Текст
Алексей Смирнов (фон Раух)
ПОЛНОЕ
И ОКОНЧАТЕЛЬНОЕ
БЕЗОБРАЗИЕ
[клЬш'еГпу! 1П/'э:пу1]
Мемуары. Эссе
Alexey Smirnov (von Rauch)
THE ABSOLUTE
AND ULTIMATE
DISGRACE
Memoirs. Essay
Armchair Scientist
Tel Aviv — Ekaterinburg
2015
Алексей Смирнов (фон Раух)
ПОЛНОЕ
И ОКОНЧАТЕЛЬНОЕ
БЕЗОБРАЗИЕ
Мемуары. Эссе
Кабинетный ученый
Тель-Авив — Екатеринбург
2015
ББК 63.3(2)6
С 50
Составители:
Ирина Врубель-Голубкина и Михаил Гробман
Совместный проект журнала «Зеркало» (Тель-Авив)
и издательства «Кабинетный ученый»
Смирнов, А.
С 50 Полное и окончательное безобразие. Мемуары. Эссе. /
А. Смирнов (фон Раух) ; [сост. И. Врубель-Голубкина,
М. Гробман]. — Тель-Авив; Екатеринбург: Кабинет, ученый,
2015. — 584 с.: ил.
ISBN 978-5-7525-2829-3
Книга содержит мемуары и эссеистику Алексея Смирнова (1937-2009),
московского художника, иконописца, писателя и публициста, участника
Второго русского авангарда.
Адресовано широкому кругу читателей.
ISBN 978-5-7525-2829-3
© Смирнов А., текст, 2009
© Врубель-Голубкина И., Гробман М.,
сост., 2015
© Зеркало, 2015
© Кабинетный ученый, 2015
ОГЛАВЛЕНИЕ
Для Алексея Смирнова не существовало границ
(Михаил Гробман и Ирина Гольдштейн) 7
Около склепов и могил 11
Калитниковское кладбище. Правдивые зарисовки о легальной
церковной жизни Москвы 1960-х годов 49
Заговор недорезанных 67
В кругу судеб. Из времени Фалька 128
Угасшие непоминаюшие в беге времени. Опыт непоминающих
и современность 165
Строгановская моленная 169
Моленная Киселевых 190
Моленная Величко 210
Моленная Введенской 226
Суздальская и Владимирская общины 235
Шереметьевская моленная 240
Крестный ход непоминающих вокруг Кремля 247
Нарышкинская моленная 254
Союз русских офицеров и непоминающие 264
Вокруг «Розы мира» 269
Предтеча нового московского мистицизма 308
Письма Даниила Андреева к Л. Ф. и Г. Б.Смирновым* 314
Заветы Даниила Андреева 316
Русско-еврейская народность 344
Полное и окончательное безобразие 358
Двойная трагедия 379
Вестники хаоса 405
Постбольшевистская мезозойя 415
Жажда больших насилий 425
Карл Маркс — тринадцатый апостол 433
Красный мрак оппозиции 450
Гробовые саваны шестидесятничества. Размышления
постаревшего московского рассерженного 460
Нос 474
Воинствующие феминистки. Социальные портреты с натуры 479
Герой Наум Ромашкин 483
Памятное место 492
Древнерусская иконопись и новое московское искусство 496
В другом измерении 511
Час волчьих ям. Размышления в залах экспозиции
«Русское искусство 1-й пол. 20 века» новой Третьяковке 518
В России первичен звук, согласный стихии
беспощадного ветра 538
Возможна ли недворянская литература в России? 553
Двадцать одна мимолетность о моем искусстве 567
Тридцать гривуазностей о русском тоталитаризме. Записки
русского аристократа 573
ДЛЯ АЛЕКСЕЯ СМИРНОВА
НЕ СУЩЕСТВОВАЛО ГРАНИЦ
Словно на трех слонах, мировая культура стоит на пошлости,
лжи и трусости.
Так трудно освободиться от скверны, так невозможно вы¬
лезти из-под щитов, на которых весело расположились тяжелые
зады победителей.
Уходят поколения за поколениями, растут новые зады власти¬
телей мира и рядом с ними на пиру уже сидят скорченные мумии
тех, чьи последние вздохи еще недавно служили музыкальным
оформлением жирных и вкусных блюд.
И все-таки невозможно стереть то, что было сказано вслух.
Освобожденная формула фениксом вылетает на волю и сеетсвои
огни в самых неожиданных местах.
30 октября 2009 года в Москве умер Алексей Глебович Смир¬
нов (фон Раух). Художник, поэт, публицист, он принимал актив¬
ное участие в движении Второго русского авангарда в Москве.
«Кибрик сжег работы, сделанные в мастерской Филонова,
я сжег работы, сделанные в мастерской Кибрика...» — сказал
как-то Алеша Смирнов. Такова была бескомпромиссность тех
дней, и только благодаря радикальности носителей Второго
русского авангарда российская культура обрела новое дыхание.
Для Алексея Смирнова не существовало грации — он легко
их переходил и в литературе, и в искусстве. Это качество позво¬
лило ему создать вещи большого накала. С такой же легкостью
Смирнов ушел от коммерциализации и дипарта, хотя все до¬
роги туда были для него открыты, и многие наши товарищи не
ускользнули от этого искуса.
В суматохе нового времени имя Алексея Смирнова оказалось
потерянным для газет и журнального гламура, но его искусство
и тексты с легкостью переживут забывчивость современников
и никакая пошлость не сможет затоптать место Алексея Смир¬
нова в русской культуре 20 века.
Михаил Гробман
8
Михаил Гробман и Ирина Гольдштейн
Ирина Врубель-Голубкина и Алексей Смирнов.
Москва, начало 2000-х.
Алексей Глебович Смирнов был замечательным художником
и прозаиком, недобитым и недобрым барином с бородой, не¬
много похожим на переодетого батюшку, что, конечно, было од¬
ним из многих разыгранных на протяжении жизни спектаклей.
Полтора года назад мы сидели на таганской кольцевой в один¬
надцать вечера, и он со смехом и явным удовольствием крестил
подходивших к нему старух, принимавших его за попа — «иди,
иди с миром, матушка», и орал при виде проходивших мимо
молодых людей спортивно-оглупленного вида (происходила
какая-то чудовищная оргия футбольных болельщиков) — «ну,
посмотрите-ка на этих орангутангов, на этот парад безмозглых
горилл». Я боялась, что болельщики нам накостыляют, но —
обошлось.
Свобода — главная тема для того, кто рос при адском режиме.
Сам Алексей Глебович был человеком сокрушительной, без¬
упречной свободы, которую уже невозможно выдержать, дохо¬
дящей до такого края, где слишком опасно — там подстерегают
какие-то другие демоны.
К сожалению, Алексей Смирнов почти вовсе неизвестен
не только массовому, но и немассовому читателю, — помимо
«Зеркала», как он мне говорил, его единожды напечатали фран-
Для Алексея Смирнова не существовало границ
9
Оригинал письма Алексея Смирнова к Михаилу Гробману.
1999 год
цузские иезуиты, после чего издание закрылось (хотя, может, он
просто шутил, в конце концов, причем здесь иезуиты). Его тек¬
сты, в которых он потрошил ненавистную «Эрэфию» (бывшую
его главной страстью), вызывали у многих ужас. Один чудный
интеллигентный писатель в этой связи спросил: а что — автор
сумасшедший?
10
Михаил Гробман и Ирина Гольдштейн
Россия Алексея Смирнова — как советская, так и та, что была
до и после — это чудовищная засасывающая всех подряд черная
воронка, в которой вертится человеческий мусор, сам же он, по
его собственному выражению, предпочел жить духовно на краю
пропасти, ни к чему и ни к кому не примыкая, поскольку все
«испакощено и испохаблено». Все настолько страшно, сказал
он во время нашего последнего разговора, что писать можно
только об этом. Ну да — во время чумы обычно изображают
пляски смерти.
В текстах Смирнова концентрация нетерпимости и ненави¬
сти к стране и живущим в ней выродившимся ящерам такова,
какой сегодня уже не бывает, и, казалось, не может быть — дру¬
гое время, другие энергии, а такие, как у него, ныне иссякли,
поскольку требуются главным образом для революций. То, чем
он занимался, я бы назвала бесконечным пробуждением — но
не поднадоевшим дзенским, мягким и восточным, с сидячими
медитациями, созерцаниями и вопрошаниями, а очень русским,
когда хватают за грудки, яростно трясут и хлещут по щекам. Эти
раскаленные саркастические тексты, разумеется, — часть жиз¬
ненного текста, и все здесь находится в поразительной гармонии,
какую присуждает личная подлинность.
Я разговаривала с Алексеем Глебовичем за десять дней до его
смерти, и он говорил о том, что было для него существенным.
Россию, в которой обитают уроды и упыри, он считал погибшей
страной и, забегая вперед, ничего отрадного не находил — бу¬
дущее, как и прошлое, он изображал в невероятно мрачных
темно-бордовых красках, как на мешхедских персидских ков¬
рах, — таков долг катастрофического воображения, который
теперь, в его отсутствие, некому будет исполнить.
Алексей Глебович был человеком верующим, — хорошо; Бог
любит чрезмерность.
Ирина Гольдштейн
ОКОЛО СКЛЕПОВ и могил
Москва — это город победившего зла, уже очень давно —
гнездилище Сатаны и его прислужников. Еще во времена
Аристотеля Фиорованти, возрожденческого строителя сти¬
лизованного под византийскую старину Успенского собора,
по тогдашней вполне дикой Московии раздавались вопли:
«Татарам выдали резать всех иностранцев и они их тащат, как
баранов, к прорубям на Москве-реке!» И Аристотель, и другие
иностранцы в ужасе попрятались. На самом деле оказалось, что
европейские врачи неудачно залечили нескольких московских
царедворцев, среди которых были татары, и им выдали несчаст¬
ных иностранцев, которых действительно зарезали на льду на¬
против посада. То, что веками происходило внутри и напротив
Кремля, — это неописуемые по жестокости и мерзости картины.
Переориентация Москвы на Золотую Орду и превращение ее
столицы в славянский филиал Сарая — странное событие, из-
под пепла и обгорелых костей которого по сей день не выбралось
все европеидное население Евразии, почти на тысячелетие
оказавшееся под татарским сапогом и камчой. Наш шустрый
негроидный кузнечик Пушкин, скакавший и по русской исто¬
рии, и по банькам провинциальных барышень и постелям жен
своих петербургских приятелей, кропал свои*исторические
опусы весьма поверхностно, так же плохо зная русскую исто¬
рию, как и его ментор и наставник Карамзин, тем не менее со¬
чинивший многотомную русскую псевдоисторию. Он уткнулся
носом в Смутное время (поближе по векам) и понял, что как
царедворцу, дабы не попасть в опалу, дальше ему писать опасно:
Смутное время — прообраз и пугачевщины, и большевизма, и,
возможно, нашей современности. Пушкин — наш националь¬
ный герой с его африканскими бакенбардами и донжуанским
списком, писатель очень литературно разнообразный, почти
Евтушенко своего времени, — изобличая в «Борисе Годунове»
12
А. Смирнов (фон Раух)
неудачливого царя Бориса (кстати, умнейшего из государей
своей эпохи), патетически воскликнул:
Вчерашний раб, татарин, зять Малюты,
Зять палача и сам в душе палач...
Такое определение должно было бы стать девизом Кремля
после падения императорской России. Именно здесь больше¬
вики плели свои паучьи и змеиные заговоры против всего мира.
Романовы начали свое правление в Москве с еще одной
кремлевской гнусности: повесили на воротах Спасской баш¬
ни четырехлетнего сына Марины Мнишек, причем мальчик
был не от Лжедмитрия, а от последующих тушинских персо¬
нажей. Этот факт публичного удушения ребенка Романовы
и их штатные историки-фальсификаторы всячески скрывали.
Потом Романовы мочили и друг друга, и своих родных. Петр I
уничтожил законного наследника Алексея Петровича, но все
началось именно с повешения четырехлетнего мальчика как
факта самоутверждения новой династии. Потом много чего еще
было в таком же роде — и пресловутое утро стрелецкой казни,
и расстрел юнкеров, пытавшихся защитить Кремль от красных,
и расстрел Кремля красной артиллерией, и убийство и сожжение
несчастной Фанни Каплан. В постсоветских средствах массовой
информации рассматриваются два варианта сожжения ее тела.
Один — в бочке с бензином в Александровском саду, другой —
напротив Потешного дворца, где находились квартиры хозяев
захваченного Кремля. Второй вариант более вероятен, потому
что на запах горелого человеческого мяса выбежал живший там
Демьян Бедный (бывший царский офицер Придворов, юнкером
учившийся в Киеве у моего прадеда), и его начало тошнить.
Бензин взяли из машины Ленина, его сливал в бочку личный
шофер вождя Гиль. Тело Фанни рубили топорами на куски
стрелки кремлевской охраны. И все это — на фоне византийских
икон Феофана Грека, Прохора Городца и Андрея Рублева. Какое
явное страшное противоречие между византийской оболочкой
Московии и татарским беспощадным ядром. Это противоре¬
чие, пугающее, противоестественное и поэтому все разговоры
о некой византийской политике в условиях большевистской
скотобойной страны и императорской России, а тем болеедо¬
петровской царской, вообше неуместны. Царь Иван Грозный
лично сам посохом, кинжалом и мечом в мирное время вырезал
пятьсот человек из своего окружения и прислуги — так сказать,
Около склепов и могил
13
Алексей Смирнов (1938 г.)
«бытовуха». Николай II не отменил торжественного приема
в Кремле по случаю своей коронации в день трагедии на Хо-
дынском поле, когда были затоптаны насмерть четыре тысячи
человек. В Кремле Сталин и Молотов готовили и подписывали
довоенные расстрельные списки. Горбачев в Кремле принял
решение не отменять первомайскую демонстрацию в Киеве
после сообщения об аварии на Чернобыльской атомной электро¬
станции. В Кремле было решено расстрелять изтанковых пушек
перестроечный Верховный Совет, которому присягал Ельцин.
Если не перенести столицу России на совершенно новое,
морально не зараженное место, кремлевские ужасы никогда не
прекратятся. Один мой старый знакомый, диссидент, недавно
сказал, что в Кремле есть что-то мистическое, каждый, кто в нем
поселяется, превращается в диктатора. В диктатора сарайского
образца — добавлю я.
Недалеко от Кремля всегда располагались пыточно-кара¬
тельные места, где изощренно мучили и убивали людей. Одно из
таких мест — всемирно известная Лубянка, где давно уже пора
организовать музей советского тоталитаризма и человеконена¬
вистничества. А вот опричные дворы Иоанна Грозного находи¬
лись в районе Арбатской площади и на территории нынешней
14
А. Смирнов (фон Раух)
Алексей Смирнов с родителями и няней Маней
библиотеки имени Ленина. Мой дед, пока окончательно не
свихнулся и был коммуникабелен, вместе с Апполинарием Вас¬
нецовым и искателем библиотеки Иоанна Грозного психопатом
и знатоком подземной Москвы Стеллецким состоял в «Обще¬
стве старой Москвы». Общество это существовало в 20-е годы
до того самого момента, когда архитектору Иофану поручили
Около склепов и могил
15
воздвигнуть Дворец Советов. Иофан — автор советского па¬
вильона на парижской выставке, для которого мужеподобная
скульпторша Мухина воздвигла две идиотские фигуры, симво¬
лизирующие советский экономический смысл: хочешь — жни,
а хочешь — куй, все равно получишь х**. Эта х**вая скульптура
надолго стала символом СССР. А воздвигли ее специально для
французских литпроституток вроде Арагона и его жены Эльзы,
чтобы те восторгались и травили несчастных белоэмигрантов,
служивших в Париже лакеями и шоферами такси.
«Общество старой Москвы» закрыли, некоторых его членов
посадили, а затем уничтожили и сам объект изучения — старую
Москву. А ведь удивительно красивый и уютный был город в на¬
чале 20 века, пока еще стояли сорок сороков.
Мой папаша до войны и до переворота в институтах, откуда
при его участии изгнали остатки ВХУТЕМАСа, долго препо¬
давал в Архитектурном институте. В свободное время он ходил
по дворам вокруг института, который размещался в бывшем
дворце Воронцовых на Рождественке рядом с превращенными
большевиками в развалины Высокопетровским, Сретенским
и Рождественским монастырями. Папаша тогда делал очень
неплохие карандашные рисунки в духе Пиранези (к сожалению,
он их все раздарил своим ученикам и прихлебателям). Рядом
с ним усаживался и я и делал свои робкие акварельки. Моя
мать, казачка, дама шумная, периодически крикливая, бывшая
лишенка, любила бегать с палкой за домашними и прислугой
и бить посуду, как это делал ее отец-атаман, гонявшийся с на¬
гайкой за денщиками. Она орала на папашу: «Ты зачем, Глеб,
таскаешь Алешку за собой по разрушенным церквам?! Он дол¬
жен быть советским художником и зарабатывать много денег!»
Но мы все равно ходили по запущенным московским дворам,
часто ездили в Донской монастырь, где папаша и зять Поленова
Сахаров устраивали для студентов выезды на пленэр. В Донской
монастырь свозили и вмуровывали в крепостную стену фраг¬
менты лучших спасенных московских и не только московских
церковных зданий. Там же были исторические каменные фризы
со снесенного Храма Христа Спасителя. В Донском некрополе,
который чудом уцелел, гегемоны отбили носы и изуродовали
лица у всех мраморных статуй на памятниках. Папаша показал
мне памятник со статуей коленопреклоненного ангела работы
скульптора Мартоса и объяснил, что Мартосы — наши родствен-
16
А. Смирнов (фон Раух)
Юный Алексей Смирнов и Василий Шереметьев (1940-е гг.)
ники. Исправные служаки, потомственные дворяне Смирновы
весь 18 и 19 века женились на средиземноморских европейках,
часто титулованных, среди которых были и госпожа Мартос,
и Смирнова-Россет, и еще потомки напрочь выродившихся
маркизов Коленкуров, сыгравших большую роль в революци¬
онной и наполеоновской эпопеях. Родством с маркизами мы
обязаны Булгаковым: мать моего прапрадеда была урожденная
Булгакова. От Булгаковых Смирновы унаследовали шизофре¬
нию. Мой дед по отцу был классическим пациентом, а болезнь
моего отца выявил психиатр еврей Цурмюль, который, только
увидев молодого тогда еще отца, сразу заявил, не задав ни
единого вопроса: «Вашему отцу место в сумасшедшем доме,
а вам не место в рядах московского ополчения». В ополчение
тогда большевики сгоняли на убой московскую интеллигенцию.
Цурмюль вызвал мою мать, долго учил ее, как надо сдерживать
отца, чтобы тот не набрасывался на домашних, и выдал справку,
которая до сих пор цела: «Глеб Борисович Смирнов не может
быть призван в ряды Рабоче-крестьянской Красной армии ввиду
наследственной психостении». Я смолоду боялся шизофрении,
как боятся наследственного сифилиса, проказы или диабета,
и поэтому всю жизнь старался дружить с крупными психиатрами
из Соловьевки (так называли клинику неподалеку от Донского
монастыря). Тамошние столпы, ученики Ганушкина Кербиков
Около склепов и могил
17
и Ягодка, очень хорошо ко мне относились и даже советовали,
учитывая мой уровень знаний, сменить профессию художника
на психиатра. Но я ограничивался, организацией на кафедре
выставок московских модернистов, в чем мне помогал Алик
Гинзбург, дававший некоторые работы Володи Яковлева, ко¬
торого я тогда еще лично не знал.
Шизофрении у меня врачи не нашли — выявили только не¬
которые паранормальные способности и наклонности, а также
периодическое раздвоение и растроение личности и перио¬
дический полный паралич воли, когда у меня было (и по сей
день бывает) ощущение, что душа покинула тело. В силу этих
особенностей у меня всегда сложное, не цельное реагирование
на любые события — возникает ощущение, что я где-то лечу,
глядя вниз на происходящее, в том числе и со мною самим.
Но я никогда не теряю реальной оценки происходящего. Я все
это называю для себя комплексом палача и жертвы в одном лице:
наше физическое тело — палач собственной души.
Расписывая церкви во многих российских губерниях, я по¬
долгу беседовал с юродивыми, и эти странные люди, которых
почитает русское простонародье, говорили мне, что я мог бы
быть одним из них, так как знаю, кто сейчас войдет в церковь,
в дом, что ему будет нужно. Они меня проверяли по многу раз.
Я могу, например, бродя по кладбищу, рассказывать о жизни
усопших, лежащих в безымянных могилах. Особенно сильно
я ощущаю массовые захоронения насильственно убиенных.
У меня есть небольшая рыжая беспородная собачка Библос,
и вот, когда я подъезжаю на автомобиле к своей даче, она за
триста метров чует меня, визжит и бежит встречать. А таким
качеством обладают далеко не все собаки. Когда умер совет¬
ский маршал Малиновский (капитан Малиной в Испании),
в прошлом царский офицер, у него остались две собаки и три
кошки. И все они вскоре после смерти маршала издохли в его
кабинете возле дивана хозяина. После этого осуждают египтян,
мумифипировавших животных вместе с их умершими хозяевами
и укладывавших их вместе в гробницы.
Буддизм в вопросах душ усопших подошел к мистическим
и житейским реалиям гораздо ближе христианства, и вообще
первоначальное христианство было плодом опыта пребыва¬
ния Христа в Иране, Индии и на Тибете. Просто после смерти
Учителя апостол Павел, как писал о нем Даниил Андреев,
18
А. Смирнов (фон Раух)
Алексей Смирнов на маскараде в художественной школе (конец 1940-х гг.)
тринадцатый апостол, никогда не видевший Христа, очень хо¬
рошо почистил все архивы и тексты первых учеников Христа,
слышавших его (Спаситель, как известно, только говорил и не
писал), и создалось то учение, которое есть. Причем апостол
Павел вначале запрещал принимать в христиане неевреев, вся¬
чески стараясь сблизить христианство с тогдашним иудаизмом.
Христиане никогда бы не свалили Римскую империю, если бы
в учение Христа не было заложено новое понимание собствен¬
ности и государственного устройства, основанного на морали.
Эта проблема до сих пор не решена, и поэтому и христианство,
и буддизм по-прежнему актуальны в мире и будут привлекать
миллионы новых адептов, упирающихся в те же тупики чело¬
веческой низости и алчности, с которыми боролись и Будда,
и Христос.
К Кремлю я привязан еще во время своего нахождения
в утробе матери. Мои родители жили в номере на Никольской
в бывшей гостинице «Славянский базар», в бельэтаже, где когда-
то были самые дорогие номера. Этот номер дали моему деду
в Наркомпросе его старые друзья либералы, но он не оправдал
их надежд, разочаровался в руководстве большевиков и к тому
же активно помешался. И вот моя мамочка, вынашивая меня.
Около склепов и могил
19
регулярно ходила гулять по Красной площади и в Александров¬
ский сад. На Красной площади ее однажды задержали агенты
НКВД, проверили документы и подобные прогулки запретили,
сказав, что около Спасской башни нельзя регулярно ходить —
это место дежурства сотрудников органов. «Понимаете, гражда¬
ночка, враги могут составить график движения машин и бросить
бомбу в машину товарища Сталина».
В Кремле московским государям служили (именно служили)
мои предки. Среди них — и византийский патриций, бежавший
от турок в Московию и заведовавший всей казной великого
князя, и мой татарский предок, касимовский царек Симеон
Бекбулатович, и многие другие, чьи послужные списки и судьбы
потерялись в темной глубине веков. Одно мне известно: поля¬
ков среди моих предков не было, все ветви наших семейств их
активно не любили и считали предателями славянства. Поль¬
ша — исторический конкурент Московии, но ее притязания
были навсегда погублены активной ненавистью к православию.
Ведь Литва, или точнее Великое княжество Литовское, мощное
православное государство, чуть не объединило Украину, За¬
падную Россию, Новгород и Псков в одно западнославянское
государство. Тогда бы история России развивалась по-другому.
Но, увидев, что Московия пошла по татарскому пути развития,
разгромив Новгород и Псков, Литва решила перейти в католи¬
чество и войти в состав Польского королевства. По-видимому,
именно тогда потомки великого князя Ольгерда Булгаковы ре¬
шили переехать в Московию, чтобы не менять веру. До сих пор
в Эрэфии есть люди, тоскующие по тому, что Россия не вошла
в Литву, а потом отвергла Лжедмитрия I и поляков, отвергнув
тем самым западный путь развития. К сожалению, Восточная
Европа — это не Европа, а ее задний двор, скорей всего — евро¬
пейский скотский хутор, где испокон веку творились безобра¬
зия, хотя татарского ига там не было. Теперь вот восстановили
маленький Казанский собор, поставленный нижегородским
посадским ополчением, освободившим Кремль от поляков;
велено заменить торжественную траурную дату октябрьско¬
го переворота праздничным выходным днем освобождения
Москвы от проклятых поляков. Кстати, в самом октябрьском
перевороте принимала активное участие масса поляков, так
как в России находилось более двух миллионов беженцев из
Царства Польского и привисленских губерний, не пожелавших
20
А. Смирнов (фон Раух)
Алексей Смирнов (1950-е гг.)
оставаться под кайзеровскими войсками. Большинство из них
потом вернулось в Польшу, и в Варшаве по личному пожеланию
Пилсудского взорвали огромный роскошно отделанный вну¬
три православный собор. Потом был идиотский поход Ленина
и Троцкого на Варшаву, имевший целью, подмяв Польшу, во¬
рваться в Германию и Венгрию и устроить там большевистские
ужасы. Поход провалился, французские генералы, опытные во¬
яки Западного фронта, польскими руками разгромили красные
орды, взяв в плен 120 тысяч красноармейцев, из которых поляки
умертвили голодом и кровавым поносом 80 тысяч. Так же дей¬
ствовали и эстонцы, загнавшие в лагерь численно маленькую
армию Юденича. Там от истощения погибли три тысячи белых
офицеров и добровольцев. Так что и у русских, и у большевиков
с прибалтами были свои кровавые счеты. Оставшихся в России
культурных поляков и ксендзов чекисты вылавливали, как диких
зверей, и сразу же расстреливали, даже не отправляя в лагеря
Около склепов и могил
21
В лагерях почти не сидели поляки — их сразу запихивали в неглу¬
бокие ямы вокруг Москвы, Петрограда, Киева и других городов
Западного края. Потом поляки еще раз проявили себя, устроив
дикий еврейский погром в Кракове, после которого уцелели
только те, кто спрятался у сердобольных людей. Они и попыта¬
лись потом вернуться в свои квартиры и лавки в Кракове.
Такая же картина была при немцах и после них в Латвии
и Эстонии, где из местных еврейских общин уцелели единицы.
В Польше же, как и в России, среди шляхты и магнатов
в 17-19 веках была камерная дворянская культура, и в этом есть
некоторое сходство двух культур и микроцивилизаций. Польская
шляхта, как и русское дворянство, была истреблена — в Польше
истребление проводили чекисты, гестапо и оуновцы — украин¬
цы, устраивавшие резню не только во Львове и в Галиции, —
в общем, старая чекистская и гестаповская забава — кто больше
прострелит черепов культурнх восточных и западных славян.
Явившись в Чехию, СМЕРШ арестовал 80 тысяч культурных
русских людей и отправил их в Сибирь, откуда вернулись только
немногие. Все эти загубленные судьбы и тени невинно убитых
вьются вокруг Кремля и поднимаются от него высоким столпом
в небо. Но мистически страшен не только Кремль, но и его бли¬
жайшие окрестности — пыточные места Кремля — это и сама
пресловутая Лубянка, и дома вокруг нее, где целые кварталы
были заселены чекистами; территория вплоть до Сретенского
бульвара была задействована этой организацией, а под зданиями
вырыты огромные спецподвалы, переходящие в подземное ме¬
тро Сталина, ведущее на Юго-Запад. Весь старый центр города
изрыт подземными туннелями и бункерами. Об этом много
писали вскоре после 1991 при аресте полковника Бакатина,
тогдашнего хозяина Лубянки, передавшего схемы электронной
подслушивающей начинки нового здания американского по¬
сольства, чего ему простить до сих пор не могут. Хотя простили
ведь генерала Шебаршина, не выполнившего приказ о расстреле
кортежа Ельцина при выезде его с дачи в город, и простили ге¬
нерала Филиппа Бобкова, передавшего архив личных дел группе
Гусинского «Мост», куда он перешел по найму служить вместе
со своими подчиненными.
В Донском обычно после пленэра со студентами архитектур¬
ного института папаша отправлялся перекусить к Васе Шереме¬
теву в башню, где когда-то сидела под стражей царевна Софья.
22
А. Смирнов (фон Раух)
Алексей Смирнов (1966 г.)
Под окна этой самой башни ее ласковый братец Петруша веша!
стрельцов и они висели там до полного разложения, привлекая
тучи ворон, клевавших человеческую падаль. Это все хорошо
написал Репин, имевший вкус к неприглядному изображению
московских царей. Да и вообще все портретируемые Репиным
мужчины и женщины старого Петербурга похожи на упырей
и вурдалаков. Когда смотришь на эти лица, пышущие животном
сытостью и самодовольством, становится как-то не по себе.
А репинское «Заседание государственного совета» — это вообще
приговор романовской монархии. Вообще Репин был очень
хитрым, лукавым и саркастичным как живописец человеком,
прикидывавшимся дурковатым простачком, вег^^т^^^эилаг^ыс^м.
Около склепов и могил
23
жующим репу и лебеду под руководством своей действительно
дурковатой жены мадам Нордман-Северовой. Ее он, впрочем,
в конце концов, выгнал и стал снова жрать мясо вместе со
своим сыном-алкоголиком Юрием, тоже способным живо¬
писцем. Юрий Репин не мылся и носил рубашки до их полного
истлевания на теле, надевая новую на клочья предыдущей. Но
это было уже в Финляндии, куда отошли по новой ленинской
границе дома Репина в Куоккале. В войну дачный поселок
петербуржцев дотла сожгли. Репину подражали и Герасимов,
и Бродский, и Иогансон, и Ефанов, изображая всякие съезды
партии и массовки сталинских обер-палачей и гауляйтеров. Но
в этих огромных полотнах не было даже намека на репинскую
иронию по отношению к изображенным.
Обычно папаша посылал меня в магазинчик купить недоро¬
гой вареной колбасы и сахара. Васе кто-то поставлял хороший
самогон и он настаивал его на клюкве и разных травках. Все это
было в старинных хрустальных штофах с царскими и шереме¬
тьевскими трехкрестовыши гербами. Папаша и Вася немножечко
выпивали. На эти трапезы очень часто приглашали архитектора
Барановского с супругой (к сожалению, я забыл их имена). Они
жили в старинном деревянном доме на территории монастыря,
напротив удивительно красивого, с часовней, в стиле модерн за¬
хоронения купцов Прохоровых — владельцев Трехгорки. Когда
чекисты взяли Прохорова, то все рабочие Трехгорки построи¬
лись в колонны, пришли на Лубянку и потребовали отпустить
своего хозяина-благодетеля. Прохоров умер в своей постели, его
дочерей не забрали и не выслали.
Я по сей день помню каждый камень в Донском и Новодеви¬
чьем монастытрях. Еще я хорошо знал разоренный Новоспасский
монастарь, Крутицы, Выскопетровский и Рождественский
монастыри; Коломенское и Царицыно. Кусков и Останки¬
но — уцелевшие Васины резиденции, превращенные в музеи,
я никогда не любил, там пахло крепостными.
Еще сильнее я не любил юсуповское Архангельское с его
театром несчастных девок князя Николая Борисовича. Его
"фошенький потомок педик Феликс Юсупов и Великий князь
Дмитрий Павлович и другие, вроде Маркова-второго и усатого
к невского бонвивана Шульгина, своей политической тупостью
идовели Россию до февральского переворота. Николая II давно
было пора убрать и передать трон Николаю III, как его тогда
24
А. Смирнов (фон Раух)
называли, Великому князю Николаю Николаевичу младшему -
главнокомандующему в Первой мировой. Но он был от природы
трусоват, как и все последние Романовы. Последний смелый
представитель этой семьи — пруссак по матери Александр II,
царь-освободитель, которому бомбой оторвало ноги.
Для меня путешествия в мир романовских теней и персона¬
жей заканчиваются «симпатичным курноской», как себя называл
Павел I. Когда скульптор Шубин представил ему свой гениаль¬
ный беспощадный бюст, Павел погладил свое мраморное лицо
и пожаловал Шубину бриллиантовый перстень.
С московской мистикой я сосуществую и как-то даже с ней
свыкся, как сживаются со страшными рыжими крысами, жи¬
вущими в некоторых старых домах. Петербурга же я боюсь как
искусственного создания сатанистов из окружения Петра I -
самого страшного русского царя. Там каждый дом — склеп.
Я как-то даже подружился с одной летучей мышью, сородичи
которой жили на полузаброшенной колокольне, где я ночевал
в одном соборе на юге России, который я расписывал. Летучая
мышь прилетала ко мне на стол и подъедала обрезки пиши,
которые я специально ей оставлял. Причем прилетала она.
когда я просыпался и начинал смотреть в угол под крышу, где
вилось много ее сородичей. Я молча, не шевелясь, смотрел
на это милое мистическое создание, оно хрумтела объедками
и глядело на меня. Меня никогда не грызла ни одна собака,
самые зловещие всегда шли за мной след в след, садились, когда
я останавливался и внимательно слушали то, что я им говорил.
Правда, одна старая охотничья собака-сука укусила меня за
локоть, но она была уже фактически слепая и, помешавшшись
от старости, грызла даже своих хозяев. Теперешних азиатских
и бойцовых собак, привезенных в Россию новыми русскими,
я боюсь, как и их хозяев — эти люди и их звери в большинстве
своем полностью бешеные.
У Васи Шереметева было много царских портретов работы
лучших мастеров, а на стеллажах — целый музей живописи,
который он постепенно пропивал. Я заходил несколько раз
к Барановским и, слушая разговоры супругов, чувствовал себя
полным невеждой и профаном. Жена Барановского, очень
обходительная дама, работала в Историческом музее, в отделе
портретов и иконографии русских исторических деятелей (се
времен Петра I русская аристократия стала себя портретиро-
Около склепов и могил
25
1йть). Она поименно знала все родовитые семьи России и сразу
же определяла, кто изображен на том или ином портрете. У нее
дома хранились папки с репродукциями и старыми пожелтев¬
шими фотографиями массы портретов. На папках были над¬
писи — Голицыны, Шереметьевы, Толстые, Трубецкие и менее
известные старые фамилии. К каждому изображению была
приколота страничка — даты жизни, кто на ком был женат,
то есть фактически картотеки русской аристократии. Кроме
папок с портретами, в доме была кое-какая старинная поло¬
манная мебель, на нее нельзя было садиться. Оказывается, жена
Барановского участвовала в качестве эксперта в ликвидации
подмосковных дворянских музеев — Яропольца Апраксиных,
Яропольца Гончаровых, Ольгова, Вяземы, Дубровицы, Оста-
фьева и некоторых других, которые после революции устроили
жена Троцкого Седова и Луначарский. Луначарский даже жил
в Остафьево Вяземских, как в своем поместье, а отец Васи, граф
Павел Сергеевич, был директором этого музея и всячески пре¬
смыкался перед Луначарским. Часть антиквариата отправили
в музей, самое ценное — в Торгсин, а остальное — в комисси¬
онные магазины. То, что постарее, просто сжигали. И жена
Барановского кое-что из сжигаемого взяла себе, в том числе
выбрала самое интересное из сжигаемых библиотек. У нее
хранились потрепанные журналы «Старые годы», «Столица»
и просто альбомы по истории с портретами и репродукциями.
Носительница семейных тайн Московской аристократии и дво¬
рянства, она знала всех в лицо, была в курсе всех родственных
связей (вплоть до внебрачных детей), могла назвать все особ¬
няки. Ее знания, впрочем, имели одно ограничение: все, что
происходило после освобождения крестьян, в последние два
царствования, ее мало интересовало. Она также' особенно не
увлекалась интерьерами усадеб и особняков, ее интересовали
люди и лица, их родство и судьбы. Это была очень культурная
женщина, носительница коллективной памяти погибшего при
•ю1ьшевиках дворянского класса. Ее основной идеей было
создание в Москве музея портретов ее прежних обитателей.
Большинство портретов после разгрома подмосковных уса-
1еб-музеев скопилось в Историческом музее, и на его базе
вполне может быть открыт музей портретов. Но нынешнему
номеннлаатурн-чиновничьему капитализму это совершенно
неинтересно. Сейчас господин Батурин с супругой ставят во¬
26
А. Смирнов (фон Раух)
прос о сносе филиала Третьяковки и Дома художника, так что
вопрос о музеях вообще не стоит, Москва переживает новый
приступ ярости к древнему городу.
Сам Барановский был живой легендой реставраторов допе¬
тровской Москвы. Он был близок с архимандритом Суховым
пожилым господином еще дореволюционной школы, и с вн
зантистом графом Олсуфьевым, который тогда или уже сиде/
в лагерях, или же погиб в заключении. А в «Обществе старой
Москвы» Олсуфьев играл важную роль, тогда все читали его
блестящие статьи об иконописи, ныне совершенно забытые
и не переиздаваемые. Олсуфьев был монархистом, так же, как
и посаженный в тюрьму директор Русского музея петербржжеи
Сычев, ученик Кондакова (известнейший в старой России ви
зантист, академик с мировым именем). Таких, как они, в послед¬
ние двадцать лет вспоминать не любят. У них своя собственная
псевдоиерархия — Яков съел Владимира, Владимир — Якова
Иосиф съел Льва, Никита съел Иосифа, Никиту съел Леонид.
Михаила съел Борис. И так до бесконечности. При том все они
псевдомонархи и постоянно оглядываются на Романовых и Рю
риковичей-Даниловичей.
У Барановского была идея — обмерить все сносимые боль¬
шевиками здания допетровской Москвы. Всех этих людей объ
единила мысль о том, что город когда-нибудь перейдет в русски
руки и древние здания восстановят по их чертежам. Об этой
своей генеральной идее они боялись говорить откровенно, но
она все время проскальзывала в разговорах. Впрочем, на отдель¬
ное национальное развитие России или ее остатков надеялись
очень и очень многие и в разные десятилетия большевитсккого
ига, но надеялись всегда по-разному. Мне кажется, что это
если и возможно, то только ценой отделения от России ее дать
невосточных колоний и создания мусульманских государсть
в Поволжье и на Северном Кавказе. Вымирающее населент
Великороссии вряд ли сможет сохранить свой контроль н<с
этими бывшими колониями российской Империи. Ведь •
Уралом живет всего 8 миллионов не только славян, а с Кавка
славян уже фактически выселили. Ни царская Россия, ните“
паче большевики не создали единой славянской имперскс
нации, а только имперскую элиту, презиравшую своих славят
ских рабов — мужепесов. Правящая верхушка татт^р^и^:з^^ннс •
Московии подавила, где только могла, вечевые демонически
Около склепов и могил
27
традиции восточных славян, которые ранее были повсеместны,
и только казаки и старообрядцы, разбежавшись от тлетворного
деспотичного государства, сохранили кое-что от древних укла¬
дов народоправства.
Барановский был фанатик, легендарная личность среди
любителей русской старины — его дважды чуть не взорвали че¬
кисты. При сносе церкви Параскевы Пятницы, что в Охотном
ряду, была уже подложена под храм взрывчатка, а Барановский
все висел на веревках и мерил. Когда он спустился, его арестова¬
на избили и отвезли в тюрьму. За него кто-то тогда заступился
как и бескорыстного фанатика и юрода. Церковь Параскевы
Пятницы находилась на теперешней проезжей части между го¬
стиницей «Москва» и нынешней Госдумой, бывшим Госпланом
(оба здания — типичные сталинские уроды).
На месте Госплана и был, собственно, Охотный ряд — кир¬
пичное здание, где торговали различной убоиной, свозимой
сюда со всей России: и медвежатиной, и олениной, и мясом
диких кабанов, — всем, что водилось в русских лесах.
Барановский сбил всю штукатурку и под ней оказался краса-
ки-дворец князя Василия Васильевича Голицына — любовника
и соправителя царевны Софьи, которого спас от петровского
шпора его брат Борис, наставник молодого Петра. Дворец от¬
реставрировали и он был архитектурным чудом центра Москвы
до тех пор, пока его все равно не взорвали и на его месте не
построил и Госплан. Во дворце Госплана сохранились палаты
бояр Троекуровых, менее интересные, чем дворец Голицына.
Теперь в них размещается музей истории музыки, где хранятся
редчайшие музыкальные инструменты.
Другой раз Барановского чуть не взорвали при сносе собора
Чудова монастыря в Кремле. Собор датировался началом! 16 века,
весь украшен фресками. Чтобы сохранить самые интересные
Фрески, реставраторы выдолбили стены за ними и зажали между
металлическими досками. Барановский тогда тоже измерял
.•>ю)р; взрывчатка для подрыва была подведена, и его с трудом
выманили из здания, убедив, что завтра утром он сможет про-
»лжить свое дело. Но едва Барановский вышел из Кремля, раз¬
дался взрыв. Собор взорвали вместе с подготовленными к вывозу
Фресками. Когда Барановский пришел утром к оцепленным
ривалинам, один младший офицер НКВД, дружески похлопав
его по плечу, сказал: «Дядя, если бы ты не ушел из церкви, то
28
А. Смирнов (фон Раух)
тебя бы взорвали. Был приказ рвать с тобой, если ты упрешыя-
Это вообще стиль большевиков — рвать динамитом церкви со
всей утварью. Посередине Преображенской площади стоял
знаменитый Преображенский храм, давший наименовани:
и древнему селу, и петровскому Преображенскому полку, самом .
элитному в русской армии, полковником которого числился наг
последний незадачливый император. Храм был очень почитаем
населением, его не закрывали в тридцатые годы и все иконы и ут¬
варь (кроме изъятого золота и серебра) были в целости. Сапере
подвели под храм траншеи с взрывчаткой и ждали только случая
Дело было при Хрущеве и в Москве тогда был митрополит Кру¬
тицкий и Коломенский, будущий патриарх Пимен. Верующи .
установили в храме круглосуточное дежурство. Пимен приеха
со свитой в храм, крестился и целовал крест, что храм не взорвут
и он гарантирует его сохранность. Верующие поверили Пимен .
и разошлись по домам. Храм тут же взорвали. Вот какие в ССП
были митрополиты, такие были «органы» и такая была церковь
посылавшая такого псевдомитрополита лжесвидетлльтвговаап
и обманывать верующих. Сам Пимен — не самый плохой прел
ставитель этой порочной системы. В молодости был чтеце
в Ногинском соборе (у меня есть фотография Ногинского клир »
и там — молоденький чтец правого клироса Извеков, будушит
патриарх Пимен). Его в тридцатые годы писал для своей «уходя
щей Руси» Корин. Потом Извеков куда-то скрылся, его призва’
во время войны, он объявился в политотделе одной из частет
делая успешную карьеру. Его разоблачили, и чекисты схватились
за голову — кто у них служит в политотделе. Ну а потом он пошел
в гору, хотя начинал совсем в другом политическом лагере. Оге
Дмитрий Дудко, проповедник и автор антисоветской книги, рас
сказывал моему приятелю, который учился вместе с «Димкой
Дудко в духовной академии, что когда отца Дмитрия арестов,.
КГБ и посадил во внутреннюю тюрьму на Лубянке, к нему прям
в камеру приезжал патриарх Пимен и уговаривавал публичн
отказаться от книги. Начинал патриарх свои обращения та.
«Откажись, отец Дмитрий, ведь лбом стену не прошибешь». Эк
аргумент человека, много думавшего о сути советского режима
насчет которого у него не было никаких иллюзий. Как тог:
говорили, чекисты обещали убить сына отца Дмитрия в перво'
же бою — он был тогда в Афганистане. И отец Дмитрий по теле
видению отказался от своей книги.
Около склепов и могил
29
Такое насилие над людьми вызывает глубокое отвращение
и сострадание. Сегодня все в абсолютной темноте шарят руками
по мокрым осклизлым стенкам коридора. Стоит выйти за его
пределы — и тебя уничтожат. По всей Эрэфии из этого коридора
\ же вышли почти 300 журналистов, описавших вольеры и заказ¬
ники, где гужуется разбогатевшая номенклатура. И вот имеется
почти 300 трупов с простреленными в подъездах черепами. Та¬
ковы условия свободы печати в нашей стране: все время помни
. .скрытом коридоре, который они установили. Интересно, когда
вес это закончится, останутся ли в качестве музеев дворцы на
Рублевке? От советского периода осталась ближняя дача Ста¬
лина. От старообрядческой купеческой Москвы уцелели три
псобняка — Рябушинских, Носовых и Морозовых (в особняке
Рябушинекого, построенном Шехтелем, чекисты поселили
Горького, в особняке Носовых живут теперь послы США, а в
особняке Морозовых разместился дом приемов МИДа). А дво¬
рянские интерьеры в Москве вообще не уцелели — все разорили.
Материально Барановские жили очень скудно: мясо варили
юлько раз в неделю и ели суп несколько дней. Питались в ос¬
новном вареной картошкой с кислой капустой, иногда хозяйка
1е. I тла блинчики и гренки из черного хлеба. Чай пили вприкуску,
на столе стояла вазочка с маленькими кусочками сахара. Такая
инте/шигенния, как Барановские, в послевоенной Москве еще
I «чень долго жила впроголодь. Когда моя мамаша по осени один
ра «в год добывала на базаре огромного гуся и антоновку — это
было событием. Гуся мамаша тащила в Остоженские переулки
к нашим друзьям сестрам Нарышкиным (по их матери), которые
жили в части принадлежавшего их семье деревянного особняка
конца 18 века. Их отец, профессор, работал в Кремле врачом,
полому их не выселили. Его дочери долго пря/али у себя от
•ск истов мою мать-лишенку, пока Лубянка не забыла о ней,
а потом выдали за моего отца. В старинном зальце с мутными
•рркашми, которые там стояли уже двести лет, над этим гусем
- и, шен ноле йство вал и, из гостей приглашали только Васю Ше¬
реметева, чтобы на всех хватило мяса. Гусятину ели с жадностью,
• I ак эскимосы после зимовки, и часть с гузкой относили доедать
попарившейся кухарке. Барановская покровительствовала
лв>м молодым людям — Лене и Коле. Они были, по-видимому,
и хорошей дворянской семьи — их родителей и всю родню
посетовали, а их самих взяли в детский дом НКВД тюремного
Около склепов и могил
31
А другой граф, Лев Толстой, гостивший в имении у своего при-
ч г едя. указывая на задастую бабу с ногами-тумбами, внаклонку
сорабаты вввшую клумбу, сказал: «Вот если бы дворяне с такими
•к кмплярами кровь не мешали, то давно бы выродились».
Жемчугова долго не прожила, сгорела от чахотки, оставив по¬
, к себя сына. Как говорят, она была талантлива и ее портреты,
в том числе в полный рост в красном капоте и с пузом, оставил
придворный художник Шереметевых Аргунов, которого граф
ж и не отпустил на волю, как это сделал граф Марков, осво-
Гмливший уже немолодого Тропинина. Аргунов в свое время
считался лучшим портретистом Москвы.
Как все Шереметевы, Вася был очень хорошим солдатом, но
. виденное на фронте сразило его больную психику и он перестал
вообше спать, если сильно не выпивал перед сном. Потом его
^раниовало, одна студентка стала за ним ухаживать, вышла
та него замуж и родила трех дочек. Я его в этом жалком виде не
видел, говорить он уже не мог и только мычал и иногда улыбался
сгси действительно очаровательной искренней улыбкой. Рисо¬
вать он перестал, так как правая рука не действовала. Он ползал
по комнате. Вася всегда носил золотое кольцо с локоном Параши
Жемчуговой, которое ее муж Николай Петрович оставил сыну.
Ког да личный друг Николая Петровича, «симпатичный курно-
ска», подъезжал к Останкино, крепостные дровосеки свалили
^арнее подпиленные деревья и императору открылась просека
с видом на имение. Шереметев и Павел I были членами одной
масонской ложи и мальтийскими рыцарями. В Останкино
•к1тнтвлив6лся Император Александр II, подписавший там
гкдз об освобождении крестьян. Если в России когда-нибудь
вновь возникнет конституционная монархия, то тот император,
миорый освободит народы России от ига постбольшевистской
номенклагуры, его тоже назовут царем-освободителем.
Меня еше смолоду интересовали вопросы геополитики ев-
Г1 шйского континента от Тихого океана до Атлантического,
с прочел множество томов на эту тему, вопросы эстетические
меня волновали гораздо меньше. Наверное, это потому, что
с еше карапузом лежал в кустах и по лучами осеннего солнца
;зво 1Ь мерцающую блестками паутину смотрел на колонны не-
медких танков, шедших на Тулу. А потом зимой сорок первого,
оо! да отец вывозил нас надвухдровнях из Поленова в Серпухов,
видел на просеке колонны разбитой немецкой техники и око-
32
А. Смирнов (фон Раух)
Алексей Смирнов (справа), его дядя художник Валентин Желоховцев.
и художница Леночка (?) в Александро-Киевской лавре (1970 г.)
ченевшие трупы немецких солдат. В самом Поленове, в селе
Бехово подростки, облив немецкие трупы водой, с дикими
воплями катались на них с горок, как на салазках. Это — самые
яркие впечатления моей жизни, реальное столкновение дву¬
архаичных империй, обеих — со звериным садистским оскалом
Говорят, что дети, первыми впечатлениями которых был пожар
Москвы, нашествие и гибель наполеоновских полчищ, тоже на
всю жизнь остались несколько психически пришиблниными
Мне кажется, такое же потрясение испытали римские дети
при взятии Рима варварами и византийские малыши, когда
турки захватили Константинополь. Империи и их атрибуты -
это прежде всего сакральные и глубоко архаичные явления
Коммунистические империи Китай и Корея — архаичные пс
сути и форме общества. Япония тоже никогда не переставал-
быть архаичным государством, и именно из-за архаичнотти
так продвинулась в техническом отношении. И в будуше*
возникнут все новые архаичные имперские образования; чем
архаичнее, чем древнее — тем сильнее, ибо человечество со¬
всем не меняется, но только видоизменяется. Иллюзии 19 века
о гармонии технического прогресса и европейского гуманизм -
были предсмертной улыбкой католической и про^т^^с^^^гнь^^гски -
старой Европы, у которой эта улыбка быстро прекратила^
Около склепов и могил
33
1Г
Мккссй Смирнов в Алексашхро-Киевской лавре (1970 г.)
в предсмертный оскал окопов Вердена и Сталинграда, где по¬
легло будущее Европы.
Похоже, не только в России победили азиатские формы
правления и все меньше и меньше остатков кустарного и ре¬
месленного производства, о чем так мечтали Джон Рескин,
прерафаэлиты и весь декадентский европейски# модерн, по¬
кроенный на штучных художественных произведениях. Стиль
арт-деко было уже упадком европейского модерна, а дальше
качалось бездушное массовое производство и изделий, и людей.
Особенно ужасно видеть штампованных женщин и оболва¬
ненных псевдонивил иэованных детей. Обо всем этом я в те мо¬
* ыые годы догадывался, почти с детства читая Ницше, Уайльда,
Патера и всех их остевропейских подражателей.
Благодаря Барановскому и Коле, который ко мне иногда
«ходил в «Славянский базар», я был в курсе всех событий
•Общества старой Москвы». Однажды Коля прибежал ко мне
с радостным известием (не хочу неправильно называть имя-от¬
Около склепов и могил
35
шсвистского переворота. Недавно показывали по телевизору
его виллу в неоготическом стиле. Великая княгиня Елизавета
Федоровна, расстрелянная вместе с семьей последнего царя,
была очень достойной женщиной и теперь признана святой.
Ее мужа взорвал Каляев, и на месте взрыва в Кремле стояла
массивная часовня.
Вот какие тени, кроме Ивана Грозного, витали над Арбат¬
скими палатами.
Несомненно, Иоанн IV был слугой антихриста, и так назы-
№ мая первопрестольная уже давно являлась гнездом государ¬
ственных змей, и это еще до пришествия сатанистов-большеви¬
ков. Основное гнездо опричников было недалеко от Арбатской
площади, но ближе к Пашкову дому, нынешней библиотеке
имени Ленина. Палаты, конечно, снесли, но Барановский их
обмерил. Когда-то Арбатская площадь была интересным местом,
I. 1есь стоял барочный храм, по-видимому, работы архитектора
I . 1анка, а рядом с ним арбатский рынок, где после революции
арбатские остатки русской аристократии меняли свое барахлиш¬
ко на маслице и творожок у алчных и хищных подмосковных
молочниц, слетавшихся на некогда богатые кварталы города,
как воронье на брошенные трупы. Напротив площади поме¬
рилось Александровское пехотное училище, ныне советский
• енштаб, в последнем нынешнем правительстве обобранной
армией командует не служивший в армии министр обороны,
и прошлом торговец кухонной мебелью и сантехникой. Ныне
пн распродает коммерсантам здания всех военных академий,
гт 1лба московского военного округа и здание генштаба. Рядом
бы I военторг, бывший царский дом офицеров. Его продали
ком мерсантам и уничтожили очень интересный интерьер в стиле
мо . 1ерн со статуями витязей, витражами и прекрасными мра-
м ирными лестницами и полами. От военторга открывался очень
• I мсивый вид на Кремль, но он исчез — его загородило здание
торца съездов, отвратительный стеклянный ящик.
Когда в Москву из ссылки вернулся сын помещика Илья
Михайлович Картавцев, от которого как монархиста отказалась
сч-мья, то он по привычке пошел в Кремль и не узнал его: по¬
ловина церквей снесена, а на их месте построены безобразные
а»е г.кие здания. Илья Михайлович был членом Петербургского
общества библиофилов, половину которого большевики рас-
тт.ел ял и, половину отправили в Сибирь, где Илья Михайлович,
36
А. Смирнов (фон Раух)
выросший в сельском имении, успешно заведовал лагерны
охотоведческим хозяйством, кормя и зэков, и начальство. Иль
Михайлович жил до глубокой старости и разрабатывал гене;
логию дворянских родов. К нему иногда обращался МИД. Ег
сестра была выдающейся катакомбницей, о ней упомянете -
в разных мемуарах.
У меня в жизни было еще несколько самых разных историй
связанных с центром Москвы, с ямой в Зарядье, которую вы
копали для сталинской высотки, со старой частью Замоскв -
речья. В общем, я хорошо знал старый, в те годы еще частили
уцелевший город, в котором жило много знакомых мне людей
Но за последние двадцать лет господин Батурин с супругой в.
это разорили и старых кварталов, переулков и улиц почти н
осталось, здесь выстроен безвкусный буржуазно-мешанс-.
город спятивших от бешеных, задарма доставшихся денег с
ветских обывателей.
После окончания Суриковского института я оказался в пре
страции, которая была связана с тем, что я испытал большие уни
жения, бегая за иностранными дипломатами и их капризным?
женами и продавая свои модернистские картины. Конечно, ян
лучший торговец своими опусами, уезжать из России я никогл
не хотел, меня что-то здесь всегда держало, а в Москве в эпох
холодной войны были собраны далеко не лучшие иностраниь
и они совершенно не понимали сути здесь происхдяяшго
и того, что художники торгуют здесь не картинами, а свое,
душевной болью за разгромленную и распятую большевика'
страну. В конце концов, они разменяли на медяки и фальшив; -
купюры третий русский авангард. Первый, дореволюиоонны;-
русский авангард частично пошел служить большевикам.
они его быстро выгнали, второй русский авангард двадиан
годов был разгромлен уже МОСХом, а третий русский аванг.
(нонконформисты моего поколения) пал безымянной пехоте
на забытых теперь полях сражений проигранной СССР хаю:
ной войны. Художники рыцарям холодной войны были нужИИ
как среда, где выводились особые звери — профессионалы!*
писатели-антисоветчики, в основном имеющие комсомолка
и коммунистическое прошлое. Ни одного антисоветского пи»
теля в бывшем СССР из среды потомков белогвардейцев, дворя
и крупной буржуазии не вышло. Все — из красной среды, вк. -•
чая и классика антисоветской литературы Солженицына. 0.1
Около склепов и могил
37
только Варлам Шаламов не имел ярко выраженного красного
прошлого и красной семьи. Это все знаменательно и глубоко не
случайно. Россия в роли мирового игрока уже давно сброшена
со стола, ей там больше места нет. Как пел Вертинский: «Там
шумят другие города, и живут чужие господа, и чужая радость
и осла, и <мы им чужие навсегда». Как оказалось, в холодной
юпне проиграли обе стороны. Оставшись без красного жупела,
‘ипад в целом оказался один на один с воинствующим исламом,
ки таем. Индией и почувствовал себя очень неуютно. Ведь Кис¬
синджер, увидев, что вместо СССР образуется черная бездонная
лира, всерьез обеспокоился — что же будет дальше? Европейцы
. лчи по себе уже очень сильно разложились и больше всерьез
воевать не могут: выродились и генетически ослабели, беспре¬
рывно воюя с конца 17 века.
Петербургская птица-Гамаюн Блок, с его пропитым лицом,
пиредевшими кудрями, недаром ходил по улицам красного Пе¬
трограда и бил в свой медный таз половником, завывая: «Россия
шит меж двух враждебных рас, монголов и Европы». А оказалась
Россия не щитом, а большевистским худым коммунальным
.ортиром без дверки, и вопрос в моральном праве народом
Р> кепи владеть ныне существующей страной, так как младшие
поколения выбрали для себя путь самоунитожения повальным
» штреблением дешевого алкоголя и афганского героина.
Я в те годы понял, что ни в официальном советском искус¬
нее. ни в нонконформистском искусстве пути для меня нет.
Надо было приспосабливаться и зарабатывать деньги, и я нашел
ня себя временный выход, взобравшись на леса расписывать
церкви. Но мой роман с Москвой не закончился. Художнику
н>жна мастерская, и я стал ходить по дворам старого города
к искать себе место. Потом эти поиски приобрели совсем другой,
в бы сказал, инфернальный, скорее — литературный характер.
Килл-то, учась в простой школе, расположенной позади быв-
МЮТ купеч еского клуба, ныне пресловутого Ленкома, я исходил
ьсс дворы между Садовой и Москвой-рекой.
Во дворах около Пушкинской площади когда-то состоялся
н чин первый антисоциальный дебют: на большой перемене
1 заранее подобрав здоровый округлый булыжник, пошел
бить зеркальное окно в бывшем купеческом особняке. Особ¬
няк был весь резной, как шкатулка, с большими цельными
кркальнымш окнами, уцелевшими с дореволюционных вре¬
38
А. Смирнов (фон Раух)
мен. В наше время таких стекол уже не резали. Как сейма,
помню, за стеклом сидела большая несимпатичная мне семы
лысоватый, среднего возраста мужчина и полные женщину
Они все привстали за обеденным столом, видя, как мальчма
с большим камнем в руках идет именно к их окну. Я же, по¬
дойдя довольно близко, с силой бросил булыжник, который
пробив два зеркальных стекла, упал на стол и разбил супницу
Всех обедавших обдало красным жирным борщом. Я убежал, но
имел глупость рассказать о своем героическом поступке двуу
приятелям, и мы пошли во двор полюбоваться содеянным. Там
уже сидел в засаде лысоватый мужчина, он поймал меня ия
шиворот потащил к директору школы, довольно культрроому.
как я сейчас понимаю, пожилому человеку. Директор вызва;
родителей. Те не придали большого значения этому случаи
и особо не карали меня, зная, что я в Снегирях летом дожил«
на рельсы перед товарным поездом и имел привычку выска¬
кивать перед не очень быстро ехавшим грузовичком и бросал
в лобовое стекло ком глины. Стекло не разбивалось. Глиной
я также в темноте забрасывал из кустов дачников, усе вш ихся н
открытой террасе попить чайку. Меня ни разу не поймали, н
пакостил я регулярно. Не всем, а тем, которые мне по каким т
причинам не нравились. «А вот этих не трогайте, — поучал ясо
товарищей, — они разговаривают между собой тихо, руками н.
машут и не матерятся». Особенно от меня доставалось тем. к I
после выпивки любили под аккордеон хором петь популяры-
песни. Я, помню, приготовил кучу глины, чтобы обстрела
одну дачу, а там немолодой мужчина играл на гитаре и пс
старые песни — так я его весь вечер слушал.
В поисках места для своей мастерской я зашел и на св
бывший школьный двор. Резной деревянный особняк был н.
давно снесен, не нашел я и разрушенных каретных сараев. М
вспомнились двое моих друзей детства, Коля, и Петя, с котор •
ми мы вместе таскались по этим местам. К четвертому класс
их уже посадили в колонию для малолетних преступник
Оба паренька росли без отцов: у одного отца убили на фрог I
у другого — расстреляли. Ребята были из культурных сем- •
пострадавших от большевиков, и как я, рано начали читать. Г
таким же дворам недалеко от нас таскался и маленький Вол
Высоцкий, но он был из кодлы громогласной шпаны, а мы -
тихие, мечтательные пакостники.
Около склепов и могил
39
Алексей Смирнов ( 1970-е гг.)
Потом я потерял год, сильно заболев к весне, поступил
• ( ХШ и мои скитания перенеслись в Замоскворечье, которое
вег гаки не стало мне родным. Я рассматривал дворы между Са¬
бовы ч кольцом и площадью Пушкина как высокохудожествен¬
ные комплексы, я любил залы особняков и дореволюционных
лшоаных домов. Обычно парадные старых зданий выходили
во шор и очень редко на улицу. Я воспринимал конгломерат
даровых каменных объемов как кубистическую скульптуру.
М. ква старой части города застраивалась хаотически — рядом
перестроенными ампирными особняками соседствовала урба-
юстика доходных домов с элементами модерновых украшений.
В. - яа лепнина привозилась из Мюнхена или Берлина, как
и 1К жоцветная облицовочная плитка, изображавшая ирисы или
•глии. Я искал или заброшенную мансарду или место, где можно
| »строить. Кое-что находилось, но возникали препятствия
т лороны ЖЭКов и отдела нежилых помещений исполкомов.
Н> а »аодно я проводил первые в своей жизни социологические
наблюдения.
40
А. Смирнов (фон Раух)
Обычно во дворах сидела компания кумушек — пожди*
женщины и старухи. Они были живой летописью дворов ил
мов. Я подсаживался к ним и заводил разговоры. Я был смо¬
лоду смазлив, ухожен, любил красивую обувь и со мной ка
с непьющим они охотно разговаривали. Я нашел ключ к том,
чтобы развязать им языки: якобы здесь до революции жи^и мо
дедушка и бабушка по матери, но они умерли, пока я с мам1«
жил в эвакуации в Свердловске. Я их расспрашивал на интерс
сующую меня тему — не уцелел ли кто-нибудь из семей пред
них хозяев домов или из тех, кто жил здесь всегда, то есть ;
революции. И передо разворачивался страшный свиток старо*
Москвы. Кумушки и старушки помнили, когда кого ар<^стоаа^1 -
и выслали. Большая часть современных жителей были заселенъ
в опустевшие квартиры в тридцатые и в первые послевоеннш
годы. В одном только дворе мне указали на некую «мадаму», ка
они ее называли. Одна старушка знала «мадаму», и меня отвел
к ней. Она оказалась очень приличная пожилой дамой (именк
дамой) знакомого мне по катакомбной церкви крута. В углу 0
комнаты висели семейные иконы, на стене — семейные фоторв
фии и хорошая копия с натюрморта Хруцкого — цветы и фрукт
Видно, что здесь ничего не менялось все эти десятилетия. М-
«мадамы» был инженером, он давно умер, а единственный сь
погиб на фронте во Второй мировой войне. С этой женшин,
когда-то жила ее сестра, мужа которой, царского офииео
расстреляли в тридцатые годы. Сестра умерла пять лет на к
и»мадама» прописала в квартиру ее дочку, свою племянни .
Та ей раз в неделю возит с рынка продукты. Я услышал расе-
о том, как уничтожали коренных москвичей, некогда заселяви
этот двор: «...Вон в том флигелечке жил капитан первого ранг I
из немецких баронов, он отстреливался, когда его забира
а потом выстрелил себе в висок. Жену его и детей всех забр
ли, а туда заселился полковник ПВО. Страшный был челов. I
у него на лице был шрам от сабельного удара, все его бояли
Потом его свои же расстреляли, а семью выслали. А под на^
один адвокат жил, у него большая квартира была. У него всяк
артисты, художники собирались, одна певица там под ро-
цыганские романсы пела. Это ведь часть нашей квартиры, бо
шую половину в соседнюю выгородили, там теперь коммуна* ■ -
А адвоката и его семью всю выслали в тридцатые. Сама маг
Пшебытовска (муж из поляков был) такая красивая и культ?
Около склепов и могил
41
Чиястсй Смирнов (1970-е гг.)
юл лама была. Вообще в нашем доме раньше культурные люди
• или, почти у всех — рояли и пианино. Поднимаешься вверх
пи лестнице — лифта у нас не было — и, как в консерватории,
и» всех дверей — музыка...»
Я понял, что коренных москвичей почти не осталось. В город
I искала деревенская Россия. Я вспоминал, как с тоскою ходил
по ларому еврейскому кладбищу Праги, где было несколько
старых синагог еще 16 века, как посещал заброшенные остатки
еврейских кладбищ вокруг Львова.
Я часто ездил к катакомбникам и древлеправославным
л Брянскую губернию. Во время войны катакомбники повыле-
вги из схронов и сараев и перебили советскую власть, установив
вч свое антисоветское самоуправление с центром в одном из
сел. Немцы не знали, что делать с этими людьми. В их замыслы
превратить всех славян в рабочий скот такая автономная терри¬
тория не вписывалась. Испокон века в Новозыбкове был центр
. глроооряачества, называвших себя древлеправославными. Там
были и свои архиереи, рукополагавшие священников, и своя
шшл иконописи. Лики у их икон очень светлые, поля обычно
• гвс ные, а фоны сделаны из стилизованных листьев, вчеканен-
хфигурно в левкас. Позолота на таких иконах бывает редко,
’ ч се I о юлота — серебро и олово. Желтый лак создает, как на хох-
42
А. Смирнов (фон Раух)
Семья художника (справа налево): Н, Н. Смирнова, Н. А. Смирнова,
А. Г. Смирнов, В. А. Лебединская, Г. Б. Смирнов и Л. Ф. Смирнова.
ломских деревянных ложках, иллюзию позолоты. В отличие«
катакомбников, новозыбковское старообрядческое духовенст
конечно, ненавидело советскую власть, но плотно с немца
не связывалось, создавали свои воинские части-дружины. 1
объявился некто Каминский, сын немки и дворянского выхо:
из Польши, ненавидевший евреев и большевиков. Он объединг
дружины катакомбников в свою особую «бригаду Каминског
Сам он получил эсэсовский офицерский чин, а члены брига
присягнули Гитлеру и обмундировались на немецкий ман-
Они с ужасной жестокостью воевали с партизанскими отряда
Брянщины. Перед боями служили молебны и поражали нем:
своим, по их определению, «средневековым фанатизмом». Ко*
Советская армия подошла к местам их проживания, то они '
грузили семьи на подводы и переехали в Польшу. Близких вс*
их селах они оставлять не могли — их расстрелял бы CNH •
В Польше бригада Каминского страшно свирепствовала1
польским сопротивлением, одинаково карая и Армию Кра|!
и Армию Людову. Они не щадили и мирное население.
беспощадно и мотивируя это тем, что лишились имущее^
родине. В конце концов немцы ликвидировали самого Kav
Около склепов и могил
43
. кого, имитируя покушение, а бригаду расформировали, пере-
;лв добровольцев частям СС. Потом большевики беспощадно
ирдли уцелевших и вернувшихся на родину каминцев.
У них сохранились подпольные катакомбные общины, и я
■зм бывал, заодно посещал древлеправославных, с которыми
с>1снь быстро нашел общий язык. Ехал я через Почеп, имение
гг.1>|м)в Разумовских, где у них когда-то был дворец, и к нему при¬
мы кала доныне сохранившаяся дворцовая церковь. Очень кра¬
ли вое. стильное сооружение. В этих местах Брянщины когда-то
• .нло много евреев, которых потом уничтожили немцы. Многие
■□гакомбники и древлеправославные евреев не трогали, считая
К! жкителями Ветхого завета — общей с христианами религии.
Я помню, жил в одном православном доме и, как оказалось,
до войны там жили евреи. Родственники погибших евреев
• Iему-то не вернулись в эти места, дома стояли брошенными
и их заселяли тамошние славянские жители. Когда-то здесь
быта и старинная деревянная синагога, которую немцы облили
бен вином и сожгли вместе со связанным раввином и служками.
Заговорили о евреях, и новые хозяева показали мне две ква¬
дратные плетеные корзины с фотографиями прежних хозяев,
В1 письмами и открытками. Открытки были и на русском, и на
иврите, и на польском, и на немецком, с польскими, немецкими,
р>ее кими имперскими марками. Люди поздравляли друг друга
ра аниками, письма начинались с обращений: «дорогая Ро-
•мкаг «дорогая Ривка», «дорогой Арон»...
И во время моих хождений по дворам старой Москвы,
и ссичае, десятилетия спустя, у меня возникают ассоциации
ю старыми плетеными еврейскими корзинами — такие же по-
амнш ие, выцветшие фотографии, такие же прически, такие же
«рыткн, такие же марки. И так же нет их детей, внуков — все
п^рв-шось. А точнее — прервали, перебили, выслали. Центр
сирой Москвы — это территория аналогичная Варшавскому
о Пражскому гетто. По этим ступеням из мягкого, стершегося
• . средине камня уводили на расстрел, на высылку мужчин,
асншин, детей.
Во дворе между метро Кропоткинская и Зубовская я нашел
пилившего старика, бывшего драгунского офицера. Он жил
шн. голодный, брошенный семьей. Он ютился в узенькой
м*чнс^едня прислуги в квартире, принадлежавшей когда-то его
рш гелям. Я принес ему хлеб и дешевую вареную колбасу (тогда
44
4. Смирно« (фон Раух/
она еще была), и старик ел, давясь, запивая сырой водой из-щ
крана и обсыпая запущенную бороду хлебными крошками. Кто.
то подарил ему парадный мундир танкиста, который спере,
был весь облит остатками пищи, которую он доедал из таре*]
в закусочных. На стене около продавленной кровати с матрас
в пятнах и без простыни висело несколько семейных фоторщ
фий, среди них он сам, в полевой форме времен германски
«великой» войны, с Анной и медалями на гимнастерке, сбок
конечно, шашка с темляком-клюквой. Уцелел старик потоиг-
что, по-видимому, помешался очень давно, и его малены»
восьмиметровая комнатенка около кухни никому не была нуж»
В этой же комнатенке когда-то умерла его мать, отца-полоови •
ка и старшего брата штабс-капитана красные давно расттрлюи
От матери у старика осталось красивое, семидесятых голо¬
резное ореховое трюмо. Он открыл один их ящиков и покля
мне фотографии: милые культурные лица с совершенно друтп
выражением, чем у нынешнего алчного и тупого населене
На всех лицах печать затаенной грусти, словно предчувстя
того, что их вскоре вырежут, как опаршивевший скот.
Потом я перестал ходить по дворам в поисках места д
строительства или аренды мастерской. В подвалы мне почем, •¬
лезть тогда совсем не хотелось: я мечтал о виде из большого о¬
на старую Москву, к которой был смолоду привязан.
Вообще-то я сам себе порой напоминаю бездомную клал
щенскую собаку, живущую около склепов и могил и подъел,
щую остатки закусок, которые пьяницы оставляют на моги
Единственное, чего я несколько испугался в то солнечн
лето, — это своей способности вглядываясь в лицо незнаком
го человека, угадывать его прошлое и дальнейшую судьбу Ь‘
подобной интуиции писателем стать невозможно — ведь ‘
лепим вымышленных людей из отдельных черточек реалы*
персонажей, доведя себя до такой галлюцинаторной одер*
мости, что появляются на свет нереальные персонажи, котор •
как бы тебя просят: опиши нас! В России писателей, пишут1
с псевдонатуры, порожденной их воображением, не так •
много. Я убежден, что Достоевский читал в газетах уголовн-
хроники своего времени, Чехов на время переселялся в св*
креатуры, Лев Толстой вообще болел своими персонежа
Таких западных писателей, как наши конца 19 века, в Евр ''
почти не было. Правда, я европейских писателей читал тол-
Око ю склепов и могил
45
•некоей Смирнов (2000-е гг.)
• переводах, но кроме Жоржа Сименона, в общем-то,
тпивного хроникера, перевоплощений не так много, и поэтому
1« ионном убедительна многоперсонажная проза, а наблюдения
гп самим собою — своего рода эгоцентрическая умозрительная
" I адтура. Русские писатели очень сильно повлияли на холод-
1 ■ европейцев и заставили их задуматься над тем, что же такое
'•-стоящая литература.
Ног был такой довольно мерзкий старикашка Жан-Жак
• очень убедительно писавший о самом себе и ставший
^^иной первопричиной французской революции. «Не надо
няться самого себя» и «Не надо стесняться описывать окру-
‘ ■ тих» — это то, что оставили нам после себя два последних
■1-^ попрания людей. Почему-то так получилось, что павшие
нтенно палаческие режимы наследовали потомки палачей
'' духовные преемники. По крайней мере, так случилось
• 1 урчании и России. В обеих странах никто не описал живот-
ужаса жертв перед государственными садистами. Люди
"’чму-то стесняются описывать свой страх перед государством.
После летних путешествий по московским дворам и тща-
^ьного наблюдения за классовым и расовым составом нового
46
А. Смирнов (фон Раух)
советского населения Москвы я впервые стал всерьез дум;
о том, как описать все эти необратимые процессы. Меня исе
час, и тогда не устраивают современные описания в духе Анд
Белого, Достоевского и даже Зощенко. По-моему, опыт вели»
русской литературы может проявляться только в одном — воц
сании степени унижений человеческой личности. Не сдавши,
и не капитулировавший участник событий девяносто первс
года Юрий Николаевич Афанасьев, внук сестры Каменей. *
давно заявил: «В России все силы современных людей всех
циональностей уходят только на адаптацию к насилию, которс ■ ■
подвергает их государство».
Уже после 1991 года где-то полгода я кое-что сочинял и;,
совал в квартире, принадлежавшей до революции деду мое
приятеля. Дед, польский граф из Каменец-Подольска, учил
в Петербурге у Куинджи, состоял в обществе куинджистов. б
прямо в этой самой квартире арестован и выслан в Средн»
Азию и расстрелян. Доходный дом в Кривоарбатском персу
стоял почти что напротив дома архитектора Мел ьникова. и
тогда еще жил его сын, живописец, всеми силами пытавший ■
сохранить оригинальное сооружение. Здание было построе ■
в конструктивистском стиле и чем-то напоминало, как и в
здания московского конструктивизма, промышленную арх
тектуру. Мельников был ярким представителем классическ
русского авангарда, проявившегося больше в архитектуре,
зайне, графике, отчасти — в живописи. Судьба этого авангард
не менее трагична, чем судьба первого, сформировавшее .
еще до революции. Корифеи первого русского авангарда..
лидеры — кроме Малевича — покинули Россию и продолжи*
свою деятельность на Западе, а советский авангард был и
удавлен внутри страны.
Куда ни повернись — всюду простреленные черепа, таког •
город Москва. На Арбате, где распродаются остатки совею
империи — знамена, вымпелы, фуражки, ушанки — можно вт
числе найти и генеральские мундиры с шитьем. Один опы: ■
человек при мне перебрал несколько таких мундиров и ук*
на два из них: посмотрите на спины, это мундиры, выкопа* ■ • *
из гробов, у них другой цвет, чем спереди. Еще при Горб
служил в Кремле маршал Ахрамеев. Он прошел войну, на с
торой сделал свою карьеру. В ящике его письменногос
всегдалежал заряженный пистолет. Ахрамеев был решится ■
48
А. Смирнов (фон Раух)
приятелем некой Людмилы Ильиничны Баршевской, поел
ней жены красного графа Алексея Толстого. По-видимому,
многоопытную даму «графу» в постель подложили органы,
того, чтобы контролировать доходы писателя и его имущее^
которое потом отошло государству. Курилко-сын писал о тг^
что старинную мебель Алексею Толстому и Л юдмилке (как *
зывали ее московские знакомые писателя) помогали доставь
органы. Существовал в Москве такой закрытый для посторонн
магазин, куда свозили конфискованные у расстелянных вее
Точно так же нацисты обзаводились еврейским барахлишк .
а то, что на этих предметах кровь убитых, их не водном.
Но веши хранят память об их прежних владельцах.
...Каждое поколение, уходя, уносит с собой в могилы св
маленькие и большие тайны. Сейчас активно уходит пока
ние, а точнее, целый куст поколений, рожденных до воин
и большинство уходящих не рассказало правды ни о себе,
о своих семьях, ни о способах выживания, ни о компромисс
с властью. Вот Луи Селин, в обшем-то средний писатель, пис
правду о себе и о режиме маршала Петена — людях, спасш*
Францию от красной чумы, Народного фронта Леона Блке
и Мориса Тореза. Вот в России кое-что о себе самом писа
Александр Блок, и Замятин. Пробовал о себе писать и Иван Е
нин, но боялся левых евреев, кормивших его во Франции с рь
как белого голубя, и давших ему Нобеля. Конечно, и Толстс
и Достоевский, и Чехов много о себе и своем опыте рассказа
и поэтому они интересны и по сей день. Человек-то не меняете
он просто приспосабливается к новым условиям и мимикрир
под современные поветрия, именуемые почему-то прогресс *
и новым толерантным мышлением.
Вот я сам, ставший подагрической развалиной, почему
вспоминаю себя в разные эпохи своего существования, по мер
сил, естественно и непредвзято, не стесняясь собственного ю
чтожества и убожества.
КАЛИТНИКОВСКОЕ КЛАДБИЩЕ
Правдивые зарисовки о легальной церковной жизни
Москвы 1960-х годов
В зимний сезон 1962-1963 гг. я заканчивал графический
: лультет Московского Суриковского института и писал
1 себя большие жанровые картины из быта московских
, .нвиш. В Суриковском институте я учился в мастерской
I тения Адольфовича Кибрика — здорового мощного еврея,
. спорый в молодости профессионально занимался боксом, но
гыу больше приглянулась карьера художника. Отец Кибрика
• ,1 1 в маленьком южном городке Малороссии, скупал у селян
. неб. но потом прогорел, доверяя людям по старой памяти
хны ибез расписок, на слово. Кибрик уехал из своего городка
в 1'1 преград, поступил в Академию художеств в мастерскую
Ф.| инова и стал его самым талантливым учеником. Потом он
разочаровался в Филонове и сжег все свои прекрасные работы,
>!глсло только несколько рисунков. Бросив филоновщину, он
подражать мирискусникам, Босху, Брейгелю и в свете
*их подражаний сделал очень хорошие иллюстрации к «Кола
и• оньону» Ромена Роллана, которые тому очень понравились.
Тик Кибрик попал в фавор, был представлен Горькому, бывал
» Нею и потом вышел в академики. Был он подлинный демо-
• рмг иоровяк и человек очень хороший. Он потом ударился
тепинскую тему, делал литографии с Лениным и Сталиным.
1 •: его литографии вошли в хрестоматию: Ленин провозгла¬
шу «Есть такая партия!» и Ленин несет бревно на первом
оббсгнике в Кремле. Став официозом, Кибрик выбился из
ст| иишой нужды. В двадцатые годы он делал в аптеках надписи
ш (, шлках с лекарствами. Его лучшего друга по мастерской
Фтг: и нова Митю такая жизнь довела до чахотки и смерти,
- Кибрика спасло железное здоровье. Но с тех пор Кибрик
гш^фил только о деньгах и о том, что теперь советская власть
50
А. Смирнов (фон Раух)
финансирует искусство, а в двадцатые годы художники ходи
голодные. Внешне он был похож на пожилого американец
бизнесмена, как их тогда изображал в «Крокодиле» уцелевь
от расстрела родной брат Михаила Кольцова Борис Ефии-
И Кибрик, и Ефимов — оба евреи, оба мэтры, но как они
личны! Кибрик — душа-человек, а Борис Ефимов — ядовит
красный змей. Кибрик ни в чем не замарался, а Ефимов п;
частей ко многим нехорошим красным делам и тайнам. По
столетний Ефимов по сей день здравствует. Крупный, мощно
с большим выпуклым лбом и горбатым носом в роговых о ■
всегда обычно потный Кибрик, сняв пиджак и оставшись вз
башке с подтяжками, обучал нас так: садился за наш мольб-
и исправлял конструкцию фигуры, абсолютно безжалос
относясь к карандашной красоте рисунка.
У Кибрика был приятель Борис Александрович Депяг-
Он вел параллельную мастерскую книжной графики. Деи
рев был образчиком всяческой мерзостности и гнилостно
Дегтярев был среднего роста, с усиками, без подбородка, ибь
похож на пожилого жеманного сутенера. Дегтярев бы
офицерской дворянской семьи, его отец-полковник друи
с моим генералом-прадедом и они по ночам на Никольс
часто играли в карты. Прадед был выдающийся карте,»
и как артиллерист-математик любил создавать особые кар’ •
ные схемы и системы. Полковник Дегтярев воевал у Дени¬
и Врангеля, потом перебрался с семьей в Москву, у него
жена и два сына, и он как-то уцелел и умер своей смертью
было само по себе удивительно. Борис Дегтярев учился с к
отцом во ВХУТЕМАСе и в частной студии Кардовского
учился там неплохо рисовать и делать технически очень то ; •
карандашные миниатюры в духе Сомова. Был он закончен-
педерастом, но в молодости из соображений карьеры сод
с еврейкой — редактором Детгиза мадам Содомской. Я в с-*
жизненных зигзагах однажды попал в гости к ее довольно ■
сивой полной дочери. У нее была комната в коммуналке
кроватью ее ложа лежали работы Кибрика и Дегтяревае »•
надписями, подаренные ее уже тогда покойной матери. От
я знал, что Дегтярев долго жил с этой еврейской дамой, п
ее подсидел и пролез на ее место. Из Детгиза Дегтярев сг-
выдающуюся кормушку, где подъедался целый ряд близки
авторов, в том числе и Кибрик. Так что дружба Кибрика с Де
Калитниковское кладбище
51
гтвым носила сугубо прагматический характер. Интересно, что
к п ярев сделал свою карьеру тоже через Горького. Он сделал
и. шхпрации к ранним рассказам пролетарского классика, где
и • -рлшл какого-то субъекта со свиньей. Горький увидел это
отражение и заплакал — так был похож человек со свиньей на
реальный прототип. Помог Дегтяреву и слепой красный юрод
Остронжий, тоже заплакавший, когда он пальцами нащупал на
• I таеке своей книги рельефный штык. Обложку делал Дегтярев.
• 1. п-рева учился знаменитый ныне певец гнусных советских
к ' е налок и принудительно изготовленных стенгазет Илья Ка-
б.тков. юлгие годы кормившийся детскими книжками. Дегтярев
•гчно путался со своими шоферами, наглыми откормленными
пкристами, и приводил в свою мастерскую позировать педи-
■еоа-натпэшиков — надушенных, завитых и с перламутровым
пели кюром. Детгиз испокон века помещался в доходном доме
н Цоянской площади прямо напротив зловещего куба КГБ.
В пом же доме у Дегтярева была квартира. Родня у Дегтярева
и щш и работала в НКВД и, наверное, открытый древнеримский
ибрат жизни Боба (кликуха Дегтярева) как-то обогревался этой
ыошной организацией. Брат Боба Василий Александрович был
«чнозитором, он был женат на своей красивой темноглазой
де - ридной сестре и был наследником русского симфонизма.
Я .ювольно близко знал его семейство и, в отличие от своего
брт. побыли очень консервативные и оченьдостойные люди,
» ючнс нормальной сексуальной ориентации. От них я знаю
любопытную деталь одной эвакуации их семьи от красных.
Бел ни полковник с женой и двумя мальчиками хочет посадить
семью в переполненный товарный поезд, красные уже в городе.
И* х глжают, белые солдаты не хотят подвинуться. Полковник
сри вас г с солдата винтовку и приставляет к груди солдата на
гщнидке. Те с неохотой их пропускают. На примере семьи Дег-
«крсвых видно, как бывшие люди приспосабливались жить при
бшвлсвнках. Та же Любочка Орлова, дочь помещика, путалась
С йидстраниами, таскалась за валюту по кабакам. Взяли ее в кино
.ннмапьтолько потому, что у нее были импортные шмотки, за-
манные своим телом. В общем, так называемая советская
млн е > ра возникла из подлости, желания выжить, приспособляе¬
мости и из сломанных талантов. Кто половчее, кто поподлее, тот
и вы жинал и занимал место под беспощадным красным солнцем.
I Б еби Легтярева в мастерской царил пидорский стиль нежного
52
А. Смирнов (фон Раух)
воздушного рисунка, женских обнаженных моделей туда во /
не приглашали. Из мужских отбирали жирненьких сре,. »
роста мужичков без ярко выраженной мускулатуры. Детгиз ;
заповедником графической педерастии. Все эти цари Салтт-
золотые рыбки, Дюймовочки отдавали конфетным лидера,
привкусом. Среди советской художественной инт^^ллии^ент
в этом особом придворном холуйском мирке были такие >•
ведники лидерства: в Детгизе, в Большом балете и его ш»
на «Мосфильме», в некоторых театрах, а также в русской прак
славной церкви, где КГБ поощрял иерархов сожитеьства ж
с келейниками — легче вербовать в агенты, прис'г^г^и^ая от
доносительства к гениталиям. Периодически по Москве
носились слухи о международных съездах передастов и о'
деятелях культуры, которые являются старейшинами в закрь ■
цехах общин гомиков. При горбачевской перестройке и
ельцинской демократии эти подпольные явления прор>
и расцвели, как мухоморы, пышным цветом. Хотя для Рое.
это все-таки чисто импортная экзотика, и праздничные шест I
под музыку педерастов и лесбиянок по нынешней полуд
ной Москве вряд ли возможны. Дегтярев очень любил О
Бердслея, Оскара Уайльда, нашего чахлого Костеньку Сом
с его пенисами в кружевных оборочках. Увлекался он исок
менными западными писателями типа Жана Жене. Близки I
родственник долго работал на Лубянке в тамошней закр:
библиотеке и носил оттуда запретные издания. Баловался .к
тярев и левыми западными писателями.
Я помню, как он разрешил делать диплом Кириллу Соке
по роману Эльзы Триоле чуть в левоватом французском лл
Сейчас Кирилл Соколов живет в Англии и делает там мрда
литографии. Но вот с художником Виталием Соповым. а •'
венным громилой, бывшим сотрудником милиции, потом Г-
менившим фамилию на Линицкого и ставшим ныне мои.
у Дегтярева вышел конфликт. Он долго не хотел его выпуска ■
диплом за религиозные линогравюры к «Братьям Карамазо! •
А про Кибрика и говорить нечего. Он ужасно до смерти ь
боялся и, как многие максималисты двадцатых годов (а от >
таким), потом круто переменился и стал столпом соиреали
Кибрик заставлял студентов, и особенно дипломников, рио ■
советских красномордых рабочих, любимым его учеником
Попков. Он иногда приходил по старой памяти в мастерск ■
Калитниковское кладбище
53
. жи женой Кларой. Попков рисовал в московском суровом
пи с жлткиесинюшные хари рабочих. Был тогда в Москве такой
ПИ^ТыН зтс^^^ший стиль: Обросов, Салахов, братья Никоновы,
II отон В это время писал свою «Братскую ГЭС» Евтушенко,
и клали, что наступит эпоха суровой пролетарской правды
и к ?общего равенства. Как же, дождались! Попков красиво
ски и умер: напился пьяным и стал ломиться в такси, где
снл инкассатор. Инкассатор был тоже пьян и застрелил на¬
г о л Попкова. В это время всячески восхвалялся ВХУТЕМАС,
вгхнсство, жуткое рыло Маяковского с жеваной папиросой
висело во многих квартирах. Под Маяковского явно косил бо-
роопнчатый, как жаба, Роберт Рождественский. Наш графиче¬
ски факультет размещался в старом здании на Мясницкой, где
аигг. I о был школа живописи, а потом ВХУТЕМАС. Все здание
внимали физики, а мы только один коридор. В соседней ма-
Лф кой плаката, где когда-то была мастерская Фаворского, слу-
•' ора «чуровали стенной шкаф с папками гравюр и рисунков
Тшка.Фаворского, Павлинова. Студенты их растащили. Мне
• . ш'кештось несколько литографий Фалька, Рождественского
и Куприна: пейзажи с кубами домов и круглыми, как женские
бора. кустами. Так сказать, русский сезаннизм. Я сам тогда
и. Триеста против соцреалистической тугомотины увлекался
I сенном. Сезаннизм — это затягивающее эпигонство, вроде
кцкомании и курения. Мэтр, упрощая природу, придумал ге¬
н 1,иную формулу для бездарей-эпигонов. Под Сезанна легко
оши иштьлюбую тугомотину, и вся Центральная и Восточная
Гирш ему целый век подражала, заикаясь по-сезанньему. Ки¬
брик зк^т^^ил меня делать диплом из огромных линогравюр,
■■юбражавших северные порты: Мурманск, Архангельск, где
* бынал . Эти северные порты, склады мокрой черйой древесины
• хли меня бесхозной мрачностью, угрюмыми отрешенно-
•«Тспелыми мордами пьяных рабочих и матросни, наглым
•виковом тамошних девок. Мрачнейший, угрюмейший край.
'■! ^чиые и угрюмые гравюры я и нарезал, чтобы получить этот
клятый диплом, который мне совершенно не пригодился
• пни. 1ак как официальной карьеры я не захотел делать.
В ,гу дипломную зиму у меня была отдушина — мне предло-
* •• зи от реставрировать Храм на птичке, то есть около птичьего
: ■ мина на Калитниковском кладбище. Храм никогда не закры-
ы х- по было позднеклассическое сооружение с куполом шко-
54
А. Смирнов (фон Раух)
Храм Всех скорбящих Радость на Калитниках.
лы Матвея Казакова и с пристройкой и колокольней серед
19 века. Внутри храм был закопченный и грязный. Команд
в храме старый церковный жулик Василий Васильевич. Духе к
ство там было своеобразное: настоятель — бывший обноме
рыхлый рослый грузный симпатичный старик-пьяница,
тодьякон отец Александр, сын обновленческого митропэ
Александра Введенского, и молодой батюшка — еврей-вым
со шрамом от бритвы на цветущем лице. Выкрест-свяшенни-
етился, бегал, шустро крестил младенцев и отпевал покойни-
Настоятель пил кагор и служил надтреснуто, хрипло, неспс
А сын митрополита Введенского весь год сидел на билле
и приходил служить только на большие праздники. Служи,
прекрасно, голосом и актерским умением Бог его не обиде,
кончил Духовную академию, был женат на роскошной блок
ке в бриллиантах, ездил на своей машине, но был, как мн
восточные люди, с ленцой. Внешность он имел жгучую, ар^
ско-еврейскую, как его знаменитый отец. Псевдомитроги
презревший все традиции православия, взял себе в жены (X
страстную темную пролетарскую блондинку из бедной сс<
которая должна была удовлетворять его ужасную похоть. I •
смерти митрополита с его вдовою жил один одесский церке;
жулик, в прошлом сиделый мошенник, которого я знал и к
рый рассказывал о чудовищной похотливости ересиарха н
стельных привычках вдовы, так как ряд лет исправно нес пр«
половую трудовую вахту. За это вдова устроила его работать
56
А. Смирнов (фон Раух)
и сам ересиарх лжемитрополит Александр Введенский ■
мне говорили, Калитниковский храм был последним от
обновленчества в Москве. Сам дух обновленчества витал в
храме, и недаром там служил сын ересиарха. В основе обнов
чества, если рассматривать его дореволюционные зачатки
называемое петроградское живоцерковничество), лежал рус
протестантизм, то есть желание реформировать правое.!
и пересмотреть его византийские корни и традиции. И сек
в современной Москве есть целое движение, которое стара
протестантизировать и несколько осовременить правое
Московской патриархии. Это движение возглавляет свяь
ник Александр Борисов, служащий в храме во дворе рестог
«Арагви», и священник Георгий Кочетков, служащий в и
на Сретенке. С отцом Георгием я знаком, беседовал с н
Это прогрессивный священник, умело работающий с люл
На обоих пастырей Московская патриархия выливает в св
прессе ушаты помоев, не брезгуя откровенной черной клеве
Паства отца Георгия — московская либеральная интеллиген
в какой-то степени отец Георгий заполнил ту нишу праве
вия, которую раньше занимал убиенный протоиерей Алекс..-
Мень. Но эрудиции покойника отец Георгий не имеет, онб
другим, создав живую молодежную общину, где люди, постов
общаясь, помогают друг другу выжить в наше трудное вр
В те дни, когда я пишу эти воспоминания, пришла скор
весть, что общину отца Георгия Московская патриархия р
гнала, а ему самому служить вообще запретили. Протон.
Александр Мень вышел из подпольной катакомбной обил
не признававшей Московской патриархии и советской впа.
куда входила его мать и где он получил с детства очень кре;
нравственные основы, приведшие его к скрытому конф:
с патриархией в зрелые годы. Я сталкивался с такой ненави.
к убитому среди священства РПЦ, что не удивлюсь, если см.
протоиерея была связана с церковными кругами. Остатки об-
ленческого клира создавали тогда на Калитниковском кто
особую атмосферу какой-то нецерковной балаганности
было балаганное православие, и священники и староста
носились ко всему формально, все время что-то ели и же*
все время пили кагор и закусывали. В храме практичен
было подсобок, поэтому церковники питались прямо в хг,г
на втором этаже вечно готовили что-то мясное или ры(
58
А. Смирнов (фон Раух)
старушка. — Лет пятнадцать возили их, почти до сорок1
года, тышши тут лежат. У нас несколько поколений жи.
под эту трупарню выросло».
От этих рассказов делалось как-то не по себе. По-видим
на Калитниковское кладбище свозили перебитую москж.
элиту. Здесь ОГПУ и НКВД устроили один из своих масс
могильников. Я хорошо знал эту старушку, много с ней
рил, она не была способна врать. Выждав минуту, когда нм.
не было, я спросил старика-настоятеля, бывшего обновив,
правда ли, что сюда свозили тела расстрелянных с Луб> -
На мой вопрос он оглянулся, нехорошо матерно в алтаре
ругался и сказал: «Я здесь с тридцать восьмого года ел .
сам видел, — и добавил шепотом: — Тогда каждого так м<:.
было — слово скажешь и конец, тут их целый город заког
Потом, в годы перестройки, в коротичевском «Огоньке»
статья, где описывались эти массовые захоронения лубян.
палачей и сообщалось о том, что теперь в этих местах поста
памятный крест над братской могилой.
В Калитниковскую церковь меня пригласил реставр
высшей квалификации Борис Семенович Виноградов. Этс
очень способный пролетарий из подмосковных бараков
воевал на фронте, потом учился в Московском художест
ном училище имени 1905 года, потом писал пейзажи в г
Коровина и Петровичева. Цвет он хорошо чувствовал. С:
пейзажи в салон, неплохо зарабатывал, но потом в москок*
областной художественной организации появился партии
фюрер — посредственный пейзажист Полюшенко, захватив
все заказы, и очень много подмосковных живописцевост?,
без куска хлеба. Тогда Борис Семенович стал жестоко пить и
лался реставратором икон. Пил он чудовищно. Это был х)
с серыми глазами и длинными тонкими жирными волос
пожилой человек с очень неприятным характером, очень •
ный и за деньги готовый на любую гадость. Сначала он р.г
в Марфо-Марьинской обители на Ордынке в реставрации
мастерских имени Грабаря, захвативших этот храм, отку
не могут выкурить по сей день. Потом Борис Семеновичи
в Исторический музей, откуда его в конце концов выгнал
статье за пьянство. Борис Семенович умел хорошо расчи
иконы, тонировать их пуантелью и всё. Дописывать стг
иконы он не умел, так как не был иконописцем. Перепись
Калитниковское кладбище
59
• дописывать большие реалистические масляные картины на
сгсшл Калитниковской церкви он не мог, и вся эта работа
дти на меня, а работы этой было очень много — сотни метров
♦лепленной живописи, чтобы вытянуть которую, надо было
евлъ ее соавтором. В общем, это была очень хорошая школа.
: • рк Семенович ограничился технической работой, промывал
иршны. заделывал дырки и трещины. К концу вечера, а он
риСччал только по вечерам, после работы в музее, он безоб-
док* наливался водки, бегал пьяным по церкви и рычал по-
агрк ному. В церковь свозилась масса гробов с замороженными
к шикиками, гробы часто ночевали в церкви. Привозили гробы
мстн\ не с вечера, а утром отпевали усопших.
('жажды пьяный Борис Семенович спал на старых попо¬
ю н\ ризах в приделе, потом вылез из алтаря, увидел молодую
•:рас иную женщину у гроба и кинулся ее раздевать, сдирая с нее
явку и панталоны своими худыми костистыми, как клешни,
ШЬтичи. Я был на лесах, услышал женский визг, вопли, шум,
спустился, схватил Бориса Семеновича за шиворот и уволок
» пс 'лны. объяснив пострадавшей, что он сумасшедший. Жен-
■кн. была милой, ласковой, она резонно мне сказала сквозь
схгы «Зачем сумасшедшего держат в церкви? У меня мать
пчдаа. я у гроба плакала. А он, как черт, выскочил и стал с меня
срп-лтить одежду, матерно объяснив, что он хочет меня тут же
у гриба поиметь». Конечно, у Бориса Семеновича уже очень
ииицбыла белая горячка. Сидя на лесах, я со скуки внушал ему,
пи он последний индейский вождь из племени сиу, а кругом
Ю лесам ползают анаконды и ягуары. Он ревел на всю церковь:
■Я Анаконда, анаконда!», а церковные работники и свя-
ики говорили ему: «Она у вас, Борис Семенович, зеленого
лсл • Его бы выгнали из церкви, но я всегда (?ыл трезв, моя
i их устраивала, и мы успешно сотрудничали. В столовой
•и птичьем рынке я в ту морозную церковную зиму несколько
шблюдал простонародный стриптиз. Столовка была в углу
. кормили там довольно скверно, но в час ее закрывали
я ж чииа до трех держали на запоре. В эти два часа кормили
*.•••. Готовили из отборного мяса трех сортов пельмени и по-
ги постоянным клиентам огромные порции, посыпанные
•;жним перцем и мелко порезанным чесноком. К пельменям
? | фтоасюсь приносить свою выпивку. Я водку всегда пил толь-
v ля иоровья, от простуды, поноса и бессонницы, и поэтому
60
А. Смирнов (фон Раух)
приносил с собой отборный портвейн, благо он тогда еще
Собирались на пельмени избранные торгаши, таксисты, пуц
туда и меня. Среди котлов метались женщины. Несколько по
лых наглых мегер в белых колпаках, среди них Нинка — мо.ко
девка девятнадцати лет, недавно привезенная из деревни иц
шедшая замуж. Это была очень красивая блондинка с серь ,|
глазами и оттопыренным задиком. Основная прелесть ее
в картинной правильности черт лица, абсолютной свежее!
удивительном цвете кожи и в особом невинном бесстьи>»
выражении, которое как бы все позволяло. Это был расцвети»
женский бутон. Была она из глухого калужского села, мем*
ница одной из кухонных мегер. Ее выдали замуж и устр: I
работать в столовую. Из-за таких деревенских девок схо -
с ума помещики и купцы. В ней явно зрел порок, и самое у,л
тельное было в том, что она очень напоминала голых девиц Би
с голубыми тельцами и розовыми сосками. К концу пельмен-
обеда, когда все уже досыта нажрались, ее тетка-мегера хоо
по залу с корзинкой, в которую мужики кидали деньги иго
рили: «Нинка, покажи». На закрытый обед допускались'
мужчины. Нинка вся распаренная, розовая, сбрасывала хаю
и оставалась в носочках и прозрачных трусиках без лиф
с голой грудью и вертелась за раздаточной стойкой. При это»
краснела и смотрела на всех умоляющими глазами. Все муж*о
зрители сопели, на нее глядя, и были очень напряжены. По
она надевала халатик и уходила в подсобку. Было ошуш
окончившегося экзотического представления. Зрители, кр¬
и матерясь, комментировали увиденное и завидовали. Ме г
явно готовила племянницу в дорогие московские простит
или в содержанки богатого торгаша.
Я выходил на обледенелый заплеванный рынок и шел п
лее, янтарно-желтой от разводов собачьей мочи, в храм. Кх
все хорошо укладывалось в единую мозаику: голая Нины .•
баки, воронье на колокольне, облизывающиеся и жуюшиег
и ощущение мрачной большевистской Москвы, дребезж-
трамваями и разболтанными грузовиками. Было очень сь т>
добротно, прочно и уютно.
В Калитниках я наел свое первое пузо и с тех пор стал толе
мужчиной. Работавший в храме помощником старосты быт -
чекист к концу работ похлопал меня по животу и сказал
молодец, хорошее брюхо на церковных харчах отъел», ибь
62
А. Смирнов (фон Раух)
тогдашних рассказов. Мамлеев — это Ираклий Андронике I
стидесятничества: без его мимики, пришептываний, жесте: »
рассказы теряют свое обаяние. К тому же показ секса у Маям >
носит ритуальный оттенок стойкого полового психопата
А мне это всегда было скучно. Я не люблю творчество пси) •
ски больных людей, мне своего маразма хватает, но мой маа^
лежит в наследственных болезнях ущемленной дворян..
русской души, а не в навязчивых маниях, описанных у Фр
Ганушкина, Краснушкина. К тому же я почвенник, а Маи
и все его окружение — и издатели, и читатели — всегда зани
антирусские позиции.
Уезжая на Запад, Мамлеев дважды приезжал ко мне наш
не заставал меня, но все-таки у нас с ним состоялся интерес
разговор. Я сказал ему: «Юра, не вяжись с третьей волной, >
место среди западных экстремистов — и левых, и прав
то есть среди тех людей, на которых ориентировался гор
менее даровитый, чем он, Лимонов. Но Юра избрал сона
другой путь и ныне почти забыт. На Калитниковском кладе
Мамлеев в ту зиму нашел много тем и часто радовал компа1 • -
своими новыми опусами. Вокруг церкви рыли траншеи для
и была масса выкопанных человеческих костей, а в горах г
бищенского мусора были черные ленты с душераздирающ»
надписями и восковые цветы. Мамлеевцы собирали эти к
и погребальные реликвии и кладбищенизировали москов.
квартиры. Мамлеев читал свои рассказы, а они разбрасы
кости по квартирам московской интеллигенции, засовы
ребра, челюсти, цветочки и венки в шифоньеры, гардер • »
и даже в детские кроватки. Понятно, что потом был шум г •
терики женщин. Вокруг всего этого было много смешногов.
писателя Лескова, который тоже хотел уютно пожить в Ро.
и юморил русскую жизнь, которая априорно так страши.!
ее ни юморить, ни уютить невозможно — получается одна с»
лизация. Один мой молодой знакомый, делец, на целую ж
моложе меня, недавно сказал: «Я целые дни занят только
что доказываю другим, что я не дерьмо. И в этом утвержд I
проходит вся моя жизнь. Ведь жили же когда-то в Россш»
другому». Да, наверное, жили по-другому, но я этого не по*
Духовно в шестидесятые годы нашего века нам было жить «т*
потому что, шестидесятники, были шалые дикие люди. Мык
дый, сам по себе, в своем углу, от винта к ядреной фене, пос и
Калитниковское кладбище
65
Т1Т-» промахнулись и он остался жив. Но брошенные и обречен¬
ии-: на гибель иконы я собирал. Иконы в кладбищенские храмы
идежмчи с покойниками, и их там обычно забывали. У право-
сивии к до сих пор есть такой обычай: когда набирается много
■ :г1венны.х икон, их складывают в костры и сжигают. Причт
ыбырает себе новые и в блестящих окладах, а остальные жгут.
Сре,ш православных священников почти нет любителей древ-
• ивописи, и их деятельность в старых храмах носит обыч¬
но ырактер вандализма — они жгут и колют древние иконы,
км* 1ывают и счищают железными щетками древние фрески.
\ г-н в старообрядческих храмах все совершенно по-другому.
Сгироверы в своей массе тонкие ценители старины, и для них
■кмо I онная доскадаже со стершейся живописью представляет
бмьшой интерес и ценность.
В Клитниках мне разрешили работать, так как я не шумлю
к* тсах во время служб, и с тех пор я привык постоянно слушать
церковное пение и под него писать в храмах. Вошло в привычку
гь краски, писать лики, слушая церковное пение. От это-
гимшось легче на душе. Выработалось и отношение строго
м вс 1ять современное духовенство и современных церковных
и . :сн от старых церковных зданий, икон и церковного пения,
тосстьнеслияние современного красного православия и старой
шкивной материальной основы, временно захваченной ими.
8 г. .литниках с остатками обновленческого причта это было
нно явственно и заметно — временщики в чужом доме,
1 мп у староверов все было по-другому. У них духовенство
и марине были подлинными наследниками живой православной
Фиишин. Интересно мне было наблюдать своих друзей-нон-
и н)юрчистов в условиях действующего храма. Сам я никогда
» ашлунствовал, не прикасался к престолам, реликвиям, грубо
« сражался, выходя и входя в храм, всегда крестился, прикла-
лиия к иконе Богородицы, а большинство друзей относилось
■ »:.:чу по-другому. Им многое было странно, они были чужды
рпхкой церковной традиции. Вот только Харитонов и Титов
Чущл пзвали себя в храме по-другому, чем в квартире. Я бы ска-
ал, благоговейно. В любом храме любой конфессии имеется
к ■ 'ля мистическая атмосфера, постоянное повторение текстов,
Шк«и1в. общение верующих с Богом создает особый сгусток
■втсй энергии, которой подзаряжаются туда входящие. Даже
ра дп шснные и оскверненные большевиками храмы сохранили
ЗАГОВОР НЕДОРЕЗАННЫХ
1с ю в том, что я мальчишкой был свидетелем того, как в об-
июбразительного искусства был задуман и осуществлен
ы лор недорезанных дворян и белогвардейцев по перемене
•. ? плльшевистской эстетической политики в строну изгнания
к ’ м «в. 1евых направлений двадцатых годов из так называемого
•мистического реализма. Произошло это у нас в квартире
•I Никольской улице (при большевиках — улице 25 октября),
• вшей шикарной московской гостинице «Славянский ба-
преврашенной жителями в мерзкий вонючий клоповник.
блвенно, вся захваченная и порабощенная большевиками
М-чкв.1 была превращена за годы советской власти в мерзкое
• ичее трущобное обиталище, заселенное всякой сволочью,
лвшейся со всей бывшей Российской империи в осквер-
;1ный атеистами древний город.
Была масса дворников-татар, системных осведомителей
>"инкн, множество кавказцев, служивших в НКВД—МГБ,
киров, чистивших сапоги, и просто деревенских жителей,
авших, спасая свои шкуры от коллективизации и ис-
м венных голодоморов, в опустевшую Москву. Коренных
-. во 1юиионных москвичей уже тогда в городе было не боль-
- .вадцати процентов, а в Питере—Ленинграде после зимы
М -1942 года — и того меньше.
Наш Славянский базар был клоповником в самом прямом
• * -ле клопов в нем было видимо-невидимо. Они ходили
ми. как муравьи, из номера в номер, и когда кто-нибудь из
■•• шов их морил, то остальные обитатели берлог, в которые
*• м превращены бывшие дорогие номера бельэтажа, тут же
>■ -яали в коридор и насыпали у своих дверей валики-редуты
• ла в виде буквы «П», чтобы клопы к ним не забегали. Но
<| чомые все равно ползли через щели в стенах и через систе-
-революционного еще калорифера, который был проделан
• инах и периодически работал. Помню выдвижные фигурные
68
А. Смирнов (фон Раух)
Гостиница «Славянский базар» (1910-е гг.)
дверцы этого калорифера, откуда иногда шел горячийв .-4
и лезли армии клопов. У всех жителей Славянского базар:
душки, простыни и нижнее белье всегда были в кровавых пг
от раздавленных клопов. Периодически клопы так зажир
жильцов, что все их тела покрывались белыми подушена
от их укусов, люди вскакивали среди ночи и с хрустом ли
вредных насекомых, разбегавшихся от света эле ктрических I
почек, как демонстранты от пулеметных очередей с черл ■
Именно в номере Славянского базара злосчастный мех*
ский ебарь ходил к своей провинциальной самочке пофахю
«Фон Дыдыриц», переделанной Чеховым из фамилии мини:1
двора Николая II барона фон Фредерикса, конноввардеи. I
офицера, друга всей царской семьи. Чехов умер сравните ж
молодым, связавшись с неутомимой в постели немецкой к4
лой актрисой Книппер, и большинство его персонажей до •
бы до большевистского переворота и было бы расстрел ■
чекистами в их ненасытных и емких до насильственной сме
подвалах. Так что будь реальным такой Гуров, ему бы чем
проломили затылок своей свинцовой пулей — единстве!»
аргументом победившего пролетариата. А вся родня его *
Книппер стала агентами Лубянки, включая саму Ольгу Чех
которой целовали ручки и Гитлер, и Геббельс и котор\ -
своего суперагента так любил генерал НКВД Судопыатов. А,
усатая мегера Книпперша, внешне очень похожая на
Заговор недорезанных
69
Ьжнтр. вместе с малороссийским помещиком Немировичем
с ’.пи перед Сталиным, Ежовым и Берией за ордена с красной
к дай — символом Люцифера.
Вокруг Славянского базара было несколько старых хороших,
ж »революционных ресторанов: «Савой» на Рождественке,
<1: .«тральный» на Тверской и советские кавказские заведения
•лрарат» и «Арагви», где тоже хорошо и добротно кормили
* тм Все бывшие, уцелевшие в сталинской Москве, ходили
пи введения поесть и выпить. В «Националь», «Метрополь»
* псиницу «Москва», где каждый столик прослушивался, они
«жить боялись. Это были чисто чекистские заказники, где весь
персонал подневольно работал на Лубянку.
Мочившись с ранней юности зашибать деньги, размалевы-
ш иеп'кие сады зайчиками и лисятами, я стал посещать эти
ЖЛ&имя. Я рос бледным, худым мальчиком и юношей с пло-
оьи легкими. Освобожденный от армии по воле врачей из-за
о »м <ж в сердце и понимая свое худосочие, я смолоду стал вести
. мпический образ жизни, ходя в кабаки и истребляя там
ливерное количество жареного мяса и проводя ночи с пыш-
■ошычи разводками, лет на пятнадцать-двадцать меня старше
аюсюными заниматься любовью целыми сутками . И
| швший в ранней юности на кумыс в Башкирию, и дед,
.^лдшший из Петербурга на Украину и в Крым из-за кашля,
• ■ переносили русский суровый климат. Оно и немудрено: по
■оч.кои линии они были южные люди, полуитальянцы, итало-
«цюнп 1Ы и грузинские князья. Любили их предки черноглазых
вптрых брюнеток. Борясь с наследственным вырождением,
ходить в Сандуны, в Центральные бани, кабаки и ноче-
жлсдама.мп особого сюадта. в резул ьтате чего к 18 годам ушел
v : мн но жить из славянобазарского клоповника к одной раз-
ллтниой даме на десять лет меня старше. Уже тогда я мог один
• 1 г- цку сожрать целую утку, небольшого поросенка с хреном,
■юи ько цыплят, от трех до пяти шашлыков, килограмм пель-
■т Но каюсь, целого гуся я один съесть не мог, помня старую
. . ю пословицу: «Гусь птица глупая — на одного много, на
ивжт нато». И именно ведя периодически паразитический об¬
» . ■иани, я временами преодолевал врожденную неврастению
с (здожницей и наследственную наклонность к туберкулезу.
* '• нес сорока лет вообще не обращался к врачам и лечился
■хыю от гриппа и похмелья.
70
А. Смирнов (фон Раух)
К тем бывшим, которые прижились в его особом государев
Сталин к концу жизни относился покровительсввенно. В*
ближайшем окружении постоянно был дворянин Скря' .
Молотов, да и Жданов, и Маленков, и Булганин тоже п ,
внешности были явно не пролетарского происхоядеения Л*
был и царский полковник-генштабист Шапошников, пес*
в пенсне с мордой мерина, фактически разгромивший рьц
шийся к Москве вермахт и подготовивший перелом в зимна
подмосковной кампании. Правда, Шапошников надорвав
за лето в осень сорок первого и отошел от дел. Оно, коне е-
и понятно: он в гробовой ситуации организовывал заело*
и сопротивление на пути от Бреста до Москвы. У Гит.тещ
в вермахте от командиров полков до командиров дивизий ь
были ветераны Первой мировой, а своих русских кадровыхо|||
церов большевики всех до одного выбили. А мужепесы плав
стратеги, извилин в черепке маловато, вот и воевали, как унт:;
Жуков, — солдатским мясом, переведя почти все мужское •
селение России и обезлюдев ее просторы.
Мой папаша, суховатый портретист-реалист Глеб Бор.
вич Смирнов, человек по происхождению «бывший», вне!
прижился в каком-то учительском институте, где он с не-
Корниловым, тоже из дворян, создал кафедру рисунка, а по-
еще до войны, перебрался в Архитектурный институт, где ш
в целый невырезанный курятник «бывших». В Архитккуурь
институте в красной Москве и до войны, и после нее бь
модно учить детишек красных фюреров и фюрерков. У паг-у
учились и дочь сталинского железнодорожного фюрера Квг>
новича Майя, дочь кровавого упыря Маленкова и еше м*
дочерей красной сволочи. Кафедрой рисунка там завел,
польско-украинский дворянин из Каменец-Подольска Мн¬
ил Иванович Курилко. Это был человек:-легенда. Краса
одноглазый, атлетически сложенный гравер из Петербурге-
академии, он изъездил до Первой мировой всю Европу и соогу
в Италии коллекцию мебели эпохи Возрождения. В молол. »
он был голубым гусаром в Австрии Франца-Иосифа и лкй
рассказывать похабные истории о своих успехах у п^ль^к^
и венских дам. Он вообще был скабрезным художником и, г '• -
голых женщин, всячески вырисовывал складочки и волос »
на их половых органах, а когда ставил две женские модел в
всегда в лесбийских позах, так что из мастерской выбе
Заговор недорезанных
71
IД Дедушка и внучка (1957 г,; на картине изображен Михаил
, мно) Фотопортрет М. Курилко ((920-е гг.)
покраснев, жена Вертинского Лиля, которая тогда у него
лилась.
Михаил Иванович одно время был художником в Большом
вире. для которого сочинил либретто балета «Красный мак»
й.ормил его. У него была небольшая комната в доме 18 века
; • • <а Большим театром, где вся обстановка была из ита-
шанской мебели эпохи Возрождения и висели его работы на
тртаменте, натянутом на подрамники. Висела там и его работы
•’хпжна в настоящей возрожденческой раме, которую он вы-
■нал за работу Филиппино Липпи.
В ииветские годы Курилко поддерживал близкие отношения
г ясным графом Алексеем Толстым, с которым он встречался
ж я Петербурге в обществе куинджистов. Курилко всяче-
• дождал третьей жене Толстого Баршевской, называя ее
’Жфиней, и любил у них сытно ужинать. По-видимому, Ку-
*ио был в особых отношениях с Лубянкой, терпевшей его
•Юлнт, отчасти подсудные штучки с несовершеннолетними
’ «Рослыми балеринами Большого театра. Он так допасся
'а балетных курочек, что две задроченные и зачумленные
1 * --вицы из кордебалета выбросились с верхнего яруса слу-
^иыхлож Большого театра и разбились — одна насмерть,
72
А. Смирнов (фон Раух)
а вторая переломала ноги. История эта в свое время нале..
шума, но была замята.
Старик хорошо знал свое блудное дело, годами обуча*
в борделях Варшавы и Вены, где он был завсегдатаем!. Куриц,
удивляясь, рассказывал про хамство Толстого. Так, однажды.
столом на даче Толстого сидели два знаменитых полярных. .
чика и Курилко с женой. Подали блюдо с телятиной. Толе*
разделил его с четой Курилок, а остатки отдал летчикам, скац
им, что они как недворяне большего не заслужили. И те мо
сожрали им даденое. Все это очень любопытно и достаток
мерзко в свете того, что Сталин хотел перед смертью объят
себя императором и пестовал уцелевших «бывших». Сейчас d
жив дряхлый старец Сергей Михалков, участник этих ос :
бительных для настоящих непродавшихся дворян Сталине»
псевдомонархических разблюдовок. В кабинете у автора вечн
гимна весит его генеалогическое древо, но не висит там спи, -
проданных им на Лубянку людей.
У старца Михалкова есть очень на него похожий брат, п»
фессиональный чекистский провокатор, ездивший за ру о
с группами ученых «пасти» их и кравший у них дорогой с :
колон, о чем все знали, но терпели, зная, откуда этот мерзл.
и прохвост. Мне это рассказывали люди, за которыми он :
глядывал.
Оба брата были ответственны за верноподданность совет. -т
писателей красному режиму: один следил и доносил на а
а второй был рядовым филером, пасшимся в писатели^
ресторане. Обычно на всех юбилеях, банкетах, чествован
всегда было много стукачей, доносивших на всех собравш
ся. Интересно было бы поприсутствовать на обеде, в котоо
участвовали бы Михалков-старший, красный граф Игнат »
красный граф Алексей Толстой, князь Ираклий Андрони-
и еще кое-кто из их окружения. У всех этих господ были в
не определенные страшные политические биографии. И i
компанию хорошо вписывался бывший голубой гусар Фра: .
Иосифа Михаил Иванович Курилко. У Курилко был брат—
тербургский гвардейский офицер, который при большей! •
угодил в Соловецкую обитель чекистов СЛОН (соловей^
лагерь особого назначения), где группа бывших царских о:
церов, говоривших между собой по-французски, руковол
всеми заключенными и держала в страхе блатарей. Потом т
Заговор недорезанных
73
i - Счрнов. Портрет М. И. Курилко (1945 г.)
иарских офицеров и священнослужителей — всего около трех
ыс п человек — задраили в старых нефтеналивных баржах, от-
fca. провали в Белое море и утопили. Мне об этом рассказывал
•лмн анархист, сидевший в эти годы в Соловках и слышавший,
I в выводимых буксирами баржах русские люди сами себя
• •тппш’^и. А анархист этот случайно выжил и, спившись, умер
« инфаркта во время очередного похмелья.
Когда знаменитого в Ленинграде и во всем распадающемся
СС( ’Р престарелого академика Лихачева еще молодым чело-
ч чекисты посадили в Соловки, то вид брайбго гвардейца
-г .и ки его вверг в шок. Происходя из купеческой семьи старо-
адиыиев-федосеевцев, Лихачев не любил ни русского царя,
чарских офицеров, презрительно называвших штатских
‘-ифирками». И то, что в красном лагере тогда командовали
белые. его, несомненно, оскорбляло.
^•иемика Лихачева команда Горбачева очень умело исполь-
юнич, прикрывая им свое немыслимое воровство. В бесконеч-
ь . с .риалы «бандитского Петербурга» с семьей Собчака и всех
•>чих нынешних «питерцев» академик Лихачев очень даже
**чшо вписывается как политически дураковатый, выживший
74
А. Смирнов (фон Раух)
из ума интеллигент и свадебный генерал, почему-то решивши
что вдруг вот так, за здорово живешь, бывшие коммунисты бу>
возрождать традиционную Россию, а он будет обучать матерр
воров и бандитов идеалам русского гуманизма и народнически
правдолюбия. Лихачева держали в собчаковской конюшне ц
козла для успокоения маразменной советской телепублиц
которой он часами рассказывал свои байки про тюрьмы и >
геря, подслеповато предсмертно щурясь и уговаривая сват
слушателей не делать людям зла. Ни разу Лихачев ни на
не гавкнул и не окрысился из своей слежавшейся и проптлдй
гниющими книгами норы и только все время всему умиляо
А ведь совсем не наивен был, между прочим, старичок, мог'»
и гавкнуть, но рот его был очень давно, со времен соловецп
юности, заколочен гвоздями-сотками.
На эту же роль политического дурачка перестроечники
добрали только еще одного русского интеллигента — литер
роведа Карякина, однажды знаменито возопившего: «Рек.
ты сошла с ума!», когда Жириновский набрал огромное чи. •
голосов на выборах и пьяный ходил по телецентру и разд
подзатыльники. А все остальные — только циники и при.
собленцы, сменившие хозяев и агитпропов.
Да и не очень-то все поменялось на Старой площади, с ■
я вам, господа. Немцы, когда оккупировали Брянскую т
ласть, тоже не спешили разгонять колхозы и старое партии •
руководство — это я знаю от старожилов, переживших все г
Просто председателей стали именовать бургомистрами ист :
стами — и вся небольшая разница. Братья же Курилки бьг
слеплены совсем из другого теста, чем Лихачев и Каряю »
которых скорее жаль, как повапленных паралитиков, котсот
подложили к молодым блядовитым бабам и заставили изо:
жать из себя полноценных мужиков, склонных к ^скончао »
политическим совокуплениям, как индийские божества
блично дерущие в зад не только обезьян, коров и крокодн
но и друг друга.
Сейчас на политической плешке вообще нет ни одного -
литического идеалиста с незапятнанной биографией, и этол
новной определяющий знак нашего времени. Когда-то Черч
бесновался на Ганди, приехавшего в туманный холодный Лон..
босиком и в белых подштанниках. В современной России т. -
явлений ждать не приходится. Курилко был способным гр
Заговор недорезанных
75
I >. — длаличлчнъи Ы. ид АХОВ А | и стелим — >м чАмихливиним ■пммес«я: ру껬
. »•> v»rv«K**" *•- КУРМЛКО. »тип фи*удит*та жваюпвсв г. СМИРНОВ, ирадгадмтсла номмг-
• • *0* CBA.U а заражгор вигтитутв ♦. МОДОРОВ. фото К ПДОПИППп
ном немецкого толка — на него, несомненно, повлияли и Дю-
р.-р. и средневековые рисунки. Он покупал в Европе и России
старинные рамы, особенно любил овальные, заказывал под них
! :рлмники, натягивал на них телячий пергамент, на котором
, на »на и раскрашивал свои картины-рисунки. Я помню две его
рнВ-ггы — двойной портрет дамы в молодости и в старости и по-
•снос изображение молодой обнаженной женщины, которую
■ ш щупает за стоячие, как детские членики, соски большой
ипрутпи груди улыбающийся скелет. И по скелету, и по женщине
’ лют какие-то жуки и бабочки. Все сделано очень тонко,
клоню, изящно, орнаментально и в чем-то похоже на работы
раннего Филонова. По любви к проработке деталей Курилко
Ъа .-«юбше очень талантливый и изобретательный человек. Он
■к? себе похожего на тигра огромного рыжего кота и раскрасил
• ■ нес мываемыми химическими красками под этого зверя. Кот
ш ио гулят по крышам домов за Большим театром, возвращался
■ тмину в форточку. Но потом его за редкую окраску украли
и пт- ''1или гегемоны. У русских гегемонов вообще любимое за¬
то украсть чужого породистого кота, продать его на птичьем
рынке и напиться водки на котовые деньги, лыбясь, как параши,
• сг< везенье и редкую удачу.
'>снь многие мужчины из «бывших», уцелевшие и прижив-
ВВЮя при большевиках, были почему-то ужасно похабными
«пре.шриимчивыми по женской части. Я думаю, это оттого, что
76
А. Смирнов (фон Раух)
они очень хорошо знали, что все их сверстники по гимна и?|
корпусам и лицеям давно лежат в расстрельных могилах ср,
битыми черепами, а они еще могут выпить водочки с крас-.
рыбкой и пощупать за зад и остальные места тупых, как ь
ровы, простонародных славянских баб. Уцелевшие женш,
их круга уже очень давно, с самого семнадцатого года, леж
под комиссарами, и лежали и дрыгались вполне добровол»
за жирные харчи и дорогое тряпье, а их мужчинам достал,
вместо них их кухарки.
Курилко когда-то окончил в Австро-Венгрии иезуит.
колледж, чем очень гордился, и внешне в старости был ве. .
породист и готов для съемок в кино в роли отрицатель
европейского персонажа преклонного возраста. Его вмел
с внучкой написал ученик Кардовского Ефанов, блестя«»
светский портретист типа Цорна и нашего Серова. Пор
получился красивый.
Курилко рассказывал, что глаз он потерял на дуэли. Н
самом деле глаз ему выбили матросы в каком-то портовом -
бличном доме. Было это еще до революции, и на курилковл*
даче в Малаховке висели двойные парадные портреты о
глазого, как адмирал Нельсон, хозяина и его красивой же,
дамы общества. Портреты писал гений Петербургской акал
Беляшин, огромный мужчина, гасивший струей мочи газ • .
фонари на улицах Петроградской стороны и умерший, как Ь
фаэль, от излишеств в дешевом публичном доме, которые он >
тогдашней моде откупал один на неделю. Впрочем, так дела -
только он, но и поэт-символист Блок, тоже откупавший пола*
ные заведения на Островах, откуда возвращался потом к .•
и маме, посиневший и ослабевший, как паралитик.
Все академисты тогда на бесконечных линиях Васильево
острова постоянно пили пиво и посещали проституток игорз •
лись своими подвигами, покрывая этих жертв обществен-
темперамента.
Курилко был одним из героев подобного образа жизни .и
в отличие от «плебеев» типа Беляшина, он пил только конм-
Шустова. Он, не стесняясь меня, мальчика, рассказывал ск
бордельные истории, говоря при этом, что ребенку надо гл
выкать к проституткам с детства, и вспоминал, что чаете- -
слышал из соседнего номера аплодисменты подглядывав
за ним через особые глазки в стенках старичков-ммпотевт
78
А. Смирнов (фон Раух)
собора в Царском Селе, куда он, в частности, продал за чет..
тысячи золотом царские врата 15 века. Очень оборотистыми> I
трым был этот австрийский голубой гусар, и прижился онг.
большевиках отнюдь не случайно. Курилко, несомненно, и |
литературное и актерское дарование и был автором устные к
велл и рассказов, наверное, позабавнее Ираклия Андроню
которого хорошо знал и говорил о нем, что он родился в к) п
старца Распутина и роды у его матери принимали Манусс -
Мануйлов и Симонович. По-видимому, он знал подли!
биографию этого красноречивого господина. Отец мне I
рил, что у Репина есть шикарный портрет красивой еврей.
банкирши — и она и является матерью Ираклия Андр^они-
Я знаю от общих знакомых, что Андроников умер вскоре г
того, как его любимая дочь выбросилась из окна, при пал.
напоролась животом на бетонный столб осветительного фс •
и ее разодранный труп несколько часов (трудно было снятты
маячил под окнами андрониковского кабинета. И сам ст
еще долгое время был в крови несчастной, пока дождь исн
не смыли следы трагедии.
У Курилко был значок лауреата Сталинской премии, кот
он получил вместе с композитором Глиэром за балет «Крак -
мак». Сталину нравился этот балет на революционную: .
где описаны события в Китае. Курилко со свойственные
остроумием рассказывал об очередном заседании в Болы -
театре, на котором партруководство, как всегда, плакал
что нет балета на современную тему. И тогда Курилко до-
«Вечернюю Москву», прочитал вслух заметку о том, как 6- -
китайцы захватили советский пароход, и обещал начальсг
неделю написать сценарий на эту тему. Это, конечно, луы
чем, как Тихон Хренников, ставить оперу «Мать» по Горы •
(об этой опере москвичи говорили: «Слова матерные, музы-
хреновая») или плясать балет о Зое Космодемьянской, гл
среди прыжков вешают на сцене.
Перед войной Михаил Иванович заведовал кафедрой ?
сунка Московского архитектурного института на Рождестк
в бывшем Воронцовском особняке школы Баженова, гл*
революции размещалось Строгановское художественно- С
мышленное училище. На кафедре тогда преподавши о
дворяне, среди которых не было ни одного члена ВКП И
Среди них — породистый длинноусый хохол Гронип из мр
80
А. Смирнов (фон Раух)
вспомнила немецкий, которому ее учила фрейлейн Минна *
сланная после 1 августа 1914 года в Германию.
Речи, подобные той, что произнес Курилко осенью (
первого, произносились во многих культурных моско
квартирах. Люди ждали немцев, надеясь на освобождена-
большевистского ига. Но Красная армия не повернула с!. .
штыков против большевиков и Сталина, как рассчить ь
Курилко. Чувство у тогдашних интеллигентов было двойств
ное — большевиков они ненавидели, а немцев не любилии ш
не верили.
Кстати, Альфред Розенберг надеялся на то же, на что иМкц !
ил Иванович: что русский народ, получив оружие, поверне
против своих правителей, как это в свое время сделали сол. в,
царской армии, перебившие своих офицеров и вставши,
сторону немецкого шпиона Ульянова-Ленина.
Поначалу все складывалось по Розенбергу: и на Д
и в Курске немцев встречали с цветами, а потом это дело р<
дилось насилием как со стороны самих немцев, так и со стор
переодетых в немецкую форму чекистов, убивавших местг.
пронемецки настроенных жителей. Не будь этих эксиела I
вермахт дошел бы до Урала, почти не встречая сопротивле
Надо учесть, что Россия никогда не была ант^и!с^мп4'гскс^й г . I
ной, как Польша и Украина, где сами поляки и украинцы в
на себя роль истребителей и ловцов своих евреев. Я еше по
времена, когда в русских деревнях вообще не знали и не ви.
евреев. Антисемитизм был только в крупных городах и то то
среди образованных людей.
В «Красной звезде» тогда постоянно публиковались ста
и статейки со словами «Убей немца». Это говорит только о
что сталинской системе с большим трудом удалось всерьез и
смерть стравить два народа и благодаря этому уцелеть сам •
В начале войны русские люди всерьез сомневались: под кем г»
будет легче жить — под Сталиным или под Гитлером, и. по- ■
себя немцы в России, как во Франции, многое было бы г
другому. Об этих русских колебаниях никто никогда и ниг у* |
писал, тема по сей день наглухо закрыта. А ведь все это б»,
и культурная Москва сорок первого ждала немцев. В ста
ской Москве, кроме Архитектурного института, было еше •
центра, где кучковались «бывшие», склонные к реалистически
живописи. Одним из таких центров была мастерская художь *•
Заговор недорезанных
81
ии Яковлев. Автопортреты (конец 1920-х гг.)
Вжшя Николаевича Яковлева. Он происходил из очень бога-
•о ■лпеческой семьи, мужчины которой усиленно предавались
хржимому и неукротимому блуду. Отец Яковлева постоянно
поюрил: «Со всеми женщинами сойтись невозможно, но к это-
<Л нхю стремиться» — и посему постоянно посещал дорогие
кцисли и содержал особо умелых и шикарных проституток на
ообых квартирах с зеркальными потолками и стенами. При
к>:ч при том он был крепкий семьянин, был очень религиозен
и»р шлея тем, что ежедневно, кроме постных дней и постов, до
..ш>1 глубокой старости огуливал свою жену и, по словам сына,
жил на нее даже уже трясущимся после паралича, придавая
•т'ч актам библейский характер. А укладываясь с женой в по-
ь. обязательно цитировал Писание. В доме купцов Яковле¬
ва ас юлу стояли цветы и пальмы, по углам горели разноцветные
’^мпады и поблескивали в позолоченных и серебряных ризах
и»лны. После революции Яковлевых разорили. Дядя Василия
М«ш1аевича зарыл в лесу очень много золота и драгоценностей,
г* .л через несколько лет пришел его откапывать, то не на¬
мел с воего клада и повесился на ближайшем суку, забравшись
* п енек.
Яковлев смолоду учился в школе живописи и у Серова, и у
• »вина, научился писать пленерно, но люто возненавидел
< Морозова, и Щукина, и своих учителей, и французских
'• ';----ссиниит^ов, считая их вырожденцами и извращенцами
82
А. Смирнов (фон Раух)
задолго до Геббельса, Гитлера и Жданова, вспоминая ино
о еврейских корнях Пикассо и Матисса. Впрочем, в бытуЯ-
лев не был антисемитом и с евреями общался нормальной •
имел еврейских любовниц, ценя их южный пыл и умение. Ел
учась в московской школе живописи, Яковлев начал коппх
вать голландцев и фламандцев. Особенно он любил Снайл.
Рубенса и Иорданса. В деле подражания он добился огром .
результатов, был своего рода гением имитаций, причем мире
масштаба. Подделками он начал заниматься еще до револю
сбывая их купцам. Страшный разврат отца и вечная борз-
ность его существования раздражали молодого Яковлева, иэ
обладая огромным сексуальным темпераментом, решал *
морально чисто, рано женился и эротически, по-мол одом)
бил свою жену. Женился он на дочери московского портрет
Мешкова, красивой голубоглазой блондинке с ненасыл и
темпераментом под стать своему супругу. Яковлев, как иР-
бенс, часто писал жену голой в постели с кроликами, коиь -
и маленькими собачками в руках. Портреты были шикарны,
отдавали борделем. Близкие звали его супругу Катькой. Ее г -¬
Василий Никитич Мешков, рисовал на французском ват*
углем и соусом прекрасные большие портреты, которые ”
подкрашивал растертой сангиной, и крепко пил водку. Р
с его мольбертом всегда стоял ящик с водкой. Писал он т ■ ’
Заговор недорезанных
83
Jr 1
ьТ Василий Мешков
• ?1реты маслом, но несколько хуже, чем углем. Однажды Ва-
| ’ии Никитич писал портрет Качалова, и в процессе работы
вместе пили водку. Когда оба протрезвели, выяснилось,
портрет написан зеленой краской. Оба сильно смеялись...
• .пив-Шверубович происходил из польско-белорусской
-.. «стекой семьи, вся родня — царские генералы и полковники.
Носил Василий Никитич всегда пестрые ситцевые рубашки
»стоячим воротником на мелких пуговичках. До туалета он не
- V ши и мочился — порой прямо при посетителях, не стесняясь
:м. в ведро, стоявшее в углу комнаты. А труся к ведру, по-
I :ки приговаривал: «Пи-пи, пи-пи, кака-кака...» При больше-
■ « Мешков как-то прижился, подружившись с Калининым,
• «рый организовал ему мастерскую прямо напротив Манежа,
г его самого была приемная. Калинин попринимает-попри-
!u «ст посетителей — и к Мешкову пить водочку под кислую
а псту и клюкву, которые ему завозили бочонками.
Антисемитом Мешков не был, но красный Кремль называл
• ским клоповником. В ранние годы Калинин водил его
которые кремлевские квартиры, и Мешков, отправляясь
“v надевал купленный на барахолке старый поношенный
» некий лапсердак и черную кипу-ермолку. Бороду он имел
. лишную и вид в еврейской одежде имел совершенно ди-
• Кремлевская охрана его пугалась. Конечно, Мешков был
ршенно антисоциальный тип и предвосхищал выходки
■ рсва в домах московских дипломатов (рисуя портреты по-
84
А. Смирнов (фон Раух)
сольских жен, тот время от времени мочился на разложен . ,
на полу бумагу, размазывая акварель и тушь мочой). Я
одну латиноамериканскую даму, рисуя портрет которой
периодически извлекал из брюк член, тряс им над мольбе;
и даже размазывал им краски. Дама была в ужасе, но ее «,
только посмеивался и велел терпеть, говоря, что у москоь.-
авангардистов именно такие привычки и это входит в цен» ■
портрет.
Сам Мешков был очень интересным и оригинальны*
беседником, иногда его, как зверя на цепи, водили к Бухар.. в
и тот подолгу с ним говорил, хохоча над его старомосково
байками и побывальщиной. Из всех кремлевских владык
харчик», как его называл Ленин, мне особенно противен д
как он особенно презирал славян и все русское. Хотя сам \
русским, в злобе к России перещеголял всех. Особенно ска
лен был визит Мешкова к Кларе Цеткин. Перед обедом Вас
Никитич снял ермолку, долго глядел по углам в поисках ик
и, не найдя, встал на колени и долго истово крестился на к
Ивана Великого, который был виден из окна.
У Мешкова была дача, где он держал ульи и как-то объя,
Калинину, что если тот вставит свою голую кремлевскую |
в леток, то пчелы его покусают и у всесоюзного старосты б;
лучше стоять. Калинина Сталин в глаза называл за бор
клином «наш крестьянский козел» и старался напоить в лею
Как и многие кремлевские владыки, Калинин шарил по тем: •
получердачным комнатенкам балерин Большого театра, хотя. •
для блуда ослабел чреслами. Поэтому и бегал к Мешкову, тер
все его выходки и подставлял свой зад пчелам—для яровип\п
Брак Василия Яковлева с его любимой Катюшей Меш<
был вдребезги разрушен, когда с германского фронта верь узо
блестящий гвардейский офицер Петр Митрофанович Шу\ .
Он был смел, за Галицию имел офицерского белоэмпк)
Георгия и с первого взгляда влюбился в Катеньку. У них се¬
же завязался бурный роман, но до брака дело не дошло, так
Шухмина послали на Восточный фронт воевать с Коля, ■ •
(он, как и многие кадровые офицеры, изменил присяге иси
служить красным). Вернувшись с фронта, Петр Митрофан
написал на грубой мешковине огромную картину «Приказ •
которой красный командир читает приказ кавлл^р^ист^ам. М>тч
и у командира, и у рядовых красноармейцев совершенно
Заговор недорезанных
85
.тис и, по-видимому, правдивые. Поперек картины проходит
■юв ог сшитой мешковины. После этой картины Шухмин стал
• ххиком советской живописи, однако, хотя он и изменил и на-
■ я>ся служить красным, ему в большевистской Москве стало
•ино. и он по примеру Мешкова стал сильно пить водку. Петр
Читхфшович учился в Императорской академии художеств
• Петербурге, очень сильно рисовал и был сухим, немецкого
•и лI художником, но с налетом экспрессионизма. Палитру
,•^тчии имел светлую, и современная чернота его картин про-
ио.нла из-за потемнения масляной краски, вообще склонной
чернению. Кто видел картины того же Сурикова после их
н .писания, свидетельствовали, что вначале они были довольно
(жуими, а потом почернели. Секрет в том, что нельзя писать
*- лхолодными красками, примешивая в них окись хрома и уль-
фxмзрии. Все светлые художники писали тени на прозрачных
гм 1йх, а потом лессировали их жженой костью. Я сам одно
•ми подделывал на старых картонах и дациаровских холстах
♦ ников 19 века под старинные рамы и знаю, о чем пишу.
К • Третьяковка 19 века почернела, весь Барбизон почернел,
: жл кто тени писал впротирку, как Александр Иванов и Ге,
■•их в картинах до сих пор светло.
Шухмин был петербуржец и помещик и любил писать
истины из жизни Гоголя и натюрморты из цветов и фруктов.
Ом так и спился и умер с похмелья возле мольберта с кистью
• Г-кс. С Василием Яковлевым они дрались из-за Кати Мешко-
вел. но Шухмин был гвардеец огромного роста, весь в шрамах
•т Первой мировой (он любил ходить в атаку в полный рост
. одним револьвером и с сигарой в зубах). И он в конце концов
нет нит Яковлева из Катиной постели. Шухмин один раз даже
Прямую грызся с Яковлевым, и они сильно Покусали друг
стпа. как собаки. В последние годы Шухмин страдал запоя¬
ми . н его периодически возили в психиатрическую больницу.
Оимл шакомая все уговаривала его съездить к ней на дачу под
йекигород, рассказывая, как там распускаются цветы и поют
згт>1ки. Но Шухмин ей мрачно заявил: «Пока есть Канатчи-
•цъл дача, я на другую дачу не поеду». И не ездил, регулярно
- потребляя водку.
Точно так же, у мольберта, над ящиком спиртного, умер
^ишн Никитич Мешков. У него помимо дочери остался
сын. Василий Васильевич, тонкий пейзажист русской школы.
86
А. Смирнов (фон Раух)
Петр Шухмин. Танкисты (1928 г.)
Он тоже носил бороду, но стриг ее и менее чудил, чем отел Ее
сделали академиком, и его пейзаж «Сказ об Урале», за кот ■ г.
он получил Сталинскую премию, висел в Третьяковской галер
Мешков-младший постоянно ездил на Урал писать этюды, ооа
навливаясь в самых дорогих гостиницах, и любил по семей
привычке мочиться с балкона на головы граждан (из-за ч
у него были постоянные неприятности, его штрафовала ми>
ция, но унитазы и писсуары он так и не полюбил).
Василий Васильевич алкоголиком не был и водку почти *
пил, но прожил недолго, в отличие от своего отца-долгож •
ля, скончавшись от обжорства и ожирения (он поедал кот
целыми сковородами).
Расставшись с женой, Василий Яковлев стал еше бе V
успешно копировать старых мастеров и постигать тайны (
живописи. В это время в Москву приехали братья Хаммг?
и начали скупать старую живопись и антиквариат. Кто-то и с к
комых, глядя на копии-вариации Яковлева, предложил про а
их Арманду Хаммеру как подлинники. Яковлев накупил сто -
холстов с незначительными, плохо сохранившимися карт •
ми и стал на них писать снайдерсов, рубенсов и рембран
Ему помогал знакомый Курилко по Петербургской акад.
Заговор недорезанных
87
хслсандр Михайлович Соловьев. Так вышло, что все «бывшие»
х.чисты держались в послереволюционной Москве кучно
и шили в один недорогой трактир в переулке около Тверской,
х совместно ужинали и пили пиво. В советской Москве
шагах годов им всем было неуютно. Тогда свирепствовали
чхлслователи Маяковского и различные новые школы: кон-
офутг ивисты, супрематисты, русские сезанисты, среди которых
й о достаточно евреев, да и сам покровительствовавший им
Ъммарский был полуевреем, а его жена Розенель была чисто-
сдонля еврейка. А среди академистов евреев вообще не было
очню ни одного из стариков с еврейскими чертами лица)
л I -сиодствовало полное и органичное презрение ко всем лева-
ич в поэзии, театре и живописи. Для них фамилии Пикассо,
Шгренберга, Фалька, Мейерхольда звучали как матерные, их
кт \ считали просто шарлатанами и осквернителями священного
состава. Большинство академистов происходило из русских
омей либеральной интеллигенции, где юдофобство всегда было
прным тоном, но вот красных евреев все эти господа искренне
• ирали. Да что там говорить, дома я от дяди (бывшего цар-
ш>го офицера) сам слыхал офицерскую поговорку семнадцатого
л «А вот и революции плоды: кругом жиды, жиды, жиды».
Яснее ясного, и точнее не скажешь.
В компании академистов иногда бывал и писатель Булгаков,
• ' ры тоже не любил красных евреев, хотя всю жизнь общался
■. ькос ними и путался с еврейскими женщинами, на руках од-
км и !которых и умер. Елена Сергеевна Бакшанская и ее сестра
бьли очароваттльными полукровками. Описание Булгаковым
Ш юн дера и прочих еврейских персонажей довольно-таки сим¬
патично и точно выражает тогдашний душок в отношении
. I * и русской интеллигенции, оставшейся в РОссии и не сбе-
• лжей к белым, к евреям и связавшимся с советской властью.
• . - .пению, эта тема по-прежнему актуальна, так как среди
ита вистов и оттепели, и разрядки, и перестройки было много
. :и и внуков ленинских евреев, которые почему-то слабо
•: * ннваются от своих родственников. Я пишу об этом спо¬
койно. потому что давно для себя пересмотрел русскую историю
• спношусь к своей белой родне более чем скептически и даже
босс юго — считаю их людьми политически тупыми. Булгаков
■ .• не антисемит — он дитя своего времени и обстоятельств,
Ирлы, в которой он делал свою достаточно подлую карьеру
88
А. Смирнов (фон Раух)
Александр Соловьев
интеллигентского писателя левоватой ориентации. Ведь то •
белое движение было в своей массе не правым, а умеренн
воватым и не допускало представителей семейства злосчас
Романовых под свои знамена в любой должности.
Яковлев искал в близкой ему компании сообщника по cor
своих подделок и нашел такового в лице Соловьева, которч.
кроме обучения в Академии у Кардовского, прошел всю бел
кампанию в войсках адмирала Колчака.
До Академии Соловьев учился в частной школе-сту
Фешина в Казани. Его родители дворяне были потомками
кабриста Соловьева. Отец Александра Михайловича зани
должность управляющего делами Казанского университета, м
происходила из родовитой русско-немецкой семьи. Вна-
Соловьев увлекался французской борьбой, потом атлетик
и любил фотографироваться в голом виде в качестве натур,
ка, слегка прикрыв чресла драпировкой. У него была огро^
двухметровая атлетическая фигура, серые глаза навыкате,
курносый нос со слегка раздвоенным на конце хрящом и что
бульдожье в лице. В чем-то Соловьев был похож на Капину о
но покрупнее и повиднее. У Соловьева в Казани был брат
оба закончили юридический факультет тамошнего универа1
а потом младший брат занялся живописью и переехал в П.
бург. Я этого, ныне давно умершего, человека любил и лиг
по сей день, хотя мне доподлинно известно, что он был отпг
кровавой сволочью и лично непорядочным человеком, мне I
сознательно подведшим под расстрел, хотя мог этого и не де
Заговор недорезанных
91
. идьбу. Но все кончилось очень плохо: первая жена Соловьева
• «грла в психиатрической больнице.
Нина Константиновна рассказывала мне, что все колчаков-
□.ие .фицеры, посещавшие их кафешантан, вели себя пристой¬
но, а вот приехавшие в Омск американцы, подвыпив, бросали
• актрис апельсинами.
Она была житейски умной, хитрой и ловкой женщиной
н «верняка устраивала Соловьева как любовница. Брак их был
гг^читивно, по-животному счастливым (если при большевиках
ичь какой-то брак может называться счастливым). Впрочем,
> ^ртпотгных и рабов тоже, говорят, бывают счастливые браки
л ? «штся много детей, удел которых, как и их родителей, — всю
• гжь сметь на цепи и работать на своих хозяев.
