Текст
^lu/i
просвещения РСФСР
СОДЕРЖАНИЕ
Николай Ат аров
Смерть под псевдонимом. Роман. Рисунки В. Трубковича . . . , . 3
£. Р ыс с и Л. Рахманов
Домик на болоте. Повесть. Рисунки А. Волкова и Е. Гавринкевича . . , 109
Г. Гребнев
Пропавшие сокровища. Повесть. Рисунки Н. Поливанова...........197
Н. Рощин
Между Нигером и Сенегалом. Повесть. Рисунки И. Архипова........265
Илья Зверев
Чрезвычайные обстоятельства. Повесть. Рисунки И. Вусковича.....316
И. Ефремов
«Катти Сарк». Рисунки П. Павлинова.............................331
О. Эрберг
Слониха Ситора Рассказ. Рисунки В. Юрлова......................363
Н. Г е рнет и Г. Я гдф ельд
Катя и крокодил. Киноповесть. Рисунки А. Иткина................392
Ф. Зигель
Обитаем ли Марс? Рисунки С. Монахова...........................422
Редакционная коллегия:
К. К. Андреев, И. А. Ефремов, А. П. Казанцев,
И. М. Кассель, Л. И. Лагин, В. А. Морозова,
Л. Д. Платов, Ю. П. Тимофеев, М. С. Шагинян
Рукописи, присланные в редакцию альманаха, объемом менее
двух авторских листов редакцией не возвращаются.
Оформление С. М. Пожарского
Для старшего возраста
МИР ПРИКЛЮЧЕНИЙ
АЛЬМАНАХ
Ответственный редактор И. М. Кассель. Художественный редактор Б. А. Дехтерев.
Технические редакторы 3. В. Т и ш и н а и И. В. С у ч н о в а. Корректоры Е. Б. К а й р у к ш-
тис и А. Б. Стрельни к.
Сдано в набор 16JII1. 1957 г. Подписано к печати 30/VII 1957 г.
Формат 84X108Vi« — 55 печ. л.=45,18 усл. печ. л. (47,62 уч.-изд. л.).
Тираж 90 000 экз. А 06441. Заказ № 788. Цена 16 р. 85 к.
Детгиз. Москва, М. Черкасский пер., 1.
Отпечатано с матриц Ордена Ленина типографии газеты «Правда» имени И. В. Сталина
в Полиграфкомбинаха. .Москва. Ярославское шоссе. 59. Заказ № 191.
о /и а
В августе 1944 года королевская Румыния
вышла из войны.
С часу на час ждали появления передовых
частей Красной Армии в Бухаресте. На вос-
точных заставах бежавшие с фронта солда-
ты (без погон и ремней) и шоферы, измучен-
ные ночной ездой, рассказывали о событиях,
происшедших между Днестром и Прутом:
там пятнадцать германских дивизий разма-
лываются в советском котле, румынские сол-
даты сдаются в плен или поворачивают ору-
жие против немцев.
Столичные толпы, взметаемые сквозняком
паники, рассыпались, как пролитая ртуть, —
лишь звенело битое стекло под ногами бегу-
щих. Два устаревших танка типа «Рено» ме-
тались, поднимая бессмысленную стрельбу
вдоль омертвевшего бульвара Элизабет,
в парке Чисмиджиу, у памятника Михаю-
Витязю. И снова собирались толпы: у репро-
дукторов на площадях — дожидаться коро-
левского манифеста о капитуляции; или у ды-
мившегося здания Филармонии — глазеть на
ее расколотый бомбой стеклянный купол.
Красную Армию ждали в разных районах
столицы по-разному.
В заводских предместьях вооруженные пи-
кеты рабочих уже захватывали предприятия.
Впервые за много лет фашистского террора
коммунисты открыто выступали в цехах.
Из распахнутых ворот тюрем с утра под
ликующий говор народа медленно растекал-
ся поток политических заключенных. В эле-
гантных особняках на тихих улицах с космо-
политическими названиями «Гаага», «Жене-
ва», «Анкара», «Париж» втихомолку сжига-
лись в каминах накопившиеся за долгие го-
ды документы, дневники и письма. В деше-
вом отеле «Дакия» всю ночь до рассвета
хлопали двери, вопили пьяные голоса — там
дебоширили напоследок дезертиры.
Какие они, эти русские, прогнавшие коро-
левскую армию и ее великих союзников от
берегов Дона и Волги? И чем порадуют на
прощание немцы? Пока что они уже пробом-
били союзный город, благо летать недалеко—
прямо с пригородных аэродромов... Пыль
клубилась над королевским дворцом. Посере-
5
ли от пыли медвежьи кивера гренадеров, ша-
гавших взад и вперед вдоль чугунной ограды
покинутого дворца.
Только одна улица — каля Липскань, ули-
ца черной биржи,— нисколько не изменила
своему обычному деловому оживлению. На-
против: запруженная толпой, в тесноте кри-
чащих витрин и реклам, эта улица из самой
бездны разгрома извлекала свою новую на-
живу, свое последнее торжество.
Даже в часы, когда ветер войны доносит
с полей трупный запах и когда стены коро-
левских резиденций падают, источая желтую
пыль, буржуа не замечают оскорбительной
неуместности своих клетчатых пиджаков и
радужных галстуков. Стадо маклеров и спе-
кулянтов брело по узкой улице.
Что им нищета ограбленного народа, сол-
датчина навязанной войны, когда сегодня
надо успеть сбыть с рук летящие в бездну
ценности! Что им банкротство «исторических»
партий, когда в любой подворотне о курсе
леи осведомляются запросто, как «который
час»,— 216, 218, 220... Два — три беглых сло-
ва на ходу, опасливый взгляд в узкую полос-
ку неба — не летят ли бомбить? — и вот уже
услужливые маклеры уводят свою клиенту-
ру в глубину нечистых дворов, передают из
рук в руки нефтяные акции «Ромыно-Амери-
кана», «Астра-Ромына»... Марки и леи па-
дают и падают. Американские доллары и со-
ветские рубли стремительно взлетают. В мел-
ких купюрах — одна цена, подешевле: труд-
нее хранить. В крупных — другая.
Так кишел и роился, точно базар в канун
рождества, этот закоулок взбудораженного
Бухареста, этот маленький центр оголтелой
наживы, всего лишь в двух часах полета от
испепеленных, обезлюдевших украинских
сел.
2
В такой толпе окликнешь знакомого чело-
века — не сразу услышит. Метнувшись в
уличном скопище, бледный мужчина с черны-
ми усиками задержал за локоть проходив-
шую мимо него женщину.
— Так вот где вы, Мариша,— по-русски
заговорил он, фамильярно, как старый зна-
комый, не отпуская ее руки. — Смотали удоч-
ки! И куда: в Букурести?
Женщина была немолода, но стройна и
изящна. Над розоватым загаром стройной
шеи дымилось легкое серебро седых волос.
И серебристо-серый плащ и розовая сумочка
негромко повторяли эту гамму. В голубых
глазах лихорадочный блеск; тонкая рука,
когда женщина подняла ее ко лбу, задро-
жала.
— Болит голова, Стасик. Ох, как болит го-
лова!
— Вы больны? Он-то знает, по крайней
мере, этот... любитель конного спорта?
— Что-то стряслось со мной... непоправи-
мое. Я ушла от него, как больная кошка. Ах,
если умирать — так не на его глазах...
— Это началось с вами еще в Софии?
— Да, во вторник.
— И вы не заметили перемены со стороны
Джорджа?
— Он совсем перестал целовать меня,—
сказала она серьезно.— Совсем перестал це-
ловать...
— Перестал целовать? А у вас заболела
голова?
— Почему вы так спрашиваете, Стась? Вы
что-нибудь знаете?.. Да, голова очень боле-
ла. Потом боли в суставах. И тошнота. И ли-
хорадочный озноб... Не трогайте мою руку,
поберегите себя!
— Значит, вы всё поняли? — сипловатым
голосом спрашивал человек, которого боль-
ная называла Стасем. — Вы поняли?
— Да, я поняла...— Она отвернула край
перчатки на левой руке и показала язвочку,
окаймленную белым валиком. — Я заметила
это... страшное тавро графской конюшни.—
Рот ее задрожал, гримаса ужаса исказила ее
прелестное лицо с удивительно нежным зага-
ром. — Милый Стасик, вы думаете, что это
он сделал... что он мог пойти на это, чтобы
избавиться от меня? — В этих сбивчивых
словах звучали и мольба и надежда.
— Разве от вас можно избавиться? Все
знают, что вы психопатка!..— грубовато от-
шутился ее собеседник.
Прорезая толпу завитых мужчин, прибли-
жались рослые полицейские. Блеснуло золо-
то позументов на их высоких фуражках.
— Пропустим их,— деловито заметил че-
ловек с усиками.
Во всем его осанистом облике — в галсту-
ке-бабочке под энергичным подбородком, в
густой сипловатости голоса, в бриллиантино-
вом сиянии прически — сквозило преувели-
ченное шулерское благородство, которое в
равной мере бывает свойственно и князьям и
лакеям.
— Давно хотел спросить вас, Мариша,—
сказал он, когда прошли . полицейские. —
Сейчас это можно. Вы давно работаете на
немцев?
Словно в забытьи, седая женщина качну-
ла головой: нет.
— Под кличкой «Серебряная»? — Она
усмехнулась. — Чудак вы, Стась. «Работа-
ла»! Я никогда не «работала». Я любила
Джорджа. И теперь я ушла, как больная
кошка, чтобы не умирать дома... — Она зады-
халась, говоря непрерывно. — Он теперь в
руках Крафта, этого слизняка, этого чисто
вымытого, в белых ресничках. Я ненавижу их
обоих. Я не хочу, я не хочу...
Вдруг что-то безжалостно откровенное по-
явилось в глазах Стася.
— Любите — ненавидите. А знаете ли вы,
обаятельная женщина, что вы давно обрече-
ны на гибель? С той минуты, как взялись за
эту работу. Хотите или не хотите, вы — сол-
дат из зондер-команды. Таких, как вы, когда
минует надобность, уничтожают по инструк-
ции...
Он испуганно обернулся: что-то непонят-
ное произошло в снующей толпе. Люди мет-
нулись в стороны. Потом кто-то крикнул, сам
себя успокаивая:
— Это тряпка тлеет! Просто тряпка! Кто
подкинул ее? Вот сволочи! Это провокация...
Безмолвное согласие паники длилось не-
сколько секунд, не более.
Но долго еще плавал смрад над улицей
и заставлял прохожих настороженно разду-
вать ноздри.
3
Временный мост, наведенный советскими
саперами над рекой Прут, гудел и поскрипы-
вал, перегруженный машинами и орудиями.
Близился вечер. Войска томительно-мешкот-
но тянулись через мост на ночлег — на пер-
вый привал в чужой враждебной стране, в ее
не тронутых войной селах и городах.
Не было таких, кто бы не знал, что эта
невзрачная речонка — государственная гра-
ница, откуда война началась. Но сейчас уста-
лость, смертельная усталость гнала людей
через мост на ночлег. И не было охотников
полюбоваться на этот рубеж. Что в нем осо-
бенного: мутная вода обмывает обломки
взорванного бетона — только и всего! — иг-
рает в скрученной арматуре и резко меняет
цвет, уходя в тень под мостом.
На войне и усталость плодит шутников. И
сейчас тоже находились балагуры.
— Кто тут в зеленых околышах? Погра-
ничной службе велено оставаться, окапывать-
ся! — развлекал людей артиллерист в темной
от пота гимнастерке, рысцой трусивший ря-
дом с орудием.
Притиснутый к перилам пожилой солдат
раздражительно философствовал:
— Пусть теперь сами понюхают, какая она
есть, война фатальная.
«Тотальная!» — сообразил младший лейте-
нант Шустов, осторожно перегонявший по
мосту на тот берег спецмашину — это была
7
пеленгационная радиостанция фронтовой
контрразведки.
— Далече ли до Берлина, сестрица? — со-
стрил Шустов, подчиняясь тягостной, но твер-
до выработанной привычке задевать всех
встречных на пути девушек. Пусть по-
пробуют догадаются, какой он застенчи-
вый!
— Давай, давай!—отозвалась с хрипот-
цой регулировщица.
Славка Шустов только прищурился, узнав
Дашу Лучинину. Ее лицо было нахмурено,
обветренные губы набухли, девичий пушок у
розовых ушей казался седым от пыли. Вче-
рашние румынские солдаты с разрешения
командования тянулись без оружия восвоя-
си, а Даша беспощадно оттирала их к пе-
рилам:
— Стороньтесь же, окаянные! Ваша война
кончилась.
Но хотя и безропотно, военнопленные на-
хально подавались через пограничный мост в
свою Румынию.
— Вот ведь сошьет господь людей! — пе-
вуче выругалась регулировщица. И вся она—
в застиранной гимнастерке и узенькой юб-
чонке, знакомая младшему лейтенанту еще
со времен Старобельска, от самого ее родно-
го города,— показалась в эту минуту Шусто-
ву такой занятной со своим хрипатым злоб-
ным окриком на румын, что он даже притор-
мозил:
— Эй, гвардии курносая!
Но Даша, не взглянув, яростно отмахну-
лась флажком.
— Даша, Дашенька...
Только сейчас очнулась регулировщица и
наконец увидела Шустова. Она рассмеялась
над собственным отчаянием, вспрыгнула на
подножку, привычно козырнула:
— Вон куда вас определили!
— А куда, родненькая?
— Обомлеть можно — офицера посадили
заместо шофера! Что, напросились?
— Так ведь на спецмашину, понимать
надо...
— Я и то думаю, что это нынче с полков-
ником кто-то другой ездит, не Шустов,— ве-
село язвила регулировщица.
В их грубоватом препирательстве каждый
без ошибки услышал бы поединок фронтово-
го флирта, прерывавшийся на много дней по
воле обстоятельств и снова возникавший в
любой минутной встрече.
— А тебе, Дашенька, жаль меня? — под-
дразнивал молодцеватый офицер.
— Ох, как жаль!.. Надолго вас доверия
лишили?
— Говори лучше, где повстречаемся? В
Бухаресте?
Неделю назад (еще до прорыва немецкой
обороны на Днестре, но когда уже начала
активно действовать авиация) Шустов при-
мчался вдруг за Дашей Лучининой на мото-
цикле с коляской. Регулировщица только что
сменилась. Шустова она давно знала: лихой
и балованный младший лейтенант из
контрразведки, адъютант полковника Вата-
гина.
— Лезь в лукошко! — приказал Шустов.
— А что случилось?
— Там впереди парашютиста сбросили!
Сейчас возьмем...
— Не врете? А то, смотрите, не жить вам!
И не успела она опомниться, как он про-
катил ее километров за двадцать. На шоссе
был знакомый Даше загороженный участок
со свежеподсыпанной щебенкой — младший
лейтенант проехал прямо по осевой линии,
нарушение сделал...
— Какой невыдержанный! — только и
успела крикнуть регулировщица.
Эта нечаянная характеристика была как
нельзя более меткой. Даша уже раза два с
8
удовольствием попробовала бешеную езду с
младшим лейтенантом. Крутой подъем, ка-
нава, быстрый разворот на вспаханном поле..,
дух захватывает! А Шустов еще хохочет. Всё
ему в шутку! Покажи ржаной сухарь — все
равно будет весело.
В тот вечер они отдыхали на краю зарос-
шего противотанкового рва, и младший лей-
тенант бесстрашно признался, что никакого
парашютиста нет и в помине, все он выду-
мал, чтобы с ней, ненаглядной, побыть. Он
вздумал с ходу целоваться, да, видно, грубо
получилось, она ударила его по щеке. И
вдруг заплакала.
— Что ты? Глупая!
— Знаю вас всех, как миленьких...
Слезы его озадачили, но не дольше, чем
на минуту. Не хочет целоваться? А он и сам
не знал, зачем это нужно. Так — душа игра-
ла. Он решил, что заплакала она, потому что
он без подхода... А в полях было чисто и при-
ветливо. В небе стоял серп молодого месяца
с яркой звездой невдалеке. И Шустов легко
перестроился на лирику, стал говорить Даше
глупости вроде того, будто глаза у нее гип-
нотические, отчего все машины останавлива-
ются перед ней.
Наконец Даша улыбнулась и даже запела
тоненько:
Я сидела и мечтала
У открытого окна.
Чернобровая, в лохмотьях.
Ко мне цыганка подошла...
Рядом с Шустовым сидела неравнодушная
к нему девушка, и он не уважал бы себя,
если бы не постарался ее поцеловать. Но те-
перь, также без долгих размышлений, он при-
кинулся участливым:
— Что, взгрустнулось, Дашенька? Былое и
думы?
Даша взглянула на него: перочинным но-
жом он безмятежно зачищал бронзовый про-
вод, и медаль на его гимнастерке покачива-
лась, как маятник.
Подошла, взяла за ручку:
«Дай ва ручку погляжу,
Я. что было, то узнаю;
Все, что будет, расскажу...»
Если б знала цыганка все, что стряслось
с Дашей! Как проводила Даша маму после
бомбежки в психиатрическую больницу, а
братишка пристал к войскам, ушел... Не бы-
ло весточки от отца, сгинувшего в первые
месяцы войны. Даша пришла на призывной
пункт, потребовала, чтобы ее взяли в армию.
Три ночи она просидела на пороге военкома-
та. Ее определили в ВАД. Она испугалась
этого страшного слова. Ей сказали: «ВАД —
это Военно-Автомобильная Дорога. Бу-
дешь регулировать движение». И это оказа-
лось страшно спервоначала — стоять на степ-
ном перекрестке ночью в жуткой тьме, осве-
щенной сигнальными ракетами. И только,
слава богу, так шумела на ветру жесткая
плаш-накидка, что ничего не было слышно
вокруг...
— Маму вспоминаешь? — между тем без-
мятежно спрашивал Шустов.
Даша промолчала. Он взглянул внима-
тельнее. Ничего такого особенного: серогла-
зая, с розовыми ушками, с набухшими губа-
ми, с ершистыми бровями, с нежным, но
сильным пушком на висках. Мог ли он дога-
даться, какие страшные видения вызывает он
своими глупыми расспросами?.. Когда посы-
пались бомбы, Даша с мамой зарылись в
землю на бахче, а хата мигом затрещала
жарким пламенем...
— А от отца весточки получаешь? — лас-
ково допытывался Славка.
— Получаю,— упрямо ответила она.
Но Славка и тут ничего не понял. Он за-
глянул в лицо девушки — из глаз катились
слезинки, враздробь, как попало.
— Где он воюет?
— На Могилевском... Ну, чего пристал?
Вот ведь сошьет же господь людей!
— Да что ты озлилась? Я к тебе с хоро-
шими мыслями...
Но не успел он высказать ей свои хорошие
мысли, как вдруг остановилась перед ним
на безлюдном шоссе штабная машина,— это
нечаянно наткнулся на них Славкин началь-
ник, полковник Ватагин.
— Товарищ младший лейтенант, прошу ко
мне!
И так он поговорил с младшим лейте-
нантом, такая была «выволочка», что Даша
возвращалась одна на попутных. А Шустов
оказался вместо заболевшего шофера на ти-
хоходной тяжеловесной машине. На ней не
разгуляешься... Придумает же Ватагин та-
кую кару!
Стоя на подножке походной радиостанции,
Даша заглядывала в глаза Славки Шустова:
— Полковника своего не видели?
— А где он?
— Во-он, на румынском берегу. Умывает-
9
ся... — показала она флажком и, соскочив с
подножки, крикнула: — У них, в Европе, с
личной гигиеной плохо! Солдаты жалуют-
ся: умывальников нету — в тазах поло-
щутся!
Походная спецмашина грузно съехала с
моста в щепу и опилки. Лишь только минова-
ла угроза проколоть на гвоздях покрышки,
младший лейтенант просиял. Это выражение
избегнутой опасности знакомо было всем, кто
знал и любил Славку Шустова: оно зароди-
лось в голубых глазах, блеснувших победо-
носно, хоть и немного наигранно, и мгно-
венно стерло усталость со впалых щек и
худощавого подбородка.
С ведерком в руке подбежал Шустов к зна-
комому «виллису».
Все-таки свыкся он с полковником Ватаги-
ным, хотя порой и негладко складывались их
отношения.
— Товарищ гвардии полковник! Разреши-
те обратиться? Гвардии младший лейтенант
Шустов-
Полковник Ватагин — грузный мужчина
без фуражки — протирал красное лицо поло-
тенцем, вернее сказать — пачкал вафельный
лоскуток полотенца: седые волосы на висках
были бурыми от пота и пыли. Он, видно, ни-
сколько не обрадовался своему адъютанту,
потому что даже нахмурился:
— Ну как? Не заскучал по лихой езде?
— Заскучал, товарищ полковник. Ох, и
бандура же досталась!
— Ладно, доведи до места, а там посмот-
рим... Вот и Европа! Ты обернись, Шустов,
по сторонам. Не каждый день государствен-
ную границу переходим.
Два человека, сдружившиеся в походах,
испытывали сейчас одно чувство: вот нако-
нец не на своей земле видят они избитые
осколками хаты, конскую падаль под отко-
сом.
Под дамбой лежали мертвые тела, завер-
нутые в дерюгу. Женщина и девочка. Ту-
да их, верно, отнесли солдаты после бомбеж-
ки. У матери маленькое лицо, оскаленные
зубы. Лоб у девочки желтый, как воск. «На-
ши? Или уже ихние?» — невольно подумал
Славка. Он исподлобья взглянул на Вата-
гина:
— Радист цельными ночами слушает, пря-
мо с лица спал, наушников не снимает.
— Пусть слушает. А ты ему не мешай.
— Зачем же я буду мешать?
— А затем, что знаю тебя: наверно, раз-
влекаешь.
— Мое дело маленькое — я везу,— обид-
чиво возразил Шустов, но тут же, подавшись
всем телом вперед, азартно зашептал: —
А что бы это значило: «Пиджак готов! Рас-
пух одноглазый...» Вот так позывная! Ведь
во сне не приснится, товарищ полковник. Я
уж и так и этак примерял — туман!..
— Ладно, об этом не здесь,— оборвал пол-
ковник. — Тебе во фронтовом ансамбле рабо-
тать — всю программу бы вел, как раз по
твоей разговорчивости...
— Гвоздей небось нахватали!—в свою
очередь, огрызнулся Шустов, оглядывая по-
крышки.
Полковник Ватагин обходился без шофе-
ра главным образом потому, что в дороге ча-
сто велись беседы не для посторонних, и было
надежнее, когда за баранкой находился
младший лейтенант Шустов. К тому же пол-
ковник любил и сам водить машину и отды-
хал за этим занятием. Ну уж зато и распла-
чивался он за каждую царапину на крыле:
адъютант не прощал небрежности в обраще-
нии с машиной.
— Сегодня ночуем вместе,— сказал Вата-
гин. — Сверну на край села, ты за мной. А
ночью, если Бабину удастся напасть на пере-
говоры, разбуди — послушаю.
— Есть разбудить ночью, товарищ полков-
ник! Разрешите следовать?
— Погоди... Посмотри, Шустов.
Они стояли вполоборота к мосту, по кото-
рому вступала на Балканы Советская Армия.
Минуло уже шесть суток с тех пор, как наши
войска прорвали фронт на Днестре.
— Гляди. Запоминай!
Ватагин и сам глядел и не мог отвести
взгляд от моста, по которому колонны тяга-
чей катили орудия на юго-запад, в чужие
страны. В сияющей высоте ныли невидимые
бомбардировщики.
— Регулировщицу видел на мосту? — по-
чему-то вспомнил полковник.
— Видел. А что, заметно? — быстро пере-
спросил Шустов.
Но Ватагин ничего не ответил, только за-
гадочно усмехнулся и пошел к машине.
4
— Иван Кириллович... Иван Кириллович,
велели разбудить,— шептал Шустов над
ухом Ватагина в четвертом часу утра.
— Что, поймали?
— Сейчас позывные передают. Вставайте
скорей, Иван Кириллович,— шептал млад-
ший лейтенант, подавая Ватагину ремень и
фуражку.
Шустов любил уставную субординацию и
только по ночам, когда приходилось будить
начальника, называл его по-домашнему —
Иваном Кирилловичем.
Неслышными шагами прошел Ватагин по
длинной веранде во двор. Шумел мотор
движка. Светало. Солдаты брали воду из ка-
менного колодца. Слышны были их голоса.
За деревьями легко было узнать радиостан-
цию: ее полуоткрытая дверь освещена из-
нутри.
— Позывные принял. Жду. что будет даль-
ше,— сказал радист Бабин, не отрываясь от
аппарата.
В фургоне машины спали люди. Было
по-ночному душно, сонно. Ватагин надел
наушники. Несколько минут они сидели
молча.
Походная радиостанция внутри чем-то на-
поминала вузовское общежитие: на столе
учебники радиотехники, английского языка,
чертежи и хлеб. В панель обивки засунуты
полотенца, нож, вилка, карандаши. Окна за-
вешаны одеялами, плащ-палатками.
— Ничего не слышу,— шепнул Ватагин.
— Тишина — дефект нашего слуха,— ри-
торически отозвался радист.
Сутулый, с тощими ногами в просторных
кирзовых сапогах, в громадной, не по росту,
гимнастерке, Миша Бабин считался на фрон-
те лучшим радистом-слухачом. Ватагин-то
уж знал его как облупленного. Этот белесый
юноша с воспаленными глазами, нагонявший
тоску вечными жалобами на какие-то помехи,
болтающий о «площади ошибок», первый из
всех фронтовых радистов поймал несколько
дней назад странные переговоры против-
ника. Позже перехват подтвердили еще
две рации в танковых корпусах. Переда-
чи вела неизвестная радиовещательная
станция открытым текстом на немецком
языке:
— Hallo! Hallo! Ralle, Ralle. Hier Rinne!
(Пауза.) Fiinf Hufeisen von einem Pferde...1
Через несколько минут другая станция от-
зывалась также явно кодированным текстом:
— Hallo! Hallo! Rinne, Rinne. Hier Ralle!
(Пауза.) Der Rock ist fertig! Einaugiger ist
geschwolen...2
За этим следовала еще какая-нибудь фра-
за, причем каждый раз новая. Она-то, види-
мо, и содержала весь смысл переговоров.
По распоряжению начальника контрраз-
ведки генерал-майора Машистова, на флан-
гах фронта было установлено круглосуточное
наблюдение за эфиром. Вечерами Бабин си-
лился разобраться в хаосе международных
передач, в писке искровых передатчиков. Из
Будапешта передавали «Фауста». Другая
волна доносила бодрый рефрен французско-
го вальса «Когда любовь умирает». Москва
транслировала симфонию Шостаковича, где
фашисты идут зловеще приплясывающим
маршем. После многих часов приема Бабин
вставал и, шатаясь, как пьяный, выходил
подышать. Южное небо за ночь поворачива-
лось вокруг мачты радиостанции, и звезды,
знакомые с детства, бледные ярославские
звезды, были здесь крупнее и ярче. Бабин
тотчас возвращался. Уже в полусне крутил
рукоятку точной настройки.
Так было и сегодня.
Между тем желтый свет лампы в колпаке
из газеты все слабее окрашивал воздух: на-
ступило то особое мгновение, когда стало за-
метно предрассветное порозовевшее небо за
1 — Слушай! Слушай! Ралле, Ралле. Я Ринне!
(Пауза.) Пять подков с одного коня... (нем.)
2 — Слушай! Слушай! Ринне, Ринне. Я Ралле!
(Пауза.) Пиджак готов! Распух одноглазый... (нем.)
полуоткрытой дверью. Шустов сидел за пле-
чом Ватагина. Полковник слышал его напря-
женное дыхание.
Вдруг Бабин молча ткнул пальцем в воз-
дух.
— ...пи-ти... пи-ти-пи-ти... ти... пи-ти..; —
услышал Ватагин и затем: — кле-кле...
кле-кле-кле... кле-кле...
Он понял, что уже промахнулся, это со-
всем не то, что слушал Бабин. То, что он пой-
мал, было похоже на тоненький клекот индю-
шат,— это морзянка. Где же открытый текст?
Бабин вялым жестом смахнул наушники,
протер глаза, вынул из ящика стола початок
вареной кукурузы и задумчиво принялся же-
вать:
— Вот и всё, товарищ полковник.
— А я опять пропустил... Что нового в тек-
сте?
— Непонятно. По-немецки: «Warne vor
Ungliick» — «Предостерегаю от беды». Так,
кажется. Надо уточнить по словарю.
— Как думаете, пеленгование удастся?
— Кто их знает... Если примут на правом
фланге, пропеленг'уем.
— Надо бы знать, откуда они передают.
— Вот и лови... Разговаривают по ночам,
семь — восемь секунд. Ну, как поймаешь?
Мне нужно хотя бы сорок секунд...
— Ну что ты канючишь! — оборвал Слав-
ка Шустов.
Ватагин нахмурился: он знал, что адъю-
тант завидует любому оперативному работ-
нику и именно поэтому не прощает и Бабину
его тоскливой рассудительности.
— Что ж, сеанс окончен? — спросил пол-
ковник и встал, потягиваясь.
— Я и начальнику шифрослужбы докла-
дывал, но он тоже ничего не видит утеши-
тельного,— жаловался Миша. — «Ваш пол-
ковник, говорит, слишком торопится. Коди-
рованные таблицы противника не у меня в
кармане». Эти подковы с одного коня...
— Подковы, подковы... — вздохнул пол-
ковник и вдруг все обратил в шутку: —-
Что ж, как раз по сезону! Бегут на всех фрон-
тах — вот им и нужно получше подковать-
ся... Верно, Шустов?
Шустов промолчал. Он-то прекрасно пони-
мал, что полковнику не до шуток.
Ватагин стал вылезать из фургона. Часо-
вой поддержал его под руку. Из-под деревьев
уже тянуло дымом солдатских костров. Сер-
жант-усач, сидя на задке подводы, стругал
брынзу в котелок. Потянувшись над изгоро-
12
дью, распряженная лошадь черной губой тро-
гала куст лимонных георгинов. В этот рас-
светный час во дворе все казалось таким мир-
ным, как будто солдаты уже возвращаются
по домам. И особенно привольно звучал чей-
то тенорок:
Во поле березонька стояла,
Во поле кудрявая стояла...
Видно, и этот певец, как и многие в те дни,
думал: «Коли перешли рубеж — значит, и ко-
нец близок».
Но Ватагину, пока он шел по двору, было
не по себе: он испытывал противное для здо-
рового человека бессилие — знать, что где-то
во вражеском тылу, в посольском особня-
ке, сидят молодчики, готовые на все, и не
иметь возможности до них добраться. Пере-
говариваются! О чем же, позволительно спро-
сить? И почему с такой настойчивостью?
В последние недели эфир на Балканах бук-
вально клокочет: на разных волнах и в раз-
ных направлениях, открытым текстом и мор-
зянкой, ведут передачи англичане и немцы,
четники и партизаны, легионеры и посоль-
ства, подводные лодки и самолеты. Сводки
радиоперехватов фронта систематизируются
ежечасно'. Командующий требует: «Примите
меры к уточнению!» Это не так просто, как
кажется на первый взгляд. Правда, Ватагин
держит одну нить: друзья из Болгарии сооб-
щили штабу фронта, что в Софии, в здании
германского посольства, работает, по их све-
дениям, тайная радиостанция. Это уже похо-
же на дело. Известно, что английская раз-
ведка год назад нащупала нечто подобное
в Ирландии. Там, в Дублине, с чердака своей
миссии немцы руководили по радио опера-
циями подводных лодок в Атлантике. Это по-
нятно. Остается расшифровать, о чем же
хлопочут гитлеровцы здесь, на Балканах, в
дни бегства? «Warne vor Ungliick» — «Осте-
регайтесь беды»... Что это значит?
5
Шустов дал газу. Он досадовал на толсто-
кожего Бабина, который, как видно, решил
спать в кабине всю дорогу. Бабин очнулся
от рывка и, зевнув, заметил:
— Несерьезный человек наш полковник.
— Не может быть! Это тебе в Военном со-
вете сообщили?
— Нет, я сам вижу. Все он шутит, шутит...
— А если без шуток, то лучше голову под
мышкой носить. Все умные люди шутят. Да-
же Маркс...
— Или капитан Цаголов?
Шустов промолчал, только прибавил газу.
Со стороны Бабина это особый способ
уязвления. Кроме полковника, адъютант дей-
ствительно обожал капитана Цаголова — ще-
голеватого храброго горца, попавшего в раз-
ведку из моряков и мечтавшего вернуться во
флот.
— Серьезному человеку шутить незачем,—
между тем философствовал Бабин. — Так ра-
ботать трудно.
— Мне вот легко...
— Ты канцелярист. Это не работа.
Можно ли больнее хлестнуть по самолю-
бию? Шустов надолго замолчал, свободно по-
ложив руки на баранку, покачиваясь и впе-
рившись взглядом в набегающее полотно гуд-
рона.
На берегу Дуная долго ждали переправы.
Шустов отрывисто бросил:
— Искупаемся? Все-таки Дунай...-
— Купайся.
— Неинтересно? Тебе что Дунай что
Клязьма — все едино?
Потом на пароме огибали камышовые
островки. Красота, кто понимает! Синее небо.
Ласточки над водой. Румынский мальчишка
в серой от пыли шляпе что-то напевает по-
своему: «Маринаре, маринаре...» Но млад-
ший лейтенант и радист отчужденно и мрачно
стояли на разных сторонах парома.
Уже за Дунаем, в Добрудже, Шустов при-
тормозил машину, распахнул дверку: отстав-
ший от роты солдат просился подвезти.
— Ты что, пехота? Сто верст отмахал, еще
охота? — подтрунил Шустов над пешим че-
ловеком, но, видимо, нарочно, чтобы стеснить
Бабина, пустил солдата третьим в кабину.
Бабин помалкивал. Тут он весь — Шустов:
огорошит человека, потом пожалеет.
Как будто забыв о присутствии радиста,
Шустов разговаривал с солдатом, но все, что
•ни говорил он, относилось только к Мише
Бабину. Сколько тут было язвительных на-
меков!
— Видите ли, дорогой товарищ, всякая
задача оказывается простой после того, как
вам ее растолкуют. (Это намек на то, что Ба-
бин ждет ключа от шифрослужбы.)
— Видите ли, гвардии попутчик, в развед-
ке надо иметь воображение ребенка и терпе-
ние ученого. (Это намек на мнимую тупость
Бабина.)
13
Все било в цель! Бабин даже зашевелился,
на радость Славке...
Между тем они дружили.
Дружба их началась еще в забитых сне-
гами донских хуторах. В танковом корпусе
Славка Шустов был сержантом, мотоцикли-
стом в группе связи, а Миша Бабин, как и
теперь, — рядовым. В глубоком рейде по
тылам противника он отличился как блестя-
щий коротковолновик и знаток немецкого
языка. Его стали ценить, только с воинской
выправкой у него не получалось: козыряя,
он нелепо подпрыгивал, и звали его в роте
«радиосыч». Шеки его зарастали белым пу-
хом. Длинные ноги всегда аккуратно обер-
нуты обмотками. Страдая флюсами, он часто
подвязывал щеку. Впечатление чудаковато-
сти еще усиливалось оттого, что одно веко
у него было чуть толще другого, так что ка-
залось, что он косит. К тому же бывал за-
думчив, самоуглублен.
Шустов, оглядев его однажды под весе-
лую руку, заметил вслух, что радист здорово
смахивает на фигуру с известного плаката
«Разгром немцев под Москвой». Все разве-
селились...
И ничего бы, да тут записной остряк Са-
вушкин решил уточнить — обозвал Бабина
«Фрицем». Миша покраснел и не знал, как
ответить. Шустов тоже покраснел: чувство
справедливости, горячее, почти детское, за-
ставило его пережить чужую обиду как соб-
ственную. Первым движением души было
желание турнуть Савушкина за порог. Но
Шустов сдержался. Ехидно наклонив набок
чубатую голову, он сказал лысому толстяку
Савушкину:
— Чижик (это было сказано очень неж-
но), может быть, вы извинитесь перед това-
рищем Бабиным?
— А чего мне извиняться? — уклончиво
возразил Савушкин, заметно побаивавший-
ся Шустова.— Ты сам про плакат вспом-
нил.
— Да, но кто тут произнес иностранное
имя?
— За иностранное имя могу извиниться.
Подумаешь...
Славка наставительно заключил:
— Теперь порядочек. Можете продолжать
свои занятия. Жуйте воблочку...
Тогда-то и зародилась дружба. То, что
сержант на три года моложе рядового, вы-
звало у последнего припадок почти мате-
ринской нежности. И то, что Славка умеет
сердиться, презирает напудренных женщин,
любит опасные скорости, хранит запас тро-
фейных продуктов в багажнике; и то, что
лучше всех штабных шоферов вытягивается
перед командирами; и то, как влюбляется
скрытно; и то, как стесняется, что немнож-
ко знает немецкий язык, и как любопытен
(есть у него потайная тетрадочка, там все
пройденные города, села, даже хутора запи-
саны на память),— все это вызывало у Ба-
бина гордость за Славку.
Шустов в ту пору щеголял в куртке-кир-
зовке (на черных петлицах — эмблема: тан-
ки), на боку—планшет и финский нож с
янтарной рукояткой. И был у него трофей-
ный аккордеон, на котором готической
вязью на перламутре было начертано:
«Адмирал Соло». Славка нашел его в раз-
громленной немецкой автоколонне, долго не
мог научиться играть даже самые пустяко-
вые мелодии и однажды сунул своего «Ад-
мирала» девчатам в санитарную машину:
«Нету у меня слуха, везите его от меня по-
дальше!»
Был он шумный, озороватый и, в общем,
отважный парень. Один раз, когда горела
станица и трудно было в столбах пламени
провести автоколонну, а кругом сугробы...
не объедешь,— Шустов первый показал до-
рогу шоферам сквозь огонь. И когда один
мальчик, из хуторских, подорвался на мине,
Бабин сам видел, как Славка подошел к не-
му, осмотрел его вытянутые страшные ру-
чонки (вместо пальцев красные, будто поли-
рованные шарики), молча усадил в коляску
мотоцикла и под шрапнельным обстрелом
вывез по степному грейдеру в тыл, к мед-
санбатовским хирургам.
С кем же и дружить на фронте, если не с
таким человеком! Не стесняясь, Миша Ба-
бин признался Славке в том, что вся душа
его осталась дома, в Ярославле, где ждут
его важные дела, и он опасается, как бы
после войны не задержали его как радиста
в армии. В этой дальновидности Славка по-
началу усмотрел весь его характер: педан-
тичный и достаточно себялюбивый. С не-
скрываемым изумлением Шустов вгляды-
вался в человека, который еще в донской
степи предвидит последствия грядущей
победы и больше смерти опасается старшин-
ских лычек.
Превратности войны снова свели их, уже
в контрразведке, на Днепре. Бабина переве-
14
ли на слеженную радиостанцию. Вскорости
и Шустов был откомандирован в контрраз-
ведку. Когда при поимке немецкого резиден-
та погиб адъютант полковника Ватагина,
замечательная езда Шустова на мотоцикле,
расторопность его и даже красивый почерк
были примечены — его назначили сперва
временно, а потом и приказом на должность
погибшего, хотя, как позже выяснилось,
мечтал Слава совсем не об этом. Производ-
ство в офицеры не отдалило Шустова от
Бабина,— последний оценил это по достоин-
ству.
Славку с его неукротимым интересом ко
всему, с чем он соприкасался, привлекала в
Мише его серьезная отзывчивость. Однажды
он рассказал Мише, что держал экзамен в
студию театра имени Вахтангова и прова-
лился, потому что дикция никуда не годится:
будучи москвичом, он все шипящие произ-
носит, как одессит, смягченно — «на пози-
цию девушька пров-ж-жьала бойца»... Но
Миша ничуть не посмеялся, а, наоборот,
долго рассказывал, что где-то читал, будто
народный артист Певцов был даже заикой
и, однако, ничего: сумел преодолеть на
сцене.
Да, что касалось начитанности и вообще
образования, тут Шустов отстал от Бабина:
тот еще до войны заочно учился в Институ-
те связи и на фронте не расставался с учеб-
ником радиотехники, изучал языки и даже
чертил, «чтобы не разучиться», а Шустов
только и умел, что красивым почерком вы-
писывать документы. Не было у него за ду-
шой даже десятилетки, даже аттестата зре-
лости...
В эти дни на Днестре, когда, перегоняя ра-
диостанцию, друзья снова оказались вместе,
Шустов поделился своим новым замыслом:
стать оперативным работником разведки и
после войны не расставаться с полковником
Ватагиным. Тут у них впервые возникли раз-
ногласия: Миша невысоко ценил Ватагина,
считал человеком несолидным.
— Тяжело с ним работать. Он все загад-
ками говорит,— заметил Бабин.
— Так ты догадывайся. На что нам голо-
ва дана?
— Да он больно хитро загадывает. Непо-
нятно. Темнит просто...
— А я всегда понимаю,— упрямо повто-
рял Славка.
Он не умел объяснить Бабину, что пони-
мает полковника потому, что любит его и с
чуткостью любящего человека угадывает
его мысли и настроения.
Не многим было на войне так трудно, как
Мише Бабину. На редкость консервативный
для своего возраста, он никак не мог при-
выкнуть к бестолочи, неразберихе, которые,
с его педантичной точки зрения, и состав-
ляли сущность фронтового быта. Он нес
радиовахту не просто добросовестно, а са-
моотверженно. Но сутолока войны была ему
непонятна, и он не привыкал к ней. Поэто-
му он, молодой и здоровый парень, уставал
больше других и всегда казался угнетен-
ным.
Мама была краевед, влюбленный в яро-
славскую старину, а папа — один из самых
популярных людей в городе, лучший врач.
Может быть, поэтому Миша хотел бы всегда
жить в Ярославле. Он еще не- знал, чему по-
святить свою жизнь: древним соборам или
новым заводам родного города, и пока что
работал в местном радиовещании и учился.
Он высмеял бы каждого, кто сказал бы, что
он мечтатель. Однако наедине с собой строил
самые фантастические планы, связанные с
будущим величием Ярославля...
И над всеми этими заветными мечтами и
туманными Мишиными соображениями по-
тешался в тот день на чужбине в добруд-
жинских песках лучший друг — Шустов. Он
знал, чем допечь флегматика за оскорбле-
ние.
— Видите ли, служивый, — говорил Шу-
стов солдату, искоса взглядывая на Баби-
на, — встречаются на фронте и такие, кото-
рые даже старшинские лычки боятся зара-
ботать: как бы их в армии лишний час не
задержали после победы...
Все било в цель!
...Пыль застлала дороги Добруджи. Ра-
диостанцию, как ни хитрил Шустов, затерла
артиллерия главного командования, а ведь
известно, что для виртуозной езды на воен-
но-полевых дорогах нет хуже помехи, чем
артиллерия на марше. Сквозь облака пыли
Шустов ловил силуэт впереди идущего ору-
дия. Пыль скрипела на зубах. В пылевых
завесах маячили артиллеристы-сигнальщики
с флажками:
— По местам!
— Мотор!
— Марш!
15
6
Шестого сентября в Софии началась за-
бастовка трамвайщиков и рабочих железно-
дорожных мастерских. Демонстранты за-
полнили улицы. Полиция стреляла. Летели
стекла трамвайных вагонов. На кладбище
народ возлагал венки на могилы казненных,
шли митинги.
Еще день — и повсюду, на площадях и
улицах столицы, вспыхнули красные стяги:
«Долой фашистскую диктатуру!», «Да здрав-
ствует Отечественный фронт!»
В германском посольстве никто из служа-
щих не расходился по домам. Было извест-
но, что господин посол, фанатически верую-
щий католик, ночью «получал наставления
божьей матери», а супруга посла собствен-
норучно заколачивала ящики для отправки
в Германию (чтобы не стучать громко, мо-
лоток был обернут в тряпку). Прежде чем
кануть в неизвестность, германские чинов-
ники самых высших рангов, вчера еще гор-
дые своими званиями, заслугами, связями,
унизительно склочничали и интриговали. Бу-
дущее для них уже переставало существо-
вать, наедине с прошлым оставаться было
страшно. Посольская мелочь — адъютанту-
ра из общего отдела, офицеры-переводчи-
ки — одни продолжали гнуть спины над бу-
магами, лишь отодвинув столы подальше от
окон; другие находились как бы в состоянии
некоего опьянения; третьи спекулировали
чем попало.
Советские войска в Румынии вышли всем
фронтом на Дунай и со дня на день должны
были перейти болгарскую границу. Народ-
ная революция придвинулась вплотную к
широким бемским стеклам посольского особ-
няка. Берлин давал взаимоисключающие
распоряжения. Персонал продолжал види-
мость работы, как будто великая империя
еще пряла свою пряжу. Однако нити рва-
лись каждую минуту: фельдъегерская служ-
ба, авиасвязь, наконец телефон начинали
отказывать. И когда это понял господин по-
сол, он сообразил и то, что немцы в Софии
предоставлены самим себе, своим благо-
разумным решениям.
Впервые господин посол покинул здание
в таком необычайном виде: в щеголеватом
смокинге и с автоматом в руках, спрятан-
ным под ангорским пледом. В ближайшем пе-
реулке — лишь бы не на глазах сотрудни-
ков — посол попросил шофера снять с ма-
шины нацистский вымпел. Пока пробивались
к царскому дворцу, они видели, как народ
разоружал полицию. Всюду слышалось пе-
ние «Интернационала». В окно машины за-
глянула самодельная кукла, повешенная на
палке, и господин посол смог убедиться, что
чучело очень похоже на фюрера.
Во дворце была та же паника, что и в по-
сольстве.
— Вы сумели проехать невредимо? —
спросил посла Германии министр иностран-
ных дел.
Они сидели в глубоких креслах, прислу-
шиваясь к отдаленному гулу уличной мани-
фестации,— тучный болгарин с бульдожьи-
ми, провисшими щеками и неповоротливой
шеей и тощий немец с гладкой рачьей голо-
вой и моноклем под удивленно приподнятой
бровью.
— Тревожные подробности, господин по-
сол...
— Что делать. Наши войска отступают из
Румынии. Планомерный отход...
— Планомерный? По планам, составлен-
ным в Москве? '
Посол облизнул губы. Никогда с полно-
мочным представителем фюрера в Болгарии
не говорили так дерзко.
— Прислушайтесь, — продолжал ми-
нистр.— Этот сброд создает свой обществен-
ный строй, угодный ему. Как говорится: «на-
род решает вековые вопросы».
Тревога поселилась в покоях царского
дворца. Какая-то женщина с испуганными
глазами (послу показалось, что это княгиня
Евдокия) трижды заглядывала в дверь ка-
бинета, пока министр с беспримерной от-
кровенностью сообщал германскому послу
о том, что ввиду чрезвычайности событий
правительство Болгарии сочло нужным тай-
но отправить своих делегатов в Каир — к
англичанам, в штаб-квартиру фельдмаршала
Александера.
— До этого дня никто не отваживался из-
вестить вас об этом, господин посол. Но
теперь, надеюсь, и вам ясно: революцию
в Болгарии может предотвратить только
энергичное вмешательство Запада. Британ-
ские лидеры отлично понимают, что со-
циальная катастрофа на Балканах ставит
под удар гегемонию Англии на Средиземном
море.
Руки немца исполняли на ручке кресла
какую-то мелодию, пока он молча выслуши-
вал немыслимые заявления болгарина. Ми-
нистру не мешало бы поторапливаться, как
16
и всем во дворце, но он был не в силах от-
казать себе в удовольствии унизить фа-
мильярной откровенностью своего вчераш-
него хозяина. И долго еше болгарский фа-
шист рассказывал немецкому о возможном
«греческом варианте» событий — там, в Гре-
ции, англичане ведут бои с партизанами, ко-
торые четыре года сопротивлялись немцам;
американское оружие поддерживает Монар-
хистов; он рассказывал о том, что румын-
ский король тоже направил в Каир секрет-
ную миссию: князя Барбу Штирбея и Кон-
стантина Вишояну. Германскому послу при-
шлось все это выслушать прежде, чем бол-
гарский министр соблаговолил приблизиться
к цели аудиенции и заверил его в том, что,
храня свою верность великой Германии, он
дает дипломатическому корпусу гарантии
безопасной эвакуации — поезд до турецкой
границы, полномочного чиновника и соблю-
дение тайны.
Посол встал и, стоя, поблагодарил.
— Все ли уедут с этим поездом? — осве-
домился министр.
— Может быть, один — два второстепен-
ных сотрудника задержатся на несколько
дней. Личные дела требуют времени для
ликвидации. Все-таки пожили у вас... Какую
конюшню оставляет вам граф Пальффи!
Рачья голова посла, кажется, изобразила
улыбку. Бульдожьи щеки болгарина тоже
весело подобрались.
Сопровождаемый начальником протоколь-
ного отдела, посол шел по дворцовым анфи-
ладам, когда мимо него прокатили бочо-
нок.
— Что за бочонок?
— Это вам подарок от царицы Иоанны.
Розовое масло.
В том душевном состоянии, в каком пре-
бывал посол, он понял не сразу, что именно
этот крестьянский бочонок с буковой затыч-
кой, грохочущий по навощенным мозаичным
паркетам дворцовых апартаментов, убедил
его в том, что медлить нельзя.
И с этой минуты планомерная эвакуация
из Софии гитлеровских дипломатов превра-
тилась в паническое бегство.
Не прошло и часу — и стража, охраняв-
шая посо'льские ворота, увидела, как сам
посол Германской империи бежит, споты-
каясь, к автомобилю, охватив обеими рука-
ми полный бумаг плоский ящик от письмен-
ного стола. За ним два рослых эсэсовца ка-
тили по асфальту бочонок.
2. Мир приключений. 17
7
На рассвете следующего дня был задер-
жан на полустанке, невдалеке от турецкой
границы, шедший вне графика поезд из пяти
игрушечных дачных вагончиков, какие кур-
сируют только на пригородных линиях.
Подпоручик Атанас Георгиев еше ночью
арестовал путевого начальника. Солдаты
сговорились с крестьянами. Два стрелоч-
ника забросали колею шпалами. Несколько
поодаль старый виноградарь Иван Севлиев
с детьми ночью, при звездах, разобрал огра-
ду своего поля и завалил путь камнями.
Тридцать солдат пограничной заставы,
вооруженные немецкими автоматами, на-
скоро отрыли на путях одиночные окопы.
Железнодорожники установили связь по те-
лефонному селектору с Софией, и всю ночь
подпоручик оставался с двумя коммуниста-
ми-путейцами в дежурной каморке у аппа-
рата.
Поезд прошел беспрепятственно до самого
завала. Но тут началась перепалка. Высу-
нувшись из окна паровоза, машинист стал
ругаться. В эту минуту два человека (впо-
следствии оказалось: помощник военного
атташе фон Гюльзен и итальянский майор
Грациа) открыли с паровозного тендера
стрельбу из автоматов.
Болгапы немедленно стали стрелять по
окнам. Автоматные очереди и звон стекол
смешались с немецкой, итальянской, венгер-
ской бранью и ни с чем не схожими японски-
ми проклятиями.
Затем стрельба прервалась.
Знойный полдень застал всех на своих
местах. Труп правительственного чиновника
лежал на рельсах у вагона. Мирный паро-
возик, попавший в переделку, пускал пары в
тени старой сливы — всего лишь в десяти
шагах от семафора, увитого до самого верха
виноградной лозой.
Дожидаясь у селектора распоряжений
главного штаба Народно-освободительной
армии, подпоручик Атанас Георгиев почув-
ствовал знакомые признаки малярийного
озноба. Он продрог и распахнул дверь дис-
петчерской, чтобы в дежурку дохнуло зноем.
Так и стоял в открытой двери этот хмурый
человек с лимонно-смуглым лицом, погляды-
вая на ненавистную ему публику из той вра-
жеской своры, которая объела все виноград-
ники, отряхнула все вишни и яблони его
маленькой родины и заставила молодых
женщин уйти в погреба, подальше от днев-
ного света.
Никогда раньше подпоручик Георгиев не
видел партизан, но сейчас без страха ждал
их возможного появления. Он не любил гер-
манофильски настроенных чиновников и ма-
леньких политиков глухой провинции. В сущ-
ности, подпоручик был не военным, а сель-
ским человеком. Его сослуживцы по армии
отдавали своих детей: одни — в немецкие,
другие — во французские колледжи. Атанас
любил Россию. Любить Россию учили его с
детства книжки Вазова, Каравеллова, Боте-
ва и память о дяде-коммунисте, эмигриро-
вавшем после восстания 1923 года в дале-
кую Аргентину, и та ополченская медаль,
которую в детстве видел Атанас на груди
деда, участника русско-турецкой войны.
Когда-то мать рассказала Атанасу историю
о том, как в ту освободительную войну умер
в Казанлыке русский офицер; его похоро-
нили в новом мундире, а в старом бабка
нашла в кармане ореховую шкатулку и в
ней кусочек дерева — от «креста господня».
И эта шкатулка русского офицера, погибше-
го от ран на болгарской земле, хранилась в
крестьянской семье как святыня и тоже
связывала душу Атанаса с Россией. Так
всегда было: враги Болгарии — враги Рос-
сии. И подпоручик Георгиев, хмурясь от ма-
лярийного озноба, спокойно ждал у дверей
диспетчерской. Он ждал друзей родины:
болгарских партизан, русских солдат, ждал
и дядю-коммуниста, хотя черты его лица дав-
но уже стерлись в памяти Атанаса.
К полудню пассажиры дачных вагонов
осмелели: они выползли на перрон. Костля-
вый немец зонтиком загонял в купе своих
отпрысков, выскочивших из вагона поиграть
в серсо. Два итальянца в одинаковых спор-
тивных костюмах убеждали румынскую сек-
ретаршу в лиловой пйжаме пешком идти в
Турцию. Финский атташе, тоже показавший-
ся на площадке, злобно плевался виноград-
ными косточками. Общее внимание привлек
глава дипломатического корпуса. С белым
платком в правой руке и тростью в левой
он медленно приближался к Атанасу
Геоогиеву.
Подпоручик выслушал гитлеровца, обло-
котись о дверной косяк.
— Я категорически требую немедленного
пропуска через границу! — в повышенном
тоне настаивал посол.
— Не будет.
— Я протестую! Я персона грата...
— Говорите по-болгарски.
— Я требую телефонной связи.
— С кем вы хотите говорить?
— С генерал-лейтенантом Миховым.
— Еще с кем?
— С князем Кириллом.
— Еще?
— С царицей Иоанной!
— Я могу вас связать с путевым обходчи-
ком Радко Данчевым. Он сидит у аппарата
в Софии,— хмуро сказал подпоручик.
Посол вращал глазами, мешал болгарские
слова с немецкими (словно распекал царицу
Иоанну) и тыкал тростью с серебряным на-
балдашником в сторону зеленых холмов.
Они темнели в знойной дымке над бархатно-
мшистой черепицей болгарского села. Эти
18
холмы находились по ту сторону границы, в
Турции.
Толпа путевых рабочих и крестьян-вино-
градарей подходила с красными полотнища-
ми к перрону. Впереди со знаменем в руках
шел уважаемый учитель Никола Цвятков,
вчера освобожденный ив темницы. Рядом —
его товарищ по камере Радко Чолаков, се-
дой старик, не снявший тюремного халата.
Он шел и потрясал бледным кулаком.
Посол направился к вагону. Трость выпа-
ла из его руки, он поднял и побежал.
В толпе раздались голоса:.
— Кровь за кровь! Смерть фашистам!
Пусть ответят за всё!
Подпоручик Георгиев хмурился, но не от
какой-либо внешней причины, а от малярий-
ного озноба, который окатывал его морозом
в знойный полдень. День же был необыкно-
венный, единственный в жизни. По селекто-
ру софийские товарищи сообщили, что со-
ветские танки уже форсировали Дунай и
сейчас приближаются к Варне. В столице все
население на улицах. 9 сентября будет ве-
ликим днем Болгарии. Какой-то неизвестный
друг передал по селектору слух, разнесший-
ся по столице: Георгий Димитров уже в Бол-
гарии. Этим героическим человеком горди-
лась страна.
«Что делать с господами хорошими? — раз-
мышлял подпоручик о задержанных им фа-
шистах.— Ясно, что они готовят вылазку,
чтобы пробиться в Турцию, и ночью им это
может удаться...»
Подойдя к митинговавшим крестьянам,
Георгиев отозвал в сторону учителя:
— Надо дело делать. Помогите нам:
незаметно оцепите полустанок вторым
кольцом. Окопайтесь. Я вам дам ору-
жие...
И через несколько минут полустанок опу-
стел.
Отобрав пятерых самых отчаянных погра-
ничников, Атанас Георгиев ворвался с ними
на площадку вагона. Пассажиры были за-
стигнуты врасплох. Только двое, с пистоле-
тами в руках, загородили вход, но болгары
выбросили одного в окно, другого заслонил
собой посол.
— Руки вверх!
Подпоручик вступил в коридор, раскален-
ный в этот послеобеденный час. Он заглянул
в купе, дверь которого поспешно прихлопнул
за собой посол. Стоя спиной к двери, жена
посла что-то поспешно прикрывала под сто-
ликом. Подпоручик отстранил немку и уви-
дел бочонок:
— Что это?
Знакомый приторный запах, напоминав-
ший благоухание цветущих роз, пощекотал
ноздри болгарина. Его знобило в этом рас-
каленном купе. И на мгновение показалось,
что чудный аромат, может быть, только ме-
рещится... Посол Германии плыл перед вос-
паленным взглядом Атанаса Георгиева в об-
лачке тонкого розового запаха.
— Откуда бочонок? — задохнувшись,
спросил подпоручик.
— Вы забываетесь, офицер! Это подарок
царицы!
Атанас Георгиев родился и вырос в Ка-
занлыкской долине — в долине розовых
плантаций. С матерью и сестрами он каждое
лето собирал лепестки с маленьких терни-
стых кустов. Однажды отец повел его в Ка-
занлык, на фабрику, где в котлах, капля за
каплей, выдавливался из многих сотен меш-
ков розовых лепестков самый дорогой в ми-
ре экстракт — тот, что по капле примеши-
вается для стойкости к лучшим парижским
духам... Это был воистину трудовой пот кре-
стьянской семьи.
В родительской спаленке, за образами,
хранился флакончик с урожаем — все досто-
яние отца. Каждая чайная ложка розового
масла стоила половину нынешнего офицер-
ского жалованья подпоручика.
— Подарок царицы?..— раздельно произ-
нес Атанас и вдруг разразился безобразным
турецким ругательством.— Розовое масло?..
Он взял немца обеими руками за крах-
мальный пластрон рубашки и потряс, как
тряс однажды на казанлыкском базаре вора,
укравшего у вдовы Марийки корзину слив.
Затем, набравшись терпения, подпоручик
Георгиев подождал, пока посол трясущими-
ся руками привел себя в порядок, и прика-
зал солдатам начать по всем вагонам изъ-
ятие документов.
— Всю бумагу! Всю! До листка...
Через час Атанас Георгиев с сухим, пы-
лающим лицом, шатаясь от жара, прошел по
путям на виду у всех пяти вагонов. Следом
за подпоручиком солдаты провезли на тачке
посольскую переписку.
Солнце садилось за зелеными холмами.
Остаток вечера подпоручик провел в селе,
в своей квартире, выложив пистолет на стол.
Восемнадцать посольских баулов, аккуратно
сложенных у стены, занимали чуть ли не
2*
19
полкомнаты. Хозяйка дома, старая Коста-
динка, напоила больного крепким чаем. Его
трясло и размаривало.
Изредка с полустанка приходили солдаты,
железнодорожники, а то и крестьяне — до-
ложить о происходящем. Тревога сквозила
в словах связных: поезд как будто вымер.
Наступила темная южная ночь.
8
Как раз в это время генерал-майор Ма-
шистов и полковник Ватагин были вызваны
в один из домиков на окраине придунайско-
го румынского городка. Здесь, в надежно
оцепленных переулках, со вчерашнего утра
разместился Военный совет фронта.
Когда они тихонько вошли в ярко осве-
щенную комнату, докладывал у карты на-
чальник Ветеринарного управления Амвро-
сиев. Это было так неожиданно, что, усажи-
ваясь в дальнем уголке, они даже перегля-
нулись. Может быть, их вызвали слишком
рано?
Сухощавый, поскрипывающий, как седло,
новенькими ремнями, генерал Амвросиев
показывал прутиком на карте, повешенной
на стене, очаги распространения сапа, с ко-
торым встретились на путях наступления
конные обозы. Сорок лошадей пало в тече-
ние последних двух дней. Все признаки зло-
качественного заболевания: язвы на губах,
истечение из носа, короткое сопящее дыха-
ние... А в изоляторах фронта находится еще
более двухсот лошадей, положительно от-
реагировавших на маллеиновую прививку.
По тому, как шел обмен мнений, полков-
ник Ватагин понял, что командующий встре-
вожен. Как бы ни была механизирована
боевая техника целых корпусов, обозы есть
обозы. На войне нет мелочей, все взаимо-
действует. В условиях массового передвиже-
ния обозов и большой скученности конного
парка, особенно на переправах, любая эпи-
зоотия угрожала замедлить темпы преследо-
вания разгромленного противника.
Начальник Ветеринарного управления за-
метно струхнул и, кажется, о чем-то важном
недоговаривал,— видно, не решался. Глав-
ный ветеринарный врач, полковник Джан-
кой, бравый старик с жесткой, как скребни-
ца, щеткой рыжей шевелюры, когда ему да-
ли слово, высказался определеннее:
— Подозреваем диверсию противника!
С этой минуты Машистов и Ватагин сооб-
разили, что они не зря вызваны. Все воз-
можно. Войска недавно прошли Украину,
где гитлеровцы, отступая, сумели оставить
за собой повальную чуму домашней птицы.
— А вы как думаете? — снова обратился
командующий к Амвросиеву.
И на такой прямой вопрос тот ответил
уклончиво:
— Все может быть. Однако даже в учеб-
никах сказано, что именно на Балканах, да
еще в Турции, всегда наблюдается сильное
распространение сапа лошадей. Что ж уди-
вительного...
— Однако там же можно прочитать, что
на Балканах господствует скрытая, хрони-
ческая форма заболевания! — энергично воз-
ражал полковник Джанкой.— А здесь мы
наблюдаем острейшие формы, как будто в
кормушки подсыпаны целые пригоршни
сапных палочек!
— Что ж, большая скученность по-
головья...— не очень убежденно твердил свое
генерал Амвросиев и снова успокоительно
цитировал справочники: — В 1926 году, на-
пример, в одной Болгарии было зарегистри-
ровано четыре тысячи двести четырнадцать
сапных лошадей. Однако никто не подозре-
вал диверсию...
— Умней ничего не придумали? — устало
вмешался командующий.— Если верна кава-
лерийская поговорка, что «человек делает
коня», то человек и сап может сделать. Вы
наших чекистов не разоружайте. Их дело —
бдительность. Не так ли?.. Полковник Вата-
гин уже, наверно, кое-что намотал на ус.
И все заулыбались, поглядывая на сидев-
шего в углу с виду неторопливого, мешкова-
того, задумчивого полковника.
Второй вопрос, обсуждавшийся в эту ночь,
касался непосредственно Машистова и Ва-
тагина, и, когда ветеринарное начальство по-
кинуло комнату, командующий вкратце ввел
контрразведчиков в курс дела. Друзья из
Болгарии только что сообщили по радио, что
фашистские дипломаты уже бежали из Со-
фии в специальном поезде в направлении
турецкой границы и там, на полустанке, за-
держаны крестьянами и пограничниками.
Активно действует некто Атанас Георгиев,
подпоручик. Он уже разоружил фашистов,
солдаты перетащили к нему на квартиру все
посольские архивы и канцелярию; он просит
помощи. Дело ясное: нужно отправить воз-
душный десант. Болгары обещают пригото-
вить посадочную площадку.
20
— Это надо сделать! И чем быстрей, тем
лучше,— заметил Машистов.
— Я тоже так думаю... А почему?
— Да потому, что эфир — такая вещь:
слушают все, кому не лень. Так что в квар-
тиру Атанаса Георгиева, возможно, уже
сейчас стучатся...
Тут спора не было. Командующий подвел
черту:
— Значит, решено? — и, чтобы вернуть
событию его подлинные масштабы, заключил
угрюмой шуткой: — Остальное — дело тех-
ники: отправьте на самолетах дневальных
комендантской роты.
Член Военного совета тоже усмехнулся:
— Видать, припугнули мы их, нервы не
выдерживают...
И разговор снова перешел на дела вете-
ринарные.
Ватагин не участвовал в спорах. Молчал.
Вдруг в памяти его возникла немецкая по-
зывная — «Фюнф хуфайзен фон айнем
пферде»... Так неожиданно вспомнилась в
разговоре о сапе эта загадочная фраза о пя-
ти подковах с одного коня, что полковник
тут же зашептал с улыбкой об этом на ухо
своему начальнику.
Машистов выслушал и тоже улыбнулся:
— Ждите! Так они и раскроют вам в
условной позывной суть диверсии. Дети, что
ли?
— Да, это верно. Однако забавное совпа-
дение.
В ожидании полковника Шустов во дворе
болтал под стук движка с генеральским
адъютантом. Оба понимали, что их началь-
ники, наверно, получают серьезное задание,
но об этом не принято было говорить. И они
от нечего делать делились заграничными
впечатлениями.
Генеральский адъютант рассказал о хозя-
ине дома, где они с Машистовым квартиро-
вали:
— Этот господин-то Арам хорош. Когда
стали у него на постой, любезничал, угощал
сливянкой, в приятельство ударялся. А ут-
ром смотрю: дочка возвращается домой с
подушкой. Дочку, значит, подальше отослал
на ночь, не доверяет русскому человеку. Сам
прохвост и других по себе мерит.
— Ну, знаешь ли...— по справедливости
возразил Шустов.— Пока ты в доме, я бы
тоже поостерегся.
Заговорили о девушках — о своих и здеш-
них. Шустов рассказал, какое он здесь уви-
дел такси — специально для свадеб. При-
думают же! На крыльях саженные свечи,
перевитые лентами и гирляндами. А са-
ма машина — ну просто гроб, «модель
моей бабушки». Вот ведь буржуазная
Дурь!
— Ав деревнях нищета. В постолах хо-
дят.
Начальники всё не шли — дело и впрямь,
видно, очень серьезное. Командующий зря не
задержит.
— Что-то твой похудел,— заметил гене-
ральский адъютант о Ватагине.
— Езды много. А «виллис» кого не рас-
трясет,— уклончиво сказал Шустов.
Не хотелось признаться, что только вчера
он вернулся к полковнику. Он и сам обратил
внимание на то, как тот осунулся в дни на-
ступления. Со слов Ватагина он знал, сколь-
ко было у него работы. За Днестром к нему
привели многих «старых знакомых». Их
след тянулся от Пятигорска, от Павлограда,
от Николаева. Полковник допрашивал ночью
и днем в погребах, в тени танков, в густой
кукурузе... где придется. Шустов выслушал
все это с завистью — вот каких впечатлений
он лишился, пока возил фургон с унылым
Бабиным! Сейчас в разговоре с генераль-
ским адъютантом не хотелось бередить свою
обиду.
— Писем давно нету,— заметил собесед-
ник.
— Полевая почта отстала. Не угонится за
нами...
И они окончательно умолкли, задумавшись
каждый о своем под ночной стук движка.
Ватагин подошел к машине внезапно.
Срочно послал Шустова за майором Дотел-
ковым.
— Знаешь, где искать?.. На обратном пути
прихватите Бабина. И — сюда!
В темном переулке майор уже дожидался
машины у ворот. Значит, по телефону пре-
дупрежден. Мишу Бабина пришлось растал-
кивать: он спал, как сурок.
Шустов помчал их по сонному городку.
Котелков сид^л рядом. Бабин терпеливо мо-
тался на заднем сидении.
— Что бы все это значило, товарищ гвар-
дии майор? — спросил Шустов, как обычно,
с подходцем.
— Что-нибудь да значит,— бодро ответил
21
Котелков.— Мы здесь — не фиги воробьям
давать!
Шустов вспыхнул, но промолчал. Когда
же наконец майор научится с ним разгова-
ривать по-человечески! Впрочем, он со всеми
такой — грубый, плохо воспитанный человек,
в частях держится высокомерно, командует.
Смелый до чертиков, это точно, а действует
нахально. Разве ж это чекист! Полковник
верно однажды о нем отозвался: «Высади
его с десантом в пустых плавнях Дуная или
хоть на луне, он только гаркнет на хлопцев
своей бессмысленной присказкой: «Мы
здесь — не фиги воробьям давать! За мной!»
Никакого интереса к обстановке. Политиче-
ски незрелый товарищ...» И хоть бы раз май-
ор Котелков взял с собой в операцию Слав-
ку Шустова. Этого не было никогда.
— Товарищ майор...— просительным то-
ном снова начал Шустов.
Котелков грубо хмыкнул:
— Слушайте, Шустов, ведите машину и
помалкивайте. И не просите— не будет. Еще
молоко на губах не обсохло...
— Вам так кажется, товарищ майор? —
вежливо переспросил Шустов и сильно
встряхнул машину на повороте.
В эту минуту он ненавидел Котелкова.
Не прошло и часа, как Шустову все стало
ясно, как если бы он всю ночь просидел в
Военном совете. Котелков возглавляет опер-
группу: воздушный десант в глубоком тылу
противника. Летят на двух «Ли-2», даже без
прикрытия: ради полной конспирации. Го-
ловным идет летчик Колдунов — бесстраш-
ный Колдун, сделавший двести ночных поле-
тов в осажденный Севастополь. С Котелко-
вым — тридцать ребят с автоматами, два
отряда. Во главе второго — капитан Цаго-
лов.
Подготовка к операции, как всегда, прово-
дилась в полной тайне, не было привлечено
ни одного лишнего человека. За час Шустов
трижды побывал на аэродроме: то подвозил
Ватагина и Котелкова, то Мишу Бабина с
радиопередатчиком. Миша тоже летит. Пол-
ковник настоял на отправке Бабина: может
быть, захватим ту, софийскую, радиостан-
цию, тогда радист пригодится — устроить ло-
вушку.
— Сможешь их обдурить? — спрашивал
полковник в машине Бабина.— Так и кричи
по-немецки: «Фюнф хуфайзен фон айнем
пферде». Посмотрим, где отзовется.
Бабин кивал головой, соглашался, но яс-
но было, что все это ему не очень по душе:
в такой операции раз плюнуть старшинские
лычки заработать.
Давно не чувствовал себя младший лейте-
нант Шустов таким униженным. Ненавист-
ный Котелков забыл о нем. Гордость запре-
щала Славе попросить самого полковника.
И он сидел в машине нахохлившись, мрач-
но поглядывая по сторонам. Обидно было,
что Миша Бабин летит, а он, Шустов, только
возит.
Все же, поборов недоброе чувство, Шустов
догнал Мишу у самолета. Вспомнил: летит,
чудак, без свитера, а в воздухе будет холод-
но, лейтенанты — вон как одеты.
— Где он у тебя? В чемодане? Я враз за
ним смотаюсь. Замерзнешь!
— Спасибо, Слава. Не надо.
Все распри забыты, и Бабин это ценит.
Славка — настоящий товарищ, и жаль, что
его не берут. Бабин ведь слышал, как адъ-
ютант просил майора Котелкова взять его с
собой в десант, хотя бы на помощь радисту:
аппарат таскать. Котелков отрывисто рас-
смеялся: «Бодливой корове бог рог не дает,—
и успокоил:— Вы полковнику понадоби-
тесь — тут не заскучаешь».
Лейтенанты поспешно докуривали папи-
роски, прежде чем войти в самолет. Шустов
с завистью и тоской наблюдал, как Ватагин
пожимает руки Котелкову, Наголову. А Кол-
дуну сказал что-то, чего Слава не расслы-
шал.
Десантники с автоматами взбегали по ле-
сенке.
Шустов постеснялся поцеловать Бабина,
только сунул ему зачем-то кожаные перчат-
ки и финку с янтарной рукоятью. Миша был
бледен — может быть, из-за ночного хо-
лодка.
Две тяжелые птицы, нехотя поворачива-
ясь, нагоняя ветер, пошли вперевалку по вы-
горевшей траве набирать скорость, потом
оторвались от взлетного поля и взяли курс
на юг.
Ватагин и Славка молча возвращались
с аэродрома. Лишь у квартиры полковника,
когда младший лейтенант остановил машину,
Ватагин посмотрел на него. Это была сцена
без слов.
— Ты на судьбу не жалуйся, Слава. Иди
спать. Отдыхай.
Откуда мог догадаться полковник о том
разговоре, который был у Шустова с Котел-
ковым?
22
9
Поздно ночью над болгарским селом раз-
дался тяжелый гул моторов. Было ясно, что
летит самолет. Но чей? Если американский,
то будет бомбить. А что, если немецкий, на
выручку своим? Тогда сражаться насмерть!
Во всех дворах взахлеб надрывались собаки.
По кирпичным ступеням в погреба бежали
женщины и дети. Виноградари сходились на
улицах. Чей?..
Два самолета делали круги над селом и
вдруг доверчиво засветили бортовыми ок-
нами.
— Русские летят! Ай да руснаки!
Сотни людей, обгоняя друг друга, устре-
мились на широкий луг. Самолет шел на по-
садку по свету костров, наскоро разложен-
ных пастухами. Тяжко подпрыгнув, он нако-
нец остановился. В свете костров было видно,
как выскочил офицер, за ним посыпались
другие, — много их, и у всех в руках
автоматы.
— Отставить оружие! — скомандовал со-
ветский офицер не то болгарам, бежавшим
прямо на него, не то своим парням, стоявшим
сзади.
Второй самолет тоже шел на посадку.
— Здравствуйте, братья болгары!
Прошло не менее пяти минут, пока десант
пробивался сквозь руки, протянутые для
объятий. Отовсюду раздавались по-славян-
ски щедрые возгласы:
— Добре дошли, братушки!..
— Да живее Москва!
В толпе слышался злой голос майора Ко-
телкова:
— Колдунов, береги самолет! Черт... Из-
ломают в шепу!
Миша Бабин, командовавший выгрузкой
своей радиостанции, видел еше из двери са-
молета, как отбивался от крестьян майор Ко-
телков.
Каждая минута, сбереженная для броска,
решала сейчас успех операции.
— Цепью! Вперед! — Котелков обернул-
ся: — Радист, за мной!
Рядом с Котелковым бежал учитель Нико-
ла Цвятков:
— Вы не тревожьтесь, господин офицер.
Но Котелков не удостоил его вниманием.
Навстречу от полустанка бежали болгар-
ские пограничники.
— Где начальник заставы? — крикнул из-
дали Котелков.
— Он отдыхает, господин офицер.
— Отдыхать в могиле будем — понятно?
— Его трясет малярия, господин офицер...
Да здравствует Отечественный фронт!..
— Меньше слов, больше дела!..— огрыз-
нулся свирепый майор.
Котелков знал главное: все решает вне-
запность. Еще в воздухе он решил немедлен-
но отстранить болгар. Теперь эти погранич-
ники с их офицерами показались ему совсем
не внушающими доверия. Проще — без них!
Пусть Цаголов выбросит засаду в сторону
турецкой границы. Ворваться в вагоны — по-
рядочек!
По одному перебегали автоматчики желез-
нодорожное полотно, накапливаясь на полу-
станке. Из окопа высунулся болгарский под-
офицер Славчев.
— Где же ваш подпоручик? — с досадой
снова спросил Котелков.
— Тяжко болен... Малярия...
— Ну, и мы тут — не фиги воробьям да-
вать! — пробормотал Котелков сквозь зубы.
Болгарин ничего не понял, он радовался,
что в тени паровоза рядом с ним стоят рус-
ские и, значит, врагам не уйти. Подофицер
опасался только, как бы русские сгоряча не
подумали, что подпоручик — сам фашист.
— А где бумаги посольства? — спросил
Котелков.
— Дома у Георгиева. Все в порядке, то-
варищ!
— По вагонам! — крикнул Котелков.
Несколько секунд на полустанке мелька-
ли тени. Это десантники вскакивали на пло-
щадки вагонов. Два — три выстрела. Немец-
кая возбужденная речь. Чей-то крик... Бабин
вслед за одним из автоматчиков тоже вско-
чил в ближайший вагон — он должен найти
радиостанцию.
Как ни возбужден был Бабин, он удивил-
ся тому, что увидел в свете «летучей мыши»:
германский дипломат стоял перед майором
Котелковым навытяжку. Он так нелепо тя-
нулся перед майором, что напомнил Бабину
одного пленного обозника, которого шоферы
его автобата вытащили из засыпанного сне-
гом стога в донской станице. Однако време-
ни терять нельзя. Миша просунулся между
майором и фашистом и смело пошел по всем
купе. И немецкие офицеры поднимали при
его появлении руки. Где же радиостанция?..
— Взять вагоны под наблюдение! И чтобы
мышь не проскочила!.. Давайте, братушки.
Ведите к вашему подпоручику, — командо-
вал Котелков.
23
Освещая фонариками дорогу, Котелков с
группой лейтенантов бежал по селу. Учитель
задохнулся, отстал. Его сменил подофицер
Славчев. Переулок был похож на каменную
щель и круто стремился вниз. Впереди, за
домами старобалканской застройки, послы-
шался ропот горного ручья. Здесь пахло ко-
жевенными мастерскими, кислым запахом
дубления. Подпоручик Георгиев жил в по-
следнем доме, над рекой. Дверь была откры-
та настежь.
Котелков вошел первым.
— Кто тут живой? — спросил из-за его
плеча автоматчик.
Прислушались — тишина. Только за ок-
ном шумел поток. Прошли еще две комнаты.
— Господин подпоручик, вы спите?—
спросил Славчев, заглядывая в горницу.
Котелков и автоматчики вошли вслед за
ним.
Звездный свет ночи едва проникал сюда
сквозь решетку полуоткрытого окна. В гор-
нице пахло странной смесью кожи и порохо-
вой гари. Котелков, широко расставив ноги,
вглядывался в полумрак. Подпоручик лежал
перед ним на тростниковой кушетке. Ужасно
длинными казались вытянутые ноги в твер-
дых, тяжелых сапогах. Лицо глядело в по-
толок. Что-то темное, как будто курчавое,
напоминающее каракулевую шкурку, обле-
гало его шею и плечи.
— Порядочек,— сказал Котелков.
Он подошел вплотную. Теперь он видел,
что это за каракуль: широкая резаная рана
в загустевшей кровавой корке. От шагов Ко-
телкова узкая плетеная кушетка поскрипыва-
ла под трупом:
— Понятно...
Горница опустела. В доме слышались ша-
ги солдат, их голоса. Славчев звал хозяйку:
— Костадинка! Где ты, Костадинка?
Котелков посветил фонариком. Вдоль сте-
ны лежали разбросанные баулы дипломати-
ческого архива. Видно, кто-то второпях рыл-
ся в них. Револьвер валялся на коврике под
правой рукой Георгиева. Майор поднял, по-
нюхал — подпоручик стрелял. Кровавые сле-
ды шли к двери. Котелков огля-
дывал горницу по порядку. До-
мотканое одеяло лежало бро-
шенное на пол в ногах подпо-
ручика. На гвозде висела фу-
ражка с бело-зеленой кокардой.
На столе стакан с недопитым
чаем, облатки, наверно хина,
косточки сливы на блюдце. На
отсыревших стенах церковная
картина с видом Иерусалима и
тусклый портрет усатого и зави-
того мужчины времен оттоман-
ского владычества.
Что же случилось здесь пол-
часа назад?
Болгарский солдат шепотом
позвал майора.
— Кто был в доме?—спросил
Котелков.
— Старуха. Больше никого.
Она спятила, что-то бормочет.
Вслед за солдатом майор
сбежал по крутой лестнице в
кухню. Горный поток шумел под
открытым окном, возле которого
на низенькой скамеечке сидела
старуха в черной шали. Она не
замечала толпившихся в кухне
солдат.
— Вот так гости... — оцепе-
нело твердила она.— Вот так
гости...
— Что говорит? — спросил у болгар Ко-
телков.
— Бессмыслица,— ответил Славчев.— Не
разберу, при чем тут...
— Вот так гости...— внятно твердила по-
раженная ужасом старуха. Гортанно и резко
звучал ее голос.
В свете фонарика Котелков увидел, как
подагрической рукой она поправила седую
прядь.
— Послушай, мама,— тронул ее за плечо
Котелков.— Ты не бойся, рассказывай.
Мы — русские.
Старуха обратила на него застывший
взгляд.
— Вот так гости. Они искали подковы. Я
слышала: «Пять подков!.. Бързо, бързо... бы-
стро!» Потом стали двигать стульями, как
будто подметали пол. Потом — выстрел. Они
пробежали по лестнице: один, за ним дру-
гой... Вот так гости..;
— Ты их узнала, мама? — допытывался
Котелков.— Это были болгары или...
Но, видимо, ужас мешал ей ответить чле-
нораздельно. В тишине снова стал слышен
ропот горного потока.
— Вот так гости...— бормотала старуха.
ю
Нет ничего прелестнее болгарских город-
ков на рассвете, когда вчерашняя пыль улег-
лась, и горы чисты над крышами, а в пали-
садниках благоухают розы, и качают своими
пушистыми головками астры, и даже конское
ржанье просыпающихся солдатских обозов
не нарушает этой простодушной прелести.
Едва светало, когда Шустов растолкал во
дворе шофера радиостанции и поднял пол-
ковника Ватагина. Они выехали еще до того,
как на дорогу вытянулись колонны грузо-
вых машин, минометные батареи и конные
обозы.
С походной радиостанцией полковник те-
перь не разлучался. И младший лейтенант
Шустов рядом, в машине,— с ним веселее.
Удивительный человек этот Славка: и отваж-
ный воин, и в то же время потешный юнец!
На Миусе он спас бетонный мост: влетел на
него на мотоцикле под огнем противника, ко-
гда до взрыва оставалось секунд двадцать, и
затоптал бикфордов шнур. Потом спрашива-
ли его — он и сам не знал, как это случи-
лось. Но числилось за ним и много смешно-
го: однажды он впотьмах принял тол за мы-
ло и отдал хозяйке на стирку кусочек взрыв-
чатки. Офицеры часто дразнили его: «Ну
как, мыло не кончилось? Не смылил?» На
это Славка не обижался. Щеголь он был от-
чаянный, и хотя перестал носить планшет и
спрятал финку с янтарной рукоятью, но пе-
ред каждым рейсом надраивал до полного
блеска свои шевровые сапоги.
Особенно хорош бывал Шустов в дни
больших передвижений, когда штаб фронта
снимался с насиженного места и делал бро-
сок вслед за войсками. В такие дни полков-
ник Ватагин усаживался рядом с адъютан-
том, выкидывал из памяти показания разных
перебежчиков, парашютистов, диверсантов,
делался ленивым и сговорчивым: вези! Ма-
шину надо подтолкнуть — грузно вылезет из
кабины, плечом толканет... силен!
По молодости лет Шустов не догадывался,
что сам он со своим шумным ребячеством
время от времени просто необходим Ватаги-
ну, что тот отдыхает в его компании и от
утренних бумаг, и от бесконечных телефон-
ных переговоров, и от ночных поездок в Во-
енный совет.
Шустов знал на фронтовой дороге всех
шоферов, всех регулировщиц. За баранкой,
особенно в населенных пунктах, ему было
трудновато из-за девушек-пешеходов; с
риском для жизни он провожал взглядом
каждую мало-мальски привлекательную дев-
чонку и, заметив внимание полковника, гово-
рил доверительно: «Предпочитаю блондинок,
слегка склонных к полноте...» Ватагин до-
гадывался, что за внешней развязностью
Шустова скрывается самая настоящая за-
стенчивость. И, может быть, поэтому в лю-
бовных делах его постигали страшные разо-
чарования. Девушки почему-то не ценили
его. Но через два — три дня Славка забывал
все огорчения: природная доверчивость и
широта натуры залечивали раны сердца. Ва-
тагин исподтишка наблюдал эти короткие
борения самолюбия и веселости. В послед-
ний месяц регулировщица Даша Лучинина
встала со своими флажками на Славкином
пути. Надолго ли?..
Ватагину не скучно было слушать путевые
монологи адъютанта — о футболе, о кино-
фильмах, о прочитанных книгах. Уже не под-
считать, сколько раз полковник восхищался
похождениями «Капитана Сорви-головы» в
англо-бурской войне. Это была любимая
25
книга детских лет Славки Шустова. Ее напи-
сал Луи Буссенар. Война там была не похо-
жа на нынешнюю: враги великодушны, как
рыцари. Славка мог в любую минуту заве-
стись и рассказывать. И при такой детской
нетребовательности к собеседнику он был от
природы понятлив и тактичен и, что еще уди-
вительнее, наблюдателен. Вдруг вспомнит,
какие были у пленного немецкого оберста
мягкие светлые волосы с пробором на сере-
дине, а под усиками улыбка и румянец на
щеках; и как его, Славку, удивили грязные
руки пленного; и как неверно и грубо обо-
рвал немца майор Котелков: «Мы учили не-
мецкий язык, чтобы допрашивать, а не раз-
говаривать...» И тут, если полковник не пре-
рывал Славку, он мог еще пятьдесят кило-
метров вспоминать вслух, как он сам учил
немецкий язык — в трамвае, в антракте на
спектакле, на стадионе; он зажимал боль-
шим пальцем левый столбец и говорил сам с
собой по-немецки: «рехт хабен — быть пра-
вым...» И как он все-таки срезался в четвер-
ти, и учитель немецкого языка стал его лич-
ным врагом: в ту минуту он его ненавидел до
дрожи...
Походная радиостанция с часовыми на
подножках шла по горным дорогам Болга-
рии тяжело и осторожно. Поездка затягива-
лась. То танки перекрывали на
пять часов дорогу, то на перевале
дожидались попутного тягача. По-
всюду на остановках радист распу-
скал антенны — «усы и подусни-
ки». А чуть вечер, искали уеди-
ненной стоянки для ночлега, чтобы слушать
всю ночь.
При всех этих хлопотах Славка ухитрялся
жить полной жизнью со всеми дорожными
удовольствиями и огорчениями, ссорами и
новыми знакомствами. В Варне он купался:
прыгнул в море прямо с мола. Он ел только
болгарскую еду — например, зарзават в
глиняной миске. Из фруктов предпочитал не
яблоки, а мушмулу. В Добриче накупил та-
баку, три арбуза и фисташек, которые засы-
пали все сиденье. В Шумене собрался сбе-
гать в турецкие бани, да полковник отгово-
рил:
— Хорош будешь после бани в такой пы-
ли! Брось. Не уйдут турецкие бани...
Они въезжали в городок, искали корчму —
пообедать.
— Молим! — подзывал Славка официан-
та.
Он заказывал себе и полковнику пылаю-
щий перец, фаршированный творогом.
Ватагин предоставлял адъютанту вести
переговоры и только иногда внушал:
— Ты теперь не просто младший лейте-
нант Шустов. Ты теперь — руснак! Больше
выдержки.
Они обедали, а вокруг толпился народ, по-
южному пылкий, возбужденный великими
событиями. Славка заговаривал то с девуш-
ками-партизанками, которые упрашивали
его поменяться оружием; то с монахом —
угощал его солдатской махорочкой, а тот
приглашал в гости в свой монастырь. По ули-
цам вели изловленных фашистов или мест-
ных богачей-фабрикантов, иных — прямо в
носках, как захватили на черда-
ке или в погребе. И народ гнев-
но вздыхал, вглядываясь в их
ненавистные лица. Кто-то
празднично выдувал на овечьем
бурдюке диковинную музыку, и
Славка тотчас узнавал назва-
ние инструмента — гайда. Он
все хотел испробовать, понять,
вкусить, и всего ему было мало.
И на дорожных перегонах
было хоть и пыльно, но весело.
Обозы тянулись — казалось,
вся Россия в гости к болгарам!
Реки были желты, горы
великолепны. На ста-
реньких машинах мча-
лись новые власти —
кметы, народная мили-
ция: в Софию и обратно. Ехали с гор парти-
заны на конях. В облаках пыли мелькали
каштановые аллеи. Старухи восседали у во-
рот с пряжей в руках. Цыганский табор от-
дыхал с выпряженными конями. Странно
выглядели ходжи в белых чалмах. Славка
узнал — это мусульмане, побывавшие в Мек-
ке. Смуглая детвора бежала за орудиями. Из
девичьих рук летели в кузова грузовиков
цветы и гроздья винограда... Вот и еще одно
село осталось позади.
Сторонясь и пропуская Славку, армейские
обозы заполняли дороги — бесконечный по-
ток телег, бричек, фур, пролеток, шарабанов.
Все довольны: боя не слышно впервые за
долгие времена войны.
— Не слыхал ли, земляк, где она те-
перь — передовая?
— Да, сказывали, в Сербии, в горах.
Благодушие на пыльных лицах. И едут,
едут войсковые обозы. Лошади бегут ходко.
Почмокивают ездовые. Истосковались по
вожжам крестьянские руки.
— Но, но, мухортый!
И пылят по Болгарии обозные меринки —
соловые, рыжие, каурые, кобылки гнедые
да корноухие, с лысинками на лбу, с грива-
ми налево, направо, а то и на обе стороны;
бегут за колесами жеребята — чалые, игре-
невые, белогубые, ржут тоненько, перестуки-
вают копытцами, радуют солдатские души.
Тут и надежда на скорую победу, на встречу
с родными не отстает от сердца, как лошо-
нок от брички...
Теперь полковник Ватагин не пропускал
ни одного обоза: выходил из машины, заго-
варивал с ездовыми, оглядывал лошадей.
Славка с удивлением наблюдал вдруг про-
будившийся в Ватагине интерес к сбруе, по-
понам, кормушкам. Трофейных лошадей
выпрягали из подвод, и Ватагин лично при-
сутствовал при ветеринарном осмотре.
Однажды провели мимо по дороге пону-
рую лошадь. Взъерошенная шерсть потеря-
ла блеск, дрожь окатывала больное живот-
ное, из углов глаз спускались гнойные шнур-
ки. Ватагин чуть не на ходу выскочил из ма-
шины: «Да, это сапная!»
— Куда? — крикнул полковник.
— На скотомогильник... Куда же еще?
— Там, где проходили, цыганских лоша-
дей не было?
— Болгары говорят — немец гадит... Вот
зараза! Добрый конек был...
Сели в машину с ветеринарным врачом,
подвезли его. И по дороге Славка все понял
из разговора полковника с капитаном: ар-
мейские кони заражаются сапом от местного
поголовья, срочно созданы изоляторы, взяты
на учет все скотомогильники, производится
проверка на маллеиновую реакцию (этого
Славка не понял, но запомнил на всякий слу-
чай незнакомое слово).
Когда уже высадили врача, младший лей-
тенант спросил осторожно, как всегда, с
подходцем:
— Входит в нашу сферу?
И полковник молча кивнул головой.
— Вот гады!..— спустя несколько минут
пропел Славка с той душевной интонацией,
которую он легко усвоил в украинских селах
у сердобольных, певучих от душевности мо-
лодаек.— А скоро ль наши из десанта вер-
нутся? — спросил он еще по какому-то, одно-
му ему понятному ходу размышлений.
— Думаю, что уже поджидают нас впере-
ди, в штабе,— коротко ответил Ватагин.
11
В этот вечер приятели встретились.
Перед ними на большом столе, за которым
только что отужинали ординарцы, были раз-
ложены фотографии. Синий плюшевый аль-
бом, испачканный мазутом, изучался под лу-
пой.
— Так ты считаешь, что об этой твоей на-
ходке не нужно знать полковнику? — допра-
шивал с пристрастием младший лейтенант.
— Даже и не думал об этом.
— Но, может, ты думал, откуда и как на
турецкой границе в железнодорожной кана-
ве очутился семейный альбом из царской
России, с видами Ярославля и его соборов?
На такой прямой вопрос Бабин действи-
тельно не мог ответить.
Всего три часа, как он прилетел из десант-
ной операции, разыскал • штаб фронта, уже
находившийся с войсками на дорогах Бол-
гарии, дождался Шустова — и вот опять
препирательства... Теперь, под влиянием
Славкиной мнительности, радисту тоже стала
казаться подозрительной его собственная на-
ходка. Там, на полустанке, это даже не при-
ходило в голову.
Все началось с того, что никакой радио-
станции в поезде обнаружить не удалось. Мо-
жет быть, она осталась на чердаке в посоль-
стве? Утром Бабину делать было нечего.
Болгары на дрезине повезли в столицу тело
27
подпоручика Георгиева. Наши десантники да-
ли прощальный залп из автоматов. Потом
всю фашистскую компанию с ее бумагами по-
грузили на самолеты и по воздуху отправили
в штаб. Майор Котелков продиктовал Мише
шифровку. Радиопередатчик был установлен
в доме, где погиб Атанас Георгиев. Усевшись
у аппарата на кухне, на низенькой скамеечке
у окна, Миша слушал шум горного потока и
скучал.
Котелков приказал ему и еще двум авто-
матчикам собрать на путях и в вагонах весь
бумажный сор — до последнего клочка.
Миша обрадовался занятию.
Тут-то, в канаве, возле железнодорожного
полотна, он и нашел плюшевый альбом. При-
сев на травку, он заглянул в него, и первое,
что совершенно ошеломило его,— это Иль-
инская церковь. Даже во сне Миша Бабин
узнал бы среди всех архитектурных ансамб-
лей этот прекрасный памятник ярославского
зодчества XVII века, хотя бы потому, что
мать его работала экскурсоводом в Ильин-
ской церкви, и в детстве Миша бывал там
так же часто, как у себя дома. Ярославль —
его старинные церкви: Иоанн Златоуст в
Коровниках, Никола мокрый, и монастыри,
крепостные башни и звонницы,— родной
древний город глядел на Бабина с каждой
страницы.
Однако альбом таил и другие неожидан-
ности: судя по всему, это был семейный
альбом какого-то стародавнего дворянского
семейства — с реликвиями многих поколе-
ний. Наверно, какая-нибудь эмигрантская
семья завезла в Болгарию после революции
эту синюю плюшевую книгу, на толстых
картонных листах которой сидели в гнездах
попарно архиереи и невесты, сенаторы и ба-
бушки в кружевных наколках, генералы, но-
ворожденные в крахмальных конвертах, гим-
назисты и кормилицы. Все это было неинте-
ресно, но Ярославль — вот он во всей древ-
ней красе!
И Миша, сунув альбом под мышку, решил
не расставаться с ним. Потом его взяло раз-
думье. Ведь Котелков приказал собрать на
путях все до последнего клочка. Может
быть, и альбом пойдет в дело? Сам не веря
этому, он показал майору, тот повертел в
руках, молча возвратил. И Миша тоже молча
обрадовался, сел у своего аппарата, подло-
жив под себя альбом. Пусть теперь шумит
горный поток за окном! Бабин как будто до-
ма побывал, счастливое состояние, отпуск-
ника не покидало его. С этим он и вернулся
из десанта.
Однако Шустов увидел все совсем по-
иному, по-своему. Покуда Миша уплетал
военторговские котлеты и пил воду из си-
фона, Слава принялся за изучение альбома
и его фотографий. Каждый снимок он вы-
нул из гнезда, прочитал фирменный знак на
обороте, рассмотрел даже рекламные па-
рижские медали, большие и малые, кото-
рыми хвастали^ создавая себе репутацию,
провинциальные фотосалоны. И то, чего не
заметил, о чем даже не подумал Бабин,—
все обдумал Шустов.
— Странный альбом...
— Ничего странного.
— Просто загадочный альбом. Ты не за-
метил, что больше половины фотографий —
не ярославские, а самые настоящие здеш-
ние, заграничные.
— Ну и что же? Как по-твоему — где мы
с тобой находимся?
— Видите ли, бросается в глаза то об-
стоятельство,— Шустов перешел на язви-
тельно-вежливый, лекторский тон,— что на
старинных ярославских снимках попадают-
ся и грудные младенцы, и девушки, и бабуш-
ки. А на здешних — только мужчины. При-
том один и тот же мужчина, снимавшийся
в разных городах и в разных костюмах: вот
он в белом фартуке и в крагах, как у мяс-
ника,— снимок сделан в Араде; вот он в
дорожном туристском костюме с биноклем
в руках — снимок сделан в Казанлыке; вот
он в турецкой феске — снимок сделан в Бур-
гасе; вот в монашеской рясе — снято в При-
лепе... Странные переодевания!
— Слушай, Славка, а тебе не кажется
странным, что здесь все говорят по-болгар-
ски?
Славка не удостоил вниманием эту
остроту:
— Отвечай, как этот альбом попал в ка-
наву?
— Ну, может быть, кто-нибудь из дипло-
матов выкинул из вагона.
— Зачем же гитлеровцу понадобилось
увозить эмигрантский альбом с собой в Гер-
манию?
— Наверно, на память... Не знаю. А ты
знаешь?
— Я подозреваю.
— Что именно?
— То, что сразу приходит на ум: это шиф-
28
ровальная таблица. Не знаешь разве, как
устанавливают цифровой код по условлен-
ным книгам? Потому-то они и выбросили
из вагона: очень им интересно, чтобы шифро-
вальная таблица попала в твои руки.
— Ого! Давай перейдем на шепот.— Ба-
бин явно иронизировал.— И ты сразу дога-
дался? Талант, талант!..
— Я так думаю, что этот ярославский аль-
бом будет позагадочнее . убийства вашего
подпоручика... Нет, ты скажи, как мог майор
Котелков пройти мимо такой находки? За-
чем он оставил ее у тебя?
— Не скажу.
— Почему?
— Ты будешь смеяться.
— Не до смеху.
— Сидел я на этом альбоме...
— Ведь «посылают же чижиков! — с от-
вращением пробормотал Славка и снова уг-
лубился в исследование странной коллекции.
Прежде всего ему хотелось догадаться,
кто мог быть хозяином альбома. Вряд ли
этот загадочный, разнообразно костюмиро-
ванный мужчина: во-первых, мужчины вооб-
ще редко заводят семейные альбомы; во-
вторых,' тщательно сопоставляя портреты,
Славка не нашел ни одного снимка этого
человека в детстве или в юности,— он, ви-
димо, не был и русским: все его фотографии
сделаны на Балканах. Красивая седая жен-
щина — великолепная; снятая то в сафья-
новых сапожках, с хлыстом в руке, то почти
обнаженная, с длинными ногами, полузасы-
панными песком, на пляже какого-то курор-
та, то в Ярославле еше совсем малюткой,
играющей в мяч, то на любительском пожел-
тевшем снимке в казачьей форме, в папахе
набекрень — на палубе парохода... Скорее
всего — это русская эмигрантка (звали ее
Маришей, Мариной Юрьевной, судя по под-
писям в посвящениях), а мужчина — ее муж
или просто возлюбленный, из здешних, бал-
канских. Может быть, артист?
Славка никому не признался бы в этом:
он не просто разглядывал, он группировал
портреты по улыбкам, по рисунку галстуков,
даже по числу пальцев, видных на снимке.
Он знал уже названия всех городов, где де-
лались снимки. Силистрия, где он разгово-
рился с русской девушкой, бежавшей из фа-
шистской неволи в Германии и вон докуда
добежавшей... Шумен, где он ночевал в шта-
бе народной милиции (там его водил в корч-
му ужинать молоденький милиционер, меч-
тавший поехать в Россию учиться на агро-
нома в Тимирязевской академии).
Понемногу воспоминания последних дней,
мысли о Даше Лучининой, дорожные впечат-
ления одолели Славку, и он заснул над
альбомом, положив на него руки и голову.
12
На веранде стояли две плетеные качалки
и круглый стол. Вдали синели Западные
Балканы.
Майор Котелков уже сдал отчет о десант-
ной операции, и теперь полковник Ватагин
беседовал с ним просто так, вперевалочку,
уточняя подробности. Прежде всего хоте-
лось понять, как работали летчики, потому
что майор в своем несколько нескромном
отчете забыл об этой стороне дела. Между
тем выяснялось, что летчики работали от-
лично с той самой минуты, как взлетели в
Чернаводах и взяли курс над Болгарией на
юго-юго-запад. Колдунов уточнился при под-
ходе и вывел машины на полустанок. Всю
ночь летчики не отходили от самолетов, го-
товые ко всяким случайностям, создали что-
то вроде круговой обороны: залетели в глу-
бокий тыл противника, опередив на три су-
точных перехода подвижные наземные
части.
— Видите, как интересно! Награждать на-
до ребят, а вы об этом ни слова,— мягко
укорил Ватагин.
Котелков поглаживал бритую голову, и
непонятно было по его хмурому взгляду,
согласен ли он с тем, что надо наградить
летчиков. Все-таки он припоминал теперь
некоторые живые черточки операции:
— Утром доставил я летчикам их новых
пассажиров. Дипломаты зубами скрипят, а
Колдун закурил трубку. «Покажите,— гово-
рит,— мне этих чудиков...» — Майор расска-
зывал веселые подробности, но без улыб-
ки. — А у меня своя забота: этих чудиков на-
кормить надо! Болгары везут со всех сел
продукты, думают — для нас. «Везите
еще»,— говорю им...
— Вы бы им сказали: надо и пленных
кормить,— заметил Ватагин.
— Стыдно: денег болгарских нету и на
огурец!
— Что ж вы думаете — сколько лет они
терпели от фашистов, в последний раз не
накормили бы? Денег нет...— Ватагин пока-
чал головой.— И почему вы болгарских по-
29
граничников обидели, отстранили от опера-
ции?
Наконец договорились до дела. Котелков
отлично понимал, что Ватагин весь разговор
завел из-за одного этого пункта: почему
обидели, болгар на полустанке?
— Знаете, товарищ полковник, в таком
деле лучше на себя положиться. Доверять
никоих не следует.
— Вот в этом-то ваше обычное заблуж-
дение.
Не первый это был разговор между Вата-
гиным и Котелковым, и оба знали, что ска-
жут друг другу. На этот раз Ватагин был,
видимо, крайне недоволен пренебрежитель-
ным отношением майора к болгарам, а Ко-
телков втайне торжествовал: что бы там ни
было, а фашистская банда заприходована со
всеми восемнадцатью баулами захваченной
переписки. Крыть нечем, товарищ началь-
ник...
— Вы, товарищ полковник, всё болгар на
первый план выдвигаете, а, между прочим,
подвели они своего подпоручика, пропусти-
ли из поезда к нему убийц... Этот Славчев
вообще подозрительный тип.
— Вы уверены, что убийцы из поезда? —
Ватагин вынул из ящика стола две бумаж-
ки: болгарский текст и его русский пере-
вод.— Вот тот же Славчев, например, до-
вел до сведения штаба Народно-освободи-
тельной армии, что им обнаружены конные
следы двух всадников на проселке... А что,
если они из Софии?.. Хорошо крестьяне
встречали?
— На руках хотели нести,— хмуро отве-
тил Котелков.— Еле отбился.
Майор догадывался, что полковник не бу-
дет сегодня говорить о главном, что состав-
ляло все содержание котелковского отче-
та,— о захвате германского посла. Ватагин
отвлекался, подробно расспрашивал, на-
пример, о стычке Атанаса Георгиева с пос-
лом из-за бочонка с розовым маслом. А стоит
ли об этом разговаривать! Котелков проце-
дил сквозь зубы что-то об отсутствии вы-
держки у болгарина. Полковник поправил
складки гимнастерки под ремнем, коротко
возразил:
— Болгары' любят свою родину, Котел-
ков... И нечего ставить им это в вину.
Они говорили вполголоса. За дверью сто-
нала хозяйкина дочь, неделю, назад бежав-
шая сюда из Софии. У нее подагра, обо-
стрившаяся после трех месяцев ночлегов в
сырых бомбоубежищах во время массовых
американских налетов на город. Полковник
раздобыл ей атофан, боли усилились —
врач говорит: хороший признак.
— Вы что хмурый? Не выспались? —
спросил Ватагин.
— Нет. ничего,— ответил Котелков.—
Квартирьер, черт, с Наголовым поселил.
Разве с ним уснешь?
Ватагин изобразил на лице сочувствие.
Кому не известно, что самый темпераментный
собеседник — это Сослан Цаголов, веселый
красавец, по-кавказски поджарый, смуглый,
с насмешливо играющими желвачками на
скулах.
— Два болтуна у нас: Цаголов и Шус-
тов,— заметил полковник.
— И оба любят друг друга,— отозвался
майор.
— Я их тоже люблю...— кратко скрепил
Ватагин.— О чем у Цаголова теперь раз-
говор?
— Все о том же: тоскует по флоту, хочет
рапорт писать...
— Не отпущу!..
Давно не беседовали они с такими удоб-
ствами: на столе пепельница, бутылка вина,
сифон с водой.
— Слушайте, кстати,— вспомнил полков-
ник, откладывая бумаги,— вы не видели еще
один документ, доставленный на ваших са-
30
молетах? Плюшевый альбом с видами Ярос-
лавля.
— Нет, не видел,— ответил Котелков и
добавил с усмешкой: — Я и чемоданами по-
сольской фрау не интересовался. Упущение?
— А мне Шустов показал этот альбом.
Майор свирепо шевельнул кожей на бри-
той голове. Он еще рассчитается с выскоч-
кой, который полчаса назад позволил себе
по-адъютантски резво разговаривать с ним,
позволил себе выражать крайнюю степень
удивления по поводу того, что плюшевый
альбом не возбудил интереса.
Видимо, Ватагин догадался, о чем сейчас
думает Котелков, потому что вздохнул и
примирительно заметил:
— Трудно работать в разведке, если тебе
двадцать лет и воображение играет, а ты
обречен переписывать спецсообщения. Я
имею в виду Шустова.
Ватагин резко поднялся, не похоже на то,
как лениво сидел два часа. Качалка пошла
ходить за его спиной. Он прошел в комнату
и через минуту вернулся с пачкой фотогра-
фий, раскинул их веером поверх бумаг на
столе.
— Если не считать бабушек и внучек до-
революционного писателя Леонида Андреева
и белого генерала Корнилова, то останавли-
вает внимание вот этот мужчина... Кем он
только не был в жизни, судя по фотографи-
ям! И куда только его не заносило! Занят-
но... Я отметил на карте. Всю Юго-Восточ-
ную Европу исколесил: от провинции Мара-
муреш в Северной Трансильвании до Родоп-
ских гор.
— Эмигрант, наверно. Трудно найти рабо-
ту по специальности. Да и какие у них спе-
циальности...— небрежно ответил майор Ко-
телков.
— Все-таки поискать этого человека не ме-
шает. А еще раньше — хозяйку альбома.
— Вы уже знаете, чей альбом?
— А это без труда установил Шустов по
дарственным надписям на фотографиях. Ее
зовут Марина Юрьевна, Мариша.
— Ну что ж, Мариша так Мариша...
Всем своим видом Котелков показывал
полковнику, что не считает семейный альбом
темой для разговора. Надо, конечно, прове-
рить для порядка, может быть, просто у ко-
_о-нибудь в посольском персонале жена —
Марина Юрьевна, русская эмигрантка из
Ярославля.
Ватагин поглядел на майора.
— Ну, так что же было еще? Рассказы-
вайте, только не ссорясь с логикой.
И майор Котелков, с упрямством пропу-
стив скрытую иронию полковника, так же по-
следовательно продолжил свой доклад. Не
без удовольствия показал он Ватагину за-
ключительный протокол допроса германского
посла. Полковник даже улыбнулся: больше
всего Котелкова восхищало то, что его пре-
восходительство полномочный посол Гитле-
ра, видимо, так разволновался в обществе
советского майора, что нагородил пять пало-
чек вместо трех, означавших заглавные бук-
вы в его готическом росчерке.
— А вы знаете, товарищ полковник,—
вдруг повеселев, сказал Котелков,— посол
поставил подпись и спрашивает меня: «Как
вы успели сюда?» Я ему со всей любезностью
отвечаю: «У нас-то шаг пошире...»
И Котелков самодовольно рассмеялся, как
будто закашлялся.
— А-а-а,— невнятно протянул Ватагин.—
Ну, ну, докладывайте еще что-нибудь.
Сейчас Ватагину не было никакого дела
до переживаний посла, он знал, что в свой
срок с этими делами разберутся лучше. Но
что было нужно убийцам Атанаса Георгие-
ва? Зачем они проникли в домик над рекой?
И имеет ли к этому какое-нибудь отношение
найденный в канаве альбом? Вот что пред-
ставляло сейчас интерес. Опыт чекиста под-
сказывал полковнику, что тайна убийства
болгарского офицера может таить угрозу и
для советских войск, вступающих на Балка-
ны. Если спросить Ватагина напрямик, о ком
он думал со вчерашнего вечера, он сказал
бы: не о тех, кто хотел бежать в Турцию и
сейчас под замком ждет своей участи, а о
тех, кто, видимо, остался здесь и не пойман.
Ему было ясно, что в момент бегства дипло-
матических миссий из Софии кое-кто остался
выполнять особые задания. Разве не так же
оставляли и мы в тылу у немцев верных лю-
дей, уходя на восток в сорок первом!
Он слушал майора, перелистывая немец-
кий иллюстрированный журнал. Котелков с
обычным раздражением, которое всегда по-
являлось у него в конце разговора с Вата-
гиным, чувствовал, что начальник совсем по-
терял интерес к его докладу. Страницы ил-
люстрированного журнала он разглядывал
сейчас более внимательно, чем недавно рос-
черк германского посла. Он даже прервал
майора:
— Смотрите-ка, серия снимков под заго-
31
ловком: «Могут ли звери смеяться?» Вы-то
думали когда-нибудь об этом? К зверям у
них интерес! Вот забавная морда: тигр. Ве-
ликолепный снимок! Собаки... ну, эти, сам
знаю, смеются. А вот гиена. И действительно
хохочет' — Внезапно оборвав себя, полков-
ник устало заметил: — Ладно, Котелков, иди-
те отдыхайте. Я Цаголова назначу в ночное
дежурство, не будет вам мешать.
13
Младший лейтенант Шустов надолго
умолк — первый признак охватившего его
раздумья.
Это случилось после его резкого разговора
с майором Котелковым.
В горном селе объезжали плошадь. запру-
женную народом. Шел митинг. С грузовика
выступали восторженные гимназистки — ме-
лодекламировали хором под рояль. Шустов
даже не взглянул. Ватагин искоса поглядел
на него, промолчал.
В другом селе Слава явился с базара
мрачный, отплевывался. Ватагин осведомил-
ся, в чем дело? Оказывается, он увидел по
пояс обнаженного мужчину, вращавшего
жирным животом,— называется «танец жи-
вота», тьфу...
И в машине Шустов молчал, сверкая стро-
гими голубыми глазами и вглядываясь в
контуры впереди идущих машин.
Все это занимало полковника. Но, хорошо
зная характер адъютанта, он не торопился
с расспросами. Еще до вечера сам все ска-
жет.
— Недоспал, что ли, Шустов?
— Да. Спать хочется.
— Скоро городишко будет, ты взбодрись-
ка, выпей черного кофе.
— Чашечки у них малы...
Только вчера младший лейтенант купил
темные очки, и форсил ими, и стеснялся их—
все было. Теперь он сунул очки за целлуло-
идный козырек над смотровым стеклом ма-
шины.
Ватагин выжидал: что будет дальше?
Вечерело Славка возился со спущенным
баллоном. Полковник отдыхал в придорож-
ном садике на скамеечке. Сюда пыль с до-
роги не долетала.
— Нужно поговорить, товарищ полков-
ник,— сухо сказал наконец Шустов, с реши-
мостью подходя к нему.
— Садись. Говори, только не очень
громко.
— Вы всё мблчите насчет альбома, кото-
рый Бабин нашел.
— А что же о нем говорить? Хороший аль-
бом... В Ярославле я не бывал, не приходи-
лось.
— Думать следует над альбомом, товарищ
полковник.
— Это всегда полезно,— согласился Ва-
тагин.— Что, какая-нибудь нить в руках?
— Есть две — три догадки. Конечно, рано
делать заключения...
— Да, я и сам, признаться, задумался:
очень занятная находка,— с едва заметной
иронией подхватил полковник.— Если бы
гитлеровские кресты были найдены, или
сверток с валютой, или яды в пробирках, на-
конец «Моя борьба» с автографом автора,—
все бы не так загадочно. Любая находка так
не озадачила бы... Верно?
Шустов хладнокровно выдержал красно-
речивую паузу:
— Вот вы смеетесь, товарищ полковник,
а я под лупой изучал фотографии этого не-
известного. Только вы серьезнее отнеситесь
к тому, что я скажу... Я, между прочим, где-
то в книжке прочитал интересную мысль,
что в детстве для нас все бывает важно:
сколько спиц на колесике, какие глаза у ля-
гушки, а становимся взрослыми, гордые со-
бой, уж и не сосчитаем даже, сколько пуговиц
на собственном кителе.
Полковник энергично зачесал двумя рука-
ми седые волосы с висков на затылок. Здо-
рово развивает младший лейтенант его соб-
ственную мысль, что разведчик должен обла-
дать воображением ребенка! А про ссору с
майором — ни слова...
— Знаешь ли, Слава, я сам пытался взве-
сить и должным образом расценить все на-
ши домыслы и догадки. Что же ты нашел
под лупой?
Ремень с медной бляхой заскрипел на жи-
воте Ватагина. Шустов подозрительно взгля-
нул на него — кажется, он с трудом сдержи-
вает себя, чтобы не рассмеяться.
— Что я нашел в альбоме? То, что мы
попали впросак с тем мужчиной! Там ведь
не одно лицо, товарищ полковник.
Славка перевел дух, чтобы проследить,
какое впечатление произвело его открытие.
Ватагин действительно был несколько оза-
дачен:
32
— Ты хочешь сказать, что тут сняты раз-
ные мужчины?
— Да, именно. Это схожие лица, а не
одно. Это семь разных мужчин.
— С таким поразительным сходством?
Что ж, они близнецы, что ли?
— Не знаю. Мочки ушей разные. Морщин-
ки на лбу разные. И характер асимметрии
лиц различный.
— Скажи пожалуйста! А на височках оди-
наково подстрижено?
— Вот вы всё смеетесь, товарищ полков-
ник!.. — сказал адъютант и встал, чтобы не
задерживать начальство досужими размыш-
лениями.— Значит, всё!
— Значит, всё,— смеясь, согласился пол-
ковник.— Представления о наградах перепи-
сал? Этот альбом сильно сбил тебя в сторо-
ну от прямых обязанностей. Где ночевать бу-
дем?
— В монастыре, товарищ полковник.
Что бы ни было, Шустову хотелось побы-
вать у монахов.— когда еще в жизни слу-
чится? После разговора с гостеприимным
старцем он разузнал дорогу: всего пять кило-
метров в сторону, на горе. Крестьяне гово-
рили, что монахи ждут русских в гости, ни-
кто еще не заглядывал к ним.
— В монастырь так в монастырь,— ска-
зал Ватагин, но тут же, пришурясь, осведо-
мился: — Да ведь он мужской, говорят?
Славка пропустил насмешку мимо ушей.
Дело прежде всего. Он был убежден, что его
сообщение взято полковником на учет.
14
Горная дорога в сосновом лесу серпанти-
ном вилась над ущельем. Машина полков-
ника Ватагина, а за ним и походная радио-
станция въехали на мощеную площадку,
огражденную с трех сторон увитыми хмелем
старинными стенами, с четвертой стороны —
отвесной скалой. Два послушника в черных
рясах молча, с удивительным проворством
развели половинки ворот. Машины вошли во
внутренний двор. Монахи появлялись на от-
крытых галереях многочисленных служб и
низко кланялись. Пока младший лейтенант
Шустов возился у машины, полковника Ва-
тагина повели по галереям и темным дере-
вянным террасам. На каждом переходе, на
каждой лесенке стояли и кланялись русско-
му гостю, присоединялись к шествию — то
горбоносый отец казначей, то отец эконом
с густыми, словно орлиные крылья, бровя-
ми, то сам отец игумен — еще не старый
мужчина с усталым лицом домовитого хо-
зяина.
— Добро пожаловать, брат освободи-
тель! — сказал игумен и распахнул широкие
рукава приглашающим жестом.
Монахи, видно, в самом деле ждали го-
стей: еще никто не заезжал к ним из той
армии, которая уже несколько дней как шла
внизу, по дну ущелья. И в лицах послушни-
ков, и в неподвижных позах старых монахов,
и даже в каменных плитах двора, в безмол-
вии колоколов и сдержанном скрипе доща-
тых полов в галереях — во всем сказывалось
настоявшееся за эти дни ожидание: каков
же он, русский человек, «дед Иван», и чего
можно ждать от него теперь, когда он сде-
лался большевиком?
