Текст
Хам л
СКАЛ КНИГА
Моей маме — Галине Фёдоровне Кречмар, в девичестве Дрягиной, чья семья поселилась на
присоединённых к России землях
Вступление
Никогда ещё столь многое не было отдано столь немногим.
С. Переслегин
Это — история без рыцарей. Даже просто без рыцарей, не то что «без страха и упрёка». Это
— история без тёмных и светлых сил. Оттенки каждой из сторон может додумать чита-
тель. Значительная часть этой истории известна из письменных доносов её участников друг
на друга, из пыточных дел и из грозных государевых окриков «Не сметь!».
Это — история о войнах, боевых столкновениях и мятежах, которых вроде как не было. Это
— история о немирном освоении русскими Сибири и Дальнего Востока.
Многим может показаться, что события, о которых я говорю, — удел весьма и весьма далё-
кого прошлого.
Но это не так.
Этой книге около тридцати пяти лет. Тогда я, тринадцатилетний мальчик, оказался в экс-
педиции на реке Анадырь, на последней великой реке сибирского Севера.
Где-то в ста километрах выше нашей базы располагался Анадырский острог, начатый Се-
мёном Дежнёвым и разрушенный полковником Плениснером по распоряжению Екатерины II.
Острог исчез и даже само место его смыло рекой, но остался посёлок Марково, возникший как
его «охвостье», населённый туземными «жёнками» служилых людей и их детьми.
Южнее, в лесотундре, возвышалась Майоровская сопка — двугорбый булгуннях с установ-
ленным на нём крестом - памятью о гибели майора Павлуцкого и его отряда от рук воин-
ственных чукоч. На кресте стояла поминальная бутылка водки, которой насчитывалось боль-
ше ста лет. Я застал её ещё полной наполовину, но на сегодня её выпили оказавшиеся в тех ме-
стах туристы из европейской России.
Проходили годы.
Я работал полевым зоологом, попадал в места, куда не заходили таёжные промысловики и
не закочёвывали тундровые оленеводы. И практически везде я понимал, что у меня есть пред-
шественники.
Они оставляли кресты на колымских утёсах, углы их срубов вымывало из мерзлоты при
половодье, на бечевнике можно было найти курок кремнёвого ружья или наконечник стрелы.
Кто были все эти люди, когда и куда они шли, чего хотели?
Поэтому я решил написать книгу. Книгу об этих людях и о том, что они совершили.
Сразу должен сказать, что с общемировой, общечеловеческой точки зрения русское про-
движение на восток в ХУ1-Х1Х веках имело, скорее всего, положительный оттенок. На обшир-
ных сибирских территориях шла война всех племён против всех, и появление новой, могуще-
ственной и авторитетной силы, помогло успокоить эти конфликты, свести их фактически «на
нет». Но, несмотря на это, на территории Сибири тут и там возникали отдельные очаги сопро-
тивления русскому влиянию, а чаще всего — восстания против экономической несправедливо-
сти. Окончательное мирное соглашение с чукчами заключил барон Майдель в 1870 году. А по-
следнее вооружённое выступление коряков пришлось на 1947 год, и с кое-какими его участни-
ками я даже беседовал лично.
Борьба сибирских и северных аборигенов с пришельцами никогда не носила характера
того яростного противостояния, которое происходило на североамериканском континенте. На
это были свои этнические, культурологические и религиозные причины (тесно связанные с
природными условиями).
Люди, привыкшие к описаниям великих баталий могучих царств (на которые особенно
охочи всякие современные авторы фэнтези), не найдут здесь масштабных битв и великих ге-
роев. Военный отряд в четыреста воинов считался огромной ордой, а общая численность си-
бирских первопроходцев за почти столетнюю историю её присоединения не превышает деся-
ти тысяч человек.
Но, как писал Редьярд Киплинг, «человеку, который умирает, совершенно не важно, поги-
бает ли он в мелкой пограничной стычке или при Ватерлоо». Эти люди двигались вперёд, и
если было надо — складывали головы. И если численность их была невелика, то тем большей
памяти они заслуживают за пространства, которые покорили.
Должен сказать сразу — ни с точки зрения человека XVI века (пусть даже весьма образо-
ванного), ни даже с точки зрения культурного человека второй половины XIX века эти про-
странства невозможно окинуть даже очень беглым взглядом. Посмотреть на них как на еди-
ное целое можно лишь с позиции гражданина второй половины XX столетия, имеющего в
своём распоряжении и аэрофототопосъёмку, и исследования сотен предшественников-
геодезистов; и труды десятков исследователей-географов; и на пороге — спутниковые карто-
графические системы. Однако вся эта «большая картина» ничего не значит без тысяч безы-
мянных могил, разбросанных по всему пространству восточнее Урала, — могил отчаянных
людей, прошедших свой путь (где бы он ни прервался) среди дикой природы и враждебно на-
строенных племён.
К сожалению, уже через несколько десятилетий после происходивших событий было
практически невозможно восстановить реальную основу происходящего. Как писал Георг
Стеллер в 1742 году, «достойно сожаления, что в архивах Камчатского приказа не найти ни ма-
лейших указаний на все то, что касается присоединения страны и способов покорения столь
многочисленного народа; равным образом не найти там и описания всего тогда происшедше-
го, а именно: каким образом были взяты одно за другим разные селения и какие от поры до
времени происходили там восстания и столкновения. Сохранившиеся доселе документы, осо-
бенно находящиеся в Большерецком остроге, написаны, за отсутствием бумаги, на березовой
коре китайскою тушью. Хранились они безо всякого присмотра в сырых амбарах и поэтому
отчасти сгнили, отчасти совершенно потускнели и стали неудобочитаемыми. Уже много лет
тому назад это зло оказалось непоправимым».
Что уж тогда говорить о нашем времени — можно себе представить, что сохранилось
после революций, пожаров, переездов документов с места на место, хранения в ужасных усло-
виях, неаккуратной работы...
Литература, посвящённая присоединению Сибири, огромна. Но «становым» её хребтом,
так сказать, являются буквально две книги — это «История Сибири» Г. Миллера и «Сибирская
история» И. Фишера, написанные на материале, обработанном авторами через сто-сто пять-
десят лет после описываемых ими событий. Историю взаимоотношений аборигенов и русских
на северо-востоке Сибири я писал, опираясь, в основном, на работы А. Зуева.
Несмотря на прошествие ещё почти двухсот лет после написания этих книг, современные
авторы продолжают следовать предложенной ими фактологии и хронологии.
Дело в том, что, несмотря на разыскание и изучение дополнительных источников, грамот,
отписок, скасок, у нас не прибавилось общего понимания тех людей и двигавших ими моти-
вов.
А ведь Присоединение — это и были, прежде всего, люди.
А также дороги, снабжение, связь и многое другое, о чём я попытался рассказать.
Любой читатель должен понимать — тема настоящей книги настолько огромна, что пол-
ное посвящённое ей исследование заняло бы многие тома, которые бы, скорее всего, не поме-
стились на одной книжной полке.
Поэтому я ограничил её действие периодом установления стабильной царской админи-
страции на местах, после чего события уже не могли быть повёрнуты вспять. То есть я расска-
зываю о столкновениях с бурятами в Прибайкалье до исхода их «в мун-галы» из-за бесчинств
приказчика Похабова и не говорю о столкновениях с ними после их возвращения — потому что
территории эти уже были прочно заняты русскими, и вытолкнуть их оттуда могло бы только
полноценное иностранное нашествие, как это произошло на Амуре. Точно так же в рассказе о
присоединении Западной Сибири я ограничиваю историю калмыцкими тайши и Кучумовича-
ми и не повествую про башкирское восстание 1672-74 годов, когда Тобольский разряд был уже
полноценной российской губернией и любые восстания, не поддержанные крупномасштабной
внешней интервенцией, не имели ни малейшего шанса на успех. Они происходили на уже пол-
ностью освоенной русскими территории и ничем не угрожали целостности Российского госу-
дарства — такого, каким оно сложилось к тому времени, — как ничем не угрожала ему и война
Стеньки Разина. При этом я подробно остановился на войнах с киргизами под управлением
князя Еренака, несмотря на то, что хронологически они происходили практически одновре-
менно. Однако от судьбы войны с Еренаком реально зависели внешние границы страны.
Особо встал вопрос о месте, где поставить точку в географиче-ски-историческом описа-
нии процесса. Понятно, что завоевание Камчатки хронологически пришлось на наиболее
поздний период времени. Статус Чукотки и вовсе оказался отложенным до того времени, пока
аборигены не привыкли к соседству русских. Однако по-настоящему завоевание Сибири спо-
ткнулось об Амур — точнее, о сопротивление маньчжуров вторжению россиян. Камчатка же и
Чукотка никем не оспаривались (за отсутствием могущественных соседей) и благополучно
«пролежали» нетронутые, пока не были присоединены инициативными российскими авантю-
ристами.
Потому в моей книге «точек» поставлено две: одна — хронологическая — с окончательным
завоеванием Камчатки; вторая — фактическая, определённая Нерчинским договором.
Автор благодарит за помощь и деятельные консультации при написании книги Е. Багрина,
К. Еськова, А. Немировского, П. Смирнова, А. Столповского, Т. Чумакову, Д. Шереметьева.
Отдельно я хотел бы отметить интернет-сайт «Города и остроги Земли Сибирской» 1, на
котором выложено огромное количество текстов первоисточников, а также статьи и моногра-
фии по истории Сибири.
я I**
Часть I. История с географией.
Глава 1. Широкими мазками
Историю сибирского завоевания нельзя рассматривать вне контекста основных событий, про-
исходивших в северной Евразии с конца XIV до середины XVIII столетия. Случалась ли крупная
эпидемия, насильственное внедрение религии или идеологии, массовое вторжение завоевате-
ля или безумие крупного правителя — каждое такое событие давало свои расширяющиеся от
эпицентра круги, которые сказывались на описываемом процессе в целом и его главных геро-
ях в частности.
Историческим фоном для завоевания Сибири в России служили опричнина, Смутное
время, стрелецкие бунты, дворцовые перевороты. Правда, сюда же лёг и длительный период
относительного спокойствия, пришедшийся на зрелые годы царствования Михаила Фёдорови-
ча Романова и его сына, Алексея Михайловича Тишайшего. Однако даже в эти относительно
«тихие» времена Россия вела тринадцатилетнюю русско-польскую войну, реформировала цер-
ковь и денежную систему. Завершение присоединения Сибири проходило уже под залпы пет-
ровских реформ и даже после их окончания.
В это же время государство Алтын-ханов — одно из родовых объединений монголов — сде-
лало заявку на мировое величие в отдельно взятом регионе, Центральной Азии: распространи-
ло своё влияние на Урянхайский край и попыталось сделать своими данниками киргизов. Од-
нако в 1667 году последний Алтын-хан, Ловсан, потерпел поражение от джунгар, попал в плен
и закончил свои дни в свите маньчжурского императора династии Цин.
Одновременно с падением государства Алтын-ханов укрепилось Джунгарское ханство в
западной Монголии и долине реки Или. Оно пережило свой расцвет и было частично поглоще-
но двумя более крупными имперскими образованиями — Россией и цинским Китаем в сороко-
вые годы XVIII века. Однако перед этим оно успело увести беспокойные киргизские племена
из подбрюшья Сибири, чем оказало существенное содействие русским колонизаторам; и вы-
давить на север калмыков, чем тем же самым колонизаторам существенно отравило жизнь.
Тогда же в Китае происходили исторические события совершенно шекспировского нака-
ла. В начале XVII века потомки чжурчжэн-ских племён (находившихся в близком родстве с
тунгусами), некогда рассеянных монголами, объединились вокруг вождя Нурхаци.
Нурхаци оказался способным политиком и полководцем, сумел включить в свою державу мно-
гие разрозненные владения монголов и распространил своё влияние от Приамурья до Вели-
кой Стены. Примерно в это же время чжурчжэни начали именоваться маньчжурами. Мань-
чжуры завоевали Южную Монголию и начали регулярные набеги на северные области Подне-
бесной. Для их отражения император Мин направил на север мощную армейскую группиров-
ку под командованием У Саньгуя. При отсутствии сильной армии внутри страны в самом
Китае вспыхнула крестьянская война, отряды восставших под предводительством некоего
Ли Цзычена заняли столицу. Опытный У Саньгуй, решив, что лучше иноземное завоевание,
чем власть восставших, пропустил маньчжурскую конницу внутрь страны. В битве у Шанхай-
гуаня ман-чжуры разбили Ли Цзычена и захватили Пекин. Вялотекущая война против мань-
чжурских завоевателей длилась ещё полвека, но в итоге династия Цин угнездилась в Китае аж
до 1911 года.
Именно с цинским маньчжуро-китайским (и даже в какой-то степени корейским, как по-
кажет дальнейший рассказ) войском и предстояло столкнуться на Амуре русским землепро-
ходцам.
Кроме Китая, на описываемых пространствах у Московского княжества отсутствовали
сколько-нибудь значимые соперники.
Правда, иногда, в приступах паранойи, царские бюрократы начинали видеть чёрную
кошку там, где её нет. Скажем, закрывали для плавания и торговли Мангазейский морской
ход, мотивируя это решение тем, что надо воспрепятствовать проникновению чужеземцев
вглубь страны. Но в целом, до столкновения с Китаем Россия имела дело лишь с разобщённы-
ми и немногочисленными народами, стоящими, к тому же, на гораздо более низкой ступе-
ни технического развития.
Присоединение Сибири происходило в далеко не самые лучшие годы формирования Рос-
сийского государства (да и не так много было у нашего государства благополучных лет!).
Вторжение Ермака пришлось на вторую, самую мрачную, половину царствования Ивана Гроз-
ного. Первый этап заселения и продвижения на восток выпал на Смутное время. Завершилось
присоединение в эпоху ожесточённых войн на западных и южных границах, в царствования
Алексея Михайловича и Петра Первого...
Движение России на северо-восток, к предгорьям Урала, началось в XIV столетии — в пе-
риод ордынского ига1. Впрочем, ещё варяжско-новгородские торговые отряды знали Великую
Пермь — и торговали в ней меха. Более того, в некоторых источниках эти территории и в XII
столетии фигурировали в составе новгородских волостей.
Однако зависимость пермских территорий от Великого Новгорода была вполне номиналь-
ной — местные вожди, скорее, просто откупались от многочисленных и хорошо вооружён-
ных пришельцев «мягкой рухлядью», при этом соглашаясь на какие-нибудь покровитель-
ственные эпитеты. Настоящее присоединение пермских земель началось в пору возвышения
Московского княжества.
В 1451 году пермяцкий князь Михаил Ермолич (скорее всего, выходец из местной родовой
аристократии), судя по всему, был призван в Москву, а затем отпущен с подтверждением свое-
го княжеского титула от великого князя Московского Ивана III. Однако Михаил не очень тяго-
тился вассальной зависимостью и вёл собственную внутреннюю и внешнюю политику, кото-
рая казалась ему вполне разумной. В частности, он не стал принимать участие в кампании
против казанского хана в 1467 году, предпочитая воевать с постоянными врагами своего госу-
дарства — вогулами.
Первое время Москва ограничивалась демонстрацией силы — так, например, в 1462 году
посланные «на черемису» воеводы Б. Кожанов и Б. Слепой вернулись на Русь через террито-
рию Верхнего Прикамья. Возможно, именно этот мирный проход войск и обеспечил состояв-
шееся в тот же год крещение Перми.
К периоду раннего присоединения Перми к Московскому княжеству относится и поход
устюжанина Василия Скрябы с вольницей за Уральские горы в 1465 году — своего рода репети-
ция вторжения Ермака. Скряба захватил двух югорских князей, Кал-пака и Течика, и доставил
их ко двору Ивана III. Последний, видимо, не зная толком, что делать с этим приобретением,
отпустил их восвояси, не забыв, однако, взять с них присягу верности.
Далее присоединение Приуралья происходило как классическая «ползучая экспансия».
После крещения большого числа местной знати по Перми началось строительство церквей и
монастырей. А в 1471 году Новгород, потерпев от москвичей поражение, подписал «отказную
грамоту», по которой лишился восточных волостей, в том числе и Перми Великой. В 1472 году
на Пермь отправилась военная экспедиция под командованием князя Ф. Пёстрого. Пермского
князя Михаила захватили и вместе с группой пленной знати отправили в Москву, где он вто-
рично присягнул на верность Ивану и был отправлен обратно — «на Пермь ж княжи-ти». В
пермской земле, однако, остался вбитый «великокняжеский гвоздь» — построенный русским
воеводой Пёстрым город Покча. Именно он, а не Чердынь (она же Пермь Великая), был назна-
чен
резиденцией пермскому князю. По одному этому можно определить степень его «самосто-
ятельности» от Москвы.
Однако в 1481 году Пермское княжество подверглось нападению многочисленных вогуль-
ских (наверное, странно писать «ратей») отрядов под командованием князя Асыки. Вогулы со-
жгли княжескую резиденцию Покчу, убили князя Михаила и осадили Чердынь, которую взять
не удалось. В результате спустя два года случился грандиозный, по любым масштабам,
поход Ф. Курбского и И. Салтыкова-Травина «за Камень». Это и стало первой реальной попыт-
кой присоединения зауральских просторов к Московскому княжеству.
Близ устья Пелыми (реки, впадающей в реку Тавду) московская рать разбила сборное во-
инство вогульского вождя Юмшана. При этом погибло всего семеро русских ратников (устю-
жан), вогулов же «перебито без числа». Далее армия прошла Иртышем до Оби в землю Югор-
скую и захватила некоего вождя Молдана. По некоторым сведениям, рать Курбского достигла
городища Искер, иначе — Сибирь, но штурмовать его не стала.
После этого похода, который должен был показать зауральским племенам могущество
Московской державы, функции миротворца взял на себя пермский епископ Филофей. При его
посредничестве «владетели Югорские или Кодские... присягнули в верности к России и пили
воду с золота пред нашими чиновниками, близ устья Выми; а Юмшан Вогульский с Епископом
Фило-феем сам приезжал в Москву и, милостиво обласканный Великим Князем, начал пла-
тить ему дань, быв дотоле, равно как и отец его, Асыка, ужасом Пермской области» (цитирует-
ся по Карамзину).
Чуть позже аналогичные условия были навязаны пелымскому князю. Тем не менее, гла-
венство Ивана III над остяцко-вогульскими владениями во многом оставалось таким же фор-
мальным, как и в случае с князем Михаилом до карательного похода 1472 года.
Следующий поход «за Камень» произошёл в 1499 году, командовали им воеводы Семён
Курбский, Пётр Ушатый и Василий За-болоцкий-Бражник. Если верить Фишеру, их войско со-
стояло из четырёх тысяч двадцати четырёх дворян и детей боярских, что по масштабам севе-
ра Европы — огромная армия. Собственно говоря, это была типичная превентивная война того
времени, назначенная предупредить набеги кровавой самояди (то есть нен-цев-кочевников) и
вогулов. О том, как проходила кампания, красочно описано у Карамзина:
«...Странствующие полки Великокняжеские с неописанным трудом всходили на сии, во
многих местах неприступные горы, где и в летние месяцы не является глазам ничего, кроме
ужасных
пустынь, голых утесов, стремнин... Там встретили Россияне толпу мирных Самоедов,
убили 50 человек и взяли в добычу 200 оленей; наконец спустились в равнины и, достигнув
городка Ляпина (ныне Вогульского местечка в Березовском уезде), исчислили, что они прошли
уже 4650 верст».
Поход продолжался около двух лет. За этот период московская армия взяла сорок два го-
родища, в том числе и поселение Ляпин, которое горделиво назвали столицей княжества.
Было захвачено пятьдесят восемь родовых глав и военных вождей (в тогдашней терминологии
«князьков») и более тысячи зажиточных аборигенов (также названных в источниках «лучши-
ми людьми»).
В итоге великий князь Московский Иван III включил в свой титул слова «Князь Кондин-
ский и Обдорский».
Естественно, такая экспансия привела к тому, что в 1505 году в Пермской земле был вве-
дён обычный для Московского княжества аппарат наместничества, и Пермь стала составной
частью Русского государства.
А также — плацдармом дальнейшего продвижения на восток.
Впервые «Сибирь» как географическое название встречается в 1407 году — царь Тохта-
мыш, тот самый, который в княжение Дмитрия Донского разорил Москву, был «убит в Сибир-
ской земле близ Тюмени».
Как уже говорилось выше, Московское княжество было полу-окружено небольшими та-
тарскими ханствами - осколками Золотой Орды, образовавшимися в результате распада по-
следней после прекращения поступления регулярной дани от Русского государства в 1459 году.
Кстати, совпадение этих событий тоже говорит о том, что монголо-татарское иго ни в коем
случае не было ни фактом формального подчинения, ни симбиозом, по Гумилёву. Потеряв фи-
нансовую подпитку извне, сообщество степных хищников сразу лишилось возможности ими-
тировать жизнь цивилизованного государства — «чтобы как у людей»: содержать города, до-
роги, караван-сараи — и в большинстве своём вернулось к привычному, дочингисовому, образу
жизни, сводившемуся к скотоводству и разбою.
Наглядным доказательством этого служит и то, что самый крупный осколок Золотой
Орды — Большая Орда — прекратил своё существование сразу после того, как Московское кня-
жество выиграло «стояние на Угре» — одну из самых замечательных военных кампаний в ми-
ровой истории.
Та часть Орды, которая в наибольшей степени подверглась влиянию мусульманства и где
пришлое, кочевое, тюрко-монгольское население накрепко смешалось с оседлыми булгарами,
образовала в 1438 году Казанское ханство; территории, связанные торговыми отношениями и
военной поддержкой с Османской империей, — ханство Крымское (1441 год). Обитающие же в
малопродуктивных степях и полупустынях кочевники-скотоводы сформировали достаточно
аморфные образования, которые даже язык не особо повернётся называть «государственны-
ми» — Ногайскую орду, Сибирское и Казахское ханства.
Внутри них постоянно происходили всякие малопонятные постороннему глазу междоусо-
бицы — один хан свергал другого, братья низлагали отцов, после убивали друг друга, части
одной орды переходили в другую, кочевники меняли пастбища, подчинение ханам, выдвигали
новых ханов, убивали старых... При всём том одним из основных источников благосостояния
кочевников оставались пограничные набеги с целью грабежа и захвата невольников.
Естественно, такие соседи не вызывали восторга ни у кого, кроме тех государств, которые
держали над ними патронат, — в данном случае речь идёт об Османской Турции и Крым-
ском ханстве.
Именно на союзе с Турцией и основывалась неистребимость крымских татар, продливша-
яся аж до XVLLI столетия. Хищники, не имевшие столь могущественных и богатых покровите-
лей, нашли свой конец значительно раньше.
Несмотря на распад крупного государственного татарского образования, Московское кня-
жество продолжало терпеть многочисленные неприятности от набегов мелких ханств. Больше
всего от них страдали южные и восточные окраины государства. Регулярно горела Великая
Пермь — сибирские татары нашли ненадёжных, но постоянных союзников в вогулах (манси),
указывавших путь войску и разведывавших места новых славянских поселений. Южные окра-
ины княжества с 1550 по 1590 годы шестнадцать раз подвергались набегам ногаев и крымцев
(это мы берём случаи, когда татарская конница доходила практически до Москвы, фактиче-
ски же на южных рубежах шла постоянная «большая малая война»).
Однако сосед, казавшийся наиболее крепким, оказался и самым уязвимым — именно из-за
противоречий между кочевой и земледельческой частями населений. Фактически с 1467
года отношения между Казанским ханством и Московским княжеством носили характер ча-
стичного вассалитета — московские князья время от времени ставили на ханство своих креа-
тур, а также диктовали условия внешней политики. Казанским ханам такое поведение, есте-
ственно, не очень нравилось, но настоящего реванша им удалось добиться всего один раз — и
то в союзе с крымским войском Мехмед-Гирея в 1521 году. Московские князья усвоили урок и
повели последовательную линию на полное подчинение этого образования Москве. Итогом
стало окончательное присоединение Казанского ханства к Москве в 1552 году.
Собственно, оно и стронуло камешек огромной лавины, приведшей, в итоге, к включению
в Россию всех восточных территорий — от Урала до Тихого океана.
Накануне вторжения в Сибирь дружины Ермака Московское царство подверглось разру-
шительному набегу крымских татар — отряды Девлет-Гирея сожгли московский посад. Даль-
нейшая, почти полувековая борьба с сибирскими татарами рассматривалась Москвой как
средство по ослаблению «татарского подбрюшья» в целом.
Присоединение Сибири началось как продолжение партизанской войны с поволжскими и
приуральскими племенами вотяков и черемисов сразу после разгрома Казанского ханства,
продолжилось вторжением Ермака в период войн, проводившихся Иваном Грозным, длилось в
течение всего Смутного времени и достигло апогея при Михаиле и Алексее Романовых.
1
Автор не склонен считать период монгольского ига «симбиозом лесных земледельцев и
тюрков-кочевников», как это сейчас принято у некоторых исследователей. Он предпочитает
принимать на веру традиционные источники об истории государства Российского — от Ка-
рамзина до Чивилихина — и называть иго игом.
сю ИЗ I tod
Глава 2. Страна вогулов и остяков
Часть первая. Предуралье и Северный Урал
Аля России, если рассматривать её в том геополитическом окружении, в каком она пребывала
в XVI столетии, оставалось всего два направления экспансии: одно самоочевидное, а второе
не очень. И оба они вели на восток.
Самоочевидным было распространение влияния Московского царства на малозаселён-
ные, но неплодородные приполярные пространства на этом пути самым серьёзным препят-
ствием представала сама природа.
Юго-восточная экспансия неизбежно влекла за собой конфронтацию с осколками Золотой
Орды, могущественными степными племенами, находившимися в стадии распада родового и
формирования раннефеодального строя, и в итоге привела к столкновению с одной из самых
могущественных держав того времени — Цинским Китаем.
Как ни странно на первый взгляд, русские выбрали именно этот, южный, не самоочевид-
ный путь движения на Восток. Причин тому было несколько.
Во-первых, именно в этом направлении приходился удар по последним наследникам Зо-
лотой Орды, которых Москва продолжала считать наиболее серьёзными противниками на
внешнеполитической арене, — Казанскому, Астраханскому и Сибирскому ханствам.
Во-вторых, степные и лесостепные территории для шаек бродячего лихого люда, сформи-
ровавшихся на русских рубежах и стоявших на острие любой экспансии были намного при-
вычнее для продвижения, нежели кромка Северного Ледовитого океана, заросшие ельниками
болота западной Сибири и угрюмые сопки Сибири восточной.
И в-последних, но не в последнюю очередь, доминирующее направление экспансии «с
юга» определил суровый климат, непроходимость и непригодность для пашенного земледелия
огромных пространств северной тайги и лесотундры приполярной Азии. Образно говоря, они
сами отдавались в руки тому, кто сумел бы захватить полосу южной тайги и примыкающей к
ней лесостепи, как это и сделала Россия.
Прилегающие непосредственно к востоку от Урала территории были заселены... как?
Примерную экстраполяцию населения Сибири (вернее, той территории, которую впослед-
ствии Сибирью назовут) сделал советский исследователь Б. О. Долгих.
По его прикидкам, в общей сложности на территорию Западной Сибири и Приуралья при-
ходилось угров —16 260 человек, самоедов — 8905 человек, тюрок —17 000 человек.
С. В. Бахрушин высчитал, что в конце двадцатых—начале тридцатых годов XVII
века ясач-
ных остяков и вогулов (ясачному обложению подлежали только мужчины) было 2700 чело-
век. В это число не вошли жители Туринского уезда. Общая численность угорского населения
в этом уезде составляла, по Б. О. Долгих, 580 человек. По данным П. Головачева на 1555 год,
когда хан Едигер «изъявил свое согласие давать Москве дань, то всех его подданных, с кого она
могла идти, оказалось всего 30 700 человек».
Войны с приуральскими народами тянулись столетиями и бывали успешны для обоих
сторон. После взятия Казани отряды вотяков и черемисов убивали московских купцов на
Волге; повстанцев нашли и семьдесят четыре человека казнили. В ответ на это вспыхнул бунт,
причём восставшие разбили крупные силы русских, посланные на их усмирение. Воевода
Борис Салтыков выступил против бунтовщиков из Свияжска зимой, с отрядом пехоты и кон-
ницы. Неприятель бросил против него... лыжников (!), те окружили воинство Салтыкова и раз-
громили его, уложив около пятисот бойцов. Сам Салтыков был взят в плен «...и зарезан варва-
рами». У Карамзина мы находим, что около восьмисот россиян легло на месте. Считанные рус-
ские возвратились в Сви-яжск, и повстанцы уже было думали, что их партизанские набеги
смогли сделать то, чего не могла добиться регулярная армия Казанского ханства. Усиление во-
енного давления со стороны приуральских и поволжских племён продолжалось в течение всей
первой болезни Ивана Грозного и было прекращено только в 1557 году замирением черемис-
ских, башкирских и вотяцких родов.
Поэтому геополитически, как выразились бы сегодняшние просвещённые умы, набег ва-
таги Ермака выглядел как диверсия против многочисленных осколков Золотой Орды, разбро-
санных по юго-восточным окраинам России.
Здесь снова нужно обратить внимание на то, что ни царская администрация, ни купцы
Строгановы, ни, тем более, сами казаки и их главарь, Ермолай Тимофеевич, превращённый
позднее в «Ермака», не могли оценить размеров ни этих мелких ханств, ни угрозы, которую
они представляли для Русского государства. Вполне могло случиться, что у этих степных фео-
дальних племён оказались бы могущественные союзники, о которых никто особо не подозре-
вал. Скорее всего, это являлось одной из причин того, что в качестве диверсионного отряда
были выбраны частные вооружённые силы одного из уральских магнатов.
Первыми народами, с которыми столкнулись русские поселенцы ещё при подступах к
Уралу, были вогулы (манси) и самоядь (ненцы). Строго говоря, манси соприкасались с русски-
ми как бы не с XI столетия, а с XV века были практически вытеснены за Урал. Несмотря на
свою малочисленность, они ухитрялись доставлять значительное беспокойство пришлому
русскому населению Пермской земли, что вызвало первый поход (а по некоторым сведениям,
и два) для их усмирения за «Югорский камень».
Тут надо понимать, что список претензий у московитов к вогулам был довольно велик, и,
по всей вероятности, взаимен. Вогулов насильно загоняли в христианство (они этому, впро-
чем, сопротивлялись, и даже убили в 1455 году крестившего их епископа Питирима); с них тре-
бовали регулярную дань пушниной (ясак); в той или иной степени от них требовали подчине-
ния чужой бюрократической машине — Московскому государству.
В 1581 году разрозненные военные отряды пелымских вогулов вторглись в земли Строга-
новых на Чусовой и сожгли находившиеся там русские деревни. При этом находившийся
неподалёку Никита Строганов, занимавший городок Орёл, в чьём распоряжении был регуляр-
ный гарнизон и пушки, никакой помощи своим близким не оказал, что стало предметом раз-
бирательства между его братьями и Иваном Грозным.
Начало вторжения Ермака совпало с очередным нападением на Чердынь в 1582 году. В нём
участвовали как силы вогульского «князца» Аблыгерима, так и уланы и мурзы Сибирского
ханства (по преданию, рейдом руководил царевич Алей, сын Кучум-хана). Задним числом это
нападение было использовано Строгановыми в качестве одной из причин казачьего похода.
Аморфное образование, занимавшее лесостепную и степную часть междуречья Урала и
Енисея (включая Иртыш и верховья Оби), носило название Сибирского ханства. Эта террито-
рия была уже знакома русским — как мы помним, отряд Фёдора Курбского однажды, в XV
веке, достиг Искера (он же городок Сибирь). Рейды русских воевод и набеги вольницы за Урал
имели примерно такую же частоту, как и набеги сибирских мурз и вогульских князьков. Более
того, в момент наивысшего напряжения борьбы с поволжскими татарами, в 1555 году, глава
Сибирского ханства Едигер принёс вассальную присягу Москве и пообещал выплату дани, ко-
торая с переменным успехом выплачивалась (правда, не в полных размерах) до захвата власти
Кучумом в 1563 году.
Карта Сибирского ханства в момент наивысшего могущества (то есть опять же при Кучу-
ме) показывает границы распространения своего влияния аж до побережья Обской губы, то
есть до территорий за самым Полярным кругом. Судя по всему, карта эта имеет под собой
такое же основание, как и карты древних корейских царств, доходящих аж до Урала, то есть
никакое. Татары имели влияние ровно по урезу тех мест, куда можно было доехать на лошади,
и ни верстой дальше. Кроме того, богатства приобских хантов и манси были, мягко говоря, со-
мнительны даже с точки зрения такой грабительской голытьбы, какой предстают перед нами
во всех источниках иртышские и тюменские степняки. Так что реальной северной границей
Сибирского ханства была темнохвойная сибирская тайга.
Кучум отнюдь не был единовластным и общепризнанным властителем этого края. Его
признавали татары, жившие по Иртышу и в низовьях Тобола и (частично) татары Барабин-
ской степи. Тюменью правил другой князь, ханты и манси, жившие по Оби, были скорее объ-
ектами нападения, чем полноценными данниками татар. Кроме того, Кучуму пришлось встре-
тить русских в не самое лучшее для отражения вражеского нападения время — он только что
насадил среди своих подданных новую, мусульманскую, религию (и этот процесс отнюдь не
прошёл гладко), на южных рубежах против него активно интриговал хан Сейдяк, сын преды-
дущего правителя, также Кучум привёл в Сибирь значительное количество бухарцев, что, по-
видимому, тоже не укрепило дружеских чувств к нему у коренного населения.
В самом свержении и убийстве прежнего правителя, Едигера, не было ничего неесте-
ственного для ордынского образования. Однако Кучум пошёл дальше, решив привести подчи-
нившуюся ему орду к мусульманству.
Вероятно, в не столь отдалённом будущем ислам и мог бы стать цементом, который спло-
тил бы весьма неоднородное население захваченной Кучумом территории, однако будущего
этого у Кучума не было. Совсем.
Справедливости ради надо заметить, что, видимо, Кучум помнил о наличии на западе по-
тенциального и могущественного врага Московского княжества. Иногда он пощипывал его
окраины набегами (согласно своему мировоззрению он не полагал их чем-то предосудитель-
ным: ну, пришли, пограбили, пожгли — дело житейское), но однажды, в 1571 году, взял и выпла-
тил Москве полную дань, обещанную ещё его предшественником Едиге-ром — тысячу соболей.
Здесь надо понимать, что в указанное время — с середины шестидесятых годов и до похода
Ермака — Москве было совсем не до Кучума. На западе страны велась тягостная и неудач-
ная Ливонская война, внутри страны царь настойчиво искал измену, и мелкие пограничные
конфликты сами собой отошли на второй
план. Неприятностей к и так непростому положению Московского княжества добавил со-
крушительный набег крымского хана Девлет-Гирея в 1571 году, который закончился фактиче-
ским сожжением Москвы. Тем более в планы царя не входило будирование различных локаль-
ных войн, так что он всячески старался загасить конфликты на юге страны, о чём свидетель-
ствует посылка воеводы Пелепелицына к ногаям, имевшая результатом ссору властей с каза-
ками Ивана Кольцо, и, возможно, - Ермака.
Держатели северо-восточных уделов княжества — купцы Строгановы — вполне могли по-
стоять за себя сами, поэтому всё внимание государственного аппарата того времени было
устремлено на западные рубежи.
Появление Ермака и его воинства на землях Строгановых не вполне понятно, как не до
конца понятна и причина, заставившая Строгановых снарядить его поход.
Как упоминалось ранее, появлению казаков в Перми предшествовало ограбление ими но-
гайского эскорта при возвращении царского посла Пелепелицына, за чем последовало объяв-
ление вне закона со стороны Московского царства атамана Ивана Кольцо и его сподвижников.
Так что не вполне понятно, пришли ли казаки к Строгановым зваными гостями или же спаса-
лись от царского гнева. Как бы то ни было, пребывание казаков у Строгановых заняло ровно
столько времени, сколько понадобилось на снаряжение их отряда для того, чтобы отправить
(или выпихнуть?) его за Урал. Ко всеобщему недоразумению, отправление казачьей ватаги
пришлось прямо на момент вторжения войска царевича Алея в Великую Пермь, что, судя по
всему, вызвало ярость воеводы Пелепелицына (вот только что проклятые разбойники на его
глазах ограбили ногайский эскорт, а как только исчезли из виду, появилось сильное татарское
войско, не иначе стронутое окаянными бандитами из своего логова! И ты опять отражай на-
шествие, пока эти... ммм... кошкины... ммм... дети... где-то предаются утехам грабежа!).
В большинстве источников говорится, что главной целью экспедиции Ермака были во-
гульские роды и их городки на реке Пе-лым, откуда недавно отправился в набег старшина
(«князец») Аб-лыгерим. Надо добавить, что данный Аблыгерим ТАК ухитирился достать рус-
ских поселенцев, что ему отдельной строкой было отказано в сдаче, а в распоряжениях воевод
однозначно указывалось «изловить и убити», что в целом было нехарактерно для русской ко-
лониальной политики.
Скорее всего, казаки во время отправления не делали никакого секрета из того, что они
вместо нищего Аблыгерима идут воевать «сибирского салтана», иначе у воеводы не было бы
исходного материала для доноса. «Сибирский салтан», правда, оказался лишь немногим бога-
че вогульского князька, но на момент ухода экспедиции никто об этом ещё не подозревал.
В итоге Пелепелицын написал подробную жалобу на казаков в Москву, что едва не вызва-
ло опалу Строгановых со стороны Ивана Грозного, который рассудил, что вторжение Алея
есть прямой результат раздражения татар от действий казацкой вольницы. До непосред-
ственной опалы дело не дошло — слишком малозначительным на фоне западной войны выгля-
дел этот крохотный элемент восточной политики.
А дальше дело повернулось совершенно иным образом...
Известный историк Р. Скрынников считает, что весь поход Ермака — от выхода его на во-
сток в самом начале сентября до разгрома Кучума и захвата его столицы 26 октября — продол-
жался вот эти самые пятьдесят шесть дней.
Должен сказать, что лично мне переход за столь короткое время кажется несколько со-
мнительным. Необходимо было протащить по не очень удобному пути не менее тридцати
стругов (времени на постройку новых у казаков не было), организовать снабжение всей ватаги
(а она, практически наверняка, была больше, чем декларируемые пятьсот сорок бойцов — в
таком отряде неизбежны служки, денщики и даже приблудные бабы). Нужно было отражать
какие-то набеги вогулов, а возможно — и регулярных татарских отрядов. Всё это должно было
занимать время и силы, а также организационные ресурсы.
Скрынников говорит, что в семидесятые годы XX века группа пермских студентов пред-
приняла реконструкцию похода Ермака за Урал. На всё мероприятие — от начала до прибытия
к Тобольску — им потребовалось четыре месяца. Скрынников ставит под сомнение экспери-
мент студентов, мотивируя это тем, что студен-ты-де не казаки и не настолько привычны к
вёслам; кроме того, по мнению Скрынникова, значительную часть пути казаки шли под пару-
сами, что сильно увеличивало их скорость.
Здесь я должен сказать, что, во-первых, не стоит сильно противопоставлять физически
подготовленных студентов ермаковым казакам — на стороне студентов были молодость и ми-
нимальное воздействие на здоровье вредных привычек, коими изобиловали казаки всех вре-
мён, не исключая ермаковских. Во-вторых, слуден-ты несли на себе байдарки, а не тащили
струги (по версии Скрын-никова именно так, со стругами на руках, ермаковцы перевали-
ли Уральские горы — иначе им не хватало времени на постройку новых лодок и взятие Сибири
той же осенью). Кроме того, студентам не нужно было заботиться об охранении, о разведыва-
тельных партиях и о стычках с туземцами, которые неизбежно случались по дороге. Плюс к
тому, студентов было немного — вряд ли больше десятка, в отличие от Ермакова войска, чей
размер, по разным данным, колебался от пятисот сорока до пяти тысяч человек. А любой че-
ловек, водивший в походы хотя бы небольшие туристские группы, хорошо знает — чем больше
народу, тем медленнее двигаются люди на маршруте. Ибо скорость отряда — это скорость сла-
бейшего.
Переход русского войска через Урал. Чусовая
Так что как бы ни хотелось Скрынникову верить в версию ер-макового блицкрига — он не
получался у легендарного атамана чисто физически.
История с пищалью, якобы отлитой для Ермака на заводах Строгановых вот прямо перво-
го сентября 1581 года (отчего Скрынников делает вывод, что отряд выступил в поход перво-
го сентября 1582 года), в ещё большей степени не является показателем. Сам факт её нахожде-
ния в имениях Строгановых делает сомнительным её участие в походе Ермака — сделать, ко-
нечно, сделали, да и забыли на дальнем складе, или понадобилась срочно в другом месте, на
ближних крепостях - в России всегда бардака хватало, хотя бы и в имениях Строгановых.
Лично я предпочитаю придерживаться канонической версии — по которой отряд Ермака
сперва зазимовал на реке Серебрянке в устье маленькой реки Кокуй, зимой преодолел водо-
раздел между Камой и Обью, весной построил новые струги в месте, которое так и называется
«Ермаковым городищем» (там, кстати, были найдены археологические свидетельства пребы-
вания людей в описываемый период времени), и только потом начал свой рейд по Туре, Тавде
и Тоболу.
Глава 3. Страна татар
Первый и главнейший нарой в Сибири есть татары.
Герхардт Миллер. «История Сибири»
Невысокие и живописные Уральские горы отделяют Европейскую Россию от низкой, изре-
занной реками Западно-Сибирской равнины. Северная её часть представляет собой заросшую
ельниками и покрытую болотами плоскотину, на юге же (впрочем, весьма относительном юге
— в Северной Америке на этой широте расположены, скажем, Лабрадор и Аляска) она перехо-
дит в бедные лесостепи и степи с многочисленными озёрами, часть которых — солёные. Здесь
обязательно надо добавить, что удалённость от Атлантики и физическая преграда согретому
Гольфстримом воздуху в виде Уральских гор создают на этой территории резкий континен-
тальный климат с изнуряющей жарой летом и крепчайшими морозами зимой. Кроме того,
южносибирские степи постоянно продуваются жестокими ветрами. С их воздействием хоро-
шо знаком каждый, кто, скажем, побывал зимой в Новосибирске.
Завоевание Юго-Западной Сибири Ермаком и более поздними воеводами достаточно хо-
рошо освещено как историческими обзорами XVIII-XXI веков, так и краеведческими записка-
ми и народным фольклором, поэтому я пройду по нему достаточно бегло, останавливаясь
лишь на основных событиях и важнейших тенденциях, которые сохранили своё значение и
при дальнейшем продвижении русских на Восток.
Здесь надо понимать, что Кучум, основной противник русских в этом столкновении, был
для татарской знати, в значительной степени, Кото поуиз, что не способствовало сплочению
военачальников и населения вокруг его фигуры.
«Ермак, хотя и был разбойник, однако имел притом страх Божий, - сообщает историк
Фишер, - но набожность его была несколько отменна, и соответствовала понятиям многих
других, которые в подобном ремесле упражняются».
Однако уже на первом этапе — при переходе через Урал — отряд Ермака повёл себя как за-
воеватель на чужой земле, или обычный казачий (или татарский) отряд в набеге.
«Недалеко от их зимовья жило много вогулов. Без особого труда их отыскали, чтобы запа-
стись у них продовольствием, которое
у казаков было уже на исходе. Отдельные отряды, посылавшиеся в течение зимы к вогулам,
возвращались обычно с большими запасами. Они состояли из мяса разных зверей, убитых во-
гулами на охоте, и из сушеной рыбы. Было бы хорошо, если бы казаки довольствовались этим
и не брали бы ничего иного, кроме съестных припасов, а из последних — лишь то, что являлось
излишком у населения. Но их разбойничьи наклонности не могли этим удовлетвориться: они
забирали у вогулов все, что находили, оставляя несчастный народ в их убогих юртах совер-
шенно обобранным и без всякого продовольствия», — повествует об этом Герхардт Миллер.
Естественно, услышав о продвижении через их земли боевого казачьего отряда, местные
жители начали объединяться во всякие временные союзы и стали перехватывать отдельные,
посылаемые на разведку и сбор продовольствия, части Ермакова воинства. «История Сибири»
насчитывает как минимум четыре таких столкновения до выхода ермаковцев на «оператив-
ный простор». На Туре путь казакам преградил опытный воитель татарский кня-зец Епанча.
Используя извилистость реки и быстроходность коней, он срезал со своим отрядом излучины
Туры и нападал на ладьи с берега.
«Но выпущенные им с берега стрелы причинили мало вреда казацким судам. Зато казац-
кие ружья действовали с большим успехом: одного залпа их было достаточно, чтобы разогнать
весь татарский и вогульский отряд. В наказание за это нападение Ермак велел остановиться у
юрт Епанчи и, по разграблении их, велел обратить в груды пепла.
Остальной путь по Туре сопровождался большей частью таким же разорением располо-
женных по берегам татарских селений. 1 августа Ермак подошел к городку Чимги или Тюмени
и завладел им без особых затруднений».
Герхардт Миллер. История Сибири
21 июля (по старому стилю) состоялось, как бы сегодня сказали, генеральное сражение сил
Ермака с посланным войском царевича Мехмет-кули (в русской транскрипции - Маметкула)
на берегу Тобола при урочище Бабасан, завершившееся отступлением татар и захватом одного
из ключевых мест татарских кочевий — т. н. «Карачина городка».
Второе генеральное сражение этой войны (битва на Чувашском мысу, как впоследствии
обозвали его летописи) состоялось 23 октября (по старому стилю), когда значительные силы
татар под предводительством самого Кучума попытались напасть на казаков, засевших в го-
родке Атике. Татарское войско было разделено на две части — одной командовал уже извест-
ный нам военачальник Мехмет-кули, второй — сам хан. Казаки предприняли отчаянную вы-
лазку из-за засеки, и им удалось наголову разбить врага - по свидетельству летописей, Кучум
и Маметкул с трудом спасли свои жизни. Однако и воинство Ермака потеряло в этом сраже-
нии сто семь человек — огромная цифра, особенно если учесть удалённость их от России и от-
сутствие резерва. Войско Кучума, особенно та его часть, которая состояла из остяков, непри-
вычных к продолжительным военным действиям, разбежалось, через два дня сам хан, собрав
ценности, покинул свою «столицу», а с ним — вся татарская знать. Судя по всему, не очень
крепко сшитая держава Кучума просто развалилась.
Здесь я хочу сказать несколько слов по поводу «городков» сибирских татар и вообще лесо-
степных жителей Зауралья. Все эти сооружения, без какого-либо исключения, имели времен-
ный характер и заселялись от случая к случаю. Употребляемое в ранних источниках слово «го-
родок» - это именно термин, а не словообразование, обозначающее «маленький город». «Го-
родком» называлась укреплённая и труднодоступная площадка, обнесённая рвом, валом и
тыном (иногда — чем-то одним), внутри которой находились постройки (а чаще — полуземлян-
ки), где обитали временно наезжающие жители, иногда — подкочёвывающие купцы, и иногда
- местная знать, когда пути её кочевий проходили неподалёку. Постоянно в таких городках
хранились награбленные в окрестных походах пожитки, которые было трудно продать
сразу, и какие-то запасы продовольствия на время осад (впрочем, очень незначительные -
осада городка была делом нечастым из-за крайней скудости находившихся в нём материаль-
ных ценностей). Соответственно, там обитал минимальный гарнизон, который, скорее всего,
составляли татары, чьи стада кочевали неподалёку, и невольники, которых по той или иной
причине было трудно таскать с собой по кочевьям.
На невысокую ликвидность татарского добра (состоявшего, скорее всего, из кожевенного
сырья и войлока) указывает и тот факт, что когда ермаковские казаки взяли в устье Туры при
сражении с шестью татарскими родами «большую добычу», то не придумали ничего лучше,
чем зарыть её в землю.
Собственно, убожество этих сооружений и малая значимость их для обороны края и были
причинами того, что их штурмом занимались неохотно и редко. В любом случае, штурм город-
ка был направлен прежде всего на уничтожение спрятавшейся внутри него живой силы, а не
на дальнейшее удержание этого пункта в качестве центра экспансии. Когда князь Курбский,
дошедший до Искера в 1481 году, отказался от штурма этого городка, это
означало, по всей видимости, что в Искере не было ничего, что оправдывало бы это напа-
дение. Во времена Ермака одним из признаков «столичности» Искера была находившаяся там
мечеть, но эта мечеть была в то время совершеннейшим новостроем, прямым следствием Ку-
чумова обращения местного населения в мусульманство.
Поэтому после сражения 23 октября Кучум не стал защищать свой городок Искер-
Кашлык, а просто покинул его, захватив всё, что было в нём ценного. Было этого ценного, судя
по всему, немного, а продовольствия в Кашлыке не осталось совсем...
И в это покинутое стойбище Ермак, по словам сибирских летописцев, торжественно въе-
(ну, может, для двух). О малой ценности го-
хал триумфатором.
Думаю я, что всё-таки Ермак был совершенно здравомыслящим человеком и понимал, что
Кучумово городище годится только для зимовки
родков говорит и тот факт, что татары одновременно с Искером покинули ещё четыре вре-
менных поселения — Ремезов называет их Чуваш, Бицык, Сузгун и Абалак.
«Перед казаками стояла теперь задача не только владеть пустым городом, но прежде
всего заставить окрестные народы признать новую власть и подтвердить это признание упла-
той ей ясака. Казакам посчастливилось опять больше, чем они могли надеяться вначале. Остя-
ки, участвовавшие в бою под Чувашским мысом, вернувшись домой, описывали своим собра-
тьям подвиги казаков в таких страшных красках, что те поняли, что будут в безопасности
только тогда, когда они заслужат милость новых властителей добровольным подчинением и
поднесением богатых подарков. Уже на четвертый день после въезда в город Сибирь к Ермаку
явился остяцкий князец с реки Демьянки, по имени Бояр, со множеством народа и привез в
подарок, кроме большого числа драгоценной мягкой рухляди, также много съестных припасов
и особенно рыбы. Ермак показал себя при этом не ненасытным разбойником, а милостивым
государем, который довольствуется тем, что ему приносят его подданные, не разоряя себя.
Ермак приветливо встретил остяков и отпустил их назад честно.
Таким же образом пришли с приношениями в город Сибирь с рек Иртыша, Тобола и с их
притоков многие татарские семьи, которые покинули свои юрты из боязни казаков и бежали
в отдаленные места. Они были приняты также приветливо. Ермак, который надеялся совер-
шить еще много удачных завоеваний в пространной и дикой Сибири, хотел приобрести лю-
бовь своих подданных и тем положить основание спокойному владению ими. Он разрешил та-
тарам жить в их прежних улусах, заверив их, что
если они будут добровольно подчиняться ему и жить в покое, то не подвергнутся ни ма-
лейшему насилию со стороны казаков; наоборот, им будет оказываться всяческая помощь и
защита против всех врагов, особенно в случае посягательств на них бывшего хана Кучума».
Герхардт Миллер. История Сибири
Распад Кучумова государства, конечно же, не зависел от судьбы городка Искер-Кашлык. В
предыдущих сражениях Кучум показал себя не в состоянии справиться с внешней силой, при-
шедшей из-за Урала, и сразу же, по обычаям кочевников, превратился из самого сильного
хищника в одного из равных. С ним можно было заключать союзы, или наоборот — сражаться,
торговать и совместно кочевать — но подчиняться ему уже было нельзя. Его физическая ги-
бель от рук соплеменников была только вопросом времени. Хан, чьё могущество пошатнулось,
был уже не жилец.
Времени, правда, с момента его поражения до гибели прошло много. И крови своим вра-
гам Кучум успел попить изрядно.
Крупнейшим успехом Ермака после взятия Кучумова городка стало пленение Мехмет-
кули (чья дальнейшая судьба в Московском царстве стала примером причудливости жизнен-
ного пути людей того времени). По частоте упоминаний «Маметкула» в летописях, очевидно,
что именно его, а не Кучума, казаки считали своим самым опасным врагом на завоёванной
территории.
Всё началось с нападения Мехмет-кули на казаков, которые занимались рыбалкой в устье
реки Абалак. По словам летописца, «уснули они, числом 20 человек, без всякой стражи. Царе-
вич Ма-меткул, скитавшийся подле, внезапно напал на стан их, и перерезал всех сонных».
После этого Ермак, судя по всему, взялся отслеживать все передвижения своего наиболее
опасного врага, и буквально через четыре месяца добился успеха.
В апреле 1583 года некий татарин Сейбахтча сообщил Ермаку, что Мехмет-кули с неболь-
шим отрядом кочует в ста вёрстах от Искера, на Вагае. Ермак отправил туда небольшой отбор-
ный отряд, который захватил спящего военачальника в плен, а сопровождающих его воинов
частично порубил, а частично — рассеял. С захватом «Маметкула» Ермак, похоже, наполовину
обезглавил татарское сопротивление.
После взятия Искера и остановки в нём на зиму Ермак смог отправить в Москву сеунча —
вестника, с описанием своей победы и, естественно, с просьбой о помощи. Для того чтобы он
мог эту помощь квалифицированно получить, ему нужно было иметь некую штаб-квартиру,
или, как выразились бы в более поздние времена, ставку. Дело заключалось в том, что если эта
помощь (а ни
Ермак, никто другой, за исключением царя и его непосредственного окружения, не мог
предполагать, в каких размерах и виде она поступит) начнёт беспорядочно кружить по верхо-
вьям Иртыша и Тобола в поисках рати Ермака, она почти неизбежно подвергнется нападению
оставшихся незамирёнными татар. И тогда или сама подвергнется истреблению, или отвлечёт
на своё спасение значительную часть Ермаковых сил, которых и так было не ахти как много.
Иван Грозный отрядил в помощь Ермаку триста стрельцов под командованием воеводы
князя Волховского, а также письменных голов Киреева и Глухова. Судя по всему, отряд снаря-
жался в спешке; кроме того, командующие отправкой исходили из принципиально неверного
посыла, что раз казаки в Зауралье захватили некие «городки», то в этих «городках» должны
находиться и значительные запасы, в том числе продовольствия. Поэтому стрельцы выступи-
ли налегке, рассчитывая пополнить припасы за счёт казачьей добычи и местного населения.
Весной 1582 года Ермак направил основной удар своего войска вниз по Иртышу. Отряд в
составе пятидесяти человек под командованием атамана Богдана Брязги выступил из Искера
5 марта, то есть практически ещё в зимнее время. Так как отряд Брязги был весьма немного-
численен, то ему при продвижении вперёд приходилось прибегать к самым разным мерам
устрашения — например, непокорных татар, и, особенно, подстрекателей сопротивления, ка-
заки вешали за ноги. Неподалёку от Искера, на реке Аримдзянке, Брязге удалось взять боль-
шой ясак, и, что гораздо важнее, — захватить запасы продовольствия, нехватка которого уже
начала ощущаться.
Устрашённые таким образом татары присягнули на верность казакам сразу на обширном
пространстве, и воинство Брязги практически беспрепятственно достигло северных границ
Сибирского ханства — территорий, где располагались остяцкие (хантыйские) поселения. Там
они встретились с достаточно серьёзным сопротивлением.
Некий «князец» Нимнян собрал около двух тысяч остяков, пришедших с реки Конды,
занял для обороны крепкий городок и в течение трёх дней отражал казацкие приступы. Так
как Бряз-га отослал практически всё продовольствие в Искер, рассчитывая захватить припа-
сы у встреченных аборигенов, то успех осады оказался под вопросом. Тем не менее, остяки в
Нимнянском городке частично сдались, а частично разбежались.
Здесь мы сталкиваемся с частью легенды, которая по сегодняшний день будоражит горя-
чие головы, ищущие клады на Обском Севере. Считается, что «князец» Нимнян держал в го-
родке некоего «идола» — божество, отлитое из золота. Отправленный казаками в городок ла-
зутчик из местных жителей доложил осаждающим, что «...остяки находятся в большом страхе,
они поставили идола на стол, а вокруг него жгут в особых чашах сало и серу. Сами же в вели-
ком множестве стоят и сидят перед столом и возносят идолу непрестанные молитвы, что и
помешало чувашу украсть его. При этом они гадают — сдаваться ли им казакам, или продол-
жать сопротивление, и уже пришли к тому заключению, что лучше сдаться». Получив такие
сведения, Брязга начал решительный штурм укрепления, в результате которого осаждённые
бросили городок и разбежались.
На Нимнянском городище казаки из отряда Брязги построили небольшие лодки, на кото-
рых и двинулись после ледохода вниз по Иртышу. По дороге им снова повстречался некий
идол Рача, вокруг которого собрались хантыйские шаманы с мольбами о предсказании. При
появлении русского войска шаманы унесли идола вглубь лесов, оставив на жертвеннике лишь
принесённые ему подношения. Не устрашась идолов (а мнится мне, казаки времён Сибирского
взятия не боялись ни бога, ни чёрта, как бы ни пытались убедить нас в обратном Сибирские
летописи), Богдан Брязга направился далее, а «по дороге, когда ему встречались остяцкие
юрты, он приводил остяков к шерти и вместо ясака брал все, что ему попадалось».
Поэтому не удивительно, что при проходе мимо т. н. Цынгаль-ских юрт на отряд Брязги
снова напали соединившиеся силы остяков. Впрочем, ни к чему хорошему для последних это
не привело, так как казаки рассеяли их одним залпом.
Последним очагом остяцкого сопротивления на Иртыше оставались юрты некоего «княз-
ца» Самара. К его юртам казаки подошли 5 мая, через два месяца после выхода из Искера. Им
удалось застать остяцкого вождя врасплох, перебить спящую охрану, прикончить только что
разбуженного Самара, а оставшихся в живых остяков привести к шерти.
В конце рассказа о походе Брязги Миллер подробно останавливается на истории с золо-
тым идолом, или с «золотой бабой».
Призрак «Золотой бабы» ещё и сегодня тревожит мысли кладоискателей практически на
всей территории Сибири. Как и всякий другой баснословный артефакт, он притянул к себе все
возможные версии и толкования. Её объявляли всем, чем угодно — от золотого гроба фараона
из Древнего Египта, спрятанного после захвата страны гиксосами в болотах Гипербореи, до
золотого робота типа КРО из «Звёздных войн», попавшего на Землю после крушения астролёта
внеземной цивилизации. Существовал ли её прообраз на самом деле, доподлинно неизвестно
никому.
В начале весны 1583 года Ермак предпринял поход на реку Обь, чтобы разорить и объяса-
чить местности, до которых не
подверглись кодские остяки, также им был захвачен
Назымский, или, как считает Миллер, Мозымский городок, расположенный у устья реки
Мозым, впадающей в Обь ниже устья Иртыша. Затем, в середине лета, словно бы вспомнив об
изначальной цели своего похода, Ермак нанёс удар вогулам на реке Тавде. Сибирские летопи-
добрался Богдан Брязга. Его набегу
си снова излагают описания разных чудес, как, например, общения Ермака с чангульским
шайтанщиком, предсказавшим казацкому полководцу благополучное возвращение на Иртыш
и успешную войну с татарами; а также битвы с великаном ростом в две сажени при взятии
Табаринского городка.
Дальнейшее движение вниз по Оби Ермак, скорее всего, считал бессмысленным, «ибо
видел перед собою одне хладные пустыни, где мшистая кора болот и летом едва теплеет от
жарких лучей солнца, и где среди мерзлых тундр, усеянных мамонтовыми костями, представ-
ляется глазам образ ужасного кладбища природы», как живописал эти места Николай Карам-
зин.
Тем не менее, никакие чудеса не помешали Ермаку добраться до селений пелымских вогу-
лов. Укреплённое место пелымцев казаки захватили, убив практически всех оборонявшихся
во главе с князцом Патликом, но на обратном пути, наученные горьким опытом, старались
брать ясак хлебом.
Войско Ермака продолжало нести новые потери — татарский мурза Карача, объявив себя
другом русских, попросил для усиления своего войска казачий отряд. Трудно сказать, на каких
основаниях, но Ермак выделил для этого сорок пять человек под командованием атамана
Ивана Кольцо, того самого, который сперва ограбил в Поволжье ногайское посольство, а потом
был послан к царю Ивану послом. Р. Скрынников считает, что Иван Кольцо был равен Ермаку
по положению в казацкой иерархии (что всё же сомнительно, потому что все дела между каза-
ками, царским правительством и татарами велись через Ермака). Но вот что очевидно даже
нам, сегодняшним, — это то, что Кольцо (судя по тому же эпизоду в Поволжье) обладал взрыв-
ным и непредсказуемым характером. Так что, возможно, Ермак просто удалял от себя неже-
лательные элементы войска.
Однако, оказавшись на пиру у мурзы, все сорок пять казаков вместе с атаманом были пе-
ребиты татарами.
Кроме того, Карача уничтожил отправленный на поиски Ивана Кольцо отряд атамана
Якова Михайлова. Отряд Ермака съёживался, как шагреневая кожа, и время его основных
успехов было уже позади.
Глубокой осенью к Искеру подошло первое подкрепление из Москвы — отряд Волховского.
Практически сразу выяснилось, что пришлые стрельцы станут для войска дополнительными
нахлебниками. Лишние рты пришлось убирать всеми возможными способами. Казаки
уже привыкли к тому, что в столкновениях с местным населением они побеждают в любой
пропорции. С голодом же бороться они ещё не научились. В том числе и поэтому в Москву от-
правилось второе посольство, с которым ушли и пленные татарские мурзы.
После уничтожения значительной части казачьего войска Ка-рача поднял против русских
все вроде бы завоёванные ими улусы.
«Собрав многочисленные полчища, он в марте месяце окружил Искер длинными рядами
обозов, расположив главный стан свой в некотором отдалении, так что выстрелы не могли ни-
кому вредить: не надеясь победить казаков силою, он был уверен, что погубит их голодом».
Герхардт Миллер. «История Сибири»
Осада армии Ермака в Искере была, наверное, первой и самой продолжительной из всех
сибирских осад на первом этапе присоединения этих земель к России*. Как утверждают соста-
вители сибирских летописей, продолжалась она более трёх месяцев. Голод и в самом деле на-
ступил быстро — приведённые Волховским и Глуховым стрельцы без хлебных запасов факти-
чески легли на казачье войско тяжким бременем. В некоторых источниках указывается, что в
русском лагере начались случаи людоедства.
«Казаки, видя неминуемую гибель, решились на дело отважное: 12 июля ночью с храбрым
атаманом Матвеем Мещеряком они вышли из города, оставив Ермака для защиты оного;
тихо прокравшись к самым шатрам Карачи, они внезапно напали на спящих, произвели там
ужас и гибель: умертвили множество врагов и двух сыновей Карачи, гнали бегущих во все сто-
роны; татары в темноте ночной рубили друг друга. Сам же князь с малым числом людей едва
спасся уже на другом берегу озера. Наступившее утро ободрило неприятелей: увидя малочис-
ленность казаков, они стеклись из других станов, удержали бегущих и храбро напали на
наших; но казаки, засев в обозе княжеском, отстреливались мужественно; сражение продол-
жалось до полудня; от каждого выстрела падали толпы врагов, которые, наконец, потеряв всю
храбрость, со страхом обратились в бегство, и Карача со стыдом ушел в свои улусы», — расска-
зывает всё тот же всеведущий академик Миллер.
Не забудем — впереди у нас ещё осады в Братской земле, на Охотском побережье и на
Амуре.
Следующая зимовка висела над отрядом Ермака дамокловым мечом. Мобильные татары
откочевали подальше от грозных завоевателей, остяки с их запасами рыбы и мяса были до-
вольно далеко, прокормить несколько сот человек охотой и рыбалкой с одного места (тем
более, которое интенсивно опромышлялось в прошлую зиму) представлялось невозможным.
История с «бухарским караваном» подробно описана у всех сибирских историков, поэтому
изложу её здесь вкратце: некто из заслуживавших доверия татар сообщил о движении побли-
зости некоего каравана, везущего продовольствие. Ермак, которому призрак третьей голодной
зимы, видимо, уже не давал покоя, выдвинулся из Искера, совершил обширный рейд к южным
границам контролируемой Кучумом страны, и был в ночь с 5 на 6 августа застигнут спящим в
излучине реки Вагай. Отряд его подвергся неожиданному нападению, однако почти все каза-
ки успели благополучно скрыться на стругах. Ермак, судя по всему, прикрывал отступление,
неудачно прыгнул к лодкам, оступился и утонул.
Гибель Ермака в ночь с 5 на 6 августа 1584 года подвела черту под былинным «взятием Си-
бири» силами небольшого отряда независимых охочих людей. Отныне руководство процессом
перешло в руки представителей царской администрации.
Трудно сказать, как повернулось бы завоевание Сибири (и состоялось бы оно вообще),
имей Кучум (да и вообще абстрактно сибирские татары) под боком столь же мощного союзни-
ка, как Крымское ханство — Блистательную Порту.
Все авторы обращают особое внимание на то. с какой скоростью немногочисленному ка-
зачьему войску удалось фактически уничтожить целое государство. Наиболее поверхностное
и вероятное объяснение этого явления — наличие у казаков оружия огненного боя. На самом
деле, возможно, его роль в сражениях с аборигенами и была велика, но не настолько, чтобы
полностью нивелировать огромное численное превосходство (как минимум один к четы-
рём, возможно — один к двадцати). Тем более что огнестрельное оружие было вполне известно
как Золотой Орде в фазе её распада, так и сибирским татарам времён похода Ермака — об этом
можно судить даже по наличию двух пушек в Кучумовом войске.
Вообще, скорость «покорения Сибири Ермаком» произвела такое впечатление даже на от-
носительно поздних современников похода, что она нашла отражение и в письменных источ-
никах того времени — т. н. «Сибирских летописях». Позднейшая из них — «Ремезовская лето-
пись» — фактически готовила из удалого (и наверняка жизнелюбивого) атамана святого муче-
ника...
Представляется, что настоящее преимущество в столкновениях с сибирскими аборигена-
ми дало первопроходцам превосходство не столько в вооружении, сколько в воинской выучке
и тактике. Не стоит забывать, что большая часть из них были ветеранами нескольких военных
кампаний на европейских «фронтах» Московского царства и имели опыт сражений с регуляр-
ными польскими, а то и шведскими войсками. То есть эти люди были обучены строю и сла-
женному взаимодействию.
Другие причины победы немногочисленной армии Ермака над сибирскими татарами ви-
дятся мне в следующем.
• Немногочисленность самих татар.
• Неоднородность их и недовольство части знати Кучумом.
• Отсутствие понятия собственности на землю, отчего кочевникам казалось проще уйти
на другую орду, погромить её и начать пастись на её пастбищах.
• Бедность татар и отсутствие городских поселений. Как говорилось выше, их городища
по сути были нищими укреплениями для зимовья.
После гибели Ермака уцелевший командир отряда — голова Иван Глухов — принял реше-
ние об отступлении из Сибири. Естественно, Кашлык был тут же занят татарами, которые,
судя по всему, надеялись на восстановление прежнего порядка вещей — то есть рассматривали
вторжение казаков как слегка затянувшийся набег.
А сейчас можно немного порассуждать о роли личности в Истории.
В общем-то, не вызывает сомнения, что с осени 1580 до момента своей гибели в 1584 году
основным «мотором» Сибирского взятия был никому доселе по источникам неизвестный ата-
ман Ермак Тимофеевич. Судя по всему, в этом предприятии он полностью раскрылся как
опытный военачальник и харизматический лидер, которому совершенно доверяли собравши-
еся вокруг люди. После гибели же Ермака оставшиеся казаки и стрельцы не стали дожидаться
подкреплений (а они были уже совсем неподалёку!), а пустились в отступление, нимало не по-
думав о необходимости закрепиться в завоёванной было земле.
Все без исключения источники говорят о том, что Сибирь осенью 1584 года казалась абсо-
лютно потерянной для русских.
Стрелецкий голова Глухов избрал для отступления более длинный, но и более трудоёмкий
для возможных преследователей — татар - путь. Он спустился до низовий Оби и перешёл
Урал в среднем течении Печоры, обосновавшись на зимовку в Пусто-зёрске.
Однако в Зауралье уже выдвигались другие силы Московского царства...
С этого момента успех одной яркой харизматичной личности уступил место систематиче-
скому наступлению, приводившемуся в действие административной царской машиной. Ма-
шина работала, колёса её крутились, не переставая, и при царе Фёдоре
Иоанновиче, и при Борисе Годунове, и при Дмитрии Первом, и во время польской оккупа-
ции Москвы...
Отряд воеводы Мансурова, насчитывавший всего сто человек, однако при нескольких
пушках, подошёл к Иртышу через некоторое время после ухода Глухова и сперва направился
на соединение с отступающими. Затем, сообразив, что догнать казаков и Глухова им не удаст-
ся, стрельцы построили укреплённый городок на Оби, напротив места впадения Иртыша.
Этот городок подвергся нападению многочисленных остяцких и вогульских отрядов. Од-
нако, судя по всему, их штурм продолжался всего один день и был отбит с помощью пушек. К
этому же отражению штурма относится и легенда об уничтожении какого-то легендарного
остяцкого идола (интересно, уж не того ли, который предсказал победу атаману Брязге?).
Остяки якобы во время штурма поставили идола перед крепостью, но, по недостаточной тех-
нической образованности, сделали это на расстоянии пушечного выстрела. Кто-то из канони-
ров Мансурова разбил идола, на чём остяцкий приступ закончился.
Более того, сразу после разрушения идола (или, как его называют в старинных источни-
ках, «шайтана») началась массовая «сдача» аборигенов в московское подданство. А некий
князь Лугуй, видимо, очень напуганный бесчинствами россиян «на местах», почёл за благо от-
рядить посольство непосредственно к царю. Расчёт Лугуя оказался верен — царь Фёдор Иоан-
нович, сменивший Грозного на троне, приказал ему платить ясак приказному человеку в устье
реки Выми. Как утверждает Миллер, «...достаточно было описать довольно яркими красками
обращение воевод и насилия находящихся при них ратных людей и противопоставить этому
кроткое и ласковое обхождение на реке Выме их приказного человека, который, вероятно,
был незнатного происхождения».
Каковы бы ни были «насилия», которые чинил воевода Мансуров, находясь в своём город-
ке на Оби, они неминуемо ушли в прошлое, едва он покинул Западную Сибирь сразу же
после наступления весны 1584 года. А в середине лета 1584 с восточных склонов Урала снова
спустились русские отряды — как и прежде, немногочисленные, но имеющие на этот раз
недвусмысленные указания закрепиться на вновь приобретённых территориях.
Объединённым отрядом из трёхсот стрельцов и казаков командовали воеводы Василий
Борисович Сукин и Иван Мясной, при которых находился письменный голова Данила Чул-
ков. Собственно, они и основали первый в Сибири русский город на месте татарского городка
Чимги. В дальнейшем он получил татарское же название Тюмень.
Интересно, что период укрепления русской власти с центром в Тюмени не нашёл широко-
го отражения ни у бюрократов с их постоянными отписками, ни у историков, что, скорее
всего, свидетельствует, что процесс прошёл самым мирным из всех вероятных в то время спо-
собов. Г. Миллер объясняет это так: «Последнее произошло без особых затруднений, почему
устные предания и летописи очень мало говорят об этом. У татар не было тогда собственных
начальников, которые могли бы защитить их от русских. Живя оседло в своих юртах, они
имели свои земли и занимались земледелием и скотоводством и должны были бы всего этого
лишиться, если бы добровольно не подчинились русским».
В 1587 году в Тюмень прибыло пополнение — пятьсот служилых людей. Вместе с пополне-
нием пришёл указ — потеснить вернувшихся в Искер-Кашлык татар, построив неподалёку
крепостцу, из которой в дальнейшем выросла столица Сибири — город Тобольск.
Практика утеснения татар крепостями показала свою эффективность при присоединении
к Москве Казанского ханства — все военные усилия оказывались тщетными, пока царские
люди не вынесли вперёд базу — город Свияжск. Когда такое укрепление с постоянным гарни-
зоном возникало в местности с непостоянным населением, вооружённые отряды кочевников
начинали избегать его окрестностей. Учитывая, что население татарских городков и так не
отличалось постоянством, можно было предположить, что находящийся в двадцати вёрстах от
новой русской фортеции Искер заглохнет сам собой.
Однако русское командование решило несколько ускорить этот процесс и пригласило то-
гдашнего обитателя Искера хана Сейдяка вместе с его главным военачальником Карачей на
пир в Тобольск.
Карача, несколько лет назад именно таким образом уничтоживший отряд атамана Ивана
Кольцо, наверняка подозревал неладное. В некоторых источниках указывается, что он поста-
вил условием эскорт внутри крепости, однако же дипломатичный Чулков сумел договориться
о том, чтобы за крепостные стены зашло не более сотни телохранителей без оружия. Во время
пира Чулков поставил условием, чтобы мусульманин Сейдяк выпил большую чашу вина, когда
же тот отказался (и, видимо, возмутился), русские немедленно вооружились, скрутили хана и
его приближённых, а простых татар перерезали. «Можно было ожидать, что татары, оставши-
еся у ворот, будут пытаться освободить князя Сейдяка и других, но случилось наоборот: как
только они услыхали о беде, постигшей их товарищей, то поспешно бежали в степь. За ними
последовали и те татары, которые оставались в городе Сибири. Таким образом все окрестно-
сти Тобольска и Сибири были совершенно очищены от неприятеля. С той поры город Сибирь
никогда больше не заселялся»,—говорит Г. Миллер.
Считается, что на пиру, устроенном Чулковым, присутствовали казаки, участвовавшие в
походе Ермака и помнившие резню, устроенную мурзой Карачей. Как бы то ни было, упомина-
ние о Караче после «Чулкова пира» и захвата Сейдяка исчезает из писаной истории...
Интересно, что Тобольск очень быстро разросся и стал главным городом Зауралья, кото-
рое примерно с того времени и стали именовать Сибирью.
В1590 году в окрестностях Тобольска о себе напомнил и старый недруг русских завоевате-
лей Кучум. Его визит носил характер кратковременного набега, в результате которого он убил
в окрестных деревнях нескольких татар и ушёл в степи. Немного позже он прошёл с огнём и
мечом Каурдакскую и Салымскую волости в верховьях Иртыша — словно бы в месть своим со-
племенникам, покорившимся русским.
В следующем, 1591 году, воевода князь Кольцов-Масальский выступил в степь против Ку-
чума с сильным отрядом, в котором состояли как служилые люди тобольского гарнизона, так
и татары из прилегающих местностей. На реке Ишиме возле озера Чи-ликул им удалось за-
стигнуть Кучумово кочевье врасплох. Хан был разбит, его имущество, сын и две жены — захва-
чены. Сам он снова мерцающей дымкой скрылся в бескрайних просторах на южной окраине
Сибири.
В то же время царская администрация начала активное градостроительство на прилегаю-
щих к Уральскому хребту территориях.
Для того чтобы ещё сильнее ослабить кочевников, в 1594 году в степях был построен так
называемый Тарский городок, или Тара. О том, насколько серьёзно московская администра-
ция относилась к этому предприятию, свидетельствует то, что под командованием воеводы
Андрея Елецкого строить Тару отправилась самая внушительная команда людей со времени
первого русского вторжения в Сибирь.
Итак, в отряд Елецкого, по распоряжению Москвы, должны были входить:
• два письменных головы — Борис Доможиров и Григорий Елизаров;
• из Москвы — сто сорок пять человек стрельцов под командой двух сотников — Самуила
Лодыженского и Замятии Шокурова;
• из Казани и Уфы — Мамлей Мальцов с сотнею казанских и сви-яжских татар и тремя-
стами человек башкир и четверо детей боярских, из которых каждый стоял во главе отряда в
сто человек татар и башкир;
• из той же Казани — сотник с полусотнею пленных поляков;
• из Тетюшей — сотник Никита Карякин с полусотнею пленных поляков, поступивших на
казачью службу. Всего же из Казани и других тамошних городов было назначено шестьсот
шестьдесят четыре человека под главной командой Мамлея Мальцева, которому было указано
отправиться с этими силами из Казани через Уфу по прямой дороге через степь и в Тобольске
соединиться с князем Елецким;
• из Тюмени — сорок человек конных литвы, черкасов и казаков, пятьдесят человек
татар, от которых содержались в Тобольске и Тюмени аманаты и на верность которых можно
было поэтому положиться, тридцать человек табаринских татар и двадцать человек кошуков;
• из Тобольска — из тамошних пленных литвы, черкасов и казаков сто человек под ко-
мандою головы Своитина Рупосова, тобольских служилых татар сто человек под командою
атамана Черкаса Александрова и двух татарских голов Баязета и Бай-бахты, триста человек
тобольских ясачных татар и сто пятьдесят человек из тех же ясачных татар для работы на
судах, потому что путь до Тобольска нужно было совершить по воде. Эти последние, служили
пешими, но были снабжены огнестрельным оружием, так же, как и московские стрельцы. Обо
всех остальных говорится определенно, что они должны были отправиться конными.
Итого отряд состоял из тысячи четырёхсот тридцати семи воинов, из которых было тыся-
ча пятьдесят татар и двести сорок поляков и «литвы».
О важности дела говорит и то, что в Тобольске к отряду Елецкого должны были присоеди-
ниться двадцать человек плотников из Перми. Судя по всему, при обустройстве Тары был
учтён опыт Пелыма, который воинские люди строили кое-как несколько лет.
То, что к построению Тары власть подошла исключительно ответственно, становится
видно и по тому, что место для строения города изначально определялось царским наказом, и
тому, что строить сразу планировалось не острог, а город (и построили же — с общей длиной
стен в 600 сажен); а самое главное — по тому, что крепость, в отличие от Пелыма и Берёзова,
не развалилась через десяток лет, а стояла в том виде, как была возведена Елецким, до 1669
года.
Другим большим достоинством Тары была возможность развития вокруг крепости па-
шенного земледелия, отчего эта территория стала активно заселяться крестьянами. Так по-
строенное сугубо с целью утеснения Кучума укрепление стало одним из главных опорных
пунктов распространения русских в южной Сибири. Однако за всеми хозяйственными по-
стройками и устроением города и пашен служилые люди не забывали и о Кучуме. В декаб-
ре 1594 года отряд казаков и тобольских татар под командованием некоего Гришки Ясыря
напал на каких-то Кучумовых подданных, мирно ловивших рыбу у какого-то озера, и взял два-
дцать восемь из них в плен, перебив остальных. Из показаний рыбаков стало понятно, что
Кучум находится на некоем Чёрном острове, или, как предполагал Миллер, — в Чёрном город-
ке.
Сразу по получении этого известия Елецкий снарядил значительный отряд из двухсот се-
мидесяти шести человек под командованием письменного головы Бориса Доможирова, кото-
рый быстро достиг этого укрепления и разорил его, перебив некоторое количество татар. Сам
же Кучум и на этот раз успел его покинуть.
В 1597 году Бутурлиным и князем Мосальским был получен царский указ собрать доста-
точное количество людей и всеми силами напасть на хана там, где он будет найден. Для этого
в Тобольске и Таре поспешно вооружили семьсот русских и триста татар, с которыми князь
Мосальский 9 мая 1598 года выступил из Тары в поход.
Последнее масштабное столкновение с Кучумом в нашей историографии получило звуч-
ное название Ирменского сражения. На самом деле 20 августа 1598 года крупный отряд под
руководством Андрея Войейкова численностью в четыреста пять человек конных в районе
озера Убинское настиг становище хана Кучума и полностью разгромил его, не потеряв ни од-
ного человека. Считается, что татары потеряли в бою около трёхсот воинов, в их числе брата и
двух внуков Кучума, шесть князей, пятнадцать мурз. В плену оказались пять младших сыновей
хана, восемь жён из его гарема, пять приближённых хана, сто пятьдесят рядовых воинов. Сам
Кучум сумел уйти с отрядом в пятьдесят всадников. Через несколько дней он снова был на-
стигнут казаками, рядовые воины были перебиты или рассеяны, но самому хану снова уда-
лось скрыться. После этого поражения он уже не мог реально претендовать на ведущую роль в
сопротивлении русскому присоединению Сибири.
Гибель Кучума от рук местных племён источники относят к 1601 году. Надо сказать, что с
его гибелью полностью ушла в прошлое баснословная эпоха, которую можно было назвать «за-
воеванием Сибири». Замок был сломан, двери распахнуты, в них нужно было только войти.
С возведением города Томска — последнего в череде «годунов-ских» городов Западной Си-
бири — связана достаточно интересная коллизия. Дело в том, что Томск был построен по про-
шению... самих татар, которые, вдобавок, до этого не считались зависимыми от России.
Вкратце ситуация была такой. Существовали в окрестностях нынешнего Томска некие та-
тары, которые называли себя еуштинцами. Миллер говорит, что этот род почему-то считал,
что все окрестные татары подчинены им, однако поведение их главы, князца Тояна, заставля-
ет в этом усомниться. Этот самый князец Тоян совершил поездку в Москву, где 25 марта 1604
года подал челобитную, в которой предложил построить русский город на землях, принадле-
жавших своему роду. Со своей стороны он просил освобождение своим людям от царского
ясака, при этом прямо говорил о том, что поможет привести под государеву руку окрестные
племена, которые он и перечислил в поданном Борису Годунову документе. Учитывая, что род
еуштинцев насчитывал триста воинов, а в документе перечислялись племена численностью в
тысячи человек, похоже, что ни о каком подчинении их речи не шло. Скорее всего, ловкий
Тоян хорошо уловил конъюнктуру момента. Было очевидно, что хоть так, хоть эдак, в русское
подданство придётся идти, и издержки этого вступления будут прямо пропорциональны ока-
занному сопротивлению. Однако оставался шанс этих издержек избежать вообще и самим
пригласить завоевателей на свою землю, при этом вступив с ними в союз, а попутно ещё
немного нажиться на грабеже могущественных соседей, выступая с захватчиками заодно.
Интересно, что ожидания Тояна оправдались практически полностью - еуштинцы были
освобождены от ясака, но зато повёрстаны в казачью службу, так что участие в грабежах им
было обеспечено в полной мере. Миллер, правда, говорит, что служба в казачьем войске могла
быть гораздо обременительнее ясачной повинности, так как объясаченный абориген практи-
чески весь год и жил, и делал, что хотел, всего лишь раз появляясь для налоговой выплаты. По-
вёрстанный же в казаки татарин был вынужден почти всё время нести караульную службу.
Но оговорка Миллера не подразумевает желания татарина поучаствовать в грабежах своих
близких, а именно в этом, представляется, и заключалась главная рацея находчивого Тояна.
Как ни странно, от предложения Тояна выиграли обе стороны. Места, отведённые под
Томск, отличались чрезвычайным плодородием, что давало возможность заниматься пашен-
ным земледелием и в будущем — частично решить вопрос с продовольственным обеспечением
Сибири.
Томск изначально задумывался как город, а так как располагался он на относительно
мирных землях, то практически сразу вышел за пределы городских стен и разросся.
Первый этап продвижения русских по югу Сибири, который, по справедливости, надо на-
зывать «годуновским», завершился.
Интермедия первая. Боярские дети и остальные
Не знаю, чей он там отец, но дети его, клянусь господом, скоро осиротеют.
Аркадий и Борис Стругацкие.
«Трудно быть богом»
Прежде чем начать подробное описание сибирской конкисты, нужно чётко понять, что
стоит за большинством упоминаемых в тексте служебных определений и званий.
Итак, кто такие были...
Казаки служилые, городовые
Наилучшую характеристику городовому казачеству, силами которого и была, в основном, при-
соединена Сибирь, дал казачий бытописатель и историк Евграф Савельев: «Московское прави-
тельство, нуждаясь в людях для охраны пограничных поселений, старалось всеми мерами со-
действовать привлечению в казаки возможно большего числа охочих к казачьей службе граж-
дан, отдавая особое предпочтение детям казачьим и боярским. Такое казачество, имея кор-
нем Рязанских казаков, поселилось слободами при пограничных городах и стало называться
Городовыми казаками. За свою тяжелую, полную боевых тревог службу Городовые казаки по-
лучали от Московского правительства землю в окрестностях охраняемых городов и освобож-
дались от всех налогов, а при особых воинских заслугах ими получалось и жалованье. Воору-
жения, коня и пропитание Городовые казаки обязаны были производить за свой счет.
Розданные за службу поместья не подлежали уже обратному отчуждению и раздавались
только природным казакам, „отцы которых верстаны в казаки".
Впрочем, несмотря на бесконечное изобилие в то время свободной земли, в числе городо-
вых казаков находилось немало и безземельных, что можно объяснить недобросовестностью
воевод и казачьих голов.
...Личный состав Городовых казаков сложился из очень разнообразных элементов, начало
которым и традиции дало старинное рязанское казачество, а впоследствии оживлялось при-
током Донских, Малороссийских и Волжских вольных казаков, по разным причинам попадав-
ших в далекую Сибирь. К этому основному казачьему ядру в большом числе присоединялись в
разное время стрельцы, боярские дети, ссыльные, крестьяне, татары, калмыки, тунгусы, буря-
ты, монголы, якуты и другие Сибирские инородцы.
Всех их переработало могучее духом основное казачество, потомки вольных воинствен-
ных черкас, вдохнуло в них казачью душу, усыновило и сделало истыми доблестными казака-
ми, глубоко гордящимися казачьим званием и совершенно забывшими о своем происхожде-
нии».
То есть де-факто в городовые казаки мог поверстаться любой оказавшийся поблизости ис-
катель приключений, даже назвавшийся чужим именем. Что зачастую и происходило.
Стрельцы
Стрелецкое войско начал формировать Иван IV в середине XVI столетия. С его стороны это
была попытка создать новое служилое сословие, не зависящее от старой родовой знати.
Стрельцы селились в отдельных слободах, им выделялись земли под распашку, а должность
передавалась по наследству. Вооружены стрельцы были фитильными мушкетами, бердышами
и имели нечто похожее на форму — единообразное платье.
Служба вознаграждалась денежным и хлебным жалованьем. Стрельцы обладали льгота-
ми по уплате судебных пошлин, а также по уплате налогов при занятии ремеслом и торговлей.
На рубеже ХУ1-ХУП веков рядовые стрельцы получали в год от 4 до 5 рублей, а также по 12 чет-
вертей ржи и овса. Городовые стрельцы, в отличие от московских, имели более низкое денеж-
ное и хлебное жалованье, но дополнительно получали земельное жалованье в виде права
пользования различными земельными угодьями. Московским, кроме этого, выдавали соль и
сукно. Десятники и пятидесятники, выбиравшиеся из числа рядовых стрельцов, имели более
высокие оклады по всем видам жалованья. Стрельцы начали формироваться в полноценное
служебное сословие, но процесс был прекращён волевым решением Петра Первого.
Боярские дети
Самое низшее звание, жаловавшееся служилому человеку, ответственному за руководство
людьми. В западноевропейской традиции более всего соответствует оруженосцу — сквайру, в
наисовременнейшей российской — понятию «небыдло».
«В то время в России еще не существовало регулярного войска, которое завел только царь
Иван Васильевич под именем стрельцов, вместо них прежде служили дворяне, из них знатные
были воеводами и головами, по нынешнему полковниками, а незнатные несли рядовую воен-
ную службу, за что получали денежное жалование и землю, носившую название поместья.
Дворяне из городов и дети боярские были из самого низкого шляхетства. Дети боярские назы-
вались так потому, что они служили под началом бояр, как их дети. Собственно говоря, их сле-
довало бы ставить ступенью ниже самого мелкого дворянства, несмотря на то, что их потомки
в настоящее время считают себя равными прочим дворянам в тех местностях, где это назва-
ние не употребляется. До сих пор имеются такие дворяне и дети боярские в городах по Волге
ниже Казани и по всей Сибири, сыновья которых получают это звание только тогда, когда они,
по примеру отцов своих, верстаются в службу», — рассказывает Миллер в «Истории Сибири».
Дворяне
G дворянами тоже было непросто. Изначально в России это были люди при дворе князя или
боярина, но впоследствии их закрепили по разным городам, освободив тем самым от подчи-
нения сюзерену, и посадили на регулярное жалованье. Однако существовали дворяне по т. н.
«московским» и «сибирским» спискам, при этом первые имели очевидное преимущество над
вторыми. В Сибири периода Присоединения дворянское сословие было предельно немного-
численным.
Приказчики
Приказчиком назывался человек, назначенный выполнять приказы администрации и требу-
ющий их выполнения от других. Грубо говоря — назначенец воеводы, в редких случаях — само-
го царя, представитель власти на местах.
Целовальники
Целовальником назывался человек, давший обязательство о выполнении ряда государствен-
ных поручений и в знак этого целовавший крест. Обычно целовальники исполняли простей-
шие полицейские, таможенные и налоговые функции. Уничижительный характер и значение
«торговец вином» название этой должности получило только в XIX столетии.
Глава 4. Страна татар. Продолжение. Калмыцкие набеги
Закрепившись на лесостепной окраине Западно-Сибирской равнины, русские продолжали
движение на юг и на восток, в степные края, на которых было возможно пусть и рискован-
ное, но хлебопашество. Всё-таки плодородные территории были куда большим сокровищем,
нежели обильный ясак, и дальновидные представители царской администрации понимали
это куда как хорошо.
Однако земля, пригодная для вспашки, служила пастбищами для довольно многочислен-
ных кочевников, которые, естественно, не были готовы мирно уступать их пришельцам.
История Кучумова рода отнюдь не закончилась в тот момент, когда неизвестные кочевни-
ки перерезали горло слепому, не имевшему никакой поддержки старику. Его сыновья, при-
ставшие к кочевавшим по южносибирским степям калмыкам, ещё сказали слово в истории
присоединения сибирских земель.
Калмыцкие роды — еще один осколок некогда всемогущей Золотой Орды — кочевали на
всём протяжении степей от верховий Иртыша до Саян. Их взаимоотношения с соседями, изло-
женные Миллером в «Истории Сибири», выглядят на первый взгляд на редкость запутанными
и сложными: «Каракула побив Алтын-хана, Алтын-хан побив Каракулу, Абак побив Кояна,
Мангут побив Талая, Урлюк побив Ишима...» и так далее. Рассмотренные же в целом, они пред-
стают простой и незатейливой войной всех против всех: временные союзы, пусть даже осно-
ванные на родственных связях, рвались без колебания, как только какой-нибудь военный
вождь чувствовал свою силу и слабину соседа.
Судя по всему, главная ставка верховного калмыцкого князца Каракулы располагалась
где-то в Илийской долине — по крайней мере, отправленный в нее из Тобольска посол пан Ян
Куча (литвин на царской службе) добирался туда и обратно шесть месяцев. На это указывают
также сведения о том, что калмыки вели постоянные войны с Алтын-ханом, о котором у рус-
ских имелись лишь весьма отрывочные сведения. Однако для утверждения московского вла-
дычества основное значение имели второстепенные калмыцкие родовые образования, кото-
рые кочевали непосредственно на границах русских владений.
Калмыки сразу же отнеслись к появившимся на северных границах степей русским точно
так же, как и ко всем другим соседним народам: «Они жили в степи, кочуя с места на место, и
знали, что до них нелегко добраться. Они только тогда показывали покорность, когда, под дав-
лением других врагов своих, были вынуждены приближаться к русским пределам или когда
могли опасаться нападения со стороны русских. Но как только проходила опасность, данная
ими шерть переставала беспокоить их совесть».
Например, в 1617 году калмыцкие князья Пегын и Абак с тысячей калмыков осаждали
Чатский городок — поселение шерто-вавших русским чатских татар, которое прикрывало
томский уезд от набегов с юга. Считается, что городок удалось отстоять благодаря нескольким
казакам, которые постоянно находились там по приглашению главного чатского мурзы Тарла-
ва. Чатские татары при этой осаде практически не понесли никаких потерь.
Этот эпизод, кстати, показывает, что даже такой могущественный степной народ, каким,
без сомнения, в те времена были калмыки, не был в состоянии штурмовать мало-мальски
укреплённое место, каким являлся Чатский городок (вряд ли он принципиально отличался от
Кучумова Искера, а если и отличался, то наверняка в худшую сторону — в Искере, как-никак,
была ханская ставка).
В период между 1617 и 1624 годом (годом очередного массового набега калмыков на рус-
ские владения) сибирская администрация и калмыцкие князья вели между собой вялые пере-
говоры. Положил им начало вояж пленного литвина Яна Кучи в ставку верховного калмыцко-
го князя Каракулы. В ответ Каракула отправил в Москву трёх послов. О результатах перегово-
ров сегодня не сохранилось достоверных сведений. Можно предположить, что послам из далё-
кой Джунгарии был оказан достаточно богатый приём, потому что в дальнейшем калмыцкие
князья не раз пытались снарядить свои посольства через сибирские русские города напрямую
в Москву. Но так как посольства эти, судя по всему, не имели никакого другого результата,
кроме получения подарков, в конце концов Приказ Казанского дворца запретил отправку этих
дорогостоящих, но бессмысленных гостевых вояжей в столицу, наказав сибирским воеводам
разбираться с ними на местах.
В 1624 году очередная калмыцкая орда под командованием того же Абака подступила к
Томску, перебила всех застигнутых вне городских стен русских и угнала всех доступных лоша-
дей. Отправленных к калмыкам послов одного убили, а другого ограбили. После этого набега
Абак заявил, что не знает, чьи люди учинили «томское разорение» и убили посла, и даже вы-
сказал желание шертовать русской власти. Затем калмыки принялись запугивать кузнецких
татар, заставляя платить их двойной ясак, в том числе выплавляемым теми татарами желе-
зом.
С 1624 по 1628 год калмыки, судя по всему, мирно резали друг друга в Великой Степи, и как
угроза русским вновь образовались на сибирских границах спустя четыре года после нападе-
ния Абака.
Началось всё с неожиданной измены тарских татар в Бара-бинской степи, возглавляемых
князцом Когутайкой. Среди них находился боярский сын Еремей Пружинин с восемнадца-
тью служилыми людьми из Тарского острога. Напоминаю — восемнадцать стрельцов или каза-
ков под командованием сквайра (тьфу, боярского сына) были серьёзной силой, способной, вы-
ражаясь современным языком, «изменить стратегический баланс сил в регионе».
Но никакой роли отряду Пружинина сыграть не удалось. И он, и все его люди были неожи-
данно перебиты по взаимному сговору якобы дружественными татарами. Отправленный для
вторичного приведения к шерти боярский сын Дмитрий Черкасов бесследно сгинул вместе со
всем своим подразделением — вероятно, тоже от татарских ножей и стрел. Другой боярский
сын, Богдан Байка-чев, посланный с той же целью к изменникам, получил столь угрожающие
вести, что предпочёл вернуться обратно в Тару.
Почему-то тарские власти промедлили с отправкой полномасштабной карательной экспе-
диции, и в результате следующей весной восстание татар приняло угрожающий размах. Были
разорены русские деревни, построенные возле Тары, а те обитатели, кто не смог укрыться за
крепостными стенами, — убиты. Сам город находился под угрозой захвата.
Командование Тары немедленно отправило вестника в Тобольск. Сибирское пограничье
приучило незамедлительно реагировать на такие угрозы — как-никак, власть русских в Сиби-
ри была ещё весьма непрочной и находилась под постоянной угрозой какого-либо масштабно-
го нашествия из глубин Центральной Азии, как это неоднократно случалось в предыдущие че-
тыреста лет. (Надо сказать, что это мы, сегодняшние, понимаем, что в то время уже не могло
случиться завоевания масштаба чингисха-новского, тимуровского или османского — совре-
менники же об этом не ведали и за каждым более-менее внушительным отрядом, приходив-
шим из Великой Степи, им мерещились бунчуки Бату-хана, или, как минимум, Тохтамыша).
Итак, в Тару были отправлены тобольские головы Фёдор Елагин и Богдан Аршинский со
служилыми людьми и теми татарами, верность которых не вызывала сомнений. Они не соби-
рались отсиживаться за стенами крепости, а должны были сделать то, на что не хватило ре-
шительности (а может быть, и сил) тарской администрации осенью 1628 года — предпринять
полномасштабную экспедицию для разгрома мятежников. Большой стан участвовавших в на-
падении татар был после длительного похода обнаружен возле озера Чаны. Татары были пол-
ностью разгромлены, русские рабы, лошади и различные запасы — отбиты. Уцелевшие после
разгрома скрылись у мятежного князца Когутайки.
Сразу после этого разгрома в стане степняков произошло нечто, напоминающее создание
плохо скреплённого родового союза. Внук Кучума Аблайгирим обратился за помощью к
нескольким калмыцким тайши и, собрав войско численностью около трёхсот человек, стал
станом на реке Юлдузе. Кроме того, он развил некоторую дипломатическую деятельность — в
частности, посетил мурзу чатского городка, уже упоминавшегося Тарлава, и сговорился с ним
о дальнейших действиях.
Как полагается, меньшие князцы, которые могли в случае гибели старшего занять его
место, оповестили русскую администрацию о переговорах между Тарлавом и Аблайгиримом,
однако Тарлав всё отрицал, и власти предпочли поверить именно ему — ведь Тарлав уже отра-
жал масштабное нашествие калмыков на свой городок.
В итоге, в ноябре 1629 года объединённые силы Аблайгирима и Тарлава, выросшие от
двухсот до двух тысяч человек, подступили к многострадальному Чатскому городку. В городке
находилось, кроме двух союзных мурз, еще двадцать служилых людей, которые отчаянно от-
бивались и даже производили вылазки. Вскоре из Томска прибыло подкрепление, после чего
Аблайгирим снял осаду. Но, похоже, ненадолго. По отпискам, доставленным в Москву из На-
рымского уезда, получается, что вскоре калмыки с мятежными татарами вновь обрушились
на Чатский городок, взяли его и перебили всех жителей вместе с остававшимися там двадца-
тью русскими служилыми людьми. Сам же городок был разрушен и сожжён.
Интересно, что томские воеводы предпочли не оповещать об этом событии московское
начальство...
Как бы то ни было, дело выглядело уже предельно серьёзно. Речь шла о реальной угрозе
двум уездным центрам Сибири — Таре и Томску. Однако калмыки и татары не стали разви-
вать свой успех и ограничились всеобщим разорением татарских и остяцких юрт. Сильный ка-
рательный отряд, направленный против врага, настиг Аблайгирима на реке Шагаре и разбил
его наголову. Были отбиты все пленники и вся добыча, захваченные в этом походе. Местные
остяки рассказывали, что на двадцать вёрст от места боя по дороге на Барабу были рассыпа-
ны мёртвые лошади, люди в панцирях и большое количество имущества степняков.
С конца апреля 1630 года князцы Абак и Тарлав вновь приступили к разорению окрестно-
стей Томска. Пашенные татары, трудившиеся вне стен, были перебиты, хлеб — уничтожен. Бо-
ярский сын Гаврила Черницын сумел поймать вражеские отряды на переправе через Обь и на
плечах преследуемых ворвался в ничего не подозревающий лагерь мятежников, учинив ему
полный разгром. При этом погибли некоторые военачальники, в частности, изменивший чат-
ский мурза Казгула.
Позднее, в 1631 году, томский воевода Пётр Пронский отправил по душу отложившегося
Тарлава дворянина «московского списка» Якова Тухачевского с отрядом в триста человек. Ту-
хачевский настиг изменника в его укреплении и взял в осаду — причём с Тарлавом было около
двухсот человек воинских людей. На помощь Тарлаву направились Кучумовы царевичи с из-
рядным количеством попутных калмыков, однако Тухачевскому удалось отбить их и не допу-
стить соединения вражеских сил. Тарлав бежал из укрепления, в погоню за ним отправился
отряд под командованием Остафия Харламова. В схватке Тарлав был убит.
Здесь я хочу сказать, что во время присоединения Сибири колонизаторам далеко не все-
гда удавалось проследить судьбы их основных противников до самой кончины. Личности, по-
добные Когутай-ке, многим поименованным в сибирских летописях туземным вождям, мур-
зам и тайши, выныривали откуда-то из исторического тумана, окутывавшего окраины рус-
ской ойкумены, проносились огненным смерчем по окраинным просторам и вновь исчезали в
этом тумане, где продолжали жить своей жизнью — сражаясь с себе подобными, убивая и
умирая. И тщетно искать в наших источниках упоминания о том, как нашло свой конец зна-
чительное число героев нашей истории.
Осенью того же 1631 года калмыцкие военные отряды численностью сто пятьдесят чело-
век под руководством другого кучуми-да, «царевича» Девлет-Гирея, разорили четыре волости
на Вагае и Иртыше. Нападение пришлось на ту пору, когда практически всё взрослое мужское
население находилось на промысле, в деревнях же оставались только старики, женщины и
дети. Всё попавшееся под руку взрослое мужское население калмыки перебили, женщин и
детей захватили в рабство, домашний скот перебили или разогнали в леса.
Практически немедленно после получения этого ужасного известия из Тобольска и из
Тары были высланы карательные экспедиции. Разведку производил сын боярский Томила
Петров с двенадцатью конными. Тобольский отряд возглавлял голова Фёдор Шарапов, помога-
ли ему татарский голова Иван Внуков и боярский сын Богдан Аршинов. Тарских людей вели
боярский сын Ерофей Заболоцкий, татарский голова Воин Дементьев, атаман Влас Калачни-
ков и ещё один боярский сын Григорий Байкачев. Вместе под их командованием собралось
около четырёхсот человек. Вскоре
разведка выяснила, что обоз налётчиков двигается очень медленно, а основные силы кал-
мыков распылены из-за того, что они идут широким поиском, вылавливая находящихся на
охотничьем промысле татар. Русский отряд без труда разгромил находившийся без достаточ-
ного прикрытия обоз, захватив большое число пленных, которых впоследствии употребили
для обмена.
Судя по всему, дальше наступил длительный период посольских сношений с калмыцкими
тайши и отложившимися татарами, перемежавшийся незначительными столкновениями,
проходившими по одному сценарию: калмыки налетают на какие-нибудь стоящие на отшибе
немногочисленные татарские юрты, захватывают меха, рабов, татары жалуются в Томск или
Тару, в погоню отряжается русско-татарский отряд, налетающий на расположенное рядом
калмыцкое кочевье и принуждает калмыков к обмену пленными и возвращению захваченной
добычи.
Следующий по-настоящему большой набег калмыков был предпринят в 1634 году и имел
целью разорение одной из главных сибирских крепостей — Тары. Во главе нападения стояли
сыновья тайши Куйши — Онбо и Ялзы, а также, весьма вероятно, кто-то из кучумидов. 12 сен-
тября калмыцкое воинство принялось жечь и истреблять все расположенные близ города та-
тарские и русские деревни. Гарнизон Тары под командованием воевод князя Фёдора Самойло-
ва и Неупокоя Андреева был занят отражением приступа и поэтому не мог помешать всеобще-
му разорению. Тем не менее, после нескольких удачных вылазок степняки поняли, что овчин-
ка (то есть захват Тары) явно не стоит выделки, и ударились в отступ.
Через месяц калмыки вернулись со свежими силами и вновь подступили к городу. Однако
помощь подошла не только к кучу-мидам — прибыло подкрепление из Тобольска под командо-
ванием татарского головы Воина Дементьева, головы конных казаков Назара Жадобского и
литовского ротмистра Андрея Кропотова. Степняков отогнали без особого труда, а высланная
им вслед погоня настигла их в десяти вёрстах от города, где грабителей ждал окончательный
разгром. Миллер утверждает, что все русские и татарские пленники были освобождены, а
также было отбито триста лошадей, что в определённой степени возместило убытки.
Второй акт большого мятежа 1634 года разыгрался в ноябре под Тюменью. 11 ноября ос-
новные силы калмыкского войска появились под городом, угрожая приступом. Штурма не по-
следовало, но окрестности города были разорены очень основательно. Хуже всего было то, что
отправленная погоня из трёхсот служилых натолкнулась на организованное сопротивление и
оказалась разбита, при этом пятьдесят человек было потеряно.
17 июня 1635 года кучумиды сожгли две слободы — Верхне-Ницынскую и Чубарову, уведя
большую часть жителей в полон. Ответный поход, предпринятый соединёнными силами из
Тобольска, Тюмени и Тары, результатов не дал — калмыки откочевали далеко к югу и держа-
лись крупными силами, так что русские даже не предприняли попытки нападения.
Последовавший затем период относительного затишья, когда калмыки резались с монго-
лами на юго-восточных рубежах своих кочевий, был нарушен в октябре 1640 года, когда кучу-
мид Дев-лет-Гирей напал на Тарханский острожек с сотней отборных воинов. Острожек защи-
щало сорок годовалыциков, держались они стойко, так что калмыки, в конце концов, убрались
восвояси, не забыв, конечно, разорить окрестности.
Ответные походы русских против калмыков, предпринятые летом этого года, характери-
зовались переменным успехом. Вернее, один из них оказался удачным — под командовани-
ем Ильи Бакшеева было разгромлено кочевье самого Девлет-Ги-рея; второй же, организован-
ный из Тобольска под руководством Даниила Аршинского, закончился полным поражени-
ем русской партии. Аршинский с тринадцатью служилыми укрылся в Тарханском острожке,
остальные сто рассеялись по всем направлениям и, в большинстве своём, были переловлены
аборигенами.
Следующее обострение отношений, закончившееся основательным замирением калмыц-
ких родов, случилось уже в период с 1650 по 1660 годы.
Где-то в середине 1650 года стало известно, что кучумиды и калмыцкие тайши собрали
около трёх тысяч «воинских людей» и готовятся к масштабному набегу на южные пределы
Сибири. Как обычно, сезон нападений пришёлся на осень. В сентябре 1651 года кучумидами
был нанесён двойной удар — на многострадальной реке Исети, которая в течение всего про-
шлого времени стояла на магистральной тропе вторжений, калмыки сожгли Далматовский
Успенский монастырь; кроме того, царевич Бугай разгромил деревню в Тарском уезде, выдав
сперва себя и своих воинов за мирное посольство.
Ответный удар, как это часто случалось в те времена, пришёлся не совсем на тех, на кого
он должен был быть направлен. Боярский сын Влас Чередов, обнаружив в десяти днях пути
по маршруту грабителей семнадцать кибиток, погромил их, захватив семьдесят человек плен-
ников, сорок верблюдов, триста лошадей и пятьсот голов скота. Однако быстро выяснилось,
что погромленные калмыки принадлежали к условно «мирным родам», и их представители
живо настрочили жалобу в Москву. В ответ тарские казаки сослались на то, что в отбитых та-
бунах находились лошади с русскими клеймами, очевидно, захваченные во время набегов.
Судя по всему, в Москве дело замяли.
Вскоре после этого, 18 ноября, калмыки напали на татарскую деревню Чиплиярову, лежав-
шую на Таре. Вёл их лично наиболее активный из кучумидов Девлет-Гирей. Жители деревни
были захвачены в рабство, сама деревня сожжена. В погоню из Тары был отряжён отряд уже
известного нам по героической обороне 1634 года Андрея Кропотова. Миллер утверждает, что
Кропотов бы достиг своей цели, но вверенный его командованию отряд частично взбунтовал-
ся и пятьдесят человек повернуло обратно, по дороге в Тару разоряя и грабя местных жителей.
В свою очередь, когда Кропотов столкнулся с превосходящими силами неприятеля, который
ждал его на выбранной заранее позиции, то предпочёл повернуть обратно, не искушая судьбу.
Дальнейшие походы словно бы продолжали идти по колее всяческих недоразумений. В
1653 году против кучумидов (читай — надоевшего всем вусмерть Девлет-Гирея) было отправ-
лено триста пятьдесят человек тюменских служилых людей. Не имея хороших проводников,
они заплутали и вернулись несолоно хлебавши.
В ноябре 1658 года кучумиды разорили пять волостей Тарского уезда, при этом убили
пятьдесят девять мужчин и двух женщин, триста пятьдесят восемь мужчин и триста семьде-
сят пять женщин было уведено в рабство.
После этого в Тару было отправлено двести служилых людей под командованием литов-
ского ротмистра Даниила Аршинского и татарского головы Саввы Турского. Однако пока они
поспешали, тарские служилые люди сами бросились в погоню и нанесли поражение грабите-
лям, убив у них пятьдесят человек и потеряв при этом всего одного.
В итоге сама Москва распорядилась провести соединёнными силами поход против кучу-
мидов и поддерживающих их калмыков для «окончательного решения калмыцкого вопроса».
Судя по Миллеру, уже много лет такой поход был заветным желанием русских и татар южной
окраины Сибири. Из Тобольска были вновь отряжены упоминавшиеся Даниил Аршинский и
Савва Турский со своими сотнями, кроме них, упоминаются тарские служилые люди под ко-
мандованием сотника Юрия Шатова и боярских детей Козьмы Заливина и Александра Че-
редова, тюменские, управляемые Петром Олсуфьевым и Карпом Ошуркиным. Судя по всему,
поход увенчался успехом, хотя бы потому, что в дальнейших событиях — башкирском восста-
нии 1662-1664 годов — калмыцкие тайши принимали минимальное участие.
Однако эта коллизия развивалась уже на территории, прочно вошедшей в состав Россий-
ского государства, и к эпохе Присоединения отношения практически не имеет.
Глава 5. Страна вогулов и остяков
Часть вторая. На Оби
Вогулы и остяки (или, как сейчас их зовут, манси и ханты) заселяли таёжные пространства
Западно-Сибирской равнины, а также Урал. Были они в большинстве своём охотниками и ры-
боловами, и, как всякие охотники и рыболовы, не создавали крупных поселений, а, наоборот,
были рассеяны по болотистой, изрезанной многочисленными реками еловой тайге.
Края эти практически не представляли интереса для земледелия (тем не менее, на юге
присутствовали и поселения «пашенных» остяков), однако основной «ясачный» зверь — соболь
— обитал здесь в изобилии. Проблема местного населения, тем не менее, состояла в том, что
вогульские и остяцкие бродячие шайки временами наведывались на территорию, контроли-
ровавшуюся московской царской администрацией (иногда объединяясь, для пущей эффектив-
ности, с отрядами сибирских татар).