Соловьев служил у Колчака до самого конца, вместе с остат-
ими его армии отступал в Бурятию и Монголию, но в Китай
иил не уходить. Во время сибирского зимнего отступления
г.| конь был рядом с конем, на котором замерзший труп гене-
I Каппеля отступал с его армией. Соловьев рассказывал мне
. .юший случай, когда белая часть ночью в лютый сибирский
М1 .роз вступила в сибирский городишко и жители, не знающие,
• к ним вторгся, не открыли дверей и ставень, и всадники
<мерзли. Особенно страшны были утром замерзшие кони,
зшие перила и штакетник палисадников.
Когда белая эпопея в Сибири завершилась, Соловьев достал
/новые документы, отпустил бороду и решил пробираться
• • л ышевистскую Россию. Как коренному волжанину ему было
чно за границей, он не захотел мыкаться у чужих господ
■ 1десь шумят чужие города и чужая радость и беда», как пел
Вертинский).
Объяяившись в красной Москве, Соловьев подвизался
■кладе вышибалой в трактирах и пивных, вошел в бандитские
■ чшества, грабил и избивал нэпманов. Его стали бояться —
м .а у него была огромная, кулаки железные, удар ужасающий.
> жу и борьбе он научился в Казани, где любил во время зимних
фвлных боев сокрушать целые татарские ватаги и кулаками
ч-, делывать проходы среди дерущихся, не задумываясь калеча
•и л Становиться бандитом Соловьев не хотел, он вообще глу-
г\л.о презирал уголовников и поучал меня в юности: «Лешенька,
•«личных людей здесь почти не осталось, одна шпана снизу
»рху». Я так подробно пишу о Соловьеве, потому что он был
92
А. Смирнов (фон Раух)
I л
В вагоне поезда на пути в Ленинград. Справа налево: Б. А. Пехтерев.
Д. А. Шмаринов, А. М. Соловьев и Г. Б. Смирнов
генератором поворота в советском изобразительном искус
и захвата художественных вузов бывшими дворянами и акал
стами. У него, несомненно, был ораторский талант, он знал
иностранных языка (немецкий от матери и обязательный!
французский). И победи тогда Колчак, которому Соловьев
лично симпатичен, вполне возможно, он возглавил бы какие
отделы культуры и стал общественным деятелем.
В Соловьеве все вообще было подлинно: и дворянсгг
и Казанский университет, и школа Фешина, и Петербурге
академия художеств, и участие в армии КОМУЧа, и елпя
у Колчака и генерала Войцеховского, которого он тоже хор
знал. Был у него и общественный темперамент, и умение раб
тать с художественной молодежью, которую он любил обу
своему ремеслу. А то, что он решил жить и стал сотруднм- »
Лубянки, доносчиком и предателем, — я всего этого в молол
долго не знал, и он, несомненно, на меня влиял когда-то. В
он и на моего отца, и на всех, с кем сотрудничал, кого ли*
и с кем дружил. Это был потенциально крупный человек
весь вымазавшийся в человеческой крови — за ним были со
и сотни трупов: и те, кого он покосил из пулеметов, зар
и заколол в боях, и те, кого он предал в красной Москве, до
и подводя под расстрел.
В Москве вместе с Соловьевым оказался и Борис Йога!
тщедушный швед, ставший маркёром в бильярдной и по>
сивший им водку и пиво. Он, по-видимому, тоже был завег
94
А. Смирнов (фон Раух)
и не умер от водки, а заодно постоянно гладила его рубаи.,
и костюмы, которые он постоянно пятнал пищей. Он у нее
холеный, как английский лорд.
Меня Соловьев приучил, ходя по Москве и по России ь .
обще, всюду, не стесняясь, мочиться, но отворачиваясь•
людей. Он мне так говорил: «Я, Лешенька, всю Россию от Уц
до Москвы запрудонил» (простонародных слов на эту тем; э
как дворянин избегал). До глубокой старости он был способ;
так страшно ударить человека сверху по голове, что тот па.
замертво и лежал без сознания минимум полчаса. Этомууза^
его научили в Казани лавочники в кулачных боях.
Соловьев, легализовавшись на Лубянке, по своей пог
работе доносителя часто сидел в ресторанах и избивал пос •
тителей — особенно он не любил нэпманов и их толстозад
дамочек, танцевавших чарльстон и дергавших при этом сел
лищем. Сам он первым в драку не ввязывался, но если вил
что несколько бьют одного, то беспощадно избивал всех поте -
Один раз нэпманы накинулись на него всем рестораном, ног
спас Качалов, спрятав в отдельном кабинете, где он в тот леъ
гулял. Судя по всему, в этих кабаках и пивных Соловьев пер.
знакомился с другими бывшими белогвардейцами, ставню
доносчиками, и они создали своего рода союз, договорив:«
доносить только на убежденных красных, кавказцев и евро- ■
которых они люто ненавидели как своих бывших врагов
полях сражений.
Я часто ездил с Соловьевым в Верхнее Поволжье на этиа
и он мне проговаривался спьяну, как эти доносчики объел
нялись в офицерские пятерки и работали сообща, уничтож
красные кадры. Не знаю, не знаю, как к этому относиться. ле
моему, лучше всего было лечь в психиатричку, мочиться в!
стель и прикидываться сумасшедшим. Соловьев говорил, что? -
пятерки были связаны тем, что у тех, кто предавал, уничтож: •
их жен и детей, поэтому провалов не было.
На этюдах Соловьев хвалил меня за пастозную живом*.
Писать светло, как Иогансон, Соловьев не умел, он все н
сколько темнил под стариков, а вот «Допрос коммунистов» и*Л
старом уральском заводе» Соловьев по старой колчаковп с
службе и дружбе сколотил Иогансону, умело прорисовав фи
ры. В мастерской Иогансона никаких стоящих картин не бы
портретов тоже, только пестрые букеты и салюты на Крас:
Заговор недорезанных
95
Эрве Городка художников на ул. Верхняя Масловка (1934 г.)
| июли — все цветно, красиво, французисто и ярко. Рисовать
:я .ры Борис Владимирович фактически не умел. Иогансон по¬
лому отблагодарил Соловьева, выхлопотав ему мастерскую на
Мисювке, где тот и жил, не имея квартиры и передав комнатенку
■и Трубной своему товарищу.
Но Соловьев напакостил и на Масловке, отправив на расстрел
• о1ьких убежденных коммунистов. Все советские художники
го люто ненавидели и, шипя, называли белогвардейцем — это
• 'о тогда высшее ругательство и оскорбление. Сортир на
"ж-ювке был общий, и Соловьев туда ходить не мог: когда он
жрывался в кабинке, художники обливали его из банки мочой.
Кутя гоже была общей, но готовить там Нина Константиновна
• • с не могла: жены художников подбрасывали им в суп дохлых
■•ей и толченое стекло. Соловьевы готовили пищу в мастер-
смШ на керосинке и там же приспособили рундук с сиденьем
отражения естественных надобностей.
Когда Соловьев проходил по масловскому коридору, его
■ кладу тоже норовили облить какими-нибудь помоями, но
”г ыстро отучил соседей делать это своим особым ударом по
Шр шке. А одного художника, писавшего исключительно до-
флс и дояров, он, предварительно выбив дверь его мастерской,
«гырнул так, что тот пролетел до наружной стены, сокрушая
* '-‘>А:рты и холсты, и так приложился об стену, что неделю от¬
' * ивался после удара, слегка почернев. А один раз жена другого
96
А. Смирнов (фон Раух)
советского художника уколола Соловьева шилом в заа.;;.
Нина Константиновна, подкараулив, выдрала той волосы
крови искусала плечи, о чем потом с гордостью рассказы^ е
Со временем этот террор прекратился, но когда Солс -
проходил тяжелым шагом по коридору, двери многих мастер;,,
приоткрывались и оттуда раздавалось шипение: «Прелате
белогвардеец!» А возьми Деникин Москву или перевали Ко ■
через Волгу, все было бы по-другому и был бы Соловьев гш
ем. Впрочем, героем в русской революции никто стать не ш
в случае победы и белым бы пришлось отрывать рвы для расе
лянных, но, конечно, не в таких масштабах, как красным, л
вратившим убийство русских людей в спортивное размечен -
Живя в маленьком номере борделя на Трубной, Солон •
вначале работал в «Гудке» и других периодических издания » а
рисовал пером портреты всяких передовиков, и перезнако.м!
и с Олешей, и с Булгаковым, и с Катаевым, но языка об:,
с ними не нашел. Он-то был матерый белогвардеец, кара
и боевой офицер, а они, с его точки зрения, мелкая литера
ная сволочь, или околоармейский обозник, или лекарь, а
Булгаков. Почему-то из них всех он всерьез полюбил толь
сына раввина Ильфа и радовался на его юмор и словосочета
Потом Соловьев стал преподавать в каких-то студиях а а
вновь создаваемых большевиками учительских институ -
И в этом занятии он себя и нашел. В одном из таких учеб
заведений он познакомился с моим тогда еще молодым папа::
полюбил его, звал Глебушкой и всячески опекал. Узнав, что
женат на дочери казачьего генерал-лейтенанта Абрамове •
полюбил всю нашу семью, целовал моей старухе бабке
и стал учить меня, несмысленыша, уму-разуму. Но я у него •
всему научился, но почитал его долго и мысленно почитая
сей день как крупного, во всех смыслах опасного зверя.
Он внутренне не разоружился, никому ничего не прос
хотя и служил красным, и поэтому был опасен во всех схм
лах — физически, политически и морально. Затруби труб
и он тут же выступил бы в поход против красного Кремля
его духовно не сломали, а всячески осволочили. Он всегд
говоря прямо, давал понять своим ученикам и близким лк**
что власть советская — чисто воровская и бандитская пос-
сути. Наверное, в вермахте и в СС тоже служили скрытые к;<
Гитлера и его рейха. Меня один раз Соловьев сильно сть ”
Заговор недорезанных
99
м-чиф Герасимов. Автопортрет в кругу семьи
. г)рювшиками, она пожалела его и решила спасти. А для этого
лиа спать с ним, но допуская до себя лишь если он сделает сто
• иков. Съездила в Курск, купила красок и заставляла писать,
пи с него слово, что пить он больше не будет. Так Герасимов
а два года подготовился в Московское училище живописи,
■ ния и зодчества, бросил сильно пить и гонять скот и стал ху-
«I ником. Емуудавались и портреты, и изображения лошадей,
• *еи йжи с цветами. Писал он широкими кистями с длинными
«жнками и считал себя большим маэстро. Но с бабами чудил.
>то все были последние люди старой России, вросшие в ста¬
° ский рейх. Сталин ведь тоже человек еше царского извода
• Целые дни читал, собрав огромные библиотеки из конфи-
• ванных НКВД книг. К концу жизни Сталин был довольно
• л юванным человеком и всего достиг самообразованием, как
•кожертва Горький, которого люди Ягоды отравили фосгеном,
йЦ|смым ему под видом кислородных подушек.
Из совершенно разного социального теста были слеплены
‘^мвьев и Герасимов. Соловьев во всем зависел от НКВД,
‘ ^Расимов — нет, он был, так сказать, свободный маэстро.
’ ■ ■ис из^(2'т1но, доносчики не прощают людям, свободным от
м «тельного доносительства.
Прподавая в учительских институтах, мой отец и Соловьев
*^ль сблизились, и Соловьев стал влиять на папашу. Вышло
Заговор недорезанных
101
.п китов ВХУТЕМАСа, пламенных революционеров, по¬
. хмников Ленина и Маяковского и с ужасом рассказывал, как
игр будущего портрета Сталина «Утро нашей Родины» Федька
ИКрпин по утрам вешал сушить на бельевой веревке использо-
■ иные им презервативы. У них была там своя общага, где они
. -.авнлись свободной любви. Этот Федька Шурпин достал
рт ч)шную резную раму с купидонами от проданной из Эрми-
>..1 картины Тициана «Венера перед зеркалом», и он в эту раму
твил написанный им портрет Ленина на фоне алых знамен.
Вохтмасовская комсомольская ячейка хотела исключить па-
ивл и его приятеля Бориса Дехтярева из института за то, что они
*•* или галстуки, танцевали фокстрот и у них были челки на лбу.
Ии бьявилибуржуазными перерожденцами — у Дехтярева отец
полковником, адед папаши — генерал-майором, и к
•дазии они отношения не имели. Рядом на Мясницкой, во
и ре ВХУУЕМАСа, стоял красный кирпичный дом профессуры
мпы живописи. Профессоров оттуда вхутемасовцы выгнали.
3 • ‘артире Аполлинария Васнецова жил поэт Николай Асеев,
двший в одной постели одновременно с двумя толстыми
ягнами. и держал собачку, которая особенно сильно тявкала,
а па Асеев читал свои стихи, топая при этом ногой. Туда часто
ил авал Маяковский и семья провокаторов Бриков.
Сам Маяковский тоже был тайным агентом Лубянки, фи-
тмсировавшей его зарубежные поездки, совершаемые с дивер-
-иными целями. Дочь художника Малютина сохранила часть
потиры своего отца и наблюдала все это безобразие. Студенты
^АТЕМАСа часто устраивали коммунистические субботники,
I мие которых били слепки с античных статуй, сжигали старые
эволюционные рисунки учеников, а на копиях со старых
чп еров писали свои революционные картины. ТЬ же самое тво-
м.юсь в бывшей петербургской Академии, когда весь круглый
вых^енний двор заваливали рисунками 18—19 веков, а по ним
юшти и плясали последователи супрематистов, съехавшиеся
’. голицу со всей необъятной крестьянской России. Это все
Я^лшест^нники маоистской молодежи в ее русском варианте:
В лить собачьи головы буржуазной интеллигенции.
Папаше всегда нравились ранние импрессионисты, он был
фнив закрытия музея купцов Щукиных и Морозовых, куда
»пьно часто ходил во время войны. Отец часто цитировал
Ирикова, которого одна дама спросила по поводу картины
Заговор недорезанных
105
Члте я бывал с папашей в мастерской Яковлева в старом бур-
■ жом ломе где-то около Павелецкого вокзала. До революции
' • ринадлежал мадам Ржевской, наследнице громкого имени
• . и Ржевских из дома Рюриковичей, утративших княжеское
л стошнство за раскол и оппозицию подлому с их точки зрения
яму бояр Романовых. Хозяйка дома и мастерской художница
■. некая написала знаменитую картину «В веселую минутку»,
sdì которой из<^(^{^сажен старик-столяр, пляшущий под гармонику
. щтч ком. Эта картина одно время была национальным симво-
ч России. Ржевскую одно время лишили и дома, и мастерской,
н как она умерла от голода в дворницкой среди метел
A. юпат. Через Горького и Генриха Ягоду, который спал с же-
он сына Горького, мастерскую Ржевской передали Яковлеву.
Т >ч было много черноватых мрачных картин, и особенно мне
«помнились два больших полотна «Бой голых среди руин»,
ые были в античных шлемах, с мечами и копьями в руках.
i яечу-то у многих стояли тщательно выписанные члены.
B. I лу мастерской находились манекены с подлинными мунди-
гкми Сталина: Яковлев писал портреты вождя для министерств
к обкомов партии, военных академий, за которые получил
/: чшные деньги. Папаша ради хлеба насущного писал Яковлеву
• инские мундиры, пуговицы и ордена, а Яковлев работал над
гимн и глазами. Работали поточным методом. А я сидел в углу,
d пирожки с капустой, которые Яковлеву ведрами приносили
и ресторана, и очень радовался: в войну и сразу после нее они
1и деликатесом. С тех пор пирожки стали моей любимой
• л:.сн, на которой я отчасти отъел свое обширное пузо.
Яковлев со времен гимназии знал массу стихов Фета, По-
к некого, Лермонтова, Вяземского, Случевского, Минского,
Цлпина, Голенищева-Кутузова, которые во врбмя живописа-
не читал с выражением, как артист. По-своему это был очень
оцгенный и блестящий человек, но со страшным влечением
• лотской жизни с женщинами. Яковлев привык ко мне и го-
юнд: -Пускай мальчик смотрит, как мы пишем, ест пирожки
и больше пукает и какает — это все полезное не только для
ггеи занятие». Я сам радуюсь в жизни двум физиологическим
>:• . лсссам: когда засовываю в женщину и когда сижу на толчке.
• иесс еды меня мало трогает — я ем с жадностью, как голодное
кнолное, не ощущая толком вкуса пищи. Насмотревшись на
•’•Х‘жников, выросший в их семье, я с детства относился к жи-
Заговор недорезанных
107
■ прий Кардовский
-миша московских и питерских лесбиянок, с которыми
постоянно наставляла витые бараньи рога мужу и другим
счинам своей долгой половой жизни (моя жена, например,
•меняла мне со своей подругой — это повседневный быт таких
•полых существ).
Женат Кардовский был на обрусевшей итальянке художнице
: ла-Вос-Кардовской, красивой изящной даме, писавшей
'нь светлые, солнечные светские портреты и цветы на тер-
Написала она и портрет своего соседа Гумилева во фраке,
[ тантемой в петлице. У Кардовских была дрчь Екатерина
.'мтриевна, высокая чернявая дама с величественной осан-
женшина очень неглупая, с острым умом. Первый раз она
■ ы замужем за писателем Леоновым, но разошлась с ним
лила за ученого, членкора Академии наук Веселкина, тоже
•славского дворянина. Я с папашей бывал в двухэтажном
.винном доме Веселкиных в центре Переяславля. В револю-
»V их жилище не разгромили и не уплотнили. Всюду стояла
;:<расная ампирная мебель золотистой карельской березы,
ди старинные зеркала, и было видно, что их не снимали по
•хиней мере лет двести. В прихожей стояло облезлое чучело
яедя с медным подносом в лапах для визитных карточек
108
А. Смирнов (фон Раух)
Дмитрий Кардовский. И. В. Сталин и члены Политбюро
на маневрах (1933 г.)
посетителей. Помню, осенью на бумаге, расстеленной на па¬
кетном полу второго этажа, лежали прекрасно пахнущие яб'. - •,
из старого сада с липами и небольшим, почти высохшим т
дочком в густо-зеленой ряске. Веселкин — небольшой под; ■
ный лысеющий господин — любил ходить по окрестным
с двумя рыжими охотничьими собаками и убивать из двуство ■
какую-нибудь дичь.
Революция словно пронеслась мимо этой благополуч!
семьи, не было ощущения, что супруги на кого-то стучат и
стучали, столько в них было человеческого достоинства. И э
оно, наверное, и было на самом деле. Кардовского не трон'
потому, что он был дореволюционным академиком, проФ
сором Академии художеств и при советской власти сона-
в Переяславле художественный музей, свозя из разоряем,
имений, включая и свое, все ценное в Горицкий монасп:
Потом туда же свезли все, что можно, из закрываемый пег -
яславских церквей и монастырей. Музей этот стал лучшим
полноте коллекции в России. Я чуть не стал его директор -
но это особая история. Я никогда не был музейным моги
щиком, остатки чужих жизней, следы чужих судеб почем' •*
внушают мне ужас: за каждым вышитым кафтаном и побил-
молью мундиром я вижу трагедию, а не инвентарный номер >
и музеи в СССР, а тем более в Эрэфии, — это нищие одичав:
сараи, полные грызунов, где хранители чужого отнятого сир *
вечно грызутся между собой, как пауки в банке, и периодичен -
пожирают друг друга. Все музеи мира страшны, а совета-
и постсоветские — тем более. Они — разновидность вешег<
Заговор недорезанных
109
. сада в концлагере, где хранятся частицы жизни погубленного
^.ышевиками русского народа.
Екатерина Дмитриевна много рассказывала о жизни Гуми-
ава. о том, что старики Гумилевы восприняли брак Николая
С’епановича с Горенко как несчастье и как Аня (так она на-
«чола Ахматову) часто приезжала из Петербурга домой на
р^свете, совершенно разбитая, с длинной шеей, покрытой
асосами, и искусанными губами. Потом, после таких загулов,
.■и обычно спала полдня, а потом уезжала снова. И постепен¬
на молодой Гумилев понял, кто такая на самом деле его жена,
и вообще перестал обращать внимание на ее поведение. А Кар-
• иккие, хорошие семейные люди, с ужасом смотрели на образ
• мни Ахматовой, пока она не съехала из их дома к какой-то из
сжнтх подруг, а ее муж не отправился путешествовать по миру.
•'.томная шляпа с пером, густая вуаль, резкие духи, ломкая
и«иная фигура и ощущение порока — вот впечатления девоч-
э-подростка Кардовской от поэтессы. При всем том Ахматова
и била Кардовских и иногда приходила к ним, бледная, без
меметики, и любила часами смотреть, как Делла-Вос пишет
мисками: свернется на ампирном диване, как кошка, и тихо
смптрит, никому не мешая.
Ахматова была сложным взрывным поэтическим механизмом
нромной энергией неприятия того, что ей не нравилось, а не
давилась ей с 1917 года и до самого конца в глубокой старости
ч ссошлская власть полностью. Она о себе правды ни в стихах,
’ тем более в прозе или письмах не сказала: на самом деле была
мнее и сложнее, чем ее окружение, перед которым всю жизнь
к «мала вынужденную комедию и считала всех своими прижи-
илками и прислугами, прощая им глупость и ограниченность.
Ч таких дам очень не люблю, но Ахматова, несомненно, была
•яснь и очень неглупа и — насквозь фальшива и порочна, как
А »меандр 1, тоже одинокий фигляр в своей трудной и опасной
• и ши. Вряд ли Ахматова могла к кому-нибудь привязаться или
тихиттся естественно хорошо, и так, наверное, было смолоду,
ж то испытаний большевизма, а после... тут вообще один мрак.
Керьез Ахматова любила, наверное, одну Глебову-Судейкину,
сгю сожительницу, о которой до смерти говорила с большой
.. ютой. Кардовская была очень близка к несчастному семей-
«гз, Гумтитлвыых/Аматовытх и привязана к ним — говорила о них
*. сякого сарказма и ехидства, но подчеркивала, что Николай
110
А. Смирнов (фон Раух)
Г. Б. Смирнов, А. М. Соловьев и Е. Д. Кордовская на вечере,
посвященном памяти Дмитрия Кардовского
Степанович был очень нехорош собой и страшно косил, но с
офицер был очень смел, имел два солдатских Георгия и с бо; I
шевиками играл на очень близком расстоянии.
Кардовская считала, что в так называемом деле сенате: I
Таганцева он действительно брал на себя некоторые опасн« I
поручения. Я считаю, что ошибались все и это дело было орг.
низовано чекистами как провокационное для обезлюжию и*
Петрограда. По-видимому, и в судьбе самой Кардовской бы*
какие-то острые моменты, которые она в прошлом скрыв.. •
и скорее всего ее арестовывали ненадолго, была в ней опал •
ность огнем большевистского террора.
Сам Кардовский был по-южному очень породист - вы. ;•
кий лысоватый брюнет с бородой, очень похожий на портрет
испанских толедских грандов кисти Эль Греко. К концу жм I
его парализовало, и его возили в кресле-коляске, он уже не V
рисовать и говорил медленно, с трудом. До революции у Кг
довского была в Академии художеств своя мастерская (тое.
групп старших курсов). Была мастерская и у Ционглинск
ученики которого писали в репинской манере, широк; ••
мазками. Ученики же Кардовского писали сухо, по-неме..-
налегая на академический рисунок. Сам Кардовский учит, •
у мюнхенца Антона Ашбе вместе с Игорем Грабарем. Там. ив
и фигуры прорабатывали крепко, обрубовками в стиле Дюр.
и учили студентов просто зверски. Кардовский довел систем
Ашбе до самой крайности, возведя ее в культ. После зах
Заговор недорезанных
111
•иками Петербургской академии художеств Кардовский пере-
ш в Москву — ему по приказу Луначарского дали две большие
шунаты в буржуазной квартире в районе Пречистенки, и он
опыл частную студию рисунка. Именно там учились эми-
Ф^юев-ший впоследствии во Францию Александр Яковлев,
! ^ыо племянницу был всерьез влюблен Маяковский; Шухаев,
М .лов — все очень талантливые люди. Мочалов писал очень
сто. и все запомнили его картину «Резка капусты». Яковлев
« Шухаев, блестящие рисовальщики, подражали мастерам
Ворожения, рисовали сангиной на больших листах ватмана.
• ноелв фонде Переяславского музея огромный рисунок голого
шдьчика работы Яковлева, чем-то похожий на дореволюцион¬
ен- ккизы Пегова-Водкина к его «Купанию красного коня», —
л и очень красиво. Призванный в окопы Первой мировой,
Шалаев сделал сангиной гениальную, психологически очень
ягтер:ную серию портретов спешенных лейб-гусар, никогда
г си большевиках не выставлявшуюся. Наиболее редкие дарова¬
ния во всех видах искусств — это психологичекие портретисты
кыеры, умеющие полностью перевоплотиться в играемых ими
■ ■ >еи. Такие дарования штучны для всех эпох.
В Париже Яковлев был одно время моден, но рано умер от
р фыва сердца. А Шухаев после войны вернулся в СССР, от-
ежмл срок, ему разрешили жить только в Тбилиси, где он пре¬
давал в тамошней академии и писал интересные портреты.
Все эти господа в петербургские годы носили черные пальто
. .тачного покроя, котелки и цилиндры! и обязательные желтые
ггрчатки. Таким же щеголем был и более молодой, чем старшие
•ариши, Соловьев, который тогда только перешел из общих
«/.■ссов Академии в мастерскую своего профессора. В четырнад-
»пом Соловьева призвали в армию в Казани, хороГио обучили на
К нцера, и тут их всех накрыла революция и гражданская война.
И .кий Чемко имел на чердаке на Тверской большую студию,
■ -• собиралась молодежь, пожелавшая учиться у Кардовского.
Срси них были племянник Чехова Сергей Михайлович, мой
гсташа, Василий Прокофьевич Ефимов из Нижнего Новгорода,
Ьмтрий Алексеевич Шмаринов, Борис Александрович Дехтя-
н График Мальков и еще десяток молодых людей, в основном
бывших дворянских семей. Когда Соловьев легализовался
* '-оскве, он тоже иногда приходил порисовать к своему быв¬
- чу учителю. Его поколение академистов революция и граж-
112
А. Смирнов (фон Раух)
данская война разбросали по миру, и в России, кроме Солови.,
похоже, больше никого не осталось. Мочалов, общая надел,
как-то нелепо погиб на Кубани.
Соловьев тогда ходил в английском пиджаке и галстукеб
бочке. Обучение было платным: платили Чемко за помешен,
за модель, что-то — самому Кардовскому, который жил то:
впроголодь. В мастерской Чемко было холодновато, из рт«
шел пар, ученики в свитерах поочередно грели руки у стояв: :
в углу буржуйки. Но все самозабвенно рисовали свои обрубов •
и учились понимать форму головы как набор плоскостей И.
стенах студии самим Кардовским были развешаны принес-,
ные им черные и цветные довоенные репродукции Велась
в рамочках. Веласкеса он считал высшим достижением ре
стической живописи, и когда большевики продали в Амери
из Эрмитажа его портреты, Кардовский счел это национальна
трагедией. Я знаю, что сам Кардовский копировал Велао .
и в мюнхенской Пинакотеке, и в Риме, и в музее Прадо вМ
дриде. Он учил своих учеников пользоваться больше всего
ля ми и писать человеческие тела неярко. Из-за холода в спя
писать обнаженные тела было невозможно, поэтому неско.и •
лет ученики рисовали только портреты, включая поколенш. :
Однажды в студию пришла натурщица из ВХУТЕМАСа, нес
Осипович, которая согласилась позировать обнаженной гр
любой температуре. Ее смолоду ваял Коненков, и ее тело укр
шало многие музеи мира. Н о к революции Осипович постаре:
пустые, фиолетовые от холода груди висели почти до пупа,
был синего цвета. Она позировала в нетопленом ВХУТЕМАС
Фальку и его ученикам, и он правдиво написал с нее свою «СО
наженную», так возмутившую своим безобразием Хрушева
юбилейной выставке МОСХа. Изображая фиолттвво-снн> >
Осипович, Фальк был правдив. В то время, когда мы учи но
она, уже глубокая старуха, позировала для портретов, но сч
тала, что может позировать обнаженной до самой смерти, и
норовила раздеться. Она так и скончалась на подиуме, задре
во время сеанса и уже мертвая упав со стула. Верная слуга и п
мошница художников, мир праху твоему!
Когда Осипович залезла на подиум в мастерской Чемко. Кг
довский предложил сделать с нее несколько набросков в ра ■
позах, потом сам лично заплатил натурщице, учтиво скиИ
«Мадам, я все-таки не могу допустить, чтобы вы так .мерз**
Заговор недорезанных
ИЗ
доводил ее до двери на лестницу, низко поклонился и попро-
• 1юльше не приходить. Своим ученикам он сказал: «Господа,
, понимаю, что эта женщина в современной Москве стала почти
ккимоской, но я не могу оскорблять ваши идеалы вечной
-лвенности рисованием такого безобразного посиневшего
до. как из анатомического театра».
Всех своих учеников Кардовский звал господами, они его —
Дмтприе.м Николаевичем, а за глаза — отцом: «Когда придет
. «Не болен ли отец?» и т. д. Кардовский был отменно
коив и приветлив со всеми и в Мюнхене даже был долго дру-
• щ с Кандинским. Они оба ходили по музеям и рисовали одних
• тех же натурщиц. Кардовский так говорил о Кандинском:
' .нь образованный, хорошо воспитанный господин, умеет
лить с натуры, вначале писал хорошие пейзажи в русском
пшт . а потом занялся орнаментальной прикладной живописью.
I ' .ж ведь и ситцы и шали когда-то расписывали, ничего нового
I не изобрел. Мы, господа, рисуем людей, а он — орнаменты.
> I тоже искусство, но отнюдь не новое».
С Грабарем, своим товарищем по студии Ашбе, Кардов-
л. ай не дружил и всегда говорил, что он неприятный господин
е июхими замашками торгаша и даже жулика. Своей деятель-
ж •. гью в недрах ОГПУ и НКВД Грабарь вполне оправдал эти
?*;елчувствия. Авторитет Кардовского в послереволюционной
Млжве был очень велик, его самого и его студию весьма не
■ .-или вхугемасовские леваки, но он не давал никакого сло-
*жного повода для нападок, молча их игнорируя. Никто во-
сбеие не знал, как Кардовский, стоик с сильным характером,
Хагпровал на революцию. Он не выражался ни «за», ни «про-
т». По-видимому, паралич Кардовского все-таки был связан
с рсютюцией: в глубине души он, наверное, все это переживал,
Г убоко русский человек, дворянин, Дмитрий Николаевич
сбил Россию и не хотел бежать, как его хорошие знакомые
J .бужинский и Бенуа и его ученики Яковлев и Шухаев. На¬
учное, как график и блестящий иллюстратор, Кардовский
«шел бы себе занятие в эмиграции, но он и в старой России
с иодил в «Мир искусств», презирал Дягилева как педераста
• доатора от искусства. С коллекционерами старых мастеров,
б >нми баронами Врангелями — кавалеристом Петром Никола¬
ям «ем и его братом искусствоведом Николаем Николаевичем,
б-t ловский был в дружеских отношениях. Скрытный, умный,
Заговор недорезанных
115
А
Василий Ефанов. Автопортрет
(1942 г.)
сюянно рисовал голыми. Среди них были околокремлевские
мы, а сам он входил в окружение Генриха Ягоды и других
-расных вельмож. Ефанов много раз женился, разводился,
. <ва женился — и все время на красивых женщинах, как-то
. »анныхс большевистской элитой, придворным живописцем
• «рой он и был, писал портреты их жен и любовниц, одетых
• ' -наженных. Его живопись была светлой, хлесткой, пустой, но
еровитой. С одной из не то жен, не то любовниц у Ефанова
ив почве эротики случилась какая-то очень грязная история, ко-
ы могла бы закончиться уголовным делом, но его отмазали.
Был большой групповой портрет Сталина с передовиками
' и жодства, где позади Сталина стояло много других вождей,
нмсльче. Так вот Ефанова заставляли замазывать их физио-
• мии по мере их ликвидации. Особенно близок был Ефанов
Ждановым и его окружением. Папаша признавал Ефанова
• ■ мастера, но боялся как выдающегося развратника и чело-
1.1, близкого к Кремлю. Вряд ли Ефанов работал на Лубянку,
■ «рее — за ним следили как за участником верхних властных
роцессов.
Кроме него, из второй волны московских кардовцев в со¬
ском искусстве оставили след двое: иллюстратор Толстого
Ш маринов и педик график Дехтярев, рисовавший сладенькие
■ очки для детей. Остальные же ученики Кардовского обучали
: .кованию в педагогических и архитектурных институтах, а Че-
116
А. Смирнов (фон Раух)
Василий Ефанов И В
лин и В. М. Молотое
ми (1947 г.)
хов вместе с папашей учил декораторов в МХАТе. Воспомин»
о студии Кардовского были самым светлым впечатление1'
юности.
Такова была база реалистических преподавателей и хр
телей реалистических традиций в сталинской России, коо
Сталин начал готовить страну к провозглашению собствен^
империи. Яковлев рассказывал, что он видел в Кремле совет
офицеров в царских эполетах. Но восстановили только п
ны. Еще Яковлеву рассказывали, что к концу войны Ста '
хотели присвоить титул цезаря советского народа, но оно
выбрал высший чин генералиссимуса. Сталин должен бы
роноваться в Успенском соборе как Император Всероссийд ’
и Император Востока и Запада. Патриарх Алексей I Симана
знал об этих планах и с ужасом ожидал этого события, вед*
был подлинным монархистом, глубоко в душе ненаиидев-
советскую власть, и ждал вторжения американских в-
в Россию. Немцев он из-за их тупости тоже ненавидел ио“-
злился: пёрли завоевывать, а не освобождать. Алексей I '
Заговор недорезанных
117
'.I Чехов и А. Г. Смирнов составляют маршрут поездки
сил всю блокаду в Ленинграде, получал паек из Смольного
■ м<р)шо питался. В Москве он также наравне с членами ЦК
сибжался из Кремля.
Московским художественным институтом руководили в те
I Игорь Грабарь и Сергей Герасимов. Фаворский и его
ник Андрей Гончаров руководили факультетом графики,
живописном факультете преподавали Роберт Рафаилович
‘1>а1ьк, его ассистент Лейзеров, а также фактурный живописец
*Гл чазов. Там картин о трактористах и ударниках особенно не
мши, а все больше изображали полных красивых натурщиц
жной перламутровой ренуаровской кожей. В Крыму, в ме-
япхе Козы, у института была база, куда все живописцы выезжа-
■ а летом с натурщицами, которых писали обнаженными на пле¬
вре под абрикосовыми деревьями. У этих натурщиц сложились
хьительные, почти семейные эротические связи со студентами
• гтр«^|^о;1^^^1а"т^/^5ярми. Они сообща питались, пили кислое крым-
иае винцо и ходили купаться — жизнь вполне идиллическая
I.ля совдепии даже прекрасная. Но это злило товарищей по
• а как же обязательное рисование рыл ударников и доярок?
И на Старой площади решили ударить по всему этому делу. Было
118
А. Смирнов (фон Раух)
это за несколько лет до смерти Сталина. Были задействоь.*
Киселев-старший, Киселев-младший и чины цеха, вклк ,
самого Жданова. Киселев по своим каналам попросил «быв:. •,
собраться в номере Славянского базара, куда он сам частей .
приходил выпить и закусить (мамаша специально для нк-
готовила отборные закуски и говорила значительно: «Сен ч
сам Киселев придет, надо постараться»), У меня, мальчика . г-
рябой господин, кроме омерзения, ничего не вызывал. Я м
его хорошо: у нас дома ежегодно устраивалось большое застой
довоенного выпуска Учительского института, где преподало
папаша и Коллегаев и в котором учился Киселев и в том чне
будущий авангардист Вася Ситников.
Душой этой сходки был, конечно, Соловьев. Ближе к вече
собрались Курилко, Соловьев, Мальков, мой папаша, Позли»
ков, Грониц, Коллегаев и еще кто-то; пришел даже Васш
Яковлев, Сергей Михайлович Чехов уклонился, хотя его ил»
ли, — всего не больше десяти человек. Мамаша приготовиларь.
ные закуски, графины с водкой, крюшон. Все хорошо выпи |
закусили. Киселев произнес речь, помню ее, как сейчас: «От
как вы решите, так и будет. Назначайте все должности в иню
туте, кроме ректора и проректора — это дело ЦК, увольняю.
кого хотите. Все на ваше усмотрение. Желаю успеха!» Все ста»
ругать Сергея Герасимова, Игоря Грабаря, Фаворского,
Гончарова, особенно ругали Фалька. Больше всех разор*
Соловьев: «Этого ощипанного еврейского гуся надо не то
выгнать, но и зажарить!» Вспомнили гарем красивых евреи. »
жен Фалька. Конечно, всех постановили выгнать. Завкафеег-•
рисунка назначили Соловьева, папашу — деканом факулыс
живописи. Мастерские поделили так: живописи — Корину. Ко¬
мову, Покаржевскому, монументальную — Дейнеке, театр*
ную — Курилко, а в Архитектурный институт вместо Кури •
завкафедрой назначили Яковлева (он сразу после этого ут:
Киселев, немного послушав этот базар, ушел вместе с Як
вым. После его ухода все вздохнули и разнуздались. Помню.
поносили ВГИК и особенно Федьку Богородского, быв
морячка, хвалившегося, что он в революцию белых офииер-
расстреливал пачками, а перед приходом немцев объясняй
всем, что и пальцем никого не трогал и все про себя врал. Все **
ли, что Богородский написал большой портрет Гитлера и к -
прихода немцев. Портрет он, конечно, сжег, но осенью сои*
120
А. Смирнов (фон Раух)
На ученом совете в Суриковском институте (Г. Б. Смирнов, В. П. Ефанов.
М. И. Курилко и К. М. Максимов)
Потом ЦК создало комиссию по наведению порядка вг.
жественных институтах, куда вошли все участвовавшие в
сходке и заняли места, оговоренные тогда ночью на на&-
квартире. Так свершился инспирированный ЦК перев..
в художественной жизни советской России. Участники
переворота так до конца жизни и не поняли, что ими игр п
как марионетками, кукловоды со Старой площади, разменя!
их, как царские «катеньки» и «керенки», на резаное совета
дерьмо, пахнущее человеческим салом, как пахнут всебумал
дензнаки. Они были искренни в своем негодовании, у них на*
лело, их очень долго оскорбляли, и они, как умственно отста*.
олигофрены, от души радовались свершившемуся.
Я рано ушел спать в соседнюю комнату и сквозь сон слы
возгласы ирокезской мести над скальпами Фалька и Грабар-
бывших упраздненных Советами дворян. Потом папаша гс:
рил мне, что проявил, как всегда, либерализм и предложи
московской традиции на должность завкафедрой живописи •
кого-нибудь живописца коровинской «голубой» школы, и лв
«немецкие» сухари, выбрали кого-то из МОСХа, пишут*
цветно и широко, но без проклятого ими сезанизма.
Потом там появился очень талантливый, сильно пью< <
водку импрессионистический живописец Цыплаков поь1
Заговор недорезанных
121
совальных «средах» в Архитектурном институте (в верхнем
• I центре М. И. Курилко, под ним Г. Б. Смирнов)
• Цыпа, красиво писавший деревни, весенний голубой снег
шишей, вполне на уровне Жуковского и Коровина. Папаша
распинался: мы — кардовцы, рисовальщики-сухари, а на
• ■ мписную надо того, кто пишет посветлее нас. Соловьев все
чтился на братьев Кориных — нестеровские мальчики. На-
ое, знал, что братьев прикрывало ОГПУ—НКВД. Любопыт-
• что Киселев пригласил ректором Федора Модорова, в про-
а м профессионального иконописца, но тоже окончившего
рбургскую академию художеств. Модоров, уроженец села
1! ера. гнезда иконописцев, до революции расгТисывал храмы,
• ж них — купол Софийского подворья напротив Кремля,
д копии с фресок Нередицы в Новгороде и мог сделать
Чзьшевиков карьеру церковного художника. Но связался
• ммунистами, вступил в партию, воевал против армии Кол-
• и устанавливал советскую власть среди инородцев Севера,
овьева, как барина и колчаковца, Модоров не любил, тот
- тоже. Но иногда они вместе выпивали, и оба вспоминали
')*о красную армию Тухачевского и Восточный фронт. Со-
<в. выпив, говорил и о княжне Темирёвой, и о генерале
1 иене и Гайде и их адъютантах. Модоров был кряжистым
124
А. Смирнов (фон Раух)
его профессором. Ежедневно вечером они вдвоем пили пода ,
мый секретаршей чай с лимоном, и если при этом присутство.
кто-то третий, Кузнецов непременно задавал Лейзерову сь -
традиционные вопросы: «Какое основное дело сделали «явр
в истории?» И тот так же традиционно и бойко отвечал: «Рас1 -
Иисуса Христа, и за это проклят их род до седьмого колеи.
Кузнецов довольно кивал и задавал следующий вопрос: «А» -
такой выдающий себя за художника Фальк?» Лейзеров: «Гн
ный пачкун и скрытый агент американского импери^гиии.
Далее следовал любимый вопрос Кузнецова: «А где теперь Р .
Люксембург?» — «Ее утопили в канаве, как шелудивую ко
ку». — «А почему она не всплыла?» — «Потому что ей привяц
к шее камень». И так продолжалось несколько лет. И Кузней-
и Модоров, и Дейнека, и Корин, и другие внушали мне уже то; .
отвращение и ужас. По-видимому, Кузнецова в молодости он.
сильно унижали какие-то евреи-коммунисты, и теперь он, по¬
чив власть, отыгрывался.
Однажды Кузнецов рассказал папаше, как в Нижегородо
губернии чекистские отряды во главе с евреями громили ста?-
верческие скиты и расстреливали наставников и чернецов
Папаша Лейзерову руки не подавал и говорил, что он*
может переносить, когда при нем унижают человека с его:
согласия. В последние сталинские годы ант^и^(^^м^1т"^и^м бь-
государственной политикой, ненавидящие евреев люди г
вылезали из своих нор повсюду. Папаша еще по ВХУГЕМА!
хорошо знал Фалька. Как-то они вдвоем сидели в очере. •
к зубному врачу, и Фальк спросил папашу: «Ну, как там Ле
зеров?» Папаша пожал плечами, а Фальк улыбнулся и ска
«Ты, Глеб, наивный, а Лейзеров — мудрец и всех нас пересил
Я на него не обижаюсь, он и при мне был подлецом, и мне •¬
даже нравилось. Я его тоже за подлость держал — он мне о»
всем докладывал. С подлецами легко жить: знаешь, что не бу Г
неожиданностей».
Кузнецов открыто заявлял, что при нем ни один «явр>
не поступит на живописный факультет. Но вот к скульптор -
сухой немец Манизер принял Эрнста Неизвестного. Отец У
низера был немецким академистом, и сам Матвей Генрихе^
заполнил своими идолами всю Россию и станцию московок:
метро «Площадь революции». Лепил он с женой и тоже люб -
как Герасимов, все делать сам, не доверяя ученикам. Своеу’
Заговор недорезанных
125
* шал хорошо, но был скульптурный комфашист (хорошее
, « во я придумал, однако, — «комфашист», пожалуй, с моей
Ь'.фией пойдет гулять).
Сжившись со своей жертвой Лейзером, Кузнецов сделал его
г только профессором, но и устроил его племянника (человека
. чобного, но психически больного) на графический факуль-
г Папаша и Соловьев разогнали всех спавших со студентами
хпршиц эпохи Грабаря и набрали огромных, за сто кило, кобыл
. отмочными тяжелыми грудями и задами, словно чемоданы.
•7т одной из них стареющий Соловьев прижил дочку, которую
мыилилелеял.
До войны институт находился в другом месте, и, говорят,
•>м было даже уютно. Потом он переехал в мрачное здание
аТовдрищеском переулке за Таганкой, где, кажется, до рево-
•• ции была семинария. Помещения напоминали заводские
•ха, всюду бродили мрачные, небритые, запущенные сту-
топы, в основном живописцы, смахивающие на завсегдатаев
пи в ных и опустившихся рабочих. В подвалах и во дворе стояли
чрушенные статуи рабочих и героев революции, все было
..рое, казенное и мрачное. Все-таки каким отвратительным
•. ю официальное советское искусство! Сегодня так же от-
^мгительно официальное государственное православие, за¬
гнившее агитпроп ЦК КПСС, — та же зловещая мертвечина
и отчууаение от жизни.
Каждое черное дело Господь видит и воздает за содеянное.
Нказал он за ночную сходку у нас дома и папашу. Каждый
ди мы ездили к художнику Василию Павловичу Шереметеву,
птиику того самого грабаревского института, в Новодевичий
и пастырь на крестный ход. Было красиво, звонили в колокола,
о О \тра мы разговлялись и трапезничали в башне у Шереметева.
Пшшу с его бородой, тростью и черной шляпой (у него была
•гшность депутата царской Думы от партии кадетов) сфотогра-
^ровали чекисты и передали в райком. Модорова там спросили:
Псчему фанатик у вас декан и воспитывает моло-
гжь?» Модоров и Кузнецов с неудовольствием, кряхтя и сопя
• нобы, попросили папашу уйти, что он и сделал. Спустя пару
г Модоров хоронил в селе Мстёра свою мать, зашел за гробом
• церковь и по привычке перекрестился. И его тоже как рели-
гитгного фанатика попросили уйти по собственному желанию
: и.ьтoиcкой должности.
126
А. Смирнов (фон Раух)
Надгробие Александра Соловьева
на Ваганьковском кладбище
Папаша вскоре возглавил кафедру рисунка в пелагогичен •
институте и взял к себе Модорова профессроом-консультано
Кузнецов остался и сделал Лейзерова деканом живоиии
факультета. Потом, при воцарении Хрущева, Кузнецов се |
«явреяои» стал излишне одиозен и сам ушел работать в от I
методики Академии художеств, где активно сотрудничал с Эли. •
Михайловичем Белютиным, полуевреем, выдававшим себя
поляка, и его антисемитизм как-то улетучился.
После всех этих дел в Суриковский институт поступил я. и
графический факультет, где занимался линогравюрой и ли
графией. Об этом периоде и тогдашнем институте надо пис?
отдельно. В мое время в институте преподавали какие-то сер
МОСХовские люди и из приведенных Соловьевым реани'
уже никого не осталось. Искусствовед Алпатов, ведший исто*
искусств, у которого диапозитивами ведал Васька-фонарл
то есть авангардист Василий Ситников, говорил о времени V
дорова, что это был век Перикла, такой там был потом упаа
В КРУГУ СУДЕБ.
ИЗ ВРЕМЕНИ ФАЛЬКА
Известна фраза советского рабочего, напечатанная вот
из газет во время травли Пастернака за его «Доктора Жива:»
«Роман Пастернака я не читал, но за его предательство я с
осуждаю». Я Фалька практически не знал, но дважды видел гь
еще при жизни и оба раза разговаривал с ним: один раз в мага»
не, второй — когда он показывал свои холсты одному обшестл
Ходивший к нам в дом Василий Павлович Шереметев - В&
как все его называли, — знал Фалька по Суриковскому инст
туту, в Козах, в довоенные годы, Фальк хвалил Васины раб
и считал его одним из самых талантливых студентов. В вой
Васю призвали в армию рядовым, и он честно прослужил Ж
конца, помня боевые традиции своей семьи. Но фронт измп
его психологически, он перестал спать, и у него, по-видимо*
проявилась наследственная психическая болезнь, свойствен» I
представителям многих древних родов. В поведении Васим!
предка графа Николая Петровича Шереметева, театрал.'
ломана, строителя останкинского театра и содержателя сер-
крепостных актрис, женившегося на Параше Жемчуговой, Сь. ж
уже очень много странного. После петровского фельдмарн. и
Бориса Петровича род Шереметевых больше не породи л*
одного крупного государственного деятеля или военача
ника — только художников и музыкантов, и все с больший
странностями.
Во время осеннего наступления вермахта на Москву вс I
мужчин Суриковского института построили во дворе тогдаи
помещения на Собачьей площадке, за театром Вахтангова. г
делили на роты, выдали старые трехлинейки и повели пешл
на передовую. Впереди шел князь Чегодаев — искусств
с европейским образованием, знавший несколько языков.
исходивший из военной семьи.
В кругу судеб. Из времени Фалька
129
г
Роты суриковцев немного повоевали, часть из ополчения
ф щши в настоящую армию, а часть вернулась на Собачью пло¬
в;. у рисовать толстозадых натурщиц и малевать плакаты про¬
немцев. Насколько мне известно, живописный факультет не
и лхмровади из Москвы в Ташкент, как, например, МИПИДИ
(М сковский институт прикладного и декоративного искусства).
Акл факультет графики во главе с Фаворским и Чернышевым
. V одно время в Средней Азии и рисовал верблюдов и мечети.
Чегодаев был женат на дочери дореволюционного еще
11<тг-аттуоведа Гершензона, от этого брака родилась Машка
г лева, маленькая черноволосая пронзительная дамочка,
-линя — ядовитая, разоблачающая всех старушонка. Она тоже
•я1-1^ск> в Суриковском институте и все время ходила с дочерью
яги Сельвинского, дамой весьма модерновой и прогрессив-
и, нэсс^^1шей челочку под француженку.
И Фаворский, и Корин, и некоторые другие левоватые
н лжники считали своим долгом помогать молодым людям
и преследдемых большевиками аристократических семей.
Фаворский опекал князей Голицыных и Шаховских; в новом
^ковском — Павел Корин, а в старом — и Фальк, и Грабарь,
иГергей Герасимов пестовали действительно большое живопис-
н г дарование Васи Шереметева. Им всем было приятно, что
»нииученики из известных всей России семей, и главное — их
•.л было очень жаль: большинство родни расстреляно или
хделано на Север.
Вася был заядлый охотник, имел несколько охотничьих
Ижй и повадился, подпоив сторожей, ходить на болото, об¬
ивавшееся на месте бывшего Храма Христа Спасителя,
^crJxлеяттaм водоплавающую птицу, куликов и прочих птичек
^меньше. Моя мать терпеть не могла кухонной работы, и когда
)' н раз он приволок целую кучу битой птицы, она пришла
• улас и сес-сед от него отделалась. Свою добычу Вася унес
• стобняк Нарышкиных, где жила старая-престарая кухарка,
ол то птиц ощипала и зажарила. Хозяйки особняка, три сестры,
кои Нарышкиными по матери, а их отец-профессор — лечил
■ ■ г’•нlсвлкнх владык. У них иногда бывали и мои родители — со
- и и сыном одной из сестер, бывшей до войны замужем за
Илим прохвостом!, перебежавшим потом кнемцам. Проходимец
тлел несколькими языками и считал для себя нормой прямо
ти жене щупать всех приходивших женщин. Во время войны
130
А. Смирнов (фон Раух)
он в красноармейской форме перебрался через фронт в Моо ,
и хотел забрать жену и сына.
Старая-престарая нарышкинская кухарка прекрасно го:
вила огромного гуся с яблоками и черносливом. Его запив; «
водкой и белым кавказским вином. В те довольно голодноват -,-
годы это было очень вкусно. Сидели при свечах в шандалах и(;
на фоне больших блеклых зеркал конца 18 века, ровеснщ
особняка, в оставленных временем пятнах. Эти зеркала отрад
ли и всю русскую аристократию, и наполеоновских офицер
живших в особняке, евших за этим же столом и сидевших на - о
же ампирных стульях. С мистической точки зрения очень ватт
когда зеркала висят на одном и том же месте несколько век
Они — свидетели ускользнувших в ничто жизней.
На этих ужинах Вася обычно перепивал и сидел с поблект •
ми безумными серо-голубыми аквамариновыми глазами. М
мать, тогда еще молодая женщина, чувствовала себя на так.
ужинах прекрасно: ей, лишенке (лишенной прав и состояни«
дочери донского генерала, было радостно, что ее не ловят, что
выслать в Сибирь.
Подобная бытовая свобода происходила из-за того, ч»
особняк всерьез не уплотняли по причине близости профессс:
к правящим кругам. И все же обитатели особняка всего боял.
и держали двери постоянно запертыми.
Вася был тонко организованным человеком с милой, в* •
прощающей улыбкой на мясистых губах. С фронта же верну:-. I
запойным алкоголиком. Был он живописцем от Бога, и я у нсп
подсмотрел палитру: все охры, окись хрома, английская корт •
невая, капут-мортрум, — он все время копался в землях, ик.
у него получалось художественно и со вкусом на фоне варв':-
ски-яркой советской живописи с ее несмешанными сини'
изумрудной, краплаком с киноварью. «Больше грязи — болы,-
связи», — говорил кто-то из преподавателей еще ВХУТЕМАС 1
по-моему, ныне совершенно забытый Синезубов. Я тогда и
кончил СХШ (среднюю художественную школу при Акадеи
художеств) и поступил на первый курс графического факульт.
Суриковского института. К тому времени папашу уже изгнт •
с должности декана живописного факультета, он год препода: -
на графическом факультете на Кировской, в доме с ротон.
Баженова, где когда-то размещался ВХУТЕМАС, а потом
МИФИ, физический институт, построивший там маленько
В кругу судеб. Из времени Фалька
131
• лтор. Папаше там не понравилось и он ушел в педагоги-
киа институт, куда потом перетащил и ректора Модорова,
хне изгнанного за «религиозное мракобесие», хотя тот и был
скоренелым партийцем.
Одно лето папаша ездил на Клязьму со студентами с Киров-
• й рисовать дояров и доярок. Я там тоже недолго повертелся,
гня не раздр^ажали преподаватели — в них не было московского
омства и сохранялся оттенок интеллигентности эпохи Фавор-
.■яо иЧернышева. Там даже уцелел раритет эпохи Фаворско-
о - маленький рыжий лупоглазый гравер Коган, в качестве
домной работы вырезавший на самшите историю еврейских
д ромов в Европе. Он все время озирался, будто боялся, что его
л ммают в высоких баженовских коридорах и растерзают. Он
ч.члея даже студентов, никому не делал зла, и все его любили
»' прииолную доброту. Если бы мой папаша остался препода-
<ть в Суриковском, я бы не стал туда поступать, а отправился
жучиться в Строгановское училище. Этим рисованием, или,
■зк говорят по-украински, малерством, занимался по семей-
пн традиции, но всегда не очень-то любил и перепачканных
■ рекой и пахнущих табаком и водкой художников и само это
лчесло. Меня всегда тянули к себе медицина — психиатрия
я. рапия, профессия уголовного следователя — докопаться до
-дивов и обстоятельств преступления. А так как дед мой был
• .1ввопсием-шизофренн1 ком, а папаша — сухарем-портретистом
I дучателем рисования, то и я безвольно покатился по семейной
» се и ухабам советского, антисоветского и просто искусства.
• игься в заведении, где преподает отец, мне было, как теперь
-•рят в путинской приблатненной России, западло. Есть такой
• ивописец, могильщик СССР, Эрик Булатов, я его немного
»ал, бывал в его квартире на Таганке, и он бывал у нас на Ни-
• ныкой. А вот в Суриковском я его избегал: он был человеком
фшишьным, связанным с комсомолом, вообще Соловьев вы-
.•пгал его в официальные художники, а Эрик почему-то любил
♦ыька и Фаворского, хотя всю жизнь рисовал мрачные, холод¬
рыг чисто земноводные картины, от которых отдает замерзшим
дгариумом, — мертвые во льду змеи и ящерицы. Недавно
••риале «Зеркало» Булатов опубликовал статью о том, как он
'[•.водил комсомольскую революцию в Суриковском институ-
я откуда изгоняли педагогов-реалистов, в том числе и моего
шлашу. И что интереснее всего — впервые о данной истории
В кругу судеб. Из времени Фалька
133
I '( »но так же можно сочувствовать семьям штурмовиков Эрнста
Р;ма. истребленных головорезами Генриха Гиммлера в «ночь
винных ножей». В Доме на набережной находился штаб, ру¬
. зливший сносом Храма, — мастерская главного архитектора
1 к’риа Советов Иофана и бригада собранных со всей красной
I нюпы его единомышленников. Один мой знакомый архитек-
'Р разбирал архив покойного Иофана и наткнулся на жуткие
. ванинские антихристианские документы. В них, кроме Иофа¬
на фигурировал академик Минц, со статьи которого в защиту
Лтш1на и Троцкого начался «Огонек» Коротича. Семья Иофана
н дата о документах, но как только они были обнаружены, их
I ке спрятали. Щусев с его мавзолеем (ах, до того он был таким
и гтрраосслвным!); Иофан со сносом Храма Христа Спасителя
иДворцом Советов; Мухина с ее идолом на набережной Сены
I Париже; нынешний Храм Лужка-спасителя — это все дыхание
(паны. Русское простонародье, увидев мухинского серпастого
'•'•пооккстого идола, тут же сочинило гениальную частушку:
Вот вам молот, вот вам серп —
Это наш советский герб.
Хочешь — жни, а хочешь — куй,
Все равно получишь х**!
Эта частушка, к сожалению, актуальна и по сей день для
ссттoсоетких граждан.
Мне с Васей на том болоте было весьма любопытно: кругом
олное одичание и озера среди брошенных и проржавевших
и лан^мов, балок и свай. Пейзаж в марсианском стиле Герберта
‘ «пса. С небольшим, складывающимся пополам дробовым
ружьем и заплечным рюкзаком, в который он складывал дичь,
Вася не производил на милиционеров впечатления охотника.
Часть добычи он отдавал сторожам.
в угловой продуктовый магазин, где мы с Васей покупали
• лку, вошел немолодой, слегка грузноватый, чуть сутулящийся
ожчина с грустным лицом явно еврейского типа. Вася схватил
*тня за руку, вывел из очереди, и мы подошли к вошедшему.
Вася, согнувшись, поцеловал ему, как священнику, руку. Вася
лко впадал в экзальтацию. «И ты целуй, Алеша, — сказал он
поя и сделал). — У Роберта Рафаиловича руки пахнут скипида-
:• я и краской. Запомни, Алеша, ты видел живого Фалька, смысл
■ -зни которого — каждый день на палитре мешать краски. Это
стоящий живописец».
134
А. Смирнов (фон Раух)
В ответ на Васины несколько выспренние выражения, кгк
рые слышал от него не раз, Фальк иронически улыбнулся: •! ш
Василий, несколько ошибаешься. Я часто лежу и читаю кни
или хожу в магазин, или жарю птицу, или говорю с гостя .
Мешать краски без перерыва нельзя — глаза устанут, ослепну
А ты бы перестал пить водку, ты талантлив, а водка — это г
Сейчас все художники пьют водку, этому их московские пе;.
движники научили».
Вася представил меня: «Это Алеша, сын Смирнова Гх.
Борисовича». Фальк улыбнулся: «Я Глеба хорошо знаю, он*«
писать у Осмеркина очень светло, но они решили употреби ■
черную краску и ультрамарин или смесь ультрамарина с корт
невыми и не понимают, что старые мастера очень почернс
от времени. Вот Леонардо изобретал свои краски, потом} ъ
масляные коварные, чернеют. Когда не можешь быть б с--
шим писателем, молодой человек, то невольно мешаешь к: .
ски», — сказав это, Фальк почему-то похлопал меня по плсу
и взлохматил мне волосы. Наверное, вспомнил что-то изсвс<
молодости. С грустным видом он слегка поклонился нам и уш
чуть шаркая и сутулясь.
«Ты ему понравился, Алеша», — сказал Вася, и мы с н •
купили водки, вышли во двор, и он налил мне в свой плоек I
хрустальный стаканчик с гербом Шереметевых из трех креп
граммов восемьдесят, сам выпил две стопки, и мы распрошаг
Я попросил Васю взять меня с собой, если он пойдет как-ниб
в мастерскую Фалька.
Когда-то кварталы вокруг Храма были элитными. Дани
Андреев, вспоминая свою молодость и детство, с трепетом в>
крешал в памяти как символ погибшего города и родины белы.*
храм у реки, в котором всегда мерцали лампады и свечи. Ряд
с большим Тоновским храмом стояли церковь нарышкинск I
барокко и памятник Александру III — массивный бородат: I
царь на троне, хозяин земли русской, а точнее — как купення
делец в своей лавке. Сбросом этого сидельца с его постами» т
руководил Ленин, он же сокрушил памятник генералу Сь
белеву напротив дома генерал-губернатора, а заодно еше г
памятников родне последнего царя. Интересен тот факт, Ш
расстреливая духовенство, Ленин не был инициатором сншс
церквей, это делали уже после его ухода в иной мир. Теперешн
лужковский бетонный храм с гранитным стилобатом и гараж.'
В кругу судеб. Из времени Фалька
139
шественскому монастырю, на первом этаже углового дома
экером долгое время работала чекистская лаборатория, где на
^иоченных испытывали различные яды. Руководил лабора-
Лр|ей Глеб Бокий, расстрелянный потом своими как опасный
петель. На его дочери был женат старый диссидент и один из
.нователей «Мемориала» Лев Разгон. Бокий был выдающимся
..аистом и изувером. Садистами и людоедами среди первых
й;ьшевиков были не все, поначалу многие выглядели внешне
•плично и добродушно. Но принципиально палачами явля¬
ть абсолютно все, включая пучеглазую идиотку Крупскую
л енинских сестер-калмычек. Вся эта банда держалась только
•з одном чувстве — желании физического уничтожения семьи
^•чановых, дворянства, буржуазии и, конечно, «долгогривых»,
• есть попов, особенно ненавистных этой кровавой мрази. Все
и мааксиисткие и народнические шакалы готовились к роли
• есовых убийц еще с гимназических времен. Живя во Франции,
книнс женой специально объездил на велосипеде и обошел
пиком те места, где якобинцы казнили свои жертвы (ах, милая
^•чoкккаиичcкaя Франция!).
В храме Ильи Обыденного большевики надолго оставили
лровок свободомыслия — чтобы был полигон для сыска
наалюденния. Мне не нравился этот храм, его восторжен-
де прихожане и тем более настоятель, и я редко туда ходил,
Но вожидании служб познакомился там с одним старичком —
'Луссстоввдом Дурылиным, автором книг о Нестерове. Он жил
мротив храма и в солнечные дни выползал в церковный
юрик погреться, но в храм не заходил, сидел на лавочке или
коллкольней. Узнав, что я учусь в художественной школе,
. ■ рылин подарил мне цветную дореволюционную открытку —
•пюлдкцию с Нестерова и подписал: «Алеше от собеседника
■•)uepкoонoму дворику. Дурылин». Много лет спустя я узнал,
’всттакччвсиииyсcтвoоед был одной из ключевых фигур
• такомбной церкви, ее епископом, хранителем многих тайн
• архивов, которые он где-то прятал. Только недавно начали
• <что о нем печатать. Со мной Дурылин вел разговоры о том,
по прра()славие в России вскоре вообще умрет, и я проживу
1 -инь в полностью безбожной стране. К сожалению, так и ока-
'-юсь. Показательно, что, кроме моего имени, мой собеседник
•оче.м меня не спросил — ни фамилию, ни из какой я семьи,
*в6втнolшeнии к православию. Узнал лишь одно — живы ли
140
А. Смирнов (фон Раух)
мои родители. Я тоже его ни о чем не спрашивал. Мы оба не..
тели конкретности общения: просто вечер, церковный двор.-,
голуби, остов Дворца Советов, чекисты, попы, продавши
мерзавцам. Я давно отношусь ко всему современному мм
как к большой мусорной свалке, в которой, словно соро.
собирающие блестящие пуговицы и пивные крышки, рок »
люди, забывшие, для чего они родились. Я и сам напомни ..
себе порой сошедшую с ума птицу, которая кружится к
ускользающей из памяти темой — живой Фальк.
Я посещал район взорванного Храма Христа Спасит: и
как очередное место русской скорби. Пока существовали я
с останками Храма и даже построенный на ее месте хрушевс к
бассейн — была надежда. Но когда там воздвигли лужкоЕва
бетонный объект — надежда умерла, все кварталы вокруг засть
в безмолвии, как руины Помпеи. И Фальк, и его друзья-се е
нисты, и Дурылин, и Вася Шереметев были последними ту
тьеримлянами, бродящими среди развалин, словно персонаж
П иранези. К концу двадцатого века их всех уже не было насветг
Скоро вымрет поколение мужчин, родившихся в тридцатые го
и знавших их, и наступит полная немота и духовное одичанс
На территории России некому будет помнить, что когда-то за
была хоть какая-то не эрзац-культура.
Мое свойство самому не идти на контакты, но поддерж
вать их, когда они возникают сами, давало результаты. Почн
сидел я на лавочке около Пушкинского музея, а рядом со чн •
сидела Анастасия Цветаева, милейшая старушка, мечтавшая
молить грехи своей сестры и ее мужа Сергея Эфрона, бывше
врангелевского офицера, занявшегося в Париже убиттс'лазми
заданию ЧК. И сама Цветаева повесилась, и у Эфрона в семы к
шались, и вообще эта революционная эсеровская среда быта:. • •
лубянских пиявок любимым болотом, где они выискивачи а
очередные жертвы. Я нелюблю русскую поэзию, ее серебр-
(почему не оловянный?) век, и только несколько стихотоэрен
Лермонтова, Алексея Толстого, Тютчева и Есенина меня рал) •
Наша великая поэзия — это поэзия русского колониапн
империализма и поддержания нашего простонародья в скотег •
состоянии. Наши поэты — сплошь славянские Киплинги. .Л
ше бы помещики строили дороги и больницы, а не писали.
Фет и другие, о соловьях, липах и зарослях сирени. Глядш
и большевиков бы не было как таковых...
В кругу судеб. Из времени Фалька
141
В назначенное время к паперти Ильи Обыденного подъехал
<рный ЗИМ, следом за ним — небольшая иностранная машина-
шиаигтракка, в которой сидели грузный мужчина с красным
лексическим лицом и крашеная блондинка со вздернутым
«киком. Из ЗИМа мне махнул Вася: «Иди, пора!» И я отпра¬
вься на квартиру Фалька. Долго звонил, пока мне не открыла
шая вдова с явно потревоженным лицом. Я представился:
«1 с Васей Шереметевым и академиком». Будущая вдова не-
п но дернула щеками и проводила меня наверх. Там я за¬
лп ловольно безобразное и унизительное для любого человека
фе шше (я смолоду, как сын казачки и внук казачьего атамана,
. >движу всякое унижение человека человеком): академик сидел
- ■ р^ссте. на его коричневом пиджаке красовалась звезда Героя
иотшиисииеского труда, Фальк с особенно грустным лицом
• •дзывал ему портрет какого-то интеллигента тоже невеселой
•зружности. Академик распинался: «Нет, мне такой портрет не
полит Ко мне домой приезжают маршалы, генералы, члены
рашитеысгва, а вы меня селедкой посиневшей изобразите. Если
гд.на Николаевна решили у вас полотно купить, то покажите
гпънибудь повеселее и поярче. Вот мы тут недавно к академику
\ oиеаrювcкoму ездили — вот у него цвета повеселее и поярче.
Мыу него купили натюрморт с сиренью на солнечной террасе».
Фальк стал показывать парижские пейзажи с барками, какую¬
> мсоковскую речушку с кустами. А академик разливался, как
•.г партсобрании: «Ну вот эта еще куда ни шло, тут бы еще двух
неров с удочками подрисовать — совсем хорошо было бы».
(^обратился к Васе: «Шереметев, ты бы мог подрисовать двух
«тонеров с удочками?»
Мне стало совсем тошно, я сказал Васе: «Знаете, Василий
П|мович, я вас буду ждать на паперти» и попрЪсил будущую
иову проводить меня и запереть дверь. Фальк улыбнулся мне
«ели помахал пропахшей скипидаром рукой. Ненавижу, когда
наают нищих художников, и вообще в СССР при большевиках
го проклятая профессия. Чтобы заниматься живописью, надо
игь или принципиально нищим (о Филонове я тогда не знал),
ши очень богатым человеком. Вот в России богатый купец
>. 1роухов писал пейзажи, или помещик Венецианов изображал
своих крепостных.
Мы договорились с Васей после всего на той же паперти
•гмного посидеть и выпить. Вася оправдывался: «Я и не знал,
142
А. Смирнов (фон Раух)
что академик такой хам, его супруга Елена Николаевна куп,-
у меня пейзаж, я туда на этюды ездил — у меня друзья — их. .
седи по даче».
Приблизительно через полчаса на паперти показался В: ,
вместе с гравером по линолеуму Илларионом Голицыным. V,
были крайне возмущены поведением академика, привыкш.
по-хамски обращаться с людьми. Но за пейзаж он заплат,-
довольно приличную сумму, Фальк остался доволен — к уни -
жениям со стороны советской системы и ее представителей
наверное, уже привык.
Иллариона я встречал в одном религиозном катакомбн и
доме. Он принадлежал к дмитровским Голицыным, с которы
ми, так получилось, наша семья была в очень далеком родст-
в Россию при каком-то из царей Иванов выехал Булгаков.^
томок князя Ольгерда. Один из Булгаковых носил кличку Голи а
(то есть рукавица), и от него завелись князья Голицыны. Мо
прапрабабка была Булгакова, носительница древней фамил |
и наследственной шизофрении. Булгаковы в России не ста -
князьями, а вот Голицыны хорошо прижились при дворе ир. -
множились. Я знал, что Илларион Голицын — ученик Фаворе - -
го и хорошо рисует в стиле своего учителя твердым карандаш
на хорошем ватмане и режет гравюры. Внешне он был похож ш
большого еврея — сутулый, черноволосый, в роговых очках, не
много гундосящий, — в общем, то, что называется «губошле
Хотя, конечно, никакими евреями в их семье и не пахло, у не
была сильная кровь графов Майендорфов из прибалтийо и
немцев, и, насколько я помню, дед Голицына по матери, генера
был командиром всего петербургского гвардейского коргт, -
и был близок к последнему царю.
Голова у Иллариона была посажена неудачно, роста он бк-
большого, с сильно развитой грудной клеткой. Я говорю он. *
в прошедшем времени потому, что недавно его тело обнару>
ли в морге среди неопознанных трупов: вероятно, Илларио
ограбили и избили бомжи и бросили умирать где-нибудь на г е
мойке. Родные долго не могли его найти. Сейчас в Москве мост
зарезать за бутылку водки, мобильник или куртку. Фактичео
многие районы захвачены урками всех поколений начини
с подростков, и миллионы беспризорных детей вскоре превра
Эрэфию в урочье царство.
Смерть Голицына, крупного линогравера и доброго мае
напоминает ранние годы революции, когда интеллигентов мо'
В кругу судеб. Из времени Фалька
143
втоптать насмерть за надетые очки, пенсне или шляпу. Мне
^.называли, как в Петрограде матросы-кокаинисты остано-
ниитрамвай и проверили всех пассажиров: у кого руки были
. мозолях — отпустили, остальных расстреляли из пулемета из
евшего рядом грузовика.
Голицыны, выселенные из Москвы в Дмитров, за сто первый
, .цометр, сохранили много семейных раритетов. Не меньше
..было и у Шереметева, но он их прожил за бесценок, когда
I жму п^>^^^^вал с коньяком антиквар Вишневский. Один
шинный Рембрандт из шереметевского собрания — портрет
. ?ноши — оказался у Вишневского, а другой — библейская сце-
ц - бесплатно перекочевал в Пушкинский музей. Дело было
-л при выселении Васи из башни в Новодевичьем Фурцева
.звала Васю и сказала: «Хотите остаться в Москве и получить
. артиру напротив парка культуры на Фрунзенской набереж-
н — добровольно жертвуйте Рембрандта, иначе заселим вас
• бараки». После смерти Вишневского государство ограбило
о. отняв все произведения западной живописи, а из русской
шв музей Тропинина.
Совсем недавно снова вспомнил про семью Голицыных
I .вязи с очередным сожжением огромного дворца в Гребне-
•I- их подмосковного родового имения, случайно уцелевшего
’ эволюцию. Недалеко от Гребнево сгорел киноархив, распо-
гчавшийся в бывшей церкви, и после пожара здание передали
Одни мои знакомые художники взялись привести
рковь в порядок, смыли копоть — и обнаружили живопись
■ -ска. Но у них не хватило умения дописать погибшие части,
' ниобратились ко мне. Дело не вышло по деньгам, но волею
чая я снова был в Гребнево. Там уцелели два роскошных,
*■ сельских, а столичных собора с великолепными резными
•шнооттсами, один из которых строил Старов. Туда возят
'•‘’.транцев, и рыжеватый батюшка на хорошем английском
*-взводит экскурсии. А в дни моей юности там служил свя-
■енник, оппозиционный патриархии, лагерник. В те времена
•орец Голицыных, достроенный Бибиковым, с оградой в сти-
•- взаковской готики, был режимным Лубянским объектом,
^нееснным колючей проволокой, с вышками, на которых
^се.ли автоматчики. Чекисты по всей Европе выкрадывали
П-ных и, накачав их наркотиками, вывозили в СССР, где за-
г|мляли работать на себя. Вышел человек в кафе — и пропал
•^нв.сгл^з и объявился в Гребневском дворце. Когда сталинский
144
А. Смирнов (фон Раух)
режим вместе с Берией и Меркуловым загнулся, ученых уте- .
куда-то подальше, а обслуга потом говорила, что некотор.,
особо обиженных ликвидировали. Среди этой обслуги бы.-,
горничные — красивые грудастые и задастые тетки, постоят.
лазившие к ученым в койки. Этих фигуристых теток гребне»
ское население называло «коровьими мамками». Когда я С >
в Гребнево последний раз, дворец стоял без окон, его охрани
две пожилые женщины. А потом его сожгли. Новые русс*
(а фактически старая номенклатурная райкомовская и обком
екая сволочь) создали особые разгромные команды, котор ы
ездят по бывшим усадьбам и при помощи современной технк-
разбивают на кирпич для забутовки уцелевшие помещичьи до
18—19 веков, записанные как памятники архитектуры. И н:
селение это радует: выжечь последнюю память о помещики
чтобы, не дай бог, не вернулись. В Восточной Пруссии тоо т
разбили все уцелевшие немецкие замки и дворцы. Эмигрант,
создали организацию, которая занимается консервацией р.
громленных церквей, устраивают в Париже благ^оторииееьнн^
балы и на эти деньги кроют крыши и штукатурят разломы сто .
чтобы население прекратило растаскивать церковные стены о
фундаменты.
Вернемся к моему неудавшемуся визиту. Выяснилось, чтс
сын хамоватого академика женат на родственнице Голигь
ных, молодой девице, которая хочет бежать из этого семейст и
Я уже знал о моде женить детей элиты на девицах с русски м
историческими фамилиями. Это продолжение моды некист^
и троцкистов жениться на дочерях расстрелянных аристократ
в нынешнем московском дворянском собрании очень мной
«дворян»-полукровок, потомков таких браков. Встречаешь чс
ловека с княжеской или графской фамилией — а вид у него пс
томка выходца из Ковно или Винницы. И некоторые «бывши' т
также пытались пристроить своих дочерей за академиков. Такс*
происходило и при татарах, когда боярышень пристраивали л
знатных мурз. Вся сущность кремлевско-татарской системы -
стоит в союзе кремлевских террористов (владыки, ЧК, военно
и ученых-техников, которым кое-что разрешалось в сравнен к
с остальным населением. Ох, не люблю я всех советских учен: т
особенно работающих на ВПК. Тот же пучеглазый Капица-от 1
который ездил из Англии в СССР и обратно, пока его, как
ложника, не заперли в клетке, — далеко не безобидная личной
В кругу судеб. Из времени Фалька
145
,, да собачий мучитель академик Павлов стал болеть, он вызвал
,. :6г Капицу и завещал: «Я скоро умру, мне одному разрешалось
в»рить правду, теперь твой черед».
Ученые вооружали Красную армию, и без них террориста-
..кого режима не было бы, и в Европе, царил бы Версальский
ф. и Гитлер с его дикарством вообще бы не появился.
Я человек впечатлительный и не мог в неблагоприятных
внях моего краткого визита в мастерскую Фалька спокойно
усматривать его живопись. Я быстренько выкатился из ма-
ерской и оказался в ней снова уже спустя несколько лет, после
.черти ее хозяина. Тогда я уже смог внимательно ознакомиться
«которы ыли его полотнами. Видел я работы Фалька и после —
«в музее, и на выставках — и составил о них свое особое мнение,
. торым и поделюсь с читателями.
До войны! существовала и еврейская культура идишистско-
наарравения, но нацисты уничтожили ее вместе с самим
.родом, писавшим и думавшим в основном на идише. Те из
I шкантов, писателей и художников, которые согласились
зствовать в деле фальсификации искусства, могли уцелеть
иически, прокормить самих себя и свои семьи и даже поду¬
ть на грудь медальки с профилем узколобого тирана. Но не-
торые артистические личности не пошли на компромиссы
■стали работать так, как им хотелось. Ярчайшим примером
кого подвижничества является судьба живописца Филонова.
Ранний Фальк был знаком и с Луначарским, и с другими
Ьтьшевистскими вождями, был профессором ВХУТЕМАСа, но
аде воцарения соцреализма оказался в оппозиции, и в оппо-
ии сознательной. Для меня представляют интерес те худож-
«ки. которые стали относиться к живописи как к религиозному
^явлению. К сожалению, и в постсоветской России, и на Запа-
£paттррострнeн лживый миф об эстетической значительности
детской живописи: пока продажные авангардисты! малевали
' лих и матросов под Сезанна и в кубистической манере —
■ дорошо и здорово, а как они стали писать в реалистическом
•^травдении, превратились в бяк и сталинских холуев. Это
г»бочайшая эстетическая, имеющая политическую основу
пока, в лучшем случае — миф, и он будет развенчан только
у‘да, когда Геную приравняют к Мюнхену. Европа в целом
Дмого начала шла на аморальное сотрудничество с болыше-
•ачи, как она позже сотрудничала с Гитлером. В основе всех
146
А. Смирнов (фон Раух)
этих предательств лежит глубочайшая застарелая ненавис п
латинян-папистов к Византии, православию, славянам ивс,
восточновизантийской цивилизации. Запа^нс^^вр^<^1еек^(^с<се с
кусство со времен Возрождения пошло по фотопути, занима ж*
иллюзорными эффектами. Дело закончилось фотомонааж .
и композициями, имитирующими цветные фотографии, ап.-
же различным хламом с помоек и из заброшенных кухонь, и
которых строят композиции — инсталляции. Это свидетелыт*
бездуховного католического и протестантского Запада.
Более того, значительная часть западной молодежи стоит -
принципах поддержки ислама и африканских племен, мб». •
о значении креста — символа распятого страдальца.
Фальк (я имею в виду Фалька сороковых-пттдессятых го¬
дов) был гуманистическим российским культурным деятел,-
прекрасно знакомым и с великой русской литературой, исм
ральными учениями и Толстого, и Шестова, и Розанова. в
Шереметев слышал некоторые его беседы в Козах, в Крыму, п
их учителя старой закалки иногда расслаблялись и говорили г
вольно открыто. Васю на эти трапезы допускали, учитывая с
происхождение и то, что он по своим взглядам был правосл
ный юрод и относился к окружающему миру безразлично ио¬
всякого предубеждения, воспринимая его как Божью данное I
Мне совершенно ясно, что нельзя рассматривать официал
ное советское искусство и искусство, созданное в кельях ху х>
жественных отшельников, как единое целое. Так можно доги
до того, чтобы фигуры гитлеровских валькирий и нибелунг
ставить в один ряд с уцелевшими рисунками лагерников. Ко
лоссальная неправда и обман заложены в том, что офэиии^^ыг -х
советское, антисоветское и потаенное искусство рассмотрим^
как нечто целое, и за этим обманом стоит целый класс совета
номенклатуры.
Зрелый Фальк относился к своему искусству как к религг -
озному акту, и в этом магия его творчества.
Да, я люблю религиозное отношение к живописи, котор-*
было у очень немногих моих современников — например, у Во
лоди Вейсберга и у Володи Яковлева, которого не дает забг -
старый камрад Гробман. Такое отношение было у зрелого Фа
ка, у скульпторов Коненкова и Эрзи (Эрзю убили скульптор
конкуренты — сначала зарезали его бульдога, а потом прибг -
и его самого). Вот, пожалуй, и все. Некоторые реалисты писа
В кругу судеб. Из времени Фалька
147
^пейзажи без всякой надежды их продать, но я их не очень
суховаты.
IV картинам Фалька необходимо относиться как к религи-
.ымактам эстетической свободы в условиях тоталитарного
гларства. Бывают эпохи, в которых художнику существовать
.можно — он творит по законам своей интуиции, а инту-
1я рисует перед ним довольно страшные картины, которых
г сам пугается. Ярчайший пример — Кафка, предугадавший
яу чешского и немецкого еврейства. В России ни накануне,
в коде революции не было ничего подобного. Вот уцелели
.которые документальные рассказы Варлама Шаламова, но
) только этюды, фрагменты чудовищно страшных хроник,
сские и народы, живущие на этих просторах культуры, —
•тнь талантливые люди, но ни настоящей культуры, ни ци¬
тации в России никогда не было. Были только народные
л^е^ия вроде угро-финской орнаментики и старообрядческие
литы и поселения, где существовала своя старообрядческая
•культура. Новгород и его земли, самое большое государ-
:я срееневековой Европы, культурная провинция Византии
I Балкан с государственностью, данной норманнами, зверски
гублен Москвой к концу 16 века. Всю элиту связали верев-
ин в пуки и перетопили в Волхове. Нашему простонародью
иььтра была не нужна. Узорчатый быт — это да, а светской
l■Feветтpы, музыки, живописи не было. Это почти уровень ло-
хй иэскимосов. Высококачественное искусство заказывало
.умарта), империя. Для иконописи приезжали греки, для
иттюуры — итальянцы, для религиозной философии — опять
Жи: Феофан Грек, Аристотель Фиораванти, Марко Руффо,
визНовый, Максим Грек и множество других, ныне забытых,
петербур^ий период искусство было только государствен¬
'' Когда случилась революция (она в России всегда тлеет,
торфяной пожар под землей), и два миллиона погрузились
* пароходы и драпанули через Константинополь и Францию
! Европу, то появился огромный табор ресторанных певцов,
’ кунов, балалаечников, остатков императорского балета,
варских живописцев типа Гончаровой и очень-очень мало
пных литераторов и композиторов. В основном, доживали
•к люди типа Бунина, Куприна и даже «самого» Набокова —
’овно больные еще в России, изломанные, боящиеся своих
втедей и читателей. Они не предпринимали даже попыток
В кругу судеб Из времени Фалька
149
Все эти редкие независимые творцы были носителями тра¬
пп русского европеизма. Очень трудно быть независимым
ожинком и писателем в рабской стране, до сих пор живущей
, иконам Чингисхана.
Власти фактически морили Фалька голодом, но он вопре-
всему писал и писал и все женился и женился. От полотен
. ого Фалька исходит обаяние таинственности и огромной
все время Фалька — в его колорите, в его особых фонах,
гиюших такую же роль, как и лица портретируемых.
Я неоднократно бывал в квартирах, где жил Фальк, один
даже видел его со спины (он прогуливался, часто останав-
лваясь), но, конечно, по своей привычке не подошел к нему:
ипочное знакомство, всего один раз разговаривали — нет
вода подходить и навязываться. К тому же я всегда помнил
-к импрессиониста Дега — он прикидывался слепым и глу-
ч. чтобы не здороваться со знакомыми на улице и избегать
»•лных разговоров. В этом районе у меня была приятельница
»их лет, брюнетка с польской фамилией, сестра ее бабки дру-
ипас Анной Ахматовой. У брюнетки была большая коллек-
1Я немецких довоенных пластинок с записями Вертинского,
рфесси и многих других (их потом случайно разбила сама
шика). В артистической Вертинского мне удалось несколько
добывать после концертов и в перерывах между ними — моя
юкомая, учившаяся в Суриковском на театральном факультете,
па его жену Лилю. Мне нравилось его слушать, но в нем са-
)чбыпоочень много страшного и фальшивого. Глядя на него,
начинал понимать, почему в старину комедиантов хоронили
юле за церковной оградой.
Я по-прежнему приходил на паперть храма Ильи Обыден-
гоиеше несколько раз встречал Дурылина. Он мне расска¬
зал о том, какие картины были в снесенном Храме Христа
зрителя, как там служили до революции, особенно на Пасху,
ворили мы о Врубеле и о мирискусниках — некоторых из них
- рылин знал и бывал на их выставках. Я объяснял ему, что
Мель — безвкусный, салонный по сути художник русского
I зерна для оформления конфетных коробок, гостиниц, ре-
•ранов, и что купчихи, самовары и кошки Кустодиева — это
(’тч, и что «потревоженные» похотью дворянские девицы
нова — это завуалированная порнография, как и его про-
шпальные недоросли в штанишках, облегающих их очень
150
А. Смирнов (фон Раух)
большие члены. А про Бенуа я читал забавный факт. Приех,
после войны советские туристы в Париж, пошли в Верса
а там согбенный старичок акварели пишет. Туристы пост
трели ему через плечо и говорят: «Совсем как наш Бенуа .
Бенуа, как и Блок, долго сотрудничал с усатым упырем Горы .
и через него — с большевиками. Бенуа пытался спасти в кр *
ном Петрограде музеи, а Блок — театры, так как сам он ж и
с актрисами, а его жена Менделеева — с актерами. И сам Бл
и его жена были с примесью еврейской крови. Дед велико
Менделеева — крещеный николаевский солдат Менлелевр
а предок Блока — немецкий врач Блох, пожалованный Павл
I в дворянство. Когда Бенуа сбежал во Францию, в Петрогр. . .
остался весь его архив — рукописи и рукописные справочник
по искусству (он называл их «брульоны»). Он тщетно прост
большевиков вернуть их ему. Куда там! Архивы при живом •
торе объявили национальным достоянием и сдали в госарх •
Дурылин прекрасно разбирался в художникххммррисуснникл
знал о них массу интересного — сам Нестеров был мирнее, с
ником. Это были все люди декаданса, включая самого Ни
лая II, которые хотели построить некую Россию «а-ля Рюс.
в духе «царского» Федоровского собора в Царском Селе и
Марфо-Марьинской обители на Ордынке. Этой же идее с.
жили слащавые картинки Нестерова, Рябушкина, Констанц
Маковского и других подобных им сказочников о никогда <
существовавшей «святой Руси». Очаги православия, конечне
существовали, как и старообрядцы, но в целом великорос.
были полуязыческими варварами, крещенными насилье
и не воспринявшими христианской морали. Великороссы!*
строили дикий варварский социализм, теперь строят лик м
варварский капитализм.
Из Фалька Илья Григорьевич Оренбург слепил политическ
фигуру, своего рода знамя, в своей повести «Оттепель» вывс •
его одним из ее героев. Хрущевское отмывание номенк.аату:*’
от кровавых подвигов Сталина и Берии получило название
щевской оттепели». Илья Григорьевич был очень талантлив* •
писателем и культурным человеком, но по своему призван •
являлся провокатором общеевропейского масштаба. Не дм“
что он был сотрудником Лубянки или ГРУ, но он выполнял р»
работу, когда закладывал «Еврейский комитет защиты мил*
и всячески отмежевывался от любых национальных еврейски
В кругу судеб. Из времени Фалька
151
Олин крупный переводчик взял меня, молодого, с собой
I хти на дачу Эренбурга. Я сидел в мансарде с камином, вы-
• кенным новоиерусалимскими, никоновскими изразцами,
слушал байки самого Ильи Григорьевича. Эренбург был
микомеше дореволюционного разлива, в отличие от другого
.пинского холуя — Симонова, князя Оболенского по мате-
••нской линии, служившего Сталину от всей души. Помню,
цк Илья Григорьевич пыхал трубкой и резко вглядывался в со-
хчлиика, словно оценивая его. Я привез Оренбургу пару своих
«.лазменных рассказиков, которые мы тогда придумывали на
с Ковенацким и которые потом повлияли на Мамлеева.
| ья П^^п^оозьэ^^ич меня напутствовал: «А вы, молодой человек,
лите, у вас есть хватка, вы наблюдательны. Вот только печа-
’тъвас никогда не будут».
Меня смолоду интересовали люди, перепачканные в кро¬
ят - что они чувствуют, как ведут себя, когда на них не смотрят
сторонние. Эти поездки к Эренбургу, на машине моего знако-
•лго ранней весной в дачные поселки Нового Иерусалима мне
кпоммнлись в основном из-за этой весенней поры. Переводчик
»»кете с Ильей Григорьевичем часа полтора-два что-то редак-
рловли и перепечатывали, а я тем временем прогуливался,
^хнбург порекомендовал мне познакомиться с кланом Бриков,
• при их упоминании он как-то морщился. С его подачи я одно
емяходил в библиотеку музея Маяковского в Гендриковом
реулке и кое-что там прочитал.
Илья Григорьевич угощал нас с переводчиком бутерброди-
м. наливал настойки — и мы уезжали. Я ездил туда, наверное,
г^йтри, и Эренбург меня не заинтересовал — это была чисто
ветсскя государственная фигура. Тогда выходили его мемуары
юли, годы, жизнь», но я им не верил, единствейная запом¬
нившаяся фраза из этого опуса: «В Париже цвели каштаны,
• Шанталь ждала меня».
Зрллш Фальк был художником чистейшей воды и никем
- ьше. Когда номенклатура решила сменить свою шкуру и по¬
злись коммунисты-реформаторы! (это как будто в Германии
1 шикли нацисты-реформаторы!), Москва превратилась в за-
^лую южноамериканскую столицу вроде Каракаса с эпигон¬
ам под современным Запад абсолютно во всем и еврейская
•тлллггеция стала обслуживать разжиревший новый класс
•фмулировка Милована Джиласа), то из Фалька и его стойкого
В кругу судеб. Из времени Фалька
153
.рского народа. Славянофильство, придворные бредни,
|Чего больше.
1омню, в один солнечный осенний денек я привез в Мура-
двебольшие бутылки портвейна «Массандра». Сотрудницы
0 на тютчевской террасе соорудили бедный столик с салати¬
ки консервами (тогда они еще были съедобны), и мы стали
озать. Сначала говорили о Тютчеве вообще. Тютчевы —
рский род, их предок — мурза Тютча. Они всегда вились
.юцарского двора. Есть хорошие мемуары дочери Тютчева,
• пины «при дворе двух императоров». Она воспитывала до-
*и Николая 11 и ненавидела Распутина. Потомство Тютчева
а его жен-немок было уже почти что немецким. Преслову-
(высказывание поэта о невозможности понять Россию умом
ично по своей сути. Получается, маркиз де Кюстин Россию
да Тютчев нет, хотя жили в одно время. Получается, невоз-
ано разобраться в социальной и расовой структуре страны,
юрой живешь. Такая сентенция — своего рода индульгенция
.нолей, живущих бездумно и подчиняющихся любым фор-
I власти. Верить в Россию призывал и Сталин... Призывают
сверить и нынешние ее властители. Сам житейский хитрец
.чпворный льстец, Тютчев, конечно, величайший пантеист,
:ик, прозы не писал. При его громадном уме он бы со своей
-юй моментально в Сибирь угодил, как Радищев. В России
ать правдивую прозу об окружающей действительности —
мое для жизни занятие.
Потом мы говорили о последних Тютчевых — внуках, жив-
I в советские годы при мурановском музее, и о дружившем
чуком поэта Дурылине, и о том, как при его участии были
исаны Нестеровым портреты брата и сестры. И вот музейные
шили мне, что у них на чердаке стоят ящики с обовью по-
ного внука Тютчева, они боятся, что эта пересохшая обувь
рится, и спрашивали меня, что с ней делать. Меня тогда зна-
некоторых музеях, я присматривался, где бы пристроиться,
Мейные крысятники мне не нравились. Мамонты и бизоны
«иного дела вымирали, а следующие поколения — чистое
‘Шение большевизма во всех его ипостасях. Музейные да-
ки звали меня тогда Бледный Алекс, просто Алексис и Герцог
за сходство с портретами Веласкеса. Но я с музейными
*жами не путался, предпочитая более низкий жанр. Для
все эти портреты, миниатюры, сабли, шашки, штандарты —
154
А. Смирнов (фон Раух)
финансовые и музейные ценности, но не духовные. Мои пр
за эту ветошь кровь проливали. Когда я беру в руки сложенг *
знамя или рукоять сабли, во мне все содрогается до слез. Кета ‘
наследников исторических раритетов в России больше нет. .
селение абсолютно безразлично к своей истории, к настоящ
и будущему. Большинству населения бывшей России дор2
только то, что сегодня в миске и граненом стакане. Это но¬
вее кому-то достанется как реликвии вымершего народа, вр
тех штучек, что теперь раскапывают в заросших джунглям
заброшенных городах майя. Или же уцелевшие где-ниб й
в Австралии или Новой Зеландии потомки русских спустя ве<
как евреи в Израиле, соберутся в стаю где-нибудь, выклини ■
у азиатов кусочек бывшей России и устроят там новую Росс.
миллиона на два-три жителей. Конечно, это будет чисто арх.
логическое государство, и собравшиеся там русские будут дум-,
и говорить по-английски и только официально — по-русс, ■
Вот им-то все уцелевшее в музеях и коллекциях понадобщ.
ся, — прикасаясь к подлинным вещам старой России, они буад
черпать вдохновение для собственной жизни и государственн и
строительства. Потомкам же угро-финских и монголоидны
племен ни кровавая русская история, ни беспощадная русом
проза, ни лукаво-двусмысленная лирика не пон^д^оСЗят^ся. Они
будут ходить, как лошадь с шорами на глазах, вокруг ежедненнсй
пайки, как уже ходят сегодня.
Собранные в Московию Рюриковичами-Даниловиаам»
полуевропейцы всегда жили в Великороссии, как икIуyпн^гrы.
у них все было свое: и женщины, и дома, и свой домашний о ■
обязательно французский) эзопов язык, и свив императорь
и своя литература и музыка. И все это спалили сиволапые V
жепесы, для них все это было чужое, враждебное и вредно
Точно так же погибнет и нынешняя англосаксонская по р"'
псевдоаодернмзация России.
В тот осенний день в ваенви оказались двое перемазан: •’
в саже печников, они спустили с чердака кучу картонных яшю •
с обувью, какой-то допотопный баул и квадратные плетет
корзинки и сложили все это на полянке перед домом. И я, ел*
на расстоянии, чтобы не замараться в пыли, стал рукооолг'
разбором этой ветоши. Обычно когда человек умирает.
вещи раздают нищим в церкви, а в Мураново все барахло
Тютчева подняли на чердак, не разбирая. В ящиках находи-1**
г
В кругу судеб. Из времени Фалька 155
жнно высохшая французская обувь начала 20 века —
яар, в плетеных корзинках — масса манжет, стоячих
ч*нн1х воротничков, манишек, белых и цветных жилетов,
ма^жсе^т музейные дамочки даже нашли запонки — одни
с яшмой, другие серебряные, с черными квадратными
Ьи, и, как дикарки, даже прыгали от радости. Для такой
они надели синенькие халатики и повязали косынки.
получилось убогое — дворня роется в барахле покойно-
сна. В одном из баулов они нашли лайковые и шелковые
йки и смятый, как голенище сапога, белый цилиндр. Была
коробка с письмами и поздравительными открытками на
к языках. Была и стопка порнографических открыток:
орано коротконогие француженки демонстрировали свои
„ ипрочие части тел. Письма и открытки (конечно, за ис-
-ением порнографических, которые разобрали сотрудницы,
ии, вероятно, на скудном сексуальном пайке) уволокли
гй, а кучу тютчевского добра подпалили, предварительно
вбеннином. Небо между тем стало шелково-растянутым,
Фоиотовая кашемировая шаль с отдельными павлиньими
ши и всплесками заката, кое-где стали заметны звезды,
ище загорелось, затрещало и стало отбрасывать пляшущие
■т на розоватые стены небольшого баратынско-тютчевско-
ж. Я вспомнил портрет старого господина с темным мор-
иттм лицом и по-английски, как я всегда это делал, ушел,
'проищвшись с женсоветом, впавшим в некоторое буйство,
шло грустно, и, отходя от усадьбы и оглядываясь на огонь
тов, я почему-то подумал, что жгут не вещи — жгут самого
лига, жившего в усадьбе своих предков. А ведь Мураново
^носожгут, подумал я тогда, ведь домик небольшой и бед-
’Унллл-то случайно... Между Февральской и Октябрьской
чоиими мужики сожгли тридцать две тысячи дворянских
Чи почти в каждой были портреты, миниатюры, книги,
‘«и, письма...
Чтдень, покидая Мураново, как оказалось, навсегда,
Чал и мир Тютчева и его современников. Подсознательно
Чал, что вижу все это в последний раз, что этот случайно
очаг дворянской культуры погибнет, в труху пре-
Кяскрипки, фарфор, старинные рисунки, мебель редких
д^йрлвв. Физически уничтожив дворянство, наследники
Квиков решили восстанавливать дома, в которых жили
В кругу судеб. Из времени Фалька
157
ли. а обычные дворянские усадьбы все разорены и сожжены.
Мураново было последним.
Теперь я расскажу о том, как я был в мастерской Фалька уже
’осле его смерти и вдоволь насмотрелся на его холсты. История
ла отчасти скабрезная, как, впрочем, и многое, о чем я пишу.
Аила в Москве на Васильевской улице, около Белорусско-
д) вокзала, супружеская пара — Лена Строева и Юра Титов.
Юра - архитектор, мужественный, похожий на актера МХАТа
Белокурова; у Лены было подержанное еврейско-украинское
.нио. вздернутый носик и ноги, поросшие мягкой козьей шерс-
!ыо. как у царицы Савской. Люди они оба были милые, жили
одной большой комнате с альковом, выкрашенным в синий
!л На одной из стен их жилища висела очень хорошая работа
Харитонова, изображающая апостолов, сидящих среди скал
Iсревьев. Картина выдержана в особой зеленовато-коричневой
амме, больше я таких работ у Саши Харитонова не встречал: его
творчество отдает наивкюнстом.
Большая строевская семейная комната была местом встречи
.нссидентов и им сочувствующих. Там бывали Александр Сер¬
иям Есенин-Вольпин, его мать, брат матери кинодраматург
8о1ьпин, Николай Робертович Эрдман (он, правда, появлялся
«я редко), Юрий Витальевич Мамлеев (правда, редко), Андрей
•ошьрик и Володя Буковский и еще целый ряд личностей, по
иным причинам недовольных советской властью. Хозяева ни
«а кого в КГБ не стучали. Лену как тунеядку преследовал горком
• очсомола и хотел выселить из Москвы на сто первый километр,
\лександров. К сожалению, Лену и Юру, людей симпатичных
мягких, вынудили (наверняка не без помощи КГБ) уехать в Па-
иж. и там комитетчики стали принуждать Лену делать всякие
пости. Она этого не выдержала и однажды после выпивки
■бше-то они оба не пили) повесилась в уборной. Юра без нее
квратился в слепого без палочки или без собаки-поводыря,
мешался, был помещен в психиатрическую больницу под
Парижем и вскоре скончался.
Так вот, Юра и Лена были близко знакомы с полуамери-
инской семьей Стивенс — Эдди (Эдмоном) Стивенсом, его
■ -ной Ниной Андреевной и дочкой Аськой (Айшей). Еще у них
'■ыл сын-архитектор, но он жил в Нью-Йорке, и я никогда его
* видел.
Строевы оказывали Стивенсам разные мелкие услуги, и те
»сплачивались с ними всякими мелочами — американскими
158
А. Смирнов (фон Раух)
Дом № 11 на ул. Рылеева (с 1994 г. — Гагаринский пер.), где жили
супруги Эдди и Нина Стивенс
презервативами, порнографическими журналами, сигарета-
и жевательной резинкой. Нина Андреевна мне потом сама (V
этом рассказывала и показала ящик, набитый таким товар
которым она расплачивалась с подобными помощниками. Мн:
она ничего такого не предлагала — я был тогда хорошо олг
носил итальянскую обувь и благоухал дорогим одеколоном
У Стивенсов, правда, поили хорошим виски, которое раз
дили пополам с апельсиновым соком (нужные этой семье люл-
выпили такого напитка наверняка не одну цистерну).
Эдди и Нина Андреевна меня не сильно раздражали, о»
были людьми довольно простецкими. Стивенс представ
в Москве какую-то американскую бульварную газету, но н.
самом деле выполнял важную функцию советской внешне
политики: через его газетенку Кремль прокатывал свои «утки»
«как сообщает московский корреспондент...» и т. д. Все
знали, и он всем был удобен. Эдди был здоровый лысый муж; •
лет за пятьдесят, с неопределенным слюнявым ртом, обросшг
жиденькой рыжеватой шерсткой, долженствующей изображ
бороденку (сам Хрущев как-то сказал ему: «Ты, Стивенс. •
сбрей, тебе не идет»). Нина Андреевна и Эдди познакомилг-
еще в тридцатые годы, и их брак благословил сам дедушка Кд
линии. Тогда же, наверное, их и завербовали. Скорее всего.от¬
были двойными агентами, работавшими и на Лубянку, и на ИР^
В кругу судеб. Из времени Фалька
159
Стивенс к тому же, по слухам, был женатым гомосексуа¬
лом. В воспоминаниях Эренбурга есть эпизод: английский
.урналист, полуфранцуз, бьет Эдди по голове пустой бутылкой
у его рассказ о том, как хорошо француженки спят с немцами.
Произошло это в поезде, когда журналистов везли в Мурманск,
□ Северный фронт. Я напомнил Стивенсу за столом об этом
•пизоде, и он взорвался: Эренбург — профессиональный лжец,
югонебыло, и вообще Илья Григорьевич прикидывался, что не
зет английского, чтобы было удобнее подслушивать. При этом
Цмон Эдмонович, как я его называл, постоянно прихлебывал
-иски и не очень-то контролировал свои движения.
Мадам, худощавая, стройная, в молодости была, очевидно,
ичпатичная и привлекательная, по-старомосковски простец-
.ля и приветливая и житейски, несомненно, очень опытная
I циничная. Семья ее, наверное, была из мещанско-купеческой
.1хды. В комнатах второго этажа мелькала ее мама, невысокая
иная старушка, старавшаяся не появляться на людях и, как
я потом узнал, ядовитая на язык.
Нина Андреевна держала маленьких брехливых курчавых
бачонок, а пьяный Эдди все время придавливал их дверьми.
• )змон опять собачку раздавил», — сообщала мадам, и мы везли
ронить несчастное животное в лесу.
Увидев, что я понравился Стивенсам, Лена, которая и при-
й меня к ним, предупредила — мол, Нина прижимистая и дает
очень много. Я посмотрел на Строеву с удивлением, так как
■ приживальщиках, тем более у иностранцев, никогда не был.
У Стивенсов мне понравилась гостиная — метров восемьде-
•1 отделанная мореным деревом и устланная коврами, с дива-
’нми вдольстен. Посреди гостиной стоял рояль палисандрового
'Рева, на стенах висели чиновые поясные иконы действительно
блевского круга начала 15 века. Иконы эти поставлял некто
■'проз, темная личность, опекун душевнобольного художника
си Ситникова, ученика моего отца по Учительскому инсти-
Вася был похож на обросшего первобытного человека,
скошенной нижней челюстью и хитрыми глазами безумца.
• оды войны его держали в Казанской психиатрической боль¬
ше, большинство пациентов которой умерло от голода. Вася
-*ил, приспособившись есть лягушек, жаб и ужей, водившихся
РУДах около больницы. Он сам с удовольствием рассказывал
*Лом.
Автопортреты Василия Ситникова (оба 1940 г.)
Мороз этот жил где-то на Лубянке, рядом со зданием КГБ
и, по-видимому, был туда вхож. Его потом все равно посади:
по уголовной статье.
Мадам Стивенс я был необходим для того, чтобы написа' ь
предисловие к выставке наших авангардистов, которую она ре
шила устроить в Нью-Йорке. Я написал предисловие с кратки* .
обзором художественных группировок двшпаатых-рридатты
годов, тем более что мой отец их всех хорошо помнил, и все его
рассказы я зафиксировал.
Мне нравилось у Стивенсов, нравилось их пойло и то, кг
нежна и внимательна была ко мне Нина Андреевна. Я дума т
что она и ее муж решили меня завербовать в ЦРУ, и мне эт
даже как-то льстило. Но все оказалось намного прозаичке-:
и пакостнее. Мадам решила заманить меня к себе в постен
приручить и сделать частью их семьи. Я понял это не сраз •
ведь у меня, естественно, не было опыта того, как пожилые
дамы заманивают молодых мужчин, годящихся им в сынови
Хозяйка всячески пыталась меня споить и оставить ночеван
на диване в гостиной. Однажды она принимала меня в свос>-
спальне в полупрозрачном газовом пеньюаре, а муж приноси -
туда мартини, смешанное с сухим вином. Как-то Нинина ста¬
рушка-мама, проходя мимо нас, сидевших в креслах в одно*
В кругу судеб. Из времени Фалька
161
Василий Ситников (1960-е гг.)
• I комнат второго этажа, сказала ехидно: «А ты, Нина, все
с молооенькими, хорошенькими...» До меня кое-что стало до-
• нить, и я решил все это прекратить. Жили мои американцы
в двухэтажном старомосковском купеческом особняке на две
•вртиры. Их соседкой была какая-то негритянская художница,
которую я никогда не видел.
Во дворе размещался добротный отапливаемый гараж, где
Нина хранила коллекцию московских авангардистов. Были в той
кииюкции хороший Тышлер, букашки Плавинского, много
Васи Ситникова, черные кружки с серыми фонами Красно-
свцева, пара рисунков на картоне Эрнста Неизвестного и еще
■лкие-то голые бабы работы учениц Васи. Его ученицы сухой
•нстью на ватмане рисовали стилизованных баб — без конту¬
ров. врастирку (этой технике Вася научился, рисуя по ЖЭКам
в послевоенные голодные годы портреты Сталина и Ленина).
В1СИНЫ картины были большей частью просто похабные, а из-
■блееный сюжет — за голой женщиной с выпуклыми грудями
белит гоеый, заросший шерстью мужик. Подобных рисунков он
-делал много, один из них висел у Костаки, а один якобы купил
*)кй Гуггенхейма. Мадам Стивенс все-таки вывезла свою кол-
жцию в Нью-Йорк, но выставка провалилась (судя по всему,
■о была первая такая выставка за океаном). Перед отъездом
и! СССР Вася жил в однокомнатной квартире на Семеновской
•лошади, и я разочек у него побывал. Он рисовал голых баб, а его
162
А. Смирнов (фон Раух)
Работы Василия Ситникова
полуголая жена в прозрачном газовом белье сидела рядом. Вс
стены, как чешуей, были увешаны иконами. Когда Васю КП
выжило из Советского Союза, он был вынужден все свои икон-
пожертвовать в музей Рублева. Среди этих икон оказался Спа.
двенадцатого века, записанный в шестнадцатом, предполо-
тельно выкраденный из Кремля старообрядцами при нашесте
Наполеона. Вася и не знал, что за доска была у него.
Выехав в Америку, он опять окружил себя сексуально поме
шанными ученицами и вскоре умер, перепив в окружении их об
наженных тел. К концу жизни Вася рисовал соборы, московски
толпу и снежинки, как на старых поздравительных открыт-
Снежинки эти очень аккуратно выписывали Васины ученш
И вот однажды Нина предложила мне отправиться в мастер
скую Фалька (он к тому времени уже умер) и попытаться купив
у вдовы художника «Обнаженную» — ту, что была на юбилейн
В кругу судеб. Из времени Фалька
163
•кставке МОСХа и к которой почему-то привязался Хрущев.
П скиневшая от холода натурщица Осипович была в жизни еще
.гршней, чем ее изобразил Фальк, но она гордо заявляла: «Мое
»ело стоит в Лувре», намекая на то, что с нее резал из дерева
Коненков и статуя попала во французские музеи.
Мадам Стивенс поручила мне торговаться от десяти до трид-
дти тысяч долларов. Тогда, в той Москве, это были огромные
хньги. Она дала мне телефон вдовы художника, я позвонил,
.казал, что мой отец — коллекционер из Тбилиси и хочет при¬
брести картину Фалька с подписью. Вдова согласилась принять
иеня, и я оказался на памятной мне лестнице в уже знакомой
наннарде. Вдова, заметно постаревшая от перенесенного горя,
жазала мне несколько портретов — я их горячий поклонник,
••них есть большая психологическая нагрузка сталинского пери-
I. они мне ближе, чем «свободные» полотна парижского пери-
да Роберта Рафаиловича, в которых есть молодая беззаботность.
Вскоре население Земли составит девять миллиардов человек,
■основном азиатов, мусульман и негров, которым станет нечего
ель, пить и нечем дышать, и вот-вот начнутся расовые беспо-
рчлки по сокращению населения хотя бы до двух миллиардов
•ачала 20 века. Век 21 станет, по-видимому, последним веком
. .шееттования европейского искусства, и в глазах фальковских
мрачных портретов читается огромная трагедия — и его вре¬
мени и будущих эпох.
Я взял с собой блокнотик и набросал в нем несколько ком-
озииий, главным образом парижских пейзажей. Попросил
сказать мне и ставшую знаменитой «Обнаженную» и спросил,
• продаст ли она это полотно. «Нет, оно должно висеть в Тре-
л.яковке», — ответила вдова. Другого ответа я и не ждал. Тогда
■ спросил, не продаст ли она что-нибудь еще. ВдсГва сказала, что
ча надеется открыть музей Фалька.
Я, конечно, знал, что «Обнаженную» мне не продадут,
■ другой Фальк мадам Стивенс не интересовал. Но я ей сказал,
по мне, вероятно, удастся уговорить вдову. Я твердо решил
-устать бывать у Стивенсов, роль чичисбея (так в Венеции
1 швали второго мужчину в семье при пожилой даме) была не
. я меня. Чтобы закончить с ними дело с Фальком, я отыскал
•I чердаке нашей дачи старое неоконченное большое полотно
моего папаши времен ВХУТЕМАСа, где была только намечена
^ниура обнаженной натурщицы, и написал на ней по сделанным
164
А. Смирнов (фон Раух)
во время визита наброскам три работы — два парижских пейзаж.
Фалька и небольшую уродливую обнаженную. На том же холе т*
я тогда подделал два небольших портрета Петрова-Водки в
Все это мой приятель-аферист продал каким-то инострани I
и эти мои подделки потом даже выставлялись в Европе и попа >
в каталоги. Пытался я однажды по чьей-то просьбе поддел .
и Шагала, но ничего не получилось: присущий ему еврейски
дух мне, еврославянину, не давался.
Порвать с Ниной мне удалось так: я пришел к ней в гое
с женщиной по имени Кира, с которой познакомился незадол
до этого. Нина сразу все поняла, и когда я в следующий раз по¬
звонил Стивенсам, Нина сухо ответила мне, что в посольст«
прием и меня она принять не может. Потом я слышал, что чет
Стивенсов правительство выделило отдельный особняк где т
около Остоженки, и они продолжали свою деятельность. Не
давно по телевизору я видел их дочку Аську Стивенс: обглодан
ное страстями и виски подержанное лицо. Она рассказывал:
о том, что ее родители были меценатами поэтов и художник
шестидесятых годов. Они действительно всячески заманив:,
и угощали поэтов, когда-то читавших в Политехническом. И на
верное, небезуспешно — вот, например, главный комсомолка
глашатай тех лет Евтушенко — сегодня профессор какого т
американского университета, живет на тамошнюю зарплат)
Старик Харон переправил через воды Стикса большино в
персонажей, описанных в этих лоскутных, как деревенек г
одеяло, записках. Но в моем ядовитом от подагры и желчи мот
стареющего маразматика-шестидесятника они, как в цветнш •
калейдоскопе, по-прежнему ярки и подвижны, как прыгаюшж
цветные стеклышки...
ж-
УГАСШИЕ НЕПОМИНАЮЩИЕ
В БЕГЕ ВРЕМЕНИ
Опыт непоминающих и современность
*и, первоначшиьно небольшие, записки несколько разрос-
жк неожиданно для меня. Оказалось, что я помню кое-что,
г? все остальные постарались основательно подзабыть. Сейчас
стюминать о старой России и о ее людях невыгодно. Сейчас
Бауман очередной профанированный лубок, под который
•х подгоняется. Мы, шестидесятники, родившиеся до войны,
.мним от отцов и дедов, чем была старая Россия, как они все
■ и ив двадцатые и тридцатые, самые глухие советские годы, ну,
аттопроизошло позже — это мы сами знаем и помним. В нашей
□чи ж запечатлен психологический опыт трех поколений —
I • гоч особенность шестидесятников.
Старая Россия была очень своеобразной и разнообразной
мной, и очень разнообразны и оригинальны были люди, ее
кх мявшие. Сейчас большевизм подстриг под гребенку своих
шданных, и оригинальных, штучных людей осталось не так уж
•тго. А когда-то в России было весьма довольно ярких инди-
» . .альностей, искавших свое место в мире. Одно дело — войти
• литу, где все одного роста и одного возраста, а другое дело —
ики в гущу людей, где все разного возраста и роста. Наша
-чья принадлежала к среде московской внутренней эмиграции.
В Петербурге были свои внутренние эмигранты, пока город
торили голодом, а в Москве — свои. До войны все надеялись
■л Оттнту, на Францию, на Митрополита Евлогия, на остатки
fana войск — придут, нас освободят. Но дождались только
г ера, и в нем быстро разочаровались. Тибетский эзотерик не
* »’-л православной России и не поддержал ее в должном объ-
ж а форме. Мы ведь тоже были имперской нацией. Когда-то.
Непоминнюшее движение и среда московских интеллигентов
■ ь^рян несколько отличалось от других ветвей катакомбников
166
А. Смирнов (фон Раух)
своим скрытым либерализмом, а в общем и оно было разн
бразным. Очень непросто было тогда противостоять красное
колоссу. Все очень боялись красного окружения, и я, мальчиш .
усвоил, что нельзя ничего говорить при чужих. Пиком нале—
были сороковые годы, когда пахло вторжением в Россию. По
еле войны начался упадок непоминающих общин, а потом и г.
вырождение.
Я — свидетель именно этого печального периода упал-
Просто я вспоминаю, сквозь толщу лет, что были, были о>
всем другие люди, совсем по-другому, чем сергиане, вернвш«
в Бога. Трагедия и наших ушедших, и нас всех в том, чтобы а
очень давно перервана пуповина с русским народом и старо .
рядчеством. А без этой подпитки все выродилось и захире
Истоки этой трагедии России и православия лежат еше вс -
нодальном периоде нашей Церкви, когда она стала во мно.г л
канцелярским учреждением Империи. Революция и большей»! п
усугубили и поляризовали эти процессы. У нас было и народи
пугачевского типа, восстание — погром и бунт разложившей к
гарнизона в Петрограде, и большевистское сакральное стр-.-
тельство религии атеизма. Лениным и Сталиным было построе I
полностью ненормальное, преступное общество и государей *
Термин «тоталитарный» даже не подходит к распавш. -
муся СССР, он излишне мягок. Это где-нибудь в Германы
и в Южной Америке был тоталитарный режим, а в России б
извращенный, ненормальный режим сакрального атеизм
и богоборчества. Все было гораздо хуже и страшнее, чем шиш •
и писали советологи. Они-то все это писали в своих Оксфорд
Гарвардах, а не жили в Совдепии, и на своей шкуре не знают к.
особенностей большевизма. Беда в том, что в 1991 году не бь л
никакой даже псевдореволюции — просто коммунисты, ы
питоны, поменяли кожу и раскраску, оставшись по-прежн.
у власти. Наше шестидесятничество и диссидентство, в среж
которых прошла моя молодость, вовсе и не думали так скс ?
побеждать коммунистов — номенклатура все сделала сами
без нас. Им надо было переделить госсобственность, что оI
успешно и сделали. А демократия, а всякие свободы — это то .
ко ширма, за которой все ускоренно делили и крали. Милок*
Джилас правильно писал и пишет о «новом классе» — у нас к -
именно так, но еще и гораздо хуже. А Запад и целом плохо со-*
вел и в тридцатые годы, плохо он ведет себя и сейчас, закрык
Угасшие непоминаюшие в беге времени
167
з 13 на то, что происходит в России. Поэтому надежда только
. внутренние силы.
Большевизм воспитал огромный, совершенно новый, ранее
.•ккогда не бывший, советский народ, у которого с русским
□родом только одно обшее — русский язык, и ничего больше.
Русских сейчас осталось мало-мало и они в загоне, так как
г нужны ни Западу, ни огромному советскому народу, ни
маяшей номенклатуре — «новым русским». Так что ситуа-
ля довольно желтенькая и пессимистическая. С наследием
• ксийской Империи покончили большевики, а с наследием
' ССР — «новые русские», то есть перекрашенная в компра-
зрскую буржуазию партноменклатура во всех ее поколениях.
Iхтсоветская номенклатура размножается и постоянно уси-
нвается как разновидность болезнетворных бактерий, от-
иыяюших и территорию бывшей России и остатки ее народа.
В таких условиях намечается размежевание между большим
. детским народом и малым народом России, ставшим, по воле
Iиспода, новым народом Израилевым. Страшные гонения на
Церковь и на верных ей чад, огромное число новомучеников
’ ссийских приготовили русскому народу особое место у трона
Царя Небесного. Есть много общего у судеб окраин погибшей
Вийнтии — Сербии, Болгарии, Румынии, России. Мы все —
истицы одного огромного разбитого сосуда, откуда издревле
пичаыались и в Косово, и на Куликовом поле, и в советские
1Ы. Это кровавое причастие кровью славянских праведников
□ст, по-видимому, продолжено и в будущем. Ну, а говорить
срьезо Московской Патриархии вообще не стоит — это право-
мвное по внешнему виду подразделение партноменклатуры
се спецслужб, и ничего больше. К сожалению, появление
Рпссии Зарубежной Церкви было тоже совершенно неудачным,
тми зарубежные русские священники — дети и внуки первой
1ны эмиграции — сюда не пожелали приехать и миссионер-
вовать, а вместо них сейчас действует скопище откровенных
< иокаторов и отбросов Московской Патриархии, принятых
.1 крыло Зарубежным Синодом. Выжившие в условиях терро-
р катакомбники — это то зерно, из которого возрастет новая
кая, свободная от всех пут Православная Церковь. Но этот
лхшесс нескорый и очень трудный, и связан он с осознанием
я русскими и православными остатками русского народа,
• яорый только сейчас начал отходить от безликой массы со-
Угасшие непоминаюшие в беге времени
169
•в «и П. Д. Корина — как бывший владелец икон. Зоя Вадимовна, На¬
чал Вадимовна — его сестры.
Зоя Васильевна — дочь профессора Киселева, ее портрет
I : м томе сочинений Даниила Андреева; там же, во 2-й книге 3-го
ши - данные о ней. Милитина Григорьевна Киселева — мать Зои
Ь-и1ьевны, жена профессора.
Строганов Алексей Николаевич — профессор. Строганов Сергей
» аевич — профессор. Строганова Надежда Александровна — жена
»•{ессора А. Н. Строганова, упоминание о ней есть в 3-м томе со-
->ня сочинений Даниила Андреева.
ВвеЪнская Мария Михайловна — земский врач, корреспондент
Ьникла Андреева. Упоминается в библиографических данных в 3-м
7>че собрания его сочинений.
Смирнов Глеб Борисович — потомственный дворянин, профессор,
'Аник. Упоминается в справочнике Союза художников и в 3-м
з I чс сочинений Даниила Андреева. Смирнова Любовь Федоровна —
• : I Г. Б. Смирнова (в девичестве Абрамова, дочь генерал-лейтенанта
с Ф Абрамова). О семье Абрамовых во всех справочниках о граждан-
• и войне с буквы А (упоминается старший брат, а также дядя, гене-
яи лттенант Филимонов, Кубанский войсковой атаман). Смирнов
чсаей Глебович — сын Г. Б. и Л. Ф. Смирновых (в 3-м томе сочинений
|цяша Андреева напечатаны его воспоминания о поэте). Абрамова
Г - овь Яковлевна — вдова генерала Ф. Ф. Абрамова-старшего.
Цопавцев Илья Михайлович — потомственный дворянин, геральдик,
з I лнг^^ф. Долгое время — политзаключенный. Картавцева Ирина
МиИтовна — его сестра.
Т\р Екатерина Петровна («тетя Катя Тур») — потомственная дво-
Знакомая семьи гр. Толстых. Непоминающая с самого истока
шо движения.
Ивашев-Мусатов Сергей Николаевич — потомственный дворянин,
••мои потомок декабриста, художник. О нем данные в каталоге Со-
• и СССР.
1 шин Михаил Иванович — потомственный иконописец; реставратор
• .-ниньный фальсификатор древних икон.
Архимандрит Серапион Машкин — оптинский монах, оригинальный
Й соф, корреспондент Н. А. Строгановой.
Строгановская моленная
Кончается двадцатый век. В дымку прошлого уходят не
*ивко двадцатые, тридцатые, сороковые, но и пятидесятые,
■ я^гидесятые годы. Наша семья Смирновых после рево-
^ии, с начала двадцатых годов обосновавшаяся в Москве,
исвязана с Катакомбной Церковью. Чекисты называли
••е теперь уже очень далекие, двадцатые годы катакомбников
170
А. Смирнов (фон Раух)
Храм Святителя Николая в Кленниках (1930-е гг.)
«Тихоновнами». «Опять тихоновца поймали», — с радость
сообщали они друг другу, улыбаясь своими деревянные
улыбками недочеловеков и поигрывая мускулами в кожан кп
содранных с расстрелянных русских летчиков, чьей форм
они были в императорской армии.
Жила наша семья в бывшей гостинице «Славянский ба мг
где занимала два номера. В одном из этих номеров бельэт. •¬
прошло мое детство и юность. Как православные люди из де
рянской семьи, все три поколения Смирновых, оказавши,
в Москве, ходили сначала в церковь Гребневской Божьей М
тери на Лубянской площади, но там при них приход захвати ■
обновленцы, что всех очень возмутило. Тогда они стали холи
и церковь Николы в Кленниках на Маросейке, где сначл•
служил отец Алексей Мечёв, а потом — его сын, отец Сергии
Мой дед, Борис Васильевич Смирнов1 — художник крута г?
редвижников — прожил часть жизни в Малороссии, где оста-
заметный след в украинском искусстве. В молодости он мне
путешествовал по Монголии и Китаю. В помещичьих нер* м
Украины и родной ему Тамбовщины, родной губернии дво«
1 Дед был в близком родстве с Булгаковыми, Синяниными, Мартосами •
ковыми. Его бабка была грузинская княжна Баратова, в нем было много
ной крови (итальянской, французской, кавказской) и ему было всегда V
в Москве.
Угасшие непоминаюшие в беге времени
171
Смирновых, он в модернистском духе2 расписал две церкви.
Г сила любили писать ангелов и святых, похожих на врубелев-
.лого демона и на барышень из семьи Праховых, с которых
В М Васнецов писал свои образа.
О^ззвшись в Москве двадцатых годов, дед происходящее все
ккрт воспринимал в апокалиптическом стиле — писал спили-
ввние крестов церквей, снос и разорение храмов. Его акварели
. и «обр^нием уничтожения старой, не только церковной,
Ч кквы сейчас хранятся в музее истории Москвы на Лубян-
и периодически выставляются. В Москве он подружился
. мютинарием Васнецовым, пейзажистами Л. В. Туржанским,
II. И. Петровичевым, В. Н. Бакшеевым, портретистом Зайцевым
• вместе с ними основал художественное общество — АХР3. Это
•. с были бородатое воспитанные господа, либералы, многие —
пюрянских и священнических семей, П. И. Петровичев был
иле полковником. Никто из них не вступил в партию больше-
чков и не писал картин на революционные темы.
Дружа с Аполлинарием Васнецовым, дед часто бывал в Исто-
ческом музее, где на заседаниях общества «Старая Москва»
Ьнжо сошелся с архитектором Виноградовым, археологом
. цепким, искателем библиотеки Иоанна Грозного, визан¬
тинистом графом Олсуфьевым, графом П. С. Шереметевым,
/анителем Остафьевского музея.
Архитектор Виноградов, руководивший реставрацией Крем-
ч после его расстрела большевиками, рассказывал деду, что
лично видел отрезанную голову Императора Николая И, за¬
. иртоовнную в аптекарской стеклянной банке. Эту банку ему
•изывали люди из окружения Ленина4.
После заседаний «Старой Москвы», где А. М. Васнецов читал
•чалы о своих акварелях, он обычно шел к деДу, на Николь-
I М. Васнецов, М. А. Врубель, Н. С. Рерих,
х^ышация художников-реалистов.
.на моя родственница по матери в старости подобрала на газоне спивше-
П мат^са Приходько — он был любимым Лениным красным штурмови-
• м >>мтфлотие.м. Он перевозил Ленина из Петербурга в Москву и выполнял
овгимые рискованные поручения. Приходько стал мужем моей пожилой род-
■Вииы, скрывавшей от него, что ее брат Нестор служил у Юденича. Тетка
■-.миита Приходько от алкоголизма и часто привозила его ко мне, и он рас-
опмвал много интересного, в том числе, что он видел эту банку. Ему ее лично
•С1 и вал сам Ильич, хихикая при этом и подпрыгивая. Приходько люто не-
-оаиел Сталина, загнавшего его на десятилетия в лагеря, где он выжил только
Ь^озаря своему железному здоровью.
172
>1. Смирнов (фон Раух)
скую, основательно пить чай. Как завзятый либерал, дед сочь
ствовал эсерам в 1905 году и даже помогал им, за что поплатю«
и сидел в Пишпеке5 в тюрьме во время своих вояжей в Азю
В его петербургской квартире, когда он учился в Императоре!
Академии художеств в пейзажном классе академика А. А. К.
селева, было им устроено общежитие-землячество грузине!
студентов, среди которых одно время ночевал молодой Сталиг
и Камо (Тер-Петросян), грабители банков.
Случайного, как известно, ничего не бывает в жизни, и кал
дый всегда оказывается в том обществе, которое он сам выбро.
После революции у деда, каку многих тогда, наступило раззве
ение личности, на грани тяжелого нервного расстройства-сг.
было явно неуютно в большевистской Москве. Он, как прин
Гамлет, стал произносить под нос вполголоса постоянна
монологи, и родные иногда слышали: «Не эту революцию м
готовили, не этого мы ждали». В Малороссии, в Екатеринослав
где он жил в гражданскую войну, он прятал в подвале своег
дома при Петлюре и Махно красных и белых офицеров, мирк
там уживавшихся — просто одни офицеры изменили присяге
а другие нет. В двадцатые годы, в Москве, он ходил в церкви
крестился, но в глазах его была тоска. В этой тоске, изолировн
шись от людей и ожесточившись, он и умер6. Этому поколен, •
русских либералов казалось, что революция будет каким
всеобщим праздником, где интеллигенция и народ сольютс
в единое творящее целое7.
К отцам Меченым, в храм Николы в Кленниках, холи
все три поколения Смирновых: генерал с супругой, его сесч
Александра Феоктистовна с сыном, сын-художник с супругой
семьи дворян Долматовых и их сын Глеб, мой отец, переехави
5 Нынешний город Фрунзе.
6 Отец деда, мой прадед, был традиционным служакой, генерал-майо?*
в отставке. В Москве он встретил своего бывшего ученика-юнкера по Кн?
большевистского поэта-холуя Демьяна Бедного (Придворова), устроив»
ему пенсию. Прадед, живя в Киевской крепости, воспитал в Киевских^
но-учебных заведениях, где он преподавал, несколько поколений офииел
и военных фельдшеров. У него даже учился будущий красный вожаь Uh
в прошлом — военный фельдшер. Супруга прадеда, дочь кавказского гене:**
Анищенко, женатого на княжне Баратовой, была по родне связана с кис во*
офицерством и генералитетом, в революцию воевавшего в армии гетманаС«-
ропадского и эмигрировавших вместе с ним в Германию.
7 На самом же деле, все они знали свой народ, как южноамериканские n.v-
торы знают своих цветных рабочих, а то и меньше.
Угасшие непоминаюшис в беге времени
173
(чйруги Б. В. Смирнов и Е. А. Смирнова с сыном Глебом
• 13 лет в Москву8. Семья Долматовых, к которой принадлежала
ш>я бабушка, была из допетровского боярства, приехавшего
Мажовию вслед за Софьей Палеолог, и по преданию была из
.латной греческой семьи, бежавшей в Далмацию после падения
Вимнтии9. Бабушка Евгения Александровна была породистая
' Он был 1908 года рождения.
’< -чья бабушки породнилась с немецкими остзейскими рыцарскими родами,
• лчья Смирновых и Анищенок была в Киеве близка с кайзеровскими офи-
<рл1и, с которыми гетманские части вместе воевали против большевиков,
' чье царили пронемецкие настроения, часто говорили: «Лучше бы немцы
кии порядок в России и заняли Петроград и Москву». Но такие настрое-
• • приходилось скрывать, так как тогда была распространена псевдорусо-
Х’^.кая точка зрения: видеть в большевиках национальные силы, что было
• стной ошибкой. Придуманное провокаторами евразийство всегда было
>Хнской идеологической ширмой антирусского террора. Даже старичок
174
А. Смирнов (фон Раух)
дама, с горбоносым Долматовским лицом, обладала сильной во
лей и имела наклонность к опеке над слабыми. Она преподавал
в частных гимназиях, основывала школы и училища, и на этой
почве просветительства народа сблизилась с моим дедом, тоже
подверженным таким же настроениям.
Они все тогда верили, что русский народ несет в себе некж
высшие моральные ценности — «мужик всегда прав». В моло¬
дости она знала и В. Г. Короленко, и изобретателя А. С. Попова,
и будущего красного посла В. П. Потемкина, и самого А. В. Л.
начарского* 10 11 12. Бабушка тоже не сошлась с большевиками, и это
у нее случилось как-то само собою. Таких как они, либералов
большевики умело использовали, нуждаясь в культурных кадр.1 I
для организации системы своего тоталитарного образования
Бабушка, от природы живая и обаятельная, быстро устаж в
вила контакты с мечёвской общиной. В частности, онаблид •
сошлась с Марией Михайловной Введенской, земским врачом .
умной, образованной дамой, еще до революции переехавш: I
в Московскую губернию, позже — в Москву. Введенская была т
полустарообрядческой елецкой семьи и хорошо знала и елеикг
и московских либералов. Мария Михайловна былалитрратррн.'-
дама, дружившая с прозаиком М. М. Пришвиным, читавши
всех символистов, часто ездившая в Европу с группами земски в
врачей и учителей2.
И Введенская, и бабушка были очень религиозны и хороню
понимали, что происходит в нашей Церкви. В это время на¬
чались гонения на Патриарха Тихона в связи с его анафему
ствованием большевиков за изъятие ими церковных ценное1: в
и расстрел иерархов. Не очень жаловал большевиков и оте;
П. Н. Милюков писал тогда об общности и схожести русской общины и кр^
ных коммун и колхозов.
10 До самых последних дней к ней ездил некий Орановский — вислоусый шг<'
тич, представлявшийся: «Орановский из Орано, и в гербе подкова». Он :*
видным деятелем Наркомпроса и знал Н. К. Крупскую.
11 Бабушка увлекалась скандинавской и немецкой литературой и сама писа*
детские мистические сказки в стиле Метерлинка и Сельмы Лагерлеф. Де. •
иллюстрировал, их издавали и до революции, и при нэпе частные издатель."*-
12 Когда-то русские, когда они были хозяевами своей страны, а не вы.мир««
щими оккупированными инородцами вроде североамериканских инден:И
жили по России широко. Никаких прописок тогда не было и в помине *
и большевиков тоже, и золотоордынские методы подавления и привязки ре •
Кремля к одному месту не были известны. Наша семья жила в Малороссии
зимой в Москве, Петербурге и Киеве, летом ездили в Крым.
Угасшие непоминающие в беге времени
175
^ексей Мечёв, которого все считали продолжателем Оптинских
с гариев и прозорливцем. Отец Алексей хорошо знал, с чем при¬
вел к нему человек, и сразу отвечал ему на наболевший вопрос,
иля при шедший еще молчал. Этот дар его сын не унаследовал,
*ня был очень хорошим священником.
Введенская входила в общину иепоминающихЪравославных,
'ротировавшихся вокруг Надежды Александровны Строгано¬
’ и Это была подпольная община, не поминавшая советскую
••лсть. Совсем маленьким мальчиком я бывал у Строгановой.
■ моей памяти запечатлелись две квартиры, где принимала
'Трлгновс: одна — в доме позади старого университета и до¬
мной Шереметьевской церкви, а другая — на Арбате в районе
•арой, тоже снесенной аптеки, ротондой выходившей на стык
переулков13.
^сожалению, все умерли и мне некого спросить, где помешалась основная
"‘лановская моленная, которую я помню.
176
А. Смирнов (фон Раух)
М. М. Введенская у себя дома (на стене этюды Б. В. и Г. Б. Смирновым
Отец часто бывал у обоих братьев, профессоров Строг.«
вых — мужа Надежды Александровны Алексея Николаев?
и Сергея Николаевича. Оба они были заметными вмоскове
научной среде людьми. Алексей Николаевич и Надежда А.
сандровна умерли в войну, и я лучше помню Сергея Ник
евича, пережившего их. Сергей Николаевич был европег.•
знаменитым специалистом по полям орошения и вообще поь
урбанистическим артериям больших мегаполисов, а Алек».
Николаевич был, по-видимому, биолог14. Строгановы был
дворян Смоленской губернии, к титулованным графам и бар
нам Строгановым они прямого отношения не имели.
Алексей Николаевич и Надежда Александровна были
юродными братом и сестрой, так что на их брак было полVI.-
разрешение Государя. У Надежды Александровны матьпрои<
дила из немецкой банкирской семьи с еврейскими корнями О*
подолгу жила в Европе, была богата, независима, оченьумн;
с некрасивым и характерным, одухотворенным лицом. Ее V
Алексей Николаевич писал на досочках изящные пейзажи, ч
14 Он быд близок с К. А. Тимирязевым и его семьей. Строгановы были ■
же близки с профессором и создателем Вольного университета гене? •
А. Л. Шанявским и его вдовою, которую они до его смерти опекали.
180
А. Смирнов (фон Раух)
Профессор А. Н. Строганов
связывали с разгромом Западом очага европейской цивилий
в Греции турецкими руками. Надежда Александровна очены
деялась на старокатоликов и переписывалась с ними.
Еще до революции и в первые послереволюционные го
и Надежда Александровна, и все ее друзья были близки с м
нахами Даниловского монастыря: наместником епископ«
Феодором18, отцом Поликарпом, обезножившим во время сч
в революцию 1905 года в Москве, и двумя братьями — красав
ми архимандритами Герасимом и Игнатием19, ставшим впос.1
ствии епископом Белевским. Будучи связана и с монашесп
Оптиной Пустыни и Даниловского монастыря, Строганова'•
давно была деятельницей несостоявшегося обновления русск
18 Поздеевский.
19 Садковские.
Угасшие непоминающие в беге времени
181
;июславия, очищения его от коросты крепостничества, неиз-
. того, к сожалению, вплоть до 1917 года.
К Святейшему Синоду и вообще к синодаль-
.ему периоду все строгановские люди относились не очень хо-
;оию. Истовыми монархистами они также не были, их устраивал
^свешенный умеренный абсолютизм20. Со старообрядчеством
• древним русским благочестием они не были связаны — на
сдельных старообрядческих молитвенников удивлялись и уми-
аимсь, но прелести допетровской Руси они не чувствовали.
• «было все в духе времени — всех тогда устраивала конфетная
..адорусская стилизация В. М. Васнецова и М. В. Нестерова,
в их чахоточные барышни, изображавшие заволжских мона-
иек. Игре в допетровскую Русь был подвержен и декадент на
гоне Николай II, и его ставшая суперправославной немецкая
спрута, очень увлекшаяся византийской торжественностью
ггр1воссавных служб.
Если говорить о профессорской московской среде тех лет,
/ их политической ориентации, то большинство испытывало
.иные симпатии к кадетам. Ничем от них не отличались и люди
.■рoгaнoвcкoгс кружка. Монархисты и крайне правые их не
ринллкали. Февральскую революцию они встретили с симпа¬
тии. тем более с симпатией они отнеслись к Поместному Со-
(юру 1917 года. Кто-то из друзей Строгановых был участником
- ого Собора от мирян, и все протоколы Собора размножались
псерппччаыывлись. Спустя десятки лет и я их перечитывал —
ют поблекшие протоколы с фиолетовыми буквами и с ятями.
Поначалу отношение к Патриарху Тихону было самое востор-
• - иное. Все радовались, что со Святейшим Синодом в прежнем
•I 1?стве было покончено. Но когда началась власть болыше-
a•ксо, все во взглядах изменилось, все вдруг ре Тко поправели.
В сравнении с большевиками и Император, и его режим были
.•шнм раем. Теперь Николай II казался очень хорошим, даже
ишком либеральным правителем, он жалел и любил своих
кщанных. По мнению Строгановой и ее окружения, Россия
г га была полуязыческой страной, только внешне христиани-
- рванной, в своей массе русский народ — архаичное племя,
■(•iЖIeбнсч культуре, цивилизации, государственному поряд-
лг а русскую государственность создали усилия норманнов,
^чантийцев, монголов и петербургских немцев. Государство
* Типа правления императора Франца-Иосифа.
Угасшие непоминаюшие в беге времени
183
V ивший любые печати и изготовлявший любые документы.
>юбыл бывший офицер-картограф, который писал разными
почерками и хорошо гравировал2’. Жил он под чужой фамили-
. и и выдавал себя за психически больного, и раз в два года для
^дитееьности ложился в психиатрическую больницу, говоря
С Зюгановой: «Пошел подставлять зад за Святую Русь» — его
сильно кололи22,
Оппооиционные Патриарху Тихону и Митрополиту Кру-
пттому Петру священники и монахи именно тогда основали
.■рву'ю волну подпольных общин, тайных скитов и создали
. вою Иерархию. Сергианство возникло намного позже, первые
итакомбники вошли в конфликт еще с Патриархом Тихоном
я мицюполитом Петром как с соглашателями.
Ст^ог^^1^ова, издавна связанная с Оптиной Пустынью и Да-
»■дловским монастырем, принимала во всем этом живейшее
пастие. От нее исходили также очень любопытные данные,
^тогруппа молодых монахов Оптиной Пустыни, избежавшая
ррасгтреов, ушла в леса, вооружилась и долго партизанила,
т^зуясь поддержкой окрестных крестьян — по ночам из леса
арик^дг^ли монахи с винтовками, и крестьяне их кормили.
Параллельно Строгановской общине создавались общины из
смей дворян и офицеров монархической ориентации, связан¬
ные с белым подпольем, а потом и с зарубежными иерархами.
Ноони довольно быстро проваливались, и их остатки начинали
•пекаа^1ь:я людьми Строгановой. Под их влиянием Строганов-
лая община постепенно правела. У Строгановой был нюх на
хэшжaепрпв, и она их сразу выявляла — поговорит разок с по¬
. зрительным человеком и тут же его отсеивает. У нее не было
■ровалов. Больше всего она боялась эмиссаров из Парижа и их
ялетала. Новых людей всегда вели к Строгановой на смотри¬
ны - пили чаек на кухне, и здесь все решалось.
Я смутно помню эту кухню — выложенную кафелем, с полом
•чашечками и горящей лампадкой у образа. По кухне двигалась
. грая фигурка в мохнатой шали, с очень живыми, иронически
»юютыгными к людям глазами и с отвисшими старческими
■.lадкaмп лица — что-то похожее на портреты Веласкеса. Это
был последний год ее жизни, наверное, зима 1942—1943 года.
Я шаю, что он учился гравюре в Мюнхене, у него дома была целая мастер-
Он умер в преклонных годах своей смертью накануне войны.
184
А. Смирнов (фон Раух)
Именно в эту зиму она позировала моему отцу, и он в один сед<
написал ее голову.
В жизни интеллигентской и дворянской Москвы Наде» _
Александровна играла не меньшую роль, чем поэтесса Кузьми
на- Караваева — мать Мария — в Париже. Но о Строганове!1 к
забыли — так как антисоветское подполье совершенно не нуи
ни левой западной интеллигенции, ни московским диссидента
всегда боровшимся за свой, «человеческий», социализм, а не в
православную Россию. С точки зрения современного Электре
но-унифицированного Запада, православная оппозиция бо ■ в
шевизму — это сопротивление архаических славянских варвар »
почему-то оглядывающихся на Византию, которую, слава Во
турки и крестоносцы давно уже разгромили. Фактически в мир
уже очень давно идет борьба двух центров европейской цивие.
зации — на Западе и на Востоке.
Я помню провонявшую кошками и нечистотами военно
Москвы черную лестницу, по которой мы с отцом поднимал*,
на строгановскую кухню23. Так как Строгановы были идеал,
честные люди, то к ним несли спрятанные от большевиков исг
ковные ценности — золотые кресты и сосуды, иконы в камн¬
и золоте, а также царские золотые монеты. Эти ценности о<н
продавала на переплавку ювелирам через своих людей,
вырученные деньги содержала преследуемых и больных и пер.’ •
давала деньги тем священникам и иерархам, которые были в и
творе и прятались в разных местах Подмосковья и в губерю ■
не только Московской24. Несколько действительно древни I
вещей где-то закопали, но бриллианты и камни из нихвыт
и пустили на благотворительность. Каждый раз она молила а
вынужденное святотатство.
Движение непоминающих25 имело свой Епископат. Еп
скопат объединялся в постоянно действующее Предсоборн
совещание. Связь с ними поддерживали специальные люд
связники, в основном это были одинокие мужчины, их называ
«мужами света», так как они несли свет истинно христианна
Церкви в глубь России. Разлад с наследниками Патрипг
23 Парадное тогда было заперто и ходили со двора.
24 Я знаю, что она один раз долго мучилась, жалея уникальную золотую, с
большого веса, чашу и советовалась с моим отцом, какого она времени I*-
она звала Глебом, так как знала его с детства. Оказалось, что чаша не прет-
а предреволюционная, и она пошла на переплавку.
25 Не поминающих безбожных властей и их сатанинское воинство.
Угасшие непоминающие в беге времени
185
Мерт Фальк. Церковь Ильи Обыденного (1912 г.)
I лона, с митрополитом Крутицким Петром и митрополитом
Нижегородским Сергием начался очень давно, еще при жизни
I нриарха Тихона, которого большевики отравили в кабинете
•оного врача, вколов ему в десну вместо анестезии яд. Убийца
ризнался в своем грехе на исповеди сергианскому настоятелю
иркви Ильи Обыденного. В России в те годы существовало не-
• оько ветвей Катакомбной Церкви — непоминающие были
мной из ветвей катакомбников. Вначале наши священники
• жили в действующих храмах, но на них донЬсили в ОГПУ
• их или изгоняли из храмов, или арестовывали. Тогда они ушли
»илолье. Уход мирян и пастырей из действующих церквей был
вынужднным. Мне говорили, что долго не поминали советскую
масть в храме Ильи Обыденного, из-за чего чекисты там разо-
ми его клир и прислали священника, связанного с Лубянкой.
Яг поминали советскую власть и в других московских храмах,
•1 :доминающими священниками были отец и сын Мечёвы,
и жь^^шие в храме на Маросейке. Отец Алексей ушел в заштат
и зоживал свои век в Верее26.
Где и умер в 1923 году.
186
А. Смирнов (фон Раух)
Бабушка с отцом к нему туда ездили. Отец Алексей в Вс. ■
уже не служил, больше уже сидел, но принимал прихож
Бабушке с отцом он предсказал: «Будете жить долго, умрц
своей смертью, все у вас в семье будет хорошо, но никогда <
отказывайте всем просящим у вас». Так оно и вышло: бабу
умерла в 84 года, а отец и дед на ходу, в 75 лет, так и не заме г«
старости.
Сын — отец Сергий — не обладал даром прозорливо,
своего отца, но был выдающимся проповедником и хоро
писал публицистическо-богословские письма прихожанам Бс
письма ходили по православной Москве как послания патриц
Гермогена, сидевшего в польской темнице в Смутное Вре«
Особенно успешно он писал свои письма, оказавшись в ссы•
ке. Его выслали в 1929 году, а церковь его закрыли и разори .
в 1931 году27.
Мечёвы были женатые священники, не монахи и не тайн
катакомбные епископы. Называть целую ветвь катакомбниь^
мечёвцев неправильно, точнее, это были непоминающие пра-
славные, входившие в мечёвскую общину на Маросейке. В тюе
мечёвской общине, очень популярной в Москве, был в те гое
своего рода духовный центр катакомбников, в который сход ■
лись нити со всей оппозиционной большевикам православно*
России. Сейчас непоминающее движение кануло в Лету, гм
утонувшая Атлантида, старею и я, внук и сын мечёвцев иг
поминающих.
Разделение катакомбников на даниловцев, мечёвцев. к ■
поминающих в Москве и в Московском регионе28 в сильн ■
степени условно. Это были ветви одного древа сопроти лен ■ •
и советской власти, и Московской Патриархии, как ее пр
датка. Всеми ими Синод позднего Патриарха Тихона и его пр. ■
емника, митрополита Петра Полянского, воспринимались ин
конформистская организация, к которой катакомбники ста •
в оппозицию. Все это было задолго до пресловутой Деклара
митрополита Сергия Страгородского. Точнее, Декларация стаи
завершением длительного периода уступок Патриарха и мн ?
полита Петра, в конце концов приведшая к открыто декларл^
27 Когда и где расстреляли отца Сергия — неизвестно, но после 1939 гола о • с*
сведений больше не было. Кто-то говорил, что он дожил до начала войнк •
да расстреливали всех потенциальных врагов советской власти.