Советский человек отвечал на приветствие
игумена. Советский человек входил в тра-
пезную и разводил руками, глядя на стол,
щедро уставленный закусками и вином. Со-
ветский человек мыл руки над поднесенным
служкой тазом и улыбался, ловя опасливые
и робкие взгляды монахов.
— Ну и закуска! Нашему бы военторгу
заглянуть,— смеясь, говорил советский чело-
век что-то непонятное, но, видимо, доброже-
лательное.
За стол усаживались только старые мона-
хи. Чувствовалось, что за дверьми идет тол-
котня и споры: кому из послушников пода-
вать.
Вскоре подошли и сели на оставленные
для них места младший лейтенант Шустов
и водитель радиостанции.
—' Часовые?, — спросил Ватагин.
— В порядке.
— Бабин?
— Не идет, хочет слушать,— тихо ответил
Шустов, разглядывая свои только что вы-
мытые руки с несводимой чернотой под ног-
тями.
Между тем горбатый монах с подносом в
руке уже весело кланялся полковнику. На
подносе стоял штоф из темно-зеленого стек-
ла и дюжина крохотных — с наперсток —
стаканчиков. Игумен, уводя концом рукава
свою широкую бороду, сам нарезал хлеб,
сам бросал ломти в круглую чашу простор-
ным движением обеих рук. Затем он под-
нялся и сказал по-болгарски слово:
— Вы, русские, второй раз спасаете нас,
болгар. Сегодня в благословенной богом
3. Мир приключений.
33
Болгарии говорят: «Москва пришла!» Не
знаете вы, какую любовь сохраняет славя-
нин, где бы он ни жил, к России. Россия
уже тем полезна славянам, что она есть...
Монахи степенно пригубили вино.
Радушием светились крестьянские лица
монахов. Они осмелели. Они расспрашивали
гостей о России и улыбались простодушно
и удивленно. Служки через плечи сидяших
уставляли стол брынзой, хлебами, чашами
с виноградными гроздьями. После трех лет
фашистской оккупации не только болгарские
города и села, но, видно, и монастыри пости-
лись: скот был угнан в Германию.
— Зелен боб, — приговаривал отец эко-
ном, накладывая на тарелку полковника зе-
леную фасоль.
Пили по второму и по третьему разу.
— Вчера услышали снизу русскую песню,
обрадовались: знакомая! — сказал отец каз-
начей.
— Знакомая?
— А вы отца игумена попросите, пусть
разрешит. Споем. Вот у нас певец! — сказал
отец казначей, похлопав по руке горбуна.
Обносивший стол вином горбатый монах
подливал полковнику виноградную водку —
«мастику». Он уже дважды успел, обойдя
стол, исчезнуть с подносом. Уж не вздумал
ли он угошать вином часовых? Полковник
заметил, что Шустов не сводит глаз с горбу-
на. Кивком головы он отправил адъютанта
во двор — проверить, все ли в порядке. Про-
ходя мимо, Шустов наклонился к полков-
нику и вполголоса сказал:
— Вы не обратили внимания?
— Нет, а что?
— А монах-то... из альбома.
— Перекрестись. Здесь можно,— сквозь
зубы ответил Ватагин.
Младший лейтенант вышел, а горбун вер-
нулся, вытирая губы. Нет, кажется, тут не
о часовых забота: он сам прикладывался к
стаканчику за дверью — боится игумена. Мо-
нахи звали его Октавой. О нем рассказали
полковнику с тем удовольствием, с каким
простые люди за столом любят поговорить
о пьянице. Он был, оказывается, беглый, из
Македонии. С ним там, в горах за Прилепом,
случилась при гитлеровцах какая-то исто-
рия. Какая? Об этом монахи умалчивали,
весело ухмыляясь.
Шустов уже возвращался, шел за спинами
монахов своей независимой походочкой. Он
даже не подошел к Ватагину, а со своего
места послал ему по рукам конверт. Полков-
ник, только лишь пощупав, понял: фотогра-
фия. Он молча сунул конверт в карман гим-
настерки.
Между тем монахи поглядывали на игуме-
на. С той минуты, как отец казначей сказал,
что они знают русские песни, и полковник
попросил спеть, видно было: и монахам не
терпелось спеть, и горбуну — показать свой
голос. Наконец пастырь с усталым лицом,
снисходя, уступил.
Отец эконом налил горбуну стакан. Окта-
ва проглотил сливянку при общем молчании,
вытер пот с бледного лба и прикрыл краси-
вый рот рукавом, как бы заранее умеряя
силу звука. На мгновение, в неверном свете
свечей, неподвижное сумрачное лицо мона-
ха показалось полковнику одноглазым, слов-
но выточенным из темного дерева. Ватагин
взглянул на фотографию и снова спрятал ее
в карман — это заняло не более секунды.
Стесняясь русских слушателей, македонец
запел старинную песню, знакомую Ватагину
еще с юности.
— «Жили двенадцать разбойнико-о-
ов...» — пел монах, и такое бездонное «о-о-
о...» поселилось в трапезной, что пустые ча-
ши откликались, словно морская раковина.
— «Господу богу помо-о-олимся...» —
дружно подхватили монахи.
Пели и казначей, и игумен, и эконом, а
голос македонца гудел набатно. Редкая бо-
родка почти не скрывала квадратных линий
лица. Горбатый нос с тонкими раскрыльями
ноздрей. Под мягкими усами губы были под-
жаты, как бы для тонкого свиста, но звук —
казалось полковнику — возникал даже не в
груди монаха, а будто в горбу его, отлитом
для такого случая из меди с серебром, и Ва-
тагин почувствовал, что выпито немало. Сно-
ва на краткий миг вынул он из кармана гим-
настерки фотографию и, поглядев, снова су-
нул в карман незаметно. Пожалуй, похож:
один из семи близнецов.
15
После песни развязались языки. Монахи
шумно беседовали меж собой, уже не стес-
няясь ни русского офицера, ни игумена. Они
делились впечатлениями от первой встречи
с советскими людьми, и хотя один из русских
спал, сморенный походной усталостью, а дру-
гой все входил и выходил, да помалкивал, но
самый старший, третий — он был человек
34
покладистый и приветливый, говорил тоже
мало, но слушал охотно и ел не стесняясь.
— Верно ли, господин полковник, что
у вас женщины в армии? — набравшись
храбрости, спросил отец эконом.
— Есть такой грех. Да ведь и ваши де-
вочки партизанили на славу?
— Ничего... — уклонялся отец эконом. —
Мы не судьи мирским делам.
— А вас, на горных высотах, женщины не
навещают? — подмигнув, спросил полков-
ник.
— Иных... посещают, — в тон ему, лукаво,
ответил отец казначей.
И все взглянули на Октаву при этих сло-
вах. Оживилась мужская трапеза.
Отец эконом, размахивая рукавами, при-
ставал к Октаве, требуя, чтобы он рассказал,
не таился, почему и как он бежал из своего
Прилепского монастыря. Октава дергался
всем телом, стараясь уклониться от требо-
ваний отца эконома, и горб его при этих дви-
жениях еще резче обозначался, будто чемо-
дан, спрятанный под рясой.
— То нелепо, что вы просите. Вздор!..—
говорил Октава.— Зачем же русским такое
слушать? Не будут верить. Вздор...
— Нет, то истина!
— То вздор!
— А ну, рассказывай! — не поднимая
глаз, приказал Ватагин.
Вот что услышали полковник и Славка в
гот вечер в горном монастыре на случайном
ночлеге.
С детства Октава жил в Югославии, за
Вардаром. Там, в синих Прилепских горах,
есть старинный монастырь, говорят, воздвиг-
нутый еще крестоносцами во времена их по-
ходов из Франции в Святую землю. Однаж-
ды, год назад, монахи проснулись в трево-
ге — к стенам македонского монастыря по
малодоступной горной тропе подъехала не-
мецкая машина. До того только раз гитле-
ровцы побывали в монастыре: искали парти-
зан и скот. Октава в ту ночь спал крепко — с
утра до вечера рубил он столетние буки на
скалах и свергал их обрубленные голые ство-
лы по расселине вниз, на монастырские паст-
бища, готовил дрова для долгой зимы. Он
проснулся оттого, что холодом потянуло из
открытой двери в его келью. Он открыл гла-
за и увидел... Женщина стояла перед ним.
Женщина! Женщина... Такая красота может
присниться только монаху. Ее нельзя опи-
сать — что-то было в ее лице такое, отчего
он даже зажмурился. Она была седая и мо-
лодая, седая красавица. Козни лукавого! Та-
кое бывает только в монастырях. Сатанин-
ское искушение... Октава перекрестился и
открыл глаза. Она не исчезла. В руке ее,
поднятой над головой, сиял свет. Она зажгла
неземной свет и ослепила Октаву. Тогда он
повергся на каменные плиты и молился.
«Встань!» — сказала она, смеясь. И он встал
и показал ей свое лицо, как она того хотела.
И она увидела его всего — он высок, но гор-
бат, как аналой... Лицо женщины стало не-
довольным, и она погасила свет. В дыме и
смраде она оставила его одного в келье...
Ватагин слушал, тоже, как Славка, раз-
глядывая свои ногти: они у полковника чи-
стые, матово-розовые, скобленные перочин-
ным ножом. Он не улыбался, только едва-
едва тронулись кверху уголки губ. Значит,
все это не выдумано в книгах. Все сущест-
вует на этой грешной планете. Вот и монах,
которого искушает по ночам женская пре-
лесть. Только в годы гитлеровской оккупации
бесовское наваждение является в монастырь
в «опель-олимпии».
— Что же, это фашисты ее привезли к
тебе? — весело спросил Ватагин и в упор
взглянул на горбуна.
Его поразили горящие глаза Октавы. Ди-
кий монах переживал свой рассказ всем су-
ществом. И все монахи безмолвствовали за
столом.
— Они.— убежденно ответил Октава.—
На рассвете старец Никодим благословил
меня на бегство. Немцы строго приказали
игумену, чтобы я оставался в монастыре,
ждал. Чего?..— Октава вопрошал монахов,
но никто за столом не мог бы ему дать отве-
та.— Чего же?.. А я не стал ждать! Старец
Никодим сказал мне: «Равно ненавистны
богу нечестивец и нечестие его. Беги, чадо!»
И я бежал по снежным перевалам Прилепа,
через Вардар и Мораву. Вот ныне здесь я —
в мирном краю. «Не было их вначале, и во-
веки они не будут!»
Видимо, сильно выпил отец эконом, если,
даже не дав монаху досказать мысль про-
рока Иезекииля, грубо съязвил:
— Это они испытывали тебя: с горбом про-
ползешь ли в пещь огненную...
Однако никто не улыбнулся.
Полковник Ватагин внимательно слушал
монахов. Странное чувство породил в нем
рассказ горбуна. За войну он навидался гит-
леровских палачей, забрызганных кровью
35
тысяч людей. Он передавал военному три-
буналу таких, кого даже в гестаповских кан-
целяриях почтительно называли «профессо-
рами обезлюживания». Он лично допраши-
вал в Игренн тетю Лушу, «сестру милосер-
дия», которая по приказу эсэсовцев отравила
двести нервнобольных в психиатрической
лечебнице, и он сам провел ее над раскры-
тыми ямами. И сейчас, в этой нелепой ночной
встрече в горах Болгарии, Ватагин вдруг по-
теплел сердцем, слушая монаха, которого
искушал сатанинский соблазн. Ему приятно
было видеть человеческую душу, никак не
погибающую на земле в твердых законах
добра и зла, пусть хотя бы в пределах мона-
стырского суеверия.
Игумен стоял у растворенного окна, поло-
жив пухлые руки на старую железную ре-
шетку, и слушал: в глубине ущелья шли
танки.
Полковник поднялся и сердечно поблаго-
дарил монахов.
— Помолимся, братья, за русское ору-
жие,— сказал игумен.
И все монахи разом встали из-за стола и
потянулись из трапезной по тем же гале-
реям и террасам, по которым два часа назад
прошел полковник, во двор, к выдолбленной
в скале часовенке.
Ватагин и Славка проследовали в конце
монашеского шествия. Молодой месяц светил
над скалой. Полковник простился с игуме-
ном, наотрез отказавшись от постели. Спать
будут все в машине. На заре дальше в
путь.
Шустов уже сидел в кабине. Было без
слов понятно, как он взбудоражен неожидан-
ной встречей. Ватагин подсел рядом, дверку
оставил открытой:
— Отдохнуть да ехать дальше... Горбун
тебя не споил? Родственные вы натуры: у то-
го тоже воображение играет.
— Спросите его, как он попал в альбом.
Заставьте объяснить... — горячо зашептал
Шустов.
— И ие подумаю. Вопросы задают под-
следственным. А с прочими... так, шуткуют.
Из часовенки доносились могучие звуки
хора, выделялся голос македонца. Они мо-
лились за счастье русского воинства. Песня
их сливалась с рокотом Янтры на дне
ущелья, с ревом проходящих на Софию
танков.
И вдруг горбун возник в открытой двер-
ке машины. Откуда он взялся? Он прибли-
зил свое лицо к лицу полковника и зашеп-
тал в неистовом исступлении:
— Говорю вам: она смеялась, и адская
свеча горела в ее руке!
— Магний она, что ли, зажгла?..—
рассмеялся полковник. — Поди ты
прочь, монах! — не то шутя, не то
серьезно сказал полковник.— Смиряй
себя молитвой и постом...
Славка не выдержал и выскочил
из машины. Он схватил монаха за
руку:
— Так кто ж она была?
— Наваждение. Туман...
— Постой, постой, в наш век тех-
ники и туман можно сфотографиро-
вать.— Младший лейтенант вытащил
альбом из-под сиденья. — Узнал бы
ты ее?
— Узнал бы!
— А ну, узнавай...
Монах не видел в темноте. Шустов
включил фары, и горбун, странно
согнувшись в ярком свете, стал нетер-
неливо листать страницы альбома. Он вгля-
дывался, не узнавал и снова листал нетер-
пеливо. Нервно раздуты были крылья его
орлиного носа. Губы поджаты как бы для
тонкого свиста... Это была минута напряжен-
ного ожидания, когда монах и младший лей-
тенант, казалось, забыли обо всем на свете.
Вдруг неподвижное, сумрачное лицо горбуна
исказилось, как от боли. Он ткнул пальцем в
один из снимков. Славка сунулся и отпря-
нул: то была фотография хозяйки альбома,
седой красавицы из Ярославля, которой по-
священы были многие надписи на обороте,—
Мариши,. Марины Юрьевны...
— То не соблазн бесовский, это она! —
крикнул монах.— Кровь и убийство владеют
ими! Руснаки, верьте мне...
И горбатая тень его разом истаяла на мо-
настырском дворе.
— А ведь разведчик ты липовый,—оскор-
бительно спокойно заметил Ватагин.— Где
выдержка? Что, не смогли бы мы его допро-
сить в более удобной обстановке?
С этой минуты до самой Софии полковник
отчужденно молчал, игнорировал самое су-
ществование адъютанта. Отношения — стро-
го уставные. Только на перевале, когда,
сознавая свою вину, Шустов мрачно гнал
машину, а впереди замаячил хвост танковой
колонны, Ватагин суховато напомнил:
— Обгон ведет к аварии.
Больше ничего не сказал. Лицо абсолютно
невыразительное. Но Славка только глянул
и сразу понял, что это не случайная фраза,
а упрек за монаха. Если так — значит, пол-
ковник скоро сменит гнев на милость. И всю
дорогу, сбавив газ, Шустов ехал с сияющим
лицом, с тем выражением избегнутой опас-
ности, которое было так хорошо знакомо
полковнику.
16
После ночлега в горном монастыре и за-
тем въезда в Софию с передовыми танко-
выми бригадами Шустов чуть не целую неде-
лю не заговаривал с полковником об альбо-
ме. Ватагин никуда не выходил из отведен-
ного ему особняка: там обедал, спал, там и
работал. Офицеры разместились в том же
доме. Славка иногда ночевал во флигеле, а
чаще прямо в приемной. У ворот стояли ча-
совые. В глубине по-столичному асфальтиро-
ванного двора была поставлена на колодках
походная радиостанция. Круглые сутки дежу-
рили два «виллиса» и «эмочка».
С той минуты, как Шустов показал бес-
новатому монаху фотографию и тот узнал
в ней свое ночное видение, Ватагин резко
оборвал Славкину болтовню. Он как будто
даже совсем пренебрег Мишиной находкой,
и альбом находился теперь в архиве у Шу-
стова.
Облазив с оперработниками народной ми-
лиции чердаки и подвалы здания бывшего
германского посольства, Бабин не нашел
даже следа радиостанции, но в первую же
ночь в Софии снова перехватил шифрован-
ные переговоры. Возникла версия, что гитле-
ровская радиостанция кочует на машине, по-
тому что только по ночам ее и засекают.
Доложили полковнику — тот промолчал.
Верный признак, что недоволен ходом дела.
Ватагин работал днем и ночью. Дело с
внезапной вспышкой сапа оказалось заслу-
живающим внимания разведчиков, и даже
осторожный начальник Ветеринарного управ-
ления после нескольких консультаций с
болгарскими специалистами признал, что
главный ветеринарный врач, видимо, прав:
характер распространения эпизоотии, возник-
новение очагов сапа именно на возможных
путях следования советских войск, наконец
исключительно острый тип заболеваний под-
сказывают наличие фашистской бактериоло-
гической диверсии.
В первые же дни напали и на след: берей-
торы и жокеи одной конюшни дали важные
показания. Это были личные работники гра-
фа Пальффи — помощника военного атташе
Венгрии в Софии. Сдавая болгарским вла-
стям отличных венгерских лошадей линии
Нониуса, они намекали на то, что некоторые
поездки их исчезнувшего хозяина всегда ка-
зались им подсзрительными. Кто-то ви-
дел резиновые перчатки, которые Пальффи
Джордж укладывал в чемодан, отправляясь,
как он говорил челяди, «на прогулку с да-
мой». Кто-то заметил, что Пальффи Джордж
возвращался с таких прогулок с измазан-
ными йодной настойкой кончиками пальцев.
Другие свидетельствовали, что он подолгу,
точно одержимый, мыл руки и лицо раство-
ром сулемы.
Ватагин послал запрос: нет ли среди жен-
щин в захваченном дипломатическом корпусе
русской эмигрантки Марины Юрьевны?
Пришел отрицательный ответ. Тогда он
запросил: нет ли среди доставленных фаши-
стов графа Пальффи? Ответили, что в спис-
ках прибывших таковой не значится. Пол-
37
ковник послал новый запрос: выяснить, кто
из дипломатического корпуса отсутствует
среди пленных? Ответ пришел ночью — чет-
веро; были названы должности и фамилии.
Управляющий делами германского посоль-
ства Пауль Вернер застрял в Софии по бо-
лезни. И действительно, болгары обнаружили
его в одной из городских больниц: он лежал
в бреду в сыпнотифозной палате.
Молоденький лейтенант охраны Генрих
Вольф застрелился от отчаяния. Труп его на-
шли на квартире сразу же после бегства
посольства, но только теперь об этом стало
известно Ватагину.
Еше один немец — Ганс Крафт — по всей
вероятности, не представлял интереса: это
был третий секретарь посольства, выходец
из Ваната, тс есть бывший «фольксдейтч»,
балканский провинциал, кабинетный чело-
век, который разумно уклонился от пред-
ложения сесть в поезд и сейчас, наверно,
пробирается по нашим тылам с фальшивым
паспортом в свой родной Вршац.
Итак, круг снова сомкнулся вокруг занят-
ной фигуры венгерского аристократа, графа,
сына богачей Пальффи, неизвестно ради ка-
кой корысти обретавшегося два последних
года в Софии на незавидной должности по-
мощника военного атташе маломощной вен-
герской миссии в Болгарии.
Под утро усталый Ватагин потребовал от
майора Котелкова вызова всех знавших гра-
фа Пальффи. Можно было понять, что Ко-
телков к делу о конской болезни относится
без всякого интереса, но полковник, не обра-
щая на это внимания, уже разговаривал
сразу по двум телефонам, и майор пошел в
свою комнату выполнять приказ.
То, что обнаружилось при последовавших
допросах, заставило встрепенуться даже
майора Котелкова. Сторож конюшни пока-
зал, что днем 8 сентября, в самую панику,
граф и его ординарец ускакали куда-то на
лучших конях, и только ночью вернулся
Пальффи на взмыленном Арбакеше, а орди-
нарец так с тех пор и не показывался. А спу-
стя час незаметно вышел в боковую калиточ-
ку сам хозяин. Только его и видели.
Один из берейторов дополнительно пока-
зал, что среди друзей графа Пальффи были
двое русских: одна женщина легкого пове-
дения, которую звали «Серебряная», и метр-
дотель ресторана «София» Шувалов — тоже
конный спортсмен и, как поговаривали, сия-
тельная особа.
Навели справки в ресторане — Станислав
Шувалов уже две недели, как уехал из Со-
фии. Лакеи подсказывали: в Великом Тыр-
нове преподает в гимназии латынь его
брат — Константин Шувалов,— говорят, че-
ловек хороший, честный, с фашистами не
якшавшийся.
За несколько дней Ватагин перевидал не-
мало эмигрантов. Многие монархические
зубры повымерли, иные доживали век в ин-
валидных домах, иные — помоложе — вместе
с профессией призаняли у судьбы и язык и
национальность. Лютые ненавистники боль-
шевистской России ушли с гестаповцами.
Зато среди оставшихся обнаруживались и
честные люди.
В солнечный полдень сентября полковник
беседовал с учителем-латинистом из Тыр-
нова Константином Шуваловым. Тот охотно
явился в Софию по вызову, так как и сам
имел дело к русскому военному командова-
нию: собирался испрашивать советский пас-
порт. Болгары, знавшие этого человека, гово-
рили о нем только хорошее. Смоленский по-
мещик, бежавший с белой армией из России,
он ненавидел политическую возню эмигран-
тов и в годы немецкой оккупации сблизился
с болгарскими партизанами.
Рассказывали, как в самые черные дни,
в ноябре 1941 года, когда Геббельс опо-
вестил весь мир по радио о вступлении гер-
манских танков в Москву, Константин Шу-
валов ворвался вечером в тырновский ресто-
ран «Царь Борис», где пьянствовали русские
эмигранты, ожидавшие скорого возвращения
в Россию в фашистских обозах.
— Не верю! — кричал Шувалов.— Будь-
те вы прокляты, не помнящие родства! Не
верю!
Его, как бы пьяного, увели друзья-болга-
ры, спасли от комендантского патруля.
С этим седым и рослым стариком полков-
ник Ватагин разговаривал доверительно.
О своем брате Станиславе вызванный ничего
интересного не сообщил — помрачнел, отвел
глаза в сторону. Ватагин спросил его, знает
ли он о нынешнем местопребывании брата,
и, получив отрицательный ответ, тотчас пере-
вел беседу на другие темы. Около двух часов
продолжалась эта беседа с водкой и заку-
ской. Бывший смоленский помещик объяснял,
что означала для него эмиграция: исчезнове-
ние из жизни. Но из какой жизни?.. Тырно-
во, чужой язык, болгарская гимназия — это
была смерть для него. А что-то с годами ста-
новилось в этой смерти похоже и на рожде-
ние. Рождение каких-то неприметных радо-
стей — оттого, что ты труженик,— как чуть
слышная мелодия зародившегося на востоке
рассвета. Смерть тунеядца и рождение тру-
женика. Вот как складывалась судьба Кон-
стантина Шувалова за границей. На это
ушли долгие годы. Никогда за всю жизнь,
включая и бой под Касторной и панику в
Одесском порту, Шувалов так не боролся за
себя, как в тырновской гимназии.
— Все это очень не похоже на мое пред-
ставление об эмигрантах,— произнес Вата-
гин и осторожно, боясь обидеть старика,
спросил: — Частенько вспоминали о родине?
Тот ответил, подумав, лермонтовскими
стихами:
— Вспоминал ли? Вспоминал... Как, спро-
сите? Да так, знаете ли,
Смотрел, вздыхая, на восток,
Томим неясною тоской
По стороне своей родной...
— А другие? — спросил Ватагин.
— Всякие были. Самая озлобленность с
годами меняла оттенки. Сырость инвалидных
домов. Злые молитвы. Колючая склока,
окаянство. Молодые ушли в карательный
корпус, в Белград. Старики осточертели друг
другу... Один шаркает шлепанцами, другой
его догоняет: «Вы потеряли шпоры, ваше
сиятельство!» Нельзя человеку без родины...
Те, кто поправил свои дела при немцах, —
какая-нибудь Ордынцева... Можно ли не
ужаснуться их участи!
— Ее звали в эмигрантских кругах «Се-
ребряной»?.. Я слышал о ней. Расскажите,
что знаете.
— Мой братец Станислав встречал ее в
дверях ресторана «София» низким поклоном.
Она появлялась поздно ночью — великолеп-
ная, стройная, в сафьяновых сапожках, с во-
лосами действительно серебряными в элект-
рическом свете. Ее сопровождали раненые
немецкие офицеры... Фантастические при-
чуды составили ей репутацию этакой героини
Достоевского, вроде Настасьи Филипповны,
что ли. Она переводила романы с венгер-
ского. В ежедневной газете эти романы выхо-
дили приложениями. Газетчики не знали
венгерского языка, и Ордынцева перевела че-
тыре романа. Потом уехала в Варну, на сол-
датский курорт. Немцы завезли туда не-
сколько военных госпиталей. Нужна была
реклама курорту, чтобы ехали и офицеры.
Для рекламного плаката, для обложки сол-
датского журнала нужна была красавица —
пусть сидит в купальном трико на золотом
песке...
— Вы говорите об этом? — спросил Вата-
гин, вынимая из ящика стола номер журна-
ла «Сигнал».
— Вот, вот,— подхватил Шувалов.— Этот
рекламный снимок принес Ордынцевой го-
норар не меньший, чем перевод нескольких
венгерских романов. Да, к сожалению, это
портрет русской женщины из родовитой
семьи...
— Из Ярославской губернии, кажется?
— Вы знаете и это?
Ватагин рассмеялся:
— Генерал сказал — мне предстоит много
блестящих знакомств.
— Если вас так интересует эта женщина,
вам следует навестить ее отца, бывшего
гвардейского щеголя. Уж он-то, наверно, ни-
куда не исчез. Жалкий старик, доживает
свой век в богадельне под Шипкой.
— Спасибо. Может быть, случится...— Ва-
тагин погрузился в раздумье, потом медлен-
но произнес: — Так, значит, у Ордынцевой
были покровители...
Он нажал кнопку звонка. В двери возник
стремительный, как всегда, Шустов.
— Кому же принадлежал этот ваш аль-
бом, товарищ младший лейтенант? — лениво
спросил Ватагин.
— Марине Юрьевне Ордынцевой,— не за-
думываясь, отчеканил Шустов.— Уроженка
Ярославля, из эмиграции, восьмиклассное
образование, одинокая, владеет четырьмя
языками, включая венгерский... Бульвар
Александра, дом семнадцать. Исчезла, боль-
ная, в смятенном состоянии духа, две недели
тому назад.
Едва заметная усмешка шевельнулась на
губах Ватагина: он так и знал, что Славка
не отступится от альбома и наведет справки.
Лицо мальчишки сияло торжеством. Кон-
стантин Шувалов деликатно разглядывал
этикетку московской водки.
— Покажите альбом Константину Петро-
вичу... — приказал Ватагин.— Кого-нибудь
узнаёте? — спросил он Шувалова спустя ми-
нуту.
— Леонида Андреева...— с улыбкой отме-
тил старик, листая страницы альбома,— ге-
нерала Корнилова...
Неизвестного мужчину в его семи вариан-
тах он пропустил с безразличием, потом под-
39
нял голову и сказал, глядя на полковника
своими умными, молодыми глазами:
— Но ведь вы же знаете, что это и есть
Марина Юрьевна. Неужели она уехала боль-
ная?
— Да,— отчеканил младший лейтенант.—
Есть основание подозревать, что она уехала
больная сапом.
17
Ночью Бабин молча ткнул пальцем в воз-
дух: поймал!
— Алло, алло! Ралле, Ралле! — слышал-
ся немецкий разговор в эфире.— Хир Рин-
не... (Следовала знакомая пауза.) Фюнф ху-
файзен фон эйнем пферде...
А через несколько минут — ответ:
— Алло, алло! Ринне, Ринне! Хир Ралле...
(Пауза.) Багр данк...
Бабин смахнул наушники, протер глаза.
— Багр данк?!
Значение имела только эта последняя
фраза. Ради нее ведется весь этот стереотип-
ный разговор. Каждый раз — новая фраза.
Только одна новая фраза. Что ж она значит
на этот раз? «Спасибо за землечерпалку»?
Бессмыслица.
И, подведя такой итог, Миша раскрыл
журнал вахты, стал записывать час и мину-
ты приема, волну, кодированный текст.
18
— Товарищ полковник, разрешите войти.
— Да, входите, Цаголов.
— По вашему вызову явился.
Ватагин потер ладонями виски, встал, ото-
двинул кресло.
— Езжайте, Цаголов, на последнюю квар-
тиру Марины Ордынцевой.
— Ее нет, товарищ полковник. Позавчера
узнавали.
— Знаю. Там ее подруга Костенко. Обы-
щите. Возьмите болгар с собой. Прикиньтесь
простаком и развесьте уши.
Он улыбнулся, увидев, как сразу заску-
чал капитан. Вряд ли полковник мог найти
более подходящего офицера для этой дели-
катной миссии. Цаголов был заразительно
веселый парень с необыкновенным даром
фамильярности Для пользы службы он раз-
работал снисходительную усмешку и отлич-
но, хоть и без всякого удовольствия, испол-
нял от случая к случаю роль избалованного
женским вниманием юноши. Некоторые жен-
щины просто терялись в его присутствии —•
он был неотразим'. Но-каждый раз, когда Со-
слану давали такое поручение, он считал се-
бя неудачником, эта работа была ему не по
нраву.
— Что нужно выяснить, товарищ полков-
ник? — сухо спросил Цаголов.
— Для начала хорошо бы узнать, какие
она там номера откалывала.
— Уточните.
— Говорят о каких-то ее экстравагантно-
стях, фантастических причудах. Разберитесь,
пожалуйста. А кстати проверьте, нет ли там
каких-нибудь скляночек, ампул, вот еще ре-
зиновые перчатки меня интересуют. Не бы-
вала ли она в обществе ветеринаров?.. Впро-
чем, все это маловероятно. Главное — в ка-
ком направлении мог исчезнуть Пальффи.
— Разрешите действовать?
— Попросите от моего имени младшего
лейтенанта Шустова. Он вас подвезет и
пусть заодно поприсутствует.
Цаголов дожидался понятых в условлен-
ном месте. Они должны были прийти из
штаба народной милиции и запаздывали.
Шустов безмолвствовал со скорбным выра-
жением лица. Полковник даже не вызвал
его для такого случая, передал приказание
«поприсутствовать». Пускай же хоть Сослан
чувствует, что так с человеком нельзя посту-
пать.
Наконец подошел и назвал себя в качест-
ве понятого истопник чиновничьего клуба, за
ним подбежала смуглая студентка-медичка
с комсомольским значком на вязаной ша-
почке.
— Вот и все в сборе, люблю точность,—
пошутил Цаголов, поглядев на часы.— Това-
рищи, задерживать никого не будем, толь-
ко обыск, вернее — осмотр квартиры. Про-
шу за мной.
Дверь была раскрыта настежь. Сквозняк
по-летнему продувал все комнаты второго
этажа, когда Цаголов вошел, оставив авто-
матчиков у подъезда. Болгары окликнули
хозяев, и в двери появилась заспанная, по-
вечернему сильно загримированная женщи-
на с немного опухшими щеками и мерцаю-
щими черными глазами. Она встретила
вошедших как добрых знакомых и даже
попросила называть себя Милочкой. Когда
же, немного задержавшись у машины, пока-
зался Шустов, хозяйка просто расцвела от
удовольствия.
40
— Вот как хорошо! Хоть бы вы, Слава,
помогли мне найти Марину Юрьевну,— ска-
зала она с медленной улыбкой женщины, со-
вершенно уверенной в том впечатлении, ка-
кое она производит на мужчин.
Капитан Цаголов показал свои ослепи-
тельные зубы. Он был несколько озадачен
тем, что Шустов уже встречался с подругой
Ордынцевой, но виду не подал: предъявил
ордер народной прокуратуры и попросил
разрешения произвести осмотр квартиры.
Понятых он попросил разойтись по комна-
там. И нужно было видеть, с какой неприми-
римостью взглянула смуглая медичка свои-
ми большими глазами на хозяйку, проходя
мимо нее в соседнюю комнату.
— Если вы ищете какой-нибудь сейф, то
его нету. Уверяю вас! Марина — голоштан-
ная девка,— сказала Милочка Костенко.
— Домнишора! — по-румынски восклик-
нул Цаголов.— Почему вы думаете, что я
имею что-либо личное против вашей по-
други?
— Потому что, когда я играю в бридж, я
знаю, что король бьет даму.
Трудно было что-нибудь возразить. Цаго-
лов молча показал зубы и присел к столу:
начал протокол. Полковник был прав, по-
слав его,— подруга Марины красива и глупа.
— Есть у вас вечное перо? — спросил ка-
питан, пытаясь наладить свою старенькую
самописку.
— На свете нет ничего вечного.
— А любовь? — быстро сказал Шустов.
Костенко оживилась:
— Вы разговариваете со мной, Слава, так
фамильярно. А между тем мой старший
брат состоял в личном конвое его величе-
ства...
— Скажите, а кем вам приходится гене-
рал Гудериан? — перебил ее Цаголов, чтобы
войти в тон разговора.
— Гудериан? — она красиво задума-
лась.— Какого он был полка? Кажется, при-
поминаю, из кавалергардов.
— А вы галушки помните? — спросил еше
Цаголов, после чего уверенно перешел к
обыску.
Комната являла собой зрелище чудовищ-
ного беспорядка. Повсюду валялись шелко-
вые комбинации, подвязки, туфельки. Перед
шикарной бархатной шляпкой капитан оста-
новился с нескрываемым восхищением. Ми-
лочка Костенко улыбнулась, сунула в зубы
сигарету. Славка поднес ей спичку.
— Говорят, что у вас в Болгарии налог
даже на зажигалки, — спросил он неесте-
ственным голосом, явно подражая Сослану.
— Не говорите при мне о зажигалках! —
содрогнулась Милочка.— Я до сих пор не мо-
гу прийти в себя от ужаса. Эти противные
америкэн сбрасывали тысячи зажигалок...
Тысячи! Мы выбегали в одних рубашонках!..
В тазу, в мыльной воде, плавали тонкие
дольки оранжевых дынных корок, точно ко-
раблики, освещенные солнцем. Оттопырив
пальцы побрезгливее, Цаголов осторожно
слил воду в раковину на кухне. Это рассме-
шило Милочку.
— Пожалуйста, ищите...
— О. что вы, домнишора. домнишора,—
насмешливо и лениво возразил капитан, из-
учая стены.
— В Болгарии говорят — госпбжица. Сра-
зу видно, что вы приехали из Румынии:
здесь так не называют девушек... Не правда
ли. Слава?
Медичка, сидевшая в соседней комнате,
прыснула со смеху и задвигала стулом.
Истопник не подавал признаков жизни. Еще
в штабе народной милиции Цаголова преду-
предили, что этот человек очень серьезно от-
носится к своим общественным обязанно-
стям.
Сослан медленно подвигался от веши к ве-
ши. Что мог узнать он в этой утомительной
словесной дуэли? Что мог найти он в ворохе
женских безделушек и сувениров, черепахо-
вых гребней, янтарных пробок, парижских
выставочных каталогов, нагрудных судей-
ских цепей, вывезенных на Балканы откуда-
то из глубин царской России, и груды шелко-
вых чулок с румынскими этикетками? Среди
игрушек, стоявших на полочке, лейтенанта
заинтересовала маленькая фарфоровая ло-
шадка; он с видом знатока разглядывал ее,
ища фирменную марку.
— Хорошенькая,— согласилась хозяйка.—
Это английский фарфор. Очень старинная,
не правда ли?.. Я хочу репатриироваться.
Милый, помогите мне! — вдруг попросила
она с капризным выражением ребенка.
Капитан в первый раз взглянул на нее без
игры, со вниманием.
— Глупенький, ну, а если я дам кровь ва-
шим раненым солдатикам! Будет это приня-
то во внимание? Помогите мне! — уже с
обидой в голосе сказала она.— В Болгарии,
все говорят, будет амнистия. Теперь здесь
такое доброе правительство. Так неужели
41
только для бедной русской патриотки ниче-
го не изменилось...
Отвращение Цаголова к этому разговору
смешивалось в нем с сознанием выполняемо-
го долга. Он молча перелистывал книги на
полках. Они не представляли, интереса: ни
пометок на полях, ни вложенных записок.
Капитан на всякий случай отложил в сторо-
ну несколько тощих томиков Уоллеса, затре-
панные, бархатно-толстые страницы Тэффи
и Алданова, томик стихов Омар-Хаяма и под
одним корешком переплетенные воспомина-
ния Юсупова-Эльстона об убийстве Распути-
на и мемуары митрополита Макария. С без-
различным видом Сослан на минуту задер-
жался на воспоминаниях о Распутине.
Милочка с любопытством заглянула через
плечо:
— Если бы вы познакомились с Мариной
Юрьевной, вы были бы в восторге!
— Расскажите о ией, Милочка! — нестер-
пимо слащавым голос попросил Шустов.
— Это была необыкновенно экзальтиро-
ванная женщина, не правда ли? Такой дво-
рянский выродок.
Как бы ища доказательств, Милочка стала
рыться в кипах номеров журнала «Сигнал»,
издававшегося в оккупированных странах на
всех языках. Среди бесчисленных фотогра-
фий торжествующих фашистских триумфато-
ров в закатанных рукавах, снятых то на раз-
валинах Акрополя, то у избушки, где на-
чинается великая русская река Волга, Ми-
лочка разыскала Марину Ордынцеву.
— Это на пляже в Варне,— грассируя,
произнесла Милочка.— Я думаю, номер жур-
нала истрепался во всех госпиталях герман-
ской армии от Биаррица до Нарвика. Не
правда ли, хороша?
Цаголов с журналом в руках задумался.
Подруга Марины скользила мимо главного.
Надо снова направить разговор..
— Все-таки немолода, немолода,— вздох-
нув, сказал он об Ордынцевой и бросил жур-
нал на пол.
— Вы тоже так думаете? — хищно под-
хватила подруга Ордынцевой.— Да, конеч-
но. Впрочем, что вы! Ее плечи, ноги. При-
зы за красоту... Во время оккупации она
нашла новых ценителей среди немецкого
офицерства. Вы знаете, в Болгарии на ку-
рортах околачивалось много шалопаев, не
очень-то спешивших на Восточный фронт.
На нее была даже мода.
Стоя на стуле, Цаголов медлил, стараясь
затянуть обыск. Раскрыл какую-то шляпную
коробку в пыли и хламе, среди старых чемо-
данов.
— Что за прелестная скляночка? — спро-
сил Шустов, состязаясь с капитаном в неот-
разимости интонаций.
— От духов. Это были французские, чу-
до! Подарок графа.
— А та лошадка? — вернулся заодно Ца-
голов к заинтересовавшей его фарфоровой
игрушке.
— В каком смысле вы спрашиваете?
— Тоже подарок графа?
— Разумеется: он был просто помешан на
лошадях.
— Но, видимо, он увлекался немного и
вашей подругой?
Милочка оценила остроумный поворот
мысли, подарила улыбкой:
— Мужчин влекло к ней ее обаяние. Но
что вы хотите от мужчин!.. Был только один
человек в ее жизни, кому она принадлежа-
ла вечно: поручик Игнатий Леонтович...
— Ее муж? — поторопился Славка.
— О нет! И вообще вы не поверите, если
я расскажу. Это история женской предан-
ности.
— Расскажите! — дружно потребовали
Цаголов и Шустов.
— В 1919 году, когда Мариша бежала из
России, ей не было восемнадцати лет, но,
вы знаете, смутное время, папа с мамой в
Сибири, девочка одна в Крыму... Одним сло-
вом, у нее уже был жених, поручик Игнатий
Леонтович из Павлоградского полка. В Ял-
те во время бегства врангелевцев была
страшная паника у причалов. Мариша вбе-
жала не на тот пароход, где ее ждал Леон-
тович. Получилось так, что Мариша больше
его не видела. Говорили, что в море жених
ее заболел, потерял память, ia потом чего
только не наплели: не то он в Смирне тор-
говал маслинами, не то в Салониках его
приютила бедная огородница. Все это ладно
бы, но вот чему вы не поверите: Марина
Юрьевна никогда — понимаете, никогда! —
не теряла надежды найти его. Она срыва-
лась с места и ехала куда угодно по
любому слуху — искать объявившегося
Игнатия Леонтовича. С его фотографиями
она рыскала повсюду. Где она только не по-
бывала, понятно — на Балканах. Она пока-
зывала фотографию встречному и-поперечно-
му. Иногда, конечно, ей находили похожего,
даже приводили ее к нему... И всегда —
42
разочарование... — С внезапной грубостью,
даже как-то по-мужски, Милочка выкрикну-
ла:— Федот, да не тот! Психопатка! Это
стало ее психозом. Самое непостижимое то,
что она поработила Джорджа — холеного
красавца, спортсмена, богача. Он повсюду
разъезжал с ней, искал ее несчастного Игна-
тия Леонтовича. Хороши бы они были
втроем, когда нашли бы его наконец!..
Всю эту странную историю Славка Шу-
стов слушал с блаженным выражением ли-
ца и несколько расслабленной улыбкой, как
если бы симфонический оркестр играл ком-
позитору его собственное счастливое творе-
ние. Сослан стоял на стуле, живописно об-
локотись на карниз шкафа.
— Вам нравился граф Джордж? — под-
бодрил капитан Милочку, когда она на ми-
нутку приумолкла.
— Мне всегда казалось, что он так предан
ей... Своего потерянного Игнатия она назы-
вала рыцарем, но граф-то ведь был на-
стоящим рыцарем!
Она сидела на краешке стула, на котором
стоял Цаголов, и ее рассказ был обращен ко
всей квартире, не к нему одному, а, конечно,
и к юному лейтенанту, а может быть, и к
той комсомолке, которая сидела в спальне.
— И этот рыцарь, влюбленный в Ордын-
цеву, ездил с ней в поисках ее жениха? —
спросил Цаголов.
— Да! — решительно подтвердила Милоч-
ка. — Теперь я даже не смогла бы ответить,
кто из них больше рвался в эти поездки.
— Милочка, ведь это же омут! — с делан-
ным ужасом прошептал Сослан.
Эта реплика вдохновила Милочку.
— Омут? — переспросила она.— Это безд-
на! Знаете, у Леонида Андреева был такой
рассказ... Разве кто-нибудь мог бы разо-
браться в их отношениях? Самое печаль-
ное было то, что в последний год Джордж
почему-то помрачнел, замкнулся, стал оже-
сточаться без всякого повода. Однажды мы
поехали на пикник в бани...
— В бани, домнишора? — переспросил ка-
питан.
— Ну, глупый... Банями здесь называют
дачные места с минеральными источниками.
Я вас свезу на днях. Там нам поднесли жи-
вую черепаху, очень милую — не правда
ли? — с такими черными губами... Марина
страдала. Она чувствовала охлаждение
Джорджа и просто висла у него на шее.
Может быть, он уже тяготился ею. И то,
что он с такой охотой искал поручика Леон-
товича, было естественным желанием... как
это по-русски: сбагрить с рук, не правда ли?
— Очень даже правда,— убежденно ска-
зал Шустов.
— Вы со мной согласны? — Милочка при-
вычно стрельнула глазами в офицера.—Да,
постарение... Зачем быть седой, Марина еще
понимала, куда ни шло. Кличка «Серебря-
ная» ей была просто к лицу. Но к чему
морщинки? Иногда я замечала в ресторане,
как она стоит перед большим трюмо, как бы
забывшись, с приподнятыми бровями. Да,
она нервничала.
Цаголов с удивлением поглядел на Ми-
лочку: она говорила теперь последовательно,
даже вдумчиво — не подходящий ли мо-
мент, чтобы захлопнуть ловушку?
— Что же, они уехали вместе? — небреж-
но спросил Сослан.
— Что вы! Я думаю, они расстались
навсегда. Все началось из-за ерунды. Они
вдруг так страшно поссорились, что у Ма-
рины даже температура подскочила и нача-
лись рвоты. И ужасно болела голова. Тогда
она собралась в полчаса и уехала, даже со
мной не простилась.
— А Джордж остался в Софии?
— Не думаю. Что он, глупенький? Мне
кажется, он так рад, что разделался с Мари-
ной, что больше никогда и не появится в
Софии. Во всяком случае, его приятель Ганс
Крафт заехал уже без него. Нужна ли была
ему Марина — не знаю. Но ее уже не было.
‘— Куда она уехала?
— Кажется, в Бухарест. Но если вы ее
найдете, не говорите, что это я вам сказала.
Крафт обыскал всю квартиру. Он страшно
ругался по-немецки. Он так спешил: ваши
танки были уже на перевале.
— Что же он искал, этот Крафт? Кстати,
кто он?
— Жалкий сотрудник германского по-
сольства, плюгавый фольксдейтч из Ба нага,
третий секретаришка... А что искал? Да то
же, что вы... Сувениры.
— Нашел?
— Кое-что. Семейный альбом Ордынце-
вых. Она, дурочка, думала, что хорошо его
спрятала. От меня, но не от этого сумасшед-
шего фольксдейтча... Знаете, где был аль-
бом? В картонке, которую вы держите в ру-
ках... А уехал он — у нас загорелось.
— Это он поджег?
— Нет, какой вы глупенький! Зачем ему?
43
Вероятно, бросил сигарету. Горела гума,
ну... как это по-русски? Гума...
— Резина?
— Да, да. Вы, наверно, уже расспраши-
вали дворника? Он погасил.
— А как вы думаете, зачем Крафту пона-
добился семейный альбом Марины Юрьев-
ны? — спросил Цаголов.
— Представить себе не могу! Может
быть, он хотел сделать приятное Марине,
спасти ее реликвии. В альбоме, кажется, бы-
ли портреты Леонтовича. Немцы так сенти-
ментальны.
Сослан молча улыбнулся. В шляпной кар-
тонке пахло эфиром или какой-то непонят-
ной дрянью. Он обнаружил в ней еще авто-
мобильные очки.
Капитан спрыгнул на пол со своей сомни-
тельной добычей:
— Вы разрешите, госпожица, закончить
протокол?
— Пожалуйста,— милостиво разрешила
Милочка. — И пусть все это забудется.
Она подошла к Шустову и предложила
ему то, что привык получать в дар красивый
горец.
— Заходите... Без них, не правда ли? —
тихо сказала она младшему лейтенанту, по-
казывая пальчиком на капитана и поня-
тых. — Есть такая чисто русская травка...
— Травка?
— Да. Трын-трава. Вы помните, поется:
«И порастет травой забвенья...» Вы придете?
Вместе со Славкой завязывали они пачки
конфискованных книг. Милочка накрест об-
матывала их шелковым шнурком, и пальцы
их соприкасались.
— Вы милый мальчик! — игриво сказала
она, забрасывая движением головы прядь
волос со лба.
— Как это сказать по-болгарски? — кисло
спросил Сослан, играя желвачками на ску-
лах уже не столько ради дела, а, вернее, по
инерции.
— Он много нежен муж! — певуче произ-
несла кокетка и замерцала на прощание
красивыми черными глазами.
Но теперь уже капитан Цаголов торопил-
ся к выходу. Он пропустил впереди себя ми-
лую болгарскую девушку, на лице которой
было написано отвращение, и молчаливого
непроницаемого истопника чиновничьего
клуба. Последним, позже автоматчиков, с не-
зависимым видом садился в машину млад-
ший лейтенант Шустов.
19
— Детская игра! Все, что ты наприду-
мал,— это вилами по воде! Сложность мо-
мента в том, что мы еще не проглядываем
всю цепь событий, а из обрывков можно что
угодно насочинять. Особенно, если, как ты,
гнуть и выгибать любой факт как удобнее.
— Товарищ полковник, давайте снова по
порядку...
В этом ночном разговоре, возникшем слу-
чайно во время подписывания деловых бу-
маг, Ватагин выглядел не похожим на се-
бя — раздраженным и нетерпеливым, а
Славка тихо сиял. После обыска у Милочки
Костенко, когда так просто объяснилось, что
семь портретов в альбоме — это семь похо-
жих на Леонтовича мужчин, обнаруженных
Мариной в разных балканских захолустьях,
младший лейтенант вдохновенно набросал
свою версию и только немного удивился,
что полковник не прогнал его сразу,— сер-
дится и все-таки слушает.
— Картина ясна,— навязывал свои догад-
ки младший лейтенант. — Помощник венгер-
ского военного атташе по заданию герман-
ского командования систематически заражал
конское поголовье. Ордынцева со своими
поисками незабвенного Леонтовича была за-
мечательно придуманной декорацией. Ми-
лочка сказала: неизвестно, кто из них боль-
ше рвался в эти поездки. Ордынцева даже
не догадывалась, что Джордж и роман-то с
нею завел только потому, что она искала
потерянного жениха. Ганс Крафт — подруч-
ный графа. Знаете, что рассказал мне один
из графских жокеев? Крафт близко к лоша-
ди не подходил: боялся. А, как ни странно,
на родине, в Банате, у него своя конюшня.
Что это значит? Ясно, товарищ полковник?
— Мне-то неясно. А тебя что осенило?
— Там же у них лаборатория находится!
Там они на больных лошадях сапную куль-
туру выращивают.
Ватагин только взглянул на адъютанта и
весело гаркнул:
— Да куда ж тебя занесла нечистая
сила!
— Хорошо,— спокойно уступил Славка.—
Выходит, по-вашему, что и альбом не имеет
никакого отношения к сапной диверсии?
— Пока не вижу связи.
— По-вашему, выходит, у Атанаса Геор-
гиева искали не альбом, а что-то другое?
— Альбом валялся в канаве.
— Это лишь означает, товарищ полков-
44
ник, что его выбросили из вагона в разбитое
окно.
— Зачем же убили подпоручика?
— А может быть, тот. кто убил, и не ду-
мал, что альбом в канаве.
— Пусть так, но все же доказательства
нужны. Для любой версии нужны доказа-
тельства, товариш младший лейтенант...
Руководитель обязан быть воспитателем.
Жизнь всегда учила этому Ватагина. Воен-
ный человек, он больше всего не любил в
своих помощниках формальную исполни-
тельность, в сущности не имеющую ничего
общего с сознательной дисциплиной. Вата-
гин знал, что самоуверенного и упрямого
Шустова надо раздразнить и только тогда
можно дождаться от него глубокого и обду-
манного решения задачи. Слишком легко
младший лейтенант удовлетворялся первой
черновой догадкой. Зато, наткнувшись на
сопротивление, он не терял веры в свои си-
лы. Сопротивление его только подстегивало.
И в эту минуту, подписывая реляции на на-
граждение летчиков, полковник искоса по-
глядывал на Славку, проверяя, какое впе-
чатление производит на него этот спор Шу-
стов и сейчас не был обескуражен. Пожа-
луй, он даже был окрылен каким-то вдохно-
вением.
— Вы помните, товариш полковник, что
бормотала старуха? — спросил Шустов.
— Помню. О подковах.
— И позывные помните? А вот погляди-
те-ка.
Он перевернул плюшевый альбом вверх
задней крышкой.
— Следы крови, что ли? — неторопливо
поинтересовался Ватагин.
— Вы все смеетесь, товариш полковник,
а между тем вот они — пять подков.
И в самом деле, пять рельефных серебря-
ных подковок — четыре по углам и одна в
центре — украшали заднюю крышку старого
плюшевого альбома.
Ватагин, видимо, опешил на мгновение.
Потом, отложив альбом в сторону, весело
заметил: •
— Ну, знаешь. Слава, нет такого альбо-
ма, который не был бы разукрашен подоб-
ной инкрустацией. Это же старинная рус-
ская примета: найти подкову — счастье
найти...
— Вот мне и посчастливилось — я на-
шел,— самодовольно заметил младший лей-
тенант.
— Целых пять,— полковник махнул рукой
и встал, заканчивая разговор. — Гитлер еще
под стол пешком ходил, когда в Ярославле
уже изготовили этот альбом со зсе.ми его
украшениями... Подгоняешь. Все подго-
няешь, Става. Разве ж для заражения ло-
шадей нужны такие сложности: шифрован-
ные радиопереговэры? Ты правильно дога-
дался, что надо разрабатывать Ганса Краф-
та. Давай-ка пошлем в двадцать шестую
армию запрос насчет этого банатского нем-
ца — наши войска позавчера вступили в его
родной город. Иди отдыхать, поздно. Мне
тоже нужно. Завтра поедем с тобой.
— Куда, Иван Кириллович?
— На кудыкину гору.
— Иван Кириллович!
— Ну, что еше?
— Вы же сами отлично знаете. Когда же
переведете на оперативную?
Ватагин рассмеялся.
— Маловато данных, товариш лейтенант.
Что я напишу генералу? Что ты человек
дисциплинированный? Совесть не позволит.
Что у тебя при горячем сердце холодная го-
лова? Видит бог, Слава...
— А что ж, капитан Цаголов не горячая
голова?
— Ну, сравнил тоже! Ты помнишь, как он
под Никополем захватил майора Ханеке со
всеми шифрами армейской группировки?
— Как же не помнить, когда он мне еше
брелок со свастикой подарил! Так вы же
ему дали тогда отличиться! А я купаюсь в
отражении чужой славы. Третий день пишу
представления о наградах! Человек я или
кто?
— С отличным почерком... Иди спать.
— Товарищ полковник! Иван Кирилло-
вич! — Славка готов был унизиться до сте-
пени полной адъютантской фамильярно-
сти.— Дайте хоть один из объектов прове-
рить.
— Каких это?
— Из альбома Ордынцевой. Я вам скажу
одно свое соображение: там есть снимок
Леонтовича, сделанный в Казанлыке, в гор-
нотуристском костюме. А Казанлык как раз
под Шипкинским перевалом. Если все эти
Маришины женихи — организаторы сап-
ной диверсии, то лучше всего искать именно
там.
— Почему?
— Да потому, что горный перевал являет-
ся самым удобным местом: там неизбежно
45
скопление лошадей. Там могут быть запасы
фуража, общий водопой, там отдыхают на
перевале... Ну, пошлите хоть для очистки
совести. Я в один день смотаюсь. Одна нога
здесь — другая там. Хоть на козлике...
«Козлом» назывался на языке младшего
лейтенанта Шустова, еще со времен службы
в танковом корпусе, мотоцикл трофейной
марки «Цундап», которым Славка владел в
совершенстве.
— Иди спать.
Уже без гимнастерки, полковник, положив
руку на плечо адъютанта, по-отцовски вывел
его за дверь, погасил свет.
20
Поездка в эмигрантскую богадельню под
Шипкой заняла целый день. Славка Шустов
был неразговорчив, гнал машину, не притор-
маживая на виражах.
— О чем думаешь? — поинтересовался
полковник.
Славка ответил не сразу. Проехали горба-
тенький мост, миновали еще одно селение.
— Я думаю, товарищ полковник, как же
майор Котелков не понял, кто там был глав-
ный.
— Где?
— На ролустанке... Посол или тот, как го-
ворят, «оставшийся неизвестным»? Убийца.
— Вот о чем ты...
Ватагин усмехнулся. Больше ничего не
сказал. И Славка тоже больше не приставал.
В старинных корпусах, окружавших рус-
ский собор святого Николая, сооруженный
некогда во славу шипкинских героев, пол-
ковника Ватагина взяли в плен сплетники из
адмиралов и генералов царской армии. Лю-
бая комната общежития имела не только
свой особенный запах, но и свои политиче-
ские теории, общественные программы и да-
же философские доктрины. Каждый царский
слуга за двадцать пять лет досуга в мертвом
доме написал оправдательные мемуары. И у
каждого в итоге получалось так, что все
царские слуги трагически ошибались или
совершали гнусные преступления, а он одни
думал и поступал истинно' верно. Дрязги
выживших из ума стариков напоминали
чем-то жизнь насекомых. Советского офице-
ра подстерегали, чтобы, отведя в сторону,
на глазах у всех остальных наушничать друг
на друга. Сестра милосердия первой ми-
ровой войны, старуха из дворянской семьи,
следовала за Ватагиным по пятам, читая
ему наизусть компрометантные выдержки из
дневника вице-адмирала. Безногий штабс-
капитан, сидя в своей самодвижной коляске,
с утра до обеда дожидался советского пол-
ковника. Он настаивал на праве конфиден-
циального разговора. Ватагин честно выслу-
шал сумасброда — что-то в нем возбуждало
сочувствие. Он умолял спасти его от козней
негодяев, предостерегал о грозившей Вата-
гину опасности, а под конец стал совать в
его полевую сумку свои стихи. Это были
трогательные стихи. Зимой сорок первого го-
да, когда советские люди сражались под
Москвой, безногий штабс-капитан под Шип-
кой писал дрожащим, опрокинутым почер-
ком солдатскую песню — звал своих дале-
ких братьев сражаться за родину.
Среди несвязных выкриков он очень точно
определил судьбу своего поколения — пока-
зал рукой на березу, трепетавшую над их го-
ловами зеленой листвой:
— Вот поглядите...
Ватагин поднял голову и увидел на
живом веселом дереве сухую золотистую
прядь.
Едва ли не с последним Ватагин погово-
, рил с полковником Ордынцевым. Остерве-
нело желчный старик бубнил что-то о беспо-
рядочном послужном списке, о пропавших
фамильных ценностях и только по на-
стоятельной просьбе советского полковника
заговорил о своей дочери. Старик был трус.
Он пришел по вызову, как в большевистский
застенок. Он был из тех вызывающих брез-
гливость людей, за которых нельзя пору-
46
литься, как бы они со страха не выдумали
чего и зря кого-нибудь не оговорили.
— Психопатка! Я понял это еше -в
России,— сквозь зубы цедил каппелевский
полковник. — Почему интересуетесь ею?
Нашкодила, дрянь?
— Должен огорчить вас. Три недели
назад она исчезла из Софии.
— Подлянка!
Старик, видимо, в самом деле не знал об
исчезновении дочери, судя по тому, как
немедленно развязался его язык. Он не мог
ей простить того, что, имея богатейшего
покровителя, годами не высылала нищему
отцу даже подаяния.
Трудно было следить за его отрывистой
речью. Он задыхался от воспоминаний. Он
буквально брызгал слюной.
Сидя в своей богадельне, Ордынцев знал
все о графе Пальффи и не прощал дочери
ничего из того, что знал о нем. Он и сам
был когда-то конный спортсмен и сейчас,
дергая жилистой шеей, будто заново пере-
живал ту неслыханную обиду, которую на-
несла ему дочь, даже не познакомив его со
своим возлюбленным. А он все знал: сын
Пальффи находился в смертельной вражде
со своим отцом, генерал-полковником вен-
герской армии Пальффи-Куинсбэри Арту-
ром. Отец был коннозаводчик, влюбленный
в английскую кровь. И ссора-то у отца с
сыном началась с того, что восемнадцати-
летний шалопай тайно скрестил лучшую ан-
глийскую кобылу Миледи с персидским же-
ребцом Визирем. Отец выгнал его за это из
дому. Так началась темная жизнь этого
авантюриста...
Мешая прошлое с нынешним, Ордынцев
называл несметного богача Пальффи-Куин-
сбэри чуть ли не кличкой: «Старым Q», сы-
на его — сорванцом и персидским бродягой.
И только однажды лицо его посветлело —
он заговорил об одном из скакунов софий-
ской конюшни Джорджа:
— Там у него стоял необычайно авантаж-
ный Арбакеш!..
Немалого усилия стоило полковнику Ва-
тагину вернуть каппелевца к судьбе его до-
чери.
— Она была недовольна жизнью? —
спрашивал Ватагин.
— Она не попала в Париж... Не я этому
виной! Ее судьба — София, Пловдив,
Варна...
— Ее личная жизнь сложилась неудачно?
— Слишком много мужчин.
— Но был один, которого она искала всю
жизнь...
— Бред сивой кобылы.
— То есть как же?
— Да так. Это вы о поисках поручика
Леонтовича? Враки!— Старик протер запо-
тевшие очки. — Параличный жених здрав-
ствует в Старой За горе. Чего там его
искать — эка невидаль! Марина ему акку-
ратнейше помогала. Навещала его по
воскресеньям. Как же оставить убогонького!
Вот отца родного заточить в богадельню —
это раз плюнуть...
Ватагин грузно поднялся. И старик тотчас
тоже вскочил, подобрался.
— Вдумайтесь и отвечайте: вы утвер-
ждаете, что она не искала поручика Леонто-
вича и что ей даже... не казалось, что она
его ишет?
Ордынцев ответил по-военному быстро:
— Не могу знать!
— Ну, а предполагать?
— Если вы настаиваете... Может быть,
она интересничала, набивала себе цену в
ожидании жениха.
— А еще что может быть?
Ордынцев оглянулся, чтобы еше раз убе-
диться, что его никто не слушает.
— Я от представителя победоносной рус-
ской армии ничего скрывать не буду. И по-
корнейше прошу учесть, когда вы будете
решать нашу судьбу, что я ничего не скры-
вал, даже в мыслях не скрывал.
— Я прошу вас говорить откровенно,—
терпеливо сказал Ватагин.
— Психопатка! — громко прошептал Ор-
дынцев.— Все знают, что психопатка, но... с
уголовщиной. Она до войны связала свою
судьбу с крупным международным афери-
стом, попросту говоря, с вором. Француз
он... Был громкий процесс, еще в Константи-
нополе. Ей удалось избежать огласки, даже
не фигурировала на суде. С кем она распла-
чивалась, чем она расплачивалась — не
знаю. Но теперь-то вы понимаете, почему
она не в Париже? Она боялась встречи с
этим французом.
— При чем же тут поиски Леонтовича?
— Пальффи мог узнать ее тайну. Эти про-
ходимцы всегда знают всё. А Марина боль-
ше всего боялась тюрьмы. Боялась, что ее
имя свяжут с именем вора.
— И все-таки, при чем тут Леонтович?
47
Старик помолчал. Проглотил слюну и сно-
ва помолчал. Видимо, он чего-то опасался.
— Я могу вас уверить, что о нашем раз-
говоре в Болгарии не будет знать никто,—
сказал Ватагин.
— Я ду’лал... Прошу вас запомнить, что
это не факт, а я только думал. У нас тут
есть досуг для размышлений... — Старик
странно хихикнул. — Это шантаж. Может
быть, Пальффи — одного поля ягода с этим
французским каторжником? Может быть, он
сам выдумал для нее эти поиски жениха,
чтобы прикрыть какие-нибудь свои уголов-
ные аферы? Не правда ли? Ведь почему-то
она мне заплатила, то есть единственный раз
она дала мне деньги, когда просила, чтобы
я не проболтался, что Леонтович в Загоре...
И я молчал. Учтите — вам первому... Ду-
маю, все рушится. Думаю, теперь-то уж ей
все равно.
— Можете быть свободны,— сказал Ва-
тагин.
Ордынцев пошел к двери и вдруг задер-
жался. Ничего не осталось от его военной
выправки.
— Я попрошу у вас, господин полков-
ник, соли.
— Что?
— Горстку соли прошу, дайте великодуш-
но.— Он нищенски и добровольно унижался.
Никогда не любил Иван Кириллович пря-
тать на допросах свой взгляд на веши. Тя-
желоватый и ленивый в движениях, он был
приветлив с людьми, зная, что страх редко
рождает правду. Но если кто-либо вызывал
в нем чувство брезгливости, он не скрывал
этого.
— Выйдите к моей машине. Я прикажу
адъютанту, он даст...— отчетливо произнес
он, глядя на колючие желтые усы старика.—
Кстати, скажите, не помните ли вы, как в
январе 1919 года вы, каппелевны, отступали
по временному мосту через реку Иркут?
Держась за ручку двери. Ордынцев при-
слушался к вопросу, улавливая за ним что-
то опасное для себя, как слышит недоброе
в вое ветра голодный зимний волк. Он ни-
чего не мог припомнить особо порочащего
его в ночь перехода через Иркут. Да, они,
помнится, грабили — свои же не пустили их
в город. Да, помнится, расстреляли каких-то
ремонтных рабочих, когда проходили в об-
ход у взорванного моста...
— Простите, не припоминаю.
— Хорошо. Идите.
Ватагин-то помнил. Он хорошо помнил,
как в Иркутске их загнали на запасный
путь рядом со взорванным мостом. Там и за-
зимовали шестьдесят котельщиков с семья-
ми. И осталась навсегда зарубкой в душе та
последняя ночь, когда уходили пьяные кап-
пелевские арьергарды, и тех, кого застигли
в теплушках, вывели на высокий берег и рас-
стреляли. В ту ночь убили отца Ватагина и
старшего брата. Тогда Ватагин вступил в
партию, стал коммунистом.
Через полчаса, подходя к своей машине,
Ватагин постарался не заметить, кулечек
соли в руках Ордынцева. Молча уселся. Шу-
стов давно таким не видел полковника.
— Покажи-ка альбом господину Ордын-
цеву...
Он, можно сказать, даже и не глядел на
то, как дрожащими руками старик листал
альбом, разглядывал свою стародавнюю
ярославскую молодость, круг родной семьи,
забытые лица знакомых архиереев, прокуро-
ров, полицмейстеров. Когда же дошло дело
до балканского мужчины в семи его вариан-
тах, полковник только кратко осведомился:
— Леонтович?
— Ничего общего,— ответил Ордынцев.
— А этот?
— Ничего похожего.
— А этот?
—* Вы- мне показываете одного и того же,
но это не Леонтович. Я не знаю такого че-
ловека.
— Что же ты, езжай,— заметил Ватагин
совершенно остолбеневшему Шустову.
И пока тот отбирал у старого инвалида
плюшевый альбом, полковник добавил шут-
ливо:
— Вот что: закрой свою контору частного
сыска. Или мне придется переменить адъю-
танта.
— Есть закрыть контору! — звонко ото-
звался Славка.
Из каменной щели восточного переулка,
едва не сбив вывеску брадобрея, Шустов
круто вывернул машину на Софийское
шоссе.
— Что, огорчился? — спросил полковник,
когда уже миновали зеленые улочки Ка-
занлыка.
Шустов промолчал.
— Кстати, ты спрашивал давеча, как это
майор Котелков не понял, кто там был глав-
43
ный двигатель истории: посол или граф
Пальффи? Боюсь, что и ты и майор Котел-
ков кое-чего поважнее не понимаете: что са-
мый главный там был тот старый болгарин,
который с семьей своей, с детьми, ночью вы-
шел и разобрал ограду своего виноградника,
завалил путь фашистам камнями.
21
«Слушай! Слушай! Ралле, Ралле! Я Рин-
не! (Пауза.) Пиджак готов! Распух одно-
глазый...»
— Чтоб ты лопнул! — злобно прошептал
Бабин.
Шла ночь... Он снова принимал отзыв не-
известного собеседника и новую фразу:
«Sechs Art...» «Шестой артиллерийский», что
ли? Переговоры закончились. Он снял науш-
ники, записал в журнал час и минуты при-
ема, волну, кодированный текст. Шла ночь...
Он потянулся так, что спина заныла, и кула-
ками потер воспаленные глаза.
Во дворе плескался Шустов — домывал
машину. Слышно было, как адъютант сер-
дито жалуется автотехнику: на генеральской
машине пять новеньких камер, а у них с пол-
ковником Ватагиным позор, а не резина:
латка на латке.
Бабин вышел из фургона. Ночь была по-
сентябрьски холодная, но еще зеленые де-
ревья, особенно там, где их освещали окна
ватагинского кабинета, напоминали о лете.
Шустов деловито копался в своем «вил-
лисе».
Петух прокукарекал на дальнем дворе.
Миша не мог спать. Ночь была из тех, ко-
гда почему-то ждешь больших перемен в
жизни. Он вернулся в теплый домик фурго-
на, прошелся из угла в угол. Попробовал
поймать Москву. Москва уже молчала. Он
сел к столу, подвинул лист бумаги, стал пи-
сать маме.
Эти письма из-за бессонницы, ночной уста-
лости никогда не передавали его настоящих
чувств. Он не умел писать, а сегодня — осо-
бенно.
«...Знаешь, мама, я недавно побывал у вас
в Ярославле. Передай это Людке. Я потом,
после войны, объясню вам, как это произо-
шло. У меня очень трудная работенка.
И очень важная для победы, если, конечно,
по ночам не дремать. А иногда хочется.
Эх, ничего нельзя написать, понятно. Ма-
ма, петухи здесь кричат как у нас в Яро-
славле...»
Он сидел за столом, стараясь успокоить
себя, отвлечься.
«...Хочется думать о том, что скоро война
кончится. Папа вернется домой и будет си-
деть у себя в комнате в клетчатых байковых
туфлях, и лампа с вертящейся головой бу-
дет освещать зеленую бумагу на столе, и
«Новости онкологии», и «Справочник пе-
диатра». А мы с тобой и с Людкой в столо-
вой, и черный клен во дворе за окном, и сол-
нечный круг от лампы на желтой скатерти.
Это все будет. Ты не сомневайся. Скоро бу-
дем вместе. Мама, я писал тебе о моем луч-
шем друге. Это Слава Шустов, адъютант
полковника Ватагина. Лучший друг, а поче-
му-то мы всегда ругаемся. Характерами не
сошлись. Он все сочиняет на вербе грушу,
а я не люблю загадок. Его обрадовать ни-
чего не стоит. Он всегда ожидает самого луч-
шего. Чудно! Будто уж и война кончилась.
Жизнерадостный, как щенок, хотя очень от-
важный парень. Только отвага у него какая-
то ненацеленная... Одним словом, если б я
был фашистом, я бы его не боялся. В его
годы люди бывают серьезнее, ну хотя бы
«Мексиканец» Джека Лондона. Ты, наверно,
думаешь: «Зачем это он мне все рассказы-
вает?» Лучше бы самому Славке. Это верно.
Следовало бы. Но у меня не выйдет. Полу-
чится рассудительно, поучительно, и он же
надо мной посмеется. А главное — он мне
сделал много хорошего, и мне неловко его
учить... Я хочу вам послать фотографию
одной девушки, регулировщицы Даши Лу-
чининой. Вы не подумайте чего-нибудь, глу-
пости... За ней как раз ухаживает Славка.
Это простая девчонка старобельская, очень
много ей пришлось пережить. Я ее уважаю
больше, чем Славку, а его — больше люблю.
Вот такая знает, за что воюет, а Славка тор-
мошится. Может, я и неправ. Может, Слав-
ка и вправду совершит какой-нибудь подвиг,
только мне хочется послать ваги Дашину
фотографию. Если встретитесь когда-нибудь,
будете знакомы заранее. А Славка меня на-
зывает занудой. И прав!»
Он снова вышел во двор, чтобы сорвать
лепесток астры и вложить в страницы пись-
ма вместе с Дашиной фотографией. Балкан-
ское небо искрило, осыпалось звездами.
Часовые таились у ворот. Мимо, затягивая
ремень, спешил майор Котелков, наверно, по
4. Мир приключений.
49
вызову к полковнику. Окна светятся у Ва-
тагина.
Бабин сорвал лепесток и так, с открытой
ладонью, пошел к своей радиостанции.
22
Шустов тоже задремал не сразу. Переме-
нив покрышку на заднем левом, он долго
сидел на водительском месте — шинель вна-
кидку Видел, как Бабин выходил на порог
радиостанции. Огоньки цигарок вспыхивали
в кустах. Петух пропел на дальнем дворе.
Славка отбрасывал от себя какие-то мысли
и не мог отбросить. Ну хорошо, пусть у него
такой красивый почерк, и сам он такой не-
дисциплинированный, и ему действительно
незачем доверять серьезные дела. Но ведь
пока что все узелки этого нехорошего дела
им одним нащупаны. А развязывать, значит,
майору Котелкову, капитану Цаголову. кому
угодно? Как это называется? Почему полков-
ник как будто даже обрадовался, когда уви-
дел, что старик не находит Леонтовича в
альбоме? А разве же это честно со стороны
Ивана Кирилловича — ну хотя бы с пятью
подковками? Ну, пусть Славке не хватает
терпения, осмотрительности, этакой бабин-
ской толстокожести, но посчитаться с дово-
дами нужно? Он убежден, например, что на
Шипкинском'перевале в два счета все объяс-
нилось бы, а Ватагин просто отрезал — и все
тут... А Славка мог бы еше кое-что подбро-
сить— забыл рассказать Ивану Кириллови-
чу, что говорили берейторы: какая молва
шла об этой «Серебряной» в тех местах, где
она побывала со своим графом. Ее считали
колдуньей, потому что после нее мор, не-
счастье... Ведь это факт! А Иван Кириллович
говорит, что я только факты гну как удобнее.
Однако, если в альбоме — не Леонтович,
значит, Марина знала, чем занимается
Пальффи, значит, им нужны были эти со-
вместные поездки для маскировки, чего же?
И если Леонтович — миф, кто же главная
фигура: Ордынцева или Пальффи?.. Голова
младшего лейтенанта клонилась на баранку.
Потом набухли губы.
Во дворе было сонно и тихо по-ночному.
Светились окна ватагинского кабинета. Вот
прошел через двор Котелков. Славка про-
снулся. Наверно, от полковника.
— Что, товарищ майор, не спится пол-
ковнику?
— Спать в могиле будем.
23
После поездки в эмигрантскую богадельню
полковник Ватагин еще раз пересмотрел все
концы нитей изрядно запутанного клубка.
Он был фронтовой чекист конца войны. Он
вел тайную войну с противником в тылах
наших армий: сегодня на полевом хлебоза-
воде, завтра в батальоне авиаобслуживания
или где-то в развалинах только что занятого
города. Он столько перевидал на допросах
вражеских диверсантов, террористов, шпио-
нов, «связников», что на всю жизнь хватило
бы писать книги, одна интереснее другой. Но
такого странного клубка он еще не разматы-
вал — не приходилось. Он и генералу не все
мог доложить: как-то неловко развлекать
небылицами.
И все же, что бы ни обсуждал он теперь
в кабинетах старших начальников, какие бы
ни читал поступавшие с широкого фронта
донесения, шифровки, протоколы допросов
иногда весьма интересных лиц,— мысль его
невольно возвращалась к группе Пальффи
Джорджа, к нему самому и его исчезнувшим
подручным. Зримых следов их работы пока
что не так уж много: около трехсот павших
коней; да несчастный Атанас Георгиев, да
еше, наверно, устраненный с дороги ордина-
рец, венгерский мальчишка, по которому
скоро выплачет глаза его деревенская мать;
да еще Марина Юрьевна, первая соучаст-
ница и не последняя жертва, которую, види-
мо, просто заразили сапом. Бывали дела по-
страшнее...
И все же, чем больше Ватагин вдумы-
вался, тем убежденнее была его мысль, что
возня, которую затеял тут к концу войны
противник,— опасная и нехорошая возня.
Слишком громоздко была обставлена вся эта
сапная диверсия, слишком много бутафории
и реквизита для такого скромного спектакля.
Нет, тут готовится гала-представление...
Ведь что интересно: все восемнадцать бау-
лов дипломатической переписки найдены не
только запечатанными в полном порядке, но
и целыми до листка — по описи, педантично
составленной дипломатическим персоналом
посольства перед бегством. Тогда, может
быть, верно, что убийцы искали альбом? Это
могло случиться, если они не знали, что аль-
бома уже нет. Допустим, сам посол успел
выбросить его в окно вагона за минуту перед
тем, как ворвался в купе Атанас Георгиев.
50
Тогда и подпоручик мог ничего не знать об
этом альбоме. Бочонок с розовым маслом по-
глотил все внимание патриота-болгарина, и
он не заметил ничего подозрительного.
Ватагин покачал головой — то, что он про-
думал, полностью совпадает с версией Шу-
стова. Славка бежит по следу, как необучен-
ный щенок хорошей породы. Талантливый
юноша, из него можно лепить что угодно, он
еще весь впереди. Не подготовлен к серьез-
ной работе, только на темпераменте выез-
жает, и, как обычно, в таких случаях —
удачлив...
Но если в самом деле искали альбом
Ордынцевой, тогда необыкновенно вырастает
роль третьестепенного сотрудника посоль-
ства Ганса Крафта: зачем он рылся в квар-
тире Костенко, если не затем, чтобы найден-
ный им альбом Ордынцевой вручить послу
в день бегства, а самому остаться на Балка-
нах? И почему так важен этот альбом?
В третьем часу ночи Ватагин с удивлением
увидел в дверях Шустова с бумагами в ру-
ках. Полковник уже снимал сапоги — надо
же отдохнуть человеку.
— Ну, входи. Опять канцелярия?
— Разрешите доложить, Иван Кирилло-
вич. Надо о машине подумать, ведь у нас
с вами шофера нет. На генеральской машине
в запасе пять новеньких камер, а у нас пока
что латка на латке.
— Ты за этим явился?
— Нет, не за этим.
— Тогда говори дело.
Адъютант, как обычно в минуты смущения
или торжества, несколько развязной похо-
дочкой подошел поближе, чтобы дать себе
время обдумать дальнейшее.
— Видите ли, товарищ полковник, на ваш
запрос получен ответ из Баната...
И он положил на стол телеграфную ленту.
Разведка двадцать шестой армии сообщала,
что в городе Вршаце, в собственном доме,
Ганс Крафт не появлялся. Три дня назад при
захвате города от невыясненных причин сго-
рела конюшня с лошадьми во дворе дома
Крафта — единственный пожар в городе,
взятом почти без боя.
— Какова ваша концепция, товарищ пол-
ковник?
— Концепция? —• Ватагин простодушно
наклонил голову, глаза его светились умной
улыбкой.— Изволь: моя концепция такова,
что ты малый ничего, будешь когда-нибудь
разведчиком. Жаль только, что синтеза не
допускаешь. В одном ряду загадок нет ни-
чего для их разгадки. Нужно соединить два
или три ряда. И очень далеких. И тогда
засветится этакая маленькая лампочка. На
курсах, помнишь, было такое наглядное по-
собие: винтовка в разрезе, а рядом список
всех ее частей. Надо было знать все части
винтовки и палочкой дотронуться на черте-
же. Если ответ правильный, лампочка вспых-
нет, и старшина тебе скажет: «Садитесь,
Шустов. Знаете оружие». А у тебя тут, Сла-
ва, как бы это тебе сказать: не светится...
Еще в школьные годы Шустов научился
выслушивать наставления взрослых с инте-
ресом к душевному состоянию и ходу мыслей
самого наставника. Можно говорить все, что
угодно, понятное дело — «педагогика»; но
если после сообщения о сгоревшей конюшне
в третьем часу ночи полковник вызвал
майора Котелкова —• значит, Шустов не по-
следний человек в разведке.
А полковник действительно вызвал майора
Котелкова, и тот явился немедленно. Разго-
варивали они при закрытых дверях.
— Что, не спал?
—• Опять с Цаголовым поселили. Всю ночь
мешает спать; бубнит, что раз он такой кра-
сивый и бабы к нему льнут, так, значит, не
видать ему настоящего задания. Очень оби-
жается на ничтожные результаты обыска
у Костенко. «Привез, говорит, целую поле-
вую сумку сувениров».
— Он еще мальчик, но башковитый,—•
смеясь, сказал Ватагин.— Как полезет в бу-
тылку — сразу акцент. Кавказская кровь...—•
Помолчал, потом совсем другим, усталым
голосом спросил: — Все ли лошади у болгар
зарегистрированы? Держите ли контакт с ве-
теринарными станциями? Вы проверьте на-
счет регистрации конского поголовья, не
было бы кое-где саботажа.
— Утром проверю, товарищ полковник.
Страна вся в движении. Границы открыты.
— Что еще скажете?
— Скажу, что не конское поголовье Бол-
гарии решает в этой войне. Пройдем и ска-
жем конскому поголовью: «Ауфвидерзеен»...
Ватагин с интересом посмотрел на Котел-
кова. Забавно все-таки, как по-разному мож-
но думать об одном и том же. Он сам только
что размышлял, что не конским поголовьем
измеряется все это предприятие Пальффи,
а для Котелкова, ежели конское поголовье
51
не решает исхода войны, стало быть, «не
эффективно», следовательно, и думать о нем
нечего. Удивительно, как конъюнктурно на-
тренированы воля и мысль таких людей!
— Вот что, Котелков, знаю вас не первый
день, спорить с вами не буду, потому что
бесполезно. Прошу придерживаться устав-
ных отношений.
— Слушаюсь.
— Доложите все, что теперь знаете о Ган-
се Крафте.
Майор Котелков не торопясь закурил.
Лицо усталое и серое в табачном дыму.
— Доктор Ганс Крафт — бывший фолькс-
дейтч...
— Знаю: из сербского Баната.
— Держаться ближе к делу? — сухо по-
любопытствовал Котелков.
Он не видел большой вины в том, что не
заметил отсутствия в захваченном персонале
дипломатического корпуса четырех второсте-
пенных лиц. Были дела поважнее.
— Товарищ полковник, в германском по-
сольстве Ганс Крафт был не бог весть что —•
третий секретарь. Прибыл в Софию из Врша-
ца в 1943 году. Дипломатического образова-
ния не имеет. Я все выяснил: неказистый,
жиденький, располагал к насмешкам.
— Как мог банатский немец оказаться на
дипломатической службе?
— Вы правы — это интересно. Но ведь
даже имперский министр Розенберг, правая
рука Гитлера—тоже фольксдейтч, из При-
балтики. Судя по «делу», Ганс Крафт был
во время войны за какие-то особые заслуги,
о которых подробнее не сказано, произве-
ден в рейхсдейтчи, получил имперский пас-
порт.
— Что ж он с графом Пальффи детей кре-
стил, что ли? — неожиданно резко спросил
Ватагин.
Котелков ничего не ответил, продолжая
монотонно докладывать:
— Допрошенные показали, что Пальффи
Джордж — тоже заурядная фигура даже в
захудалой венгерской миссии. Помощник
военного атташе. Оказался бесполезным ра-
ботником. Говорили, что он поглощен своими
лошадьми.
— Куда ж он девался? Где они с Краф-
том? Почему остались на Балканах?
•— Исчезновение их, возможно, тоже свя-
зано с романтическими интрижками. Эти
шелковые комбинации, которые изучал Ца-
голов,— в них, наверно, и вся загадка... Эх,
товарищ полковник, верьте мне: дешевим...
— Да, дешевим,— задумчиво повторил
Ватагин.— Я думаю, если отделить шелко-
вые комбинации Марины Юрьевны от вся-
ких иных прочих, первый вывод напрашива-
ется такой: спешат они страшно. Я сказал
Цаголову в утешение: «Идем по заячьему
следу, а выйти можем на волчий». Шустов, к
примеру, убежден, что в Банате, на родине
Крафта, в его конюшне можно было бы по-
наблюдать, как запечатывают ампулы с сап-
ной культурой.
— К товарищу Шустову к самому надо
бы приглядеться,— серым, ночным голосом
произнес Котелков.
— Что вы хотите этим сказать? — насто-
рожился Ватагин.
— А только то, что младший лейтенант
уводит нас в сторону.
Ватагин встал, кончая разговор. Встал и
Котелков.
— Утром я вылечу на денек в Банат. Там,
пишут, конюшня сгорела при невыясненных
обстоятельствах. Останетесь тут командо-
вать парадом.— Он помолчал и тихо доба-
вил: — Что говорили о Шустове —• забудьте.
Только не отпускайте мальчишку, держите
его при себе, инициативу не поощряйте...
Спокойной ночи, Котелков.
24
Полковник Ватагин улетел в Банат, и май-
ор Котелков остался «командовать парадом».
Впоследствии Славка Шустов не раз мрач-
но размышлял над тем, как это получилось,
что он нарушил приказ полковника — «не за-
ниматься частным сыском» — и очутился на
Шипкинском перевале. Все началось с того,
что в Казанлыке, во время поездки с Вата-
гиным в эмигрантскую богадельню, он забе-
жал в местный фотосалон. Судя по фирмен-
ному знаку на обороте снимка одного из се-
ми «женихов» Ордынцевой, этот господин
проживал именно здесь, в Казанлыке. Слав-
ка и сам не ожидал такой удачи: хозяин фо-
тосалона сразу же признал, что это некто
Благов, смотритель перевала, там в горах и
сейчас живет. Несколько дней по возвраще-
нии Славки в Софию фотография шипкин-
ского смотрителя жгла ему руки, и он раз-
глядывал ее в машине, загородившись спи-
ной от всего мира.
И все же в воскресное утро, когда он за-
шел с бумагами к майору Котелкову, он и
52
сам не думал, что в этот день встретится ли-
цом к лицу с неразгаданной и ускользающей
от него тайной. Тут главную роль, конечно,
сыграл майор Котелков.
Если вам в оскорбительно-шуточной фор-
ме говорят: «Вы, Шустов, не разведчик, и в
качестве разведчика вам на Шипке делать
нечего, пользы от вас не будет, расхода го-
рючего не оправдаете...» Если среди разгово-
ра снимают трубку и долго с кем-то беседуют
(можно догадаться, что с начальником об-
щего отдела),— как вы себя будете чувство-
вать: хорошо, весело?
А Котелков знал, о чем поговорить в при-
сутствии младшего лейтенанта с общим от-
делом: о том, что шоферов-водителей надо
проверить на всех штабных машинах.
— ...Знаешь, чтобы не просто был проныр-
ливый хлопец, любимчик начальника,— да-
вал указание майор Котелков,— а хороший
солдат, который в тяжелую минуту не оста-
вит командира, не подведет!
Шустов не считал себя хлопцем-водителем,
но все-таки было ему не более двадцати лет,
а это возраст, когда в таких случаях опу-
стишь голубые глаза и стоишь не шелох-
нешься— сам не свой от обиды. Так что
майор Котелков мог впоследствии и не
оправдываться, будто его усыпила чистота и
ясность Славкиных глаз: он их не видел.
Повесив трубку, он неторопливо разгляды-
вал бумаги, потом потрогал осторожно ла-
донью бритую наголо голову и сказал:
— Могу вам позволить поехать на Шип-
ку в качестве экскурсанта. Возьмите хотя бы
Бабина, чтобы не гонять машину впустую...
Что ж, развиваться вам полезно, почему бы
не расширить свой кругозор. Нынче многие
штабные ездят к местам героического по-
двига русской армии.
Когда Котелков молча подписал предписа-
ния на младшего лейтенанта и рядового и
путевой лист на машину, Шустов так же мол-
ча повернулся на каблуках и отпечатал стро-
евым шагом до дверей.
Только в пути, за баранкой, он несколько
отвлекся от оскорбительного разговора и по-
веселел. Давно уже они не были с Мишей
Бабиным вместе, и было им о чем погово-
рить. Радист почти и не видел Болгарии: он
или спал, набираясь сил, или дежурил у ап-
парата, боясь пропустить очередные перего-
воры противника. Это был поразительно до-
бросовестный человек. И при всех взаимных
препирательствах Славка Шустов часто не-
вольно примерялся к Мише, особенно в ми-
нуты, когда Славкину совесть захлестывал
девятый вал самокритики. На этот раз заспо-
рили неожиданно о Даше Лучининой. Слав-
ка похвастался, будто Даша к нему нерав-
нодушна. Он не ожидал, что получит такой
отпор от Миши. Тот просто был беспощаден
и камня на камне не оставил от Славкиных
иллюзий.
— Тебя еще не за что любить.
— А ненавидеть?
— И ненавидеть не за что,— подумав, до-
говорил Бабин.
Как ни странно, Славка задумался над
этим изречением и даже забыл огрызнуться.
Знакомой дорогой Шустов в два счета при-
вел машину на перевал. Странно было в пол-
часа влететь из знойной долины Казанлыка
в хмурый край ветра, камней и облаков.
...В корчме у перевала было темно. Пустые
столы дожидались людей из долины. В от-
крытое окно летел ветер с водяной пылью,
словно старый дом боролся с холодным оке-
анским прибоем. Славка вошел первым.
В дальнем углу маленький чабаненок при-
мерял перед осколком зеркала фетровую
шляпу, наверно, корчмаря. Увидев военных,
он смутился и убежал. Вскоре появился сам
корчмарь, толстый, неприбранный, с младен-
цем на руках.
— Здравствуй, хозяин,— сказал младший
лейтенант, стараясь вести себя так, как вел
бы себя в этом случае Ватагин.— Вот за-
ехали на Шипку. Принимай.
— Много здравия! Много счастья!— Корч-
марь нацедил стаканы крестьянского вина
из старого бочонка, стоявшего на прилав-
ке. Его лицо, закаленное горным солнцем,
зимними бурями и огнем очага, очень под-
ходило по тону к медно-зеленому сырому бо-
чонку.
— 'Как зовут смотрителя?
— Христо Благов.
Корчмарь вздохнул, вытер волосатые руки,
стал резать брынзу. Звоночек на двери
вздрагивал от порывов ветра, как дальний
колокол, сзывающий путников в зимних ме-
телях. Под столом стояла понурая овца, го-
товая к закланию в час, когда покажется из
долины автобус.
Славка сел за щербатый стол, зевнул с
дороги, снял с головы фуражку.
Миша прямо с порога корчмы направился
вдоль стен, на которых сплошными рядами
были развешаны старинные лубочные кар-
53
тинки времен русско-турецкой войны. Там
черкес с седой бородой гарцевал на красивом
коне перед красивыми болгарскими пленни-
цами. Там русские солдаты, в белых платоч-
ках от зноя, тащили по кручам снарядные
ящики. Шли на Шипку болгарские ратники
под знаменем, подаренным городом Сама-
рой. Генерал Радецкий в войлочной бурке
оглядывал ложементы. Русский священник
с непокрытой головой на ветру служил моле-
бен над братской могилой. В декабрьском
буране погибали на аванпостах часовые в
обледенелых башлыках...
— Давно живешь на Шипке, хозяин? —
спросил младший лейтенант.
— Я тут тридцатый год.
— Ого!
— А Христо Благов даже родился в этом
доме,— с каким-то особенным выражением,
даже как бы с обидой, произнес корчмарь.
— Хороший человек?
— Тут нельзя быть плохим,— грустно от-
ветил корчмарь, накрывая на стол.— Зимой
задует, загудит, замглит — сидим, как в бер-
логе. Нас тут всего-то зимою: я с больной
женой, да Христо, да еше вот этот.— Лино
его посветлело, он повертел тарелкой перед
глазами тихого ребенка.
— Если куда в долину съездить, так, на-
верно, на лошадях?
— Да бывает.
— Фуража, верно, много запасать надо
на зиму?
— Весь-то он тут, под замком. Не больно
много...
— А ключ у кого?
— У меня.— Корчмарь проверил связку
больших ключей у пояса.— А что?
— Ничего. Думаю, смотритель здорово
коней любит. Профессия требует.
— Нет, он пешком ходит — ноги длинные.
Ходок...
Он, видимо, очень любил своего тихого ре-
бенка, потому что не расставался с ним, да-
же приготовляя закуску за прилавком.
— Ты, гляжу, хороший отец,— сказал
младший лейтенант.
— Разве ж это мой? — возразил корч-
марь.— Это сын смотрителя.
— Значит, есть и у него жена?
— В том-то и дело, что нету. А была.
Вздыхал он так, будто откупоривалась
бутылка с пенистым вином. Он нацедил из
бочонка в графин и поставил перед лейте-
нантом. Бабин скромно подсел и потянулся
за своим прибором. Корчмарь одной рукой
боролся с непослушными створками окна
— Что же с ней случилось? — спросил
Славка, не дождавшись продолжения рас-
сказа.
— Если бы знать... Сгинула в одну ночь.
— Недавно?
— Две недели назад. Войска проходили.
А тут еше Христо сам подорвался...
— То есть как это подорвался?
— Да так — на мине. Вы думаете, только
вы рискуете головой, а мирное население,
может быть, еще больше страдает... Пришел
оборванный, обгорелый, только мычит. Во-
обще-то легко отделался. Когда фронт про-
ходит над вашей головой, и не то бывает.
От горя, от контузии он одичал совсем.
Даже нас избегает. Главное — жена. Мы го-
ворим: «Можно ли думать, чтобы такая хо-
рошая ушла с фашистами?» А он верит, что
ушла. Но у нас, болгар, так не бывает.
Он тревожно поглядел на дверь, словно
ждал кого-то.
Затосковал Христо... Сколько лет с соба-
кой ходил, вчера застрелил своими руками.
— Это с какой же стати? — удивился Ба-
бин.
— Жить не давала. С того самого четвер-
га, как пропала жена, выла, выла, выла...
— Слушай, хозяин, а не сап ли у вас тут
гуляет? — спросил Шустов.
— Сап-то гуляет, ветеринары третьего дня
приезжали — и наши и русские, дезинфек-
цию делали, пробы брали. Только таких пу-
стяков не говорили: жена тут при чем... или
пес?.. А что вы всё расспрашиваете? — встре-
вожился хмурый толстяк и в первый раз не-
дружелюбно поглядел на приезжих.
Младший лейтенант поднял голову от та-
релки, усмехнулся:
— Что ж тут такого, хозяин? Мы люди
военные, кочевые, любим поговорить.
—• Я и сам люблю. Только добра от этого
не жди.—• Он сердито насупился, но, видно,
не часто попадались здесь собеседники. И со
вздохом он продолжал рассказывать:—•
В прошлом году так же заехала легковая
машина. Важные господа. Так же стала да-
ма расспрашивать о смотрителе: где родился,
да играет ли в кости, да видит ли сны... Кра-
сивая, седая, вдруг расплакалась навзрыд.
Слезы, как роса на капусте. Будто бы он,
Христо Благов, вовсе и не Христо Благов, а
русский офицер, ее жених. Она его потеряла
двадцать пять лет назад, вот разыскала и
не уйдет. Трое суток у нас жила.
54
— Да ну! — подивился Славка.
Бабин с безучастным выражением лица
очищал тарелку.
— 'Карточку показывала — того, пропав-
шего. Вылитый Христо Благов! Тот уже стал
сам в себе сомневаться. Насилу отбились.
Беременная жена рассердилась, ушла в до-
лину. Г ости уехали, а у этих ссоры, ревность,
не помню уж как и перезимовали. Колдунья,
просто колдунья побывала у нас. С нее все и
пошло. А теперь — совсем беда! Боимся, чего
бы худого над собой не сотворил.
— От горя отвлекать надо,— вставил
Славка.
— Как же еще должны поступать друзья?
— А может быть, он в самом деле влюбил-
ся в эту седую? В колдунью? И от жены от-
делался, чтобы остаться свободным?
— Господи, что вы такое говорите!—в
ужасе прошептал корчмарь.
Бабин молча слушал, и Шустов тоже ста-
рался казаться равнодушным, ковырял спич-
кой в зубах. Ни сочувствия, ни даже любо-
пытства. Гулко вздохнув, корчмарь поставил
перед ним стаканчик с зубочистками и ото-
шел к прилавку.
Расплатившись, Славка вышел из корчмы.
Солнце светило неровно, будто задыхалось
в беге сквозь летучие облака. Чабаненок си-
дел на камне и смотрел вдаль, положив на
коленки рваную войлочную шляпу.
— Тут до памятника двести метров, не со-
бьетесь. Мы его сейчас разыщем.— говорил
корчмарь, укачивая ребенка, расплакавше-
гося на ветру.— Иван, разыщи-ка смотри-
теля.
Шустов шел впереди. Горная тропинка ви-
лась среди больших и острых камней. Ветер
гнал вверх по склонам рваные полоски бе-
лого облачного дыма, они карабкались вро-
вень с идущими, проглатывая кусты и камни.
— Любопытство, видите ли, одолевает.
Разговорился...— недовольно ворчал Бабин,
стараясь не отставать.— Хороший человек
этот корчмарь, а мы — что? Черт знает, за
кого он нас принял.
— Криминалисты говорят,— наставитель-
но сказал Шустов,— что человека окружают
улики. Видите ли, вообще всякий человек
устроен так, чтобы возбуждать подозрения.
Миша фыркнул. Славка глянул на него
через плечо.
— Потому-то автотехник тебя и подозре-
вает, что ты с запасного «виллиса» резину
подменил? — рассмеялся Бабин.
25
Позади послышались шаги. Шофер и ра-
дист подождали — их догонял высокий бол-
гарин в бриджах. Смотритель так мерно и
широко, по-верблюжьи, ставил ноги в тяже-
лых бутсах, точно много прошел с утра и
устал. Среди болгар часто встречаются вы-
сокие и рослые мужчины. В руке он держал
связку больших ключей, и только это позво-
ляло угадывать в горном спортсмене музей-
ного служителя.
То, что на фотографиях в альбоме казалось
привычным, само собой разумеющимся, сей-
час заново ошеломило Славку: поразитель-
ное сходство смотрителя перевала с македон-
ским монахом. Редкая бородка почти не
скрывала квадратных линий лица, горбатый
нос с тонкими раскрыльями ноздрей, под мяг-
кими усами губы были поджаты, как будто
смотритель вот-вот засвистит, меж тем как
выражение лица было неподвижно-сумрач-
ное, а само лицо будто выточено из куска
темного дерева. Только нет горба за спиной;
на редкость высокий и рослый мужчина.
— Я Христо Благов, смотритель перева-
ла,— сказал он, поравнявшись.— Желаете
осмотреть колыбель освобождения Болгарии,
где утвердилась слава русских боевых зна-
мен? — Он говорил заученно, без лишней
торжественности и показал рукой туда, где
на голой скалистой площадке, среди старин-
ных мортир и зарядных ящиков, был виден
памятник шипкинским героям.
На взгляд обелиск не казался большим
среди горных массивов: он был в дружбе с
горами, сродни им. На самом деле он был
огромен — серый гранитный обелиск с камен-
ным львом на фронтоне.
Смотритель вел офицера и рядового по
гребню горы святого Николая. Тишина, ка-
кая бывает только в горах, изредка наруша-
лась шорохом камней да хриплым, просту-
женным голосом Христо Благова; ключи от
склепов позванивали в его руке; исторические
позиции на Шипке были для него привычным
местом работы. Он объяснял экскурсантам:
позиции генерала Радепкого имели форму
вытянутой линии, замкнутой в тесной турец-
кой подкове. Он показывал места, где турки
вели перекрестный обстрел русских ложе-
ментов с расстояния в пятьдесят шагов.
— Там, между Драгомировской и Подтя-
гинской батареями.— он показал в туман,
клубившийся над камнями,—дорога, по ко-
торой сообщались с внешним миром, делает
5Б
виток длиной с версту. Это было полностью
открытое место. Можно было пройти только
ночью. Кашевары скакали на лошадях среди
трупов. Этот виток дороги прозвали Райской
долиной.
Он рисовал картины давно отгремевшего
сражения. Событие, некогда волновавшее
Россию и Балканы,— то, о чем толковали во
всех гостиных Европы, над чем лились бабьи
слезы в безвестных русских селах и дерев-
нях,— это событие стало теперь ремеслом
Христо Благова. Тропинки, где, согнувшись
под пулями, бежали за водой охотники,— а
в ложементах хохот и улюлю! — были теперь
его привычными тропинками, по которым он
водил стада экскурсантов. На Круглой ба-
тарее он знал камень, с которого отлично
обозревалась вся диспозиция; под колесом
старой мортиры он имел обыкновение пря-
тать свой завтрак; на Орлином гнезде он не
любил задерживаться, потому что там вечно
задувал пронзительный ветер.
Славка плохо слушал смотрителя. Слиш-
ком сильное-впечатление произвел на него
рассказ корчмаря. Он взглянул на спину
смотрителя. Широкая атлетическая спина.
Видно, тот был чуткий — сразу оглянулся.
Миша слушал, казалось, позабыв все на
свете. Он ходил по тем местам, где восемьде-
сят лет назад горсточка русских людей —
три полка: Волынский, Подольский, Орлов-
ский — несколько месяцев стояли насмерть.
Такой же, как сейчас, был воздух, и туман,
и облака так же закрывали и вновь откры-
вали зеленые горы, так же просвечивала
внизу, на юге, долина Шейнова, и были
видны поля и сады до самого Казанлыка,
который тоже проглядывал, как сейчас, бу-
рой полоской на горизонте. Та же была ти-
шина. Ну, нет: наверно, слышались сигналы
на рожке, крутились, пели и рвались бом-
бы, пули плакали, как грудные дети, и вдруг
начинались звериные вопли: «Ал-ла!» Это
турецкие таборы шли в атаку, и склоны гор
покрывались красными фесками.
Смотритель шел размеренными шагами, в
полный рост, неторопливо покачиваясь, как
все экскурсоводы на свете, и это тоже каза-
лось Мише удивительным и непонятным.
Сам-то он жил сейчас в ложементах, где на-
до гнуться, таиться, где все сырое — хоть вы-
жимай! — от проходящего облака. Он был
сейчас на службе не у полковника Ватагина,
а у генерала Радецкого: ординарцем, писа-
рем, радистом-слухачом — все равно! Это
при нем по вечерам, примостясь на казен-
ной части орудия, генерал с какой-то душев-
ной чистотой и грустью писал в записной
книжке: «На Шипке все спокойно» и отры-
вал листок, отправлял депешу в Петербург.
Они подошли к памятнику, укрылись от
ветра под его огромной стеной. Смотритель
стоял у входа в склеп, где на заржавленной
чугунной двери чугунный череп с чугунны-
ми костями. Мохнатые уши смотрителя тор-
чали из-под берета. Шустов следил за взгля-
дом смотрителя: внизу виднелась корчма;
машина казалась среди скал такой крохот-
ной, словно чабаненок сделал ее своей иг-
рушкой. «Наверно, Благов злится — зачем
приехали на машине, а не верхоконные»,—
подумал Славка. Их глаза встретились.
И чтобы скрыть свои мысли, Шустов спро-
сил:
— А как же у них было с водой?
— Они пили воду из баклаг, в которых
смачивают артиллерийские банники, и вода
была с салом и пороховой гарью.
56
Теперь смотритель повел экскурсантов к
Орлиному гнезду. Здесь турки, пользуясь
туманом, не раз врывались на скалу. Тогда
над пропастью начиналась рукопашная
схватка. Дрались камнями. Душили. Ударом
в живот сталкивали в бездну.
Острый кадык смотрителя шевелился. Он
помолчал с минуту, вспоминая подробности...
Дрались молча. Усталость и бешенство сво-
дили дыхание. Нечем было кричать. И ко-
гда последнего сбрасывали, также молча
солдаты принимались за будничное дело —
убирали трупы. Уборка с каждым днем ста-
новилась труднее. Смрад окружал позиции.
Слабых солдат тошнило. Они отходили в
сторонку и уже не боялись ни бомбы, ни
пули.
Миша потянул воздух ноздрями, глаза его
горели. Как он проникся чувством общности
с теми, шипкинскими, сознанием, что и се-
годня живо солдатское правило: так нужно!
Вот и весь ответ. Нужно воевать — воюй. Не
было бы России — и тебя бы не было. Воюй
добросовестно, честно, по-русски. И эта
серая скала, Шипка, проглоченная облаком,
стала сейчас в его юношеском воображении
рядом с Полтавским полем, о котором он чи-
тал у Пушкина; вровень с Бородинским по-
лем, с полем Куликовым, даже с.теми зимни-
ми донскими степями и логами, по которым
он сам недавно ехал с походной радиостан-
цией в глубокий рейд по тылам противника.
Положив костлявую руку на узорчатый,
проржавленный до красноты крест, стоявший
среди камней, смотритель методично расска-
зывал об Орлином гнезде. Он, верно, по ми-
нутам рассчитал, сколько и о чем рассказы-
вать, и в голосе его не было усталости, как
и в походке. Он рассказывал о том, что в
октябре 1877 года, когда подули северные
холодные ветры на перевале, орел, живший в
этих камнях, стал все чаще спускаться прямо
к кострам, жесткоперый, злой, солдаты его
приманивали деревянными ложками. Они
тоже были «орловцами».
— Эй, гляди-ка! — воскликнул Бабин.—
Гляди-ка, Славка!
Он показывал рукой в высоту неба над
пропастью. Пыльно-желтый орел недвижно
парил, что-то выглядывал в камнях стари-
ковскими глазами.
— Старый, дьявол! — прошептал Шустов
с восхищением.— А ведь он, пожалуй, ви-
дел?..
— Кто видел? — спросил Бабин.
— Орел, говорю.
— Что видел? — быстро и подозрительно
переспросил смотритель.
— Все видел! — с неожиданной жестко-
стью утверждения ответил Славка.
Он-то сейчас глядел не на орла, а на смо-
трителя. И от него не укрылось, как непо-
нятный испуг мгновенно исказил лицо бол-
гарина.
— Так вы говорите, трупы достать нель-
зя? — спросил Шустов, нагловато воззрив-
шись на Христо Благова.
— Какие трупы? — грубо спросил смотри-
тель и проглотил слюну.
— Всякие трупы: конские, к примеру...
Сапные.
— Не понимаю! — отрезал смотритель и
отошел в сторону.
Но Славка — как будто и не было этого
мгновенного поединка — снова завороженно
глядел на парившего в высоте орла.
•— Наверняка видел! — восторженно крик-
нул он и даже кулаком махнул: — Орлы по
сто лет живут! Это тот самый и есть!
И они втроем стали следить за медленны-
ми и плавными движениями орла.
Назад возвращались той же тропинкой. На
полпути облака, потянув снизу, снова при-
кинулись мокрым туманом. Шустов легко
находил дорогу среди уже знакомых камней.
— Я не могу поспеть за тобой! Давай от-
дохнем! — крикнул Бабин.
— Отдыхать в могиле будем! — весело
отозвался лейтенант любимой поговоркой
Котелкова.
Но все-таки остановился, глядя в туман,
откуда должен был показаться замешкав-
шийся смотритель.
Два выстрела — один за другим — прозву-
чали гулко...
Еще один...
— Ну-ка, присядь! — приказал Шустов,
схватившись за плечо.
Они быстро сели под камень.
Человек стрелял не наугад.
— На Шипке все спокойно,— уныло заме-
тил Бабин, слегка прикрывая раненого то-
варища.
Лейтенант Шустов, сидя, вынул из кобу-
ры пистолет. Выстрелов больше не было. Ни
шороха, ни голоса, ни дыхания. Тишина, ка-
кая бывает только в горах.
— Чего он сбесился? — шепотом спросил
Бабин.
— Спятил,— спокойно засвидетельствовал
Шустов, а глаза его сверкнули тем шельмо-
ватым блеском, который всегда помогал по-
57
нять, что он избежал опасности.—• Собаку за-
душил, теперь в орла стреляет.
— Помешал ему орел... Думаю, пуля-то
тебя искала.
— А ну, за мной! — скомандовал Шустов.
Они вернулись к памятнику. Он стал мок-
рым, почернел в тумане. Смотрителя нигде
не было.
— Выходит, на Шипке все’ спокойно...—
задумчиво подтвердил Шустов, снимая с се-
бя гимнастерку.
— Пуля застряла?
— Царапина... Скользнула только.
— В машине санитарный пакет. Дой-
дешь?..
На обратном пути они поссорились.
Все-таки характер у Миши чертовский: не-
возмутим, аккуратен, скуповат. И ко всему —
голос. Неожиданно густой, басистый. Очень
тонкое понимание музыки. После всего, что
случилось на перевале, он ничего не нашел
умнее, как насвистывать всю дорогу какую-
то сложную музыку,—• кажется, «Лунную со-
нату» Бетховена.
Младший лейтенант Шустов не любил ^то-
го. Он любил песенки из последних кино-
фильмов или то, что в мирное время играли
на танцевальных площадках в саду Баума-
на и в Сокольниках. И настроение у него
было отравлено этим проклятым смотрите-
лем. Повязка стягивала плечо, царапина
жгла с каждым часом сильнее. Они прожда-
ли в корчме до вечера. Хозяину, конечно, ни
слова. Благов как в воду канул. Славка не
мог простить себе: вот ведь решил проверить
свои подозрения и увлекся. Теперь ищи его...
— Ну, свистишь? — зашипел он наконец
и остановил машину с краю дороги.
Бабин перестал свистеть и удивленно по-
смотрел на него.
Дьявольски мрачно выглядел Шустов в
эту минуту.
— Свистит... Подскажи лучше, что делать.
— Доложить майору Котелкову,— хлад-
нокровно посоветовал Бабин.
— Ни за что! Будет кишки из меня тя-
нуть.
— Товарищ лейтенант, надо уметь ответ
держать.
— Все доложу. Только полковнику! Пусть
хоть в штрафную! По крайней мере, челове-
ком оставит.
Бабин усмехнулся. Вот герой! Значит, лег-
кая смерть лучше трудной жизни? Но ему
стало жаль Шустова. В приступе нежности к
другу, попавшему в беду, он только и произ-
нес:
— Луи Буссенара нет На тебя. Он бы те-
бя описал...
26
До Вршаца не долетели: фронт рядом. 'Ка-
питан Цаголов, сопровождавший полковни-
ка Ватагина, предъявил документы в каком-
то штабе, окопавшемся на лесной опушке.
Им дали машину и двух солдат. В сербских
селах по пути встречали с любовью.
Это была святая осень Югославии—осень
становления народной власти. Селяки-кресть-
яне возвращались к родным очагам из пар-
тизанских ущелий. В городах веселился весь
трудовой народ — пропахшие кожей седель-
щики и сапожники, белые пекари, сутулые
портные, пропахшие лозой тростника корзин-
щики... Благородная страна всем сердцем
встречала русского солдата, несшего освобо-
ждение.
Маленькое дорожное происшествие взвол-
новало Ватагина. В доме, где привел случай
остановиться, он разговорился с вдовой серб-
ского подпоручика, расстрелянного оккупан-
тами, и вдруг она стала целовать его руку.
Потом долго гладила 'головку своей дочки-
сиротки, удерживаясь, чтобы больше не пла-
кать.
Дом Ганса Крафта легко было найти по
спискам городской управы. Он оказался пуст
и заброшен. Во дворе пахло гарью — три дня
назад горела конюшня.
Впрочем, вымершей казалась вся немецкая
часть городка. Каждый дом — покинутая
крепость с тяжелыми воротами, за которыми
еще неделю назад жила двухсотлетняя ко-
лонистская скука: зеркально чистые полы,
экзерсисы на фортепьяно, карточные пасьян-
сы и расклейка почтовых марок по филате-
листским альбомам вечерами, когда коммер-
санты и фермеры возвращались в свои
квартиры.
Теперь мужчины почти поголовно ушли в
девятую дивизию «СС» — «Принц Евгений».
Дома стерегли больные старухи. На край-
ней улице (за ней — католическое кладби-
ще) уцелел лишь злой, как пес, владелец
магазина электроприборов, скрывавшийся
на задворках со своей глухонемой служан-
кой.
Человека, который мог бы дать информа-
цию о Крафте, надо было искать среди сер-
бов. Там, в сербской половине городка, пя-
58
тый день царило славянское счастье песен,
громких разговоров, веселых тостов; в каж-
дом дворе — свой праздник «славы», когда
зовут к столу соседей и прохожих солдат и
пьют и пляшут вихревое «коло». Но в огра-
де церкви, где ветер швырялся охапками
желтой листвы, новобранцы югославской на-
родно-освободительной армии меж тем день
и ночь занимались строевой подготовкой.
Капитану Наголову повезло: в несколь-
ких домах женщины ему сказали, что лучше
всех знает Ганса Крафта, конечно, «мастер
Владо». Это был шахматный маэстро, про-
ведший многие годы в международных тур-
не, а теперь, в родном городке, постаревший
и немного опустившийся. Он был единствен-
ный из сербов, кто запросто бывал в коло-
нистских домах как известный шахматист,
которого все приглашали. Он снисходительно
обыгрывал любителей, пил их вино, а поздно
вечером пробирался через весь город на
окраину, где терпеливо ожидала его, как ко-
гда-то из дальних странствий, маленькая
верная женщина — его жена.
Цаголов сумел разыскать их скромную ла-
чугу. Тучный мужчина в мешковатом поно-
шенном костюме был рад визиту русского
офицера и, видно, не очень даже удивлен.
— Входите, входите... Я знал, что вы ме-
ня разыщете,— оживленно говорил он, про-
пуская Цаголова в комнату.
— Вас часто разыскивают шахматисты?
— Да, и это тоже...— неопределенно за-
метил Владо.
Они договорились о вечерней встрече.
— Что ж, если ваш полковник хочет по-
играть со мной, я буду счастлив провести с
ним вечер, чтобы он не скучал. И шахматы
принесу, не беспокойтесь. Значит, вы посе-
лились в доме Крафта? Я знаю дом Крафта.
Не беспокойтесь — буду.
— Я заеду за вами, господин Владо.
— Благодарен.
Провожая в прихожей гостя, он долго
рассказывал капитану, как в былые хорошие
времена он играл во всех городах мира, да-
вал сеансы одновременной игры — да, и в
Москве и в Петербурге! В глазах его, дре-
мавших среди толстых век, таилось выраже-
ние доброты и усталости.
В назначенный час Сослан привез шахма-
тиста. Легкий ужин стоял на столе, а на по-
доконнике лежал приготовленный пакет с
продуктами, снаряженный заблаговременно
в хозяйственном отделе штаба дивизии. Маэ-
стро вынул из замшевого футляра играль-
ную доску, расставил на ней великолепные
резные шахматы.
Ватагин запоздал к назначенной встрече
на несколько минут. По правде сказать, ион
и шофер в темноте заблудились в мертвых
кварталах. Он вошел быстрыми шагами и
извинился.
В глубоком кресле, положив руки на тол-
стые кожаные подушки, шахматист сидел с
видом человека, расположившегося в давно
обжитой квартире.
— Русские любят опаздывать,— сказал
он с улыбкой,— чтобы потом наверстывать
упущенное.
— Как вас зовут, маэстро?
— Зовите меня Владо.
— Вы знали хозяина этого дома?
— В своем городе я знал всех, кто умеет
отличать ладью от пешки.
— Правоверный нацист, судя по библио-
теке,— сказал Ватагин, подойдя к полке
терракотового камина, на которой среди не-
мецких книг виднелась «Моя борьба» Адоль-
фа Гитлера в розовом переплете.
— Это было его евангелие,— ответил
шахматный мастер и сделал ход пешкой.
Партия началась. Полковник ответил ко-
нем. Минут пять они разыгрывали дебют —
быстро и четко. Когда-то полковник играл
неплохо для любителя, и сейчас ему хоте-
лось атаковать. Он не боялся проиграть ма-
стеру. Тот играл небрежно, к тому же ронял
пепел и не замечал его на доске среди фи-
гур. Видно, годы недоедания сломили стари-
ка. Это было заметно и по костюму и по иг-
ре — она все же не так хороша, как раньше,
судя по его былой репутации.
— Браво! — вежливо сказал Владо, ко-
гда его королевский фланг оказался под
прямой угрозой атаки.
В эту минуту полковник закурил и не-
сколько отодвинулся от доски.
— Владо, я пригласил вас не для игры,—
мягко сказал он.— И этот дом не тот, в ко-
тором я действительно остановился. Я хо-
тел бы, чтобы вы рассказали мне все, что
знаете о хозяине этого дома.
— Он был плохой игрок: слишком мето-
дичный. Я давал ему ладью вперед, но он
был тщеславен и не брал.
— Владо, я спрашиваю не о шахмати-
сте...— с некоторым упреком в голосе заме-
тил Ватагин.
Старый мастер сквозь одышку рассмеялся.
— Я так и думал, что вы пригласили ме-
ня не для шахмат. Но мы все-таки доиг-
раем: мне нравится партия. Как вас
зовут?
— Иван Кириллович.