Первым местом на вогульской территории, которое сперва надлежало «выжечь калёным
железом», а потом укрепить и населить хорошо вооружённым гарнизоном, был, без сомнения,
сам Пелым. Как и многие подобные названия, Пелым обозначал как географическое понятие,
так и племенное объединение вогулов (манси), которые регулярно тревожили своими набега-
ми русские поселения в Перми. Пелымские вогулы находились под сильным влиянием своих
южных тюркоязычных соседей — сибирских татар, из которых, скорее всего, и складывалась
их военно-родовая верхушка. Напомню, что именно действия пелымского князца Аблыгерима
в какой-то степени спровоцировали экспедицию Ермака, закончившуюся «не там, и не пото-
му». В 1592 году правительство царя Фёдора Иоанновича (а по сути — Бориса Годунова) решило
сделать ещё один решительный шаг за Урал и основать три крепости — Пелым, Берёзов и Сур-
гут.
Начать собрались, естественно, с Пелыма — потому что он располагался географически
ближе всего как к метрополии, так и к уже отстроенным острогам — Тюменскому и Лозьвин-
скому городкам. Строительство Пелыма было поручено князю Петру Ивановичу Горчакову,
письменным головой при нём находился Семён Ушаков.
Городки на Тавде и Пелыме к 1592 году были уже разорены Ермаком — не в последнюю
очередь благодаря двойному набегу немирных вогулов в 1581 году, так что русские отряды
встречали
на пути только разрозненное население, которое не оказывало организованного сопро-
тивления.
Для строительства острога было выбрано место старой ставки пелымского князя — в ос-
новном, потому что рядом было уж очень немного подходящих сухих мест.
Пока местные татары и отягощённые пришествием русских остяки рубили и возили лес
для постройки крепости, князь Горчаков, по-видимому, совершил поход с целью захвата того
самого князя Аблыгерима, с которого и началась титаническая сибирская одиссея1. Судя по
всему, поход тот увенчался успехом, потому что сведения о содержании сына Аблыгерима Тау-
тая и его внука Учета встречаются в записях, а позднее сыновья крестившегося под именем
Александра Учета становятся повёрстаны в пелымские дворяне и уже как царевы слуги воз-
вращаются на родину. Аблыгерима царские слуги, по всей видимости, таки убили, хотя одно-
значных сведений об этом я в источниках не встретил.
По изначальной задумке в Пелыме должны были находиться гарнизон из пятидесяти кон-
ных польских казаков и сотни пеших стрельцов. Стрельцы должны были кормиться с соб-
ственной пашни, каковую предполагалось расчистить на окрестных сухих местах.
Однако места в окрестностях Пелыма были на редкость гиблые, неплодородные и болоти-
стые. Из идеи стрелецкой пашни ничего не получилось (годной пахотной земли было обнару-
жено всего семь четвертей), конные казаки не прижились по причине многоснежья (да и во-
обще конница у россиян в Сибири не прижилась нигде).
Строительство Пелымского острога шло долго и плохо, несмотря на совершенно однознач-
ные указания — запрячь в эту работу всех, кого можно, в том числе и служилых людей Траха-
ниотова, и местное население: «Вскинуть на рать на всю на служилые казаки по 5-ти бревен
на человека, и на пермичь, и на вымичь, и на усольцов по 15-ти бревен или по 10-ти бревен,
как будет пригоже.
А побыть Микифору с товарыщи туго с неделю, покамест острог укрепят и лесу поронят. А
лес на город ронити лехкой, и чтобы вскоре город зделать, а сперва поставить острог». Острог
не был достроен ещё и в 1594 году. В 1596 было принято решение разобрать ставший ненуж-
ным Лозьвинский городок, а строевой лес перевезти в Пелым. В итоге этого грандиозного ме-
роприятия воевода Богдан Полтев в 1598 году выстроил новый город со стеной, имевшей про-
тяжённость 240 саженей с семью башнями. Старый острог, который к тому же ещё не был до
конца достроен, к тому времени развалился.
Как бы то ни было, Пелымский острог выдержал несколько осад со стороны вогулов
иостяков. Так, вчастности, в 1611/12го-ду пелымские вогулы «хотели к городу приступати и
город сжечь, и служивых людей хотели побити». Осуществить своё намерение им, впрочем, не
удалось.
Однако несчастья не оставляли Пелым, кажется, с самого момента его заложения. 8 июня
1621 года город сгорел дотла из-за дымокурни, выложенной для защиты от оводов в Литовской
слободе некоей Пелагейкой — при этом, как утверждал воевода Пётр Вельяминов, вместе с го-
родом едва не сгорело всё его население.
Новый город отстраивать было нечем, лес заготавливали в других районах и сплавляли до
места. В июне 1622 года Пётр Вельяминов донес в Тобольск, что пелымчане своими силами по-
ставили на месте прежнего рубленого города острог длиной в 115 саженей с одной башней. Од-
нако последователь Петра Вельяминова, следующий воевода Иван Вельяминов счёл проделан-
ную работу крайне неудовлетворительной: «И на Пелыми по нынешний по 131-й год город и
острог не поставлены; а который острожишко по прежнему городовому месту поставлен, и
тот острожишко худ и згнил и обвалялся и ворот нет...».
Иван Вельяминов ретиво взялся за работу и, похоже, в короткое время сумел организовать
постройку вполне приемлемого поселения. Крепость имела четыре башни, из них две — Рож-
дественская и Никольская, обращенные к Тавде, — были проезжими. Башни представляли
собой квадратные срубы со сторонами по 4 сажени и имели примерно одинаковую высоту —
9,5-10 м. Поверх шатрового покрытия Рождественской башни стояла смотровая вышка. Стены
представляли собой срубы-городни шириной в 2 сажени. Длина четырёх стен была неодина-
ковой — от 27 до 33,5 саженей. Вслед за рубленой крепостью был немедленно возведен острог
вокруг посада — «ни один двор никаких людей за острогом не остался». Острожные бревна
уходили в землю на аршин. В высоту острог достигал почти 5 м. Острог имел и свою башню —
«такову ж, каковы городовые башни на Кондинской дороге». Пелым Ивана Вельяминова про-
существовал почти пятьдесят лет и сгорел в очередной раз только в 1672 году. К тому време-
ни окрестное население было уже полностью замирено, и большой оборонительной ценности
крепость не имела.
Видимо, с самого момента основания Пелым обзавёлся на редкость дурной славой, и сразу
же стал местом принудительной ссылки неугодных тогдашнему правительству элементов.
Практически сразу после принятия решения о постройке этого острога туда было решено вы-
селить шестьдесят семей угличан, которых косвенно обвинили в смерти царевича Дмитрия и
в беспорядках после его гибели. Позже в Пелыме бедовали и Василий и Иван Никитичи Рома-
новы, и Бирон, и Миних... Видимо, из Москвы Пелым аж до середины просвещённого XVIII века
казался совершеннейшим краем мира.
Практически одновременно с левобережьем пришло время русским «опнуться» и за пра-
вобережье Оби в её среднем течении. Наиболее серьёзным шагом в присоединении этих тер-
риторий было основание в 1593 году на левом берегу Северной Сосьвы (на месте остяцкого по-
селения Суматвош — «город берёз») воеводой Н. Траханиотовым Берёзовского острога. «Книга
записная» об этом событии сообщала так: «...Березовской город ставили того ж 101-го году вое-
воды Никифор Траханионтов, да князь Михайло Волхонской, да писмянной голова Иван
Змеев. А ставлен с ними пришедшими ратными людми: и вятчаны, и пермичи, и вымичи, и
усолцы. И воеводствовали они в нем первые воеводы...„
Как утверждал Миллер, «...выгода положения того места, где построен Березов, заключа-
лась в том, что оно являлось почти центром всех вогульских и остяцких волостей, которые до
того возили ясак на реку Вымь». Надо сказать, что в ближайшие двадцать лет именно Берёзов
стал центром экспансии русских в северо-восточном направлении — на Таз и в низовья Ени-
сея.
Зимой 1594 года был предпринят поход на вогулов, живших на реке Конде. Судя по всему,
поводом к нему послужило восстание кондинских вогулов. Похоже, что русских на эту экспе-
динских вогулов, убивали их, грабили их добро
дицию спровоцировали кодские князцы, поссорившиеся с кондинскими вогулами и выдавшие
распрю между ними за мятеж «кондинцев».
«Как видно из некоторых грамот березовского архива, 24 главные обстоятельства этого
похода состояли в следующем. Письменный голова Иван Змеев был во главе русских, которых
поддерживал князь Игичей Алачев со своими остяками. Вогулы, которые не ожидали этого
нападения, потерпели страшное поражение. Князь Агай, его сын Азыпка и брат его Нозякма
были взяты в плен и отправлены в Москву. Князь Игичей хотел взять себе дочь Агая, но ее
отнял у него воевода Траханиотов и отдал ее другим остякам,
но в конце концов она опять досталась Игичею. После Агая во главе кондинских вогулов
стал Курманак Танаев. Он бил челом в 1600 г. в Москве о причиненной ему князем Игичеем
обиде и указывал, что его родственники, а также родственники многих других кондинских
вогулов живут у Игичея в холопах, и с того времени люди Игичея еще не раз нападали на кон-
, а жен и детей уводили в полон. Тогда последо-
вал указ произвести следствие по этому делу и на будущее время принимать все меры к тому,
чтобы предупреждать подобные враждебные действия. Такой же указ в 1604 г. кодские князья
выхлопотали также для себя.
Если кондинских вогулов ложно обвиняли в восстании, то в 1595 г. город Березов действи-
тельно подвергся опасности со стороны восставших березовских остяков. Главою их был кня-
зец Шатров Лугуев, отец которого в 1586 г. получил для себя и своих сородичей первую цар-
скую жалованную грамоту. Но он не добился никакого успеха, несмотря на то, что усиленно
осаждал город.
В то же самое время был совершен поход из Березова в низовья реки Оби против остяцко-
го городка Вой-карра, откуда привели в город несколько пленных. Это место расположено на
левом берегу реки Оби, в 18 верстах ниже Асс-пугля, 27 и до сих пор еще населено остяками.
Туда приходят иногда самоеды со своими чумами, чтобы прожить некоторое время в этой
местности. Остяки были уже вполне покорены, а самоеды только недавно обложены ясаком.
Сборным местом, куда самоеды должны были ежегодно зимой приносить свой ясак для сдачи
казакам, присылаемым из Березова, был назначен Обдорский городок».
Герхардт Миллер, «История Сибири»
Обдорский острог был основан в 1593 (по другим источникам — в 1595) году тем же воево-
дой Траханиотовым, который устанавливал Берёзов и помогал строить Пелым. Его задачей
было навести порядок среди самоедских племён (иначе - ненцев-оле-неводов) тундровой
зоны, которые своими набегами беспокоили оседлых остяков и порой разоряли обширные об-
ласти. Дело в том, что ненцы использовали в своих зимних набегах быстроидущие оленьи
упряжки на нартах, которые были довольно эффективным по тем временам транспортным
средством, в отличие от собак. Прямого экономического смысла в приведении ненцев под
московскую руку не было, но их подвижные отряды наносили значительный ущерб. Обдор-
ский острог (представлявший собой, судя по всему, обычную четырёхугольную крепость с
двумя смотровыми и двумя сторожевыми башнями) снабжался из Берёзова и имел гарнизон
годовальщиков — от пятидесяти до (иногда) ста человек, видимо, в зависимости от обстановки
среди ненецких родов.
Однако система управления (или попытки управления) ненецкими родами в приустьевой
части Оби была отнюдь не так проста и не ограничивалась простой постройкой крепостцы и
установлением в ней гарнизона. Дело в том, что крепость строилась на месте основного укреп-
ления хантыйского князца, шертовав-шего России, некоего Василия (или как уж там его звали
по-хантыйски). Произошло это, видимо, одновременно с приходом к устью Оби отряда Траха-
ниотова. В 1591 году «Мамрук княже Васильев сын» получил царскую жалованную грамоту,
утверждавшую его княжеское достоинство и представлявшую право «в Обдорских городках и
волостях... ясашных людей ведать и государев ясак сбирать». В июне 1606 года ему была дана
вторая царская грамота от имени Василия Шуйского в том, что «пожаловали его Мамрука
Князя, Васильева сына, Обдорского, за его службы в Обдорских городках, княжением, как был
пожалован отец его Князь Василий, и Князю Мамруку городки и волости и в них ясачных
людей, и Государев ясак и десятинную пошлину сбирать потому ж как отец его Князь Василий
и он сбирал преж сего и отвозил ясак и десятину на Березов; и самому ему, Князю Мамруку, их
Государскою казною не корыствоваться, собирать в правду - сполна; и в ясачных людях в
Остяках и в Самоедах шатательства и всякого умышления проведывать и сказывать на Бере-
зов воеводам».
Обдорский острог был временной ставкой именно что остяцкого князца, напротив же
острога, на другом берегу Оби, была построена для сбора ясака и таможенной службы застава
Носовая.
Политика Московского царства относительно местного туземного населения была неза-
тейлива: полностью управлять им оно не могло, да и не хотело. В принципе, до начала XIX века
те территории Сибири, на которых не было возможно пашенное земледелие, представляли
интерес для Москвы (а позднее для Петербурга) только как источник пресловутого ясака.
Поэтому царская администрация предпочитала оставлять за местными вождями их властные
полномочия, перекладывая на них (частично) обязанности по взиманию ясачных взносов. За
своевременный и полный внос ясака остяцкие князья были жалованы подарками от цар-
ственных особ: «Всем князькам волостным, приезжавшим в Березов с ясаком, выдавалось на
каждого по 4 аршина красного сукна... сверх того каждому топор, нож, пешня, не считая ка-
зенного корма и вина». Размер ясака определялся весьма произвольно: «Со всякого человека, с
лука, ясаку на великих государей дают в госу-дарскую казну до десяти соболей с пупки и с
хвосты, а лисицами черными, чернобурыми бобрами и выдрами и всяким зверем
в казну берут сборщики, государские люди, посланные для сбора ясачного, смотря по до-
стоинству, по смете против соболей указанного числа». В первые годы ясак с обдорских ино-
родцев собирался нерегулярно (известно, что Борисом Годуновым была дарована льгота от
ясака на 1598 и 1600 годы). «Чтобы приучить инородцев к ясаку», грамотой от 16 декабря 1631
года было велено тобольскому воеводе князю Трубецкому «высылать в Березов горячего
вина по 15 ведер в год, для угощения старшин остяцких и самоедских».
Надо сказать, что князцы всё-таки, то ли в тоске по полной независимости от кого бы то
ни было, то ли просто в желании пограбить, временами организовывали вполне масштабные
нападения на русские остроги. Например, в 1595 году сын князя Лугуя (того самого, который,
испугавшись Мансурова с его пушками, быстренько шертовал русскому приказному человеку
в устье Вы-ми) Шатров-Лугуев устроил в югорских землях настоящую туземную войну.
В 1606 году берёзовские остяки совсем уже окончательно было собрались «казну и хлеб-
ные запасы громить, и служилых и торговых людей побить», однако «измена не учинилась»,
так как кодский князь Онжа Юрьев и Мамрук Обдорский в то время «были на Москве». В1607
году обдорский князь Василий и ляпин-ский князь Шатров-Лугуев с остяками Берёзовского
уезда при поддержке пелымских вогулов, сургутских остяков и самоедов учинили «большую
измену» — отрядом до двух тысяч человек подошли к Берёзову. Для подавления выступления
были отправлены войска из... кодских остяков, под командованием Онжи Юрьева. Главари
были схвачены. Мамрук Обдорский сам приехал в Берёзов с восемью остяками, которые «в из-
мене повинились на себя и на отца своего на князя Василия и на всех остяков Берё-зовского
уезда». Стремясь сохранить свою жизнь и данные ему полномочия, на «расспросе» Мамрук от-
мечал, что «измены пося-места не сказал, для того что блюлся отца своего и от остяков уби-
вства». Князья Василий Обдорский и Шатров-Лугуев попались в руки кодским хантам, призна-
лись, что «сами они изменяли, и остяков и самоедов в измену призывали и казну громить», и
«к городу приступать хотели», и «служивых людей побивать хотели». «Пущие изменники во
всей измене» были для острастки повешены в Берёзове по прямому приказу царя Василия
Шуйского.
После гибели Шатрова-Лугуева Ляпинское княжество распалось. Куковать осталась под
управлением одной из ветвей Лугу-ева рода — князей Артанзеевых. Мамрук Обдорский, кото-
рому отец не доверял «большого изменного дела», был отдан «на поруку и живот» князя Васи-
лия: «чем он был пожалован, переписав подлинно, отдали... Мамруку». Правда, поруки не
пошли Мамру-ку на пользу — уже в 1609 году он «со всеми обдорскими остяки и с самоедью», в
союзе с кодскими мятежниками Анной, Чумейко и Гаврилко, при поддержке кондинских, сур-
гутских остяков и тобольских татар намеревался «убить князька Онжу Юрьева, да на проезде
побивать всяких русских людей и... идти... к Берёзову городу войною, как будут темны ночи».
Однако и в 1609 году ничего из остяцкого мятежа не вышло...
Особого внимания требует история войны с объединением остяцких (селькупских) родов,
оставшимся в российской истории под названием «Пегой (или Пёстрой — прим. М.К.) орды»,
управлявшейся князцом Воней, который был категорическим противником подчинения рус-
скому владычеству. Уже из самого названия очевидно, что это племенное образование испы-
тывало сильное влияние со стороны своих южных соседей — сибирских татар, и приходилось
им или союзником, или данником. Известно, что значительная часть остяков выступала на
стороне Кучу-ма ещё во время первого вторжения русских, хотя, правда, быстро бросила свое-
го покровителя после боя на Чувашском мысе.
Для приведения к повиновению обских остяков и сбора с них ясака тобольское начальство
держало в построенном Мансуровым Обском городке небольшой гарнизон годовальщиков.
Продвигаясь вверх по Оби, они столкнулись с пресловутым Воней, который считался сильным
военачальником, собиравшим под свою руку до четырёхсот воинов. Во время одного из столк-
новений был захвачен один из сыновей Вони, Урунок, от которого, видимо, и были получены
исчерпывающие сведения о Пегой орде. В феврале 1594 года царская администрация именем
царя Фёдора Иоанновича приказала князю Фёдору Барятинскому и воеводе Владимиру Анич-
кову выступить против Вони, при этом разрушить старый Обский городок (который стоял уже
девять лет, постепенно приходя в негодность) и поставить новый город «в Сургуте или в Бази-
онской волости, в Лумепуке (Лун-пук — прим. М. К.) в котором месте удобнее».
Мероприятие намечалось большое.
Барятинскому и Аничкову предписывалось двигаться через Лозьву, Пелым и Тобольск,
везде набирая людей по росписям, которые были отправлены пелымскому и тобольскому вое-
водам. В Обском городке они дождались дополнительных сил из Берёзова и от хантыйского
князца Ичигея, которые, судя по всему, прибыли туда к Петрову дню (12 июля). Перед началом
дальнейшего движения вглубь вражеской территории царские власти приказали сломать и
сжечь Обский городок, для того чтобы он, с одной стороны, не отвлекал силы на своё окарау-
ливание, а с другой — будучи брошен, не стал бы опорной точкой для бродячих шаек татар или
тех же остяков-селькупов, которые в изобилии бродили по лесостепной зоне.
Новый острог был построен летом 1594 года на правом берегу Оби при устье реки Сургут-
ки. П. Буцинский при этом особо говорит, что острог был назван по общему названию местно-
сти «Сургут», а речка уже получила название вторично — по местности и построенной рядом
крепостце.
Самый первый Сургут был крепостью четырёхугольной формы, с двумя воротами, четырь-
мя «глухими» башнями по углам и одной проезжей. Внутри помещались воеводский двор,
«зелей-ная изба» (пороховой погреб), непременная тюрьма, церковь, а также хаты для служи-
лых людей.
Первоначально в Сургуте проживало сто пятьдесят человек, прибывших с первыми воево-
дами. Однако князь Воня не выказывал желания сдаться (хотя в 1594 году, при постройке
острога, он и заплатил ясак, чтобы выручить сына, в дальнейшем ясачных сборщиков он в
орду не пускал), и в 1596 году правительство прислало в Сургут ещё сто двенадцать человек. В
1601 году сургутских служилых людей - казаков, стрельцов, «литвы» и «черкас» — было двести
восемьдесят. Однако в это количество входили и годовалыцики для Нарымского и Кетского
острогов, которых посылалось по двадцать в каждую крепость.
Любопытен старейший именной список населения города Сургута (в который, правда, не
вошли женщины и дети, за одним исключением).
Население города составляли:
• «2 атамана казачьих,
• 2 поляка,
• 1 казак,
• 25 десятников,
• 177 рядовых служилых людей,
• 2 подьячих,
• 1 черный поп,
• 1 белый поп,
• 3 пушкаря,
• 1 толмач остяцкий,
• 1 церковный дьячек,
• 1 пономарь,
• 1 городовой воротник,
• 1 острожный воротник,
• 1 палач,
• 1 новокрещенный остяк,
• 1 просвирница»
Несмотря на эскалацию русского присутствия, Воня не только не собирался сдаваться, но
планировал и сам перейти в наступление. В 1597 году выяснилось, что к Пегой орде подкоче-
вал ещё один, и, видимо, самый грозный враг русских в Сибири на то время — хан Кучум. Судя
по всему, он затевал с Воней совместный поход, то ли на Сургут, то ли на другие русские кре-
пости в этих краях. По крайней мере, так докладывали в Тобольск и дальше — царю, новые
сургутские командиры — воевода Осип Ф. Плещеев и голова Иван И. Калемин, назначенные на
смену Ф. Барятинскому и В. Аничкову в 1595 году.
Против князя Пегой орды была снаряжена внушительнейшая по тем временам экспеди-
ция. Возможно, ключевую роль здесь сыграло упоминание имени Кучума, который по-
прежнему считался основным организатором антироссийского сопротивления. Как бы то ни
было, в 1597 году были отданы приказы:
• тобольскому воеводе — предоставить пятьдесят лучших служилых людей, до ста чело-
век татар с атаманами и боярскими детьми (то есть офицерами);
• берёзовскому воеводе послать туда же пятьдесят человек с пятью полковыми пищаля-
ми;
• князю Игичею Алачееву выбрать из своих людей сто человек и самому со своими отря-
дами идти в поход.
Все эти войска, триста человек, должны были собраться в Сургуте весною 1597 года и по-
ступить под начальство сургутского головы Ивана Калемина; к ним приказывалось прибавить
сургутских служилых людей сто человек и сто пятьдесят остяков из «надёжных» волостей.
Таким образом, в походе против Вони должны были принять участие всего пятьсот пятьдесят
человек; такой многочисленной экспедиции московское правительство не посылало даже
против самого Кучума. «Наказ предписывал Калемину, посадив войска на суда, плыть вверх
Оби в Пегую Орду бережно так, чтобы князь Воня не проведал о походе, а пришед туда снача-
ла поставить острог, а потом действовать против Пегой Орды „сколько Бог помощи подаст, и
смотря по тамошнему делу и по вестям", чтобы непременно привести ее под царскую руку».
Поход 1597 года не состоялся, так как берёзовскому воеводе пришлось усмирять восстание
всей югорской земли, на подавление которого пришлось бросить как все наличные силы слу-
живых, так и воинство князя Ичигея; а без его подкреплений на свой страх и риск действовать
ни Осип Плещеев, ни Иван Калемин не решились.
В 1598 году Плещеева и Калемина сменили князь С.М. Лобанов-Ростовский и голова Ржев-
ский, которые, судя по всему, всё-таки предприняли поход против селькупской орды. Об ито-
гах его мы можем догадываться только по тому, что у русских служилых людей появляется
значительное количество пленных остяков, сам же Воня исчезает из истории, как многие
вожди племён,
культура которых не имела письменности для увековечения их подвигов.
Кстати, примером отношения царского правительства к покоренному населению может
служить грамота царя к сургутскому воеводе С. М. Лобанову-Ростовскому. В ней предписыва-
лось, чтобы воевода отобрал у служилых людей всех пленников «и которые не крещены ото-
слал на родину, а с теми которых служилые люди успели окрестить, поступить так: мужчин
поверстать в службу, женок и девок выдавать замуж за служилых людей, которые захотят же-
ниться; малых ребят крещеных поверстать в службу, когда подрастут, а малых девок, когда
подрастут, выдать замуж за крещеных людей, но чтоб никто не смел пленных вывозить
на Русь под страхом смертной казни».
Последовательное продвижение русских по южному краю таёжной зоны к Енисею озна-
меновалось постройкой Нарымского (1598) и Кетского (1596) острогов, а также закладкой го-
рода Томска (1604).
Нарымский острог сперва рассматривался в качестве временного укрепления для дей-
ствий против того же князца Вони, но всего на одну осень, «потому что место дальнее, вода
верховая — запасы проводить туда тяжело, а милым людям в остроге, в Пегой Орде быть нель-
зя, потому что у князя Вони с братией и детьми собирается до 400 человек».
Судя по всему, поход против Вони оказался весьма эффективным, а сам Воня, скорее всего,
- убит. Как часто бывало с непрочными племенными образованиями, с гибелью или исчезно-
вением предводителя распадалось и само это образование. Уже в самом начале XVII века
Нарым использовался лишь в качестве караульного пункта и места сбора ясака и контроля за
торговыми и промышленными людьми.
Любопытен отрывок из Наказа воеводам Н. Траханиотову, П. Горчакову относительно Аб-
лыгерима: «А будет Пелымской князь и дети его придут к воеводам, и их обнадежить, чтоб их
всех приманити. А воеводам Микифору Васильевичю с товарыщи тогды и другую неделю по-
стоять, и их извоевать и угрозить, и город укрепить вдруг, чтоб князя Петра оставили в Тобо-
рах у города безстрашно. А приманя князя Пе-лымского Аблегирима и детей его по тому ж, са-
мого князя и сына большего казнить, да с ними человек 5-6 пущих, сыскав, казнить. А Мень-
шова сына и з женою и з детьми Микифору взять с собою в Тобольской город» (Архив Акад.
Наук, ф. 21, оп. 4, № 16, лл. 286-296, № 1).
Глава 6. Мангазея. Страна остяков и самоедов
Одновременно с возведением Обдорского острога и городка Носового русские промышленные
люди начали искать пути дальше к востоку. Во-первых, как было очевидно, там жили очеред-
ные необъясаченные люди, у которых можно было для своей и государевой выгоды отобрать
меха и привести их «под высокую руку»; во-вторых — любопытно же было!
Путь к Енисею пролегал, преимущественно, по той же Западно-Сибирской низменности,
через водораздел, который при желании можно было практически не заметить. Кроме того,
русские люди, изначально привычные к речному пути, первую дорогу на эту великую реку
проведали морем — через Обскую и Та-зовскую губу.
Территория, которая впоследствии стала основой обширнейшего Мангазейского уезда,
представляла собой огромную лесотундровую заозёренную равнину. Северный край её поти-
хоньку переходил в тундру, населённую самоедами (они же ненцы), к востоку начинали под-
ниматься невысокие увалы левобережья Енисея, на правом берегу переходившие в огромное и
малопродуктивное Среднесибирское плоскогорье.
Судя по работам Петра Буцинского, существовало летописное известие о том, что в цар-
ствование Фёдора Иоанновича правительство отрядило некоего Фёдора Дьякова «в Мангазею
и Енисею со товарищи». Дьяков возвратился в Москву в 1600 году. Однако очевидно, что воль-
ные торговые и промышленные люди из северных уездов Московского государства к тому
времени уже торговали с тазовскими и енисейскими аборигенами на свой страх и риск, при
этом, судя по всему, прикрываясь царским именем. В январе 1600 года царь Борис Годунов по-
жаловал торговым людям грамоту, разрешающую вольную торговлю в этих местах при усло-
вии уплаты десятины.
Трудно сказать, что случилось дальше. То ли московскому правительству показалось, что
раз вольная торговля у вымичей и пустозёрцев идёт хорошо, то пора бы уж и государев ясак с
этого места собирать, то ли тобольские воеводы не знали о годунов-ском указе, только летом
того же 1600 года из Тобольска на реку Таз для подчинения местных самоедов и для основания
острога были отправлены головы князь Мирон Шаховский и Данило Хрипунов, а с ними сын
боярский, атаман и сто тобольских служилых людей. Отряд вышел из Тобольска на одном коче
и трёх баржах-коломенках. В Берёзове их ждало ещё четыре вновь построенных морских коча
и пятьдесят берёзовских казаков. Таким образом, под начальством М. М. Шаховского и Д. П.
Хрипунова собралось сто пятьдесят служилых людей.
Едва только экспедиция выплыла в Обскую губу, как попала в шторм. Три коча разбились,
две коломенки затопило водой, мука и толокно в них подмокли, а соль и крупа были безна-
дёжно испорчены. Участники похода повернули назад и добрались до т. н. Пантуева городка.
Оттуда воеводы отправили в Москву письмо следующего содержания: «Осталось у нас два коча
и пять коломенок, и те кочи малы и некрепки, а в коломенках морем не ходят». Тем не менее,
настойчивые государевы люди потребовали, чтобы обдорские самоеды доставили их к месту
службы на оленях. На нартах, судя по всему, ехали только припасы, само войско шло на лыжах.
Однако эта экспедиция в каком-то месте была застигнута мангазейскими самоедами и раз-
громлена, как пишется в Наказе для последующих воевод Василию Масальскому и Савлуку
Пушкину: «...С оленьми Нилиными при нужде убили 30 человек казаков, а князь Мирон де
ушел ранен, а с ним 60 человек казаков, падчи на оленев душей да телом, а про Данила не ве-
дают, ранен ли или не ранен. И посылал де с теми весть-ми князя Василья Обдорского, и он на
Берёзов не поехал: еду де я, как располитца вода. А прежде того посылали они проведывать
про князя Мирона и про Данила в Мунгазею и в Енисею дву человек казаков, и князь Василей
де не дал им проводников; и им видится, что его и в остяках шатость заодно с самоядью; и они
на Березове живут с великим береженьем».
Интересно, что, несмотря на свои злоключения, Шаховской и Хрипунов, судя по всему,
успели установить какое-то укрепление (а может, оно было установлено неизвестными торго-
выми людьми и до них), поэтому новые воеводы отправлялись на уже вроде как частично обу-
строенное место.
Естественно, что торговых людей, только что получивших из тех же рук грамоту о вольной
торговле, такие новости отнюдь не обрадовали. В Наказе впрямую звучит намёк на возмож-
ность участия русских людей в нападении самоедов на обоз Шаховского и Хрипунова — види-
мо, до этого существовали подобные прецеденты или хотя бы основания для подозрений.
С князем Масальским и G. Пушкиным на отстройку Мангазеи было отправлено значитель-
ное войско — триста служилых: двести казаков, стрельцов и литвы из Тобольска, семьдесят из
Берёзова, тридцать из Сургута, а также изрядное количество оружия и припаса: «Да наряду со
князем Васильем и Савлуком отпущено из Тобольска: пищаль скорострельная, а к ней 200
ядер и с нею
пушкарь, да 3 пищали затинных, а к ним 200 ж ядер, да на запас 20 пуд зелья, да 10 пуд
свинцу, да на проезд Тобольским и Сур-гуцким казаком и стрельцом дано в Тобольску по
фунту свинцу; да на Березове взять у воеводы у князя Ивана Барятинского да у головы у Гри-
горья Векентьева пищаль скорострельная да 3 за-тинных, а ядер к ним против Тобольского; а
на проезд казаком Березовским по фунту зелья, по фунту свинцу».
Кроме того, Наказ содержал довольно подробные наставления о том, каким должен быть
вновь возводимый город, какие должен содержать укрепления и даже оговаривалось количе-
ство амбаров («Да в остроге ж велети поставити для государева хлеба 2 житницы или 3»),
Насколько успешно справились с наказом воеводы Масальский и Пушкин, нам неведомо,
но вот при их смене в 1603 году следующие воеводы ставили уже гостиный двор и церковь, и с
ними в Мангазею следовал священник — поп Яков с женой и детьми.
В 1625 году Мангазея представляла собой город о пяти башнях с общей протяжённостью
стен в 131 сажень. Внутри города помещалось две церкви — Троицкая и Успенская, воевод-
ский двор, съезжая изба, таможенная изба, гостиный двор, торговая баня, амбары и лавки,
тюрьма, а жилые помещения населения располагались в стенах. Город защищали пять затин-
ных пищалей, установленных на стенах.
Население города делилось на постоянное и временное. К постоянному относился гарни-
зон из пятидесяти трёх служилых людей, а также около двадцати управленцев, сторожей и
переводчиков (толмачей), среди которых непременно присутствовал палач. Кроме того, из Бе-
рёзова присылались годовалыцики в количестве пятидесяти человек. Но эти служилые не
проживали постоянно в стенах города, а ездили по окрестным родам аборигенов, собирая
ясак. В 1626 году из Тобольска было набрано пятьдесят казаков и стрельцов. Количество тол-
мачей также увеличилось втрое, что напрямую указывает на рост налогообразуемой базы на-
селения. Однако по-настоящему много в самом городе и вокруг него клубилось временно про-
живающих промышленных людей — от шестисот до тысячи человек за год. За проживание в
городе они платили 60 копеек, но внутри стен практически не жили, обретаясь в местной
тайге и тундре и скупая меха у аборигенов.
Судя по всему, это обилие народа, некоторое количество которого так или иначе обрета-
лось в городе (а конкретно — в расположенных внутри него кабаках), и создало представление
о «златокипящеи Мангазее».
П. Буцинский утверждает, что распространение московской власти по территории Манга-
зейского уезда шло очень споро. Воеводы быстро обложили ясаком аборигенов по рекам Пур и
Таз и начали активно посылать партии казаков для «отыскания новых землиц» через реку Ту-
рухан на Енисей. Как и везде, казачьим отрядам в Сибири предшествовали «промышлен-
ные люди», использовавшие государевы остроги как центры распространения. Именно на их
опросные сведения опиралась царская администрация, планируя распространять своё влия-
ние по неосвоенным ей территориям.
В первое десятилетие существования Мангазеи ясаком были обложены ямальские и ени-
сейские ненцы, а также ханты, жившие по левобережью этой великой реки. Постепенно длин-
ная рука московского царя добралась и до эвенков Нижней Тунгуски. Зоной влияния манга-
зейских воевод становилась территория, равная по размерам примерно половине Западной
Европы. К 1626 году мангазейские служилые люди собирали ясак с инородцев в верхо-
вьях Нижней Тунгуски, почти на самом Ленском водоразделе, по всей Подкаменной Тунгуске,
перебрались в бассейн Лены и брали соболей с эвенков на Вилюе и Чане. Если следовать за
мангазейцами вдоль границы тундры у перемычки, отделяющей гигантский полуостров Тай-
мыр от материка, то выясняется, что в 1625 году они оказались уустья Хатанги, ав 1644 — на
Анабаре.
Здесь, правда, нужно сделать одну необходимую ремарку.
То, что естественная продуктивность приполярных территорий очень и очень невысока, я
писал и здесь, и во всех, без исключения, других моих книгах, посвящённых Северу. Поэтому
невелика здесь была и плотность населения, и, соответственно, количество мехов у него на
руках. Кроме того, гигантские пространства, расположенные в приполярных областях между
Енисеем и Леной, можно смело отнести к одним из самых а) малопродуктивных и б) соответ-
ственно, редконаселённых в мире. Так что для того, чтобы собрать обильный ясак, сборщикам
приходилось удаляться на огромные расстояния. Другую роль играло здесь ещё и то обстоя-
тельство, что, в отличие от обских хантов и манси (и забайкальских бурятов, с которыми рус-
ским первопроходцам предстоит столкнуться в дальнейшем), приенисей-ские ханты и ненцы,
а также нганасаны и долганы, жившие за Полярным кругом, до этого никем ясаком не облага-
лись. Поэтому, несмотря на общую скудость мест, у них на руках находилось изрядное количе-
ство пушнины. Но после первых сборов это количество падало до нуля, а возобновление запа-
сов шло с огромным трудом. Наряду с другими причинами чисто административного характе-
ра это и стало причиной быстрого упадка Мангазеи.
Так как аборигены Мангазейского уезда были преимущественно кочевниками, то для
сбора ясака пришлось употреблять
способ выкупа мехов за различную промышленную продукцию с помощью т. н. государева
жалованья — самых мелких в Московском государстве монет и бисера. Кроме того, именно с
Ман-газеи начал активно применяться способ сбора ясака с помощью института аманатов, о
котором я подробно расскажу в дальнейшем.
Для сбора ясака служили зимовья, разбросанные по всему Мангазейскому уезду. Эти зи-
мовья были признаком присутствия московской власти на этой территории и служили вре-
менным приютом для ясачных сборщиков и проходивших мимо торговых и промышленных
людей. В определённое время к этим зимовьям приходили аборигены и приносили ясак за
своих заложников. Одновременно эти зимовья определяли как бы административные едини-
цы, на которые разделялся Мангазейский уезд.
Зимовья, в которых платили ясак остяки и самоеды:
• Хонтайское или Хотангское, при устье реки Хотанги (десять родов численностью сто
двадцать семь человек заплатили сто восемьдесят четыре соболя);
• Есейское зимовье при озере Есей (три рода в девятнадцать человек заплатили тридцать
восемь соболей);
• Пясидское зимовье (четыре рода в семь человек заплатили четырнадцать соболей);
• Зимовье Леденкин Шар («в нём платят тундряная и кровавая самоядь» (ненцы и энцы)
— три рода в шестнадцать человек заплатили тридцать два соболя);
• Верхотазское зимовье (четыре рода в сто восемьдесят шесть человек заплатили пятьсот
сорок пять соболей);
• Худасейское зимовье при реке Худасее, восточном притоке Таза (пять родов в семьдесят
девять человек заплатили двести сорок два соболя);
’ Туруханское зимовье при реке Турухане (шесть родов в восемьдесят два человека за-
платили двести восемнадцать соболей);
• Усть-Тетерское зимовье на Подкаменной Тунгуске — три рода уплатили шестьсот во-
семьдесят шесть соболей;
• Усть-Чуюнское зимовье на Подкаменной Тунгуске — два рода уплатили двести десять
соболей (интересно, что один уплатил двести, а другой — десять оставшихся).
Из приходной книги Казанского дворца 1629 года видно, что общая цена ясака составляет
около пяти тысяч рублей того времени.
Здесь надо сказать, что приведённые цифры относятся уже к периоду угасания Мангазеи.
Причин смерти этого заполярного города было три, и каждая из них имела значение. Первой
следует поставить общее сокращение численности пушного зверя в местах промысла непода-
лёку от города. Обратите внимание — при анализе вышеприведённой росписи становится оче-
видно, что казаки никак не выполняли «государственного задания», которое оценивалось в
цифру от пяти до одиннадцати соболей с ясачной души. Это и было основной причиной того,
что мангазейские ясачные люди рыскали уже по всему пространству от Енисея до Лены и ста-
вили ясачные зимовья в невероятно отдалённых местах. Второй причиной стала очень риско-
ванная и сложная транспортная схема по снабжению Мангазеи привозным хлебом. В частно-
сти, из-за кораблекрушений в Обской губе хлеб в город не завозился в течение трёх лет — с
1641 до 1644 года. Но последний гвоздь в крышку мангазейского гроба забила серия указов
московских царей и тобольских воевод, направленных на запрещение свободного плавания по
Северному Ледовитому океану как для русских промышленных и торговых людей, так и для
иноземцев.
Понять логику тогдашних «антииноземных указов» сегодня довольно сложно. Похоже, что
тобольские воеводы хотели монополизировать торговлю в Сибири, пустив её всего одним,
жёстко контролируемым путём через Уральские горы и Верхотурье, и в результате пролобби-
ровали как минимум два царских распоряжения закрыть для «немцев» путь в Сибирь через
побережье Северного Ледовитого океана.
«По сибирскому смотря делу, — писал в Москву ещё в 1619 году Куракин, — немцам в Ман-
газею торговать ездити позволить не мощно, да не токмо им ездити, ино-б, Государь, и рус-
ским людям морем в Мангазею от Архангельска города до немцев ездить велеть, чтоб на них
смотря немцы дороги не узнали и приехав бы
воинские многие люди сибирским городам какие порухи не учинили». В ответ на это до-
несение осторожное московское правительство издало строжайшее распоряжение: «По наше-
му указу поморских городов торговым и промышленным людям морем в Мангазею ходить не
велено. А велено им ходить через Сибирские городы и через... Абуде которые русские люди
пойдут в Мангазею большим морем и учнут с немцами торговати помимо нашего указу, а тем
их непослушанием и воровством и изменою, немцы или какие иные иноземцы в Сибирь доро-
гу отыщут, тем людям за их воровство и за измену быти казненными злыми смерть-ми, а
домы их велим раззорити до основания».
На Ямальском волоке в 1620 году был установлен специальный стрелецкий кордон, кото-
рый задерживал всех проезжавших. Вместо морского было предложено пользоваться, как
видно из указа, речным путем по системе волоков в бассейнах Печоры, Камы и Иртыша.
Как это часто бывает, меньше всего эти указы огорчили самих «немцев».
Специфика плавания на утлых судёнышках того времени и так не подразумевала большой
безопасности. Количество мехов на самоедском берегу неуклонно уменьшалось, никто не
стал ни лоббировать интересов мореходов, ни нарушать запреты и вести торговую войну. По-
этому все мореходы того времени пожали плечами, согласившись на запрет по принципу
«умерла так умерла», и перенесли свою основную деятельность в районы с более комфортны-
ми условиями существования.
И в последнюю очередь, но не в-последних, как говорят англичане, сыграли свою роль рас-
при между посылаемыми в Манга-зею воеводами, последняя из которых вылилась в настоя-
щую «воеводскую войну» с пушечным боем, рукопашными и последующим сожжением всего
острога.
Весной 1628 года Москва назначила в Мангазею очередных воевод: старшим Григория
Кокорева, и младшим — Андрея Палицына. Воеводы въехали в Мангазею 30 августа и практи-
чески сразу не поладили друг с другом. Палицын отказался жить с Кокоревым под одной кры-
шей, съехал на посад и заставил посадских построить для себя новое отдельное жильё.
Естественно, оба воеводы, будучи людьми грамотными, принялись писать друг на друга
доносы в Москву. Как часто бывает в таких конфликтах, они «накручивали» сами себя до
самых абсурдных обвинений соперников — в частности, Палицын обвинил Кокорева в госу-
дарственной измене. От имени гражданской общины была составлена челобитная царю. Ко-
корев при этом опёрся на гарнизон, привёл его к присяге и сел в осаду. Посадские люди окру-
жили острог и держали его в облоге несколько месяцев. У осаждённых началась цинга, в ре-
зультате которой умерло десять человек. Осаждённые и осаждавшие палили по городу из
пушек (преимущественно попадая в Гостиный двор), что тоже не добавляло порядка в поселе-
нии.
Осада продолжалась одиннадцать месяцев, и в результате Па-лицын всё-таки уступил
город Кокореву, уехав жить на Енисейский волок.
Общий смутный расклад никак не способствовал притоку нового населения, тем более что
экономические причины для этого исчезали сами собой: центр пушной торговли смещался на
Енисей, и дальше — на Лену.
В довершение всех бед в лето 1642 года в Мангазее вспыхнул грандиозный пожар. Суще-
ствует точка зрения, что возник он в результате злого умысла туземцев, недовольных попыт-
ками увеличения ясака.
Пожары вообще не были в диковину деревянным сибирским городам. Находящийся на
ключевом месте российский форпост обычно отстраивался едва ли не моментально — в год,
максимум в два. Но не в этом случае.
Одна из последних челобитных с полуразрушенных остатков Мангазеи звучала так: «Нам
холопям твоим, порченных, разломанных и разрытых мест Мангазейского города и острог
ставить на голом месте, съезжую избу, воеводский двор и государевы амбары делать некем: да
в Мангазее служивых людишек всего 94 человека, да из них 70 человек посылаются на госуда-
ревы годовые, по ясачным зимовьям и с ясаком в двухгодовые и трехгодовые службы в Моск-
ву, 10 человек сидят в тюрьме, и остается в Мангазее для бережения государевой казны 14 че-
ловек... дети и жены наши, живучи в Мангазейском городе, терпят голод, а теперь и в долг
взять не у кого, потому что город опустел...»
Глава 7. Страна тунгусов
Часть первая. Енисей
Тунгусы... по своему отменному языку должны быть особливого рода, и в рассуждении так да-
леко распространённых и непостоянных своих жилищ прежде Российского над собой владе-
ния ни у какого иного народа в подданстве не были.
Герхардт Миллер. «История Сибири»
Правобережье Енисея (включая Ленский водораздел) севернее впадения Ангары представ-
ляет собой слабогористую и чрезвычайно бедную в биологическом отношении страну с почти
повсеместным распространением вечной мерзлоты. Малопродуктивная еловая и лиственнич-
ная тайга служила укрытием для немногочисленных родов тунгусов (эвенков), живших прак-
тически исключительно охотой и кочевавших на огромных пространствах. Тунгусы содержа-
ли оленей, но оленеводство у этого народа имело весьма вспомогательный характер — олень
рассматривался, прежде всего, как тягловое и верховое животное, а не источник общего бла-
гополучия (как у ненцев и чукчей).
Движение промышленных людей за Енисей и к водоразделу Лены было довольно тревож-
ным и уж никак не мирным. В 1627 году мангазейские торговцы и промышленники подали че-
лобитную, в которой говорилось: «Вверх Тунгуски реки живут многие сыроядцы, буляши, тун-
гусы, шелягирцы, чапагиры и си-негирцы и их на соболиных промыслах по лесам побивают и
грабят, и к зимовьям их приступают, многие зимовья пожигают, и многих промышленных
людей по зимовьям обсадили и на промыслы не пустили; ходят те люди в скопе человек по 60,
70 и 100 и впредь им угрожают убийством и вверх Тунгуски ходить не велят, и похваляются
побить до одного человека, а называют землю и реки своими, побив
у них соболи, приходят в ясачные зимовья и теми соболями платят ясак... и многие промыш-
ленные люди от тех иноземцев убийства и грабежу разбрелись с промыслов на Русь...»
Здесь нужно, конечно, заметить, что встречи групп эвенков (тунгусов) в сто и даже в пять-
десят человек возможны были только или во время военных набегов, или когда несколько
родов собирались в каком-либо исключительно продуктивном месте на рыбный промысел.
русских людей и пограбив
Всё-таки из челобитной надо было извлечь хотя бы квадратный корень. Но при этом более
или менее понятно, что туземцы обладали значительным численным перевесом над торгов-
цами и промышленниками, и при возникновении малейшей возможности — грабили и убива-
ли пришельцев. Ибо, как справедливо замечали выше, «называют землю и реки своими».
В дальнейшем, рассказывает П. Буцинский, аборигены на Нижней и Подкаменной Тунгус-
ках в 1632 году убили семнадцать торговцев и промышленников, в 1634 году от копий и стрел
погибло пятьдесят три человека. Промышлявшие в этом районе русские люди составили
несколько челобитных с просьбами обеспечить охрану их промыслов. Однако Мангазея, к ко-
торой относились районы ясачных зимовий на обеих Тунгусках, находилась уже в своём зака-
те, и воеводы только и могли отписывать, что «все служилые люди находятся на государевых
службах, и в самой Мангазее остаётся человек по пять и по шесть, а в иное время и человека
по 3 и по 4 для оберегания города и в ясачные зимовья для защиты торговых и промышленных
людей посылать некого. А русские люди на соболиных промыслах садятся врознь по зимовьям
в расстоянии дней на 8, на 10 и недели на три, и четыре, а тунгусы живут переходя с места на
место, с реки на реку, и переходов этих торговые и промышленные люди не знают».
Однако вернёмся на несколько сот километров южнее и на двадцать лет назад.
В начале XVII столетия остяки, объясаченные Кетским острогом, начали испытывать
сильное давление со стороны живших восточнее тунгусов. Некий князец Допул разорял юрты
живших в Кузнецком уезде селькупов, а также планировал нападение на сам Кетский острог с
целью уничтожения русского влияния в этих краях. В итоге большой отряд смешанного соста-
ва из русских служилых людей, зырян и остяков выступил в мае 1609 против тунгусов и нанёс
им серьёзное поражение, в результате которого многие тунгусы погибли или умерли в итоге
от ран. Однако это поражение повлияло больше не на тунгусов, а на проживавших в отдале-
нии от острога остяков, которые сразу же изъявили желание выплачивать ясак.
Пресловутый Допул, как утверждает Миллер, располагал на Подкаменной Тунгуске при-
мерно тремястами охотниками-вои-нами. В 1613 году из нескольких тунгусских родов прошёл
слух (возможно, пущенный намеренно), что какое-то количество туземцев готово платить
ясак. В итоге тунгусы ясак не выплатили, а, наоборот, ограбили посланных к ним сборщиков
(что, возможно, и было конечной целью этой информационной диверсии).
В то же время часть уже объясаченных тунгусов с востока подверглась нападению брат-
ских людей, или бурятов, которые значительно сократили поступления в «пушную казну» Кет-
ского
острога. В итоге московское правительство, уже начавшее оправляться от последствий
Смуты, пришло к выводу о необходимости распространить русское влияние на Енисей.
Здесь надо сказать, что подход к расширению русской власти на Енисей имел уже вполне
спланированный (как бы сказали сейчас, системный) характер. Сперва тобольский воевода
Иван Семёнович Куракин отправил в Кетский острог «для расспросу» двух служилых людей и
одного промышленника. Вернулись они с весьма исчерпывающей «отпиской» кетского головы
Чеботая Челищева, подробно рассказывавшего о протяжённости и качестве пути через реку
Кеть, местах волоков, необходимых лодках, припасах, порогах и живущих по пути тунгусских
семьях. Вся эта информация была вполне конструктивно осмыслена в Тобольске, после чего
началась подготовка к большой экспедиции.
Руководителем её был назначен боярский сын Пётр Албычев, находившийся в то время в
Пелыме, его помощником стал некто Черкас Русин. Количество отряжённых для организации
острога служилых людей Миллер не указывает, однако говорит, что они собирались из
нескольких сибирских городов. Отряд достиг начала волока с реки Кеть на Енисей и зазимо-
вал, укрепив место стоянки простейшим острожком, получившим название Маковского.
Весной 1619 года им пришлось отбить приступ значительных сил тунгусов, которых, как
считалось, спровоцировал... тогдашний кетский воевода, всё тот же толковый Чеботай Чели-
щев! Скорее всего, составляя вышеупомянутую отписку, он не догадывался, что вверенный
ему Кетский уезд будет значительно сокращён в пользу вновь создаваемого Енисейского.
Тем не менее, отряд Албычева без особого труда отбил подступавших к острогу тунгусов и
продолжил путь на Енисей.
Судя по всему, подозрения в отношении сговора Челищева с тунгусами имели под собой
веские основания, так как по событиям, случившимся весной 1619 года на Кетском волоке,
был учинён сыск. Кроме того, на помощь отряду Албычева был отправлен ещё один — под ко-
мандованием боярского сына Максима Трубчанинова. Ему предстояло оказать поддержку
предшественникам, а если им удалось достигнуть своей главной цели — укрепиться в среднем
течении Енисея — то и сменить их.
Однако, несмотря на все козни кетского воеводы, именно Ал-бычев и Русин поставили
Енисейский острог на западном берегу Енисея, в семи вёрстах выше впадения реки Кемь. Это
местоположение имело то удобство, что из промежуточного, Маковского, острога туда можно
было попасть ещё и наземным путём, что было весьма выгодно с точки зрения снабжения.
Кроме того, считается, что основные враждебные русским роды тунгусов обитали на другом
берегу Енисея.
аковский волок
чиниться, и в случаях, когда добром
Судя по всему, именно против тунгусов и была применена одна из наиболее мощных си-
стем принуждения к миру, известных человечеству, — институт аманатства. «...Отправляя
часто служилых людей к тунгусам, пытались уговорами воздействовать на нежелавших под-
ничего нельзя было добиться, применяли крутые меры.
То обстоятельство, что тунгусы обычно живут семьями и редко встречаются вместе в боль-
шом числе, много способствовало их покорению. Тунгус нежно относится к своим родственни-
кам; имея одного члена семьи в качестве аманата или заложника, можно рассчитывать на
верность всех остальных. Совершенно иначе относятся семьи друг к другу: оскорбление, нане-
сенное одному тунгусу, заставляет вооружиться весь род. Таким образом, тунгусы очень
часто вели между собою кровавые войны, и это-то препятствовало, вообще говоря, воинствен-
ному народу действовать сообща против русских».
Используя эту, ныне повсеместно осуждаемую, но, тем не менее, чрезвычайно эффектив-
ную тактику «принуждения к миру», енисейские воеводы сумели объясачить огромную тер-
риторию к востоку от великой реки, а также распространить своё влияние на живших в верхо-
вьях татар.
Одновременно с укреплением Енисейска произошло смещение «властного центра» Манга-
зейского уезда на эту же реку. Уже в 1634-35 годах мангазейский воевода Григорий Орлов по-
стоянно проживал в Туруханске, оставив «на делах» дьяка Василия Атарского. В 1650 году вое-
вода Фёдор Байков тоже перебрался в Туруханск, только у него даже дьяка не было, на которо-
го он мог оставить столицу уезда. Но по-настоящему Туруханск стал городом в 1672 году, когда
царским указом воеводе и жителям было предписано покинуть то, что оставалось от Манга-
зеи, и переселиться в Туруханское зимовье.
Интермедия вторая. Институт аманатов
Институт заложничества (иначе говоря — аманатства) — безусловно, очень скверный инсти-
тут, но он является неотъемлемой частью человеческого общества и умрёт, вероятно, вместе с
ним. В случае с установлением русского господства над Сибирью этот институт сыграл одну
из наиболее значимых ролей. Именно захват заложников практиковали сибирские первопро-
ходцы тогда, когда все мирные (да зачастую и военные) аргументы бывали исчерпаны. Более
того, захват заложников был рекомендован и центральными царскими властями — им этот
способ казался не только эффективным методом выкачивания пушнины, но и средством вли-
яния на основную массу сибирских инородцев, потому что проживший на правах «невыездно-
го гостя» года три-четыре князец хорошо усваивал преимущества русского жизненного уклада
и возвращался «к своим» вполне сформировавшимся «агентом влияния». Более того, в некото-
рых случаях сами родовичи устанавливали систему «наследственного ама-натства», рассмат-
ривая этот институт как своеобразное «учебное заведение».
Не стоит, правда и слишком идеализировать аманатское житьё-бытьё. Вот как описывает
аманатскую избу в Зашиверске академик А. Окладников:
«Замечательна здесь (в Зашиверске — прим. М.К.) деревянная башня в 1,5 квадр. сажени,
служившая лет за сто перед сим жилищем аманатов, которые, по преданиям, брались в дет-
ском и отроческом возрасте от ламутов, юкагиров и тунгусов, обитавших и ныне обитающих в
этой части Верхоянского округа». Аманаты, «пользуясь некоторой свободой и томимые тоской
по родине, вырезали снаружи и внутри на стенах башни изображения оленей и собак, нераз-
лучных своих спутников и верных друзей, живо напоминавших им дикую, но всегда милую
свободу, обширность тундр, необозримые леса, крутые горы и быстрые реки».
Надо сказать, что институт этот работал на территории Сибири весьма и весьма неравно-
мерно. Судя по всему, он очень плохо действовал на сибирских татар и киргизов (а если и дей-
ствовал, то в обе стороны: и татары, и киргизы захватывали в ответ русских сборщиков ясака
и выменивали их на своих пленных).
Вернее всего аманатство обеспечивало послушание у тунгусов, о чём весьма красноречиво
свидетельствует Миллер:
«Бекетов жаловался на своего предшественника, обвинял его в том, что он отпустил на
свободу тунгусских аманатов и тем вызвал среди тунгусов восстание, во время которого было
побито много промышленных людей и разорено зимовье, находившееся там, где ныне стоит
Паледуйская слобода. Весьма вероятно, что измена якутов, весть о которой, должно быть,
быстро дошла до тунгусов, также способствовала этому восстанию. Впрочем, в этих же самых
жалобах находится и немало доказательств того, что восстать тунгусов заставили притесне-
ния, чинившиеся им. Имеется известие, что Бекетов сам захватил среди олекминских тунгу-
сов одного из могущественнейших князцов на Лене по имени Яко-на, у которого было много
людей. Существовала вполне твердая уверенность в том, что благодаря этому захвату тунгусы
скоро снова подчинятся русским, что и произошло на самом деле».
Захват заложников оказался эффективен во взаимоотношениях с эвенами и юкагирами —
словом, с теми народами, у которых каждый человек был на счету и кто испытывал в связи с
этим уважение к человеческой жизни. А вот ни на чукчей, ни на коряков этот способ удержа-
ния в повиновении не действовал.
Казачий десятник И. Рубец в 1676 году сообщал якутскому воеводе А. Барнешлеву: «На
реке Анадыре живут неясачные иноземцы чухчи, и близ моря, и тех чухоч многие служилые
люди преж того поимывали и аманатов с них брали детей и братию и они де чукчи тех амана-
тов отступаютца и аманаты их не держат».
Другой пример игнорирования взятия заложников мы встречаем в отписке енисейского
казака Фёдора Чюкичева. На Пенжине его казаки штурмом взяли два корякских острожка:
«...Взял я, Федка, уко-ряк два острожка, Антуев острожек да Чепчюгин, а драки было
под острожки двои сутки, а людей у нас ранили многих на приступе, и с острожков их выбили
всех на реку, и на реке на съемной драке Антуя убили, не ведаючи, а Чипчюга ушел во многих
людех». После этого Чюкичев двинулся на реку Гижигу и в ее верховьях основал Чендонское
зимовье (Чендон — юкагирское название Гижиги), откуда совершил два похода к устью Пен-
жины, и, возможно, переходил «через камень» (хребет) к Берингову морю. Вернувшись из по-
хода, землепроходцы сообщили следующее: «А по тем де рекам живут многие неясачные коря-
ки и с них емлют аманаты — отцов и братьев и детей, и они тех аманатов отступаютца, ясаку
под них не платят».
Более того, при попытках взять заложников среди чукчей и коряков были нередки случаи
самоубийства, причём перед тем как заколоться или задавиться арканом, глава рода убивал
своих жён и детей.
Но чукотские и корякские истории ждут нас ещё впереди...
Глава 8. Страна киргизов
Оказавшись в верховьях Оби и Енисея, русские люди вышли в холмистые степи, неожиданно
оказавшиеся предвестием огромной горной страны, включающей Алтай, Саяны и огром-
ные цепи при- и забайкальских хребтов. Здесь землепроходцев ожидали другие люди, как-то
совершенно естественно оказавшиеся врагами русского присоединения.
Прежде всего это относится к кочевавшим в предгорьях Алтая киргизам, которым русские
источники присвоили название «дикокаменных».
Вместе с воеводой Яковом Хрипуновым из Москвы в Енисейск был отправлен для разве-
дывания новых земель специальный человек, Андрей Дубенский, который в 1625 году обнару-
жил на том же Енисее удобное место. Оно располагалось в земле качинских татар, около устья
реки Кача, на западном берегу. Отличительной особенностью этого места были высокие обры-
вы, состоящие из красной земли. Вокруг располагались обширные пространства пашен-
ной земли, по которым кочевало много необъясаченных туземцев.
Красноярск, так же как и Томск, и Тара, создавался «единым ударом», путём мобилизации
и сосредоточения значительных сил на ключевом пункте. Я не устаю удивляться тому, как
царские служащие XVII столетия, имея самые примитивные представления о картографии,
ненадежную и медленную связь и довольно неверных подданных, могли точно определять
ключевые места для закладки городов и острогов и возводить их со скоростью, которая даже
сейчас кажется вполне завидной инженерам и архитекторам, имеющим в своём распоряже-
нии блочные конструкции, клееный брус, стеклопакеты и металлочерепицу.
Для возведения Красноярска было «прибрано» более трёхсот казаков и сосредоточены
(сперва в Енисейске) значительные пороховые, свинцовые и хлебные запасы. По расчётам цар-
ской администрации, хлеба на прокорм заготавливалось на два года. Существовал весьма по-
дробный наказ обустройства нового города — включая стены, угловые башни, валы и надолбы.
О построении нового города Андрей Дубенский (называвший себя не воеводой, а «городчи-
ком», то есть основателем города) рапортовал уже в октябре 1628 года.
Настоящей целью Красноярска была защита Енисейского острога от набегов татар и дико-
каменных киргизов, которые стали одним из сильнейших противников российской колониза-
ции юга Сибири.
Красноярска
Нельзя сказать, чтобы местное население спокойно взирало на то, как пришлые рослые
бородачи возводят в устье Качи полноценный бревенчатый город. Информация у кочевников
распространялась молниеносно, и за сорок лет проникновения в Сибирь все уже хорошо усво-
или, чем грозит появление такого укреплённого пункта на независимой прежде территории.
26 июля 1628 года качинские татары и аринцы подступили к строившейся крепости. Интерес-
но, что значительное количество московских ратных людей попытало счастья с кочевниками
в чистом поле, «где они были окружены неприятелем и по большей части побиты». Тем не
менее, взять крепость степнякам не удалось, а Андрей Дубенский, который, судя по всему, был
неплохим администратором и военачальником, меньше чем через месяц выслал против них
карательную экспедицию из ста сорока человек во главе с Иваном Кольцовым, который из-
рядно погромил татар и киргизов и захватил значительное количество важных пленных.
Здесь возникает интересная коллизия.
Судя по всему, окрестные Красноярску татары находились под значительным прессом со-
седей — с юга им приходилось выплачивать дань вышеупомянутым дикокаменным кирги-
зам, с востока их поджимали многочисленные и воинственные буряты, кроме того, по некото-
рым источникам, их облагал дополнительной данью монгольский Алтын-хан. Поэтому появ-
ление ещё одной силы, требовавшей дополнительного налога с не очень богатых кочевников,
могло разъярить кого угодно.
А дальше окрестные татары выяснили, что пришельцы остановились надолго, более того,
они в состоянии дать отпор хоть киргизам, хоть бурятам, хоть таинственному Алтын-хану, — и
приняли их правила игры, встав под руку наиболее сильного из всех соседних покорителей.
Возведение Красноярска было воспринято в Москве как значительный успех — первостро-
ителям было роздано огромное по тем временам жалованье, более того, они были на пять лет
освобождены от всех пошлин с купли и продажи.
Забегая вперёд, надо сказать, что радость эта была весьма преждевременной. После при-
ведения в покорность окрестных орд выяснилось, что общая ясачная прибыль с города весь-
ма и весьма невелика. Кроме того, Красноярский острог «перенимал» часть ясачного населе-
ния у острога Енисейского (как это уже происходило между Мангазейским и Енисейским
острогами), поэтому администрация Енисейского острога смотрела на его существование до-
вольно косо. Наибольших масштабов «война острогов» достигла в конце двадцатых — начале
тридцатых годов
XVII столетия, когда служилые люди из обеих крепостей пытались объясачить прибай-
кальских бурят, о чём и будет рассказано в соответствующих главах книги. В какой-то момент
точка зрения енисейских воевод возобладала в Москве и гарнизон Красноярска с планируе-
мых в 1628 году пятисот человек был сперва сокращён до ста пятидесяти, а в 1630 году и вовсе
переведён в Томск. На долю Красноярска осталось сорок-пятьдесят годовалыциков.
Но тут очевидную слабость русских обнаружили воинственные киргизы и возобновили
свои набеги, доходившие до Енисейска. В итоге Красноярский острог был восстановлен и ис-
пользовался, преимущественно, как крепость для отражения кочевников, а также как центр
хлебопашества в Сибири.
По большому счёту, история «киргизской войны» — это история войны за господство над
народами в Минусинской котловине. Формально на неё претендовали тубинцы, татары и кир-
гизы. Но киргизы были наиболее многочисленным и могущественным народом, кочевавшим
от реки Чулыма до Саян, а сюзеренитет над ними (правда, весьма формальный) осуществляли
монгольские Алтын-ханы.
Как и большинство кочевников юга Сибири, киргизы не имели единого административно-
го управления, а были разбиты на отдельные улусы, во главе которых стояли военные или ро-
довые вожди.
Приведение под государеву руку аборигенов после основания Красноярска вылилось в
долгий и кровопролитный процесс с достаточно неопределённым концом, пришедшимся на
последнюю четверть XVII века.
Зимой 1629 года двое служилых и толмач, посланные к саянским татарам на сбор ясака,
были убиты тубинцами. За убийством стоял возвысившийся князец Коян, который принялся
убеждать котовских татар отказаться от выплаты ясака русским. Причём убеждал он их
самым радикальным способом — максимально разорив их кочевья и отобрав даже домашнюю
и кухонную утварь.
В феврале 1630 года был отправлен отряд служилых людей под командованием атамана
Дементия Злобина для захвата Кояна и его «лучших мужиков». Злобин попытался захватить
Кояна хитростью, вызвав его на переговоры. Коян вышел на них с шестьюдесятью конниками
в нагрудных панцирях, вооружённых луками. При встрече со Злобиным Коян отказался при-
ближаться к атаману ближе чем на пятьдесят шагов. Сперва Злобин отправил Кояну в дар еду
и питьё, затем начал потихоньку приближаться к нему. Естественно, это не понравилось ту-
бинскому князцу, и тот скомандовал бой. Итог его оказался вполне предсказуем — сам Коян
бежал, но десяток его приближённых, в том числе один князец, были захвачены и привезены
в Красноярск.
Пленники, захваченные Дементием Злобиным, попытались бежать, были перехвачены
неподалёку от Красноярска качинца-ми и аринцами и снова переданы русским. Красноярский
воевода Архип Фёдоров распорядился их пытать и повесить, что вызвало волнение среди кир-
гизов. Предпринятый ими ответный набег оказался не очень успешным — были разорены ко-
чевья всё тех же качинцев и аринцев, сам же город не пострадал.
После этого неудавшегося захвата Коян стал ещё более осторожен и внимателен. Отряд
служилых людей из Енисейска в составе сорока стрельцов, руководимый атаманом Иваном
Галкиным, преследовал некоего отложившегося князца Сойта и обнаружил его на реке Кане в
ночью на тубинского князца Тесемника, побил у него двадцать человек, захватил жён и детей,
а также пять сороков соболей, предназначенных в уплату ясака. Так как пресловутый Тесем-
ник кочевал на Кане в компании упоминавшихся Кояна и Сойта, то понять, кто был прав, кто
виноват, довольно сложно. Допускаю, что это был вполне рядовой в те времена эксцесс, когда
российские конкистадоры или «своя своих не познаша», или предпочитали видеть в не до
конца замирённых иноземцах однозначных противников, считая, что прямой погром «юрт»
принесёт гораздо большую прибыль, нежели примитивный сбор ясака.
В надежде привести киргизов к покорности одним ударом томский воевода Никита
Егупов-Черкасский направил на юг крупный отряд под командованием Андрея Прособецкого.
Партия выступила в поход 16 февраля 1634 года, обнаружила киргизские кочевья в районе Бе-
лого озера и напала на них. Но тут русские ратники неожиданно оказались в положении того
мужика, который поймал медведя. Прособецкому пришлось «в крепком месте табориться» и
отражать нападения многочисленных и слаженных киргизских отрядов. На помощь кочевни-
кам неожиданно пришёл монгольский отряд хотогойцев от Алтын-хана, состоявший из четы-
рёхсот конных панцирников. На пятый день осады русские начали прорыв на свою террито-
рию и едва не были разбиты.
Бой Ивана Галкина с тубинцами. Сраже-
ние в нартовом кругу
Серьёзный поход к Красноярску киргизы предприняли в 1634 году, когда они использовали
как водный, так и наземный путь для того, чтобы достигнуть города. Источники оценивали
их количество чуть ли не в тысячу воинов, что, без сомнения, было огромной армией по тем
местам и временам. Русский гарнизон составлял сто двадцать человек (значительная часть
его отправилась в Енисейск за хлебом), но стрельцы и казаки отбили приступ, потеряв всего
двенадцать человек.
Вне городских стен потери были куда значительнее. Было убито тридцать землепашцев и
сорок присягнувших татар. Отряжённая за налётчиками погоня не только никого не догнала
— один из её участников, князец качинских татар, некто Мунгат, решил неожиданно перебить
своих русских спутников. С Мунга-том справились, скрутили, часть его спутников была пере-
бита, часть разбежалась. Самого князца отвезли в Красноярск, где заключили под стражу в
ожидании наказания. Однако из-под стражи Мунгат сбежал и поднял против русских часть
своих родов.
В сентябре 1634 года восстали практически все объясаченные роды к югу и к юго-востоку
от Красноярска. Посланные на сбор ясака девять служилых были убиты, киргизы вновь совер-
шили опустошительный набег под Красноярский острог. Даже жившие на реке Кане котовцы,
«народ совершенно не воинственный», почли за лучшее примкнуть к мятежу. Киргизы подсту-
пили также к Кузнецку, угнав из окрестностей скот и разорив пашню.
Весной 1635 года уже известный нам атаман Дементий Злобин предпринял ответный
поход на примкнувших к киргизам кызылов. Разоряя кочевья, он находил все признаки уча-
стия в набеге — трофейные пищали, панцири, клеймёных лошадей, имевших русское проис-
хождение. Тем не менее, кызылы пожаловались на Злобина в не подчинявшийся Красноярску
Томск.
Лето 1635 года прошло в бессмысленных пререканиях между русскими и киргизами на
тему «кто виноват». С одной стороны, киргизы (и их трудно за это винить) отказывались под-
чиняться Московскому государству, ссылаясь на бесчинства казачьих
и стрелецких отрядов, с другой — царские власти ставили в упрёк кочевникам не только
нападения на самих русских и их имущество, но и ограбление присягнувших на верность ту-
земцев. Последнее, судя по всему, приводило воинственных киргизов в изрядное недоумение,
так как они привыкли рассматривать всех вышеупомянутых качинцев, котовцев и прочие на-
роды лесостепной зоны как свою законную добычу. Переговоры о том, кто, кому и почему дол-
жен платить ясак, длились до сентября, причём посредником в них выступали буддистские
священнослужители, посланцы Алтын-хана. Помимо прочего, они продали красноярцам
сотню лошадей, в которых те после киргизских набегов крайне нуждались.
Но красноярские служилые люди этими лошадьми обладали очень недолго. В середине
сентября — 14 числа около Красноярска, 17 — возле Кузнецка — к русским укреплениям снова
подступили киргизы. Метод войны остался прежним — уничтожение урожая и угон лошадей.
Второй набег киргизов, видимо, сильно пошатнул дух обитателей московского фронтира.
Лошадей у них не осталось совсем, и они фактически оказались замкнутыми в городской огра-
де. Помощь из Томска могла подойти, а могла и не подойти.
Кроме того, в 1635 году тубинцы совершили набег на Канскую землю. Посланный в ответ с
карательными целями отряд Мило-слава Кольцова был разбит, русские отступили в смяте-
нии. Этот эпизод вызвал очень резкую отповедь Москвы, считалось, что ту-бинцы «великий
позор учинили», русские же спаслись только «Божьей милостью».
Канский острог был построен в 1640 году на левом берегу реки Кан атаманом Никифором
Кольцовым, чтобы удерживать от мятежа уже упоминавшихся котовцев и карасинцев. Кроме
того, он перекрывал очень удобную для форсирования конными отрядами переправу, которую
обычно использовали буряты для своих набегов. Место это, кстати, так и называлось — Брат-
ским перевозом.
Московская администрация пришла к выводу, что обстановка требует более радикальных
мер, могущих принудить киргизских князей сложить оружие. Для окончательного их смире-
ния было решено организовать масштабный поход под руководством Якова Тухачевского, по-
бедителя Тарлава, ездившего через кочевья енисейских киргизов к Алтын-хану и представ-
лявшего себе как территорию, так и противника, против которого ему надлежало действо-
вать.
Тухачевский предложил снарядить большой, хорошо вооружённый отряд и двинуть его на
киргизов зимой. Так как Тухачевский был назначен тарским воеводой, ему предстояло возгла-
вить предложенную им экспедицию. По прибытии в Тару Тухачевский начал подготовку к по-
ходу. Он создал из тарских служилых людей пять «копейных» рот, чтобы противостоять кир-
гизским копейщикам, которые в бою имели целью «смешивать» копьями наступающего про-
тивника. Он старался также увеличить число литаврщиков, трубачей и знаменосцев для уси-
ления психологического воздействия на полудиких степняков.
1 сентября 1640 года Тухачевский направился в Томск, где был назначен пункт сбора всех
девятисот русских ратников из сибирских городов. Естественно, в Томске выяснилось, что у
воинов нет зимнего обмундирования, недостаточно продовольствия и плохие кони.
В итоге поход вместо зимнего оказался летним. 13 июня 1641 года Тухачевский во главе
восьмисот семидесяти всадников выступил из Томска и через три недели прибыл на реку
Уйбат, где ему предстояло основать новый острог. Киргизы, знавшие и о походе, и о его цели,
сосредотачивались в нижнем течении Абакана. Первое сражение произошло 11 июля. Киргизы
оказали упорное сопротивление, но отступили, потеряв семьдесят человек убитыми и много
раненых. Русский отряд вступил в улусы Ишея и Иженея Мергена, где захватил сто тридцать
человек, в основном, женщин и детей, а также «верблюдов 150 да лошадей 300, много мяхкой
рухляди» и другое имущество.
На следующий день киргизские князцы, оправившись от поражения, сами перешли в на-
ступление. Тухачевский писал: «...Собрався он, Ишей, со всеми киргизскими улусы, и с тубин-
цы, и с маторцы, приходили на меня з боем, с жестокими напуски, а с них было человек с 700».
Русский отряд отступил, захватив всех пленных, которых по распоряжению Тухачевского,
посадили на верблюдов и устроили обозом по обе стороны войск в качестве живого щита от
киргизских стрел и пуль. Киргизы не отставали от русских и в течение двух дней непрерывно
нападали на уходящий отряд, стараясь отбить пленников, однако никакого успеха не имели.
Тогда киргизские князцы прислали парламентёров с просьбой не крестить, и, соответственно,
не продавать захваченных киргизских жён и детей. Тухачевский на эти предложения ответа
не дал.
Неприятности, как это часто бывало, начались внутри самого отряда русских. Служилые
люди, собранные из разных городов, отказались повиноваться тарскому воеводе. 15 июля они
подняли бунт, захватили взятые у киргизов трофеи, ограбили самого Тухачевского и, угрожая
убить его в случае преследования, ушли в сторону Кузнецка.
Тухачевскому, вследствие всех этих напастей, построить острог на Абакане не удалось. Не
получилось это и в Кизильской земле из-за нехватки людей и угроз со стороны киргизов. Тогда
он направился в Мелесский острог и там, получив продовольствие и немного людей, с со-
рока человеками поплыл по Чулыму. В конечном итоге осенью 1641 года он поставил малень-
кий острожек в Ачинской волости, названный Ачинским острогом.
Через год был предпринят новый поход на киргизов во главе с И. Кобыльским, уже из
Ачинского острога, который последний принял у Тухачевского. Князь Ишей встретил его
отряд, не допустив его до своих улусов на Абакане за три дня пути. Ожесточённый бой длился
с третьего часу дня и до вечера. Киргизы потерпели поражение, после чего согласились при-
нять российское подданство и платить ясак. В результате переговоров было установлено, что в
качестве ясака будет взиматься по десять соболей с киргизов и их кыштымов в пользу России.
С этого времени набеги киргизских князей на русские ясачные волости надолго прекрати-
лись.
Возможно, если бы Россия оказала киргизам активную помощь против Алтын-ханов, кир-
гизские князья и впредь остались бы русскими подданными, а джунгары после победы над
Алтын-ханами не стали бы претендовать на енисейских киргизов. Однако в пятидесятые-
шестидесятые годы XVII столетия внутреннее и внешнеполитическое положение киргизских
улусов требовало от их знати какой-то новой политики. Кыштымы, приносившие доход кир-
гизским князцам, теперь по большей части были подчинены России и перестали быть доход-
ными.
В это время среди киргизов возвысился князь Еренак, сын уже знакомого нам князя Ишея
и внук Номчи. Еренак на короткое время сплотил киргизов в единый политический орга-
низм. И этот организм стоил России немало пролитой крови — как бы не самой большой за всё
время Присоединения.
Вообще, имя Еренака впервые всплывает в донесении томского воеводы И. Бутурлина в
1665 году. Там говорится о нём как о киргизском князце, который не дал корма и подвод рус-
скому посланнику Р. Старкову и совершил несколько набегов на русских ясачных людей по Чу-
лыму.
Следующие его набеги были совершены в 1666 году, когда значительные силы киргизов
под его водительством напали на Канскую землю и Удинский уезд, в котором он занял Удин-
ский острог. В остроге Еренак захватил большое количество военного снаряжения — порох,
свинец, пушечные ядра, куяки, взял в плен десять человек служилых и отогнал триста лоша-
дей.
Это уже была серьёзная заявка на войну.
Естественно, за киргизами немедленно учредили погоню. Красноярский воевода Г. Ники-
тин послал вверх по Енисею атамана Тюменцева с сотней конников. Тюменцев разгромил
Ерена-ка на реке Иштиюле и отбил практически всю добычу. Последний Алтын-хан Ловсан,
бывший в то время среди киргизов, сделал официальный запрос красноярскому воеводе о
причинах войны между русскими и киргизами, которые считались его кыштымами, и полу-
чил официальный же ответ, что причиной начала военных действий послужило разорение
Еренаком Удинского острога.
В это же время стартовала цепочка событий, в той или иной степени спровоцировавшая
масштабную войну между русскими и южносибирскими степняками, длившуюся практиче-
ски двадцать лет.
В 1667 году небольшие силы последнего Алтын-хана были разгромлены джунгарским
тайши Сенге. Киргизские князцы сразу же после этого перешли на сторону последнего и при-
знали над собой его власть. Сенге отправил в Красноярск послов с требованием, «чтобы ему,
Сенге, с киргиз и тубинских князцев и с улусных их людей да с дву калмыков, которые живут
под Красноярским, сбират ясак». Воевода Никитин, естественно, подивился наглости невесть
откуда появившегося туземного вождя, требования отклонил, но при этом на всякий случай
послал своего человека разведать случившиеся перемены.
Разведка доложила, что перемены таки да, имеются. В общем-то нейтральный и безвред-
ный Ловсан разгромлен, киргизами управляет джунгарский тайши и киргизы готовы высту-
пить против русских.
Исследователь А. Абдыкалыков предполагает, что у киргизов существовали веские причи-
ны для подчинения джунгарам в то время, как они стойко сопротивлялись и Алтын-ханам, и
русским всё время своего соседства с этими народами. Во-первых, киргизские князцы, ослаб-
ленные неудачными набегами против русских и монголов, уже не в силах были бороться с но-
выми врагами. Во-вторых, у киргизов было гораздо больше общего в хозяйственном строе и
образе жизни с джунгарами, чем даже с монголами, не говоря уж о русских. В-третьих, значи-
тельной была и языковая общность, подкреплённая брачными союзами. Далее, джунгары, сде-
лав киргизов своими вассалами, не тронули системы внутреннего управления кочевников —
то есть для основной массы скотоводов «всё осталось как было». Ну и в-последних, джунгар-
ские тайши даровали киргизам то, чего не могли русские сделать по определению — они объ-
явили их господство над всеми остальными племенами в Минусинской котловине, чего так
хотелось киргизской знати.
Летом 1667 года, после того как красноярский воевода однозначно запретил русским ясач-
ным людям платить дань джунгарам, последние вместе с киргизами напали на Красноярский
уезд. Они изрядно пограбили и пожгли татарские и русские поселения, а подойдя к Краснояр-
ску, осадили его. В Красноярске в это время находилось четыре важных аманата, в их числе
два брата самого Еренака. Осаждавшие требовали их выдачи, при этом утверждали, что полу-
чив заложников, снимут осаду. Г. Никитин не поверил киргизам и выдать пленников отказал-
ся. Последовала длительная череда приступов и вылазок, причём сами русские источники
утверждают, что киргизы убили сто двадцать пять человек из красноярского гарнизона и де-
вять человек подмоги из гарнизона Енисейского. Из крестьян, посадских и «гулящих людей»
было убито сорок три человека и из подгородных татар — семнадцать. Достаточно много наро-
ду с русской стороны попало в плен, в том числе атаманы Дмитрий Тюменцев и Родион Коль-
цов.
Приступ киргизов под предводительством
Еренака к Красноярску
В конце концов, киргизы сняли осаду и, вместе с добычей, отступили.
Дальше последовал обмен пленными, в результате чего Д. Тюменцев и Р. Кольцов снова
вернулись в Красноярск. Но тактически поход был очевидной победой киргизской орды, и обе
стороны прекрасно это понимали.
Во время следующих переговоров с участием боярского сына В. Былина уверенный в своих
силах Сенге пригрозил воевать Томский и Кузнецкий остроги.
Пока Сенге говорил, Еренак продолжал грабить приграничные волости. Причём иногда он
сперва отправлял в них гонцов со стрелами, которые предупреждали о набеге. Еренак говорил,
что поступает так по воле Сенге, который требует весь ясак себе, а не русским, и кто поступа-
ет иначе, должен пенять только на себя. В результате таких действий многие волости начали
отпадать от России, опасаясь разорения киргизами и джунгарами.
Однако ничто не вечно, и в 1671 году агрессивного тайши Сенге зарезали его близкие. К
власти пришёл Галдан, придерживавшийся более умеренного курса по отношению к России.
Правда, первое время это никак не сказывалось на пограничной ситуации — разложение
южных волостей шло в пользу джунгар, и Галдан не видел причин отказываться от успеш-
но развивающейся политики. Еренак при первой же поездке к Гал-дану получил от него под-
крепление в пятьсот воинов, кроме того, Галдан распорядился послать на помощь Еренаку
джунгарские войска, стоявшие на «мунгальской Ловсановой земле» со времени разгрома Лов-
сана. Наконец, джунгарский тайши Данжин послал в Красноярск очередных послов с требова-
нием отдать ясак с подгородных татар.
Несмотря на очевидную неприемлемость такого требования (канцы и аринцы состояли
русскими данниками уже во втором поколении), красноярский воевода вступил с джунгарами
в переписку, видимо, пытаясь выиграть время.
После этого набеги киргизов, усиленных джунгарскими воинами, на пограничные воло-
сти участились. Сперва Еренак с Данжи-ном, в качестве аргументов, укрепляющих упомяну-
тое посольство, в сентябре 1673 года напали на Кузнецкий уезд и захватили много пленных и
добычи. Однако русский отряд во главе с атаманом И. Бедаром перехватили налётчиков на об-
ратном пути и отбили пленных.
Сразу после этого хорошо вооружённая шайка киргизов во главе с князцом Шанды напра-
вилась к Енисейску. Судя по всему, этот отряд действовал в согласии с уже упоминавшимся
выступлением Еренака и Данжина и рассчитывал на отвлечение ряда русских сил на своих
предшественников. «Учинив погром» в ряде поселений Енисейского уезда, киргизы повернули
к Ачинскому острогу и потребовали от гарнизона выдать им пушки и пушечные ядра. После
совершенно естественного отказа Шан-ды ночью 11 октября предпринял штурм острога, а
когда приступ был отбит — поджёг его. Осаждённые покинули острог с его противоположного
конца, успев вынести только «Божие Милосердие, Спасов образ и Государеву казну».
Итак, в активе киргизов и поддерживавших их джунгарских тайши числилось уже два ра-
зорённых в короткое время острога, чего туземцам ни разу больше не удалось добиться за весь
период Сибирского присоединения.
Естественно, что после похода Шанды ясачные люди стали «отваливаться» гораздо скорее.
Они избивали русских сборщиков, изгоняли их из своих поселений и откочёвывали к кирги-
зам, которые, как им казалось, могут обеспечить бесспорную защиту. В итоге царская админи-
страция в грамоте от 12 апреля 1674 года потребовала от томского воеводы Д. Борятинского
совместно с томскими, кузнецкими, енисеискими и красноярскими служилыми людьми
«смирить» киргизов и поставить острог в Тувинской земле. Однако Борятинский решил смело
отвечать, что он не берётся выполнить приказа, так как наличных сил из указанных городов
не хватает для решения указанной задачи, а киргизы постоянно получают подкрепление с
юга.
Не имея возможности ответить на набеги киргизов контрнаступлением, воеводы всяче-
ски укрепляли города: выкапывали рвы, укрепляли валы и стены, ставили рогатки. Краснояр-
ский воевода А. Сумароков выдвинул на территорию киргизов караульные посты, которые
должны были передавать сообщения о перемещениях кочевников.
В 1677-78 годах между сибирской администрацией и князцом Еренаком велись оживлён-
ные переговоры. При этом если воеводы пытались восстановить существовавший десять лет
назад статус-кво, то Еренак умело пытался добиться от русских признания своей независимо-
сти, обещая при этом отказаться от набегов на русские территории. С. В. Бахрушин оценил это
так: «Надо признать договор 1678 года крупной дипломатической победой киргизского князь-
ка. Ему удалось, благодаря военной поддержке джунгар, добиться осуществления условий, на
которых настаивали его отец и дядя ещё в 1627 году, признания союзнических отношений вме-
сто ясачных».
Однако Еренак предполагал, а джунгары располагали, продолжая собирать ясак с населе-
ния Минусинской котловины, для чего нужно было полностью сломить пояс русских укрепле-
ний на Енисее. Впрочем, по результатам двух предыдущих лет набегов эта задача казалась
вполне выполнимой. Для «окончательного решения русского вопроса» Галдан отправил в кир-
гизскую землю меньшого тайши Келей Дурара Изана. Вроде бы в тамошних степях было и так
достаточно мелких и средних феодалов, только вот в помощь тайши Дурару верховный тайши
отправил две тысячи хорошо вооружённых воинов. Среди них было сто пищальных стрелков,
шестьдесят панцырников и двадцать куяшников. Прибытие такого войска в Киргизскую
землю было, по сути дела, её военной оккупацией.
Как и любые масштабные приготовления, такое движение войск не осталось незамечен-
ным с русской стороны. Всю осень и зиму 1678-79 годов к воеводам уходили перебежчики с со-
общениями о большом нападении кочевников.
15 июля 1679 года Еренак появился возле Красноярска во главе значительных сил. Были со-
жжены некоторые деревни, захвачено много пленных и скота. Еренак в течение некоторого
времени осаждал Красноярск (хотя, как показывают дальнейшие события, скорее, изучал воз-
можности осады), но потом «отскочил с добычею».
Осенью этого же года отдохнувшее и укрепившееся киргизское войско двинулось в рус-
ские пределы по двум направлениям. Одну часть его возглавлял наш старый знакомец Шанды.
Он пришёл в Томский уезд, где столкнулся с отрядом служилых людей численностью в четы-
реста семнадцать человек под командованием Р. Старкова. Старков вроде бы рассеял кирги-
зов, но через три дня пути они собрались вновь, подступили к Ачинскому острогу, взяли его
приступом и сожгли вторично. Из всего русского гарнизона спасся бегством один пеший казак
Г. Цинбалов.
Вторая часть, под руководством самого Еренака, действовала под Красноярском совсем не
так успешно. Часть войска, плывшая по Енисею, была разбита атаманом Кольцовым, другая
же осадила Красноярск всерьёз. С обеих сторон были серьёзные потери в людях, сам Еренак
был сбит с коня пешим казаком П. Шо-шиным, но отбит подоспевшими воинами-киргизами.
Как водится, следующий год стал годом ответного похода русских войск. Ими командова-
ли боярские сыновья Р. Старков и И. Греченин, которые выступили из Томска и Кузнецка с
объединённым отрядом в тысячу восемнадцать человек. По дороге они должны были соеди-
ниться ещё с одной ратью, собранной в Енисейске и Красноярске, численностью более пятисот
человек.
2 февраля первым к месту общего сбора подошёл И. Греченин, оставив позади Старкова с
обозом и пушками. Красноярцев и енисейцев на месте не оказалось. Вместо этого местные
доброжелатели сообщили Греченину о месте кочёвки Еренака. Сперва Греченин решил налег-
ке настигнуть Еренака и дать ему бой врасплох, но не застал кочевья на месте и вернулся к
обозу.
Утром 4 февраля у русского лагеря появилось около двухсот киргизов, которые быстро
ушли. Греченин со всем войском двинулся в сторону рек Белого и Чёрного Июса в расчёте на
соединение с красноярцами, местонахождение которых томцы так и не могли установить. 5
февраля киргизы атаковали их и быстро рассеялись. Так продолжалось три дня подряд, и на-
конец рано утром 8 февраля сам Еренак с полком дал русским сражение.
После первой схватки, в которой стало понятно, что киргизам не одолеть вооружённый
пушками русский отряд, Еренак начал переговоры. Они длились несколько раундов, несколько
раз находились на грани срыва и завершились, по сути, ничем. Еренак примирился с русскими
и пообещал быть верным им во всём за исключением тех эпизодов, когда это касалось взаимо-
отношений с Галданом, что, в общем-то, сводило результаты на нет.
Это отлично понимали московские и тобольские власти. Выразив неудовольствие Старко-
ву и Греченину, они распорядились на следующий год снарядить «в киргизы» ещё одну воен-
ную экспедицию, под командованием тобольского письменного головы И. Суворова. Под его
началом собралось почти полторы тысячи человек. Однако на этот раз Еренак не стал затяги-
вать дело переговорами, а сразу атаковал русских. В первом нападении Суворов сразу потерял
убитыми и ранеными около ста двадцати служилых русских людей и татар. В течение десяти
дней Суворов отступал к Чёрному Июсу, потеряв при этом все пушки, большое количество ог-
нестрельного оружия, а также два полковых знамени. Сам Суворов был ранен.
В последующих переговорах Еренак твёрдо придерживался позиции, что не даст строить
остроги в Киргизской земле. Таким образом, переговоры с сибирской администрацией зашли
в тупик, и в 1683 году Еренак принял решение отправить посольство в Москву для переговоров
с правительством царя Фёдора Алексеевича. Посла киргизов Кубагу принял в сибирском при-
казе князь Иван Борисович Репнин. Репнин предъявлял послу претензии в том, что киргизы
продолжают совершать набеги на русские уезды и угоняют скот и что Еренак не вернул рус-
ским властям пушек и знамён, захваченных киргизами. Посол возразил, говоря, что набеги
предпринимались в ответ на поход в 1682 году Суворова, а знамён и пушек Еренак не отдаст,
ибо те взяты с бою.
28 ноября киргизские послы были приняты великими государями и 5 января 1684 года
выехали на родину.
Трудно сказать, как развивались бы (и развивались бы вообще) отношения между русски-
ми и киргизами на юге Сибири. Но тут джунгарские сюзерены втравили киргизов в очеред-
ную авантюру — войну с монголами, и в 1687 году, в верховьях Чулышма-на, неистовый Еренак
нашёл свой конец.
С гибелью Еренака пришло к концу и пресловутое киргизское единство. Несмотря на это,
правда, набеги киргизов на север продолжались. В ходе набега в 1692 году было убито более
трёхсот пятидесяти служилых и ясачных людей. Сын Еренака Кор-чин вновь осадил Красно-
ярск. В конце XVII столетия киргизские набеги стали практически ежегодными, а с 1694 по
1697 годы киргизы разоряли ясачные волости Тобольского уезда по нескольку раз в год.
В 1700 году объединённые силы киргизов и джунгар атаковали Кузнецк. В том же году
Пётр Первый приказал разгромить степняков, чего бы это ни стоило. В 1701 году в поход на
киргизские княжества были брошены отряды Семёна Лаврова в пятьсот пятнадцать человек
и Конона Самсонова в семьсот двадцать восемь бойцов. На реке Абакан, в урочище Уйбат про-
изошла крупная битва, в которой было убито до шестидесяти хонгорайских воинов и трид-
цать шесть русских (в том числе восемь детей боярских и атаман Аника Тюменцев). Сражение
шло с переменным успехом в течение пяти дней (со 2 по 7 марта) и закончилось отступлением
русского отряда.
Однако здесь сказала своё слово феодальная верхушка Джунгарии, которая нуждалась в
радикальной передышке на всех фронтах после войны с Цин и монголами. Новый правитель
Це-ван-Рабдан считал русско-киргизский конфликт принципиальным камнем преткновения
и распорядился решить проблему по-восточному. В 1703 году крупная джунгарская армия в
три с половиной тысячи всадников вторглась в Минусинскую котловину и в кратчайший срок
депортировала все киргизские кочевья в южные земли ханства.
Минусинская котловина, из-за которой, собственно, и происходил весь сыр-бор, стоивший
жизни тысячам человек, обезлюдела и почти по умолчанию перешла в руки русских.
Глава 9. Страна бурятов
Иной главный народ в Сибири есть буряты, или просто так называемые брацкие мужики...
Герхардт Миллер. «История Сибири»
Дорога от Енисейска и Красноярска на восток, к неведомому тогда Байкалу пролегала
через горную страну, заросшую кедровыми лесами. Эти места были уже значительно весе-
лее грустного заболоченного Приобья. Покрытые лесом горы сменялись узкими лесостепны-
ми долинами, а по мере того как основная артерия этих мест — Ангара — поворачивала к югу,
перед пришельцами разворачивался настоящий степной край.
Совсем другая страна...
К периоду «Енисейского становления» относится первый эпизод столкновения русских с
бурятами, или «братскими людьми». По сведениям, полученным из Мелесского острога, осе-
нью 1622 года войско бурятов численностью чуть ли не в три тысячи человек вступило на тер-
риторию объясаченного аринского князца Татуша. Енисейский воевода Яков Хрипунов отпра-
Верхней Тунгуске приключилась очередная «малая война» с тунгусами, подчинявшимися
некоему князцу Тасею. И этот Тасей сумел в 1624 году нанести сильное поражение отряду
стрелецкого пятидесятника Тереха Савина. Несколько служилых людей из его отряда были
убиты, остальные заперлись в избушке и шесть дней держали в ней осаду, пока тунгусам
это не надоело и они не ушли восвояси.
Прощать такие эпизоды было совсем не в обычае русской администрации, поэтому следу-
ющей весной из Енисейска вышла карательная экспедиция под руководством уже упоминав-
шегося нами Поздея Фирсова и атамана Василия Тюменца. Преследуя Тасея, русский отряд
попал в засаду и потерял несколько человек убитыми и ранеными. О сборе ясака речи уже ни-
какой не шло.
Как часто случается после ряда локальных успехов у малых мира сего, с князцом Тасеем
сделалось «головокружение от успехов», и он задумал очистить от русского присутствия весь
Енисей, уничтожив Енисейск и Маковский острог. Однако, несмотря ни на какую проснувшу-
юся храбрость, тунгусам хватило ума не нападать на сам Енисейск, который тогда служил ре-
альным центром завоевательного движения в Сибири, и нападавшие ограничились Маков-
ским острогом, от которого, впрочем, тоже были отбиты.
После этого внезапного тунгусского наступления русских на Енисее постигла едва ли не
главная их беда, с которой начинались все масштабные неприятности, — внутренняя свара.
Некий атаман Василий Алексеев, собиравший ясак с нижнеенисейских тунгусов, отнёсся к
ним как к вражескому населению: некоторое количество их поубивал, некоторое — захватил в
рабство и всех, без исключения, до которых смог дотянуться, — ограбил. Этот славный подвиг
встретил в самом Енисейске значительное понимание народных масс, атаман держался геро-
ем и всячески изводил «официальную партию» воеводы Андрея Леонтьева. Возможно, он бы
даже и полностью её извёл, но при первых признаках мятежа воевода Леонтьев направил гон-
цов в Тобольск и прибывшая оттуда партия разоружила буянистого атамана и его основных
сторонников.
Енисейская смута повлекла за собой одну кадровую перестановку, которую надо отметить
особо. Вместо Василия Алексеева казачьим атаманом был назначен Максим Перфирьев, кото-
рый вместе с Петром Бекетовым и Иваном Галкиным вошёл в ряды наиболее значительных
сибирских конкистадоров середины XVII столетия. Обзору личностей, которым мы обязаны
«Присоединением», я посвятил в этой книге отдельную главу, здесь же замечу, что Максим
Перфирьев зарекомендовал себя как один из наиболее умеренных характером завоевателей,
предпочитавших прибегать больше к дипломатии, нежели к сабле и пищали.
В 1627 году Перфирьев во главе опять же сорока служилых людей (судя по всему, при по-
сылке за Енисей это был стандартный размер партии) прошёл по Нижней Тунгуске до устья
реки Илим и объясачил кочевавших там тунгусов. Достигнув Шаманского порога, Перфирьев
зазимовал, однако во главе небольшой партии лично проведал дорогу до ближайших бурят-
ских улусов. Ясак, с которым следующей весной Перфирьев возвратился в Енисейск, составил
десять сороков и двадцать восемь соболей, тридцать недособолей и три тунгусских собольих
шубы.
Другим (и гораздо более значимым результатом его похода) явилась постройка под Ша-
манским порогом т. н. Илимского зимовья, которое впоследствии послужило ступенью для
дальнейшего продвижения в тунгусские и бурятские земли.
На обратном пути Максима Перфирьева и его товарищей подстерегли мятежные тунгусы.
Судя по всему, русским пришлось весьма несладко — было ранено десять человек (в том
числе и атаман Перфирьев), одного казака тунгусам удалось убить.
Нападение случилось у того же места, где несколькими годами раньше был погромлен
отряд Савина, и енисейские власти решили устранить угрозу привычным методом — постро-
ить на «нехорошем месте» острог.
Для его устройства из Енисейска был отправлен ещё один представитель «нового поколе-
ния» российской конкисты — сотник Пётр Бекетов. Он начал возводить Рыбенский острог на
северном берегу Тунгуски, в девяноста вёрстах от её устья и в ста пятидесяти шести вёрстах
людьми отпра-
вился в Илимское зимовье. Двигался его отряд на двух лёгких стругах, один из которых потер-
пел крушение при подходе к порогу «Падун» на Верхней Тунгуске (Ангаре). Это крушение стои-
ло маленькому отряду очень дорого — погибла половина продовольственных припасов, кото-
рых и без того было негусто — по два пуда муки на человека. Бекетов собрал ясак с бурят на
реке Оке и весной 1629 года вернулся в Енисейск.
от Енисейска. Однако когда конец работы был уже виден, Бекетов с тридцатью
Взятый Бекетовым ясак позволял рассматривать бурят как народ объясаченный, то есть
находящийся в подданстве Московского царства и пользующийся при этом теми же привиле-
гиями, что и все народы Российского государства. Так, по крайней мере, считали царские вла-
сти. Буряты же на этот счёт придерживались несколько иного мнения.
Одной из основных задач следующей экспедиции в страну бурят был поиск серебряных
месторождений в тех краях. Изобилие серебряных украшений у встреченных ранее «брацких
мужиков» натолкнуло русских на мысль о том, что в их стране может скрываться большое ме-
сторождение этого металла. Поэтому бывшему енисейскому воеводе Якову Хрипунову был
вменен в обязанность, наряду со сбором соболиной казны, поиск серебряных руд.
Надо сказать, что масштабные мероприятия в поисках неких неисчерпаемых золотых или
серебряных месторождений, в об-щем-то, были не в духе московской администрации того
времени. Указанный «поход за серебром» был едва ли не единственным, предпринятым в пер-
вой половине XVII столетия. Правда, нельзя отрицать и того, что он оказал огромное влияние
на отношения с прибайкальскими народами, продлившееся не меньше двадцати лет.
Неясные сведения о серебряных горах и золотых россыпях существовали в народном
фольклоре практически всё время присоединения Сибири. Правда, расположение этих гор и
россыпей всё время отодвигалось за край осваиваемой русскими территории. В описываемое
время они находились, вроде бы, за Енисейской стрелкой и на Ангаре.
Здесь надо добавить, что историям о самородном золоте и серебре подлили масла в огонь
англичане, плававшие вдоль северного побережья Сибири в дозапретительные времена. Ан-
гличанин Логан утверждал, что «на морском берегу между этими двумя реками, Пясидой и
Катангой, находили некие камни, похожие на золото, а некоторые — на серебро». Несколько
более подробные сведения (что, право, было несложно), привёл другой иноземец — Персглоу.
Ещё будучи енисейским воеводой, Яков Хрипунов отправил вверх по Тунгуске1 двенадцать
казаков для поисков серебряной руды. Казаки шли по Ангаре «четыре недели, без двух
дней», и, вроде бы, действительно отыскали серебро: «Первую руду на Тунгуске реке под Брат-
ским порогом в горе, а та гора пришла к Тунгуске реке концом, поперёк 1000 сажен, а выши-
ною с Тобольскую гору». Вторую рудную гору казаки нашли на Име-реке (то есть на Илиме), а
третью — на Тасеевой реке. Хрипунов приказал переплавить в Енисейском остроге привезён-
ные образцы. В результате этих опытов «из руды трёх гор изо шти золотников родилось три
золотника с четвертью чистово серебра».
Ценность образцов, привезённых казаками, находила подтверждение в рассказах ясачных
людей о неких князцах Окуне и Келте, обитавших на какой-то малой речке близ Тунгуски.
По рассказам ясачных тунгусов, «около их жилищ есть Камень, до которого судами идти
невозможно. В горе у князцов имеется серебряная руда, из которой они берут понемногу кам-
ней и плавят серебро, и которое де, серебро они переплавливают, они де, то
серебро носят себе на нагрудниках». У этих же князцов Окуня и Келти серебро покупают
остальные тунгусы, в том числе, государевы ясачные люди, кроме того, «и в иные землицы от
них, князцов, то серебро отходит и меняют на товары... а иных землиц людей не пущают».
Кроме серебра, рассказывали тунгусы, в землице у Окуня много соболей, «а зверь, сказывают,
доброй, а бой де у тех князцов лучной, да копейный, да сабельной». Сведения о богатых княз-
цах Окуне и Келте подтвердил и десятник Вихорь Савин, посланный вверх по Тунгуске в 1625-
26 годах. В его отчётном письме фигурирует тот же князец Окунь, который, вроде бы, владеет
целой серебряной горой, но не обладает методами извлечения серебра из руды.
В общем-то, всё выглядело вполне правдоподобно, и уж куда более правдоподобно, неже-
ли легенда об Эльдорадо и «золотом человеке».
В итоге Хрипунов принял решение о посылке грандиозной по тем временам и местам экс-
педиции. Конечным итогом её должно было стать строительство у «серебряной горы» острога
с гарнизоном не менее чем в сто человек (из-за близости воинственных бурятских племён). С
экспедицией воевода просил отправить громадный запас — продовольствие, порох, «да новых
землиц государева жалованье в роздачу пуд олова в блюдех и в тарелех, пуд одекую — каменья,
2 тысячи решёточек оловянных, 300 ножей зырянских, 200 зеркалишек, 2 тыс. булавок, 3 тыс.
игол, 2 тысячи змеевых головок, V2 пуда бисеру, муки...» И, главное, —котёл на 12 вёдер «в чём
пиво варить новых землиц людем».
Идея Хрипунова встретила в Москве полное понимание, тем более что помимо серебряной
руды речь шла ещё об одном стратегическом металле — меди. Сибирский приказ отпустил от-
ряду Хрипунова (который первоначально планировался в сто пятьдесят человек) двухгодич-
ное жалованье, 60 рублей
деньгами, 60 четей хлеба и 60 четей овса, и проезд подводами на-
равне с воеводским транспортом.
Первой проблемой, с которой столкнулся Хрипунов, были «кадры».
Судя по всему, в отряд Хрипунова набралось изрядное количество всякой сволочи, толкав-
шейся по сибирским городам, от которой местные воеводы только рады были избавиться.
Правда, в составе экспедиции оказался и, в общем-то, ничем не запятнавший себя ни до того,
ни в будущем, Максим Перфирьев, но как показали дальнейшие события, особого влияния в
войске он не имел.
Отряд Хрипунова вышел из Тобольска весной 1628 года. Как и прочие партии, начинавшие
движение на восток из административного центра Сибири, он двигался по Иртышу, Оби и
Кети до Маковского острога и только осенью достиг Енисейска, где и зазимовал. Переход этот
был, в числе прочего, ознаменован тем, что служилые люди хрипуновского отряда ограбили
на Оби русских промышленных людей, возвращавшихся с Енисея. Придя к Нарымскому остро-
гу, они сделали попытку вообще ограбить город. Город ограбить им не удалось, но вольница
обобрала «под сотню торговых людей». В завершение были предприняты две попытки убить
самого Якова Хрипунова. Обе они не удались, но в итоге из Москвы приказали послать тоболь-
ского сына боярского для сыска, а дальше поступить привычным манером — «выбрать пущих
воров и бить их кнутом и бросить по человеку от города (откуда был произведён набор —
прим. М.К.) в тюрьму».
Дисциплины в «полку» не было изначально. Будущие «изыскатели» воеводу не слушали,
двигались по принципу «половину дни идут, а другую стоят».
По дороге, уже на Ангаре, к хрипуновскому полку присоединился ещё отряд мятежных
красноярских служилых людей, которые, оставшись недовольны тяготами службы в Красно-
ярском остроге, сделали попытку захватить Енисейск. Енисейские воеводы, впрочем, не дре-
мали, главарей захватили, а всем остальным, не впуская в город, приказали идти «в буряты»2.
Естественно, такое пополнение не добавило хрипуновскому воинству ни порядка, ни
толка в управлении.
Под командованием Хрипунова скопилось довольно большое количество народу — по
некоторым источникам, около трёхсот человек. Для дальнейшего пути им потребовалось де-
сять кочей и десять стругов.
Подле Илимского зимовья Хрипунов встал лагерем, дожидаясь, чтобы установился удоб-
ный зимний путь. Двадцать человек он оставил при судах, тридцать служилых людей отпра-
вил на Лену, остальное же войско двинулось вверх по Ангаре. У реки Оки он встретил воору-
жённых бурят, которых разбил в сражении. Далее «хрипуновцы» повернули вверх по Оке и
через десять дней хода снова повстречали бурят, оказавших ожесточённое сопротивление.
Третье сражение Яков Хрипунов дал бурятам снова на Ангаре, близ устья реки Уды. Во всех
случаях становища бурят подвергались разграблению, а не успевшее убежать население за-
хватывалось в качестве «погромного ясыря».
Проблемой хрипуновской экспедиции, очевидно, было то, что чаемых «серебряных руд»
они не находили, а вот за средства, отпущенные на экспедицию, отвечать бы пришлось. Ну и в
принципе, разношёрстное воинство совершенно очевидно ориентировалось на личное обога-
щение. Обогатиться же можно было,
только до нитки ограбив окрестное население, — что они с огромным удовольствием и
сделали. Удовольствие же это икалось дальнейшим русским партиям в Предбайкалье добрых
двадцать лет...
После третьего сражения Хрипунов со своим воинством возвратился в Илимское зимовье
и стал дожидаться весны. Однако 17 февраля 1630 года неугомонный воевода умер, так и не
узнав, что из Тобольска в поддержку его миссии направлен груз продовольствия и подкрепле-
ние людьми.
Как продовольствие, так и люди, узнав о смерти воеводы, осели в Енисейске. Отряд же
Хрипунова, судя по всему, стал разваливаться. Когда Илимского зимовья достиг десятник из
Енисейского острога Вихорь Савин в сопровождении служилого человека Сидора Аникеева,
которые провожали «в брацкие люди» заложников из Енисейска — захваченных красноярца-
ми «князца Кодогу-ня сына Бугулдайко да Букиева улуса жонку имянем Уенька», он застал
там уже полный бардак.
Вихорь Савин отписывал в Енисейск, что оставшиеся люди Хрипунова «...не ведают над
собой наболыпево, как хотят так и воруют...», а один из служивых полка Хрипунова, немец
Анца из Тобольска, «стал говорить: мы де на томской и енисейской указ не слушаем и не гле-
дим». Возвращение пленных, захваченных красноярцами, вызвало негодование среди людей
Хрипуно-ва. Савина «стали позорити всякою неподобною лаею», пытались побить, выгнать из
зимовья и отнять возвращаемых в родные улусы пленников. В этой смуте некий Дмитрий из
сибирского города Тары убил Бугулдайко — видимо, по принципу «так не доставайся же ты
никому»! Как далее пишет в своем донесении Вихорь Савин, хрипуновцы «изымали женок у
Гриши толмача да у татарина у Газгильдя двух, учали позорити при всем мире среди дни при
иноземцах и учали сромити человек с 52 женок, а сами стоят кругом, а их среди кругу позорят,
надругаются, ростеля за руки и за ноги держат». Пытались они также отнять у Савина и опо-
зорить посланную с ним Уенку, но помешало вмешательство священника.
Однако в разгуле Илимского зимовья принимали участие далеко не все собравшиеся там
служивые люди. Бесчинствовали, главным образом, выходцы из Тары и Тобольска, в то время
как служивые из Пелыми и Сургута вели себя более достойно, по крайней мере, они не позво-
лили выгнать Савина и Аникиева из зимовья и приютили их у себя.
История эта для Савина кончилась плачевно — он был убит князцом Баяраканом, дядей
несчастного Бугулдайко. Баяракан же хотел убить и Сидора Аникиева, но того «уберег брац-
кой же князец Кодогонь: убить ево не дал и спровадил ево из своих улусов
сам со своими людьми до государевых ясашных тунгусов», которые и помогли ему до-
браться до острога.
Ещё одним косвенным признаком полного разложения отряда служит количество ясака,
привезённое находившимся при Хри-пунове Максимом Перфирьевым, — два сорока и десять
соболей, пятьдесят пять недособолей и две шубы. Остальная пушная казна, видимо, осталась
на руках у разбегающегося народа...
Интересно отметить, что во всех русских документах эти события рассматриваются не
иначе как «погром, учиненный Якова Хрипунова полком и красноярцами», и в течение пяти
последующих лет и сибирские, и московские власти прилагают огромные усилия для восста-
новления хоть каких-то отношений с «брацки-ми» народами. Захваченных в рабство бурят
енисейский воевода забирает на аманатский двор, кормит их за счет жалования красноярцев
и полка Хрипунова.
Сразу же по возвращении отряда Перфирьева (который, видимо, и представлял «умерен-
ное ядро» бесшабашной армии Хрипунова) енисейское начальство попыталось возвратить на
родину часть захваченных «хрипуновцами» рабов.
3 августа 1630 года к бурятам был отправлен отряд в тридцать человек под командовани-
ем всё того же Максима Пер-фирьева, который уже продемонстрировал царской администра-
ции, что может быть реально мыслящим руководителем. При отряде находилось несколько
пушек, кроме того, Перфирьев захватил с собой несколько пленников из предыдущего похода.