28 Куда входила не только Московская губерния, но и губернские города ■ г
диусе 200 км — Рязань, Калуга. Владимир.
Угасшие непоминаюшие в беге времени
187
«иному предател ьству Страгородского и превращению Синода
I филиал НКВД.
И поздний патриарх Тихон, и митрополит Петр плохо от-
•хидись к катакомбникам — они им мешали спокойно, без
• . аессов, договориться с большевиками. От непоминающего
.-•шенника отца Алексея, отсидевшего свое и доживавшего
•; нии век в шестидесятые годы еще при Хрущеве в никогда не за-
■ лившейся деревянной церковке на острове Северной Двины,
•лвыше Архангельска, я узнал многое на эту тему29.
Отец Алексей когда-то служил в Московской губернии, а на
Сшшвках был близок с «соловецкими архиереями», авторами
*стания в Кремль. Они ему доверяли, и от них он слыхал,
vo при изъятии церковных ценностей рядом иерархов ста-
м.|ся вопрос о закрытии всех храмов в России и уходе всей
Кхлийской Православной Церкви, с Синодом и Патриархом,
•| « одполье. Но победила точка зрения Патриарха Тихона: идти
уступок, надеясь на скорую европейскую интервенцию
ьчанты. Эта призрачная Антанта с надеждами, что она «по-
тет», в сильной степени влияла и отравляла сознание выжив-
оем при большевиках русской интеллигенции. Тогда звучали
□кие фразы: «Не могут же не знать в Англии и Франции, что
иль творится. Рано или поздно придет конец их терпению,
• пни освободят Россию». Увы, эти иллюзии были ни на чем
не основаны30.
Об отце Алексее в Москве узнали случайно —
•м написал одной своей бывшей прихожанке письмо, что выжил
• гсылке, прошел Соловки, лагеря, а теперь получил приход
• Аркангел гькой епархии ввиду нехватки священников и служит
• спюве, где никогда не поминает Московскую Патриархию
.«»ветскую власть31. Меня попросили к нему зйехать, так как
: ^гулярно в те годы ездил на Север писать этюды.
Отец Алексей был уже очень стар, но румян, оживлен и обо
к? м говорил очень трезво и в прошедшем времени: «Погубили
' Но острове ловили в ловушки семгу и угощали меня прекрасной ухой. Весь
*тров был забросан водочными бутылками рыбаков из бригады, украдкой
•:* *аававшей семгу архангелогородцам.
' И напоминали разговоры диссидентов шестидесятых: «Америка нам помо-
Америка помогла только себе, разоружив распавшийся СССР, а не рус-
• .•« шссидентам, которых умело использовали для достижения глобальных
1жриканских целей.
‘ л^а его прихожанка посылала ему в лагерь посылки, и он запомнил ее адрес.
188
А. Смирнов (фон Раух)
Россию, мы все сами погубили. Мы скоро умрем, а вам жить, |
увидите самые ужасные вещи. Если бы тогда Патриарх Ти--.
закрыл церкви и ушел в подполье, то хоть бы с музыкой п
знаменах погиб, а то нас всех, как овец без пастуха, перебг «
Умирать тоже уметь надо. Струсил тогда старичок. Такой ша •
крупно повредить им упустил». Отец Алексей знал и Строган -
и тетю Катю Тур, и «княгиню», у которой служил дома.
Княгиней он называл действительно княгиню Валенти •
Наполеоновну Кугушеву. У княгини Кутушевой была когда
на дому подпольная моленная, но ее уплотнили, вселив и .
мунистическую семью, и молиться там стало неудобно. К пщ
же кое-кого там арестовали, и остатки Кугушевской обшшд
перешли к Строгановой, а сама Кугушева фактически пересел -
лась в строгановскую квартиру и стала вести хозяйство начав
болеть Надежды Александровны32.
Постоянно бывала у Строгановых и семья князей Об
ленских — их выселили из Москвы за город, они держали :и
коров и возили знакомым на Арбат молоко33 34. Постоянно быв,
у Строгановой ее дальняя родственница, тогда молоденьо»
Наточка Козловская, дочь морского офицера из Смоленск о
помещиковЗ4. Бывал у Строгановой и молодой Даня Андрее
и женщины из Добровской семьи, его воспитавшей. Бывали*
и Введенская, и все Киселевы, и моя бабушка Евгения Але*
сандровна, и мой отец, регулярно посещавший их квартир: ,г
десять, с 1923 по 1933 год35. Через строгановский дом прои
масса людей — и мирян, и духовенства.
У многих профессоров и интеллигентов были в Подмоет
дачи и дома — там прятали людей и служили. Как филиал Стр-
гановской моленной возникла моленная у Смирновых в Перт
ке. Приезжали к Строгановым люди и из Сибири, из Закам:
32 В те годы на Арбате был рынок, и там княгиня Кугушева и бывший мв
заводчик граф Стенбок-Фермор были очень популярными личностями ГН
Стенбок, продававший сливочное масло, был арбитром всех рыночных .• •
а княгиня безбожно торговалась, скупая продукты, и страшно, как ма[к: •
ский моряк, ругалась по-французски — она вообще говорила на смео
языков. Надежда Александровна очень стыдила ее за базарные вульгар- 1
которые она всюду подхватывала.
33 Потом их всех сослали в Сибирь и Казахстан.
34 Недавно она умерла под Рязанью, на своей даче, почти девяноста лет Ф*
лья Владимировна Козловская постоянно бывала и у Смирновых в Пер.- '
35 Потом он, женившись, стал больше бывать в Нарышкинской моленной •
была компания его погодков.
Угасшие непоминаюшие в беге времени
189
о Иволжья, с Алтая, и даже из Средней Азии. Но почему-то
. не слыхал о ее связях с казачьими землями. Зато с Крымом
•вязь была постоянная.
Одним из столпов Строгановской общины был археолог
лч|зессор Фомин. В его экспедиции в Судак под видом сту-
г мтов направляли с чужими паспортами скрывавшихся белых
4ишеров и людей гонимых, кому грозил расстрел, и их немцы-
киониты переправляли в Турцию. Интересно, что Строганова,
•ри всей своей консервативности, считала Савинкова героем
• помогла двум его людям бежать в Турцию.
Мой отец тоже ездил с Фоминым копать в Судак и там по¬
утомился с целым рядом очень интересных молодых людей36.
' мсчм отце как-то странно уживались крайняя небольшевист-
.ия левизна и православие. Наверное, сказывалось родитель-
.юе воспитание и левая библиотека, которую он перечитал
» Гкаттернославе еще приготовишкой. Чувствуя эту левую
до кладку, Строганова, зная отца как порядочного человека,
не менее мало его посвящала в конспиративные тайны
• зтакомбных связей.
Русское барство с легким мягким презрением к людям —
кльдовольно любопытная, и она сидит во всех нас, потомках
"•аких дворян в двадцати поколениях. Отец как-то скользил
Ч) жизни, уклоняясь всегда от плотных контактов и с крайне
кными, и с крайне правыми. Мне кажется, что крайности
чо всегда раздражали и он, выжив в тридцатые годы, при-
лмялсебе, как и многие из его поколения, иллюзорный мир,
»тором и пребывал. Постепенно он окружил себя убогими
рнсзебателями из пролетарской среды и отошел от друзей
Жсй молодости. К концу жизни он вообще не мог говорить на
'разные темы — он от них сразу уставал и раздражался. Это
был его способ физически уцелеть.
Однажды он, улыбаясь, мне рассказал, как к Строгановой
ариехал из Сибири старичок и привез две шитые плащаницы
с ияЯзрржением Николая II и несколько кукол, изображающих
убиенного Императора. Эти раритеты покупала профессура,
1 деньги шли на поддержание сибирского скита. Мой отец не
‘ Го другом в те годы был его однокашник по средней школе на Никольской,
• »нии бывшей Греко-латинской академии, Юрий Шепчинский, член эсе-
подпольной молодежной боевой организации, вскоре схваченный
Л ПУ и проведший жизнь в тюрьмах, как особо опасный зверь.
190
А. Смирнов (фон Раух)
верил в скорый крах большевизма и ждал от них новых галоп
О своей молодости он поэтому не очень рассказывал. И вер.1
мы с ним тоже по-разному: я долго, очень долго не мог понять
русских тайн и никак не мог соединить культуру и православие
элитарную веру и веру народа, а отец любил старую Россию и все
хотел соединить христианские и либеральные ценности, и ун
у него не очень получалось. Оба наши подхода — дольки одно!
лимона русского скепсиса и, будучи не очень близки в свою
заблуждениях, мы были близки в главном — в трагическом вое
приятии русского пути.
Из-за всего этого я не много знал о Строгановской моленной
Кто постоянно собирался в маленькой комнатке Надежды Ало
сандровны, сплошь завешанной иконами, и в большой гостии
с роялем, где в дни служб вешали занавес, я не знаю. Я быг
там очень давно, в младенчестве. Только отдельные имена и (
дельные люди, как вырванные страницы из большой книг«
выплывают в моей довольно цепкой памяти. Был ешеоз*«
не описанный феномен советской эпохи — тогда порядочно
людям было стыдно выживать, цепляться за жизнь. И мног
предпочитали разные формы самоуничтожения и смерти. Фз•
тически целая страна наложила на себя руки. А на фоне эт-
самоуничтожения партноменклатура и их обслуживающее п|
стонародье чувствовало себя очень уютно, обильно пилони-
предаваясь животным радостям бытия.
Люди же, подобные Строгановой, противостояли этому м» •
русского скотства, создавали очаги спасения для одиноких и ш
гибаюших и активно боролись с безбожным и бесчеловечнь»
режимом. Мне лично напрочь забытое диссидентство двал.
тых-тридцатых симпатичнее диссидентства шестидесятых
как оно было почвенным и, по большому счету, антизападны
так как Европа фактически предала свою союзницу по Анта-
без усилий которой ей бы никогда не удалось победить Гер^
нию и заключить Версальский мир. Европа тех леттанцева
в ночных клубах и дансингах, а остатки традиционной Росс
молились по ночам и прятались от чекистов.
Моленная Киселевых
Зоя Васильевна Киселева и ее мать Милитина Григорьева
выдающиеся деятельницы движения непоминающих. Огеиз*
Васильевны был крупным ученым-химиком, одним из веди.**
Угасшие непоминаюшие в беге времени
191
. в В:1сс11ьвна Киселева
юшалистов по красителям37. Революция его глубоко уязвила
порвала его карьеру крупного ученого и предпринимателя.
* обрат,убежденный сибирский сепаратист, был колчаковским
-нералом, близким к братьям Пепеляевым. Семья профессора
Киселева была крепко сибирски купеческая и к большевикам
косилась очень плохо. Его жена, Милитина Григорьевна, была
*э1е из купеческой семьи старообрядческого склада38. Мили-
шна Григорьевна была старушка с юмором, очень ядовитая на
<>ык умела легко передразнить и сыграть любого неприятного
di человека39. Киселевы очень долго после революции жили во
юре старого дома на Зубовском бульваре40. В довоенные годы
:i - его рецептуре работала Ленинградская фабрика «Черная речка».
предки были выкупившимися крепостными помещику Скарятина, уда-
■«г.’его своим офицерским шарфом Императора Павла I.
* к Киселевым ходил некий Виннер, автор книг о технике живописи, скольз-
-фсрист, он пользовался советами профессора. Милитина Григорьевна
•»емь хорошо, в духе раннего МХАТа, показывала его фатоватые замашки,
■^иеко от них, на том же Зубовском бульваре, жил обрусевший немец фон
- ппис. он бьи до революции предводителем дворянства в одном из уездов
Мал.опской губернии. Во время успешного летнего наступления вермахта на
Мику он говорил Киселевым, к которым имел обыкновение со скуки ходить:
•а-ючу вы так боитесь сдачи Москвы? Немцы культурный народ, вам, Ми-
аг ина Грнгоргывна, совершенно ничего не угрожает». Милитина Григорьевна
т^ю передавала немецкий акцент фон Шлиппе.
' ' и был рядом с прекрасным ампирным особняком Удельного ведомства.
■ • ic на месте кисёлевского флигеля и их двора стоит многоэтажный куб из¬
* сльства «Прогресс».
Угасшие неломинаюшие в беге времени
193
крывали дверь в комнату с иконами. Исповедоваться ходили
юанчик около кухни, где стояло древнее распятие в серебре.
3 мое время здесь бывали Картавцевы — Илья Михайлович
.» Ирина Михайловна. Илья Михайлович был библиофил, би¬
ограф и геральдик. Его арестовали еще в Петрограде, объявив
иество библиофилов, в котором он состоял, монархической
1энизанией. Их всех увели прямо с заседания в Петропавлов¬
ск) крепость, в каземат44. Жена и дети официально отказались
Ильи Михайловича и он, отбыв свой срок, остался в северном
•згсре вольнонаемным завхозом и как потомок помещика был
■резцовым хозяином. Возвращаться ему было не к кому, да он
« не хотел, справедливо считая, что его снова посадят.
Эго был резкий человек, чеканивший фразы. У него был ор-
тный горбатый нос, прекрасная борода и лысоватый блестящий
имморный лоб. Он был очень строг, красноречив и ненавидел
льшевиков беспредельно, не считал их людьми, и был плохого
мнения о русском простонародье, которое очень хорошо знал
■ лагерям. При Хрущеве он вернулся в Москву, к сестре45.
К Киселевым они оба приходили пешком: шли до Смоленской
юшади, а оттуда по Садовому кольцу. И брат, и сестра были
иаичными людьми прямо из двадцатых годов.
Бывала там и старушка, урожденная Бахметьева. Ее предки
^следовали имение Красный Рог Брянской губернии графа
Хлексея Константиновича Толстого, откуда они вывезли его
иро красного дерева и книги с автографами поэта46. Бывала
Киселевой и сестра археолога профессора Фомина, звали ее
офьей, отчество я забыл47. Бывали у Киселевой и какие-то
лииыны48, потомки племянницы Потемкина, которую он
ристроил в семейство Гедеминовичей49.
V
■ Отеи Картавцевых был где-то губернатором. У них были хорошие имения
' ли огромные библиотеки, сожженные крестьянами.
•их была комнатка в тоже снесенном длинном трехэтажном доме напротив
.* *сторана «Прага».
’ Я инажды ее провожал, и она подарила мне редкое издание Байрона на ан-
ижом, с гравюрами середины 19 века.
’ Она жила в доходном доме напротив особняка Тургенева на Остоженке.
• ма у нее было много обломков греческих и римских статуй.
| ицыных в России всегда было много, этому плодовитому клану принад-
«и-ю много земли. Их очень усиленно истребляли большевики, но они все
•-но плодились в самых страшных условиях.
’ Киселева говорила, что дочь Голицыных выдали за сына советского акаде-
г'и и что вообще советские академики любят жениться на дочерях титуло-
и-иых бывших.
194
А. Смирнов (фон Раух)
Когда приезжал священник, то приходили несколько > : д
щин простонародного типа, очень верующих. Это были сам
верные нелегалки, они-то и ездили по ближнему и дальне" .
Подмосковью и развозили по общинам непоминаюшихдеш ,
продукты, лекарства, выполняя самые разные поручения. Упи.
рая, Строганова передала кассу Зое Васильевне Киселевой, ид
стала выполнять ее функции50 * 52 53.
Иногда, раза два в год, из Александрова приезжало тр ■
людей; среди них был очень высокий худой старик с палк .
Он был костляв, с офицерской щеточкой усов, желтыми сел*
ми волосами, глухо кашлял, стоять ему было трудно5’. Он 6*
носителем какой-то исторической фамилии, но ее не называл
так как жил он по чужому паспорту и боялся показываться в М-
скве, где его с давних пор ловила Лубянка. С ним приезжали .1 к
женщины, его опекавшие52.
До войны в Александрове, Дмитрове, Коврове, Орехон
Зуеве, Покрове, Вязниках, Верее, Серпухове были общи
непоминающих, с которыми и Строгановы, и Киселевы п
держивали связь. Все это называлось «сто первый киломеи*
где жили люди, пораженные в правах и высланные из Моек.-
Интересно, что со мною, совсем еще тогда молодым человек! -
Киселевы с удовольствием контактировали, но не из-за ты V
что я выполнял какие-то послушания в их общине. Дело бы. г
в другом. У многих членов общины были печальные лица, они
часто во время служб плакали и подолгу, измождая Киселевил
жаловались им на невзгоды их действительно трудной жин
Было такое впечатление, что процесс покидания земной жад
ни у них начался за десятилетие до физической смерти. Вес
это очень всех угнетало, и Киселевы фактически выполнял.’
функции психиатров53. А я в силу своих материнских казач! т
корней никогда не был живым покойником и любил в само
тяжелой ситуации поиздеваться над людьми, что, конечт
50 Киселева была очень литературно по-русски начитана, и с ней было пои
ресно говорить. Она все время словами создавала живые образы. И ее м
ладала этими же качествами.
5' Когда-то, в молодости, он служил в гвардии, на германском фронте,
травлен ипритом и стал инвалидом.
52 Киселева говорила, что он — Рюрикович по всем линиям и был когда-то ш
ним из первых красавцев Петербурга. Она видела его фотографию в кир«-,’*
ской каске и латах, по-видимому, он был синий гатчинский кирасир
53 Оно и понятно — ненормальное государство разрушало нервную си, те»
людей.
196
А. Смирнов (фон Раух)
дей объявляется зловредным и истребляется как заражен- ,
животные.
Я помню приезд последнего подлинного катакомбногос .
щенника к Киселевым — это был почти глухой старец с цеп.
взглядом. Уши ему отбили в «органах», как он сам говорг
в одном ухе барабанная перепонка лопнула, а другое чуть с
шало. Исповедоваться ему в грехах было совсем легко, так *■
он плохо слышал58.
Уже тогда меня мучило нехристианское ощущение, ч;
я живу уже вторую жизнь, а первую прожил где-то межд;
вятисотым и сороковым годом и был кем-то расстрелян. ±
было нешуточное и довольно сложное — я вдруг узнавал мсс
где я никогда не бывал, иногда рассказывал вдруг незнакомь-
мне пожилым людям о событиях их прежней жизни. Меня к
это изрядно пугало, как будто в меня поселился пожилой три
или варан и живет своей, независимой от меня жизнью. Во к
этой истории была какая-то нехорошая инфернальная таи-
и я иногда рассказывал Киселевой обо всех этих делах, н о-
вздохнув, говорила, что это все от тяжелой дворянской нас.х
ственности и что среди дворян всегда было много психопатов,
ко мне это не относилось, я был всегда человеком сдержаны.1
Раздвоение моей личности зашло тогда очень далеко, и я сь
ощушать в себе некий дар и стал его использовать. В чем 6i.
этот дар? На меня накатывало, и я заходил в опустелые доч
и воссоздавал жизнь людей, в них когда-то живших, - знт.
кого убили, кто повесился, кто был особенно несчастен и т
Все это подтверждалось. Чтобы вещать, я иногда расставлял р\ •
и вибрировал пальцами. Вреда я никому никогда не делал и
не желал. Иногда я в таком состоянии молился Матери Божье
тоже подняв к небу две руки и чуть вибрируя пальцами. М
казалось, что с неба нисходит тепловой столб, который я toi
ощущал59. Откуда эти знания? Кто мне их дал и почему?
58 Впрочем, мои тогдашние грехи были не очень велики: мне тогда нрав»
бывать в ресторанах с золочеными потолками («Савое», «Метрополе» и «П
тральном»), слушать, как музыканты настраивают перед вечером свои инс
менты и смотреть издалека на красивых женшин. Когда они начинали -
рить, то очарование оканчивалось — это были скучные советские мешз>-*
у которых прекрасно только тело.
59 Однажды я вдруг подошел к незнакомой женщине на улице и сказал ер
ее брат, которого она ищет со времен войны, жив и она с ним вскоре уви-.
Она очень испугалась, дала свой телефон. Я ей позвонил через три дня
павший брат нашелся. Мы оба были смущены.
г
Угасшие непоминаюшие в беге времени
197
Условием их появления было строгое воздержание и умерен-
<ть. Молитвенником я тогда был средним и искать эти каче-
в своем православии не мог. Я тогда впал в вегетарианство
tuLLi избегать девушек, хотя некоторые нравились мне, и я им
• е. Я и тогда, и сейчас отношусь с сомнением к роли женщин
. детском государстве. Унизив всячески мужчин, большевики
. . ши из советских женщин социальный и сексуальный костяк
ькго режима. Эти свои инфернальные и личные проблемы
I тогда обсуждал с Киселевой, и она мне все объяснила: «Вы,
k .ша, живете всегда рядом с миром мрака и имеете с ним очень
жую связь. Поэтому вам надо жить всегда рядом с церковью,
-обы мрак вас не поглотил».
Ум Киселевой тогда был свеж, она бывала в издательствах, где
.реводила, ездила по городу, общалась с давними знакомыми,
.предел ял а оставшиеся от Строгановой средства. По пово-
» Строгановского золотого фонда она говорила мне: «Новых
ступлений почти нет, все состарились и обнищали. Теперь
польше всего трачу на похороны». Закат остатков Строганов-
•лнобшины, перешедшей к Киселевым, был связан с появле¬
нием отца Всеволода Шпиллера и еще нескольких реэмигрантов.
1аони изрядно навредили всем нам60.
Строганова недаром боялась провокаторов из Парижа,
Киселева была несколько политически наивней. При всем том
Киселева называла Чистый переулок, где жил сергианский
•ссиарх, православным филиалом Лубянки и обходила это
место как нечистое. Мне было неудобно предупреждать Зою
81сильевну, что ее контакты со священниками-реэмигрантами
юбром не кончатся.
Окончив институт, я не хотел рисовать рабочих и одно время
срабатывал в Патриархии, мне было любопытно посмотреть
■ «тих зверей вблизи. То, что они мне платили, хватало на белое
иавское вино, маслины, сыр рокфор и рыбу. Другой пищи
• тогда не ел. Писал я в то время свои инфернальные видения —
с какие-то жуткие суды и мучения жертв. Художник — это
тмбрана потустороннего, и не больше. Художник никогда не
кает, что он напишет, садясь за мольберт. Заходя из Чистого
• Я помню, шел в Левшинском переулке, недалеко от снесенного особняка
Кировых, и увидел дружную пару — бывший младоросс Казим-Бек мирно
’ ..jyeTC сыном генерала Кутепова. Оба они работали в Московской Патри-
1 ши и. получив зарплату, шли в ресторан на Арбате. Я их из пакостности не¬
кого проводил, думая: несомненно, завербованные люди.
198
А. Смирнов (фон Раух)
переулка, я рассказывал Зое Васильевне, как жрали сергианс. ■
иерархи, какие у них морды, какие у них дикие завхозы*' ик • >
они ворюги, как они тащат из Загорска балык ящиками и
они, как баскаки едят, не вытирая текущий с лица жир.
Среди ее общины один Илья Михайлович Картавцев был
литически не наивен, остальные были далеки от политики 1
чистые, нормальные люди наивны — в этом их сила и слаб
одновременно. Но когда наивный человек разоч^рзовьлв^ст^«
то он разочаровывается всерьез и надолго.
Несчастьем русской интеллигенции была ее вера в русо .
народ, в то, что он несет в себе некую высшую мистичен. ..
сверхзадачу, почти мессианского характера. А русский нах-
был народ как народ, не хороший и не плохой, малокуытурн ы
и полудикий, и, в силу своей дикости, очень жестокий. Кр >
веры в народ, был миф о России как об особенной, отдельной
от всего мира стране, где жизнь делалась по Божьим запове : •
одним словом, миф о Святой Руси, он же о Беловодье и три
Китеже. А на самом деле в России были только островки пран <
славия и культуры, а сама страна всегда жила, как большое »
вотное типа тюленя или морской коровы-дюгоня, для кот и .
холод является привычным условием существования. Но в кру
Киселевой о России говорили по-прежнему с большим пне»
том. Хотя от России в шестидесятые годы оставался почти о»
пшик, а теперь нет и тогдашнего пшика. О процентах русские
в советском болоте спорили и тогда, спорят и сейчас. Триш
процентов населения помнит, что они русские и православнь :
около пяти и чуть больше процентов оппозиционны к персе •
лившимся русскоязычным, а остальные шестьдесят пять проие
тов — это человеческий балласт, живущий наподобие иве1 тл
на окраинах американских городов, и ничего больше. От Росс ■
остались одни оскверненные могилы, на которые, как > •'
на звук флейты, выползают из своих нор и убежищ отделы
случайно уцелевшие русские. Но, к сожалению, очень уж ти
та флейта, чтобы их собрать.
Пожилые люди из Киселевской моленной дальше дач свп<
родных и знакомых не выезжали, уже поездки в Загорск, Ало
сандров, Серпухов или Вязники казались для них дальни*
путешествиями. Все они как бы служили одну постоявнй ■
панихиду о прекрасной стране, где они были когда-то мало*
61 Иваны Игнатьевичи и Павлы Ивановичи.
Угасшие непоминающие в беге времени
199
•мели дома, имения и где жили свободно, не оглядываясь по¬
. -нно от страха. Большевизм сделал людей определенного
ффнля малоподвижными затворниками, катакомбниками
рямом смысле. Ездить было опасно, могли схватить, про¬
брить документы.
С одной непоминающей случилась совершенно удивительная
. ория. Признаюсь, я ее воспринял как миф. Во время войны
I с^той ношсй старушки умерла сестра. Она ее не похоронила,
.ев, положила в угол. Они обе были истощены, и усопшая
И V ифииировдлась. И в мумифицированном виде пролежала
(катать. Сестра слегка тронулась и каждый день ставила
очин сестры мисочку со свежей пищей. Она сделка для мумии
Жанньную полку и держала ее за занавеской. Недалеко от их
« чноты было общественная кухня, откуда шел большой жар,
. (чойсгвовавший усыханию тела. Все это выяснилось при рас¬
селении их коммуналки уже в хрущевские годы. Мне этот случай
•палея невероятным, но его подтвердил знакомый мне врач
• рой помощи, сам видевший эту мумию в медицинском музее
.ной из клиник. Врачи называли это тело «мощи из коммунал-
ик Обе старушки были праведницы и постоянно молились.
Был еще один непоминающий интеллигент, который имел
• 1ьшую библиотеку и много дореволюционных периодических
сганий и газет. Из отвращения он перестал выходить на улицу
• алые дни лежал и читал. Соседи приносили ему немного по¬
д ь. ион так жил много лет, не желая видеть советской жизни62.
Он был умеренно верующим, каждый день молился, зажигал
!чшку, но не претендовал на особенную православность.
•.- нечно, он не любил советской Церкви. Днем окна у него
были зашторены, ночью он их открывал. Раньше он иногда вы-
иыил гулять в сумерки, но постепенно перестал. С родней он
• поддерживал отношений, так как они болышевизировались,
юн этого не любил. Он получал очень умеренную пенсию,
•тросы его были ничтожны, и он тоже, наверное, мог бы му-
яисфг^инр^ог^^т^т^ь^я, но он умер своей смертью, и его наши отпели
' похоронили63.
’ П^вца. у него был радиоприемник, он знал европейские языки и слушал
Щшую роль в этой среде играли и домашние животные, которые делались
-=г..1ми семей, и их воспринимали почти как людей. Я это прекрасно пони-
■ гак как животные гораздо добрее советских людей (гомо советикус) и их
•мнийных хозяев, ставших только внешним подобием человека. У Киселевых
200
А. Смирнов (фон Раух)
Уже на Зубовском бульваре у Киселевых жила некая Танещ
худая, среднего роста, седая стриженая старушка с неподв! I .
ным благообразным лицом. У нее кто-то из родственников г,
сенатором, и их семью страшно преследовали. Танечка от к л
обысков, облав и отсидок впала в ступор и стала малоподвиж. ш *
инвалидом. На Зубовском Танечка еще как-то двигалась, да> *
помогала по хозяйству, а когда Киселевых выселили в ны . •
небольшую квартиру на Пресню, то она большей частью |
лежала и смотрела в потолок неподвижным взглядом. Когда ню
Пресне входил в комнату Зои Васильевны, то она говорила м <
«Можете говорить о чем угодно, она уже не воспринимает че
веческую речь, она вся в детстве, ей лет семь, она играет в сер.
гуляет с бонной, ездит с папа на Тверскую в кафе-оодиитерт» та
есть пирожные и т. д.» Но было как-то неуютно чувствовав
рядом с собою лежащее тело, впавшее почти в летаргиче^ вт
состояние.
На Зубовском у Зои Васильевны была большая библиоте«
в том числе и религиозная. Ее совершенно не интересова и
Хомяковы, Соловьевы и другие околоцерковные философы
включая Флоренского. Но были все богослужебные кнг п
и литература по Епархиям: были комплекты губернских цер¬
ковных ведомостей, были многие документы по кафедра
и монастырям — старые пожелтевшие указы, деловые пись1 I
Консистории, Святейшего Синода, архиереев и митрополит-
Я много читал эти бумаги с синим и фиолетовым маши
нописным шрифтом и с интересными печатями и подписям.»
тогдашних Владык. Были там и протоколы Поместного Собор
1917 года и несколько папок Объединенного Совета приход I
Я тогда впервые услышал об этой организации. Я спрашив •
у Киселевой, откуда эти бумаги? Оказалось, что это документ
дореволюционной Московской Епархии, переданные ешеСтр
гановой ушедшими в подполье архиереями. Эту часть арм т
Московской Епархии вывезли ночью на двух извозчиках, не .ш
его опечатать. Был целый большой шкаф документов*4.
жила попавшая под машину и изуродованная японская черепаховая бульдо *
ка. От нее всегда очень плохо пахло, но за ней ухаживали, как за человек ->
Киселева соглашалась со мною, что отношение у славян и индусов к жг<
ным схоже, сказываются общие индо-арийские корни.
64 В жизни каждого человека случается так — суставы его твердеют, и он
степенно превращается в ящик или с бесценными бумагами, или с вето.. •
который трудно передвигается. Этот ящик начинают переставлять случат •
Угасшие непоминающие в беге времени
201
Я спросил Киселеву, для чего его хранили все эти годы? И по¬
учил ответ — все это должны были передать законной власти,
оогда она войдет в Москву, и законному русскому Владыке,
. огда он займет Московскую кафедру. Но ничего законного не
чвилось ни тогда, ни сейчас. По-прежнему у власти политра¬
ботники и офицеры КГБ.
В Московском регионе с непоминающим движением к концу
чпшесятых годов практически было покончено — доживали
* средние верные. Было такое понятие — имперские русские, то
кть носители идеи Великого Русского православного государ¬
ева, не обязательно монархии. Наши постепенно исчезнувшие
матлльные принадлежали по своему составу и направлению
Vнскителям идей особой русской православной цивилизации.
В них входили профессора и их дети, семьи крупных чинов¬
ников, офицеры, генералы и их дети. Подчеркиваю, среди них
-чти не было мещан, русофильски настроенных неевропеизи-
чванных купцов и старообрядцев. Старообрядцы были только
•. Величко, и за их счет он продержался чуть дольше. В общем,
о было в какой-то степени сословное движение. Последнее,
о оставалось у людей, Церковь — и ту отняли большевики,
лидав ее сергианский муляж65.
Человек, политически согласный с большевиками и их режи¬
мом, не мог оказаться среди непоминающих. Очень много по-
мственной русской интеллигенции и дворян не за страх, а за,
весть служили большевикам и исправно ходили в сергианские
ламы. Пока были живы два старших поколения интеллиген¬
ции, внутренне не принявших большевизм, то домовые церкви
I ш же моленные, как мы их называли, существовали. А третье
жоление уже отошло от принципиального антикоммунизма
в от основателей непоминающих с их идеалайи. Советский
. рои и советское мышление — это страшная зловещая утроба,
•.и Случилось это и с Киселевой, ей стало трудно передвигаться. И архив
-ал не нужен.
* Сейчас, спустя десятилетия, я уже отстраненно смотрю на непоминаюших
• ~.юсебе нехорошие вопросы: не была ли изначально порочна имперскость
еймго коллективного сознания всех членов наших обшин? Не зря ли Дени-
в Юденич так много говорили о единой и неделимой? Может быть, надо
Д ;о бороться за русский Тайвань? И не находили ли общего языка последние
; ■ оммнаюшие с большевиками в их строительстве красной империи? Все это
•приятные вопросы и нехорошие мысли, но я пишу политизированные вос-
■ минания и должен излагать только то, что видел и слышал.
202
А. Смирнов (фон Раух)
мещанско-бюрократический беспощадный желудок, которой
кого хочешь переварит, не только гвозди, но и отдельные ли *
ности, часто достаточно не слабые. Советское общество, атепер
и постсоветское, строится на духовно капитулировавших лич¬
ностях. Это внутреннее капитулянтство — фундамент люб
строя и после бблыневиков66 67 68 69.
Бывала, кроме меня, кое-какая молодежь и у Киселев- ,
но они постепенно от нее отошли и оказались в сергиансо»
храмах. Я сознательно избегал принципиальных разговор
с Киселевой по многим причинам: во-первых, переживши
террор двадцатых-тридцатых годов все духовно искалечен ь
и фактически инвалиды; во-вторых, сама Киселева была бо.и ;
периодическими припадками эпилепсий7; в-третьих, она к
лала что могла, помогая стареющим членам своей общины. к
положение как руководителя-наставницы было безвыходнь . *
На нее все опирались, не понимая, что ей самой нужна опор
И все-таки, один принципиальный разговор с Киселев,
у меня состоялся. Я ее спросил, один на один, как очень мт хо
думающего человека, обладающего большой эрудицией
церковно-историческим вопросам: что будет дальше? Какн»
всем быть? Что будет с Россией? Склад ума у нее был вполн
мужской, так же, как у ее сестры Александры Васильевны
крупного самостоятельного ученогоб*. И Киселева ответила м
откровенно: «Мы ждали освобождения где-то до сорокового,
начала войны. Но в лице немцев увидели еще худшее рабсз«
и разочаровались в Западеб9. Потом мы все стали стареть, боле а
а около сорокового года мы были в расцвете сил и наши рол, •
тели еще не были стариками, и тогда еще было можно спаст»
нашу православную Россию. А сейчас все другое, и мы в этм
новом не все понимаем: нам кажется, что все дичает и нос;п
66 Сейчас утюжат американизмом, как раньше утюжили ленинизмом. Заг> •
те в любого подданного советской номенклатуры — одни развалины юаам*
его молодости.
67 О ее припадках я знал от отца, на людях этого не было заметно, просто ми
иног да не принимала и отлеживалась. Это был очень сильный человек
68 Это им досталось от отца, человека с сильным сибирским характером .
и мать их была отнюдь не сентиментальна.
69 Нужно учесть, что в разговорах с Киселевой все время мелькали фамнеи
либеральных историков Кизиветтера, Шильдера, Карташова и других, им •
добных, на которых она ссылалась. Лекции Кизиветтера она слушала в ма»
дости, и мне кажется, что он их читал в той частной гимназии, где она на^
нала учиться.
Угасшие непоминаюшие в беге времени
203
♦прошенный животный характер. Современные вам, Алеша,
••1Н с нашей точки зрения, по нашим нормам, уже не совсем
ши. Ну а вы, Алеша, наследовали все худшие качества и дво-
р|нства, и русской интеллигенции — хоть вы и верите в Бога,
а 1юбите нашу Византийскую церковь, но вы скептик, бунтарь,
*ы плохо относитесь к прогрессу, вас идеологически мотает, вы
«анималист, вы можете оказаться среди экстремистов70. Нам
г.кно сейчас достойно умереть и помочь друг другу уйти в не-
спие. А вам предстоит пережить долгие мутации советского
«шества. С моей точки зрения, след России на этих землях
->'._1нчи^<1^т^т:я, как имперская нация русские исчезают и вряд
«смогут возродиться». Вот с такими мыслями Киселева жила
> последнее десятилетие своей жизн^1.
Свой крест помощи больным и страждущим, будучи сама
. аорэвой, Киселева несла очень достойно, все время собирала
кылки, сухие продукты, одежду, лекарства для других братьев
„стер, осевших в других городах после арестов и ссылок2.
Олнажды Киселева послала меня в скит под Рыбинском с по-
:такой. Об этой поездке я пишу далее отдельно. В Строга-
шсиском и Киселевском обществе все знали друг друга очень
к1вно и откровенно боялись по старой памяти тридцатых годов,
новых людей.
Однажды! к Киселевой обратились через знакомых какие-то
[мвоссавные, собиравшиеся и тайно молившиеся — это были
длинно православные христиане. Она ездила к ним в Калуж-
.<)ю область и, вернувшись, много рассказывала о современ¬
ен колхозной деревне, где она давно не бывала, и о людях,
горыми она там познакомилась. Около какого-то городка,
гх был большой завод, в селе собирались православные и моли-
• Я ес иверил, что не окажусь среди советских экстремистов, а других здесь нет.
Я промолчал на эту ее оценку и резюмировал: «Значит мы все — ирокезы,
; грзкезы они тоже люди».
Й фушевские годы я жил на юго-западе, и в нашем доме жила еще одна се-
непоминающих — старушка с дочерью. Дочь работала, а мать сошла с ума
• ■ вела выброситься из окна. Окно забили досками, и Киселева ездила на
• • - запал кормить больную женщину и иногда ко мне заходила. Дочь уже ото-
-л л религии и была обычным инженером. По ее просьбе я иногда покупал
фижтыдля старушки, но она была опасна и все хотела меня ударить тяжелой
■ * * 1кой, которую прятала под подушкой. Когда она украла спички и подо-
■ ‘и квартиру, ее пришлось отправить в психиатрическую лечебницу, где она
Рдалась на санитаров, как пантера. Я не трусоват, и не зря ее опасался, боясь
’|1С|рачи1мться.
Угасшие непоминаюшие в беге времени
205
Их вынужденный переезд на Пресню прошел без меня.
4 Пресне, в желтокирпичном советском доме, на третьем
•-лже. в тесной трехкомнатной квартире, было уже совсем не
ю Исчезла намоленная аура, перестали своим ходом заходить
«прежние знакомые. Появились там и совсем другие люди.
Мишина Григорьевна вскоре слегла, усатый профессор-отец
чолил-походил по тесной квартирке и через год-другой умер
•и плохо перенесенной операции простаты. По большому сче¬
л. Зоя Васильевна была очень живой земной человек. Не будь
роклятого советского времени и ее болезни, она была бы пре-
■ □.1СН0й чадолюбивой матерью и супругой73.
На этот период пришелся третий, вполне платонический роман Киселе¬
ва В это время по хрушевской амнистии вышел из тюрьмы Александр Вик-
фнич Ков&пенский. Квартиры в Левшинском переулке он лишился, жена
урожаенная Доброва, умерла в лагере, и он зачастил к Киселевым. Там
ридечэди, кормили, и ему вдруг показалось, что он здесь совьет гнездо.
Ъивек он был, несомненно, обаятельный и бывший общепризнанный мо-
■тлий барин-красавец. Киселева, несколько увлекшаяся овдовевшим Ко-
►ленским, так и не смогла организовать семейный очаг с этим, судорожно
. яюшимся за жизнь, человеком. Сестра Киселевой Александра Васильев-
и. кайла мне об этом их взаимном, почти старческом, увлечении уже после
.черти Зои Васильевны. Меня это расстроило — я был лучшего мнения о Ки-
свой. В этом ее увлечении, по-моему, сказалась ее простонародность. Дво-
!Ж- меньше цепляются за жизнь и больше любят смерть. Коваленский был
юностью сломлен лагерем — все стихи его погибли, любимая жена умерла,
жотеку конфисковали, квартиру отобрали, особняк снесли. К тому же,
• тдере у него был инфаркт, и ему было постоянно трудно дышать. Товарищи
«1а умело расправлялись с культурным человеком. Культурный человечек
- всем Иов в яме — ему нужна хоть какая-то атмосфера и быт. Была и дру-
тз причина, почему он стал липнуть к Киселевой — ее чистая православная
гра А он был мистик, демон, он только усмехался на кундштюки Андреева
»•Рок мира», говоря, что он непосвяшенный и самодеятелен в мистике, а вот
• Коватлнский, прошел все ступени. Будучи троюродные братом Алексан-
**а Блока и не любя его (он считал Блока по отцу курчавым евреем и психиче-
больным человеком), Коваленский интересно рассказывал, как Блок при
•■ч сожалел о своем принятии большевизма и о поэме «Двенадцать». Блок
а?<чо сказал: «Мне отказал слух, треск рухнувшей в огне крыши я принял за
и»хю мировой катастрофы». Это было, когда Блок приезжал последний раз
• Москву больным человеком и читал стихи об Италии. На этом вечере была
• Явленская с дочкой Верой, и они слыхали, как Блок на обвинения его в том,
<п»ин мертв, сказал просто: «Да, я уже умер, да, я мертв». Коваленский ездил
ы/энить Блока в Петроград и говорил, что Блока отравили по указанию Чека,
« •завили не агенты, а близкие люди, которым он доверял. Блок хотел уехать
России в Германию и проклясть большевизм, в котором к тому времени
Мне разоч^а^ов^ался. Луначарский не давал ему визы, ожидая, когда его от-
Мвт: Как человек, разъеденный с ранней молодости мистикой, Коваленский
»ерел смертью захотел через Киселеву воссоединиться с Богом, с Христом.
206
А. Смирим (фон Раух)
В православном монашестве из десяти насельников мо -
стыря обычно только один всерьез уходит от мира, а дев* г,
живут в монастыре от житейской неустроенности и грешат
мере своих сил. Это совершенно ненормально й, по-видимо"
в следующем тысячелетии надо выработать совсем други
уставы, чтобы послушников постригали лет через 15-20 жинш
в обители, никак не раньше. В монашество нельзя постригать. .
от житейских неурядиц — наоборот, монах должен находит -а
в абсолютном душевном покое и быть полностью бесстрастии •
ко всему — только тогда он подлинный монах.
На Пресне я у Киселевых бывал мало. Там иногда г
прежнему собирались и молились. Огромный киот, пер.
деланный из большого старинного шкафа, стоял в изголовь?
старой складной стальной французской кровати, привезен»-
от Строгановой. Эта кровать была походная, ее бросил в Су
ленском имении Строгановых маршал Даву. У Строганов
был также кожаный погребец Даву с его стаканами с вензеля*-
Подобная походная кровать Наполеона есть в Историческ м
музее. На этой постели умерла Строганова, потом Милин*
Григорьевна, а потом и Зоя Васильевна.
Вдоль стен комнаты стояли шкафы с книгами и архива".
В углу в ступоре лежала неподвижная Танечка, она молча и
и только постоянно моргала. В коридоре на тюфячке умира ч
зловонная черепаховая бульдожка и смотрела на всех умны’
человеческими глазами. Окружали Киселеву в это время лю>
из общины отца Всеволода Шпиллера. Они делали себе карьер •
в музеях, в журналах, подвизались в сергианских храмах. Быва*
там и сергианские попы. Они объявили себя наследниками от
Мечёвых и катакомбников.
Но для воцерковления и примирения с христианством не надо вовлекать!- •
процесс другого, реального и несчастного человека. В надмирные устремлен •
к Богу приходят в одиночестве и путем аскезы. А Коваленский эгоиста«*-
и, в сущности, подло потревожил стареющую Киселеву. Зоя Васильевна посс»
наущению даже хотела разменять тесную квартиру на Пресне, но ее ранг;
ли не согласились, и Коваленский переехал жить в Лефортово к своей дан-*
поклоннице, где я у него бывал. Все эти брачные экзерсисы он продели -
не в 20 и не в 30 лет, а почти в 60, что довольно странно. В Лефортово ок о
писал том своих мемуаров, которые его сожительница с дочерью сожгла по-х
его смерти, от страха перед КГБ, которое прослушивало их телефон. Так •
его творчество сжигали дважды — на Лубянке и в Лефортово. Киселева нс >
жгла бы его архив. Литературно это был очень изощренный человек. Пт -
смертью он передал мне довоенный цикл «Отроги гор», случайно уиелсмИ*
у знакомых.
Угасшие непомннаюшис в беге времени
207
В это время Киселева уже стала болеть и с трудом передви-
ься. Иногда она добиралась в церковь Николы в Кузнецах
, шрам Иоанна Предтечи на Пресне, где служил митрополит
ритирим74, «красавец», по словам Киселевой. Питирим был
. цюы из семьи потомственных тамбовских священников. Я знал
лого его иподьякона, который рассказывал, как долго угова-
ог.вал Питирим своего дьякона, отца Владимира Русака, сжечь
»копись о гонениях на Церковь. Когда Владимир Русак отка-
к'й это сделать и передал рукопись в западное издательство, то
Питиримг отдал его на растерзание КГБшникам и его арестовали.
4 не буду упоминать о тех людях, которые окружали Киселеву
I последние годы ее жизни — я их чуждался. Меня поражало,
■тоони, будучи осведомлены о большевистских мерзостях, все¬
ли признавали Московскую Патриархию и ходили в их храмы.
Чтоэто такое? У них была такая дрянная идейка — слова молитв
, сергиан те же, и мы не оскверняемся, ходя к ним. Многие из
отбыли из дворян, даже из князей, и они прекрасно знали все
пдовокаторах и жуликах в раззолоченные митрах. И они, тем
< менее, считали себя наследниками немоминающих и ката-
■ • мбни ков, и Киселева им была нужна как символ их измены^5.
• Кличка в КГБ — «Аббат».
’ Приведу примеры моральной гибели двух молодых прихожанок из Киселев-
■ иобшины. Дочь крупного историка осталась без родителей, неудачно вы-
имуж, родила ребенка и развелась. Семья стала ее травить. Это должна
Кть отдельная глава о том, как бывшие люди, терпя унижении от болыневи-
■тотыгрывались на своих домашних. В целом я очень плохого мнения о по¬
чках дворян, оставшихся в Совдепии — у многих из самосохранения вылезли
'»•соду рога и копыта, и они стали намного ужаснее тех удачливых советских
^ярсев. которым они завидовали и ненавидели. Эту разведенную женщину,
моем участии, Киселева устроила в один московский музей, и она стала
-решим реставратором икон. В музее заправляли сергиане, и она стала хо-
их храм и боялась заикнуться, что была из семьи катакомбников. Это
(но запуганное создание, и радовалась, что смогла кормить ребенка — дома
" ’равили за каждый кусочек. А фамилия у них у всех довольно известная.
' -леи ее — автор хороших книг. Другая молодая женщина, у которой была
Н;нь красивая мать из белой офицерской семьи, неудачно вышедшая замуж
• * *р)кого человека, который довел ее до петли, морально погибла при мне.
”ли. поганый старикашка, выдал ее замуж, тоже за лысого злобного старика,
' *Тый ее страшно ревновал и караулил. Старик-отец и старик-муж ее полно-
пора(ютили. А она была верующей, любила музыку, Данте, литературу,
<и"О1ись. Она стала сломленным человеком, погрязшим в комплексах. Во-
’*•< советская жизнь — злобная камнедробилка, где роль камней играют со-
вккие люди, превратившиеся за годы советской власти в моральных уродов,
' чзых надо избегать, как прокаженных.
Угасшие непоминаюшие в беге времени
211
В.1е|р»^ан Владимирович Величко
гвиков — слуг и приспешников Антихриста. Величко и Льва
Гнстого опасался как тлетворной личности, говоря о нем: «Граф
был отьявденным анархистом и неоднократно публично желал
риорения храмов и уничтожения духовенства. Его недаром
•делали анафеме как слугу дьявола»83.
Величко был с детства связан с близлежащими храмами и мо-
сетырями. Рядом с его особняком был ныне снесенный храм,
а вть подальше — церковь на задах Петровки-38 уцелела, но
• мысли Величко подтвердились, когда при горбачевской перестройке
•ь.-и вхпоминания философа Н. Ф. Федорова, бывшего хранителя Румян-
•*»иой библиотеки, вспоминавшего, что граф хотел подложить «динамитец»
♦ -ибиблиотеку, и под храм Христа. Федоров после этих пожеланий писате-
■ кс взорвать более не подавал ему руки. Один старый революционер вспо-
•иаи. что когда делали обыск у каких-то родных Толстого в революцию, то
' ч-киваюшие, увидев фотографии бородатого графа и узнав, что он — родня
^жишаемым, прекратили обыск и извинились, сказав: «Он [Толстой] для
«ввей революции сделал больше всех, и мы его родню трогать не смеем».
2!2
4. Смирнов (фон Раух)
была обезображена. Особенно близко он был связан с Высоко
Петровским мужским монастырем. Изо всех этих храмов, когда
их стали разорять большевики, духовенство стало перерван
ему, как очень почтенному прихожанину, на хранение сами?
ценные иконы, рукописи и утварь. В частности, из снесенной
церкви рядом с его домом84 ему передали две подписные икон»
письма Симона Ушакова.
Особняк Величко помещался прямо над Цирком и Централ
ным рынком, к нему можно было подняться по лестнице ис
стороны Цветного бульвара, и со стороны Петровки85. Велит, о
был врач-терапевт и очень хороший диагност. Как все старь с
русские врачи, он был универсалом и ставил диагнозы без ошв
бок. У него была масса постоянных пациентов, которые верки»
только ему. В тесном коридоре его особняка вдоль стен сидел
человек 15—20, а во дворе всегда стояло такси, чтобы везти еп
к больному. На ободранных дверях, под характерным ампирные
деревянным козырьком, были деревянные резные львиные
морды, потом уничтоженные домоуправлением. Зарабатывал
Величко очень большие деньги, и все они шли на покупку икон
Внешне он был изящный европейский старик среднего рос»
с усами, в черном пиджаке, серой вязаной жилетке и в черно»
галстуке с жемчужной заколкой. Похож он был и на Роме1
Роллана и на других европейских интеллигентов его поколение
Внешность он имел скорее петербургско-европейскую, а и
московскую. Меня, совсем молодого человека, он провожал; »
холодных сеней, как он всегда провожал своих гостей до рев*
люции. В коридоре, где сидели со скорбными лицами больны,
висел совершенно черный портрет братьев Жемчужников!-»
с одним из них был знаком Величко, он-то и подарил ему эт<
портрет. Еще отец Величко купил у наследников Тропинина сг -
юношеские работы, когда он был крепостным графа Торкош
альбом ранних рисунков и копии с Грёза и Фрагонара. Алых - *
Величко уговорили продать в Третьяковскую галерею, и в*,
советском каталоге упоминается фамилия бывших влад-.^ыl?•
Большевиков Величко терпеть не мог. Но как врач лечи »
всех подряд, в том числе и семьи красных бонз. В этом одна г
причин, что его не арестовали и особняк не разгромили. Втора-
84 На ее месте краснокирпичная школа.
85 Сейчас, когда я писал эти строки, я туда сходил и увидел пустырь, каик-«
будки и пьяных рабочих.
Угасшие непоминаюшие в беге времени
213
’-’сриан Владимирович Величко
олчинаегоуцелевания — это Павел Дмитриевич Корин. Корин,
• бимый ученик Нестерова, был очень сложной и политически
зотиворечивой фигурой, близко связанной с семьей Максима
Г фького*6. Ученик Нестерова, Корин, попал в круг Максима
* Я очень прохладно отношусь и к Нестерову, и к Корину, и к их последова-
чш Все это типичный модерн мюнхенского типа, так сказать, русский нес-
«н Чахоточные, проституточного вида барышни с выпученнымим глазами
мимисток изображают монашек и старообрядок, а рядом с ними — их муж-
•л и картузах и поддевках, с надменными лицами. Это все — предреволю-
-*.нная игра в старую Русь. Тогда даже устраивались балы и рауты в боярских
номах. Окончилось все это в подвалах Лубянки и Ипатьевского дома. Надо
не играть в старую Русь, а ее видоизменять, укрепляя и вооружая до зу-
• • средний класс, тогда бы не произошло восстания инородцев и голытьбы.
214
А. Смирнов (фон Раух)
Дом Величко в Бол. Каре
переулке (1920-е гг.)
Горького, чей портрет он написал на Капри87. Корин впо.> -
прижился в горьковском «чекистском обезьяннике» и еде. •
себе на нем карьеру. Правда, периодически он безобразною
пивался и валялся на земле, плача и причитая: «Топчите мен
ногами, я предатель!». Грабарь и Корин поручились на Лубян-
за Нестерова, но при условии, что они будут его контролиров.!
и держать под колпаком в квартире на Сивцевом Вражке Нс
Нестеров дружил до революции с Игорем Грабарем, в советское время
том Лубянки. Игорь Эммануилович Грабарь был жулик и вор. Кличка*
была Угорь Обмануилович Гробарь. У знакомой нам семьи Голицыных он -
для экспертизы портрет мальчика работы Гейнсборо, скопировал его и
нул владельцам копию. А когда они разобрались в подлоге, пригрозил им. •
всю семью вышлет на Север, если рот еше раз раскроют. У одной натурш?
в годы войны медсестры, была испанская Мадонна круга Мурильо Она I
ла Мадонну со стены рухнувшего дома в Германии и взяла об этом сщм-«
у командования. Грабарь запугивал натурщицу Колымой, принуждая про
Мадонну ему за бесценок. Она мне сама все это рассказывала. Грабарь. •
сте с несколькими иконописцами-фальсификаторами, создал, при поддсг**:
Лубянки, мастерскую фальшивых икон, которые продавали иностранцам Т<
составилась коллекция американского посла в СССР Дэвиса, чья хорошей! ■
жена нравилась Сталину, и он ей покровительствовал.
87 На чем Корина подловил Генрих Ягода и завербовал его, я не знаю Я,
жил с невесткой Горького, с нею жил и сам Горький, будучи снохачем О*
Горького особенно не возражал, но его все равно умертвили люди Ягоды Пс
том они же умертвили и самого Горького. А Корин выжил, став агентом .
бянки. Даниил Андреев рассказывал моему отцу, как он попал к Горь*
в реквизированный особняк Рябушинского после его возвращения из Ита
Горький когда-то немного ухаживал за матерью Даниила, которую лаемв
называл «дамой Шурой». С Леонидом Андреевым Горький дружил, п\<пи>-
заявляя, что он — его единственный друг. Горький встретил сына своего
га враждебно и настороженно, явно его опасаясь. Кругом было полно**
стов, и Андреев назвал дом Горького «чекистским обезьянником» Поняв
на Никитской опасно, Андреев, по совету Строгановой, пеоестат там бкж
От врачей Строганова знала, что Горькому давали в кислородных подушка'
фосген, отчего его труп был синим.
Угасшие непоминаюшие в беге времени
215
.гсров так и умер почти под домашним арестом. Он писал пор-
хты ученых и боялся писать изображения монахов, которые не
.обратись на Лубянке. За это хорошее поведение его частенько
шкармливали большевики8* *. Находясь под чекистским колпа-
шч. Нестеров всего опасался, и к нему тоже боялись ходить, как
. человеку, чьи контакты просвечиваются агентами.
Дочери Нестерова тяготели к непоминающим и ходили в храм
И ьиОбыденного, где одно время было много катакомбников.
Мне рассказывали, что дочери прямо говорили единоверцам:
•Кна.м в дом не ходите, нас контролирует НКВД, и отца, и внука
ита Тютчева, и искусствоведа Дурылина, и всех, кто к нам
. лит. Соседи как попки выскакивают, когда к нам люди при-
и 1шг». Так что Нестеров жил в изоляции и глядел на все и на
гск ^тт>рвденным волком. Он был опасен НКВД как один из
пховных вождей предреволюционной интеллигенции, и его
окружали агенты!89.
Павел Корин, задумавший и написавший картину «Послед¬
ний выход»90, был вынужден ее сжечь по требованию Лубянки.
11 я него это был очень большой удар, от которого он никогда не
отравштея. Остались портреты к этой картине, среди них боль¬
шой портрет митрополита Сергия Страгородского, основателя
скнстской сергианской церквиО*. Корина большевики духовно
иомали, и он стал, по примеру своего учителя Нестерова, писать
|рп>еты и делать эскизы для мозаик метро. Любителем икон
1 Третьим поручителем за Нестерова был академик архитектуры Алексей Вик-
■ вич Шусев, тоже плотно связанный с Лубянкой. Он проектировал Мавзо-
Тенина и был вхож к Кремлевским владыкам.
“ Ьчже были окружены и толстовец Чертков, и анархист князь Кропоткин,
• исатсли Телешев и Вересаев. Их Лубянка держала как «^ивцов», они были
*хны им живые.
- 0 последней службе в Успенском соборе Кремля перед его закрытием.
* Искусствовед Эфрос, увидев этот портрет на выставке, воскликнул: «Этот
чожет ударить меня по голове, я его боюсь!» Это он сказал при моем отце,
рвой выставке этих портретов, в дни выборов Сергия в Патриархи, в кон-
л войны. Жена Корина играла на фисгармонии, пела канты — знакомые звали
вс ш «иашкой, и она тоже, вместе с мужем, стучала на Лубянку. К ним в гости
Ыянка направляла различных религиозных деятелей, заехавших в СССР,
| истности, настоятеля Лондонского Кентерберийского собора Хюльета
и .неона, который умилялся, что в СССР есть религиозные интеллигенты,
Сфшал музицирование и песнопения супруги и смотрел полотна хозяина. Ма-
'-рчкую Корина строили по указанию Горького люди Генриха Ягоды. Это
.1 ударная лубянская стройка. Когда-то это был заводик, который пере¬
кроили под мастерскую.
216
А. Смирнов (фон Раух)
Корин был неистовым и часто ходил к Величко любоваться е;
сокровищами. А сокровища там собрались немалые. Вели 'о *
скупил почти все иконы из собрания Виктора Васнецова, у н-
также была масса икон из закрытых московских старообрял-1;
ских моленных.
Семья Виктора Васнецова, да и он сам, не заискивали пере
большевиками и не подлизывались к ним, и находились в м
чаливой оппозиции к красному Кремлю. Нестеров был из еле ■
бужского купечества, а Васнецовы — из вятского духовенстве
Им все, что произошло после 1917 года, явно не нравилось. Сл
и дочь Васнецова были катакомбниками. Я их обоих внеш* ■
помню. Сын Васнецова, седой господин с эспаньолкой, ходи ■.
к Величко не только продавать иконы, но и молиться. Велич* о
его уважал как личность, объясняя, что сын продает собран; ■
отца, так как ему нечего есть, и он принципиально не хон ■
служить большевикам. Корин, по-видимому, защищал Велич-
на Лубянке92.
Любая подпольная антисоветская организация93 при шире*
разветвленной осведомительной сети органов ГПУ былале •
выявляема и проваливаема. Именно поэтому большинство к
такомбных общин в Москве и Подмосковье были разгромлен-.
В те годы любое сборище вызывало подозрение. Уцелели ш
только почти семейные, десятилетиями проверенные сообш.
ства, или же те общины, которые имели мощное прикрыт«
на Лубянке, которая считала выгодным для себя иметь так -
выявленное подпольное объединение, чтобы его легко бы
отслеживать.
В данном случае, община Величко контролировалась Н КВ Л
через Корина, который подсылал туда своих людей. В обшг ■
Величко постоянно приходили «нестеровские мальчики- пг
Корина9‘. Присылала и жена Корина каких-то юрких дам впт>-
точках, все вынюхивавших и выспрашивающих. Корин дав.*
связался с Московской Патриархией и умело затягивал Велич-
92 Перед концом советской власти, при Андропове, в Москве было 700 ть-ся
осведомителей. А сколько их было при Ежове и Берии? Не счесть алмазов по¬
лости в каменных московских джунглях.
93 Катакомбников НКВД трактовало как антисоветскую религиозную орг«*
зацию.
9 Среди них я помню художника Зверева, высокого, бравого, красивого V. ■
чину с усиками. Он помогал Корину писать портреты советских военачал»
ков и сам написал картину, где как идолы стояли генералы в орденах.
Угасшие непоминаюшие в беге времени
217
• контакты с ними. Корин ввел к Величко дальнего родственника
мексея Симанского, Алексея Даниловича Останова, создателя
\п\еапоггческого кабинета при Семинарии и Академии в За¬
роке. И его отец, управляющий делами Симанского, Данила
кмцреевие, и его сын, Алексей Данилович, умерли не своей
смертью — их залечили врачи-чекисты95.
Алексей Данилович, увидев иконное собрание Величко,
■.шил тоже наложить на него лапу. Для этого он организовал
•ктррчу Величко с Алексеем Симанским. Это произошло за
р^.ком, на даче Патриарха. Был ужин, Величко много говорил
с Симанским по-французски“* *. За ужином Симанский сказал
Вешчко: «Я знаю, вы нас не признаете, но я должен ввести ко¬
роль Церкви в мирную гавань и тогда все примирятся». Величко
.казал потом сестре Зое Вадимовне: «Знаешь, Зоечка, он вполне
*> впитанный, учтивый человек, но серой от него все равно
днет». Симанский заверял Величко, что он как мог облегчал
^астьвсех арестованных священников. От дальнейших встреч
сСиманским Величко уклонился. Симанский, по-видимому, хо¬
тел, чтобы Величко завещал свое собрание Патриархии, а через
«органы» он знал о катакомбной общине, собиравшейся у него.
' После Симанского остался сейф с драгоценностями и завещанием. Патри-
91 Пимен захватил этот сейф и не раздал завешанные ценности. Была грязная
'•рия. получившая огласку. До Остаповых так же нагло залечили сергиан-
.мно Митрополита Николая Ярушевича, насильно увезя его в кремлевскую
Мьницу, откуда выдали его тело без внутренностей. Митрополит дрался,
• сю «санитары» вытащили в окно. Симанский горько плакал над телом дру-
т Это мне рассказывал очевидец, сам читавший над телом убитого. Вообще,
гг по связано с Московской Патриархией, — одна сплошная уголовщина,
к? юсударство, созданное большевиками и продолжающееся по сей день —
огромное зверское бандитство над поруганной и изнасилованной страной.
И ик часть большевистского бандитизма, Московская Патриархия ничем не
1ается от всего остального — грабежи, доносы, убийства, разврат. Алексея
' »■некого я однажды видел вблизи — размытый, чистый, пахнущий одеко-
*>м аристократ с холодным умным взглядом, похожий на старика-сенатора.
актовая, но очень подлая личность, решившая выжить любой ценою. Ки-
: тиа познакомилась через Шпиллера с родными Симанского, приехавшими
Франции и решившими было навсегда остаться в СССР. Симанский отго-
*: .1 их это делать, дал им много денег и объяснил им, что даже его уборщи-
1 ..тужит в полиции и на него доносит. Родные в ужасе уехали во Францию
ебыьше не ездили к дяде. И еще Симанский сказал на прощание приехав-
V что всю его родню после его смерти отравят, и был в этом прав.
' Симанский вообще вел свой дневник по-французски и думал тоже. Это рас-
и 1 и вала Киселева, так как для Симанского нашли даму, печатавшую ему по-
фрннцзеки.
218
Л. Смирнов (фон Раух)
Высоко-Петровский монастырь (1910-е гг.)
Величко, когда его везли к больному через Красную плошал-
отворачивался, чтобы не видеть Мавзолея Ленина. Вели м.
называл Мавзолей — «это». Он считал, что «это» поганит горе I
и является олицетворением присутствия Сатаны среди святын
Из медицинских клиник Величко убрали, так как он перед ел •
всегда крестился, а у себя в кабинете вешал икону с лампад-к
Вся семья Величко была на редкость духовно независима,
перед кем никогда не унижались, и, если надо, умерли бы
стойно. И сам Величко, и его старший брат «маркиз», и обе
сестры никогда не женились и не выходили замуж, живя в миг»
монахами и монахинями97.
Однажды Величко на Фомину неделю предложил мне сходи I
в Высоко-Петровский монастырь, где он раньше часто бымз
Был прекрасный весенний день, монастырь был запушен, иел.
никто не знал, когда рухнет проклятый Богом большевизм, и м *
с Величко сидели на нарышкинских белокаменных в герб и
гробницах и беседовали. Тогда еше была цела нарышкинск
усыпальница вокруг гранитного памятника под железным и
97 Такая ситуация была мне знакома по семье моей бабушки, дочери митроф '
ного протоиерея-миссионера. Он, овдовев, воспитывал семь свои детей и ст*
осиротевших детей своего рано умершего брата, тоже священника. Некого:*-
из этих воспитанников стали монахинями, а другие монашествовали в мк
подвизаясь в просвещении и медицине. Моя воспитательница, земским
тетя Надя, хорошо знала Величко как врача и пользовалась его советами в*
до революции, и была довольна, что я к нему хожу.
Угасшие непонимающие в беге нремени
219
г-ом*. Величко хорошо знал и настоятеля, и многих из братии,
реони не поминали большевиков и за это их всех, вместе с на-
<слелем, арестовали, вывезли за город и расстреляли, закопав
. „дну братскую могилу.
у Величко служили в задней комнате, часть которой была
□рокена двумя старинными шкафами, которые, открываясь,
^вращались в киоты, полные древних икон. Между шкафами
(ыю пространство с завесой. За завесой стоял ореховый столик,
-• всегда лежало древнее, в серебре, Евангелие, кресты в жем-
лгах и серебряная с эмалью чаша из Сольвычегодска, 17 века,
лин из крестов был с мощами Собора Московских чудотвор¬
ов. из снесенного Чудова монастыря. Все это скупил Величко
исле революции. На стенах этой комнаты висели иконы Ита-
^-Критской, Афонской и позднегреческой школы. Была одна
^зо-Критская Мадонна из бывшего собрания Васнецова, она
не до револ юции репродуцировалась в издании Императорской
Аадемии ху_д<^>^с^с^^^99.
К Величко ходило несколько человек, бывших чад расстре-
•нных монахов, и несколько прихожан из закрытых храмов
том сего домом. Приходило несколько стариков из его старых
иакомых100. Среди этих господ были двое, бывшие когда-то
*. жами света», то есть связниками у непоминающих. Один был
нс очень стар и плохо слышал, а второй — Николай Николае-
К1 ” — жил в переулке около Мясницкой, и мы с ним обычно
шли пешком с Трубной от Величко. Он был в ясной памяти, но
'Скь и очень одинок и нездоров, в его длинной узкой комнате
•ыю всегда полутемно, в клетке прыгала канарейка, а на стенах
' Потом пригнали рабочих, приехал грузовик и все белокаменные надгробия
и было много) куда-то увезли.
‘ Величко в кабинете висел подцвеченный акварелью рисунок Витберга
•'срр<жением Воробьевых гор и туманным силуэтом первого непостроен¬
ное Храма Христа. Величко и его гости много говорили о масонстве и самого
^ерга. и Александра 1, и его убитого отца Павла I, и о судьбе снесенного То-
1 нкогохрама, который прокляла игуменья снесенного монастыря, бывшего
•*по месте. Величко вспоминал, как Храм Христа был кафедралом обновлен¬
/ И как они там дрались в алтаре, деля деньги. Это место нечисто и еще долго
нечисто, говорил он.
(рсди них я помню дворянина Дурново и бывшего гусара, несколько по-
"■нного, моловшего чепуху о дореволюционных петербургских актрисах.
В молодости, в германскую войну, он был прапорщиком военного времени,
' ' совтское время служил страховым агентом. Отец его был управляющим
’ •=)рян Сабурьевых, родственников несчастной царицы Соломонии, умер¬
* Суздале, где доселе витает ее дух.
220
А. Смирнов (фон Раух)
было много икон и всегда горела зеленая лампадка. Уютнщ
и добрый был человек102 103.
Николай Николаевич мне много рассказывал о движении нс
поминающих. Оно несколько отличалось от движения данил
цев, то есть разъехавшихся монахов Даниловского монастыря
создавших Истинно-Православную Церковь. Непоминаюшм |
примыкали к ним, но в основном это были женатые свяшенни-.•
и миряне, хотевшие создать свою, независимую от большевик*
Церковь.
Поначалу они служили отчасти открыто, потом постелен ив
ушли в подполье. Все это началось еще при жизни Патриари
Тихона. Якобы, Патриарх Тихон говорил: «Делайте как хоти -
те, но на меня не ссылайтесь. И, главное, им не попадайте^ -
Меня самого чекисты рогатками окружили, и я себе больше н-
хозяин»’оз. Известная Декларация Страгородского была завес -
шением долгой нездоровой ситуации, так сказать, последнп1 -
гвоздем в гроб независимой Патриархии.
Непоминающие создали в Москве и в Московской губерн -
Предсоборное совещание, дублирующее и Синод, и самое о
Патриарха Тихона, и митрополита Петра Полянского. Нико.ии
Николаевич говорил, что Патриарх Тихон заявлял тогда сп¬
им ближним: «Я больше не управляю Церковью, за меня он-'
[чекисты] все решают, я только подписываю. У них есть плат
вообще уничтожить в России православие, и поэтому борит,.
и молитесь как можете и умеете».
На рубеже двадцатых и тридцатых годов Предсоборное со¬
вещание было почти полностью единовременно арестовано. Бы»
и свой Иуда, непоминающий священник, предавший чекистам
место, где проходило собрание. Он потом отрекся от сана, к -
ветал на Церковь, запил и повесился в пьяном виде. Дети его
все погибли во время войны.
Митрополит Петр был очень недоволен, что непоминаюшь
создали свою иерархию и обходят его стороной. О Патриарх;
Тихоне говорили тогда как о слабом бесхарактерном старике, с'
жалели и знали, что он обречен. Когда его отравили, то нихг:
102 Он начинал болеть, жалуясь на печень, потом он умер от рака. Я
к нему как-то и увидел в его длинной комнате пролетариев с детьми. Вс .
вещи они выбросили, а канарейка улетела в форточку.
103 Активную поддержку Патриархом Тихоном тайных посвящений и постг*
жений в Истинно-Православной Церкви подтвердил и епископ Сергин .1 ♦
жинин.
Угасшие непоминаюшие в беге времени
221
< удивился, а просто жалели его. А вот митрополит Петр был,
щсдовам Николая Николаевича, честолюбивый капризный че-
• век, он хотел сыграть свою особую роль примирителя Церкви
. ч - льшевиками. Правда, он не зашел так далеко, как митропо-
ит Сергий Страгородский, который убрал его как конкурента,
. - »Чгкнноручно подписав согласие на его уничтожение.
Интересны были высказывания Величко о природе сергиан-
гпи: «Сергианство было продолжением синодального периода.
Те же рабство, как все эти два послепетровских столетия, когда
рархи боялись императоров. Но те, дореволюционные [ие-
• рхи| были порядочными людьми, а эти — сплошь агенты».
Величко был носителем идей среднего русского дворянства,
о независимого, обособленного от имперской власти суще¬
. -вовании в своих имениях, где помещики жили в единении
своими крестьянами104 *. Величко считал, что вся беда была
I ком. что часть господ не жила в имениях, и там правили не¬
русские шкуродеры-управляющие, ожесточившие крестьян.
Кгерманской проблеме, основной для России, Величко от¬
бился скептически: «Со старой Германией, до Вильгельма
I а Бисмарка, Россия жила душа в душу и роднилась семьями.
II: - • ссия — больная страна, Германия должна была объединяться
. Баварией, она культурнее и гуманнее, а пруссаки испокон века
•■»олсссо славянами и православием и морально озверели»,
Нченно из желания служить народу Величко стал доктором,
■ до сестры занялись бпаготворитeльнocтыol05.
Величко признавал только действенное христианство. Он был
дэдеи н иком теократии, то есть соединения в одних руках свет¬
лом и церковной власти. Более всего он почитал митрополита
Мсксея и Сергия Радонежского, создавших Московскую Русь.
• ажал он и Андрея Боголюбского и Владимирских Всеволодов.
’ До пятидесятых годов старики-крестьяне возили ему из Окского имения Ве-
■со овощи и фрукты из его конфискованного сада. Везли мешки на плечах,
| кии барину руку, а потом целовались в щеку. К моему деду, по дороге
• корск, заезжали его бывшие хохлушки-горничные и няньки отца из Екате-
чо. кла^кого хутора, и тоже с ним целовались.
• Вличко был человек читающий, был знаком и с графом Олсуфьевым,
• : Усппнским, и с академиком Кондаковым до его эмиграции, и с его уче-
■ Сычевым, и с архитекторами Суховым, Барановским, с гравером До-
■ вым. Эти все фамилии я от него слыхал. До революции он был знаком со
«■жом усадеб Лукомским. Но к Петербургу как к искусственному городу он
’ с .л относился плохо. Ко всей петербургской культуре, к мирискусникам он
в (равнодушен. Балеты считал вертепами, где пляшут голые девки.
Угасшие непоминаюшие в беге времени
223
Орусском народе Величко отзывался своеобразно: «Они как
полудикими, так и остались. Их еще тысячу лет цивили-
,звагь надо, а им устроили эту революцию. К тому же среди
..л много лодырей и пьяниц, не желающих трудиться. Но был
л фугой русский народ: староверы и те же казаки, тоже многие
. прэбрядцы, особенно сибирские, уральские и забайкальские,
’mix -фудолюбивых русских истребляли лодыри, руководимые
. чпочью, слетевшейся в Россию со всего света».
Величко был консерватор, как врач, хорошо знавший людей,
,д изнанку, но все им прощавший, так как считал людей в боль-
инстве своем морально слабыми и априорно глуповатыми,
раниченными эгоистами. «В своей массе русский народ —
наивный и глупый, от своей наивности и глупости он впадает
• пJЮбтчвбПбO)ж^yю крайность — в звериную жестокость»109.
И еще он меня учил: «Не участвуйте ни при каких обстоя-
е.иьсгвах в злых делах. Ни за какие блага и деньги не делайте зла.
I ели у вас будет трудная жизнь, но вы не участвовали ни в чем
позорном, то вы прожили хорошую жизнь. Если нет стяга добра
и выушли в тень и не стали под знамя дьявола, то вы — порядоч¬
ный, достойный человек». Общение с Величко в сильной сте-
хни повлияло на меня и выработало во мне стойкую позицию
^трального бегуна-старовера, презирающего советскую жизнь
вовсех ее проявлениях1^. Среди людей, но морально немного
■ стороне от них, жила и семья Величко — белые вороны среди
стт^злиского советского вороньян* *.
Киселева рассказывала мне, что в доме Величко, в угловой
омнате, в углу, под отодвигающимся комодом, был сделан люк
подвал, и там был схорон, имевший лаз-выход в сарайчик на
откосе, выводившем в сторону Цветного бульвара. На стене
Аловой комнаты висело зеркало в толстой рах!е, которое от-
Чного мы с ним говорили и о татарах. Наше дворянство наполовину та-
чрскос. говорил Величко, и это татарство позволило создать сильную армию.
■ 11 меня Величко и житейской мудрости, довольно лукавой, улыбаясь в свои
•шьско-машоррссийские усы: «Кругом все большей частью глупцы. Вы всегда
- лите, не показывайте, что вы умнее их. Глупцы этого не прошают. Миром
-*гно правят жулики, опирающиеся на глупцов. Откровенно говорить можно
Ч!ыо с умными людьми и хорошо закрыв двери».
* Я жил всю жизнь среди людей, но в стороне от них.
Когда умер Сталин, то Величко, придя с улицы, где видел, как на Трубной
-лиади давили людей, сказал сестре: «Зоенька, на улице беспорядки, барри-
‘-цц и казаки избивают людей». Он принял конную милицию за казаков по
•чрой дореволюционной памяти.
224
А. Смирнов (фон Раух)
крывалось как дверца, и туда, через деревянную трубу, спуска
в схорон воду и пишу. В двадцатые и тридцатые годы в схоро» •
Величко прятались разные люди112.
Интересно, что непоминающие общины поддержива щ
связь с тайными, в том числе, и старообрядческими, скитам»
не Сибири и Алтая, а Поволжья, Заволжья, Прикамья. Где-: .
в глухих деревеньках Заволжья, среди полудикого инородч .
ского населения, прятались часто очень культурные люди
решившие уцелеть. Величко знал одного инженера, ждавшег
ареста, и спрятавшего у знакомых одежду и документы азиат &
Его вызвали в Прокуратуру на Никольской, стали заставляв.
писать ложные доносы. Он вышел в туалет, стал ломать окне
Стрелок охраны в него выстрелил, он достал револьвер, застре
лил охранника и бежал. Уехал на Памир, пас там овей и поля
оттуда весточку.
Сейчас много пишется о сопротивлении фашистам, обохиг •
гестапо на евреев, даже придумано слово «холокост», но к--
назвать охоту Чека, ОГПУ и НКВД на образованные класс! .
старой России?113 Величко говорил об истреблении русскихи и
Церкви так: «С 1917 года русские оказались в положении юл
ноамериканских индейцев, истребляемых католиками. Кто м1
теперь такие? Мы — бесправные индейцы, на которых охотятс
кремлевские звери».
О Кремле он говорил так: «Это святое место полностью опо¬
ганено, там свили гнездо сатанисты. Когда большевизм запрет -
сергиан осудят как их агентов в рясах, то Кремль надо освятить
заново, а мумию их дьявола сжечь и пеплом выстрелить изпуш
ки в сторону Германии, откуда его сюда заслали». Эти вопроо.
Величко для себя решил однозначно и очень давно, но ска и. •
мне это не у себя дома, а когда мы отправились с ним обелит -
в Марьину Рощу к его выздоровевшему пациенту114.
112 Но потом сарайчик на откосе сожгли, лаз засыпали, и схорон больше не лес
ствовал. Наверное, многие люди вымерли, многие ушли в Заволжье, на Ка\-. <
а многие перешли фронт и ушли с вермахтом. Величко как-то обронил о пр
шедшей войне: «Такие возможности были упущены. Пруссаки проявили в оче
редной раз свою традиционную узколобость. Поведи они себя по-другой
дошли бы до Урала с музыкой».
1,3 Мельгунов и князь Жевахов назвали эту охоту «красным террором».
114 В семье Величко жила его воспитанница Тоня — одна из двух сироток. ■ •
тых ими после гражданской войны. Иногда там жил племянник Величко. Н
колай Кириллович —добродушный, похожий на Собакевича инженер, очев
далекий и от религии, и от иконописи. Величко он называл «доктором»: «док
тор сказал», «доктор купил» и т. д.
Угасшие непоминаюшие в беге времени
225
Зимой 1956-1957 года Величко сильно простудился у себя
♦1 даче на Николиной горе и скоропостижно умер. Раньше
я не болел и никогда не жаловался на здоровье. Отек легких
I смерть115. Лучшие иконы забрал Корин, заранее все высмо-
хвший. Он кое-что заплатил наследникам. Иконы эти из-
цны в каталоге его собрания, с указанием бывшего владельца
ВсшчкиНб. Лучшие вещи после Корина буквально вырвал себе
Михаил Иванович Тюлин, а остальное собрание — около тысячи
•ко- отдали бесплатно в Патриархию. Они пошли и в личные
яазенные Патриархов, и в Загорский музей при Академии. Туда
■.епередали целый грузовик старопечатных книгн7.
Киселева попросила взять у наследников ее книги, что я и ис-
хшил. Потом я еще раз был в дорогом мне месте, по уже по
оводу музея Щепкина, который попытался было организовать
1емянник Николай Кириллович после смерти Зои Вадимовны,
1ень ненадолго пережившей брата. Все мои и Николая Кирил-
двича хлопоты создать в особняке музей Щепкина при ВТО ни
• чему не привели, хотя была цела вся мебель великого актера.
Остатки собрания икон скупил Остапов, книги племянник
ожртвовал в музей А. С. Пушкина, мебель и особняк вскоре
ожгли в процессе организации музея. После смерти Величко
в лом пришел участковый милиционер с людьми в штатском
истрого сказал, чтобы бродячие попы к вам больше не ходили
исбориш не устраивали, это все безобразие терпели только пока
былжив доктор, из уважения к нему.
За старшего в доме осталась Зоя Вадимовна, но она впала в детство. С нею
• аТоня и Николай Кириллович. Их всех умело окрутили волки из Патри¬
архии.
Плохую роль в дележе наследства сыграл Михаил Иванович Тюлин, гени-
а -ыый фальсификатор икон 14-15 веков. Он еще до революции поставлял
■ I иконы Рябушинскому и Васнецову, продавал их и Величко. Был он также
л-ноным изготовителем фальшивок в чекистской мастерской Грабаря.
Зла Валимовна ходила в маразме и только считала связки серебряных бояр-
•.хш пуговиц с бирюзой, и все считала, сколько их осталось, не замечая, что
ь.)Ма вывозили сокровища машинами. Воспитанница Тоня трясла челочкой
• ^чувствовала передаче икон сергианам, говоря: «Все надо отдать в Епархию.
Ьк сказал Михаил Иванович». В доме Величко появилась масса всяких маро-
кров. буквально кравших антиквариат. Раньше я этих типов вообще не видел.
так дворянину мне все это было очень противно, и я там старался не бывать.
Вел Россия когда-то кому-то принадлежала, и все было расхищено бандитской
•.хетской властью и русским народом, давно уже ставшим нацией мародеров.
Ни о реституции, ни о люстрации в России никто никогда не вспомнит —
воюванное славяне никогда не отдадут, считая это своей кровной добычей.
&»ня. на память о Валериане Вадимовиче, подарила мне небольшую подделку
Тюлина в старой басме.
226
А. Смирнов (фон Раух)
Серпуховские старообрядцы были очень недовольны, чтою
иконы и книги передали их врагам-никонианам в Патриархи. •
Так все закончилось. Потом я видел обгорелый костяк особям а
с надписью, что здесь будет музей Щепкина. Я часто вспоми •
нал, как мы там молились, держа в руках тоненькие свечечк*
как после служб ближние пили чай в столовой с крыжовенни ••
вареньем с дачи на Николиной горе. Поразительно, что та-
долго в большевистской Москве сохранялся подлинный очаг
старорусского гостеприимства и благочестия.
Моленная Введенской
Мария Михайловна Введенская была оригинальной русской
женщиной из Ельца. В Ельце жили ее родители и тетенька-ю. тг
чиха. Семья была мещанско-купеческая, со старообрядчески!«
уклоном. В молодости, еще в гимназические годы, она попал .
в либералыю-левоватую компанию. Среди друзей ее юноп.
были прогоревшие елецкие помещики Плехановы и Семашкн
Мария Михайловна вспоминала их опустелые имения и по¬
мещичьи дома, где в высоченных комнатах с дверьми красной*
дерева на сене, постеленном на вспученный паркет, среди яблок
ночевала гимназическая и студенческая молодежь, и подолг
беседовали о прекрасном демократическом будущем. В дальней
шем большинство этих молодых людей стали земскими врачам;
учителями, статистиками, юристами и адвокатами. Но часть*
них оказалась и среди видных эсеров и большевиков. Все он;
свято верили в осмысленность своей действительно трудово!
жизни в интересах народа.
Муж Марии Михайловны был земским врачом. Умер он веке
ре после революции. У них была единственная дочь Вера. Ош
трагически погибла в Судаке на раскопках профессора Фомин т
от укуса бешеной собаки. В Московской губернии Введенск: •
работала земским врачом еще до революции, а в Москву пер •
ехала сразу после переворота. В Москве она работала в детсм •¬
учреждениях.
Основным смыслом жизни Марии Михайловны было поют
нение красоте, и через красоту — Богу. Это была своеобразнг1
религия православно-прекрасного. Она считала, что все, что
красиво, — создано по Божьему разумению и является земньг
воплощением воли Господа. По ее взглядам, художник, скол*
птор и писатель, с кистью, долотом и пером, молятся Богу. Ош
Угасшие непоммнаюшие в беге времени
227
юбила литературу, музыку118, любила православные богослуже-
н1я. Она имела небольшое наследственное состояние и до рево-
дшии объехала Европу с группами земских деятелей. Особенно
поила она Рим, Италию, постоянно читала «Образы Италии»
Матова и романы Мережковского119. В Риме Мария Михай-
ювна. вместе с другими православными верующими туристами,
^пелиально заказывала православную службу в катакомбных
иеррдах первых христиан, где были изображены агнцы и рыбы.
Для этих служб приглашали русского священника из посольства,
и он к этому уже, как она говорила, привык: «Прибдут наши из
Ьтьиа, Орла, Смоленска, поведут в катакомбы. А ведь богатые
доли туда меня не водят».
Ужасы первой революции 1905 года, бомбисты, эсеры отвра-
ппи Марию Михайловну от левых настроений. Между двумя
эволюциями она часто ездила по монастырям Москвы и Под¬
московья и беседовала с монахами. Встречалась она и с дани-
овскими монахами — настоятелем Феодором и обезножившим
тиом Поликарпом, которого особенно почитала до конца дней.
Она много читала: «Добротолюбие», Ефрема Сирина, Отцов
Церкви, постоянно читала она сонеты Микеланджело, Данте,
Фр^нииска Ассизского, Блаженного Августина. Она окончила
Высшие женские медицинские курсы в Москве и долго работала
вместе с мужем, земским врачом в Московском уезде, и где-то
вглуши, еще до революции, познакомилась и подружилась
с писателем Пришвиным, к которому ездила в Звенигород и при
то жизни, и после его смерти, к его вдове120.
У Марии Михайловны было много икон из закрытых храмов,
нелая стена. После смерти Строгановой у нее стали собираться
штать, при этом жгли церковные свечи. Часть общины Стро¬
гановой отошла к Киселевой, часть к Введенской, но никто не
' Глинку, Мусоргского, Чайковского, Рахманинова.
’ До революции среди русской интеллигенции, часто именно провинциаль-
•м. был культ Италии — римской, готической, возрожденческой, но не ба-
мной. Роскошного Берниниевского папского Рима никто не любил.
* Как ни странно, у Марии Михайловны были некоторые барские привыч-
м - она не любила готовить, наводить чистоту и большей частью сидела
' • ресле и часами с удовольствием говорила о литературе, живописи и о красо-
Италии. Мои родители тоже не любили домашней работы и, когда чуть фи¬
** сово поднялись, тут же завели прислугу. А вот другие дворяне, которых мне
•Ришлось знать, находили даже удовольствие делать черную работу, ссылаясь
ч на пример на Льва Толстого, выносившего свои помои, и на Николая II,
' Жившего в ссылке дрова.
228
А. Смирнов (фон Раух)
отошел, кроме меня одного, к Величко. Величко жил недалеь .
от Введенской, минут 15 ходьбы, но шли именно к ней, а н
к нему. Величко был более консервативен, дух либерализма его
не коснулся.
Катакомбные священники тогда уже умерли или доживав
свой век в затворе, не выходя из комнаты, и к Введенской иное
приезжал из Гребнева отец Иоанн и служил молебны и «обеден -
цы». В ранние годы Мария Михайловна часто бывала и у Илы
Обыденного, и у Николы в Кленниках на Маросейке, у ошл
Мечёвых121 122. Она вместе с моей бабушкой ездила к отцу Иоанн -
Мечёву в Верею в последние годы его жизни.
В сергианских храмах Мария Михайловна не бывала, боясь
оскверниться. «Там все в крови, я не могу видеть этих раззоло
ченных иуд», — говорила она. Особенно, чудовищно выходя и
себя, она ненавидела обновленцев и лично их ересиарха про
тоиерея Александра Введенского, с которым дважды подолг
беседовала в частном доме, в двадцатые годы, обличая его. Она
довела Введенского до того, что он подавился рыбьею костьн
и бежал из того дома, где они обедали^,
У Введенской было несколько индийское отношение к пра
вославию — она любила пассивно созерцать. Переделывать
жизнь на православных началах было для нее неприемлемо
и даже враждебно. К белым, к гражданской войне она относилас
безразлично. Но об ужасах второй революции в Елецком уезд
она рассказывала с присущим ей красноречием^3.
Был у Введенской близкий друг, помещик-либерал, чист -
чеховский тип, по ее словам, полный, с бородкой и в золотом
пенсне. У него была красивая, добрая жена и пятеро детей. Всей
семьей они очень любили крестьян и тратили на них буквально
все деньги — построили им школу, больницу, родильное от¬
деление и библиотеку.
121 Когда кто-то готовил в Европе книгу о Мечёвых, Мария Михайловна пер.
дала издателям письма-проповеди отца Сергия, которые он ей присылал у 1
ссылки.
122 А обедали они у тогдашнего ленинского наркома здравоохранения Сема_
ко, которого Введенская знала чуть ли не с детства.
‘23 Она, кстати, знала брата Ивана Бунина, который писал портреты и умер го
еле революции от недоедания. В Елецком уезде у Марии Михайловны бкм
хорошая знакомая, либеральная помешина баронесса Мелем. Это была очеш
красивая, высокая, рыжая, нестарая еше женщина с голубыми глазами. Ош
видя одичание крестьян и красный террор, в батистовой сорочке вошла врс ■
во время ледохода и долго там стояла. Потом она, конечно, умерла.
Угасшие нспоминдюшие я беге времени
229
В революцию крестьяне пришли в имение, привязали барина
ч типе на берегу пруда и стали топить его жену с детьми. Пото-
^тт-потопят, потом вытащат, те блюют илом, потом опять топят.
1лей ижену не утопили, но либерал помешался. Когда мужики
.го отпускали, то кланялись: «Прости барин, мы тебя просто
гучигь хотели». Он вскоре умер, бродя по дорогам и выкрики-
ыя: «За что? За что? Я их так любил!» Его нашли замерзшим на
тбочине — одна рука из сугроба торчала с обручальным золотым
шльцом. Проезжий мужик отрубил палец и пошел пропивать
. |ьио — тогда только узнали, где тело либерала. Вдова с детьми
ехала в город и стала посудомойкой в ресторане, где крала объ¬
ели, чтобы накормить детей.
Еше Введенская рассказывала, как при ней в поезде, когда
на ехала в Елец, солдаты прямо в вагоне, не выводя в тамбур,
акололи штыками двух бывших офицеров, забрызгав кровью
•ксс^а^г^и^ов и пообещав, что и их «переколють, ежели ишше
икнут». Офицеры были раненные на германском фронте и не
.-могли доказать солдатам, что они не белые.
Введенская не любила говорить о политике, избегая этих
:ч. Она всецело замкнулась на эстетическо-религиозных пере-
1 иваниях. У нее очень удобно смешалась религиозная мораль
»искусство. Хотя она и была врачом, но избегала физической
омоши больным членам общин. Этот вид работ мы все несли
справно и ходили за паралитиками. Человек, когда он стар
иболеет, — дурно пахнущее, зловонное существо и уход за
сим- дело для белоручек неприятное124. Зоя Васильевна Кисе-
ева говорила о Введенской: «Мария Михайловна у нас большая
нибеаллная барыня».
Это барство было в том, что ее общение с людьми было,
обшеел-тсо, прохладно и отдаленно, и сильно формализова-
ио. От нее совершенно не йсходило теплоты, хотя она была
*еюовком не злым и благожелательным к людям. Она была
рT)cсссoтнльнoй собеседницей, и только. Наставницей, как
^грознова и Киселева, она не была — у нее было приятно со¬
браться и молиться'25.
* Вся современная цивилизация построена на культе молодого тела и гедо-
<сче и поэтому аморальна в своей основе. Красивое тело — это не более чем
‘ иллюзия, способствующая размножению, своего рода весен-
игра природы, эфемерная, как пестрые бабочки-однодневки.
* Даниила Андреева она как собеседника, равного ей и даже выше, она люби-
с Он к ней иногда заходил, и они быстро находили общие темы.
230
А. Смирнов (фон Раух)
До войны к ней часто приезжал священник-катакомбни.
отец Василий. Он был уроженцем Смоленской губернии, н.
стал служить с сергианаои и жил внешне мирянином, плотив •
чая. Жил он где-то в районе Нового Иерусалима и приезл .
к Введенской дня на три, и тогда служил все службы и соверши I
требы. Она сама его нашла и к Строгановой не водила. Вообш.
излишне разных людей друг к другу не возили — боялись.
Жила Мария Михайловна в дореволюционном доме напр>
тив сакрального здания в виде красной звезды — Театра Совет
ской Армии. В квартире жила еще одна семья, сочувствовав!. |
Марии Михайловне и молившаяся с ней. У нее была очень
большая угловая комната, одна стена была целиком завешан
иконами. Напротив икон стоял резной аналой работы Абрам
цевской мастерской, полный закапанных воском старинны I
богослужебных книг. Этот аналой ей подарила дочь Васнецова
ее старинная хорошая знакомая. Комната была на первом эта а е
но из-за поднятия почвы она стала полуподвальной, и были
видны ноги проходящих граждан. Свечки у Марии Михайлов . •
были из старообрядческого общежития на Пpeoбpaжннaкoо
кладбище, там тогда еще жили монашки, делавшие их из на
стоящего воска.
После войны к Введенской, строго в один и тот же день,
ближе к вечеру, приезжал неутомимый гребневский бтaюшal
отец Иоанн. Обычно он ночевал, и ему ставили ширмочку. Су
хой, подвижный, среднего роста, нарочито плохо одетый - он
любил ходить в старой ушанке с висящими ушами без тесемок .
с двумя потертыми котомками на плечах, всегда с простой сам .
дельной палкой, он был похож на нищего странника. Рясу он
не носил. Сидел по тюрьмам он с тридцатых годов, а брали его
еще с революции, за проповеди. Он был рукоположен задали.
до революции. Служил в разных епархиях, к югу от Москвы
Он считал себя русским народным священником, не признав.*,
никаких послереволюционных церковных властей и никогда н,
поминал их на службе, ограничиваясь: «И еще помолимся о вес
православных патриархах».
Властей он тоже не поминал: «Помолимся о земле Рос
сийской и о православном народе ее». Вообще, тогда мнопг
поминали по-разному и на свой лад. Страдая определенным ни
гилизмом по отношению к Патриархии, который он выстр<ш
в гонениях, отец Иоанн говорил: «Ваш Патриарх Тихон тоже бк
Угасшие непоминаюшие в беге времени
231
I
Мамв селе Гребнево. Фото X. Эльснера (1953 г.)
грош — всего боялся. Вот они и убили его тихо, незаметно, как
5улоон и не жил вовсе. Народ не восстал тогда, и все смолчали,
■ гкбудто ветеринар кота Ваську уколол, а не первого Патриарха
после Петра»126.
Отец Иоанн рассказывал, что, когда он скитался по лесам
Бряншины, то в некоторых уездах все церкви были закрыты127,
крестьяне, зная, что он придет, собирались в глухом лесу сот¬
ыми, и он крестил их детей в лесных озерах, венчал венцами
и 1 бересты и служил литургию и всенощную среди вековых
крвьев. У него иногда даже не было с собою креста, и он делал
егоиз двух палочек и веревки.
После войны его отпустили — он выжил и хорошо себя
вствовал, хотя был уже очень стар, но выполнял в лагерях все
>рмы, и его любило начальство за абсолютное бесстрашие.
В лагере он отказался признать и Сергия, и Алексия I, он сказал
-1едооателю: «Зачем мне их признавать, если я уже от самого
Пагррирха Тихона и митрополита Петра при их жизни отрекся».
Его вызвал к себе Симанский и сказал: «Я знаю, что вы
•икого не признаете, и меня тоже, но коль вы уцелели, то слу¬
жите. Я дам вам самый богатый приход Московской епархии,
1 Все в нашем кругу знали, как умертвил Патриарха дантист, уколов ему в дес-
• и Дантист, кстати, был не еврей, а русский и долго потом мучился сделай¬
ся, о чем признался на исповеди.
Гтобыла эпоха коллективизации.
232
А. Смирнов (фон Раух)
который никогда не закрывали и служили там до смерти. Мн :
надо иметь хоть одного независимого священника, к котор<"
можно посылать на исповедь пастырей и монахов, и которые ж
выдадут тайну исповеди и не донесут». Что было, то было, и к>
песни слова не выкинешь.
Отец Иоанн так говорил о Симанском: «У него много роль •
расстреляли. Его самого чуть не арестовали как дворянина. Он
в глубине души товарищей не любит и ждет не дождется треть:,
мировой войны, чтобы их предать. Но он хочет сыграть тольм,
наверняка, а в таких делах всегда риск нужен».
Отец Иоанн знал массу людей и адресов до войны и нике
никогда не предавал, это было многократно проверено, н
Строганова его к себе все равно не пускала, говоря: «Он челово
надежный, но страшный русский анархист и считает, что ме>
ним и Господом никакой законной иерархии нет. А она ест к
только невидимая пока, и ее не признавать нельзя».
Отец Иоанн получил от Симанского Гребневский при\
под Фрязино с двумя огромными историческими храмами ‘ *
в бывшем бибиковском имении. Его также наградили двум •
крестами, палицей, митрой и каким-то орденом со звездой. Он
завел в Гребневе свои порядки, всех кормил, пускал ночекп :
принимал отовсюду странников, среди которых были и ката
комбники. Он был смешлив, любил шумные застолья, пои;
сергианских попов водкой из царских четвертей с орлами, ж
сам не пил.
Служил он очень хорошо, люди к нему шли, по иногда он го
ворил грустно: «Все у меня есть, а ничего мне не надо. Втюрьм :
легче было»128 129. Отец Иоанн, несмотря на все награды Патрн
128 Архитекторов А. Н. Воронихина и И. Е. Старова.
129 Жена с детьми его давно оставила, и один из его сыновей, лысоватым
хожий на царского чиновника, преподавал у нас в СХШ в Лаврушинском »
тературу и имел за скрипучий противный голос кличку «Тезис». У этого Те ■.
жена была толстая, маленькая, с тупым, животным выражением лица и шах в
ла, когда отец Иоанн укорял ее мужа за то, что он не уважает отца-свяшенн ■
Я это случайно видел, когда гостил в Гребневе, и Тезису было неудобно, я
его унижают при его ученике, и он мне невольно завышал отметки. Похож,. -
скрывал, кто его отец. Тогда это многие делали. Свяшенство считалось по зф
ной профессией. Зато теперь у сергиан попы заменили парторгов и горло хс>‘
но улицам в рясах, рядом со своими толстыми, раскормленными матушк ■
в импортной косметике. И еше они любят с визгом тормозить своими и«-
марками, пугая прохожих, как это делают чеченские мафиози. И те, и дрпг
радостно улыбаются сквозь голубоватые стекла золотыми зубами, пугая р'
ких, как овцы, граждан.
Угасшие непоминаюшие в беге времени
233
/и. ощущал себя временно осевшим каликой-странником,
левым в любой час тронуться дальше130. Отец Иоанн в быту
?ыл крайне прост, ел что попало, спал на чем попало и пускал
■ лччаать к себе в келью, ввиду тесноты, самых разных людей.
.к-еевдоме не держал, они находились у умной, хитрой стару-
ы из очень богатой купеческой семьи, которая была ковда-то
•шахиней Новодевичьего монастыря. Он все деньги раздавал
Вшим и странникам до копейки. «Они от меня уходят как
юла* *, — говорил он.
Отец Иоанн считал всех советских людей глупыми и слабы -
«Они и себя, и Бога забыли, живут как одуванчики-одно-
оквки, на них подуй — и нет ничего. Их союз когда-нибудь
•лер раздует, никому это безбожное стадо ни в жисть не нуж-
из Одна мечта дурацкая вселенская, и все. Кому такие люди
глны? Стадо дураков отдалось бандитам, и ходят с флагами
юулицам, и хлопают, хлопают. Тьфу на них, проклятых! Тьфу!
Будут они ощо как побирушки по всему миру ходить и корки
•- янчить. На них все смеяться будут — свою страну пропили и к
им пришли». Как в воду он глядел, и так говорил всем и всю-
л. но не с амвона — проповедей он вообще не читал, говоря:
•Если начну говорить и увлекусь (а я увлекаюсь), то сразу меня
> порьму увезут. Опыт уже такой у меня был. Прямо со службы
..гатили и прямо в камеру, в облачении».
Служба у сергиан отца Иоанна окончилась плохо, несмотря
нзвсе награды, которые на него навесил Патриарх Алексий I.
Наушвшись в тюрьмах жаргону, отец Иоанн говорил: «Что он на
:ня медные цапки как на Деда Мороза навесил — их на Страш¬
ат Суд с собою не возьмешь». Он не давал красть Гребневскому
аросте, раздавая все деньги убогим, бедным и странникам,
к староста ему отомстил: он нанял хулиганов, Ъни ворвались
м втенощную на буднях и сорвали с настоятеля митру, кресты
и самого его выбросили лбом вперед через Царские Врата на
»мвон. При этом гордый старик сильно разбил себе лоб, колени
и вывихнул правую руку.
Он среагировал сразу, снял с себя все награды, сложил их
на престол и сказал напуганным и плачущим певчим: «Отда¬
ете Патриарху, мне его железяки больше не нужны. Пускай
ругому отдаст, кто сюда придет, а я от него и от них навеки
* Вложенные годы мой отец написал с него очень похожий портрет, он и по-
• войны был такой же, но посуше и чуть попергаментнее.
234
А. Смирнов (фон Раух)
уйду». Он собрал свое небольшое барахло131 132 133 134 * 136 и навеки поки иъ
Гребнево. Он немного пожил у Введенской и уехал к роди ..
и давним почитателям на Запад, в Брянские леса, где снова сщ
катакомбным священником.
Оттуда он регулярно, два раза в год, приезжал зимой в Моск -
и жил у Введенской и у нас, в Перловке. После смерти мог ;
деда и бабки'з2 Введенская переехала жить к нам в Перловке' . иа
моленная слилась с нашей. В Перловке Введенская забодл
и ее от нас отвезли в больницу, где она и умерлаш. Хорони п
ее мы с отцом и ее племянник^4. На отпевании была и вся *
моленная. Ее отпевал кто-то из отцов Голубцовых в Старом о
боре Донского монастыря.
По завещанию Введенской, после ее отпевания состоя, на
панихида у просевшей чугунной плиты «болярина Петра», то ел|
Чаадаева, и у плиты Патриарха Тихона на паперти старогос
бора‘35. Отец поехал с Голубцовым с ее гробом на кладбище, а иг
нихиду о Чаадаеве и Патриархе Тихоне служил патриархии! •.
ветхий старичок-священник, при мне, и ему платил за это я •
Книги свои Введенская завещала в Псково-Печорсгм>
монастырь, куда я их отвез багажом в пяти огромных ящик •
и они составили основу монастырской библиотеки. Стар::-.'
библиотеку монастыря большевики конфисковали и отта I
в Тартуский университет^.
Аналой Абрамцевский я вернул Васнецовым, а Абрами<
скую полку с резными птицами, где она хранила религя |
она отказала мне. В последние годы у Введенской бывали л
Виктора Васнецова, две семьи выходцев из пол ьсколл итовск
шляхты — Озерецковские и Галковские, я всегда путал ихстрг ■
новатые для великорусского уха фамилии, старик-жсттяншик и
бутафорской Театра Красной Армии, семья перекрещенных -т
баптистов и несколько стариков-старообрядцев, переехавших •
131 Книги он всегда держал, на случай ареста, у Введенской, в двух ивовых" «
теных корзинах.
132 В ^^:5^^1954 годах.
133 Произошло это где-то в 1958-1959 годах.
134 Бывший тогда в ранге замминистра, где — я не знаю.
|И О Чаадаеве и двух статьях Тютчева мы с Введенской часто говорили. •
триарх Тихон благословлял ее со стен еще при жизни, когда он сидел ИМ
в заточении.
136 Интересно, что он не'знал, кто такой был Чаадаев.
П7 У Введенской в Печорах был знакомый монах, которому она верила, и •
рый ей жаловался, что читать нечего.
Угасшие непоминаюшие в беге времени
235
Ельца, ее земляков. Они перессорились с рогожскими попами
«ходили к ней.
Люди Строгановской общины ходили тогда к Киселевой,
1 В^денс1^^я жила где-то на отшибе от центра. Она была очень
жий нашей семье человек, но всегда подчеркивала, что
<у - дворяне, и у нас свой внутренний мир, а у нее свой138.
Вкдднская могла бы быть писательницей, но, имея дар устного
лова, никогда не садилась за письменный стол, а это обычно
сшает внн — книги пишутся, в частности, и задом139. Я всегда
Вкненскoй чуть опасался из-за ее потенциальной левизны.
Господь каждому из нас дает на земле какое-то поручение.
Введенкой Господь дал миссию — быть идеальной первой
С>т^^1^^л1>нг^1дей писателей. Ей любил читать Д. Л. Андреев,
'Т’Ги! читать М. М. Пришвин. Она идеально сопереживала
ххочитанному и верила, что созданный образ живет как человек,
С гарюбряшдчская закваска была костяком ее личности — она
1дяа исконно оппозиционна к синодальному православию,
.^тьРнз Бога и молитвы она не могла — ее к непоминающим
ривело сердце — не оказаться у них она не могла.
Суздальская и Владимирская общины
Величко собирал также мелкую пластику из бронзы^0, в связи
с лим он был связан с византинистами графом Олсуфьевым,
шревым и Н. П. Сычевым, учеником Н. П. Кондакова, жив-
тим на высылке во Владимире. Величко очень высоко ценил
| хорошо отзывался о графе Олсуфьеве и говорил, что семья
'исуфьевых принадлежала к непоминающим, кто-то из Олсу-
ьевых быгл делегатом Поместного Собора 1917—1918 годов, был
шппооззции к церковной большевистской политике, и у них
'ала своя моленная^* 1.
1 ворят. что ее укушенная бешеной собакой и умершая от этого в Судаке
* чь Вера была несколько помягче, мечтательнее и женственнее.
* Станин называл Молотова за усидчивость «железной задницей». Но это
I слогу
м Унего были итальянские бронзовые пластины-барельефы и портреты-про¬
эпохи Возрождения и большая коллекция домонгольских крестов и зме-
в-оберегов из собрания Ханенко и Прахова. Были и византийские золо-
пцхгородчатые эмали — небольшие иконки, как он говорил, с княжеских
диадем и лицевых Евангелий. Все это происходило из Южной России,
мхшов.
* Но все это было в прошлом, тогда Величко общался и с обер-прокурором
Лариным и другими оппозиционерами.
Угасшие нспоминаюшис в беге времени
237
лсктй заговор «спецов»», ждавших освобождения Петрограда
от красной чумы. Обвинение было абсолютно правильным:
дйсгвиттльно ждали, действительно ненавидели, действи¬
тельно монархисты. Но одновременно и очень порядочные
юдт, уважавшие принципы неприкосновенности частной
ГlXбГBИЛHOCTИ143.
Участников заговора подержали в тюрьме, а потом разослали
с минусом столиц. Нерадовский одно время жил в Переславле-
к/есском, у дочери художника Д. Н. Кардовского, Екатерины
Дмиттривны, местной дворянки. Это была красивая пожилая
•ерноглазая дама. В Царском Селе они занимали особняк по¬
лам с слмьлй родителей поэта Гумилева. Нерадовского я знал
чало, он был очень стар и выходил только к обеду.
Кардовская жила в барском доме своего мужа, переславско-
тодворянина С. Б. Веселовского, ставшего при большевиках
сно.м Академии Наук. Сычев, помотавшись по тюрьмам, осел
во Владимире, но иногда нелегально ездил к Величко в Мо¬
лву. Во Владимире он, вместе с архитектором Столетовым, из
•дщтмтрских дворян, и суздальским краеведом Варгановым,
отыввееным коммунистом, создали музей-заповедник и спас-
111 древности. Варганов был близок с обкомом и прикрывал
опального Сычлва.
Сычлв был глубоко верующим человеком и в сергианские
»рамы не ходил, считая их оскверненными. По примеру Велич¬
ко, он несколько оживил местную Владимирскую моленную
.починнющих. Местом работы Сычева был собор Княгинина
монаатыря во Владимире. Как сейчас помню: солнечный день,
зркте фрески, где в аду горят немцы в кружевных манжетах
м шклтлров, т оживленного моложавого Сычева144.
Недалеко ов Княгинина монастыря, у одной бывшей мо-
ншкт, собирались верующие, не очень много, человек двад-
шь, т раз в неделю молились. Окна закрывали, чтобы не было
дышно, т пели не очень громко. Свечи были тоненькие, само¬
дельные, восковые. Служил священник из высланных. Днем он
лево служил, был бритый, стриженый, но нестарый, с глубоки-
' Е^юпа и Америка очень плохо обошлись с собственностью русских кол-
• шионеров, убитых в подвалах Чека, — их украденные картины по сей день
вият и музеях и особняках миллионеров.
“ Я писал акварелью этюд с портала на паперти собора, а Сычев мне рас-
•-нывал, как он ездил с Кондаковым в Равенну и там писал для него копии
н юнаик.
238
А. Смирнов (фон Раух)
ми морщинами на лбу, а точнее, челе. Это было скорбное чел
благородного человека, со следами страданий.
Священник служил в Тихвине под Петербургом и был аре¬
стован за противодействие сергианскому курсу архиерея. Ког^
его взяли, то семью выселили из дома, и попадья, официально
отказавшись от арестованного попа-мужа, вышла замуж за
красного командира. Сын остался с ней, а дочь, когда отца вы¬
пустили из тюрьмы, переехала к нему во Владимир.
Жили они в полуподвале с гераньками на окнах, недалек I
от закрытой пятиглавой церкви 17 века и вокзала. Дочка была
очаровательной скромной девушкой, по-моему, ее звали Катей
Иногда мы с ней гуляли по валам и говорили о том, что будет
с Россией. Тогда казалось, что большевизму не будет конца и ег<
хватит на весь наш тогда еще долгий молодой век.
Сычев был нужен малограмотному Варганову как крупны1
«спец»-византинист и поэтому то, что он ходил молиться в об¬
щину, не осуждалось и не преследовалось: «Собирается старичы
и молится, ну и пусть их». Служили не очень долго, потом был
исповедь. Сергианского Патриарха вообще не поминали, власти
тоже. Была интересна формулировка: «Помолимся о растер
занной слугами Антихриста земле Российской». Нигде болышс
таких слов не слыхал.
Священник служил в простой рясе, с епитрахилью, пору¬
чами и наперсным крестом145. Алтарь отгораживала фанерна к
перегородка, на ней висело два больших образа из церкви, а за
перегородкой блестели фольгой и медью домашние иконы.
Раньше в этой общине служили одни монашки, без священника
но с канонархом. Священника им нашел Сычев, а выискал его
Варганов и привел к Сычеву. Коммунист Варганов крестил сво-
родню, тайно от властей, и именно у них, чтобы не записан! I
в сергианской церкви.
Служили раз в неделю, в будние дни, с утра, когда все люди
из округи были на работе, и было спокойнее^6. Мне очень по¬
нравилось бывать во Владимире и Суздале. В Суздаль я потом
ездил четыре раза с матерью и жил в домике, в Покровское
монастыре, у учительницы, мать которой была непоминаюшег
Моя мать, Любовь Федоровна, внучка священника и доч'
окружного атамана, стегавшего казаков нагайкой и награждав-
145 Крест дал Варганов Сычеву из Суздальского музея.
И6 Я тогда учился в СХШ, в Лаврушинском, и писал акварели.
Угасшие непоминаюшие в беге времени
239
.«его их лошадьми из своих табунов, была по своим повадкам
".юстонародной казачкой, любившей славянское общение
и легко сходившейся с людьми. В Покровском монастыре мы
. ней стали очень своими людьми и всех знали* 147 *.
Дух цариц Соломонии Сабурьевой и Евдокии Лопухиной
шал над разоренной обителью. Местные жители говорили
л царицах как о своих современницах^8. Напротив Покровского
уoоахтоIpя, в тюрьме Спртн-Ефимьевткнгн мужского монасты¬
рь сидела тогда пожизненно родственница отца тетя Нелли. Вся
•е вина была в том, что она хорошо знала все европейские языки,
'ы библиотекарем Молотова и однажды услышала лишнее, за
до ее Молотов упек навсегда.
Тогда в Суздале была одна маленькая действующая серги-
дская церковка на площади, и все. Было много еще живых
-онахинь, не ходивших в этот храм и служивших на дому. Они
ныли бойкие, голосистые и очень злые на язык. Они поминали
, царя Николая II, и Патриарха Тихона, и называли советских
Паттиирхов Сергия и Алексия I «христопродавцами и слугами
дтихриста». Мало чего они боялись. Времена были уже хру¬
щевские, и было не так страшно.
Собирались они во вросшем в землю домике, на берегу речки,
и Покровским монастырем, и там молились. Все стены были
аввшаны самыми разными иконами, в том числе и древними.
Стоарнeчaрныx книг у них было множество. Службу они всю
дали от и до. Постоянного священника у них не было, но при-
toо^•иииттpaнcтвyющие монахи и служили.
Одного из них я помню. Его звали отцом Иннокентием. Он
ил из Астрахани, ни паспорта, ни документов у него не было,
зтолько — засаленная справка из психбольницы. Но он был
вполне нормален, хотя умел и гукать, и мычать, швообще умело
сич^улир^о^^ сумасшедшего.
Он мне рассказывал о той бойне, которую устроил Киров
• Аграхани. Он сам уцелел потому, что его закопали в огород,
к он там отлежался. Он говорил, что по нему ездили на конях
и ра навил и ноги до синевы копытами. Меня его рассказы по-
^лили, но, поездив по Руси, я услышал и не такое.
В каменном двухэтажном Сестринском корпусе тогда была богадельня,
• бритые — от вшивости — старухи, разделившись на две партии, постоянно
ччлись табуретками и страшно орали матом, отчего поднимали стаи галок,
яо было вопиющим диссонансом прекрасному ансамблю храмов.
• Обсуждая их женскую физиологию как свою собственную — излишне про¬
дыми словами.
240
А. Смирнов (фон Раух)
В Симбирской губернии священников сажали в бочк.-
вбивали в них гвозди-сотки и сбрасывали с обрывов в Волг
В Алатырском Михаило-Архангельском монастыре всю братик
загнали в речку Алатырку топить и запрудили ими на врем к
реку. В Тамбовской губернии венгры-чекисты распяли голого
священника над царскими дверями и проткнули его штыкам
под ребро, как Спасителя. Одному священниуу-роповведни)
в тюрьме разорвали рот. Русскому народу за свои грехи еш.
платить и платить все следующее столетие, да он раньше и не
расплатится за все свое зверство и безбожие.
Отец Иннокентий был стар, плохо уже видел и потом) за¬
держался в Суздале, но хотел уйти в Заволжье, в какой-то ски г
умирать. Там его хорошо знали и звали к себе. Служба у монаше-
была монастырская, иногда служили всю ночь, читая по очереди
Монашки были из Покровского, Ризоположенского монасть
рей и других обителей. Днем они занимались огородниествкм
и разводили огурцы и очень вкусные суздальские помидоры
Члены Владимирской общины иногда ездили в Суздаль, н
суздальцы во Владимир не ездили. Я бывал у них на службах'
для меня Суздаль и Владимир стали второй родиной. Будьмо-
воля, я перенес бы столицу России из опоганенной красным1 •
Москвы во Владимир, а Суздаль сделал бы столицей праве
славной религии — священным городом, откуда бы управляла:*
русская Церковь. Сейчас суздальские старушки и жвншиж.
взбунтовались и вышли из подчинения Московской Патри
архии. Для суздальцев их город — древняя столица Северной
Руси, а Москва — это самозванка. Именно это гордое имперское
чувство питало катакомбные моленные тех лет.
Шереметьевская моленная
Непоминающая моленная была и во дворце имения Остафье
во, перешедшего от Вяземских к Шереметьевым. Существовал
она вплоть до закрытия музея, и это произошло еще до войны
Хранителем музея был бывший владелец, граф Павел Сергеева •
Шереметев149 150. Мой отец немдного знал и графа Павла Сергеевич
и был долго связан с его сыном, графом Василием Павлови¬
чем. Знал Василия Павловича и я, он иногда заходил ко мн
149 Но мать моя службу отстоять не могла из-за жара свечей — ее уже тогмм>
чила гипертония.
150 Сын графа Сергея Дмитриевича.
Угасшие непоминаюшие в беге времени
241
а Никольскую улицу, когда я жил там отдельно от родителей
. регулярно встречался с ним в театральной библиотеке, куда
мы оба постоянно ходили в те годы.
Существование в Остафьевском дворце моленной сыграло
оль в закрытии и распродаже музея: «Старый граф собирает
. себя мракобесов и молится». В моленную графа ходили его
бывшие служащие, некоторые крестьяне окрестных сел и при-
. дне из Москвы. Служил катакомбный священник из непо-
ыкнаюших, которого граф оформил как сторожа музея. Он
зыл без длинной бороды и ходил в штатском. Шереметьевская
моленная через одного молодого прихожанина, потом ушедшего
ч немцам, была связана с Нарышкинской. И Шереметьевская,
1 Нарышкинская моленная не входили прямо в Строгановский
круг, а существовали автономно.
Граф Павел Сергеевич очень не любил большевиков, и как
^амый богатый помещик России, и как рафинированный
•стет151. Граф в Петербурге был близок с редакциями журналов
•Старые годы» и «Столица и усадьба». Знал он и рано умершего
ирона Николая Николаевича Врангеля, знатока и бытописателя
дворянских гнезд и усадебных интерьеров.
Когда большевики выгоняли графа из Петербургского Фон¬
онного дома, то не дали даже взять пейзажи своей работы,
.казав, что они теперь — народное достояние. Комиссар, вы-
.сиявший его, строго объяснил: «Вы как потомственный паразит
можете взять с собою одни ботинки, одно пальто, один костюм,
1вепары белья и т. д.». Граф долго потом, смеясь, представлялся:
•Потомственный паразит Шереметев».
Павел Сергеевич выжил и сохранил кое-какие семейные
нности благодаря наркому Луначарскому152, хотя граф страш-
У меня есть книга графа «Большие Вязьмы», принадлежавшие тогда Голи¬
ным, написанная хорошим языком.
Превратившему Остафьево в свой загородный бордель, куда он периодиче-
• I удалялся из Москвы с молоденькими еврейскими актрисами, вроде тогда
вершеннолетней Наталии Ильиничны Сац, основавшей потом детский
приставшей ревнительницей советских пионеров. <...> Пример Дантона
кех воодушевлял — такая же кровавая мразь. Жена Луначарского, очень
'кивая молодая актриса Розенель, все время устраивала ему сцены из-за
порочных наклонностей. Я однажды закусывал в одном <...> доме с до¬
брые Луначарского от Розенель, тоже интересной еврейкой, и у нее на шее
Чи очень красивая нить из сапфиров и аметистов. Я ее спросил, откуда это.
■’ дочь «русского Дантона» с гордостью сказала: «Это фамильное ожерелье
Суповых, вещь привезена из Испании, и на бусинах есть арабские буквы».
242
А. Сиирнол (фон Раух)
Флигель в Остафьево. Акварель П. С. Шереметева (1917 г.)
но ругался, зная, что в его дворце Луначарский устроил лом
свиданий: девочки, шампанское, обязательно бильярд, — ивс
это в родовой, исторической графской усадьбе с любезным
хозяином-смотрителем. При этом Луначарский изображал и
себя мецената и похлопывал графа по плечу, объявляя: «Я вас
в обиду не дам, пока я жив». Сыграла роль и любовь большевиков
к Пушкину, из которого они сделали фетиш и позорный хлыст
для удушения независимой русской литературы!151 * 153 154. В Остафьеве
хранились пушкинские реликвии и носильные веши, сняты;
с раненого поэта, с пятнами засохшей крови.
Но в определенные дни, когда не появлялся Луначарскю '
с компанией придворных льстецов и девочек, в дальней комнат;
первого этажа, всегда обычно запертой, собирались моляшиеся
и служили в полный голос'54. Когда Луначарский умер где-то на
европейском курорте, то Остафьево решили закрыть, а обегано!
ку дворца распродали. Граф Павел Сергеевич сказал тогда мосм <
отцу, когда он приехал в Остафьево: «Глеб Борисович, заберите
пару карамзинских кресел и любимый мозаичный стол кня >
Комиссарчики и их детки много накрали у русской аристократии и церкви и к
все сдали в Гохран.
151 Вообще, арабский профиль Пушкина в советской России был так же«
крально обязателен, как профиль Ленина, и поэтому многим изрядно нал
и даже опротивел.
154 Тогда еще вокруг дворца не было ни дома отдыха, ни жилых домов.
Угасшие непомимаюшие в беге времени
243
Кшкинская площадь в 1937 году
Павла Вяземского155 с изображением Константинопольской
Святой Софии. Пускай они вам достанутся, а не комиссарам»^6.
Огецнанял машину, все упаковал и увез^7.
От всего пережитого граф Павел Сергеевич очень постраннел,
•дне запивал'58. После закрытия Остафьева, семья графа пере¬
дала в башню и келью Новодевичьего монастыря, где когда-то
Пеердержал свою сестру Софью^9. Место историческое, как
и все обитатели этой обители. Над дверью в башне висел пар¬
имый штандарт его предка-фельдмаршала, с гербом и тремя
•реесами. Остафьевский священник, при помощи моего отца
■ Строгановой, уехал в Заволжский скит доживать свой век,
■ моленная в Остафьеве распалась.
’Сына друга Пушкина.
За этим столом когда-то все славянофилы собирались и поминали взятие
в<оюго Рима турками.
На этих креслах и около этого стола прошло мое детство и молодость.
Зэтим столом было много вышито молдавского сухого вина и много чего го¬
' эено. Отец хорошо заплатил графу, и он подарил ему в презент прижизнен-
м портрет Франца Лефорта работы Видекинда.
' Всвете с 18 века Шереметьевых всегда считали со странностями, после же-
•т.ьбы их предка на крепостной актрисе Параше Жемчуговой, умершей от
'«тки. Граф Павел Сергеевич носил кольцо с локоном Параши, после его
чрти кольцо стал носить его сын, Василий Павлович.
Это хорошо изображено Репиным на его картине.
244
А. Смирнов (фон Раух)
Вид на Новодевичий монастырь
и Софьину башню (1920-е гг.)
При организации любой катакомбной моленной основно.
было — избежать доносов, тогда любое собрание больше десяти
человек казалось подозрительным. Новодевичий был в те голь
пролетарским клоповником — там поселилось много всякои
сволочи, могущей донести. Исключение составлял архитектор
Барановский с женой, знатоком усадебных портретов. Графбо-
ялся собирать людей в башне, но иногда Строганова присылал?
ему священника, и он всех исповедовал.
После войны наша семья и некоторые другие непоминаюши.
ездили в Новодевичий на Пасху, разговляться. Это было уже пр'
младшем Шереметеве, Василии Павловиче, родители которс
умерли к концу войны, так и не дождавшись возвращения сын.’
с фронта. Ездили в башню на Пасху и до войны, к старому граф)
всегда проклинавшему Луначарского160.
160 Это был его винтик.
Угасшие непоминаюшие в беге времени
245
Вася поступил до войны в художественный институт, ездил
|Крым, в Козы, писать голых натурщиц на пленэре161 *. Вася по-
•п на фронт и рядовым прошел все бои, получив солдатские
ждали. Он не был даже поцарапан осколком — Господь его
оаннл. На фронте Вася привык пить водку и курить «Бело-
мор». Вася стал доучиваться в реорганизованном реалистами
^^^ниовсс^ом институте и считался среди студентов гением,
жавшим в стиле Оскара Кокошки. Был он очень талантлив,
•ю пил водку уже изрядно и все более дичал'62. Ему надо было
клиниться, перестать пить, больше молиться, а он бегал по
Москве, по этому красному Вавилону, и психически уставал.
Вася нуждался в человеческом тепле, он был единственным
сыном у родителей, и все жался, как осиротевший волчонок,
• .нолям. Моя мать, сама намыкавшаяся в свое время, как могла,
ригррввла Васю и кормила его. Так она пригревала в свое время
Даниила Андреева.
В башне были удивительные вещи, остатки Шереметьев¬
ских сокровищ: за занавеской над кроватью висел большой
Ремббрндт, купленный еще фельдмаршалом. Был вщв один
поздний Рембрандт, портрет юноши, похожий на Титуса, была
масса екатерининских и елизаветинских портретов, натюр¬
морт Терборха, бронза, книги, мебель. В уголке стоял столик
. золотой, с рубинами, Годуновской чашей из Больших Вязем.
Бе^^срали для Грозного опричники в Новгороде. Граф Павел
Сергеевич вв очень ценил. Висели там строгановские иконы,
стоял серебряный семисвечник — то есть остатки утвари из
моченной. Было там и кадило работы Фаберже, в стиле модерн,
необычной формы.
У Васи был странный взгляд — голубые, совершенно без¬
умные, глаза, кустистые брови, красивое лицо с Неправильным
прииусом и блуждающая, застывшая улыбка. Его взгляд вы-
дчлл его из толпы. Он никогда не кичился своим родом, не
вспо.минал о предках, и взгляд его блуждал по окружающему,
• Тогда там рабочих не рисовали, за что институт и был разогнан в старом
• лсстве, и от старого преподавательского состава остался только оформист
Л бров, неломинаюший, и друг Величко.
‘ Быт он поклонник женского пола, но не очень разборчив. Сестра моей ба-
V шки по отцу вышла замуж за еврейского миллионера, и от этого брака роди-
жь красивые еврейки, очень любвеобильные. За одной такой моей еврейской
тгхой Вася страшно ухаживал, и она еле от него отбилась. Он как увидит кра¬
евую женщину — то сразу кидался и прилипал к ней. Он так и не женился.
246
А. Смирнов (фон Раух)
и было впечатление, что он плохо его видит, думая о чем-то
своем. Привлекали его только совсем одичалые художники, и¬
он любил и пил с ними водку163 164 165.
Вася был очень талантливым фигуративным экспрессио¬
нистом. Дружил он с художником Чекмазовым, влиявшим на
него. Ходил он и к Р. Р. Фальку. Около него постоянно вертеле?
антиквар-хищник Евгений Феликсович Вишневский, скупив -
ший у него за гроши большинство раритетов^4. Вишневские
всегда ехал к Васе с кругом копченой колбасы и литром волки
Не меньше Вишневского Васю грабила советская власть, узнав
что у него есть большой Рембрандт, его заставили сначала дать
ее на выставку Рембрандта, а потом и пожертвовать в Музей из¬
ящных искусств, где она висит и поныне^5. За эту вынуждееннув -
жертву ему дали квартирку на Фрунзенской набережной, когл:
его выселили из башни.
Иногда Васю подкармливал мазанками Корин, иногда Ба
рановский, бравший его на обмеры. Вася довольно часто вы
ставлялся одно время на Кузнецком, но в советской живописи
он не прижился. Одно время Вася повадился ходить с ружье'-
охотиться на болото, на месте Храма Христа, и много добывал
там уток и прочей водоплавающей живности. Его туда пуска?
сторож за водку. В общем, он ходил полуголодный, грязный -
в старой, потертой волчьей куртке. Чашу Годуновых он сам
разрубил налом и продал дантистам^.
Иногда Вася заходил в свои подмосковные дворцы и там
подолгу сидел в верхних комнатах и рисовал. Его туда пускали,
но не любили. Бывших хозяев хамы терпеть не могут. Пьяны"
он по городу никогда не ходил — ставил водку и закуску около
постели и в такие дни не выходил из дома. Человек он был под¬
линный, не фальшивый, но с трагическим мировоззрением
163 Он рассказывал мне о своем друге, ходившем всегда в солдатском белье и з
кусывавшем только клюквинками.
164 Этот Вишневский обобрал в Москве всех потомков древних родов, но по
еле его смерти все его собрание скушала и раскрала Лубянка. Только портре* и
круга Тропинищд составили его музей в Замоскворечье, а все остальное исчс I
ло во чреве чекистского монстра.
165 Оказалось, что это мастерская Рембрандта, а вот портрет «Титуса», оката •
шийся у Вишневского, а потом на Лубянке, был подлинным Рембрандтом
16 Где-то он познакомился с какой-то студенткой, его пожалевшей, от нее *
завел дочку. Теперь дочка родила ему трех внучек. Типично русские миль *
лица, и я порадовался, увидев их случайно по телевизору. Показали и пустой
Остафьевский дворец, где цыгане-артисты пели романсы в зале-ротонде.
Угасшие непоминаюшие в беге времени
247
В моей жизни он сыграл определенную роль — мне нравились
его картины’67.
Однажды я его случайно встретил зимой в Александровском
саду. Он стоял трезвый и разговаривал с кремлевскими ворона¬
ми. которых там тогда много жило. День был тогда холодный,
леревья все в инее, и вороны громко каркали. Увидев меня, он
.•ууииился и сказал мне, по дороге в метро «Кропоткинскую»,
чда мы вместе шли: «Я мечтал бы уехать в деревню, жениться
накрестьянке, писать коров и навоз и больше не видеть никогда
Москвы!». В деревню Вася не уехал, вскоре его парализовало
с похмелья, и он стал лежачим, больше не говорил, но знакомых
узнавал.
Я часто вспоминаю Пасхи, крестные ходы в Новодевичьем,
• цокольным звон. Мы, непоминающие, крестным ходом не
мошли, но со свечами стояли. Отец там пострадал, его за бороду,
шляпу/, трость выглядели агенты МГБ, тайно сфотографировали
и педеслали в райком. За это его выгнали с работы, и он несколь-
кораассрривался. Киселева тогда его укоряла — зачем осквер¬
нялись на их крестном ходе, могли бы издалека посмотреть,
если у вас ностальгия по детству. Ведь их крестные ходы мало
нууиичются от октябрьских демонстраций. Но для меня соборы,
свечи, башня Софьи, Вася, с безумным взглядом своих голубых
ныинок, и пасхальный стол с кагором в цветных венецианских
гифинах, навсегда остались драгоценным воспоминанием.
Крестный ход непоминающих вокруг Кремля
Темы! распада Русской Православной Церкви, растянувше¬
еся на весь 20 век, неоднократно обсуждались и в моленной
Величко, и в Киселевском кругу‘68, и особенно авторитетно
Он также получал небольшую пенсию как потомок нескольких поэтов, но
профсоюз потомков классиков не захотел войти, когда мои знакомые, пле¬
нники Чехова, захотели такой создать из безобразия.
’Они считали, что Россия погибла в основном из-за внутренних причин. Из-
ес к гибели ее подталкивала кайзеровская Германия. Левые еврейские интел-
«мгекты играли в гибели России второстепенную роль. Они были не перво-
1гичк^ь^ой, а орудием зла. Евреев в России было численно мало... Но, значит,
*г* *ны были русским, очень нужны худшие представители евреев, вроде Пар¬
эм и Троцкого. Троцкого русские носили на руках, как Наполеона после Ау-
герлииа. Много пишется о роли в русских делах мировой закулисы, но мало
ищется о закулисе русских духовных болезней, а ведь именно в них — основ-
■емо. Беда пришла не из Берлина и Америки, а отсюда, от нас самих. Очаг
*Ут*нних болезней очень давно зрел в Москве и Петрограде. Завершение
чизэса петровско-романовской монархии произошло в 1917 году.
Угасшие непоминающие в беге времени
249
Все в двадцатые годы как бы забыли о синодальном перио-
Г. из него помнили только преподобных и некоторых святых,
обенно Серафима Саровского, и вздыхали о тех временах,
он да были свободно открыты храмы и монастыри. Старая про-
1И1^г^^1^иая и крестьянская Россия была целиком сакральной
драной, в России почти не было светской, отдельной от Церк-
культуры, и поэтому уничтожение на девяносто процентов
. оамов привело к полному одичанию народа* 172 *.
Россия также была страной иконоверия, и, разгромив хра¬
мы. людей лишили абстрактной веры, заземленной о живопись
• музыку. В те годы члены наших общин мысленно обращались
• зпо.хе Смутного Времени, к опричнине Ивана Грозного, к Сер¬
ию Радонежскому и его ученикам и последователям. В условиях
■ ранних гонений численно не очень большое непоминающее
твижение катакомбников вернулось к подлинной чистоте перво¬
источников нашей Византийской веры.
И нтеррсно, что даже в современных восстанавливаемых сер-
инских храмах стараются воссоздать эстетику не послепетров-
. кого периода, а интерьеры в стиле 15—16 веков. В крайне правых
.-и^в^ре^мш^^гх политических движениях тоже велика тяга к доси-
• дальной архаике, они тяготеют к старообрядчеству, к разным
•лтвям катакомбников, которых они называют «средневековыми
фзрмами православия». Налицо явное всеобщее разочарование
:неодальеыlм периодом русской Церкви. И на фоне этого разо¬
чарования попытки сергиан вернуться к внешней помпезности
синодальной государственной Церкви выглядят нелепо и не-
-еxеpрммнно. Фактически большевистскую псевдоцерковь
Алексей Ридигер меняет на псевдоправославие, завораживая
Ьивших советских рабов торжественностью церемоний^3.
Русская Зарубежная Церковь имеет свой огромный опыт вы-
• звания в чуждой православию среде, но они не имеют опыта
нений православия, который пережили катакомбники. У зару-
хжников все вышло проще: жили в дореволюционной России,
ге в ней проиграли, потом помогали белым, потом погрузились
Тоже самое произошло и в Монголии Сухэ-Батора, где тоже лишили ко-
евдиков тысячелетней культуры, переплавив на патроны их будд и отправив
»■оонь рукописи и книги.
Пе|ркрашенные в демократов коммунисты очень и очень далеки он импер-
■■’.'о чиновничества погибшей России, которые, при всех своих недостатках,
'■ли верующими людьми и не страдали раздвоением личности, как
^вшие обкомовцы, не умеющие правильно креститься.
250
А. Смирнов (фон Раух)
на корабли и оказались на Балканах. Мой близкий ролственни!
Н. М. Абрамов, вместе с профессором Верховским, был секрс
тарем Ставропольского Собора174 175. В воззвании этого Собог
были высказаны мысли о придании борьбе с большевикам,
религиозного характера, а в послании Собора провозглашала: .
идея, что военачальникам надо водрузить на знамена крест«
и призвать войска бороться за гонимую Святую Церковь и з I
спасение распятой революцией России.
К сожалению, это воззвание не было поддержано участ
никами Собора, и протоиерей Востоков, основной автор во,
звания, остался в меньшинстве. Не объявив священной войнь
против безбожного большевизма, белые, конечно, проиграли
И в Строгановской, и в Киселевской моленной были копии
стенограмм Соборов и церковных совещаний как с территории I
Белого Юга, так и Белой Сибири. Я даже видел Харбински
церковную документацию176.
Все это еще живо обсуждалось в начале шестидесятых годов
Вот только молодежи было мало — несколько девушек, потом
неудачно вышедших замуж, и двое-трое молодых людей, из¬
бравших себе советские карьеры и оказавшихся потом даже
в красной Патриархии. Вопрос смены поколений в общинахбыл
очень сложен. Происходило постепенное размывание цельны-
личностей. Наиболее крепки в вере и неприятии советских т
рядков были старики. Их дети, наши отцы, вынужденные жит «
и действовать в условиях большевизма, уже невольно усваивал
элементы большевистских стереотипов и к концу жизни виз-
174 При Войсковом атамане Филимонове, тоже бывшем наполовину Абра-
вым.
175 Да и сам Патриарх Тихон и его окружение не были Гермогенами и вели к
ясную и нечеткую линию, за что и поплатились жизнями.
176 Кто-то привозил, кто-то доставал, хотя и рисковал жизнью. По-видич*
это делали инженеры, которые в тридцатые годы ездили за рубеж: набирать-
опыта на европейских заводах. В нашей семье тоже был такой инженер, из п
сарских корнетов, сделавший карьеру при большевиках и угодивший с Тупо
левым в казанскую тюремную «шарашку». Я в молодости увлекался одно вре* *
символизмом и русскими писателями и историками церкви, которых прик ■
Митрополит Евлогий в Париже. Эти увлечения не поощряли как декадент., •
и упадочно-западнические. Уже «тишайшего» Алексея Михайловича осужи »
за скрытое западничество, за разгон Земских Соборов, за доверие к Них.’*'
Говорили, что, упразднив Земские Соборы, Алексей Михайлович полр^«’
корни своей династии, которая по инерции простояла еще 300 лет и упала, с»
иссохшее дерево, не питаемое народными соками. Петровские реформы рк
сматривали как раковую опухоль на древе русской государственности.
Угасшие непоминаюшие в беге времени
251
.„стной степени духовно сломались и переродились. Поколение,
. | иенное в 1908-1910 годах, а это было второе поколение непо-
«ннаюших, где-то до середины 1940-х годов духовно сохраняли
..бя, а после войны они все сломались.
Зато люди, рожденные на рубеже и в том веке, были ду-
вно бодры и молоды в свои восемьдесят. Та же Милитина
Григгрьевна, Илья Михайлович и Валериан Вадимович были
.много моложе последующего поколения. У них была бодрая
и даже веселая старость, они часто смеялись, шутили, говоря,
юсамое страшное уже позади и что большевизм теперь из-
.днет сам, как раненый зверь. А смертельно ранил его другой
•. л\та антихриста — Гитлер, перемоловший самые агрессивные
косные кадры.
Эти идеологические особенности лиц, участвовавших в мо-
• овском духовном противостоянии Патриархии и красному
кремлю, изложены мною в связи с тем, что я хочу объяснить
пpиедcттрию единственного в те годы открытого и публичного
жта пэазжшнского и церковного неповиновения режиму усатого
ттихриста в его сатанинском гнезде — на Красной площади
иоколо Кремля.
Всо^к первом, когда немцы подходили к Москве, у Строга-
>вой состоялось собрание непоминающих мирян и духовенства
Мооквы и городов, примыкающих к Москве. Темой собрания
"шо отношение к возможному взятию города немцами. Одна
асть мирян и духовенства относились положительно к за¬
кату Москвы немцами, другая — отрицательно. Победила
софильская и патриотическая линия, которую поддерживала
иСтрогнова.
Суть этой линии была в том, что теперешние немцы — это
всем не те немцы, с которыми мы воевали в четырнадцатом
оду Те немцы были намного приличнее, не в такой степени,
•-к русские, но соблюдали кодекс офицерской чести. Эти нем-
’■•ытакже набрали в свои карательные части массу обиженной
прусских чухны: финнов, эстонцев, латышей, — а мы еще
грьeвoлюцлл знаем, какими палачами были люди Петерса
• Вацетиса, так что от чухны добра не жди. Из оккупированных
мастей сообщают о плохом поведении немцев, о жестокостях
фабежах населения. Хотя есть и массовое возрождение право-
-Шя на освобожденных от большевиков землях, но немцы, тем
Н менее, не хотят способствовать русскому самоуправлению.
252
Л. Смирнов (фон Раух)
На этом собрании, где был и мой отец, и Киселева, и мнол: »
другие, было до десяти клириков из Александрова, Серпухов;
Вязников, Дмитрова и других городов Подмосковья, где тога »
еще существовали катакомбные общины. Тактика непоминг-
ющих, ввиду облав и арестов, была такой: священники должн - .
жить в подмосковных городах, на дачах членов общин, вест .
жизнь неграмотных сторожей, огородников, психически боль
ных, прикидываться глухонемыми, и только на время приезжат
и служить в московских домовых церквах.
Интересно, что все собравшиеся чувствовали себя историче
скими преемниками русского православия, ответственными т
судьбу Родины. По сохранившимся историческим преданиям
чтобы сохранить Москву от нашествия иноплеменных, нал>
было пройти крестным ходом вокруг Кремля.
На строгановском собрании было решено совершить гл
мистическую акцию и спасти город. Разными ораторами го •
ворилось: «Православная Москва разорена большевикам! »
большинство храмов снесено и разорено, но многое, включая
Кремль с половиной Кремлевских соборов и могилами царей .
сохранилось, есть и отдельные верующие русские люди. Если
город будет сдан немцам, остатки святынь будут поруганы д
конца и пострадают люди. Мы все помним, как французы дер
жали лошадей в алтарях и обдирали иконы, повторится то же
самое. Мы будем молиться и спасем остатки старой православ -
ной Москвы и России, а не большевистский Кремль и краснух
Москву».
Была выработана и тактика задуманной акции. Один зна¬
комый Строгановой, доверенный кремлевский и лубянски/
врач, взялся утрясти этот вопрос с «органами». Он сообщил, что
верующие хотят совершить крестный ход вокруг Кремля, и это
спасет и Москву, и лично товарища Сталина177. У Строганове»
и через Союз русских офицеров, и через другие, в том числе,
и медицинские круги, были свои люди на Лубянке, на этой
московской Александерплац, где круглосуточно горели бессон
ные окна и гдй без отдыха и перерыва выколачивали показания
177 Сталин в эти дни был в панике, своим бандитам-подельникам он тогда ев »
зал: «Мы просрали государство, завещанное нам Лениным. Надо мири - •
с Гитлером на любых условиях». Как известно, Берия вышел через свои С г
гарские каналы на контакт с руководством Рейха об условиях «второго Бр
ета», но Гитлер отверг это предложение, надеясь на скорую победу. ВыпеК
однако, иначе.
Угасшие непоминающие в беге времени
253
,1 мой отец, и его друг Даниил Андреев постоянно смотрели на
и сверкающие квадраты в ад.
Учитывая растерянность красного Кремля, непоминающим
4ло разрешено провести крестный ход, но не более чем из
: I человек, и чтобы все мужчины были старше шестидесяти лет
конечно, без оружия. Крест, чаша и Евангелие должны были
мть прикрыты тряпками и идти велено было молча. Сбор был
назначен в Александровском саду у Боровицких ворот в опре-
^зенное время. Условия были приняты.
Было отобрано 24 человека, у которых не было иждивенцев
малых детей, и шесть уже сидевших священнослужителей, не
.родящихся в бегах. По словам Киселевой, было три священ-
ика, два монаха и архимандрит, который впоследствии стал
1е-то в Сибири епископом и был там арестован. Все участники
• оестного хода перед акцией исповедовались и причастились,
-.к перед смертью. Отслужили молебен и очень тщательно
юдготовились под руководством бывшего белого офицера178.
Все участники должны были появиться с разных сторон и по
кончании разбежаться, так офицер учил «овец», как он говорил,
конспирации. Киселева смеялась, вспоминая его инструктаж,
он говорил при этом: «Я через красных раньше ходил, как нож
через масло». Так было и сделано.
В определенное время появилось шесть священнослужи¬
телей, двадцать четыре мирянина (большинство женщин), до¬
стали чашу, крест, Евангелие, иконы, покрыли их косынками,
»строились по два, и люди двинулись вокруг Кремля против
«совой стрелки. Александровский сад был закрыт, но на это
ремя его открыли у Боровицких ворот, и агенты в штатском
или вокруг них, как волки вокруг стада.
Раньше, до революции, крестный ход совершали из Кремля
крезСпасские ворота на Вход Господень в Иерусалим. В Древ-
ней Руси Патриарх ездил на прирученном осле (на ослята),
дорого держали в Измайловском царском зверинце. Теперь
ам Кремль товарищи превратили в зверинец.
Крестный ход непоминающих шел вдоль Москвы-реки.
Впереди, с палкой, шел регулировщик. Когда стали повора-
•вать к Красной площади, агенты тем участникам, которые
несли небольшие аналойные иконы, раздали лопаты и показали
остами, чтобы они несли их на плече. Разговаривать агентам
Он скрывался под чужой фамилией и выдавал себя за еврея, и научился ев-
' ’«им словам, и говорил с акцентом, помогая себе руками.
254
А. Смирнов (фон Раух)
было, по-видимому, запрещено. Киселева говорила, что эти
лопаты — символ, они почувствовали, что их (коммунистов I
когда-нибудь истинно-православные закопают.
У участников хода было заранее решено, когда дойду : .
Мавзолея Ленина, то, нарушив запрет, тихо запеть: «Да воскрес
нет Бог, да расточатся врази его». Что и было, к ужасу агентов
исполнено. Регулировщик повернул ход вдоль Историческог
Музея к Арсенальной башне, по внешнему ограждению Алек
сандровского сада.
Так дошли до Боровицкой башни, поставили лопаты, спря
тали иконы, сосуды и крест в авоськи и разбежались в разные
стороны «аки клопы от света электрической лампочки», по вы
ражению офицера — режиссера этой акции. И ехали домой все
сложными маршрутами, но «хвостов» за собой никто не замета I
Никого, включая священников, не арестовали. Фактически это
была нравственная капитуляция режима перед катакомбные
православием. Врач-посредник передал Строгановой, чтобы
все участники молчали до смерти, а то схватят всех с семьям/
и вышлют. И еще он добавил: «Ваши люди очень смелые. Такс;
еще никому с рук не сходило так».
Руководители общин в крестном ходе не участвовали, был/
подобраны менее заметные люди, и с ними все попрошллись •
как перед смертью. Киселева уже на Пресне сказала мне: «Теперь
только двое живых осталось из ходивших тогда, все умерли*
Моя память хранит фамилии более пятнадцати семей непо •
минающих, два адреса я нашел в старых книжках и позвони.!
попросив моих ровесников вспомнить об их родителях и делах
и о них самих в молодости.
В ответ я услышал: «Не сегодня-завтра к власти вернутся ком
мунисты, надо по-прежнему обо всем молчать. Вы можете нам
навредить, не ссылайтесь на нас». И я перестал искать адрес.!
тем более что обе семьи, куда я звонил, очень давно перешли
к сергианцам, скрывая, что их родители принадлежали к непо¬
минающим.
Нарышкинская моленная
Мои родители познакомились в катакомбной общине, н
и совсем другой по стилю и духу, чем Строгановская, Киселевы*
и Величко179. Моя мать, урожденная Абрамова, происходила и»
179 Кстати, с Величко моих родителей познакомил я, они раньше не ветре
лись.
Угасшие непоминаюшие в беге времени
255
онских пожалованных дворян, весьма известных на Дону. Ее
Федор Федорович Абрамов-старший, был генерал-лей-
-енантом и Ростовским окружным атаманом. Его отец, тоже
генерал, воевал в Туркестане у Кауфмана и был близок со Ско-
ллевым. У деда было семь сыновей от первых двух браков, из
nix пятеро офицеров. Наиболее известен старший сын, Федор
Федорович Абрамов-младший, командир 2-й Донской Армии
Врангеля, командир Донского корпуса и РОВС в эмиграции.
Его жену растерзали в Чека, и сын, под чужой фамилией, остался
I России, у священника на Дону.
Мою бабку, третью жену деда180 водили много раз на Лубянку
ак запожницу, где расстреливали десятого. Она была красивая,
бехсррасная и бесстрашная, но много курила дешевых папирос.