— Так вот, Иван Кириллович, это был
одинокий и скупой человек. Провинциаль-
ный тщеславец и маньяк. Представьте себе:
глухая австро-венгерская провинция в сред-
нем течении Дуная, полуфеодальный Банат
с его блуждающими в болотах речками, пу-
стынными придунайскими дюнами, буковы-
ми лесами, с его румынскими и сербскими де-
ревеньками и богатыми дворами немецких
колонистов. И вот в этом скучнейшем Вана-
те, вдали от венских ипподромов, будапешт-
ских манежей, балатонских аристократиче-
ских конюшен и конных заводов Мезёхеде-
ша, находится педант, который в разгаре су-
масшедшей войны садится за многотомное
исследование. На какую тему — вы спроси-
те? «История венгерского племенного конно-
заводства»! Десятки племенных книг, тыся-
чи карточек — Ганс Крафт их сам перепле-
тает ночами. Он знает все двухсотлетнее по-
томство арабского жеребца Гидрана, выве-
денного из Неджда. Он знает наизусть все
стати любого потомка английского дербиста
Норт-Стара, пасущегося сегодня в травяни-
стых степях долины Дуная и Тиссы. Он мо-
жет показать вам приметы любого рысака из
семьи Фуриозо — обхват груди, размет ша-
га, высота в холке...
— Владелец отличной конюшни? — спро-
сил Ватагин, не поднимая головй от шах-
матной доски.
— Что вы! — рассмеялся серб.— От силы
пять — шесть цыганских лошадей, как раз
столько, чтобы удобрять навозом палисад-
ник с каннами.
— Ну, хотя бы первоклассный наездник?
— Право, не замечал. Надо сказать, что
этот любитель конных скачек и рысистого
бега сам не умел вставить ногу в стремя, об-
ходил лошадей только спереди. Он вообще
был трус, боялся вида крови, корчился, как
девочка, от флюса. Он испортил себе зубы,
боясь бормашины... Впрочем, говорили, что
в Софии, где он в последние годы служил в
германском посольстве, у него превосходная
конюшня. Оттуда иногда приезжали тренеры
и конюшие...
— Он всю жизнь писал историю венгер-
ского коннозаводства, переплетал племенные
книги?
Владо взглянул на русского офицера уста-
60
лыми, добрыми глазами и осторожно усмех-
нулся.
— Я так и знал, что вы меня найдете...
Нет, это его последнее увлечение военных
лет. Помню его прежние изыскания в обла-
сти антропологии. От этого человека всегда
за десять верст пахло расизмом. Что удиви-
тельного? Говорили, что в 1912 году, гуляя
по улицам Вены, он, тогда еще бедный не-
доедающий студент, познакомился с одним
бездарным художником — Адольфом Шикль-
грубером, будущим главарем германского
фашизма.
— Вот как? Интересно,—-сказал полков-
ник, снова возвращаясь к партии, потому
что маэстро сделал ход.
В той свободе, с какой Владо за разгово-
ром отпарировал угрозу атаки, все-таки
сказывалась его прежняя сила. Желая удер-
жать инициативу, Ватагин сделал рискован-
ный ход пешкой.
Маэстро улыбнулся:
— Такой ход вряд ли соответствует ситуа-
ции. Тут был бы уместен всякий выжида-
тельный ход.
Смуглым пальцем с массивным золотым
кольцом он в рассеянности гладил края едва
заметной штопки на рукаве пиджака.
Ватагин закурил. Игра снова прервалась.
— Тщеславие Крафта,— продолжал маэ-
стро,— питалось доскональностью его изы-
сканий. Каждая примета породистой лошади
заносилась на карточку: не только промеры,
но и черты характера, привычки... Бесконеч-
ное множество карточек. Это была та скру-
пулезность, когда за мелочами давно поте-
ряна цель. Квартира уже не могла вместить
тысяч карточек — он перенес картотеку в
конюшню.
— В конюшню?
— Да, там была комнатка для работы.
Мы там даже иногда играли в шахматы по-
сле обеда. Там прохладно и уютно. И я слы-
шал порой за перегородкой голоса двух пе-
реписчиков— он выписал из Германии двух
молодцов призывного возраста, очевидно
увильнувших от Восточного фронта...
— Где она сейчас, эта картотека?—спро-
сил Ватагин.
— Я расскажу. Но все же доиграем...
Он сделал скромный ход конем — ход,
подготавливавший жертву ферзя. Полковник
заметил слишком поздно: неосторожное дви-
жение пешкой приносило теперь свои плоды.
Через три хода мастер окончательно сдавил
игру партнера. Теперь он реализовал пре-
имущество просто и убедительно.
— Досадно,— сказал полковник, ребяче-
ски улыбаясь, как оплошавший школьник.—
Я проглядел возможность жертвы.
— Это случается, если играешь нетрениро-
ванным или усталым,— любезно заметил
Владо.— Ваша игра произвела на меня впе-
чатление. Вы вели атаку нешаблонно. Но по-
спешность иногда так же ведет к проигры-
шу, как и потеря темпа... Впрочем, вы меня
пригласили не для шахмат.— Он засмеялся,
поглядывая на стол, накрытый на три прибо-
ра.
Сослан Цаголов давно уже томился за
ним в одиночестве.
Они перешли к столу. Владо оживился.
— Мне кажется, только в австрийской
провинции, в Линце, на родине Гитле-
ра, или в нашем Вршаце, могли распускать-
ся пышным цветом такие маньяки. Ганс
Крафт пытался маскироваться под ничтоже-
ство. К чему усилия! Он действительно не
был большим человеком. Слишком далек от
жизни. Когда Гитлер уже стал рейхсканцле-
ром и быстро повел Германию навстречу ги-
бели, я принес однажды Крафту книжку Та-
лейрана. Там была уничтожающая реплика,
я прочитал ему... не помню сейчас...
— Припомните, Владо.
— Там было написано приблизительно
так: «романист награждает умом и выдаю-
щимся характером своих главных героев.
История не так разборчива и выдвигает на
главные роли того, кто оказывается в дан-
ный момент под руками...» Не дурно, прав-
да?
Он засмеялся. Его мешковатый пиджак
заколыхался на животе, придавая облику
старика нечто легкомысленное и в то же вре-
мя печальное.
— Что же ответил Крафт?
— Я прочитал, чтобы подразнить его, но
он пришел в восторг. Он отнес эти слова не
к фюреру, а к себе. Первый раз я видел,
как, отбросив напускное смирение, он само-
довольно сказал: «Придет и мой час!» Но
этот час не приходил довольно долго. Дваж-
ды Крафт ездил в Берлин и дважды возвра-
щался посрамленный. И только весной со-
рок третьего года, уже после Сталинградской
битвы, он вернулся из Берлина, чуть не ло-
паясь от важности. Его произвели в рейхс-
дейтчи, в имперские немцы. Он был необык-
новенно воодушевлен, а у него это всегда
61
превращалось в заносчивость. Он читал сво-
им соотечественникам закрытые лекции, рас-
сказывал о впечатлениях от знакомства с
модным в Нюрнберге профессором филосо-
фии Эрнстом Бергманом. В эти дни он по за-
казу Гиммлера написал человеконенавистни-
ческую брошюрку «Психопатология бесстра-
шия». Рассказывали, что он познакомился с
крупными деятелями нацистского террора...
Я спросил его при встрече, собирается ли он
вернуть мне долг, оставшийся за ним после
поездки в Вену, что-то около тысячи дина-
ров. Куда там! Он был уже выше этих жи-
тейских мелочей.
— Вы говорите — педант,— осторожно по-
вернул беседу Ватагин,— а картотеку дер-
жал в конюшне. Место ли это?
Старый мастер решительно отодвинул та-
релку, встал, сказал:
— Пойдемте в конюшню.
— Ее нет, Владо. Она сгорела три дня
назад,— остановил его Ватагин.
— Я знаю. Пройдемте туда.
27
В глубине двора по асфальтовому съезду,
усыпанному битым стеклом, Владо спустил-
ся в полуподвал сгоревшей конюшни. Вата-
гин и Цаголов, светя фонариками, проследо-
вали за ним. Сильно пахло золой и гарью.
Трупы лошадей, раздутые и твердые, точно
набитые угольные мешки, преграждали до-
рогу. Какие-то головешки — остатки корму-
шек и яслей вперемешку со стеллажами —
были усыпаны осколками черепицы.
— Сюда попал снаряд? — спросил Вата-
гин.
— Нет, тут другое было! — воскликнул
Владо.
Он молчаливо боролся с различными пре-
пятствиями, преграждавшими ему путь в тот
угол конюшни, куда он стремился.
— Вот это место! Здесь в предвечерний
час доктор Крафт сидел и чистил свой кар-
тофель. Поужинав и аккуратно прибрав объ-
едки, он играл со мной в шахматы. И, уходя
поздно вечером, я видел в окне его сутулую
спину в свете настольной лампы.
— Вы видели и его картотеку?
— Еще бы! Но чаще — слышал... За пере-
городкой вечно бубнили два немецких голо-
са. Иногда можно было услышать забавные
вещи...— Он засмеялся.— Я шахматист и,
значит, немножко аналитик, и у меня мало
шахматной практики в этом дрянном горо-
дишке, так что голова ищет работы... Мы иг-
рали с Крафтом в шахматы, а з.а перегород-
кой звучали голоса переписчиков, диктовав-
ших друг другу. Там бесконечно слышались
обычные лошадиные клички: Фру-Фру, Вол-
тижер, Принцесса, Эклипс, Гладиатор...
— Отдел кадров племенного коннозавод-
ства,— угрюмо заметил Цаголов.
— Да, вы правы! Но я совершенно остол-
бенел, услышав однажды фантастическую
кличку: Коротковолновый радиотехник...
— Интересно,— заметил Ватагин.
— Вот именно! Я темный человек, но это
понимаю: откуда такая забавная кличка?
А в другой раз еще чуднее: Капитан речного
флота в отставке...
— Да, это хоть кому покажется любопыт-
ным.
— Или вдруг: Смотритель перевала!
— Там был и Смотритель перевала?
— Именно! Не слишком ли причудливая
кличка для темно-рыжего жеребца со спу-
щенным крупом? — Владо помолчал, задав
этот вопрос, и вдруг решительно добавил: —
Я знал, что вы меня разыщете.
— Да о конях ли шла речь, Владо? —
спросил Ватагин.
— Я тоже, смеясь, как вы сейчас, спросил
его: если уж Смотритель перевала, так у не-
го должен быть затылок, а не холка, надо
писать: шатен или блондин, а не гнедой или
каурый.
— Что вам ответил Крафт?
— Он пришел в неистовство! Никогда не
думал я, что можно так огорчить человека.
Он хлопал своими белыми ресницами, потом
пришел в себя и все-таки объяснил.
— Интересно.
— Очень. Оказалось, что в карточку, ес-
ли породистая лошадь не на государствен-
ном конном заводе, а в частной конюшне, за-
носится и ее владелец.
— А вам не приходилось, Владо. встре-
чать у Крафта кого-нибудь из этих владель-
цев?
— Он больше не пускал меня в конюшию.
Завел собаку, и она сторожила двор.
— Что же было потом?
— Потом нравы стали строже.— Владо
устал рассказывать, голос его потускнел.—
Пришли времена фашистского отступления
на востоке. Стало печально и тихо в серб-
ских домах. Ночные расстрелы... Детей уго-
няли в Германию. Юноши уходили в горы.
Женщины... ну, те плакали. А с немецких
62
улиц неслись звуки духового оркестра, озве-
релые вопли: «Хайль Гитлер!» Ганс Крафт
пребывал в Болгарии. Говорили, он получил
высокий пост: фольксдейтч пошел в гору.
Ватагин взял серба под руку, и они вышли
во двор.
— Дорогой Владо, вы не сердитесь, но я
вас спрошу. Если не хотите — не отвечайте.
Когда вы были в последний раз у Ганса
Крафта? — тихо спросил Ватагин, не отпу-
ская руки шахматиста.
Тот помолчал.
— Три дня назад,— кратко ответил он.
— В день пожара?
— Вы все знаете,— усмехнулся Владо.—
Я слышал, что он вернулся домой, и пришел
со своими племянниками в последний раз
спросить его о долге. Война — маэстро в
худые времена остаются без заработков. Но
мы пришли поздно: Крафта уже не было,
только пылала его конюшня. Я знал, что
картотека хранится в конюшне, и я должен
был ее спасти.
— Для него? — спросил Ватагин.
Владо кратко ответил:
— Нет. Для вас... Я вбежал со своими
племянниками в горящее здание. Мы выта-
щили оттуда три ящика. Они уже начинали
гореть. Когда мы во дворе срывали с се-
бя тлеющие куртки, я видел в распахнутую
дверь, как метались в конюшне обезумевшие
лошади. Языки пламени вспыхивали от их
движений, а в ночное небо широко подни-
мался сноп красных искр. И я подумал то-
гда с облегчением: вот уходит в вечность
проклятая огненная комета фашизма, летит
ее раскаленный хвост, и последние уголья
угасают в огромном холодном небе!..
Как он переменился, этот старый шахма-
тист! Волнение охватило его — теперь, не-
смотря на элегантность поношенного костю-
ма, не стало космополита: был серб, гордый
старый серб, дети и внуки которого громили
захватчиков на всех путях их отступления с
Балкан.
А когда в памяти Владо догорел костер
крафтовской конюшни, глаза его стали снова
усталыми и добрыми, и этот немного опус-
тившийся человек сказал советскому полков-
нику:
— Теперь поедем ко мне, я передам вам
три ящика... под расписку. Но прежде пой-
демте-ка лучше к доске, Иван Кириллович.
Хотите — я покажу вам, как я однажды
обыграл самого Алехина?
28
Простившись с другом человечества Вла-
до, полковник Ватагин с его ленивой и груз-
ной повадкой как бы преобразился. Он всем
своим жизненным опытом чувствовал необ-
ходимость быстрых решений. Вся громозд-
кая инвентаризация племенных книг, где
вместо лошадей фигурировали люди, бли-
зость Крафта с Гитлером,— все говорило о
том, что дело, затеянное банатским немцем,
значительнее и опаснее сапной эпидемии.
Ватагина направляло по следу невидимого
врага почти неуследимое движение призна-
ков, похожее на то, что видел он однажды в
монгольской степи, когда подняли волка и
он уходил от преследования, едва показывая
спину в высокой траве.
В штаб фронта Ватагин и Цаголов воз-
вратились под вечер. Шустов, приехавший
за ними на аэродром, не успел вытащить
полковничью шинель из машины, как Вата-
гин уже собрал офицеров. Автоматчики вта-
щили ящики в комнату. Славка не мог по-
мочь, плечо еще мешало. Ватагин это заме-
тил:
— Что с вами?
— Так... ничего,— замялся Шустов, ожи-
дая удобной минуты, чтобы во всем пови-
ниться с глазу на глаз.
Между тем майор Котелков и капитан Ца-
голов раскладывали на столах и подоконни-
ках содержимое ящиков. Тут было пятьсот
семьдесят полуобгорелых карточек.’ В каж-
дой наверху слева стояла кличка лошади, а
в соответствующих графах были обозначе-
ны масть, основные промеры экстерьера.
Внизу были записаны фамилия владельца,
его адрес и род занятий.
На первый взгляд ничего необычного в
картотеке не было. Но когда по приказу Ва-
тагина, оставив в стороне лошадей, Цаголов
выписал фамилии их владельцев, то получи-
лась весьма любопытная картина. Это была
странная и пестрая коллекция балканских
обывателей.
Вот как выглядел список.
145. Добрич, улица Георги Сатиров, 7.
Арам Мерджанян, обувное ателье «Алекс».
146. Сексард, переулок доктора Радане-
ску, 1. Исаак Ченчи, регент детского хора.
147. Констанца, бульвар королевы Елены,
32. Джоржи Папеску, директор приюта глу-
хонемых.
148. Свилайнац, улица Александра, 2.
63
Иованн Джокич, радиотехник, агент по рас-
пространению радиоаппаратуры магазина
« Постоянство».
149. Шольт, Андраши-утца, 14. Дойдук
Янош, хозяин табачной лавки.
150. Казанлык. Христо Благов, смотри-
тель Шипкинского перевала.
— Товарищ младший лейтенант, дайте
мне сводки по сапу из Ветеринарного управ-
ления...— приказал Ватагин.— Спасибо...
Так вот, товарищ Котелков, в сводке дана
точная дислокация всех выявленных очагов
сапа. Даю вам час времени...
— Что прикажете?
— Извлеките с помощью офицеров из
картотеки Ганса Крафта только лиц, прожи-
вающих в районах распространения сапа.
— Есть, товарищ полковник.
— Здесь пятьсот семьдесят фамилий. А
останется не более тридцати. Нам было
бы трудно что-либо делать, если бы Ганс
Крафт сам не облегчил нам задачу.
— При чем же тут очаги сапа? — хмуро
спросил Котелков, потрогав бритую голову.
— Ну, это теперь не просто очаги сапа —
это места, где побывала Марина Ордынце-
ва,— сказал Ватагин.
— Точнее, где побывал Пальффи
Джордж?
— Нет, именно Ордынцева. Теперь для
нас они снова поменялись ролями.
Майор Котелков ровно ничего не понимал
в ходе мыслей Ватагина. Это было не в пер-
вый раз и, как всегда, раздражало. Досадуя
и не желая обнаружить своей недогадливо-
сти, он решил побольнее уязвить полковни-
ка и с деланной озабоченностью заметил:
— Если так, тогда, к сожалению, один из
организаторов сапной эпидемии уже ликви-
дирован... при активном участии младшего
лейтенанта Шустова.
— Это каким же образом? — повысил го-
лос Ватагин.— Пройдемте за мной! — при-
казал он майору и Шустову.
И они перешли в кабинет Ватагина.
— Я нарушил приказ и побывал на Шип-
ке, товарищ полковник,— сказал Шустов,
когда они закрыли за собой дверь.
— Вы тоже нарушили мой приказ? — бы-
стро спросил Ватагин майора Котелкова.
— Нет, товарищ полковник. Я только от-
пустил Шустова на экскурсию и довольно
подробно разъяснил ему, что разведка не его
дело: ни по должности, ни по... кругозору.
С минуту все трое молчали.
— Превосходный воспитательный прием,
но формально вы правы...— сказал наконец
Ватагин и коротко бросил адъютанту: —До-
кладывайте.
Майор Котелков настороженно приподнял
голову и с молчаливого разрешения Ватаги-
на остался у окна.
Славка подготовился к этому тяжелому
испытанию. Ватагина он не боялся, а ува-
жал. Он уважал его, не отдавая себе в этом
отчета, безрассудно, как только в молодости
могут, когда почти с влюбленностью берут
кого-либо из взрослых за образец. И самое
страшное, что могло случиться сейчас,— это
если полковник просто скажет: «Вы не спо-
собны работать у нас. Идите...» Чтобы такие
слова не застали его врасплох, Славка при-
готовился их выслушать и сейчас, стоя на-
вытяжку, следил за полковником взглядом.
Одного он не предвидел:, что майор Котел-
ков может остаться в комнате.
— Когда вы побывали на Шипке? — спо-
койно спросил полковник.
Славка знал, что спокойствие только для
виду: в такие минуты он всегда поправляет
складки гимнастерки под ремнем.
— В воскресенье, товарищ полковник.
— Сегодня — среда. Докладывайте.
Стараясь не утаить ни одной подробности,
Шустов рассказал о том, что с ним случи-
лось на Шипке. (Об участии Бабина, разу-
меется, ни слова, пока не станут допытывать-
ся.) Он знал одно: он обязан говорить прав-
ду — это все, что сейчас от него требуется,
что составляет, может быть, даже единствен-
ное его человеческое право.
Сколько событий набежало после Шипки,
сразу и не вспомнишь всех подробностей! Ко-
гда возвращались с перевала, он вдруг
обессилел и уронил голову на баранку. Ми-
ша Бабин сумел притормозить машину, и
только поэтому они не скатились под откос.
В одной из встречных машин ехали военные
врачи, ему забинтовали плечо. Рана была
вроде царапины. Тошнило его просто от вол-
нения и усталости. Они вернулись в штаб
под вечер, и младший лейтенант Шустов тот-
час явился с докладом к майору Котелкову.
Это он только грозился Бабину, что не пой-
дет к майору и будет ждать возвращения
полковника. Котелков поднял на ноги весь
офицерский персонал. Ночью Шустов с ав-
томатчиком сидел в засаде где-то в кустах,
в окрестностях Казанлыка. Вдали слыша-
64
лась перестрелка. Это болгарские партиза-
ны уже выследили человека, стрелявшего в
советского офицера. Под утро нашли труп —
видимо, в последнюю минуту преследуемый
проглотил ампулу с ядом. Примчался майор
Котелков из штаба, и Шустов, из*мученный
и бледный, как полотно, сам провел его по
дороге. Майор спрашивал нетерпеливо: «Где
же он?...» Славка показал здоровой рукой:
«Вон, где три ивы растут...» И майор с фото-
аппаратом на груди быстро пошел к трем
ивам.
Рассказав все, что помнил, младший лей-
тенант Шустов стоял навытяжку и ожидал
возмездия с той душевной легкостью, кото-
рую не раз испытывал, когда, отрапортовав
о провинности, возлагал на начальство от-
ветственность за дальнейшие события.
— Сегодня среда,— выслушав, задумчиво
повторил полковник и вдруг внятно произ-
нес:— Лучше бы вы там под пулей оста-
лись...
Полковник Ватагин обычно не взвешивал
своих слов. Командир должен воспитывать
солдат, но, если он будет всегда искать са-
мые правильные слова и рецепты, он не бу-
дет ни педагогом, ни командиром.
Объявив Шустову свой жесточайший при-
говор, Ватагин как бы забыл о нем. Он за-
думался: плохо, что не захватили смотрите-
ля перевала, но даже и его смерть говорит
о многом. Христо Благов не просто местный
обыватель,— откуда у такого могла, бы быть
ампула с ядом, да и с чего ему было бы кон-
чать жизнь самоубийством?
Похоже, что это гитлеровский резидент,
оставленный на ‘болгарской земле. Что из-
вестно о нем? Христо Благов — двойник ма-
кедонского монаха. В альбоме Марины Ор-
дынцевой есть его фотография. В картотеке
Крафта на его имя заведена карточка.
Крафт. Ордынцева, Пальффи, Благов — ни-
ти одного клубка. И, вероятно, цель у них
более серьезная, чем распространение сап-
ной эпидемии. Какая?.. Досадно, что упусти-
ли Благова-
Ватагин спохватился — Славка стоял пе-
ред ним не шелохнувшись, как-то по-детски
вытянув вперед тело. И Ватагин понял: нель-
зя, чтобы сказанные им Шустову жестокие
и горькие слова были последними.
— Вы отправитесь под арест в самый раз-
гар боевых операций! Вы будете сидеть без
ремня, как бравый солдат Швейк... Стыдно
за вас!
Смертельно бледный Шустов понял всю
человечность этого душевного движения. Его
строгие голубые глаза следили за тем, как
полковник вырвал из трофейного строевого
журнала лист чистой линованной бумаги и,
придвинув к себе чернильницу, стал писать
приказ об аресте. С приказом в руке Шустов
твердо прошагал по комнате. Дверь за ним
закрылась неслышно.
— Сложный товарищ,— отозвался Котел-
ков.
— Это вы мягко выражаетесь. Безответ-
ственный мальчишка! Щенок!..
— И всегда выше головы хочет прыгнуть.
Инициатива его, видите ли, распирает... По-
моему, это про таких инициативных сказка
придумана: на похоронах кричат — таскать
не перетаскать, на свадьбе — со святыми
упокой...
— Ошибаетесь. Это про дураков и к тому
же бестактных,— суховато сказал Ватагин.
Каждый раз, когда Котелков начинал при
нем философствовать, обнаруживая свой
чуждый и неприятный ход мыслей, полков-
нику становилось не по себе, как будто он
принимал участие в каком-то непристойном
занятии.
— Это все равно,— упрямо сказал Котел-
ков.— С такой инициативой недолго ока-
заться и орудием врага и...
— Посидит под арестом — поразмыслит о
своем поведении,— прервал Ватагин.
Чем больше рассуждал Котелков, тем спо-
койнее начинал относиться к провинности
Шустова полковник.
— А я бы отдал этого сукина сына в три-
бунал — и делу конец,— сказал Котелков.
— Повторите, ослышался.
— В трибунал, говорю...
— За промах списать в расход? Это вы
здорово придумали. Что ж, давайте состав
преступления!
Котелков сосредоточенно разглядывал те-
лефонный шнур.
— По крайней мере, отчислить! Не оши-
бемся. Мы тут — не фиги воробьям давать!
Надо гарантировать себя от подобных сюр-
призов.— угрюмо, с тем красноречием, кото-
рое все выражается в неподвижном взгляде
и в руках, теребящих телефонный шнур, на-
стаивал Котелков.
— Отчислить... гарантировать себя,— по-
вторил Ватагин.— У меня другой взгляд.
Надо воспитывать людей. Живой, горячий,
как огонь, с хорошей душой мальчишка! На-
s. Мир приключений.
6S
до его воспитывать. И прежде всего — ком-
муниста воспитывать, чтобы воспитать чеки-
ста Вот как я думаю!
Котелков пропустил мимо ушей гневный
порыв Ватагина и упрямо продолжал свое:
— Смеяться будут: посадили на гауптвах-
ту. И это на фронте! У нас ее и нет, наверно.
— Должна быть! В штабе должна быть
гауптвахта. А нет — под домашним арестом
побудет.
Чем дольше затягивался этот неприятный
разговор тем веселее становился Ватагин.
Он хорошо понимал, что Котелков не про-
щает Шустову его безусловного морального
превосходства — того бескорыстного интере-
са к делу, которое так чуждо самому Котел-
кову, рассматривавшему всякую операцию
как повод проявить свою оперативность: той
честности, которая так привлекала самого
Ватагина к Шустову. И то. что Котелков не
смог даже скрыть своих душевных движений
от взгляда Ватагина, вызывало в Ватагине
хорошее чувство бодрости и убежденности в
своей правоте.
— Вызывайте офицеров, товарищ майор.
Будем кончать разговор.
29
Дежурный офицер доложил: опергруппа
собрана для инструктажа. Полковник Вата-
гин со списками прошел по коридору. Было
уже темно На веранде курили двое — трое
из вызванных Потянулись за ним
— Осунулись, товарищ полковник,— ска-
зал кто-то из офицеров.
— Что. и впотьмах заметно? — усмехнул-
ся Ватагин, пропуская курильщиков впереди
себя,— Входите, товарищи Вытирайте сапо-
ги. Тут чистота, хозяева в носках ходят.
Комната была полна офицеров, и они
дружно встали при появлении полковника.
Послышался тот характерный шум, за кото-
рым всегда следует голос ведущего совеща-
ние: «Садитесь, товарищи!»
Ватагин понаблюдал, как рассаживаются:
по двое, по трое на стуле. Сколько их тут —
капитанов, лейтенантов, отобранных в раз-
ведку за годы войны! Внезапный сбор среди
ночи для них дело привычное. Они уже за-
полнили ожидание негромкими разговорами,
холостяцкими грубоватыми шутками. Уже,
как всегда, Сослан Цаголов с кем-то спорит
по какому-то совершенно маловажному по-
воду: сгорел ли в Мелитополе вокзал или не
сгорел.
— Ничего не осталось! Фундамент!..
— «Коробочка» осталась,— лениво возра»
жал оппонент.
— Не осталось «коробочки»!
Полковник улыбнулся. Сейчас, после раз-
говора с Шустовым и Котелковым, он испы-
тывал потребность заново вглядеться в лица
своих офицеров. Черта с два он отпустит Ца-
голова от себя. В начале войны Сослан был
торпедистом на Черном море, тяжело ранен
в Керченском проливе. Потом строил под-
земные госпитали в осажденном Севастопо-
ле. И теперь, к концу войны, просился
назад —«в экипаж»... А где он увидел его
впервые? Под Апостоловой! Цаголов вел де-
сятка два пленных немцев, подобрав полы
шинели, замешивая фасонными шевровыми
сапогами крутую украинскую грязь.
Вот они все такие, его офицеры,— Цаго-
лов часу не отдохнул, явился по вызову.
И что же, через полчаса будет уже голосо-
вать у контрольно-проверочного пункта.
Ватагин положил обе руки перед собой на
столе. В комнате установилась тишина.
— Так вот, товарищи офицеры, я созвал
вас, чтобы немедленно...
Инструктивные совещания у полковника
Ватагина были известны в штабе как своеоб-
разная школа политического воспитания
офицеров. Так было дома — на Дону и
Украине. А на Балканах обстановка лишь
усложнилась. Еще до прихода нашей армии
народы поднимались против фашистских
правительств и в ходе боев нашей армии с
отбрасываемым прогивником создавали но-
вую, демократическую власть. Фронтовая
контрразведка должна была строго при-
держиваться своих собственных функций.
Война есть война, и все, кто борется с дей-
ствующими войсками в их тылах, должны
испытывать страх перед карающими органа-
ми фронта. А в то же время фронтовая
контрразведка не желала вмешиваться в ак-
ции народов, направленные против их соб-
ственных врагов — против собственной
контрреволюции.
.В маленьких городках и селах, где народ-
ная власть была в первые дни еще недоста-
точно авторитетна, военные коменданты вы-
нуждены были принимать решения, каса-
ющиеся жизни местного населения. К совет-
ским офицерам шли рабочие и хозяева заво-
дов и мастерских, крестьяне и помещики,
коммунисты и представители реакционных
партий. Нужна была высокая политическая
68
сознательность, чтобы в этих условиях стро-
го ограничивать свои полномочия и там, где
уже возможно, добровольно переуступать
их новому государственному аппарату —
околийским комитетам, кметам и примарам,
народной милиции.
Полковник Ватагин не уставал объяснять
это своим офицерам каждый раз, когда от-
правлял их в боевые операции. Сама обста-
новка помогала ему в этом: всенародная лю-
бовь к нашей армии, которую каждый час, в
каждом доме ощущали советские люди на
Балканах, и то, что наша армия отвечала
на эту любовь давно воспитанным в ней чув-
ством пролетарского интернационализма.
Полковник Ватагин бдительно остерегал сво-
их офицеров от грубых выходок или высоко-
мерных жестов — он видел, что есть еще
плохо воспитанные, политически незрелые
люди, которые думают по формуле майора
Котелкова: «Мы здесь — не фиги воробьям
давать!». И он больше всего опасался, как
бы недостойные действия таких молодчиков
не поссорили нас с боевыми друзьями, не
нарушили дружбу, утверждаемую отнынена-
век.
Вот почему инструктивные совещания у
Ватагина затягивались и часто кончались
уже под шум заводимых моторов.
Впрочем, на этот раз карманные часы пол-
ковника были положены на стол.
— Вы направляетесь в четырнадцать на-
селенных пунктов. Повсюду существуют и
наши военные коменданты, к которым вы
явитесь, и полномочная народная власть.
Противник осуществляет нехорошую и опас-
ную операцию, которую я называю условно
«Пять подков с одного коня». Вы едете в ме-
ста распространения сапа, но убежден, что
речь идет не только об этой одной диверсии.
Противник навязывает нам действия в слож-
ной обстановке. Надо принять бой в предло-
женных условиях и выиграть его: ни одного
шага без санкций народных властей... Это
понятно? Младший лейтенант Шустов нару-
шил мои указания и посажен за это под
арест на пять суток, отстранен от действия
нашего боевого отряда в самый ответствен-
ный момент операции.
Офицеры слушали внимательно.
— Вот, к примеру, мужчина...— Ватагин
показал одну из четырнадцати отобранных
карточек.— Тут проставлены кличка, масть,
промеры, экстерьер. На это вы внимания не
обращайте. Это с лошадях и... для ослов.
5*
Что касается мужчины, то о нем сказано, что
это портной с главной улицы. Мало... Нужна
характеристика. И еще: я хочу знать, что
происходит с этим человеком в последние
две — три недели, может быть, месяц. Я ни-
чего не знаю, а хочу знать всё... Местные
власти будут предупреждены о вашем при-
езде, помогут. И снова напоминаю: не кос-
нуться ни даже пальцем. Вообще — не пе-
реходить границ.
— В последнюю поездку, товарищ полков-
ник, мы с вами восемь раз перешли грани-
цы,— не удержался от шутки капитан Цаго-
лов.— И ничего, кажется, неплохо срабо-
тали.
Все офицеры зашевелились, заулыба-
лись — видно, нужна была разрядка. Тоже
улыбнувшись, Ватагин покачал головой.
— Лейтенант Лукомский, вы направляе-
тесь за фуражом для своего кавалерийского
полка,— говорил Ватагин, вручая лейтенан-
ту карточку и предписание.— Капитан Ани-
симов, будете квартирьером отдельной тро-
фейной бригады... Капитан Долгих, вы при-
везли зарплату для местной комендатуры...
Капитан Цаголов отстал от части, догоняет...
И ничего смешного, товарищи!.. Старший
лейтенант Полищук — фотокорреспондент
армейской газеты...
30
Гауптвахты, как предвидел Котелков, не
оказалось. А штаб тем временем передвинул-
ся в Венгрию.
Пятый день лейтенант Шустов пребывал
под домашним арестом, то есть медленно,
обуздывая себя на каждом шагу, ходил из
угла в угол в маленькой комнате венгерского
портного, или постигал механизм ножной
швейной машины, или присаживался у окна
на табурете, подобрав ноги в болгарских ли-
ловых носках с кисточками.
«Лучше бы вы там под пулей остались...»
Чем бы он ни развлекал себя, слова стояли
в ушах, их нельзя было изгнать из памяти.
Он брился каждый день, надраивал сапоги
с такой яростью, что щетка летела из рук.
Вот когда он пожалел, что где-то на Донце
расстался с аккордеоном. И снова присажи-
вался у окна, наблюдал улицу венгерского
села, глубокие колеи, залитые мутной водой.
Мелкий дождь — скорее, он даже слышен,
чем виден. С единственного дерева, которое
видно из окна, летят листья. Вот пролетел и
упал один. Вот — целая охапка. Все равно:
67
тут работы еше непочатый край — дерево в
тяжелых зеленых листьях, они и падают зе-
леные... И как итог этих мучительных наблю-
дений звучал голос Ватагина: «Лучше бы вы
там под пулей остались...»
Танки прогрохотали, лужи — веером... Все
воюют, а он? И вдруг в памяти вспыхнуло
слово «фатальная»... Да, на мосту, когда в
Европу вступали, пожилой солдат сказал так
про тотальную войну. Никогда еше так ясно
Шустов не понимал, что война касалась
всех: и мальчика с окровавленными руками,
которого он усаживал под минометным об-
стрелом в лукошко своего мотоцикла; и бол-
гарского корчмаря с ребенком на руках —
там, на Шипке... Память его мгновенно вы-
щелкивала два выстрела в тумане. И снова,
с той же пружинно раскручивающейся мер-
ностью, звучало в ушах: «Лучше бы вы там
под пулей остались...»
Нет, конечно, не из-за какого-то диверсан-
та-коновала заслужил он такие слова. Ва-
тагин предполагает что-то более серьезное и
значительное. Зачем понадобилась Крафту
вся его лошадино-человечья картотека? Чем
угрожал нам этот Христо Благов? А, может
быть, и не нам, а болгарам? Есть ли связь
между банатской картотекой и плюшевым
альбомом Ордынцевой? Конечно, полковник
уже что-то продумал, а вот он, Славка, даль-
ше сапной палочки ничего не увидел. И как
потешается теперь полковник над всеми эти-
ми соображениями о «фабрике ампул» в Ва-
нате. «Мельчишь, Шустов, мельчишь!»—как
говорит майор Котелков... И ничего невоз-
можно придумать.
Бывают же такие счастливые люди, кото-
рые умеют размышлять на досуге. А Славке
ни одна путная мысль не забрела в голову,
пока он бездействовал. Посадить бы сюда
Бабина. Он бы три дня отсыпался, а на чет-
вертый стал думать. Обстоятельно, пункту-
ально: сначала по методу сходства, потом по
методу исключения, потом еще по какому-
нибудь методу. А Славка, с чем явился от-
бывать арест на этой домашней гауптвахте,
с тем и остался.
Гауптвахта... Лермонтов сидел на гаупт-
вахте и встретился там с Белинским. Это
еще в школе учили. Пушкина сослали в.Ми-
хайловское. А еще был, говорят, народово-
лец Николай Морозов. Он просидел в Шлис-
сельбургской крепости двадцать один год и
написал собрание сочинений. Вот характер!
Было же о чем думать человеку, если хва-
тило на двадцать один год. А тут на третий
день как проколотый баллон. Да еше этот
дождь за окном. Поздняя осень, взмахи вет-
ра шевелят листья в лужах...
Можно думать, конечно, и о Даше.
В последний раз он повстречал ее в Буха-
ресте, где на столичном перекрестке толпы
прохожих любовались русской девушкой,
как она со щегольской четкостью регулиро-
вала, расшивала уличное движение. А вече-
ром отыскал ее — она с подружками стояла
в роскошной банкирской квартире. Стран-
ное чувство, известное только фронтовикам,
когда на часок заскочишь в незнакомый дом
к знакомым людям и разговоришься, и по-
споришь, и разволнуешься, а сам в то же
время помнишь — снова война разделит на
несколько месяцев, а то и навсегда. Тогда,
в Бухаресте, в банкирской квартире, он поду-
мал: чудно — по-фронтовому устроились,
портянки развесили по спинкам кроватей.
Женимся — мать будет недовольна. Скажет:
армейщина. Мать такая: сама пишет с ошиб-
ками, а для Славки принцессу подавай. Ко-
нечно, Даша — грубоватая девчонка, фрон-
товичка, а беззащитная. Значит, только сна-
ружи грубоватая. Да и вообще это точно из-
вестно, что она добрая и нежная. Где она
сейчас? Войска фронта на четыре государ-
ства развернулись. Вдруг совсем по-другому,
без осуждения, вспомнились ему эти портян-
ки на банкирских кроватях. Тогда были лет-
ние, а сейчас бы в пору зимними обзавес-
тись. Как у нее с зимними портянками?
Голова Славки клонилась на подоконник,
губы набухли. И сон, который наконец при-
шел, был тоже как бы борьба, неуклюжая и
странная, с самим собой.
Снилось ночное поле, на котором два си-
бирских человека — не то якуты, не то буря-
ты,— в лисьих шапках, в сапожках с загогу-
линками, в меховых рукавичках, схватив
друг дружку за кушаки, по-медвежьи кувыр-
кались, ставили подножки один другому, не
расцепляясь, снова становились на ноги —
маленькие, молчаливые, упрямые — шапка-
ми вместе, сапожками врозь... Кто-то бегал
вокруг, смотрел им под ноги. Да это полков-
ник Ватагин! Все был готов засвистеть по-
судейски: три пальца во рту. И вдруг оба че-
ловечка упали, а вместо них вскочил один,
но высокий, у него сапожки на руках наде-
ты, две лисьи шапки мотаются на спине. Он
стоит сумрачный, лицо словно выточено из
темного дерева, угловатый нос. под мягкими
63
усами губы поджаты, как бы для тонкого
свиста,— да ведь это же македонский горбун
из монастыря!..
Шустов даже проснулся от изумления. Он
видел однажды такую борьбу на концерте
моисеевского ансамбля народного танца. Но
монах тут при чем? Приснится же...
Стук в окно.
— Миша?
— Обед принес.
Славка приоткрыл раму. Вот оно — Миши-
но лицо, мокрое, в белой щетинке, большие
воспаленные глаза. Красивое лицо, хоть и
виду не имеет.
— Ну, все подковы собрал с одного коня?
— Дважды поймал позывные. Толку чуть.
Бабин раскладывал на подоконнике хлеб,
манерку с гуляшом, темно-зеленый арбуз с
ярко-розовым треугольником. «Хозяйствен-
ный, зануда»,— с нежностью подумал Слав-
ка.
— Устал? е
— Как всегда, спать охота. Тебя посади-
ли, а мне завидно. Отоспится, думаю... Не-
последовательный твой Ватагин.
— Опять двадцать пять! Что же он дол-
жен был сделать?
— Не знаю. По крайней мере, меня поса-
дить.
Славка обрадовался Мишиному приходу,
но с огорчением подумал, что с первой же
минуты стали ссориться.
— Из дому пишут? — спросил он, желая
доставить Мише самое большое удоволь-
ствие.
— Даша Лучинина появилась,— безраз-
личным голосом сообщил Миша.
Славка даже вскочил на подоконник. Ми-
ша поймал покатившийся арбуз.
— Почему ко мне не привел?
— Не идет. Говорит: пусть отбудет нака-
зание, отмучается.
Шустов соскочил на пол, даже руки отрях-
нул с небрежностью:
— Ну и пусть... Зачем она тут?
— К полковнику приехали регулировщи-
цы — целый грузовик! За инструктажем...
Да ты не волнуйся. Напиши ей записку кра-
сивым почерком, я передам.
— Опять зубы скалишь? Двигай отсюда!
81
Один за другим возвращались- офицеры
разведки.
Как все штабные, приезжающие из коман-
дировки, они прежде всего шли по отведен-
ным для них квартирам, мылись с дороги,
побросав полевые сумки возле тазов с водой.
Затем получали у ординарца свои чемоданы,
почту. А в особняке сбежавшего помещи-
ка, где на этот раз разместилась контрраз-
ведка, прихожая наполнилась оживленными
голосами: шел обмен дорожными впечат-
лениями.
Один рассказывал о партизанах, с кото-
рыми он плясал «коло» в сербском лесу, с
кожаных безрукавках с шитьем, о карабинах
на груди; говорил по-сербски: «смрт фашиз-
му»; искал звездочку на фуражку, потому
что свою старую подарил партизанскому ко-
миссару под кличкой «Брадоня», о котором
говорил с особым уважением.
Другой вернулся из города Субботицы, где
он жил на заваленной обломками улице:
американцы по кварталам бомбили этот
город, даже не имевший зенитного прикры-
тия.
Он рассказывал о каторжной жизни та-
мошних крестьян:
— За все платят помещикам — за землю,
за воду, за лес. Срубил дерево, так сучья до-
ставь прямо на двор — и попу и старосте.
Рыбу бедняк не имеет права ловить в Дунае!
Я его спрашиваю: «А искупаться в жаркий
день можно?» Он только рукой махнул. Зато
у кулака такие волы, что нашим шоферам
приходится с дороги сворачивать, как бы за
рога не зацепить...
Кто-то припоминал веселую историю, слу-
чившуюся в Трансильвании:
— У них дискобол исчез...
— Что?
— Вот именно. На городской площади
стояла бронзовая фигура дискобола. Гитле-
ровцы решили отправить в Германию в пере-
ливку. Дефицитный металл. А утром — нет
дискобола. И только мелом написано на кам-
не: «Я не желаю в Германию. Ухожу к пар-
тизанам».
Первым, еще до завтрака, Ватагин принял
капитана Анисимова. Бритоголовый, загоре-
лый, с ясными очами (именно очами!), с за-
винченными усиками под горбатым носом,—
этот человек никогда не боялся высказывать
собственное мнение. Все подозрения оказа-
лись неосновательны. Его подшефный — хо-
роший, почтенный человек. У него сыновья
погибли в фашистских лагерях. Сам он три
года тайно ремонтировал радиоаппаратуру
для партизан и сейчас выбран народным ве-
69
чем на общественную должность. Глупее
нельзя, как такого человека заподозрить в
том, что он распространитель сапа.
Капитан Анисимов отрапортовал свой
окончательный вывод с молодцеватостью,
как будто забил мяч в ворота.
— Вы его лично видели? — спросил Вата-
гин.
— Никак нет, вы не приказали. Он лежит
дома. В последние дни с ним случилась исто-
рия, в которой и мы немножко повинны,—
он подорвался на мине, которую наши сапе-
ры не успели обезвредить. Счастливо отде-
лался — только слегка контузило. А должен
бы без ноги остаться...
— Это не всегда — без ноги,— с живостью
возразил полковник. Он почему-то разгово-
рился по этому поводу, вспомнил какой-то
фронтовой случай: — Помню, при прорыве
под Богучаром снег был плотный, а немцы
уложили мины с двойной накладкой, и они
взрывались не сразу. Я шел пешком с на-
чальником штаба, нас нагнала легковая ма-
шина. Шофер выскочил ко мне — тут и ах-
нуло у него под ногами. Он упал лицом в
снег. Ну, думаю, готов! Нет, только конту-
зило.
— Это зачем вы мне рассказываете, това-
рищ полковник? — вежливо спросил капи-
тан.
— Да к тому, что не всегда должен чело-
век без ноги остаться...— Ватагин помолчал,
потом вернулся к теме разговора.— Что ж,
он лежит, значит, дома?
— Пострадал человек.
— Еще бы, я его понимаю, беднягу. Оди-
нокий небось? (Анисимов утвердительно
кивнул головой ) Так я и думал... Теперь
идите отдохните. Ваши веши у ординарца.
Я их сам видел, когда разгружались на но-
вом месте.
Теперь уже каждые два—три часа кто-ни-
будь подъезжал. Ординарец тащил чемода-
ны. Полковник многих вызывал с ходу, еще
неумытых с дороги. Сведения были собраны
добросовестно. Только двух не нашли.
Остальные — самые благонадежные люди;
никакого отношения к конюшням и лошадям
не имеют; многие пользуются полным дове-
рием коммунистов и партизан, вроде аниси-
мовского радиотехника.
Лейтенант Лукомский рассказывал фото-
графически точно, со всеми подробностями.
Ватагин знал этот его следовательский «по-
черк» и приготовился терпеливо слушать.
В центре предместья имеется ресторанчик.
Обстановка самая заурядная — на стене
клетка с канарейкой, под ней кинореклама:
какая-то роскошная трагическая девица с
голыми плечами. За прилавком стойка с
винными бутылками в пестрых этикетках.
Граммофон хрипит — этюды Шопена. К сто-
лу подходит девочка, племянница ресторато-
ра. Ну, что у них там закажешь? Пиво. Вер-
мут. Хозяина зовут Георгий. В углу неизмен-
но сидит за пустым столиком этот самый, из
племенной книги,— регент детского хора
Исаак Ченчи. Он читает газету. Очки на но-
су. На столе папиросная коробка. Пиво со-
сет понемногу. Иногда говорит девочке:
«Иди сюда», заказывает еще кружку. При
этом слегка заикается.
— Заикается? — переспросил Ватагин.—
Позволь, он регент в хоре. Как он может
быть заикой?
— Да он недавно попал в переплет. Его
контузило.
— Странно...
— Что вам кажется странным, товарищ
полковник?
— Ну хорошо. Дальше...
— Уходит из ресторана, идет домой. Жи-
вет один.
— Один живет?
— Жена сбежала с немецким военным
прокурором. Войти в дом неудобно: очень
нелюдимый человек. И собака на цепи.
— Всё?
— Всё.
— Вы уверены, что он контужен?
— Мне рассказывали соседи. Подтвердил
комендант. И девочка тоже знает. Он, кроме
ресторана, никуда не ходит, забросил свои
дела.
— Что ж, ему это нравится? — шутливо
спросил Ватагин.
— Что?
— Быть контуженным...
— Товарищ полковник, вы не приказыва-
ли изучать их психологию,— с некоторой
обидой в голосе сказал Лукомский.— Я ви-
дел собственными глазами гипсовую шину,
снятую с его ноги. Она лежала во дворе,
грязная, землистая...
— Пришелся вам по вкусу этот молчали-
вый регент?
— Сказать откровенно, товарищ полков-
ник? Пришелся по вкусу! Немцы всех его ре-
бят из хора увезли на заводы в Германию.
Жену соблазнили. Самого контузили. А он
70
только закалился в горе. Назвал своего пса
«Хендехох» и ненавидит немцев.
— Очень странно,— подвел итог полков-
ник.
— По-моему, ничего странного, товарищ
полковник: война. Я и сам чуть не подорвал-
ся. Паром у Дубравиц нас перевез благопо-
лучно, а на обратном пути взлетел на воз-
дух — мина’ Ничего странного.
— Странно все-таки!—упрямо повторил
Ватагин.— Странно! Потому что двое до
вас — Анисимов и Долгих — рассказали мне
о своих то же самое. Контузии у них какие-
то... с немецким акцентом.
История становилась все более занятной.
Что мог Ватагин предложить командованию?
Он вывез из Ваната пятьсот семьдесят кар-
точек — широкое основание конуса. Теперь
его записная книжка заключала в себе пят-
надцать фамилий, включая смотрителя пере-
вала. Конус стремился к своей вершине. От-
четливо выделялась одна подробность: из
этих пятнадцати четверо изменились*за по-
следний месяц по той или иной причине: ста-
ли нелюдимыми, косноязычными или заика-
ми. Причина понятна: они контужены; дей-
ствительно, война прокатилась по этим ме-
стам. Двое в эти же дни потеряли жен, как
Христо Благов и Исаак Ченчи. Тоже может
случиться. И все же, если вся эта темная
.история, занимавшая полковника Ватагина
уже около двух месяцев, смахивала ино-
гда на старинную пьесу с кинжалами и ма-
сками, то в этом месте она начинала ка-
заться разыгранной даже немного по-люби-
тельски.
К обеду появился Сослан Цаголов.
— Ну к черту! Вот война сколько народу
калечит! — говорил он, как всегда нетерпе-
ливо дожидаясь вызова.— Этот мой, сильно
контуженный, даже «пама-мама» не выгова-
ривает. Не повезло ему!
Над ним подтрунивали: не иначе, его под-
шефный перепугался появления такого энер-
гичного капитана. Азартный горец ожесто-
чился, ходил в отдалении от собравшихся во
дворике офицеров:
— Идите к черту, что вы меня разыгры-
ваете!
Это был один из самых осмотрительных
разведчиков,— как ни странно при его ха-
рактере. И он сердился, когда его пред-
упреждали, чтобы он «не переходил границ»,
или подтрунивали, как сегодня.
Ватагин не принимал его до вечера. В офи-
церской столовой Сослан один съел целый
арбуз, вернулся в помещичий дом и читал га-
зеты — солидно, в полном самоуважении.
Чувствовалось, что он здорово обижен. Луч-
шему своему приятелю, капитану Анисимо-
ву, он сказал с горячим упреком:
— В ауле у меня маленькие братишки,
они друг дружку разыгрывают. Зачем мы бу-
дем! Мы не маленькие.
Анисимов посмеялся:
— Думаешь, мы тебя разыгрываем? Это
факт, что уже пять подшефных оказались
контуженными.
— Слушай, я воронку видел! Соб-ствен-
ны-ми глазами...
— Видел?
— Как тебя вижу!
— Ну что ж, значит, первое—установим
наличие воронки.
— Я бы их всех перехватал — и делу
крышка!
— Дорогой, что ты понимаешь со своей
энергией и невежеством? — по-дружески от-
кровенно спросил Анисимов.
Но именно тут Цаголов не обиделся, рас-
смеялся. Они закурили.
А через полчаса в другом углу комнаты
слышался жаркий голос Сослана, он дока-
зывал Лукомскому:
— Слушай, Ваня, я медицинский техни-
кум кончил в Осетии. Я это дело понимаю
лучше всех...
Позже всех вернулся из маленького город-
ка Медиаша лейтенант Буланов. Он докла-
дывал полковнику в присутствии вызванного
наконец Цаголова. Это была известная при-
вычка Ватагина: поманежить несчастного
Сослана, выпустить из него пар, чтобы потом
разговаривать со спокойным человеком. Ца-
голов сидел и недоверчиво слушал доклад
Буланова. Оказалось, что, по странной слу-
чайности, его медиашский настройщик роя-
лей был шестой по счету из тех, кто недав-
но, в связи со скоротечными боями вблизи
города, попал на мину.
— Слушай, Буланов!.. Простите, товарищ
полковник, разрешите обратиться,— попра-
вился Цаголов и опять закричал в азарте
изобличения: — Он же настройщик роялей!
Зачем ему понадобилось уходить за город?
Что вы меня разыгрываете!
— Капитан Цаголов,— спокойно сказал
Ватагин,— надо говорить не так шумно.
Меньше страстности — больше ясности. Луч-
ше молчать. Даже в разговорах с товарища-
71
ми. Вы забудьте об этом. Забудьте вообще
о вашей поездке.
— Я бы их всех перехватал — и делу
крышка! — угрюмо сказал Сослан.
— У вас методы плохого начальника рай-
онной милиции,— добродушно возразил Ва-
тагин.
Цаголов взглянул на полковника из-под
бровей — глаза его выражали тоску и боль
непонимания.
— Товарищ полковник,— взмолился он,—
честное слово, отпустите меня на флот, не
гожусь я для этого дела!..
Полковник не дал ему выговориться и
вежливо выпроводил из комнаты на время
разговора с Булановым.
32
Капитану Наголову так и не удалось в
этот вечер рассказать полковнику о своем
подшефном.
Около девяти часов раздался телефонный
звонок. Говорили от коменданта города, но,
как ни странно, у телефона оказался Кон-
стантин Шувалов, знакомый Ватагину лати-
нист из Тырнова.
— Мне необходимо вас видеть.
— Откуда вы здесь?
— Меня вызвали к брату.
— К Станиславу Шувалову? Он вернулся?
— Он умирает... Когда мы говорили с ва-
ми прошлый раз, я понял, что вас интересует
Марина Ордынцева. У меня есть сведения о
ней.
— Немедленно высылаю за вами машину.
— Я не могу оставить брата.
— Сейчас же выезжаю к вам...
Захватив с собой Буланова, все еше про-
должавшего рассказывать про нелюдимого
настройщика роялей, Ватагин сел за руль.
В маленькой комнате, слабо освещенной
настольной лампой под зеленым абажуром,
заставленной венскими стульями и чем-то
удивительно,неожиданно напомнившей Вата-
гину чеховский дом в Ялте, его встретил осу-
нувшийся и растерянный Константин Шува-
лов.
— Понимаете, он сам захотел вас видеть.
Расквитаться! Расквитаться перед смертью с
этим титулованным уголовником Пальффи.
Не то это навязчивый бред, не то единствен-
ная нить, которая его еще привязывает к
жизни. Когда я сказал, что знаю представи-
теля русской разведки, он сам настоял, чтобы
я позвонил к вам.
Слушая Шувалова, полковник смотрел в
дальний угол комнаты, где под образами на
узком кожаном диване, покрытом латаной
простыней, лежал человек с блестящим от
пота лицом и тонкими черными усиками.
Мертвенные зеленые отсветы от абажура
бродили по граням пластрона его измятой
крахмальной рубашки.
Константин Шувалов обернулся назад,
следя за взглядом Ватагина.
— Забылся, — прошептал Шувалов, —
впервые за эти пять часов...
Он доверчиво поглядел на Ватагина свои-
ми ясными голубыми глазами:
— Мы были больше, чем чужими,— мы
были врагами! А сейчас я не знаю, чего бы
не сделал, только бы он остался жив... Не
надо будить.
Ничем не выдавая своего нетерпения, пол-
ковник тихо опустился на стул.
— Расскажите, что с ним произошло,— по-
просил он Шувалова.
Из сбивчивого рассказа латиниста можно
было понять, что Пальффи направил Шува-
лова в Бухарест вслед за сбежавшей Мари-
ной, чтобы прикончить ее прежде, чем она
успеет каким-нибудь образом отомстить
ему,— слишком много она знала про Пальф-
фи Но он слишком высоко оценил напускной
цинизм Станислава. Тот и не смог, и не захо-
тел убивать Марину. Это был его первый де-
бют в «мокром деле». Латинист так и ска-
зал — «дебют», по-видимому повторяя слова
брата. Напротив, Станислав ее лечил.
У этой хрупкой женщины оказалась желез-
ная сопротивляемость,— впрочем, это в ме-
дицине известно, что нервный подъем психи-
чески неуравновешенных лиц совершает чуде-
са Не дождавшись Станислава на условлен-
ном месте встречи у дунайской переправы,
Пальффи сам появился в Бухаресте и, по-
няв, что Шувалов совершенно не подготовлен
к роли, которую он ему предназначал, решил
убрать его со своей дороги. Только случай —
то, что квартира, где остановился Шувалов,
принадлежала спекулянту, обменивавшему
валюту, и к нему как раз явились клиенты,—
помог Станиславу избавиться от верной смер-
ти. Но покалечить его успели. И, как сказал
час назад доктор, на спасение мало.надежд.
— И это все, что он вам рассказал? — на-
сколько возможно мягко спросил Ватагин.
— Он сказал, что чувствовал себя девкой-
чернавкой, которая пожалела белоснежку и
оставила ее в лесу. Он и в детстве был с юмо-
72
ром,— тихо добавил Шувалов и заплакал,
опустив голову на спинку стула.
Искреннее человеческое горе никогда не
оставляло холодным Ватагина. Он и сейчас
представил себе всю глубину воспоминаний
детства, прочность семейных уз, которые свя-
зывали этих так не похожих друг на друга
братьев. И все-таки мысль о том, что он при-
мчался, чтобы слушать эти сентиментальные
сказочные аналогии, раздражала его. И как
бы в ответ на это нетерпеливое движение
мысли Ватагина, больной зашевелился. Он
открыл глаза. Он долго смотрел на полков-
ника и наконец вымолвил:
— Это вы из России?
- Я.
— И вас интересует Ордынцева?
- Да.
— Едва ли вы ее найдете живой.
— Почему?
— Ее убьют.
— Кто?
— Пашьффи и Крафт.
— А потом? Они останутся в Бухаресте?
— Не знаю, что намеревается делать
Крафт, но Пальффи хотел ехать в Венгрию.
Его еше можно задержать на дунайских пе-
реправах.
— Но кто же такой Пальффи?
Станислав Шувалов слабо улыбнулся.
Глаза его глядели в низкий потолок комна-
ты. Так, делая паузы, чтобы перевести дыха-
ние, кашляя кровью, он рассказал Ватаги-
ну во всех подробностях то, что сам узнал не-
сколько дней назад в трушобах Бухареста из
сбивчивого, похожего на бред, рассказа Ма-
рины Ордынцевой.
33
Жизнь Пальффи Джорджа' никому, даже
родной матери, не была известна во всех по-
дробностях. Марина знала о нем больше дру-
гих, потому что он был уверен в ее собачьей
преданности, да и в том, что выведет ее в
расход, как только найдет это нужным. Даже
самому ожесточившемуся бродяге по време-
нам бывает тягостно одиночество. Жажда
доверия удерживала Пальффи около Мари-
ны гораздо дольше, чем ее женское очарова-
ние. Она казалась ему самым безопасным
слушателем на свете.
Старший сын одного из богатейших людей
Венгрии, он уже в семнадцать лет был при-
знан первым шалопаем Будапешта, сорил
деньгами во всех международных кабаках,
охотился за молодыми актрисами. Затем на-
чались дела похуже. Спустя год он крупно
поссорился с отцом. Для великосветских кру-
гов тайна семейного конфликта осталась за
семью печатями. Была сфабрикована эле-
гантная версия, будто бы отец и сын Пальф-
фи стали навсегда врагами из-за одной дерз-
кой выходки Джорджа: вопреки воле отца,
подкупив конюших, ночью сын подвел к от-
цовской фаворитке, английской красавице —
кобыле ЛАиледи персидского жеребца Визи-
ря. В «Конно-спортивном вестнике» было да-
же опубликовано письмо Джорджа, в кото-
ром он искал себе оправданий в великолеп-
ных статях жеребца: «...голова Визиря, ши-
рокая во лбу, до того суживалась к ноздрям,
что он мог бы пить из кувшинчика с узким
горлышком».
Генерал-полковник Пальффи-Куинсбэри
Артур командовал той кавалерийской шко-
лой в Бабольно, которую сам кончил когда-
то, еше до первой мировой войны. Как истый
венгерский аристократ, он мечтал о реставра-
ции монархии Габсбургов и состоял в почти-
тельной переписке с принцем Отто, сыном
последнего императора Австро-Венгрии. Но
все родовые и даже финансовые связи «Ста-
рого Q» роднили его с британскими острова-
ми. Он был тончайшим знатоком веджвуд-
ского фарфора: летом в своей горной рези-
денции за Мишкольцем принимал гостей из
Англии. Старшего сына Пальффи в семье с
детских лет называли не венгерским именем
Дьёрдь, а вполне англизированно —
Джордж. Но подлинной страстью Пальффи-
Куинсбэри, в чем действительно выражалась
его англомания, был чистокровный анг-
лийский скакун. Венгерскую верхо-
вую лошадь он предпочитал в воен-
ном строю, на полигонах. В своих конюш-
нях он выводил только английских коней.
В качестве курьеза он составил свою зна-
менитую выставочную коллекцию: там мож-
но было увидеть и стройного каретного «кле-
веланда», и крупного «суффолька», и огром-
ного возовика «Линкольншира», и резвого
«норфолька», и гибкого, но вместе с тем мо-
гучего «гунтера», и, наконец, стального по
крепости и упругости мускулов коронованно-
го скакуна-дербиста Буен-Вестра.
Не было более красивого предлога для той
торжественно обставленной церемонии, кото-
рой хладнокровный и властный старик от-
странил беспутного сына от прав на насле-
73
дне и все несметные родовые богатства — ле-
са и пашни, замки и яхты — перевел на ли-
нию младшего Пальффи Джордж ответил
на это скандальным бегством из отцовского
замка за океан Он родился в Бостоне, аме-
риканская конституция давала ему право
«натурализоваться», а некоторые связи по-
могли поступить в военно-морское училище.
От сестры из Венгрии на текущий счет по-
ступала скупая, очень скупая стипендия.
Юноша, привыкший к безрассудному расто-
чительству, вынужден был в воскресные ве-
чера работать тренером своих товарищей, го-
товя их к барьерным скачкам.
Как ненавидел он отца! Какое отвращение
выработал в себе ко всему английскому!
Он посылал матери свои фотографии, где
был снят в американской куртке, как какой-
нибудь «ами» — «свой парень», с сестрой он
был незамысловат в переписке и однажды до-
вел «Старого Q» до сердечного приступа,
прислав ей рождественское письмо, в кото-
ром на грубоватом слэнге описывал Кони-
Айленд — «Американские горы» и «Чертову
карусель».
Училище Джордж кончил хорошо: девяно-
сто восьмым по списку из выпуска в семьсот
четырнадцать человек. После трех лет плава-
ния мичманом на линкоре «Алабама» он был
зачислен на курсы персидского языка при по-
сольстве США в Тегеране.
Только ли одна сумасбродная ненависть к
отцу управляла странной судьбой этого чело-
века? И почему в самом деле в двадцать три
года засел он в знойном и пыльном Тегеране
за персидские глаголы и спряжения? Этому
предшествовали грозные иски на крупные
суммы от кредиторов и затем оставшийся от
всего мира в тайне разговор Джорджа с не-
ким жизнерадостным американцем. Они ужи-
нали вдвоем в офицерской каюте линкора
«Алабама», стоявшего на якорях в Абадан-
ской бухте у южных берегов Ирана
— Мы не потребуем от вас фактов или
цифр. У вас будет особая миссия. Мы поку-
паем не ваши уши или глаза, мы покупаем
ваше графское достоинство. Не за горами
розыгрыш главного приза: мировой комму-
низм будет раздавлен. С вашей помощью,
граф, или без вас...
Так Пальффи Джордж был куплен амери-
канской разведкой за небольшую сумму Де-
ло было не только в сумме. Венгерская ре-
волюция 1919 года, когда отец вынужден
был бежать в Англию, оставила след в памя-
ти десятилетнего Джорджа!. Сын русского
князя, никогда не знавший родины, обучил
его нескольким русским словам во время
конных прогулок в мичманском обществе.
Позже, в Иране, он видел промотавшихся на
азиатских дорогах китайских помещиков —
таких же беглецов революции. С тех пор как
Джордж начал помнить себя, он привык
считать владения Пальффи своей собствен-
ностью. Вернуть и сохранить их каким угодно
путем — вот была цель!
В Тегеране Джордж, по совету того же
жизнерадостного американца, изучал юрис-
пруденцию и познакомился со своей буду-
щей женой Эдит, дочерью американского ад-
воката и иранской принцессы. Позже он при-
нял практику тестя в нефтяном районе, за-
вел свой дом под пальмами в Абадане и да-
же перевел на английский язык иранский
торговый кодекс.
Крах жизни наступил в ту ночь, когда су-
масшедшая иранская националистка Эдит
узнала все о некоторых побочных обязанно-
стях своего мужа и сказала ему по-персидски:
— Ты грязная тварь! Убирайся вон из
Ирана!
Его могли убить в ту же ночь. Во второй
раз в жизни покинув семью. Пальффи
Джордж бежал. Ему не следовало возвра-
щаться в США. Шла вторая мировая война.
Отец командовал корпусом и воевал где-то
в русских снегах пол Коротояком. Большой
черный лимузин с оранжевым бархатным по-
пугаем, раскачивающимся за смотровым
стеклом, проплыл беспрепятственно по стра-
нам Ближнего Востока и по балканским про-
винциям великой гитлеровской империи.
У Джорджа теперь были деньги, позаимство-
ванные у жены; кое-что значило и графское
достоинство, имя отца.
Невидимая рука приподнимала погранич-
ные шлагбаумы.
В Бухаресте, в отеле «Амбассадер», быв-
ший американский мичман был обласкан
полным доверием начальника германской
секретной службы в Румынии. Невидимая
рука скрепляла рукопожатие Пальффи
Джорджа и капитана войск «СС» Отто Боль-
шуринга.
— Я веду частную войну с коммунизмом,—
сказал Джордж Большуричгу.
В наводненном немцами Бухаресте вряд ли
было бы достаточно такого заверения для
американского мичмана. Но оказалось, что
немцы знали все: и англофобию венгерского
74
аристократа, и, что важнее, некоторые его
побочные обязанности, навязанные жизнера^
достным американцем. Тайная полиция Гит-
лера приняла на свое обеспечение еще одно-
го международного авантюриста.
Трудно перечислить все те удивительные
знакомства, которые удалось в последующие
два года завязать Джорджу в оккупирован-
ной немцами Европе. Он виделся с завоева-
телем Крита генерал-лейтенантом Куртом
Штудентом. В Австрийских Альпах, в дерев-
не Марцаботто, майор «СС» Вальтер Редер
за бутылку коньяка показал ему, как можно
в течение часа уничтожить из огнеметов ты-
сячу восемьсот итальянских заложников —
женщин и детей В Ревельсбурге ему удалось
видеть, как германских коммунистов бросали
в ледяную воду, где они умирали от разрыва
сердца.
В своей подземной канцелярии Гиммлер
познакомил его с доктором антропологии —
немцем из банатскэй провинции Гансом
Крафтом. Этот провинциальный ученый дер-
жался крайне развязно в присутствии самого
страшного человека в империи Он, видимо,
не понимал до конца, что таится за безобид-
ным обликом школьного учителя с пенсне на
носу, за этой зеленой эсэсовской формой
без каких-либо знаков различия, за этими
небольшими изящными руками с маникюром
на ногтях. Ганс Крафт был автором имевшей
успех у Гитлера секретной идеи, которая уже
получила девиз — «Пять подков с одного
коня».
Венгерскому аристократу было предложе-
но заняться ветеринарией.
Гиммлер, наверно, почувствовал юмор этой
ситуации, судя по тому, что долго протирал
свое пенсне и спрашивал о здоровье отца
Пальффи. (Отец в эти дни отступал с остат-
ками своего корпуса от Коротояка — там был
ужас: роты смешались, офицерский состав
был полностью перебит, и наглые штабные
наци пытались командовать венграми через
переводчиков. У Джорджа были все основа-
ния надеяться, что «Старый Q» найдет свое
место в братских могилах на русской земле.)
34
Далеко за полночь продолжалась беседа
Ватагина со Станиславом Шуваловым — му-
чительный разговор с умирающим, преры-
ваемый то забытьем больного, то сменой гре-
лок, то шепотом брата, настаивавшего на
отдыхе. Когда полковник вышел на улицу,
у него было впечатление, будто несколько
часов он видел кружение бенгальских огней,
сгоравших, не оставляя пепла. Весь этот
фейерверк подробностей судьбы титулован-
ного авантюриста поможет когда-нибудь
прекрасно построить допрос. Но будет ли пой-
ман Пальффи? В сущности, самое важное
Шувалов сказал в первую минуту: Пальф-
фи надо ждать на дунайских переправах.
То, что Ордынцева не знала или не захо-
тела даже в последнюю минуту рассказать
Шувалову о конечной цели операции «Пять
подков с одного коня», лишь подтверждало
убежденность Ватагина в том, что следует
отказаться от наивного представления о
скромных масштабах этого предприятия.
Если уж в незначительную диверсию, бью-
щую по конскому поголовью армейских ты-
лов, втянуты лица, связанные с Гитлером и
Гиммлером, то, значит, действительно идем
по заячьему следу, а можем набрести на
медвежий. Ватагин был доволен, что еше до
встречи с Шуваловым решил собрать регу-
лировщиц. Для поимки Крафта и Пальффи
девчата, стоящие на перепутьях всех фрон-
товых дорог, могли оказаться очень полез-
ны.
Всю ночь на грузовиках подъезжали к
штабу фронта снятые прямо с регулировоч-
ных пунктов девушки. Была среди них и Да-
ша Лучинина. Узнав от Миши Бабина о гру-
стных делах Славки, она помрачнела и до
самого инструктажа бродила одна по ули-
цам незнакомого ей городка. Сама не ожи-
дала от себя такого.
Полковник принял девчат в 10.30. Он
кратко рассказал им о том, как важно сей-
час помогать ветеринарам в выявлении боль-
ных лошадей, следить за тем, чтобы обозы
не скоплялись на переправах. Потом он без
всякого перехода показал регулировщицам
три фотографии: Пальффи, Крафта и Ор-
дынцевой. Он откровенно объяснил, что враг
осуществляет в тылу наших войск коварную
операцию.— он только просчитался в сроках
нашего наступления и теперь то здесь, то
там оставляет следы. Противник неряшливо
работает — и каждый из нас может легко
наткнуться на него. Нужно быть бдительны-
ми.
— Как бы в темноте не оплошать!—
поделилась своими сомнениями одна из
девчат.— Проедет мимо, разве ж его при-
знаешь!
А Даша Лучинина тихо, но внятно, от всей
75
изболевшейся души сказала то, что надолго
запомнилось потом Ватагину.
— Кабы на этих зверях,— сказала Да-
ша,— шерсть отросла или щетина...
После инструктажа Ватагин побывал в
Военном совете. И вскоре четыре контроль-
но-пеленгационные радиостанции, расстав-
ленные по широкому фронту в триста кило-
метров, включились в круглосуточное на-
блюдение за эфиром.
Вернувшись к себе, Ватагин вызвал Баби-
на и лично приказал ему прекратить дежур-
ство.
— Отдыхать надо!—сказал он и тут же
распорядился снабдить радиста билетом на
концерт.— Девчат много понаехало,— улы-
баясь, сказал он.— Пригласите, поухажи-
вайте. Вот Дашу Лучинину позовите.
— Младший лейтенант Шустов сегодня к
вечеру отбыл положенный срок ареста,—
сухо ответил Бабин, как всегда не понимав-
ший, где полковник шутит, где говорит
всерьез.
— А, верно...— оживился Ватагин.— Ска-
жите, пусть зайдет ко мне.
Славка явился к полковнику и отрапорто-
вал, по своей привычке вытянувшись в
струнку. Он думал, что Ватагин покажет
ему на кучу бумаг, усадит за работу. Он бы
и этому нынче обрадовался. Но полковник
приказал разыскать регулировщицу Лучини-
ну, устроить ей ночлег и... «Можете быть
свободным!»
— Есть быть свободным! — бодро и вы-
зывающе откликнулся Шустов.
Выбежав в парк, он стал разыскивать Да-
шу. Лейтенанты, автоматчики, шоферы сиде-
ли кто прямо на траве, кто на бугорках, ос-
тавшихся после нарытых немцами щелей.
Регулировщицы, довольные неожиданным
отдыхом, стайками прогуливались по алле-
ям, перебрасывались шутками с разведчика-
ми. Славка проходил мимо девушек и каким-
то шестым чувством понимал, что Даши сре-
ди них нет.
35
В этот же парк под вечер явился минер
из саперного батальона.
Никто не знал, почему он вызван Вата-
гиным. Но он явился и сразу стал всем бли-
зок и нужен, как бывает с иными счастлив-
цами во фронтовой жизни. И сразу все ста-
ли называть его Демьяном Лукичом.
ото был морщинистый, уже с проседью,
сержант лет под пятьдесят. Прежде всего он
хозяйственно осведомился: где ему сложить
свой инструмент? Любителей подсобить на-
шлось много, но он никому не доверил ни ми-
ноискателя, ни щупа, а сам все укрепил в
задке одной из машин, расставленных под
деревьями. Затем он полюбопытствовал на-
счет помещичьих теплиц, заглянул в домо-
вую церковь, фасадом выходившую в парк.
А через некоторое время притащил откуда-
то глубокое кожаное кресло. Он уселся в
нем прямо посреди аллеи. Было видно, что
пожилой минер рассчитывает на ночлег: он
привык приходить «в гости» к пехоте, когда
она готовится к броску и надо расчистить ей
дорогу. Предстоящим делом он совсем не
интересовался.
— Инструмент мой любимый — шшуп,—
рассказывал Демьян Лукич всем, кому не
лень было слушать.— Миноискатель — вто-
рое дело, а почему? Потому, что он деревян-
ную мину не чувствует, а шшуп — тот сразу.
Сперва обшшупаешь впереди себя, мины
нет — ползи. Что бы он, вражья душа, ни
применил, для меня безразлично. Какие бы
фокусы он ни выставил, только осторож-
ность нужна. Ты того себе в гордость не
ставь, что знаешь. Шшупом тихонечко об-
шшупай, нет ли сурпризов — и ползи...
Даша Лучинина стояла неподалеку и слу-
шала россказни пожилого дядьки. Каких
только не повидала она на фронтовых доро-
гах и теперь безошибочно угадывала, кто
настоящий. Этот был настоящий.
— Сержант, а ты знаешь, зачем тебя вы-
звали? — вдруг спросил один разведчик.
— Курить охота...— словно недослышав,
сказал минер. Взгляд его скучно заскользил
поверх голов.
«Вот молодец, отмолчался! — подумала
Даша.— Разве такие вопросы задают в раз-
ведке?» Вдруг она резко обернулась. Кто-то
сзади смотрел на нее в упор.
— Отпустили? — радостно прошептала
она.
Позади стоял Славка. Он казался стро-
гим, не похожим на себя.
— Кто этот дядя? — спросил он.
— Минер какой-то, вызванный... Пойдем?
Они быстро пошли по аллее. Славка иско-
са поглядывал на Дашу и очень страдал. Он
не знал, продолжать ли ему быть вызываю-
ще бодрым, каким он был только что у Ва-
тагина, замкнуться на все застежки или до-
вериться хотя бы одному человеку. Вот этой
76
девчонке в застиранной гимнастерке с ме-
далью на груди.
Внимание тем дороже, чем труднее мину-
та. В темной аллее Даша взяла Славку под
руку, и они быстро и молча прошагали до
задней калитки с башенкой в конце парка.
Когда возвращались так же быстро, Даша
заглянула в его глаза.
— Где ночевать буду?—доверчиво спро-
сила она.
— Можно в моей машине.— Глаза его по-
теплели от нежности.— Я уж не знаю... моя
ли. Может, отчислят в резерв.
Возле радиостанции они наткнулись на
Мишу Бабина. Он лежал, неудобна вытя-
нувшись, на жесткой садовой скамейке.
Встретил не очень-то приветливо: даже не
шевельнулся. Полковник приказал отдох-
нуть и пойти на концерт. Бабин заставлял
себя поспать хоть часок, но не мог и просто
лежал окоченело на скамейке.
зв
В этот вечер Слава и Даша долго шепта-
лись в помещичьем парке, на поваленном де-
реве, невдалеке от дремлющего радиста. Они
вспоминали первые дни своего знакомства.
— А помнишь, как было на Украине, в
распутицу? Нам, девчатам, из хаты лень за
водой сходить — умыться. А ты подкатишь,
бывало, под окна, шумнешь сигналом...
— Да, а ты выходила на крыльцо и таким
сказочным, нежным голосом: «Езжайте-ка,
товарищ младший лейтенант, за водой».
— А помнишь...
Что-то творилось с Дашей такое, что она
не узнавала себя. Ее прежняя насмешли-
вость в отношениях с Шустовым сменилась
робостью. Она не знала за собой этого чув-
ства, когда под бомбежкой рассаживала ра-
неных по мимо идущим машинам, а в этот
вечер робела. С чего бы это?
Конечно, Слава — офицер, мо-
сквич, и сам собой красивый, и
сапоги носит шевровые. Даже
во тьме парка она не забывала
при нем о своих широких, «муш-
кетерских», как он сказал, са-
пожках. И ей казалось, что
пилотке ее
мужчин, и, когда она тихонько
запела, ей казалось, что личико
у нее такое равнодушное, пу-
стопорожнее, да и нос облуп-
ленный. Но дело не в этом, а в
в
нельзя отличить от
том, что ей впервые по-бабьи было жаль
его — какой он неудачливый... В этот вечер
она впервые почувствовала, что Слава у нее
один на свете. Так она никогда о нем не ду-
мала. И она была рада, что Славка наконец
повеселел и разговорился. Она смотрела
снизу в Славкины глаза и только поддаки-
вала:
— Точно. Точно...
Скажи он ей сейчас: «Распишемся, Да-
ша»,— не задумываясь, согласится! А что?
Точно!
А Славка в этот вечер тоже — и еше силь-
нее, чем прежде,— испытывал мальчише-
скую робость перед ней. Верно сказал од-
нажды Миша: «Тебя еше не за что любить...»
Сможет ли она по-настоящему хотя бы ува-
жать его, когда она хлебнула столько горя,
а он...
Он не стал рассказывать ей, за что попал
под арест. Он только пожаловался: по-преж-
нему коптит небо в канцелярии, а в настоя-
щее дело не пускают.
— А ты не просись,— успокоительно гово-
рила Даша.— Зачем ты просишься? Мне то-
же стоять с флажками на перекрестке неин-
тересно. А не прошусь...
Так хорошо было им си-
деть вдвоем, болтать, ду-
мать, слушать песню, ко-
торую кто-то запел в тем-
ноте.
И они притихли, сидели слушали. А это
пел пожилой сержант, присланный из сапер-
ного батальона. Вот ведь какой — на все
руки мастер.
Бабин, не шевелясь, тоже слушал песню.
Она была старинная, пел надтреснутый го-
лос. И радисту сквозь дремоту она нрави-
лась.
Ой. тихой Дунай... Ой, Дунай
бережочки сносит.
Молодой солдат, молодой солдат
полковничка просит.
«О чем же просит солдат?» — думалось
Мише. И ему ничего не стоило сквозь сон
представить себе, как он сам просит у пол-
ковника Ватагина отпуска — в Ярославль
съездить маму и Людку повидать. Словно
угадывая сонные желания Бабина, сержант
просился домой, к милой, а полковник из
песни не отпускал:
Не пустю, солдатик мой,
бо ты долго будешь.
Напийсь воды, ще й холодной,—
про любовь забудешь.
Бабин действительно очень устал за этот
месяц. И полковник — молодец, что прика-
зал отдохнуть. В горных условиях, из-за
сильной ионизации воздуха, слушать против-
ника стало еще труднее. Одна из радиостан-
ций, ведущих переговоры, видно, к тому же
кочует. Страшно болела временами голова.
Бывали такие головокружения, когда Миша
снимал наушники и сидел, схватив голову
двумя руками Он только никому не призна-
вался — нельзя, война ведь! Никто не дол-
жен знать, что и сейчас ему не спится.
А Демьян Лукич пел:
Пил я воду, ше й холодну,
да не напивался.
Сколь жить буду — не забуду,
с кем я любовался.
«Сидит, любуется»,— с раздражением пе-
реносил Миша слова песни на своего друга,
слыша близко от себя шепот Славки и Да-
ши. Трудно было признаться, что это нежное
воркованье раздражало, потому что не
Славка, а он, Миша, должен был сидеть ря-
дом с Дашей. Не потому, конечно, что влюб-
лен. Миша и мысли такой не допускал.
Нет, на свете все должно быть устроено пра-
вильно. Даша — человек, горем закаленный,
он, Миша, это понимает. И кто знает, как
относится Славка к Даше? Что она для не-
го? Он и сам этого не знает...
— А где вы в Сербии жили? — расспра-
шивал Славка Дашу и, не дожидаясь ответа,
снова спрашивал, все хотел разузнать за два
месяца разлуки:—А в Свилайнаце ты бы-
ла? А в Багрдане?
Сквозь сон, но все же педантично Бабин
поправил Славку:
— Не так ты говоришь, Шустов. Немец-
кий тебе не дается. Не Свилайнац, a «Will
einen Arzt», что означает «Хочу врача». И не
Багрдан, a «Baggern-danK», что скорее все-
го может означать «Спасибо за землечерпа-
тельные работы». Так что не ври...
Славка с интересом вслушался в нудное
бормотанье друга.
— Во сне буровит,— смеясь, сказал он
Даше и пояснил: — Устал старик. Измотал-
ся. Ему бы в госпиталь — отоспаться...
— Или под домашний арест?—.робко по-
шутила Даша и прильнула виском к Слав-
киному плечу.
Тихо смеялись в темноте.
В октябре в ночном тумане всегда есть
радость ожидания, что вот он рассеется.
Славка сидел возле задремавшей Даши и
все видел: как лунный свет пробился сквозь
туман, и заблестели стекла помещичьих теп-
лиц, и посреди аллеи в кресле пошевелился
старый сержант. А над машиной засверкало
деревце с черными сучьями — все, как в ро-
се, слюдяное.
Счастлив был Славка в этот вечер, несмот-
ря на все свои беды. Пока Даша спала, вы-
ражение ее лица было скучное. Височки в
каштановых волосках. Бледная рука с си-
ним цветочком жилок в том месте, где пульс
слушают. А проснулась Даша, открыла се-
рые глаза с длинными ресницами, не моргаю-
щими, а только вздрагивающими — и лицо
ее удивительно покрасивело.
— Проснулась?
— А ты? Не спишь? Двумя шинелями
одел, а сам...
— Взаимная выручка,— ласково объяс-
нил Славка.— Хорошо спала?
37
Миша Бабин не понимал, зачем на войне
нужны концерты. Осторожно сняв трофей-
ной самобрейкой белый пух со щек, он доб-
росовестно отправился выполнять приказа-
ние полковника. Сказать по правде, ему это
было не по душе, и он утешал себя только
тем. что поспит на концерте.
Этого не случилось.
78
Войдя в зал, Миша сразу увидел в рядах
Славку и свободное место рядом с ним. Он
сел молча, стал оглядываться по сторонам.
Занавес венгерского провинциального те-
атра с намалеванными на нем девятью му-
зами был щедро залеплен пестрыми афиша-
ми. Видно, хозяин предприятия, не доволь-
ствуясь сборами, торговал и занавесом, сда-
вая его под любую рекламу.
Программу открыл австрийский скрипач.
Он сказочно возник на сцене — средневеко-
вый, сухонький, в черном фраке и точно в се-
ребряном парике,— симпатично улыбнулся,
поклонился генералам в первом ряду и в на-
ступившей тишине старательно произнес:
— Петр Ильитчш Тчшайковски...
Смех пробежал по залу, но аплодисмен-
ты заглушили смех. Что касается Миши, то
ничто не могло его примирить с судьбой луч-
ше, чем добрая порция Чайковского,— уны-
лость как рукой смахнуло, и он сидел, впе-
рившись воспаленными глазами в скрипача.
Его сменил огромный, важно поднимавший
густые брови бронебойщик Топоров. Он спел
дремучим басом «Ой, кум до кумы залицав-
ся...» Медсанбатовская сестра прочитала
одну из «Итальянских сказок» Горького.
Потом вышел дядя из тяжелой артиллерии.
Он и сам был по виду РГК — резерв главно-
го командования: жонглировал двухпудовы-
ми гирями, пока не уронил одну из них чуть
не на ноги .мапшалу.
В антракте Бабин уныло слонялся в оди-
ночестве. Славка отыскал Дашу, которую
вместе с другими регулировщицами усадили
в первом ряду, около начальства, но после
звонка вернулся на свое место.
Второе отделение концерта открыл зна-
менитый венгерский фокусник. Всезнающий
Славка, усаживаясь рядом с Бабиным, до-
вел до его сведения, что это гвоздь програм-
мы; до войны этот артист выступал для ино-
странной публики в ночном кабаре на остро-
ве Маргит в Будапеште. Он привез свое ис-
кусство из Мексики, а его собака — из Мад-
рида.
Зал затих, как только на сцене появился
лощеный и напомаженный брюнет в смокин-
ге, сверкающем черным шелком отворотов.
Он поклонился залу, но свой номер показы-
вал не публике, а мадридской собачке, ко-
торая уютно разлеглась в кресле и начинала
лаять и улыбаться после каждого удавшего-
ся фокуса. Такая артистическая приправа и
создавала впечатление высокого искусства.
Впрочем, и в технике шулерства артист
достиг совершенства. Он объяснил через пе-
реводчика, что различает масть не глядя,
на ощупь, чувствительной кожей на кончи-
ках пальцев. В подтверждение этого он об-
мотал глаза толстым полотенцем, разбро-
сал под лай консультанта колоду карт и
бегло называл любую, до которой дотраги-
вался.
— Нем тудбм! Не понимаю! — смешно го-
ворил он всем понятную мадьярскую фразу.
Но под смех и одобрение публики тотчас осе-
нялся улыбкой и вытаскивал решение из ко-
лоды.
Миша глядел, подавшись вперед. Славка
тоже очень оживился — весь внимание! —
следил за тем. как ловко перескакивают кар-
ты из одной кучки в другую — то пиковый
валет, то дама треф, то червонная десятка,—
в то время как собачка легла между двумя
кучками карт и сторожила, скалилась вся-
кий раз, когда фокусник пытался демонстра-
тивно подойти от одной кучки к другой.
Военная публика была в восторге. Очень
уж любят у нас серьезную работу. Вот это
товар лицом!
Вдруг послышался быстро нарастающий
шум авиамоторов.
«Юнкерсы!» — понял Славка раньше, чем
раздался воющий звук и три бомбы легли
вблизи театра.
Никто в зале не пошевелился. Публика —
закаленная. Но фокусник растерялся. Со-
бачка, сунув хвост между ног, подалась под
кресло. А из непостижимо белых манжет
международного артиста поползли одна за
другой карты.
Славка впился взглядом в фокусника. Все-
го лишь секунда растерянности.
— Разрешите продолжать? — спросил на-
чальник ДКА, выглянув из-за занавеса, и
махнул рукой артисту.
Видя спокойствие публики, фокусник при-
шел в себя и под хохот солдат и офицеров
стал вытаскивать своего четвероногого кон-
сультанта из-под кресла.
Славка ударил себя по ляжкам. Миша
удивленно оглянулся на него. Славка улы-
бался и хлопал себя по ляжкам, как чело-
век, решивший мучительно трудную задачу.
Потом он встал и, потянув Мишу за рукав,
пошел по ряду к выходу. Что с ним случи-
лось? Упираться было неловко, получится
похоже на скандал. Миша решил беспреко
словно последовать за Славкой.
В неосвещенном проходе на улицу шофе-
ры возились у машин. Внезапный прилет
«Юнкерсов» и беспорядочная бомбежка го-
рода вызвали здесь больше тревоги, чем в
зале. Многие шоферы на всякий случай
включили моторы.
— К Ватагину! — крикнул Славка знако-
мому шоферу, втолкнул Мишу впереди себя
и сам ввалился торопливо в машину.— Так
вот она в чем штука! Вторая колода пополз-
ла из манжет! Теперь-то понятно, что зна-
чил и тот горбатый монах — пиковый валет
из манжетки!
— Ты так думаешь? — озадаченно приго-
варивал Бабин, ничего не понимая в проис-
ходящем.
— Только валет с сальным пятном на ру-
башке!.. Понимаешь? Горб! Горб — вот оно
что тогда у них не совпало! Горб, черт!
Горб...
Они мчались по темным улицам венгер-
ского городка мимо мраморной статуй Фран-
циска Ассизского, кормившего мраморных
голубков, мимо полуразобранных противо-
танковых завалов. Какой-то автоматчик
взмахнул фонарем и остался позади. Миша
терпеливо мотался на заднем сиденье. Он
знал, что Славка понял что-то решающее и
важное, а что — он не догадывался. А Шус-
тов разговаривал сам с собой — впервые та-
кое слышал Миша.
38
К Ватагину нельзя было пройти: у него
находился генерал Машистов. Славка остал-
ся дожидаться в приемной, а Миша вышел
в парк.
Он постоял в темноте, носком сапога по-
трогал гравий парковой аллеи. Надо было
размыслить. Вдруг он припомнил... Выплыло
из тайников памяти то, что смутно беспокои-
ло, тревожило со вчерашнего вечера. Это
было, когда Славка с Дашей шептались в
парке, а он, Бабин, лежал рядом на скамей-
ке. Он дремал и что-то услышал. Да, что же
он услышал? Он сказал: «Немецкий тебе не
дается. Не свилайнац, a «Will einen Arzt».
Это фраза из одной перехваченной радио-
граммы... Позволь, позволь, друг, но ведь
Славка и не думал говорить по-немецки, он
просто Дашу расспрашивал, где она побыва-
ла за два месяца. Они называли сербские
города Свилайнац, Багрдан, Жагубица.
«А я — что я имел в виду?» Бабин даже
вспотел. «Текст немецких передач?...»
Он побежал было к двери — стучать, ло-
миться к полковнику! Потом заставил себя
успокоиться, съежился, как от озноба, вытер
платком пот со лба. Нервная усмешка бро-
дила по его лицу. «Давай по "Порядку. Город
Свилайнац, например. Да, Свилайнац,—
тщательно выговорил Миша.— А что я ког-
да-то принял? «Wale einen Arzt», что значит
«Найди врача». Тогда еще заспорили: «Wale
einen Arzt» или «Will einen Arzt», то есть
«Хочу врача»... А оказывается, это не имеет
значения! Надо попросту вслушиваться в не-
мецкие фразы, не обращая внимания на их
смысл, и искать близкие по звучанию назва-
ния балканских городов.
Нервно шагая взад и вперед по темной ал-
лее, Миша по памяти называл города из
альбома: Багрдан, Жагубица, Сексард... И,
как эхо, послушно откликались звукосоче-
тания немецких радиопередач с их загадоч-
ным смыслом: «Baggern-danK», «Haubitze»,
«Sechs Art» — «Спасибо за землечерпатель-
ные работы», «Гаубица», «Шестой артилле-
рийский». И каждый шип находил те-
перь свой паз: легкое пристукивание кула-
ком — и все садится на место, прямо-таки
столярная работенка.
— Ясное дело! Вот оно что! Значит, теперь
можно будет угадать город из первого же
перехвата...
И в новом приступе одержимости Миша
Бабин побежал по аллее и, ворвавшись в
приемную Ватагина, чуть не сшиб с ног ге-
нерала Машистова, выходившего из кабине-
та полковника.
39
С этой ночи начался тот новый темп собы-
тий, который всегда предвещает близость раз-
вязки.
Миша Бабин прямо от полковника побежал
во тьму помещичьего парка на свою радио-
станцию, скрывавшуюся в гуще деревьев. Те-
перь он готов был слушать до утра — не сни-
мет наушников, лишь бы поймать!
В эту ночь Миша, может быть, впервые в
жизни испытал то радостное чувство содру-
жества, какое обычно вызывает удача, когда
она дается тебе не одному, а вместе с товари-
щами.
Он перебирал в памяти недавний разговор
в кабинете Ватагина.
Славка сказал, что карты, которые пополз-
ли из рукава фокусника, вдруг прояснили ему
89
всё. Крафт и Пальффи работают в две коло-
ды. Они не ищут резидентов в маленьких го-
родах, а, наоборот, устраняют мирных бал-
канских жителей и заменяют их двойниками
из другой колоды — своими людьми.
Миша посчитал это неубедительным, но
оказалось, что сам Ватагин пришел к тем же
выводам еще раньше: после возвращения
из поездок Цаголова и других. Шесть человек
из пятнадцати обследованных были контуже-
ны. В разных городах, даже в разных стра-
нах, шесть разных людей из картотеки Краф-
та совершенно одинаково подорвались на ми-
нах без малейших увечий и стали вести совер-
шенно одинаковый, уединенный, замкнутый
образ жизни.
Арестовать, допросить этих контуженых —
вот первая мысль, которая пришла одновре-
менно и Славке и Мише. Но полковник дал
понять, что это типично котелковский ход
мысли. Как можно хватать и допрашивать
людей без улик, на основании одного логиче-
ского построения, да еще в чужой стране...
Только в эту минуту Миша, увлеченный до-
гадками Ватагина и Шустова, решился вста-
вить слово, рассказать, как он понимает
шифр радиопередач.
Ватагина просто нельзя было узнать! Куда
девалась его обычная ирония, непонятные
шутки. Он обрадовался совсем простодушно,
как Славка. Так и сказал:
— Мы с тобой биты, Шустов! Вот у кого
терпение ученого и воображение ребенка.
Терпение — может быть, но воображение?..
Никогда Миша не числил за собой этого до-
стоинства, да и не был уверен в том, что
это — достоинство. И все-таки было радостно
и оттого, что оценили высшим баллом, и от-
того, что тоже сумел найти ключ для разгад-
ки тайны.
Теперь — только ловить. По первой же рас-
шифрованной немецкой передаче будет ясно,
в какой город мчаться, чтобы поспеть к само-
му моменту подмены.
40
Выйдя от полковника, Славка Шустов то-
же со всех ног кинулся выполнять его приказ:
готовиться к оперативному выезду. Среди
этих хлопот он ухитрился выкроить полчаса,
чтобы проводить Дашу до регулировочного
поста, посадить ее в кузов бежавшего мимо
грузовика. Грустно было прощаться на фрон-
товой дороге, но он не хотел ее упрашивать
остаться до утра — и хорошо сделал. «Когда
же наша свадьба?» — тихо спросил он Дашу.
Она вспыхнула: «Будет тебе еще свадьба!..»
Она не верила, что ее могут убить, а за
Славку всегда боялась, и оттого, что расста-
вались, неизвестно, когда свидятся, снова бы-
ла она грубовата и насмешлива, пока они
стояли на дороге, плечом к плечу, две слив-
шиеся фигурки во тьме венгерской ночи... Те-
перь все это было забыто. Электрический фо-
нарик Славки мелькал в аллеях парка — по
записке Ватагина в третьем часу ночи выдали
ему пять новеньких камер, без единой латки;
без промедления получил он несколько дис-
ков для своего автомата. Славка залил бен-
зин в канистры, сунул под сиденье диски с
патронами... Похоже было, что операция под-
ходит к концу. Одна только страшная мысль
терзала Славку: что, если полковник не ду-
мает взять его с собой?
В три часа ночи Ватагин позвонил генера-
лу. Машистов покашливал в трубку — вер-
ный признак, что его разбудили. Он выслу-
шал об удивительном открытии рядового Ба-
бина, о венгерском фокуснике, нечаянно сра-
ботавшем на нашу разведку, потом сказал:
— Не пропустить бы немецкую передачу...
Выходит, что теперь Ганс Крафт сам выпи-
шет тебе маршрут на путевом листе? Что,
Бабин заступил свою смену?
Они еще немного поговорили о фронтовых
радистах, в частности о рядовом Бабине, и
помолчали на двух концах провода, обдумы-
вая план действий, и была такая тихая ми-
нута, когда Ватагин в трубку даже услыхал
зевок овчарки Найды, которую генерал ино-
гда оставлял у себя на ночь.
А через четверть часа полковник Ватагин
растревожил душу Миши Бабина, позвонив
ему и обратившись к нему со словами:
— Товарищ старшина Бабин...
До слез покрасневший радист только и вы-
давил из себя:
— Вот вы всегда так шутите, товарищ пол-
ковник,— и неожиданно для себя страшно об-
радовался.
И Ватагин, услышав знакомое ему выраже-
ние, принадлежавшее Славке Шустову, поду-
мал, что крайности сходятся, и еще больше
укрепился в своей мысли, что флегматик Ба-
бин сделал открытие именно силой воображе-
ния — ничем не хуже Славки.
Немцы не подавали голоса. Ночь продол-
жалась.
Ватагин сидел за столом, и на листе бума-
6 Мир приключений.
81
ги его рука невольно чертила красным каран-
дашом конус и цифры внутри него от широ-
кого основания к вершине: 570—15—6...
Пятьсот семьдесят вариантов двойников в
картотеке Крафта, пятнадцать обследован-
ных жителей балканских городов, шесть кон-
туженых. Он помедлил и на самой вершине
конуса красиво нарисовал цифру 1... Это тот
неизвестный, которого накроют его ребята —
по бабинскому сигналу. В эти дни все стре-
милось к этой точке, и Миша Бабин или слу-
хачи-операторы любой из четырех других сле-
женных радиостанций могли до утра назвать
эту точку.
По телефону Ватагин проверил — накор-
мили ли минера, где он ночует, не пришлось
бы искать его впотьмах.
41
Капитан Цаголов тоже сидел с автоматчи-
ками в своей машине.
Славка Шустов электрическим фонариком
нащупал Сослана в зеленом массиве парка,
в кустах боярышника.
Капитан зажмурился от сильного света.
— Ну, что ты балуешься! Сейчас нам стар-
шина Бабин явку даст,— успокоил он исто-
мившегося юношу.— Поедем на рандеву.
Славка изнемогал от нетерпения. Ему все
казалось, что именно теперь, когда все прояс-
нилось, Бабин не поймает передачу. Это со-
ставляло ужасное страдание этой ночи, и он
спросил, малодушно ожидая нового ободре-
ния:
— А вдруг ничего не найдем? Вдруг и
картотека ничего не значит?
— Менделеев верил в свою периодическую
систему,— с укором возразил Цаголов.
— Пойдем, я тебя угощу... Неужели ты в
самом деле хочешь из разведки во флот?
— Чем угощать будешь? Опять сыром?
В багажнике у Шустова был сыр, который
он резал финским ножом вместе с картонной
упаковкой, были консервы, галеты. И от
нетерпения он ходил в ночной тьме по эки-
пажам и всех угощал; или подводил какого-
нибудь автоматчика к открытому багажнику
своей машины и тащил оттуда даже послед-
нее, только бы успокоить себя на людях.
Иногда ему казалось, что полковник изменит
свое решение и не назначит его в операцию,
оставит дежурить у телефона. Не зная, чем
еще делиться с людьми, чтобы заодно поде-
лить с ними и свою тоску, он ухмылялся, пе-
ресмеивался с шутниками; зайдя в фургон
радиостанции, был беспощаден в издевке над
старшиной Бабиным. А на рассвете, чтобы его
не видели таким, он забрался в свою машину,
лег на переднее сиденье, положил голову на
свернутую валиком шинель и, надвинув фу-
ражку на глаза, уснул.
Проснулся оттого, что кто-то засигналил в
его машине.
— Полковник зовет! — крикнул ему Со-
слан.
Он опрометью вбежал в помещичий дом и
только у двери кабинета приосанился, вошел
по-уставному четко, увидел Ватагина и Ко-
телкова над картой (полковник сидел, сунув
обе руки в седые волосы) и именно для него,
для Ивана Кирилловича, бодро и вызывающе
весело отрапортовал:
— Младший лейтенант Шустов по вашему
приказанию явился!
Ватагин не поднял головы:
— Есть важное задание. Вам, Шустов.
Он взглянул на младшего лейтенанта и
улыбнулся дружески:
— Ну как, тол не кончился, не смылил?..
Что небритый?.. Вот немцы выдали нам
маршрут: только что Бабин перехватил их
шифрованную радиограмму: «Saget Holz» —
«Пилите дрова». Ну, теперь-то мы знаем:
«Holz» — дрова, чтобы запутать; «Saget» —
это и значит город Сегед. В город Сегед надо
ехать нй правый фланг, на Тиссу. Наши вой-
ска уже подошли, бой идет у переправы... Ты
проворный, Шустов?
Полковник оглядывал стоявшего перед ним
навытяжку юношу и прекрасно понимал, что
творится у того в душе. И ему хотелось про-
длить эту минуту душевной мобилизации за-
бавного, но отважного паренька. Он задал
ему свой обычный, еще с Дона запасенный
вопрос:
— Ты видел, как ленивый казак с морозу
в курень проскакивает, чтобы не выстудить?
— Есть, товарищ полковник! — только и
смог выговорить Славка.
— Товарищ младший лейтенант, пойдете
на мотоцикле с сержантом-минером в карет-
ке. Только примечайте дорогу — куда входи-
те, откуда выходите. Действовать будете на
кромке боя... Что, консервы не все съел?
И тут Славка впервые заметил улыбку на
лице Котелкова. Он заметил эту злую улыб-
ку и понял, что Котелков отговаривал полков-
ника дать ему, Шустову, это поручение и, ви-
димо, рассказал, как он в нетерпении всех
82
угощает из своего багажника... Вот челове-
чишка! А Ватагин все правильно понял.
— Ну, газуй, Шустов! — громко сказал он
и обнял младшего лейтенанта за плечи, гля-
нул в его голубые глаза.
Славка выбежал из комнаты, ног под собой
не чуя. Съехал, как в школе когда-то, по пе-
рилам лестницы, удержал равновесие и, как
на лыжах, раскатился к порогу. Лицо его сме-
ялось. Если влезть в душу Славки в эту мину-
ту, когда он, озираясь, искал пожилого мине-
ра, спавшего в кресле посреди аллеи,— там,
в Славкиной душе, все смеялось от доволь-
ства собой, от торжества подвига, потому что
он, Славка, наперед радовался всем подви-
гам, которые ему сейчас—кровь из носу! —
предстояло совершить.
42
Через несколько часов после того, как
Славка Шустов с пожилым минером в «лу-
кошке» умчался по незнакомым дорогам на
запад, Ватагину сообщили по телефону, что
севернее Сегеда нашей истребительной авиа-
цией был сбит спортивный самолет неизвест-
ной марки. Самолет врезался в болото. Когда
спустя сорок минут к месту падения подска-
кали верховые, они увидели торчащий в ка-
мышах фюзеляж. В пяти шагах от левого
крыла навзничь лежал летчик. В спину его
был всажен по самую рукоятку мичманский
кортик. От трупа по направлению к Сегеду
уходили следы.
СобаКи-ищейки были доставлены к месту
происшествия поздно. Они заплутались на во-
дяных разводьях, в которых исчезли следы.
Умные псы скулили, присаживались на се-
кунду и вопросительно поднимали уши торч-
ком. Жалко было смотреть на них.
В венгерском городе Сегеде никто и не
подозревал о появлении парашютиста на се-
верной окраине. Не до этого было.
Глухой шум, о котором несколько дней под-
ряд обыватели Сегеда говорили: «будто ме-
бель за стеной передвигают», теперь, в это
чтро, не вызывал сомнений: это была артил-
лерийская канонада. Она приближалась с
каждым часом. Советские войска рвались к
переправам у городка.
Но как бы грозно ни подступала война к
яблоневому саду и грязному дворику отстав-
ного капитана речного флота Этвёша Дюлы,
жизнь там текла заведенным порядком. Что
могло происходить в мире, если под кустами
жимолости бродит выводок индюшат, а у за-
крытой калитки, ведущей в сад, свинья с зе-
леной от купороса спиной скучает, словно
проситель? Посреди двора на вынесенных из
квартиры венских стульях сидели и покурива-
ли, как обычно, два приятеля: сам хозяин в
золотых очках на красном морщинистом ли-
це, в синем берете и потертой замшевой курт-
ке, и его сосед Мельцер Янош, отставной по-
лицейский в зимнем, не по сезону жарком
мундире. Поглядеть на простодушную пере-
курку, так войны нет.
— Полюбуйся на свинью: спина-то замет-
но посветлела,— заметил отставной поли-
цейский.
— Да, здброво немцы пылят,— согласился
отставной капитан.
Они помолчали, довольные своим взаимо-
пониманием и умением тонко высказывать со-
кровенные мысли. Без особой тревоги они
слушали громкий шорох пожара, полыхав-
шего на кожевенной фабрике.
— Судя по приготовлениям, ночью уй-
дут,— сказал Этвёш Дюла.— Сейчас сяду в
лодочку, наловлю щучек.
— Ты обещал кому-нибудь из них свежую
рыбу?
— Да, господину обер-лейтенанту, кото-
рый живет у мадам Хамзель.
— На дорогу? — подмигнул Мельцер
Янош.
Звеня ведрами, пробежала за забором
хромая жена соседа.
— Запасайтесь водой! — крикнула она
курильщикам.
— Сейчас,— ответил со двора отставной
капитан.
— Сию минуту,— сказал отставной поли-
цейский.
Так как они не тронулись с места, это по-
казалось им остроумным, и Мельцер Янош
добавил:
— Моментально!
— В мгновение ока! — крикнул вслед жен-
щине отставной капитан.
У него была детская улыбка. Она собирала
толстыми складками кожу вокруг доброго
рта. Глаза беспомощно слезились за золоты-
ми очками. Таким его знали на улице венгер-
ского города много лет. Он жил, совсем уже
одинокий человек, в квартире, обставленной,
как у всех, в кредит, в рассрочку на десять
лет. Он должен работать, чтобы не лишиться
всего этого. Стоит прервать работу, забо-
леть — и веши уйдут, ведь не зря же придела-
83
ны ножки к столам и креслам. Но мало этого:
он не просто лишится квартиры и мебели,
честно нажитых еще тогда, когда он плавал
по Дунаю. Он попадет в разряд порочных
людей, неудачников, обездоленных судьбой,
лишится достоинства и уважения. Нет рабо-
ты — нет человека.
За гроши, как будто ради собственной за-
бавы. он мастерил из рухляди мышеловки,
кухонные скребки, набивал обручи на ссох-
шиеся бочата, лудил медные чаны. Такие же
нищие, как он сам, заказчики не торопили.
Но он по привычке говорил каждому: «Сию
секунду» или «В мгновение ока», а сам от-
правлялся на рыбную ловлю. Дети провожа-
ли его гурьбой. Нахлобучив на брови рыбац-
кую зюйдвестку, с удочками и веслами на
плече, он шел к берегу, борясь с противным
ветром...
Прошло минут пять, пока возобновился
прерванный разговор.
— Сегодня уже нечего опасаться. Ты их
любишь?— спросил Мельцер Янош.
— Шучек?
— Нет, наших союзников.
— Ну вот еще... Они вечно пыжатся.
— Да да.—поддержал отставной полицей-
ский.— Я невзлюбил своего в ту минуту,
когда он только вошел в дверь. Он сказал:
«Здравствуйте, Herr Schlamm!» — «Господин
Грязь!» Он думал, что никто не поймет...
— Сами-то они чистенькие,— возмущенно
сказал Этвеш Дюла.— А их самодовольство!
Взять, к примеру, почтенную мадам Хам-
зель — этот обер-лейтенант, что живет у нее,
твердо убежден, что делает ее счастливой.
Они поглядели в ту сторону, где за оградой
на обезлюдевшей со вчерашнего дня улице
стал так странно заметен черный катафалк,
всегда стоявший на цементной площадке пе-
ред погребальным бюро мадам Хамзель.
— Помнишь, как он сказал: «Борьбе ар-
мий всегда сопутствует бопьба самолюбий».
Что й говорить — мастера на высокие ти-
рады!
— Знаешь, Янош, сегодня ночью я лежал
и думал: какой талант у этой публики — да-
же своих друзей ожесточить против себя.
Так дружно осуждая уходящих гитлеров-
цев. оба приятеля вышли на улицу. В конце
улицы трещало пламя, горели склады кожи
и деревья, окружавшие фабрику.
— Смотри же, будь осторожен,— сказал
отставной полицейский уходившему к Тиссе
приятелю.
Прошло два часа. На восточной окраине
города за это время ничего особенного не
случилось, только дым повернуло к Тиссе.
Ветром его расстелило на высоком берегу,
точно невод, а потом сбросило в реку пер-
выми взрывами на пустыре. Гитлеровцы на-
чали подрывать кирпичные корпуса складов,
создавая поле обстрела для обороны на пра-
вом берегу. От взрывов качались люстры в
квартирах. В садах летели с веток яблоки. На
улице — ни души...
И вот странное шествие показалось со
стороны реки. Два эсэсовца и какой-то босяк
в фетровой шляпе вели под руки Этвеша
Дюлу. Было ясно, что с ним случилось несча-
стье. Улица на минуту ожила. Несколько
женщин выбежали из калиток. Дети выгля-
дывали из-за заборов. Мельцер Янош спе-
шил на помощь другу.
— Он капитулировал! — сострил один из
эсэсовцев.
Второй оказался более разговорчивым.
— Он контужен. Подорвался на мине.
Еще легко отделался. Какой дурак мог дога-
даться сегодня ловить рыбу!
— Но его послал ваш обер-лейтенант! —
возмутился Мельцер Янош.
Бедный Этвёш был неузнаваем—ноги под-
кашивались, голова моталась, толстые склад-
ки вокруг рта разгладились, словно их про-
утюжило, от этого отставной капитан даже
казался помолодевшим. Сильно заикаясь, он
рассказывал соседям, как шел к реке через
рошу, вдруг что-то громыхнуло, и дальше он
ничего не помнит.
Его ввели во двор. Босяк в фетровой шля-
пе вытряхнул из его кошелки рыбу в корыто
свиньи, но бедный Дюла не сказал ни сло-
ва — видно, ему совсем отшибло память.
В другое время такое происшествие напол-
нило бы двор толпой сердобольных соседей.
Пришли бы даже из дальних улиц. Сколько
было бы сочувственных восклицаний, меди-
цинских советов, ужасных воспоминаний! Но
сейчас было не до ближнего. Пепел и дым
плавали среди деревьев. Канонада усилилась.
От пристаней доносилась учащенная пере-
стрелка. Какой-то забежавший с улицы
юноша в трусиках, ударяя себя по волоса-
тым ляжкам, прокричал, что советские танки
показались на дальних хуторах. В одну ми-
нуту дворик Этвеша Дюлы опустел. Разбе-
жались соседки. Удалились эсэсовцы. Исчез
босяк. И даже Мельцер Янош, пробормотав
вдруг что-то вроде «сейчас» или «сию мину-
84
ту», подался в свой винный погребок с ка-
менными сводами.
Улыбка облегчения показалась на лице Эт-
веша Дюлы, когда он остался один. Он мед-
ленно обошел двор, оглядывая недоделанные
мышеловки, разобранные будильники, ржа-
вые кофейные мельницы. Свинья чавкала,
дожирая рыбу, предназначавшуюся для обер-
лейтенанта. Отставной капитан с интересом
поглядел на нее и даже почесал ее где-то
под передней ножкой, там, где розовая ко-
жица колыхалась жирком. Брезгливая гри-
маса каких-то болезненных переживаний
замкнула его лицо.
43
Остаток дня генерал войск «СС» фон Бре-
дау провел в темной зальной комнате. Он
знал, конечно, что покойный Этвёш Дюла не
очень любил эту комнату со дня смерти же-
ны. По стенам были развешаны снимки ста-
ринных дунайских пароходов, портрет Хорти
и собственные фотографии капитана в парад-
ной форме речного флота. Одну из фотогра-
фий фон Бредау внимательно осмотрел, да-
же перевернул ее, ища надпись, но ее не бы-
ло, и он повесил фотографию на место. На
этом снимке сходство с ним было не так уж
велико.
На улице слышалась немецкая речь. Все
время шли нестройные толпы отступающих
солдат. Фон Бредау внимательно прислуши-
вался к этим голосам. Он вел себя осмотри-
тельно, и нельзя было понять — глаза ли у
него болят, или кружится голова, или его
тошнит. С брезгливым выражением лица он
открыл старомодный баул, о котором знал,
что он достался покойному капитану еще с
приданым гречанки-жены, извлек из него па-
радный синий мундир, капитанский кортик,
огромную щегольскую фуражку с золотым
плетением- кокарды.
За окном смеркалось. Отблески пожаров
озаряли темную комнату. Протягивая впере-
ди себя руки, новый житель Сегеда долго
путешествовал вдоль стен, пока не зажег
свечные канделябры, которые на Тиссе зовут-
ся также по-французски: жирандоль. В по-
следний раз они горели десять лет назад,
когда на столе лежала уродливая, крючконо-
сая, сварливая гречанка. И об этом тоже знал
фон Бредау — у него было время изучить и
запомнить подготовленное для него «досье».
Стоя перед зеркалом, он сбросил с себя
лоснящуюся рыбацкую одежду и переоделся.
Он глядел в зеркало, держа в руках старую
фотографию. Вот тут он действительно был
похож на себя, каким его увидят завтра сосе-
ди.
В эту минуту в комнату ворвалась хромая
соседка.
— Господин Этвёш,— злобно крикнула,
показывая рукой на открытое окно,— вы хо-
тите, чтобы мы все погибли под бомбами!
Фон Бредау молча стоял перед ней, повто-
ренный зеркалом. «Да, я забыл опустить
штору»,— говорило его лицо, но он молчал.
Он равнодушно глядел сквозь женщину Он
не хотел опустить штору. Там, на улице, раз-
давались немецкие голоса, он слышал их.
В этот вечер он прощался с Германией. Он
не знал — надолго ли...
— Я ни-че-го не помню,— с трудом произ-
нес он по-венгерски.
Страшный свист и грохот первой ночной
бомбы потряс дом. Замигали свечи на сте-
85
нах. Женщину смыло, точно ее и не было.
Фон Бредау опустил штору и медленно вы-
шел в сад. Придерживая рукой парадную фу-
ражку, он пробрался к забору, стал там, не-
видимый с улицы. Дрожащее зарево освеща-
ло пустырь, по которому без строя, отдельны-
ми кучками, проходили немецкие солдаты.
Это были изнуренные бегством бродяги.
Они поспешно сматывались на северо-запад,
к Будапешту. У них не было ни транспорта,
ни командиров.
— Вот твоя колесница, Август! — сказал
чей-то голос во тьме.
Унылый шутник показывал солдатам на
катафалк мадам Хамзель.
Никто не рассмеялся. Фон Бредау с выра-
жением величайшего внимания припал к ре-
шетке забора.
Эта бесстыдная шутка о колеснице Авгу-
ста, циничный разговор дезертиров как нель-
зя более соответствовали тому душевному со-
стоянию, в котором он сейчас находился.
В Борском руднике, проходя свою подготов-
ку к перевоплощению, он думал и чувство-
вал иначе. Он и тогда не знал, как скоро
наступит день расплаты. Через полгода или
через пятнадцать лет? Но он все время яс-
но видел этот день, когда по радиосигналу
опять заварится такая кровавая кутерьма, ко-
торой предназначено будет снова очистить
весь мир в огненной купели фашизма. А
сегодня он не видел грядущего. Как он
устал.
«Смерть! Вы принесете врагам нацизма
тотальную смерть...» — еще недавно говорил
ему Ганс Крафт в спецбараке № 6.
Смерть... Сейчас фон Бредау казалось,
что она угрожает только ему самому —
смерть под псевдонимом. Да, так и сдохнет
он в этой сегедской дыре среди ржавых мы-
шеловок и грязных свиней. Этот жалкий дог-
матик, этот фольксдейтч Крафт предусмотрел
все, даже содержимое сундука старой гре-
чанки. Он упустил из виду только одно: тот,
кто сидит в подполье, должен верить в свою
жизненную задачу. Но можно ли теперь во
что-нибудь верить? Вот он, перед глазами,
оплот нацизма, армия дезертиров!
Рослый немец прошел мимо него. Руку
в закатанном рукаве он держал на висевшем
сбоку шлеме. Зной не спал и ночью. Мимо
забора прошел еще один. Фон Бредау успел
различить мокрые белые пряди его волос.
В эту минуту в доме напротив ресторатор
фанерным листом закрывал буфетную стой-
ку, тесно заставленную рядами бутылок. При
свете пожаров с улицы стойка напоминала
церковный орган.
— Не дури! — говорил жене ресторатор.—
Что значит свет жирандолей Этвеша, когда
весь город освещен пожарами?
— Он невменяем!
— Он немного спятил со страху.
— И мне страшно... Ты знаешь, его лицо
помолодело, как после косметической опера-
ции,— сказала стареющая дама, и в ее го-
лосе даже послышались завистливые нотки.
— Важно не это,— сказал ресторатор,—
важно, что они наконец уходят...
— А мы остаемся.
— Да, мы остаемся. Это важно.
Новая толпа солдат проходила по улице.
Фон Бредау передвинулся на несколько ша-
гов вдоль забора, чтобы видеть лучше, слы-
шать яснее.
— По нынешним временам надо иметь
маленький желудок,— послышалось из тол-
пы.
— Но зато длинные ноги,— поддержал
другой голос.
— Ты хочешь уйти. Куда?
— Откуда течет Дунай. Вот куда.
— Дурак!
Нет, он умный. Он спешит к американ-
цам.