Основной задачей его было строительство нового острога в устье реки Оки, откуда уже можно
было направлять экспедиции с целью сбора ясака. Перфирьев оставил половину своего отря-
да у Илимского острога — сторожить суда и припасы, сам же с полутора десятками человек
направился в земли возмущённых прошлогодним вторжением бурят, чтобы передать им
пленников и выбрать удобное место для строительства острога. При передаче пленных бурят-
ские князцы отдали Перфильеву пятнадцать соболей — всё, что, по их словам, имелось у них на
руках, но пообещали выплатить весь ясак по весне в полном объёме.
Ситуация, судя по всему, Перфирьеву сразу не понравилась. Он заподозрил и шатость, и
измену, и понимал, что с таким небольшим отрядом ему не выжить среди враждебно настро-
енных и хорошо вооружённых «братцев». Перфирьев вернулся к Илимскому зимовью и отпи-
сал в Енисейск, что для приведения бурят под государеву руку и устройства острога ему по-
требуется больше людей. В начале мая к нему были отправлены пятьдесят человек, с тем
чтобы они остались на годовую службу в новом остроге. Острог был построен возле знамени-
того порога Падуна, причём кочующие неподалёку буряты сразу же принесли шерть на вер-
ность. Построив острог и собрав какой-никакой ясак по окрестным родам бурят и тунгусов,
Перфирьев с его частью отряда вернулся в Енисейск.
Сразу после его ухода началась смута. 8 августа буряты через своего шамана сообщили
русским, что они больше не будут платить ясак и станут убивать пришельцев, где бы они ни
повстречались. Ясак, уплаченный Перфирьеву, буряты назвали вынужденной мерой, на кото-
рую они должны были пойти для выкупа своих пленников. К волнующимся бурятам присо-
единились и тунгусские роды, так что положение русских в Братском остроге стало совсем
угрожающим.
Из Енисейска ситуация вокруг Братска выглядела, скорее всего, весьма искажённой — эти
две крепости разделяло огромное расстояние, кроме того, ситуация на крайнем форпосте Рос-
сии на самом деле сильно отличалась от енисейской — другими были окружающие острог
люди, другой была сама природа. Максим Перфирьев же, возвратившийся в Енисейск, продол-
жал утверждать, что добиться мира с бурятами можно переговорами и возвратом пленных.
Однако, как говорит Миллер, «это только усилило злобу бурят, так как долготерпение и вели-
кодушие были для них неизвестными добродетелями». Мне же лично кажется, что в наиболь-
шей степени настроило бурят против русских нашествие воинства Якова Хрипунова, вылив-
шееся в кровавое разорение улусов.
В итоге, в 1630-32 годах поток ясака, стекавшегося в Братский острог, практически иссяк.
Помимо того, что многочисленные, воинственные и хорошо вооружённые бурятские роды иг-
норировали русскую крепость с её немногочисленным гарнизоном, буряты ещё запретили от-
давать соболей русским и кочевавшим в окрестностях тунгусам, которые тоже находились в
изрядной зависимости от бурятских князцов. Для того чтобы переломить ситуацию, админи-
страция Сибири дважды принимала решение отправить к Братску большие силы. Первый раз
на помощь Братску отправился из Томска атаман Дмитрий Копылов с пятьюдесятью людьми
(о нём и его людях мы ещё услышим впоследствии — именно одному из копыловских казаков
суждено поставить одну из жирных точек в истории Присоединения), но пока же ата-
ман поздней осенью добрался до Енисейска, никуда далее не поспевал, и из Томска вскорости
ему пришёл приказ о возвращении обратно.
Опыт, полученный после «хрипуновского погрома» и усиленного сопротивления бурятов,
однозначно показал, что мирным путем кочевые скотоводческие народы не покорить. Том-
ский воевода князь Иван Татев в 1633 году обращается непосредственно к царю с подробным
донесением обо всех нападениях брацких мужиков на служивых людей и Братский острог,
убийстве Ви-хоря Савина и, главное, об убытках казны от недобора ясака, в частности, с тун-
гусов, которых «брацкие люди свели в свои улусы». Донесение заканчивается просто: «И о тех
де, государь, брац-ких людех вели нам холопем своим свой государев указ учинить: ласкою их
брацких людей приводить ис того острожку под твою государеву царскую высокую руку или
на них, за непослушание послать ратных людей и их умирить».
Ответ царской администрации был однозначным приказом считать необъясаченных
бурят населением, находящимся в состоянии войны, с которого можно брать добычу по воен-
ным законам: «И то им сказать, будет милостию божиею и государевым счастьем брацких
неясашных людей повоюют и под государеву царскую высокую руку приведут и аманатов
возьмут и им будет всем всяким людем за ту их службу государеву жалованье, а что будет
возьмут у тех брацких неясашных людей войною скоту, лошадей и коров и иной какой рухляди
и тово у них нечево ко государю не возьмут, и та добыча вся им всяким охочим людем вместе с
служивыми людьми, а полон, который возьмут улусных людей, а не князцей и не их детей и не
жен, и тот полон по государеву указу велено на выкуп брацким людем отдавать».
2 сентября 1634 года в Братский острог прибыл отряд пятидесятника Дунайки Васильева
численностью шестьдесят человек. Однако тактика обещаний, подарков и выдачи пленников
по-прежнему не оказывала на бурят никакого действия. В итоге отряд Дунайки был полно-
стью истреблён при столкновении с хорошо вооружёнными бурятскими отрядами на реке Оке
при впадении в неё реки Сиби — так, что ни один русский не вернулся живым, чтобы прине-
сти весть о поражении. Что было ещё хуже разгрома — в руки бурят попало большое количе-
ство огнестрельного оружия, копий и панцирей русского производства.
Часть отряда, оставшегося у Падунского порога после гибели Васильева, отправилась к
верхнему рукаву реки Оки и построила острог в двух вёрстах от устья этой реки. Буряты же
решили покончить со всеми пришельцами одним ударом и пригласили их, якобы для перего-
воров, в юрты на большой остров, лежащий против острога. Для пущей убедительности каза-
кам был обещан ясак. На острове буряты напоили гостей кумысом и принялись их избивать.
Казаки кинулись к протоке, чтобы бежать в острожек, но были все перебиты. Сразу после
этого разгрома первый Братский острог, естественно, был дотла сожжён занявшими его буря-
тами3.
Назначенный в 1635 году вместо злосчастного Дунайки Васильева боярский сын Николай
Радуковский вёл с собой уже сто служилых людей. Он отстроил Братский острог на новом
месте — выше порога Падун, на правом берегу реки Оки, прямо среди бурятских летних паст-
бищ и покосов. Каким-то образом ему удалось «отложить» от враждебных бурят тунгусов, и с
их помощью он предпринял поход в страну бурятского рода икинатов и взял в плен двух зна-
чительных пленников — их верховного князя Коготура и сына князя Бараяхата Мухора. Эти
пленные обеспечили ему покорность части могущественного объединения икинатов, другая
же часть откочевала в степи вверх по Ангаре. Кроме того, Радуковский совершил успешный
поход вверх по Ангаре, во время которого привёл к повиновению ещё несколько бурятских
родов.
В 1636 году ангарские и удские буряты снова попытались уничтожить Братский острог,
который совершенно справедливо считали осиным гнездом и рассадником русской экспан-
сии в Прибайкалье. Однако это предприятие им не удалось, гарнизон острога отбил кочевни-
ков с большими потерями для последних.
После укрепления русских на реке Лене на «брацких мужиков» надавили с севера. Ещё в
первый свой Ленский поход, в 1631 году, сотник Пётр Бекетов после укрепления Усть-Кутского
острога предпринял поход в более привычном для себя направлении — на юг, взяв с собой два-
дцать человек служилых людей и некоторое количество союзных тунгусов. И через две неде-
ли, в устье реки Куленги, натолкнулся на бурятов. Миллер рассказывает, что отряд Бекетова
двигался по степи уже пятый день, когда казаки обнаружили на холмах конных дозорных,
внимательно отслеживавших путь русского отряда. Переданные сторожевым через толмачей-
тунгусов призывы вступить в переговоры успехом не
и посвящённую битве с отрядом Дуная Васильева: «Во время первых столкновений бурят с
русскими казаками на Оке произошла кровавая битва. После боя, когда все казаки остались на
поле битвы, по военному своему обычаю буряты собрали трупы убитых врагов вместе с их
оружием, склали на костры и сожгли. В огне часть заряженных ружей выстрелила и разорва-
лась, а несколько бурят было убито. Оставшиеся говорили — что такое выходит из их оружия,
из этих пустых трубок? Отчего мы умираем?
Восставшими бурятами руководили шаманы. Один из „худых", то есть неавторитетных
шаманов во время камлания сказал: „Тайгу топором не вырубишь, земных людей из лука не
перестрелять**. Это изречение шамана означало: русских людей не уничтожить — сожжёшь
одних, явятся другие. И решили буряты по совету шаманов подчиниться завоевателям».
увенчались. Так как маршрут отряда пролегал недалеко от края леса, то казаки Бекетова
устроили засеку для защиты от неожиданного нападения. Из этой засеки Бекетов отправил к
бурятам толмача с тем, чтобы уговорить их платить ясак. Бурятские князцы попросили подо-
ждать несколько дней, якобы для того, чтобы собрать ясак со всех улусных и привезти его к
русским.
На самом же деле буряты постарались собрать вокруг немногочисленной партии казаков
значительные силы. 26 сентября два князца с шестьюдесятью воинами приблизились к рус-
скому лагерю под предлогом уплаты дани. Бекетов изначально не ожидал ничего хорошего и
приказал своему отряду изготовиться к бою. Бурятам было велено явиться в засеку без ору-
жия. Ясак, который, по словам туземцев, собирали несколько дней, состоял из нескольких
недособолей и «лысой» лисьей шкурки. Бекетов возмутился такой наглостью, буряты же вы-
хватили ножи и сабли, которые до того времени прятали под кафтанами, и при этом похваля-
лись, что захватят всех русских в рабство.
Надо сказать, что выучка людей Бекетова оказалась на высоте — в рукопашной схватке в
тесном пространстве его люди ухитрились уложить насмерть две трети нападавших, осталь-
ные же были тяжело ранены. Потери русского отряда ограничились тремя убитыми (тунгусы
из вспомогательных сил) и одним раненым служилым человеком. При этом Бекетов захватил
лошадей, на которых прибыли коварные буряты, ровно в том количестве, которое ему понадо-
билось, чтобы продолжать движение, и пустился в обратный путь.
Сутки спустя русский отряд снова достиг Лены в районе устья реки Тутур, где приостано-
вился на отдых. В этих краях проживало несколько тунгусских родов, выплачивавших ясак бу-
рятам. Сейчас же Бекетов постарался убедить их в том, что разумнее сотрудничать с русскими
пришельцами. В устье Тутура Бекетов основал острог, как пункт ясачного сбора и опорный
пункт в борьбе с кочевниками-бурятами. Надо сказать, что воспитательное значение боя в
русском лагере оказалось столь велико, что кочевавшие поблизости буряты временно бежали
к Байкалу, под защиту монголов. Бекетов оставил в Тутурском остроге десять человек и ушёл с
остальными своими силами на зимовку в Усть-Кут.
Создание Якутского уезда на Лене с поставлением на воеводство честолюбивого и мас-
штабно мыслящего Петра Головина открыло новую страницу в экспансии Московского цар-
ства на севе-ро- и юго-восток Сибири. Головин сразу обратил внимание на то, что вокруг ма-
лочисленных гарнизонов сибирских острогов и городов скапливается значительное количе-
ство промышленных и гулящих людей. Из них Головин стал призывать на службу доброволь-
цев — так называемых охочих людей. Немногочисленные прежде отряды служилых (вспом-
ним отряды по двадцать и тридцать, максимум сорок человек, с трудом пробивавшихся по
Тунгускам к Лене!) вырастают в численности до ста и более. Естественно, в этом случае отря-
ды сильно теряли в качестве, так как охочие люди не имели той выучки и боевого опыта, ко-
торыми располагали профессиональные служилые люди, но... «Бог на стороне больших бата-
льонов», как говаривал один из величайших военных гениев современной истории.
Бой Петра Бекетова с бурятами в юрте
В1641 году на Лене, недалеко от устья Куленги, Мартыном Васильевым ставится Верхолен-
ский Братский острог. В этом же году русские разбили князя Чепчегуя, при этом сам муже-
ственный князь предпочёл сгореть заживо в своей юрте, но не сдаться захватчикам. Правда,
русские захватили в плен брата Чепчегуя, Куржума, и привели его в Усть-Кутский острог, где
он и предстал перед воеводами Головиным и Глебовым. Оказавшись в безвыходном положе-
нии, Куржун, естественно, поклялся всем, чем мог, в верности царю, пообещал всё, что подска-
зывал толмач, и в итоге получил свободу. Для сбора ясака с Куржумом были отправлены шесть
служилых людей из Верхнеленского острога.
Оказавшись в родных улусах, Куржум оценил изменившуюся, как ему казалось, обстанов-
ку, и приказал убить сопровождавших его служилых. Об уплате ясака речи уже не шло.
Не в обычае администрации было оставлять безнаказанным такое пренебрежение цар-
ской властью. 2 апреля 1643 года из Верхоленского Братского острога вышел на лыжах круп-
ный карательный отряд численностью в семьдесят четыре человека, во главе с Курбатом Ива-
новым и Василием Горемыкиным. Сегодня трудно сказать, была выбранная русскими тактика
осознанной или вынужденной. Во всяком случае, дело вышло так — сперва служилые совер-
шили набег на один из улусов бурят-эхэритов, которых возглавлял мятежный Куржум. Им
удалось захватить скот и пленников. После этого русские отступили, но устроили засеку (как
ранее поступил Пётр Бекетов) и укрылись за ней. Через одиннадцать дней объединённые силы
нескольких бурятских родов (эхэритов и булагатов) численностью около шестисот человек
пошли на приступ и... потерпели сокрушительное поражение: «И тех брацких людей на при-
ступе и на побеге многих побили, а иных многих переранили и копья и луки и саадаки и шело-
мы многие з голов отбили».
Далее, 21 июня того же года Курбат Иванов отправился к Байкалу, где встретил хоринцев и
батулинцев, которые, не оказав сопротивления, обещали заплатить ясак осенью. 14 сентября
отряд Иванова, построив суда, переправляется на остров Ольхон, где хоринцы, отказавшись
платить ясак, напали на русских, но были разбиты. Осенью Иванов отправляет тунгусов к го-
толам, живущим на Иде, с требованием оплаты ясака. Князец готолов Толгой ясак платить от-
казался, а с теми же посланцами велел передать: «Придут де служивые люди к нам по ясак, и
мы де служивых людей побьем, а вас де тынгусов в котле сварим».
В общем, всё как всегда.
Курбат Иванов внимательно выслушал тунгусов и пришёл к бурятам сам. Далее события
развивались по типичному сценарию. Улус Толгоя, выставившего против русских около двух-
сот воинов, был разгромлен, сам он раненым был взят в плен, а три его сына погибли в бою.
Русские захватили около семидесяти женщин и детей, большое количество скота и другого
имущества, но на обратном пути готолы напали на них. Снова состоялся бой, и снова готолы
были разбиты. В результате бурятам пришлось заплатить и ясак, и выкуп за пленных, для чего
приехать на поклон в Верхоленский острог.
И опять, получив пленных, готолы «отложились». Попытку захватить Верхнеленский
острог они делали дважды — сперва неожиданным набегом вместе с хондогарами в октябре
1644 года, а потом — предприняв попытку «правильной осады» в первых числах 1645 года, С
«правильными осадами» у бурят, впрочем, дело обстояло так же, как у остяков, тунгусов, яку-
тов и прочих сибирских аборигенов — то есть никак. Покрутившись под крепостцой десять
дней, буряты ушли, предусмотрительно уничтожив весь фураж русских поселенцев и угнав их
лошадей, в том числе, принадлежавших лично Курбату Иванову4, которого они, судя по всему,
винили во всех бедствиях.
Надо сказать, что с середины сороковых годов XVII века действия русских отрядов против
бурятов приобретают системный характер. Во-первых, преследование хорошо вооружённых и
мобильных военных отрядов перестаёт быть самоцелью. Удар наносится по основе материаль-
ного благосостояния кочевников — разоряются улусы и угоняется скот. Во-вторых, цар-
ская администрация вводит принцип «коллективной ответственности» за набеги — например,
когда готолы и булагаты напали на окрестности Усть-Кутского острога, то ответные действия
были предприняты в адрес хоринцев.
В середине сороковых годов XVII века сибирские власти вспоминают о поиске драгоцен-
ных металлов на осваиваемой ими территории. В целях поиска серебра из Енисейского остро-
га снаряжается отряд под командованием атамана Василия Колесникова,
отряда Курбата Иванова на Байкал
Как и прежде, енисейские воеводы ориентировались на обилие серебряных украшений у
бурят и ошибочно предполагали, что они добывают их из каких-либо месторождений на своей
территории. Справедливости ради надо сказать, что настойчивые поиски серебра в Байкаль-
ском регионе в конце концов увенчались успехом, однако самим бурятам эти месторождения
были неведомы, и они выменивали серебро у монголов, которые, в свою очередь, получали его
из Китая.
Колесников выступил в поход летом 1644 года и начал свою экспедицию с того, что огра-
бил стоявшие на Ангаре в устье Илима несколько судов с купцами и промышленными людьми,
«которые множество провианта и дорогих привезли с собой вещей». Проследовав до устья
реки Осы, колесниковцы поставили на нём небольшой острог, чтобы пережить в нём зиму, а
также обложить ясаком окрестных бурят.
Такое поведение вызвало возмущение приказчика Верхолен-ского острога и тот отправил
Колесникову письменный протест с гонцом.
Однако опасения верхоленцев оказались неосновательными, так как весной 1645 года Ко-
лесников бросил острог и последовал далее на Байкал. Зимнее же его убежище было немед-
ленно сожжено бурятами.
Сперва Колесников держал путь к южному берегу Байкала, но поняв, что там ему предсто-
ит иметь дело с крупными силами кочевников, среди которых были не только буряты, но и
монголы, изменил курс на практически противоположный и перешёл на северо-западный
берег озера, где ничего примечательного ему не встретилось и он зазимовал во второй раз. В
1646 году он продолжил путь вдоль северо-западного берега озера, где на устье реки Тикона
ему попалась крупная вооружённая партия тунгусов. Колесников одолел их в сражении и за-
хватил важного аманата — князца Котугу. Колесников обращался с ним довольно дружелюбно,
и Котуга стал проводником отряда по неизвестным землям.
Третий раз Колесников зимовал, построив острожек на устье Верхней Ангары, где услы-
шал наконец от тунгусов, что неподалёку находятся монголы, у которых имеется значитель-
ное количество серебра. Полагая, что он наконец приблизился к цели своего путешествия, Ко-
лесников отправил к ним пресловутого князца Котугу с четырьмя казаками. Но тут случилось
непредвиденное. Как это часто бывало в Присоединение, в дело вмешались инициативные со-
отечественники.
В 1646 году из Енисейского острога на Байкал отправляется один из самых ярких и само-
бытных персонажей околобайкальской драмы — Иван Похабов. Он был отправлен енисейским
воеводой Силой Аничковым в Братский острог для ясачного сбора и дальнейшей разведки
земель, а также, судя по всему, для поисков и возвращения обратно увлёкшегося Василия Ко-
лесникова, Похабов сразу проявил недюжинный административный талант (впоследствии
развившийся в гипертрофированное мздоимство). При нём увеличился размер взимаемой с
туземцев дани; кроме того, он «круг старого острожку новый острог поставил, и сделал новые
надолбы и рвы, потому что старый острог был худ и мал». После этого, собрав партию из трид-
цати служилых и охочих людей, Похабов пошёл войной вверх по Ангаре до Осы и Беленя, далее
до Иркута, с Иркута перешёл на Байкал, а там, «перешед Байкал-озеро», вышел первым из рус-
ских людей на Селенгу. Как и ожидалось, везде по пути следования Похабов находил много
неясачных людей. «И они, иноземцы, — доносил Похабов, — с нами, холопами твоими, бились,
и и мы холопи твои, божиею милостью и твоим государским счастьем, многих у них людей по-
били и ясырю женок и робят живых поймали больше 40 человек. И после бою те иноземцы го-
ворили: ныне де летом дать ясаку нечево, а дадим ясак зимою».
После Похабова место приказчика Братского острога занял умеренный Перфирьев, при
котором, однако же, количество поступавшего ясака упало, а буряты — возмутились. В резуль-
тате на следующий год туда снова был послан Похабов, со вдвое большим против прежнего от-
рядом — в шестьдесят четыре человека служилых людей. Кроме того, он на свои собствен-
ные деньги снарядил шесть личных покрученников в военном предприятии. Также с его отря-
дом, помня об удачливости и добыч-ливости главаря, следовало двадцать шесть вольных охо-
чих людей.
В этом походе Похабов заложил в балаганских степях на острове против Унги Осинский
острожек. После первого набега по-хабовцев местные буряты объединились в один военный
лагерь, стали «куренем», и повторное нападение на них стало небезопасным. Зато, как указы-
вает А. И. Окладников, построение Осинско-го острожка как бы замкнуло усть-окинских
бурят в пределах их территории, прервало их связи с верхнеангарскими бурятами, и потому
«Брацкому острогу ясачные люди государев ясак стали давать сполна, потому что им от Осин-
ского острога стало опасно». Таким образом, основание Осинского острога имело боль-
шое стратегическое значение.
В 1647 году, сразу после ледохода, Похабов снова направился по Ангаре на Байкал, Селенгу
и Уду. Как и все остальные предприятия неистового приказчика, миром он не сопровождал-
ся. В боях «были побиты многие непослушники, а ясырю у них казаки захватили женок и
робят больше семидесяти человек». Правда, при таких действиях ни о каком объясачивании
речи уже идти не могло, разве что о военной добыче.
Она и подвернулась Похабову в полном объёме на Иркуте, где он захватил бурятского
князца Нарея и стребовал за него выкуп в виде пяти сороков и шестнадцати соболей и бурой
лисицы.
Вот тут-то и выяснилось, что ограбил Похабов данников того самого монгольского князя
Турукая, которому атаман Колесников только что отправил казаков для переговоров о сереб-
ре... И тот Турукай, не будь дурак, захватил их теперь в заложники.
Какую-то часть добычи и пленников Похабову пришлось вернуть. Однако теперь ему са-
мому стал интересен источник получения драгоценных металлов у монголов, и он стал при-
ставать к Турукаю с тем, чтобы тот отправил его с посольством к его сюзерену Цизан-хану. Ту-
рукая эта идея отнюдь не обрадовала, и он, для того чтобы запутать русских, повёл их к Цизан-
хану нарочито запутанным путём — продолжительностью в два месяца вместо недели... В
итоге Похабов совершил поездку в Ургу, и, не будь монголы столь недоверчивы, наверное, до-
брался бы и до Китая, но в итоге предпочёл организовать из Урги посольство в Москву и сам
отбыл с ним из Предбайкалья.
В принципе, походы Похабова и изучение им местности вызвали к жизни вполне осознан-
ный план расчленения бурятской территории системой острогов, построенных на ключевых
местах. В следующем году он получил под своё командование сто человек и отправился вы-
полнять свой план вверх по Ангаре, для строительства другого острога, выше Осы.
Однако буквально через год Осинский острожек был брошен служилыми людьми, кото-
рые, вследствие общей неразберихи, остались там без продовольствия и без боеприпасов. Бу-
ряты немедленно его сожгли.
После Похабова на Ангару был направлен атаман Иван Галкин — всё с тем же наказом: на-
править все свои усилия на поиски золотых и серебряных жил. Но, судя по всему, опыт пред-
шественников и собственный здравый смысл Галкина возобладали над призраком «жёлтого
дьявола», и он занялся, преимущественно, освоением не-объясаченной части туземного насе-
ления. С этой целью в устье реки Баргузин он основал Баргузинский острог, оставив в качестве
его гарнизона семьдесят человек. Казаки из Верхнеангарского острога, брошенные Иваном
Похабовым в малом числе, тоже пришли к Галкину и перезимовали на Баргузине. С наступле-
нием тёплого времени Галкин разделил гарнизон поровну — по пятьдесят человек в каждой
команде — и вновь занял Верхнеангарский острог, так как разорение брошенных острогов ту-
земцами очень неблагоприятно сказывалось на моральном состоянии местного населения и
могло спровоцировать его «отложиться» от русских.
Посольство Цизан-хана, тем временем, благополучно добралось до Москвы и возвраща-
лось обратно. С русской стороны его сопровождал боярский сын Заболоцкий и восемь сопро-
вождающих. Как только отряд Заболоцкого оказался вне зоны русского влияния, после пере-
правы через Байкал, он был перебит до последнего человека — то ли своими же спутниками,
то ли подко-чевавшими бурятами.
В 1650 году приказным Братского острога был назначен Пётр Бекетов, который много сил
потратил на укрепление самой крепостцы, организацию пашенного дела и объясачивание на-
селения. При этом он замечал, что ясак по соболю с человека дают только те буряты, «которые
кочуют блиско брацкого острогу, а которые подале живут и кочуют, те ясака не платят, потому
что людей в Брацком острошке немного — всего посылают де на год по сороку человек».
Спокойствие в Братском уезде было нарушено сразу же после замены Бекетова на А.
Оленя, который остался памятен местным жителям по набегу на Букиевский улус в 1647 году.
Буряты не стали открыто возмущаться (хотя существовали планы захвата острога и истребле-
ния его гарнизона, о чём сообщил казакам «ясачный мужик» Кутухта). Они просто откочевали
от острога за радиус действия посылаемых из него русских отрядов (предварительно отогнав
от него лошадей), а приказчик Олень со своими сорока людьми «сел в осаду».
При всём том о бурятах не забывали и в Красноярской крепости, откуда была предприня-
та первая попытка к их объясачиванию. Следующим шагом красноярцев стало строительство
Удинского острога на реке Уде в 1647 году. Этому предшествовало несколько экспедиций, кото-
рые имели переменный успех — в частности,
Миллер рассказывает о некоем кресте с именами нескольких служилых людей и датой —
7152 год:
«Жители города рассказывают, что этот крест был поставлен красноярскими служилыми
людьми, которые впервые объясачи-ли тамошних бурят и построили острог. Однако по справ-
ке с архивными документами этому рассказу верить нельзя, потому что на основании его сле-
довало бы думать, что местность на реке Уде была разведана из Красноярска уже в 7152 (1644)
г. и тогда же была сделана первая попытка к покорению тамошних бурят, причем, вероятно,
тогда же погибли служилые люди, поименованные в надписи на кресте».
Значительный поход был предпринят в 1645 году по приказу воеводы Петра Протасьева,
под командованием атаманов Мило-слава Кольцова и Елисея Тюменца. Экспедиция состояла
из трёхсот
тридцати человек и превосходила все присланные до сих пор рати против бурятов.
4 августа русское войско нанесло решительное поражение двум наиболее могуществен-
ным бурятским князцам Оилану и Номче. В бою было убито до семидесяти братских людей,
погиб сам Номча и двое из сыновей Оилана. Сам Оилан с тремя другими сыновьями спаслись
бегством, его жена и сын Изень, раненный в бою, попали в плен.
Но тут, как это часто бывает, нежданно-негаданно в конфликт вмешались внешние силы.
Грозный бурятский князец Оилан подвергся нападению монголов и, решив, что из двух зол
надо выбирать меньшее, прибыл 6 июля 1647 года в Красноярск и просил об устройстве в его
землях русского острога для обережения его земли от нападений южных кочевников.
Впрочем, Оилан на этом не успокоился. Как только угроза со стороны монголов прошла, он
опять отложился. В 1651 году буряты из Букеевского улуса снова сделали попытку уничто-
жить Братский острог, возведённый уже на новом месте. Острог устоял, однако пашни вокруг
острога были сожжены и вытоптаны.
Первая половина пятидесятых годов в Предбайкалье проходила под знаком уже упоми-
навшейся «войны острогов» — Красноярского и Енисейского. В ход шло всё — и двойное обло-
жение ясаком, и принижение важности противоположной стороны: «они-де наши кышты-
мы», то есть данники. Доходило и до прямых столкновений и захвата пашенных крестьян слу-
жилыми людьми.
Естественно, все эти действия не способствовали умиротворению туземцев, которые с ра-
достью понимали, что в среде завоевателей отсутствует единство.
А. И. Окладников приводит любопытный эпизод, связанный с неожиданным появлением в
Приангарье пропавшего было с Лены или Куцы бурятского князца Буемыги. За Буемыгой, по
причине отлучки, числился значительный недоимок — три сорока и четыре соболя. Даже не
зная князца и не имея представления об его уходе, воеводы без всяких околичностей приказа-
ли узнать, какой именно приказный его развоевал, разграбил и отогнал, — такова была уве-
ренность воевод в качестве их служилого аппарата.
В наказе воевод по случаю объявления Буемыги прямо сказано: «А впредь бы ты, казачий
атаман Никифор Качин, без государеву указу и без указной памяти в поход с Верхоленскими
служилыми и с промышленными людьми не ходил войною, и таких подговорщиков, которые,
для своей корысти учнут, собрався, идти в поход — и ты бы их не отпускал и сам бы с ними не
ходил... И буде учнут они называть которые иноземцев неясачными людьми и идти на них в
поход, и ты бы им не веровал ни чем и никоторыми их делы».
Следующим шагом в «утеснении острогами» стало создание Дмитрием Фирсовым по при-
казанию воеводы Афанасия Пашкова Балаганского острога в булагатской степи. Тамошние
места были признаны пригодными для хлебопашества, и там сразу же удалось поселить трид-
цать семей пашенных крестьян для возделывания пяти десятин казённой пашни.
Русско-бурятские взаимоотношения во второй половине пятидесятых годов XVII века, к
сожалению, оказались тесно связаны с именем уже упоминавшегося Ивана Похабова.
В начале пятидесятых годов воевода Афанасий Пашков на пути в даурские земли поставил
Ивана Похабова приказным человеком трёх острогов — Балаганского, Братского и Баргузин-
ского. Как говорит Фишер, во время своего управления Похабов проявил «беспокойный и сер-
дитый нрав, и в его время многие тунгусы Баргузинского уезда разбежались, потому что
очень сильно были им притесняемы».
Далее, насколько я понимаю, последовала волна челобитных на Похабова в адрес выше-
стоящей власти (в данном случае — енисейскому воеводе), которая вызвала ответную волну
похабов-ских писем, в результате которых виновными оказывались уже челобитчики. В ре-
зультате последовал некий особый «праведный сыск», за которым была проведена очная став-
ка Похабова с челобитчиками и свидетелями, после чего воевода приказал бить По-хабова ба-
тогами на площади и заказать ему дальние отъезжие службы.
Однако последнее слово осталось за Похабовым — правда, не Иваном, а его родным бра-
том, московским подьячим Григорием, который добился для Ивана оправдательной грамоты
и послал её воеводе Ртищеву.
Воевода отправил Ивана Похабова на прежнее место — приказчиком Братского острога,
правда, дал при этом «жестокий наказ», в котором было написано, чтобы он, Иван, жил «смир-
но и крепко», помнил бы при этом «страх божий и крестное целование», не чинил бы местным
жителям обид и притеснений.
Естественно, ни о каком «страхе Божием» в случае с Похабовым речи не шло, да и не могло
идти. Похабов в полной мере развернулся, сумев организовать в Братске торговлю женщина-
ми, незаконное винокурение и работороговлю, при этом с помощью своих приспешников на-
ладив широкую систему вымогательства у кочевников. Всё должно было кончиться. И кончи-
лось.
События 1658 года начались с визита одного из главных сподвижников Похабова, Фёдора
Шадрикова, в бурятские улусы. В улусах Шадриков перепился и собрался стрелять в хозяев из
лука. Один из бурятских людей, некто Водой, перерубил этот лук, за что был доставлен на при-
казный двор и бит батогами. В итоге побитый Водой (у которого к тому же отобрали некий
«кованый пояс», представлявший большую ценность, и овцу) затаил зло и пригласил себе в
юрты ближайшего приспешника Шадрикова, толмача Ивана Байкала, которого так в гостях и
зарезал. Попутно Водой прикончил подвернувшихся под руку пару русских, которые в истории
с луком и поясом замешаны не были, и взял в полон «двух русских девок».
Дальше всё развивалось лавинообразно.
Буряты отогнали с острова под Балаганским острогом царских лошадей, забрали рогатый
скот и коней у служилых и крестьян, побросали свои улусы и бежали «в мунгалы». Иван Поха-
бов кинулся на поиски бежавших бурят и схватил двух окинских кочевников — Кадалка Бук-
согонова и Тенючка Гулегаева, которых замучил в приказной избе.
После этого тревожные слухи стали распространяться по бурятской земле подобно пожа-
ру. Самым страшным известием кочевникам показалось то, что будто бы «жить ему, Ивану
Похабо-ву, в Братском остроге ещё три годы». В три года, решили они, мучитель сумеет их всех
извести. И в результате 28 июня вслед за балаганскими бурятами бежали в Монголию буряты
окинские.
Надо сказать, что несмотря на то, что среди бурят ходили мысли о вооружённом выступ-
лении, среди них возобладала общая идея ухода в более южные края, в монгольские улусы. И
это оказалось самой эффективной местью русским завоевателям, которые лишились самого
главного — населения, с которого можно брать ясак, а при случае — грабить.
Судя по всему, в какой-то момент Иван Похабов ударился в панику и неверно оценил об-
становку. Он потребовал подкрепления для вызволения Братска из гипотетической осады. Ну
как же, именно так и должны были действовать кочевники после отложения — сперва бег-
ство, потом объединение в мощную группировку и осада важнейшего укреплённого пункта!
Однако буряты, стихийно действовавшие в духе Сунь Цзы, отнюдь не доставили русским удо-
вольствия разбить себя при осаде, как это происходило десятки раз до этого. Они просто рас-
творились в южных монгольских степях со своими жёнами, детьми, скотом и пойманными и
непойманными соболями. Обирать и грабить Похабову стало некого.
Следующей неприятностью стала присылка к Братску военного отряда из Енисейска с бо-
ярскими сынами Иваном Перфильевым и Яковом Турчаниновым. И эти боярские дети отнюдь
не были настроены в пользу Похабова. Более того, они вели против него пристрастный сыск!
В результате этого сыска Похабов был смещён и направлен в Енисейск для дальнейшего
ведения следствия. Но факт оставался
фактом — Булаганская степь обезлюдела, и приток ясака в остроги иссяк практически до
нуля5.
Впереди было возвращение части бурят в пределы Российского государства, перемещение
их кочевий к востоку от озера Байкал, мятежи конца XVII века, которые, уже, впрочем, никак
не отражались на факте вхождения этих земель в Россию, формирование бурятского казаче-
ства...
Но всё это, как говорят классики, совсем другая история.
1
Везде, где в тексте указывается «Тунгуска», речь идёт о Верхней Тунгуске, то есть Ангаре.
2
Подробно об этом эпизоде см. главу 24 «Между своими».
3
Исследователь бурятского фольклора А. И. Балдунников передал А. И. Окладникову следу-
ющую бурятскую легенду, слышанную от стариков
4
При этом Курбат Иванов остался навсегда в истории не стребованным или нестребован-
ным с каких-то безвестных бурятских родов ясаком или угнанными лошадьми, а как первый
русский человек, отписавший о том, что видел озеро Байкал, и составивший карту его побере-
ткья...
5
Интересно, что все художества Ивана Похабова, в конечном итоге, сошли ему с рук, как
чаще всего и бывало среди сибирской администрации. Похабов был отозван со службы, но на-
делён поместьем в 268 десятин пахотной земли под Енисейском, где и прожил остаток жизни
(скончался в 1668 году).
Глава 10. Страна тунгусов
Часть вторая. Путь на Лену
Река Лена стала ещё одним этапом освоения огромного участка Восточной Сибири, который
сегодня принято называть Якутией. Собственно якутов относительно окружавшего их тунгус-
ского населения там жило немного. Как и на Енисее, основной дорогой распространения вли-
яния русских стала сама река, её притоки и прибрежные воды Северного Ледовитого океана, в
летнее время короткий период свободные ото льда. Чаемый соболь ловился в изобилии по
всему Ленскому бассейну, почему ясачные отряды охватили его в итоге целиком.
Путь на Лену начался с покорения тунгусских кочевий в Прибайкалье, которое опиралось
на Илимское зимовье, да-да, то самое, которое послужило источником всех дальнейших
неприятностей для бурятов. В 1628 году туда, с отрядом всего в десять человек, пришёл коло-
ритнейший персонаж эпохи, казачий десятник Василий Бугор. В течение двух лет он и его
партия исследовали территорию от Илима до устья Куты на реке Лене, и по Лене до устья Чаи.
По сути дела, Бугор всесторонне разведал и пробил южный путь на реку Лену, который стал
основной дорогой при освоении этой реки и вообще северо-востока Сибири, включая Яну, Ин-
дигирку, Колыму и Анадырь. Ключевым пунктом этого пути стал обнаруженный Бугром
Илимский или Ленский волок. Он имел два маршрута. Первый — с устья Идирмы на малых
судах с грузом вверх до устья реки Чюхтормы (современное название — Читорма) три дня
плыть, по которой до волока еще день, переход по волоку от Чюхтормы до притока
Ялыка менее дня, плыть по Ялыку до Куты день и по Куте до Лены два дня. Второй — по Идир-
ме вверх до устья реки Дидилмы два дня, «...ас усть Дидилмы сухово волоку идти на реку на
Куту, на усть Кутоя два дни».
Любопытно, что сбор ясака у Василия Бугра проходил практически без эксцессов, и в
итоге он со своим крохотным отрядом возвратился в Енисейск в 1630 году.
Однако возвратились с Бугром не все приданные ему десять человек. Четырёх человек он
оставил для строительства ясачного зимовья в устье реки Киренги, и двоих — в устье Куты. Я,
вообще-то, не представляю себе степени душевной крепости этих людей, которые доброволь-
но (а как же иначе) вызывались оставаться среди совершенно неизведанных мест, в окруже-
нии воинственных дикарей, и с перспективой возвращения к своим, которая измерялась года-
ми!
В 1630 году на Илиме появляется атаман Иван Галкин, которого мы помним по его героиче-
ской обороне против тубинцев, когда он удерживался против превосходящих сил противни-
ка, составив в круг нарты и забаррикадировав проходы лыжами. Он укрепляет построенное
Василием Бугром зимовье в устье Идир-мы, устанавливая над воротами сторожевую башню.
Кроме того, Галкин немного корректирует разведанный Бугром волок на реку Лену, так что
волок с минимальным количеством скарба занимал теперь всего один день, а кочевье со всем
скарбом, необходимым для жилья, — два дня.
Иван Галкин отправил этим путём на Лену десятника Илью Ермолина с пятью человеками
служилых людей, который откупил у каких-то тунгусов две лодки, сделанные из бересты, и
пошёл вниз по великой реке. Возле устья Куты он встретил оставленных Василием Бугром ка-
заков, вместе со стругом, на котором они приплыли. Другие служилые Бугра, оставленные в
устье Киренги, ушли с Лены вместе с туруханскими промышленными людьми. Однако к Ермо-
лину со всех сторон стали поступать сведения о новом народе, живущем вниз по Лене, богатом
и независимом — якутах. В начале зимы отряд Ермолина вернулся на Илим, причём в конце
пути они претерпевали ужасные бедствия и едва не умерли с голоду.
Весной, «по чёрной тропе», отряд Галкина на Идирминском зимовье подвергся нападению
тунгусских родов мучугиров и ши-лягиров, которые, вообще-то, были наиболее враждебно на-
строены по отношению к пришельцам. Одновременно отряд тунгусов напал и на Усть-Кут. Рус-
ские отбили тунгусов «во всех местах», однако потеряли восемь человек из тридцати, что было
серьёзным уроном. Подмоги ждать было неоткуда.
Сам атаман Галкин отправился на Лену весной 1631 года. Ему было вменено построить
острог, который, как и везде по пути следования русских на восток, стал бы опорным пунктом
экспансии и приведения к шерти обитающих в окрестностях туземцев. Галкин выбрал для
обустройства острога «насиженное» казаками Бугра место в устье реки Куты. Это решение
многократно критиковалось как царской администрацией, так и его знаменитым последова-
телем Петром Бекетовым. В самом деле — активность кочевий тунгусов в районе Куты была
минимальной, минимальной была и «налогооблагаемая база». Но значение Усть-
Кутского острога было в другом — он становился важным пунктом транспортной связности
территории и являлся узлом русского владычества в дикой и до сих пор не освоенной русски-
ми местности. Так что с геополитической точки зрения решение Галкина оказалось абсолютно
правильным.
В июле 1631 года атамана Галкина в Илиме сменил Пётр Бекетов с тридцатью казаками, в
задачи которого входило освоение бассейна Лены. Сегодня мы можем лишь с недоумением
читать тексты отданных ему наказов — мы смотрим на карту Российской Федерации и пони-
маем, что отважному сотнику предписывалось привести под государеву руку территорию,
превышавшую по площади всю тогдашнюю метрополию Московского царства!
Однако дьяки Казанского дворца, к Приказу которого в то время относились сибирские
дела, видимо, не имели никакого представления о масштабах пространств, в которых пред-
стояло действовать их подчинённым.
Правда, для начала Бекетов предпринял короткий, но весьма эффективный с точки зре-
ния административного управления поход на прибайкальских бурятов, о котором я говорил
ранее, но затем снова спустился на Лену и зазимовал в Усть-Куте.
Весной 1632 года Бекетов спустился вниз по Лене, в самый центр «якутской страны», и ос-
новал в среднем течении реки укрепление, названное сперва Ленским острогом, а впослед-
ствии получившее название Якутского. При этом Миллер говорит, что
«он выполнил это поручение с таким небольшим числом людей, что одинаково кажется
невероятным, как русские на это отважились, и как якуты при этом остались спокойными. Во
всяком случае, последние либо были уже приучены к покорности многочисленными промыш-
ленными и отдельными служилыми людьми, которые прежде уже бывали у них, либо же не
верили, что такое небольшое количество служилых людей может причинить им какой-нибудь
вред, и что им необходимо сопротивляться».
Глава 11. Страна якутов
Из всех сибирских народов нет такого достопамятного, как живущие внизу реки Лены якуты...
Герхардт Миллер. «История Сибири»
Путь через водораздел Енисея и Лены лежал по долинам трёх крупных рек — правобереж-
ных енисейских притоков Нижней Тунгуски, Тунгуски Подкаменной и Верхней Тунгуски,
иначе — Ангары. На первый взгляд, наиболее логичным был вариант проникновения по север-
ному краю гор Путорана, вдоль границы тундры, в низовья реки; или по южной границе этой
горной системы, на Вилюй. Тем более что на Енисее в нижнем течении располагался важный
форпост колонизации — Туруханское зимовье.
Сам по себе бассейн Лены можно уверенно поделить пополам — на весьма бедное в при-
родном отношении левобережье, которое включает крупнейший его приток Вилюй, и относи-
тельно богатое правобережье — которое, по сути, представляет собой уже Алдано-Охотскую
страну, испытывающую на себе благоприятное влияние дальневосточных морей.
Нужно помнить, что из-за резкой континентальности климата вся Центральная Сибирь
попадает в зону минимального выпадения годовых осадков и этот минимум достигает своего
наименьшего значения именно на средней Лене — здесь дождя и снега суммарно выпадает
меньше, чем в монгольских степях. Однако источник влаги в этих краях располагается не над
поверхностью земли, как во многих других странах, а под ней. Это — вечная мерзлота. Не будь
её, на территории Якутии располагалась бы суровейшая бесплодная пустыня. Впрочем, пере-
пады температур в этих краях сами по себе вызывают оторопь — от сорока градусов жары ко-
ротким якутским летом до минус пятидесяти (а иногда холоднее) — долгой якутской зимой.
Верховья Лены и её правобережье покрыты смешанными хвойными лесами с преоблада-
нием лиственницы и сибирского кедра, выше линии произрастания деревьев начинается
зона кедрового стланика — стелющейся формы кедровой сибирской сосны, достигающей вы-
соты от пятидесяти-шестидесяти сантиметров до трёх — трёх с половиной метров в особо бла-
гоприятных для неё местах. Этот стланик делает территорию практически непроходимой для
любого гужевого транспорта. Впрочем, сами якуты заселяли покрытую лугами пойму Лены и
её притоков, и в леса не лезли, оставляя их тунгусам. Их основным богатством были лошади и
трава, на которой они паслись.
Существует легенда, изначально известная нам от того же Герхарда Миллера, о Пенде —
торговом человеке из России, который
«...отправился в старые времена из Туруханска водою вверх по Нижней Тунгуске с собран-
ными им из разных мест 40 людьми, желая открыть новые землицы. В первое лето он дошел
до речки Нижней Кочомы, где тунгусы загородили реку, навалив на нее множество деревьев.
Так как он не мог пройти дальше на своих судах, Пенда построил там зимовье, которое извест-
но еще до сих пор под названием „Нижне-Пендинское зимовье". Зиму он провел за соболиной
охотой, а когда тунгусы делали попытки напасть на него, он без труда прогонял их огненным
боем. Следующей весною, когда полая вода снесла сделанную тунгусами преграду, он снова
двинулся в путь на своих судах, но встретил такое сильное сопротивление, что это лето и всю
следующую зиму ему пришлось провести по соседству с тамошними местами. Свидетельством
этому якобы служит построенное им в расстоянии всего 100 верст от предыдущего, недалеко
от устья речки Середней Кочомы, Верхне-Пендинское зимовье. Наконец, третий год был для
него настолько благоприятным, что он достиг той части реки Тунгуски, где от нее шел неболь-
шой волок на реку Лену, который назывался „Чечуйский волок", по реке Чечую, впадающей в
Лену. Несмотря на это, Пенда не решался сразу же перейти волок, так как думал, что на Лене
его караулят тунгусы, собравшиеся в большом числе. Действительно, он имел с ними несколь-
ко столкновений. Возможно, однако, что третье зимовье он построил на этом волоке для собо-
линого промысла и прожил в нем до открытия водного пути. В четвертый год он проехал
по Лене до тех мест, где после был построен Якутск. Тою же осенью или же следующей весной
он возвратился обратно и пошел затем вверх по Лене до реки Куленги, откуда степью перешел
на реку Ангару и далее через Енисейск снова вернулся в Туруханск».
Собственно говоря, этот отрывок из «Истории Сибири» и есть та основа, вокруг которой
были написаны как минимум несколько статей о русском первопроходце Пенде и его судьбе.
На самом деле, несмотря на то, что с любой точки зрения его одиссея выглядит титанической,
этот эпизод, хоть и считался выдающимся в списке деяний русских промышленников, но еди-
ничным отнюдь не был. Вообще, странствия русских промышленников за «мягким золотом»
имели масштабы, которыми впоследствии не всегда могли похвастаться даже специальные
изыскательские партии первой половины XX столетия, отряжавшиеся в те же места. Другое
дело, что промышленники не вели регулярных (да, наверное, и вообще никаких) записей, по-
этому почти все их одиссеи и анабасисы остались неизвестными.
Путешествие Пенды в страну якутов может быть датировано приблизительно концом де-
сятых — началом двадцатых годов XVII столетия. Уже в 1624 году на Нижней Тунгуске было из-
вестно некое Пендинское ясачное зимовье, которое использовалось служилыми людьми из
Мангазеи и Туруханска.
Мы оставили Мангазею в тот период, когда она, в связи с общим снижением численности
промысловых пушных животных, вымиранием аборигенов и откочевыванием наиболее ак-
тивной их части на значительное удаление от зон русского влияния, начала приходить в запу-
стение. Тем не менее, промышленники и служилые люди стремились расширить осваиваемую
ими территорию и двигались в единственном доступном им направлении — на северо-восток.
Одним из таких скупщиков-сборщиков-добытчиков пушнины и был пресловутый Пенда.
Судя по всему, отряд Пенды (а он включал сорок человек — большое войско, по первопро-
ходческим меркам) вступил в боевые столкновения не только с тунгусами, но и с якутами,
что нашло отражение в якутском фольклоре. Кроме того, несмотря на то, что согласно тому
же фольклору, некоторое количество пендинцев было захвачено в плен, якуты поняли, что во-
оружённые огненным боем бородачи — не те люди, с которыми безопасно связываться. Что,
вполне возможно, и отразилось на общем отношении к более масштабному вторжению росси-
ян, случившемуся спустя десять лет.
Нижняя и Подкаменная Тунгуска осваивались мангазейскими промышленниками весьма
масштабно. Из Туруханска писали, что в 1626 году на Нижнюю Тунгуску отправилось двадцать
восемь каюков со ста восьмьюдесятью девятью промышленными людьми; и сорок четыре
каюка с тремястами двенадцатью промышленниками — на Тунгуску Подкаменную. Интерес-
но, что Миллер говорит о том, что промышленные люди защищали служилых людей (хотя
вроде как всё должно было быть наоборот), потому что количество служилых сильно уступало
числу промышленников, и они даже выступали заодно в военных отрядах.
Однако же, когда наступал период соболиного промысла и русские охотники разбредались
по тайге, тунгусы вылавливали их небольшими группами и убивали.
Назначенный на 1627 год поход тобольских служилых людей на Нижнюю Тунгуску под ко-
мандованием Михайлы Байка-шина не состоялся по причине кораблекрушения в Обской губе.
В 1628 году проведение этой же экспедиции поручили боярскому сыну Самсону Навацко-
му, но, судя по всему, она то ли не состоялась, то ли закончилась неудачно. На самом деле ло-
вить по тайге разрозненные родовые становища аборигенов было всё равно что пахать море.
Максимум, что удалось захватить у шилягирских тунгусов (считавшихся тогда самыми жесто-
кими врагами русских) — это несколько бобровых шкур и медных котлов.
Тем не менее, к 1630 году мангазейцы сумели обложить ясаком всё население реки Вилюй
и вышли на Лену. В 1631 году отряд мангазейских служилых людей в количестве тридцати че-
ловек во главе с неким Мартыном Васильевым привёз с Вилюя и Лены без малого шесть соро-
ков соболей. На следующий год на Вилюй и Лену был послан иноземец Стефан Корытов (судя
по всему, черкес), а уже в 1633 в мангазейских ясачных книгах был отмечен ленский ясак из
восемнадцати сороков и тринадцати соболей...
Существует точка зрения, что общее количество якутов, проживавших в то время в реги-
оне, колебалось около 25-30 тысяч человек.
Строго говоря, саха-якуты не относятся к числу коренных малочисленных народов Севе-
ра, ибо никогда не были ни коренными, ни малочисленными. Это были тюрки-курыканы, ко-
торые в X веке по каким-то причинам двинулись на север и достигли оазиса в среднем тече-
нии Лены где-то к середине XVI века. К этому же времени относится и первичное формирова-
ние культуры народа саха. В плодородной, покрытой обильными травостоями Ленской котло-
вине якуты-саха сформировали скотоводческую сельскохозяйственную культуру. Примерно в
этот же период у них начал формироваться первичный феодальный строй, развиться которо-
му не дали русские землепроходцы.
К периоду появления русских на Лене верховную власть среди якутов оспаривал выдаю-
щийся военачальник и ловкий интриган, тойон-ууса Тыгын, которого многие источники на-
зывали «якутским царём».
В одной из версий сказаний о якутском царе Тыгыне в дни наибольшего расцвета его мо-
гущества в его владениях появились небывалые люди — сероглазые, высокие и плечистые, с
сильными и ловкими руками.
Тыгын, согласно преданию, сразу оценил эти качества.
«С выдающимися вперёд носами, с глубоко сидящими глазами, должно быть, они умные,
рассудительные люди; они, бедняги, очень сильны, трудолюбивы и способны», — сказал Тыгын
и немедленно захватил пришельцев в свои руки, чтобы превратить их в работников. Точно так
же поступили и дети Тыгына, Чаллайы и Бэджэкэ. Захватив казаков, они решили: «Это люди,
годные для работы, они будут у нас работниками, заставим их косить сено. Чтобы уменьшить
их силу, перережем им мышцы и жилы».
Далее, по легенде, пришельцы, даже с перерезанными жилами и мышцами, построили
судно и поплыли под парусами вверх по Лене. После первого появления русских сыновья Тыг-
ына обратились за предсказанием к шаманке Таалаай, жившей у Талого озера. Боясь сыновей
Тыгына (а кто бы их, сердешных, при таком способе обращения с гостями не боялся?), шаман-
ка всегда превращалась при их приближении в большое пламя. Но на этот раз старуха согласи-
лась на мольбы сыновей тойона (видимо, предчувствуя их близкий конец) и камлая пророче-
ствовала: «Беглецы уже доплыли до верховий реки. Сидя на облаках, я вижу, как они топорами
с широкими лезвиями (у якутов топоры имели узкое лезвие) обтёсывают брёвна и говорят: по-
едем к старику Тыгыну, сыну Муньана, он людям не даёт покоя, всех угнетает и убивает».
В виде исключения бабка не врала — в ближайшее время на Лене появились сперва отча-
янные казаки под предводительством Василия Бугра, а затем — гораздо более многочислен-
ные и хорошо вооружённые отряды Ивана Галкина и Петра Бекетова.
Надо сказать, что пресловутому Тыгыну полон и издевательства над русскими пленника-
ми икнулись ещё при жизни. Якоб Линденау утверждает, что казачий вождь ловко воспользо-
вался разногласиями между родами якутов и переманил на свою сторону обиженный Тыгы-
ном род лек8л лалсЬап, чем ослабил якутскую силу примерно на треть.
После серии сражений между казаками и воинами Тыгына и примкнувшего к нему тойо-
на Кусенгнея Тыгын оказался в плену и стал содержаться в остроге в качестве заложника.
После этого сдались и другие якутские роды, и волнения на какое-то время прекратились.
Летом 1633 года на смену Петру Бекетову в Якутск прибыл боярский сын Парфён Ходырев
— человек вспыльчивый, тяжёлого характера и с весьма своеобразным представлением о
справедливости. В верховьях Лены приказным человеком был всё тот же Иван Галкин, кото-
рый тоже не относился к сторонникам умиротворения туземцев. Впридачу к этому всему на
Лене появился мангазейский служилый человек, по происхождению черкаше-нин (черкес),
Стефан Корытов, который ухитрился повторно обложить ясаком значительную часть вилюй-
ских тунгусов и алданских якутов.
Все эти обстоятельства в совокупности вызвали общее восстание якутов 1633-34 годов.
Тыгын и в плену продолжал таить злобу на русских, а так как условия заключения у якут-
ского царька были относительно мягки, то он смог передать на свободу план по истреблению
захватчиков. Сын Тыгына Окурей-батор должен был объединиться с Ку-сенгнеем. По приходу
к объединённым якутским силам русских сборщиков ясака якуты должны были сперва встре-
тить их со всем возможным радушием, а затем их, отягощённых едой и напитками, — пере-
бить.
Судя по всему, этот план, по крайней мере, в части «напоить и перебить», увенчался зна-
чительным успехом. На стойбище пришло тридцать служивых. Двадцать из них якутам уда-
лось убить, десяток же казаков смог отбиться от якутских орд и добраться до острога.
Окурей и Кусенгней собрали максимально возможное количество воинов и приступили к
острогу, однако были отбиты.
Возмущение произошло в сентябре 1633 года. В то время россиян в Якутске, считая каза-
ков, промышленных и торговых людей, скопилось уже около двухсот человек, «которые все
были готовы помогать друг другу до самой смерти, да многие радовались и ласкали себя на-
деждой, что взятою у Якутов добычею обогатятся».
На самом деле Якутск в те времена переживал период первоначального бума и во многом
дублировал историю «златокипящей Мангазеи».
Зимой на другой стороне Лены, у якутского князя Мымаха собралось около шестисот вои-
нов, которые, совершенно очевидно, представляли угрозу острогу и вообще русскому присут-
ствию в крае. Сразу после наступления 1634 года Иван Галкин, собрав значительный отряд,
дал бой якутскому ополчению. Это столкновение сложилось не в пользу русских. Несмотря на
то, что, как утверждали казаки, они уложили больше сорока якутов, потеряв при этом всего
двух человек, они отступили, при этом при отступлении пришлось бросить почти всех лоша-
дей. Практически все участники похода были изранены, причём сам Иван Галкин получил че-
тыре ранения. В итоге русские потеряли инициативу и были заперты в Якутском остроге,
осада которого продолжалась с 9 января до конца февраля. Якуты безуспешно пытались под-
жечь деревянные строения острога, но не преуспели в этом.
В конечном итоге якутам «наскучило медление» и они отступили.
Судя по всему, скопившееся в Якутске население (а там, напомню, было не менее двухсот
взрослых мужчин, а кроме того — какое-то количество женщин и детей) во время осады же-
стоко страдало от голода, так что, как резюмирует Фишер в «Истории Сибири», «когда бы
Якуты знали осаждённых состояние, то могли бы принудить их голодом к сдаче»».
Следом за этим наступила непродолжительная интермедия. Якуты, виновные в нападени-
ях, а также поддерживавшие восставших, чувствовали себя после неудавшегося мятежа весь-
ма неуютно. Их обуревало желание покинуть привычные кочевья и откочевать к краям Лен-
ского оазиса, подальше от ставшего предельно опасным Якутска. На первый взгляд, это бег-
ство могло оказаться весьма выигрышным для русского владычества, так как жившие кучно
якуты рассеивались по отдалённым волостям. Однако у атамана Галкина соображения госуда-
ревой выгоды доминировали над соображениями собственной безопасности: он понимал, что
гораздо проще собирать ясак с концентрированного населения — а уж если решат бунтовать,
то он, Галкин, побьет их с Божьей и своей помощью, как это не раз уже случалось в его жизни.
Поэтому остаток весны мужественный атаман потратил, объезжая притихшие в страхе якут-
ские улусы и уговаривая князцов оставаться на месте. И знаете — добился-таки своего!
В 1635 году снова восстали якутские князцы из самого многочисленного и воинственного
объединения кангаласцев. Им до такой степени удалось запугать шертовавших на верность
якутов, что те скопились в непосредственной близости от самого Якутского острога. Однако
кангаласские князцы Откурай и Богейко собрали около четырёхсот воинов и напали на своих
соплеменников, истребив всех женщин и детей у верного русским вождя Ло-гуя. После этого,
усилив своё войско до шестисот человек, канга-ласцы приступили к стенам Якутска.
Однако, как и в предыдущий раз, якутам не удалось взять крепость, несмотря на то, что,
по свидетельству Миллера, «служилым людям приходилось очень трудно защищаться от вра-
гов»». Наконец, видя, что они не могут причинить городу вред, кангаласцы отошли с богатой
добычей, захваченной ими у окрестных якутов.
Как всегда, после обширного мятежа пришло время ответных репрессивных мер. Как и
многие туземцы, кангаласцы жили в городках, имеющих двойные бревенчатые стены, проме-
жуток между которыми был заполнен камнями и землёй (аналог русских «Тарасов»). В зимнее
время валы и стены заливались водой, отчего они обледеневали. Для того чтобы доказать, что
подобный способ обороны не обеспечивает безопасность от русского оружия, Иван Галкин
предпринял показательный штурм одного такого «городка». Овладеть им удалось после значи-
тельных усилий и трёхдневного приступа, при этом было убито три служилых человека и ра-
нено десять. G противоположной стороны потери были гораздо серьёзнее — погиб один круп-
ный князец и около пятидесяти хорошо вооружённых якутов, не считая женщин и рабов, ко-
торых, судя по всему, тоже перебили под горячую руку.
Эффект этой акции превзошёл все ожидания. Откурей и прочие кангалаские князцы все
сдались, шертовали на верность русской администрации и принесли в острог невиданный до-
селе ясак — пятьдесят восемь сороков соболей и пятьдесят три собольих шубы, не считая дру-
гих, малоценных мехов, тогда как за год до того приход ясака равнялся всего двадцати четы-
рём сорокам соболей.
В1638 году енисейский воевода снова отправил на Лену независимую партию казаков, ко-
торую возглавлял Максим Перфирь-ев. Эта партия вышла на реку Витим, где охотилась и пы-
талась собирать ясак всё с тех же вездесущих тунгусов. Соболей они собрали немного, однако
привезли сведения о новой стране, находящейся за хребтами и населённой принципиально
отличным от всех до того встречавшихся в Восточной Сибири племён народом — даурами.
Более поздние исследователи (например, Миллер) считают, что Перфирьев, с одной сторо-
ны, попутал даур с южными тунгусами, строившими более основательные жилища, чем при-
вычные русским по таёжной полосе быстросъёмные хижины; с другой — что он уже заранее
имел некоторые сведения о настоящих даурах, почёрпнутые из Прибайкалья. Как бы то ни
было, шла ли речь о настоящих даурах, или схожих с ними по образу жизни эвенках, сведения
из похода Перфирьева послужили основой для одного из завершающих этапов экспансии Мос-
ковского царства на восток.
В 1641 году в Якутск прибыла высокая администрация — воевода Пётр Петрович Головин,
его заместитель Матвей Богданович Глебов, письменный голова Ананий Леонтьев Бахтеяров и
Василий Данилович Поярков.
На следующий год пришлось последнее, самое масштабное восстание якутов, вызванное
усилившимися притеснениями сборщиков ясака. Участвовали — кангаласцы, намцы, бетун-
цы, борогонцы, мегинцы, амгинцы, одейцы. Во главе стояли — Отку-рай, Бозек и их братья,
кангаласский тойон Еюк Никин и нам-ский Мымах. Причиной восстания послужили действия
воеводы Петра Головина и сборщиков ясака. Пётр Головин, естественно, свирепо расправился
с мятежниками. Были казнены «лутчие люди» со всех улусов, сыновья Тыгына, сожжены мно-
жество якутских острожков вместе с жителями.
После этого выступления якутов больше никогда не носили организованного характера, а
сами якуты стали неизменными
спутниками казачьих отрядов в их продвижении на север и восток Сибири*.
Однако до этого произошло ещё много событий, которые, в конечном счёте, открыли Рос-
сии путь к Тихому океану.
* Надо сказать, что из всех народов Восточной Сибири именно якуты в наибольшей степе-
ни прославились своим коллаборационизмом. Возможно, дело было в том, что они, как и рус-
ские, чувствовали себя пришельцами на чужой земле и по мере сил старались утвердиться
там за счёт объединения с могущественным союзником. В частности, у якутов есть сказание о
богатыре Ёрё-Чёрёгере (или Орок Чорок?), который сперва утопил в проруби юкагирских
детей, а потом пошёл на службу к русским (скорее всего, к казакам Ивана Реброва).
«Рассказывается, как и в других, записанных Боло преданиях, что, когда Якуты были по-
беждены под Якутском, тогда Орок Чорок удрал в сторону Верхоянска, а потом они по реке Се-
лениях попали на Индигирку. Омуки их нашли спящих. Они закуковали по-кукушечьи. Братья
проснулись, побежали по льду. Младшего брата Орок Чорок омуки убили. Убежал Чорок. Но он
привёл русских через море. Русские на плотах поднялись по Индигирке. У них были пушки.
Дошли они до сопки Кириэстээх и выстрелили из пушки по омукам. Один семнадцатилетний
парень убежал, поднявшись прямо по обрыву сопки. Затем они поднялись ещё вверх по Инди-
„с ущельем". Потом они дошли до
гирке, и дойдя до Хаиадаастаах таас опять выстрелили из пушки. Два шамана нашли ущелье в
горах и удрали, поэтому гора названа Хайадаастаах, т. е.
местности Кэбергинэ тордо, что отстоит немного ниже За-шиверска, здесь они, выстрелив из
пушки, тоже сделали разрушение. Осколки от разрушенной горы упали в небольшие озерки.
Сейчас в двух озерках имеется по холму, образовавшемуся от падения осколков горы. Орок
Чорок поднялся на гору, у которой была срезана верхушка пушечным выстрелом. Он увидел
одну старуху. Она сказала омукам подчиниться Орок Чороку. Всех оставшихся омуков Орок Чо-
рок убил, никого не оставил в живых».
Такое вот жизнеутверждающее сказание.
Интермедия третья. Сибирское управление
«Я царь и великий князь Фёдор Иванович всея Руси самодержец Владимирский, Московский,
Новгородский, царь Казанский, государь Псковский, Тверскии, Югорскии, Пермскии, Вяцкии,
Белозёрский, Лифляндский, Угорский, Обдор-
Болгарский и иных государь и великий князь Новгород, Низовские земли, Черниговский, Ре-
занский, Полотский, Ростовский, Ярославский,
ский, Кондинский и всея Сибирския земли и Северныя страны, повелитель и государь Ивер-
ские земли, Грузинских царей и Кабардинские земли, Черкасских и Горских князей и иных
многих государств государь и обладатель».
Огромные, практически невесть как свалившиеся в подданство Московского царства тер-
ритории требовали руководства. На первых порах, в 1593 году, это управление отдали в По-
сольский приказ, ведавший внешнеполитическими сношениями.
Логика этого решения была очевидна. Судя по всему, шёл захват территории и при этом —
непонятно чьей. Так что следом за пищалями своё слово должны были сказать дипломаты.
Известны также имена первых ответственных «за Сибирь» государственных чиновников
— это были знаменитые дьяки Андрей и Василий Щелкаловы. Первый из них упоминается в
документах о построении Пелыма и Тары в 1593-1594 годах, но без указания, что он дьяк По-
сольского приказа. Второй встречается в разных документах 1595 года с точным указанием
именно этого учреждения. С 1596-1599 годов их подписи сменяются именем дьяка Ивана Вах-
рамеева.
Присоединение шло, внешней силы, для общения с которой требовались дипломаты, так и
не появлялось. Русские землепроходцы вполне обходились пищалями. В 1599 году Борис Году-
нов распорядился перевести все сибирские дела в Приказ Казанского и Мещерского дворца1,
ведавшего Казанью и Астраханью. С 1599 до 1604 годы за сибирские дела в Казанском дворце
отвечали дьяки Афанасий Власьев и Нечай Фёдоров. На момент смерти царя Бориса Казан-
ским дворцом руководили князья Дмитрий Шуйский и Василий Черкасский, при которых дья-
ками были Алексей Шапилов и Андрей Иванов. В царствование Лже-дмитрия и при царе Васи-
лии Шуйском приказ находился в руках одного Дмитрия Шуйского, при котором, судя по
всему, и был бессменный дьяк Шапилов, который вновь вынырнул из документов по оконча-
нии Смутного времени, в 1613 году.
Дьяк Шапилов ведал Сибирскими делами аж до 1619 года, когда главным судьёй (то есть
главой Приказа) был назначен князь Алексей Юрьевич Сицкой. С 1624 по 1832 год главой При-
каза назначен князь Дмитрий Черкасский, после 1635 года — князь Борис Лыков.
Царским указом от 19 февраля 1637 года был создан особый, Сибирский Приказ, которым
продолжал руководить до 1643 года всё тот же князь Лыков. В1670 году Сибирский приказ был
переведен из Кремля на территорию отстроенного Нового гостиного двора в Китай-городе и
размещен в бывшей таможне, где и находился до своей окончательной ликвидации в 60-х
годах ХУШ века. В отличие от типичных областных приказов, чьей основной финансовой
функцией был сбор налогов, он на протяжении всего XVII века имел очень широкие полномо-
чия. Туда входили административные,
дипломатические вопросы (по сношениям с Китаем, с монгольскими, казахскими и калмыц-
кими правителями). Сибирский приказ назначал воевод и таможенных голов, выдавая им осо-
бые наказы, ведал обороной Сибири и снабжением служилого населения (от вооружения и бо-
финансово-податные, таможенные, военные и даже
еприпасов до продовольствия;, судом всего русского и ясачного населения, осуществлял прием
и хранение сибирской пушнины, руководил казенной торговлей с Китаем и реализацией си-
бирской пушнины в Европе.
Аппарат Сибирского приказа состоял из судьи (начальника) приказа, дьяков и нескольких
десятков подьячих. Дьяки заведовали столами (отделами), подьячие выполняли канцеляр-
скую работу.
Для оценки, хранения и продажи пушнины в Сибирский приказ ежегодно выбирались
несколько целовальников и «купчин» из членов привилегированных торговых корпораций
(гостей и гостиной
еще не окончательно покорена, в доме этого приказа жили во время своего пребывания в
Москве некоторые казанские ханы, и всякие правительственные распоряжения делались от
их имени, хотя соответствующие указы и писались по повелению русского великого князя рус-
скими приказными людьми» (Г. Миллер, «История Сибири»).
сотни) в порядке отбывания ими казённых служб. Обработкой пушнины в Сибирском
приказе занимались скорняки.
родом Сибири». Воеводы других сибирских
Отличительной особенностью Сибири, сказывавшейся и на особенностях её управления,
было то, что вся эта территория была объявлена «государевой вотчиной», по сути — царской
землёй. Крестьяне здесь не знали барщины или оброка, зато исполняли обильные государ-
ственные «тягла» — вроде ямской гоньбы.
По разным причинам (в том числе и из-за огромной удалённости от центра и плохой связи
с метрополией) здесь рано сложилось областное деление (разряды), в известном смысле пред-
варившее губернское управление XVIII века.
Первый крупный сибирский город — Тобольск — стал, как бы по умолчанию, «главным го-
городов должны были все свои значительные дея-
ния согласовывать с воеводой в Тобольске, который уже сообщал о них в Москву. Не сказать
чтобы уездным воеводам это очень нравилось, но политика подчинения Тобольску проводи-
лась строго и непреклонно, так что в какой-то момент это стало вообще традицией.
Тобольский разряд окончательно сложился к началу XVII века и включал в себя все уезды
тогдашней Сибири. До 1629 года в него входили Берёзовский, Верхотурский, Енисейский, Кет-
ский, Кузнецкий, Мангазейский, Нарымский, Пелымский, Сургутский, Тарский, Тобольский,
Томский, Туринский, Тюменский уезды. В 1629 году был образован Томский разряд. К нему
отошли Енисейский, Кетский, Кузнецкий, Нарымский, Сургутский. Томский уезды и вскоре
образованный Красноярский уезд. Назначение (1638 год) и приезд на Ленский волок (1639 год)
первых якутских воевод следует считать началом образования Ленского разряда. Якутску же
подчинили и выделенный из Енисейского уезда Ленско-Илимский край. В 1648 году Ленский
разряд был разделён на два уезда — Якутский и Илимский. В 1677 году царская администрация
настояла на выделении ещё одного разряда — Енисейского. В него вошли Енисейский, Манга-
зейский и Нерчинский уезды. А в 1681 году к нему был присоединен Красноярский уезд, по-
скольку он «от Томского в дальнем разстоянии, а к Енисейску ближе». В1682 году к Енисейско-
му разряду прибавились Иркутский и Албазинский уезды. Первый образовался из иркутско-
го «присудка» Енисейского уезда, а второй — из Нерчинского. Таким образом, на протяжении
XVII века в Сибири сформировались двадцать уездов.
При всём том Тобольск оставлял за собой общее руководство всеми вооруженными сила-
ми Сибири, продовольственным снабжением «непашенных» городов, обеспечение сибирской
окраины боеприпасами и вооружением, старшинство в решении вопросов
внешнеполитических и торговых сношении с соседними государствами. Первыми воево-
дами туда обычно назначали родовитых представителей боярства, близких к царскому двору.
Нередко это были лица, находящиеся в родстве с царствующим домом. Иногда назначение в
Тобольск было мягким видом опалы и ссылки кого-нибудь из ближайших царедворцев или
вельмож.
Сибирский уезд делился на русские «присудки» (слобода или острог с прилегающими де-
ревнями) и на ясачные волости. Воевода управлял уездом при помощи съезжей избы, приказ-
чиков слобод, острожков и родоплеменной знати ясачного населения. В разрядных центрах
съезжая изба называлась ещё приказной палатой, а по структуре она старалась копировать
Сибирский приказ. Аппарат съезжей избы, возглавляемой дьяком или подьячим с приписью,
состоял из нескольких подьячих, ведавших делами столов (ясачный, денежный, хлебный и т.
д.), и писчиков. Дела между столами съезжей избы делились по функциональному принципу.
Отдельными острогами и волостями ведали приказчики, которым помогали многочис-
ленные целовальники.
После 1718 года Сибирский приказ получил одинаковое устройство со всеми государствен-
ными коллегиями. Хотя он был подчинен Правительствующему сенату, но, как и прежде,
ведал высшим управлением Сибири.
1
«Название Мещерский происходит от мещерских татар, живших в местностях, входящих в
теперешнюю Нижегородскую губернию, а тогда бывших также в подчинении у этого приказа.
Дворцом же этот приказ назывался потому, что в прежние времена, когда Казань была
Глава 12. Страна тунгусов и ламутов
Часть третья. К последнему морю
Гористая территория правобережья Лены на момент появления русских землепроходцев была
заселена преимущественно двумя близкими тунгусоязычными народами — собственно тунгу-
сами, или эвенками — грубо говоря, охотниками с небольшой примесью оленеводства в хозяй-
стве; и ламутами, или эвенами — теми же тунгусами, но которые были преимущественно оле-
неводами, а уже потом охотниками и рыболовами.
Русские соприкоснулись с тунгусами ещё на ближних подступах к Енисею, и столкновения
с ними продолжались весь период продвижения на восток, практически до самого побережья
Охотского моря. Первыми же оказались на его берегу некоторые уже встреченные нами пер-
сонажи.
Пришло время вспомнить об отряде атамана Дмитрия Копылова, которого томские вла-
сти пытались отправить в поход на бурят в 1633 году. Как мы помним, исполнял Копылов госу-
дареву службу неспешно, почему и дошёл в указанный год только до Енисейского острога. А
пока он туда шёл, обстоятельства в Томске изменились, и призвали томские люди Копылова и
его отряд из пятидесяти человек обратно.
Тем не менее, в 1637 году мы обнаруживаем Дмитрия Копылова на Лене, которая тогда,
судя по всему, считалась основной точкой приложения сил сибирской администрации. Исто-
рия пребывания Копылова на Алдане и воспоследовавшие тому события освещаются в Главе
25, посвящённой междоусобицам среди завоевателей. Для нас же здесь важнее другое.
В 1639 году Дмитрий Копылов отрядил на восток, видимо, с той же целью поиска необъ-
ясаченных тунгусов и якутов, партию численностью в тридцать человек под руководством пя-
тидесятника Ивана Москвитина. Этот поход на самом деле очень сильно расширил зону поис-
ка неосвоенных земель русскими землепроходцами и при всём том поставил предел географи-
ческим стремлениям россиян. Поход Москвитина упёрся не в глухое сопротивление туземцев
и не в границы необъятного и могущественного царства (это случится значительно южнее и
чуть позже) — он упёрся в тихоокеанский берег.
В октябре — ноябре 1639 года москвитинцы совершили первое плавание вдоль Охотского
побережья к северу до устьев рек Охоты и Урака, где повстречали вооружённых ламутов («на
Охоте погромили шесть юрт, а в них побили сорок человек, а на Ураке две юрты, а в них поби-
ли дватцать человек», захватили у них аманатов и взяли ясак. В ноябре 1639 года ламуты в
огромном количестве — чуть ли не шестьсот человек — напали на Ульинское зимовье, но были
отбиты).
Выход русского отряда на побережье Охотского моря
После зимовки на Улье двадцать человек во главе с самим Москвитиным ходили к устью
Охоты «на Шелганскую землю», где побили «шелганов», убив «у них шездесят человек» и взяв
несколько «языков». В ответ на это «шолганские земли князцы с своими людьми, взяв с собою
шестьсот человек, и пришли к ним к зимовью и к ним учали приступать». Казаки, выйдя на
вылазку, отбили нападение и взяли в плен «лучшего» князца Томканея.
В апреле последовало новое нападение ламутов, на этот раз горбиканцев («горбиканской
земли князец Ковырь, а с ним девятьсот человек»). Воспользовавшись тем, что большая часть
казаков находилась в устье Ульи на строительстве кочей, ламуты ворвались в зимовье и отби-
ли аманатов. Услышав шум боя, на помощь осаждённым подошли казаки с плотбища. Им уда-
лось не только отбить атаку нападавших, но и вновь захватить у них семь аманатов, в том
числе самого Ковыря (часть из них впоследствии казаки повесили). В бою русские потеряли
девять человек, и восемь служилых были ранены.
Отбив нападение, москвитинцы летом 1640 года совершили плавание к югу от реки Ульи
до «островов Гиляцкой орды» и устья Амура. Возвращаясь оттуда, отряд пошёл по Алдоме в
Якутск, куда добрался в 1641 году.
Зимой 1641/42 года на Оймяконе находился опытнейший и при этом отчаянный Михайло
Стадухин. Он отправил к востоку, на водораздел Лены и Охотского моря — в «Ламуцкие верши-
ны» — отряд в восемнадцать казаков и двадцать союзных якутов под командованием якутско-
го казака Андрея Горелого. Горелый вышел на реку Охоту, по которой немного не дошёл до
моря. На Охоте Горелый взял в аманаты ламутского князца Чюну и вернулся на Оймякон к
Стадухину. Однако вслед за Чюной 7 апреля 1642 года к русскому лагерю явились соплеменни-
ки аманата — «сот с пять и болыпи» — и «учинили бой», в котором были отбиты.
Наскучив Охотским побережьем, Стадухин построил коч и пошёл вниз по Индигирке к Ле-
довитому морю, ещё не подозревая, что ему предстоит нанести последний стежок, связав охо-
томорское и чукотское направления русской экспансии на восток...
Тем временем, в самом Якутске и вокруг него происходили значительные события, кото-
рые самым радикальным образом сказались на расширении границ царской власти в Сибири.
Как говорилось в предыдущей главе, Якутск получил статус уездного центра и в него был на-
значен активный и честолюбивый воевода — Пётр
Головин. Надо сказать, что в большинстве позднейших источников Головин рисуется жад-
ным и завистливым самодуром (а в литературе художественной — и просто монстром-
садистом). На самом деле Головин был вполне вменяемым чиновником, радеющим о государе-
вой пользе, но при этом не забывающим о себе1.
Одним из первых дел, которым он ознаменовал своё правление, был перенос Якутского
острога с заливаемого места на сухой взгорок.
Якутск, как ранее Мангазея (и, видимо, до этого Тобольск), в сороковые годы XVII столетия
был классическим городом «пушного бума». Как и в Мангазее, в Якутске проводило время
огромное количество промышленного и гулящего народа, пускавшего в оборот значительные
денежные средства. От их близости и желания эти средства получить в свой карман иногда
кружились и очень крепкие головы, как, например, у воеводы Петра Головина.
Головин у себя в Якутске после нескольких выступлений туземцев устроил свой малень-
кий «тридцать седьмой» год — обвинил своего товарища по воеводству Матвея Глебова и дьяка
Ефима Филатова в сговоре с мятежными якутами и в том, что они собирались «передать им
город». В итоге он посадил в тюрьму их и ещё больше ста человек промышленных и служилых
людей, в том числе таможенного голову Бахтеярова. Дело дошло до того, что купцы не осмели-
вались ездить из Енисейска в Якутск, и вследствие этого произошла остановка в торговле и
уменьшение таможеннаго сбора. Царь, извещенный об этом самовольстве воеводы Головина,
тотчас же повелел освободить заключённых и назначил в Якутск новых воевод1 Пушкина и
Супонева с дьяком Стеншиным. Эти воеводы на дороге, в Енисейске, получили мирскую чело-
битную на Головина, в которой описывалось следующее: желая обличить своих товарищей в
измене, Головин «...посадил в тюрьму Ивашка Остяка, морил его голодом и подъучал его наго-
ворить измену на Глебова и Филатова; по оговору Ивашки взяты были люди Глебова и Филато-
ва, которые с пыток повторили те же обвинения, а также многие другие люди, и Якуты, кото-
рых Головин по этому делу сажал в тюрьму, пытал и жег огнем, так что многие Русские и ино-
родцы с таких пыток и с голоду и со всякой тюремной нужды умирали в тюрьмах». Далее в
этой челобитной говорилось, что Головин «Якутовь, князцей и улусных людей пытал и огнем
жег и кнутом бил болши месяца, в три палача, без пощады, и те де якуты в те поры с пытки и с
огня на них на Матвея и на Еуфимья и на Русских людей ни на кого той якутской измены и
Русских людей в убийство в наученье ничего не говорили ж, и Петр де Головин после того сво-
его сыску тех якутов лут-чих людей и аманатов повесил 23 человека, а иных выбрав же лутчих
людей бил кнутьем без пощады, а с того кнутья многие якуты померли, и тех мертвых Петр
вешал же. Да в том же измен-ном деле многие Якуты с пыток и с холоду в тюрмах померли, и
многих якутов толмачи научали и Петр их Якутов бил и морил голодом, чтобы они якуты из-
мену и в убийство говорили на них Матвея и Еуфимья, и многую налогу и тесноту делал, кну-
тьем бил и ясак болшой и свои поминки перед прошлыми годами мало не в четверо прибавил;
а как приезжали якуты с ясаком, князцей и улусных людей на морозе морил, а государев ясак
имал за пра-вежем».
При всём том же Головин в своё воеводство снарядил и отправил на восток несколько экс-
педиций, которые сыграли принципиальную роль в распространении русского влияния за
Леной.
Мы опустим здесь несколько крупных мероприятий, направленных в сторону северо-
востока, — о них мы поговорим в главах, посвящённых ламутам и юкагирам. Просто самые
масштабные начинания неуёмного воеводы имели несколько другой вектор.
В 1640 году Головин, судя по всему, изрядно расспросил поднимавшегося по Витиму Мак-
сима Перфирьева и отправил в том же направлении ещё одну партию — во главе с Еналеем
Бахте-яровым. В отписке П. Головина и М. Глебова (ещё до того как Головин упрятал тюрьму
своего товарища по воеводству) указываются такие, уже более поздние по сравнению с рас-
сказом Перфирьева эпизоды, как самостоятельная выплавка даурами серебра и земледелие
пришилкинских (читай - приамурских — ещё во время первого плавания Василия Пояркова
русские называли Амур Шилкой) племён.
Драгоценные металлы и хлеб составляли по-настоящему серьёзную цель русской колони-
зации в восточной Сибири. Без хлебопашества такому земледельческому народу, как русские,
было очень трудно закрепиться в этих местах, ну а серебро с золотом всегда оставались сереб-
ром с золотом. Первая экспедиция, предпринятая на юго-восток при Головине, судя по всему,
ничем не закончилась — как пишет сам Головин: «И Писмяной Голова Еналей Бахтеяров воров-
ством своим Государевым делом не радел, на Шилку реку не пошел, а воротился назад в
Якутцкой острог» (за что, судя по всему, и был посажен в тюрьму).
Однако мысль о серебре и хлебе оставалась предельно заманчивой, и, судя по всему, Ена-
лей Бахтеяров, несмотря на всё его «воровство», привёз дополнительные сведения о Приаму-
рье. Так что Головин решил снова попытать счастья в том направлении и отправил туда боль-
шую экспедицию во главе со следующим письменным головой — Василием Поярковым.
Поход Пояркова является, наверное, одним из самых подробно описанных предприятий
того времени в отечественной исторической литературе, поэтому я лишь вкратце останов-
люсь на нём.
Итак, отряд Пояркова в составе ста тридцати двух человек («служилых 112 человек, да из
гулящих людей охотников 15 человек, да два целовальника, да два толмача, да кузнеца, да для
угрозы немирных землиц пушку железную ядром полфунта») отправился вверх по Алдану,
через его приток Гонам на Зею и «Шилку»
(которая на поверку оказывалась Амуром). С нынешней точки зрения выбранный марш-
рут может показаться верхом неудобства: Гонам — одна из самых труднопроходимых рек в
бассейне Лены, а Становый хребет в месте возможной переволочки имеет высоты более тыся-
чи шестисот метров. На перевале Поярков принял решение оставить большую часть припасов
и сорок человек войска с двумя целовальниками, а самому налегке спуститься на юг лыжным
и нартовым путём, чтобы кормиться с туземцев (а если проще — ограбить их на съестные при-
пасы).
С этим у Пояркова вышла заминка. Попытки выманить у да-уров продовольствие мирным
путём перемежались с захватом заложников и посажением их в железы. В итоге одного из
трёх захваченных князцов — Кольпу — убили, а два других — Досий и Доптыул — убежали.
После этого, естественно, никто никаких продуктов русским не дал, и отряд засел в глухую
осаду в построенном им Умлеканском зимовье. Судя по всему, Поярков вместе с приближён-
ными людьми узурпировал оставшиеся харчи, а остальных служилых прогнал вон, заявив, что
«не дороги де они служилые люди, десятнику де цена десять денег, а рядовому де два гроши» и
послал их есть тела умерших от голода товарищей.
В итоге на зимовье голодной смертью (и, судя по всему, от междоусобиц) умерло сорок че-
ловек — невероятный эпизод в пору сибирского Присоединения!
Весной до Умлеканского зимовья всё-таки добрался оставленный на перевале пятидесят-
ник Патрикей Минин, сколотивший в верховьях Зеи суда для дальнейшего продвижения отря-
да. Однако впереди русских бежала слава «людоедов», справедливо заслуженная на Умлекане,
и отряду старались не давать причалить к берегу. Тем не менее, Поярков вышел с Зеи на Амур,
спустился по нему на три недели вниз и там снова потерял часть отряда — отправил на раз-
ведку Илейку Ермолина с двадцатью пятью товарищами, которых тут же прихлопнули дюче-
ры — из всего отряда спаслись всего два человека. Хоть и была десятнику цена десять денег, а
рядовому — два гроши, но взять их на Амуре было неоткуда...
В устье Амура Пояркову, судя по всему, подфартило — вместо хорошо организованных дю-
черов он встретил менее дружных гиляков, у которых смог отобрать двенадцать сороков собо-
лей и взять аманатов. Выйдя на Охотское море, Поярков направился на север и зазимовал в
устье Ульи, в зимовье, поставленном до того Москвитиным, после чего известным маршрутом
— через Маю — вернулся на Алдан.
Несмотря на то, что по меркам Присоединения поход Пояркова завершился оглушитель-
ным провалом (новых земель присоединено не было, предводитель потерял две трети своего
отряда), он дал толчок к решающему движению русских на Амур — процессу, часть которого
мы с вами можем наблюдать ещё и сегодня...
Кстати, сам Поярков прибыл в Якутск уже после того, как неистового Петра Головина сме-
нил чуть менее неистовый воевода Василий Пушкин — потому в тюрьму и не попал...
Однако вернёмся к Охотскому побережью.
В 1647 году отряд десятника Семёна Шелковника численностью сорок человек был от-
правлен к Ламскому (тогда ещё!) морю по считавшемуся испытанным пути через перевал на
реку Улью. Очутившись же на побережье, он двинулся не на юг (где располагается глухой и
буквально тысячами местных жителей. Здесь надо сказать, что Семён
протяжённый Приморский хребет, закрывающий морское побережье), а на север, где и по-
строил зимовье в устье реки Охоты. По именно этому зимовью и получило Охотское море своё
нынешнее название.
История создания и защиты Охотского острога не менее эпична, чем история защиты
Трои. Острог осаждался
Шелковник попал в десятку — там, где встал тын его крепостцы, располагалась одна из бога-
тейших «рыбалок» местных жителей, стягивавшихся на устья нескольких нерестовых рек с
огромной площади, — вот она, «налогооблагаемая база населения»! Но как раз эта «налогооб-
лагаемая база» и не торопилась менять свой привычный образ жизни и из вольных охотников
и рыбаков превращаться в приносителей ценного меха для какого-то неведомого белого царя.
Кроме того, для того чтобы эту самую «налогооблагаемую базу» расширить ещё более, Шел-
ковник разделил свой отряд, и другая группа казаков, во главе с Ермилом Васильевым и Алек-
сеем Филипповым, отправилась дальше, на север. Отряд Филиппова достиг Ини и Мотыклей-
ки. На Ине 28 июня 1648 года он имел столкновение с ламутами: «На Ине реке на устье сидя-
чих людей было ста с три и больше, и на той реке тебе, государю, мы, холопы твои, служили, и
с теми многими иноземцы билися, не щадя голов своих». Ламутский приступ был отбит и ка-
заки двинулись дальше.
В устье Мотыклейки, на восточном побережье полуострова Хмитевского, в августе 1648
года странники-завоеватели построили укреплённое зимовье. Попытка завязать мирные от-
ношения с жившими поблизости ламутами успехом не увенчалась. Около пятисот человек ла-
мутов начали осаду зимовья с двадцатикратно меньшим гарнизоном. Осада перешла в штурм,
и казакам с огромным трудом удалось его отбить: «Они де, служилые люди, с теми тунгусами
бились и одолеть де их не могли, потому что место многолюдно, а служилых людей немного».
За всё время путешествия Филиппов потерял девять человек (трое погибло, шестеро умерло от
болезней). Тем не менее, филипповцы собрали огромный ясак и вернулись к Шелковнику вес-
ной 1651 года.
Естественно, такое расширение экспансии (причём микроскопическими по любым мас-
штабам силами) вызвало эффект, сходный с тушением открытого пламени нефтепродуктами.
Осада Охотского острога носила многомесячный характер.
Ламуты вели её «по-семейному» — разбивали вокруг ненавистного укрытия людей с ог-
ненным боем стойбища, приводили женщин, детей, тут же ловили рыбу... Иногда они шли на
приступ, пытаясь специальными крючьями растащить брёвна, их отбивали, зимовья восста-
навливали... Особо ожесточенное сражение произошло 15 апреля 1649 года — тогда в бою каза-
ками было захвачено сорок луков, четыре рогатины, двадцать четыре откаса, десять куяков
костяных, семнадцать шишаков костяных, шестьдесят пять лыж подволочных, десять костя-
ных крюков и два железных...
Когда к острогу подоспела подмога в лице отряда десятника Семёна Епишева (а случилось
это 3 июня 1651 года), его тоже встретил заградительный отряд, который казаки оценили в ты-
сячу сбруйных и оружных ламутов. Но отряд Епишева с боем пробился к острогу, который на
тот момент защищало всего двадцать оставшихся в живых воинов. В числе погибших от голо-
да и болезней был и Семён Шелковник, человек, основавший Охотский острог и давший имя
Охотскому морю...3
Осада Косого острожка в устье Охоты
Каков же был итог четырёхлетнего кровавого освоения одного из самых глухих уголков на
Севере Дальнего Востока?
«Двадцать один сорок семнадцать соболей, десять пластин собольих, шесть поминочных
соболишек, „покупочная" короткая лисья шуба с рукавами, два лисичёнка — чернобурый без
лап и хвоста и краснобурый тоже без лап но с хвостом, два лоскута лисьих да выдра»...
Но гораздо ценнее любой пушной казны была первая лоция Охотского моря, составленная
Алексеем Филипповым и служившая многие годы всем странствовашим вдоль этого негосте-
приимного побережья.
Полное название записей таково: «Роспись от Охоты реки морем итти подле земли до Ини
и до Мотыклея реки и каковы где места, и сколько где ходу и где каковы реки и ручьи пали в
море, и где морской зверь морж ложится и на которых островах».
«Роспись» содержит ценные данные об этом пути. В ней значится, сколько ходу от одного
места к другому и каким способом: под парусами или на веслах, какие реки встречаются на
пути, отдельные приметные места, растительный и животный мир и т. д. «Роспись» не утеря-
ла своего значения и сейчас. По ней можно проследить некоторые изменения местности за
этот большой отрезок времени.
14 марта 1652 года весь собранный ясак был отправлен из Охотского острога в Якутск. Для
сопровождения его нарядили отряд из двадцати двух человек, в состав которого вошёл и
Алексей Филиппов. Благодаря этому «Роспись» была сохранена в Якутске, а не сгорела во
время последующих злоключений в Охотском остроге.
Сведения о количестве ламутов на Охотском побережье на первый взгляд кажутся сильно
преувеличенными. На самом же деле это не так. Побережья Охотского моря (и западное, и во-
сточное) представляют собой места массового подхода и нереста лососёвых рыб — горбуши,
кеты, нерки, кижуча, которые в невероятных количествах скапливаются в приустьевом, ниж-
нем и среднем течениях. В принципе, эта рыба могла кормить гораздо больше населения,
нежели очень скудная зауральская тайга — и плотность аборигенов здесь оказалась значи-
тельно выше, чем на Оби, Енисее и даже Лене. В соответствии с плотностью туземцев росло и
оказанное ими пришельцам сопротивление.
В следующем, 1651 году ламутам всё-таки удалось вынудить русских покинуть Охотск. К
моменту его оставления там находилось всего тридцать пять служилых, которые ушли к
устью Ульи, к зимовью, построенному ещё Москвитиным (удивительно, что оно сохранилось за
эти двенадцать лет).
В 1652 году к Епишеву на устье Ульи пришёл отряд пятидесятника Бориса Оноховского с
небольшим отрядом служилых. Но русское влияние на побережье стало восстанавливаться
только в 1654 году, с приходом боярского сына Андрея Булыгина.
С устья Ульи Булыгин и Оноховский с тридцатью четырьмя служилыми морем отправи-
лись к сожжённому Охотскому Косому острожку. Около устья Урака их застиг шторм, суда по-
терпели крушение, утонула вся «государева казна», «и сами едва не погибли». В довершение ко
всему, при высадке на берег на казаков напали ламуты. Казаки отбивались несколько дней, но
всё же разбили противника, «и аманата взяли, и под того аманата вновь государева ясака
до места, на котором стоял
Косой острожек, и отстроился заново.
взяли на 163-й год». 25 июня 1654 года Булыгин наконец добрался
А в 1657 году в Охотске появился незваный, но, как бы то ни было, явно дружественный
гость — Михайло Стадухин, который шесть лет назад, махнув рукой на не желавших подчи-
няться ему двух Семёнов, Мотору и Дежнёва, перевалил на Пенжину, построил там коч и от-
правился на юго-запад по морю. Здесь мы в очередной раз подивимся отваге и целеустремлён-
ности землепроходцев. В об-щем-то, не совсем было понятно, что это за море и есть ли где
на нём русские поселения (а вот в том, что на его берегу полно «немирных иноземцев», сомне-
ваться не приходилось). Кроме того, Стаду-хин находился в пути несколько лет и не мог не за-
думываться о необходимости возвращения в Якутск — а где он есть, тот Якутск?
После выхода с устья Пенжины Стадухин зазимовал на Гижи-ге. В 1652 году он поставил
острожек на Тауе, где провёл четыре или даже пять лет, потихоньку воюя с ламутами и само-
стоятельно добывая соболя. В итоге, к 1656 году под началом Стадухина оставалось всего че-
тырнадцать человек.
Землеведческое значение похода Стадухина было огромно. Он рассказал о Пенжине и о
Гижиге, и о новом, необъясаченном народе коряках, об огромном куске ещё неизвестного рус-
ским мореходам побережья протяжённостью в две тысячи километров. Считается, что имен-
но Стадухин доставил в Москву известия о Камчатке, которая впервые появилась на «черте-
же» тобольского воеводы П. Годунова (1668 год).
Надо сказать, что стадухинцы собрались в поход на Якутск из Охотского острога очень
нескоро — только зимой 1659 года. И во время этого перехода их-таки подстерегли немирные
ламуты — отряд в бою потерял девять человек... Сам же Стадухин найдёт свой конец позже,
после своей «минуты славы» на Москве, на водоразделе Яны и Индигирки, возвращаясь на от-
крытую им Колыму — от стрел немирных аборигенов...
Вечная ему слава!
В1658-59 годах с Колымы на Пенжину было произведено два похода: отряда Фёдора Чюки-
чева и Проньки Фёдорова. Отряды вели себя одинаково — громили коряков, уговаривали их
добром платить ясак, коряки не соглашались, те их снова громили...
В1660 году охотские казаки предприняли поход «по следам боевой славы» Михайло Стаду-
хина. Было убито «неясачных тунгусов человек пятьдесят». Другие результаты для нас скрыты
туманом истории. Хотя косвенно о них можно судить по тому, что в 1665 году ламуты восстали
по всему Охотскому побережью.
Князец Киларского рода Зелемей организовал нападение на отряд охотских казаков, воз-
вращавшихся с ясачного сбора, и перебил их всех — пятьдесят человек, между прочим! При
этом он захватил много огнестрельного оружия и амуниции.
Вооружившись, следующей весной Зелемей решил вывести зло с корнем. Тунгусы обложи-
ли острог вместе с его воеводою Иваном Пущиным. Острог был уже старый и ветхий. При
этом в самом Охотском остроге находилось 60 аманатов, а также «царская казна» сбора 1666
года («сорок сороков» (1600) соболей). Положение осаждённых было тяжелым. Даже свою до-
кладную об осаде Охотского острога и с просьбой выслать на подмогу человек сто пятьдесят
Пущин передал с «иноземцем на удачу».
Якутский воевода Кутузов тут же выслал в Охотск подмогу — в июле 1666 года атамана Ар-
тема Петриловского с отрядом в пятьдесят человек, а в августе — сына боярского Архипа Лыт-
кина также с пятьюдесятью казаками. Приход подкрепления позволил снять осаду с Охотско-
го острога.
В1667 году из Охотского острога на реки Тауй и Олу был послан отряд Константина Дмит-
риева для «проведования» коряков.
Поход завершился плачевно — коряки уничтожили отряд полностью.
В1669 году на Пенжину «для приводу под царскую высокую руку новых землиц и для при-
иску жемчюгу и узорочного каменю» был отправлен Иван Ермолин с пятьюдесятью служилы-
ми и промышленными людьми. Но осенью того же года в верховьях Колымы на русских
неожиданно напали сопровождавшие отряд «союзные» юкагиры, захватившие «...оружейную
и всякую казну, и хлебные запасы, и всякие борошни отбили, и наказную память и письмен-
ные крепости взяли...». Ермолин, тем не менее, продолжил маршрут и вышел к корякам, кото-
рые доистребили остатки его группы.
Следующий крупный конфликт случился в 1677-78 годах и связывается с именем ламут-
ского князца Некрунка. В 1677 году на Юдомском волоке люди Некрунка перебили отряд в
шестьдесят человек во главе с пятидесятником Панфиловым. Им удалось захватить государе-
ву казну, товары, провиант, казачьи пожитки, пушку и ружья. Почти сразу после этого, 7 янва-
ря 1678 года, более тысячи ламутов «в куяках и шишаках, и в наручах с щитами» пришли под
Охотский острог, захватили дворы, расположенные вне острога, и оттуда стали обстреливать
его. Последний оказался в осаде. Казаки во главе с приказчиком Петром Ярыжкиным сделали
вылазку и отбили нападавших.
Причиной нападения на Охотский острог послужило жестокое отношение к тунгусам и
ламутам приказчиков Юрия Крыжанов-ского и Петра Ярыжкина и ряда служилых людей: «Он,
Юрья, преж того был у них в Охоцком городке приказным человеком, и имал с них насиль-
ством и приметом своим соболи добрые и лисицы черные, и жен их и дочерей к себе на посте-
лю у них, ясачных тунгусов, для блудного воровства имал». Якутские власти провели след-
ствие, по итогам которого приказчики и служилые, виновные в злоупотреблениях, были биты
кнутом и сосланы в Даурские остроги, их имущество конфисковано.
В 1678 году некий тунгусский старшина Ванга снова уничтожил русский отряд на Юдом-
ском волоке. Погибло восемьдесят семь служилых и промышленных людей.
В ответ на это охотский приказчик Ф. Щербаков весной 1679 года отправил в поход на вос-
ставших ламутов тридцать казаков во главе с К. Берсеневым. Сперва ламуты вступили в сра-
жение, потом — отошли. Берсенев тоже не решился преследовать врага и вернулся в Охотск.
В 1680 году вновь дал знать о себе неутомимый князец Не-крунко. На том же Юдомском
волоке он подстерёг большой отряд, шедший под командованием сына якутского воеводы Да-
нилы Фомича Бибикова. Отряд по дороге развлекался как мог — «погромил и побил» попав-
шихся под руку ламутов («а у иных носы резал»). По данным синодика Охотской церкви, в
этом бою погибло шестьдесят два служилых человека, в том числе и Бибиков. Сам Некрунко
захватил соболиную казну, куяки, ружья. В ответ зимой-весной 1681 года охотский приказчик
боярский сын Леонтий Трифонов с отрядом из девяноста трёх русских и семидесяти «союз-
ных» ламутов «ходил на изменников», которых воглавляли Конашанка и Некрунко. Состоялось
сражение, в итоге которого у русских на руках оказалась соболиная казна, захваченная у Би-
бикова (видимо, за полной её бесполезностью для ламутов), кроме того, русские захватили
нескольких пленных.
Дальше вся история начинает носить странный характер: якутский воевода вернул плен-
ных и аманатов с условием передать их обратно сородичам, если те соглашаются платить
ясак. Сородичи согласились, из чего можно сделать вывод, что бой между отрядами Трифоно-
ва и Некрунко был не совсем уж смертный, а, скорее, имел целью обеим сторонам сохранить
лицо. Ламуты договорились, что их не будут притеснять совсем уж беззаконно, а Трифонов
вернул в государево лоно ясачных плательщиков.
Следующая серьёзная коллизия в межэтнических отношениях на Охотском побережье
случилась уже в 1691-1692 годах. В Охотске произошла эпидемия оспы, ив 1691 году тунгусы
убили приказчика Охотского острога Григория Пущина, обвинив его в том, что он пытался за-
разить их оспой с помощью «сулемы». На самом деле Пущин, наоборот, с помощью этой суле-
мы пытался лечить тунгусов.
Собственно, после этого накал завоевательной войны на центральном участке Охотского
побережья стихает. На севере русские выступают преимущественно в качестве заступников
ламутов (которые уже частично приняли крещение) против воинственных коряков, юг же
остаётся закрыт — по результатам Нерчинского договора.
1
Что он впоследствии доказал на службе в Москве, получив чин окольничьего.
Преемник Головина Василий Пушкин злоупотреблял не менее своего предшественника;
прибыв в Якутск, он раздал жалованье служилым людям, которые в продолжение двух лет не
получали его от Головина, и при этом из денежного жалованья взял себе половину, а из хлеб-
ного — годовой оклад.
Из торговых людей, посаженных в тюрьму Головиным, он освободил только тех, которые
дали ему выкуп; отобранное Головиным имущество возвратил только тем, которые дали ему
взятку; брал большие взятки с купцов; бил людей батогами у себя на дворе, отсылал их со
двора в тюрьму и, взяв с них деньги, возвращал им свободу.
3
Вообще-то река Охота получила название просто «Река» — «Окот» по-эвенски. Соответ-
ственно, по правилам эвенской грамматики Охотское море будет читаться как «Речное».
Глава 13. Страна ламутов и юкагиров
Когда мы рассматриваем экспансию русских из Якутского острога на северо-восток Сибири, в
исторических масштабах она выглядит почти мгновенной: от основания Якутского острога в
1632 году до создания острога Анадырского в 1652 году прошло всего двадцать лет, а между
этими населёнными пунктами по прямой пролегает 2500 километров. В реальности же рус-
ские люди шли на крайнюю оконечность Евразии весьма сложными и не всегда очевидными
путями.
Также надо понимать, что скорость продвижения по неизвестной земле была напрямую
связана с плотностью проживающего на этой земле аборигенного поселения, которое в той
или иной степени всегда давало отпор пришельцам. Толстовцев-пацифи-стов в те времена в
Сибири не водилось, а если бы и водилось, то они были бы немедленно истреблены ближай-
шими философски розными соседями.
Районы, где русские встречали более или менее упорное сопротивление, были, как прави-
ло, густо заселены (Минусинская котловина, Предбайкалье, Амур) и представляли хоть какой-
то интерес для хлебопашества. Территории, на которых кочевали разрозненные племена ско-
товодов и охотников, казачьи отряды проходили как нож сквозь масло.
Вышесказанное, впрочем, не отменяет того факта, что освоение всего пространства на во-
сток от Лены и Алдана до сих пор остаётся самым быстрым и масштабным географическим
присоединением территорий за всю историю греко-романской цивилизации.
Практически сразу после того как русские люди попали на Лену в некотором критическом
количестве, стало понятно, что её полное заселение станет лишь вопросом ближайшего вре-
мени. Довольно быстро они оббежали побережье Северного Ледовитого океана в районе Лен-
ской дельты на обе стороны. В 1633 году Илья Перфильев с товарищами и «промышленными
людьми» спустился вниз по Лене до устья и, свернув на восток, дошёл до устья Яны. Его това-
рищ, Иван Ребров, продолжал плавание «по морю, на новую стороннюю Индигирскую реку».
Информацию о существовании Яны казаки, судя по всему, получили у находившихся на Жи-
ганском зимовье тунгусов.
Ребров говорит, что вывез он с Яны двадцать соро-
Экспедиция Перфильева и Реброва была снаряжена казаками за собственный счёт, но при
этом увенчалась большим успехом и выгодой для государства. В челобитной с просьбой о
поверста-нии в атаманы за этот поход Иван
ков соболей, и с Индигирки — шесть соро-ков. Сколько предприимчивые казаки оставили из
добычи себе, они умолчали. Умалчивает об этом и история.
В общей сложности Илья Перфильев и Иван Ребров провели на Яне и Индигирке семь лет
и построили зимовье в устье Яны и два острожка на Индигирке.
В1636 году енисейский воевода Прокопий Соковнин, которому тогда «по умолчанию» под-
чинялся бассейн Лены, предписал десятнику Елисею Бузе обследовать реки, находящиеся по
обе стороны от Ленского устья («...итить с служилыми людьми на Ламу и которые реки впадут
. Изначально отряд его насчитывал, как и полагалось де-
сятнику, десять служилых, однако после зимовки в Олёкминском остроге к нему присоедини-
лось до сорока человек. С этой ватагой Буза спустился до устья Лены, затем совершил переход
на запад, к устью реки Оленёк, и поднялся по ней вверх, до стойбищ тунгусов, которых тут же
обложил ясаком.
в море... для прииску новых землиц»)
Видимо, возле этих тунгусских стойбищ Буза и зимовал со всем отрядом, а весной перева-
лил с Оленёка в бассейн Лены и вернулся на эту реку по её притоку Молоде.
После этого неугомонный десятник вновь сплавился по Лене и двинулся на этот раз на во-
сток, где достиг устья реки, которую назвал Омолоем. Там кочи Бузы вмёрзли в лёд, и он по
зиме, нартовым путём поднялся практически до верховий реки, где нашёл каких-то упрятав-
шихся якутов во главе с князцом Тузуком. Попытка мирно собрать с якутов ясак не удалась,
якуты обрушились на отряд Бузы всей своей, впрочем, невеликой, мощью и взяли отряд в
осаду, в которой казаки сидели шесть недель. Тем не менее, Буза сотоварищи «...тех якутов
войною смирили, и их под государеву руку привели, и ясаку с них взяли вновь на 146 год 5 со-
роков 27 соболей». Пока Буза бился с якутами, зима кончилась, и он двинулся обратно. В устье
Яны он обнаружил какого-то юкагирского шамана, который навёл его на становище своего
племени. В этом месте Буза задержался до 1642 года, когда весть о нём и собранном им
ясаке отправили воеводе Головину Посник Иванов и Прокопий Лазарев.
Эти уже осваивали Яну и Индигирку всерьёз. Посник Иванов пересёк Верхоянский хребет
с конным отрядом в тридцать человек, объясачил живших в среднем течении реки якутов и
ламутов и собрал с них шесть сороков соболей, о чём отписал Головину с разными полезными
наблюдениями о дальнейшем освоении этого края. В частности, Посник Иванов заметил, что
на Яне придётся собирать ясак без привычных уже аманатов, потому что «кормить нечем,
река безрыбна».
Отправив ясак и составленное истинно в духе того времени горестное письмо про то, что
на Яне нечем кормить заложников,
Посник Иванов потянулся на реку Индигирку, в которой «людем можно сытим быть
рыбою и зверем, без хлеба; и в Юкагирской де, землице соболей много; и в Индигирь де, госу-
дарь, реку многие реки впали, а по всем де по тем рекам живут многие пешие и оленные люди,
а соболя и зверя всякого много по всем тем рекам и землицам»...
Перед тем, как попасть на Индигирку, отряд Посника Иванова вступил в бой с юкагирами
на стороне якутов: «А приходят де те юкагиры по вся годы войною на тех твоих государевых
байдын-ских якутов, на него Селбука и на его улусных людей, скот их — кони и коровы — отга-
нивают, а жены их и дети в полон емлют.
И мы, государь, холопи и сироты твой по его Селбукову словесному челобитью ходили за
теми юкагирскими мужики в погоню и дошли их житьях и кочевьях, и учали призывать под
твою государеву царскую высокую руку ласкою и приветом, и учали с них прошать твой, госу-
дарь, ясак. И они учинились непослушны и ясаку с себя тебе, великому государю не дали. И
учали с нами те юкагирские мужики бится и из луков по нас стреляти. И мы, государь, холопи
и сироты твои, прося у бога милости, билися с ними и промысл над ними учинили, многих тех
юкагирских мужиков побили и улус их повоевали и дву мужиков живьем схватили, взяли с
собою в вожи на Индигирскую реку и Юкагирскую землицу».
В начале XVII века, к приходу русских, по реке Индигирке кочевало около тысячи двухсот
юкагиров из родов Янга, Шоромба, олюбенского и хромовского. Олюбенцы занимали всё низо-
вье Индигирки, шоромбои жили от устья Момы до устья Селенняха, янгинцы — от устья Се-
ленняха до устья Ожогины, в бассейнах рек Уяндина и Селениях, на левобережье Индигирки и
на правобережье в низовьях реки Бадарихи.
Вернувшись в Якутск, Иванов принес первые сведения о реках Колыме и Погыче. Часть его
отряда в 1639 году на двух кочах из Индигирки добралась до устья Алазеи.
Год спустя на средней Индигирке орудовал отряд красноярского казака Ивана Родионови-
ча Ерастова, покоряя юкагиров средней Индигирки («знатнейшего» князца Уянды).
В 1641 году в низовьях Индигирки действовали отряды енисейского служилого человека
Дмитрия Михайловича Ярило (Зыряна) и Ивана Ерастова (всего пятнадцать человек). В устье
века), двигавшийся с Яны в Якутск,
Индигирки они имели сражение с юкагирами во главе с князцами Морлем и Бурулгой. Юкаги-
ров они, естественно, разбили, князцов взяли в плен и ясак с них собрали, после чего основали
в устье Индигирки «зимовье с косым острожком».
Однако юкагиры, которые слыли воинственным и могущественным племенем, не собира-
лись безропотно терпеть данничест-во. В этом же году янские юкагиры под руководством
князца Ко-уркая убили ясачных сборщиков. Отряд Семёна Ивановича Дежнёва (четыре чело-
подвергся нападению ламутов. Нападавших было больше
сорока человек, тем не менее, нападение было отбито.