Вывести ее из себя было нельзя, что удивляло чекистов. Желая
спасти двух дочерей, бабка сбежала из Москвы в Белоруссию,
вбывший кармелитский монастырь, где была колония глухоне-
мьыдетей, большей частью евреев из местечек. Как епархиалка,
она имела право преподавать и стала обучать этих глухонемых
гимоте. Она и ее дочери освоили язык жестов. Мать разучилась
говвоить по-человечески и все показывала руками. Старшая
.еетт)а совсем одичала и вышла замуж подростком за рабочего-
^торуса и всю жизнь скрывала, что она — дочь атамана.
Сестра бабки, тетя Надя, приехала в школу глухонемых,
испгаллсь за детей и забрала к себе мать, чтобы ее спасти.
Онабы1ла главные врачом Дорогобужской уездной больницы
в Смоленской губернии, и девочку-мать возвращали к жизни
бывшие помещики Бегичевы и Лесли, друзья тети Нади. Потом
етя Надя переехала в Москву и забрала мать.
И тетя Надя, и ее сестра тетя Соня монашествовали в миру,
‘)мoваяяюдям. Тетя Надя под огнем сделала пят! тысяч опера-
цй в германскую войну как главный врач полевого госпиталя
'| имела георгиевские награды за смелость — по-моему, медали.
Очень независимая была особа^1. В Москве мать смогла
-ончить курсы чертежниц, но работать нормально ей не да¬
вали так как она писала в анкетах, что она — дочь генерала,
дальнейшем обучении не было и речи. Скитаясь по заводам,
га познакомилась с такой же, как она, лишенкой, Олей. У Оли
* Две первые умерли.
' Внешне в молодости очень похожая на актрису Ию Савину в фильме Швей-
;ра «Дама с собачкой». Когда Савина постарела, она стала копией моей ма-
три в 1945 году.
256
А. Смирнов (фон Раух)
Федор Федорович Абрамов
дед Алексея Смирнова по
матери, генерал-лейтенант
родители были помещиками в Орловской губернии, где им
разрешили оставить корову и где они жили в самой худой и ißt
и крестьянствовали.
Оля переехала в Москву, к своим дальним родственникам
и поселилась и бывшей дворницкой, в подвале. Особняку ро_
ственников не отобрали, так как глава семьи был крупны»
врачом, лечившим большевистских владык182. Мне казался ш
дом огромным, но, по-видимому, у них была только лицее.-
половина особняка, а со двора, где были два этажа, жили поз
селении с отдельным входом. Особняк тянулся глубоко во двор
Потолки были высоченные и висели медные люстры всти
модерн, с цветными гранеными стеклами.
Я помню Олю, это было насмерть забитое и запуганное о
шество, рассказывающее чудовищные по садизму ужасы, к. ■
182 Особняк до сих пор цел, он допожарный, одноэтажный, на белой*
ном подклете, сохранившемся от допетровского боярского сооружения *
недалеко от Пречистенки и Храма Христа, в переулке. Рядом с дворнж
была большая подземная белокаменная палата с двумя входами — из ю*■*
и из дворницкой. Раньше в этой палате хранили, как в погребе, припасы,
потолке были кованые крюки. Я их в детстве видел, меня они почем*
нимали.
Угасшие непоминаюшие в беге времени
257
ь:на Пречистенку с колокольни Храма Христа Спасителя (1920-е гг.)
альянс издев;ались над Орловскими помещиками. Мать и Оля
лили в незакрытые еще тогда московские церкви и ставили
.швеннкие свечечки перед образами, чтобы их не арестовали
не выслали. Обе они были, по-видимому, изрядно запуганы
Этмальства. При Оле крестьяне в их гостиной, на ковре, при
тгроме имения, до смерти затоптали немца-управляющего
-женой и грудным ребенком. Оля говорила, что топтали, пока
ни не умерли, топтали и потом, их трупы. И делали это и жен-
•ны, и подростки.
Оля привела мать к себе, в подвал, и познакомила с родней,
•«опытно, что родня не предложила Оле жи^ь* в просторных
янатах наверху, хотя там было очень много места. «Я их об
>ом и не просила, — говорила Оля, — спасибо, что в подвал
•лили, хоть здесь и сыровато». В доме жил врач-профессор183:
зомный, толстый, губастый, лохматый, как сенбернар, с умны¬
' крааивыми карими глазами. Он был из богатой купеческой
^фооряяческой семьи и учился медицине за границей.
Женился он на девице из семьи Нарышкиных, познакомив-
пьв Лондоне. Нарышкина была очень эмансипированная
Яншина и занималась живописью. До замужества она долго
,ак сказать, булгаковский Преображенский.
258
А. Смирнов (фон Раух)
жила в Мюнхене и Париже и писала мистически-эротичес».
картины184. У этой пары родились три некрасивые, умные, как
отец, дочки, такие же губастые, как он, но с удивительно гибкими
стройными фигурами и с очень красивыми, изящными руками
Сама Нарышкина умерла в революцию от тифа, а дочери
жили с отцом, попавшим в околокремлевское окружение. Ви
три девицы были очень умны, оригинальны, своевольные и с
большими заскоками185. Старшая из сестер стала крупным уче
ным, вышла замуж и родила сына, приятеля моего детства. Две
младшие дочери увлечены были одним профессором-холось
ком, в прошлом богачом и бывшим красавцем, ездившим по
всей Европе и Востоку и волочившимся там за самыми модным»
дамами186. Похоронив и горько оплакав своего общего проф..
сора, обе сестры так и не вышли замуж и остались бобылками
С одной из сестер мой отец учился в двадцатые годы в частной
студии художника Рерберга и сблизился с их домом.
В доме собиралась исключительно мужская молодежна-
компания187 188, человек 15, не более, самых разных профессии
Это были все выходцы из военных, дворянских и буржуазны«
семей, активно не любивших советскую власть. Алкоголике-
среди них не было, пили только хорошее вино и умеренно, н
кушали основательно — жарили гусей, уток, индеек, кур
184 Например, полуголая до пояса дама в шляпе, у которой нет глаз, а вмести п
сидит отвратительное насекомое, а на шее — змея. В обшем, чистый рани«
сюрреализм.
185 Они считали своей родней Романовых дважды: и по матери Петра 1. и •
Александру I, бывшему в связи с их прапрабабкой и давшему приплод в hi
мью.
186 У него был даже гарем в Египте.
187 Дам сестры приглашать не любили.
188 Я сам там, мальчишкой, с удовольствием ел гусей с яблоками и утоксчерг
сливом.
Угасшие непоминаюшие в беге времени
259
яовили сами сестры, им помогала Оля и моя мать189. Особ-
а пролетарии не громили, и в чуланах, и в коридорах стояли
«омные кованые сундуки, пахнущие нафталином. В них были
,ггыезолотом нарышкинские придворные и военные мундиры,
>кже мундиры наполеоновской армии. Якобы в доме жил на-
/оновский генерал, их бросивший. В этих мундирах семья
страивала журфиксы еще до революции. Отец и мать говорили,
овтридцатые годы бывало иногда и весело190. За окнами была
-тпинская Москва и молодежи хотелось забыться. Мужчины
. щи войны и хотели любой ценой при любых обстоятельствах
квитаться с большевиками за все, что они сделали с Россией
• сними. С надеждой смотрели на Муссолини и Гитлера, как
людей, поднявших на большевиков палку191.
Оля ввела мою мать к сестрам, и к ней они отнеслись поло-
. ггельно — одичавшая и затравленная дочь генерала и атамана,
[чно знавшего двух последних Императоров192. Мать стала
тмогать сестрам готовить ужины, а это была большая по объ-
. работа для такой многолюдной, прожорливой дружины,
настала своим человеком у них. Кто она была тогда? Беженка
« лишенка193. Одно время мать ловило ОГПУ — хотели ее вы-
атъ. Сестры ее спрятали, но не у Оли в дворницкой, а в своих
мнатах, и она почти год отсиживалась там, не выходя. При¬
лили и к тете Наде на Мещанскую, но она сказала чекистам:
1юба уехала на Дон, к родне».
Подавали птицу на огромных серебряных подносах. Ужинали при свечах,
горые отражались в мутных, очень высоких, ампирных зеркалах между ок-
и На святки устраивали костюмированные журфиксы.
'Но,скорее всего, их веселила их тогдашняя молодость и влюбленность.
Сейчас принято только охаивать фашистов, в основном, за евреев, но все
или. что из двух зол выбирают меньшее, а меньшим ацом был тогда фа-
;ч И Италия, и Германия сейчас процветают, а Россия погибла от красных
периментов. Если бы не Третий Рейх, то красный Кремль перемолол бы
<юпу как Россию и устроил бы Соловки и Катынь в каждой европейской
'зане. Именно Гитлер ненадолго сплотил Европу и нанес Сталину ряд весьма
-пимых ударов.
Выдай другая причина — моя мать была небольшая женщина, а сестры вы-
и с фигурами манекенщиц. Женщины всегда женщины и любят отте-
’’ьссбя на контрастах.
■’оскошнуюабрамовскую квартиру на Поварской захватила семья родствен-
'^в деда, Филимоновых, работавшая на красных. Один дядя был Войско-
1 Кубанским атаманом у Деникина, а другой, дядя Володя, царский гене-
• служил у красных, их бабка пустила временно. Красные Филимоновы не
’«и бабке даже ее шубу, когда она вернулась, побежав в Чека с воплями:
• Р<уи вернулись!». Бабушка до смерти их звала «Филимошки проклятые!»
260
А. Смирнов (фон Раух)
Молодежная компания была православная, верующая, б
церкви у них не было бы полноты жизни. Но не ходить же им
в сергианский храм, где поп — агент ОГПУ. Вот и стали молить. >
дома. В подвальную белокаменную палату были снесены икон-,
в серебре и меди. Среди них была и особо чтимая икона ца^|^^
Натальи Кирилловны, перед которой она молилась во вре ш
стрелецких бунтов, когда ее родню поднимали на копья. Эк-
была Матерь Божья Казанская, на венце и фате были зелены.
неправильной формы, чуть тусклые, изумруды194 195 196. Там же стоя-
самодельный аналойчик с книгами.
Туда иногда приходил служить батюшка. Батюшка у них тоже
был молодой, бравый, в усах, без бороды — бывший полковой
пехотный священник^5. В советское время хозяин особнят-
устроил его работать в больничный морг, где он в одиночеств-
отпевал покойников. Старик-профессор в молодежных деза
участия не принимал, к общему столу не выходил и пищу ем,
носили дочери в кабинет, где он, вечно в клубах дыма, читал
иностранные медицинские журналы^6. В службах старик тож?
не принимал участия, он молился один и клал на себя двупера
ный крест.
Служили только всенощные, по субботам, поздно вечером
и перед большими праздниками. Литургию служили только не¬
сколько раз в год. Особо служили в день расстрела царя с семьей
и панихиды в годовщины объявления красного террора в сто¬
лицах, а в годовщину октябрьского и февральского перевод
анафемствовали красных и Керенского с собратьями-масонами
Моих родителей там же венчали — сестры сами сделали из фол -
ги венцы и сшили белое платье с фатой^7. Старик-профессои
на свадьбе даже прослезился^8. Служили в подвале вполголоса
Я видел эту икону и ее помню.
195 Он имел наперсный наградной крест на георгиевской ленте. В Перес ю -
ровую войну он вместе с солдатами, по своей охоте, ходил в штыковые аттс
и колол австрийцев штыком.
196 Повторяю, ели все рчень плотно.
'97 Переделали старинное атласное платье начала 19 века.
'98 Родители отца были недовольны браком их сына, так как либералы кси
плохо относились к казакам, стегавшим студентов нагайками. Бабушка наш*
отцу невесту из Строгановской обшины: высокую и дородную девицу из №
рянского рода Глебовых-Стрешневых, и та была не прочь, а тут объявилась ме
ленькая, сероглазая, с рысьим абрамовским взглядом, казачка. Приделе, г.:*
то в Сибири, казак зарубил студента, и он это всегда помнил. Не знал Б
Васильевич, что генерал Абрамов прочищал в 1905 году, под командой гене
Угасшие непоминаюшие в беге времени
261
почем, так было и в других моленных199. В двадцатые и втрид-
,е годы в подвале прятались монахи и священники, но не
н одни — там прятали всех, кто не любил красных и кого они
ювили. Из подвала был выход, через коллектор канализации,
подземную Москву, и можно было добраться до ямы, остав-
ейся от Храма Христа. В двадцатые годы у общины была связь
некоторыми сестрами Зачатьевского монастыря и отдельными
одьми из храма Ильи Обыденного. Чаша и крест были из За-
иъевского монастыря, переданные на временное хранение200.
Людей, собиравшихся в особняке, объединяли, скорее всего,
питические интересы неприятия большевизма. Многие из
ж надеялись повоевать с большевиками, и много спорили
том, как выводить страну из тупика. Все они были верующие,
мвославные, но без оттенка фанатизма. Это были вполне
,-етские молодые люди, из хороших семей, детство их прошло
революции, а молодость и зрелость — при большевиках201,
ук все традиционно-русские люди, Нарышкинская молодежь
ьпаумеренно православной202, но им была нужна своя церковь.
Хозяин особняка такую для них создал, и все с удовольствием
входили молиться, исповедоваться и причащаться. Это была
орее клубно-полковая походная церковь при некоем антисо-
гском объединении. Заговором это сообщество назвать было
нельзя —это было объединение, имевшее далекие планы. Тогда
ле они одни мечтали создать политическое движение. Кто-то
этих молодых людей имел связь с немецким посольством203.
Моему отцу в начале войны сестры сказали: «Глеб, можешь
ль спокоен, когда немцы войдут в Москву, твоя семья будет
•безопасности».
■^а.Меллер-Закомельского, транссибирскую железную дорогу и много вешал
исстреливал саботажников, мешавших продвижению армии в Россию.
‘Кругом ведь были пролетарские и чужие уши. Большевики — это даже не
•етарии, а обычные мещане всех национальностей. Детей мешан не трогал
1енин, ни Сталин. Большевизм — это была диктатура российского мешан-
прикрывавшегося пролетарскими ширмами.
* Никто не верил тогда, что большевики долго продержатся.
В общем, внутренняя эмиграция второго поколения, которое, в принципе,
<ио было спасти Россию, но не спасло из-за тупости руководства Рейха
Ясском вопросе. Эта тупость и стоила им головы, они сломали себе шею
«нносреди одичалых русских полей.
Каки их отцы, и деды.
Я1ыки-то они все хорошо знали, возможно, среди них кто-то был агентом
«икой разведки. В особняке при наступлении немцев на Москву уже был
вдетый в штатское немецкий офицер, перешедший фронт.
262
А. Смирнов (фон Раух)
Любые пропуска, любые документы и бланки204 205 206 207 208 в доме были
Откуда — отец не знал. Сестры спасли жизнь моему отцу, когш
его захотели взять в перебитое под Москвой ополчение. Кому-
то из врачей сестры позвонили, и те сделали документ, что
он — законченный идиот, которого нельзя близко подпускать
к оружию2°5. А то бы его обязательно убили, как остальных, ве.н
некоторые ополченцы сидели в окопах буквально с палками,
пугая немцев2°6.
После женитьбы отец несколько отошел от этой компа
нии, так как, будучи сугубо штатским человеком, избеги
поездок в леса, под Волоколамск, для совместных стрельб и
револьверов. Летом многие ездили под Волоколамск, на чьи ■
то дачу, и там, в глухом лесу, стреляли в цель. Отец отнюдь не
готовился к вооруженной борьбе с красными, хотя хорошо
стрелял с детства. Наглядевшись крайних ужасов гражданском
войны на Украине, он на всю жизнь испугался и решил жить
как мудрый пескарь — тихо. У него были книги, жена, сын.
студенты — и всё2°7.
Моя мать была несколько иной. Вышло так, что во время вой
ны мы оказались в одной культурной семье на Оке, под Тарусой
И к нам ненадолго пришли немцы — баварская кав^лтерийская
часть с легкими пушками на конном ходу. Немцы вместе с нами
справляли католическое рождество. Была моя бабушка-гене
ралыша, мама и я. За столом сидел полковник (оберст), офицеры
и мы. Готовили и подавали денщики. Мамочка надела фиоле¬
товое шелковое платье, жемчуг и вдруг неожиданно защебетала
по-немецки2°8. Бабка сказала, глядя на денщиков: «Я привыкла
к мужской прислуге. У нас с мужем всегда готовили и подавал ■
денщики. Горничную я держала только для себя». Бабка мрачно
курила с немцами папиросы и не улыбалась — все-таки, враги
как-никак. Я сидел на коленях оберста, играл его крестами
и лопал французский шоколад. Мама потом передала мне слова
204 Причем, подлинные.
205 У меня эта справка о его психастении сохранилась.
206 Так как не хватало винтовок.
207 Надев на себя шоры, он решил ото всего отойти. Любимой его фразой бы ■
«Я ничего не знаю, ничего не понимаю и всего боюсь». Хотя понимал все. Ш
и боялся всего. Он пошел по линии своих либералов-родителей, решивших оо
разовывать русский народ.
208 Она в детстве жила с бонной, которую выслали в Германию в 1914 году. П
том она снова забыла язык.
Угасшие непоминаюшие в беге времени
263
1 Ф. Смирнова (урожденная Абрамова) и Г. Б. Смирнов
олковника: «Гитлер нас сюда зря пригнал. Мы останемся в ва¬
лки снегах, оао солдаты Наполеона»209. Моя мать и отец были
истливой парой, ни в оом, кроме друг друга, Ъе нуждались,
•вэтом семейном эгоистическом гнездышое, которое они свили
акраю ямы, оуда провалилась Россия, больше всего боялись,
*о их схватят и нарушат их пооой. Господь их хранил.
После провала наступления немцев вся мужсоая Нарыш-
’инская молодежь встала на лыжи и перешла через фронт
'немцам. Увел их немецоий офицер, для ооторого приготовили
о. С ними ушли две женщины, детей увозили в рюозаоах,
•з спине.
Как потом стало известно, эту конную часть перебили при отступлении
’■Туле.
264
А. Смирнов (фон Раух)
С ними ушел муж старшей сестры, а их сын, мой приятель
писал в анкете, что отца убили на фронте210. До сих пор тех, по
сотрудничал с немцами, клеймят позором и через Гаагский су
стараются посадить в тюрьму ветхих стариков. Но почему не
клеймят позором тех, кто сотрудничал с большевиками, чис -
ленно загубивших в мирное время людей больше, чем немиь- '
Снова, как всегда, действует двойной стандарт.
Священник к немцам не ушел и остался работать в морг.
Старик-профессор, ненавидевший большевиков не меныи.-
молодежи, к концу войны умер. Сестры-бобылки увлеклись
спиритизмом, у них он как-то уживался с православием* 2 *". Ол-
после войны уехала к родителям, в деревню, помогать по хозян
ству. Иконы из подвала перенесли в дом, а в подвал подселю;
дворников-татар с массой крикливых детей. После войны ешо
иногда устраивали сочельники с гаданием при свечах. Моя
мамочка помогала по-прежнему сестрам готовить птицу. Папа
привел к ним Васю Шереметева, и он, подпив водки, плакал
о чем-то в кресле. Все это уже, по словам отца, было не то, вес
они постарели и вскоре перестали собираться2|2.
Союз русских офицеров и непоминающие213
Когда я узнал о «Союзе русских офицеров» и сказал об этом
отцу, он до смерти испугался2'4 и попросил меня: «Об этом
надо всегда молчать, это бросает пятно на всю интеллигента -
и дворянство, я об этом только догадывается, тебе зря об этом
рассказали». Однако я об этом знал уже давно, но молчал, и ре
шился поговорить с ним лишь на склоне его жизни.
2,0 Эти люди еще наверняка живы, живы их дети и внуки, и я не буду назыып
их фамилий.
2" Как и у их романовской родни, где тоже вызывали духов вплоть до само.
революции.
2'2 Потом сестры продали какие-то драгоценности и очень выгодно обмена
особняк на три отдельные прекрасные квартиры в кирпичных сталинских :
мах, в новых районах, и разъехались. Перед разъездом они ужасно перс-. .
рились, деля нарышкинские бриллианты. Но суть была не в бриллиантах > •
том, что их жизни были поломаны. Особняк по-прежнему стоит, в нем офг.
какой-то фирмы, и в окна врезаны кондиционеры.
2|3 Готовя эту публикацию, я долго думал, сообщить ли известные мне фак
ты о существовании тайной белогвардейской организации «Союз русс км*
офицеров», которая действовала внутри штабов Красной Армии и «органсе-
О ГПУ— НКВД, занимаясь диверсионной работой и истреблением красных р
ками наиболее одиозных большевистских фигур.
2И Это было уже при Брежневе.
Угасшие непоминаюшие в беге времени
265
Многие русские офицеры оказались не у белых, сначала
прятались, а потом пошли служить к красным215. Но были
I лру'ги^, они сознательно пошли работать к красным, чтобы им
селить. Это были смелые люди, настоящие русские самураи-
цмикадзе216.
К «Союзу русских офицеров» не имели отношения ни Вве-
.енскат, ни Киселева, с ними активно сотрудничала, помогая
нм, только Строганова, а также, по ее просьбе, им помогал Ве-
шчко. О Строгановой Величко говорил так: «Ее считают святой,
I ее глубоко увлжлю,-это бесстрашная женщина, но вообще-то
в профессоров не люблю, именно они превратили университеты
в закааники и клоповники марксизма».
Строганова предоставляла «Союзу русских офицеров» свои
-вки, связи, возможность прятать людей в скитах Заволжья
.1 Прркамья. Помогала она им и деньгами, и фальшивыми до-
• .ментами, надеясь на свержение большевиков. Это была ее
пчння заслуга и личная воля. Никого из членов своей общины
вкурс дела она не вводила, чтобы, в случае ареста, они не могли
ничто сказать.
«Союз русских офицеров» ни разу не провалился, так как был
оргганизван по принципу не связанных друг с другом пятерок
и статной клятвой — в случае доноса истреблялись семьи до-
нсосика217. Это, конечно, было очень жестоко, но так делали
«оьшееики, так были вынуждены делать и их настоящие, не
мнимые, враги2|8.
Свою деятельность «Союз русских офицеров» окончил по¬
де войны в связи с естественной старостью его участников.
Туда не входили молодые люди, одни только царские офицеры,
прсшсдшс к красным. Эмиграции они смертельно боялись,
ваoнетаас нею не вступали, так как, работая на Лубянке, знали,
мк далеко люди Артузова вошли в эмиграцию и как они умело
эм нно действуют.
Цель «Союза русских офицеров» была одна — максимально
забить мощь СССР изнутри, так как они считали СССР импе-
Как и русские ученые, большая часть которых стала работать на болыпеви-
«, и был только один химик, который стал бакенщиком, сказав: «Я для них
:Эотать не буду, лучше я засуну козлу в задницу свои открытия, чем отдам им».
Наша семья, в силу своего либерализма и чудовищной запуганности моих
отелей к движению офицеров-диверсантов никакого отношения не имела.
Жена и дети, но не родители.
' Знаю, что был случай казни семьи предателя, когда убили женщину и детей,
оы другим неповадно было доносить.
266
А. Смирнов (фон Раух)
рией мрака219 220 221. Они знали, что Сталин запланировал захват Евр
пы и Англии и готовил вторжение в Америку через Аляску. Ош |
считали себя обреченными, но у них был принцип: «умирая, убе-
врага или лучше — нескольких, для себя пуля своя найдется-
С Нарышкинской компанией Союз отношений не подал
живал, те жили вполне обособленно и автономно. О Союзе мие
косвенно рассказывала Киселева, говоря, что туда входили очен .
и очень жестокие люди. Для нее, как мне кажется, был до кони
неясен вопрос, можно ли, исходя из христианских принципов
беспощадно мстить и проливать кровь в таких масштабах, к»
это делали офицеры. У Киселевой, как у многих либералов
сдваивался образ старой России и СССР в одно туманное и зыб¬
кое понятие «родина». Этой «родиной» можно было оправда:
любые красные гадости. Мне же всегда была безразлична суды'..
СССР и небезразлична судьба России, и я всегда считал, чк
советский народ изначально враждебен русскому народу -
с этими понятиями я прожил жизнь и разделяю их и поныне
Пути советского народа и пути русского никогда не сойдутся
О «Союзе русских офицеров» мне также рассказала одн.
пожилая дама, некогда очень близкая Строгановым, но потом
уехавшая на десятилетия из МосквыГ21. И, наконец, мне много
рассказывал о работе Союза один человек, с которым я долго,
время был достаточно близок. Он хотел стать живописцем
учился до революции в Казани, в частной студии художник;
Фешина, но потом его признали в армию. Отец его был пре
фессором Казанского университета, предок — декабристом
Он был атлет, почти двух метров роста, увлекался в молодосп 1
французской борьбой. Из него получился молодец-ффииер
Он воевал в армии КОМУЧА, у Колчака, у барона Унгерна.
в повстанческих формированиях атамана Семенова. Потом
пробрался в Советскую Россию, к жене222.
Они объявились в Москве, где у жены появилась комнатка
Их обоих арестовало ГПУ, и они стали агентами. Но он бы1
матерый враг большевиков и стал им вредить. В недрах Лубянка
его, по почерку, выглядели другие бывшие офицеры, и он поше:
219 То есть почти по определению Рональда Рейгана, «империя зла», но заде
до него.
220 Как бы ни старался товарищ Зюганов.
221 Мыс ней общались незадолго до ее смерти.
222 Она была красивой, чернявенькой, из полячек, певичкой Омской опере
при Адмирале Колчаке.
Угасшие непоминаюшие в беге времени
267
Союз русских офицеров». Внешне он был похож и на англий-
лого лорда, и на фельдмаршала Кутузова: седой, огромный,
>тюгллзый и породистый. До революции он окончил в Казани
риический факультет, и его устроили преподавать военную
лорию в военно-учебное заведение. Он был знаком с самим
Величко и с гравером-оформителем Матвеем Алексеевичем
дорроым, бывавшим в его моленной.
Мы с ним на стареньком военном автобусе с водителем
форме года три ездили на Волгу писать этюды. Он пил водку,
иногда дня по два, и я носил ему пузырьки, а он, выпив, мне
многое рассказывал. «Знаешь, Лешенька, я с ними, с красными,
пиквитлся в тридцатые годы. Я весь в их крови по уши». Его
гксказы о походах в Сибири и Монголии заполнили бы много
сцэрниц. У крестьян, где мы жили, он регулярно своей массой
шил стулья и табуретки, и проваливался в их утлые туалеты,
откуда я его вызволял* 223 * *.
В Москве мой пьющий ментор был знаком с В. И. Кача-
овым, М. А. Булгаковым, актером Б. В. Щукиным, художником
П. М. Шухминым и другими посетителями премьер и нэпман-
е^чpрстаpрнoв, где любил тогда заседать сутками и вынюхивать
•ертвы мой наставник и собеседник. Он говорил четко: «Когда
I чувстоо^^, что человек не любит большевиков и свой, я его
лранню, а красных, особенно фанатиков, я отправлял на бой¬
ню, под нож».
В головах его сталинской, с набалдашниками, кровати,
Э!ссла на голубой ленточке, в серебре, черная иконка из их
нения, из его детской, а на ковре красовалась его офицерская
ашка в зазубринах на клинке. Ее сохранили старички-родители
•Казани, узнавшие, что сына убили в Сибири. Он никогда не
••л^илсн совестью, не страдал, но пустоты в душе Щза два в месяц
вливал водкой224 и умер почти в девяносто лет225.
Когда я в шестидесятые годы прочитал у приятелей переведенные главы из
'•ши Оссендовского «Люди, боги, звери», я сказал им: «Я почти в детстве,
ив 15-16, слышал истории и похлеще».
' Ябыл тогда молодой человек, и ему было неудобно меня спаивать, к тому
■ на мне лежала обязанность помогать оттаскивать его 120-килограммо-
•о тушу до постели. Жены своей, бывшей певички, он боялся, говоря: «Она
>ерьез стучит на всех подряд, при ней ничего не говори — она стала очень
■'»паеой».
* От него остались его пейзажи, которые он писал, подражая фонам Рубенса,
лннборо и любимого им Констебля, которого он много копировал. Живо-
•кь его была поэтому музейного типа, с лессировками.
268
А Смирно« (фон Раух)
Я думаю, что «Союз русских офицеров» не оставил архивов
о нем сейчас мало кто помнит, кроме потомков участников
да и те боятся пикнуть — их сразу заклюют как детей и внуков
белых иуд. К тому же мой друг был чудовищный антисеми-
и подозревал всех знакомых в наличии у тех еврейских при
месей226 227. Он опохмелялся иногда в постели, ел вчерашние обь
едки руками, одновременно читая и громко хохоча, напримп
«Записные книжки» Ильфа. Я его не раз спрашивал: «Почем-
читаете Ильфа и смеетесь?» Он отвечал: «Оченьсмешно. Евреи
Лешенька, в старой России были другими, чем теперь, и не так
опасны. Теперь все опасны, не только евреи, русские стали
гораздо хуже евреев».
О «Союзе русских офицеров» он сказал так: «Они нас, быв
ших, истребляли как вид. Погибая, наш верхний народ выдели.’
яд — нас. Я — капля яда в мозгу Лубянки. Сами мужепёсы неспо¬
собны управлять Россией, им нужны наши мозги. А мы мстим
Мужепёсы — государственные импотенты. Я — капля трупного
яда». Такие монологи он произносил постоянно и трезвый-'
/99^.
226 Рядом с кроватью у него лежало Евангелие, «Записные книжки» Ильф»
«Миф двадцатого века» Розенберга и «Протоколы сионских мудрецов» Ни:
са, Плутарх, Плиний-младший, Марк Аврелий и Монтень. Их всех он читал н*
ночь, засыпая с книгой в руках, приминая их своим брюхом, отчего всестрв
ницы были измяты и залиты салом и томатом.
227 Но потом, переключаясь, говорил о Рубенсе, о Волге, о Фешине, освою
девушках до революции, о Петербурге, о Колчаке, которого знал лично, ио
многом другом, далеком и от евреев, и от Лубянки. В другое время он был би
обычным барином-интеллигентом, далеким от кровопролития. Атак он мстил
ВОКРУГ «РОЗЫ МИРА»
Приближается столетие со дня рождения Даниила Леонидо-
,.1ча Андреева, старого и верного друга нашей вырождающейся
.ниирновкой дворянской семьи. Помимо отца с Андреевым
-своему дружили и моя мать-казачка, урожденная Абрамо-
к бабушка по отцу, урожденная Долматова, и все их друзья
1знкомые.
Мой дед Борис Васильевич Смирнов уже в 1930-е годы
«жч^т^ел ьно спятил после двух отравлений, от которых чуть не
мер, — и он либо от всех прятался, либо страшно подвывал,
.»глядывая из-под лысоватого лба горящими глазами затрав-
'жного зверя. Начинал он свои рулады с фразы «Молитесь,
оди русские!», а дальше молол всякую чушь, намекая на то,
оего снова хотят отравить и постоянно воздействуют на него
•^.,видибымб лучами. Установки же, запускающие эти лучи,
loннебиоaны под кожу его гостей, поэтому ее желательно
скрыть острым ножом.
Психоз деда был семейный, булгаковский, так как его бабка
юисоддила из Ольгердовичей-Булгаковых. Один из Булгако-
л имел кличку Голица (то есть рукавица), и от него пошли
юья Голииыны1, гордящиеся своими корнями Ольгердовичей
•Геииминвичей. Сами же Булгаковы в Московии князьями
# сч^таись. *
Внешне мой бесноватый дед был очень похож на Никиту
Мхиллкоа, но без михалковского наследственного специфиче-
хоговыражения. Прабабка Михалкова была заезжей не очень
рогой француженкой, певшей в хоре на сибирских «ярманках».
риков так к ней привязался, что выкупил ее из хора, женился
• ней и, когда она умерла, часто приходил на ее могилу и, вы-
•визрадно водки, часами лежал на могильном бугре и горько
акал. Когда я вижу по «ящику» Михалкова, всегда вспоминаю
- у них общие «южные» глаза. Правда, дед унаследовал их
Своей матери, наполовину грузинской княжны Баграташвили,
1е*янницы1 автора поэмы «Амирани».
270
А. Смирнов (фон Раух)
У деда был родственник — Владимир Васильевич Смирнов
генерал от инфантерии, командующий Третьей армией Зала,
ного фронта в германскую войну. Ему вместе с другими гене
ралами, предавшими Николая II, красные отрубили шашко-
голову. Произошло это злодейство в Кисловодске, в генерил
ском пансионе, где проводили отпуска командующие армиям, •
и фронтами той изначально несчастной для России Перво¬
мировой, в которую совершенно напрасно ввязались последим .
Романовы, защищая чуждые славянам Францию и Англию
Вообще среди потомственных дворян Смирновых, задвеи |
послепетровских лет переженившихся на итальянках и франн .
женках, было много генералов и особенно полковников.
Другой родственник деда по матери — генерал от кавалера, •
князь Николай Николаевич Баратов, командовавший армие.
в Персии, хотел свергнуть большевиков в Закавказье. В одно' •
из боев ему бомбой оторвало ногу.
Но сам дед, сын полковника и генерал-майора в отставке,
был народником и давно уже сочувствовал эсерам, сидел из-за
них в тюрьме. Бывал он в Полтаве у Короленко, часто ветре
чался с Николаем Федоровичем Анненским, одним из столпо-
народнического либерализма, братом предтечи символизма
Иннокентия Анненского. Его жена, моя бабка, сама до револю
ции дружила с Потемкиным, Луначарским и другими будущим . *
крупными большевиками. Оба они любили читать Горького.
Леонида Андреева и всех скандинавских писателей и поэтом
хорошо относились к Даниилу Андрееву — как к сыну близкого
им левоватого писателя, одного из дореволюционных кумиро¬
народнической интеллигенции.
Леонид Андреев сделал себе имя рассказом «Бездна», по
вествующим о том, как один студент, у которого бандить
изнасиловали невесту, тоже залез на ее бесчувственное, в об¬
мороке тело. Меня когда-то удивил его рассказ о гимназисте
пырнувшем ножом в живот проститутку, к которой он прише I
для удовлетворения похоти.
Андреев-старший, как художник Врубель, часто рисова 1
демонов и Сатану и, как наставник тогдашних писателей Горь
кий, был предтечей целой плеяды певцов темных сил и зверсп
большевизма.
Моего отца родители и их окружение также воспитали как из •
родника, готового положить свою голову на плаху просвешени •
Вокруг «Розы мира»
271
рсского народа. Чем он и занимался до конца своих дней, пре¬
давая рисование в различных учебных заведениях и издавая
стриюкнижечек, которую в Москве называли «В помощь бес-
•омошному художнику». Все эти послереволюционные беседы
, общения происходили в основном на нашей даче в Перловке
по Ярославскому шоссе, куда в те годы к нам ездило много
•штсллиггнции из «бывших», как-то пристроившейся при боль-
швиках. В шутку они называли Перловку Смирновкой. Всех
•их гос под-то вар и щей бабка поила на террасе чаем с вареньем
и кормила яичницей с жареной картошкой. В Перловке тогда
Зыю много старых дореволюционных дач, хозяев которых или
’ыс-слли, или расстреляли. В опустевшие дома чекисты вселяли
своих доверенных людей. Тогда на соседней с нами улице по¬
лились семьи Бонч-Бруевичей, Тухачевских, Кржижановских,
<ьи потомки гнездятся там и по сей день. Некоторые дачи стали
■вочными квартирами тайных агентов ОГПУ—НКВД.
За нашим домом, как за гнездом, где собираются «бывшие»,
цавна было установлено пристальное наблюдение, но нашу
.тмью не трогали, так как хозяин — мой дед — был явным
:сихом, постоянно и громко выл, пугая соседских собак, пол-
нжисасших его собственным воем. Все это внушало соседям
. -рах, и они, выходя по ночам из домов, злобно шипели: «Опять
оя Боря воет» или «Опять Борис Васильевич спать нам не
лет - надо бы его пристрелить!» Но пристрелить или поджечь
1ачу боялись, зная, что старый вытик имеет прямой доступ
> Кремль: когда-то на его петербургской квартире размещалось
^ячество грузинских студентов и одно время там проживал
Сгачин вместе с грабителем европейских банков Камо — Тер-
Пеерросном. Дед мог напрямую писать Кобе, которого он знал
л) этой кличке с очень давних лет. Насколько я зйаю, он не об¬
щался к этому усатому господину, так как давно, как и многие
ему подобные либералы, разочаровался в режиме большевиков,
ноо старом знакомстве порой для самозащиты вспоминал.
Поинее, уже в послевоенные годы, постоянно читая «Огонек»,
-ел возненавидел Америку и регулярно посылал заказными
письмами на Лубянку толстые черные клеенчатые тетради,
-писанные тушью четким крупным почерком стареющего
ловека и озаглавленные «Заговор американских шпионов
I Перловке». В этих опусах дед запутывал в свои шизоидные
ли всех перловских дачных соседей.
272
.4. Смирнов (фон Раух)
Г. Б. Смирнов. Портрет Д. Л. Андреева (1930-е гг.)
Однажды отца вызвали на Лубянку, и он с ужасом пошел
туда, думая, что уж на этот раз его обязательно заберут, но был
приятно удивлен, когда следователь, открыв шкаф, показал ем\
стопку тех самых тетрадей и очень вежливо попросил как-либо
повлиять на папашу, чтобы он более не посылал к ним своих
сочинений, которые они, тем не менее, обязаны хранить. По
селившись на даче лет пятнадцать назад, я сполна унаследовал
шизоидные традиции нашей смирновской семьи и, по пример)
деда, завел пять кошек и несколько собак, которые, к нерадости
моей белокурой жены, полуприбалтийской немки и крайней
чистюли, постоянно валяются в ногах постели и гадят по всем
углам, хотя зимой для них посреди комнаты всегда стоят тазы
с чистым песком. Как говорится, семейные традиции надо поз
держи вать...
По ночам я пока еще, правда, не вою, так как не слабонервен,
и клеенчатых толстых тетрадей на Лубянку не посылаю. Но.
возможно, все еще впереди, и от семейного безумия зарекатьс-
нельзя, оно может настичь любого из нас неожиданно, как глыб
льда или сосулька с весенней крыши. Наследственность, скаж
я вам, штука страшная. Да и кроме того, все мои предки были
в прошлом вояками и убивали множество людей, которые перед
смертью наверняка проклинали своих губителей...
Дед рассказывал, что в их тамбовском имении после осенню
охот гости традиционно трапезовали без дам, с собаками, и ни-
Вокруг «Розы мира*
273
Флигель в Перловке, где Д. Л. Андреев жил у Смирновых
каких правил гигиены при этом не соблюдалось: собаки хватали
ши и объедки со столов захмелевших дворян. А утром многие
готи просы шал ись на одной подушке со своими четвероногими
фуззьми, вылизанные ими из самых дружеских чувств. Мои
кошки тоже любят вылизывать мне бороду и усы перед сном
ичасто спят у меня прямо на голове.
Я иногда бываю в ветеринарной больнице и встречаю там
постареших кошколюбителей и кошколюбительниц, пере-
■нсящих, как и я, своих подопечных в сетчатых пластмассовых
коррбках, которые я называю ловушками. Таким подобным
себе людям я объясняю, что животных теперь в России любят
только потомки недорезанных дворян, и, к своему удивлению,
почти всегда оказываюсь прав: хозяева хвостатых воспитанни-
ковсообщают мне о своем благородном происхождении. Наше
убстбнаoдье в своей массе очень жестоко обращается с жи¬
вотами, детьми и стариками.
Даниил Андреев тоже очень любил кошек и постоянно спал
с ними у нас на даче. Кошки ходили по цветникам и кустар¬
никам, как звери в вольере. Около клумбы рос куст белых роз,
осаженный бабушкой на могиле любимой кошки Пашеньки.
Пашеньку какой-то пролетарий стащил со столбика калитки,
'кона грелась на солнце, и зарезал финкой. Соседской собаке
Рарреали пополам нос за то, что та лаяла, высунувшись в забор-
нуощель. Бабушка рассказывала, что в Екатеринославе, где они
'или в годы революции, махновцы отрезали груди у директрисы
Вокруг «Розы мира»
275
Среди скрывавшихся катакомбных священнослужителей
далюди весьма образованные, к примеру, архимандрит Ар¬
оний, в пдошлом челевее ип порошеге дбшестве, дакончивший
ерд-одосее какмйаио привиляув^вонный лицей ai рчдводй
ютом в пемдцвввх униеегедтетаа. С нив Ашфеед обй^дкдчл дел и-
шозные ибалада фсдае лдирюсы. Ардампнерив пл» натери иде-
аопь д з (^див^^сьл^^ аристокрьтмв а наспдоди .ыа во ед огом
оокемишеи, объ-садя Лед^еву, что вс п веы^^рльыая вупьтура
ааллаем^1^1^(Зп и мто еаа велапае страде! уже аво андавев
.доич гвьвпвaилвпйyмapcтпи. Аиа^дв бые пь согиасен о пвипп
оаоеовкой ядеан»зо в^ы и мсе уиив шь толкова об И ыдаи,
Тибете, а вамоссл»н» й ныде, ои а рлпикои а иилоийяввл арппд.
Педевнавамавшаса ев многимв кaтaкммйПIеикaмм, Аед^ев
этом eуаерпoммpecмм чип емппвмapцвв ы гауаие даста Б рмппуий,
Пито^ургдкг0 а мoвгмаoдcкoй губерний, служившие прабежй-
чем и ^ешападм пив мпогих врагов д.асынго дежиме. ^аде
едачделооеа в маушь -а п забудет о иoлешпвacчеиаc -вотском
• иоде. Он яосяоргешое тодда лще и е азлажоиндй слпы11вв1ылвп6
пры^дой еях моет.
д 19х- ыаа у, году моело рожденая, в Перловве стало совсем
5еспокойно.Нонома по поехлву пздила чмдеые и эмва» »» аре-
лисгвехапрoдхч. ^сгп , лубянскай дфичм^ ьходааший т вем-
сыоянядий авмиаду, усал енно пабдюпал ли неш»ю двоей. я есто
lЫУмиlпеLBCв в впю участвовый млавюва нв р, подалву и.оведе»
■миеую виол4 в п ойалpaе. р-cвдАмла мне агепхтнн е Апяреоя
побил аденн ы е васста, ч енвсапа, мааад ад^е^(^1еып, бояаее ив
каа, пмиеaмy п ьм гавы коротко хярадся л носил велоо вода
пои пгхлыхарав . Он пш исвать боаее с попойное место дао
с»егения ы едотому с посаедныо п»едаосм»еле гп»ы амиып for
вал д Пп^овм» аы пае тоспно нп жил апя» Я пьаю, пьо по веоим
Риалом, ня влде^ мешу опмвю, Авдеев поз нпквм идея с pоянмa
-нepидa ДжyнуиеcвoлHI тоже жившуд в Перловве, д бывае » них,
■-рcудишиаор о Pлcпетына, аатoоoлo че набллиддли в Пепер-
фгедoдтмтoанo бвс^;^е^ы^. Джункпесвпй мaрам<в выдеиа4 пиет
1 ^репойполиции, а потон рacовллcтйeнра, выя ьеиют -емхл,
^рееел «по нмcммяcтсy>ы оа чрдсшeвииар » aмонваы неэгма^^
чеомивдсо боляшевистслуло ыоденку в- Чeал, Он »ыл аов^и.
де»е с Дывл»ывымСсыслжвнcвир, ат сваова опель бпчипо
^Швве еби мнo»ирпыонмIе гапилаa мдали ввпросто оклооысо
в1икдпдароаап» усамью ргoл»см»на, а ндошвмм иы»aлуоымы-
276
А. Смирнов (фон Раух)
го осведомителя. Дзержинский, опасаясь быть отравленным
агентами Сталина, принимал противоядия, подорвал организм
и умер сам. После его смерти Джунковский скрывался на дач.
своих родственников в Перловке, но был выдан их бывши' 4
дворником и вскоре расстрелян.
Мой отец предупреждал Андреева: опасно посещать се¬
мью жандармского генерала! Но куда там! Андреев вообще
был человеком рисковым и мог спокойно засовывать голов,
в пасть льва. Дед, как бывший «борец за правду народную -
активно ненавидел жандармов и казаков, избивавших демон¬
странтов и студентов нагайками, и, конечно же, не верил вто.
что Ленин в Первую мировую получал деньги от германской
генштаба на свою революцию, а Т роцкий и Носарь, возглавив
шие Петербургский совет, принимали японскую финансовую
помощь на революцию 1905 года. Сегодня деятельность эти-
шпионов доказана документально, и не на основании русски |
архивов.
Когда дед узнал, что отец моей матери — казачий генерал-
лейтенант, вешавший после японской войны железнодорожных
служащих и студентов, мешавших эвакуации русской армии и,
С ибири в Центральную Россию, то люто ее возненавидел и на -
зывал «говном генеральским», хотя сам был сыном армейского
полковника и генерал-майора и внуком артиллерийского штабс-
капитана — севастопольца, в молодости громившего из своих
пушек в сорок восьмом году венгров и чехов, восставших против
Габсбургов. Ох как давно русские армии ходили воевать в Вое
точную Европу, и с тех пор в этих краях клич «Русские идут1 •
равносилен кличу «Татары идут» в русских и польских землях.
Очень неевропейские штучки делали крепостные армии импе¬
раторов и рабские скопища большевистских косорылых ваньков
на узких древних улочках Будапешта и Праги.
Андреев не был завзятым монархистом, просто сочувствовав
расстрелянной царской семье. И Горький, и Леонид Андреев .
и Иван Бунин, и Скиталец, и Чирикеев, и другие знаньевцы -
все, как могли, готовили февральскую революцию и свержение
династии Романовых. Мой дед хоть и был поражен жесточайшим
шизоидным маразмом, но ума у него хватало, чтобы частенько,
как бы про себя, приговаривать: «Не эту революцию мы ждали!«
В России были только две реальные силы — Романовы
и дворяне и исконно враждебные им крестьяне. Среднего класса
Вокруг «Розы мира>
277
яти что не было, а рабочий класс и буржуазия болтались, как
крьмо в проруби. Большевики победили, опираясь на озло¬
бленных инородцев и ожесточившихся за триста лет рабства
крстьян. Мне кажется, что Андрееву во многом были близки
серы и тот режим, который они могли бы установить в России,
не вырви у них власть Ленин со своей бандой. Сотрудничая
большееиками, уцелевшая часть народнической интеллиген¬
тки через школы и институты подготовила себе смену — добрых,
оряяочных юношей и девушек неопределенно левых взглядов,
очти поголовно истребленных в годы Второй мировой войны.
Лйттенннткая проза и интонации послевоенных стихов Вино-
•дровв по явились именно среди случайно уцелевших воспитан¬
ников народнической интеллигенции. Они, наивные дурачки
дурочки, всерьез верили в социализм с человеческим лицом
и гуманными идеалами. Остатки воспитанников народнической
ипееллгеннши стали горючим материалом, который грел и от¬
тепель, и перестройку, и ельцинский бунт девяносто первого.
Душок этих господ-товарищей, наполнявших большевистские
ннгвнриитты, институты, издательства и прочие места, где
крсные готовили свои кадры и влияли на подрастающее по-
колние, я всегда нутром чувствовал.
Оселком для выявления людей с народническими тенден¬
циями была оценка Второй мировой войны и участие русских
вбоевых действиях в рядах вермахта. Далеко не все, надевшие
неммекую форму, разделяли взгляды нацистов, они просто хоте-
лимстить красным и были рады получить оружие из любых рук,
•отьот самого дьявола. Разъезжая по России, я познакомился
томногими власовцами и неглавными участниками оккупаци¬
онных администраций. Среди них не было ни злобных антисе¬
митов, ни человеконенавистников. Они долго не’ могли понять,
ыовермахт пришел не освобождать Россию, а завоевывать ее.
Тогда еще можно было спасти страну, были живы поколения,
ломнившие старую Россию, еще не появились законченные
•хомм товетикусы1», создание которых было завершено в по-
ClьсионныT период.
Бол^ь^^е^в^с^т^ская номенклатура, вывезшая своих самок и де-
ттеышей в Ташкент, Свердловск и Новосибирск (в Тюмень
-ыввзли также «копчушку», как в шестидесятые Геннадий
Сннеирев называл маринованную в уксусе мумию Ленина),
вела последовательную войну на истребление своих подданных,
278
А. Смирнов (фон Раух)
водя в лобовые атаки плохо вооруженные и необученные толп-,
новобранцев.
Сейчас, в путинской России, официально шипят на Гаврин:
Попова за его новую книгу «Три войны Сталина», приравнимя
маленького седенького экономиста к власовцам и полицая м
По Попову первая война Сталина — разгром в западных военнь- в
округах кадровой Красной армии; вторая война Сталина - л
война русского крестьянина, разочаровавшегося в немце, н.
давшем ему земли; третья — захват Восточной Европы. Две по¬
следние войны Сталин выиграл, а первую позорно проигра
Шипят в путинской России и на умершего солдатского писа¬
теля Виктора Астафьева, заявлявшего, что большевики воевааи
солдатским мясом. Свыше двух десятков миллионов людей, п
семь на одного убитого немца, положила ленинско-саалннсаая
номенклатура для обороны Ташкента и Свердловска, где сидели .
дрожа от страха, детишки красных начальников. Эти детишки
потом раздербанили при Ельцине советскую промышленность
и нефтяные прииски.
Мне совершенно не жаль красного рейха и всех его «доотс
жений» и «завоеваний», рычавших на площадях под сранныc
тряпки, бодренькие мотивы Дунаевского и хрипы Утесова
Но жаль отдельных людей, как и я, злосчастный идиот, робко
надеявшихся, что что-то может измениться к лучшему еще вте -
чение жизни наших поколений.
Люди, сотрудничавшие с немцами, разочаровавшиеся впп -
леровской Германии, — те из них, кто выжил после сталински'
лагерей, — не боялись в старости, в семидесятые годы, открыт-
говорить о своей трагедии.
Когда вермахт осенью сорок первого пер на Москву и многие
в городе ждали немцев, у Андреева с моим отцом-народниш
настроенным антинемецки, состоялся весьма любопытный раз¬
говор. Андреев сказал: «Ты, Глеб, так боишься и ненавидишь
немцев — и совершенно напрасно. Немцы придут и уйдет -
а Россия останется». Поразительная и удивительная наивность -
Так же рассуждали обыватели в гражданскую войну, говор-
о большевиках. Но России, к сожалению, почти не осталось
Возможно, что на месте Российской империи, СССР и Эрэфин
со временем появится небольшая страна, в которой будут жить
остатки восточных славян, и эту страну, быть может, и назову
Россией.
Вокруг «Розы мира» 279
Но перебегать к немцам Андреев не спешил и, уйдя на фронт
своей портативной пм шудрей ма шинкой, благополрчно
-1ужил шеабным пнсарем на Ленмнгродском фронте, ступа
приказы, и даже не иыл данпн иен кннтужен. У меня ес ть уо-
енмя фото графин Доеи ила йУонидоапоу в солдатской форпа,
он-а нейтошим» кнн высушенная пмононскимо ооаейцати
тнlу-аупcкоа голово. 0 землянкан 1а окопах Аннеев ня ночам,
гак илзпое, я-ноли аур ив за втишоненумшмос шонм, раз рабнтынтя
.вой миннитеские уритем 31 и гьфабауываа фзой прозрдийекин
•птчтй» ооомооемык. мооище словесно Андреро бнал амона
извит е ли»апяонфео — и огслмиотвеноо, н рп пoооoяоойуo
мфзоп онданир. Но обра зн она и ^c^»:в^Iаи^у^нвиооо ма»оону, ооо
^огои, я- им ел. Оо -Ф1л идналмны0 работнок нмп онро-о
^оеовой ночсми, толнко вот налитн под ход овны й для него не
рыто. Неае^оонп, Андреев , опк я предполагаю, был инсноон им
зскрснвлп — оте /шн позы и нодарое продать сефе и идосйрн^-
нoяноуу'гcтаа пснинолите ра^ре — н осителем пододническово
ялеoвoзоpeная. Пocтcнмолоиоп —лок, пасам унрар и быяоон
мо^ошая науонa русской пнoн^»панснол ьнмй н мронн чы сое озо-
xлно3гитззетрноу как аpoнапи и ^аынраниа ^кыми бым с^бо
нуулеичыcкoйличнocтию зн ыоcыдол в рлунуавалнoй комиссоо
у-нлнуиой»о cеинопн»пми а Пнм.р^с пдовской кпунаc^тy нммны
.oрйло»чнт ы Горьким, мотор на писал озмо аооррнып баедит-
ские чнт'ушки — «Домнадцатм», происвмпон ие фнщyоcтвeннoe
йaойи-»путиaнcаoe.
н высоиюнню оародническая либеральная интеллигенция
»швнась совйиш енно руидeл, зн ес peI—лстУIO пнкеаIИ н белые,
и я-a-н»le» ^пош — оа леу расу, красные — о неприяиие ими
«мн насильссеана ын еазифпу большевизм ан Самры смешимы
»' тшеа^ми нмприятном соятоаоо т гйм, мно oлтапштяcг оп
*рриторио ^иоии нapoлничeсиа я инттллолeнция гcячнcпл
,зннтванио закрыоала —лазн но эверстин бoлыцепйкoв и упомон
•^ид-впи:^иpoв^^о.
н^о -сыфыазлиe глаз на мефзости большевизма было пфо-
кccва напьным и cтaилнплимнальны м остговым мс ихиче ср^р^^
е)»»олaнетм. Томько пнй социштьеы м -^»^^Iзо^^I еано^нмоым
'Мговекоыым диастоанрпп, никогстне любившим ни оепоиою
Чocлгл, м емператорский Петербу^, в ^аадонноо^ нмонв
•^и зн с вом еерлоннoe дело о. козоки и cтaврлплона ьп Дно
1И*. лс°зн бео омпоых ]кллюоин , меоннскос xaмонаф—няйе быин
280
А. Смирнов (фон Раух)
еше одним витком исконного московского и петербургской
ига. К прятавшимся в нашем дачном схроне настоящим вр,
гам советской власти, прошедшим гражданскую в рядах белой
армии, Андреев был в общем-то равнодушен. Он не особеннь
сочувствовал белым, и будь большевики существенно либераль¬
нее, он не имел бы к ним существенных претензий. Конечно
он тосковал по свободной либеральной прессе, в которой moi
свободно печататься и как поэт, и как публицист. Вся про к
Андреева насквозь политически публицистична. Он изначальн
антипод атеистического материалистического советизма.
Воспитывался Андреев в семье либерального прокадетско-
го доктора Доброва и впитал в себя все прокалетские розовы
бредни людей этого круга. Другой брат Даниила, Вадим, тоже
воспитывался в либеральной семье профессора Рейснера, дочь
которого стала, наряду с мадам Коллонтай, известной красной
проституткой, комиссарившей в кожанке, с маузером на бок
на волжских и камских речных флотилиях. Как-то странно,
что молодые женщины, воспитанные в приличных семьях,
связались с уголовной шпаной и стали слабыми на передок м
миссаршами. Большевизм изначально был сугубо бандитским
сообществом, где убийцы и отребье всех народов, населявших
погибшую от их рук Россию, безжалостно и беспрепятственно
вершили свои кровавые тризны и собачьи свадьбы. Я часто
почитываю мемуары Милюкова и удивляюсь их общей поли
тической наивности — эти господа думали, что старая Россия
была европейской страной, и не учитывали того, что половина
ее населения всегда были ворами, душегубами, ночными татями
и разбойниками. И этих разбойников власть держала на цепи,
как хищных зверей. Отпусти жесткий ошейник с шипами — и эта
стая зверья тут же начинает всех бить, душить, жечь и грабить
Само русское простонародье в тех губерниях, где было когда-то
крепостное право, не способно управлять своими территориями
и ждет, когда придет западная элита и снова организует здесь
государство. Тогда, под защитой этих новых правителей бе*
примеси угро-финской крови, снова постепенно восстанови
ся порядок и даже появятся условия для возникновения науки
и культуры. Суть большевистской революции — в уничтожении
очень тонкой европеизированной прослойки, делавшей Росси*
только отчасти похожей на страну Северной или Восточной
Европы. В той же Польше или Чехии население монолитно
Вокруг «Розы мира»
281
всвоей славянности, а в России на одного белого европеидного
вликкросса приходилось двое-трое угро-финнов, тюркских
, сиби иских инородцев.
Удивительная быстротечная и почти молниеносная гибель
Росии в значительной степени обсуловлена варварским соста-
юм ее населения. По своим взглядам Даниил Андреев тоже анти-
апааник. Он обуславливает это тем, что один из его предков,
, езаный предводитель дворянства в одном из уездов Орловской
мбернии, был женат на таборной цыганке, так сказать, родилось
лите Феди Протасова-и его упадочной кровосмесительной дека-
иeенгекoй любви. Когда я вижу толпу советского и постсоветско¬
го цыгаачского простонародья, то содрогаюсь и отворачиваюсь,
чтобы не запоминать. В Подмосковье и Нечерноземье цыгане
массово торгуют героином и анашой и глубоко завязли в уго¬
ловщине. Андреев из своего частичного цыганства создал целую
лpоннноитyю теорию о своих индийских корнях, полностью
ибыв о том, что цыгане — потомки низшей, неприкасаемой
касты. Идя по пути многих русских сектантов и хлыстов, Андреев
увлекся иными незнаемыми языками, то есть ассоциативной
вуковой речью, на базе которой действовали в двадцатые годы
гакназываемые ничевоки и имажинисты, беспощадно раздав¬
ленные красными литразбойниками (некоторых их предста¬
вителей я встречал в Москве шестидесятых, где они доживали
в убожестве свой человеческий век). Меня в них пугало то, что
в их речах за рюмкой дрянной советской водки проскальзывали
фамилии некоего Халатова, Троцкого, Луначарского, супругов
Брик и прочих большевистских деятелей той ужасной кровавой
эпохи. Андреев был литдитем тех же лет, но несколько моложе,
•одил на все их вечера и читки и все о них знал, но брезговал ими.
Как человек (а я знаю, что говорю) Андреев завидовал гонорарам
отюих «инженеров человеческих душ», но духовно хотел быть
нееависимым. Прикорми его коммуняки в молодости, он стал
ыобычным «исеолопссателем». То же могло быть и с Солже¬
ницыным, но тот через Струве, старого, хорошо натасканного
волка, знал, что на Западе ему заплатят неизмеримо больше,
но для этого надо пострадать и потравить палкой в нос лубян-
•ного зверя. Вот теперь, вернувшись в Эрэфию, Солженицын
сидит тихо-тихо и лишь изредка посапывает из своей барсучьей
нры в Троицком-Лыкове. Хотя старцу терять нечего — мог
п перед смертью порычать, но жена, детишки, внучки — все
282
А Смирнов (фон Раух)
живут не здесь, и поэтому особо не повякаешь, хозяева отве.|. •
ему строго определенную роль, которую он успешно отыграл
При тотальном контроле над средствами массовой информашм
очень легко сделать человека никем, дав закрытую команду не
печатать о нем ни строчки ни в левых, ни в правых изданию
Вот все и вертят головками у своих норок, как суслики, и очень
даже стерегутся, зная, что нельзя. Твардовский, свободолкби
вый литсатрап и придворный пиит Кремля, как-то сказал об
авторе фильма «Калина красная» Василии Шукшине, что у нес
очень хорошее ухо и он многое слышал и воспроизводил в свою
рассказах. Шукшин вполне красный автор, но он любил свой
убогий, духовно кастрированный советский народ и жалел его ,
но так же поэтизировал традиционно русскую уголовщину. Не
исключено, что жизнь Шукшина была прервана досрочно или
его конкурентами, или секретными спецслужбами, боявшимися
его руссизма советского розлива. Ведь самое опасное для всех
этих людей — не традиционный православный руссизм, а со¬
ветско-пугачевский вариант славянизма. У Андреева, как и\
Шукшина, было чуткое ухо, и он, как птица-пересмешник, или
ученый ворон, или попугай, многое перенимал у своих старши
современников.
Литературно и поэтически Андреев был, несомненно, эклек¬
тик. Он тащил в костер своих вдохновений весь окружавший
его интонационный мусор. Это свойство всех душевноболнных
занимающихся писательством, — по характеру их творчества
можно поставить диагноз автору. Душевно здоровые люди обыч¬
но пишут ясно, просто, заняты сами собою, а не мечутся меж1 |
чужим. Да, несомненно, Даниил Леонидович был не психиче¬
ски нездоровым, а душевнобольным. Душевнобольной — это
не традиционный псих, а личность с горбом или язвой в душе
Таким же душевнобольным был и его отец Леонид Николаевич,
и многие крупные литераторы предреволюционной эпохи .
когда на таких субъектов была большая мода. Вот Лев Толстой ,
Чехов, Куприн или выбросившийся в лестничный пролет Гар¬
шин были душевно здоровыми людьми, а душхевноболннымн
были и Блок, и Андрей Белый, и сам Максим Горький, не
говоря уже о Бальмонте, Игоре Северянине и их наследнике
Вертинском. Душевнобольным и половым психопатом был
Владимир Маяковский, до конца своих дней (а точнее — ло
выстрела в висок) управляемый своими чекистскими бабам»
Вокруг - Ролы мира-
283
Лубянскими шефами. Творчество душевнобольных и по-
цх психопатов — очень интересная и богатая тема для
^обовшиков. Наш «маленький классик», по определению
Иван Бунин не был ни душевнобольным, ни половым
допатом, и он очень хорошо разбирался в той компании
дов, в которой он оказался, вторгшись в дореволюционную
-рагуру из своей орловской и ефремовской глуши, которую
д конца дней только и любил. Отдельный человек может
^психически болен или страдать маниями и фобиями,
берясь за перо, делается совершенно здоровым человеком
-1^0^, полностью адекватно воспринимающим и про-
•т, и настоящее. Ярчайший пример тому — Ницше, человек
даовый, но писатель абсолютно здоровый и даже сильный,
$ не сказать — мощный. Душа у него была без горбов и язв.
ыоооше издал в одном огромном томе Ницше, Вайнингера,
. енглера, Гитлера и Розенберга, чтобы наглядно видеть, как
зеввобольные авторы исказили и дискредитировали мысли
зьного и абсолютно душевно здорового мыслителя и поэта.
Обо всем, что писалось и пишется на территории бывшего
зеского Союза, страны изначально дефективной и социально
•p-оleнной, я вообще говорить и писать не хочу и не буду. Был,
зла, душевно здоровый писатель — Варлам Шаламов, есть
с одной повести — Лидия Корнеевна Чуковская, есть еще
1^x0 авторов, писавших на советском материале, в чем-то
«ко подошедших к правдивому описанию окружавшего их
шрового и извращенного мира. Атак все писали со страшной
‘ной собакой в конуре своей души. Я имею в виду внутреннюю
нуур. Я сам с величайшим трудом в конце концов отточил на-
мник, сделал острую заточку, полез в свою внутреннюю будку
дезал эту страшную собаку. Эта внутренняя лбжь похожа на
•лкуплееие с нелюбимой партнершей: как ее ни перевооачи-
1 аудовольствия нет, и поневоле из сожаления имитируешь
сеть, как имитируют ее порой с помощью стонов и криков,
смоотреных в дешевых завозных порнофильмах, женщины,
'ьсатывоа)щие оргазма со своими мужьями-алкоголиками.
также жили и живут советские и постсоветские литераторы,
изнвая себя и своих читателей. Постылая жизнь и постылая
^ная литература, своего рода продукт принудительного,
Гбодного творчества, вроде стенгазет и «боевых листков»,
“пррдеелнию Ильи Кабакова. К тому же Россия — страна
2М
А. Смирнов (фон Раух)
литературно молодая, относительно недавно напялившая на себя
камзол псевдоевропейской словесности: все писали, особенно
Пушкин, старательно прикидываясь органичными европей¬
цами. У нас раньше, до 18 века, писали только «по Божеству»,
и только Курбский, Котошихин и сожженный в срубе протопоп
Аввакум хоть немножко, не от хорошей жизни, заговорили на
человеческом, каждодневном разговорном языке, без «высокого
штиля». Со времен Верлена, Бодлера, Рембо и Лотреамонае'ал'ю
модно быть и прикидываться душевнобольными и желательно
одновременно педерастами. Я против этих секс-меньшинств
а теперь и секс-большинств, ничего не имею. Пускай делают
что хотят, это такой же интимный процесс, как сидение на
унитазе — не происходит объединения лиц, страдающих запо
рами или хроническим расслаблением желудка. Кроме темы
лесбоса и педерастии активно используется идея венского
доктора Фрейда о том, как каждый малыш хочет поиметь в за:
свою дорогую мамочку и поэтому очень хочет убить своего
папочку, а также творчество художников Гогена и Ван-Гога
Ван-Гог отрезал себе бритвой ухо в борделе, а у Гогена был очень
большой половой член, и он сбежал к таитянкам и произвел от
них кучу диких детей, потомки которых по сей день ползают на
потеху туристам по пляжу острова вместе с черепахами. Ничего
нового эти господа зазывалы не произвели, и используется та
же истертая колода карт. В России в нее добавляются Неточка
Незванова, Анна Каренина с ее паровозом, дочка Сталина Свет -
лана, Солженицын с его раком желудка и ГУЛАГом, а также
доктора Живаго и Чехов, удачно лечившие геморрой, и киевскш
венеролог Булгаков с его ведьмами. Под эту шарманку вертят
и перестройку, и чубайсовскую приватизацию, путинскую че¬
кистскую вертикаль суверенной демократии. М ы все уже очень
давно, весь двадцатый век живем в совершенно удивительной .
непрекращающейся, колоссальной, дотоле невиданной сошн
альной и идеологической провокации. Есть несколько центров
возникновения этих провокационных волн. Одним из таких
очагов гигантской псевдолевой провокации был СССР, и внутри
этого гигантского пузыря лжи работала масса, целое сообщество
профессиональных лжецов и идеологических провокаторов. Их
ценили по степени ядовитости и воздействия на слабые умы как
самих подданных красного Кремля, так и западных и азиатских
интеллигентов, уверовавших в эту ложь. В мире нигде и никог-
Вокруг «Розы мира-
285
цебыло столь рабского государства, как СССР, — для того
й прокормить себя и свою семью, надо было на любой
.^те, в любой сфере деятельности в унизительном порядке
^твовать в поддержании этой лжи: участвовать в их выборах,
действовать на их сходках и собраниях.
Я. по матери донской казак, человек свободолюбивый, уча-
-вовать во всем этом скотстве не пожелал и сознательно избрал
4себя роль парии и изгоя в советском обществе. Я с детства
обил храмы всех конфессий — и православные, и католи-
ские, а потом и ламаистские, и буддийские. Мне синагоги
пением канторов и хоров мальчиков тоже всегда нравились
5оей древностью. А вот в мечетях мне было неуютно, и в про-
датских молельных домах — тоже, наверное, из-за холодного
тагматизма этих сооружений Бога. Наверное, поэтому я стал
начале юродствовать, а потом вошел во вкус — крестился на все
замы (закрытые в том числе) и часто падал на колени и полз по
1ииам и площадям к закрытым и оскверненным церквям (меня
1 это иногда возили в милицию). Потом научился писать право-
лвных святых и стал зарабатывать в храмах деньги, и часто
чень неплохие, так как стал писать только землями и довольно
ыстро. Андреев тоже задолго до меня стал добровольной парией
светского скотообщества — ходя по жэкам и красным уголкам
беря шрифтовую работу, за которую ему тогда платили сущие
•апейки. «Я не вдумываюсь в то, что пишу, — говорил он, —
Ч1ько количество знаков по тарифам». У него эта шрифтовая
юота хорошо и быстро получалась, и он на эту жалкую мзду мог
довольно скромно питаться. Андреев был высок ростом, всегда
езмерно худ и от постоянной работы за письменным столом
портативной пишущей машинки и корпения над шрифтами
сколько согбен и сутул. Одна из его поклонниц поварила Ан¬
дрееву гардероб покойного мужа (он был нэпманом и любил ще¬
левато одеваться), и он до самой войны донашивал несколько
пюмов из прекрасной английской шерсти и шикарное черное
пеннее пальто. В войну домашние обменяли все эти вещи на
Родукты, и они перекочевали к хищным подмосковным молоч¬
кам, которые в голодные годы буквально обирали москвичей.
вернувшись с Ленинградского фронта, Андреев долго, как
многие фронтовики, ходил в потертой гимнастерке и шинели.
Семья Добровых страшно бедствовала и голодала первых два
^нныхгода. Из дома было вынесено все, что можно было об-
286
А. Смирнов (фон Раух)
менять на еду. Безмерно расширяя Москву, большевики создали
экономический город-паразит, который не могли прокормт |
московская и другие расположенные по соседству губернии
Сегодня этот процесс раздувания города зашел так далеко, п
население московского региона представляет собой огромней
пугающую страну, которую кормят дешевой эрзац-пишеи н
модифицированной сои. Не дай Бог, если городу придетп-
переживать социальные потрясения и осады, как в соро¬
первом, — несколько миллионов умрут с голода и из город •
снова потянутся вереницы беженцев с узлами за спиной. Ах,
осеннее бегство из Москвы сталинских холуев в сорок первом '
Все дороги были забиты «эмками» и грузовиками с людьми
с белыми от страха глазами. А весной, когда стаял снег, окол
помоек обнаружились горы корочек партбилетов с вырванным1'
страницами — они заметали следы. Андреев в это время был
уже на фронте штабным писарем. Он рассказывал, как при
шел в военкомат со своей портативной пишущей машинкон
мешком папирос «Беломорканал» и тремя книгами — буддии-
скими текстами, Евангелием и томом Шопенгауэра «Мир как
воля и представление». Книги безвозвратно пропали во врем •
прорыва немцев на Волховском фронте, когда Андреев был
срочно переброшен в другой штаб. А машинка вернулась с ним
домой после войны, и он печатал на ней даже после отсидк. |
во Владимирском централе. Ее как железный хлам не конфи
сковали лубянцы и она сохранилась у одной из поклонниц
поэзии Андреева. Такими поклонницами были все дочери
знаменитых московских профессоров, дамы чистые, нежные,
старавшиеся подкормить тощего поэта, одеть в обноски своих
близких и особенно старавшиеся купить ему носки и ботинки
так как он вечно ходил в стоптанной обуви с отваливающимися
подошвами, которые он привязывал веревочками, и в носках
с голыми пятками. Дочери профессоров да и сами профессор.',
быьли тоже полунищими и годами собирали деньги на приличное
пальто, и им было трудно накопить деньги на хорошие ботинки
для поэта, поэтому покупали недорогую полурабочую обувь. Дз
о чем говорить? В те далекие годы будущий академик и будущее
знамя горбачевской перестройки Лихачев ходил в белых пар}
синовых туфлях, которые подбеливал мелом. На очень тошех
пайке жила советская довоенная интеллигенция — по систем,
академика Павлова, того, который в специально построенном
Вокруг «Розы мира»
287
янего Ягодой под Петроградом поселке Колтуши мучал со¬
к. Портрет Павлова очень хорошо написал певец продавшейся
льшевикам интеллигенции художник Нестеров, создавший
целую галерею портретов этих господ.
Нестерову протежировал академик Щусев, построивший
енинский мавзолей, а до него — множество прекрасных
ерквей в стиле модерн. Щусев был давно связан с западными
мистическши обществами типа Гурджиева и антропософов
я пользоввълся их покровительством и заступничеством.
Мучитель собак Павлов, сын священника, как и большинство
лей русского духовенства, был человек политически темный
и опасный (вспомним Чернышевского, Нечаева, Ленина и иже
с ними). Павлов с детства пел на клиросе, специально для него
Ягода построил в Колтушах единственный в сталинской России
•оам, где он подвизался псаломщиком.
Женат Павлов был на чистокровной еврейке Сарре, которую
н крести, и она получила новое имя — Серафима. Их сын, в от-
1ичие от низкорослого, похожего на заросшую шерстью макаку
Паавлов-ооца, — высокий, стройный, черноволосый, с очень
неприттым взглядом. Одевался он модно, по-европейски,
всегда носил бабочку, стал, как и отец, физиологом и тоже мучил
нсчааттых собак. Павлов-сын дружил с Ягодой и его людьми
I лично знал Сталина, который поручил ему вместе с отцом
"^работать теорию, как советских людей вечно держать впро-
иотодь, по их жаргону — «в подчинении условных рефлексов».
Стелинa павловская теория весьма радовала и негласно была
вввеена всюду. У нас сейчас в Эрэфии строится госпародия на
Сооветкий Союз, и совсем не до этого. Здесь каждое утро игра¬
ют мииааловский гимн, и военные под дудки и барабаны носят
злые стяги, телеэфир переполнен фильмами и передачами,
oок-оlыaюю^ими, каким мудрым вождем был товарищ Сталин.
Причем чем дальше, тем мудрее, и погост с Красной площади
лето растаскивать не спешит. А до тех пор, пока кости и пе¬
ги красных упырей на своих местах, Москва будет проклятым
Ьзгом местом. Павловская теория о содержании населения
роголодь, державшая совеесооподданных в абсолютном под-
■нении начальству и заставлявшая их истошно работать, дабы
■т иих отпрыскам не лишиться куска еды и не сдохнуть с голода,
'rнcтеoвaьа более десяти лет, вплоть до разгрома Финляндией
Крааной армии в тридцать девятом году.
288
А. Смирнов (фон Раух)
Абсолютное послушание Красной армии в дни финской во
йны привело к тому, что красноармейские колонны втягивали^,
в финские леса, и финны расстреливали их на марше, причем
красные командиры и их подчиненные даже не делали попыток
рассредоточиться — все боялись начальства. К этому времени
НКВД в ходе предвоенных чисток истребило более 90 % крас
ного кадрового офицерского корпуса, и частями Красной армии
командовали ваньки из деревень, часто даже не умевшие читал,
карты. С роты на полк, с полка на дивизию и корпус — таков
был путь красных командиров в последние предвоенные голы
А в вермахте почти все командиры полков, дивизий, корпусов
и армий имели опыт Первой мировой войны в рядах рейхсвера
Царский офицерский корпус в гражданскую войну большей
частью сидел дома, не воюя ни за белых, ни за красных, и, тем
не менее, его истребили до 1933 в ходе так называемой регистра
ции офицеров: пуля в затылок — и в яму! В годы гражданской
войны у белых воевало 85 тыс. генералов и офицеров, а у крас¬
ных — 72 тыс., причем офицеры генштаба оказались почему-то
в большинстве своем у красных. Вот такая удручающая картина
наблюдалась в России в предвоенные и военные годы, когда про
ходила юность, молодость и зрелость и Андреева, и моего отиа
Если наша смирновско-абрамовская семья была в основном
кадрово-военная, то андреевская и все ее окружение не была
связана ни с царской, ни с рабоче-крестьянской армиями
Я немного знал единоутробного брата Даниила Леонидовича -
Вадима Леонидовича — и замечал разницу в их опыте. Вадим
Леонидович был суше, прагматичнее своего брата, долго жил
в Америке, работал монтажером в Голливуде, а до этого — в Па¬
риже техническим работником в издательстве. Политически он
был намного опытнее младшего брата и юношей воевал в белой
Северной армии. Вадим Леонидович был женат на сестре жены
Владимира Брониславовича Сосинского, тоже давнего париж¬
ского эмигранта, про которого говорили, что он был агентом
многих европейских разведок. Я немного знал и этого Сосинско¬
го, знал, что он получал кресты в деголлевском сопротивлении
немцам, играл какую-то роль в обществе советско-французской
дружбы и его немного побаивались как человека вполне опре¬
деленной политической ориентации.
Даниил Леонидович был сам себе и вселенная, и политика,
а его брат и Сосинский были людьми из уже готовых политиче¬
Вокруг «Розы мира»
289
ских клеток и загонов, где они и хрумтели своими корочками
состолов хозяев и князей мира сего. Страшный век прожили
все эти люди, да и наши поколения тоже — 20 век был ужасен
своей кажущейся неопределенностью: под разными ярлыка¬
ми (теперь — брендами) пряталось совершенно иное, чем то,
что декларировалось. Сейчас, в результате опыта 20 века, все
спутано: например, в СССР на самом деле не было никакого
о^1^и^и:^1ма (а в Швеции был и есть); в постсоветской России
небыло и нет левых движений и партий, а есть только преступ¬
ные сообщества номенклатуры. А на Западе под видом чисто
дкооатииной демократии все более усиливается диктатура
фанссацииоааьных корпораций, разъедающая изнутри, как
рак, традиционные западные общества. В общем, мы все более
видим декорации без содержания. Начавшиеся конфликты
иииииииаций и сдвиги расовых глыб континентов помогут
сбросить шелуху лжи, и 21 век станет веком голых конфликтов:
муссулмане, азиаты и латиносы будут воевать за себя, и евро¬
пейцы! будут вынуждены снова начать борьбу за традиционные
евврппеские ценности, забытые с крахом империй после Пер¬
вой мировой войны.
А вот в России европейское начало ослабело почти полно¬
стью, и теперь здесь возникает расово темное и всесторонне
диковатое государство типа империи Митридата.
Все это совсем-совсем недолговечно, и Андреев был челове¬
ком хаоса, чувствовавшим самые мрачные прогнозы. Он носил
вдуше хаос, распад и подвижность окружавшей его псевдоци-
ииIИзации.
Как бы ни был странен, инфантилен, потенциально двупол
великий Блок, страдавший сексуальным инфантилизмом и нар-
шссизмом, он признал в Андрееве-отце своего человека — че¬
ловека величайшей интуиции и большого чувствователя мрака
ихтосн. Это ведь дано очень немногим: один пройдет по улице
и увидит красивых женщин и ласковых детей, а другой на лице
каждого десятого прочтет следы преступлений и тайных крова¬
вых жерттоп ри ношений.
Я пишу кое-что о Данииле Леонидовиче не потому, что при¬
ватно видел его в юности, и не потому, что он жил в комнате,
где я теперь доживаю свои дни, а потому, что сам ношу в душе
п|яечyситвия величайших катастроф, и их появление для меня
никогда не становится неожиданностью.
290
А. Смирнов (фон Раух)
Живший в одном особняке с Андреевым его ментор, поэт
мистик Коваленский — троюродный брат Блока, воспитанник
Эллиса (Кобылинского) и Бориса Бугаева (Андрея Белого),
в значительной степени повлиял на Даниила Леонидовича, но
своим учеником не считал и отмечал его некоторую стихийную
народническую самостоятельность и отсутствие систематиче¬
ской образованности в познании мистики. Коваленский был
человеком тени, несомненно, посвященным в тайны некоторь ■
мистических европейских сообществ, ему было что скрывать.
К сожалению, весь его архив и вся поэзия погибла в топке «дела
Андреева», которое его совершенно напрасно выставило наслтел
и подставило под смертельный удар. Коваленский рассказывал
мне, что был знаком с Альфредом Розенбергом, тогда еще рус¬
ским студентом, много с ним беседовал и был убежден в том.
что фашизм возник в России, а не в Германии, где его изуродо¬
вали и исказили невежественный Гитлер со своим уголовным
окружением. Я, может быть, даже напишу статью «Ков^генскии
и Альфред Розенберг», в которой изложу и взгляды Ко^^^нс^кого
на духовную трагедию Германии и России, и мои впечатления
от книги самого Розенберга «Миф двадцатого века» как произ¬
ведения, написанного на русской почве и русском материале
Октябрьский переворот повлиял на остзейских немцев,
фактически создавших немецкую по духу Российскую импе¬
рию последних Романовых. Обо всем этом и о роли немцев
в русском госстроительстве все теперь молчат, да и с самими
немцами-меннонитами, переехавшими в Россию, в Крым, на
Украину и Поволжье при Екатерине II, большевики расправи¬
лись чудовищно жестоко. Сами прибалтийские немцы уцелели
в странах Прибалтики, а потом их репатриировали по пакту
Молотова—Риббентропа. До появления довольно сплоченных
групп остзейских немцев в Мюнхене и Берлине никакого фа¬
шизма в Германии вовсе не было. Именно остзейцы подобран!
в пивнушках Гитлера и его людей, которых потом финансово
поддерживали сам Великий князь Кирилл Владимирович и его
супруга. Эта группа ставила своей целью не допустить в Герма¬
нии того, что произошло в России. Я помню напечатанную фразу
Розенберга о том, что он задумал свою книгу, глядя на чернь,
беснующуюся на ул ицах Петрограда. И звестно, что Ленин и его
доверенное лицо Карл Радек отправляли в Германию вагоны
со слитками русского золота. Но вернувшиеся с проипзанной
Вокруг «Розы мира-
291
войны немецкие солдаты перебили своих офицеров и убили
руководство немецких социал-демократов.
В дневниках Блока много фраз об арийстве, Блок посещал
собрания философского общества в Петрограде, на которых
присууссвовал и Розенберг; Мережковский и Гиппиус езди¬
ли к Муссолини; Коваленский знал Розенберга и наверняка
Осуждал с ним проблемы арийства в России. Все это звенья
одной цепи, и недаром Шульгин говорил, в том числе и мне
лично, когда я с одним пожилым монархистом посетил его во
Влллдмире, что фашизм — русское изобретение. Наверное,
о:новная причина возникновения фашизма именно в России
связана с крахом в горниле большевистского пожара европей¬
ских организующих начал.
С Розенбергом был близко знаком и мой дядя, старший брат
моей матери, генерал-лейтенант Ф. Ф. Абрамов-младший, по
своей охоте готовивший для вермахта казачьи сотни из эми-
гррнтов, своих бывших подчиненных. Я знаю, что он и устно,
и письменно внушал Розенбергу, что Гитлер проводит в России
неправв-ивную политику. В 1943 дяде было семьдесят три года,
и он был самым популярным генералом русской армии, сочув¬
ствовавшим немцам. Дядя вошел в число учредителей КОНРА
(Компресса освобождения народов России) в Праге; сам своими
боевыми сотнями не руководил, к убийствам евреев отношения
не имел по семейной традиции — его отец, мой дед, неоднократ¬
но предотвращал погромы и в Польше, и в землях Всевеликого
войска Донского, считая евреев обычными подданными Россий¬
ской империи. Дядю выпустили из Европы в Америку, где его
в 1963 году все-таки убили чекисты, так как правительство США
не выдало СССР старого генерала для повешения вместе с его
боевыми друзьями — генералами Красновым, Крым-Гиреем
и Шкуро. Краснов был такой же германофил, как и дядя, и они
приилассипи на Дон кайзеровские войска для совместной борьбы
сботьшевиками. Как-то так получилось, что проблема фашизма
сего религиозной архаикой очень близка и самому Андрееву,
и Ко^^^енсс<ому, и членам нашей семьи, да и сам я мальчишкой
очень хорошо помню части вермахта и в Тарусе, и в Поленово.
Я всю жизнь интересовался национал-социализмом и все старал¬
ся понять, что же именно меня в нем интересует. Конечно же, не
^ег^^^1^ый ефрейтор и то, как он погубил свою армию в России
и перебил и перевешал массу славян и евреев. Потом я понял,
292
А. Смирнов (фон Раух)
что меня привлекало в этой кровавой неприятной истории, -
скомпрометированная и проваленная идея сохранить Европу как
европейское обиталище, не допустив туда мусульман и монго¬
лоидов. Эту же задачу долго пыталась решить Россия, но сама
монголозировалась и стала одиозной антиевропейской страной.
Угроза мусульманизации и монголоизации висит сейчас и наз
остатками России, и над Европой, недаром на въезде в Берлин
уличные хулиганы и стеномараки написали: «Вас приветствует
турецкий город Берлин!»
Белое движение было идеологически совершенно бес¬
плодным — ну, поймать большевиков, перевешать их, собрать
Учредительное собрание, избрать новую, желательно двухпалат¬
ную, Думу, справедливо переделить землю, учредить некую за¬
падного типа демократию, продолжить войну с немцами, взять
Берлин, войти в Версальский заговор, захватить Дарданеллы
и Константинополь. Наши всякие Алексеи Толстые, Бунины.
Чириковы, двуполые Мережковские-Ропшины и другие им
подобные, оказалось, умели только шипеть, как прокисшее
пиво: ни одной национальной сверхидеи, способной хоть
как-то сплотить культурную Россию. О некультурной России
я и говорить не буду — это чисто грабительская стихия. Русские
крестьянские массы вообще не имели никакой идеологии: жечь
имения, убивать помещиков, колоть офицеров и т. д. — вот и вся
их программа. Крестьянство не пожалело своих хозяйственных
и зажиточных собратьев, так называемых кулаков, и разорило
их не хуже помещиков. Еорода и заводы русские крестьяне
всегда рассматривали как объект для грабежей и поджогов
Всю революцию в деревни шли обозы и телеги с награбленным
имуществом городских обывателей. Сейчас, при втором, «со¬
ветском», разгроме цивилизации на евразийской равнине на¬
селение громит советскую промышленность, всюду выламывая
алюминий и медь. Без электричества остаются целые районы,
а на проводах висят обгорелые трупы людей с зажатыми в ку¬
лаках кусачками. Были проданы в Китай на металлолом совер¬
шенно новые заводы, купленные за границей и не успевшие еше
поработать; некоторые продавали, даже не распечатав ящики
с оборудованием. Кое-как еще теплится ВПК, но комплекту¬
ющих уже нет. Недавно продали под склад фаллоимитаторов
завод, производивший микроподшипники для стратегических
ракет. И что еще хлеще — чуть не упал самолет самого Путина.
Вокруг «Розы мира<
293
где как запчасти к нему делали в кустарной мастерской, а завод
проталина метадолом .
Варваризациявсооременной Совдепии носит повсеместный
ирактер: закаиваются лослеооватслалааа ооеаттаоы, ал етоый
п<бнот зекые ылиравления наолси, Вееоад ежнт падает уровень
зорозт вания. В какоЦрТО степей и прилежно еа аизвуроллое
олеко наука о внигоо и по сатлало — кзооОвто цтзеул и шабаш
11вратримоадеора. Ноаых пиплвельскои имет нет кг есть только
\oвпшoпузвIтилонaнныeжaнны. Шедолгаа олликая саедееволю-
ш^зсося оиапнрсyaр Оашт во ыногом ииееаесна ееспощллным
са-олльсым аипмизоы, который оапарп злоОщр еыветаолса
и оа^ат волностою нкор^щот. Ну а пал такоо оепалаал ти-вио
толкового не сплющишь, надо оглядываться за плечо иьже, че¬
той оольшоликаа.
Bрсвеоцрноивитeльнo паискоабно: оказалось, что русского
нараок ст волмен нтлпосоного 1О вооо вообшв нет' . Ео ть, а оог-
ыоса были ло^^^лорыы этночоскил oбpрсооенир, которые о&р-
оин—о толото жеонние лыхл оны сорнз)шкр своо торны вные
полни и ковмостнo оонбила чуаую сррстоенность. Kулгpaбнл
чтл-лаасос, оыпьюс редра еамогура, повошо песни р р^^р^р^е-
хтся по своиы нортм сажали картошку и ргурцы. Потом они
аa-ольcтеронр лоOко аются новыоо импочмрми в оршр нны
ыоеовве кyол-то но yOоP. Ое м, пеыобив оольшое число вволрч-
иг- и з-пaюу^оовpoоо моовх нaоoыцзл пар овешов ц х ннтслло-сня
имя, скопило иосылв оаьли осаад в свои боииты и там во гряли
[аырнож^ыIыео а порряыпли новыа лолоы ^ово^и и рабов. Ткн
рпо л при оОе екиашорт I, и при Ников^ы I, и при Ниооиае И,
опво И енине, и ори Срыли не, р и ри Ховше ве . А мы, оворяне, до
ИЮ годы си шпагами в ивиах вали эти рмепище на поля реолли.
ЧтозчОыли oоиыкрииx славян в ИСитио о Кощеи л иИ квмтиоыми
к-юпpоаоиaмл ы лиоипизацией со итиц ан сррцнои веков о начои
ил •иог пpооIPI ба одлрвый аинвало Клооыаткин?
т, годы со волк он й ы^агло оквcомо иктотонapoдьe засрало
ипpосгсансо в лтртив ы Вольшинство сирое храмов. Ы пoмкю,
вгЗллоIпг в оиточенным, квк тиоот, ольпeншркрoм и огтрыми
1онжзсани по Xхллypаоио вдоль зpквиилоой дороги о рысои
ютpлчов аасисшeннУIЗ тизилиов и часовни ив аоончи. Инутро
бьл-зчивтo, лежади сыпие цивиы, быхии роги, обовмки серлМря-
Pав охижадвныи ножен, на ллаapяа зосoкший ооеб и огшые-
лпecтгрыо овлнь . Ныылк их оск^рь ес ий — зтиущенн ые ^г^в^^е
294
А. Смирнов (фон Раух)
пристанища Бога. А вот куда бы ни приходили советско-русски •
скопища простонародья, свою деятельность они сразу начинали
со зверского изнасилования женщин и осквернения храмов
любых божеств. В Германии Красная армия изнасиловала боле ,
полутора миллионов немок, загадила все католические церкви,
и даже на мраморном надгробии Эммануила Канта в Кениг¬
сбергском соборе кто-то вырубил зубилом: «Правильно тебя
е*** ленин!»
Неоскверненные старообрядческие часовни я встречал
только в Карелии, где население целиком бежало от финнов
В своих одиноких скитаниях я частенько ночевал в них, прел
варительно очистив березовым веником полы от засохших
листьев и узенькие, как бойницы, рубленые окошечки от об¬
ломков птичьих гнезд. Один раз я нашел в такой часовенке тело
мертвого старика-охотника, усохшего, как мумия. Я вырыл
ему в песке кинжалом неглубокую могилу и завалил ее от лис
и енотов огромными валунами. В часовню хищники почему-то
не вошли и тело не тронули. Но когда я ночевал там, куницы,
хорьки и лисицы забегали в помещение и смотрели на меня
и даже иногда обнюхивали. До сих пор помню их черные глазки
и мокренькие носы.
Большевистский Тургенев — разрешенный советами писа¬
тель Михаил Михайлович Пришвин. Его низкорослая русоволо¬
сая толстая дура-жена держала одно время на Арбате масонскую
ложу, где собирались лубянские провокаторы. До революции
Пришвин написал о русском Севере хорошую книгу «В краю
непуганых птиц». Он тогда жил в Дорогобужском уезде Смо¬
ленской губернии, был женат на старообрядке и имел от нее
детей. В революцию Пришвин бросил семью и бежал в Москва
к масонской толстожопой дуре, переписывавшей его рассказы
о перепелках и кротах. Бывшая жена и дети голодали, питаясь
корнями и лесными орехами.
Сестра моей бабки по матери работала главным врачом до¬
рогобужской земской больницы, и Пришвин — бородатый,
в болотных сапогах — приходил иногда к ней читать свои рас¬
сказы, пожирая при этом ее сахар.
Старая Россия, к сожалению, погибла без остатка, и «Роза
мира» — это изысканный андреевский Белый Лотос, выросшим
в воронке от взорванного храма Христа Спасителя или осквер¬
ненного красным зверьем храма в любом другом губернском
Вокруг «Розы мира»
295
городе. Из-под листьев андреевского цветка торчали ржавые
^уья, изломанные и сгнившие в сапогах человеческие кости,
продооменные черепа. Да и сам автор «Розы мира» был с очень
бньшой ржавчиной в мозгах. Его индуистская абракадабра,
которую он подмешивал в любую жидкость, — это чаша с крю¬
шоном, в который подмешаны ржавые кривые гвозди и острая
мнaлоочeнкaя стружка. Другого пойла нет, и приходится не¬
вольно читать, ломая язык о новоязовские изобретения. Да,
ксoжaаению, другого такого коктейля больше в России не
будет — его писал сочинитель из той, старой, России, откуда
больше уже не раздастся ни одного голоса.
Помню, я как-то завел разговор о Галине Кузнецовой с ее
мoггоьет^им сожителем, почти мужем, Вадимом Леонидови-
чемАндреевым, с чьего тюфяка она и переехала на бунинскую
грссооскую перину. Вадима Леонидовича такой оборот речи
непряттчсо поразил, он зло на меня посмотрел, потом улыб¬
нулся и сказал смешливо: «Я забыл, что вы еще молоды и еще
Кое-что я вам скажу. Галя была из Киева, где сме¬
шана польская, украинская и еврейская кровь. Эротически она
была не слишком требовательна, молодыми людьми сильно не
увонaаоcь, зато у нее были весьма опытные подруги. Человек
0лгaсняенки литературный, она много читала, понятие «русский
листель» для нее значило очень много. Я всю жизнь писал сти¬
хи, с надо бы было прозу, но (и тут он сказал важную для меня
вещь. — А. С.) мы все боялись оскорбить русский народ, в выс-
шуюроль которого мы все излишне долго верили. А как можно
писать прозу, боясь оскорбить партнера? Это невозможно».
«Ну а старик?» — спросил я его о Бунине. «Он ревновал
меня к моему прошлому с Галей; и потом — он не любил моего
опта и завидовал ему, его славе в России, которая была почище
ч^нхввс^хой, а он был так — орловский дворянчик в картузике.
В прииычках своих он был вполне приличен и даже добро-
жнlотпJIOн, но прошлого не забывал никогда. Он вообще был
ыог^пс^ятт^н^им, я бы даже сказал, органически недобрым чело¬
веком. Был один случай (Вадим Андреев махнул рукой), когда
О меня довольно несправедливо оскорбил и смотрел на меня
сюими глазищами — съем я или не съем? Я съел, и с тех пор он
ехал вежлив даже излишне».
«А как у него было с евреями?» — пристал я. Вадим Леони¬
дович расхохотался: «Это целая сказка! Ведь это евреи добыли
А. Смирнов (фон Раух)
ему Нобелевскую премию, которую он так молниеносно про
жил в Грассе. Евреи Бунина любили, и он любил евреев. Как
ни приедешь в Грасс — на террасе Бунин с целым сообществом
евреев, все хохочут, всем весело. Потом он долго жил в Одессе,
в Крыму, в Ялте — там полным-полно евреев, греков, армян. -
Вадим Леонидович вдруг замолчал. — А вот у Чехова с евреями
дело было трудное. Он их никогда не трогал, был с ними очень
вежлив, но смотрел на них с тоской и печалью и после их по¬
сещений часто тосковал и все вспоминал несчастного Левитана
Это я вам первому говорю. К тому же я не один раз видел, как
Бунин засовывал в карманы пачки денег, которые без отдачи
давали ему евреи. Но в своих произведениях Бунин о евреях
ничего не писал, ни хорошего, ни плохого. А Чехов один раз
описал еврея-паломника в монастыре, и сделал это хорошо
Мы с Буниным несколько раз говорили о евреях, тем паче что
я ехал в Америку — страну еврейскую с его точки зрения, и он
мне дал немало советов, как себя вести с евреями. Старик имел
очень большой опыт в этом деле».
В это время мы подходили к ресторану, где собирались
ужинать, и Вадим Леонидович закончил нашу беседу так
«Галя очень жалела Старика и все ему прощала, а с Верой Ни¬
колаевной, эмансипированной барыней и сумасбродкой, было
довольно тяжеловато даже самому Ивану Алексеевичу, хотя он
к ней привык, как к любимому халату, пропахшему табаком. -
Он немного помолчал и продолжил: — А для меня Галя — это
молодость, и в ней было много хорошего и чистого. Это вы
когда-нибудь поймете. Она была как будто из воска: из нее все
всё лепили, а потом все распадалось».
У странных писателей часто бывают странные сыновья, у них
обыч но нет зоологически цепкого дара отца, но на мир они смо¬
трят шире, умнее и терпимее, и обычно у них у всех страшные
судьбы, переломанные, как кухонная мебель в неблагополучной
семье, участие в чужих эпопеях и событиях. И самое страшное -
они выпадают из своего времени и своей судьбы. Взгляните на
семьи Цветаевой, Андреева, Горького, Есенина и т. д. Этого
нет только у еврейских писателей — они древние люди книги,
а славяне все интеллигенты в первом поколении, несмотря на
рыцарские гербы в прошлом.
Я этот давний разговор с довольно чуждым мне человеком
и не вспомнил бы, если бы не зверское сходство с его покойным
Вокруг «Ро)ы мира»
297
щом Даниилом. Я познакомился с ним в солнечный весен-
нш день на улице около фонтана; тогда в Москве еще иногда
б!ввло уютно и даже не противно присесть возле пушкинского
^мятника с лицом африканской усталой задроченной бабами
н поэзией обезьяны. Разговор этот интересен тем, как двое
ндей очень разных возрастов, судеб и взглядов, но все-таки
охранивших традиционную русскую вежливость и мягкость
была такая, ныне совершенно забытая, мягкость общения лю-
-йопределенного уровня и культуры), говорили о женщине,
ааооренлой лесбиянке, которая была любовницей одного из
ч1оеседннков и давно умершего друга его покойного отца, уже
дариком отбившего у сына своего приятеля любовницу, годящу-
юяему в дочери. Конечно, не очень удобно мне было затевать
лот разговор, но он был мне любопытен не из-за «клубнички»,
апотому, что эта история весьма напоминает роман жены Пуш-
ошас Дантесом.
Иван Бунин был последним крупным русским писателем —
на нем российская словесность закончилась, около его разло-
мвшееося и растекшегося тела развелось нескончаемое число
русскоязычных писателей. Чехов сказал: «Вот Толстой умрет —
(все кончится». — «А что кончится, Антон Павлович?» — «Все
кончитя», — ответил Антон Павлович. Ну а потом умер Бунин,
)певсlчввший осенний дождик лучше, чем сам Толстой, в чем он
:риззнавлся. Вот я и приставал к Вадиму Леонидовичу, давнему
шакомому Бунина и сожителю их общей любимой женщины.
Из этой беседы я понял очень важную вещь — оба эти интел-
лгенна не хотели иметь ни семьи, ни детей. Этого же не хотела
| .лесиянка Галя Кузнецова. Во время нашего разговора она,
•стати, была еще жива и доживала свой век на крохи, пере¬
дравшие ей в системе обслуживания ООН. Там, пока был цел
СССР, всегда кормили такие человеческие обломки — авось
пош^ится на всякий случай.
Насчет живучести СССР ошибались — на поверку он ока-
41ся огромной армией алчных номенклатурных воров в по¬
лах и без погон. Всегда были страшны рожи на мавзолее, но
’;перь среди самых богатых людей страны появились физио-
номи чисто апокалиптические, взглянешь — вздрогнешь.
перестал смотреть телевизор: сплошной поток крова¬
во насилия и высокопоставленной шпаны носит тотальный
'раакер.
298
.4 Смирнов (фон Раух)
В современном эрэфовском безвременье, при полном оди¬
чании и безмозглости населения, возможно абсолютно все.
И больше всего попахивает новой Мариной Мнишек с новым
«воренком». Великая княгиня Мария Владимировна Романо-
ва-Гогенцоллерн, разведенная жена принца Прусского и мать
его сына, тоже претендента на два имперских престола, дама
телом массивная, подвижная, чернявая, разбитная, которая
была бы идеальной хозяйкой бара где-нибудь на юге Германии
или около Одессы, — тоже не прочь поцарствовать. Она особа
симпатичная, ловкая, умеет с мужиками поговорить. А вот ее
мать — оплывшая старуха, княгиня Багратион-Мхрансскя
Романова — дама со страшенной политической биографией. Ее
папаша, проигравшийся армейский офицер князек Георгий Ба¬
гратион- Мухранский, женился на дочери богатого тифлисского
еврея Золотницкого, и от этого брака родилась дочь Леонида,
толстенная девица с пальцами, как сосиски. Оказавшись в Ев¬
ропе, она вышла замуж за еврейского банкира Кирби, человека,
близкого банкиру Якову Шиффу, наставнику Льва Троцкого
И вместе с Шиффом он продавал барахлишко убитых Романо¬
вых. Потом Леониду Георгиевну вербует ОГПУ, и Кирби, узнав
об этом, разводится, а Леонида Георгиевна охмуряет Великов
Вокруг «Розы мира'
299
^язя Вл^1^1иира Кирилловича, чахлого, худенького и слабоха-
дерного. И у них рождается нынешняя Мария Владимировна,
ла-танк, у которой, кстати, красивые романовские глаза при
тень южном подвижном теле.
Андреев всю жизнь, до последнего дня, был иделистом
I мечтателем. Он так и умер, ничего не поняв. Да это для него
, «лучшему — он смотрел на мир, как кроткий ручной олень,
узнающий, что к обеду его зажарят. Ну и зажарили — его сам-
к он нужен был мертвым, а не живым: Алла Александровна
.встто^^а себя еще в силе и собиралась замуж за какого-то
проеесора, а тут очень больной, разбитый инфарктом человек.
ОэТыпс! ловкая и разнузданная вдова поэта, от ее имени можно
знюлегко манипулировать его мертвым телом.
В моем сердце всегда, кроме прочего зверья, жил зверь-
вешун, и, прислушавшись к нему, я понял, что поэта очень
Dыcтpoуморяа. Ни на отпевание в храм, ни на похороны я не
лснуел. Мне эта лагерная подстилка Алла Александровна,
куткая потусторонняя смесь латышки, цыганки, дворянки
иевррйки, с косящим сатанинским взглядом и маленькими
юоььми грудками всегда казалась полузверем, приведенным
из дикого прибалтийского леса, где ведьмы обмазывали себе
Трди кровью жертвенных животных, медом диких пчел и муж-
cкимтчмeнем.
Такие женские существа следовало бы селить в примор¬
ски городах, где они обслуживали бы целые изголодавшиеся
корбеллные команды, а не трудились бы в кабинетах поэтов
lмaтоаерких художников. Странная все-таки судьба была
: Данигигт Леонидовича — лагерные сидельцы его прекрасно
сформировали о том, с какой яростью его супруга предавалась
зззврту с лагерной охраной и ею все брезговали £ак сексуаль-
побесноватой. И, тем не менее, он радостно с ней встретился
1 вскоре умер от излишних сексуальных эксцессов, о нежела-
теььооти которых его предупреждали врачи. Об этом я говорил
^Сосинским, и с его братом Вадимом, который только развел
]'кт^и и сказал: «Это профессионалка». И добавил: «Брат и се-
фт Даниила от второй, еврейской, жены нашего отца хотели
чвезти его на длительное лечение в Англию, но для КГБ это
*лю, по-видимому, нежелательно — они боялись появления
Андрена на Западе, где он мог бы сыграть значительную роль.
Алла Александровна сработала им на руку».
300
А. Смирнов (фон Раух)
Фактически издав Андреева в России, а не на Западе, его
идеологически обезвредили. Возьмусь, однако, за пожелтев¬
шие страницы «Розы мира». Я очень не люблю рецеп тировать
чужие книги: человек написал — и ладно. Другое дело — взять
чужую сырую рукопись и дописать ее так, чтобы автор не по¬
нял, что именно написал он, а что я. Это забавное занятие.
Все, что написано в перестроечный период, в эпоху гласности
и ельцинской революции и тем более позднее, чудовищно по¬
желтело не только в прямом смысле. Было когда-то выражение,
аналогичное «желтой прессе», — «рептильная пресса», происхо¬
дящее от творчества змей, ящериц, крокодилов, жаб, саламандр
и прочих земноводных журналистов из болотной жижи. В одной
из моих комнат лежат несистематизированные пожелтевшие
стопы всех скандальных изданий эпохи Горбачева, когда все
назревало и чудились варианты. Эти газеты и журналы, кото¬
рые тогда читали, буквально трясясь, оказались желтой липой
и обманом. Взять издания 1905 года. Тогда прослойки и сосло¬
вия общества боролись за свои финансовые и экономические
права: крестьянам была нужна земля, рабочим — улучшение
условий труда, интеллигенции — свобода печати и т. д. Или
возьмем издания 1917—1920 годов. Также реальная борьба за
экономические интересы классов. В каждом регионе — осо¬
бые, неповторимые, с огромным накалом страстей. Потом
все захватили большевики, и на восемьдесят лет воцарилась
гробовая тишина. Обрывки той прессы я всю жизнь собирал
в особые папки и ценил на вес золота. И тут вдруг плешивый
ставропольский воришка (кликуха «Конверт» — взятки брал
в конвертах) объявляет о конце советской власти. Я начинаю,
как старая архивная крыса, все выписывать и собирать. И ока¬
зывается — все пусто! Землю крестьянам не отдают, казакам
тоже, нет даже намека на реституцию, хотя бы крошки какие-
нибудь дали лавочникам, мещанам и капиталистам. Кое-что
можно вернуть и помещикам, хотя именно наш дворянский
класс своим вековым экономическим эгоизмом довел страну
до национальной и расовой катастрофы.
Когда я сегодня смотрю на портреты холеных дворянских
самочек, у меня в штанах ничего не шевелится (и не по причине
возраста), а шевелятся в голове всякие поганые мыслишки вроде
«Обожрались, сучки, отъели гузна, а потом драпали в Констан¬
тинополь, и генерал Яша (Слащев) со своими юнкерами спасали
Вокруг «Розы мира»
301
ици задницы от красноармейских штыков. Недаром Слащев
палевой знаменитый приказ: «Тыловая сволочь, можете снова
упаковывать чемоданы, я в очередной раз спас для вас Крым»,
до только в песенке ресторанного жулика и барда Звездинского
1(пось про поручика Голицына и корнета Оболенского. В армии
КрнилоЕ^ва не было офицеров с такими фамилиями: по степи
ци студенты, внуки обрусевших иностранцев, фельдшеры,
^воннки и казаки. А хозяева дворцов давно драпанули со
зоимтол стожопым бабьем в Европу, гордясь своими гербами
тиит/шми перед европейским блядьем, покупавшим их, как
о^одитых проституток. Теперь они иногда ездят в Россию
кахают: «Как все засрали и опоганили!» А если спросишь:
А ваши отцы и деды в рост, с винтовкой наперевес в промерз-
цйдoрик(рй степи ходили цепями колоть красных?» — молчат,
трвы. В одной Москве при Керенском пятьдесят тысяч кадро-
•ы царских офицеров у своих баб грели под перинами жопы
• ввы^оядIввLOи из окон: когда для них юнкера возьмут Кремль?
[реи этих профессиональных жопогреев был и главнокоман-
юший, генерал от кавалерии, герой Галиции и Львова Алексей
Аексеееич Брусилов, тоже ждавший, когда красные перебьют
лие[^о^. Брусилов потребовался большевикам еще раз — дать
^керальское слово бывшим врангелевцам, по наивности остав¬
шимся в Крыму, что им сохранят жизнь. Слово-то он им дал,
Землячка и Бела Кун десятки тысяч московских и петроград-
шх студентов уложили из пулеметов в овраги вокруг Феодосии.
!эта старая усатая галоша после этого посмела не застрелиться!
Зоэто и есть то русское говно, о котором говорил Ленин.
Когда мне притащили несколько изданий «Розы мира», я по¬
ливал и, как почитываю всё, — сначала просматриваю всю
' лигу, а потом отдельные куски. Затем в собранил*сонлнеилй
Андрена перепечатали из газеты мои воспоминания о нем. Со
*ной хотела встретиться уже тогда почти что слепая его вдо-
- но я, конечно, уклонился. После смерти Андреева я видел
; всего два раза, а до того — пару раз в Перловке при жизни
Аlенрвa. Она все время его сторожила или вела за руку, как
^тусллпого (хотя видел он гораздо лучше ее) или выжившего из
ча полукретина. Очевидно, ей так было поручено на Лубянке,
!°на играла роль сторожевой чекистской собаки. Я знаю, что
I Эн раз Киселевым, друзьям юности и соученикам по частной
''ниaзил, удалось увести Андреева к себе. Как бесновалась
302
А. Смирное (фон Раух)
Алла Александровна! Почему это сделали без ее ведома и безее
обязательного присутствия?!
Есть два классика антисоветской особой литературы
Солженицын и Андреев, оба писали не за деньги и оба верили
в русский народ. А ведь это страшно, господа, это свидетельство
скудоумия по-своему честных мужей и кое-каких идеалистов.
Как тут ни собачь и ни лай Солженицына, а он сам сел в за¬
саду и стал своим идиотским мелким почерком по-своему,
по-дурацки изобличать коммунистов. Я достоверно знаю, что
он — частично оседлый на земле еврей, что его отец — выкрест
Исайка Солженицын, студент математики и артиллерийский
офицер, умерший, по-видимому, от тифа, а мать — русская
учительница и библиотекарша, верившая в Некрасова и Добро¬
любова. И вот этот ненормальный, но очень писучий субъект
до сих пор, хоть сам уже весь окостенел, как мумия, верит, чти
русский народ по-прежнему во всем прав и что любовь этого
идиотского народа к личности государя разрушили гнилые по¬
повские интеллигенты, дворяне и масоны. Этими чувствами
пронизаны все тома его произведений. Окостенелый старей
множит и множит свои пасквили. Вот он накропал «Двести лет
вместе» о евреях, он так и не понял, что евреи совершенно на¬
прасно забрели в нашу несчастную страну, где хорошо не будет
ни русским, ни евреям, ни другим проевропейским народам.
И еще у Солженицына и Андреева есть такая обшая скрытая
поганая идея: так как русский народ во всем морально прав, то
и в недрах самого большевизма есть какая-то скрытая правда,
и сама советская власть в чем-то исправится, прозреет и сделает
правильные шаги в нужном направлении. Эти пошлые баналь¬
ные места присутствуют в их книгах, написанных от чистого
сердца, не на заказ, в народнических идеалах.
Солженицын — общественно-политический писатель,
а Андреев — литературно-эстетический эссеист. Разный стиль
и жанр изложения, но народнические идеалы — общие. Книга
Андреева во многом профашистская, он и Альфред Розенберг
решили слепить из довольно поганых историй собственных
народов, их правителей и господствовавших тогда идей некий
общенациональный мистический мир. Ведь получилась до¬
вольно поганая бульварная история: баварский король-педик
Рудольф 11, затравленный еврейскими критиками сам Рихард
Вагнер, его трилогия с серебряными лебедями и возвышенными
Вокруг «Розы мира»
303
^оватыми героями, Адольфом Гитлером и самим повешен-
»^усскии интеллигентом Розе нбергом, газосыим камерами
ротами иенившими окроеашаенными аюремомши мавиасами.
Т е глубочайшим и ма^мвмим в кирахот отнкшись к посми-
дарокой Мовкрвии , веем евин Ри рктовии ам —Даоиаокочам
р^тоновым. Немиие коои тки месо, чиа а пишу, тти свроки (вер-
рр^^), омТр оицкойнорогхесиьоы вший пидев ок двкрен Ивета
цзмегр,а т нем зотые аокаы прдие р>ахкопок етдpммввв
да, гиог в а пнееху тарю Иванн шллж^^и гтвыа «конмешммын»-
-риксг ити, в моки друг д^гм в зад, а ории ымкеили оврид жерив.
ич(ов Ка рамзинт вдрльив ррвтвв гр пруди оихрдоли скелеты
непк^ в камерой сс^м^^т^ц^^и оусткую осмсаим аристр-
лтилс. О п-ичнини татвсе мтетевюбтлв paco нлиеотo прпрлам
пкио чч^и орсме^^ес^ руссиоы бри тынь мим ке рогиряти
шре вкамр ктомеыв opra на1 до снрт^кнрсией. Нравилоке
в меже осем ывеие плеиных ютгомна^те пукаме, иат мимоо!,
♦топить в млркpвх, Я меняткс етиямт с ужмсмм в^с мваривеккя
!итыв£Mlcе и пострп енолк оиекириви о ие Мрскрвии, прииедшол
: к ленивизму и океменному Ввт им всиер эоого Аидктев нсде,
нивой ндам Духа, иниы- Квокх мието ческой нттеем иА на
миррто этргр хдамс рыо л-е оглазый миокиоеш eсев^^ми Бл рк:
О.^ки , жеиа моя!», at лиидог ыеср -eroa малек е кий оогвнннький
зпливый Л^р-орккий о пенсне о ыее среетовш! агентам: «Сегпь-
дд^кыша мышьяка, м тобы едим скорее, и не сОнк се глакида
гаа^ы бодешевдела» и ко кaвтмсгвн^, кто ин такигне самом
Инн». Быок — талантл ии ьш апооаор ми стической аинoввeвcммм
■еввpyееooгocишвкиимке, нecммеpе м^aeгоaбcypвмеомкнй шаы
хoмтaв0opько-м и мреоoыетим с р^оводством
BпpCыoленooo перед Блоким, егooтpaвлeним оераoгмидвмим
‘кcвадмме гapcтoгмименннa — ото шaгргежeиллыoии
Лopaесммо п^оовт pyеекигo надоша.
Мт» эта ее^т в оке ей овop)вe нвдашна и пугающа. Когда я вы-
^ыне рус меую улин-, оказываюсд н о игкаой тошпг ш ле ке
рашно, aвоooooт, иое уоо нкелшждаеттал к^нй Moкмтй живне
:'ccкры рнсо6 но я ищущою, оио нахооуио ы^др не-он роиых,
•^аон ски иольнлюоюоей. Я пм ис^евоего нт аaверлато, кде
Чс гoваиы о енкяеио, былп ктмвaп пcиxирвс ки боиелы ми,
Чи бoлхиниpмеu^ьнымы, иим ружеио я пррстрнаррдная нрлии,
п ииы нынно т^шла в тикое с татоаол ж, что ортрва вacтхмекть
кто bhi гр вед jo змгражение кпи иeм-км еыделится.
304
А. Смирнов (фон Раух)
К сожалению, литературный процесс в бывшей России
и бывшем СССР и в настоящей Эрэфии носит точно такой
же характер: все, что пишется и издается на темы окружаю
щей действительности, носит психопатологический характер
и представляет собою интерес для психопатолога. Государ¬
ство со времен Сталина делает все, чтобы доказать, что СССР
(а теперь Эрэфия) — нормальная культурная страна. Для эти -
целей держат придворный балет с кремлевскими еупербл$С1я-
ми, заставляют старых театральных обезьян играть в здании
бывшего Художественного театра пьесы самого Чехова, ко¬
торый в одном из писем Суворину писал, что если в России
к власти придут социал-демократы, то их с Сувориным вре -
мена покажутся золотым веком, а на литературном Олимпе
будут восседать чудовищные земноводные. Что и случилось,
и теперь Россия не страна Чехова, а страна имитаторов Чехова,
готовых разорвать и героев драматурга, и его самого. Здесь не
нужна ни симфоническая музыка, ни литература: это стран.:
опасных человекообразных обезьян, которые имитируют на¬
личие какой-то культуры. И в кино, и в детективной литера -
туре пропагандируются только одни сюжеты: как славянские
и инородческие выродки убивают и разделывают трупы детей.
девушек, женщин и просто знакомых и прохожих. Это же не¬
скончаемо демонстрируют милицейские хроники. Уже окон¬
чательно ясно, что изнутри эта страна (и не Россия, не СССР,
не Эрэфия), или точнее — территория, если угодно, никогда
не сможет самоорганизоваться, покончить с повсемсттном
уголовщиной и бандитизмом и в недалеком будущем сгниет на
обочине не собственной истории (которой у нее больше йен
а в придорожных ямах соседних государств, куда бульдозером
будут спихивать останки морально сгнившего населения. Ни¬
какие национальные движения на территории бывшей России
уже более невозможны по самым разным причинам (их можно
оценивать позитивно или негативно), моральная деградация
угро-финнов достигла пределов немыслимых, у них просто не
сохранилось национальных идеалов и способности попытаться
самим решить свою судьбу. Не так давно Солженицын, которы -
не очень политически наивен и к тому же окруженн целым
сонмищем политически ожесточившихся на весь свет, в том
числе и на евреев, личностей, раздающих премии его имени ,
изрек: «Похоже, от России останутся великие мысли великих
Вокруг «Розы мира.
305
.ддей о том, чем бы она могла стать». Этим закостенелый ста-
вермонтский лесовик, полвека сосавший в лесной чащобе
л1у белых архивов и, кроме колючек, ничего не высосавший,
!Ккически подвел, как Сципион Африканский, черту под Рос¬
шей Карфаген наконец разрушен. Не учитывают и не хотят до
, знпа верить в это только некоторые излишне упрямые господа,
поде меня самого (во мне, правда, не бродит народническая
е.торк^, но хватает имперско-византийской желчи все поли¬
тески проигравшего человека). Надо помнить, что уцелев-
•аа здесь после всего номенклатурно-инородческая помесь
дет драться за русские недра, как тарантулы и сколопендры,
совршеено забыв о том, что когда-то была Россия. И в этом
качесве противоречиво-поэтический облик России иссяк¬
ало конца, и вместо нее будет лужа змеиного яда, остатки
грааезы цивилизационного мангуста 21 века, перекусившего
поздмными змеями России.
Добрый облик хоть отчасти христианизированной и гу-
ня^nиpoвaнн^oй России исчезает с каждым днем, наверное,
^рныетольно исчезли и последние литературные проявления
оодоброй русской России, когда жизнь отдельного человека,
то судьбу ставили превыше всего. Именно на этой попранной
дне стезе сочувствия к Акакию Акакиевичу, Неточке Незва¬
новой, князю Мышкину, чеховскому Фирсу, булгаковскому
Ъяриоику, пастернаковскому Живаго русская литература
ак-то пролезла в мировую. Кстати, у Толстого, кроме Феди
Полаива, я как-то мало нахожу героев-индивидуалистов, все
.шььые — представители каких-то общественных движений
вoррyжeс^ныx шествий по земле. Мне вот непонятно, поче-
лермооновский Печорин не послал к черту колониальную
войн' империи на Кавказе и не снял эполеты. Непонятно,
Эдму Пушкин не бросил трех сестриц Гончаровых и не сбе-
■у в деревню доживать свой век. Даже самая лучшая русская
и^аура — имперская по сути, часто вместо одной империи
тюят вторую или третью. Как мне кажется, если возникнет но-
тарусская современная литература, она будет не просто злой,
бесконечно злой к себе самим и себе подобным и к остальным.
Сршно даже подумать. Новая русская современная литература
долин быть страшной — ее должно быть опасно взять в руки
б всех смыслах; она — продукт крайнего ожесточения, ее хрен
■дддллешь, как человека с топором, который собирается за-
306
А. Смирнов (фон Раух)
рубить. Я таких видел, видел и их еще дергавшиеся жертвы. Это
все настоящее. А что теперь? Кто под чьим матрасом вконец
слежался, кто у кого откусил полголовки полового члена и что
испытывал человек, переехавший из Перми в Ганновер. По¬
добная русскоязычная тягомотина, часто очень качественно
сделанная, а меня интересует почвенный опус без оглядки на
заранее задуманное на Западе издание.
Андреев писал о Небесной России. Ее розово-белый город на
высоком берегу над синей речной излучиной. Небесная Россия
или Святая Русь связана географией трехмерного слоя, прибли¬
зительно совпадая с очертаниями нашей страны. «Общая чис¬
ленность обитателей Небесной России мне неизвестна, — писал
Андреев, — но я знаю, что около полумиллиона просветленных
находится теперь в Небесном Кремле». Эти представления
Андреева связаны не столько с православием и православной
эсхатологией, сколько с фантастическими трудами философа
Н. Ф. Федорова и его трудом «Общее дело», где трактуется всеоб¬
щее воскресение мертвых. Федоров, будучи главным хранителем
Румянцевской библиотеки, часто встречался с Л. Н. Толстым,
руки ему не подавал, считая его варваром и террористом, так
как Толстой хотел взорвать динамитом старый храм Христа
Спасителя.
С точки зрения Синодального православия и сталинско-
бериевской Патриархии РПЦ, книга Андреева — сплошная
крамола и черное разоблачение. Андреев сам входил в обшины
Непоминающей Антисергианской церкви и этот вопрос знал
очень хорошо, из первых рук. Для меня книга Андреева — па¬
мятник погибшей цивилизации, погибшей страны, погибшеи
русской интеллигенции со всеми ее идеями и заблуждениями,
и я к ней при всем том отношусь с уважением: писал, курил
ящики «Беломора» и «Примы», увлекался, страдал, хотел
успеть закончить до смерти, всерьез думал, что он главный
пророк и Мессия. Сейчас такого типа и психолгического склада
люди появляются только в некоторых сектах и среди крайне
правых движений — у них есть ответ на все вопросы. Левое
подполье в России до конца выдохлось, и фанатиков там не
водится. Эклектик, как Гауди, Андреев тащил в сорочье гнездо
и блестящие гайки, и медные пуговицы, и случайно найден¬
ные бриллианты. Для меня таким подобранным Андреевым
бриллиантом является его мысль о том, что, скитаясь в годы
Вокруг «Розы мира'
307
маподости, Иисус Христос изучил учение Будды и переработал
.то доя иудеев. Я в это верю всей душой и со всей серьезностью.
И ессеи, которых я долго изучал, и дохристианские течения
самого иудаизма достаточно далеки от всех официальных и не¬
официальных Евангелий. Христианство Иисуса, а не апостола
Павла, было и в Европе, и в Иудее революционной книгой,
идля меня все первоначальные христианские тексты прониза¬
ны будшзмом. За эту мысль я Андрееву бесконечно благодарен
исчит^ю ее абсолютной истиной.
2006 г.
ПРЕДТЕЧА НОВОГО МОСКОВСЖОГО
МИСТИЦИЗМА
Как прозаик, я достигаю плеча с*г
го отца. Как поэт, я запоздалое ей*?
Блока, он ведет меня за руку
Дании. Андреи
М не пришлось быть знакомым с двумя последними русскими
поэтами-символистами: Даниилом Леонидовичем Андреевым
и его старшим другом Александром Викторовичем Ковалевским
Александр Викторович был старше Даниила Леонидовича, он
был женат на родственнице его матери, жил с ним в одном дом.
и определенным образом влиял на Андреева. Коваленский бы I
в родстве с Александром Блоком, который бывал в родовом име -
нии Коваленских Дедово Звенигородского уезда. С Коваленский
я несколько раз встречался после его возвращения из ссылки и -•
него дома в Лефортове, и в Перловке, куда он приезжал к моим
родителям. Домашними учителями Коваленского были пол
Эллин (Кобылинский) и Б. Н. Бугаев — Андрей Белый, который
однажды, зачитавшись, по неосторожности сжег библиотечный
флигель в Дедове, о чем Коваленский сожалел и в преклонны,
годы. От Дедова после революции уцелел только один старинны/
дуб перед домом.
Близким знакомым Александра Блока был отец Даниила -
писатель-символист Леонид Андреев, которому посвящена олн -
из лучших критических статей Блока. Так что под влиянием
Блока и его родственника Коваленского, тоже поэта-мисикл.
прошло все становление Андреева-сына как поэта и мыслителе
В эмиграции традиции символистов одного поколения
с Коваленским продолжали Адамович, Георгий Иванов. Ока
завшийся в эмиграции единоутробный брат Даниила Вог -
Леонидович, тоже поэт и прозаик, развивал традиции сим но
лизма: встретившись перед смертью с Даниилом на Оке, Валим
был поражен сходством их поэзии.
Предтеча нового московского мистицизма
309
Сдетьми от второго брака отца «старшие» Андреевы не были
гдовно близки. Можно сказать, на моих глазах погибли два
сеедних русских символиста, погибли, не оставив ни учени-
, ?в. ни последователей. Нить оборвалась. Я только свидетель,
козинвввший безвременную гибель последних «ирокезов»
ясской культуры.
СДаниилом Леонидовичем был хорошо знаком мой отец —
,ложник Глеб Борисович Смирнов. Они познакомились
• Крыму в Судаке в самом конце двадцатых годов на раскоп¬
.. 1хпрофессора Фомина. Профессор Фомин, руководивший
•^копками Генуэзской крепости, был близок с профессором
фогановым и его женой Надеждой Александровной, бывшей
ршою большого кружка русской интеллигенции, куда входили
мой отец, и Даниил Андреев. Даниил Андреев учился в одной
коле (после частной гимназии) с дочерью профессора Киселева
кй Василььвной, хорошо знавшей Коваленского и всю семью
войной мстери Даниила Леонидовича — старинную семью
чсокоовсого врача Доброва, вырастившую Даниила. И Вадим,
Даниил были сиротами, мать Андреева умерла от послеродовой
рачки, родив Даниила, а отец-писатель умер от болезни сердца
I Фиины-шии вскоре после революции. Зоя Васильевна Киселева
ила ближайшим другом Андреева и единственным подлин-
^нмдругом Коваленского. Обоих она проводила в последний
ть, ухакивая за ними в период болезни. Глубоко религиозная
*.‘ншнна, Киселева была непостриженной монахиней в миру.
Мй отец последние двадцать лет своей жизни, увлекшись про¬
емами становления художественного образования в Москве,
сколько отошел от друзей своей молодости с их мистическими
строннями, и чаще с Киселевой и с Коваленским уже после
дерти Даниила Леонидовича встречался я.
Однажды на площади Пушкина в солнечный день я встретил
ьойникс Даниила Леонидовича, как оказалось, его брата Ва-
-♦мс Леонидовича. Пораженный сходством, я подошел к нему,
вставился и разговорился. Жена Вадима Леонидовича была
•лсттвнницей реэмигранта В. Б. Сосинского, который у меня
'•твсл в мастерской. Я познакомил Вадима Леонидовича с моим
Дом. Они несколько раз встречались и даже однажды устроили
••».местный вечер у небезызвестной окололитературной дамы
* Ф. Никитиной. Отец показывал там свои пейзажи, а Вадим
1онииович читал стихи. В тридцатые годы отец, Андреев,
310
И. Смирнов (фон Раух)
художник Мусатов-Ивашов (потомок декабриста) были оче-.
близки и часто встречались в самых разных домах их круга. Дани
ил Леонидович три года (34, 35, 36) часто жил летом в Перло»;»
во флигеле на нашей даче.
Сохранились и старые фотографии той поры. Я, родивши»..
в 1937-м, мальчишкой часто видел Андреева в нашей квартир*
на Никольской и всегда чувствовал, что это особенный человек,
постоянно общавшийся с потусторонним миром, — его мирскд.
оболочка была хрупким сосудом мистического сосредоточен-*.
Таким же человеком — сосудом Грааля — был и Коваленскр.-
Но Коваленский, в отличие от восторженного, увлекаюше: »
Даниила Леонидовича, был врожденный большой барин, чут.
ироничный, чуть лукавый, он обо всем вспоминал с полуулыб¬
кой. Его революция застала эстетом-денди, блестящим богатым
молодым помещиком, одним из первых дореволюционных мо *
сковских автомобилиаов и человеком, посвященным с детсгк
в высшие мистические тайны. В другую эпоху он был бы очень
заметной фигурой. К большевикам он приспосабливаться нс
пожелал, оставаясь в тени ради самосохранения. Он вспомни.«,
одного француза, который на вопрос: «Что вы делали в годы тер¬
рора?» отвечал: «Я оставался жив». Зная несколько европейски *
языков, бывая с детства за границей, Коваленский зарабатыв ь
в тридцатые переводами Ибсена, Выспянского и других пред
теч символизма. Его переводы переиздавались, даже когда он
был в лагере. Жизнь и Коваленского, и Андреева сломало «дело
Андреева», созданное бериевской Лубянкой из воздуха. Андреев
написал правдивый роман из жизни независимой русской инте *
лигенции при большевиках «Странники ночи». Само название
определяет тональность романа. Андреев считал, что его про и
значительнее поэзии, о чем он неоднократно говорил моей
отцу: «Глеб, как прозаик, я достигаю плеча своего отца. Как по л
я запоздалое дитя Блока, он ведет меня за руку». Андреев-по л
стал в зрелые годы прозаиком, как Бунин и Белый, и как стал бы
прозаиком Блок, поживи он подольше. Поэт, сделавшийся про
заиком, обычно имеет иное отношение к ритмике изложения
Гибель «Странников ночи» в недрах Лубянки — крупнейш..-
утрата русской литературы двадцатого века.
На квартире Андреева были читки романа, куда иногда п
падали случайные люди, донесшие НКВД о подозрительны»
ночных сборищах. Коваленский был против этих читок, ечнгм
их путем к гибели, что и случилось. Арестовали всех, кто бывал
Предтеча нового московского мистицизма
311
. Л. Андреев и Г. Б. Смирнов на даче Смирновых (лето 1935 г.)
на читках, и объявили их участниками мифического заговора.
Был арестован и Коваленский. Весь его архив был конфискован
и сожжен, погибло все его творчество. Изъят был и андреевский
фхив и огромная, составленная тремя поколениями библио¬
тека. В рояле добровской гостиной были спрятаны документы
и письма, среди них более ста неизданных писем Горького
< Леониду Андрееву. Они тоже погибли. В ссылке умерла жена
Коваллнского. Сам Андреев и Коваленский пережили в тюрь¬
ме тяжелые инфаркты и прожили после выхода на свободу
чень недолго. Коваленский прожил дольше. Он мне передал
сохранившийся довоенный цикл своих стихов
•Отроги гор». Коваленский написал очень интересную книгу
> своих мытарствах в лагерях с вкраплениями воспоминаний
’своей молодости. Где сейчас рукопись, я не знаю. Квартиры
Коовллнккого после возвращения не было, и он жил, как он
-ам говорил, «нахлебником», в семье своих еще гимназических
•рууей в Лефортово, где я у него и бывал.
Попытка создать новую семью кончилась для него трагиче-
в и, и он умер. В прошлом году в возрасте почти 90 лет умерла
• подруга их юности Зоя Васильевна Киселева, и с нею вместе
т“по в небытие целое созвездие самобытных русских людей.
312
А. Смирнов (фон Раух)
Чем особенно ценны и дороги Коваленский и Андреев? Тем.
что они развивались в России в среде внутренней эмиграции вне
советской культуры, не вступая с нею в контакт. В этом их уни -
кальность. Они писали свои стихи и прозу без всякой надежды
на публикации. Это была последняя на территории России сво
бодная русская литература. Не были они и раскаявшимися блуд
ными детьми советской литературы. Когда Корней Чуковский
хорошо знавший семью Андреевых, хотел напечатать стихи Да -
ниила Леонидовича, то говорил: «Два ваших подлинных стихот
ворения, а два — подленьких», то есть угождающих советском,
режиму, на что Андреев ему ответил: «А подленьких у меня нет«
Коваленский и Андреев были последними после Бунина дворян
скими русскими писателями, оставшимися в России. Праде.1
Андреева был орловский предводитель дворянства, сошедшим -
ся с таборной цыганской певицей. Отсюда любовь Андреев:
к Индии и внешность индийского принца, по воспоминания"
Киселевой, помнящей его в юности. Вторично, уже взрослым
молодым человеком, я познакомился с Андреевым, когда он
со своей женой Аллой Александровной жил у отца в Перловк.
после возвращения из Владимирской тюрьмы. Помню, какон
ходил босиком, убирал листья в нашем осеннем саду. Тогда он
писал «Розу мира». Андреев был уже не тот, что раньше. Сухое
выточенное лицо аскета, седеющие волосы, трагический взгляд
Читал стихи он глухим, слегка надтреснутым голосом, но он был
полон жизни, энергии. Речь Андреева была одним сплошным
монологом пророка. Смерть его была для всех неожиданна. Бра*
Даниила Андреева Вадим Леонидович, с которым я обшалс:
отдельно от родителей, был для меня частью белой русской
эмиграции, которая меня тогда очень интересовала, и мы м;гь 1
с ним говорили о поэзии, больше о судьбе белого движения,
в котором он участвовал юношей. В поэзии я уже тогда был не -
сколько иной веры. Переболев символизмом, я увлекался обэри -
утами и французскими сюрреалистами Аполлинером, Бретоном
Элюаром, а о них Вадим Леонидович говорил с неохотой, хотя
и жил в годы их творчества во Франции и даже был знаком с По¬
лем Элюаром, женатым на русской. Он, так же, как и его брат
был весь в прошлом великой русской литературы, но тогдаеше
живой советской жизнью очень интересовался, воспринимая е
несколько апокалиптически. Мы с ним много ходили по пере
улкам Таганки, где у меня тогда была мастерская, и любование -
с холмов над Яузой закатным Кремлем. Говорили с ним и о его
Предтеча нового московского мистицизма
313
1 Андреев в гостях у Г. Б. Смирнова в Перловке
прате Данииле и его трагической судьбе. С нами бывал его свояк
В. Б. Сосинский — едкий, умный старик, так же, как и Вадим
.1еонниович, долго живший в Америке, в молодости — участник
многих политических заварушек белой эмиграции.
Даниил Андреевич рассказывал, что в его аресте сыграл роль
лрононатор, под видом столяра книжных полок проникший
квартиру. Он говорил моему отцу: «Глеб, это такой милый и де-
швый человек, возьмите его работать к себе», но отец из-за по-
юозритолности уклонился. В нашем архиве уцелели некоторые
йисс>ма Андреева, собственноручный альбом его стихов, един¬
ственный список поэмы «Монсельват», отдельные старые фото-
зафии. После возвращения из тюрьмы Андреев переписывал
ли стихи, у него самого они не сохранились. Моя мать, добрая
•ншина, особенно любила Даню и о нем всегда заботилась,
вкпрриимая его как немного странного человека не от мира
сегн. Да нн и был от мира иного. Его книга «Роза мира», о кото¬
рой я только слыхал и которую прочитал относительно недавно,
сразила меня некоторыми прозрениями — в ней есть черты
-душей всемирной религии. Андреев — человек будущего. Он —
•ж из тоненьких мостиков из прекрасной погибшей России
•ее прекрасное будущее. Это был человек вне быта, вне буден
314
А. Смирнов (фон Раух)
жизни, он весь — праздник духа. Ареальная его жизнь была бес .
конечно тяжела, и под этой тяжестью он безвременно и погиб.
Только близкие ему люди знали, как всю жизнь он нуждался .
как большую часть своего времени тратил на бессмысленны:
шрифтовые работы. Для творчества у него оставалось очень мал .
времени. Коваленский был сформировавшийся до революции
поэт, продолжавший писать в советское время. Он более ояочо •
и закончен, чем Андреев, который сформировался как личность
уже в советский период. Поэтому творчество Андреева ближе
людям, живущим в современной России, преодолевающим со¬
противление бездуховного общества. Мой отец написал большой
портрет Андреева в 1935 году во время их интенсивной дружбы
и постоянного общения. Этот портрет висел у Андреева и был
конфискован со всем его имуществом при аресте. Вторично отел
рисовал карандашом Андреева в профиль, когда он жил у на:
в Перловке после возвращения из тюрьмы. Этот рисунок сейма:
в Орле в музее орловских писателей. Перечитывая «Розу мира-
я много думал об Андрееве, он — часть моего детства и юности,
часть молодости моих родителей.
Письма Даниила Андреева к Л. Ф. и Г. Б. Смирновым
Дорогая Любовь Федоровна, и радостно и горько было получить
Ваше письмо, такое доброе и такое измученное. Я не подозревав что
Вам и Глебу Борисовичу пришлось перестрадать столько — таких стр?
даний и тревоги хватило бы на целую жизнь. Вы пишете о пережитом
сдержанно, но между строк можно прочесть, сколько Вы оба перенесли
за этот сравнительно короткий срок. Страшно подумать! Слава Бон
что хоть самое тяжелое позади. Вместе с Вами я верю и надеюсь на
лучшее. Прежде всего — на восстановление здоровья всей вашей семьи
За полосой страданий всегда наступает свет и полнота жизни, и теперь
скоро для Вас всех должны начаться хорошие времена. Жаль, что В -
не сообщили адреса Г. Б. в Тиберде: очень хочется ему написать. Бу;
ждать Марью Михайловну: может быть она его знает? Хотя, вероятно
тогда писать в Тиберду будет уже поздно. Сам я думаю вернуться в Мо
скву в середине сентября. Вторая половина моего отдыха получаете-
гораздо лучше первой. Я устроился здесь несколько иначе, чем вначале,
и с внешней стороны все складывается отлично. Прекрасно питаюсь,
много сплю; гулять стараюсь недалеко, чтобы накопить побольше
сил, хотя горы властно тянут к себе; пока что я побывал только налт*
вершинах. Зато часто ухожу в пустыню, начинающуюся за холмами
в нескольких шагах от моего дома. Это настоящая пустыня — с бее
плодными холмами, никогда и никем не посещаемыми побережьям:
г
Предтеча нового московского мистицизма
315
линой полынью и вереском, а главное — с удивительной, совершенно
тишиной. Она окаймлена горами и в линии этих гор —
ю-то невыразимо спокойное, мудрое и умиротворяющее. Должен
пинаться, и это разочарует Г. Б. — что в настоящее время для меня
.»дахдо целебнее и плодотворнее эта пустыня, чем знаменитая гену-
пская крепость, несмотря на ее живописную красоту и возбуждаемые
еюисторические ассоциации.
Спасибо Вам за то доброе отношение, которое я вижу с Вашей сто¬
мы и которое я совершенно ничем не заслужил. От всей души желаю
Вм. чтобы скорее наладилась здоровая и радостная жизнь. Поцелуйте
меня Вашего мальчика и передайте самый сердечный и теплый при¬
вет Глебу. Крепко целую Вашу руку.
20.08.37 г.
Даниил Андреев.
Дорогая Любовь Федоровна, перед отъездом в Судак хочется пере-
мть Вам хотя бы несколько дружеских слов. Очень мне грустно, что
пррххдится уезжать, так и не повидав Вас От Вас и от Глеба Борисо-
-нча я чувствую идущее ко мне такое теплое, сердечное отношение,
что с моей стороны давно уже поднялось ответное, но я не умею его
выразить.
В Москве я задержался против предполагаемого на несколько
недель, и это время было наполнено всякими заботами, суетой, да
и н^к^от^оо^ь^ымии тяжелыми впечатлениями. В Судаке, впрочем, надеюсь
отдохнуть от всего, и ждет меня там, как будто, только хорошее.
Вернусь около 1.09 и тогда застану Вас уже матерью. От всего сердца,
отвсей души желаю Вам благополучного миновения всех страданий.
Да хранит Бог Вас и Ваше дитя.
[без даты]
Дорогой Глеб Борисович, наши попытки повидать друг друга начи-
иаю напоминать сказку про Журавля и Цаплю. Дело в том, что мне не¬
виданно предложили небольшую, но очень срочную даботу, которую
идо сдать к 25.1, и я ее взял, т.к. финансовое положение не позволяет
сейчас пренебрегать такими вещами. Как мне ни совестно (и просто
неприятно), приходится просить Вас перенести нашу встречу на любое
■ело после 25-го. Будьте такдобры, позвоните мне, пожалуйста, часов
в5в любой день (я в это время всегда дома, т.к. обедаю), и назначьте
какое угодно число. Очень я соскучился — моя жизнь в последние
«ляпы не дает возможности никого видеть, а я не создан для такого
огшеллннчества! Привет сердечнейший Любови Федоровне, а Алешу
поцелуйте в головку.
Д. А.15.1.1941 г.
Москва, Центр, бывш. Никольская ул. (ул. 25-го Октября), д. 17 кв. 37.
СМИРНОВУ Глебу Борисовичу.
ЗАВЕТЫ ДАНИИЛА АНДРЕЕВА
Средний поэт, эпигон эпигонов символизма Даниил Андрес-
по-прежнему интересен и хорошо читается в современной пост
советской России. И его «евангелие», лирическое завещание
«Роза мира» тоже хорошо расходится и достаточно популярно.
Если оценить успех у читателей Даниила Андреева, открывших
его после 1991, то он беспрецедентен. Вышло многотомное со¬
брание его сочинений, его мысли постоянно упоминают и ни •
тируют, на книжных развалах его «Роза мира» не залеживдется
Даниил Андреев стал обязателен и каждодневен. Так обязателен
и вездесущ был когда-то его отец Леонид Андреев, успеху ко ■
торого завидовал его друг-враг Максим Горький и на которой ■
за его ужасти и пугалки шипел, как тарантул, из Ясной Поляны
престарелый Лев Толстой. Пожалуй, только Михаил Булгаков,
а ранее Иван Бунин имели такую же советскую и послесовттскую
популярность, как узник Владимирского централа, всюжизньне
имевший ни копейки и обедавший по расписанию у своих др\
зей, где он обязательно после десерта читал свои стихи. Зная, что
придет Данечка, как его когда-то все звали, жены его приятеле. ■
клали в кастрюли несколько побольше кусков. Худой, высоки!
согбенный смолоду, весь прокуренный беломором, с желтыми
пергаментными пальцами, Андреев вносил в квартиры и ком
муналки сталинской Москвы тишину, уют, доброту, и все его
радостно ждали, как ждут прихода доброго священника, который
никого не осудит и всех обласкает. В старой, доревол юнионной
России были такие добрые пастыри вроде отца и сына Мечевых
из храма на Маросейке, куда нередко в ранние годы заходил еше
отроком и сам Даня и где он даже дважды причащался у оттш
Алексея, наследника оптинских старцев и всвмосковского про
зорливца. С отцом Алексеем, вдовым священником, когда-то
советовалась вся университетская и профессорская Москва
Сейчас храм восстановлен и туда перенесены мощи отца Атек ■
сея, и я, проходя мимо, всегда захожу и целую стекло его раки.
Заветы Даниила Андреева
317
упоминая всю свою родню, бывавшую у него, и Даниила Андре¬
ева. которого отец Алексей передал своему сыну отцу Сергию,
спжувшему в 1939 в сталинских лагерях. Письма отца Сергия
из лагеря когда-то читала вся православная Москва, и я допод¬
линно знаю, что их печатал и размножал Андреев.
Попы из Московской патриархии распространяют теперь
слуи, что Андреев почти что сатанист, но это грубая, наглая
южь. Андреев был смиреннейшим христианином Мечевской
шшины. Как-то его вдова дурно завыла, когда я, выступая в Ин¬
ституте мировой литературы имени Максима Горького с вос-
поминнаними об Андрееве, упоминал о катакомбных друзьях
ее мужа, которого она хорошо знала во плоти, но не в закоулках
.то души: «Они все тихоновцы и тихоновки, а Даня ходил только
в храмы Патриархии». Даниил Леонидович действительно захо¬
дил во все храмы всех конфессий, включая синагогу и мечеть, но
он посещал и тайные катакомбные моленные, где были друзья
его молодости, в число которых Алла Александровна не входила
и которые в глубине души ненавидела за их духовную чистоту
и цельность.
Так получилось, что на территории СССР больше не оста¬
юсь, кроме меня, людей, лично знавших и слушавших Андре¬
ева. Я был тогда молодым еще человеком и хорошо его помню
ина нашей даче, где он жил после отсидки, и в его квартире на
ктице Обуха; помню я и его читки при свечах на нашей старой
квватире на Никольской (ул. 25-го октября), еще до его ареста.
Я всегда слушал его с почтением, не задавая ему вопросов, так
как видел, что этот человек общается только с собою и его не
иннересует ни мнение, ни вопросы слушателей. Ему нужна была
только доброжелательная к нему аудитория. Все его беседы,
монологи и читки стихов были священнодействием. Из право¬
славных храмов ныне веет не теплотой, а могильным, склепным
шлолом, и от Андреева после тюрьмы тоже отдавало могилой.
Он явно не мог долго прожить, и единственной целью его су-
оeееевовния было запечатлеть на бумаге те видения, которые
посещали его в камере. Я смутно помню его, восторженного,
еще дотюремного, и очень четко — с налетом серой пепельности
иcеeззуовния в его последнее посещение нашей дачи, где он
когда-то подолгу проживал во флигеле еще до моего рождения
вмолодые годы моих родителей и их компании, разделенной
войной и Лубянкой. Но он всегда относился ко мне хорошо
318
А. Смирнов (фон Раух)
Г. Б. Смирнов. ПортретД. Л. Андре
ева (1957 г.)
и часто трогал и гладил меня своими узкими сухими горячими
руками с пожелтевшими кончиками пальцев.
Широкая посмертная слава Андреева была для меня не¬
ожиданностью и, как я понимаю, была умело организована
его вдовой Аллой Александровной, такой же образцово-пока
зательной вдовой, как и булгаковская Елена Сергеевна. Елена
Сергеевна была подозрительно дружна с Ахматовой и целой
сворой ее подруг-лесбиянок и заодно привела в осиротелую
булгаковскую квартирку с тоненькими стенками кремлевского
мерина и фюрера от литературы Фадеева и его супругу, парторга
советского МХАТа Степанову, бывшую музу Николая Эрдмана
Степанова изрядно ревновала и злилась по этому поводу. Про
Аллу Александровну старые друзья говорили, что Андреев был
ей после тюрьмы и инфаркта более удобен мертвым, чем живым
А сидевшие с ней называли ее «лагерной подстилкой», намекая
на ее многочисленные связи с тюремщиками. Возможно, что все
это и так, но у поэтов и мистиков обычно бывают сверхчувствен¬
ные подруги, заменяющие им бордели, где они могли бы пре¬
даваться самым черным мессам своей сверхчувствиеллнности
Тот же Блок откупал на островах недорогие бордели, огулиЕая
всех без исключения обитательниц этих заведений. Это все одна
Заветы Даниила Андреева
319
gì загадок человеческой физиологии и психики. Творческая
лчность, поселяющаяся в человеческое тело, обычно его унич¬
ижает, а заодно обжигает всех, кто находится рядом. К поэтам,
пиаттлям и художникам обыкновенные люди должны подхо-
зить, как к ядовитым змеям, с большой осторожностью. Я знал,
правда, и исключения — несколько моих друзей-писателей
иххудожиков женились на женщинах-садистках, избивавших
игрызших их до крови, после чего они, размазывая сукровицу,
с яростью предавались любовным утехам. Отчасти таким же был
второй брак Андреева, и поэтому эта пара внушала некоторое
опасение его традиционным и сильно православным друзьям.