Тотчас раздался озлобленный окрик по ад-
ресу шутника:
— Ты кто такой, чтобы смеяться над ба-
86
варцем? Австриец! Нытик! Остмеркер! Ост-
мекер!1
Фон Бредау не пропускал ни одной по-
дробности, его глаза и слух напряженно вос-
принимали все, что можно было увидеть и
услышать.
— Он трофейный немец! Беутедейтче.
— А ты! Ты — Пифке! Вот кто...
— Эй вы, мармеладники, шагу!..
И голоса «Великой армии» растворились
во тьме.
44
Никогда в жизни Славка не гнал «Цун-
да п» так, как в эту ночь.
Осенняя тьма. Разлившиеся после дождей
желтые реки. Глухие дороги, забитые вой-
сками...
— Давай, младший лейтенант, жми! Не
заснешь?— кричал сидевший в каретке Демь-
ян Лукич.
На развилках дорог Славка чертом соска-
кивал с мотоцикла, колдовал среди деревьев,
выбирая дорогу, и бегом возвращался, спрям-
лял путь, гнал по кочкам, изредка встряхи-
вая головой для бодрости.
Они добрались до предместий Сегеда в
тот час, когда после атаки, поддержанной
танками, солдаты уже расположились в до-
мах и во дворах — где спали, где «дожима-
ли» банку консервов. Шли легко раненные.
Связисты тянули провод в глубь города. Там
слышалась пулеметная перестрелка.
Мирные жители, натерпевшиеся страху,
скользили по дворам бесплотными тенями.
И только пожилой и по-донкихотски хмурый
и тощий Иожеф, пекарь Иожеф, еше в пер-
вую мировую войну побывавший в русском
плену, хладнокровно ходил по дворам, вы-
полняя заодно обязанности толмача и пер-
вого избранника на должность главы народ-
ной власти. Было видно, что дело тут
не в том лишь, что Иожеф знал русский язык,
айв том, что он был почти тридцать лет
честным подпольщиком-коммунистом.
Младший лейтенант Шустов, доложив о
своей боевой задаче командиру полка, вое-
вавшего в этих кварталах, разыскал Иоже-
фа. Мотоцикл был оставлен под навесом во
1 Остмеркер — житель провинцииОстмарк.Так
называлась Австрия в гитлеровской Третьей импе-
рии. Остмекер — буквально «восточный нытик». Пре-
небрежительное прозвище австрийцев в немецко-фа-
шистской армии в конце войны.
дворе, где минер дожидался дальнейших со-
бытий.
— Товарищ Иожеф, где нам сыскать Эт-
веша Дюлу?— спросил Шустов, пожимая
руку коммуниста.
— Он у себя дома. С ним утром случи-
лось несчастье.
— Он контужен?! — воскликнул Славка.
Ответа долго не было.
— Откуда вы знаете? — тихо спросил вен-
герский коммунист.
— Вам известно, где это с ним случи-
лось? — нетерпеливо домогался младший
лейтенант и почти тащил за собой Иожефа
к мотоциклу.
— Это в ивовой роще на Тиссе.
— Покажите мне место...
Втроем они оседлали мотоцикл и осторож-
но съехали в лесной овраг. Несколько ша-
гов оставалось до реки. Тут надо было уже
держаться настороже: противник простре-
ливал овраг с правого берега. Мотоцикл рез-
ко отвернул в сторону. Шустов поставил его
в тень старых ив.
Тощий Иожеф спрыгнул и показал на глу-
бокую воронку в пыли проселочной дороги.
— Вот тут, должно быть, он шел. За ры-
бой погнал его немецкий офицер.
— За рыбой? — удивился Шустов.
— Да, приказал. Разве ж не пойдешь?
Убьют...
Они стояли на мирной лужайке в безмя-
тежной ивовой роще. Трудно было предста-
вить, что если взбежишь на бугорок, пока?
жешь голову, и — кончено — простишься с
жизнью. А здесь, в приземистых ивах, как
будто уснуло время. Толстый голубь слетел в
ворох листьев, прошелся вперевалочку неве-
домо зачем.
— Что ж, действуйте, товарищ сержант,—
приказал Шустов и сел на камень.
— Вы оставайтесь на месте,— сказал ми-
нер.
Он неторопливо отвязал от машины свой
инструмент и молча двинулся вдоль просел-
ка. Куда девалась вся его словоохотливость.
— Ишь, куроеды, и здесь пакостят,—
только и сказал он, растоптав недокуренную
цигарку.
На лесной прогалинке установилась мерт-
вая тишина. Сержант работал. Он нагибал-
ся, ощупывал каждую травинку, снова шел
два—три шага вперед, пробовал щупом. Так
он прошел всю лужайку до самых дальних
ив и тогда повернул в кусты.
87
Недоумевающий Иожеф присел рядом с
русским офицером на травке и рассказывал
все известные ему обстоятельства дела. Вче-
ра соседи его позвали со двора: со старым
Этвешем случилась беда — подорвался на
мине у Тиссы Он зашел к бедняге и поди-
вился: тот медленно обходил двор, огляды-
вая свои недоделанные мышеловки, разо-
бранные будильники, ржавые кофейные
мельницы. Насмерть перепуганный человек с
изменившимся лицом как будто заново зна-
комился со своим двором и домом, где про-
жил столько лет. Увидел его — почему-то
испугался, пошел в сторону, в сад... Как это
могло случиться? Он хотел попросить Мель-
цера Яноша побыть ночью с контуженым —
старые друзья! Выяснилось, что немцы, ухо-
дя, увели с собой Мельцера Яноша. Зачем,
спрашивается? Что мог им сделать худого
отставной полицейский?.. Здесь, в ивовой ро-
ще, всеведущие мальчишки показали Иоже-
фу ямку на дороге.
— Не томи, сержант, что скажешь? —
спросил Шустов.
Сержант медленно подходил к машине
Инструмент он нес теперь на плече, как ко-
сарь свою косу. Сапогами шаркал по траве,
как всякий пожилой человек с немного кри-
выми, натруженными ногами.
— Да вы-то сами поосторожнее! — крик-
нул Иожеф.
— От смерти не сховаешься, дорогой това-
рищ,— задумчиво ответил Демьян Лукич.
Он положил инструмент в машину, стал
неторопливо сворачивать цигарку. Славка
поднес ему горящую спичку:
— Ну, говори, друг...
— Так он же не на мину'наступил.— Сер-
жант покачал головой.
— Вот тебе и заключение... Что ж, на ко-
ровью лепешку, что ли?
— Нет, не на мину. Тут его гранатой при-
гладили.
— Что ты, сержант! — смутился Иожеф.
— Можно даже уточнить, откуда ее и бро-
сили,— сказал минер
и показал на кусты,
где он только что рыскал, оглядывая каж-
дую веточку.
— Что ж, ручной гранатой? — переспро-
сил Славка.
— Нет, ручной что... только глаза запоро-
шить. Тут, считай, противотанковая... Я. и по
воронке сужу и по дистанции...— Он помед-
лил, затянулся дымком и вынес свое решаю-
щее суждение: — Должно было его на куски
расшвырять.— Он обернулся к венгру и ко-
ротко спросил: — А цел, говоришь?
— Цел. Только что контужен. Слуха ли-
шился.
— А уха не лишился? — с некоторой под-
ковыркой спросил минер.
— Уши целые,— улыбнулся Иожеф.
— Эва что...— сказал сержант и разжал
кулак.
На его ладони лежало измазанное землей
и кровью человеческое ухо.
— Ухо-то вот,— произнес Демьян Лу-
кич.— А ты говоришь, уши целые. Что же,
у него три уха. было?
— ...Третье ухо нашли?..— с интересом пе-
респросил по телефону полковник Ватагин,
вызванный на фронтовой узел связи. (Разы-
скав штаб танковой бригады, младший лей-
тенант Шустов сумел через пять промежу-
точных узлов связи вызвать Ватагина,
чтобы информировать его о находке минера
и получить указания.)
— Что ж, враг слушает, ему нужны уши,—
помедлив, позволил себе шутку полковник
Ватагин и уже другим тоном отдал при-
каз: — Захватите вражеского резидента, под-
менившего убитого Этвеша Дюлу!.. Дей-
ствуйте, дальше разберемся, товарищ Шу-
стов. Кто там у вас в Сегеде народная
власть? Пекарь Иожеф? Ну, вот и хорошо, с
ним и действуйте — с пекарем Иожефом.
45
Уже четвертый час стояла на посту Даша
Лучинина. Вчера она прибыла сюда с по-
дружкой. Румынский катер пробуксировал
баржу. Русские плотники к вечеру сколотили
дошатые сходни. Девушки построили себе
камышовый шалаш под дамбой. А кормили
их пока что сербские крестьяне да проезжаю-
щие солдаты.
Несколько дней перебрасывалась через
Тиссу моторизованная армия. Видно, коман-
дование не дожидалось конца белградского
сражения, чтобы идти на Будапешт. У при-
станей было людно и шумно. Дважды нале-
тали «юнкерсы». Регулировщицы расставля-
ли машины у переправы так, чтобы не ме-
шать быстрой разгрузке барж.
— Давай! — слышался голос Лучининой,
когда машины сходили на берег и выезжа-
ли с песчаной выемки на дамбу.
Как все фронтовики, Даша любила это
словечко: «Давай!» Крикнешь, подсобишь
людям словом и будто метлой сгонишь с пу-
ти «пробку». Порядочек. Даша увлекалась,
кричала громче всех в минуту затора, пока
водители гудели клаксонами и ругались.
Иногда регулировщица вскакивала на под-
ножку машины на ходу, чтобы не задержи-
вать, рапортовала в открытое окно:
— Контрольно-поверочный пост, ВАД-22!
Предъявите ваши документы.
И оттого, что она была такая хриплоголо-
систая, и оттого, что опасная переправа бы-
ла уже позади, все отвечали ей шутками,
иные приглашали ехать с собой, на передо-
вые.
— Сид ай, сидай, курносая, поедем!
Даша так давно слушала на перекрестках
и чужое горе, и чужую радость, что хорошо
понимала людей.
Иногда ее охватывала такая жалость к
людям — всех было жалко за что-нибудь.
Она ругалась с водителями и жалела их.
Иной вывернется перед тобой откуда-то,
только и можно успеть выругаться.
— Вот ведь сошьет же господь людей! —
кричала она.
А злости нету — вся на фашистов ушла.
Стемнело.
Изредка вдали вставал, рассекал небо и
снова падал во тьму полей прожекторный
луч. Тогда освещались по берегам низкие,
жесткие ивы.
Река хорошо доносила дальнее буханье
пушек. На Тиссе и на Дунае оно было такое
же знакомое, как на всех пройденных реках.
Так же на это буханье тянулись автоколон-
ны, тысячи мужчин яростно ругались, если
их задержишь в пути. А оттуда, из пекла,
брели понурые, раненые... И Даше в этот
вечер казалось, что кто-то, проклятый, дав-
ным-давно завел эту музыку и носит ее по
всей земле. Донес до самой Волги, теперь
назад, на Дунай. И если не знать, то можно
подумать, что скопища людские со всех кра-
ев земли тянутся к этой музыке — только бы
ее послушать. И невесело было думать, что
еще, может быть, долго придется ждать, что-
бы она умолкла наконец навсегда.
46
Баржа поскрипывала на ходу, и вода тихо
плескалась около ее бортов. Маленький ка-
тер натужно тянул ее от берега к берегу.
Баржа была уставлена грузовиками и под-
водами с фуражом. Тем, кто в этот вечерний
час теснился у перил, высматривая в волнах
плавучие мины, Тисса казалась бескрайной.
Нет другого берега — баржа будто стоит на
месте. Все испытывали одно и то же: и сол-
даты, и водители бензоцистерн, отгонявшие
от машин курильщиков, и строгие с виду
сербы у своих подвод. Разговаривали впол-
голоса Только что у всех на глазах пролетел
немецкий самолет, разбрасывая по реке пла-
вучие мины.
— Красивый народ, статный,— говорили
солдаты, разглядывая сербов.— Себя зовут
селяки — стало быть, по-нашему, крестьяне.
Один из сербов подошел, прикурил, остал-
ся слушать.
— Едем через Вршац,— рассказывал сол-
дат из мотопехоты.— А у них митинг на
главной площади. По-ихнему вече. Народная
армия пришла. Цветы. Смеются. Встрети-
лись! Ну, мы, чтобы не тарахтеть, решили
вбок, проулочком тихо-мирно объехать. Что
ж вы думаете? Догоняют, назад поворачи-
вают: «Ваш поход любо слушать, лучше
всяких речей!»
— То истина,— коротко сказал серб.
И замолкли солдаты. Плескалась вода за
бортом.
Дверка единственной на барже легковой
89
машины открылась, и в тесный проход вылез
офицер в капитанских погонах, с забинто-
ванной нижней частью лица. Он посмотрел
на хмурый простор реки. Жидкие его глаза,
мерцавшие над бинтовой маской, выразили
чертовскую госпитальную скуку. Бинты, об-
мотавшие его челюсти до самых ноздрей, вид-
но, беспокоили его, он их оттягивал пальца-
ми книзу от ушей.
— Ага, челюстной. Бедняга,— поглядев
на него, сказал бывалый солдат.
— У нас в павлоградском госпитале был
в санпропускнике старшина Семушкин,—
заметил другой.— Так он страсть как не ува-
жал челюстных.
— С чего бы?
— Разговорчив был. А с челюстными ка-
кой разговор — известно. Он и туда и сюда —
они молчат. Парикмахер им головы бреет,
няньки дезраствором опрыскивают, старши-
на халаты им несет, а они, знай, молчат...
«Что ж вы, соколики,— чуть не плачет Се-
мушкин,— горе мне с вами, ушей-то у каж-
дого двое, язык-то — он один, а вы его при-
кусили...»
Медленно приближался берег. Вокруг при-
стани еще дотлевали деревья — три дня
назад здесь шел бой, самолеты вели огонь
по буковым лесам, в которых гнездились фа-
шистские бродячие группы. В свете дотле-
вающих огней очертилась пристань с целым
стадом встречных машин, дожидавшихся пе-
реправы, а на песчаном выезде — тоненькая злившись.
фигурка Даши Лучининой с флажками и ав-
томатом.
Выпятив забинтованную челюсть, человек
у легковой машины потянул ноздрями, сунул
1 Вон! Убирайся! (нем.)
свою обтекаемую фигуру в машину, прихлоп-
нул дверку за собой, задернул шторку.
47
Катер подтащил баржу к причалам. Уже
бросали канаты. Водители запускали, мото-
ры. Пристань ожила.
— Давай! Давай! — закричала Даша.
И скоро тяжелые, груженные боеприпаса-
ми машины пошли, пошли, пошли одна за
Другой.
Легковая машина с высоким штырем ан-
тенны, сойдя с баржи, рывком взяла крутиз-
ну выема. Соскочив с переднего грузовика,
Даша подбежала к ней.
— Контрольно-проверочный пост ВАД-
22...— сказала она, заглядывая в стекла ма-
шины и ничего не видя за шторками.—
Предъявите ваши документы!
Она открыла дверку.
Шофер с забинтованным до ушей лицом
не ответил. Его узкие глаза под широкими
бровями не понравились. Он был какой-то
нехороший — не то сердитый, не то насмерть
перепуганный.
— Предъявите документы! — снова повто-
рила Даша.
Она включила ручной фонарик, чтобы по-
светить внутри машины, но шофер грубо при-
крыл фонарик рукавом шинели.
— Бросьте шутить! — крикнула она разо-
Шофер молча ловил фонарик рукой.
Машина набирала скорость. Даша не от-
ставала.
— Водитель, остановите! — приказала она.
Луч ее фонарика все же скользнул по
лицу пассажира. Второй в машине был так
же точно забинтован — вся нижняя часть ли-
ца до ушей и по самые ноздри... Даша боро-
лась с рукой шофера. Вдруг вспомнилась ин-
струкция полковника Ватагина с описанием
примет.
— Raus!1 — глухо, в бинты, не то сказал,
не то харкнул водитель.
Регулировщица снова мазнула светом
внутри машины. Шофер расстегнул кобуру.
Даша рассвирепела и потянулась к баранке.
— Вот ведь сошьет же господь людей! —
с великой досадой сказала она и вдруг, заме-
тив поблескивавшее пенсне под низко на-
двинутой фуражкой, с запозданием догада-
лась, что шофер тот самый — с ватагинской
фотографии.
В ту же секунду Ганс Крафт выстрелил в
нее, и машина рванулась. Даша упала на до-
рогу. Машина уходила по дамбе, не выров-
няв хода, сшибла столб с указателем «На
переправу».
Теперь, лежа на дороге, Даша знала, что
делать. Только вот автомат непослушно спол-
зает с плеча. Даша ударила длинной оче-
редью. Старалась попасть по низу, по ска-
там. Кто-то выскочил из машины. Позади
уже бежали от причалов. Даша еще раз уда-
рила длинной очередью .и вдруг испугалась:
а что, если наши, шальные, пьяные?
— Эй? — кричал знакомый голос.— Кто
тут? Девчонка?..
— Она же ранена, братцы. Гляди, кровь...
Машина!
Ее покачивало, но медленно, медленно. Ей
даже показалось, что она стоит, как когда-то,
на понтонном мосту в Днепропетровске, и он
дышит, прогибается под проходящим паро-
возом. Ее поташнивало. И кто-то знакомый,
как казалось Даше, чей-то очень знакомый
голос говорил внятно и рассудительно:
— Знаешь ли ты, откуда течет Дунай? .
Прямо из фашистского логова, из самой Ба-
варии... Вот то-то. Надо понимать — откуда
Дунай течет...
48
Когда Пальффи Джордж выскочил из ма-
шины, в него стреляли с двух сторон: совет-
ская регулировщица, лежавшая на дороге,
и Ганс Крафт из машины.
Он пробежал, согнув голову, зону обстре-
ла, прыгнул через кювет, оступился и упал.
Вскочил, чтобы бежать дальше, но нестерпи-
мая боль в колене заставила снова опустить-
ся на землю. Несколько часов, волоча ногу,
почти ползком, он спасался от преследова-
ний, пока, обессиленный, не свалился в ка-
ком-то болоте.
Невдалеке была деревня. Порой оттуда до-
носились красноармейские песни или, шум
мотора-генератора, а однажды близко раз-
дался глухой взрыв и всплеск воды: это, на-
верно, солдаты подорвали мину.
Ночью завыл пес.
Тоска и злоба охватывали Джорджа, ко-
гда он, лежа на помятом камыше, прислуши-
вался к этим звукам: русские пришли в Ев-
ропу и вот поют, глушат рыбу на ужин, и
смеются, и с лошадьми разговаривают, за-
давая им овес, а он с распухшей ногой таит-
ся в болотной жиже. Здесь он залег на весь
день. Ночью встал, ушел километров за два-
дцать. Днем снова отлеживался в болотной
траве. Под вечер в замызганном кителе и
синих галифе, в изодранных сапогах он при-
строился к растянувшемуся обозу. Тут, в
толпе солдат, обнаружил он, что китель его
слишком грязен и, главное, нет подворотнич-
ка. Это открытие странно обеспокоило его.
Он укрылся в куче наколотых дров на кресть-
янском дворе и просидел в них всю ночь.
Почему он выскочил из машины на пере-
праве? Может быть, Крафту все-таки уда-
лось спастись? Почему он просидел всю ночь
в дровах? С ним творилось что-то неладное.
Он это сознавал. И почему на рассвете, во-
преки всякому смыслу, он выполз из полен-
ницы и снова захромал по дороге?
Все, что он делал, было бессмысленно.
И он испугался этого. Весь день и долгую
ночь он сидел в мелколесье. Луна была
очень яркая. И он вдруг поймал себя на том,
что, выставив свои большие изогнутые паль-
цы, разглядывал между ними луну.
И снова он двинулся в путь. В пустом, за-
брошенном доме прифронтового села он
шесть долгих ночных часов неподвижно про-
сидел на подоконнике на пару с голодным
черным котом.
49
В эту ночь Пальффи Джордж пытался
трезво вглядеться в головокружительные
петли своего жизненного пути. Этот венгер-
ский аристократ, никогда не знавший даже
перечня всех своих земель в придунайской
долине, должен был признаться себе, что
все эти годы метался по планете, как заяц
в луче прожектора. Он уже десять лет не но-
чевал в своей любимой детской комнате, где
в окна заглядывают нижние ветви столетних
ив, где утром к завтраку идешь через уют-
нейший коридор, стены которого увешаны
рогами всех оленей, когда-либо убитых гра-
фами Пальффи. Он был космополитом и
бродягой, которого персиянка заклеймила
страшным восточным ругательством.
Мотаясь по балканским дорогам — сего-
дня в Ямболе, завтра в Крагуеваце,— по-
мощник венгерского военного атташе жил
только страхом и ненавистью. Ганс Крафт с
его страстью к точным расписаниям наводил
на него казарменную скуку. В геометриче-
ском черепе этого жидкоглазого маньяка жи-
91
ла только одна идея. И чтобы осуществить
ее, Пальффи, не расставаясь с навязанной
ему спутницей Мариной Ордынцевой, дол-
жен был два года колесить по захолустным
городкам, заводить знакомства с провинци-
альными адвокатами из социалистов, мелки-
ми служащими плоештинских нефтяных ком-
паний, репортерами желтой прессы, пехот-
ными офицерами, залечивавшими фронтовые
ранения на пляже в Варне... Марина и
Джордж входили в кафе под тентом, на го-
родской площади, где многие отцы города
сидели в табачном дыму за игрой в «джюл-
бар» или в бридж, и начинались расспросы.
Ордынцева доставала из сумочки заготов-
ленные фотографии и шелковый платочек.
Эту роль вдовствующей невесты она выпол-
няла превосходно. Они пополняли картотеку
Крафта такими интимными сведениями о не-
коем Иовановиче или Андреашану, каких не
смогли бы представить и о самих себе. Они
выпытывали до мелочей, каким страстям
предан человек: филателии, рыбной ловле,
хоровому пению, изучению истории русско-
турецкой войны, радиотехнике, монашеским
молитвам.
Каждые три месяца Пальффи получал в
германском посольстве секретный пакет на
содержание своей образцовой конюшни. Из
поездок он часто вывозил недурных восточ-
ных коней — годы пребывания в Иране не
пропали даром, теперь он удачно барышни-
чал. Нетрудно было также, пользуясь про-
стодушным гостеприимством хозяев, подки-
нуть ампулу с культурой сапа в кормушку
с овсом или просто втереть с помощью кар-
тофелины в ноздри или в губы понравивше-
гося коня смертельную инфекцию.
Ошеломляющее впечатление произвело на
все гитлеровское офицерство — и на Пальф-
фи Джорджа — поражение германской ар-
мии между Двинском и Ковелем, когда бегу-
щие немецкие солдаты показались на старин-
ных вязовых аллеях Восточной Пруссии.
Ганс Крафт, пришедший в это утро на со-
фийскую квартиру Джорджа, явно ничего
не понял. Как всегда перед завтраком, он
долго, с удовольствием мыл руки и увлечен-
но разглагольствовал:
— Доктрина фюрера не знает каких-либо
моральных ограничений. Бог служит нашим
целям, или он мешает нам. Французы выду-
мали права человека и справедливость. Рус-
ские целое столетие проповедуют миру прав-
ду. Все эго детская игра. На самом деле есть
только одна цель: господство; есть средства
к цели. Между верой в бога и святотатством
нет разницы. Мы ее не видим. И пока этого
о нас не знали наши враги, все шло отлично.
Тотальная война не должна была быть афи-
ширована так скоро — вот в чем ошибка...
Слушая эти речи, Джордж приходил к вы-
воду, что перед ним душевнобольной, мань-
як. Не выдержав, Джордж уехал к Ордын-
цевой и пил с ней весь день. Поздно вечером
поехали в ресторан «София», и снова с ним
была Марина Ордынцева. В этот день
Джордж не мог оставаться один. Им овладе-
вала безумная идея: спасти мир собственно-
сти! Красный поток вторгается в Европу —
надо остановить его, спасти все, что еще
можно спасти из доброго старого мира! Он
не догадывался, что ради той же цели Са-
войская королевская династия в Италии уже
подвергла домашнему аресту Муссолини.
Ради той же цели германские фельдмарша-
лы забыли адскую машину в кабинете Гит-
лера, надеясь в случае успеха завтра же
открыть перед американскими десантными
армиями Запада «линию Зигфрида»— пусть
идут до Берлина как можно скорее, без от-
дыха и ночлега! Тысячи нитей уже связали
в один клубок все силы, родственные Пальф-
фи Джорджу,— силы реакции, креста и соб-
ственности. Тайные передвижные радиостан-
ции действовали в лесах Польши; парашю-
тисты прыгали с секретными пакетами в
окрестностях католических монастырей в
глушн Словакии; дипломатические курьеры
пробирались из фашистской Болгарии в Ка-
ир. И в швейцарском городе Берне, в особня-
ке на Херренгассе, в конторе крупнейшего
американского разведчика Аллена Даллеса,
белобровая референтша, самозабвенно сту-
чавшая на «Ундервуде», видела не только
немцев, но и австрийцев, венгров, слышала
обрывки итальянской, румынской речи...
В тот вечер Пальффи впервые ощутил всей
своей изощренной интуицией, что фюрер про-
играл войну, что времена норвежских, аф-
риканских, кавказских походов прошли без-
возвратно, что судьба Третьей империи уже
не может быть спасена никаким новым «се-
кретным оружием», что в этом последнем ак-
те кровавой трагедии больше не нужно бес-
смысленное сопротивление в Тунисе или в
Нормандии, а нужны оборотни — оборотни,
способные скрыться в самых глубоких норах,
нужны тирольские леса, аугсбургские пеще-
ры и тот спецбарак № 6 в германском конц-
92
лагере, в горах Северо-Восточной Сербии,
где все еще готовятся для новой формы су-
ществования влиятельнейшие господа из
гитлеровской империи. И в его памяти по ка-
кой-то злорадной игре ассоциаций возникал
знойный день в Абадане, офицерская каюта
на линкоре «Алабама» и энергичный, напо-
ристый американец в расстегнутом кителе,
его откровенный тост:
— Мы начнем там, где Гитлер кончит.
А через три недели, выполняя очередное
поручение Ганса Крафта, Джордж оказался
в горах Трансильвании — там у него была
старая надежная явка: бывший учитель ма-
тематики из отцовского имения, францискан-
ский монах. Джордж давно не был в собо-
рах, и этот, чужой и незнакомый, произвел
на него неожиданное действие: напомнил
мишкольцское .детство. Снова органист, как
в детстве, брал первый аккорд — задавал тон
хору, а патер гнусаво тянул по-латыни Сно-
ва прислуживали мальчики в белых пелери-
нах с малиновыми капюшонами. Они привыч-
но и ловко, как Джордж в детстве, стано-
вились на одно колено. Рядом с Джорджем,
на мраморном столбе, высилась бронзовая
чаша с водой, и женщины, и старики, и де-
ти, входившие в церковь, окунали в воду
пальцы, крестились, шли к скамьям и стано-
вились возле них на колени.
Пальффи Джордж задумался. Геометри-
ческий череп Ганса Крафта возник перед
ним на фоне карты Европы, на которой гнез-
дами флажков были утыканы узлы кровавой
войны — в предместьях Варшавы, под Бо-
лоньей в Италии,— и стрелка, направленная
на Амьен и означавшая марш американских
танков, начатый недавно в Бретани... Зве-
нели колокольчики, тонко звучал хор, и
вдруг Джордж очнулся и увидел, как все мо-
лящиеся женщины разом вынули носовые
платочки, и слезы потекли — неподдельные,
быстрые, горячие вдовьи слезы. И Джордж
понял, что молятся о погибших в этом году.
Бывший преподаватель математики и фи-
зики в Мишкольце, старый учитель Джорд-
жа, в рясе, с крестом на груди, приблизился в
эту минуту к нему и высоко к его губам про-
тянул свою длинную руку.
Потом они ушли по горной дороге далек»
за город, и Маурус (монашеское имя учителя
математики) подробно рассказал Джорджу,
что произошло в эти дни с его отцом. Нача-
лось с того, что Гитлер вызвал военного ми-
нистра Венгрии и в истерической форме пре-
дупредил, что он не допустит повторения
уроков Италии. При этом упоминалось
имя Пальффи Артура. О, там неплохо
поставлена служба осведомления. После
этого «Старому Q» нечего было терять, и
день спустя на рассвете генерал-полковник
выехал на фронт к венгерским корпусам —
отдать приказ об отходе с позиций. Тайная
полиция Гиммлера, все знавшая от предате-
ля-салашиста, устроила засаду из танков и
автоматчиков. Германский генерал под угро-
зой расстрела приказал Пальффи Артуру
отменить отход войск. Тот отказался, его
объявили предателем и отвезли в Будапешт,
в гестапо.
Маурус рассказывал о том, что происходит
на венгерской земле. Богатые крестьяне раз-
дают скот родственникам, чтобы скрыть его
от коммунистов. Монахи, снабженные мото-
циклами, развозят по деревням слух о том,
что скоро придут англичане и надо спрятать
зерно. Но батрацкая молодежь почти пого-
ловно вступает в Демократический союз.
В северных имениях Пальффи — в тех, что
уже заняты красными войсками,— батраки
подали более тысячи заявлений с требовани-
ем наделить их землей, и даже местный врач,
когда «наш человек» навестил его, сказал,
не задумываясь: «Нет, я не пропаду с наро-
дом: раньше я лечил одного графа, а теперь
у меня будут сотни пациентов».
Монах был злобен и суров. Крест с золо-
той цепью и аметистами на его груди свер-
кал, как разящее оружие. Ненависть его к
коммунистам заставила Джорджа устыдить-
ся своей минутной расслабленности, пережи-
той в костеле.
— На рассвете я буду снова в строю, отец
Маурус. Благословите, иду на смерть! —
сказал Пальффи Джордж.
И жестокий монах ничего не придумал,
кроме звенящей латыни:
— De sanguine fuso violae nascuntur'.
Расставшись с монахом. Пальффи Джордж
не сразу вернулся в гостиницу. Ему нужно
было остаться одному хоть на час. Он ушел
в пыльные кустарники, в лиловых сумерках
бродил по песку и не жалел воображения,
чтобы представить себе план действия.
А еше через пять дней, подъезжая к Сеге-
ду, предназначенному для очередной опера-
ции, Пальффи Джордж впервые зверски раз-
ругался с Гансом Крафтом. Сидя в машине
1 Из крови пролитой родятся фиалки (лат.).
93
позади, Джордж видел, как по шоссе втя-
гиваются в город автомобильные колонны
и пеший сброд армейских тылов. Смерка-
лось, когда они въезжали в город. И над
притихшими улицами и садами пыльное не-
бо подкрашивалось зловещими отблесками—
это на Тиссе горел танкер с бензином; над
мутной водой колыхалось летучее пламя.
Оперативная машина с командой эсэсов-
цев-исполнителей дожидалась на окраине, в
расположении саперов, которые поспешно
готовили к взрыву огромные склады.
Ганс Крафт предъявил документы и по-
требовал от обер-лейтенанта, чтобы тот зав-
тра в первой половине дня послал одного из
местных обывателей, а именно отставного
капитана речного флота Этвеша Дюлу, на
Тиссу за свежей рыбой. В бронированном
бункере на песчаном пляже немного позже
состоялась беседа Ганса Крафта с Пальффи
Джорджем — беседа, которая с такой пара-
доксальностью обнаружила твердость духа
сентиментального немца из Баната, слепо дер-
жавшегося за фантастические замыслы фю-
рера, и жалкое ренегатство международного
разведчика, желавшего сменить хозяина.
— У меня есть свой разумный план! —
дерзко говорил Пальффи Джордж.— Я знаю
отцовский химический завод под Печем, где
припрятано двадцать ящиков необработан-
ного морфия. Дайте мне документы на имя
греческого негоцианта, запросите вагон-лед-
ник. Мы вывезем все это в Триест. И я спасу
вас и себя, да, себя и вас, черт вас возьми!
Если на вашей спине не сидит дьявол!
Таких разговоров Ганс Крафт еще не слы-
шал. Он молча глядел на Джорджа застыв-
шими глазами и самозабвенно барабанил
пальцами по передним зубам. И две стеари-
новые свечи тянули свои красные языки в
черных колечках копоти в сторону брониро-
ванной двери, все-таки пропускавшей вечер-
ние воздушные токи. Потом он положил свои
женские пухлые ручки на стол перед трусом
и с той чистотой произношения, которая все-
гда изобличала в нем банатского немца, ска-
зал:
— Пальффи Джордж, знайте, что вы
должны забыть все, что наговорили сейчас,
как должны будете вскоре забыть и свое имя.
Вы должны кануть в безвестность не так,
как вам хочется, а так, как прикажу вам я
от имени фюрера! Если понадобится, вы са-
ми станете ловить рыбу или будете чинить
мышеловки, лудить посуду и набивать обру-
чи на бочки столько лет, сколько понадобит-
ся Германии. И если дощатый крест когда-
нибудь вырастет над вашей могилкой над
Дунаем, то и этот крест вы будете нести до
приказа!.. Да, и вы правы, Пальффи
Джордж, ваши глаза отлично видят: на моей
спине действительно сидит дьявол!
Нет, фиалки из пролитой крови не рожда-
ются... Когда Пальффи Джордж выпрыгнул
из машины на придунайской дамбе,- он со-
вершил третье бегство в своей жизни. Он
бежал не только потому, что боялся рас-
платы, а потому, что не верил. Теперь он уже
решительно не верил в нелепую гитлеров-
скую затею с двойниками. Винтовкой, ножом
и топором будет отныне он защищать свой
охотничьи замки, дворы, пахотные земли и
леса, драгоценности матери, картинную гале-
рею любимой сестры и конюшни ненавистно-
го отца — и тут не дождаться фиалок!.. Он
недвижимо лежал на смятом камыше и всю
ночь вскармливал свою ненависть воспоми-
наниями. Он относил на счет коммунизма
все — и ссору с отцом, и страшный приговор
персиянки, и унизительные балканские мы-
тарства. И он ничего не прощал. Нет, фиал-
ками не прорастет даже седая красавица
Марина, безжалостно выброшенная на ско-
томогильник. Она уже сняла с себя цепи...
О, это все-таки страшноватый господин, ба-
натский немец Ганс Крафт! Как он сказал
ему, глядя в упор: «Легче надеть на человека
цепи, чем снять их с него». Пальффи
Джордж знал теперь свой путь — в родные
пенаты, в ту детскую комнату, где в окна
заглядывают нижние ветви столетних ив.
Вот только нога. Отлежаться... Никогда он
еще не голодал так мучительно. На третий
день ему послышался дальний колокольный
звон, но это пульс гудел в его ушах.
Повсюду русские вели поиск. Пальффи
Джордж слышал голоса патрулей, обыски-
вавших болото. Иногда ненависть к этим лю-
дям мешала ему владеть собой. Тогда он оку-
нал высокий лоб в стылую воду, и тотчас
кровь начинала гудеть в ушах тревожным
башенным набатом.
50
Захваченный младшим лейтенантом Шу-
стовым в Сегеде отставной капитан речного
флота Этвёш Дюла на первом же допросе
у полковника Ватагина показал, что он не
94
Этвёш Дюла, а генерал германской армии
фон Бредау, по официальной версии рас-
стрелянный тайной полицией во время кро-
вавой чистки 30 июня. Он был предназначен
к уходу в многолетнюю конспирацию личным
приказом Адольфа Гитлера, прошел полуго-
довую школу перевоплощения, находившую-
ся в спецбараке № 6 германского концентра-
ционного лагеря в Борском медном руднике.
Среди восьми вариантов замены, восьми
двойников крафтовской картотеки, был вы-
бран именно Этвёш Дюла в городе Сегеде
исключительно в силу удобства конспирации:
отставной капитан был совершенно одинок;
кроме того, фон Бредау отлично владел вен-
герским языком. Парашютный прыжок по
радиосигналу «Пять подков с одного коня»
оказался неудачным ввиду близости совет-
ских солдат из боевого охранения. Вся опе-
рация происходила в панике и в несколько
истерической обстановке.
На вопрос, где находится штаб перевопло-
щения, а именно Ганс Крафт и Пальффи
Джордж, генерал фон Бредау, помедлив с
минуту, ответил:
— По моему предположению, их надо
искать на горно-лесном аэродроме в Шума-
дии, в расположении германской войсковой
группы «Сербиян. Они пробирались туда по
советским тылам...
Короткостриженый, сероголовый, в очках
с золотой оправой, близко придвинутых к
глубоким глазницам, он казался слепым и,
наверно, действительно был в эту минуту
слепым, как камень.
— Я должен был похудеть. Мой вес не
должен был превышать шестьдесят три ки-
лограмма. Я весил семьдесят четыре. Они
гоняли меня на корде полгода... Я измучен,
господин полковник
Допрос шел без карандаша и бумаги.
— Хотите кофе?
— Благодарю. Мадьяры не так гостепри-
имны.
Ватагин уже знал, что младший лейтенант
Шустов гр'удью защищал фон Бредау
от разъяренных венгерских женщин, хотев-
ших растерзать убийцу старого Дюлы само-
судом.
— Мы, разведчики,— с улыбкой сказал
Ватагин,— кропотливо ищем тех, кто укрыл-
ся от нас, а народ просто казнит своих вра-
гов... Хорст фон Бредау, скажите, пожалуй-
ста, что вы думаете о поражении гитлеров-
ской Германии?
— Меня это не касается.
Ватагин промолчал. Всем опытом он знал,
что угроза разоблачения всегда страшнее са-
мого разоблачения. И он давал созреть это-
му ужасу полного разоблачения в душе гит-
леровского генерала. Немец спасал какую-то
самую важную тайну, если так откровенно
рассказывал многое.
Сквозь неутомимый мокрый шорох дождя
за окном слышалось, как вдали, в городском
комитете Коммунистической партии, разучи-
вали русскую песню «Широка страна моя
родная...» Ее пели на венгерском языке хоро-
шие голоса. Ватагин и фон Бредау молчали,
как будто в самом деле слушали песню.
— То, о чем я спросил вас, имеет прямое
отношение к вашей судьбе,— настойчиво по-
вторил Ватагин.
— Моя война кончилась. Я уже поднял
свой воротник. Еще мой отец в 1918 году
сказал мне: «Когда немец поднимает свой
воротник, для него война кончилась...»
— Вы врете, генерал! Вы боретесь даже
сейчас, хотя вы должны наконец осознать
безнадежность борьбы. Отвечайте — зачем
вы решили поселиться в Сегеде?
Фон Бредау молчал. Он, видимо, боролся
с собой и обдумывал самый туманный ответ.
— История даст нам еще случай...— ска-
зал он, и в голосе его слышалась лютая не-
нависть, он уже не скрывал ее.— История
даст нам еще случай, и мы не допустим по-
вторения ошибок... Звук воющей бомбы сно-
ва войдет в мертвую цивилизацию мира. Мы
снова выпустим на волю разрушительные си-
лы,— медленно, почти по складам говорил
фашист.— И тогда-то мы уже не повторим
наших ошибок.
— Напрасно вы так вызывающе держи-
тесь,— терпеливо-предостерегающим тоном
заметил Ватагин.— Ведь разговариваем мы
с вами не в сорок первом году, а на пороге
конца...
— Нет, и не в конце войны! — подхватил
гитлеровский оборотень.— Эта война кончи-
лась. А мы ведем с вами беседу уже как бы
между двумя войнами.
Славка Шустов, забыв свои обязанное,ти,
уставился на немца и слушал в оба уха. Ли-
цо его выражало мальчишескую отвагу. Все
понять, все запомнить, не упустить ни одной
страшной подробности этого разговора. Ва-
тагин почти с умилением поглядел на него.
«Ишь, глядит, как гусь на зарево?» — поду-
малось весело. И вдруг, именно от ирисут-
95
ствия Славки Шустова при допросе пойман-
ного крупного зверя, пришло знакомое ста-
рому чекисту чувство: вот он снова лицом
к лицу с заклятым врагом Родины и комму-
низма, как бы у самой крайней кромки на-
шего мира. Сколько хороших людей там, у
нас дома, учат, лечат, варят сталь, пишут
книги... Много бы дали они за то, чтобы хоть
в щелку взглянуть на этого фон Бредау,—
такое зрелище удивительно освежает голову,
дает ясность мысли, укрепляет волю...
— Что ж, господин... Этвёш Дюла,— ска-
зал Ватагин, беря телефонную трубку,— вид-
но, вам на роду не написано чинить старые
мышеловки. Уведите его, товарищ младший
лейтенант.
Слепые глаза фон Бредау ожили на се-
кунду, когда уже у дверей он обернулся:
— Как вы сумели расшифровать?..
— Вопросы будем задавать мы,— любез-
но напомнил Шустов.
51
Радиопеленгация подтвердила слова за-
держанного резидента, и через горы и ле-
са Шумадии устремился отряд майора Ко-
телкова. Взвод мотоциклов, броневик, бро-
небойщики на двух грузовиках мчались в то
глухое ущелье, где на единственной при-
годной площадке на высоте альпийских лу-
гов по какой-то загадочной причине еще со-
хранился германский аэродром.
В ущелье вошли без выстрела. На задвор-
ках сербской деревни неснятым кукуруз-
ным полем бежали немцы, за ними не ста-
ли охотиться — не до них! Дорогу загро-
мождала брошенная противником боевая
техника: длинноствольное орудие поперек
колеи, миномет у колодца. В неезженых
глубинах горного ущелья орудия стояли в
неестественных позах, будто они со всей
Европы сбежались сюда в ужасе и здесь
их настигла внезапная мучительная смерть.
С гор доносились глухие отзвуки боя —
сражались югославы.
Может быть, за всю войну не было та-
кой сложной обстановки, как в эти дни ок-
тября 1944 года на севере Балканского по-
луострова. Танковые соединения советских
войск совместно с югославской Народно-
освободительной армией штурмовали Бел-
град. Там засел фельдмаршал фон Вейхс.
Немцы ожесточенно сопротивлялись: им
нужно было выиграть время, чтобы дать
вытянуться с юга — из Греции — своим ухо-
дящим по горным ущельям измученным:
и потрепанным войскам. Бой шел под Бел-
градом, но в горно-лесистом районе к во-
стоку еще находились другие окруженные
немецкие группировки — силой до четырех
дивизий. Путь на север, через Дунай, им
был закрыт: там стремились на запад по
равнинам Венгрии и Воеводины советские
войска двух фронтов: Второго и Третьего
украинских. И немцы растрепанными мас-
сами пробивались через шоссе в обход к
югу от Белграда, чтобы соединиться с ос-
новными колоннами, на сотни верст растя-
нувшимися по балканским дорогам.
Младший лейтенант Шустов ехал на мо-
тоцикле в голове боевого охранения. Вдруг
он притормозил — за поворотом дороги
двигалась беспорядочная толпа. Это нем-
цы и четники — человек тридцать,— устре-
мившиеся из гор на шоссе.
Шустов дал из ракетницы условленный
сигнал. Броневик вырвался вперед, зара-
ботали пулеметы. Немцы побежали под
обрыв.
А через полчаса — новая встреча. Юго-
славы! Увидев советских мотоциклистов,
они стали просто выхватывать их из седел
в свои могучие объятия. Показались их ра-
неные, бредущие в арьергаде отряда. Слав-
ка большими глотками пил из поднесенно-
го кувшина козье молоко — пахучее, теп-,
лое...
— Кто тут мешает движению колонны!
Это майор Котелков появился в голо-
ве боевого охранения. Он в «виллисе», он
не признает рукопожатий на войне.
— Так-то, хлопцы, выходите на шоссе,
тут уж мы докончим! — крикнул Котелков
югославам и тронул шофера за плечо.
Майор уехал, а югославы долго еще стоя-
ли, как будто оберегая продолговатый пу-
стырек, оставшийся в толпе от машины.
Догнав Котелкова, младший лейтенант
как мог деликатнее напомнил ему о некото-
рых советах полковника.
— А вы не учите! — крикнул Котелков.—
Набили руку в адъютантах реляции писать!
Научитесь командовать боевым охранением.
Й они разъехались: мотоцикл ушел впе-
ред.
Славка мчался и думал о том, что не ве-
зет ему в жизни. Вот он уже и в боевой
операции, так нет с ним Ивана Кириллови-
ча. Полковник, когда уже уселся в коман-
96
дирскую машину рядом со Славкой, был вы-
зван к телефону. Командующий отменил
его поездку — взял с собой на какое-то
новое задание. Славка видел, как был огор-
чен Ватагин; слышал, как обстоятельно
скрипел на нем ремень, пока он с невозму-
тимым видом назначал старшим майора Ко-
телкова. Тот сразу же пересадил Шустова
подальше от себя: с «виллиса» на мото-
цикл.
Свежая могила, щедро засыпанная цве-
тами, виднелась у дороги. Три девочки-сер-
биянки спускались по горной тропе к мо-
гиле, в руках у них зажженные свечи и
сплетенные из цветов веночки. А сами —
в празднично ярких, рыжих камзолах.
Славка притормозил:
— Чья могила?
— Нашего Бранко. Тут бой был. Се-
годня похоронили.
— Чего ж вы такие нарядные? — не утер-
пев, спросил Славка.
— Белград освобожден.
И Славка, сняв фуражку, постоял под
обгорелой сосной у свежей могилы — вчет-
вером с сербскими девочками в ярких ох-
ряных камзолах,
В горах звуки боя сливались в общий
гул. Только пулеметы сохраняли пунктир-
ную отчетливость звука. Третьи сутки нем-
цы — группа аэродромного прикрытия —
искали боем пути отхода из горного
ущелья, но кто-то преграждал им дорогу и
отбрасывал назад.
— Понимаете, это югославы! Они сте-
каются с гор, как на музыку! — возбужден-
но докладывал Шустов майору.
— А ну как запросит штаб — кто сосед
справа? — усмехнулся Котелков из ма-
шины.
Линии боя в самом деле не было; вернее,
она как бы покачивалась. Словно огромная
цепь росла и росла через леса и горы, охва-
тывая германский аэродром.
В осеннем бору то и дело выходили из-
за деревьев югославские дозорные и авто-
матами показывали дорогу, усыпанную
желтой листвой. Вдруг где-то впереди уди-
вительно и сказочно зазвучала гармоника.
Шустов прибавил скорость.
На лужайке в свете костра, озарившего
лохматые столетние дубы, плясали бойцы.
Мелодия стремилась монотонно и бешено.
Вооруженные люди, обняв друг друга за
плечи, длинной чередой бежали на месте.
Цепь едва двигалась слева направо, меж
тем как ноги в сыромятных обувках отби-
вали четкий ритм.
Сутулый и горбоносый серб в короткой
черной, вышитой шелком безрукавке подо-
шел к мотоциклу Шустова. Это был командир
одного из маленьких отрядов, стекавшихся
из лесов и гор на звук боя. Он был пере-
поясан патронташами и увешан гранатами.
— Аэродром взят в клеши. Ночью подой-
дет подкрепление, будем штурмовать. А по-
ка у нас полчаса передышки: свадьба,—
после первых слов приветствия рассказал
сербский командир.— Санитарка Зага ухо-
дит в Белград. Ведь Белград свободен!
Вы слышали об этом? Вот и остались жи-
вы наши дорогие студенты Зага и Душан.
Полчаса передышки — их свадьба!
Может быть, от усталости слезы высту-
пили на глазах у Славки. Он вспомнил
свое прощание с Дашей. «Будет тебе еше
свадьба!..»—сердито сказала она.
В буйном веселье горной свадьбы было
что-то призрачное. Всё быстрее двигались
слитые силуэты в высоких меховых шап-
ках. Обняв друг друга за плечи, люди пля-
сали, и карабины вздрагивали у них на
7. Мир приключений.
97
груди. Она росла — эта цепь. Народ, до-
живший до дня освобождения своего Бел-
града, ликовал сегодня, видно, по всем ле-
сам и горам. Лихая горская пляска выра-
батывала ритм, все более шатучий и гроз-
ный. Цепь росла, то и дело кто-нибудь еше
вставал от костра, на ходу надевал кара-
бин на шею, разрывал цепь танцующих и
тотчас замыкал ее собою.
— Разрешите и мне, товарищ коман-
дир! — с задором попросил Шустов.
Позади еше не слышался шум наших мо-
торов. Худощавый и стройный Славка про-
шел мимо низких волов, которые жевали
сено у повозок, приблизился к танцующим
воинам, разорвал цепь и устремился вместе
с ними...
— Ты русский? — спросил его на бегу
сосед.
— Я русский. Нас много тут! — крик-
нул в ответ Славка.
— Это «коло»! Хорошо?
Яростная гармоника, короткие выкрики
и смутный гул пляшущих ног заглушали
их отрывистый разговор.
— Мы танцуем «коло», это моя свадь-
ба!— крикнул серб,
— Ты Душан?
— Откуда знаешь? — удивился серб, но
ответа не стал ждать.— Ты мотоциклист?
- Да.
— Я тоже мотоциклист...
52
В ту же ночь, по поручению своего
командира, Душан вел советских автомат-
чиков и бронебойщиков на альпийский луг,
служивший немцам последним аэродро-
мом в горах Шумадии. Накануне он лично
допрашивал пленного из аэродромной ро-
ты. Тот все рассказал: позапрошлой ночью
из Германии самолет доставил какого-то
тучного начальника; его готовят сбрасы-
вать где-то на парашюте. На аэродроме
полным-полно эсэсовцев. В двух автомаши-
нах живут над обрывом важные эсэсовские
господа — из-за их тайных махинаций все
тут могут навсегда остаться. Пленный на-
бросал Душану схему аэродрома.
Шли пешком, таша по двое бронебойные
ружья по каменистым оползням, головокру-
жительными тропами, в обход немецких за-
став. Броневик, грузовики и почти все мото-
циклы остались внизу, у костров.
Славка и Душан — лишь двое — вели свои
мотоциклы. Из-под заднего колеса мелкий
гравий летел столбом, осыпал Шустова, со-
гнувшегося над рулем, и Душана, который
сбоку налегал на крыло у подфарника и на
спинку люльки.
— Все спицы полетят! — хрипел Славка.
— Взяли! — страшно шептал Душан.
Потом протаскивали по оползню второй
мотоцикл.
Душан был молод, но сед (он был серо-
седой, как* седеют только блондины), рос-
лый, по-сербски спокойный, с крючковатым
подбородком. До войны работал телефонным
монтером в Нише, потом учился в Белграде.
Еше в лагере, у костра, они со Славкой
подружились, как могут сдружиться два мо-
тоциклиста. На Славкином мотоцикле под-
горели контакты. «Искра пропала...» — оби-
женным голосом прогудел младший лейте-
нант. И, положив свой мотоцикл, Душан
присел рядом. Они быстро поправили дело.
А потом в пути Славка коротко заметил:
«Задние фары погаси!» Серб оглянулся:
верно, забыл выключить красные светлячки.
Славка испытывал братскую нежность к
этому седому парню, незнакомому и такому
близкому во тьме горного ущелья — близ-
кому и по родству ненависти к общему вра-
гу, и по профессии... Душан поделился с
ним своими соображениями, как захватить
живыми важных господ на аэродроме.
План Душана был прост и ясен: на двух
мотоциклах, без одного выстрела, они выска-
кивают на летное поле; Душан гранатами
зажигает самолеты — «посветить, пошуметь
надо!»; Славка блокирует важных господ
«прямо в постелях», то есть в автомашинах,
покуда немцы не побегут врассыпную. Шу-
стову план показался разумным.
Котелков насупился, отвел в сторону
младшего лейтенанта, сказал ему довери-
тельно:
— День год кормит, понял?
— Не понял.
— Что ж ты, глупый, не понимаешь!— при-
щурился Котелков и отошел подальше. И в
ту же минуту Славка — задним умом кре-
пок— догадался: Котелков намекнул на то,
что будут награды и не к чему вмешивать
в это хлебное дело посторонних. Кровь при-
хлынула к лицу Славки, он даже фуражку
заломил на затылок от негодования, молча
поглядел вслед майору.
...Была глухая ночь, когда увидели под
98
собой альпийский луг и на нем летное поле
с двумя стартовыми дорожками.
На вид люди, вышедшие к цели, были
спокойны. В горах по ночам уже подмора-
живало — кто-то грелся, притопывая ногами,
и никто ему не сказал: «Погоди, сейчас жар-
ко будет», хотя эта мысль пришла в голову
многим. Кто-то перекладывал автомат на
груди поудобнее.
— У тебя есть девять на двенадцать? —
спросил Шустов у Душана.
И тот понял и дал ему требуемый ключ.
— А невеста есть у тебя? — подумав,
спросил, в свою очередь, Душан.
Славка быстро вскинул голову:•
— Есть. Скоро свадьба будет... А твою я
видел.
— У меня нет невесты. У меня жена! —
гордо сказал седой парень.
Чей-то фонарик медленно плыл, пока-
чиваясь среди луга,— какой-нибудь немец-
кий механик или ефрейтор аэродромной ро-
ты шел к себе в землянку. В капонирах вид-
нелись истребительные машийы. Три транс-
портных самолета стояли у стартовой до-
рожки. Вдали темнели глинобитные сакли —
там, наверно, жили летчики. Над обрывом в
землянках аэродромная рота. Когда кто-ни-
будь выходил из землянок, мелькал желтый
свет: значит, в землянках электрическое осве-
щение и немцам будет трудно видеть сослепу
в первые минуты.
— Ну что, нацелился?— спросил Душан.
— Быстротой возьмем.
— Он, черт, оврагом загородился.
— Проскочим. Лишь бы майор дал
команду.
Между тем майор Котелков скрытно раз-
водил автоматчиков. Короткими перебежка-
ми, не похожий на себя, младший лейтенант
Шустов приблизился к майору. Тот находил-
ся в том азартном состоянии, когда к нему
не подступись.
— Не выполняете!..— бешено шептал он
кому-то среди камней.
— Разрешите действовать, товарищ
майор? — задохнувшись, спросил Шустов.
— Куда ты там, к черту... Ложкой рта не
сыщешь!
— Товарищ майор, медлить нельзя... Уле-
тят. Вон уже пронюхали, глядите! — Слав-
ка даже рассмеялся, и получилось от вол-
нения злорадно:— Внезапность... Эх!
Котелков исподлобья поглядел на летное
поле, по которому действительно бежали
три — четыре огонька, и, точно это его убе-
дило, злобно крикнул Шустову:
— Давай! Только помни: споткнешься —
облепят, как мухи дохлую падаль... Видно
не будет, где тут жил со своим «Цундапом»
ватагинский адъютант!..
Котелков хотел сказать еще что-то, но
Славка уже сидел в седле своего мотоцикла.
Душан тоже ударил ногой — зажигание!
Два мотоцикла, виляя мимо Котелкова, по-
шли с горы набирать скорость.
53
То, что произошло в следующие несколько
минут, никто потом не мог рассказать точ-
но —• все видели по-разному.
Котелков поднял ракетницу и выстрелил,
посмотрел на патрон, зарядил снова и еще
раз выстрелил. Над лугами и скалами по-
плыли две красные ракеты. Тотчас отклик-
нулись автоматным огнем дальние и ближ-
ние холмы, ударили бронебойки. Немцы
отозвались огнем из самолетов, из укрытий
у землянок. И бой загорелся — странный,
непонятный.
Выскочив на луг, Славка слился со своей
машиной. Вот она, последняя резиденция
Крафта! Была секунда, когда он даже уви-
дел Крафта, или так ему показалось: разма-
хивая тонкими кистями рук, от машины к
машине бежал человек, совершенно не вла-
деющий своим телом, в сером эсэсовском
мундире. Он упал от его выстрела, но быст-
ро вскочил, рванулся в открытую дверку
машины.
— Ага, чижик! Вот ты где!..
Только сейчас, свалившись на всем ходу
с мотоцикла, Славка понял, что дышать ему
нечем. Он задохнулся, дышал широко от-
крытым ртом. Кто-то бежал на него с пи-
столетом в руке. И Славка метнул гранату.
Он видел, как того, бежавшего на него,
крутнуло в дыму разрыва, как несколько
раз он перевернулся вокруг себя, не падая,
и вдруг плашмя, всем телом шваркнулся о
кузов машины... Стекла летели со звоном
позже взрыва.
И когда Шустов вскочил в окопчик возле
машины, там еще было полно дыма. В дыму
он поднял немецкий автомат и бросил его
в угол. Он увидел еще нишу для патронов,
лесенку для выскакивания и водоотводный
колодец.
Танцующий на краю его автомата огонь
7*
99
мешал ему видеть и делал всё впереди тем-
ным. Но когда Славка менял диск, он ви-
дел, как из домика на краю луга выбегали
стремительные фигурки. Это были полуоде-
тые немецкие летчики, они бежали к своим
заранее назначенным на случай тревоги око-
пам. Но некоторые тут же падали среди
камней, не то подкошенные огнем, не то
чтобы одеться и застегнуться, лежа в кам-
нях, не то просто, чтобы глаза привыкли к
темноте. И снова, приложась к автомату,
Славка видел только порхающий у края
ствола огонек.
Весело пылали подожженные бронебойщи-
ками самолеты, и летное поле освещалось
теперь этим желтым пламенем. Там, где
транспортные машины стояли тесно,— сре-
ди пучков огня металось что-то черное. Эс-
эсовцы, отстраняясь от огня, видели из-под
руки такое, что вселяло в них ужас: черный
силуэт мотоциклиста метался среди самоле-
тов и забрасывал их гранатами. Он казался
неуязвимым. Пламя, которое всем внушает
инстинктивный ужас, не пугало его, и он
один среди полыханья и взрывов, в крутых
виражах, разворачивал свой мотоцикл.
Когда Шустов увидел мотоциклиста, он
сразу вспомнил, что это Душан. Стреко-
танье адского его мотоцикла сливалось с
треском полыхающего пламени на крыльях
100
самолетов и звоном коробящегося,
сгибаемого огнем железа.
Вдруг Славка заметил две фигур-
ки — они выскочили сбоку, из зем-
лянки, и побежали к нему. Вот еще,
правее... Еще немного... Это атака...
В горячечном пылу боя он шеве-
губами и произносил какие-то непонят-
лил
ные ему самому, но верные слова.
— Эх ты, Душан!— растроганно шептал
он.— Молодец, Душан! — Он нажимал на
спуск, и немцы исчезали в камнях.— Еще
очередь!.. Нет, ты погоди...
И так, обращаясь то к другу-сербу, то к
дюжему эсэсовцу, бежавшему на него, эн
бил из автомата, высовывался и метал гра-
нату, менял диск и снова бил, бил...
А эсэсовцы всё ползли и ползли. Захва-
ченный целиком боем, Славка и не подозре-
вал, из-за чего они хлопочут, что им так на-
до здесь; он не догадывался, что это пото-
му, что он, Славка Шустов, отрезал от них
самую душу аэродрома — раненного им ру-
ководителя колонны Ганса Крафта, из-за
которого оставались здесь, в ущелье, все эти
смертники... Славка был спокоен и даже ду-
шевно счастлив и уже не думал ни о чем в
боевом порыве...
Чем меньше становилось гранат и патро-
нов, тем ближе подползали эсэсовцы. Чем
ближе становилась смертельная опас-
ность — «Ну, вот и все, отжил я!»,— тем
равнодушнее к этому становился Славка
Шустов, потому что очень просто и с каж-
дой минутой яснее понимал, что все его си-
лы использованы до конца. Все способности
его молодого тела, его хорошей души, зор-
ких глаз, сильных рук, когда-то носивших
Дашу до самого шалаша у реки, израсходо-
ваны полностью.
Он бы еще мог жить, да нет патронов.
«На Шипке все спокойно...» — вдруг выплы-
ло в памяти.
Он хотел жить, носить Дашу, чтобы она
смеялась ему в плечо, чтобы гроза его вы-
мочила и костер высушил, чтобы мяч летал
над волейбольной сеткой и гасить этот
мяч без продыха, чтобы книгу прочитать в
один присест и в подмосковную «электрич-
ку» вскочить на полном ходу. Но это уже от
него не зависело.
Тупой удар — совсем нестрашный! — и
перед глазами поплыли оранжевые пятна,
точно в ярких рыжих камзолах сербские
девочки прошли мимо него и растаяли.
А выстрелы на летном поле становились
всё реже. И немцы, видимо, не собирались
больше воевать. Огонь становился красным
и фыркал снопами, когда добирался до
редкого бака.
54
— Где Шустов?
— Несут его...
Но Славку не несли — Душан подвез
на мотоцикле. Потерявшего способность
редвигаться Крафта притащили на плечах.
Сидя на камне перед майором Котелко-
вым, раненный в ногу Крафт попросил раз-
решения ополоснуться холодной водой. Он
причесал мокрые волосы на пробор, но на
это ушли все его силы: он не смог сидеть в
каретке мотоцикла —
его положили плашмя,
на коврик.
В пути Шустов оч-
нулся « не понял, что
за машина. А это юго-
славы подбросили свою
легковую. Душан — за
рулем. Позади, над
Крафтом, бодрствуют автоматчики. Один по-
ложил забинтованную ладонь на плечо нем-
ца. Так они ехали, как друзья-товарищи.
Мелькали золотые дубы за окном...
— Дай прикурить,— одеревенело сказал
Славка.
Душан пошарил — тем привычным, очень
мирным движением ищущих спичку рук —
во всех карманах. И это движение показа-
лось Славке смешным.
— От мотоцикла прикури,— сказал он,
обнаруживая полное непонимание происхо-
дящего.
И всю дорогу он стонал... то в памяти, то
в забытьи.
Душан только шевелил распухшими гу-
бами и косился изредка своим обветренным
лицом на русского офицера, укутанного с
головой в домотканое сербское одеяло.
Этот бело-синий куль, не похожий ни на
что, упрямо качался.
оче-
его
пе-
— О-о-о!..
— Хорошо хоть дорога сухая,— уговари-
вал его Душан, зная, что нечем помочь, и
еще более замедляя движение.
— Хорошо, что ты едешь. Я тебя полков-
нику представлю... Будь же ты проклят! Ти-
ше! О-о-о!..— стонал Славка.
— Да что ж я могу, друг! — оправдывал-
ся Душан и сам тотчас чертыхался на но-
вом бугорке: — О, черт! Я же считаюсь с то-
бой, милый...
— Чижика взяли? — сквозь зубы спросил
Славка.
Нисколько не задумываясь над незнако-
мым словом, Душан сразу понял, что речь
идет о Крафте, и ответил:
— С нами, друг... О, ччерт!
Душан держал руку на Славкином лбу.
Его серо-седая голова покачивалась, как ка-
залось Славке, прямо над ним, и, странная
вещь, был он похож на Дашу. Сквозь боль,
жар и бред Славка все смотрел на серое,
усталое лицо югослава, на седые пряди во-
лос, крючковатый подбородок, а временами
мерещилось Дашино курносое, розовое ли-
чико. Непохожие, а как брат с сестрой.
В гудящей, шершавой голове все тянулась,
лепилась и не могла связаться какая-то
очень важная, просто необходимая мысль.
Душан, чувствуя, что Славкино беспокой-
ство вызвано не только болью, понял его по-
своему.
— Друже Шустов,— сказал он,— не вол-
нуйся ты. Немец в машине. Лежит лицом
вниз. Ему страшно.
Немец... 'Крафт... Вот оно! Сходство! Не-
мец выдумал, что люди похожи черепными
коробками и надбровными дугами. Глупости
какие, жалкие глупости... Не лицами, а ду-
шами, человечностью, как Даша и Душан.
Пережившие одно, передумавшие одинаково
в Старобельске и под Белградом, воевав-
шие... Надо полковнику рассказать и Мише
тоже... Душан, Даша, душа...
55
Из госпиталя просили срочно позвонить.
Когда Ватагин вернулся от генерала и ему
сказали об этом, он не стал дозваниваться.
Это о Шустове. Значит, делают ампутацию.
Он выбежал' во двор.
— Выкатывать? — обгоняя, спросил де-
журный адъютант.
Это был Буланов, он все понял с первого
взгляда.
— Пешком добегу.
Госпиталь в двух кварталах. Падал пер-
вый снег. И такой крупный, что даже часо-
вого залепило, он не успевал отряхиваться.
Встречная легковая машина с забитыми
стеклами остановилась.
— А мы к вам,— сказали в открывшуюся
дверку.
— Я сейчас буду... Проведите его ко мне.
Это привезли Крафта на первый допрос.
В приемном покое никто ничего не мог
рассказать. Дежурный врач недавно принял
смену. Сестры отсылали одна к другой. Хи-
рург просил подождать: он еще не вышел из
операционной. Ватагин постоял во дворе под
снегом, закурил. Живой ли?..
Он помнил, как три часа назад, нагнув-
шись низко к лицу Славки, он сказал: «Ни-
чего, полежишь, война не кончилась», и
Славка ответил: «Всё... до лампочки. Вот
только жаль, небритый». Врачи насчитали
пять ранений, одно серьезное: в область поч-
ки. Извлекли из раны зажигалку, которая на-
ходилась в кармане и, приняв на себя удар
осколка, глубоко вдавилась между ребер.
Славка лежал в одиночной палате. Ватаги-
на поразили коричневые ямины на его небри-
тых, впалых мальчишеских щеках. Он лежал
на животе, его трясло залпами мелкой дро-
жи. Казалось, он еще в пылу боя, в руках
автомат, и он выпускает сразу полдиска.
. ...Залепленный снегом, полковник шагал
по двору, курил. Мысль о том, что Славки,
может быть, уже нет в живых, казалась не-
лепой. Вдруг вспомнилось, что в этом же го-
спитале находится на излечении Даша Лучи-
нина. Вот как встретились...
Ватагина окликнули:
— Товарищ полковник!
У ворот стоял часовой, знакомый еще со
Сталинграда: красивый молодой башкир.
Тоже весь в снегу, он загадочно улыбался.
— Вызвали, а никто не знает зачем,— по-
жаловался полковник.
— А я знаю,— сказал автоматчик, свер-
кая зубами.
— Что ж ты знаешь? — стараясь быть
спокойным, спросил Ватагин.
— У башкир поговорка есть: «Начатое де-
ло — уже конченное дело». Сделали опера-
цию Шустову!
— Не врешь? — задохнувшись, спросил
Ватагин.
Башкир покачал головой, любуясь радо-
стью большого начальника — полковника.
— Жив! — сказал он.
102
Ватагин даже вспотел. Он так ждал этого
слова, но, сказанное башкиром, оно показа-
лось сейчас непонятным. Ватагин даже поду-
мал: по-русски ли тот сказал?
— Ас рукой что? Тоже знаешь?
Башкир рассмеялся; как ребенок:
— И это знаю! Врач при мне говорил:
«Живой будет Шустов, и рука будет це-
лая»... Иди домой, товарищ полковник. От-
дохни, спи.
Снегопад продолжался. Вот она, послед-
няя зима войны.
Дождавшись хирурга, полковник не узнал
от него больше того, что сказал автоматчик.
Он шел, почти бежал по улице штабного го-
родка.
Остановился: «Ничего не случилось, сей-
час надо Крафта допросить, а об этом по-
том»... И снова побежал, тревожа часовых.
56
Прошло полгода после этих событий.
Было начало марта.
Огненная лава войны, точно в воронку,
вливалась в Центральную Европу. По ночам
несметное множество австрийских, бавар-
ских, вестфальских городов возносило в стра-
тосферу дыхание пожаров, и в этом море
огня английским и американским летчикам,
возвращавшимся из операций — штурманам,
стрелкам и радистам «Летающих крепо-
стей»,— начинало казаться, будто с нашей
несчастной планеты сорвана ее твердая обо-
лочка.
Всю зиму агонизировала гитлеровская им-
перия.
Солнечным утром 10 марта полковник Ва-
тагин ехал, догоняя войска, по той дороге в
Западной Венгрии, что ведет из Веспрема на
Сомбатхей.
Машину вел, как и прежде, лейтенант Шу-
стов.
Со времени захвата Гавса Крафта на аэро-
дроме в горах Шумадии полковник Ватагин
и его оперативная группа успели выполнить
несколько важных поручений командования:
ликвидировали обнаруженные с помощью
населения тайные склады оружия, уничтожи-
ли боем подпольную организацию «гайдуков
Аврама Янку», захватили группу террористов
«Дечебал».
А Славка и Даша томились в госпитале.
Всю войну Славка боялся ранения, пото-
му что боялся госпиталя. Всегда приходили
оттуда бледные, немного чужие, малосиль-
103
ные, и у него было такое впечатление, что не
рана, а сам госпиталь делает это с людьми.
И с ним все происходило как положено: пос-
ле операции он до того ослабел, что ночью
плакал под одеялом, пока няня не привела
Дашу; та, с перевязанной рукой, просидела
с ним, как с маленьким, всю ночь напролет.
Потом он стал просительно-милым, послуш-
ным — врач, сестры и особенно Даша могли
делать с ним что угодно. Потом явился ап-
петит, а с ним — разговорчивость, смешли-
вость. Теперь его знал весь госпиталь. С Да-
шей они бродили по госпитальному парку.
И Славка в припадке здорового эгоизма рас-
сказывал ей об удовольствиях четырехразо-
вого питания и вдруг конфузился и нежно
обнимал, целовал. Здесь, на .присыпанной
снегом скамейке, они однажды долго сочиня-
ли докладные записки по начальству с прось-
бой разрешить им вступить в законный брак.
Полковник Ватагин навещал Славку, но
только редко — времени нет, война.
Бывал и старшина Бабин, яблоки прино-
сил; однажды с безразличным видом сооб-
щил, что майор Котелков отправился с но-
вым назначением в Югославию.
— С повышением? — спросил Славка.
— Кажется, с повышением,— хмуро отве-
тил Бабин,
— Нужен он югославам!
И целый день Шустов слонялся по госпи-
талю — не было настроения ни встречаться с
Дашей, ни «козла» забивать на веранде с
выздоравливающими. Огорчила новость.
Возвращение к своим было отмечено в од-
ной из вилл на берегу озера Балатон, а эта
первая поездка с полковником едва ли не
казалась Славке просто свадебным путеше-
ствием. Переживали молча: Ватагин любил
запах прогретой машины, сидел, высунув ло-
коть в окно на ветер, а Шустов гнал маши-
ну, С ЛЮбОПЫТСТВОМ ОГЛЯДЫВаЯ ХОЛМЫ И ПО;
ля Западной Венгрии.
Поля сейчас отдыхали. Все вокруг голо,
по-весеннему в пепельных тонах. Кое-где —
кучки крестьян, они заканчивают раздел по-
мещичьей земли. Вдали хутора с веселой че-
репицей, по-весеннему лиловые сады, горо-
док— он напоминает о себе только зеленым
шпилем и серой башней на горизонте.
— Знаешь, по чьим землям едем?
_— Графа Пальффи?
— Да, по бывшим полям графа Пальффи.
Полгода Славка терпеливо дожидался сво-
его часа, когда он сможет выяснить некото-
рые оставшиеся ему неизвестными обстоя-
тельства загадочной вражеской диверсии. Те-
перь был подходящий случай. И Славка осто-
рожно спросил:
— Что ж, поймали его?
Ватагин не промедлил с ответом:
— Ушел. Он ведь под автоматным огнем
Даши Лучининой выскочил из машины. Ра-
ненный, пробирался по болотам, приволокся
в свое имение и долго скрывался тут в вин-
ном погребе.
— Зачем?
— Верные люди должны были его пере-
бросить на самолете в Швейцарию. Ну, а от-
туда, конечно, в Америку. У него ведь нет ро-
дины. Ему помог бывший управляющий име-
нием. Сам не успел сбежать, но, холуйская
душа, обеспечил хозяина. И что ж ты дума-
ешь? Вот она, слепая сила классового ин-
стинкта! Несметный богач, международный
разведчик, блестящий офицер, конный
спортсмен, мичман американского флота, в
последнюю ночь перед уходом со «своими
людьми» вышел из подполья, чтобы лично
распорядиться, как лучше уничтожить кон-
скую сбрую, плуги и сеялки. Лишь бы не до-
сталось народу!
Славка осторожно провел машину сквозь
толпу крестьян, возвращавшихся с поля; в
пестром сборище пиджаков и венгерских
курток со шнурами выделялись и желто-зе-
леные шинели солдат, недавно вернувшихся
из разгромленной армии.
— Товарищ полковник, расскажите! — по-
мальчишески вкрадчиво попросил Шустов.
Ватагин усмехнулся:
— Изволь... Что рассказывать-то?
— Кто были резиденты?
— Крупные лица. Гитлер зря бы их не
упрятал на десять лет вперед. Один из них —
Мильднер, полковник тайной полиции в Да-
нии. Второй — тоже черномундирный, Бруно
Книтель, начальник отдела гестапо, ответ-
ственный за проведение специальных меро-
приятий. Третьего ты сам доставил — капи-
тан речного флота в отставке. Четвертый —
доверенное лицо Гиммлера, страшный чело-
век, осуществивший в Польше акцию «АБ»,
то есть истребивший тысячи интеллигентов...
— Смотритель перевала? — тихо осведо-
мился Шустов.
— Он самый. Вот тут-то они и наследили.
Я долго не мог понять, почему они так доро-
жили альбомом. Ведь в нем было только во-
семь двойников. Чепуха по сравнению со всей
картотекой Крафта. Однако он и не думал
переправлять ее за границу с помощью пос-
ла. Если же Крафт хотел замести следы, то
проще всего было уничтожить альбом. Когда
я узнал о существовании картотеки, возня с
альбомом стала совсем загадочной. В чем
тут заковыка? Оказалось, что смысл надо
искать вовсе не в конспирации, а в самой
тривиальной чиновничьей психологии. Крафт
на допросе очень торжественно сказал мне
про смотрителя перевала: «Это был человек
самого Гиммлера!» Он считал, что я сразу
его пойму. А я очень долго соображал. По-
думай только, этот одержимый маньяк, этот
не то чтобы образованный, но, во всяком слу-
чае, вполне эрудированный тип, воображав-
ший себя современным Ницше, просто-на-
просто хотел угодить начальству. Альбом с
фотографией смотрителя был докладной за-
пиской Гиммлеру, заверявшей, что «его че-
ловек» устроен. И ради этого убили Атанаса
Георгиева! Ох, какая страшная штука — чи-
новник. Помнишь, как говорил Котелков?..
— Мы здесь не фиги?..
— Нет, когда речь шла о человеке, умею-
щем угодить начальству, он с завистью го-
ворил: «Этот службу знает...»
104
Миновали мост со скоплением военной
техники. И снова Славка подкрался к пол-
ковнику с неистребимым своим любопыт-
ством:
— Важное было дело?
— Судя по тому, что у тебя на груди, да,
Слава. Да!
Шустов с наивным самодовольством поко-
сился на орден Ленина, сиявший на новень-
ком кителе.
— Они снова готовят Европе ужас и опу-
стошение,— неохотно сказал Ватагин.— И
это пострашнее сапа. Новое нападение на че-
ловечество...
— А как вы догадались, что дело не толь-
ко в сапе?
— Ты забыл, что воображение ребенка
должно сочетаться с терпением ученого,—
посмеялся Ватагин.
— А все-таки?
— Самое трудное было в том, что основ-
ную диверсию они замаскировали не так, как
обычно бывает — каким-нибудь хитрым лож-
ным ходом,— нет, а тоже диверсией. Полу-
чился как бы двойной подкоп. Но в конечном
счете это и помогло. Ты помнишь показания
берейторов и жокеев: резиновые перчатки,
сулема, йодная настойка? Все это, я сразу
понял, нужно было Пальффи, чтобы навлечь
на себя подозрения. Им важно было главное:
чтобы мы поездки Ордынцевой посчитали
прикрытием для. операции Пальффи, в то
время как на самом деле все было как раз
наоборот.
— Когда вы это поняли?
— Трудно сказать, потому что трудно
вспомнить — полгода прошло. Прежде всего
позывные: «Пять подков с одного коня». Не
так-то просты немцы, чтобы заниматься та-
кой символикой близко от главной тайны.
Я это тогда смутно сознавал. Потом исто-
рия с македонским монахом...
— Товарищ полковник, как же с моей до-
гадкой? — вмешался Славка.— Ведь она то-
же подтвердилась! Я стремился на перевал,
потому что логически рассчитал, где искать:
в узком дефиле горного шоссе им было лег-
че заражать лошадей. Они же знали, что на-
ши ройска будут идти с севера на юг. Вот я
и обнаружил смотрителя.
— Твоя догадка была лишь правдоподоб-
на, не более. На самом деле в серии похо-
жих лиц им были нужны наиболее уединен-
ные: их подменять безопаснее. А где же ис-
кать уединение, как не в горах! Заметь, что
для этого страшного дяди они выбрали из
восьми вариантов прежде всего македонско-
го монаха. Он бы и погиб, если б не оказался
горбатым и не сбежал к тому же с благосло-
вения отца Никодима. Тогда уж они обрати-
лись к смотрителю перевала.— Ватагин
усмехнулся.— У этих господ был даже тер-
мин: «Смерть под псевдонимом».
— А ведь точно! — восхищенно восклик-
нул Славка.
— Если уж хочешь знать,— продолжал
Ватагин,— так с этого изъяна телосложения
монаха и начался мой ход мысли. Мне стало
ясно, что его отвергли или, как говорят кон-
ные ремонтеры, «выбраковали». Этот монах
не подходил для какой-то цели. Я стал ду-
мать: какая же может быть цель?..
— Что же вам пришло в голову?
— Многое приходило в голову. Зачем, к
примеру, для сапной диверсии понадобились
радиопереговоры? Кое-что сбивало с толку.
Для какого дьявола Ганс Крафт искал аль-
бом на квартире Милочки? Почему убили Ге-
оргиева, всё перевернули в дипломатической
переписке и ни клочка бумаги не взяли? Ни-
чего нельзя было понять, пока мы имели
только одного Леонтовича в альбоме. Надо
было, чтобы так хорошо помог нам шахмат-
ный мастер Владо... Когда он сказал мне, ме-
жду прочим, что прежде, чем заняться «Ис-
торией венгерского коннозаводства», Ганс
Крафт написал «Этюд об асимметрии двух
половин человеческого лица», я снова дви-
нулся немножко вперед. Я понял...
57
Дорога бежала по полям. Славка Шустов,
свободно положив руки на баранку, слушал,
покачиваясь и вперившись взглядом в набе-
гающее полотно гудрона, а полковник Вата-
гин рассказывал. И вот что узнал в этот день
московский «Сорви-голова» о самой сердце-
вине той удивительной операции, в которой
он чуть не простился с жизнью...
Еще в 1912 году художник Шикльгрубер,
блуждая по улицам Вены с банатским нем-
цем, уговорил его заняться изучением вопро-
са о повторяемости человеческого лица. Бу-
дущий главарь фашизма уже и в те годы, ви-
димо, обладал маниакальной одержимостью
и способностью подчинять себе чужие воли,
так как сумел на всю жизнь внушить Гансу
Крафту расистскую мысль о том, что если не
считать усов и бород, очков, степени облысе-
ния, мимики и взгляда, а главное — возраст-
ных различий, то вся белая раса, включая
105
мужчин и женщин, насчитывает строго огра-
ниченное количество портретных типов, или
«штаммов». Их можно, наверно, подсчитать.
Педантичные изыскания заполнили целую
жизнь Ганса Крафта. Его бесконечные ком-
мивояжерские странствования по Балканам
предоставляли ему все новый и новый мате-
риал: фотографии, обмеры. И он подсчитал!
Оказалось, что есть кривая повторяемости
человеческого лица, что можно основать ста-
тистику сходства. По мнению Крафта, чело-
веческое лицо насчитывало всего лишь
112 530 разновидностей. Гигантская картоте-
ка банатского немца после двадцати лет ра-
боты позволяла ему для любой разновидно-
сти легко находить около десяти двойников.
Другое дело, что это могли быть по-разному
загорелые или бледные, по-разному приче-
санные, с различными голосами, с непохожи-
ми темпераментами люди — люди разной
судьбы: профессора и мясники, лесные охот-
ники и зубные протезисты. До полного сход-
ства еще далеко, но пропорции лиц, обмеры
носа, глаз, ушей и лба таковы, что фотогра-
фии, наложенные одна на другую, давали как
бы один портрет одного человека.
Часами просиживал Крафт над своей кар-
тотекой, злорадно торжествуя над ничего не
ведавшими людьми, тасуя их, как карты,
мысленно меняя их судьбы, взаимно заме-
щая их в своего воображении. Ресторанный
скрипач из румынского городка в одно мгно-
вение мог стать владетельным князем Оксен-
гаузеном, а почтенный хорватский историк
превратиться в добруджинского бахчевника,
везущего арбузы на воскресный базар...
Картотека звала к действию, и Ганс Крафт
даже немножко свихнулся от нервного воз-
буждения, когда на переломе войны вызов
в Нюрнберг сказочно повернул его судьбу.
Гиммлер счел возможным доложить фюре-
ру о странной коллекции, собранной в Вана-
те одним из фольксдейтчей, а Гитлер само-
довольно вспомнил свои венские прогулки с
этим самым фольксдейтчем. Значит, зерно
его идеи пало на благодарную почву! К это-
му времени фашистский мессия, подозритель-
ный и запугавший сам себя угрозой террори-
стических актов, обзавелся уже четырьмя
двойниками, которые вместо него разъезжа-
ли по Берлину и Нюрнбергу в роскошных
машинах, одетые, как он, с теми же вырабо-
танными жестами и голосом ясновидца. Те-
перь Ганс Крафт как бы возвращал своему
давнему другу долг юности.
Встреча состоялась. Гитлер потребовал от
Крафта клятвы молчания и показал ему семь
фотографий — это были очень нужные гос-
пода, для которых банатский немец по воле
фюрера должен был найти на Балканах
двойников. Фюрер не сказал, что речь идет
о трагической возможности поражения и
ухода нацистских кадров в подполье на де-
сятилетия до нового реванша, но Крафт и
сам все понял: фашистские газеты были пол-
ны многоречивых славословий гитлеровским
героям Сталинграда, которые предпочли бес-
славному плену смерть во имя отчизны.
Стояла мартовская ростепель 1943 года.
Германия уже устала от войны. А Крафт
только вступал в действие. Уже через три
дня, вернувшись на самолете в Банат, Крафт
мог разбросать веером на столе фотографии
всех балканских двойников намеченных Гит-
лером лиц. Однако главная работа только
начиналась. Надо было скрупулезно вы-
искать наиболее благоприятные варианты
перевоплощения. Фотографическое сход-
ство — вот оно, на столе, под лупой! А все
остальное? Привычки, жесты, память, голос,
походка, смех, зубы, любовь к пасьянсам или
к охоте на зайцев, аппендицит, привычка
посвистывать, родинка под правой лопаткой...
Чем больше ломал голову Крафт над техни-
кой выполнения задания фюрера, тем стано-
вилась сложнее легкая на первый взгляд
операция. Ясно было только одно: нужно бы-
ло начинать новую серию изысканий — обна-
ружить среди двойников наиболее уединен-
ных, наиболее одиноких, наиболее молчали-
вых и нелюдимых, с которыми легче было бы
свести всю бесконечную сложность личности
к простейшим промерам носа, глаз, ушей...
Тогда-то и появился новоявленный рейхс-
дейтч в германском посольстве в Софии.
Тогда-то и возник тайный союз Ганса Крафта
и Пальффи Джорджа.
В должности помощника военного атташе
венгерской миссии Пальффи Джордж был
таким же, как Ганс Крафт, замаскированным
агентом гитлеровской тайной разведки. Он
исподволь готовил отвратительную диверсию
на случай отхода нацистских войск с Бал-
кан — заражение сапом конского поголовья
этих стран. Это ему было нетрудно: блестя-
щий конный спортсмен, известный охотник
до лошадей, он мог разъезжать по Болгарии
и Румынии, не вызывая ничьих подозрений.
К тому же он обзавелся отличным камуфля-
жем — любовницей Мариной Ордынцевой,
106
которая — просто на счастье! — обладала та-
ким фактом своей биографии, как пропавший
четверть века назад горячо любимый жених.
В качестве разведчика, как, впрочем, и во
всем другом, Пальффи Джордж был в тыся-
чу раз талантливее и удачливее Ганса Краф-
та. Однако педантизм и маниакальная одер-
жимость Крафта перевешивали. Как только
однажды во время загородной пирушки
Пальффи Джордж проболтался немцу о том,
что вот уже полгода он сопровождает Мари-
ну Ордынцеву в ее поездках по захолустнььм
городишкам в поисках поручика Леонтови-
ча — «и как же это удобно, если бы вы зна-
ли!»,— как новая расстановка сил определи-
лась в неделю. Пальффи Джордж был пере-
подчинен Гансу Крафту. Теперь одна дивер-
сия должна была маскировать собой другую:
по-прежнему Марина Ордынцева выезжала
из Софии по очередному будто бы до нее до-
шедшему слуху — искать объявившегося же-
ниха, по-прежнему Пальффи Джордж сопро-
вождал ее. Но теперь роли переменились: по
существу, главная задача выполнялась те-
перь Мариной Ордынцевой — она изучала
очередного двойника, а Пальффи Джордж со
своей диверсией предназначался только для
маскировки на случай, если русские заинте-
ресуются этими поездками. Белогвардейская
дива и венгерский офицер служили банатско-
му немцу. Дело пошло на лад!
Конспирация новых изысканий Крафта бы-
ла такова, что Марина Ордынцева — даже
она, главная исполнительница замысла! —
ничего не знала о том, что она состоит на
службе у Гиммлера. Когда Пальффи стал
давать ей фотографии лиц, даже отдаленно
не похожих на ее несчастного Федю, к его
удивлению, Марина легко примирилась с
этим. Она понимала, что представляет собой
только декорацию для «каких-то там» заня-
тий Джорджа. Она любила его, и этого было
достаточно!
Экзальтированная, психически неуравно-
вешенная, она втянулась в эти постоянные
поездки и поиски, создававшие иллюзию
деятельности, заполнявшие ее пустое и
страшное существование. Разбуженная ли-
тературными переводами страсть к писатель-
ству и женское любопытство заставляли ее
с необычайной доскональностью выпытывать
все подробности жизни человека, интересо-
вавшего Пальффи,— все его привычки, чер-
точки: его голос, звонкий или хриплый, смех,
фальшивый или детский, любовь к пасьян-
сам или к охоте на зайцев. Она вызнавала
все это с одержимостью наркомана, увлечен-
но и самозабвенно.
Когда были найдены двойники для всех
намеченных в фашистское подполье деятелей,
Марину решили убрать. Она больше не нуж-
на была для дела и, хотя и не была посвя-
щена в смысл операции, все-таки знала
слишком много. Умерла ли она от сапа или
от пули Пальффи в Бухаресте, осталось неиз-
вестным.
58
— Минуточку, тут имеется еще одна неяс-
ность,— перебил Шустов. — Кто же сторо-
жил картотеку, пока Крафт орудовал в Со-
фии?
— Молодец, голова работает! В Банате
должен был оставаться надежный человек.
Скажу больше: он и отвечал по радио на по-
зывные, когда Крафт и Пальффи заканчи-
вали на месте подготовку очередной подме-
ны. Он вызывал из Германии самолет и в
указанном пункте сбрасывали оборотня на
парашюте...
— Вы говорите так, как будто прожили
сами в Банате года три.
— Нет, просто мы захватили этого челове-
ка. Это был владелец магазина электропри-
боров. Он скрывался в сторожке католиче-
ского кладбища. А на радиопередачах сиде-
ла у него якобы глухонемая служанка.
Два вола, впряженные в повозку, прегра-
дили дорогу. Венгерский крестьянин понукал
волов. Он снял шляпу, когда советский офи-
цер вылез из машины.
— Здравствуйте, товарищ полковник.—
сказал он, ломая слова в немыслимом про-
изношении.
— По-русски говоришь? — удивился Вата-
гин.
— Был пленным в России в старую войну.
— Тут их много, в плену побывавших.—
заметил Славка, вспомнив Иожефа из Се-
геды.
— Откуда едешь? — спросил Ватагин.
— Из города. Я за купоросом ездил, для
виноградников. Губернатор достал четыре
вагона купороса.
— Уже успел повидаться с губернатором?
— А что он за шишка такая? — просто-
душно сказал крестьянин и, подумав, доба-
вил, чтобы было понятнее: — С ним можно
запросто: он коммунист. Я поймал его на
лестнице в ратуше.
107
Ватагин прищурился и — специально для
Славки — спросил:
— А не прогнал ли тебя коммунист? Де-
скать, он здесь — «не фиги воробьям да-
вать»?
— Я бы ему показал фиги!.. — пригрозил
крестьянин, проводя волов мимо машины.
— Все ясно... Поедем, Слава,— сказал Ва-
тагин.
— Где он сейчас, майор Котелков? —
сквозь зубы процедил Славка, когда отъеха-
ли от повозки.
— С такими, как Котелков, не так-то про-
сто справиться. Кажется, легче с прямыми
врагами родины. Этот накрутит, накуролесит,
начудит, а свой! Мы же за него будем в от-
вете. Могут такие нам вред причинить, ох,
еще кашу заварят!
Какое-то время ехали молча. Пролился ве-
сенний дождь.
— Безумие все это!..— помолчав, вернул-
ся к прежней теме Шустов. — В госпитале я
на досуге все думал. Безумие — вся их за-
тея! И этот Крафт — безумец. Дома расска-
зать — не поверят.
— Ты прав: не поверят. Ну, скажи, а мож-
но ли поверить, что не безумие все, что дела-
ют господа мира, чтобы преградить народам
путь к свободе, к счастью? Разве не фанта-
стически глупо все, что они придумывают:
то опираются на Чан Кай-ши в Китае, то на
кулаков Надь Ференца в Венгрии... Позавче-
ра народная полиция выловила подпольную
хортистскую группу «Мы придем!». Листовки
на воротах, подметные письма, угрозы, пуле-
метная стрельба с колокольни. Но ведь они
не вернутся, Славка! Как бы ни бесновался
Пальффи за океаном — не придут! И не по-
тому, что мы такие напористые и распоряди-
тельные, как думает майор Котелков... А по-
тому что вот, гляди...
Славка снял ногу с акселератора — маши-
на сбавила ход.
Земля была еще пестрая: кое-где снег, кое-
где прогалинки. Но на холме глинистая паш-
ня была уже согрета солнцем. Там шел сея-
тель.
— Вот он, главный двигатель истории! —
вспомнил Славка и рассмеялся.
— Да, главный двигатель истории... —
отозвался полковник.
Графский батрак, вчера вбивший свои ко-
лышки в землю, ничего такого возвышенного
не думал о себе — он просто бросал семена в
борозды. Он и не размышлял о том, что явля-
ла собой его фигура на этом поле вчерашнего
боя, на венгерской пашне, сотни лет не при-
надлежавшей ни ему, ни отцу, ни дедам и
прадедам, пахавшим и боронившим ее для
счастья и богатства семьи тунеядцев.
Он шел, заметный издали, один на взгор-
бленном поле. Вот поднял из борозды камень
и отшвырнул его на межу...
И снова шагал, напирая иа правую ногу.
И правой рукой расчетливо метал — горсть за
горстью —
семена в тучную пашню.
После дождя дорога стала хуже.
Полковник Ватагин еще раз взглянул на
сеятеля, тронул Славку за плечо: поднажми...
ОТ АВТОРОВ
История, рассказанная в этой книге, может показаться невероятной.
Могли ли советские люди, боровшиеся в фашистском тылу, окруженные
повседневными опасностями, ежеминутно рискуй жизнью, тратить силы,
энергию, время на то, чтобы не только спасти советского ученого, но и
предоставить ему возможность продолжать научную работу? Но вот что
сообщил в своем докладе тов. П. К. Пономаренко, который во время вой-
ны был секретарем ЦК партии большевиков Белоруссии («Известия» от
2 июля 1944 г.).
«Выполняя указания центра, минские подпольные организации спаса-
ли советских людей. Сколько семей было доставлено на Большую землю
с помощью белорусских партизан! Ярким примером братской помощи
партизан может служить история спасения академика Никольского. Этот
старый человек, ученый, имя которого известно далеко за пределами Со-
ветского Союза, не успел выехать из Минска в тяжкие дни 1941 года, но
он не хотел оставаться у немцев, не хотел работать при иих.. Тогда мин-
ские товарищи, имена которых, быть может, даже неизвестны спасенному
ими академику, приняли на себя охрану ученого и его труда. Никольский
не только был избавлен от гитлеровских допросов и регистраций, но смог
продолжать и закончить свой труд, начатый еще до войны по плану
Академии наук БССР. Центральный комитет партии большевиков Бело-
руссии внимательно следил за работой, и, когда его труд был закончен,
автора, все еще находившегося в минском подполье, поздравили с высо-
кой наградой—орденом Ленина. Получать награду академик Никольский
благополучно прибыл в Москву».
Значительно и волнующе то, что в условиях оккупации, страшного
полицейского режима, в условиях кровавого гитлеровского террора ии иа
один день не переставала действовать советская государственная система.
Работали подпольные партийные организации, советская и партийная
дисциплина определяла поступки людей, и советское правосудие неуклон-
но карало преступников.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
(Рассказанная Валей Костровой)
найдено и
Глава первая
ПРОФЕССОР КОСТРОВ И ЕГО СЕМЬЯ.
ЗНАКОМСТВО С ВОЛОДЕЙ СТАРИЧКОВЫМ
I
Матери своей я совсем не помню. Она
умерла, когда мне исполнилось полтора го-
да. Воспитывала меня бабушка, следившая
только за тем, чтобы я была сытно накорм-
лена и тепло одета.
Отец мой, Андрей Николаевич Костров,
биолог, в тридцать четыре года был уже про-
фессором. Докторская его диссертация об-
ратила на себя внимание широких кругов
биологов в Советском Союзе и за границей.
Он очень меня любил, но был слишком за-
нят и увлечен своей работой, чтобы уделять
мне много времени. В субботние вечера я
всегда приходила к нему в кабинет. Он пы-
тался рассказывать мне сказки, но скоро
убеждался, что плохо их помнят, и перехо-
дил к темам более ему знакомым. Когда мне
было пять лет, он подробно рассказывал о
туберкулезных палочках, стрептококках, бак-
териях чумы и азиатской холеры. Неясно се-
бе представляя настоящий размер этих вред-
ных существ, я стала очень бояться темных
ПОТЕРЯНО
комнат. Мне казалось, что за дверью при-
таился стрептококк, который непременно
треснет меня по голове здоровенной туберку-
лезной палкой.
После смерти бабушки мне пришлось за-
няться хозяйством. Отец в практической
жизни был беспомощным. Домработница на-
ша готовила еду и убирала комнаты, но все
серьезные хозяйственные и бюджетные во-
просы решала я, хотя мне еще не исполни-
лось тринадцати лет.
Я рано привыкла к самостоятельности,
чувствуя себя ответственной за многое такое,
о чем девочки моих лет обычно не думают.
Конечно, это наложило отпечаток на мой ха-
рактер, но я думаю, что, скорее всего, бла-
годетельный отпечаток.
Отец относился ко мне с доверием, кото-
рое обыкновенно оказывают только взрос-
лым. Это заставило меня так бояться поте-
рять это доверие, что никакое самое строгое
воспитание не могло бы меня больше дис-
циплинировать. Не следует думать, что я бы-
ла лишена удовольствий, свойственных мое-
му возрасту. Я успевала бывать и на катке,
и в театре, я приглашала к себе подруг и хо-
дила в гости сама. Только на праздные раз-
мышления — что бы такое от скуки сделать
111
и чем бы заняться — у меня совершенно не
оставалось времени.
Год шел за годом. Я кончила школу и, по-
сле долгих совещаний с отцом, подругами и
приятелями, решила идти на биологический
факультет. Отец не мог себе представить, что
я стану заниматься чем-нибудь другим.
Мысль о том, что я буду историком, инжене-
ром или юристом, казалась ему такой же не-
лепой, как мысль о том, что я наймусь коче-
гаром на океанский пароход. Может быть, я
и не была прирожденным биологом, но, про-
ведя всю жизнь в кругу биологических ин-
тересов, постоянно слушая разговоры о ми-
кробах и вирусах, я как-то привыкла к био-
логии и сжилась с мыслью, что изберу эту
специальность. Кроме того — что скры-
вать! — был у меня еще один естественный
довод в пользу биологического факультета.
К этому времени имя отца значило уже так
много, что не было в нашей стране, да, пожа-
луй, и за границей, биолога, который не знал
его трудов. И меня невольно тянуло в ту об-
ласть науки, где для дочери профессора Ко-
строва всегда была открыта дорога.
II
Меня просили рассказать о необыкновен-
ной истории работы над вакциной, а я нача-
ла рассказывать о своем детстве. В дальней-
шем я буду держаться ближе к теме, однако
я должна рассказать о первом своем увлече-
нии, потому что Володе Старичкову, кото-
рым я увлеклась, пришлось сыграть в судьбе
вакцины очень большую роль.
Мы встретились, будучи уже второкурсни-
ками, на одной загородной прогулке. Его
привела с собой моя приятельница Лида
Земцова. Володя был белобрысый юноша не-
высокого роста. Поначалу он мне не понра-
вился. Он вежливо пожал мне руку, когда
нас представили, и отошел в сторону. Всю
первую половину прогулки он очень ожив-
ленно беседовал с Мишей Юркиным и не об-
ращал на остальных ровно никакого внима-
ния. Миша Юркин был знаменит еще в шко-
ле тем, что решил стать капитаном дальнего
плавания и даже написал куда-то заявление
по этому поводу. В конце концов он прова-
лился на экзаменах, не попал на штурман-
ские курсы и сейчас работает плановиком, ес-
ли не ошибаюсь, где-то в Бугуруслане. Но
тогда его дерзкая мысль волновала наше во-
ображение. И вот будущий капитан дальнего
плавания, высокий, красивый юноша со
стальными глазами и «волевым», как гово-
рила Лида Земцова, лицом, шагал рядом с
низеньким, белобрысым Володей и объяснял
ему прелести дальних плаваний. Краем уха
я слышала их разговор.
— Что же вас, собственно, привлекает в
морской профессии? — спросил Старичков.
— Это, может быть, единственное заня-
тие,— сказал Юркин,— в котором даже в на-
ше время еще сохранилась романтика. Толь-
ко на палубе корабля, в далеком море может
быть по-настоящему счастлив мужчина.
Володя немного подумал и кивнул го-
ловой.
— Я понимаю вас, Юркин,— сказал он.—
Но я думаю, что из вас не только капитана,
а, пожалуй, даже и третьего штурмана ни-
когда не получится. Я вам сейчас объясню
почему.
Он говорил так спокойно, так дружелюбно,
и так искренне старался разъяснить свою
мысль, что Юркин, растерявшись, сначала
даже не обиделся.
— В каждом деле,— продолжал Воло-
дя,— есть обыкновенное и романтическое,
есть хорошее и плохое, и, когда выбираешь
профессию, мне думается, ее нужно любить
даже за ее плохое. Вас же привлекают в
морской профессии только те прекрасные ми-
нуты, которых в ней, вероятно, так же немно-
го, как и во всякой другой. Все равно как ес-
ли бы вы решили быть актером потому толь-
ко, что очень любите, когда вам аплодируют.
По-моему, так. А по-вашему?
Юркин покраснел и отошел, а Володя по-
смотрел на него с удивлением и, кажется,
действительно не понял, почему тот рассер-
дился. Уже тогда я решила, что мы с Воло-
дей будем приятелями. На следующий день
мы встретились в институте и с тех пор
встречались уже постоянно.
Ссорились мы с ним ужасно. У него была
противная манера говорить все, что он о те-
бе думает, прямо в глаза, да еще спокойным,
рассудительным тоном, как будто речь идет
о совсем постороннем человеке.
Мне запомнился такой случай. У нас был
студент (я не назову его фамилию, потому
что сейчас он известный биолог и его очень
многие знают); студент этот поступил в уни-
верситет, приехав из отдаленной, глухой де-
ревни. В городе все его поражало. Обыкно-
венный кинотеатр казался ему роскошным
храмом искусства, а поездка на трамвае —
112
чуть ли не событием. Когда мы пошли всем
курсом в оперетту, его приводил в удивле-
ние и восторг каждый фрак и цилиндр. На
потеху всему залу, он шумно восторгался
усыпанным блестками платьем премьерши.
Я считала его глупым, тем более, что на пер-
вом курсе учился он очень плохо. Я не пони-
мала, как ему трудно в новых, для него не-
обыкновенных, условиях, в новой среде.
Однажды, когда я, по обыкновению, изде-
валась над незадачливым студентом, Володя
вдруг прервал меня и заговорил так же спо-
койно, как он говорил всегда.
— Знаешь, Валя,— сказал он,— ты на-
прасно смеешься над ним. Он до поступле-
ния в университет не видел микроскопа, про-
бирки, не встречался ни с одним ученым био-
логом, а ты росла в семье профессора и с
самого детства могла привыкнуть к своему
делу. Тебе бы следовало уже напечатать не-
сколько специальных работ, но ты этого не
сделала. А он уже учится гораздо лучше, чем
на первом курсе. Так что, в сущности говоря,
он имеет больше оснований смеяться над то-
бой, чем ты над ним.
Мне показалось это невыносимо обидным.
Я ответила резко и глупо. Через день я по-
дошла к Володе и сказала, что он был совер-
шенно прав.
Однажды я стала просить Володю, чтобы
он меня повел на гастроли МХАТа. Он купил
билеты. Мы сидели в пятом ряду и в антрак-
те ели пирожные. Он пришел в какой-то ста-
рой, очень потертой куртке. Это было в мар-
те. Он объяснил, что его пальто в чистке. Че-
рез два дня мне сказал его товарищ по об-
щежитию, что Володя в тот день продал
пальто. Я даже расплакалась, так меня му-
чила совесть. Главное, я ничего не могла ему
сказать. Я знала, что он бы обиделся.
Глава вторая
ПРОГУЛКА ЗА ГОРОД.
МЫ СМОТРИМ НА АЛЕХОВСКИЕ БОЛОТА
I
Зато какие чудесные бывали у нас разго-
воры, когда мы не ссорились! Мы гуляли по
улицам, увлеченно обсуждая вопросы, кото-
рые в этом возрасте кажутся самыми важны-
ми, готовились вместе к зачетам, ходили в
кино и считали — я, по крайней мере,— что
мы большие друзья.
И вот наконец настал день, один из луч-
ших дней в моей жизни, после которого мы
так неожиданно и так надолго расстались.
Апрель в наших местах всегда бывает
дождливым, и до начала мая редко устанав-
ливается ясная погода. И вдруг выдался не-
обыкновенно теплый, солнечный день.
В одиннадцать часов утра Володя сдавал
моему отцу основы микробиологии. Мы
условились встретиться после зачета. Отец
задержал его очень долго. Я уже начала
волноваться, когда Володя наконец появил-
ся. Вид у него был такой встрепанный, что
я даже испугалась.
— Провалил? — спросила я.
Я знала, что от отца можно всего ожидать.
Володя покачал головой:
— Пятерка.
Мы вышли из подъезда университета.
Солнце светило вовсю. Впервые в этом году
я увидела сухой асфальт.
— Какая ранняя весна! — сказала я и по-
вернулась к Володе.
Он стоял, щурясь от солнца, и лицо у него
было растерянное.
— Пойдем,— сказала я решительно.— Те-
бе надо проветриться.
Володя улыбнулся, и мы пошли по весен-
ним, шумным улицам города. Все вокруг
было удивительно нарядным. Фасады домов
казались яркими, машины сверкали, как
будто их заново отлакировали, и даже трам-
вай был до того ослепительно красен, что на
него больно было смотреть.
Володя постепенно приходил в себя. Когда
мы дошли до окраины города, он совсем раз-
веселился. Нам все нравилось в этот день.
— Смотри, какой щенок! — восторгался
Володя.— А лужа какая чудная! Видишь, в
ней облака плывут!
Веселые вышли мы из города, миновали
пустыри и пошли по шоссе. Вдалеке уже ви-
ден был лес.
Сзади загудел автобус.
— Я вас домчу туда, в лес, за полчаса,—
сказал Володя галантно и, встав посреди до-
роги, поднял руку.
Он тоже чувствовал, что настало время
удач.
Автобус послушно остановился.
Свободные места были только на самой
задней скамейке. Нас подбрасывало так вы-
соко, что головами мы стукались о потолок
машины. Было больно, но мы громко смея-
лись, а пассажиры оглядывались на нас и
улыбались тоже. Какой-то человек, сидев-
8. Мир приключений.
113
п
to
ший впереди, обернувшись, привстал и веж-
ливо мне поклонился. Я с трудом узнала его:
в то время мы были почти незнакомы с Яки-
мовым, будущим ассистентом отца. День
был такой хороший, что даже его всегда не-
много угрюмое лицо казалось оживленным
и почти приветливым.
1
Л
w
Я не верю в предчувствия. Если бы они су-
ществовали, разве осталась бы я спокойной
при этой встрече Якимова и Старичкова —
двух людей, сыгравших такую роль в моей
дальнейшей жизни! Володя совсем не обра-
тил на него внимания.
Мы сошли на высоком гребне холма.
Я махнула шоферу рукой, и автобус покатил
с холма вниз, трясясь и подпрыгивая на не-
ровностях шоссе.
Как шумно было сегодня в лесу! Пожа-
луй, больше всего шумели грачи. У них хло-
поты были уже в полном разгаре. Они дело-
вито ходили по земле, там, где уже сошел
снег, клевали червей, носились вокруг своих
неуклюжих черных гнезд и, видимо, волнова-
лись, что, вот, прилетели на летние кварти-
ры, а многое не устроено. Сколько еще пред-
стоит беспокойства и возни, пока удастся на-
ладить мало-мальски приличную жизнь!
Вороны и галки ходили по снегу и хмуро пе-
реговаривались. А под снегом шумели ручьи;
они вырывались из-под сугробов и, радуясь,
бежали с холма. Маленькие журчали тонко
и неуверенно, а большие бурлили так гром-
ко, будто они и впрямь настоящие реки.
Перепрыгнув через ручей и отойдя не-
сколько шагов от дороги, я нагнулась. На
небольшой проталинке, у самого края снеж-
ного наста, рос подснежник. Белый, на пря-
мом стебельке, он стоял такой удивленный,
как будто никак не мог понять, откуда по-
явился этот прекрасный, огромный мир.
Отсюда видно было далеко-далеко. До са-
мого горизонта тянулся лес. Белой полосой
извивалась река, еще покрытая льдом, и лес
подходил вплотную к обоим ее берегам. Да-
леко за рекой виднелись пестрые пятна: мел-
колесье, низкорослый кустарник, маленькие
озера, заросшие камышом. Я показала на
них Володе:
— Это знаменитые наши Алеховские бо-
лота. При крепостном праве там годами пря-
тались беглые, и полиция не могла до них
добраться. Позже, когда Здесь прошел тракт,
на болотах скрывалась шайка атамана
Алехи.
Болота лежали перед нами пустынные и
зловещие. Легкий пар поднимался над ними,
а на снегу кое-где виднелись коричневые
пятна, будто его проела ржавчина. Это вода
проступала сквозь снег.
Пока мы смотрели на болота, их заволок-
ло туманом.
Нет, не бывает предчувствий! Второй .раз
в этот день я заглядывала в свое будущее,
не зная об этом. Мы стояли с Володей на
холме и не подозревали, что смотрим на то
самое место, где обоим нам придется пере-
жить столько таинственного и страшного.
Самый вид болота наводил тоску, и мы от-
вернулись от него.
Пора было возвращаться. Когда мы подо-
шли к дороге, солнце внезапно скрылось.
Сразу же повалил мокрый снег.
— Эта проклятая туча с болота нагнала
нас,— сказал Володя.
Стало холодно и пронизывающе сыро.
Я посмотрела на тонкую Володину куртку.
В пальто, которое он продал, чтобы повести
меня в театр, ему было бы гораздо теплее...
Я решительно расстегнула свое пальто и ска-
зала:
— Стань ближе. Мы накроемся оба.
— Сейчас же застегнись! — сказал он сер-
дито.— Почему ты думаешь, что мне хо-
лодно?
— Потому что у тебя нос синий,— сказа-
ла я.— Скорее, пока пальто теплое!
— Нет!
Даже мне становилось холодно, а у него
зуб на зуб не попадал, и он отворачивался,
чтобы я этого не заметила. Мне его стало
так жалко, что неожйданно для самой себя
я обняла его и поцеловала.
Он резким движением обнял меня за пле-
чи и вдруг оттолкнул. Я растерялась. Он от-
вернулся и стоял не двигаясь. Мокрый снег
падал ему на шею и на плечи. Мы стояли,
не зная, как прервать молчание, и вдруг
услышали с облегчением, что автобус, вор-
ча, взбирается на холм. Мы молча вышли на
дорогу, молча влезли в автобус и молчали до
самого города. Я подняла воротник и смот-
рела в окно, за которым плясали снежинки,
скрывая лес, небо и землю.
Всю дорогу я думала о том, какой Володя
хороший. Один раз я искоса на него посмот-
рела. Вид у него был очень несчастный, но я
знала, чувствовала, что он с нежностью ду-
мает обо мне.
III
Он довел меня до самого дома. У крыльца
мы остановились. По-прежнему падал мок-
рый снег, и ничего кругом не было видно; да-
же рядом горевший фонарь казался неясным
облачком света.
Я протянула Володе руку на прощанье.
Теперь мне было неловко, что я его в лесу
поцеловала. «К счастью, он хороший друг,—
думала я,— и никогда ничем не напомнит об
этом». И мне было очень обидно, что не на-
помнит...
Должно быть, я непроизвольно притянула
его к себе, когда мы прощались. Он нежно
обнял меня и крепко поцеловал. Я прижа-
лась к нему, и мы недолго постояли обняв-
шись. Потом он ласково, но решительно от-
странил меня от себя. Открыв глаза, я уви-
дела его за белой сеткой снега.
Он крикнул мне:
— До свиданья! — и быстро пошел по
улице.
, Придя домой, я легла в постель и потуши-
ла свет, но долго не могла заснуть. Приятно
было представлять то радостное, что еще
впереди. Наступает лето. Можно кататься на
лодке, загорать на пляже, плавать, есть мо-
роженое в саду и гулять, не боясь мокрого
снега. Все это еще предстоит нам с Володей.
Я знала, я чувствовала, что он меня любит.
Какое мне было дело; почему он ушел и не
поцеловал меня второй раз!
Весь следующий день я ждала его в биб-
лиотеке. Его не было. Ночь показалась мне
очень длинной, и наутро я пошла к нему в
общежитие. На его кровати сидел незнако-
мый мне студент.
— Вы не знаете,— спросила я,— где Во-
лодя Старичков?
— Старичков уехал,— сказал студент.
— Как — уехал? Куда? — Я растеря-
лась.— Вы, наверно, не о нем говорите?
— Почему не о нем? — студент даже оби-
делся.— Вот, меня на его койку перевели.
В деканате подтвердили, что студент Ста-
ричков отчислен из университета по соб-
ственному желанию. Я пошла к отцу и по-
просила выяснить, что случилось.
— Уехал? — сказал отец.— Ну что ж,
значит, я недаром с ним беседовал.
— О чем ты с ним беседовал,— спросила
я,— и почему я об этом не знаю?
— Видишь ли,— объяснил отец,— когда
студент переходит на третий курс, я всегда
ему заявляю, что биологии, как и всякой на-
уке, нужно отдать всю жизнь. Если студент
не способен на это, пусть лучше уходит. Слу-
чайные люди науке не нужны.
Впервые в жизни я всерьез рассердилась
на отца.
— Ты сварливый старик,— сказала я.—
Тебя следовало бы снять с преподаватель-
ской работы. Ты говоришь, что государству
нужны биологи, и распугиваешь самых та-
лантливых!
Только через полтора месяца я получила
письмо от Володи.
«Дорогая Валя! — писал он.— Извини, что
я не простился с тобой. Андрей Николаевич
с мудрой резкостью поставил передо мной
вопрос о моем призвании. Я люблю биоло-
гию, но все-таки это для меня не то дело, ко-
торому можно отдать себя на всю жизнь.
Мне было очень трудно расстаться с тобой,
особенно после того дня, когда мы ехали в
автобусе. Я боялся, что, если увижу тебя, не
решусь уехать. И я не простился. Не сердись
на меня.
Старичков».
Вспомнив нашу прогулку, я поняла причи-
ну странного его поведения и не рассерди-
лась на него, а только погоревала.
С тех пор я ничего не слышала о Володе,
пока мы не встретились через несколько лет
и не пережили вместе незабываемые и
страшные дни. Сначала я тосковала о нем,
но постепенно забывались наши прогулки и
разговоры, образ Старичкова расплывался,
бледнел, становился неясным и туманным
как все воспоминания нашей юности.
Глава третья
АССИСТЕНТЫ. ПРОФЕССОР КОСТРОВ
НАЧИНАЕТ БОЛЬШУЮ РАБОТУ. ВОИНА
I
Я не помню, когда у нас стал бывать Яки-
мов. Кажется, году в тридцать седьмом или
в начале тридцать восьмого. Неуклюжий и
широкоплечий, он сидел всегда на самом не-
заметном месте, добродушно улыбался, ког-
да все кругом разговаривали, и багровел,
когда к нему обращались. Рукава всех его
пиджаков были ему коротки, а плечи узки.
Пиджаки натягивались и слегка трещали,
когда он наклонялся. Не знаю, где он доста-
вал себе подходящую обувь, наверно, поку-
пал те огромные туфли, которые делаются
для реклам. При этом он был не высок, но
каждая часть его тела в отдельности была
непомерно велика.
По-видимому, он не был очень талант-
лив,— отец сам всегда говорил, что пороху
Якимову не выдумать. Но работоспособен он
был исключительно. Он мог не спать, не обе-
дать и работать, не разгибая спины. Он мог
сутками сидеть за столом, склонившись над
микроскопом или покрывая листы бумаги
строчками крупных, неуклюжих букв.
В 1939 году он защитил кандидатскую дис-
сертацию. По словам отца, это была хоро-
шая, обстоятельная работа, не открывшая
никаких новых истин, но очень добросове-
стно излагавшая ранее высказанные предпо-
ложения. Отец часто приглашал его к нам,
и скоро все мы к нему привыкли. Очень он
был хозяйственный человек. Вдруг приколо-
тит полку, подровняет ножку стола или, про-
занимавшись часа четыре, наколет и наносит
дров. Он был очень способен ко всякому руч-
ному труду и однажды отлично отполировал
буфет.
Это, пожалуй, все, что я могу о нем вспом-
нить. Я к нему относилась дружелюбно.
Командовала им, ругала за всякое упуще-
ние, но привыкла к тому, что в доме есть
молчаливое существо, непонятное, но, види-
мо, доброжелательное. К сожалению, курил
он ужасно много. Когда я говорила, что в
квартире трудно дышать, он курил в форточ-
ку; я кричала, что он напускает холоду,—
Якимов курил в печную вьюшку; я злилась,
что выстуживается печка,— Якимов уходил
курить на кухню.
Вертоградский появился у нас осенью
1939 года, и о нем сразу заговорили все. Он
116
окончил Московский университет и посту-
пил к нам в аспирантуру. Почему он не
остался в Москве, было не совсем ясно. Го-
ворили разное, но все сходились на том, что
случилось что-то интересное и романтиче-
ское. На самом деле, как случайно узнал
отец, он просто провалился на экзаменах.
Впрочем, причина его провала действительно
была романтична. Он влюбился в какую-то
девушку, два месяца, .вместо того, чтобы за-
ниматься, ухаживал за ней, пошел на экза-
мен, даже не заглянув в книжку, и прова-
лился. Девушка вышла замуж за того про-
фессора, который его провалил, а он уехал
в наш город, месяц посидел в библиотеке и
отлично сдал все экзамены. Начало своёй
аспирантской деятельности он ознаменовал
тем, что, получив комнату в общежитии, по-
звал соседей в гости, усадил их играть в оч-
ко и проиграл деньги, рубашки, галстуки, но-
вый костюм, фетровую шляпу и даже чемо-
дан. Больше всего были расстроены выиграв-
шие. Они никак не хотели раздевать товари-
ща и умоляли его считать игру шуткой. Но
он обиделся, заставил их взять все выигран-
ное и до очередной получки ходил в старом
костюме, рваной кепке и истрепанном гал-
стуке.
История эта стала широко известной. Его
осуждали и студенты и профессора, но осуж-
дали не очень строго. Была во всей этой глу-
пой историй широта и нерасчетливость, кото-
рые невольно привлекали.