Якутский воевода П. Головин отправил казачьего десятника Михаила Васильевича Стаду-
хина, который на четверть века стал одной из самых знаковых фигур сибирского фронтира, на
поиски земель к востоку от Яны. Стадухин, собрав отряд из служилых и промышленных
людей, осенью 1641 года вышел на реку Оймякон, где объ-ясачил тунгусов и якутов и зазимо-
вал в построенном острожке.
В 1642 году Ярило и Ерастов с отрядом в пятнадцать человек из устья Индигирки морем
вышли к устью реки Алазеи. На Алазее русские первый раз повстречали чукчей (с которыми,
возможно, были и юкагиры). Казаки попытались получить от них исчерпывающую информа-
цию о прилегающих землях, и, самое главное, есть ли там ещё люди, с которых можно стребо-
вать ясак. Чукчи отвечали, что «а живут де те чюхчи промеж Алазейскою и Ковым-скою река-
ми на тундре, сказывают их человек с четыреста и больше». Попытка стребовать ясак с чукчей
и юкагиров, естественно, закончилась военным столкновением: «Иноземцы алазей-ские юка-
гиры и чюхчи в государеве ясаке отказали и по обе стороны Алазейские реки обошли, и учали
нас они Алазеи с обеих сторон стрелять». Был «съемный бой целой день до вечера». Казакам
удалось отбиться, убив у противника одного князца и несколько «мужиков», после чего «ала-
зеи... убегом ушли, избиты и изранены». У русских оказалось девять человек раненых.
После этого сражения казаки «на край тундры» поставили зимовье с острожком. Некоторое
время спустя к острожку подъехал ала-зейский шаман Олюганей, который неосторожно вы-
сказал возмущение этой постройкой. Разумеется, казаки захватили шамана и уже под него
стребовали ясак.
Летом с Индигирки на Алазею морем прибыл отряд Стадухина и объединился с Зыряном.
Ерастов к этому времени с верховьев Алазеи ушёл на Индигирку.
Зимой 1642 года юкагиры (янгинцы и шоромбои) ещё раз попытались выбить русских с
Индигирки. Они внезапно ночью напали на Уяндинское (Нижнеиндигирское) зимовье. Пере-
били стоявших во дворе двадцать лошадей и убили караульного — промышленного человека
Хаилина. Казаки и промышленники с трудом отбились.
* * #
12-13 июля 1643 года объединенный отряд Стадухина и Зыряна вошёл в устье Колымы. Во
время плавания с Алазеи на Колыму они открыли большой остров против устьев рек Индигир-
ки и Колымы. В 1645 году Стадухин писал о нем якутскому воеводе В. Пушкину: «Гораздо тот
остров в виду, и горы снежны, и пади и ручьи знатны».
На Колыме в июле 1643 года Стадухин и Зырян сразу сцепились с юкагирами. 15 июля со-
стоялось сражение с «оленными» князцами, которые даже не дали русским возможности вы-
садиться на берег. Однако через десять дней казаки обнаружили «сидячего» князца Аля (или
Олая), которого побили и взяли с него ясак.
Судя по всему, численность колымских юкагиров насчитывала около тысячи человек, то
есть давала двести пятьдесят — триста глав семей, которые и были потенциальными платель-
щиками ясака.
30 июля 1643 года Стадухин и Зырян поставили на Колыме зимовье с «нагородней». Сего-
дня трудно понять, был ли это будущий Среднеколымский или Нижнеколымский острог. В
этом зимовье Стадухин оставил тринадцать служилых людей во главе с Семёном Дежнёвым.
Зимовье представляло из себя обыкновенную избу «с нагород-ней». Впоследствии изба
была обнесена деревянным частоколом.
На карте С. У. Ремезова конца XVII века она изображена значком-рисунком в виде часто-
кола без башен и церкви. В течение XVII века в Среднеколымском ясачном зимовье «годовало»
по 8-10 казаков.
Существует версия, по которой первым из русских вышел на Колыму в 1640 году служи-
лый человек Селиван Харитонов — морем из реки Яны. Но, похоже, это всё-таки одна из ле-
генд, которыми, при ближайшем рассмотрении, пронизана вся история Присоединения.
В следующем году Стадухин и Зырян совершили поход на юкагиров-омоков и разгромили
их в бою, после чего заложили в устье Большого Анюя Нижнеколымское зимовье. В 1645
году Стадухин вернулся в Якутск.
В 1645 году тринадцать казаков во главе с Семеном Дежневым в Нижнеколымском зимо-
вье выдержали штурм юкагиров-омоков во главе с тем же князцом Олаем. Олаю удалось со-
брать по тем немноголюдным местам невероятную рать — в пятьсот человек! Тем не менее,
нападение удалось отбить, не в последнюю очередь благодаря тому, что в рукопашной схватке
удалось убить Олая. На тот же год пришлось восстание юкагиров под руководством княз-ца
Пелевы. Они побили служилых людей и освободили аманатов. Выступление было подавлено
отрядом Андрея Горелого и Втора Катаева.
В то же время в Якутске разошлись слухи о «собольной» реке Погыче (которую впослед-
ствии ассоциировали с Анадырем), и в 1647 году на Колыму вторично отправили Стадухина с
конкретным заданием — достичь этой самой Погычи, построить там зимовье и «привесть та-
мошний народ в ясашный платеж». На Колыме Стадухин, почувствовав свободу, вместо поис-
ков Погычи предпринял поход на Анюй, где «своей дуростью повоевал» «острожки» и «погро-
мил ясачных мужиков», захватив у них в аманаты «лучших людей».
Приключения Федота Попова, Герасима Анкудинова, Михайло Стадухина и Семёна Дежнё-
ва в поисках реки Погычи (оказавшейся на поверку Анадырем) вошли в главу, посвящённую
стране чукчей и коряков. Тем не менее, самого яркого из перечисленных персонажей, Михаи-
ла Стадухина, мы ещё повстречаем в этом разделе — в момент его гибели на верховьях Яны и
Индигирки в 1666 году...
Действовавшие на Колыме русские люди — как служилые, так и промышленные — находи-
лись в значительной изоляции. При этом они понимали, что где-то относительно недалеко (по
тамошним гигантским масштабам, конечно) продвигается ещё один поток российских завое-
вателей — и идёт он на север по побережью Ламского моря, которое тогда ещё не называлось
Охотским. Поэтому практически сразу с Колымы начали предприниматься попытки найти
путь на юго-восток — через Колымское нагорье. Так, В 1648/49 году с Колымы на реку Гижигу
отправился отряд «охочих и промышленных людей» (тридцать пять человек) во главе с Ива-
ном Аврамовичем Барановым. Но он дошёл только до реки Омолон, где собрал ясак с «ходын-
ских каменных оленных мужиков». Взяв у них аманатов, Баранов вернулся на Колыму.
В то же время на Алазее юкагиры неторопливо сопротивлялись нахлынувшему на них с
запада бедствию. 3 октября 1649 года бежали из Алазейского острога аманаты-юкагиры, кото-
рые с помощью сородичей «служилых людей побили и государеву казну пограбили», а также
захватили оружие. После этого они у покрученников промышленника Александра Леонтьева
«что было на стану всякого промышленого заводу, котлов и топоров, и обметов, и одеял, и
хлебново запасу, и соболей, то все пограбили и на стану». В феврале на поиск бежавших из Ко-
лымского острога направился казак Иван Пинега с отрядом в тридцать человек. Бежавших
князцов он обнаружил только в конце сентября, и, как и ожидалось, — не одних. А во главе во-
енного отряда в двести воинов. Тем не менее, несмотря на почти десятикратное превосход-
ство туземцев в численности, казаки разбили юкагиров, захватили аманатов и заставили пла-
тить ясак.
араван в тундре
Весь следующий год алазейские юкагиры находились в шато-сти. Зимой в разных местах
они подкараулили и убили пятнадцать промышленников и ясачных сборщиков. В качестве от-
ветного шага из Нижнеколымского острога вышел в поход служилый человек Втор Катаев, ко-
торый взял штурмом и разорил большой юкагирский «острожек».
В том же, 1651 году, ясачные юкагиры, приписанные к Нижнеколымскому острогу, судя по
всему, решили повторить подвиг своих алазейских соплеменников. Составился заговор, кото-
рый, тем не менее, был раскрыт, заводчиков били батогами.
В следующем году снова прибыл на Колыму отчаянный казак Иван Ребров, которому на
этот раз вменили поиск острова в Северном Ледовитом океане, лежащего против устий Яны и
Колымы. Этот поход оказался для Реброва последним — экспедиция пропала.
Зимой 1653 года несколько сот чукчей взяли в осаду Нижнеколымский острог, но, не до-
бившись ничего, отступили. Через два года с помощью алазейских юкагиров казаки захватили
в полон чукотского князца Миту. Чукчи немедленно снова осадили Нижнеколымский острог, в
котором содержался Мита, и в итоге Миту обменяли на каких-то «чюхочьих робят». Однако
освобождённый Мита тут же напал на шедших с ясаком в Нижнеколымское зимовье юкаги-
ров, «луцчево ясашного мужика Ерма с сыном да с племянником побили... а государевых 50 со-
болей взяли и увезли в свою землю на Чухочью реку».
Князец Мита, судя по всему, затаил значительное недовольство на нижнеколымских слу-
жилых. Зимой 1659 года он напал на служилых людей Нижнеколымского острога, бывших на
рыбной ловле, и убил троих. Весной 1659 года к Нижнеколымскому острогу его люди «человек
з двести и больши за щитами и приступали к зимовью накрепко», однако острога не взяли.
Собственно, левобережные чукчи так и мутили воду до полного своего разгрома в начале XVIII
столетия.
В апреле 1666 года зашиверские ламуты Дельянского рода совместно с юкагирами
(«Чанжа с родом своим») напали на За-шиверский острог. Атака была отбита, но нападавшие
убили двух (или шестерых) промышленников и ранили несколько казаков. В сентябре того же
года ламуты и юкагиры вновь пытались овладеть острогом, но безуспешно. После этого они на
Янском хребте полностью уничтожили отряд Михаила Стадухина, шедший из Якутска на Ин-
дигирку. Так погиб неугомонный атаман, сделавший едва ли не больше всех русских конки-
стадоров в завоевании северо-востока Евразиатского материка.
Затем ламуты напали на своих союзников юкагиров и перебили их.
В Зашиверской округе в XVII столетии было как минимум два крупных восстания уже
объясаченных эвенов и юкагиров (в 1666-1667 годах и в 1679 году) В1666 году юкагиры и ламу-
ты перебили небольшой отряд служилых людей и напали на За-шиверск. В отписке от 1668
года Козьмы Лошакова рассказывается: «И того жъ 174 года, апреля въ 17 день, Зашиверскео-
го острожку ясачные люди Ламутки и Юкагири, Чанжа съ родом своим, великим государемъ
изменили, пришли оплошнымъ делом в острожекъ и хотели острожекъ взять, а служилыхъ
людей всехъ побить, и аманатов взять и вывести из острожку вонъ; и убили двухъ человекъ
промышленных людей Стенку Щукина съ женою, старым индигирским толмачемъ Бурчи-
комъ, да Федосей-ка Кюдрю да промышленнаго человека Оверки Мартемьянова ясыря его с
дочерью, и служилых и промышленных людей многих переранили и отошли прочь. Да в 175
году, сентября въ 5 день те же Ламутские мужики Юкагири, Чанжа съ родом своимъ пришли
къ острожку приступом и приступали накрепко; и мы Козем-ка съ товарищи, божиею мило-
стью и государскимъ счастиемъ во острожке отсиделись».
Далее Козьма пишет: «И в прошлом же во 175 году, февраля въ 16 ден, скопяся те же ламут-
ские мужики изменники, собравъ себе воровское великое собранье, приступали ночью к
острожку, и учали острожные стены, и ясачное зимовье, и острожные ворота рубить топора-
ми, а иные люди приставили лестницы къ стенам через амбары: и мы Козёмка съ служилыми
и промышленными людми бой съ ними поставили, и Божией милостию, и великих государей
счастиемъ, убили у нихъ воров ламутских мужиков лутчихъ людей трёх человек».
Приказчик Зашиверского острожка боярский сын Лев Трифонов в 1679 году писал якут-
скому воеводе Ф. Бибикову следующее: «В нынешнем же, государь, во 187-м году Зашиверского
острошку ясашные ламуцкие мужики и юкагири на промысел ясаку промышлять не ходили, а
иные многие мужики в Зашиверский острожек с ясачным платежом не приходили, а сказыва-
ют про тех ясашных ламуцких мужиков и юкагирей, что они хожят с ламскими мужиками из-
менниками вместе; и мне, Левке, на тех на непослушных мужиков казаков послать не от ково,
потому что малолюдство. И те, государь, ламутцкие мужики изменники прикочевали и живут
возле Зашиверского острошку и по русской дороге, и я, Левка, живу в осаде с великим береже-
ньем... А в ламутцких мужиках шатость и измена по скаске зашиверских мужиков ламутов и
юкагирей, что многие зашиверские ламуцкие мужики в прошлом году были на Ламе, к
острошку приступали с ламутцкими мужиками с изменниками вместе».
1679 год выдался вообще неспокойным. Приказной человек Никита Тютин так и не смог
отправить соболиную казну с Колымы и Индигирки, опасаясь немирных ламутских и юкагир-
ских родов.
Чукчи опять обступили Нижнеколымский острог. В 1679 году нижнеколымский приказ-
чик десятник Семён Сорокоумов писал якутскому воеводе: «А в Нижном ясашном зимовье и
по сие число служилые люди живут взаперти от неясашных людей от чухоч».
В1685 и в 1687 годах чукчи пытались взять Нижнеколымский острог, но безуспешно.
В начале XVLII столетия напряжение, которое русские поселенцы испытывали со стороны
аборигенов на Колыме, Индигирке и Алазее, значительно спало. Сказались и общее «замире-
ние иноземцев», и уменьшение общего числа аборигенов в результате постоянных столкнове-
ний и разгромов, и значительная метизация населения, и проникновение союзников русских
— якутов. Кроме того, весьма смиряюще сказывался институт аманатов. Фронтир неумолимо
уходил на восток.
Глава 14. Страна чукчей и коряков
Движение русских на восток от устья Колымы началось практически сразу после прибытия их
на эту реку. И никто из них, судя по всему, не понимал, что они движутся к естественному
пределу своего завоевания.
Редкостойная лиственничная тайга по мере движения на восток превращалась в тундру, в
которой по определению не водилось зверька, выступившего основным катализатором дви-
жения русских на восток, — соболя. Но всем ещё казалось, что впереди маячит некое невидан-
ное соболиное эльдорадо...
В 1645 году на реке Индигирке уже упоминавшийся Иван Ерастов расспрашивал некоего
князца Порочу, который сообщил ему о реке Нелоге, что она «за Ковымою-рекою впала в море
своим устьем, а той же реки Нелоги от вершины пошла река Чюндо-на, а впала та река Чюндо-
на близко моря в Ковыму-реку, сверх идучи по Ковыме-реке, с левые стороны». Несмотря на
то, что Пороча назвал реку Нелогои, Ерастов заявил о наличии за Колымой другой крупной
реки — Погычи.
Судя по всему, Погыча несколько раз меняла своё местоположение. Сперва её помещали в
Чаунскую губу, но затем переместили значительно южнее, примерно туда, где сегодня нахо-
дится Анадырь.
Оказалась она там в народной топографии, видимо, после того, как промышленники Исай
Игнатьев и Семён Алексеев в 1646 году достигли Чаунской губы и не обнаружили впадающей
туда большой реки.
Я бы не стал говорить о полной тождественности почти мифической Погычи и современ-
ного Анадыря: похоже, сибирские первопроходцы определили её наугад, исходя из своего
предыдущего опыта — раз есть берег океана, то рано или поздно в него будет впадать какая-
нибудь крупная река.
Тем не менее, поиски Погычи вылились в настоящую эпопею, приведшую даже к масштаб-
ному бунту служилых людей в Якутске. Надо сказать, что якутская служба со всех сторон са-
харом не была, но особой пикантности ей добавляла удивительная даже по тем «бескрайним»
временам разнузданность якутских воевод. С одной стороны, изоляция и огромная власть со-
здавали невиданные возможности, с другой, воеводы понимали, что река Лена — это такой
фронт, дальше которого не пошлют, и чудили по-полной.
Чинлонспх
КОЛЫМсКНЙ /
Ннж
JlUilUC
Ьутал!
А ЛОЛ
КИЙ
\pxyi
Ниж(1к-
1ЛЫЧС*Ш
сгь- * V
спин J
Дол риски и
Г6Х2
Верхоянск
I63K гЯ
. pt. 1IW- -v.
ПЫХЦ.КИЙ |
Онобенсюе
) гёкмииский
164s
С члемйипскмн
о] 682
‘ОЙ • 4 •
-Г1\«Ч I» .
(МЧ l2l
ирсн£кг^' v
VJIch
Ви пчйоч^чД?
16.15
=у d;« ,r?)4kp4ifiicKt
14кЛг»к.м1' iKiShi
12^Я<|ме»к» -ajxx> -
rn>j
Zlkotfie. • л
1(>ъ5
4 eiCni индо
1655.
к»Y|,fKc>G,s
Сперва ничего не предвещало большого кипежа — просто тридцать восемь казаков во главе с
тем же Иваном Ерастовым летом 1648 года подали челобитную Василию Пушкину, чтобы он
их «пожаловал против прежних окладов своего государева денежного и хлебного жалованья —
велел дати им на два года и на ту реку для тех новых и неясачных людей под твою государеву
царскую высокую руку приводу и для ясачного збору отпустить».
Сперва воевода разрешение на поход дал, а затем — отменил, отстранил от предприятия
его организатора Ерастова и назначил Михайло Стадухина, который, судя по всему, пообещал
воеводе значительные личные прибыли. Обойдённые казаки били челом государю, но госу-
дарь находился на расстоянии как минимум года пути, в то время как Погыча, очевидно, была
гораздо ближе. Кроме того, к воеводе было достаточно и других претензий, и самая из них по-
человечески понятная и приемлемая — задержка жалованья ещё со времён правления преды-
дущего воеводы, Петра Головина,
Василий Пушкин (тот самый, который отказался выпускать из тюрьмы заключённых при
Головине без выкупа в свою пользу) показал себя достойным преемником смещённого воево-
ды: приказал схватить двух смутьянов — Василия Бугра и Степана Борисова, Оба казака поль-
зовались большой популярностью среди местной вольницы, ну а после того как их схватили и
высекли без суда, популярность эта увеличилась безмерно. В итоге в ночь на 1 июля двадцать
два казака и около тридцати промышленников захватили на Лене суда торговых людей и бе-
жали вниз на эту самую ещё не открытую Погычу.
Любопытно, что мятежники всячески подчёркивали, что протестуют в знак несогласия с
воеводой Пушкиным и ни в коем случае против законной царской власти. Напротив, в отправ-
ленной год спустя челобитной они говорили, что ушли они «без государева указу», но на цар-
скую же службу для «прииску новых землиц».
Формально вожаком мятежных казаков назывался пятидесятник Иван Ретькин (видимо,
с точки зрения восставших, исполнявший обязанности зицпредседателя), однако коноводами
бунта считались Шаламко Иванов, Василий Бугор, Иван Пуляев, Павел Кокоулин Заварза и Ар-
темий Солдат. Для того чтобы избежать обвинения в воровстве и измене, бежавшие казаки
сразу выработали правила, в которых значилось — не грабить, не чинить насилия, не отбирать
чужого под угрозой огромного по тем временам штрафа в 300 рублей. Но благие намерения
тут же позабылись ввиду лёгкой добычи — повстречав кочи торговых и промышленных
людей, мятежная ватага немедленно их разграбила, а суда захватила в свою пользу. Бегство
мятежных казаков из Якутска повлекло за собой массовый уход других казачьих отрядов.
Внешне это выглядело так — в погоню за людьми Ретькина Пушкин отправил людей Василия
Власьева, после чего второпях снарядил для «ясачного и поминочного збору, для прииску и
приводу вновь под государеву царскую высокую руку погыцких новых неясачных тамош-
них землиц» Михайло Стадухина.
Кочи казаков скрылись за ленской излучиной, и воевода Пушкин облегчённо вздохнул...
Судя по всему, выйдя из-под пристального ока воеводы Пушкина, «беглые» и «государевы»
казаки перестали чувствовать между собой значительную разницу. Они вместе зазимовали в
устье Яны, после чего большая часть беглецов отправилась вверх по реке громить необъяса-
ченных (а может, и объясаченных, история об этом умалчивает) юкагиров, а Михайло Стаду-
хин вместе с самыми забубёнными головушками (включая неутомимого Василия Бугра), опе-
редив всех, пошёл на Колыму, в ставший почти родным ему Колымский острог. И выяснил, что
партия на Погы-чу уже ушла...
К1647 году на Колыме скопилось изрядное количество не только служилых, но и промыш-
ленных и торговых людей. Собственно говоря, на этом и был построен механизм Присоедине-
ния — именно этот вал катился вперёд, осваивая новые территории, усмиряя покладистых,
истребляя непокорных и снимая сливки с богатства неосвоенной территории.
Среди торговых людей, оказавшихся в Колымском остроге, был холмогорец Федот Попов,
приказчик купца Усова, оказавшийся «двигателем» всей анадырской эпопеи.
В 1647 году Попову удалось собрать значительный отряд для плавания по Ледовитому
морю на восток. Мероприятие это было совершенно штатным по тем временам — так поступа-
ли и Елисей Буза, и Иван Ребров и Дмитрий Зырян, и Михайло Стадухин.
Естественно, раз территории к востоку от Колымы не были проведаны, на них ожидался
богатый ясак и много туземцев, имеющих товары для меновой торговли. Поэтому первый
отряд Попова оказался весьма многочисленным — в него вошло чуть ли не шестьдесят человек
на четырёх кочах. По просьбе Попова колымский приказчик Втор Гаврилов прикомандировал
одного из находившихся под его командованием служилых — казачьего десятника Семёна
Дежнёва: «...В нынешнем во 155 году июня... в день пошли на море москвитина гостиной сотни
торгового человека Василия Усова прикащик Федотко Алексеев Колмогорец с покручен-
никами двенадцать человек, а иные збирались промышленные люди своеужинники, а сверх
их собралось пятьдесят человек, пошли на четырех кочах той кости рыбьего зуба и соболиных
промыслов проведывати. И тот Федотко Алексеев Колмогорец с товарищи к нам на съезжую
избу словесно прошал служилого человека. И бил челом государю Якуцкого острогу служилый
человек Семейко Дежнев ис прибыли, а челобитную подал в Съезжей избе, а челобитной явил
государю прибыли на новой реке на Анадыре 47 соболей, и мы его, Семейку Дежнева, отпусти-
ли для тое прибыли с торговым человеком с Федотом Алексеевым (Поповым — прим. М.К.)».
Однако в 1747 году экспедицию (Алексеева) Попова на восток не пустили льды, да и, судя по
всему, по дороге случилось достаточно приключений, потому что к следующему, 1648 году ко-
личество идущих в поход с Поповым несколько убыло.
А вот количество желающих идти на Анадырь — увеличилось! Материализовался ещё один
служилый человек, Герасим Анкудинов, который начал претендовать на место Семёна Дежнё-
ва в отряде Попова, собирался на Погычу за хребет (как раньше говорили — «за Камень»)
некий Семён Мотора и все-все (слухами земля полнится, и наверняка сведения из бурлившего
Якутска достигали Колымы) ждали прибытия в острог мятежных казаков и Михаила Стадухи-
на, который стоил их всех.
Экспедицию 1648 года трудно назвать «объединённой». Она включала как уже упоминав-
шиеся четыре коча Попова, так и шедшие отдельно, но неподалёку три коча Анкудинова. По
разным источникам, в ней участвовало от девяноста до двухсот десяти человек. Сдаётся мне,
что по отдельности они двигались только первые дни пути, а потом сплылись вместе — берега
шли чужие и негостеприимные.
С самого начала поход преследовали неудачи, которые в ранней литературе было принято
называть роковыми. Из устья Колымы кочи вышли около 20 июня, а уже через две недели по-
теряли два коча во время бури. Судя по всему, всех спасшихся перебили аборигены, уже успев-
шие познакомиться с русскими.
Экспедиция Попова-Анкудинова обогнула северо-восточную оконечность Евразии (сама о
том не подозревая и не понимая смысла своего открытия) и вошла в море, которое впослед-
ствии назовут Беринговым. Встречные ветра отогнали от каравана ещё два коча — по мнению
И. Забелина, их экипажи стали первыми русскими, достигшими Американского материка с
западного побережья. Вероятно, при проходе пролива между Азией и Америкой разбился коч
Герасима Анкудинова, команду которого подобрал Федот Попов.
20 сентября 1648 года участники подверглись нападению чукчей — то ли на Чукотском
мысу, то ли в заливе Креста. Организатор экспедиции Федот Попов был ранен. Оба коча спеш-
но отошли от берега, а последовавший шторм разнёс их в стороны. Больше никто из европей-
цев не встретил ни степенного и аккуратного Федота Алексеева Попова Холмогорца, ни отча-
янного Герасима Анкудинова...
Коч Дежнёва этим же штормом выбросило на берег значительно южнее устья Анадыря. В
месте кораблекрушения отважные казаки сгородили какое-никакое зимовье и в нём
перебедо-вали зиму, после чего по весне вышли на Анадырь, двинулись по нему и в конце кон-
цов осели в его среднем течении, в местности, густо населённой юкагирским племенем анау-
лов. Летом 1649 года отряд Дежнёва, в котором (внимание!) осталось всего двенадцать чело-
век, погромил анаулов и взял с них небольшой ясак.
В это же время своим ходом назревали события в Колымском остроге.
Летом 1649 года Стадухин на двух кочах отправился на поиски Погычи, однако дойти
сумел только до Шелагского мыса. Одновременно с тем ставший колымским приказчиком
Власьев принял решение отрядить на всё тот же Анадырь служилого человека Семёна Мотору
с девятью служилыми, к которым присоединилось тридцать промышленников. Узнав об этом,
Стадухин, имевший приказ достигнуть этой реки от самого воеводы Пушкина (и, судя по
всему, действовавший на Колыме «своей дуростью» — то есть независимо от распоряжений
местной власти), собрал собственный отряд и двинулся «через Камень» параллельно Моторе.
Путешествие через водораздел Колымы и Анадыря казачьих отрядов Стадухина и Моторы
заслуживает отражения в художественной литературе и кино. Оба главаря люто ненавиде-
ли друг друга, дело доходило до столкновений, в какой-то момент опытный Стадухин захва-
тил Мотору, заключил его в колодки и, продержав в них некоторое время, выпустил под обе-
щание повернуть обратно. Отпущенный под письменное обязательство Мотора и не подумал
выполнять обещание, и летом 1650 года оба отряда достигли Анадыря, где обнаружили остат-
ки пропавшего было отряда Попова, которые к тому времени возглавлял Дежнёв.
На Анадыре Стадухин вёл себя в свойственной ему манере, которая, видимо, коробила
даже те забубённые головушки, что сумели добраться до тамошнего края света. В частности,
он погромил уже замирённых Дежнёвым анаулов, что вызвало неудовольствие последнего.
В итоге Дежнёв объединился с отрядом Моторы, и они направились на поиски «захребет-
ной реки Пенжины».
Осенью 1650 года Стадухин отправил на каких-то ещё не объ-ясаченных анаулов неболь-
шой отряд, который анаулы полностью уничтожили, после чего ушли в низовья Анадыря и
воздвигли какое-то укрепление. Для наказания анаулов пошёл уже
к
Крушение у берегов Чукотки. Семён Деж-
нёв принимает решение
Дежнёв, которому удалось взять острожек, потеряв при этом одного служилого и трёх
промышленных людей.
9 февраля 1651 года Стадухин, к облегчению Дежнёва и Моторы, ушёл из Анадырского зи-
мовья в сторону Пенжины. В начале апреля он вышел на Оклан, где сразу же схватился с коря-
ками и понёс значительные потери — трёх человек коряки убили сразу, а трое скончались от
ран.
После этого Стадухин спустился на устье Пенжины, где построил два коча, ушёл с ними на
устье Гижиги и там зазимовал. В итоге неугомонный атаман вышел к Охотску, замкнув,
таким образом, кольцо русского Присоединения вокруг северо-востока.
Согласно наказной памяти, анадырским приказчиком стал Семён Мотора, который, впро-
чем, в 1652 году был убит в стычке с туземцами.
К тому времени на Анадыре стали появляться участники упоминавшегося в начале главы
«якутского возмущения» — Артемий Солдат, Павел Кокоулин, Василий Бугор и другие. Сам же
Дежнёв занялся самым прибыльным в тех краях делом — начал добывать моржей на «корге»
при устье реки Анадырь, справедливо считая эту находку самым значительным своим дости-
жением за всю анадырскую эпопею1.
В апреле на Анадырь прибыл отряд Юрия Селиверстова. Не заходя в Анадырское зимовье,
Селиверстов сразу же напал на ясачных ходынцев — родичей Чекчоя, которых ограбил, мно-
гих поранил и часть побил до смерти.
Появление старого товарища Михайло Стадухина, Юрия Селиверстова, вернуло Анадыр-
ский острог в стадухинские времена. Началась жуткая склока со взаимными доносами, жало-
бами и челобитными.
К чести Дежнёва, он сумел благополучно пережить этот период ив 1659 году сдал острог...
ещё одному нашему старому знакомому, первооткрывателю Байкала, покорителю бурят и
тунгусов, ушлому казаку и герою Курбату Иванову.
С приходом Иванова начался «государственный» период существования Анадырского
острога. То есть именно Иванов сделал острог из зимовья, установив загородню и построив
аманат-скую избу. В июне-сентябре 1660 года Иванов предпринял поход на судах вниз по Ана-
дырю и далее — к заливу Креста для «прииску неясачных иноземцев» и поиску моржовых леж-
бищ. По дороге отряд встретил «иноземцев чукчей» на девяти байдарах, в каждой из которых
помещалось по двадцать-тридцать человек. Чукчи обстреляли казаков из луков и метали в
них камни из пращей.
При попытке казаков высадиться на берег чукчи дали им бой:
«и билися с нами с полудни до вечера, щиты дощаные пробивали и котлы». Казаки были
отбиты. На следующий день казаки вновь стали высаживаться на берег. На этот раз, несмотря
на чукотские стрелы и камни, им удалось закрепиться на берегу и открыть ружейный огонь,
принудив чукчей бежать. Продвигаясь далее вдоль побережья, отряд Иванова через несколько
дней дошёл до сравнительно большого селения, где «мужики скопились многие и поставили с
нами бой. И мы выскали на берег и с юрт мужиков збили, и тут взяли оленья корму мяса
пудов 100 и больше». В острог отряд вернулся лишь в начале октября.
Весной 1681 года на Анюе большая группа юкагиров внезапно напала на отряд сотника
Ивана Курбатова, шедшего в Анадырск. Ходынцы убили шестнадцать служилых и толмача —
«казачью жену Офоньки Шестакова», а уцелевших двенадцать человек четыре недели держа-
ли в осаде, перебив всех ездовых собак. Русских выручили ясачные чуванцы, которые отби-
ли осаждавших.
Однако возмущение этим не кончилось. 17 апреля 1681 года более двухсот юкагиров «обса-
дили в осад» Анадырский острог, в котором находилось всего двенадцать служилых во главе с
Курбатовым. Юкагиры, укрываясь за деревянными щитами, приступали к острогу «не по одно
время» и пытались его «травою огнем сожечь». Гарнизон был спасён приходом на выручку
верных ясачных людей.
В 1685 году прибывший в Якутск из Анадырского острога бывший его приказчик В. Тара-
сов сообщил: «И будучи в Анадырском зимовье, жил я, Васька, с великим бережением. А ясач-
ные иноземцы великому государю ясак платят по своей воле, потому что видя служилых
людей малолюдство великое, а идучи в Анадырское зимовье на дороге многих служилых
людей побивают и из зимовья, ясачные и неясачные иноземцы ходынцы и чюван-цы и коряки
и чюхчи разных родов под зимовье приезжают, и для рыбного промыслу и для аманатских
кормов и из зимовья не выпущают и на рыбных ловлях служилых и промышленных людей по-
бивают».
«Другой бывший приказчик Анадырского острога, А. Цыпандин, рассказывал в Якутской
приказной избе: многие юкагиры «от немирных неясачных иноземцов от чюхоч и от коряк на
соболиных промыслищах и на своих жилищах побиты... и в Анандырском зимовье от неясач-
ных немирных иноземцов от коряк и от чюхоч за малолюдством служилых людей жить страш-
но и на рыбных ловлях служилых людей те коряки и чюхчи, приходя под зимовье, побивают».
«В 1687 году состоялся поход подьячего Ивана Анкидинова из Анадырска к восточным чук-
чам. В своей челобитной он сообщил: «В 195 году мая 27 послан был я, холоп ваш, из Анадыр-
ского острожку при приказчике пятидесятнике Василии Пермяке на вашу великого государя
службу вниз по Анадырю реке к неясашным иноземцам в Чюхоцкую землю к чюхчам призы-
вать их под ваши великого государя царские высокие руки в вечное холопство с ясачным пла-
тежом и я, холоп ваш, тех чюхоч под ваши великие высокие руки разговорил и к шерти при-
вел». В ясак была взята моржовая кость с «лутчево их князька Копейчка (?) да с брата ево... и с
родников», по одной кости с человека. Одновременно, но независимо от Анкидинова, ясак со-
бирал казак Василий Борисов. В ясачных книгах Анадырского острога за 1687-1688 годы оказа-
лась запись: «Чюхочья роду морских каменных чюхоч, что взято великих государей с трех
чюхоч вместо соболей и лисиц костью рыбью моржового зуба привоза подьячего Ивана
Анкидино-ва, да казака Васьки Борисова нынешним 196 году. Князец Ко-пенко да брат ево Та-
сира с родниками их десять человек, ясаку с них взято вновь десять костей рыбьего моржово-
да четыре кости весом подпуда. Князец чюхо-чей Чюхоча, да
го зуба, шесть костей весом пуд
он же Елмо, ясаку на нем взято вновь две кости весом девятнадцать гривенок. Тинтега, да он
же Могол чюхча, ясаку на нем взято вновь кость рыбей моржовый зуб весом шесть гривенок».
В декабре 1688 года близ залива Креста чукчам удалось уничтожить отряд анадырского
приказчика Василия Кузнецова, который возвращался в Анадырский острог из плавания
вдоль Берингомор-ского побережья (погибли двенадцать казаков и восемнадцать промыш-
ленников). В 1689 году чукчи собирались уже идти под «Анадырский острожек и ясачное зи-
мовье взять». В этом же году они убили посланных к ним «по Анандырю реке к морю... для
ясашного костяного збору» ясачных сборщиков. Вооруженные столкновения русских с чукча-
ми отмечены также в 1690,1691 и 1692 годах.
На поиски Кузнецова в «коряцкую землю» из Анадырска по приказу А. Цыпандина отпра-
вился отряд Ивана Котельника. Получив информацию, что Кузнецов якобы ушёл к чукчам, Ко-
тельник двинулся к ним же. Чукчи встретили русских враждебно и «учинили бой», в ходе ко-
торого впервые применили огнестрельное оружие, захваченное у Кузнецова. Цыпандин сооб-
щал: «ис пищалей по казакам, и по торговым, и по промышленным людям стреляли, которые
взяли у Василия Кузнецова, и впредь хвалят-ца, что Анадырской острожек и ясачное зимовье
взяти и казаков и всяческих чинов людей побить, а сказывают про их похвальбу и про воров-
ское их убийство полонянки, которые полоняники были у тех воров, чюхоч, в полону и прибе-
жали в Анадырский острожек и в ясачное зимовье».
История с Кузнецовым на этом не кончилась. Уже в 1691 году приказчик Анадырского
острога сын боярский Григорий Чернышевский направил в устье Анадыря на поиски чукчей,
уничтоживших в 1688 году отряд В. Ф. Кузнецова, служилых и промышленных людей. Судя по
год, когда удалось
разбить шестнадцать чукотских семей. В этом походе участвовал и Владимир Атласов — на-
верное, последняя знаковая фигура Присоединения.
Ещё один поход состоялся, вероятно, осенью 1699 года, когда по просьбе ясачных коряков
«анадырского платежа» служилые люди ходили на «немирных» чукчей, которые подошли
всему, поход оказался безуспешным, отчего и был повторён на следующий
близко к устью Анадыря и грозились отогнать у коряков оленей. С чукчей был взят ясак и ама-
наты.
В апреле 1702 года, в ответ на обращение ясачных юкагиров Ходынского роду «Некраско с
родниками» о защите их от чукотских набегов, анадырский приказчик Григорий Чернышев-
ский отправил из Анадырска в поход на чукчей Алексея Чудинова во главе отряда из двадцати
четырёх служилых и промышленных людей, анадырских жителей, и ста десяти ясачных юка-
гиров и коряков. Поход продолжался восемь недель, с апреля по июнь 1702 года. Дойдя до Ана-
дырского «моря» (Анадырского залива?), отряд разорил тринадцать юрт пеших чукчей, кото-
рые отказались дать ясак, «и на том приступе в тех юртах мужеска полу человек с 10 убили и
жен их и детей в полон взяли, и многие полоненные у них сами давились и друг друга кололи
до смерти». Спасшиеся из этих юрт чукчи известили остальные стойбища.
Вскоре отряд имел бой с тремястами чукчами, разбил их, побив человек с двести. На дру-
гой день (со слов казаков-участников похода Тимофея Даурцова, Фёдора Портного, Петра Мун-
гала) отряд был окружен тремя тысячами оленных и пеших чукчей. Произошла жаркая битва,
длившаяся целый день. Отряд, хотя и дрался отчаянно и убил много чукчей, понеся большие
потери (по одним данным — семьдесят раненых, по другим — всего десять раненых русских и
юкагиров), вынужден был сесть в осаду. Просидев пять дней и видя, что чаша весов склоняет-
ся не в их пользу, русские вместе со своими союзниками бежали в Анадырск.
Вполне возможно, что казаки в своей сказке о походе сильно преувеличили численность
чукотских воинов. Но вряд ли стоит сомневаться, что их было много. Данное обстоятельство
свидетельствует о том, что у чукчей была хорошо налажена связь между стойбищами и они
были в состоянии оперативно выставить достаточно большое количество воинов.
В 1709 году чукчи «во многолюдстве» шли «с боем» на Анадырский острог. Однако столк-
новения удалось избежать. Посланный ещё ранее к чукчам для «призыву в ясачной платеж»
новокрещёный юкагир Иван Терешкин сумел не только отговорить их от похода, но даже при-
вёл с собой в Анадырск «для веры» одного чукчу, с которого взяли в ясак красную лисицу. G Те-
решкиным же чукчи отпустили взятого в «давные годы» в плен казачьего сына.
Из Анадырского острога 13 января 1711 года приказчиком Фёдором Котковским были по-
сланы вниз по Анадырю для сбора ясака с речных чукчей «с Нокона с родниками, с 5 человек,
которые платили в казну великого государя ясак в Анандырском остроге в прошлом 710 году»
якутский служилый Пётр Ильин Попов, анадырский промышленный человек Егор Васильевич
Толдин и новокрещёный юкагир Иван Васильевич Терешкин с юкагирами. После взятия ясака
с речных чукчей им было велено идти на Чукотский полуостров «для призыва немирных
чукоч» в ясачный платеж и взятия с них аманатов, а также сбора информации: «на чем у тех
чюкоч меж собою по их вере в подлинном договоре верная твердость, и по каким они местам
живут, по каменям, или подле моря, оленные или пешие, и чем они кормятся и значатся ли из
того Носу какие в море острова... есть ли какие на тех островах люди и звери, и какое они у
себя имеют богатство». Заодно они должны были составить чертеж «Чюкоцкой земле». В путе-
шествии посланцы находились с января по сентябрь 1711 года. Чукчи, встреченные ими на реке
Анадыре (Нокон с «родниками»), заплатили ясак по красной лисице с человека, а Ноконов
брат Копичила обещался заплатить и даже поехал в Анадырск. Носовые чукчи, однако, отказа-
лись от уплаты ясака, заявив, мол, «и прежде сего руские люди у них, чюкоч, кочами морем
бывали, и в то де время они, чюкчи, им, руским людем, никакова ясаку не платили, и ныне де
платить не будем, и детей своих в аманаты не дадим».
Судя по всему, во вторую половину XVII — первую половину XVIII столетия на крайнем
северо-востоке происходило мини-переселение народов, вызванное, в том числе, как проник-
новением русских поселенцев, так и сокращением численности аборигенного населения. Од-
нако отличие этих подвижек на территории крайнего северо-востока от аналогичных процес-
сов в Пред- и Забайкалье выразилось в том, что значительная часть чукчей, кочевавших на Чу-
котском полуострове, расширяла территорию своих кочевий на запад. При этом они вступали
в постоянные конфликты с уже объясаченными ламутами, юкагирами и коряками.
Одновременно в отношении Российского государства к объя-сачиваемым иноземцам про-
изошли значительные сдвиги. Более того, я бы сказал, пришёл другой взгляд на мир — геопо-
литический, имперский. И согласно этому взгляду сопротивление, если оно где-то оказыва-
лось, надлежало выкорчёвывать железной рукой. Проводником именно такой политики по-
слепетровской России на северо-востоке страны стал капитан Павлуцкий, с чьим именем свя-
зана, пожалуй, самая громкая страница в «индейских войнах» на востоке России.
В 1725 году якутский казачий голова Афанасий Иванович Шестаков предложил Сенату
способ замирения восточной российской окраины. Вскоре сам автор идеи прибыл в столицу.
Он оказался весьма убедителен, и в итоге весной 1727 года было принято решение создать осо-
бую экспедицию с опорной базой в Анадырском остроге. Численность экспедиционной пар-
тии определялась в четыреста человек солдат и казаков, районом действия назначались Чу-
котка, Камчатка и прилегающие части Охотского побережья. Начальником экспедиции был
поставлен Шестаков, а начальником военной команды определён капитан Тобольского дра-
гунского полка Дмитрий Иванович Павлуцкий.
В1728 году экспедиция окончательно получила название Анадырской партии.
Шестаков и Павлуцкий изначально не поладили друг с другом.
Уже во время совместной поездки из столицы к месту назначения оба главных действую-
щих лица предстоящей трагедии беспрестанно ссорились друг с другом и даже дрались. Летом
1728 года в Якутске они поссорились окончательно и дальше, несмотря на все полученные
указы, действовали самостоятельно друг от друга.
Ссора их, правда, продлилась недолго.
Шестаков в середине 1729 года отправился в Охотск, а оттуда — к Тауйскому острогу. Он
намеревался покорить немирных коряков, обитавших в северной части Охотского побережья,
а затем сухим путем двинуться к Анадырску. Но 14 марта 1730 года отряд Шестакова (двадцать
казаков и сто тринадцать ясачных якутов, тунгусов и коряков) был наголову разбит двумя ты-
сячами чукчей на реке Егаче. В сражении погибли десять казаков и восемнадцать ясачных,
остальные разбежались. Сам казачий голова был убит.
Капитан Павлуцкий основные свои усилия направил на северо-восток от Анадыря и в
1730-31 годах предпринял два похода на чукчей. На самом деле он проявил себя неплохим ор-
ганизатором, географом и исследователем. Однако во взаимоотношениях с местным населе-
нием он, скорее, придерживался тактики «выжженной земли». В какой-то степени способ-
ствовали этому и сами чукчи, которые в случае своего неуспеха в военных действиях как ми-
нимум убивали своих детей, чтобы избежать захвата в рабство, как максимум же — целыми
стойбищами совершали
дел следующим образом.
Длился он 8-10 месяцев и был очень труден и изнурителен. Отряд прошёл около двух
тысяч километров. Причём важно отметить, что в походе на Чукотку впервые принимало уча-
стие такое большое количество людей. Пока стояли холода и лежал снег, люди передвигались
самоубийство. Поход 1731 года, согласно исследованиям Зуева, выгля-
на оленных нартах, которые предоставили юкагиры и коряки. Было мобилизовано около се-
мисот упряжек, кроме того, за отрядом гнали стадо запасных упряжных оленей. На пять-
шесть человек везли меховой полог для ночлега. С наступлением тепла (казаки вспоминали,
что с 15 мая) от нарт пришлось отказаться, «шкарб» по полтора-два пуда стали грузить на
вьючных оленей, а люди шли пешком, неся на себе амуницию и вооружение.
«От поветрия» к концу похода болела почти половина отряда, а восемь человек казачьих
детей и промышленных людей даже умерло. В боях же погибло четыре русских казака, один
юкагир (неизвестно, в каком сражении) и пять коряков, один (Семён Ка-начкин) потерялся в
тундре. По другим данным (отражённым в «Реестре, сколько в партии служилых людей поби-
то и померло и безвестно пропало», составленном в январе 1738 года в Канцелярии Охотского
порта), в походе погибло три казака, умерло десять человек и один пропал без вести.
Приложенные усилия не дали ожидаемого результата. Несмотря на три крупных разгро-
ма, чукчи не были покорены. Итоги оказались более чем скромными: отряд мог бы поставить
себе в заслугу только нанесение чукчам материального урона (захват оленей) и уничтожение
какой-то части их боеспособного населения (мужчин-воинов).
Летом 1740 года казацкий сотник Шипицын, исполнявший должность начальника Ана-
дырского острога, с отрядом в восемьдесят казаков отправился вниз по Анадырю для сбора
ясака с чукчей. В урочище Чекаево русский отряд встретился с крупным чукотским отрядом.
Шипицын пригласил в лагерь для переговоров двенадцать чукотских вождей — и перебил их.
После этого русские атаковали чукчей, которые в панике разбежались. Естественно, доверия к
пришельцам эта история не прибавила.
4 июня и 6 июля 1740 года указы Кабинета министров и Сената предписывали Анадырской
партии «итти на немирных чюкч военною рукою и всеми силами стараться не только верно-
подданных Е. И. В. коряк обидимое возвратить и отомстить, но и их чукоч самих в конец разо-
рить и в подданство Е. И. В. при-весть». 18
сил: «На оных немирных чюкч военною оружейною рукою наступить, искоренить вовсе, точию
который из них пойдут в подданство Е. И. В., оных, также жен их и детей, взять в плен и из их
жилищ вывесть и впредь для безопасности распределить в Якуцком ведомстве по разным
острогам и местам между живущих верноподданных». То есть речь шла не более и не менее
как о приведении в рассеяние целого народа.
февраля 1742 года Сенат издал указ, который гла-
tJ
Павлуцкий в походе на чукчей
За реализацию этих планов снова взялся Павлуцкий — к тому времени уже майор и якут-
ский воевода. 7 ноября 1743 года он прибыл в Анадырск. С командой в четыреста — шестьсот
пятьдесят солдат регулярной армии, казаков и союзных юкагиров Павлуцкий совершил три
похода на Чукотский полуостров. Наученные опытом похода 1731 года, чукчи не вступали в бой
с этой армией, а старались раствориться в бескрайних северных просторах. Те же, кого слу-
чайно заставали врасплох, дрались до последнего.
12 марта 1747 года чукчи угнали у союзных коряков, кочевавших неподалёку от Анадырска,
каких-то оленей, в числе которых была и скотина, принадлежавшая анадырскому гарнизону.
Пав-луцкий собрал отряд в девяносто семь человек (треть из которого составляли коряки) и
начал преследование. 14 марта у устья реки Орловки мужественный майор встретил своего
врага — военный отряд численностью около пятисот человек. Чукчи подождали ружейного
залпа русских, и, когда оружие солдат оказалось разряжено, бросились в рукопашную «на ко-
пьях». Часть казаков успела укрыться во временном укреплении, которое коряки соорудили из
поставленных стоимя нарт. От поголовного уничтожения русских спас подход подкрепления
из Анадырска.
Однако и без поголовного истребления разгром был полный: погибли майор Павлуцкий,
сорок казаков и одиннадцать коряков; тринадцать казаков и пятнадцать коряков были ране-
ны. Чукчам удалось захватить оружие, боеприпасы и снаряжение отряда Павлуцкого, в том
числе одну железную пушку и знамя.
Гибель отряда Павлуцкого и очевидный неуспех Анадырской партии подорвал уверен-
ность российского правительства в необходимости борьбы с чукчами. А назначенный началь-
ником Ана-дырска в 1763 году подполковник Христиан Плениснер предложил ликвидировать
Анадырскую партию и снести острог.
Надо сказать, что в российской исторической литературе русско-чукотским коллизиям
уделялось, с моей точки зрения, незаслуженно много внимания. Масштабы столкновений чук-
чей с русскими были микроскопически малы, сами колонизаторы, в общем-то, и не пробовали
продвинуться на восток дальше таёжной границы в бассейне реки Анадырь, а если точнее —
дальше границы ареала соболя. В дальнейшем продвижении российских отрядов в тундровую
зону, с точки зрения экономической геополитики XVII века, отсутствовал всякий смысл.
Анадырский острог, бывший опорным пунктом русской колонизации в крае, был ликви-
дирован в 1771 году— свою роль он уже отыграл, русская Камчатка (а частично и Америка)
жили совершенно своей, непохожей ни на что жизнью.
Проблема с колымско-алазейскими чукчами, рассказывает Зуев, разрешилась в первой
четверти XVIII века. В 1708 году против них предпринял поход нижнеколымский приказчик И.
Енисейский, который «побил ратным боем 12 юрт». В январе 1710 года «воровские чюкчи с об-
маном» последний раз подъезжали к Нижнеколымскому острогу. После этого произошли
какие-то события, в результате чего эта западная группа чукчей бесследно исчезла, соответ-
ственно, прекратились вооруженные стычки, и ситуация в Колымско-Алазейском крае стаби-
лизировалась.
Формально незамирённые чукчи в течение всего XVIII столетия продолжали расселяться
на запад, вступая во взаимодействие с аборигенами, состоявшими в русском подданстве. Это
явление требовало определённого государственного регулирования, чем занимался, напри-
мер, зашиверский исправник И. И. Баннер (1788 год). Из Зашиверска была снаряжена специ-
альная экспедиция (почти что посольство) на Колыму. Встреча Баннера с чукчами состоялась
на берегу реки Ангарки, впадающей в Анюй. Со стороны чукчей присутствовало пятьсот во-
семьдесят человек.
Баннер наградил их предводителей кафтанами и одарил табаком и другими вещами.
Тогда же было заключено первое соглашение о российском подданстве чукчей. Здесь, правда,
есть некоторые детали, которые позволяют думать, что результаты встречи представители
царской администрации толковали по-своему, а чукчи — по-своему. В частности, «ясак», вне-
сённый чукчами, они сами называли ответным даром.
Правительство Екатерины в 1789 году разрешило отпускать ежегодно по 500 рублей на по-
дарки чукчам. Учитывая, что сами чукчи ответные подарки делали не соболями, а довольно
плохой выделанной оленьей шкурой, ещё неизвестно, кто кому в действительности платил
дань.
Но главным итогом этих переговоров стало практическое прекращение военных столкно-
вений чукчей с подданными Российской империи.
1
Собственно, благодаря этой «корге» мы и узнали об обстоятельствах похода Федота Алек-
сеева Попова вокруг Чукотки — из челобитной Семёна Дежнёва, которому потомки и приписа-
ли всю славу этого мероприятия.
Глава 15. Камчатка
Камчатка представляет собой огромный полуостров длиной в тысячу двести километров в
виде бобрового хвоста, опущенного в океан между Беринговым и Охотским морем. От матери-
ка его отделяет длинный и узкий перешеек, почти полностью перегороженный Корякским на-
горьем и его отрогами. Единственный приемлемый проход на территорию полуострова распо-
ложен с его западной стороны, по долинам рек Пенжины, Окла-на и Таловки.
Как ни странно, о Камчатке долгое время не подозревали. Занялись ей уже по фактиче-
ском завершении северо-восточного завоевания, и, судя по всему, были весьма удивлены её
обширностью и густонаселённостью.
История освоения русскими Камчатки1, скорее всего, начинается с того, что якутский
казак Фёдор Чюкичев, орудуя на Ги-жиге, в 1658-1660 годах отправил на восток енисейского
казака Ивана Ивановича Камчатого «на другую сторону» (полуострова?). При этом он уточнял,
что это то море, где «костьи рыбьей много». То есть речь могла идти только о Беринговом
море, так как в Охотском море моржей не водится. Возможно, группа Камчатого пересекла по-
луостров у его основания в самом узком месте, при этом получила сведения о главной реке по-
луострова, якобы по прозвищу предводителя и названной Камчаткой. Эти сведения пришли в
Якутск, и царская администрация попыталась произвести расспрос главных действующих лиц
— Ивана Камчатого и Мокея Игнатова. Однако здесь вышла незадача — весь отряд Чюкичева
был истреблён юкагирами на реке Омолоне при их возвращении в Якутск в 1661 году.
Георг Стеллер пишет, что, по словам местных жителей,
«примерно лет за десять до присоединения края в реку Ти-гиль вошло судно с русскими и
пробыло у них более года; эти русские убивали из ружей всевозможных животных и тем
самым вызвали у туземного населения такой страх и снискали у него такое уважение, что оно
сочло их непохожими на себя людьми.
А так как пришельцы стали развратничать с их дочерьми, которые были этим очень до-
вольны, то из-за этого получились взаимная ревность и ссоры, во время которых они переко-
лоли друг друга ножами. Увидев это, местные жители сговорились умертвить пришельцев, что
они коварным образом в ночное время, когда те спали, и привели в исполнение. Невероятно,
чтобы упомянутое судно вышло из Колымы; правдоподобнее, что оно вышло из Пенжины».
Далее начинается эстафета, в которой по очереди принимали участие три человека— Иван
Голыгин, Лука Старицын по прозвищу Морозко и Владимир Атласов. Сперва в 1683 году Иван
Голыгин ходил из Анадырского острога «проведывать» коряков, обитавших у основания Кам-
чатского полуострова.
В чём заключалось «проведывание», не вполне понятно, но очевидно, что Голыгин почёл
эту территорию перспективной по части объясачивания. Спустя три года он появился там
снова и дошёл до реки Караги и острова Карагинского. Малочисленность отряда опять не поз-
волила экспедиции добиться экономического успеха.
В 1691 году Иван Голыгин появляется в основании полуострова в третий раз, теперь уже в
сопровождении Луки Старицына Морозко. Чем закончилось третье пришествие Голыгина в
страну коряков, непонятно, но вот Лука Морозко туда дорогу проведал точно.
В1693 году Голыгин и Морозко снова отправляются в корякскую землю, только уже меня-
ются местами. Сведения об экспедиции сохранились благодаря пересказу Сибирского приказа
от 9 января 1711 года челобитной участника похода Ивана Енисейского. Отряд Морозко вышел
из Анадырска в бытность там приказчиком Михаила Многогрешного, который занимал
эту должность с 1693 по 1696 годы. Из похода Енисейский вернулся спустя три года, но до того
момента, как приказчиком в Анадыр-ске был назначен Владимир Атласов, т. е. в 1695 или в на-
чале 1696 года. По сопоставлению дат выходит, что отряд Морозко, в составе четырнадцати че-
ловек, отправился в 1693 году. Казаки натолкнулись на немирных коряков и «билися с ними,
не щадя голов своих, и разбили 7 острогов», «из-за того бою» взяли трех аманатов, «да лисицу
чернобурую и пластину соболью, да... ясак собрали два сорока соболей», «а иных коряк в наш
великого государя ясак объясачили».
В конце 1965 или в начале 1696 года Морозко снова отправляется на Камчатку в сопровож-
дении полутора десятков казаков, среди которых были те же Голыгин и Енисейский; и сорока
союзников из числа анадырских юкагиров.
Путь этого похода Морозко прослежен довольно точно. Сперва отряд вышел на Пенжину,
потом двинулся на юг вдоль восточного побережья Пенжинской губы, затем удалился на
северо-восток, пересёк горы и вышел на реку Апуку, где заложил небольшое зимовье. С Апуки
Морозко повернул вновь на охотский берег к реке Тигиль. Как сообщали участники похода,
взяли «с оленных опуцких коряк и с олюторов и с камчатцких первых людей пластину черно-
бурую лисию, да двадцать осемь соболей красных, да шесть лисиц сиводушных, да на погроме
взяли с олюторов лисицу черную». Где-то на охотском берегу отряд взял штурмом «камчат-
ский острожек». Не дойдя одного дня пути до реки Камчатки (твёрдо зная о её существовании
и местонахождении), Морозко повернул назад. Причина этому понятна — он натолкнулся
на неожиданно густо заселённую землю, причём заселённую агрессивными и хорошо воору-
жёнными по сибирским меркам туземцами.
Однако по праву первооткрывателем Камчатки заслуженно следует считать Владимира
Атласова. Его фигура когда-то произвела такое впечатление на А. С. Пушкина, что тот называл
его «камчатским Ермаком», и, похоже, делал центральной фигурой задуманной им «Истории
Камчатки». Более современные «герою» авторы относятся к Атласову гораздо сдержаннее. На-
пример, наиболее близкий к «атласовскому периоду» Георг Стеллер говорит, что своей извест-
ностью Атласов был больше обязан своему пьяному хвастовству и мотовству, которое способ-
ствовало развитию его популярности у черни.
Будучи приказчиком Анадырского острога, он в полной мере сумел оценить результаты
походов Морозко, а особенно качество привезённой пушнины — знаменитых «чёрных» кам-
чатских соболей. Поэтому он снарядил на неизвестный полуостров крупную экспедицию —
шестьдесят служилых и промышленных людей и примерно столько же союзников-юкагиров.
Позднее, в районе устья Пенжины, к ним присоединился Лука Морозко и ещё три человека.
В январе 1697 года Атласов взял ясак с пеших коряков Аклан-ского, Каменного и Усть-
Таловского острожков «человек ста с три и больше». Правда, задним числом выяснилось, что
эти коряки уже заплатили ясак один раз приказчику Михаилу Многогрешному, а также, по
ходу дела — что Атласов «...в Пенжинских острожках имал с холопей ваших ваш великих госу-
дарей ясак с Аклан-ского и Каменского и Усть-Таловского острожков и у острожек погромил
родников наших, прибил всех, а жен и детей имал в полон неведомо каким обычаем и по како-
му указу». Сам же Атласов впоследствии всё отрицал и утверждал, что коряки отдавали ему
соболей совершенно добровольно. Впрочем, изучая дальнейшие действия Атласова на полу-
острове, легко предположить, что его представления о добровольности сильно отличались от
общепринятых.
После Пенжинского устья казаки две недели двигались на юг по
по-
луострова, затем повернули на восток и, перевалив южные отроги Корякского нагорья, в фев-
рале 1697 года вышли к поселениям олюторских коряков. По расспросам выходило, что «рус-
ские люди у них преж ево, Володимирова, с товарищи нихто не бывали».
В этом месте Атласов разделил своё войско. Тридцать служилых и тридцать юкагиров под
водительством Морозко двинулись восточным берегом Камчатки на юг «подле Люторское
море для проведыванья той земли и островов, для призыву под царскую высокосамодержав-
ную руку вновь неясачных людей с ясачным платежем». Атласов же вернулся к западному бе-
регу Камчатки и пошёл на юг. В итоге его отряд вышел на реку Палану, где оказалось много
укреплённых корякских острожков. Связываться с ними Атласов не рискнул.
В этом месте казакам изменили союзники-юкагиры, которых, похоже, подвинули на это
местные коряки. Они организовали внезапное нападение на стан русских, в результате кото-
рого было убито шесть и ранено пятнадцать казаков, включая самого Атласова. Казаки с тру-
дом отбились и «сели в осаду». Положение их выглядело весьма угрожающим. Тем не менее,
удалось отправить гонца (из оставшихся верными юкагиров) к отряду Морозко, который таки
подоспел на выручку.
Коряки и часть союзных юкагиров бежали. Оставшиеся юкагиры «учали быть покорны»,
но были наказаны: «И он де, Володи-мер, на Кыгыле реке дал им страсть — бил батоги».
На самом деле юкагиров до мятежа довело жестокое отношение к ним казаков и лично
Атласова. Однако при этом они преследовали весьма далеко идущие цели — после уничтоже-
ния казаков планировали объединиться с чукчами, захватить и уничтожить Анадырский
острог. Частично им удалось это реализовать — бежавшие юкагиры во главе с князцом Омой
перебили 30 августа отряд таможенного целовальника Афанасия Балушкина, шедшего с ясач-
ной казной из Анадырска в Якутск.
Перейдя с Паланы на Тигиль, Атласов повернул к центру полуострова. К тому времени его
воинство насчитывало пятьдесят пять русских и тридцать юкагиров. Атласов взял ясак с са-
мого большого поселения коряков на Тигиле и с коряков острожка реки Кыгын, впадающей в
Тигиль (то есть разорил их). G верховьев Тигиля отряд перевалил на Еловку, левый приток
Камчатки. Здесь Атласов обнаружил первых ительменов — четыре укрепления, возле которых
насчитал около четырёхсот юрт.
Как ни удивительно, ительмены обрадовались приходу русских и дали ясак. Дело обстояло
просто — в этот момент ительмены со среднего течения Камчатки (куда, собственно, и заявил-
ся Атласов) воевали с другими ительменами, жившими в низовьях Камчатки.
Как временами бывало в истории Присоединения, у Атласова сложилась идеальная ситуа-
ция для полного приведения аборигенов под «высокую государеву руку» — играя то на одной,
то на другой стороне в междоусобных войнах. Естественно, Атласов прежде всего поставил на
землях союзников укреплённое зимовье, затем выслал разведку. Посланные юкагиры донесли,
что от Еловки до устья Камчатки не менее ста шестидесяти ительменских укреплений.
«Это ж сколько с них соболей можно собрать», — наверняка подумал бравый казак Атла-
сов...
В качестве демонстрации силы Атласов разгромил главный острожек врагов, в четыреста
юрт, после чего предложил платить ясак остальным ительменам. Те заняли уклончивую пози-
цию, попросив отсрочки, а скорее всего — рассчитывая каким-то о разом из авиться от при-
шельцев.
Зиму на 1698 год Атласов провёл на землях союзников, в укреплении на Еловке.
Весной 1698 года Атласов двинулся на север. Часть встреченных ительменских поселений
выплатила ясак, часть отказалась и была за это подвергнута погрому. Потом выяснилось, что у
союз-ников-юкагиров, оставленных в верховьях Тигиля, разбойники-коряки угнали всех оле-
ней. Пришлось бросить погромы ительменов и пуститься в погоню. Коряков настигли у самого
Охотского побережья, где произошло настоящее сражение, в котором «...бились день и ночь,
и... их коряков человек ста с полторы убили, и олени отбили, и тем питались. А иные коряки
разбежались по лесам».
После сражения с угонщиками казаки повернули на реку Ичу, заселённую коряками-
оленеводами. Однако оленные коряки, предполагая, каким будет для них приход русских, «...с
жилищ своих убежали вдаль».
Но не таков был Владимир Атласов, чтобы упустить богатую добычу! Казаки преследовали
коряков шесть недель, попутно обирая встретившихся ительменов. Оленные коряки наконец
повстречались на реке Большой, где казаки... «стали с ними битца, и божьею милостью и госу-
даревым счастьем олени взяли и тем питались... а иные коряки от них убежали».
Захватив оленей, атласовцы повернули на юг, и на реке Нин-гучи наткнулись на поселе-
ния айнов. Айны «ясаку с себя не дали и учинили с ними бой». Одно из укреплений было взято
штурмом, а засевшие в нём айны перебиты. Тут выяснилась одна досада — брать с «куриль-
ских мужиков» оказалось решительно нечего, поэтому остальные острожки казаки пощадили.
Однако в памяти первопроходцев это место осталось тем, что пропал здесь казак Иван Голы-
гин, чуть ли не первый проведавший русским путь на Камчатку. Потому реку Нингучи назвали
Голы-гиной.
Вторую зиму на Камчатке Атласов провёл во вновь срубленном зимовье на реке Иче. На
реку Камчатку он послал отряд По-тапа Сюрюкова в тридцать человек, выяснить, готовы ли
ительмены к уплате ясака. «И он, Потап, писал к нему, Володимеру: камчадалы де все живут в
совете, а в ясаке упрашиваются до осени», словом, ительмены по-прежнему тянули время.
Как только потеплело и санный путь перестал пугать страшными морозами и мглой, а
свет покатил на весну, Атласов засобирался в обратный путь на Анадырск. Его сопровождали
семнадцать русских и тридцать юкагиров. На Камчатке оставались Потаи Сюрюков в Верхне-
камчатском зимовье, во главе отряда в пятнадцать казаков и тринадцать юкагиров; и Лука
Морозко на Еловке с двадцатью промышленниками.
Во время возвращения юкагиры, следовавшие с Атласовым, вновь сделали попытку пере-
бить своих попутчиков. В столкновении было убито двое русских, изменившие союзники, бу-
дучи отбиты, бежали.
Возвращение Атласова 2 июля 1699 года в Анадырск было практически триумфальным.
Во-первых, его там уже не ожидали увидеть — все предыдущие годы до анадырцев доносились
смутные слухи о побоях на Камчатке и о том, что коряки собираются скопом и не выпустят
русских с полуострова. Во-вторых, Атласов привёз отменную соболиную казну (триста трид-
цать шкурок), много лисиц, десять морских бобров и живого японца Денбея, отбитого у ку-
рильцев. В феврале 1700 года Атласов отправился в Москву для подробного доклада о новой
«землице».
Суммируя, можно сказать, что за два года атласовцы прошли весь полуостров с севера на
юг, до реки Голыгиной, где видели на море первый остров Курильской гряды — Алаид. Они ос-
новали три укреплённых зимовья и познакомились с тремя ранее неизвестными русским на-
родами — ительменами, айнами и японцами (правда, с последними пока в лице одного Денбея
— потерпевшего крушение рыбака, жившего у айнов в ожидании подхода судна соплеменни-
ков).
Судьба оставшихся на Камчатке русских отрядов оказалась печальна. На Палане коряки
перебили отряд Потапа Сюрюкова. Тигильские коряки разместили по юртам пришедшую к
ним группу Луки Морозко и неожиданно перерезали их ночью. Но русскую экспансию это уже
не остановило.
В1702 году на Камчатку прибыл отряд первого камчатского приказчика — сына боярского
Тимофея Кобелева. Начал он свою деятельность с того, что вступил в переговоры с корякским
княз-цом Ачей, который дал распоряжение перебить группу Сюрюко-ва. Переговоры не уда-
лись (да я подозреваю, что и велись-то не слишком усердно), после чего Кобелев взял присту-
пом корякские острожки и перебил их обитателей. Затем пошёл на Тигиль и поступил точно
так же с коряками, убившими Луку Морозко.
За два года пребывания на Камчатке Кобелев перенёс Верхнекамчатское зимовье на более
удобное место, основал Нижнекамчатское зимовье, разорил семь острожков аборигенов, а
ясак брал «повольно» — то есть кто давал, с того и брал. Словом, не слишком утруждался.
В 1703 году шедший на Камчатку приказчик Михаил Многогрешный отправил Кутьина с
сорока служилыми «вниз по Камчатке реке для завоевания неплатежных камчадалов». Отряд
Кутьина в пятидесяти вёрстах от устья Еловки был внезапно атакован ительменами, которые
убили пять казаков. Нападение удалось отбить. Ительмены укрылись в своем острожке Туша-
шеры, «к которому казаки с неделю приступали, но взять не могли. И многие на тех приступах
переранены, между ими и командир их Кутьин».
Весной 1704 года Многогрешный совершил поход из Верхне-камчатска по реке Камчатке и
«всех немирных камчадалов в ясак привел, иных ласкою, а иных войною». После этого он пере-
нёс Нижнекамчатское зимовье с Еловки на пять вёрст ниже по Камчатке к «Ключам». Затем, в
августе, Многогрешный отправил пятнадцать человек служилых на Большую реку и велел им
поставить там острог и взять с местных ительменов аманатов. Тогда же был основан Болыпе-
рецкий острог — впоследствии главный укреплённый пункт Камчатки.
Несмотря на то, что, на первый взгляд, Камчатка была занята русскими к началу 1705
года, ситуация на ней оставалась на редкость непростой. Её многочисленное население от-
нюдь не стремилось менять ранее заведённый жизненный уклад и строить свою жизнь по
правилам пришельцев. Судя по всему, особое неприятие у, в частности, коряков, вызывало
стремление русских набирать из туземцев рабов — ясырь. Поэтому коряки старались сопро-
тивляться русским при каждом удобном случае.
И, надо сказать, делали это с большим успехом.
В 1705 году отряд сына боярского Фёдора Протопопова шёл на юг полуострова морем. В
устье реки Тымлат казаки решили штурмовать острожек, расположенный на острове Камен-
ном.
Итог — весь отряд был уничтожен коряками, всего три человека спаслись на лодке и «с бе-
режением» прибыли в устье реки Камчатки.
В этом же году олюторские коряки разгромили другой небольшой отряд, из двенадцати
человек, во главе с Василием Шелков-никовым, который был послан приказчиком на Камчат-
ку. Убиты были, по разным сведениям, то ли семь, то ли десять казаков, в том числе и сам
Шелковников. Уцелевшие бежали в Окланский острог, где отсиделись до прихода следующего
приказчика, Василия Колесова.
Колесов по прибытии отправил на самый юг полуострова отряд Семёна Ломаева с сорока
служилыми для объясачивания айнов. В первом же укреплении курильцев на Курильском
озере русские встретили ожесточённое сопротивление. Острожек был взят, «тех немирных
иноземцев курил побили человек со сто, а достальных привели под нашу великого государя
высокую самодержавную руку в вечное холопство в ясачной платеж».
В1707 году болыперецкие ительмены внезапно взяли штурмом Болыперецкий острог и пе-
ребили весь его гарнизон. Сам острог они сожгли. Другие ительменские роды присоединились
к выступлению и перебили два отряда сборщиков ясака — на Аваче и на Бобровом море. Судя
по всему, ительмены с большим опозданием получили сведения о разгроме на севере двух от-
рядов камчатских приказчиков, Протопопова и Шелковникова, и надеялись, что теперь доста-
точно уничтожить всех наличных на Камчатке русских, а других коряки через свою террито-
рию не пропустят.
Геополитическое чутьё сильно подвело ительменов, потому что в 1707 году на полуостров
прибыл сам Атласов.
Колебавшаяся часть ительменов, которые были «историческими союзниками» русских с
реки Камчатки, вздохнули, понимая, каких страшных кар они, возможно, избегнут, но кото-
рые неизбежно обрушатся на головы мятежников. Дальнейшие действия казаков Атласова —
на Бобровом море (отряд Ивана Тарантина, семьдесят человек) и на реке Большой — показали,
что казаки, видимо, из воспитательных соображений, предпочитали не брать пленных, а
вести войну на истребление мятежников.
Несмотря на решительные действия Атласова непосредственно на полуострове, коряки
Пенжины, Оклана, Паланы и Олютор-ского побережья продолжали оказывать серьёзное со-
противление русскому проникновению на полуостров.
В1708 году им удалось запереть в Окланском остроге отряд сына боярского Петра Чирико-
ва (причём в результате боёв были убиты восемь служилых людей и ранены двадцать, в
том числе и сам Чириков). Окланские коряки для разнообразия не пристали к мятежникам,
так что Чириков, просидев в острожке два месяца (с 8 сентября по 2 ноября), получил под-
крепление из Анадырска и... вернулся.
В ноябре 1708 года гижигинские коряки до смерти запытали ясачного сборщика Ивана
Федосеева и промышленника Василия Резанова, «свезав им руки и ноги, глаза выкалывали де-
ревянными спицами и всячески ругался и муча их, потом кончали смертию».
В декабре 1708 года Пётр Чириков и анадырский приказчик Афанасий Петров, объединив
силы, пошли снимать «корякскую блокаду» с полуострова. Начали они с Каменского и Косухи-
на острогов, полностью разрушив их и убив «на приступе» с полсотни коряков. Здесь же они
получили сведения об обстоятельствах гибели Федосеева и Резанова и повернули на запад —
на Парень и Гижигу.
На Парени русские столкнулись с тем, что оленные и пешие коряки укрылись в укрепле-
нии на «высоком каменном столпе... входят они на тот столп по лестницам, а вниз наскор спу-
щаются по ременьям». Петров (бывший в том походе за главного) понял, что скоро взять этот
столп не удастся, отправил к корякам парламентёров из числа своих же, не отложившихся,
коряков и направился к Чендонскому (или Гижигинскому) корякскому острожку.
Разговор с теми был короткий. Несмотря на то, что Петров указывает в отписке, что спер-
ва велись переговоры «лаской», лично я не сомневаюсь, что это было сделано только при напи-
сании донесения и как дань риторике того времени — как либералы второй половины XIX сто-
летия непременно вздыхали о тяжкой участи простого народа, даже составляя стихотворное
поздравление полицмейстеру.
Как бы то ни было, Петров во время приступа приказал поджечь все полуземлянки коря-
ков внутри укрепления. В итоге потери аборигенов оценивались в триста человек, при штурме
погибло двое русских.
В 1709 году при переправе через реку Карату коряки нанесли поражение большому отряду
в пятьдесят пять человек с двумя пушками, выступившими из Анадырска на Камчатку. Руко-
водили походом сыновья боярские Иван Панютин и уже знакомый нам Пётр Чириков. 20 июля
олюторские коряки не только убили десять казаков (в том числе руководителя похода, Паню-
тина), но и захватили денежную казну, часть боеприпасов и обоз. Остальные казаки укрылись
в «тесном месте» на берегу Караги и отбили подряд несколько приступов, после чего нападав-
шие ретировались, а отряд благополучно продолжил свой путь и прибыл к устью реки Камчат-
ки.
Штурм коряцкого острожка рутины. Однако в 1711 году произошёл казачий бунт, в результате
которого были убиты приказчики О. Липин, Пётр Чириков и уже при жизни легендарный Вла-
димир Атласов. В марте 1711 года мятежники численностью около семидесяти человек во главе
с выборными атаманом Данилой Яковлевичем Анциферовым и есаулом Иваном Петровичем
Козыревским отправились на Большую реку «для построения вновь там острога и для приве-
дения по прежнему в ясашный платеж болыперецких изменников» — то есть формально для
продолжения государевой службы. 20 мая вновь построенный острог был окружён ительме-
нами, которые, похоже, ради этого случая выставили объединённое ополчение (источники
указывают численность противника около трёх тысяч и участие в ополчении авачинских, ку-
рильских и пенжинских аборигенов). На следующий день после отбитого приступа казаки
пошли на вылазку и полностью разгромили ительменское войско. Степан Крашенинников так
рассказывает об этом: «А понеже они приплыли к острогу на батах, то бросаясь в оные, иные
перетонули, а иные побиты; и сия их погибель столь была велика, что реки запрудились тру-
пами». Стеллер рассказывает, что казаки после победы так расправились с пленными:
«Взятые тогда в плен туземцы были безжалостно забиты насмерть ремнями и дубинами;
некоторых туземцев раздели догола, без различия возраста, вымазали все тело вонючею
рыбою и бросили их живыми на растерзание голодным псам».
Потери со стороны русских составили три человека убитыми.
После этой победы казаки разорили двенадцать ительменских острожков, собрав с них
ясак.
В том же 1711 году приказчик Савостьянов подошёл к Иль-пейскому (Ильпырскому) «во-
ровскому» острожку. После обычных ритуальных призывов к миру казаки «выжгли» острожек
со всем его населением.
После этой внушительной русской победы на полуострове вновь установились неспешные
боевые действия, носившие любимый характер тех мест «ни мира, ни войны», позднее поза-
имствованный Львом Бронштейном. Положение изменилось в конце 1713 года, когда анадыр-
ский приказчик дворянин Афанасий Петров выступил из Анадырска против олюторских коря-
ков, которые продолжали мешать проходу русских на Камчатку через Парапольский дол.
20 февраля 1714 года отряд Петрова обнаружил, что в двадцати вёрстах выше устья Олюто-
ры коряки выстроили настоящую крепость, которая получила название Большой Посад. Он
ной частокол, засыпанный внутри камнем и щебнем, имевшими две сажени в высоту и от
одной до двух с половиной саженей в толщину. Над ними возвышались ещё одни, уже одинар-
ные стены — то есть частокол, высотой в одну сажень. И «верхняя», и «нижняя» стены имели
бойницы. Защищало Большой Посад семьсот воинов. Каждая сторона четырёхугольника имела
от пятидесяти до ста сажен в длину — то есть по площади это укрепление превышало любой
русский форт на северо-востоке Сибири.
Попытка поджечь острог не удалась, и русские установили правильную осаду, послав в
Анадырск за пушками и боеприпасами. Скоро выяснилась ахилессова пята осаждённых — они
не были предупреждены заранее о подходе русских и не заготовили продовольствия. Внутри
крепости начался голод, сопровождаемый людоедством. Появились и перебежчики.
В начале августа из Анадырска прибыло подкрепление, вместе с которым пришли и руч-
ные гранаты — новое чудо-оружие европейских войск. Первый ряд стен служилые преодолели
практически без сопротивления. Однако оказавшись внутри Большого Посада, русские увиде-
ли, что внутри него коряки построили ещё один острожек, из байдарных каркасов, обложен-
ных дёрном, куда отступили все способные держать оружие. Свои силы они сохранили исклю-
чительно благодаря тому, что ели тела погибших от голода соплеменников. Острожек казаки
забросали гранатами, в результате чего тот загорелся и внутри разорвалась бочка с трофей-
ным порохом. Казаки перебили всех защитников, а также всех перебежчиков, которые уверя-
ли, что Посад покинут.
За время осады от пуль, копий, стрел и, главным образом, голода погибло полторы тысячи
одних только мужчин и детей мужского полу. Женщины и девочки в счёт не шли. В захвачен-
ном посаде нашли много пороха и свинца, сорок железных куяков и от пятнадцати до сорока
пищалей. Русские при штурме потеряли пять соотечественников и трёх союзников из числа
туземцев.
В восьмидесяти вёрстах от того места, где располагался Большой Посад, Афанасий Петров
поставил свой острог, назвав его Архангельским (по другим данным — Новоархангельским).
Он располагался в двух днях плавания по Олюторке от её устья.
24 августа 1714 года к строящемуся Архангельскому Олютор-скому острогу прибыли морем
с Камчатки бывшие камчатские приказчики В. Колесов и И. Енисейский, которые везли со-
бранную там ясачную казну.
20 ноября, по первому санному пути, Афанасий Петров, оставив в Архангельском остроге
Василия Атаманова с гарнизоном в пятьдесят казаков, отправился обратно в Анадырск. Вме-
сте с ним пошли Василий Колесов и Иван Енисейский, при этом в объединённом отряде на-
считывалось пятьдесят четыре казака. В начале декабря, в верховьях Таловки отряд накрыла
сильная пурга. Петров с сорока человеками решил переждать непогоду, а Енисейский и Коле-
сов двинулись дальше. Здесь свое слово решили сказать сопрождавшие отряд союзники-
юкагиры. Воспользовавшись пургой, они перебили застигнутых врасплох казаков, которые по
отдельности укрывались от метели на нартах. Погибло тридцать человек, включая самого
Петрова. Семерым казакам юкагиры по непонятной причине сохранили жизнь, четверым уда-
лось скрыться в пурге. Все они благополучно достигли Архангельского острога.
Поняв, что двигаться в пургу бессмысленно и очень опасно, к месту стоянки Петрова вер-
нулись Колесов и Енисейский. Юкагиры, судя по всему, на это рассчитывали, и убили ещё
несколько русских.
Камчатские приказчики, с ними одиннадцать русских, достигли корякского Окланского
острожка 5 декабря. Их тут же взяли в осаду юкагиры, которые не допустили до осаждённых
помощи из Анадырска. Надо ещё помнить, что изначально острожек содержался окланскими
коряками, которых юкагиры всячески склоняли к измене.
В итоге, как и следовало предполагать, окланские коряки «изменили», перебили укрыв-
шихся у них русских, а приказчиков сожгли вместе с их жилищем.
В итоге вся страна коряков загудела как осиный рой.
В январе 1715 года коряками был уничтожен отряд сборщика ясака Афанасия Сургуцкого,
в феврале они осадили новый, Архангельский острог. Правда, осада его протекала вяло, но
припасов осаждающим не хватало. Трудно сказать, чем кончилось бы дело, но вмешалась за-
несённая на полуостров оспа. 3 июля остатки гарнизона отплыли из Олюторска на Камчатку.
После этого коряки спалили остатки острога.
В ответ на действия мятежных коряков и юкагиров якутский воевода отрядил в Анадырск
дворянина Степана Трифонова, которому придал большой отряд в количестве ста пятидесяти
трёх служилых людей. Трифонов поспешал медленно, появившись в Анадырске то ли в февра-
ле, то ли в мае 1716 года, вместе с ним прибыло сто двадцать человек военной команды.
К моменту посещения Камчатки Георгом Стеллером (Великая Северная экспедиция, отряд
под руководством Витуса Беринга) население полуострова так и не оправилось от последствий
русского завоевания. Он пишет:
«Во время присоединения страны численность болыперецких ительменов превышала 800
человек, так что теперь налицо только одна тридцатая часть их. На основании этих данных
можно без особого труда вывести заключение о том, насколько многочисленным было неко-
гда население Камчатки и каково оно сейчас, когда во всей стране осталось не свыше 3000 че-
ловек, платящих ясак, или подать, камчатским острогам».
Собственно говоря, на этом месте и надо поставить точку в рассказе о присоединении
Камчатки. На полуострове было создано больше полутора десятков русских опорных пунктов,
в которых единовременно содержалось более двухсот служилых людей.
Эта сила уже вполне эффективно могла управлять полуостровом.
Да, регулярно случались возмущения, да, ежегодно несколько (а иногда — и несколько де-
сятков) русских гибло от рук туземцев.
Но территория была закреплена за Россией, и ни о каком уменьшении русского влияния
на Камчатке речи уже не шло.
1
Я не рассматриваю здесь высказанную И. Забелиным версию о том, что реальным откры-
вателем Камчатки был Федот Алексеевич Попов, организатор и руководитель экспедиции,
обогнувшей Чукотку. Всё-таки, скорее всего, он потерпел крушение и погиб примерно в рай-
оне крушения коча Дежнёва, немного южнее Анадырского лимана.
Глава 16. «В Дауры»
Атаман Василий Колесников, основавший Верхнеангарский острог, написал енисейскому вое-
воде Афанасию Пашкову о том, что «по ту сторону гор у озера Иргена много живёт тунгусов,
которых легко можно учинить российскими подданными: он правда усердно хочет принять на
себя сию экспедицию, но не в состоянии со столь малыми людьми оную исполнить по
тому, что по обыкновенным разсылкам для сбора ясака, осталось в его остроге токмо двадцать
пять человек: он советует наипаче сделать туда особливую экспедицию, которая как построит
там острог, так и после защищать его имела бы довольные силы», — рассказывает Иоганн
Фишер в своей «Истории Сибири».
Афанасий Пашков, человек любознательный и весьма государственно мыслящий, учинил
расспросы нескольким находившимся под рукой казакам о Забайкалье. В качестве ключевых
точек служилые назвали не только озеро Ирген, но и озеро Арахлей, «где также множество
живёт тунгусов». Далее они упомянули, что от оного Арахлея можно сухим путём пройти на
реку Ингоду, которая впадает в большую реку Шилку; и оттуда остаётся ещё около пятидесяти
вёрст до впадающей в Шилку реки Нерчи, где находится ещё одно «множество тунгусов».
Обилие «множеств тунгусов» сразу же вызвало у воеводы мысль распространить своё вли-
яние за Байкал — тем более, что туда ещё не добрались ненавистные красноярцы, с которыми
в ту пору смертельно враждовал Енисейский острог.
Однако план получался куда как масштабным: остроги предстояло ставить не только у
Иргена, но и у Нерчи, и требовалось на это не менее ста казаков с запасом продовольствия
года на два. Такие дела обычно не делались без прямого наказа из Москвы, но Афанасий Паш-
ков, как и многие сибирские воеводы, отличался завидной инициативностью и умением брать
на себя ответственность (впрочем, в ситуации, когда почта между Москвой, и, скажем, Якут-
ском, ходила по полгода — и это с экстренными гонцами! — такое качество считалось едва ли
не обязательным). Поэтому он снарядил уже хорошо знакомого нам Петра Бекетова, судя по
всему, одного из лучших управленцев тогдашней Сибири, с сотней казаков, буквально оторвав
их «от живого», в экспедицию. Бекетов выступил в путь 2 июня 1652 года.
Интересно, что средства для этой экспедиции Пашков добыл спекуляцией — получив из
Тобольска четыреста вёдер водки, он продал его целовальникам не по три рубля за ведро, как
требовал Сибирский приказ, а за шесть. Собственно, с этих четырёхсот вёдер водки «и пошло
есть» российское Забайкалье.
Остановившись в Братском остроге, Бекетов отрядил вперед налегке отряд под командо-
ванием пятидесятника Ивана Максимова, для того чтобы он через Баргузинский острог ехал
водой на пресловутое озеро Иргень, строил бы там малые суда и шёл с ними к нему навстречу.
Во время экспедиции на Шилку и озеро Ирген Бекетов имел постоянные стычки с бурята-
ми. По его словам, «брацкие люди учинились непослушны и хотели их, служилых, побить, и де,
Пётр с товарищи от тех брацких людей сидели в осаде 3 дня и бо-жиею милостью и госу-
даревым счастием, он, Пётр с служилыми людьми тех брацких побили и убили их на розных
боях и на приступах 90 человек». Военные отряды бурят пытались навязать бой отважному
атаману на Усть-Белой и Голоустной, однако и там и там ему удалось их проигнорировать и
отплыть на парусных судах за Байкал для выполнения основной задачи. Бекетов высадился в
месте, называвшемся Усть-Прорва, где и устроился со всем отрядом на зимовье.
Казакам, правда, зимой поднадоело сидеть в зимовье, и они, припоминая, как дразнили и
вызывали их осенью на бой буряты, попросили у Бекетова разрешения сходить на лыжах и
проведать этих «добрых соседей».
Разрешение Бекетов дал, и казаки сперва напали и разграбили становище у устья реки Го-
лоустной, а потом и на Иркуте. Возвратились они, захватив с собой нескольких женщин для
удовлетворения своих потребностей и с уверениями в том, что буряты ясак-де заплатят.
Как ни странно, слова их сбылись — весной некоторые группы бурят из числа ограблен-
ных принесли Бекетову обещанный ясак...
11 июня Бекетов погрузился на суда и двинулся к устью Селенги, после чего завернул на
устье наиболее крупного притока, предполагая, что это Хилок, и остановился в ожидании от-
ряда Максимова. Максимов, однако, не появлялся, зато кругом были видны остатки брошен-
ных тунгусских становищ — зимний лыжный поход русских на бурят и здесь не остался неза-
меченным.
Спросить дорогу, таким образом, было не у кого, и в конечном итоге Бекетов принял реше-
ние идти вверх по притоку.
Через две недели трудного продвижения по неглубокой реке казаки Бекетова увидели
идущую вниз большую плоскодонную барку.
Сперва, как говорит Фишер, Бекетов не знал, что и подумать, — здесь вполне могли ока-
заться другие русские (а если хорошенько подумать, не только русские — начиная от людей
богдой-ского царя и заканчивая неведомыми доселе Гогами и Магогами).
Однако дело оказалось прозаичнее и радостнее — навстречу ему плыл как раз пропавший
пятидесятник Максимов!
Обнялись казаки посреди совершенно неизведанной земли, населённой враждебными
инородцами, холодной и недружелюбной. Наверное, и вина зелена выпили, если что остава-
лось у Петра Бекетова после долгой зимы. Ан нет, глядишь, уже повеселело — потому что пяти-
десятник Максимов не только выстроил плоскодонный флот для своего командира. Ещё он
вручил Бекетову чертёж земель, включающий как жданое озеро Ирген, так и течения рек Хи-
лока, Селенги, Витима, Ингоды и Шилки!
И уж совсем растаял Бекетов, когда отдал Максимов ему шесть сороков собранного ясака!
Оглядел он землю вокруг и, сощурившись, уже совсем другим взглядом оценил брошенные
тунгусские стойбища — мол, знайте наших.
А было с тем Максимовым двенадцать казаков и девять промышленных людей всего...
Вообще сбор ясака Бекетовым в тех местах вёлся настолько исправно, что в итоге он от-
правил в Енисейск девятнадцать со-роков соболей — баснословное по тем временам состоя-
ние. Однако ему оставалось ещё построить два острога и всячески укрепить их. Первый острог
он заложил вблизи озера Ирген, как и планировалось ранее. К месту поставления второго он
двинулся уже поздней осенью, 19 октября 1653 года. Река уже стала, и, когда плоты вмёрзли в
лёд, то Бекетов отправил вперёд десятника Максима Уразова искать в устье Нерчи место, где
можно было бы поставить крепостцу, а сам вернулся в Иргенский острог, оставя возле вмёрз-
ших плотов двадцать человек — для сбережения провианта и амуниции.
Максим Уразов повстречал на устье Нерчи чрезвычайно благожелательно настроенного к
России князца Гантимура (о, мы ещё не раз увидим это имя на страницах книги!) и построил в
подходящем месте небольшой острожек, к которому немедленно подтянулся сам Бекетов с
остатками отряда.
Увидев прибавление русским, Гантимур подумал-подумал и принял решение откочевать
подальше, на Аргунь, откуда его оказалось не выманить никакими посулами. Дальше — весе-
лее.
Те тунгусы, которые изначально вроде были готовы платить ясак, — взбунтовались (не ис-
ключаю, что причиной этому были отзвуки уже начавших происходить амурских событий).
Они осадили Бекетова в остроге, и тот в конечном итоге был вынужден оставить укрепление и
спуститься на Амур, где, судя по всему, и погиб.
Однако сразу по получении известий о поставлении Иргенско-го острога и первой партии
ясака в Забайкалье появился сам Афанасий Пашков. 20 августа 1655 года на имя енисейского
воеводы Ивана Акинфова была составлена царская грамота, коей повелевалось «Афанасию
Пашкову, с сыном Еремеем, быть на государственной службе в новой Даурской земле, и по-
слать туда с ним 300 сибирских служивых людей разных городов, пятьдесят пуд пороху, сто
пудов свинцу, сто ведер вина, восемьдесят четвертей ржаной муки енисейской пахоты, десять
четвертей крупы и столько же толокна, кроме того, выписку из таможенных книг, как образец
для ясачного сбора, да для перевозки их суда, изготовленные для даурской службы, на чем бы
можно было им поднять запасы». Поздней осенью 1657 года Пашков достиг разорённого Ир-
генского острога, который восстановил в гораздо большем размере, чем тот был при Бекетове.
Весной 1658 года казаки заготовили лес и связали в плоты брёвна для восстановления Шил-
кинского острога1 (впоследствии получившего название Нерчин-ского).
В 1658 году Пашков попробовал присоединить к своим силам сражающийся на Амуре
отряд Онуфрия Степанова. Однако отряд Степанова истребили маньчжуры, что в целом очень
ослабило русские позиции в Забайкалье.
В 1661 году Пашков послал из Иргенского острога семьдесят два служилых человека и два-
дцать тунгусов во главе со своим сыном Еремеем на «великого государя непослушников на
Тунгу-ские улусы в поход». Предприятие закончилось плачевно: всё войско Еремея перебили, а
сам он, раненый, неделю блуждал, не в силах найти дорогу.
В 1662 году воевода Толбузин принял у А. Ф. Пашкова Нер-чинский, Иргенский и Телем-
бинский остроги, в которых в то время было всего семьдесят пять служилых людей.
И это немудрено — основные события второй половины XVII века в Сибири разворачива-
лись не в Забайкалье, а на Амуре.
«На ваш государев острог в вашу государеву новую Даурскую землю восемь башен, а в том
числе две башни с проезжими вороты да на четыре стены сплочено и изготовлено двести
сажен острогу».
Глава 17. Амур. Подступы к Китаю
В предисловии к этой главе, вкратце рассказывающей о последней, самой хорошо организо-
ванной, но, тем не менее, неудачной части конкисты Сибири я бы хотел сказать следующее.
Ещё Герхард Миллер писал:
«Одно только ясно, что ни на основании китайской, ни на основании татарской историй
не удастся когда-либо доказать, что Сибирь была заселена китайцами. Хотя китайская исто-
рия у нас достаточно изучена, в ней нет никаких известий, которые говорили бы об этом осо-
бенном обстоятельстве. Если бы в китайских сочинениях что-либо было написано об этом,
чего до сих пор не знают в Европе, то, несомненно, китайцы в новейшее время, при своих
часто непомерных требованиях по отношению к России, о том не умолчали бы».
Вводная часть амурской эпопеи произошла, как я описывал в главе, посвящённой Охотско-
му морю, в 1643-46 годах, когда с Зеи на Амур и через его устье на Улью и снова в Якутск с
огромными потерями прошёл отряд письменного головы Василия Пояркова. Я предпочёл
включить поярковскую экспедицию в охотский очерк, так как она оказала наибольшее влия-
ние на развитие русской экспансии именно того края империи.
Ситуация на Амуре (именно так называлась огромная река, идущая к морю, хотя сам По-
ярков упорно именовал её Шил-кой), как стало очевидно вскоре плавания Пояркова, представ-
ляла огромный интерес для сибирской администрации. Дело в том, что на Амуре, совершенно
очевидно, было возможно хлебопашество.
Огромные территории, присоединённые к России в результате движения на Восток,
имели один, но огромный и принципиально неисправимый недостаток: они были неспособны
себя прокормить. Снабжение хлебом Мангазеи, Туруханска, Якутска, Жиган-ска, Зашиверска,
Колымска, Охотска, Большерецка и многочисленных мелких острожков и ясачных зимовий
было постоянной головной болью как воеводы каждого отдельного уезда, так и верховного во-
еводы в Тобольске. Территории, где было возможно хлебопашество в Сибири, относились к
зонам рискованного земледелия. И не только по климатическим показателям — именно там
обитали хищные кочевые племена, совершавшие постоянные набеги на южные сибирские
пределы. Амур был одним из путей решения общей сибирской продовольственной проблемы.
Вообще, на первый взгляд, Приамурье более, чем все остальные части пройденной до того
времени Сибири, напоминало европейскую Россию — смешанные, хвойно-широколиственные
леса с большой примесью дуба, берёзы, осины... Отличие заключалось в горном характере
местности, а также в более длительной и суровой зиме, благодаря чему эти земли ни тогда, ни
позже не были заселены китайскими земледельцами, которые предпочитали увеличивать ин-
тенсивность освоения сверхплодородных долин Хуанхэ и Янцзы.
Первозавоевателем Амура, без сомнения, является Ерофей Павлович Хабаров. Однако
представляется несправедливым говорить о нём в одном лице, не упоминая финансовый
мотор хабаровской экспедиции — третьего якутского воеводу, Дмитрия Андреевича Францбе-
кова (урождённый Фаренсбах). Францбеков вложил в экспедицию Хабарова невероятные по
тем временам и для этих мест деньги — около тридцати тысяч рублей. Рассчитывая на возвра-
щение этих средств (а Фаренсбах брал со своих должников письменные кабалы об уплате пя-
тидесяти процентов), он думал об изобилии народа на открываемых территориях и о его бла-
госостоянии (сведения эти можно было получить только от Пояркова и его попутчиков).
Иными словами, Францбеков рассчитывал на тотальный грабеж густонаселённой местно-
сти, и, зная первопроходческие нравы, в этом ни на йоту не ошибался.
Несмотря на внешне привлекательный план и идею Хабарова сформировать отряд в сто
пятьдесят человек, навербовать удалось всего половину от этого количества. Похоже, что
именно с точки зрения привлечения человеческих ресурсов Хабаров выбрал не лучшее время
для своего похода. Наиболее активная и авантюристичная часть ленских первопроходцев
только что двинула на поиск реки Погычи, так что Ерофею Павловичу пришлось довольство-
ваться теми, что остались.
Осенью 1649 года Хабаров направился вверх по Олёкме, зазимовал в устье Тугиря, а затем
по снегу перетащился в бассейн Амура, где оказался во владениях некоего даурского князя
Лавкая.
Однако улус Лавкая выглядел совершенно опустошённым — жители укрылись непонятно
где, в городках не оставалось совершенно никакого ценного имущества. Дело в том, что непо-
средственно перед появлением Хабарова по этим местам прошёл промышленный человек
Семён Косой и предупредил о том, что сверху двигается крупный военный отряд казаков для
сбора ясака и приведения дауров в русское подданство.
Хабаров повстречался с князем Лавкаем, который прискакал в сопровождении небольшо-
го конного отряда посмотреть на диковинных людей, вторгшихся в его земли. Хабаров загово-
рил о выплате ясака, но Лавкай дал весьма уклончивый ответ и покинул переговоры.
Ситуация, как ни крути, выглядела не очень благоприятной. Спрятавшиеся по урочищам
туземцы, очевидно, были многочисленны и недружелюбны, а отряд Хабарова насчитывал
всего семьдесят бойцов... Стало понятно, что без большой крови денег Францбекову вернуть не
удастся. Поэтому Хабаров вернулся в первый встреченный им на пути и покинутый городок,
расположил в нём своё немногочисленное воинство, а сам отбыл в Якутск за подкреплением.
Здесь надо сказать, что находясь в Даурии и продвинувшись по ней на незначительное
расстояние, Хабаров, тем не менее, путём расспросов собрал обширные сведения — об устрой-
стве территории, её населении и возможностях. Обработав должным образом эти сведения,
он представил их алчущему Фаренсбаху и получил дополнительные ассигнования, вооруже-
ние и служилых людей (отряд, в приказном порядке приданный Хабарову Францбековым, на-
считывал двадцать опытных казаков под руководством Третьяка Чечигина, и три пушки).
Всего из Якутска с Хабаровым 8 июля 1650 года отправилось сто тридцать восемь человек.
Уже по пути на Амур воинство Хабарова развлекалось грабежом попадавшихся по дороге
тунгусских становищ и русских промышленников, что, видимо, было свойственно любому
большому скоплению ратных людей в удалении от какой-либо администрации в то время.
Оставленные без присмотра, воины Хабарова не теряли времени даром и двенадцать раз
ходили на дауров, взяв несколько аманатов и стребовав три десятка соболей. После того, как
хлебные запасы в Лавкаевом городке стали кончаться, казаки сделали попытку взять штур-
мом соседнее поселение, принадлежавшее некоему князцу Албазе и так и называвшееся рус-
скими — Алба-зин городок, а попросту Албазин. Взять Албазин сходу не удалось, и казаки по-
строили собственное небольшое городище рядом с даурскими укреплениями.
29 августа Хабаров оставил на Олёкме Степана Полякова и Микулая Юрьева, а также
сорок бойцов и три дощаника с пушками, пищалями и порохом, а сам пошёл с остальным во-
инством налегке и за неделю до Покрова оказался под Албазином.
Увидев подход значительных русских сил, дауры бросили Алба-зин, но самое главное —
оставили в городе все хлебные запасы и большое количество несжатого хлеба на корню. Для
того чтобы развить успех, Хабаров пустил в погоню по реке главные свои силы, состоявшие из
ста тридцати пяти человек, под командованием Чечигина и Дуная Трофимова. Этими силами
ему удалось отбить значительное количество скота, что обеспечило отряду относительно без-
бедное существование.
Поляков и Юрьев не успели пройти к Тугирскому волоку до наступления морозов, а поэто-
му, соорудивши волокуши и погрузив на них порох, пищали, пушки и казну, двинулись через
перевалы. 2 ноября они добрались до Албазина, где Хабаров принял у них имущество под рос-
пись.
В лагере среди своих Хабаров повёл себя как настоящий предприниматель, установив
цену на привезённое оружие и боеприпасы. Так, за пищаль, два фунта пороха, два фунта свин-
ца и котёл фунта в четыре он брал 60 рублей, а иногда и больше. Кроме того, в Албазине он ак-
тивно занялся винокурением и варкой пива, и, согласно поданным челобитным, превратил
весь наличный хлеб в вино.
В ноябре отряд под командованием Чечигина и Полякова пошёл на дауров и тунгусов,
живших в пяти юртах по реке Ширил-ке. Бедолаги не стали сопротивляться, обещали платить
ясак и вообще — быть в вечном подданстве Московского государства. Но когда схваченных
инородцев привели к Хабарову, тот по-простому приказал мужиков утопить, а жён, детей и
имущество распределил между приближёнными по отряду.
В числе заложников у Хабарова была жена значительного даурского князца Шилгинея,
которую атаман решил сделать наложницей, а встретив отказ — удавить. В то же время её
муж, Шилгиней, явился с выкупом за жену (уже удавленную к тому времени) и стал просить
разрешения с ней увидеться. Раздражённый Хабаров выгнал настырного князца вон.
25 марта 1651 года Хабаров отправил в Якутск Третьяка Чечигина, Дружину Попова и свое-
го племянника, Артемия Петрилов-ского, с собранным ясаком и отпиской на имя царя Алек-
сея Михайловича, в которой предлагал отправлять на Амур людей для хлебопашеского поселе-
ния. Кроме того, Хабаров обещал царю найти некую Серебряную гору и покорить царей Шам-
шакана и Алакаба-Туракана. Отправив этот интересный документ на Якутск, он приказал
приступить к строительству большого количества судов, после чего пошёл вниз по Амуру. По
дороге он разорил несколько городков. Первый из них, Гойгударов, был взят штурмом, причём
с некоторыми потерями со стороны русских. Банбулаев городок дауры оставили без боя, но
вокруг него стоял несжатый хлеб и Хабаров остановился в нём для сбора урожая, причём стал
продавать косы и серпы, косу за 2 рубля, серп за рубль. После сбора хлеба хабаровцы достигли
Толгина городка, в котором им по какому-то недоразумению попались в плен сорок пять чело-
век, в том числе восемь князцов. Князцы присягнули на верность царю и дали ясак в два соро-
ка соболей, при этом извинялись, говоря, что один ясак они уже заплатили богдойскому царю.
Хабаров укрепил Толгин городок, но пробыл в нём недолго.
Почти всех аманатов он казнил, в том числе князца Толгу, после чего призвал свою партию
двигаться дальше, вниз по Амуру.
В ответ на вопросы, вроде как «куда двигаться, вроде и здесь неплохо?», Хабаров проник-
новенно ответил: «Мне-де долги свои где взять, а вам-де, тут живучи, чем долги платить?».
Народ словами проникся и двинулся дальше, в страну дючеров и натков. В Ачан-ском улусе Ха-
баров остановился на зимовку, и вскоре удача ему улыбнулась — он захватил в аманаты сына
князя Жакшура, отец которого выплатил русским два сорока соболей. Дунай Трофимов и Сте-
пан Поляков разгромили улус некоего Кечиги, поймали семь человек, в том числе трёх братьев
самого улусного предводителя Кечиги. Кечига пытался выкупить аманатов пятью сороками
соболей. И здесь Хабаров поступил по своему обыкновению: соболей взял, а пленных — пере-
бил.
Во время этой зимовки Хабарову предстояло глубоко задуматься о своих словах касатель-
но царей Шамшакана и Алакаба-Туракана и некоего Богдойского царства. Будучи человеком
неглупым, он не мог не понимать, что идёт по землям, зависимым от какого-то неведомого
ещё ему народа и государства. Безусловно, на эту мысль его наводили и встречавшиеся в
домах и у жителей украшения, и постоянные упоминания о других сборщиках дани, да, навер-
ное, и детали вооружения у дауров, отличные от монгольских.
Сегодня мы вряд ли сможем сказать, что за подразделение маньчжурского войска штур-
мовало укрепления Хабарова в Ачан-ском улусе. По словам славного атамана, на него вышло
около шестисот маньчжурских солдат и около полутора тысяч дауров и дючеров (видимо, со-
юзников). Подозреваю, что за маньчжурами послал гонца сам Лавкай при первой же встрече с
русскими.
На вооружении этой армии, как говорится в отписке, было шесть пушек, тридцать пища-
лей и двенадцать глиняных передвижных мин. После того как маньчжуры пробили брешь,
осаждённые нанесли через неё ответный удар и отбили маньчжур от городища. Маньчжуры
отошли, потеряв две пушки, союзники — разбежались. Русским удалось положить шестьсот
семьдесят шесть бо-гдойских людей, потери же русских составили всего десять бойцов убиты-
ми. Опасаясь подхода более масштабных сил, Хабаров сразу после ледохода направился обрат-
но в Даурию, продолжая «наводить порядок» среди окрестного населения.
25 августа 1652 года Чечигин и Петриловский отправились из Якутска, набрав ещё сто де-
сять человек охотников и с двадцать семь служилых, которых дал им Францбеков. Перезимо-
вали они в Банбулаевом городке, том самом, где Хабаров торговал серпами и косами. Чечигин
уговаривал дауров платить ясак, дауры отвечали «рады-де мы вашему государю ясак давать,
только-де вы люди лукавы, правды-де в вас нет», и Хабаров, «...пловучи на низ, наши житьиш-
ка жег и пустошил, нас, Даурских людей, рубил в пень и жены наши и дети в полон имал». На
разведку о судьбе Хабарова (а наверняка сказы о царе Шамшакане и Богдойском царстве у
многоопытного Чечигина принимали весьма предметную форму) Чечигин послал вниз по
Амуру отряд под командованием Нагибы.
Накнуне Троицы Чечигин всё-таки повстречался с Хабаровым, и в русском стане сразу
возникли раздоры. Служилые люди набрались смелости и подали Хабарову челобитную, в ко-
торой упрекали его в том, что он государевой службе не радеет, поселений не делает, городов
не ставит, аманатов топит, сечёт до смерти и вешает, казну государеву продает, и выражали
опасение, что из-за всего этого у отряда могут случиться большие неприятности. Хабаров на
это отвечал:
«Что вам, мужики, дело до государевы казны, хотя-де яз и продаю государеву казну; взял-
де государеву казну ту в Якутском остроге из государевы казны у воеводы Дмитрия Андрееви-
ча Францбекова да у дьяка Осипа Степанова, только-де по об-ценке в долг, и в той-де яз казне
на себя запись дал и словет-де то купил, что куды-де яз с тою купою хочу, туды-де яз и пойду,
хотя-де и на промысел; а вы-де мне не указывайте и не бейте челом, и подите-де вы куды хо-
тите, вам-де что будет от государя какое жалованье, а у меня-де писано к государю моими
подъемами, а вы-де на моих подъемах». В заключение он пригрозил: «Вы-де у меня съели
запас на Тугире и на Урке, за всякий день пуд вы мне заплатите по 10 рублев».
В результате сто тридцать два человека со Степаном Поляковым и Константином Ивано-
вым во главе отделились от войска и поплыли вниз по Амуру служить государю «своими голо-
вами с травы и воды».
Отряд Полякова ушёл «в гиляки», где попытался построить какие-то свои отношения с
аборигенами, но был настигнут Хабаровым. Острог Полякова был взят штурмом, часть зачин-
щиков заковали в железы, часть — насмерть засекли палками. Три месяца он продолжал жить
на развалинах «воровского острожка», а в конце мая сжёг своё зимовье и пошёл вверх по
Амуру, увозя с собой гиляцких аманатов. Больше никого из них их родственники не видели.
В августе 1653 года у устья Зеи Хабарова повстречал посланный на Амур московский дво-
рянин Дмитрий Зиновьев. Несмотря на то, что после доклада Чечигина, Попова и Петрилов-
ского Хабаров был официально награждён золотой медалью, его немедленно отстранили от
командования и отправили в Москву для правежа. Сопровождать Хабарова вызвался сам Зи-
новьев, сочтя это мероприятие гораздо более прибыльным, нежели командование войсками
на Амуре. По словам Чулкова,
«чтобы избавиться от побоев (судя по всему, Зиновьев Хабарова бил— прим. М.К.), Хабаров
отдал Зиновьеву почти все свое имущество и даже вещи, принадлежавшая Францбекову, чело-
век котораго, собиравший долги, пропал без вести, и все собранные им с должников воеводы
„животы" хранились уХабарова.
Бывших у Хабарова пленных женщин и детей Зиновьев также отнял. Наконец, он снял с
„казны" печать Хабарова и повесил свою».
Дальнейшие приключения Хабарова и Зиновьева в Москве, и их достаточно счастливый,
по тем временам, конец, выходят за рамки моего рассказа.
Однако без Хабарова амурская эпопея продолжалась. На Амуре находилась небольшая, но
очень неплохо снаряженная армия, и эта армия постоянно пополнялась новыми людьми.
В то же время на юге в «тумане войны» концентрировалась грозная мгла. Выдуманный
Хабаровым царь Шамшакан понемногу приобретал свои истинные очертания...
И Россия, и Китай в то время имели очень отдалённое представления о своём грозном ви-
зави. И той и другой стране мир в то время казался практически безбрежным, не стиснутым
до размеров крохотного шарика, несущегося сквозь Космос. Ну а в бесконечном и таинствен-
ном мире случаются странные грозные вещи, часть сведений о которых очень грамотные
люди (речь идёт о греко-романской цивилизации) черпали из Геродота, но в основном — из
Священного писания. В частности, значительная часть исследователей и учёных, кто с инте-
ресом, кто с трепетом, кто с ужасом, ждали момента, когда люди достигнут предела, за кото-
рым скрыты страшные народы Гога и Магога, а что произойдёт после этого, не предвидел
практически никто.
Были, конечно же, свои аналогичные легенды и у китайцев.
Но сколь бы грозной и непонятной не рисовалась тогдашним китайцам странная северная
страна, сплошь заселённая бородачами с пищалями, у Китая перед этой страной было одно
неоспоримое преимущество — расстояние, на которое предстояло перебрасывать войска, для
Цинской империи было едва ли не в десять раз короче, чем для Москвы.
Царская администрация решила создать в Приамурье новое воеводство и назначила туда
воеводой Афанасия Пашкова, который как раз и организовывал в Забайкалье на средства от
спекуляции водкой (см. гл. 16) остроги на Хилоке и Шилке. Пашкову правительство приказало
выяснить, «сколь далече от Богдойской земли до никанского царства, и сухой ли путь степью,
горами или водой, и коими реками; и про Китайское и про Индейское государства даурские и
иные какие люди ведают ли, и сколь далече Китайское и Индейское государства от Даурския
земли и от Богдойского, от Никанского государства».