Первый раз Андреев был женат на очень красивой и милой
еврйке, но быстро с ней развелся. А Алла Александровна со¬
вмещала в себе прибалтийскую, цыганскую и еврейскую кровь
пню еще дворянские гены. Она была довольно долго женой
дкфрнина Ивашова, потомка декабриста, популярного до во¬
ины художнииааромантика, выставлявшегося под фамилией
Мусатов. Как говорили тогда, Ивашов-Мусатов спокойно, без
драм, отдал ее Андрееву, якобы сказав: «Если она тебе нужна, то
иббри ее себе». Наверное, она уже довольно надоела Мусатову,
мешая ему спокойно предаваться живописи, тоже сексуально¬
му занятию. Я часто видел в электричках старика Мусатова,
ложживашего свой век в Абрамцеве, но не подходил к нему,
зная его восторженность, которая мне, как человеку желчному
чвыcoкаммpнoму, крайне неприятна. Мусатов в старости был
похож на композитора Вагнера. Вдова Андреева часто высту¬
пала по радио и телевидению, рассказывая о муже, и даже одно
время издавала астрологический журнал «Урания». Последнее
время ее как-то не очень слышно, и возможно, она уже умерла
ши вконец ослепла, так как говорили, что в старости она стала
слаба глазами. Я ее всегда избегал, хотя она меня к себе и зама¬
нивала как единственного живого свидетеля чтений ее мужа, но
изъяснил, что моя нелюдимость обусловлена наследственной
зооммтоовкой мизантропией и я предпочитаю не узнавать на
утице старых знакомых, объясняя им, что настоящий Алексей
Смирнов уже давно, спившись, умер, а я банный инженер, на
него п<^^<^:ж^й. Теперь я отпустил длинную бороду, стал вообще
нeyснивaeм и мне больше не надо дурковать.
Если сравнивать славу Даниила Андреева со славой Бунина
и Бул лакова, то надо учитывать некоторые моменты, объедини-
320
А. Смирнов (фон Раух)
ющие и разъединяющие этих трех литераторов: во-первых, ве¬
зти три автора были по отношению к большевикам достаточно
независимыми (более всех был независим Бунин), потом идет
Даниил Андреев, а потом уже Булгаков, как драматург, завися¬
щий от цензуры; во-вторых, все они по происхождению славяне:
в-третьих, и это самое главное, двое из них как авторы взросли
здесь, в советской России, и поднялись, как шампиньоны пост,
дождя, на красном навозе и на жирном перегное расстрелянных
поколений русских людей. Как евреи пережили свой Холокост,
так и русские пережили свой геноцид, в котором сгорела циви¬
лизованная и культурная Россия, оставив после себя толпы оди¬
чалых лапотников и гегемонов, ходивших по улицам с воплями
«Убей! Распни! Требуем расстрела!» и т. д. Плох ли, хорош ли
Булгаков, но он местного извода и производства. То же самое
можно сказать и об Андрееве. Мне как литератору оба этих де¬
ятеля достаточно чужды и далеки. Хотя отец Даниила Андреева.
Леонид Андреев, со своей мнимой простотой мне достаточно
близок и дорог по сей день и входит в мое годовое постоянное
чтение. Продолжателями коварной толстовской прозы были не
Бунин с Зайцевым, а Андреев с Куприным, тоже писавшие свои
вещи широким мазком позднего Репина и Цорна. И Леонид
Андреев, и Куприн сочувствовали маленьким, раздавденным
обществом и государством людям. Даниил Андреев парил, как
осенний журавль, высоко в небе и не подлетал к подслепова¬
тым окошечкам бедных людей, чтобы заглянуть в их убогое
житье-бытье. Абсолютно всю жизнь принципиально нишин.
Даниил Андреев всегда и во всех обстоятельствах вел себя, как
независимый аристократ. В частной гимназии, потом преоб¬
разованной в советскую школу, где учился Андреев, педагога
и ученики называли его индийским принцем. Так же горло
пытался себя вести в эмиграции и его, очень на него похожии .
старший брат Вадим, но его быстро укоротили на американ¬
ских кинофабриках, где он занимался ради хлеба насущного
монтажом. Вообще в Европе исконно русский человек всегда
чувствовал себя человеческим объектом второго сорта, так как
когда-то Россия была, как и Австрия, независимой имперской
страной с элитарной кастовой культурой, которую никогда на
Западе не признавали и не могли признать, отмахиваясь, как
от надоедливой мухи, от идеи о двухполярной Европе — на За¬
паде и на Востоке. Даниил же Андреев был пророком именно
Заветы Даниила Андреева
321
пвуполярной Европы, и в этом своем качестве он, несомненно,
вьыаюшийся славянский и православный политический пи¬
сатель, предтеча будущих мощных духовных и национальных
1вижений. Вот только посткоммунистическая номенклатура
с ее по-большевистски убогими идеологами не может при-
спсообить Андреева к своим попыткам снова взять власть на
.вразийских просторах. Воспитанный в прокадетской семье
зоктора Доброва, Андреев всегда был глубоко стихийно демо¬
кратичен и не склонен к воспеванию любой диктатуры любого
окраса. Совершенно не занимал Андреева и еврейский вопрос,
он его вообще не замечал, хотя иногда, смеясь, и вспоминал вы-
окаывание своего отца о том, что он вынужден быть с евреями
ботее вежлив, чем с другими, и только поэтому их не любит. Как
по/иъко где-либо возникает еврейский, русский или цыганский
вопрос, значит, в данной стране и обществе властью нарушены
.щушессввнные отношения между сословиями и классами. Ан¬
дреева нельзя никаким способом пристегнуть ни к социализму,
ни к капитадизму, ни к фашизму, ни к любому национализму,
идаже больше того, Андреев, при всей его мистичности и вере
в Бога, не принадлежит ни к одной религии, хотя его и когда-то
кресили, и отпели, предварительно исповедовав и причастив.
И Булл^ов, и Андреев жили в одни годы в советской Москве
именно здесь, а не в Париже или в Праге. Но Булга¬
ков, в отличие от Андреева, входил в число писателей, которым
Сталин разрешил жить, но приказал пожизненно держать их
вдерьме, как Зощенко, Ахматову, Пастернака. Сталина, как
пp)фeccииоaлянoго цензора и режиссера созданной им лакей¬
ской подлой литературы, развлекало, что несколько буржуазных
интвсяяигнтoв уцелело и он имеет возможность постоянно над
ними издеваться и держать их на коротком повод/е с жестким
чекииттким ошейником. Об Андрееве Сталин не знал, так как
он не печатался и не лез в советскую подневольную литературу.
Он никогда не предлагал своих услуг сатанинскому режиму.
Его отец бежал от красных в Финляндию и там, вплоть до ско-
р)поcт^юкнoй смерти, печатался в белых газетах; старший брат
Дшпила Вадим! сам почти мальчиком воевал у белых. Достойным
членом этой семьи был и младший Андреев, напрочь отвергав¬
ший советский режим и сам ставший воплощением и символом
вину^ней эмиграции. Поэтому сравнивать Андреева с другими
опгюзициооными режиму русскими писателями трудно. При-
322
А. Смирнов (фон Раух)
жизненная и посмертная слава и Мандельштама, и Пастернак^
и Цветаевой, и Ахматовой всегда была достаточно элитарна
Революцию они встретили зрелыми людьми, а Даниил Андреек
был совсем молодым человеком, еще гимназистом, и он ка*
личность созрел в условиях совдепии.
Ахматова по возрасту могла бы быть приемной матерью
Андреева, но у нее были совсем другие пристрастия и совсем
другие внучата. Между детьми лейтенанта Шмидта и внучатами
Анны Ахматовой не особенно велика разница. Андреев как поэт
и прозаик достаточно прост и понятен, и его читатель — сред
ний обычный человек. Если не считать некоторой зауми е<
терминов и имен, то Андреев общедоступен и даже простоват
и главное — вопиюще наивен. Наивен он потому, что глубоко
верил в свою особую миссию на Земле и был внеконфессио¬
нально глубоко верующим человеком, не разъеденным иронией
и скепсисом. Верующий человек всегда немного наивен - бе:
этой наивности адептов всякая религия мертва. Откровение
Божие не проникает в умные гордые сердца, его сосуд — оди
нокие, чистые и наивные люди, почти что юродивые. Одино
кое, несчастное сиротское детство, внутренняя заброшенность
и обида на судьбу обычно лелеют и пестуют такие души, где вы¬
растают странные, несколько искривленные цветы, к которым
опасно прикасаться. К творчеству Даниила Андреева, при всем
его эпигонстве и вторичности, тоже опасно так запросто при -
касаться — это продукт не художественного творчества, а веры,
причем не старой, а какой-то новой, еще не определившейся
или давно забытой веры. Критики и исследователи все это как
то чувствуют и обходят Андреева стороной, как зачумленнсх.
чем-то опасное место, где можно поскользнуться и разбить
лоб. В общем-то, конечно, Даниил Андреев по большому счет)
сплошной наив-кюнст и отчасти мистический кич, но все, что
он делал, обладает гипнотической силой и воздействует, и очень
хорошо воздействует на среднего человека, задавленного ком¬
плексами цивилизации. В этом качестве Андреев — эффектив¬
ное средство освобождения от духовного рабства тот^^и^'^^^^г^ыч
режимов 20 века, но, к сожалению, он актуален и в 21 веке.
Читая Андреева, надо понять, что здесь несколько иные кри¬
терии и мерки, чем в «нормальной» серьезной литературе. Внеш
не все это похоже на творчество обычного писателя, но по сути
совсем иное, как картины таможенника Руссо, как живопись на
Заветы Даниила Андреева
323
:рных клеенках Пиросмани и полотна сотен других наивных
художников. Все эти творцы по-другому рисовать не умели, но
опадали завидной целостностью мировоззрения, давно утра¬
ченной профессиональными мастерами. Искусство — это соз-
ишие иного мира, а не эпигонство уже сказанного и сделанного.
Создал свой иной мир Даниил Андреев? Да, создал. Он брал, не
.□умываясь, чужие кирпичики чужих стилей, строя свой храм-
амок. Так творил и Людвиг Баварский, и испанский архитектор
Гауди. Зрелый, пьяный и развратный Блок тоже создал свой
лшный, как будуар дорогой кокотки, мирок из чужих стилей
и приемов, и все, кто его любил и шел за ним в кабаки и в рево-
юиию, куда забрел и там издох от тоски и сам кудрявый монстр
со взглядом умирающего удава. Андреев, конечно, преклонялся
перед Блоком, его наставником в блуждании по мистическим
болотам теософии и розенкрейцерства был троюродный брат
Бюка Александр Викторович Коваленский, которого я тоже
шал. Коваленский, мистик, поэт и переводчик, жил в том же
ю>ровском особняке, будучи женат на дочери приемного отца
Ашреева доктора Доброва. Коваленский и его жена были, ко¬
нечно, арестованы по делу Андреева и оба погибли, не вынеся
тдара. Жена Коваленского умерла в лагерях, а у Коваленского
сожгли все его рукописи и конфисковали библиотеку, и он,
педенеся в лагере инфаркт, прожил еще несколько лет, тяжело
наша и постоянно задыхаясь. Символисты, друзья его отца, были
средой обитания Андреева и его духовными учителями. Он заем-
но ис пол ьзовал их стилистику и лексику в совсем других целях.
Устррммения Андреева были в русле создания общеарийского
мифа на славянской почве. Само слово «арийство», «арийская
швиллзация», «арийский дух» глубоко и надолго скомпроме-
тарюваны группой ограниченных и злобных немецких мещан,
вззвшихся лоббировать интересы немецких концернов и их
юззев в Европе и потерпевших чудовищный крах. Сейчас воин-
с^^нн^н^1й мусульманский фундаментализм напрочь подрывает
нкомпроммтирует мусульманскую цивилизацию и традлцлон-
нуюжизнь Востока. Не будь немецкого национал-социализма,
ктей не пугали бы свастикой и слова «арии» и «арийство» не
приобрели бы зловещего смысла и от них не воняло бы крема-
тоорями и трупами. Те же большевики надолго скомпромети¬
ровали понятие социализма, о котором когда-то сочувственно
писали Оскар Уайльд и молодой Шоу. Идиоты и тупицы могут
324
А. Смирнов (фон Раух)
изгадить абсолютно все, за что возьмутся. Сейчас в России
и в Северной Европе носится идея воссоздания древнеарийскои
религии, и в свете этих поисков творчество Андреева не совсем
чужое для людей, думающих на эту тему. Как пример я приме.
следующий смешной случай — в позорной газете бывших чеки -
стов и советских заштатных писак Александр Проханов затеял
дискуссию о будущем России, озаглавив ее так: «Соединенные
штаты славян или Третий Рим?» Двое знакомых журналистов
попросили меня написать альтернативу этому одиозному во¬
просу, заручившись предварительным согласием Проханова
меня напечатать. Я с большой неохотой откликнулся на это
предложение и написал большую статью, назвав ее «Священ¬
ная арийская империя», где рассматривал вопрос о едином
государстве от Рейна до Амура. Проханов, как мне говорили,
похвалил мою статью за живость языка, но совершенно серьс]
но сказал журналистам: «Если я напечатаю статью Смирнова,
мне больше не дадут денег на издание» — и попросил передать
мне, что он очень сожалеет, так как моя статья и идея ему очень
понравилась.
О Данииле Андрееве в этой газете тоже молчат, хотя туда
волокут с литературных кладбищ любую провонявшую ветошь
Я отношусь и к себе самому, и ко многому происходящему с иро -
нией и недоверием и всегда где-то сбоку своего текста пакостно
ухмыляюсь: что эта сволочь Смирнов еще ныписылы? Но на фоне
чудовищных процессов, происходящих сейчас на территориях
бывшей России, и отсутствия государствен но-констфкктивных
сил вижу, как лихо и планомерно Россию колонизируют м\
сульмане и азиаты.
Д. Андреев не имел взглядов на будущее России в ближай
шее время; когда в начале войны мой отец, как внук царского
генерала, и моя мать, как дочь атамана и генерала, с тревогой
говорили о германской угрозе, то Андреев их «успокоил»: «Глеб,
не расстраивайся, если придут в Москву немцы, то это не так
уж и важно. Приходили они в революцию в Киев — ну и что'
Россия все равно останется». Он, как и многие тогда, не пони -
мал разницы между кайзеровским рейхсвером и гитлеровски
вермахтом. То же самое происходило в конце войны в Югос -
лавии, когда сербы, ожидая советскую армию, радовались, что
снова идут «русские братушки». Потом они, познакомившись
со СМЕРШем и НКВД, очень хорошо поняли разницу меж -"
Заветы Даниила Андреева
325
Луккой армией с ее кодексом офицерской чести и красными
^информированиями с садистами-комиссарами и пулеметами
втылу саоих же войск. Разницу между традиционно русскими
вновь возникшей советской человеческой сущностью по сей
:ень мало кто понимает — ведь и те, и другие тоаорят на одном
пике и внешне похожи. Разница между этими двумя периодами
атом, что и отрекавшиеся от себя православные русские люди,
чьи отцы и деды не состояли ни в ВКП(б), ни в КПСС, не де-
зюттртр, что позволяют себе делать так называемые советские
оди, с точки зрения «старых» русских — русскоязычная нелюдь.
Ивбудущем Российскую Федерацию неминуемо расколет, как
когда-то при патриархе Никоне, именно эта моральная разница
двух народов в одном.
Андреев был вне всего этого, он горел, как свеча, совсем
другим, мало понимая и анализируя окружающее. Интересно,
что когда я с одним матерым монархистом ездил на его старой
-Победе» во Владимир побеседовать к Василию Витальевичу
Шуяььину, то он знаками показал нам, что надо выйти из его
OIанрoминтнoй квартирки во двор и там поговорить, сидя
на лавочке. И вот тогда, сидя с ними в кустиках, я спросил
Шуулгина об Андрееве, с которым он встречался и беседовал
втюрьме. Помню слова Шульгина: «Очень талантливый человек,
но стр^^ный путаник». К Шульгину в те времена из Москвы
курсиовало довольно много бывших и их потомков набираться
ъча-разума у человека, ездившего в Ставку царя требовать у него
отреччния. Удивительно, что Шульгина не затоптали сапогами
в тамбуре вагона бывшие врангелевские офицеры, как это они
сделали с председателем Думы Родзянко. Шульгин много мне
раск^шал об их балканском житье и о моем дяде — генерале
Ф. Ф. Абрамове, готовившем правительственный перей^рот
в Болгарии, чтобы сделать ее оперативной базой для нового
похода белых на Москву. Давно это было, и больше всего мне
как мухи и осы лезли Шульгину в уши и длинню-
щюбрмрду и как он их хлопал и отгонял от коротко стриженного
шара своей давно загнанной в чекистскую лузу головы...
Вте далекие шестидесятые никто бы из нас не поверил, что не
только Евразия, но и Западная Европа тихим демографическим
путем начнет освобождаться от белого населения и станет местом
Питании турок и арабов. Машинизированная цивилизация для
абийской ветви homo sapiens'a окажется прстрашнеч средневе-
326
А. Смирнов (фон Раух)
ковой чумы, орд Чингисхана и двух мировых войн. Все теперь
решит эгоистичная бездетная парочка, сидящая в теплой квар¬
тирке у видака и обучающаяся половым извращениям. Андреев
предчувствовал кое-что подобное, и его брейгелевские адские
картинки в «Розе мира» именно на эти темы.
Общий кризис европейской христианской цивилизации
и полное моральное одичание и угасание русского православия
тоже его как-то особенно не задели. Я сам сторонник правосла¬
вия старообрядческого типа, и мне наиболее близки беспопов¬
ские толки как вехи на пути к православному протестантизму
вообще без церковной иерархии. По-видимому, я никогда не
нашел бы общих точек соприкосновения с Андреевым во всех
этих вопросах, будь он жив. Это ведь особая, довольно своеобраз¬
ная тема разговора с покойниками, чей склад ума тебе дорог и с
которыми ты общаешься, пока сам жив. А я подолгу беседовал
не с Андреевым, а с его наставником Коваленским и гимнази¬
ческой подругой Андреева Зоей Васильевной Киселевой, обе¬
спечившей ему православную кончину. Есть во всем, что связано
с Даниилом Леонидовичем, одна неувядаемая тайна, волнующая
по сей день. Официальными учителями и репетиторами моло¬
дого Коваленского были Эллис (Кобылинский) и Борис Бугаев
(Андрей Белый). Это все происходило у них в звенигородском
имении Дедово, куда ездил в гости к своим родственникам
молодой Блок с женою Любовью Дмитриевной.
же с детства формировал и воспитывал Андреева, но тот был
своевольный и непослушный ученик, вечно тянувший в свою
сторону. Андреев родственно-преемственно связан с корифеями
русского символизма, с его особой трупно-туберозной мисти¬
кой. Именно оттуда пришел Андреев, и больше оттуда никто
уже не придет. Цепочка оборвалась. Сейчас выходит множество
очень хороших похоронно-поминальных книг о погибшей Рос¬
сии, но Андреев по-прежнему живой и современный писатель,
нужный прежде всего молодежи. Попытаюсь объяснить, в чем
тут дело. Тут есть один мой личный секрет, который вряд ли
кто-нибудь, кроме меня, знает. У меня с покойным поэтом есть
своего рода мистическая связь, возникшая с момента моего рож¬
дения в пресловутом тридцать седьмом году. Я десятилетиями
работал в церквях, где, в основном расписывая алтари и купола,
привык общаться с душами покойников, похороненных вокруг
храмов. Когда меня спрашивали, что меня привлекает в церквях
Заветы Даниила Андреева
327
к почему я несколько отошел от светской живописи и людской
суеты, я всегда отвечал: меня привлекают чистые старушечьи
деньги, на которые живет моя семья и я сам, и, в не меньшей
степени, общение с душами усопших. Усопшие и мысли, кото¬
рые они навевают людям, чьи духовные мембраны настроены на
общение с ними, могут очень многое сказать и развить особое
чувство мирового погоста и преемственности живых с мертвы¬
ми, часто только частично переселяющимися в души живых.
Уменя явно имеются очень большие связи с людьми двадцатых
итршшатых годов. Я помню, как я вошел в дом к одной даме и,
сразу подойдя к дубовому резному платяному шкафу, открыл
его и увидел старое, довоенное кожаное пальто и английские
полосатые пиджаки тридцатых годов. Это были вещи расстре¬
лянного троцкиста, и мы очень долго говорили с этой дамой
о судьбе убитого и всего их погибшего круга. Я с ней с тех пор
подружился и участвовал в ее похоронах. Такая же ситуация
уменя была с одной состарившейся эстрадной певичкой, певшей
при немцах в Крыму и Таганроге. У нее в шкафу висел серый
немецкий мундир обер-лейтенанта, принадлежавший ее быв¬
шему во:зпюбл енному, молодому человеку из дворянской семьи,
перршедшему к немцам и потом застрелившемуся. Мы с этой
певичкой подолгу пили коньяк крохотными старинными рю-
мооками, слушали довоенные старые шипучие пластинки, и я
ей рассказывал о мыслях самоубийцы, которые ее очень удив¬
ляли своей достоверностью. Это все не игры с дьяволом и не
ппарапсиологиичекие опыты, а вхождение в надчеловеческую
атмосферу, окружающую нас, с которой большинство людей
не хотят считаться. У меня во флигеле до сих пор висит старый
алаш регланом, в котором Андреев ходил в лес, и стоит палка его
юннт-трости. И целы его письма к моим родителям и подарен¬
ные им альбомчики со стихами, чистыми и немного наивными.
Уатьбомччиков пожелтевшая бумага, а обрезы посеребренные.
Латы на всех бумагах довоенные. Я иногда раскладываю эти ре¬
ликвии, перечитываю их, и у меня возникает материализованная
тень пocлeтюpeмнлил сумрачного Андреева с ввалившимися
^езубыми щеками и уже отрешенным взглядом. Таким я его
много раз писал по памяти, даря портреты его поклонникам. Это
были специальные подарочные бесплатные портреты. Все его
пo^ааолникч теперь уже умерли, передав мои портреты другим,
пне живым, поклонникам.
328
А. Смирнов (фон Раух)
Я сам не поклонник поэта и писателя Андреева, я поклонник
человека Андреева, а точнее — типа человека, воплощенного
Андреевым. Все, кто знал известного политического деятеля
возрождения Израиля Жаботинского, были его поклонниками
как самого блестящего собеседника его эпохи, не придавая
большого значения его стихам и переводам. Так же почитали
когда-то устного Чаадаева и Тютчева, влиявших на свое время
не своими письменными свидетельствами, а блестящей устной
речью. Так же влиял и Андреев на свое время — пообщавшись
с ним, слушатели думали: еще жива душа свободной, непора¬
бощенной России.
Мать Андреева — «дама Шура», как называл ее немного
влюбленный в нее Горький, — умерла родами второго сына
Даниила. Отец — Леонид Андреев — возненавидел ребенка,
отнявшего у него страстно любимую им жену, не хотел его ви¬
деть и отдал сына воспитывать в семью сестры жены и ее мужа
доктора Доброва, где мальчик и вырос. Из особняка Добровых
в Левшинском переулке, где он прожил всю свою жизнь, Андреев
был забран на Лубянку, и заодно с ним арестовали большинство
обитателей этого еще допожарного здания. Проходя по Лев¬
шинскому переулку, я обычно присаживаюсь, постелив газету
на уцелевший белокаменный фундамент добровского особняка,
так как сейчас, в лужковской Москве, все скамейки выломаны,
а парадные старых зданий превращены в туалеты. Помня об
обстоятельствах своего рождения, Андреев с суеверным ужа¬
сом относился к проблеме беременности и родов, и когда моя
мать забеременела мною, то он очень переживал. Особенно до
войны и до второй женитьбы на Алле Александровне Андреев
часто бывал у моих родителей, где его особенно тепло привечала
моя мать, пережившая с детства, как дочь казачьего атамана,
близкого кдвум последним императорам, долгие гонения и при¬
теснения от большевиков и потому особенно внимательная ко
всем гонимым и преследуемым. Уехав летом в Крым, Андреев
писал матери письма и открытки, сообщая, что он молится за
нее и за ее будущего ребенка, то есть за меня.
Родившись, я получил общий сепсис, и академик Сперан¬
ский, тогдашнее медицинское светило, провел на мне экспе¬
римент, сделав мне впервые в СССР глобальное переливание
крови. «Все равно умрет, давайте попробуем», — сказал он. Все
рожденные в 1937 году по разным причинам придают некото-
Заветы Даниила Андреева
329
рое значение этой дате, хотя среди тогда рожденных младенцев
большинство были дети палачей и их пособников. Сам Андреев
не пытался заводить детей, но его жены, как мне известно, не
делали от него абортов. Прадед Даниила Андреевича был уезд¬
ным предводителем дворянства в Орловской губернии и завел
ре(бнка от таборной цыганской певицы, как говорили — редкой
красавицы. Все мужчины — ее потомки были красивы особой
южной красотой, и за ними всю жизнь бегали женщины, грубо
приннякаая их к сожительству. Моего отца, смолоду горбоно¬
сого дворянина с эспаньолкой, преподававшего в институтах,
тоже сильно преследовали студентки, присвоившие ему кличку
• Иисус», и различные сексуально неустроенные женщины,
тхеооаашие от него детей. Я знаю, что и Андреев, и мой отец
очень жаловались друг другу на женский сексуальный терро¬
ризм и делились опытом, как отделываться от назойливых дам.
Подобным же женским насилиям и приставаниям всю жизнь
поддвррался и я, но не был всегда так стоек, как мой отец и его
друг, мой фактический крестный отец, молившийся за меня
своим, только ему известным божествам. Андреев не был бахай,
но был всебожник, и у нас с ним есть некое сходство в мисти¬
ческом восприятии самой идеи Бога. Я свой человек не только
в п^^^с^сс^^^^ыгх храмах всех ветвей и юрисдикций, но и в даца¬
нах, в синагогах, в протестантских молельных домах, но только
не в католических костелах, где существует тоталитарная система
поддчннния церковной иерархии и где Бог приобрел материаль¬
ного заместителя. Я не вижу особой разницы между Ватиканом,
кр^(^1Ч1^1м Кремлем и гитлеровским Берлином. Очень часто все
зти три тоталитарные организации действовали дружно, в том
числе и в еврейском вопросе, оправдывая и поощряя насилие.
Теппереиний Войтыла недаром, прилетев в Грейию, сразу стал
кланяться византийской земле за все вековые гадости Ватикана.
Факктччски красным ермолкам надо кланяться на все четыре
стороны света и просить у всех прощения за свои моральные
ифизические преступления. Апологетикой Ватикана Андреев
никогда не занимался, отдавая предпочтение различным като¬
лическим сектам, вроде альбигойцев, и закрытым рыцарским
орденам.
Эти строки я пишу за письменным столом, где когда-то Ан¬
дреев, выйдя из тюрьмы, писал свою «Розу мира», а за окнами
липы и березы, опавшие листья с которых он босиком собирал
330
А Смирнов (фон Раух)
осенью и жег костры. Я знаю, что он очень любил засыпать поз
вскрикивания подмосковных электричек и гул высоко в небе
парящего одинокого самолета. И я тоже люблю всю эту како¬
фонию, но я еще привык хорошо, крепко спать в аэродромные
гостиницах под рев моторов и турбин стартующих самолетов
Я много раз слушал, как он читал свои стихи, прислонившись
к теплой металлической угольной печке, и все они обязательно
вторичные, с чужими интонациями и довольно благозвучные,
но они ему служили не для стихотворного самовыражения, а для
передачи своих душевных нюансов и историко-мистически
окровений. У Андреева есть отдельные очень хорошие пантеи¬
стические стихи о природе, ну прямо для школьных хрестоматий
рядом с Фетом и Буниным, а так он обычно бегло литера-урен
и гладок, как штатный газетный поэт, который может и спро¬
сонья писать среднепрофессионально. Он пытался ревизовать
русскую историю, ища в ней скрытый, близкий ему смысл.
В русской истории, как в выгребной яме или как в мерцающем
сталактитами подземном гроте, все можно найти, особенно
если этого очень хочется. Теперь и в фашизме и большевизме
ищут мистических откровений, поэтизируя обычное мерзкое
мокрушество и бандитизм. Современная русская жизнь пуста,
убога, и многое из прошлого ушло в забвение.
Отдельной статьею андреевского творчества был его роман
«Странники ночи», по-видимому более профессионально изо¬
щренный, чем андреевское стихотворчество. Роман опирался на
стилистику Андрея Белого, и Ковалевский, как литератор более
изощренный, чем его ученик, считал его интересным и сожалел
о его сожжении в лубянских печах. И по совокупности анти¬
большевистских высказываний, и за роман, переполненный
ими, Андреева должны были расстрелять, но вышел какой-то
закон, и ему дали 25 лет именно тюрьмы, а не лагеря. Тут еше
была одна деталь — в начале войны в добровском особнячке,
в гостиной с ампирными колоннами и роялем, у которого когда-
то пели и Собинов, и Шаляпин, собрались приятели Андреева
и, подпив немного водочки, составили декларацию и список
будущего правительства свободной от красных России. Утром,
проснувшись, этот список не сожгли, а засунули в рояль, и он
попался в лапы чекистов. Кстати, в рояле было не только кое-
какое убогое золотишко, но и пачка писем Горького и к «даме
Шуре», и к Леониду Андрееву, которые не считали этичным пу-
Заветы Даниила Андреева
331
бликовать и которые сожгли чекисты. Погубила Андреева, и всю
ее родню, и весь круг его друзей Алла Александровна, которой
надоело быть женой нищего подпольного гения и которая возже-
яла ему славы, организуя читки романа. Держать его надо было
в пфомном месте или переправить за границу под вымышленной
фашишей. Учиться и учиться им всем было у Солженицына, уже
пошювшего и знавшего все ухватки лубянцев. Коваленский все
это понимал и отговаривал Андреева от этих пагубных читок,
но, как говорится, «ночная кукушка перекукует». Мой отец в те
годы от страха никуда не ходил и потому и спасся.
Меня часто занимала мысль — каков мог бы быть русский
интеллиггнт в двадцатом веке, не случись красного октября и не
вырежи большевики почти поголовно русские культурные со¬
словия. С теми же евреями дело было попроще — большевики
узрали позорную черту оседлости, и они в своей массе ринулись
из местечек к образованию, закрыв при этом глаза на ужасы
б^ль^е^ви^гиа. Но образованные и буржуазные евреи сполна
^зюллили судьбу и участь погибшей русской интеллигенции.
.Андрев — случайно выживший потомственный русский ин¬
теллигент, не давший себя сломить, и в этом своем качестве он
доттаочно уникален. Он не занимался по ночам антисоветчи¬
ной, днем угождая режиму и его сатрапам. Днем Андреев ради
пррпиитния ходил по учреждениям и жэкам, берясь за любую
шрифтовую копеечную работу. Он, как профессиональный
шрифтовик, даже вошел в горком графиков — тогда это была
чисто прикладная организация, это уже при Андропове чеки¬
сты сделали из нее свой филиал. Изобразительный фактор был
см)ейтвeнeн всей андреевской семье, и Леонид Андреев обвешал
свою финскую дачку на Черной речке большими масляными
своей работы копиями с офортов Гойи, где изображена всякая
крьылатая нечисть с когтями. Присутствие Бога и дьявола как
вполне конкретных личностей чувствовал и Даниил Андреев,
пиисвший, что в молодости он, движимый дьяволом, замучил
^^ко^^'то животное и потом долго мучался раскаянием.
Для уравновешивания Бога и дьявола в своей душе Ан-
лреев, наверное, и заключил союз с Аллой Александровной,
тeеoемтннo, во многом представительницей сил ада, которые
Пиипппииевлиcь при ней всегда и при помощи которых она и соз¬
вала посмертным храм-памятник Даниилу Андрееву, сделав его
нодным бульварнытм писателем. Многие пишут мемуары о своих
332
А. Смирнов (фон Раух)
знакомых по принципу «Лев Толстой и я». Ко мне это не отно¬
сится ввиду моего крайнего эгоцентризма, и я достаточно занят
собственными довольно болезненными реакциями на окружаю¬
щее, чтобы всерьез к кому-либо относиться, кроме собственной
душевной клоаки, где, впрочем, я иногда выращиваю довольно
красивые, но ядовитые цветочки и поганки. Просто я постоянно
чувствую присутствие Андреева в старом срубе нашей дачи,
обстроенной мною каменными сооружениями, и в нашем салу
где мало что изменилось с довоенных лет и шестидесятых годов
Я долго жил в одном довольно загаженном барском особняке
в Пензе, и ко мне постоянно приходила и наяву и во сне одна
стареющая брюнетка с еще молодой беспокойной фигурой
и старыми, жилистыми, в вздутых венах руками в перстнях,
с очень острыми опасными ногтями. Потом я узнал, что она
повесилась именно в этой комнате, где я ночевал, из-за того, что
чекисты убили последовательно ее мужа, его брата, с которым
она стала потом жить, а потом и единственного восемнадиа-
тилетнего сына.
Так в чем же все-таки тайна Даниила Андреева и его притяга¬
тельность? Две главные причины все объясняют. Это цельность
личности Андреева и то, что он в свое время очень последова¬
тельно выпал из современной ему системы — политической,
государственной, духовной, религиозной, семейной, сексу¬
альной и т.д. Я сам человек совершенно не цельный, я человек
декаданса, модернист, сюрреалист, изобретатель магического
символизма, — в общем, черт знает кто, но только не гомо¬
сексуалист. Целен я только в одном — в ненависти ко всему,
что превратило в 20 веке человека в двуногое животное — раба
государства и сильных мира сего. Да, в ненависти и неприятии
я целен. И я завидую стройному душевному устройству Андреева.
Я хотел бы быть цельным человеком и работать не только на свои
самые различные комплексы, фобии и мании, но и на понятное
и близкое мне государство и на свою страну, чью ландшафтную
плоть я так люблю и так неплохо знаю. А в жизни ведь бывает
часто совсем по-другому: у тебя любовница с упоительным,
страстным и нежным телом, чувственным и отзывчивым, как
скрипка Гварнери, а слова она испускает из себя только ма¬
терные и ужасно при этом рыгает вчерашним пивом и мерзкой
ржавой селедкой из кабака под гостиничным номером, где ты
с нею ночуешь. И с Россией, которая тоже обязательно страстная
Заветы Даниила Андреева
333
и желанная до жути, до болей во всем теле баба, тоже так про¬
исходит. Страшная, жуткая неслиянность души и тела, плоти
идуха, желаний и реализации — все это каждодневная русская
тргедия, и все мы — последние носители комплекса русских
шей, ее жертвы и паладины. При большевиках служить власти
было стыдно, а при их преемниках — противно. При большеви-
ш православный диссидент Огурцов был арестован в Сверд-
ювске по доносу комсомольского секретаря Бурбулиса, автора
ииниииатора Беловежья, узнав о котором, Горбачев закричал:
•Это все штучки Бурбулиса!» Теперь Бурбулис в своем центре
-Страттгеия» разрабатывает планы увековечивания нынешнего
иеппооратиичекоео режима.
Хорошие книги порождает обычно жизнь во всей ее слож¬
ности, плюс родовая память. Повоевал артиллерийский поручик
Толстой — и написал и Севастопольскую эпопею, и «Войну
и мир», помучился с толстой живородящей тупой женою — и на¬
писал «Анну Каренину» и «Крейцерову сонату». Повоевал Лер¬
монтов в Чечне — и написал «Героя нашего времени», полечил
Чехов русских темнецов — и написал «В овраге» и множество
других ужасных рассказов. А бывают книги-предчувствия, как
творчество Кафки, у которого немцы потом сожгли всю родню
идру^ей. А теперь пишут книги из книг, книги родят книги. Не¬
мудр Андреев, но он целен, как был целен его предшественник
по лирическому жанру Надсон, а ранее Апухтин, тоже оба не¬
великие литераторы. Почему в СССР все вдруг в шестидесятые
^брослись на Хэмингуэя — он был целен: что думал — то
и писал, т когда посадил печень от пьянства, то застрелился.
Проза делится на два типа — на писание через себя и на исто¬
рии болезней пациентов. Бывает так, что столько видишь и слу¬
шаешь предсмертных исповедей, что начинаешь записывать,
июзникают рассказы Чехова, и книги Вересаева, и маленькая
хс^[)О1^^я ранняя проза Булгакова «Записки врача» — морфи¬
ниста. Теперь же очень многие книги возникают на материале
других авторов — плюс переживания нового писателя. И как-то
стыано читать и слушать — хороший платоновский по стилю
роман или книгу в стиле Ювачева-Хармса и т. д. Чехов писал,
что каждый писатель должен, как собака, лаять своим голосом,
не думая о том, маленький ты песик или бульдог. Андреев бро¬
дил, как голодный юрод, по сталинской Москве — посещал
своих друзей и написал роман. Ездил на природу в брянские
334
А. Смирнов (фон Раух)
леса и писал там стихи. Читал русскую историю и высказывал
свои суждения о ней в поэтической форме. Все это было вполн -
естественно, чуть наивно и цельно. Старый Чуковский, пере -
бирая его стихи, все искал, по его словам, «подленьких», чтобы
разбавить андреевский лирический массив, и не нашел. Во
что говорил Даниил Леонидович, шло от его сердца, без вся -
кой оглядки, и не было рассчитано на аудиторию. В условия'
подпевальной совдепии это было уникально. Тот же Есени1
был псевдопростачком. В Царском Селе он перед царем при
кидывался одним, в кафе «Стойло пегаса» — совсем другим .
когда ходил с чекисткой Галей Бениславской подглядывать на
Лубянку, как расстреливают контриков, — третьим. Да и его на -
ставник — педик и старовер Клюев учил его совсем не простоте,
недаром он долго метил на место «старца» Григория Распутина
И эпигонство поздним символистам у Андреева было естествен
ным — он такую поэзию только и слышал с детства.
Я общаюсь с массой людей, так как ближе к старости за¬
нялся общественно-религиозной деятельностью: создаю при
ходы, общины, работаю в самоуправлении, и вижу очень мал
естественных людей. На всех надеты личины, и все прячут своя
подлинные мысли и не хотят раскрываться. Я знаю, что моя ре -
лигиозно-общественная деятельность почти что бессмысленна,
но, тем не менее, я работаю с людьми, разъясняя им их рабское
состояние. Подавляющее большинство населения всех возрастов,
от двадцати до ста лет, ждет реставрации социализма или чего-то
в таком же духе, и очень мало кто думает о подавленной боль¬
шевиками недолгой русской демократии. А немногочиллннныс
оппозиционеры настроены экстремистски. Но все они тоскуют
о цельных, нераздвоенных и нерастроенных личностях. И им
интересен Андреев, ибо они понимают, что он писал то, чтоду -
мал, и, поняв это, они тянутся за его немудреной и чистой лирон
Почему сегодня нет ни одного романа, где просто или не¬
просто, но узнаваемо написано о том, что пережили мы все и
эти дестилетия? Разве нет талантливых людей? Разве нет лите
ратурного языка? И того и другого в избытке, но нет смелости
писать о чудовищном рабстве и страхе, в котором мы все жили
и продолжаем жить по сей день. А на месте голой и страшной
правды появляются всякие кыси вроде развязной талантлимй
бабы с мокрыми глазами гиены Татьяны Толстой, подъедаю
щей литературную падаль на всех перекрестках, сорокиншинз
Заветы Даниила Андреева
335
I маизеевщина со всем арсеналом прозекторской и искренний
Фен собачий Эдимка, сын рядового «честного чекиста», пишу-
.лй о влагалищах своих баб. А о Пелевине я говорить вообще
е могу — это для любителей травки. Эти любое дерьмо мифо-
дизируют. Очень страшная и пугающая картина получается.
Нужна новая «Шинель» и «Портрет» Гоголя, но на новом мате-
рииле, чтобы наконец развязать засунутые от страха в задницу
ныки и выработать новый стиль. А исправление стиля — это
ипраалле^^е мышления, сказал когда-то Ницше. На сегодня
«ивые романы о подлинной России заменяют выходящие
.пряоодччеки интересные и отчасти правдивые мемуары, где
авторы ограничены тем, что пока живы сами и не до конца
м^еэли описываемые ими.
До 1991 мы все жили в тоталитарном обществе — теперь же
мы живем в обществе тотальной лжи, и это тоже очень многие
понимают и перестают ходить на выборы любых уровней. Вот
вэти дни провалилась перепись населения, и паспортистки
в рpаниудотрьнoм порядке подделывают опросные листы. Рано
•ли поздно в Эрэфии (так я придумал называть наше государ¬
ство) на выборы, кроме чиновников и миллионеров, не придет
икто. Я излагаю простые, но достаточно страшные вещи и на-
.лось, что обойдется без две тысячи семнадцатого года, как об
ло.м говорят ныне повсюду. Даниил Андреев жил и писал не
полжи и не думал о своем месте в литературном и культурном
пюиессе. Наивный атавизм поэтической и человечной личности
Андрена достаточно притягателен и сегодня. В этом его первый
двет. Этих идеалистических качеств были абсолютно лишены
все руководители разогнанной Ельциным КПСС, да и рядовые
ч1ены красного монолита вели себя, как трусливые шакалы, раз¬
бежавшиеся от страха по углам. Я вот только несколько цельных
юлей встретил за свою довольно уже длинную жизнь. А тут
вдруг цельный человек пишет и стихи, и прозу, и философское
*ср. Так это же целый клад! Да еще его, как Эдмона Дантеса,
брооают на 25 лет во Владимирский централ. Да я откровенно
тоскую по цельному человеку, завидую Андрееву именно по¬
тому, что я разрушен и фрагментарен. Так тоскует разбитое
*^63™ зеркало по большому трюмо, закрепленному скобами
■ ковдными гвоздями к стене.
Второй завет Андреева, не менее важный для сегодняшнего
жя, — это вышадение Андреева из системы. Уж он-то выпал
336
А. Смирнов (фон Раух)
крайне как добротно. Человек, бегло пишущий стихи и проз,
не нашел себе места в сталинской прессе. Тот же гениально
одаренный Михаил Кузмин и Бабенчиков, пригласив тут же
жившего Городецкого, попивали винишко и вспоминали бли¬
стательный Петербург и свою молодость. Я-то заходил к собе¬
седнику Блока Бабенчикову и Городецкому как к реликтовым
зверям (бывавший у них наездами Кузмин тогда уже умер), а вот
Андреев к этим двум старым циникам через порог не перестугш.
ему это западло было. Он вообще избегал циников, чувств) .
их, как волк чувствует железо на расстоянии. Выпадение из
системы приобретает в наше время особую остроту. Холодная
война закончилась сдачей Западу всего советского комплекса
(территории, армии, промышленности, науки, образования,
медицины, социальной политики). Все это сделали партий
ные воры отнюдь не из идейных соображений, а из желания
максимально похищничать в ходе этой сдачи всего. Возникли
совершенно новые чудовищные состояния и целые финансо¬
вые империи бывших советских министров и секретарей пека
комсомола. Теперь идет активный процесс увековечиввания
этих состояний и закрепления возникшей системы как внутри
страны, так и в общеевропейском и общемировом масштабе.
Меня эти процессы совершенно не волнуют и не расстраивают-
развалили советскую систему — и слава Богу, больше из глубин
Евразии не поползут бронированные жуки, несущие на броне
десанты косоглазых солдат и волны большевистского рабсвва
Обманули коммуняки своих подданных — так этим подданным
и надо. Меня волнует совсем другое — внутри страны на видимо»
поверхности не оказалось ни русских, ни вообще славянских
сил, думающих о возрождении пусть хотя бы небольшой, но
национальной России. Активное размежевание общества и рус
ского народа продолжается, и из прогнившей советской мякоти
с большим трудом, но начинает выделяться русское националь¬
ное ядро. Это русское национальное ядро совершенно не нужно
ни Западу в целом, ни бывшим советским людям, пытающимся
возродить красный рейх под национально русскими знаменами
Идет массовая подмена понятий, терминов, политических пар¬
тий и движений. Это происходит внутри России, одновременно
начались всемирные разрушительные процессы. Весьд^^^5^'^н^
цатый и двадцатый век западная, включая Россию, цивилизации
развивалась хищнически и эгоистически, ведя к уничтожения
Заветы Даниила Андреева
337
-сов, животных, загрязнению водоемов и морей. Через сорок
кт закончатся мировые запасы нефти. Белый человек сам себя
делал, вооружив своим белым оружием всех этих негроидов,
;[раов и азиатов, находящихся по сей день в моральном людоед-
лвн и варварстве. Они, получив европейское оружие, готовятся
кновому переделу мира и завоеванию территорий белого евро¬
пейского человека. Европейцы забыли падение отвоеванного
•. неверных Иерусалима, падение Константинополя, движение
..рабов на Францию и монголов на Россию. К тому же белые
юди-сахибы не могут договориться между собою и за прошед¬
шее столетие дважды залезали в глиняные ямы и уничтожали
зру'т друга со звериной жестокостью. И за всем этим наблюдали
жадные, внимательные и злобные глаза варваров. Такая цивили¬
зация многих не устраивает, и растут и растут миллионные армии
едовольных и рассерженных. Если рассердится и выпадет из
системы пишущий человек, то с ним обойдутся достаточно
жестко. Луи Селин усомнился в целесообразности двух мировых
войн и был подвергнут за это жесточайшему остракизму. Юнгер,
встреавшийся в оккупированном немцами Париже с Селином,
с ужасом сказал, что этот человек никакой не союзник немцев,
во^^^с^^!4 1и 1ий анархист, враг всех систем и правительств. В ходе
п^юиирраной СССР холодной войны возникли целые скрытые
армии людей, истончавших империю зла и сделавших из своей
короодной работы профессию. Сейчас многие из них оказались
не у дел и недовольны — они не знают, что и кого им грызть,
кроме челюстей, у них нет другого рабочего инструмента. Без
работы остались и разнообразные деятели всех жанров, играв¬
шие на разнице идеологических валют и умевшие умело делать
гцюоууцию и на внутренний социалистический рынок, и на
Зпад Исчезло само понятие тамиздата. ТеперьЪовсюду стало
не только «там», но и «там-там». Раньше было нетрудно евро¬
пейским издателям находить советских писак вроде Дудинцева,
Соожжницынв, Максимова, Владимова и лепить из них идолищ
потных, которых насильственно навязывали всем и всюду.
Аони были рады этому и начали подыгрывать своим новым хо-
>певам, и возникала старая, как мир, взаимосвязь развратителей
ирааввашенны^. Собственно, эти ^почтенные писаки совсем
не виноваты — им эту рожь почти насильственно навязали, как
Петр I навязал русским картофель, а большевики — занудных
классиков марксизма. Я называю Солженицына классиком
338
Л. Смирнов (фон Раух)
антисоветской литературы. Все это безобразие, связанное с хо¬
лодной войной, — целая довольно трудная эпоха для людей,
проживших ее, при ней и под ней. Аналогичные процессы про -
исходили и в живописи, но живопись — это или эротическое
или религиозное искусство. В постели мужчине не так просто
обмануть чувственную женщину — она своим извне навязанным
ей природой умом всегда отличит стуящего любовника от так
себе. И в иконе всегда заметно религиозное чувство. Конечно,
в живописи были свои шарлатаны вроде Глазунова. Но живопис¬
ное месиво или бредовые неоиконы трудно подделать ввиду их
пластической чувственной природы, и здесь проституция легко
распознается и эстетом, и средним зрителем. В литературе же
подделки проходят намного легче благодаря эксплуатации темы
и описанных фактов. Настоящее творчество всегда уединенно,
сокровенно, непублично и во многом ущербно по самой физио¬
логии процесса, который автор прячет от посторонних. Кошка
ищет темное гнездо и закут для выведения котят, а писатель -
укромное тихое место для написания романа. Вот Пастернак
копал свою картошку, делал хорошие переводы и писал свой
плохой роман с гениальными стихами. Вот Андреев писал,
по-видимому, хороший роман с плохими стихами. А сколько
таких авторов с такими романами уничтожили чекисты — мы
никогда не узнаем.
Разделение мира глубоким рвом холодной войны было очень
долгим, и целые поколения душевно и физически состарились
и преждевременно обветшали в этих противоесеесввенных
условиях. А еще больше людей было морально и психически
искалечено жизнью сразу в двух ипостасях. То, как мы все
жили при большевиках, было совершенно изнурительно и раз¬
рушительно, из-за чего мы все искали антистрессовые допинпг
А возникшие семьи и дети сделали художников заложниками
и рабами системы. Не все же, как я, решили, не уехав из стра¬
ны, залезть на купола и кресты храмов, поближе к церковным
галкам и воронам. Я их, злобных тварей, прикармливал, и они.
на удивление прихожан, прилетали ко мне, и некоторые из них
садились мне на плечо и даже на голову, царапая кожу своими
когтями и вызывая у православных юродов подозрения в моей
святости. Но я все равно не был выпавшим до конца из системы
человеком — носил пиджаки со шлицами, ходил в кабаки, где
пил водку под икру и семгу, имел красивых жен и любовниц.
Г
Заветы Даниила Андреева
339
читал всю периодику, скупал книги и делал прочие мелкие
гадости, свойственные своей подлой и сибаритской природе.
Но социально я выпал из системы, никогда и нигде не сказав
и не напечатав о ней ничего хорошего, вообще не участвовал в их
выборах и страшно, чудовищно матерился по телефону, зная,
что каждое мое слово аукается на Лубянке. Но я всегда завидовал
людям, гораздо добротнее, чем я, выпавшим из системы. Зави¬
довал, конечно, и Даниилу Андрееву. Тому же Володе Яковлеву
ввиду его болезни было намного легче, чем мне, — он добротно
выпал из системы. А Толя Зверев был полностью в системе, хотя
ибезобразно пил и хулиганил, — он очень хорошо разбирался
в советских писателях, сожительствуя с их вдовами. Кроме
.-Аддрева, я знал еще одного чистого человека, выпавшего из
системы, — это был Лев Федорович Жегин-Шехтель. Тот закон-
спирииов^пся в начале двадцатых годов и фактически игнори¬
ровал все ужасы советского режима. В юности я знал целый ряд
кааакмббиков, тоже живших вне системы. И из них к искусству
был близок мой наставник — коллекционер Валериан Владими¬
рович Величко, воспоминания о котором опубликованы мною
в катооическом журнале «Символ». У меня очень долго была
дудрцк^ая идея жить в советской стране, игнорируя большевиков,
и мне довольно долго удавалось это успешно делать, но потом
красные меня выучили, потаскав по камерам, где меня колотили
за своенравие, и я на себе узнал вкус их подкованных сапогов.
ААндреев не пил, не шумел, не волочился за бабами, он и на
фронт пошел со своей портативной пишущей машинкой и так
и пр^с^т^«^^ всю войну писарем в блиндажах, гордясь тем, что
не убил ни одного немца. Сейчас те, кто причислил себя стану
пообеиитлей в холодной войне, банкуют и снимают урожай,
но он скоро кончится, и в сусеках уже видно занозистое дно.
Вразной степени мы все, несогласные и не любящие больше¬
визм, были мелкой и большой разменной монетой на зеленом
сукне мировой игры за океаны и базы, за нефть и газ, за стра¬
ны третьего мира и за умы и послушание многомиллионных
масс средних людишек, шарахающихся, как овцы, из стороны
в сторону и могущих вслед за вожаками сигануть в пропасть.
Этот акт мировой трагедии отыгран, начинается следующий,
вза ним развернется и настоящая мистерия войн континентов
и рас. Но очень многим людям весь этот спектакль не нравит¬
ся и совершенно им чужд. Их интересуют не эти глобальные
340
А. Смирнов (фон Раух)
вопросы, а как попить чистой водички, как съесть капустки
и морковки без химических добавок, как не обидеть окружаю¬
щих их животных; они знают, что деревьям тоже больно и они
могут разговаривать, их волнует, как оградить своих детей от
телевидения и интернета, откуда льется насилие и разврат. Эт •
все религиозное отношение к жизни, и люди, занятые этим.'
вопросами, выпадают из системы. И для них Андреев, ходивши, •
босиком и молившийся травам и деревьям, — близкая и почти
что культовая фигура. Надо всерьез понять, что возникает нова*
контркультура, имеющая в прошлом аналоги в битниках, хить •
русских и восточноевропейских диссидентах, которые, имея
университетские дипломы, работали дворниками и истопника
ми, потому что, по словам Огурцова, «на большевиков работать
стыдно». Эта контркультура возьмет с собою не рынарей-по
бедителей в холодной войне, а людей, выпавших из системы,
всех этих обоссанных и обосранных, избитых, замученных
сидящих по чердакам и подвалам или ходивших зимой и летом
босыми, как Даниил Андреев. Вот сейчас в Москве есть культ
слепого и безумного Володи Яковлева, который на мой вопрос
в дурдоме, что принести ему поесть, сказал: «Павлина, попугая,
индюка, страуса». Конечно, я его полюбил после этого. Я сам
еще духовно не вылез из окопов и землянок холодной войны
считая, что освобождение России от красной чумы еще не со
стоялось. Были же самураи японской императорской армии •
не сдавшиеся американцам и только недавно выманенные
из джунглей их бывшими командирами, отдавшими им при •
каз по всей форме. Таких «самураев» в России сейчас много
Они отсиживались при большевиках, отсиживаются и при их
юридических преемниках. Семьдесят процентов населени-
России вообще не участвуют ни в каких выборах, а из армии
призывники бегут тысячами. Кризис доверия сущестууюшем\
режиму усиливается с каждым днем, а если к этому прибавить
15 лет отсутствия замен и профилактического амортиаационного
ремонта систем жизнеобеспечения, то гамбургер, где госворюв
ство, общая техногенная катастрофа и каждодневная ложь СМИ .
может стать смертельным для эрэфии, где каждый слой к том •
же вместо соли посыпается толченым стеклом взаимной нена¬
висти всех ко всем и ко всему. Самое поразительное для мен-
в произошедшем и происходящем — то, что нигде, ни в печати,
ни по телевидению, ни по радио я не слыхал ни слова о план,
Заветы Даниила Андреева
341
введения России из коммунистического ступора. Когда за уши
втаскивали Германию и Японию из послевоенной ямы, то там
Зыди и Маршалл, и наш Леонтьев, и Экхард, и еще черт знает
ч-о. Сообща вытащили Европу из развалин, а в России... Не¬
вольно думается, что весь этот хаос и кредиты под хаос давались
даются умышленно. Я помню, как в квартире Лены Строевой
на Васмлевской улице, где я встречал и Володю Буковского,
Андрея Амальрика, и Есенина-Вольпина, и других, ныне жи-
вьх и мертвых, все сокрушались об убийстве Джона Кеннеди,
.□ера свободного мира. Никто не знал тогда, что ирландское
лмеество глубоко завязло в черных деньгах мафии, и все очень
I целом идеализировали Запад. Я помню, как наш с Гробманом
приятель — колумбийский профессор Боб Белкнап всерьез
■верил меня после бутылки водки, что комиссия Уоррена очень
почтенная и что его отец-юрист хорошо знал Уоррена как кри¬
стально честного человека.
С тех пор свободный мир и Запад в целом подвергся диф¬
фузии и энтропийным процессам. Особенно это стало заметно
после засорения югославских пашен радиоактивными стерж¬
нями американских бомб. И все это тоже приводит ко всякой
в^тториней переориентации очень большого числа людей
иих выпадению из системы. Огромное количество москвичей,
^^нтнрурр^ш^в (все равно он остался красным Ленинградом)
ижителес других больших индустриальных городов уезжают
вдеревни и создают там небольшие замкнутые общины без ал¬
коголя и наркотиков. Они там разводят скот и детей. Это очень
поровый, чисто клановый процесс, и вполне возможно, что
Уеглеиы! от электронной цивилизации заменят вымершее рус¬
ское крестья нство. Я бывал в таких общинах и видел на книжных
полках рядом с Владимиром Соловьевым, Хлебниковым и всеми
,юеешими и малыми Эддами «Розу мира» Даниила Андреева.
Ег любят и читают. Действительно, Андреев стал культовым
автором, таким же, как для некоторых были Окуджава и Виктор
Цой, тоже авторы не особенно изощренных текстов. Но Андреев
Уолгнестественен, культурен и литературен, чем наработавший
качества Окуджава.
Как проложатся окопы и водоразделы будущих войн 21 века,
никто не знает, это можно только предполагать и неуверенно
пронооировать. Но из будущих противостоящих систем и го-
CPасPтевнных формирований и союзов несомненно выпадет
342
А. Смирнов (фон Раух)
очень много неизвестных нам молодых людей. И они будут
смотреть на стариков, в 1960— 1970-е начавших выпадать, с неко¬
торым любопытством. Выпавший из системы Варлам Шаламо^
умер в доме инвалидов на почти тюремной койке, в окружении
злобных санитаров. И ему некому было закрыть глаза. Конец
сильно и несильно выпавших из системы нашего поколения
тоже будет разным, большинство выпавших в шестидесятые голы
уже давно «глину нюхают» по простонародному выражению
А уцелевшие или рассеялись по миру, или же пока сидят в мо¬
сковских и питерских норах и трясут жалами, как старые гады
на весь свет и утверждают, что именно они сильнее всех в свое
время выпали из системы. Я помню некоторых выпавших из
советской системы первых русских поэтов-авангардистов—они
умерли духовно моложе нас, тогда совсем гладеньких и жадных
до жизни. Но за теми стариками была старая, еще живая, не уби¬
тая сволочью Россия, а за нами только чернота убогого красного
рейха и собственный опыт собственных шишек и травм. Но
чтобы выпасть, надо или видеть кругом миражи, как постоянно
видел их Андреев, или же никому и ничему не верить. Наше по¬
коление шло вторым путем, а кое-кто продолжает идти дальше
в темной комнате современности без единого лучика света, когда
нет надежды, что кто-нибудь откроет окно. Девяносто первый
вроде бы открыл окна, но за ними открылась дымящаяся до
горизонта свалка, и кое-кто отправился шарить по ней и подъ¬
едаться отбросами чужих трапез. Название романа Андреева
«Странники ночи» применимо и ко всем нам, оставшимся жить
и умирать в России. Вспоминается и великолепный рассказ
его отца Леонида Андреева об узнике, вышедшем из тюрьмы,
затосковавшем на свободе и построившем напротив тюрьмы
собственную камеру и нанявшем своего прежнего тюремщика
И гуляя вокруг настоящей тюрьмы с охранником, бывший уз¬
ник восклицает: «Как прекрасна и величественна наша тюрьма
на закате!» Вот и мне хочется воскликнуть нечто ан^сг^ичнсе.
заменив слово «тюрьма» на «Россия».
Экзистенциальные идеи, потенциально возникшие в России,
родине всемирного и всеевропейского маразма, потом пере¬
кочевали во Франкфурт, а уже потом — в Париж. И начал эт
дело не один Шестов, а и писатели и поэты русского декаданса
У меня и Жид, и Сологуб, и Камю, и Сартр, и Леонид Андреев
стоят на одной полке, а вот Даниил Андреев — рядом с перево-
Заветы Даниила Андреева
343
1ными буддистами и тибетскими текстами. Он из порядка ре¬
лигиозной литературы и туда хорошо вписывается. Третий завет
Даниила Андреева, который был хорошо усвоен его читателями
исоздал ему популярность, — это его внеконфессиональная
ртиипоэность. Российская империя, как и Византия, была
гоууаассвом теократическим, где Император посредством Свя¬
тейшего Синода управлял Церковью. После девяносто первого
началось физическое возрождение православия при полной
стагнации внутреннего содержания. Иерархия, созданная на
Лубянке, очень довольна статусом-кво и пытается продлить
сушеестующий порядок. Масса верующих людей отходит от
Церкви и проходит мимо церкви, совершенно туда не загляды!-
вая Возникает совершенно новая религиозность — вне рамок
храмов. Некоторые ортодоксы называют новую религиозность
иннаеиииeнаасмми бреднями, а само имя Даниила Андреева ста¬
ло для них синонимом ругательства. Дело зашло так далеко, что
одной ст^^^^гшке, дальней родственнице Владимира Соловьева,
отказзаш в причастии и предложили ей покаяться за своего пред¬
ка Худшие традиции синодального православия воплотились
в Храме Лужка-спасителя, как москвичи окрестили лужковский
бетюный макет снесенного Тоновского храма и который так не
похож на белый храм у реки, с детства волновавший Андреева,
жившего недалеко от этих страшных мест взрывов и осквер¬
нений. Когда я поднимаюсь на мансарду нашей дачи и вижу
сквозь фигурныге переплеты модерна двадцатых годов желтые
листья кленов, то всегда возникает силуэт Даниила Леонидо¬
вича с папиросой в нервных, обязательно резких пальцах и его
плуоовттэпй голос, который как бы ставит в кавычки и скобки
ивсе прошедшее, и происходящее, и то, что не только он, но
и многие из нас предчувствуют и что иногда сбывается.
2002 г.
а
РУССКО-ЕВРЕЙСКАЯ НАРОДНОСТЬ
Современный мир разделен переп
родками, все, что в них не укладыв»
ся, не имеет права на сушество&ани
Л. Ф. Жегин (Шехте!
Русское простонародье само, без посторонней помощи
веками вынашивая кровожадную идею глобальной мести, по¬
кончило со своей элитой, уничтожив императорскую петров
скую Россию с ее немецко-русской цивилизацией. Тепереш¬
ний Санкт-Петербург абсолютно мертвый город, наподобие
Чуфут-Кале в Крыму, Помпей и римских городов в Африке
Те, кто в нем жил, давно умертвлены чека и частями вермах
та, доделавшими дело господина Ульянова-Ленина. До этого
Петр и его номинальный маленький толстенький отец Алексеи
Михайлович и реальный, биологический отец «преобразовате
ля» — почти двухметровый патриарх Никон, заваливший, как
бык, на исповеди молоденькую царицу Наталью Кирилловну
Нарышкину, прикончили Древнюю Русь, ушедшую в раскат
Старообрядцев большевики сокрушили в общем порядке, на¬
равне с казачеством, купечеством, священством, дворянством
Бедная запуганная провинциальная губернская Россия никогда
не создавала своих параллельных центров цивилизации и жил.
всегда под страхом осатанелой столицы. И старая, и современ
ная Россия — страна одного города, вроде польской Варшавы,
чешской Праги, латышской Риги. Москва уже со времен Атек
сея Михайловича не центр России, а источник смуты, змеиное
гнездо заговоров сначала с яузским зловещим Кукуем, а уже
потом с Лубянкой. Всероссийский урчащий подлостью живот,
централизованная обжираловка России — вот что такое Москва
Здесь жрут, пьют, совокупляются и перепродают то, что накрали
и отняли в Сибири.
История России регрессивна. Со времен татар каждый
следующий режим еще ужаснее предыдущего, еще более от-
Эссе
345
нимает гражданские права у своих безмолвных подданных.
ВЕвропе в 16 веке были гуманисты, Возрождение, проте-
гтаатизм, а в России Годунов и Романовы ускоренно вводили
крепостное право, никогда до этого не бывшее на Руси. Сибирь
колониззровали политические и религиозные диссиденты,
из деспотической Москвы. В этом секрет фактиче¬
ски бескровного создания огромного Московского царства,
в:)сзикшeгс из симбиоза свободолюбивых личностей, пород¬
нившихся с инородцами. Академик Янин, археолог, десятиле¬
тиями копающий в Новгороде, говорит и пишет, что Россия
не произрастает Сибирью, а паразитически живет тамошним
ясаком — пушниной, драгоценными камнями и золотом, хотя
юэтого все производила сама. Академик Янин считает все про¬
изошедшее в России после присоединения к Сибири «эпохой
развитого социализма», так как страна привыкла жить взаём,
грабя окраины, как Испания обкрадывала три века открытую
еюАмерику. Но в Испании был крепкий католицизм, а в Рос¬
сии православие было сугубо поверхностным. Монастыри
с гpепксбблокнcкими монахами были очагами изысканной
оaллпносoнакoC цивилизации среди озверелых угро-финских
итюркских инородцев и полуязычников славян. Мне искренне
жлллюдей типа Максима Грека или моего предка-византийца
из Далмации Долматова, приехавших на рубеже 15—16 веков
в Мооковию создавать русскую государственность, так на¬
зываемый Третий Рим, который окончился ленинской чекой
икоминтерном.
Кремль вообще-то довольно проклятое, навязшее в зубах
и пропитанное кровью место. Есть такая облегченная совре¬
менная московская радиостанция, передающая легкую музычку,
•Насеми холмах». Это очень двусмысленное название’Москвы,
стоящей на семи кучах костей своих жертв. Чем ценна и пре¬
красна Москва? Это искаженное славянским ужасом отраже¬
ние Византии, Фиорнваитнвского и Руффовского ренессанса
зоpишypе Золотой Орды. Три цивилизации создали изыскан¬
ный цветок славяно-татарского деспотизма, на позолоченных
леппстках которого осело разноцветное конфетти азиатских
баааров. Поздние предсмертные певцы русской дикости Бунин
и Шмелев очень остро чувствовали особенность азиатскн-пв-
р^г^пз^сз^ой Москвы. После вырезания чека немецко-русской
элиты от петербургской культуры остались только Анна Ахма-
346
А. Смирнов (фон Раух)
това с ее челкой и уничтоженными мужьями, Михаил Кузмин
с Юркуном, Александр Блок со скифами и певицей Дельмас
и часть императорского балета, по привычке отдавшегося боль¬
шевикам. Рядовой старый Петербург полностью добили задолго
до блокады, когда Сталин грохнул Кирова и очистил город от
последних бывших. Теперь потрепанные осколки журналов
«Аполлон», «Старые годы», «Столица и усадьба» и др. — это за¬
сохшие веночки на вполне безымянной могиле. Повсеместно
русские могилы еще не вскрыты, это тысяча и одна русская
Катынь, на их местах стоят ментовские и чекистские дачки, где
дети и внуки красных упырей и вурдалаков пьют водку Пьера
Смирнова и дерут своих телок.
Русское простонародье (мужепёсы) само не может управ¬
лять своей страной. Их новое политическое мышление не идет
дальше всесветного раскрадывания доставшейся им террито¬
рии. Мужицкие мятежные государства Болотникова, Разина.
Пугачева были недолговечны. На их опыт опирались Петра-
шевский, Нечаев, Перовская, Желябов, Бакунин, Кропоткин.
Нестор Махно, Ленин и прочие красные деятели, развязавшие
славянскую матросскую и солдатскую стихию, состоявшую из
вооруженных крестьян. Кто обуздал эту вольницу? Латышские
стрелки, китайские каратели и руководившая ими еврейская
интеллигенция, в которую были вкраплены идеологи из быв¬
ших дворян. Большевики перешерстили все классы России,
обескровив их или полностью уничтожив.
Но был класс, который уцелел, — это мелкое городское
мещанство, которое выжило в большевистской мясорубке
и поголовно пошло им служить. Именно поэтому вся советская
культура была чисто мещанской во все периоды существован ия
СССР. И как реакция на официальное советское мещанство
появились Зощенко, Олейников, Хармс, Введенский. Все хан¬
жество и пуританизм советской культуры был порождением
советского мещанства. Не из пролетариев, а из мещанства ско¬
лотился «новый класс» советской номенклатуры.
В принципе, карло-марлово ученье о буржуазии и пролета¬
риях было для своего времени во многом верное, из него просто
никто не делал разумных выводов. В России потомственных
пролетариев (заводчины) было крайне мало, и они шли за эсе¬
рами: в армии Колчака были эсеровские полки ижевских и бо¬
ткинских рабочих. Ленинградский голод Сталин с Ждановым
Эссе
347
организовали умышленно, чтобы уморить питерских рабочих,
которых они до смерти боялись.
С точки зрения классового подхода и всех дебрей всех школ
олитологии, история русского мещанства как класса, победив¬
шего в большевистской революции, непотопляема и неуязвима.
Окт$^(>рь семнадцатого был революцией мещан, и на эту тему
можно писать тома и тома геморроидальных диссертаций, и все
они будут абсолютно верны и безупречны со всех точек зрения.
Вполне естественно, что сами победители не будут трубить
о своей абсолютной победе, о царстве победивших мещан-обы-
чттлей, — правили-то они от имени пролетариев.
Как ни верти, и сам Ленин был с небольшой еврейской при¬
месью, и среди его ближайшего окружения было полно евреев,
и потому за большевиками большим косяком двинулось не
п^тиько русское, но и еврейское мещанство. Еврейская буржуа¬
зия, жившая в России, большевиков не поддержала, и ее участь
была трагична. Их перемололи так же, как и русских купцов. За¬
служивает отдельной темы преследование чекистами еврейских
рлиииизных ортодоксов. Их убивали и казнили в одном ряду
с каатаоомниками истинно православной Церкви. Есть уцелев¬
шие архивы, где сохранились материалы о них, и возможно, что
мне удастся подготовить статью об этих пострадавших людях.
В тюрьмах и лагерях они находили общий язык с православными
oатнoмбникaми. Часть еврейской буржуазии и интеллигенции
воевала в Белой армии, и воевала мужественно, но судьба этих
гер>ев была печальна — им пеняли их происхождением их сорат¬
ники, задолго до Гитлера введшие термин «жидо-комиссары».
Евр^ские белые ненавидели своих красных сородичей точно
так же, как белые русские ненавидели красных русских.
Надо сказать правду: еврейская буржуазия и чЯсть еврейской
инитеиизгнции активно боролись с большевиками, но масса
евррййкого мещанства служила им верой и правдой. Тектони¬
ческий раскол большевизма прошелся не только через славян,
но и через евреев. Русское и еврейское мещанство, составившее
аппарат и кадры большевистской партии, жило душа в душу и ра¬
сово смешалось, в результате чего возникло огромное количество
русско-ееррйских чисто советских семей. Среди этих людей
была масса лично глубоко порядочных, которые искренне и из
пoздкониаeйинoго желания выслужиться уверовали в красную
бтомотину и стали фанатиками большевистской псевдореиигии.
348
А. Смирнов (фон Раух)
Евреи — религиозный народ, если они отошли от иудаизма, то
переходят в христианство, евреев — чистых атеистов не так у*
и много. Масса евреев и полуевреев отдались ленинскому со •
циализму и стали жрецами этой псевдорелигии.
Еврейская кровь очень сильная, и дети, рожденные от
смешанных браков, во многом наследуют чисто еврейску*
генетику. Именно этим объясняется то, что по мере ослабле¬
ния ленинизма в этой среде стало вырабатываться совершенъ
новое религиозное мировоззрение с пантеоном поэтов, музы
кантов, художников. За долгие годы большевистской тиранн •
из русско-еврейского мещанства постепенно выковался новы I
окологосударственный слой, который сам по себе был неодно¬
роден и имел, как мексиканская или хеттская пирамида, ступен I •
приближения к центру власти. Принцип организации таких че¬
ловеческих коллективов напоминает пчелиные ульи или осины •
гнезда — это компактные человеческие массы, подчиненные
государственной воле. Такого рода явления и прослойки возни¬
кали в различных варварских государствах в эпоху переселения
народов и в раннее средневековье.
С устранением прежней русской элиты территория бывшеи
Российской империи погрузилась в варварство. Всегда дикое
и темное русское простонародье окончательно морально одича
ло. Тысячелетняя еврейская культура, привычка быть гонимым;
все-таки не позволяли советским евреям полностью одичать,
и они благотворно влияли на своих русских коллег, работаюшъ
вместе с ними на большевиков, несколько их оче^о^^чи^я
Государственная и культурная недееспособность русского про
стонародья, склонного к пьянству, воровству, разбою и разврату
не позволяет нашим нынешним «патриотам» признать правду
и публично заявить: «Да, в ходе революции мы, русское просто
народье, само, своими руками, извело свою национальную ин
теллигенцию, буржуазию, священство и, находясь в состоянии
тупика полной дикости, обратилось к еврейскому мешанспу
как более выдержанному и цивилизованному сообществу, за
помощью в создании большевистского государства». Этого они
никогда не скажут, так как русский народ — это народ в своей
массе вторичный, могущий разрабатывать только чужие идеи
и идти в русле чужой культуры, их сугубая почвенность и ам
бициозность не позволят им этого признать. На самом же деле
Россия создавала оригинальные культурные ценности, только
Эссе
349
чгдабыла культурным филиалом или Византии, или Западной
Европы в целом.
В огне революционных чисток и войн погибла приблизи¬
тельно половина русского народа, лучшая, наиболее активная
половина. Уцелела худшая часть, дети приспособленцев, ты-
ювиков, жуликов и партаппаратчиков. Не будь революции, на
территории Российской империи сейчас должно было бы жить
коло 500 млн славян, а на сегодня от Байкала до Т ихого океана
живет всего 8 млн населения всех национальностей. В отличие
от Гитлера, Сталин не давал отпусков солдатам Второй миро¬
вой войны, и они не дали потомства. Смелые и сильные всегда
гибнут, а уцелевают обычно трусы, больные и симулянты.
Периодически русско-еврейский народ, особенно в его близ¬
кой к власти верхней прослойке, терпел большой урон, главным
образом в довоенные годы при Сталине — тогда кровавым путем
прриизвддлась смена политических поколений. Если взять ус¬
ловно общее число чистых евреев в постсоветском пространстве
вмиллион, то число полукровок в различных вариантах и сте¬
пенях составляет количество от 10 до 20 миллионов. Это целый
народ. С существо ванием этого народа надо считаться и беспри¬
страстно изучать его. Особенность этого народа в том, что он не
знает, кто он: еврейский или русский? Они одинаково гордятся
ипогибшей Россией, и погибшим СССР, и существующим
Израилем, и мировым еврейством. Была когда-то особая поль-
ско--вррйская культура и цивилизация, такие же плодотворные
симбиозы были и в Австро-Венгрии, и в Германии, и в царской
Рсосии, и в каждой такой субкультуре был свой колорит, свой
оссобый привкус, внесшие вклад в европейскую цивилизацию.
В Европе со всем этим грубо и варварски покончили нацисты,
^стоюир свои душегубки и печки, а в России, несмотря на боль¬
шевизм, еврейские массы уцелели, и, в значительной своей части
пойдя в услужение большевикам и смешавшись с коренным
насселнием, создали новый народ.
Уник^зьность ситуации была в том, что еще никогда до этого
всвоей новейшей истории еврейский народ в России не шел на
такое массовое слияние с другой нацией. Для русских массовое
слияние с татарами и инородцами уже довольно привычное
гнятие, с вот для евреев произошедшее не имеет аналогов
в Восточной и Северной Европе. И я уверен, что этот процесс
не был стихиен, кем-то где-то и когда-то было принято решение
350
А. Смирнов (фон Раух)
о слиянии двух народов во имя каких-то высших интересов
которые слабый человеческий ум понять и объяснить не может
Интересно, что полукровки очень бережно относятся к тра
дициям обоих народов, как-то уравновешивая и примиряя две
стихии. К иудаизму полукровки почему-то относятся с опаской,
он для них слишком регламентирован. Зато они хорошо от
носятся к раннему христианству первых веков. В Москве вот
никло целое религиозное движение православных полукровок,
которые группировались сначала около зарубленного топором
священника отца Меня, а после его гибели его паства перешла
к священникам Борисову, Кочеткову, Ардову. Во всех этих при¬
ходах хорошо, тепло, много живых, доброжелательных молодых
людей. Но для чисто русских это все-таки слишком теплое
и человечное православие — наше традиционное византийское
православие беспощаднее, жестче и граничит с самобичеванием.
Русские не ищут тепла в храмах, они ищут там само(^(^у^:^д^г^^ия
Русско-еврейские полукровки — очень своеобразный народ
(а это именно народ). Им свойственно желание уютно жить
в «этой стране», а в России в силу ее несчастной истории уютно
жить трудно, а то и вообще невозможно. В России всегда были
и есть государственные паразиты и сверхэгоисты. Раньше это
были дворяне, теперь же — верхушка номенклатуры и так назы¬
ваемые «олигархи». «Олигархи» — это просто крупные жулики,
вошедшие в государственные структуры и сросшиеся с ними.
Как государственным организм Россия всегда жила и живет на
краю бездны, а иногда и срывается туда, судорожно цепляясь за
кромку обрыва. Как мне кажется, современная Россия оконча
тельно утратила инстинкт самосохранения. От уже осязаемой
гибели ее может спасти только провидение.
Русско-еврейский народ — это окологосударственное, а точ¬
нее, государствообразующее формирование, которое вывелось,
в общем-то, добровольно, но в условиях крайней несвободы
и чудовищной тирании.
Мне это отчасти напоминает историю одной деревни на рус¬
ском Севере, где я бывал в 1960-е годы. В эту деревню с фронта
вернулся всего один молодой холостой парень, все остальные
мужчины погибли на фронте. В селе же осталось около 70 моло¬
дых вдов и зрелых девушек. Они собрались на сходку и постано¬
вили, чтобы этот парень ходил к ним ночевать в определенные
дни. Парень огулял всех женщин, и они родили нормальных
Эссе
351
Яровых детей, и деревня не погибла. Парень ходил и ходил
-освоим 70 семьям и постепенно слабел и спивался. Умер он
»■-ми лет, в возрасте Пушкина, и хоронила его вся деревня как
ароаного героя. Вот так приблизительно и создался русско-
евррйский народ: еврейские мужчины женились на крепких
корнастых русских женщинах и были довольны, а вот еврейские
.еншины — нет, их не все устраивало в русских мужьях. Была
ёвная несвобода в подборе пар.
В красном государстве окологосударственный русско-нв-
^й^ский народ стал цементом советского государства, и рас-
ад СССР их всех неприятно поразил. Теперь этот народ по-
пржнему составляет цемент дряблой, распадающейся Эрэфии,
которая вот-вот расползется. Если распадется Эрэфия, то они
раабррддтся по другим государствам и будут трудиться, как му¬
равьи, там, слепляя из ничего новый государственный механизм.
Это в них вложено за 74 года. Все эти 10—20 миллионов полу-
кюоок — чиновники, управленцы, клерки, инженеры, ученые,
техники, операторы, сотрудники редакций, радио, телевидения.
Факгтчески русско-еврейский народ создал массовую совет¬
скую культуру во всех ее многообразных проявлениях. И нельзя
сказать, какая половинка больше постаралась — русская или
евврйская. У русско-еврейского народа есть противоречия и с
чиссыми евреями, и с чистыми русскими. Пока что этот народ
насшится в основном на месте своего возникновения — в Эрэ-
фии, но часть нго уже выехала в Израиль, США и другие страны.
Они привыкли жить в тени большого и мощного государства.
Им неуютно в шумном и пестром мире, где нет того государства,
вчревн которого они жили несколько поколений и где выкова¬
лось их особое сознание.
Я близко знал одно русско-еврейское семейЛво и часто
внем бывал. Глава и основатель семьи — талантливый еврей¬
ский инженер-изобретатель — ездил в 1930-е годы в Германию
и Америку перенимать там опыт. Он женился на очень красивой
дочери русского дворянина, семья которой была сильно запуга¬
на. Удочери была красивая, тоже полная мать. Обе дамы много
ели мучного и сладкого и хорошо пекли пироги и готовили до¬
машние торты. С евреем-инженером они жили очень хорошо,
но его незадолго до войны посадили и расстреляли. В процессе
следствия лубянский следователь, мощный сын лавочника,
с избитым оспой монголоидным лицом, влюбился в жену под-
352
А. Смирнов (фон Раух)
следственного и принудил ее к сожительству. Он самолично,
как тогда было заведено на Лубянке, расстрелял еврея-инже¬
нера и женился на его вдове. От первого брака была красивая
породистая, типично еврейская дочка, а у следователя и вдовы
родилось еще двое сыновей. Следователя еврейская дочка звала
папой. Жили они в доме 30-х годов в большой квартире, которую
получил еще расстрелянный инженер, так как он сделал очень
много полезного для советской авиационной промышленности
Меня интересовали взаимоотношения внутри этой своеобраз¬
ной, но по-своему супертипичной советской семьи.
Знал я еще аналогичную по ситуации семью, но несколько
иного профиля. Пленный эсэсовец после войны в лагере изна¬
силовал еврейку-заключенную, и она родила сына — высокого
красивого блондина, которого очень любила. Еврейка умерла,
а сын эсэсовца рос в семье ее друзей-старообрядцев, сидевших
вместе с его матерью, которая работала санитаркой в тюремной
больнице и спасла от дистрофии женщину-старообрядку, по¬
ручив ей воспитание своего сына. Садо-мазохистский фильм
«Ночной портье» с Богартом очень близко подходит к советской
психологической атмосфере, но, к сожалению, на советском
материале таких фильмов не снималось.
Русско-еврейский народ, повторяю, создался в очень жест¬
ких, экстремальных условиях, когда людям надо было выживать
и размножаться. Борис Парамонов, как и я, родившийся в 1937
году, полушутя-полусерьезно заметил в своей радиопередаче,
что сам факт рождения в не к ночи помянутую дату внушает ему
исторический оптимизм.
Приведенные примеры описанных мною семей были все-
таки вопиющи трагическими обстоятельствами и совпадениями,
большинство же смешанных семей жило тихо, незаметно и при¬
лично. То, что произошло, было инстинктивным движением
выживания, два мещанства, русское и еврейское, интуитивно
поняли, что им надо объединиться в одно целое, чтобы выжить,
и даже заняли прочные позиции в советской системе.
Меня всегда интересовало, как жила номенклатура и обслу¬
живающий ее аппарат в быту, не стесняясь посторонних глаз
Они все жили как зажиточные мещане, сугубо корпоративному
всех у них были спрятанные старые фотографии их дедушек -
приказчиков, мелких лавочников, вышибал из борделей, швей¬
царов, мелких чиновников, жандармов и т.д. Пролетариев среди
Эссе
353
них не было — они ненавидели рабочих, называя их работягами.
Весь этот мощный русско-еврейский пласт со временем стал
дробиться и видоизменяться, оставаясь, тем не менее, моно¬
литным явлением.
У меня к тому, что произошло при большевиках в России,
давно уже нет никакого эмоционального отношения, слишком
оно непоправимо и необратимо. Иногда я говорю: «Женщины,
кошки и дети не виноваты в том, что произошло в России».
Виноваты кадровые царские офицеры, в годы революции
спрятавшиеся под пуховые одеяла своих баб и не спешившие
под знамена белых, где воевали в основном мальчишки. У меня
нет никакого — ни положительного, ни отрицательного — от¬
ношения и к русско-еврейскому народу. Он — порождение об¬
стоятельств, он своеобразен и заслуживает изучения. К такому
отстраненному отношению я, признаюсь, пришел не сразу, не
сразу я сердцем, а не только умом понял, что выйти из советского
состояния большинство русских никогда уже не сможет — яд
большевизма пропитал их души, как метастазы.
Сейчас начались естественные мутации погибающего
постсоветского общества, процессы гниения, разложения, но
иодновременно выработки и создания совершенно новых на¬
родов и государств. В конце концов появится и небольшая на¬
циональная Россия, а большинство советского народа частично
вымрет, частично станет рабами различных колонизаторов, в ос¬
новном азиатских и восточных. Европе остатки СССР никогда
не достанутся — уже сейчас началась колонизация опустевшей
России волжскими тюркскими и угро-финскими инородцами,
кавказцами и китайцами, постоянно проникающими через про¬
зрачные границы Эрэфии.
Запад ничего не пожнет из пирровой победы над СССР,
слишком велика территория, слишком одичал народ, слишком
звероподобна бюрократия, и главное, во всех глухих русских
углах гниют плохо охраняемые склады ядерного, химического
и бактериологического оружия, которое вот-вот начнет рваться
от проржавелости и ненужности.
Русско-еврейская советско-бюрократическая народность —
это все-таки относительно цивилизованная пленка на советской
роже. В России лучше иметь хоть какую-то власть, чем не иметь
никакой. Русско-еврейская народность хоть как-то обеспечивает
порядок проржавевшего государственного механизма. На окраи-
354
А. Смирнов (фон Раух)
нах Римской и Византийской империй периодически возникали
варварские государства, где тоже появлялись государствообра¬
зующие классы и народы смешанного расового происхождения
Любопытно, что во всех отколовшихся от России республиках
не возникло смешанных народов — смешивалась только русская
и еврейская бюрократия. Было когда-то государство Митрздша,
была Киевская Русь с норманско-византийской элитой, был
Хазарский каганат с хазаро-еврейской элитой, было Норманд¬
ское королевство Роджеров в Сицилии с интернацинналнной
элитой. Таких своеобразных государственных формирований
было много, и их существование было скоротечно. Скоротечно
было и существование СССР, дикого людоедского государства,
возникшего на месте погибшей России.
Возникновение русско-еврейской народности — это не часть
русской или еврейской проблемы, а всецело порождение со¬
ветской власти. Еврейскому и русскому мещанству, пошедшему
в своей массе служить большевикам, надо было уцелеть, и они
слились в социальном, расовом и сексуальном объятии, поро¬
див новую народность. Фактически они заполнили пустоту -
большевики, выбив старые классы России, были вынуждены
закрыть глаза на то, что на их место хлынуло мещанство. Свято
место пусто не бывает.
Какова будет дальнейшая судьба этого народа? Это зависит от
того, какое или какие государства возникнут на месте Эрэфии.
Без признания существования русско-еврейской народности
нельзя ни понять, ни всерьез, без фальши и умолчания, говорить
ни о судьбе русских евреев, ни о судьбе, казалось бы, совсем
исчезнувшего русского народа.
На сегодня о русских как о сохранившейся нации можно
говорить с трудом. Наверное, осталось не более 10 процентов
от общего числа славян, сохранивших русские религиозные
и моральные ценности, к ним тяготеет еще от силы 10 про¬
центов, а остальные 80 процентов являются носителями чи¬
сто советских традиций и вычеканены ленинско-салиинским
государством. В рамках этого большого просоветского народа
существует еще и русско-еврейский или еврейско-уссский
народ как отдельная национальная сущность. Нельзя сливать
в один сосуд русский советский народ и русскоееврййский
народ, это очень разные материки, имеющие разное мировоз¬
зрение и религиозные культы и по-разному себя осознающие.
Эссе
355
Мог бы даже стоять вопрос о территориальном выделении этого
народа, но территория Эрэфии сокращается, как шагреневая
кожа, и фактически русско-еврейская столица Одесса оказа-
тсь на территории Украины, традиционно антисемитского
иантирусского государства.
Русско-еврейский народ был воспитан большевиками
в чудооигцном атеизме, и религию ему заменяли культовое
кино, культовая литература и культовая эстрада. Есть в рус¬
ско-еврейском народе и своя высококультурная элита, которая
проозииельно одинока и затеряна в современном мире. Этих
людей невыгодно никому замечать, их объявляют или плохими
евреями, или плохими русскими. Судьба испанских сефардов
иеycскo-евpейcких полукровок где-то тождественна: они имеют
свою родину и их охватывает страшная ностальгия при рассе¬
янии по всему миру. Сефардские женщины больше похожи на
испанок и арабок, чем на евреев. Что такое Брайтон-Бич? Это
мaаевеилииoввннaя тоска русско-еврейского народа по своей
эфемерной родине.
Трагедия русско-еврейского народа в том, что он появился
в условиях коммунистической несвободы, но все они в этом
не виноваты, они просто хотели жить, они существуют и еще
очень долго будут существовать. И чем дальше, тем оригиналь¬
нее и своеобразнее намечается судьба русско-еврейской нации.
Иclkу:стернно созданный чекистами Биробиджан живет вопреки
всему. Вполне возможно, что мертвый для России, заселенный
мордвой и татарами Петербург или Калининград-Кёнигсберг
станет столицей русско-еврейского государства или автономии.
Я знаю, что эта моя мысль оскорбит чисто русскую номенкла¬
туру, которая спит и видит вырезать своего русско-еврейского
более грамотного и интегрированного конкурента. Для насто¬
ящего русского этот вопрос совершенно безразличен.
Без имперской проевропейской элиты никакого восстанов¬
ления Российской империи быть не может. Это только наши
•патриоты» путают Россию и СССР, никто из бывших комму¬
нистов не имеет права брать в руки черно-бело-желтое знамя
затуббенной ими страны.
Сейчас начался очень сложный процесс размежевания рус-
скояяычных масс. Они делятся на две основные группы: малый
русский народ и большой советский народ. У представителей
лих двух народов, хотя они почему-то оба считаются русскими,
356
А. Смирнов (фон Раух)
очень разный оценочный аппарат и разное реагирование на одни
и те же события. Если в России снова не утвердится, неважно
под какими лозунгами, тоталитарная монархия или диктатура,
то Эрэфия неминуемо распадется на части, и тогда, возможно,
на севере России возникнет небольшое чисто русское государ¬
ство, куда съедутся русские люди, не отождествляющие себя
с советским опытом и прошлым, так сказать, вран^г^^т^^^ск^ий
Крым или чан-кайшистский Тайвань. Уже очень многим на¬
ционально мыслящим себя русским надоели ск^о^т^ог^ох^о(^ные
советские толпы с их звероподобными вождями, за которых
они голосуют за бутылку плохой водки и кусок колбасы. Так
называемый «демократический» режим номенклатурного капи¬
тализма ведет дело к окончательному расчленению государства
на ханства и небольшие страны, которые в будущем утеряют
свою суверенность.
В процессе размежевания большого советского и малого
русского народов четко выявляется и прослеживается особая
русско-еврейская народность, не принадлежащая ни к одной из
русскоязычных групп. Русско-еврейскую народность национал-
большевик Лимонов в книге «Анатомия героя» называет Пастер¬
наками, делая из фамилии затравленного поэта нарицательное
имя. Вполне понятна его злоба, так как, сама того не желая и не
осознавая своей роли, русско-еврейская народность разрыхляла
монолит СССР. Происходило это за счет поднятия ее культур¬
ного уровня и ознакомления с западной цивилизацией. Но не
они разрушили СССР, СССР разрушила высшая номенклаурза.
пожелавшая разделить между собой стратегические запасы и сы¬
рье доставшейся ей страны. («Пастернакам» при развале СССР
досталось не так уж много — перепродажа, мелочная торговля,
посреднические услуги и т. д.)
Если смотреть на русско-еврейскую народность в историче¬
ской перспективе, то возможно, что она и рассеется по миру,
а возможно, и начнет вести самостоятельное существование
на своей территории, как не похожий ни на кого в мире народ.
Их слишком много, чтобы они исчезли бесследно. Вопрос ведь
идет о судьбах миллионов людей, многие из которых стали
хранителями погибших русских духовных ценностей. Судьба
потомства палачей и жертв всегда трагична. В России все палачи
и жертвы одновременно. Палач — это желание человека выжить
и идти на компромисс, а жертва — это сопротивляющаяся на-
Эссе
357
т-
силию личность. В России все люди, всех уровней, сословий
и классов, прекрасно помнят, когда они пошли служить не¬
праведному тоталитарному государству, сломав себя. Не так
бы сложилась судьба шагаловских и кустодиевских мещан с их
кошками, петухами и фикусами, если бы не появился звериный
оскал ленинско-нечаевской ордынской рожи, гнавшей Евразию
впропасть. Хотелосьбы, конечно, чтобы из русской мышеловки
вышел целым и малый русский народ, и несколько очеловечился
большой советский народ, и обрела бы самостоятельность рус-
ско-ееврйсская народность.
1999 г.
ПОЛНОЕ И ОКОНЧАТЕЛЬНОЕ
БЕЗОБРАЗИЕ
Россия по-прежнему остается глубокой, дремучей и нециви¬
лизованной имперской окраиной Европы, но с византийским
привкусом и надкусом. Так иногда надкусывают и бросают
сладкое яблочко и губы девственницы, которую почему-то не по¬
ломали, но вдоволь приучили клюбви за долгую осеннюю ночь,
когда ее жадно, до самого тусклого рассвета мяли на овчином
тулупе под методичный непрекращающийся стук дождя. Россий¬
ская империя была внебрачным союзом необласканной степной
девы с бронзово-литым телом и петербургского старца-рамо¬
лика в шитом золотом сенаторском мундире, у которого плохо
стояло на государственную силу. Взаимная любовь всегда дело
кровавое и смертное — все в пятнах крови на платах, знаменах,
плащаницах и простынях. Вся история России и СССР — одни
пятна, пятнищи и лужищи крови. Русские любовницы и лю¬
бовники лучшие в мире, но в России самые дрянные на свете
жены и мужья. Русские ораторы и публицисты
римских сенаторов и трибунов, но русские политики самые
беспомощные и бессильные в Европе. Когда в России вдруг объ¬
является внятный политик вроде Столыпина, то все сбегаются
посмотреть на него, как на чудо или как на некс^с^^и^^оа^г^н^с^го
самца-яйценоса в общежитии давно облегченных евнухов. В ки¬
тайском императорском дворце евнухов хоронили с деревянной
лакированной шкатулкой в руках, в которой лежали их усохшие,
отрезанные при кастрации семенники. В России политиков всех
направлений хоронят с грязными банными узелками, в которых
гниют их нереализованные, часто гениальные политические
программы. Так хоронили в Киеве Столыпина, а до него — не¬
счастного Сперанского, а затем — и все понимавшего в утробных
русских делах Милюкова и умнейшего социалиста Плеханова,
проклявшего Ленина. А в современной постсоветской эрэфип
наступила эра непогребенных праздношатающихся политиче-
Эссе
359
ских мертвецов — по-прежнему по просцениуму бродят тени
Лигачева, Лукьянова, Горбачева и Ельцина и из-за кулис иногда
выглядывает сам Арбатов с Замятиным. На сцену иногда выносят
и переносной катафалк с говорящими антикоммунистическими
чошами Солженицына, судорожно держащего в окостеневших,
р]cтoппIpенных, как грабельки, пальцах две свои гробовые скри-
жли о всесветном вреде евреев — его «Двести лет вместе», где
он добротно доказал, что император Николай II был абсолютно
во всем прав, откровенно не любя Богом избранный народец,
невесть зачем забредший в Россию.
Очень и очень странные процессы происходят в России
и в Москве, ибо Москва — это вторая реальность России.
Россия сплошная Тьмутаракань и Царево-Кокшайск, но в ней
всегда был и есть один псевдоевропейский город. Таким псев-
л^^^^^ппе^с^с^]им городом был когда-то Санкт-Петербург, а до
этого псевдовизантийской столицей пестрого царства чуди
и мордвы была Москва. Ах, эти вечные псевдо- и холопские
пируэты в стиле бессмертного Дидло и очаровательного Мари¬
уса Петипа, которым вельможно похлопывают откормленные
хамы из царских и правительственных лож. В России власть
всегда могла делать абсолютно все, что ей угодно, со всеми
своими подданными и особенно с актерами и актрисами, вечно
втыкавшими, как Александр Матросов, своими задами крем¬
левские амбразуры, откуда кинжальным огнем официального
дерьма веками расстреливали несчастных обывателей, почти
тысяччлетие метавшихся по московскому «суриковскому» снегу,
как испуганные тараканы, как известно, не любящие сурового
русского климата. Если не читать нудных сочинений вермонт¬
ского лесного отшельника с его нескончаемыми, невесть куда
катящимися колесами, то он иногда говорит забавные вещи,
вроде того, что весь двадцать первый век все будут плевать против
всех и что от Великой России останутся только мысли великих
рууских писателей и мыслителей об оной. В этом вермонтский
лесовик глубоко прав — у него вообще есть политическое чутье
инюх высококлассного литературного маклака, знающего, что
и когда надо поставить на литературный и общественно-поли-
тичеекий рынок. Он это очень хорошо, профессионально делал
и в годы холодной войны и делает это сейчас, натравливая на
евреев наших фашиствующих лжепатриотов, заранее априорно
снимая с русского народа его историческую вину за всесветный
360
А. Смирнов (фон Раух)
анархизм и глубочайшую страсть к самоуничтожению. Никита
Хрущев создал две всемирные эстетические репутации, бросаясь,
как одичалый цепной кобель, на Эрнста Неизвестного и высо¬
чайше разрешив напечатать очень скучного и посредственного
солженицынского «Ивана Денисовича» — хитрована и тупого
работягу, решившего любой ценой выжить. Оба эти хрущевские
протеже по своей природе довольно заурядны — средний эпи¬
гонский эклектичный скульптор и средний областник-деревен¬
щик. Их обоих поднял на щит красный Кремль, уделив им свое
внимание. Солженицынская мысль о литературных письменных
памятниках, которые только и останутся от погибшей России, во
многом цинична — он не учитывает, что в современной много¬
племенной России после всех войн, революций, коллективиза¬
ций и прочих геноцидных мероприятий все-таки уцелело более
десяти миллионов чистых великороссов, и эти десять миллионов
могут создать свою автономию в рамках существующей эрэфии
или в рамках будущих государств, которые возникнут на ее месте
Наши лжепатриоты не хотят и слышать ни о малороссах, ни о бе-
лороссах, ни о великороссах — у них все они русские — плюс еше
сто с чем-то миллионов русскоговорящих людей самых разных
национальностей и рас. Православные мистики и преподобные,
предсказывавшие будущее, называли русский православный
народ вторым народом израилевым. Действительно, часть
прежнего русского народа глубоко, до самого своего душевного
дна, уверовала в учение Иисуса Христа и стала островками под¬
линной Святой Руси среди моря славянских и угро-финских
полуязычников. Те испытания, которые выпали на не очень
численно большую Святую Русь, сродни мытарствам первого
народа Израилева, вновь собравшегося на земле своих предков.
Испытания, которые выпали великороссам в двадцатом веке,
столь страшны и чудовищны, что печально думается об опреде¬
ленном духовном избранничестве и о провиденциальной судьбе
верующего русского православного народа. Накануне револю¬
ции великороссов было около пятидесяти миллионов, и великий
химик Менделеев, гениальный прогнозист самого широкого
профиля, считал, что к концу двадцатого века славян в России
(великороссов, белороссов и малороссов) будет не меньше полу¬
миллиарда. Мало кто знает, что Менделеев происходил из семьи
еврейских выкрестов-кантонистов, и поэтому брак его дочери
с поэтом Блоком был во многом еврейским браком, так как
Эссе
361
г
Блок тоже был потомком немецкого еврея Блоха, служившего
1ейб-медиком при императорском дворе и получившего потом¬
ственное русское дворянство. Прогноз Менделеева был основан
набыстром увеличении народонаселения Российской империи
впо[с1едние десятилетия ее существования, когда великороссов
стало вдвое больше. Внешне великороссы — это обычно крупные
блотел ые блондины с серыми и голубыми глазами, незлобивого
нрава, любители заунывных песен и долгих праздничных за¬
столий с пивом, медом и квасом, после которых обычно бывали
хороводы и пляски. На великороссов наиболее похожи литвины
исеверные немцы, смешавшиеся с завоеванными ими прусса¬
ками, кашубами и другими славянскими племенами.
Князь Отто фон Бисмарк, подолгу живший в своем северном
имении, писал: «По ночам воют волки и кашубы». Бисмарк
хорошо знал Россию, любил охотиться в ее непролазных лесах
и однажды заблудился в зимнем лесу вместе со своим русским
клером, который утешал его: «Ничего, выберемся». И в кон¬
це концов вывез будущего создателя германской империи на
дорогу к теплу. С тех пор Бисмарк всегда говорил в сложных
полиииичских ситуациях: «Нитчего». И вопрос действительно
Великороссов подрубила Первая мировая война,
совветенно бессмысленное для России мероприятие. Мир
в Европе мог удержаться только на союзе трех империй — Рос¬
сийской, Германской и Австро-Венгерской. Царь-миротворец
Алеесандр Третий, в честь которого его сын Николай Второй
построил свой знаменитый мост с позолотой, заключивший
союз и отучивший русскую армию воевать,
факкически обрек своего несчастного наследника с семьей на
гибель. Александр Третий, умнейший император-блядун, охо¬
тившийся за петербургскими юбками, как волк за куропатками,
был по матери, чистой пруссачке, ближайшим родственником
прууского короля — будущего первого германского императо¬
ра Вильггльма I и никогда бы не допустил такого идиотизма,
как русско-германская война. На что был дурковат Григорий
Ефимович Распутин, штатный юрод последних Романовых,
но и он сказал о первом августе четырнадцатого года: «Будь
я в Петербурге, я бы этой глупости не допустил». Но в это
время Распутина порезала, пырнув ножом в живот во время
с^1в)^уп^е^е^]^1я, одна религиозная половая психопатка, и он, еле
■«иой, отлеживался, залечивая весьма серьезную рану. Массу
362
А. Смирнов (фон Раух)
русских людей поубивали и перекалечили на фронте, угробили
в польских болотах кадровую армию с лучшей частью офицер¬
ского корпуса и вооружили винтовками миллионы русских
крестьян — детей и внуков вчерашних крепостных рабов. Ни¬
чего этого делать было нельзя — крестьяне были освобождены
в 1861 году, всего 53 года назад, от трехсотлетнего позорного
крепостного рабства — и они, конечно, повернули штыки про¬
тив своих вчерашних угнетателей, поголовно убивая офицеров,
помещиков и весь романовский клан и его окружение.
Когда при Керенском царскую семью посадили фактически
под арест в Александровском дворце царского села, то солдаты
охраняли его с лютой злобой, мечтая всех глухой ночью пере¬
бить и переколоть. Сам Керенский боялся солдатской охраны,
пытаясь вывезти царскую семью в Англию на линкоре через
Мурманск, и это бы ему удалось, если бы не английский парла¬
мент и правительство Ллойд-Джорджа, отказавшиеся принять
своего вчерашнего союзника с семьей, приходившегося к тому
же ближайшей родней семье тогдашних Виндзоров. Уже одно
это показывает излишность и вредность для России Антанты,
совершенно не считавшейся с колоссальными русскими по¬
терями и готовой воевать до последнего русского солдата, при¬
нимавшего на себя основной удар германцев. Кутузов, умирая
в Вильно, укорял императора Александра I предстоящим за¬
граничным походом, говоря, что Россия не простит императору
предстоящих русских потерь, с его точки зрения бессм ыслен ных.
Тот же Кутузов, очень тертый и хитрый калач, говорил пред¬
ставителю Англии при его ставке Вильсону о нетерпимости для
него требований Англии о беспощадности в борьбе с Бонапар¬
том. Кутузов явно хотел выпустить Бонапарта из России, чтобы
он продолжил борьбу с Англией без участия России. Приход
к власти такого чудовища, как Гитлер, и Вторая мировая война
были фактически предопределены грабительским для Германии
Версальским миром и сознательным попустительством странами
Антанты утверждению режима большевиков. Они бросали белых
на произвол судьбы, эвакуируя свои части из северных и южных
портов. В помощь белым генералам страны Антанты послали
минимум вооружений и своих войск, не оказав нужной поддерж¬
ки проевропейским русским силам и обрекши на физическое
уничтожение европеизированные высшие классы России. Запад
через свою многочисленную агентуру все знал о красном тер¬
Эссе
363
роре, о его масштабах и крайней азиатской жестокости методов
подавления и уничтожения. Фактически в России был массовый
геноцид русского народа, главным образом в его великороссий¬
ской части. И этот геноцид был сознательно не замечен и про¬
фессионально замолчан. С большой неохотой и неудовольствием
о нем вспоминают и сейчас, так как среди так называемой со-
в[рменной эрэфовской политической и экономической элиты
полно потомков людей, проводивших этот геноцид. Если о Хо¬
локосте пишется достаточно много, то о вырезании турками
армян писать не любят, не любят вспоминать и об истреблении
кoммеуаcтaми великороссов, а затем и камбоджийцев. Слава
Богу, хоть говорят и пишут об уничтожении Саддамом курдов.
Фбяссяется все это тем, что испокон веков западная католиче¬
ская Европа с неудовольствием взирает на то возникающий, то
оcичезющий на Востоке — в Византии, на Балканах, в Греции,
вРоссии — второй европейский культурный и государственный
центр. По мнению очень и очень многих западных европейцев,
Европа должна быть однополярна, а все, что вне этого, — не¬
нужное и лишнее, и его нужно всячески подмять, задавить и на¬
слать на них всех непокорных мусульман, с которыми гораздо
легче договориться, чем с греками и славянами. Возникновение
Израюля связано не только с тысячелетиями древней еврейской
истории, но и с Ост-Европой. Сама идея возрождения Израиля
роиюгась среди остевропейского еврейства и несет на себе груз
чисто восточного идеализма, мистики и геополитических при¬
тязаний на, казалось бы, навеки утраченные земли. Для нас,
славян и потомков византийцев, после возникновения Израиля
возможно и возрождение Византии и нашего святого города
КoоаитнатоIoпoля, где вызрели золотые зерна нашей недолгой
итрапической цивилизации, по-прежнему очагово тлеЪщей, как
подземные горящие торфяники среди нескончаемых русских
пожарищ и руин.
Двусполярная Европа еще существует, еще что-то проис¬
ходит в Белграде и Софии, в Новочеркасске, Екатеринодаре,
Тамбове и Самаре. Какие это все примет формы и чем за¬
кончится — никто на свете предположить не может. Пока что
происходит полное и окончательное безобразие, порожденное
наси/льстенным заселением этих исторически освоенных
славянами мест различными мусульманскими племенами,
спуусающимися с гор и ползущими тараканьими толпами из
364
А. Смирнов (фон Раух)
Азии, причем у большинства ползущих в заду и в желудке лежат
пакетики с героином, которые периодически лопаются, и тогда
трупы пополняют морги Москвы и других городов России, куда
прикатывается эта мутная волна с Кандагара и памирских гор¬
ных плато, где афганцы и таджики высеивают опиумный мак
в количествах, достаточных для вымирания не только России,
но и всех европейских стран до Ла-Манша и за ним тоже. В со¬
знании очень многих все еще существует плотная потная русская
мужицкая спина, подпирающая собою Европу и заслоняющая
своей пердючей черноземной жопой хилых европейцев с их
тонкими паучьими ручками от давления азиатов и мусульман.
Увы, и эта спина, и прикрывающая всех и вся
русская жопа уже очень и очень давно являются мифом. То,
что не смогли сделать турецкие таборы во время второй осады
Вены, откуда их погнали до самого Дуная венгерские и польские
всадники, сделали сами европейцы, переложив черные работы
на своих хоздворах на турок и арабов, плодящихся, как насеко¬
мые, и заполняющих собою все древнеевропейские щели и за¬
коулки. Тихая и ползучая мусульманизация Европы решается
европейцами в глухой ночи, когда Пьер и Жанна, Ганс иХильда.
предаваясь высокотехнологичным половым радостям, не хотят
зачать детей. В России же тотальная мусульманизация решается
в гинекологических креслах и на столах абортариев, где ежегодно
убивается несколько миллионов славянских младенцев. Расовые
катастрофы происходят обычно в полной тишине, но послед¬
ствия их бывают ужасающими. На сегодня во время призыва
новобранцев в московском регионе из десяти рекрутов только
двое могут встать под знамена, а остальные восемь — полудохлый
шлак и уголовники с несколькими судимостями. Фактически
русская армия уже перестала существовать: вместо велико¬
россов служат мордвины, чуваши, марийцы, коми-пермяки,
татары и прочие угро-финские и тюркские племена, сходящие
за русских. Большинство великороссов не доживают до сорока
и пятидесяти, массово умирая от наркотиков и само^п^ь^ной
водки, которую азеры в сараях и гаражах разливают из бочек
с техническим спиртом по стандартным водочным бутылкам
с наклейками. С продажи чудовищного пойла имеют абсолютно
все — от участкового милиционера до членов областного пра¬
вительства и федеральных министров. Точно такая картина и с
наркотиками — это выгодно абсолютно всем ступеням чиновни-
Эссе
365
чества, вплоть до самых высших. Нынешний премьер-министр
Ккьянов, бывший правофланговый роты кремлевского охран¬
ного полка, уже очень давно имеет кличку «Миша три процента»,
также, как Горбачев еще в свои ставропольские времена имел
кликуху «Мишка-конверт». Эти клички прокручены через все
средства массовой информации всех направлений и стали уже
общим местом.
Границы Эрэфии с Казахстаном и Средней Азией по-
прежнему открыты и контролируются на шоссе у контрольно-
пюпускных пунктов со шлагбаумом. Были в свое время пре¬
красные работы Джиласа, Авторханова, Васленского о сущности
советской номенклатуры. Это фактически предисловие, пролог
к проииходдщим в Эрэфии и во всех странах СНГ процессам.
Но за прологом разыгралась и сама драма, и ее никто всерьез
изучать и описывать не хочет.
Из всех этих перестроек и псевдодемократий есть только
один прок: добротно растаскана советская военная машина — из
гттрриорий, некогда входивших в Россию, больше не полезут на
Запад клепаные из уральской стали жуки-танки с десантами на
броне из пустоглазых раскосых солдатиков, готовых все жечь
и всех убивать по приказу родной партии и своих отцов-коман¬
диров, сак хорошо описанных Виктором Некрасовым, Борисом
Вааиильвым, Василем Быковым, Владимиром Бондаревым.
Я всегда не ненавидел, а только презирал всех до единого крас¬
ных командиров, и у меня свой счет к Гитлеру — он и его армия
не освобождали Россию от коммунистов и не формировали
нооммльную русскую освободительную армию, чсо и привело
к выдаче Сталину двух миллионов русских людей, ушедших
с Вермахтом на Запад. Это страшная трагедия, и великое дело
сделал граф Николай Толстой, издавший книп7 «Преданные
вЯлсе». Трагедия подлинных антикоммунистов, в чьих семьях
никсо никогда не вступал в ВКП(б) — КПСС, продолжается
исейчас — ни в ельцинской, ни в путинской России им нет
месса. Я дружу со своим ровесником, главой одной иудаистской
общины, внуком расстрелянного чекистами в Одессе еврейского
купца первой гильдии. И когда мы с ним встречаемся и подолгу
льем чай, то у нас с ним нет вообще ни одного противоречия
или хотя бы одного пункта, где бы мы расходились во взглядах.
Ион, и я рассматриваем происходящее как массовую, исходя-
шсюивтрхс дебилизацию и варваризацию населения всех рас,
366
Л. Смирнов (фон Раух)
наций и конфессий. И он жалуется: в нашей еврейской общине
почти нет молодежи, они все отошли от Бога и Закона. Я, будучи
старостой православной, независимой от патриархии общины,
говорю ему то же самое, и вдвоем мы ходим пить чай к пропове 1
нику протестантской общины, который разделяет наши взгляды
Но все мы трое никогда не найдем согласия со священниками
московской патриархии, ныне ставшей Государственной церко¬
вью и полностью и во всем поддерживающей и оправдывающей
власть, заняв идеологическую нишу упраздненного Агитпропа
ЦК КПСС. Особенно прихожане наших трех общин страдают
от нашествия кавказцев всех видов и систем, среднеазиатов
и цыган. Все эти племена в основном занимаются птртпроджтй
и распространением наркотиков. Укореняясь в Подмосковье
и в Центральной России, они отнимают дома у населения,
убивают и травят домовладельцев, насилуют женщин всех воз¬
растов, а когда те протестуют, то сжигают их дома, желательно
вместе с людьми. Я знаю одну еврейскую семью, сбежавшую
из Израиля от террористов снова в Россию, но здесь их стали
усиленно травить дагестанцы, пользующиеся поддержкой адми¬
нистрации. Мне еле-еле удалось предотвратить этот конфликт
и уговорить предводителя местных «дагов» не убивать молодую
мать-одиночку с ее мальчиком, прижитым в Израиле.
Насилиям подвергаются особенно коренные жители По¬
волжья. В Тверской области, в городке Кимры, где когда-то был
центр изготовления обуви на всю Россию, цыгане фактически
захватили при помощи властей и милиции город, отравив всю
его молодежь наркотиками. Под городом цыгане построили го¬
родок из огромных кирпичных особняков и чувствуют себя там
хозяевами жизни. Таких случаев в Подмосковье и в Централ ьной
России я знаю множество, и это уже стало повседневным бытом
Бывшие граждане СССР и Эрэфии, выехавшие в Израиль,
переживают в иной среде аналогичную ситуацию, сталкиваясь
с арабами. Это все я и называю полнейшим и окончателнным
безобразием, то есть потерей образа Божьего в сердцах людей
Вот сейчас идет большая дискуссия о создании объединенной
Европой общеевропейской конституции, где авторы убирают
всякое упоминание о Боге, о христианской религии. Я от¬
кровенно не люблю нынешнего римского папу Иоанна Паата
II, в миру шахтера Кароля Войтылу, политического конъюн¬
ктурщика и единомышленника пана Збигнева Бж^^иг^с^>^с^1^о.
Эссе
367
г
известного русофоба и скрытого антисемита. Его отец, консул
при Пилсудском в довоенном Киеве, где и рос молодой Збышек,
оыл чудовищным антисемитом. Его хорошо знала сестра моего
деда, тетя Лёля, жена популярного в те годы киевского профес¬
сора, часто кормившая консула обедами. Консул, хорошо выпив
вишневой наливки теткиного изготовления, разнуздывался и,
целуя теткины ручки в кольцах (надо сказать, дама она была
очень красивая и величественная и, главное, очень молодая,
в годы оккупации при ее появлении в трамвае немецкие офицеры
гут же вскакивали, уступая ей место), страшно поносил евреев.
Атетка к евреям, с дочерьми которых она дружила и в гимназии,
и в советской послереволюционной школе, относилась очень
спокойно. Ее дядя при гетмане Скоропадском служил в его
штабе, а красавец-адъютант был ее общепризнанным женихом.
Тетке в революцию было пятнадцать, и она два года доучивалась
уже в советской школе. А адъютанту Кеттена «Володьке», как она
его называла, было уже под тридцать. Он убежал до Бразилии,
где открыл ресторан и писал после войны тетке письма. К бул-
гакюввким «Дням Турбиных» тетка относилась скептически.
Выросший в ненависти к советам Збышек — Збигнев Бже-
некий — додумался теперь до того, что территорию бывшей
России надо разделить между Западом и Китаем, этим умиро¬
творив желтого дракона. Со времен Мюнхена и сэра Невилла
Чембеелена с Лавалем хорошо известен путь уступок агрессо¬
рам за счет слабых государств. Кароль Войтыла, человек очень
хитрый и неглупый, не так давно посетив Грецию, прямо на
аэродроме опустился на своих негнущихся ногах на колени
ипросил у православной Греции прощения за все то зло, которое
Ваикан веками наносил и наносит православному Востоку. Так
вот теперь этот же Кароль Войтыла стал увещевать руководство
Обеддиннной Европы и авторов ее новой «прогрессивной»
кoнестlииuии включить хотя бы упоминание о Боге. Такое
органиичское безбожие и секуляризм современной Европы
У меня лично вызывают страх и глубокое отторжение от всех
так называемых общеевропейских моральных и антимораль-
ных ценностей, замешенных на текущих с якобинской гильо¬
тины потоках христианской крови. Я сторонник умеренного
ре■Iлтаoвнoгв фундаментализма и консервативной революции
и именно поэтому хорошо отношусь к Израилю. В истории че-
•101£ечства все уже было, все уже изобретено и пройдено, и пора
368
А. Смирнов (фон Раух)
наконец остановиться, оглянуться в прошлое, самоограничитк
себя абсолютно во всем, впасть в аскетизм и подумать наконец
о сохранении земного Ковчега Бога — окружающей нас при •
роды во всем ее многообразии. Общество безудержного по •
требления, машинизированная, технически прогрессируют^,
цивилизация скоро приведут абсолютно всех людей, где бы онг
ни жили, к грани исчезновения в общемировой экологичен ,
катастрофе, которая и будет библейским концом света. Черс
пятьдесят лет закончится нефть, а через семьдесят — газ. А I
лее начнется повышение уровня мирового океана и затоплен!
прибрежных городов. Почему об этом говорят только эколог • ,
которых избивают в парадных, как избили здешнего академк
ка Яблокова, полного добродушного старика со шкиперски!1
бородкой? Территория бывшего СССР уже очень давно пре •
вращена в ядовитую, никем не обследованную и не изучении
помойку, и фактически половина территории Эрэфии опасно
и непригодна для жизни. Без религиозного отношения к жизни
к природе, к воздуху, к животным и всем видам живности оздо
ровить общество невозможно. Великий президент Соединенны-
Штатов Америки Рональд Рейган победил безбожную «имперг-
зла» — СССР только потому, что он начинал и заканчивал свои
тексты и речи с имени Бога. Бог постоянно, в том или иноы
качестве, присутствует в жизни любого человека, семьи, наумо
и государства. Без этого присутствия Т ворца и обращения к не V
ничего не происходит. Я не очень хороший человек — желчны. •
стареющий подагрик и иногда издеваюсь над людской тупость-
Но я всегда делаю три добрых дела. Первое: если вижу идуш "
через дорогу насекомых, лягушек и ящериц, то всегда осаг<анл1т
ливаюсь, даже если куда-нибудь спешу. Второе: я периодичес ки
беру лопату и иду закапывать убитых машинами кошек и собак
причем часто отковыриваю лопатой божьих тварей, распл* •
щенных на асфальте. За это надо мной постоянно издевакл. и
обыватели. Третье: я собираю замерзающих на улицах пьянят,
и отравленных наркотиками и заношу их в теплые парадные
где они могут уцелеть в русские морозы, доходящие иногда >
минус тридцать. Этой зимой я увидел три замерзающих те -
по-видимому, разнорабочих с Украины или Молдавии, при
ехавших в Москву на заработки. Я собрал кучу еще держащих-*
на ногах алкоголиков, и они занесли эти три тела в парадна
коммунального дома на четыре квартиры. Жильцы, выбежав и
Г
Эссе
369
и,,1Х коммуналок, страшно ругали меня матом, объясняя, что
.^банным наркотиками гастарбайтерам надо отрезать носы,
д и половые члены. Я объяснил им, что это тоже божьи соз-
эния и что у матерящихся креста нет. «Какого еще креста?» —
-рхсыи они. Я объяснил: обыкновенного восьмиконечного
•авопбавого и упомянул Иисуса Христа и Матерь Божью. Они
рклччлись с меня на этих особ и стали немыслимо бого-
:ьствовать. Я же, как православный, знаю: Господь поругаем
•бывает, и, молча выслушав все это, поклонился беснующим-
.. попросил у них прощения и сказал, что они могут вызвать
йпииию и сдать эти тела в медвытрезвитель. Милиция редко
бирает теперь бедных людей, замерзающих на улицах, они
гтресукюся только теми, кого можно ограбить.
Боггоуллство постсоветских граждан связано с массовым
хюбжием русских людей, так и не повернувшихся к Богу после
гаянос'то первого года, когда официально перестали пресле-
вать за исповедование христианства. Люди было потянулись
г вновь открываемые Храмы, но вышло так, что сергианское
чlк)омyлииуичeекoе духовенство разогнало абсолютно все мо-
тоовкие и подмосковные общины, возникшие снизу, включая
Алину по возрождению Храма Христа Спасителя. Этот храм
.» оязыыные москвичи прозвали Храмом Лужка Спасителя. В его
овалах есть и гаражи, и бары, и склады водки и табака, кото-
те не один раз выгорали. Так что православное возрождение
Роосии не состоялось, вместо него получилось одно сплошное
ч^ннкбнв^к)е^<ое безобразие и надругательство над христиан¬
ин. Внешне Храм Лужка Спасителя усилиями безвкусного
■y.кьспвpр Церетели стал похож на станцию метро сталинской
охи. Я в этот храм ни разу не входил и не войду, считая его
Алтлью темных сатанинских сил и сим оберегая себя от еще
ного осквернения. Я и в советские времена избегал посещать
иетсие учреждения, а когда мне приходилось по работе бы-
втт в отделах культуры областных исполкомов, то всегда, вы-
Дя из них, я плевал на порог, говоря: «Чтоб вы все сгорели».
1 был очень рад, когда Ельцин решительно разогнал советы
хм уровней, давно ставших рассадниками не народоправства,
иновного произвола. В отделы культуры исполкомов я ходил
•хить взятки чиновникам за разрешение расписать храм. Они
ч-до одног о быьли чудовищными мздоимцами и казнокрадами,
' яне удивился краху СССР, всецело обязанному не успехам
370
А. Смирнов (фон Раух)
Запада, а желанию номенклатуры бесконтрольно раскрадывдть
все, что есть в России, до самой подземной магмы. Когда меня
оскорбляли люди, хотевшие отрезать уши и половые члены
у замерзающих хохлов и молдаван, то я все время думал о том
почему они так ненавидят само упоминание имени Бога. Кроме
этого случая, у меня в копилке памяти было множество испове¬
дей постсоветских простолюдинов, в основном на тему «надо ли
зарезать зятя или убить жену брата или сына сестры» — обычно
за довольно маленькие неприятности, приносимые ими семье.
Еще в советское время из каждых ста убийств 67 совершались
в кругу семьи. Был описан случай, когда тесть зарезал зятя,
смотревшего телевизор, ударом ножа под лопатку. Сколько мне
показывали по России подоконников, порогов и табуреток, ко¬
торыми простолюдины лишали друг друга жизни. Очень многое
виденное и слышанное убедило меня в том, что большинство
русского простонародья отказалось от Бога и исполнения хри¬
стианских заповедей. Я знал случай, когда в Нижегородской
губернии в тридцатые годы следователь из крестьян разорвал
рот священнику, отцу десяти детей, который именно этого сле¬
дователя в детстве учил грамоте в церковно-приходской школе.
Священник, отец Димитрий, говорил блестящие проповеди, и за
это чекисты наказали его, разорвав ему рот. Жене моего дяди,
белого генерала, чекисты в подвале ростовской ЧК отрезали
груди, а живот через влагалище распороли штыком. Она была
немецкой баронессой, и моего дядю, мстившего за нее красным,
чекисты долго искали в послевоенной Европе, чтобы повесить
на внутреннем дворе Лубянки вместе с его сослуживцами — ге¬
нералами Шкуро, Красновым и Крум-Гиреем.
Я знал приход, где во время гражданской войны весь причт
красноармейцы пятой армии в день рождения Ленина запихну¬
ли в бочки из-под солонины, пробили их большими гвоздями
и сбросили этот живой страдающий груз в Волгу. При этом
они чудовищно хохотали и прыгали. К концу Второй мировой
войны красная армия совершенно чудовищно расправилась
с населением Восточной Пруссии. В этом им активно помогали
поляки, до этого также активно помогавшие немцам в истребле¬
нии польских евреев. Об этом не любят ни писать, ни говоршь
ни в России, ни в Польше, ни в Германии, ни в объединенной
демократической Европе. Людоедские акты в Европе не вы¬
годны никому — они подрывают общеевропейский дух и мифы
Эссе
371
о благотворном влиянии всемирного якобинства, на самом
деле бывшего прообразом всех крайних режимов прошедшего
звваиагого века — якобинский террор, большевистский террор,
пог.оeеoтcкий террор. Где будет следующий — вот в чем вопрос.
С русским народом, массово отпавшим от христианства в его
праасклавной фольгово-мишурной синодальной упаковке,
мэпрос стоит особо и неприятно по последствиям для всех нас,
рууских. Вполне возможно, что историческая и религиозная
вина русского народа суммарно так велика, что Господь его
покарает на века, а может, и на тысячелетия: лишит родины
ирассеет, как народ Израилев, по миру. Многое говорит именно
о таком развитии событий. Возможно, что среди мертвых рус¬
ских камней и останется какая-то Россия, заселенная мордвой,
каавкацами, татарами и разными метисами, а остатки велико¬
россов уйдут жить в иные места и страны. Может, на ту же полу¬
пустую Аляску, может, в Канаду или Австралию и там составят
оюбый небольшой русский этнос. Всматриваясь в мистический
кристалл будущего, я не вижу больше России за Уралом, России
в центральные губерниях, а вижу только русскую этническую
террииорию на границе с Прибалтикой и в бывших казачьих
землях на юге России. Все остальное мне кажется проигранным.
Дай Бог, чтобы мой пессимизм был напрасен и мои прогнозы не
сбылись. Год назад я сидел на кухне одного русского национа¬
листа, создавшего умеренную русскую партию не фашистского
толка, и мы с ним сошлись на одной цифре: из каждых пятиде¬
сяти тыкяч русских мужчин только один осознает себя русским
и готов что-то делать для сохранения своего народа. Это очень
печчльная и пугающая цифра. Виноват во всем сам русский на¬
род, и если ему придется рассеяться по миру, то винить в этом
никого, кроме самих себя, не надо. Хотя есть и гГерсонажи со¬
всем иного толка, вроде предводителя «Союза хоругвеносцев»,
некоего господина Симоновича, правнука банкира Симоно¬
вича, бывшего секретаря Григория Распутина, написавшего
инттррсныр мемуары о своем патроне. Симоновичи-младшие
перемешались с русскими, и их потомок с окладистой бородой
лопатой пишет патриотические стишки, клянет сионо-фашизм
и возгплвляет шествия тысяч мужчин с хоругвями в руках по
улицам Москвы. Симонович постоянно выступает по частной
иаlиoолтнции «Радонеж», где собралась компания православных
анттссмитов, винящая во всех бедах России евреев. Я невольно
372
Л. Смирнов (фон Раух)
вспомнил царского премьера графа Витте, который в своих ме
муарах писал о главе московского отделения Союза Архангела
Михаила некоем господине Грингмуте, полном рыжем евро,
выдававшем себя за немца. Витте знал, что писал, так как вторы ■ -
браком был женат на красивейшей еврейке-разводке господ с
Лесневич, чем вызвал неудовольствие двух последних русски .
императоров, недолюбливавших евреев.
Ехал я в годы перестройки в поезде и услыхал прекрасную
песню, начинавшуюся словами: «Листая старую тетрадь / Рас
стрелянного генерала / Я долго силился понять / Как ты могла
себя отдать / На растерзание вандалов...»
Речь идет о России, и написал эту песню поэт и певец Игорь
Тальков. Он оказался автором только одного этого произведе
ния — все, что он писал затем, было гораздо слабее и отдавало
дурным вкусом. Став популярным, Тальков надел на себя цар
ский офицерский мундир с полным солдатским Георг^и^^с^ким
бантом и стал заседать в разных «Русских национальных собо
рах» генерала КГБ Стерлигова и ему подобных провокаторюв
Внешне Тальков был похож в профиль на молодого Пушкин)
и по матери происходил из приличной еврейской семьи. Сын
популярного детского советского писателя Штильмарка, по¬
томка обрусевших датчан, создал одно время черную сотню,
одев ее в черную форму. В электричках часто ходят бедно одетые
молодые люди, раздавая бесплатно антисемитские «Опричные
листки», напечатанные на дрянной дешевой бумаге. Это все
способы лисицы, желающей увести свору собак от норы с лися¬
тами, то есть от проблемы массового безбожия русского народа,
приводящего его к массовому ускоренному вымиранию. Ведь
именно тупых ваньков из великороссов, которых Бухарин пре
зрительно называл «пахомами», а Ленин — просто «русскими
идиотами», большевики и чекисты в основном использоати
как исполнителей своей преступной воли и бредовых замыслов
и прожектов. Я слыхал от свидетелей, как шли в атаку голодные,
плохо одетые и обутые красноармейцы после пламенных речей
Льва Троцкого, залезавшего на крышу вагона и оттуда рвавше¬
го горло и поворачивавшего разбитые Деникиным бежавши,
красные части назад. Именно так была выиграна гражданская
война, и именно так был взят штурмом Перекоп, когда тысяч.1
под мелодию «Интернационала», захлебываясь в жидкой грязи .
шли, погибая, вперед через Сивашский пролив.
Эссе
373
Генерал-майорские погоны за строительство перекопских
чреплений получил от барона Врангеля ауж сестры моего
*лл тети Маруси, царский инженер-полковник дядя Воля —
В|-аимир Максимович Догадин, которого потом большевики,
чяв семью в заложники, принудили работать на себя. Дядя
Вля говорил, что на построенные иа перекопские бастионы
хльшевики буквально залезли по горам своих трупов. Это все
Х-аати сами русские люди, и теперь наступает время оконча-
аьной расплаты за содеянное. Дело в том, что вымирающие
л водки русские мужики ждут, как Мессию, «честного» вождя
ипа Ленина и Троцкого, который разрешит им разграбить
собняки новых русских и вволю поубивать цыган, кавказцев
и евреев, на которых их уже давно натравливает бывшая со-
вееткая номенклатура через подставные организации самого
• райнего толка. Эти семьи партийных бонз и зубров прекрасно
жают, как они развалили СССР, как разграбили его запасы,
вывезя капиталы на Запад. Теперь эти господа-товарищи,
^рушка которых обосновалась в особняках поселков вдоль
Рблевево-Усппенкогн шоссе, скупают во Франции и Бельгии
ереянную отделку старых замков и особняков, резные панели,
вмонтируют, грузят в грузовые автопоезда и гонят прямиком
•иРублевку. У меня есть знакомый церковный резчик, который
теперь занялся сборкой этих настенных панно и резных потол¬
ков. Так делали в начале двадцатого века только американские
ми1ллиннр)1^1, скупая и разбирая на вывоз английские замки.
А врачам, медсестрам, учителям между тем не выплачивают их
итак мизерные зарплаты, и они, как в войну, питаются наваром
сOxн^ианныу костей и мерзлой, выброшенной с овощных баз
■ртошкой. Я знаю целые объединения пенсионеров, среди ко¬
торых есть доктора наук и профессора, которые деЗкурят около
■онетенеpoя помойки, куда из дорогого магазина выбрасывают
'lpанpаоeрные продукты.
Вот это все я и называю полным и окончательным безоб-
гаием. Преемник Ельцина президент Путин довольно умело
'абяиииировал и систематизировал этот распад и безобразие,
ридав им статичный характер. Возможно, что Путин снйдет
-овременем с политической сцены, так и не сказав ни одного
1 онкрреногн слова и не совершив ни одного политического во¬
левого поступка, навеки оставшись Господином Никем. Пока
поон довольно умело маневрирует между различными полита-
374
А Смирнов (фон Раух)
ческими и экономическими кланами, стравливая их и довольно
неумело устраняя тех, кто ему непосредственно сегодня опасен.
А русский народ не хочет работать на новых хозяев, предпочитая
пить и подыхать и ожидая привычного для него кровавого разре -
шения назревающего социального конфликта. А между тем даж -
в условиях номенклатурного чиновничьего псевдокапттлиизма
русские могли бы объединяться, возрождать русские деревни,
разводить много скота, что позволит возродить многодетные
семьи, создавать домашние моленные и выживать как нация
Но они этого не делают и на предложения идти этой дорогой
только машут руками. Вымирание великороссов идет полным
ходом, и при существующем раскладе сил остановить его не¬
возможно. Верховный муфтий России недавно с сожалением
сказал: «Русские тают, как снег». Это вымирание основано на
почти вековой связи развратителей и развращенных: разврати¬
тели — это номенклатура, а развращенные — это оболваненные
номенклатурой великоросские простолюдины. Заселение на
русские просторы кавказцев, а теперь и таджиков инспириро¬
вано номенклатурой. Причина довольно проста: азиаты дают
взятки чиновникам тихо и покорно, а русские протестуют и раз
глашают тайну взятки. Азиаты привыкли у себя дома кормить
чиновников, как клопов и вшей, и у них выработались традиции
и технологии покупки властей всех рангов. Я еще в советские
годы отбивал зад на асфальтированных дорогах, проложенных
прямо по буеракам, без выравнивания почвы, и любовался
развалинами коровников и свинарников, построенных прямо
на грунте, без фундаментов. А таджики, которых подрадчики.
отобрав у них документы, держат в глубоких подвалах и по¬
гребах, где они живут, как грязный скот, составляют основнои
локомотив московского строительного бума Лужкова-Рссина
По-видимому, вымирание великороссов должно принять
совершенно новые и катастрофические формы, и только тогда
из обалделых постсоветских людей начнут вылупляться русские
птенчики. Будут ли это дети ночных сов, стервятников или же
белые голубки и лебедушки — никто не знает. Поживем — уви¬
дим, а точнее — ощутим: или нам будут рвать когтями и клювамг
спины, или же мы, подставив ладони, будем кормить зерныш¬
ками ласковых белых птичек.
В номенклатурных жопах всегда было черным-черно, как
и в их воспитанных в обкомовских кабинетах душах. Простои
Эссе
375
народ по-прежнему в полной власти своих мордатых начальни¬
ков и пока не знает, что с ним решено сделать. И только когда
русские или то, что от них останется к тому времени, сами
решат, как им дальше жить, снова возникнет неизвестная нам
пока русская культура.
Всс-таки есть большая разница между свободной русской
шиерраурой и русскоязычной. То, что происходило и в СССР,
ив эмиграции весь двадцатый век, было произрастание щетины
н ногтей у покойника и ничем больше. Мое главное противо¬
речие не с Западом, где сохранилась своя особая историческая
пррммсуeрнocть, и где все вполне понятно, и где можно при
делании размотать клубок, а с нашими лжепатриотами, пыта¬
ющимися возродить Россию, срастив большевистское прошлое
с прраоослвием. Когда нарушена историческая преемственность,
как в России, все надо безжалостно вскрыть и удалить омерт¬
вевшие ткани и чуждые предметы, то есть надо публично судить
ВКП(б)-КПСС, провести люстрацию, освободив госаппарат
от нacладникoо ленинизма, а также признать факт геноцида
вешиорроского и других народов России, предоставив им осо¬
бые права истребляемых и преследуемых наций, и провести
частичную реституцию отнятых имуществ. Без этого я не при¬
нимаю псевдовозрождения России, на чем часто спекулируют
ч^инов^пки всех уровней, желающие сохраниться как правящий
класс, владеющий абсолютно всем и всеми мерами не позволя¬
ющий возникнуть среднему классу, который, восстав из пепла,
рано или поздно попрет их из кресел и от жирных кормушек.
Культура возникает не по приказу, а как следствие совокупных
усилий национальных сообществ, желающих выразить свое
осОкиное мировоззрение и ощущение мира.
На сегодня великороссы молчат, они не осознают себя на¬
шей и не имеют своей культуры. Культура великороссов и в вер-
хшрной части, и в массовой закончилась после эвакуации
свободных добровольческих войск из портов России, унесших
с собою не только горсти земли на могилу, но и частицы грнр-
т^ч^ской памяти народа. Все, что происходило и происходит
в России с тех пор, связано с большевистскими насилиями и ка¬
биной псевдокультурой. Да, была антисоветская контркультура,
но она закончилась с победой Запада в холодной войне. Что же
пгюисххдит сейчас? Ведь книг издается весьма много, и все на
Руцком языке, но новой русской литературы не возникло. А по-
376
А. Смирнов (фон Раух)
чему? По-видимому, из-за страха. Пишущие люди по-прежнем,.
боятся писать правду о власти номенклатуры, сохранившей все
свои позиции. Обо всем этом пускай пишут другие. Я же часто
покупаю и мне дарят современную русскую прозу, и я ее обычно
бросаю, не дочитав, меньше, чем на середине. Я вижу, как автор
из страха обманывает и себя, и, следовательно, читателей. А ли¬
тературоведы и критики мне напоминают толстую похотливую
молодую бабу, которую положили в постель с паралитиком. Что
она только ни делает с его гениталиями — но у него все равно не
встает. Вот так и с великой русской прозой — она молчит мертво.
И я свято убежден в том, что она будет молчать до тех пор, пока
остатки великороссов не попытаются, освободившись от обше-
безликой русскоязычной массы, создать свое, пусть небольшое,
но национальное формирование. В русской республике может
появиться и своя русская литература.
Идея создания Израиля породила возникновение разноязыч¬
ной еврейской литературы — это живой для нас, великороссов,
пример. Лучшие же пишущие на русском языке современные
люди самых разных национальностей невольно оказались в тра¬
гическом положении пражских евреев, собравшихся в пражском
кафе, где бывали Франц Кафка, Макс Брод и их литературные
друзья, писавшие на немецком. На них косились и чехи, и сами
немцы, но в результате всего вышло так, что именно эта кучка
затем в большинстве погибших и убитых людей составила гор¬
дость обывательской и ограниченной страны, где им пришлось
прожить жизнь и ужасно умереть.
Сейчас в России от идеологической и экологической чахотки
вымирает народ, давший название этой стране, а на обеденном
столе лежит окоченевший труп великой русской культуры,
вокруг которого шумит русскоязычный фуршет, так и не по¬
нимающий, где он находится: то ли на поминках, то ли на
чьей-то презентации, где все сильно попахивает мертвечиной
Я вспомнил песню Талькова о тетради расстрелянного генерала,
так как действительно держал в руках в одной дворянской семье
такую тетрадь, где царский генерал описывал свои впечатления
о разваливающемся при Керенском фронте. Генерала большеви¬
ки расстреляли как заложника в восемнадцатом году. Генералы
нашей семьи почти все воевали у белых и убежали из России,
дожив в эмиграции почти до ста лет, что даже для меня как-то
удивительно.
Эссе
377
В. Ф. Смирнов (прадед художника),
генерал-майор
Средненький шансонье Тальков задел чужую для него струну,
написав несколько рвущих душу слов, как когда-то Вертинский
выжимал слезу из белогвардейцев, эксплуатируя внутренне чу¬
жую для него тему. Еще с тридцатых годов Вертинский связался
с Лубянкой, вымаливая у нее возвращение в Россию. Это все
фигляры и лицедеи, и не о них речь. Перебирая письма и тетради
расстрелянного генерала, я о многом думал. Вспомнил и посе¬
щение Брянской области, куда ездил к новозыбковским старо¬
верам, называющим себя древнеправославными. Оказывается,
там до войны компактно жило много евреев, убитых немцами,
и хозяева-старообрядцы спустили мне с чердака старую плете¬
ную коробку, полную еврейских писем, документов, открыток
на русском, польском и немецком языках. Староверы купили
пустующий дом после войны и сохранили еврейские реликвии.
Староверы вообще хорошо относятся к евреям, считая их на¬
родом своих праотцов, и отменно знают Ветхий Завет.
Я разглядывал открытки из Вильно, Кракова, Вены, Мо¬
гилева с надписями: «Дорогой Моня», «Дорогая Ривочка»,
•Милая Софочка» и т. д., где описывались их житейские горе¬
сти и радости, и мне было очень тоскливо на сердце, что этих
людей подвергли в двадцатом веке насильственной смерти.
Два года назад мне надо было купить в провинции деревянный
378
А. Смирнов (фон Раух)
дом с большим участком, и я объехал на машине с водителем
несколько губерний бывшей России и всюду встречал и целые
вымершие деревни, и отдельные дома, многие из которых были
открыты, и на их стенах висели в застекленных рамках ником ,
не нужные теперь фотографии и самих крестьян, и крестьянок
и их ушедших на войну молодых мужчин в красноармейскси
а иногда еще и в царской форме. У всех были тупые и бравые
лица служак, рабов и почти что идолов. Очень редко попа¬
дались задумчивые и грустные лица. Ни в одной деревне не
было деревьев вдоль дорог и улиц — все голо и пустынно, как
во времена Смутного времени. Иногда, услышав мои шаги по
скрипучим половицам опустевших домов, выбегали одичавшие
кошки, не дававшиеся в руки и шипевшие, как змеи. «Вот и ваш
черед пришел, голубчики», — подумал я. А места кругом были
божественные: березовые рощи, перелески, заросшие ольхой
поля и ободранные, как скелеты, руины храмов с погнутыми
коваными крестами. Раньше здесь кипела полнокровная жизнь
и сотни тысяч семей рождались и умирали под свои грустные
и радостные песни. Но они все сами разрушили и довели ло
полного запустения свой край, восстав против Бога и решив
жить своим слабым человеческим разумом, поверив злонаме¬
ренным утопистам.
Дом я, в конце концов, купил на самых границах Прибал¬
тики, в местах, где испокон века жили староверы, бежавшие
от московского ига подальше. Среди брошенных деревень
шныряли грузовики с прицепами, полными армян и дагестан¬
цев, валивших бесхозный лес и вывозивших его на московские
строительные рынки. Гортанные голоса, как воронье карканье,
разрушали тишину пустеющей и вымирающей центральной и се¬
верной России. И все виденное мною во время моих странствии
я мысленно называл полнейшим и окончательным безобразием
2003г.
двойная трагедия
Как-то так получилось, что дважды в 20 веке сам русский
народ истреблял почти до корня свою цивилизацию, культуру
и все образованные классы. Факт этот удивительный, и о нем
шк-то все молчат и делают вид, что ничего не произошло и не
п|р>ииходит. Пытаются сохранить преемственность и иллюзию
прямой дороги, не перекопанной рвами с трупами. Второй раз
соввтткую, пусть псевдоцивилизацию уничтожают сегодня
больше десяти лет кряду, уничтожают сознательно, ежечасно
ипланомерно.
О том, как это происходило в первый раз, кое-кто писал,
илучше всего этот факт разобрал Бердяев в своей работе «Духи
русской революции», а чисто эмоционально Максимилиан
Вооошин в стихах о истоках и традициях русской смуты. Бер¬
диев исходил из того, что русское простонародье верило только
всвоего полумифического царя, а помещиков и всю городскую
цнииииизцию с ее культурой и экономикой ненавидело, считая
чужой, и по мере сил всячески истребляло, как могло. Эти же на¬
строями разделял Горький эпохи «Несвоевременных мыслей»,
боясь русского мужика как носителя анархической разрушитель¬
ной стихии. Бердяев рассматривал и великих русских писателей
как пророков наступившего хаоса, видя в персонажах Досто-
твского — Верховенском и Шигалеве носителей программных
уптиноочных положений большевистской революции. Ошибка
и философов — толкователей русской революции на¬
чала 20 века была в том, что они исходили из того, что русский
по своей сути был религиозен, и религиозен по-православному.
На самом же деле большинство русского простонародья было
прежге всего суеверно и потому декоративно набожно, ходило
в церковь задабривать Бога, а не молиться ему. Идеи христи¬
анской доброты и всепрощения были совершенно чужды и не-
.войcттотны основным массам русских крестьян, совершившим
ртсоиоцию и пошедшим за большевиками. У русского народа
А
двойная трагедия
чл-то так получилось, что дважды в 20 веке сам русский
‘ : истреблял почти до корня свою цивилизацию, культуру
... образованные классы. Факт этот удивительный, и о нем
сс• то все молчат и делают вид, что ничего не произошло и не
• «-ходит. Пытаются сохранить преемственность и иллюзию
^■юйдороги, не перекопанной рвами с трупами. Второй раз
.«гтскую, пусть псевдоцивилизацию уничтожают сегодня
ше десяти лет кряду, уничтожают сознательно, ежечасно
иномерно.
0 том, как это происходило в первый раз, кое-кто писал,
тше всего этот факт разобрал Бердяев в своей работе «Духи
.кой революции», а чисто эмоционально Максимилиан
5^шин в стихах о истоках и традициях русской смуты. Бер-
■> исходил из того, что русское простонародье верило только
• ‘•сю полумифического царя, а помещиков и всю городскую
юзанию с ее культурой и экономикой ненавидело, считая
• и. и по мере сил всячески истребляло, как могло. Эти же на-
• .ния разделял Горький эпохи «Несвоевременных мыслей»,
Прусского мужика как носителя анархической разрушитель¬
* Йсгихии. Бердяев рассматривал и великих русских писателей
• уроков наступившего хаоса, видя в персонажах Досто-
»• то - Верховвнском и Шигалеве носителей программных
- лючных положений большевистской революции. Ошибка
«пелей и философов — толкователей русской революции на¬
ел I1! века была в том, что они исходили из того, что русский
жтйсути был религиозен, и религиозен по-православному.
Ь схом же деле большинство русского простонародья было
*лс всего суеверно и потому декоративно набожно, ходило
г>ковь задабривать Бога, а не молиться ему. Идеи христи-
Оли доброты и всепрощения были совершенно чужды и не-
I венны основным массам русских крестьян, совершившим
• *щию и пошедшим за большевиками. У русского народа
380
А. Смирнов (фон Раух)
отношение к Богу и Христу всегда было утилитарно и не более
того. Для них Перун и Велес постоянно виделись за православ¬
ной символикой.
Да, в монастырях, в городских храмах были и монахи, и аске¬
ты, и богословы, и высокообразованная паства, но численно всех
этих людей в России было крайне мало — наверное, от десяти
до тридцати процентов, как и сейчас. А остальные семьдесят
процентов населения были априорно безразличны к самой
идее Бога в его православной транскрипции. В современной
Чехии семьдесят процентов населения тоже безбожники. Так
было всегда, и не надо этому удивляться и придумывать мифы
о некогда существовавшей Святой Руси. Святая Русь существу¬
ет только в декадентском сознании, и нигде больше. То, что
Церковь и в средневековой Московской Руси, и при первых
Романовых, и в петербургской империи была прежде всего
государственные институтом, общеизвестно, но о том, как это
пагубно повлияло на стихийное язычество и ант^и^х^р^г^(^'^ин}^^Ео
русского народа, говорить и писать не любят. Потаенные рус¬
ские сказки, записанные Горбуновым, показывают величайшую
ненависть и презрение простонародья к своим жрецам-свяшен-
никам и дикую похотливость мужиков к попадьям и поповнам.
Совершенно не случайно Пушкин, сам чрезвычайно похотли¬
вый субъект, писал о попе и его работнике Балде в достаточно
гнусном, издевательском тоне. Прадед Пушкина, петровский
генерал и черный абиссинец Ганнибал, оставил после себя более
трехсот потомков от крестьянок и убил тяжелой тростью прямо
в церкви села Михайловское священника за то, что тот не отдал
свою дочку негру на растерзание.
Боже, как лжива вся русская дворянская литература, когда
вопрос касается взаимоотношений помещика и крепостных.
Точно так же нынешние сочинители умело умалчивают о реаль¬
ных взаимоотношениях нынешней постсоветской номенклату¬
ры! и теперешних рабочих и таджикских рабов на лужк^оэ^ских
стройках. Вот только бесконечно грустный Лермонтов все по¬
нимал и знал о стране рабов, стране господ и все лез и лез под
пистолеты идиотов-офицеров. Ученик и прямой продолжатель
Лермонтова — граф Толстой написал о взаимопроникнввении
дворянской усадьбы и деревни достаточно много и откровенно,
встав в конце концов на сторону крестьян. Интересно, что опыт
Толстого Бердяев в своей работе «Духи русской революции*
Эссе 381
иообше не рассматривал, так как беспощадный взгляд худож¬
ника Толстого его не устраивал. Совсем другой вывод был бы
из опыта Толстого, чем излагает Бердяев, находя в народе два
полюса понимания христианства. Жуткую звериность русской
жизни и наверху, и внизу рисует Толстой, а Бердяеву это не¬
удобно. Из Толстого вытекает, выламывается мысль: зверь не
подотчетен в своих поступках, зверем двигают инстинкты и он
не может каяться, что сожрал чужих детенышей, — просто ему
хотелось есть. Таковы все персонажи Толстого: и дед Брошка,
иДолохов, и Пьер Безухов, и Андрей Волконский (духовный
брат или отец лермонтовского Печорина), но все они разъедены
выроожающейся дворянской рефлексией. Платона Каратаева
Толстой придумал только для собственного самоуспокоения —
таких среди простолюдинов никогда и не было вовсе. Откро¬
венно звероваты и все бабы Толстого — от Наташи Ростовой до
А1ны1 Карениной, и все они — активные, чувственные самки,
самки хищных зверей, и они никогда не каются.