Месяца через три Вертоградский блеснул
докладом. В поразительно короткий срок он
сумел освоить довольно большой материал.
Понять, когда Вертоградский работает, бы-
ло совершенно невозможно: он бывал на
всех вечеринках, театральных премьерах,
концертах и балах, хорошо танцевал и знал
все новые танцы. Количество анекдотов, ко-
торые он помнил, было непостижимо. Рас-
сказывал он их отлично, весело и легко. Он
любил выпить и за столом был неистощим
на смешные выдумки. Кстати, я долго счи-
тала, что Вертоградский замечательно
оправдывает свою фамилию, Я полагала, что
слово «вертоград» означает что-то необыкно-
венно легкомысленное, вертящееся, пока, за-
глянув в словарь, не узнала, что на языке
старинных книг это просто виноградник...
Мой отец не любил людей типа Вертоград-
ского. Он называл их почему-то папильона-
ми и утверждал, что толку от них никогда
ие бывает. Но к Вертоградскому он посте-
пенно стал относиться лучше и лучше. Дей-
ствительно, в нем было что-то удивительно
обаятельное. Он никогда не скрывал своих
пороков и проступков, но вы всегда чувство-
вали, что он искренне кается и очень хотел
бы быть хорошим. Кроме того, нельзя отри-
цать, что он был талантливый человек. То,
что Якимов делал месяц, Вертоградский ус-
певал сделать за неделю. Отец ворчал, вор-
чал, а после махнул рукой, простил Верто-
градскому его легкомыслие и привлек в ка-
честве помощника к главной своей работе.
II
Когда я впервые услышала о вакцине, то-
же не помню. Кажется, в конце 1939 года.
В этом году, весной, я окончила университет,
осенью Германия напала на Польшу, нача-
лась мировая война.
Именно в это время отец стал посещать
хирургические палаты больниц и подолгу бе-
седовать с хирургами. Его «Основы микро-
биологии» только что вышли в свет, печать
отозвалась о них очень хорошо, и я настаи-
вала, чтобы отец месяца на три поехал на
юг отдохнуть. Уже выбран был санаторий.
Уже были куплены белые брюки, парусино-
вые туфли и соломенная шляпа, которую
можно было носить только на курорте.
И вдруг отец заявил, что никуда не поедет.
В декабре Якимов и Вертоградский были
зачислены в лабораторию отца. Они каждый
день сидели допоздна у отца в кабинете.
В университете отец сократил до минимума
количество своих лекций. Теперь целые дни
он проводил в лаборатории. Он перестал
приходить ко второму завтраку, и я утром
совала ему в карман бутерброды. В конце
зимы он поехал в Москву и вернулся недели
через три, оживленный, веселый и доволь-
ный.
В первый же вечер после его приезда я во-
шла к нему в кабинет.
— Вот что, папа,— сказала я,— ты, веро-
ятно, хотел, чтобы твоя дочь стала биологом
не для того, чтобы скрывать от нее свои де-
ла. Будь любезен, объясни, над чем ты соби-
раешься работать.
Отец хмыкнул и посмотрел на меня.
— Ладно,— сказал он.— Садись и слу-
шай.
Он тогда рассказал мне о 'своей работе,
сущность которой известна сейчас слишком
широко, чтобы о ней говорить. Разумеется, я
117
и раньше слышала о послераневых осложне-
ниях. Я знала о шоке, о газовой гангрене, обо
всех этих таинственных и страшных болез-
нях, которые губят так много людей. Но
многое из того, что говорил отец, было мне
совершенно неизвестно, многое было неизве-
стно тогда еше никому. Отец увлекся и гово-
рил долго. Кажется, главное — новизну и
смелость мыслй отца — я уловила.
С тех пор отец делился со мной всем, что
касалось работы над вакциной. Тема была
утверждена в Москве, и деньги, которые он
просил, ему отпустили. К лаборатории при-
соединили две комнаты, и там размести-
лась целая армия крыс, белых мышей и
морских свинок. Отец побывал у одного из
ответственных работников обкома партии
Плотникова, просидел у него три часа и,
как говорил Вертоградский, выжал из него
все, что можно, и еше столько же. К весне
1941 года работы уже полностью разверну-
лись.
Отец работал с увлечением, не жалея ни
времени, ни сил. Главными его помощниками
были Якимов и Вертоградский. Легко объ-
яснить, почему он выбрал именно их. Был
у отца в работе один грех: он не выносил
возражений и споров. Коллектив нужен был
ему такой, который бы точно и беспреко-
словно выполнял все его указания. Поэтому
оба помощника очень ему подходили. Ста-
рательный, работоспособный и исполнитель-
ный Якимов нес на себе тяжелый груз черно-
вой работы. Отец мог быть уверенным, что
все впрыскивания будут произведены в поло-
женное время, минута в минуту, что все бу-
дет точно записано и ничто не будет забыто.
Вертоградский ведал «внешней политикой».
Благодаря его напористости и уменью обо-
рудование прибывало день в день, рабочие
в срок кончали работу и никакие организа-
ционные трудности не мешали отцу.
Историю поисков вакцины отец рассказал
в предисловии к своей книге. Все читавшие
эту книгу знают, что поиски шли долгое вре-
мя по неправильному пути, что пришлось
проделать около шести тысяч опытов, чтобы
путем исключения найти единственно пра-
вильное решение. Но немногие знают, как
тяжело давалось это отцу. Он установил для
себя жесточайший режим и не допускал ни-
каких отступлений. Гости совсем перестали у
нас бывать, и отец отказывался от всех при-
глашений. Очень часто он вставал среди но-
чи и уходил в лабораторию, где постоянно
находился Якимов, поставивший свою кро-
вать рядом с лабораторным столом.
Теперь отец был не похож на того сдер-
жанного, всегда спокойного профессора, ка-
ким знали его ученики и ассистенты. Он ча-
сто выходил из себя, кричал и нервничал.
Помню, как он обозлился на Вертоград-
ского, когда тот вечером на два часа удрал
в кино.
— История торопится,— кричал он на не-
го,— а вы по киношкам бегаете!
С тех пор Вертоградский каждый раз, ко-
гда мы садились обедать, замечал строго и
нравоучительно:
— История торопится, товарищ Якимов, а
вы обедать садитесь!
Очень хорошо помню я первую выздорове-
вшую крысу. Между нами говоря, она была
такая же противная, как и все остальные
крысы на свете, но отец, Якимов и Верто-
градский находили ее красавицей. Наш ста-
рый, заслуженный кот, который верой и прав-
дой служил нам двенадцать лет и считался
членом семьи, умер, не дождавшись от отца
таких горячих и бурных ласк, какие доста-
лись на долю этой мерзкой крысы.
— Смотрите,— кричал Вертоградский,—
какая она веселая! Она себя чудно чувст-
вует. Вы замечаете?
Якимов потирал руки и улыбался. Отец
чесал крысе спину, что, по-моему, ей вовсе
не нравилось.
В тот день мы провели в лаборатории весь
вечер и ушли в начале первого часа ночи.
Отец привел домой Якимова и Вертоградско-
го и, несмотря на поздний час, приказал на-
крыть стол и подать все, что есть лучшего в
доме.
118
Налив рюмку, он произнес тост за вакци-
ну:
— Я решил назвать ее «К. В. Я.» — Кост-
ров, Вертоградский, Якимов. Пусть каждый
из нас чувствует, что и его доля работы была
в этом деле. За успех, товарищи!
Ассистенты были очень довольны. Верто-
градский только сказал, что так как и моя
доля работы есть в этой вакцине, то следова-
ло бы и меня включить в название. Поэтому
его нужно читать так: «Костровы, Якимов,
Вертоградский». Все с этим согласились, и
отец даже неожиданно обнял меня и поцело-
вал — просто так, от хорошего настроения.
Я забыла сказать, что я тоже работала в
лаборатории. Кажется, отец взял меня глав-
ным образом потому, что на меня, свою дочь,
он мог кричать, сколько ему угодно. Я мыла
посуду, ассистировала Якимову, говорила по
телефону, что профессор занят и подойти не
может, вела записи и подметала пол, когда
уборщица была выходная.
На следующий день после нашего пира к
нам приехал Плотников, тот самый работник
обкома, к которому обращался отец в за-
труднительных случаях. Плотников был не-
высокий, худощавый человек с немного при-
щуренными глазами. От этого казалось, что
он про себя улыбается. Плотникова водили
по лаборатории, показали ему знаменитую
крысу и насказали такое количество специ-
альных терминов- и формул, что у него в гла-
зах появилась растерянность. Плотников
сказал, что все нужное будет предоставлено
немедленно. Он просил звонить
ему по всякому, даже мелкому,
поводу и дал, кроме служебно-
го, еще и домашний свой теле-
фон.
Когда Плотников уехал, отец
сказал:
— Стыдно! Государственные
люди думают, как бы нам по-
мочь, а мы лоботрясничаем.
Теперь каждый раз, когда
Якимов закуривал папиросу,
Вертоградский говорил ему пе-
чально и осуждающе:
— Стыдно, товарищ Якимов!
Государственные люди думают,
как бы вам помочь, а вы изво-
лите папироски раскуривать.
III
Вероятно, каждый помнит
двенадцать часов дня воскре-
сенья 22 июня. Каждый пере-
жил эту минуту по-своему, и
каждый запомнил ее на всю
жизнь. Нас застала она за ра-
ботой. Выходные дни в нашей
лаборатории были отменены.
Когда радио, принесшее весть о
войне, умолкло, отец сказал:
— Пора делать впрыскивание. Юрий Пав-
лович, начинайте! Валя, распорядись, чтобы
из дому прислали постели. Мы теперь будем
жить в лаборатории. Слишком мало оста-
лось времени, чтобы ходить домой.
С тех пор действительно все мы почти не
выходили из лаборатории.
Все помнят тягостное напряжение первых
месяцев войны. Может быть, единственный
человек, который никогда не обсуждал про-
исходящего, а. выслушав очередную сводку,
немедленно возвращался к работе, был мой
отец. Беспристрастно должна сказать: надо
уметь так работать, как работал он это вре-
мя. Внешне совершенно спокойный, он делал
все возможное, чтобы ускорить работу. Все
мы тогда мало спали, и еду нам подавали
прямо на лабораторный стол. Использова-
лась каждая минута. Вертоградский не ост-
рил, Якимов не успевал выкурить папиросу.
Небритые, с воспаленными глазами, они си-
дели над микроскопами и работали так же
напряженно, как работал отец.
Но как бы ни экономили мы секунды, как
бы ни подгоняли опыты и исследования, со-
бытия развивались быстрей. За окнами про-
ходили воинские части. Маршировали отря-
ды штатских людей в пиджаках, с учебными
винтовками за плечами. Проходили толпы с
лопатами и кирками. Гудели самолеты, ино-
гда выли сирены, и люди разбегались по
улицам, скрываясь в подвалах и подворот-
нях. А мы без отдыха впрыскивали вакцину,
исписывали десятки страниц, до боли в гла-
зах смотрели в микроскопы, перемывали
пробирки и колбы и вновь наполняли их но-
выми и новыми пробами.
Якимова и Вертоградского не взяли в ар-
мию. Об этом попросил отец, и просьбу его
беспрекословно уважили. Никого из нас не
привлекали к оборонным работам. Делалось
все, чтобы нам не мешать. От этого еще ост-
рее чувствовали мы невыносимую медлен-
ность хода исследований.
В начале июля позвонил по телефону
Плотников. Отец взял трубку, долго слушал,
потом сказал:
— Слушаю. Буду готовиться. Неделю вы
мне даете? Хорошо. Спасибо. Всего лучше-
го.— И повесил трубку.
Он подошел к столу, за которым до разго-
вора записывал результат очередного впры-
скивания, и продолжал писать, не обрашая
внимания на любопытные взгляды ассистен-
тов. Кончив записывать, он аккуратно при-
ложил промокательную бумагу, прогладил ее
рукой, закрыл тетрадь и сказал:
— Нашу лабораторию эвакуируют. Надо
собираться.
Он замолчал и обвел всех глазами, как
будто спрашивая, нет ли возражений. Асси-
стенты молчали. Молчала и я. Страх и мрач-
ные предчувствия томили меня.
Наш эшелон отправлялся через шесть
дней, во вторник. В понедельник мы должны
были грузиться. Четыре дня до понедельни-
ка нам оставались на то, чтобы упаковать
самое необходимое, без чего мы не могли бы
продолжать работу в Москве.
Мы разделились. Якимов и Вертоградский
укладывали в ящики бумаги, пробирки с
пробами, стеклышки с мазками. Ясно было,
что увезти всех подопытных крыс невозмож-
но. Решено было взять только нескольких,
самых необходимых.
Мы с отцом продолжали работу. Отец не
хотел терять ни одного дня. До вечера во-
скресенья мы с ним делали впрыскивания,
брали пробы, заканчивали анализы. Яки-
мов и Вертоградский, пыльные и замученные,
отбирали нужные записи, набивали ящикив
стучали молотками. Было условлено, что ма-
шины за нами придут в понедельник утром.
Очень трудно упаковать все нужное, ниче-
го ие забыть, ничего не упустить. Ассистен-
там предстояло работать целую ночь. Мы с
отцом тоже собирались не спать до утра.
Был важен каждый лишний анализ. А часов
в девять вечера прибежала наша уборщица
Нюша, перепуганная до смерти. Она расска-
зала, что очередной эшелон с эвакуирован-
ными вернулся, потому что железная дорога
перерезана. Толпа двинулась по шоссе и то-
же вернулась. Там уже были танковые не-
мецкие части.
Отец сразу позвонил Плотникову. Долго
телефон был занят. Наконец соединили.
— Товарищ Плотников,— сказал отец,—
до меня дошли нехорошие слухи. Они вер-
ны?..— Он помолчал, пока Плотников гово-
рил, потом сказал: — Хорошо, спасибо,— и
повесил трубку.
Якимов, Вертоградский и я смотрели на
отца и ждали, что он скажет. Но он молча
подошел к столу, сел и закурил папиросу.
Я не выдержала.
— Ну? — спросила я.
— Нюша сказала правду, — ответил
отец. — Железная дорога и шоссе перереза-
ны. Мы окружены.
Глава четвертая
ЛАБОРАТОРИЯ УНИЧТОЖЕНА.
ПРО НАС НЕ ЗАБЫЛИ.
ЧЕРЕЗ ПЫЛАЮЩИЙ ГОРОД
I
Сразу остановилась жизнь в лаборатории.
Отец подошел к крану, вымыл руки, тща-
тельно вытер их полотенцем и сел у окна. Он
ничего не сказал, но всем нам и без слов бы-
ло ясно, что дальше работать не к чему. Яки-
мов лег на кровать, да так и лежал, куря
папиросу за папиросой. Вертоградский по-
брился — он за последние дни изрядно об-
рос,— вымыл бритву, аккуратно уложил ее в
коробочку и стал ходить по комнате, насви-
стывая без конца все один и тот же бравур-
ный марш. Я по привычке разогрела обед,
расставила тарелки и позвала всех к столу.
Никто даже не отозвался. Суп в тарелках
остыл, а второе чуть не сгорело, пока я до-
гадалась снять его с огня.
Вечером прилетели немецкие самолеты.
120
Казалось бы, много я навидалась бомбежек
за последние недели, но ничего подобного
мне еще видеть не приходилось. Земля тряс-
лась, и дом наш качался, как дерево в ветре-
ную погоду. Свистели бомбы. На столах зве-
нела посуда; в клетках метались и пищали
крысы. Занялись пожары. Багровое небо
низко спустилось над городом; от горящих
домов черными клубами поднимался дым. По
улицам пробегали люди; громко плакали де-
ти; надрывались дежурные, пытаясь устано-
вить порядок. В комнате было светло от по-
жаров.
Почему мы не спустились в бомбоубежи-
ще, я и сама не могу понять. Вероятно, так
сильно было у нас у всех чувство непоправи-
мой беды, после которой не стоило что бы то
ни было предпринимать. Мы ясно чувство-ва-
ли, что главное, ради чего м’ы жили, погибло.
Бессмысленным казалось о чем-то заботить-
ся и стараться спастись.
Не помню, о чем я думала, что я чувство-
вала в этот вечер. Помню Якимова, который
лежит на кровати и прикуривает папиросу от
папиросы; Вертоградского, насвистывающего
марш, шагающего, как маятник, взад и впе-
ред; помню неподвижный силуэт отца, сгорб-
ленного, с опушённой головой, с острой бо-
родкой клинышком, на фоне красного колеб-
лющегося света в окне.
Сердито ворчали самолеты в небе. Били
зенитки. Завывали бомбы. Из окон домов вы-
совывались длинные языки пламени. Потом
самолеты ушли. Стало до странности тихо.
Только трещали балки в горевших домах,
иногда переговаривались люди на улице и
где-то, кажется в соседнем переулке, надры-
ваясь, плакал ребенок.
Вертоградский подошел к окну.
— Да,— сказал он,— картинка! Что бу-
дем делать, Андрей Николаевич?
Отец даже не пошевелился. Вертоградский
пожал плечами:
— Конечно, ничего не придумаешь.
В это время Якимов поднялся с постели
и аккуратно погасил в пепельнице окурок.
— Надо идти воевать,— сказал он.
— Куда? — спросил Вертоградский.
Якимов удивленно на него посмотрел:
— Как — куда? В ближайшую воинскую
часть. Не все ли равно в какую?
— Может быть, вы объясните мне, доро-
гой товарищ,— сказал раздраженно Верто-
градский,— где находится эта ближайшая
часть? Как пройти к этой ближайшей части?
Может, вы рассчитываете справиться на
углу у милиционера?
— К черту! — сказал Якимов и с силой
ударил кулаком по столу.— К черту! — по-
вторил он.— Тогда нужно достать гранаты
и прямо идти на немецкие танки. Не будем
же мы тут сидеть, пока не придут за нами
фашисты!
— Вздор,— уныло ответил Вертоград-
ский.— Бессмысленный вздор, Якимов. Где
вы достанете гранаты?.. Кстати, для танков,
кажется, нужны какие-то особенные. Потом,
я слыхал, что надо уметь подрывать танки.
Хоть не долго, но надо обучаться. Да и где
эти танки? Разве мы знаем, откуда они вой-
дут? Мы оторваны ото всех, Якимов. Мы
остались одни, а одни мы, к сожалению, ни-
чего сделать не можем. Надо было готовить-
ся раньше. Надо было учитывать эту воз-
можность, а не думать только об анализах
и впрыскиваниях...
Он с некоторым раздражением посмотрел
на отца, но отец как будто не слышал. Он
сидел по-прежнему сгорбившись, опустив
голову.
Якимов замолчал, опять закурил папиро-
су и сел на кровать. Теперь, когда самолеты
уже не гудели в небе и бомбы не рвались,
стало особенно отчетливо слышно, как бес-
покойно пищат некормленые, возбужден-
ные крысы. Они метались по клеткам, вста-
вали на задние лапы и пищали противным,
скрипучим писком.
Вертоградский усмехнулся.
— Насколько их положение лучше наше-
го! — сказал он, кивнув головой на клетки.—
Они, не стесняясь, пищат и мечутся, потому
что им страшно. А нам нельзя. Нам не пола-
гается пищать. Мы люди.
Отец поднял голову, посмотрел на Верто-
градского и медленно поднялся со стула.
И
— Надо всё уничтожить,— сказал отец.
Мы повернулись к нему.
— Что уничтожить? — спросил, не поняв,
Вертоградский.
— Всё. Все следы. Все дневники. Все за-
писи.— Отец был вне себя.— Перебить по-
суду, чтоб никаких следов не осталось!
— Успокойтесь, Андрей Николаевич,—
мягко сказал Вертоградский.— Не надо так
волноваться.
Отец махнул рукой:
121
— И
сожжем записи и выпустим крыс.
Все было невероятно в эту ночь, но слова
отца были невероятнее всего. Я выросла и
— Я не сошел с ума. Неужели
вы можете примириться с тем, что
вся наша работа достанется им?
— Что ж,— сказал Вертоград-
ский,— пожалуй, об этом стоит
поговорить. Какой же способ вы
предлагаете? Поджечь дом?
Отец покачал головой:
без того довольно пожаров. Просто
воспиталась в сознании, что нет ничего важ-
нее на свете, чем результат работы ученого.
И вот ученый хочет уничтожить работу...
— Ладно,— сказал Якимов.— С чего мы
начнем?
— Тише! — сказал Вертоградский.— Слы-
шите?
Мы прислушались. Где-то совсем близко
застрочили пулеметы, сначала один, потом
несколько.
— Это на Пушкинской или на Садовой,—
сказал, вслушиваясь, Якимов.
— Все равно, на Пушкинской или на Са-
довой,— пожал плечами Вертоградский.—
Важно то, что это совсем близко. Если жечь,
так жечь сразу.
Не так просто было уничтожить бумаги,
заполнявшие ящики. Печки не было: в доме
было центральное отопление. Якимов пред-
ложил отнести бумаги на улицу и бросить
в ближайший горящий дом, но мы отвергли
этот проект. За один раз бумаги не унесешь,
а бегать взад и вперед слишком долго. Да,
пожалуй, и рискованно.
122
Как ни странно, но сейчас, когда появи-
лась цель, мы стали спокойнее и рассуди-
тельнее. Разные проекты, как быстрее уни-
чтожить плоды многолетней работы, обсу-
ждались серьезно и деловито. Со стороны,
вероятно, показалось бы, что идет обыкно-
венное совещание по какому-нибудь не очень
важному поводу. Вертоградский даже не-
сколько раз сострил — правда, не очень
удачно. Никто не засмеялся. У меня было
ощущение, что все это мне только снится.
Не может быть, чтобы это было на самом
деле, чтобы горели дома, чтобы немцы вхо-
дили в город. Не может быть, чтобы мой
отец думал о том, как уничтожить свою вак-
цину...
Наконец решили жечь документацию в
умывальнике. Стена около него была обли-
цована кафелем и не могла загореться.
Мы стали таскать из шкафа папки с бу-
магами. Якимов поднес спичку, и бумаги за-
горелись. Папки, чтобы не терять времени,
мы отбрасывали и жгли только самые запи-
си. Горели они быстро, но умывальник сра-
зу же наполнился черной сожженной бума-
гой, и горящие листы вываливались на пол.
Мы решили выгрести горелую бумагу, но
она еще тлел а.. Надо было ее погасить. Ока-
залось, что водопровод уже не работает.
Пришлось заливать дистиллированной во-
дой, которой был у нас порядочный запас.
Никогда я не думала, что так трудно
сжечь много бумаги. Загоревшись, пачки
увеличивались в объеме и, как живые, вы-
ползали из умывальника. Отец кочергой ме-
шал огонь. Весь в копоти, черный, взлохма-
ченный, он выглядел страшно. Он не слушал,
когда к нему обращались, он весь был по-
глощен одной мыслью. Впрочем, все мы го-
ворили и действовали как в дурмане.
— Валя,— говорил Вертоградский,— убе-
рите к дьяволу этих крыс, я не могу слы-
шать, как они пищат!
Он поправил галстук, и я заметила, что
у него дрожат руки. Якимов носил бумаги
из ящиков. Он был весь покрыт пылью. Он
приносил пачку за пачкой и сваливал их у
самого умывальника. Черные лоскутья сго-
ревшей бумаги носились в воздухе и оседали
на лица, на платья, на пол.
— Так,— командовал отец.— Ничего, хо-
рошо горит... Юрий Павлович, подбросьте
еще сюда: здесь, сбоку, быстрее займется.
Пламя опалило ему ресницы и бороду, но
он не замечал этого.
— Папа,— сказала я,— посиди отдохни.
Он не слышал меня.
— Давайте, давайте! — повторял он.—
Посмотрите, не осталось ли чего. Надо, что-
бы все сгорело, до последней бумажки.
Последняя пачка занялась ярким огнем.
— Эх,— сказал Вертоградский,— погром
так погром!
Он подошел к ящику, в котором были
аккуратно уложены перенумерованные про-
бирки, заткнутые пробками, распахнул
дверцу и рукой сгреб с полки штук двадцать
пробирок.
— Правильно,— сказал отец.— Вы, Юрий
Павлович, их на пол бросайте, а я стану
топтать.
Вертоградский с отчаянным лицом выбра-
сывал на пол пробирки и колбочки, а отец
тщательно, одну за другой, давил их каблу-
ком. Он кружился и притопывал, и со сто-
роны казалось, что он танцует какой-то
странный неторопливый танец.
Боюсь сказать, сколько времени продол-
жалось уничтожение. Я, да и все мы, навер-
но, были как во сне. Долго еще потом виде-
лись мне в кошмарах озаренные пламенем
стены лаборатории, Вертоградский, швыряю-
щий на пол пбсуду, отец, давящий ее каблу-
ками...
— Больше ничего не осталось? — хриплым
голосом спросил отец.
— Всё,— сказал Якимов.
— Хорошо.— Отец кивнул головой.— Те-
перь, по крайней мере, мы можем быть спо-
койны.
— Ну,— сказал Вертоградский,— для спо-
койствия особых оснований нет...
Отец не слышал его. Он обвел всех нас
глазами.
— Я не могу решать ни за кого из вас,—
сказал он,— но лично я думаю кончить
жизнь самоубийством...— Он помолчал, по-
том повернулся ко мне:
— Ты как, Валя?
Голос его дрогнул, и я почувствовала, что
он может сейчас заплакать. Я пожала пле-
чами:
— Выбирать не из чего.
Вероятно, если бы я реально представила
себе, что я должна сейчас перестать жить,
должна умереть, мне было бы очень страш-
но. Но в том состоянии, в каком мы были
тогда, ничего страшного не было и не могло
быть. Все проходило мимо сознания.
— Это будет, пожалуй, труднее, чем жечь
123
бумаги,— сказал Вертоградский.— Оружия
у нас нет... Веревки? Во-первых, я не знаю,
есть ли тут веревки, а во-вторых, это против-
ный способ.
Якимов молча вынул из кармана наган и
положил его на стол.
— Я на всякий случай достал,— сказал
он, по обыкновению, коротко и спокойно.
— Вы умеете стрелять? — спросил отец.
Якимов кивнул головой.
— Вы нас научите. Я не умею, и Валя,
наверно, тоже.
Ill
— Подождите, товарищи, принимать та-
кие крайние меры,— сказал кто-то.
Мы обернулись. В дверях стоял человек.
Я не сразу узнала Плотникова. Но, узнав,
ничуть не удивилась его появлению. Этой
ночью все было необыкновенно.
Плотников стоял в дверях,
невысокий, внешне спокой-
ный, с прищуренными, как
всегда, глазами. Только на
этот раз мне не показалось,
что он улыбается. Мы смот-
рели на него и молчали.
Слишком неожиданно было
его появление.
— Я уже думал, что лаборатория броше-
на,— сказал он.— Дверь на лестницу откры-
та, постучал в комнату — никто не отвечает.
— Шум на улице,— сказал отец таким то-
ном, как будто жаловался на то, что ему ме-
шают трамваи и автомобили.
Плотников улыбнулся.
— Судя по всему,— он обвел глазами пол,
засыпанный горелой бумагой и осколками
стекла,— вы не собираетесь предлагать им
свои услуги...
Он помолчал, но никто ему не ответил.
— Надо переходить в подполье, товари-
щи,— продолжал Плотников.— Ваша вакци-
на, профессор, нужна гитлеровцам. Вас в
покое не оставят...
Он вынул из кармана четыре паспорта и,
взглянув в каждый, роздал их нам.
— Вы будете жить в другом районе,— ска-
зал Плотников.— Квартира уже готова. Мы
постараемся спасти вас и ваше открытие.
— У меня нет вакцины,— буркнул отец.—
Я все сжег и все уничтожил.
— Это все равно пришлось бы сделать.—
Плотников посмотрел на часы.— Взять с со-
бой мы ничего не можем. Я вас очень прошу
поскорей собираться.
Укладка заняла не больше десяти минут.
Плотников поглядывал на часы и, кажется,
нервничал, но ничего не говорил. Мы уложи-
ли самое необходимое в два рюкзака и два
маленьких чемоданчика. Мы были готовы.
Но к этому времени отец пришел в себя. Бе-
зумие кончилось. Начиналась новая, стран-
ная, опасная жиз'нь. Профессор Костров стал
снова профессором Костровым. Он откаш-
лялся и сказал:
— Простите, Александр Афанасьевич, но
я вам должен задать вопрос. В этой кварти-
ре, в которую вы нас ведете, я буду иметь
хоть какую-нибудь возможность работать?
Я понимаю, что условия очень сложные, но
ведь, кроме научного значения, вакцина сы-
грает не малую роль и на войне...
Прежде чем Плотников ответил, я отта-
щила отца в сторону.
— Папа,— сказала я ему,— подумай, что
ты говоришь! Люди рискуют жизнью, чтобы
спасти тебя, а ты начинаешь им предъявлять
какие-то требования.
Отец подумал, смутился, подошел к Плот-
никову и сказал:
— Александр Афанасьевич, я, конечно,
сказал нелепость.— И добавил своим обыч-
ным, резковатым голосом: — Я очень благо-
дарен вам и вашим товарищам... Ну, пой-
демте.
В последний раз мы окинули взглядом ла-
бораторию. В ней остались жженая бумага
и битое стекло. Только в клетках по-прежне-
му метались и пищали крысы.
Отец подошел и быстро одну за другой
открыл дверцы всех клеток. Писк прекратил-
ся. Крысы прыгали на пол и разбегались,
ища, нор и щелей. Мы вышли из комнаты.
IV
Все вокруг было багровым. Вдоль багро-
вых тротуаров стояли багровые дома, и низ-
ко нависало над ними страшное, багровое
небо. Вдали били пулеметы. Ударила артил-
лерия, но выстрелы орудий были не громче
треска и грохота пожара. Когда мы проходи-
ли мимо недавно достроенного дома ИТР, в
нем обвалились междуэтажные перекрытия,
и огромные балки падали и ломались, раз-
брасывая тысячи искр. Жар обжигал, мы за-
дыхались, и лица наши блестели от пота. Но
Плотников шел не останавливаясь и все вре-
мя торопил нас. На отце от уголька стало
тлеть пальто, и я гасила его на ходу.
— Скорей, скорей! — кричал Плотников.
Желая сократить путь, мы свернули в
узенький переулок. Стена дома, к которому
мы подходили, медленно наклонилась, раз-
ламываясь на несколько частей и непрерыв-
но ускоряя движение, и наконец с грохотом
рухнула на мостовую и рассыпалась на мно-
жество обломков. У меня подогнулись коле-
ни, задрожали руки, и я ухватилась за от-
ца. Он посмотрел на меня. У него были бе-
лые губы, но дрожащей рукой он все-таки по-
гладил меня по голове.
— Ничего, ничего, Валя,— сказал он.—
Через все это надо пройти.
Я скорее прочла по губам, чем услышала
его слова.
— Скорей назад! — кричал Плотников.—
Придется обойти кругом.
Мы снова бежали за ним,-уворачиваясь
от бревен и камней, падавших из горящих
домов, помогая друг другу стряхивать с се-
бя искры, сворачивая в переулки, возвраща-
ясь назад, когда видели, что путь впереди за-
вален рухнувшим домом, задыхаясь и торо-
пясь.
— Скорей, скорей! — кричал Плотников,—
Скорей, скорей!
125
Постепенно горящие дома стали попадать-
ся реже. Немцы сильнее всего бомбили центр
города. Мы приближались к окраине. Здесь
было тише, дома стояли недвижные, мерт-
вые, с наглухо запертыми ставнями. Жители
спрятались в подвалах или сидели во внут-
ренних комнатах.
Мохнатый щенок увязался за нами. Раз-
махивая куцым хвостиком, он хватал меня
за платье и весело тявкал, а потом отстал,
побоявшись, видимо, далеко уходить от дома.
Ясно слышалась пулеметная стрельба, и
все чаще щелкали винтовочные выстрелы.
Потом мы услышали нарастающий грохот.
Отец остановился, прислушиваясь.
— Скорей, скорей! — кричал Плотников.
— Что это? — спросил отец.
— Не задерживайтесь,— повторил Плот-
ников.— Идут немецкие танки.
Мы свернули в подворотню и пересекли
большой пустынный двор нового дома.
Стрельба и грохот танков доносились сюда
издалека. Во дворе росли молодые, недавно
посаженные деревца, в квадратной загород-
ке был насыпан песок для детей. Мы пере-
лезли через невысокий забор и оказались в
другом, меньшем дворе. Здесь было темней
и грязней. Тощая кошка рылась в помойной
яме. Она испуганно посмотрела на нас.
Грязноватая лестница вела прямо со двора
вниз, в подвал. Маленький человек в тол-
стовке и белой фуражке шагнул нам на-
встречу.
— Я уж думал, с вами случилось что-ни-
будь,— сказал он Плотникову.
— Задержались, — задыхаясь, ответил
Плотников.— Ключ у тебя?
Человек передал Плотникову ключ.
— Иди к Семену,— кинул ему на ходу
Плотников.— Я приду туда.
Все вместе мы спустились по лестнице
вниз. Плотников отпер дверь. Мы вошли в
темные, тесноватые- сени.
— Ну,— сказал Плотников,— на эти дни
вот ваша квартира.
Глава пятая
ЖИЗНЬ НЕВИДИМЫХ
I
О следующих месяцах нашей жизни надо
совсем не писать или писать подробно. Но
сейчас я рассказываю историю вакцины, а
эти месяцы мы над ней не работали. Повесть
об этом времени — это повесть о дружбе,
о верности, о самопожертвовании. Когда-ни-
будь я расскажу о людях, которым угрожала
смерть, которые голодали, которым нельзя
было выйти на улицу, и люди эти дума-
ли о том, что есть среди них старик, знаю-
щий что-то очень важное для страны, стало
быть, этого старика надо спасти.
Каждый человек в городе был на учете.
Каждую квартиру обыскивали, на улице у
каждого проверяли документы, спрятаться
было негде. И ни разу не проверили докумен-
тов у четырех людей: у отца, у Вертоградско-
го, у Якимова и у меня. Я не знаю, что зна-
чит разговаривать с гитлеровцем, и это не-
смотря на то, что, может быть, никого в го-
роде гитлеровцы так не искали, как моего
отца. Им, очевидно, многое было известно о
его работе.
В лабораторию они пришли через полто-
ра часа после того, как город был занят.
Они обыскали всё, простукали стены и под-
няли полы, допросили нашу уборщицу Ню-
шу. Она сделала глупое лицо и наговорила
такой ерунды, что на нее махнули рукой.
Тем не менее было установлено, что, когда
город окружили, мы еще оставались в нем.
Значит, мы не могли уйти. Значит, мы еще
здесь. Нас искали.
Нам рассказали об этом много позже.
В эти дни нас прятали, нас снабжали доку-
ментами, нам объясняли, как себя вести. По-
чти каждую ночь мы проводили в другом
месте. Пароли, отзывы, явки, неизвестность...
Однажды у отца сдали нервы, и он ска-
зал Плотникову:
— Я так не могу! Черт с ним, пусть меня
повесят! Поверьте, что секрет вакцины вы-
дан не будет.
Плотников ответил спокойно и холодно:
— Мы вас спасаем не потому, что вы че-
ловек исключительный, а потому, что стране
нужна ваша работа. Ведите себя спокойно и
выполняйте то, что вам говорят.
Мы ночевали тогда в помещении, где рань-
ше была кустарная мастерская. Стояли стан-
ки, какие-то обрезки клеенки лежали на по-
лу. Пусть прочтет Плотников эти строки и
узнает, что после его ухода отец целую ночь
не спал, ходил из угла в угол и говорил о
том, что он обязан выучиться быть спокой-
ным и выдержанным, поменьше думать о
собственных переживаниях.
Четырех человек вместе было трудно пря-
тать, поэтому почти всегда Якимов и Верто-
126
градский жили где-то отдельно. Тысячам лю-
дей было гораздо труднее, чем нам, но и нам
было нелегко.
Особенно запомнилась мне одна ночь. Это
было в начале зимы 1941 года. Мы с отцом
ночевали в подвале. Подвал был темен и
мрачен. Штукатурка осыпалась со сводов;
свет проникал через крохотное пыльное окон-
це. Здесь когда-то был склад, и в углу ле-
жала большая куча пакли. На этой пакле мы
и провели ночь.
Я знала о бешеном и успешном наступле-
нии Гитлера. Отец метался и бормотал во
сне, а я лежала и думала: неужели действи-
тельно кончилось все? Неужели действитель-
но не будет того мира, в котором я выросла,
в котором я своя, который я люблю? В пер-
вый раз меня охватило отчаяние. Я чувство-
вала тяжесть старых сводов, мучительную
тишину подземелья. Неужели не будет воз-
духа, воли, неба?..
В ту ночь мне казалось, что все уже кон-
чено и что надеяться больше не на что.
А наутро к наги в подвал пришел Плотни-
ков. Он сказал, что нас переведут в партизан-
ский отряд, потому что там будет спокойней
и безопасней. База отряда помещается в
труднопроходимых лесах, и можно надеять-
ся, что немцы туда не проберутся.
Мы засыпали его вопросами. Но он, как
всегда, посмотрел на часы, извинился и объ-
яснил, что очень торопится, что завтра при-
дет товарищ, который будет руководить на-
шим переездом.
Он ушел, а мы без конца строили планы и
предположения.
— Может быть, со временем,— неуверенно
сказал отец,— когда мы там обживемся,
удастся нам хоть немного и поработать.
Я посмотрела на него удивленно. Мне по-
казалось нелепой грандиозность и необосно-
ванность его надежд.
Сутки никто к нам не приходил. Чего толь-
ко мы не передумали! На следующий день,
около двенадцати, когда мы уже потеряли
всякую надежду, в подвал вошла женщина.
Н
— Андрей Николаевич, это вы?—спросила
отца женщина, как будто бы я могла вдруг
оказаться Андреем Николаевичем.— Вот вам
костюм, наденьте.
Отец ушел за кучу пакли переодеваться, а
минут через пятнадцать оттуда вышел стари-
чок, совсем такой, какие плетут лапти и жи-
вут на пасеках.Удивительно, как преобрази-
ла отца крестьянская одежда. Он был дово-
лен своим видом и смотрел на меня с некото-
рой гордостью.
Снова открылась дверь подвала, и вошел
Плотников. Он долго поучал отца, как тот
должен себя вести. Он заставлял отца хо-
дить, садиться, разговаривать, вдалбливал
ему названия мест и фамилий.
— Помните, как называется деревня? —
в десятый раз спрашивал его Плотников.
— Божедомовка,— ответил отец.
— Как фамилия старосты?
— Крюков.
— Зачем он вам разрешил идти в город?
— Продать на рынке соленые грибы.
— Правильно,— сказал Плотников.— А
деньги где?
Отец вытащил из кармана пачку денег, за-
вернутую в платок.
— Ав чем вы несли грибы? — спросил
Плотников.
Отец растерянно на него посмотрел. Плот-
ников взял принесенное женщиной ведро и
вручил его отцу:
— Вы несли грибы в этом ведре. Вот в нем
два груздя, прилипшие к стенкам. И вообще
ведро грязное — придете домой, вам его не-
вестка вымоет. Поняли?
— Понял,— отвечал отец.
— Ну, прощайтесь с дочерью. Часов на
шесть расстанетесь.
Мы обнялись и поцеловались.
— Счастливо, Валюша...— сказал отец.
Они вышли, за ними закрылась дверь, и я
осталась одна. Проходила минута за мину-
той, я все ждала: вот раздастся крик, выстре-
лы. Вот узнали отца, его схватили, его ве-
дут... Но все было спокойно.
Целый день просидела я в давящей мучи-
тельной тишине. Заскреблась мышь, скрип-
нула половица. Тишина. Безмолвие. Тишина.
Стало совсем темно. Я посмотрела на ча-
сы. Было уже половина седьмого. Мне чуди-
лись подозрительные шумы и шорохи. «Слу-
чилось несчастье»,— невольно повторяла я.
Я старалась не думать об этом, убеждала се-
бя: «Вздор, глупости, чепуха!» И все-таки по-
вторяла: «Случилось несчастье, случилось
несчастье».
В дверь постучали.
Передо мной стоял большеглазый худой
юноша. Глаза его казались непомерно боль-
шими на истощенном лице. Мрачный был у
него вид. В том настроении, в каком я была
127
тогда, мне показалось, что он непременно
должен принести мне весть о несчастье.
— Ну? — сказала я.
Он вошел и притворил дверь. Я повторила:
— Ну?
— Вы готовы? — спросил он.— Пора идти.
— А что с ним?.. С отцом и его ассистен-
тами?
Он посмотрел на меня удивленно.
— Я не знаю,— сказал он.— Я даже не
знаю, кто они. Мне поручено только вывести
из города Валентину Андреевну. Это вы?
Я нахмурилась. Неужели трудно было по-
слать мне весточку!
— Сейчас я надену пальто,— сказала я.
III
Мы вышли во двор. Низкие тучи нависли
над домами. В сумерках все казалось одина-
ково серым. От свежего воздуха у меня за-
кружилась голова.
— Нам надо торопиться,— сказал юно-
ша.— Когда мы выйдем из подворотни, он
сразу возьмет вас под руку. Ваше дело —
просто прятать лицо в воротник и слушать,
что он будет нашептывать вам на ухо. Он как
будто за вами ухаживает. Понятно?
Мне ничего не было понятно. Кто это «он»,
куда он меня поведет, почему он будет за
мной ухаживать? Юноша закашлялся. Он
кашлял и кашлял и, когда я его просила объ-
яснить мне подробнее, что я должна делать,
только махнул рукой. Кашляя, он нагибался
и прижимал руки к груди.
Мы уже вышли из подворотни, а он все
еще не мог сказать ни слова. Сразу же меня
подхватил кто-то под руку. Я оглянулась.
Рядом со мной, повернувшись ко мне лицом
и улыбаясь, шел немецкий офицер. Я попы-
талась вырвать руку, но он держал ее креп-
ко. В отчаянии я посмотрела назад. Юноша
стоял, держась рукой за стенку дома, и про-
должал кашлять. Офицер потащил меня впе-
ред. Я упиралась.
— Вы обращаете на себя внимание,— тихо
сказал офицер.— Неужели вас не предупре-
дили?
У меня отлегло от сердца. Я спрятала лицо
в воротник и чуть-чуть отвернула голову, ста-
раясь принять кокетливый вид. Офицер кру-
то свернул в переулок.
Темные и молчаливые стояли дома. Нигде
не пробивалось ни одной полоски света. Из-
редка попадались запоздалые прохожие. Они
торопливо шли, не глядя по сторонам.
Мы проходили через центр и долго шли
вдоль пустых кирпичных коробок с больши-
ми прямоугольниками оконных проемов.
Внутри был навален кирпич и шебень. При-
чудливо извивались железные балки. Черная
копоть покрывала стены. Мой спутник заго-
ворил:
— Вы, кажется, дочь Кострова?
— Да,— сказала я.
— Я немножко знаю вашего отца. Он кон-
сультировал у нас в клинике.
— Вы врач?
— Да. Может быть, мы даже с вами встре-
чались. Теперь трудно узнать знакомого.
— Что вы делаете сейчас?
— Врачую. Не стоит вам знать, в каких
условиях и как. У вас и своих забот до-
вольно.
Тощий, лохматый пес выпрыгнул из окна
сгоревшего дома. Поджав хвост, он прижал-
ся к стене и испуганно следил за нами, пока
мы прошли. Два солдата не торопясь шагали
по тротуару. Немного в стороне шел их
командир — младший офицер или унтер. На-
клонившись ко мне, мой спутник смеялся и
говорил мне что-то по-немецки, наверно, лю-
безное, потому что вид у него при этом был
удивительно залихватский.
Мы прошли мимо кондитерской. Вывеска
еще сохранилась.
— Я здесь раньше печенье брала,— сказа-
ла я.
Спутник мой рассмеялся.
— Вы хотите сказать, что город здорово
изменился? — спросил он.
Я промолчала.
Еще один патруль попался нам навстречу.
Унтер окликнул нас. Спутник мой повернул-
ся к нему с таким надменным видом, что тот
козырнул и забормотал что-то в свое оправ-
дание.
— Вот преимущество формы СС,— сказал
мой спутник, когда мы прошли дальше.
— Как она вам досталась? — спросила я.
— Очень просто,— усмехнулся он.— Меня
допустили работать в госпитале,— разумеет-
ся, не врачом, а так, чем-то вроде фельдше-
ра, у них не хватает персонала. Ну, а я украл
в цейхгаузе обмундировку. В сочетании со
знанием немецкого языка она бывает, как
видите, очень полезна.
Мы подходили к окраине. Здесь много до-
мов сохранилось. Кое-где сквозь ставни про-
бивался свет. Возле большого дома стояло
много машин. Дверь непрерывно отворялась
128
и затворялась. Офицеры группами и по оди-
ночке шли к дому и от дома. Спутник мой
непрерывно козырял. Он здорово поднаторел
в этом деле, так лихо щелкал каблуками и
подносил руку к козырьку, что сразу чувство-
вался хороший служака. Ему отвечали, а
некоторые ему козыряли первые.
— Так и живем,— сказал спутник.— До
тех пор, пока старшему офицеру не придет в
голову окликнуть меня и проверить докумен-
ты.— Он усмехнулся.— Впрочем, пока, как
видите, обходится благополучно. «Есть упо-
ение в бою и бездны мрачной на краю».
Правду сказать, я этого упоения не испыты-
ваю...
Мы свернули в темные переулки. Малень-
кие деревянные домики спрятались за забо-
рами. На улицах не было ни одного чело-
века. Как будто вымерли все. Наверно, в
давние времена так бывало после чумы. Мы
спустились к речке. Когда-то я здесь ката-
лась на лодке. Володя Старичков умел
хорошо грести. Сейчас речка замерзла.
Дорога вела через небольшой деревянный
мост.
— Будьте осторожны,— шепнул мне спут-
ник, и мы спустились к мосту.
Сразу из темноты ударили нам в лицо лу-
чи карманных фонариков. Несколько солдат
стояли вокруг нас, и офицер говорил резким
голосом. Спутник повернулся к нему и ска-
зал, наверно, что-то смешное, потому что
офицер усмехнулся и странно на меня по-
смотрел. Солдаты расступились. Мы пошли
по мосту. Офицер что-то крикнул нам вслед,
спутник мой ответил, и оба они рассмеялись.
Фонари погасли.
Мы сошли с мостика и оказались за го-
родом. К этому берегу реки лес подступал
почти вплотную. Дорога уходила мимо пус-
тых, заколоченных дач под высокие березы
и ели.
— Я объяснил моему «коллеге по ар-
мии»,— сказал мой спутник,— что мы идем
в одну из этих дач, где нам будет очень уют-
но, и пригласил его в гости, только непремен-
но со своим коньяком.
Я ничего не ответила. Мы шли дальше.
Город уже не был виден.
— Как же вы вернетесь обратно? — спро-
сила я.— Патруль ведь заметит, что вы вер-
нулись один.
— Я вернусь через другую заставу. Да ес-
ли и через эту, никто не обратит внимания,
что вас нет. Мало ли что случается с людь-
ми, которых сопровождают офицеры этой
армии...
Теперь, когда нас никто не видел, мы по-
шли быстро. Незачем было притворяться,
что мы прогуливаемся. Дорога была темна и
пустынна. Молчаливый, темный лес стоял
вокруг. С каким наслаждением дышала я
лесным воздухом после заключения!
— Как мы странно встречаемся...— гово-
рил мне мой спутник.— Мы даже не знаем
друг друга в лицо, мы виделись только в
темноте. После войны мы не узнаем друг дру-
га. Правда, я знаю ваше имя. Готовьтесь,
после войны я приду к вам в гости. Вы от-
кроете дверь и увидите незнакомого чело-
века.
— Я догадаюсь, что это вы,— сказала я,—
Я. Мир приключений.
129
вы увидите, что догадаюсь. Я возьму вас за
руку и проведу в комнату, и посажу в самое
лучшее кресло, и налью чаю. Мы с вами бу-
дем сидеть и рассказывать друг другу все,
что с нами случилось, потому что мы ведь
будем уже старыми друзьями.
— Хорошо бы! — невесело усмехнулся он.
Мы снова замолчали. Высокая береза про-
стирала над дорогой длинные ветки. Около
нее мы остановились.
— Мне надо торопиться,— сказал мой
спутник,— у меня скоро дежурство. ВидитеГ
вот тропинка. Идите по ней. Вас встретят.
Мы пожали друг другу руки, потом я об-
няла его и поцеловала.
— До свиданья,— сказал он.— Кланяй-
тесь вашему батюшке.
Он помахал на прощанье рукой, ушел и
почти сразу исчез в темноте. Минуту я по-
стояла, глядя ему вслед.
Много позже узнала я, что этот человек
через две недели после нашей встречи был
повешен на Базарной площади и что умер он
просто и мужественно.
Глава шестая
НАЧИНАЕТСЯ НОВАЯ ЖИЗНЬ
I
Когда я шла по узенькой тропинке, огибая
огромные березы, наклоняя голову под ело-
выми ветками, чувствуя, как упруго оседает
под ногами снег, счастье переполняло меня.
За все эти месяцы я ни разу не чувствовала
себя такой сильной и бодрой. Вот задрожала
ветка, нечаянно задетая мной, и снег пуши-
стыми хлопьями упал на лицо. Я растерла
его рукой, мне было жарко и весело. И снова
луч фонарика неожиданно осветил меня. Не-
высокий человек в куртке солдатского сукна
н в,ушанке стоял передо мной.
— Скорей,— сказал он.— Вас уже ждут.
Правее берите.
Я побежала, спотыкаясь, иногда застревая
в снегу. Деревья расступились. Пробиваясь
сквозь тучи, луна освещала небольшую по-
лянку.
Вертоградский бросился ко мне, обхватил
меня руками и закружил так быстро, что-
ноги мои летели по воздуху, не касаясь
снега.
— Юра, пустите! — сказала я смеясь.
— Не пущу,— сказал Вертоградский.—
Умели грустить, умейте и радоваться.
Он наконец поставил меня на снег. У меня
кружилась голова. Комок снега ударил в
плечо. Якимов стоял передо мной, и даже в
полутьме видны были его зубы, так он ши-
роко улыбался. Я подбежала обнять отца,
такого смешного в своей крестьянской одеж-
де, возбужденного и веселого. Потом, не
удержавшись, запустила снежком в Верто-
градского, Якимов запустил в меня, и даже
отец, что отнюдь не соответствовало его воз-
расту и ученому званию, запустил снежком
в Якимова, но попал не в него, а в какого-то
незнакомого человека, торопливо подходив-
шего к нам.
— Здравствуйте, здравствуйте! — говорил
этот человек, немного задыхаясь от быстрой
ходьбы.— Приехали? Ну и хорошо, давайте
знакомиться.— И он стал пожимать нам ру-
ки, повторяя при каждом пожатии: — Петр
Сергеевич... Петр Сергеевич.
Еще какие-то люди окружили нас. Кто-то
говорил, что пора уже ехать; кто-то беспоко-
ился, принесли ли шубы, а то можно замерз-
нуть в санях; кого-то спрашивали, задан- ли
лошади овес и положили ли в розвальни
сена.
Нас повели к краю полянки. Там стояли
широкие розвальни. Всех четверых усадили
на них и укрыли ноги овчинными тулупами.
Петр Сергеевич присел с одного боку, кто-то
еще — с другого. Петр Сергеевич сказал:
— Ну, трогай!
И мы поехали.
Чудесная это была поездка. Лошадь быст-
ро бежала по снежной лесной дороге. С ве-
ток сыпался на нас снег. Комья снега летели
нам в лицо из-под лошадиных копыт. Тучи
разошлись, выглянула луна. Перебивая друг
друга, рассказывали мы о своих приключе-
ниях. Отец встретил лабораторного сторожа,
тот его окликнул, но отец не ответил, и сто-
рож отстал. Якимов и Вертоградский надели
комбинезоны грузчиков, нагрузили консерва-
ми машину и на ней выехали. А здесь, в ле-
су, их ждали настоящие грузчики. Машина
уехала, они остались одни. Все это было ин-
тересно, но уже неважно. Важно было то, что
мы здесь все вместе.
Час проходил за часом. Рысцой бежала ло-
шадь. Холод стал забираться под шубы. За-
шла луна.
Стало светать. Хотя ночь была на исходе,
никому не хотелось спать. Только Петр Сер-
геевич спокойно дремал, просыпаясь на уха-
бах и сразу же засыпая снова.
130
Лес стал мельче. По сторонам дороги мель-
кал кустарник, тоненькие березы и осины.
— Начинаются наши Алеховские боло-
та,— сказал Петр Сергеевич, проснувшись.—
Скоро въедем на гать.
Мы поняли, что это уже район отряда. До-
рога стала тряской. Под снегом лежали
бревна.
Петр Сергеевич стал объяснять, показы-
вая вокруг:
— Вот это и есть наши болота. Какие бы
морозы ни были, они все равно не замерза-
ют. Отойди в сторонку на два шага, и сразу
под снегом вода выступит. До войны эти ме-
ста считались дурными. Тут скот и то выпу-
скать опасно. Попадет животное в топь — и
пропало. Уже был составлен план осушения.
Канавы должны были начинать рыть. А сей-
час, если бы не болото, разве могли бы мы
здесь так привольно жить? Сюда ведь немцы
и соваться не пробуют. Чуть что, мы эту гать
раскидаем, подорвем, и попробуй пройди!
Нам очень хотелось спросить о другом: что
мы будем делать в отряде? Но как-то нелов-
ко было. Петр Сергеевич рассказывал, как
они строятся, как на сухих местах роют зем-
лянки, а теперь решили и срубы ставить.
Незаметно я задремала. Когда открыла
глаза, стало уже совсем светло. Лошадь сто-
яла на круглой полянке возле бревенчатого
дома с мезонином. Какие-то люди окружили
сани.
— Махов, начальник отряда,— сказал,
протягивая руку отцу, высокий человек с ши-
роким курносым лицом.— А вот, познакомь-
тесь, мой комиссар.
Комиссар был рябой широкоплечий чело-
век с ясными голубыми глазами. Он добро-
душно улыбался и помогал нам выбраться
из саней.
Процедура знакомства закончилась. Ши-
роким жестом Махов показал на дверь:
— Заходите, товарищи! Здесь будет ваше
жилище.
II
Мы вошли в обыкновенную деревенскую
кухню с огромной свежевыбеленной русской
печью. Чугуны разных размеров стояли на
полке. В углу, в стеклянном шкафу, переде-
ланном из киота, я заметила тарелки, лож-
ки, стаканы. Махов распахнул следующую
дверь. Посреди просторной комнаты стоял
грубо сколоченный стол, покрытый холщо-
вой скатертью. Стулья, видимо сделан-
ные здесь же в отряде каким-нибудь не-
умелым столяром, показались мне гро-
моздкими и неуклюжими. На чисто вы-
мытом полу лежали пестрые половики.
Направо я заметила еще одну дверь.
Прямо против кухни узкая деревянная
лестница вела наверх.
— Наверху ваш кабинет, Андрей Ни-
колаевич,— сказал Махов.
Теснясь и толкая друг друга, подня-
лись мы по лестнице.
«Кабинет» представлял собой неболь-
шую квадратную комнату, где стояли
две койки, застланные лоскутными
одеялами, большой деревянный стол с
одним ящиком и три или четыре стула.
Одну из стен заняли деревянные полки,
заставленные книгами. Я узнала знако-
мые корешки и посмотрела на отца. Он
так растерялся, что стоял неподвижно
и только щипал бородку.
— Перевезли...— бормотал он.— Ка-
ким образом?
Потом он бросился к полкам и стал
выхватывать книги, торопливо перели-
стывать их и даже гладить обложки.
— Ай-ай-ай,— говорил он,— второго тома
нет! Как раз самый нужный том... Обложка
попорчена... Ну, это ничего.
С трудом я отташила его от полок. Махов,
комиссар и Петр Сергеевич делали вид, что
ие замечают его волнения.
— Папа,— шепнула я,— нас ждут.
— Да,— сказал Махов,— пойдемте, това-
рищи, мы еще вам не всё показали. Мы по-
ставили здесь две кровати, рассчитывая, что
дочери вашей придется спать тоже в каби-
нете. А вашим ассистентам мы поставили
кровати в лаборатории...
Отец резко повернулся к Махову:
— В какой лаборатории?
Махов усмехнулся;
— А вот пойдемте посмотрим.
Теперь отец несся впереди всех с такой
быстротой, что мы еле за ним поспевали.
Вбежав в нижнюю комнату, которую отныне
я буду называть столовой, он остановился,
растерянно оглядываясь и не зная куда идти
дальше. Махов распахнул дверь, и мы вошли
в последнюю, третью комнату нашего дома.
Все удивляло нас сегодня, но удивительнее
этой комнаты мы еше ничего не видели.
Это была действительно лаборатория. Не-
большая, очень несовершенная, но лаборато-
рия. faa столе сверкала химическая посуда.
Поблескивали желтой медью два микроско-
па. Возле окна стояли один на другом три не-
больших ящика с решетчатыми передними
стенками. В них копошились морские свинки
и, тыкаясь в решетки тупыми мордочками,
высматривали, кто пришел и зачем.
Отец, Якимов и Вертоградский бросились
к столу. Дрожащими руками перебирали они
посуду, вертели в руках микроскопы, про-
бовали весы.
— Пробирок маловато,— говорил Верто-
градский.
— Ничего, ничего,— перебивал отец,—
хватит. Жалко, ступка только одна.
— Вот еще две,— возглашал Якимов.
Отец был уже у другого конца стола.
— Фильтры ничего... правда, не первый
сорт, но годятся. С этим как-нибудь спра-
вимся. Глюкозы не вижу.
— Загляните еще в шкаф,— сказал Махов.
Шесть рук, мешая друг другу, открыли
дверцы стоявшего в углу самодельного шка-
фа. На полках теснились коробочки с ампу-
лами, пузырьки и банки.
— Глюкозы надолго хватит! — ликовал
отец.
— Шприцы,— широко улыбаясь, говорил
Вертоградский, раскрывая одну за дру-
гой коробки,— и запасные иглы. Смотрите,
Андрей Николаевич, запасные иглы!
Все трое начали показывать друг другу
свои находки, радоваться, смеяться, перего-
вариваться. Махов уже поглядывал на часы
и улыбался по-прежнему вежливо, но немно-
го напряженно.
Я оттащила отца от шкафа, но он вырвал-
ся и точно приклеился к столу. Ему хотелось
попробовать микроскопы, и я с трудом его
от них оторвала. Потом я взялась за Яки-
мова и дотащила его почти до самой двери,
но в это время отец снова оказался у шкафа.
Тогда я вытолкнула Якимова за дверь, по-
просила Петра Сергеевича постеречь, чтобы
он не вернулся, и решительно повела отца
в столовую. Держа в руке какой-то пузырек
и силясь разобрать надпись на этикетке, он
послушно шагал за мной. Вертоградского
проконвоировал Петр Сергеевич, и таким
образом мы все наконец вышли из лабора-
тории.
За это время кто-то накрыл обеденный
стол. На тарелке лежал нарезанный хлеб, на
огромной сковороде дымилась картошка с
консервированной колбасой. Махов пригла-
сил нас садиться. Не могу назвать этот пер-
вый завтрак в лесу веселым. У отца и Яки-
мова были отсутствующие глаза, и они все
время обменивались репликами насчет шпри-
цев, игл, свинок, глюкозы и чего-то еще. По-
видимому, они ничего не слышали, когда к
ним обращались. Во всяком случае, их при-
ходилось окликать несколько раз, и все-таки
они отвечали невпопад.
Вертоградский пытался еще поддерживать
общий разговор, но тоже время от времени
отвлекался рассуждениями насчет фильтров,
мензурок и термостата. Я изо всех сил ста-
ралась развлечь наших хозяев, но что я мог-
ла сделать одна!
Как только чай был допит, Махов, Петр
Сергеевич и комиссар поднялись. Они побла-
годарили нас, как будто мы их угощали. По
лицу отца было совершенно ясно видно, что
он с нетерпением ждет, когда наконец все
уйдут и позволят ему вернуться в лаборато-
рию. К счастью, наши хозяева были люди
неглупые, видимо, .вполне понимали отца и
не обижались.
Мы условились, что Петр Сергеевич будет
к нам наведываться и, если что-нибудь пона-
добится, мы ему сообщим.
Нас пригласили заходить в штаб и вообще
чувствовать себя как дома. После этого, то-
ропливо пожав нам руки, наши гости или'
хозяева, не знаю, как их назвать, ушли. Еще
не успела за ними закрыться дверь, как отец
сказал:
— Ну, пойдемте, пойдемте! Разберемся,
что там есть, чего не хватает.
— Мне кажется, папа,— сказала я,— что
следовало бы людям хоть спасибо сказать.
Вероятно, не очень легко было устроить на
болоте лабораторию.
Отец посмотрел на меня растерянно, и
вдруг, ничего не говоря, выбежал из комна-
ты. В окно мы видели: он бежал по снегу и
кричал. Махов, комиссар и Петр Сергеевич
остановились, отец начал говорить, но вдруг'
махнул рукой, обнял Махова, расцеловал
его, потом расцеловал комиссара и Петра
Сергеевича, Затем они смеялись и кричали
что-то отцу, а он уже бежал обратно по
снежной лесной поляне, маленький, худень-
кий старичок в холщовой рубашке.
Он ворвался в комнату. От него пахло
морозом.
— Они ж понимают,— говорил он на хо-
ду,— они ж не обидятся! Ну, идемте, идемте.
Время дорого.
До самого вечера все трое возились в ла-
боратории. Было учтено все до последней
мелочи. Всему было найдено свое место.
Был утвержден распорядок дня и распреде-
лены обязанности.
Мне так и не удалось уговорить мужчин
пообедать. Часов в девять вечера, когда уже
было совсем темно, я снова накрыла на стол.
Надо было все-таки поесть. Мои воззвания
оставались без ответа. На меня просто не
обращали внимания. Тогда я взяла кероси-
новую лампу и вынесла ее из лаборатории.
Оставшись в темноте, они долго ругались и
требовали света, но я была непреклонна, и
мне удалось усадить их за стол. Тогда оказа-
лось, что все ужасно голодны, и обед и ужин
были съедены в один присест.
Отец хотел снова идти в лабораторию, но
я запротестовала. Он и сам, кажется,
чувствовал наконец, что устал. Взяв лампу»
он направился к себе в мезонин. Поднявшись
на несколько ступенек, он остановился. Стоя
на возвышении, держа в руке горящую лам-
пу, он выглядел очень торжественно.
— Вот что,— сказал отец,— я хочу, чтобы
вы, дорогие товарищи, запомнили следую-
щее: эта лаборатория — не простая лабора-
тория. Тут каждая вещь — это. знаете что
такое? Ей цены нет. Вы сами понимаете. Так
вот, я хочу сказать: если здесь, в этой лабо-
ратории, мы будем бездельничать, работать
плохо, с нас за это голову снять мало. Ясно,
товарищи?
— Ясно,— сказал Вертоградский, вскаки-
вая и козыряя.
— Понятно,— сказал Якимов.
— Ясно,— сказала я.
— Ну то-то же! — Отец погрозил нам
пальцем и медленно стал подниматься по ле-
стнице.
Глава седьмая
ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ ВОЛОДИ ЗАРЕЧНОГО
I
Время, прожитое на Алеховских болотах,
кажется мне целиком заполненным не пре-
кращавшейся ни на один день, напряженной,
изматывающей работой. В шесть часов утра
133
вставал отеп и прежде всего шел в лабора-
торию.
— Работать, доценты, работать! — кри-
чал он.
Якимов вскакивал сразу и, быстро одев-
шись, мчался на кухню умываться. Верто-
градский еще лежал, стараясь оттянуть хоть
минуту, объясняя жалобным голосом, что
все равно ему придется ждать, пока Яки-
мов умоется, и поэтому лучше он пока поле-
жит. Наконец возвращался Якимов, уже со-
вершенно бодрый, раскрасневшийся от хо-
лодной воды, и Вертоградского с позором
извлекали из постели. Унылый и жалкий,
тащился он на кухню с полотенцем на плече,
жалуясь, что газ опять не горит и нельзя
даже принять ванну, что центральное отоп-
ление снова испортилось и в доме собачий
холод. В это время я уже затапливала плиту
и ставила чайник. Вымывшись, Вертоград-
ский становился веселее и после некоторой
внутренней борьбы соглашался сходить за
водой. Это входило в его обязанности. Яки-
мов колол дрова, а отец подметал комнаты.
Он настоял, чтобы в домашней работе ему
тоже выделили долю. Пользы от этого было
мало, мне все равно приходилось подметать
еще раз, так как отец оставлял мусор во
всех углах.
В шесть сорок пять садились завтракать.
Зимой в это время было еще совсем темно.
Завтракали торопливо Отец смотрел на часы
и ворчал, что время уходит даром, что Эди-
сон спал два часа в сутки и поэтому сделал
кое-что в жизни. В семь часов, минута в ми-
нуту, он командовал: «На работу!» Асси-
стенты, дожевывая куски, уныло плелись в
лабораторию. Мне давался двухчасовой от-
пуск на уборку и другие домашние дела.
После обеда час отдыхали. Вертоградский
спал как убитый, а Якимов курил, слонялся
по комнате или чертил на замерзшем окне
круглолицых веселых чертиков. Отец пока-
зывался на лестнице с часами в руках: пора!
Работа продолжалась до одиннадцати часов
вечера.
Помню, как мы услышали по радио сооб-
щение о разгроме немцев под Москвой.
В виде исключения в отряде был устроен
настоящий пир. Петр Сергеевич, не жалея,
отпускал спирт. Под радостные крики одна
за другой осушались кружки. Подвыпив,
Якимов вдруг загрустил и, плача крупными
слезами, стал говорить, что вот, мол, война
идет, а его воевать не пускают; потом ему и
вспомнить нечего будет, и дети будут его пре-
зирать...
Еле-еле мы его довели домой, и дома про-
изошел разговор, который я много раз потом
вспоминала. Было это так.
Вертоградский уже уложил Якимова и лег
сам. Мы с отцом поднялись наверх и только
собрались гасить лампу, как на лестнице
раздались неровные шаги. Дверь отворилась
и, слегка покачиваясь, Якимов вошел в ком-
нату. Хмель еще бродил в нем и не давал
ему успокоиться. Мы смотрели на него вы-
жидающе и немного испуганно.
— Я скажу,— начал он и ухватился рукой
за стол, чтобы не упасть.— Все равно, я ска-
жу. Не любят Якимова, не знают Якимова.
Думаете, я не понимаю, кто из меня челове-
ка сделал? Я понимаю. Что я без вас?
Нуль.— Пальцем он аккуратно вывел в воз-
духе нуль.— А с вами? С вами я ученый.
Причастен к великому открытию. Я знаю, что
вы меня своим не считаете: Якимов — су-
харь, молчальник, Якимов — рабочая ло-
шадь. А Якимов не так прост. Когда-нибудь
вы узнаете, что такое Якимов. Вы все пой-
мете,—он всхлипнул,—да поздно уж будет...
Он совсем по-детски вытер кулаком слезы.
Отец редко видел пьяных. Поэтому бес-
связные слова Якимова произвели на него
впечатление. Он неожиданно встал, подошел
к Якимову и обнял его.
— Не огорчайтесь,— сказал он.— Не го-
рюйте. Ложитесь спать, а утром мы с вами
поговорим.
Якимов совсем растрогался.
— Вы Вертоградского любите,— сказал
Якимов,— а я для вас просто так, ничего. Ну
что ж, и не надо. И будет Якимов, непоня-
тый, нести свой тяжелый крест...
У Якимова был такой смешной вид, что я
невольно засмеялась. Отец посмотрел на ме-
ня строго и недовольно.
— Я Юру тоже люблю,— сказал Якимов
растроганно.— Он мне как брат родной.
— Вы это ему сейчас же скажите,— посо-
ветовала я.
— Скажу,— согласился Якимов и, поша-
тываясь, вышел из комнаты.
Мы с отцом посмеялись и легли спать. Я
совсем уже засыпала, когда отец вдруг
окликнул меня.
— Ты не спишь, Валя?
— Нет,— сонно ответила я.
134
Отец приподнялся на постели.
— Якимов во многом прав,— сказал он
задумчиво.— Подумай сама: сколько лет ра-
ботает у меня человек, а что я о нем знаю?
В сущности говоря, ничего. Работает и рабо-
тает. А что он думает, что у него на душе,
ничего я об этом не знаю. Неправильно, не-
правильно это!
Отец повздыхал еще в темноте, собирался
еще что-то сказать, но я уже спала крепким
сном.
На следующий день Якимов поглядывал
на всех нас с опаской. Он, кажется, нетвердо
помнил, что произошло накануне, но мы сде-
лали вид, что ничего не было. Он повеселел,
окатился холодной водой и сел за работу.
П
Жизнь наша была очень нелегкая. Как ни
защищали нас топи, угроза нападения висе-
ла над нами все время. Вскоре немцы окон-
чательно выяснили, что отряд базируется на
Алеховских болотах. То ли выследили кого-
нибудь, то ли кто-то не выдержал на допро-
се и рассказал. Над нами стали появляться
мемецкие самолеты. Чувствовать постоянно
наблюдающий внимательный взгляд врага
было удивительно неприятно. Махов прика-
зал маскироваться. К счастью, наш дом был
сверху совсем закрыт кронами высоких де-
ревьев. Штабные землянки тщательно засы-
пали снегом. Тем не менее два дйя бомбарди-
ровщики сбрасывали над болотом бомбы.
Бросали они наудачу, и все бомбы падали на
незаселенные места. Но для всех нас это бы-
ли довольно неприятные дни.
Карательные отряды с трех сторон стали
стягиваться к болотам, и наши патрули за-
вязали бой. Немцы не знали, что Алеховские
болота зимой не замерзают. Орудия их за-
стряли, но пехота подбиралась все ближе к
сердцу отряда. Первый день боев не дал нем-
цам успеха. Всю ночь партизаны тревожили
их автоматной и пулеметной стрельбой. На
второй день с утра немцы снова начали на-
ступать и в середине дня подошли к гати.
Хорошо, что Махов вовремя приказал ее рас-
кидать. Это было нелегкое дело. Люди стоя-
ли по колено в воде, а мороз в то время был
градусов пятнадцать. Гать раскидали, но тут
нам не повезло: ночью мороз усилился до
двадцати градусов, дорога замерзла и стала
проходимой.
Я очень ясно помню утро третьего дня. Мы
все были в землянке, в которой размещался
лазарет. Тогда в отряде еще не было своего
врача, и мы четверо работали за врачей, за
сестер и за фельдшеров. Бой шел километрах
в Пяти.
Часов в восемь в землянку вошел комис-
сар. Раненые лежали вдоль стен прямо на
сене.
— Ну, товарищи,— сказал комиссар,—
кто себя не так плохо чувствует, давайте со-
бирайтесь. Нуждаемся в помощи.
Ушли несколько легкораненых, Якимов и
Вертоградский.
Бой шел весь день и всю следующую ночь.
От раненых мы узнавали о ходе событий.
К середине четвертого дня немцы продвину-
лись на пятьсот метров, но к вечеру были
отбиты.
Настала черная, безлунная ночь. Этой
ночью решалась судьба отряда. Комиссар со-
брал группу добровольцев. Обвешанные гра-
натами, они пошли заветной тропкой немцам
в обход. Я видела, как, в белых халатах, бес-
шумно скользя на лыжах, один за другим
скрывались они в темноте.
Удар был нанесен в четыре часа утра. Че-
рез сорок минут, когда значительная часть
немцев была деморализована, перешли в на-
ступление основные силы отряда. Если не
считать нескольких убежавших гитлеровских
солдат, карательный отряд был уничтожен
полностью.
Некоторых из наших лыжников принесли
на носилках к нам в лазарет, другие верну-
лись невредимыми, очень многих похоронили
на склоне холма, на котором помещался
штаб.
Якимов и Вертоградский пришли возбуж-
денные и гордые своим участием в операции.
Вместе со всеми наступали и они и даже,
рассказывают, шли в первых рядах. Оба бы-
ли невредимы. Только Якимова пуля царап-
нула по ноге, но он даже не обратил на это
внимания.
В этом бою убили комиссара. Его принес-
ли на носилках- и опустили в братскую мо-
гилу.
Все это очень сблизило нас с отрядом. Яки-
мов и Вертоградский заслужили всеобщее
одобрение, да и нас с отцом хвалили за то,
что мы недели две не вылезали из лазарета
и поставили на ноги всех, кроме двух совсем
безнадежных.
135
Впрочем, скоро в отряде появился свой
врач, известный в нашем городе хирург, пре-
дупрежденный Плотниковым о предстоящем
аресте и сбежавший на Алеховские болота.
Это был доктор Гущин, хороший старик,
ставший впоследствии нашим большим дру-
гом.
В марте была налажена радиосвязь с со-
ветским командованием, и советские самоле-
ты стали сбрасывать над Алеховскими боло-
тами ящики с боеприпасами, снаряжением и
продуктами. Если учесть, какое огромное
расстояние было в то время от нас до линии
фронта, нельзя не удивляться смелости и
умению летчиков. Постепенно в отряде по-
явилось много нужных и важных вещей.
У нас была теперь походная типография, и
мы выпускали листовки, которые потом раз-
носили по всем городам и деревням. У нас
была настоящая радиостанция. Лазарет наш
был довольно хорошо оборудован. По прось-
бе отца прислали кое-что из нужных ему ма-
териалов.
ш
Весной 1942 года возник вопрос о нашей
отправке на Большую землю. К тому вре-
мени километрах в тридцати от нас был по-
строен партизанский аэродром. Махов пред-
ложил доставить нас туда. Отец задал Махо-
ву три вопроса.
— Мы вам мешаем здесь? — спросил он.
— Нет,— отвечал Махов.
— Есть непосредственная опасность, что
немцы проникнут на Алеховские болота?
— Думаю, что нет.
— А мы сможем вывезти лабораторию?
Махов усмехнулся:
— Конечно нет. Но в Москве вам создадут
новую.
— И все надо будет опять начинать снача-
ла. И во второй раз пропадут начатые уже
опыты...— Отец ходил из угла в угол и мрач-
но пощипывал бороду.— Нет,— твердо ска-
зал он, остановившись перед Маховым.—
Я не могу на это пойти. Снова все потерять
и все начинать заново! Уж лучше мы будем
пользоваться вашим гостеприимством. А ко-
гда вакцина будет готова, тогда поедем в
Москву.
— Как хотите,— сказал Махов.—Конечно,
частенько бывает за вас страшновато, но
все-таки я и сам колебался. Пожалуй, дей-
ствительно лучше кончить работу здесь.
С тех пор к этому вопросу не возвраща-
лись. Несколько раз запрашивала Москва о
возможности нашей эвакуации, и Махов
каждый раз отвечал, что профессор выра-
жает желание закончить работу в болотной
лаборатории.
И снова потекли размеренные и одинако-
вые дни. День за днем брали мы пробы, день
за днем входили иглы шприцев под кожу
перепуганных насмерть мышей, день за днем
заносил Якимов результат каждого опыта в
лабораторный дневник.
Условия нашей работы были очень тяже-
лыми. Больше всего мешал нам недостаток
подопытных животных. Морские свинки слу-
жили нам верой и правдой, но опыты требо-
вали жертв, и одна за другой они погибли
для пользы науки. Надо было ловить поле-
вых мышей. Так как ни я, ни ассистенты не
были мастерами по этой части, отец поста-
рался завязать дружбу с одним молодым
парнишкой, и тот ему в знак уважения каж-
дый день доставал несколько штук мышей.
Однажды Махову понадобилось послать пар-
нишку с поручением, но того нигде не могли
найти, и Махову объяснили, что, наверно, он
ловит мышей. Нам Махов ничего не сказал,
но, как нам передали, часа полтора ворчал
и сердился.
— В конце концов,— говорил он,— у меня
партизаны, а не кошки! Я не понимаю, зачем
тогда было отряд создавать? Тогда давайте
не будем бить гитлеровцев, и я пошлю отряд
ловить мышей.
Парнишку вовремя разыскали, но мы пере-
пугались и притихли. Зная о нашей нужде,
нам понемногу доставляли мышей, но их бы-
ло мало и они не очень годились для опытов.
Мы страдали от отсутствия самых простых
вещей. Материалы, которые в городе можно
купить в любой аптеке, здесь просто невоз-
можно было достать.
Отец выдумывал, комбинировал, произво-
дил замены. Это требовало энергии, изобре-
тательности, отнимало много времени и затя-
гивало работу.
В сущности говоря, теперь наш отряд был
настоящей воинской частью. Каждое отбитое
у немцев орудие, пулеметы, снаряды, патро-
ны свозили на болото. Отряд продолжал дей-
ствовать мелкими группами, совершая вне-
запные налеты, подрывая составы и склады,
нарушая связь, терроризируя гарнизоны.
А на болотах, незаметная, невидимая, на-
136
капливалась техника. Всю ее мощь испытали
немцы при второй попытке напасть на Але-
ховские болота. На этот раз Махов оказался
хозяином положения. Он заранее проложил
гати, и ночью на немцев обрушилась лавина
огня крупнокалиберных пулеметов и мино-
метов; орудия ударили прямой наводкой.
Мало кто из карателей унес тогда ноги.
IV
Много приобрели мы за это время друзей
и много друзей потеряли. Скольких старых
и молодых, веселых или печальных проводи-
ли мы в опасный путь! Сколько дней и ночей
волновались мы: удастся ли им вернуться,
увидим ли мы их снова? Помню, как мы
встречали возвращавшихся с операции. Из-
дали еще пересчитываешь: семь человек.
Уходило десять. Кто же погиб? Сколько за
это время хороших людей не вернулось...
Похудел и постарел отец, осунулся Вер-
тоградский, даже у Якимова, силача и здо-
ровяка, круги усталости легли под глазами.
Какой нелепостью звучало у нас слово «от-
дых»! Разве можно здесь говорить об отды-
хе? «Работать, доценты, работать!» День,
утро, вечер, короткий сон — и снова пожа-
луйте в лабораторию, к столу.
Но вот у отца стали веселее блестеть гла-
за, и порою он с удовольствием потирал ру-
ки. Появилась надежда, что мы приближаем-
ся к концу нашей работы. Две маленькие
мышки с аппетитом ели крупу и увлеченно
грызли дощатые стенки своих клеток. Обе
они были поражены неизлечимой болезнью—
обоих их вылечила вакцина.
Я вспоминаю воскресный вечер после вы-
здоровления этих мышей. К нам пришли в
гости несколько человек. Никогда я еще не
видела таким веселым отца. Он много рас-
сказывал, смеялся и даже епел какую-то
старую песню, в которой забыл всю середи-
ну и половину конца.
Он еще не хотел в тот вечер рассказывать
гостям о наших лабораторных успехах, но,
может быть, у него был слишком счастли-
вый вид, а может быть, Вертоградский сболт-
нул лишнее,— во всяком случае, гости дога-
дались, что у нас хорошие новости, пристали
с расспросами, и пришлось отцу рассказать
об удачных опытах.
Героические мыши были принесены в клет-
ке и поставлены на стол для всеобщего обо-
зрения, а отец поведал о плане дальнейших
испытаний вакцины. Около двухсот прове-
рок должна была она пройти, прежде чем
быть испытанной на людях. Но события раз-
вернулись не так, как мы ожидали, и вакци-
на была испытана гораздо скорее.
V
Группа в пятнадцать человек ушла на опе-
рацию. Готовился взрыв железнодорожного
моста. Командовал группой Володя Зареч-
ный, тот самый, который ловил нам в лесу
мышей. Теперь Махов доверял ему серьез-
ные задания. На следующую ночь связанные
с нашим отрядом крестьяне видели, как мост
взлетел в. воздух. С часу на час мы ждали
наших обратно. На всех тропинках выстав-
лены были заслоны, чтобы встретить их и по-
мочь, если понадобится. Но они не пришли
ни в. эту ночь, ни в следующую. Только на
четвертые сутки девять человек из пятнадца-
ти, измученные, покрытые пылью и кровью,
вернулись на Алеховские болота. Идти мог-
ли только восемь. Девятого, Володю Зареч-
ного, посменно несли на самодельных носил-
ках. Он был ранен в ногу; в живот и в плечо.
Восемь человек пошли отсыпаться, а Воло-
дя поступил в распоряжение доктора Гущи-
на. Отец ассистировал ему при операции. На
следующий день Володя пришел в сознание,
еще через день повеселел и стал просить
есть, а еще через день у него подскочила тем-
пература. Началась газовая гангрена.
Доктор Гущин постучался к нам в двена-
дцатом часу. Мы уже легли. Я услышала
стук и, накинув платье, побежала откры-
вать.
— Мне нужно Андрея Николаевича,—
сказал Гущин.
— Он спит,— ответила я.
— Разбудите его.
Я побежала в мезонин. Отец уже проснул-
ся, услышав голоса и шаги. Я сказала, что
его просит Гущин, и он торопливо спустился
по лестнице. Ассистенты тоже вышли из ла-
боратории, так что все мы собрались в сто-
ловой.
— Добрый вечер, Василий Васильевич,—
сказал отец.— Присаживайтесь, Валя сейчас
чаю согреет.
— Андрей Николаевич,— сказал Гущин,—
плохо Заречному. Типичнейшая газовая ган-
грена.
137
Отец отвел глаза в сторожу.
— Бедняга,— сказал он.
Мы все молчали, отлично понимая, о чем
хочет говорить Гущин.
— Андрей Николаевич! — сказал врач.
(Отец молчал.) — Андрей Николаевич!..
— Я не могу,— сказал отец.— Вы как
врач поймете меня. Это не мышь. Я не имею
права.
Гущин подошел к отцу.
— Я не сомневаюсь, что вы согласитесь,—
тихо сказал он.
Отец провел рукой по голове и зашагал по
комнате. В дверь опять постучали. Якимов
пошел открывать. Он вернулся с Маховым.
У Махова было очень усталое лицо.
— Согласен? — спросил он у Гущина, ни
с кем не здороваясь.
— Не сомневаюсь, что согласится,— отве-
тил Гущин.
Махов подошел к отцу и обнял его за
плечи.
— Решайтесь скорее, Андрей Николае-
вич,— сказал он,— ведь погибает же чело-
век! Подумайте сами, Володька Заречный
погибает... Помните, как он вам мышей ло-
вил, а я еще его изругал тогда?
Махов засопел носом, отошел и стал у
окна спиной к нам.
Отец развел руками. Он очень волновался.
Он старался застегнуть пиджак, но пальцы
так прыгали, что он все не попадал петлей
на пуговицу.
— Как вы можете так говорить! — сказал
он.— Ведь это же нельзя, ведь это же не
проверено, ведь я же могу убить его...
— Вы можете его спасти,— сказал Гу-
щин,— а без вас он умрет’ обязательно. Я не
понимаю, о чем вы думаете.
— Не знаю, не знаю...— забормотал
отец.— Это легкомыслие. Это то, против че-
го я всегда боролся. Это ненаучно.
Махов резко повернулся к отцу. Он заго-
ворил хриплым, немного задыхающимся го-
лосом:
— А по-моему, лучше пусть Володя не-
научно выживет, чем умрет по всем прави-
лам вашей науки! Думаете, он стал бы коле-
баться, если бы вас нужно было спасать?
— Товарищи, товарищи, что вы...— повто-
рял отец.— Он очень побледнел, руки у него
так и прыгали.— Хорошо. Вероятно, вы, пра-
вы. Конечно, обстоятельства таковы... Ну
что ж, нельзя бояться ответственности.
— Никакой ответственности нет,— сказал
Гущин.— Мы все понимаем, что работа не
проверена. Но лучше один шанс на спасение,
чем ни одного.
— Да, да,— говорил отец,— конечно, вы
правы. Я понимаю. Юрий Павлович, приго-
товьте вакцину и шприцы. Валя, согрей пока
чаю. Я немного разнервничался. Мне надо
чаю выпить, и я пойду.
Я бросилась разводить огонь. Якимов и
Вертоградский уже возились в лаборатории.
Гущин сел и закурил папиросу. Махов стоял,
глядя в окно, а отец поднялся в мезонин, и
мы слышали над головой его шаги. Он хо-
дил, не останавливаясь, из угла в угол.
В эту же ночь Заречному ввели первые
двадцать кубиков вакцины. Я присутствова-
ла при этом. Теперь отец действовал уверен-
но и спокойно, твердыми и точными движе-
ниями, и даже шутил с больным, как будто
лечил его давно известным средством. Воло-
дя заснул, а отец сидел возле него до утра,
и никакими силами нельзя было уговорить
его пойти отдохнуть.
Впрочем, следующие дни все мы почти не
спали. Следует помнить, что в то время со-
вершенно еще была неизвестна дозировка.
Отец ввел, по сравнению с принятой сейчас,
половинную дозу. Естественно, это ослабило
действие вакцины и отдалило результат.
Прошли сутки. Состояние Володи не ухуд-
шалось, но и не улучшалось. Отец не отхо-
дил от его постели. С ним вместе поперемен-
но дежурили Якимов и Вертоградский. Я за-
138
сыпала на часок где-нибудь в соседней зем-
лянке, чтобы быть всегда под руками.
Прошел еще день. Володе не становилось
лучше.
Поспав час или полтора, я решила пойти
узнать новости. Я подошла к лазарету око-
ло часу ночи. Ярко светила полная луна, и
я сразу заметила фигуру, прижавшуюся к
стволу березы. Подойдя ближе, я по спине
узнала отца. Он стоял, обхватив ствол дере-
ва, и плакал, как маленький мальчик. У него
вздрагивали плечи, он всхлипывал и шмыгал
носом. Я долго стояла не двигаясь, ожидая,
пока он успокоится. Мне не хотелось, чтоб
он видел меня. Отойдя от березы, отец
всхлипнул еще несколько раз, как-то совсем
по-детски пошмыгал носом, потом тщатель-
но вытер платком лицо и спустился в зем-
лянку. Я вошла туда минут через пять. Он
спокойно сидел и шутил с Володей Зареч-
ным.
На третий день улучшения все еще не бы-
ло. Отец решил ввести двойную дозу. В сущ-
ности говоря, это было очень рискованно.
Действие вакцины было еще не изучено. Все
мы понимали отлично, на что идем, но об
этом не было сказано ни единого слова. Ду-
маю, что понимали это и Василий Василье-
вич и Махов. Но теперь отец держал себя
совершенно диктаторски. Он не просил, а
распоряжался и категорически запретил за-
давать какие бы то ни было вопросы. Отец
сам ввел двойную дозу. Заречный скоро за-
снул, а отец опять сидел целую ночь, не от-
ходя от его постели.
Утром было уже ясно, что состояние боль-
ного улучшилось. Опухоль спала. Больной
оживился, попросил есть. Заснул, проснулся
и снова попросил есть. Смерили температу-
ру; она была нормальной. Гущин ходил кру-
гами вокруг больного'. Он то насвистывал,
то напевал, то щелкал пальцами. Отец
держался так, как будто ничего особен-
ного не произошло и он все наверняка знал
заранее.
— Теперь, Василий Васильевич,— сказал
он небрежным тоном,— только питание и по-
кой. Природа сама сделает свое дело.
Он пошутил с Заречным, вежливо простил-
ся с Василием Васильевичем и отправился
домой. Мы шли за ним, и он всю дорогу
читал нам академическую лекцию о дей-
ствии вакцины, разбирая равнодушно-лек-
торским тоном историю выздоровления За-
речного.
Придя домой, отец попросил меня согреть
чаю. Поставив чайник, я поднялась наверх
и увидела, что он лежит на постели одетый,
в ботинках и спит. Проснулся он только на
следующее утро.
Глава восьмая
ЯКИМОВ НЕ ПРИХОДИТ К ЗАВТРАКУ
Махов передал по радио в Москву о том,
что работа над вакциной закончена и испы-
тана на раненом партизане. Из Москвы по-
следовали горячие поздравления. Еще через
неделю Махов пришел к нам.
—' Москва приказывает вас вывезти,—
сказал он.— Госпитали ждут вашу вакцину.
— Что ж,— сказал отец,— теперь можно.
Теперь мне, конечно, самое место в Москве.
Знаю я этих производственников, за ними
глаз да глаз. Сделают что не так, а я потом
отвечай, что вакцина плохая.
С Москвой условились, что самолет выле-
тит за нами через неделю. За это время хо-
тели проверить аэродром, и летчик должен
был как следует изучить местность.
Через два дня после нашего разговора к
нам зашел Махов и сказал:
— А расстаться нам с вами, Андрей Ни-
колаевич, придется завтра.
Насколько во время работы над вакциной
отец не хотел никаких перемен, настолько
сейчас стремился в Москву. Он очень обра-
довался.
— Что, разрешили раньше лететь? —
спросил он.
Махов покачал головой:
— Нет, Андрей Николаевич. Простите,
что раньше вам не сообщал, но сами пони-
маете — военная тайна.
Оказалось, что отряд получил приказ о
крупной операции. Насколько я поняла из
объяснений Махова, речь шла о большом
рейде с участием танков и орудий, с больши-
ми боями, с временным захватом целых
районов. Преследовалась цель деморализо-
вать тыл противника. Кроме того, рассчиты-
вали, что в результате рейда гитлеровцы
должны будут оттянуть с фронта значитель-
ные воинские части. Теперь эта задача была
отряду по плечу.
Вопрос с нашей отправкой был решен. На
базе отряда оставались тридцать человек под
командой Петра Сергеевича. На аэродроме
139
тоже было достаточное количество людей.
Переправить нас на аэродром должен был
Петр Сергеевич.
Отряд уходил завтра в ночь. У Махова
совсем не было времени. Он только успел
расцеловать нас всех, сказать несколько
комплиментов по поводу нашего поведения
и, не дав нам выговорить и десятой доли
того, что хотелось, торопливо ушел.
Весь следующий день был посвящен про-
водам отряда. Снова осматривали и прове-
ряли орудия, пулеметы. Мы все ходили из
землянки в землянку, прощались и помогали
сборам. Якимов и Вертоградский чистили
оружие. Я пришивала знакомым бойцам пу-
говицы, штопала дырки на гимнастерках, по-
могала укладывать вещевые мешки. На этот
раз уходившие были совсем по-особенному
настроены. Это была первая крупная опера-
ция. Торопились закончить сборы, чтобы
успеть еще сыграть на баяне, спеть песню или
просто поговорить. Володя Заречный принес
нам огромный букет цветов и подарил каж-
дому по трофейной зажигалке, а Якимову,
как страстному курильщику, еще и портси-
гар. Якимов был очень доволен и только
жаловался, что портсигар маловат — вхо-
дит в него шестнадцать папирос, а ему, Яки-
мову, такого количества и на полдня не хва-
тит.
— Друг ты мой сердечный, дорогой За-
речный,— сказал Вертоградский,—иди сюда,
я тебя поцелую! — Они поцеловались и дол-
го трясли друг другу' руки.
Вечером мы прощались со всеми. Отряд
собирался под высокими березками на хол-
ме. Горели факелы. Уже ушли вперед танки
и, подпрыгивая на ухабах, укатились орудия.
Без конца то там, то здесь вспыхивал смех.
Казалось, что весь отряд подвыпил перед
дорогой, хотя на самом деле в этот день на
спиртные напитки был наложен строгий за-
прет. Нам без конца жали руки. Вертоград-
ский, неизменная душа общества, рассказы-
вал на прощанье какие-то смешные истории,
видимо не совсем приличного содержания.
Там, где он появлялся, смех звучал особенно
громко. Якимов, широко улыбаясь, тряс
огромной своей рукой руки товарищей и зна-
комых. Человек пятнадцать окружили отца,
обещали после войны приносить ежедневно
по сто мышей и убить всех кошек в области,
чтобы мыши спокойно размножались на ра-
дость профессору.
Партизаны строились поротно. Три баяни-
ста играли марш. Принаряженные, веселые,
щеголеватые становились бойцы в ряды. Ко-
гда я торопливо пробежала вдоль еще не-
стройных рядов, неся только что зачиненную
мной для одного бойца шапку, командиры
объявили равнение на меня и рота за ротой
такими громоподобными голосами пожелали
мне доброго здоровья, что я смутилась и чуть
не уронила шапку.
Но вот раздались команды, Махов стал во
главе отряда и отчаянно громким голосом
выкрикнул: «Смирно!» Отряд замер. Факе-
лы освещали высокие стволы деревьев и ров-
ные ряды людей. Командир взмахнул рукой,
баянисты заиграли походный марш, и отряд
двинулся.
Мы долго шли рядом со строем, но посте-
пенно дорога становилась все уже, и мы от-
стали. Уже еле были слышны издалека звуки
баянов, а мимо нас, твердо ставя ноги, кивая
нам на прощанье, все шли и шли люди, с ко-
торыми мы прожили вместе эти необычные
и тяжелые месяцы. Прошли последние ряды.
Мы одни стояли на дороге. Где-то в послед-
них рядах высокий тенор затянул песню, ее
подхватили, и, медленно затихая, она понес-
лась над-лесом. Потом и песни не стало
слышно. Наверно, отряд уже шел по гати.
— Ну, пойдемте домой,— сказал отец.
II
Каким-то небывало тихим вспоминается
мне следующий день. Мы проснулись поздно,
часов в восемь. Торопиться было некуда.
Вертоградский долго валялся в постели,
потом мужчины брились, чистились, я
неторопливо готовила завтрак. Мне все вре-
мя казалось, что в доме удивительно тихо.
После завтрака отец сел на солнышке перед
домом. Якимов отправился гулять. Я вымы-
ла посуду, убрала комнаты и тоже вышла из
доМу.
С особенным чувством шла я сегодня по
знакомым местам. Мне казалось, что я про-
щаюсь с каждым деревом, с каждым кусти-
ком; скоро жизнь пойдет по-иному, и я, мо-
жет быть, никогда больше не увижу этих
мест...
День был жаркий, солнце пекло. Необык-
новенно тихо было вокруг. Я зашла в штаб
отряда. И здесь было тоже тихо. Часовые не
стояли у входов в землянки, не было привыч-
ной суеты. Не бегали люди, не звучали голо-
са, в отрядной кухне не дымили печи. Иван
Матвеевич Волков, старый охотник, сидел на
140
солнышке и острым ножом строгал кусок де-
рева. Он, прищурившись, посмотрел на меня.
— Гуляешь? — спросил он. — Тихо-то как
стало, чувствуешь?
— Что это вы строгаете? — спросила я.
— Лодку,— ответил Волков. — Внук у ме-
ня в деревне... Не знаю, жив или нет. Может,
жив, так вот гостинец готовлю. Все-таки дед
не с пустыми руками домой вернется.
Около вещевого склада я встретила Петра
Сергеевича. Он был, как всегда, занят.
— Гуляете? — спросил он.— Это правиль-
но. А у меня, понимаете, дела по горло. Го-
ворил Махову: оставь мне хоть человек пять-
десят. Нет, оставил тридцать, да из них два-
дцать инвалиды. Вот поди-ка разберись: по-
сты выставлять надо, обед приготовить надо,
воды наносить, лошадей накормить. Взялся
вещевой склад проверять — мыши, черти,
пробрались, две пары сапог попортили. Тоже
кто-нибудь должен ответить. А с кого спро-
сится? С Петра Сергеевича.
— Вы теперь главное начальство? — спро-
сила я.
— Да ну! — он махнул рукой. — Началь-
ствовать-то не над кем. Одно огорчение.
Я спустилась с холма и пошла узенькой
тропинкой, которая вела по мелколесью к
так называемому Кувшинкину озеру. Оно бы-
ло невелико, почти правильной круглой фор-
мы, окружено густыми, непроходимыми за-
рослями ивняка. Но я знала лаз и, наклонив
голову, цепляясь за ветки, пробралась к бе-
регу. Над водой носились нарядные стреко-
зы, длинноногие пауки бегали по воде. Я се-
ла на поваленный ствол. Кузнечик прыгнул
ко мне на колени, посидел секунду и ускакал.
Я долго сидела, не думая ни о чем, вся от-
давшись покою, тишине и блаженной лени.
Ветка хрустнула за моей спиной. Я оберну-
лась. Из зарослей ивняка вышел Вертоград-
ский.
— Как жарко и хорошо! — сказал он, сел
рядом со мной на ствол и стал смотреть на
неподвижную водную поверхность.
Я знала, о чем он будет говорить, и ждала
разговора без радости, но и без раздраже-
ния. Здесь сейчас, в тишине и покое ясного
августовского дня, мне не хотелось ни о чем
думать и ничего решать. Мне хотелось сидеть
без конца, смотреть на стрекоз, на суетливых
паучков, на белые и желтые головки непо-
движных водяных лилий.
— Вы знаете, о чем я хочу с вами гово-
рить? — спросил Вертоградский.
Я кивнула головой. Непреодолимая лень
напала на меня. «Ничего,— думала я,— все
обойдется. Может быть, я выйду замуж за
Вертоградского, и это будет хорошо, а может
быть, не выйду, тогда будет что-нибудь дру-
гое хорошее».
— Редко бывает,— сказал Вертоград-
ский,— что мужчина и женщина живут вме-
сте почти три года, вместе работают, вместе
проводят целые дни до того, как они поже-
нились. Очень редко бывает, что мужчина и
женщина, не будучи близки, так узнают друг
друга, как знаем мы с вами...
Солнце отражалось в воде. Не отрываясь,
смотрела я на яркие, ослепительные пятна
желтого света, и оцепенение охватывало ме-
ня. Только сейчас я почувствовала, как я
устала за эти годы. Кажется, труднее всего
было бы мне сейчас пошевелиться. И мысли
текли ленивые, равнодушные. Так легко было
согласиться на то, что предложит мне сейчас
Вертоградский... Выйду за него замуж, будем
по-прежнему вместе жить—отец, он и я, ни-
чего не надо менять, ничего не надо решать.
Все будет так, как прежде.
Желтое пламя лежало на неподвижной во-
де, яркий свет слепил мне глаза, расплыва-
лись разноцветные круги, и я никак не могла
сбросить охватившее меня оцепенение.
— Мы не можем с вами ошибиться друг
в друге,— говорил Вертоградский. — Я знаю
все о вас и вы — все обо мне, поэтому я знаю
абсолютно точно, что жизнь без вас станет
для меня утомительной казенщиной, беско-
нечной цепью однообразных дней... Решайте,
Валя.
Далеко-далеко звучал его голос — так да-
леко, будто он сидел не рядом со мной, а где-
то в другой земле, в другом мире.
«Ну, вот и все,— думала я,— вот и кончи-
лась первая полоса жизни. Начинается дру-
гая. Будем работать в одной лаборатории,
после работы вместе ходить домой. Это очень
удобно. Вероятно, и отец будет доволен. Про-
сто два сотрудника переехали в одну квар-
тиру».
И тут меня как обожгло всю. «Что я де-
лаю-? — подумала я. — Откуда у меня такие
ленивые, равнодушные мысли? Почему я
должна выходить за него замуж? Ведь это я
сейчас только такая усталая. Ведь, наверно,
мне предстоит еще полюбить!»
Желтое пламя сверкало на воде, успыпля-
ющее, 'неподвижное. С трудом я оторвала от
него глаза и сбросила с себя оцепенение. Я
141
повернулась и посмотрела на Вертоградско-
го. Он сидел, наклонившись вперед, глядя
на меня боязливо и вопросительно.
— Бросьте, Юра,— сказала я,—просто мы
с вами одичали здесь на болотах. Три года
вы, кроме меня, ни одной девушки не вида-
ли, вот вам и показалось, что вы в меня
влюблены. Война кончится, станете вы на ве-
черинках плясать и увидите, что есть девуш-
ки гораздо лучше меня.
Он покачал головой:
— Нет, не увижу.
— Ерунда,— сказала я. — Зачем нам с
вами жениться? Мы с вами и так не поссо-
римся. И пойдемте домой. Мне пора готовить
обед.
И следа не осталось от недавней моей ле-
ни. Мне стало весело и легко. Я шла по лес-
ной тропинке, а сзади тащился Вертоград-
ский, вздыхая и глядя на меня тоскующими
глазами.
— Знаете, Юра,— сказала я,— если вы
будете на меня так смотреть, то я, во-первых,
не дам вам обеда, а во-вторых, папе пожа-
луюсь. Что это вы, в самом деле, вздыхаете,
как Ленский перед дуэлью! Нельзя же на-
строение портить людям...
Вертоградский вздохнул еще два или три
раза, но, очевидно согласившись с серьезно-
стью моих доводов, успокоился и повеселел.
ш
Вечер в нашей лаборатории прошел так же
спокойно, как и день. Все мы были какие-то
расслабленные и сонные. Я сидела в качалке,
закутавшись в платок, и слушала ленивый
разговор мужчин. Отец зевал, молчал, бара-
банил пальцами по столу и часов в десять
пошел наверх спать. Вертоградский и Якимов
сыграли две партии в самодельные шашки,
потом тоже стали зевать, и Вертоградский
заявил, что, пожалуй, пора ложиться. Желая
мне спокойной ночи, он сделал на минуту
тоскующие глаза. Я рассмеялась.
— Вспомните, Юра,— сказала я,— что все
Ромео на свете страдали бессонницей!
Он посмотрел на меня с молчаливым упре-
ком и поплелся в лабораторию, причем даже
по его спине было видно, что он заснет сразу
же, как только ляжет в постель.
Я тоже решила лечь.
— Ложитесь и вы,— сказала я Якимову.
— Благодарю,— он покачал головой,—
мне что-то не хочется. Пойду еще прогу-
ляюсь, покурю.
Это был уже почти ритуал: перед сном
Якимов выходил погулять и выкурить папи-
роску на свежем воздухе.
— Покойной ночи,— сказала я зевая.
Когда я поднялась наверх, отец уже спал.
Я заснула сразу же, как только легла. Мне
ничего не снилось целую ночь — как будто я
закрыла глаза и сразу же их открыла. Яркое
солнце било в окно. Начался новый день,
один из последних дней лаборатории на бо-
лоте. Я посмотрела на часы. Было уже де-
вять. Отец еще спал. Это немного меня успо-
коило. Может быть, Вертоградский и Якимов
тоже проспали сегодня. Торопливо одевшись,
я побежала вниз готовить завтрак.
В столовой никого не было. Я прислуша-
лась. В лаборатории было тихо. Очевидно,
ассистенты еще спали. Я разожгла печь, по-
ставила воду, начистила картошки и, решив,
что довольно мужчинам спать, постучала в
дверь лаборатории.
— Неужели пора вставать? — раздался
сонный голос Вертоградского.
— Половина десятого, Юра!
Из-за двери донесся стон. Я побежала на
кухню. Минуты через три раздались шаги.
Сонный и недовольный, вошел Вертоград-
ский.
— Все-таки Якимов свинья,— сказал он.—
Неужели нельзя сделать товарищу любез-
ность и принести вместо него воды? Я мог
бы поспать еще двадцать минут.
— А почему, собственно, Якимов должен
вставать? — пожала я плечами.
— Вставать! Он давно уже встал, даже
постель убрал.
Вертоградский, вздыхая, стал умываться.
Спустился отец. Пока я накрывала на стол,
мужчины привели себя в порядок. Вертоград-
ский, уже веселый и бодрый, ходил по сто-
ловой и все порывался схватить кусок хлеба
с тарелки. Я не давала ему. Я очень не люб-
лю эту манеру хватать куски до того, как
сели за стол. Как будто нельзя подождать
несколько минут!
— Ждать, ждать!— жаловался Вертоград-
ский. — Давайте тогда завтракать без Яки-
мова. Кто виноват, что он шатается неизве-
стно где?
До десяти часов мы все-таки ждали Яки-
мова. В десять мы рассердились и сели зав-
тракать. В это время к нам забежал Петр
Сергеевич.
— Вы не видели Якимова?—спросили мы.
— Нет, не видел.
142
— Странно,— сказал отец.— Я думал, что
он в штаб пошел.
Вертоградский внимательно оглядел ком-
нату.
— Слушайте,— сказал он,— вы заметили,
что нет его пальто?
Пальто Якимова всегда висело на гвозди-
ке у двери. Мы все посмотрели на гвоздик.
Пальто действительно не было.
— Двадцать три градуса в тени,— сказал
Петр Сергеевич.— Зачем ему понадобилось
пальто?
Вертоградский встал, резко отодвинул
стул и вышел в лабораторию. Но сразу же
появился снова.
— Знаете,— сказал он изменившимся го-
лосом,— Якимов забрал с собой и рюкзак.
Как хотите, а странно, идя перед завтраком
прогуляться, брать с собой все свои вещи...
Еще никто из нас ни о чем не догадывал-
ся, но предчувствие несчастья охватило нас
всех. Мы вошли в лабораторию. Рюкзак Яки-
мова всегда лежал в углу рядом с кро-
ватью, сейчас его там не было. Вертоград-
ский заглянул под кровати и под столы, об-
вел глазами стены. Рюкзака в комнате не
было. Петр Сергеевич нахмурился.
— Все его вещи были в рюкзаке? — спро-
сил он.
— Да.— Вертоградский задумался.— Вы
знаете,— сказал он,— Якимов взял не толь-
ко рюкзак со всеми вещами, он взял и две-
сти штук папирос, которые ему вчера пода-
рил Заречный. Я помню точно, они лежали
здесь, на подоконнике.
Мы посмотрели друг на друга. Бледные,
испуганные были у всех у нас лица.
— Он зачем-то снял туфли,— продолжал
расследование Вертоградский,— и надел бо-
лотные сапоги. Я не понимаю: отряд он, что
ли, пошел догонять?
Я посмотрела на отца и испугалась. Ши-
роко открыв рот, он жадно глотал воздух.
Ему было нехорошо.
— Папа,— сказала я,— успокойся, что ты!
Он оттолкнул меня.
— Ключ...— сказал он.— Где ключ от
шкафа?
— Как всегда, у Якимова,— растерянно
ответил Вертоградский.— Он не передавал
его вам, Валя?
Большими шагами отец подошел к шкафу,
взялся за ручку. Дверца легко подалась. Отец
посмотрел на нас; у него перекосилось лицо.
— Отперто! — сказал он почти шепотом и,
наконец решившись, распахнул дверцы.
Каждый из нас знал совершенно точно: на
второй полке сверху лежит черная клеенча-
тая тетрадь и на тетради стоит черная же
коробочка. Тетрадь — это лабораторный
дневник, в коробочке — ампулы, все налич-
ное количество вакцины, результат работы
всех этих лет.
Полка была пуста.
Часть вторая
(Рассказанная Владимиром Старичковым)
ПОСЛЕДНИЙ разговор
Глава первая
ВЫЗЫВАЮТ К НАЧАЛЬНИКУ. РАССКАЗ
ГЕНЕРАЛА ШАТОВА
I
Я получил бессистемное образование. Кон-
чив школу в Иркутске, где мой отец много
лет преподавал математику, я, по категори-
ческому его настоянию, поступил в Планово-
финансовый институт. Очень скоро убедился
я, что вопросы финансирования интересуют
меня очень мало. Проучившись год, я пого-
ворил с отцом серьезно, и он согласился, что-
бы я переменил учебное заведение. Меня
привлекла биология. Любимым учителем у
нас в школе был Федор Максимович Удалов,
страстный и убежденный естественник. С ним
мы препарировали рыб, лягушек, ужей и вся-
кую другую живность, какая попадала к нам
143
в руки. Летом он ходил с нами за город и
рассказывал интереснейшие истории о каж-
дом комаре, каждой гусенице, каждом голо-
вастике. Мне казалось, что биология — это
и есть настоящее мое призвание.
Я был тогда в том возрасте, когда челове-
ку хочется путешествовать. Я решил поки-
нуть Иркутск. Отец огорчился этим моим ре-
шением, но спорить не стал.
— Хорошо,— сказал он,— уезжай. Когда
постранствуешь и утвердишься где-нибудь,
будем снова с тобой жить вместе.
Обстоятельства сложились так, что в Мо-
скву мне не удалось попасть. Я поступил на
биологический факультет в большом городе
на западе нашей страны.
Сначала я занимался с большим увлече-
нием, однако к концу второго курса меня ста-
ли одолевать сомнения. Биология по-преж-
нему интересовала меня, но не стала самым
главным в жизни; очень многое другое ин-
тересовало меня не меньше. Но я еще не ре-
шался порвать с биологией. «Нет ничего
хуже,— писал мне отец,— чем разбрасывать-
ся. В каждой профессии много скучного. На-
до уметь пройти через это». Я был с ним
вполне согласен.
Но когда я переходил на третий курс, у
меня произошел разговор с одним из вид-
нейших наших профессоров, Костровым. Ан-
дрей Николаевич спросил меня, заполняет ли
биология целиком мою жизнь. Я откровенно
ответил ему, что нет, и тогда он прямо и да-
же довольно грубо посоветовал мне уйти с
факультета. Я подал заявление с просьбой
отчислить меня и уехал в Москву, даже не
простившись с Валей, дочкой Кострова, в ко-
торую был влюблен. Очень сильно было во
мне желание найти свое настоящее место в
жизни. Меня томили тревога, неудовлетво-
ренность, жажда перемен.
Я переехал в Москву и поступил на хими-
ческий факультет МГУ. Я очень много зани-
мался и старался заглушить неустанной ра-
ботой вновь и вновь возникавшие во мне со-
мнения. Химия интересовала меня, но мере-
щилась мне и другая работа, требующая
разнообразных знаний, постоянного напря-
жения мысли, встреч с людьми. В общем, я
сам не знал, что мне мерещилось. Чтобы при-
работать немного денег, я поступил лаборан-
том в лабораторию Угрозыска. Им нужен
был человек, знакомый с основами химии.
Я пришелся ко двору. Оказалось полезным
и знакомство мое с биологией, и даже зна-
ние бухгалтерии. Меня увлекла работа в
лаборатории. Постепенно я все реже и реже
ходил в университет и был наконец оттуда
отчислен. Отец написал мне очень сухое пись-
мо. «Боюсь,— писал он,— что из тебя растет
лоботряс». Но тут я с ним не был согласен.
Мне казалось, что я наконец-то нашел, что
меня по-настояшему интересует. По вечерам
я ходил на курсы иностранных языков и кон-
чил их. Я хорошо изучил английский и не-
мецкий.
Года два я проработал в лаборатории, по-
ка начальство обратило на меня внимание и
выдвинуло на следственную работу. Мне при-
шлось заняться некоторыми специальными
дисциплинами, но и все ранее мной изучен-
ное пришлось очень к месту на новой моей
работе. Я почувствовал, что нашел то дело,
о котором мечтал.
Я проработал на новом месте недолго, и
началась война. Я не подлежал мобилиза-
ции. Даже в ополчение меня отказались
взять. Я очень рвался в армию и чуть ли не
ежемесячно подавал рапорты по начальству.
Мой начальник, генерал Шатов, аккуратно
писал на каждом рапорте: «Отказать». Я по-
нял, что меня все равно не отпустят, и ра-
порты подавать перестал — примирился с
тем, что так и останусь тыловиком, так и
не побываю на фронте. Работать приходи-
лось много. Я довольно успешно провел не-
сколько интересных дел и мог, пожалуй, ска-
зать, что время свое не потратил даром.
И вот однажды, в августе 1942 года, ме-
ня вызвали к генералу. Был уже вечер. Ша-
тов ходил по большому своему кабинету.
— Садитесь, Старичков,— сказал он, ки-
вая на кресло.— Курите, если желаете.
Я сел. Что-то в тоне генерала заставило
меня сразу почувствовать, что разговор бу-
дет не совсем обыкновенный.
II
Все же я очень удивился, когда Шатов,
опустившись в рядом стоявшее кресло, спро-
сил:
— Слушайте, Старичков, как звали того
профессора, который заставил вас уйти с
биологического факультета?
Когда-то, когда меня принимали на рабо-
ту, я подробно рассказывал Шатову свою
биографию и упоминал об этом случае, но
никак не думал, что он это помнит.
— Костров,— сказал я.
— Андрей Николаевич?
144
- Да.
— Значит, у вас были с ним скверные от-
ношения?
Я удивился:
— Нет, почему? Обыкновенные, как у сту-
дента с профессором. Зачет я ему сдал хо-
рошо, и он даже меня похвалил.
— Но он помнит вас или нет, как вы ду-
маете?
— Не знаю. Он, может быть, и забыл.
Я вспомнил о Вале и невольно подчерк-
нул, что забыть меня мог только он, то есть
сам Костров. Шатов почувствовал это и сра-
зу насторожился:
— Почему вы подчеркиваете, что он за-
был?
— Да нет, Иван Гаврилович,— сказал я,
смутившись,— просто так. Я немного ухажи-
вал за его дочерью и думаю, что, может
быть, она меня помнит.
Шатов посмотрел на меня, наклонив го-
лову:
— Об этом вы мне не рассказывали.
— Я не думал, что это может вас интере-
совать.
— Конечно,— согласился Шатов.— Это и
не могло интересовать меня.
Шатов задумался. Я положительно недо-
умевал, почему вдруг возник этот разговор.
— Ас тех пор вы не виделись с Валенти-
ной Андреевной и не переписывались с
ней? — спросил Шатов.
— Нет.
Меня поразило, что он знает даже ее имя.
Шатов, помолчав, сказал:
— -Я только потому задаю вопрос, что он
важен для дела: ваше внутреннее отношение
к ней сейчас такое же, как и прежде?
Я еще больше смутился. Кабинет началь-
ника не место для таких разговоров, и, кроме
того, все это было очень неожиданно.
— Дело давнее, Иван Гаврилович,— ска-
зал я.— Я в то время был очень молод. Да
и она девчонкой была. Что ж, ей тогда два-
дцати лет не было.
— Ну хорошо, оставим это. Значит, вы с
тех пор, как бросили биологию, совсем поте-
ряли Костровых из виду?
— Совсем потерял. Только перед войной
прочел в газете, что он делал доклад на кол-
легии Наркомздрава о какой-то своей вак-
цине.
— А вы знаете, что это за вакцина?
— Нет, в газете ничего не говорилось.
— Я сегодня поинтересовался этим де-
лом,— сказал Шатов.— Я не биолог. Вы луч-
ше поймете. Речь идет о послераневых
осложнениях.
— Газовая гангрена, шок и так далее?—
спросил я.
— Вот-вот. Вы, значит, знакомы с этим
вопросом?
— Очень немного.
— По-видимому, это очень важно. Кроме
того, сама история открытия — одна из
самых странных историй нашего времени.
Но дело не в этом. Какие вы ведете сейчас
дела?
Я перечислил.
— Придется их передать другому.
— А мне вы поручите новое дело?
Шатов рассеянно посмотрел на меня и
слегка кивнул головой.
— Совершено очень странное преступле-
ние, Старичков,— сказал он, задумавшись,
и повторил:—Очень странное. Обстоятель-
ства складываются так, что его необходимо
раскрыть молниеносно. В один... ну, в два
дня. Условия работы будут не совсем обыч-
ные. Вы когда-нибудь прыгали с парашю-
том?
— Нет, не приходилось.
— А боитесь?
W. Мир приключений.
145
— Думаю, что испугаюсь.
— Жалко. Придется прыгнуть. Но я рас-
скажу по порядку. Слушайте внимательно.
Вам нужно знать все подробности.
Я и так уже слушал, боясь пропустить
хоть слово.
Ш
Долго рассказывал Шатов историю рабо-
ты Кострова. В то время мы очень мало зна-
ли о том, что происходит на оккупирован-
ной территории. Еще не были опубликова-
ны очерки и воспоминания участников этой
беспримерной борьбы, которая велась, не
прекращаясь ни на минуту, на земле, за-
хваченной гитлеровцами. Мы плохо еще то-
гда представляли гигантские масштабы
этой борьбы. Удивительно для меня звучал
этот рассказ о долгих месяцах, прожитых
под самым носом у бдительной немецкой по-
лиции, о великой армии друзей, невидимых
для немцев,— друзей, которые были везде, в
каждом доме, на каждой улице. Шатов сам
увлекся рассказом. С восхищением говорил
он о Плотникове и о неведомых людях, кото-
рые приносили Костровым пищу, доставали
одежду, спасали от регистрации и вывели их
наконец из города.
Удивительно было мне, сидя в этом каби-
нете, слушать о бурной судьбе так хорошо
мне знакомых людей. Никак не мог я себе
представить старика Кострова, собирающе-
гося идти воевать вместе с отрядом, да и
Валя, всегда хорошо одетая, до щеголева-
тости аккуратная Валя, от которой так и вея-
ло устойчивым покоем хорошо обставленной
профессорской квартиры, не казалась мне
способной к поступкам, требующим реши-
тельности, физической выносливости и силы.