Уже по одному этому отрывку очевидно, что никто в Москве не отождествлял напрямую
Китай и «Богдойское и Никанское царства». Но в воздухе витало ощущение, что «истина где-то
рядом»...
Для нахождения этой истины 25 июня 1654 года в Китай из Тобольска был отправлен
посол Фёдор Байков. Китая он достиг, поднявшись до верховий Иртыша и пересёкши Монго-
лию. На весь путь у него ушло два года, во время которых он не получал никаких известий из
России, и уж тем более оставался в неведении о русских действиях на Амуре. Поэтому он, ви-
димо, был весьма озадачен предъявленными претензиями и тем, как объяснить то, «что он,
Фёдор, прислан от великого государя в послех, а другую де сторону ево ж китайского царя
земли, великого государя люди воюют?». Как истинный дипломат, Байков предпочёл уйти в
несознанку и сказал, что на северных рубежах китайского царя воюют люди вольные, если не
сказать — воровские. Цин-ская сторона Байкову не поверила, вменив пославшему его прави-
тельству в вину лицемерие: «Китайский де царь тому не верит, а говорит: великий де государь
к нему, китайскому царю, прислал своего государева посла, а в другую де сторону посылает во-
евать ево китайские земли». В итоге 4 сентября 1656 года посольство было выслано из Пекина.
Онуфрий Степанов (Кузнец) ранее возглавлял в войске Хабарова отряд пушкарей — то есть
это был грамотный, очень хорошо обученный и технически подготовленный человек, входив-
ший в элиту тогдашней московской армии. Именно ему пришлось принять на себя главный
удар армии маньчжуров. Отъезжавший на Москву Зиновьев назначил его приказным челове-
ком на Амуре.
После подвигов Ерофея Хабарова перед отрядом в полный рост встала продовольственная
проблема. По приказу цинцев местное население в непосредственной близости русских в худ-
шем случае не сеяло хлеб; в лучшем — его прятало. Какие-то хлебные запасы казаки нашли в
устье реки Сунгари, после чего двинулись в низовья Амура. Перезимовал отряд где-то в зем-
лях дючеров и гиляков, после чего весной построил новые суда и поднялся вверх. На сунгарий-
ском устье войско повстречало казаков с Тугирского волока, и тут выяснилось, что увлечён-
ный распрей с Хабаровым и выдаиванием из него денег Зиновьев не отправил на Амур столь
чаемые войском боеприпасы.
Без подвоза «огненного зелья» и регулярных подкреплений русский отряд на Амуре ока-
зался обречён.
Сперва Степанов попытался добыть хлеба на Сунгари, справедливо считая, что если в
устье реки население сохранило какие-то запасы, то вверх по течению, на неразорённой тер-
ритории, их окажется больше. Расчёт оказался верным лишь частично. Спустя три дня движе-
ния вверх по реке казаки встретили сильный отряд маньчжуров, как на судах, так и конных
на берегу. Речной заслон казаки пробили, однако маньчжуры построили по берегам сильные
укрепления, и стало очевидно, что если русские продолжат свой путь, им неминуемо отрежут
от пути отступления.
Поэтому отряд Степанова повернул назад и двинулся вверх по Амуру, где спустя какое-то
время встретил отряд Петра Бекетова из тридцати четырёх человек, двигавшийся на плотах.
Но хлеба не было и у них. От жены местного князца Тоёнчи, который год назад выплачивал
русским ясак, выяснилось, что озлоблённые дючеры перебили отправленное к маньчжурам
посольство во главе с Чечигиным. Попытка покарать убийц успехом не увенчалась — мятеж-
ные дючеры растворились в пространстве. Степанов отправил воеводе Лодыженскому в
Якутск (о том, что «на да-уры» назначен новый воевода, Пашков, он, разумеется, не знал) от-
писку о том, что построить остроги в устьях рек Зеи и Урки невозможно из-за постоянных
столкновений с маньчжурами. Также Степанов сообщал, что в устье Сунгари выставлен силь-
ный маньчжурский отряд численностью в три тысячи человек сроком на три года, с целью не
допустить туда русских за хлебом.
Скорее всего, целью маньчжурского отряда было не столько препятствовать снабжению
сильного казачьего отряда, сколько заградить путь по Сунгари к более населённым областям
Китая.
Казаки направились вверх по реке и 2 ноября приступили к возведению Комарского
острога в устье реки Хумаэрхэ, которое переиначили в Комары.
13 марта 1655 года острог был осаждён маньчжурами, имевшими на вооружении пятна-
дцать пушек, при этом двадцать казаков, находившихся вне стен, были перебиты. Пятьсот де-
сять человек затворились в стенах и отбили массированный штурм 24 марта. После штурма
осаждённые предприняли вылазку, во время которой захватили несколько орудий и пленных.
Постояв под стенами острога для приличия ещё десять дней, маньчжуры ушли. Согласно офи-
циальной китайской точке зрения, их отступление объяснялось нехваткой продовольствия.
В начале лета к Онуфрию Степанову присоединился боярский сын Фёдор Пущин, а с ним —
ещё пятьдесят служилых людей. Впрочем, самого Пущина Степанов отправил обратно в
Якутск с объяснением, что хлеба для снабжения отряда Пущина у него нет, и вожи на реку Ай-
гунь, куда предписывалось идти Пущину, тоже отсутствуют.
Летом Степанов вновь предпринял плавание вниз по Амуру, где в устье Сунгари вновь раз-
жился хлебом (думается, отобрав его у местного населения — между маньчжурами и казака-
ми велись совершенно однозначные военные действия и щадить податное население против-
ника было бессмысленно). В нижнем течении Амура отряд Степанова обнаружил устье реки
Уссури и поднялся вверх по её течению, заглядывая по дороге в наиболее крупные её притоки,
Хор и Бикин, и объясачивая там местное население. Судя по всему, отряд зимовал в Косогир-
ском острожке, который они сами же и возвели ниже устья Сунгари. Зимой Степанов
узнал, что гиляки перебили тридцать служилых людей из Якутского острога. Степанов пред-
принял на гиляков поход, в результате чего они согласились выплачивать ясак и повинились.
Весной 1656 года дауры Тумалинского улуса перехватили и полностью перебили партию
казаков, отправленных Пашковым на помощь Степанову. Кроме того, «в дауры» со всех сторон
бежало достаточно много русских людей. Практически никто из них не смог воссоединиться с
русским войском. Степанов видел только казачьи вещи и снаряжение в юртах дючеров да со-
жженные и изрубленные барки по берегам. Ещё одним неприятным известием было то, что
отпущенный им ранее в Якутск Фёдор Пущин не смог вернуться из-за того, что его не пропу-
стили вверх враждебно настроенные дауры. Как бы то ни было, с устья Сунгари Степанов ото-
слал в Якутск богатейшую соболиную казну за 1655-1656 годы: девяносто пять сороков собо-
лей, шестьдесят две собольих шубы
, состоящих из двадцати трех сороков и тридцати девяти
пластин собольих, а также немного красных, черных и чернобурых лисиц.
Зиму 1657-1658 года войско Степанова перезимовало в таком же «одноразовом» Кумин-
ском остроге, сооружённом в нижнем течении Амура. Весной отряд от пленных дючеров
узнал, что навстречу им по Амуру двигается сильный маньчжурский отряд. Степанов разде-
лил войско на две части — вперёд он налегке послал группу под командованием Клима Ивано-
ва, численностью в сто восемьдесят человек, а сам двинулся следом.
Однако в сильно разветвлённой многочисленными протоками амурской пойме разведчи-
ки разминулись с маньчжурами, в то время как основные силы Степанова выплыли прямо на
них. Маньчжуры пушками выбили казаков из судов, началась резня. Согласно расспросным
речам войскового атамана А. Ф. Петрилов-ского в Енисейской приказной избе, потери казаков
составили двести семьдесят, а в Сибирском приказе — двести двадцать человек. О судьбе слав-
ного пушкаря Онуфрия Степанова сведения разнятся: по одним данным, он был убит, по дру-
гим — попал в плен к манчжурам.
Подробные сведения об этом сражении мы получили благодаря дневникам одного из ко-
мандующих маньчжурского войска — Нин Сэ. Этот труд называется «Подневные записи о слу-
жении в северных землях» («Пукчон ильги»). В 1977 году его обнаружил и в 1980 году опубли-
ковал в переводе на современный корейский язык южнокорейский историк Пак Тхэгын.
Интересна причина создания этого документа — вообще-то первого письменного свиде-
тельства о встрече корейцев и русских (и встреча эта была отнюдь не дружественной). Счита-
ется, что терпевшее поражения от русских маньчжурское войско было вооружено преимуще-
ственно луками со стрелами. Тогда цинские власти потребовали от своего вассала — Корей-
ского государства — отправки на Амур отборного отряда воинов, вооружённого фитильными
ружьями.
«...Спустившись на 20 ли, наконец встретились с группой из одиннадцати кораблей про-
тивника. Они стояли со спущенными парусами в самом центре Амура. Наша армия сразу
устремилась к ним. На вражеских кораблях сразу поставили паруса. Отступив на 10 ли, они
сгруппировались у берега. На их палубы поднялись солдаты и стали внимательно осматривать
нашу армию. Наши корабли один за другим, маневрируя, приблизились к вражеским кораб-
лям на расстояние около одного ли и все разом выстрелили из пушек, начав атаку. Враги отве-
тили тем же, выстрелив из пушек. В этот момент все [наши] корабли и из авангарда, и из
арьергарда, и из центра одновременно устремились вперед, беспрерывно стреляя из луков и
ружей. Пули и стрелы падали, как струи дождя, так что солдаты противника не могли переве-
сти дух. Те из них, что стреляли сверху, наконец, не выдержали и либо спрятались внутри ко-
раблей, либо покинули их и убежали в лес.
Наши корабли окружили вражеские корабли и, забросив металлические крюки, подтяну-
ли их к себе. После этого на них поднялись канониры (пхосу), подожгли их и хотели сжечь
дотла, но командир срочно отдал приказ этого не делать. Одновременно канониры нанесли
яростный удар по вражеским солдатам, скрывавшимся в лесу на берегу, и враги также отве-
тили интенсивным огнем...
Семь корейских воинов погибли на месте, были жертвы и у китайских латников и среди
корабельной обслуги. Когда ситуация таким образом усложнилась, срочно стали стрелять ог-
ненными стрелами, в результате чего по очереди загорелись семь вражеских кораблей. По-
скольку стало темнеть, на трех кора лях спустили паруса и поставили их охранять вражеские
корабли, а другие суда собрались у берега и заночевали...
Из одиннадцати вражеских кораблей семь сгорело и четыре осталось, потому что стемне-
ло и нельзя было атаковать еще раз.
Хотя три наших корабля стояли на страже, когда наступила ночь, солдаты противника с
[охраняемых] четырех кораблей взошли на один из них и бежали. Было очень темно, и пресле-
довать их было нельзя.
День 12-й (6-го месяца). Все еще на поле битвы.
...Их (русских— прим. Татьяны Симбирцевой) стрелковое искусство превосходно. В преды-
дущих войнах китайцы терпели от них серьезные поражения и несли большие потери убиты-
ми, и вот теперь, в единственной битве за 3-4 часа все [их] корабли пошли ко дну. Поистине,
победа или поражение — это судьба, и дело тут не в мастерстве владения оружием. Десять
вражеских солдат, что скрывались в лесу, вышли и просили о пощаде. Командир их не казнил,
а взял в плен, разместив на разных кораблях. Маньчжуры, опасаясь, что кто-то из вражеских
солдат еще остался на свободе, направили латников и стрельцов на обыск окрестностей. Они
обнаружили бессчетное число трупов, истыканных стрелами и со следами пуль, из чего за-
ключили, что вражеская армия погибла»1.
Потери маньчжурского войска в этом сражении, по данным корейцев, составили четыре-
ста человек, корейский отряд потерь не понёс.
В этом бою, судя по всему, нашёл свой конец и один из самых привлекательных героев ве-
ликой сибирской эпопеи, её «рыцарь без страха и упрёка» — настолько, насколько это выраже-
ние могло быть применено к первопроходцу XVII столетия — Пётр Бекетов.
Однако этот разгром казаков стал отнюдь не точкой, а, скорее, запятой в истории освое-
ния Амура.
В 1665 году на месте Албазинского острога, занятого Хабаровым и впоследствии разру-
шенного маньчжурами, был построен следующий Албазин. История людей, создавших его,
весьма и весьма примечательна. Это были беглые служилые и крестьяне из Прибайкалья, ко-
торые убили илимского воеводу Лаврентия Обухова «...за невозможное свое терпение, что он
Лаврентей, приезжая к нам в Усть-Киренскую волость, жен их насильничал,
Никифор Черниговский,
а животы их вымучивал» и бежали на Амур. На Амуре они не пошли далее Албазина и, за-
ново объясачив население, отправляли ясак через Нерчинск в Москву, причём просили не сме-
шивать ал-базинский ясак с нерчинским. Руководил этим отрядом бывший пленный поляк
видимо, человек больших военных, дипломатических и организаци-
онных талантов. За убийство воеводы московская администрация заочно приговорила Черни-
говского ещё с семнадцатью товарищами к смертной казни, однако их успех в строительстве
Албазина, сборе ясака и противостоянии циньским войскам был настолько велик, что специ-
альным царским указом от 1672 года бунтовщики получили прощение всех вин.
Албазинцам было послано две тысячи рублей и серебряная печать с двуглавым орлом и
надписью «Печать великого государя Сибирския земли Албазинского острога». В 1672 году на
смену мятежнику (уже бывшему) Черниговскому был назначен приказной человек Л. Евсеев,
но при этом какие-то полномочия продолжали сохраняться и у Черниговского. Только в фев-
рале 1674 года Черниговский сдал «по росписи» острог боярскому сыну Семёну Вешнякову: «И
я, Семён, принял острог с нагородней покрыт тёсом, а третья башня Приказ; сверху Приказу
чердак караульный покрыт тёсом, а в остроге колодезь на водолейке да амбар Воскресенский,
в надолбах часовня; служилых людей 109 человек; коробку с замком нутреным, а в ней книги
приходный и расходныя государеву десятинному хлебу, да книги десятинному соболтному
промыслу, да книги ясашные прошлых годов 175 и 176 и 177 и 178, хлеба всего с 56 пуд, да деся-
тинной соболиной казны восемь соболей с пупки и хвосты, денег 2 рубля 18 алтын, пороха Су-
хова 32 ф. с деревом, да мокрова 1,2 пуда с мешком, свинцу 26 ф., 24 ф., 29 огнив, да семь ядер
пушечных железных, 4 топора, 16 мушкетов, роспись серпам, 2 безмена, колыпь мушкетный,
знамя камчатое светчатое, барабан, десть бумаги писчей, пахотных крестьян 5 человек».
Первое столкновение с маньчжурами случилось в 1670 году, однако острог отбился, и, как
ни странно, практически десять лет в Приамурье стоял, пусть и худой, но мир.
Однако именно этот мир содержал в себе семена грядущей войны.
Я уже говорил, что, разбивая историю Присоединения на некие географические главы, я
то и дело обрываю повествование о судьбах разных людей по мере их перемещения из бассей-
на одной реки в бассейн другой. А люди эти стояли у истока тех или иных событий и станови-
лись причинно-следственными связями настоящих потрясений, малых (а в описываемом слу-
чае — и больших) колониальных войн.
Пришло время снова связать воедино одну из вроде бы потерявшихся на предыдущих
страницах ниточек...
Помните тунгусского князя Гантимура, обложенного ясаком ещё при воеводе Пашкове в
Забайкалье, а затем ушедшего на Амур? Этот Гантимур уже один раз всплывал при Хабарове и
в этом речном бассейне, да только коротки были руки у Хабарова ловить Гантимура по тайге,
и ушёл Гантимур через реку в Китай. Тем более, что в результате маньчжурского вторжения
императором стал его кровный родственник, Ли Цзычэн...
Но ив Китае Гантимуру не пришлось особо сладко, и вот хитрый князец возникает в 1667
году вновь на своих родовых угодьях, виня во всём проклятых китайцев и уверяя, что и в мыс-
лях не держал отказываться от русского подданства.
Такова была Елена Троянская... тьфу, Приамурская, перебежки которой стоили России
всех усилий на этой реке, потраченных в течение тридцати лет, — монголоидная, весьма пре-
клонного возраста, с девятью женами и тридцатью сыновьями, к тому же, мужского пола.
Все дальнейшие переговоры между царским правительством и Китаем (а это было весьма
оживлённое переговорное десятилетие — как раз на это время пришлось посольство Спафария
в Пекин) проходили, так сказать, «под знаком Гантимура». Сейчас уже трудно понять, насколь-
ко действительно был важен вопрос о Гантимуре в русско-китайских переговорах. Например,
близкий к цинскому двору иезуит Вербист говорил Спафарию, что китайские власти в любом
случае намерены уничтожить русские поселения в Приамурье, а вопрос о выдаче Гантимура
только придаёт этим действиям видимость законности. С другой стороны, то, что в течение
десяти лет военные действия в Приамурье не велись (а было очевидно, что каждый упущен-
ный год — это новые поселенцы, новая расчищенная для пахоты земля, новые крестьянские
слободы и новые крепости), показывает, что Цин-ское правительство не очень торопилось с
военным решением вопроса, и, вполне возможно, всерьёз рассчитывало на выдачу мятежного,
с их точки зрения, Гантимура.
По крайней мере, в итоге переговоров посольству Спафария были переданы для русского
царя три условия: «1-е, чтоб Гантимура послал сюды с послом своим; 2-я, чоб тот посол был
самый разумной и чтоб делал всё, что прикажем, по нашему обычаю, и ни в чём не противил-
ся; 3-я, чтоб все порубежные места, где живут вашего великого государя порубежные люди,
жили всегда смирно».
Так что первым пунктом, так или иначе, стоял вопрос о Ган-тимуре. Но даже после отъез-
да посольства Спафария война началась отнюдь не сразу...
В 1682 году крупный отряд маньчжур (численностью около тысячи человек) прибыл к Ал-
базину. Причём маньчжуры «ехали смирно и русских людей никого не били и не грабили»,
что, как решили албазинцы, было явно не к добру. Поэтому в Приамурье русские власти попы-
тались стянуть некоторые военные силы — енисейскому воеводе К. Щербатову было приказа-
но создать особый полк, в который набирались добровольцы из разных сибирских острогов.
Каждому добровольцу полагалось жалованье в 10 рублей и пищаль. Из Тобольска было присла-
но триста пятьдесят человек, из Туринска — тридцать, из Верхотурья и Тюмени — двести два-
дцать.
Однако уже в июне того же 1683 года цинская флотилия близ устья Зеи захватила отряд
казаков под командованием Г. Мыльникова в плен. Двое пленных, М. Яшин и И. Енисеец, были
отправлены в Албазин с посланием, в котором всем русским предписывалось под угрозой уни-
чтожения покинуть город.
Но гораздо важнее китайской грамоты были известия о том, что в двух неделях пути от
Албазина, напротив устья Зеи, маньчжуры построили целый город, который сейчас наводнён
солдатами и пушками. Это был Айгунь (ныне Хэйхэ), который создавался именно как военная
база против русских в Приамурье.
Летом 1684 года маньчжуры выставили пост на полпути между Айгунем и Албазином, а
император приказал наместнику Сабсу подойти к Албазину и увезти весь урожай. Наместник
приказа не выполнил, за что был смещён, а война отодвинулась ещё на год.
Но, тем не менее, пришла.
10 июня 1685 года маньчжуры захватили русские деревни и заимки по обоим берегам
Амура и готовились обложить острог. Албазинский воевода Алексей Толбузин запросил помо-
щи, которая даже была выделена — нерчинский воевода Иван Евстафьевич Власов отправил
две медные пушки и к ним тридцать больших и двести малых ядер, восемь пудов пороха, семь
с половиной пудов свинца, десять пищалей и триста кремней к ним. Из нер-чинского гарнизо-
на Власьев выделил сто человек, дал каждому по пищали, фунту пороха и свинца и отправил
на одиннадцати стругах в Албазин. Но было уже поздно.
12 июня Албазин был осаждён цинскими войсками. Как сообщил воевода Толбузин, «сиде-
ло в осаде в Олбазинском остроге служилых и торговых и промышленных людей и пашенных
крестьян 450 человек, а с ними, с богдойскими неприятельскими людьми, бились, не щадя
голов своих, покамест хватало пороху и свинцу». Но оружия в остроге было всего триста пища-
лей и две пушки. На рассвете 16 июня 1685 года начался приступ, который продолжался до де-
сяти часов вечера. Во время штурма было убито русских «человек со 100 и болыпи, и башни, и
острог из пушек разбили, и служилых, и торговых, и промышленных людей, и пашенных кре-
стьян от верхних и нижних боев (бойниц) отбили, и во многих местах в Олбазинском остроге
церковь и колокольню и лавки и хлебные амбары зажгли огненными стрелами». Несмотря на
понесённые потери и разрушения, албазинцы не сдавались, и маньчжурский полководец Лан-
тань принял самое жёсткое военное решение — сжечь деревянный город вместе с защитника-
ми. После того, как воевода заметил эти приготовления (маньчжурские солдаты собрали в
окрестностях острога огромное количество хвороста и подложили его под стены), он вступил в
переговоры и оговорил условия выхода остатков гарнизона из крепости. Албазин был остав-
лен, и только по дороге в Нерчинск изнурённые войска встретили отряд Кондратьева, спешив-
ший им на помощь.
12 июля 1685 года остатки гарнизона Толбузина добрались до Нерчинска. Нерчинский вое-
вода Иван Власов встретил их со всем радушием и просил их, «чтобы они, албазинские жите-
ли, крайней государской отчизны не покинули».
Выждав некоторое время, Власов отправил по Шилке и Амуру отряд в семьдесят казаков
во главе с десятником Яковом Телицы-ным выяснить, что происходит в районе бывших бое-
вых действий. Телицын рассказал, что острог и заимки сожжены, однако хлеб остался несо-
бранным и маньчжурское войско ушло. Но самое главное — Телицын привёз «языка»: отстав-
шего от армии китайца Уонцыся. Китаец сообщил, что в Поднебесной началось очередное вос-
стание и армия торопилась уйти с Амура — лишь в Айгуни осталось пятьсот человек войска.
Иван Власов совершенно верно полагал, что основным сокровищем страны являются не
некие эфемерные соболя в лесу, а пашенная земля, которой к моменту начала войны в окрест-
ностях Албазина было возделано одна тысяча пятьдесят десятин.
И землю эту ему было жалко...
Поэтому он отправил из Нерчинска отряд Бейтона, численностью в сто девяносто восемь
человек, и чуть попозже — войско из ста двадцати трёх албазинцев и ста девяноста трёх нер-
чинских казаков под командованием того же Толбузина. Всего же в Албазин направилось
пятьсот четырнадцать служилых людей, «...да промышленных людей и пашенных крестьян 155
человек, да 2 человека московских пушкарей».
В конце 1685 года Алексей Толбузин сообщил Власову, что Ал-базин построен на прежнем
месте, причём толщина наружных стен, в которые засыпалась земля, достигала «4 сажени пе-
чатных. А в вышину полторы сажени печатных же». Получив сведения о возвращении русских,
император Сю-ань Е приказал в апреле 1686 года начать новое наступление. Более того, в рас-
поряжении говорилось, что «если вы город Алба-зин возьмёте, то немедленно идите на город
Нерчинск, и когда окончите дело, возвратитесь в Албазин и, разместив тут войска, перезимуй-
те».
На этот раз гарнизон Албазина выглядел гораздо внушительнее, нежели год назад.
«В Албазине июля по 26 день служилых и промышленных людей и пашенных крестьян 826
человек, 8 пушек медных, 3 пищали затинных, пушка верховая, к ней тридцать гранатов пудо-
вых, 140 гранатов ручных, 5 ядер духовых, 112 пуд 36 фунтов с полуфунтом пороху ручного и
пушечного, 60 пуд 6 фунтов с полуфунтом свинцу».
После обмена уже ставшими ритуальными грамотами (китайский военачальник предла-
гал русским уходить в Якутск и по тому Якутску провести границу между империями, алба-
зинцы же отвечали «един за единого, голова в голову, а назад де без указа нейдем») 7 июля
1686 года Албазин был вторично взят в осаду. На пятый день после её начала во время обстре-
ла погиб героический воевода Толбузин. Командование над албазинцами принял прусский
уроженец Афанасий Бейтон. Как утверждали албазинцы, во время вылазок «побили человек с
полтораста да гранатными ядры убили китайских сотников дву человек». При этом, конечно,
гарнизон нёс потери, и не только от обстрелов, но и от старой «приятельницы» сибирских по-
ходов — цинги.
Тем не менее, к августу осада приобрела вполне рутинный характер — отправленные Вла-
совым к Албазину казаки видели, что крепость не разрушена, и в ней даже по зорям отбивают
барабаны.
В сентябре стало понятно, что цинская армия встала под Ал-базином надолго.
В октябре 1686 года цзянцзюнь Сабсу докладывал императору:
«Мы, верноподданные, срого выполняем высокое повеление. В настоящее время в лагере с
трех сторон вырыты рвы и насыпаны валы. За рвами выставлен деревянный частокол и ро-
гатки. Повсюду расставлены сторожевые посты. К западу от города, на противоположном бе-
регу реки размещён отряд. Если оставить наши суда у восточного или западного берега реки,
то их будет трудно удержать вследствии быстрого течения. Мы опасаемся, что пока река не
замёрзла, по ней могут проскользнуть русские, а из Нерчинска можно ожидать подкрепления.
Поэтому с целью обороны мы распределили воинов по обоим берегам реки, вдоль которых
поставлены наши суда. В 6-7 ли от города вверх по течению реки имеются удобные
бухты, где после того, как река станет, можно держать наши суда. Для охраны судов вы-
делен специальный отряд, которому приказано преградить путь подкреплению. Если
оно прибудет из Нерчинска».
Осада Албазина
Отправленные из Москвы ещё во время первой осады Албази-на гонцы Н. Венюков и И.
Фаворов прибыли в Пекин, как водится, через год. Однако их невысокий статус не помешал
провести переговоры, согласно которым цинские войска должны были отступить от Албази-
на.
Получив послание московского правительства. Император Сюань Е издал указ: «Белый
царь русского государства, соблюдая этикет, говорит о мире и спешно прислал гонцов с прось-
бой снять осаду с Албазина. (Император не догадывался, что спешные гонцы были отправле-
ны год назад и просили снять первую осаду с Албазина, но так уж вышло, что речь шла уже о
второй). Мы изначально не имели намерения уничтожить город и теперь должны проявить
великодушие. Следует приказать Сабсу и другим, чтобы они отвели войско, стоящее под Алба-
зином, в одно место, разбили лагерь поблизости от боевых кораблей и зачитали русским, на-
ходящимся внутри города, мудрый императорский указ, по которому им разрешается пере-
движение из города и обратно, но не допускаются произвол и захваты».
После этого последовали длительные переговоры, цинская армия то снимала свои укреп-
ления, то снова подступала к городу, но что было совершенно определённо — «горячая фаза»
войны оказалась позади. Окончательно маньчжуры снялись и покинули окрестности города
30 августа 1686 года.
В гарнизоне Албазина к тому времени осталось сто пятнадцать человек...
29 августа 1689 года на берегу реки Шилки вблизи Нерчинска был окончательно согласо-
ван первый русско-китайский договор о разграничении территорий. Договор состоял из пре-
амбулы и восьми статей, основные его тексты были составлены на маньчжурском и латин-
ском2 языках.
1-я статья
Сделать границей реку Горбицу, находящуюся близ реки Черной, именуемой Урум и впадаю-
щей с севера в Сахаляньулу. Следуя по склонам достигающего моря каменистого Большого
Хингана, где верховья этой реки, все реки и речушки, впадающие в Сахалянь-улу с южных
склонов хребта, сделать подвластными Китайскому государству, все другие реки и речушки на
северной стороне хребта сделать подвластными Русскому государству. Но местности, реки и
речушки, находящиеся к югу от реки Уди и к северу от установленного (в качестве границы)
Хинганского хребта, временно сделать промежуточными. По возвращении к себе установить,
(чтобы) потом внимательно изучить местность либо переговорами через послов, либо посыл-
кой грамот.
2- я статья
Установить границей реку Аргунь, впадающую в Сахаляньулу.
Южный берег сделать подвластным Китайскому государству, северный берег утвердить
владением Русского государства. Находящиеся в настоящее время на южном берегу близ
устья реки Мэйрелкэ русские строения перенести на северный берег.
3- я статья
Город, построенный в настоящее время Русским государством в местности Якса (Албазин—
прим. М.К.), полностью разрушить, сровняв с землей. Русских людей, живших в Яксе, и все
их имущество перевести обратно во владения белого царя.
4- я статья
Решительно воспретить охотникам обоих государств переходить настоящим установленные
границы. Если один-два беспутных человека, самовольно перейдя границу, будут охотиться и
разбойничать, то, схватив их, препроводить к чиновникам, управляющим теми местами, а
местные чиновники, быстро разобрав дело тех бродяг, производят наказание. Если, кроме
того, свыше 10-15 (человек), соединившись в шайку и взяв воинское оружие, будут
охотиться, убивать людей, заниматься насилием и грабежом, то, непременно представив
доклады государям, тотчас привести в исполнение смертную казнь. Хотя один или несколько
человек совершат что-либо по ошибке, желательно, чтобы оба государства, по-прежнему
живя в мире, не начинали войну.
5- я статья
Не подвергать обсуждению прежде имевшие место различные старые дела. Живущих ныне в
Китайском государстве русских людей и китайских подданных, находящихся в Русском госу-
дарстве, взаимно приняв, тотчас оставить на жительство.
6- я статья
Оба государства, следуя вечному миру, постановили, что отныне и впредь каждый человек,
приезжающий в ту или другую страну, если у него есть проезжая грамота, может вести тор-
говлю.
7- я статья
Со дня клятвы на посольском съезде скрывающихся беглецов перестав взаимно принимать,
схватывать и выдавать обратно.
8- я статья
Вельможи обоих государств, собравшись вместе, прекратили ссоры и военные действия на
границах, посольским съездом навеки продлили доброе согласие, желательно, чтобы (сторо-
ны) послушно соблюдали весьма точное установление (пограничных) мест. Вслед за этим, сде-
лав каждому по одному экземпляру (договора) и приложив к ним казенные печати, выдадут
их друг другу; также вслед за этим, сделав китайский, русский и латинский экземпляры, вы-
резать их на камне и, поставив на границе двух государств, сделать вечным памятником.
Так решилась судьба Албазина.
8 октября мужественный пруссак Афанасий Бейтон сообщил, что «он, Афонасей, город Ал-
базин разорил и всякое деревянное строение сожег. И земляной вал раскопал при тех выше-
описанных великих китайских послех и воеводах. И собрался со всеми людьми на бусы (лодки
— прим. М. К.), каковы ему, Афонасью, и под служилых людей его дали, ис того албазинского
места пошел».
Дальнейшая история освоения Амура русскими разворачивается лишь во второй половине
XIX столетия. Излишне говорить, что это уже совсем другая история...
1
Цитируется по изданию: Симбирцева Т. М. Участие корейских отрядов в Албазинских вой-
нах 1654 и 1658 // Источники и историография. Традиционная культура Востока Азии: сб. ста-
тей. — Вып. 3. — Благовещенск: Издательство АмГУ, 2001. Уточнить название сборника
2
первый взгляд. Дело в том, что взаимный уровень владения языками русской и маньчжур-
ской сторон был, мягко говоря, очень низок. Переводчиками со стороны маньчжур выступали
практиковавшие в Китае иезуиты — Перейра и Жербильон; с русской же стороны секретарём
Фёдора Головина выступал человек и вовсе фантастической судьбы: в прошлом — кальвинист-
ский проповедник, закончивший Краковский университет, испытывавший преследования со
стороны иезуитов и подавшийся «на Москву», где он принял православие, женился, был от-
правлен в составе посольства Головина на Аргунь... и снова встретился с иезуитами! Так что
основной текст договора, без сомнения, изначально писался латынью, но люди, использовав-
шие её, однозначно находились по разные стороны баррикад.
Часть IL Пути, города и люди
Часть II
П&ти, ГО0ОД4 И ЛИДИ
Глава 18. «Сибирское золото»
Особливо Сибирь можно почесть за настоящее жилище чёрных лисиц, соболей и горностаев, и за
такую землю, которая для дорогой мягкой рухляди сих зверей имеет преимущество перед всеми
другими землями на земном шаре.
И. Фишер. Сибирская история
Соболь распространён почти исключительно в пределах Советского Союза» — пишет В. Ти-
мофеев, автор классического труда о жизни этого мелкого хищника и об охоте на него.
Правильнее написать обратное: это Советский Союз, а точнее — Российская Империя, рас-
пространилась на Восток почти точно в пределах ареала соболя.
Если бы в Сибири не водилось соболей (и вместе с ними других ценных пушных зверушек),
сегодня Россия не владела бы огромными пространствами от Уральского хребта до Берингова
пролива.
Весь путь казаков «встречь солнца» был одной дорогой к самым заветным соболиным ме-
стам. Обратите внимание: двигается в путь Иван Москвитин — и утверждает, что «и на тех де
реках тех тунгусов под государеву высокую руку привесть мочно, и государю прибыль учнет
быть немалая, потому что на тех реках немирных землиц тунгусских розных родов людей
много и по тем рекам соболя и всякого зверя много ж, а соболи добрые, чёрные». Пускается в
путь отчаянный казак Василий Бугор — и отписывает, что «на Индигирке соболи чёрны и мно-
гочисленны и местные людишки их носят вместо ровдуги». Снаряжается экспедиция на Колы-
му — и утверждает Михайло Стадухин, что «можно изыскать там множество соболей для госу-
даревой выгоды». Отправляются казачьи партии на Анадырь (который тогда называли По-
гычей) — и Семён Мотора тоже твердит о множестве соболя, обитающего за анюйскими хреб-
тами.
Страна, где «все соболи добрые, чёрные», на бумагах казачьих отписок и донесений выгля-
дит не менее заманчивой, чем Эльдорадо и города Сиволы. Только, к сожалению, находится
она в гораздо более суровых землях.
Вот так — в поисках соболя — двигались и двигались российские авантюристы на Восток,
пока не упёрлись в Тихий и Северный Ледовитый океаны и в Богдойское царство (то есть
Китай).
Эквивалент золота и богатства
Пушная торговля (а значит, и охота) изначально много значила в экономике старорусских го-
сударств. Ещё варяги утверждали, что путешествуют в Гардарику и Биармию для меновой
пушной торговли. Мы не располагаем документальными данными о возможном видовом со-
ставе добывавшейся в то время в России пушнины, но со значительной степенью уверенности
можем предполагать, что основную её часть составляли белка, различные виды куниц, лиси-
ца, бобёр европейский, волк, рысь, возможно, медведи. Сегодня трудно сказать, каково было
место пушной торговли в общем экономическом балансе средневековой Руси, но понят-
но одно — вследствие нерегулируемого промысла пушные запасы Центральной России были
значительно подорваны, и Русское государство обратилось к прилегающим регионам, как к
источнику популярного и высокорентабельного в добыче сырья.
В первом известном нам сочинении о сибирских народах наряду со многими страстями и
нелепостями постоянно упоминаются и соболье платье, и меховые торги:
«Над морем живут люди самоедь зовомые молгонзеи. А ядь их мясо оленье да рыба. Да
между собою друг друга едят. А гость к ним откуды придет. И они закалают дети свои на го-
стей да тем и кормят. А который гость у них умрёт и они того снедают, а в землю не хоронят, а
своих також. Сияж люди невеликы въра-стиом. Плосковидны. Носом малы. Но резвы велми и
стрельцы скоры и горазды. А ездят на оленях и на собаках. А платие носят соболие и оленье...
В той же стране есть иная самоедь. По пуп люди мохнаты до долу, а от пупа въ верхъ якож
и прочие человеци. А ядь их рыбы и мясо. А торги их соболи и песцы и оленьи кожи».
О человецех незнаемых в восточной стране.
Труд этот известен с XV века и указывает на интерес, который испытывали русские к тер-
риториям за Уралом задолго до предприятий Строгановых и похода Ермака, ставшего резуль-
татом этих предприятий.
О роли «мягкой рухляди» как эквивалента накопления богатства мы можем судить по за-
меткам Адама Олеария в его книге «Путешествие в Московию», изданной в 1647 году в Шлез-
виге:
«Царь зачастую посылает великолепные посольства к его величеству римскому императо-
ру и королям датскому, шведскому, персидскому и другим монархам. Более важные из посы-
лаемых лиц называются великими послами, гонцы и менее важные лица — посланниками.
Временами он присылает и большие подарки, состоящие из мехов. Между прочим, достойно
памяти, что великим князем Федором Ивановичем в 1595 году было послано императору Ру-
дольфу II при значительном посольстве.
Я об этом знаю от достоверного свидетеля. Подарки были следующие:
1003 сорока соболей,
519 сороков куниц,
120 чернобурых лисиц,
337 000 лисиц,
3000 бобров,
1000 волчьих шкур,
74 лосиные шкуры.
Иногда послы, а особенно посланники, когда они не везут с собою великокняжеских по-
дарков, дарят соболей от себя, ожидая за то и сами для себя подарков; если ответные подарки
вовремя не даются, то они сами о них напоминают».
Валишевский, однако, рассказывает несколько отличную от общепринятой историю этого
богатства и его последующей судьбы:
«Как бы это ни казалось неправдоподобным, Венский двор попался на удочку; он снова от-
правил одураченного дипломата, хотя теперь вопрос о сомнительном наследстве уступает
место другому, более неотложному. Турки совершили нашествие на Венгрию, а императорская
казна была пуста. Поэтому, не пренебрегая предложением Щелкалова, посланник должен
был прежде всего стараться привезти денег. И он их привез; по крайней мере думал, что при-
вез. О сокровенных намерениях, которые будто бы были у Феодора, Варкоч не смог ничего
разведать, так как глава Посольского приказа, дьяк Щелкалов, был уже не у дел; к тому же
папь сам стал теперь отцом. Без сомнения, ему не лучше удалось бы изведать сокровенные
тайны московской казны, если бы многократные посольства его не показались сами по себе
разорительными для финансов царя. В свой последний приезд Варкоч со своею свитой в трид-
цать три человека в течение четырех месяцев съели: 48 быков, 336 баранов,
1680 кур, 112 гусей, 224 утки, 11200 яиц и 336 фунтов масла!
Выгоднее было уж прямо поступиться кое-какими деньжонками! Надоедливого просите-
ля отправили с целым обозом тяжело нагруженных телег, а когда их распаковали в Вене, со-
ветники императора Рудольфа увидели целый набор мехов!
Известно, что тогда шкурки куниц и сибирской белки часто заменяли в Москве золото и
серебро. Это была последняя и самая жестокая мистификация.
Хотя и тщетно пытался Рудольф обратить в деньги громоздкий товар, однако не пал
духом».
Мех пушных зверей, а в особенности соболей, куниц, лисиц, бобров и горностаев, был для
не изобилующего золотом Московского государства эквивалентом валюты, годной как для
расчётов внутри страны, так и для межгосударственной экономики. Будучи изначально
«страной лесов и рек», Московское государство являлось и крупным промысловым пушным
центром. Однако многолетняя добыча зверя в густонаселённой и постоянно преобразуемой
земледелием Европейской России постепенно привела к тому, что государство предприняло
своеобразную «пушную экспансию» в малозаселённые и дикие окраины — на Север и Восток.
Кроме того, на востоке страны обитал и зверь, обладавший самым красивым и прочным
мехом, зверь, на столетия ставший одним из признаков богатства и могущества московит-
ских владык.
Соболь...
Именно «мягкая рухлядь» стала тем «золотом», на поиски которого пошли на северо-
восток российские конкистадоры.
Из всего многообразия пушного зверя, промышлявшегося в Сибири, значение «стратеги-
ческого металла» имел только соболь и чёрно-бурые лисицы — редкая цветовая вариация
обыкновенной лисы. Немного позже к этому краткому списку присоединяется и «морской
бобёр» — который на самом деле выдра калан.
О значении соболя именно как «государева зверя» говорят нам такие выдержки из цар-
ских указов XVI столетия:
«...А которые не почнут слушать и в город приходить. И на те волости посылать военною
воевать и их голов и князьков побивать, а животы их в раздел им: лошади, и животину, и вся-
кую рухлядь имать в роздел ратным людем, а соболи и лисицы черные все на государя, а куни-
ца и белка, и лисицы красные и бобры, то ратным людем в роздел».
То есть — куниц и белок можно отдавать как добычу служивым. Соболя же — ни-ни!
В принципе, позднее, несмотря на запреты, соболь, как и положено в России, стал оседать
«на кармане» у служивых. К примеру, когда за разбой и бессудное убийство казака Беляева
было конфисковано имущество атамана Атласова, то в нём нашлось тридцать сороков и трид-
цать четыре соболя, триста красных и четырнадцать сиводушных лисиц и семьдесят пять
«морских бобров».
В первый период продвижения русских на Восток львиную долю «пушной казны» состав-
ляли меха, попросту отобранные у местного населения.
В самом начале освоения Сибири русские завоеватели собирали с туземных племён совер-
шенно фантастическое количество ясака соболиными шкурами. Этому способствовало два об-
стоятельства.
Во-первых, из-за низкой практичности шкур мелких пушных животных в быту тот же со-
боль у аборигенов Сибири не был объектом постоянного промысла. А значит, плотность этих
животных была довольно высокой, что позволило при организации пушного промысла «сни-
мать сливки» с популяции в течение нескольких лет и даже десятилетий (вертолёты со снего-
ходами, позволяющие равномерно осваивать все угодья вместе с неудобьями, отсутствовали).
Во-вторых, на руках у аборигенов скопилось большое количество тех же самых соболей,
добытых попутно, вместе с остальными видами дичи.
Взятый на месте ясак опечатывался личной печатью (обычно дощечкой с фамилией от-
ветственного лица), а затем отправлялся в ближайший острог, имевший во главе воеводу. В
Восточной Сибири такими центрами сбора «пушной казны» были Братский и Якутский остро-
ги, центром Западной Сибири очень долго оставался Тобольск. Собранную в острогах пушнину
специальным караваном, с военным конвоем, дьяками и под командованием особо отличив-
шегося доверенного офицера отправляли в Москву, где её принимали под роспись дьяки Си-
бирского приказа.
Объём ясака был различен в течение всего периода его сбора, взимался этот вид подати не
очень регулярно. Он сильно зависел как от численности промысловых зверей и конкретных
условий каждого года, так и от физических возможностей объясаченного населения.
Вот, например, как выглядит роспись из «ясашных книг 7109 году»:
«Юрт Нелуков: Поскунча Колтуев женат, взято 10 соболей.
Абык Адымкович Кутюков женат, взято 10 соболей. Нелук Бета-нов женат, взято 10 собо-
лей. Гибердей Киркимов холост, взято 5 соболей. Тагай Вынеев женат, взято 10 соболей. Челко
Киркимов холост, взято 5 соболей. Иргим Установ Вынеев холост, взято 5 соболей, Назар Выне-
ев холост, взято 5 соболей. Елболда Киркимов холост, взят первой ясак 4 соболи. Тово ж юрта
Че-лыш Чегузов по Тюменской росписи по 107 году взято 4 соболи, стар добр и худ, ясаку взять
не на ком.
...Юрт Талячин: Тайча Талячин по тюменской росписи во 107-м году взято 5 соболей, стар
добре и увечен, кормитца по
юртам, взятии не на ком. Тавлей Тайчин холост, взято 5 соболей. Ермамет Тайчин холост,
взято 5 соболей. Ерш Лгааков женат, взято 10 соболей. Тоаво ж юрта Баянба Кувандыков по
Тюменской росписи во 107 году взято 10 соболей, а во 108-м году медведь испортил, за зверем
не ходит, ясаку взять не на ком».
То есть то здесь, то там сбор ясака приостанавливался из-за того, что тот или иной корми-
лец семьи приходил в нетрудоспособное состояние.
Однако уже в конце XVI столетия из челобитных обложенных ясаком инородцев (в данном
случае — вогулов) мы получаем первые сведения о падении численности пушного зверя (или о
падении его добычи — сейчас трудно понять):
«...И мы Пелымского города Большие Конды ясачных татар Курманака мурзу с товарыщи
пожаловали: за прошлые годы
да на 101-й да на 102-й против 41 415 белок, а 100 белок по нашему указу положено против
рубля. Итого всеми деньгами 414 рублев и 5 алтын, да 103-го году недоборного ж ясаку 15 соро-
ков и 20 соболей править не велели, потому чтоб с них ясак имати по мере, чтоб их тем не от-
гонити. А вперёд велели з Большие Конды с ясачных татар имати по 20 по 2 сорока и по 20 со-
болей на год, по тому, что с них взято на нынешний на 104-й год»*.
недоборного ясаку на 97-й, да на 98-й, да на 99-й, да на 100-й,
В 1608 году ясачные вогулы Пелымского уезда подали челобитную, в которой жаловались,
что оклад, по которому с них берут ясак, им не по силам. Они мотивировали это тем, что с тех
пор как в Сибири появились русские поселения, зверя стало меньше и невозможно наловить
его в количестве, потребном для уплаты ясака.
Оклад был уменьшен с 10-12 соболей с человека до 7 соболей.
Обязательное требование доставлять ясак сугубо в виде соболиных шкурок не могло не
приводить к казусам в чисто российском стиле — когда соболей приобретали втридорога,
чтобы потом сдать в виде повинности.
«Кратко должен упомянуть, что цена за семь соболей была деньгами положена в два
рубли в десять копеек, и по тому один в тридцать копеек, и по сей цене в казну принимано
было. Но деньгами, также и никакими другими зверьми, разве в самой великой нужде, от-
нюдь не брали, а надлежало непременно платить соболями. Чего ради часто случалось и
ныне случается, что бедные дикие жители за неимением соболей, которых нигде до-
стать не могут, покупают их у купцов гораздо дороже и отдают в казну по положенной
цене», — говорит Г. Фишер.
20 июня 1596 года. Грамота царя Фёдора Ивановича в Пелым воеводе Богдану Полеву о
сложении недоимок по ясачному сбору с Большой Конды и о взимании впредь меньшего
ясакл.
В ряде случаев пушная подать могла заменяться как денежными взносами, так и другими
повинностями — например, обязательством инородцев заниматься земледелием, и как след-
ствие — отойти от кочевого образа жизни, как это прописано в грамоте Бориса Годунова от 12
марта 1601 года.
По-настоящему упорядочить сбор ясака (и, кстати, ликвидировать институт аманатства,
просуществовавший до последней трети просвещённого XVIII века!) пришло в голову рачи-
тельной Екатерине II. Реформировать ясачное дело была призвана ясачная комиссия (позднее
получившая название Первой ясачной комиссии), под руководством коллежского советника
М.М. Черкаше-никова.
Комиссия начала работать с лета 1766 года и продолжала заседать в течение трёх лет.
Она установила возраст плательщиков — от шестнадцати и до шестидесяти лет. При со-
ставлении списка ясачных умершие, дряхлые и увечные были исключены до следующей реви-
зии. Признаками для обложения ясака служили количество работников, степень отдаленно-
сти промысла, количество скота, обилие покосных и выгонных земель. Ясачный оклад ограни-
чивался только соболями и лисицами. При этом на случай необходимости замены пушнины
деньгами соболь, по существовавшей тогда цене, был приравнен к 7 рублям, а лисица — 2 руб-
лям. По такому окладу, например, Игидейский род за год платил казне двадцать пять соболей
и сто лисиц или 375 рублей деньгами.
Следующая ясачная комиссия была проведена в период с 1828 по 1838 годы уже в царство-
вание государя императора Николая Павловича. Проводилась она под руководством горного
инженера Злобина. Сумма ясака увеличилась от 46 051 рублей (определение Первой ясачной
комиссии в 1763 году) до 128 436 рублей. На одного работника из разряда «кочевых» приходи-
лось по новому обложению 3 рубля 39 копеек. На одного работника из разряда «бродячих»
приходилось 5 рублей 40 копеек. Более высокие ставки обложения «бродячих» были установ-
лены в связи с тем, что последние, в отличие от скотоводов, согласно «Уставу инородцев» осво-
бождались от всех податей и повинностей, кроме ясака. Комиссия разрешила большей части
родов платить ясак деньгами.
Меха и деньги
Любопытно, что до знакомства с русскими ценность соболиных мехов, по мнению «практи-
ков» — коренных жителей, — была ничтожна. Даже на границе с европейской Россией, в Биар-
мии (на территории нынешней Пермской области) в XV столетии аборигены давали за топор
столько соболей, сколько пролезало в его проушину.
На Камчатке «соболей...во время покорения этой страны водилось такое множество, что
местные народы не испытывали ни малейшего затруднения, когда с них потребовали уплату
ясака соболями; они сначала действительно смеялись над казаками, когда те предлагали им
по ножу за полдюжины собольих шкурок, а топор — за полторы дюжины. Их кухлянки и парки
были убраны соболями и ценились больше чем наполовину дешевле одежды из собачьей
шкуры. Мужчина мог без особого труда набрать в течение одной зимы 60-80 и более соболей;
ежегодно с Камчатки вывозилось соболя и лисицы на огромные суммы; за железные изделия
стоимостью в 10 рублей легко можно было получить собольих мехов на 500-600 рублей», —
пишет натуралист Георг Стеллер.
Поэтому требования пришельцев отдавать в их распоряжение вроде бы не имеющую на
первый взгляд цены продукцию не встречали у аборигенов особо сильных возражений. И ис-
ходя из практической ценности продукции, они (небезосновательно) предполагали, что наду-
вают пришлых бородачей.
Стоимость соболиного меха не стояла на месте — происходила постоянная «дефляция»
этого меха. Но... со временем соболей становилось меньше, и стоить они начинали — дороже.
«Ценность собольего меха возрастает с каждым десятилетием. Во времена Ермака соро-
чок соболей стоил только 28 руб.; еще и в прошлом столетии камчадалы ценили собачью
шкуру вдвое дороже соболиной. Теперь тке, как, напр., на Ирбитской ярмарке 1871 года сорочок
самого дешёвого амурского соболя продаётся по 400-500 р., а якутского до 1200. Самые луч-
шие чёрные и пышные соболи продаются поштучно даже по 90-100 р. Из первых рук, особенно
у инородцев, стоимость шкуры значительно ниже, и амурские соболи покупаются у гольди-
ев, орочон около 3 р. за штуку, но вообще средняя стоимость соболя не должна быть менее 12
р.», — рассказывает известный охотничий писатель Л. Сабанеев.
Далее он пишет:
«Это увеличение ценности меха обусловливается, конечно, значительным уменьшением
количества добываемого зверя. В первые времена, даже в начале нынешнего столетия, во мно-
гих местностях Сибири охотник легко добывал в зиму до 100, даже более соболей; теперь же
только на Амуре и Уссури ежегодная добыча промышленника доходит до 30, редко до 50
шкур. ...О количестве этого зверька в первое время завоевания Сибири говорит уже то обстоя-
тельство, что в 1594 году царь Борис Годунов отправил в Вену 40 360 соболей; по Карамзину. В
XVI столетии (то есть на пике сибирской конкисты— прим. М.К.) добывалось даже по 50 000
сорочков соболей. Теперь главная масса шкур идёт с Амура и Уссури: в одну Хабаровку, по Аля-
бьеву и Пржевальскому, собиралось в шестидесятых годах до 20 000 соболей, но общее коли-
чество их добычи по всей Сибири навряд ли и вдвое более».
При сдаче собранного ясака в государеву казну существовал определённый порядок. Все
виды ценной пушнины сортировались в зависимости от качества. В каждую связку укладыва-
ли по сорок шкурок и перевязывали их кожаными ремнями. Счёт пушнине вели по числу
таких «сороков». Головной «сорок» — это пушнина высшего качества, её стоимость в значи-
тельной степени была и показателем всего собранного ясака. Казаки всегда подчёркивали
цену головного «сорока», тем самым как бы гордясь проделанной работой, говорит исследова-
тель В. А. Тураев.
Надо сказать, что в XIX — начале XX века ясак отнюдь не являлся эдаким неизменным
видом «царского сбора». Для сохранения цен на пушнину ясачные соболя оценивались по про-
текционистским тарифам, а сумма от их выручки шла на общественные нужды территории.
«Ясак может быть внесён деньгами или соболями. Староста деревни при проезде исправ-
ника представляет ему на выбор лучших соболей, в количестве, смотря по числу платящих в
деревне ясак и по цене соболей в прошлом году. Ниже этой цены они пойти не могут, так как
известно, что удские и камчатские соболя лучшие, и всегда будут взяты за какую бы ни было
цену. Так в бытность нашу в Петропавловске ясачные соболя были проданы с аукциона по 25 р.
10 к. за штуку при предварительной оценке в 25 рублей., а между тем было известно что цена
на соболей в Лондоне, куда они идут из Камчатки, в прошлом году была 23 р. и, вероятно, она
будет ещё ниже. Ясачных соболей берут для поднятия ценности других.
Выбранные в деревне соболя тут же связываются вместе и припечатываются печатью
старосты к дощечке с надписью деревни.
Затем все собранные соболя продаются с аукциона в Петропавловске, и, если они будут
проданы за сумму, большую в уплате ясака, остаток по ведомости распределяется между об-
ществами. Часть из этих денег идёт на содержание школ, на свечи в церки, а остальные рас-
пределяются между представившими соболей», — рассказывает российский путешественник
И. Ресин, наблюдавший за сбором ясака на Камчатке в конце XIX столетия.
Как всегда, некогда прибыльный промысел закончился дотационным предприятием...
В качестве иллюстрации «реальной» стоимости соболя для таёжного человека мой прия-
тель Владимир Арамилев любит рассказывать следующую историю.
Когда-то, в шестидесятые годы, геологическая разведка построила базу в среднем Сихотэ-
Алине. База стояла рядом с разрушенным зимовьем местного охотника, где случайно заваля-
лись несколько капканов.
Базу караулило человека три из деклассированных элементов общества. В качестве ору-
дия добычи пропитания им была оставлена одностволка, из которой оные бичи стреляли себе
копытных животных «на котёл». И в какой-то день оные бичи обнаружили, что возле места
разделки косуль и изюбрей всё истоптано какими-то неведомыми следами.
Должен я сказать, что, конечно, бичи эти были довольно продвинуты в плане таёжной
жизни — то есть, кроме кружки и бражки, обладали ещё некоторыми навыками выживания в
дикой природе.
Естественно, место убоины они тут же обставили капканами (нисколько не заботясь о вы-
варивании их в хвое, маскировке ит. д.).
И в эти капканы в ближайшее время поймали пять штук соболей. Вот просто так, от нече-
го делать.
И возник вопрос — на что этих зверей пустить.
Бичам пришли в головы самые экзотические идеи. Шапки?
Шапки у них уже были. Трусы? Очевидно, что сопреет промежность. И пустили они драго-
ценную зверушку на самые что ни на есть банальные стельки в резиновые и кирзовые сапоги.
Такова вот ценность собольего меха при натуральном хозяйстве и отсутствии женщин...
Пушная валюта, в общем-то, была не очень рациональна (занимала много места при отно-
сительно невысокой стоимости), да и ценность имела относительную (далеко не во всех стра-
нах меха считались эквивалентом богатства). Основным же недостатком «пушной казны»
была её неустойчивость к воздействию времени. Уже упоминавшийся фантастический по
всем меркам подарок Рудольфу Габсбургу, императору Священной Германской империи, был
уже по достижении места съеден мышами и насекомыми. Именно к «мягкой рухляди» отно-
сится дожившее до наших дней выражение «трачено молью»!
В общем, уже царь-технократ Пётр Алексеевич относился к пушнине как эквиваленту зо-
лотого запаса страны с большим скепсисом, предпочитая ей продукцию натурального хозяй-
ства.
Глава 19. Странники-завоеватели
Казаки, составившие основное ядро землепроходцев и населявшие окраины России, Валахии и
Польши, были совершенно разноплеменным сбродом (Р. Скрынников, в частности, настаивает
на том, что основным составом первых казаков состояли вообще татары). Для создания каза-
чества на исходе средневековья в Восточной Европе были необходимы два условия: наличие
большой пограничной полосы между несколькими государствами, на которую не распростра-
нялся контроль ни одного из них, т. н. «Дикое поле», и постоянные трения между этими госу-
дарствами, переходящие в военные столкновения, что давало казакам возможность лавиро-
вать, принимая то одну, то другую сторону. По большей части казачество состояло из мужчин,
по тем или иным причинам покинувшим свои страны, — в подавляющем большинстве, из-за
неладов с законами. Казаки с лёгкостью нанимались к любой из оказавшихся поблизости про-
тивоборствовавших сторон (стараясь при этом оказаться на стороне сильнейшего) и так же
легко покидали своих союзников при малейших признаках того, что военное счастье им изме-
нило. Обитали казаки в наскоро построенных городках и засеках при минимальном количе-
стве женского населения. В промежутках между военными действиями жили разбоем. Очень
красноречив эпизод с сопровождением посла ногайского мурзы Уруса, с которого, собственно
говоря, и начался Ермаков поход.
«В августе 1581 года 300 ногайских всадников показались на переправе подле Соснового
острова в районе реки Самары. Они сопровождали посла Пелепелицына, направлявшегося в
Москву. Волжские атаманы Иван Кольцо, Богдан Барбоша и другие объявили послу, что „напе-
ред перевезут татарскую рухлядь и татар с половину". Посол не догадывался об их планах и дал
согласие. Казаки „как бы добрым делом" перевезли за Волгу ногайского посла и купцов с их то-
варами, а затем поджидавшие в засаде сотни напали на ногайцев по обе стороны Волги, погро-
мили их и ограбили. Пелепе-лицын просил Ивана Кольцо пощадить ногайского посла и куп-
цов. Казаки отвечали, что „Урусов посол жив", как и тридцать его товарищей, а прочие ногай-
цы и купцы побиты. Казаки отказались выдать Пелепелицыну пленных мурз, рассчитывая по-
лучить за них богатый выкуп», — рассказывает об этом эпизоде Р. Скрынников.
Организаторами этого нападения были атаманы Иван Кольцо, Никита Пан и Савва Волды-
ря — в ближайшем будущем сподвижники Ермака при «взятии Сибирском». Царский посол,
вельможа Пелепелицын, вместе с ногайскими князьями подал жалобу царю, который потре-
бовал отыскать и наказать виновных в грабеже. Разбойники почли за лучшее уйти в глухие
степи на реке Яик (Урал), где к ним присоединился Ермак (возможно, что он изначально к ним
примыкал). Собственно, тогда-то и возникла у кого-то из казаков мысль уйти на службу к
Строгановым, а уж куда эта служба их приведёт — никто из них себе не представлял.
Я не могу твёрдо сказать, что «движение на Восток» было движением к свободе, на волю,
«из-под удушающего гнёта царизма», как утверждала советская риторика. Стрельцы и казаки
везде почти мгновенно образовывали очаги пресловутой «российской государственности» —
иначе говоря, царской бюрократии. Иногда они делали это буквально сами собой, без малей-
шего влияния извне. Достаточно заметить, что за всю историю Сибири она не знала ни одного
самозванца, хотя «институт самозванчества» уже был вполне апробирован Смутным време-
нем.
Возможно, полная материальная зависимость от метрополии не способствовала мысли
даже о номинальной самостоятельности от Московского царства. Но, скорее всего, верно и
другое — первопроходцы на самом деле отождествляли себя со своим государством, и что важ-
нее всего — им было выгодно себя с ним отождествлять.
На первый взгляд кажется, что апогея своего сибирская вольница достигла на Камчатке в
1700-1715 годах. Однако и на Лене в 1640 годах того же столетия, равно как и в 1630-е годы на
Енисее ситуация была лишь немногим лучше. Просто на Камчатке весь «проблемный эле-
мент» сконцентрировался на небольшом участке земли с чётко выраженными географиче-
скими границами.
Хлебопашество в Сибири, даже там, где оно возможно, было (да и до сих пор остаётся)
весьма непростым делом. Первые люди шли туда явно не пахать и не сеять, а отбирать и уби-
вать.
Первопроходцы отнюдь не являлись первопоселенцами.
Формирование служилого сословия Сибири шло самыми разными путями. В частности,
при анализе фамилий и прозвищ сибирских конкистадоров обращает на себя внимание
изобилие литовских и польских фамилий.
Как говорит С.Г. Филь, «...можно заключить, что „литвины"-пер-вопроходцы сибирских
пространств XVI-XVII вв. — это, во-первых, пленные участники Ливонской войны (1558-1583) и
непрекращающихся пограничных боев Литвы и Московии в течение XVI-XVII вв., присягнув-
шие на верность русскому государю и, таким образом, перешедшие к нему на службу, а, во-
вторых, собственно наёмники-добровольцы. „Литва" обеих категорий относилась к служилым
людям „по отечеству": детям боярским (выборным, дворовым, городовым), а не „по прибору"
(стрельцы, казаки, пушкари и т. п.), получая независимо от причин появления в Сибири оди-
наковое жалованье согласно разряда. Зыбкая граница в положении тех и других исчезает и
вовсе с учетом того, что служба наёмников, как видим, носит принудительный характер».
Пётр Никитич Буцинский насчитал по доступным ему источникам около полутора тысяч
ссыльных за период с 1593 по 1645 годы; в том числе около шестисот пятидесяти поляков, лит-
винов, немцев, шведов, и триста шестьдесят шесть черкасов.
По его мнению, реальное количество сосланных в это время в Сибирь (иноземцев в том
числе) было вдвое больше. Наиболее точным Буцинский считал свой подсчёт за 1614-1624 годы,
когда в результате оказалось сослано в Сибирь пятьсот шестьдесят человек. Николай Оглоб-
лин в своей работе безо всякого упрёка Буцинскому указывает, что были известны далеко не
все эти случаи:
«Для примера укажу на пропущенный им случай ссылки в 1642 г. на р. Лену, к воеводе П.П.
Головину, 188 черкас с женами и детьми, уроженцев Чугуевскаго, Курскаго и Воронежска-го
уездов».
Однако надо помнить, что далеко не все ссыльные иностранцы остались в Сибири навсе-
гда — часть военнопленных была разменена и возвращена. Н. Оглоблин приводит в качестве
примера несколько случаев такого «отпуска и розмена» «литвы»:
«В 1634-37 гг. производилось в Сибирском приказе дело о возвращении „по посольскому
договору и вечному доконча-нью" сосланных в Сибирь в 1633-34 гг. „литовских и немец-
ких людей и жидов", которые во время „Смоленской службы" (похода) были „иманы на боех и
языцех" и сосланы в Сибирь в службу и на пашню. На родину отпускались все, кроме тех ино-
земцев, которые „похотели остаться", а также приняли православие и женились на русских.
Впрочем, относительно принимавших православие не было установлено однообразнаго пра-
вила: иногда их обязательно удерживали в России, в другой раз предоставляли на их волю —
остаться или уезжать. В делах сохранились „именныя росписи" иноземцев как едущих на ро-
дину, так и остающихся в Сибири, также умерших там и пр., с указаниями их национальности,
состава семьи, службы или крестьянства и проч.
Сохранились еще два дела о возвращении из Сибири польских, литовских, еврейских и
немецких людей в 1660-64 гг. по случаю размена „вязней" и в 1667-68 гг., вследствие заключе-
ния мира с Польшей. В связи с первым находится особое дело 1665-69 гг. о тех польских и ли-
товских „вязнях", которые „не похотели" идти „на розмен" и били челом „на вечную службу"
государю, вследствие чего были отправлены на сибирскую службу, где многие из них и раньше
служили, поженились на православных и сами приняли православие. На размен должны были
идти „вязни" с 1654 года. Бывали, впрочем, случаи, когда литва, принявшая православие, не от-
правлялась в Сибирь, а служила в московских городах. Так в 1660 г. была отменена ссылка в
Сибирь полоцкой „шляхты" — Богдана Подбипенты, Казимира Хра-повицкаго, Ивана Завали-
шева и др., пожелавших принять православие».
Интересно, что «коренного русского» элемента и «литвы» (а также примкнувших к ним
венгров, немцев и шведов — поляков же я считаю с «литвой» заодно) в некоторых волнах При-
соединения было примерно пятьдесят на пятьдесят.
Как в принципе формировался служилый элемент в Сибири Присоединения, показывает
тот же Миллер:
«Как для умножения земледелия необходимо было переселять из России крестьян, точно
так же, если хотели продолжать завоевывать новые земли и объясачивать все новые народы,
все время нужно было увеличивать в Сибири число служилых людей, ставить новые города и
остроги и защищать их от врагов. Главные военные силы находились в Тобольске. Оттуда от-
правляли служилых людей в дальние места, и редко кто-либо из них возвращался обратно.
Было необходимо как-то их заменять. Правда, в Тобольске и в иных местах принимали на
службу охочих людей всех чинов, но главных пополнений совершенно основательно ожидали
из России. В виду этого, например, в 1630 г. дворянину Григорию Шестакову было приказано
набрать в Вологде, Тотьме, Устюге и Соли Вычегодской 500 человек служилых людей и отпра-
вить их в Сибирь.
Частые посылки служилых людей из Тобольска и соседних городов в отдаленные места на
восток, откуда редко кто возвращался обратно, а также постоянно возраставшая опасность со
стороны кочевавших в степи калмыков требовали неоднократного пополнения Сибири новы-
ми служилыми людьми из России. Самой значительной была присылка 7143 (1635) г. для горо-
дов Тобольска, Тюмени и Тары. Стрельцы были собраны из разных русских городов: из Нижне-
го Новгорода — 140 человек иноземцев (вероятно, пленных поляков и литовцев), из Вологды —
200 человек, из Холмогор — 500 человек, из Каргополя — 20 человек, из Устюга — 50 человек.
Для наблюдения за перевозкой людей из Москвы было послано несколько дворян, а именно:
Иван Долговой Сабуров, Тимофей Шушерин, Прохор Данилов и Михайло Дурной. Из общего
числа присланных людей 500 холмогорских стрельцов получила Тюмень; Тобольск — устюжан
и каргопольцев и 40 нижегородских иноземцев, всего 110 человек; Тара — остальных 100 ино-
земцев и 200 вологодских стрельцов. Женатые и семейные брали с собой всех своих домочад-
цев, что, в частности, указано в отношении вологодских стрельцов, переведенных в Тару».
Надо помнить, что помимо служилых людей на территории Сибири орудовало огромное
количество людей промышленных, иначе говоря, охотников. Иногда промышленные люди
верстались в служилые, иногда — служилые уделяли основное внимание промыслам, иногда
они объединялись в отряды, которые совместно действовали на неисследованных территори-
ях.
«О большом количестве промышленных людей, находившихся в то время в тамошних ме-
стах и помогавших их покорению, можно судить по одной отписке 7134 (1626) г. из Турухан-
ска. В ней сообщали в Мангазею, что на Нижнюю Тунгуску отправились в этом году 28 каюков
с 189 промышленными людьми и что 44 каюка с 312 людьми пошли на Подкаменную Тунгуску;
причем промышленные люди более чем на 20 каюках, занятые рыбною ловлею неподалеку от
устья реки Турухана, не сообщают еще, в которую из этих двух рек они собираются направить-
ся. Промышленные люди защищали мангазейских служилых людей, которые не могли высту-
пать против тунгусов большими отрядами, и даже помогали им сражаться, когда дело шло о
спокойной и свободной соболиной ловле. Тунгусы, в свою очередь, побивали промышленных
людей, когда имели за собой численное превосходство; особенно много убийств они соверша-
ли, когда на соболиной ловле русские расходились поодиночке по разным местам. Об этом
промышленные люди подавали челобитные, которые доходили даже до Москвы, так как в
Мангазее были не в силах помочь этому злу.
В 1640-1650-х годах значительная часть промышленных и торговых людей сосредотачива-
лась именно на северных реках. В 1643 г. на Оленеке их было не менее 156 человек, в Китай-
ском зимовье в низовьях Лены — 461. В 1647 г. на Колыме, где собралось 396 промышленников,
состоялась ярмарка. В 1652 г. с Индигирки был отпущен на промыслы и в Якутск 141 человек»,
— рассказывает всезнающий Миллер. Впрочем, тема освоения Сибири промышленниками на-
столько велика, что потребует от своих будущих исследователей не одной книги.
Пытаться восстановить психологический портрет сибирского первопроходца конца ХУ1-
ХУ11 столетий — задача, с моей точки зрения, слабо решаемая. Однако насчёт основной моти-
вации можно не сомневаться — это стремление заработать значительные средства без посто-
янного присмотра «государева ока». Задача эта была сложной, «государево око» — весьма
дальнозорким, да и тратить нажитое богатство приходилось на той же Руси, где неизбежно
вставал вопрос о его происхождении.
Сама форма богатства тоже была достаточно сомнительной — в отличие от золота и се-
ребра, которого в Сибири на период Присоединения практически не было, меха занимали до-
вольно большой объём и за пределами Московского царства были не очень хорошо ликвидны.
Личная прибыль была для сибирского землепроходца доминирующим мотивом — очень
часто он мог поступиться ради неё не только собственной безопасностью, но и безопасностью
своих близких и товарищей. Особенно в этом отношении показательны случаи продажи огне-
стрельного оружия немирным инородцам — что было строжайше запрещено царской админи-
страцией. Ан нет — торговали, несмотря на запрет. Казаки, посланные для сбора ясака к кир-
гизам — наиболее непримиримым и последовательным врагам русских на юге Сибири — обме-
нивали на пушнину своё оружие. В 1627 году киргизы так пишут об этом в своей жалобе: «Ко-
торые де, преж сего служилые люди у нас бывали и пищали нам свои продавали. А за те свои
пищали имали у нас зверем, собольми и бобрами, и иное всякое мягкое рухлядю большою до-
рогою ценою. А в Томский город приехав, сказывали на нас воеводам, что мы у них пищали их
отнимаем сильно. А купили де мы пищали у томских служилых людей, у конных казаков, у
Ивашко Широкова пищаль, у Максимка Чернова пищаль же».
Оружие продавали не только казаки, но и сами воеводы. Красноярские служилые люди во
время бунта против воеводы Алексея Башковского в 1678 году писали, что он, Алексей, «посы-
лал в киргискую немирную орду своего человека, Якова Аргамачка с свинцом, порохом, разны-
ми товарами и добрыми конями».
Интересен эпизод с посольством Василия Тюменца и Ивана Петрова к Алтын-хану в 1616
году. В числе других подарков Тюменец и Петров доставили верховному правителю монголов
несколько пищалей, которые... тут же начали появляться на руках у немирных степных кочев-
ников, в количестве, гораздо большем, чем это когда-либо снилось монголам. В ответ на про-
водившиеся сыски пойманные и уличаемые в продаже своего оружия служилые
упорно твердили, что никакого оружия инородцам никто не продавал, всё это — следствие
злосчастного посольства. Так что получилось, будто Тюменец с Петровым через границу про-
тащили целый караван с пищалями.
Кроме возможности заработка путём накопления жалованья, торговли, охоты и грабежа,
существовала такая форма мотивации, как награждение.
«Когда в прежние времена происходили такие походы, — пишет Герхардт Миллер,—то вое-
вода обыкновенно присылал в Москву именные росписи людей, принимавших в них участие. В
этих росписях перечислялись заслуги каждого, полученные им раны, а также убитые. Такие
росписи назывались послужными списками. Этим побуждали рядовых служилых людей про-
являть неустрашимую отвагу, а в Москве получали возможность награждать каждого в от-
дельности по его заслугам. Почти всегда после подобных походов все раненые и те, о которых
сообщалось, что они особенно отличились в бою, убив одного или нескольких неприятелей, а
также вдовы и дети убитых получали определенное денежное жалование. К этому относится
конец приведенной грамоты, где говорится, что податель вышеописанных радостных изве-
стий был отправлен обратно в Тару с золотыми и денежными подарками письменному голове
и всем служилым людям, которые, по данному послужному списку, принимали участие в по-
ходе».
Второй мотив идущего встречь солнца русского человека не столь очевиден, и, возможно,
спорен, но лично я думаю, что он был, таки был... Это нормальное человеческое любопытство.
Что там, за поворотом реки, за перевалом, в соседнем распадке? Судя по всему, этого чувства
было в избытке и у испанских конкистадоров, и у русских первопроходцев, и у англосаксон-
ских пионеров, стремившихся заглянуть за «далёкие голубые горы».
О чём тоже можно сказать вполне определённо — в отличие от испанских конкистадоров,
первопроходцы не были религиозными людьми. Об этом можно судить и по практическому
отсутствию попов в казачьих отрядах, и по тому, что церкви в острогах строились обычно
через несколько лет после возведения основной крепости (если острог возводился стихийно,
как, скажем, Илимский, Ленский или Колымский, а не согласно генплану по государеву указу,
как Тарский или Красноярский). Самого православного миссионерства в Сибири XVII века
практически не было, и здесь уже сказывались экономические причины: крещёные инородцы
обретали все права русского населения и не подлежали обложению ясаком, ради которого,
собственно говоря, оно, Присоединение, и затевалось. Религиозные мотивы в наибольшей сте-
пени приписывают наиболее залегендированному герою Присоединения — Ермаку, с которого
мы и начнём галерею российских конкистадоров.
Портреты российских конкистадоров, и вообще их характеры — это отдельная, и вообще,
по-моему, совершенно невосстановимая страница истории. Очень даже прозорливые умы
весьма ошибались, пытаясь составить правдоподобные портреты своих хорошо известных со-
временников, особенно если пытались предугадать их действия — как тут не вспомнить чуд-
ные зарисовки Гитлера и Сталина, сделанные Марком Алдановым? Здесь же мы имеем дело с
людьми, по большей части, легендарными, наделёнными теми чертами характера, которые
приписала им молва. Но всё же попробуем.
Ермак (Ермолай) Тимофеев сын
Ни об одной фигуре русской истории (включая Стеньку Разина, Емельяна Пугачёва и даже
Петра Великого) не сложено такого количества историй, песен, сказов, былин и даже панеги-
рических летописей. Из рукописи начала XVIII столетия в печатную книгу столетия XIX, отту-
да — в научную монографию XX века кочует цитата про то как «...из тела, уже оцепенелого,
вдруг хлынула свежая кровь; что... плотоядные птицы, стаями летая над трупом, не смели его
коснуться; что страшные видения и сны заставили неверных схоронить мертвеца на Бегишев-
ском кладбище под кудрявою сосною; ...что многие чудеса совершались над Ермаковой) моги-
лою, сиял яркий свет и пылал столп огненный».
Попытку написать подробную (а главное — достоверную) биографию Ермака предпринял
историк Руслан Скрынников. С моей точки зрения — если эта попытка и удалась, то лишь
весьма и весьма частично. Практически всё жизнеописание этого человека до самого начала
«Сибирского взятия» носит совершенно надуманный характер. За одним исключением — упо-
минанием в составленном комендантом Могилева Стравинским перечне военачальников
Смоленской армии под командованием Д. И. Хво-ростинина, на последнем месте: «14. Василий
Янов, воевода казаков донских; 15. Ермак Тимофеевич, атаман казацкий». Всё остальное —
место рождения в волости Борок, обстоятельства быта, причины, по которым Ермак оказался
на Волге — на сегодняшний день недоказуемо вообще.
Но и эпизод с участием Ермака в составе регулярной армии против польских войск нам
способен сказать о многом. Прежде всего — о том, что Ермак, прежде чем попасть в Сибирь,
был знаком с большой войной и регулярным войском; соответственно, имел понятие о важно-
сти дисциплины на марше и в бою, и, судя по результатам его дальнейших действий — о коор-
динации частей во время боя.
Надо сказать, что Ермак — едва ли не единственный участник Присоединения Сибири, от
которого до нас дошёл изустный портрет (безусловно, тоже легендарный):
«...правда, был он только среднего роста, но сильного телосложения, широкий в плечах,
имел плоское благообразное лицо, черную бороду, черные слегка вьющиеся волосы и обладал
острым взглядом. К этому можно еще прибавить, что во всех предприятиях ему постоянно со-
путствовало счастье, которое покинуло его только в минуту смерти».
Герхардт Миллер. История Сибири
Судя по всему, все позднейшие портреты легендарного атамана (а также памятник Ерма-
ку в Тобольске) делались по этому описанию.
Всё, что реально мы знаем о Ермаке — это дата и приблизительное место его смерти: 6 ав-
густа 1585 года, река Вагай. Всё остальное, в том числе и значимые детали его похода, могут
быть различно истолкованы и подвержены объективному сомнению. Некоторый обзор как и
самого вторжения Ермака, так и противоречий, связанных с его описанием, я дал в соответ-
ствующем разделе книги.
Во время «Взятия» же Ермак показал себя настоящим вождём, способным сплотить во-
круг себя самых своенравных, и, скорее всего, буйных и вздорных людей. Благодаря чему это
произошло — сейчас сказать трудно. Возможно — благодаря незаурядной физической силе,
возможно — из-за превосходящих воинских навыков, тактического и стратегического талан-
тов (которые у первого завоевателя, безусловно, были), возможно — из-за умения правиль-
но распределять добычу между страждущими (очень редкое и ценное умение, абсолютно
необходимое стихийному вождю). В любом случае, что бы там ни происходило с ним на Поль-
ском порубежье и в низовьях Волги, с Сибири Ермак проявил себя истинным атаманом.
Религиозность Ермака, сведения о которой почёрпнуты, в об-щем-то, всего из одной пане-
гирической летописи — Ремезов-ской — представляется лично мне весьма и весьма... ну, в
общем, склонен я в ней сомневаться. В частности, эпизод, когда он после взятия Карачинского
городка с богатой добычей накануне поста продлил этот пост ещё на сорок дней, кажется
весьма и весьма надуманным — казаки и без всякого поста знали, что делать с захваченным
богатством...Что они, судя по всему, и делали, пока оное богатство не кончилось.
О ратном умении Ермака, в том числе об умении применять навыки, полученные во время
службы в регулярном войске на западном порубежье и среди волжского казачества, наглядно
свидетельствует серия поражений, нанесённых южносибирским татарам, представлявшим
самую серьёзную угрозу вторгшемуся отряду. Военный разгром задал тон всем дальнейшим
отношениям с южносибирскими кочевниками до их полного вытеснения из зоны русского
влияния и подчинения внутри неё.
После «ермаковского» периода в истории Присоединения наступает время расцвета рус-
ской конкисты. На арену выходят сразу несколько людей, чьи походы и завоевания ставят их в
один ряд с величайшими землепроходцами мира.
Начнём с потомственных завоевателей, среди которых наиболее известен Иван Галкин.
Иван Галкин — самый результативный завоеватель
Иван Галкин был сыном ермаковского казака и начал службу при отце, в Тобольске. Дальней-
ший послужной список Галкина вызывает настоящую оторопь у любого современного путеше-
ственника. В 1618 году он участвует в постройке Енисейского острога; в 1629 — жалуется зва-
нием боярского сына и во главе отряда в тридцать три человека направляется на реку Илим,
разведывает Ленский волок и ставит у его начала ключевое зимовье — Идирминское (с 1647
года — Илимский острог, важнейший пункт развития западной Сибири). В том же году пере-
страивает зимовье в устье реки Куты, превратив его тем самым в Усть-Кутский острог, громит
князцов Сота и Кояна:
«И те твои государевы изменники князец Сот да князец Каян, собрав из иных многих сто-
ронных улусов иных многих людей, и на дороге нас холопей твоих настигли и почали с нами
биться. И нам, государь, холопем твоим учинилися люди не в силу, потому что с теми твоими
государевы изменники скопилися люди многие. И мы, государь, холопи твои, овернясь лыжи и
нартами, сели в осад. И те твои государевы изменники князец Сот и кня-зец Каян со всеми
своими улусными людьми и со иными многими сторонними людьми почали к нам присту-
пать, а мы холопи твои из осады с ними билися 5 дней безпрестанно, и твоих государевых из-
менников у князьца Сота да у князьца Кояна на приступах многих людей побили, и те твои го-
сударевы изменники князец Сот да князец Каян со всеми своими людьми от нас холопей
твоих отступили и зашли наперед на нашу дорогу, куда нам итти, и залегли на лесах в крепких
местах и почали нас дожидаться. И мы, государь, холопи твои поделали на нартах шесты и, из-
ложа по нартам раненых людей и взем ясырь, и пошли в Енисейской острог стороною и нарты
раненых людей поволокли на собе, и до Енисейского острогу дошли и с ранеными со всеми
людьми и ясырем, дал бог, здорова, никакого человека раненого не покинули».
Далее Галкин спускается по Лене, в течение месяца поднимается на четыреста километ-
ров по её притоку, Алдану. По возвращении в верховья Лены составляет первое описание реки
между устьями Куты и Вилюя на протяжении более двух тысяч километров, перечислив
шесть правых крупных притоков — Киренгу,
Чаю, Чичуй (Чуя), Витим («а поперек... с версту»), Олёкму («шириною версты с полторы и
больше»), Алдан («поперек версты с две») — и три левых (Ичеру, Пеледуй, Вилюй). В результате
этого похода было доставлено в Москву пушнины на 716 рублей. Он являлся организатором и
участником походов на реки Яну, Индигирку,
Колыму, Тунгуску и Иркут в 30-40-х годах XVII века, благодаря которым московская адми-
нистрация распространила своё влияние едва ли не на одну пятую современной территории
страны.
Иван Галкин был, мягко говоря, весьма решительным человеком, судя по всему, в сомни-
тельных ситуациях предпочитавшим решать дело силой. Так, в 1633 году он с двенадцатью
подчинявшимися ему служилыми людьми отстранил от власти приказчика Ленского острога
Парфёна Ходырева и «насильством» отнял у Ходырева всех его людей. После этого он военны-
ми действиями объясачил несколько крупных якутских родов, часть людей которых пришлось
«побить и порубить».
Обиженный Галкиным Парфён Ходырев писал, что от Галкина и его людей «стало тем
якуцким князцам и их улусным людям изгоня велика».
Кроме того, за Галкиным временами числились и другие неоднозначные действия, выхо-
дившие за пределы обычной для того времени жестокости. Например, по многим сведениям,
он занимался погромами уже объясаченных аборигенов, забирая у них имущество — попросту
грабил их.
Из источников известно, что в 1638 году Иван Галкин купил на бисер и другие побрякуш-
ки, а также выменял у туземцев тысячу сто шестьдесят два соболя, одиннадцать собольих
шуб, шестьдесят пять лисиц, две лисьи шубы. Перекупив уже на деньги тысячу двести пятьде-
сят соболей, Галкин в общей сложности приобрёл свыше 1,5% всей ежегодной официальной
государственной добычи соболя, так что мог чувствовать себя уже достаточно состоятельным
человеком.
Тем не менее, уже в 1648 году неугомонный Галкин с отрядом служилых людей, выйдя из
Енисейского острога, обогнул Байкал с севера и в начале лета проник в долину реки Баргузин.
Поднявшись по её течению вверх, в сорока вёрстах от устья, в месте впадения в Баргузин гор-
ной речушки (впоследствии названной Банной) Галкин заложил Баргузинский острог, став-
ший первым опорным пунктом русских казаков в Забайкалье. Затем совершил первое дли-
тельное плавание по Байкалу вдоль всех его берегов (от современного Култука до Нижнеан-
гарска). Отряд в 8-12 человек Ивана Галкина шёл по озеру на парусно-гребных судах. Открытие
главного судоходного пути из Ангары через Байкал в Забайкалье вместе с открытием Ленско-
го волока — едва ли не основная землепроходческая заслуга Ивана Алексеевича.
Иван Галкин пробыл в Баргузинском остроге два года, имел крепкое хозяйство: сеял сорок
четей (или четвертей — мера зерновых, равнявшаяся приблизительно шести пудам) ржи, два-
дцать семь четей овса, четыре чети ячменя и одну четь пшеницы, что тоже говорит о многом.
Однако в 1652 году мы находим Галкина на Верхней Ципе, где он основывает Баунтовский
острог.
Надо сказать, что «по сумме территорий» (а также пройденных в Сибири походов) Галкин
выглядит наиболее результативным завоевателем Сибири, оставляющим далеко за собой не
только самого Ермака, но и Хабарова, Бекетова и даже Стадухина. Просто надо помнить, что
действовал он, в основном, в малонаселённой местности, где обитали разрозненные роды, не
способные оказывать серьёзного сопротивления. Но как бы то ни было, территориальные
приобретения, сделанные в результате походов Галкина, превосходят по площади все земли,
отошедшие к России в царствование Екатерины II. Всё-таки основная земля будущей Россий-
ской империи лежала в Сибири...
В1660 годы Галкин ещё значился в списке служилых людей по Енисейску. После чего след
отважного землепроходца, разведчика, строителя и грозного воина теряется в тумане Исто-
Пётр Иванович Бекетов — правильный завоеватель
В качестве образца сибирского завоевателя на государственной службе, наверное, стоит вы-
брать Петра Бекетова. Всю свою жизнь Бекетов служил царю и администрации, выполнял
приказы, не поддавался на соблазнительные авантюры, а если что и делал с государственной
точки зрения неправильно — то сам же винился в этом и старался обелить себя перед властя-
ми. Короче — «государев человек» как он есть.
Биограф Петра Бекетова Е. Б. Вершинин считает, что дата рождения Петра Ивановича
может относиться к концу XVI столетия. Вообще Бекетов впервые всплывает в писаной исто-
рии в челобитной от 1627 года, где он просил о назначении стрелецким сотником в Енисей-
ский острог: «Чтоб я, холоп твой, волочась меж двор, голодною смертию не умер». Судя по
всему, Бекетов принадлежал к слою провинциальных детей боярских, которые стояли ниже
жильцов и дворян московских, но выше городовых детей боярских.
Интересно, что Пётр Бекетов хлопотал о должности сотника не просто так, а имея некую
информацию «с мест» — осенью 1625 года в Оби утонул занимавший эту должность атаман
Поздей Фирсов, а конкурентом на искомую должность состоял ещё один значительный рос-
сийский конкистадор — Максим Перфирьев. Как бы то ни было, в январе 1627 года воеводам
Тобольска было указано поверстать Бекетова денежным и хлебным жалованьем и отправить в
Енисейск.
В 1628 году енисейский гарнизон состоял из сотника Бекетова, атамана Перфирьева и ста
пяти стрельцов. Весной этого года Бекетов отправился в свой первый поход во главе отряда из
тридцати служилых и шестидесяти «промышленных» людей. Целью похода было усмирение
нижнеангарских тунгусов, которые год назад напали на возвращавшийся от устья Илима
отряд Перфирьева. Бекетов должен был воздействовать на тунгусов уговорами и «ласкою».
Трудно сказать как, но с этой задачей Пётр Иванович справился, а попутно построил в ни-
зовьях Ангары Рыбинский острожек.
Осенью того же 1628 года Бекетов был снова отправлен вверх по Ангаре, имея в подчине-
нии всего девятнадцать служилых людей. Основной задачей Бекетова было опередить боль-
шой отряд Хрипунова, шедший на Ангару в поисках рудного серебра. Однако енисейские вла-
сти вполне обоснованно предполагали, что Хрипунов будет приводить инородцев под госуда-
реву руку с грабежом и насилием, а ограбив — уйдёт, предоставив последствия своего похода
расхлёбывать енисейцам. В общем-то, так дело и повернулось, только Хрипунов не ушёл, а
помер там же на Ангаре. В итоге Бекетов успел собрать ясак с ангарских тунгусов, ненамного
опередив Хрипунова, а также сумел каким-то образом получить некоторое количество собо-
лей с бурят, и весной-летом 1629 года вернулся в Енисейск, сдав в казну шестьсот восемьдесят
девять соболиных шкурок.
30 мая 1631 года Бекетов с отрядом в тридцать человек отправился на «дальную службу на
Лену реку на один год». Год этот продолжался два года и три месяца.
На Лене Бекетов построил первый в Якутии государев острог (на правом берегу, ниже
Якутска на семьдесят километров). Бекетову удалось убедить (добрым словом и «огненным
боем») признать русскую власть более чем тридцать тойонов. Помимо сбора ясака, Бекетов за-
нялся в Якутии взиманием десятой пошлины с соболиных промыслов частных промышленни-
ков и казаков. Разбирал он и возникавшие между ними споры, а пошлину «с судных дел» (де-
вяносто шесть соболей) честно сдал в енисейскую казну. В июне 1633 года Бекетов передал
Ленский острожек прибывшему ему на смену сыну боярскому П. Ходыреву и вернулся в Ени-
сейск, имея на сдачу в казну две тысячи четыреста семьдесят одного соболя и двадцать пять
собольих шуб.
В1635-1636 годах Бекетов ставит Олекминский острог, совершает походы по Витиму, Боль-
шому Патому и «иным сторон-ным речкам» и возвращается почти с двадцатью сороками со-
болей. По установившейся, видимо, очередности весной 1638 года он отправляется на годовую
службу в Ленский острог на смену И. Галкину. Интересно отметить, что к этому времени Беке-
тов уже лишился чина сотника и числился просто енисейским сыном боярским. За отсутстви-
ем источников оценить данное изменение в служебной карьере Бекетова трудно. На Средней
Лене Бекетов застал тревожную обстановку. Несколько местных тойонов от «государевой
руки» отложились, нападали на русских людей и ясачных якутов. Более того, незадолго до
прибытия Бекетова якуты «приступом приходили» под Ленский острог. Инициатором «шато-
сти» являлся князец Нюриктейской волости Кириней, ушедший со своим родом с Лены на
Алдан. Именно поэтому Галкин и Бекетов, объединив свои отряды, совершили поход на Кири-
нея, захватив пятьсот коров и триста кобыл.
В начале 1641 года Бекетов подал в Сибирский приказ две челобитные. Из первой выясня-
ется, что в Енисейске у Бекетова была жена, дети и «людишки» (т. е. холопы). В отсутствие
землепроходца воеводы брали из его двора лошадей для выполнения подводной повинности,
которые гибли на Илимском волоке. Пётр Иванович просил избавить его двор от «волоковой
возки», а также от постоя служилых людей, следовавших в Восточную Сибирь. В другой чело-
битной Бекетов сжато изложил все свои сибирские походы и просил о назначении его каза-
чьим головой на место Б. Болкошина, который «стар и увечен, такой твоей государевой даль-
ной службы служить не может». В Сибирском приказе составили подробную справку, под-
твердившую правдивость челобитчика. Приказные дьяки оценили, что походы Бекетова при-
несли государству прибыль в 11540 рублей. Просьба Бекетова была удовлетворена, и 13 февра-
ля он получил память о назначении его головой енисейских пеших казаков. Ранее его жалова-
нье составляло 10 рублей, шесть четей ржи и четыре чети овса. Новый оклад равнялся 20 руб-
лям, но вместо хлебного жалованья Бекетов должен был получить землю под пашню.
В 1637 году Бекетов имел восемнадцать десятин пашни и пятнадцать перелога. Обрабаты-
вали пашню, скорее всего, наемные крестьяне. Какую-то часть своих земель (видимо, получен-
ных после 1641 года в зачет хлебного жалованья) Бекетов продал крестьянам С. Костыльникову
и П. Бурмакину. Сохранилась (в числе прочих) одна интересная коллективная челобитная
Москве, подписанная Бекетовым. В ней енисейские казаки просили отменить запрет на тор-
говлю ясырем (т. е. холопами из аборигенных народов, захваченными или незаконно куплен-
ными служилыми людьми).
В 1648 году Пётр Бекетов вновь вернулся к чину сына боярского с понижением денежного
жалованья до 10 рублей. Судя по всему, в результате этого понижения Бекетов поехал в Моск-
ву, куда прибыл 1 января 1651 года. Администрация снова составила справку о службах Бекето-
ва, признала справедливость его притязаний, и выдала «сукно английское доброе», назначила
оклад в 20 рублей и пять пудов соли, «а за наше хлебное жалованье велено ему служить с
пашни». Кроме Бекетова, оклад в 20 рублей в енисейском гарнизоне имел только достигший
звания сына боярского Иван Галкин. Должность головы Бекетову, однако, не вернули, и он от-
правился в Енисейск, где сидел уже новый воевода — Афанасий Филиппович Пашков.
В апреле 1652 года Пашков информировал томского воеводу, что собирается послать в За-
байкалье сто человек. Во главе экспедиции, в задачи которой входила и разведка месторожде-
ний серебра, был поставлен Бекетов. Наряду с казаками в отряд вошли «охочие промышлен-
ные люди». Под началом Бекетова оказались пятидесятники Иван Максимов, Дружина Попов,
Иван Котельников и Максим Уразов. Среди десятников специально отметим Ивана Герасимо-
ва сына Чебычакова. В начале июня 1652 года Пётр Бекетов выступил в свой последний поход.
Так как казаки достигли Братского острога только через два месяца, Бекетову стало ясно,
что за лето дойти до конечной цели отряду не удастся, и он решил зазимовать на южном бере-
гу Байкала. Однако ещё из Братского острога он отправил двенадцать казаков во главе с И.
Максимовым «налегке через Баргузинский острог на Иргень-озеро и на великую реку Шилку».
С Максимовым шли уже бывавшие на Иргене Софонов и Чебычаков. Расчет Петра Ивановича
был вполне понятен. Имея указание Пашкова идти по Селенге и Хилоку (в источниках XVII
века — река Килка),
Бекетов не имел в отряде никого, кто бы знал этот водный маршрут. Максимов должен
был через забайкальские степи выйти к озеру Иргень, где находились верховья Хилока, и по
этой реке спуститься навстречу Бекетову.
Надо сказать, что этот шаг очень интересен именно с точки зрения характеристики Беке-
това как организатора и путешественника. Он отправляет чёрт знает в какую даль часть свое-
го отряда, намереваясь встретиться с ними на территории, о которой известны лишь отры-
вочные сведения и названия рек, населённой враждебными племенами, — для подготовки
дальнейшей части своего похода. Надо быть очень крепко уверенным в своих людях, чтобы по-
ступать таким образом. Но вообще идея была очень хорошей, и, как показала практика,
успешно реализовалась.
Основной отряд Бекетова, пройдя левый приток Ангары Осу, подвергся ночью нападению
бурятов, кочевавших «на край Байкал озера». Казаки с боем отошли, в то время как буряты
«похвалялись» не пропустить служилых за Байкал. Хорошо зная кочевников, Бекетов понимал,
что спускать им такой наглости просто нельзя. В ответ он отрядил отряд Котельникова, кото-
рый напал на «станы» бурят, убил в бою двенадцать человек, захватил несколько пленных, а
сами казаки «ис той посылки пришли все здоровы». Среди пленных обнаружилась жена верхо-
ленского ясачного князца Торома (не вовремя приехавшая в гости), которую Бекетов вернул в
Верхоленский острог.
Объединившись с партией Максимова, которая подготовила дощаники для подъёма всего
отряда по Хилоку, Бекетов к середине октября поставил Иргенский острог, а 19 октября каза-
ки на плотах начали спускаться по Ингоде. Бекетов, очевидно, рассчитывал до зимы добраться
до устья Нерчи. Однако, проплыв по Ингоде около десяти вёрст, отряд был встречен ранним
ледоставом реки. Здесь наскоро возвели зимовье с укреплениями, куда сложили часть запа-
сов. В зимовье осталось двадцать человек, ещё десять казаков под командой М. Уразова были
отправлены к устью Нерчи, а с остальными Бекетов вернулся в Иргенский острог.
На Шилке Бекетов собирался возвести, в соответствии с приказом Пашкова, большой
острог. Казаки даже посеяли на выбранном месте яровой хлеб. Однако возведение русских
укреплений и зимний сбор ясака заставили тунгусские племена взяться за оружие. Русский
отряд сел в осаду (видимо, в острожке, построенном Уразовым). Тунгусы отогнали лошадей и
вытоптали хлеб. Среди казаков начался голод, поскольку рыбной ловлей тунгусы заниматься
не давали. В противниках Бекетов узнал тех, кто ещё недавно приносил ему ясак. Ни речных
судов, ни лошадей у енисейцев не было. У них оказался единственный путь к отступлению —
на плотах, вниз по Шилке на Амур.
На Амуре в это время самой серьёзной русской силой являлось «войско» приказного чело-
века Онуфрия Степанова, официального преемника Е. П. Хабарова. К нему амурское течение и
принесло казаков Бекетова. К Степанову казаки Бекетова прибыли разными группами. В
конце июня 1654 года к Степанову присоединились тридцать четыре енисейца, а через
несколько дней появился и сам Пётр Бекетов, который всему казачьему войску «бил челом,
чтоб ему жить на великой реке Амуре до государева указу». Потомственный сын боярский и
бывший голова енисейского гарнизона подчинился Степанову, который ещё недавно был
только пушкарем с чином есаула. Е. Вершинин считает, что за этим и другими скупыми свиде-
тельствами проглядывает характер Бекетова — человека уравновешенного и даже мягкого. Но
стальной стержень этого характера вне сомнений.
Судьба Бекетова на Амуре известна лишь до определенного момента. Осенью 1654 года
войско Степанова построило Кумар-ский острог. 13 марта 1655 года острог был осажден деся-
титысячным войском маньчжуров. Казаки выдержали многодневную бомбардировку острога,
отбили все приступы и сами совершили вылазку. По окончанию осады Степанов составил по-
служной именной список казаков, которые «бились явственно». К отпискам Степанова присо-
единена и челобитная Бекетова. Её подписали ещё десятник Иван Герасимов Чебычаков и че-
тырнадцать рядовых казаков. В этом документе Бекетов кратко изложил причины ухода с
Шилки и просил пожаловать за службу, проявленную при защите Кумарского острога. Данный
документ, датируемый апрелем 1655 года, является пока что последним достоверным извести-
ем о Бекетове.
«Мне представляется, —заканчивает биографический очерк Бекетова Вершинин, — что с
Амура Бекетов уже не вернулся.
В 1655-1658 гг. О. Степанов со своим войском буквально кочевал по Амуру. Казаки зимова-
ли в наспех поставленных острогах и собирали ясак с разноэтничных племен, сильно страдав-
ших от военных действий между русскими и маньчжурами. Угроза голода и маньчжурская
опасность постоянно нависали над войском Степанова. Амурские народы, обозленные жесто-
костью Е. П. Хабарова, безжалостно истребляли небольшие отряды казаков, рискнувших дей-
ствовать на свой страх и риск. Может быть, удача изменила старому землепроходцу в тот па-
мятный день 30 июня 1658 г. Как встретил свой смертный час енисейский сын боярский П.И.
Бекетов мы, скорее всего, уже никогда не узнаем»...
В переписной книге Енисейского уезда 1669 года среди продавцов земли названа вдова
сына боярского Петра Бекетова. Возможно, после гибели мужа она уехала обратно за Урал, по-
чему мы и не находим потомков Петра Ивановича в служилой среде Енисейска.
Анализируя деятельность Бекетова, обращаешь внимание, насколько этот человек всегда
старался поступать согласно тогдашнему законодательству и в соответствии с правилами.
Считал себя достойным чина — писал бумаги, ехал в Москву; считал себя несправедливо оби-
женным — поступал так же. Бекетова мне лично практически невозможно представить себе
пытающим аманатов для собственного удовольствия (как поступал с ними якутский воевода
Головнин) или «на погроме за саблей» уже объясаченных тунгусов (чем был грешен Галкин).
Да, мог прихвастнуть - но какой же солдат не любит?
«Солдат» — я не зря употребил это слово: по характеру Пётр Бекетов был прямым предше-
ственником военной регулярной армии. Дисциплинированным, аккуратным и не лишённым
признаков гуманности. Да, выступал за захват рабов и торговлю ими в Сибири — ну что ж,
дело житейское.
Иван Похабов — завоеватель, изгнавший бурят в одиночку
Иван Похабов вошёл в историю прежде всего как человек, создавший сеть укреплений вокруг
Байкала и вступивший в дипломатические отношения с монгольскими и китайскими прави-
телями. Но в наибольшей степени он остался скандальным персонажем, сутягой, вымогате-
лем, благодаря произволу которого целый народ откочевал за пределы русского влияния.
Считается, что Иван Иванович Похабов был сыном стрелецкого сотника из Великого
Устюга Ивана Александровича Поха-бова, а дата его рождения «на глазок» определяется 1610
годом. В1642 году он появляется в Енисейском остроге в чине боярского сына по московскому
списку. С того времени и начинается его сибирская эпопея.
В Прибайкалье Похабов оказывается в 1646 году и тут же становится героем многообраз-
ных и замысловатых приключений: он ссорится с местным монгольским князьком, который
до того очень радушно принял проходивший мимо отряд Колесникова; мирится с ним; выяс-
няет источник появления золотых и серебряных украшений у монголов (от китайцев, откуда
же ещё?); загорается «золотой лихорадкой»; совершает путешествие в Ургу ко двору Цизан-
хана; организует посольство от этого хана в Москву, пытается добраться до золотых приисков
в Китае; и, наконец, получив отказ, возвращается в Енисейск, пройдя часть пути с монголь-
ским посольством. При этом основной задачи своей экспедиции — сбора ясака на восточном
берегу Байкала — он практически не выполнил, а порученный его радению Верхнеангарский
острог оставил без пищи и снаряжения (видимо, попросту забыв о нём).
В 1652 году, с наказом помнить страх Божий и жить мирно, Похабов вновь появляется на
Байкале.
Естественно, достигнув Братска, Похабов мигом забыл и про страх Божий, и про наказ
жить мирно. Как гласила очередная челобитная служилых людей, «в остроге и дорогой учал
служилых людей злее первого бить и мучать кнутьем и батоги строчными своими палачами, и
животы казачьи стал обирать, и ясы-ри и запасы грабить, и вином и пивом по прежнему тор-
говать».
Естественно, Похабов окружил себя дружной компанией клевретов, которые точно так же
измывались над окружающими, требуя себе на постель жён и дочерей, отбирая рабов и грабя
ясачное население. Один из таких сподвижников, Орефий Фирсов, вызвал в свой адрес такой
же поток челобитных, что и его хозяин. Но Похабов не дал в обиду преданных ему людей, а од-
ному из основных челобитчиков — грамотному крестьянину Софрону Фёдорову — за сочине-
ние жалоб пригрозил отрубить руку и бить кнутом.
Наш герой, отвечая на просьбу братского священника не мучить чересчур сильно кре-
стьянское население уезда, писал: «Ба-тюшко! После де, меня — хоть трава не расти, ныне, де,
я был, сыт был, а после меня хотя бы и не было»!
Сопровождавшие Похабова в поездках вооружённые казаки устраивали в кабаках драки
«с ножевым резаньем и сабельным сечением».
Систематическому надругательству подвергались также бурятские князцы. Похабов
предлагал им обычно ехать в Братск не одним, а в сопровождении жён. Их Похабов требовал с
целью «по-ругатца на постеле», по словам князцов, он со всеми поступал одинаково: «вином
напоит и вышлет вон, а жен де наших у себя оставляет». Служилые люди подтверждали их
слова и прямо указывали на «Шадрину Балееву жену» да улусного мужика Кундуна жену, ко-
торую Похабов «брал себе в баню ночью и жонка ему здатся не хотела, и он её разболокал,
хотел бить кнутом и насильничал». Совершенно очевидно, что двор Похабова был центром на-
стоящей работорговли в крае — причём в числе его невольников были не только взятые в улу-
сах погромные ясыри, но и проданные в рабство русские люди.
Широкая деятельность Похабова включала в себя и миссионерство. Крестил он бурят сле-
дующим образом: «Просёкши на льду Ангары прорубь, Похабов сгонял к ней толпы бурят и бу-
ряток. Когда наступал момент погружения в воду, казаки связывали бурят человека по два, по
три, прикрепляли эту вязанку к средине длинной жерди, брали за концы и по данному знаку
три раза погружали в прорубь».
Эта странная причуда вовсе не была следствием некоего извращённого благочестия или
изуверства. Дело в том, что по закону холопами могли стать только крещёные люди, поэтому
миссионерство Похабова напрямую увязывалось с его же работорговлей.
При Похабове работорговля становится вторым по обороту после «мягкой рухляди» видом
торгового обращения в Братском уезде. Ближайшим крупным рынком работорговли был
Илимск, где скрещивались Ангаро-Енисейские пути с дорогами в Якутию и на верхнюю Лену.
Документы, говорящие о регулярных поездках Похабова в Илимск, подчёркивают как обыден-
ность работорговли, так и увязку её с торговлей пушной: «ездил Иван Похабов в Илимский
острог продавать соболей и ясырь».
Иваном Похабовым
Буряты, так же как и крестьяне-хлебопашцы Нижнебратского острога1, подавали чело-
битные вышестоящим властям. Однако никто не спешил прекратить бесчинства распоясав-
шегося главы администрации — то ли по причине того, что жёсткий управитель казался вы-
шестоящим воеводам предпочтительнее слабого, то ли из-за родственных связей приказчика,
то ли благодаря мздоимству.
В итоге как замирённые, так и немирные буряты пришли к выводу, что дешевле не бунто-
вать, а откочевать из зоны русского влияния «в мунгалы», ив 1658 году Иван Похабов оказался
в положении помещика, мужики которого собрались в рой и улетели...
Потом было всё как всегда — над Похабовым учредили сыск, на него писали, он отписы-
вался... И отписался. Вернулся в Енисейск.
После 1665 года получил поместье на Кеми в размере двухсот шестидесяти восьми десятин
пахотных и непахотных земель, жил в однодворкой деревне, где, судя по всему, и умер, не
позднее 1668 года.
А. Окладников пишет: «Иван Похабов, енисейский служилый человек, совсем не „воевода",
как его ошибочно именуют некоторые, а обыкновенный сын боярский, будучи основным и
ближайшим
виновником смятения и бегства бурят с Ангары, Китоя, Белой и Иркута, по существу, не
представлял собой, однако, исключительной фигуры для того времени. Скорее, наоборот,
может быть доказана известная заурядность этого „героя" половины XVII века, причём дея-
тельность Похабова только подчёркивает и характеризует собою общую обстановку Сибири,
как колонии московских помещиков и купцов, обстановку, рождавшую Курбатов Ивановых,
Галкиных, Сорокиных, Поярковых, Колесниковых и тому подобных слуг московского царя. В
сравнении с другими тогдашними деятелями с исторической точки зрения деятельность По-
хабова вряд ли более выдается, чем деятельность какого-нибудь Кафтырева или Чемесо-ва в
конце столетия. В качестве типичного русского завоевателя XVII в. Иван Похабов и заслужива-
ет внимания историка. Хотя бы и уступая при том по размаху и масштабам своих предприя-
тий тому же Хабарову, завоевателю Амура, или Галкину».
Я не соглашусь с этой оценкой. Уже по обилию письменных источников понятно, что мы
имеем дело с выдающимся, хотя, возможно, и очень храбрым самодуром, деятельность кото-
рого была пресечена всё той же царской администрацией, причём — на основании законода-
тельства того времени.
Курбат Иванов — завоеватель-картограф
Ещё один завоеватель, путешественник и картограф Присоединения Курбат Иванов известен
нам прежде всего как первооткрыватель озера Байкал. Однако в истории Сибири одним этим
открытием его деятельность отнюдь не исчерпывается, я бы даже сказал, только начинается
им.
В начале сентября 1640 года Курбат Иванов был направлен во главе десятка служилых
людей в верховья Лены.
Наказная память обязывала казаков «описать и сметить пашенные места и сенные поко-
сы, и Лене реке до вершины и падучим в нее сторонним рекам сделать чертеж».
Собственно, именно «чертежами» и прославил Курбат Иванов своё имя. Везде, где бы он
ни находился, он составлял подробные карты с описаниями тех мест, через которые проходил,
чем был очень близок грамотным португальским, испанским и голландским географам.
Во время путешествия в 1640-1641 годах Курбат Иванов получил от эвенков Можеула све-
дения об истоках великой сибирской реки: «А течет Лена река вершина из ключей, а подошла
та вершина Ленская и Ламе близко». В феврале 1641 года Курбат Иванов подал воеводам Якут-
ского острога чертёж, на который были нанесены пахотные места по берегам верховья Лены.
Судя по всему, Курбату Иванову было самому интересно наносить на бумагу или какой
другой имевшийся под рукой материал пройденный путь и прилежащие к этому пути земли. Я
так и представляю это себе — присядут казаки у костра, притомившись от долгого пути, вы-
пьют чаю или отвара, жарят мясо, травят байки, а молчаливый командир рисует на холсте
или свитке реки, горы, становища, иногда скупо переспрашивая о чём-то товарищей.
Любил он, видимо, это дело.
Летом 1641 года Иванов был направлен из Якутска в Жиган-ское и Молодское зимовья для
сбора ясака и прииска новых неясачных земель. Находясь в Жиганске, он составил чертёж не
только всей Лены «с вершины до устья», но и крупных её притоков — Витима, Киренги, Алдана
и Вилюя.
На чертеже 1642 года впервые на одном листе была изображена вся река Лена с её главны-
ми притоками и в них «падучими реками», причём изображена она была не только по рас-
спросным рассказам местных жителей, но и на основании сведений русских землепроходцев
и мореходов, которые смогли к этому времени уже довольно хорошо ознакомиться со всей
рекой — от Прибайкалья и Станового хребта вплоть до Северного Ледовитого океана.
24 августа 1642 года Курбат Иванов был снова отправлен на верхнюю Лену—в новый Верх-
неленский острог. Зимой 16421643 годов он отправился из этого острога в свой знамени-
тый поход на западное побережье озера Байкал с отрядом из семидесяти четырёх человек,
взяв в проводники тунгусского князя Мо-жеула. Поднявшись вверх по реке Лене и её притоку
Иликте, они перевалили через Приморский хребет и по руслу реки Сармы 2 июля спустились к
Байкалу напротив острова Ольхон. Построив суда, Курбат Иванов переправился на остров Оль-
хон.
Далее отряд разделился. Один отряд из тридцати шести человек, возглавляемый казаком
Семёном Скороходовым, погрузился на построенные суда и ушёл вдоль западного берега
озера, взяв в проводники тунгусского князя Киндигирского рода по имени Юногу. Курбат Ива-
нов велел им идти «вверх по Ламе навблизь устья Верхней Ангары, поставить зимовье и имать
на государя ясак с тех тунгусов».
Сам же Курбат Иванов пустился в обратный путь и 4 сентября в Верхоленском остроге со-
ставил «Чертеж Байкалу и в Байкал падучим рекам и землицам... и на Байкале где можно
быть острогу». Этот чертёж К. Иванов отправил в Якутский острог воеводе П. П. Головину.