И Толстой, как зверь, внутренне оправдывает зверей-ре¬
волюционеров. Но он одновременно утонченный европеец,
ученик Руссо и автор и пророк протестантской по духу ереси,
иЛенин, сам лютый зверь, чуя в Толстом зверя покрупнее
себя, совершенно правильно назвал Толстого зеркалом русской
рееооюции. А все остальное — это только декорации сильно
^задираова!^™ барина. Но Толстой — не дух, не предтеча,
не пророк русской революции, он сам и есть эта революция.
И как далек Толстой от аскетичных старообрядцев, любителей
оизaаттошинPI, молившихся в своих изысканных, с древними
образами моленных.
Недолгая честная дворянская литература Лермонтова, Тол¬
стого, отчасти Бунина и разночинная и крестьянская — Чехова,
Усппнского, Левитина, Подъячева, Семенова и др. успела ска¬
зать правду о врожденной дикости русского простонародья и его
схожести со зверьми и невозможности ввести этот тип людей
в ц^1^ти^л^2^(^1^с^1^^ые рамки. Тот славянин, который вывелся из
смеси великороссов с угро-финскими племенами, есть врож¬
денный анархический дикарь и последовательный, убежденный
враг всякой религии и культуры. Такого типа люди и разрушили
почти до конца старую русскую цивилизацию. Во главе их шли
вожаки — обычно выходцы из семей священников, дьячков,
сделвшие свой примитивный вывод из христианства — все
382
А. Смирнов (фон Раух)
отнять и переделить поровну. Чернышевский, Нечаев, Улья
нов — ярчайшие примеры подобных субъектов.
Но веши нематериальные, как культурность и все, что с не,
связано, не переделишь, значит — надо убивать интеллигенции«
в овраге и сжигать библиотеки и картины, а заодно и церкви
очаги культуры. Я знал от одного свидетеля, как, громя олн
имение, мужики сбросили в пруд рояль и пианино, и коровье
идя на водопой, наступали на клавиши и мычали, пугаясь не¬
знакомых звуков. А в другом месте, на Севере, рес^т^анЕ^ра^тор!.
нашли чиновую икону 16 века, в которой на груди Архистратиг
Михаила было прорублено очко для туалета. Эта икона уцелел .
потому, что лежала лицом вниз, в выгребную яму.
Художник, пропуская увиденное через свою душу, обычн
всегда прав, а вот русские философы и пророки часто изобретал,
и изобретают схемы, под которые подгоняют упрямые факты
Чтобы понять первое по времени уничтожение цивилизации нв
территории России, надо читать не сменовеховцев и не релит
озных философов, а дореволюционную русскую художествен
ную прозу о деревне, и все сделается понятным. Эмигрантская
литература почти не сказала правды об увиденном и пережи ■
том, они почти все, не сговариваясь, решили молчать, так ка*
хотели вернуться и покарать взбунтовавшихся хамов за бунт
кровопролитие и истребление их родовых гнезд. В революши-
было сожжено около 40 тысяч имений, и обычно погибало все
их культурное содержание — крестьянам не нужны были книги »
картины, резное дерево и статуи. Деникин, выходец из семы
выслужившегося солдата, увещевал своих офицеров-дворян
«Господа, мы не карательная экспедиция!»
Массовые порки крестьян, казни пленных и восстанолениг
собственности не дали белым поддержки в захватываемых ими
деревнях и станицах. Когда хотят снова усесться на спину свои I
рабов, то обычно из подлости молчат об этом. Белым и дворянам
не надо играть в особое благородство их роли в гражданской во
йне, но об этом должен говорить человек из их среды, и я знак »
о чем пишу, — мой родной дядя командовал РОВС и в наше,»
семье было много других белых генералов и полковников, и все
они отнюдь не ангелы в золотых погонах. Сейчас околономен
клатурная литература тоже молчит, не описывая, как «новы,
русские» усаживаются на спины вчерашних красных рабов
Кремля, думая, что это навечно. Об этом — ни одной брошюрь
Эссе
383
на книжном рынке нет, как будто ничего не происходит, и не
ухватываются частными отрядами заводы, и не держат рабочих
злами без зарплаты. Вот советский граф Толстой не дождался
охода белых на Москву и прибежал к Сталину жиреть на спине
большевизма, и неплохо довольно долго жировал, пока не умер
ткурения и обжорства. Жил красный граф в дворницкой особ-
яка Рябушинского, где чекисты поселили Горького и стерегли
его. как пленного опасного зверя, а потом отравили фосгеном
»кислородных подушках, отчего его труп посинел. Кстати,
икакой Толстой не граф, а прижит его матерью от соседа по
имению, потомка шведов Бострома, за которого она потом вто-
мчно вышла замуж. Уже взрослым Алексей Толстой подавал на
Выссоаишее имя прошение о присвоении ему графского титула,
ак как брак его матери с подлинным Толстым долго не был рас¬
торгнут. Его мать была талантливой детской писательницей из
рода Тургеневых и передала наследственные дарования своему
тланнливому и подлому сыну.
Маленький классик, по определению Блока, Бунин обо
всем происходившем в России умалчивал, так как скрытно
быь левым и зависел до революции от изданий Горького
иТелешева, а в эмиграции — от финансировавших его влия-
тт.^аных Цейтлиных и Вишняков и их друзей, выхлопотавших
ему по своим каналам Нобеля. Бунин был человек гордый,
жллпг>1й и порочный и только от вечной нищеты вынужден
был кланяться. В рабской стране о своих рабах со зверскими
нaнлионoосями писать правду не принято. Алексей Толстой
после революции написал о русском народе, что только после
Ос'ляСЗря все поняли, какого зверя на цепи держали. Написал
сущую горькую правду. Это какое-то ужасное наваждение:
кругом — и вчера, и сегодня, и завтра, и послезавтра — одни
кхепотники в любых обличьях — белых, красных, демокра¬
тических, рыночных, олигархических, неочекистских, — и все
ютят обжираться, опиваться в гареме из пухлых блондинок
икрасть, красть, красть без конца и без края. У Бунина на вилле
в Грассе жил бывший эсер Илья Фондаминский, сочинявший
трактаты о русской истории и революции. Судя по всему, это
•’»ы^ти оригинальные сочинения, и их бы надо издавать вместе
с рассказами Бунина, который очень сочувствовал опусам
своего друга. Бунин писать трактаты сам боялся и все больше
описывал, как господа драли свою прислугу, как коз, спереди
384
А. Смирнов (фон Раух)
и сзади, под колючими кустами шиповника, в глухих аллеях
запущенных помещичьих садов.
В советской России в первое после Октября десятилетие
была плеяда писателей, кое-что написавших о звериной сущ¬
ности России и ее простонародья, — это и Артем Веселыи.
и Борис Пильняк, и целый ряд других менее известных. Их
всех еще при раннем Сталине пустили в расход. Кое-что на эту
же звериную тему есть и у молодого Шолохова, в его «Донских
рассказах» и в первых частях «Тихого Дона». Не так важно,
кто все это написал, но сделал он это со знанием психологии
донской голытьбы и рядового казачества. Вывод из описанно¬
го всеми ими — цивилизация, нормальные взаимоотношения
между людьми, частная собственность, нормальная экономика
в России преждевременны и подлежат тотальному уничтоже¬
нию самим народом. Я сам часто видел в глазах и инт^с^н^циях
добрых гуманных русских людей, пытавшихся сделать что-то
доброе и хорошее для других, ужасную тоску от лииезрения
того, как труды всей их жизни шли прахом под напором дикости
и стихийной уголовщины. От трагедии истребления русской
цивилизации начала века осталось не очень много письменных
свидетельств и источников. Тема-то колоссальная, а «Илидь
раз-два и обчелся.
Уничтожение русской цивилизации не ограничилось первы¬
ми годами революции, когда выбивалась верхушка, а активно
продолжалось до 1930 года и завершилось раскулачиванием
деревни — то есть массовой базы самого русизма — и бегством
населения из родных мест в большие города и на стройки, где
было легче затеряться. Меня прежде всего интересуют люди,
убитые и арестованные до тридцатого года. Это все мои люди, и о
их судьбе почти все молчат. До 1930 года переловили большин¬
ство священников и монахов, в результате волн перереиисрзаиин
царских офицеров большинство их расстреляли, в том числе
и тех, кто вообще не участвовал в Гражданской войне. Имен¬
но в эти годы было арестовано и выслано множество бывших
дворян, купцов, лавочников, старого чиновничества, а также
самых ярких интеллигентов всех сословий, не прижившихся
при большевиках.
А вот когда Сталин стал громить свои красные кадры и ор¬
ганизовал 1937 и 1938 годы, тут все завопили и вопят по сей
день. Я дважды разговаривал с ныне умершим, очень одиозным
ивОИНСсвуЮЩИМ политзэком Львом Разгоном. Это был умный,
1ггрссивный человек, хорошо владевший пером и выражавший
интересы целого пласта жертв сталинских репрессий. Я и ним
обшался крайне осторожно и с большой опаской, чувствуя
в нем чуждую мне программу. Я всегда легко находил общий
язык с евреями из пострадавших буржуазных семей и религи¬
озных фундаменталистов хасидского склада, которых красные
щресеедвали одинаково с нашим катакомбным православным
.вяаенством, дружившим с раввинатом в лагерях и беседовав¬
ших с ним об общих корнях обеих религий. Разгон был скрытно
убеженный, насквозь левый человек, к тому же я знал, да он
и не скрывал, что был женат на дочери Глеба Бокия, чекиста,
к)зггеввеяшeго при Генрихе Ягоде специальную лубянскую
lебopaтеpию по производству ядов, которые испытывали на за¬
ключенных. В общем, от Генриха Ягоды до Генриха Гиммлера —
иникак иначе. Лев Разгон уверенно чувствовал себя в обществе
Мемориал», где было полно детей расстрелянных ленинских
споддижников и чекистов. Быть может, несчастья и расстрелы
уравнивают палачей и их жертвы? Я к такому гуманизму и все¬
прощению не готов, но я вообще человек неприятный и о себе
исвоем характере иллюзий не имею.
Как-то все эти люди повылезали в перестройку и были очень
заметны на самых громких постах: тот же драматург Шатров,
иобъективно умный Юрий Афанасьев, и многие другие — на¬
прямую племянники и внуки ленинских наркомов. И среди
оpавноaащвтикoн всегда были заметны люди типа сына маршала
Якира и внука наркома Литвинова. Да и сама бабушка номенкла¬
турной революции 1991 мадам Боннер была дочерью заведующе¬
го отделом кадров Коминтерна, тоже потом расстрелянного, как
вб<OIьшинcтвд кадров интернационалистов, лйчными делами
которых он ведал. Теперь новоявленная Брешко-Брешковская
едва открещивается от ельцинско-путинской России, вспоминая
Бунина, говорит о происходящем как о новых «окаянных днях»
и просит не ставить памятник своему мужу Сахарову в уголовной
и башгитской стране.
В этой статье я умышленно не касаюсь национального вопро¬
са и национального происхождения людей, служивших орудием
унииетжнния русским народом своей же русской цивилизации,
бывшей по сути ему совершенно чужой, хотя и признанной во
всем цивилизованном мире. Русским массам по духу близкими
386
А. Смирнов (фон Раух)
были только поэты-алкоголики типа Есенина или Кольцов:
спившиеся и желательно повесившиеся, хотя Есенина скорее
всего повесили чекисты, имитировав самоубийство. В совет -
ское время они восторгались поэтом Рубцовым, зарезанным
в пьяном виде в постели его ревнивой сожительницей. Вот такие
биографии и такие поэты греют их подзамерзшее в бескрайни -
русских степях мужицкое сердце. Все дело в звериной погромной
программе славяно-угро-финского простонародья, избравшего
орудием своей злобы различных инородцев — представителем
иных народов. Для них хорош был садист Бела Кун, садист Ру¬
вимов (по матери — Дзержинский), садисты Вацетис, Лацис.
Петерс, Берзин, Стучка, Щорс и иные, имя которым — легион.
Не будь под рукой этих — простолюдины взяли бы себе в вожди
японцев, китайцев, корейцев, хотя и эти народности в роли ис¬
полнителей широко служили в карательных войсках Чека, но
не верховодили в Смольном и Кремле. Был такой либеральный
депутат, еше царских Дум, милейший человек — Гтрцeнштeйь.
его потом убили тогдашние крайне правые в Финляндии, где
он отдыхал с семьей на даче. Этот Герценштейн блестяще
сформулировал программу интересов русского крестьянства
и был его признанным лидером, и их всех не смущало его про¬
исхождение. Вождей из своей среды крестьяне не выдвинули
по причине вековой робости и политического скудомыслия
В Смутное время при Борисе Годунове русские массы, устроив
фактически революцию, тоже призвали себе в вожди самозванца
с поляками.
Сегодняшние постсоветские националисты всех политиче¬
ских оттенков выдвигают лозунг: «Во всем виноваты евреи!» Я же
с этим лозунгом совершенно не согласен, мысленно заменяя его
другим: «Во всем виновато само русское простонародье и его
врожденное зверство!» Конечно, и отдельные евреи, и латыши,
и китайцы виноваты, ввязавшись в большевистские дела и став
их слепым и зрячим орудием. Когда простонародье несколько
привыкло к свалившейся на него власти, то захотело само занять
должности в аппарате, и Сталин и его сподручные тут же выре¬
зали всех ленинских инородцев — первопроходцев революции -
Ввязались же в кровавое месиво далеко не все инородцы, аотод-
ного до трех процентов их общего поголовья. В армиях Болотни -
кова, Разина, Пугачева вообще не было ни евреев, ни латышей .
ни китайцев, ни молдаван, но зато у Пугачева бывали башкиры-
Эссе 387
мордва, черемисы, и эти азиатские скопища выполняли ту же
работу по уничтожению русской цивилизации, что и во времена
»боьи^ееш^ов. Я знал одного случайно уцелевшего участника
зртсъезда ВКП(б), который Сталин почти поголовно вырезал
ято, что он проголосовал за Кирова. И этот несчастный, долго
сидевший в лагерях человек после чекушки водки выкрикивал,
ик попугай, с ужасающим одесским акцентом: «Ми вам сде-
ши революцию, а ви так обошлись с нами!» Бедняга-одессит,
ставший пламенным интернационалистом, был политически
т'п и самонадеян, как почти все его собратья, и совершенно не
понимал, что русскую революцию еще при Керенском начали
ворружнные русские крестьяне, решившие рассчитаться с горо-
еми и городской цивилизацией, с ненавистными помещиками
ис самой земской интеллигенцией, вышедшей в подавляющем
б):lьшенcтвн из этого же самого народа. Говоря иносказательно,
русский народ, когда обозлен, пойдет за кем угодно, даже за
козлом с бубенцами на шее, если тот поведет его грабить, жечь
кубивать. Сталин называл товарища Калинина с его бородой
вглаза и очень ласково: «Наш крестьянский козел». Я не страдаю
р^уоо^оо^14(^^, не клевещу на русский народ, сам неоднократно
пытался состоять в разных умеренно правых национальных орга¬
низациях, по-прежнему руковожу небольшим территориальным
о^ммоппaальниeм, работаю церковным старостой прихода одной
из ветвей Зарубежной церкви и чем могу помогаю несчастным
с1тра&1дшим русским людям. Но волны хаоса, идущие и сверху,
иснизу, из глубин народа, смывают все позитивные усилия
иотдельных людей, и небольших человеческих сообществ,
пытающихся что-то сделать, чтобы остановить всесторонний
распад и превращение России в край изгоев Европы, опасных
для любых относительно спокойных человеческих сообществ.
Размеры разлива уголовной стихии скрываются властями, под¬
писавшими различные хартии, обязывающие их навести в стране
хоть какой-то правопорядок и выглядеть прилично.
За последние десять лет в сортирах повесилось пять тысяч
офицеров, оставшихся без работы, убито в парадных сто тысяч
юммеесснтов, и их продолжают убивать ежедневно. Кладбища
вокруг Москвы и больших городов заполнены аллеями черно-
Пинитных стел с портретами застреленных братков, похожих
на стриженого Есенина, жертв криминальных войн. В один из
последних годов прошедшего 20 века в одной Москве без следа
388
А. Смирнов (фон Раух)
исчезло двадцать восемь тысяч пенсионеров, продавших или
поменявших свои квартиры.
Ежегодно население страны уменьшается на миллион че¬
ловек, и среди этого миллиона очень многие погибли не своей
смертью. По неофициальным, но достаточно достоверным
источникам, в Эрэфии сейчас проживает всего 111 миллионов
человек, и это число постоянно сокращается. Все современное
чиновничество и вся милиция полностью коррумпированы
и представляют собой уголовные, опасные для населения ор¬
ганизации. Уже построено и продолжает развиваться сверху до
самого низа криминальное государство со всеми вытекающими
из этого факта последствиями. За вполне респектабельным
фасадом псевдодемократии создан кишащий человеческими
аллигаторами уголовным террариум, отравляющий своими миаз¬
мами и частную жизнь, и искусство, и абсолютно у всех, на всех
уровнях Эрэфии возникает вопрос: могу ли я себе это позволить
и не застрелят ли меня за это в темном парадном? Один из самых
смелых и острых московских журналистов — Александр Минкин
был дважды избит залитой свинцом железной трубой, а любимца
перестройки Юрия Щекочихина отравили. Прoвинциельных
журналистов убивают десятками постоянно и повсюду, и это
стало обыденностью.
Первое по счету уничтожение русской цивилизации все-таки
достаточно освещено — тут и пароход с высланными филосо¬
фами, и мучения старой профессуры, оставшейся в столицах
За последние годы приоткрывается завеса над гонимой ката¬
комбной церковью, не поминающей советскую власть и красное
безбожное воинство. Большевики преследовали прежде всего
гуманитарную интеллигенцию, а врачей и технических специ¬
алистов они оставляли для себя и их максимально исп^от^1зЗ(^к^ти.
держа их самих и их семьи в постоянном ужасе и в ожидании
ареста, если вздумают хоть немного взбрыкнуть. Мой дядя -
инженер, в юности гусарский корнет — сидел в туполевской
шарашке за проволокой, и я про все эти дела с раннего детства
слышал. Петра Капицу с женой большевики заманили в СССР
и фактически арестовали, заставив работать на них. Трагиче¬
ская судьба двух гуманитариев — философа Лосева и слависта
будущего перестроечного академика Лихачева — достаточно
хорошо известна. Все это задевало не только высшие слои сто¬
личной интеллигенции, большевики точно так же преследова-
Эссе
389
1и рядовую уездную и губернскую интеллигенцию — земцев,
пюсветителей, несших простонародью свет культуры. Их они
большей частью тоже уничтожали. Я когда-то изъездил почти
всю Россию и наталкивался на остатки семей этой земской
интеелиигнции, и они развертывали передо мной свитки их
страданий и мытарств по лагерям и ссылкам. ОГПУ и НКВД
работали в те годы по разнарядке: столько-то попов, столько-то
царских офицеров, столько-то бывших эсеров и троцкистов и т.
л Именно из такой народнической семьи вышел ранний ново-
миирсекий Солженицын, но он, к сожалению, быстренько ушел
из своего жанра, где он все так хорошо знал, и, будучи одержим
манией величия, вообразил себя всемирным пророком и стал
писать нудную, малокомпетентную абракадабру о своих колесах
и, конечно, о евреях, хотя сам по отцу — из еврейских земле¬
дельцев, посаженных царским правительством в донские степи
для морального перевоспитания физическим трудом. Выкрест
в третьем поколении, Солженицын имеет очень заземленные
пpртавевелния и о православии, и о русской истории, все не¬
обычайно упрощая и примитивизируя, как это делали почти все
пишущие из народнической среды, напрочь лишенные всякого
ммтвецизма и прозрения иных миров. Я его самого не так давно
видел и, имея некоторый опыт общения с душевнобольными,
сразу понял, что этот дышащий на ладан, еле живой, окосте¬
невший старец, по-видимому, наследственно, смолоду психи¬
чески больная личность, и его нельзя воспринимать всерьез как
порового человека. Творчество и сочинения душевнобольных
надо воспринимать как особый вид человеческой деятельности,
часто представляющей объективный интерес, но обязательно
под углом диагноза таких пациентов. Лицезрение невстающего
Соожееицына вызвало у меня острое чувство ж^ости и сочув¬
ствия. Он, несомненно, историческая личность — его труды
были максимал ьно задействованы в годы холодной войны, и ими
изрядно долбили СССР.
Около старца хлопотала милая, благожелательная, заботливая
жена, конечно, уверенная, что ее муж гений, как Лев Толстой.
Вззляд у Солженицына до сих пор злобный, внимательный,
пoоасpитетьный, как у норного зверя в вольере зоопарка. Так
обычно выглядывают из-под себя, никому не веря, безна¬
дежные старые психи, которых в дурдомах и психиатрических
инттрнатах держат пожизненно и которые складывают под свои
390
А. Смирнов (фон Раух)
проссанные матрасы свои бредовые писания, считая, что только
они знают абсолютную истину, которая спасет мир.
Оставив в целости старую техническую интеллигенцию,
большевики следовали старому, еще петровскому, принципу-
от Запада нам нужны только технические секреты вооружений,
чтобы крепостные русские армии были непобедимы и их можно
было бы бросать и на Запад, и на Восток, расширяя границы
вначале московского, а затем и петербургского рабства. Недавно
я с удивлением узнал, что скульптор Коненков, долго живший
в Америке, был прикрытием для своей завербованной Лубян¬
кой красивой и слабой на передок жены, сожителствоввввшей
с Альбертом Эйнштейном, писавшим для нее
отчеты и введший эту даму в среду американских физиков, где
Кремлем были завербованы агенты, кравшие для Курчатова
атомные секреты. Ни при царях, ни при большевиках никто
из правителей не перенимал в Европе образцов устройства
гражданского общества, так как нашим деспотам все это из¬
лишне и абсолютно не нужно. Я еще в советские годы бывал
в семье одного первого секретаря обкома, вышедшего на пен¬
сию и ходившего дома всегда в кальсонах, постоянно пившего
пиво и мочившегося в ведро посреди гостиной в присутствии
домашних обоего пола и их гостей. Бывал я и в ко>мм^^н^ьт^ои
квартире в старом деревянном купеческом особняке, где вод¬
ной из комнат доживал свой век бывший красавец лейбгусар
Кошкин, родственник Романовых и Сухово-Кобышиных. На
его дочери, красивой актрисе, был женат актер Плятт. Этот
Кошкин так презирал своих соседей по квартире, что ходил по
утрам в сортир абсолютно голым. Зачем нынешним и бывшим
хозяевам России соблюдать какие-либо приличия? Они не
стеснялись и не стесняются перед своими рабами. Шоферам,
возившим красных правителей, было запрещено останавливать¬
ся, если они кого-нибудь сбили, — по инструкции они должны
были выбросить из окошечка автомобиля специальный жетон .
Общеизвестно, что Лаврентий Берия ловил на улицах Москвы
женщин. Но точно так же делали и другие начальники в других
городах покоренной и оскверненной России. Писатель и по¬
эт-конструктивист Квятковский, сам сидевший в карельских
лагерях, рассказывал мне, что в 1930-е годы в Москве пешеходы
переходили улицы только возле светофоров — боялись исчез¬
нуть в милиции. Сейчас в московском метро милиция хватает
Эссе
391
красивых девушек и насилует их в своих подземных служебных
помещениях.
Разорив почти до конца старую русскую государственность
икуяьтуру, большевики стали создавать на ее месте свой крас¬
ный Рейх, замешав в его фундамент кровь, страх и предательство.
Из русских людей они стали лепить нового советского человека.
Между традиционно русскими и советскими людьми всегда была
офомная разница. Это фактически два народа в одном, объ-
еддненные одним общим языком. Наше поколение, рожденное
в 1930-е годы, росло еще среди старых русских людей и кое-что
от них восприняло. Но мы, их потомки, все равно утратили их
органические и естественные черты и признаки и только отчасти
и не совсем по праву можем считать себя русскими. Современ¬
ная русскоязычная жизнь морально девальвирована и носит
нррасстенно пониженный характер. Пожалуй, единственное,
что роднит меня с моими предками, — это чувство стыда перед
самим собой. Я никогда не буду делать некоторых гнусных
с моей точки зрения вещей, которые теперь общеприняты, но
япостоянно, прямо или завуалированно, издеваюсь над людьми
иставлю их в такие ситуации, когда они говорят глупости и по¬
шлости, что меня несказанно гаденько веселит. Этого, наверное,
не делали старые русские, так как они жили естественно в своей
стране, где не надо было прикидываться идиотами, чтобы фи¬
зически уцелеть. Я, к примеру, привязался к Луи Селину только
за то, что его все травили и он держал свору собак, чтобы его не
избили левые французские студенты. Селин не был фашистом,
не пе^^т^^я, как другие, в фашистских газетенках, не призывал
убивать евреев и коммунистов, но его все равно травили. Селин
не любил банкиров и англичан, считал обе мировые войны не¬
счастьем Европы и говорил это публично. В Первой мировой
войне Селина отравили ипритом — он был спешенным окопным
кирроиром и не был левым, как тот же Анри Барбюс.
Меня воспитывал дядя Коля, синий Гатчинский Его Величе¬
ства кирасир. Его тоже спешили, загнали в окопы, где отравили
газом и ранили в голову, после чего он считался полным иди¬
отом, и его, как инвалида, не расстреляли красные. Отец дяди
Коли был женат на моей родственнице из семьи Булгаковых.
Сам дядя Коля был двухметрового роста, занимался развратом
во всех столицах Европы и научил меня, мальчишку, правильно
пить водку маленькими рюмками под острую закуску и спать
392
А. Смирнов (фон Раух)
с женщинами, для чего приводил в баню тридцатилетнюю доч¬
ку своей давней сожительницы. При встречах с комендантом
дачного поселка, где он доживал свой долгий век, дядя Коля
отдавал честь и страшно пукал, так как все время, хрустя, как
мерин, жевал чеснок. При встречах с милиционером и толсты¬
ми женами коммунистов дядя Коля не только пукал, но и лаял
по-собачьи. Он меня учил: «Вот видишь, Алеша, я еше смотрю
на небо и на осенние туманы и деревья, а мои однополчане
или гниют в ямах, или шаркают по парижским тротуарам, если
уцелели, а я здесь пукаю и лаю. Мы живем в стране кровавых
идиотов и палачей. Я, фактически герой Великой войны, имею
русские и иностранные кресты, а хожу и пержу, как животное,
ради самосохранения своего одра».
Я, к сожалению, был тогда совсем молод, глуп, весь в мечта¬
ниях и не все понимал и воспринимал правильно из наставлений
дяди Коли. Такие вот, как дядя Коля, верстовые столбы или
одинокие деревья среди павшего выгоревшего леса увели меня,
слава Богу, от большой большевистской дороги и увели очень
далеко от тех мест, где подвизались мои ровесники. Как созда¬
вался красный Рейх — об этом у меня стоит на полках огром¬
ная библиотека воспоминаний создателей этого чудовишного
монстра. Это все писали десять тысяч членов Союза писателей,
средний возраст которых на момент распада СССР был 67 лет.
Они очень много всего успели написать — и как их хвалили,
и как их ругали на Старой площади, и как они угождали своим
хозяевам. Средний возраст расцвета советского преступного со¬
общества был шестьдесят лет, где-то с 1930 по 1990 годы. За эти
десятилетия было создано особое советское псевдоискусство,
особая советская доносительская мораль, особая система послу¬
шания хозяевам жизни, и, главное, был выведен на территории
бывшей Великороссии новый тип людей-овчарок и людей-овеи
Советские овчарки пасли советских овец и не давали им по¬
кинуть отару. А если кто убегал... Прошло тридцать лете 1991.
но психологические ограды загонов по-прежнему целы, и люди
стоят в них плотно, как овцы в морозы.
Используя еще старые, воспитанные в гимназиях кадрь
большевики создали свое паскудное высокопрофессиональное
кино. Для меня, как для злопамятной дворянской сволочи,
очень любопытно, что Любовь Орлова была дочерью статского
советника, занималась в ресторанах валютной проституцией
Эссе
393
.1 замужем за педиком Александровым, сожителем Эй-
.1ГТейна, в детстве ходившим в рижские православные храмы
певшим на клиросе, в результате чего появились «Иван
]НЫЙ» и «Александр Невский» — фильмы с явным налетом
явного модерна начала 20 века.
Все подлинные достижения так называемого советского ис-
•тва связаны с остаточными проявлениями разгромленной
;кой культуры. Окончились воспоминания о погибшей Рос-
- и окончились достижения в советском искусстве. То же
оепроизошло и с самим СССР. Мой папа в Екатеринославе,
ли приготовишкой, сидел за одной партой с тихим мальчи-
,Леней Брежневым, сыном мастера металлического завода,
гимназистика, неся букеты, вместе с другими детьми ходили
печать Николая II, когда он приехал на завод, делавший тогда
:ряды для фронта, и оба плакали своми детскими слезами,
иевлюбимого монарха. А мой дед, либерал и народник, знав-
иеше до революции и Короленко, и Николая Анненского,
1отескина, и Луначарского, разочаровался, увидев близко
репанное и пропитое лицо Царя, портреты которого он часто
ал и для губернского дворянского собрания, и для гимназий,
ао это совсем незадолго до 1917 года.
Умерли правившие старики, помнившие старую Россию,
аспался СССР, в котором владыки Кремля, вопреки всему,
£1и отсвет Российской империи, а себя считали красными
чми. Я глубоко убежден, что только искаженное имперское
<тво в сознании геронтологической команды было гарантом
политической целостности территорий, когда-то принад-
<авших России. Пока есть чувство семьи, ответственности
^ого за всех членов семьи, до тех пор она существует и не
Сдается. В Российской империи была узкая имперская
^ойка, своего рода имперский цемент, соединявший куски
^ние, но этот цемент выбили большевики, при этом сами
^авему заменой, — и все расползлось. А имперской единой
.ней великороссы так и не стали, и в этом трагедия и причина
и Российской империи, и СССР, и, возможно, пока еще
ествуюшей Эрэфии. После чудовищных репрессий боль-
1ство подданных большевиков решили им служить, стиснув
и заставив себя верить в красные идеалы, заменившие им
в Бога и в монархию. Возникла совершенно новая религия
41 в большевистское государство с иконостасами красных
394
Л. Смирнов (фон Раух)
уголков, публичных шествий с портретами вождей и красным
погостом и мощами на Красной площади. Страшное варварское
государство с обязательными людоедскими жертвоприношени¬
ями так называемых врагов народа на жертвенники красного
террора. Архитектор Щусев, до революции тонкий церковный
стилист, построивший храм Марфо-Маринской обители на
Большой Ордынке и храм-памятник на Куликовом поле, воздвиг
для вождей большевизма зиккурат, ставший символом их бес¬
пощадной и кровавой власти. Было запланировано расширить
большевизм на всю Восточную Европу, а старые конти ненталь-
ные демократии — прежде всего Францию и Испанию — хотели
подорвать изнутри, для чего вербовалась огромная агентура
и финансировались европейские компартии.
К счастью, этот план по разнообразным причинам провалил¬
ся, и немалую роль в неудаче Кремля сыграл фашизм, видевший
в СССР опасного соперника. Пассивность Англии и Франции,
желавших устранить СССР с европейской арены руками вермах¬
та, привела к захвату стран Восточной Европы Красной армией
и долгому позорному рабству этих небольших государств.
Такие глобальные планы Москвы были возможны только при
создании чудовищной военной промышленности. Были созданы
закрытые городки ученых и инженеров, работавших на ВП К. Эту
ученую публику коммунисты неплохо кормили, но следили при
этом за каждым их контактом. Были подкуплены и рабочие воен¬
ных заводов, ставшие рабочей аристократией, преданной режи¬
му. Остатки старой дореволюционной технической интеллиген¬
ции подготовили себе достойную смену. Советское образование,
особенно в точных науках, было одним из лучших в мире. Была
развита и советская медицина, тоже достаточно прогрессивная.
Пища в СССР была нехитрая, но дешевая, квартиры плохие
и почти бесплатные, и в целом советский народ жил спокойно
и в своей массе не хотел никаких перемен. Надо учитывать, что
самые социально активные русские люди были выбиты волнами
красного террора, а здоровый остаток подобрала Вторая миро¬
вая война с ее чудовищными потерями на советскоггррмннском
фронте. Цифра в двадцать шесть — двадцать семь миллионов
погибших, несомненно, занижена. В некоторые деревни не
вернулся ни один мужчина, я знал село, где женщины рожали
от стариков-свекров, заменивших своих погибших сыновей.
Победу СССР над Германией добыла молодежь, родившаяся
Эссе
395
вдеревнях после революции, когда у крестьян было полно ско¬
та, и они охотно кормили своих детей, становившихся от этого
выносливыми солдатами. Потом началась коллективизация,
скот перерезали — до сих пор не восстановлено поголовье коров
новей, бывшее в России до 1928 года.
Советское население в своей массе было покорно властям
н во всем им подчинялось. Когда Горбачев затеял свою пере¬
стройку, то рядовое население очень удивлялось: и так неплохо
живем, чего еще надо, это все Москва мудрит. Советскую си¬
стему можно было бы называть несрабовладельческой военно-
технниеекой архаичной системой, близкой по своей структуре
ыкточным сатрапиям древнего мира. Только такая, тотальная,
без щелей, отдушин и обязательств перед населением, диктатура
могла сломать гитлеровскую армию. Высказывания «Война все
спишет» и «Русские бабы еще нарожают солдат» приписывают
толи Сталину, то ли Жукову — военачальникам, наступавшим
по грудам тел своих войск и мостившим дороги победы целыми
покчlиниями русских людей. Дети, рожденные от тыловиков,
дееертиров, больных и стариков, — это не дети солдат, кото¬
рым в Красной армии почти не давали отпусков, в отличие от
вермахта, где заботились о воспроизводстве немецкого народа.
Была ли советская система советской цивилизацией? Я не
могу дать четкого ответа на этот вопрос ни самому себе, ни своим
читателям. Для кого-то была, а для кого-то нет. Ведь бывают
же чисто гуманитарные и чисто технические цивилизации без
раздуу-ого военного и технического комплекса. А с эстетикой
и п/ммаиитрными науками в СССР дело было плоховато. Они
выполняли чисто утилитарную роль — держать в повиновении
ВКП(б) и КПСС массы людей, которых все-таки надо кормить
какиим-то литературным эрзацем, и такими же Заменителями
в театре, кино и живописи. Деятели культуры СССР были
величашими лжецами, которые долгались в конце концов до
того, что сами верили в свою ложь. Так вышло, что я был близок
сженщиной, отец которой отсидел на Соловках за анархизм, и от
него я знаю, как боялись чекисты настоящих левых и как они
ууилиннл их истребляли. Зная это и прочитав основные труды
Баккнина, Кропоткина и их популяризаторов, я утверждаю, что
т^L^и^l4:зfма в СССР не было и все ярые советские сторонники
♦pрa;lинoгл» социализма — лютые, непримиримые враги любых
поодинно левых идей и всех левых партий — от анархистов до
396
А. Смирнов (фон Раух)
социал-демократов. Татарская золотоордынская модельленин-
ско-сталинского псевдосоциализма просто рядилась в красные
тряпки марксизма и проповедовала никогда не существовавшую
в СССР диктатуру пролетариата. Впрочем, все это азбучные ис¬
тины, но до сих пор по улицам Москвы ходят тысячные толпы
людей с красными флагами и портретами бородатых идеологов
и вождей, а во многих западных университетах по-прежнему
полно левых профессоров и студентов, считающих, что в Рос¬
сии только немного ошиблись и извратили хорошую левую
идею. Существовавший в России многослойный материк ВПК.
партийной бюрократии, технической интеллигенции, органов
М ВД и КГБ был достаточно прочен и мог бы существовать еще
десятилетия, чего ожидали все западные советологи и аналити¬
ки, для которых развал СССР был совершенно неожиданным.
Никто не учитывал, что в советской системе был свой кипящий
котел, который должен был взорваться. Этим котлом являлась
бесконечно алчная номенклатура, уже поездившая на Запад,
всего там повидавшая и решившая жить, как европейская бур¬
жуазия. Особенно шикарно жить по западным нормам хотели
жены номенклатурщиков, и главным образом — провинциаль¬
ных. Большую роль сыграла в этих процессах покойная жена
Горбачева Раиса, очень завидовавшая туалетам и драгоценно¬
стям госпожи Тэтчер и прямо ей заявившая словами из песни
Высоцкого: «А я такие же хочу!» «Дайте адрес вашего ювелира
и портного», — попросила Раиса у железной леди, о чем с вос¬
торгом писали тогдашние британские газеты.
Номенклатура хотела законно передавать захваченные ею бо¬
гатства своим детям. В интересах номенклатуры была проведена
приватизация и вся Россия снова стала кому-то принадлежать
Въезжая на машине или автобусе в старые русские города и видя
в центре разных стилей и размеров старые дома, я всегда по¬
вторял и повторяю свою любимую фразу: «Вся Россия раньше
кому-то принадлежала!», имея, конечно, в виду, что еще есть
наследники этих домов и процесс реституции еще возможен
Номенклатура прочно села на чужую собственность и пытается
сделать этот захват вечным, всячески доказывая незыблемость
чубайсовской приватизации. На каждом сборище за круглым
столом в бывшем кремлевском сенате президент Путин заверяет
новых хозяев земли русской: «Отмены приватизации не будет!*
Успокойтесь, товарищи, вас никто не тронет — вот смысл его
г
Эссе
397
слов. Но в жизни и в истории ничего вечного не бывает, тем
более в такой стране, как Россия, где начавшаяся в 1917 году
революция отнюдь не окончилась и где славянское болото еще
долго будет находиться в взбаламученном состоянии.
Но вот после 1991 года начались удивительные и непонятные
для меня процессы. Само население стало усиленно уничтожать
все то, что оно тяжким трудом создавало после прихода от имени
народа к власти коммунистов. Этот процесс уничтожения идет
на всех уровнях. Директора заводов сами уничтожают свои заво¬
ды и сдают пустые цеха под склады. Директора школ и детских
садов разоряют свои заведения и продают их пустые коробки
в собственность кавказцам. Вокруг Москвы и других крупных
городов стоят черепа разгромленных санаториев, пансиона¬
тов, пионерских лагерей, детских садов. Что не успело вывезти
начальство, то растаскивает местное население. Разгромлено
множество военных городков, военных баз и складов, после
которых на земле валяются ракеты, снаряды, отравляющие
вещества в ржавых бочках. Закрываются исследовательские
институты всех профилей, ученых выбрасывают на улицы без
выходного пособия. Закрываются и громятся клубы, кинотеа¬
тры и библиотеки. Закрыты все профессионально-технические
училища, и рабочий класс больше не воспроизводится, и даже на
еше действующих заводах нет рабочих — работают одни старики.
Создается впечатление, что страна ускоренно ликвидируется.
Я недавно говорил с одним инженером ВПК, и он сказал мне, что
таков приказ из Вашингтона, скоро сюда войдет американская
армия, и жаль, что СССР в свое время не начал третью мировую
войну и не сжег США и Европу. Так думает очень много людей,
и это, в конце концов, опасно. Любимый текст — это программа
Даллеса об уничтожении русского народа без вбйны в мирное
время. Как-то все очень просто у таких людей: в революцию
были «Протоколы сионских мудрецов» Нилуса, а теперь —
программа Даллеса. А где сам народ и где его интеллигенция?
В ответ — молчок. А я понимаю, что происходит на самом деле:
номенклатура хочет схватить деньги сейчас, сию минуту, она
полностью нигилистична и распродает все подряд, не веря, что
ей долго удастся продержаться. Они ликвидируют и распродают
все, руководствуясь афоризмом одного из последних Людови¬
ков, кажется, Короля-солнце: «После меня — хоть потоп!» Ате,
кто работал на уничтожаемых заводах, в пансионатах и детских
398
А. Смирнов (фон Раух)
садах, расходятся со своих бывших рабочих мест понуро, без¬
молвно, как рабы. Их хозяева так решили — и все тут! Они даже
не воют, как выли крепостные отца моего прадеда в нашем
тамбовском имении, когда он прочитал своим дворовым мани¬
фест императора Александра II о даровании воли крестьянам,
и бабы завыли: «Барин, не гони нас! Куды мы пойдем? Кто нас
кормить будет?!»
Особенно унизительный погром идет среди советской про¬
фессуры и научных работников. Они получают нищенскую
зарплату и не могут прокормить не только свои семьи, но и са¬
мих себя. Жена моего знакомого — доктора наук и профессора-
энтомолога, чтобы они могли кушать, устроилась поварихой
в банк — кормить служащих и таскать домой продукты. Такова
реальная жизнь, и люди бегут из страны, чтобы заработать хоть
что-нибудь. Был Джордж Сорос, кормил некоторых ученых
грантами, но его выжили налогами и отняли здания. СССР
объявлялся общенародным государством с общенародной соб¬
ственностью абсолютно на все, и если вы сейчас плохо живете,
то ваши дети и внуки будут жить хорошо. Я помню, как люди во
времена перестройки ходили на митинги, вслушивались в речи
и все спрашивали себя: снится им услышанное или не снится?
Некоторые поверили Гавриилу Попову и Юрию Афанасьеву
и тоже стали сами говорить. А потом вылезли Бурбулис, Гай¬
дар, Чубайс и Ельцин со свердловскими номенклатурщиками
и все начали срочно делить. И рядовые люди приуныли очень
надолго. А потом грянул 1993: пальба по парламенту, побоиша
на улицах, генерал Альберт Макашов... Это я тоже увидел вбли¬
зи — тогда наивные идиоты, и я среди них, пытались сколотить
правый блок в Верховном Совете, и все говорили, говорили
и надеялись. Во главе страны с 1917 года стояли злонамерен¬
ные вороватые личности, и, наверное, кроме грабежа, ничего
произойти не могло.
Ну а народ, именем которого все это совершается, как он9
Народ, как всегда, безмолвствует и сам ворует то, что не украло
начальство. Сейчас самые заметные народные промыслы — со¬
бирание пивных бутылок вдоль дорог и работа на вторсырье -
закупка цветных металлов, для чего у бабок крадут алюминиевые
кастрюли и снимают километрами электропроводку, обесто¬
чивая села и деревни на недели, месяцы и целые зимы. Очень
часто при этом нарушают технику безопасности и пот ом висят
Эссе
399
на столбах, как сожженные, скрюченные птицы... птицы пере-
спюйки, гласности и демократии по-номенклатурному.
Ко всем словам, терминам и понятиям, имеющим отно¬
шение к Эрэфии, надо добавить слово «номенклатурный»,
.номенклатурная», «номенклатурное». Я прекрасно понимаю,
что это тяжелый, внелитературный, внеэстетический текст, но
я сам человек тяжелый, неудобный и пишу этот текст, оскор¬
бляя прежде всего себя. Я бы мог писать совсем другие тексты,
с совсем другой тональностью, но представьте себе, что каждую
ночь сосед-шизофреник ходит срать под вашими окнами или
же дрочит бешеной спермой на оконное стекло, через которое
вы каждое утро смотрите на восход. Номенклатура по любому
поводу каждый день отравляет жизнь всех живых существ лю¬
бого вида, которых она может достать. Это безумный, чисто
шиззфренический процесс, и он будет продолжаться до беско¬
нечности, пока их всех, обезумевших, кто-нибудь не остановит
чисто физически.
Однажды, еще в советские годы, я жил в рабочем бараке.
Рядом проходила дорога, по которой, сокращая путь, обко¬
мовцы ездили на свои дачи, заполняя комнаты тучами пыли.
Я купил ящик водки, собрал рабочих и попросил их перерыть
дорогу траншеей по ширине колеса «Волги». Они это сделали,
^^^м^ас^к^и^о^^в волчью яму, и обкомовец попался в нее, разбив
себе лоб. Я был очень доволен, но абсолютно невиновен — я их
только на халяву поил водкой. Больше господа-товарищи по
этой дороге не ездили.
Я думаю, что люди этих зарвавшихся господ из бывшей
парртоомшклатуры! не остановят — их скорее всего остановят
мееанизмы и техника. Все виды механических устройств, остав¬
шихся Эрэфии в наследство от СССР, безнадежно устарели,
они безотказно работают больше пятнадцати лет без профи-
лактиччского ремонта. Скоро Россия останется без своих само¬
летов — их только латают, без электричек, без автобусов — все
они сносились, без электростанций и без всего, что еще, как-то
скрипя и жужжа, крутится и вертится. Самое страшное в дру¬
гом — в износе реакторов на атомных электростанциях черно-
былыжого типа. Чудовищное положение на атомной станции
в Сосновом бору под Ленинградом-Петербургом: эта АЭС может
рвануть в любой день и накрыть радиоактивными выбросами не
только Питер и весь Запад России, но и скандинавские страны.
400
А. Смирнов (фон Раух)
На замену реактора или закрытие известного всем очага ужаса
нужен миллиард долларов, но его нет, хотя так называемый
стабилизационный фонд давно перевалил за сто миллиардов
долларов, но они вывезены министром финансов Кудриным
за пределы России.
Каждый читающий газеты или слушающий радио под¬
данный Эрэфии знает, что власти разворовали 4 миллиарда
долларов — транш, полученный Россией накануне дефолта
1998 года, и что Виктор Степанович Черномырдин, бывший
косноязычный премьер, украл несколько миллиардов долла -
ров, выданных налогоплательщиками США для переобучения
шахтеров закрываемых шахт и создания для них новых рабочих
мест. Это общеизвестные факты, признанные всем миром, но
господин Кириенко, ответственный за дефолт 1998, и господин
Черномырдин, «благодетель» шахтеров, находятся на свободе
и занимают высокие должности при президенте Путине. Анало¬
гичных широко известных вопиющих хищений множество, все
их знают, но делают вид, что такого не было или что так и надо
Такое крутое воровство похлеще, чем столь любимый всеми
здешними политиками план Даллеса. Московская публика и при
Ельцине, и при Путине удобно устроилась у нефтяной и газовой
трубы, и им, и их детям и внукам доходов от торговли нефтью,
газом и алюминием более чем хватит. А вместо русского рабо¬
чего класса и крестьянства они завозят таджикских, китайских
и вьетнамских рабочих. Остатки же русских рабочих и крестьян
нужны номенклатуре как бесправные, на все согласные батраки
по старой русской пословице: «Отец Герасим на всякую х**“
согласен».
Есть такая госпожа Батурина, вторая жена мэра Москвы
Лужкова, — дама, строящая заваливающиеся аквапарки и об¬
разцовая новая помещица. Она уже создала в Белгородской
области образцовое имение, куда выписывает из Европы обо¬
рудование и племенной скот. Недавно в Москве заст^рз^дили
американского журналиста Пола Хлебникова, издателя русского
варианта журнала «Форбс», в котором он опубликовал список
новых русских миллиардеров. Он оценивает личное состояние
госпожи Батуриной в миллиард долларов. Самого мэра Лужков!
москвичи прозвали Годзиллой — по имени голливудского кино¬
чудовища, разрушающего города. Лужков очень любит взрывать
вполне пригодные гостиницы, включая гостиницу «Москва*
Эссе 401
.о^тс^г^аам^т^ный символ сталинской эпохи, украшенный фре¬
сками Лансере.
Изложенный мной процесс изничтожения славянского ра¬
бочего класса и крестьянства, увы, не фантастичен. Это наша
пстсоянная, каждодневная реальность, в которую очень труд¬
но поверить среднему нормальному человеку. А я не совсем
норммаьный человек, так как всегда презирал советское стадо
любых его ипостасях, и мне глубоко противны и советские
номмеклаатушики, и их наследники, и русское простонародье,
которое мадам Боннер величала быдлом — быдл^ас^ так ска-
ить, и поэтому я верю в этот бредовый процесс.
Они все стоят друг друга, но отдельных людей, попавших
в эту советскую социальную мясорубку, конечно, жаль. Ведь
очень много людей и в советские годы и сейчас отошло на обо¬
чину, в угол и с ужасом наблюдало и наблюдает происходившее
ипроииходяшее, видя в этих негативных событиях торжество
Зверя, то есть проявления приближения воцарения Антихриста,
вооппинимая все в духе христианской апокалиптики вполне
ээтхаояагичeеки. Я сам так тоже думаю, но я — человек со
cpидииeммкмoяcкoй и византийской южной кровью — люблю
надо всем посмеяться и даже поиздеваться, немного выпить
ихорошо закусить при всех обстоятельствах и могу на многое
тмoтсл^'сь с юмором и не быть склонным, как чистые славяне,
кунынию и отчаянию. Наш бессменный президент Путин и все
его питерское окружение — люди опытные и даже в чем-то
слишком опытные, но не государственники и не могут повлиять
на номенклатуру с ее хищничеством, так как сами разделяют
идеи рыночного фундаментализма. Было два умных еврейских
ммллчика, которых родители смогли вовремя вывезти из Венгрии
ине дали сжечь в печах Освенцима. Они выросли в Генрй Кис-
сньндкера и Джорджа Сороса. Сейчас эти два государственных
мука оценивают происходящее в России приблизительно также,
как и я, но со своим местным американским акцентом. И им,
как и мне, нравится больше постоянно носящий кипу сенатор
Джозеф Либерман, чем семья нефтяных протестантов Бушей.
Так сказать, у каждого свои пристрастия. Именно Сорос назвал
наших горе-реформаторов рыночными фундаменталистами. За¬
селяя просторы опустевшей России мусульманами и китайцами,
кгммеклааоpнaя буржуазия объективно способствует созданию
в Поволжье и в Центральной России халифата и присоединению
402
А. Смирнов (фон Раух)
к Китаю и Японии Сибири и Дальнего Востока. Если эти тен¬
денции никто не остановит, то от славянской России останется
мало-мало. И вопрос на засыпку: а где будут жить российские
евреи — в будущем халифате или под властью Китая? У меня
ответа на этот пока что чисто риторический вопрос нет, я этого
просто не знаю, и не совсем понимаю — как, и не понимаю
такой политики и такого плана. Мне все это кажется каким-то
умопомрачением и безумием, последствием массового безбожия
и непомерной жадности хомосоветикусов.
В России в 20 веке было четыре революции — 1905 года,
буржуазная 1917 года, октябрьская 1917 года и номенклатурная
1991 года. Будет ли пятая революция — я не знаю и пока что не
вижу сил для ее возникновения, но вот стихийное восстановле¬
ние советской власти вполне возможно. Нынешний путинский
режим эклектичен, он берет от старой России синодальное
государственное православие, от коммунистов — их символику
и методы управления, от Запада — фразеологию о рыночной
экономике, от Африки — захват чиновниками собственно¬
сти, от Азии — крайний деспотизм и насаждение новых видов
экономического рабства. Этот эклектичный режим не может
продержаться долго и во что-то мутирует. Россия полна не¬
ожиданностей, и никто не может достоверно предсказывать, что
здесь будет завтра. Процесс же массового уничтожения остат¬
ков псевдосоветской цивилизации среди насквозь вымерзших
русских лесов и полей, с нищими, как в допетровской Руси,
черными деревнями носит почти что необратимый и роковой
характер. Я видел, как само население разбирает стадион, как
крушат недостроенную больницу, как разоряют баню, как раз¬
бирают на кирпичи и доски любое неохраняемое строение
Я видел, как на морозе сдирали с упавших больных и пьяных
шапки и ботинки, как судорожно-быстро выворачивали у умер¬
ших на улицах людей карманы. Кругом были люди, и никто не
вступался, и я тоже отучил себя обращать на это внимание, хотя
поначалу вмешивался. И сверху, от власти, идут такие же волны
разрушения — у неплательщиков отключают газ и свет, и это
в климатических зонах, где зима длится девять месяцев и где
борьба с холодом ставит само существование человека под во¬
прос. Скоро старики и больные люди не смогут ездить на метро,
в трамваях и автобусах — у них при нищенских пенсиях отняли
льготы на транспорт.
Эссе
403
Пафос разрушения охватил все слои общества, и попытки со¬
зидания выглядят как странные чудачества. И вдоль стен домов,
на всех улицах, во всех городах, как в пьесе Леонида Андреева
.Царь-Голод», скользят серые люди в чужом тряпье, покрытые
синяками и струпьями. Это нищие и пропойцы, пропившие свои
бетонные норы в «хрущевках» или выгнанные из них бандитами
и риэлторами. У этих серых, безликих людей бесцветные вни¬
мательные рысьи глаза — они все время ждут какой-то добычи
и постоянно открыто роются в помойках. На свалки переехали
целые племена бывших советских людей обоего пола и по¬
селились там среди воронья, стай крикливых чаек и бродячих
одичавших собак, теперь часто рвущих прохожих.
Я не буду больше читать мартиролог утрат советского на¬
следия — пускай мертвые сами считают свои ряды. Мы все-
таки знаем свидетельства потерпевших при разгроме русским
п^оотт^о^^арс^^^^^м русской цивилизации в 1917 году. Не всех они
разорвали, утопили, расстреляли и довели до голодной смерти
в тюрьмах и лагерях. В эпоху сомнительных времен, называе¬
мых оттепелью и перестройкой, высветились личные трагедии
русской и еврейской интеллигенции, пошедшей с большеви¬
ками. Так вышло, что трагедия потерпевших от большевиков
сдвоилась с трагедией самих большевиков и их интеллигентских
попутчиков, тоже пострадавших от созданного ими же режима.
Очень часто на соседних нарах сидели белогвардейцы и красные
комиссары, и часто они принимали смерть вместе. Об этом
хорошо писали многие — и сами потерпевшие, и их дети, на¬
пример, Трифонов и Аксенов. Детей интеллигентов, служивших
кр^с^ьным, держали в тюремных детдомах, а их матерей — на
тяжелых мужских работах в зонах.
Вся советская литература накануне развала СССР в основном
посвяшена теме раскаявшихся коммунистов и их глубоко по¬
страдавших несчастных детей. Больная страна, больная власть
ибольное общество! Эта статья не о птичках, не о голубях, не
о ястребах, а о тамбовском окороке русской литературы, разре¬
занном острым ножом моей почти профессиональной непри¬
каянности и тотальной недоверчивости и к прошедшему 20 веку,
и к вновь наступившему для чего-то — для чего, я не знаю сам.
Впрочем, я знаю, для чего он наступил, кокетничаю, как старая
идеелогиччская профурсетка, дающая только задаром и только
тому, кто ей всерьез нравится и обязательно пахнет хорошим
404
А. Смирнов (фон Раух)
одеколоном. Когда власть и сам народ разоряют и разрушают
советскую псевдоцивилизацию, то, конечно, стонут те, кто ей
служил. Об этом уже есть масса письменных оппозиционных
источников. У меня у самого пуды подобной печатной про¬
дукции. Я допускаю даже мысль, что от России могут остаться
только пожелтевшие бумаги... У меня перестроечная пресса
уже совсем пожелтела. Бумага-то дрянная. А вот мистическая
идея и геополитическое место России достаточно сложны
и по-прежнему манящи. Сегодня все те, кто валил СССР и шел
за Ельциным, за Собчаком, за Бурбулисом, за Афанасьевым,
чувствуют себя как-то не очень уютно. А почему все надо было
разрушать до основания, для чего вызвали из берлоги русского
зверя все громить? Он ведь не остановится, пока полностью не
сделает своего черного анархического дела и добротно не удавит
интеллигенцию и культуру.
Я назвал эту статью «Двойная трагедия», имея в виду, что.
возможно, не очень хорошо обойдутся и с теми, кто вызвал тень
Пугачева к жизни... Быть может, с ними произойдет то же, что
с детьми Арбата. А может, кто-то одолеет анархию русского
разрушения и снова установит государственность в сапогах или
в ботинках, сшитых в мордовских лагерях уголовниками или
новыми политзэками. А это все очень и очень богатый материал
для будущей русской литературы и будущих русских писателей.
Извечная тема в России: тюрьма и воля, воля и тюрьма, а кругом
поля с ромашками и похотливо стрекочущими кузнечиками
и девки с розовыми кустодиевскими телами, с визгом брызга¬
ющиеся в пруду. Пока еще хоть как-то живая Россия.
2004г.
ВЕСТНИКИ ХАОСА
Современная Россия — стихия хаоса. Хаос вышел из берегов,
он затопил набережные Невы, Москвы-реки, Ангары, Амура.
Хаосу нет ни границ, ни предела. Он велик, безбрежен, перво-
ианен, он не фальсифицирован, он органичен. Хаос стал нашим
родным домом, нашими стенами. Мы все — творцы этого хаоса,
мы его участники, маги и демиурги. Бедному Евгению не спа¬
стись, не пересидеть на спине льва, не выплыть на чужом гробе,
он обязательно утонет. Говорить о том, что этот хаос появился
внезапно в связи с такими-то и такими-то событиями, несерьез¬
но. Хаос появился уже давно, его признаки были в опрокинутых
лицах всех нас. Мы опрокидывали все и вся. Главное, что мы
совврш^ли, это жили в опрокинутом времени. Это время хаоса
мы1 породили сами. Он наше дитя. Огромное черное простран¬
ство хаотично именно нами самими. Мы все пестовали в себе
великий мрак, верили в него и когда он наступил, совсем не
удивились. Великий черный провал нашего личного хаоса на¬
конец стал огромной реальностью. Концентрация колец нашего
сверхсоонания окольцевала горло России, и она задохнулась
в нашем мраке. Доброе или злое дело мы делали, мы не знаем.
Поэт, художник — маг, дитя слепой стихии, он дружит с ветрами,
звездами, он сегустирует в себе чудовищную духовнудо энергию,
пришедшую ниоткуда, и отфутболивает ее в мир. Ему часто ка¬
жется, что он бьет в пустоту, нет никакого эффекта от его ударов,
но он все равно бьет и бьет, посылая удары в неведомое черное.
И вдруг рушатся царства, на горизонте вспыхивают пожары от
го{^5^^их столиц.
То, что произошло в России, явление не только космическое,
но и мистическое. Вдруг восстало из неведомых расщелин,
ям и могил все, что туда силой загнали, замучили, умертвили.
Идут легионы призраков, о которых вчера еще думать было не¬
мыслимо. Начался позорный декаданс памяти, все вдруг стали
прикидываться немножко забывчивыми, но вдруг что-то вспом-
406
А. Смирнов (фон Раух)
нившими. Но не о них речь. Они — это толпа. Великие маги
хаоса знают толпу, ее извечный позор, ее симуляцию знания.
Не о них речь. Великие маги хаоса всегда тихи, незаметны,
они страшатся своего дара, так как они знают — «они знают»,
какие силы они вызывают на себя и что случается от их обще¬
ния с Высшими. Это удел посвященных. То, что произошло
в России, величайшая мистическая тайна очень узкого, очень
разобщенного круга. Высшие силы избрали проводниками своей
воли немногих посвященных и их страшная бешеная энергия
совершила чудо — погрузила Россию в хаос. О нет, те, кто дума¬
ют сейчас, что лепят из этого хаоса, глубоко ошибаются — они
жалкие ничтожные марионетки. Хаос вольется в заранее опре¬
деленные свыше формы. Весь тот ужас, в котором жила Россия
с 1917 года, по-видимому, был задуман для сотрясения окосте¬
невшего мира. Большевизм был только железной арматурой на
пока еще студенистом теле хаоса, которое еще не начало каме¬
неть. А оно будет каменеть и постепенно отольется в странные
и невиданные формы. Наша маленькая ничтожная человеческая
жизнь — ничто, она — помпейская пустота на серой тени хаоса.
Настоящее время России внеисторично, оно возвращает нас
к прозрению вневременного первозданного хаоса. Пучащаяся
магма не знает ни законов гуманности, ни тлена прогресса и ци¬
вилизации — она жжет одинаково и ребенка, и собаку, и жреца,
и сплетшихся влюбленных — она вне времени. В России начался
тот великий хаос, который станет детонатором полной дефор¬
мации современного мира, так умело держащегося за бумажные
стенки своих японских домиков, где вершатся церемонии с мно¬
гими известными. Не спрашивайте, кто мы и что мы, мы — дети
и одновременно отцы хаоса. Мы под прекрасным черным небом
вызываем на себя черный дождь пепла истлевшего мира. Атак,
если не смотреть на суть происходящего, жизнь, как всегда,
страшна и ужасна. Все спешат предать: предать себя, друзей,
вчерашних богов и вчерашние идеалы. Большевизм был времен¬
ным явлением, где все всю жизнь к чему-то приспосабливались,
что-то кроили и шили шутовские кафтаны: «Искусство кройки
и шитья сулит мне новые удачи» — это знал каждый. Сейчас все
это совершенно не нужно. Начавшийся хаос поглотит все. Падет
не только уже частично павшая большевистская цивилизация,
падет и христианская цивилизация, падет и американско-за¬
падный мир, падет и рухнет все. В России начался великий
Эссе
407
хаос — это огромная воронка, которая всосет в себя все щепки
и камушки, за которые сейчас держатся люди. Это еще не все
понимают, еще пытаются как-то регулировать «пошедший про¬
цесс». Это наивные игры, господа. Россия — родина мирового
хаоса, отсюда шли те толпища и скопища, что разнесли в куски
Рим, отсюда двигались по миру грозные шествия ариев. Все
это сейчас всячески скрывается и замалчивается, но уже най¬
ден Аркаим — паукообразный нарыв вселенной, то место, где
взорвется внеисторическая магма завтрашнего дня. «Нас ждет
хаос», — это мы говорим теперь вместо «Будьте здоровы» или
•Спокойной ночи».
Страшная ошибка Запада в том, что он рискнул, точнее, по¬
смел вмешаться в русские дела. Об этом жалеют уже сейчас, еще
больше будут жалеть завтра, а послезавтра для жалости места
не останется, будет уже не страх, а ужас. В Германии дети пели:
•Боже, покарай Англию», вскоре в мире будут шептать: «Боже,
спаси нас от России» и чем ниже, грязнее мы сейчас падем, тем
ужаснее будет наше пробуждение. Россия не пойдет ни одной
из известных дорог, она пойдет в неведомое. Быть может, это
будет у^^^ное неведомое, но оно будет именно таким. Жалкой,
но и трогательной одновременно была старая погибшая русская
госудаасстенность, страшна и чудовищна была советская госу-
даррттвнность, но это были, пусть и зыбкие, но все-таки обо¬
лочки, сдерживающие хаос. Запад должен был держаться, как за
спассатльный круг, за советскую государственность, пестовать ее
илелеять, по заветам Сахарова реализовать конвергенцию рынка
и социализма. Но все вышло иначе, зверь снова вышел из клетки.
Сумма злодеяний, совершенных в России в советский период,
столь безмерна, соучастников их и активных, и молчаливых так
много, что общий вес причиненного зла перевесил все барьеры
и препоны и тюрьма рухнула. Великий сквозняк из России задул
снова. В свое время Блок пугал азиатами и скифами, но пугал зря.
Вместо азиатов и скифов повылезали коминтерновские кувшин¬
ные рыла. Вот сейчас действительно наступает век неведомых
странных лиц, которых никогда еще не было. Они появятся не
сразу, пока что они еще в тени, но уже все есть, действующие
лица трагедии все уже налицо. Пока что сцена пуста и заполне¬
на постболышевистской массовкой, но скоро она уйдет. Голод,
холод, остановка заводов и железных дорог, лопнувшие трубы
и водопровода, дохлые лошади, холера, брюшной
408
А. Смирнов (фон Раух)
тиф — традиционно русский революционный антураж уже по¬
всеместно присутствует. Пока что не показались действующие
лица, но они обязательно покажутся, не все сразу, но появятся.
Чем страшнее будет быт, чем больше родится уродливых мла¬
денцев, чем больше умрет голодных старух, чем больше будет
кровавых побоищ в степях и горах, тем яснее и зловещее будет
тишина, которая потом наступит.
Сейчас же многие себя тешат «бессмысленными мечтаниями-
о том, как «под себя» приспособить Россию. Можно ли делать
из тигра отбивные и шашлык? Спросите и себя, и других. Вряд
ли. Тигр — не очень подходящий объект для плотоядного гур¬
мана. С тигра можно содрать шкуру, с России тоже, но вот ее
нутро, внутренности, вряд ли будут съедобны. Те, кто решил,
что Россия — корова или свинья, то есть съедобное животное,
очень сильно ошибаются. Был такой африканский император
Бокассо I, который съел многих, в том числе и французского
профессора. Сейчас императора снова отпустили на свободу:
«Кушай человечину дальше». Ну так вот, французский профес¬
сор — странное обеденное блюдо, и всем в России тоже очень
странно чувствовать, что кто-то решил нас тоже кушать, то есть
чтобы мы для американских и европейских дяденек и тетенек
таскали из огня каштаны, то есть были добытчиками почти
дарового русского сырья для Запада. Очень странная позиция
Запада, очень странная! Если ее будут реализовывать и далее, то
не только все русское сырье будет до конца отравлено, но и весь
Запад задохнется от радиоактивных ветерков и тучек. Россия
такое мистически проклятое место, что любой потребительский
прагматический вариант потерпит здесь чудовищный вопиющий
крах. Русские все равно все сделают по-своему.
Я никогда не был сторонником СССР, большевизма во всех
его проявлениях, но одного отрицать нельзя — СССР был ни
на что не похожим чудовищным государством с чудовищной
идеологией. Такой дурно реализованной грандиозной утопии
мир еще не знал. Какой неумный человек вдруг решил, что
чудовищный СССР можно тихо-мирно преобразовать в благо¬
получное мещанское государство образца капитализма середины
19 века? Эта попытка периода «первоначального накопления*
с треском рухнет, погребая под собою всех участников. Ведь все
происходящее совершается на тонюсенькой, все более и более
растягиваемой над пропастью пленке пустых обещаний и за-
Эссе
409
клинаний шаманов-экономистов. Сейчас время паузы между
ре^изацией двух великих утопий: утопии «реального» социа¬
лизма и пока еще совсем неясной новой, но уже наступающей.
Уже слышен скрежет и подземные толчки нового величайшего
катаклизма. Люди, которые способствовали вмешательству
Запала в крах СССР, сейчас страшно всполошились. Они по¬
няли, что всерьез просчитались: грядет совсем иное, чем они
ждали. Они-то все хотели совсем другого: подремонтировать
«по-человечески» фасад, убрать старую бюрократию и сесть на
ее место. И все. Большего им было не надо. Они были оппози¬
цией внутри системы, вынесенные волею истории за пределы
рефоомируемого ими объекта. Как они сейчас все сердятся,
эти Зиновьевы, Максимовы, Лимоновы и как скорбно поджал
губы вермонтский «обустроитель» и рак-отшельник третьей
водны. Получается все явно не так, не по-ихнему. Наступающий
хаос — сквозняк такой силы, что никому зацепиться за выступы
и шероховатости аэродинамической трубы новейшей истории
не удастся — сметет всех.
Обо всем этом знают только люди, ждавшие Великого Хаоса.
Они-то, визионеры! будущего, уже видят залитые янтарно-мер¬
цающим жидким золотом огня контуры будущей новой циви¬
лизации, далекой от сегодня, как были далеки от испанских
конкиисадоров пирамиды ацтеков, — новое, чужое, опасное для
сидящих в электронных сортирах и жующих жвачку массовой
культуры.
Наивны попытки возродить СССР, влить в старые совет¬
ские меха новое вино. А ведь многие сейчас верят, что вот-вот
воо<са н овится единое государство, вот-вот все вернется на
круги своя. Не вернется, не восстановится. Табор переселения
народов тронулся, опять слышен скрип гуннсКих колесниц.
На развалинах СССР появятся свесеи новые огромные им¬
перии, империи, для которых слова «ООН», «ЮНЕСКО»,
•гуммнизм», «права человека» будут стрекотанием кузнечиков.
Хараттрно, что крах СССР начался с его вступления на старый
путь Александра Македонского — афганские долины, ведущие
к Инду. Азия сейчас снова двинется вслед уходящей советской
армии, дыша ей в затылок жаждой новых пространств. Рус¬
ские цивилизаторы! вскоре покинут Центральную Азию и там
возникнет исламское сверхгосударство с центром в бывшем
Хорезме. На Кавказе тоже начались перекроенные процессы —
410
Л. Смирнов (фон Раух)
перестроечные сменились на перекроенные. Опять начинается
борьба с Турцией. Основной очаг огня и крови переместится
с Ближнего Востока сюда. Скорее всего, отделившаяся Южная
Россия вместе с вновь взорвавшимися Балканами двинется по
извечному пути на берега Босфора. Будет снова сметена в кро¬
ви войн Украина и Бессарабия — треугольник между Киевом.
Стамбулом и Сараево превратится в пепел. Опять двинется на
запад Монголия, Бурятия, Тува, Киргизия, Башкирия, Якутия,
застывшие останки Золотой Орды. Москва снова сцепится
с татарами за дельту Волги. Эти внутренние русские процессы
увяжутся в единый узел с окончательной победой исламского
фундаментализма на Ближнем Востоке и огромным фронтом
борьбы всех против всех в мусульманском мире и Африке.
Не останется в стороне и Индия, которая уже сейчас в Кашмире
вступила в схватку. Китай, скорее всего, замкнется и затаится
в своем изоляционизме — он пока должен ждать. Мелкая до¬
быча не заинтересует мечтающих о мировом господстве. Будут
задействованы все ныне замороженные и зачехленные стволы
всех калибров, а их от Смоленска до Владивостока очень и очень
много. Ядерное оружие из бывшего СССР растечется по всем
очагам напряженности, оно уже сейчас тихо и незаметно расте¬
кается, и возникнет целый ряд локальных ядерных конфликтов.
Единственным утешением является то, что все это не будет
происходить одновременно.
Вся эта борьба будет кипеть без «руководящей» руки Запа¬
да. Запад будет растерян, операции вроде иракской больше не
удадутся, вопрос будет стоять всерьез: «Воевать или не воевать?»
Запад не станет воевать, Америка не станет воевать. Запад будет
делать вид, что он управляет фактически неуправляемым про¬
цессом.
После долгих десятилетий распрей и войн возникнет новая
политическая карта мира с новыми неведомыми государствами.
Возникнут новые религии, новые идеологии, новые культуры.
В плавильном котле России и всего Евразийского конт^ин^нта
кроме обычной политической таблицы Менделеева появятся
новые неведомые сплавы, мерцающие неведомым, часто зло¬
вещим блеском.
Для большинства русских, бывших советских верно- и не-
верноподданных, все это будет большой неожиданносьью.
Большевизм приготовил всех к определенному патернализму -
Эссе
411
опеке государства, и вдруг такой страшный крах — твердь ру¬
шится, хляби вышли из берегов. Очень многие сейчас испуганы
и растеряны, они буквально стонут и плачут: «Нас предали,
нас обманули». Да, их, конечно, предали и обманули. Им обе¬
щали при определенных гарантиях Запада провести в СССР
реформы, «улучшить» советский социализм, мягко ввести его
в мировое сообщество, приобщить к «общечеловеческим цен¬
ностям». Ничего этого не произошло — номенклатура решила
все по-своему, став детонатором взрыва. Разгул коррупции
и преступности среди бывших партийных функционеров до¬
стиг невиданных масштабов и фактически поставил Россию
на грань гражданской войны. Уголовно проведенная привати¬
зация приведет вскоре к социальному взрыву огромных масс
бывших советских рабочих, которых сейчас буквально обобрали
до нитки. Скоро они, вооружившись чем попало, двинутся на
центры скопления нуворишей и коррупционеров. Ремеслен¬
ники и мелкие предприниматели сейчас задавлены налогами,
как никогда. Их душат люди, раскрадывающие сырье и на вы¬
ручку ввозящие огромное количество низкосортных товаров
Запада. Перекупщикам надо на корню задавить национальную
промышленность.
Сочетание начавшихся глобальных расовых перемещений
с назревшей социальной революцией в России — это и есть
внешние контуры хаоса. Основа же хаоса — неудовлетво¬
ренность всем ходом и стилем современной цивилизации,
ее убогим мещанским характером, жалкой моралью мелких
и крупных лавочников, повсеместно навязанной человечеству.
Пусть лучше человечество погибнет и выродится от радиации,
чем жить в этих утлых рамках рабства. Эта идея уже вызрела
и начала реализовываться в России. Как квалифицировать это
движение, в какие политические тона его окрашивать? Это
трудно определить. Оно не красное, не коричневое, не белое.
Это не традиционный консервативный третий путь, это путь
в будущее, это тоска по сакральному религиозному обществу,
где человек — часть природы и часть космоса. Сейчас упорно
создается подземными кротами славянства новая европейская
религия. Век христианства оканчивается. Именно поэтому так
велик интерес к аналогичным попыткам начала века. Сейчас
переиздали и перещупали весь «серебряный» русско-религиоз¬
ный философский ренессанс и, еще раз его переварив, остались
412
А. Смирнов (фон Раух)
неудовлетворены. Наиболее прозорливые вглядываются в до-
античные времена. Античность слишком уравновешена для
сверх-мистических славян, жаждущих чуда в каждом миге своего
существования. По-видимому, предстоит возрождение совсем
других культов, ныне совсем забытых.
Когда-то человечество было более совершенно и физически,
и духовно. Мы, теперешние, жалкая тень когда-то погибшей
цивилизации. На нас на всех вдруг подуло из неизвестного,
неведомые токи откровений от давно погибшего сделались
явственней и реальней. Понятие времени сместилось. Про¬
шлое, настоящее и будущее стали едины, энтропия духовного
ядра стала осязаема. Мы все перестали быть людьми — только
сосудами неведомых, переливающихся через нас сил. В России
опять начался процесс создания новых форм жизни. Новое
всегда возникает в хаосе, но этот хаос создается сейчас пока еше
Неведомыми. Мистики трех великих религий — христианства,
буддизма и ислама — стоят повивальными бабками у колыбели
будущего, но родители нового в Лхасе, в Индии, в Египте и еше
где-то, где точно мы пока не знаем сами. Путь к этому новому
грядет через страшные испытания, чем ужаснее будет этот путь,
тем более чиста будет тишина завтра. Только жертвенные костры
будут трещать при наступлении этой тишины. Сознание этого
завтра стало в России реальностью, вопрос, когда оно наступит.
Наступит оно не сейчас, путь к нему будет довольно долгим
и вполне ужасным. Весь ужас, великолепный ужас того, что про¬
исходит и произойдет, в том, что его нельзя предотвратить, он
неминуем и не зависит от воли отдельных людей. Люди в России
сейчас делятся на две категории: те, кто уже понял, куда и по¬
чему поворачивает ход событий, и те, кто цепляются за вчера,
надеясь как-то его задержать.
Тут стоит вспомнить трагедию потерянных поколений,
описанную Ремарком, Олдингтоном, Хемингуэем, Барбюсом
и другими писателями. Русские об этом промолчали, потому что
их предали вдвойне — ив 1914, ив 1917, и описать все ужасы
двойного предательства сил, по-видимому, ни у кого не было,
даже у Бунина. Они предпочли промолчать. Сейчас в России
наблюдается разочарование и отчаяние, близкое по масшта¬
бам к опыту «первопроходцев» потерянности. Как все ждали
освобождения от ненавистного большевизма, как надеялись
на помощь Запада в этом освобождении! А Запад в деле разру-
Эссе
413
шения большевизма поставил на Горбачева и Ельцина — плоть
от плоти КПСС и на «новый класс» — номенклатуру. Вместо
огвобоэжтения Россия получила второе закабаление, еще более
жесткое, чем первое, и в этом закабалении в сильной степени
виновен Запад со свойственным ему прагматизмом и моральной
небрезгливостью. Идущие вереницей разоблачения, скандалы,
тяжбы, грядущие катастрофы, забастовки, марши и револю¬
ции — последствия неправильной ставки Запада на разрушение
большевизма руками большевиков. Был ведь иной путь — не¬
участие в красных делах и изоляция красной империи, что при¬
вело бы к краху большевизма в России, а не к мимикрическим
перрворотам. Нарушив геополитическое равновесие Евразии,
расчленив СССР, расчленив территорию бывшей Российской
империи, Запад вызвал равную ядерной расово-этническую ка¬
тастрофу, процесс которой остановить или переориентировать
не в человеческих силах.
Был и зщз один путь, ведшийся довольно успешно, — путь
постеепетной гуманизации СССР.
Из каких-то соображений этот процесс прервали, остано¬
вив тенденции эволюционной трансформации. Возможно, это
произошло, потому что эволюционно реформируемый СССР
стал бы вдовольно близком будущем не вооруженным до зубов
монстром, а подлинно живой великой державой. Всего этого
не произошло и теперь массы людей пребывают в страшном
тупике и ожесточении. Потерянность и разочарование — слиш¬
ком мягкие термины, обозначающие их нынешнее состояние
итyщeзтвoвaние. Искусству в такой ситуации места нет. Про¬
сто отдельные творческие личности «выработают» оставшийся
у них творческий заряд. Грядущая катастрофа постсоветской
цивилииации не даст художникам творить. ЭтЪ будет эпоха
гутннов, остготов и вандалов в новом обличий. Постепенно бу¬
дет создаваться новое религиозное искусство, как создавались
первые христианские памятники на развалинах языческого
Рима — новый стиль Теодорихов. Русская диссидентская куль¬
тура, участником которой я был, существовала около 30 лет,
между 1956 и 1986, и была связана с надеждой эволюционной
трансформации СССР. Сейчас эта культура на территории
России окончилась.
Есть отдельные русские творцы, оказавшиеся, как некогда
Эль Греко или Феофан Грек, за пределами эпицентра катастро-
414
А. Смирнов (фон Раух)
фы. Они продолжают творить. Вспомним слова Рахманинова,
сказанные Мариетте Шагинян на перроне Балтийского вокзала,
когда он покидал Россию: «В этой стране нормальная культурная
жизнь надолго прекращается». Те, кто сейчас остался на родине,
или обслуживают массовую культуру, или находятся в изоляции
еще более глубокой, чем в бывшем СССР. Но самые чуткие слы¬
шат подземный гул, вдыхают наступающий хаос и ждут огромной
черноты и ореола нестерпимого света, который разорвет мрак
Сентябрь 1993 г.
ПОСТБОЛЬШЕВИСТСКАЯ
МЕЗОЗОЙЯ
Кончается темный век — век кали-юги. Наступает эра,
которую нельзя было даже отдаленно предвидеть. «Грядущий
хам» Мережковского, реализовавшийся в России, был все-таки
•наив-кюнст» рядом с тем, что начало выползать после краха
большевизма в Евразии. Постбольшевистская эпоха — эпоха
победившей деструкции. Инфернальные силы хаоса приобре¬
тают в России мелкие повседневные черты — они привычные
морщины на гримасах наступившего ужаса.
В свое время большевизм утвердился как победа уголовных
методов политической борьбы. Методы большевизма: обещания
полииическим партнерам коалиционного участия в правитель¬
стве, затем их поголовный расстрел; заражение жен расстрелян¬
ных сифилисом; отдание их детей кавказцам и татарам из ЧК
на гомосексуальное растерзание. Так уничтожали анархистов,
эсеров, просто попутчиков, изменивших присяге царю офи¬
церов, инженеров, некоторых поэтов — красных проституток.
Обо всем этом мне рассказывали в шестидесятые годы случайно
уцеллвшие, вызвавшиеся из застенков всероссийской Лубянки.
Потом большевики перебили всех участников этих мясорубок,
включая самих убийц. Выжили только некоторые учетчики сапог
раасстреянных. Недаром, желая замести следы, НКВД не снимал
сапоге расстрелянные польских офицеров в Катыни. В больше-
мстской России мужские трупы считали по сапогам, а женские
по сережкам, вырванным с мясом. Рассчет был такой — если
целы сапоги, значит, расстреливали немцы.
Генетическая память людей привыкла к ужасу, все эмоции
стали простейшие: люди стали живо реагировать, как псы на
кусок мяса, на раздвинутые женские ноги и на сохранение
целостности хрупкого детского черепа. Все остальные проблемы
личности отходили при режиме Ленина-Сталина на третий план.
На втором плане было непременное участие в колоннах: быть
416
А. Смирнов (фон Раух)
вечным участником вечного шествия надо было ради поддержа¬
ния статуса собственной физической безопасности. Идиотизм
страха был символом и рычагом движения страны. Сталинские
пятилетки двигались и выполнялись одним только страхом.
Иных двигателей у этого наконец севшего на мель корабля, име¬
новавшегося СССР, не было. Те, кто сейчас бурно оплакивает
сталинский СССР, — это ностальгические вурдалаки: «Ах, как
хорошо и удобно было во время оно коллективно сосать кровь
невинных жертв».
Гибель СССР сейчас многие воспринимают неправильно -
СССР и проглоченная большевиками Россия были очень и очень
разными вещами. У наших патриотов в этом вопросе имеется
большая, часто искренняя путаница. Капсула с законсервиро¬
ванной Россией в большевистском скотомогильнике была по
силе разрушения для красной империи холерным вибрионом
или чумной палочкой. Скотомогильник разворошили... Рос¬
сия — прекрасный белый конь, погребенный среди сгнивших
марксистских свиней. Сейчас чуть-чуть только из заваливших
ее зловонных ребер показалась белая лебединая шея. Размора¬
живание России идет очень и очень медленно. Она восстанет из
пепла не ранее, чем в 2020-х годах. До тех пор будет идти про¬
цесс копошения трупных червей и навозных жуков. На месте
России мы видим сейчас вспоротое брюхо большевизма с шумно
кишащей нечистью.
В этой ситуации особенно умилительны возгласы госпожи
Новодворской: «Мы совершаем буржуазную революцию!» Все
революции на одну морду — все они щерятся хищными ухмыл¬
ками гиен. Что Кромвель, что Робеспьер, что Сталин, что Че
Гевара — все они отпетая сволочь и очень жаль, что их всех не
удавили в очень раннем возрасте. Впрочем, в ребенке трудно
определить будущего потрясателя вселенной. В мире должен быть
один вечный теократический порядок, и царствования должны
различаться только по долговечности династий, а не по перио¬
дическим потрясениям, устраиваемым одичавшей чернью. Опыт
рухнувшего в одночасье СССР очень многозначителен. Внешне
крах наступил скоротечно и неожиданно даже для очень опытных
и в общем-то подготовленных людей. Запад такой развал СССР
застал вообще врасплох — «произошло перевыполнение плана».
Глубокое отчуждение людей, живущих в России, от социаль¬
ной, общественной и политической жизни — самое удивитель-
г
Эссе
417
ное явление кончающегося двадцатого века. Экзистенциальная
отстраненность от страны, от собственной личности не имели
аналогов в европейской культуре. Двуполость России, ее амби¬
валентность всегда всех манили и отталкивали одновременно.
Самое поразительное, что Россия и по сей день не приняла
технократической западной цивилизации, она осталась скрытой
архаичной монархией. Большевики разрушили касты старой
России, на месте старых каст они создали свои, но «древность»
России все равно неизменна. Ни Россия, ни Индия, ни Китай,
ни Тибет и даже ни Япония никогда не будут жить по скрижалям
Жака Аттали, они идут совсем иной дорогой.
Всякое традиционное общество состоит из четырех сословий:
духовно-сакральная элита (в России условно Сенат и Синод);
военная аристократия (дворянство); буржуазия (купечество)
и простонародье (рабочие и крестьяне). В России в 1917 году
был заключен негласный, замешанный на крови убиваемых союз
между кучкой заговорщиков и четвертым сословием, именем ко¬
торого они и правили. В процессе этого кровавого сожительства
интернациональных заговорщиков и русского простонародья
родилось вполне законное дитя — номенклатура.
Трансформация номенклатуры в демократов — явление
очень своеобразное, очень. Это некая идея пионерского лагеря,
где в конце бараков стоит крематорий, в котором в результате
различных манипуляций в конце концов детей кремируют,
а их прах разводят в сладком компоте в виде пищевой добавки
для вновь прибывающих под дудку и барабан. Нечто похожее
переживает сейчас Россия — Геббельс и Гитлер руководят де¬
нацификацией Германии и создают ХДС, сплошь состоящую из
гауляйтеров, то есть секретарей обкомов. Ошибаются и очень
ошибаются те, кто искренне думает или ком/ это выгодно
и удобно думать, что в России восстанавливается капитализм,
что Россия входит в Европейский дом. Какого цвета этот дом —
желтый или с красным фонарем? Все обстоит совсем по-иному.
Процесс жизни неостановим. Он как вода. Трансформация
номенклатуры и простонародья в нечто иное идет активнейшим
образом. Создается пятое деструктивное сословье, рекрутируе¬
мое отрицательным выбором.
Плешивый режиссер Станислав Говорухин, ныне публично
просящий прощения у другого отмеченного свыше плешивого
(М. С. Горбачева), возопил о наступлении великой крими-
418
А. Смирнов (фон Раух)
нальной революции. Это не совсем точное определение — нет
революции, есть долгая уголовная обратная эволюция: человек
с 1917 года успешно становится на четвереньки. Спрашивает¬
ся: где все эти годы жил господин Говорухин и с кем успешно
сотрудничал, если он только сейчас заметил криминализацию
общества? Просто клан, к которому раньше принадлежал го¬
сподин Говорухин, заменил другой клан и отодвинул его от
кормушки. Вся наша оппозиция, все эти Зюгановы, анпиловы.
Руцкие — это оттесненые от кормушки партийные функционе¬
ры, вдруг в одночасье ставшие пламенными патриотами.
Прежнее руководство КПСС состояло из людей, рожденных
до октября 1917 года. Они все невольно, часто подсознательно
обезьянничали и подражали прежним, времен их детства, са¬
крально-теократическим порядкам, поэтому СССР был в чем-
то похож на прежнюю императорскую Россию, что особенно
восхищало многих тупиц-советологов, утверждавших из своей
гарвардской и йейльской глуши о неизменности России при всех
режимах. Умерли старики-паралитики, глотавшие собственные
челюсти и ходившие в туалет на костылях, умер вместе с ними
и СССР. Горбачев помнил только о тяжелых каменных задах сво¬
их колхозных, совхозных, райкомовских, обкомовских началь¬
ников. Он буквально на коленях вымолил у больного Андропова
перевод в Москву для продолжения своей лизоблюдной карьеры
провинциального номенклатурщика. Геронтологическая когор¬
та всех этих Устиновых, черненко, кириленко и прочих егоров
кузьмичей была последним хранителем обагренного кровью
несчастных Романовых сосуда с огнем Российской империи.
После их смерти огонь погас, сосуд империи сменил урыльник
Это все были дети лакеев, влезшие в господское платье. Кто-то.
посмотрев бондарчуковскую «Анну Каренину»’, совершенно
справедливо заметил, что прислуга в отсутствие хозяев, пере¬
одевшись в их костюмы, сыграла толстовскую семейную драму.
Сталинско-брежневское государство и было такой пародией на
Россию взбесившихся и обожравшихся лакеев. Все, кто видит
в сталинской России какое-то величие, — насмерть отравленные
кровью невинных маньяки.
Первая мировая война была катастрофой всех этих жюлей
верное, золей, Чеховых, амфитеатровых, голсуорсей и прочих
Автор скорее всего имеет ввиду фильм А. Зархи (1967).
Эссе
419
драйзеров. Их герои умирали в грязи и нечистотах Марны,
Вердена, Галиции. Сейчас в России много фронтов: на Кавказе,
в Молдавии, в Средней Азии. Всюду умирают люди, которых
х^о^о^о вооружили и умело стравили. А мы — убогие, тупые,
аскетичные, чистые шестидесятники — верили радио «Свобода»,
лепетали о правах человека, о том, что «Запад нам поможет».
Помог, и еще как помог, втирая в раны соль, перец и керосин,
а точнее, халявную нефть, отчего все тело Восточной Европы
от Вуковара до Карабаха сейчас кровоточит и гноится. Великая
цивви! иззаорская роль Запада (у России две родины), о чем вещал
коснеющим языком великий эпилептик, превратилась в пшик.
что у России отнюдь не две родины и что мертвые
камни Европы — это ее новая Голгофа, и священны они только
постоянно проливаемой на них кровью.
В свое время окаменевшие от болезни мозги Ленина разре¬
зали на пластины и стали их изучать в специальном институте,
весь научный и административный состав которого потом рас¬
стреляли. Если сделать разрез нашей теперешней катастрофы,
то мы увидим, что в крахе СССР совершенно нет здорового
морального начала. А где нет здорового морального начала, нет
и цивилизации, нет и культуры, нет и нормальной конструк¬
тивной политики. Трагедия нынешней России в несбывшемся
и нереализованном. Почему не реформировали СССР сверху?
Почему в нем превалировали криминальные аппетиты номен¬
клатуры, почему здоровые конструктивные силы общества
были грубо оттеснены на задний план и победила деструктивная
модель? Обо всем этом можно только сожалеть. Истоки этой
нестааииьности в негласном конкордате четвертого сословия
з большевистской шайки. Этот конкордат действует и поныне,
это совместное молчаливое дружное разграбление'России про¬
стонародьем и номенклатурой: номенклатура крадет вагонами,
а простонародье — то, что может унести на спине. Брежнев не¬
задолго до смерти, когда онуже плохо слышал даже собственную
икоту и перистальтику желудка, все-таки услышал, как кто-то
сказал при нем, что советские люди мало получают (то есть
у них низкая зарплата), и очень живо среагировал: «Кто теперь
живет на зарплату? Все кругом крадут. Я сам, когда был молодой,
крал ящики на вокзале». Умный и циничный был правитель
Леонид Ильич, прекрасно понимал своих подданных. Такой
же конкордат совместной уголовщины есть между режимом
420
А. Смирнов (фон Раух)
Ельцина и массами русского простонародья. С барского стола
по-прежнему падают кости.
Вообще, все, что происходит в теперешней России, крайне
просто: нет ни демократии, ни оппозиции, нет партий и движе¬
ний, есть одна уголовщина и прикрытие ее разными мутными
идеологиями. Эта уголовная простота удивительна для человека
постороннего, не знающего адской кухни русского блатного
мира. По большому счету все это очень скучно и тривиально.
Заблуждаются только совсем глупенькие и наивные, вроде быв¬
шего депутата Верховного Совета СССР, литературоведа Каря¬
кина. Самый умный из демократов профессор Юрий Афанасов
давно все понял и полностью отошел от политики. Около власти
в нынешней России остались только криминальные элементы.
Номенклатура, перекрашенная в демократов, и окружающие
их бизнесмены, среди которых много евреев и полукровок, не
смогут долго управлять ситуацией. Они будут неминуемо смете¬
ны чисто уголовным миром, состоящим из славян и инородцев.
Обычно это выходцы из русской глубинки, обосновавшиеся
в Москве, а также потомки татар, калмыков, коми, чувашей,
мордвы. Все это физически очень здоровые люди со зверскими
физиономиями, людей они убивают автоматически, морали
у них вообще нет. Криминальная номенклатура и псевдоци-
вилизованные бизнесмены типа Борового, Хакамады, Артема
Тарасова и других не могут убивать всех подряд — это все-таки
своеобразная интеллигенция. Сейчас они в ужасе — в затылок
им дышат чистые уголовники, сросшиеся с юстицией, милицией
и бывшим КГБ. Уголовное государство, уголовная власть, ко¬
торая сейчас формируется в нечто вполне определенное, будет
самым неповторимым порождением большевистских тради¬
ций. В установлении большевистского террора невиновных не
было — невиновные или были убиты, или ушли в глубочайшее
подполье. Мельгунов, князь Жеваков и другие все это прекрас¬
но описали, но они не проецировали своих оценок в сегодня.
Они все-таки думали: вот приедет барин — барин нас рассудит:
красные понесут наказание и т.д. А оказалось все по-иному.
Красные сменили шкуру и начали все сначала.
Во всех этих тлетворных процессах некоторыми кругами
всячески преувеличивается роль евреев. Евреи, как и всякий
народ, неоднородны: на территории СССР, а теперь СНГ, были
и есть традиционные верующие евреи (то есть, по аналогии
Эссе
421
с русскими, «еврейские старообряцы»); русские евреи (люди
типа Пастернака, Мандельштама, Бродского, то есть ставшие
русскими интеллигентами и усвоившие русское мышление);
есть советские евреи (то есть обычные запуганные, как и все
разнорасовое население, люди, бегающие из России в Израиль
«обратно); еще есть кремлевские евреи, поганая поросль, по¬
зорящая древний народ, и их прямые или косвенные потомки,
которые и поныне, как воронье, выклевывают глаза жертв
у кремлевских виселиц. Мне лично симпатичнее всех среди ев¬
реев «вечные жиды», странники и пророки, колесящие по миру
и вдыхающие зной Синая и стужу Сибири. Кремлевские евреи
всех политических поколений не могли бы вершить свои темные
дела, не заключи большевики уголовный конкордат с темными
массами русского простнародья, пожелавшего пограбить трупы
и поиздеваться над людьми, не марающими рук о чужое доброе:
•Грабь награбленное!» При Отрепьеве, Болотникове, Разине
и Пугачеве евреев в России вообще не было, а практически
большевизм уже существовал.
Темные силы выплеснулись в России наружу. Исподволь,
потихоньку, подпольно в СССР, в этом извращенном облике
России, зрел новый человек пятого сословия, сословия ничто,
тех людей, которые сменят формацию псевдо- и полулюдей,
ныне заселяющих просторы Европы. Мы наблюдаем процесс
массового вырождения и вымирания личностей. Остатки живой
России, закупоренные в большевистском вакууме, как-то дотя¬
нули до горбачевской транформации номенклатуры, именовав¬
шейся перестройкой, и дотянув до этого ожидаемого ими всю
жизнь момента свободы, когда им вместо чистого воздуха дали
вдохнуть глоток иприта, увяли, как срезанные цветы. Новое, что
придет на смену нынешнему, только зреет и примет конкретные
формы! очень нескоро. Эра пятого сословия нивелированных,
полностью аморализированных людей только наступает. Эта
эра будет очень длительной.
Христианская цивилизация и впавшее в стагнацию русское
православие упорно твердят о царстве антихриста, всячески вы¬
гладывая и выискивая столь хорошо знакомые приметы. Истоки
стимйного массового антисемитизма в России опираются имен¬
но на эсхатологические представления: по распространенным
среди простонародья взглядам, антихрист воцарится в Иеруса¬
лиме, он будет еврей, он воссядет в восстановленном Иеруса-
422
А. Смирнов (фон Раух)
1
лимском Храме, некогда разрушенном римлянами, и нынешние
евреи в своей массе являются его верными слугами и готовят
его воцарение. Именно эти взгляды проповедует митрополит
Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн, человек, всю жизнь
плотно связанный с номенклатурой и ее спецслужбами. Митро¬
полит Иоанн — это воплощение постсоветской православной
нетерпимости и узости.
Пятое сословие наиболее активно, если это вообще при¬
менимо к ним, именно в России, ведь нигде, кроме России,
коммунизм так долго и безнаказанно не господствовал, всюду
его сбросили гораздо быстрее. Пресловутый хомо советикус.
о котором так много все говорили и писали, есть только точка от¬
счета, с которой начинается формирование еще более жесткого,
маразменного и ублюдочного общества с еще более страшным
типом человека. Сейчас проводится еще более отрицательный
отбор, чем это было в 1930-е годы. Но только методы этого
отбора иные — экономические. Людей, не согласных жить по
законам открытого зверства, оставляют умирать с голода на
обочине. Трупы в Москве не вывозятся из квартир неделями.
Недавно я видел на Комсомольской площади труп бомжа, кото¬
рый просидел у стены целый день с открытыми глазами, кругом
торговали водкой и порнографией, и на него не обращали вни¬
мания. По Москве бродят стаи выброшенных голодных собак
и кошек, которых хозяевам нечем кормить. Сделана ставка на
тихое, «мирное» уничтожение тех слоев общества, которые не
примут лагерной морали. Когда в переходах метро возникают
схватки между бандитами, люди испуганно сторонятся, здоро¬
вые мужчины отводят глаза. Загнанность людей в угол приняла
беспрецедентные формы.
О том, как формируется пятое сословие недочеловеков в Рос¬
сии, надо писать отдельную работу. Вот только никто ее издавать
не захочет. Она не нужна никаким политическим силам. Все
хотят воспользоваться одичанием народа в собственных целях.
Ведь такие массы можно успешно двинуть и под двуглавым
орлом, и под красным флагом, и под свастикой на что угодно.
Когда расстреливали Верховный Совет, восторженные зрители
радовались, когда снаряды попадали в цель. А когда убивали та¬
ких же, как они сами, зевак, то все тупо смотрели, как из них вы¬
текает кровь. А одна женщина, показывая ребенку на открытую
рану, говорила: «Видишь, сынок, это у него кишки дергаются».
Эссе
423
И никто не перевязывал раненых, и все тупо глазели. Убитых
же и раненых в бандитских перестрелках люди раздевают до
белья, а окровавленную одежду отстирывают и носят. Любимое
занятие сейчас — это охота за паралитиками и умирающими:
грабить квартиры, пользуясь их беспомощностью. Пулеметные
и автоматные очереди по ночам стали обыденностью. На местах
убийства «своих» бандиты ставят букеты цветов. Все с уважени¬
ем говорят: «Здесь вчера троих чеченов застрелили». Здоровые
молодые самки считают для себя честью выходить замуж за
мафиози. В тридцатые годы гордились: «У меня зять в органах»,
теперь же: «У меня зять в мафии». И нынешние, и прежние
одинаково ходят, как черти, в коже и выполняют одинаковую
функцию запугивателей и террористов.
Понятие «пятое сословие» не изобретено мною, оно пред¬
угадано Жозефом де Местром, о нем очень хорошо писал
в 1930-е годы смертельно больной туберкулезом Г. Берль в не¬
большой книге «Пришествие пятого сословия», его взгляды
развивал Юлиус Эвола, об этом же писал католический экзи¬
стенциалист Габриэль Марсель. Но о пятом сословии боятся
писать в нынешней России, так как его искусственно выводят
в инкубаторах псевдодемократии. К понятию пятого сословия
я пришел сам в своей работе «Абзац России», где рассматривал
появление людей — безликих марионеток как самое страшное
зло последствий большевизма. Эти люди полностью бездухов¬
ны, они легко управляемы, агрессивны, их легко натравить на
кого угодно, эти люди — шакалы и гиены, питающиеся трупами
раздираемых ими людей высшей породы, презирающими их
стадность. К сожалению, история повторяется, и в России, как
и при большевиках (тогда по Павлову), искусственно выводится
новая порода людей. Конец большевистско-пролетарской эры
в России породил новую породу двуногих мутантов.
Года три назад всю Россию буквально потрясли сведения об
огромных метровых крысах, радиационных мутантах, живущих
в московском метро и в кремлевских подвалах, где рядом с за¬
мурованными манускриптами Палеологов и Шнеерсона вывели
этих страшных зверей. Оказалось, что это утка, в которую все
поверили. После войны, когда я был мальчишкой, вся Москва
валила в зоопарк смотреть на двухметровую обезьяну, приве¬
зенную с Дальнего Востока, которая питалась пограничниками.
Этот пролетарский опыт имеет под собой мистическую, маги-
424
А. Смирнов (фон Раух)
ческую и трагическую основу — в России все возможно, стоит
только завладеть средствами массовой информации и начать
проливать кровь на улицах. Новый режим установил монополию
на пропаганду и в октябре 1993 г. (помните эту страшную цифру
у Г юго?) начал проливать кровь на глазах сограждан, расстреляв
парламент из пушек.
Оппозиции, качественно иной, чем нынешний режим, в Рос¬
сии нет: политические юроды типа Анпилова, Ж^ир^иг^с^^(ско1~о.
Зюганова и Стерлигова опираются на остатки разогнанного
СССР и ничего, кроме нового витка маразма, не создадут. Еше
ходят по улицам старые злобные мальчики в сапогах, всякие
эдички со вздутыми жилами на задроченных лбах и плачут
о всем безвременно погибшем советском. Где-то за океаном
пишется энциклопедия советской цивилизации, на Брайтон-бич
советские евреи поют «Землянку» и «Катюшу», а наша постпере¬
строечная и постсоветская интеллигенция — люди, привыкшие
оглядываться на Старую плошадь, — с подобострастной улыб¬
кой благополучного женатого многодетного гомосексуалиста
творят новую заказную псевдокультуру, как когда-то в сталин¬
ские времена творили их отцы о свинарках и пастухах. Новая
псевдокультура состоит из полупорнографии, рекламы, затычек
«тампакс», всяческого угождения «новым русским», официаль¬
ного чисто обрядового православия, прирученного модернизма,
наемной армии в американских кителях и восхваления тяжелых
теток с пальцами торговок Романовых-Золотницких-Гоген-
цоллернов, которых хотят посадить на русский престол. При
такой реставрации президент Ельцин или кто-то подобный
будет вечным регентом — хранителем престола. А полный маль¬
чик — царь Георгий — будет учиться в Вест-Пойнте и получит
чин полковника американской морской пехоты. Для этих целей
уже восстановили Красное крыльцо Грановитой палаты, где
совершится коронация нового царя. Идет также дележ земли,
заводов, недвижимости; прошла бредовая ваучеризация. Все это
я и называю постбольшевистской мезозойей. В этой мезозойе
незамешанные честные люди грустно улыбаются от сознания
собственного бессилья, видя, как ихтиозавры и саблезубые
тигры, грызясь между собою, рвут на части несчастную и так за
74 года террора вконец обобранную страну.
Август-сентябрь 1994 г.
ЖАЖДА БОЛЬШИХ НАСИЛИЙ
Жажда больших насилий всегда иррациональна. Эпохи
нас'П'пления и реализации таких насилий предугадывают ху¬
дожники, поэты и юродивые. В России это обычно все в одном
лице. Герой России — Иван Яковлевич Карейша, крупнейший
юродивый и прозорливец 19 века, оказавший влияние на всю
русскую культуру. Он называл себя «студентом хладных вод»,
опивался и опаивал свою паству чаем и предсказывал русский
Он похоронен недалеко от бывшего села Преоб¬
раженское на Черкизовском погосте, где в его памятник впилось
огромное старое дерево. У меня в Москве только две дорогие
могилы — это слегка осевшая чугунная плита Чаадаева и могила
Ивана Яковлевича. Оба они величайшие юродивые и оба пред¬
чувствовали и предсказывали величайшие насилия в России.
Больших насилий, как между Волгой и Доном, новейшая исто¬
рия Европы не знает. Здесь одичалые русские люди перебили
шестьдесят миллионов своих братьев и сестер, перебили часто
в прямом смысле этого слова. А теперь все сваливают на евреев:
«Это они нас научили, а мы только убивали и мучали». Очень
удобная точка зрения.
Посмотрим на Францию предреволюционной эпохи. На всех
этих помпадурш, дюбаррей, людовиков, Вольтеров, дидеро-
тов и прочих господ, поклонявшихся женскому задку. Поэма
о розово-голубоватом выгнутом женском задке — это и Ватто,
и Фрагонар, и Грез, и Буше. Франция с тех пор и стала страной
женского задка, по большей части приподнятого. А воспевание
женского задка всегда связано с насилием. Откровенно эроти¬
ческий гимн всегда призывает к насилию. Де Сад при всей его
мерзостности — это бард и предтеча революции.
Россия — добровольная обезьяна и подражательница Запа¬
да — в общем с 18 века такая же культурная провинция Франции,
как Гаити или юг Америки, тоже пошла по похотливому пути
восппвания задков и сексуальных насилий. Только вначале это
426
А. Смирнов (фон Раух)
у нас получалось несколько кустарно, но с середины 18 века раз¬
врат, царивший в барских усадьбах, не уступал французскому.
Петербург всегда был фривольным развратным городом, где по¬
луголодное население служило барской и чиновной похоти. По¬
этому все эти постельно-пружинные стоны о Петровом творении
от Пушкина до Ахматовой и ее эпигонов производят странное
впечатление. «Страна рабов, страна господ» имела очень мер¬
зостную по нравам столицу. Вся наша гоголевско-достоевская
великая литература в основном об украденных прислугой деньгах
и о похоти господ над горничными и лакеями — кто, где, кого
и когда зажал и засунул.
Европейская Россия родилась на трупе Древней Руси. Так
еще делали и татары — возьмут пленников, свяжут покрепче,
положат на них доски и насыщаются, давя их. Так же сделали
и большевики со старой Россией, так же сделали и «демократы*
с СССР. Это старинный татарский способ — жрать на раз¬
давливаемых трупах побежденных. Другого способа реформ
в послепетровской России не было и нет. Наши бы1длянские
массы по-другому и не умеют. Им только это понятно. А все
другое глубоко чуждо. И вся суть их «революционной борьбы*
состоит только в одном — захватить власть имущих, связать их,
положить на них доски и давить своим живым весом, пока из
прежних господ не потечет сукровица.
Но была и еше есть и другая Россия — Россия лесов, полей,
старообрядцев, уединенных погостов, где все мерзости Лефор¬
тов, Биронов, Аракчеевых, Клейнмихелей, Бенкендорфов.
Лениных, Троцких были глубоко чужды. Она жила в согласии
с природой, презирая свою столицу, разъеденную изнутри
«французской болезнью» насилия и революции. Индия, Непал.
Тибет, Монголия, Россия — заповедные страны Азии и Евразии.
Они жили и живут подругам законам. Поверхностное западни¬
чество Петра I, Николая I, всех трех Александров, якобинство
большевиков и теперешний идиотический мондиализм Гай¬
даров и Чубайсов — это все финики с одной елки, на которой
развешаны головы Дантонов, Робеспьеров и Сен-Жюстов, а на
верхушке торчит небезызвестная треуголка.
Возьмем нашу русскую (от слова «российская» у меня давно
делаются корчи) досемнадцатую эпоху и взглянем на нее с точки
зрения предчувствия насилия. Законы пластики таковы: когда
поэт воспевает вожделенно раскрытый цветок женского орга-
Эссе
427
на — он призывает к насилию. От блоковского «и был я много раз
у женщин в розовом плену...» до «Двенадцати» — дорога очень
коротка. Толстоморденькая Катя — это трансформированная
Незнакомка. А сомовская «Маркиза», а версальский бред Бенуа,
а суаейкинские гривуазности, а околопостельная лирика Куз-
мина, Ахматовой, Сологуба и тучи их подражателей? А мерзкий
.маг» и лабазный «ассириец» Брюсов, а похабные журнальчики
мирискусников, а порочные накрашенные проститутки в одеж¬
дах монахинь Нестерова? Вся эта бордельная бижутерия очень
мерзко попахивает, так же, как и толстые тетки, дрочащиеся
пуховками на ночных горшках, чахоточного Обри Бердслея,
эталона всех его русских подражателей.
И даже духовно честный перед самим собою Оскар
Уайльд — духовный пророк той эпохи — глубоко трупно-чер¬
вивое явление. Через его белую кожицу перезревшего плода
просвечивают гнусные копошащиеся членистоногие. Всякая
откровенная проповедь аморализма, порнография, воспева¬
ние женских гениталий — это прямая дорога к плахе. Люди,
вставшие на этот путь, идут к палачу сами и добровольно кладут
голову на колоду.
Здоровое аполлоническое начало чуждо всему этому. Маг,
жрец, демиург всегда чужд Изиде, Кибеле, Кали. Перед концом
великих империй и цивилизаций их древние столицы заполняют
щ^ос^с^1и^^ки, экзотические танцовщицы, возникают варварские
восточные культы. Так было в Риме, Константинополе, Берлине,
Вене, Петербурге.
Столь популярный и повсеместный фрейдизм — по своей
сути упрощенное варварское учение, низводящее сложнейшие
вопросы до понимания среднего обывателя. Мне недавно при¬
тащили почти всего Фрейда, благо его наконец издали. Я долго
читал и страшно ругался. Секс, половое влечение и все, что
связано с этими околожелудочными процессами, глубоко чуждо
здоровому духу война-творца. И строить на этой зыбкой почве
миррооозррнческие теории нельзя. Когда-то в советскую эпоху
мы все читали отдельные старые потрепанные томики Фрейда
и умилялись его двусмысленной запретное™, а теперь, когда он
стал обязательным классиком нового режима, так же, как со-
в:ем еще недавно Маркс и Энгельс, которые тоже не так плохи
и вполне читабельны, если бы их именем нас всех ежечасно не
насиловали, все связанное с Фрейдом видится совсем в ином
428
Л. Смирнов (фон Раух)
свете. Фрейд — прекрасный венский писатель, почти пророк,
но он вовсе не обязателен, вовсе...
Как предтеча больших насилий 20 века Фрейд более чем ин¬
тересен. А выводы Фрейда, тем не менее, крайне упрошены. Это
для читающих советских чиновниц, которых не могут в должной
степени удовлетворить их сожители, и они постоянно во сне
и наяву вожделеют к своим канцелярским столам и пыльным
шкафам с исходящими. Фрейд — порождение прекрасной до¬
военной Вены, самой упоительной столицы тогдашней Европы.
Когда Фрейд писал свои книги, по улицам Вены ходил молодой
Гитлер и думал свою тугую думу. Фрейд псевдодемократичен, он
решил взглянуть на старую Европу без штанов, и с тех пор она
стала принципиально голой. Любую женщину гораздо труднее
заставить одеться, чем раздеться. Поэтому фрейдизм стал от¬
мычкой массового искусства. Умиравшие в окопах Галиции
австрийские и русские офицеры читали и Фрейда, и Пшебы-
шевского, и Блока, и Бодлера, и Уайльда, и Шницлера, и не¬
счастного Отто Вайнингера, не понимая, что все эти творцы
вели в загон под нож.
Морально здоровые люди, видя кровавые европейские
клоаки, бросали ружье и уходили в леса, а раньше уезжали на
Таити, в Океанию, в Тибет, в Индию, подальше от ватерклозе¬
тов, графов Витте, князей Бисмарков, Ротшильдов, Дизраэлей,
Распутиных, бледных Ники и усатых Вилли, манекенов дурно¬
го дешевого балагана, где зрители — их жертвы с пробитыми
черепами. Недавно я жил в квартире одного расстрелянного
большевиками польского графа в Кривоарбатском переулке
у его внука. Квартира запушенная, но сохранила метлахскую
плитку кухни, старый кафель в ванной, мраморные подокон¬
ники, медные ручки, старый паркет и кое-какую мебель. Из
этой квартиры много мужчин ушло на смерть, а внук владельца,
недалекий малый, мой приятель, занят только толстыми задами
постсоветских дур и собирает дореволюционную порнографию.
Каким коктейлем тлена и похоти веет от всего этого антуража.
Я так и не смог посетить наших бывших разоренных имений,
барских квартир, вроде той, где я жил, от всего этого идет амбре
самоубийства. Метерлинк в каждой семье. Эротические видения
давно расстрелянных и замученных людей — особая заповедная
страна, куда вход подчас оплачивается ценою жизни входяще¬
го. Толстые бабы Штука, Беклина, кентавры, пятнистые змеи
Эссе
429
Г
у влагалищ, задастые и грудастые валькирии, Лоэнгрины, лебеди
с позолоченными человескими членами, весь этот эротический
зоопарк немецкого мещанства был могучим двигателем нацио¬
нал-социализма, Заксенхаузена, Освенцима, Майданека. Люди,
у которых Эрос победил Дух, готовы к большим, и часто к очень
большим насилиям.
Этот небольшой псевдоисторический экскурс нужен мне
только для того, чтобы вернуться в современную Эрэфию —
эта страна пока что не Россия, а Эрэфия, большая несчастная
и дурная Эрэфия. Эта Эрэфия отнюдь не Азиопа — модное слово,
нечто среднее между задницей, Азией и Европой. Его придумали
вечно сидящие в чужом заду разночинные интеллигенты, для
которых любое другое место чуждо и неуютно, а Азиопа — это
их вторая или третья родина.
Эта Эрэфия похожа на большое косматое животное, нечто
вроде йети, снежного человека, которого неожиданно разбудили
от коммунистического сна, и оно поперло через чужие огороды,
заборы, сараи, парники в рынок и застряло среди разного со¬
крушенного им с шумом дреколья и не знает, куда ему дальше
двигаться. В своем бессмысленном движении Эрэфия может
снести своим косматым задом или боком несколько стран, может
снова захватить Прибалтику, Польшу и Чехословакию, может
двинуться походом на Пекин, Берлин и Париж, но далеко не
зайдет, где-нибудь застрянет, упадет на бок и страшно на весь
мир завоет от боли. А впереди Эрэфии идут зазывалы, поводыри
с кусками копченой колбасы, конфетами и топиками и машут
маллнькими короткими ручками: «Иди сюда, дадим топик.
Не ходи налево, это антирыночно, не дадим топика». Для того,
чтобы Эрэфия ползла к некой земле обетованной, именуемой
рынком, и чтобы она вообще двигалась, ее подбадривают раз¬
личными возбуждающими снадобьями.
Всю Москву периодически обвешивают порнографически¬
ми листовками, изображающими десятки основных поз секса
и в виде схемы, и в виде наглядных пособий. В метро вывеши¬
ваются огромные цветные плакаты с изображением женщин,
раздвинувших срамные губы, выходят десятки газет, на пер¬
вым страницах которых изображены мужики, держащиеся за
огромный изогнутый толстый член, или женщины, вводящие во
алаа^тише искусственный орган. Делается это с агитационной
назоойшвостью лучших большевистских времен. Я знаю целые
430
А. Смирнов (фон Раух)
загородные кварталы, где население кормится тем, что денно
и нощно печатает порнографические игральные карты, которые
потом распродают в электричках глухонемые. Лотки и книжные
развалы забиты толстыми порнографическими книгами, кото¬
рые не только переводят, но и заново пишут бывшие советские
писатели. Распространяется также масса псевдоантикрими-
нальных изданий, фактически являющихся руководствами для
начинающих преступников и бандитов. Во многих газетах масса
объявлений с телефонами для занятия групповым сексом, часто
самого странного свойства. Популяризуется половой садизм,
садомазохизм, скотоложество. Педерастия стала хорошим то¬
ном, на телевидении полно откровенных актеров-педерастов,
переодетых в женское белье. Все это насаждается свыше, почти
что принудительно, как при Петре I внедряли картошку, а при
большевиках ленинизм.
Создается впечатление, что таким способом делается опре¬
деленная большая политика. Поток официальной порнографии
сопровождается показом всех видов американских убийств,
занимающих огромное киноэфирное время. У нормшььных
людей вырабатывается жесткий антиамериканский инстинкт.
Поражает низкопробность всего этого мутного потока. Он рас¬
считан в основном на советских люмпен-дебилов. Советские
и постсоветские люмпен-дебилы — это особая оглупленная
большевиками порода русских людей, вроде пресловутой семьи
Голубковых, рекламирующей жулика Сергея Мавроди и его
липовое акционерное общество МММ.
Но не все в Эрэфии Лени Голубковы. Не все хотят подвер¬
гаться методам массового зомбирования. Многие ищут свои
пути, часто самые нездоровые. Создается множество всевозмож¬
ных сект, где исповедуется достаточно сложный секс, садизм,
сатанинские культы, проповедуется социальная и расовая
нетерпимость. Этот поток целенаправленной информации
ориентирован, в основном, на людей от 15 до 30 лет. Из них
пытаются создать электорат для будущих выборов и будущую
армию карателей.
Когда Советская Армия случайно взяла в 1941 Дубно, то в не¬
мецких штабных машинах и в ранцах убитых солдат была масса
порнографии. Это поразило советских танкистов. Если взять
всю московскую молодежь, а это особая молодежь, то 20% из
нее относятся к потоку порнухи безразлично-брезгливо, только
Эссе
431
уливдяются, почему этот напор носит такой государственно-на-
зокливый характер. Все прекрасно понимают, что в отдельных
специальных кварталах все это вполне допустимо, но не во всей
стране. Россия, в общем-то, в прошлом достаточно строгая пу¬
ританская страна, и при царе и при большевиках порнография
не поощрялась. Но 30 % молодежи с жадностью поглощают все
виды порнопродукции. Это шпана, бандиты, перекупщики,
торгаши, мелкие служащие. 50 % молодежи глушат водку и курят
анашу, им вообще на все наплевать.
Но в среде самых разных слоев зреет и обратная реакция на
весь поток колониальной информации. И эта обратная реакция
очень часто нездорова и болезненна. Экстремальная ситуация
насилия над личностью часто порождает слепую жажду насилий.
Насилие, и большое насилие, витает в воздухе Москвы и других
крупных городов. Был такой долго живший в Праге эмигрант
Мейснер, он написал одну из лучших книг о пражской эми-
П?ации «Миражи и действительность», где он, вспоминая свои
молодые годы в Петрограде, между Февралем и Октябрем, писал,
что дух гражданской войны уже витал в те месяцы на многочис¬
ленных митингах, на которых он бывал. Так же и в современной
Эрэфии молодежь объединяет в основном жажда совместных
больших насилий, которую они намереваются реализовать.
Наиболее тупые и жадные реализуют ее в малых и больших
бандформированиях, буквально заполнивших столицы и центры
периферии. Но бандформирования — это не малый, но все-
таки один угол зреющего треугольника большого насилия. Два
других угла треугольника — это социальное и расовое насилие.
Зре ющее социальное насилие еще как-то можно объяснить и по¬
нять — никогда так не притесняли народ, как при нынешнем
режиме, в мирное время в богатейшей стране мирЗ организовать
голод совсем не просто. Но все равно предстоящая социальная
борьба не мыслится некровавыми средствами — только убивать,
увивать и убивать. Хотят убивать демократов, ельцинское окру¬
жение, бывших коммунистов, ставших компрадорами. Убивать
и при этом, традиционно по-русски, грабить. Жажда расового
насилия тоже приняла чудовищные формы: уже убивают рус¬
ских в Средней Азии, на Кавказе, убивают турок-месхетинцев,
убивают азербайджанцев и армян, готовятся убивать цыган
и евреев. В ходе чеченской войны мы видим оргии расового
и социального насилия.
432
Л. Смирнов (фон Раух)
В Евразии до большевиков расовая нетерпимость всегда была
исключительна, мало ее было, очень мало. Еврейские погромы
в Молдавии и на Украине готовились в основном уголовным
сбродом невеликоросского происхождения, в исконно велико-
росских губерниях погромы были исключением, осуждаемым
коренным населением, исповедующим иудео-христианские
ценности и поголовно хорошо знающим Библию.
В центре треугольника насилия лежит духовное насилие.
Наша перестроечная и постперестроечная интеллигенция сей¬
час твердит то же самое: «Убивать, убивать и убивать!» Тот же
некогда свободомыслящий бард Окуджава, которого мы все лю¬
били и уважали, поощрял расстрел Белого Дома в октябре 1993,
жаждали крови оппозиции и другие перестроечники. Люди, сто¬
ящие на псевдопатриотических позициях, с радостью сообщают
друг другу у кого, по их сведениям, матери или бабки еврейки.
Я сам слыхал, как они обменивались «новостями»: «У патриарха
Алексея II мать еврейка, у Шостаковича мать еврейка, у Собчака
бабка еврейка, у Ельцина отец еврей, у Руцкого мать еврейка»
и т.д. Это все довольно утомительно и тупо.
Есть ведь бескровные выходы из русского тупика, когда
не надо убивать и выяснять анкетные данные. Такие выходы
находил Махатма Ганди, находил Джавахарлал Неру в Индии.
А у нас готовят черные списки для будущего сведения счетов.
Поэтому с таким бешенством читают все, что связано с прихо¬
дом нацистов к власти, — «учатся». Ждут, когда придет русский
Пиночет, гадают, кто им будет — генерал Лебедь или найдется
другая птица похищнее. Не понимают, что насилие не решит
никаких проблем, а только породит массу новых.
Правительство, попробовав крови в октябре в Москве, теперь
решило действовать методом танкового втыка. Но танки часто
жгут. Чеченская война — тупик танковой стратегии, из которого
удастся очень нескоро выбраться. Вопросы1 решения введения
танков в города должны всесторонне обсуждаться в Думе, и толь¬
ко получив большинство голосов, можно было начинать штурм
Грозного. Эпоха политического и духовного террора, в которую
мы вступаем, будет очень длительной, пока люди до конца не
реализуют весь накопленный потенциал злобы и не устанут от
кровопролития. Жажда больших насилий — это открытая книга
ежедневно окружающих нас лиц.
1995г.
КАРЛ МАРКС -
ТРИНАДЦАТЫЙ АПОСТОЛ
В различных интеллектуальных кругах не только Москвы
давно, много и сомнительно говорится о пятом евангелисте,
о роли Антихриста в политической жизни России 20 века, о три¬
надцатом апостоле, об особой секретной миссии Иуды. Я пы¬
тался тоже говорить на близкие к ареалу этих идей темы и часто
терпел жестокие фиаско. Меня умышленно профессионально
не понимали и уводили разговор в сторону, на некоторые темы
вроде как бы говорить вообще неудобно. Выработался как бы
кодекс запретных тем, стоит заговорить, и на тебя навешают
какой-нибудь гнусный ярлык.
А я всегда любил поговорить. При герековских поляках о Ка¬
тыни, при убежденных коммунистах о массовых захоронениях
расстррлянны1х в Подмосковье, об использовании топок МоГЭ-
Са напротив Кремля для сожжения жертв Лубянки, с хромыми
я хромал, а с заиками — заикался... Правда, я говорил в основном
на одну, очень давно интересующую меня тему — о близости
раннего христианства и некоторых черт нашего почившего
в бозе большевизма. Нигде, кроме как в России, об этом все¬
рьез говорить нельзя, просто не поймут, а тема очень и очень
теплая. В католических и протестантских странах христианская
ре.жиптя заняла определенное место на полочке, часто на зад¬
ней, среднеоптового магазина, то есть весь опыт христианства
хорошо улегся в буржуазно-мещанский хорошо отлаженный ход
жизни. Все шестеренки и винтики притерлись, никаких ересей,
Савонарол, гуситства, крестовых походов детей уже не будет.
Эго все уже в очень далеком прошлом, европейская история,
знаете ли, уже очень давно закончилась, остались одни камни
для экскурсоводов.
По миру колесят геморроидальные старухи и старикашки,
которые щелкают «кодаками» в памятных местах борений че¬
ловеческого духа. Оболваненная буржуазией молодежь в своих
434
А. Смирнов (фон Раух)
домах-сотах рьяно истощает чресла друг друга к вящему удоволь¬
ствию своих правительств и римского папы — ручной народец
всем приятен! Существующая в Европе католическая церковь
давно уже стала продавленной двуспальной кроватью в дешевом
номере, куда приводят случайных женщин. Появление в эпоху
диктаторов в Европе фашистских режимов при полной индиф¬
ферентности Ватикана говорит об очень многом. В России хотя
бы патриарх Тихон предал анафеме большевиков, за что и был
убит. Несмотря на героизм отдельных католических священни¬
ков, в целом Ватикан играл позорную роль и при Муссолини,
и при Гитлере. И разливанное море дешевого американизма,
буквально затопившего мир, тоже не в пользу римской курии.
которая спокойно допускает победу вещного материализма.
И, наконец, экологическая катастрофа, в которую буквально
загоняют мир взбесившиеся от жадности лавочники и мещане,
не встречает должного отпора Ватикана. Его энциклики, как
бумажные голубки, которые разбрасывают шалящие дети, раз¬
летаются в пустоту.
Всякая новая религия всегда революцинно нетерпима. Про¬
шло эту фазу и христианство — христиане кололи статуи Фидия,
Поликлета, Скопаса, жгли рукописи, выжигали на известь кар¬
рарский мрамор. Потом они несколько поуспокоились и стали
охранителями культуры во вконец одичавшей не без их помоши
Европе. Бог един и вездесущ, молиться ему можно не только
в храмах, но и в лесах, в полях, на горах, в море, всюду, где есть
воздух, растения, птицы, животные, все они носители Высшего
Божьего Разума. Люди молились и до христиан, будут молиться
и после них, живое прямое общение с Богом — основное право
человека.
В нынешнем контексте фраза «права человека» носит до¬
вольно гнусный идиотический характер: права осла, права ко¬
ровы, права овцы. Кто и в каких застенках придумал эти права
человека? Настоящее право людей — это право частицы Божьего
мира, живущего в согласии со всем движущимся, дышащим,
шелестящим. Современная же цивилизация с отравленными
городами-уродами лежит вне всякой религии, вне Божьего
мира. И то, что среди этих зловонных городов расположены
храмы, прикрывающие противоестественную жизнь, является
кощунством. Но на это не обращают внимания ни церкви, ни
люди, ни правительства, создавшие и поддерживающие уклад
Эссе
435
современной цивилизации, хищнический и потребительский
по отношению к природе.
Я ортодоксально православный, соблюдающий основные
посты, прислуживающий в алтаре, участвующий как иподьякон
в архиерейский службах, отношусь с огромным пиететом ко
всем остальным религиям, исповедующим добро, ненасилие
и созерцательность. И больше того, я присутствовал в алтарях
синагог, дацанов во время служб и испытывал благоговение от
присутствия Божьего Духа. И даже ислам не воспринимается
мною враждебно, так как он сдерживает дурные наклонно¬
сти людей и создает определенное молитвенное состояние.
Исламский фундаментализм — это не религиозное, а по¬
литическое движение. Традиционализм как мировоззрение
лежит параллельно различным конфессиям. Православный
трал дцио нал ист всегда поймет буддистского или ламаистского
трздиционаписта. Буддизм, ислам и православие — это трие¬
диное лицо Евразии.
К сожалению, самоутверждающееся христианство вступило
в конфликт с античными религиями, основанными на панте¬
изме. Они не были язычниками, римляне и эллины, они сами
были на пути к синтетической надмирной религии. Что испове¬
довали Тертуллиан и Марк Аврелий? Вражда ранних христиан
и римлян — она вообще была не нужна. За всеми гонениями
ранних христиан стояли, по-видимому, прагматические инте¬
ресы политических кланов. Буддизм, очень близкий к христи¬
анству, не вступил в конфликт ни с одной из местных религий,
а создал синтетический пантеон. И Китай, и Индия, и Тибет,
и Монголия, и Япония, и Индокитай, и все другие нынешние
«тигры» — это зона синтетических религий, где буддизм при-
чуддиво переплелся с местными культами. А путь христианства
был, к сожалению, иным — сожжение библиотек, разрушение
храмов, уничтожение статуй. В житиях ранних христианских
м^у^ее^д^^^с^^-(^^^ятых то и дело написано: «Проник в капище и раз¬
бил идола» (то есть статую Венеры или Аполлона), «был за это
зверски умерщвлен язычниками, а потом и канонизирован».
Подвиги и доблести сомнительного свойства. «Проник в Лувр,
разбил Венеру Милосскую или статую Донателло, попал в уча¬
сток и был гильотинирован». Или же: «Выехал в составе группы
ВЧК, застрелил попа, выколол глаза иконе Богоматери, поджег
церковь — за это его убили религиозные мракобесы».
436
А. Смирнов (фон Раух)
Разумные вновь возникшие религии облекали собою тело
старой предшествующей религии и сливались с нею. Религи¬
озный радикализм — не самое лучшее свойство. Им обычно
пользуются чуждые всякой религии силы, подзуживающие
фанатиков. Ведь сущность любой пантеистичной религии оди¬
накова — слушать небо и все живое и искать в живом ответы
на все вопросы. К живому я отношу не только движущееся, но
и статичное: камни, горы, землю, в которых тоже заключены
Высшие силы. Я, например, всерьез считаю, что сейчас живот¬
ные более морально чисты, чем люди, и что через них чаще, чем
через людей, общается с миром Господь. Всякий культурный
европеец тоскует о рощах с фавнами, нимфами, с уединенными
храмами и алтарями Диониса, Вакха, Афродиты. Боги и покро¬
вители есть и у эроса, и у ручьев, и у деревьев, и у пиши, и у вина.
Такой же языческий пантеон есть и у славян: домовые, русалки,
дедушки-лесовики. Люди их хорошо знают и чувствуют и по сей
день им поклоняются.
Живая религия, не приспособленная для презервативов.
Форда, ЮНЕСКО, ООН, электроники, СПИДа, «Звездных
войн», Голливуда, миротворческих контингентов, СНГ и прочей
зловредной дребедени должна оберегать чудо жизни. Вспомните
слова нашего пророка-эпилептика о крови одного невинного
ребеночка на нынешнем фоне международной торговли вну¬
тренними человеческими органами, купленными и украденны-
миуживыхлюдей по ложным диагнозам, и при невозмутимости
старичков-пенсионеров, продлевающих свою молодость при
помощи препаратов, выработанных на абортных эмбрионах.
А церковь, католическая в первую очередь (о православной
в России говорить всерьез нельзя, она по-прежнему вполне
карманна у властей), молчит. Иерархи, папы, кардиналы всерьез
не борются с тотальным аморализмом всего комплекса жизни.
Ножницы между официальной религией и гибелью человечества
от отравления всеми ядами урбанизации все разрастаются, и нет
руки, которая их сожмет и отрежет голову спруту современной
аморальной машины уничтожения любых форм органики,
включая человека как вид, несущий в себе память Бога.
Пантеистическое поклонение природе лежало в основе всех
древних религий. Современное христианство возникло, когда
надо было подвести идеологическую подушку под социальное
неравенство. Древнее патрицианское социальное неравенство
г
Эссе 437
всегда оплачивалось кровью правящей касты, всегда римские
всадники, патриции, были в кровавой гуще своих армий. Вот
когда патриции создают наемную армию, а вместо себя вы¬
ставляют кондотьера-варвара, то цивилизации конец. Старая
Россия погибла, потому что элита отказалась платить обяза¬
тельный налог кровью, в рядах белых армий было больше детей
кантонистов и лавочников, а не потомков дворян и князей. Не¬
даром генерал Слащев, отбив первый наскок красных на Крым,
написал в приказе: «Тыловая сволочь, можете распаковывать
чемоданы, я опять спас Крым!» Накопление денежных средств
в руках людей, которые сами не подставляют свою грудь под
меч и пулю, и привело к религии, поддерживающей в обществе
имууцесттенное статус-кво.
Возьмем мужественные культы Перуна, скандинавского
Одина, римские античные ритуалы, гадание на внутренностях
животных перед битвой. Настоящий всерьез последовательный
христианин должен быть плохим воином, он исповедует прекло¬
нение перед слабостью, не понимая, что лучшая из смертей — это
смерть в бою от руки врага. В самой сути раннего христианства
была заложена идея сочувствия слабым, но сочувствия, строго
контролируемого церковной иерархией. Уже тогда в христи¬
анстве была заложена двойная мораль — сочувствие к братьям
и агресси вное безразличие к «язычникам» — «кто не с нами, тот
наш враг». На этой двойной морали и возникла первоначальная
церковная иерархия — иерархия «гонимых». Ничем другим
сдержать массы было нельзя, им была нужна псевдореволюци-
онная религия.
Империя Карла Великого на Западе и Византия придали
христианству совсем другой характер. Во главе здания христи¬
анского государства стал сам император, а папЗ и патриархи
исполняли при нем второстепенную роль. Но не сразу они
смирились со своим униженным положением: был и Авиньон,
и сложная религиозно-политическая борьба, потрясавшая и за¬
падную, и Византийскую империю до основания. На Западе
в конце концов папа победил императора, так как римское
наследие распалось на куски, а на Востоке, наоборот, были
сильны собирательные римские тенденции — император всегда
довлел над церковным синклитом, поэтому западная церковь
(и католическая, и протестантская), и византийское право¬
славие из-за своей авторитарности никогда не найдут общего
438
А. Смирнов (фон Раух)
языка с «левым» ветхозаветным христианством. И католицизм,
и православие, и реанимированная архаичная катакомбная цер¬
ковь — три расходящиеся ветви, которые вряд ли когда-нибудь
снова пересекутся.
Я совершенно искренне не понимаю, что плохого в синтезе
нескольких религий, объедиенных определенным географиче¬
ским ареалом. Божественная благодать живет всегда в одних
и тех же местах, облюбованных Богом задолго до появления
кочующих племен, ставших со временем коренными. Все расы
когда-то двигались, и их нынешнее местонахождение не столь
долговременно. Когда-то где сейчас живут европейцы, жили
другие народы с другими Богами. Боги помнят друг друга, и люди
тоже помнят своих вроде бы ныне и умерших Богов. Любое не¬
почтение к любым Богам всегда чревато, совершивший святотат¬
ство по отношению к чужим Богам — неугоден и собственным.
Наша душа совершает длительные пути и в мире, и в космосе,
и в эпохах, и в телах. В любом месте, где люди общались с Бо¬
гами, — они остаются навеки. Обычаи, трогательные службы
нашего православия, намоленные иконы, мерцающие лампад¬
ки — все обусловлено историей угро-финских и славянских
племен, налетом нашего язычества, и поэтому особенно близко.
В Бурятии и Монголии это чуть по-другому, в Индии бли¬
же всего к нам, к славянам, в Нотр-Дам и Реймсском соборе
тоже живут сумрачные готические Боги. Самоценность любой
религии, и православия в том числе, в живом каждодневном
общении с Богом, в соотношении своей жизни и своих поступ¬
ков с ликом Бога. Человек, не чувствующий своей постоянной
связи с Богом, обязательно попадет во власть демонических
сил — пустот не бывает ни в земной, ни в небесной жизни, ни
в духовной жизни каждого отдельного индивида. Как только
образуются пустоты, лакуны, тут же туда устремляются темные
силы. Если иссякает идея Бога, то врата для Сатаны открыты
настежь. Бездуховный человек не выводится случайно, его вы¬
водят принудительно, заставляя не общаться с Богом, жить вне
природы, вне животных, вне возможности двигаться по земле
и созерцать мир Божий. Посмотрите, как ужасны люди, живущие
в трущобах больших сверхгородов, как ужасны рабские скопиша
чиновников и клерков, как пусто смотрят вымотанные и ис¬
питые рабочие — это живые мертвецы, люди, которых лишили
возможности молиться. И, к сожалению, эти люди иногда счи-
Эссе
439
таются примерными детьми христианских церквей, в которые
они ходят по воскресеньям и слушают нудные проповеди. При
мне один советский архиепископ говорил такую воскресную
проповедь: «Богу не угоден рабочий, не выполняющий норму,
Богу не угодна домработница, хорошо не обслуживающая свою
хозяйку, Богу не угоден служащий, не выполняющий приказов
начальства...» и т. д. Я невольно подумал: почему на его золоче¬
ную митру не падают камни со свода?
Несмотря на все преследования большевиков, наше право¬
славие очень живуче, его живучесть во многом обусловлена
близостью к традициям славяно-угро-финского язычества.
Народные знахари, целители помнят еще дохристианские за¬
клятья, ворожат, как тысячи лет назад. Языческая Россия на¬
чинается сразу же за Москвой. Особенно много лечащих людей
колдунов во Владимирской области, в Суздале, в Муроме. Я сам
водил знакомых лечиться к таким старухам и старикам, и они
загооаривеали при мне самые страшные болезни, исполняя при
этом древние ритуальные танцы и бормоча на забытых языках.
К ним даже посылали врачи: колдунья бабка Арина лечит рожу,
другая вправляет грыжу, лечат нервно-психические заболевания,
почки, выводят камни.
Особенно сильно язычество сегодня, сейчас, распространено
в Поволжье, среди мордвы, чувашей, марийцев. В республике
Мари-эл, так теперь называют Марийскую автономию, язы¬
чество теперь специально восстановлено как вторая государ¬
ственная религия. И сходы колдунов и жрецов влияют и на их
парламент, и на президента. В Мордовии иконы обмазывают
салом и медом, как идолов, обвешивают лентами, вещами
больных, рубят петухам головы на ступенях паперти, когда
выходит невеста, анонимно жертвуют священбикам живой
скот, привязывая его к алтарю. Абсолютно дики сексуальные
нравы1 мордвинов. Старики наблюдают за сексуальной жизнью
молодым и направляют ее советами. Я один раз сидел в гостях
у псаломщицы1 в мордовском доме и пил чай из грязной ино¬
родческой посуды, одна старуха пряла, другая молилась, а в углу
сидел дедушка и помогал советами молодой паре, с пыхтеньем
и понизги ванием огуливавшей друг друга. И все это происходило
в одной комнате, разгороженной занавесками. А кругом избы
весь снег был в экскрементах и убитых собаках, никто не убирал
падали. А в Чувашии в двух районах есть целые села никогда не
440
А. Смирнов (фон Раух)
крещенных язычников. Они объединены в языческие совхозы
и колхозы, и председатели, и директора у них — верховные жре¬
цы. Они по сей день насыпают курганы, наварив вкуснейшего
чувашского пива, по ночам устраивают у костров ритуальные
оргии и пляски под бубны и особые протяжные дудки. У них есть
священные урочища — керемети, где по сей день стоят идолы
и каменные жертвенники. Да и среди крещенных инородцев
христианизация чисто поверхностная. Многие священники -
потомки жрецов; инородцы очень гордятся половой силой своих
священников, у кого больше детей и любовниц, тех больше почи¬
тают и посещают. В одном мордовском селе вдовый священник
покрывал сразу трех певчих, прислуживавших и мывших его
в бане. В другом селе мне показывали восемь малолетних детей
и беременную матушку и с гордостью говорили: «Священник
у нас — настоящий бык. Матушка ни одного дня без живота не
ходит». Эти полуязыческие народы хорошо пережили больше¬
визм, численно размножились, окрепли. Тех функционеров,
которые пытались оказать давление и всерьез ввести советские
порядки, крестьяне запугивали и подчиняли родовым обычаям.
В глухих мордовских селах часто по ночам возникают пожары.
Подперев двери колом, инородцы сжигают друг друга, мстят за
убийства и обиды. Абсолютно не христианские нравы.
Но не только инородцы сохранили языческие традиции.
В чисто великоросских губерниях полно языческих обычаев
и представлений. Я работал в одном храме в Курской губернии,
в бывшем уездном городе, где в церкви было полно бесноватых
колдуний и гомосексуалистов и староста и псаломщица учились
у районной штатной ведьмы колдовству, ворожили, наводили
порчу, хрюкали, лаяли и мяукали во время службы, когда вы¬
носили крест и евангелие. У меня было ощущение, что я попаз
в средневековье. Древние славяне жили среди своих полей,
лесов и озер, в тени своих священных урочищ и воспри нимши
завезенное из Византии христианство как еще одну ипостась
знакомых им Богов. От христианства русские восприняли одну
обрядность. Огромный богословский опыт восточного христи¬
анства и монашества был только в монастырях, в массы про¬
стонародья он не проник. Вообще, основная закономерность
русской культуры в ее очаговости — культура была в монастыре,
во дворце и в усадьбе. В крестьянский дом культура проникала
только в виде частушек, песен, былин и сказок.
Эссе
441
Петр I разогнал русскую монашескую и дворцовую культуру.
Культурный монах и боярин ушли в раскол. А в усадьбе утвер¬
дились европейско-французские порядки, приведшие Россию
в конце концов к Пушкину, блестящему общеевропейскому
пустому месту, понятному любому обывателю. Пушкин закрыл
последнюю страницу осьмнадцатого века, века забвения русиз¬
ма. Вся древнерусская книжность ушла в раскол. Раскол — очень
сложное, сугубо русское, декадентское по своей сути явление.
Даже если бы от России остался один раскол с его иконами,
литьем, выговскими книгами, распевами, то и тогда Россия
была бы великой страной. Раскол — это массовое диссидентство
и неповиновение. Думая о России, я всегда тоскую о расколе
и раскольниках и вспоминаю о своем общении с ним, как о не¬
ких драгоценностях. Никонианская и Петровская синодальная
церковь были чисто обрядными — чем больше золота иконо¬
стасов, парчи, серебра, драгоценных камней, звероподобного
рева дьяконов, пышности архиерейских служб, тем лучше.
Недаром в весь этот антураж влюбилась несчастная последняя
русская императрица Александра Федоровна — истеричная
«Айке» — тень смерти за троном Николая II. Безграмотный
народ дивился на всю роскошь своих соборов и храмов, не по¬
нимая всего смысла служб, не читая богословской литературы.
Фактически, православный храм был для простолюдина языче¬
ским капищем, он знал, каких Богов ему целовать, кому ставить
свечи: Егорию, для ратной удачи, идя на войну, Власию — для
здоровья скота, Флору и Лавру — для здоровья коней, Целителю
Пантеелймону — при болезнях, Симону, Гурию и Авиве — для
семейного счастья.
Самый положительный опыт христианства был в запове¬
дях: не укради, не убий, не прелюбодействуй и т.*д. Все это для
склонных к пьянству, насилию и разбою славян было очень
полезно. Они ведь по своему психическому складу в своей мас¬
се не обладали и не обладают абстрагированным мышлением,
вообще не понимают отстранения, отчужденности — им нужна
сугубая конкретность. Мистический дух, страх перед природой
У них заложен генетически, на уровне родового мифа, а вот
абсттшаироваться от текста, от слова они не могут, особенно их
завораживает зрительный образ. Эту особенность славянского
восприятия максимально использовали большевики. Кино было
Дня них главным искусством. Удобнее всего ввинчивать мозги.
442
А. Смирнов (фон Раух)
А чего стоили окопная «Правда», хрущевская и горбачевская
трепотня, ежедневное шаманство по телевизору — это как сивуха
для младенца.
Пышная обрядность православия продолжалась весь
18 и первую половину 19 века, вплоть до эпохи «великих ре¬
форм», в общем-то и предопределивших взрывы 1905 и 1917 го¬
дов. Крестьян тогда обобрали. Освобожденных крестьян стали
повсеместно учить грамоте, перевели на русский язык и Библию,
и Евангелие, издали их массовыми тиражами, то есть двинули
священное писание в народ. Старуха Ахматова, постоянно чи¬
тавшая евангелькие и библейские тексты, говорила, что еван¬
гелие у нас еще не проповедуемо, имея в виду эпоху советского
одичания. Но вот между 1861 и 1917 годами в церковно-приход¬
ских школах дети довольно хорошо знали евангельские тексты
и, как простолюдины славяне с их особой прямолинейной
психикой, усваивали их очень утилитарно: пусть богатые все
отдадут бедным, все нужно поделить поровну, как учил Спа¬
ситель, и т. д. Для любого элитарно образованного верующего
(отнюдь не материалиста) любой богословский текст не более,
чем притча, путь к самоусовершенствованию, буквального на¬
ставления нет ни в одной религиозной книге, ни в одной рели¬
гии. «Мое царство не от мира сего». Путь к Богу лежит только
через индивидуальный опыт самоусовершенствования, в отказе
от эгоизма, в аскезе, в самых разнообразных формах самоогра¬
ничения. Всякий коллективный опыт противопоказан религии.
Церковь — это собрание индивидуумов, а не людей — личинок
или винтиков. Каждый находит свой путь. Религия — это по¬
вод для ассоциаций, реминисценций, воспоминаний о давно
прошедшем, это дорога к открытию самого себя, это путь к аб¬
солютной свободе, но свободе со всем грузом индивидуальной
и коллективной морали, выработанной цивилизацией. Алюди,
людское сообщество изначально не однородно. Большинство
людей ограниченны, многие тупы от природы, происходит по¬
стоянный отбор умнейших, сильнейших, моральнейших. Они
идут наверх, в элиту — формируются касты. Именно такой по¬
рядок отбора должна охранять и поддерживать любая религия
и любая церковь. Небесной Иерархии должна соответствовать
земная, всякое отклонение от соблюдения законов равновесия
этих двух иерархий приводит к хаосу и к кровавым революциям.
В Евангелии и Посланиях Апостолов заложена определенная
Эссе
443
разрушительная революционная мораль, но эта революционная
мораль — только дань времени, когда создавались евангельские
тексты.
У антисемитов есть одно любимое дежурное блюдо — Еван¬
гелие написали евреи, евреи создали христианство, чтобы
разрушить Рим. Это очень наивная точка зрения на уровне
таких политических тупиц, как Альфред Розенберг и Адольф
Шиикльгрубер. Приписывая еврейскому уму фантастическую
силу, способную изменять ход истории и создавать мировые ре¬
лигии и системы, забывали об очень простой вещи: разрушение
древнего Израиля произошло из-за врожденной ортодоксальной
негибкости еврейского ума, но именно эта негибкость и жест¬
кость позволила евреям сохраниться и не ассимилироваться как
единому народу в века рассеивания. В силу своей негибкости
в целом все еврейство всегда проигрывало. Оно проиграло свою
особую государственность в Римской империи, европейское
еврейство ужасающе проиграло в Европе, в эпоху коричневых
и красных диктаторов, — почему оно тогда проиграло, тема от¬
дельная и очень сложная. Одна из главных причин Катастрофы
европейского еврейства в неправильной ориентации на глобаль¬
ные задачи, а не в создании закрытых национальных анклавов.