Я сказал об этом Шатову. Он усмехнулся.
— Вы еще много занятного услышите о
ваших знакомых, — сказал он и продолжал
рассказ.
Место действия изменилось. Тепррь это бы-
ли глухие Алеховские болота, непроходимые
тропинки и заросли. Теперь это был дом,
притаившийся под деревьями в дикой глуши,
лесной дом, в котором сверкали микроскопы,
позвякивали пробирки и колбы, горели спир-
товки.
Не удержавшись, я перебил Шатова:
— Простите, Иван Гаврилович: откуда
вам так хорошо известны подробности?
— Я сегодня полдня занимаюсь этим де-
лом, — ответил Шатов. — Кое-кто из людей,
помогавших Костровым, сейчас находится
здесь в Москве. Помощник Плотникова, ко-
торого после ранения эвакуировали, расска-
зывал мне сегодня, как все это происходило.
Двое партизан лежат сейчас в госпитале в
Москве, и я ездил к ним.
Шатов рассказал о попытках немцев про-
никнуть на болота, о боях, которые шли в
нескольких километрах от лаборатории, и о
том, как вакцина была наконец готова и пе-
реезд Костровых стал вопросом дней.
Шатов достал папиросу, закурил и не-
сколько раз быстро и глубоко затянулся. Ти-
хо было в кабинете. Тихо было, кажется, и
во всем здании. Разошлись сотрудники и по-
сетители; только кое-где сидели запоздавшие
следователи, которые вели дела слишком
сложные или слишком спешные, чтобы моле-
но было уложиться в рабочее время. Спо-
койно тикали в углу высокие старинные ча-
сы, и маятник ходил взад и вперед монотон-
но и ровно. И совсем не похож был сегодняш-
ний разговор на обычный разговор у началь-
ника.
Шатов был человек суховатый и деловой.
Подчеркнуто прозаично звучали всегда его
указания и советы. Когда молодой, неопыт-
ный следователь, пораженный кажущейся
таинственностью преступления, начинал фан-
тазировать и договаривался до совершенно
нелепых предположений, Шатов, махнув ру-
кой, говорил «романтика», и это звучало так
же пренебрежительно, как у других «ерун-
да». Но сегодня непривычные интонации
слышались в его голосе. Кажется, его само-
го взволновала и увлекла история профес-
сора Кострова.
— Можно себе представить, — говорил
Шатов, — какое настроение было в лесной
лаборатории. Казалось, что все тяжелое по-
зади. Работа кончена, создано новое лечеб-
ное средство, впереди Москва, безопасность,
нормальная жизнь. Приближалась к концу
замечательная эпопея. Но этой ночью про-
изошло событие, перевернувшее всё: исчез
Якимов, захватив с собой все наличное ко-
личество вакцины и лабораторные дневники.
Все, в чем вещественно выражалось откры-
тие Кострова, похищено.
У меня появилось необычайное чувство.
Казалось мне, что я вновь стал мальчишкой.
Вечер. Все кругом уснули, я читаю роман
про удивительные приключения, и жутко мне,
и подозрительными кажутся шорохи и шумы
в тишине спящей квартиры.
146
Тикали часы, спокойно было в кабинете.
Шатов затянулся в последний раз и погасил
папиросу.
— Утром мне передали радиограмму об
этом, — сказал он, — и я связался по радио
со штабом отряда. Со мной разговаривал не-
кто Петр Сергеевич. Это у них что-то вроде
главного интенданта. Насколько можно по-
нять, он чаще всех общался с Костровыми.
Он довольно толково изложил обстоятель-
ства дела.
Шатов коротко рассказал мне об исчезно-
вении Якимова. Мы помолчали оба, потом
Шатов меня спросил:
— Что же вы думаете, Старичков?
— Надо посмотреть на месте,— ответил я.
Шатов кивнул головой:
— Вы правы. Но некоторые соображения
я хотел бы все-таки высказать сейчас. Преж-
де всего встает вопрос: Якимов вор или жерт-
ва? По-видимому, он преступник. Трудно до-
пустить, что, убив Якимова, кто-то вошел в
дом, взял все его вещи, пальто и даже папи-
росы. Надо предположить, что он старатель-
но подготовил похищение и побег. И вот тут-
то есть одно странное обстоятельство...—Ша-
тов наклонился ко мне и положил руку на
мое колено. — Давайте разберемся. Якимов
работает у Кострова несколько лет. Он свой
человек в доме у профессора и в лаборато-
рии. Неужели не мог он скопировать лабо-
раторный дневник и спокойно, днем, на гла-
зах у всех выйти из дому, дойти, прогули-
ваясь, до постов, поболтать с постовыми и,
не вызвав никаких подозрений, добраться до
дороги, до немецких постов, до города? Ведь
он же свой человек в отряде, можно сказать,
заслуженный партизан. Разве придет в голо-
ву часовому задержать его? Дневники на ме-
сте, Якимов исчез. Бедный, неосторожный
Якимов... Наверно, он попался немецкому па-
трулю. Да ведь пока догадаются, что он пре-
датель и вор, он уже будет в безопасности!
Так подсказывает простой и точный расчет.
Но он действует иначе. Он выбирает самый
опасный путь. Он похищает ночью вакцину
и дневник. Из-за этого он вынужден ночью
же пробираться мимо постов, рискуя быть
застреленным.
Шатов подался вперед. Головы наши сбли-
зились. Мне казалось естественным, что он
говорит полушепотом.
— Странно то, Старичков, — тихо сказал
Шатов, — что преступник забыл даже о соб-
ственной безопасности.
Шатов откинулся на спинку кресла и во-
просительно смотрел на меня. Я молчал.
Я представил себе тридцать человек — стари-
ков, женщин, и раненых, и Валю, и Костро-
ва — на глухом болоте, окруженных со всех
сторон врагами. Я представил себе, что где-
то там, на болоте, совсем рядом с ними, пря-
чется хитрый, злобный, до бешенства ненави-
дящий их всех человек, и мне стало нехоро-
шо на душе.
— Я боюсь за них, Старичков, — сказал
Шатов. — Когда карательный отряд подхо-
дил к болотам, это, наверно, было страшно,
но, быть может, еще страшней один человек,
который прячется в самом сердце отряда, ко-
торый может оказаться за каждым деревом,
за каждым кустом. Вспомните, он знает всё:
все дороги и тропинки, все входы и выходы.
Он знает обычаи, внутренний распорядок, да-
же характеры всех людей. А его, хотя он жил
с ними годы, никто не видел без маски. По-
думайте, что может наделать такой че-
ловек.
— Как я буду туда добираться, — спросил
я, — и когда я смогу там быть?
Шатов посмотрел на часы:
— Через двадцать минут вы сядете в ма-
шину. На полчаса можете заехать домой, но
с тем, чтобы в десять быть на аэродроме. Са-
молет вылетит в одиннадцать..В три часа но-
чи вы будете над Алеховскими болотами. Вам
придется прыгнуть с парашютом. Револьвер
у вас есть?
— Есть.
— Какой?
— Наган.
— Этот не подведет. Возьмите с собой фо-
нарь. На земле вас будут ждать. Трудно точ-
но сказать, где вы приземлитесь. Встречаю-
щие могут оказаться далеко. Тогда сигнали-
зируйте фонарем. Три коротких, длинный и
снова короткий. Вы запомните?
— Да.
— Когда к вам подойдут, спросите: «Где
тут живет интендант?» Вам ответят вопро-
сом: «Вы про Петра Сергеевича говорите?»
Тогда подпускайте спокойно. Запомните?
- Да.
—. Хорошо. — Шатов внимательно по-
смотрел на меня. — Это трудное и важное
дело, Старичков. В госпиталях ждут вакци-
ну. От вас зависит многое. Вы должны пой-
*мать Якимова, но, если он успеет уничтожить-
лабораторный дневник, дело будет наполови-
ну проиграно.
10*
147
Мы простились, но, когда я выходил, Ша-
тов окликнул меня;
— Одну минуту, Старичков...
Я остановился.
— Мы с вами развили одно предположе-
ние. Может быть, оно убедительно, но мы
располагаем очень неполными данными. Лю-
ди бывают неточны в рассказах, поэтому
проверяйте всё сами. Я хотел только, чтобы
вы уяснили, какое это серьезное и трудное
дело. Все, кроме этой мысли, выкиньте из
головы. Изучайте тщательно материал и
больше всего бойтесь предвзятости.
— Хорошо, — сказал я и вышел из ком-
наты.
IV ,
Пока я торопливо передавал неоконченные
дела своему товарищу, звонил по телефону,
возился с ключами — словом, занимался
обычной предотъездной суетой, мне некогда
было подумать о предстоящей работе. Но вот
наконец все сделано, и, кажется, ничто не
забыто. Я сажусь в машину и еду домой по
темным московским улицам.
Стыдно сказать, но первое, о чем я вспом-
нил, немного отдышавшись и придя в себя,
это о том, что мне придется сегодня ночью
прыгать с парашютом. Не радовала меня эта
мысль... Я боюсь высоты. Даже на балкон
выше третьего этажа я не могу выйти без
неприятного стеснения в груди. А тут не этаж
какой-нибудь, а черт знает какая высота, и
с этой высоты вдруг взять да и прыгнуть!
Я решил пока что не думать об этом, чтобы
не портить себе настроение. Думать-то я не
думал, но червячок все время сверлил вну-
три. Смешно! Летит человек в немецкий тыл
выполнять ответственное и трудное поруче-
ние, а волнует его ерунда какая-то — пры-
жок с парашютом, то, что и до войны люби-
тели спорта проделывали без всякой нужды,
ради одного удовольствия.
Я вбежал в комнату и стал торопливо со-
бираться. Конечно, исчезла зубная щетка, ко-
нечно, мыла не оказалось на месте, а расчес-
ка завалилась за кровать.
Перед тем как уйти, я окинул взглядом
свою неуютную комнату. Узкая кровать, ко-
торой скорее подходит название «койка», за-
крытая жестким шерстяным одеялом, стол с
чернильным прибором из пластмассы, книж-
ные полки да два стула, вот и вся обстанов-
ка. Даже занавески на окне не было, даже
шкафа. Белье лежало в чемодане под кро-
ватью, а два костюма, завешенные просты-
ней, висели прямо на стенке. На книжных
полках стояли книги, которые не представля-
ли большой ценности, но мне были интерес-
ны: отчеты о знаменитых процессах, речи
адвокатов и обвинителей, несколько работ по
криминалистике: у меня подобралась непло-
хая библиотека. В углу лежали гантели, и
на гвоздике висели боксерские перчатки. Да-
же шахматы, старые, поломанные, исцара-
панные, с катушкой от ниток вместо ладьи
и оловянным солдатиком вместо слона, вы-
звали во мне теплое чувство. Я их таскал с
собой от самого Иркутска.
У меня не было времени предаваться ли-
рическим размышлениям, пора было ехать.
Я надел теплую куртку, подумал, что в ней
будет мягче падать, усмехнулся и вскочил
в машину.
Темные улицы поплыли назад. Мигали пе-
стрые огоньки семафоров, зажигались и гас-
ли полузакрытые щитками фары. Москва бы-
ла еще военная, затемненная, и все же при-
вычная, живущая установившейся жизнью.
У театров толпился народ; милиционеры
взмахивали палочками; пары стояли у кали-
ток и, кажется, целовались; за затемненны-
ми окнами люди пили чай, занимались, чи-
тали газеты. Странно было подумать, что че-
рез несколько часов я окажусь совсем в дру-
гом мире, где каждый шаг опасен, где при-
ключения — повседневность, где люди ведут
днем и ночью отчаянную борьбу, где ошиб-
ка, неосторожность означают смерть.
Теперь я понимаю, что представлял себе
жизнь отряда, по существу, верно, но слиш-
ком романтично. Надо учесть, что я ни разу
не был на войне. И снова мне пришлось взять
себя в руки.
«Ты едешь не за приключениями, — ска-
зал я себе, — а в служебную командировку.
Вот и подумай, как ты будешь работать».
\Я стал вспоминать рассказ Шатова. Шаг
зр\шагом припоминал я историю профессора
Кострова, старался представить во всех по-
дробностях, как жили Андрей Николаевич и
Валя, Якимов и Вертоградский, как они
скрывались в городе, как перебрались в лес,
как работали в лесу. Но ничего, кроме вред-
ной предвзятости, нельзя ждать от размыш-
лений следователя, осведомленного о деле в
общих чертах. Поэтому я отогнал от себя
мысли о предстоящем следствии. Больше мне
не о чем было думать, я стал думать о Вале
и не заметил, как приехал на аэродром.
148
Глава вторая
ПРЫЖОК НА БОЛОТО. «ГДЕ ТУТ ЖИВЕТ
ИНТЕНДАНТ?»
I
На аэродроме меня уже ждали. Летчик,
здоровый молодой парень, посмотрел на ме-
ня с любопытством и, пока оформляли доку-
менты, успел выяснить, что я никогда с па-
рашютом не прыгал. Это почему-то очень его
рассмешило. Он позвал своих товарищей, та-
ких же здоровых, широкоплечих парней, и
все они качали головами, смеялись и удивля-
лись.
Мне прикрепили парашют, долго объясня-
ли, как прыгать, давали советы и сочувство-
вали, что без подготовки приходится совер-
шать такой сложный прыжок.
Потом мы вышли на темное поле аэродро-
ма. Начальник аэропорта шел впереди с фо-
нарем в руке, и светлое пятно плыло по ров-
ной, поросшей травой поверхности. Темный
самолет неожиданно вынырнул из темноты.
Летчики стали наперебой жать мне руки, и я
вспомнил еще раз, какое сложное и опасное
путешествие мне предстоит.
Я влез в машину. Загудели винты. Группа
людей, освещенная неясным светом фонаря,
умчалась назад, и машина пошла ровно, без
толчков. Мы отделились от земли.
Москва светилась внизу неясным голубова-
тым светом. Проплыли огоньки вокзалов.
Темная и пустынная лежала подо мной зем-
ля, как будто это одна из холодных планет,
летящих в мертвом звездном пространстве.
С трудом я представил себе, что в этой
сплошной темноте скрывается напряженная
жизнь многих тысяч людей, деревень, сел,
городов. Я подумал, как, в сущности, стран-
но, что людям приходится прятаться на сво-
ей собственной планете.
Мы поднимались все выше и выше. В лун-
ном свете сверкали озера и реки; порой я
видел отдельные светящиеся точки: незатем-
ненные фары или окна, костры, разложенные
в лесу. Призрачными казались города. Они
лежали внизу, как развалины, озаренные лу-
ной. Мне вновь показалось, что уже остыла
земля, вымерло все живое и мертвые здания
напоминают о людях, когда-то населявших
планету. А мы поднимались выше и выше,
как будто шли в межпланетное путешествие.
Скоро я увидел фронт. На земле фронт —
это пространство. Отсюда он казался линией.
Пылали пожары; яркие зарницы вспыхива-
ли и гасли. С огромной высоты, на которую
мы поднялись, не было видно подробно-
стей — только неширокая полоса вспышек,
пожаров, ярко освещенных пятен. Далеко
под нами рвались снаряды зениток, мелька-
ли трассирующие пули. Вдали неожиданно
загорелся неизвестный самолет и, пылая, по-
мчался вниз.
Полоса фронта проплыла назад. Теперь
под нами были враги. Как-то сразу самолет
показался мне удивительно неверным и не-
стойким сооружением.
Здесь тоже было темно. Чем-то это мерт-
вое пространство напомнило фотографию лу-
ны. Такие же резкие тени от возвышенно-
стей, освещенных холодным, мертвенным све-
том.
Мы пошли на снижение. Под нами был
лес. Мелькнуло лесное озеро, за ним другое.
Летчик обернулся, улыбаясь, кивнул мне го-
ловой и прокричал что-то неразборчивое. Же-
лая показать, что настроение у меня хоро-
шее, я улыбнулся тоже, но боюсь, что улыб-
ка вышла довольно жалкая. Летчик упорно
смотрел вниз. Я понял, что он ищет поса-
дочные сигналы. Стараясь внушить себе ощу-
щение зрителя, наблюдающего интересный
пейзаж, я тоже стал вглядываться в неясные
контуры озер, дорог и речек.
Я знал, что мы должны искать три кост-
ра, расположенные треугольником. Все время
я их искал и все-таки, когда увидел, они бы-
ли уже под самым самолетом. Три костра,
три светлые точки в пустынном, темном ле-
су. Самолет сделал круг. Летчик опять обер-
нулся и подал мне сигнал — пора вылезать
на крыло. Вид у него был удивительно ве-
селый и бодрый. Понимая, что нельзя заду-
мываться ни на одну секунду, я быстро вы-
лез на крыло. Страшный ветер нажал на ме-
ня — именно нажал, иначе не назовешь. По-
чувствовав, что если на секунду задумаюсь,
то уже ни за что не решусь прыгнуть, я за-
крыл глаза и начал падать.
II
По-видимому, я дернул кольцо, хотя совер-
шенно не помню этого. Парашют раскрылся,
и сразу же бесследно исчез страх. Мне стало
весело — наверно, оттого, что самое страш-
ное было уже позади.
Я смотрел на землю, быстро приближав-
шуюся ко мне. Как я ни оглядывался, кост-
149
ров нигде не было видно. Я уже различал
внизу под собой редкий молодой лесок. Са-
молет проревел совсем близко: летчик про-
верял, раскрылся ли парашют и все ли со
мной в порядке. Хотя я знал, что он не мо-
жет меня услышать, я закричал все-таки:
«До свиданья, спасибо за доставку!»
Самолет взмыл и сразу исчез куда-то. По-
смотрев вниз, я удивился, как близко уже
подо мной земля. Навстречу летел молодой
кустарник. Меня ударило о маленькую бе-
резку и поволокло по земле. Припомнив все
указания, я подтянул стропы, задержался и
освободился от ремней. Я был на земле, на
маленьком острове, затерянном среди враж-
дебного моря.
Вокруг было пустынно и тихо. Сонно за-
верещали птицы, потревоженные моим па-
дением, и снова заснули. Ухнул филин. Ве-
терок прошелестел в листве. Только сейчас
я заметил, что в сапоги мои набралась вода и
одежда промокла насквозь. Вода хлюпала
под ногами, при каждом шаге проступала
сквозь траву. Я сделал шаг и провалился по
колена. «Э, тут надо быть осторожным!
Обидно будет потонуть в грязи».
Я был возбужден и необычностью места,
где находился, и предвкушением предстоя-
щей работы и не чувствовал усталости от по-
лета. Мне совсем не хотелось спать. Достав
фонарь, попробовал его. Батарея действова-
ла прекрасно: яркий луч света лег на мел-
кий болотный кустарник. Я решил влезть
на дерево и оттуда сигнализировать. Осмот-
ревшись и приметив высокую березу, рос-
шую, как мне казалось, недалеко, решил до-
браться до нее. Осторожно ставя ноги, стара-
ясь попадать на кочки, я зашагал по болоту.
Удивительно тихо было в лесу. Шум моих
шагов раздавался так громко, что я вздра-
гивал каждый раз. Глупая мысль пришла
мне в голову: здесь надо ходить тихо и раз-
говаривать шепотом, а то немцы услышат.
Я рассмеялся нарочно громко и, споткнув-
шись, чертыхнулся. И вдруг я услышал шо-
рох. Недалеко под чьими-то ногами хлюпала
вода. По правде сказать, мне стало неприят-
но. В конце концов, летчик мог ошибиться
на несколько километров, ветром могло ме-
ня отнести в сторону. Откуда я знал, где на-
хожусь?
Шорох приближался. В полутьме я уви-
дел — какая-то тень отделилась от дерева.
Кажется, человек всматривался в темноту.
Я стоял тихо, не решаясь пошевелиться. Че-
ловек негромко свистнул. Я понял, что он
меня видит. Вынув наган и сжимая его в ру-
ке, я решительно шагнул вперед.
— Кто это? — окликнули меня.
— Где тут; живет интендант? — спросил я
условленной фразой.
И услышал -в ответ:
— Вы про Петра Сергеевича говорите?
Тогда я зажег фонарь и направил свет на
своего собеседника. Он стоял, сжимая в ру-
ках автомат, подавшись вперед. Это был не-
высокий человек в охотничьих сапогах выше
колен и в потрепанной гимнастерке.
— Здравствуйте, — сказал я.
150
— Здравствуйте, товарищ Старичков. Вас
отнесло немного в сторону, и мы не видели,
как вы приземлились. Петр Сергеевич ищет
вас там, за ручьем.
Приложив руки ко рту, он засвистел про-
тяжным переливчатым свистом. Мы прислу-
шались. Издалека ему ответил такой же про-
тяжный свист.
— Пойдемте навстречу, — сказал он.
Мы зашагали по болоту.
— Как летели? — спрашивал он меня. —
Стервятники не встречались? Мы думали, вы
будете раньше.
— Сыро у вас, — сказал я. — Я уж по ко-
лена провалился.
— Да, — усмехнулся он, — не зная доро-
ги, у нас далеко не пойдешь. — Он помолчал
и вдруг спросил: — Что в Москве? Как там
живут?
— Ничего, — сказал я, не зная, что гово-
рить.
— Трамваи ходят?
— Ходят.
— И метро, и автобусы?
— Метро работает, и автобусы начали хо-
дить.
— Так, так. — Он опять помолчал, не
зная, как выразить свое желание убедиться,
что в Москве все в порядке и жизнь продол-
жается.
Я, кажется, правильно понял его.
— Конечно, темновато на улицах, — ска-
зал я, — хотя понемногу горят фонари. В те-
атры, в кино народ ходит. Правда, устали
люди, работают много, а так ничего — жизнь
продолжается.
— Так, так. — Он удовлетворенно кивнул
головой. — Я сам не москвич, но ездил туда
два раза. Интересный город!
Он вгляделся в темноту. Зрение у него бы-
ло лучше, чем у меня.
— Вон Петр Сергеевич торопится, — ска-
зал он.
Только минутой позже я различил в тем-
ноте приближающиеся фигуры.
— Евстигнеев! — негромко окликнули из
темноты моего спутника.
— Есть такой, — ответил Евстигнеев.
— Нашел? Благополучно?
— Тут он, Петр Сергеевич.
Навстречу нам, задыхаясь и торопясь, ша-
гал коренастый, полный человек.
— Ну хорошо, хорошо, — говорил он. —
Здравствуйте, здравствуйте! Позвольте при-
ветствовать. Устали? Замерзли? Голодны?
Сейчас чайку заварим, свининка есть. А мо-
жет, с устатку спиртику?
Он засыпал меня вопросами, не давая мне
сказать ни слова, и энергично тряс мою руку.
— Вот ведь какие у нас неприятности, —
говорил он, — а? Ведь никогда ничего тако-
го не было. Пары портянок ни у кого не укра-
ли, а тут вдруг... Интеллигентный человек —
и такое дело! Вы только подумайте, ай-яй-
яй!
III
Через десять минут мы вышли на неболь-
шую полянку. Слабый свет пробивался из-
под земли, и я не сразу понял, что это дверь.
Рядом с нами шли несколько человек, и Петр
Сергеевич время от времени, отрываясь от
разговора, то одного, то другого посылал с
поручениями.
— Михайлов, — говорил он, — сходи, го-
лубчик, взгляни, затопили ли баню. Я сказал,
да, боюсь, забыли... Алексеенко, вели Мар-
фуше самовар поставить... Сенюхин, добеги
до склада, выбери комплект обмундирования
получше. Надо товарищу следователю пере-
одеться. Небось болотная водица насквозь
его проняла.
— Петр Сергеевич, — сказал я, как только
мне удалось вставить слово, — напрасно вы
беспокоитесь: ни в бане я мыться не буду,
ни переодеваться. Единственно, может быть,
гимнастерку посушу немного у печки и чай-
ку, если позволите, с удовольствием выпью.
— Что вы, что вы, — заволновался Петр
Сергеевич, — разве можно так! После тако-
го-то путешествия! Вымоетесь, поспите, а там
и за дело.
Я категорически отказался, и Петр Серге-
евич, кажется, несколько огорчился. Он про-
говорил еше что-то насчет того, что тогда и
работать лучше будет, но, убедившись, что
я непоколебим, перестал спорить. Со скрипом
открылась дверь, и по дощатым ступеням мы
спустились в землянку. Она была довольно
высока и просторна. И стены, и потолок, и
пол были обшиты досками. Большая печь
жарко натоплена, хотя стояло лето и в зем-
лянке было очень душно. На столе, покры-
том скатертью, стояли чашки, блюдца и та-
релки. На стенах висели картинки и фото-
графии. В большом застекленном шкафу
стояла посуда, и на полу лежали пестрые
половики. Прочным бытом, устойчивостью
веяло от обстановки.
Полная женщина внесла большую миску
151
с тушеной свининой; за ней молодой парень
вташил шумяший самовар.
— Закусывайте, — сказал Петр Сергеевич.
Я снял гимнастерку и повесил ее сушиться
у печки. В одной рубашке я сел к столу.
Съел тарелку свинины, в стаканы уже был
налит крепкий, горячий чай.
Сидя друг против друга, мы с Петром Сер-
геевичем стали чаевничать, как люди, пони-
мающие настоящий вкус в этом деле. Я сно-
ва услышал подробный рассказ о профессо-
ре Кострове, о Вале, о двух ассистентах, о
том, как была устроена в партизанском отря-
де лаборатория.
— Хорошо, — сказал я. — Что же вы сде-
лали после того, как кража была обнару-
жена?
Петр Сергеевич потянул с блюдца чай, от-
ставил блюдце и вытер со лба пот.
— Что ж тут сделаешь! — сказал он. —
Конечно, послали искать по болоту, да ведь
черт его знает... Разве болото обыщешь!
— Но вы же говорите, что здесь как на
острове. Почему же нельзя обыскать?
— Обыскать-то можно, но только вы пред-
ставьте себе: отряд весь ушел, у меня оста-
лось человек тридцать, всех одновременно
бросить на поиски я не могу. Постовые
должны стоять на постах, радист дежурит,
кухня работает, конюх лошадей стережет.
Территория наша, надо считать, километров
шестьдесят квадратных. Ну, бросил я на по-
иски двенадцать человек — одного на пять
квадратных километров. Конечно, по-насто-
яшему лес не прочешешь.
Почему-то этот простой расчет раньше не
приходил мне в голову.
— А собаки нет у вас? — спросил я.
— Обыкновенная шавка,'— ответил Петр
Сергеевич.— Куда же ее? Разве она по сле-
ду сможет пойти? Если, как я надеюсь, че-
рез недельку отряд вернется, тогда, конеч-
но, другое дело: прочешем по-настояшему,
кочки ни одной не оставим, а сейчас так, од-
на формальность.
— Через недельку! — сказал я. — Хоро-
шее дело! За это время Якимов знаете где
будет?
— Все может быть, все может быть, —
печально согласился Петр Сергеевич.
Мы помолчали. Я допил чай и отставил
стакан.
— Хватит, — сказал я. — Теперь, Петр
Сергеевич, если можно, дайте мне часика два
поспать. Сейчас четыре. Можно, чтобы в
шесть меня разбудили? И тогда пойдем с ва-
ми к Костровым. Далеко это?
— Километра два, и того не будет. А по-
стель вам готова.
За печкой на топчане постлана была по-
стель. Я лег. Петр Сергеевич прикрутил ке-
росиновую лампу, пожелал мне спокойного
сна, почему-то на цыпочках вышел из зем-
лянки и тихо притворил за собою дверь. Ти-
кали ходики на стене. Женщина бесшумно
вошла и убрала посуду.
Я лежал, и неприятное чувство неуверен-
ности овладело мной. В самом деле, что я
мог сделать? Открыть преступника? Но пре-
ступник известен. Поймать его? Как? Проче-
сать лес невозможно. Найти следы? Прошли
уже сутки, много людей ходило по всем тро-
пинкам. Рота красноармейцев, которая суме-
ла бы тщательно прочесать лес, была во сто
раз нужнее и полезнее меня, следователя-
специалиста. С этими печальными мыслями
я заснул.
Глава третья
ЕСЛИ ЕСТЬ ЗАГАДКА — МОЖНО ЕЕ
РАЗГАДАТЬ
I
Петр Сергеевич зашел за мной ровно в
шесть утра, и мы отправились к полянке, на
которой стояла лаборатория.
Нездоровое это было м.есто — Алеховские
болота. Ночью и днем носился над ними не-
уловимый запах тления. Жужжали комары.
Стайки маленьких мошек вились над землей,
и мне физически неприятно было их прикос-
новение, как будто они переносили на-кожу
ту гниль, в которой зародились. Тишина бы-
ла какая-то неспокойная — настороженная,
тревожная тишина. Неприятное было это ме-
сто — Алеховские болота. Оступившись, я
прислонился к невысокой засохшей березе, и
она вся рассыпалась от прикосновения. Под
корой была труха, и в этой трухе копоши-
лись насекомые.
Как всегда бывает в таких местах рано
утром, над низинами поднимался туман, и,
мне казалось, желтоватые его пары насыще-
ны заразой.
Да, это не было похоже на загородную да-
чу! Я подумал о том, что только большая
беда могла заставить людей жить здесь.
Петр Сергеевич подтвердил мне, что они
все мучаются малярией, а особенно мучились
152
первое время, когда доставка медикаментов
не была еще налажена.
Впрочем, штаб отряда и жилые землянки
помещались на более высоком месте. Пройдя
по зыбкой, хлюпающей под ногами тропин-
ке, мы стали подниматься и вышли на твер-
дую землю. Здесь было почти сухо, росли
высокие, большие березы, слабее чувствова-
лось ядовитое дыхание болота.
Хотя, подходя к лаборатории, мы подни-
мались на холм, здесь почва тоже была сы-
ровата. Папоротник густо рос между де-
ревьями. Я всегда чувствую странную при-
роду папоротника. Очень уж резко отличает-
ся он от растений нашей эпохи. У него явно
другая природа. Он как бы выходец из тех
времен, когда земля была покрыта невидан-
ными, пугающими наше воображение ги-
гантскими травами.
Но тропинка поднималась еще выше. Кон-
чился папоротник. Мы пошли по веселой, зе-
леной траве и вышли на освещенную солн-
цем полянку. Здесь ничто не напоминало о
болоте. Здесь росли кашки, одуванчики, ро-
машки, и со всех сторон окружали полянку
большие березы с веселыми белыми ствола-
ми. На краю полянки стоял дом. Ветви бе-
рез нависали над его крышей, и казалось,
что дом прячется от солнца в их прохладной,
свежей тени. Это был маленький дом: три
окошечка по фасаду, мезонин в одно окно, с
маленьким балкончиком. Крыльцо было сбо-
ку. В нескольких шагах от крыльца — коло-
дец. Перед домом — врытая в землю скамей-
ка и круглый стол. Из трубы поднимался
дым. Окна были раскрыты настежь, но ни
в окнах, ни около дома не было видно ни
одного человека.
Мы с Петром Сергеевичем остановились.
— Вот наша лаборатория, — сказал он. —
Конечно, не очень богато, но уж как смогли,
так и сделали.
— Мне нравится, — сказал я. — Превос-
ходный дом. А Костровы ждут меня?
— Еще бы! Ждут, волнуются, спрашивают
все время.
— Они знают мою фамилию?
— Фамилию? Нет, по-моему, не знают. Мы
сами узнали ее только поздно ночью. Моск-
ва передала по радио.
Я стоял и смотрел на дом. Сейчас я войду
в него и увижу людей, с которыми случилось
большое несчастье, которые ждут меня с не-
терпением и верят, что я их спасу. Что я мо-
гу для них сделать? Я видел болото и знаю,
что, если человек захочет спрятаться, его в
неделю там не отыщешь. Что им сказать?
Сказать прямо, что надо ждать, пока вер-
нется отряд, и потом пытаться прочесывать
болото? А может быть, лучше успокаивать?
Начать следствие: производить сыск, допра-
шивать, многозначительно молчать?..
«Подождем, — подумал я. — Поглядим,
послушаем, подумаем. Отказаться от надеж-
ды всегда можно будет».
— Ну что ж, — сказал я, — пойдемте,
Петр Сергеевич...
II
В кухне не было никого. Топилась плита, в
кастрюле кипела вода. Кухня как кухня: од-
но окно, лавки по стенам, стол. Я открыл
дверь. Просторная комната. Бревенчатые,
голые стены. Очень чисто. Половики на по-
лу. Стол покрыт полотняной скатертью, с
мережками и узорами. В глиняном большом
горшке — водяные лилии. Тяжелые стулья,
сработанные топором, пилой и рубанком, с
высокими неуклюжими спинками. Такая же
примитивная качалка из толстых, плохо
отделанных досок. Лестница в мезонин,
под лестницей чуланчик. Направо дверь, на-
лево два окна. В углу чисто выбеленная
печь.
Я только успел окинуть комнату взглядом,
как распахнулась дверь и в комнату вошел
высокий человек лет тридцати пяти, с откры-
тым, довольно красивым лицом, с темными
волосами. Он был одет в старый, но тща-
тельно зачиненный и выглаженный серый ко-
стюм. Под пиджаком была белая апашка. На
ногах парусиновые серые туфли.
— Следователь? — сказал он. — Наконец-
то! Мы уж думали, что вы не приедете. Ва-
ля пошла в штаб узнавать. Давайте знако-
миться: Вертоградский.
— Старичков, — сказал я, протягивая ему
РУКУ-
Вертоградский поднял голову и закричал:
— Андрей Николаевич!
Заскрипела лестница. Старик Костров,
удивительно мало изменившийся, торопливо
спускался вниз.
— Наконец-то! — сказал он. — Вы Валю
не встретили? Она в штаб побежала. Мы
уж думали, с вами случилось что-нибудь. По-
чему вы так поздно?
— Я спал у Петра Сергеевича,— ответил
я.— Не мог же я вас ночью будить!
— Скажите просто, что вам самому спать
153
хотелось...— сердито буркнул старик.— Уж
нас-то вы по такому делу могли потрево-
жить!
Он сразу насупился. Ох, как я его хорошо
знал! Я нарочно сказал, что спал у Петра
Сергеевича, чтобы посмотреть, изменился ли
он. Нет, старик ни капли не изменился. Та-
кой же сердитый, колючий. Но постарел, ко-
нечно,— теперь я это видел. Эти годы не да-
ром дались. Бородка совсем седая, брови
лохматые, и весь он уменьшился, как ста-
рики уменьшаются. На нем был белый ко-
стюм, к такому костюму пошла бы южная
шляпа канотье, но только сшит он был из
домотканого деревенского холста. Это вы-
глядело довольно забавно.
— Давайте все-таки познакомимся,— ска-
зал я.— Вы, конечно, Андрей Николаевич
Костров? А я Старичков Владимир Семе-
нович.
Он протянул мне старческую, сухую руку
и сдержанно, но вежливо поздоровался.
— Ну,— сказал он,— надеюсь, вы хорошо
отдохнули и сейчас начнете работать.
Я усмехнулся:
— Во всяком случае, Андрей Николае-
вич, постараюсь сделать все, что могу.
— Прошу,— сказал старик, указывая на
стул.
В окно я увидел бегущую по полянке Ва-
лю. Мне кажется, я бы ее узнал, даже если
бы не ожидал встретить. Она тоже очень ма-
ло изменилась, разве что пополнела немно-
го и повзрослела. В главном она была та же,
это я сразу почувствовал. Она стояла, гля-
дя на меня с удивлением, и я видел, что она
меня узнает.
— Здравствуйте, Валентин^ Андреевна,—
сказал я.
— Володя! — вскрикнула Валя. Она под-
бежала ко мне и энергично затрясла мою
руку.— Что такое? Откуда вы взялись?
— Прибыл из Москвы в ваше распоряже-
ние.
— Так вы и есть следователь? — догада-
лась наконец Валя.
— А что, разве не похож?
Она пожала плечами:
— Мы ждали пожилого, военного, в оч-
ках. Папа даже думал, что это будет профес-
сор-криминалист.
— Очки у меня есть,— сказал я и, вынув
из кармана, показал их Вале.— Я их наде-
ваю не часто — когда читаю мелкий
шрифт,— но всегда таскаю с собой.
— Вы хоть знали, к кому едете? — спро-
сила Валя.
— Знал,— сказал я.— Я только не думал,
что вы такая взрослая.
По недружелюбному молчанью профессо-
ра я понял, как его раздражает непонятность
и легкомысленность нашего разговора. Я по-
вернулся к нему.
— Вы меня не узнали, Андрей Николае-
вич? — спросил я.
— Как будто мне ваше лицо знакомо.—
сухо сказал Костров.— Вы не тот Старич-
ков, который у меня с третьего курса ушел?
— Тот самый.
— Так, так...
Я не заметил в его глазах никакой радо-
сти.
— Изменились,— сказал он, неодобри-
тельно глядя на меня,— повзрослели. (Мне
показалось, что я очень нехорошо сделал, по-
взрослев.) — Значит, микробиология не по-
нравилась?
— Да вот,— сказал я извиняющимся то-
ном,— бросил, Андрей Николаевич...
— Для чего ж тогда в вуз поступали? —
строго спросил Костров.— Государство на
вас деньги тратило...
Ух, какой это был сердитый старик! Смеш-
но сказать, но я по старой памяти ощутил
легкое замирание сердца. Я его все еще не-
много боялся. Мне самому стало смешно от
этого.
— Надеюсь рассчитаться,— сказал я,
сдерживая улыбку.
— Несерьезно,— обрезал меня профессор
и, помолчав, перевел разговор: — Следова-
телем давно работаете?
— Всего года два,— сказал я.
Старик хмыкнул совсем недовольно:
— Значит, опытные следователи в Моск-
ве все заняты?
Колючий язык был у человека! Я ответил,
пожав плечами:
— Начальство меня выбрало.
— Так...— сказал Костров.— Ну-с, так с
чего вы собираетесь начать?
Я думаю, что врач, которого позвали к
умирающему, чувствует себя примерно так
же, как я чувствовал себя тогда. Врач не
может сказать умирающему: «Извините, мне
у вас делать нечего, умирайте спокойнень-
ко». Я сказал:
— Прежде всего я хотел бы осмотреть
помещение.
154
Ill
Много раз приходилось мне осматривать
помещения, в которых произошли убийства
и кражи, но никогда, кажется, не произво-
дил я осмотра с таким ясным ощущением
его бесцельности. Что я мог найти? Предста-
вить себе, что Якимов в последний момент
решил оставить вакцину и бежать без нее,
было абсолютно невозможно, следов борь-
бы тоже не могло быть. И все-таки я произ-
водил осмотр тщательно и аккуратно.
Прежде всего я поднялся в мезонин. Я
осмотрел книжные полки, на три четверти
заполненные книгами и на остальную чет-
верть — связками бумаг. Перелистывать
книги было бессмысленно, я заглянул за
полку и убедился, что там ничего нет. На
столе стояла школьная чернильница-непро-
ливайка, стаканчик с карандашами и ручка-
ми, лежала пачка бумаг и несколько книг.
Бедностью обстановки кабинет Кострова
мог конкурировать с моей московской ком-
натой. Кроме шкафа и полок, стояли еще два
топчана, на одном из которых спал Андрей
Николаевич, а на другом Валя, и два стула.
С серьезным видом я осмотрел топчаны и
заглянул под них.
За моей спиной, сдерживая дыхание и вол-
нуясь, -стояли Андрей Николаевич и Валя,
Петр Сергеевич и Вертоградский. Ужасно
мне хотелось сказать им: «Знаете что, това-
рищи, перестанем валять дурака. Оставьте
меня одного, и дайте мне спокойно поду-
мать». Но, конечно, сказать это было не-
возможно. Поэтому я осмотрел все до конца
и спустился в столовую.
В столовой повторилась та же сцена. Я за-
глянул под стол, чувствуя себя на редкость
глупо, и долго возился у печки, пытаясь раз-
глядеть, не спрятано ли в ней что-нибудь.
Единственным местом, в котором было что
осматривать, оказался чуланчик под лестни-
цей. Там стояли запыленные банки с клеем
и чернилами, валялись связки бумаг, лежа-
ла пачка черных клеенчатых тетрадей и стоп-
ка картонных коробочек.
Сумасшедшая мысль мелькнула у меня в
голове. Стараясь принять равнодушный вид,
как будто я делаю это просто по привычке
осматривать все до конца, я быстро перели-
стал все тетради. Конечно, все они были чи-
сты. Это была нелепая мысль, что среди них
может оказаться лабораторный дневник.
Я вошел в лабораторию. Здесь стояли сто-
лы, сверкала медь микроскопов и стекло ла-
бораторной посуды. Все это очень не гармо-
нировало с бревенчатыми голыми стенами,
с деревянным дощатым потолком. Может
быть, так выглядела бы хорошо оборудован-
ная колхозная хата-лаборатория. Две узень-
кие койки стояли у стен. В углу — шкаф. Я
обошел комнату, открыл дверцу шкафа. На
полках лежали связки бумаг; несколько ящи-
ков с предметными стеклышками для микро-
скопа стояли в глубине у задней стенки.
— Шкаф был заперт? — спросил я.
— Да,— ответил Вертоградский.
— А ключ?
— Ключ был у Якимова.
— А утром?
— УтрОхМ шкаф оказался отпертым, но
дверца была прикрыта. Ключ исчез вместе
с Якимовым.
Больше не о чем было спрашивать. Я вы-
сунулся в окно. Окно выходило прямо в лес.
Деревья стояли здесь густо, кроны перепле-
лись, толстые корни, изгибаясь, ползли по
земле, земля поросла кустиками черники.
Наверно, здесь много бывает грибов.
Наблюдения невольно увлекли меня.
Я вдруг ощутил ту радостную напряжен-
ность, которую испытываешь всегда, начи-
ная восстанавливать в подробностях проис-
шествие, только частично тебе известное.
— Где он гулял? — спросил я.
— Здесь, под окном,— сказал мне стояв-
ший за моей спиной Вертоградский.
— Всегда здесь?
— Да, это было его любимое место. Пос-
ле ужина накинет пальто, папиросу заку-
рит и ходит под окнами.
— Далеко от дома он никогда не отходил?
— Я ни разу не замечал.
— Был случай,— вмешался Петр Сергее-
вич.— Однажды мои молодцы километрах в
пяти его встретили. Говорил, что заблудил-
ся. Правда, это не мудрено в наших ме-
стах.
— Дверь из лаборатории запирается?
— Нет.
— А наружная дверь?
— Запирается на крючок.
— Значит, пока Якимов гуляет, она от-
крыта?
- Да.
— А утром кто первый проснулся?
— Я,— сказала Валя.— Папа и ассистен-
ты очень устали за это время и встали поз-
же, чем обычно.
155
— И вы, Валя, не обратили внимания на
то, что дверь отперта?
Валя пожала плечами:
— Нет. Мы не очень тщательно запираем-
ся. Немцев замком не задержишь, а воров
тут нет. Я просто решила, что, значит, Яки-
мов уже ушел. Он по утрам иногда уходил,
пока все еще спали.
Я смотрел в окно на березы, на корни, на
кустики черники.
Вот здесь ходил этот человек, которого мне
надо найти, ходил позавчера вечером, курил,
молчал, думал... Вот померк свет в окне, зна-
чит, Вертоградский погасил лампу, надо по-
дождать, пока он уснет. Наверно, он загля-
нул в окно и прислушался к дыханию Вер-
тоградского: дышит ровно — уснул, пора...
Если б я мог знать, почувствовать, угадать,
что он думал в эту минуту! Ну хорошо, допу-
стим, он думал только о технике дела: как
войти, чтобы не услышали, как взять, чтобы
не увидели. Он мог даже не входить в дверь.
Я высунулся в окно: на метр ниже подо-
конника кончалась завалинка. Он встал на
нее, перекинул ногу через подоконник, отпер
шкаф, бесшумно выпрыгнул в окно и исчез
между стволами. Или, может быть, он во-
шел в дверь? Подошел на цыпочках к шка-
фу? Все это никак не меняет дела. Меня уби-
вала именно эта полная ясность, не остав-
лявшая надежды на то, что неожиданная
мысль вдруг заново осветит события и от-
кроет все: преступление и преступника.
Но за моей спиной, глядя на меня напря-
женными, ожидающими глазами, стояли лю-
ди, для которых я был последней и единст-
венной надеждой, и я должен был продол-
жать делать вид, что интересуюсь подробно-
стями.
IV
— Вы рано встали? — спросил я Верто-
градского.
— Часов в девять. Валя меня разбудила.
Смотрим, Якимова нет и постель убрана. Ду-
мали, он вышел с утра погулять. Он и к зав-
траку не пришел. Ждали, ждали, потом Ан-
дрей Николаевич открыл шкаф, а там ни ко-
робочки с ампулами, ни черной тетрадки...
— Как они выглядели, эти ампулы и тет-
радка? — спросил я.
— В чулане вы видели точно такие же
тетради и коробочки. В коробочках в вате
уложены ампулы.
Я достал папиросу и закурил. Нужно бы-
ло протянуть хоть несколько секунд. Я на-
пряженно думал, напряженно искал ниточ-
ки, кончика, за который можно было бы уце-
питься. Но Костров не был расположен да-
вать мне передышку. Он подошел и стал
прямо против меня.
— Владимир Семенович,— сказал он,—
скажите мне откровенно: есть какая-нибудь
надежда вернуть вакцину?
Он смотрел на меня серьезным, прямым
взглядом. Он, старый человек, требовал
правды. Я ответил ему так же серьезно:
— Конечно, Андрей Николаевич, есть.
Петр Сергеевич тяжело вздохнул и заго-
ворил голосом, немного похожим на тот,
каким причитают по покойнику бабы:
— Сколько трудов, сколько хлопот! Для
боя людей не хватало, а на тропинке к ла-
боратории каждую ночь караул ставили...
— Ив эту ночь он стоял? — спросил я.
Петр Сергеевич безнадежно махнул ру-
кой:
— То-то и дело, что нет! Отряд-то ушел,
людей раз, два — и обчелся. Да и думалось:
столько времени ничего такого не было, не-
ужели в последние дни случится?
— А почему ключ от шкафа был не у вас,
Андрей Николаевич? — спросил я.
Костров нахмурился.
— Ключ всегда был у Якимова,— сдер-
жанно сказал он.
Петр Сергеевич махнул рукой:
— Как назло, все у него было в руках!
Я разговаривал, задавал вопросы и мучи-
тельно, напряженно искал зацепки. Только
ниточку, только хвостик... Да, все было со-
вершенно ясно, все было необыкновенно про-
сто, но в самой простоте этой была какая-то
странность.
— Если можно, товарищи, побудьте
здесь,— сказал я.— Я посмотрю под окном.
Может быть, остались какие-нибудь следы.
Я выскочил в окно и, наклонив голову, ос-
матривая каждую травинку, прежде чем на
нее ступить, стал медленно продвигаться
между стволами берез.
Я смотрел очень внимательно, но, по сове-
сти говоря, не рассчитывал найти ничего
важного. Мне нужно было подумать хоть не-
сколько минут — подумать, чтобы мне не ме-
шали.
Все было не так просто.
В самом деле, как назло, все было у Яки-
мова: у него ключи, у него знание всей тех-
156
ники и существа открытия. Ему полностью
и до конца доверяли. Зачем ему кража? За-
чем ему эта ночная прогулка, это ожидание,
пока заснет Вертоградский? Шатов уже вы-
сказывал эти сомнения. Зачем красть изо-
бретение, когда можно просто снять копию?
Он хотел, чтобы у Кострова ничего не оста-
лось? Что же, он мог подложить такую же
тетрадь, такие же с виду ампулы и днем
спокойно пройти мимо постов...
Щепотка пепла лежала на черничной вет-
ке. Ну что ж, это только доказывало, что
здесь кто-то курил. Очевидно, Якимов. Уж
так все ясно, так ясно! Ну хорошо, а если от-
бросить эту естественную версию, что может
быть кроме этого? Украл Костров? Вздор.
Валя? Конечно, нет. Вертоградский? А куда,
в таком случае делся Якимов? И к тому же
украсть и остаться здесь — уж совсем бес-
смысленно. Просто хотел подложить профес-
сору свинью? Необыкновенно сложный и рис-
кованный способ. Хотел отомстить Вале? До-
пустим, он ее любит, а она его нет. Но Валя
от кражи меньше всего страдает. Кто-то по-
сторонний вошел и украл вакцину? Опять-
таки — где Якимов?
У меня начала кружиться голова. Ни ма-
лейшего просвета не виделось мне. И тем не
менее у меня улучшилось настроение. Я чув-
ствовал, что в деле заключена сложная,
трудная загадка, а если так, значит, можно
ее разгадать.
Глава четвертая
УЛИК НЕДОСТАТОЧНО. ЗАПИСКА
ЯКИМОВА
I
Я обошел вокруг дома и через кухню во-
шел в столовую. Костров, Вертоградский и
Петр Сергеевич вышли навстречу мне из ла-
боратории. Все они смотрели на меня во-
просительным, ожидающим взглядом. В обы-
кновенных условиях родственники и близкие,
все люди, лично заинтересованные, удаляют-
ся из помещения и следователь работает
один. Но здесь я не мог их никуда удалить.
С другой стороны, меня невыносимо нерви-
ровало это чувство надежды и ожидания, ко-
торое я читал на их лицах.
— Андрей Николаевич,— сказал я,— у ме-
ня к вам просьба: вы бы не составили с то-
варищем Вертоградским... кстати, как ваше
имя и отчество?
— Юрий Павлович.
— С Юрием Павловичем докладную за-
писку, страничек пять — шесть, не больше:
что у вас осталось, что нужно восстановить
и сколько это займет времени.
— У меня ничего не осталось,— сказал
Костров.
— Так и напишите.
— Пойдемте, Юрий Павлович,— сказал
Костров.
Он стал медленно подниматься по крутой
лестнице, ведущей в мезонин. Вертоград-
ский пошел за ним. К счастью, никто из них
не заметил нелепости моей просьбы. В са-
мом деле, на кой дьявол могла понадобить-
ся эта записка, когда и без нее все было со-
вершенно ясно.
— Старичков,— спросила Валя,— вы пой-
маете Якимова?
Попробуйте ответить ей на такой вопрос!
— Если украл Якимов,— сказал я,— по-
стараюсь его поймать.
Костров, дошедший уже до верхней сту-
пеньки, остановился как вкопанный. Сверху
он, нахмурясь, уставился на меня.
— Вы еще не уверены, что украл Яки-
мов? — спросил Петр Сергеевич.
— Прямых улик нет,— неохотно сказал я.
На самом деле против Якимова было так
много улик, что это как раз меня и раздра-
жало и пугало: точно нарочно, все обстоя-
тельства указывали на Якимова. Но такой
улики, которая бы меня окончательно и с
несомненностью убедила, пока не было.
— Меня убедила бы и четверть этих
улик,— сказал Петр Сергеевич.
— Но ведь все это может быть сте-
чением обстоятельств,— сказал я, пожав
плечами.
Валя смотрела на меня широко открыты-
ми глазами.
— Я сама сначала не верила. Но кто же
украл?
— Посторонних в лесу не было,— сказал
Петр Сергеевич.
Я снова пожал плечами:
— Откуда мы можем знать?
Костров круто повернулся и прошел в ка-
бинет. За ним ушел Вертоградский. Когда
я сказал «если украл Якимов», старик, на-
верно, подумал, что сейчас я вытяну за ру-
кав из-за двери настоящего преступника, а
так как этого не произошло, решил, видимо,
окончательно, что я хвастунишка, напускаю-
щий на себя важность. Мне кажется, и
157
Петра Сергеевича разочаровала неопреде-
ленность моих слов. Видимо, он тоже поте-
рял надежду увидеть торжественную поим-
ку преступника. Он молча надел фуражку и
вышел.
Мы остались с Валей вдвоем.
Мы помолчали, как и следует бывшим
влюбленным, оставшимся наедине, потом
Валя спросила:
— Как вы жили, Володя?
— Обыкновенно,— ответил я.— Ничего ин-
тересного со мной не случалось.
Я не знал, как начать разговор, и она, по-
видимому, не знала. Я посмотрел на цветы,
стоящие на столе, и спросил:
— Это, наверно, Якимов собирал?
— Нет, партизан один,— ответила Валя.
Еше минута, и я бы сказал, что стоит хо-
рошая погода, и, может, она бы ответила,
что, кажется, дождь собирается. Но в это
время в кухне раздались тяжелые шаги и
какой-то шум, точно передвигали мебель.
В комнату вошел здоровенный дядя, таща
три перевязанных веревкой ящика.
— Здравствуйте,— улыбаясь, сказал он.
— Здравствуйте, Грибков,— сказала Ва-
ля.— Ящики принесли? Это наш плотник,—
пояснила она мне.
— Принес.— Грибков скосил глаз на по-
толок и хитро подмигнул:— Старик на ант-
ресолях?
— На антресолях,— улыбнулась Валя.
Грибков нахмурился, лицо у него стало
торжественным и официальным.
— Ну как? — спросил он, вежливо каш-
лянув.— Ничего?
— Ничего... Спасибо.
Грибков понимающе кивнул головой и на-
правился к лестнице, но остановился и ска-
зал Вале деловым тоном:
— Яшики я еловые сколотил, они полег-
че будут.
— Хорошо, Г рибков,— устало сказала
Валя.
Грибков улыбнулся и стал медленно под-
ниматься, стараясь не очень греметь ящи-
ками. Но посередине лестницы еще раз
остановился и спросил грубым басом:
— Качаетесь?
— Что, что? — удивилась Валя.
— На качалке, говорю, качаетесь?
— Качаюсь,— сказала Валя.
Грибков удовлетворенно кивнул головой
и ушел в мезонин.
Дождавшись, когда дверь за ним закры-
лась, я спросил у Вали небрежным и даже
рассеянным тоном:
— Валя, ассистенты ссорились из-за вас?
Валя резко повернулась ко мне:
— С чего вы взяли?
— Я только спрашиваю,— мягко сказал
я.— Что за человек был Якимов?
— Скучный человек.
— Что значит «скучный»?
— Рабочая лошадь,— резко сказала Ва-
ля.
Я пожал плечами:
— Это скорее похвала.
Вале стало неловко за свою резкость.
— Я не хочу его ругать,— поправилась
она,— в общежитии он был полезен; ни от
какой работы не отказывался и даже варил
суп, когда я стирала.
— К Вертоградскому вы лучше относи-
тесь? — спросил я.
Мне было неприятно задавать Вале эти
вопросы. С моей стороны они были по мень-
шей мере неуместны. Но мне очень нужно
было знать, не было ли тут романической
истории.
Валя заговорила очень просто и очень
дружески.
— Мне здесь все надоело,— сказала
она.— И Якимов и Вертоградский. Я хочу
домой, Володя. Конечно, это нехорошо, но
что я могу сделать! Хочу домой...
Слезы одна за другой стекали по ее лицу.
Не стыдясь, она вытерла их платком и
улыбнулась жалкой, извиняющейся улыб-
кой.
— Я бы не жаловалась, Володя,— сказа-
ла она,— но уж очень обидно! Казалось,
приедем в Москву с вакциной, такие дни
для нас будут... Может, думали, и похвалят
нас хоть немного. И вот все зря... Папу
жаль, Вертоградского жаль, да и себя жаль.
А то бы я продержалась...
Я подошел к ней и сказал очень мягко:
— Я знаю, Валя, что вы продержались
бы.
’Она совсем расстроилась и даже всхли-
пывать стала:
— Еще знаете что поддерживало? Что уж
мы-то, те, кто здесь, друг на друга, как на
каменную гору... И вдруг — Якимов...
Я не удержался и погладил ее по руке.
— Вы сегодня очень устали, Валечка,—
сказал я.— Вам бы отдохнуть, выспаться...
Она усмехнулась, вытерла слезы и сказа-
ла:
158
— Пойду попудрюсь. У меня и пудры
осталось дня на два, не больше.
И ушла на кухню.
II
Меня взволновал разговор с Вален. Очень
уж хорошо я помнил, какой она была жизне-
радостной девчонкой. Я сел в качалку —
должен сказать, на редкость громоздкое это
было сооружение,— откинул голову и, по-
качиваясь, стал думать обо всем, что узнал
и увидел сегодня. Но мне не суждено было
остаться одному. Сначала спустился Гриб-
ков, на этот раз уже без ящиков — он оста-
вил их наверху,— посмотрел на меня, гордо
и деловито спросил:
— Качаетесь?
— Качаюсь,— ответил я.
Он опять кивнул головой, пошел к двери,
но в дверях остановился, кашлянул и ска-
зал:
— Это я сделал профессору в уважение.
— Хорошая качалка,— ответил я.
«Ну хорошо,— опять размышлял я,— до-
пустим, это не Якимов. Вертоградский?
Тогда почему он остался здесь? И куда он
девал Якимова? Костров? Ерунда. Валя?
Тоже не может быть. Кто-то из отряда?
Кто? Раненый из госпиталя? Женщина или
старик из хозкоманды? Кто-нибудь из не-
многих оставшихся бойцов, которые все вре-
мя стоят на постах или отдыхают в штабе?
Значит, Якимов, больше некому. Будем ду-
мать о нем».
Снова и снова представлял я себе поза-
прошлую ночь. Вот он ходит под окнами,
ему надо украсть вакцину. Это он может
сделать спокойно и незаметно и утром от-
крыто пройти мимо постов. Допустим, он
боится разоблачения. Скажем, он встретил
человека, который знал его не как Якимова.
Но кого он мог встретить? За эти дни в от-
ряд никто новый не прибывал. Всех старых
бойцов он знает давно, и они его знают. До-
пустим, кто-нибудь застал его за каким-ни-
будь компрометирующим занятием. Он,
скажем, имел скрытый радиоаппарат. Но
почему тогда человек, заставший его, не со-
общил об этом? Случайных людей здесь нет,
и никто не исчезал.
«Нет,— решил я,— украл не Якимов. На-
до искать другие варианты, какие угодно,
даже самые невероятные».
В это время наверху, где Андрей Нико-
лаевич и Вертоградский писали докладную
записку, раздались возбужденные голоса.
Дверь хлопнула. Я повернул голову. Кост-
ров стоял на площадке; он держал в руках
листок бумаги, и по лицу его я видел, что
старик очень взволнован.
— Вы сомневались, Владимир Семено-
вич,— сказал он,— так вот, смотрите: вот
письмо от Якимова.
Я вскочил с качалки и помчался по скри-
пучим ступенькам вверх. Мы чуть не столк-
нулись с Костровым на середине лестницы;
за его спиной виднелось растерянное лицо
Вертоградского. Привлеченные шумом и го-
лосами, из кухни выбежали Валя и Петр
Сергеевич.
Я схватил бумагу; это был листок, вы-
рванный из блокнота, размером примерно в
ладонь. Бумага была клетчатая, оторвана
неаккуратно, не по пунктиру. Записка напи-
сана карандашом, листок не измят, не со-
гнут, следы карандаша черные — значит,
записку не таскали в карманах, очевидно,
она лежала на столе или в книге.
Сбежав с лестницы, я подошел к окну.
Меня сразу поразили непривычные очерта-
ния букв: записка была написана по-немец-
ки, остроугольной, готической прописью. Я
примерно переведу ее содержание:
«Андрей Николаевич, я не мог поступить
иначе, они хотели, чтоб я Вас устранил. У
меня не поднялась рука. Думаю, что за это
я поплачусь. Но Вы и сейчас для меня мой
любимый учитель. Помните, что бывают
трагические случайности, прощайте и про-
стите. Пишу по-немецки, потому что не хо-
чу, чтобы кто-нибудь, кроме Вас, читал это
письмо. Якимов».
Я стоял у окна, держа записку в-pwax,
боясь повернуться лицом к Костпову. Сна-
чала надо было решить, что делать.
III
Две мысли мелькнули у меня спазу. Пер-
вая: лишь тогда имело смысл писать по-не-
мецки, если ни Валя, ни Вертоградский не
знают этого языка. Вторая: значит. Якимов
не один, значит, есть «они», которые заста-
вили его украсть вакцину. Первое надо вы-
яснить сейчас же. Насчет второго мы пого-
ворим с Петром Сергеевичем.
Я повернулся и резко спросил Вертоград-
ского:
— Разве вы не понимаете по-немецки?
159
— Нет,— сказал Вертоградский.— Впро-
чем, со словарем...
Я повернулся к Вале:
— А вы?
— Нет.
Я повернулся к Кострову:
— Где было письмо?
— В книге,— ответил Костров,— вместо
закладки. Оно торчало между страницами,
но я не обратил на него внимания. Я часто
закладываю нужные мне места первыми по-
павшимися бумажками.
— А где была книга?
— У меня наверху.
— Все время? Последние дни вы ее ие
сносили вниз?
— Я не помню... Ты не помнишь, Валя?
Это «Основы микробиологии»,— растерян-
но сказал Костров.
— По-моему, она все время была навер-
ху,— сказала Валя,— но Якимов позавчера
поднимался к тебе. Помнишь, он еще забыл
наверху спички?
— Ав последние дни вы читали кни-
гу? — спросил я.
— Куда там! — махнул рукой Андрей Ни-
колаевич.— Разве мне эти дни до чтения
было?
— Хорошо,— сказал я,— в конце кон-
цов, это ничего нового не вносит. Мы и
раньше знали, что украл Якимов.— Я зев-
нул.— Валечка, вы бы не приготовили мне
чего-нибудь поесть? А вас, Андрей Нико-
лаевич, я все-таки попрошу закончить вашу
докладную. Она может очень мне приго-
диться... Пойдемте, Петр Сергеевич, я про-
вожу вас.
Конечно, все они поняли, что я хочу по-
говорить с Петром Сергеевичем наедине, но
были достаточно вежливы, чтобы не дать
мне это почувствовать. Валя даже спросила
заботливо, люблю ли я жареную колбасу с
картошкой, и я ответил, что с детства
страшно люблю.
Мы вышли с Петром Сергеевичем из до-
ма и молча прошли через полянку. Когда
дом скрылся за деревьями, Петр Сергеевич
не выдержал.
— Теперь вы убедились, что это Яки-
мов? — спросил он.
Я пожал плечами:
— Дело очень серьезное, Петр Сергее-
вич. Может быть, и Якимов, может быть,
нет. Но если даже Якимов, то, судя по за-
писке, он был не один. Какие-то люди руко-
водили им, угрожали ему. Кто это может
быть, Петр Сергеевич?
Партизанский интендант остановился и
растерянно на меня посмотрел:
— Вы думаете, кто-нибудь из отряда?
— МожеТ быть, из отряда. Если нет, зна-
чит, на ваших Алеховских болотах спокойно
разгуливают посторонние люди.
Петр Сергеевич огорчился ужасно.
— Нет,— сказал он,—‘ как же так! У ме-
ня посты на всех проходах, мы тут знаем
каждый кустик, пройти нигде невозможно.
— Значит, в отряде есть чужие люди.
Петр Сергеевич замолчал. Мы молча по-
шли по тропинке; он отвернулся от меня, и
видно было, как он огорчен и обижен.
— Что же вы думаете делать? — спросил
он наконец.
— Когда ушел отряд? — ответил я во-
просом.
— Позавчера днем.
— У вас есть сведения о каждом из ос-
тавшихся?
— Да, конечно.
— Пойдемте в штаб. Вы познакомите ме-
ня со всеми.
— Хорошо.
Конечно, я прекрасно понимал, что эта
работа может оказаться бесполезной. Если
отряд ушел только позавчера днем, то воз-
можно, что человек, которого боялся Яки-
160
мов, который заставил его пойти на преступ-
ление, ушел с отрядом. Легко представить
себе, что позавчера утром у них был реша-
ющий разговор, что неизвестный потребо-
вал, чтобы дело было сделано ближайшей
ночью. Но проверять тех, кто ушел, я не
мог — надо было проверить оставшихся.
Тропинка сворачивала. Здесь кончались
большие деревья, и видно было болото на
много километров. Тишина и покой царили
над ним. Жаркое солнце палило над стоячи-
ми озерками, медленно-медленно текущими
ручейками, над однообразной болотной зе-
ленью, лозняком, зарослями камыша. Зве-
нели комары в тишине. Ветерок чуть-чуть
шевелил листву. Самая тишина и покой бо-
лота опять показались мне тревожными, на-
стороженными, враждебными. Большая ли-
ловая туча медленно выползала из-за гори-
зонта. Парило так, что, наверно, вода в озе-
рах была почти горячей.
— Гроза будет к вечеру,— сказал Петр
Сергеевич.— Вот после дождя посмотрите
наше болото: ни пройти, ни проехать.
Глава пятая
НОВЫЕ ПОДОЗРЕНИЯ
I
Мы вошли с Петром Сергеевичем в ту
самую землянку, где я был утром, и он мне
стал поименно перечислять членов отряда,
которые остались в его распоряжении. Трое
раненых; из них один лежал, а двое только
недавно стали ходить, опираясь на палочку.
Две женщины, много лет жившие в сосед-
ней деревне и известные всем в районе. Ста-
рик конюх, тоже местный, бывший инспек-
тор по качеству в одном из колхозов. Дру-
гой старик, охотник, получивший в 1939 го-
ду премию за рекордное количество убитых
волков. И еще старик, учитель-пенсионер,
проработавший в этих местах лет сорок. Не
считая Петра Сергеевича, всего двадцать
девять человек. Почти все это были местные
люди, здесь родившиеся и выросшие, вся
жизнь которых была на виду. Только трое
были не местные: два красноармейца, при-
крывавшие отход своей части, отставшие от
нее и присоединившиеся к отряду, и Гриб-
ков, присланный с донесением и некоторы-
ми материалами из отряда, действовавшего
в соседнем районе. Относительно красноар-
мейцев Петр Сергеевич имел подробные
сведения. В полку, в котором они служили,
стало известно, что они находятся в парти-
занском отряде, и комиссар полка прислал
комиссару отряда письмо, рекомендуя их с
самой хорошей стороны. Относительно
Грибкова комиссар связался по радио с от-
рядом, в котором Грибков был раньше.
Сведения о нем были самые лучшие. Он ме-
стный колхозник, плотник, человек тоже
известный.
Я попросил Петра Сергеевича вспомнить,
нет ли среди тех, кто ушел на операцию,
человека, недавно попавшего в отряд, чело-
века не из здешних мест — словом, не так
хорошо известного, как остальные. Петр
Сергеевич думал, думал и никого не мог
вспомнить. Отряд формировался тут же, в
этих местах, людей отбирали с большим
разбором, и человек незнакомый, мало из-
11. Мир приключений.
161
вестный попасть в отряд не мог.
— Хорошо, Петр Сергеевич,— сказал я,—
давайте подробнее поговорим о Грибкове.
Значит, вы говорите, что о нем хорошие све-
дения?
— Знаете что? — сказал Петр Сергее-
вич.— Чем нам говорить попусту, схожу я
к радисту и возьму у него запись разговора
с грибковским отрядом. У нас ведь все раз-
говоры записываются, должна быть у ра-
диста и эта запись.
Он ушел, а я, оставшись один, стал про-
думывать все, что теперь знаю, и пришел к
выводу, что положение мое далеко не так
скверно, как казалось утром.
В самом деле: прежде всего, история с
письмом Якимова. Это была очень странная
история. Вдумаемся: против Якимова масса
улик — столько, что, кажется, не приходится
сомневаться в его вине, тем не менее я со-
мневаюсь. Я говорю об этом. При этом при-
сутствуют Костров, Валя, Петр Сергеевич и
Вертоградский. Костров и Вертоградский
уходят наверх и вскоре приносят мне пря-
мую, неопровержимую улику — признание
самого Якимова. Может быть, конечно, это
случайность, но если случайность, то на
редкость своевременная. Разберемся в са-
мом письме. Это письмо человека слабого,
нерешительного, письмо труса. Он любит
Кострова и наносит ему самый страшный
удар, какой только возможен. Это нытик,
размазня. Такие люди пишут много о пси-
хологии, о сложных движениях человече-
ской души и очень мало — о деле. Было ка-
кое-то противоречие между содержанием и
стилем письма. Подумав, я отверг это со-
ображение: можно себе представить, что
Якимов писал торопясь, что у него не было
времени, что он боялся, как бы его не за-
стали. Вообще письмо было гадкое — пись-
мо ханжи и фарисея, который лжет даже
самому себе. Но, с другой стороны, хороший
человек не станет красть вакцину...
Однако что-то другое казалось мне в этом
письме неестественным и подозрительным.
Немецкий язык... Почему он писал по-не-
мецки? Он не хотел, чтобы Валя и Верто-
градский прочли письмо? Ерунда. Достаточ-
но было запечатать письмо в конверт и на-
писать на нем «Кострову» или, если нет
конверта, просто сложить и заклеить его.
Достаточно было положить его в такое ме-
сто, где оно неизбежно попадет в руки про-
фессору, например, в книгу, которую про-
фессор читает,— где оно, кстати говоря, и
лежало. Совершенно ясно, что если Костров
захочет довести его содержание до всеобще-
го сведения, то он его переведет, а если не
захочет, так никому не расскажет, будь оно
написано на самом что ни на есть русском
языке. Удивительно нелепая идея — писать
письмо по-немецки! Это само по себе уже
подозрительно.
Но, с другой стороны, если Якимов дей-
ствительно человек раздвоенный, нытик, то
от него и следует ждать поступков нелепых
и нецелесообразных. Он волнуется, ему ка-
жется, что за ним наблюдают, что сейчас
его разоблачат. Под руками нет ни конвер-
та, ни клея; ему приходит в голову идиот-
ская мысль писать письмо по-немецки, что-
бы скрыть его содержание от посторонних.
В этот момент логика у него действует сла-
бо, ему кажется, что это на редкость удач-
ная мысль. Простейшие возражения, которые
в обыкновенное время сразу же пришли бы
ему в голову, сейчас им забыты.
Это рассуждение психологически ничуть
не менее убедительно, чем предыдущее.
Значит, дело и не в том, что письмо напи-
сано по-немецки.
Оставалось в письме что-то странное, что
мне не давало покоя. Мне пришлось на-
прячь мысль, чтобы уяснить, в чем дело.
Странно то, что письмо написано готически-
ми, угловатыми буквами. В самом деле, го-
тический шрифт давно уже вышел из широ-
кого употребления. Давно уже в немецких
книгах употребляется латинский шрифт,
письма пишутся латинскими прописями —
зачем в торопливо набросанной записке вос-
крешать забытые начертания букв? Они не
могли невольно возникнуть в памяти у Яки-
мова, потому что ему только тридцать пять
лет и, когда бы он ни учил немецкий язык,
хотя бы в самом раннем детстве, он неизбеж-
но учил не готические, а латинские буквы.
Значит, это было сделано сознательно,
это не могло быть случайностью. В этом
была какая-то мысль, которую мне следо-
вало разгадать.
п
Я вынул блокнот и написал фразу по-рус-
ски. Под ней ту же фразу я написал по-не-
мецки, обыкновенными латинскими буква-
ми. Еще ниже ту же фразу я написал готи-
ческими, остроконечными буквами. Я даже
засмеялся от удовольствия: достаточно бы-
162
ло одного взгляда, чтобы все стало совер-
шенно ясным. Почерк мой был совершенно
похож в первой и во второй фразах. Одни
и те же буквы были одинаково написаны.
Не надо было быть графологом, чтобы уста-
новить, что это писал один человек. Фраза,
написанная готическим шрифтом, выгляде-
ла иначе. Значит, все дело было в почерке.
Тут могут быть два варианта. Первое: Яки-
мов не хотел, чтобы узнали его почерк. Это
бессмыслица, раз он все равно подписался.
Значит, остается второй вариант: кто-то на-
писал письмо готическим шрифтом для того,
чтобы не узнали, что это почерк не Якимова.
Теперь подозрение, вызванное такой удиви-
тельно своевременной находкой, преврати-
лось в уверенность.
«Нет,— подумал я,— тут для меня работа
найдется. Тут я кое-что смогу сделать!»
Какое это чудесное чувство, когда неяс-
ное становится ясным, когда враждебной
воле ты противопоставляешь свою, сильней-
шую волю и логику!
Я вскочил и стал ходить по землянке.
Значит, Якимов не преступник, а жертва.
Пожалуй, можно считать это установлен-
ным. Будем искать преступника. Думается,
найти его не так трудно: записка безуслов-
но была написана и подложена после того,
как я сказал, что для обвинения Якимова
улик недостаточно. Написать и подложить
записку могли Костров или Вертоградский.
Неужели Костров? Я никак не мог себе
представить этого. Значит, Вертоградский.
Приходилось остановиться на этом. Я стал
думать о Вертоградском.
Что могло заставить его похитить откры-
тие Кострова? Все сомнения, которые воз-
никали по поводу Якимова, естественно
оставались и в отношении Вертоградского.
Точно так же похищение вакцины и днев-
ников из соображений карьеры или корысти
было бессмыслицей. Точно так же он мог
спокойно переписать дневник, подменить
вакцину глюкозой и без всякого риска уйти
с болот днем, не вызвав никаких подозре-
ний. Но существовали и некоторые допол-
нительные обстоятельства. В отношении
Якимова можно было предположить, что
это просто морально неустойчивый человек,
решивший прославиться, украв чужое от-
крытие, или совершивший это из мести за
какую-нибудь неведомую мне обиду,— сло-
вом, что Якимов действительно был Якимо-
вым, обыкновенным доцентом, в силу неиз-
вестных нам обстоятельств ставшим пре-
ступником. Но если записку написал Верто-
градский, это меняло дело. Человек, кото-
рый говорит по-немецки и всю жизнь скры-
вает это, не может быть случайным пре-
ступником. Это человек, давно замысливший
преступление, человек, который, еще только
начав работать с Костровым, уже с самого
начала маскировался, лгал, казался не тем,
чем был. Якимов мог быть Якимовым, но
Вертоградский, если он похитил вакцину,
не мог быть Вертоградский.
Кстати говоря, если украл Вертоградский,
легче объясняется многое. Ключи были у
Якимова; значит, для того чтобы украсть
дневник, нужно было сначала украсть клю-
чи (или взломать шкаф, что сделано не
было). Больше того: Якимов мог перепи-
сать дневник, а Вертоградский не мог, по-
тому что ключи у Якимова. Якимов мог
подменить вакцину, а Вертоградский не мог,
потому что ключи у Якимова. Все непо-
нятные обстоятельства становились понят-
ными.
Я заново представил себе картину пре-
ступления. Прежде всего, Вертоградский,
очевидно, профессиональный шпион. Кстати
сказать, он человек не местный. Он приехал
из Москвы, и в городе, где жил и работал
Костров, его не знали — значит, это еше бо-
лее подкрепляло мою версию.
Теперь о самом преступлении: Вертоград-
ский выжидает, пока будет все готово, он
хочет получить испытанную вакцину, год-
ную для употребления. Он тщательно выби-
рает день, вернее, ночь. Выбор действитель-
но очень удачен. Во-первых, вакцина гото-
ва. Во-вторых, отряд ушел и на болотах
мало людей. В-третьих, ждать больше нель-
зя, потому что Костровы, вместе с вакциной,
улетят в Москву, и все потеряно. Якимов,
как всегда, вышел перед сном погулять. Вер-
тоградский знал, где у него ключи: они мог-
ли быть в кармане пальто, которое не надел
Якимов; они могли быть где-нибудь в
ящике. Словом, где бы они ни были, но, ко-
гда Якимов уходит, Вертоградский достает
ключи и открывает шкаф. В этот момент он
встречается взглядом с Якимовым. Якимов
смотрит в окно...
Нет, так это не могло быть. Якимов, ко-
нечно, успел бы поднять тревогу, закричать,
выстрелить, даже если бы Вертоградский
сразу бросился на него. Значит, было ина-
че...
11*
163
Ключи были в кармане у Якимова; когда
Якимов вышел погулять, за ним тенью вы-
скользнул Вертоградский. Я представил се-
бе все поразительно ясно. Вот он ходит,
курит, думает, этот молчаливый, медлитель-
ный человек. Темно в лесу, виден только его
силуэт да огонек папиросы, то исчезающий
за деревом, то появляющийся снова. Со-
всем вблизи от него, не дыша, стоит Верто-
градский. Что дальше? Удар по голове. Мо-
жет быть, хлороформ. Здесь ведь есть гос-
питаль, и Вертоградский в госпитале бывал.
Беззвучно падает Якимов. Может быть, ко-
роткая борьба, но неожиданность нападе-
ния, растерянность — все против Якимова.
Он связан... Нет, вернее всего, хлороформ,
иначе на траве остались бы следы борьбы.
Ключи теперь у Вертоградского. Дальше
все совершенно понятно: клеенчатую тет-
радь и коробочку с ампулами он достает из
шкафа и кладет в карман. Потом он взва-
ливает на плечи бесчувственное тело Яки-
мова. Высокий, плечистый человек, Верто-
градский любит спорт; вероятно, он силен.
Он относит Якимова — куда? В любое топ-
кое место, к любому озеру, затянутому зеле-
ной ряской. Всплеск, и усыпленный человек
погружается в гниющую воду, чтобы захлеб-
нуться, не приходя в сознание. Вероятно, к
шее привязан камень. К утру ряска снова
затянет поверхность озера, все следы исчез-
нут...
Я весь дрожал от возбуждения. Эта ги-
потеза объясняла все факты. Все то, что
было неясно, что казалось нелогичным и
удивительным, стало, наоборот, естествен-
ным и неизбежным.
ш
Когда1 вернулся Петр Сергеевич, при-
шлось постараться, чтобы у меня не было
идиотски радостного вида. Петр Сергеевич
показал мне запись переговоров с комисса-
ром отряда, действующего в соседнем рай-
оне. Комиссар подтверждал, что Грибков
действительно послан им, и сообщал, что че-
ловек он вполне проверенный и на него по-
ложиться можно. Но мне уже было не до
Грибкова — я слушал, как Петр Сергеевич
монотонно читает запись переговоров, а сам
продумывал план дальнейших действий.
Сейчас же арестовать Вертоградского? Это
было бы очень просто, но я должен вернуть
коленкоровую тетрадку и черную коробоч-
ку. Арест будет только вреден. Улик у меня
пока нет никаких. Как ни убедительны мои
предположения, все-таки это только предпо-
ложения. Вероятнее всего, он будет отри-
цать. Больше того, арест даст ему козырь
в руки: он будет знать, что раскрыт, н при-
готовится к защите. Где, под каким пнем,
в каком дупле спрятаны дневник и вакци-
на? Если можно надеяться, что после воз-
вращения отряда, когда тщательно проче-
шут болото, будет найден спрятавшийся
человек или мертвое тело, то совсем безна-
дежно пытаться найти на болоте клеенчатую
тетрадку и маленькую коробочку. Значит,
арест отпадает. Нужно поставить Верто-
градского в такие условия, чтобы он расте-
рялся и выдал себя. Больше того, надо
придумать что-то, чтобы он выдал место,
где спрятал вакцину.
Нет, предпринимать что-нибудь было ра-
но. Надо продолжать охотиться за Якимо-
вым, как бы веря в то, что записка подлин-
ная и что вся трудность только в том, что
нет людей, чтобы прочесать болото. Единст-
венное, что я мог сейчас сделать, это ради-
ровать в Москву- и попросить срочно прове-
рить подлинность биографии Вертоград-
ского и, пожалуй, Якимова.
Петр Сергеевич повел меня на радиостан-
цию. Этим громким именем называлась
маленькая землянка, в которой жил радист,
мальчишка лет шестнадцати. Тем не менее
он, видимо, неплохо знал свое дело, быстро
зашифровал радиограмму и сразу же стал
передавать. Дождавшись, пока Москва со-
общила, что радиограмма принята и будет
немедленно вручена адресату, мы вышли с
радиостанции.
— Ну,— спросил Петр Сергеевич,— куда
теперь?
Мы стояли с ним под большой березой.
Подняв голову, я увидел, что тучи уже за-
тянули полнеба, огромные лиловые тучи,
которые надвигались на солнце с запада;
было по-прежнему тихо и жарко, но далеко-
далеко, там, где тучи сходились с землей,
бесшумно сверкнула молния.
— Пойдемте к Костровым,— сказал я и
вдруг остановился, задумавшись.
Я представил себе Андрея Николаевича, и
Валю, и Вертоградского, страшного, затаив-
шегося Вертоградского. Ведь Костровы без-
защитны перед ним. Что, если почему-ни-
будь он догадается, что разоблачен, и за-
хочет на прощание всадить пулю в своего
профессора? Было еще только двенадцать
164
часов дня. Днем, пожалуй, он безопасен.
Кругом ходят люди, днем ему не убежать
и не скрыться. А ночью придется стеречь
старика, причем стеречь так, чтобы его ас-
систент не почувствовал этого. Что делать
сейчас? Наметить план действий, решил я,
выждать и постараться, чтобы Вертоград-
ский как можно дольше не знал о моих по-
дозрениях... Я зевнул, потянулся и сказал
Петру Сергеевичу:
— Ужасно хочется спать. Я думаю, дело
не пострадает, если я часов до семи по-
сплю?
— Правильно,— согласился Петр Серге-
евич.— Пойдемте, я вас устрою. Поспите,
отдохнете, и все будет хорошо.
— У меня к вам только одна просьба,—
сказал я.— Хорошо ли заперты все прохо-
ды?
— Насчет этого будьте спокойны,— ска-
зал Петр Сергеевич.
— Все-таки, если можно, усильте посты.
И потом еще одна просьба: хорошо, если б
кто-нибудь пока посидел у Костровых. Хо-
дит тут где-то Якимов, мало ли что...
— А я вас устрою, посты проверю и сам
посижу у Костровых,— сказал Петр Серге-
евич.
Он уложил меня на ту же постель, на ко-
торой я уже спал этой ночью, и ушел. Разу-
меется, я не собирался спать. Я снова и
снова продумывал свое объяснение кражи.
И чем больше, чем строже я проверял его,
тем стройнее и убедительнее становилась
моя гипотеза. Она объясняла всё. Мне да-
же было удивительно, как я сразу не понял.
Самодовольство разбирало меня: я пред-
ставлял себе, как будет доволен Андрей
Николаевич, как одобрительно скажет
Шатов, что я работал «быстро и точно»,—
это была его любимая формула. Я думал и
о том, что, наверно, после моей удачи Валя
будет не очень скверного мнения обо мне.
Выждав минут пятнадцать, чтобы дать
возможность Петру Сергеевичу отойти до-
статочно далеко, я встал и вышел из зем-
лянки.
Пока Петр Сергеевич будет сидеть и сто-
рожить Костровых, мне хотелось самому по-
смотреть, что за люди остались в отряде. Я
поговорил с каким-то стариком, который
оказался охотником по профессии, зашел к
радисту, страшному болтуну. Найдя неожи-
данного и внимательного слушателя, маль-
чишка обрадовался и часа полтора, не пе-
реводя дыхания, рассказывал мне обо всех
бойцах и командирах отряда.
Если бы я посидел еще несколько часов,
я бы знал биографию каждого, но того, что
он мне рассказал, было совершенно доста-
точно. Сведения Петра Сергеевича были
точны. Я не подозревал его в том, что он
сознательно будет мне лгать, но следова-
тели отлично знают, как может быть нето-
чен самый добросовестный человек.
Я зашел в госпиталь, где лежали трое
раненых, и побеседовал с ними. По-види-
мому, отношение к Якимову и Вертоград-
скому у всех в отряде было одинаковое. Их
обоих хвалили; они держали себя всегда
хорошо и в бою показали, что на них поло-
житься можно.
В кухне я поболтал с поварихой, женщи-
ной серьезной на первый взгляд, но оказав-
шейся невозможной сплетницей.
Постепенно из всех рассказов у меня воз-
никла живая и подробная картина жизни
и работы партизанской лаборатории. То,
что мне рассказывал Шатов в точных, но
общих словах, теперь обросло десятками
подробностей, стало видимым и ощутимым
бытом. Я как бы вдохнул атмосферу, кото-
рой дышали эти годы жители домика на
болоте. Я представил себе реально поведе-
ние каждого, и надо сказать, что не было
ни одной черточки, ни одного даже малень-
кого эпизода, который бы позволял хоть с
тенью подозрения отнестись к кому-нибудь
из жителей Алеховских болот.
Когда я расстался с поварихой, были
уже сумерки. Тучи заволокли все небо. Как
всегда перед грозой, лес притих. Петра
Сергеевича со мной не было, но я помнил
дорогу к Костровым и решил, что дойду и
сам.
Тропинка шла вниз, и скоро земля ста-
ла хлюпать под моими ногами. Я шел осто-
рожно, глядя под ноги, чтоб случайно не
наступить на гадюку. Вероятно, поэтому я
пошел неверно. Тропинка подвела меня к
огромной луже, через которую было пере-
брошено большое бревно. Я ясно помнил,
что ни по какому бревну мы с Петром
Сергеевичем не шли, остановился и посмот-
рел вокруг. Заросли осинника обступали
меня со всех сторон. Попробуй тут опреде-
лить свое местоположение! Я вернулся об-
ратно, уже начиная сердиться на непред-
виденную задержку.
Тропинка опять пошла вверх. Я решил,
165
что неизбежно приду либо на тот холм,
где помешается штаб, либо на тот, где по-
мешается лаборатория. Но я пришел на
третий холм, на котором помешались ко-
нюшни. Это, собственно, были просто наве-
сы, окруженные земляным валом. В сторо-
не, прямо под открытым небом, поднимая
кверху оглобли, стояло штук пятнадцать
обыкновенных крестьянских телег. Я оста-
новился, растерянно оглядываясь, и сразу
же из конюшни выбежал сердитый старик.
На вид ему было лет сто, не меньше. При
этом за плечами у него болталось ружье,
которому было, наверно, лет полтораста.
Оно придавало ему очень воинственный вид,
и он чувствовал себя с ним вполне уверен-
но.
— Кто такой? Откуда? — закричал ста-
рик.— Зачем ходишь?
При этом он снял ружье с плеча и держал
его с таким видом, как будто действительно
думал, что оно выстрелит, если спустить ку-
рок.
— Спокойно, спокойно, дедушка,— ска-
зал я.— И осторожней с ружьем, а то ведь
оно разорвется и покалечит тебя.
— Ну-ну,— сказал старик,— ты меня не
пугай! Ты скажи, откуда, каков человек?
— Я из Москвы,— ответил я.— Спрыгнул
к вам вчера с неба, по делу к профессору
Кострову. Слыхал, может?
— A-а, так это вы насчет кражи прилете-
ли?
Старик сразу подобрел, закинул ружье за
спину, подошел и поздоровался со мной за
руку. Я объяснил ему, что заблудился, он
подтвердил, что, действительно, у них трудно
не заблудиться новому человеку, и предло-
жил меня проводить.
На горизонте одна за другой сверкали мол-
нии. Издалека доносился гром.
— Здоровая гроза будет,— сказал ста-
рик.— Зальет нас дождичек этой ночью.
Он рассказал мне дорогой, что ему отнюдь
не сто, а всего восемьдесят семь лет, что он
тот старик, который инспектор по качеству,
а другой старик, который охотник,— тот по-
старше будет, хотя тоже еще крепкий муж-
чина.
Быстро темнело. Старик размышлял
вслух:
— Успеть бы мне в конюшню вернуться,
а то в темноте тут беда ходить: оступишь-
ся — ив грязь...
Теперь я уже узнавал дорогу. Заросли па-
поротника, по которым вилась тропинка, мне
были знакомы.
— Ладно,— сказал я,— отсюда я сам
дойду.
Старик обрадовался, простился со мной и
бодро зашагал обратно в конюшню.
Я вышел на полянку. Грозно выглядело
сейчас небо. Какой-то желтый, мертвенный
свет излучали облака. Гром прогремел и
стих. Издали, нарастая, приближался шум.
Это ветер шел по вершинам деревьев. Он
прошел над моей головой, пригибая и раска-
чивая длинные ветки и ушел дальше, и по-
тревоженные деревья стихли снова, напря-
женно ожидая грозы.
Когда я подходил к крыльцу, на меня упа-
ли первые капли дождя.
Глава шестая
ГРОЗА. КОСТРОВ СООБЩАЕТ ВАЖНЫЕ
СВЕДЕНИЯ
I
Встретили меня сдержанно. Андрей Нико-
лаевич был, кажется, обижен до глубины ду-
ши тем, что я до сих пор ничего не открыл.
Сердился и Вертоградский — может быть,
искренне, а может быть, подражая профес-
сору. Даже Валя была, по-видимому, недо-
вольна.
— У вас, конечно, ничего нового? — ехид-
но сказал Костров.
Я простодушно объяснил:
— Нет, конечно. Единственно, что я сде-
лал, это послал радиограмму в Москву, про-
сил навести кое-какие справки.
Я внимательно смотрел на Вертоградского.
Внешне не было заметно, чтобы его взволно-
вало это сообщение. Костров хмыкнул, а Ва-
ля сказала:
— Ваша колбаса уже совсем пересохла,
но все-таки придется вам ее съесть.
Она принесла сковороду и тарелку, и я
съел без особого аппетита жареную колбасу,
которая, наверно, часа два назад была вкус-
ной.
Все чаще и чаще ударяли по крыше круп-
ные капли дождя. Необыкновенно быстро
темнело. Глядя в окно, я уже с трудом раз-
личал силуэты деревьев.
Оттого, что гроза должна была разразить-
ся с минуты на минуту и все никак не раз-
166
ражалась, нервы у всех нас были напря-
жены, как у человека, который стоит с завя-
занными глазами, ждет удара и не знает, в
какую именно секунду его ударят.
Валя подошла к окну и высунулась на-
ружу.
— Ух, и ливень же будет!—сказала она.—
Уже чего-чего, а воды здесь хватает. Если
когда-нибудь отсюда вырвусь, поеду жить
в Среднюю Азию. Хорошо: песок, сушь, без-
водье...
— Почему же вы так воду не любите? —
спросил я.
— Я люблю газированную с сиропом,—
сухо ответила Валя и, забрав пустую сково-
родку, ушла на кухню.
И тут началось. Взвились занавески. С шу-
мом захлопнулось одно из окон. В лаборато-
рии зазвенело стекло. Сквозняк промчался
по комнате. На полянку, на деревья, на ма-
ленький домик ринулись потоки воды. На по-
лу под окнами сразу образовались лужи. Ко-
сой дождь хлестал в комнату. Мы подбежа-
ли к окнам и, борясь с ветром, стали их за-
крывать. Нас ослепила молния. Казалось,
что она ударила где-то совсем рядом, не то
в соседнее дерево, не то в пенек под нашим
окном. Деревья изгибались под напором вет-
ра. Забурлили ручьи.
— Лаборатория! — закричал Костров.—
Там сметет всю посуду!
Вертоградский кинулся в лабораторию. С
трудом я закрыл в столовой окна. По стек-
лам сразу же потекла вода, и в комнате ста-
ло еще темнее.
Валя вошла в комнату с керосиновой лам-
пой в руке.
— Какая темень! — сказала она.— Петр
Сергеевич, у вас есть спички?
Мы зажгли лампу, и, когда огонек ее раз-
горелся, за окнами стало темно, как ночью.
Вертоградский вышел из лаборатории. Воло-
сы у него были мокрые, и капли воды стека-
ли по лицу.
— Две пробирки разбились,—сказал он.—
Ну ничего, скоро у нас много посуды будет.
Валя сняла шерстяной платок, висев-
ший на спинке стула, и накинула его на
плечи.
— Холодно,— сказала она, поеживаясь,—
и неуютно. У нас всегда неуютно в такую по-
году.
Петр Сергеевич встал и надвинул на лоб
фуражку.
— Придется идти,— сказал он.— Хорошо,
что я плащ захватил.
Он снял висевший на гвозде брезентовый
плащ и стал надевать его.
— Куда вы? — удивилась Валя.— Вас же
зальет.
— Надо,— сказал Петр Сергеевич.— Ма-
ло ли что может в такую погоду случиться!
Тем более теперь.
Он вышел. Страшно было подумать, как он
будет ходить по болотам в темноте. Там и в
солнечный день не всюду можно пройти. Вер-
тоградский стоял у окна и барабанил паль-
цами по стеклу.
— Будем пить чай? — спросила Валя.
— Нет,— сказал Костров.— Не хочется.
Валя беспокойно посмотрела на отца:
— Пойди ляг, папа.
Костров пожал плечами:
— Рано еще. Наверху лампа заправлена?
- Да.
— Пойду почитаю.
— А я,— сказал Вертоградский,— пожа-
луй, лягу. В такую погоду ничего нет лучше,
как лечь и укрыться. Раздеваться не стану, а
подремлю одетый.
Он ушел в лабораторию. Медленно под-
нялся Костров к себе в мезонин, и мы оста-
лись с Валей вдвоем.
— Может, все-таки выпьете чаю, Воло-
дя? — спросила она.
— Нет, спасибо.
Я сел в качалку и стал раскачиваться. Ва-
ля достала с полки коробку с работой и вы-
ложила на стол мотки ниток, иголки, куски
материи.
— Вышивать будете? — спросил я.
— Нет, чулки штопать.
Иголка неторопливо двигалась в ее руках.
Очень уютно и домовито выглядела Валя
сейчас, в пуховом платке, склоненная над
шитьем, при желтом свете керосиновой
лампы.
Снова прогремев, раскатился по небу гром.
II
Мы долго молчали. За окнами монотонно
лил дождь. Даже в комнате было слыш-
но, как шумят и бурлят ручьи между дере-
вьями.
— Может, печку затопить?—спросила Ва-
ля.— Хоть сейчас и лето, но в такую погоду
приятно.
167
— Не стоит возиться,— ответил я, и мы
опять замолчали.
На кухне заверещал сверчок. Под его пе-
сенку я задумался. Мысли мои были не очень
веселыми. Никак я не мог найти того верного
и точного хода, который должен был разоб-
лачить Beртоградского и заставить его вер-
нуть вакцину. Вот он лежит в постели совсем
близко, здесь, за тонкой перегородкой, и, на-
верно, обдумывает, как ему скрыться, как бы
не выдать себя, вспоминает каждую мою
фразу, стремясь угадать, догадываюсь я о
чем-нибудь или нет. Так же и я сейчас вспо-
минаю каждую его фразу и каждое его дви-
жение.
Валя перебила мои мысли вопросом:
— Как вы стали следователем, Володя?
Я усмехнулся:
— Как обыкновенно становятся кем-ни-
будь. Частью по влечению, частью случайно.
— А где на следователя учатся?
— Я вот учился на биологическом.
— И только?
— Нет, еще кое-где... Андрей Николаевич
все еще на меня сердится, что я с биологи-
ческого ушел?
Валя усмехнулась:
— А вы все еще его боитесь?
— Я лишних полгода учился на биофаке,
чтобы не рассердить его.
Валя откусила нитку и сняла чулок с
гриба.
— Только для этого? — спросила она.
— Нет,— сказал я улыбнувшись,— еще,
чтобы с вами не расставаться. Я был очень
влюблен в вас, Валя.
Снова иголка ходила в крепких и подвиж-
ных ее пальцах. Верещал сверчок, за окном
монотонно шумел дождь.
— Я помню,— сказала Валя.— Я, прав-
да, была девчонкой, но тоже была в вас
влюблена. Мне только было очень обидно,
что вы такой белобрысый.
Я не нашелся что ответить и снова стал
раскачиваться в качалке, прислушиваясь к
свисту ветра и шуму дождя за окнами. Я по-
смотрел на часы: было начало одиннадцато-
го, уже мог прийти ответ из Москвы. Прине-
сут мне радиограмму из штаба или решат
подождать до утра? Жалко, я не предупре-
дил, что мне она нужна срочно.
— Что вы на часы смотрите? — спросила
Валя.
— Мне должны кое-что принести из шта-
ба,— сказал я и, помолчав, добавил: — Ух,
какой дождина!
— Когда вспоминаешь детство,— сказала
Валя,— лето представляется одним солнеч-
ным днем. Раньше как будто и ненастных
дней не было. А теперь вот...—Она помолча-
ла.— Говорят, дожди потому, что война. Вы
всему учились, Володя: скажите, может это
быть?
— Валя,— спросил я,— Якимов хорошо
знал немецкий язык?
— Якимов? — Валя подняла глаза и вни-
мательно на меня посмотрела.— Он перево-
дил что-то папе. Журналы, я видела, читал.
— А вы не видели, чтобы он писал по-не-
мецки?
— Не помню.— Нахмурившись, она ми-
нутку подумала.— Нет, не помню.
— Жалко... А насчет дождей очень воз-
можно. Хотя наука этого не подтверждает.
Валя снова склонилась над работой, но
через минуту снова подняла на меня глаза:
— Скажите прямо, Володя: может, вам
нужно спокойно подумать? Я ведь могу си-
деть тихо и не мешать. Мне только не хочется
уходить в кухню — там неуютно, огромная
печь, горшки, ведра и дождь бьет прямо в
окно.
— Сидите, Валя,— сказал я.— Мне при-
ятно, когда вы разговариваете со мной.
— Мне тоже приятно,— сказала Валя.—
Мне очень надоело, что не с кем разговари-
вать.
Когда я смотрел на нее, закутанную в пу-
ховый платок, склонившуюся над шитьем,
мне трудно было поверить, что это она скры-
валась от немецкой разведки, шла мимо по-
лицейских постов. Очень знакомая девушка
сидела передо мной. Та самая, с которой я
ходил в театр и подолгу потом разговаривал
у крыльца. Та самая, с которой я ехал тогда,
весной, в автобусе и которая поцеловала ме-
ня так неожиданно. Удивительно мало она
изменилась! И можно подумать, что ничего
особенного за это время с ней не произошло.
— Не понимаю,— сказал я,— почему вам
не с кем было разговаривать? Ну, Якимов
был молчальник, но Вертоградский ведь че-
ловек веселый, живой-
Валя чуть заметно передернула плечами.
Мне даже смешно стало, как люди мало ме-
няются. У нее и прежде была эта привычка
передергивать плечами, я отлично помнил.
— С ним вот так, попросту, не погово-
168
ришь,— сказала она. И добавила неожидан-
но:— Я поэтому за него и замуж не пошла.
— Ах, вот как? — сказал я.— Об этом
был у вас разговор?
— Был однажды...— неохотно сказала
Валя.
— Давно? — спросил я.
— Собственно говоря, два раза: один
раз — давно, когда мы только что сюда пере-
ехали...
— Ну, а вы тогда что?
— Я отшутилась.
— А второй раз?
— Второй раз — совсем недавно. Поза-
вчера.
— Ну, а вы что?
— Я опять отшутилась.
Наверху скрипнула дверь. По лестнице не-
торопливо спускался Костров.
III
— Поспал немного? — спросила Валя.
— Я' не спал,— хмуро ответил Костров.
— Чаю согреть?
— Согрей.
Валя ушла на кухню. Костров прошелся
по комнате, потом взял стул и сел против
меня. Я привстал и предложил ему сесть в
качалку, но он отрицательно покачал голо-
вой. Он был хмур и сосредоточен. Он очень
горбился — заметно постарел за эти годы. А
может быть, его последние дни согнули?
Очень утомленное было у него лицо. Я сидел
и ждал, что он скажет, но он молчал.
Чтобы начать разговор, я сказал:
— Мы с Валей вспоминали давние вре-
мена.
Он пропустил мои слова мимо ушей и за-
говорил о своем:
— Я не собираюсь вас учить, Владимир
Семенович, но время идет. Быть может, Яки-
мов как раз сейчас пробирается в город. Вы
не собираетесь его преследовать?
Я отлично понимал, как его должен был
раздражать мой спокойный вид и монотон-
ное покачивание качалки. Как я мог ему объ-
яснить, что именно здесь, в этом доме, я был
сейчас нужнее всего! Не мог же я рассказы-
вать ему о своих подозрениях...
Я нагнулся вперед и положил руку стари-
ку на колено.
— Андрей Николаевич,— мягко сказал
я,— если я сижу здесь, в качалке, то потому
только, что ничего другого сейчас нельзя или
не следует делать.
Костров утомленно качнул головой. Вряд
ли он верил мне, но, наверно, понимал, что
спорить со мной не может, и примирился.
Он по-стариковски пожевал губами и заго-
ворил негромким, усталым голосом:
— Это не важно, что я работал над вак-
циной много лет и вся работа моя пошла
прахом, но, Владимир Семенович, ведь вак-
цина уже была создана, ведь где-то в госпи-
талях лежат люди, которые завтра умрут, а
могли бы не умереть! На восстановление
вакцины, если не вернуть дневников и ампул,
уйдет много времени...
Мучительно было слушать жалобы стари-
ка и не иметь возможности хоть чем-нибудь
утешить его, хоть как-нибудь намекнуть, что
не так безнадежно все, как ему кажется.
Очевидно, мне предстояло долго еще слу-
шать его причитания.
— Я все понимаю, Андрей Николаевич,—
сказал я, просто чтобы что-нибудь сказать.
Костров кивнул головой. Меня раздража-
ла бесцельность его жалоб, но я приготовил-
ся терпеливо их слушать. Должен же был
старик кому-нибудь жаловаться! Скоро пред-
стояло мне убедиться, что этот разговор не
был так бесцелен, как мне казалось сначала.
Костров сидел, жевал губами, кивал голо-
вой. Потом заговорил все так же нетороп-
ливо и тихо.
— За мной есть одна вина,— сказал он.—
Не могу простить себе...
Я быстро поднял глаза. Нет, конечно же,
старик пришел не просто жаловаться и при-
читать. Тут что-то другое, более важное.
Мне пришлось сделать усилие над собой,
чтобы не показать, как я заинтересован.
— Какая же вина? — спросил я равно-
душным тоном.
— Когда гитлеровцы подходили совсем
близко к штабу,— сказал Костров,— и мы
в любую минуту могли оказаться в их вла-
сти, я решил на всякий случай зашифровать
лабораторный дневник. Вероятно, это была
ошибка, но я захотел застраховаться от вся-
ких неожиданностей...
Костров молчал. Я достал портсигар и
предложил ему папиросу, но он отказался.
Я закурил и неторопливо спрятал портсигар.
Мне не хотелось, чтобы старик заметил, как
я взволнован.
— Ну что ж,— сказал я,— почему вы счи-
169
таете, что это ошибка? Очень хорошо, что
вы зашифровали.
Старик покачал головой:
— Ошибка была в другом. Мне было
трудно шифровать одному. Я много работал
в это время. Я попросил его мне помочь.
— Кого? — равнодушно спросил я.
— Как «кого»? — Костров с удивлением
на меня посмотрел.— Якимова, разумеется!
Полузакрыв глаза, я раскачивался в ка-
чалке. Дневник был зашифрован! Это меня-
ло многое. Это, прежде всего, подтверждало
одно: дневник мог пригодиться только тому,
кто знал шифр. Еще подтверждение того, что
не мог похитить дневник человек посторон-
ний. Правда, похититель мог не знать, что
дневник зашифрован...
Как будто издали доносились до меня сло-
ва Кострова. Он все еще продолжал гово-
рить печально и неторопливо:
— Я сам дал ему в руки все карты. Быть
может, я сам навел его на мысль о похище-
нии...
Ох, если бы знал профессор, как мало ме-
ня сейчас интересовал вопрос, совершил он
ошибку или не совершил!
— Возможно,— рассеянно сказал я.
Но старика, видимо, очень мучила его
вина.
— Вы считаете, что я виноват? — спросил
он.
Мне некогда было его успокаивать.
— Кроме вас и Якимова, никто не знал
шифра?
— Никто.
— Ни один человек? Это совершенно
точно?
— Да, ни один человек. Я считал, что
шифр должен знать только тот, кто шиф-
рует.
— Поймите меня правильно,— сказал я.—
Мой вопрос не имеет отношения ни к каким
моим подозрениям, но я должен знать все со-
вершенно точно. Когда вы говорите, что ни-
кто не знал, вы разумеете и Валю и Юрия
Павловича? Буквально ни один человек?
— Буквально никто, кроме меня и Яки-
мова.
— А кто знал, что дневник зашифрован?
— Это мы ни от кого не скрывали.— Он
опять помолчал немного и продолжал: —
И вот видите, к чему это привело! Уж, ка-
жется, старался от всех оградить...
— Давайте условимся,— прервал я его: —
пока что никто из нас не знает, что к чему
привело.
Боюсь, что в голосе моем звучало некото-
рое раздражение, но старик этого не заметил.
— Думать, что ко мне подделывался че-
ловек,— говорил он,— с которым я вместе
работал, прожил самое тяжелое время, де-
лился всеми мыслями...
Я заставил себя не слушать Кострова. Зна-
чит, Вертоградский не знал шифра, рассуж-
дал я. Его знал один Якимов. Но Вертоград-
ский знал, что дневник зашифрован. Значит,
убить Якимова он не мог. А представить се-
бе, что он один набросился на Якимова здесь,
у самого дома, в котором сидят Андрей Нико-
лаевич и Валя, и, не боясь шума и криков,
ухитрился связать его, заткнуть ему рот,
унести куда-то и спрятать, абсолютно невоз-
можно.
Нет, по-видимому, я совершил ошибку, ко-
торую часто совершают следователи. Я от-
казался от самой вероятной возможности,
которая была ясна всем. Я отказался от про-
стой и ясной мысли, что вакцину похитил
Якимов. Как будто из духа противоречия, я
создал сложное и неубедительное построение
и упорно держался за него, вопреки фактам
и логике.
Как это часто бывает, истина заключалась
не в сложном, а в простом: именно Якимов
похитил дневник и вакцину.
Когда позже, уже в Москве, я возвращал-
ся мысленно к истории розыска вакцины Ко-
строва, когда я перебирал в памяти этапы
следствия, оно представлялось мне цепью
сомнений, длинным рядом различных, под-
час противоречивых, предположений, блуж-
данием в темноте, и яснее всего я вспоминал
чувство неуверенности, владевшее мною в
течение всей первой половины следствия.
Итак, Якимов — единственный, для кого
преступление могло иметь смысл. Какого же
дьявола я все это время продумывал всякие
варианты и упустил самый простой, самый
естественный—тот, который был ясен и Кост-
рову, и Вале, и Петру Сергеевичу! Что за-
ставило меня так решительно от него отка-
заться? Только история с запиской? Конеч-
но, случайность маловероятная. Но ведь бы-
вают же всякие случайности. Легче допу-
стить удивительное сцепление обстоятельств,
чем полную бессмысленность преступления...
— ...Я кажусь себе бесконечно неосмотри-
тельным,— продолжал говорить Костров, по-
170
видимому предполагая, что я его слушаю.—
Самое важное, что я в своей жизни сделал,
украдено. Что делать? Что делать, Ста-
ричков?
Но готический шрифт? Зачем Якимов
писал записку готическим шрифтом? Как бы
я ни старался обойти это обстоятельство, оно
снова напоминало о себе. Одна эта малень-
кая нелепость разрушала все стройное и яс-
ное объяснение.
— Андрей Николаевич,— сказал я,— вы и
раньше переписывались с Якимовым по-не-
мецки?
Костров посмотрел на меня с удивлением:
— Нет. Зачем?
— Так что вы никогда не видели какого-
нибудь его письма, записи — словом, напи-
санного им немецкого текста?
— Нет, конечно, видел: он делал для меня
когда-то выписки из немецких журналов,
приводил цитаты.
— И он всегда писал готической про-
писью?
— Готической? — Костров посмотрел на
меня растерянно; по-видимому, он впервые
обратил внимание на это обстоятельство.
— Нет,— сказал он.— Дайте вспомнить...
Конечно, нет. Я обратил бы на это внимание.
Он писал обыкновенными латинскими буква-
ми...
Я встал с качалки и подошел к окну.
Дождь не стихал. Потоки воды стекали по
стеклам. Но молния сверкала реже. Глухая,
беспросветная темнота была вокруг дома.
В темноте этой было слышно, как воет ветер,
шумят деревья, бурлят ручьи и бьет дождь
по крыше и в стекла.
Прошли уже почти сутки, с тех пор как я
здесь. Неужели действительно я еще ни на
один шаг не приблизился к разрешению за-
дачи? На секунду уныние охватило меня.
Время идет, я не успеваю за временем. Еще
день, еше ночь — и преступник скроется, об-
манув посты. И придется мне возвращаться в
Москву, ничего не добившись...
Валя вошла в комнату с чайником.
— Дождь все сильнее,— сказала она.—
На кухне так завывает в трубе...
— Да,— сказал я.— Не завидую тому, кто
в лесу.
Вертоградский, зевая и потягиваясь, вы-
шел из лаборатории.
— Чай! — сказал он.— Какая благодать!
Я спал, и мне снилось, что я подставляю ста-
кан под носик чайника. Чай все льется и
льется, как этот дождь, а пить нельзя, пото-
му что стакан без дна... Простите меня, я
налью себе сам.
Он налил себе в стакан чаю и с наслажде-
нием отпил.
— Выспались, Юрий Павлович? — спро-
сил Костров; он тоже подсел к столу.
— Отлично отдохнул! — тряхнув головой,
сказал Вертоградский.— И все такие весе-
лые сны снились. Будто вернулся Якимов,
извинился, объяснил, что произошло недора-
зумение, и все возвратил.
Валя разлила чай по стаканам.
— Всегда вы, Юра, несете вздор! — ска-
зала она раздраженно. Пододвинула стакан
отцу и позвала меня: — Садитесь пить чай,
Володя.
— Мне и вы снились, Владимир Семено-
вич,— добродушно улыбаясь, сказал Верто-
градский.
— Что же я делал во сне? — спросил я.
— Охота вам его слушать! — сказала Ва-
ля сердито.
Она подошла к окну и стояла, вглядываясь
в темноту, поеживаясь под пуховым плат-
ком.
Вертоградский с наслаждением пил чай и
болтал.
— Вы мрачный человек, Валя,— говорил
он.— Берите пример с меня.
— Когда я подумаю,— сказала Валя,—•
что, может быть, вокруг дома ходит Якимов,
такой привычный и такой невероятно чу-
жой... Как будто сидела за столом с близким
человеком, а он...
Она вскрикнула и отбежала от окна. Кто-
то отчетливо и громко постучал в стекло.
Мы все вскочили. Я распахнул окно и вы-
сунулся наружу. Дождь и ветер ворвались в
комнату. Огонь в лампе заколебался. Меня
окатило водой, как будто кто-то из ведра
плеснул на меня. Под окном стоял Петр Сер-
геевич в брезентовом плаще с поднятым
капюшоном, и капли дождя текли по его
лицу.
— Мне тебя, Старичков,— сказал он.
— Сейчас открою.
Я закрыл окно и, выйдя на кухню, отпер
дверь. Петр Сергеевич вошел. Сразу же с
плаща его натекла на пол большая лужа.
— Что случилось? — спросил я.
— Понимаешь, Старичков,— заговорил
Петр Сергеевич,— нехорошее дело. Обоз я
сегодня решил не посылать, дать лошадям
отдохнуть. Часиков в десять пошел прове-
171
рить, укрыты ли лошади от дождя. Оказа-
лось, одной лошади не хватает.
Сзади скрипнула дверь. Мы обернулись.
Костров, Вертоградский и Валя стояли в
дверях. Петр Сергеевич замялся, но сразу
махнул рукой.
— А, что тут секретничать! — сказал он.—
Пересчитали телеги — и телеги одной нет.
Тогда я велел обзвонить посты. Стали зво-
нить, а связь нарушена. Я послал проверить
линии. На всех линиях провода перерезаны.
— Оборваны или перерезаны? — спро-
сил я.
— Перерезаны. И больших кусков не
хватает.
— У тебя же конюх лошадей стережет,—
сказал я.— Он что ж, не видел, как у него
коня и телегу украли-?
— Да ну его! — Петр Сергеевич махнул
рукой.— Что с него возьмешь! Дряхлый ста-
рик. Залез в землянку, печку топил, кости
грел...
— Колея должна остаться.
— Поди проследи! Все дороги водой за-
литы.
— Посты проверил?
— Проверил. Сразу послал связистов ли-
нии восстановить. Посты сообщают — никто
не проезжал. И, знаешь, Старичков,— Петр
Сергеевич понизил голос,— это меня больше
всего беспокоит. Если бы что-нибудь уже
случилось... Все тихо, а что-то готовится.
Это же чувство со все большей силой
овладевало мной. Что-то готовилось! Неуже-
ли я совершил грубую ошибку и вместо
того, чтобы сидеть здесь, сторожа Вертоград-
ского, мне нужно было все эти сутки неуто-
мимо обшаривать болото?
— Люди все налицо? — спросил я.
— До утра не проверишь, всех не обой-
дешь.
— Зайдите в комнату,— сказала Валя,—
хоть чаю выпейте.
— Какой там чай! — Петр Сергеевич до-
стал платок, вытер мокрое от дождя лицо и
все-таки прошел в комнату.
Валя налила ему чаю, и он стал пить, дуя
и обжигаясь. О чем-то спрашивал его Кост-
ров, что-то говорил Вертоградский, кажется,
Валя советовала обмотать шею шарфом,—
я плохо слышал, о чем они говорят. Я шагал
по комнате и рассеянно улыбался, делая вид,
что прислушиваюсь к разговору. Я думал
лишь об одном: что происходит сейчас на бо-
лоте?
Глава седьмая
ЛИЦО В ОКНЕ
I
Что я мог сказать себе в оправдание? Ре-
шив, что преступником может быть только
Якимов или Вертоградский, я упустил из ви-
ду, что преступление мог совершить кто-то
третий. То, что похищены предметы, цен-
ность которых может быть ясна только для
специалиста или, во всяком случае, для че-
ловека, находящегося в курсе работ Костро-
ва, заставило меня искать преступника не-
пременно в узком кругу ближайшего окру-
жения профессора. Пропажа телеги многое
объяснила. Уже раньше я понял, что Якимов
жив, но теперь я знал точно: он жертва, а не
преступник. Телега могла понадобиться
только для того, чтобы увезти с Алеховских
болот плененного, связанного Якимова —
единственного человека, знавшего шифр.
Вертоградский сидит здесь, значит, кто-то
другой пытается сейчас пробраться мимо по-
стов. Кто? И вдруг меня осенило. Я знаю
кто: Грибков!
Еще не успев привести самому себе ника-
ких доказательств его виновности, я уже яс-
но понял, что это он гонит сейчас по размы-
тым дорогам лошадь, везушую телегу со свя-
занным Якимовым. Грибков! Тот, кто был
наверху, в мезонине, когда появилась за-
писка Якимова. Я вспомнил дюжего плотни-
ка с ящиками на плечах. Конечно, странно
представить, что он знает немецкий язык на-
столько хорошо, чтобы уметь писать старым
готическим шрифтом. Что ж, это только зна-
чит, что он не случайный преступник, а спе-
циально присланный человек.
Много еще мыслей приходило мне в голо-
ву, но некогда было продумать их до конца.
Сквозь вой ветра и шум дождя до нас донес-
ся отчетливый выстрел.
II
В комнате сразу стало тихо.
— Одиночный,— сказал Петр Сергее-
вич.— Из автомата.
— Где-то близко,— сказал Вертоградский.
Петр Сергеевич уже натягивал капюшон
на голову:
— Пошли.
Он направился к двери.
В это время раздался отчаянный крик Ва-
ли:
172
— Стойте!
Она стояла бледная, с широко открытыми,
испуганными глазами и пальцем показывала
на окно. Я повернулся. Снаружи прижалось
к стеклу лицо. Нос был расплюснут стеклом,
и от этого лицо казалось лишенным всякого
выражения, точно в окно заглядывала белая
маска.
Вероятно, секунду мы все стояли не дви-
гаясь. Потом я услышал высокий, захлебыва-
ющийся голос Кострова:
— Якимов!
Я бросился к окну. Раздалась короткая ав-
томатная очередь. Лицо исчезло.
— Гасите свет! — крикнул я и, распахнув
окно, выпрыгнул наружу.
Очень неприятно почувствовать под нога-
ми человеческое, быть может, еще живое те-
ло. Я отскочил в сторону. Свет в окне погас,
Валя задула лампу. Я зажег фонарь, и бе-
лый его луч скользнул по человеку, распро-
стертому на земле. Я наклонился. Человек
дышал. Он смотрел на меня мутными, неви-
дящими глазами и старался что-то сказать,
но дыхание прерывалось и губы шевелились
беззвучно.
— Жив? — спросили меня.
Я обернулся. Рядом со мной стоял Верто-
градский. Не дожидаясь ответа, он накло-
нился над телом.
— Якимов! — сказал он.— Якимов, голуб-
чик, ты жив?
Глаза Якимова оживились. Тело вытяну-
лось, и рот открылся, он пытался что-то ска-
зать. Он дышал хрипло; судорога сотрясала
его тело.