На верхней Лене Иванов служил до 1650 года. С мая 1646 года он становится приказчиком
Усть-Кутского острога, где прожил свыше двух лет. В итоге, «1651-го февраля в 7 день приказал
боярин князь Алексей Никитичь Трубецкой пятидесятника Кур-батка за ево службы и за со-
болиной збор за ево поминочные соболи поверстать в дети боярские по Тобольску, а учинить
ему оклад денег двенатцать рублев, хлеба десять чети ржи и овса то ж, три пуда соли, да в
приказ дать денег пять рублев да с казенного двора сукно доброе аглинское».
22 июля 1657 года Курбат Иванов был отправлен из Якутского острога на реку Анадырь —
сменить Семёна Дежнёва. Вот что пишет об этом сам герой очерка: «Семейку Дежнева пере-
менил. Взял у него, Семейки, семь человек аманатов... и в том с ним, Семейкою, росписался... И
он, Семейка, отпущен в Якутский острог... да с ним же, Семейкою, отпущены в Якутский
острог служилый человек Ортюшка Салдат да промышленные: Томилка Елфимов, Титка Семё-
нов, Ивашка Казанец, Тренька Подберез-ник, Филька Данилов, а на Анадыре-реке служилых
людей 5 человек, да торговых и промышленных людей 32 человека, а живут с великою нужею
и кормятца рыбою, делают сетишки из кро-пивы».
Курбат Иванов был первым настоящим приказчиком, представителем царской админи-
страции в Анадырском крае. Он сразу же завёл на Анадыре привычные ему административ-
ные, служивые порядки. Я подозреваю, что его предшественник, Дежнёв, по характеру был че-
ловеком совершенно не авторитарного склада, и небольшая община в среднем течении Ана-
дыря жила скорее согласием, нежели в страхе перед кулаком предводителя. Привыкшему к
дисциплине и уставам Иванову это показалось непривычным. Определяя быт анадырцев, Ива-
нов не зря употребляет слово «оплошливо». «А промышленные люди, — писал Иванов в Якутск,
— хотят разбрестись, служить-де нам государева служба не в мочь и аманатов кормить нечем.
И я с ними живу по челобитью — чтоб пожаловали не разбрелись, чтоб не покинули государе-
вы казны и аманатов». Для того чтобы противостоять воинственным племенам и спаять в во-
енный отряд расслабившуюся вольницу, Курбат Иванов просил воеводу о присылке ему пяти-
десяти казаков.
«В прошлом 168 году (1660), — писал он воеводе, — поставил я, Курбатко, острог и в остроге
аманатцкую избу и с нагороднею, и со всякими крепостьми, и зимовье построил, и в остроге
государев амбар с служилыми и охочими промышленными людьми». Отныне русское поселе-
ние на Анадыре, бывшее в течение первых десяти лет местом жительства свободно промыш-
ляющих «кость рыбей зуб» промышленников и казаков, почти отказавшихся от налоговых по-
боров с местного населения, превратилось в военное укрепление для продвижения в сторону
северо-восточных районов Чукотки и Камчатки.
В 1659-1664 годах в должности приказчика Анадырского острога Иванов ознакомился с
бассейном Анадыря и побережьем Анадырского залива и обследовал не менее полутора тысяч
километров северо-западного берега Берингова моря, открыв залив Креста, бухту Провиде-
ния, хребет Пэкульней, полуостров Говена и залив Корфа. Вернувшись в 1665 году в Якутск,
Иванов составил чертёж обследованного региона. За время своей шестилетней службы на да-
леком северо-востоке России он смог составить ещё один географический труд — «Анадыр-
ский чертеж».
В дальнейшем судьба перестала ворожить отважному казаку.
При возвращении из Анадырского острога он потерял государеву ясачную казну, попал
под следствие, заболел и умер в пути, под конвоем, где-то в районе Чечуйского волока в 1667
году.
Михайло Стадухин — буян и путешественник
Сразу оговорюсь — я не вполне согласен с оценкой историка Забелина, характеризовавшего
Михайлу Стадухина словами из песни «Эх ты, удаль молодецкая». Полагаю я, что в той или
иной мере их можно отнести ко всем героям Присоединения без исключения. Однако рас-
сматривая биографию Стадухина, очень скоро понимаешь — этот человек всегда имел связь с
какой-то властью...
Считается, что Стадухин происходил из пинежских поморов (вообще, история сибирской
конкисты богата на людей из северных окраин европейской России). На востоке Сибири он
появился в 1630 году, из Енисейского острога вместе с боярским сыном Парфёном Ходыревым.
Судя по всему, вместе с ним появились два его брата, Тарас и Герасим, которые вместе с при-
казчиком купца Василия Федотова, Михаилом Стахеевым Гусельниковым, вели крупную тор-
говлю. В частности, на имя Михаила Стадухи-на под 1643 год в Ленской таможне записана
крупная торговая сделка на сумму 296 рублей 4 алтына.
В 1641 году воевода Пётр Петрович Головин посылает Стаду-хина с четырнадцатью служи-
лыми людьми в новое место на реку Оймякон. Поднимался он в поход за свой счет, на своих
двух лошадях; и лошади, и весь подъем стоили ему 60 рублей. М. И. Белов считает, что назна-
чение Стадухина командиром отряда объясняется не чем иным, как его связями с воеводой. В
отряде Стадухина мы видим другие знакомые широкому кругу читателей лица — Втора Гаври-
лова и Семёна Дежнёва, с которыми ещё не раз повстречается Стадухин на своём пути.
На Оймяконе Стадухин за свой счёт снаряжает группу промышленников, которая должна
была дальше двигаться по Индигирке. Однако «свой счёт» Стадухина был отнюдь не бескоры-
стен —
промышленники заплатили ему по результатам промысла за снаряжение четыре сорока
соболей.
Здесь надо помнить, что часто встречаемое в отписках выражение «подъём своими сила-
ми» означал не что иное, как вложение собственного капитала в дальнюю экспедицию, кото-
рая должна была отозваться значительной прибылью. А вот когда этой прибыли не оказыва-
лось, служилые начинали жаловаться властям, в надежде (часто небезосновательной), что
стартовые риски власти им всё-таки покроют — дескать, хоть денег они и не заработали, но
государеву службу как-никак справили...
Дальнейшие подвиги Стадухина описаны в главе, посвящённой Колыме и Анадырю, поэто-
му здесь мы остановимся на них совсем вскользь — в 1643 или 1644 году (так толком и непо-
нятно) Стадухин ставит на Колыме зимовье, осенью 1645 года возвращается в Якутский острог,
рассказывает там о новых реках к востоку от Колымы и провоцирует тем самым массовый
исход служилых из Якутска. При этом якутские воеводы посылают на Анадырь и самого Ста-
духина — видимо, с изустным распоряжением достичь первым этой реки и стать там приказ-
чиком (изустным — потому что, имей Стадухин на руках писаную грамоту, он бы просто так с
Анадыря не ушёл, как это произошло в 1651 году). В итоге Стадухин пытается пройти на Ана-
дырь морем, терпит неудачу, возвращается назад и в 1650 году идёт на Анадырь пешим путём,
прихватив с собой Василия Бугра и ещё с полсотни беглых из Якутского острога казаков. Шли
они за свой счёт, ссужая друг друга («пуд муки покупали по 10-ти соболей, а пороху фунт по
шести соболей, а фунт свинцу по соболю и по полутора соболя, лыжи по 2 соболя и болыпи».
Параллельно отряду Стадухина двигался на Анадырь отряд ещё одного служилого человека —
Семёна Моторы, с которым Стадухин люто враждовал.
Судя по всему, причины этой вражды заключались а) в неких обещаниях якутского воево-
ды, что именно Стадухин станет приказчиком на новооткрытых землях и б) в неуравновешен-
ном характере самого Стадухина. Между отрядами Стадухина и Моторы дело дошло до прямо-
го столкновения — Стадухин взял Мотору в плен, посадил в колодки и держал до того времени,
пока Мотора не подписал «отречения» — обязательства сразу после освобождения повернуть
обратно.
Однако выпущенный из колодок Мотора и не подумал выполнять обещания, а продолжил
свой путь на Анадырь, где и объединился с пропавшим было Дежнёвым.
Склока между казаками на Анадыре довольно полно освещена в литературе. Кроме того,
Стадухина не устраивала бедная пушным зверем анадырская тундра, и поэтому он в феврале
1651 года, собрав ватагу «охочих людей», отправился на юг по направлению к Пенжине.
Михайло Стадухин в итоге так и не добрался до устья Анадыря и не узнал об огромных за-
лежах моржей напротив его устья и к северу — в районе острова Аракамчечен, то есть не
понял, что с точки зрения тогдашней экономики данный участок представляет собой взаправ-
дашнее золотое дно. И, видимо, впоследствии сильно пожалел об этом...
Так началось одно из самых значительных путешествий эпохи Присоединения, в которое
вошли поиск пути на Камчатку, исследование Пенжины, Гижиги, всего северного побережья
Охотского моря, строительство трёх острогов, бои с коряками и ламутами, кораблекрушения...
Судя по всему, на Пенжину Стадухин перевалил по пологому Майнскому перевалу, спу-
стился по ней до укреплённого корякского городка на Оклане, занял его, выбив, соответствен-
но, из него прежних жителей, затем спустился к морю и... столкнулся с тем, что суда строить
не из чего. Дело в том, что «годный» (и то весьма относительно) для мелкого судостроения лес
на Пенжине растёт только в верхнем и среднем течении, а по приближении к устью вдоль
реки остаётся лишь высокий ивняк, а по бортам долины южная тундра с кедровым стлани-
ком.
Пенжина Стадухину не понравилась — дров на ней не было.
Народ был дик, воинственен, и, как ни странно, —хорошо организован (впоследствии эти
коряки пролили ещё немало русской крови при присоединении Камчатки). Он решил двигать-
ся на следующую реку— Гижигу, на которой, как ему уже доложили ставшие вдруг услужли-
выми местные жители, есть и лес, и соболь, и народа не очень много...
Мы не знаем, каким образом вышел из положения Стадухин (а выходов было всего два —
отрядить экспедицию за лесом вверх по реке, где уже, конечно же, жужжали, как рассержен-
ные осы, потревоженные коряки; или строить кочи прямо на месте, из плавника), но кочи у
него оказались плохие — один из них при переходе на Гижигу разбился о скалы.
В устье Гижиги Стадухин поставил острожек и тут же заперся в нём, так как народу на
этой реке оказалось не меньше, чем на Пенжине, и был он не менее воинственен.
Перезимовавши в Гижигинском острожке, стадухинцы вновь погрузились на свои убогие
кочи и двинулись на запад, где достигли устья Тауя и поставили там очередной острожек:
«И с реки на реку переходя с Анандыря на Товую дважды море било и заводишка розмета-
ли, а иные и море потопило, и голод терпели, и души свои сквернили, а тебе, государь, служи-
ли...
И многих, государь, побито нас, холопей твоих, на дорогах и на переходах, и на морском
розбое, и на аманатском имке, и з голоду померло 37 человек, а всех, государь, нас было с ним,
Михаилом, 50 человек, а ныне, государь, осталось 14 человек с ним, Михаилом...».
Приход Михайлы Стадухина в Охотский
острог
Как бы то ни было, в Охотском остроге Стадухин появился лишь в 1658 году.
Интересно, что Стадухин, описывая свои охотские скитания, пренебрежительно заметил в
записках, что «никаких там диковин нет». При этом он шёл вдоль одного из самых красивых
берегов на Земном шаре. Видимо, красота не входила у Стадухина в понятие «диковины».
В 1663 году за многолетнюю и полезную для Отечества службу, «за кровь и за раны, и за
ясачную прибыль», царь Алексей Михайлович произвёл Михаила Васильевича Стадухина в ка-
зачьи атаманы. А в 1665 году атаман Стадухин, направляясь на службу на Колыму, попал в за-
саду ламутов и юкагиров и был убит.
Семён Дежнёв — работяга, не сдающий своих
Наличие в этой галерее такой, в общем-то, незначительной в масштабах Присоединения фигу-
ры, как Семён Дежнёв — и случайность, и нет. Семёна Дежнёва в советское время постиг-
ла судьба атамана Ермака во время царское — из него попытались сделать икону. Иконы со
всех первопроходцев писались плохо, люди они, выражаясь словами Марка Алданова, были
некруглые, но в ситуации с Дежнёвым советские историки вроде бы попали пальцем в небо:
Семён Дежнёв, похоже, был весьма уравновешенным и бесконфликтным человеком (насколь-
ко мог быть бесконфликтным конкистадор, конечно).
Но самое главное — в процессе иконописи именно о Дежнёве был собран весьма обшир-
ный документальный материал, чего без соцзаказа не удостаивалась ни одна другая сопоста-
вимая с ним по масштабу фигура того времени.
Исследования историков вроде как выводят родословную Дежнёва с той же Пинеги, отку-
да был родом Михайло Стадухин (и в том, и в этом случае я бы старался употреблять слово
«якобы»). Именно со Стадухиным Дежнёв отправился на Оймякон, а затем на Индигирку, где и
попал впервые в письменные источники царской администрации.
Первое документальное известие о Дежнёве относится к зиме 1637-1638 года: в книге
Посника Иванова указывалось, что по результатам промысла взят десятинный сбор «С Ени-
сейского казака Семейки Дежнева с 20 сороков 20 соболей— 10 соболей».
Судя по всему, в этот год на Индигирке Дежнёв помимо (а может — вместо) основной
службы усиленно занимался промыслом и достиг в этом промысле неплохих результатов. Из-
вестны некоторые подробности личной жизни Дежнёва. Перед самым отъездом на Оймякон
он подал царю Михаилу Фёдоровичу челобитную, из которой мы узнаем о его семейном поло-
жении. У Дежнёва была жена родом якутка по имени Абакаяда Сичю. От этого брака Дежнёв
имел сына Любима. Эти факты расходятся с традиционным представлением о личной
жизни Дежнёва, якобы одинокой. Перед отъездом из острога Дежнёв позаботился о переходе
своей жены в православную веру. В «выписке», как «их женок крестить», сделанной якутским
подьячим для памяти, читаем; «Семейки Дежнева жонку крестить (именем — прим. М. Белова)
Абакан».
В челобитной Дежнёв просил разрешения передать его корову с теленком для корма якуту
Ворогонской волости Манякую. Судя по ней, он рассчитывал вернуться в Якутский острог на
следующий год. Носило же его по восточносибирским просторам около двадцати лет...
В Колымском остроге Дежнёв примыкает к отряду приказчика «царского гостя» Алексея
Усова Федоту Алексееву Холмогорцу (Попову), который, по справедливости, и должен бы назы-
ваться первооткрывателем пролива Дежнёва.
«В нынешнем во 155 (1647) году, июня в... день, — писал приказчик Нижнеколымска Втор
Гаврилов, — пошли на море москвитина гостиной сотни торгового человека Алексея
Усова приказчик Федотко Алексиев колмогорец с покрученниками две-натцать человек, а
иные збирались промышленные люди свои-уженники, а сверх их собралось пятьдесят чело-
век, пошли на четырех кочах той кости рыбья зуба и соболиных промыслов разведывати. И
тот Федотко Алексиев с товарищи к нам в съезжую избу словесно прошали с собой служилого
человека. И бил челом государю Якуцково острогу служилой человек Семейка Дежнев ис при-
были, а челобитную подал в съезжей избе, а в челобитной явил государю прибыли на новой
реке на Анандыре сорок семь соболей. И мы его, Семейку Дежнева, отпустили для тое пробы-
ли с торговым человеком с Федотом Алексиевым и для иных новых рек проведовать и где бы
государю мошно прибыль учинити. И дали им наказную память...».
Первое путешествие Попова на реку Анадырь летом 1647 года оказалось неудачным: «был
в тое поры на море лед непроходимой».
В 1646-1648 годах Дежнёв предпринял ряд удачных промысловых поездок по Колыме и
добыл не один десяток соболей. Так, в 1646 году он предъявил Нижнеколымской таможне
сорок соболей. Через день он продал сорок пять соболей за 45 рублей приказчику гостя Надея
Светешникова Фёдору Фёдорову. Тогда же он продал ещё четырнадцать соболей. Перед второй
поездкой на Анадырь Дежнёв подал исковую челобитную на колымского целовальника Тре-
тьяка Заборца, в которой требовал уплаты за семьдесят соболей. Из документов видно, что
Дежнёв пускал свои сбережения в рост.
Во время второй экспедиции Федота Алексеева Попова Семён Дежнёв в полной мере про-
явил свои лучшие человеческие качества. Выброшенный на берег в совершенно «незнаемом»
месте, вдали от каких бы то ни было русских укреплений, окружённый враждебными и воин-
ственными дикарями, Дежнёв, похоже, не паниковал и получаса, сумел организовать спас-
шихся людей в единый отряд, который пережил зимовку, а потом двинулся по Анадырю, по-
путно собирая людей под государеву руку, ну и ясак — буде отдадут...
В среднем течении Анадыря Дежнёв поставил острог и начал обживаться, собирая дань с
окрестных анаулов. Эта идиллия продолжалась недолго — с запада пришли Стадухин с Мото-
рой, и некоторое время среди небольшого русского общества посреди враждебной земли пра-
вила бал склока, бессмысленная и беспощадная, пока Стадухин не навострил лыжи в сторону
Пенжины.
Ранней весной 1652 года во время похода на анаулов случилось несчастье — погиб Семён
Мотора. Люди его отряда выбрали приказным Дежнёва.
В этот же год Дежнёв и выбранный беглыми казаками ему в товарищи Никита Семёнов
отправились на промысел на морскую косу в приустьевой части Анадыря — моржовую
«коргу», где добыли изрядное количество «рыбьего зуба», который с лихвой оправдывал
любые потери их экспедиции. Да вот только была закавыка... Все собранные на Анадыре бо-
гатства — и соболей, и «рыбий зуб» — нужно было переправить, как минимум, в Ко-лымск, а
лучше всего — в Якутск. Однако морское путешествие вокруг «носа» после всех перенесённых
передряг казалось Дежнёву весьма неверным, горные же проходы стерегли воинствен-
ные инородцы...
В начале 1654 года Дежнёв отправил в Якутск пробную партию — пуд моржовой кости и
челобитную о службах на Колыме и Анадыре. В челобитной Дежнёв писал, что он обнищал и
«одолжал великим долгом», и в заключение просил уплатить хлебное и денежное жалованье,
которое не получал добрый десяток лет, а также прислать в зимовье нового приказчика, «чтоб
я, холоп твой, — с отчаянием писал Дежнёв, — вконец не погиб».
Воевода Михаил Лодыженский немедленно отослал моржовую кость, присланную Дежнё-
вым, в Москву. В следующем году Якутская съезжая изба получила царский наказ — всеми ме-
рами развивать анадырский моржовый промысел. Вскоре после этого небольшую анадырскую
коммуну постигло ещё одно несчастье социального характера — из Якутска прибыл приятель
Михайлы Стадухина, торговый человек Юрий Селиверстов. Он сперва оспорил права «самозва-
ных приказчиков» Дежнёва и Семёнова, а затем, когда натолкнулся на уверенное противосто-
яние находившихся на Анадыре казаков, принялся строчить доносы во все возможные ин-
станции.
Я не буду вдаваться здесь в тяготы моржового промысла и суть свары, скажу про другое.
Перед своим отъездом в Якутский острог весной 1655 года Селиверстов неожиданно объ-
явил на Анадыре воеводский наказ о высылке в Якутск для производства следствия беглых
казаков: Федота Ветошки, Никиты Семёнова, Артемия Федотова Солдата, Василия Бугра, тор-
гового человека Анисима Костромина. Так вот, служилый человек Дежнёв решительно отка-
зался выслать своих соратников. Воеводе он писал, что «от государевой казны тех людей не от-
пустил, потому что служили мы государю службу с ними вместе».
В 1658 году Дежнёв снова отослал в Якутск большую «костяную казну», сопровождать ко-
торую поехал его товарищ Никита Семёнов, тоже находившийся в розыске, кстати.
Тем временем Дежнёв готовился встретить едущего на Анадырь нового приказного чело-
века, казачьего сотника Курбата Иванова. Сдача и приём зимовья со всеми его людьми, с по-
стройками и имуществом произошла 29 мая 1659 года.
«В годы своего правления, — пишет М. Белов, — благодаря мягкому, но волевому характеру,
вдали от опеки якутской администрации Дежневу удалось ладить с юкагирами. Конечно, иде-
ализировать его отношение к местному населению ни в коем случае нельзя, но что оно,
несмотря на присущую той эпохе суровость, являлось благожелательным, представляется бес-
спорным. При этих условиях Дежневу не очень-то нужен был острог. По существу он был ско-
рее промышленник, чем ясачный сборщик».
В сентябре 1664 года Дежнёв с «костяной казной» уже был в Москве. Первую челобитную
царю Алексею Михайловичу он подал сразу же по прибытии.
В челобитной Дежнёв просит царя о выдаче «заслуженного денежного и хлебного жалова-
нья» за 1643-1661 годы. Кратко рассказав о своей службе на Яне, Индигирке, Алазее и Колыме
совместно с Дмитрием Зыряном и Михаилом Стадухиным, он утверждал, что «в ясачном
сборе в вашей великого государя казне принес великую прибыль». «С Колымы реки, — писал
Дежнёв, — поднялся я, холоп твой, морем — проведывать новых рек, и приискал вновь, сверх
тех прежних рек, новую реку Анандырь, и на той новой на Анандыре-реке, будучи на твоей,
великого государя, службе, зимовье и острог поставил и аманатов поймал, и ясаку тебе, вели-
кому государю, и десятые собрал на той новой реке шесть сороков тритцать девять соболей и
пластин собольих, семь сороков четыре пупка собольих, пятнатцать пуд тритцать шесть фунт
кости рыбьи моржевого зубу». «Подымался я холоп твой, на ту твою, великого государя, служ-
бу на те новые реки своими деньгами и своими подъемы... — писал он далее, — и будучи на той
вашей, великого государя, службе, поднимаючись собою, и служил тебе, великому государю,
много времени без твоего, великого государя, жалованья, имал иноземцев и аманаты, голову
свою складывал, раны великие принимал и кровь свою проливал, холод и голод великие тер-
пел и помирал голодною смертию, и на той службе будучи и от морского розбою обнищал и
одолжал великими неокупными долги и в тех долгах вконец погибаю».
Надо сказать, что царская администрация разобралась с казаком по справедливости, вы-
платив всё обещанное ему жалованье, в результате чего он даже после уплаты всех долгов
остался весьма состоятельным человеком. Кроме того, удовлетворяя ходатайство, царь Алек-
сей Михайлович пожаловал его в атаманы.
В архиве Сибирского приказа сохранилось дело по службам Семёна Дежнёва, в котором
есть упоминание о том, что за тридцать один пуд тридцать девять фунтов «ево, Сенькиной,
кости» царь распорядился выдать «против его челобитья собольми на 500 рублев».
Зимой 1666/67 года Семён Дежнёв женился вторично, очевидно, после смерти первой
жены. «В прошлом, великие государи, во 174 году служилой человек и кузнец Иван Арбутов
умер, а остался сынишко его Оська, а женишко ево Капку взял за себя, я, холоп ваш», — расска-
зывал он в очередной челобитной. Имя второй жены Дежнёва писалось различно: муж её на-
зывал Кап-кой, в официальных документах встречается имя Кантеминка Архипова.
От брака с ней Дежнёв имел сына Афанасия, который в 90-е годы XVII века служил на
Анадыре.
На Чечуйском волоке в 1667 году вновь встретились дороги Дежнёва и Курбата Иванова-
Дело в том, что при возвращении с Анадыря с Ивановым приключилась едва ли не крупней-
шая по тем временам неприятность — во время вынужденной зимовки недалеко от Нижнеко-
лымского острога у него сгорела ясачная казна. Естественно, были назначены следствие и суд.
И когда к Дежнёву для ареста Иванова прибыли пятидесятник Игнатий Бутаков и десятник
Ларион Смирнов — Дежнёв отказал им в выдаче.
В историю вмешался старший по званию Иван Ерастов, который всё-таки отдал Курбата
Иванова (судя по всему, тяжело больного) конвоирам. В дороге конкистадор-картограф скон-
чался...
После этого эпизода мы встречаем Дежнёва на Оленёке (16671670 годы), потом — на Вилюе.
В 1671 году он возглавил отряд, сопровождавший соболиную казну из Якутска до Москвы. Од-
нако как минимум тридцать восемь лет тяжелейшей службы, раны, кораблекрушения и зи-
мовки сделали своё дело. Трудяга-землепроходец заболел и в начале 1673 года скончался в
Москве. Запись подьячего гласит: «Семен Дежнев во 181 году на Москве ум-ре, а оклад его в вы-
былых».
Судя по всему вышесказанному — хорошим человеком был Семён Дежнёв... Своих не сда-
вал, и другим давал жить.
Ерофей Хабаров — завоеватель-предприниматель
Место жительства и год рождения Ерофея Хабарова, как и всех без исключения конкистадо-
ров, известно лишь приблизительно.
Сам он в челобитной 1634 года называет себя «устюжанином».
Правда, позднее, в 1645 году, он называет себя «сиротой Соли Вычегодской», где у него «до-
мишко», «женишка и детишки». Однако другие документы (перечисление устюжан — «его лю-
дишек» — на соболиных промыслах, просьба отпустить к нему из Устюга жену) вроде всё-таки
указывают на его устюжские корни.
Судя по всему, феномен Ерофея Хабарова как завоевателя был невозможен без другого че-
ловека — якутского воеводы Дмитрия Фаренсбаха, именуемого в русской традиции Францбе-
ковым.
С другой стороны, без Хабарова Фаренсбах тоже вряд ли решился бы на такое масштабное
мероприятие, как амурская авантюра, так что эти двое друг друга нашли.
Ерофей Хабаров, по современным понятиям, был барыгой, который при возможности
быстро оборачивался бандитом.
Оставив жену и детей, Хабаров вместе с братом отправился в Сибирь и первоначально за-
нялся торговлей. В 1638 году он поселился на пустой земле при впадении Киренги в Лену и
устроил здесь соляную варницу и мельницу. Он первым завёл в этих местах земледелие и рас-
пахал шестьдесят десятин, обязавшись отдавать в казну десятую часть жатвы. Якутский вое-
вода П. П. Головин, по своему обычаю, взял вместо десятой части пятую, причём лучшую. Чуть
позже Головин опомнился и землю в казну забрал уже всю, включая соляную варницу, а само-
го Хабарова — посадил в тюрьму. После смены власти в Якутске Хабаров был выпущен из за-
ключения, и за устройство пашни и варницы ему обещали пожаловать пятьсот рублей, однако
денег этих так и не выдали. В1649 году воеводы в Якутском остроге опять сменились. На сцене
появился пресловутый Фаренсбах. Ерофей Хабаров перехватил его на дальних подступах к во-
еводству (в Илимске) и предложил подвести под государеву высокую руку Амур. Он про-
сил разрешения вызвать охотников из промышленных и служилых людей и брал на себя сна-
ряжение и прокормление ста пятидесяти человек. Набралось, правда, только семьдесят.
На самом деле экспедиция снарядилась практически на деньги самого Фаренсбаха — как
докладывали добрые люди из Якутска (а их там немало осталось после прежних колоритных
воевод), «та-де Даурская служба стала ему недешево, в Ярофейкин подъем Хабарова, и что он с
ним служилых и промышленных людей подымал своими деньгами, пищали им и платья поку-
пал и запасы своими ссужал, и животы-де все он свои в том истерял; а стала-де ему та Даур-
ская служба в 30 000 рублев слишком, в том числе за одним Ярофейком Хабаровым с 7000
рублев, за Дружинкою Васильевым Поповым 600 р., а на иных по 100 и по 50 и по 40 и 30; а
меньше того кому он ссуду давал, 30 р. в дачах нет». В счёт ссуды Фаренсбах забирал у служи-
лых людей их денежное и хлебное жалованье и кроме того брал с них кабальные расписки, по
которым они обязывались уплачивать половину будущего дохода от экспедиции.
Но при этом совершенно аналогично повёл себя и непосредственный руководитель, Хаба-
ров.
Каждый шаг по неизведанной (да и изведанной) земле приносил Хабарову прибыль. Еро-
фей Павлович торговал всем: казёнными пищалями, порохом, саблями. Взятые с собой в целях
земледелия серпы он сдавал в аренду по баснословной цене, по окончании жатвы — неукосни-
тельно собирал. Весь захваченный хлебный запас он перегонял в алкоголь и также продавал
своим товарищам. За выпивку он брал с товарищей кабальные грамоты; в довольно короткое
время в кабале у него уже ходил весь отряд.
Жестокое отношение Хабарова к местным жителям, убийства аманатов и изнасилования
настроили против него, в общем-то, довольно нейтральную территорию. Более того, смысла в
этих бесчинствах не видела и наиболее здравомыслящая часть войска, которая, во главе со
Степаном Поляковым, ушли вниз по реке, справлять службу «по своему разумению».
Отряд Полякова был настигнут Хабаровым и жестоко наказан (что также было не в духе
традиций сибирского первопроход-чества), однако в Москву уже летели, одно за другим, пись-
ма и челобитные. Итог этого сегодня известен — явился дворянин московского списка Дмит-
рий Зиновьев, взял Хабарова за бороду и повёз в Москву. И бил при этом дорогою.
рофей Хабаров стращает войско долгами
Находясь в Москве, Хабаров подает челобитную, в которой напоминает о своих заслугах по
устройству пашни на Лене и по покорению Даурской земли, о хлебе, отнятом П.П. Голови-
ным, и о пожалованных, но не отданных ему деньгах. В заключение он говорит: «А ныне я... на
Москве от Димитрия Зиновьева изувечен и меж дворов скитаюся и за бедностью голодом по-
мираю. Милосердный царь... пожалуй меня, холопа своего, вели... за мои службишки повер-
стать, в какой чин я... пригожуся... и за подъем по прежней государеве грамоте и за службы
вели... из своей госу-дареве казне денег дать, что ты... укажешь, и чтоб мне, бедному и изуве-
ченному за бедностью ныне на Москве голодом не помереть и в конец не погибнуть».
Московское управление, которое, как показывает настоящая книга, довольно часто вело
дела со значительной долей справедливости, решила, что если Хабаров не прав, то Зиновьев
явно неправ больше, и решила признать определённые заслуги Ерофея Павловича перед Оте-
чеством.
Хабаров в итоге был пожалован в дети боярские и назначен управителем приленских де-
ревень от Усть-Кута до Чечуйского волока. Денег ему в итоге не вернули, и обратно на Амур —
не пустили.
Интересно, что практически аналогично поступила власть и с покровителем Хабарова —
Фаренсбахом. Очередной воевода, Иван Акинфов, отписал всё имущество Францбекова как
нечестно приобретённое. Однако при последующем разбирательстве всё пришлось вернуть,
Фаренсбах же больше на службе в Сибири не появлялся...
1
Выдержки из челобитной пашенных крестьян Нижнебратского острога, поданной в Ени-
сейске в съезжей избе, о злоупотреблениях сына боярского Ивана Похабова:
«...Да он же Иван Похабов у меня, сироты твоего у Кирилка Яковлева, имал женишко мое
сильно к себе на постелю, а присылал по нее служилово человека Фому Спиридонова, а зазвал
ее из деревни крестить ясыря и после тово взял ея к себе на постелю. И я, сирота твой, ее не
отпустил, и он меня взял самово, да хотел бить меня кнутом, а ее взял сильно.
...Да у меня, сироты твоего у Бориска Васильева, украли брацкие ж мужики 70 снопов ржи
жатые да нетель, и я сирота твой бил челом ему, Ивану Похабову, и он Иван Похабов про ту
мою рожь и нетель сыскал и брацково мужика в колоду сажал, и взяв с нево соболи и бобры, и
ево выпустил из колоды, а мне, сироте твоему, на тово мужика управы и сыску не дал».
И так далее, три страницы...
Владимир Атласов. Последний конкистадор
Владимир Атласов — наверное, один из самых известных российских «приискателей новых зе-
мель». Его фигура привлекала внимание значительного числа исследователей, кроме того,
жил он в достаточно богатую письменными документами эпоху, поэтому знаем мы о нём до-
вольно много.
Владимира Атласова регулярно путают с его отцом, Владимиром Тимофеевичем Атласо-
вым, который в 1672 году появляется на Москве в отряде Ивана Ерастова, сопровождавшего
соболиную казну, отправленную в Сибирский приказ воеводой Яковом Волконским, и числит-
ся рядовым казаком по Якутскому острогу. На этот период он ещё не был обучен грамоте: в
документах за него расписывались другие люди: «По сей выписке государева жалованья на
прошлые годы Ленской казак Володька Отлас денег 25 рублев с четвертью взял», а «в его место
росписался Тобольский посадский человек Иов Васильев». Более того, перечисляя годы служ-
бы, за которые он не получил жалованья, Владимир Атласов вспоминает и 1656 год, который
тоже, судя по всему, не был первым годом его службы.
Сын его, Владимир Владимирович, будущий «камчатский Ермак», в августе 1682 года был
послан на двухлетнюю («двуегод-нюю») службу на реку Учур, правый приток верхнего Алда-
на, в качестве подьячего, что говорит о его грамотности.
Уже в январе 1683 года Атласов вернулся в Якутск с алданским ясаком и новыми известия-
ми об обнаружении на верхнем Алдане слюды. В феврале 1683 года Владимир был лично до-
прошен якутским воеводой Иваном Приклонским. Одновременно Атласов проявил себя из-
рядным ябедой и сутягой - в частности, донёс на приказчика Усачёва, что тот, дескать, сильно
утесняет учурских тунгусов (подумаешь, бином Ньютона для Сибири конца XVII столетия), а
также устроил разбирательство за заложенное его отцом у Максима Мухоплева ожерелье
«ценой в шти рублев».
Вообще, до своей отправки на Анадырь в 1691 году Атласов старался проводить на госуда-
ревой службе вне «цивилизации», какой, без сомнения, считал тогдашний Якутск, как можно
меньше времени — не более нескольких месяцев в году (сравните это со сроками службы тех
же Бекетова, Стадухина, Дежнёва!).
В Якутске он женился, в 1686 году у него родился сын Иван.
В 1687 году Атласов добился выделения ему в Якутске отдельного двора и огорода. До
этого он жил вместе с братьями Иваном и Григорием на одном отцовском подворье.
После этого Владимир Атласов вошёл в милость у воеводы Петра Зиновьева и тот поручил
ему важное государственное задание — борьбу с самогонщиками и неплательщиками ясака.
Дело это казаку явно нравилось — можно было безвозбранно бить посуду, заезжать людям ку-
лаком в лицо, отбирать меха у якутов и ламутов. В итоге воеводе пришлось завести против
него специальное дело. В «описи Якутской архивы 1703 г.» оно названо так:
«Столп, в нем дело казака Мишки Гребеныцика да Волотьки От-ласова, что они ездили в
волости, воровали ясачных людей, разоряли, грабили и обиды и налоги им чинили». В 1930-х
годах в Ленинграде были найдены и опубликованы листы этого дела. В них содержались пока-
зания многочисленных свидетелей из якутов.
Многие из них жаловались на рукоприкладство Владимира Атла-сова, но признавали, что
действовал он так не ради личного обогащения, а ради покрытия недоимок в сборе ясака. По
решению якутского воеводы Атласов был публично порот «на козле».
То ли за эти, то ли за какие другие художества, Владимир Атласов в 1691 году был отправ-
лен на Анадырь. Во время службы он ухитрился поссориться с приказчиком Семёном Черны-
шевским, бранил его бранными словами и даже обвинил приказчика в государственной из-
мене, за что был бит батогами и отправлен в Якутск — видимо, за очередной порцией. Однако
в Нижнеко-лымске Атласов повстречал своего старого друга Цыпандина, обменялся с ним
службами и всё-таки вернулся в Анадырь.
Жена же Атласова, Степанида Фёдоровна, писала в то время в Якутске такие письма: «Ве-
ликим государем, царям и великим князьям Иоанну Алексеевичу, Петру Алексеевичу всеа ве-
ликие и малые и белыя России самодержцам. Бьет челом сирота ваша, казака Володимера От-
ласова женишка ево Стефанидка. По вашему, великих государей, указу муж мой Володимерко
послан на вашу, великих государей, дальнюю нужную службу на Нос служить многия годы
беспеременно, а я, сирота ваша, скитаюся меж двор, помираю голодом. Милосердные великие
государи, цари и великие князья Иоанн Алексеевич, Петр Алексеевич всеа великие и малые и
белые России самодержцы, пожалуйте меня, сироту свою, великих государей хлебным и соля-
ным жалованием мужа моего окладом на нынешней на 200 (1691-1692 — прим. М.К.) год для
скудости. Великие государи цари, смилуйтесь».
В итоге часть жалованья Владимира Атласова приказали выдавать Степаниде.
Тем не менее, Якутска Владимиру Атласову избежать не удалось. В 1694 году в составе
группы под командованием Михаила Голыгина Владимир Атласов вернулся.
Вернулся и тут же добился встречи с новым воеводой, Иваном Гагариным, попросил у него
место казачьего пятидесятника и разрешения на поход на Камчатку.
Обстоятельства Камчатского похода Атласова изложены в соответствующей главе данной
книги, и тут мы повторяться не будем. После похода Атласов вместе с соболиной казной прие-
хал в Москву, где повстречался уже с государем Петром Алексеевичем. 17 февраля 1701 года
Владимир Васильевич Атласов назначается якутским казачьим головой. В царском указе о
том говорилось следующее: «...Быть в Якутске казачьим головой... с годовым окладом в 10 руб-
лей, 7 четвертями ржи и овса, и 3 пудами соли».
Сибирский приказ повелел Атласову и якутскому воеводе организовать ещё одну экспеди-
цию на «перспективную ясачными землицами» Камчатку. Атласов предложил второй поход на
Камчатку, под собственным, естественно, руководством, для чего предложил набрать сотню
испытанных бойцов, взять с собой четыре пушки и двух музыкантов.
Сибирский приказ с этим предложением Атласова, с некоторыми оговорками, согласился,
и «камчатский Ермак» отправился обратно, попутно «прибирая» в городах служилых людей
для своего предприятия.
Однако по прибытии Атласова в Якутск случилась неприятность. Вперёд атласовского от-
ряда до воеводы дошли известия, что сам бесстрашный казак и его не менее лихое воинство
грабили на Ангаре купеческие дощаники. Доказанным мог считаться один эпизод — с ограбле-
нием судна приказчика купца Добрынина Михаила Белозёрова (самого Белозёрова, казаки,
кстати, собирались утопить, но увлеклись грабежом, и он скрылся в лесу), однако в Енисейске
стало известно, что Атласов «хотел грабить» на реке Тунгуске дощаники с вином воевод Юрья
Бибикова и Михаила Шишкина: за дощаником Шишкина Атласов гнался, «только постичь не
мог», а Бибиков, встретивши отряд Атласова, «напоил их вином допьяна и подняв парусы, от
них утайкою» ушёл.
В итоге воинство Атласова распустили, большую часть отправили на Камчатку, часть оста-
вили в Якутске, а пущих воров, в том числе предводителя, посадили в тюрьму.
В якутской тюрьме Атласов просидел более четырёх лет — до 1707 года, когда был, нако-
нец, прощён и снова послан приказчиком на Камчатку. Там в 1711 году он был убит взбунтовав-
шимися казаками.
Осип Григорьевич Цыпаня-Голубцов
Упоминание этого имени в конце списка прославленных завоевателей должно немало изу-
мить читателя. Но я решил, что краткий очерк о Цыпане-Голубцове, практически полностью
почёрпнутый из монографии Петра Буцинского, будет весьма нелишним в этой книге.
Дело в том, что Цыпаня-Голубцов был как раз не завоевателем, а поселенцем. То есть —
тем, кто на самом деле вслед за ермаками и атласовыми заселял уже относительно замирён-
ные территории, пытаясь хоть как-то приспособить эту негостеприимную землю под весьма
скромный стандарт крестьянской жизни XVII века в северных губерниях России (хотя бы).
В 1636 году он поселился при впадении Дыбчаса в Енисей и начал распахивать землю, а в
1638 получил на эту заимку от Михаила Фёдоровича жалованную грамоту со льготой на де-
сять лет «пашню распахивать и вольных людей с Руси призывать и слободу строить». Льгота
заключалась в том, что на эти десять лет слобода освобождалась от всех податей, а после
должна была поставлять хлеб в Туруханское зимовье на пропитание аманатов.
Трудно сказать, чем была вызвана такая льгота именно в это место и именно для Цыпани-
Голубцова (более подробные расследования таких эпизодов показывают, что за такими приви-
легиями обычно стоял какой-нибудь московский родственник, близкий к администрации), но
она сама, обилие пушного зверя и рыбы привели к тому, что через несколько лет вокруг по-
дворья Цыпа-ни уже было шестнадцать крестьянских дворов.
Буцинский говорит, что Цыпаня, как и значительная часть первопоселенцев Сибири, был
из северных губерний страны — с Мезени, скорее всего, был промышленником, есть сведе-
ния о том, что некоторое время проживал в Имбацком зимовье. Место, которое он присмотрел
для своей заимки, было заселено остяками. Ближайшим русским поселением от Дыбчасской
слободы был Енисейский острог, до которого было четыреста вёрст. Приглядев место и прики-
нув, что оно вполне пригодно для земледелия, Цыпаня отправился в Москву, получил от царя
уже упомянутую жалованную грамоту и сагитировал на возделывание земли на Енисее
нескольких свободных крестьян.
Судя по всему, Цыпаня был вполне состоятельным человеком — несмотря на всякие слова
в челобитных, где он писал о своей крайней скудости и издержании (в документах того време-
ни это были совершенно общие места, как, скажем, в советской литературе 20-х годов XX сто-
летия было принято писать о мозолистой руке пролетариата, булыжником раздробившей го-
лову гидре буржуазии), он на свои средства поднимал Дыбчас-скую слободу и построил цер-
ковь, которая обошлась ему в тысячу пятьсот рублей. На Енисее Цыпаня стал активно зани-
маться именно что приумножением своих средств и выбрал для этого наиболее беспроигрыш-
ный вариант — ростовщичество. Кроме того, за Цыпаней шёл шлейф скандалов амурного ха-
рактера. В частности, рассказывает Буцинский, в него влюбилась одна остячка, невестка остя-
ка Закаменного зимовья некоего Хайгунка. Цыпаня уговорил её бежать к нему, предваритель-
но обокрав этого самого Хайгунка. Остячка украла двадцать соболей и двадцать рублей, два
бобра в три рубля, два зипуна английского сукна - красный и синий общей ценой восемь руб-
лей (судя по всему, всё имущество несчастного остяка, которое можно было утащить) и пере-
дала это своему возлюбленному. Хайгунка сперва послал в зимовье трёх своих родственников
для того, чтобы вернуть пропажу. Но трое лядащих аборигенов явно не могли управиться с
одним здоровенным русским мужиком, почему и вернулись восвояси. Хайгунка пожаловался
в Туруханск десятнику, но десятник рассудил своеобразно, хоть и предсказуемо — бабу Хай-
гунке отдал, а украденное имущество — нет. Подозреваю, десятник этот был в крепком сгово-
ре с Цыпаней...
Несчастный Хайгунко организовал коллективную челобитную царю, в которой писал,
какая им, остякам, вышла «...от того Цы-пани и от его ярыжек изгоняя, утеснение и всякая
обида — жён и детишек наших насильничают и во всём стесняют нас». Там же остяки жалова-
лись, что Цыпаня забрал у них из ям запасной зимний собачий корм, ценой в 29 рублей с пол-
тиной, четыре короба рыбьего жира в шесть пудов на 12 рублей, от чего зимой сдохли четыре
промышленные собаки, общей ценой 20 рублей.
Когда же остяки пришли к грабителю, чтобы выручить своё добро, то тот стал их бранить
и колотить, а одного из правдоискателей раздел и бил батогами. Ещё один остяк жалился, что
его мать однажды имела несчастье тащить через заимку Цыпани, мимо его двора, запасы еды
— пять пудов порсы, пять пудов юколы и рыбьего жира. Цыпаня коршуном бросился на пожи-
лую женщину, продукты отобрал, а старуху избил так, что она на третий день умерла. В 1639
году Цыпаня раскопал могилу местного шамана, снял с покойника все украшения и продал их.
Однако судьба проходилась по Цыпане в обе стороны. Повышенный интерес к крепкому
крестьянскому хозяйству со стороны представителей власти и в просвещённом XVII столетии
был не слабее, чем в XXI. В 1650 году стрелецкий сотник Дементий Титов направлялся из Та-
зовского городка вверх по Енисею в Та-зовское зимовье собирать ясак. По дороге он завернул к
Цыпане, и ему понравилось. В итоге, как рассказывает Цыпаня в своей челобитной Алексею
Михайловичу, оный сотник «...стал ко мне на подворье силою. Да у меня на подворье начал ку-
рить вино и прожил целую зиму до весеннего водного пути. И от того курения двор мой со
всеми хлебными запасами и со всяким деревенским заводом и с животом созжён. И он, Де-
ментий, разорил меня до основания: остался я с женишкой и сынишком душою и телом, и
пашни пахать нечем, из огня ничего не вынесли». Цы-паня насчитал убытков от пожара более
чем на триста рублей, причём особливо заметил, что не включил туда стоимости двух горниц,
амбара и хлева...
Не отставали от мангазейских служилых и вояки из Енисейска... Заимка Цыпани стояла
напротив Елогуйского волока, пользоваться которым царской администрацией было запреще-
но. Поэтому к Цыпане, как легко догадается любознательный читатель, ставили на постой та-
моженников. «И от тех служилых людей — пишет Цыпаня, — теснота, пропажа и великие
убытки были».
Вот такой был на Енисее в середине XVII столетия крестьянин-предприниматель...
Должен сказать, что я только качаю головой, когда читаю попытки восстановить на стра-
ницах статей или книг портреты героев Присоединения. Надо обладать очень большой смело-
стью воображения, для того чтобы во второй половине XX века пытаться воссоздать характер
Ермака, Ерофея Хабарова или Семёна Дежнёва. Только редко-редко через официальные тек-
сты «скасок», «отписок» и «челобитных», между уничижительных «людишек»,
«холопей», «Митрошек», «Ивашек», «Сенек» мелькнёт совершенно человеческая черта. И,
чаще всего, — не лучшая. Вроде как «после меня хоть потоп», сказанное не столь афористично
Иваном Похабовым. Или — «А как вы мне долги отдавать собираетесь? Айда вниз по Амуру» —
Ерофея Хабарова. Или — «Чего пришли? Хотите — жрите своих мёртвых товарищей» — как это
получилось у Василия Пояркова. А остаются такие письменные следы, в общем-то, во время
весьма конфликтных ситуаций, когда очень трудно отличить правду от наговора. В то же
время от простых трудяг «ножа и топора», если они бесконфликтны (насколько это позволяет
эпоха) и не склонны к кляузам, практически не остаётся письменных следов. Например, мы с
большой вероятностью можем говорить о положительных человеческих и служебных каче-
ствах Петра Бекетова — но и его ухитрился обгадить неистовый протопоп Аввакум. (Хотя
лично по мне, отрицательное свидетельство Аввакума пошло бы, скорее, в положительную
часть резюме).
Что двигало этими людьми?
Конечно, преимущественно — корысть. Стремление оторваться от какого бы то ни было
начальства — это да. Патриотизма, в том виде, в каком мы его представляем сейчас и который
вооб-ще-то сформировался только в XVIII столетии, не было и в помине. Наверное, любопыт-
ство, хотя наверняка мы этого утверждать не можем — указания на это в источниках отсут-
ствуют.
Что мы знаем точно — в отличие от испанских конкистадоров, никто из русских первопро-
ходцев особо не разбогател...
Глава 20. Другая сторона: князья и вожди
Кучум и его родственники
Первым (и, надо сказать, основным) противником русских в Западной Сибири был хан Кучум,
который практически наравне с Ермаком вошёл во все летописи и предания о завоевании.
Он не был уроженцем этой территории. Некоторые варианты его жития весьма похожи на
призвание варягов на Русь. Один из последних коренных властителей этой территории, князь
Едигер, оставил после себя беременную жену. Так как татарская верхушка не могла знать,
кого она принесёт, да и рождение законного наследника мужского пола влекло за собой неиз-
бежные регентство и смуту, она не могла придумать ничего лучше, нежели обратиться к бу-
харскому хану Муртазе с просьбой прислать наследника. Хан отправил в Сибирь одного из
своих сыновей, Кучума, с многочисленной свитой, который и был признан князем.
По другой версии, во времена Едигера и Бекбулата пришёл на Иртыш с войском хан Ка-
занской орды по имени Кучум, сын Муртазы, взял город Сибирь, убил обоих братьев князей и
подчинил себе всю землю. Только Сейдяк, сын Бекбулата, спасся от него и был отправлен для
безопасности в Бухару. Другие сибирские летописи говорят, что Сейдяк, после смерти своего
отца и дяди, правил в Сибири, пока не пришёл из Казанских степей Кучум, который взял город
и принудил Сейдяка бежать в Бухару.
В любом случае, очевидно, что Кучум был а) человеком новым в Сибири; и б) за ним тяну-
лись какие-то связи с Бухарой, впрочем, не очень крепкие, иначе русское завоевание Сибири
вполне могло пойти совершенно другим путём.
По словам Абулгази, правление Кучума продолжалось сорок лет, то есть с 1555 по 1595
годы. Для любого владыки тех времён это был огромный срок, включавший смену двух поко-
лений. Свою родословную Кучум выводил аж от самого Чингисхана, и выглядела она следую-
щим образом: «Чингис-хан, сын Чингисхана был Джучи, у него сын Шейбани-хан, который
правил в Бухаре и принял магометанскую веру; его сын Батур-хан, у него сын Джучи-хан, его
сын Бадакул, у него сын Мунга-Темур, у этого сын Беконди-Оглап, сын Беконди — Али-Оглан, у
этого сын Аддимет-хан, который имел двух сыновей Ибака и Маамута-хана, сыном Маамута
был Муртаза-хан и его сыном был Кучум-хан». Из того, что мы читаем о Кучуме в самых раз-
ных источниках, мы получаем портрет вполне нормального вождя кочевого племени — умно-
го, беспринципного, одинаково успешно решающего свои проблемы ножом и интригой, хоро-
шего полководца и воина. Не Кучум проиграл Ермаку — это кочевой образ жизни не выдержал
натиска оседлого. В принципе, Кучум сделал всё, что мог, для сохранения независимости са-
мого себя и примкнувших к нему людей. Ему осталось только погибнуть свободным — и он
погиб.
«Сеит, именем Тул-Мегмет, посланный Воейковым, нашел Ку-чюма в лесу близ того места,
где лежали тела убитых Россиянами Татар, на берегу Оби: слепой старец, неодолимый бед-
ствиями, сидел под деревом, окруженный тремя сыновьями и тридцатью верными слугами;
выслушал речь Сеитову о милости Царя Московского и спокойно ответствовал: „Я не поехал к
нему и в лучшее время доброю волею, целый и богатый: теперь поеду ли за смертию? Я слеп и
глух, беден и сир. Жалею не о богатстве, но только о милом сыне Асманаке, взятом Россияна-
ми: с ним одним, без Царства и богатства, без жен и других сыновей, я мог бы еще жить
на свете". ...Кучюм возвратился на место битвы и там, в присутствии Сеита, занимался два дня
погребением мертвых тел; в третий день сел на коня — и скрылся для Истории. Остались толь-
ко неверные слухи о бедственной его кончине: пишут, что он, скитаясь в степях Верхнего Ир-
тыша в земле Калмыцкой и близ озера За-исан-Нора, похитив несколько лошадей, был гоним
жителями из пустыни в пустыню, разбит на берегу озера Кургальчина и почти один явился в
Улусе Ногаев, которые безжалостно умертвили слепого старца изгнанника, сказав: „Отец твой
нас грабил, а ты не лучше отца"», — рассказывает о конце Кучума Карамзин.
Здесь надо сказать, что Кучум во всех сибирских сказаниях и летописях, составленных
россиянами, представлен как тёмная противоположность Ермаку. Если Ермак противостоит
врагам при ясном свете, то Кучум подкрадывается тёмной ночью; если Ермак сражается в
первых рядах, то Кучум наблюдает за битвой поодаль с холма; когда Ермак говорит прямую
речь, то Кучум молвит слова предательские... Он может приказать разорвать прорицателя ло-
шадьми за дурные предсказания и т. д. Понятно, что при такой позиции летописцев бессмыс-
ленно говорить об объективном отношении и у историков — так, тот же Фишер пишет про то,
что под конец жизни хана погубила «сродная ему к граблению жадность... Ибо как он увёл у
калмыков несколько лошадей, то сии, уведав о том, погнались немедленно вслед за ним,
чтобы наказать его за такое непристойное дело». Конокрадство для кочевого татарина было
делом почётным и прибыльным, так что, хан, даже на старости лет, оказавшись в соблазни-
тельной близости от доступного табуна, не стал сомневаться: подвернулась возможность —
угнал. Можно сказать так — Кучум жил как умел, и так же погиб.
Царевич Маметкул, или Мехмет-кули, — основной военачальник Сибирского ханства, до-
ставивший наибольшее количество неприятностей Ермакову воинству и, судя по всему, при-
ходившийся племянником Кучуму, пережил один из самых интригующих поворотов судьбы,
на которые и без того было богато присоединение Сибири.
После захвата в плен в 1853 году он вместе с данью был отослан в Москву, где был принят в
1584 году в царствование уже государя Фёдора Иоанновича не как пленник, а, скорее, как
посол значительной иностранной державы. Всю свою дальнейшую жизнь этот военачальник
провёл на службе России, участвовал в 1590 году в кампании против Швеции; а в 1598 году под
Серпуховом против крымских татар. Звали его на русский манер Мех-мет-кулем Алтаулови-
чем, однако руководил он войсками обычно как Царевич сибирский.
Здесь надо добавить, что, несмотря на такой поворот в судьбе, Мехмет-кули продолжал
служить православному царю, не изменяя мусульманской религии.
После гибели Кучума на сцене появилась череда его наследников кучумидов или, по рос-
сийской традиции, — Кучумовичей.
Все они в той или иной форме доставляли беспокойство русским поселениям на юге За-
падной Сибири. Тем не менее, роль их в организации сопротивления аборигенов мне кажется
несколько преувеличенной — не было у покойного основателя династии ауры ни «великого за-
воевателя», ни «народного любимца». Скорее всего, покойный Кучум просто воспринимался
объединяющей «антирусской» фигурой, и эта «антирусскость» по умолчанию распространя-
лась на его сыновей, племянников и внуков.
Вогульские и остяцкие князцы
Если судить по книге энтузиаста-исследователя конца XIX — начала XX века Серафима Патка-
нова «Тип остяцкого богатыря по остяцким былинам и героическим сказаниям», Западная Си-
бирь была наводнена могучими и прекрасно вооружёнными воителями, которые, по странной
случайности, сошли с исторической сцены незадолго до появления русских в Сибири.
Именно эти богатыри и являлись, по совместительству, «княз-цами».
«Князья представляли из себя своего рода военную касту, на обязанности которой лежало
охранять страну от внешних врагов.
Они участвовали в войнах не только в качестве полководцев, но, благодаря своим воен-
ным качествам, они, невзирая на свою сравнительную малочисленность, имели решающее
значение в столкновении с врагами. И в связи с этим всё воспитание их состояло в том, чтобы
сделать из них закалённых бойцов. Предоставив домашние дела женщинам и слугам, они зна-
чительную часть своего времени посвящали физическим упражнениям, развивающим силу и
ловкость. Их любимым занятием была охота, преимущественно, за крупными зверьми, лосем
и оленем. При этом они упражняли силу своих ног бегом на лыжах и руку в натягивании туго-
го лука.
...Отсутствие тяжелого труда, обильная пища и физические упражнения сделали из князь-
ков людей гораздо более приспособленных к войне, чем были прочие остяки. Своим ростом и
своей силой они их значительно превосходили. Когда богатырь шел, земля дрожала. ...Попадая
стрелой в толстые кедры, богатырь пробивает их насквозь; он перепрыгивает через ремни, на-
тянутые на высоте нескольких сажен. Он без труда мог засунуть целое весло в твёрдую землю.
Когда он гребёт, то одним взмахом весла проплывает три поворота реки и оставляет позади
себя такие валы, что ими выбрасываются на поверхность воды все нельмы и осетры, находив-
шиеся на дне...
...Приобретённая князьями физическая сила и крепость организма передавалась по на-
следству их сыновьям и потому укрепляла в простых людях мнение об их превосходстве и бо-
жественном присхождении. Отсюда происходило благоговение остяков перед своими князья-
ми. Улучшению их расы вероятно отчасти способствовали и их обыкновенно экзогенетиче-
ские браки. ...В виду всего приведённого, в описываемый период времени слово „князь" было у
остяков тождественным со словом „богатырь"», — пишет Патканов.
Судя по всему, это описание является классической проекцией «работы над ошибками» в
своё далёкое прошлое. Хантские сказители «вылепили» в своих былинах тот образ, который,
по их мнению, мог реально противостоять русским во время их борьбы за независимость. И
образ этот не имел абсолютно ничего общего с теми людьми, которые столкнулись с сибир-
скими конкистадорами в действительности.
Судя по отпискам и челобитным казаков, ничего даже близко похожего на откормленных
и тренированных остяцких богатырей (и к тому же евгенически выведенных) русские не за-
метили.
В «Атласе азиатской России: Сибирь» есть изображение остяцкого князца, имеющее, судя
по всему, источником местные сказы и предания. Князец этот изображён в кольчуге с нагруд-
ным зерцалом, в железном шлеме с золотой короной и с двумя саблями в руках. Ничего, кроме
улыбки, такая картинка вызвать не может — исход русского завоевания наглядно показал ре-
альное отсутствие у остяков такого типа богатырей (иначе хоть какие-то воспоминания о них
остались бы в казачьих отписках и челобитных). В реальном мире (то есть не том, который со-
здали былины и песни потерявшего независимость народа) присоединение остяков про-
шло малой кровью и с небольшими усилиями. Наряд же и вооружение упомянутого мифиче-
ского князца стоили, по всей вероятности, всего годового национального дохода всех обских
хантов.
Остяцкие богатыри (впрочем, как и вогульские) имели обычай скальпировать своих вра-
гов. Упоминание о снятии «головной кожи» (ух-сох) сплошь и рядом встречается в их легендах.
Уважение к князцу росло по мере накопления у него неприятельских скальпов. По словам Па-
тканова, снятие скальпа, кроме коллекционирования и подчёркивания могущества богатыря,
имело ещё и другой мотив, основанный на веровании остяков в загробную жизнь. По их поня-
тиям, душа человека, лишённого скальпа, окончательно умирала.
Тот же Патканов говорит, что находил указания на то, что богатыри иногда съедали серд-
ца своих побеждённых врагов, причём они в данном случае руководствовались, скорее, жела-
нием, чтобы сила противника перешла к ним.
Как рассказывает Фишер об остяцких князьках XVII века, такой князек «владел не полно-
властно, ибо народ имел столь же великое право на него, как и он на народ; однако власть его
в решениях спорных дел была больше нежели другого». Через некоторое время после завоева-
ния Западной Сибири большая часть остяцких князей потеряла своё княжеское достоинство и
сравнялась с простонародьем.
«Сами же остяки иначе объясняют исчезновение богатырей в их стране, — говорит иссле-
дователь их творчества С. К. Патканов. — Народ не мог, или, вернее, не хотел, допустить пре-
вращения славных боготворимых богатырей своих в простых смертных.
В уме его зародились разные более поэтические объяснения их исчезновения. Нахожде-
ние в лесах незамеченных ранее огромных обломков камней, занесённых ещё в ледниковый
период в эту страну, где совершенно нет скал и камней, наводило остяков на мысль, что верно
это их богатыри, спасаясь от новой веры, приняли вид этих камней.
судя по их былинам, были взяты Богом на небо и сделались святы-
ми. Им остяки и теперь приносят жертвы и молитвы. К таким князькам принадлежат двое
старших сыновей князя города Карыпоспат-вош. Известны они
у нынешних кондинских остяков под именем 1ега-1е1-гейеп — „старики с вершины речки",
ибо настоящим их жилищем считаются: старый городок ВошНега-вош в вотчине шумилов-
ских остяков и небольшой холм в даче Нюркоевских, расположенные вблизи мелких речек и в
известном расстоянии от Конды.
...Некоторые богатыри,
За великих святых, живущих теперь на небе, считаются в Кондинском крае и прежние На-
храчинские богатыри А|-урт — т. е. „Малый князь" и Ене-урт — большой князь, именуемый Во-
гульцами ланы-кеныт-анчых, т. е. „Старик с большой шапкой", потому что в таком виде его
изображают. Как при земной жизни они были великими воителями, так и после перехода на
небо они не перестали принимать участия в битвах. В виду того, что Остяки и Вогулы в насто-
ящее время войн не ведут, они являются союзниками Русских в их войнах, истребляя в виде
„железных волков" (карт ]евра) их врагов»...
Остяцкие и вогульские князцы, противостоявшие первому пришествию русских на Обь, в
подавляющем большинстве своём так и канули в безвестность, не оставив имён в письменных
источниках.
Одним из немногих исключений является Аблыгерим — вогульский «князец», глава пе-
лымского родового объединения, который был активным союзником Кучума и принимал ак-
тивное участие в набегах на Пермь. В итоге он был объявлен врагом Московского государства,
воеводы получили приказ заманить князя в западню, а затем «самого князя и сына большего
казнить, да с ним человек 5-6 пущих», а в живых оставить лишь «меньшого сына». Летопись
под 1583 год рассказывает: «Того же лета пришел государев воевода князь Федор Горчаков и
пелымского князя Аплыгарима, призвав в город, поймал».
В большинстве своём, видимо, остяцкие правители непосредственно сразу после Ермакова
побоища решили коллабори-ровать с завоевателями.
«С начала завоевания Березовского края» за своевременный и полный внос ясака остяц-
кие князья были пожалованы подарками от царственных особ: «Всем князькам волостным,
приезжавшим в Березов с ясаком, выдавалось на каждого по 4 аршина красного сукна... сверх
того каждому топор, нож, пешня, не считая казенного корма и вина». «Жалованные князцы»
занимали особое положение среди прочих остяцких князей: они были возведены в дворянское
звание и до конца XIX века сохраняли свою титулатуру.
Естественно, этот коллаборационизм был не окончательным — так, князья из рода Ма-
мрука (Тайшина), которым было поручено следить за неспокойными самоедами возле Обдор-
ска, несколько раз пытались организовать антирусские выступления и даже разгромить и
сжечь главную крепость в этих краях — Берёзов. За что и были повешены в качестве острастки
другим аборигенам в том же Берёзове по прямому приказу царя. Тем не менее, царский гнев
не распространился на их родственников и потомков, и князья Тайшины вполне благополучно
смешались с русским служилым дворянством.
Еренак
Вообще, должен заметить, что по-настоящему серьёзные противники-вожди встречались рус-
ским только на южном пограничье, где им противостояли кочевые орды, имеющие некоторые
начатки государственности, а стало быть, персонализированную структуру управления. Со-
противление россыпи немногочисленных северных племён было преодолено без заметного
усилия отрядами численностью от пяти-восьми до (максимум) ста — ста пятидесяти человек.
Сопротивление русским не создало среди них ни Ко-чизе, ни Куана Паркера.
На юге же постоянные набеги татар, калмыков и киргизов обуславливались, кроме грабе-
земледелию, практически не
имели понятия о земельной собственности, а значит — и о государственных границах в каком-
либо виде. Набеги эти, судя по всему, носили довольно хаотический характер, но иногда, в слу-
жа, ещё и аморфностью границ их орд — кочевники, чуждые
чае появления «сильной руки», принимали вид организованного военного и дипломатическо-
го противостояния.
Можно поспорить с И. Я. Златкиным, который утверждал, что формой выражения соб-
ственности на землю у кочевников является не право купли-продажи земельных участков, а
право регулирования перекочёвок и распоряжение пастбищными угодьями. Например, Абды-
калыков говорит, что те же киргизские князья считали себя собственниками земли, на кото-
рой кочевали подвластные им улусы. Но мотивирует он это тем, что они запрещали русским
строить остроги на якобы принадлежавших им землях. На самом деле здесь мы, скорее всего,
имеем просто конфликт между двумя формами земельной собственности — и ко-чевникам-
киргизам было понятно, что с появлением оседлых русских поселений рухнет весь характер-
ный уклад их жизни.
В середине XVII столетия киргизские улусы объединились под управлением некоего вер-
ховного правителя Еренака, который и стал основным противником русской колонизации на
юге Сибири почти на сорок лет.
Эпопея борьбы Еренака с русскими нашла своё отражение в соответствующей части этой
книги. В целом же о самом вожде на основании его действий можно с уверенностью сказать,
что Еренак был умным, с одной стороны — вполне лабильным, с другой — твёрдым руководи-
телем. Знал, когда и чем можно поступиться, а от каких позиций отступать нельзя ни при
каких обстоятельствах. А поступаться, с его точки зрения, нельзя было а) своей властью; и б)
независимостью киргизской орды (именно в таком порядке). В частности, после неоднократ-
ных нападений на русские владения в 1630-70 годах, убедившись, похоже, в их бессмысленно-
сти, Еренак в 1677 году начал переговоры, предварительно задержав у себя русского послан-
ца, атамана Кольцова, и поставив необходимым условием освобождение посаженных в тюрь-
му тувинских князцов. Князцы были освобождены, и Еренак повёл с Кольцовым переговоры,
стоя на позициях равной с Московским царством державы. При этом Еренак согласился на все
незначительные требования русской стороны, как то: не нападать на русские уезды, не соби-
рать ясак с русских ясачных волостей, вернуть угнанный скот и перебежчиков, не препятство-
вать постройке острогов на реках Кое и Ое. Главным итогом переговоров стало снятие напря-
жённости в отношениях с русскими властями без ущерба для себя и с уважением к своей
независимости. По сути, как сказал исследователь С. В. Бахрушин, было заключено своего рода
соглашение о взаимном ненападении: «Надо признать договор 1678 г. крупной дипломатиче-
ской победой киргизского князька.
Ему удалось, благодаря военной под держке джунгар, добиться осуществления условий, на
которых настаивали ещё его отец и дядя в 1627 году, признания союзнических отношений вме-
сто ясачных».
При этом де-факто ситуация не очень изменилась. Уже в 1679 году мы снова видим Ерена-
ка под Красноярском, занятого грабежом слобод и сёл и даже штурмующего сам острог
(при штурме Еренак был сбит с коня и чудом остался жив). Киргизы сожгли Ачинский острог
и нанесли большой ущерб русским поселениям. В ответ зимой 1680 года Р. Старков и И. Грече-
нин предприняли поход в земли Еренака, тот снова потерпел поражение, снова клялся в друж-
бе... Словом, сказка про белого бычка в переговорах с кочевниками продолжалась. Тем не
менее, затягивая переговоры и перекладывая ответственность на русских, Ерена-ку удалось
снова протянуть время и вывести из-под удара основу благосостояния киргизских орд — стада
скота с территорий, на которых русские легко могли до них дотянуться. Через два года Еренак
сумел нанести военное поражение карательному отряду И. Суворова. После этого, в 1683 году,
Еренак отправил посольство в Москву, где посланник Кубага разговаривал с боярами уже с по-
зиций одержанной над русскими победы. Неизвестно, сколько бы продолжалась эта игра в
бисер, если бы джунгарский правитель Галдан не втянул киргизов в войну с монголами. 1
марта 1688 года киргизский заложник Мойнак Елеев рассказал воеводе, что «князь Еренак со
всеми своими улусными людьми... пошли на помощь к Бошту-хану... и сентября (1687 года —
прим. М.К.) де в последних числах на Октябре реке в верховьях Чулышмана был бой, близко
кочевья Тоукара-тайши, и на том бою киргизский князь Еренак с сыном убит, а с ним побито
человек с 300».
Так погиб, судя по всему, самый серьёзный враг русского завоевания на юге Сибири со
времён Кучума.
Якутский объединитель
В начале русской колонизации Якутии одним из самых могущественных вождей кангаласцев
был тойон Тыгын, имя которого до настоящего времени сохранилось в преданиях и рассказах
народа саха. Так как упоминание о Тыгыне встречается и в отписках и челобитных русских
первопроходцев того времени, то, скорее всего, он, в отличие от остяцких богатырей, был ре-
альной фигурой, сыгравшей заметную роль в истории Якутии.
Как и в большинстве указанных мной случаев, год рождения Тыгына точно указать невоз-
можно, однако, по выкладкам исследователя А. А. Борисова, оно датируется не позднее 1580-х
годов.
В фольклоре Тыгын, естественно, предстаёт невероятным богатырём, способным перего-
вариваться через Лену со своим братом, на коня тойона можно было влезть только с помощью
трёх стремян. История (точнее, легенда) жизни Тыгына не менее баснословна. В ней — и ис-
требление всей семьи и родственников будущего вождя врагами-тунгусами, и знак небес, по-
сланный к шестилетнему ребёнку в виде копья со сгустком крови...
Собиратель якутского фольклора С. И. Боло обобщил основные варианты преданий и ле-
генд о Тыгыне, где говорится об его возвышении над другими якутскими уусами и улусами.
Тыгын назван потомком Эр Соготох Эллэй Боотура в шестом колене. Его дед Тюсюлгэ Даххан
(Дойдуса Даххан) жил в Немюгинской земле. В то время здесь обитало много тунгусов, кото-
рые убили Тюсюл-гэ Даххана. Тыгын воюет с тунгусами и изгоняет их на запад и на север.
У Тыгына, по тем же легендам, было шесть или восемь сыновей и дочь-удаганка (шаман-
ка). Его окружали приглашённые им многочисленные боотуры и работники. Среди них такие
известные фольклорные персонажи, как батурусец Батас Мендюкэ-эн и нахарец Бегюль Беге.
Нахарцы, мальжегарцы, жемконцы были родственниками Тыгына.
Владения кангаласского тойона простирались от Намского улуса до мальжегарцев. Место-
жительством Тыгына являлись озёра Сахсары, Ытык, Юрюнг-кюель, Кытаанах Кырдал. Для
расширения своего могущества и увеличения богатства Тыгын совершал многочисленные по-
ходы на соседние уусы и улусы. Особо неприязненные отношения сложились у него с потомка-
ми Омо-гой Баайя — с улусами Вилюя, Нама, Хоро, Баягантайя.
В легендах говорится, что в дружине Тыгына было до двухсот бо-отуров. Фольклорные ис-
точники косвенно подкрепляются письменными. Так, например, в середине 1636 года сыно-
вьям Тыгына,
Откураю и Бозеко, удалось для нападения на Ленский острог собрать четырёхсотенное
кангаласское ополчение. После неудачного столкновения с казаками кангаласские тойоны
вновь организовали войско, причём «иных сторонних речных князцов собрали и с Мотмы (Бо-
томы?) и с Сини и с Лены рек, и нюрюптейского княз-ца Киринея со всеми улусными людьми,
сот с шесть и больше». Если даже сыновьям Тыгына удавалось собирать столь значитель-
ные по тем временам вооруженные силы, то что говорить о военных мероприятиях их отца —
прославленного воителя?
В 1631 году атаман И. Галкин с отрядом выдержал бой с Ты-гыном и князцом Бойдоном,
которые, как он сообщал в своей челобитной грамоте царю, «с нами, холопами твоими, дра-
лись по вся дни и твоего, государева, ясаку нам не дали и нас, государь, холопей твоих, не хоте-
ли ис своей земли выпустить». Таким образом, Тыгын был главой самого крупного кланового
объединения в якутских улусах.
Более того, образ Тыгына несет в себе очень древние черты, относящиеся к дорусской
эпохе. Они доказываются его неразрывной связью с образом богатыря-одиночки. Позднее про-
исходит окончательное сращивание древней легенды о Тыгыне с историческими преданиями,
отражающими события XVII века. Фольклорное произведение идеологизируется. Проводится
мысль о Тыгыне — собирателе якутских земель. Легендарным набегам на другие улусы прида-
ётся значение объединительных походов. Сильное развитие получает последняя часть преда-
ния, в которой говорится о приходе русских. В лице Тыгына стали видеть символ освободи-
тельной борьбы. В некоторых преданиях проскальзывает мысль, что с гибелью Тыгына земля
саха поддалась русским.
Одиссея князца Гантимура
Князец Гантимур, выступивший Еленой Троянской в процессе столкновения между Москов-
ским царством и Циньским Китаем, приходился неким родственником маньчжурскому импе-
раторскому дому. Но предпочитал он при этом просторы родного Забайкалья, кочуя там со
своим родом. По переписям и скаскам род Гантимура проходит как «тунгусский», хотя по
изысканиям А. В. Соломина его предки получаются монголоязычными.
Как бы то ни было, Гантимур жил где-то на Нерчи и при встрече с русскими выказал себя
чрезвычайно благожелательно настроенным к России. Однако эта крайняя благожелатель-
ность длилась недолго — притязания русских и необходимость выплаты ясака наскучили Ган-
тимуру, он решил, что земли в Сибири много, и откочевал на Аргунь. На Аргуни и на Амуре
гантимуров-цы повстречались с Хабаровым, который в принципе не разбирал аборигенов, кто
свои и кто чужие. Поэтому Гантимур сжёг построенный Бекетовым брошенный Нерчинский
острог и укочевал в Китай, где, судя по всему, пристал к какой-то власти и даже получил чин
цзолиня, а также годовое жалование — девять пудов серебра и четыре коробки золота.
Что Гантимуру не понравилось в Китае — тайна для нас мраком покрытая есть. Скорее
всего, циньская администрация пыталась встроить влиятельного и не лишённого способно-
стей родового вождя в жёсткую и сложную бюрократическую машину Китая. Гантимур
подумал-подумал — и снова сбежал, на этот раз на территорию, которую снова начали контро-
лировать русские.
Со времён Хабарова прошло уже тринадцать лет, на Амуре были другие, судя по всему, го-
раздо более вменяемые люди, а тут случилось, что маньчжурские власти послали Гантимура
на Амур сжечь остатки Кумарского острога... Судя по всему, Ганти-мур взял с собой всё своё
войско — а числилось при нём аж триста куяшных всадников. Войско, в свою очередь, захвати-
ло с собой всех родственников — и вместо того, чтобы сжигать остатки острога, Гантимур
снова «передался» Москве, выговорив себе значительную самостоятельность и княжеский
титул, передаваемый по наследству в обмен на вассалитет.
При всём том на другой стороне границы Гантимура сочли предателем и стали требовать
его выдачи, представляя проблему беглого князя краеугольным камнем русско-китайских
противоречий. Русская власть выдать Гантимура отказалась, и в итоге на Амуре завязалась
очередная русско-китайская война, закончившаяся разрушением Албазина.
В итоге, в 1685 году Гантимур принял крещение в Нерчинске под именем Петра. Как кре-
щение сочеталось с девятью жёнами и тридцатью детьми мужеска пола, история умалчивает.
Тем не менее, беспокойный князь решил после службы у императора китайского попробовать
себя при дворе русского царя, поехал в Москву представляться, однако заболел и умер по пути
— в Нарыме, в 1686 году.
В любом случае, Гантимур показал себя очень умелым дипломатом, игравшим на противо-
речиях между цинской и русской властью и обращавший их себе на пользу. Потомки его тесно
сплелись с русской родовой властью.
Надо сказать, что многочисленные вожди тунгусов, юкагиров, ламутов, чукчей и коряков,
отчаянно сопротивлявшихся русскому вторжению на северо-востоке Сибири, в подавляющем
большинстве так и остались неизвестными.
В качестве исключения можно привести сохранившееся до наших дней имя ламутского
князца Некрунка, более десятилетия боровшегося с русскими пришельцами на реке Охоте и
Юдом-ском волоке и неоднократно побивавшего значительные партии русских. К сожалению,
кроме имени, нам об этом человеке ничего неизвестно.
Племенные вожди не были бы таковыми, если бы не умели манипулировать людьми —
пусть даже и завоевателями. Не раз и не два тунгусские, бурятские, юкагирские и ламутские
князцы наводили отряды завоевателей на своих противников из числа соплеменников. В 1654
году, к примеру, по наущению князца Ба-ахая, казачьи отряды не только громили недруже-
ственных княз-цу ясачных бурят, но даже приступали на русские остроги...
Обращает на себя внимание, что большая часть противостоящих русским туземных кня-
зей, вождей и военачальников — Ку-чум, Тыгын и другие, — нарисованы в достаточно мрач-
ном свете. Лично мне кажется, что это практически не говорит об их реальных человеческих
качествах — описание их характеров мы получаем, если можно так сказать, через систему
кривых зеркал. Сперва реальные сведения о них исказили те барды и летописцы, которые хо-
тели угодить победителям, потом их пропустили через мясорубку официальной историогра-
фии имперской России, а под конец по ним потоптались советские историки с их классовым
подходом и освободительной ролью русского народа по отношению к угнетённым трудящимся
Востока. То есть летописный Кучум является зеркальным отражением летописного же Ерма-
ка. Поэтому удивительно, что он ещё предстаёт перед нами в относительно человеческом об-
лике, а не с рогами и хвостом.
Глава 21. Женщины Присоединения
В первых строках введения к этой книге я особо оговорил, что это — история без рыцарей. Но
чем дальше я углублялся в неё, тем больше понимал, что прежде всего это — история без дам.
Потому что если и был когда, где и у кого совершенно утилитарный взгляд на женщину как на
рабочую скотину плюс средство удовлетворения сексуальных потребностей — так это у суро-
вых мужиков, с ножом и пищалью присоединявших Сибирь к Московскому царству. Женщину
забирали силой из семьи «иноземцев», продавали, делали ей детей, потом, обросшую отпрыс-
ками, — выгоняли. Хорошо, если к родичам, а то ведь чаще всего её утаскивали с какой-то ва-
тагой за сотни, если не тысячи вёрст от родных мест, где она уже и языка-то не понимала.
Да, был вариант креститься, и этим обрести хоть и плохонькие, но права холопа (против чего,
кстати, чаще всего возражала царская администрация) — но русские не были испанцами, и
попы с ватагами чаще всего не шли. История Покахонтас в Сибири XVII века была невозможна
в принципе.
История присоединения Сибири в челобитных, отписках и «скасках» насквозь пропитана
«женским вопросом» во всём его неприглядном обличьи.
Крупнейший бытописатель Сибири того времени Николай Оглоблин, пытаясь докопаться
до сути происходящего, говорит:
«Возвращаясь с походов „домой", в города и „остроги", представлявшие крайне слабо раз-
витые центры „культурной" жизни, русские служилые люди не находили и здесь полнаго
успокоенья от только что понесенных трудов. В большинстве это была безсемей-ная и бездо-
мовная голытьба, привязанная к известному городу или острогу единственно получаемым
здесь „государевым жалованьем", да возможности „погулять" тут после походных лишений
— добраться до „хмельнаго зелья", „
питья табаку", игры „в зернь" и т. п. Ничто более прочное не
привязывало их к населенным центрам. Прогулявши заработанное государево жалованье и
приобретенную в походах всякими неправыми путями „мягкую рухлядь", они снова бросались
в походы, в надежде на новую наживу.
Не мудрено, как сильно грубели в такой обстановке сердца этих отважных „землепрохо-
дов" и как жестоко отзывалась на бедных инородцах загрубелость русской служилой, про-
мышленной
и всякой иной голытьбы... Кто знает, какими путями пошла бы русская колонизация Си-
бири и какой характер она приобрела бы, особенно в отношениях к инородцам, если бы среди
русских первонасельников этого края люди семейные преобладали над безсе-мейною вольни-
цею»...
Захват женщин в фактическое рабство и торговля ими ведёт своё начало с первых шагов
российских первопроходцев по Сибири. Уже во времена, непосредственно следовавшие за
ермаков-скими, на пограничье европейской России и Сибири происходили следующие вещи:
«Согласно с прежними грубыми обычаями казаков на Дону и по примеру турок и татар, с
которыми они находились в постоянных сношениях и обычаям которых они подражали, они
смотрели на брак, как на житейский договор, имеющий силу только до тех пор, пока этого
хотят обе договаривающиеся стороны или пока повелевающая сторона, т. е. мужчина, находит
жен; когда они нуждались в деньгах, они
закладывали их на определенный срок. Они не знали ни ревности, ни той нежности, которую
внушает нам женщина, являющаяся нашей и связанная только с нами; наоборот, в их понима-
его удобным. Они, как татары, покупали и продавали
нии, собственность на женщину ничем не отличалась от собственности на всякое другое иму-
щество, которым они могли располагать по своему усмотрению. Когда казак уезжал в Москву,
он обычно закладывал свою жену до своего возвращения, и тот, кто давал ему за нее 10,20 или
более рублей, пользовался до срока ее услугами. Если же по истечении срока ее не выкупали,
то заимодавец мог либо оставить ее себе, либо выдать замуж за другого, либо продать.
Возвращаясь из Москвы, сибирские казаки подговаривали по дороге в городах и селах мо-
лодых женщин и девушек ехать вместе с ними, обещая им жениться на них самим, или найти
им хороших мужей. Таким образом они привозили с собою в Сибирь целые партии в 50 и более
человек; большинство женщин, по приезде в Сибирь, оказывалось обманутыми и проданными
тому, кто за них больше заплатил. Казаки ссылались при этом на какую-то царскую грамоту,
которою им разрешалось это делать, но которую они предъявить не могли», — рассказывает
академик Миллер.
Довольно часто бывало, что непосредственно главы семей продавали или закладывали и
закабаляли своих жен, детей, родственниц. Например, в 1679 году томский казак Щелка-
нов продал жену Прасковью крестьянину Василию Манакову за 5 рублей и игреневого коня.
работу». В принципе воевода
В 1623 году тобольский воевода Матвей Годунов указывал туринскому воеводе Апухтину,
что служилые люди, едучи из Москвы в Сибирь, подговаривают по городам «жонок и девок»
предложением найти мужей: «...Навезут их в Тобольск до 50... и учнут продавать литве, и нем-
цам, и татарам, и в воевоцкие дворы, и пашенным крестьянам в
высказывался против этой практики: «А буде они (служилые люди) вперед так учнуть делать,
жонок и девок и робят учнут подговаривати и в Сибирь свозити, и учнут между себя продава-
ти и покупати, и им за то их воровство быти от государя царя и великого князя Михаила Федо-
ровича всея Русии в великом наказанье и в смертной казни».
Однако царь Михаил решил иначе — он дал указание дворянину Шестакову собрать по
разным городам сто пятьдесят девок и жо-нок и конвоировать их в Сибирь.
Это был ответ на челобитные государственных пашенных крестьян, поселённых около
Енисейского острога.
Присланы эти крестьяне были в 1621 году из северных районов России, и все эти годы рас-
пахивали новину (новую землю), перевозили из Маковского острожка в Енисейск хлебные и
иные припасы, «курили» вино и пиво на «остяцкие расходы», построили «государеву винную
пивоварню и аманацкую избу», производили разные поделки по городу. Все эти шесть лет они
терпели «великую нюжу (нужду) и бедность, и голод, и наготу, и босоту». И за всё время полу-
чили «подмоги» всего по 2 рубля, «мало не померли голодною смертию». Все они «...людишки
одинокие и холостые» и занимались домашними делами сами: «Как, государь, с твоей госуда-
ревой пашни придем — хлеб печем, и ести варим и толчем и мелем сами, опочиву (отдыху, сну)
нет ни мал час. А как бы, государь, у нас, сирот твоих, женишки были и мы бы хотя избные ра-
боты не знали... Жениться не на ком, а без женишек, государь, нам быти никако не мочно». Че-
лобитная заканчивалась так: «Смилуйся, пожалей нас, сирот твоих бедных, своим царским де-
нежным жалованьем на платьишко и на обувь... Вели, государь, нам прислати из Тобольска гу-
лящих жоночек, на ком жениться».
Из Сибирского приказа была отправлена грамота тобольскому воеводе князю Андрею Хо-
ванскому, которая предписывала выдать «подможные деньги» да «жонок гулящих (то есть
незамужних — прим. М. К.) и свободных, вдов и девок, из Тобольска и иных городов в Енисей-
ский острог вели послати, потому что в Енисейском остроге пашенные крестьяне многие хо-
лостые, а без жен им быть не уметь». Князь Хованский отписал, что выдано «подможных
денег» по 2 рубля на человека (взаймы!), но «гулящих жонок и девок» не послано потому, что
таких не нашлось в Тобольске.
В 1630 году такую же челобитную подал крестьянин Фёдор Толстихин от имени пятидеся-
ти трёх таких же мучеников. Они уже не просили царя прислать им жён и девок, крестьяне
просили лишь указать местным воеводам, чтобы те отпустили их «в сибирские городы для
женитьбы».
Судя по всему, царь Михаил Фёдорович был весьма чувствителен к женскому вопросу, по-
тому что он сразу же поручил дворянину Григорию Шестакову прибрать в Вологде, на Тотьме,
на Устюге Великом, у Соли Вычегодской служилым людям и пашенным крестьянам Енисей-
ского острога на женитьбу сто пятьдесят человек жонок и девок. Более того, царь распорядил-
ся, чтобы верхотурский воевода Никифор Плещеев выделил подводы для перевозки женщин.
Но Григорию Шестакову удалось прибрать только пять жонок.
Князь Пронский в 1640 году сообщает, что у приехавших с Руси в Тобольск томских бояр-
ских детей он нашёл по несколько «привозных руских жонок»: Васильем Старковым привезе-
ны «2 жонки — Офимка Омельянова да Василиска Осипова» и пр. «Имали» они тех «жонок» на
Устюге Великом, в Соли Вычегодской и других местах. Чтобы прикрепить их к себе, боярские
дети составили на жёнок «крепости» на «урочные лета». Но «крепости» эти были явно не за-
конные: писали их и «в послухах» были не местные подьячие и не «земские дьячки», а «това-
рищи» боярских детей — томские же служилые люди, да и притом — «ни в котором городе те
крепости не записаны».
Как ни странно, выяснилось, что сами «привозныя жонки» ничего не имели ни против
этих «крепостей», ни вообще против сожительства с боярскими детьми, хотя бы и на гарем-
ном принципе... На допросе увоевод жёнки показали, «что они вдовы вольные, а били челом
Томским служилым людем своею волею и впредь уних жить хотят...». Воеводы не доверяли, од-
нако, их вдовьему положению и хотели отдать сомнительных вдов «на поруки» до государева
указа, опасаясь, что явятся челобитчики «за тех жонок на тех служилых людей». Но и челобит-
чики не являлись, и никто в Тобольске «не ручался» за привозных женок. Пришлось тогда
ограничиться тем, что у боярских детей воеводы отобрали «крепости» на привезенных жен-
щин, а самих служилых людей отдали «на поруки, с записьми», что если явятся «исцы тем
жонкам», то их хозяева обязаны «поставить» жёнок в Тобольск.
При этом служилые люди могли вообще не обращать внимания на церковное и физиче-
ское состояние встречавшихся им женщин.
Очень красноречив эпизод с участием приказчика Балаганско-го острога Орефа Фирсова,
известный нам по челобитной 1656 года, когда он стал «чинить крестьянам своего приказа ве-
ликое озорничество и насильство. Домы наши учал бесчестить и дети просмехать. У выборно-
во мирсково старосты, у Антона Агапитова, жену его хотел насильничать и она ему не далась,
деручися с нею вывалил у нее из брюха младенца. Да и у меня, у сироты твоего, Фимка Алексе-
ева тож хотел женишко мое изнасильничать и она от нево насилу отбилась и из избы ушла, и у
многих, государь, нашей братии, жен хотел сильничать».
Если русские женщины подвергались такому обращению со стороны мужчин, то трудно
себе представить, что происходило в отношении женщин туземных народов. G ними обраща-
лись попросту как с рабынями: захватывали их у мужей, требовали, чтобы они удовлетворяли
самые разнообразные мужские страсти, и, нисколько не сомневаясь, бросали их, как только
эти страсти были удовлетворены.
Н. Фирсов в своих «Чтениях по истории Сибири» без обиняков говорит, что одним из
самых серьёзных последствий властного положения пришельцев в Сибири было то, что они
явились здесь рабовладельцами: «Женский и детский „ясырь", конечно, было всего удобнее
эксплуатировать как полную собственность. Инородка-рабыня прежде всего служила вла-
дельцу как самка, и в качестве таковой была предметом самой оживлённой торговли. При
этом в сферу означенной торговли попадали и малолетние девочки, цена на которых была не
очень велика, иногда не дороже 20 коп.; их покупали, так сказать, на племя, имея в виду сде-
лать их, по достижении ими зрелого возраста, своими наложницами; нередко, впрочем, вла-
дельцы таких девочек не дожидались их половой зрелости...
Половая эксплуатация рабынь-инородок их владельцами была не только индивидуальной.
Она шла дальше. Рабовладельцы за деньги отдавали своих наложниц во временное пользова-
ние другим или в „кортом"... Эти временно исполняющие должность подруги назывались „кор-
томными девками", и рабовладельцы иногда составляли из них публичные дома, которые при-
-инородка, как женщи-
на; но сверх того, она эксплуатировалась как рабочая сила в дому: самое содержание женщи-
носили хозяевам значительный доход. Так эксплуатировалась рабыня
ны для наложничества приносило существенные выгоды рабовладельцу, доставляя ему разом
и самку, и дармовую работницу».
Московское правительство XVII века (Н. Оглоблин называет его «гуманным», и он абсо-
лютно прав, если сравнивать с губернскими и воеводскими властями) предписывало сибир-
ским воеводам следить за тем, чтобы служилые, духовные, торговые, промышленные люди не
владели «ясырем», т. е. рабами из инородцев. На «заставах», расположенных на путях сообще-
ния Сибири с Русью (главным образом на Верхотурской), «заставочные головы» производили
строгие досмотры всех проезжающих из Сибири лиц, при этом ясырь — «сибирских татар и
остяков (и др. инородцев) и их жен и детей — робят и девок» — отбирался. Некрещёный ясырь
возвращался на родину, а крещёный — «девки» выдавались замуж за служилых людей, взрос-
лые «робята» верстались в службу, а малолетние отдавались до совершеннолетия на прокорм-
ление служилым людям в городах, а затем также записывались в службу.
Тем не менее, рабов из Сибири тащили и тащили...
В 1636 году верхотурский таможенный и заставочный голова Данило Обросьев отписал в
Сибирский приказ, что на заставе он отобрал восемь человек крещёного «ясыря», провозимого
воеводами и их детьми. Именно у бывшего тарского воеводы князя Фёдора Бельского голова
отобрал «Петрушку калмыка, да деву ясырку Овдотьицу калманку (калмычку), лет по 13-ти; у
Тарскаго же воеводы Неупокоя Кокошкина — калмыка 12 лет; у воеводского сына Алексея Фе-
дорова Шишкина — остяка 10 лет и киргиза 8 лет; у воеводского же сына кн. Михаила Никити-
на Егупова - Черкас-скаго — 3 девок ясырок: Пелагеину да Овдотьицу, татарок, да Федорку,
остяцкую, все лет по 16-ти»...
Из росписи ясыря, отобранного в 1636-1637 годах на Верхотурской и Обдорской заставах,
узнаём, что из трёх «ясырок» князя М. Черкасского две выданы замуж за томских служи-
лых людей, а третья заболела дорогою и оставлена в Нарымском остроге. У воеводы Никиты
Карамышева отобраны две «девки», одна из них умерла, а другая выдана замуж за «новокре-
щена»; взятая у одного торгового человека «женка» отпущена, по её
уезд «к мужю»; из отобранных у воеводской жены Племянниковой и у некоторых служилых
людей пятнадцати «ро-бят и девок» — две девки выданы замуж за томских конных казаков,
одна — за кузнецкого служилого человека.
просьбе, в Енисейский
В принципе, выражения «женки» и «девки» всего чаще встречаются относительно
«ясыря» — именно женщин чаще всего старались захватить в рабство первопроходцы. Более
того, во внутренних районах Сибири рабовладение отнюдь не считалось чем-то зазорным —
тот же Иван Похабов в Прибайкалье торговал рабами на весьма широкую ногу, а такой, в
общем-то, положительный герой Присоединения, как Пётр Бекетов, подписывал челобитные
в защиту владения и торговли ясырем.
«И баб де у Якутов служилые люди, емлют силно», — писалось в 1645 году в челобитной
якутских служилых. В Енисейске и Илим-ске были устроены настоящие невольничьи рынки,
куда свозили ясырь (преимущественно женского пола) с Байкала и Лены. Там их скупали тор-
говые и промышленные люди и увозили на Русь. В описании Алазейского зимовья казачий де-
сятник Пантелей Мокрошу-бов среди «имущества» назвал жену юкагирского толмача
Малью: «...Женка ясырка, владеют ею многие люди, кто купит, тот и держит, и по закладным
ею владеют».
При этом именно захват туземных женщин казаками и жестокое с ними обращение были
одной из основных причин выступлений аборигенов против московской власти по всей терри-
тории Сибири.
В частности, одной из главных причин ухода бурят «в мунгалы» в конце пятидесятых
годов XVII века было то, что приказчик Братского острога, уже многократно поминавшийся на
страницах книги Иван Похабов, «у ясачных людей и у иноземцев в острошках и по улусам
имал у них к себе жен и детей на постелю для блуда»...
Причиной нападения на Охотский острог в 1656 году послужило жестокое отношение к
тунгусам и ламутам приказчиков Юрия Крыжановского и Петра Ярыжкина и ряда служилых
людей: «Он, Юрья, преж того был у них в Охоцком городке приказным человеком, и имал с них
насильством и приметом своим соболи добрые и лисицы черные, и жен их и дочерей к себе
на постелю у них, ясачных тунгусов, для блудного воровства имал». Якутские власти провели
следствие, по итогам которого приказчики и служилые, виновные в злоупотреблениях, были
биты кнутом и сосланы в даурские остроги, их имущество конфисковано.
21 апреля 1680 года произошло вооружённое столкновение на реке Чевле во время сбора
ясака между отрядом служилых и промышленных людей во главе с пятидесятником Д. Ми-
хайловым (всего двадцать восемь человек) и ламутами Боярского, Мокогир-ского и Амкагир-
ского родов (около трёхсот воинов). Причиной столкновения стал отказ ламутов заплатить
ясак. По итогам выигранного боя русские взяли трёх аманатов, а также «женок и девок», кото-
рых разделили между собой. Однако ламуты не угомонились и вновь осадили отряд Михайло-
ва, которому пришлось пробиваться в Удский острог.
Однако и без «захвата на блуд» туземные женщины претерпели от русских гораздо больше
своих мужиков. В частности, формально тон русско-киргизскому конфликту, продолжавше-
муся более восьмидесяти лет, задал эпизод с ограблением в Томске некоей киргизской жен-
щины, принадлежавшей к родовой знати. Воевода В. Волынский докладывал в Москву, что «в
Томский город приходила из киргиз Номчина жена бити челом тебе государю... чтобы им,
киргизским людям быть под твоею царскою высокою рукою; и Матвей де и Семён (Ржевский и
Бартенев, прежние томские воеводы — прим. М. К.) с Номчины жены сняли грабежом шубу со-
болью». Согласитесь, не очень удачное начало для дипломатических переговоров!
На самом деле именно женский вопрос — вернее, отсутствие ответа на таковой — и стал
причиной общего неустройства при организации быта и вообще жизни на присоединяемых
территориях. Кое-какие черты того времени в сибирской глубинке спро-ецировались и на го-
раздо более поздние времена.
Глава 22. Вооружение и тактика сторон
Описанию вооружения как русских первопроходцев, так и аборигенов, посвящено изрядное
количество работ с середины XIX столетия до сегодняшнего дня, значительная часть кото-
рых приведена в прилагаемом к книге списке литературы.
Поэтому я остановлюсь на нём только вскользь.
Упоминаемые в книгах Серафима Патканова и в дальнейшей литературе кольчуги остяц-
ких богатырей не находят своего подтверждения в археологических раскопках. Скорее всего,
на поздние легенды и былины наложились воспоминания о завоевании русскими Сибири с их
характерным принятием желаемого за действительное. Пластинчатые же панцири, закрыва-
ющие всё тело от шеи до колен (а то и до пят), были приняты у практически всех аборигенных
народностей, за исключением якутов и кузнецких татар, обладавших собственными навыка-
ми обработки железа, и, главное, доступом к самому железу (чего не было больше ни у кого). В
качестве материалов для изготовления панцирей (и даже шлемов) чаще всего использовались
костяные пластины различной степени изогнутости.
Основное оружие аборигенов — лук — достаточно подробно освещено в одной из моих
предыдущих книг — «Север и оружие». Поэтому я лишь перескажу несколько адаптированный
отрывок оттуда.
Ко времени прихода русских всем народам Сибири был известен сложный лук — то есть
лук, составленный из нескольких кусков дерева. Судя по всему, сложные луки Сибири ХУЛ-
ХУШ веков были идентичны лукам конца XIX — начала XX веков.
Мансийский или вогульский лук представляет собой один из самых простых по конструк-
ции составных луков Западной Сибири. Его длина — двести сантиметров. Лук этот состоит из
четырёх частей. Его концы составляют одно целое с деревянной основой. С внешней стороны
на эту основу рыбьим клеем прикреплена тонкая деревянная пластина. Она слегка отступает
от краёв основы и покрывает всю спинку лука между точками прогиба концов. Плечи (они же
«рога») лука изнутри также усилены деревянными пластинами от концов до рукояти. В месте
прогиба концов имеется перевязь из кедрового корня. Обмотка из кедрового корня имеет-
ся также в тех местах плеча, где заканчиваются приклеенные планки. Концы лука имеют Т-
образную форму. Луки у манси сохраняли своё значение до относительно недавнего времени
— известный советский писатель И. Арамилев рассказывает, как он начинал свою жизнь охот-
ника именно с мансийским (вогульским) луком.
Два типа хантыйских луков имеют некоторые принципиальные отличия от лука вогуль-
ского. Первый тип хантыйского лука также представляет собой единую деревянную основу, к
которой в необходимых местах (под «рогами» и на спинке) приклеены необходимые элементы
усиления — гибкие деревянные пластины. Этот лук оклеен берестой, и деревянные элементы
усиления наложены поверх последней. Общая длина лука немного меньше вогульского —
около ста восьмидесяти сантиметров.
Второй тип хантыйского лука принципиально отличается от вышеописанных. Его концы
представляют собой отдельные элементы конструкции, которые вклеены между мощной ос-
новой, включающей «рукоять» и «плечи», и верхней накладкой, образующей «спинку». Длина
такого лука, хранящегося в коллекции музея Этнографии, составляет сто семьдесят шесть
сантиметров. Это оружие также оклеено берестой, концы его обтянуты кожей ящерицы и
оклеены сухожилиями.
Технология изготовления подобных луков подробно описана Г. Дмитриевым-
Садовниковым в 1915 году. Этот исследователь нашёл у ваховских хантов два типа луков — про-
стой, употребляющийся в качестве сторожевого, и сложный. Сложный лук изготовлялся из
еловой или кедровой крени, берёзы, черёмухи и сарги — кедрового корня. Крень срубалась с
тонкоствольных деревьев, растущих преимущественно по оврагам. Хант вырубал из подходя-
щего дерева заготовку до двух метров длиной и толщиной до четырёх-пяти сантиметров.
Далее от берёзы средней толщины отщеплялась пластина такой же длины, но тоньше. Крень и
берёза шли на изготовление основ лука — плечей с рукоятью. Для концов лука брались черё-
муховые чурки длиной двадцать пять - тридцать пять сантиметров и толщиной три-четыре
сантиметра.
После просушки в течение двух-трёх дней креневая и берёзовая болванки подравнивались
топором и затем из них ножом вырезали основные детали лука. Креневая планка, составляв-
шая внутреннюю часть, имела одну скруглённую грань и абсолютно плоскую поверхность для
склейки. Этой части придавались плавные формы с перехватом посередине, на месте рукояти.
Берёзовая планка подгонялась под креневую. Концы делались длиной двадцать сантиметров и
имели Т-образное окончание. Та часть, которая вклеивалась между креневой и берёзовой пла-
стинами, делалась клиновидной формы.
Выгнув на специальном инструменте — «гибале» — креневую часть, ханты промазывали её
смолой и прокаливали, пока она не приобретала нужную форму. Затем ханты приклеивали бе-
рёзовую пластину и концы лука, стягивая их саргой.
После склейки лук оклеивался берестой. Для обклейки отбирали только тонкие, внутрен-
ние слои бересты, которые проваривали и мокрыми наклеивали со стороны спинки. Шов при-
ходился на внутреннюю сторону лука. Затем лук завёртывался в тонкие стружки — «чин» — и
сушился в течение нескольких часов. Без тетивы лук имел загиб в сторону спинки.
Тетива могла быть двух видов — из крапивной кудели и из сухожильных ниток. В первом
случае из крапивной кудели вились две бечёвки. Затем эти бечёвки сплетали в тетиву, кото-
рая была на двадцать-тридцать сантиметров короче лука. После этого тетива вымачивалась в
воде и вытягивалась. После сушки она промазывалась клеем и надевалась на лук.
При изготовлении тетивы из сухожильных ниток разделенные на волокна сухожилия пер-
воначально сплетались в тонкие нити в две пряди. Затем они попарно соединялись в более
толстые шнуры и в них скручивались. На концах тетивы делались «ушки». После этого жиль-
ную тетиву полировали, протягивая через отверстие в дереве, в некоторых местах обматыва-
ли тонким ремешком.
Луки народов тундровой зоны имели гораздо более архаичную конструкцию. Луки ненцев
в подавляющем большинстве состояли из основы, усиленной одной пластиной, подклеенной с
внутренней стороны. Энцы и нганасаны имели такие же луки, как и ненцы. Вообще, послед-
ние утверждали, что сложные луки они получали от кетов или других народов, проживавших
южнее. Сами же ненцы, энцы и нганасаны мастерили простые луки длиной около двухсот сан-
тиметров.
Описание нганасанского лука оставил патриарх сибирской этнографии А. Миддендорф в
своём «Путешествии на север и восток Сибири»:
«На первый взгляд лук таймырских самоедов, повидимому, чрезвычайно прост; при всём
том, однако же, требуется не мало опытности и инстинкта, чтобы толково приготовить для
него дерево смолистых корней глубоко северной лиственницы. Затем весь лук с помощью на-
лимьего клея красиво обклеивается берестою, вследствие чего отчасти укрепляется, отчасти
предохраняется от проникновения сырости в дерево и от ослабления упругости. Познанные
опытом слабые части укрепляются посредством многократного оклеивания их берестою. В за-
ключение кобылка по обеим концам придаёт луку больше упругости и правильно распределя-
ет напряжение различных частей лука. Нужно заметить, что лук натягивается не по направ-
лению дуги, как могут думать не посвящённые в это дело, а в противоположную сторону».
Впоследствии луки для нганасан привозились русскими купцами от кетов и были известны
под названием «остяцких», а также получались с востока от якутов путём обмена. Якутские
луки считались самыми лучшими (лучше татарских) и стоили по 12-20 рублей (при такой же
стоимости верхового оленя).
Ромбовидные наконечники стрел имели в длину семь-восемь сантиметров, раздвоенные
— десять сантиметров, древко стрелы было длиной в шестьдесят сантиметров.
К востоку от Енисея и до Чукотки был распространён другой тип луков, отличающийся от
западносибирского. Этот лук был на вооружении эвенков, эвенов, якутов и лесных юкагиров.
Основа его состояла из двух частей (как и у хантыйского), но концы вклеивались иначе. В
«плечах» делался вырез, куда вставлялось клинообразное основание конца. Лук также оклеи-
вался берестой, а в местах вклейки концов обматывался кедровым корнем.
Эвенкийские луки были двух типов — сложные, выполненные по т. н. «даурскому типу», и
простые. Сложный лук, или «нома», был в длину «одной ручной сажени. Он склеивался ры-
бьим клеем из двух просушенных, естественно изогнутых пластин из ели, берёзы или лист-
венницы. С внутренней стороны обкладывался китовым усом. Снаружи лук обклеивали черё-
муховым деревом (кар) или берестой. Надставные концы (еркан) с зарубками для тетвы изго-
тавливали из черёмухи, обматывая сухожидием или из рога без обмотки. Тетиву (илин) дела-
ли из полосок кожи.
Простой лук (бэркан) — изогнутая пластина, обклеенная берестой. В некоторых случаях
из-за труднодоступности и дефицитности сложных луков многослойными изготавливались и
простые луки, с надставными концами из рога. При стрельбе из лука орочоны пользовались
напальниками (ургэптун), которые надевались на большой палец», — рассказывает исследова-
тель культуры таёжного народа А. Мазин.
На крупного копытного зверя — сохатого, изюбря — эвенки изготовляли массивные тяжё-
лые наконечники из кости и металла.
Плоские металлические наконечники стрел крепились к древку с помощью костяных
переходников-зажимов. Судя по всему, именно эти типы наконечников использовались и в во-
енных целях.
Традиция вклейки клинообразных концов прослеживается и на Чукотке. Переходным
типом от восточносибирского лука к чукотскому был лук чуванский. Как и в предыдущих слу-
чаях, основа лука — плечи с рукоятью — делалась из двух склеенных пластин. Рукоять с внут-
ренней стороны усиливалась накладкой. В «плечах» делались узкие пазы, куда вклеивались
костяные концы с прорезью для тетивы. Лук чуванцев оклеивался берестой и обматывался в
местах сочленения концов и плеч сухожилиями.
Луки коряков, по свидетельству Иохельсона, тоже делались как простыми, так составны-
ми. Простой лук изготавливался из лиственницы или ольхи. По его вогнутой стороне прокла-
дывали широкие спинные сухожилия оленей, дабы придать ему большую эластичность. Слож-
ный лук делался из двух склеенных слоёв: внешний — из лиственницы, внутренний — из берё-
зы. Концы лука также вклеивались отдельно, а сам лук дополнительно укреплялся как сухо-
жилиями, так и берестой.
«Тетивой служил главным образом ремень из нерпичьей шкуры. У одного лука из нашей
коллекции тетива сделана из сухожилия белухи. Крашенинников говорит, что камчадалы де-
лали тетиву из жил кита.
Лук держали вертикально, тетивой к стрелку; тетиву натягивали указательным пальцем
правой руки, три другие пальца были согнуты, и большой палец придерживал сверху конец
стрелы. Левая рука держала середину лука тремя пальцами. А большой и указательный слегка
придерживали древко стрелы. Для того чтобы натянуть лук, требовалась большая сила и лов-
кость, и необходимо было постоянное упражнение. Лук человека сильного был так туг, что
слабый не мог его натянуть».
Чукотские луки характеризовал плетёный шнур из оленьих сухожилий, отгибавший
концы под нужным углом. Лук, привезённый Литке в коллекцию Музея Этнографии, имеет ос-
нову, состоящую из двух планок. Рукоять образована перехватом в центре лука и накидкой с
внутренней стороны. Плечи в разрезе имеют овальную форму с приострёнными краями. Кон-
цевая пластина является усиливающим элементом конструкции. Она почти целиком вклеена
в часть плеча, которая, будучи отогнута жильным шнурком, составляет конец лука. Шнур за-
креплён в месте соединения деревянной основы конца и костяной пластины и у прогиба на
плече. В этом месте шнур закреплён обмоткой из кручёных жил. Далее он проходит по плечу
через рукоять и закрепляется на другом конце лука.
Наиболее примитивные чукотские луки делались из одного куска дерева. Их основа состо-
яла из единой планки, овальной в сечении на «плечах». Рукоять образована деревянной на-
кладкой с внутренней стороны и небольшой приклеенной пластиной китового уса на спинке.
На побережье Берингова моря также бытовали простые луки, обклеенные сухожилиями и
китовым усом, а также обмотанные ремнями и корнями. Таким образом, луки народов севе-
ротаёжной зоны, по мнению исследователей, совершенно чётко делятся на два типа по спосо-
бам вклеивания концов. Первый тип (называемый условно западносибирским) характеризу-
ется тем, что клиновидный хвостовик конца вклеивается между двумя пластинами, образую-
щими основу лука — спинкой и снованием; второй — тем, что концы вклеиваются в прорезь на
обеих половинах.
В связи с обсуждением развития лука как оружия тундровых охотничьих племён стоит
сделать несколько замечаний о развитии составного лука вообще. С одной стороны, историю
составного лука принято возводить к находкам, сделанным в Прибайкалье академиком А. П.
Окладниковым и относящимся к III тысячелетию до нашей эры. А уже в I тысячелетии до
нашей эры в этом же регионе обнаружены остатки луков, которые академик Окладников
предложил называть «луком центральноазиатского типа» — у этих луков было по несколько
костяных накладок. На территории же Восточной Европы составной лук достоверно просле-
живается с VII века до нашей эры. Исследователь А. Ф. Медведев пишет:
«Сложный лук на территории Европы появился вместе со скифами в I тысячелетии до
нашей эры и сразу же получил распространение в южной лесостепной и степной полосе. Его
применяли савраматы и сарматы Южного Приуралья, Нижнего Поволжья, Северного Кавказа
и Причерноморья в I тысячелетии до н. э. и в первой половине I тысячелетия н. э. После гунн-
ского нашествия он распространился и в Дунайской низменности, на территории современ-
ной Венгрии и соседних стран, где им пользовались, как и на Руси, до позднего средневековья.
Во второй половине I тысячелетия и. э. он продвинулся на север по Волге и Каме с притоками,
а в УИМХ вв. его, по-видимому, употребляли по всему северу европейской части СССР».
Считается, что скифский лук существовал как тип до рубежа нашей эры, после чего был
вытеснен луком гуннского типа. Его развитие, по наблюдениям исследователя А. М. Хазанова,
происходило на территории Сибири совершенно конвергентно.
Симченко считает, что нет никаких оснований думать, что древние «охотники на оленей»
тундровой зоны Евразии были знакомы со сложным, или составным, луком. В тундровой зоне
были распространены луки простейших конструкций. Появление составных луков в Северной
Евразии следует связывать с широтными перемещениями самодийцев, или кетов в Западной
Сибири; и тунгусоязычных народов в Сибири Восточной, что и обусловило существование
двух основных типов составных луков лесной полосы. Западносибирский тип лука имеет кон-
структивное сходство с поздними монгольскими луками. Любопытно, что ненецкий термин
«н’ын» (лук) соответствует монгольскому слову «нун».
Холодное оружие тунгусов выглядело следующим образом.