Очень жаль, что в России, Польше и Малороссии нет второго
европпйского Израиля. Результат же печален: внеся огромный
вклад в становление новейшей Европы, евреи потеряли миллио¬
ны лучших в нацистских и большевистских лагерях, и еврейские
общины от Сены до Амура становятся все малочисленнее. За¬
брошенные еврейские кладбища со старинными памятника¬
ми — очень грустное зрелище. И теперь снова возрожденный
Израиль не должен быть форпостом США и тамошних еврейских
общин, сросшихся с политикой Вашингтона, у Ифзаиля особый
путь в мире — путь древне-молодого восточного государства,
выррабаывающего новый тип экологическо-моральной цивили¬
зации. И именно в выработке новой еврейской политики и но¬
вой роли Израиля в мире и состоит вся будущая политическая
и духовная жизнь древнего народа, вернувшегося на родные
развалины1 и очаги. Мне, твердолобому русскому националисту,
ничего не простившему и не забывшему, нравится еврейская
твердолобость, но мы, русские, так чудовищно и позорно все
проиграли, нам так не повезло, по словам Черчилля, что из
колодца своих бед иногда яснее видишь беды чужие. Разруши-
444
А. Смирнов (фон Раух)
тельно-революционные мотивы христианства были заложены
в нем евреями только отчасти. Христианство было использовано
центробежными силами Римской империи, умело разыгравши¬
ми «христианскую карту». Над обработкой и релактировванием
христианско-ессейских текстов работал целый идеологический
римский коллектив, отнюдь не еврейского происхождения.
Возьмем, к примеру, учение Карла Маркса и оформление его
в советский марксизм — эту огромную работу проделали авторы
самых разных национальностей. К сожалению, христианство
где-то с 5—6 веков играло в жизни Европы роль государственной
монопольной религии, всячески, и в первую очередь физически,
истребляя инакомыслие. Тот же ислам или буддизм, или кон¬
фуцианство, или ламаизм гораздо более веротерпимы — они
допускают многобожие. Христианские миссионеры всюду были
необычайно навязчивы, и когда они шли вместе с рыцарскими
орденами в Прибалтике или с испанцами в Южной Америке, то
они по своим методам были предтечами тоталитарных режимов.
И НКВД, и гестапо имели один первоисточник — Святейшую
Инквизицию, а Петербургский Святейший Синод с консисто¬
рией был прообразом большевистских агитпропов.
В этой статье я даже отдаленно не задеваю богословских
вопросов, догматического богословия, все это внутреннее дело
каждой церкви, и не дай Бог кощунствовать по этому поводу,
я рассматриваю церковь только как государственное формиро¬
вание, влияющее на социальную и духовную жизнь. Я думаю,
что ни один священник, ни один епископ не станет отрицать,
что давать в руки Евангелие и Библию можно только психиче¬
ски здоровым людям — маньяк, а таких сейчас много, может
сделать дикие выводы из текста и может начать убивать людей,
которые с его точки зрения враждебны христианству. В России
так и делают адепты некоторых изуверских сект. Вспомним, как
сектанты топили купающихся в бассейне на месте Храма Христа
Спасителя в Москве. Любой текст, из которого можно сделать
поведенческий вывод, должен даваться под строгим контролем
дающего, а Евангелие для непосвященных — это взрывоопасная
книга, из нее могли сделать самые странные выводы люди типа
Нечаева, духовного учителя Ленина.
В разогнанном музее Ленина, который я специально по¬
сетил перед его концом, была целая витрина фотографий
предшественников Ленина — бородатых чисто русских людей.
Эссе 445
большей частью детей священников, которые проповедовали
синтез христианского коммунизма и взглядов Чернышевского,
тоже сына заслуженного саратовского священника. Да и отца
Володи Ульянова, преподавателя семинарии, в Симбирске
хоронили с хоругвями и иконами, как духовное лицо. Целый
крестный ход шел за гробом. На эту тему особенно не любит
говорить советское духовенство, так как оно тоже претендует
на роль официоза. В ельцинском государстве за место рели¬
гиозного рупора режима борются две конфессии — баптисты
с сонмом американских зазывал-проповедников и Московская
Паатэиархия. Оба конкурента нетерпимы к другим ветвям своих
же вероисповеданий.
Мне были долго не совсем ясны скрытые пружины идей обер-
проокурора Святейшего Синода Победоносцева, политика жур¬
налиста Каткова, мыслителя Леонтьева подморозить Росссию
лет на сто и уберечь ее от революционной заразы. Изоляционизм
иногда спасает народы — это общеизвестно. Например, сейчас
в России такой изоляционизм для восстановления сил просто
необходим, но тогда... Горький, беседуя на Капри о подготовке
революции, цитировал одного купца, который как о расшатыва-
телях психики и устоев народа говорил о паровозе (непонятно,
чем бежит) и о граммофоне (непонятно, кто говорит), — значит,
все возможно и все позволено. Винтики технической цивили¬
зации действительно повлияли на крестьян-лесовиков, но не
в них дело. Европейская анархия, весь европейский социализм
вышел из примитивно понятого христианства, на вылущении
из него революционно-утопических идей, созданных борющи¬
мися римскими кланами в интересах подрыва единой моно¬
полии Рима на идеологию и всемирную власть. Победоносцев
хотел уберечь простонародье от социализма, от прЪникновения
в Россию западного капитала, он хотел сохранить этим русскую
но он же обучал в церковноприходских школах на¬
род азам грамоты и дал ему в руки динамит — русский перевод
Евангелия. Библия, древнееврейская, достаточно поэтически
затррднннная, полная символов и недосказаний книга, с ней
работать не так просто, а Евангелие — это листовки, если его
понимать буквально. Невольно думаешь о касте египетских
жрецов, делавших тайны из своих сокровенных знаний, по сей
день дворец Патал в Лхасе закрыт для непосвященны^х. Русское
^^с^<^с^с^г^^а^<^>дье поняло Евангелие попросту буквально: отдай нам
446
А. Смирнов (фон Раух)
все, грабь награбленное и т. д. Русский народ далеко не тупой,
он самостоятельно за короткий срок проделал путь европейского
утопического социализма и крайнего анархизма. Как надо было
поступать Победоносцеву, другу царской семьи, чтобы избежать
революции? Я думаю, у него был только один выход: раздать все
«удельные» земли безземельному крестьянству, без права про¬
дажи частным лицам, а только в Земельный Банк, то есть надо
было совершить аграрную революцию сверху. А также объявить
царские резиденции музеями, а самому Царю стать народным
монархом, опирающимся не только на дворянство, а и на кре¬
стьян, мещан, рабочих, которым можно было при сырьевом
богатстве России создать человеческие условия существования.
Но тогда бы Александру III или Николаю II гвардейцы про¬
ломили бы голову табакеркой или мраморным пресс-папье.
А вместо этого был расстрел 9 января и порочная по своей сути
политика Столыпина: он только бесил бедноту отрубами, ис¬
кусственно расслаивая деревню, одному давал шанс разбогатеть,
а другому — нет.
Именно из-за столыпинской выборочное™ кому жить хо¬
рошо, а кому плохо нынешние демократы всячески восхваляют
убитого премьера. Народники и эсеры — предтечи большеви¬
ков — проводили традиционно пугачевскую политику всеобщего
передела всего. Безземельное крестьянство их слушало, но до
конца не доверяло, так как все-таки на «окончательное решение»
земельного вопроса они не шли. И только окопы злосчастной
германской войны, спровоцированной английским соперни¬
чеством с континентом (Германия и Россия очень уж быстро
росли), и агитация большевиков после февраля сдвинули, на¬
конец, деревню.
В Ленине русские массы увидели мессию — реальное во¬
площение христианской справедливости в земельном и иму¬
щественном вопросе. Буквально понятое христианство слилось
в сознании русских народных масс с марксизмом, несколько
заумной для простонародья, но всеобъемлющей доктриной.
В свое время, в десятые годы, среди будущих большевиков было
целое движение богоискателей. Ленин это движение пресек,
сам став живым, вроде фараона, Богом. На роль живого Бога
претендовал и Сталин. Всех этих бредовых поползновений на
обожествление не было бы, если бы в психике русских масс не
произошло сдваивание христианства и социализма. Меня, цер-
Эссе 447
ковного живописца, верующие не один раз просили написать
одного из апостолов Тайной Вечери с лицом Ленина, даже юро¬
дивые и те рассказывали прихожанам: «Сегодня ночью я был на
небе, там рядом с Христом сидит Ленин и оба друг другу чешут
голову золотыми гребнями».
Я несколько раз перечитывал Евангелие, ища места, ко¬
торые можно использовать для красной пропаганды, — такие
места, несомненно, есть. Очень трудно расщепить в русском
сознании идеи Христа и некие туманные идеалы справедливого
социализма. Если бы в свое время Горбачев вместо перестройки
сделал вице-президентом Патриарха, объединил «краткий курс»
и Евангелие, то СССР был бы целым и невредимым. Все это мне
очень и очень не нравится, но как бороться с этими заблужде¬
ниями!, я не знаю, мне даже кажется, что русскому православию
это дурное сближение по-своему выгодно и оно его использует.
Были бы у нас разумные правители и пастыри, то давно была
бы такая настольная книга «Христианство и социализм» (книга,
рассчитан ная на рядового советского читателя, а то он Бердяева
и Франка не понимает), где бы доходчиво излагались неприми¬
римые противоречия обоих учений и комментировалась каждая
фраза Евангелия. Учитывая гибель половины населения России
в ходе экспериментов, и в школах, и в институтах, и в семина¬
риях должен быть обязательный предмет — «Античеловеческая
сущность коммунизма», чтобы люди с детства знали историю
большевистских зверств и боялись их повторения. Нынешний
и либеральничанье с наследниками КПСС выгодно
только перекрасившейся номенклатуре. А будущим священни¬
кам должен преподаваться особый курс — «ВЧК, НКВД, КГБ
и русское православие».
Социализм, коммунизм — это духовные пиявки на теле
хриссианства, их необходимо оторвать. Когда раньше думалось
о крахе большевизма, то представлялось, что в каждом городе
возникнет особое идеологическое учреждение, которое будет
вскрывать все язвы социализма, заниматься насаждением сво¬
бодной от коммунизма морали, помогать жертвам репрессий,
вести разъяснительную работу среди подрастающих поколений,
и в таких учреждениях не лишни были бы западные интелли¬
генты, священники, студенты и вообще западная молодежь,
приехавшая помогать России избавляться от позорного красного
наследия. Но, к сожалению, американский Корпус мира по-
448
А. Смирнов (фон Раух)
всеместно выполняет совсем другую работу, протаривая дорогу
американской морской пехоте и монополиям и все больше пре¬
вращаясь в затычку в каждой нефтяной бочке. В наступавших
армиях Деникина были организации, которые пытались по¬
могать населению освобождаться от красной заразы, но их век,
к сожалению, был очень недолог. Русским и народам, живущим
в Евразии, сейчас апеллировать не к кому и ждать помощи не
от кого, коллективного мирового разума как-то не замечается.
Глядя из России, также кажется, что нет больше и пресло¬
вутого европейского гуманизма, что он умер еще в те времена,
когда о его гибели чревовещал Александр Блок. Стая европей¬
ских авантюристов, налетевшая на падаль СССР, как стервят¬
ники, делит с компрадорами русское сырье, а та гуманитарная
помощь, которая сюда посылается, полностью раскрадывается
номенклатурой. Синтез христианства и социализма породил
некую псевдорелигию с особыми извращенными категориями
ценностей. Эта псевдорелигия имела два русла: официальное
(мощи Ленина, октябри, первомаи, иконостасы портретов,
значки, символы, песни, музыка, живопись) и народное (тесные
коммуны бараков и коммуналок, где сообща пили водку под
баян, совокуплялись, справляли свадьбы, всерьез во всем помо¬
гали друг другу, дружно ходили на фронт и геройски умирали, где
действовали железные, чисто скифские, законы солидарности
и взаимовыручки и где всегда осуждали номенклатуру за шикар¬
ный паразитический образ жизни). Мораль этого в обшем-то
пещерного народного христиано-коммунизма действительно
была близка русским представлениям о раннем христианстве,
как его нам описывали римские хроникеры.
Я плохого мнения о собственно русском простонародье,
мне оно мало нравится из-за своей подлости рабов — они
всегда предадут, всегда сделают все по-своему, идиотически
подло, но тем не менее мне искренне жаль, когда их сейчас
сокрушают чубайсовским рынком, все-таки это люди в чем-то
моральные и как-то по-своему верующие. В семидесятые годы
у меня была одна очень интересная встреча. В СССР приехал
один почти девяностолетний француз, хорошо говоривший
по-русски, бывший член толстовских коммун, долго живший
в России и переписывавшийся с Львом Толстым. Он приехал
перед смертью в Россию передать письма Льва Николаевича
в Толстовский музей. Он высказывал неординарный взгляд на
Эссе
449
СССР: «Я понимаю все здешние болезни и уродства, но вы —
страна восставших рабов, которые хотят жить по-своему, Запад
вас ненавидит и постарается задавить». Этот длинноусый галл
из глубокой французской провинции пришел в конец 20 века
из моральных ценностей предыдущего столетия — милость
к падшим, заблудшим, к обезумевшим.
Эту статью я назвал «Карл Маркс — тринадцатый апостол»,
назвал чисто условно, она в общем-то не о маленьком бородатом
экономисте, внуке и правнуке раввинов, породнившемся с не¬
мецкими аристократами и страдавшем манией величия, а об
особенностях преломления его учения в полудикой России, где
возник своеобразный, в общем-то никем толком не описанный
гибрид. Статья эта получилась чуть бесформенная, я много
«^^с^с^^к^^я мыслью по древу», но когда я стал ее вычитывать,
увидел, что еще не успел сказать всего, что надо сказать. Писать
о близости русского социализма и христианства трудно, это
терра инкогнита, все время проваливаешься под тонкий лед не¬
привычного, под тобою огромная черная глубина неописанного
и неопознанного. Христианам всех конфессий писать о близости
социализма и некоторых черт их религии зазорно, социалистам
это невыгодно — плагиат, русским писать об этом позорно (по¬
добная религиозная двойственность — признак национальной
тупости и прямолинейности), а евреям тоже неудобно, так как
у колыбели двух учений стояли очень хорошо им знакомые фигу¬
ры. Вот и обходят все стороною эту очень важную тему. А между
тем псевдорелигия русских рабов может породить очень опасные
рецидивы! вплоть до реставрации в России ленинского социа¬
лизма не обязательно в прежних формах, возможны и некоторые
трансформации. Более 70 % населения, отойдя от старорусской
мент^гыности, живут уже несколько поколений идеалами псев¬
дорелигии ленинского социал-христианства, уравнивающего
всех в нищете. Я со страхом чувствую, что в душах большинства
сограждан сжимается религиозная пружина, они ждут нового
мессию национал-большевизма, мессию, который возродит их
попранный пантеон и возложит на алтарь нации новые жертвы,
которые они все заранее оправдывают.
1995 г.
красный мрак оппозиции
Во всякой стране, хоть частично имеющей некоторые эле¬
менты публичности, гласности, легитимности власти, вопрос
существования внушающей доверие оппозиции — вопрос
огромной важности. При сменах кабинетов, перевыборах пре¬
зидентов страна остается прежней, а в России все наоборот.
Смены главы страны часто приводит к совершенно еще вчера
немыслимому социальному эксперименту, который затрагивает
жизнь абсолютно всех граждан.
Да, Ельцин не оправдал надежд всех, кто за него первона¬
чально ратовал и голосовал, «не выдержал бремя власти», по
определению госпожи Боннэр. А ведь не очень давно и я ходил
на миллионные митинги, когда сокрушали режим коммунистов,
и с некоторой робкой надеждой вслушивался в слова Юрия Афа¬
насьева, Гавриила Попова и «Робеспьера» Гдляна. Сам Ельцин,
«понимаешь», на митингах говорил мало. Всем нравилось, что он
ездил на старой машине, одевался из обычных магазинов и обе¬
щал покончить с партпривилегиями. Но с тех пор очень многое
изменилось — номенклатура проделала и со страной, и со всеми
нами удивительные вещи — фантастический кульбит от сахаров¬
ской конвергенции к чубайсовской колонизации. За академиком
Сахаровым шли, как за подлинным реформатором, который не
собирался выплескивать с красными помоями определенных
достижений самосохранения общества, которые оно выработало
за годы красного террора. Его вдова, госпожа Боннэр, полно¬
стью вычеркнула из своей политической программы все, что
связано с конвергенцией, с опорой на собственные внутренние
силы русского народа. Фактически она предала гуманистиче¬
ские идеалы своего мужа, став совершенно самостоятельной,
очень агрессивной политической фигурой, целиком плывущей
в фарватере номенклатурной буржуазии. Не одна она проделала
подобные метаморфозы, многие бывшие диссиденты ныне пре¬
вратились из гонимых в гонителей — по мере своих сил «жмут
г
Эссе
451
сало» из тех простых людей, по спинам которых они добрались
до вершины власти. Часть вождей тех весенних лет освобож¬
дения замолкла, как Юрий Афанасьев, часть видоизменилась
до неузнаваемости. Новый режим откровенно пугающ. Его
непрочность очевидна. Число сторонников его тает с каждым
днем. Из демократов не выделилось четкой фаланги оппозиции
ельцинской власти. Демократы по-прежнему не знают, с кем
они, за кого. У них нет ни программы, ни широкой популяр¬
ности, ни живых контактов с массами. Бывшие диссиденты, не
ставшие чиновниками, сейчас тоже в растерянности и качаются,
как на качелях, между «патриотами» и существующей властью.
Выявился голый скелет власти и идет борьба не концепций,
а гремящих костями политических трупов властных структур
за обладание пультом управления страной. Вопрос стоит так:
«Кто будет сегодня и завтра у кнопок распределения бюджета,
дотаций, лицензий на ввоз и вывоз сырья?» Особенно ужасен
неприкрыто наглый дележ госсобственности.
Социальная структура погибшего СССР была более слож¬
ной, чем сейчас: тогда были рабочие, служащие, трудовая
интеллигенция, объединенные общими интересами, условно
называемые «рядовые трудящиеся»; были колхозники, то есть
сеялссохоояй ст венные рабочие со своей имущественной верхуш¬
кой, была масса кустapeй-подпхлыциков, как-то обманывавших
гооуддрство и скупавших краденое сырье. А наверху была но-
элита с выпестованными ею буржуа-теневиками,
и была верхушечная техническая интеллигенция, самостоя¬
тельно создававшая свои особые формы малых предприятий.
Ныне раздавленное советское общество тогда успешно и бурно
расссливало^. Появился многомиллионный класс кустарей,
будущих фермеров из агрономов, бригадиров, механизаторов,
гин^^л^J^и^r^^}ЧIJия, создавшая множество доходных точек. Такой
ход событий постепенно поколебал бы позиции номенклатуры,
ничего не производящей, только берущей у теневиков, которые
могли жить исключительно в условиях искусственного, создан¬
ного номенклатурой дефицита. Режим гласности Горбачева
успешно работал на создание специфически советского среднего
класса, уже накопившего свой первоначальный капитал. Этот
экономический опыт простых людей тех лет, так же, как начало
НЭПа, заслуживает самого серьезного изучения и анализа. Ав¬
густ 1991 остановил эти процессы. Давайте назовем вещи своими
452
А. Смирнов (фон Раух)
именами, все мы кончали советские институты и довольно вни¬
мательно читали и буржуазных экономистов, и социалистиче¬
ских, и «классиков»; и нас всех достаточно, часто против нашей
воли, подковывали по социальному анализу окружающего.
Ну так вот, август 1991 на поверку был антибуржуазным
номенклатурным путчем в демократической упаковке. Номен¬
клатура тогда всерьез испугалась, что страна в условиях нарожда¬
ющегося рынка уплывет из ее рук, и решила действовать. Почти
четыре года — достаточный срок, чтобы развеялись иллюзии.
Мы все купились, думали, что будет свободней, чем в СССР,
свободней, чем при Горбачеве, наконец вздохнем, заживем
нормально, ан нет, номенклатура, совершив свой августовский
антибуржуазный переворот, решила все по-другому. Правитель¬
ство Бурбулиса, Гайдара, Авена, Нечаева, Чубайса, Шохина,
Панфиловой и примкнувшего к ним Полторанина последова¬
тельно разрушило возрождающийся средний класс. Теперь-то
они все, умело сделав свое дело, ушли в тень и сидят по углам,
злобно оберегая позиции своего класса номенклатуры, ставшего
многомиллионной буржуазией. Гайдар лишил население денег,
введя «свободные цены» и не индексировав частные вклады
в сбербанки. Чубайс провел номенклатурную липовую привати¬
зацию, Нечаев и Авен разрушили государственную экономику.
Все вместе они за мизер распродали величайшие запасы сырья,
накопленного в СССР, и чудовищными налогами раздавили
частника-производителя, тем самым превратив нарождающийся
средний класс в люмпенов и лакеев режима. Социальная струк¬
тура РФ стала упрошенной: монополистическая буржуазия из
большевиков, чудовищно разросшийся класс номенклатурного
чиновничества, вооруженные банды охранников и связанные
с ними мелкие и крупные перекупщики. Остальные 95% на¬
селения превращены в нищих, обнищанию которых не видно
конца, их надо довести до такого состояния, чтобы они работали
за тарелку похлебки. Среднего класса нет как нет. Август 1991
был переворотом агрессивной и жадной номенклатуры, пере¬
воротом, поддержанным Западом, преследовавшим в этом деле
свои эгоистические далеко идущие цели. В результате западные
границы России, как в 17 веке, находятся за Смоленском и Брян¬
ском, а Ревель и Либава стали для России чужими портами. Не¬
зависимые западные экономисты, в прошлом выходцы из СССР.
Бирман и Бернштам точно так же оценивают экономическую
Эссе 453
ситуацию в РФ. Как называть нашу территорию, и сам не знаю.
И не СССР, и не Россия, и не часть СНГ. Бернштам однознач¬
но считает произошедшее в РФ регрессом и откровенным на-
стуапением государства на частника. Никаким рынком сейчас
и не пахнет. Боеее 90 % вращающихся в экономике капиталов
гоуаарственные, тогда как в брежневском и горбачевском СССР
почти половина вертевшихся денег были народными, негласно
государством из сбербанков. Теперь народных денег
вообще нет, а их оставшиеся крохи съедаются различными
аферными акционерными обществами. Все капиталы, нажитые
в РФ на продаже сырья и нефти, за границей.
Какова же наша эрэфовская оппозиция этому режиму, этим
порядкам? Скажем откровенно, оппозиция у нас откровенно
юроддкая. Мне это, может быть, горько и больно писать, но
у нас в оппозиции откровенный политический балаган и лидеры
нашей оппозиции напоминают городских сумасшедших, вы¬
пушенных на площади. Нынешняя дума, избранная в условиях
всяческого стеснения, политически еще более беспомощна,
чем разогнанный и расстрелянный Верховный Совет, который
в пылу полемики так и не вынес ни одной четкой политической
формулировки будущего страны и был окружен и подавлен, не
найдя выхода к народу. Как-то Явлинский сказал, что, по его
мнению, Ельцин сам не знает, какую роль в какой пьесе он
играет. Я не согласен с Явлинским. Ельцин-то, в отличие от
других, знает, кого и почему он играет, умело защищая позиции
номенклатуры. И его советники и соратники, из
которых только Шумейко и Чубайс остались на плаву, а осталь¬
ные сидят пока что в тине и только булькают через резиновые
трубки послушной им прессы: «Все хорошо, все хорошо. Все
идет по нашему плану», тоже все хорошо знают и Ьсе отлично
понимают.
Ничего не понимает только оппозиция, как не понимал, в ка¬
кой стране жил и действовал, Горбачев и многие выпавшие из
советского гнезда его идеологические птенцы — его «товарищи,
сыны1». Сколько по электричкам будут ходить дети горбачевской
перестройки и петь песню «Бродяга Байкал переходит». Из всей
этой когорты только Большой Яковлев как-то понимающе косит
бууинками глаз на своем лице старого-престарого младенца,
которого до дури забаюкали чужие дяди. Я долго ходил смотреть
и слушать хасбулатовский Белый дом — это дурное советское
454
А. Смирнов (фон Раух)
сооружение было тогда битком набито политическими маразма¬
тиками, с которыми очень плохо обошлись. Наверное, в дурдоме
тоже очень много различных партий, и они борются между собою
за власть и за влияние на главврача. Известно, что некоторых
главврачей психи иногда убивают. В Белом доме окружили толпу
маразматиков, окружили еще большие маразматики, и на это
глазели тоже маразматики, и этим маразматикам было доверено
тяжелое и стрелковое оружие, которым они пользовались по
приказу явно больных людей. Недавно, в черную годовщину
расстрела парламента, по телевизору показывали командиров
танков, стрелявших на поражение в октябре. Страшное зрелише.
Тупые лица с оловянными глазами, худенькие, глупенькие, будут
стрелять по кому прикажут. Какие-то желторотые испитые офи¬
церики с куриными шейками и кадычками. Им неудобно, что их
показывают и спрашивают. «Да, целились, сначала неправильно,
пониже герба, а надо было выше». Стесняются, мямлят. Таких,
как они — миллионы. Мне чужд взгляд «свои-чужие». Для меня
крайне оскорбительны слова госпожи Боннэр о Хасбулатове
еще в дни противостояния на митинге на Васильевском спуске
Красной площади: «С кем Вы, Борис Николаевич?», а дальше
нецензурщина в адрес Хасбулатова. Главу парламента, каков бы
он ни был, в любой стране оскорблять нельзя. Это большевист¬
ская методология. За это в судебном порядке штрафуют, и такой
накал злобной брани мало понятен.
Мне как потомку крупных белогвардейцев и офицеров-
дворян все это вместе взятое глубоко чуждо, и все эти по¬
литики — чужие, а за державу все равно обидно, и не только
обидно, но и страшно. Безумные уже очень много наворотили
в семнадцатом, и если ими не управлять, еще очень много на¬
воротят. А управлять ими, по-моему, в России сейчас некому.
Государственных умов нет и нет той духовной среды, где могут
появиться государственные умы. Это моя сугубо личная дворян¬
ская точка зрения. И вот с этой точки зрения мне было очень
страшно смотреть на лица Хасбулатова, Руцкого, Константино¬
ва, Баркашова, искренне заблуждавшихся в своей дурной идее
и в своей роли спасителей России. Их команды: «Сегодняшней
ночью взять Кремль! Взять Останкино!» — показывают, что они
свято не понимали ни ситуации в Москве, ни положения страны,
ни своих сил. Их не поддержали ни голодные пенсионеры, ни
разоренные Ельциным и Гайдаром кустари-ремесленники, ни
Эссе
455
хозяева малых предприятий, ни самая разная интеллигенция,
ни бесквартирная советская армия. Виной всему были господа
Зюгановы, Бабурины, Исаковы и прочие адвокаты другой вет¬
ви номенклатуры, сохранившей и кое-какие деньги и кадры
КПСС и явно и тайно стремящейся к реваншу. Лидер «Трудовой
Москвы» Виктор Анпилов — вообще чистый политический
юрод и балаганщик, это буйнопомешанный псих, и его крики
о восстановлении СССР просто чудовищны. СССР больше нет
и никогда не будет. Никогда московские люмпены не будут
жирно есть и хорошо пить за счет ограбленных крестьян и интел¬
лигенции, из которых коммунисты высасывали кровь ради того,
чтобы подкармливать своих штатных халявщиков-гегемонов, от
имени которых они правили.
Плотная взаимосвязь развратителей и развращенных. Боль¬
шевистский режим очень сильно развратил русский народ,
приучил его красть, обманывать, зариться на чужое, завидовать.
Более половины современных русских рабочих отвыкли рабо¬
тать, морально одичали, спились, стали социально опасным
сбродом. Когда дворяне, «кулаки», казаки, купцы и лавочники
лежат и гниют в расстрельных ямах, а их жены и дети умерли
с голода на высылке, то на эту тему вроде бы и говорить изнутри
России некому. Но не всех перебили, не все все забыли, и неза¬
чем вечно кивать на жидомасонский заговор, когда на каждом
заводе, в каждом рабочем поселке полно икающих с похмелья
^^(^сс^^^е^^ых славянских посконно-луковых «жидомасонов»,
которые за бутылку водки кого хочешь обокрадут и кого хочешь
зарежут. Я что-то не видел в Сибири и на русском Севере толп
озверелых евреев с ножами, ищущих, кого бы разорвать за ста¬
кан водки. Это худшее порождение большевизма. Растленный
и одичавший народ. И такого народа в больших*городах чуть
больше половины. Это все балласт России, а не ее потенциал.
А у нашей краснозвездной оппозиции эти толпы «праздноика-
ющих» — основной политический капитал и опора. Чего стоят
рассууждения полуимпортного Эдички Лимонова, в котором
его друг бард Бачурин всегда видел прежде всего официанта,
о союзе красно-коричневых. А его статьи и клубничные книги,
а многочисленные публикации целого штата авторов в «Дне»,
в «Завтра», в «Русском порядке»! Все эти люди открыто носталь¬
гируют о погибшем СССР, о диктатуре КПСС, о Сталине, на¬
зывая его почти что евразийцем. Тяжелый бред и шизофрения,
456
А. Смирнов (фон Раух)
и ничего больше! Александр Проханов даже напечатал групповой
портрет Сталина с его генералитетом с подписью, что это и есть
основной редакционный актив «Дня». До тех пор, пока «не¬
примиримая оппозиция» будет шагать под красными флагами,
носить портреты Сталина и Ленина, за ней морально здоровая
часть русского народа не пойдет.
Еще более странна идея в чем-то оправдать немецкий на¬
ционал-социализм, бывший злейшим врагом славянских на¬
родов. Национал-социализм был создан в Германии, чтобы
скомпрометировать весь комплекс правых идей и вторично
ввергнуть Европу в кровавый хаос, что он успешно и сделал.
Насквозь мещанское и ублюдочное движение немецкого на¬
ционал-социализма было духовно бескрылым и с самого начала
интеллектуально кастрированным, как и сам его облегченный
вождь. Попытки реанимации идей национал-социализма в со¬
временной РФ преследуют такие же провокационные цели
дискредитации подлинно правых традиционалистских идей.
Номенклатуре очень удобно, чтобы во главе оппозиции мар¬
шировали крепкие ребята Баркашова с чуть видоизмененной
свастикой, «соборяне» генерала КГБ Стерлигова, чудовищные
маргиналы с баянами Анпилова и лысый рыжий, почти что
живой Ленин с броневика, Геннадий Зюганов. Этот «вождь» -
и патриот, и монархист, и коммунист одновременно, это патока,
битое стекло и деготь в одном стакане.
А о Жириновском и говорить нечего. На его лицо смотреть
вообще страшно. Это маска компрачикоса. Я один раз в сол¬
нечный осенний день был на Васильевском спуске еше во
времена Верховного Совета, когда конная милиция разделяла
сторонников демократов и патриотов, и рядом со мною на
парапете моста весь рыженький, в своем картузике Жиринов¬
ский рассказывал на потеху публике, ловко подражая голосам
и движениям животных, как грузины ездили на арбе, а казахи
на верблюдах, когда его дядя им помогал стать людьми. И я не
удержался и спросил его, благо стоял рядом, а будут ли в случае
победы его партии что-либо, хоть чуть-чуть, возвращать по¬
томкам бывших владельцев. И Жириновский быстренько так
мне ответил: «Потомков не осталось, дедушек всех расстреляли,
и я вообще об этом не думал». Ну что же, любимец русских,
смелый «сын юриста и мамы русской», по его же собственному
определению, был в данном случае на высоте. Во всяком случае,
Эссе
457
забавнее Жванецкого и неизвестно, что он вообще завтра
8ыкинет, — программа у него очень вольная и рассчитанная на
вкусы невзыскательной публики.
Учитывая общее обнищание масс, разрушение экономики,
кассовую безработицу, пребывание в РФ миллионов русских
беженцев из стран СНГ, у нас в России все возможно. Может
прийти к власти и наша краснозвездная оппозиция, дружно
поющая «От Москвы до британских морей Красная Армия
всех сильней», а может и Ельцин с его очередным окружением
восстановить романовскую монархию и стать регентом — хра¬
нителем престола. Все вполне возможно. Но несомненно одно —
и «красно-коричневая» оппозиция, и мишурная монархия очень
аалеки и от настоящего рынка, и от демократии, и от чаяний
самых широких масс, у которых на уме совсем-совсем другие
идеи. Быть может, будут предприняты попытки тоталитарными
методами остановить поток геополитического и экономического
развала, как это было сделано большевиками в 1917 году (неда¬
ром Деникин и Милюков всплакивали в Париже), но это навряд
ли сейчас удастся. Маховик определенного, скорее всего, мараз¬
матического движения уже раскручен и остановить погружение
во тьму сейчас без массового террора и колоссальных репрессий
невозможно. Большевизм сохранил целостность России, убив
ее душу и закопав цвет нации. Вторичное погружение в долгое
небытие, а большевизм и был именно таким небытием, пред¬
ставляется маловероятным — скорее всего, где-то прорвет и нач¬
нется долгий период хаоса. И не дай Бог и России и нам всем
пережить третью русскую революцию, революцию озлобленных
люмпенов, советских маргиналов и просто разоренного голод¬
ного населения против олигархии номенклатурных монополий,
по определению Юрия Афанасьева, человека, не изменившего
своим демократическим взглядам. Эта революция произойдет,
если те, кто потенциально может стать средним классом, до
конца разуверятся в возможности реализовать свой потенциал
и окончательно зайдут в духовный, энергетический и, следо¬
отельно, политический тупик. Я видел таких людей и говорил
сними, они, как и я, приходили в октябрьские дни к Белому
Дому, вздыхали так же, как и я, и говорили друг другу одно и то
*е: «Не то, не то. Надоевшие красные тряпки, за них ни умирать,
ни воевать неохота». И молча уходили, молчаливые, много¬
кратно обманутые, порядочные и очень грустные. В прошлое
458
А. Смирнов (фон Раух)
возврата нет... А будущего ельцинский режим среднему классу не
обещает и, похоже, народного капитализма, о котором вздыхает
Гавриил Попов, у нас еще очень долго не будет. И будет ли он
вообще, если его надо добывать в одной компании с Зюгановым,
Стерлиговым, Жириновским и, похоже, с оружием в руках в ходе
третьей по счету антиноменклатурной революции? Ведь такая
революция разразится в стране с массой запущенных усиленно
саморазрушающихся ядерных и химических производств, ко¬
торые неизвестно почему до сих пор еще не самовзорвались от
нечеловеческого износа и небрежения, в котором они сейчас все
находятся. Я не уверен, что наша страна может вообще вынести
такую антиноменклатурную революции, к которой ее усиленно
подталкивает нынешняя власть. И чем крепче эти гайки будут
завинчиваться, провозглашая диктатуру или монархию, создавая
бандитские армии и ополчения перекупщиков, которые всегда
можно использовать как боевиков, создавая платную послушную
режиму армию, «чего изволите», тем страшнее и разрушитель¬
ней будет социальный взрыв обездоленного народа. Средний
класс, а точнее люди, настроенные на средний класс, сейчас
в недоумении и на перепутье, как им быть, к кому примкнуть,
где их партии и лидеры. Ведь в Германии в 1933 году тоже не все
были фашисты. Масса людей примкнула к Гитлеру от безыс¬
ходности, а потом замаралась в крови невинных. А тут богатый
выбор: «Наш Виктор» (Анпилов), герой-полковник Алкснис,
писатель Проханов с его апологетикой насилия, говорливый
Жириновский, «вождь» Зюганов, Нина Андреева и ни одной
умеренной консервативной фигуры. Иногда даже кажется,
что номенклатурной олигархии такая краснозвездноеерпастая
красноармейская оппозиция очень-очень выгодна: «Если
не мы, то они...» А России, как воздух, нужно совсем другое:
союз крестьян-землевладельцев, союз домовладельцев, союз
кустарей, союз мелких предпринимателей, союзы творческой
и технической интеллигенции, союзы инженеров и рабочих
государственных предприятий без всяких останков большевист¬
ских профсоюзов. И именно в таком сообществе найдется место
союзу русских дворян и русского купечества, желающего вернуть
хотя бы часть наследственных владений. Подачек русскому дво¬
рянству от номенклатурной олигархии не надо, это пачканье рук:
«Верните законно определенный процент конфискованного как
представителям классов, активно боровшихся с большевистской
Эссе
459
зиктатурой». Большевистский геноцид русской элиты не менее
окасен, чем геноцид нацистов к европейским евреям. Германия
по сей день выплачивает семьям пострадавших определенные
суммы. Тогда и наша эмиграция сможет наконец тронуться
в Россию и реально поможет
Родине своим иным, внесоветским опытом. А если посмо¬
треть глубже, то начавшийся сейчас массовый исход русского
еврейства, а это ведь трагедия, связан с этими же процессами.
Масса еврейской интеллигенции и еврейских кустарей и умель¬
цев, зная, что из них обязательно сделают козлов отпущения,
не хочет отвечать за участие численно очень незначительной
еврейской прослойки, оказавшейся в рядах номенклатурной
олигархии на очень видных местах. Я знаю еврейские семьи
очень приличных людей, которые прямо говорят «Что они
делают? Мы за них отвечать не хотим». Все ведь прекрасно по¬
нимают, что такая оппозиция, прорвавшись к власти, восста¬
новит государственный антисемитизм в еще более диких, чем
это было в СССР, формах. А если начнется анархия, то судьба
русских евреев вообще непредсказуема. В 19 веке евреи сыграли
огромную роль в промышленном развитии России, и их массо¬
вый исход обеднит и их самих, и страну, частью которой они уже
давно стали. В числе других союзов был бы очень нужен и союз
еврейских промышленников-производителей. Такие союзы
должны были бы реально бороться за свои права, за щадящие
налоги, за малопроцентные ссуды, за участие в распределении
земли. Это была бы цивилизованная законная борьба за свои
права. А то все происходит только на уровне сотрясения воздуха
чиновным пустобрешеством, а Васька (номенклатура) слушает
мест заводы, земли, прииски, недра. Людям умеренным, кон¬
сервативным, антикоммунистичным, людям — хозяевам земли,
потенциальным собственникам не к кому примкнуть, не на
кого опереться. В России фактически нет небольшевистской
консервативной оппозиции. Финансируются неофашисты,
необольшевики, дикие националисты, все кто угодно, кроме
Умеренных консепвАтоплн и тпапипионапистлн.
1995 г.
ГРОБОВЫЕ САВАНЫ
Ш ЕСТИДЕСЯТИ И Ч ЕСТВА
Размышления постаревшего московского рассерженного
Чехов учил выдавливать из себя раба каплю за каплей. Я хо¬
рошо знал часть семьи Чехова, оставшуюся в России. Моим
близким другом был его внучатый племянник, как две капли
воды похожий на классика. Его, к сожалению, в тридцать семь
лет сгубила водка — кровоизлияние в печень с похмелья. Водка
в России часто заменяла свободу. Когда Чехову за борьбу с эпи¬
демией пожаловали орден, наверное, Станислава, он, надев его
на зад, вышел в таком виде к обеденному столу, театрально раз¬
вернув фалды сюртука. Домашние и друзья писателя посмеялись.
В таком поступке было неуважение Чехова к власти. Попробовал
бы Чехов надеть орден Ленина себе на зад, быстренько бы угодил
на Колыму или в Норильск, где бы его забили урки.
Через период всяческой приниженности и рабства прошли
мы все, жившие в СССР. Каково бы ни было наше социальное
происхождение, семейные корни, мы все пережили долгую эпоху
робких надежд на видоизменение советской власти к лучшему.
Все, как бы не очень веря, надеялись — вот-вот что-то изменится
и начнется что-то хорошее. Период этих ожиданий был очень
протяженным, но чудес не произошло, покойник не встал с одра,
не улыбнулся, не помахал рукою. Степень надежд и упований
зависела от того, какую ступеньку советской иерархии занимали
жаждущие видоизменений. Многие вообще не поднимались на
эту лестницу, а были у ее подножья или далеко в стороне. Очень
по-разному и с самых разных позиций, начиная с шестидеся¬
тых годов, надеялись на либерализацию в стране самые разные
группы. Самая шумная и видная группа людей, которую теперь
принято называть шестидесятниками, — это околокремлевская
и околостароплощадная молодежь. Это различные референты,
советники, все они люди талантливые, наглые, небрезгливые.
Эссе
461
падкие на лесть начальству. Многие из них ездили на Запад, на¬
гляделись. Власть была рядом с ними — вот она, бери ее. К тому
же они писали за кремлевских алкоголиков их речи, передовицы.
Ярчайший представитель этой ныне постаревшей молодежи —
Федор Бурлацкий. Это также зять Хрущева либерал Аджубей
и целая плеяда будущих активных перестройщиков. Со временем
они стали главными редакторами газет, журналов, министрами,
веддшими экономистами. Всем им сейчас или под шестьдесят,
или за шестьдесят, или больше. Среди них и комсомольские
леввки-пииты — Евтушенко, покойный Рождественский, Воз¬
несенский, Ахмадулина и сын расстрелянного партработника
Окуюкава. Эта железная когорта мыслила себя всегда в советских
рамках. Они возвращали нам и себе свои золотые двадцатые
годы, когда гремели Маяковский, Асеев, Мейерхольд. К этому
же поколению принадлежала и Люся Боннэр, тоже дочь расстре¬
лянного партработника, будущая «бабушка девяносто первого»
и пассионария - вдохновительница целой эпохи московского
диcееи^eнтcтва.
Во всех «крутых» идеологических государственных поворо¬
тах, происходивших в СССР, огромную роль играло советское
кино. Несмотря на отдельные формальные достижения, совет¬
ское кино в целом — зловещее черное искусство, воспитавшее
несколько поколений советских идиотов. Выработался целый
тип людей, управляемых советским кино. Кино как бы нажи¬
мает клапаны некоего эмоционального пульта, и человек или
смеется, или сочувствует, или сентиментальствует, или негодует.
Фабрика снов Голливуда сыграла свою роль всемирного по¬
давителя сознания. Тоталитаризм сделал из кино, а потом и из
телеввддния, могучее, чисто оруэлловское оружие, без которого
было бы трудно управлять массами. В Бабельсберге скакала Ма¬
рика Рёкк, а в СССР Любочка Орлова — тоталитарные скакуньи
и попрыгуньи над расстрельными рвами концлагерей Польши
и Колымы. Те же киноупыри и вурдалаки с Мос- и Ленфильма,
которые до этого лизали пятки кинофюрерам государства Лени¬
на-Сталина, стали в начале шестидесятых срочно клепать всякие
пссвядлиббральные картины вроде «Девяти дней одного года»,
•Чистого неба» или «Я шагаю по Москве», где все вдруг стали
аообрими, хорошими, слезоточивыми гуманистами.
В погибшем СССР киномифы для самых разных сообществ
коммунорабов отчасти заменяли религию. Лично для меня со-
462
А. Смирнов (фон Раух)
ветское кино играло совсем другую роль — роль эротического
фона. Зимой очень молодому человеку с девушкой было осо¬
бенно некуда пойти, вот мы и забивались на задние ряды «Ме¬
трополя», «Урана», «Форума», «Ударника» и довольно приятно
проводили время под миганье одноцветных советских агиток.
Всерьез я кино как искусство никогда не принимал. И дергаю¬
щийся Чаплин, и все марионетки «великого немого», и зловещие
советские лубки мне никогда не нравились. Чуть задевали ран¬
ние фильмы неореалистов, особенно Висконти, а затем Фелли¬
ни. Там было неприкрытое убожество жизни и богоборчество.
А все, что я видел потом, был скучный буржуазный миф. Вообще,
кино — низменное обывательское примитивное искусство для
оболванивания человеков. Оно не имеет своего особого языка,
обдирает по мере сил живопись, театр, литературу. Роль кино
в установлении любого тоталитаризма огромна — это в целом
зловредное и гнусное псевдоискусство. В те годы шла только
одна экспрессионистическая скандинавская картина «Чайки
умирают в гавани». Она на всех повлияла так же, как некоторые
ленты, сделанные при участии Сальвадора Дали, которые мы
смотрели на квартирах.
Киноделяги, все эти Роммы, Швейцеры, Юткевичи и прочие
корифеи кинолжи, тогда усиленно сколачивали новый миф, миф
доброго социализма. Этот же миф социализма с человеческим
лицом пытались реализовать Дубчек, Шик, Пеликан, Про-
хаска и другие пражские деятели. Ох, не сразу не все поняли,
что социализм не может быть с человеческим лицом. У любого
социализма вообще нет лица — ни человеческого, ни античело¬
веческого. У социализма есть только оскал зверя.
Но тогда мы все неизвестно на что надеялись. Насилия над
обществом, над людьми, над родителями, над родственниками,
над знакомыми были так велики, что страх сковывал всех, как
мороз, души людей окоченели и стали твердыми. Убогость жизни
имела неимоверные формы: достать одежду, пищу, ходить на
службу, в школу, в институт — все это были какие-то зловещие
принудительные ритуалы. Сейчас, на четвертом году «демо¬
кратической» власти, Россия снова приближается к военным
и послевоенным временам. Для того, чтобы жить материально
нормально, хотя бы по минимуму, надо обязательно вступить
во взаимоотношения с криминальными силами. Без их участия
не делается ни одно дело, всюду их «понятия», то есть уголовная
Эссе
463
мораль. А если тебе это не нравится, подыхай на обочине, как
многие и делают, или же привыкай смиренно ходить в потертой
одежде, недоедать, молчать, или же готовься идти в остарбайте-
ры, сколачиваться в бригады и ехать, как белые рабы, работать
в Польшу, в Венгрию, в объединенную Германию. Теперешний
лозунг «Три Д»: доедаем, донашиваем, доживаем. Так же жили
и тогда, в шестидесятые. Одежда была плохая, пища скудная,
ели без остатков, доедали все до крошки, но при этом надеялись,
старались не замечать, как жирно и богато живут семьи партий¬
ным начальников, как они одеваются и питаются. Я в молодости
в общем-то случайно попал в компанию детей партийных боссов.
Один громила был сыном посла, другой — сыном знаменитого
убитого на фронте генерала, любимого Сталиным за храбрость,
еще один, постоянно читавший Есенина, — сыном директора
военного завода. Мы периодически заваливались в кабаки
«Меерополь», «Савой», «Центральный», напивались, избивали
граждан, били и нас. Ребята были все неплохие, здоровые, рос¬
лые, драчливые, потом все спились. Я пил всегда нерегулярно,
по семейной офицерской традиции был крепок на ноги и в меру
своих сил поддерживал замашки своих приятелей-громил. Как
понимаю сейчас, мы все были стихийными анархистами, на¬
сколько мне известно, никто из компании не сделал карьеры и не
попал в номенклатуру. В семьях моих дружков, в их квартирах
в особым стал и нских эл итных домах был зажиточ ный мещански й
уют, вещи, украденные из Германии, в общем-то очень средний
уровень, но по сравнению с тем, как все жили, это была роскошь.
Деньги на кутежи я зарабатывал, малюя зверьков для детских
садов. Тогда можно было троим оболтусам целый день гулять
в ресторане за три сотенные бумажки.
Потом я отошел от этой компании, попал в дйссидентские
круги, но иногда я вспоминаю свою буйную юность, как мы били
«медные пуговицы» — милиционеров, швейцаров, различных
чиновников, разбивали витрины, опрокидывали ларьки и легко¬
вые автомашины1, как бешено гоняли по Москве на посольском
американском «кадиллаке», нарушая все правила движения.
Милиционеры! боялись останавливать такую машину, знали —
гуляет начальство. У моих приятелей был культ преклонения
перед всем американским, западным: американский пиджак,
джинсы были чем-то удивительным и главное — символом сво¬
боды. И в этом тоже был дух шестидесятых годов. Тогда всерьез
464
А. Смирнов (фон Раух)
верили «Голосу Америки», «Свободной Европе», не понимая,
кто с кем схватился и из-за чего. Тогда СССР был особым по¬
тонувшим континентом, все, что было за его пределами, казалось
манящим смутным миражом. Была такая близкая мне дисси¬
дентская компания, собирались в квартире Лены Строевой и ее
мужа художника Юры Титова. Они потом уехали в Париж. Лена
на рассвете повесилась с похмелья в уборной, разочаровавшись
в свободном мире. Юра попал в сумасшедший дом под Пари¬
жем и там умер. Бывал там сын Есенина с мамой Вольпиной.
Мамлеев, Саша Харитонов, Амальрик и еще разные люди. Тогда
убили Кеннеди, у Строевых висел его портрет с крепом, все очень
убивались — какой хороший человек. Приходивших в гости аме¬
риканцев стыдили: «Как вы допустили его смерть?» Не знали, что
братьев Кеннеди убрала мафия, с которой они обошлись круто,
не выполнив предвыборных обязательств. Тогда было модно дру¬
жить с американцами, в них видели гарантов будущей свободы.
Я сам дружил с двумя профессорами-славистами. Один из них,
наиболее симпатичный, оказался завзятым гомиком, наверное,
поэтому он относился ко мне с особой теплотою — я в молодо¬
сти был немного смазлив и нравился не только женщинам, на
этой почве иногда возникали смешные недоразумения. Мои
старомодные манеры вводили в заблуждение некоторых вполне
определенных людей. В опролетаренном СССР вежливость была
экзотикой. За всеми этими дружбами стояла довольно-таки
дурная, но вполне маниловская идея: руководство Америки
будет постоянно влиять на Советский Союз, Советский Союз
помягчеет и станет со временем цивилизованной гуманной
страной. Эта идея окончилась с расцветом брежневизма, когда
стали упорно проявляться ребра и кости уголовного государства.
Прижмется к тебе в автобусе или метро дама и уколет тебя ре¬
брами или большим вертелом, так и брежневское государство
всех укалывало какими-то уголовными ребрами.
Нынешний режим и есть до конца реализованная брежнев¬
ская уголовщина. Недавно довольно забавная экономическая
дамочка Лариса Пияшева хорошо сказала, что Запад хочет от
России не только демократии, но и сырья. Вот этот сыщьевой
интерес Запада к России в шестидесятые годы совершенно не
просматривался. Об этом вообще не думали, считая всю черно¬
ту КПСС о Западе голой пропагандой. Мысль была только об
одном: только бы освободиться от красных. Хотя уже и тогда
Эссе
465
отдельные доживавшие старики, особенно из бывших белых
и царских офицеров, предупреждали: «Нас в двадцатые годы
предала Антанта, бросив на съедение большевикам, Запад пре¬
даст и вас, если вы всерьез ввяжетесь в борьбу с коммунизмом».
То, как Запад бросил истекающий кровью Будапешт в 1956 году,
было первым серьезным предупреждением. Ведь можно было
послать в Будапешт добровольческий корпус, как это было
сделано Муссолини во время гражданской войны в Испании, не
большую войну, и подготовить этим заступничеством
восстание в Польше, в восточной зоне Германии. Этого сделано
не было. Очень гнусный характер носили «дружбы» США с Хру¬
щевым, Брежневым в период всех этих оттепелей и разрядок.
А чего стоили инспекции Никсона на московских рынках и раз¬
дача им красненьких советских десяток на опохмелку алкашам.
Уже по всем этим своеобразным контактам было видно, что
США всерьез интересуется только руководством КПСС, а не
судьбой порабощенной большевиками России. Очень много
сомниттльного происходило уже тогда, ведь «перестройка»
и «новое мышление» могли произойти намного раньше и со¬
всем в ином качестве.
К сожалению, Западу надо было не реформировать и не
норммлизовывать Россию, а посильнее и поглубже разорить
русский дом, образно говоря, выбросить русских пчел на мороз
без запасов меда, чтобы их побольше издохло. О Европе как
о самостоятельной силе я не говорю вообще. Европы в прежнем
смысле давно уже нет, она не самостоятельна. В лучшем случае
нынешняя Европа — культурно-развлекательная зона, имею¬
щая силы самообороны, условно называемые НАТО. О Европе
вспоминают, когда надо куда-то послать войска и наскрести
контингент не только из американской морской пехоты или
сил быстрого реагирования. Без колоний Франция и Англия
не представляют серьезной силы, а новая Германия — тоже
инвалид без России и Восточной Европы. Только проник¬
новение Германии на Восток сделает из нлл снова великую
державу. В Москве мы все в шестидесятые годы оборачивались
не на Европу, а скорее на США. Определенную роль играли
и довольно-таки эфемерные иллюзии, что где-то во Франции
есть остатки русских эмигрантов, они когда-нибудь вернутся
в Россию и примут участие в обновлении Родины. К тому же
я знал, что во Франции есть мои родственники, отошедшие
466
А. Смирнов (фон Раух)
с Врангелем, что дядя (брат матери), генерал Абрамов, при¬
нял после похищения генерала Миллера командование РОВС
(Российский общевоинский союз). Вообще Францию в те годы
любили. Любили французскую эстраду, шансонье: Эдит Пиаф,
Леви-Монтана, Азнавура, Брассанса, старика Шевалье; увле¬
кались дадаизмом, музыкой тридцатых годов и ее теоретиками:
Майо, Пуленком, Эриком Сати, ранним Прокофьевым, Кокто;
очень любили поэтов-сюрреалистов: Аполлинера, Бретона,
раннего Арагона, Поля Элюара. В общем-то все это было лево-
вато и происходило под знаменами экзистенциалистов: Камю,
Сартра, Симоны де Бовуар, и даже Герберта Маркузе. Помню
ночные посиделки тех лет, танцулечки, сухое винцо, маслины
и упорные разговоры о некоем третьем пути. Этот третий путь
всех тогда завораживал, несколько поколений московской
и лениградской интеллигенции состарилось в мечтах о третьем
пути — и не грубый площадной социализм, и не капитализм.
По-видимому, и в Америке среди ранних битников и хиппи
были те же настроения. Меня интересуют всякие европейские
и американские материалы о стареющих участниках тогдашнего
массового молодежного движения шестидесятых, как их всех
потом ломала, крушила жизнь. Это все о моих героях, о моих
духовных братьях, мы все связаны тогдашним антисоциальным
бунтом. Антисоциальная, антисоциалистическая и антибуржуаз¬
ная закваска была довольно-таки добротная. Не было за плечами
ни программы, ни четкой идеологии, ни крайне левой, ни крайне
правой когорты, а был один голый бунт, эпатаж во всем. Был
и внешний эпатаж: свитера грубой вязки, строительные бутсы
с заклепками, дешевые пожарно-холщовые джинсы, тяжелые
кольца-кастеты, антисоциальное поведение, периодический
жестокий алкоголизм, скандалы, желание все делать наперекор.
Потом начался массовый выезд евреев, вместе с ними схлы¬
нула и многочисленная нееврейская молодежь — фиктивный
брак был повседневным фактом. Многие уехали, по-видимому,
кое-как прижились. Я же уехал в Россию, в глушь, очень шибко
ударился в мистицизм, не разбил лба и духовно выжил, не умер.
Очень многие, как всегда в России, опившись, скончались. Дви¬
жение окончилось где-то в семьдесят каком-то. Началось иное...
К этой статье я мог бы сделать подзаголовок «Мысль по¬
старевшего московского рассерженного битника» — и был
бы прав. Мы все были очень и очень рассерженные, молодые
Эссе 467
и не очень молодые люди. Да, и недавно умерший Джон Ос¬
борн был во многом прав, как и права постаревшая Франсуаза
Саган, находящая искусственный выход в иные миры, но не
в сегодняшнюю реальность. Да, мы все — духовно и социально
разломленное поколение. Наши идеи шестидесятых — под гу¬
сеницами советских танков в Праге, под дубинками парижских
ажанов, под могильной плитой брежневского полицейского
государства и под давящим имперским прагматизмом Линдона
Джонсона, Бжезинского, Киссинджера. Из нашего поколения
и из нашего движения не вышло ни одного политического лиде¬
ра. Если мы и занимались какой-либо политикой, то только из
мазохизма и духовной извращенности, желая довести клиента
до окончательного омаразмления и коллапса. Да, такие стран¬
ные и страшные политики среди нас были. Дело в том, что мы
все выступали не только против социализма, капитализма, но
и против всех мировых порядков, допустивших и взрастивших
тоттаитарныю режимы, жертвами которых были и наши роди¬
тели, и мы все сами. Ведь неизвестно, как бы сложилась жизнь
любого из нас, не будь тоталитаризма в Германии и России.
Многие из нас имели желание подвизаться на государственном
и политическом поприще, но для этого обязательно надо было
вступить в КПСС, лизать пятки кремлевских скотов, а это было
стыдно. Все, что угодно, но только не унижаться, не допускать
покушения общества на нашу свободу, пускай свободу абсо¬
лютного одиночества, но подлинную свободу. Конечно, экзи¬
стенциальное существование во многих реальностях и глубокий
откат от единой синтетической волевой («наполеоновской»)
личности — это не так просто, за это приходилось платить,
и часто даже очень дорого, но таковы условия игры. Жить вне
общества и одновременно в его чреве не так проста, и даже очень
непросто. Ведь кругом вполне обыденные, часто довольно-таки
гнусные личности, живущие, как животные в стойле, и у них,
как у свиньи, одна генеральная идея — отъесть человеку руку,
а если можно, то и голову.
Я это пишу весной девяносто пятого, в следующем году про¬
изойдут такие события, которые повлияют на всех нас, но уже
сейчас ясно, что многие наши, очень тогда, в шестидесятые годы,
робкие надежды на иной ход событий в мире имели под собой
основания. Я не толкователь Апокалипсиса, не предсказатель,
я частично, в меру того, что мне дозволено, общаюсь с иными
468
А. Смирнов (фон Раух)
мирами, и мой слабый голос отчасти проводник неизвестной мне
воли, и даже не самой воли, а ее затухающих на излете волн. До¬
статочно почитать материалы последнего международного эко¬
логического конгресса в Берлине, в которых прямо говорится,
что если не прекратится выброс в атмосферу ядовитых веществ,
то через двадцать лет в результате потепления климата начнется
таяние льдов в Антарктиде, в Альпах, в Андах и в Г ималаях, ми¬
ровой океан поднимется на метр, затопит многие прибрежные
города и страны, а потоки с гор смоют целые густонаселенные
районы, и тогда всем наконец станет ясно, что вторая половина
двадцатого века с разделенным холодной войною миром была
опасным и тлетворным заблуждением, ведущим цивилизацию
к гибели. Тут никакого толкования Апокалипсиса не надо, чтобы
разобраться, что к чему. И весь наш тогдашний неудачный, но
интуитивно правильный бунт имел под собою почву — мы не
верили ни нашим отцам, ни наставникам, ни советскому госу¬
дарству, ни Европе. Ошибались мы только в одном: по незнанию
материала мы немного верили в США как в некий абстрактный
символ свободы и разумных начал организации жизни. Да ведь
и в самой Америке очень многое изменилось с 1945 года, ког¬
да она вдруг стала мировым лидером. Зачем США надо было
модернизировать Японию? Это же абсурд, Японию надо было
погружать в средневековье, а не посылать туда людей типа эко¬
номиста Леонтьева. И точно так же совершенно зря США теперь
вооружают и модернизируют экономику арабов. Это еще одна
роковая ошибка США. Да, только сейчас мы осознали, какие
возможности были упущены в шестидесятые. Ведь во всей Вос¬
точной Европе делались попытки идти своим путем, делались
такие попытки и в СССР — нужна была народная дипломатия
открытых дверей, открытых границ, а не арбатовско-киссин-
джеровский элитарный, глубоко порочный по своей сути мост
на дороге, ведущей в экологическую пропасть. Соперничество-
сотрудничество двух блоков создавало сложную неуправляемую
систему все нарастающей и ускоряющейся индустриализации
третьего мира, систему, которую контролировать вообще не¬
возможно. Ставки были сделаны с обеих сторон совсем не на
тех лошадей. Проиграл и мир, и культура, и все мы, в разной
степени участники тогдашнего процесса. Ведь московские
инакомыслящие начали через головы политиков налаживать
свои связи со своими соратниками и единомышленниками
Эссе 469
и в Европе, и в США, была попытка создания культурного
моста собственными силами, но такое развитие событий было
неудобно целому ряду американских политиков, и они под¬
держали то крыло диссидентства, что имело прямые контакты
с Мюнхеном. Ведь сейчас тот же Буковский, с которым я распи¬
вал чаи у поэта Юрия Стефанова в шестидесятые годы, не у дел,
современная «демократическая» пресса в России изображает его
как политического чудака, да и сахаровские идеи конвергенции,
с^|^с^^с^^Х^ра^(^1н ия народа при социализме с рынком в забросе у его
теперь очень вельможной вдовы, запросто в своей несколько ис¬
теричной манере выступающей в Конгрессе США на различных
одиозных слушаниях. Ведь в сердцевине, в оболочке социализма
были мы, инакомыслящие люди, сохранившие русскую духов¬
ность и жившие по законам самосохранения духа, именно к ним
апеллировал Сахаров, потомственный русский просветитель,
чья семья всю жизнь исповедовала бескорыстные и жертвенные
наррддические идеалы служения темному русскому мужику,
которому в общем-то совсем не надо было никаких жертв, он
принима-л только одни жертвы человеческие, насыщая свою
пуггчческую кровожадность.
Сейчас мы все совсем другие люди, вернее, те, кто из нас
выжил, не съел себя сам, не отравил себя водкой, не был до
смерти заласкан любвеобильными московскими бабами, не от¬
чаялся и не наложил на себя руки. Да и здоровьишко у многих
было слабое, и когда на них все кругом плевали и плевали, то
многие просто умерли от отчаяния и от одиночества. Мы сейчас
очень и очень даже зрелые и прекрасно понимаем, что некий
левоватый душок, который шел от идеалов шестидесятничества,
был с гнильцой, — мы были просто немного зачарованы экзи-
сгтн циал измом — последней духовной судорогой умирающего
европейского гуманизма. Сейчас у подлинных шестидесятников
наступило предстарческое отрезвление, нам всем стало понят¬
но, что потерпел крах и европейский, и русский радикализм,
и были оскоплены и расторгованы гуманистические идеалы
старой Европы, и баранья шкура демократии напялена на
волчий скелет диктатуры безжалостных и к природе, и к чело¬
веку трансмонополий, и нежная улыбка доброго пастыря прав
человека сверкает волчьим оскалом строго регламентирован¬
ного нового всемирного закамуфлированного тоталитаризма.
Теперь нам все это вполне понятно, и произошел резкий сдвиг
470
А. Смирнов (фон Раух)
уцелевших шестидесятников на позиции консервативной рево¬
люции и полной ревизии не только кончающегося двадцатого
века, но и двух третей девятнадцатого. Под шестидесятниками
я имею в виду русскую глубоко подпольную оппозиционную
культуру, а не тех деятелей со Старой площади, из ЦК ком¬
сомола, из редакции «Нового мира», которых тоже почему-то
зовут шестидесятниками. Я помню, в преддверии очередного
Октября или Первомая ко мне в квартиру являлась бригада —
офицер КГБ, участковый и двое дружинников, выяснявших,
дома ли я, и советовавших уехать на праздничные дни за город,
а то меня придется принудительно интернировать. Когда моя
жена спросила, для чего это надо, то они ей ответили: «А вдруг
ваш муж пойдет на демонстрацию и выстрелит в членов По¬
литбюро». В этом был идиотизм, и я чуть не рассмеялся, сидя
в стенном шкафу. У всех моих друзей в стенных шкафах стояли
табуретки, куда они прятались при таких заходах. Мой приятель
поэт Евгений Головин, потомок славного рода, просидел так
в стенном шкафу не один десяток лет, так как он где-то потерял
паспорт и боялся пойти за новым в милицию. Его искали, чтобы
схватить и посадить, как Володю Буковского, в психушку. Я ду¬
маю, что ни Евтушенко, ни Вознесенского так перед советскими
праздниками не ловили, и они в чуланах не отсиживались, их
власти не боялись, они в членов Политбюро стрелять бы не
стали. Мы бы тоже стрелять не стали, так как хорошо понимали,
что на месте одной отсеченной головы тут же вырастет новая,
номенклатура — самовосполняющаяся множественная материя
вроде членистоногих с очень большим брюшком, набитым не-
фте- и алмазодолларами, проткнешь — потечет гной демократии
с непереваренной капустой и зеленью.
Любимый сейчас у псевдопатриотов в Эрэфии мотив и за¬
нятие — пинать в печати ногами шестидесятников за то, что
они развалили Советский Союз и довели страну до ручки. Это
пинки не по адресу. У тех, кто пинает, даже Горбачев ходит
в шестидесятниках только оттого, что он спал в университет¬
ском общежитии в одной комнате с Млынаржом, будущим
участником «пражской весны», и иронизировал над «Кратким
курсом», как и все тогдашние студенты. Но тем не менее Гор¬
бачев поступил в университет уже орденоносцем, потом по¬
шел работать в горком комсомола и выше. Давайте все-таки,
употребляя малороссийские обороты генсека, «определимся*,
Эссе 471
чтобы правильно «начать» и «кончить» этот вопрос о шестиде¬
сятничестве. Шестидесятничество — это подпольное московское
и отчасти ленинградское независимое антисоциальное (в том
числе и антисоветское) движение, пытавшееся создать свою
особую контркультуру, движение оппозиционное, но прямо не
связанное с политическим советским диссидентством, движе¬
ние, в первую очередь, эстетически-духовное, исповедующее
общие духовные и этические ценности. По своей сути это дви¬
жение было параллельно ранним битникам, хиппи, английским
рассерженным, французскому сартровско-маркузеанскому
студенчеству, по времени бывшим несколько позднее. Период
сушессвования таких настроений, такого образа жизни, эстети-
чески-ддусовной и религиозной общности относится по времени
гд^^'то к 1956—1976 годам.
Потом началось движение на выезд или вглубь. На выезд —
это на Запад, а вглубь — это в себя, в Россию, и все пошли
разными путями. Основная особенность этого и только этого
шeсе^ulесеяничecтва — что в нем участвовал куст поколений
людей, рожденных где-то между 1935 и 1945 годами, но не позже.
Почему именно эти поколения были активом шестидесятниче¬
ства? Потому что они вобрали в себя опыт трех поколений: их
воспитывали старики, созревшие до октября 1917, они общались
со своими родителями и их современниками, тоже рожденны¬
ми до 1917 и пережившими весь ужас большевизма, и с целым
сонмом поколений, рожденных после Октября. Шестидесят¬
ники сознательно пережили весь довольно длинный двадца¬
тый век. К примеру, тот же Лев Толстой общался с людьми,
перржившими 1812 год, родившимися в 18 веке, сам пережил
Крымскую войну и дожил почти что до эпохи революции. Для
него психологически Наполеон, Александр I и ДЬа последую¬
щих и Николай И, к которому он взывал, — все современники.
А если взять нас, последних пигмеев и термитов старой Рос¬
сии, исподволь раструхлявивших большевистскую тюрьму, то
мы знали людей, которые жили и при Александре III, в доме
моих родителей бывали старики-офицеры, разговаривавшие
с Николаем II, даже я уже разумным человеком разговаривал
во Владимире со стариком Шульгиным, принимавшим отре¬
чение Государя, в детстве я бывал у очаровательной старушки
тети Кати Тур, дружившей с сестрой Льва Толстого графиней
Марьей Николаевной. При ней Толстой, еще московский барин,
472
А. Смирнов (фон Раух)
а не опрощенец, стесняясь дамы, курил папиросы и просил ее
об этом никому не говорить. Это все к слову, но у нашего по¬
коления была связь времен и ощущение, что большевизм — это
временное помрачение разума и кошмар, который окончится
еще при нашей жизни. Именно эта связь времен и давала силы
жить по-иному, не приспосабливаться, не подлезать под крас¬
ный хомут. И вот теперь, с нашей точки зрения, соединения
прерванного в 1917 году исторического существования России
с чем-то серьезным и надежным не произошло. После десяти¬
летнего периода новаций, начатых Горбачевым и видоизме¬
ненных к худшему в 1991 году Ельциным, историческая цепь
по-прежнему оборвана. Вина в этом черном провале, который
всеми ощущается, лежит на всех целиком народах бывшей Рос¬
сийской империи, и на нас, шестидесятниках, но мы не могли
поступиться своими принципами и идти в большевистскую по¬
литику, чтобы ее трансформировать. Это ведь отдельная огром¬
ная тема — проникновение в мозг большевистской империи
и его постоянное контролирование. Для таких процессов надо
все время находиться у пульта управления. Некоторые из нас
шли во власть, полные самых радужных планов, и партийная
машина их перемалывала: раньше они говорили о коммунистах
«они», а потом начинали говорить «мы», и мы с ними порывали
как с ренегатами. А то, что часть партийных деятелей надела
теперь на себя наши гробовые саваны шестидесятничества, то
это обычная политическая спекуляция, это маскарад, собачий
бал ряженых. По-видимому, в недрах партаппарата (ведь все
они были до мозга костей ханжи и мещане) давно зрела идея
как-то относительно чисто внешне нормализовать жизнь или во
всяком случае выглядеть в глазах Запада поприличнее: открыто
не расстреливать, не гноить в тюрьмах, сделать видимость за¬
конности. Эти псевдореформаторские идеи были рассчитаны
на дурачков, для себя лично номенклатура и тогда, и сейчас
не признавала и не признает никаких законов. Именно эти
косметические очистительные идеи легли в основу гласности,
перестройки, всех этих горбачевских пустословных кампаний,
которые в конце концов так всем надоели, что смогла прийти
к власти ельцинская когорта перекрашенных чиновников, чьи
крашеные шкуры под кислым дождем времени потекли разными
цветами, — теперь в лиловатых лужах под ними очень причуд¬
ливая политическая палитра. Но это уже о другом. В настоящих
Эссе 473
и будущих политических и духовных схватках бывшие шестиде¬
сятники будут выступать совсем в других доспехах и совсем под
другими знаменами. Я же пишу эти строки о теперь уже давно
ушедшем, но по-прежнему волнующем. Тогда ведь казалось,
что переливчатый хвост загадочной птицы третьего пути рядом,
и некоторые даже держали в руках красивые пестрые перья, ко¬
торые теперь пыльными стоят среди засохших цветов в вазочке
на камине и напоминают о давно ушедшей молодости, когда все
мы так бурлили и надеялись.
1995 г.
нос
Его предок был барабанщиком Великой армии Наполео¬
на Бонапарта. Его взяли в плен казаки и продали за четверть
одному тульскому помещику, где он прижился и нашел свое
призвание — огуливать одиноких русских женщин. Помещик
его женил на вдовой солдатке, и он до конца дней исполнял
в помещичьем доме роль музыканта на всех инструментах,
а заодно учил господских детей своему лягушачьему языку. Не
оставлял он при этом без внимания и бобылок близлежащих
деревень. Было это уже очень давно, но все мужчины, родив¬
шиеся от барабанщика, и их дети и внуки и правнуки были на
него похожи — невысокие, поджарые, чернявые, с огромными
горбатыми носами и взглядом рассерженного галльского воина.
Все они были очень охочи до мужеского дела и не знали устали
в своей деятельности. Люди они были неглупые и не любили
физического труда, любили попить водочку и винцо и имели
наклонности к барышничеству, то есть перепродать что-нибудь
чужое и получить разницу или проценты. До революции они,
соревнуясь с цыганами, перепродавали лошадей, скот, воск, мед,
птицу, а после революции их потомки оказались в советской
торговле. Последнего потомка наполеоновского барабанщика
прозвали «Нос», он мой приятель. Настоящее имя его Вале¬
рий Яковлевич, он же имеет кликухи «Доцент», «Компьютер».
«Доцентом» его прозвали из-за неразлучного с ним черного
«дипломата», в который он складывает найденные на обочинах
бутылки. Он так же, как и его предки, имеет наклонности к ба¬
рышничеству. Заходит к знакомым алкашам и предлагает им
совместно пропить их имущество, его доля — стакан или два
водки. При мне он пропивал немецкий железный рыцарский
крест, сочинения Эмиля Золя, фотовспышку, различные трубы,
двери, батареи. Однажды он приводил на веревке живую козу,
но о ней чуть позже. В прошлом Нос был экономистом, инте¬
ресовался математикой, защитил кандидатскую диссертацию,
Эссе
475
напечатал больше двадцати статей, был завлабом на военном
заводе. У него были жены, квартиры, дети, но все это в прошлом.
Теперь он известный поселковый алкоголик, которого очень
часто бьют. Собутыльники его тоже из бывшей советской тех¬
нической элиты — одичавшие главные конструкторы и доктора
наук, у них у всех тоже различные звучные клички — «Махно»,
♦Штирлиц». Свои настоящие имена они уже давно забыли и от¬
кликаются только на клички. Нос Носу свернули в драке на одну
сторону, но недавно его снова страшно били и вправили нос на
место, отчего он несколько проиграл в своем своеобразии. Нос
действительно играет большую роль в его жизни. Он часто вы¬
ходит на перекресток перед своим домом, у него часть деревян¬
ного дома, и принюхивается, поводя своим подергивающимся
носом, куда пойти опохмелиться. Как далекий потомок весьма
любоонательной лягушачьей нации, одарившей человечество
плохо кончившими Робеспьером и Лавуазье,
Нос, выпив, делается интересным. Он с жаром говорит о На¬
полеоне, о маршале Нее, о казаках атамана Платова, о роли
наполеоновского начштаба Бертье, о его загадочной смерти
от рук английских агентов. Он также много увлеченно толкует
о законах сохранения энергии, об энтропии, сыпет фамилиями
русских и иностранных авторов, разрабатывавших эти темы.
В трезвом же виде он мрачен и скучен, его сизый нос уныло
висит, руки в склеротической сетке дрожат. При виде женщин
он оживляется, их он огуливает, как жестокий козел, он сам себя
называет этим животным с всяческим добавлением непристой¬
ных и непечатных слов, говоря о своей духовной и физической
близости с рогатым самцом, с которым его роднит неутолимая
жажда телесных утех и радостей. Учитывая необозримые про¬
сторы для деятельности, Носу всегда интереснЪ и радостно
жить. Он редко бывает печален. А если он и грустен, то это
грусть перед новым большим забегом на эротическую дистан¬
цию. Вы1бор дам его скоротечных романов очень своеобразен.
Это вдовушки и разводки его возраста и старше, часто намного
старше. Когда его коришь такими пожилыми дамами, то есть
в обычном смысле старухами, то у Носа есть железный оправда¬
тельный аргумент: «Зато она очень хорошо сохранилась и у нее
не ослабела жажда наслаждений». А учитывая, что он сам давно
разменял шестой десяток, его похождения выглядят весьма за¬
бавно. Сыновья и разведенные мужья его пассий часто его бьют,
476
Л. Смирнов (фон Раух)
но Нос не унывает. Особенно его долго и упорно били, когда
он сблизился с относительно молодой сожительницей ночного
торговца водкой — безногого инвалида, которого потом на под¬
тяжках повесили в платяном шкафу его клиенты. Нос, проходя
по улицам, машет руками: «Здесь я огулял пять женщин, а на
той улице — восемь». Любимый его способ сблизиться с такой
вдовушкой — это предложить ей построить сарай, собачью
будку или забор. С этого все начинается. Особенно он ценит
вдовушек, у которых дети ездят на «мерседесе», не обязательно
трехсотом. О таких он с почтением говорит «Семья на уровне,
сын на красном «мерседесе» ездит». Собаки его очень не любят
и, только завидя, бегут за ним с упорством, желая разорвать.
Штанины у Носа всегда прокусаны. Как ветеран сексуального
и алкогольного фронта Нос ходит всегда в шрамах и ссадинах,
не успеют зажить очередные раны, как появляются следующие.
На щеке у него свежий глубокий шрам, он заснул на столе около
батареи, голова постепенно сползла на радиатор, и щека сго¬
рела до кости, теперь он прикрывает ее бачками. Года полтора
назад у Носа жила азербайджанская банда, разливали из бочек
плохой спирт по водочным бутылкам и закатывали их пробками
с заводским штампом. В конце концов, в результате чеченской
войны, когда стали ловить черных, милиция с автоматчиками
нагрянула к Носу, арестовала азербайджанцев. В постели Носа
без его ведома айзеры прятали два автомата Калашникова и три
пистолета Макарова. Носа арестовали и отвезли с постояльцами
в очень популярную московскую тюрьму «Матросская тишина»,
одновременно Консьержери и Бастилию, где он просидел десять
дней, и теперь гордится, что его держали в той же камере, где
держали военного министра Язова. Теперь Нос вроде как бы
политический диссидент. Арест его азербайджанской банды
показывали по телевизору, и Нос тоже лежал в кадре на полу
с наручниками на руках и, как пленная хищная птица, злобно
поводил своим выдающимся галльским рубильником. У Носа
есть мать, тоже потомица барабанщика, восьмидесятилетняя
носатая, по-крестьянски ограниченная, жадная и подлая старуха
с цепким практическим умом. Она держит при себе семиде¬
сятипятилетнего сожителя, рядового чекиста-исполнителя на
пенсии. И старуха, и сожитель ежедневно предаются радостям
разделенной любви, поражая этим иногда ночующего у них
сына. Так как старики глуховаты, то их интимная жизнь носит
Эссе
477
довольно шумный характер. Именно старуха сдала дом Носа
азербайджанцам, желая получать хорошие доходы при пошед¬
шем на семя и племя сыне, уже давно нигде не работающем.
Да, наверное, и невозможно работать, исправно выполняя функ¬
ции поселкового племенного козла и выпивая такое количество
низкопробного алкоголя. Никаких сил ни у кого не хватит. Так
как Нос по-галльски человек остроумный и театральный, мы ра¬
зыграли с ним два хэппенинга. Первый такой: я посоветовал ему
не пропивать козу, принадлежащую вдове одного профессора,
и отвезти ее обратно к хозяйке. Вдова профессора — красивая
пятидесятилетняя спившаяся блондинка — не могла пить и нор¬
мально питаться на свою мизерную профессорскую пенсию.
Вдова была музыкальна, играла на пианино, они с покойным
мужем ходили в консерваторию слушать Баха. Нос где-то ей
добыл старый трофейный баян, козе повесили на шею сломан¬
ную старинную гармошку-однорядку и деревянную дощечку
с надписью, которую я написал хорошим шрифтом: «А на хера
козе баян?» Вдова оделась в тельняшку и бескозырку, вставила
в рот трубку, долго плевалась, не могла ее курить, но потом при¬
выкла, и вместе с козою стала ходить по станциям и рынкам.
Вдова играет «На сопках Маньчжурии», коза блекочет и гадит
горохом, и все русские люди бесконечно радуются и обильно
подают, и Носу вдова исправно наливает с похмелья. Сейчас
многие, как в войну, с голода коз заводят, но не все они бешеным
молочком доятся. Второй хэппенингсвязан с самим Носом. Нос
при всех его слабостях все-таки кое-какой интеллигент и сти¬
хийный шестидесятник — в нем очень сильная антисоциальная
закваска. Был я недавно в костюмерной одного прогорающего
театра, у одной очень милой и голодной, как все теперь рядо¬
вые театральные служащие, дамы. За банку тушеЯки она отдала
мне старый французский белый жилет и треуголку с кокардой,
остались от какой-то постановки. Я подарил эти вещи Носу,
они пришлись ему впору. У очередной вдовушки, бывшей учи¬
тельницы, он спер из сарая пионерский барабан и горн и теперь
с похмелья, а хорошее похмелье поднимает людей еще затемно,
Нос в треуголке и белом жилете ходит по пустым, еще темным
улицам, бьет в барабан, трубит зарю и, завидев знакомых, от¬
дает честь, выкрикивая: «Вивлемпиратор!», а также поет своим
глуховатым пропитым голосом: «Во Францию два гренадера из
русского плена брели...» Страдающие похмельем алкаши на его
478
А. Смирнов (фон Раух)
музыку выбегают из своих черных обветшалых домов соображать
на бутылку, а их разбуженные расхристанные жены гонятся за
Носом и стараются натравить на него собак покрупнее. Местным
озлобленным гегемонам наполеоновские метаморфозы Носа
не очень нравятся, и его бьют по-прежнему. За что конкретно
бьют, он всегда умалчивает, но вряд ли только за женщин. По-
видимому, Нос, как потомственный француз, чуть химичит
при разливе водки, за это и убить могут. Если Нос при своих
наклонностях доживет до преклонных лет — я искренне удив¬
люсь. Недавно я его спросил, где ему разбили лоб, и он гордо
мне ответил: «При Аустерлице, и меня заметил сам император».
Говоря это, он почему-то стал по-фашистски выкидывать вперед
руку, чего при Наполеоне, как известно, не делали.
1995г.
ВОИНСТВУЮЩИЕ ФЕМИНИСТКИ
Социальные портреты с натуры
Шел я давеча сзади АТС, все телефон хочу поставить. Хожу
я к АТС дворами и пустырями, мимо фабрики, где раньше делали
статуи больших гранитных женщин с бюстами и задами. Такие
тетки могут мужчину сразу задом придавить насмерть. И при¬
давливали, и даже очень.
На одной стройке был прораб — небольшой, но здоровый
мужчинка. Бригада у него была — одни задастые бабы, клали
кирпичи, мешали раствор, строительные здоровые женщины.
Прораб пил с ними после работы водку — все гордился, что он
один среди них мужчина и над бабами начальник. Догордился.
Бабы его повалили, штаны сняли, руки ему связали, одна баба
ему задом на голову села, а остальные всей бригадой несколько
часов кряду насиловали. Дорвались, трудились от души, малень¬
ко прибор попортили. Жена прораба настояла, и он подал на
свою бригаду в суд за групповое женское изнасилование. Пока
суд да дело — все зажило. Всех с работы, в том числе и прораба,
за пьянку на службе по статье уволили, а баб за хулиганство
еще и оштрафовали. Не смог прораб доказать, что насиловали,
вроде как с его согласия они все устроили групповой разврат на
рабочем месте.
У многих оштрафованных баб имелись в наличии молодые
мужья и дети-груднички, а прорабу под шестьдесят, но мужчинка
еще крепкий, к половой жизни способный, есть, значит, что на¬
силовать, ато ведь иногда пытаются совершить насильственный
акт, а нечем, и так бывает.
Вообще тема женских насилий над мужчинами очень ак¬
туальная и заслуживает всяческого внимания. То, что русский
мужчина, да и не только русский, а и всякий живущий в России,
превратился в бродячее, пахнущее сивушной бурдой урево,
женщины даже очень причем. Они этому очень способствовал и
своими подлыми низменными инстинктами размножительности
480
А. Смирнов (фон Раух)
и постоянными призывами к воровству. Нужно им, чтобы все
все крали, и чем больше, тем лучше. Они своих мужчин учат
«Все крадут, и ты кради, пидарас, чтобы в дом грызунам куски
регулярно в зубах пер». Один с бойни хвосты телячьи в семью
пер, но мало. Его жена этими хвостами, как плеткой, стегала,
весь в синяках всегда ходил, в бане стыдно было показаться.
А другой в плавках на яйцах с холодильника в семью телячью
вырезку пер, его сторожа поймали, бить по яйцам стали, у него из
ширинки кровь от ростбифов потекла, сторожа думали — убили,
яйца всмятку разбили, а обошлось. От него еще двое детей-1ры-
зунов родилось. Он так до пенсии с тяжелыми плавками ходил,
пацаны на этой телячьей вырезке здоровыми бугаями вымахали.
Некоторые женщины так ожесточаются, что соседи лучше
их живут, что убивают из зависти мужа и детей. Зайдут в чужую
квартиру, мебель плюшевую пощупают, одеяла пуховые погладят
и идут из зависти детей и мужа порешать. На русском Севере
в бывшем мужском монастыре есть колония женщин муже- и де¬
тоубийц. Они там хвалятся друг перед другом: «Я мужа и троих
детей зарубила», а другая: «А я мужа и пятерых детей зарезала
кухонным ножом». А есть и которые газом травят. Отравят,
а сами на улицу в одном кружевном белье и в тапочках выйдут,
стоят и ждут, когда семья умрет. Потом домой возвращаются
и холодный чай с лимоном от радости пьют, и нисколько не
жалеют об убитых: «Зря, — говорят, — родили, но вовремя оду¬
мались, нечего нищету плодить». А потом сами на себя в мили¬
цию заявляют. И все это женщины трезвые, непьющие, пьющие
такого не делают. Пьющие бабы — те душевнее, и все плачут.
Ко мне одна такая пьющая женщина повадилась ходить
опохмеляться. Зоей ее звали. Смолоду красавица была, очень ин¬
тересная и видная была особа, целые орды поклонников имела.
Работала воспитателем в колонии брошенных детей, на хорошем
счету была, к тому же партийная и очень положительная, а по¬
том запила горько. Приходила в ночной рубашке и тапочках
прямо по снегу. Сверху пальто накинуто, а под ним сиськи еще
крепкие болтаются, а сама седая, красивая, в крупных есте¬
ственных локонах. И все покойница (царствие ей небесное!)
выкрикивала: «Наливай, Леша, полным стаканом, я меньше не
пью», а потом обязательно стоя на крыльцо помочится и уйдет.
Спирт гидролизный и «Рояль» из черножопских будок пить
стала, и вскорости и скончалась.
Эссе
481
А еще мой приятель переехал по обмену в новую квартиру
в кирпичный дом, а там пара жила — дверь сломана, окна выби¬
ты, жена за мужем с топором бегает, а он от нее с девятого этажа
из лоджии прыгает и о тополя амортизирует и живой остается.
Три раза прыгал: один раз по веткам, как Тарзан, спустился,
а два раза, как грач, на верхушках застревал — пожарных с лест¬
ницами вызывали. Милиция протокол составляла и прозвала его
«Воввапарашютист». Потом они с женой по разным квартирам
разъеххались, так жене скучно стало — она к мужу в разменянную
одноком натную квартиру ездит, топором дверь вырубила, окна
выбила, но балкона там нет, тополей тоже нет, так что пока так
обходятся и не прыгают.
А еще я в деревню ездил, там Сербию хоронили. Деревня под
Курском большая, километра на два, но от алкоголизма вымерла,
мужиков мало осталось, а которые есть, все худые-худые — каж¬
дый по десять и больше баб за самогон обслуживает. Сербию
жена топором во сне по виску хрясть, как капусту, и зарубила.
Он от этого и умер сразу, даже не хрюкнул. А ведь больно, когда
топором по виску с силой рубят... Зарубила она его идейно, всем
и ему заранее объявляла, что зарубит: «Чтобы такой гад не жил
вообще». Он красивый был, голубоглазый, кудрявый, а яйца
у него всегда от самогонной любви пустые-пустые болтались.
Пока жена на работе в совхозе пашет — его охочие старушки
к себе водят. Он их и по нескольку штук за раз огуливал. И двух
сесттр-близняшек, и мать с дочерью, и свекровь с вдовой не¬
весткой. Чтобы не распыляться по разным точкам, обрабатывал
коллективно. Их собственные мужчины от сивухизации давно
оконч ились и глину на бугре за церковью нюхают себе на здоро¬
вье. Сербию одни мужики хоронили, на вытянутых руках несли,
вроде как жертву революции или фронтового товарища. Баб на
похоронах из экуменической эмансипационной солидарности
вообще не было. Они все в этот день активно экуменировали —
собрэдись без мужиков и бражку против мужского пола пили.
Выпили шесть ведер и волчицами по деревне всю ночь выли,
всех дворняжек всполошили, и они троих овец с тоски загрызли
и обглодали.
Вообще с эмансипацией и экуменизмом дело обстоит очень
сурово. Как известно, женская думская фракция рвется к вла¬
сти и хочет ввести насильственную стерилизацию алкоголиков
и жертв афганской войны, чтобы не размножались и не пло-
1
482
А. Смирнов (фон Раух)
дили уродов. Несколько закоренелых феминисток, впавших
в бомжизм, поселились в мошонке мухинской статуи «Рабочий
и колхозница», которая в некотором роде была символом не
только «Мосфильма», но и СССР. В мошонке рабочего есть по¬
добие комнаты, там феминистки пьют портвейн, курят анашу,
глодают отнятые у собак кости и предаются гетеросе ксуэдизму.
Их даже как-то показывали по программе «Останкино», причем
диктор недоумевал, зачем они живут в алюминиевой мошонке
рабочего, а не колхозницы, у которой, правда, мошонки нет, но
есть выдающийся желудок и две алюминиевые груди. По-моему,
разница маленькая: хочешь жни, а хочешь куй...
Обо всем этом я думал, идя сзади АТС, где лежат огромные
руки и ноги невостребованных советских статуй. Прямо остров
Пасхи или египетские Сфинксы. Как известно, на этой же фа¬
брике изготовляли в далекие годы начала советской эры и статую
«Рабочий и колхозница», которую так полюбили нынешние фе¬
министки. Там же, проходя мимо одного шестиэтажного дома,
я увидел сцену, меня поразившую, хотя поразить меня довольно
трудно. Из парадного на первом этаже выбежала миловидная
женщина с серыми глазками, лет за тридцать, в руках у нее был
черенок от граблей или лопаты с металлическим обломком на
конце, и она этим черенком шустро выбила на первом этаже
все три окна своей квартиры — кухни, гостиной и спальни.
Била резко, профессионально, видно, что у нее есть навык. За
стеклами метался полный мужчина с испуганным грустным
и интеллигентным лицом и двое детей — мальчик и девочка. Дети
плакали и кричали: «Мама, не надо, пожалей папу, мы замерз¬
нем. Мама, не убивай папу». Когда мужчина подходил к окну,
женщина пыталась достать палкой до его лица. Старухи у подъ¬
езда сокрушенно переговаривались: «Хоть бы она умерла, третий
раз все стекла выбивает. Такой хороший добрый человек, и так
детей любит». Была ранняя весна и шел редкий колючий снег.
1995г
ГЕРОЙ НАУМ РОМАШКИН
Очень мало в России героев. По крайней мере, я их мало ви¬
дел. А я все-таки кое-что видел. Все уходят от опасности в тень,
как скользкие от долговременного поноса бродячие собаки в ре¬
пьях. Вот я слыхал про одного героя: пожилой казак-фронтовик,
в станице недалеко от Новочеркасска (местные менты у него
забили до смерти сына), он отточил шашку, пришел в отделение
милиции и вырубил всю смену. Никто из ментов не успел даже
достать револьвер — одни посеченные трупы. Или в одном горо¬
де Курской губернии, где я жил, милиция регулярно забивала до
смерти граждан. Забьют в отделении сапогами, а потом повесят
на кальсонах в камере для порядка, пушай, голубчик, повисит,
а у покойника печень и селезенка отбиты и кишки порваны от
сапог с подковами. И заставляли главврача местной больницы
писать липовые заключения о смерти. Покойник, дескать,
умер от инфаркта или удавился от неразделенной любви. Но
главврач оказался героем, решил ментов вывести на чистую
воду. Чаша терпения главврача переполнилась, когда менты до
смерти забили приехавшего в отпуск с Дальнего Востока здо¬
ровенного моряка. Менты его забили и бросили в овраг. Люди
его по вороньему оживлению нашли. Вскоре менты забили еще
одного рабочего в парниках, но тот ожил, позвонил в больни¬
цу. Главврач спрятал его в бокс инфекционного отделения под
чужую койку и начал рыть. Подкупил в отделе кадров милиции
паспортистку, та притащила ему фото всех ментов. Забитый их
опознал. Главврач в прокуратуру в Москву. Дело еще в СССР
было. Ну и что? С двух ментов погоны сняли, начальника в дру¬
гой район следователем перевели — и все. А главврач, конечно,
герой. Я с ним бутылку коньяку с семгой в ресторане выпил.
Или взять Володю Буковского, теперешнего лондонского, вроде
Герцена, изгнанника. Он смолоду здоровый чернявый парень
был. Притащил покойному художнику Юрию Титову портрет
своего черноземного предка-помещика, а у того лапа медвежья
484
А. Смирнов (фон Раух)
на всю грудь: «Запиши, Юра, для изящества». Юра меня спра¬
шивает: «Записать?» Я отговорил, как никак, история. Володя,
находясь в Казани на тюремном спецу, в психушке, где-то по¬
прижал какую-то врачиху и из-за ее доверчивой спины упер
кэгэбушные инструкции, как морить диссидентов. В результате
знаменитая книга и народная частушка: «Как Луиса Корвалана
обменяли на барана. Где найти такую блядь, чтоб на Брежнева
сменять?» Теперь Володя седой юноша-шестидесятник, клянет
в современной России всех и вся, и совершенно правильно
Старовойтова прочит его в президенты России. Но куда там?
Пока бывшая партноменклатура Россию до конца не удушит,
никаких Буковских в Кремле не будет.
Теперь поговорим о еврейских героях. Очень не слабые были
еврейские герои, которых я знал. Ну, например, Илюша Бок-
штейн — маленький, какой-то почти горбатенький, с большим
кривым носом и с ясными детскими глазами. Жил он около
огромного Храма Мартина Исповедника на Таганке в старом
особнячке со своей, естественно, еврейской мамой. Мама все
сокрушалась, какой ее Илюша несчастный и непутевый еврей.
Все евреи гладкие, курчавые, толстые, как колбаски, и таска¬
ются с тупыми русскими задастыми блондинками, а Илюша
все один и всем недоволен. Был Илюша принципиальный дис¬
сидент и писал стихи, как говорил Мамлеев, все больше про
пауков и крыс. Я его стихи мало читал, а вот о политике мы
с ним говорили много. Однажды Илюша выступил на площа¬
ди Маяковского у идола с широкими штанинами. До Илюши
у штанин, писая, как песики, на ботинки громилы, выступали
комсомольские поэтики: лупоглазый Женя со своим тогда еше
молодым кадычком и золотушный подвывный Андрюша, ко¬
торый любил сидеть сразу на двух стульях — в ЦК комсомола
и в Госдепартаменте. Эти комсомольские вытики пели про свои
Братские ГЭС и треугольные груши, и девицы от их вытья вос¬
торженно писали по биссектрисе. А тут появился маленький
кривоносый с чуть дрожащим, но очень убедительным голосом
Илюша и поведал восторженным идиотам, наконец свыше
освобожденным от сталинизма, что СССР — это не держава,
а гнусное скопише одичалых дикарей, не способных к само¬
стоятельной политической жизни, и что СССР надо отдать
минимум на столетие под протекторат ООН. Находившиеся до
этого в радостном просветлении слушатели шестидесятых как-то
Эссе
485
затихли и приуныли от таких речей, и у них сразу пропало жела¬
ние щупать, где надо и не надо, своих дам и рукоплескать Жене
и Андрюше. Илюша был гораздо прозорливее многих тогдашних
диссидентов — будущих демократов. Действительно, бывший
СССР казался неспособным к нормальной политической жизни
и нуждается в опеке. Но и сама ООН, к которой тогда взывал
Илюша, постепенно и не сразу превратилась в некое подобие
Лиги Наций эпохи Даладье, Чемберлена и Муссолини, и мало
кого радуют голубые каски, которые не всегда исполняют роль
санитарного контроля над безумством. Когда Илюша кончил
свою речь и сошел с возвышения, то публика расступилась перед
ним, как перед архиереем. Илюше дали самостоятельно уйти
с Маяковки, но прошел он недалеко, до Музея Революции. Там
его схватили чекисты и повезли прямо в Лефортовскую тюрьму.
Произошло это у ворот музея с белокаменными готтентотскими
львами, стерегущими зеленые пушки, из которых большевики
расстреливали в 1917 Кремль. Вообще, все большевистские
символы в Москве напоминают памятники Кортеса в Мехико,
исслзебившего древнюю столицу инков. Илюше дали пять лет
в политической колонии строгого режима в Мордовии на стан¬
ции Потьма. Отсидев, Илюша приходил ко мне в мастерскую на
Таганке и долго рассказывал о лагере. Из его рассказов мне более
всех запомнился рассказ о бывшем бургомистре города Харькова
при немцах — пожилом очень умном господине, прикидывав¬
шимся животным из самосохранения. Он оправлялся в брюки
и поедал собственные экскременты, желая казаться безумным.
Когда Илюшу поместили с ним в карцер, бургомистр, озираясь,
вполне разумно его спросил: «Вы здесь в первый раз, молодой
человек? Я здесь уже третий десяток размениваю и скажу вам
только одно — не ждите от них пощады», — и замолк, продолжая
далее, как Мопассан, прикидываться животным. Про Мопассана
написал один современный ему газетчик: «Перед концом жизни
господин де Мопассан превратился в животное, ходил на четве¬
реньках и поедал собственные экскременты». Не знаю, написал
ли Илюша книгу о своих лагерных впечатлениях, но уверен, она
бы у него получилась интересной.
Но самым поразительным еврейским героем, напоминав¬
шим времена Иисуса Навина, был Наум Ромашкин. В то время,
когда возрастал я, интеллигентский мальчик с хулиганскими
наклонностями из недорезанной дворянской семьи, кругом
486
А. Смирнов (фон Раух)
было царство величайшего страха. Все всего боялись: боялись
коммунистов и чекистов до последнего самого крайнего ужаса.
Ни о каком сопротивлении никто даже думать не смел, только
бы забиться в щель и выжить. А ведь герои были: смело умира¬
ли бывшие эсеры, анархисты, люди из повстанческих армий
Антонова. Вот русскую интеллигенцию и предавший царя
офицерский корпус большевики истребили, как бессловесных
овец, все они умирали тихо и покорно, так как предварительно
предали себя сами, подготовив всей своей жизнью пришествие
большевиков и расчистив им дорогу. Когда Сталин накануне
войны вырезал ленинский офицерский корпус победителей
Врангеля и Колчака, то советские генералы перед смертью
на Лубянке выкрикивали: «Да здравствует Сталин!», надеясь
этим спасти свои семьи. Героизма в их истерических воплях не
было — это было обычное русское подлое скудоумие. Уж лучше
бы они, попав в полное дерьмо, умерли молча. Они, победи¬
тели белых, оказались в абсолютнейшем полнейшем дерьме.
Их, гордых соколов революции, загнали в угол и мочились им
в глаза. На показаниях Тухачевского, где он признавался, что
он германский шпион, видны выцветшие капли крови, которая
капала из его разбитого гордого дворянского носа семеновского
гвардейского офицера. Тем более был поразителен подвиг Наума
Ромашкина. Наум Ромашкин был видный работник Госплана,
ведавший контактами с Китаем. Это был тихий еврейский со¬
ветский лысеющий интеллигент в очках. Его немного трясло от
энцефалита. Отъявленным красным фанатиком он был с детства.
Его мать работала в ранние тридцатые в советском полпредстве
в Латвии, и он вступил в латвийские пионеры, и его еще в детстве
били ульманисовские полицейские. В общеобразовательной
школе, которая помещалась на Никольской, в здании греко¬
латинской академии, вместе с отцом и Наумом там учился еше
один герой — некий Юрий Шепчинский (красавец из польской
шляхты, возглавлявший эсэровскую организацию молодежи),
всю жизнь просидевший в привилегированной тюрьме для особо
опасных врагов советской власти. В этой тюрьме зэков не выво¬
дили на работу и даже передавали им передачи Швейцарского
Красного Креста. Наум Ромашкин, как многие советские евреи,
был женат на русской простонародной женщине, блондинке из
обывательской семьи, его однокурснице, тоже экономистке,
у них был сын, мой ровесник, внешне простой русский парень.
Эссе
487
отдаленно не похожий на еврея. Жену звали Ксения. Наум так
и называл жену Ксенией. У нас в семье их тоже называли по
именам, это было в стиле 1920-х годов.
С Наумом мой отец подружил своего друга, некого Мерчо,
болгарина. Мать Мерчо была близка с самим Димитровым,
с ЦК Болгарской Компартии и через Коминтерн попала в СССР.
Она с сыном бежала с Черного острова, где была особенно звер¬
ская тюрьма для коммунистов. Мерчо был близким другом отца
и подружился с Наумом. Отец и Мерчо учились у Осьмеркина
во ВХУТЕМАСе, где Мерчо писал очень красивые картины: все
в черном болгары хоронят под красным флагом своих убитых
революционеров. Жизнь парадоксальна: старший брат матери,
командир Донского корпуса, под руководством Врангеля пы¬
тался совершить в Болгарии реакционный государственный
переворот, который не удался и белых интернировали. Но об
этом моя мать, конечно, молчала и дружила с Мерчо. Мерчо был
довольно неглуп и, разобравшись в том, что происходит в СССР,
сказал моему отцу один на один со своим болгарским акцентом:
«Все они, Глеб, сцеволочи». Одно время Мерчо с матерью жил
в коминтерновской общаге в гостинице «Центральная».
В те же годы в коминтерновской общаге заведовал отделом
кадров папаша бабушки четвертой русской революции Елены
Боннэр, и при его участии расстреливали весь этот сбежавшийся
в Москву со всего света коминтерновский сброд. Потом, конеч¬
но, расстреляли и самого папашу госпожи Боннэр, о чем она
с горестью поведала телезрителям, прочитав на Лубянке в виде
исключения, за свои особые заслуги, его дело. Расстреляли
и Мерчо, и его мать, и всех их друзей эмигрантов. Но кое-кого,
вроде Тито и Димитрова, оставили на развод. У Тито, правда,
расстреляли с его согласия его любимую жену. А вей и кий корм¬
чий Мао, отступая, бросил свою жену с детьми, и их расстреляли
гоминдановцы. Так что все это было в порядке тех окаянных лет.
К сожалению, все это не стало глухой историей. До сих пор ко¬
минтерновские дрожжи бродят в крови нынешних политических
деятелей. Правда, недавно госпожа Боннэр, вспомнив Бунина,
сказала, что теперь Россия снова переживает окаянные дни.
Этим высказыванием в телеинтервью она фактически подвела
черту под своей прошлой правозащитной и революционной
деятельностью. Как еврейского интеллигента и энцефалитика
Наума в армию не взяли, но он принимал участие в китайской
488
А. Смирнов (фон Раух)
революции. Он хорошо знал китайский язык, подолгу жил
в Китае, беседовал и с Мао, и с Джоу, и с Джу Дэ и был близко
знаком с сыном Чан Кай Ши, воспитанным на Лубянке. Наум
разрабатывал в Госплане слияние двух великих государств, был
тогда такой план. Я довольно часто бывал с родителями у Наума
с Ксенией и играл с его сыном Витюшкой, неплохим пареньком.
Жили они в доме напротив КГБ, там, где во дворе дурковатый
черный Боровский подскакивает на гранитной тумбе, но по¬
том в жизни Наума произошла решительная перемена. Он стал
еврейским национальным героем. Ему бы самому памятник
поставить на месте дурковатого Воровского, которого совсем
не зря подстрелили белые. Крупная гадина была. Сталин тогда
стал стареть, окончательно выживать из ума и решил перерезать
всех евреев. Часть из них он решил выслать на Дальний Восток,
устроив крушение на карнизе железной дороги вдоль озера
Байкал. Для этих целей подыскали врачиху Тимашук и стали
хватать и мучать еврейских врачей. История эта достаточно хо¬
рошо известна. Недавно я был на Воздвиженке, проходил мимо
запущенного особняка, где когда-то был еврейский комитет за¬
щиты мира, о чем висит табличка, и вспоминал всех еврейских
писателей и актеров, ходивших туда в свое время бороться за мир
и потом убитых. Наум Ромашкин свято верил в коммунистиче¬
скую идею, в дело Ленина-Сталина, во всех этих заросших шерс¬
тью, как австралийские человекообразные аборигены, Марксов
и Энгельсов, труды которых он знал наизусть. И не вынесло
честное идеалистическое еврейское сердце Наума Ромашкина
такое поругание его идеалов и идолов, и написал он письмо
в ЦК на имя самого товарища Сталина: дело врачей и заявление
Тимашук есть злостнейшая провокация империалистических
разведок и компрометация священного дела Ленина-Сталина.
Поступок по тем временам неслыханной смелости и героизма.
Когда в бериевском МГБ прочитали это заявление, то их взяла
оторопь от такой смелости, они от этого совсем отвыкли. Наума,
конечно, тут же арестовали, семью его из дома с прыгающим
Воровским тут же выселили в подвал, жену с работы уволили.
Зубы Науму выбили на первом же допросе, но он говорил и го¬
ворил, харкая кровью, о извращении святого дела, о том, что
Берия провокатор, что Сталина обманули органы. Его объявили
врагом номер один. Досконально изучили его биографию: вся
семья суперпламенно революционная. Безупречная партийная
Эссе
489
карьера, русская жена из простонародья, крупный специалист,
работник Госплана — ни к чему не придирешься. Следователь
у него был русский. Когда Науму вставили новые зубы, далеко
не всем подследственным вставляли новые зубы, то следователь,
увидя их, заорал: «А, жидовская сволочь, зубы новые вставил!»,
и стал бить Наума головой и зубами о край письменного стола.
Снова выбил. И опять в лубянской поликлинике ему вставили
новые зубы. Наум ни в чем не признался, стоял на своем до
конца: Тимашук — провокаторша, Берия — обманщик партии
и тоже провокатор. Наума объявили израильским и американ¬
ским шпионом и дали двадцать пять лет лагерей особо строгого
режима. Такое и Щаранскому не снилось. Только Щаранский
теперь министр, а Наума Ромашкина все забыли, и он умер
в коммунистической безвестности и партийной глуши. Есть
такая сугубо советская партийно-большевистская глушь. Почему
не расстреляли Наума Ромашкина? Наверное, потому что он по¬
разил Лубянку своим бесстрашием. Я знаю аналогичный случай.
Одного бывшего царского офицера спросили на первом допросе:
«Вы хотели убить товарища Сталина?» И бывший офицер вполне
искренне ответил: «Да, я его очень хотел бы убить, но вот случая
не представилось». Этим он сохранил себе жизнь, и с ним об¬
ращались очень почтительно. Настоящий откровенный враг, из
которого не надо выколачивать показания. Быть может, Наума
готовили к какому-нибудь видному политическому процессу.
Дав двадцать пять лет, его отвезли в особый лагерь политических
бессрочников. Лагерь был секретный, дорог к нему не было. Да¬
лее я цитирую самого героя: «Нас привезли туда на геликоптере
(то есть на вертолете), спустили по веревочной лестнице, где этот
лагерь — я до сих пор не знаю. Кругом была глухая тайга и выли
волки и шакалы». В его рассказе несколько архаичны слова
«геликоптер» и «шакалы», но это его подлинные слова. Обычно
шакалы воют на юге, а не в тайге. То, что рассказывал дальше
Наум, довольно фантастично: «В лагере были бараки, в бараках
не было нар, а деревянные койки вдоль стен, посередине стояли
столы, заключенных не выгоняли работать, а только выводили
на прогулку. Состав заключенных барака, где сидел Наум, был
сугубо интернациональный. Почти все заключенные хорошо
знали английский язык (и Наум тоже) и общались между со¬
бой по-английски. Среди заключенных было несколько очень
знатных высокопоставленных японцев, в частности соседом
490
Л. Смирнов (фон Раух)
Наума был японский маркиз. Он, просыпаясь, каждое утро
учтиво говорил: «Доброе утро, господин Ромашкин». Было там
несколько крупных эсэсовцев, которых так никогда и не выда¬
ли Аденауэру, некоторое количество англичан и американцев,
которых захватили у японцев (среди них английский генерал из
Сингапура), а также индийцы, арабы, несколько русских бело¬
гвардейцев из Харбина и Шанхая. И был среди них швед Рауль
Валленберг. Я впервые услышал эту фамилию от Наума. Он
говорил: «Приятный человек, чуть ли не родственник Нобелей».
Где был этот лагерь, где он помещался, какой он носил номер —
никто не знал. По-видимому, иностранцев, там содержавшихся,
расстреляли при упразднении лагеря.
При Хрущеве Наума выпустили, но в Госплане ни его, ни его
жену не восстановили, не вернули им и их квартиру напротив
Лубянки. Поселили их в новом доме на одной из Мещанских
улиц напротив кино «Форум». Я тогда жил со своей первой
женой на Никольской в нашей старой квартире в бывшей
гостинице «Славянский базар». Наша семья в двадцатые годы
заняла в этой гостинице два номера, выхлопотал их дядя Коля.
Дядя Коля был двоюродный брат деда, сын его тети и совла¬
делец родового Смирновско-Булгаковского имения Саюкино
Кирсановского уезда Тамбовской губернии. В прошлом он был
крупный юрист и стал после революции писать для большевиков
их законы и учебники по юриспруденции. Господь наказал егоза
сотрудничество с красными, его единственная дочь помешалась,
а их дача на реке Воре перешла к ее психиатру. Один из номеров
в «Славянском базаре», где я тогда жил, сохранился за нами,
и Наум по старой, еще с детских 1920-х годов привычке часто
заходил ко мне. Я тогда писал сюровые картины, Наум ужасался,
говорил, что я гублю талант на империалистические выкрутасы.
Но потом мы переходили на политические темы и мирно пили
чай и беседовали. После лагеря Наум стал политическим дис¬
сидентом коммунистического толка. Он с еще несколькими
фанатиками, прошедшими лагеря, создал свою особую комму¬
нистическую партию. Теперь он считал Сталина бонапартистом,
а Хрущева буржуазным перерожденцем. Он ходил к кому-то из
старых большевиков, на какие-то сходки в серый бетонный дом
на набережной, воспетый Трифоновым, а по дороге заходил
ко мне. Старые москвичи, жившие в центре, тогда ходили друг
к другу пешком. Их самих несли ноги по адресам их молодости
Эссе
491
и детства. Сейчас я делаю то же самое, но мои адреса большей
частью мертвы. Наше поколение шестидесятников было не¬
долговечным. Большинство переехало на погосты, а уцелевшие
за границу. Наум много с жаром и пафосом говорил о русском
социгализме, об особом пути русской революции, о том, что
скоро азиаты и негры устроят всемирную коммуну, что все
искривления будут устранены. С особенным пылом говорил
о том, что они, истинные марксисты-ленинцы, хранят верность
идеалам русской революции. Сам Наум был абсолютно честный
святой и бесстрашный человек, и, глядя на него, я благодарил
Бога за то, что появились оппортунисты, бывшие троцкисты, как
Хрущев, и за то, что они так хорошо и основательно разорили
дотла все, что создавал Наум Ромашкин и ему подобные. Но от
Наума исходило определенное возбуждающее озарение, как от
фанатика. Глаза у него светились, и речь его обладала шармом,
которым обладают некоторые маньяки-сумасшедшие и стран¬
ствующие юродивые проповедники. Редким по убежденности
и бесстрашию человеком был Наум Ромашкин. Это был, несо¬
мненно, человек штучный, в 1960-е годы таких, как он, в СССР
уже почти не было, их почти всех выбили.
1997г.
Эссе
493
^■покойников почти не возят, это стало очень дорого, нэ¬
пе еле наскребает себе на пропитание, и кошек и собак —
, перрбили. Теперь люди думают, кому кусочек дать — себе
. квотному? Все женщины в этом доме, которых я невольно
, т чал на лестнице и в подъезде, бросали на меня странные
цквые алчные взгляды, а некоторые смотрели совсем дико,
, пеня, признаюсь, изрядно фраппировали и пугали. Дело
зверно, нечистое и темное, скорее всего этот дом заселен
ли разного возраста проститутками, среди которых, на¬
- , много и состарившихся, за свой долгий век очень под¬
авших в своем ремесле. Для подтверждения своих мыслей
и расспррш и вать в соседних домах вылезающих на редкое
..кое солнышко пожилых людей, всегда охочих поговорить
сложим. И вот что они мне поведали. Раньше на месте ста-
.кой кирпичной пятиэтажки было кладбище самоубийц,
а свозили тела людей, вынутых из петли, или принявших яд,
' ппррррезвших вены. Их раньше не хоронили на городских
-бишах, а тихо, без отпевания свозили сюда в небольшую
иицу и закапывали. Потом, в годы советской власти, убивали
ь много и так часто, что всякую покойницкую субординацию
■^'чь забыли, а в годы войны рощицу с редкими зарытыми
1ками самоубийц вспомнили, построили вокруг нее до¬
- ъй забор, выкопали среди могил блиндаж с двумя накатами
челили в нем Адель Розенкранц — уникальную чекистскую
•меху, женщину-палача.
Чы^ьбыладочерью эльзасского коммивояжера, забредшего
^стию, и цыганки-гадалки из хора. Адель обладала уникаль-
4 таром знать все европейские языки и любить мужское
1 • в том числе и мертвое. Она открыла отдельную новую
женской некрофилии. Некоторые мужчины окоченевают
* мнт сексуального возбуждения, и Адель приспособилась
Отупляться с ними после их насильственной смерти. ВЧК
■ ВДоценили ее способности, и она стала и следователем
ачо.м одновременно. В город в годы войны свозили в тю-
” «теплушках множество иностранцев: и военнопленных,
' Чюто случайным перемещенных лиц — и поляков, и чехов,
мын, и австрийцев, и французов, и итальянцев. Их отвозили
• инджк Адели, она допрашивала их, вступала с ними в по-
связь, во время этой связи убивала их и сожительствовала
ами. Около блиндажа был выкопан ров, куда она за три
|<ниых года сумела заквасить около пяти тысяч иностранных
494
А. Смирнов (фон Раух)
мужских трупов. Таков был итог ее сексуальных садисте-а
игрищ. Потом Адель перевели на польскую территорию, а ,
том в Германию, где она развернулась на всю катушку и '. а
в конце концов убита обычным красноармейцем, котар» v-
все, что он видел, так надоело, что он штыком вспорол Ад
живот, вставил ей штык во влагалище и распорол живо-
ребер. Это была здоровая реакция психически нормали-
человека на садистку-извращенку. В некрологе тогда писали •
Адель Розенкранц: пламенная революционерка, верная лени ■
и сталинка, гордость революции, заслуженная чекистка и .
далее. Но сами чекисты, отдавая дань ее мерзостным тапан!
все-таки питали к ней какую-то брезгливость. Тем не менее
вспоротое, как курица, тело отвезли на Родину и закопали вс
же блиндаже. При похоронах была воинская команда и стре : -
из карабинов, пугая ворон и галок. Потом блиндаж сровни
и все шито-крыто. По генплану на месте рощицы спланиров,
кирпичную пятиэтажку, при закладке фундамента прием
люди в сапогах и велели немножко пододвинуть могилу. Ча<
скелетов перезахоронили под детской площадкой. И в Рос
и в Москве многие жилые дома и дачные поселки построен!,
местах братских могил. В той же Катыни, знаменитой теперь
весь мир, где раскопали рвы с польскими трупами, не трои«
русских братских могил, так как на их месте уютный дач---,
поселок чекистов. Дом заселили, было много новоселий, hip.
баян, глупые, радостные, как детские ночные горшки, пр
ные дерьма, славяне били чечетку, отчего тряслись дешев’..
люстрочки жильцов внизу, и все было бы хорошо, но мужи»
стали дохнуть, а в баб вселился блудный бес Адель Розенкр
Женщины, живущие в этом доме, стали страдать чудовищно/
вращенной похотливостью и измождать своих налитых теш -
водкой мужчин чрезмерными извращенными ласками, огг.
те стали ускоренно вымирать, не вынеся постоянного секс\ i
ного напряжения своих половин. Школьницы стали совраш.'.
мальчиков и учителей, студентки пожилых профессоро!
особенно страдал похотью женский персонал от пятидесяти
восьмидесяти лет. Многие тещи набрасывались на зятьев к *
голодные лесные волчицы, а невестки мучали трясущим
старости свекров. Когда все мужики, жившие в доме, нам
поисчезали, то стало потише. Но жилицы нашли выход, обк «
объявлениями весь город: «Пожилая одинокая женщина нс
Эссе
495
.даст комнату студенту или рабочему на длительный срок».
, но этот срок был действительно оченьдлительным, так как
иинство постояльцев переезжало на кладбище, не вынеся
пьного напора наследниц Адели Розенкранц.
юняв, в чем дело, я быстренько съехал из этого дома и стал
1ить стороной и поредевшую рошицу с красно-кирпич-
л кубом, детской площадкой, с подгнившей Бабой-Ягой
косившимся теремком на месте массового захоронения,
следние годы советской власти голодноватые советские
ьпторы придумали себе приработок: резать из дерева черно-
в.лесовиков, домовых, царевен-лягушек, домков-теремков
анавливать их на детских площадках. Сейчас развалины
жэковско-языческих капищ догнивают во дворах как
иьгические памятники «империи зла» — СССР. Одни
вне сгнившие царевны-лягушки остались от Нерушимо-
Интересно, что все население микрорайона знает и о роще
^бийц, и о кровавой Адели, и о тысячах загубленных ею
<гранцев, и все реагируют одинаково: «Мало их, сук, мочили.
•- ь. что эта Адель их всех не перебила, а что она с ними дела-
- дело понятное. Баба была молодая, ядреная, ей мужиков
. дшами давай — и все мало будет. А им все равно подыхать,
пъсвою мужскую силу перед смертью показывали». И даже
1И поставить Адели Розенкранц небольшой бюст или обе-
•дспрофилем — как-никак активная деятельница революции,
кчет мора мужиков в доме они смотрят тоже по-своему:
мужики энтим бабам поддаются, надо их, сук, об стенку
ж называть, а не утешать их. Как со своим делом полезет, враз
-.нем об стенку — и порядок, и тишина будет». А мужики
а краев имеют другое мнение: «Надо с какой-нибудь войны
ерь всюду воюют) тротил завезти, там его немерено, и дом
■распроклятый ночью рвануть, чтобы он со всеми тамош¬
ни стервами завалился». Правда, был один тихонький такой
: ичок, он в церковь ходит, так он сказал по-другому: «Сколь-
ам душ христианских загублено, не счесть, и вообще грех
• шелома на могилах строить, проку там все равно не будет.
1 ест бы там памятный поставить, да куда там — они все Бога
или. А Адель эта — чистая Сатана была, и вообще это место
•'ньдаже памятное».
1997г.
ДРЕВНЕРУССКАЯ ИКОНОПИСЬ
И НОВОЕ МОСКОВСКОЕ ИСКУССТВО
Древнерусская иконопись, открытая из-под почерневшей
олифы в первых десятилетиях двадцатого века, сразу стала явле¬
нием колоссальным по своему значению. Совпадение открытия
иконописи и появления русских авангардистов знаменательно
и имеет внутреннюю, почти мистическую связь.
Действительно, огромные черные доски, веками коптившие¬
ся чадом лампад, вдруг засияли драгоценными яркими цветами.
Петербуржцы и москвичи, забывшие за двухсотлетний петер¬
бургский период, что Россия была когда-то страной духовного
и пластического величия, были поражены цельной замкнуто¬
стью и духовной силой искусства своих непонятных им предков.
Оказалось, что в исторически темном и глухом четырнадцатом
веке, когда Русь была выжжена ордами Тохтамыша, возникло
искусство более цельное и значимое, чем все то, что создавалось
в России в течение последних пятисот лет. Правда, с самого на¬
чала раздались голоса о том, что это искусство не самостоятельно
и все, что в нем имеет эстетическую ценность, заимствовано
у Византии, но сами писавшие это, к своему большому разо¬
чарованию, не могли найти много примеров, подтверждающих
правильность их гипотезы.
Действительно, влияние Византии создало искусство Киев¬
ской Руси и дало богатейший иконографический и сюжетный
материал на столетия. Но уже с конца двенадцатого века рус¬
ские иконописцы органически впитали в себя и переработали
византийские традиции. С конца двенадцатого века Россия
уже вполне самостоятельно развивала византийско-романский
стиль. Причем развивала, в отличие от современной ей Европы,
всячески сопротивляясь любым натуралистическим тенденци¬
ям. Романо-византийский стиль в Италии постепенно выро-
' Очерк проиллюстрирован картинами и графикой Алексея Смирнова
Эссе
497
дился в реалистическое искусство. Даже обособленная сиенская
школа постепенно деградировала в готическо-натуралистиче¬
ском направлении. Немецкий остро-ломкий готический стиль
влиял и на чешскую иконопись, но здесь немецкие болезнен¬
но-натуралистические тенденции сталкивались со славянским
мистицизмом, растворявшим их в своей отвлеченно-орнамен¬
тальной стихии. Одна только Россия семьсот лет была крепостью
антинатурщлистического искусства. Каким парадоксом звучит
то, что во времена Рубенса, Ван-Дейка, Рембрандта в России
создавали строго антиреалистические произведения, написан¬
ные по законам плоскостности и обратной перспективы. В этом
эстетствующие мещане долго видели отсталую косность России,
но эта традиционная вековая анти реалистичности вывела затем
Запад на пути художественного авангарда. Роль допетровской
Руси в борьбе с натурализмом не понята и не оценена так же, как
и вековая борьба России против вечных азиатских проникнове¬
ний и нашествий. О том, что эта борьба часто принимала крайне
острые формы, говорят решения Стоглавого собора (16 век), на¬
правленные на сохранение византийских традиций и на борьбу
с реалистическими тенденциями. Позднее, в семнадцатом веке,
проникновение в Россию голландских реалистических тради¬
ций, называемых «фряжскими», русские художники расценива¬
ли как драму, как нарушение и поругание самой красоты. При
патриархе Никоне (17 век) эта борьба приняла политический
498
А. Смирнов (фон Раух)
и общенациональный характер, закончившийся величайшей
трагедией русского народа — расколом.
Русские семнадцатого века не признавали реалистических
икон за произведения искусства и всячески боролись за тради¬
ционный стиль. Старообрядчество как мощное эстетическое на¬
циональное русское движение с семнадцатого по двадцатый век
поддерживало и развивало византийские традиции в живописи.
Вплоть до двадцатого века в России существовали старообряд¬
ческие иконописные мастерские, и далеко не случайно первым
учителем Петрова-Водкина был иконописец-старообрядец.
Русские иконописцы-старообрядцы предпочитали сжигать себя
в скитах, чем видеть рядом с древней традиционной живописью
натуралистически написанные иконы. В этом смысле опыт ико¬
нописца 17 в. Симона Ушакова, пытавшегося соединить старый
стиль с голландским влиянием, интересен своей литеатсуано-
сюжетной стороной, в глубь пластики он не проник.
Ярославские фрески 17—18 веков взяли от голландских
гравюр и иллюстраций Библии Пискатора только сюжетную
сторону, пластика осталась такой же условной. С начала петер¬
бургского периода традиционное условное искусство как бы
уходит в духовное подполье. С этого времени надо разделять
фрески и иконы на два направления: искусственно инспириру¬
емое заказами Петербурга — в безжизненно натуралистическом
направлении, и народное по духу — в условной иконописной
Эссе
499
манере. Причем традиционные произведения преобладали
численно над реалистическими. Но все же долгие преследова¬
ния и гонения привели к тому, что в середине девятнадцатого
века иконопись частично потеряла прежнюю декоративность
и эмоциональную силу, а школа «иконописного маньеризма
девятнштатого века» не была еще достаточно популярна. По¬
этому раскрытие древних досок от почерневшей олифы было
воспринято как новое открытие русского искусства. Чем же
поразила современников древняя живопись? Прежде всего,
отношением художника к объекту искусства. Русская икона —
это не религиозная по тенденции католическая мадонна. Она
нечто совершенно ей противоположное. Русская икона чужда
иофициальной восточнославянской церковности, приближаясь
500
А. Смирнов (фон Раух)
к ней только по иконографическому сюжету. Русская икона -
это проявление религиозного отношения к самому процессу
искусства. Иконопись есть концентрированнейшая из всего
мирового искусства школа религии самого искусства. Мы зна¬
ем, что Андрей Рублев обожествлял процесс самой живописи,
во время его пребывания в мастерской в Троице-Сергиевском
монастыре прекращались все работы, и братия при колокольном
звоне молилась о ниспослании успеха своему живописцу. Таких
примеров мало в истории созданий живописных произведений.
В формировании религии искусства сыграли и особые факторы
русской жизни. Русские люди всегда жили в ужасных социаль¬
ных и экономических условиях. Повальные моры, гигантские
Эссе
пожары, уничтожавшие целые города, вечные азиатские на¬
шествия, бездарность государственного управления, массовые
терррррссические акты правительства против населения (как,
например, опричнина Ивана IV) и другие систематизированные
пзт^т^^^я^едения всей жизни народа ставят Россию в особое положе¬
ние в семье других европейских народов. К тому же православная
церковь имела в России поверхностно-обрядовое влияние, она
несла в себе слишком много язычества, и русские видели в своей
церкви скорее националистическо-государственную формацию,
чем духовно-религиозную общину. Именно мрак и страшные
условия способствовали абсолютности акта творчества.
В русской иконописи ранних веков трудно найти тенденци¬
озные проявления, вкусы церковных заказчиков очень слабо
сказываются на характере творчества. Древние художники в те
502
А. Смирнов (фон Раух)
немногие мирные передышки между кровавыми погромами,
которые давала им история, не пытались заниматься бытопи¬
сательством или литературой в живописи. Русская иконопись
лишена занимательности Дюрера и ювелирности ван Дейков.
Основное в ней — передать экстаз самого творчества. Рели¬
гиозный канон — это канва, на которую набрасывается ткань
свободной фантазии. В этом отличие русской иконописи от
Византии и Сербии, где царство канона почти не нарушаемо.
В свободности обращения с сюжетом к русской иконописи
приближаются только два позднейших художника — Эль Греко
и Франсиско Гойя. Кстати, эти художники не были жрецами
натуры и управляемого творчества, а поклонялись неумолимой
Астарте чисто художественного процесса.
Эссе
503
Внутренняя раскованность русской иконописи, ее полная
автономность от социальных, политических и теократических
направдений приближает ее к нашему времени. Можно со всей
смелостью утверждать, что древние иконы в России являются
самыми современными произведениями. Новая московская
школа авангарда стоит еще только на подходе к идентичному
пониманию искусства.
В древней иконописи современных художников привлекает
исверхсовременное отношение к композиции — в ней нет цен¬
тра, ядра композиции, вся поверхность доски одинаково важна
Для древнего мастера. Это в программированном творчестве
504
А. Смирнов (фон Раух)
лжехудожник разделяет процесс творчества на подготовку, на
самое важное, главное событие, его выделение разными про¬
фессиональными приемами. Такой лжехудожник похож на
лжемужчину, любящего в женщине только ее лицо или только
ее бедра, все остальное для него аксессуары, дополняющее из¬
любленное. Для настоящей страсти нет самого важного, нет цен¬
тра, важно абсолютно все, каждая пора, каждый завиток волос
и каждая пульсирующая жилка. Так и для иконописца лик Бого¬
родицы принципиально не отличается от перышек ангела или
от складок одежды святого, часто даже незаметного на первый
взгляд. Изображение всех предметов на одной пространствен¬
ной плоскости, возведенное в принцип, исключало режиссуру
живописцев-комедиантов, с ловкостью профессиональных
Эссе
505
шутов группировавших толпы наглых статистов вокруг главных
лицедеев натуралистических трагикомедий, а отсутствие свето¬
тени не давало прибегать к выходкам режиссерских эффектов
освещения. Для русских иконописцев детали композиции важны
не менее, чем связь слов для Уайльда, Бодлера или Готье. Здесь
ангалооичное любование мельчайшими узелками Ея Величества
•Формы». Сейчас я подхожу к изложению основного внутрен¬
него конфликта русской и советской живописи: уникальная
школа формы духа — иконописи и противостоящая ей школа
суббективного и объективного натурализма, то есть в России
ив СССР были и есть два лагеря — непоколебимая рать иконопи¬
си и вооруженные всеми идеями века художники-натуралисты.
Примирения между этими ратями никогда не было и быть не мо¬
жет. Между ними пролегла Непрядва России, кк особого пути
вмир. Древняя иконопись, отмытая из-под олифы, заговорила
снами языком мощным и зовущим. Первым ее зовы услышал
506
А. Смирнов (фон Раух)
Врубель. Он первым приблизил ее к нам. Кандинский, Фило¬
нов, Шагал, Малевич подошли к иконописи еще ближе, сняли
с нее еще одну пленку истории. Потом на нее вновь набросили
покрывало натурализма, и вновь оно упало, и вновь мы увидели
вечный лик русской иконописи. Достижения Врубеля, Кан¬
динского, Филонова, Шагала для нас, современных советских
художников, не в том, что они двинули европейское искусство
двадцатого века, а в том, что их деятельность не противоречила
иконописи, она создавалась по тем же законам. Я убежден, что
в иконописи заложены величайшие принципы дальнейшего
развития нового стиля русского и мирового искусства. Я по¬
зволяю себе так говорить о мировом искусстве, потому что
в послеимпрессионистической Европе нельзя провести четкую
грань между русским и европейским авангардизмом, как нель-
Эссе
507
зяпровести грани между русским и мировым балетом, между
стилями Стравинского и новой музыкой. Иконопись для нас
яввяется эталоном духовной свободы художника, отсутствием
голой тенденциозности и литературщины и знаменем борьбы
ссамыми различными видами натурализма. Если произведение
не противоречит пластическим законам иконописи, значит, это
Пюиззедение поднялось на ступень искусства, и от него можно
идти дальше. И все-таки это значение иконописи дд^ современ¬
ной русской живописи было бы местным, чисто московским
я^ленем, если бы русская иконопись оставалась всецело в рам¬
ках романо-византийского стиля, хотя бы даже преображенного
Др^^е!ерссс^1ии мастерами. Но русская иконопись не только
Расцвела в рамках романо-византийского стиля, но и развила
его до завершающего предела, создав залог становления ново-
гостиля двадцатого века. Она была тем узким, но удивительно
высоко поднятым над толпой акведуком, по которому до на¬
ших дней дотекла незамутненная вода Византии, обогащенная
е•Лсеяеким нектаром экстаза.
508
А. Смирнов (фон Раух)
Самое новое — это всего лишь возврат к более древнему
и сильному. Кандинский и его современники смогли перешаг¬
нуть на триста лет назад, в глубь России, утолить жажду живой
традиции и перешагнуть сразу через шестисотлетний период всех
школ европейского иллюзорно-инфантильного натурализма.
Они повернули искусство на новую прямую дорогу, выведя его из
лабиринта темных комнат, где подсвеченный ремб^р^^нит^ог^с^ксим
светом и ренуаровскими рефлексами разыгрывался салонный
фарс вместо великой пантеистической трагедии подлинного
искусства. Мы, советские художники-авангардисты, пережив¬
шие за последнее десятилетие столько стилистических шатаний
и колебаний, пришли к правильному и естественному понима¬
нию иконописи сложным путем почти первооткрывателей уже
открытого. Творчество Кандинского, Филонова, Шагала и др.,
не экспонировавшееся в наших музеях, было фактически нам
незнакомо. Поэтому идти к иконописи через их уже открытые
двери мы не могли. На многое намекнул Врубель — косноя¬
зычный титан, ежесекундно заикающийся модерном, говорил
нам о подлинном духе Византии и иконописи. Врубель создавал
свои картины в годы, когда иконопись была еще под черной
Эссе
509
олифой, он усвоил ее принципы, учась у византийских мозаик
венецианского Святого Марка, но его славянский дух претворил
ущденное в славянские формы. Опыт Врубеля, единично повто¬
рившего опыт всей русской иконописи в более позднюю эпоху,
наглядно показал плодотворность этого пути. Петров-Водкин,
гeнеаньный, но нервный художник, шедший той же дорогой,
стал экспонироваться в последние годы, когда фактически пре¬
дыстория советского авангарда была уже окончена.
Нашим учителем стал художник 15 века Дионисий. У него
мы учились постигать дух русской иконописи. То, что Диони¬
сий, н не Рублев или Феофан Грек стал учителем советского
гвваегндизма, закономерно. Рублев и Феофан Грек были непо¬
вторимыми мастерами, они дороги трепетом духа. Йх пластика
в духовной глубине, а Дионисий — это другая эпоха, его сила
в показательной логике уже выработанных приемов. Росписи
Дионисия в Ферапонтовом монастыре Вологодской области ста¬
ли повинной академией современного советского авангардиз¬
ма. В 1958—1960 годах каждое лето, когда делались доступными
гррнновые дороги, десятки молодых художников устремлялись
в Ферапонтов монастырь. Их тяготение туда было похоже на ве¬
сенний перелет птиц. Небольшое пространство древнего собора
лел^сось похожим на мастерскую, все копировали фрески. Не¬
которые буквально, большинство интерпретировало. Богатство
510
А. Смирнов (фон Раух)
геометрических элементов, антилогичность пересечения оваль¬
ных и горизонтальных композиций, ассонансные сочетания
цветов ложились фундаментом будущей советской живописи на
полотна современных учеников Дионисия. Внешнее стилизатор¬
ство было не страшно, слишком низко упала культура живописи
и композиции. Бессмысленное повторение чужих слов может на¬
учить и глухонемого человеческой речи. Большинство молодых
художников было именно в таком слепо-немо-гдухороядтенном
положении. Другим детонатором потрясения натурализма была
экспозиция картин из разогнанного музея новой французской
живописи в Пушкинском музее. Здесь лучшая в Европе кол¬
лекция Гогенов демонстрировала в таитянских телах пластику
романской Нормандии. Многие учились понимать иконопись
через экзотически-монмартрские оранжевые очки Гогена. Как
вы видите, пути постижения иконописи были различными
и приносили самые разные результаты.
Об окончательных итогах говорить еще нельзя, большинство
московских авангардистов только на подступах к творческой зре¬
лости. Но решающее значение иконной традиции в творчестве
московских художников новой волны очевидно. Художники-
авангардисты приближаются сейчас к своему тридцатилетию,
все они принадлежат к поколению, начавшему свой творческий
путь в пятьдесят шестом году, все они шли своей одинокой
дорогой сквозь нагромождения натурализма, и почти все они
испытывали огонь встречи с искусством иконописи. Все они
обожжены этим огнем. Зажженный же от этого огня не погаснет.
Идеалом советских авангардистов является мечта экспонировать
свои произведения на одних стенах с древними иконами и быть
не менее современными, чем творения русских иконописцев
четырнадцатого века.
1966 г.
В ДРУГОМ ИЗМЕРЕНИИ
Россия была пластическим авангардом пятьдесят лет назад,
когда в ней зародились художественные течения, охватившие
затем весь земной шар. Врубель предвосхитил кубистическое
мышление; Малевич и Кандинский создали абстракционизм,
Татлин — конструктивно-динамический объем, Филонов был
предтечей сюрреализма, Ларионов повернул профессионализм
к сознательному псевдонародному примитивизму. Петров-Вод¬
кин заложил основы неоклассики, Шагал возглавил направление
мисттческого символизма в живописи. Эти художники опреде¬
лили лицо современного нам художественного мира.
Первые послереволюционные годы были эпохой расцвета их
творчества. Затем большинство из них или покинуло Россию,
или было отодвинуто новой властью на край жизни. Вместо них
развили бурную деятельность другие художественные течения,
которые можно разделить на два основных направления: эпиго¬
нов Сезанна, рабски усвоивших внешние признаки его манеры,
входдвших в общество «Бубновый валет», и художников, опи¬
равшихся на литературно-повествовательные традиции пере¬
движников (группа АХР — ассоциация художников реалистов).
Школа поверхностных сезаннистов и литературное направление
в живописи непримиримо боролись. Победили додерживае¬
мые правительством литературные традиции передвижников,
и в СССР на тридцать лет установилось господство сюжета над
чисто пластическим мышлением.
Создалось впечатление, что период дерзаний и новаций был
надолго прерван, если вообще не закончился. Советское ис¬
кусство тридцатых-пятидесятых годов стало искусством одной,
обяззтел ьной для всех, формы строго фигуративного выражения.
После Кандинского, Филонова и Шагала, так же, как после
Леонардо, Микеланджело и Рафаэля, наступили десятилетия
холодного эклектичного академизма. Живописцырэксперимен-
таторы не думали о создании большого универсального стиля,
512
А. Смирнов (фон Раух)
они думали только о своем полном, а потому и ограниченном
самовыражении.
История современного искусства — это борьба индивидуа¬
листического творчества с попытками создать единый большой
стиль. Именно в этом аспекте надо смотреть на события русской
художественной жизни. Если бы русские художники-новаторы
смогли создать свою школу в России, то полное наступление
декоративно-описательного искусства было бы невозможно,
оно встретило бы мощное эстетическое противодействие. Но эти
мастера были только маленькими разрозненными оазисами сре¬
ди моря разновидностей русского тенденциозного натурализма.
С исчезновением этих оазисов стереотипная стихия фигурати-
визма поглотила и выровняла русское искусство в безбрежное
однообразное пространство.
Пересаженные на запад оазисы русского авангардизма стали
активно влиять там на художественную жизнь. Они породили
множество себе подобных, но, к сожалению, не создали «школы-
в большом смысле этого слова. Нет школы Кандинского, нет
школы Шагала, нет школы Малевича, есть только художники,
в различной степени испытавшие их влияние. Это и понятно.
Культура Западной Европы порождала и порождает тип ху¬
дожника-индивидуалиста. Задачи создания великой единой
современной школы с великим стилем чужды самому духовному
складу современного Запада. Здесь мы должны подчеркнуть, что
попытки противопоставить европейское искусство и современ¬
ное советское искусство искусственны и противоестественны,
русское и европейское искусство — это одно целое, неделимое по
своей духовной сущности. Задачи, стоящие перед европейским
и русским искусством, одинаковы, и самой насущной и глав¬
ной задачей является вопрос создания великого современного
стиля. Мы должны себе четко представлять, когда оборвалась
последняя нить большого стиля в Европе, когда начался хаос
индивидуализма.
Внимательно анализируя смену стилей в Западной и Вос¬
точной Европе, мы ясно увидим, что последним общим для
всех европейцев стилем был романский стиль. Он охватывал
всю Европу от Византии до Британии, он подчинял себе весь
комплекс ремесел, быта и живописи, архитектуры и скуль¬
птуры. Общехристианские идеалы цементировали общие
пластические задачи. Мозаики и фрески Константинополя,
Эссе 513
Киева, Венеции, Сербии и Сицилии решали общеевропейские
духовные и художественные проблемы. Роковой раздел на
Западную и Восточную славянскую Европу начался позднее,
в эпоху господства в Западной Европе готики. Готическое ис¬
кусство было субъективным, а потому и навязчиво агрессивным
искусством. Готика была переходным этапом к ренессансу,
она вынашивала в себе плод ренессанса. Готика — это вообще
угловатости и странности пластической ренессансной бере¬
менности. Джотто — ее преждевременный выкидыш. Законо¬
мерное же рождение наступило позднее — Данте, Леонардо,
Боттичелли — дети и одновременно палачи готики. С момента
реннссанса Европа вступила в период непрекращающегося экс-
периммнтаторства. После романского стиля — единого стиля
для всей Европы более не наступало. Возникали увлечения
и моды, несущие в себе бациллы музейно-сти, искусствен¬
ности и электиз-ма. Барокко, классика, ампир, стиль второй
империи родились на почве археологических реминисценций
и искусственных впрыскиваний традиций умерших цивилиза¬
ций. Особенностью России является то, что она не переживала
готики и ренессанса. Попытки сделать Андрея Рублева масте¬
ром ренессанса выглядят довольно жалко. Россия, в отличие от
Западной Европы, продолжала разрабатывать идеи романского
стиля вплоть до семнадцатого века, то есть до насильственных
реформ Петра Первого. Петр Первый отменил и уничтожил
самобытность русской жизни и русского искусства, заставив
русских колировать западные формы. Но это насильственное
уничтожение естественного пути не дало ценных результатов.
Вплоть до начала двадцатого века Россия выглядела в худо¬
жественном отношении страной жалких эпигонов, рабски
копировавших все модное на Западе.
Первое проявление русской национальной самобытности
в послепетровский период мы видим в появлении мастеров-
авангардистов от Кандинского до Петрова-Водкина. Так мы
приходим к выводу, что Россия в силу особенных причин ее
географического, духовного и социального развития вступила
прямо из романского стиля в современный стиль двадцатого
века, так как европейское эпигонство восемнадцатых и двад¬
цатых веков было явлением поверхностным, не затронувшим
основных процессов народной художественной жизни. Кроме
больших государственных центров, как Петербург и отчасти
514
А. Смирнов (фон Раух)
Москва, Россия вплоть до Октябрьское революции тысяча де¬
вятьсот семнадцатого года продолжала жить художественными
заветами Романской Византии. Русская иконопись и фрески
18-19 веков еще ждут своего открытия и исследования.
Это народное по своему духу искусство было окончательно
уничтожено революцией из-за своего религиозного содержания,
но оно дало в предреволюционные годы возможность Кандин¬
скому, Врубелю, Филонову, Ларионову и другим вобрать в себя
дух Византии не из музеев, а из гущи самой народной жизни, из
мастерских тысяч иконописцев. Прогресс в искусстве, бывает,
прерывается на долгие периоды, но он всегда возвращается
к последним достижениям последнего по свету большого все¬
объемлющего стиля.
Современное западноевропейское искусство училось у на¬
ших авангардистов пластическим заветам Византии. Училось
оно и у Матисса, своеобразно претворившего принципы рус¬
ских икон. В деле создания единого общеевропейского стиля
сыграло большую роль то, что на просторах России в течение
столетий происходила тихая и незаметмая для Европы работа
над переработкой основ романского стиля в стиль современ¬
ный.
Русские авангардисты показали блестящие примеры этой
переплавки золота Византии в ультрасовременные художествен¬
ные ценности. Поэтому их появление было не случайностью,
а исторической закономерностью. Их трагедия в том, что они
не создали собственной школы в России, а школа иконописи
погибла в огне революции. С чем же столкнулись принципы
русского авангардизма на современном им Западе? Прежде
всего, с импрессионизмом. Как я уже писал, начиная с эпохи
Возрождения, Европа стала гигантской мастерской экспери¬
ментов и исканий, различных по направлениям.
Извечный дух беспокойства и неудовлетворенности, создав¬
ший современный европейский интеллект, не останавливался
надолго ни на одном художественном направлении. Все требо¬
вало обновления и поисков, все вело в будущее. То, что Франция
на столетия стала, как некогда Италия, экспортером изделий
искусства, наложило определенную печать на всю европейскую
художественную жизнь. Веера, духи, дамские корсеты, картины,
«маленькие Версали» и разлитая по пузырькам желчь Вольтера
и слезы Руссо поставлялись в обязательном порядке во все ев-
Эссе 515
ропейские страны. Но Франция дала не только продукты моды,
но и последнюю вспышку художественного индивидуализма —
нмпрресионизм.
Гениальные мастера Возрождения и гениальные мастера
импрресионизма — начальные и окончательные вехи периода
индивидуализма. Мастера Возрождения с небывалой мощью
показали вершину родившегося индивидуализма, мастера
импрресионизма не менее гениально показали его конец и за¬
вершение в Европе.
Импрессионизм как завершающее явление породил и соб¬
ственное противоядие — концепцию Сезанна. Сезанн создал
Пикассо — фабрику идей будущего стиля. Геометрический мир
Сезанна и Пикассо сомкнулся с эмоциональной напряженно¬
стью одиночек русского авангардизма. Стало возможно созда¬
ние нового стиля, опирающегося на круглые своды романских
соборов. Показательно, что современный стиль вступил сразу
же в непримиримое противоречие с импрессионизмом, чей воз¬
вышенный эгоцентризм противоречил принципам массовости
и единости новых идеалов. Очень показательно и интересно
основное различие русских авангардистов и первых импресси¬
онистов: русские авангардисты, будучи мастерами-индивиду¬
алистами, не создавшими школы, несли в себе невольно под-
хвваенные ими у Византии зерна массовости, общедоступности;
импрресионисты же, создавшие массовую школу, заразили ее
своими индивидуализмом, отсутствием универсальности и об¬
рекли ее на бесплодие.
В СССР в последнее десятилетие также начались новые
процессы в пластической жизни. Точнее, проснулась воля
краскованной пластике. Искусство фигуративной тенденциоз¬
ности, финансируемое и поддерживаемое заказами/перестало
удовлетворять умы наиболее аналитически мыслящих художни¬
ков. Процесс приобщения к современности идет различными
путями. Часть художников пошла за достижениями русских
авангардистов, но слишком велик был тридцатилетий пере¬
рыв и слишком различна духовная среда, в которой выросли
Кандинский, Шагал и другие мастера. Гораздо легче оказалось
копировать последние достижения Запада, но, опять-таки, ме¬
шала различность условий жизни и социальные противоречия
России и Запада. Поэтому для молодых художников России
остался третий, единственно органический путь — изучение на-
516
А. Смирнов (фон Раух)
следия Византии, разбросанного по территории России Народ¬
ный лубок, иконопись, орнаментика стали подлинной школой
современного русского авангарда. Это те первоисточники, что
вскормили когда-то вспышку искусства в предреволюционные
годы. Сейчас этот процесс становления художественной школы
авангарда еще не закончен, но уже дает отдельные созревшие
плоды.
Отличие авангардизма в СССР в шестьдесят шестом году от
авангардизма в России девятьсот шестнадцатого года в том, что
сейчас мы имеем дело с рождением новой школы. Противо¬
речие возродившегося советского авангардизма с финансиру¬
емым фигуративным искусством только усиливает чистоту его
духовных и творческих устремлений. Искусственно созданная
заторможенность в фигуративном искусстве в свою очередь под
влиянием нового испытывает толчки и колебания. Фактически
мы имеем в СССР два эстетических явления, не противоре¬
чащих друг другу по направлению,а просто разновременных
по движению к прогрессу. Наше официальное фигуративное
искусство находится сейчас на уровне предимпрессиони-
стического искусства Франции девятнадатого века, а наш
молодой авангард вполне на уровне и даже впереди явлений
двадцатого века. Естественно, то официальное фигуративное
искусство вынуждено переживать на себе веяния нашего вре¬
мени, в нем появляются импрессионистические и экспресси¬
онистские тенденции. Но все эти процессы относятся к уже
давно пройденному, они интересны, поскольку приближают
официально фигуративное искусство к современности. Наш
авангард живет в совсем другом времени и разрабатывает дру¬
гие проблемы. Советский авангардизм не состоит из разных
школ, а решает разные пластические задачи, объединенные
общим идеалом. Художниками, чьи творческие индивиду¬
альности уже достаточно определены, являются Шварцман.
Гробман, Янкилевский, Рабин, Нусберг, Яковлев, Вайсберг,
Кабаков, Неизвестный, Краснопевцев, Плавинский. Пробле¬
мы, решаемые этими художниками, неодинаковы и сложны,
разбор каждого художника выходит за рамки этой программ¬
ной статьи. Для всех этих художников их принадлежность
к общеевропейским художественным традициям органична
и постоянна. Период голого эксперимента окончен, создано
много хаотически разбросанных ценностей, их необходимо
Эссе 517
объединить в общеевропейскую систему нового художествен¬
ного мира. Авангардисты сегодняшней Москвы это не кучка
отдельных разрозненных художников, это начало большого
осознанного движения, имеющего целью вернуть России ее
законное место в рядах создателей искусства двадцатого века.