— Ну что ты, что ты...— растерянно по-
вторял Вертоградский. Он обхватил Якимо-
ва за плечи, стараясь его приподнять.— Ну
что ты, чудак человек?
Дождь хлестал, заливая живого или мерт-
вого Якимова. Ветер выл и слепил глаза. Де-
ревья шумно раскачивались.
— Перенесем его в дом. Беритесь за но-
ги,— сказал я Вертоградскому.
Только сейчас я заметил, что вокруг меня
стоят и Петр Сергеевич, и Костров, и Валя.
Черная стена темноты была совсем близко.
За каким деревом прятался человек, уже пу-
стивший одну смертельную пулю?
— Зачем вы вышли из дому? — резко ска-
зал я.— Сейчас же обратно!.. Валя, ведите
Андрея Николаевича.
Теснясь и шаркая ногами, мешая друг дру-
гу, мы внесли Якимова в дом.
— Сейчас зажгу лампу,— сказала Валя.
— Подождите, прежде занавесим окна.
Одно окно было еще распахнуто настежь.
Когда мы плотно закрыли раму, в комнате
сразу стало тише. Только сейчас я понял,
как шумел ветер и дождь.
Валя притащила два одеяла, и окна были
кое-как занавешены. Костров наклонился
над Якимовым. Он лежал неподвижный,
страшный. Когда Валя зажгла лампу, стали
видны неживые, закатившиеся глаза.
— Ну? — спросил я.
Мы все стояли теперь вокруг и ждали, что
скажет Костров.
Костров медленно поднялся:
— Мертв.
Он отошел в сторону.
— Он узнал меня,— сказал Вертоград-
ский.
— Да,—• мягко сказал Костров,— он хо-
тел протянуть к вам руку. Я видел, у него не
хватило сил.
Вертоградский всхлипнул и отвернулся.
— Я побегу,— сказал Петр Сергеевич.—
Может быть, мы его нагоним. Он не мог дат
леко убежать... Вы пойдете с нами?
Я на секунду задумался. Оставить Костро-
— Нет, я буду здесь.
— Вы могли бы помочь...— неуверенно
протянул Петр Сергеевич.
— Чтобы у меня тут пока Кострова уби-
ли? Никуда я отсюда не выйду.
— Владимир Семенович,— сказал Верто-
градский,— нас трое, и мы вооружены.
— Будь вас хоть десять — за Кострова от-
вечаю я.
Петр Сергеевич, кажется, был не очень до-
волен моим решением. Вероятно, он даже
думал, что я побаиваюсь выходить из-под за-
щиты бревенчатых стен в лес, где из-за каж-
дого куста может вылететь пуля. Но он толь-
ко пожал плечами, вложил наган в кобуру,
вытер платком мокрое от дождя лицо и по-
шел к двери. В дверях он остановился.
— Чуть не забыл! — сказал он.— Вам ра-
диограмма из Москвы.
Он протянул мне листок бумаги и вышел.
Отойдя к лампе, я быстро проглядел об-
стоятельное и дружеское послание Шатова.
Шатов сообщал, что Якимов действительно
учился у Кострова, а до этого — в том же го-
роде, в 9-й трудовой школе первой и второй
ступени. Это подтверждают свидетели, кото-
рых удалось найти в Москве. Вертоградский
учился в Московском университете и, по
справке деканата биологического факульте-
та, закончил его в 1935 году. Поступил он в
университет в 1930 году, предъявил аттестат
об окончании 13-й Калининской средней
школы. Проверить подлинность аттестата в
Калинине не удалось, так как архивы сож-
жены перед занятием города немцами. В за-
ключение Шатов желал успеха и обещал лю-
бую необходимую помощь.
Но я полагал, что помощь мне не понадо-
бится. Я надеялся, что справлюсь как-ни-
будь сам.
III
Мы с Еертоградским вынесли труп Якимо-
ва в лабораторию и положили его на стол,
убрав сначала химическую посуду. Я попро-
сил Валю зажечь лампу. Я ждал. Я не хотел
начинать осмотра, пока не останусь один.
Костров подошел ко мне.
— Вероятно, это жестоко, Владимир Се-
менович,— сказал он,— человек только что
умер... Но мы не имеем права пренебрегать
ничем. Вы осмотрели его карманы? Может
быть, там дневник и вакцина?
Боюсь, что я ответил несколько резко.
Я попросил старика не мешать мне и обещал,
что после осмотра сам сообщу ему то, что
может его интересовать.
После этого я выставил всех из комнаты и
наконец остался один.
Якимов лежал передо мной на столе, ког-
да-то высокий, большой человек, с широкими
плечами и большими, грубыми руками. Та-
ким я себе и представлял его по рассказам;
такой он и должен был быть, этот молчали-
вый, немного угрюмый ученый, добросовест-
ный и аккуратный в работе. Вероятно, он
был из крестьян. Я осмотрел одежду; она бы-
ла выпачкана в грязи и промокла насквозь.
Брюки и гимнастерка порвались во многих
местах. Грязь просачивалась сквозь верхнюю
одежду, грязь была на белье и на теле —
Якимов долго лежал в грязи. В кармане был
портсигар с пятнадцатью папиросами марки
«Беломорканал». Всего могло в нем по-
меститься шестнадцать. На столике у крова-
ти Якимова лежала открытая пачка «Бело-
морканала». Я пересчитал в ней папиросы:
их было восемь. Естественно было предполо-
жить, что перед тем, как выйти погулять, он
шестнадцать папирос положил в портсигар,
а семнадцатую сунул в рот. Значит, за время
прогулки он выкурил две папиросы. И, зна-
чит, после этого он не курил двое суток. Не-
мыслимая вещь для курильщика, имеющего
папиросы в кармане. Почти наверное у него
были связаны руки. Если не считать зажи-
галки, больше в карманах ничего не было.
На Алеховских болотах ни деньги, ни доку-
менты понадобиться не могли.
Я осмотрел руки и ноги. Следы веревок
были ясно видны. Руки были натерты до
крови. На ногах образовались кровоподте-
ки. Да, уж конечно, он никак не мог до-
стать папиросу. Он долго лежал связанный
и, видимо, все время пытался освободиться.
Лицо, руки, все тело были покрыты царапи-
нами. Царапины могли появиться, когда он
ворочался на земле, пытаясь порвать верев-
ки, или когда, сбежав, пробирался через
лес и кустарник. А может быть, это следы
борьбы? На него набросились, его связали,
он сопротивлялся. Если бы его ' оглушили
внезапным ударом, остались бы следы. Я
осмотрел голову очень тщательно: только
царапины и синяки. Я извлек пулю. Она
вошла со спины и, пробив тело почти на-
вылет, застряла под кожей груди. Пуля бы-
ла от обыкновенного русского автомата. В
дальнейшем в лаборатории определят дуло,
из которого ее выпустили. Я спрятал ее. В
174
сущности говоря, осмотр был закончен. Но
мне хотелось еще раз проверить свои выво-
ды.
Значит, Якимов был не преступник, а
жертва, — это не требовало больше доказа-
тельств. Он вышел погулять, выкурил одну
папиросу и закурил вторую. Он ходил под
открытым настежь окном лаборатории. За
окном только что заснул Вертоградский. В
это время на Якимова набросились. Он был
сильный, здоровый человек. Конечно, он
жестоко сопротивлялся. Трудно представить
себе силача, который один мог бы осилить
и связать Якимова, не дав ему даже крик-
нуть. Значит, нападавших было по меньшей
мере двое. Один, предположим, Грибков —
он высокий, здоровый человек. Кто же вто-
рой? Я старался рассуждать так точно и
убедительно, как если бы я говорил перед
судьями, требующими бесспорных доказа-
тельств.
Людям, пришедшим со стороны, подкрав-
шимся, прячась за стволами деревьев, не
могло быть известно, заснул Вертоградский
или еще не заснул. Они должны были до-
пустить возможность если не крика, то, во
всяком случае, шума борьбы, случайных
звуков, треска ветвей. Но люди, напавшие
на Якимова, знали, что Вертоградского бо-
яться нечего. Участвовал или не участво-
вал в нападении Вертоградский, нападение
было совершено с его ведома и согласия.
А может быть, одним из двух преступников
был Вертоградский.
Итак, на Якимова напали, ему завязали
рот, скрутили руки и ноги и унесли в убе-
жище на болоте. Все очень логично. Вакци-
на и дневники не представляют ценности
без Якимова, потому что дневники зашиф-
рованы и шифр знает только он один. Но
вот борьба окончена, связанный Якимов ле-
жит на траве. Вертоградский входит в ла-
бораторию с ключом, вынутым у Якимова
из кармана. Он достает маленькую коро-
бочку и черную коленкоровую тетрадь и
передает их своему соучастнику прямо че-
рез окно. Теперь осталось унести и спрятать
Якимова. Соучастник сделает это один.
Если это был Грибков, ему нетрудно — я
видел, как он тащил на спине три больших
ящика. Взвалив на себя связанного Якимо-
ва, он исчез в темноте между деревьями.
Вертоградский внимательно осмотрел себя,
счистил приставшую грязь, снял запутав-
шуюся в волосах веточку, поглядел в зер-
кало. Теперь он ляжет в постель и заснет
или притворится спящим...
Остается вторая часть задачи: надо вы-
везти Якимова с болот. Может быть, пре-
ступники думали, что теперь, когда Махо-
ва и боевой части отряда нет на болотах,
дисциплина ослабеет, посты будут менее
бдительны и пройти мимо них окажется не-
трудно. Грибков — допустим, что это Гриб-
ков,— попробовал пройти в ту же ночь, но
вызвал окрик: на постах не дремали. Мо-
жет быть, были совершены еще попытки, о
которых мы ничего не знаем. Так или ина-
че, первая ночь была упущена. На следую-
щую ночь прилетел я. Стало ясно, что не
сегодня-завтра, как только станет немного
больше людей, болото будет прочесано. На-
ступает третья ночь. Гроза, дождь, темень —
самая удобная погода для бегства. По за-
литым водой, размытым, скользким доро-
гам невозможно пройти, неся на спине чело-
века. Поэтому понадобились телега и ло-
шадь. Тут, в решающую минуту, Якимов
бежал.
Все до конца было ясно, кроме одной
подробности, самой существенной: где на-
ходятся дневник и вакцина?
Теперь менялся характер моей задачи:
не раскрытие преступления, а поиски вак-
цины и дневника — вот что становилось
главным и самым важным.
Я прислушался. Из-за двери доносились
голоса: Костровы и Вертоградский взвол-
нованно обсуждали события. Можно было,
конечно, открыть дверь и, подойдя к Верто-
градскому, .сказать: «Юрий Павлович, вы
арестованы».
Я уже положил руку на кобуру. Это бы-
ло так соблазнительно просто и эффектно:
войти, вынуть каган... Я представил себе,
что будет делать этот высокий, красивый,
самоуверенный человек. Наверно, начнет
возмущаться, а может быть, пожмет плеча-
ми и скажет: «С ума вы сошли! Впрочем,
я понимаю, такая уж ваша профессия...»
В общем, все равно, как он стал бы себя
вести. Он может спокойно болтать с про-
фессором на любую интересующую его те-
му, он не будет сейчас арестован. Хорош
буду я, если, погнавшись за легкими лавра-
ми, упущу открытие Андрея Николаевича!
Вертоградский упрется: «Знать ничего не
знаю, ведать не ведаю». Если на этих бо-
лотах человека и то найти трудно, так по-
пробуй найди коробочку и тетрадь. Все ду-
175
пл а не пересмотришь, все кочки не пере-
роешь. Пусть сидит пока, пусть разговари-
вает с профессором...
На цыпочках я подкрался к двери. Мне
хотелось послушать, о чем они говорят.
Говорила Валя:
— Как страшно было думать о нем час
назад! Казалось, что он ходит вокруг...
А теперь он лежит там, и все равно страш-
но. Все равно, кто-то ходит вокруг, прячется
за деревьями или забился в нору.
— Он писал, что не может меня убить,—
устало сказал Костров.— Зачем же он при-
ходил?
Я слышал шаги Вертоградского. Юрий
Павлович ходил по комнате взад и вперед,
потом заговорил растроганным голосом. Мне
казались его интонации деланными и фаль-
шивыми. Но, вероятно, для других слова его
звучали трогательно.
— Мне не хочется думать о том сквер-
ном, что он сделал,— говорил Вертоград-
ский.— Я все только вспоминаю, как он
протянул руку и позвал меня...
— Не за этим же он приходил! — хмуро
сказала Валя.
Как видно, слова Вертоградского ее не
растрогали.
— Пусть он был виноват,— продолжал
Вертоградский,— но раз он пришел, значит,
раскаялся. Хорошо, он был слабый чело-
век. Он попался в фашистскую ловушку и
не сумел найти выхода. Но он мучился и
все-таки на самое страшное не пошел.
— Я не понимаю,— сказала Валя.— Вы
говорите все время о Якимов’е. Якимов
убит. Кто его убил? Кого сейчас ищут?
Вертоградский усмехнулся:
— Вы еще не догадываетесь, Валя?
— Лично я не понимаю ничего,— сказал
Костров.
— Попробую вам объяснить,— сказал
Вертоградский.— Представьте себе, что ка-
ким-то образом, совершенно не знаю каким,
Якимов оказался в руках немецкой развед-
ки. Может быть, он совершил какую-нибудь
глупость, которой его шантажировали. Шаг
за шагом, пугаясь ответственности, увязая
все глубже, он наконец чувствует, что выпу-
таться не может. Я не оправдываю его, я
просто пытаюсь себе представить, как было
дело. Во всем остальном он человек как че-
ловек. Он любит и уважает вас, Андрей
Николаевич, любит Валю, дружески отно-
сится ко мне. Но он бессилен что-либо изме-
нить. Вы заметили, как мрачен он был по-
следнее время? Наверно, ему нелегко было.
От него требовали вакцину. Откуда-то при-
ходил человек, назвавший себя Ивановым
или Петровым, хотя фамилия его была
Шульц или Шварке. Они встречались в ле-
су, и Шульц или Шварке говорил ему:
«Если вы сегодня ночью не сделаете этого,
вы погибнете. Через неделю будет поздно,
вакцину увезут. Действуйте этой ночью»...
Вертоградский помолчал. В столовой бы-
ло тихо, его слушали внимательно.
— И вот, в отчаянии, в растерянности,—
продолжал Вертоградский,— он крадет
вакцину и пишет вам прощальное письмо.
Что происходит дальше?
Я не выдержал, открыл дверь и вошел в
комнату. Вертоградский повернулся ко мне:
— Я рассказываю, Владимир Семенович,
свою версию происшедшего.
Я кивнул головой:
— Очень интересно. Продолжайте, по-
жалуйста.
Вертоградский поднял глаза кверху и за-
думался. Несомненно, он сам увлекался
своим рассказом.
— Наступает день,— сказал он.— Яки-
мов прячется где-то в лесу. Он пришел в
себя. Он плачет, когда вспоминает вас,
Андрей Николаевич. Стыд мучит его, ужас
перед встречей с вами, невозможность по-
смотреть вам в глаза. Ночью Шульц или
Шварке перерезает провода, чтобы Петр
Сергеевич не успел предупредить посты, и
похищает телегу с лошадью. Вдвоем с Яки-
мовым они ночью проберутся мимо постов.
Утром они будут в городе, и Якимов на
всю жизнь свяжет себя с людьми, которых
он ненавидит и боится. И тут, в последнюю
минуту, в Якимове просыпается все, что в
нем есть еще хорошего.
Очень ясно я вижу эту сцену. Двое под
ливнем, в темном лесу. Приглушенные го-
лоса, угрозы, спор, ссора... Но сейчас он
уже ничего не боится, он решает прийти и
во всем признаться. Он бежит от Шульца.
Как страшна эта погоня! Оба двигаются
медленно. Грязь доходит до колен, оба на-
тыкаются на деревья, дождь заливает гла-
за... Впрочем, тьма была такая, что все рав-
но ничего не видно. И только одна мысль:
«Добежать!» Он слышит за своей спиной
хлюпающие шаги преследователя...
И вот наконец окно в лесу, такое беско-
нечно знакомое. Окно, за которым друзья.
176
Сзади свистит пуля. Но он уже у окна, он
видит всех нас. Он так задыхается, что не
может крикнуть нам: «Помогите!» Но он
добежал. Сейчас он будет среди друзей...
И тут вторая пуля. Минута страшной тоски
от того, что он умирает предателем, непро-
щенным. Он видит меня. Он протягивает
мне руку, чтобы проститься, но рука падает,
не дотянувшись. Смерть...
Вертоградский знал, когда надо кончить.
Он замолчал; у него даже выступил пот на
лбу.
На Кострова и Валю рассказ, кажется,
произвел впечатление. Они сидели, не дви-
гаясь. Костров закрыл рукой лицо. Дейст-
вительно, картина нарисована была мастер-
ски. Мне захотелось испортить эффект.
— Вздор,— сказал я негромко.— Совер-
шенный вздор! Вы были бы прекрасным ад-
вокатом, но следователь вы никудышный.
Все трое повернулись ко мне. У Верто-
градского было огорченное и заинтересован-
ное лицо.
— Почему? — спросил он.— Ведь, кажет-
ся, совпадают все факты.
— Я сейчас вымою руки,— сказал я,— и
потом объясню вам, почему это вздор.
Глава восьмая
ПОДВИГ ВЕРТОГРАДСКОГО
I
Я тщательно вымыл в кухне руки, повесил
полотенце на гвоздик и вернулся в комнату.
Костровы и Вертоградский ждали меня с
нетерпением. Я еше раз окинул Вертоград-
ского взглядом. Я отлично чувствовал внут-
реннее его напряжение. Внешне он был спо-
коен и хладнокровен.
Где-то в лесу сейчас шла погоня за одним
из преступников, там надо было выследить,
окружить, нагнать. Такая же погоня долж-
на была начаться здесь, в комнате. Только
здесь шло состязание не в быстроте, не в
зоркости глаза, не в физической силе, а в
нервах, выдержке, логике.
— Ну? — спросил Костров.
— Все было не так, как говорил Юрий
Павлович,— начал я.— То есть кое-что бы-
ло так: была погоня, было окно в лесу, бы-
ла надежда спастись, крик «помогите», а
все остальное было совершенно иначе.
— Как же могло быть иначе? — спросил
Вертоградский.— Ведь Якимов украл? Ведь
Якимов скрывался?
— Вздор,— повторил я,— совершенный
вздор! — Я подошел к В ертогр адскому
вплотную и сказал, глядя прямо ему в гла-
за: — Не Якимов украл, а Якимова похити-
ли. Не Якимов скрывался, а Якимова скры-
вали. Он бежал сюда, чтобы спастись.
Я говорил тихо и очень многозначительно.
Мне кажется, Вертоградский ждал, что
сейчас я добавлю: «И похитили Якимова
вы, Юрий Павлович». Он держался велико-
лепно, но тень промелькнула в его глазах —
легкая тень испуга. Я не собирался откры-
вать свои карты, пока вакцина еще не в
моих руках. Я отвел глаза от Вертоград-
ского.
— Он боролся за вашу вакцину, Андрей
Николаевич.
Костров встал со стула. Он был очень
взволнован.
— Если это так, Владимир Семенович...
— Это так,— перебил я его,— тогда что?
— Если это так,— Костров развел рука-
ми,— значит, мы очень виноваты перед ним.
— Счастье, если бы это было так,— за-
думчиво проговорил Вертоградский.— Но
какие у вас основания?
Не сумею объяснить, каким образом, но я
совершенно точно чувствовал, что он пере-
живает. Я знал, что он внутренне себя
успокаивает. Он говорит себе: «Нет, мне
только показалось, что Старичков знает
всё,— Старичков ни о чем не догадывается».
Меня это совершенно устраивало. Я хо-
тел, чтобы он то впадал в отчаяние, то вновь
обретал уверенность. Я должен был измо-
тать его. Измотать так, чтобы он сам при-
знался, чтобы он выдал мне себя, чтобы он
сам указал, где вакцина.
— Руки! — сказал я.— Его руки. Они бы-
ли связаны не час и не два — сутки или
больше, так они затекли. На ногах у него
раны от веревок.
Конечно, Вертоградскому очень хотелось
узнать во всех подробностях мои выводы. Он
обязательно должен был знать, до какой сте-
пени далек я от правды или до какой степе-
ни близок к ней. Но он промолчал, понимая,
что все равно Андрей Николаевич или Валя
расспросят меня обо всех подробностях.
— Но кто же его держал связанным? —
спросил Костров.
— Тот, о ком говорил Вертоградский,—
ответил я.— Шульц, или Шварке, или как
12. Мир приключений.
177
там его зовут. Не верьте в эту святую леген-
ду о запутавшихся и слабых. Есть шпионы,
и есть честные люди.
Теперь Вертоградский решил сам задать
вопрос. Он понимал, что не расспрашивать
тоже неестественно с его стороны.
— Но где же этот Шульц? — спросил
он.— Надо его искать.
Я не ответил. Повернувшись к Кострову,
я сказал:
— Андрей Николаевич, я прошу вас и
Валю подняться наверх, плотно занавесить
окно и лечь отдохнуть.
— Я не смогу отдыхать, Владимир Семе-
нович,— сказал Костров.
— Надо, Андрей Николаевич!
Я говорил резко и категорически. Я хо-
тел, чтобы Вертоградский понял, что я на-
рочно усылаю Костровых, что я хочу остать-
ся наедине с ним. Пусть он опять насторо-
жится, пусть ждет новой атаки. Я не хотел
давать ему передышки. Пусть он будет все
время в напряжении.
— Валя,— командовал я,— ведите отца
наверх. Я не могу вам позволить сидеть вни-
зу, когда здесь каждый угол простреливает-
ся из окон.
Пожав плечами, Костров побрел по лест-
нице вверх. Валя шла за ним. Я молча про-
вожал их взглядом, пока они не поднялись
в мезонин и не закрыли дверь. Я хотел, что-
бы Вертоградский чувствовал, что предстоит
серьезный разговор наедине.
Когда дверь в мезонин закрылась, я кру-
то повернулся к Вертоградскому. Он зевнул
чуть более спокойно, чем это было бы естест-
венно.
— Вы не выспались, Юрий Павлович? —
спросил я лениво.— Давайте, может, чаю
попьем?
— С удовольствием! — радостно сказал
Вертоградский; у него опять отлегло от серд-
ца.— Чайник остыл. Подогреем?
— Ничего, если крепкий, выпьем и так.—
Я попробовал чайник.— Он еще теплый.
Я разлил чай, и мы сели друг против дру-
га, оба спокойные и немного ленивые, слов-
но два приятеля собрались поскучать вечер-
ком.
— Мы, сибиряки, любим чай,— сказал
я.— Вы не из наших краев, случайно?
— Тверяк,— сказал Вертоградский.
— Никогда в Калинине не был. Хороший
город?
Вертоградский отхлебнул чаю.
— Мне нравится.— Он откинулся на спин-
ку стула и вытянул ноги. Всем своим видом
он показывал полное благодушие и доволь-
ство. Если он и переигрывал, то разве са-
мую чуточку.— Не знаю, конечно,— добавил
он,— что с ним немцы сделали.
— Там и учились? — спросил я.
Вертоградский зевнул.
— Среднюю школу там кончал.
Должно быть, он в уме повторял свои био-
графические данные, чтобы не сбиться при
быстром опросе. Я тоже зевнул.
— А я в Иркутске учился,— сказал я.—
Старинный купеческий город. Отец у меня в
гимназии преподавал. Математику.
На всякий случай Вертоградский преду-
предил мои вопросы:
— Я уж стал забывать Калинин. Не был
там с тех самых пор, как школу кончил.
— У меня приятель есть из Калинина,—
вспомнил я.—• Вы в какой школе учились?
— В тринадцатой полной средней.
Я усмехнулся:
— Положим, я не знаю, в какой он шко-
ле учился. Сеня Сапожников, не слыхали?
— Нет. Он тоже следователь?
— Инженер.
Теперь я хотел, чтобы Вертоградский успо-
коился. Пусть он решит снова, что ему толь-
ко показалось, будто я его собираюсь допра-
шивать. Пусть он поругает себя за излиш-
нюю мнительность.
— Это я только сдуру таким невеселым
делом занялся,— продолжал я.— Ни по-
спать, ни поесть.— Я встал и потянулся.—
Спать хочется смертно, а работы еще до са-
мого утра! Надо писать протокол осмотра.
Придется вам одному поскучать.
Я пошел к лаборатории, но в дверях за-
держался.
— Вы знаете, Юрий Павлович,— сказал я
дружески,— придется вас попросить не
спать. Мало ли что может случиться. Сами
понимаете, какая сейчас обстановка. Надо
беречь старика.
— Конечно, конечно,— охотно согласился
Вертоградский.— Можете быть спокойны, с
места не сойду.
Я кивнул ему головой и закрыл за собою
дверь.
II
Вероятно, я сделал ошибку, оставив Вер-
тоградского одного, но в ту минуту я рас-
суждал так: пусть Вертоградский побудет
178
один. Пусть он на покое вспоминает раз-
говор со мной, объясняет и истолковывает
мои слова, мои интонации, выражение мо-
его лица. То ему будет казаться, что я знаю
все, что я в любую минуту могу его разобла-
чить, то, наоборот, что я ничего не знаю, что
все это только его мнительность, его излиш-
не возбужденные нервы. Пусть думает Вер-
тоградский и передумывает. От таких мыс-
лей люди становятся еще мнительней, еще
неуверенней.
Закрыв за собой дверь, я сел и закурил.
Меня поразила тишина. Как-то вдруг я ее
услышал и сначала даже не понял, в чем
дело. Дождь перестал, и стих ветер. Я от-
крыл окно. С листьев и с крыши одна за дру-
гой ритмично падали капли. С водостока они
с громким плеском падали в лужу. Падая с
деревьев, они ударялись о мокрую травяни-
стую землю, и звук у них был совершенно
другой. Раз за разом они повторяли одну и
ту же мелодию. Лес спокойно отдыхал от
потоков дождя, от свиста ветра. Мелодия,
которую выстукивали капли, была такая
простая и радостная, как будто лес и земля
сложили ее в честь тишины и покоя.
Начинало светать. Наступал тот неулови-
мый момент, когда ночь переходит в утро,
когда ничто, кажется, не меняется, но, неза-
метно для глаза, отчетливее становятся кон-
туры предметов, черный цвет неуловимо пе-
реходит в серый, и постепенно выступают из
темноты не только линии, но и краски пред-
метов. Тучи ушли, звезды выступили на небе,
но и небо уже серело, и звезды меркли.
Я залюбовался недвижным, отдыхающим
лесом. Свежий, чудесный воздух я вдыхал с
неизъяснимым наслаждением. На минуту я
забыл, что за моей спиной на столе лежит
труп, а за тонкой дверью ходит не пойман-
ный еще убийца. Очень скоро мне пришлось
вспомнить об этом.
Раздался звон стекла и почти сразу за
этим выстрел. В два прыжка я оказался у
двери и ударом ноги распахнул ее. Посреди
комнаты стоял Вертоградский, взволнован-
ный и дрожащий, сжимая в руке наган.
У окна, на полу, посреди осколков стекла,
лежал вымазанный в грязи, мокрый человек.
Тонкая струйка крови вытекала из малень-
кой дырочки на виске.
— Кажется, я убил его! — задыхаясь, ска-
зал Вертоградский.
Я наклонился над трупом. Нетрудно было
узнать Грибкова. Я торопливо провел рука-
ми по его одежде. Карманы были пусты, вак-
цины и дневника не было. Я повернулся к
Вертоградскому. Костров и Валя торопливо
спускались по лестнице. Мне было не до них.
Я подошел к Вертоградскому и быстро про-
вел руками вдоль его тела. При нем тоже
не было дневника и вакцины. Он смотрел на
меня растерянными, полубезумными глаза-
ми. Он, кажется, действительно был очень
взволнован.
— Как это было? — спросил я резко.
— Разбилось стекло,— сказал Вертоград-
ский.— Я обернулся и увидел — он лезет в
окно... Я выстрелил раньше, чем он.
У него сильно дрожали руки — так дро-
жали, что дуло нагана ходило вниз и вверх.
Х2‘
179
— Спрячьте оружие,— сказал я и доба-
вил: — Лучше бы вы промахнулись...
За окном раздались голоса.
— Старичков, Старичков! — еще издали
кричал Петр Сергеевич.
Я высунулся в окно. Петр Сергеевич, за-
дыхаясь, бежал к дому. В сером предутрен-
нем свете я увидел еще нескольких человек,
бегущих за ним.
— Все благополучно? — спрашивал Петр
Сергеевич на ходу.
— Благополучно,— ответил я.— Входите.
Он вбежал в комнату, задыхающийся, пот-
ный, взволнованный.
— Кто ж его знал, что он сюда побе-
жит! — говорил он.— Ребята мои чуть на
него не напоролись... Он все думал — прой-
дут, не заметят. Ну, и угодил в луч фонаря
и, сукин сын, так припустил! Ухитрился,
черт, обвести их вокруг озера... Кто же мог
думать, что он сюда прибежит!.. Это кто —
ты его так, Старичков?
Я указал на Вертоградского:
— Юрий Павлович.
, — Герой, герой! — заговорил опять Петр
Сергеевич.— Прямо герой! Смотри, какие
доценты бывают!..
Один за другим входили в комнату запы-
хавшиеся преследователи. С наганами в ру-
ках, возбужденные, грязные, тяжело дыша,
они толпились вокруг лежащего на полу
Грибкова.
— Ну, ну, товарищи,— сказал я серди-
то,— что это вы, в самом деле! Как-никак,
следствие идет. Прошу прощения, но при-
дется всем лишним оставить комнату.
По совести говоря, не очень довольные у
них были лица. Действительно, жалко было
выгонять их на улицу. Но, делать нечего,
беспрекословно, один за другим они вышли
из комнаты. Остались Костровы, Вертоград-
ский и Петр Сергеевич.
III
— Ну-с, Петр Сергеевич,— спросил я,—
так, значит, товарищ Грибков на хорошем
счету в отряде?
Интендант развел руками:
— Артист, ничего не скажешь...
— Ведь ты говорил, что его из другого
отряда прислали и вы в том отряде прове-
сили?
— Проверили,— подтвердил Петр Серге-
евич.
— Так как же?
— Голова кругом идет. Единственное, что
на ум приходит — да, наверно, так и
есть,— что вышел из того отряда настоящий
Грибков, а пришел к нам ненастоящий.
— Не понимаю,— сказала Валя.
— Да очень просто: по дороге убили и за-
брали документы. Иначе не может быть.
Я сам разговаривал с его прежним началь-
ством, спросил, действительно ли к нам пар-
тизан Грибков послан. «Действительно,—
говорят,— послан».— «А что он,— спраши-
ваю, — за человек?» — «Хороший, — гово-
рят,— человек». Конечно, надо бы поточней
проверить. Ну, что ж делать, не предусмот-
рели...
Костров с сердцем стукнул ладонью по
перилам лестницы:
— Эх, Петр Сергеевич, что мы из-за него
потеряли!
— Может, еще и найдется,— успокаиваю-
ще сказал интендант.
— Куда там! — Костров махнул рукой.—
Я не маленький, я отлично все понимаю,
нечего меня утешать. Конечно, Юрий Пав-
лович не виноват, на его месте каждый бы
выстрелил, но, думается мне, этот выстрел
нам дорого обошелся.
— Почему же? — спросил Петр Серге-
евич.
Хороший он был человек и неглупый, но
соображал довольно медленно. Костров был
слишком возбужден, чтобы быть вежливым.
— Что же вы, не понимаете, что ли? —
резко сказал он.— Да ведь это же яснее яс-
ного. Единственный человек, который мог
указать, где вакцина, это Грибков — тот, кто
ее украл и спрятал. Подите спросите у него!
Где вы искать будете? На болоте? В дуплах?
Под кочками? — Костров решительно подо-
шел ко мне, в возбуждении пощипывая бо-
родку.— Я не вмешиваюсь в ваши дела, Вла-
димир Семенович,— сказал он,— вы следо-
ватель, а я биолог и, надо думать, вы лучше
меня знаете, как ловить преступников, но
только, я вам скажу, есть вещи, которые
ясны и неспециалисту. Если бы вместо того,
чтобы качаться в качалке и вспоминать с
Валей старину, вы сразу занялись делом,
так, наверно, вакцина уже лежала бы у меня
в кармане.
— Папа,— сказала Валя,— успокойся и
перестань. Ты не имеешь права так говорить.
— Нет, имею! — Старик окончательно вы-
шел из себя.— Я годы потратил на эту ра-
180
боту! Я не спал неделями! И я буду жало-
ваться. Я буду жаловаться на то, что сюда
прислали неквалифицированного специали-
ста — на серьезное дело направили начина-
ющего работника. К тому же еще, извините
меня, Владимир Семенович, до крайности
легкомысленного...
Он весь кипел. У него, наверно, много еще
было в запасе злых и сердитых слов, но он
сдержался, махнул рукой, повернувшись,
быстро поднялся по лестнице и с шумом за-
хлопнул за собою дверь.
Сердитый был старик, но хороший. Мне
он всегда нравился, даже сейчас.
Все молчали. Потом Валя сказала:
— Вы извините папу, Володя, он очень
нервничает. Ему очень дорога эта вакцина.
Я усмехнулся.
— Это естественно,— сказал я.— Вероят-
но, я на его месте и не так бы еще ругался.
Но простите, товарищи, мне придется про-
должать работу. Вас, Валя, я попрошу пойти
к Андрею Николаевичу, успокоить его и по-
сидеть с ним. Я буду осматривать труп и за-
ниматься разными вещами, при которых со-
всем не обязательно присутствовать... Петр
Сергеевич, хорошо, если бы вы организовали
поиски телеги и лошади. Теперь светает,
можно уже этим заняться. Я вас только по-
прошу поставить вокруг дома охрану.
— Охрану? — удивился Петр Сергеевич.—
От кого ж теперь охранять? Ведь Грибков
убит.
— Так-то оно так, а все же лучше застра-
ховаться: вдруг у него был сообщник?
— Пожалуйста,— сказал Петр Серге-
евич.— Как хотите.
Он кивнул головой и вышел. Я думаю, что
в душе он был совершенно согласен с Кост-
ровым в оценке моей работы, но он был дис-
циплинированный человек и считал себя обя-
занным выполнять мои требования.
— А вам, Юрий Павлович,— сказал я,—
советую пойти на кухню — там есть топ-
чан,—лечь и поспать.
— Я не засну,— сказал Вертоградский.
— Ну все равно, посидите, помечтаете,
скоро солнце взойдет. Я вас попрошу только
из кухни не уходить. Может быть, мне при-
дется попросить вас помочь мне.
— Хорошо,— сказал Вертоградский,— я
буду там.
Он вышел на кухню. Валя немного замеш-
калась. Ей, наверно, хотелось утешить меня
в моих неудачах, но она не нашла слов или
не решилась и, ничего не сказав, поднялась
наверх к отцу.
Наконец я остался один.
Я наклонился над трупом. Пуля вошла в
висок. Аккуратно, в самую середину виска.
Края раны были слегка обожжены. Вероят-
но, Вертоградский стрелял с очень близкого
расстояния, почти в упор. Я еще раз, более
тщательно, обыскал одежду. Карманы были
пусты. Ни документов, ни даже табака. Тело
лежало лицом вниз у самого окна. Ноги упи-
рались в стену несколько выше пола. Оче-
видно, Грибков уже мертвый вывалился в
окно. Это соответствовало словам Вертоград-
ского. Грибков выбил стекло и влезал в ком-
нату, когда его настигла пуля. Он упал, не
успев ступить на пол. Подоконник был весь
мокрый и грязный. Удивительно много на-
текло воды и грязи за две — три секунды.
Стекло было выбито целиком. Окно при-
отворено, правда, совсем немного, сантимет-
ра на два — три. После появления Якимова
окно мы тщательно закрыли. Оно, конечно,
могло открыться, когда Грибков снаружи
нажимал на стекло или раму. Могло быть и
так: Грибков выдавил стекло, потом полез в
окно. Грузный, большой человек, он с тру-
дом пролезал сквозь раму. В это время
рама открылась. А если она была закрыта
на шпингалет? Я тщательно осмотрел окно:
шпингалет входил в выдолбленное в подо-
коннике углубление; углубление засорилось,
края его стерлись. Если сильно нажать шпин-
галет, шпингалет поднимался сам. Я попро-
бовал это проделать. В лаборатории Костро-
ва не очень-то обращали внимание на кре-
пость запоров. Валя правильно говорила:
немцев запорами не удержишь, а воров здесь
нет.
С этой точки зрения все было объяснимо.
Грибков высадил стекло, пытался пролезть
сквозь раму и в этот момент был убит и рух-
нул на пол у самого окна. Теперь подумаем,
зачем ему нужно было лезть в дом.
Застрелив Якимова, он побежал. За ним
погнались. Он был растерян и подавлен
преследовавшими его неудачами. Якимов
бежал, все открылось; надежд на спасение,
в сущности говоря, оставалось мало. В этих
условиях человек теряется и делает много
бессмысленных и нелогичных поступков. Он
пытался притаиться, рассчитывая, что пого-
ня пройдет мимо него. Опять неудача: его
заметили и окружили. Теперь оставалась на-
дежда только на неожиданный, отчаянный
181
ход. Пожалуй, действительно лаборатория
была единственным местом, где его не стали
бы искать. Конечно, спастись тут один шанс
из тысячи, но в других местах и этого шанса
нет. Он бросается к дому.
Тут могут быть две возможности. Загля-
нув в окно, он увидел, что в комнате никого
нет, кроме его сообщника Вертоградского.
Может быть, он тихо постучал, знаками умо-
ляя Вертоградского впустить его. Но Верто-
градский понимал, что дело проиграно и
надо спасать себя. Он отказался. Тогда в
ярости, в отчаянии, понимая, что уходит
последний шанс, Грибков выдавил стекло и
попытался влезть в комнату, и в это время
Вертоградский его пристрелил. Поведение
Вертоградского логично: убивая Грибкова,
он прятал в воду концы и становился даже
активным участником поимки преступника.
Поведение Грибкова не столь убедительно:
Грибков должен был понять, что звон стек-
ла привлечет внимание всех, кто находится в
доме. Стекло выпало с громким звоном, а
Грибков все-таки лез в комнату. Нелогично,
но возможно. Отчаяние, растерянность. Бро-
сается же на человека преследуемая крыса,
понимая, что ей с человеком не справить-
ся. Наконец, может быть, Грибков не думал
уже о спасении и хотел только отомстить
предавшему его Вертоградскому.
Теперь рассмотрим вторую возможность:
не думая, не рассуждая, Грибков лезет
в окно с одной целью — отомстить Кост-
рову, мне, Вертоградскому, всем тем, кто его
преследует. В этом случае Вертоградский не
преступник, а герой, спасший нам всем
жизнь.
Первый вариант казался мне более веро-
ятным. Я был убежден в виновности Верто-
градского. К сожалению, мое убеждение бы-
ло построено на доводах таких шатких, та-
ких неубедительных, что они никак не могли
послужить материалом для официального
обвинения.
Два обстоятельства привлекли мое внима-
ние, и я чувствовал, что их следует хоро-
шенько продумать. Во-первых, выстрел раз-
дался сразу же вслед за звоном стекла. Точ-
но Вертоградский ожидал появления Гриб-
кова в окне! Грибков выдавил стекло и сра-
зу же за тем был убит. Но за эту секунду
он успел пролезть сквозь узкую раму на-
столько, что после выстрела свалился не на-
ружу, а внутрь дома. Во-вторых, подоконник
был весь в грязи, но оконный переплет был
запачкан очень мало. Я еще раз осмотрел
одежду Грибкова. Грязь была и на плечах.,
и на спине, и на животе; он был в грязи бук-
вально весь, с ног до головы. А боковые ча-
сти рамы были совершенно чисты. Не мог
же он, протискиваясь сквозь раму, не оста-
вить на ней следов! Значит, он лез в отво-
ренное окно? Два эти обстоятельства сразу
повернули мои мысли в другую сторону.
Глава девятая
ТЕТРАДЬ И КОРОБКА
I
У Грибкова не было ни вакцины, ни днев-
ника. Где они могли остаться? Украв теле-
гу, он пришел за Якимовым. Он пришел,
чтобы увезти его с Алеховских болот. В это
время вакцина, конечно, была при нем. Яки-
мов бежал, Грибков бросился его преследо-
вать. Не мог он успеть спрятать вакцину,
не до этого ему было. Нельзя терять ни се-
кунды. Якимов убит, за Грибковым устрем-
ляется погоня. Он бежит. Прятать вакцину
снова некогда. Конечно, он может бросить ее
в кусты, мимо которых пробегает, или то-
ропливо засунуть в дупло. Во всяком слу-
чае, искать ее придется уже не по всему бо-
лоту, а только по пути бегства Грибкова.
Это значительно легче. Как только рассве-
тет, надо будет заняться поисками. Петр
Сергеевич укажет путь, по которому пресле-
довали Грибкова, и мы обыщем каждый ку-
стик.
Когда рассветет... Я посмотрел в окно и
увидел, что уже совсем светло. Наступало
тихое, ясное утро. Лес, до блеска вымытый
дождем, стоял не двигаясь, не дыша. Небо
было ясное, чистое, безоблачное. Далеко, за
болотами, за лесом, всходило солнце. Тыся-
чи капель на траве и на листьях сверкали
одна другой ярче. Длинные тени деревьев
легли на поляну. Первый красный луч солн-
ца осветил комнату. Я погасил лампу. День
начался.
Такой он был хороший, такой радостный,
этот день, что вдруг показалась мне неесте-
ственной, неправдоподобной та сеть обма-
нов, интриг, преступлений, которой мы все
были окружены. Нелепыми казались на фо-
не этого дня ненависть, хитрость, лживость.
Я постоял у окна, с удовольствием вдыхая
запах свежей зелени и влажной земли, по-
182
том провел рукой по лицу. Пора было воз-
вращаться к работе.
Больше всего меня угнетало, что Верто-
градский выскальзывал из моих рук. Яки-
мов, единственный свидетель его преступле-
ния, был убит. Соучастник, который мог его
выдать, был убит тоже. Мое убеждение ни-
чего не значило. Судье нет дела до предпо-
ложений следователя — нужна улика, бес-
спорная, ясная, неопровержимая. Улики
этой не было, и трудно было надеяться на
ее появление. Моей версии Вертоградский
мог противопоставить свою, ничуть не менее
убедительную. Когда я стал продумывать
ее, она даже мне показалась заслуживаю-
щей внимания. Очень все хорошо объясня-
лось и без участия Вертоградского. Пред-
взятость — это бич следователя. Я знаю, как
опасно, как губительно, увлекшись своим
предположением, начать подгонять под него
факты. Сколько ложных теорий, сколько
проваленных следствий бывает в результа-
те излишнего уважения к собственной ги-
потезе! Может быть, действительно Верто-
градский ни при чем? Может быть, следует
удовлетвориться тем, что преступник Гриб-
ков лежит убитый, отыскать в кустарнике
или в дупле спрятанную вакцину и счесть
следствие конченным? Но сначала нужно
было понять, почему не запачкана рама, че-
рез которую протискивался Грибков, и по-
чему так быстро последовал выстрел, после
того как разбилось стекло.
Может быть, Грибков открыл окно, полез
в него и случайно выдавил стекло. Тогда
Вертоградский, который раньше не слышал,
как лезет' Грибков, вскочил и выстрелил.
Собственно говоря, это объясняло и вто-
рую странность. В этом случае вполне есте-
ственно, что выстрел последовал сразу за
звоном стекла. У меня даже возникло чув-
ство некоторого разочарования: так легко и
просто объяснились все неясности. Да, ви-
димо, надо идти искать вакцину. Разумеется,
Грибков мог бросить ее в какой-нибудь ру-
чеек или в топкое место или успел засыпать
землей. Попробуй тогда найди. Во всяком
случае, обыскать лес — это единственное,
что теперь можно сделать. На этом мои обя-
занности кончаются. Преступник изобличен
и убит, для поисков похищенного приняты
все меры. Конечно, я в этом принимал до-
вольно мало участия, но что же делать, так
сложились обстоятельства. Это одно из тех
дел, которые не приносят следователю ни
позора, ни славы. Поначалу оно казалось
трудным, но потом разрешилось само собой.
Я уже подошел к двери. Я решил позвать
Вертоградского, перетащить Грибкова в ла-
бораторию и идти за Петром Сергеевичем,
чтобы начинать поиски вакцины. Но у самой
двери я остановился. Невозможно было так
кончить дело. Пусть это будет предвзятость,
пусть это будет что угодно, но я всем нутром
был убежден, что Вертоградский виновен.
А нет ли еще другой версии, которая бы
так же убедительно объясняла все факты?
II
Я закурил. Представим себе, что Верто-
градский соучастник. Отказаться от этого
никогда не будет поздно. Грибков бежит к
дому, надеясь, что Вертоградский его спасет.
Преследователи отстали, у него есть несколь-
ко минут. В комнате свет. Заглянув в щел-
ку, Грибков видит, что Вертоградский один.
Он стучит, даже не стучит — только цара-
пает стекло. Тихо, на цыпочках, чтобы никто
не услышал, Вертоградский подходит и от-
крывает окно. Шепотом они разговаривают.
Грибков просит Вертоградского спрятать
его, Вертоградский соглашается. Соглаша-
ясь, он уже знает, что сейчас убьет своего
сотоварища по преступлению. Он говорит
Грибкову: «Лезь». Грибков лезет в открытое
окно (поэтому нет грязи на раме). В ту ми-
нуту, когда он готов уже спрыгнуть на пол,
Вертоградский локтем ударяет в стекло и
сразу же отскакивает на шаг назад. Вероят-
но, Грибков еще не понимает, в чем дело.
Он с удивлением смотрит на Вертоградско-
го, и в этот момент Вертоградский стреляет.
Ну что ж, этот вариант звучит почти так
же убедительно, как и другое предположе-
ние: Грибков лез в окно без согласия Верто-
градского, и Вертоградский его убил, защи-
щая себя, Кострова, меня.
Тут я натыкался на непреодолимое пре-
пятствие: оба варианта были одинаково
возможны. Я буду доказывать одно, Верто-
градский — другое, и Вертоградский будет
оправдан за недоказанностью вины. Я сжал
руками виски. Что-то надо было еще найти.
Не рассуждение, не предположение, а факт.
Я ходил взад и вперед, думал и переду-
мывал и не мог найти никакого решающего
довода в пользу той или другой гипотезы.
«Черт с ним,— решил я.— Так ничего не
придумаешь. В конце концов, главное сей-
час — найти вакцину».
183
Вдруг меня осенило. Если я прав и Верто-
градский был соучастником Грибкова, если
Грибков бежал к Вертоградскому, рассчи-
тывая, что тот его спрячет и спасет, то за-
чем ему нужно было выбрасывать вакцину
в лесу? Наоборот, он должен был передать
ее Вертоградскому. После того как раздался
выстрел, я был в комнате через секунду или
две. Я сразу, хотя и поверхностно, обыскал
Вертоградского. При нем вакцины не было.
У Грибкова ее тоже нет. Значит, Вертоград-
ский успел ее спрятать. Одно цеплялось за
другое. Если удастся доказать, что Верто-
градский спрятал вакцину, этим будет дока-
зано его участие в похищении. Теперь я знал,
что мне искать. Я снова стал восстанавли-
вать события. Значит, Вертоградский спря-
тал вакцину до выстрела. У него было очень
мало времени. Не мог же он вести с Гриб-
ковым длинные разговоры, искать подходя-
щий тайник, зная, что в любую секунду я,
Костров или Валя можем войти в комнату...
Грибков постучал. Вертоградский открыл
окно.
«Спрячь меня! За мной гонятся. Здесь ме-
ня не будут искать».
«Вакцина и дневник при тебе?»
«Да, вот они».
«Давай, я их спрячу»
Вертоградский торопливо прячет их. До-
рога каждая секунда. Он спрятал.
«Теперь лезь».
И тогда удар по стеклу и выстрел...
Все решалось чрезвычайно просто. Если
вакцина в комнате, я прав, если ее здесь
нет — Вертоградский невинен, как новорож-
денный младенец.
Метр за метром я стал осматривать ком-
нату. Все половицы были крепко сколочены,
ни одна из них даже не шаталась. В бре-
венчатых стенах спрятать ничего невозмож-
но. Печка? Я осмотрел ее и перетрогал все
кирпичи. В печке ничего не было. Я вытащил
из глиняного горшка цветы и заглянул
внутрь. Я снял со стола скатерть. Я загля-
нул в чуланчик под лестницей. На полу у
стенки стояли запыленные, треснутые, с от-
битыми краями стеклянные колбы; очевид-
но, их ставили сюда за ненадобностью. На
полке лежали связки бумаг, стояла банка из-
под консервов с засохшим клеем и бутылка
с чернилами. На второй полке лежали ко-
ленкоровые тетради и коробки с глюкозой.
Я раскрыл верхнюю тетрадь, надеясь, что
она окажется дневником. Но в ней были
только чистые листы. Я закрыл чуланчик и
снова оглядел комнату. Больше искать было
негде.
Я стал думать за Вертоградского. Вот я
взял у Грибкова дневник и вакцину. Време-
ни нет, надо сейчас же спрятать. Куда? За
дверью Старичков, он сию минуту может
войти. Беспомощно я оглядывал комнату.
Когда треснула половица, я даже вздрогнул,
как будто действительно мне угрожала смер-
тельная опасность.
«Куда, куда спрятать? — мысленно повто-
рял я.— В печке сразу найдут, в чуланчике
тоже*. И вдруг я нашел единственный вер-
ный и простой выход. Я бросился к чулану
и распахнул дверь. Я вытащил пачку тетра-
дей и стал перелистывать их. Белые листы
мелькали перед моими глазами. Одну за дру-
гой я откладывал тетради в сторону. Это
действительно были чистые тетради. И все-
таки я был убежден, что дневник здесь,—
настолько убежден, что даже не удивился,
когда, раскрыв самую последнюю лежав-
шую внизу тетрадь, увидел, что она испи-
сана бесконечными рядами цифр. Я осмот-
рел обложку. Она была смята в середине, и
тетрадь, когда я положил ее на стол, слегка
согнулась. Ее носили в кармане, сложенную
пополам.
Дневник был в моих руках. Теперь дело
за вакциной. Конечно, она в одной из этих
одинаковых черных коробочек. Но как
узнать в какой? Глюкоза тоже бесцветна, и
ампулы так же запаяны. Я внимательно
оглядел стопку коробок. Коробка с вакци-
ной, как и тетрадь, лежала в самом низу.
Я узнал ее потому, что она была влажная,—
может быть, вода проникла в карман Гриб-
кова, может быть, он просто держал ее мок-
рой рукой. Она не могла бы быть влажной,
если бы все время находилась в чулане.
Я так заволновался, что чуть было не по-
звал Кострова, но, к счастью, сдержался
вовремя. Дневник и вакцина были в моих
руках, но Вертоградский не был изобличен.
III
Я взял чистую тетрадь и согнул ее попо-
лам так, чтобы на ее переплете образовались
морщины. Тетрадь я подложил под стопку
с тетрадями и мокрую коробку — под стоп-
ку коробок. Дневник и вакцину я спрятал к
себе в карман. После этого я закрыл дверцу
чулана и позвал Вертоградского.
184
Он вошел сразу же. Как он ни был хлад-
нокровен, а все же, наверно, здорово волно-
вался, сидя на кухне. Небось десять раз
проверял и продумывал, не допустил ли
ошибки, не забыл ли чего-нибудь. Войдя, он
'кинул на меня быстрый взгляд. Думаю,
что у меня был достаточно спокойный и
усталый вид. Он, по-видимому, успо-
коился.
— Давайте, Юрий Павлович, перенесем
Грибкова в лабораторию.
Мы положили Грибкова в лаборатории
на полу и прикрыли его одеялом. Теперь
убийца и убитый лежали в одной комнате.
— Ну как, Владимир Семенович? — спро-
сил Вертоградский.— Обнаружили что-ни-
будь важное?
— Нет,— сказал я.— Но некоторые на-
дежды найти вакцину у меня появились.
Он живо заинтересовался.
— Да? — спросил он.— Каким же обра-
зом?
Я стал увлеченно объяснять ему, что Гриб-
ков мог спрятать вакцину только около до-
ма, йотому что рассчитывал бежать с болот
и, конечно, носил ее при себе.
Вертоградский оживился.
— Правильно,— сказал он.— Это вы здо-
рово рассудили. Вы знаете, это огромное
счастье: вакцина — действительно замеча-
тельное открытие. И потом, Андрея Нико-
лаевича жалко, он ведь буквально только
этим и жив.
Мы с ним еще немного побеседовали на
эту тему. Отношения у нас установились
чрезвычайно дружественные.
— Самое интересное в вашем деле,— го-
ворил Вертоградский,— это, конечно, не до-
просы, не обыски, не сбор показаний, а имен-
но работа мысли, когда вы, основываясь на
незаметных неопытному глазу данных, де-
лаете точные и ясные выводы, которые по-
том оправдываются. Это действительно увле-
кательно.
Ехидный он был человек и, наверно, из-
девался надо мной в глубине души. Но я на
него не сердился за это. Мое слово было
еще впереди.
Мы с ним вымыли подоконник и пол возле
окна, убрали осколки стекла и вообще унич-
тожили все следы происшедших событий.
Мы работали, как добрые товарищи, помо-
гая друг другу.
Солнце поднялось над деревьями. Был
седьмой час утра.
— Когда же вы будете лес обыскивать? —
спросил Вертоградский.
— Вот Петр Сергеевич придет,— сказал
я,— сразу и отправимся.
Петр Сергеевич легок был на помине. Он
вошел веселый и энергичный, как будто всю
ночь крепко проспал у себя в постели.
— Доброе утро,— сказал он.
— Нашли телегу?
— Как же, как же! Шагах в пятнадцати
от дороги. Я ее там и оставил. Потом пой-
дем с вами посмотрим.
Петр Сергеевич посмотрел на меня и на
Вертоградского. Что-то ему нужно было ска-
зать, и он не решался.
— Выкладывайте, Петр Сергеевич,— по-
мог я ему.— Что у вас там еще?
— Так ведь сегодня ночью...— Он опять
замялся.
— Ну, ну? — поддержал я его.
— Сегодня ночью,— решился наконец
Петр Сергеевич,— самолет прилетит. Я
связался с Москвой, мне говорят: «Как
Старичков решит. Если он не возражает,
отправляйте Костровых во что бы то ни
стало».
— Ну, до ночи еще далеко,— сказал я.
— Да ведь как далеко! Пока до аэродро-
ма доберутся, то да сё... Часа через два на-
до выезжать.
— Ну что ж,— сказал я,— дело хорошее.
Конечно, надо старика отправлять.
Петр Сергеевич опять замялся:
— А старик не упрется? Он ведь ой какой
характерный!
— Из-за того, что вакцины нет?
- Да.
Я посмотрел на Вертоградского.
— Мы с Юрием Павловичем думаем,—
сказал я,— что найдется вакцина.
Вертоградский потер руки с довольным и
немного заговорщицким видом.
— Да, думаю, что найдется,— сказал он.
Удивительно, как быстро входил этот че-
ловек в новую роль соучастника следствия!
Мы с ним весело подмигнули друг другу.
Услыша наши голоса, Валя вышла на лест-
ницу.
— Что случилось? — спросила она.
— Спускайтесь, Валентина Андреевна.
Есть новости.
— Какие новости? — Взволнованный Ко-
стров уже спускался со своего мезонина.
Петр Сергеевич заложил руки за спину и
торжественно произнес:
185
— Приказ из Москвы, Андрей Николае-
вич, вам, вашей дочери и Юрию Павловичу
сегодня же вылететь в Москву.
— То есть как? — Костров заволновал-
ся ужасно.— Без вакцины? Об этом и речи
не может быть!
— Простите, Андрей Николаевич,— вме-
шался я,— время, знаете ли, военное. При-
каз говорит точно: отправить вас троих се-
годня ночью. Отвечает Петр Сергеевич. Вам
ничего не сделают, а его могут судить по за-
конам военного времени.
Петр Сергеевич посмотрел на меня с удив-
лением, но не только не стал возражать, а
даже печально вздохнул: да, мол, вы каприз-
ничаете, а мне за вас под суд!
Костров нахмурился и молчал.
— Вы можете,— сказал я,— в Москве до-
биться, чтобы розыскам вакцины был при-
дан более широкий размах.
Костров насторожился и посмотрел на
меня.
Я продолжал, стараясь, чтобы слова мои
звучали как можно простодушней и искрен-
ней:
— Разумеется, я останусь здесь, но что
я могу сделать один, без достаточного опы-
та? А вы можете потребовать, чтобы послали
более квалифицированного следователя.
Он посмотрел на меня из-под сердито на-
хмуренных бровей. Минута колебаний, и про-
фессор решился.
— Хорошо,— сказал он.— Я полечу, но
имейте в виду, что я буду жаловаться не
только на тех, кто послал именно вас на это
ответственнейшее дело, но и на вас самих.
Вы проявили не только неопытность и не-
умение, но и недопустимую лень, и прямую
халатность.
Я молча поклонился.
Петр Сергеевич облегченно вздохнул.
У него и так было хлопот по горло. При
всей привязанности к семье Костровых, он
очень хотел, чтобы они уже были в Москве.
— Завтракайте и собирайтесь,— сказал
он.— Часа через два надо ехать на аэродром.
— Часа через два?— Валя засуетилась.—
Ой-ой! Надо же поесть что-нибудь. Я тогда
печь не буду топить. Чайник на лучинках
согрею и поедим холодного. Ладно, товари-
щи? Юра, идите за водой сейчас же. Скорей,
скорей!
— Есть идти за водой! — весело рявкнул
Вертоградский и, смешно выворачивая ноги,
размахивая руками, выбежал из комнаты.
Петр Сергеевич подошел к Кострову и
спросил:
— То, что вы берете с собой, у вас уло-
жено?
— Главное украдено,— ответил Кост-
ров,— а остальное вздор.
— Вы бы лишние бумаги сожгли. Все-
таки тыл противника...
— Что ж, это правильно. А где жечь?
— Да хоть в печке,— сказал я.
— У меня все ненужное свалено в угол.
Сейчас я начну сносить.
Он ушел наверх за бумагами. На меня он
так и не посмотрел. Он просто не замечал
моего присутствия. Меня так и подмывало
сказать ему, что вакцина уже у меня в кар-
мане и сердиться на меня не за что, но я
сдерживался. Мне хотелось закончить дело
так, чтобы в Москве не пришлось спорить,
виноват Вертоградский или не виноват.
— Когда же вы вакцину найдете? — спро-
сил Петр Сергеевич.
— Успеем,— сказал я.— Вы можете по-
завтракать с нами?
— Откровенно говоря,— покачал головой
Петр Сергеевич,— с временем туго.
Я посмотрел ему прямо в глаза и сказал:
— Позавтракайте.
Он прищурился, размышляя. Он понял,
что даром я бы не стал настаивать.
— Хорошо,— сказал он.
Костров спустился сверху со связкой бу-
маг, положил их в печь и отодвинул заслон-
ку. Я протянул ему спички, но он вынул из
кармана свои. Он не хотел от меня никаких
одолжений. Бумага весело запылала. Кост-
ров сходил еще раз наверх и принес огром-
ную кипу. Вбежала Валя со стопкой тарелок
и заставила меня расставлять их на столе.
Петр Сергеевич пристроился с кочергой к
печке и стал ворошить горящие бумаги. Ка-
жется, у всех, кроме Кострова, было припод-
нятое настроение, несмотря на события про-
шлой ночи. Вертоградский шумно влетел с
ведром, полным воды, и стал требовать, что-
бы мы посмотрели, какой он ловкий. Валя
прикрикнула на него, отняла ведро и посла-
ла за ножами и вилками. Меня она застави-
ла резать хлеб, Петру Сергеевичу велела
нести стаканы. Она успокоилась только то-
гда, когда мы все были заняты.
Андрей Николаевич был по-прежнему мол-
чалив и хмур. Он поднимался наверх, спус-
кался, таща кипы бумаг, и как будто не за-
мечал охватившего всех возбуждения.
186
Общими усилиями стол был накрыт. Бы-
ли принесены колбаса, соленые грибы и
большой горшок кислого молока. Костров
свалил у камина последнюю пачку бумаг и
коротко сказал: «Все». Валя внесла чайник.
— Прошу вас, товарищи,—сказала она,—
на последний торжественный завтрак в бо-
лотной лаборатории профессора Андрея Ни-
колаевича Кострова.
Глава десятая
ПОСЛЕДНИЙ завтрак
I
Мы сели вокруг стола. Вертоградский по-
смотрел на Кострова умоляюще.
— Андрей Николаевич,— сказал он.— вы
знаете сами, что я страстный противник вся-
кого пьянства. Вы знаете, что от рюмки вод-
ки меня пробирает дрожь отвращения. Но
тем не менее кажется мне, что сегодня, вви-
ду чрезвычайных обстоятельств, а также то-
го, что мы все провели тяжелую и бессон-
ную ночь, и еще потому, что нам предстоит
пробыть несколько часов на сыром, зара-
женном болоте, следовало бы выпить спир-
ту или, как иногда говорят, хлопнуть по сто-
почке.
— К сожалению, у меня нет спирта,—
хмуро ответил Костров.
— Андрей Николаевич,— сказал Верто-
градский,— я понимаю, что бывает святая
ложь, но она все-таки ложь. Должен сказать,
что, мучительно ненавидя этот вредный на-
питок, я всегда очень точно слежу за его
расходованием и готов сейчас прозаклады-
вать голову, что одна бутылка этой гадости
лежит у вас в том ящике, где книги.
— Конечно,— сказал Петр Сергеевич,—
по такому случаю выпить не грех.
— Может, позволишь, папа? — спросила
Валя.
Костров хмыкнул очень неопределенно.
Это можно было принять и за согласие и за
отказ. Вертоградский предпочел принять за
согласие.
— Я сейчас принесу,— сказал он и с та-
кой быстротой взлетел по лестнице, что Ко-
стров не успел и слова сказать.
Впрочем, он, видимо, не собирался спо-
рить. Он даже слегка улыбнулся торопли-
вости Вертоградского.
Вертоградский сразу же сбежал вниз и,
торжествуя, поставил на стол бутылку. Раз-
лили по кружкам, и Валя предложила тост
за Красную Армию. Вертоградский сразу же
налил снова.
— Времени мало, товарищи,— сказал
он.— За Андрея Николаевича! За то, чтобы
украденное нашлось, чтобы и про нас потом
могли сказать: «Они помогли победе!»
Костров нахмурился.
— Рано за это пить.— Он встал и поднял
кружку.— Выпьем, друзья, за Якимова!..—
Он помолчал.— Мы перед ним виноваты.
Всю жизнь он работал как настоящий уче-
ный и умер как настоящий ученый.
Мы все поднялись и в молчании выпили
этот торжественный и печальный тост. Потом
Вертоградский подбросил еще бумаги в печь,
Петр Сергеевич заговорил о военных собы-
тиях, и постепенно за столом стало опять
оживленно. Я посмотрел на часы. Остава-
лось часа полтора до отъезда. Пора было
начинать последнее действие. Пока я проду-
мывал, как перевести разговор на нужную
тему, Костров неожиданно мне помог.
— Да, Владимир Семенович,— сказал
он,— выпили бы и за вас, но, к сожалению,
пока что не вижу повода.
Нельзя сказать, чтобы это была особенно
любезная фраза, но по сравнению с полным
игнорированием моего существования она
являлась некоторым шагом вперед.
— Что делать, Андрей Николаевич! —
сказал я с виноватым видом.— И на старуху
бывает проруха.
— Папа,— вмешалась Валя,— ты напрас-
но обижаешь Володю. Мы подозревали Яки-
мова, а Владимир Семенович с самого нача-
ла его защищал.
— Но с Грибковым,— упрямо сказал
Костров,— расправился все-таки Юрий Пав-
лович.
— Тут моей заслуги немного,— скромно
сказал Вертоградский.— Положение было
безвыходное: или он меня, или я его. Про-
сто выпалил с перепугу, и всё.
Я постарался, чтобы у меня был как мож-
но более простодушный вид. Я хотел, чтобы
все сидящие за столом поняли, что я огор-
чен своей неудачей, но, как парень добро-
душный и веселый, не обижаюсь на шутки
и даже готов пошутить над собою вместе
со всеми.
— Конечно,— сказал я,— лучше бы вы
его только ранили, тогда его можно было
бы допросить... Ну, ну, не сердитесь. Это
187
просто досада следователя-неудачника. По-
думайте только, как мне не повезло! За все
следствие — ни одного допроса. Я вчера сго-
ряча даже Юрия Павловича обыскал.
Я сам засмеялся, и все засмеялись тоже.
Действительно, это было смешно: простак-
следователь, который, не умея поймать пре-
ступника, обыскивает всех без разбору, лишь
бы что-нибудь делать.
— Представьте себе,— сквозь смех гово-
рил Вертоградский,— подошел и быстро —
раз, раз!
Он вскочил из-за стола и очень живо изо-
бразил всю сцену обыска. Сцена была ис-
полнена не без юмора и, пожалуй, не без на-
блюдательности. Я смеялся так же, как все.
— Надо же было мне себя проявить,—
объяснил я смеясь.— Следователь я, черт
возьми, или нет?
Перестав смеяться, Вертоградский сел к
столу и сказал серьезно и дружелюбно:
— Я не обижаюсь, Владимир Семенович.
Я понимаю обязанности следователя. Очень
было интересно следить за вашей работой.
Удача, в конце концов, дело случая, но про-
ницательность вы проявили большую. Когда
вы говорили, что Якимов не виноват, каза-
лось, что факты все против вас. Честно го-
воря, я и сейчас не понимаю, как вы почув-
ствовали это.
Он сам вызывал меня на разговор. Ну
что ж, я охотно шел ему навстречу. Из всех
присутствующих только я один знал, чем
этот разговор кончится.
II
— Видите ли, Юрий Павлович,— сказал
я,— против Якимова было слишком много
улик.
Вертоградский удивленно на меня посмот-
рел:
— Это следовательский парадокс?
— Нет, житейское правило.
Вертоградский пожал плечами:
— Вчера вы говорили наоборот: улик не-
достаточно.
Я усмехнулся.
— В сущности, это одно и то же. Улик бы-
ло так много, что они вызывали сомнение.
Я говорил спокойно, неторопливо, как буд-
то припоминая ход своих мыслей. Петр Сер-
геевич, Валя и Вертоградский слушали меня
с интересом, как обычно слушают специали-
ста, рассказывающего о своей работе. Кост-
ров, отвернувшись, смотрел в окно и без-
звучно барабанил пальцами по столу, же-
лая этим показать, что мой рассказ совер-
шенно его не интересует.
— Мне показалось,— продолжал я,— что
меня настойчиво убеждают в виновности
Якимова. Это заставило меня насторожить-
ся. А тут случилась еще история с запиской.
Я говорил уже, что не верю в кающихся
шпионов. Да еще пишущих по-немецки.
Да еще готическим, а не латинским шриф-
том.
— А какую роль играет шрифт? — спро-
сил Вертоградский.— Этого я не понимаю.
Он, конечно, понимал это не хуже меня,
но я объяснил, глядя ему прямо в глаза:
— Попробуйте напишите что-нибудь го-
тическим шрифтом, вы увидите, что остроко-
нечные, готические буквы делают почерк не-
узнаваемым.
Я немного больше задержал на нем свой
взгляд, чем это было бы естественно. Ровно
настолько больше, чтобы у него мелькнула
мысль, не знаю ли я, не догадываюсь ли. По-
том я отвел глава. Вертоградский усмехнул-
ся, но мне показалась его усмешка не очень
искренней.
— Очень остроумно,— сказал он.— Мне
это совершенно не приходило в голову.
— Тогда пришлось предположить, что
Якимов похищен.
— Почему похищен, а не убит? — спросил
Костров.
Он наконец заинтересовался моим расска-
зом, уже не смотрел в окно и не барабанил
пальцами по столу.
— Это мне подсказали вы,— сказал я.
— Я?
— Конечно. Дневник шифровал Якимов,
у него был ключ шифра. Как же можно было
убить Якимова?
— Верно! — воскликнула Валя; она была
очень увлечена моим рассказом.
— А тут еще телега,— сказал я.— Я ждал
чего-нибудь в этом роде — телеги, автомо-
биля, просто лошади. Живого человека на
руках не унесешь. Когда исчезла телега, я
понял, что был прав.
Петр Сергеевич хлопнул ладонью по столу.
— Здорово! — сказал он.— Это здорово.
Надо выпить за следователя.
— Спирту у нас меньше, чем тостов,—
сухо сказал Костров и, повернувшись к Пет-
ру Сергеевичу, продолжал совсем другим,
дружеским тоном: — Через час, через дру-
188
гой мы расстанемся с вами, Петр Сергеевич.
Хочу вам на прощанье сказать, что я все
помню. Может, вам иногда казалось, что я
не понимаю, как много вы для нас сдела-
ли...— Он кашлянул немного смущенно.— Я
не особенно разговорчив...— Он поднял
кружку.
— Ваше здоровье, дорогой друг!
Петр Сергеевич встал и вытер губы. Под-
нялся и Костров. Они поцеловались трое-
кратно, как полагается в этих случаях. По-
том подбежала Валя к Петру Сергеевичу,
потом подошел Вертоградский. Интенданта
обнимали, целовали и растрогали вконец. Он
даже всхлипнул от глубины чувств и чуть
было не прослезился.
— Спасибо, друзья,— сказал он.— По со-
вести говоря, сколько раз я мечтал спла-
вить вас подальше куда-нибудь, в Москву
или на Урал.
— Помилуйте,— закричала Валя,— что ж
мы вам, надоели тут?
— Ну, знаете,— Петр Сергеевич развел
руками,— конечно, приятно иметь в парти-
занском отряде научно-исследовательскую
лабораторию, но хлопотно, не буду скры-
вать, очень хлопотно. Как-то Алеховские
болота мало приспособлены для научной ра-
боты.
— Позор! — сказал Вертоградский.— Мы
к нему с открытой душой, с дружбой, а он,
оказывается, нас выгнать хотел.
— Хотел, хотел,— признался Петр Серге-
евич,— а сейчас жалко будет расстаться.
Вернемся домой, станем жить-поживать, а
ведь этого никто из нас не забудет. Тысячу
раз будем вспоминать и страшное, и смеш-
ное, и грустное. Детям нашим будем расска-
зывать. Как, Валентина Андреевна?
— Будем,— уверенно сказала Валя.
Петр Сергеевич повернулся к Кострову:
— Андрей Николаевич, вернетесь в наш
город после войны?
— Как только лабораторию можно будет
наладить, так и вернусь,— сказал Костров.
— За этим дело не станет. Если в лесу на-
ладили, так в городе уж как-нибудь.— Петр
Сергеевич поднял кружку.— Ну, по послед-
ней— за встречу!
Все выпили. Выпил и я, хотя и чувствовал
себя в этом тосте лишним. Действительно,
трогательный это был тост. Вот уж про эту
дружбу между профессором и интендантом
можно было сказать, что она прошла и огонь
и воду. Разные судьбы были у этих людей,
в обыкновенное время — разные интересы,
разная жизнь, а, пожалуй, теперь, прожив
это время так, как они прожили, до конца
жизни станут профессор и партизанский нач-
хоз близкими друзьями.
Застучали вилки и ножи. Вертоградский
хвалил грибы, Петр Сергеевич с аппетитом
уплетал колбасу, мы с Костровым налегли
на кислое молоко.
Следовало вернуться к разговору, который
еще далеко не был кончен. Я сразу взял
быка за рога.
— Да,— сказал я,—как бы мы весело зав-
тракали сегодня, если бы вакцина и днев-
ник были найдены и возвращены Андрею
Николаевичу!
Ш
Костров вздрогнул от неожиданности, сер-
дито на меня посмотрел и отвернулся.
Наступила пауза. Все только отвлеклись
от этой проклятой темы, только развесели-
лись немного, а я, как нарочно, снова к ней
возвращался.
Вертоградский нахмурился, Петр Сергее-
вич посмотрел на меня удивленно и недо-
вольно, а Валя, добрая душа, только спро-
сила очень дружески:
— А почему не удалось найти, Володя?
Она хотела дать мне возможность объяс-
нить и оправдаться. И Вертоградский хотел
мне помочь.
— Это я виноват,— сказал он.— Все кон-
цы Грибков в могилу унес.
— Трудное было следствие? — спросила
Валя.
Я пожал плечами и улыбнулся.
— Не следовало бы мне говорить, так как
я ничего не добился, но все же скажу: нет,
не особенно трудное.
— Какие же тогда бывают трудные де-
ла?— удивился Петр Сергеевич.
— Ну,— сказал я,— в разное время раз-
ные...
— Что же было бы,— спросил Костров
(ядовитый он был старик!),— если бы вам
пришлось столкнуться с трудным делом?
Я промолчал. Петр Сергеевич встал и по-
дошел к окну.
— Солнце высоко,— сказал он.— Надо
вам собираться. И мне давно пора.
Жестом я остановил его:
— Десять минут не расчет, Петр Серге-
евич, подождите.
189
IV
Я допил чай и поставил стакан на стол.
Еще раз прикинул в голове все то, что мне
предстоит сказать Вертоградскому. Я чув-
ствовал, что он насторожился. То, что я без
всякой видимой причины задержал Петра
Сергеевича, не прошло для него незамечен-
ным. Кажется, Андрей Николаевич и Валя
тоже почувствовали, что я не случайно по-
просил остаться партизанского интенданта.
Оба они внимательно и выжидающе на меня
посмотрели.
Я заговорил подчеркнуто спокойно, даже
немного небрежно:
— Вы знаете, Юрий Павлович, даже вот
в этом нашем деле, хотя, казалось бы, пре-
ступник изобличен и убит, многое кажется
неясным.
— Ах, так? — заинтересованно сказал
Вертоградский.— На мой дилетантский
взгляд, все решено и ясно.
Я не смотрел на Вертоградского и сказал,
не обращаясь ни к кому в особенности, как
бы просто размышляя вслух:
— Мне думается, что у Грибкова должен
был быть сообщник.
— Неужели это еще не кончилось? — тос-
кливо сказала Валя.
— Конечно, не кончилось,— буркнул Ко-
стров,— Вакцины-то ведь нет? Мы не знаем,
где она.
Вертоградский пожал плечами:
— Под любым деревом, в любой куче ва-
лежника. Лес велик.
Но я, не сбиваясь, продолжал раздумы-
вать вслух:
— Найдем мы вакцину или не найдем, а
сообщника найти мы должны.
— Откуда сообщник? — удивился Верто-
градский.
— Давайте рассуждать. Убить Якимова
Грибков мог и один. Но связать, заткнуть
рот и спрятать... подумайте сами. Якимов
был здоровый, сильный человек.
— Грибков мог его оглушить,— сказал
Вертоградский.
— На голове у Якимова нет повреждений.
— Может быть, наркоз?
— Допустим.— Я закурил папиросу и не-
которое время ходил по комнате, как бы
раздумывая, могли ли Якимова усыпить нар-
козом.— Допустим также,— сказал я,— что
Грибков выследил, где хранится вакцина.
Но не кажется ли вам странным, Юрий Пав-
лович, что он уверенно заходит в лаборато-
рию, не зная, спите вы или нет? Ведь, согла-
ситесь, это очень рискованно.
— Да, конечно,— сказал Вертоградский,
но, подумав, добавил: — Правда, я сплю
очень крепко.
Мы говорили спокойно, неторопливо, буд-
то рассуждали на интересную, но лично нас
не касающуюся тему.
— Мы-то знаем, что вы спите крепко,—
засмеялся я,— но откуда мог это знать Гриб-
ков?
Вертоградский усмехнулся тоже:
— Должен сказать, что эта моя несчаст-
ная особенность известна довольно широко.
Об этом могли говорить при Грибкове.
Я знаю, что надо мной немало шутили в от-
ряде.
— Хорошо,— согласился я.— Это, конеч-
но, возможно. Но откуда Грибков знал, что
дневник зашифрован? Это ведь было извест-
но только своим. Об этом не могли говорить
в отряде. А если он не знал, что дневник
зашифрован, почему он просто не убил Яки-
мова? Это было бы гораздо легче.
— 'Вообще говоря, вы правы,— нахмурил-
ся Вертоградский,— рассуждение интерес-
ное. С другой стороны, последнее время
Грибков довольно часто к нам заходил. Он
сделал вот эту качалку. Он сколачивал ящи-
ки. Я не помню точно, но, по-моему, он
чуть ли не каждый день бывал. Он мог
подслушать какой-нибудь наш разговор
о шифре.
— Тоже возможно,— коротко согласился
я.— А появление записки вам не кажется
странным?
Вертоградский откинул голову на спинку
качалки и положил руки на подлокотники.
Он был безмятежно спокоен. Слишком спо-
коен, чтобы это могло быть естественным.
Я стоял перед ним, засунув руки в карманы,
и смотрел на него в упор. Теперь уже, ка-
жется, все почувствовали скрытое напря-
жение нашего разговора. Костров, который
подсел к печке и ворошил кочергой пылаю-
щие бумаги, так и застыл с кочергой в ру-
ке и, повернув голову, недоуменно смотрел
то на меня, то на Вертоградского. Валя дер-
жала в одной руке полотенце и, кажется,
совершенно забыла, что собиралась выти-
рать тарелки. Петр Сергеевич, как человек
боевой, уже сунул руку в карман, очевидно
решив, что скоро понадобится револьвер,
хотя и совершенно не понимая, на кого при-
дется его направить.
190
— Несчастный вы народ, следователи! —
вздохнул Вертоградский, все еще спокойно
раскачиваясь.—Все вам кажется странным
и подозрительным. Трудно вам жить, Вла-
димир Семенович...
— Думаю,— сказал я,— что дальше вы,
Юрий Павлович, сами со мной согласитесь.
— Послушаем,— сказал Вертоградский.
— Вчера днем я сказал,— продолжал я
неторопливо,— что улик против Якимова не-
достаточно. И вот через пятнадцать минут
Андрей Николаевич приносит якимовскую за-
писку. Не правда ли, странное совпадение.
— Позвольте...— Костров отложил кочер-
гу, встал и подошел ко мне.— Позвольте,
Владимир Семенович, ведь как раз в это
время Грибков принес мне ящики!
— Да? — спросил я.— А вы видели, что
Грибков писал записку?
— Нет, конечно, не видел.— Костров был
страшно возбужден.— Но я также не видел,
чтобы Юрий Павлович ее писал.
Имя было названо. Пожалуй, только Ко-
стров не понял, что сказанная им фраза
резко изменила характер разговора. До сих
пор — внешне, по крайней мере,— это был
обыкновенный дружеский разговор. Одна
фраза Кострова превратила его в допрос.
Все остальные почувствовали это сразу.
— Папа,— воскликнула Валя,— почему
Юрий Павлович?
Костров растерянно оглядел нас всех.
— Я не знаю...— сказал он.— Я думал, мы
просто так говорим, к примеру... Это же не
допрос.
Это был именно допрос, и его нельзя было
прекратить. Раз имя подозреваемого было
названо, разговор должен был продолжать-
ся до конца.
Теперь Вертоградский решил обнажить су-
щество разговора. Он усмехнулся и встал с
качалки. Мы с ним стояли друг против дру-
га, и мне приходилось смотреть на него сни-
зу вверх, потому что он был выше меня
на целую голову.
Глава одиннадцатая
УЛИК ДОСТАТОЧНО
I
— Нет, это именно допрос,— подтвердил
Вертоградский.— Но вы не смущайтесь, Анд-
рей Николаевич. Я понимаю Владимира Се-
меновича, он обязан всех допросить.
Я был по-прежнему дружелюбен.
— Конечно,— согласился я.— Мы все за-
интересованы в том, чтобы установить исти-
ну, и Юрий Павлович — не меньше других.
Не надо только называть это допросом.
Просто беседа, имеющая целью помочь след-
ствию.
Костров переводил испуганный взгляд с
Вертоградского на меня и с меня на Верто-
градского. Очень несчастный вид был у ста-
рика. Я чувствовал, что он сам пугается
мыслей, которые невольно приходили ему в
голову.
•— Итак, давайте продолжать наши рас-
суждения,— сказал я.— Вернемся к за-
писке...
Я говорил по-прежнему спокойно, ни на
кого не глядя, просто размышляя вслух. На
секунду у меня мелькнула было мысль, что,
быть может, опасно выпускать из виду Вер-
тоградского, но, взглянув на Петра Сергее-
вича, я успокоился: он сидел на окне
с видом чрезвычайно решительным. Не
зная еще, как развернутся события и кто
окажется виноват, он, видимо, твердо ре-
шил, что его долг не дать виноватому
бежать.
— Видите ли, Андрей Николаевич,—
продолжал я,— свой человек, находясь в
комнате, всегда сможет написать записку
так, что никто не обратит на это внимания.
Но когда чужой приходит в дом по делу на
десять минут, он на виду все время. Как же
мог написать Грибков записку, находясь с
вами и с Юрием Павловичем в одной комна-
те? Ведь для этого надо достать карандаш,
бумагу, сесть. Как хотите, а мне это кажет-
ся невероятным. Потом, какая случайность:
он оказывается под окном как раз тогда,
когда я говорю, что улик против Якимова
недостаточно.
— А может быть, находясь под окном,—
перебил меня Вертоградский,—и услыша
ваши слова, он там же и написал записку?
Так ведь тоже могло быть. Тогда наверху
ему оставалось только сунуть записку в кни-
гу. Ну, а это он, конечно, мог незаметно
сделать.
— Может быть,— согласился я.— Удиви-
тельно только, как все время везло Гриб-
кову... до самой его встречи с вами.
—- Зато при встрече со мной,— насмешли-
во подхватил Вертоградский,— ему реши-
тельно не повезло.
Костров вдруг обрадовался.
191
— Вот-вот,— закивал он головой,— пра-
вильно, правильно!
Старику ужасно не хотелось разочаровы-
ваться в своем ассистенте. Как всякий хоро-
ший и честный человек, он надеялся, что и
все вокруг окажутся честными и хорошими.
Тем более, что его еще мучила совесть, что
он так поспешно обвинил Якимова! Он по-
вернулся ко мне с вопросительным и прося-
щим видом:
— Владимир Семенович, это ведь дей-
ствительно снимает все подозрения с Юрия
Павловича!
— Вы только не подумайте,— мягко ска-
зал я,— что я обвиняю Юрия Павловича.
У нас разговор предположительный. Но до-
пустите на одну минуту, что Юрий Павло-
вич— засланный агент.
Костров возмущенно пожал плечами.
— Ну, знаете...— начал он.
Но Вертоградский его перебил.
— Ничего, продолжайте, Владимир Семе-
нович.
Я улыбнулся:
— Хорошо, будем продолжать. Значит,
Юрий Павлович, вы, с вашего разрешения,
засланный агент. Причем самый квалифи-
цированный, самый ценный.
Вертоградский вежливо поклонился:
— Спасибо за комплимент.
— -Ваша задача,— дружелюбно продол-
жал я,— стоять в стороне и не попадаться.
Ваша работа далеко впереди. Вам нужно
сохранить себя для нее. Грибков вас знает.
Вы были с ним и раньше связаны. Может
быть, даже именно он передал вам указа-
ние уйти в глубокое подполье и ждать. Важ-
нее всего для вас — не выдать себя. По-
этому вы вовсе не хотите помогать Грибкову
в его работе. Но события поворачиваются
так, что Грибков оказывается в опасности.
Что вы будете делать?
Вертоградский подумал, нахмурился и по-
жал плечами.
— Ей-богу,— сказал он,— ничего не при-
ходит в голову.
— Но это же совершенно ясно,—удивил-
ся я,— как вы сами не догадываетесь? Помо-
гать Грибкову рискованно, но, если он по-
падется, риск еще больше. Вы совершенно
не гарантированы от того, что он вас не на-
зовет на допросе. Конечно же, вы будете
пытаться спасти Грибкова. Правда ведь?
Вертоградский улыбнулся широко#, добро-
душной улыбкой.
— Вы совершенно правы, Владимир Се-
менович,— согласился он.— Разумеется,
если бы я был немецким агентом, я бы по-
пытался Грибкова спасти. Но ведь вы хоро-
шо знаете, что я его не спасал.
— Конечно, конечно,— улыбнулся я.— Но
представим себе на минуту, что вы немец-
кий агент, а спасти Грибкова не можете.
Что вы должны делать в этом случае? Не
догадываетесь? Вы ведь умный человек. Ко-
нечно, вы должны любой ценой заставить
его замолчать.
— Вы хотите сказать,— медленно прого-
ворил Вертоградский,— убить его?
— Да,— согласился я,— убить. Кстати,
мы уже говорили, что вам нужно выдви-
нуться. А убийство немецкого шпиона это акт
героический.
Молчал я, молчал Вертоградский. В ком-
нате было очень тихо. Так тихо, что слышно
было взволнованное, неровное дыхание Ва-
ли. Вертоградский рассмеялся и сказал гром-
ко и весело:
— Достоевский говорил, что психология—
палка о двух концах. Вы бьете больно, Вла-
димир Семенович, но не забудьте, что палку
можно и повернуть!
Я наклонил голову:
— Поверните.
II
•— Разрешите теперь,— сказал Вертоград-
ский,— немного порассуждать и мне. Пред-
ставим себе на минуту, что я действительно
нахожусь под следствием. Что я мог бы в
этом случае ответить вам? Я бы ответил
следующее: у каждой профессии, дорогой
Владимир Семенович, есть свои профессио-
нальные болезни: у наборщика — свинцовое
отравление, у часовщика — близорукость.
Ваша профессия страдает своей болезнью.
Эта болезнь — подозрительность и избыток
воображения. Стечение обстоятельств ка-
жется вам достаточным для обвинения че-
ловека. Между тем, если посмотреть на дело
спокойно и не предвзято, то ведь все это
будет выглядеть совсем не так убедительно.
Все, что вы говорите, Владимир Семенович,
это психология, рассуждения, более или ме-
нее убедительные, но вовсе не доказатель-
ные. Ведь конкретного-то ничего нет...— Он
наклонился ко мне и сказал тихо и внятно:—
Улику, Владимир Семенович, хотя бы одну
улику!
192
Он был совершенно прав. К сожалению,
все это были одни рассуждения. Но я все-
таки думал, что улику мне получить удаст-
ся. Сквозь спокойствие и уверенность Вер-
тоградского я чувствовал его растущую ра-
стерянность. Вряд ли он ждал, что я буду
говорить с ним так прямо. Естественно с его
стороны было предположить, что, если я за-
теял этот разговор и открыл свои карты, зна-
чит, у меня есть неизвестные ему доказатель-
ства. Мысль эта наверняка его беспокоила
и лишала выдержки и стойкости. Я решил
еще раз испытать его нервы.
— Только не забывайте, Юрий Павло-
вич,— сказал я ласково,— что мы говорим
предположительно. Это дружеский разговор,
не более.— Я помолчал и рассмеялся.— Но,
каюсь, Юрий Павлович, после истории с за-
пиской я послал радиограмму в Москву —
проверить, учились ли вы в Московском уни-
верситете.
Я замолчал. Хотя Вертоградский действи-
тельно учился в Московском университете
и ему нечего было опасаться ответа на мою
радиограмму, но он с таким напряжением
ждал подвоха с моей стороны, так боялся
совершить ошибку, сказать не то, что сле-
дует, что молчал, видимо соображая, не мог-
ло ли из университета прийти разоблачение.
Все почувствовали странность его молчания.
— И вам ответили, что он не учился? —
волнуясь, спросил Костров.
— Что вы, Андрей Николаевич! — уди-
вился я.— Я бы тогда просто арестовал
Юрия Павловича.
Вертоградский засмеялся коротким и рез-
ким смехом.
— Какое счастье,— сказал он,— что не на-
путали в архиве!
— К счастью, путаницы не произошло,—
успокоил я его.
Вертоградский вздохнул, шутливо изобра-
жая чувство величайшего облегчения.
— Значит, я могу себя считать реабилити-
рованным? — спросил он.— Валя, налейте
оправданному чаю, у него от волнения пере-
сохло в горле.
Нехороший был у него при этом вид. Ве-
роятно, действительно у него пересохло в
горле. Он был бледен, и шутка его прозвуча-
ла неестественно. Настолько у него был
странный вид, что Валя растерянно на него
посмотрела и немного отодвинулась, когда
он к ней подошел. Он не обратил на это
внимания, сам налил себе чаю и сел.
Но наш разговор далеко еще не был кон-
чен. Я подошел и снова стал против него.
И снова, не отрывая глаз, на нас смотрели
Костров, Валя и Петр Сергеевич.
— У меня ведь, как вы сказали, профес-
сиональная болезнь,— снова заговорил я,—
На всякий случай я спросил у вас, в какой
вы школе учились, и послал радиограмму в
Калинин.
Он поднял на меня глаза. Они были на-
смешливо прищурены. Я думаю, Вертоград-
ский прищурил их для того, чтобы я нр уви-
дел их выражения.
— Предусмотрительно,— сказал Верто-
градский.— Но могла произойти путаница в
калининском архиве.
— Могла,— согласился я,— но не произо-
шла. В Калинине уничтожены архивы перед
занятием города немцами.
Вертоградский рассмеялся раскатисто и
громко. Немного слишком громко, немного
слишком раскатисто... Мы ждали все, когда
он кончит смеяться, и я видел ужас в глазах
и Кострова и Вали. Не мог так смеяться че-
ловек, уверенный, что никакое разоблаче-
ние для него не опасно. Он наконец замол-
чал и отхлебнул чаю.
— Тогда пошлите радиограмму в родиль-
ный дом,— сказал он.— Может быть, я и не
родился.
Я оперся на стол и приблизил лицо к его
лицу.
— Это не нужно,— сказал я.— В какой
вы, говорите, школе учились?
Он посмотрел на меня и спросил:
— А что?
— Помните, вы ночью рассказывали мне,
что в тринадцатой? Это несчастливое для
вас число: в Калинине всего десять средних
школ.
Опять наступила пауза. Я смотрел на него
внимательно. Он растерялся. Моя уверен-
ность подействовала на него. Он попался да-
же легче, чем я ожидал. Он несколько раз
пошевелил губами, прежде чем начать го-
ворить.
— Так...— сказал он. И опять замолчал.
Потом отпил еще чаю.— Отвечу вам тоже
психологическим рассуждением. Я чувство-
вал, что вы меня подозреваете, разумеется,
нервничал и напутал. Я и сам тогда заметил
и сразу поправился бы. Но боялся, что вам
покажется это подозрительным, и промолчал.
Я учился в школе номер восемь, в доме но-
мер тринадцать по улице Энгельса.
13. Мир приключений.
193
Вертоградский помолчал. Постепенно он
снова обрел хладнокровие. Я смотрел на не-
го улыбаясь, и его, видимо, очень тревожила
моя улыбка. Он быстро соображал, не сде-
лал ли он еще какую-нибудь ошибку. Это
был уже не тот хладнокровный, непроницае-
мый человек, с которым мы несколько часов
назад беседовали, попивали чай,— теперь
он был не в силах сдержаться, и чувства
его ясно отражались на лице. Я даже
ощутил момент, когда у него вдруг мель-
кнула догадка. Он быстро посмотрел на
меня.
— Но когда вы успели получить ответ на
радиограмму? — спросил он.
Я рассмеялся.
— Юрий Павлович, Юрий Павлович,—
сказал я,— как легко вы отказываетесь от
своих школьных товарищей и учителей! Я не
только не успел получить ответ, но я даже
и не запрашивал, сколько в Калинине школ.
Думаю, что, наверно, больше тринадцати.
Я хотел только узнать, точно ли вы осведом-
лены о своей прошлой жизни.
III
Снова наступило молчание. Вертоградско-
му нелегко дался этот удар. Он ясно по-
чувствовал, что хозяином в разговоре был
я. Он понимал, что наделал глупостей. Это
лишало его уверенности. Он был в том со-
стоянии, когда люди, чувствуя, что надо
исправить сделанные ошибки, совершают
новые, еще более тяжелые. Он перевел ды-
хание.
— Допрос вы ведете мастерски,— сказал
он.— Должен признаться, что вы меня сби-
ли с толку. Еще немного, и я сам поверил
бы в то, что я виноват.
Я внимательно на него посмотрел. Дей-
ствительно, он был сбит с толку. Он был го-
тов выдать себя. Теперь я должен был
предоставить ему эту возможность. Я пожал
плечами.
— К сожалению, вы правы, Юрий Павло-
вич,— сказал я,— это все психология. Улик
у меня все-таки нет ни одной. Вот если
бы в доме была вакцина, это была бы
улика.
— Почему? — спросил Вертоградский.
— Не мог же ее Грибков спрятать при
вас, если вы не были его соучастником!
— То есть, когда «при мне»?
— Вчера, когда вы его застрелили. Перед
этим мы достаточно тщательно обыскивали
комнату, чтобы знать, что вакцины здесь
нет.
Вертоградский поднял на меня глаза. Ве-
роятно, прежде всего он подумал, что я
знаю, где вакцина, потом вспомнил, что
слишком взвинчен и не может рассуждать
хладнокровно. Он сделал скидку на свою
возбужденную мнительность. Невольно в том
состоянии, в котором он был, масштабы яв-
лений Смещались. Серьезное казалось пустя-
ком, а пустяк вырастал в страшную угрозу.
Он заставил себя поверить в то, что я ничего
не знаю.
— Я думаю,— медленно сказал он,— что
в доме вакцины нет.
Я пожал плечами.
— Посмотрим, Юрий Павлович,— ска-
зал я.
— Владимир Семенович,— возбужденно
вмешался в разговор Костров,— если вы ду-
маете... если вы подозреваете, так давайге
искать!
За окном задребезжала телега.
— Лошадь подана,— сказал Петр Сергее-
вич.
Костровы смотрели на меня выжидающе.
Я отрицательно покачал головой.
— Нет, Андрей Николаевич,— сказал я,—
вы сейчас собирайтесь и поезжайте. Я здесь
останусь один, спокойно, не торопясь обыщу
дом и к обеду буду у вас... Правильно, Петр
Сергеевич?
— Конечно, правильно,—согласился Петр
Сергеевич.— Вас одного мы как-нибудь всег-
да доставим.
— Не хочется мне уходить...— колебался
Костров.
— Придется,— решительно сказал я.—
Когда вы уедете, я пересмотрю каждый вер-
шок. Так будет гораздо лучше.
Петр Сергеевич встал, выглянул в окно,
окликнул возчика, распорядился, чтобы те-
легу подали к крыльцу, вознегодовал, что
на лошади не тот хомут,— словом, стал про-
являть энергичную деятельность.
— Пойдем, папа,— сказала Валя.— Нель-
зя же людей задерживать. Твой рюкзак еще
не уложен.
Недовольно нахмурившись, Костров по-
шел наверх, в мезонин. Вертоградский спро-
сил неуверенно:
— Владимир Семенович, я тоже могу
ехать?
Я удивленно пожал плечами:
194
— Конечно, Юрий Павлович. Пока ведь
улики нет.
— Ну что ж, и на том спасибо,— криво
улыбнулся мне Вертоградский.
— Пожалуйста,— ответил я, тоже улы-
баясь.
Голос Петра Сергеевича раздавался уже
за окном. Он кого-то распекал, кем-то воз-
мущался.
— Боком, боком! — говорил он.— Неуже-
ли не понимаешь? Осторожней!
Костровы ушли в мезонин. Я выбежал в
кухню и в кухонное окно крикнул что-то
Петру Сергеевичу. Когда за мною закры-
лась дверь. Вертоградский остался в комна-
те один.
IV.
Полминуты я беседовал с Петром Сергее-
вичем, потом хлопнул наружной дверью.
Казалось, что я вышел из дома. Конечно,
Вертоградский мог на всякий случай отво-
рить дверь и проверить, но у него были счи-
танные секунды, он не мог их тратить щедро.
Бесшумно ступая на носки, я пробежал че-
рез кухню и, прислушиваясь, застыл у две-
ри. В комнате было тихо. Я ждал. Шагов
его я мог не услышать — наверно, он тоже
ходил на цыпочках,— но шелест бумаги,
звон стекла, стук кочерги — что-нибудь
должно было мне указать момент, когда сле-
довало открыть дверь. Я ждал. Петр Серге-
евич вошел в кухню и уже открыл рот, что-
бы спросить меня о чем-то, но я так замахал
рукой, что он застыл с открытым ртом и ши-
роко открытыми, испуганными глазами.
Секунда шла за секундой. В комнате бы-
ла по-прежнему мертвая тишина. Может
быть, Вертоградский действовал так осто-
рожно, что я напрасно ждал звука, который
бы выдал его, или же я прослушал? Я уже
решил открыть дверь наудачу и в это время
услышал тихое, чуть различимое звяканье
стекла. Я распахнул дверь и вошел в ком-
нату. Я не ошибся: Вертоградский сидел у
печки и мешал кочергой горящую бумагу.
Он не обернулся, когда я вошел. Поза его
была неестественна и неудобна. Видимо, так
застал его стук открывшейся двери. Я осмот-
релся. Ведро с водой стояло на полу. Я по-
дошел к топке. Черная коленкоровая тет-
радь корчилась на огне; рядом поблескива-
ли осколки разбитых ампул. Как я и рас-
считывал, он попытался уничтожить глав-
ную улику против себя.
— Что же вы не собираетесь, Юрий Пав-
лович? — спросил я спокойно,— Бумаги
жжете?
Он не успел мне ответить. Схватив ведро,
я выплеснул всю воду в печь. Туча пара оку-
тала Вертоградского, он вскочил. Я накло-
нился и вытащил из огня полусгоревшую
тетрадь.
— А куда вы ампулы дели? — деловито
спросил я его, вынимая из кобуры наган.
Секунду Вертоградский смотрел на меня
безумными глазами. Он глотал воздух, как
13’
195
рыба. Он был явно в смятении и не знал,
что ему говорить и что делать. Впрочем,
этой одной секунды было достаточно для
него, чтобы понять, что он выдал себя окон-
чательно и бесповоротно. Он рванулся было
к окну, но сразу остановился. В дверях кух-
ни стоял Петр Сергеевич, держа в руке тро-
фейный немецкий маузер. Еще секунда мол-
чания. Истерическая улыбка появилась на
лице Вертоградского, он взглянул на дверь
мезонина.
Я не заметил, когда вышел из мезонина
Костров. Во всяком случае, достаточно дав-
но, чтобы услышать и понять главное. Он
сбежал по лестнице, перепрыгивая через три
ступеньки, и подскочил к Вертоградскому.
— Сожгли! — закричал он надтреснутым
голосом.— Разбили!
Маленький, он стоял перед высоким Вер-
тоградским и, кажется, собирался вцепиться
ему в горло. Вертоградский немного овла-
дел собой. Он провел дрожащей рукой по
волосам и повернулся к Кострову.
— Вот и всё,— сказал он с усмешкой.—
Дневник сгорел, вакцины не существует.
Он сказал это спокойно, но губы его дро-
жали, и столько откровенной ненависти было
в его взгляде, что трудно было сейчас по-
нять, как мог этот человек годами притво-
ряться любящим и преданным другом семьи
Костровых.
Мне не следовало дальше молчать. Ко-
строва мог хватить удар от горя и ярости.
— Не надо, Юрий Павлович, считать дру-
гих дураками,— сказал я мягко.— Неужели
вы думаете, я оставил бы вас одного, чтобы
вы могли тут спокойно хозяйничать? Мне
ведь нужна была только улика, вот я ее и
получил.
Я вынул из кармана настоящий дневник
и настоящие ампулы и протянул их Кост-
рову.
* * *
Вертоградского увели. Его отправят сле-
дующим самолетом. Не надо, чтобы он летел
вместе с Костровыми.
Андрей Николаевич долго бормотал что-то
совершенно нечленораздельное. По некото-
рым признакам я догадываюсь, что он бла-
годарил меня и просил извинения за свою
недоверч ивость.
А Валя просто взяла мою руку и сказала,
глядя мне прямо в глаза:
— Вы тоже полетите в Москву, Володя?
Мне так спокойно, когда вы с нами.
t. r?
их
КНЯЗЬ ДЖЕЙК БЕЛЬСКИЙ
Кортец! Вряд ли это была его настоя-
щая фамилия. Хотя он и уверял всех своих
знакомых, что предком его был сам «вели-
кий конквистадор», но темно-бурая кожа ли-
ца, косматые черные брови, разросшиеся
чуть не до самых корней волос, мясистые
губы под горбатым носом — все это застав-
ляло искать родину Педро Хорхе Кортеца
где-то в Малой Азии. Однако вот уже два-
дцать пять лет мсье Кортец числится под-
данным Французской республики, и вопрос
о его национальности, в сущности, не играет
никакой роли.
Сегодня мсье Кортец проснулся в 8.30, то
есть на полчаса раньше, чем всегда, и, быть
может, поэтому был не в духе. Сидя с за-
дранным кверху намыленным подбородком
перед трюмо, он хмуро слушал конфиден-
циальное журчанье увивавшегося вокруг не-
го парикмахера Этьена.
В течение того получаса, который требо-
вался для удаления черной, как левантий-
ская ночь, и жесткой, как колючая проволо-
ка, растительности на мясистых щеках мсье
Кортеца, молодой брадобрей умел выло-
жить сотни секретов, сплетен, слухов и
анекдотов-
Этьен уже добился, как выражаются до-
кладчики, «определенных успехов»: тщатель-
но выскобленные щеки стали голубыми, а
хмурое сопенье взыскательного клиента пре-
кратилось. Как раз в этот момент в дверь
кто-то тихо постучал.
— Алло! — недовольно проворчал мсье
Кортец, различив легкие шаги горничной
Мадлен.
199
Этьен стрельнул в Мадлен восхищенными
глазами, но та даже не повела в его сторону
своими длиннейшими ресничными протезами.
Педро Хорхе Кортец увидел в зеркале по-
зади себя огненного цвета губы Мадлен.
— Мсье, — шевельнув ресницами, но чуть
двинув губами, сказала Мадлен, — вас хочет
видеть какой-то американец.
Кортец вопросительно воззрился на отра-
жение Мадлен в зеркале. Горничная знала,
что в таких случаях он не задает вопросов, —
нужно отвечать без них.
— Молодой. Хорошо одет. Нечисто гово-
рит по-французски. Фамилии не назвал, —
короткими фразами прочирикала Мадлен.
Кортец внимательно посмотрел на ее ку-
кольное лицо и спросил:
— Сколько он вам дал?
Мадлен скорчила гримаску:
— О-о! Совсем немного, мсье. Доллар...
Этьен сокрушенно вздохнул: он не мало
перебрил американцев, но ни один не дал
ему целого доллара.
— Пусть подождет, — без раздумья изрек
Кортец. — Завтрак подадите сюда.
Послышалось шуршанье шелковой юбки,
и Мадлен исчезла за дверью.
Этьен снял повязку. Зашипел пульвериза-
тор. Вслед за тем Кортец встал, в три четвер-
ти повернул к зеркалу лицо и полюбовался
работой Этьена.
— Доллар... — сказал он. — Не так уж
много...
— Солидный посетитель дал бы горнич-
ной десять, — зажурчал Этьен, обмахивая
клиента щеточкой.
— Если человек чего-нибудь стоит, он во-
обще не дает горничной чаевых!.. — неожи-
данно резюмировал Кортец. — Халат!
Он отвел руки назад, и тотчас же Этьен
облек его грузную фигуру в халат, на оран-
жевом шелке которого летали колибри и
200
секретничали молоденькие китаянки, выши-
тые золотом и серебром.
Получив свой гонорар, парикмахер исчез.
Вместо него с подносом в руках появилась
Мадлен. Она ловко опустила поднос на круг-
лый столик и подкатила его к креслу Кор-
теца.
Вино, маринованный лучок, сардины и ро-
зовые креветки в масле... Конечно, это еше
не завтрак, а лишь прелюдия к нему. Мсье
Кортец любил, чтобы еда на круглом сто-
лике сменялась, как сцены в опере, где все
более или менее известно и все-таки неожи-
данно. Он налил в бокал терпкое рубиновое
вино, понюхал его и, прикрыв свои тяжелые
веки, отпил глоток... Затем послышалось
блаженное мурлыканье. Мсье Кортец выбрал
сардинку и произнес многозначительно:
— Экстра!
Но Мадлен не уходила за следующим под-
носом. Ее пригвождал к месту доллар, полу-
ченный от посетителя.
— Ну? — спросил Кортец.
— Он ждет, мсье.
— A-а! Зовите...
Через две минуты в кабинет бесшумно,
словно призрак, проскользнул светловоло-
сый, редковолосый и весьма бледнолицый
молодой человек в недорогом костюме цвета
небесной лазури и с узким галстуком, похо-
жим на шкурку, сброшенную ящерицей.
— Здравствуйте, сэр, — сказал он по-рус-
ски, предварительно натянув приятную улыб-
ку на свое бледное лицо. — Если я не оши-
баюсь, вы хорошо говорите по-русски, сэр?
Кортец недружелюбно и невнимательно
оглядел гостя.
— Да! — ответил он сквозь зубы. — Вы
не ошибаетесь...
— Меня зовут Джейк Бельский, — вкрад-
чиво произнес гость и заморгал веками, под-
крашенными зеленкой, словно просигналил
что-то по азбуке Морзе.
Кортец удивленно уставился на него:
— Джейк Бельский?..
— Так точно, сэр. Я родился во Франции,
но вырос в Америке. Там меня все называли
Джейком. Я вчера только приехал в Париж
из Чикаго.
Молодой посетитель говорил по-русски
без акцента, но все же с некоторым усилием.
Видимо, ему не часто доводилось говорить
на родном языке. Просигнализировав веками
то, чего не договорил, он вынул из кармана
и поднес Кортецу письмо.
— Вот здесь вам обо мне пишет мистер
Сэмюэль Грегг. Он сказал, что вы, сэр, хо-
рошо знаете его...
Кортец взял письмо и кивнул Джейку на
кресло.
Вошла Мадлен с подносом, на котором
дымилось жаркое с бобами. Распечатывая
письмо, Кортец следил за приближающимся
подносом. Его крупный нос, как флюгер, по-
корный ветру, невольно поворачивался в
сторону жареного мяса.
— Жиго! — произнес Кортец вдохновенно
и добавил: — Экстра!
Но тут же вспомнил о письме.
— Сэмюэль Грегг! «Опять Онегин стал на
пути моем!» — довольно фальшиво пропел
он. — Что ему от меня нужно?
Письмо было короткое и без единого знака
препинания:
«Старик Хорхе перестань обижаться на нас
и попробуй еще раз съездить в Россию как
наш представитель там можно сделать один
бизнес который стоит тысячи коптских еван-
гелий тебе все расскажет этот юнец он рус-
ский князь но это ничего не значит он знает
секрет одного дела на котором можно хоро-
шо заработать я финансирую новую русскую
операцию 15% от чистой прибыли тебя на-
верное устроят
СГ»
Кортец недовольным взглядом окинул го-
стя. Как многие восточные люди, он был
суеверен: русский князь, да еще с утра —
это плохая примета! Неожиданное обраще-
ние Сэмюэля Грегга также озадачило его.
Крупный воротила международного анти-
кварного треста, Грегг когда-то с помощью
Кортеца и присосавшихся к советским куль-
турным учреждениям деляг переправил на
запад немало ценных произведений искус-
ства и редких рукописей. Но антикварный
трест бесцеремонно отрекся от Кортеца, ко-
гда тот проиграл авантюрное дело с покуп-
кой в СССР так называемого «коптского
евангелия»...
Однако аромат аппетитного жиго сгладил
дурное впечатление от письма Грегга. Кортец
вооружился вилкой и ножом и проворчал:
— Я вас слушаю...
Русский князь выпрямился в своем кресле,
как заглавная буква, и тотчас же перешел со
своей азбуки Морзе на обыкновенную, хотя
и несколько витиеватую речь:
— Я слыхал, сэр, что в свое время вы за-
нимались очень полезным делом, способствуя
обмену культурными ценностями между за-
падными музеями и музеями Советского
Союза, вернее — России, которая когда-то
была родиной моих отцов...
Кортец покатал во рту кусочек мяса и про-
мычал неопределенно:
— Угу!..
— Это обстоятельство и привело меня
сюда, сэр, — продолжал гость. — Мистер
Грегг посоветовал мне обратиться именно к
вам с моим предложением, которое, в случае
его осуществления, даст цивилизованному
миру культурные ценности огромного значе-
ния. Лица же, осуществившие мое предло-
жение, смогут получить не только моральное
удовлетворение, но и вознаградят себя очень
значительными суммами...
Не отрываясь от жиго и отдавая дань
терпкому ароматному вину, Кортец погля-
дывал на своего гостя уже насмешливо.
— Вы можете не продолжать, мистер
Бельский, — произнес он презрительно. — От
эмигрантов, бежавших когда-то из России,
я вволю наслушался таких предложений.
Джейк Бельский встал с кресла. Он был
встревожен.
— О нет, сэр... — начал было он.
Но Кортец перебил его бесцеремонно:
— Не «нет», а «да», сэр... Где-то в России
ваш отец или дед оставили замурованными
в стене или в обивке одного из двенадцати
старинных кресел бриллианты, либо еше ка-
кие-то ценности. У вас есть точный адрес,
пользуясь которым мы с вами, попав в Рос-
сию, легко извлечем ваши бриллианты. За-
тем мы вернемся домой, и трест Сэмюэля
Грегга обеспечит нам роскошную жизнь и
зажиточную старость. Правильно?..
— Да... В основе моего предложения ле-
жит ценный клад и фамильное предание о
нем, — сказал гость и послал в эфир своими
зелеными веками нечто среднее между сиг-
налом бедствия и просьбой о внимании.
Кортец засмеялся скрипучим смехом и
хлебнул еще глоток вина. Настроен он был
уже не так агрессивно, и это ободряло го-
стя. Джейк Бельский попытался было про-
должать, но появившаяся в воздухе над
круглым столиком вилка заставила его
умолкнуть.
— Прежде всего, — нетерпеливо произнес
Кортец, — должен сообщить вам, молодой
человек, а через вас и мистеру Греггу, что
по советским законам все, оставленное эми-
грантами в России, уже много лет назад
объявлено государственным достоянием.
У меня с русскими уже произошло однажды
недоразумение... С меня хватит...
Педро Хорхе Кортец говорил по-русски
отлично, лишь с небольшим восточным ак-
центом. Сказанное им было почти отказом,
но молодой человек хорошо помнил ту атте-
стацию, которую дал «потомку великого кон-
квистадора» мистер Сэмюэль Грегг, и пото-
му, поборов чувство тревоги, выжидал воз-
можности высказаться до конца. Такая воз-
можность представилась сразу же, как толь-
ко хозяин обратил внимание на ароматней-
шую подливку к жиго и бобам.
— Мистер Сэмюэль Грегг отлично знаком
с советскими законами. Я также познакомил-
ся с ними,-— вкрадчиво сказал молодой че-
ловек. — Но все дело в том, сэр, что ни я,
ни вы и ни трест, который мы будем пред-
ставлять,— никто и не намерен их нару-
шать!
— Ах, вот как? Интересно...
— Ценности, о которых идет речь, — про-
должал гость, — четыреста лет назад были
ввезены в Россию одной коронованной осо-
бой нерусского происхождения и никогда
России не принадлежали. Это легко смогут
доказать наши юристы.
— О ла-ла! — с ироническим пафосом вос-
кликнул Кортец, отрываясь от своей тарел-
202
ки. — Я не собираюсь сражаться за попран-
ные права коронованных особ нерусского
происхождения.
— Вы будете сражаться за свой гонорар,
сэр! — твердо произнес молодой гость.
Кортец внимательно взглянул на Джейка
Бельского. Тот уже перестал моргать и смо-
трел на него уверенным и даже весьма ре-
шительным взглядом.
— И вы тоже?
— Ия тоже.
— Сколько же вам дает этот старый чи-
кагский гангстер?
— Десять процентов, сэр.
— Гм... Это не мало. — И, усмехнувшись,
добавил неопределенно: — Но я чувствую,
что вы хотите рассказать мне какую-то
средневековую легенду с почтенным воз-
растом?
— Вы правы, сэр, — не смутясь, ответил
гость. — Но эта средневековая легенда су-
лит вполне современные и не ма-лень-кие
день-ги.
Последние слова он подчеркнул, произне-
ся их по слогам.
Кортец молчал, сосредоточенно жуя и по-
пивая вино. Он размышлял: этот американ-
ский потомок каких-то русских князей твер-
до уверен, что предлагает серьезный и круп-
ный бизнес. Он явно подражает американ-
ским дельцам... Кортец все еше старался из-
бавиться от него, однако начинал сознавать,
что ценности, из-за которых мог бы возник-
нуть международный юридический спор, за-
дели его любопытство. Да и участие в этом
деле Сэмюэля Грегга смушало его. Старый
кашалот Грегг не послал бы к нему этого
юнца, если бы дело было нереальным.
— Ну что ж, выкладывайте вашу леген-
ду... — проворчал Кортец, не глядя на своего
посетителя. — Я выслушал их не менее ты-
сячи. Прослушаю и тысяча первую.
Он вновь склонился над тарелкой: распра-
ва с жиго и бобами близилась к концу.
Джейк Бельский сел в кресло, сузил свои
кошачьи глаза и спросил тоном следователя:
— Вы слыхали что-нибудь о библиотеке
Ивана Грозного и византийской царевны
Зои, или, иначе, Софьи Палеолог?
Косматые брови Кортеца медленно пополз-
ли' вверх.
— О-о! Это действительно средневековая
легенда! Слыхал, конечно...
В кабинет вошла Мадлен и стала убирать
посуду.
Джейк Бельский опасливо поглядел на нее
и спросил:
— Ваша горничная понимает по-русски,
сэр?
— Нет, — вытирая салфеткой лоснящиеся
губы, ответил Кортец. — Но вы можете объ-
ясняться даже по-французски: она девушка
практичная и сказок не любит.
— Отлично! — гость просигналил веками
уходящей Мадлен что-то непонятное и про-
должал:— Так вот. Библиотека Грозного,
которую многие считали и считают мифиче-
ской, действительно существовала и суще-
ствует... Я — последний из рода князей
Бельских, а один из моих предков, боярин
Иван Дмитриевич Бельский, был личным
другом царя Ивана Грозного...
Американский потомок московского боя-
рина изъяснялся как профессиональный лек-
тор. Следя в то же время за малоподвижной
физиономией Кортеца, он старался уловить
на ней хоть тень внимания, и изредка это ему
удавалось.
Кортец вооружился зубочисткой и, каза-
лось, весь ушел в работу по очистке своих
неестественно белых и подозрительно ровных
зубов.
Джейк Бельский продолжал:
— Боярин Бельский был свидетелем того,
как Иван Грозный упрятал драгоценное со-
брание рукописей в один подземный тайник,
и упрятал столь основательно, что их не мог
найти никто, даже Петр Великий, потратив-
ший на поиски книжного клада немало
труда...
Кортец отложил зубочистку и уставился
пытливым взглядом на своего многоречивого
гостя:
— Петр Великий! Иван Грозный!.. Отку-
да вы все это знаете? В Америке такими де-
лами мало интересуются.
— Это верно, сэр, — быстро согласился
Джейк Бельский. — Но мой отец, хотя и
обеднел, однако был все же образованным
человеком. И он хорошо знал историю на-
шего древнего рода.
Кортец посмотрел на часы.
— Продолжайте!
— Отец сказал мне, что, если бы библио-
тека Ивана Грозного была найдена, за нее
можно было бы получить миллионы долла-
ров.
Кортец не все знал о легендарном со-
брании рукописей, но допускал, что такая
библиотека могла быть оценена в большую
203
сумму, если бы действительно существовала
и была найдена.
— Короче! — отрывисто сказал он. — Вы
знаете, как найти эту библиотеку?
— Знаю,— не смутившись, ответил Джейк
Бельский. — Боярин Иван Бельский в своем
архиве оставил чертеж книжного тайника
Грозного. Отец передал его мне и дал ука-
зания, как найти тайник.
Наступило молчание. Дело уже казалось
интересным, но практическое чутье все еще
предостерегало Кортеца: разве можно дове-
рять этим древним чертежам? Очень уж это
похоже на пиратский клад с «золотым жу-
ком» или еще какой-нибудь чертовщиной.
— Что у вас еше есть, кроме чертежа и
указаний вашего папы? — после короткого
размышления спросил Кортец.
Только теперь он заметил, что Джейк
Бельский держит в руке какую-то трубочку.