Копьё (гида) имело иволистное перо, от которого отходил втульчатый насад для крепле-
ния на древко. Длина наконечника составляла от двухсот пятидесяти до трёхсот миллимет-
ров, ширина — от сорока до шестидесяти миллиметров, длина насада варьировалась в преде-
лах восьмидесяти-ста миллиметров.
Традиционное эвенкийское оружие — пальма — имело асси-метричный, односторонне за-
точенный клинок, с одной стороны плоский, с другой — заоваленный к жалу. Длина клинка со-
ставляла четыреста пятьдесят — пятьсот миллиметров, ширина — пятьдесят-шестьдесят мил-
лиметров. Пальма при помощи насада крепилась на овальную в поперечнике метровую руко-
ять, или древко. В ряде случаев место насада обматывалось берестой.
А. Ф. Миддендорф отмечал, что пальма служит эвенку универсальным орудием: «топором
для проложения пути через первобытную чащу и для срубки леса на топливо, ножом для изго-
товления самострелов, верховою палкою, когда он садится на оленя, пешнёю для испытания и
проламывания льда и т. д. Она для него самое надёжное оружие, с которым он всегда готов
пойти навстречу любой опасности».
Нож (кото) по своей форме напоминает пальму, только с изогнутым влево клинком. Длина
клинка колебалась от ста сорока до ста восьмидесяти миллиметров, ширина составляла
пятнадцать-двадцать миллиметров. Ручку делали из берёзового корня или капа. Эвенки-
орочоны носили нож на правой стороне, в деревянных ножнах из двух половинок.
Судя по всему, кото же и употреблялся в боевых столкновениях с другими аборигенами и
русскими отрядами.
Формирование оружейного комплекса у народов бореальной зоны очень метко определил
Александр Соловьёв: «В такой обстановке основное направление развития боевых средств
определялось поисками универсальных форм, которые отвечали бы военным и хозяйствен-
ным нуждам. Требовалось создать комплекс вооружения для эффективного использования на
охоте и в бою.
Клинковое оружие с этой точки зрения не вызывало интереса: эффективность его исполь-
зования в условиях закрытой местности была не столь высокой, кроме того, его производство
отличалось сложностью и дороговизной. Не случайно в фольклоре отмечается наличие клин-
кового оружия лишь у отдельных князей и богатырей. Основным, наиболее распространен-
ным универсальным ру-бяще-колющим оружием ближнего боя становится рубильный
нож (пальма). Будучи насаженным на древко, он позволял наносить
колющие и рубящие удары, заменяя одновременно и палаш (саблю), и копье. Он мог ис-
пользоваться и на охоте. Основой для создания данной формы, как представляется, послужи-
ли палаши, боевые свойства которых допускали, в отличие от сабли, такую возможность. По
сравнению с мечом они проще в производстве, при соответствующих изменениях позволяли
полнее сконцентрировать массу на удар. К тому времени меч исчезает как оружие. На базе па-
лашей в результате создания слегка выпуклого лезвия, уменьшения размеров до 40-50 см, уве-
личения массы появился рубильный нож, который сохранил ряд морфологических черт свое-
го предшественника».
Общий воинский стиль западносибирских аборигенов, восстановленный на основании
былин и сказаний, в целом хорошо описан Серафимом Паткановым:
«Способы ведения войны были различны в зависимости от характера противников и от
занимаемой ими позиции. На малочисленного врага остяки обыкновенно нападали стреми-
тельно, осыпая его при этом тучами стрел. Если их нападение бывало отбито, они разбегались,
но вскоре собирались и нападали снова. Обыкновенно же слабейшая сторона скоро падала
духом и обращалась в бегство. Только лучше организованные отряды татар и русских могли с
успехом выдерживать атаки остяков, превосходящих их численностью.
Если приходилось иметь дело с сильным противником, расположившимся в укреплённом
месте, то остяцкая военная тактика того времени требовала не вступать с ними в открытый
бой, а, улучив минуту, застать его врасплох и произвести на него внезапное нападение. Чтобы
этого вернее достигнуть, нападающие посылали вперёд разведчиков. Они должны были под-
крастся к неприятельскому стану и всё выведать. В качестве этих лазутчиков в остяцких бы-
линах иногда выступают кукушки. В их образ вещие князья умели обращать свои шапки, бро-
сая их вверх. Их же посылали в качестве вестниц, если требовалась скорая помощь от какого-
нибудь союзного князя. Если сообщение кукушки было благоприятно нападению, то весь
отряд двигался вперёд, но столь осторожно, „чтобы ни соринка, ни былинка не шелохнулась",
как говорится в былине, и кровопролитие кончалось истреблением врагов.
Но конечно такие столкновения не всегда заканчивались столь благоприятно для напада-
ющих. Располагаясь на ночёвку в неукреплённом месте и при том в военное время, отряд для
обеспечения себя от внезапных нападений выставлял караульных. Они постоянно сменялись.
Те же предосторожности соблюдались, если отряду приходилось делать стоянку во вражеской
стране. В нашем рассказе это так описывается: „если на одной стороне какой-нибудь муж ло-
жился, на другой какой-нибудь муж бодрствовал, и когда спавший пробуждался, бодрствовав-
ший ложился. В чужой земле, на чужих водах ими вследствие неизвестности овладева-
ет страх".
...Сражение остяки всегда начинали стрельбой из луков, причем старались нанести врагу
побольше вреда и уже потом мало помалу сходились и вступали в рукопашную. Как все дикие
народы, они не умели сражаться сомкнутыми рядами, а дрались врассыпную, причем каждый
выискивал себе противника чтобы с ним схватиться.
Если из числа врагов имелись и князья, закованные в кольчуги, то их противники выжи-
дали обыкновенно случая, когда разгорячённый боем богатырь снимал её, чтобы свободнее
подышать и тогда меткая стрела пронзала его. Богатырь, однако, сознавал свою уязвимость
без кольчуги, был тоже настороже и нередко спасался от стрелы тем, что, услышав шум тети-
вы, приседал или подпрыгивал кверху. Так дважды избег смерти в одной былине 1евр-
оогатырь, но третья стрела его пронзила, когда он одевал кольчугу через голову и не слышал
шума вражеского лука...
Иногда, если вражеский богатырь ни при каких условиях не снимал своего „душу спасаю-
щего одеяния", его противники молили бога, чтобы он послал сильный жар, что Он, по своей
милости, и исполнял и богатырь легко пронзал своего беззащитного врага. Поразить богатыря
даже при подобных условиях считалось всё же большим подвигом.
...Мечами остяцкие богатыри повидимому нечасто рубились на поединках, а употребляли
их для своей защиты или в сражении с простыми людьми, не имевшими подобного оружия.
Богатырей же они рубили мечом только почти в том случае, если им удавалось захватить их
врасплох, например подравшись сзади»1.
Для чего я привожу такой значительный отрывок из труда, посвящённого, прежде всего,
былинам и сказаниям, в которых военное дело западносибирских аборигенов предстаёт в от-
кровенно искажённом и, я бы даже сказал, фантасмагорическом свете?
Да потому что это сегодня едва ли не единственный источник по данному вопросу, кото-
рый в том или ином виде цитируется всеми последователями, включая современных этногра-
фов. Понятно, что при таком подходе к военному делу у остяцких богатырей не было никаких
шансов против казаков...
Как говорит другой исследователь военного строя западносибирских аборигенов Алек-
сандр Соловьёв, сведения о боевых порядках войск во время сражения у западносибирских
аборигенов хоть и неясны, но свидетельствуют об их подчиненности нуждам лучного боя. На-
ряду с рассыпной стрелковой цепью в бою использовались и некоторые более сложные по-
стрел). За каждым из них стано-
строения. Первую ударную линию составляла цепь, очевидно, тяжеловооруженных воинов (в
доспехах, прошедших специальную подготовку по отбиванию
вились стрелки, количество которых зависело от общей численности войска и доли в ней пан-
цирных воинов. По одним свидетельствам, за каждым тяжеловооруженным воином стояло
десять человек, по другим — тридцать. Фактически разброс мог быть и больше. Взаимный по-
рядок построения этих единиц был, по всей видимости, линейный. Функции первого эшелона
состояли в защите второго, который использовал латников как прикрытие. Этот порядок вы-
рисовывается из следующего сообщения: «У одного только человека была кольчуга. Его с
малых лет учат стрелы отбивать... Этот человек впереди стоит. Остальные за его спиной стоят.
Выглядывают и стреляют».
«Защитою укреплённых мест служили валы, рвы, палисады, но так как и они не могли бы
оказать большой помощи в случае нападения врасплох, то горожане заблаговременно ставили
дозорных, для предупреждения об опасности. Иногда помещали их на помостах, устроенных
на высоких столбах, поставленных в городе, как о том повествует одно сказание. Эта предо-
сторожность оказывалась не лишней на местности с не вполне открытым кругозором.
Употреблялся ещё другой способ для сведения о приближении врагов: поперек реки или
водного бассейна, где был расположен город, протягивали бичеву или проволоку (сугом).
Конец его находился в городе. Враги, ничего не подозревая, наезжали на него и расшевеливали
или даже умышленно перерезывали его, а граждане тотчас выступали против пришельцев. В
одной из записанных мною былин такая вестовая проволока была из золота (сорний сугом) и
имела толщину „мясистого пальца". Г. Гондатти описывает шнуры с навешенными на них бу-
бенчиками: по звону их в городе узнавали об опасности.
Против людей, едущих в лодках, устраивали своего рода мины, втыкая в воду недалеко от
поверхности поперечный ряд кольев, обращённых острием в ту сторону, откуда ожидались
враги. Последние, наезжая на них сильными взмахами вёсел, ломали и опрокидывали свои
лодки, и делались добычей стерегших их воинов.
Особенно гибельны были такие засады для берестяных лодок. Они при этом неминуемо
тонули, а люди, сидевшие в них, часто изувечивались против этих берестяных ладий также
действовали луком и стрелами. Славные богатыри впрочем пробивали с лёгкостью и осиновки
и топили их».
Как вы легко понимаете, уважаемые читатели, такие надолбы были не очень эффективны
против дощатых стругов, идущих с осторожностью вверх по течению (особенно же тянущихся
на бечеве). Слова же про изувечивающихся в таких ловушках людей я полностью оставляю на
совести авторов былин. Художника, как известно, любой обидеть может...
Но продолжим.
«Укреплённые места остяки брали, смотря по обстоятельствам, или приступом, или же го-
лодом. Первый случай имел место, если приходилось воевать с несильным противником или
если город не был хорошо укреплён. Рвы и валы, — на севере, обыкновенно, незначительных
размеров, — оказывали лишь слабое противодействие подступающему врагу. Лишь палисады,
если они имелись, останавливали его настолько, чтобы дать возможность защитникам со-
браться с силами и отбить приступ. Добравшись до этих стен, богатыри выхватывали из-за
пояса свои огромные топоры и начинали сокрушать дерево. Но работа, несмотря на силу бога-
тырей, вряд ли продвигалась быстро вперёд. Кажется, не все простые люди имели топоры и
большая их часть была обречена на бездействие. Защитники, в свою очередь, не зевали и осы-
пали их сверху градом стрел и валили на них брёвна.
...иногда же жителями, спрятавшимися в городе, овладевал такой страх при виде много-
численных врагов, что они почти не были способны что либо предпринять, и тогда спасение
всецело зависело от храбрости князя. Улучшив момент, он пронзал вражеского вождя стрелой
и тем производил временное смятение в среде врагов».
Нет, шансов против казаков у остяков точно не было!
Военный строй западносибирских народов (да и вообще всех сибирских аборигенов) был,
по сути, милиционного типа. Большую часть боевых отрядов составляло ополчение — доста-
точно выборочное в случае грабительского набега: «Младший муж встал, взял из-за чувала по-
лено, нарезал на нем три грани и отметил зарубками 150 мужей со своей стороны: (где) был
плох отец, зарубался сын, (где) был плох сын, зарубался отец»; и тотальное — при грозной
опасности. У селькупов при крайней необходимости в ополчение включались женщины и под-
ростки, то есть — все способные носить оружие. Известен и способ оповещения о войне: «А на
стреле нарезано одиннадцать шайтанов с рубежи, да и стрельное железо терто».
Самым низшим военным образованием, видимо, была группа родственников из одного
стойбища. Таёжные войны тех времён, судя по всему, и были в массе своей эпизодическими
столкновениями таких очень небольших отрядов, возглавлявшихся главами родов.
Судя по всему, основным способом воинского воспитания как у остяков, так и у вогулов и
селькупов была охота. Как говорит исследователь Г. Новицкий, с самого раннего возраста
юноши включались в систему общей подготовки будущих воинов-охотников. С детских лет их
учили пользоваться оружием. Эта своего рода коллективная подготовка, длительность и
непрерывность которой имела особое значение, проводилась взрослыми. Они «сих убо хитро-
стей и чада свои изучает и от младых ногтей при-норавливаються к стрелянию из лука». Этим
молодежь занималась постоянно, «ничем бо иным через все житие свое не упражняются, яко
сим единым промыслом, и таково хитростно в своем рукоделии изучены, яко всяк в младости
своей изучился лук себе из дерева и стрелы делать». В результате каждый приобретает такое
высокое мастерство в
оленя убивають, и даже... птиц всяких не толико по воде плавающих, но и по воздуху летаю-
щих в самом летании стрелами улучают».
Надо понимать, что общая скудость местности и особенности хозяйства, основанного на
охоте и рыболовстве, не позволяли вести масштабную войну за счёт врага. Выражаясь языком
Наполеона, война здесь физически не могла кормить войну — уж очень убоги были ресурсы
обоих сторон.
Другим важным аспектом военных действий у народов При-обья была их крайняя (наро-
дов) немногочисленность. Ни род хозяйствования, ни первичная продуктивность тайги не
способствовали высокой концентрации населения. Александр Соловьёв приводит некоторые
цифры по размерам городищ и связанной с ними экстраполяцией численности населения:
«Их площадь в Нижнем Приобье во второй половине I — начале II тыс., колеблется в преде-
лах 400-1600 м2. Примерно такую же территорию занимают памятники Томского Приобья:
180-3600 м2. Аналогичные параметры имеют и памятники лесного Прииртышья. По расчетам
Т. Н. Троицкой, численность населения городищ Новосибирского Приобья площадью 1200-
2200 м2 при условии развитого комплексного хозяйства (со значительной долей производя-
щих форм) могла составлять 50-100 чел. В последнее время установлено, что даже в условиях
наиболее продуктивного рыболовецкого хозяйства на берегу водоема площадью 1,0-1,5 тыс. га
могло существовать не более 40-50 чел. Средняя плотность населения в таежной зоне состав-
ляет 1 чел. на 30-40 км2».
В таких условиях выставить хоть сколько-нибудь значительные силы было невозможно.
Даже в преданиях иртышских ханов, склонных к многократному преувеличению и безудерж-
ному хвастовству, самый большой отряд, выступающий в поход или участвующий в сражении,
не превышает семисот человек. На большее у баснопевцев просто не хватало воображения. То
есть, говоря словами неизвестного барда, это было войско, «чьих костров было словно звёзд на
небе, крик обрушивал скалы, а от топота проваливалась земля в пропасти».
По былинам же среднее могучее войско выдающегося богатыря не превышало трёхсот во-
инов, а нормальный боевой отряд — полусотни человек. Делим это количество на десять, чего,
безусловно, требуют условия былинописания — и мы получаем обычную шайку лесных раз-
бойников в пять-семь человек, которую возможно собрать в одном большом стойбище.
В одном из самых значительных остяцких княжеств, Кодеком, к моменту его присоедине-
ния к Московскому царству в 1644 году мужское население, считая малолетних и престарелых,
составляло четыреста сорок один человек. А по воспоминаниям казаков, здесь было могуще-
ственное и богатое княжество, и «среди прочих остяцких владетелей кодский князь Алач
пользовался большим влиянием... той бо бе во всех городах славен». Очевидно, что казаки
сравнивали его с другими остяцкими «княжествами».
Былины и сказания остяков практически не упоминают использование их авторами ло-
шадей. Более того, лошадь в их преданиях связывается с южными степняками. Особо упоми-
нается о гибели в болотах или засадах лошадей, асик потерей и войска.
В селькупской устной традиции радикальным средством борьбы с конными отрядами
татар (тыыл-гуп) были засады.
Интересный образец тактики нападения врасплох у западносибирских аборигенов дает
архангелогородский летописец под 6963 год, повествующий о нападении вогуличей на епи-
скопа Пи-тирима Пермского. Получив необходимую информацию о планах владыки, вогуль-
ский князец, чтобы обмануть бдительность противника, «велел набросать на плоты множе-
ство срубленных елей, которых густые ветви скрывали его войско, так что вооруженные смер-
тью плоты... издали имели вид пловучих деревьев, будто подмытых напором воды, что часто
случается в далекой, ещё девственной природе Пермского края. Когда же груды деревьев под-
плыли к мысу, внезапно из-под них толпы вогуличей выскочили на берег и яростно устреми-
лись на Питирима». По Соловьёву, материалы фольклора свидетельствуют о ведущей роли
лука в общей системе вооружения. Это подтверждается археологическими данными: нако-
нечники стрел являются одной из наиболее массовых категорий находок.
Лесная зона Западной Сибири покрыта разветвленной сетью рек, речек, проток и стариц,
водоразделы которых зачастую представляют собой сравнительно небольшие участки суши.
Зимой и летом водные артерии служат одним из основных путей сообщения. Именно по ним
отправлялись в походы со своими отрядами богатыри и князья. Иногда весь поход проходил
на лодках, прерываясь краткими вылазками на берег.
«В заключение обзора особенностей военных действий в лесной зоне, — говорит А. Соло-
вьёв, — остановимся на тактике северных самоедов — былинного врага остяков, значительно
отличавшихся от них по хозяйству и культуре. Характерные ее черты блестяще подмечены С.
К. Паткановым. Вкратце перечислим их: 1) войско их составляли довольно значительные отря-
ды по 200-300 чел., противопоставить которым равные силы не всегда представлялась воз-
можность; 2) основа тактики — быстрая маневренная война, сочетавшая внезапные нападе-
ния врасплох и столь же быстрое отступление; 3) в зимнее время самоеды быстро передвига-
лись по льду на оленях, они гнали дополнительные стада для пропитания; 4) они могли
неожиданно появиться практически с любой стороны и были в состоянии вести долговремен-
ные осады, вынуждая остяков, не имевших значительных пищевых запасов, сдаваться; 5)
летом самоеды совершали быстрые рейды на легких лодках и, пользуясь занятостью мужско-
го населения промыслами, внезапно нападали и грабили поселения; 6) в случае активного
противодействия они быстро исчезали, перебегая по суше через все перешейки и волоки.
Многие из этих тактических приёмов были характерны и для остяков. Однако северные
самоеды выступали по отношению к остякам так же, как кочевники-скотоводы по отноше-
нию к оседлым земледельцам.
Сходной тактики придерживались и южные тюркоязычные группы населения в периоды
своего проникновения на север. Быстрые, внезапные нападения сравнительно небольших мо-
бильных единиц представляются наиболее действенным способом ведения боя в условиях та-
ежной зоны. И ее, по всей видимости, в той или иной мере придерживались все лесови-
ки, равно как и их противники — соседи с севера и юга, которые были вынуждены во многом
изменять характерные для них способы войны и боя в условиях изменившейся оперативной
обстановки».
К сожалению, исследования такой же степени подробности, как вышеупомянутые труды
Серафима Патканова и Александра Соловьёва, практически отсутствуют для огромных про-
странств, населённых тунгусоязычными народами. Следующее добротное исследование, по-
священное военному делу аборигенов Сибири, мы встречаем уже выполненным для народа,
обитавшего на крайнем северо-востоке Сибири — для чукчей. Ниже я вкратце перескажу те
особенности военной организации и боя аборигенов Чукотки, которые представляются мне
важными для этой книги.
Ну, во-первых, стоит повторить, что вся популяция чукчей, кочевавших от устья Колымы
до «Чукотского носа» (название «мыс Дежнёва» вошло в обиход довольно поздно), в период
прихода русских составляла от двух до пяти тысяч человек. Рассказы о том, что Среднеко-
лымск осадило две тысячи чукчей, надо понимать так, что аборигены восточной Сибири (и не
только чукчи) вели осады «по-семейному» — то есть подкочёвывали к месту военных действий
вместе со стойбищами. Это и вообще входило в военную стратегию северных кочевников —
перед нападением на лагерь врагов они переносили своё стойбище на максимально близкое
расстояние к нему. Такой способ осад решал для оленеводов важнейшую проблему на бедной
ресурсами территории — снабжение осаждающих продуктами питания (чего не смогли ре-
шить в своём военном деле ханты и манси в Сибири Западной).
Сведения о предстоящем военном походе распространялись по тундре очень быстро (осо-
бенно если выступление готовилось заранее). Ядро военного отряда составляла группа близ-
ких родственников, обиженных за что-то на соседей или просто решивших поживиться
чужим добром. По типичной психологии первобытного родственного коллектива, живущего в
очень жёстких природных условиях, они были обязаны помогать друг другу во всём, причём
под угрозой изгнания из стойбища. Естественно, к собиравшемуся воевать стойбищу приходи-
ли все родственники, друзья и просто неспокойные элементы — такие, как изгнанники и бе-
женцы. Преобладала в военных отрядах, конечно же, молодёжь, стремившаяся завоевать ав-
торитет и разбогатеть.
Во время нападений врагов предводитель стойбища отправлял гонцов ко всем соседям.
Интересен вопрос об участии женщин в боевых действиях.
Нефёдов приводит некоторые легендарные примеры женщин-чукчей, примерявших на
себя лавры воительниц. По мне, дело было гораздо проще — при «семейном» способе осады и
набега женщина, когда видела возможность прикончить противника (ну, или, по меньшей
мере, просто выстрелить по нему из лука), этой возможностью пользовалась.
Основные набеги происходили зимой (точнее, поздней осенью и ранней весной). Поэтому
передвигались чукчи во время набегов на оленьих или собачьих упряжках. Причём, если оле-
ньи упряжки были быстрее на коротких расстояниях, то собачьи выносливее. В среднем соба-
чья упряжка проходила в час четыре-шесть километров, а за день — тридцать-сорок километ-
ров, однако при малом грузе и хороших собаках, а также на твёрдом снегу можно было пройти
и до ста. В оленью нарту запрягали двух оленей, и на небольших расстояниях она развивала
скорость до тридцати пяти километров в час, однако в среднем их скорость была чуть больше,
чем у собак, так что транспортная эффективность и той и другой упряжки были примерно
одинаковы. Здесь надо понимать, что едва ли не главную роль в передвижении играли свой-
ства снежного покрова, который был далеко не везде одного и того же качества. То есть на
пути могли встретиться и длинные участки прекрасной твёрдой удутой поверхности; но при
этом приходилось пересекать какие-нибудь понижения с «рыхляком», на котором упряжки
теряли бы скорость, а звери — выносливость. Оленьи нарты имели ещё то преимущество перед
собачьими, что были более управляемыми и при необходимости с них можно было стрелять
из лука или бросать копьё.
Отправляясь в поход, чукчи брали с собой стадо запасных оленей на случай падежа или
переутомления упряжных зверей. Кроме того, из этого же стада закалывались звери на мясо
для питания. Так, в 1754 году караван из пятисот чукчей насчитывал две тысячи оленей.
Привалы делались на немногих, и, видимо, хорошо известных заранее местах, где был
ягель и высота снежного покрова была минимальной, для того чтобы звери могли добывать
пропитание тебенёвкой. Иногда, как утверждает Богораз, корм для оленей везли с собой, ис-
пользуя в качестве мешков для него одежду. Но, видимо, это имело место лишь для передви-
жения очень малочисленных партий и для срочного подкорма животных, так как сухая трава
и мороженый ягель представляют собой на редкость низкокалорийную пищу.
Как утверждает Нефёдов, поскольку у чукчей не было специализированных военных дру-
жин, кормящихся войной, то их ополчения, собиравшиеся, как говорится, «по необходимо-
сти», не вели регулярных военных действий. Как и у других северных кочевников — тех же са-
моедов — этому препятствовала крайняя скудость территории, из чего уже исходили и отсут-
ствие материальной базы, и невозможность накопить обширные продовольственные запасы,
и распылённость кочевий. Поэтому стратегия оленных чукчей (если можно было называть её
таковой) была мобильной и наступательной. Оборонительно же они действовали точно так
же, как и все другие номады - от скифов Геродота до ногайцев при князе Минихе — рассыпа-
лись на небольшие отряды, которые было невозможно выследить в тундре одному мощному,
но малоподвижному соединению, которое к тому же очень зависело от снабжения. Сражались
чукчи в случае обронительной кампании или по необходимости (когда враг натыкался на
стойбище), или специально сконцентрировав крупные силы и неожиданно атаковав против-
ника (как в случае с экспедициями Шестакова и Пав-луцкого).
При налёте на поселения, как рассказывает тот же Миллер, чукчи и коряки «...не выступа-
ют против своего врага в организованном боевом порядке и не дают ему времени подгото-
виться к обдуманной защите... Но их нападения всегда неожиданны и все совершаемые ими
убийства, захват в плен, поджог жилищ, после того как имущество разграблено — всё это они
делают самым поспешным образом, а затем скрываются обратно». Для связи между воинами
и координации действий чукчи в качестве сигналов использовали крики воронов (на самом
деле, очень удобно, так как вороны отличаются очень сильной вариацией сигналов, доступ-
ных, к тому же, человеческому уху). Как утверждает Богораз, чтобы подать сигнал своим, на-
ходящимся в селении (например, разведчикам), воины использовали крик гагары на озере, по-
даваемый особым образом. Как рассказывали жители посёлка Походск на Колыме тому же
Богоразу о нападении на них отряда чукчей: «Когда ночи стали дольше, чукчи напали на де-
ревню, захватили сонными и всех перебили. Как выбежит какой из дому, тотчас его и убьют».
Захваченную еду чукчи тут же съедали и портили, для того чтобы вызвать голод у оставшего-
ся в живых противника: юколу топтали, жир выливали из фляг, а пустые ёмкости дырявили и
выбрасывали; крест, как святыню, кололи копьями, видимо, желая убить духа этого предмета.
А вот как доктор К. Мерк описывает их нападение на стойбище оленных коряков:
«Нападение на яранги противника начинают всегда на рассвете. Одни бросаются с арка-
нами на яранги и стараются их разрушить, выдёргивая стойки, другие в это время колют ко-
пьями покрышки яранги, а третьи, подъехав быстро на своих лёгких нартах к оленьему стаду,
делят его на части и угоняют. Иногда удаётся корякам убить некоторых из нападающих, стре-
ляя из ружей из яранги, или ранить, и тогда чукчам приходится ни с чем убираться восвояси.
Однако так как чукчи большей частью очень быстро разрушают ярангу, то корякам реже уда-
ётся стрелять второй раз и больше. В то время как чукчи закалывают всех боеспособных муж-
чин... женщин и детей они уводят с собой». Одним из основных приёмов в военном деле у чук-
чей, как и у всех малочисленных народов, живущих в весьма приближённых к природе усло-
виях, была засада. Иногда даже один чукча мог напасть на врагов, которые тянули судно вверх
по течению. Упоминаются специальные ямы, покрытые кочками, в которых скрывались
воины во время засады. При приближении противника на дистанцию выстрела из лука они
неожиданно выскакивали оттуда и обстреливали врага.
Чаще же всего боевой отряд чукчей нападал из укрытия на растянутую и не готовую к бою
группу противника или же на его лагерь. Идущий караван в подходящем месте атаковали в
хвост и в голову, внося панику. Капрал Г. Г. Шейкин, рассказывая о войнах середины XVIII века,
так описывал типичный вариант нападения: «...А русских людей тогда убивают, когда где
небольшое число людей и в узком проходе между гор захватят».
Именитый чукча Пурехом Менямтин так предполагал напасть на коряков, ушедших для
защиты от чукчей под охрану Гижи-гинской крепости: «Оставя большую часть чукотского
войска... в прикрытом месте, а достальным малым числом для обману появиться близ крепо-
сти у стойбища корякского, учинить сражение и не долго оное имея, обратиться к побегу, а
будет, то чукчи, находящиеся в засаде, должны будут выскочить сбоку и
когда преследование
перебить преследователей».
Несколько по-иному устроенная засада из части войска использовалась против приснопа-
мятного отряда Шестакова на реке Егаче. После начала атаки по фронту, когда левый фланг,
состоявший из союзных русским коряков, побежал, воины из засады сперва смели бегущих
коряков, а затем зашли в тыл центральному отряду, состоявшему из русских и союзных яку-
тов, тем самым окружив его. Так же и на реке Орловке чукчи разделили свой отряд из пятисот
человек, направленный против майора Павлуцко-го, на две части — большая часть произвела
атаку, так сказать, с фронта, другая обошла его вокруг сопки в тыл, отрезав от обоза.
Техника боя у чукчей была такой же, как и у подавляющего большинства сибирских або-
ригенов (если и существовали исключения, то автор о них не знает). Основным видом и нача-
лом боя была перестрелка из луков, которой зачастую всё дело и решалось, если один из отря-
дов обращался в бегство. Однако если стрелы заканчивались, а ни одна из сторон не выказы-
вала желания начать отступление, воины сходились, и начиналась схватка на копьях или
пальмах, чаще всего разбитая на много поединков.
Интересно, что при обороне чукчи иногда использовали некоторое довольно любопытное
укрепление из связанных между собою нарт, обсыпая их землёй и покрывая шкурами. Сотни-
ки анадырской команды, описывая события 1731 года, говорят, что дошли до «...острожку, ко-
торый был построен из их езжалых ар-гышных санок и моржовой кожи и обсыпан каменья-
ми, кожей и песком, кругом увязан ремнями, и в том острожке было юрт до осьми». «Кои, —
лаконично повествуют казаки, — мы разорили и сожгли». То есть сам процесс штурма этого
«нартобурга», с точки зрения нападавших, не стоил ни единого слова.
Интересно, что чукчи, в отличие от большинства сибирских аборигенов, применяли
пытки по отношению к захваченным в плен воинам. Пленника привязывали к вертелу и мед-
ленно поворачивали над огнём, или просто прикладывали к коже раскалённые ножи. Даже
убитого врага, причинившего большие потери при сопротивлении, могли пытать — в частно-
сти, Г. Меновщиков упоминает поджаривание мёртвого тела, привязанного к козлам.
По существующей точке зрения, ключевым условием успеха присоединения Сибири к
Московскому государству было оружие.
Ещё точнее — огнестрельное оружие.
Безусловно, превосходство пришельцев над аборигенами в огнестрельном оружии было
абсолютным. Но являлось ли оно решающим при многократном численном перевесе местных
жителей над русскими?
«Списать» весь успех завоевания инородцев на исключительное владение «огненным
боем» русскими первопроходцами весьма соблазнительно, однако же — неверно.
При этом надо помнить, что если у сибирских татар, остяков, тунгусов и бурят само огне-
стрельное оружие присутствовало только в виде отдельных единиц (в то что оно отсутствова-
ло совсем, я, извините, не верю), то с действием его они, безусловно, были знакомы от своих
южных соседей — китайцев, бухарцев и джунгар. Совершенно точно знал об «огненном бое»
сам Кучум, который, к тому же, имел связь как минимум с Казанским ханством. Какое-то ору-
жие наверняка попадало в руки вогулов во время их набегов на пермские земли, что-то навер-
няка попадало во время торга. Во время продвижения же русских на восток известия о нали-
чии у завоевателей некоего «вундерваффе», безусловно, намного опережали передовые отря-
ды сибирских конкистадоров.
Я говорю это к тому, что применение русскими огнестрельного оружия в Сибири никак не
могло вызвать такого психологического шока у туземцев, каким оно сопровождалось при пер-
вых шагах европейцев в Америке. Там, кстати, тоже «чудотворное действие» огнестрела про-
должалось не очень долго — буквально через несколько недель после первых столкновений ац-
теки Монтесумы и инки Куско стали пытаться выменять мушкеты у солдат противника, для
того чтобы изучить их действие. Сибирские же аборигены порой проходили обучение по ис-
пользованию трофейного оружия прямо на поле боя, о чём свидетельствует применение за-
хваченных пищалей юкагирами на Алазее в 1651 году.
Киргизы в поздний период противостояния с русскими уже вполне владели как самим ог-
нестрельным оружием, так и приёмами стрельбы из него. Степан Коловский, посланный к
киргизам из Красноярска в 1652 году, сообщал, что «у них (киргизов) де объявилось в то время
30 пищалей, винтовок русских да 15 пищалей колмацких с жаграми, а пороху де и свинцу у
них много ж». На вопрос, откуда они достали оружие, киргизы отвечали: «То ружье и порох
привозят нам из Томского города всякие люди и меняют с нами на товары, а ныне калмыцкие
пищали привозят из калмаков».
Василий Радлов подробно описал процесс стрельбы алтайских горных калмыков. По его
мнению, «алтайцы обращаются с ружьями очень... умело и стреляют очень быстро, гораздо
быстрее, чем это возможно с ударным ружьём, так, что фитильные для них не так уж плохи,
недостаток их лишь в том, что много времени занимает начальная подготовка-зажигание фи-
тиля, а кроме того, ими совершенно нельзя пользоваться при сырой погоде».
При этом надо заметить, что тактика согласованного массового нападения при отсут-
ствии смятения в рядах наступающих принесла успех туземным силам, вооружённым архаич-
ным оружием, даже против вполне современных частей, имевших вполне современное воору-
жение, ещё и в XIX веке. Примером тому могут служить победы зулусов при Изандлване, ин-
дейцев сиу при Литтл-Биг-Хорн и чукчей на той же Орловке.
Историк Е. Багрин в исчерпывающей работе, посвящённой вооружению русских служилых
людей в Восточной Сибири, говорит о том, что на описываемой территории были распростра-
нены как мушкеты, так и пищали. Служилые люди очень хорошо понимали разницу между
этими типами оружия и даже отражали её в документах. Так, казаки Е. Хабарова, описы-
вая штурм «Гуйгударова городка» в 1652 году, сообщили, что они «...из мелкого оружия, из
мушкетов, из пищалей, били по них в городе».
Согласно ныне принятому делению, мушкетом принято называть гладкоствольное, круп-
нокалиберное, длинное и тяжелое ружье, внешним признаком которого был приклад, похо-
жий на современный, с выемкой для большего пальца. В основном, мушкеты завозились из-за
границы и были снабжены фитильным замком. По причине баланса и тяжести стрельба из
мушкета была возможна только с упора.
По Багрину, упоминания о мушкетах обычно связаны с созданием запасов оружия в тех
острогах, где в случае опасности могли сформироваться отряды для обороны городских стен.
В Восточную Сибирь мушкеты поступали из Тобольска и Томска. Это подтверждают доку-
менты, в которых обращается внимание на источник присылки. В Нерчинск мушкеты попада-
ли из Енисейска и вместе с порохом и свинцом поставлялись оттуда в другие забайкальские
остроги.
Интересно, что в документах промышленных людей мушкет практически не упоминается,
из-за его практической непригодности на охоте.
Пищалью называлось всякое ружье, которое не являлось мушкетом. Большая часть пища-
лей была отечественного производства, замки на них преимущественно были кремнёвые. Ещё
пищаль имела прямой или чуть выгнутый книзу приклад и была значительно легче мушкета,
поэтому не требовала при стрельбе специальных приспособлений.
Пищали поступали в Сибирь и на Дальний Восток из Москвы в Тобольск, Томск и Ени-
сейск, откуда уже распределялись по дальним острогам. Пищали использовали практически
все категории русского неслужилого населения Сибири и Дальнего Востока. Быт землепроход-
цев всегда был связан с опасностью, поэтому вооружение всех слоев населения считалось нор-
мой.
Е. Багрин говорит, что, несмотря на мнение многих исследователей, судя по документам,
пищали, употребляемые служилыми людьми в Сибири и на Дальнем Востоке, по преимуще-
ству имели кремнёвый замок, т. н. «самопал». Более того, он утверждает, что многие мушкеты,
используемые в регионе, имели такой же замок, хотя в Европейской России замок у мушкетов
долгое время по преимуществу был фитильный. В частности, он ссылается на дневник корей-
ского генерала Син Ню, участвовавшего в разгроме отряда Степанова в 1658 году. В части, ка-
сающейся раздела победителями трофейного оружия, он описывает кремнёвый замок как от-
личительную особенность устройства русских ружей: «Командир отряда прислал одно ружье.
В ружьях врагов, в отличие от наших, не используется фитиль. Внутри них находится металли-
ческое огниво, снаружи металлический боек. Между ними каменное кресало. Когда он опус-
кается, металл и камень ударяются друг о друга и высекают пламя, что удивительно».
Так что даже в то время, когда подобные замки только начали распространяться, сибир-
ские служилые люди широко их использовали. В принципе, в этом нет ничего удивительного
— в широкий обиход кремнёвый замок стал входить с шестидесятых годов XVI столетия, и
наибольшее распространение он получил как раз у всяческой вольницы, которой было жиз-
ненно необходимо иметь оружие постоянно наготове.
Косвенно об употреблении кремнёвого замка говорит частое упоминание в документах
пищальных кремней. Большая часть кремней ввозилась в Сибирь и на Дальний Восток служи-
лыми людьми в частном порядке наряду с порохом и свинцом. В частности, по отчету Верхо-
турской таможни, в 1685-1686 годах трое казаков завозили в Сибирь пищальные кремни: двое
— по пятьсот «кременья пищального», третий — двести «кременья пищального».
Также при описи оружейной казны острогов отсутствуют упоминания о запасах фитиля.
При использовании фитильного оружия запасы фитиля всегда должны соответствовать по
весу пороху и свинцу, и пропустить их составители документов при тогдашней дотошности
просто не могли.
Появление в документах упоминания о фитиле для Восточной Сибири обычно связано с
применением ручных гранат. Например, в отряде капитана И. Бецальда и прапорщика Л. Ней-
тера, посланного в 1686 году в Нерчинск, были «...пороховые казны 103 пуда пороху, да на про-
ход 6 пуд 3 чети свинцу, 280 пищалей, 2 пуда фетилю, 100 гранат ручных».
Интересно, что стрельцы западносибирских городов держались за фитильные ружья
почти до конца XVII века, продолжая считать, что оружие «с жагры» стреляет быстрее, неже-
ли самопальное. Но к тому времени боевые столкновения между городскими гарнизонами и
туземным населением были сведены к минимуму и происходили преимущественно под при-
крытием стен и башен укрепления. Так что фитильного замка стрельцам вполне хватало.
Редким видом огнестрельного оружия по всей территории Сибири был карабин. Скорее
всего, основная причина его малоупотребительности была в высокой стоимости — карабин
стоил дороже двух мушкетов. В 1646 году Курбат Иванов, ведя, судя по всему, бои в конном
строю с конными же бурятами, просил о подкреплении в двести человек конных с двумястами
же карабинами. Ответ на эту просьбу остался неизвестен, а просьба, скорее всего, — неудовле-
творённой.
Тот же Багрин утверждает, что нашёл всего одно упоминание об употреблении карабина в
бою.
Винтовкой называлась пищаль, имевшая в стволе нарезы, за счет которых значительно
увеличивалась дальность стрельбы.
В документах винтовки всегда противопоставляются «гладкому» ненарезному оружию.
Однако скорость заряжания этого вида оружия также увеличивалась примерно в 3-4 раза.
Винтовки имели, как правило, меньший калибр, чем пищали.
По причине низкой скорострельности они использовались в большей степени для охоты,
чем для военных действий. Несмотря на это, они были достаточно широко распространены у
служилых людей и у других категорий населения, так как охотничий промысел являлся одной
из основ жизни русских первопроходцев. Поэтому винтовки являлись, как правило, личным, а
не казённым оружием. Интересно, что цены на винтовки были несколько ниже, чем на
остальные виды огнестрельного оружия. Так, в частности, в 1702 году в Нерчинский острог
были привезены винтовки по цене 4 и 5 рублей.
Пистолетов, судя по документам, в Сибири практически не было.
Также русские служилые люди вооружались луками, которые позволяли вести стрельбу с
меньшим временем на перезарядку, при этом источником луков была военная добыча, а
также скупка их у представителей местных народов.
В итоге, говорит Егор Багрин, вооружение служилого человека в Сибири отличало от во-
оружения регулярных войск Московского царства в Европейской России большее однообра-
зие, преимущественное применение кремнёвого замка, а также возможность использовать
это оружие как в бою, так и на охоте.
С артиллерией в Сибири во все времена было негусто. Казаки Ермака, вероятно, были во-
оружены «затинными пищалями». В Кунгурской летописи содержится сообщение о «трех пол-
ковых пушках», которые они взяли с собой в поход. Пушка «полковая фалконет вострой» веси-
ла половину пуда, а свинцовое ядро для нее — полфунта. Для тех условий, в которых проходил
поход, этот вес может считаться вполне приемлемым. Считается, что в строгановской коллек-
ции долгое время хранилась «затинная пищаль» с дарственной надписью Ермаку, однако сего-
дня этот факт нельзя считать вполне доказанным. В последующее время в Сибирь из европей-
ской части России «затинные пищали» завозили в незначительном количестве и использовали
главным образом в городах в качестве позиционно-оборонительных орудий. В конце XVII века
даже в главном сибирском городе — Тобольске — было всего двадцать орудий, в Таре — восем-
надцать, в Бе-рёзовске — десять, в Сургуте — шесть.
Используемые служилыми людьми доспехи не отличались разнообразием. Многие виды,
используемые в европейской части России, не упоминаются вовсе. Главным образом в доку-
ментах говорится о двух видах защитного вооружения — панцире (пансырь) и куяке. Панцири,
которые представляли собой вид витого доспеха, были предельно немногочисленны, а в даль-
них гарнизонах и уездах их вообще не было. Например, якутский воевода в 1676 году отписал,
что «в Якутском... остроге, пансырей ни у кого у Русских людей и у иноземцев нет».
Куяки же, как и луки, захватывались или закупались у аборигенного населения.
Об эффективности вооружения остяков в борьбе с пятьюдесятью казаками отряда Богда-
на Брязги свидетельствует Миллер: «Самое примечательное здесь то, что по возвращении в
город Сибирь они не потеряли ни одного человека, несмотря на то, что
ВООРУЖЕНИЕ И ТАКТИКА СТОРОН ГЛАВА 22
-I-
имели в пути много столкновений и сражений. Стрелы врагов, видимо, были не столь
остры, чтобы причинить им вред, и только на их телах осталось много ран от них».
Иногда (и не так редко!) вооружение аборигенов превосходило вооружение русских завое-
вателей, как это явствует из челобитной Алексея Бедарева и Курбата Иванова 1646 года:
«...Вели на тех служилых людей с Москвы своего государева оружья прислать 200 карабинов
да 200 пансырев да на пеших охочих людей 300 мушкетов, потому, что государь, брацкие му-
жики воинские многие конные, бывают на боях в куяках и в наручах и в шишаках, а мы, госу-
дарь, холопи твои людишка неодежные, пансырей у нас нет и с своих худых пищаленок их
брацких куяков не пробиваем»...
Осо о мне хотелось ы сказать о роли длинноклинкового холодного оружия при столкно-
вении служилых людей с сибирскими аборигенами. Сабля, безусловно, входила в арсенал кон-
ных городовых казаков, несших службу в степном и лесостепном сибирском порубежье. Одна-
ко на севере у первопроходцев, двигавшихся на север и восток материка по очень малонасе-
лённым районам, основным противником являлись не столько воинственные аборигены,
сколько суровые природные условия. В этой ситуации комплекс вооружения служилого чело-
века полностью подстраивался под потребности выживания, что приводило к минимизации и
мультифункциональности набора носимых с собой предметов. Рискну предположить, что в
этих условиях набором оружия ближнего боя казака отряда, скажем, Михайлы Стадухина или
Ивана Реброва были нож, копьё (причём в укороченной сибирской ипостаси — в виде «паль-
мы») и топор.
Все эти предметы могли изготавливаться на местах и требовали, по сравнению с саблей,
гораздо более скромного уровня кузнечного мастерства.
Ладно, ну а чем всё-таки ТАК превосходили русские первопроходцы сибирских абориге-
нов, что ухитрялись захватывать огромные пространства и выигрывать сражения при соотно-
шении сторон один боец к десяти и даже к пятидесяти?
Один из лучших исследователей присоединения Сибири А. С. Зуев говорит:
«Если в поисках ответа на этот вопрос мы обратимся к исследовательской литературе, то
с удивлением обнаружим, что „военное дело" русских в Сибири представляет собой „белое
пятно". В лучшем случае мы встретим указания на превосходство русских над аборигенами в
вооружении, организации, в знании „хитростей ратного строя", наконец, на то, что единому и
более развитому во всех отношениях Московскому государству противостояли разрозненные
„племена", которые к тому же находились в состоянии
войны „всех против всех", и русская сторона активно использовала межэтнические проти-
воречия, привлекая одни „племена" и „роды" для покорения других. В отдельных работах по
поводу некоторых сражений можно встретить объяснения причин русской победы (или пора-
жения). Но в целом тактика ведения русскими боевых действий против сибирских „инозем-
цев", насколько нам известно, еще не подвергалась специальному изучению».
Однако и сам Зуев не даёт внятного ответа на эти вопросы, рассказывая только о способ-
ности русских быстро укрепляться на местности, а также вести бесперерывный огонь плутон-
гами.
Да, действительно, русские первопроходцы достаточно быстро умели создавать времен-
ные укрепления буквально на ровном месте (и даже на снегу — вспомним санный городок ата-
мана Галкина!). Умели они в этих укреплениях удерживаться, и контратаковать. Огонь
плутонгами я бы не стал относить к сильным сторонам российских конкистадоров — стал он
применяться лишь в петровское время, и область применения его была весьма и весьма неве-
лика.
Впервые принёс эту тактику в Сибирь, вероятно, тот же Пав-луцкий (который то ли не
сумел применить её на Орловке, то ли что-то дало сбой). Но и после Павлуцкого её вполне эф-
фективно применяли против набегов чукчей, в частности, возле Гижиги, в 1768 и 1775 годах,
когда команда Я. Мордовского дважды разбивала аборигенов, ведя плотную стрельбу из
ружей. При этом в первый раз чукчи пытались использовать тот же прием, который принес
им победу над Павлуцким. Перед боем они говорили: «...Ежели де и выйдут руские люди про-
тив их, чюкоч, то все хотели вдруг броситца с копьями колоть и нисколько поправитца
не дать». Бой они начали стрельбой по русским и корякам из луков. После того, как русская ко-
манда произвела первый залп, чукчи бросились с копьями в атаку. Однако русские «...таковых
чюкоч, не допустя до себя, смертно из ружей убивать стали», т. е. залпы следовали один за дру-
гим. И хотя русских было всего сто человек, мощь их ружейного огня настолько потрясла чук-
чей, что после сражения они рассказывали, что против них вышли «...рус-кие люди с огненны-
ми ружьями, так де многолюдно, якобы морской вал». В сражении 1775 года, когда русские и
коряки первыми открыли огонь, чукчи «пали на землю и лежали долгое время», укрываясь от
пуль, но когда «наша команда наступила на них чукоч сажень на семь», они «...скочив, бросили
куяки и луки, побежали», уже не пытаясь идти с копьями против ружей.
Немного более внятно систематизирует проблему Егор Багрин.
На первом этапе, предшествующем постройке укрепления в лесной и лесостепной зоне,
русские служилые люди максимально использовали эффект неожиданности нападения на по-
селения и отряды воинов коренных жителей; внезапность атак компенсировала малую чис-
ленность служилых людей. Они стремились в кратчайший срок охватить как можно более об-
ширную территорию, нанося удары по мужскому боеспособному (как правило, очень немного-
численному) населению с наибольшей частотой и быстротой. Передвижение по воде придава-
ло русским отрядам наибольшую мобильность и не давало сосредотачивающимся силам про-
тивника настичь их вскоре после столкновения, случившегося в том или другом месте.
Следом за этим в ключевом месте территории строился острог.
На втором этапе, сразу после постройки укрепления, служилые люди переходили к такти-
ке нападений и возвращений в укрытие. При этом военные отряды, состоявшие из наиболее
агрессивных местных жителей, пытавшиеся штурмовать укрепление, просто перемалывались
под его стенами. Кроме того, русские успешно использовали коллаборационистские элементы
среди аборигенов, которые в виде проводников и переводчиков принимали участие в походах.
Третий этап можно обозначить как вялотекущую партизанскую войну местных жителей,
проводившуюся небольшими группами, на путях передвижения русских отрядов. Здесь перво-
проходцев выручали их постоянная боевая готовность, умение отразить неожиданное нападе-
ние и навык к сооружению укреплений буквально на ровном месте из самых что ни на есть
подручных средств.
Из военных хитростей русских землепроходцев до нас дошли сведения всего о двух.
щими сокровищами — стеклянный бисер, предметы из железа и штуки
«Заслуживает внимания сообщение, будто Ермак при первом нападении, чтобы усыпить
бдительность и не вызвать беспокойства среди врагов, велел зарядить пушки и мелкое ору-
жие одними пыжами и что при втором нападении он стрелял уже настоящими, отчего больше
всего зависел исход битвы. Такая хитрость могла быть употреблена, хотя Сибирские летописи
об этом не упоминают», — рассказывает Г. Миллер в «Истории Сибири».
Кроме того, казаки иногда, поблизости от становищ, приманивали аборигенов «на блес-
ну». То есть — раскладывали на видном месте то, что таёжным поселенцам казалось настоя-
тканой материи. Когда
же аборигены выходили из укрытия и принимались собирать вроде бы брошенные богатства,
по ним давался из кустов ружейный залп. Всё это проходило по разряду воинской хитрости в
военном искусстве...
Но это всё было, как вы понимаете, потом — почти через двести лет после Ермака и его
сражения на Чувашском мысе, которое реально открыло путь русским в Сибирь, и на самом
малозначимом сибирском пограничье, на которое все действующие лица уже давно махнули
рукой. Так что же было ДО этого?
Прежде всего, нельзя сбрасывать со счетов такую весомую деталь, как разницу в телосло-
жении европеоида с его смешанным хлебно-мясным рационом и монголоида, питающегося
почти исключительно рыбой и мясом. Все, кто видел приезжающих в северные районы совре-
менных русских рядом с современными аборигенами, отмечают, что пришельцы физически
раза в полтора крупнее местного населения. Вероятно, такая же пропорция сохранялась и во
времена Ермака и Атласова. Да, можно сказать, что сибирский абориген, проживаючи в очень
тяжёлых условиях, был лучше к ним приспособлен. Но помилуйте, чем он при этом отличался
от того же родившегося на русском Севере Михаила Стадухина; или в Тобольске — Ивана Гал-
кина? Та же охота и рыбалка сызмальства, те же тяжёлые походы в самых разнообразных су-
ровых условиях...
Плюс — постоянный очень тяжёлый физический труд при строительстве зимовий и остро-
гов, некоторые начатки военной выучки, получаемые на воеводских дворах, опыт сражений с
самыми разными народами и в самых разных условиях, следование какому-то подобию дис-
циплины... Нет, в поединке между Улукитканом и Михай-лой Стадухиным я бы с уверенно-
стью поставил на последнего.
Но, кроме соревнования в ратном искусстве и физической форме, здесь шло иное соревно-
вание. Ермак и его товарищи, пленная литва на киргизской и бурятской границе, казаки на
Лене были прежде всего людьми много где побывавшими, испытавшими очень разнообразные
ситуации, не связанные кругозором нескольких урочищ или бассейна одной реки.
Они гораздо быстрее и эффективнее, нежели аборигены, примерялись к ситуации, импро-
визировали на ходу, не были зашорены набором стандартных житейских ситуаций, использу-
емых в неких стандартных (пусть и очень сложных) условиях среды.
Они были гибче, смекалистее (не значит — умнее!), быстрее.
И они победили.
1
«Любопытно отметить, что крупнейший знаток остяцкого эпоса С. К. Патканов при публи-
кации текстов героических былин в отдельных случаях, когда речь заходит о вооружении,
пользуется в переводах термином „меч“, сохраняя в подстрочнике собственное значение
слова ,,нож“» (Соловьёв А. И., 1987).
Глава 23. Транспорт и снабжение
Дороги
Ключевыми словами к понятию «Сибирь» в то время (как, впрочем, в значительной степени и
сейчас) являлись «холод» и «бездорожье». Причём, в отличие от Европы, Южной Азии и север-
ной Африки, по которым в течение как минимум двух тысяч лет были проведены пути еги-
петскими, месопотамскими, персидскими, греческими и римскими инженерами и строителя-
ми, здесь каждую
тельных.
Правда, существовали испытанные природные пути — водные. С севера присоединяемую
территорию охватывал Ледовитый океан, с юга на север по Сибири текли гигантские реки.
Три реки, входящие в десяток самых крупных рек мира, — Обь, Енисей, Лена. И несколько рек
поменьше — Пур, Таз, Пясина, Хатанга, Оле-нёк, Анабар, Яна, Индигирка, Колыма. Все эти реки
версту пути приходилось находить методом проб и ошибок. И часто — смер-
имели обширные бассейны, а истоки их притоков сходились на водоразделах. Это и была, так
сказать, заготовка сибирской дорожной сети.
Плавание по Ледовитому океану с самого начала считалось опасным занятием, и что хуже
всего — неоправданно опасным. Да, конечно, именно в этой области у жителей северных окра-
ин России был накоплен изрядный и местами ни с чем не сопоставимый опыт. Но, с другой
стороны, именно северная периферия материка представляла из себя холодную безлесую рав-
нину — тундру, обитатели которой пасли оленей и не имели доступа к настоящим обширным
источникам «мягкой рухляди» — хвойным лесам. А именно она, эта «мягкая рухлядь», и была
главной целью проникших за Урал конкистадоров. Кроме того, северный путь уж очень легко
брался под контроль представителями царской администрации.
Герхардт Миллер описывает его следующим образом: «Из Архангельска шли тогда на
кочах две недели вдоль берегов мимо Мезени и Пустозерска до Карской губы, морского зали-
ва, получившего свое название от впадающей в него речки Кары. С восточной стороны в эту
губу впадает речка Мутная. По ней подымались в течение пяти дней до места, где по близости
протекает речка Зеленая, впадающая в Обскую губу. Здесь из одной речки в другую суда тащи-
ли волоком полторы версты, и в 4 дня спускались по реке Зеленой до ее устья. Добравшись до
Обской губы, дальнейший путь в Мангазею ничем не отличался от совершаемого туда ежегод-
но плавания из Березова».
Дело в том, что при плавании Северным Ледовитым океаном (особенно его восточными
морями) неизбежно приходилось держаться линии побережья — в нескольких километрах, в
лучшем случае, нескольких десятках километров от береговой линии находились льды. При-
чём льды эти то отодвигались, то вновь придвигались к берегу, заставляя мореплавателей тес-
нее прижиматься к материку, а то и высаживаться на берег и зимовать, рассчитывая, что на
следующее лето Природа окажется милостивее и пропустит корабли дальше. Могла и не про-
пустить.
Поэтому поставленные на всех ключевых пунктах побережья таможенные посты напрочь
исключали какое-либо самочинство и беспошлинный ввоз и вывоз товара. Ну и, я второй раз
подчеркну это обстоятельство, чисто физически путь этот был очень рискованным.
С опасностью этого пути связано также то, что если сразу после достижения бассейна
Лены русские землепроходцы предприняли ряд плаваний на запад и на восток, в том числе,
обогнув восточную оконечность Евразии, то впоследствии для освоения этих территорий ис-
пользовался исключительно наземный тракт через верховья Яны, Индигирки и Алазеи. А ни в
море Лаптевых, ни в Восточносибирском, ни в Чукотском море никакой царский указ море-
плавания не запрещал. Это просто было опасно до такой степени, что становилось невыгод-
ным.
Кроме того, надо помнить, что условия плавания очень сильно менялись по мере продви-
жения с запада на восток. Если в Баренцевом и, частично, Карском море очень сильно сказы-
валось влияние Гольфстрима (то есть море было в значительной степни свободно ото льдов,
хотя и бурным), то уже за устьем Оби линия плавучих льдов неумолимо приближалась к бере-
гу. А восточнее Енисея вставал Таймыр, который попросту делил весь Северовосточный про-
ход на две зоны мореплавания — западную и восточную. Более того, Таймыр становился для
первых полярных мореходов практически непреодолимым препятствием — и «зону влияния»
первопроходцы предпочитали преодолевать по суше.
Слишком велик был риск вмёрзнуть возле его побережья на пару лет, что значило — на-
всегда.
Да, автор знает и о находках стоянок полярных мореходов на северном побережье Таймы-
ра, и о сведениях о морском пути между устьями Енисея и Лены. Но нигде, заметьте, нигде
(!) мы не находим указаний, что эти плавания были а) частыми и б) регулярными. Это были
деяния отдельных, предельно отчаянных мореходов, и плату за их смелость природа взыски-
вала сполна.
Поэтому, хотя ряд важнейших речных бассейнов Сибири (особенно, расположенных во-
сточнее устья Лены) был изначально достигнут по Северному Ледовитому океану, впослед-
ствии от этого пути полностью отказались в пользу проложенных по суше вьючных троп и
трактов.
Сухопутные пути также представляли собой ниточки, соединявшие бассейн одной вели-
кой реки Сибири с другим бассейном. Далее груз укладывался на дощаники или другие плав-
средства и его уже водой доставляли к пункту назначения — или очередному волоку на Во-
сток. Именно поискам удобных сухопутных путей через Сибирь была посвящена львиная доля
труда землепроходцев.
Первые проникновения русских за Урал шли двумя путями: северным — через Пустозерск
и Собь, которым прошли московские рати в конце XV столетия; и через Чусовую и Тагил —
как шёл отряд Ермака. Искать в выборе этих путей высокий гносеологический смысл, навер-
ное, не стоит — это были карательные походы, вызванные набегами зауральских племён на
контролируемые русскими земли, и формировались они не в соответствии с некоей централи-
зованной стратегической государственной доктриной, а как преследование по следам врага.
Несмотря на то, что до начала Присоединения в Зауралье побывало довольно большое количе-
ство русских людей, первое слово при выборе дороги оставалось за туземными «вожами», ко-
торые, наверняка, следовали именно уже натоптанными боевыми отрядами дорогами. Так,
даже недавно прошедший путём из Чердыни на Тавду атаман Иван Кольцов отправился об-
ратно в Москву в сопровождении хорошо знающего дорогу князца Ишбердея. Интересно, что в
рассказе об этом эпизоде данная дорога называется почему-то Волчьим путём...
Путь из Российской метрополии в Приобье, как его описывает А. Окладников, носил на-
звание Зырянской дороги, или Русского тёса. Он начинался от реки Выми, шёл к угорскому го-
родку по реке Сыгве Ляпину и далее вдоль Северной Сосьвы на восток до Оби. Считается, что
этот район в XV веке осваивался русскими людьми и коми-зырянами. В устье Вогулки имелось
зимовье русских и зырянских промысловиков, а рядом заброшенное старинное угорское
укрепление, называвшееся по-хантыйски Сугмут-ваш, по мансийски Халь-уш, т. е. Берёзовый
город. В качестве опорного пункта воевода Траханиотов построил на этом месте город Берё-
зов.
Первые годы освоение Сибири проходило Чердынской дорогой: от города Чердынь по до-
линам рек Вишера — Веслуй — Почмога; затем через водораздел на реку Тальтию и вниз по
рекам Ивдель — Лозьва — Тавда — Тобол.
«Нет надобности также упоминать о пути в Сибирь, которым шли эти люди, потому что,
кроме единственного пути через Чер-дынь, Лозвинский городок и Пелым, никакого другого
пути тогда еще не было. На Лозве было складочное место для припасов, которые привозились
туда зимой из русских городов Устюга и Соль-вычегодска, Вятки и других и которые по окон-
чании ледохода отправлялись на судах в сибирские города», — рассказывает об этом пути
Миллер.
В 1595 году Артемий Бабинов разведал дорогу через реки Усолку, Сурмог, Яйву, Косьву, по-
сёлок Растес, деревню Павдин-скую, реки Мостовую и Туру, полностью проходящую посуху, и
получил наряд на её строительство. По одной из легенд, связанных с её разметкой и проклад-
кой, он следовал вместе с отрядом вогулов, шедших к своему капищу в Чаньвинскую пещеру
на реке Чаньва. По царскому указу в подчинение Бабинову были выделены два целовальника
и сорок крестьян, расчищавших путь. Протяжённостью новая дорога была в двести шестьде-
сят вёрст, для её охраны были учреждены Растеский караул (в настоящее время не существу-
ет), Павдинский караул (посёлок Павда Ново-Лялинского городского округа), Лялинский кара-
ул (село Ка-раульское Ново-Лялинского городского округа) для защиты от ля-линских вогулов,
Кошайский караул (село Кошай Сосьвинского городского округа) для защиты от сосьвинских
вогулов.
Там, где эта дорога подошла к реке Туре, было признано необходимым иметь укрепленное
место, подобное тому, которое было на Лозве. Однако это делало Лозвинский городок ненуж-
ным.
Около него было очень редкое вогульское население, поэтому было излишним тратить
средства на содержание этого городка — вогулами можно было удобно управлять частью из
Пелыма, частью из нового города Верхотурья. Лозвинский городок был срыт, а служилые люди
из него — использованы при построении и заселении города Верхотурья.
В 1598 году дорога получила статус правительственного тракта и стала называться «Новая
Сибирская-Верхотурская дорога».
Была она короче старого пути через Чердынь примерно в восемь раз и прослужила России
более ста семидесяти лет. Сам Артемий Бабинов практически до самой смерти следил за со-
держанием дороги. Царь Фёдор Иоаннович пожаловал ему за службу земли в верховьях реки
Яйвы.
Эта дорога была тщательно вымощена. Потомки Бабинова ещё во время путешествия
Миллера жили в деревне Чикмане в Верхотурских горах на большой дороге. Они очень горди-
лись заслугами своего предка и хранили у себя жалованную грамоту царя Михаила Фёдорови-
ча, данную Бабинову за то, что он указал эту дорогу и сделал её удобной для проезда.
Первые пути, ведшие в Тобольск, судя по всему, делались весьма наскоро. В 1603 году при-
шлось полностью переделывать отрезок между Верхотурьем и Туринском; дорога «была очень
неудобна в летнее время из-за большого числа речек и болот, кроме того, вследствие извили-
стости реки Туры её приходилось много раз переезжать. Поэтому стали искать более близкую
и более сухую дорогу и нашли таковую через так называемый Тагильский волок, по которому
с тех пор стали ездить с большими удобствами».
Дальше становится интереснее — дело в том, что отрезок пути вдоль рек Невьи и Ницы
стал заселяться гуще, нежели другие местности, и дорога вдоль них стала использоваться ин-
тенсивнее, чем основная — через Туринск. Естественно, первым побуждением царских вла-
стей было движение по этой дороге запретить; однако похоже, что к моменту необходимости
принятия какого-либо решения территории были уже настолько плотно заселены, что при-
шлось прибегнуть к другому испытанному методу — перекрыть её таможенной заставой.
История создания пути с Оби на Енисей подробно изложена тем же Миллером в «Истории
Сибири»: «Чеботай Челищев — так звали воеводу (Кетского острога — прим. М.К.) — сообщал
тобольскому боярину и воеводе князю Ивану Семеновичу Куракину, что он расспросил о путях
на Енисеи двух служилых людей, ходивших в 1609 г. в поход против тунгусов с десятником
Иваном Кай-даловым, и узнал от них следующее: от Кетского острога до княз-ца Намака езды
на легких крытых лодках (каюках), какие употребляются у зырян, 2,5 недели. Далее путь идет
от реки Кети до речки Томи через волок, который летом пеший человек, неся на себе 2 пуда
хлебных и иных запасов, может пройти в 2 дня, а зимою его можно пройти в такое же время
на нартах. На речке Томи обычно строят струги или такие же зырянские каюки, какие упо-
треблялись и на реке Кети, в которых в полдня доходят до реки Кеми и по ней в один день по-
падают в Енисей. Чтобы проехать по Енисею вверх до впадения в него Верхней Тунгуски,
нужно итти без перерыва целый день. Около устья Тунгуски в своих обычных юртах жили 12
тунгусских семей, которые, по впадающей в Тунгуску с южной стороны речке Кипану, называ-
ются ки-панцами. Далее вверх по Енисею надо итти на дощанике 3 дня до порога. Перейдя
порог, который длиною 2 версты, нужно итти еще 3 дня до Тюлькиных людей. К этому описа-
нию прибавлено, что произвести посылку людей для постройки, острога на Енисее или на
Верхней Тунгуске в течение того же лета было уже поздно, так как посланные туда служилые
люди едва ли успеют пройти всю реку Кеть, не говоря уже о том, чтобы дойти до реки Енисея.
Маковский волок был довольно дрянной дорогой. Для его преодоления требовалось 2-3
дня. Приходилось перевозить грузы, как сообщали очевидцы, „через грязи великие", „через бо-
лота и речки" и местами дорога была замощена: „а по всему волоку зело грязно... и для того
везде по нем великие мосты построены для ради множества грязей и болот и речек"; „а на
иных местех есть на волоку и горы, а леса везде темные. А есть... и чистые места на речках, где
стоят и отдыхают". По волоку грузы переносили люди, использовались вьючные лошади и
даже собаки, а телегами через тот волок ходу за грязьми и болоты никогда не бывает"».
В середине XVII столетия существовал и другой путь — через приток Оби Вах, волоком на
Елогуй, приток Енисея. Миллер уточняет: «...Вернее, между двумя речками — Волочанкой и
Черной, впадающими в Вах и Елогуй, имеется только небольшой волок, через который грузы и
суда можно было перетащить посуху». Елогуйский волок имел пятнадцать вёрст в длину и
проходился примерно за два дня. Им пользовались в первую очередь торговцы и промышлен-
ники, добиравшиеся до промыслов по Нижней и Подкаменной Тунгускам или возвращавшие-
ся с промыслов.
Этот путь сокращал дорогу к местам, лежавшим ниже Енисейска.
Важно было и то, что он позволял миновать без заезда Нарым,
Кетск и Енисейск и, следовательно, избегнуть контроля со стороны властей этих админи-
стративных центров.
Временами этой дорогой производилась пересылка почты из Мангазеи. Преимущественно
же по ней перемещались торговые люди, возвращавшиеся с Нижней и Подкаменной Тунгусок
«с покупной мягкой рухлядью», и промышленники, ехавшие с тунгусских промыслов.
Так что уже в сороковых годах XVII века кетские воеводы жаловались, что «проезжей по-
шлины и оброку стало имать в Кет-ском остроге не с кого, кетским служилым людям и руж-
никам в жалованье и на кетские на всякие на мелкие неокладные расходы впредь давать
будет нечего, потому что... торговых и промышленных людей из Енисейского пропускают
через Вах, а мимо Кетской острог не бывал никаков человек».
Хотя Елогуйский путь никогда официально разрешён не был, но ещё в 1702 году москов-
ские власти обратили внимание на то, что проходившие по Елогуйскому волоку сибирские
служилые люди торгуют по пути с местными жителями, не уплачивая пошлин и провозя неза-
конно с собой торговых людей под видом своих работников. С тех пор на использование этого
пути вышел официальный запрет. Запрет этот, как постоянно случалось в нашей стране, не со-
блюдался. Герхардт Миллер свидетельствовал, что и в его время (тридцатые годы XVIII века)
этой дорогой продолжали ездить купцы из Тобольска в Туруханск.
Кроме того, промышленники для прохода с Оби на Енисей использовали дорогу по реке
Тым, притоку Оби, там, где верховья Тыма близко подходят к верховьям Сыма, притока Ени-
сея. Так ещё в двадцатых годах XVII] века промышленнники с Енисея ходили на Сургут. Ени-
сейским воеводам для пресечения этого пути пришлось даже устроить заставу на устье Сыма.
Собственно говоря, удобство проездных путей царская администрация рассматривала
прежде всего с позиции простоты контроля над ними, а уже после — со всех остальных.
Озаботившись строительством дорог в западной, наиболее освоенной части Сибири, цар-
ская администрация занялась и дорожным обустройством. Прежде всего дороги были разби-
ты на определённые участки с построенными на них «станциями», или «ямами». Служащие на
этих станциях должны были обеспечивать перевозки казённых грузов и государственных до-
несений.
Ямская служба вменялась в обязанность местным жителям, для которых она бывала и
формой основной занятости.
Однако при организации ямской службы в Сибири царские власти столкнулись с больши-
ми сложностями, собственно говоря, связанными с устройством быта аборигенов, сильно от-
личавшимся от устройства быта коренного населения в России. Миллер пишет: «Вся тяжесть
подводной повинности падала исключительно на туземцев, а те часто не имели возможности
дать столько подвод, сколько требовалось. Горькие жалобы вогулов, живших по большой доро-
ге Верхотурского уезда, поданные ими по этому поводу в 1599 г., по всей вероятности, дали
повод к поселению в разных местах Сибири ямщиков. Они обязаны были ставить даром под-
воды, но зато получали значительные пашенные земли, с которых не должны были платить
податей.
Остяки... обещали предоставить ямщикам необходимую землю для пашни. Ходатайство их
было удовлетворено, но ямщикам было сохранено только денежное жалованье, а хлебное жа-
лованье предполагалось заменить предоставлением участков земли под пахоту. В отношении
Демьянского яма это не вызвало затруднений, потому что у них было более чем достаточно
пахотной земли... Но с Самаровским еще в течение нескольких лет возникали разные трудно-
сти. Грамота от 12 июня 1645 г. предписывала еще продолжать выдавать им половину хлебного
оклада,
но и это жалованье должно было в будущем быть отменено. Зато 15 марта 1661 г. им
несколько увеличено было денежное жалованье». Миллер сообщает также данные о расстоя-
ниях: от Тобольска вверх по Иртышу до Демьянского яма «по прямому зимнему пути» — сто
семьдесят три с половиной версты, а водою по изгибам реки — двести шестьдесят вёрст, от Де-
мьянского до Самаровского яма — двести девяносто три версты.
По мере удаления дорог от метрополии, и далее — от Тобольска, бывшего в Сибири времён
Присоединения региональным «центром мира», обустройство путей сводится к минимуму.
Путь на следующую великую сибирскую реку — Лену — сперва тоже пролегал через бас-
сейн Нижней Тунгуски в бассейн Вилюя. Однако путь этот, во-первых, получался очень и
очень протяжённым; во-вторых, вдоль него жили в изобилии воинственные тунгусы; в-
третьих — «подбрюшье» Таймыра относится к одной из самых малопродуктивных территорий
в северотаёжной зоне.
Поэтому основной Ленский тракт всё-таки пошёл по Предбай-калью. И разведал его му-
жественный атаман Иван Галкин.
Впрочем, он тоже не был первооткрывателем, а лишь усовершенствовал путь, проведан-
ный промышленными людьми через Идирму на устье реки Купы.
«Оба пути казались Галкину слишком длинными и трудными. Подарками и хорошим уго-
щением он расположил к себе одного тунгуса, чтобы тот дал ему обстоятельные сведения о
тамошних местах и сообщил бы, нельзя ли найти более близкий и удобный путь к реке Лене.
От него Галкин узнал, что до волока на реку Куту нужно плыть еще два дня вверх по реке
Илиму; по волоку тунгусы легко доходят пешком до реки Лены в один день, а с оленями и со
всем необходимым для жилья — в два дня.
Это и есть тот путь, по которому теперь еще ездят на реку Лену и из-за которого пришлось
перенести ясачное зимовье с реки Идирмы в то место, где путь этот отходит от реки Илима.
Однако перенесение зимовья было совершено не сразу и не в один прием. Приказчики, кото-
рых посылали из Енисейска на реку Илим, имели пребывание то в одном, то в другом месте.
Через несколько лет новое зимовье заняло первое место и было названо зимовьем на Илиме,
на Ленском волоку, а после того как оно было укреплено, — Илимским острогом. Когда же для
ускорения дальнейших завоеваний туда стали посылать из Москвы отдельных воевод, зимовье
на Ленском волоку превратилось в город Илимск.
По приказанию Галкина два служилых человека под руководством тунгуса исследовали
упомянутую дорогу, причем все оказалось действительно так, как было описано выше. Галкин
послал этим путем на реку Лену десятника Илью Ермолина и с ним пять человек служилых
людей, которых до реки Купуя сопровождало еще 18 человек, чтобы помочь им нести предна-
значенные для них запасы. Там они повстречали двух тунгусов с их обычными лодками, сде-
ланными из бересты. Ермолин откупил у них эти лодки и поплыл на них по направлению к
реке Лене. Около впадения реки Куты они нашли оставленных там Василием Бугром двух слу-
жилых людей вместе с судном, на котором они туда приплыли и которое в пути сослужило им
большую службу. В устье реки Ки-ренги Ермолин с товарищами думал встретить также других
четырех людей из отряда Василия Бугра и получить от них необходимые сведения, но оказа-
лось, что с промышленными людьми, пришедшими из Туруханского зимовья, они ушли в
землю якутов по Нижней Тунгуске. Об этом они узнали от тунгусов, кочевавших в большом
числе при впадении Киренги и Чаи, до которых Ермолин продолжал свой путь; эти тунгусы
уже были приведены к шерти на верность Василием Бугром. От них же Ермолин с товарища-
ми получил первые известия о том, что ниже по течению реки Лены живут якуты, которые
богаты скотом и никому не подчинены. Как ни было это заманчиво для служилых людей, все
же некоторые соображения заставили Ермолина воздержаться от посещения этого нового на-
рода».
Движение вверх и вниз по Лене, как и по другим крупным и средним сибирским рекам,
производилось с помощью дощаников, стругов и кочей, изготавливавшихся порой с помощью
совершенно примитивных подручных материалов.
«Имею в виду, — говорит Герхард Миллер, — известие о ко-чах, построенных Бузой непода-
леку от Сиктака, на реках Молоде и Яне, в пустынных местах, где нельзя было достать ника-
ких нужных для постройки и снаряжения судов материалов. Может быть, следует предполо-
жить, что необходимые для этого материалы Буза возил с собою, но это невероятно. Нельзя
также и предположить, что в отписках была допущена явная неправда, которая не могла при-
нести никакой пользы. Мне кажется, что это известие можно легко объяснить, если под коча-
ми понимать не большие морские суда, какие обычно обозначаются этим словом, а лишь сред-
ней величины дощаники, или сколоченные из досок большие лодки, или же, наконец, парус-
ные шняки, которые вполне пригодны для плавания по рекам и вдоль берегов Ледовитого оке-
ана, где между материком и постоянным льдом по большей части остается только узкий про-
ход. Мы имеем несколько примеров того, что такие небольшие суда назывались также „коча-
ми". В первое время из Енисейска ходили вверх по Тунгуске не иначе, как на кочах.
Воевода Яков Хрипунов взял для своего похода десять кочей, а Прокофий Лазарев возвра-
тился в Жиганы на одном из кочей Бузы, которым управляли всего только пять человек. Не
следует думать, что для постройки таких судов необходимо иметь железо; железные гвозди
можно вполне заменить деревянными, а якорь можно сделать из дерева и прикрепить к нему
большие камни. Ремни из оленьих шкур дают материал для снастей, а ровдуги, дубленые оле-
ньи кожи, — для парусов. Известно, что голь на выдумки хитра. Мы знаем, что еще и в настоя-
щее время в тамошних местах, вдоль берегов Ледовитого океана, ходят на судах, построенных
и оснащенных таким образом».
«Сухой» путь на Колыму, описанный С. Бахрушиным, выглядел примерно следующим об-
разом:
«Обычно путь с Лены на „заморские реки" и на полярное „Поморье" совершался „коньми"
через Верхоянский хребет, отделяющий бассейн Лены от рек, впадающих в океан к востоку от
её устья. Выходя из Якутска, пересекали Алдан у „перевоза" и, преодолев Камень, в 5 недель
достигали верховьев Яны. С Яны же, на конях, шли дальше на восток, вдоль её притока Толсто-
ка, перевалив хребет Тай-Хаянтах, через 3-4 недели попадали на „Собачью реку" или Индигир-
ку, а с Индигирки на нартах в такое же примерно время доходили до р. Алазеи. С Алазеи в 10
дней достигали верхнего течения Колымы. Колыма являлась исходным пунктом, откуда най-
дены были дороги к берегам Берингова пролива и северной части Охотского моря (называв-
шейся в прошлом Пенжинским морем).
Пути по океану были уже заброшены и сносились с Якутском по трактам, которые по пре-
данию, пролегали: первый — от Якутска через Ср. Вилюйск до Жиганска, оттуда через Орул-
ганский хребет на Верхоянск по рекам Менкере, Ленского бассейна, и Саккырыр, Янского бас-
сейна. Из Верхоянска, пересекая Ады-чу, Тостах, по речкам Догдо, Борулаху, через острог Тас-
Хаяхтах-ского хребта на р. Чубукулах в Зашиверск; второй — пересекая Алдан, по Тукулану, Ал-
данского бассейна, Нельгегэ, притоку Ады-чи, по притоку Тастаха — Догдо и с первым трактом
по притоку Селепняха Бериляху на речку Блудную в Зашиверск».
Для передвижения пользовались, утверждает А. Окладников, исключительно лошадьми.
Наибольшее движение происходило летом. Тракт делился на три станции. Из Якутска в Заши-
верск указы доходили обыкновенно за 3-4 месяца. Указы и рапорты посылались обычно со
служилыми людьми.
На некоторых указах есть пометки «Получен через сержанта Синицкого» или «получен
через служилаго Морщинцова». Ехать приходилось «о два кони», в пути лошади нередко пада-
ли; «а иных коней мы сами с голоду съедаем, в дороге голод великий терпим, едим сосновую
кору и траву и корень, и всякую едь скверную».
В середине XVII века дорога через Верхоянский хребет на За-шиверск описывается так:
«По справедливости это пространство должно называть гробом в 300 верст. Облака ходят
ниже многих гор: туман и резкий ветер не прерываются. Был пример, что здесь 15 числа авгу-
ста якут отморозил руки и ноги». Не менее выразительно этот же путешественник описал лет-
ний путь к За-шиверскому морю. Сначала — плавание по Индигирке, которая «...замечательна
своими водоворотами; об одном из них в особенности много рассказывают местные инород-
цы. Он находится в 150 верстах от Зашиверска. Никакое живое существо не осмеливается пе-
реплыть это место. Представьте себе глубокую, невероятно быструю, в 250 сажен ширины
реку, которая, вливаясь между двух скал, всею своею массою движется винтообразно. Огром-
ные деревья, занесённые в этот водоворот, выказываются из под воды почти через полчаса,
другия же, более тяжелыя тела, на века погружаются в нём. Очевидцы рассказывают, что без
особенного страха и головокружения даже с берега нельзя смотреть на эту пучину, кипящую в
тысяче кругах и наводящую невольный трепет страшно диким и глухим гулом клокочу-
щих волн... От Зашиверска начинаются страшные топи, грязи и зыбуны, простирающиеся до
тундр Северного океана. Отсюда горы исчезают, леса редеют и вся страна представляет собой
одно необозримое безгоризонтное озеро или ближе ряд беспрерывных болот, кой-где преры-
ваемых едомами (небольшими лесистыми возвышенностями). Здесь кроме мха, неизменной
корявой лиственницы, ещё меньшего тальника и воды ничего нет. Земля протаивает на одну
четверть аршина; деревья, толщиною, в поперечнике около фута, может вырвать рукою самый
бессильный человек, потому что корни их стелются, не углубляясь в землю; оттого во многих
местах, особенно несколько возвышенных, видны груды поваленных бурями деревьев. Проезд
в летнее время по всем этим местам сопряжен с величайшим трудом: гнилой и сырой воздух,
тьма комаров, топи и зыбуны, так сказать, приковывают человека к лошади. В несносные
жары целый день надобно быть на седле — пешком пройтись нет никакой возможности; ло-
шадь бредёт бадараном (топкое и густо-грязное место) по брюхо, скользит и падает почти бес-
прерывно или вязнет по уши в зыбуне.
Самый ночлег не успокаивает путников: палящее солнце с 10 мая по 20 июля, не скрываясь
за горизонтом, расслабляет человека, а мученье от комаров, вращающихся над болотами в
виде густого облака, непроницаемого для глаз, выше всякого мучения. Они с шумом и писком
нападают на свою жертву. Ни куска хлеба, ни капли воды нельзя выпить спокойно. Выбив-
шись из сил, предпочитаешь другое зло и завертываешься в одеяло или ложишься в ровдуж-
ный полог, где обливаешься потом и задыхаешься от жара. Звери, не убегающие в летнее
время на горы, каковы: волк, медведь, сохатый, укрываются в болотах, но и там нередко вме-
сто спасения находят смерть. По рассказам очевидцев, в заеденном комарами звере не было
ни капли крови; остались одни только кости да источенная кожа. Олени или взбираются на
высочайшие горы, где холод служит им защитою от комаров, или ещё ранней весною, пред-
чувствуя по инстинкту жаркое лето, выходят стадами на открытые со всех сторон тундры, где
ветры, постоянно дующие с моря, истребляют их крылатых врагов».
При освоении побережья Охотского моря казаки и промышленники во второй половине
XVII века наиболее часто пользовались путем, ведшим с Маи на Охоту. Он шёл вверх по Мае до
устья реки Юдомы, далее вверх по Юдоме до устья Горбицы. Там начинался волок под назва-
нием Юдомский крест, ведший на реку Блудную, приток реки Урака, или непосредственно на
Урак, где находилось «Урацкое плотбище», на котором строились суда. С Урака было два пути:
один — волоком на Охоту, и второй — вниз по Ураку до моря, оттуда до устья Охоты было, по
подсчету исследователя Сибири XVIII века академика Гмелина, 10-15 вёрст (до шестнадцати
километров).
Длительность пути и трудность перевала через Юдомский крест часто приводили к тому,
что путники предпочитали двигаться по более короткому, но не менее трудному сухопутному
пути из Якутска через Амгу (Амгинская переправа) и Алдан (Вельская переправа) на Юдом-
ский крест и далее на Урак. С Вельской переправы начинались, по выражению академика Гме-
лина, «поразительные горы, через которые проехать невозможно на телегах, приходится по-
клажу перевозить на вьючных лошадях и оленях».
«Вообще о сей дороге объявить можно, что она... столь беспокойна, что труднее проезжей
дороги представить нельзя, — писал в XVIII веке С. П. Крашенинников, — ибо она лежит или по
берегам рек, или по горам лесистым; берега обломками камней или круглым серовиком так
усыпаны, что тамошним лошадям довольно надивиться нельзя, как они с камня на камень ле-
пятся». Эту дорогу проходили от Якутска до моря примерно за месяц, и она стала общеупотре-
бительной к началу ХУШ века. Её протяженность была немногим более восьмисот вёрст (то
есть более восьмисот пятидесяти километров). Безусловно, такие тяжелые дороги крайне за-
трудняли освоение русскими побережья Охотского моря и требовали от казаков и промыш-
ленников неимоверной затраты энергии и сил для их преодоления.
Юдомский волок, как, в общем-то, и большинство волоков, был одним из самых опасных
мест на и без того непростых сибирских путях. Не раз и не два партии торговых и служилых
людей здесь громили немирные инородцы. В частности, на Юдомском волоке в последней чет-
верти XVII века разбойничал ламутский князец Некрунка.
На самых дальних концах сибирских путей дорог как таковых уже не существовало. Это
были вьючные тропы, по которым передвигались конные караваны и оленьи аргиши. Вызыва-
ет удивление, как такими примитивными средствами и на такие огромные расстояния пере-
мещались тонны и тонны грузов...
Основным грузом, конечно же, был хлеб, не произраставший на основной части занимае-
мой территории. Однако же значительный объём занимали водка (хлебное, или «зелёное»
вино) — предмет государственной монополии и мощнейшее средство управления людьми на
вновь открытых землях; одекуй (то есть бисер), размеры привоза которого на аборигенные
земли исчислялись сотнями килограммов, мануфактура и оловянная посуда.
Таможни и заставы
Система таможенных сборов, разработанная в Московском царстве, была совершенно всеобъ-
емлющей. В каждом новом городе за Уралом строилась таможенная изба, в каждом значимом
— Гостиный двор, то есть специальное место, на котором, и только на котором (!) могли произ-
водиться торги.
Сбор таможенных пошлин до принятия Торгового устава 1653 года происходил по устав-
ным грамотам, которые присылались воеводам при открытии таможни в качестве инструк-
ции по сбору налогов с продаж. В большинстве архивных документов, связанных с деятельно-
стью таможенной избы и кружечного двора, содержатся обязательные ссылки на присланную
ранее уставную грамоту. Помимо уставной грамоты головы руководствовались распоряжени-
ями из столицы, содержащиеся в многочисленных наказных грамотах. Таможенные чиновни-
ки, согласно присланным им памятям, производили досмотр товаров, записывали их наиме-
нования и стоимость в книги, делали росписи товаров в суднах, подробно выясняя имена
торговцев-владельцев товара. Торговые люди имели право реализовать свой товар в течение
шести месяцев, отводимых им на его продажу. Подробно оговаривалось, что если купец купит
товар и повезёт его продавать в другой город, он должен предъявить его в таможне, подробно
записать в отпускную книгу и заплатить пошлину 10 денег с рубля. Местный покупатель, при-
обретавший товар «про свой обиход», освобождался от выплаты рублёвой пошлины. Её плати-
ли в два приема: 5% брали при явке товара в таможне и 5 % — при перепродаже купленного
товара.
Административный аппарат таможенной избы и афиллирован-ного с ней государева ка-
бака представлял собой иерархическую структуру, состоящую из нескольких звеньев. Высшее
звено — таможенный голова — осуществлял руководство таможенными и кабацкими сборами
из городской таможенной избы. Он руководил деятельностью таможенных целовальников,
подьячих и дьячков, а также контролировал сбор пошлин в сельской местности, на таможен-
ных заставах и перевозах. Среднее звено — ларёчные и рядовые целовальники, дьячки и по-
дьячие — могли находиться на своей должности несколько лет подряд при разных верных го-
ловах или откупщиках. Они, как правило, были выходцами из местного населения и непосред-
ственно работали в таможне. Функции целовальников были размыты. Им поручалась самая
разнообразная работа, которая представляла собой повинность и не оплачивалась. Дьячки и
подьячие занимали свою должность по найму или по выбору. В случае найма им полагалось
жалование. Низшим звеном в этой иерархии являлся многочисленный вспомогательный ап-
парат, состоящий из сторожей, истопников, посыльных, пивоваров и пр. Их труд был наёмным
и оплачивался из таможенных доходов. В помощь таможенным головам местные воеводы
нередко выделяли приставов и стрельцов. Их работа на таможне считалась службой и не
оплачивалась.
В качестве примера приведём рассказ Г. Миллера о построении Гостиного двора в Верхоту-
рье:
«...Имелось, несомненно, в виду, что в нем, ближайшем к России сибирском городе, через
который ввозились и вывозились товары, должна быть учреждена таможня и должен
быть тщательный досмотр всех проезжающих. В виду этого в 7108 (1600) г. в Верхотурье был
построен для поклажи товаров большой гостиный двор, причем был издан строгий указ,
чтобы торги во всем Верхотурском уезде производились только на гостином дворе в Верхоту-
рье.
Полезным было также распоряжение, сделанное в 7115 (1607) г. и касавшееся посылки в
три города — Тобольск, Верхотурье и Березов — городовых печатей с запрещением воево-
дам употреблять в дальнейшем, во всех публичных делах, свои личные печати, как это дела-
лось до того. Это было тем более необходимо, что в то время печати заменяли подписи.
...Несколько позднее во все другие города Сибири были также посланы городовые печати.
...Введение этих печатей имело цель пресечь недоразумения и злоупотребления, происхо-
дившие при пользовании воеводами своими личными печатями. Поэтому одновременно с вве-
дением печатей были снова подтверждены указы о подробном досмотре всех проезжающих
на таможенных заставах в Верхотурье, Березове и на Обдоре и запрещена дорога через Пелым,
на которой не было удобного места для учреждения заставы. Вместо этой дороги в 7164 (1656)
г. была найдена новая (окольная) дорога от реки Чусовой на Кунгур и на Казань. Эта дорога
еще больше нарушала интересы казны, сокращая таможенные доходы. Она обходила трудно-
проходимые Верхотурские горы и большие изгибы рек, которые так затрудняли путь через Бе-
резов и Обдорск, и была особенно удобна для ехавших в Сибирь из южных мест России. Из
Верхотурья стало поступать на это много жалоб, и указом из Москвы от 22 января 7167 (1659) г.
было запрещено ездить этой дорогой, для чего на Чусовой учреждалась застава, с которой всех
проезжающих отсылали в Верхотурье для осмотра и взимания там пошлин с товаров. Но, ко-
нечно, это запрещение не могло послужить препятствием в такой стране, где существовало
бесчисленное множество окольных путей, каждый из которых причинял новые неустранимые
затруднения для казны. Позднее на этой дороге было много перемен. Ее то открывали, то
вновь закрывали, то делалось распоряжение, что ею могут пользоваться только гонцы и дру-
гие лица, едущие наспех по казенной надобности, то она предназначалась исключительно для
сообщения между двумя сходящимися в этом месте уездами — русским и сибирским. Без-
условно одно, что эта дорога имела много преимуществ перед Верхотурской дорогой и поэто-
му, несмотря на запрещения и связанную с ними опасность, ею все же многие пользовались».
Для чего я привёл такой большой отрывок?
Да для того, чтобы читатель понимал, что в каждом новом остроге, который устанавлива-
ли первопроходцы при присоединении Сибири, тут же возникал целый узел государственно-
го управления, направленный, прежде всего, на изъятие значительного количества получае-
мой инициативным человеком прибыли в казну.
Хлебное снабжение
Основным вопросом снабжения Сибири было хлебное снабжение. Более того, во все времена
умные люди понимали, что основными сокровищами территории являются не быстропортя-
щиеся меха, а плодородные земли, способные прокормить население. Плодородие сибирских
земель всегда вызывало значительное сомнение. Дело в том, что территория, присоединённая
к России в XVII столетии, вся находилась в зоне т. н. «рискованного земледелия» и вне зоны ка-
кого бы то ни было земледелия вообще. До массового внедрения картофеля оставалось ещё
полтора столетия, и основными зерновыми культурами оставались в России рожь, ячмень и
озимая пшеница...
Ситуация очень сильно отягощалась тем, что сибирские аборигены, даже жившие на тер-
ритории, которая теоретически «родила хлеб», хлеб этот не сеяли. А если сеяли, то пришедшие
завоеватели предпочитали заменять соболиный ясак хлебным:
«...Однако, казаки победили, и почти все вогулы были перебиты. Ермак велел явиться к
нему нескольким из оставшихся в живых и расспрашивал их о пути с верховьев Тавды в Перм-
скую землю и на Русь. После этого 4 октября он двинулся в обратный путь, во время которого
не произошло ничего замечательного, кроме того, что он у табаринцев и кошуков, занимав-
шихся земледелием, взял вместо ясака хлеба, чтобы обеспечить себя на зиму. С тех пор так и
пошло, что и в последующее время они платили ясак хлебом».
Вот что рассказывает Герхардт Миллер про пелымскую пашню:
«Для защиты нового города было приказано взять 50 человек конных казаков и 100 чело-
век пеших стрельцов, которые вместо обычного хлебного жалования должны были служить с
пашни, чтобы в дальнейшем не нужно было привозить для них хлебных запасов из России.
Вместе с этим упоминается о переселении туда же крестьян из Москвы, Каргополя, Перми и
Вятки, которые должны были около Пелыма пахать государеву пашню. Далее, нужно было на-
брать в Табарах и Кошуках молодых людей и поселить их с семьями около города для той же
государевой пашни. Остальные же, вместо ясака, состоявшего из соболей, который они плати-
ли в Тобольск, должны были доставлять хлеб. Но так как многие из этих распоряжений, содер-
жащихся в наказе, не подходили к местным условиям, то в дальнейшем кое-что пришлось из-
менить, а другое совершенно отменить.
Прежде всего окрестности города Пелыма и весь Пелымский уезд очень лесисты и боло-
тисты и имеют немного мест, пригодных для пашни. Летом можно еще с трудом проехать на
лошадях несколько верст от города, а зимой, из-за глубокого снега в лесах и непроезжих дорог,
чаще ходили пешком на лыжах, и на лошадях было невозможно ездить. По этой причине с са-
мого начала конные казаки оказались здесь ненужными, и пришлось сохранить только пеших
стрельцов, число которых потом было сильно уменьшено.
Что касается заведения пашни, то стрельцов, которых позже приравняли к казакам, снаб-
дили пахотной землей по их потребности.
Они селились при реках и речках везде, где только встречался небольшой клочок земли,
пригодной для обработки. Для крестьян же переведенцев, которых указано было устроить
около города, не нашлось совсем подходящих мест. Наказ предписывал, чтобы пахать на госу-
даря до 300 четвертей, но годной пахотной земли около города нашлось только 7 четвертей.
Поэтому и перевод людей из Та-бар и Кошуков не состоялся. Было только определено, чтобы
некоторые из татар, по примеру русских крестьян, получив на посев из казны, пахали в своих
деревнях землю на государя, что и приведено было в исполнение спустя некоторое время.
Продолжением истории Пелыма может служить следующее. Табаринские татары, пахав-
шие, по примеру русских крестьян, пашню на государя, жаловались в 1596 г. на высокие разме-
ры обложения. Их было всего только 60 человек, и в предыдущем году они высеяли 138 чет-
вертей всякого хлеба. Они просили о снижении оклада, и им было разрешено высевать не
более 40 четвертей ржи и 80 четвертей яровых. Однако и это было им слишком тяжело. По-
сланная ими в 1598 г. в Москву челобитная содержала подробное описание их нужд: во-
первых, пашня мешала их домашним занятиям, почему они предпочитали, чтобы их обложи-
ли ясаком; далее, они должны были ставить много подвод на большую дорогу, шедшую в то
время из России через Пе-лым на Тобольск, из-за чего многие татары и вогулы, жившие рань-
ше около этой дороги, перешли жить дальше от дороги, и, наконец, они жаловались на недо-
статок топоров и ножей, которые были очень нужны им, но покупать которые у торговых
людей им было запрещено».
В районе Туринского острога местные жители в дорусский период тоже занимались зем-
леделием, но занимались им, так сказать, в гомеопатических количествах. К1601 году было из-
вестно только двенадцать селений, жители которых занимались хлебопашеством. Админи-
страция, стремясь по максимуму использовать хлебопашество туринских татар и вогулов, за-
претила распределять «татарские пашни» между русскими поселенцами.
Однако неразвитость земледелия
правительству в сколько-нибудь широких размерах использовать нерусское население для
производства хлеба, необходимого для снабжения ратных людей сибирских городов. Продо-
вольствие приходилось завозить из северных европейских уездов государства. В то же время
у коренных жителей Западной Сибири не позволила
создавалась казённая запашка вблизи русских крепостей в Сибири.
Сибирский служилый человек, в отличие от служилых Европейской России, как правило,
не получал земельных дач, а верстался денежным и хлебным жалованьем. В зависимости от
служебного положения он получал в среднем от десяти до сорока четей хлебных запасов на
год. Около половины этих запасов выдавалось овсом — для подкормки лошадей. При среднем
составе семьи в четыре человека получалось от пяти до двадцати пудов ржи на год на одного,
причём рядовые имели на едока по пять пудов в год. Здесь надо добавить, что выдача хлебного
жалованья производилась со значительными задержками и недодачами. Вот почему служи-
лый человек в Сибири часто принимался пахать сам и вместо хлебного жалованья предпочи-
тал получить земельный участок.
В итоге, по Тобольскому разряду к 1700 году 22% служилых людей служили не за оклад, а с
пашни; в Томском уезде в это время пашню имело 40% служилых людей. Естественно, что об-
ращение служилых людей к земледелию сдерживалось и их основным занятием, и местом
несения службы. Надо помнить, что многие служилые несли службу в местах, непригодных
для земледелия. По ведомости сибирских городов начала XVIII века 20% чиновников на жало-
ваньи имели собственные пахотные земли.
Выбор мест под пашню производился приезжим населением под пристальным контролем
царской администрации — куда же без неё, конечно! «Пригодным» землям делались описи, а
иногда и чертежи. Уже в XVII веке делались первые попытки картографирования земледель-
ческих угодий.
Если «досмотр» производился воеводской администрацией, то по её инициативе органи-
зовывались государева и «собинная» пашни. Сами же крестьяне, «досмотрев» добрую землю,
обращались с просьбой об отводе им выявленных пригодных участков.
Кроме того, как говорит А. Окладников, «помимо пригодности для земледелия, участок
должен был обладать другим условием — быть свободным. Русские пришельцы попадали на
территорию, на которой издавна обитало коренное население. После присоединения Сибири к
России русское правительство, объявив всю землю государевой, признало за местным населе-
нием право на пользование этой землей. Заинтересованное в получении ясака, оно стреми-
лось к сохранению хозяйства аборигенов и платежеспособности этого хозяйства. Поэтому
правительство проводило политику сохранения за ясачными их земельных угодий. Русских
людей предписывалось селить „на пустых местах, и у ясачных людей угодий не отнимать". При
отводе земель обычно производились расследования, „порозжее ли то место и не ясачных ли
людей". В большинстве случаев к участию в таком „обыске" привлекалось местное ясачное на-
селение — „тутошние люди".
государевой десятинной пашни). Общая запашка по району (крестьянская, посадских и служи-
лых людей) составляла около 27 000 десятин в одном поле.
Очень трудно, хотя бы приблизительно, определить количество хлеба, поступавшего с
этих десятин. Слабые знания об урожайности сибирских полей XVII в. (кстати сказать, очень
колеблющейся) лишают нас возможности произвести точные расчеты. Можно лишь предпо-
ложить, что валовой сбор по району превышал 300 тыс. четырехпудных четей. Этого количе-
ства было достаточно, чтобы удовлетворить потребности в хлебе всего населения района и
выделить излишки для снабжения других территорий. Не случайно проезжавший через этот
район в конце века путешественник-иностранец отметил с удивлением и большое число жи-
телей, и плодородные,
местный житель имел право сказать, что здесь „земля хлебородна, овощна и скотна".
Вторым по времени образования был Томско-Кузнецкий земледельческий район. Первые
пашни появились сразу же вслед за основанием в 1604 г. города Томска. Район был располо-
жен к югу от водной магистрали, шедшей по Оби и Кети на Енисей, поэтому основной поток
хорошо обработанные почвы, и наличие большого количества хлеба. А
населения шел мимо. Этим, очевидно, объясняется довольно скромный рост здесь земледель-
ческого
населения и запашки. Немногочисленные земледельческие поселения расположились
вдоль р. Томи и отчасти Оби, не отступая далеко от г. Томска. Лишь небольшая группа селений
образовалась в верхнем течении Томи, в районе г. Кузнецка. Всего в начале XVIII в. в районе
(Томский и Кузнецкий уезды) насчитывалось 644 крестьянских семьи. Общая запашка дости-
гала в это время 4600 десятин в одном поле, а общая величина хлебного сбора едва ли была
более 51 тыс. четырехпудных четей. Тем не менее Томский уезд к концу XVII в. обходился уже
своим хлебом; потребляющим уездом оставался Кузнецкий. Сдвиг земледелия к югу, к Кузнец-
ку, здесь не означал стремления обработать плодородные земли, а лишь сопутствовал продви-
жению военно-служилого населения, не обеспечивая его хлебные запросы.
Значительно большими были успехи земледелия в Енисейском земледельческом районе.
Расположенный на основной сибирской магистрали, он быстро превратился во второй по зна-
чению район хлебопашества. Основная масса поселений возникла по Енисею от Енисейска до
Красноярска и по Верхней Тунгуске, Ангаре и Илиму. К началу XVIII в. здесь было 1918 кре-
стьянских дворов с населением примерно в 5730 душ мужского пола. Общая крестьянская и
посадская запашка по району составляла не менее 7500 десятин в одном поле. Валовой сбор
хлеба был более 90 тыс. четырехпудных четей. Это давало возможность прокормить населе-
ние и выделить часть хлеба для отправки за пределы района. В бесхлебные или малохлебные
уезды — Мангазейский, Якутский, Нерчинский — наряду с хлебом „верховых" сибирских горо-
дов (Верхотурье, Туринск, Тюмень, Тобольск) пошел и енисейский хлеб. Николай Спафарий
писал в конце века: „Енисейская страна вельми хороша... И дал Бог изобилие всякое, хлеба
много и дешев и иное всякое ж многолюдство".
В XVII в. было положено начало созданию двух самых восточных земледельческих районов
Сибири: Ленского и Амурского. К 30-40-м годам XVII в. относятся первые попытки завести
пашню в „соболином краю" —Ленском бассейне. Земледельческие селения расположились по
Лене от верховьев (Бирюльская и Бан-зюрская слободы) и до Якутска; большая часть их нахо-
дилась к югу от Киренского острога. Именно этот район стал хлебной базой огромного Якут-
ского воеводства. Избранд Идее сообщал: „Окрестности... где река Лена... берет свое начало, и
страна, орошаемая маленькой рекой Киренгой, изобилуют зерном. Вся Якутская провинция
ежегодно им питается". В этом утверждении есть и доля преувеличения. Несомненно, что хлеб
с верховьев Лены поступал в Якутск и далее на север, но хлеб этот не удовлетворял запросов
населения. В течение всего XVII в., как и позднее, хлеб в Якутское воеводство завозился из
Енисейского и ВерхотурскоТобольского районов».
К концу XVII века в Сибири сложилось лишь четыре разрозненных земледельческих очага.
Тем не менее, территория начала обходиться своим хлебом, отказавшись от завоза его из Ев-
ропейской России. Уже в 1685 году с городов северных российских уездов была снята хлебная
сибирская повинность. На повестку дня встало перераспределение хлеба внутри Сибири
между производящими и потребляющими районами.
Кроме того, надо понимать, что значительное количество усилий первопроходцев, направ-
ленных на развитие сибирской пашни, не оказало никакого влияния ни на общую экономику
России, ни на развитие сибирского региона. К ним мы отнесём попытки земледелия на ниж-
нем Енисее, на Оби севернее Берёзова, на Лене, Охотском побережье и на Камчатке. Да, мы от-
даём должное трудолюбию и стойкости этих людей, и будем помнить о них и совершённом
ими подвиге. Но, как и во всей истории Присоединения, на этом пути каждый успешный шаг
был вымощен костями невезучих предшественников.
Глава 24. Города и крепости
Укреплённые места, а точнее, «городки» использовали все сибирские аборигены, от Урала и до
Камчатки, в своих междоусобных войнах и при отражении набегов кочевников с юга. Это не
были укреплённые места в европейском понимании этого слова, но свои задачи они выполня-
ли хорошо.
Здесь нужно понимать, что являлось осадой в понимании северотаёжных жителей Заура-
лья и каковы были её условия.
Во-первых, у всех аборигенов лесной и лесотундровой зоны отсутствовало понятие
«воин». Мужчина хант или манси с утра до ночи занимался различным промыслом — ловил
рыбу, бил зверя, заготавливал топливо, чинил лодки и жилище, но при этом понимал, что на-
ходящийся неподалёку другой мужчина из любого другого племени не колеблясь убьёт его са-
мого и захватит его семью.
Все «боялись друг друга. Жили, друг друга не видали, прятались, думали: „Ты меня
убьешь!" А тот думал: „Ты меня убьешь!" Поэтому старались, чтобы никто не знал, где он
живет, проход от воды под землей делали», рассказывает Г. Е. Пелих в своём «Происхождении
селькупов».
Поэтому, когда всё необходимое для жизнеобеспечения рода или деревни было сделано
(рыба насушена, мясо заготовлено, меха сложены, лодки починены, сети сплетены, крыши по-
крыты — ну, додумайте дальше), можно было отправляться воевать соседей. Но никак не рань-
ше. В идеале на соседей нападали врасплох. В случае же, когда врасплох напасть не удавалось
и «вою-емые» скрывались за частоколом городка, можно было почти сразу же отправляться
обратно.
Причина этому была совершенно биологического, точнее — биотического характера. Оса-
ждаемый запирался внутри укрепления, в котором уже были заперты заготовленные продук-
ты и, как правило, находился источник воды. Осаждающий отряд находился в несравненно
менее выигрышном положении — в окрестностях селения-«городка» всё, что можно, было до-
быто/выловлено, а крупных запасов продовольствия военные отряды с собой не брали. Тайга
(и, тем более, лесотундра и тундра) с трудом кормила их собственное становище, голод был
частым гостем в селениях туземцев. В несчастливые годы они, от недостатка пищи, вымирали
целыми стойбищами. Поэтому осада продолжалась ровно столько, сколько позволяли убогие
принесённые с собой припасы и то, что, по удаче, удавалось захватить — то есть, как прави-
ло, не более недели. Никакой осадной техники аборигены не имели, максимум, на что они
были способны — это специальными баграми выворачивать брёвна из частокола. При этом
осаждённые использовали несколько более широкий арсенал оборонительных средств, сбра-
сывая на наступающих брёвна («самый вёрткий не увернётся от бревна»).
Здесь нужно сделать ещё одну ремарку, касающуюся общей характеристики жизни на
низкопродуктивных территориях, к которым относилась почти вся часть территории Сибири
севернее границы произрастания зерновых культур по сравнению с Североамериканским
континентом. Северная Америка на большей своей части (исключением являются только тём-
нохвойные леса Канады, прилегающие к Гудзонову заливу и на запад до Маккензи) несравнен-
но богаче в плане первичной биологической продуктивности. Поэтому и на обеспечение своих
поселений у мужчин уходило значительно меньше времени, и окрестности осаждаемых селе-
ний могли прокормить осаждающих дольше; кроме того, военные отряды могли собирать вну-
шительные припасы в дорогу.
Война «всех против всех» в Сибири способствовала тому, что каждое родовое объединение
или сильный род отстраивали городки для обороны.
Остяки и вогулы, населявшие среднее течение Оби и Иртыша, оказывались меж двух
огней — с севера подвергались набегам самояди, с юга же их постоянно тревожили татары.
Георг Миллер, осматривая в этих местах укреплённые городки, спрашивал проживающих по-
близости остяков, кем эти городки были построены и кто в них жил. Остяки уверенно отвеча-
ли, что испокон века в этих городках оборонялись и сами они, и их предки.
«На Иртыше оставалось только одно место, которое надо было еще завоевать. Оно было
особенно важно, потому что там имел местопребывание главный князец остяков, живших по
Иртышу и Оби, Самар; по его имени местечко названо Самаров-ским ямом, так как оно по-
строено там, где жил Самар. Кроме того, Самар имел еще для убежища небольшой городок,
остатки которого можно и сейчас еще видеть; этот городок находился на высокой и крутой
горе, которая кажется очень близкой от Сама-ровского яма, если плыть вниз по Иртышу, но
если совершить этот путь по берегу, то расстояние будет около двух верст. Я только с большим
трудом мог подняться на эту гору со стороны Самаровского яма; со стороны же реки, а также
с той стороны, которая лежит ниже по реке, на гору совершенно невозможноодняться. Очень
может быть, что со стороны суши долинами между прилегающими горами доступ был
несколько удобнее. Высоту горы можно считать по отвесу от реки 30-40 саженей. Так как вер-
шина была прежде очень острой, то ее пришлось несколько срезать, и осыпанной землею об-
разовать кругом нее ровное место, как это можно видеть там до сих пор. Нельзя предста-
вить себе более простого естественного укрепления. Все место имело не более 10 саженей в
поперечнике. Кажется, там стояли только две избы, как можно заключить по двум ямам; избы
были построены наполовину в земле, наполовину над землей и сделаны из досок и, по тогдаш-
нему обыкновению остяков, были покрыты землею. Такие избы встречаются у них теперь
очень редко. Из описания места видно, что оно могло служить в тревожное время убежищем
не более как одной семье с ее челядью. На основании этого можно судить о подобных же
небольших остяцких укреплениях, которые имели своей задачей во время вражеского нападе-
ния дать безопасный приют женам и детям остяков вместе с лучшими их пожитками. Сами
же остяки не прятались в такие городки, а встречали недруга в поле или в своих юртах», — рас-
сказывает нам Г. Миллер в своей «Истории Сибири».
Пришедшие из-за Урала русские отряды начали осваивать Сибирь планомерно — с помо-
щью постройки укреплений. Даже самые скромные из них казались местному населению чу-
довищными и неприступными замками. Естественно — за спиной строителей была многосот-
летняя история фортификации для отражения как набегов степняков, так и наступления
одних из самых современных и технически оснащённых армий того времени — тевтонцев,
шведов и Речи Посполитой.
Собственно, типов укреплений в Сибири было три — «зимовье», «острог», «крепость».
Топор у русского первопроходца, судя по всему, был совершенно неотъемлемым предме-
том экипировки, и владел он им, без сомнения, блестяще. С его помощью он побеждал двух
самых главных врагов в его движении на Восток и Север — местное население и холод. При-
чём, зачастую, приёмы борьбы с тем и с другим были одинаковые — создание крепких и тёп-
лых построек.
Надо помнить, что слово «зимовье» в Сибири XVI-XVII века обозначало примерно то же,
что в XVIII-XIX веках в Северной Америке слово «блокгауз», известное нам по книгам Фенимо-
ра Купера и Роберта Стивенсона. Изначально это были массивные постройки, в которых могло
проживать некоторое (иногда — довольно большое) количество человек. Укреплённое зимовье
часто имело глухие стены и выход через крышу, иногда даже выполненный в виде небольшой
сторожевой башни. В стенах избы проделывались бойницы, окна сводились к минимуму (ещё
и из соображений энергосбереженижя). Иногда зимовье разрасталось, представляя из себя
группу изб, появлялся частокол. Тогда они превращались в небольшие укреплённые пункты,
окружённые тыном, или заплотом, и несколькими небольшими башнями.
Внутри укреплений строились амбары для хранения «ясачной казны» и избушки для оби-
тателей зимовья.
Иногда зимовье делалось в виде башни наподобие острожной с поставленной нагородней
— как Идирминское зимовье, поставленное Иваном Галкиным.
Но на самом деле зимовье делало острогом не количество строений, внешний вид и нали-
чие фортификационных сооружений, а наличие постоянного гарнизона во главе с представи-
телем царской администрации — приказным человеком или целовальником.