В каком направлении будет дальше развиваться этот процесс
в СССР? На это ответит будущее. Но уже сейчас ясно, что ху¬
дожественные силы Москвы вступили на свой собственный,
глубоко органический и оригинальный путь, чуждый внешнего
стилизаторства и эпигонства.
1966 г.
ЧАС ВОЛЧЬИХЯМ
Размышления в залах экспозиции
«Русское искусство первой половины двадцатого века»
в новой Третьяковке
В конце 20 века легче писать о политике, об истреблении жи¬
вотных и растений, о половых извращениях затравленных и за¬
гнанных в бетонные норки людишек, чем об искусстве. Любое
современное урбанистическое государство стало враждебным
подлинному искусству, а точнее, тому искусству, к которому
привыкли мы, люди иудо-христианской цивилизации, про¬
жившие большую часть последнего века второго тысячелетия
от Рождества Христова.
Нужно написать портреты родных и соседей, повесить их на
стенку — это искусство; нужно написать ландшафт имения или
дачи для того, чтобы, уезжая зимой в город, вспоминать дорогие
места, — это искусство, нужно написать для церкви иконы,чтобы
на них молиться, — это искусство; нужно украсить городскую
площадь скульптурным фонтаном — это искусство и т. д. Ис¬
кусство, я пишу о его изобразительных формах, всегда было
утилитарным, необходимо людям и согрето их теплом. Между
мастером и заказчиком очень часто возникали дружеские вза¬
имоотношения на всю жизнь. Некоторые мастера делали свое
дело превосходно — из их произведений составились теперь
мировые музеи. Всегда были и художники-фантасты, писавшие
странные картины для себя, но их во все времена было меньшин¬
ство, и у них была своя особая аудитория. В далеком прошлом
человечества были военные сакральные государства: Ассирия,
Египет, Рим. У них в искусстве были свои задачи подавления
психики подданных псевдомонументализмом, но для людей
ближе египетская мелкая пластика, интимные бюсты семьи
Эхнатона, ассирийские валики-печати, римские скульптурные
портреты, а не мрачные ансамбли, от которых веет холодом.
Эссе
519
Колизей замечателен тем, что там дикие звери ели первых
христиан. Древний Рим — тем, что его сжег император Нерон,
ассирийские цари в бычьем обличии с семенниками и хвостами
оставили память тем, что они выжигали города и убивали по¬
головно всех жителей. Третий рейх Гитлера прославился такими
же деяниями — строил крематории и идиотские мрачные зда¬
ния, испоганившие Берлин, сталинский СССР снес древнюю
Москву, истребил половину динамичного европейского народа
и вырыл под землею чудовищное метро с позолоченными сим¬
волами Антихриста. Средневековые города Европы, и западной
и восточной, по большому счету были городами-коммунами,
где все жители жили одной семьей, — так было и во Флорен¬
ции, и в раннем Париже, и в Новгороде, и в Константинополе,
и в Равенне, и в Сплите. Искусство тогда было единообразным,
массовым и сакральным — в принципе, быт и хозяев города,
и обывателей был един, различались только материалы изделий:
у богатых было серебро и золото, у бедных — медь и глина. Это
время, где-то с 8 по 15 век, справедливо считается золотым веком
нового европейского искусства. Все произведения всех жанров
были рукотворны — об этом недаром с тоской вспоминал Джон
Рескин, пытаясь возродить в промышленной Англии некоторое
подобие безвозвратно ушедшего. Такие же попытки в России де¬
лала княгиня Телешева в Талашкине и Мамонтовы вАбрамцево.
Успехи технического прогресса привели к тому, что морально
одичавшие европейские страны, деля подземные кладовые зем¬
ли, устроили две всеевропейские бойни, уложили цвет Европы
в волчьи ямы и создали на их могилах новую утилитарную,
целиком механизированную псевдоцивилизацию, в которой
старое рукотворное искусство стало бездушным предметом
вложения денег, и не больше. А труд художника пб-прежнему
рукотворен и наивен по своей сути — творец нянчит и пестует
свое творение кистью и резцом, как мать пальцами гладит го¬
ловку ребенка. Как реакция на противоестественные условия,
в которых оказались люди подлинной и независимой Европы,
возник авангардизм. «Города-чудовища» Эмиля Верхарна чи¬
тали и братья Бурлюки, и Малевич, и Ларионов с Гончаровой,
и Хлебников, и Лентулов, и все другие. А до этого все читали
и проклятых поэтов Парижа, и восточных философов, в поисках
альтернативы безликому урбанизированному обществу. Об этих
поисках мне говорил Жегин, который сам тогда был младшим
120
А. Смирнов (фон Раух)
з тех, теперь почти мифических, компаниях и диспутах. Скоро
поди выкачают всю нефть, вырубят все леса, поедят все зверье,
1 другой земли нет, она одна; тогда придут сюда китайцы, на-
гянут на свои тамбурины, по словам вещего Блока, писавшего
зб этом еще в начале века, шкуры европейцев и будут славить
; вое го узкоглазого кормчего.
Мои родители выросли в домах, где горели в канделябрах све¬
зи, где прислуга ходила бесшумно, а в церковь и на парад ездили
з ландо. И это было еще совсем недавно, был другой ритм жизни.
Гогда в музеи ходили как в Художественный театр, и кто побога-
зе, старался купить картину модного художника. Так возникла
Гретьяковская галерея и ее культ среди москвичей. Но в России
/становился варварский тоталитарный большевистский режим,
з островки русизма (МХАТ, Малый театр, Третьяковка) стали
зазновидностью московского зоопарка, где показывают редких
зверей, в которых молено тыкать палками и кидать в них камни.
Если же они начинали рычать, то их умертвляли в московских
слиниках, как подопытных животных, уколами. Больше¬
визм — это был антинациональный, антирусский режим, но он
юячески прикрывался ручными и бессловесными обломками
■тарой России, как сейчас ельцинская Россия нашла для себя
юевдорусскую дрессированную обезьяну в лице Михалкова,
[грающего русских царей в декорациях Павла Бородина. В со¬
ломенной Москве музеи с русским искусством напоминают
»стетические морги или паноптикумы мадам Тюссо. Невольно
опоминается старый еврейский анекдот: московский еврей
[оказывает своему провинциальному родственнику Кремль:
Это царь-пушка, а это Грановитая палатка». Сюда можно еше
юбавить фразу: «А это Третьяковка, где Иван Грозный выколол
аилом глаз своему сыну».
Советский тоталитарный строй полностью исказил все по-
[ятия, и обычно под старой вывеской скрывается совсем другое
одержание. Под вывеской «Художественный театр» возник
оллектив сына крупного чекиста Олега Ефремова, выросшего
зоне в семье тюремщика, а Третьяковку вообще перевели
серое бетонное здание на берег Москвы-реки, снеся уютные
бывательские замоскворецкие переулки. Со времен Петра 1 —
еспощадного диктатора, предтечи большевиков — в России
озникло официальное принудительное искусство, очень по-
ожее, по словам Андрея Синявского, на соцреализм. После
Эссе
521
1991 года открытый большевизм рухнул, но партэлита осталась
у власти, приняв новое обличив номенклатурного капитализма.
Число госчиновников увеличилось втрое, не возникло среднего
класса и фермерства, но зато в прессе пока разрешается облаи¬
вание из подворотен кого угодно и как угодно. Официальным
искусством нового ельцинского режима стал эклектичный
постмодернизм, который, как и при большевиках, существует
на государственные по сути дотации. При дефолте 17 августа
1998 г., когда рухнуло большинство банков и фирм, в Москве
закрывалось много офисов, из которых выбрасывались на по¬
мойку постмодернистские полотна, где их подбирали прохожие.
Точно так же выбрасывали советские картины с изображением
Сталина, а затем Хрущева. Я знаю случай, когда при ремонте
одного подмосковного санатория вместе со старыми обоями
выбросили подписные пейзажи Крымова и Юона. До 1917 года
худджники в России писали по простым причинам: или это
им самим нравилось, или они хотели продать полотна коллек¬
ционерам, все это было добровольно и естественно. За отказ
писать портрет Николая II их не сажали и не расстреливали.
Один художник при Сталине написал его портрет и нес его по
улице вниз головой — его арестовали. Художник Михайлов на¬
писал большую картину «Сталин у гроба Кирова» и, немного
подпив, набросал за спиной Сталина скелет, который положил
на плечо вождя кисть. На другой день он, протрезвев, замазал
скелет, но при репродуцировании картины скелет проявился,
и шутника расстреляли. До большевиков не было «принуди¬
тельного творчества трудящихся», по блестящему выражению
Кабакова, который изучал и собирал стенгазеты, боевые листки,
наглядные отчеты, сделав эту продукцию источником своего
вдохновения. В принципе все советское искусство было при¬
нудительным творчеством во всем разнообразии этого нового
для России жанра.
Подходя к мрачному новому зданию Третьяковки, испы¬
тываешь сложные чувства — ты подходишь к месту эстетиче¬
ской и человеческой трагедии. Предстоит увидеть результаты
насилия власти над живописью. Дореволюционное искусство
бышо свободным проявлением творца, а все, что делалось при
большевиках, делилось на три группы: живопись левых фана¬
тиков, ненадолго поверивших в большевизм, а потом ставших
в оппозицию к режиму; живопись приспособленцев 1930-х го-
522
А. Смирнов (фон Раух)
дов, пытавшихся подстроить современный европейский язык
к социальному заказу партии, и живопись откровенных фотогра¬
фических соцреалистов — холуев режима, удушавших всех и вся.
Среди этих людей, так или иначе задетых московской краснотой,
были мастера, сложившиеся задолго до 1917 года и доживавшие
свой век в условиях красного рейха, где аналогично Геббельсу
кремлевская шпана с одинаковой злобой преследовала и «ублю¬
дочное вырожденческое еврейское искусство» авангардистов,
и околопоповские религиозные настроения национально-рус¬
ских живописцев, которые объявлялись монархическими вы¬
родками и скрытыми белогвардейцами. За пейзаж с церковью
или за портрет священника художников выгоняли из МОСХа,
а некоторых и арестовывали. Никто не составил мартиролога
погибших в лагерях и расстрелянных художников, не уклады¬
вавшихся в прокрустово ложе системы. Россия — погибшая
страна с погибшей культурой. Национальная культура — это
воплощенный дух нации, а дух русской нации в целом подорван,
и у большинства потеряна воля к жизни. Через несколько лет
греть русских вымрет — это подсчитали демографы. Существует
ров, наподобие Бабьего Яра, между дореволюционным искус¬
ством и соцреализмом. Этот ров по ходынской технологии вся¬
чески маскировали и маскируют, чтобы доказать,что соцреализм
был наследием русской живописи и теперешний постмодернизм
прямо вытекает из дореволюционного авангардизма. Это я все
знал хорошо и, имея этот камень за пазухой, посетил суще¬
ствующую довольно яркую, интересную экспозицию, которая
в корне расходится с моими представлениями, какой ей надо
быть на самом деле. Экспозиция, составленная под руковод¬
ством Я. В. Брука, несомненно полезна и поучительна — она
свела в одни залы несопоставимые явления. Фактически это
застывшая в красках гражданская война. В одной застекленной
колодной емкости оказались и палачи и жертвы одновременно.
На базе Третьяковки должно быть фактически четыре разных
музея: старая, дореволюционная реалистическая Третьяковка:
музей русского дореволюционного авангарда; музей советского
искусства 1920—30-х годов и музей советского фашистского
тоталитаризма.
Музей советского искусства 1920-30-х годов уже однажды
/далось временно реализовать на выставках «Москва — Париж»
4 «Москва — Берлин». Все эти четыре художественные явления
Эссе 523
всегда находились в чудовищном антагонизме между собой,
хотя все их участники хорошо знали друг друга и очень часто
любезно раскланивались при встречах и даже иногда пили водку
за одними столами. Нужен и еще один музей — истории нонкон¬
формистского искусства 1940—80-хгодов. Нотакой музей вряд
ли возможно создать, так как огромное количество художников
и связанных с ними идеологов умышленно играли на разнице
политических систем, как многие играют на разнице валют,
и вряд ли возможно свести в одну экспозицию враждующие
группы и группировки. К тому же холодная война еще далеко
не окончилась, и совершенно неясно, в каком ключе будут
развиваться события не только в России, но и во всей Евразии.
Перейду, однако, к описанию экспозиции. При входе, на
лестнице, как признанный Отец Лжи, сидит болтающая ножка¬
ми статуя Игоря Грабаря в клетчатом костюмчике с кисточкой
вруках. Он как бы говорит входящим: «Не очень-то верьте всему,
что вы здесь увидите, мы всегда можем перетасовать колоду и все
переиграть». Очень странно, что человек, повапленный на Лу¬
бянке и в доску свой у Ягоды и Менжинского, как бы благослов¬
ляет своей кисточкой, писавшей Сталина и Ленина, весь русский
живописный 20 век. Если надо было ставить статую-символ
при входе, то лучше бы это были идолы Коненкова, которые он
ставил когда-то на Лобном месте на Красной площади. В них
был пафос русской трагедии. Экспозиция заведомо ограничена,
ее составителей интересовал русский авангардизм и все от него
производное. Но русский авангардизм начался с Врубеля, стран¬
ного, часто безвкусного художника, отчасти предтечи кубизма,
со скульптур Голубкиной и Коненкова, с живописи Чюрлени¬
са, с эмбрионального периода Павла Кузнецова, с выцветших,
как старый гобелен, полотен Бориса Мусатова. Осббенностью
старой России было то, что в ней существовало, как в сословном
государстве, сразу несколько Россий и несколько искусств, и все
водно время, параллельно друг другу. Существовало огромное
холодное академическое искусство Императорской академии —
подобие Берлину и Мюнхену, так сказать, санкт-петербургский
сецессион, существовали немецкие сухие передвижники с их
любовью к быту и анекдоту. В Петербурге выставлялись лубоч¬
ные провинциальные европейцы — мирискусники, так сказать,
обрибердслеи с Сенного рынка, изображавшие мастурбирующих
«маркиз и маркизов» Сомова, ветреные, с карликами Версали
24
А. Смирнов (фон Раух)
»енуа и городские чахоточные ландшафты Добужинского. Все
ти господа, собранные шикарным, с седым коком педерастом
1ягилевым, сказали свое слово в балете, а в живописи были
акими же задворками Европы, как их непримиримые враги —
ередвижники. Петербург вообще ничего не дал живописи, если
ю считать дамских портретов учеников западных мастеров,
олько Рокотов и Левицкий достигли в свое время европейского
ровня. В 20 веке существовала и московская пейзажная школа,
лизкая и к барбизонцам, и к импрессионистам. Начались они
се с грачей Саврасова, а потом были Левитан, Коровин, Серов,
Чуковский и несчетные стада их подражателей и учеников.
I это все был русский 20 век во всем его разнообразии и не-
лиянности.
Экспозиция новой Третьяковки начинается с зала Петрова-
1одкина, кстати, постоянного экспонента «Мира искусства»,
де его и выпестовали, и огранили. Петров-Водкин хотел со-
цинить в единое целое Мориса Дени, прерафаэлитов, русскую
кону и раннюю сиенскую школу. Его эклектическое искусство
далось благодаря удивительному, зоркому взгляду провинци-
льного русского духовидца, каким он был. Он где-то сродни
Лмону Ушакову и его школе, тоже соединивших византизм
западничеством. Не прикончи большевики Россию и дай
й победить в германскую войну, Петров-Водкин вырвался бы на
росторы стен общественных зданий и храмов в стиле русского
юдерна. Его неоклассицизм позволил бы ему стать крупнейшим
мперским художником, имевшим большую школу. Он имел
ар преподавания, но политическая ситуация была против
его. В его «Петроградской мадонне» есть неуверенность и на-
гороженнос™, она как бы предчувствует грядущую трагедию.
)собенностью данной экспозиции является показ на одной
гене дореволюционных и послереволюционных полотен. Такая
севдоплавность уместна на персональной выставке и несет
себе скрытое лукавство: как будто бы в России не произошло
ичего особенного. А между тем появление в Петрограде боль-
ювиков было равносильно захвату Константинополя турками,
вегда невольно смотришь на дату произведения, когда написа-
а эта картина — до революции или после. Если она написана
ри большевиках без желания подделаться к их варварской
деологии, то данное произведение оппозиционно и независимо
о своей сути и сам факт его появления является гражданским
Эссе
525
подвигом. Козьма Сергеевич был мудрым и лукавым человеком,
он даже внешне вписался в послереволюционный Петроград, но
от взглядов его персонажей огромного полотна пролетарских
посиделок веет холодом и ужасом. Петров-Водкин — мастер
высочайшего европейского класса, он не уступает ни одному
из своих западных современников и может висеть рядом и с
«голубым» Пикассо, и с Матиссом, и с Сезанном, ничуть не
уступая им. Сейчас вокруг русского авангардизма создана
волна апологетики и преклонения, но она не всегда оправдана
и соответствует истине. Действительно, были Петров-Водкин,
Марк Шагал, Василий Кандинский, Казимир Малевич и еще
несколько крупных фигур, а все остальное было талантливо, кра¬
сочно, но все-таки провинциально. Страны Восточной Европы
всегда хотели быть маленькими Парижами: и у нас не хуже, и мы
тоже вполне современны. В какой-то степени это применимо
и к России. Один термин «русский сезанизм» подтверждает мою
концепцию. Для России вообще свойственно было порождать
величайших гениев литературы, музыки, живописи, которые
одинаково принадлежат к славянскому и западному миру. Вни¬
мательно приглядываясь к этим гигантам, всегда поражаешься,
среди какого убожества они выросли. Общий профессиональ¬
ный уровень и музыки, и живописи, и литературы Москвы
и Петербурга был несколько ниже уровня Лондона, Парижа,
Вены и скорее находил аналогии в Берлине, Праге, Варшаве.
За залом Петрова-Водкина идет зал Гончаровой и Ларионова.
При всей их талантливости их живописная культура намного
ниже Петрова- Водкина. Недаром в их зале висят клеенки Пирос¬
мани — талантливого грузинского самоучки, несомненно раз¬
дутой фигуры, которую пропагандировали из эпатажных сооб¬
ражений. И импрессионизм, и лучизм, и подражание вывескам
и заборным рисункам Ларионова очень милы, приятны, но это
не высочайший класс живописи, это скорее знамение времени.
Часто путают яркую фигуру художника с плодами его творче¬
ства. Наталья Гончарова — несомненно стихийное дарование,
опиравшееся на русское народное творчество и примитивизм.
Жаль, что ей не пришлось расписывать огромных помещений
и церквей, ее талант в основном вылился в декорациях позднего
парижского Дягилева.
В следующем зале экспонированы три русских сезаниста:
Куприн, Рождественский и Фальк. Эти три мастера в годы боль-
526
А. Смирнов (фон Раух)
шевизма заняли глухую оборону в доме, построенном худож¬
ником Малютиным рядом с ямой от храма Христа. И Куприна,
и Фалька я хорошо помню еще живыми. Куприн был желчный
господин с бородкой, а Фальк был неопределенен и отчужден.
Все три мастера несколько черноваты, впрочем, это вполне
объясняется ужасным качеством советских масляных красок,
которыми они писали. Местом внутренней эмиграции и спа¬
сения для художников 30-х годов был Крым. Туда они сбегали
из большевистской Москвы на свободу. К тому же Фальк пре¬
подавал в художественном институте и каждое лето ездил со
студентами в Козы, где они все писали ню на плейере. Наиболее
интересен Фальк, так как этот художник играл большую роль,
вплоть до самой своей смерти (а жил он долго, имел много жен),
в культурной жизни большевистской Москвы. Фактически он
был духовником целой оппозиционно настроенной к комму¬
нистам общины не только еврейской интеллигенции. Вокруг
другого «попа» — Фаворского — жались, как запуганные овцы,
дворянские недобитки, которых он обучал своему тупому ри¬
сованию, не давая умереть с голоду и попасть на панель. Фальк
был человек несомненно порядочный и честный, о нем надо бы
написать роман. То, что о нем писал политический проходимец
Эренбург в повести «Оттепель», с которой все и началось, больше
похоже на пасквиль. Фальк из всех русских сезанистов наиболее
тщательно обрабатывал поверхность, и его фоны часто интерес¬
нее лиц портретируемых. Поздняя живопись Фалька — крайне
любопытное психологическое явление, в ней есть и пессимизм,
и робкие надежды на будущее. Как завещание смотрится его
пепельно-серый «Автопортрет в красной феске» (1957). Такой
автопортрет мог бы написать и испанский живописец-еврей
в эпоху инквизиции.
Далее идут несколько залов бубнововалетчиков и ослинох-
востовцев: Машков, Осьмеркин, Лентулов, Кончаловский. Все
это по цвету радостно, ярмарочно, радует глаз и по общей цве¬
товой гамме составляет одно целое с предыдущими залами, но,
опять-таки, сознательно перепутаны дореволюционные веши
и мрачные черноватые холсты последнего советского периода.
Я не очень люблю всю эту живопись, хотя признаю ее стихийную
животную талантливость. Бубнововалетство — живой памятник
старой погибшей купеческо-обжорной Москвы. По своей при¬
роде все эти мастера были жизнелюбы, по темпераменту где-то
Эссе 527
близкие Иордансу, Рубенсу, Тициану, на которых они иногда
огладывались. Тот же Кончаловский написал автопортрет с бо¬
калом в руке и со своей толстой женой на коленях — реплика на
ранний автопортрет Рембрандта с Саскией на коленях. Я знал
одного ученика Ильи Машкова, тот рассказывал о своем мэтре
как об обжоре, поклоннике толстых богатых московских купчих
и жизненном цинике, наставлявшем учеников: «Я вас выучу —
и, как кутят, в холодную воду, глядишь, кто и выплывет». Все
бубнововадетчики неплохо прижились при советской власти,
много работали они и в театрах, причем часто откровенно хал¬
турили. Однажды Аристарху Лентулову сказали, что он сделал
плохие декорации к спектаклю, на что он ответил: «Это еще
что. Вы бы сходили в другой театр, там я еще страшнее намале¬
вал». Хорошо зная испанский материал, Кончаловский сделал
декорации к какому-то очередному Лопе де Вега. Декорации
пообносились, дирекция попросила их обновить. Кончаловский
поставил условие пустить его с сыном Мишей, тоже художни¬
ком, на ночь в театр, купить им 10 бутылок хорошего красного
вина и окорок. Время было голодноватое, условия, повздыхав,
приняли, утром вино было выпито, окорок съеден и декорации
обновлены. Любование плотью, всеми ее оттенками и фактурой,
характерно и для натюрмортов Машкова, для большинства
портретов Кончаловского, когда он пишет лицо человека как
кусок мяса. Кончаловскому почти недоступен психологизм,
исключение составляет портрет Мейерхольда 1937 г., где старый
театральным хищник лежит на кушетке на фоне розового ковра
как подстреленное, обреченное человекосоздание с безумным,
бесцветным взглядом фанатика. Из бубнововалетчиков, на
мой взгляд, наиболее интересен Лентулов. Его Кремли, зво¬
ны, Иваны Великие, Иверская часовня с наклеенйой фольгой
создают образ Москвы накануне уничтожения ее неповтори¬
мого облика. Это, по сути, провидческие трагические картины.
Старый хитрый грек Костаки, собиравший раннего Лентулова
и очень ценивший его, рассказывал мне, как Лентулова долго
обламывали его друзья-реалисты бросить модерн и заняться
реалистической живописью и как он поддался им. Плоды этого
превраще ния — скучные портреты — висят рядом с его ранними
блестящими вещами.
Перелом от 1920-х к 1930-м годам был очень непрост для
левы1х художников. В доме школы живописи позади китайского
528
А. Смирнов (фон Раух)
магазина «Чай» на Мясницкой жил хороший реалистический
художник Оболенский. Его соседями были тогда Асеев и Род¬
ченко. Когда кончился спрос на абстракции, Родченко пришел
к Оболенскому и сказал: «Михаил Васильевич, купи все мои
холсты под запись». Оболенский их купил, размыл живопись
Родченко нашатырем и записал. Когда я об этом рассказывал
Костаки, тот буквально выл от расстройства.
Живописная экспозиция прерывается залами графики, где
впервые показано много художников, которых вообще не экс¬
понировали в годы советской власти: и Чекрыгин, и Жегин
(Шехтель), и Клуцис, и многие-многие другие. Я не сторонник
смешанной экспозиции живописи и графики, мне также непо¬
нятно, почему картины вешают в один ряд при довольно вы¬
соких залах. С моей точки зрения, на этих же экспозиционных
площадях можно было бы показать в два раза больше полотен.
Любая русская живопись подобна иконам и от кучности только
выигрывает. И до революции, и сразу после нее на всех вы¬
ставках картины вешали в два ряда, и делали это не от тесноты
помещений, а для создания декоративного ансамбля, подолгу
сколачивая каждую стену в ковер.
В коллекции новой Третьяковки почти не экспонируются
полотна двух корифеев русского авангардизма — Кандинского
и Шагала и очень слабо представлен Филонов. Филонов в по¬
следние два года своей жизни «прорабатывал абстракцией»,
по его словам, свои ранние веши и лессировал их коричневой
краской под старых мастеров, чем их портил. Эмоциональным
центром выставки Москва — Париж был филоновский «Пир
королей». Дойдя до этой картины, привезенный на выставку
Андроповым Брежнев долго стоял с открытым ртом, а потом
спросил, беспомощно озираясь: «Что это? Зачем?» Такого
рода поражающего полотна Филонова в экспозиции новой
Третьяковки нет. Чуть лучше представлен Казимир Малевич.
Это и «Черный квадрат», и «Портрет Матюшина» 1913 года, и,
наконец, псевдореалистические портреты, когда Малевич себя
ломал, пытаясь стать соцреалистом. Я видел в разных частных
собраниях ранние импрессионистические пейзажи Малевича —
очень хорошие полотна. Почему их нет в экспозиции?
За Малевичем мы видим большой зал русского абстракт¬
ного искусства. Большинство полотен этого зала мне хорошо
знакомо по коллекции Костаки. Было бы неплохо почтить его
Эссе 529
память, потому что многие произведения буквально вытащены
им из печки и из сырых чердаков и сараев. Вся эта живопись
приблизительно одного очень хорошего европейского уровня.
Одинаково хорошо смотрится и Татлин, и целая стена Любови
Поповой, и Родченко, и извлеченный из небытия Костаки
Клюн, и Экстер, и Чашник. По-своему этот зал загадочен, он
находится в отрыве и от национальной византийской традиции,
и от русского сезанизма, и от примитивизма. Это как бы прорыв
виной мир, преддверие будущего американского и европейско¬
го авангардизма. По сравнению с Малевичем все эти мастера
рангом несколько ниже, но именно они смотрятся сейчас су¬
персовременно, гораздо современнее ныне повсеместно при¬
нятого постмодернизма, как бы перешагивая в 21 век. Именно
в этом зале забываешь обо всех ужасах, тяготах и безобразиях
20 века и думаешь, что настоящее искусство чисто, прозрачно
и надмирно. Как мне кажется, именно этот зал является самой
большой удачей экспозиции. Дальше авторы экспозиции как бы
подводят нас к феномену соцреализма, перекидывая мосточек
фи1г^у^еП^1и^1^(ой живописи. Среди этих полотен есть любимый Ко¬
стаки триптих Редько 1925 года «Восстание». В центре триптиха
есть и Ленин, и броневик, но все это носит кошмарный плато¬
новский характер. Хотя сам Редько, по-видимому, не пытался
никого обличать, а был подвержен всемирно-революционным
настроениям. Костаки, сам переживший 1930-е годы, буквально
молился на триптих Редько: «Останься одно это полотно, и все,
что произошло в нашей стране, можно здесь прочесть».
Рядом висит и картина Никритина «Суд народа» 1934 года.
На эту картину я более всего поражался еще в квартире Костаки
на Юго-Западе. Таких гениальных угадываний сути происхо¬
дящего очень мало в мировой живописи, это сравнимо только
с Гойей и с некоторыми немецкими антифашистами-экспресси¬
онистами. За столом сидят три судьи, у двоих лица смазаны, а у
третьего лицо — смертный приговор. Это единственное полотно
настоящего, глубинного антисоветчика, который, несомненно,
сам ждал расстрела.
Отдельный зал посвящен петроградским салонным модер¬
нистам. Тут и светский портрет дамы Альтмана, и цветы Бориса
Григорьева, и Леон Пастернак, и автопортрет Александра Яков¬
лева, и желтые шухаевские купальщицы с обвисшими грудями
До низа живота, и несколько больших графичных полотен Юрия
530
А. Смирнов (фон Раух)
Анненкова, от которых идет специфический запах Смольного,
Луначарского, Блока и всего неблагополучия первых револю¬
ционных лет Петрограда. И Александр Яковлев, и Шухаев,
и Анненков оказались потом в Париже, так что на них стирается
грань между петроградской и парижской живописью. Почему-то
в экспозиции не нашлось места для талантливой Серебряковой,
по своему стилю совсем не мирискусницы, парижские пастели
которой, изображающие балерин и американских миллионеров,
по просветленности палитры близки к позднему Дега. Вот на
этом бы и окончить экспозицию русского искусства 20 века,
так как все, что было показано, при всем разнообразии на¬
правлений и стилей, относится к материку искусства. Вокруг
всех этих картин кипели живые страсти, они были окружены
живыми людьми, и критика на них издавалась в еще тогда сво¬
бодные журналах. А дальше мы имеем обрыв ленты и мелькание
искаженных злобой оскалов Ленина и прищуров Луначарского.
С этого времени художники чувствовали у своего затылка холо¬
док «товарища маузера» и всегдашний контроль: «Что ты там,
братец, у себя малюешь и идет ли это на пользу дела партии
и пролетариата?» Были введены пайки для нужных художников,
а ненужных морили голодом вплоть до самого 1991 года.
В оппозиции к советской власти оказалось очень много ху¬
дожников: салонные академисты, мирискусники и большинство
реалистов всех мастей. Большинство из них было консервативно,
гак как обслуживало правящие классы царской России. Все
эти бородатые господа в пенсне шипели на большевиков и на
часть авангардистов, которых привлек к наглядной уличной
агитации Луначарский. Но недолог был роман Кандинского,
Шагала, Малевича с «товарищами». Они быстренько оказались
в Париже и Берлине, а те, кто остался в России, вели голодное
и полуголодное существование, периодически оформляя книги
и спектакли. Но некоторые из футуристов, вроде Маяковского
и семейства Брик, плотно вросли и в красную систему, и в Лу¬
бянку. Недолгое сотрудничество авангардистов с большевиками
углубило бездонную трещину между оставшимися в России
реалистами и всеми представителями левого искусства, которых
политически-эстетические консерваторы стали навеки считать
предателями и лакеями красных
Об этом как-то мало всюду писали, создавая всесветный
миф о том, что было некое коммунистическое левое искусство
Эссе
531
1920-30-х годов. Этот миф по своей природе спекулятивен
и поддерживался резидентами ОГПУ и НКВД в Европе, что¬
бы заманивать западных левых интеллигентов. Конструкти¬
визм прижился только в архитектуре, в дизайне интерьеров
и прикладничестве. Но и то это было скорее типично русское
обезьянничество из европейских журналов стиля арт-деко.
В 1920-е годы были велики иллюзии, что в Германии победит
свой большевизм, и в Советскую Россию поэтому часто при¬
возили выставки немецких экспрессионистов, сильно повли¬
явших на ранний соцреализм. В экспозиции есть целый ряд
работ Федора Богородского, изображавшего беспризорных
и матросов. Жуткие синюшные рожи этих дегенератов Бого¬
родского по-своему правдивы. Сам Богородский похвалялся,
что он служил в ЧК и расстреливал белых офицеров пачками.
Когда же вермахт подпирал к Москве, он ходил и плакался, что
он никого не расстреливал и врал на себя, чтобы выйти в люди.
Рядом с Богородским висит огромное полотно Соколова-
Скаля «Таманский поход», и опять сподвижники командарма
Ковтюха изображены нелицеприятно — тоже чудовищные
физиономии с налетом дегенерации. Сам Соколов-Скаля был
из семьи белых офицеров и выслуживался перед новой властью.
Автор знаменитого «допроса коммунистов» Борис Иогансон
был в прошлом колчаковским офицером и по воспоминаниям
молодости написал свое хрестоматийное полотно. Но период
экспрессионистического соцреализма с элементами живых
наблюдений скоро окончился.
Пришедшему к власти Сталину нужно было розовое, опти¬
мистическое искусство. В это время партия уже начала выдавать
систематические дотации художникам. У горнила госзаказов
в это время еще сохранялась когорта мастеров, сфбрмировав-
шаяся в 1920-е годы. Многие из них были еще близки с Луна¬
чарским и привыкли от его имени командовать изоискусством.
В их руках были и ВХУТЕМАС, и ленинградская Академия
художеств. В обоих заведениях, захвативших еще дореволюци¬
онные центры искусства, проводились руками студентов массо¬
вые погромы. Били слепки с античных статуй, рвали и сжигали
академические рисунки 18-19 веков. Поколения, воспитанные
во ВХУТЕМАСе, не обладали навыками рисования, и их общий
Уровень был полусамодеятелен. В начале эпохи сталинизма
тогдашние партийные вожди красной литературы и живописи
32
А. Смирнов (фон Раух)
гюбили оглядываться на Париж и заигрывать с Ролланом, Ара-
оном и с целой плеядой будущих деятелей народного фронта
1 испанской войны. Ведущим художественным объединением
ех лет был ОСТ. Остовцам отведено большое экспозиционное
фостранство в новой Третьяковке. В возникшем МОСХе остов-
:кие 1930-е годы считаются золотым веком. Многие остовпы
командировались в те годы в Париж, Германию, Италию. Это
>ыли проверенные агитаторы коммунизма. В бывшем СССР да
1 в постсоветское время никто никогда не брал в руки палку и не
замахивался на живопись 1930-х годов. Это считалось и счита¬
лся неприличным и как-то не принято. Павильон Иофана на
зарижской выставке, увенчанный мухинской статуей, живопись
1ейнеки, Самохвалова, Вильямса, Штеренберга — все это по-
1режнему считается прогрессивными явлениями, продолжа-
ощими традиции русского дореволюционного авангардизма.
Чо все это абсолютно не соответствует реальности. Я знал не¬
которых людей этого поколения и этой судьбы. Они с радостью
юпоминали дни своей сталинской молодости, свои фильмы
1 спектакли тех лет, свою музыку и песни и свое идиотическое
;ино. Им было тогда уютно и хорошо жить. А между тем Россия
юрчилась в судорогах сталинских репрессий, Беломорканалов,
Чечорлагов, московских открытых политических процессов
1 прочих кровавых мерзостей. Это наглое вранье, что немцы не
шали о своих концлагерях и душегубках. В Советской России
оже все всё знали и о Ягоде, и о Ежове, и о том, как Сталин
окашивает народ. Интеллектуальное проституирование на¬
чалось не с живописи, а с литературы. Выслушивая откровения
нолей, переживших это, я понял нерв официального искус¬
ства 30-х годов — художники сознательно закрывали глаза на
юальную жизнь и доводили себя до состояния идиотической
шфории, сами веря в то, что они изображали. Я остановлюсь
за лидерах 30-х годов, представленных в новой Третьяковке.
Это прежде всего Дейнека, откровенно фашистский советский
художник. На всем его творчестве лежит налет эротического
юсприятия тупых и здоровых советских тел. Дейнековские бабы
: узенькими глазками и плотными короткими ножками бегают,
зрыгают с парашютом, стреляют, одним словом, готовятся ко
Второй мировой войне и покорению Европы. Мужчины Дей-
зеки — здоровые сталинские хамы, готовые исполнить любой
триказ В КП (б). Живопись Дейнеки достаточно просветлена
Эссе 533
и показывает его знакомство и с фигуративным Пикассо,
и с Ходлером, и с другими европейскими современными ему
мастерами. Дейнеке очень нравилось муссолиниевское не¬
оклассическое искусство. Близок к Дейнеке и Самохвалов,
писавший советских самочек в полосатых футболках. По его
картинам даже подбирали героинь в кинофильмах 1970-х годов
по тематике довоенных лет. Блондинка с тяжелым подбородком,
пышной фигуркой, с винтовкой в руках — полотно «На страже
Родины» 1931 года. Особенно тогда любили изображать мото-
и автопробеги, авиационные праздники — полотна Вильямса,
Вялова, Лабаса и других. Если сравнить дореволюционный
портрет Мейерхольда Бориса Григорьева и портрет Вильямса
1930-х годов, изображавший этого же персонажа, то воочию
видна другая эпоха. Мейерхольд Вильямса — беспощадный
революционер, приятель Брехта, Сергея Третьякова и других
максималистов. Скоро его жену, Зинаиду Райх, зарежут финкой
в их квартире, а самого его будут бить резиновыми палками на
Лубянке. Большое место в экспозиции занимает и Давид Ште-
ренберг, официальный руководитель живописи еще со времен
Луначарского, дружившего с ним до революции в парижской
эмиграции. Полотна Штеренберга «Старик», «Аниська», «Се¬
ледки» поражают какой-то идиотической пустынностью и за¬
битостью персонажей. Как мелкий советский фюрер живописи
Штеренберг всласть поиздевался над художниками-реалистами,
не давая им заказов. Опальный православный Нестеров пришел
к Штеренбергу просить продать ему колонковые кисточки, кото¬
рые тогда были дефицитом. Штеренберг ответил ему лапидарно:
«Мы даем кисточки только тем художникам, которые пишут на
революционные темы. Вот вы любите рисовать елки, связывайте
иголочки и рисуйте ими». Честные опальные московские реали¬
сты, среди которых не было членов партии, — Бакшеев, Крымов,
Бялницкий-Бируля, Петровичев, Туржанский и др. — затаили
лютую злобу на леваков, мечтая их свергнуть и самим дорвать¬
ся до партийной кормушки. Они создали два художественных
общества — АХР (Ассоциация художников-реалистов) и АХРР
(Ассоциация художников революционной России). В АХРР
вошли Александр Герасимов и Кацман. Оба эти деятеля сыгра¬
ли большую роль в возникновении соцреализма. В Ленинграде
Смольный обслуживал ученик Репина Бродский, писавший
огромные фотографические картины с Лениным, а в Москве
4
А. Смирнов (фон Раух)
што место при утвердившемся Сталине было пусто. Реалисты
пили дорожку в сталинское окружение по двум каналам. Очень
»роший, добротный портретист Мешков-старший лечил ста¬
тского «крестьянского козла» дедушку Калинина у себя на
1че пчелками от импотенции, а Александр Герасимов писал
эртреты Ворошилова и мылся с его бабами в деревянной бане,
тександр Герасимов стал президентом Академии художеств
ССР и ездил в «ЗИС-110», подкладывая под ноги солому, так
1к в молодости был прасолом и торговал скотом, а Мешкову-
аршему дали мастерскую напротив Кремля в доме, где была
эиемная «всесоюзного старосты». Кацман же остался несколь-
э в стороне, так как с 1920-х годов ходил в семью ленинских
ювиц и знал Карла Радека. Возникший соцреализм провел
^сколько наглядных погромов-чисток. Затравили Штеренбер-
, закрыли музеи Морозова и Щукина и ввели официальный
ггисемитизм в живописи, всячески указывая, что парижские
эрифеи Пикассо, Матисс, Писарро все были евреи и поэто-
у рисовали уродов. Тогда же набрали ветхих академических
садистов и выгнали из художественного института и Фалька,
Сергея Герасимова, и других преподавателей, уцелевших еще
) времен ВХУТЕМАСа. Из розовых оптимистов 1930-х годов
1елели только Дейнека и Пименов. Дейнека уцелел отчасти
этому, что организовывал для академиков оргии, куда при¬
шил стада молоденьких здоровых физкультурниц, а Пименов
шисал в 1937 году радостную, оптимистическую картину
Зовая Москва», где изобразил цветущую сталинскую дамочку
рулем «эмки».
В ареопаг соцреалистов вошел и Павел Корин, любимый уче-
тк Нестерова, сблизившийся через семью Горького с Ягодой,
эстроившим ему огромную мастерскую (как вы сами понимае-
, зазря такие услуги не оказывали). В соцреалистических залах
эвой Третьяковки зал Корина наиболее мрачен и впечатляющ,
[огильно-чахоточным художником был и сам Нестеров, его
онашки больше похожи на кокаинисток с Тверского бульвара,
уж его ученик превзошел учителя — все его персонажи как
щто из фильмов Хичкока, побывали в склепах и вылезли на
ют Божий. От его Александра Невского и древнерусских ви-
□ей исходит дух тоже, увы, фашистской беспощадности. Его
Куков», написанный в Берлине в дни победы, — мрачнейший
шятник эпохи. Грандиозно представлен и Александр Гераси-
Эссе
535
мов с его помпезными картинами, изображающими Сталина
тос Ворошиловым в Кремле, то на Тегеранской конференции.
Ученик Серовиных-Коровиных, Герасимов писал все свои
картины сам, без рабов-помощников. Он обладал некоторым
талантом в изображении традиционно-подмосковных террас
с букетами пионов. Вообще это была оригинальная личность,
установившая в своей огромной, как цех, мастерской шатер,
где он отдыхал со своей любовницей — танцовщицей Тамарой
Ханум. К любезным ему людям он обращался: «Милай... ты...»
и т. д. Из зала Александра Герасимова в новой Третьяковке
открывается уникальный вид на все великолепное безобразие
лужковской Москвы. Как на ладони — стрелка канавы с «Эйфе¬
левой башней» церетелевского Петра — памятника, который на¬
верняка полюбит московское воронье. Чуть дальше — бетонный
храм Христа с его подземными гаражами и барами. Еще один
вариант новой Москвы образца 2000 года!
Сделан и большой зал (этикетных художников) Лактионова,
Решетникова, Непринцева, Яблонской. Там же висит и Иоган-
сон, на картине которого «На старом уральском заводе» в виде
промышленника в бобровой шапке изображен сам Александр
Герасимов с портретным сходством. Картины этих этикетных
художников долгие десятилетия тиражировались на конфетных
коробках, почтовых открытках и окружали быт простого со¬
ветского человека, входя, как иконы, во все советские семьи.
Придя к власти, соцреалисты вспомнили и о своих старших
товарищах — пейзажистах московской школы, так и не при¬
знавших в душе советскую власть. Тем из них, кто дожил до
«победы», Крымову, Бакшееву, Беляницкому-Бируля, Юону,
дали звание академиков, и их немногочисленные, довольно
черноватые пейзажи скромно жмутся в проходных зЯлах новой
Третьяковки. Созданный в 1930-е годы МОСХ (Союз худож¬
ников) был сложной античеловеческой кафкианской органи¬
зацией. МОСХ делился на кланы и группы людей, боровшихся
за госзаказы. Худсоветы были мафиозными организациями,
где кипели страсти, как на Сицилии. Большевики построили
для художников гетто — Масловку с клетушками-мастерскими,
где все ненавидели и поедали друг друга. Возник даже термин
«масловская живопись и скульптура». Впрочем, не менее па¬
костной организацией был и Союз советских писателей, но
там была своя специфика. Внутри МОСХа были свои оппози-
36
А. Смирнов (фон Раух)
ионеры. Основная масса серых советских птицианов считала
тих оппозиционеров юродивыми, так как они писали, не
олучая госзаказов, и в прямом смысле питались объедками.
шторы экспозиции отвели этим мосховским оппозиционерам
есколько залов, придавая им, по-видимому, очень большое
начение. Живописный уровень всех этих оппозиционеров до-
ольно средний, почти все они ученики ВХУТЕМАСа и писали
то-то сезанисто-матисоиотое. Аналогичные им художники
ыли и есть в Восточной Европе. Широко показаны Древин,
дальцова, Симанович-Ефимова, Романович, малоизвестный
забытый Рублев и целый ряд других извлеченных из небытия
хутемасовцев. Одну из бывших вхутемасовок, чья живопись
оже висит в новой Третьяковке, Т. А. Маврину, я довольно
орошо знал. Она всю жизнь поклонялась Матиссу и яркому
ятну. Знал я и ироничного петербуржца Милошевского, тоже
кспонированного в этой компании.
Завершают экспозицию новой Третьяковки несколько
транных художников, искавших вдохновений в тогдашней
.вропе. Это огромное полотно будущего мэтра сюрреализма
1елищева, и полотно Чупятова «Самосожжение народовольца»,
подражание немецким экспрессионистам Голополосова.
[упятов — очень оригинальный художник. Я видел в частных
обраниях его ранние полотна очень высокого уровня. Он тогда
ыл под влиянием Петрова-Водкина и преподавал в Академии
удожеств.
О графике и скульптуре я не пишу, так как это отдельная
ема и ее участие в представленной экспозиции носит несколько
>рааментарный характер. Свое видение показа всех процессов
усского искусства 20 века я уже изложил. Общий экспозици-
нный замысел искусствоведов, создавших вкратце описанную
сною экспозицию, я, как мне кажется, разгадал — это пост-
юдернистский коллаж из несопоставимых явлений. Зрители
олжны быть благодарны музейщикам — те поставили вопрос,
а который должно ответить время. Современная Россия еше
чень недалеко отошла от периода большевистской диктатуры,
е исключен и реванш необольшевизма с полным пересмотром
стетических оценок и критериев.
А вокруг новой Третьяковки идет довольно уютная жизнь:
тоит безносый Сталин Меркурова, идолы Дзержинского,
'вердлова, рядом — небольшие статуи советских эпигонов
Эссе
537
Генри Мура. Бывший пустырь превращен в сад искусств, где
стоят навесы-павильоны, где современные художники-ремес¬
ленники продают свою немудрую продукцию для квартирок
обывателей: церковки на бересте, «голландские» натюрморты,
горные пейзажи с озерами и замками, шикарные ню для спален.
Все это гладко выписано, вылизано и никаким авангардизмом
даже отдаленно не попахивает. Приезжают новые русские на
черных «саабах» и подолгу выбирают. Все цены в пределах ста
долларов. Я беседовал со многими из этих художников. В новую
Третьяковку они не ходят и достижениями русской живописи
20 века не интересуются. Это не надо ни им, ни их покупателям.
2000 г.
«В РОССИИ ПЕРВИЧЕН ЗВУК,
СОГЛАСНЫЙ СТИХИИ
БЕСПОЩАДНОЕО ВЕТРА»
Славянство, русское славянство — вневременной и вне-
зсторический фактор в истории человечества. Эволюции,
революции, Дарвин и прочий европейский хлам — ветошь, на-
Зрасываемая Западом на древний остов Тавро-Скифии. Путь
славянства — одинокий и древний. Зовы и голоса предков — не
ррошлое, а будущее славянства. Там, за пределами славянской
равнины, другие критерии морали, времени, искусства. У нас,
русских, они вечны и одинаковы. Вся сила славян в том, что они
зе подвержены духовно эволюции и цивилизации. Организован-
зые формы, которые Россия примеряла периодически на себя,
Зыли всегда ей чужды, и она сбрасывала их легко и царственно,
вбрасывать будет и впредь. Славяне по своей сути маги и теурги.
3 основном, маги, черные маги. Не знаю, верили ли когда-ни-
рудь русские в бога или нет, а вот в черный нечистый пантеон
зерили всегда, верят и будут верить, пока существуют как от¬
ельная нация. В пантеон русского мистицизма вошли норман-
гы — жестокие язычники и византийцы — ласковые язычники
христианизированной Эллады. Византийский Христос — по¬
взрослевший и уставший Дионис. Богоматерь — смиренному-
фая Гера с бесстыдным взглядом поистомившейся Афродиты,
родившей в преклонном возрасте еврейского младенца. Вековое
тремление русских в Константинополь — зов детской крови,
мечтающей вернуться в отчий языческий дом. Антихристиан-
:тво, язычество русских глубоко органично и запрятано в любых
шешне христианских формах русской культуры. Иконопись,
Гол стой, Достоевский, Тютчев — это по сути глубоко языческие
екусства, спрятанные в раковины христианской стилистики
I этики. Россия много раз целиком горела дотла, казалось, по-
ибала навседа, и снова вставала и звучала чистым аккордом
Эссе
539
славянской гармонии. Конечно, Россия — это огромная лири¬
ческая величина, нечто столь политически огромное и трудно
познаваемое, что порождало и будет порождать невиданные
и ни на что не похожие художественные и поэтические явления.
В первую очередь, конечно, поэтические, а не художественные,
потому что в России первичен звук, согласный стихии беспощад¬
ного ветра, материя же и пластика, останавливающие движение,
вихрь, — вторичны. Музыка и поющее слово — основные стихии
русского искусства. В пластике русские художники прежде всего
подчеркивали статику. Рядом с русскими иконами византийские
полны экспрессии и движения. Во всяком же русском фигура¬
тивном изображении первичен идол — Идолище поганое. Идол,
Спас, Илья и все русские святые — на иконах. Женственность —
округлую порочность форм, возрождающих в грехе и сладости
жизнь, русские воплощали в изображениях и культе Богоматери.
Округлость, женственность Богоматери сближает ее изображе¬
ния с языческими глиняными и каменными статуэтками, от¬
четливо подчеркивающими признаки женского пола — круглый
живот, груди, ягодицы. Нимбы русских богородиц похожи на
языческие ягодицы.
Даже позднее, когда Россия приняла на себя западное об¬
личье, изображения людей на дворянском портрете непод¬
вижны, идольны. Почему сие? В чем особая неподвижность,
окостенелость русской пластики? В желании запечатлеть вечное,
чисто славянское, ушедшее в себя, особого вида славянскую
созерцательность. Вообще трудно отличить русскую примитив¬
ную икону 19 века от иконы 12 века. Такая же традиционность
и неизменность есть и в тибетском искусстве. Попробуй-ка
отличи статуэтку Будды 10 века от статуэтки Будды 19 века!
Неспециалисту сделать это крайне трудно. Неподвижность,
статуарность, созерцательность, углубленность в себя — эти
качества характерны и для изобразительных русских искусств.
«Все самое ценное — в прошлом». Это понимали все славяне.
Мифы Праматери — отчизна духа. Славянство как духовная
сила, чистая, не испятнанная чуждостью, была таковой на заре
славянской цивилизации. Там таятся основные клады духа
и музыки славянской культуры. Остатки сожженной татарами
древнерусской литературы — чистейшие свидетели музыки.
Таковы же былины, плачи и сказы. Русские же пословицы
и сказки — продукт позднейшей культуры. По своей морали
40
А. Смирнов (фон Раух)
>ни чужды славянству — их породили холопство и крепостное
1раво с их примитивизмом, грубостью и хамством.
Для древней Руси, наоборот, характерна особенная простота
I свобода. Почти вся «великая русская литература» 19 века за-
>ажена чуждыми России западными утилитарными идеями.
Эти народники, Чернышевские, Петрашевские, Белинские,
4арлинские, Успенские, Михайловские, Писаревы, Благоле-
ювы и Добролюбовы... Много их было. Еще больше осталось.
Зх цель и задача — отравление воздуха и климата российской
ловесности. Они травили Фета, Полонского, Григорьева,
Тютчева, русских символистов. Страшная, темная сила воло-
:атых, чахоточных сектантов. Изуверское сектантство — это
а цена, которую платят славяне за тридцать христианских
сребреников князя Владимира. Непокорные созерцательные
1зычники, надевшие на себя вериги православия, бунтовали
Ю самого конца православия в 1921 году. Бунты, революции
>усских — кровавые языческие мятежи. В какие формы эти
мятежи выливаются — надо спросить у Запада, а не у Россию.
!апад уже давно вскармливает русский мир своей духовной
квачкой. А сектантов в России всегда хватало. Единственное
оригинальное, что внесли русские в так называемое револю¬
ционное движение, это анархизм Кропоткина и Бакунина.
впрочем, родственные этому анархизму идеи можно найти
\ древнерусских исторических документах. Да и что другое,
сроме язычески-анархического бунта, могли внести русские
I революцию?
Тяжелы, ох как тяжелы оковы Запада для славян, для русских!
Зоследние триста лет Россия живет под гнетом западных форм
осударственности и не только терпит это сама, но и распро¬
страняет западные формы повсюду — и на Востоке, и в Азии,
I в других доступных ее влиянию районах. Большой, очень
большой грех взяла на себя послепетровская Россия. И еще не¬
известно, чем это насилие отрыгнется для русского народа. Зло
юдит зло. Камень родит камень. Слезы родят слезы. Кровь родит
фовь. Татарское иго не так пагубно отразилось на России, как
гго западное. Языческое татарское иго было ближе и понятнее,
1ем иго цивилизованное, западное, отравляющее в основном
<е внешнюю, физическую, форму жизни, а ее суть, духовное
щро. Русская революция — это просто судорога отвращения
с западным формам жизни. Много, очень много впереди крови
Эссе
541
прольется, прежде чем новая Россия отделается от западных
форм жизни.
Рассмотрим же те немногие и великие ростки славянской
поэзии, которые пробились сквозь ледяной покров петербург¬
ской поэзии.
Первой фигурой, предтечей всей русской поэзии, был Тют¬
чев. Тютчев в силу обстоятельств личной жизни оказался в фак¬
тической эмиграции в Германии, где он смог выключиться из
общего потока российской словесности и в стихах на русском
языке органически осознать свою славянскую особость и ис¬
ключительность.
♦ * *
Тютчев — одна из самых поразительных фигур русской по¬
эзии. Причем его исключительная цельность и своеобразие свя¬
заны с тем, что он лучшие двадцать пять лет своей жизни прожил
в Европе. Он был избавлен от темноты, косности и невежества
русской жизни. В молодости Тютчева очень волновала идея
непросвещенной и духовной окостенелости России. Потом он
надолго покинул родину, дружил и был близок с лучшими умами
Европы — Шеллингом, Гейне, слушал лекции Гизо в Париже,
был женат дважды и оба раза на немках и стал в своих привычках
скорее восточным европейцем, нежели русским. В Россию он
вернулся уже доживать, и ничего, кроме разочарований, второй
русский период его жизни ему не принес. Рядом с Тютчевым не¬
пререкаемый авторитет Пушкина начинает бледнеть и меркнуть.
По своему возрасту, опыту, детским, юношеским впечатлениям
Тютчев — современник Пушкина, но как разнится этот опыт
и какой разный итог принес он обоим. У колыбели обоих стоял
Жуковский, но на Пушкина Жуковский не мог нарадоваться,
какнасвое дитя, а Тютчеву удивлялся и поражался, как некоему
совершенно не понятному ему явлению.
Пушкин в своем «Современнике» дал тютчевским стихам
название «Стихи из Германии» и тем самым подчеркнул их
отличие от своей концепции русской поэзии. Столкнувшись
с необычными для него формами поэзии и зная, что автор —
дипломат и постоянно живет в Германии, Пушкин и окрестил
стихи Тютчева немецкими. За исключением же нескольких пере¬
водов из Гейне и нескольких стихотворений, представляющих
собой вариации на темы Гейне, в поэзии Тютчева нет ничего
12
А. Смирнов (фон Раух)
емецкого, тогда как поэзия Пушкина во все, даже поздние,
ериоды, испытывала влияние французского стиха. У Пушкина-
оэта, не великого прозаика, а поэта, не учился почти никто — он
1м блестящая, но «незаконная комета», он почти французский
оэт на русской почве. А у Тютчева учились Майков, Полон-
кий — в буквальном смысле слова, при постоянном общении
Цензурном комитете, а далее — Фет, Григорьев и последний
оэт России Блок. Русский символизм это только продолжение
дальнейшее раскрепощение поэтических приемов и методов
ютчева. К поэзии Тютчева очень близка и лирика Лермонто-
з — интонационно и по форме.
Совершенно замалчивалась в годы сталинской узурпации
:его русского политическая и философская деятельность Тют-
ева, более чем гениальная. В ней величайший русский поэт вы-
гупает как провидец будущих судеб европейской цивилизации
славянского мира. Формула Тютчева «православный папа
Риме и православный император в Константинополе» есть
ожие откровение судьбы и предназначения России. Тютчев
ережил духовную катастрофу после позорного Адрианополь-
кого мира и падения Севастополя в ходе Крымской войны. Он
редугадал прусские притязания и предвидел Первую мировую
эйну. Он разоблачал бездуховный мещанско-буржуазный ха-
жтер западной цивилизации, всесветный заговор социализма,
н современен и поныне — мы являемся свидетелями провид-
:ства Тютчева, предсказавшего раздвоение мира и отчуждение
ячности.
* * *
Судьбы Польши и России очень разные. Польша — славян-
сая страна, предавшая древнеславянское язычество и право-
1авие Риму, ставшая форпостом Запада в борьбе с Россией
в четырех разделах сполна получившая возмездие со всех
:орон за свое предательство.
У Польши как у славянской страны есть только одно общее
Россией — это судьба русского дворянства и польской шляхты,
риентированная на Запад польская шляхта начала расходиться
) своим народом, с заветами предков очень давно — с начала
) века. В 15 веке шляхта активно боролась с немецким Орденом,
го отвечало интересам и чаяниям славян. Но с 16 века, после
ззгрома немецкого Ордена, Польша сама выступила против
Эссе
543
славян. Предпринятое ею насильственное обращение в католи¬
чество Белоруссии, Галиции, Украины было не менее жестоким,
чем истребление немцами пруссов и кашубов.
Дворянская шляхетская республика, шляхетские восстания
и революции в дальнейшем происходили при безмолвном без¬
различии польского народа. Славянский дух польской нации
постепенно исчезал, большинство поляков равнодушно отно¬
силось к прозападным новациям шляхты. В послепетровский
период русское дворянство пошло по пути польской шляхты. Так
же, как и в Польше, барские усадьбы в России были островками
европеизма в славянском море. Так же, как и в Польше, эти очаги
западной культуры впоследствии были уничтожены. Погибло
русское дворянство, погибла и польская шляхта. В сущности,
погибли две великие культуры, давшие миру Чайковского и Шо¬
пена. И шляхта, и русское дворянство погибли трагически и не
по своей вине. Их судьбу определили Ватикан и Петр Первый.
Эти исторические силы толкнули дворянство обоих государств
на антиславянский путь. Ватикан — в 15 веке, а Петр — в нача¬
ле 18 века. Окончательное исчезновение русского и польского
дворянства произошло, тем не менее, примерно в один и тот
же исторический период с разницей в полстолетия. Уничто¬
жение польской шляхты во Второй мировой войне и русского
дворянства в гражданской войне — ужасные трагедии в истории
России и Польши.
* * *
О Чаадаеве надо говорить и думать. Это такой мыслитель,
который сам ничего не сказал, но зато задал поколениям не¬
сколько до сих пор не решенных вопросов. Вопросы эти Чаадаев
сформулировал очень четко и беспощадно. До него вообще эти
вопросы никто в русской философии и литературе не ставил.
Чаадаев первым увидел, что за внешним лоском европеизации
Россия представляет собой бездонную и никем не освещенную
пропасть. Чаадаев испугался и сказал, что у русских нет про¬
шлого. Сам этот испуг говорит о многом. Это мистический ис¬
пуг и ужас. Он понял, что у России нет европейского прошлого.
Сказав это вслух, он испугался. То, чего он не назвал, того он
и испугался. Испугался он безграмотности и неевропейской
пустоты. Но что-то в этой пустоте было. Осмыслить это он не
мог. Но по размаху нигилизма своего мышления Чаадаев, конеч-
>44
А. Смирнов (фон Раух)
но, отец русской новейшей философии. Философии в смысле
отрицания всякой философии, всех видов материализма и всех
видов метафизики. Теперь в космосе открыты «черные дыры».
В области мышления Россия такая же «черная дыра». Нечто
совершенно не укладывающееся ни в какие системы. Чаадаев
первым открыл эту неукладываемость России в известные ему
системы. Россия императорская и европейская объявила его
сумасшедшим.
* * *
Когда говорят о декабристах, то представляют себе тонких
элагородных офицеров и их умерших от чахотки жен. Очень
страдальческие воспоминания. Бывали во Франции, многие
кснаты на преданных француженках. Ле Дантю, Полина Гебль,
Александр Дюма, Жорж Санд с профессиональным романтиче¬
ским бюстом, на котором умер влюбленный Шопен. Декабрист
Пунин сильно любил полячек, они его тоже любили.
Пятерых декабристов повесили. Герцен — их духовный сын;
Пушкин — африканский свободолюбивый брат; Ермолов, ус¬
мирявший кавказцев, — папаша.
Что, собственно, за публика топталась в ожидании расстре¬
ла на Сенатской площади? Судя по всему, порядочные люди:
платили карточные долги, стрелялись исправно на дуэлях, были
'алантными любовниками. И только. Что они знали о России?
Го же, что и все в Петербурге. Не сильно секли своих крепост¬
ных девок, хотя их и брюхатили. Вернулись после ссылки в свои
имения благородными старцами. Все очень похоже на Польшу.
Га же слащавая сентиментальность, недомыслие и бесполезная
фабрость. Программа? Да та же, что и в Польше, — шляхет-
жо-дворянская республика. Вместо одного Николая Палки¬
на — десять тысяч. И у всех нежные дворянские профили, усы
н эполеты.
Конечно, их жалко. Но и только. Их оплакал карточный
цулер Некрасов. Их любил Герцен. Их внуков русские мужики
уничтожили под Перекопом. Белая Вандея гражданской войны
могла бы видеть в них своих героических предшественников.
По не увидела из-за своей политической тупости. Дворянская
революция. Александр Второй сполна выполнил их программу.
Будь их внуки на их уровне, они бы намного раньше расстреляли
Распутина, посадили бы в Петропавловскую Николая и Алек-
Эссе
545
сандру, заключили бы с Германией сепаратный мир и не допу¬
стили бы Октября, установив в России правление офицерской
хунты. Но их внуки были намного глупее их. Вот, собственно,
и все о декабристах.
Радищев — фигура трагическая. Он своей судьбою почти на
два столетия показал, как должно обращаться в России любое
правительство с писателем, позволившим себе сказать правду.
Его, беднягу, морили, морили — недоморили, потом отпустили
и обещали снова начать морить, когда оказалось, что он не утра¬
тил умственных способностей. «Путешествие» его книга слабая,
но с пафосом и восторженностью, книга, несомненно, достойная
и честная. Перед Радищевым всем русским, берущимся за перо,
надо снять шапку. Ведь никто из русских в России не застрахован
от судьбы Радищева, если он вдруг перестанет лакействовать
и посмеет сказать правду. Пожалуй, во всей русской литературе
есть только две обличительные нелитературные книги, все-таки
вошедшие в литературу. Это «Путешествие» Радищева и «Саха¬
лин» Чехова. По скрытому темпераменту и чистой правде они
похожи. Проживи Чехов еще лет двадцать — и его судьба была бы
похлеще радищевской. Радищев не вынес тяжести звания рос¬
сийского литератора, покончил с собой. Вспоминая Радищева,
каждый пишущий должен помнить, что чаша с цикутой может
быть и его выходом, и притом самым желанным. Выходом чести
♦ ♦ *
Читал «первейшего» советского писателя Алексея Толстого.
Враг. Принципиальный враг. Он до мозга костей материалист
и хулиган. Очень талантливый разнузданный хулиган. Он та¬
ким законченным материалистом был задолго до революции.
С самого начала. Русские эмигранты первой волны вопили, что
Толстой продался большевикам. Так он им вовсе не продавался,
это было взаимное стремление одной утробы к другой, заволж¬
ской Бойстромовской и мужицко-совдеповской. От обеих утроб
плохо попахивает - хамством. От утробы Толстого с толстовским
заволжским посапыванием, переваривающим историю России,
попахивает не только хамством, но и заведомой чисто больше¬
вистской профанацией.
Какие бы трагические эпохи ни описывал Толстой, все он
сводит к к историческим анекдотам, правда, расцвеченным та¬
лантливейшими деталями быта. Получается не живая история,
546
А. Смирнов (фон Раух)
а паноптикум, и весьма материально убедительный. Алексей
Толстой — это действительно новатор в русской литературе. Что
же он ввел качественно нового в русскую литературу? Во-первых,
развязный, наглый тон всесветного хулигана, оскверняющего
все, к чему он прикасается. Второе — это элемент скрытой пор¬
нографии. Рядом с ним Арцыбашев, Каменский — идеалисты-
мистики. Эротика Толстого отдает конюшней, а не мистикой
пола. По сравнению с Толстым Горький — высокий идеалист
русской культуры девятнадцатого века. Впрочем, несмотря на
разменное употребление Горького в нашей совдеп-эдемии,
Горький держит в кармане ницшеанский кукиш либерального
толка, и вообще он хоть и «столп» и все прочее, а в собственно
писательской практике пишет по-русски обстоятельно и прочно.
В общем, он, конечно, по всем своим писательским замашкам
и по отношению к литературе совсем не советский писатель,
а своего рода искатель сверхчеловеческих идеалов в русском
мужике. В совдепии Горький, конечно, разочаровался. А вот
Алексей Толстой, которого Горький поселил в своей двор¬
ницкой, носил не только личину допотопного дикого барина,
закусывающего водку клюквой и валяющегося неделями на
пуховых перинах своих крепостных дунек и палашек. На самом
деле это была только удобная личина, позволяющая ловко хапать
гонорары и авансы и изображать перед Сталиным стоящего
на задних лапах медведя с блюдом «хлеб-соль», вроде тех, что
когда-то стояли в прихожих особняков, где на их подносы клали
визитные карточки. Алексей Толстой прекрасно ужился в ла¬
кейской советской литературы, потому что он сам в душе лакей,
любящий хватать с барского стола жирные куски и, чавкая, их
пожирать. Те, кто видит в Толстом певца ущербного дворянства,
вроде Терпигорева или же Бунина, глубоко заблуждаются: у тех
трагедия на фоне чудачеств, а у Толстого — буффонада смешных
уродств с подчеркиванием гнусно-похотливых моментов.
♦ * *
Много пишут нелепостей об Антоне Чехове. Мало кто хорошо
понимает этого писателя и его современность и злободневность.
Антон Чехов — это особое явление, а потому он и современен.
Много пишут о патологии Достоевского. Чехов во сто крат па¬
тологичнее Достоевского. Рядом с Чеховым Бунин — здоровый
кобелина-дворянин, грешащий по гумнам с девками и треска-
Эссе
547
юший на псарне водку. Бунин не интересен, когда он пишет
о людях, — он писатель «интерьерный»: усадьба, лес, дождик,
и человек у него — часть обстановки, обретающий значимость
только после смерти. О живых Бунин не умел писать и не по¬
нимал их. Сколько ни читай Бунина, никогда не почувствуешь
своей плотью чужой жизни, скрытых пружин ее. Бунинские жен-
шины — манекены, объекты сексуальных потребностей половых
психопатов, в основном дворянско-мужицкого происхождения.
Очень жаль, что у Бунина не описаны случаи некрофилии и ско¬
толожеств, в этих жанрах он не имел бы соперников.
Чехов же, напротив, весь трепетно, таинственно живой. Его
персонажи живут мучительно одинокой, полной таинственных
порывов жизнью. Им все тягостно, им все трудно, они полны
неосознанных импульсов и желаний. Они — сама тайна отдель¬
ного человеческого существования. Чехов откладывал частицы
себя в раковины чужих судеб, и они превращались в жемчужины
лучшего и правдивого, что когда-либо написано о людях. Ни до,
ни после Чехова никто не писал такой страшной и мучительной
правды о жизни людей. Рядом с ним Мопассан грешит фарсом
и скрытой тенденцией недоброжелательства к двуногим. Чехов
же величественно прост: «Я несчастен и одинок. Одиноки и вы.
И никто ни меня, ни вас никогда не поймет». И не понимают,
и не понимали. А теперь, среди общего литературного гниения
и подавно понимать не хотят. Отстраненность жизни человека
от мертвенно-прекрасного величия природы — основная тема
его творчества. Как мучительно и страшно копошатся души его
персонажей среди величественной и милой среднерусской при¬
роды. Какое страшное противоречие. Невольно вспоминается
раненый князь Андрей и бездонное небо Аустерлица. Чехов
бессмертен. Доживи он до наших дней, он так же бесстрашно
писал бы о дикости современной цивилизации, о варварском
одичании, о потопе порнографии... Чехов — единственный,
кто бы смог написать правду о русской революции, без тен¬
денциозных вывихов влево и вправо. Чехов честен. Правда, он
о многом молчал. Молчал не потому, что не знал, а потому, что
знал слишком много. О русской революции и революционерах
Чехов знал очень хорошо, но не писал — только в одном, не
изданном в СССР, письме к Суворину он пишет о социал-де¬
мократах, об их самодовольстве, невежестве, о тех порядках,
какие они установили бы в русской литературе. Не буду дословно
548
А. Смирнов (фон Раух)
цитировать, так как под рукой нет оригинала, а большевики его
никогда не издадут.
К числу советских легенд о Чехове относится и легенда об
идиллических отношениях его с МХАТом. У Чехова действи¬
тельно были близкие отношения с Немировичем-Данченко,
литературно тонким человеком, почитавшим его драматургию,
и с некоторыми актерами труппы, например, с Артемом. Но
Станиславского он неоднократно называл «любительствующий
купчик Алексеев», а многое, весьма лестное для МХАТа, говорил
«чтобы не обидеть». Русский варвар Островский действительно
сделал Малый театр «домом Островского», а МХАТ — место
временного пребывания Чехова, но не «дом Чехова». Правда,
Чехов использовал МХАТ как «дом», но определенного сорта,
выбрав из среды «художественников» жрицу любви Книппер,
когда понял, что скоро умрет, и пожелал умереть «с шиком»
при такой семитически страстной профессионалке. Но это не
больше, чем способ самоубийства чахоточного. Единственный,
к кому всерьез относился Чехов, — это Лев Толстой. Толстой при
его кроличьей плодовитости, толстой жене, куче детей — кар¬
тежников и кутил — был в своем разоренном имении ужасаюше
одинок. Но за Толстым стоял миф его рода, клана, за Чеховым
была пустота, нишета и унижение лакейской. В Толстом Чехов
ценил его одиночество и беспощадность, которая была отлична
от чеховской беспощадности. Толстой — дворянин, густопсо¬
вый, с высоты своего происхождения он судил все остальное.
Чехов подглядывал за людьми, не возвышаясь над ними, без¬
жалостным взглядом врача-аналитика. В его взгляде на людей
нет предпочтения — он безразличен ко всем и одновременно
сочувствует всем. «Мы все в ловушке» — это его скрытый де¬
виз. Его социальные идеалы? Таковых у него не было. То есть,
из существующих на земле социальных группировок он не
сочувствовал ни одной. Ему хотелось верить, что со временем
люди перестанут вести скотский образ жизни, жрать, убивать,
растлевать женщин и детей, заставлять голодать половину
человечества. Один современник Чехова, старый писатель,
говорил мне: «В России интеллигенция — это класс». И еще:
«Мы (интеллигенция) жаждали революции, но не той, которая
произошла». Чехов, конечно, никогда бы не сказал таких благо¬
глупостей, но в тезис о том, что культурные люди — это основная
движущая сила будущего, ему хотелось верить. Со времени его
смерти прошло почти семьдесят лет, и с тех пор в мире ничего
не изменилось — по обеим сторонам «занавеса» царит такое же
скотство, у власти все то же скопление обожравшихся эгоистов,
а культурные люди сидят по углам, и их используют как прости¬
туток. Придет ли когда-нибудь культурный слой к власти — это
очень и очень неясно. О власти Чехов писал вскользь — он во¬
обще не был политическим трибуном, как художник он описы¬
вал явление, но не называл его. Однако пакостность и уродство,
корысть власти он показал как никто. Поэтому Чехова не может
любить ни одно правительство, он потенциально опасен любой
власти, основанной на корыстном использовании большинства.
Революционность Чехова — в его вере в конечную победу интел¬
лекта над скотоподобным двуногим. Чехов враждебен и моно¬
полиям, и толстобрюхим адвокатам самого невежественного
класса общества — пролетариата. Он враг всякой диктатуры,
кроме диктатуры интеллектуальной целесообразности. Очень
страшный для диктатуры пролетариев и буржуа писатель Чехов.
Он будет еще очень и очень долго актуален и современен.
Если можно назвать интеллигенцию классом, то этот класс
всегда будет иметь в Чехове вернейший «глаз», оценивающий чу¬
довищность окружающего. Модернизм как таковой Чехов всегда
отвергал. Он подозревал модернистов, сделавших модернизм
своей профессией, в скрытом предательстве и проституции.
Основы модернизма лежат в эстетизме первых крупных фигур,
плюнувших в лицо человечеству. Это Ницше, Уайльд, Ибсен.
Этот ранний модернизм Чехов принимал. О Ницше он выра¬
зился приблизительно так: «Вот появился один оригинальный
философ и сразу с ума сошел». Надо знать и понимать Чехова,
чтобы найти в этой сентенции скрытое сочувствие.
Величие Оскара Уайльда — в его утверждении, Фго искусство
и художник могут преобразовать уродство и безобразие жизни.
Отбросив парадоксализм Уайльда, эту же мысль можно найти
и у Чехова. Позднейшие же модернисты, сделавшие надруга¬
тельство над людьми своей профессией, стали теми «скорпиона¬
ми» — лабазниками-торговцами типа Брюсова и Ко, — которые
вызывали отвращение у Чехова. Да и сейчас (я не говорю об
СССР, где нет вообще никаких свобод и условий для творчества)
на Западе есть люди такого же размаха и такой же судьбы, как
эстеты начала века. Но все они, включая экзистенциалистов,
конформисты и вполне «домашние прирученные животные».
550
А. Смирнов (фон Раух)
Их анализ общества эпатажен, но не несет в себе динамита для
взрыва. Чехов же весь набит этим динамитом перемен. Опасно,
очень опасно издавать Чехова, но издают — он хорошо раску¬
пается и читается, и... и плохо понимается.
Драматургия Чехова — вершина его творчества. В ней он смог
подняться над своим временем. В прозе, в беллетристике все-
таки у него есть кое-какие предшественники — и Тургенев с его
музыкальностью фразы, и Толстой, и «мужиковеды» — от Эртеля
до народников — в разное время влияли на его творчества. Гауп¬
тман и Метерлинк также кое в чем сказались в его творениях — от
них у него некоторый лирический мистицизм и таинственность.
Все это в очень малой степени, но присутствует. В драматургии
Чехов никому не отдает дани — он творец, первооткрыватель.
Чехов в театре совершил несколько кардинальнейших открытий
и реформ, взорвавших тот, прежний, театр, существовавший до
его появления.
* * *
Мое знакомство с Чертковым отчасти приоткрыло для меня
тайну Льва Толстого. Обломок истасканно-великолепного
русского барства 1860-х годов. Это человек с другой планеты.
Он невероятно эгоистичен. Он занимает много места. Он имеет
право занимать много места. Толстой тоже эгоистичен. Он по
праву лендлорда занимает много места. Он никого не любит, он
умеет замечать в людях все неприятное. Поэтому он любил Че¬
хова — Чехов тоже никого не любил и умел замечать все непри¬
ятное. Но Толстой не любил никого, потому что слишком всех
презирал, Чехов не любил никого, потому что не мог — он был
сотворен из другой духовной материи, он талант, зависящий от
наблюдаемой среды, — точнее, градусник, который сам по себе
холоден, он нагревается от тела больного. Толстой не зависел
от среды, он сам по себе, он хорош один. Толстой писал только
о самом себе, Чехов писал о других. Достоевский писал об искус¬
но созданных им марионетках, прыгающих в его христианско-
шопенгауэрском балаганчике. Достоевский развивал проблему,
Чехов писал истории болезни, без намека на окончательный диа¬
гноз. Толстой палачествовал над самим собой. Рядом с Толстым
было нечем дышать — у него была зловонная пасть хищника,
пожирающего чужие души от скуки — по праву и по привычке.
Чертков тоже все презирает. Он со Львом мог быть дружить.
Эссе
551
Что их роднило? Духовные кризисы — это внешний контур.
Основное — это нежелание себя изменять и измельчать, что
роднило Толстого с Урусовым, Стаховичем, с великим князем
Николаем Михайловичем. Как художник Толстой ничтожен, он
только мемуарист собственной души. А душа его колоссальна.
Толстой — бедствие для русской литературы. Он враг формы,
всего, без чего нет искусства. Он презирает полунамеки. Для чего
ему все это? Ему дай Бог описать все происходящее в нем самом.
Недаром Стахович редактировал для него «Анну Каренину». Но
он презирает Достоевского за неряшливость слога, потому что
Достоевский — художник, а художник не может быть неряшлив
в форме. А Толстой не художник, как Жан-Жак Руссо, которо¬
му он поклонялся в молодости. Недаром он любил Стендаля,
великого дилетанта-мемуариста. Толстой редактировал себя
тщательно не из литературных соображений, а для того, чтобы
в его фразы, в его мысли не проникло ничего извне, чтобы все
звучало как его внутренний монолог мемуариста. Толстому под¬
ражать нельзя. Подражание Толстому — гибель для художника.
Нужно родиться личностью — вот тогда можно учиться у Тол¬
стого способам самозаписывания и самовыражения. Великий
Толстой. Он нечто большее, чем писатель, и одновременно
нечто меньшее, чем художник-писатель. Благодаря Черткову
понимаешь, что русскую литературу не создавали. Она просто
росла, как липовая аллея.
* * *
Меня всегда волновал Александр Блок — этот гениальный
предатель соловьевства. Болезненная, великая, демоническая
натура. В основе его души лежит демонизм саморазрушения
и мазохизм. Он строит храм, чтобы его разрушить. Его друзья
упрекали его в предательстве. Они просто не понимали двой¬
ственность его природы. Враг материализма и животности, он
окончил свою жизнь «Двенадцатью», надругавшись над всем
своим прежним сорокалетним путем. Он всегда гениально над-
ругивался — в этом он гений. Его утверждение несет в себе уже
бациллы надругательства. Он любит посторить здание на заранее
шатком фундамента, а потом со сладострастием наблюдать, как
появляются трещины, приводящие к катастрофе.
Что он любил? Я думаю, немногое — помосковную природу
вокруг своего имения, одинокие прогулки по взморью, шелест
552
А. Смирнов (фон Раух)
снимаемого женского кружевного белья, Пяста, Евгения Ива¬
нова, может быть, немного певицу Дельмас. Свою жену вряд
ли — это откровенная гавань его сладострастия. Понимал толк
в смерти, разврате, болезни, самоуничтожении, садоводстве. Все
презирал, все любил, был одинок и постоянно нуждался в жен¬
ском теле. В сущности, женское тело заменял ему человечество.
Был бесплоден, детей не было.
Пожалуй, Лермонтов, Тютчев, Фет, Блок — как их мало,
органически однородных в своей странности и надмирности.
Конечно, он никакой революции большевиков не принимал,
был просто очень любопытен и одинок. Если бы вместо больше¬
виков и Ленина Петербург захватил бы царь Дарий, или Ксеркс,
или стада кентавров, то Блок так же бы «интересовался» и ходил
бы по улицам, и слушал и написал бы что-нибудь еще и похле¬
ще «Двенадцати». А так как русский интеллигент наполовину
Буренин, наполовину Дорошевич, а скорее всего Партеров или
Амфитеатров, то Блок их всех испугал, и его облили помоями.
А он был гений и античеловек. Да у нас в России античеловеки
не новость. Не то бог, не то демон, оказывается — Блок. По¬
томок лейб-медика Павла I, может, даже еврей, как Афанасий
Шеншин. Последний поэт России. И на него смеют указывать
современные литературные шавки, эти крохотные советские
бальмонты в красном краденом дамском белье из кремлевских
подвалов. Эта свора лжепоэтиков, прикормышей Ассурбанипа-
лов марксизма. Что им Блок и что Блоку они. Он мертв. Мертва
Россия и навеки мертва русская поэзия. Блок — это могильный
памятник русской поэзии.
Опубл. 2011 г.
ВОЗМОЖНАЛИ НЕДВОРЯНСКАЯ
ЛИТЕРАТУРА В РОССИИ?
Вопрос этот не риторический, а очень и очень насущный, так
как совершенно неясно, существует ли вообще русская литера¬
тура в ее традиционном понимании или же на ее месте возникло
нечто иное. В некоторых животноводческих хозяйствах в целях
получения полноценного семени от быков создают особые чу¬
чела коров, на которые алчущие соития быки залезают, и тут их
специально и выдаивают. Эффект обманки. В некоторых секс-
шопах продают для онанистов резиновых надувных женщин
с полноценными влагалищами. Мне кажется, что с 1917 года
в России существует такая же искусственная корова русской
литературы. Ее опоганенное чучело, которое не родит ни теплых
телят, ни живых словесных опусов, а один резиновый эрзац —
эрзац-литературу. А то, что было до этого, почти столетнего
периода мрака, покрыто густой пеленой лжи и дезинформации.
Для многих, не только для меня, русская литература окон¬
чилась в 1920-е годы, а с тех пор... С тех пор мы живем в очень
подлую и дремучую эпоху. Погибший СССР был отнюдь не
Россией, а варварским антирусским формированием на ее ме¬
сте. И все, что здесь происходило, было очень двусмысленным.
Лучший русский искусствовед, по определению.Александра
Бенуа, и теоретик профилирования всего комплекса русской
культуры барон Николай Николаевич Врангель, родной брат
«черного барона» Петра Николаевича, утверждал, что в России
не было иной культуры, кроме дворянской. Его программная
книга «Венок мертвым» прекрасно проиллюстрировала эту
мысль. Действительно, со времен Петра I так и было. Если не
считать старообрядческой культуры, породившей в своем конце
Клюева, Есенина, Петрова-Водкина и Филонова.
Все наши Пушкины, Лермонтовы, Тютчевы, Феты, Толстые,
Достоевские — все связаны с усадьбой. Правда, только у отца
одного из них озлобленные крестьяне вырвали половые органы,
554
А. Смирнов (фон Раух)
которыми он обрабатывал своих дворовых девушек, что и по¬
родило гениальные строки последнего романа его сына.
Некоторые исследователи вакцин вначале пробуют их на
себе, делясь своими наблюдениями. Я тоже хочу поделиться
некоторым опытом, так как тоже в некоторой степени при¬
частен к русской литературе. Я сам по своему происхождению
принадлежу к нашему проклятому дворянскому сословию, и мои
отец и мать оба родились в сожженных большевиками усадьбах,
и их колыбели окружали усатые бородатые высоченные люди
в эполетах, папахах, лентах, звездах и крестах — гремели золотом,
саблями, шашками у их детских ушек. Так уж это произошло,
и я невольно в силу своей генетики очень и очень долго интере¬
совался всем, что писали, а писали они все очень много, люди
моего сословия. Я дворянскую литературу, поэзию, философию
и пластику (архитектуру, живопись, мебель, шитье, фарфор) до¬
вольно-таки хорошо знаю. К тому же я человек глубоко русский,
на Запад на чужие хлеба сам не поехал, хотя и были подходящие
случаи, и объездил все губернские города России, подолгу всюду
жил и страну эту хорошо знаю. И мне моя дворянская генетика
ничего хорошего не принесла.
Большинство моих предков были пьяницами, картежниками,
обскурантами, самодурами, развратниками, дуэлянтами, а те,
которые служили, были деспотами, беспощадными и крайне
жестокими вояками, службистами, придворными блюдолизами,
и все они страдали страшным эгоизмом, себялюбием и были
крайне тяжелы в быту. Перед революцией, правда, многие из них
кинулись в народничество и просветительство, отнюдь не меняя
тяжести своих характеров. Да, все они и им подобные создали
великую империю, но они же ее и погубили. Единственное, что
я в них ценил и ценю, — это абсолютную независимость. Они
не хотели ни от кого всерьез зависеть: ни от Бога, ни от своих
Царей, которых они периодически давили офицерскими шар¬
фами и грохали тяжелыми золотыми табакерками по голове.
Эта вот патрицианско-татарская независимость (хочу ми¬
лую — хочу голову рублю) и создала так называемую великую,
подрывную по своей сущности, античеловеческую русскую
литературу. То, что эта литература античеловечна, подтвер¬
дила наша чудовищная революция и долгое, слишком долгое
царство большевиков. Подрывничество было больше в прозе,
меньше в поэзии, а уж о дворянской философии и говорить
Эссе
555
нечего — это все такие зловредные фантазии, от которых мог
треснуть шарик: тут и князь Кропоткин, и граф Лев Толстой,
и Бакунин, и Герцен, и Хомяков, и политический теоретик Тют¬
чев. Славянофильство — это ведь тоже гнусная разновидность
русского анархизма: «Мы сосвоими крепостными лапотниками
создадим новую Европу, с православным императором в Кон¬
стантинополе и православным папой в Риме». Какой идиотизм!
Как же, создали! На вилах своих дворовых в семнадцатом. Без
славянофилов не появились бы Чернышевские, Добролюбовы
и Нечаевы — вдохновители волжской колыбели Володечки Улья¬
нова, так и родившегося лысым и злобным на волжских откосах.
Меня всегда интересовала альтернатива программной дво¬
рянской культуре. Можно ли по-иному? Была л и возможна неза¬
висимая недворянская русская культура? Я изучал черноземных
недворянских писателей — и Помяловского, и братьев Успен¬
ских, и Левитова, и Подьячева, и других менее известных — все
они очень хорошие писатели, но все они вышли из «Бежина
луга» Тургенева, то есть они вторичны. Это ставшая писать
дворня и дьячки. Да и сам дух их высокоталантливых творений
в чем-то ущербен. Тот же сугубо дворянский черноземец Тер-
пигорев-Атава, описывающий те же темы, талантливей и зорче
их. Эти попытки создания альтернативной культуры, подрыва¬
ющей дворянскую монополию на печатное слово, всегда имели
в себе большую, очень большую, червоточину — мы не хуже
их. Проклятие клейма хозяев и рабов — «страна рабов, страна
господ» — лежит на всем, что делалось вне усадьбы. Если при
этом вспомнить опыт Лескова, то это голый искусственный сти-
лизм. Это высококачественный лубок под народ. Лесков — это
реализованный Шкловский своего времени. Он дал блестящий
пример, как можно подделать литературу.
В русской послепетровской дворянской культуре было два
течения — галлическое и германистское. Галлический поэт
и прозаик — Пушкин, немцеобразные — Жуковский, Карамзин,
Тютчев. Весь пушкинский круг писал и думал по-французски.
Можно говорить о русско-немецко-французском филиале Ев¬
ропы. Причем в этом филиале часто писали лучше, чем в лите¬
ратурной метрополии, и влияли на лучших авторов метрополии.
Возьмите связи братьев Гонкуров, Флобера, Тургенева,
Гюго или явление Стендаль-Толстой и далее Толстой и весь со¬
временный ему европейский роман, который бы не возник без
556
А. Смирнов (фон Раух)
«Войны и мира». Достоевский тоже весь вышел из современного
ему французского леворадикализма. Все три темы Достоевско¬
го — убийство, деньги, революция — чисто французские темы,
к русскому материку Достоевский даже не подходил близко. До¬
стоевский — это Эжен Сю Петербурга. Но Эжен Сю, осложнен¬
ный психопатологией эпилептика, заглянувшего из порочности
во фрейдистское послезавтра. Очень умилительна сцена, когда
Достоевский доказывал Тургеневу, что он сам растлевал мало¬
леток, и Тургенев в ужасе убежал, не подавая руки крестовско-
карамазовскому автору, бессменному хроникеру «Петербургских
тайн» торгового дома Свидригайловых-Лебядкиных.
А взаимосвязь Мопассана, Толстого, Чехова. Например,
Толстой, узнав от своего тестя, кремлевского врача, о том, что
монах Чудова монастыря, бывший акушер, удачно принял роды,
сказал, что Мопассан это описал бы лучше, чем он.
Больше всего русская литература по своему типу похожа
на литературу испанских колоний Южной и Центральной
Америки — мы пишем не хуже, чем в Париже и Мадриде. Да
и социальная модель была одинакова: фазенды, рабы, порка
у столба. Только в России рабы были совсем белыми, не негры
и индейцы, а такие же православные, как их хозяевы. Пока
русская литература, а точнее все виды искусства, не перечер¬
кнут петербургского опыта, до тех пор ни о какой литературной
самостоятельности русской литературы говорить нельзя, мы
будем по-прежнему путаться в кисейных панталонах Пушкина
и в кружевных сорочках госпожей Панаевой и Огаревой. Ны¬
нешний Ленинград- Петербург уже почти сто лет пуст, стоит на¬
помаженный, лишенный содержания пустой ампирный шкаф,
заселенный колхозной деревней и всеми ветвями разноязычных
инородцев. Но ведь были, были попытки создать собственную
внеевропейскую культуру.
Это одинокий, как перст, граф Алексей Константинович
Толстой с его литературным русизмом, это и ранние опыты
отчасти Блока, Клюева и некоторых имажинистов. О Гоголе
же надо вообще умолчать. Этот русскоязычный мистик был
абсолютно одинок, ни на кого не повлиял, ни с кем не пере¬
секся. Он создал говорящий паноптикум России, паноптикум,
озаренный безмятежным светом безумия. Такие странные
писатели, вне традиции и национальных корней, есть во всех
литературах. В поэзии девятнадцатого века был и Аполлон
Григорьев, и Кольцов — надорванные струны степей. Путь
к познанию собственного словесного мелоса оборвался на
супервеликом Хлебникове.
Все эти попытки так или иначе связаны с пересмотром всей
Петербургской культуры, всего опыта официального сино¬
дального православия. Они искали выхода в степь, к скифству,
к язычеству, к свободе, к иным формам цивилизации, искали
и не нашли. Вспомните тоску Феди Протасова из «Живого трупа»
о степи, о древности. Его монолог — самые живые толстовские
слова, обращенные в будущее. Все оборвалось с наступлением
большевизма с его нетерпимостью и жестокостью. Чехов пред¬
видел, кто такие будут социал-демократы, приди они, не дай Бог,
к власти. В письме к Суворину, никогда не переиздававшемся
в СССР, он пророчествовал, что при режиме социал-демократов
на литературном Олимпе будут властвовать такие земноводные,
что нынешние (чеховские) времена покажутся золотым веком.
Чехов все предвидел правильно.
Начиная с семнадцатого года русской литературы вообще не
стало. Мы все погрузились в сумерки рабских русскоязычных
словоизвержений. Это раболепство очень точно подметил Си¬
нявский, видя общность в одах 18 века с красным литературным
холуйством. С тех пор литература переплелась с Лубянкой и ста¬
ла ее филиалом. Попытки создания независимых произведений
подавлялись, а авторы и рукописи уничтожались. Замолк Пла¬
тонов, выкрали и расстреляли обэриутов, посадили Заболоц¬
кого, а сколько погибло начинающих талантов и их рукописи
сожгли. Возник соцреализм. Повивальной бабкой соцреализма
был Максим Горький — великий большевистский и эсеровский
провокатор, сотрудничавший с германскими шпионами еще до
первой мировой войны.
Максим Горький — очень опасная, литературно ничтожная
фигура. Третьеразрядный ницшеанец, автор маразматических
рассказиков («Челкашей» и «По Руси») потом всю жизнь писал
гнусности в виде огромных пасквилей типа «Матери», «Клима
Самгина» и многочисленных идиотских пьес, якобы о русских
купцах, на которых они даже отдаленно не были похожи. Бум
вокруг его имени был создан цветными, социал-демократами
и левыми радикалами в целях разорения старой Европы. Под
крылом Горького вызрело целое племя литературных маклаков,
ставших корифеями соцреализма. История соцреализма — это
558
А. Смирнов (фон Раух)
история позора русскоязычной литературы. В недрах соцреа¬
лизма не возникло ни одного подлинно художественного про¬
изведения.
От всех потуг Айтматова, Можаева, Белова, Абрамова, Рас¬
путина, Астафьева мутит. Это все тяжелый бред, оформленный
в многотомные эпопеи. Я говорю о «младших», самых последних
соцреалистах. А что говорить об их старших собратьях. Всех
этих Фадеевых, Эренбургах, Симоновых и прочих зверопо¬
добных сочинителях, руки которых часто обагрены кровью
своих собратьев. Наследники соцреализма, его внуки, сейчас
группируются вокруг журналов «Наш современник», «Кубань»,
газеты «День» — «Завтра» — это прозаики Крупин, Проханов,
поэтесса Глушкова и целый ряд им подобных, умело сочетаю¬
щих «святость» типа бреда митрополита Санкт-Петербургского
и Ладожского Иоанна, обязательный пешерный антисемитизм
и тоску по сильной руке типа Сталина или «Пиночета» — ко¬
мандующего 14-й Приднестровской армией генерала Лебедя.
Пока большевики финансировали соцреализм, он существовал,
окончилась суета около литературной кормушки — кончился
и соцреализм. Совершенно напрасны стоны и плачи вокруг
судьбы литературных маклаков.
Правда, в среде Союза Писателей были люди, сформиро¬
вавшиеся до Октября, внутренние эмигранты типа Бориса Па¬
стернака, Осипа Мандельштама, Анны Ахматовой. Они писали
в стол и знали, в каких нечистотах они живут. Среди них был
и один «красный граф» — Алексей Толстой, литературная про¬
ститутка очень высокого пошиба, который мог облить помоями
кого угодно, платили бы только как следует. Алексей Толстой
лгал на своих собратьев, самарских и саратовских помещиков,
иосуществлял мостик от дворянской литературы ксоцреализму.
Для этих целей он и приехал в СССР из эмиграции, большевикам
нужна была псевдопреемственность. При дворе Сталина должен
был быть свой Толстой, хотя настоящая фамилия ренегата — Во¬
стром, графский титул он себе выхлопотал, подав на Высочайшее
имя прошение, так как когда он был прижит от соседа, его мать
еще не развелась с подлинным графом Толстым.
Единственно, что успешно развивалось при большевиках,
это полуподпольный жанр социальной утопии: Замятин, Плато¬
нов, Зощенко, Пантелеймон Романов. Комизм двух последних
сродни едкости Салтыкова-Щедрина, тоже сатирика-утописта.
Эссе
559
Но и этих литераторов заставили замолчать, вставив им кляп
в рот. После эвакуации армии Врангеля в Турцию, не сразу,
а постепенно, и Центральная Россия, и Малороссия преврати¬
лись в литературную пустыню, впрочем, довольно шумную от
возни разнообразных литературных насекомых, подъедавших
крошки с чекистских трапез. С Врангелем в Париже оказались
Бунин, Зайцев, Шмелев, Бальмонт, Мережковский, Гиппиус —
последние дворянские писатели.
Было очень много и в эмиграции, и в советской России ли¬
тературных эрудитов, переводчиков, поэтов-версификаторов,
обломков различных литературных школ. В СССР это были
отдельные имажинисты, конструктивисты, третье поколение
символистов, ученики учеников Гумилева. В тени этих выбро¬
шенных большевиками на помойку стариков прошла моя моло¬
дость. От них я многое слышал, многому научился и бесконечно
им всем благодарен «за науку». Но они даже и не делали попыток
написать серьезные эпохальные вещи. Так, небольшие стихи,
обрывки эссе, в лучшем случае воспоминания. Страх, внутрен¬
ний самоцензор, вошел и в их подсознание, и в писательские
привычки — многие из них постоянно испуганно оглядывались,
как будто кто-то к ним сзади подкрадывается.
Единственным писателем, которого я знал лично, замах¬
нувшимся на эпоху, был Даниил Андреев, сын Леонида Андре¬
ева, крупного «северного» символиста из плеяды Стринберга,
Ибсена, Метерлинка и др. И сын, и отец были нетипичными
русскими литераторами. Это сверхчеловеческая, скандинавско-
немецко-арийская ветвь на русской почве. Используя их опыт,
можно выйти в иное надмирное измерение. Но и роман Даниила
Андреева «Странники ночи» сожгли в лубянской печке.
К «кирпичам» Гроссмана я всерьез не отношусь, это ответ¬
вление соцреализма так же, как и проза Максимова и Солже¬
ницына. То, что Солженицын блестящий архивный работник
и журналист-хроникер, это несомненно, но его проза...
Школа литературных маразматиков, вроде моего приятеля
Мамлеева или теперешних Сорокина, Виктора Ерофеева — это,
конечно, очень интересно, забавно, но это все в прошлом, это
писалось под гнетом. Теперь наступила совсем другая эпоха —
эпоха обязательного адаптирования на русской почве всего
западного авангарда. Но такое адаптирование хорошо в малых
странах Центральной Европы, типа Чехословакии или Польши,
560
А. Смирнов (фон Раух)
или в Литве, но не в России, которая сама когда-то влияла на
мир и обладала литературным эгоцентризмом.
Есть во всем этом раковый и роковой вопрос — раковый,
потому что соцреализм был саркомой российской словесности,
а роковой, потому что на него нелегко бесстрастно ответить, —
имеются ли законные наследники великой русской литературы?
И являются ли таковыми все, кто сейчас претендует на эту роль?
Среди советских литераторов, сформировавшихся в совет¬
скую эпоху, была масса евреев, среди которых очень много людей
талантливых и эрудированных. Вообще, средний еврейский
литератор обязательно намного культурнее среднего русского
литератора из-за своей природной любознательности. До эпо¬
хи глобальных тектонических катастроф на Востоке были ведь
и польско-еврейская культура и литература, экспрессионист
Вогау-Пильняк, от всех его вещей веет откровенным холодным
цинизмом. А обо всех этих Кавериных, Фединых и говорить не
хочется — злобные, нетерпимые по своей сути приспособленцы,
помнившие о табели о рангах со Старой площади. Я читал, со¬
бирал советских писателей, «изучал врага», — голая мертвечина
и скука. Хотя иногда попадались интересные исторические
романы Тынянова, Бородина, Яна, но все равно это средний
уровень ниже Мережковского. Я довольно изощренный чита¬
тель и всегда могу отличить фальсификацию от выстраданного
неповторимого текста.
А в эмиграции был Набоков, блестящий, иронично-эротич¬
ный, он очень удобен для подражателей, но он не сумасшедший,
как все его дворянские предшественники. Ведь и Толстой, и Бу¬
нин, и заболевший вишневой усадьбой мещанин Чехов — все
подряд сумасшедшие, то есть люди, не удовлетворенные миром,
литературные поджигатели и анархисты. Большевики были
страшны для развития независимой литературы прежде всего
тем, что издавали огромными тиражами классиков, рядились
в гуманистические шкуры и создавали видимость существования
литературного процесса. Они вовлекали в него писателей, чтобы
контролировать их и истреблять. Любимый большевистский
капкан для западной интеллигенции — это создание видимости
традиций в советской писанине типа прозы Нагибина и Каза¬
кова — голых имитаторов Бунина.
Единственный живой подлинно русский писатель — Оруэлл.
Этот писал о нашей жизни правду, как он влез в наши шкуры,
Эссе
561
живя в Англии, понять трудно. Правда, он повидал большевизм
вблизи, в Испании. Так же, как литературу, большевики из¬
вратили и приручили православие. И живопись, и музыку они
тоже по мере сил калечили. Но музыка — вещь беспредметная,
и композиторам удавалось кое-что сочинять и при большевиках.
Такое положение террора в области культуры продолжалось
очень долго. Менялись правители, менялись формы давления,
но не менялась структура карательных органов ВЧК, ОГПУ,
НКВД, КГБ. Менялись поколения приспособленцев, у дедов-
приспособленцев родились сыновья, у сыновей — внуки, и все
они творили непотребный и гладкий миф о якобы независимой
советской культуре.
Тому есть много примеров: очень наглядна династия Ми¬
халковых-Кончаловских. Дед, академик Петр Кончаловский,
стал писать букетики сирени для большевистских гостиных
вместо бубнововалетских полотен, которые висели в Париже
рядом с Матиссом и Пикассо; сын —литературный мастер на
все руки, от детских побасенок до гимна Советского Союза;
внук — создает фильмы для всех режимов. Глядя на таких де¬
ятелей, приходит мысль, что часть русской по происхождению
советской псевдоинтеллигенции с удовольствием обслуживала
бы геббельсовский аппарат, если бы Гитлер был помягче в Рос¬
сии. Мы все, нонконформисты-шестидесятники, не шедшие
ни на какие сделки с коммунистическим пропагандистским
аппаратом, прекрасно помним ненависть к нам всех ступеней
номенклатуры. Так что все мифы о постепенном смягчении
большевистской политики в области культуры не имеют под
собой никакой почвы.
Конечно, размывание большевистского материка постепенно
происходило. Но, в основном, в области экономики и в духов¬
ном климате отдельных закрытых групп, постепенно начинав¬
ших влиять на общество — феномен «параллельного общества».
В области идеологии в России всегда было два хозяина: Старая
площадь и те люди, которые бросали ей вызов. Извечное «поэт
и царь». К сожалению, люди, бросавшие вызов Кремлю, трати¬
ли все свои силы на психологическое противоборство системе,
и у них почти не оставалось сил для оригинального творчества.
Только люди с большими странностями, вроде Анатолия Зве¬
рева, Владимира Яковлева, находили в себе силы постоянно
творить.
562
А. Смирнов (фон Раух)
В СССР даже существовал особый закон творчества: пока
художник или поэт живет в собственном вакууме, он может
писать. Как только он вступает в противоборство с окружаю¬
щим — его силы иссякают, и его не надо судить за бесплодие
и за последующее за бесплодием пьянство, разврат, наркотики
и различные виды самоубийства. Такова внутренняя духовная
конъюнктура Совдепии. А тут заодно «холодная война», по¬
степенный поэтапный проигрыш в ней СССР и социальный
заказ Запада на антисоветскую литературу. Много, очень много
советских писателей, загодя почуяв смену хозяев, стали рабо¬
тать на «тамиздат», переправляя посредственные рукописи на
Запад. Конечно, опять еврейская проблема, масса советских
писателей-евреев на Западе, в США, в Израиле. Самые умные
из них — бесстрастные свидетели чудовищного времени и чу¬
довищной катастрофы.
А большинство плыло по течению в СССР, плывет по тече¬
нию и на Западе. Исключением среди русскоязычных еврейских
писателей являются «проклятые» писатели — люди, пишущие
о том, о чем не принято писать ни в России, ни на Западе. Но их
имена не на слуху, их не пропагандируют, мало издают, и они
фактически не прорываются в постсоветскую Россию. В зубах
навязла совсем другая обойма обкатанных на «Свободе» авторов.
Новая Россия не освободилась от большевизма, трансфор¬
мировавшаяся номенклатура создала новые табу, новую, еще
более жесткую цензуру, и поэтому оригинальные голоса в России
почти что не слышны. В России нет независимой прессы. Пресса
четко разделена по партиям и для того, чтобы печататься, надо
примыкать к одной из враждующих стай.
Есть среди еврейской интеллигенции и странное, очень
странное направление. Люди, его исповедующие, считают, что
Россия духовно умерла, что они, еврейские интеллигенты, при¬
званы заменить русскую культуру, заменить русских дворянских
писателей и поэтов. Они подражают великим русским прозаи¬
кам, философам, религиозным мечтателям, идут в православные
священники и иерархи, они всерьез считают себя продолжателя¬
ми поэзии «серебряного века». От этого своеобразного движения
веет эпигонством, дендизмом и не очень большим умом.
Серьезный еврейский литератор интересен тем, что он
еврей, долго живший в России, усвоивший русскую культуру,
полюбивший ее и тем не менее оставшийся евреем, пишущим
Эссе
563
по-еврейски. Таким человеком был Жаботинский, которого
я с удовольствием читаю. Таким же писателем был Нахман Бя¬
лик. Но они духовные дети старой России, а где такой еврейский
писатель в советский период? Тот же Бродский, по большому
счету, пародия на современного Пушкина или же, если хотите,
Ахмат Иосифович Аннов. Вот некоторая ранняя «эсеровская»
проза Шкловского очень живая, но он не продолжил, знал, что
наверняка расстреляют. А зачем девяностолетний старик Катаев
имитировал своего учителя Бунина в стиле «мовизма»?
В Германии, кое-как переварившей нацизм, появилась
живая независимая литература. Тот же дезертир из вермахта
Вольфганг Кёппен написал три живых романа о послевоенной
Германии. Романы, совершенно никому в Германии не удобные.
Многие немецкие писатели, хорошо начавшие одновременно
с Кёппеном, потом были отравлены награбленным немцами
золотом, обеспечившим «экономическое чудо», взошедшее на
эсэсовских дрожжах золотых коронок убитых в Восточной Ев¬
ропе поколений. Морально «жирная» Германия смердит так же,
как и «голодная» Россия — все очень уж быстро закрыли глаза
и сделали вид, что все срочно «исправились» и стали хорошими
демократами и гуманистами.
А у нас и «Голый год» Пильняка, и «Россия, кровью умытая»
Артема Веселого — все-таки насквозь красные опусы, но они
были для своего времени относительно независимые. А даль¬
ше? Где глубокий оригинальный срез всего нашего, почти
столетнего, опыта? Быть может, блестящие словесные опусы
Холи-на, Сапгира, Айги? Но это же все априорно камерно, хотя
и талантливо. Или же романы Саши Соколова? По сравнению
с маразменным размахом прежних русских писателей все это «не
тянет». Это все хорошо, но это деревянные будки йа развалинах
Парфенона и Фив. Разрушен, быть может, до конца разрушен
русский оценочный аппарат окружающего мира.
Хрусталик лошади или мухи видит иначе, чем глаз человека.
Был особый независимый русский взгляд на окружающее, то,
что делало русскую литературу оригинальной и интересной для
других европейских культур. Все пишут, оглядываясь, заранее
думая: «А где я найду издателя, как к этому отнесутся в Париже
или Нью-Йорке?», а раньше романисты-помещики сидели
в своих имениях и писали все, что им придет в голову, и не боя¬
лись даже власти своих неограниченных монархов, посадят в Пе¬
564
А. Смирнов (фон Раух)
тропавловку или не посадят. Писал же Достоевский о Толстом,
когда тот упрекал его в спешке, что ему хорошо в своем имении
писать не спеша, а ему, Достоевскому, кушать надо, издатель
за спиной дышит. Главное, что было ценно в нашей прежней
великой дворянской прозе, — это ее величайший эгоцентризм.
Писатель не был только тупым писателем-профессионалом:
он воевал, ездил на Кавказ, в Европу и кое-что пописывал и об¬
ладал удивительным, независимым, почти что античным тоном.
Даже совсем последний Иван Бунин, на что был мелочный чело¬
век, вечный попрошайка у богатых людей, чтобы только было на
что хорошо попить и повалять тупую толстую потаскуху Галину
Кузнецову, и тот писал абсолютно независимо. А последний
крупный русский романист Андрей Белый, человек, открытый
всем ветрам, автор последних всеобъемлющих «кирпичей», за
которыми черный обрыв, почти торричеллиева пустота, полная
огоньков над могилами, он тоже абсолютно независим.
Я эту статью пишу в первую очередь для самого себя, так как
довольно пристрастен и сам не знаю, прав ли я, но мне кажется,
что где-то с конца тридцатых годов, когда стало ясно, что ни
Кутепов, ни Миллер, ни Абрамов не вернутся во главе своих
«белых банд», в России все окончилось. Последние русские
эмигрантские прозаики заскучали, перешли на мемуарные
безделки, а внутри России, раздавленной террором, тоже все
замолкло, и с тех пор все так и молчит. Я, конечно, имею в виду
один всеобъемлющий тип русской литературы, поднимавшей
коренные вопросы человеческого бытия: когда роман как мир
и когда он вызов всему свету, или когда драма — так уж драма,
из которой герои лезут на Гималаи подлой современной циви¬
лизации и палят, как дядя Ваня и Соленый, по своим теням, или
пьеса, роющая, как крот, под бытие, — «Жизнь человека» Лео¬
нида Андреева. Для меня живой дух русской литературы отнюдь
не в пределах современной России, и даже не в русскоязычной
литературе всех трех волн.
Мне кажется, что русская литература продолжается в Герма¬
нии, имеющей одинаковый с нами негативный опыт, в тради¬
циях Луи Селина, во французских экзистенциалистах, а совсем
не в окостенелых томах мертвого «Нового мира», который был
и остался «Старым Советским Миром» — миром полуправды
и полулжи. Да, но в нем издавались при Твардовском хорошие
мемуары! Вот и Солженицын трясет своей бородой классика
Эссе
565
Алексей Смирнов, Григорий Казовский и Михаил Гробман на
вечере журнала «Зеркало» в клубе ОГИ (Москва, 13 октября 2002 г.)
и томами собранных им очень интересных мемуаров. И это все,
что осталось от России? Неужели и она до конца мертва? Как
мертвы античный Рим и Константинополь? В Берлине и Вене
что-то ведь копошится, а здесь покрытые жидким стеклом от¬
чуждения развалины, развалины, развалины...
А милые умные евреи, как тот индийский столетний попугай,
умевший говорить на языке вымершего индейского племени,
слова которого записывал миссионер-лингвист. Очень странным
стало литературное пространство России, дети и внуки каторж¬
ников, которых обучали в условиях неволи палачи, подражают их
тюремному жаргону. Это я говорю о так называемой провинци¬
альной современной литературе, которая продолжав вертеться
в чертовом колесе эпигонства союзписательских образцов.
Когда же начинаешь всерьез писать сам, то из тебя лезет, как
из заржавленного водопровода, масса нечистот и всевозможных
червей, глистов, тараканов, скорпионов и прочей дохлятины
и выстраиваются на бумаге помимо твоей воли очень гнусные,
сложные и похабные вещи, очень далекие оттого, что чувствуешь
на самом деле. Часто сам удивляешься: а почему я это все пишу?
По-видимому, восемьдесят лет большевизма с его гадостями
и жестокостями создали внутри нас огромный негативный
потенциал, который буквально фонтанирует и рвется наружу.
566
А. Смирнов (фон Раух)
Небезопасное это занятие — после всего, что было и что подсо¬
знательно таит наша память, всерьез писать по-русски, никем
и ничем не прикидываясь и ни на кого и ни на что не огляды¬
ваясь. А быть дешевой пародией на русского независимого ли¬
тератора, как был покойный талантливый Булгаков, куплетист
на все ходячие темы, совсем не хочется.
Невольно делаешься гнусным писателем, противным и себе,
и читателям. И этой гнусности почему-то не стыдно. Да, мы это
пережили и нам не стыдно своей боли. И сам не знаешь, что
ответить на собственный вопрос: «А возможна ли вообще не¬
дворянская литература в России? Не являются ли все остальные
ее версии и ветви пародией на погибшее неприятное злобное,
но огромное явление?» Ведь сколько было и есть мещанских
салонных копий с подлинных римских и античных нимф
и фавнов, но все они так далеки от того, что делалось в Греции
и Риме. Для того, чтобы пробиться, быть может, в зловещее, но
свободное завтра, надо восстановить мосты с нашим прошлым,
раскопать все могилы, эксгумировать абсолютно все насилия
и обязательно найти чью-то окостеневшую руку, которая по¬
жмет твою и передаст эстафету, свяжет нас в цепь и благословит
идти за горизонт в свое багровое, сверкающее искусственным
кристаллом неведомых восторгов будущее.
1995 г.
ДВАДЦАТЬ ОДНА МИМОЛЕТНОСТЬ
О МОЕМ ИСКУССТВЕ
1.
Да, я люблю пошлость. Она более всего соответствует изы¬
сканности моего воображения. Каждая конкретная женщина
оскорбляет мой идеал женственности. Каждая конкретная
форма оскорбляет мой замысел. Только откровенная пошлость
достойна воплотить нечто неосязаемое, то, что составляет вечно
ускользающий женоподобный лик моего искусства. Итак, да
воплотятся в подмазанных, вихляющих бедрами формах стрелы
мыслей моих, жалящие лишь одиноких. Мазохизм формы пусть
истончит мысли мои, и пусть упадут они на живот самой пре¬
красной в мире пошлости.
2.
Наиболее присуща мне форма, наиболее далекая от меня.
Только до конца чуждое, до конца враждебное может воплотить
мои замыслы. Враждебность и непонятность формы есть лучший
бодрящий стимул моего творчества.
3.
Я испытываю отвращение к бумаге, к краске, к перу, к шур¬
шанию кисти по холсту. Сила, заставляющая меня преодолевать
это отвращение, есть мое вечное желание доставить себе еще
одну новую неприятность, еще один комплекс отвращения
к себе.
4.
Русского искусства, собственно говоря, никогда вовсе и не
было. Были и есть лишь последние золотые искры Византии
в навсегда умерших и не видящих ничего глазах Запада.
5.
Мне нравится смотреть на грязные лужи. Они прекрасней
всех Адриатик. Мне нравится смотреть на заборы с ободранными
568
А. Смирнов (фон Раух)
афишами. Заборы прекрасней всех полотен в музеях. На заборах
нет золотых рам, на заборах нет ласкающих взглядов миллион¬
ноглавого зрителя, ибо заборы случайны. Да здравствует случай¬
ность! Я преклоняюсь пред случайностью. Только случайность
грязная, как забор, может внушить мне истинное восхищение.
6.
Я стал художником не в силу традиционной инерции. Я всег¬
да был слишком одинок, чтобы принадлежать какой-нибудь тра¬
диции. Моя человеческая ранимость одинакова с ранимостью
искусства. Каждый может подойти и плюнуть в глаза Мадонне
Леонардо, каждый может подойти и плюнуть мне в лицо. В этом
мы с Мадонной Леонардо одинаковы, мы оба смолчим. Безза¬
щитность искусства, поддающегося любому насилию, но не
меняющего при этом вечной презрительно-скорбной улыбки,
это то, что будет потрясать меня до конца дней моих.
7.
Один поэт с бородой сжег одну из моих лучших картин. Он
приревновал свою жену к моей живописи. Сгорела одна картина,
но сколько женщин сгорает тихо, незаметно, а ведь каждая из
них стоит целого Лувра. Изгиб шеи, дрожание спины самоцен-
ней тонн гениально загаженных холстов. Это знал Рублев, знал
Леонардо, это знал Пракситель. Этого не знает никто в Европе
последних трех столетий. А в Византии это знал каждый ико¬
нописец.
8.
Когда я смотрю на византийскую икону, то в геометрических
складках вижу кубизм, в ритме композиции — Матисса, в вих¬
рящемся огне красок — Кандинского, в серебре и мир овещест¬
вленного искусства. Византийское искусство было и есть наисо¬
временнейшим искусством, и Мондриан, и Пикассо, и Поллак
только искали на грязных задворках современности утерянные
разрозненные элементы византизма, чтобы вновь воссоздать
величайшую мозаику европейского искусства. Мясные лавки
Рубенса и хаос Делакруа были только долгим заблуждением
спящих в животности веков.
9.
Россия — единственная страна музыки, музыки жизни.
Скифские уши еще помнят пронзительные мелодии Диониса.
Эссе
569
Музыка улиц Константинополя, Равенны, Киева, Владимира-
на-Клязьме еше звучит в пустых осенних полях России. Серое
русское небо — единственный камертон моих материализован¬
ных ощущений.
10.
Москва снова делается столицей нового искусства. Совре¬
менные московские художники — чистейшие в мире практиче¬
ские идеалисты. Отсутствие интереса и внимания к современ¬
ному московскому искусству ставит московских художников
в обособленное и «духовно невесомое» состояние, единственно
естественное состояние творцов будущего.
11.
Периоды моего творчества похожи на горный ландшафт —
короткая вершина активной работы и пропасти отчаяния и пол¬
ной бездеятельности. Мне хочется спуститься с гор в край, где
тихая музыка будет убаюкивать мое самоуничтожение.
12.
Я чужд современному искусству, я гораздо древнее его.
Большинство современных модернистов напоминают мне
орды гуннов, жарящих тела весталок на развалинах Капитолия.
Современные модернисты — это незаконные дети отчаяния де¬
вятнадцатого века. Адюльтер великого европейского гуманизма
породил поколения, зачатые в будуарах кокоток, философию
отдающихся подряд всем насильникам свободного интеллекта.
Не отсюда ли происходит универсализм современного ис¬
кусства? Кандинский, Малевич, Шагал, Стравинский, Пруст,
Шёнберг пришли к нам из девятнадцатого века, после них про¬
изошло качественное изменение искусства — в него ворвались
стада жеребцов, чьи уши никогда не слышали тяжелой поступи
латинских легионов.
13.
Мои рисунки — это раздавленные свинцовым прессом
отчаяния нежные плоды дерева, которое никогда свободно
не поднимется к небу, — оно слишком южно и свободно для
сумрачной северной природы, поэтому оно стелется по земле
и вслушивается опадающими листами в голоса, раздающиеся
из-под точильных камней.
570
А. Смирнов (фон Раух)
14.
Фиксация ощущения, скрепленная местом действия. Это
почти как труп годовалой девочки, втоптанной проходящей
толпой в горячий, мягкий от касаний спешащих ног асфальт.
Мое ощущение растаптывается временем, местом, людьми.
Остается след некогда бывшего, втоптанного безразличным
отчаянием в бумагу.
15.
Я принадлежу к интеллектуальным художникам. Мои ри¬
сунки не более чем опыт познания. Когда отчаяние доходит до
продела, то рука невольно выводит иероглифы на бумаге. Меня
гораздо более занимает изобразить линию, не противоречащую
музыке стиха или философской стройности, чем написать «сде¬
ланную» картину.
16.
Часто стихи опережают рисунок, или же рисунок предвос¬
хищает стихи. Мне часто кажется, что только музыка и по¬
эзия относятся к области искусства. Все же так называемые
пластические искусства, в том числе и живопись, не более чем
попытка приспособить грубую физиологию человека к величию
ритма. Быть может, пластика вообще исчезнет, когда отпадет
необходимость материализовать сексуальные фетиши, и музыка
сможет восприниматься без опошляющих ее двуногих идолов.
Не есть ли абстрактное искусство всего лишь новая форма
нотной записи?
17.
Магический круг элементов моего искусства строится из
изломов полуязыческих храмов Москвы, русских морщин
усталости вокруг византийских глаз и эротомании ободранных
туш в мясной лавке.
18.
Цель моего искусства — это поднести самому себе на рас¬
крашенном по-лубочному блюде собственную голову, обезо¬
браженную абсолютным прекрасным, недоступным никому,
кроме меня, страданием.
Эссе
571
19.
Я счастлив, что уже почти десятилетие могу осуществлять
собственный распад в России. Здесь стихийность духа и жизни
создают колоссальный диапазон и глубину предчувствиям,
эхом отзывающимся моему Знанию и ощущению собственной
пластической гибели. Я не мыслю своего искусства вне России —
это последняя страна стихии. Говоря это, я думаю о другой еще
живой стихии — Испании.
20.
Единственно с кем я чувствую духовную связь, — это с по¬
трескавшимися золочеными досками византийских икон. Они
для меня служат и Родиной, и матерью, и женой, и даже домом.
Обратная перспектива уводит меня в неизведанное и всегда
близкое. Трещины на сумрачных ликах, как тропинки на теле
русской земли: сколько по ним ни иди, они всегда обязательно
приведут к белому храму и необъятной синеве далей.
21.
Русское искусство — мост из Византии в будущее. Внизу до¬
лины, полные тысячелетнего хаоса, экскрементов послевизан-
тийской Европы. По этому мосту, минуя готику, возрождение,
барокко, классицизм, романтизм, импрессионизм, уже шли
многие. Быть может, мост рухнул, и я последний из идущих
в пропасть? Не знаю, но все равно я иду.
* * *
Я родился в памятном для России 1937 году. Считаю поэтому
себя принадлежащим к поколению тридцать седьмого года. Отец
мой — профессор, теоретик рисунка. Если смотреть глубже, то
в семье были разные: думный дьяк Долматов — присоединитель
Пскова к Московскому княжеству; поэтесса графиня Ростоп¬
чина, академик скульптуры Мартос и прочие. Рисовать стал
с детства, двенадцати лет поступил в художественную школу при
Академии Художеств. Окончил ее в 1956 году. С 1957 года учил¬
ся в Московском художественном институте имени Сурикова,
который и окончил в 1962 году. Моим официальным учителем
был профессор Евгений Кибрик, бывший ученик Филонова,
гордившийся тем, что сжег все свои работы, сделанные в ма¬
стерской Филонова. В этом у меня, несомненно, есть общее
с Кибриком — я тоже сжег свои работы, сделанные в мастерской
572
А. Смирнов (фон Раух)
Кибрика. В остальном не чувствую своей принадлежности ни
к какой школе, ни к какому художнику. Мои единственные
учителя — древние русские иконы. Мое творчество распадается
на несколько периодов, связанных между собою только различ¬
ными личными переживаниями:
1) период неоимпрессионизма и сезаннизма — 1954—1956 гг.;
2) период первых абстрактных композиций 1956-1959 гг.;
3) период мистического символизма — 1959-1963 гг;
4) период усиленного занятия графикой и линогравюрой —
1963-1967 гг.
Сейчас вновь возвращаюсь к живописи, но об этом говорить
еще рано — все еще впереди. Период мистического символизма
считаю вполне очерченным человеческим явлением, обладаю¬
щим цельной концепцией взглядов, представляющим интерес
и для зрителей.
В Москве выставлялся на трех выставках молодых худож¬
ников и на выставке, посвященной изображению памятников
древнерусского искусства, в Манеже. За границей выставлялся
в Польше (1985 г.) и в Париже (1965 г.). Основное направление
приложения энергии в своем творчестве определить затруд¬
няюсь: меня одинаково тянет к живописи, графике, рисунку
и стиху, скульптуре, гравюре, драматургии. В изобразительном
искусстве вижу один из выходов из одиночества.
1960-е гг.
ТРИДЦАТЬ ГРИВУАЗНОСТЕЙ
О РУССКОМ ТОТАЛИТАРИЗМЕ
Записки русского аристократа
1.
Тоталитаризм в России многолик, как Шива и бодисатва —
в каждом изгибе современной жизни царит нетерпимость. Гово¬
рить о том, что русские бесстрастны, — ошибка. Они защищают
свое рабство с бешенством, достойным лучшего применения. Бу¬
дущее России в полном отрешении от традиций тоталитаризма,
покидании оскверненных жестокостью мест. Крупные города
России — Москва, Санкт-Петербург, Екатеринбург — должны
быть покинуты. Сами стены этих проклятых мест пропитаны
кровью и насилием.
2.
Великая русская литература 19 века очень двусмысленное
явление. Фактически все популярные русские прозаики —
и Толстой, и Достоевский, и Тургенев, и Чехов — были ве¬
личайшими разрушителями. Все они подстрекали нашу наи¬
подлейшую в мире разночинную интеллигенцию на разбой.
Проповедь скрытой революции среди уголовных элементов
всегда опасна. Толстой зачитывался Руссо, Достоевский —
Фурье, а Чехов чтил народников. И Бунин тоже из этого же
левого болота...
3.
Когда Толстой сказал философу Федорову, хранителю Ру¬
мянцевской библиотеки, что хорошо бы подложить «динамитец»
и под его библиотеку, и под храм Христа Спасителя, то Федоров
перестал подавать Толстому руку и обегал его на улицах Москвы,
как зачумленного. Лазарь Каганович был в некотором роде
толстовцем, когда лично нажал рычаг взрывного устройства,
подведенного под храм Христа. Он дополнил Толстого, заметив:
574
А. Смирнов (фон Раух)
«Сегодня мы поднимем подол и поимеем матушку-Россию».
Учитель и верный исполнительный ученик.
4.
Так называемая демократическая интеллигенция, то скопле¬
ние очень разнородных людей, которых условно называют «ше¬
стидесятниками», сейчас выполняет в России крайне позорную
роль. Говорить, что они все мерзавцы и проходимцы, нельзя.
Просто они очень неудачно вляпались в игрища номенклатуры,
которая их по возможности перекупила. Не все, конечно, по¬
пались на удочку, но большинство выполняет в современной
России чисто полицейскую роль, заменив Суслова и Ильичева.
5.
Я откровенно не люблю искусство советских двадцатых
годов. Выставка «Москва-Париж», вокруг которой леваки пи¬
сали кипятком на Сене, очень и очень попахивала кровью. По¬
четный красноармеец Мейерхольд, поклонник Льва Троцкого,
был очень страшненькой личностью, так же, как и Третьяков,
и Брехт, и Маяковский, и Есенин, ходивший на Лубянку под¬
глядывать ночные расстрелы. Дурно, очень дурно попахивают
наши двадцатые годы. Этот запах стал особенно заметным после
августа 1991 г.
6.
Двойной прыжок кенгуру, иначе не назовешь трансформа¬
цию номенклатуры в 1991. Это прыжок сумчатых большевиков,
у которых в мешке сидел детеныш нового тоталитаризма. Этого
детеныша запеленали в трехцветный флаг, поставили на него
двуглавое тавро и теперь хотят возвести на российский престол.
Сейчас время не соединения, а разъединения. Чем дальше отой¬
ти от имитации свободы, тем лучше. Пока что мы все заняты
вбиванием клиньев в трещины, чем глубже будет котлован, тем
прочнее будет здание будущей России.
7.
Наша византийская по своей сути цивилизация, государ¬
ственность и культура возникли фактически на болоте среди
угро-финских, тюркских и монгольских племен. Теперешние
останки ее прежнего величия возвышаются среди постсовет¬
ских джунглей, как храмы и пирамиды майя. Большевики, так
же, как и нынешние демократы, варвары по своей сути — они
Эссе 575
прельщали и прельщают аборигенов дешевыми бусами и сте¬
кляшками. Поэтому так велика ненависть большевиков и их
последователей к остаткам русского патрициата, привыкшим
ласкать драгоценности.
8.
Эгоизм и эгоцентризм западной культуры обрек ее на оди¬
ночество в мире. Но его Запад не замечает, находясь в гедони¬
ческом чаду. Славянство, Китай, Индия, Тибет, Монголия,
Океания, погибшие красные народы — все они вне Запада.
Какая страшная трагедия духовной изоляции. Весь роковой ход
западной технической цивилизации ошибочен. Он прямая до¬
рога к гибели планеты. Кроме экологических зеленых движений
в Европе, все остальное давно мертво. Нет никакой иной борьбы
в мире, кроме борьбы за иной путь развития цивилизации. Ведь
Запад воюет не с Сербией, не с Россией, а с робкими попытками
иного хода культуры и цивилизации.
9.
Пепелища России, пепелища Балкан, пепелища Византии...
Фактически Западом загублена целая цивилизация, прямая
наследница греческой Эллады. Ведь между скифом Сократом,
Херсонесом, Таманью, Салониками, Катаром, Киевом, Вла¬
димиром, Москвой не было перерыва. Одни и те же рукописи,
потомки все тех же людей. А потом крестоносцы в Константи¬
нополе, натравленные венецианцами на греков турки, захват
большевиками Москвы... Я никогда не был в Равенне, но как
я ее люблю, эту ост- и вестготскую старину. Была одна и та же
культура. Мой предок, думный дьяк Долматов, чья кровь бродит
во мне, создавал палеологовскую Россию. Он был выходцем
из Далмации, приехал в Третий Рим — в Москву и т. д. Только
тяжелым русским матом можно сформулировать трагедию ис¬
кусственно прерванной русско-греческой или греко-русской
цивилизации. Славянская редакция ромейского наследия очень
многих не устраивала.
10.
Сейчас принято лить помои на сербскую Боснию. Это хо¬
роший международный тон. Наверное, скоро будут посылать
цинковые гробы в Париж, Лондон и Нью-Йорк. Скоро опять
пополнится Арлингтонское кладбище... А ведь этого не надо
576
А. Смирнов (фон Раух)
делать, в корне не надо. Одурманенные посттитовской номен¬
клатурой сербы, фактически, восстали против Запада, против
западной культуры, они в некотором роде традиционалисты.
Номенклатура — мерзость повсеместная. Люди одурачены ею от
Владивостока до Сараева, их надо жалеть, а не воевать с ними.
Подход Запада к этой проблеме лежит вне гуманизма. Посмо¬
трите на мещанские лица нынешних правителей Запада...
11.
Сейчас никак не объедешь еврейскую проблему. Наряду
с «Майн кампф» Адольфа Алоизовича, нилусовские «Протоко¬
лы» — самая популярная книга среди московских недоумков.
Они продаются на всех углах, их теперь цитируют вместо Ленина
потомки простолюдинов, загадившие древние столицы России.
Там все просто и понятно, вполне на их уровне. А между тем, Из-
раильтрадиционалистское, архаичное государство, вызывающее
симпатии подлинных русских националистов, а не у недоумков,
у которых на заду вытатуированы свастика, серп и молот. Не¬
давно в какой-то газете напечатали фотографию женской попки
с нататуированной надписью «шалунья». Будущее русское госу¬
дарство должно быть создано по образцу Израиля.
12.
Надо где-нибудь напечатать подборку портретов главных
редакторов московских газет — страшные зловещие лица ка¬
торжников и убийц. А чего стоил Михаил Кольцов, разбивший
в свое время голову о батарею на Лубянке? Я со страхом и тре¬
петом всегда обходил стороной его брата, карикатуриста Бориса
Ефимова, тоже отпетого каторжника. А как был ужасен Илья
Эренбург! Я с ним дважды в молодости сидел за одним столом
и даже удостоился беседы о живописи. Пугающие, страшные
люди с какими-то дикими душевными шрамами каинов, савлов,
иуд: Савл Павлович, Павл Савлович, Илья Григорьевич...
13.
У настоящей России черноморско-средиземноморская ори¬
ентация. Часть русских осела в Италии и стала этрусками. Наши
предки забрели в кривичские леса Севера не от хорошей жизни.
Оставшись же там, всегда мечтал и о Дарданеллах, Константино¬
поле, Салониках, Кипре, надеясь когда-нибудь туда вернуться.
Вернулись же евреи в Израиль — и правильно сделали. Арии,
Эссе 577
скифы — южные народы. Выйдя из Приуралья, они двинулись
на юг и там акклиматизировались. Угро-финские племена — та
пьяная дикая Русь, которую воспевал Есенин, — не похожи на
скифов, на ариев. Это ужасные маленькие люди, русские габони
по Тарзану, косопузые, вечно пьяные, похотливые, как обезья¬
ны, с детьми, похожими на белых негроидов. От их гармоник
делаются колики в желудке. Они были лучшими солдатами
Кремля: «А Русь все также будет петь, плясать и плакать под
забором...»
14.
Был такой в Москве ужасный лабазник Валерий Брюсов.
То ли ассириец, то ли просто лабазный маг. Он не любил Марину
Цветаеву, но любил Аделину Адалис. Эту старую мымру я видел.
Ужасная была особа. С его братом, профессором археологии,
я был хорошо знаком.
Старый умный козел копал в болотах черепки. Очень страш¬
но, когда подлинная культура и знания ложатся на азиатскую
подкладку. В Брюсове было очень много жестокого и нечелове¬
ческого, а он был мэтром, наставником символистов и потом,
перед смертью, фактически оправдал большевиков. Это был
очень опасный коллаборационист. Он все знал о расстреле
Землячкой в Крыму сорока тысяч оставшихся врангелевцев,
поверивших большевистской амнистии. В основном это
были студенты, читавшие его стихи и мечтавшие вернуться
в Москву.
15.
На территории бывшей России спешно и ускоренно созда¬
ется новая чубайсовская псевдоцивилизация. Анатолий Бори¬
сович Чубайс — самый удивительный человек нового режима.
Когда-нибудь, и не очень долго этого ждать, будет издан боль¬
шой том о его проделках. Это, несомненно, оригинальнейший
политик кончающегося двадцатого века. О нем надо писать
и писать, изучая его сверхнаглые методы. Он решил — и сделал,
решил — и сделал превращение большевистской экономики
в явно номенклатурный капитализм. Это ведь чубайсовское
чудо. Такого, наверное, еще никогда и нигде не было. Это
преобразование Освенцима и гестапо в ООН с сохранением
всего гиммлеровского аппарата и всех эсэсовских секретуток,
перенесение Александерплац в Нью-Йорк. Сюрреалистическая
578
А. Смирнов (фон Раух)
политическая фигура! Я всегда наслаждаюсь, когда вижу его
незначительное лицо.
16.
Сейчас реализуется пародия на прежнюю Россию. Чего сто¬
ит наше дворянское собрание, где я имею честь состоять! Это
смесь собеса с жилотделом. А наше казачество! Как его мордуют
и приспосабливают, не оставляя ничего от распятого и истре¬
бленного народа. Из казаков хотят создать милицейские части
для избиения голодных рабочих и их спившихся маргинальных
стариков с баянами и открытками Сталина. Красная площадь
с Васильевским спуском, исконно страшное московское место,
осквернено рок-фестивалями. Зловещий коктейль «Машины
времени» и колонн чуть живых стариков из «Мемориала», про¬
шедших ад концлагерей. Псевдо-Россию лепят из негроидного
шлака, русских слез и импортного синтетического маргарина.
17.
Если произойдет успешный для оппозиции третий путч, то
мы получим еще одну новую модификацию тоталитаризма в на¬
ционально-русской, сугубо православной оболочке. Нынешнее
грабительское безвременье сменится несколько иным новым
безвременьем. От этого переворота выиграет наше простона¬
родье, на вымирание которого ныне взят успешно проводимый
курс: сокращение рождаемости, вымаривание пенсионеров,
спаивание, еще успешней, чем при Брежневе, люмпенизиро¬
ванных масс. Все эти прошлые и будущие путчи — порождение
номенклатуры. Она выиграет при всех переменах. Вопрос для
России стоит так: какая часть номенклатуры будет подельчивее,
то есть будет щедрее подкидывать «мужикам», что на нее батра¬
чат, так что весь вопрос только в степени жадности.
18.
Неопределенность при плохих правителях — самое цен¬
ное качество. Продлись брежневская неопределенность еще
лет десять — и Россия успешно бы выскользнула. Возникшее
параллельное общество постепенно захватило бы позиции, и,
глядишь, Россия бы пошла, и пошла своим путем. Горбачев был
страшен своей решимостью что-либо быстро-быстро менять.
В рыхлой полуазиатской стране с суперрабскими традициями
реформы должны носить мягкий эволюционный, очень зака¬
Эссе
579
муфлированный характер. Это относится и к нынешним псев¬
додемократам. Если они заморозят приватизацию, остановят
распад тяжелой промышленности, то могут находиться у власти
еще очень долго, но их толкают на иной путь.
19.
Бездна, в которую мы все постепенно скатываемся, име¬
ет одну особенность — сознательное общее подчинение злу.
Люди, самые разные люди всех сословий, эстетизируют зло
и мазохистически воспринимают творимое над ними насилие.
Недавно в толпе я услышал лозунг нашего времени, его орала
полная пожилая тетка с тяжелыми сумками: «Мы страна дураков!
У нас все возможно!» Прекрасные, полные глубокого смысла
слова. Под ними можно подписаться кому угодно. Фатализм,
нравственный нудизм, глубокая народная ирония, а заодно
и любование собственными несчастиями — вот что стоит за
этим. Рассуждения Печорина перед дуэлью, небо князя Андрея
на Аустерлицком поле — откровения, близкие и понятные всем.
Как хорошо умирать!
20.
Восточность и загадочность России — в удивленном лицез¬
рении собственной гибели. Подобная созерцательность — ключ
к постижению многих загадок. Я встречал человека, который
заживо гнил, не обращаясь к врачу. В конце концов он умер,
так и не полечившись. У него были деньги, у него была семья,
квартира. Когда он заболел, то ушел ото всех и медленно умирал
в одиночестве. Ему было интересно наблюдать постепенное из¬
менение собственного сознания в зависимости от поражения
организма. Когда говорят о гене государственности у русских,
я сильно сомневаюсь. Самый сильный русский ген — ген само¬
уничтожения.
21.
Оказалось, что сейчас, в конце 20 века, почти вся поэзия
и литература устарели. Стало нечего читать. Все скучно и не¬
нужно. И, главное, лживо. Интересны только некоторые мему¬
ары. Оказалось, что большинство людей — тупые, похотливые
зверьки, делегирующие в правительство такие же ничтожества,
как они сами. Все достижения цивилизации оказались враж¬
дебны людям. Все политические системы безнадежно устарели.
580
А. Смирнов (фон Раух)
Вы скажете: «Это русский нигилизм!» Ничего подобного — это
здравый смысл. Людям не к кому и не к чему прилепиться.
В церквях горят лампады, но все равно в сердцах пусто. На зо¬
лото куполов садится тлетворный радиоактивный налет гари
и копоти, и они меркнут.
22.
Страшный маленький человек, выдающий себя за мариу¬
польского грека, вдруг ставший миллиардером за время своего
пребывания на посту мэра Москвы, Гавриил Попов оченьхоро-
шо изнутри правящего клана обрисовал ситуацию: у нас борются
за власть три силы — номенклатура, ставшая буржуазией; но¬
менклатура, сочетающая чиновную службу с предприниматель¬
ством; и чисто советская номенклатура, которая, не занимаясь
предпринимательством, хочет со всех брать взятки. Все эти три
вида чиновного ворья грабят подлинных производителей, своих
конкурентов, чудовищными налогами. Кроме эти трех сил, на
политическом Олимпе пусто. Все до одного эти чиновники плоть
от плоти КПСС. Люстрацией, то есть изгнанием бывших членов
КПСС со всех государственных должностей, даже и не пахнет.
Три чиновные сосны на могиле России, в них все запутались.
23.
В России есть Владимир Филиппович Шумейко, местный ор¬
ганичный кандидат в наполеоны. Он хочет отменить президент¬
ские выборы, он стоит за октябрьским штурмом «Белого дома».
Ведет себя он, как молодой Бонапарт, это рослый, за сорок,
господин с ухмылкой волка. В Москву через Владивосток при¬
ехал также Александр Исаевич Солженицын, наш величайший
правдолюбец, наша левтолстовская совесть. Он всех выслушал,
всем посочувствовал по принципу: потел ли умерший перед
смертью? Интересно, как будет сосуществовать Солженицын
с Шумейко? Я думаю, что как самый крупный хитрован 20 века
Солженицын вообще «не заметит» Шумейко, хотя этого двух¬
метрового парня не заметить трудно. Шумейко также «не заме¬
чает» радио «Свобода». Шумейко — это политический лакмус
современной России. Опустите в стакан чистой воды Шумейко,
Солженицына и радио «Свобода» — все тихо, ничего не бурлит,
три камня лежат без движения и без взаимодействия. Я думаю,
тут все ясно.
Эссе
581
24.
Единственно, на что хватило ума у нынешнего послеавгу-
стовского режима, — это создать очень стройную систему вывоза
русского сырья и нефти за границу и перекачки денег за это
сырье в банки Женевы и Лондона. Все остальные мероприятия
служат только камуфляжем этих немудрых операций. Задержка
зарплат, ограбление пенсионеров и детей создают определенный
денежный фонд, который постоянно движется и затыкает дыры
недовольства. Где шум — туда кидают деньги. Старым испытан¬
ным приемом при очень крутой инфляции является дешевая
водка. Конечно, чтобы создать такую чудовищную Панаму
в самой большой и богатой стране мира, надо иметь особые
воровские таланты. Но я почему-то не сочувствую уголовщине
и сторонюсь людей, исповедующих подобную мораль.
25.
Бурная радость Прибалтики, Польши, Чехословакии вполне
понятна. Ушли красные иваны, тупые солдаты, часто с монголь¬
скими лицами, исправно огуливавшие местных девок и навек
загадившие места, где стояли их скопища. Но вместе с Иванами
ушла идея, повторяю — только идея — Соединенных Штатов
Славян, сверхдержавы от Атлантики до Тихого океана. Без им¬
перской идеи, идеи общеславянского Константинополя, Вос¬
точная Европа быстро превратится в Чехию (недаром от Чехии
отбежала Братислава). А Чехия — это уже полуславянская страна,
точнее, страна, очень давно колонизированная Германией. По¬
сле выхода из Восточной Европы русских их место займут немцы
и транснациональные монополии, которые быстро скрутят всех
этих маленьких президентов, деды которых так позорно в свое
время капитулировали перед Гитлером.
26.
Почему так мало изучен опыт диктатуры уголовников в ла¬
герях, опыт Варлама Шаламова, ведь этот опыт самый важный
за прошедшее столетие. Солженицын — лагерный белоручка —
этой темы вообще не коснулся. Я сторонник революции справа.
Революции духовной элиты над быдлом. Против духовной сво¬
боды элиты самыми разными политическими силами бросаются
штурмовые отряды уголовников. Сейчас в России идет активное
рекрутирование бандитов под самыми разными политическими
лозунгами. Самое же опасное — это самоорганизация русской
582
А. Смирнов (фон Раух)
уголовщины в псевдоколумбийские централизованные мафи¬
озные организации.
27.
Один мой знакомый аналитик, человек оригинального ума,
стоящий в оппозиции всем существующим в России политиче¬
ским режимам, да и самому нынешнему человечеству, недавно
сказал мне: «Мои шер, Вы знаете, к удивлению, других сил
в России, кроме уголовщины, нет. Они перережут нынешних
правителей, перережут предпринимателей, выросших в коридо¬
рах власти, и захватят все, и у этих уже ничего не украдешь. Они
сами будут грабить Запад, и они будут платить работягам вполне
прилично. Все будет очень хорошо, но только вот нам с вами
в этой уголовной стране делать будет нечего». Конечно, Запад
и США окажутся при таком раскладе в глубоком пролете, т.к. эти
люди будут просчитывать каждую копейку. Основу этих сил со¬
ставят крепкие парни из Самары, Казани, Тамбова с бычьими
затылками и накачанными руками — всероссийские «любера».
28.
Меня всегда умиляла простонародная ясность некоторых
славянских психик. Я с большим любопытством и интересом
приглядывался, как русское простонародье решает свои, часто
очень сложные проблемы. Они никогда не идут вовремя на
лобовой конфликт, они всегда смолчат, блудливо отведут глаза
в сторону. И не потому, что они тупые, а потому, что они считают
иначе, чем интеллектуалы: «А что я урву с этого?» В сложных
ситуациях они всегда уходят от политической, экономической
и идеологической борьбы, решая все проблемы за счет грабежа
друг друга, то есть находя внутренние ресурсы. Наша прежняя
имперская элита была неславянской. Точнее, она была полу-
славянской. Местные женщины были добычей норманнов,
византийцев, татар, европейцев и т. д. От этих связей родились
все Романовы, Тютчевы, Лермонтовы, Толстые и Пушкины.
Русское простонародье — это глина, важно, в чьих она руках.
29.
Все эти братания, единения с русским простонародьем всегда
плохо кончались. Элита должна помнить: они — это они, мы —
это мы. У русинов в Прикарпатье была хорошая поговорка:
«У пана свой закон, у хлопа — свой». Особенность русской и всей
Эссе
583
восточноевропейской культуры в ее элитарности. В этом тради¬
ции Рима. Что такое Рим без патрициев; что такое Византия без
окружения базилевса-императора; что такое Санкт-Петербург
и Москва без коренных обитателей Английской набережной
и арбатских переулков? Куча мертвых камней, о которых поют
пришельцы, вроде Окуджавы и Бродского. Чужая заемная боль...
Как когда-то в старой России напевали: «Чай Высоцкого, кофе
Бродского». Да и наш жеманный Вертинский, обозванный где-
то Буниным лакеем, пел о чужих ранах, о чужих несчастьях. К бе¬
лым он примазался также, как потом к большевикам. Впрочем,
о чужом горе легче поется, о своем каменно молчишь. А кенарей
можно выучить всему. Возрождение евразийской элиты в России
будет достаточно долгим, и только она всерьез сможет когда-
нибудь отвечать за эти немыслимые просторы.
30.
Первым надчеловеком в Европе был Чаадаев. Вторым —
Фридрих Ницше. Они были прекрасны своим гордым сверходи¬
ночеством. Немного сверхчеловеком был наш Блок. Впрочем,
Блок трехлик, одно его лицо — Соловьев, второе — Белый,
а третье — он сам. Блок — это коллективный разум эпохи. Потом
в 1917 году разум ему временно изменил. Мы стоим на подступах
новой надмирной религии — религии, куда мещанам дорога за¬
казана. Крах советского коммунизма — это одновременно и крах
вульгарного христианства. Коммунизм — дочернее христианское
предприятие, от которого иерархи всячески открещиваются.
Христианство византийское, аскетическое по-прежнему живо.
Тот же паяц Вертинский в дни своей футуристической молодо¬
сти обронил моей знакомой умную, запомнившуюся ей фразу:
«Христос — это узенькая тропинка в вечность, но не пускайте по
ней миллионы». Он был гораздо хитрее и умнее своих песенок.
Массовая культура, вся целиком модель западной цивилизации
неминуемо потерпит в России чудовищный крах. Это только
вопрос времени. На бескрайних просторах Сибири, Дальнего
Востока начнется великая битва белой расы, которая поставит
все на свои места, и в искаженной гримасе боли высветится
древний спокойный лик.
Сентябрь 1994 г.
Духовно-просветительное издание
Алексей Смирнов (фон Раух)
Полное и окончательное безобразие
Мемуары. Эссе
Иллюстрации любезно предоставила семья Алексея Смирнова,
Ирина Колташева, Ирина Врубель-Голубкина и Михаил Гробман.
Часть иллюстраций взята из открытых источников.
Зав. редакцией Федор Еремеев
Координатор проекта Полина Болотова
Корректоры М. В. Первоцветова и Е. П. Касимов
Верстальщик Иван Паскевич
Дизайнер обложки Е. А. Владимирский
Почтовый адрес издательства:
«Кабинетный ученый»
Россия. 620014, г Екатеринбург, а/я 489
Postal address
Armchair Scientist, Russia, 620014.
Ekaterinburg. P О Box 489
Тел в Екатеринбурге: +7 (904) 5461725
Тел. в Москве: +7 (916) 2248119
E-mail: fee 1913@gmail com
Журнал «Зеркало»
Алрес редакции: Израиль.
Тель-Авив. Симтат Нес-Пиона. 3
Тел.: + 972 3 5172920
E-mail: exprocom@gmail com
Подписано в печать 18.11.2014. Формат 60 х 84 1/16.
Уч.-изд. л. 30,5. Бумага офсетная. Гарнитура Newton.
Печать офсетная. Тираж 200 экз. Заказ 36.