Небольших размеров, практически состоящие из одной избы и ограждения, такие соору-
жения и назывались острогом чисто условно, скорее в силу традиции. Несколько таких
острожков было поставлено в Нерчинском уезде в конце XVII века. К примеру, пограничный
Аргунский острог был «деревянной, стоячий, мерою... в длину 6 сажен с полусаженью, поперег
4 сажени с аршином, в высоту две сажени, в стене две избы». Чуть крупнее был Теленбинский
острог, у которого «мерою кругом 33 сажени, башня с проезжими вороты, в стене две избы, в
которых сидят аманаты».
Часто остроги ставились «на скорую руку», особенно в местностях, где в любой момент
можно было ожидать нападения воинственных туземцев (иногда они ставились прямо во
время нападения или осады). Здесь применялся способ устройства «косого тына» — частокол
не вкапывался в землю, а устанавливался под углом на подпорке, наподобие козел. О примене-
нии этого способа обычно свидетельствует употреблённое применительно к тому или другому
укреплению определение «косой острожек», а к типу установки стены — «козельный».
Наиболее крупные острожки, такие, как Зашиверский, представляли собой значительные
сооружения, где наряду с оградой на определённых расстояниях возводились дозорные
башни, встроенные в стены. По терминологии Семёна Ремезова остроги, имеющие более четы-
рёх башен по периметру, именовались «городками». Их территория огораживалась «тыновой»,
или «Тарасовой» стеной, «пряслами» из брёвен. Обычно город имел несколько башен, в одной
из которых был проезд. В стене рядом с проезжей башней размещалась ясачная изба с окном,
выходящим наружу, специально для переговоров с ясачными людьми. С другой стороны
башни располагалась изба охраны. Башни имели срубы в три-четыре метра у основания. У
значительного числа небольших сибирских острогов, таких, как Илимский, Илгинский, Усть-
Кутский, Зашиверский, башней был защищён не каждый угол стены.
Стены обычно делались из двух параллельных рядов брёвен, представлявших собой на-
ружные и внутренние стены, которые были связаны между собой поперечными брёвнами,
врубленными в них на расстоянии четырёх-шести метров друг от друга. Образуемое между
стенами пространство обычно засыпалось землёй и камнем. Это устройство стен, называвше-
еся «тарасами», широко применялось в острожном строительстве и являлось надёжной защи-
той от нападения. Ширина стен известных сибирских острогов и городов была около двух
метров, высота — от трёх до пяти метров. Стены северо-восточных острогов рубились из лист-
венницы.
В большинстве острогов, расположенных в зоне вечной мерзлоты, основания стен уклады-
вались на грунт (поэтому эти основания и сохранились по настоящее время). Тыновые ограды
из вкопанных вертикально брёвен на этой территории из-за сложности вкапывания их в
землю были мало распространены. В большинстве мест, где сбор ясака с с местных жителей
проходил не всегда мирным путём, все хозяйственные строения располагались внутри крепо-
сти, как в уже упоминавшемся Зашивер-ском остроге.
Избы, амбары и другие постройки (даже церкви!) часто включались архитекторами
острогов в контуры стен, что давало возможность экономить строительный материал, добы-
вание которого, как, впрочем, и само строительство, было делом достаточно трудоёмким. Обя-
зательным было расположение в острожной стене такого важного «производственного поме-
щения» как «аманатская изба» — для того, чтобы содержащихся в ней аманатов можно было в
любой момент предъявить родовичам в живом виде, но при этом не пускать последних в пре-
делы острога. Однако так как питание аманатов было предметом заботы их сородичей, амбар
для «ама-натского корма» располагался обычно за пределами крепости.
Интересно, что помимо тыновой стены, укреплённой козель-ным типом («косая» стена);
обычной тыновой стены; стены, рубленой «тарасами», как в Мангазее, Якутске и Зашивер-
ске, могла быть стена из брёвен, уложенных горизонтально, — т. н. «заплота». Именно такую
стену мы видим на картине, изображающей Колымский острог работы «рисовального масте-
ра» Луки Воронина — участника экспедиции И. Беллингса — Г. Сарычева 1785-1792 годов.
Разнообразие башен в сибирском оборонительном строительстве было достаточно вели-
ко. Иногда башню ставили вообще вместо ясачного зимовья (как сделал это вышеупомянутый
Галкин в устье Идирмы). Система отдельно стоящих караульных башен, расположенных на
близлежащих сопках, окружала Кузнецкий острог.
Как упоминалось выше, башни чаще всего имели в основании форму квадрата, то есть ру-
бились «в четыре стены», но были башни шести- и восьмиугольные — т. н. «круглые». В част-
ности, шестиугольной была наугольная северо-восточная башня Удин-ского острога, так как
местность с этой стороны крепости была открытой и не имела естественных препятствий.
Проезжая башня Новой Мангазеи состояла из двух ярусов — нижнего шестиугольного и верх-
него восьмиугольного, с шатром и смотровой вышкой. По мысли мангазейского воеводы, эта
башня имела и определённую идейную роль: «А башня проезжая высока построена для приез-
ду иноземцев и аманатов и обход учинен для караулу».
Самой высокой башней сибирских городов-крепостей, без сомнения, была проезжая
башня Тобольского города — в 1644 году она была восьмигранной в проекции и достигала вы-
соты в сорок шесть с половиной метров. Будучи заново отстроена в 1678 году, она уже достига-
ла высоты в пятьдесят один метр «до орла», а сам «орёл» был высотой 3,7 метра...
Иногда башни в целях усиления боевой мощи делали «дво-естенными» (например, Спас-
ская «воротная» башня и Егорьевская проезжая башня Тюменского города).
Хорошо развившийся острог или город («град») включал, обычно, Приказную избу (грубо
говоря, помещение администрации),
Гостиный двор (место, где останавливались и производили торги торговые люди), тамо-
женный пост, аманатские избы, амбары для казённого хлеба, «зелейный амбар» (т. е. амбар
для хранилища пороха), ну и, конечно, церковь.
Картину централизованной организации строительства на окраине расширяющейся им-
перии даёт наказ тобольских воевод Андрею Дубенскому, отправленному «для строения»
Красноярского острога. В основу документа был положен указ царя Михаила Фёдоровича:
«...Ему Андрею с теми служилыми людьми... на Красном Яру на Енисее острог поставить, и рвы
покопать, и надолбы поделать и всякими крепостьми укрепить». Постройкой острога пресле-
довалась цель «новых землиц людей под царскую высокую руку приводить... и ясак с тех зем-
лиц имати... и пашни завести».
Предписывалось в наказе всё: «Ехать с осторожностью и посылать от себя в лехких судах
покрылек и наперед себя в подъездах для всяких вестей и велеть проведывать про воинских
людей подлинно. А самому Андрею со всеми служилыми людьми итти бережно и осторожли-
во, чтоб на них тамошних землиц воинские
люди безвестно не пришли и дурна никакова не учинили». Первым был поставлен «горо-
док дощаный», а вокруг него сооружены надолбы из берёзового леса, который «носили на себе
к острожному месту с версту и болыпи». Обезопасив себя на случай неожиданных нападений,
служилые люди занялись заготовкой леса для крепости. Подходящего леса рядом не было, и
сто шестьдесят человек под руководством атамана Ивана Кольцова отправились вверх по Ени-
сею «для башенного и хоромного лесу... наехали бор и добывали лес на острог и на башни и на
съезжую избу и иную всякую поделку, и добывали тот лес две недели, а лес волочили с бору до
Енисея реки за версту и далее на себе и припровадили лесу 1200 слег больших и из березового
лесу и соснового... острог поставили, около острогу рвы накопали». Из этой заготовки были
срублены башни, острожные стены и казённые строения. Новый отряд в сто восемьдесят че-
ловек под руководством Ермака Евстафьева отправляется на новую заготовку. В «трех дни-
щах» пути вверх по Енисею найден был бор, «и припровадили соснового лесу 1800 дерев боль-
ших... и зимовье себе поставили на десяток по избенку».
Судьбы укреплённых пунктов времён присоединения Сибири были на редкость замысло-
ваты и непросты. Они горели, их смывали реки, их разрушали (правда, очень редко) восстав-
шие туземцы. Одна из самых типичных, но при этом богатых приключениями «жизней» слу-
чилась у одной из ключевых крепостей Западной Сибири — Кетского острога.
Одиссея Кетского острога
«Год основания Кетскаго острога мы не можем точно определить. Знаем только, что он по-
строен после Нарыма и, по всей вероятности, в 1602 г. и никак не позже. Нарымские служилые
люди, подвигаясь по Кети далее и далее вверх этой реки, скоро добрались до ея верховьев и
всех инородцев, живших на этом пути, обложили ясаком. Но в 1602 г. при сургутском воево-
де Якове Борятинском произошел общий бунт нарымских остяков, изменили также нижния и
верхния кетския волости. Бунт был усмирен в том же году и тогда же, вероятно, построен Кет-
ский острог, так как из Нарыма невозможно было держать в повиновении верхния кетския
волости, из коих некоторый находились от Нарымскаго острога в разстоянии на две и на три
недели пути, плывя вверх по Кети. Относительно места перваго Кетскаго острога мы можем
только сказать, что оно находилось при р. Кети, значительно выше нынешняго села Кетскаго и
именно в Енисейском уезде (17 в.), в Урнуковой или Пумпокольской волости, приблизительно
верст на 200 от упомянутаго села. На это мы имеем положительное указание в отписке кет-
скаго воеводы от 1634 года: в ней читаем, что служилый человек, передавая Кетскому воеводе
об измене тулкинцев, сказал ему, что эти вести он услышал, когда находился, плывя в Ени-
сейск, в Урнуковой волости, против старого кетскаго городища.
В то время Кетский уезд был довольно обширный и из Кетскаго острога собирали ясак не
только с остяков, жавших по всей реке Кети, но и с Тулкиной землицы. И количество
ясака было громадное: в 1605 году царю Димитрию Ивановичу Кетский воевода прислал более
70 сороков соболей, более сотни бобров, несколько десятков лисиц, ярцев, кишлаков и собо-
льих шуб.
Но недолго Кетск находился на своем первоначальном месте и хотя год перенесения его
на новое место мы точно не можем указать, однако не ошибемся, если скажем, что Кетский
острог перенесен из Урнуковой волости между 1606 и 1610 годами: ибо из документов видно,
что в 1605 г. он находился еще на старом месте, а в 1610 г. уже на новом. Поводом к перенесе-
нию Кетска ближе к устью реки Кети была трудная доставка туда хлебных запасов, так как в
верхних местах Кети за мелководьем не могли плавать болыпия суда.
Новое место для Кетска было избрано при той же реке, именно от ея нижняго устья на
семь дней пути, если плыть вверх т. е. то место, где ныне находится Кетское село. Новый
острог представлял небольшую крепость по длине 15 саж. и поперег 7 х/2 саж- Скоро, однако,
оказалось, что это место выбрано неудачно: берег реки Кети, на котором стоял острог, посте-
пенно смываясь водою, все более и более уменьшался и к 1612 г. река Кеть уже угрожала
острожной стене. Тогдашний Кетский голова Гр. Ели-азаров в 1612 г. писал боярам. „В прошлом
году в кетском остроге вешнею водою отмыло берег по самый острог... и оставалось берегу са-
жени полторы. Но в нын. 1612 г. и те полторы сажени отмыло по самыя ворота и казачью избу.
Я велел перенести ворота на другую сторону, а вперед на новый год Кетскому острогу в том
месте стоять невозможно..." 3). И сургутские служилые люди говорили в Москве, что Кетск,
как и Нарым, стоят „не у места", что эти остроги следует разорить и построить на новых ме-
стах. Миллер утверждает, что Кетский острог действительно был перенесен около 1613 г. на
новое место, отстоящее от прежняго на 215 верст. И в этом случае он неправ, как и относитель-
но перенесения Нарыма; очевидно Миллер перепутал данныя и то. что касалось перенесения
Кетска, о котором мы выше упоминали, отнес к 1613 году. На самом же деле Кетск оставался на
прежнем месте, хотя, может быть, и был несколько подвинут от берега. Из отписки Елиазаро-
ва в 1611 г. видно, что
Кетский острог в это время находился от кетскаго устья на 7 или на 8 дней пути, если
плыть вверх по р. Кети. На том же месте мы видим его в течение всего 17 в., т. е. там же, где на-
ходится нынешнее Кетское село. В 1627 г. при воеводе Иване Кологриво-ве Кетск весь сгорел.
Его преемник Данил Полтев об этом по постройке новаго острога писал в Тобольск следующее:
„велено мне быть на службе в Сибире в кетском остроге на место Ивана Кологривова... и я
приехал в кетский острог на пустое место, острог сгорел весь без остатка, не осталось ни
одной хоромины, а сгорел острог за три недели до моего приезда 1627 года 29 Июля и в те три
недели Иван Кологривов лесу на острог не приготовил ничего. И я, приехал в Кетский острог
21 Августа, начал с того же дня готовить лес сургутскими годовалыциками и проезжими тор-
говыми и промышленными людьми. Приготовив лес, я поставил острог на том же месте на бе-
регу (левый берег) реки Кети, на плоскоместье, с речной стороны яр, а острог делался вверх
три сажени без локтя, бревна ставлены иглою (перпендикулярно), в длину 15 саж., поперег 9
саж., в нижней стене по углам поставлены две избы и на одной из них сделал караул; да в
остроге поставил амбары для всякой государственной казны — пороху, свинцу, хлеба и денег, а
старый острог был в длину 15 же саж., а поперег 7 V2 саж...". Относительно населения Кетска в
обозреваемый нами период следует заметить следующее. Кроме сургутских 20 годовалыци-
ков, ежегодно менявшихся, и неизбежных в каждом сибирском городе — сторожа, палача, во-
ротника и толмача, с построением церкви во имя св. Троицы в нем появились поп, дьячек, по-
номарь и просвирница. Других жителей в нем не было. „А жилых торговых людей, читаем в
именных списках, за все годы в кетском остроге нет ни одного человека".
...Денежные кетские доходы были ничтожны; они состояли из разных пошлин и никогда
не превышали 30 р.; в 1628 г. таких денег собрано только 24 р. 49 к., а денежные расходы в Кет-
ске за этот год равнялись 25 р. 7).
Но мягкой рухляди с инородцев Кетскаго уезда всегда собиралось достаточно».
П. Н. Буцинский
Один из самых удалённых сибирских острогов, Алазейский, ведёт свою историю от клас-
сического «косого» острожка, поставленного на границе леса Иваном Ерастовым «сотовари-
щи» в 1641 году. Изначально постройка представляла собой малую обособленную крепость —
зимовье в виде избы или башни с «на-городней», которая выполняла функции как жилья, так
и оборонительного сооружения. В 1646 году зимовье было расширено, этот год и считается
датой основания Алазейского острога. Раскопки Алазейского острога показали наличие у кре-
постцы как минимум двух башен, нескольких пристроенных к башням строений, а также ты-
новой стены — то есть стены из поставленных вертикально в один ряд брёвен, затёсанных
сверху и скреплённых поперечными брусьями. В отличие от своего южного соседа — Зашивер-
ского острога — Алазейский представлял собой значительно более простое укрепление.
Зашиверск — ещё один сибирский город-призрак, наподобие Мангазеи, был основан в 1653
году В. Бурлаком, по другим данным — И. Постником. Стоял он как укреплённый пункт в серд-
це самых что ни на есть беспокойных юкагирских земель и служил для сбора ясака и охраны
сухопутного пути из Якутска в Колымский острог и далее на Камчатку. После своего расцвета
в XVII столетии он постепенно пустел, пока жители полностью не покинули его после эпиде-
мии оспы, случившейся в 1840 году. Мрачная репутация города долго заставляла обходить сто-
роной то место, где он был построен, пока, наконец, им не занялась экспедиция под руковод-
ством академика Алексея Окладникова. Экспедиция подробно описала остатки Зашиверского
города, крепости, а также демонтировала и вывезла в Новосибирск памятник сибирского зод-
чества — Спасо-Зашивер-скую церковь с колокольней.
Зашиверск располагался на широком мысе, образуемом излучиной реки Индигирки. Тер-
ритория острога с трёх сторон охватывалась рекой, с западной стороны находилась протока,
отделяющая город от основного русла Индигирки. Сам острог был прямоугольной формы с
размерами сторон тридцать девять на тридцать три с половиной метра, один из углов острога
доходил до обрывистого берега реки. Острог, судя по результатам раскопок, имел три башни —
с западной стороны, вблизи церкви, угловую — на северо-западе, и северную, в центре север-
ной стены, которая была проезжей. К этой башне вела с реки проезжая, т. н. «Царская» дорога.
Следы основания башни и фундамент имеют размеры три на четыре метра — как я уже
писал, стандартный сруб, размеры которого обусловлены размерами растущих на северо-
востоке Сибири деревьев. Особенностью Зашиверского острога было то, что пресловутая
Спасо-Зашиверская церковь была выстроена в створе со стеной острога и её стена являлась
продолжением крепостной стены. Стены острога также были построены из двух параллель-
ных рядов брёвен, которые представляли собой наружные и внутренние стены, связанные
между собой поперечными брёвнами, врубленными в них на расстоянии пять с половиной
метров. Ширина стен в Зашиверском остроге была около двух метров. Одним из наиболее
классических и при этом хорошо описанных острогов являлся Якутский острог, историю со-
здания и фортификационные сооружения которого подробно описал в своей монографии Н.
Султанов.
Надо сказать, что Якутский острог тоже успел покочевать с места на место, правда, не
столь основательно, как Кетский. Первый острог, судя по всему, совсем небольшой и служив-
ший укрытием лишь небольшому казачьему отряду, был установлен людьми под командова-
нием Петра Бекетова в 1632 году. Спустя два года атаман Галкин, сменивший Бекетова, пере-
нёс острог на новое место. В описании Словцова обращает на себя внимание, что первый вари-
ант острога (который, скорее всего, был лишь расширенным зимовьем) находился на какой-то
горе.
Здесь самое время заметить, что на большей части территории Сибири, находящейся в об-
ласти распространения вечной мерзлоты, укрепления в принципе не располагались на возвы-
шенностях. Причина этому очень проста — в этих местах, во-первых, невозможно добыть воду
путём рытья колодцев (что доказал знаменитый якутский колодец купца Шергина), во-
вторых, сложные конструкции, построенные на мерзлоте, начинают отогревать под собой
почву и разваливаются. Поэтому подавляющее большинство старых сибирских городов и
укреплений в вечномёрзлой зоне ставились или в поймах рек, где мерзлоты не бывает (посто-
янно текущая сквозь ложе реки вода отогревает грунт и не даёт мерзлоте развиваться), или в
немногочисленных «оазисах» без мёрзлых грунтов, существование которых устанавливалось
опытным путём.
Это, кстати, является причиной, по которой большая часть старых сибирских укреплений
не дожила до наших дней — они располагались или поблизости к берегам рек, или просто на
речных островах, и были смыты во время частых перемен русла.
Второй Якутский острог — «острог Ивана Галкина» — был построен в высокой пойме Лены,
однако во время аномального половодья 1642 года только что прибывший к месту службы вое-
вода Пётр Головин приказал письменному голове Василию Пояркову приискать для острога
новое место. «Новое место» нашлось в урочище Сай-Сар, в котором и закончились перемеще-
ния этой крепости.
Описанный Султановым острог, конечно же, является наиболее поздней крепостью, по-
строенной в конце XVII столетия, причём, судя по всему, это укрепление, в свою очередь, было
окружено частоколом, как это указывалось в «Росписном списке 1759 г.»: «Город деревиной
рубленой ветхой... Кругом города острог деревянной ветхой».
Стены Якутского острога того времени представляли собой череду построенных квадрат-
ных срубов-«тарасов» со стороной 3,3 метра каждый, причём внешняя и внутренняя часть
стены состояли из цельных длинных брёвен, соединённых короткими (видимо, метра в четы-
ре) поперечными стенками. Стены срубов клались «в обло», что, без сомнения, делало строе-
ние весьма прочным^.
Стена острога состояла из двух частей — нижней и верхней, разделённой выступом — «об-
ламом». В нижней части стена имела высоту четыре — четыре с половиной метра, высота
стены над «обламом» составляла ещё одну сажень — то есть около двух метров. «Облам» пред-
ставлял собой нависающий уступ стены в одно-два бревна. Помещения внутри «Тарасов» ис-
пользовались защитниками, которые, находясь внутри срубов, стреляли наружу через бойни-
цы. Интересны замечания Султанова относительно расположения бойниц в «тарасах» и в
стене над «обламом»:
«...Теперь этот „подошвенный бой" расположен очень невысоко от земли, примерно на 1
арш. 4 вершка, из чего Щукин заключает, что стреляли, вероятно, „лежа или стоя на коленях".
Но стрелять „лежа" через бойницу, расположенную на 1 арш. 4 в. выше, можно только в небо, а
стрельба „с колена" — необычна.
Кроме того, на изображениях обороны у Ласковскаго и у Пальм-квиста защитники стре-
ляют стоя; поэтому нам кажется вернее предположить, что бойницы находились прежде
выше, но затем спустились ниже, вследствие „вростания в землю" древних построек, что
можно и до сих пор еще наблюдать в старых избах, у которых окна чуть не на земле.
Такое „вростание" объясняется, с одной стороны, сшиванием нижних венцов, положенных
прямо на землю, без фундамента, а с другой стороны постепенным механическим наростани-
ем почвы в древних населиях.
Но с другой стороны в „обламе" бойницы помещены примерно на той же вышине: на чер-
тежах 1870 года на уровне 1 аршина, а на модели — на половине четвертаго венца, следователь-
но на следующей высоте:
3 V2 х 6 в. = 21 в. = 1 арш. 5 в.
Пол верхняго яруса стены был сделан на одном уровне с низом облама, как показано у Щу-
кина. Вместе с тем нельзя не принять в разсчет и такого соображения: при стрельбе «с коле-
на» локоть левой руки опирается на колено левой согнутой ноги, следовательно при таком по-
ложении ружье получает наиболее твердую опору, что было весьма важно при тяжелых казац-
ких „самопалах"».
«Тарасы» были соединены друг с другом т. н. «низкими ходами». Кроме того, с внутренней
стороны стены каждая из «тарас» имела прямоугольное отверстие, вероятнее всего, для света.
Эти «световые окна» были расположены на высоте примерно метра от земли и имели метр
ширины и семьдесят сантиметров высоты. Кроме них, каждая «тараса» имела и двери, однако
при крайней необходимости можно было выскочить и в световое окошко.
Обычно «тарасы» в русских укреплениях заполнялись землёй и камнями. Однако в Якут-
ском и многих других сибирских острогах эти срубы оставлялись полыми, и обороняющиеся,
как уже отмечалось выше, помещались внутри «тарасы». Это позволяло эффективнее органи-
зовать управление «огненным боем», который вёлся обычно тремя ярусами: через бойницы,
расположенные в три яруса — «подошвенного», среднего и верхнего боя — в стене над «обла-
мом». Впрочем, в Якутске были прорублены только бойницы «подошвенного» и «верхнего»
боя.
Сверху «тарасы» имели потолок из брёвен и тяжёлых плах, который служил полом защит-
никам, стовшим на верхнем ярусе стен — над «обламом».
Стена поверх «облама» состояла из одного прясла (высотой в сажень, то есть около двух —
двух с половиной метров), подпёртого в месте перекрытий между «тарасами» поперечными
стенками в половину перекрытия «тарасы» — то есть опять-таки около двух — двух с полови-
ной метров. В каждом разделе «облама» располагались три бойницы: две — на высоте около
метра над полом, то есть для стрельбы с колена, а одна, длинная и узкая в верхних рядах брё-
вен — для наблюдения за неприятелем.
Поверх стены была устроена крытая галерея, на скатах крыши которой, вероятно, лежали
тяжёлые «катки» или брёвна, которые сбрасывались на голову штурмующего неприятеля.
Острог, судя по «Описи...», имел пять башен - четыре угловых и одну промежуточную,
одна из которых была проезжей.
Высоту угловых башен Султанов оценивает в восемь с половиной метров, проезжей — в де-
сять с небольшим.
Нижние пять венцов башни рубились «в обло», с торчащими концами, а все остальные —
«в лапу», что давало совершенно гладкий угол, по которому невозможно было взобраться. На
втором этаже башен находились бойницы для небольших артиллерийских орудий — диамет-
ром около пятидесяти сантиметров, по одной на башню. Кроме того, на втором этаже башни
были прорублены ружейные бойницы, дававшие возможность простреливать «мёртвую зону»
под стеной, на случай, если противник доберётся до неё. Башню венчала шатровая крыша со
сторожевой вышкой. Интересно, что шатёр был построен не стропилами, крытыми тесиной, а
рублен «в лапу», как и остальная башня. Венчала его сторожевая вышка с перилами и крышей,
высотой около двух метров. Выход на вышку был устроен в виде люка, занимающего одну чет-
верть площади пола, то есть полтора квадратных метра, и прорезанного не посредине, а к од-
ному углу.
Центральная башня имела ещё и функции «проезжей», то есть в ней были прорезаны во-
рота, по три метра в высоту и в ширину, с дугообразным верхом. Сама башня была на два с
лишним метра шире и выше угловых. Сверху над воротами был устроен балкон, вроде запад-
ноевропейских «мушараби», с которого выстрелами вертикально вниз можно было расстрели-
вать прорвавшегося к воротам врага.
Каждая стена Якутского острога состояла из тридцати шести «тарас». В середине помеща-
лась сторожевая башня, а по бокам — две угловые, так что общая длина одной стороны внеш-
него оборонительного периметра была где-то около ста сорока метров.
Для строительства Якутского острога потребовалось тринадцать тысяч сто бревен, шесть
тысяч двести шестьдесят плах, семнадцать плотов сосновых, пять барок, двадцать шесть
тысяч семьсот двадцать три гвоздя да ещё одиннадцать тысяч восемьсот сорок одно бревно
для острожных стен. Перед завершением строительства был произведен подсчёт железному
материалу на окончательную отделку башен и церквей. Для устройства кровли на стенах и
башнях необходимо было изготовить две тысячи восемьдесят два нащельника и четыре тыся-
чи девятьсот девять гвоздей.
«Ведомость 1701 года» дает нам весьма подробную опись орудий и оружия, хранившегося в
Якутске в это время:
«Да в городе и остроге наряду: пушка медная весом 19 пуд.; пушка медная вес. 17 пуд. 20
фунт., ядром в 4 фунта; пушка медная вес 11 пуд; пушка медная вес. 11 пуд без четв.; пушка мед-
ная ядром в пол. 4 фунта; пушка медная полковая ядром в 3 фунта без V4; пушка медная у
ушей попорчена и роздута, ядром фунт с V4, и та пушка, по сказке приказные избы старых по-
дьячих и Якуцких людей старожилов, привезена в Якуцкой в прошлом во 154 г. попорчена и
роздута и ныне стрелять из нее невозможно, а починить в Якуцком некому; а те 7 пушек в
станках на колесах, да к тем пушкам 300 ядер железных и каменных; 16 пищалей гладких Мос-
ковской присылки, в том числе
7 пищалей попорчены; 4 пищали гладких Московской же присылки, 97 мушкетов с замка-
ми, в том числе 15 мушкетов без замков, и у тех мушкетов замки попорчены и стрелять из них
невозможно, а починить в Якуцком некому; карабинишко выстрелок; 5 обрывков пищальных;
3 знамени тафтяных и дорогильных; 3 сабли старых с ножнами плохими; 6 пансырей колесча-
тых старых плохих; одне наручишки железные плохие; 6 шишаков старых плохих; 4 барабана
плохих.
Зелейные казны: в 5 бочках, да в лагуне 33 пуд. 24 фун. с У2 фун. пороху пушечнаго и руч-
ного, оприч бочек и лагуна; 170 пуд. 4 фун. свинцу».
Далеко не всегда остроги, а позднее — и города, вставали в местах, где был избыток строи-
тельного материала. Часто место для устроения крепости определялось на карте в Тобольске,
а то и в Москве, и прибывший к нему воевода с изумлением обнаруживал, что во всех отноше-
ниях безупречный стратегический пункт окружают или болота и мари, или берёзовое криво-
лесье, или просто бескрайние степи.
Иногда предполагалось, что на месте постройки с превосходящими силами противника,
как это ожидалось в Даурии при постройке Шилкинского (в будущем — Нерчинского) острога.
Поэтому тогда лес для его возведения был срублен в верховьях реки «по описи», сплавлен до
места постройки предполагаемого острога и там за кратчайшее время из него была собрана
крепость. Надо сказать, что при этом организатор постройки — воевода Афанасий Пашков —
учитывал имевшийся в Европейской России опыт — так был возведён, к примеру, Свияжск, ко-
торый немало послужил к утеснению татар Казанского ханства3.
Надо сказать, что по мере продвижения русских к востоку аборигены тоже учились кре-
постному строительству. Апогеем их ученичества был, по всей видимости, грандиозный Боль-
шой Посад, построенный коряками неподалёку от устья реки Олюторы, с двойным рядом стен
общей высотой шесть метров и площадью двадцать четыре тысячи метров. Эту фортифика-
цию русское войско брало уже по всем правилам военного искусства — с пушками и граната-
ми.
Оглядывая мощные фортификационные сооружения сибирских крепостей, не устаёшь
удивляться тому, сколько умения, сил и таланта было вложено в эти, в общем-то, бесполезные
в тех условиях сооружения. Практически никогда ни одно туземное родовое объединение не
штурмовало их с успехом. Более того, к середине XVII столетия, когда строились мощные
северо-восточные оборонительные сооружения, такие, как Якутск, Заши-верск и Анадырский
острог, было очевидно — северные аборигены не любят и не умеют брать остроги. Так в чём же
заключалась их реальная функция?
Да, это был впечатляющий знак колониальной власти на присоединённых территориях.
Знак, при виде которого из головы любого местного «князца» вылетали и мысли о сопротивле-
нии.
Но только ли этим обуславливались вышеописанные тыны, построенные «тарасами»
стены, двух- и трёхэтажные башни, внутристенные проходы и торчащие под галереями
острия кольев?
Нет.
У русских завоевателей в Сибири был ещё один враг.
Такой же умелый, опытный и жестокий.
Это был такой же русский завоеватель.
1
Купец Русско-американской компании Фёдор Шергин предпринял попытку выкопать ко-
Якутске. Работы продолжались девять лет, шахта достигла глуби-
лодец во дворе своего дома в
ны в 116,4 метра. За вклад в науку император Николай I пожаловал Шергину золотую медаль и
перстень с бриллиантом.
2
Рубкой «в обло» называется такое соединение концов бревен между собою, при котором
одно бревно входит на половину своей толщины в выемку, сделанную в другом бревне, причём
концы этих бревен выступают за поверхность стены на пятнадцать-сорок сантиметров и на-
зываются «остатками».
Надо сказать, что такой метод использовался далеко не только русскими — в Японии То-
китиро Киносита (впоследствии Тойотоми Хидейоси) таким образом построил крепость Суно-
мата.
Глава 25. Между своими
С самого начала присоединения Сибири столкновения между своими были одной из неотъем-
лемых черт продвижения россиян на Восток.
Даже при рассмотрении знаменитого «Ермакова взятия» уже возникают вопросы о целе-
сообразности посылки знаменитого (и, по Скрынникову, равного положением Ермаку) атама-
на Ивана Кольцо для поддержки татарского князца. Ермак не мог не понимать, что сила его
крохотного войска — в единстве, однако он пожертвовал некоторой частью своего войска для
того, чтобы обеспечить верность весьма сомнительного татарского вассала. Верил ли Ермак
Караче? С большой уверенностью можно ответить, что нет. А вот верил ли он Ивану Кольцо?
Сведения о междоусобицах между российскими завоевателями красной нитью идут через
всю историю Присоединения, буквально с конца XVI века. Уже в 1601 году в «Наказе» манга-
зейским воеводам Масальскому и Пушкину в адрес вымских и пустозёрских людей звучит
прямое обвинение. Они без обиняков зовутся ворами, самоедов приказано беречь от их лихо-
имства, а также отдаётся распоряжение проведать все их «торговые городки» и «свести их все
в одну сторону». Более того, этих пустозёрских и вымских людей обиняками обвиняют в орга-
низации нападения на отряд воеводы Шаховского в 1600 году, в результате которого Шахов-
ской потерял тридцать казаков и сам был ранен.
По мере продвижения русских на восток противоречия между ними усиливались. Прежде
всего это касалось разделения зон влияний между уездами, во главе которых стояли воеводы.
Не раз и не два эти противоречия выливались в вооружённые столкновения. Иногда такие
столкновения случались и внутри уезда, и даже внутри одного города — вспомним воеводскую
смуту в Мангазее, закончившуюся сожжением всего поселения!
Одним из наиболее конфликтных по отношению как к местному населению, так и к встре-
чавшимся по дороге русским людям, был поход в «брацкую землю» бывшего енисейского вое-
воды Якова Хрипунова. Дело в том, что в самом начале к его партии присоединилась группа
смутьянов из Красноярска.
История этой смуты тоже была достаточно характерной. Красноярск, как и большинство
крепостей Сибири, снабжался из Тобольска, причём схема этого снабжения выглядела весь-
ма странной для современного человека. Груз везли через Маковский и Енисейский остроги и
там же его складировали. Красноярские служилые люди придерживались мнения, что достав-
ку продовольствия в их острог должны взять на себя енисейцы, и, разумеется, эта точка зре-
ния была полной противоположностью точке зрения служилых людей Енисейского острога.
Как бы то ни было, красноярцы по-настоящему голодали при наличии значительного количе-
ства отпускаемых им в Тобольске припасов, которые оседали где-то по пути. Весной 1629 года
в Красноярск прибыл атаман Иван Кольцов с денежным жалованьем для служилых. Но когда
встал вопрос о продовольствии, на торгу случилась свалка, в которой достойного атамана
убили, а тело сбросили в Качу. После этого пятьдесят красноярских служилых обратились к
воеводе Дубенскому с тем, чтобы он разрешил им отправиться по реке Тунгуске в поход на
бурят, с пополнением перед этим запасов в Енисейске. На самом же деле идеей их заговора
был захват и разрушение Енисейского и Маковского острогов и уход «на Русь».
Мангазейская смута
Однако коноводов мятежа, судя по всему, выдал кто-то из своих же товарищей, потому
что в Енисейске воевода впустил в острог только руководящую верхушку отряда, разоружил
её и закрыл в тюрьме, после чего остаткам мятежников пришлось, волей-неволей, присоеди-
ниться к отряду Якова Хрипунова, который на самом деле шёл в поход на бурятские улусы.
Во время зимовки в Енисейске Хрипунов отправил на поиски серебряного месторождения
по Нижней Тунгуске своего шурина, Никиту Воейкова с двенадцатью служилыми людьми. Ни-
какого серебра Воейков не нашёл, но его поход вызвал значительное недовольство енисейских
служилых людей, которые рассматривали бассейн этой реки как находящийся в их зоне влия-
ния.
Красноярские смутьяны, пристав к отряду Хрипунова, захватили «в холопство» значи-
тельное количество местного населения — в основном, женщин, девушек и детей. Осенью того
же 1629 года они, обременённые «ясырем», откололись от основной экспедиции и вернулись в
Енисейск, где несчастные пленники были отобраны царской администрацией у казаков, ча-
стично возвращены бурятам в качестве жеста доброй воли, а частично удержаны в качестве
аманатов для гарантированной выплаты ясака,
«Войны острогов» были наиболее распространённым видом междоусобных конфликтов
среди российских завоевателей, и тянулись они из одного бассейна великой сибирской реки
на другой — с Оби на Енисей, с Енисея на Лену, с Лены — в Прибайкалье...
Проблема была, с одной стороны, простой, с другой — слабо решаемой. Наверное, даже и
вовсе нерешаемой. Разные центры колонизации посылали свои отряды для объясачивания в
неизведанное пространство, и какую траекторию принимали там движения этих групп, зави-
село от заселённости территории, степени воинственности населения, наличия у него на
руках соболей, проходимости тамошних рек, степени снаряжённости отрядов, ну и вообще
чего угодно, вплоть до влияния звёзд Сад-ад-Забих.
А когда эти отряды сталкивались друг с другом на отведённой, вроде бы, им одним, земле
(а наказы воеводы именно на этот случай писали расплывчато и туманно — так, чтобы в слу-
чае успеха объявить царским завоеванием что угодно, хоть бы и Луну) — то и происходила
между ними брань словесная, ручная и огненная. Иногда друг друга и в полон брали.
Один из наиболее показательных эпизодов такой «войны острогов» случился в 1634 году
на Лене.
Так как проникновение русских на реку Лену шло двумя путями из двух различных адми-
нистративных центров — из Манга-зеи через Нижнюю Тунгуску и Вилюй и из Енисейска через
Илимский острог, Усть-Кут и Якутск — то объясачивание при-ленских тунгусов и якутов вы-
звало такой же конфликт интересов, какой наблюдался на юге Сибири при приведении под
высокую государеву руку татар, киргизов и тувинцев. В частности, в 1633 году посланный на
Вилюй Петром Бекетовым отряд в несколько служилых людей во главе с Яковом Щербаковым
повстречал партию мангазейских служилых людей во главе с неким Стефаном Корытовым
(которого мы уже встречали на страницах этой книги) и присоединился к ней. Якутские слу-
жилые люди говорили, что Корытов захватил их судно и по старинному пиратскому обычаю
хотел оставить их на берегу. Это обстоятельство, якобы, заставило их подчиниться.
После этого Корытов разделил свою усилившуюся партию надвое — одна часть направи-
лась вниз по течению Лены в места проживания обширного родового объединения жиганских
тунгусов, сам же он двинулся по Алдану, к устью Амги. Там он построил зимовье и потребовал,
чтобы тунгусы и якуты, уже уплатившие один раз ясак якутским сборщикам, выплатили его
теперь и ему. Естественно, якуты возмутились такому требованию, убили нескольких сборщи-
ков, отправленных к ним мангазейцами, и принялись готовиться к восстанию. Мятеж якутов
и примкнувших к ним тунгусов в 1634 году довольно подробно описан в соответствующей
главе, причём надо заметить, что всё время возмущения отряд Корытова сидел тихо в Амгин-
ском зимовье, «как мышь под половицей», и не сделал ни одной попытки помочь соотече-
ственникам. Однако его присутствие совсем не было секретом для Ивана Галкина, и он отпра-
вил к устью Алдана партию в двадцать девять человек, с задачей арестовать Корытова сотова-
рищи и доставить их в Якутск. Однако корытовцы оказались отнюдь не робкого десятка и ока-
зали галкинцам вооружённое сопротивление. Один якутский служилый человек оказался
убит, многие другие — ранены, а Корытов, вырвавшись на оперативный простор, кинулся уди-
рать вниз по Лене, видимо, рассчитывая усилиться за счёт своего отряда, отправленного к жи-
ганцам.
Озверевшие от такой наглости Иван Галкин и Парфён Ходырев с отрядом в сорок служи-
лых людей кинулись вдогонку за нарушителями. Их настигли на расстоянии одного ходового
дня ниже устья Вилюя, где произошла перестрелка. Ещё один из людей Галкина был убит, дру-
гому была прострелена рука. А дальше всё происходило довольно занятно. Конечно, Корытова
и сопровождавший его отряд мангазейцев приволокли в Якутск. Конечно, у них отобрали со-
болей — но не всех. А только тех, которых забрали в качестве повторного ясака — два сорока и
девятнадцать соболей, полученных ими от долганского князца Дикинчи, и пять сороков, дан-
ных ему князцом Новеканом на реке Вилюе. Остальную же часть ясачной казны — два сорока
и десять соболей, а также соболей, добытых промышленными людьми, выменянных на това-
ры или полученных в поминки — им оставили, после чего отпустили восвояси, и весь отряд Ко-
рытова благополучно проследовал через Енисейск на Мангазею.
Другой причиной противостояния внутри довольно рыхлого сообщества завоевателей
было противостояние между торговыми и служилыми людьми за пушные богатства террито-
рий. Так, в мае 1626 года случилось возмущение за недавно открытую «Тюлькину землю». Ени-
сейский воевода Андрей Ошанин послал в 1626 году с торговым человеком Мамруком Косицы-
ным своего товара в Тюлькину и Качинскую земли на 600 рублей. Мамрук «наметывал силь-
но» воеводские товары жителям. Служилые люди утверждали, что «от того-де земли его Ан-
дреева насильства от великого государя отложились». Толчком для мятежа послужило о сто-
ятельство, описанное Миллером. Посланные для усмирения енисейского князца Тасейка слу-
жилые люди под начальством атамана Василия Алексеева вместо того побили и забрали в
плен ясачных питских тунгусов. Воевода из страха перед служилыми людьми, грозившими его
убить, перестал ходить в съезжую избу. Раздражение служилых людей направилось не только
против воеводы, но и против торговых людей, пользовавшихся его покровительством: они
«его и торговых людей хотят побивать досмерти, а животы и товары грабити и хотят бежать
неведомо куда». 9 мая Мамрук Косицын, «исторговався», вернулся из Тюлькиной земли и по
приказу воеводы стал носить мягкую рухлядь на воеводский двор. Служилые люди во главе с
Василием Алексеевым выломали замок и цепь у острога и пошли на приступ воеводского
двора, стреляли из пищалей и из луков по окнам, «мало из лука не убили воеводу, двери у
сеней пищальными дулами сломали и окна и стены из пищалей насквозь испробили». Воевода
едва отсиделся с торговыми и промышленными людьми. Было убито несколько человек, в том
числе торговые люди Якушка Михин и Федоска Курсин. Служилые люди представляли дело
иначе: будто они явились к Андрею Ошанину, у которого «в ту пору пир был на торговых
людей», с заявлением, что Мамрук Косицын, «приехав из Тюлькиной земли с мягкой рухлядью,
того товару на гостии двор и в лавки не носит, а носит к тебе на двор»;
Ошанин будто бы сам первый напал на служилых людей, «и с той поры сносили на его Ан-
дреев двор его Андреев товар, мягкую рухлядь». Для сыска по этому делу был отправлен то-
больский сын боярский Богдан Аршинский, установивший не только «воровство» атамана Ва-
силия Алексеева, но и «многие обиды и насильства» воеводы Андрея Ошанина.
Иногда, как будто на необустроенных сибирских просторах не хватало бардака, его добав-
ляли тобольские и московские власти.
Одним из наиболее наглядных примеров такого бардака является посылка на Лену отряда
пятидесятника Дмитрия Копылова в 1637 году.
Как рассказывает многократно цитируемый мной Миллер,
«эта посылка, может быть, принесла бы больше пользы, если бы Копылову было приказа-
но действовать совместно с приказными Якутского острога и ничего не начинать без их согла-
сия или же если бы этим последним было приказано одобрять все начинания Копылова. Ко-
пылов получил особый наказ ехать для новых открытий на Лену и впадающие в нее реки. Ни
одна из сторон не только не зависела от другой, но даже и не должна была знать, что делала,
делает или собирается делать другая. Из этого не могло получиться ничего, кроме большого
беспорядка».
Словом, ни от кого не зависящий Копылов двинулся на Алдан, поднялся по нему и основал
на нём зимовье или острожек, из которого и принялся объясачивать окрестное тунгусское на-
селение. Так что он выступал последователем вышеупомянутого чер-кашенина Корытова,
орудовавшего с не меньшим успехом в этих же местах пять лет тому назад.
Но если Корытов считался вторгшимся на чужую территорию (а конкретно — приказных
людей Якутского острога), то Копылов, согласно распоряжениям томского воеводы, действо-
вал абсолютно в своём праве. Согласно этому праву он решил обложить ясаком неких «зилан-
ских якутов». Которые, вроде бы, ещё не выплачивали дань в Якутск. Выйдя на них походом,
Копылов захватил у несчастных якутов значительное количество скота.
Приказным человеком в Якутске в то время был Парфён Ходырев, человек тяжёлого ха-
рактера, но исправный служака. Нелёгким ветром его именно в то время занесло на Алдан.
«Дело дошло до сражения между обеими партиями, в котором томские служилые люди потер-
пели поражение и, что им было особенно больно, увидели себя ограбленными на 300 лошадей
и 300 голов рогатого скота, составлявших награду за их труды. Ходырев никогда не пользовал-
ся хорошей славой в Якутске, и здесь он показал свою жестокость и корысть, приказав зару-
бить около тридцати якутов из числа сопровождавших томских служилых людей, взяв себе и
своим служилым людям отбитый скот, который ему следовало возвратить прежним владель-
цам».
Впрочем, расстраивался Копылов недолго. Сразу же по уходу Ходырева он отрядил к уже
однажды ограбленным якутам вторую экспедицию, во главе со своим сыном, Никифором, и
уже тогда обобрал их начисто.
Результатом копыловских погромов и двойного ясачного обложения стало восстание яку-
тов и тунгусов на Алдане 16391640 годов. В начале января 1640 года в Бутальском зимовье и в
Якутском остроге стало известно, что алданские якуты и тунгусы, «заворовав», перебили
нескольких казаков и больше двадцати промышленных людей. Против восставших был послан
карательный отряд во главе с Кожевниковым, которому удалось захватить нескольких вожа-
ков движения. От них и от некоторых якутских князцов русские узнали, что в восстании
участвовали якуты одайцы, баксинцы, коринцы и сыланцы, «сослався с лам-скими и с май-
скими тунгусы». Якуты предполагали одновременно перебить все отряды служилых и про-
мышленных людей, но это удалось им далеко не полностью. Характерно, что видную роль в
восстании играли, по-видимому, беднейшие слои якутского населения — бесскотные «балык-
сыты» («рыболовишка»). Одним из руководителей восстания был некто Оилга — «худой чело-
век рыболов»
Массовые побеги на Амур служилых людей рассматривает такой внимательный исследо-
ватель сибирской истории, как Оглоблин. Амур — как до этого Енисей, как Лена, как почти од-
новременно с Амуром Анадырь и как значительно позднее Камчатка, привлекал сибирскую
вольницу возможностью разбогатеть без постоянного надзора царской администрации. Для
осуществления этих планов была придумана специальная формула: «служба особь» — отдель-
но от государевых воевод.
Побеги на Амур илимских служилых и жилецких людей происходили не раз и не два. Пер-
вая крупная партия — около трёхсот человек — побежала туда в 1653 году, под начальством
служилых людей Прокофья Кислого и Василья Черкашенина. В 1654 году бежал отряд под ко-
мандованием служилых людей Давида Егорова и Федота Барана. Бежавшие были пойманы и
наказаны. Тем не менее, народ это не остановило. В 1655 году илимский воевода Богдан Ола-
дьин (у которого, видимо, скапливались основные сведения по побегам) оценивал количество
беглых русских людей в Даурской земле в полторы тысячи человек. Бедолага, верстая в каза-
чью службу из «гулящих людей», даже изобрёл формулу для крестного целования: «...Ни в ко-
торые иноземцы и в Даурскую землю не сбежать и без отпуску не сойти».
Естественно, никакая присяга не помогала. Апогеем этого движения стал массовый побег
под руководством братьев Сорокиных — Михаила и Якова. Михаил Сорокин должен был доста-
вить государевы припасы и сорок служилых к месту службы — в Вер-холенский острог. Там он
в открытую поднял знамя мятежа.
Бунт начался 25 апреля 1655 года. Михаил Сорокин и Фёдор Мещеряков явились в часовню
св. Николая Чудотворца (церкви в остроге не было) и потребовали у «часовеннаго дьячка»
Дмитрия Семёнова выдачи «войсковаго знамени» Верхоленского острога. Интересно, что вза-
мен знамени мятежники оставили в часовне коня — как бы в виде возмещения и жертвы.
Со знаменем в руках Сорокин вышел на площадь острога, где выстроилось «с оружьем» его
«войско». Устроили «круг», принесли крест и все под знаменем друг другу «образовались
(крест целовали), что бы им умереть вместе за един человек»... Все они «крест целовали на
том, что-де им итти в Даурскую землю, а атаманом быть у них в воровском полку» Михаилу
Сорокину и «есаулом» Фёдору Краснояру: «а иново-де атамана и есаула им никово не выби-
рать». Если по государеву указу «будут посланы на службу, или на них воров в Даурскую землю
с Москвы государевы бояре, или окольничий и воеводы, или с городов приказные люди с рат-
ными людьми, — и им-де ворам в Даурской земле в государевы полки к государевым воеводам
не выезжать и не даватца, и никаких служб государю с воеводами не служить! А служить-де
им с их воровским атаманом с М. Сорокиным, да с ясаулом с Ф. Краснояром в Даурской земли
заодно особь, а у государевых воевод под началом не быть и не даватца — стоять за одно! И на
том-де они воры атаману воровскому М. Сорокину крест целовали все».
После 25 апреля Сорокин прожил в Верхоленском остроге до 11 мая, занимаясь приготов-
лениями. Кроме найденных в остроге судов, три струга «приплавили сверх Лены реки» про-
мышленные люди, остальные суда заготовлял казак Донщина на Тутуре.
Основу полка Михаила Сорокина составили двадцать пять казаков из отряда, посланного с
ним на Тутуру. Позднее к нему присоединился отряд его брата Якова Сорокина, такой же чис-
ленности. В итоге, с атаманом, его братом и есаулом Фёдором Ивановым Краснояром числен-
ность отряда составила пятьдесят три человека. Оглоблин обращает внимание, что почти
треть из них носила малоросские фамилии: Пётр Панко, Андрей Некра-сов-Хохол, Артём Му-
ромко, Василий Мотус, Иван Кудря, Фёдор Пан, Пётр Кисель и т. д. Очевидно, всё это были слу-
жилые из ссыльной литвы и черкас.
Главную массу Сорокинского полка составили «многие промышленные люди и воровские
бродящие люди». Здесь были «по-крученики — работные люди» с торговых судов, «всякие на-
хожие люди и воры в зерншики», по определению воеводы Оладьина. Всего у Михаила Сороки-
на собралось до трёхсот человек разного сброда.
Первую значительную остановку Сорокин сделал в Усть-Кутском зимовье, где происходи-
ла ярмарка. Он «приступал» к острожку, убил двух промышленных людей и двух ранил, но
укрепления взять не смог.
Зато в руках Сорокина очутилась та самая ярмарка, на которой казаки, естественно, по-
резвились всласть.
«Сорокин, — пишет Оглоблин, — грабил все, что попадалось под руку, а особенно необходи-
мые ему хлебные запасы, оружие, порох, свинец и пр. Например, уторговаго человека Проко-
фья Федорова ограбили товаров на 2.539 р. 16 алтын 4 деньги. Любопытна приложенная им к
челобитной „ценовная роспись" пограбленных у него „животов" и товаров. Больше всего захва-
тили у него платья и разных материй: сукна, холста, крашенину, сапоги, зипуны, рубашки,
штаны („вязаные", „английские черв-чатые" — 7 штук оценены в 14 рублей), „опояски", „иглы
— шпанки" и проч. Понадобилось „ворам" еще мыло, свечи воско-выя, блюда, „деревянныя бра-
тины", воск, мед, перец, масло коровье (15 пудов на 60 р.) и проч.»
На устье Куты Сорокин «похвалялся разбоем идти» в Илимский острог, убить воеводу, а
город разграбить. Но в итоге победило благоразумие, и около 20 мая воровской полк Михаила
Сорокина оставил Усть-Кут и поплыл вниз по реке Лене.
Для борьбы с бандой Сорокина у илимского воеводы оставалась всего одна значительная
сила — отряд Якова Онцыфорова, отправленный весною в Енисейск для сопровождения в
Илимск хлебных запасов. Но и эта сила в кратчайшее время пристала к бунту.
Заводчиком мятежа в отряде Онцыфорова стал Яков Сорокин, брат Михаила. К нему при-
соединилось двадцать пять казаков. Остальных тринадцать, оставшихся верными властям,
сорокин-цы ограбили дочиста. Позднее к этой партии присоединились «холостые пашенные
крестьяне» из соседних заимок и «гулящие люди», всего семьдесят пять человек.
В середине мая ватага Якова подошла к Илимску.
У воеводы Оладьина в остроге было только десять служилых людей, да и те — «увечные и
старые». Все остальные были в различных посылках — по заимкам, зимовьям и пр. Правда, в
городе было ещё семьдесят посадских, но оружия у них было очень мало.
Оладьин рассказывает о приходе Якова Сорокина так: «И пришли они воры разбоем на
Илимской острог, ведаючи в остроге безлюдство, нахально для разбою и грабежу, скопом и за-
говором, человек с 70 и болыпи, с знамены и с ружьем, и похвалялися на меня и на всяких
илимских жилецких людей разбоем, грабежом.
И меня в острог с служилыми и со всяких чинов людьми обсадили, к острогу приступали и
из ружья стреляли, хотели острог стены роспустить (?) и над государевою казною дурно учи-
нить, и меня и осадных всяких людей убить и розграбить, и тюрьмы розломать, и тюремных
сидельцев — воров и изменника Федотка Борана (стараго „даурца") с товарищи и иноземцев
аманатов рос-пустить»...
Как ни странно, после трёх дней осады Яков отступил. Скорее всего, он понимал, что дорог
каждый час, и вскоре за беглецами хлынет собранная из разрозненных по посылкам и зимо-
вьям рать опытных людей. Кроме того, основные силы сорокинцев удалялись и удалялись
вверх по Лене, их следовало догонять.
На устье реки Муки Яков Сорокин встретил промышленных людей, коих сорокинцы «били
и мучили, и огнем жгли, и вымучивали деньги», соболи, платье и пр. Здесь же захватили госу-
даревы суда и в них поплыли «на низ». По дороге мятежники попытались спалить многостра-
дальный Усть-Кутский острожек, по второму разу ограбили собравшихся возле него промыш-
ленных и торговых людей, при попытке приступа снова убили двоих и ранили двух защитни-
ков. Где-то между Усть-Кутским и Олёк-минским острогом и состоялось воссоединение отря-
дов двух братьев.
В дальнейшем известия о судьбе «воровского полка» братьев Сорокиных пропадают. Прав-
да, сражающийся на Амуре Онуфрий Степанов писал воеводе М. С. Лодыженскому, что в 1655
году на верховьях Амура «изменили Дючерские люди» и «государевых служилых людей поби-
ли, а сказывают: 40 человек было тех служилых людей, а плыли-де они сверху великия реки
Амуру вниз в барке» и двух стругах. Других сведений Степанов не мог собрать: «И про то мне
Онофрейку не ведомо - какие те плыли русские служилые люди, и откуда, и с которым госу-
даревым указом? и про то подлинно проведать не мог. И по многим улусам в юртах находил
многие казачьи признаки — всяких борошней (т. е. имущества — прим. М.К.), а идучи вверх на
плесах находил на берегу барки жжены, изрубленые». Интересно, что идеал этой «службы
особь» в итоге воплотила группа беглых под руководством Никифора Черниговского из того
же Илимского острога, ушедшая на Амур и восстановившая в 1665 году Албазинский острог.
Черниговцы убили воеводу Ошанина «...за невозможное свое терпение, что он Лаврентей, при-
езжая к нам в Усть-Киренскую волость, жен их насильничал, а животы их вымучивал» и дви-
нулись испытанным путём на восток— «в дауры». В отличие от «воровского полка» Сорокина,
им повезло.
В течение семи лет албазинцы существовали неким самовы-бранным устройством, при
этом отправляли государеву казну в Нерчинск. Только в 1672 году мятежники за свои службы
были прощены, а в 1674 острог принял приказчик С.М. Вешняков.
Иногда сами аборигены, понимая, что среди завоевателей согласие отсутствует как класс,
натравливали одни отряды русских на другие. В качестве примером можно привести эпизод
приступа служилых людей Балаганского острога на Удинский острог в 1654 году. Дело выгля-
дело так: под Удинск пришли семьдесят два человека русских служилых людей из Балаганска;
и вместе с ними сто икинатских татар. Служилые пытались взять острог приступом, во время
которого погибло десять человек ясачных бурят. После боя Ярлыков сумел взять двух пленни-
ков, и они рассказали ему о причине этого столкновения. Оказывается, в Окинском острожке
князец Баахай «с улусы» бил челом на М. Ярлыкова со служилыми людьми и с удинскими
ясачными татарами, что они у него отогнали скот. Баахай просил помочь ему вернуть весь
отогнанный скот, и в ответ на это собрался отряд русских служилых людей с разрешения на-
чальства штурмовать Удинск.
Кроме того, тот же Баахай сказал служилым про ашебагатов, будто бы они — неясачные
люди, и дал казакам проводников до их стойбища. В результате енисеец Иван Котельников
ходил из Братского острога «войною по Бааахаеву научению» в ясачные волости Удинского
острога, погромил там улусы ашебагатов, убил «двух мужиков и двух женок, а одну жену-
иноземку на огне пытали и сожгли её на смерть».
Про побеги пленных иностранцев. Лирическое отступление
Читатель этой книги вправе спросить — а почему насильно завербованные в Сибирь люди (или
пленные, которых там было довольно изрядно по результатам Ливонской войны, Смутного
времени, а также русско-польских войн XVII столетия) практически не бежали домой?
Помилуйте — а как?
Ведь в Сибири времён становления поселение в сто человек — большой город, пятьсот —
уже мегаполис. Все более-менее значимые люди на виду, особенно те, кто принадлежит к слу-
жилому сословию. И если рейтар Пшибышевский, долженствующий отправлять службу в
Илимске, вдруг возникает в Канске, то сразу встаёт вопрос — а что делает рейтар Пшибышев-
ский в Канске?
Без подорожной, которая составляла неотъемлемый атрибут любого путешествующего
более-менее значительного служилого человека? Два-три вопроса — и вот уже Пшибышевско-
го волокут в съезжую избу, а потом под конвоем препровождают к прежнему месту службы —
с обязательным наказом конвойным казакам вернуться обратно. А илимский воевода, увидя
пленного Пшибышевского, сперва поразоряется час благим матом, а потом... Ну, ставит его в
караул, потому что опытных солдат у него, вместе с этим Пшибышевским, обученных конно-
му бою, стрельбе и дисциплине— одиннадцать человек, да одиннадцатого, Герасима Курю,
медведь подрал, и выживет ли тот Куря...
Объезжать города и укреплённые пункты Пшибышевскому тоже резона нет, так же как и
двигаться параллельными путями сквозь леса дремучие — ибо он, Пшибышевский, хоть свобо-
ду шляхетскую и любит, но уж никак не самоубийца.
Так что повздыхает-повздыхает наш пленный рейтар о прекрасной отчизне, а лет через
пять, если останется жив — примет православную веру под фамилией Перебей-горло, да и
останется в Сибири навсегда — как остались в ней Аршинские, Урбанские, Матусов-ские, Керс-
ницкие, Вешинские, Нечецкие, Яншкуцкие иТригоры.
Но это не значит, что такие побеги не совершались и не готовились.
Просто и совершались, и готовились они по совершенно другому образцу — «скопом».
Пётр Буцинский рассказывает о четырёх случаях массового побега «литвы» из Сибири в
первой половине XVII века. Бежали партии численностью от девятнадцати до тридцати чело-
век, которые могли рассчитывать пробиться силой через заставы и недоброжелательно на-
строенные поселения русских и сибирских аборигенов. Кажется, всего один из этих побегов (в
1620 году), под руководством некоего Первушки Шершня, увенчался частичным успехом. По
крайней мере, известно, что четыре беглеца, во главе с самим Шершнем, достигли Двинского
уезда и там, как подобает настоящим беглецам, — исчезли.
Большой заговор с целью побега был вскрыт среди томской «литвы» в 1634 году — в загово-
ре принимало участие чуть ли не двести человек! Во главе заговора стояли два Ивана — кон-
ные казаки Белиловец (нежинец), из «новоприсыльной литвы», и Краснопольской, «старовёр-
станный литвин». Как всякое мероприятие
такого масштаба, этот заговор был раскрыт посредством внутреннего предательства. Вла-
сти покарали заговорщиков предельно (по тем временам) жестоко: двенадцать человек пове-
сили — видимо, сугубо в воспитательных целях (как я расскажу далее, во-обще-то в Сибири
людей было принято беречь). Воеводская отписка объясняет: «Во многих, государь, в Томском
в ссыльных в литовских и в руских людях, в донских и в волских казаках и в пашенных кре-
стьянах о побеге шатость существует»... Далее воеводы говорят, что если в Томск по-прежнему
будут присылаться «ссыльные литовские и русские воровские люди в служилые и в пашенные
крестьяне — и от тех воровских ссыльных людей опроче дурна и воровского заводу никоторого
добра не чаят же»...
Последний описанный случай побега иностранцев из Сибири времён Присоединения от-
носится к 1660 году. Тогда из Сургута удрал отряд сосланных немцев и той же «литвы». Партия
побежала «на низ Обью рекою», но с дороги добровольно вернулась, узнавши, что посланные в
погоню сургутские служилые люди «дорогу переняли». Санкций против участников побега
применено не было.
Надо сказать, что далеко не всегда разбирательства между завоевателями оборачивались
кровавым боем. Как ни удивительно (и это удивление преследует меня всё время написания
«сибирской» книги), законодательные методы решения вопросов неуклонно превалировали
над незаконными. Примером здесь может служить эпизод о распре между казаками и бояр-
скими детьми в Якутске в 1668-1669 годах.
23 февраля 1668 года на войсковом смотру Якутского острога пятидесятник Никифор Ар-
гамаков, десятник Андрей Щербак и рядовой казак Фёдор Павлов подали воеводе «войсковую
челобитную» от имени всех служилых казаков, с жалобами «на детей боярских» Якутского
острога, «на Матвея Сосновскаго с товарищи, в их воровствах и во всяких неправдах...».
Рассматривающий этот случай Николай Оглоблин говорит о нём как о вполне законном
возмущении казаков, которые якобы считались за парий и всячески притеснялись преслову-
той «служилой аристократией» — боярскими детьми. Здесь дело обстоит всё-таки не совсем
так. Большинство боярских детей делило с рядовыми казаками сложности службы как в
острогах, так и в походах, а повышенное их жалованье объяснялось более высоким уровнем
ответственности. Кроме того, путь в «боярские дети» для рядовых казаков был вполне открыт
— туда с лёгкостью верстали опытных и инициативных казаков, наделяя их при этом землёй.
Скорее всего, челобитная была вызвана внутренними распрями в служилом войске, о причи-
нах которых мы сегодня вряд ли можем догадываться. Плохо разбирался в этом и воевода Ба-
рятинский — как опытный администратор, месяц он ждал, пока дело рассосётся само собой, и
только потом приступил к сыску.
Сама челобитная, впрочем, выглядела как типичная анонимка советского времени из
коммунальной квартиры — в ней отсутствовали конкретные обвинения и основной упор де-
лался на общую «испорченность нравов». Воевода начал перекрёстные допросы и стал соби-
рать «скаски» как с казаков, недовольных пресловутыми «детьми боярскими», так и с самих
«детей боярских», обвиняемых во всех смертных грехах. Параллельное изучение этих источ-
ников выглядит местами весьма забавно...
Казачья «войсковая скаска» начинает с обвинений, направленных против Матвея Соснов-
ского. Казаки обвиняли его в тайном винокурении, которым он занимался не только в Жиган-
ском зимовье, где он сидел «на приказе», но ив самом Якутском остроге: везде он «вино курил
и пиво варил».
Другой раз ему было поручено перевезти государевы хлебные запасы на Чичюйский волок
и в Илимский острог. Но Соснов-ский «на государеве барке приплавил свои хлебные запасы с
1.000 пуд, а государев запас покинул вверху, и по те запасы ходили мы, служилые люди, вдру-
горяд летом...»
Сам же Сосновский на это отвечал: при прежнем якутском воеводе Иване Голенищеве-
Кутузове сидел он шесть лет «за приставом и за караулом», следовательно не мог тогда ни ку-
рить, ни продавать вина. Однако в Жиганском зимовье велел «высидеть пуда с два» вина и
пиво варил, но только для себя — «оцынжал»-де тогда, — «а не на продажу».
Историю же с «государевой баркой» Сосновский трактует так: весь государев хлеб он до-
ставил «сполна», но илимский воевода «ложно-де» уверил якутского воеводу Кутузова, что
Сосновский «покинул» дорогою хлебные запасы. Кутузов за то взял в казну собственный хлеб
Сосновского в количестве шестисот пудов, пока не будет доставлен государев хлеб. Соснов-
ский сознается, что вез на государевой барке тысячу пудов своего хлеба, который доставил в
Якутск «для хлебной скудости», но государевой казне «оттого никакого убытка не было, пото-
му барка-де плыла на низ безработно». Барка была так «велика», что он поднял бы на ней и го-
сударев хлеб, если бы он был.
Другой боярский сын, Фёдор Пущин, по словам казаков, «на заимках и в Жиганах на при-
казе» вино курил и пиво варил. Затем якобы Григорий Пущин, разъезжая по якутским «улу-
сам» с новокрещёным толмачом Афонькою, «с якутов головщину имал лет за десять и за пят-
надцать, всяким животом и скотом», за что при воеводе Голенищеве-Кутузове оба они «в за-
стенке были и в том деле винились...» С Фёдором Пущиным, сыном Григория, продолжают ка-
заки, было отправлено «вверх по Олекме, на Аргунь» пятьдесят служилых людей. Но Пущин,
«дли своей бездельной корысти, на Аргунь не пошел, а сплыл вниз по Амуру», где соединился с
отрядом служилых людей, бывших под командою Онуфрия Кузнеца. Здесь, в борьбе с инород-
цами, Пущин «своим самовольством потерял» сорок четыре служилых человека...
Он же на Ламе, в Охотском острожке, «своим небереженьем потерял служилых людей
пятьдесят человек...» Он писал якутскому воеводе «ложно, будто он поставил на Охоте реке
город, а города на Охоте-реке не бывало...» Там же Фёдор Пущин, вместе с боярским сыном Ар-
хипом Лыткиным, «вешали иноземцев, которые великому государю прямили и про измену
сказывали...»
Фёдор Пущин сознался, что в Жиганском зимовье «вина усидел для своей болезни, про
себя, а не на продажу», за что «и заповедь взята». Относительно аргунского похода Пущин уве-
рял, что казаки «солгали» на него: вверх по реке Аргуни он ходил десять дней, с пятьюдесятью
служилыми людьми, но «иноземцов не нашел», и когда «хлебные запасы оголодали», он дви-
нулся обратно на устье Аргуни и здесь поставил зимовье. Сорок три казака из отряда, «его, Фе-
дора, покиня, побежали на Амур к Онуфрию Кузнецу с товарищи» (что, в целом, похоже на
правду — прим. М.К.). В Аргунском зимовье осталось всего семь человек. Сам Пущин бросился
догонять ушедших, нагнал их уже на Амуре и остался с ними зимовать «в Гиляках». Весною,
собравши соболиную казну, пошёл в Якутск с двадцатью казаками. Остальные его «не послу-
шали», остались на Амуре, «и без него» инородцы «их побили», кроме двух казаков, вернув-
шихся позже в Якутск. Один из них, Андрей Иванов, подтвердил слова Пущина и добавил, что
часть оставшихся на Амуре казаков погибла «голодною смертью», а другие побиты «богдоски-
ми людьми».
Далее Пущин заявил, что казаки «солгали» и про его охотскую службу. Действительно,
пятьдесят служилых людей погибли, но не от его «небереженья...» Они были посланы под ко-
мандою казака Потапа Мухоплева «на неясачных людей на кукигир» (т. е. на юкагиров). Мухо-
плев сотоварищи взяли у них семь аманатов, «с женами, и с детьми, и с их животы», и оставил
стеречь их шесть казаков. Остальные казаки «разошлись в разныя места для своей добычи» и
по частям были побиты тунгусами: «И о том-де убойстве те иноземцы в винах своих, и отчего
убойство учинилось, прислали в Якутский острог челобитную за свои зна-мены...»
«Иноземцев, которые великому государю прямили», Пущин «не вешивал». Но Архип Лыт-
кин, по воеводскому наказу, повесил двух инородцев, а Пущин повесил трех инородцев, за то,
что они убили двух служилых людей и «приступали к острогу», так что русские «сидели в
осаде...» На реке Охоте Пущин «город ставил», но не мог его докончить — «иноземцы лесу во-
зить не дали...»
Ивана Ярастова казаки тоже обвинили в винокурении (вообще, от этой части заявлений
совершенно отчётливо отдаёт нежеланием «боярских детей» делиться выпивкой), а также в
том, что когда ему было поручено доставить из Москвы в Якутск 3000 рублей государева жа-
лованья, он «издержал 1.000 рублей для своей бездельной корысти — купил в русских городах
всяких русских товаров»: сукон, холстов, вина и пр. В Якутске вместо денег он раздавал служи-
лым людям свои товары «в наши оклады, дорогою ценою: середней холст в пять алтын и в две
гривны аршин» и т. д. Купленное же вино «продавал в чарки».
Иван Ярастов пробовал оправдываться, будто он покупал товары на свои деньги и пр. Но
спрошенный о том бывший якутский воевода Михаил Голенищев-Кутузов «сказал» на розыс-
ке, что в 1666 году Ярастов из 3000 рублей государева жалованья «не довез в Якутск 949 руб-
лей», за что «стоял на правеже, и с правежу тех денег не платил, и у него, Ивана, взяты това-
ры», которые и розданы служилым людям «в жалованье».
Приказного человека на Чечуйском волоке Семёна Епишева казаки обвиняли в том, что «у
мельницы поставил рели (виселицу) и три петли связал, неведомо по какому умыслу...». Он
же «бил батоги пашеннаго крестьянина Коровая, и тот крестьянин с тех батогов заболел и
помер...». От его же «изгони» другой крестьянин «сбежал» с семьей на реку Тунгуску и «пашню
покинул...». Во время службы на реке Охоте Семён Епишев «Охотский острожек покинул пуст,
и пришед иноземцы, тот острожек сожгли». Он же отпустил там аманатов и пр.
Семён Епишев заявил, что виселицу он таки да, ставил, но по воеводскому приказу и для
устрашения даурских беглецов. Крестьянина Савву Коровая бил батогами «за татьбу, что он
крал ве-ликаго государя хлеб с сыном боярским с Иваном Жегловым». Но умер Коровай «не от
побой...».
Во время охотской службы (еще в 1652 году) Епишев аманатов «не отпускивал»: «ушли-де
они из-за караула у служилых людей у Ивана Чернигова с товарищи». Когда инородцы изме-
нили, Епишев со служилыми людьми «сидел в осаде больше году, дожидался из якутскаго
острогу на выручку служилых людей, а острожек-де он покинул для того, что-де ему сидеть в
осаде было не мочно, и после-де того иноземцы тот острожек сожгли».
В особо поданной «росписи» Епишев торжественно сознался только в одной маленькой
вине: «объявляю я, Сенька Епишев, пред великим государем свою страдничью вину», что в 1654
году, в Якутске, на праздник Алексея, человека Божия, «ссидел с ведро вина, и тем вином не
торговал — выпил с добрыми людьми.
И в той моей, Сенькиной, вине волен великий государь!..»
Оправдываясь, «боярские дети» переходили в нападение. Павла Шульгина казаки задели в
своей «войсковой скаске», обвиняя в разных злоупотреблениях. Шульгин ответил «росписью
казачьих вин». В скаске он говорит (против обвинения казаков), что казака Фёдора Заплетая
«в колоду сажал за воровство, что-де он,
Федька, украл хлеб великаго государя»... В Жиганском зимовье «никакой изгони» не чинил
инородцам. Правда, бил на него челом один якут, но его «научил на то казак Василий Новго-
род».
О «воровском винном куренье» Шульгина ложно показывают «воры и корчемники и вся-
кому воровскому делу заводчики» — казаки Герасим Цыпандин, Фёдор Заплетай, Панфил Мок-
рошубов,
Семён Прибылой, Алексей Годнев и др. Все они действуют против боярских детей дружно,
«стакався с небольшими людьми, с такими же ворами, и хотя (желая) в посылках быть сами
приказными людьми, а его-де, Павла, ненавидя, для того, что слу-жит-де он, Павел, великому
государю, помня государево крестное целованье, а к их воровству не пристает», и самих каза-
ков от «воровства унимает»... Возможно, что Шульгин был прав, объясняя именно этим моти-
вом неудовольствия казаков на боярских детей. На тот же мотив намекает и Семён Епишев в
своей «росписи», где объясняет все возведенные на него казаками обвинения именно тем, что
он всегда «удерживал» служилых людей от всяких злоупотреблений и «к их заводным делам
не приставал».
Чтобы не быть голословным, Павел Шульгин перечисляет в своей «росписи» многие зло-
употребления казаков.
Шульгин начинает с вышеупомянутого казака Фёдора Заплетая. В 1651 году Заплетай был
«на приказе» в Олёкминском острожке и там сильно «корыстовался великаго государя ясач-
ными лутчими собольми». Чтобы скрыть это воровство от служилых людей, он «и у государе-
вых дел, и у всякаго толмачества, для своего воровства, велел толмачить у иноземцев жене
своей». Когда его в «воровствах стали обличать товарищи его, казаки», Заплетай «говорил во-
ровски — называл Олекминский уезд своею землицею»!..
В 1656 году Заплетай был приказным человеком в Майском зимовье и там грабил инород-
цев — «брал у них оленей, жен их имал к себе на блуд» и пр.
Позже Заплетай был послан с Павлом Шульгиным в Илимский острог для приема госуда-
рева хлеба, и здесь отличился — украл двадцать пять пудов хлеба, который был отыскан: «И за
то его воровство был он, Федька, скован, а наказанье ему не учинено, для того, что бить его ба-
тоги за такое большое воровство мало, а кнутом никого бить по наказу мне (т. е. Шульгину) не
велено»... На устье реки Муки Заплетай ограбил Спасскую часовню: «выбив окно, ходил в ча-
совню и пол высек, а что из той часовни пограбил — того подлинно не ведаю», но знают это в
Илимске, где воевода Пётр Бунаков бил кинутом Заплетая за это святотатство... Семён Епишев
в своей росписи называет Фёдора Заплетая казачьим пятидесятником и дополняет обвинения
Шульгина указанием, что у одного якута Заплетай увез дочь-девку...
На все обвинения Шульгина и Епишева Заплетай отвечал голословным отрицанием.
Далее Шульгин переходит к казачьему десятнику Панфилу Мокрошубову. В 1663 году он
был послан на приказ на реку Анадырь («Анандыр») и проездом зазимовал на реке Яне, в Ниж-
нем зимовье, в трёх вёрстах от которого стал вино курить и продавать. Это место знали юкаги-
ры и «приметили, что того вина на-пиваютца у него, Панфилка, почасту многие люди». Одна-
жды, когда у Панфила не было никого из служилых людей, к нему явились юкагиры — стали
«вино пить и напились пьяны». В пьяном возбуждении юкагиры отправились в Нижнее Ян-
ское зимовье, служилые люди которого ушли в то время почти все на промыслы. Оставались в
зимовье только ясачные сборщики Алексей Бу-сурманов сотоварищи. Всех их юкагиры избили
до смерти, выпустили аманатов и «от ясаку отложились».
Раненый тогда юкагирами казак Семён Фонемин подал Панфилу Мокрошубову челобит-
ную, чтобы идти в поход за юкагирами. На том же настаивали бывшие в зимовье торговые и
промышленные люди, предлагая в помощь своих работных людей, оружие, порох и свинец. Но
Панфил, кругом во всем виноватый, «своровал» и тут — «за теми иноземцами не пошел и упу-
стил их, не хотя покинуть воровскаго своего промыслу — винной поварни». И это несмотря на
то, что в зимовье собралось тогда около шестидесяти казаков, торговых, промышленных и
других русских людей.
Один только казак Семён Фонемин не послушался Мокрошу-бова и с четырьмя товарища-
ми погнался всё-таки за юкагирами и «нашел их на первых станах». Юкагиры, «чая за собою
больших людей, побежали наспех, пометав на станах рухледишко свое». Однако при своем ма-
лолюдстве Семён не решился продолжать дальше погоню и вернулся в зимовье.
Семён Епишев в своей росписи подтверждал это обвинение против Мокрошубова и также
рассказывал, как Панфил споил инородцев и вызвал их бунт. Казачьего пятидесятника Гера-
сима Цыпандина Шульгин обвинял в тайном винокурении и продаже вина в Жиганском и
Алазейском зимовьях, где Герасим был на приказах. Притесняя инородцев, он так сильно
здесь нажился, что «тех у него пожитков и ныне в заморских зимовьях в долгах с 1000 рублев и
больше». Собирать эти долги он послал «вора брата своего Ондрюшку».
В Учурском зимовье Герасим Цыпандин «чинил обиды и налоги» инородцам, за что, вслед-
ствие их челобитий, в 1667 году был бит кнутом по воеводскому приговору.
Семён Епишев дополняет это обвинение указанием на крайнюю жестокость Герасима
Цыпандина: на реке Индигирке Герасим вместе с боярским сыном Кириллом Ванюковым
«многих иноземцев пытая зажгли до смерти и Уянду — лучшаго человека, по их зову князца —
повесили, для своих пожитков разорили многих иноземцев».
Излишне говорить, что указанное разбирательство, хоть и продолжалось почти два года,
но кончилось ничем — как сказал по сходному эпизоду один учёный немец, стороны вели себя
«оба хуже».
Казачьи смуты и неустройства, судя по всему, достигли своего апогея в начале XVLI1 века
на Камчатке, где в 1711 году произошло массовое возмущение и убийство приказчиков Липина,
Чирикова и Атласова. При этом, как и в случае с Черниговским, взбунтовавшиеся казаки за-
явили, что воюют не против самой царской власти, а против неправильных воевод и приказ-
чиков, заново отстроили Болыперецкий острог и стали собирать ясак, не забывая при этом и
себя.
Последний всплеск активности камчатской вольницы пришёлся на 1719 год, когда в начале
апреля группа казаков во главе с Василием Княжим и Логиным Бишевым «отказала» от власти
приказчику Болыперецкой ясачной избы сыну боярскому Назару Колесову, отобрала у него
ящик с указами, наказной памятью, «пожитки» и «кормовые запасы». Колесов заперся на по-
стоялом дворе. «Отказ» сопровождался драками между «бунтовщиками» и сторонниками
приказчика. Заодно мятежники пограбили имущество некоторых казаков, а также приказчи-
ка Болыперецкого острога В. Качанова и государеву казну. Сам Качанов в это время был в отъ-
езде. Но вскоре бунтовщикам удалось схватить его, посадив под арест в «казенку». В августе
1719 года Качанов бежал, а в июне 1720 года отплыл с Камчатки. Через некоторое время зачин-
щики бунта были вызваны в Тобольск, где подверглись наказанию.
Теперь стоит поговорить, о каких же наказаниях шла речь в этот немилосердный XVII век,
в дикой варварской России на самом её удалённом порубежье?
Как ни странно, мы не найдём здесь упоминаний о четвертовании, сдирании кожи зажи-
во и посажении на кол, что практиковалось как в Русской метрополии, так и у её более запад-
ных соседей в такое же время. Да, конечно, бывали эксцессы — вроде
жестокого наказания казаков из отряда Полякова, покинувших войско Хабарова и обнару-
женных «в гиляках». Но здесь надо принимать во внимание а) характер самого Хабарова, ви-
димо, склонного к самодурству и неоправданно жёстким решениям; б) то, что дело происходи-
ло в разгар боевых действий и пылающей вокруг партизанской войны, где ну никакое послаб-
ление не могло быть допущено; в) то, что сбежавшие не принесли повинной, а предпочли за-
щищаться так, что их укрепление пришлось брать штурмом.
Когда же после мятежа проходило некоторое время и сами «воры» приходили с повинной,
да и, кроме того (чаще всего), приносили обильный ясак, то царское правосудие резко гумани-
зировалось. Тот же Никифор Черниговский, имевший за спиной не только бунт и побег, но и
убийство илимского воеводы Лаврентия Обухова, получил прощение «вчистую», а после алба-
зинской службы получил повышение, исполнял обязанности на многих ответственных постах,
и в итоге умер своей смертью, уважаемым и состоятельным человеком.
В чём же дело, спросит просвещённый читатель первой половины XXI века, знающий и о
неотвратимости наказания, и о Кодексе Юстиниана, Наполеона и аглицком праве...
Всё очень просто, отвечу я ему. Очень-очень мало было служилых людей (да и вообще —
русских и примкнувшей к ним «литвы») в оной Сибири. И казнь каждого из них наносила се-
рьёзный ущерб общему делу. На счету был абсолютно каждый человек.
Вот и берегли как могли. Такое очень утилитарное милосердие...
Заключение
Процесс присоединения Сибири можно представить себе как тонкий валик беспокойной че-
ловеческой пены, ползущий по неосвоенным пространствам. Иногда он задерживается, вздра-
гивает, начинает расти, напряжение в нём повышается, его частички бьются и дробятся друг
о друга. Но это не частички — это люди, со своими характерами и судьбами. Затем вал этот об-
рушивается вперёд и растекается из Мангазеи, из Енисейска, из Якутска — на Енисей, в При-
байкалье, на Лену, на Анадырь, на Камчатку, на Амур... потом достигает океанского берега, за-
мирает и распадается на составные частицы...
Так прошло время этих людей. Подобные им будут искать и находить другие пространства
и цели. Американский запад. Революцию. Космос-
Освоение Сибири русскими было одним из явлений по-настоящему планетарного масшта-
ба. Оно создало Россию в том виде, в каком она существовала с Петровского царствования по
сегодняшний день, и геополитическое значение этого явления может быть сравнимо лишь с
открытием Америки.
В отличие от Америки Сибирь не обогатила освоивших её людей. Практически никто из
сибирских авантюристов не вернулся на родину с карманами, полными золота, в бархате и
шелках, как конкистадоры Кортеса и мореходы Васко да Гама. Исключение составляли чины
царской администрации — но они изначально не принадлежали к особо нуждающимся слоям
населения.
Не особенно обогатила Сибирь и Московское государство. Надо сказать, что царская адми-
нистрация в принципе не собиралась удерживать те удалённые земли, которые требова-
ли значительных усилий для их удержания. Алексей Михайлович без колебаний отказался от
Приамурья, Екатерина — от Чукотки.
Сказать начистоту, большая часть знаний об устройстве земли, собранная во времена
Присоединения, пропала втуне. Да, жители Восточной Сибири не сомневались в том, что Си-
бирь можно обогнуть морем с восточной части, но где эта оконечность находится по отноше-
нию ко всему остальному миру и что там расположено, море или другой материк, средний
казак поколения Семёна
Дежнёва не знал, да и знать не хотел. Сведения о морском пути (обратите внимание — не о
проливе!) вокруг Чукотки историк Герхард Миллер почерпнул из письменного препиратель-
ства между первопроходцем Дежнёвым и таким же первопроходцем Стаду-хиным — причём
речь в этом препирательстве шла о правах на моржовое лежбище в Анадырском лимане и
лишь мимоходом касалась величайшего географического открытия. Человека, совершившего
это открытие, само оно нисколько не интересовало. Интересовала — «корга» с «рыбьим
зубом». Это было конкретно и приносило прибыль.
Потребовался гений Петра Первого, с его по-настоящему планетарным мышлением, для
того чтобы приступить к описанию присоединённых в XVII столетии пространств. Так появи-
лась Великая Северная экспедиция, просуществовавшая более двадцати пяти лет после смер-
ти её создателя и вдохновителя.
Более того, идеи Великой Северной экспедиции создали практически всю систему землео-
писания неисследованных краёв государства — в полной мере завершившихся лишь с оконча-
нием работы Гидрографической экспедиции Северного Ледовитого Океана 1913-1915 годов.
Руководитель этой экспедиции, капитан Борис Андреевич Виль-кицкий, умер в Брюсселе,
в 1961 году.
Приложение
Казаки на Камчатке (из книги Георга Стеллера)
Между тем, мирные отношения между казаками и ительменами продолжались только до той
поры, когда была завершена постройка острога. После этого пришельцы направились к бли-
жайшим острогам и стали там грабить и насильно похищать все, что им не понравилось. У
мужей они отнимали жен и детей, а сыновей их брали себе в услужение; равным образом за-
бирали они нарты и собак для своей личной надобности и похищали соболей, лисиц и запасы
из балаганов. Затем они уговаривали население ближайшей к разгромленному острогу мест-
ности напасть на последний и окончательно разорить его, не оставя там в живых ни
одной души.
Так как казаки всегда хитро поддерживали дружеские отношения с некоторыми продув-
ными ительменами, то через них и через туземных девушек, которых они целыми толпами
принуждали к разврату (через них с самого начала (и до сих пор еще) раскрывались все заго-
воры, потому что женщинам свойственно любить больше иноземцев, чем своих земляков, —
прим. Стеллера), они всегда заблаговременно узнавали о всех замышлявшихся соседними
ительменами враждебных против них действиях и принимали против них соответствующие
меры защиты. Нельзя достаточно надивиться на храбрость и редкую изворотливость этих ка-
заков, составлявших лишь горсть людей, в большинстве случаев либо искателей приключений,
либо бежавших от правосудия, либо сосланных сюда из России за совершение всевозможных
неблаговидных дел, для которых эти люди были самым подходящим элементом.
Ительмены в первый раз явились сюда по суше, и притом в таком количестве, что их нель-
зя было даже сосчитать, и стали хвастать, что они закидают казаков шапками и истребят их,
но казаки, которых было всего приблизительно человек 70, ринулись им навстречу из острога
и сразу же прогнали их, перебив при этом столько ительменов, сколько это было возможно. В
другой раз туземцы прибыли в лодках по Большой реке, притом тоже в таком числе, что у ка-
заков душа ушла в пятки. Тем не менее, казаки искусно распределили свои силы по речным
протокам, воспрепятствовав таким способом ительменам поддерживать связь друг с другом.
Благодаря этому большая часть туземцев, избегнувших пуль и копий, утонула в реке. Так
была одержана вторая победа.
Взятые тогда в плен туземцы были безжалостно забиты насмерть ремнями и дубинами;
некоторых туземцев раздели догола, без различия возраста, вымазали все тело вонючею
рыбою и бросили их живыми на растерзание голодным псам.
Когда казаки увидели, что этот народ слишком все же многочислен и что им в конце кон-
цов невозможно будет ни справиться с ним, ни прочно осесть среди него, они стали, сильней-
шим образом обижая туземцев, подавать последним повод к началу неприязненных действий,
а затем начали убивать всех попадавшихся им под руку стариков и взрослых мужчин, а жен и
детей их обращать в рабство; имуществом же их они овладевали как добычей. Таким образом,
они в течение 40 лет низвели численность туземцев до одной двенадцатой или пятнадцатой
части первоначального их количества. Атак как, кроме того, туземцы и сами враждовали
между собою, то казаки, воспользовавшись этим обстоятельством, стали оказывать
одной партии поддержку против другой и, наконец, ослабив их еще больше, окончательно по-
корили их.
Можно предполагать, что с самого же начала и по сей день Камчаткою удалось бы овла-
деть безо всяких волнений и кровопролития, если бы завоеватели обошлись по-христиански,
разумно и человечно с этими покладистыми людьми. Между тем, туземцам пришлось испы-
тать страшные преследования и притеснения, из которых я приведу несколько случаев, дабы
уяснить, из-за чего возникло это множество бунтов, кто был их зачинщиком и как можно
было бы и возможно еще и сейчас предотвратить это отчасти до сих пор существующее зло и
окончательную гибель этого народа.
1) С самого начала казаки вступили с туземцами в договорные отношения, и ительмены,
признав ясак, ежегодно выплачивали его безропотно. После этого казаки внесли имена тузем-
цев в особую податную книгу и затем, к величайшему изумлению последних, усмотревших в
этом колдовство, стали вычитывать имена плательщиков. Оказалось, что они не пощадили
даже маленьких детей, обложив и их совершенно противозаконно ясаком.
2) Вместо того, чтобы с каждого человека взимать по одной собольей шкурке, казаки
брали их по четыре. Они называли этот побор «беляком» и «чещиной». Эти названия были
придуманы якутскими кровопийцами, и якуты, вопреки множеству указов, до сих пор еще,
особенно живущие в отдаленных местностях, испытывают такое кровопускание. «Беляком»
якобы называется дар белому царю, или императору, согласно старинному сибирскому стилю;
«чещиной» же — подарок «за честь» казне. Последняя, впрочем, никогда свыше одного соболя
с души не получала: остальные расходились по рукам приказчиков, сборщиков ясака (сборщи-
ка ясака сопровождал в качестве телохранителей, оберегавших его жизнь, отряд в 15-20 чело-
век, причем каждый из этих последних покупал себе за 40 соболей назначение на эту долж-
ность у приказчика, и можно только удивляться, каким образом беднякам-туземцам удава-
лось справиться с такими поборами, — прим. Стеллера.), писарей, переводчиков и целовальни-
ков.
...Ко всему этому присоединялась губившая Сибирь задолженность. Казаки и казачьи дети
забирали у купцов товар и развозили его зимою по ительменским юртам, причем некоторые
туземцы брали товар добровольно, другим же его навязывали насильно. За товар казаки на-
значали безбожную плату, например: за золотник табаку — лисью шкуру, за нож — двух собо-
лей и т. д. Если туземцы к моменту прибытия казака не погашали своего долга, последний
удваивался, а если он уплачивал его частично и хотя бы с самым незначительным опозданием,
первоначальная сумма долга взыскивалась вторично; это удвоение долга происходило ежегод-
но, и таким образом два соболя превращались в конце концов в 10,12 и даже более; поэтому
туземцу часто приходилось платить всю свою жизнь за какой-нибудь нож; за долг казак, если
он хотел, брал себе в рабство жену, дочь или сына должника. Ныне, правда, этого уже нет.
Играя в карты (в былые времена казаки жили на Камчатке так широко, что ставили по 10-
20 лисиц или соболей на одну карту. Шкурки сваливались в кабаке двумя кучами, и к ним при-
ставляли особого человека, в обязанность которого входило перекидывать шкурки из одной
кучи в другую по мере выигрыша или проигрыша хозяина. Если же казакам во время картеж-
ной игры становилось слишком жарко, то один из выигравших брал 10 соболей и передавал
другому с просьбой открыть для свежего воздуха дымовое отверстие. Еще в мое время один
казак не постеснялся ответить другому плевком в лицо на предложение за 5 рублей постоять
за него два часа в карауле, — прим. Стел-лера), казаки в случае проигрыша расплачивались с
партнером долговыми обязательствами туземцев, и получивший такое обязательство обнару-
живал при взыскании долга еще большую безжалостность. Если казак узнавал о задолженно-
сти ительмена другому казаку, то он не стеснялся требовать уплаты от имени своего товари-
ща. Но, даже уплатив свой долг другому казаку, ительмен часто бывал вынужден снова удо-
влетворить своего настоящего заимодавца.
6) Проиграв и пропив все свое имущество, казак в первое время после присоединения брал
ружье, копье и отправлялся воевать на свой собственный риск и страх. Явившись в острог, он
договаривался с 50 или 60 обитателями, что он удалится, если те дадут ему то, что он потребо-
вал. Тем не менее, даже в том случае, если сговор и скоро состоялся, казак все же сгонял целую
толпу «иезирров», по здешнему выражению, то есть мальчиков и девочек, в острог и немед-
ленно отправлялся с ними в кабак, чтобы там проиграть их. Нуждаясь в соболях или деньгах,
некоторые казаки, захватив с собою кандалы или цепи из Приказа, направлялись с ними в
какой-нибудь острог. По прибытии туда они только позванивали цепями над дымовою
дырою той или иной юрты, и немедленно все обитатели этих юрт вылезали наружу для осмот-
ра и выкупа. Если же кто-нибудь из туземцев возмущался поведением казаков и оказывал им
сопротивление, то насильники подвергали его таким побоям, что и прочие ительмены, вне
себя от злобы и ярости, скопом набрасывались на казаков и убивали их. Такой поступок счи-
рабов, ау некоторых даже от 50 до 60.
тался изменой, и весь казачий состав острога нападал тогда на туземцев, губив многих из них;
оставшееся имущество делили между собою.
7) У каждого казака было по меньшей мере 15-20
Этих рабов они проигрывали в кабаке в карты, и случалось, что рабыня в течение одного вече-
ра переходила к трем или четырем хозяевам, причем каждый, кто выигрывал, ее насиловал.
Таких рабынь казаки выменивали также на собак. Несчастные рабы должны были исполнять
всякую работу, и ни один казак решительно не ударял пальцем о палец, а только играл в
карты, пьянствовал, объезжал от поры до времени свой округ для сбора долгов или шел на
войну. Ни приказчик и никто другой не заступался за бедных туземцев, сколько бы они ни жа-
ловались, а в свою очередь вел свою линию.
8) Население ближайших острогов казаки облагали постоянной барщиной, и туземцам
приходилось в лучшее время года пренебрегать интересами и нуждами своей собственной
семьи. Зимою же всякий казак брал у них сколько хотел подвод и людей для своего конвоя.
9) Дети казаков, именуемые в этих местах «вашинками», или молодыми оленьими сам-
ками, так как они родились от матерей-ительменок, но державшие сторону отцов своих — ка-
заков, поступали еще хуже казаков, ибо знали язык туземцев и обладали, таким образом, клю-
чом к раскрытию всех местных секретов. Если ительмены начинали жаловаться, то эти дети
так переводили их речь, что ительмен всегда оказывался виновным и заслуживал наказания.
Во времена последнего расследования они таким образом неоднократно обманывали и следо-
вателя Мерлина. Тут первым делом переводчик наступал на обвиняемого и сговаривался с
ним о неправильном переводе показаний.
...Вместо иезирров и рабов камчадалу теперь приходится работать за три-четыре рубля по
два-три года, и нет никого, кто оградил бы его от такого насилия. Подводы у туземцев забира-
ет всяк, кому только не лень. Кому хочется побить камчадала, тот бьет его. Со времени присо-
единения страны из всех казаков, прибывших на Камчатку, не умерла естественной смертью и
третья их часть: большинство было перебито, в чем я специально убедился при просмотре
церковной книги, в которой находится полный список всех насильственно умерщвленных.
Таким образом, в этих пустынных местах Россия из-за указанных беспорядков терпит столь
же значительный урон в отношении представителей своей собственной народности, сколь
значительна убыль ительменского населения.
Литература
Абдыкалыков А. Енисейские киргизы в XVII веке: исторический очерк. — Фрунзе: Илим, 1968.
Абрамов Н.А. Описание Берёзовского края // Записки Императорского Русского географи-
ческого общества. — СПб., 1857.
Адлер Б. Ф. Луки и стрелы Северной Азии // Русский антропологический журнал. 1903. №
3-4.
Багрин Е. А. История присоединения Прибайкалья, Забайкалья и Приамурья в 40-90-е гг.
XVII в. (по материалам вооружения и тактики русских служилых людей) : рук. дисс. ... канд.
истор. наук. — Владивосток, 2012.
Баландин С.Н. Оборонная архитектура Сибири в XVII в. // Города Сибири (экономика,
управление и культура городов Сибири в досоветский период). — Новосибирск : Наука, СО АН
СССР, 1974.
Бахрушин С. В. Исторические судьбы Якутии. — Л., 1927.
Бахрушине.В. Остяцкие и вогульские княжества в XVI-XVII веках. — Л., 1935.
Бахрушин С. В. Очерки по истории Красноярского уезда в XVII в. // Сибирь и Средняя Азия
в XVI-XVII вв. — Т. 4. — М.: Изд-во Академии наук СССР, 1959.
БахрушинС.В. История Сибири в XVI-XVII веках // С. В. Бахрушин: Репр. изд. — Екатерин-
бург : Баско, 2007.
Белов М. И. Мангазея. Мангазейский морской ход. Ч. 1 / М.И. Белов, О. В. Овсянников, В. Ф.
Старков. — Л.: Гидрометеоиздат. 1980.
Белов М.И. Подвиг Семёна Дежнёва. — М., 1973.
Березиков Н.А. Сибирская экспедиция Ермака: военная тактика казаков. // Первые Ерма-
ковские чтения «Сибирь: вчера, сегодня, завтра» : мат-лы регион, науч, конф-и. — Новоси-
бирск, 2009.
Бобров Л. А., Худяков Ю. С. Вооружение и тактика кочевников Центральной Азии и Южной
Сибири в эпоху позднего средневековья и раннего нового времени (XV — первая половина
XVIII в.). - СПб., 2008.
Богоявленский С. К. Вооружение русских войск в XVI-XVII вв. // Исторические записки. —Т.
4. - М., 1938.
Боло С. И. Прошлое якутов до прихода русских на Лену : (По преданиям якутов бывшего
Якутского округа). — Якутск, 1994.
Борисов А. А. Тыгын: человек, легенда, символ. — Илин. 1998. № 2-3.
Боярский П. В., Визгалов Г.П., Ивасько Л. В., КардашО.В., Сумин В. В., Шульгин П.М. Коч —
русское полярное судно: проблемы исследования и реконструкции. — М.: Институт Наследия,
2000.
Бродников А. А. Ручное огнестрельное оружие служилых людей Кузнецкого острога в пер-
вой половине XVII в. // Исторический опыт хозяйственного и культурного освоения Западной
Сибири. — Кн. 2. — Барнаул: Изд-во Алтайского университета, 2003.
Буцинский П. Н. К истории Сибири // Записки Императорскаго Харь-ковскаго Универси-
тета. — Кн. II, 1893 г., часть неоффицальная. (а). — Харьков, 1893.
Буцинский П. Н. Заселение Сибири и быт первых ее насельников // Буцинский П. Н. Сочи-
нения : В 2 т. —Т. 1. —Тюмень, 1999.
ВершининГЪИ. Землепроходец Пётр Иванович Бекетов // Отечественная история. 2003. №
5.
Визгалов Г. П., КардашО.В. Остяцкая усадьба в посаде города Берёзова XVIII века (по мате-
риалам археологических исследований 2008 г.) // Вестник археологии, антропологии и этно-
графии. 2011. № 1 (14).
Волков В. Г. Тарские «служилые по отечеству» конца XVI — начала XVIII вв. // Западная Си-
бирь и сопредельные территории: демографические и социально-исторические процессы в
XVIII-XX вв. - Омск, 2009.
Галкин Иван Алексеевич — берёзовский казачий атаман [Электронный ресурс] // Города и
остроги Земли сибирской [сайт]. — Режим доступа: Ы±р:#й18соуегег.исо2.ги/риЫ/д/да/
да1кт_1уап_а1ек8ееу1сЯ/16-1-0-20, свободный. — Загл. с экрана. — Яз. рус.
Гоголев А. И. История Якутии (Обзор исторических событий до начала XX века). — Якутск,
1999.
Гондатти Н. Л. Следы язычества у инородцев Северо-Западной Сибири. — М., 1888.
Златкин И. Я. К вопросу о сущности патриархально-феодальных отношений у кочевых на-
родов // Вопросы истории. 1956. № 4.
Зуев А. С. Анадырская партия: причины и обстоятельства ее организации. // Вопросы
социально-политической истории Сибири (XVII-XX вв.): Бахрушинские чтения 1997 г. — Ново-
сибирск, 1999.
Зуев А. С. Русская политика в отношении аборигенов крайнего СевероВостока Сибири
(XVIII в.) // Вестник НГУ. — Серия: История, филология. — Т. 1. — Вып. 3 : История. — Новоси-
бирск : НГУ, 2002.
Зуев А. С. Поход Д. И. Павлуцкого на Чукотку в 1731 г. // Актуальные проблемы социально-
политической истории Сибири (XVII-XX вв.): Бахрушинские чтения 1998 г. : межвуз. сб. науч,
тр. / Под ред. В. И. Шишкина; Новосиб. гос. ун-т. — Новосибирск: НГУ, 2001.
Зуев А. С. Русские и аборигены на крайнем северо-востоке Сибири во второй половине
XVII — первой четверти XVIII вв. — Новосибирск: НГУ, 2002.
Зуев А. С. Русская тактика ведения боя в полевых сражениях с сибирскими «иноземцами»
(по материалам северо-востока Сибири). // Русские первопроходцы на Дальнем Востоке в ХУП-
XIX вв. —Т. 5. — Ч. 1. — Владивосток: Дальнаука, 2007.
Зуев А. С. О боевой тактике и военном менталитете коряков, чукчей и эскимосов // Вест-
ник НГУ. - Серия: История, филология. — Т. 7. — Вып. 1: История. — Новосибирск: ИГУ, 2008.
Иргит Ч. К. Этнографические сведения из «расспроса» Василия Тюменца и Ивана Петрова
// Вестник ТПГУ. — Вып. 5 (83). — 2009.
Историческое описание одежды и вооружения российских войск. — Т. 1. — 1899.
История Сибири / Под ред. Окладникова А. П. —Т. 2 : Сибирь в составе феодальной России.
— Л.: Наука, 1968.
Казарян П. Л. Присоединение бассейнов рек Яны и Индигирки к Русскому государству //
Сибирская заимка. 2002. № 4.
Карамзин Н. М. История государства Российского. — СПб.: Типография Н. Греча, 1829.
Коваленко С. Н. Курбат Иванов — первый русский исследователь Байкала // Вестник ка-
федры географии ВСГАО. 2010. № 1.
Крашенинников С. П. Описание Земли Камчатки: В 2 т.: Репринт, изд. — СПб.: Наука, 1994.
Линденау Я. И. Описание народов Сибири (первая половина XVIII века). — Магадан : Мага-
данское книжное издательство, 1983.
Маковская Л. К. Ручное огнестрельное оружие русской армии конца XrV-XVIII веков. — М.:
Военное изд-во, 1992.
Медведев А. Ф. Луки и стрелы, самострелы VIII-XPV вв. // Археология СССР. Свод археологи-
ческих источников). — Вып. El-36. — М., 1966.
Меновщиков Г. А. Сказки и мифы народов Чукотки и Камчатки // Сказки и мифы народов
Востока. — М., 1974.
Мерк К. Г. Описание обычаев и образа жизни чукчей // Этнографические материалы
Северо-Восточной географической экспедиции. 17851795. — Магадан, 1978.
МиддендорфА. Ф. Путешествие на Север и Восток Сибири : Север и Восток Сибири в
естественно-историческом отношении : В 2 ч. — СПб.: Типография Императорской Академии
наук. — Сибирская фауна (окончание). Домашние и упряжные животные, повозки, суда, рыбо-
ловство и охота. — 1877; Ч. 2. Отд. 6 : Коренные жители Сибири. (Окончание всего сочинения). —
1878.
Миллер Г. Ф. Описание Сибирского царства и всех происшедших в нём дел от начала, а
особливо от покорения его Российской державе по сии времена. — СПб., 1750.
Митько О. А. Люди и оружие (воинская культура русских первопроходцев и коренного на-
селения Сибири в эпоху позднего Средневековья) // Военное дело народов Сибири и Централь-
ной Азии. — Вып. 1. — Новосибирск, 2004.
Михайлов В. А. Оружие и доспехи бурят. — Улан-Удэ, 2003.
НефёдкинА.К. Военное дело чукчей (середина XVII — начало XX вв.). — СПб.: Петербургское
востоковедение, 2003.
Новицкий Г. Краткое описание о народе остяцком. 1715 г. — Новосибирск, 1941.
Оглоблин Н. Н. К биографии Владимира Атласова // Чтения в Императорском обществе
истории и древностей Российских при Московском университете.—М., 1884.
Оглоблин Н.Н. Семён Дежнёв. 1638-1671. Новыя данные и пересмотр старых // Журнал Ми-
нистерства народного просвещения. — Часть ССЬХХП. — Отд. 2. — СПб., 1890.
Оглоблин Н. Н. «Женский вопрос» в Сибири в XVII веке // Исторический вестник. —Т. Хл1. —
СПб., 1890.
Оглоблин Н.Н. Заговор Томской «литвы» в 1634 г. — Киев, 1894.
Оглоблин Н.Н. Бунт и побег на Амур «воровскаго полка» М. Сорокина. (Очерк из жизни
XVII века) // Русская Старина. 1896. № 1.
Оглоблин Н.Н. Якутский розыск о розни боярских детей и казаков // Русская Старина.
1897. № 8.
Окладников А. П. Очерки из истории западных бурят-монголов. XVII-XVIII вв. — Л.: ОГИЗ,
1937.
Окладников А. П. Якутский «царь» Тыгын: Легенды и действительность // Открытие Сиби-
ри. — М., 1979.
Окладников А. П., Гоголев 3. В., Ащепков Е.А. Древний Зашиверск, древнерусский полярный
город. — М.: Наука, 1977.
Отписки тобольских воевод о сделанных ими распоряжениях, чтобы Немецкие люди ни
водяным, ни сухим путем не прошли в Сибирь // русская Историческая библиотека Издавае-
мая Археографическою коммиссиею. —Т. 8. — СПб., 1884.
Павловский В. Вогулы. — Казань, 1907.
Паллас П. С. Путешествие по разным местам Российского государства. — СПб., 1786.
Патканов С. Тип остяцкого богатыря по остяцким былинам и героическим сказаниям. —
СПб., 1891.
ПелихГ.И. Происхождение селькупов. —Томск, 1972.
Перевалова Е. В. Обдорские князья Тайшины (историко-этнографический очерк) // Ямаль-
ская археологическая экспедиция. — 2000.
Перевалова Е. В. Князья «большого изменного дела» // Ямальская археологическая экспе-
диция. — 2000.
Полевой Б. П. Новое об открытии Камчатки. — Ч. 2/ Под редакцией Е. В. Гропянова. —
Петропавловск-Камчатский : Изд-во ОАО «Камчатский печатный двор», 1997.
Радде Г. И. Путешествие в Юго-Восточную Сибирь (1855-1859) // Записки Императорского
Русского географического общества. — СПб., 1861.
Рамсей Т. Открытия, которых никогда не было. — М.: Прогресс, 1977.
Ремезов С. Чертёжная книга Сибири. — СПб., 1882.
С. П. Крашенинников в Сибири. Неопубликованные материалы / Под ред. А. П. Окладнико-
ва. — М.; Л.: Наука, 1966.
Савельев Е. Племенной и общественный состав казачества. Исторические наброски //
Донские областные ведомости. 1913. № 129.
Сергеев О. И., Чернавская В. Н. Казак М. В. Стадухин — исследователь Северо-Востока Азии
// Русские первопроходцы на Дальнем Востоке в ХУП-Х1Х вв. (Историко-археологические ис-
следования).—Т. 3 — Владивосток, 1998.
Сибирские летописи: Издание Императорской археографической комиссии. — СПб.: Типо-
графия Скороходова, 1907.
СимбирцеваТ.М. Дневник генерала Син Ню 1658 г. — первое письменное свидетельство о
встрече русских и корейцев // Проблемы истории, филологии, культуры. XIII. — Магнитогорск,
2003.
Симченко Ю. Б. Культура охотников на оленей Северной Евразии. — М., 1982.
Скрынников Р. Ермак. Жизнь замечательных людей. — М.: Молодая гвардия, 2008.
Скульмовский Д. О. К истории формирования тобольского гарнизона на рубеже ХУ1-ХУ11
веков. // Вестник Челябинского государственного университета. 2007. № 18 (96).
Словцов П. История Сибири. — М., 2006.
Старцев Г. Остяки. Социально-этнографический очерк. — Л.: Прибой, 1928.
Степанов Н. Н. Русские экспедиции на Охотском побережье в XVII веке и их материалы о
тунгусских племенах / / Учёные записки ЛГПИ имени А. А. Герцена. — Т. 188. Исторические
науки. — Л., 1959.
Соловьёв А. И. Военное дело коренного населения Западной Сибири. — Новосибирск:
Наука, 1987.
СолодкинЯ.И. Годовая служба в России XVI — начала XVII в.: Происхождение и основные
разновидности // Военно-юридический журнал. 2011. № 5.
Соломин А. В. Происхождение тунгусского князя Гантимура по данным ономастики // Ге-
неалогический вестник. 2012. № 45.
Султанов Н. В. Остатки якутского острога и некоторые другие памятники деревянного
зодчества в Сибири // Известия императорской Археологической комиссии. — Вып. 24. — СПб.,
1907.
Тимонин Е. И. Государственное и региональное управление Сибирью в XVII веке // Инно-
вационное образование и экономика. 2008. № 33 (14).
Толкачева Н. В. Российские историки о Владимире Атласове // «Камчатка разными наро-
дами обитаема» : Мат-лы XXIV Крашенин-ник. чтений / Упр. Культуры Администрации Камч.
обл.; Камч. обл. науч, б-ка им. С. П. Крашенинникова. — Петропавловск-Камчатский : Камч.
обл. науч, б-ка им. С. П. Крашенинникова, 2007.
Туголуков В. А. Кто вы, юкагиры? — М.: Наука, 1980.
Тураев В. А. И на той Улье-реке... Русский землепроходец И. Ю. Москви-тин. Правда, за-
блуждения, догадки. — Хабаровск: Хабаровское книжное изд-во, 1990.
Тычинских 3. А. Татарское казачество в Сибири // Города и остроги Земли сибирской
[сайт]. — Режим доступа: Ы±р:#о81год.исо2.ги/риЫ/ 1 / {усЫп8к1кК_3_а/
1а{аг8кое_ка2аске81уо_у_81Ып/86-1-0-130, свободный. - Загл. с экрана. — Яз. рус.
ФильС.Г. Казаки «литовского» списка // Мат-лы Всерос. науч.— практ. конф-и (30 октября
— 1 ноября 2009 года) «Казачество Сибири от Ермака до наших дней: история, язык, культура».
— Тюмень, 2009.
Фирсов Н. Н. Чтения по истории Сибири. — Вып. I. — М., 1915.
ЦипорухаМ. Первопроходцы. Русские имена на карте Евразии. — М.: ЭНАС-КНИГА, 2012.
ХомичЛ.В. Ненцы. Историко-географические очерки. — М.-Л.: Наука, 1966.
ЧивтаевЮ. Ещё раз о Галкине и о Усть-Кутском остроге // Диалог ТВ. 2012. № 5.
Чулков Н. Ерофей Павлов Хабаров. Добытчик и прибыльщик XVII века // Русский архив.
1898. № 2.
ШастинаН.П. Алтын-ханы Западной Монголии в XVII веке // Советское востоковедение.
1949. № VI.
Шатилов М. Б. Баховские остяки. Этнографические очерки. — Томск, 1931.
ШренкЛ.А. Об инородцах Амурского края. —Т. 2. — СПб., 1899.
Щеглов И. В. Хронологический перечень важнейших данных из истории Сибири. 1032-1882
гг. — Иркутск, 1883.
Энгельгардт А. П. Русский Север: Путевые записки. — М.: ОГИ, 2009.
ВодогавШ. ТЪе СКиксКее: Malenal СиКиге.—V. 1,2,3. — лелйеп-ИУ, 1904.