Молодой гость жестом фокусника развер-
нул трубочку и поднес Кортецу небольшой
лист пергамента.
— Это титульный лист очень ценной руко-
писи — антологии византийских поэтов пято-
го века, — пояснил он. — Единственный в
мире экземпляр этой книги существовал в
библиотеке царевны Зои, а затем попал в
руки боярина Ивана Бельского...
— Украден из царской библиотеки?—
грубо спросил Кортец.
— Нет. Подарен царем боярину Бельско-
му, — сухо ответил молодой гость. — На обо-
роте листа об этом есть запись.
Кортец с интересом разглядывал перга-
мент, в центре которого золотом и киноварью
были изображены меч и сердце. Он хорошо
разбирался во всем, что касалось изобрази-
тельного искусства, и, едва взглянув на
эмблему, украшавшую пергаментный лист,
сразу определил, что над нею поработал ка-
кой-то неизвестный, но талантливый худож-
ник древности. Бисерные строчки греческого
письма сиянием окружали эмблему и, перей-
дя в крупный шрифт со сложными заглав-
ными буквами, располагались у ее подно-
жия.
Кортец повернул пергаментный лист. На
его обороте он увидел затейливую вязь ста-
ринного русского письма.
— Разрешите, я прочту, — сказал Джейк
Бельский и, не дожидаясь ответа, торже-
ственно, как тропарь, пропел:
«Боярину князь Ивану Бельскому сию
грецку книгу с виршами мирскими жалует из
книжницы бабки своей, царевны морейской,
Великий Государь Всея Руси Иван Василье-
вич, дабы он, боярин Бельской, грецку грамо-
ту уразумел ради корысти государевой.
Иоанн.
Лета от сотворения мира 7.062-го майя в
четверток 25 дня».
Под надписью был начертан тушью не-
большой чертеж с крестиком в центре, а под
ним Кортец вновь увидел греческую запись.
— Мой предок, боярин Бельский, выпол-
нил царское повеление и овладел греческим
языком,— пояснил Джейк Бельский, указы-
вая пальцем на запись.— Здесь он нарисо-
вал план тайника, где царь захоронил всю
библиотеку, доставшуюся ему от бабки, ца-
ревны Зои...
— Тайники! Таинственные подземелья!
Ваш предок, боярин Бельский, наверное, чи-
тал знаменитый французский детективный
роман Дюшато «Замок змеи с перьями»,—
насмешливо сказал Кортец.— Но здесь толь-
ко титульный лист... А сама книга где?
— Книга осталась в России у первой же-
ны моего отца, княгини Евгении Бельской,
урожденной баронессы Эжени де Мерод,—
с большой готовностью пояснил Джейк
Бельский.— Кроме греческой записи на обо-
роте, здесь, на самом титуле, есть еще фран-
цузская надпись, которая поможет нам
отыскать всю библиотеку.
— Французская?.. Но ведь Иван Грозный
приказал боярину Бельскому овладеть толь-
ко греческим языком! — удивленно произ-
нес Кортец.
— Это запись другого Бельского. Она
сделана в двадцатом веке.
Кортец еще раз внимательно осмотрел
лист.
— Это древнегреческий язык... Я ниче-
го в нем не понимаю. Но я не вижу здесь
никакой французской надписи.
— Я свел ее из предосторожности,— тихо
сказал Джейк Бельский.— Ее можно восста-
новить химическим путем, когда понадобит-
ся.
Кортец положил пергамент на стол:
— Значит, ваш отец научил вас, как най-
ти византийскую библиотеку?
Джейк Бельский с минуту помолчал — он
почувствовал язвительность в тоне вопроса.
— Думаю, что да, сэр,— сказал он, уси-
ленно работая зелеными веками.
— А как вывезти ее из России — этому
он не научил вас? — спросил Кортец, на-
204
смешливо глядя на респектабельного юношу,
вежливо и вполне серьезно предлагавшего
ему включиться в совершенно необычайную
авантюру.
После небольшой паузы Джейк Бельский
ответил, вопросительно глядя на Кортеца:
— Я полагал, сэр, что этому научите меня
вы... Меня в этом уверил мистер Сэмюэль
Грегг.
— Мистер Сэмюэль Грегг? О да! Он уве-
рен, что в России ничего не изменилось и что
библиотеку Грозного так же легко сейчас вы-
везти, как я когда-то вывез оттуда «копт-
ское евангелие»...
Молодой гость молчал.
Наступила пауза. Молчание длилось ми-
нуты две. Наконец Кортец отодвинул от се-
бя пергаментную трубку и сказал решитель-
ным тоном:
— Рукописи — это уже не моя специаль-
ность. Сейчас я лишь организатор выставок
произведений живописи. Я частное лицо, ме-
ня интересует только живопись, и ни с ка-
кими трестами я не желаю себя связывать.
Джейк Бельский встревожился:
— Но совершенно необязательно быть
специалистом, сэр! Я ведь тоже в этих руко-
писях ничего не понимаю. Нам надо только
найти их и вывезти в Америку. А там уже
специалисты треста разберутся.
— Вывезти в Америку мы ничего не смо-
жем! — возразил Кортец.
— Ну что ж, вывезем во Францию,— бы-
стро согласился Джейк Бельский.
— Это фантастика! — презрительно отто-
пырив губы, проворчал Кортец.
— Почему? — с недоумением спросил мо-
лодой гость.
— А потому, что мы не найдем этой ми-
фической библиотеки! Это во-первых. Но ес-
ли мы ее даже и найдем, если даже вывезем
из России, что оч-чень нелегко, то мы совер-
шим кражу! Нас арестуют если не в России,
то здесь, во Франции! Этого потребует со-
ветское правительство, и французские вла-
сти не смогут не выполнить его требования.
Ведь мы присвоим себе чужие ценности! Вы
это понимаете?.. А для поЬобных дел суще-
ствует уголовный кодекс. Ваш мистер Сэмю-
эль Грегг очень хорошо с ним знаком.
Все это немногословный Кортец выпалил
с большим азартом и почти залпом. Можно
было подумать, что он старается напугать
не столько Джейка Бельского, сколько са-
мого себя.
— И еще одно! — все тем же сердитым
тоном продолжал Кортец.— Вы слыхали
что-нибудь о так называемых культурных
связях между западными странами и Совет-
ской Россией? О них очень много сейчас го-
ворят.
— Слышал,— выжидательно глядя на не-
го, ответил американский гость.
— Мы с вами находимся в Париже. А мно-
гие французы очень хотят дружить с русски-
ми. Затея мистера Грегга может здесь не по-
нравиться! — строго сказал Кортец.
Джейк презрительно ухмыльнулся и по-
жал плечами:
— Я не француз. И вы также, сэр...
— Да, но я живу в Париже, черт возь-
ми! — зарычал Кортец.— И я не намерен от-
сюда уезжать, если новая затея мистера
Грегга провалится!
— Вам не нужно будет уезжать из Пари-
жа, сэр. В случае неудачи я всё беру на се-
бя,— быстро и деловито пояснил гость.— Это
также предусмотрено моим контрактом с
фирмой мистера Грегга.
Кортец с минуту смотрел на Джейка
Бельского с любопытством, наконец рассме-
ялся и сказал:
— Узнаю мистера Грегга! Он умеет извле-
кать прибыль даже из неудачи. Ваш провал
может испортить отношения с русскими, и
кое-кто в Штатах с радостью заплатит вам
за два — три года тюрьмы.
При упоминании о тюрьме Джейк Бель-
ский не побледнел и не покрылся холодным
потом. Наоборот, он хитро заулыбался и
сказал:-
— Думаю, что до тюрьмы дело не дойдет,
сэр... В России я намерен действовать осто-
рожно. Вы же будете стоять в стороне от все-
го, что мне придется там проделать. Что каса-
ется французских властей, то и здесь все
можно будет предусмотреть, чтобы застрахо-
вать себя от неприятностей.
— Как?! — свирепо вращая глазами, заво-
пил Кортец. Предусмотрительность молодого
авантюриста начинала бесить его.
— Не волнуйтесь, сэр. Это вредно,— тихо
и вразумительно произнес гость.— Мой отец
сообщил мне, что здесь, во Франции, и в
Италии живут потомки Фомы Палеолога,
отца царевны Зои. Они являются прямыми
наследниками московской царицы Софьи
Палеолог, ибо в России после смерти детей
и внуков Ивана Грозного ее потомков не
осталось...
205
— Кто живет во Франции? — быстро спро-
сил Кортец.
— Мадам де Брентан, дочь князя Джо-
ванни Ласкариса Палеолога,— помедлив не-
много, ответил Джейк Бельский.
«Специалист по живописи» усмехнулся:
— Я вижу, ваш папа очень хотел пойти
дальше боярина Ивана Бельского и заполу-
чил не одну только антологию византийских
поэтов.
— Да, он всю жизнь лелеял эту мечту,—
подтвердил Джейк Бельский.— Но отец
меньше всего думал о деньгах. Он хотел лишь
отомстить своему брату, князю Платону,
отбившему у него жену, красавицу Эжени
де Мерод... Эту историю я расскажу вам в
другой раз.
Кортец внимательно поглядел на русско-
американского князя и подумал уже без вся-
кой неприязни к нему: «Гм... А он, кажется,
неглуп, этот желторотый Джейк. Сэмюэль
Грегг недаром поставил на него...»
— Ладно! — наконец вымолвил он.— Я
ничего вам и мистеру Греггу не обещаю. Но,
не разглашая ваших замыслов, я наведу кое-
какие справки, прощупаю кое-где почву и
только после этого дам окончательный
ответ.— Кивнув на трубку пергамента, он
добавил: — Оставьте этот архаизм у меня.
Если вы, конечно, мне доверяете. Я покажу
его одному толковому человеку. Он хорошо
знает византийскую литературу и многое
Другое.
— Конечно, сэр! — с величайшей готов-
ностью воскликнул Джейк Бельский.— По-
жалуйста, оставьте у себя этот пергамент!
Отец сказал, что он принесет счастье тому,
кто сумеет присоединить этот титульный лист
к книге, от которой он отделен.
Гость встал, понимая, что аудиенция окон-
чена.
Кортец нажал кнопку звонка:
— Приходите завтра.
— С удовольствием, сэр.
— Не «сэр», а «мсье»,— снисходительно
поправил его Кортец.— Этого обращения во
Франции многие не любят. Да и не только во
Франции.
— Понимаю, мсье...
Зашуршала шелковая юбка. Вошедшая
Мадлен сразу же поняла, что молодой аме-
риканец не напрасно истратил на нее
доллар.
— Мадлен! Князь Джейк Бельский бу-
дет у меня завтра в десять утра,— напыщен-
но произнес Кортец.— Просите его прямо в
кабинет.
Мадлен грациозно сделала перед князем
Джейком Бельским книксен.
В КАФЕ «ГУИНПЛЕН»
В тот же день Педро Хорхе Кортец посетил
кафе «Гуинплен». Он давно здесь не был, но
завсегдатаи кафе сразу узнали его. Это были
«маршаны» — перекупщики картин, небога-
тые антиквары; художники — молодые и уже
много лет «подающие надежды»; натурщицы;
любители картин и редкостей. В кафе, как
всегда, было шумно, но шум усилился, когда
в дверях показалась массивная фигура Кор-
теца. Среди посетителей было немало тех,
на ком . мсье Кортец иногда неплохо зараба-
тывал, и тех, кто заработал (но не очень мно-
го) с его помощью. Послышались возгласы:
— Ого! Дон Педро собственной персоной!
— Великий конквистадор из Стамбула!
— Салют, мсье Кортец! Присаживай-
тесь...
Отвечая на приветствия и помахивая воло-
сатой рукой, на пальцах которой сверкали
камни перстней, мсье Кортец внимательно
искал среди завсегдатаев кафе того, кто был
ему нужен.
— Он кого-то ищет...— сказала малень-
кая натурщица с большим черепаховым
гребнем в золотой копне волос.
— Да, и уж, наверно, не тебя,— ответил
ей молодой весьма кудлатый художник со
старинным жабо вместо воротничка и с боль-
шой пиратской серьгой в левом ухе.
— Кто-то сегодня заработает,— меланхо-
лично произнес старый «маршан», провожая
Кортеца кислым взглядом.— Это ловкач!..
К Кортецу подошел буфетчик, круглоголо-
вый человек в белом переднике:
— Мсье Кортец, вы кого-то ищете?
— Да, мсье Птибо,— рассеянно ответил
Кортец.— Мне нужен профессор Бибевуа.
— Он уединился. Что-то пишет в биль-
ярдной.
— Мерси...— Кортец хотел пройти в биль-
ярдную, но,-словно вспомнив о чем-то, спро-
сил: — Он должен вам, мсье Птибо?
Буфетчик развел руками:
— Как всегда, мсье Кортец.
— Много?
— Неделю уже не платит. Три тысячи
франков. При нынешнем курсе это, конечно,
не так уж много, но...
206
— О, да-да! Узнаю профессора!.— Кортец
похлопал буфетчика по плечу.— Не унывай-
те, мсье Птибо. Может быть, мне удастся это
дело уладить.
Он прошел в соседнее помещение. Здесь
стояла относительная тишина, слышно было
лишь, как белые шары на зеленых лужайках
бильярдных столов, сталкиваясь, стреляли,
словно пистолеты в тире. Время от времени
маркер торжественно возглашал:
— Карамболь, мсье Роже! Тридцать два!
— Карамболь, мсье Капо! Шестнадцать!
— Удар не засчитан.
В углу, подле стойки с киями, у подокон-
ника, примостился на вертящемся стуле по-
жилой человек, облаченный в невероятно по-
тертую визитку. Худобой своей, чахлым ли-
цом, острой бородкой и похожими на пики
усами он напоминал Дон-Кихота, а длинны-
ми руками и большими оттопыренными уша-
ми — орангутанга. Его стриженый и углова-
тый череп посеребрила седина.
Человек быстро писал: перо его авторучки
стремительно скользило по бумаге, а испи-
санные листы он небрежно отодвигал в сто-
рону. Это и был Леон Бибевуа, которого все
знакомые называли «профессором», хотя
еше десять лет назад он был изгнан из по-
следней гимназии за пристрастие к крепким
напиткам и нигде не преподавал.
Кортец хорошо знал этого странного че-
ловека, обладавшего энциклопедическими
познаниями и феноменальной памятью,
неудачника, пьяницу, но в свое время очень
неплохого педагога. Бибевуа великолепно
изучил историю человечества и историю всех
видов искусства. Не глядя на подпись, он
мог безошибочно назвать автора картины
(если тот был, конечно, известен), и для это-
го ему даже не надо было видеть картину
раньше. Он знал также всё, что касалось
мировой литературы и в особенности литера-
туры древней. Кроме того, Бибевуа в совер-
шенстве владел языками, на которых уже
давно никто не говорил: латынью, древнегре-
ческим и санскритом.
Кортец часто пользовался консультацией
Бибевуа и, не взирая на странности «про-
фессора», с уважением относился к нему.
Сейчас он видел, что Бибевуа увлечен ка-
207
кой-то работой. Обычно высокомерный и
бесцеремонный с бедняками, Кортец все же
не решался окликнуть его.
— Мсье Кортец! — не оборачиваясь, сип-
лым голосом сказал Бибевуа.— Вы хотите
помешать мне работать?
Кортец догадался: Бибевуа увидел его от-
ражение в темном стекле окна.
— О нет, профессор! Я подожду...
— Вам придется ждать еще час. Я пишу
статью за одного идиота, облеченного ученой
степенью бакалавра.
— Это интересно. Какая тема?
— Палеографическое исследование эво-
люции заглавных букв в минускульном пись-
ме девятого века.
— О ла-ла! — с уважением воскликнул
Кортец.— Что же это за письмо? Кто его ав-
тор?
— Вы невежда, мсье Кортец! — просипел
Бибевуа, не переставая строчить свою
статью.— Это не чье-либо личное письмо, а
тип латинского рукописного письма. Выра-
жаясь современным языком, это шрифт, ко-
торым написано большинство рукописей ла-
тинских классиков.
— Понимаю, профессор. Я пришел не во-
время, но, кажется, кстати. У меня та же те-
ма,— стараясь говорить возможно мягче,
сказал Кортец.
— Тоже статья?
— Нет, консультация... Со мной древняя
рукопись.
Бибевуа перестал пи-
сать и быстро повернул-
ся на своем кресле:
— Покажите.
Кортец передал ему
свернутый трубкой пер-
гаментный лист. Сейчас
этот лист был прикреп-
лен к ватманской бума-
ге, и оборотная сторона
его оказалась закрытой.
Бибевуа поправил
очки и впился своими
пронзительными глаза-
ми в пергамент. Через
минуту он поднял голо-
ву и молча посмотрел
на Кортеца.
— Подделка? — ти-
хо спросил Бибевуа.
Кортец развел рука-
ми:
— Не знаю. Это вы должны мне сказать.
Бибевуа вскочил, подбежал к настольной
лампе и сунул свой острый нос в самый пер-
гамент. Затем, суетливо пошарив по карма-
нам, он извлек лупу и снова припал к листу.
Кортец медленно подошел к нему.
Бибевуа долго разглядывал лист в лупу.
Он был явно взволнован.
— Невероятно! — наконец воскликнул
он.— Подлинник!.. Вы знаете, что это?
Кортец неопределенно шевельнул своими
мохнатыми бровями:
— Приблизительно...
— Это первая страница книги, которую
считают погибшей. Вместе с другими сокро-
вищами византийской столицы она была вы-
везена в Рим из Константинополя в середине
пятнадцатого века. Дальнейшая судьба ее
неизвестна!—патетически произнес Бибе-
вуа.— Этому пергаменту цены нет. Как он к
вам*попал?
— Я вам потом расскажу, профессор,—
уклончиво ответил Кортец.— А что здесь на-
писано?
— Извольте! Вот точный перевод. Киклос.
Антология византийских поэтов. Эпиграммы
элегические, сатирические и любовные, соб-
ранные Агафием, юристом и поэтом.
— Интересно... — задумчиво произнес
Кортец.
— Какая прелесть! — с восхищением ска-
зал Бибевуа, разглядывая эмблему древнего
титульного листа.— Но где же вся книга?
— У меня есть надежда, что с помощью
титульного листа я найду всю книгу! —
многозначительно произнес Кортец и взял из
рук «профессора» пергаментный лист, когда
тот пытался отодрать его от ватманского ли-
ста.
— Вы хорошо заработаете, если найдете
ее. За такую книгу богатые коллекционеры
дадут много денег,— сказал Бибевуа.
— Примерно?
— Оценщиком меня возьмете? — хитро
подмигнув, спросил Бибевуа.
— Возьму.
— Смотрите! Без обмана... Эта книга
должна стоить не меньше ста тысяч долла-
ров. Мой гонорар скромный—два про-
цента...
Кортец похлопал Бибевуа по спине:
— Я люблю вас, профессор. И потому я
готов уже сейчас внести часть вашего гоно-
рара.
Бибевуа оживился:
208
— О, это было бы неплохо!
Кортец подошел к двери и позвал:
— Мсье Птибо!..
Буфетчик не заставил себя ждать.
— Профессор должен вам три тысячи
франков?
— Совершенно верно, мсье.
Кортец вынул бумажник и отсчитал не-
сколько кредиток.
— Вы больше не должны господину Пти-
бо,— весело сказал он, обращаясь к Бибе-
вуа.
— Виват дону Педро Кортецу!..— во-
скликнул Бибевуа.— Надеюсь, вы теперь не
сомневаетесь в моей кредитоспособности,
мсье Птибо?
— Сегодня нет, а завтра опять буду сом-
неваться,— с юмором, но и с жалостью от-
ветил Птибо.
— В таком случае, приготовьте мне ста-
кан коньяку,— вежливо попросил Бибе-
вуа.— Я подойду к вашей стойке, как только
закончу статью.
Кортец вынул из бумажника еще одну
кредитку и подал Птибо.
— Я очень обязан профессору и не хочу,
чтобы он сегодня был перед вами в долгу,—
сказал он и, пожав руку Бибевуа, направил-
ся к выходу.
В общем зале Кортец подошел к группе
художников, сидевших за маленьким столи-
ком. Здесь шла оживленная, прерываемая
смехом беседа, но, как только Кортец при-
близился, все умолкли.
— Садитесь, маэстро!—предложил худож-
ник с пиратской серьгой.
— Нет, я только на минуту,— сказал Кор-
тец.— Но я вам помешал, господа? Вы о чем-
то говорили...
Он еще издали услыхал свое имя и понял,
что разговор шел о нем.
— Нет, отчего же! Я все могу повто-
рить,— с независимым видом сказал худож-
ник с серьгой.— Я рассказывал им забавный
анекдот о том, как вы, мсье Кортец, хотели
.выменять в ленинградском Эрмитаже ван-
дейковского лорда Уортона на поддельного
Гогена.
Кортец саркастически улыбнулся:
— В Париже все идет в анекдот! А насчет
поддельного Гогена вы присочинили, Пре-
жан.
— Но он так смешно рассказывает! — с
восторгом воскликнула маленькая натурщи-
ца с большим гребнем.
— A-а! Ну, тогда я его прощаю...— сни-
сходительно произнес Кортец.— Кстати, вы
очень нужны мне, Прежан. Вы можете мне
уделить сейчас минут десять?
— С удовольствием, маэстро!
Кортец подмигнул маленькой натурщице
и, взяв под руку молодого художника, на-
правился с ним к свободному столику в
дальний угол кафе.
— Садитесь, Прежан,— сказал он и груз-
но опустился на стул.— У меня к вам дей-
ствительно есть дело. Но эти ваши анек-
доты...
— Мсье,— смеясь, сказал Прежан,— это
лишь безобидная болтовня! Никто в нее не
верит.
Кортец сокрушенно покачал головой:
— Болтовня? Есть на Востоке умная по-
словица: «Будь осторожен, когда лжешь, но
еще больше остерегайся, когда говоришь
правду»...
— Прекрасная пословица! — воскликнул
Прежан.— Завтра же ее будет знать весь
Париж.
— Однако то, что я вам скажу, сейчас,
должны знать только вы, Прежан, и я,—
пристально глядя на него, произнес Кортец.
— Самый верный замок для тайны — это
деньги, маэстро,— насмешливо ответил Пре-
жан, играя сросшимися бровями и пощелки-
вая пальцем по своей серпообразной серьге..
— Вы можете хорошо заработать, Пре-
жан...— многозначительно сказал Кортец.
— Как?
— Слушайте...— И, оглянувшись, Кортец
зашептал.
— Ого! Интересно... Опять Гоген?—во-
скликнул Прежан.
— Нет. Это совсем другое дело... Вы у
меня бывали. Помните те два пейзажа, что я
привез из Москвы?
— Помню, маэстро. Но...— художник по-
жал плечами,— я ничего особенного в них не
нахожу.
14 Мир приключений.
209
— Я тоже, Прежан. И все-таки я уверен,
что если мы хорошо поищем, то можем най-
ти не в них, а за ними что-нибудь очень ин-
тересное.
— Вот как? — с озадаченным видом про-
изнес Прежан.— А что же именно вы хотите
за ними найти?
— Боровиковского! Вы видели у меня два
портрета его работы, которые я купил у кня-
зя Оболенского?
— Видел.
— Два московских пейзажа надо нанести
на полотна Боровиковского так, чтобы была
видна расчистка. Понимаете?
— Начинаю кое-что понимать, маэстро,—
пристально глядя на своего собеседника,
сказал Прежан.
— Я не сомневался, что вы меня поймете...
Кортец придвинулся поближе к молодому
художнику и зашептал ему что-то прямо в
ухо с пиратской серьгой.
«ДОПРОС С ПРИСТРАСТИЕМ»
Мать Джейка Бельского, Тереза Бодуэн,
стала второй женой русского эмигранта кня-
зя Андрея Бельского, когда ей было три-
дцать лет, а ее мужу пятьдесят. Она назвала
сына Жаком в честь своего отца. Ее муж
Андрей Бельский, когда-то был богат, но к
моменту рождения Жака успел промотать
свое состояние и вскоре уговорил жену пере-
ехать из Европы в Соединенные Штаты.
Здесь его дальняя родственница, княгиня
Александра Толстая, обещала ему «доход-
ное место». В антисоветском кружке Толстой
Андрею Бельскому предложили выступать
на сборищах реакционных организаций и
рассказывать об «издевательствах», которым
он якобы подвергался со стороны больше-
виков в 1917 году. Но для подобных расска-
зов требовалось хотя бы небольшая доля во-
ображения, которого князь Андрей Бельский
был лишен, и поэтому вскоре ему пришлось
прекратить свои выступления и устроиться
клерком в контору налогового инспектора.
Эта должность со временем перешла по на-
следству к его сыну, уже возмужавшему и
превратившемуся из Жака в Джейка.
Молодой Бельский не был в восторге от
своей профессии, тем более что от матери он
унаследовал природную смекалку и произво-
дил впечатление неглупого молодого челове-
ка. Однако житейский опыт научил его пони-
мать, что одним умом в Америке не добьешь-
ся хорошей жизни. Не поможет и образова-
ние. Его отец кончил Петербургский универ-
ситет, но дальше клерка в Штатах не пошел,
ибо был человеком чрезвычайно непрактич-
ным. А в этом Джейк убедился, когда перед
смертью отец рассказал ему о тайнике в ка-
ком-то монастыре, где в XVI веке, по его
словам, была захоронена библиотека визан-
тийской царевны Зои. При этом старик пере-
дал сыну титульный лист от старинной книги
(с планом тайника), которую царь Иван
Грозный подарил своему другу, боярину
Бельскому, одному из предков Джейка.
Оказывается, тайна ценнейшей коллекции
была известна Андрею Бельскому много лет,
но он не сумел воспользоваться ею.
Целых два года обдумывал Джейк Бель-
ский, как заполучить собрание древних ру-
кописей, стоивших немалых денег, и наконец
пришел к мысли, что одному ему пробраться
в Россию, отыскать там книжный клад и вы-
везти его за границу никак не удастся...
Нужны помощники. Но кому можно дове-
рить свою тайну в стране, где господствует
закон джунглей и где сам Джейк чувствует
себя лишь слабым тростником в джунглях?
Даже с матерью не мог посоветоваться
Джейк: отец запретил говорить с нею об
этом.
«Она будет скулить, что ты погибнешь в
России, и все испортит»,— предупредил отец.
И все же Джейк рискнул поговорить кое
с кем из русских эмигрантов. Он сказал, что
хочет пробраться в Россию: там отец зако-
пал в помещичьем саду фамильные драго-
ценности.
Один из друзей Керенского, барон Вит-
тельсбах, свел Джейка с Сэмюэлем Греггом.
Это был крупный акционер и фактический
хозяин «Международного антикварного тре-
ста».
Располагая широко разветвленной агенту-
рой, этот трест выискивал и скупал во всех
странах произведения живописи, скульпту-
ры, ценные рукописи и книги, личные вещи,
принадлежавшие знаменитым людям (исто-
рическим лицам, спортсменам и артистам,
дипломатам и «великим» преступникам).
Покупая и перекупая подлинные ценности и
ценности сомнительные, трест широко прак-
тиковал также и фабрикацию подделок са-
мого различного рода. Не гнушался он и
авантюрными махинациями. Одним из та-
кого рода «подвигов» треста была мошенни-
ческая проделка с «коптским евангелием».
Агенты треста пронюхали, что в Ленин-
210
граде, в одном книгохранилище, находится
древнее рукописное евангелие, написанное
во II веке на языке египетских христиан
(коптов). Первоначальным владельцем этой
рукописной книги был знаменитый Афонский
монастырь1, а затем, в первой половине
XIX века, монастырь подарил «коптское
евангелие» русскому царю Николаю I. После
революции ценная древняя книга стала до-
стоянием советского народа. В 30-х годах,
установив с игуменом Афонского монастыря
контакт, антикварный трест поручил своему
агенту Кортецу за любые деньги приобрести
в Ленинграде «коптское евангелие». По
оценке опытных антикваров, эта книга стои-
ла сто пятьдесят тысяч долларов. Кортец
предложил книгохранилищу триста тысяч
долларов. Советские организации решили
продать книгу, но едва она попала в руки
треста, как афонский игумен с согласия Сэ-
мюэля Грегга обратился в суд с просьбой
вернуть монастырю «древнюю святыню»,
якобы похищенную коммунистами. Анти-
кварный трест не возражал против иска мо-
нахов, но учинил иск советскому торгпред-
ству на сумму в триста тысяч долларов.
Авантюра эта провалилась, ибо советские
юристы предъявили дарственную запись,
сделанную в свое время монастырем на имя
царя Николая I. Коптская рукопись, таким
образом, была не собственностью Афонско-
го монастыря, а достоянием советского наро-
да... Авантюристы остались в дураках, а
«козлом отпущения» оказался Кортец. Грегг
обвинил его в «медлительности и неловко-
сти», в том, что «потомок великого конкви-
стадора» не нашел в Ленинграде дороги к
людям, которые заранее уничтожили бы дар-
ственную запись Афонского монастыря.
Таков был антикварный трест, с главой
которого, Сэмюэлем Греггом, и познакомил-
ся Джейк Бельский.
Гориллоподобный хрипун Грегг недолго
разговаривал с Джейком. Он просмотрел его
документы и пергаментный лист, затем мол-
ча написал записку Кортецу и чек на тысячу
долларов.
— Немедленно отправляйтесь в Париж! —
сказал он.— Найдете там Кортеца. Адрес
вам дадут. Я финансирую всю эту операцию.
Вы получите десять процентов от чистой вы-
ручки, Кортец — пятнадцать. От него зави-
1 Находится неподалеку от города Салоники, в
Греции.
сит всё... Гуд бай! Хеппи энд!.. Об остальном
договоритесь с нашими юристами.
Обо всем этом Джейк вспомнил на другой
день после визита к Кортецу, шагая по Рю-
де-Орьянт к вилле «потомка великого конкви-
стадора». Вспомнил он и о том, как вчера,
уходя от Кортеца, сунул в цепкую руку
Мадлен еще одну бумажку — на этот раз
уже не долларовую, а пятидолларовую — и
попросил Мадлен прийти вечером в любое
время в кафе «Сурир». Ему пришлось про-
ждать Мадлен долго, но она все же пришла
и сразу стала болтать о своих поклонниках
и подругах. Потом она выпила рюмку шарт-
реза и выкурила сигарету.
О Кортеце Мадлен рассказала, что он при-
шел домой поздно и в хорошем настроении,
а на ее вопрос, принимать ли завтра мсье
Бельского, ответил: «Непременно!»
;— Он добавил: «Не забудьте завтрак при-
готовить на двоих»,— щебетала Мадлен.—
Вы должны знать, что мсье Кортец угощает
только того, кого считает полезным для себя
человеком... Джейк, мне кажется, что с его
помощью вы заработаете много денег. Я не
первый день знакома с мсье Кортецом и на-
училась угадывать...
— Это будет зависеть только от него! —
перебил ее Джейк, пожимая плечами.
—. О, вы, наверно, не забудете тогда
скромную маленькую Мадлен, которая так
старалась, чтобы мсье Кортец вас принял! —
воскликнула Мадлен и бросила на Джейка
из-под своих фантастических ресниц один из
тех взглядов, которые считала «обжигаю-
щими».
Джейк сообразил, что неплохо было бы
вообще иметь Мадлен союзницей при осу-
ществлении «монастырской операции» (так
он мысленно зашифровал свой план). Он не
сомневался, что в холостяцком доме Корте-
ца Мадлен не ограничивается ролью горнич-
ной. И потому, быстро достав из жилетного
кармана изящный янтарный мундштучок
(подарок отца), он преподнес его Мадлен.
— В том, что я ваш друг до гробовой дос-
ки, вы можете не сомневаться, Мадлен,—
сказал он с той искренностью, с какой умел
разве только чихать.— А пока примите этот
небольшой сувенир... Сейчас среди чикагских
девушек в большой моде именно такие
мундштучки.
— Какая прелесть!..— запела Мадлен и от
полноты чувств перешла на «ты».— Ты все-
гда будешь делать мне подарки, Джейк?
14*
211
— Вечно, Мадлен! — воскликнул он.—
А ты будешь мне рассказывать, что думает
обо мне мсье Кортец? Это очень важно для
нас с тобой.
— О, это нетрудно, милый! — ответила
Мадлен.— Я умею с ним разговаривать... Но
ты действуй смелее. Иначе с ним нельзя.
Только, пожалуйста, не моргай так часто
глазами. Кортец говорит, что у тебя плохо
пришиты веки.
Они расстались большими друзьями.
...Вспоминая о Мадлен, Джейк тем време-
нем поравнялся уже с густо заросшей плю-
щом двухэтажной виллой Кортеца, построен-
ной в старинном стиле.
Калитка. Клумбы. Стриженые кустики.
Посыпанная гравием дорожка. Крыльцо с
гранитными ступеньками... Звонок. Тишина...
Быстрые, легкие шаги за дверью, и вновь
неописуемые ресницы.
— Это ты? — зачирикала Мадлен, открыв
дверь.— Входи! Мсье Кортец ждет тебя...
Я узнала еще кое-что. Вчера он был у какой-
то важной дамы, с которой говорил о твоем
деле. Он называет ее «старой хрычовкой».
«Мадам Брентан!» — сразу догадался
Джейк.
— И что же? — спросил он.
— Это все, милый. Но настроение у него
все то же. Я угощу тебя чудесным рагу.
Иди... Стой!.. Дай я поправлю галстук. Тебе
надо его переменить, он похож на гадюку.
Вот так...
Она скрылась за дверью кабинета, и
Джейк услышал ее тонкий голосок:
— Князь Джейк Бельский, мсье!
— Просите! — сырым голосом ответил
Кортец.
Войдя в кабинет, Джейк сразу же почув-
ствовал, что Кортец сегодня действительно
настроен более благожелательно, нежели
вчера. Протянув Джейку свою огромную во-
лосатую длань, он пригласил гостя на ди-
ван, сел рядом и сказал:
— Душа моя! Я не умею долго притво-
ряться. И потому скажу вам сразу, что ваше
предложение меня заинтересовало. Оно не-
обычно. А я люблю заниматься необычными
делами. Это моя слабость... Но даже необыч-
ное дело должно быть все же делом, а не
спортом. Вы меня понимаете?
— Вполне, мсье,— тихо произнес Джейк,
стараясь вовсе не моргать.
— Должен сообщить вам, мой друг,— про-
должал Кортец велеречиво,— что вчера же
я показал ваш пергамент одному многознаю-
щему человеку. Он сказал мне почти то же,
что и вы. Я навел справки о византийской
библиотеке и узнал то же, что и от вас, с той
лишь разницей, что, кроме вас, кажется,
никто не знает точного адреса этой библио-
теки... Я побывал у мадам де Брентан и
узнал от нее то же, что узнали от нее вы.
— Я хотел вчера рассказать вам о своем
визите к ней,— поспешно вставил Джейк.
— Это ничего мне не дало бы, душа моя.
Мне надо было увидеть ее лично. Успех на-
шего дела во многом зависит от этой старой
хрычовки,— как бы думая вслух, произнес
Кортец.— Очень хорошо, что вы ей ничего
не сказали.
— Она ничего не должна знать! — сухо и
резко сказал Джейк.— Всё надо сделать с
нею, но без нее.
— Вот именно! — воскликнул Кортец.—
С нею, но без нее...
Чуть стукнув, вошла Мадлен:
— Прикажете подавать завтрак, мсье?
Кортец оживился:
— Давайте, Мадлен!
Он встал с дивана и, как Мефистофель
плащом, взмахнул полой своего живописно-
го халата.
— Но одной, самой главной справки по
вашему делу я пока еще не получил,— ска-
зал Кортец, медленно шагая по кабинету и
искоса поглядывая на Джейка.— Получение
этой справки потребует времени.
Джейк вскочил и с готовностью произнес:
— Может быть, я смогу вам помочь, мсье?
Кортец поднял унизанную перстнями ру-
ку:
— Нет, нет! Такую справку я могу полу-
чить только от людей, которых хорошо знаю.
Джейк понял:
— Вы мне не верите?
— Я верю только в то, что после понедель-
ника бывает вторник, мой друг.— И, при-
стально поглядев на Джейка, спросил: — Вы,
конечно, хотите поехать со мной в Россию?
— Без меня вы там ничего не найдете,
мсье,— вежливо, но твердо сказал Джейк.
— Вот, вот! — воскликнул Кортец.— А я,
мой друг, жил в Соединенных Штатах и
знаю, что там могут иногда придумать, что-
бы заслать в Россию необходимого для Пен-
тагона человека.
Джейк взволновался не на шутку:
— Значит, вы думаете, что я шпион?
Кортец снисходительно улыбнулся:
212
— О нет! Если бы я так думал, я не стал
бы с вами разговаривать. Мне моя шкура
пока еще не надоела.
Джейк был сбит с толку. Он даже забыл,
что у него «плохо пришиты веки», и сигна-
лил вовсю.
— Я вас не понимаю, мсье. Так в чем же
дело?
Вошла Мадлен с подносом. Заменив круг-
лый столик другим, более просторным, она
расставляла на нем тарелки и украдкой по-
глядывала на своего нового друга. Не пони-
мая, о чем ее хозяин беседует с Джейком
(они говорили по-русски), Мадлен видела
тревогу на лице молодого гостя. А так как,
кроме накладных ресниц и огненных губ, она
обладала еще и простым, добрым сердцем,
то, забыв о «будущих подарках», посылала
Джейку самые выразительные взгляды, ко-
торыми старалась ободрить его.
— Стол накрыт, мсье! — сказала она.
Кортец похлопал Джейка по плечу и под-
вел к столу:
— Не унывайте, душа моя! Я только хо-
тел быть с вами откровенным. У меня прин-
цип — ни в коем случае не связываться ни с
какой разведкой. Но мне кажется, что чутье
меня не обманет: вы не похожи на
шпиона.
Он взглянул на стол, накрытый Мадлен, и
увидел на нем, кроме тарелок и закуски, уз-
кую вазочку с тремя пунцовыми тюльпана-
ми:
— О ла-ла! Вы в этом доме, кажется, по-
нравились не только мне.
Но, обратив свой взор на закуски и пуза-
тенькую бутылочку шамбертэна, тотчас же
забыл о тюльпанах.
— М-м... Недурно! Это то, что в реклам-
ном деле называется «экстра».
Кроме тюльпанов и шамбертэна, стол
украшала горка паштета из дичи с орехами,
нарезанная тончайшими лепестками колба-
са салямй и пахучий салат из сельдерея.
— Прошу, ваше сиятельство! — церемон-
но сказал Кортец по-французски и широким
жестом указал на стул.— Не зная, что вы
любите, я решил положиться на свой вкус.
— И на мой, мсье! — добавила Мадлен,
посылая Джейку сияющий взгляд.
— Да, я советовался с Мадлен,— сознал-
ся Кортец.— Она была бы неплохой хозяй-
кой, но...
Он не докончил, встретив ее пристальный
взгляд.
— Благодарю вас, мадемуазель,— сказал
Джейк и сел за стол.
Мадлен собралась уходить, но ее остано-
вил Кортец:
— Как там у Барб? Все сделано, как я ве-
лел?
— Рагу изумительное, мсье! — с напуск-
ным восторгом пропела Мадлен.
— А подливка?..
— Сливки, вино, коринфский изюм и ко-
рица, мсье. Всё так, как вы любите.
От предвкушаемого удовольствия Кортец
раздул ноздри:
— Люблю поесть, друг мой! Гублю себя!
Врачи запретили... Но не могу! В жратве я
романтик... А относительно Пентагона и про-
чего вы не думайте. Если даже вы шпион, я
не стану доносить на вас русским,— мне на
них наплевать. Но выгоню вас обязательно.
Если же вы честный жулик, помогу, ибо
ваша затея мне нравится. В таких делах я
тоже романтик.
•— Мистер Грегг сказал: «Педро Кортец
умеет увлекаться и не теряет при этом голо-
вы»,— льстиво произнес Джейк.
— Старый плут! Он меня хорошо зна-
ет! — воскликнул Кортец, наливая в рюмки
вино.
— Я никогда и ничего не пью, мсье. Но
с вами выпью с удовольствием.
— За Ивана Грозного и за его библио-
теку! — смеясь, воскликнул Кортец и поню-
хал вино.— Экстра!
Они выпили и закусили ломтиками саля-
мй.
— Возьмите паштету, Джейк,— предло-
жил Кортец.— Он сделан по моему «сцена-
рию». И вообще во мне погиб величайший
в мире кулинар. Да-да!
Однако блаженное состояние, в которое
погружались за столом все сто двадцать
кило мсье Кортеца, не лишало его способ-
ности мыслить практически.
— Итак, вы уверены, что найдете леген-
дарную византийскую библиотеку? — неожи-
данно спросил он.
— Я в этом не сомневаюсь, мсье...
— Я понимаю, что это ваша семейная тай-
на, и не прошу указать точные координаты
древнего тайника, Джейк. Но я пальцем не
шевельну, если не буду знать, что это дело
верное... Попробуйте салат. Это чисто фран-
цузское блюдо.
Джейк потянулся к салату.
— Благодарю, мсье... Я тоже не пустился
213
бы в столь далекий и рискованный путь, ес-
ли бы не считал это дело верным,— сказал
он совершенно спокойно. Его тревожили
только сомнения Кортеца, а в остальном он
был уверен.
— Я вам уже сказал — ваше предложение
мне нравится. Но я все же вынужден повто-
рить свой вчерашний вопрос,— жуя, сказал
Кортец.— Что у вас есть? Титульный лист
старинной книги и план тайника на нем?..
Но почему вы решили, что это план именно
того тайника, где захоронена книжная кол-
лекция Ивана Грозного?
Джейк положил вилку, поморгал ровно
сказал Кортец: — Значит, вы мне не вери-
те?..
— Я вам верю, мсье. Но я связан усло-
виями...
— Мистер Грегг знает, где находится тай-
ник?
— Нет.
— А вы читали когда-нибудь русские
материалы, касающиеся библиотеки Гроз-
ного?
— Да,— безмятежно и вежливо ответил
Джейк.
— Что вы читали?
— Труды русских археологических съез-
столько, сколько ему было нужно, и сказал,
глядя в сторону:
— Я могу заверить вас, мсье, что знаю,
где находится книжный тайник Ивана Гроз-
ного. Но я получил строгую инструкцию от
мистера Сэмюэля Грегга никому не откры-
вать координат тайника, до тех пор пока не
прибуду в Москву.
Кортец засмеялся недобрым смехом:
— Вот это конспирация! Значит, вы хоти-
те, чтобы я отправился в Россию с завязан-
ными глазами?
— Вы всё узнаете, как только мы с вами
попадем наконец в Москву,— тихо ответил
Джейк.
— Ага! Теперь моя очередь задать вам
ваш же вопрос,— хмуро глядя на Джейка,
дов; книгу профессора Белокурова, статьи
профессоров Соболевского, Кобеко, Забели-
на и, наконец, недавно опубликованную в
русском журнале «Наука и жизнь» статью
профессора Игнатия Стрелецкого,— залпом
выпалил Джейк, торжественно и независимо
глядя на Кортеца.
Тот присвистнул:
— Ого! Солидная эрудиция... И все же
не все верят, что библиотека Грозного суще-
ствовала. Многие считают, что это миф, ле-
генда... Вам об этом известно?
Джейк Бельский, стиснув зубы, насмешли-
во посмотрел на Кортеца:
— Мне наплевать на всю эту болтовню,
мсье. У меня в руках документ, которому я
верю больше, чем всем ученым сорокам...
214
Кортец с минуту пристально глядел в ко-
шачьи глаза молодого авантюриста.
— Я восстановил на вашем пергаменте
записи, сведенные вами, и прочел их,— на-
конец сказал он.
Джейк внезапно преобразился. Презри-
тельно оглядев Кортеца, он резко выкрик-
нул:
— Прочли? И ни черта в них не поняли!
Не так ли, мсье Кортец?
— Да, именно так, мистер Бельский,—
произнес Кортец, ошеломленный его тоном.
— И никогда не поймете, пока я не при-
веду вас к тому месту и не скажу: «Вот
здесь!» Однако вы еще не вступили в дело, а
уже хитрите.
— Я не хитрю! Я хотел проверить, не мо-
рочит ли меня ваш бандит Грегг! — сердито
взревел Кортец.— Вы не знаете, какую шту-
ку он со мной уже сыграл!
— Знаю. «Коптское евангелие»!.. Но здесь
вы имеете дело со мной, а не с ним,— все
еще не смягчая резкого тона, сказал Джейк.
— А почему я должен вам верить больше,
чем Греггу?
Джейк подошел к дивану и, усевшись, ска-
зал спокойно:
— Садитесь!.. Я вам сейчас расшифрую
французскую надпись на пергаментном листе.
Но знайте, мсье Кортец, если вы захотите
устранить из этого дела меня, я провалю вас.
И, кроме того, я найду вас даже в Антаркти-
ке, даже на втором спутнике Земли...
Он не кончил. Кортец уже хохотал во все
горло, взявшись за живот, как пузатый за-
порожец на картине Репина:
— Вы молодец, Джейк! Вы мне нрави-
тесь! Ха-ха-ха!..
Он уселся рядом с Джейком и сказал де-
ловым тоном:
— Ну, хватит болтать! Выкладывайте ва-
ши боярские секреты... А насчет устранения
запомните: из этого дела я кое-кого устра-
ню, но только не вас...
Джейк немного поморгал, полез во внут-
ренний карман и достал какой-то листок.
— Я переписал французскую надпись на
титуле пергамента, а потом стер ее. Вот точ-
ная копия надписи,— сказал он и протянул
листок Кортецу.
Кортец прочел:
«Эжени! Вы взглянули в глаза древней
мудрости. Оиа здесь, где мы с Вами стоим.
Она сокрыта рядом с прахом святого Кирил-
ла. Четыреста лет ома хранится в земле. Но
я подниму ее из гроба. Записи моего предка
помогут мне. Эта мудрость даст Вам вечную
молодость. Вы много лет будете такой же
прекрасной, как сейчас. Все в вашей власти,
Эжеии. Вечно Ваш!.. Платон Бельский».
— Я не умею разгадывать ребусы, мой
дорогой,— пожав плечами, сказал Кортец и
вернул листок Джейку. — «Древняя
мудрость», «прах святого Кирилла», «вечная
молодость»... Что все это значит? И кто это
написал?
— Видите ли, мсье...— на минуту заду-
мавшись, сказал Джейк.— Мой предок боя-
рин Иван Дмитриевич Бельский чем-то про-
винился перед царем, и Грозный сослал его
в древний монастырь на далеком севере Рос-
сии. Там он умер и там был похоронен. Уми-
рая, он просил положить в его гроб книгу,
подаренную ему Грозным. Это была визан-
тийская антология Агафия, титульный лист
которой я принес вам, мсье.
— Тысяча и одна ночь! — воскликнул Кор-
тец.
— Что-то вроде этого, мсье,— вежливо
согласился Джейк.— Монахи неохотно поло-
жили в гроб опального боярина книгу со
светскими эпиграммами, тем более что неко-
торые из них были совсем нескромными...
— А, черт! Я с удовольствием почитал бы
их! — прервал Кортец.
— Боярин Бельский был погребен в том
же монастыре, в гробнице, где уже покои-
лись останки- других Бельских, сосланных в
этот монастырь в разные годы... Там, в гро-
бу боярина, книга Агафия пролежала сотни
лет, пока наконец один из Бельских, князь
Платон, брат моего отца, однажды не взду-
мал навестить могилы своих предков.
— Сентиментальность?
— Нет, это был очень странный человек,
мсье... У нас из рода в род передавалась ле-
генда, что византийская царевна Зоя при-
везла вместе со своими книгами какой-то
древний индийский свиток, на котором был
начертан рецепт снадобья, возвращающего
молодость и продлевающего жизнь на мно-
гие десятки лет...
— Я так и знал, что без чертовщины здесь
не обойдется! — скептически поджав губы,
произнес Кортец.
— В русском народе греческая царевна
слыла колдуньей,— насмешливо сообщил
Джейк.
— Что ж, это пикантно. Я знаю, что она
к тому же была очень мила,— мечтательно
215
сказал Кортец и начертал в воздухе пальцем
какую-то округлую линию.
— Мой дед любил князя Платона и посо-
ветовал ему порыться в монастырской гроб-
нице Бельских.
— Интересно!..— воскликнул Кортец.—
А знаете, душа моя, вы ведь не в ту сторону
поехали.
— То есть как это? — не понял Джейк.
— Вам надо было написать увлекатель-
ный сценарий для кинофильма в трех сериях
и отвезти в Голливуд. Миллионов вы не за-
работали бы на нем, но сотню тысяч отхва-
тили бы наверняка. Я знаю! Промышлял ког-
да-то... Но к делу: что же нашел в таинствен-
ной гробнице ваш дядя?
— Он нашел там антологию Агафия. Ти-
тульный лист ее с планом тайника, где захо-
ронены книги царевны Зои и Ивана Грозно-
го, и с шифрованной надписью. Вы уже ви-
дели.
— Ага! Вот почему я ни черта не понял! —
воскликнул Кортец.— А у вас есть ключ к
этому шифру?
— Мой отец расшифровал запись боярина
Бельского.
— А князь Платон?
— Он тоже расшифровал...
— Вот как? Продолжайте... Кстати, как
попала книга Агафия к вашему отцу?
Джейк плутовато улыбнулся:
— Чтобы узнать это, вам, мсье, придется
выслушать любовную историю, которую вче-
ра я обещал вам рассказать.
— Декамерон! День четвертый, новелла
шестая! — тоном конферансье пророкотал
Кортец.— Андреола любит Габриотто...
— Вы угадали, мсье. Жена моего отца,
прекрасная Эжени, полюбила князя Плато-
на. Он был старше ее на двадцать лет и бо-
готворил ее... Объяснились они, как это по-
том выяснилось, в том самом монастыре, где
нашел византийскую книгу мой дядюшка.
Здесь князь Платон подарил своей возлюб-
ленной самое дорогое, что у него было —
византийскую книгу,— и сделал на ее ти-
тульном листе надпись по-французски... Вы
ее видели, мсье.
— Да, да! Что-то насчет святого отшель-
ника и вечной молодости! — сказал Кортец.
— Князь Платон бредил тогда таинствен-
ным индийским рецептом вечной молодости.
— Зачем же он отдал книгу, где был план
тайника и шифрованное указание, как найти
библиотеку Зои и Грозного? — с недоуме-
нием глядя на своего гостя, спросил Кор-
тец.
— Я полагаю, что эта парочка не соби-
ралась разлучаться, мсье,— размышляя
вслух, ответил Джейк.— У него ли была кни-
га или у нее, от этого ничего не менялось.
Возможно, что они вдвоем хотели искать це-
лебный рецепт...
Кортец с минуту подумал.
— Чем же, все-таки, окончились поиски
вашего дяди в монастыре? — деловым тоном
спросил он.
— Ничем, мсье,— уверенно ответил
Джейк.— Они прекратились после револю-
ции. А кроме того, лист из книги Агафия со
всеми записями попал в руки мужа очарова-
тельной Эжени и был потом вывезен из Рос-
сии.
— Что же сталось с князем Платоном? —
анкетным тоном спросил Кортец.
— После революции он пропал без вести
где-то в глухой российской провинции. Ско-
рее всего, попал в сумасшедший дом, мсье.
Отец был уверен, что у его брата в голове
каких-то винтиков не хватало.
— А Эжени?
— По имеющимся у меня сведениям, она
проживала в Москве до 1925 года. Есть ад-
рес... Все это мы уточним в Москве, мсье.
Джейк умолк и, стараясь не моргать, вы-
жидательно глядел на Кортеца. Он был по-
хож сейчас на тихого, благонравного школь-
ника, который отлично ответил урок и ждет
либо пятерки, либо еще более каверзных во-
просов.
Учитель, то есть Кортец, внимательно по-
смотрел на него:
— Но главного вы мне все же не сказали.
Где находится тайник с библиотекой Гроз-
ного?
Джейк усмехнулся, и это была усмешка
школьника; который оказался умнее учителя.
— Вы плохо читали французскую надпись,
мсье,— снисходительным тоном сказал он.—
Даже не прибегая к шифровке боярина Бель-
ского, по одному имени святого, упомянуто-
го в надписи князя Платона, можно устано-
вить местонахождение тайника.
Кортец взял со стола пергаментный лист
и углубился в изучение французской надписи.
— «...в обители святого Кирилла...» —
вслух., прочел он.— Где это?
— В любом справочном киоске Москвы
вам дадут точный адрес этой «обители»,
мсье,— уклончиво ответил Джейк.
216
— Вы не человек, а уж,— хмуро сказал
Кортец.
«А вы удав!» — хотел ответить Джейк, но
передумал и сказал:
— Я вырос в Америке, мсье.
— Это сразу видно. Но не в этом дело,
а в том, что ваш дядюшка, сумасшедший он
или нет, раньше нас с вами узнал адрес тай-
ника. Не так ли?
— Так, мсье. Но одного адреса, видимо,
мало. Надо иметь еще план, вот этот чер-
теж... А чертеж выскользнул из рук князя
Платона как раз в тот момент, когда он со-
бирался запустить руки в подземелья мона-
стыря... Потом — революция, пришлось
скрываться...
— А дальше? — допытывался Кортец.
— Дальше?.. Если бы он хоть что-то на-
шел, это было бы таким научным открытием,
которое не ускользнуло бы от взоров ученых,
мсье. Не забывайте, что о библиотеке Гроз-
ного идут споры уже более сотни лет и ищут
ее столько же...
Джейк говорил с пафосом. Кортец опасли-
во поглядел на него: «Черт его знает! А не
психопат ли он, как и его дядя?..»
Но, уловив наблюдающий взгляд Джейка,
искоса брошенный в его сторону, «потомок
великого конквистадора» успокоился: «Нет,
это стопроцентный американский пройдоха!»
— Ладно! — решительно сказал наконец
Кортец.— После того как я получу справку,
о которой говорил, я изложу вам наш план
действий. Но уже теперь могу сказать, что
мы с вами поедем в СССР как туристы —
это сейчас модно. Русские охотно пускают к
себе целые батальоны туристов и даже по-
зволяют им свободно разъезжать по всей
стране.
— Ну что ж, это очень хорошо, мсье! —
обрадовался Джейк.
— Но вы не можете явиться в СССР с та-
ким анекдотическим и подозрительным име-
нем: «Джейк Бельский»...
— Я привез с собой документы моего де-
да по матери — Жака Бодуэна. Мать сохра-
нила их, а мистер Сэмюэль Грегг... «подно-
вил». Кроме того, он снабдил меня еще кое-
какими бумажками,— ухмыляясь, сказал
Джейк.
— Ого! — воскликнул Кортец и тут же до-
бавил, полушутя, полусерьезно: — Нет, я не-
пременно проверю, кто вы такой...— И, видя,
что Джейк собирается протестовать, продол-
жал: — А деньги у вас есть?
— Есть, но мало, мсье,— скромно ответил
тот.— Мистер Грегг был не очень щедр.
— Вот это уже не по-американски...—
поджав мясистые губы, сказал Кортец. Он
подумал с минуту.— Ну, ничего, раз уж я
вступил в это дело, то вытяну из мистера
Грегга все, что нам будет нужно.
ДРЕВНЕГРЕЧЕСКАЯ КНИГА НА
КУЗНЕЦКОМ МОСТУ
О московских улицах написано немало
книг и очерков. И мы ничего не откроем чи-
тателю, напомнив, что некоторые московские
улицы по сей день именуются «валами», хотя
никаких «валов» на них уже сотни лет нет,
а различные «ворота» давным-давно пре-
вратились в обыкновенные площади. К та-
ким же «филологическим» памятникам ста-
рины можно отнести и Кузнецкий мост —
маленькую, узкую московскую улицу, распо-
ложенную в самом центре столицы. Здесь
когда-то через речку Неглинку был перебро-
шен мост и проживали кузнецы. А сейчас
Кузнецкий мост «заселен» главным образом
магазинами. Особенно много здесь и на кро-
хотном проезде Художественного театра —
продолжении Кузнецкого моста — книжных
магазинов: букинистических лавок, магази-
нов «Москниготорга», киосков... Здесь тор-
гуют книгами с лотков, а совсем недавно
торговали даже с рук. Постоянно на Куз-
нецком мосту, подле большого магазина под-
писных изданий, как войско Самозванца у
стен Лавры, стояла толпа любителей книг, и
ловкие спекулянты в этой толпе втридорога
перепродавали «дефицитные» книги, а заяд-
лые книжники обменивались «новинками».
Но что творилось на Кузнецком мосту по
воскресеньям! «Сорочинская ярмарка» и
«Ярмарка в Голтве», только слившиеся и,
так сказать, укрупненные!.. Книжное «Чрево
Парижа» в центре ^Москвы!..
В огромной толпе, запрудившей оба тро-
туара между Петровкой и Пушкинской ули-
цей, можно было найти всё: «Приключения
Рокамболя»; «Фацетии» Поджо Браччолини
с «номерными вставками» и без таковых;
романы обоих Дюма (отца и сына); стихи
Есенина и Гумилева; антологию японской
поэзии; книги Бальзака, Гоголя, Мопассана,
Чехова, Драйзера, Диккенса и даже Поль
де Кока; сочинения Конан-Дойля и его бес-
численных литературных «наследников», так
же мало похожих на своего прародителя, как
217
«сыновья лейтенанта Шмидта» Ильфа и Пет-
рова походили на своего нареченного отца...
Как на традиционные охотничьи рынки,
сюда, на Кузнецкий мост, по воскресеньям
съезжались и сходились любители книг.
В разношерстной толпе вы могли встретить
знакомого, которого не видели несколько лет.
Здесь бывали люди самых разнообразных
профессий: электрики и кондитеры, отоля-
рингологи и парикмахеры, пивовары и стале-
вары, инженеры и рабочие, писатели и жур-
налисты, владельцы мошных книжных кол-
лекций и люди, делающие лишь первые ша-
ги на этом благородном поприше. У многих
из них дома, на книжных шкафах и над тя-
желыми полками, висели надписи, похожие
на скрижали Ветхого Завета:
«Отруби себе руку, если она отдаст из
дому книгу»...
Мой папа
«Не прикасаться!.. Грозит смертью!..» (Нари-
сован череп и кости).
Главэнергосбыт
Большинство завсегдатаев книжной тол-
кучки в будни заняты и потому не могут по-
сещать магазины, где ценные книги появ-
ляются и исчезают со скоростью падающих
звезд. Таких обычно выручают дублеты книг,
накопленных еще в эпоху Сойкина и Сытина
папашами и дедушками. За «Петербургские
трущобы» Крестовского, романы Генриха
Сенкевича, рассказы Брет-Гарта и тому по-
добные «книжные россыпи» они могут полу-
чить здесь любую «упавшую звезду».
Вместе с книжными монополистами сюда
приходила и молодежь: студенты, ученики
ремесленных училищ, старшие школьники.
Тут же ныряли и какие-то подозрительные
личности, которые, наметив подходящего
клиента, непременно брали его за пуговицу,
отводили в сторонку и вполголоса предлага-
ли приобрести какую-либо «падающую
звезду», пригревшуюся у них за пазухой.
Были среди этих типов и своего рода «про-
фессора», повидавшие книг не меньше, чем
любой квалифицированный букинист. Услы-
хав имя Стефана Цвейга, например, и назва-
ние «Книги о вкусной, здоровой пище», они
тотчас же безапелляционно определяли:
— Эквивален т!..
Это означало, что произведения замеча-
тельного австрийского писателя и поварен-
ная книга котируются на Кузнецком мосту
как издания редкие и равноценные. А вот
книги Тургенева, например, по сравнению с
сочинениями какого-нибудь нового автора,
выпускающего каждую субботу по толстому
роману о шпионах, оказывались здесь
«неэквивалентными»: за том плодовитого
автора полагалось отдать вместе с Тургене-
вым еще и подписку на Шиллера. Разумеет-
ся, это говорило только о вкусах некоторых
посетителей толкучки и ни о чем больше.
Среди книжных ловкачей были и очень
оригинальные экземпляры: перепродав сотни
книг, они умудрялись ни в одну из них не
заглянуть. На толкучке такие обычно «шли
на таран» и по причине острой малограмот-
ности отчаянно перевирали названия книг и
фамилии авторов. Они путали Стендаля с
Далем, а Куприна с Купером. Один из них
даже получил здесь кличку «Фенимор Куп-
рин» за то, что однажды, предлагая кому-то
сильно потрепанную книгу, рекламировал ее
так:
— Это же «Яма», знаменитый роман Фе-
нимора Куприна... — и, понизив голос, добав-
лял многозначительно: — Запрещенный...
На груди у Фенимора Куприна хранилось
удостоверение о нетрудоспособности по при-
чине психической неуравновешенности, а на
животе, за поясом, всегда согревалось
несколько «запрещенных» романов, которые,
кстати, никто и никогда не запрещал...
Низко надвинув шляпу и прикрыв зоркие
глаза очками-консервами, он, как человек-
невидимка, скользил в толпе и время от вре-
мени приговаривал сиплым баском:
— Меняю «Деньги» на деньги... — и пояс-
нял: — «Деньги» — это знаменитый роман.
Автор Эмиль Золь...
Милицию на книжной толкучке беспо-
коили не столько Фениморы Куприны,
сколько то, что троллейбусы и автомашины
с трудом пробивались сквозь толпу. Акку-
ратно являясь на Кузнецкий мост, мили-
ционеры вежливо просили «пройти» и «не
нарушать». Солидные книжные магнаты,
приехавшие на собственных «Победах»,
кряхтя от неудовольствия, «проходили», но
продолж1али «нарушать», а Фениморы
Куприны при виде милиционеров быстро
ныряли в подъезды, где и завершали свои
коммерческие операции.
Так продолжалось двадцать лет, пока на-
конец книжная толкучка не стала темой для
эстрадных юмористов, смешивших публику
анекдотами о «Дюме с камелиями».
Однако вовсе не до смеху было начальни-
ку отделения милиции, на территории кото-
рого стихийно возникла и благополучно про-
цветала книжная толкучка.
На первых порах начальник отделения ре-
шил выловить Фениморов Куприных. Тща-
тельно ознакомившись с характеристиками
комсомольцев своего района, он однажды
пригласил в большой зал ЦДРИ юношей, ко-
торые собирали книги. Здесь начальник от-
деления побеседовал с молодежью об общих
задачах борьбы с хулиганами и хищниками,
а затем неожиданно спросил:
— Кто из вас по воскресеньям бывает на
Кузнецком мосту, на книжной толкучке?
Прошу поднять руки.
Последовала пауза. Комсомольцы перегля-
нулись. Некоторые из них все же нереши-
тельно подняли руки. Таких оказалось
одиннадцать человек. Этого было вполне до-
статочно.
— Попрошу товарищей, поднявших руки,
задержаться в клубе на несколько минут,—
сказал начальник отделения и добавил:—
А остальных благодарю за внимание. Собра-
ние считаю закрытым...
С оставшимися
цами начальник
книжной толкучке. К его удивлению, почти
книжниками-комсомоль-
отделения заговорил о
все комсомольцы явно погрустнели, узнав,
что скоро не смогут уже выменивать инте-
ресные книжки у таких же, как и сами они,
бескорыстных любителей литературы. Но в
то же время все согласились, что Фениморов
Куприных надо «изъять из обращения» не-
медля.
И вот в одно приветливое летнее воскрес-
ное утро на Кузнецкий мост явились все
одиннадцать книжников-бригадмильцев. Сре-
ди них был и техник Иван Волошин.
Иван Волошин и раньше встречал здесь
Фенимора Куприна, видел, как тот менял
«Деньги» на деньги. Но сегодня, встретив
быстро промелькнувшие очки-консервы, он
незаметно пошел за спекулянтом. На этот
раз человек-невидимка торговал уже не
«Деньгами», а где-то раздобытым романом
с очень странным названием. Волошин
слышал, как, подойдя к толстому мужчи-
не в енотовой шубе и в купеческой шапке,
Фенимор Куприн конфиденциально сооб-
щил ему:
— «Блеск и нищета куртизанки Нана»!
Знаменитый запрещенный роман...
Енотовый гражданин, видимо, не был но-
вичком в книжных делах. Он пожал плеча-
ми и сказал оперным басом:
— Вы что-то путаете, милейший. «Блеск и
нищета куртизанок» — это роман Бальзака.
А «Нана» — роман Золя.
— Не волнуйтесь, гражданин,—с досто-
инством обнищавшего испанского гранда от-
ветил Фенимор Куприн. — Я знаю, что «На-
ну» написал Эмиль Золь, а «Куртизанок»
сочинил Бальзак. Но в этой запрещенной
книге оба романа переплетены вместе.
А рвать их мне невыгодно.
— Ах, вот оно что! — удивился толстяк.—
Но откуда вы взяли, что романы Бальзака
и Золя кто-то запрещал?
— Это как раз не важно, гражданин. Там
есть все, что интересно мужчине,— не сда-
вался Фенимор Куприн. — Пальчики обли-
жете!
Оперный бас хотел еще что-то возразить,
но Фенимора Куприна уже кто-то тянул за
рукав:
— Сколько?
— Полторы сосны.
— Бери третью половину.
— Хо-хо! Поищи, посвищи...
Иван Волошин стоял почти рядом со спе-
кулянтом. Он уже хотел взять его за руку
и пригласить в отделение милиции, как вдруг
заметил, что с Фанимором Куприным
произошло что-то странное: забыв о курти-
занках и о своем покупателе, спекулянт за-
стыл на месте; как охотничья собака, почуяв-
шая дичь. Он даже снял очки-консервы и
устремил пристальный взгляд вдаль.
Волошин проследил за его взглядом, но
ничего особенного не заметил: книжники,
подгоняемые милиционерами, перекочевыва-
ли с места на место, выкрикивая на ходу:
— Меняю «Голову профессора Доуэля»
на «Всадника без головы»!
— Меняю «Тридцатилетнюю женщину» на
«Куклу»!
— Нужны «Уголовники»! Даю «Шпионов»!
Но что же все-таки увидел в нестройных
рядах охотников за книгами «орлиный глаз»
Фенимора Куприна?..
Случайность привела в это воскресенье на
Кузнецкий мост маленькую и круглую, как
сказочный колобок, старушку в рыжем лет-
нем пальто — Клавдию Антиповну Кули-
кову...
Нужно сказать, что Клавдия Антиповна,
хотя и собралась продать кое-какие книги,
но никакого представления о книжной тол-
кучке на Кузнецком мосту не имела и попа-
ла сюда невзначай. Она уже давно решила
избавиться от основательно запылившихся
и за ненадобностью сваленных в углу ее
комнатки томов. Но так как намеченные к
продаже книжки были нерусскими, то кто-
то из соседей посоветовал Клавдии Анти-
повне отнести их в букинистический магазин
Союза писателей на Кузнецком мосту, пола-
гая, видимо, что именно писатели, люди
культурные, наверняка читают и по-фран-
цузски и по-всякому. И вот Клавдия Анти-
повна пришла в книжную лавку.
Просмотрев изящные, но основательно
поблекшие от времени «дидоновские» томики
Ламартина, Верлена, де Лакло и других ав-
торов, товаровед магазина объявил:
— Иностранных книг не берем.
Однако, взяв в руки последнюю книгу,
извлеченную Клавдией Антиповной из ее
вместительной кошелки, он задумался. Кни-
га была необычная. Толстая и увесистая, с
плотными, явно не бумажными пожелтевши-
ми листами, она не имела верхней обложки
и титульного листа, и тем не менее опытный
товаровед сразу понял, что перед ним ка-
кая-то старинная рукописная книга.
«Пергамент... Язык древнегреческий.
Гм...» И он посоветовал старушке пойти в
Государственную библиотеку имени Ленина.
— Там есть ученые люди, мамаша,—
вежливо сказал он.— Они разберутся,
что это за книга. Может, она очень цен-
ная. Тогда вам 'за нее заплатят приличную
сумму.
Старушка смутилась:
— Ох, сыночек, да я и дороги туда не
найду. К вам еле добралась.
— А мы вам поможем, мамаша. Я напи-
шу записку к заведующему рукописным
фондом, расскажу, как туда пройти...
А французские книги сдайте, по дороге, в
букинистический магазин, что недалеко от
телеграфа, на улице Горького...
Клавдия Антиповна отправилась в путь,
но, пройдя лишь квартала два, наткнулась
на серьезное препятствие: тротуар был за-
бит густой толпой. Бедная старушка едва
пробивалась сквозь скопище книжных бо-
лельщиков. А тут еще какие-то мужчины,
старые и молодые, стали пугать ее страшны-
ми вопросами:
— Шпионов нет ли, мамаша?
Клавдия Антиповна в ужасе крестилась:
— Что ты, сыночек? Какие-такие шпиёны?
Но вот к ней подошла девушка в зеленом
шелковом плаще.
— Это. они про книжки спрашивают, ба-
бушка,— смеясь, пояснила она. — Книжки у
вас есть?
Старушка подозрительно огляделась:
— А зачем им мои книжки?
— Купить хотят, бабушка. Здесь книж-
ный рынок.
Клавдия Антиповна подумала и сказала:
— Книжки есть. Да я их в магазин несу
и в библиотеку.
Обступившие старушку книжники зарыча-
ли, как целый хор «варяжских гостей».
— Успеешь в магазин, бабка! Ты их нам
покажи...
Старушка была очень удивлена:
— Да как же это? Прямо на улице?
Девушка улыбнулась и хотела уже отой-
ти, но вдруг услыхала:
220
— Да и не русские они. Французские
книжки.
Книжников будто струей из шланга обда-
ло, они сразу же утеряли всякий интерес к
старухе и к ее кошелке. Но девушка, наобо-
рот, вернулйсь и спросила-
— А какие у вас французские книжки?
Я читаю по-французски.
— Да не знаю, доченька. Я .в них ничего
не понимаю. Книжки ведь не мои, чужие.
И как раз в эту минуту перед Клавдией
Антиповной возник Фенимор Куприн...
Нужно сказать, что женщинам всего мира
Фенимор Куприн предпочитал именно таких
старушек, в кошелках которых иной раз
можно было откопать старинные романчики,
за которые даже букинисты выводят на на-
кладных трехзначные цифры...
Фенимора Куприна несколько смутило,
что книжники отхлынули от старушки, хотя
вблизи не было ни одного милиционере.
— Ой, какие интересные книги! Продайте
их мне, бабушка! — услышал он восклица-
ние девушки и понял, что пикировать надо
немедленно.
Сняв очки-консервы, он строго спросил:
— Это на каком же законном основании
вы, гражданочка, покупаете книги в неука-
занном месте?
Девушка оторопела и положила книги
обратно.
— Я только хотела спросить,— испуганно
пролепетала она. — Здесь французские
книжки, а я...
Брови у Фенимора Куприна полезли
вверх.
— Французские? — разочарованно спро-
сил он. — Ну, тогда конечно. Этот товар ни-
кому не нужен.
— Да нет уж! — решительно заявила
Клавдия Антиповна, запахивая кошелку. —
Я в магазин пойду, как мне велено. А вот
эту старинную книгу в библиотеку снесу.
Мне за нее много денег дадут.
Фенимор Куприн весь превратился в слух:
— Это что ж за книга такая? Про любовь
или, обратно, приключения?
•— Да уж и не знаю, гражданин хороший,
какая она есть,— деловито и не без хвастов-
ства ответила Клавдия Антиповна. —
А только мне вот записку дали и сказали:
«Несите, мол, Клавдия Антиповна, эту кни-
гу поскореича в библиотеку, потому как она
очень ценная и у нас денег не хватит, чтоб
ее купить».
— Вот тебе и на! — радостно воскликнул
Фенимор Куприн. — Да ведь это ко мне за-
писка! Я и есть главный начальник над все-
ми библиотеками.
Старушка и девушка — одна растерянно,
другая с удивлением — глядели на «главно-
го начальника над всеми библиотеками».
— Ну, вам прямо повезло, мамаша, что
вы меня повстречали! —с довольным видом
продолжал Фенимор Куприн.— Ведь сего-
дня воскресенье, а мы по воскресеньям не
торгуем, то есть... отдыхаем вообще... А что
у вас за книга такая, разрешите глянуть?
Старушка торопливо порылась в кошелке
и вытащила толстую старинную книгу без
верхней крышки.
Фенимор Куприн недоверчиво повертел
ее в руках:
— Тоже нерусская! Гм... И в плохом со-
стоянии...
Девушка стояла тут же. Подошел и Воло-
шин. Через плечо Фенимора Куприна он
старался разглядеть книгу, но не менее ин-
тересно было ему посмотреть, что будет де-
лать дальше жулик.
— Это моей бывшей барыни книга, Евге-
нии Феликсовны. Она сказывала, что книге
этой больше тысячи лет! — многозначитель-
но произнесла Клавдия Антиповна.
— Это конечно,— глубокомысленно изрек
Фенимор Куприн, уже уяснивший, что ста-
221
ринную книгу надо отнять у старушки во
что бы то ни стало. — Да-а... — продолжал
он. — В старые времена люди были очень
некультурные. С книгами обращаться не
умели. И вот, пожалуйста... — обращаясь к
девушке, презрительно продолжал Фенимор
Куприн. — Переплет начисто отчекрыжили,
а в титульный лист небось селедку завер-
нули. Эпоха древняя, народ все несознатель-
ный. А теперь куда она годится? Сколько за
нее, к примеру, взять можно? Слезы!.. Пра-
вильно я говорю, барышня?
Девушка уже заметила наблюдавшего за
Фенимором Куприным юношу в голубой тен-
ниске, его насмешливый взгляд, устремлен-
ный на болтливого жулика. Ей стало смеш-
но, и она прыснула в кулак. Но юноша стро-
го посмотрел на нее и приложил палец к гу-
бам.
— Книга без переплета — это все равно
что невеста, стриженная под бокс, мама-
ша,— резюмировал Фенимор Куприн.— Но
поскольку вас ко мне послал с запиской
мой друг и товарищ, то извольте, я могу
купить ее у вас, только по номиналу, то есть
по государственной цене...
Он перевернул книгу, но, к своему удив-
лению, не увидел на плотной коже обложки
никакой цены.
— Гм... Номинал не обозначен. В общем,
я, как опытный товаровед, могу оценить ее
В двенадцать рублей и тридцать восемь ко-
пеек. Получайте деньги, мамаша, и поспе-
шите в молочную за сливочным маслом...
Фенимор Куприн сунул книгу за пазуху
и полез в карман за деньгами.
Старуха растерянно поглядела, на девуш-
ку, потом на Фенимора Куприна.
Девушке очень хотелось вмешаться и пре-
кратить наглую комедию, которую разыгры-
вал у нее на глазах явный жулик. В этот
момент сзади к Фенимору Куприну подошел
Волошин и протянул ему свою бригадмиль-
скую книжку.
— А такую книжку вы когда-нибудь чи-
тали, гражданин? — спросил он.
Фенимор Куприн, видимо, уже не раз «чи-
тал» такие книжки.
— В чем дело?! — завопил он.— Я чест-
но покупаю у гражданки ее книгу!
Волошин взял его за руку:
— Пройдемте в отделение-
Но Фенимор Куприн быстро и крепко уда-
рил его по руке и метнулся в сторону. Во-
лошин бросился за ним и на ходу засвистел
в милицейский свисток. Однако Фенимор
Куприн знал, как нужно в толпе уходить
от милиции: он нагнулся и стал петлять
под ногами у книжников, будто что-то искал.
Его никто не задерживал. Так он добрался
до ближайшего подъезда и юркнул в него.
Кто-то кивнул Волошину на подъезд. Он
ворвался туда, но услыхал лишь, как гудит
лифт. Лифтера не было, и ключ, очевидно,
торчал в дверце. Фенимор Куприн был уже
где-то на верхнем этаже.
Увидев двух вбежавших в подъезд мили-
ционеров, Волошин быстро обрисовал им на-
ружность убежавшего жулика и одного ми-
лиционера послал во двор.
— Он может выбраться через какую-ни-
будь квартиру и черный ход,— сказал Воло-
шин.
В этот момент где-то наверху послыша-
лись голоса и хлопнула дверь.
— Так и есть...
Волошин попросил второго милиционера
остаться внизу, а сам помчался вверх по
лестнице, отмахивая по две — три ступень-
ки. На верхней площадке он увидел пустую
кабину лифта с неприкрытой дверью. Фе-
нимор Куприн исчез...
«Значит, через верхнюю квартиру пере-
махнул во двор,— подумал Волошин.— Но
через какую? Тут их три».
' Он, не раздумывая, позвонил в первую и
угадал. Дверь открылась, и на пороге по-
явился солидный мужчина в пижаме.
— В чем дело? — раздраженно спро-
сил он.
Волошин показал свою книжку и быстро
объяснил:
— Скрылся жулик! Украл ценную книгу.
К вам заходил?
Мужчина в недоумении оглянулся, за ним'
стояли испуганные домочадцы.
— Опять двадцать пять! Только что один
бригадмилец уже промчался через нашу
квартиру в погоне за каким-то жуликом...
Волошин ворвался в переднюю:
— Простите, но я вынужден... Где он?
Скорее!
— Пробежал на кухню, а потом на лест-
ницу черного хода,— сказал мужчина в пи-
жаме.
—- Ход на чердак здесь?
— Забит.
— Благодарю!
Волошин выбежал из кухни и по черной
лестнице помчался вниз. Уже добежав до
222
второго этажа, он услыхал голос милицио-
нера:
— Товарищ бригадмилец, здесь он! За-
держан!
Волошин увидел Фенимор а Куприна.
— Книга! Где старинная книга?! — крик-
нул он и, не ожидая ответа, запустил руку
за пазуху жулика.
Книга была там. Волошин вытащил ее.
— I ы не имеете права! Я купил ее! — за-
орал Фенимор Куприн.— Я буду жаловаться!
Уже спокойно Волошин сказал милицио-
неру:
— Доставьте его в отделение, товарищ
старшина. А я найду старуху, у которой он
выудил эту книгу.
Он побежал к воротам. Толпы книжников,
как кучевые облака, все еще блуждали по
тротуарам: ни милицейские свистки, ни по-
гоня за жуликом не могли их рассеять. Во-
лошин пробрался на то место, где он оста-
вил старуху и девушку в зеленом плаще, но
ни той, ни другой не нашел. Несколько раз
он прошел вверх по обоим тротуарам, зорко
поглядывая по сторонам. Старуха и девушка
исчезли бесследно...
Волошин решил отправиться в отделение.
К своему удивлению, он нашел там, кроме
Фенимора Куприна, и девушку, которая хо-
тела купить у старухи французские книги.
— Наконец-то! — обрадованно воскликну-
ла она.— А я пришла как свидетельница...
Этого жулика надо хорошенько проучить!
— А старушка где? — спросил Волошин.
— Видали?! Потерпевшая даже не яви-
лась! А меня приволокли, как каторжника!
Безобразие! — завопил Фенимор Куприн.
— Гражданин Фёклин, помолчите! — спо-
койно приказал дежурный.
— Я не знаю, где она сейчас,— стала объ-
яснять Волошину девушка.— Ее буквально
за руку уволокли в сторону, когда началась
кутерьма с этим жуликом. Я только слыша-
ла, как какой-то тип крикнул ей: «Уходи,
бабка! Его поймают, тебя по судам зата-
скают!»— и потащил старуху в толпу. Как
хорошо, что вы спасли эту книгу! Ее непре-
менно нужно сдать в Ленинскую библиотеку.
— Книгу нельзя никуда сдавать, граж-
данка,— официальным тоном произнес де-
журный, оторвавшись на минуту от акта, ко-
торый он составлял.— Это — вещественное
доказательство.
— Ничего, сдадим потом,— успокоил де-
вушку Волошин.— Но как нам найти ста-
рушку? Ведь она— потерпевшая, она владе-
лица книги!
Девушка пожала плечами:
— Не знаю...
Дежурный по отделению записал ее по-
казания. При этом выяснилось, что девушку
зовут Тася (Анастасия), а фамилия ее Бе-
резкина и что она студентка французского
отделения Института иностранных языков.
Волошин и Тася вместе вышли из отделе-
ния милиции и пошли к площади Свердлова.
По дороге они говорили о книгах, о шахма-
тах, о боксе. Со смехом и возмущением
Тася вспоминала, как Фенимор Куприн на
ее глазах «покупал» у старухи древнюю
книгу. Ей было жалко бедную старушку.
— Давайте найдем ее! — предложила
Тася.
— Что ж, попробуем,— охотно согласился
ее спутник.— В конце концов, это по моей
вине старуха лишилась своей книги. А кни-
га, по всем данным, идейная.
— Какая? — удивленно спросила Тася.
Он улыбнулся:
— Это у меня привычка такая. Все хоро-
шее я называю «идейным», все плохое —•
«безыдейным».
— Ах, вот как? Ну, тогда, если не хоти-
те быть безыдейным бригадмильпем, найди-
те старушку,— наставительным тоном сказа-
ла Тася.
ПОЧЕМУ ВЗВОЛНОВАЛСЯ ПРОФЕССОР
СТРЕЛЕЦКИЙ
Прошла неделя после происшествия на
книжной толкучке, а новый знакомый позво-
нил Тасе Березкиной всего лишь один раз.
Он рассказал ей, что обошел все московские
букинистические магазины, торгующие ино-
странными книгами. Он надеялся, что ста-
рушка с кошелкой все же снесла свои фран-
цузские книжки букинистам и по накладной
можно было бы узнать ее фамилию и адрес.
Но никто не приносил в магазины книг, на-
звания которых Тася ему сказала. Ничего
не знали о старушке и в книжной лавке пи-
сателей.
— Бедняга! — воскликнула Тася.— Вы,
наверно, замучились? Все магазины обошли!
— Нет, не очень замучился,— беспечным
тоном ответил он.— В Москве всего лишь...
два букинистических магазина покупают и
продают безыдейную иностранную литера-
туру.
223
У него были лукавые глаза. Тася не ви-
дела их, но подумала, что они сейчас такие.
Он пригласил ее в кино, но Тася отказа-
лась: приближалась сессия в институте.
Отойдя от телефона, она села на диван
и задумалась над книгой. Вспомнила шапку
каштановых волос, четкий профиль с не-
сколько длинноватым, «гоголевским» носом,
смеющиеся карие глаза...
«Любит книги, увлекается боксом и шах-
матами... Бригадмилец! Занятный парень!..»
Тася улыбнулась и углубилась в историю
французской литературы.
Через неделю Иван Волошин снова позво-
нил Тасе. В его тоне уже не было обычного
спокойствия и шутливости:
— Нам необходимо встретиться немедлен-
но! — торопливо сказал он.— Чрезвычайное
происшествие с нашей древней «библией»...
— Что случилось? — с тревогой спросила
Тася.
— Нас обоих хочет видеть профессор Иг-
натий Яковлевич Стрелецкий. Он знаток
древней литературы.
Тася догадалась, что старинная книга уже
попала в руки ученых.
— Хорошо. Когда мы должны к нему
явиться? — спросила она.
— Сегодня, в любое время. Он ждет нас...
Они условились встретиться в Александ-
ровском саду, что у Кремля, через полчаса.
Тася пришла почти вовремя, опоздав всего
лишь... на двадцать минут.
Волошин мрачно буркнул:
— Привет! •— и приказал: — Идемте!
— В отделение? — смеясь, спросила Тася.
— Я по дороге расскажу, что знаю. Про-
фессор живет недалеко, на Волхонке.
У Волошина был озабоченный вид. Он
шагал так, что Тася едва поспевала за ним.
— Дело о попытке гражданина Феклина
мошенническим путем присвоить книгу, при-
надлежащую неизвестной гражданке, при-
остановлено из-за отсутствия потерпевшей,—
стал он объяснять Тасе, подражая языку ми-
лицейских протоколов.— Но по ходу след-
ствия вещественное доказательство, то есть
старинная книга, было передано на экспер-
тизу профессору Стрелецкому. Этот ученый
установил, что книга имеет большое... ну,
как бы это сказать... культурное значение,
как памятник древней литературы.
— Да, но мы с вами тут при чем? — спро-
сила Тася.— Если книга ценная, пускай ее
отдадут в Ленинку, и все...
— Нет, не всё. Мы с вами только звено
в цепи. Профессор хочет найти без вести
пропавшую старушку. И мы должны ему
помочь... Шире шаг, Настенька!
— Я не Настенька, а Тася,— поправила
девушка.
— Жалко! Настенька — хорошее русское
имя.
Они прошли кремлевским сквером и, ми-
нуя Каменный мост, через старинный Ле-
бяжий переулок вышли на Волхонку.
— Здесь! — внезапно остановившись, ска-
зал Волошин и указал на высокий дом.
Им открыла маленькая пожилая женщи-
на в белом пуховом платке, накинутом на
плечи. Внимательно посмотрев на Волошина
и Тасю, она сказала:
— A-а! Игнатий Яковлевич вас ждет. Он
в кабинете...
Волошин постучал в дверь кабинета. Кто-
то за дверью высоким фальцетом прокри-
чал:
224
— Да, да!
Они вошли в большую высокую комнату,
всю уставленную книжными шкафами и ше-
стиярусными книжными полками. Кроме
книг, здесь был лишь письменный стол и ко-
жаные кресла. Но и они, то есть стол и крес-
ла, также были завалены книгами: стары-
ми, пожелтевшими, в кожаных переплетах с
медными пряжками; книгами новыми, еще
пахнущими типографской краской; книжон-
ками миниатюрными, могущими укрыться в
рукаве; книжками среднего формата и
огромными, как надгробные плиты, инкуна-
булами. Это была скорее библиотека, чем ка-
бинет... Здесь собраны были тысячи книг.
Одни из них чинно стояли на полках, другие
лежали вповалку, сваленные на креслах,
третьи монбланами высились на письменном
столе, а некоторые просто стопками стояли
на паркетном полу, подле полок. Видимо, у
хозяина этой библиотеки хватало времени
лишь на то, чтобы снять с полки, просмотреть
или найти нужную книгу, но водворить ее на
место он уже не успевал.
Но где же он? Где хозяин этой библио-
теки?
— Я здесь! Здесь, молодые люди! Сейчас
я к вам сойду! — пропищал кто-то тонень-
ким голоском над ними.
Только тут Волошин и Тася обратили вни-
мание на высокую стремянку у самой двери.
На верхней широкой ступеньке с книгами на
коленях сидел человек в больших стариков-
ских очках. Это и был профессор Стрелец-
кий, археолог, арабист и автор многих тру-
дов по древнерусской литературе. Ему недав-
но исполнилось семьдесят лет, но он весь
светился, блестел, и движения его были, по-
рывисты, быстры. Вот и сейчас он не сошел,
а сбежал с лестницы.
Своей белой вздыбленной шевелюрой,
пышными приглаженными усами, бритым
лицом и острыми, наблюдательными гла-
зами профессор походил на какого-то ком-
позитора, которого Тася видела на фотогра-
фии в журнале. Нс какого именно, она никак
не могла припомнить.
Стрелецкий сунул Тасе и Волошину свою
узкую, сухую руку'и сам сказал:
— Бригадмилеп Иван Волошин и студент-
ка Анастасия Березкина?.. Очень приятно!
— Бригадмилец — это моя побочная про-
фессия,— сказал Волошин.
— Знаю, знаю!—воскликнул профессор.—
Вы техник-электрик и большой любитель
книг. Всё знаю!.. А вы — будущий исследо-
ватель французской литературы. Правильно?
И он повел своих гостей к письменному
столу:
— Садитесь!
Гости недоверчиво поглядели на кресла,
до верха спинок заваленные книгами, и оста-
лись стоять.
— Ах, книги!..— воскликнул Стрелецкий
и беспомощно оглянулся.— Маша! Мария
Михайловна! — позвал он.
В дверь заглянула жена Стрелецкого.
— Там кто-нибудь есть? Принесите
стулья.
Профессорша сокрушенно поглядела на
книги в креслах и ушла.
— Вы знаете, зачем я позвал вас, друзья
мои?..— начал профессор, остановившись
перед Тасей.
— Нет, я не знаю,— тихо сказала она.
— Мы немного догадываемся,— поправил
ее Волошин.
Женщина в фартуке внесла стулья. Тася
и Волошин сели, а Стрелецкий, заложив
15. Мир приключений.
225
большие пальцы в карманы жилета, засе-
менил, почти забегал перед ними, то удаля-
ясь к двери, то возвращаясь вновь.
«Григ!.. Эдвард Григ! Вот на кого похож
лицом этот седой старик»,— вспомнила Тася.
— Произошло совершенно необыкновен-
ное, невероятное событие! — говорил Стре-
лецкий. путешествуя по кабинету и почти рас-
певая тонким, дребезжащим взволнованным
голосочком какую-то лекцию, мало похо-
жую на простую беседу.— Вы невольно при-
открыли завесу над тайной, которая вот уже
много лет волнует целые поколения ученых...
Волошин и Тася переглянулись.
— Да, да, друзья мои! Не удивляйтесь.
Стрелецкий схватил со стола и поднял над
своей головой старинную толстую книгу, ко-
торую Тася сразу узнала.
— Эта книга не что иное, как антология
византийских поэтов пятого века. Состави-
телем ее был один из интереснейших пред-
ставителей византийской культуры — Ага-
фий, ученый и поэт...
Тася уже с интересом смотрела на старин-
ную книгу. Полистав ее и полюбовавшись,
Стрелецкий вновь засеменил по кабинету,
потом положил книгу на стол и продолжал:
— Она сама является большой цен-
ностью... Но...— Стрелецкий умолк, остано-
вился перед Тасей и посмотрел на нее гип-
нотическим взглядом,— Но...— еще раз мно-
гозначительно повторил профессор,— сейчас
нас интересует уже вопрос, откуда она взя-
лась. как вынырнула из тьмы веков, где была
погребена сотни лет?
Тася и Волошин переглянулись, они ниче-
го не поняли. Стрелецкий, как ни был он
взволнован, все же заметил это.
— Бедные мои воробышки! — воскликнул
он сокрушенно.— Вы ничего не понимаете!
Вы уже с опаской поглядываете на старого
профессора и думаете: «А не спятил'ли ста-
ричок с ума?»
— Что вы! Мы очень заинтересованы...—
сказала Тася и посмотрела на Волошина.—
Правда?
— Истинная правда! — подтвердил он.—
Я жду, что вы, профессор, расскажете нам
какую-то чертовски интересную историю.
— Да, да! Да, друзья мои, я расскажу
вам совершенно удивительную историю биб-
лиотеки Ивана Грозного...
Профессор Стрелецкий остановился посре-
ди комнаты и умолк. История, которую он
собирался рассказать своим молодым го-
стям, была столь необычайна, что надо было
подумать, с чего начать и как ее изложить.
— Вы, очевидно, знаете,— сказал нако-
нец Стрелецкий,— что царь Иван Четвертый
был культурнейшим человеком своей эпохи:
он много знал, много читал и писал. Одна
только его переписка-полемика с князем
Курбским дает представление об Иване Ва-
сильевиче как о крупном русском государ-
ственном деятеле, как о просвещенном, та-
лантливом писателе-публицисте своего вре-
мени... К сожалению, до нас дошли лишь
отдельные документы из архива Грозного.
Весь же архив вместе с богатейшей по тем
временам библиотекой Грозного до сих пор
еще не найден...
— Не найден?! — с волнением переспроси-
ла Тася.
— Нет, милая девушка, не найден...—
тряхнув своей львиной гривой, ответил про-
фессор.— Особенно приходится пожалеть,
что не найдена библиотека Ивана Василье-
вича. Известно, что это было редчайшее в
мире собрание древних рукописных книг и
свитков, европейских книжных уникумов
и «раритетов». Кроме книг и свитков грече-
ских, иудейских, индийских, там были со-
браны и древнерусские рукописные и перво-
печатные книги, напечатанные еше до Ивана
Федорова Вполне возможно, что в библиоте-
ке Грозного сохранился и подлинник «Слова
о полку Игореве» — замечательного памят-
ника нашей литературы.
Волошин весь превратился во внимание.
Тася слушала Стрелецкого с горящими гла-
зами, ее щеки даже зарумянились от волне-
ния.
— Но начало этой замечательной сокро-
вищницы древней культуры было положено
не самим Иваном Васильевичем, а его баб-
кой, византийской царевной Зоей Палеолог,
получившей в Риме униатское имя Зоя-
Софья и ставшей второй женой деда Ивана
Г розного, великого князя московского Ивана
Третьего.
Профессор Стрелецкий подошел к книж-
ной полке, протянул руку и вытащил какую-
то книжку, на черном переплете которой с
обеих сторон были изображены золотые ко-
роны, окруженные белыми цветками, похо-
жими на ромашки.
— Это одна из пяти книг современного
большого исторического романа, в котором
описаны события, происходившие в Москов-
ской Руси во второй половине пятнадцатого
226
века,— сказал Стрелецкий, листая книгу с
таким видом, будто он не решил еще, ци-
тировать ему ее или нет. — Автор попытался
воспроизвести в ней портрет Зои-Софьи Па-
леолог, этой весьма своеобразной личности.
Иван Волошин пригляделся к переплету и
сказал: '
— Я читал это сочинение, профессор.
Каюсь, всё не одолел, но про царевну Зою
прочел.;.
— Ах, вот как! — воскликнул Стрелецкий,
испытующе глядя на Волошина.
— Про Зою я запомнил только то, что она
беспрестанно, чуть ли не сорок лет, говорила
про себя: «царевна провослявна», «царевна
маля-маля разумей русски», что она была
диверсанткой и папской шпионкой в Москве,
что отравила своего пасынка и что кто-то
в книге назвал ее «гнидой»...
Тася испуганно глядела на Волошина. Она
не знала, понравится ли такая характери-
стика царевны Зои профессору Стрелецкому.
Но тот весело смеялся и с дружелюбным
юмором поглядывал на молодого техника.
— К сожалению, это так, друг мой,— ска-
зал он.— Автор романа почему-то не взлю-
бил царевну Зою, он обрисовал ее зловред-
ной дурочкой и даже не постеснялся чужими
устами прилепить ей обидный ярлык «гни-
да». А между тем она не была ни дурочкой,
ни агентом папы римского. Она, так же как
и ее супруг Иван Третий, хотела укрепления
централизованной царской власти в Москве;
она путем всяческих интриг, вплоть до от-
равления пасынка, расчищала путь к цар-
ствованию своему сыну Василию, который в
глазах всего мира явился бы прямым на-
следником не только русского престола, но
и престола Византии и Морей, захваченных
в те годы турками. Зоя-Софья, несомненно,
считала, что придет время, когда русские
воины во главе с полувизантийским царем
освободят от турецкого ига балканских сла-
вян и близких им по религии греков. Вот
почему она настояла, чтобы российским го-
сударственным гербом стал герб Византии —
двуглавый орел...
Стрелецкий уже заволновался, зажегся.
Он бегал по комнате, размахивая книгой с
ромашками:
— Этот герб был потом опозорен тупыми
русскими самодержцами. Но ведь на знаме-
нах Суворова, на знаменах русских полков,
разгромивших турецких захватчиков в Бол-
гарии, в Молдавии, на Кавказе, был именно
этот герб!.. Как же можно называть «гни-
дой» женщину, искренне любившую свою
родину; женщину, желавшую, чтобы сын ее
или внук освободили дорогую ее сердцу Ви-
зантию и родину ее отца — балканскую Мо-
рею?.. Нас хотят уверить, что она была пап-
ской шпионкой в Москве. Но почему же вся
ее деятельность была направлена на возвы-
шение Москвы, а не Рима? Почему даже
сам этот автор пишет об унижениях, которые
терпела Зоя в Риме?
Пылающими глазами профессор смотрел
на Волошина, будто именно он был автором
книги с ромашками. Профессор ждал ответа,
и Волошин, подумав минуту, сказал:
— Но ведь это очень талантливый автор,
профессор. Я съязвит по его адресу, но я
знаю, что его книги читают с большим инте-
ресом, особенно молодежь. А про Зою я чи-
тал, что ее действительно не любил народ,
ее называли «чумой», «ведьмой»...
— ...и чернокнижницей,— подсказал Стре-:
лецкий.— И это потому, что она действитель-
но привезла с собой «колдовские» книги.
Отсюда, очевидно, и худая слава Зои-
Софьи... А что пишет об этих книгах ваш
любимый автор, молодой человек?
Стрелецкий быстро полистал книгу:
— Вот послушайте! «...голова у Ивана Ва-
сильевича кружилась, и, хмелея, он слышал,
как кругом всё чаше кричали: «Горько!
Горько!» Иван Васильевич всякий раз в
ответ на это по-пьяному размашисто обнит
мал царевну и целовал в уста, чуя, как она
упирается в него излишне полной, но по-де-
вичьи упругой грудью и целует всё горячей
и горячей...» Книга четвертая, глава две-
надцатая, страница двести восемьдесят
седьмая.
Он отложил книгу, уже спокойно зашагал
по кабинету и заговорил:
— Я не хочу отрицать того, что автор в
своем романе сообщил читателю много инте-
ресных и ценных сведений. Но вот с «царе;
градской царевной» ему не повезло. Он рас-
сказал нам все, что касалось ее наружности,
даже «упругую грудь» не забыл, но ни сло-
вом не упомянул о больших культурных цен-
ностях, привезенных ею в Москву; о богатей-
шем собрании манускриптов древнего мира,
служивших украшением книгохранилища ви-
зантийских царей и константинопольских
патриархов до нашествия турок... Нигде ни
15*
227
единым словом этот автор не упоминает, как
тревожилась византийская царевна о вели-
чайших ценностях древней культуры, как
вызвала из Италии зодчего Аристотеля
Фиоравенти, для того чтобы обнести Кремль
вместо деревянных стен каменными высо-
кими крепостными стенами, а под ним со-
здать целый подземный город с тайниками,
потайными ходами и лестницами. В одном
из этих подземных тайников Зоя и захоро-
нила свои книжные сокровища. Теперь она
была спокойна: ни набеги татар, ни постоян-
ные пожары в деревянной Москве не угро-
жали древним свиткам и книгам.
— Как это интересно! — воскликнула Та-
ся.— А я ничего об этом никогда не слыхала.
— К сожалению, об этом мало кто знает,
милая девушка,— добрым, отеческим тоном
сказал Стрелецкий.— А те, кто знает, всегда
торопятся объявить это легендой, «апокри-
фом». Вот, извольте...
Стрелецкий подбежал к полке и схватил
пухлую книгу:
— Профессор Сергей Белокуров! Знаме-
нитый библиофил!.. «К истории духовного
просвещения в Московском государстве
шестнадцатого — семнадцатого веков», тире,
«Церковные или светские книги были в биб-
лиотеке московских государей шестнадцато-
го века». Вопросительный знак... Название
косноязычное, но не в нем суть... Так вот,
этот умник-профессор решил перевернуть
вверх ногами всю литературу, относя-
щуюся к библиотеке Ивана Грозного, и «до-
казать», что никакой библиотеки вообще не
было, что Зоя-Софья ничего с собой не при-,
везла и что все доказательства существова-
ния культурней сокровищницы русского на-
рода — это либо «бред сумасшедших», либо
«фальсификация истории»...
Тася уже с негодованием смотрела на кни-
гу Белокурова. Ей так понравилась загадоч-
ная история библиотеки Грозного, что она
готова была возненавидеть каждого, кто
развенчал бы эту чудесную легенду,
Волошин же взял в руки книгу Белоку-
рова и внимательно стал листать ее:
— Интересно!.. Надо бы почитать, На-
стенька.
— А я и читать ее не стану! — сердито
сказала Тася.
— Правильно, Тасенька! — воскликнул
Стрелецкий.— Это желчный, реакционный
писака, не любивший русский народ... Вы,
юноша, лучше вот это почитайте! —И он
указал на какую-то старинную книгу.— Это
один из сборников летописей Троице-Сер-
гиевской лавры...— Он быстро раскрыл кни-
гу на нужной ему странице.— Вот... «При
державе великого князя Василия Иванови-
ча... это отец Грозного... повелением его при-
слан из грек монах Максим Грек... Бе же
сей Максим велми хитр еллинскому, рим-
скому и словенскому писанию... На Москве
егда же узре у великого князя в царской
книгохранительнице книг много и удивися и
поведа великому князю, яко ни в греческой
земле, ни где он толико множество книг не
сподобился вйдети...»1
Стрелецкий отложил книгу. Его взгляд
горел.
— Так гласит древняя летопись... А про-
фессор Белокуров с кислым видом покопался
в писаниях Максима Грека и объявил: «Да...
действительно, переводил для великого кия-
зя какие-то книжонки, а фактической справ-
ки по вопросу о библиотеке не представил...»
Тася была возмущена до глубины души:
— Не понимаю, почему же у нас печатают
такую чушь?!
Волошин пододвинул к ней книгу Белоку-
рова и, ехидно улыбаясь, указал на год изда-
ния: «1899»...
Девушка покраснела и отвернулась.
— Нов фальсификаторы попал не только
древиий летописец,— продолжал Стрелец-
кий,— а и очень честный профессор Юрьев-
ского университета Дабелов. Он в 1820 году
случайно в городе Пернове нашел часть спи-
ска библиотеки Грозного. Этот список, по
свидетельству ливонца Ниенштедта, соста-
вил пастор Веттерман в Москве в шестна-
дцатом веке... Но профессор Белокуров объя-
вил этот список «подделкой»... Прошло поч-
ти сто лет, и вот после долгих и упорных
поисков я нашел подлинник перновского
списка...
Тася смотрела на профессора со страхом и
восхищением. Она чувствовала, что начинает
любить этого старика. Даже спокойный,
уравновешенный Волошин сейчас залюбо-
вался его гневным и страстным лицом.
«Хорош старичок! Сурикова бы сюда или
Репина»,— подумал он.
— Кто же, в таком случае, фальсифика-
1 Выдержка подлинная. См. «Летописные книги
Троице-Сергиева монастыря», сборник XVIII,
№ 662 (544), лист 104.
228
тор, друзья мои? — спросил Стрелецкий.—
Белокуров умер. Мертвые сраму не имут...
Но его ученики остались. Кто они?.. Слепые
кроты или жабы, равнодушные ко всему
истинному! Они объявили меня сумасшед-
шим. Они травят меня... Но не в этом дело.
Простите, я отвлекся...
Стрелецкий подошел к письменному столу,
взял какую-то пожелтевшую тетрадь и ска-
зал торжественно:
— Вот неполная копия чернового веттер-
мановского списка книг и свитков, входив-
ших в библиотеку Грозного... Вот здесь зна-
чится антология византийской поэзии «Кик-
лос», составленная Агафием. Это и есть та
самая пергаментная книга, которую вы спас-
ли на Кузнецком мосту. А против нее стоит
пометка: «дарена...» — и далее неразборчи-
вое слово. То ли эту книгу кто-то подарил
Грозному, то ли он кому-то подарил ее и
таким образом она дошла до нас...
Стрелецкий взял книгу со стола и показал
ее Тасе и Волошину:
— Теперь вы понимаете, друзья, почему
я так заволновался, когда от следователя ко
мне на экспертизу попала эта книга?.. Нам
нужно во что бы то ни стало найти старуш-
ку, принесшую ее в букинистический мага-
зин! — раздельно и четко произнес Стрелец-
кий.— Что вы знаете о ней?
— Ничего,— ответил Волошин.
— Ничего, — подтвердила Тася.
— Но как же все-таки ее можно найти? —
с надеждой поглядывая на Тасю и Воло-
шина, спросил Стрелецкий.
— Объявление в газете? — неуверенно
спросила Тася.
— Нет! — решительно возразил Воло-
шин.— Такие старушки не читают объявле-
ний...— И, встав с места, уверенно сказал: —
Мы подумаем, профессор...
Стрелецкий проводил их до выхода.
— Я очень надеюсь на вас,— проговорил
он, и голос его дрогнул.— Я сорок лет ищу
эту библиотеку, и до меня ее искали многие
русские ученые. Помните это, друзья мои!
* * *
Они молча! вышли из высокого дома на
тихую Волхонку. Волошин взял Тасю под
руку и вновь провел за ограду кремлевского
сквера.
Высоко в темном небе, на плывущих мо-
лочных облаках, парила огненная кремлев-
229
ская звезда. Как маленькие круглые луны,
сияли в сквере фонари.
Тася и Волошин сели на скамью у боль-
ших цветочных ваз.
От грота у кремлевской стены, где весели-
лись и играли дети, долетали громкие
голоса, а с другой стороны, у Манежа, тихо
шелестели шины троллейбусов и автомашин,
слышались сдержанные гудки. Там жила и
дышала новая Москва.
Первой заговорила Тася:
— Подумать только! Вот здесь, где-то в
земле, под Кремлем, сотни лет хранятся ве-
личайшие ценности человеческой культуры, а
найти их до сих пор никто не мог...
И вдруг? Кузнецкий мост, какая-то ста-
рушка с кошелкой, византийская книга... И
вот мы с вами вовлечены в разгадку удиви-
тельной тайны.
— Да! Эту историю Вальтер Скотт, Сти-
венсон или Хаггард могли бы превратить в
великолепный роман...— задумчиво произнес
молодой бригадмилец и вдруг весело рас-
смеялся.— А профессор все-таки напрасно
обидел автора исторического романа. Когда
он читал нам, как царевна Зоя целовалась,
я припомнил это место в романе и подумал:
«Хороша девка! Идейная! И целоваться уме-
ла, и в книжках толк понимала. А насчет
Белокурова...»
Тася строго посмотрела на него:
— Я вижу, что у вас веселое настроение.
Он удивился:
— А отчего же мне грустить?
— А хотя бы оттого, что вы, бригадмилец,
какого-нибудь мелкого воришку сразу же
умеете доставить в отделение, а вот старуш-
ку с кошелкой найти вряд ли сможете, даже
если сегодня ночью всего Конан-Дойля или
Честертона перечитаете.
Он усмехнулся:
— О-о! Вы, оказывается, девушка с ха-
рактером!
— Да! — сердито сказала она.— И пото-
му я уже думаю только об одном: как по-
мочь профессору Стрелецкому найти исчез-
нувшую старушку. А вы думаете о том, как
целовалась царевна Зоя...
— Ладно! Не будем ссориться...— прими-
рительно сказал Волошин.— Завтра же я по-
дам рапорт начальнику отделения, попрошу
его, чтобы он побывал в Управлении мили-
ции и привел в движение всех участковых
уполномоченных и даже дворников.
— Делайте что хотите, но старуху надо
найти.
— Постараемся! — весело сказал Воло-
шин, явно любуясь горящими глазами Таси
и ее похорошевшим от волнения лицом.
— Что вы на меня так смотрите? — сму-
тившись, спросила она.
— Да так... ничего... царевна Настенька,—
медленно сказал он с улыбкой.
— А вы Иванушка-дурачок!..— со сме-
хом ответила она и взяла его за руку: —
Идемте!
Онк встали и зашагали к выходу по аллее
ночного и сказочно красивого кремлевского
сквера.
«ЭКСЛИБРИС Е. Ф. БЕЛЬСКОЙ»
Тася сидела за письменным столом в глу-
боком раздумье. Она не переставала думать
обо всем, что узнала вчера от Стрелецкого.
Даже ночью ей снилась царевна Зоя —
стройная, одухотворенная девушка из рус-
ских сказок, будто сошедшая с лакирован-
ной палехской шкатулки
Утром Тася долго разглядывала на цвет-
ной репродукции исступленное, безумное от
горя лицо Грозного, прижимающего к груди
окровавленного убитого сына...
Тася была впечатлительной девушкой.
Мысль или событие, поразившее ее, овладе-
вали ее умом до основания. И теперь таин-
ственный склеп с древними книгами вставал
перед ее глазами так явственно, что она едва
не плакала от волнения.
Сейчас девушка сидела за письменным
столом в маленьком отцовском кабинете, од-
на во всей квартире, и усиленно припомина-
ла все, что относилось к старушке и к ее
книгам...
Тася не была красавицей, но не была и
дурнушкой. Ее тонкий нос казался даже че-
ресчур правильным, небольшие серые глаза
с голубизной оттенялись темными ресница-
ми — не длинными, но вразлет, стрелками.
Строгая линия бровей, приближаясь к вис-
кам, переходила в редкий пушок (вполне
возможно, что именно здесь рисунок бровей
и отражал характер).
Лицо ее казалось немного скуластым, но
слабый румянец скрадывал эту особенность.
Темно-каштановые волосы вились, и тяже-
лые локоны были небрежно отброшены
назад.
230
Лицо этой девушки отражало всю гамму
чувств, обуревавших ее, однако в спокойном
состоянии оно светилось лишь ясной и милой
женственностью.
Глаза ее всегда готовы были удивленно
раскрыться, но это не мешало им пытливо
приглядываться к собеседнику, «изучать»
его.
Суховатая рука с длинными пальцами,
«энергичная рука». Скромная одежда. Тон-
кая, точеная фигурка. Нитка кораллов на
шее. Вот и' всё... Пройдешь — и не заметишь.
А на самом деле — очень много. В пытливых
серых глазах этой девушки, казалось, укла-
дывался весь мир с его огромным прошлым
и сложной действительностью. Что же касает-
ся характера Таси, то в ней ясно угадыва-
лась натура, склонная" к фанатичности, упор-
ная в своих стремлениях и вместе с тем тро-
гательно непрактичная.
Однако в данную минуту это «трогатель-
но непрактичное» существо усиленно со-
ображало и припоминало мельчайшие под-
робности своей встречи со старушкой на Куз-
нецком мосту и каждое слово, сказанное в те
минуты.
И вдруг бесцельно перебегавшие от чер-
нильницы ’к пресс-папье светлые глаза Таси
ожили. Она вспомнила слова старушки:
«...несите, говорит, Клавдия Антиповна, эту
книгу поскореича в библиотеку, потому как
она очень ценная книга...»
Тася вскочила и! забегала по комнате:
— Клавдия Антиповна!.. Но фамилия?
Как ее фамилия?..
Ответа на этот вопрос не было. И тогда в
напряженной памяти девушки всплыли дру-
гие слова старушки: «Это моей бывшей ба-
рыни книги. Евгении Феликсовны...»
Но кто она, эта «барыня»?
Тася вскочила и сорвала трубку телефона:
— Пятидесятое отделение?.. Бригадмилец
Иван Волошин не звонил еще?.. Нет? Про-
стите...
Она сердито швырнула трубку: «Безобра-
зие! Я уверена, что он ничего не делает. «Хо-
роша девка! Идейная! Целоваться умеет»...
Это царевна Зоя—девка?.. Бревно, вот он
кто!.. И от такого типа зависит судьба драго-
ценной библиотеки Грозного!» — «Я сорок
лет ищу ее»,—вспомнила Тася слова Стре-
лецкого. Сколько надежды было в умных,
ласковых глазах старика в ту минуту!
Тяжело вздохнув, она стала листать ка-
кую-то старую книжку, на титульном листе
которой был отпечаток экслибриса: «Борис
Перелешин».
Тася задумалась и наморщила лоб Она
старалась что-то припомнить: «Экслибрис...
Где? Чей? Когда я видела?.. Экслибрис...
Это значит — «из книг»...»
Тася отложила книгу, и внезапно перед ее
умственным взором возникло маленькое
изящное французское факсимиле, окружен-
ное затейливой виньеткой.
«Принцесс Эжени Бельская»,— прошеп-
тала Тася почти в испуге... Да, да! Именно
такое факсимиле она видела на титульном
листе дидоновского Ламартина! «Княгиня
Евгения Бельская»!
Кем иным, как не бывшей барыней старуш-
ки могла быть эта «княгиня Бельская»?..
«Евгения Феликсовна»! Ну конечно же, это
она!
Тася вновь бросилась к телефону:
— Пятидесятое отделение?.. Волошин зво-
нил?.. Нет? Скажите мне его адрес или слу-
жебный телефон!
Но дежурный спокойно и официально
разъяснил ей:
— Адресов наших бригадмильцев мы
посторонним лицам не сообщаем.
— Я не посторонняя! — быстро и взволно-
ванно заговорила Тася.— Меня вместе с то-
варищем Волошиным следователь направил
к эксперту по делу о древней книге...
Дежурный не понимал:
— По делу о книге? О какой книге3
— Это книга Агафия... Византийская.
— А что случилось с этой книгой?
Тася никак не могла объяснить дежурному
сложную историю появления и спасения ви-
зантийской антологии Агафия. Дежурный
был «не в курсе дела», и разговор получался
путаный.
— Ее пытались украсть,— пояснила Тася.
— Так-так. Понятно. Вы, значит, преду-
предили покушение? — с расстановкой спро-
сил дежурный.
— Предупредила не я, а Волошин. Разве
вы об этом не знаете?
— Нет... то есть, конечно, может быть, и
слыхал. Но у нас каждый день столько про-
исшествий... А вы, значит, эта самая Агафья
Византийская и есть? Потерпевшая?..
— Нет, я свидетельница! — в отчаянии
сказала Тася.
— Ага! Понятно-
Дежурный был озадачен и вместе с тем
уже заинтересован.
231
— Как ваша фамилия? — спросил он.
— Березкина, Анастасия, студентка...
— Подождите минутку, не отходите от те-
лефона
Наступило молчание, прерываемое гудя-
щим, как далекий мотор, голосом:
— А я вам говорю, товариш старшина,
точно и определенно, что в трезвом виде я
не имею привычки кидаться бутылками. И
это может подтвердить моя фактическая же-
на... А что касается моей юридической жены,
то это особа антисоветского происхождения...
Минуты через три вновь послышался голос
дежурного:
— Гражданка Березкина! Начальник от-
деления просит вас позвонить бригадмильцу
Волошину по телефону Е 8-16-32 и сообщить
ему все, что вы хотите.
* * *
Волошин примчался на такси. Он был
взволнован не меньше, чем Тася:
— Я ничего не понял по телефону. К тому
же у нас там адский шум... Какая княгиня?
В чем дело?
Тася рассказала ему, как она восстановила
в памяти сперва имя и отчество старушки,
а затем — ее бывшей барыни и, наконец,
вспомнила, что видела на одной французской
книге экслибрис княгини Евгении Бель-
ской.
— Ого! Да вы молодец, Настенька’ Это
же подвиг!..— восхищенно воскликнул Воло-
шин.— Если мы найдем эту княгиню, я до-
бьюсь ходатайства о награждении вас ме-
далью...
— ...«За спасение утопающих»! — со сме-
хом закончила Тася.
— Совершенно верно,— сокрушенно ска-
зал молодой бригадмилец.— Мы привели в
действие могучую милицейскую машину, и
нам угрожает опасность утонуть в много-
тысячных массах старушек, с которыми пред-
стоит познакомиться.
— Ох, как жалко, что я поспешила! — с
искренним сожалением воскликнула Тася.
* * *
Но, по-видимому, даже зная имя, отче-
ство и фамилию настоящей владелицы фран-
цузских книг и антологии Агафия, не так-то
легко было в многомиллионном людском мо-
ре Москвы отыскать «княгиню Евгению Фе-
ликсовну Бельскую».
Волошин безмолвствовал весь следующий
день и лишь вечером позвонил по телефону.
— Ну? Говорите скорее! — крикнула в
трубку Тася.
— Следы княгини Евгении Бельской най-
дены,— спокойно сообщил Волошин.— Но
они найдены не в адресном столе, а в отделе
регистрации умерших бывшего Москворец-
кого загса...
— Она умерла? — холодея, спросила
Тася.
— Да. В тысяча девятьсот двадцать пятом
году. Там же, в загсе, я узнал ее последний
адрес. Она жила на Малой Ордынке.
— Едемте сейчас же туда! — приказала
Тася.
— Не могу,— устало сказал молодой
бригадмилец.— Я уже две ночи не сплю из-за
вашей старушки и ее бывшей барыни... Я ва-
люсь с ног.
Но Тася была неумолима и безжалостна:
— Дайте мне адрес! Я поеду сама.
— Завтра... вместе...— успокоил ее Воло-
шин.
— Вы хотите, чтоб я поседела за эту ночь?
Он рассмеялся:
— Седая девушка. И с таким темперамен-
том!.. Мне очень хочется посмотреть на вас
сейчас, но все же я отложу это удовольствие
до завтрашнего дня.
Она успокоилась. В ней проснулась бла-
годарность к этому спокойному и энергично-
му парню. Улыбнувшись, Тася сказала:
— Простите. Я сумасшедшая...
— Вы такая, как надо.
— Идите спать... Ваня.
— Спокойной ночи, Настенька,— сказал
он и повесил трубку.
В ДОМИКЕ НА ОРДЫНКЕ
О дореволюционном «купеческом Замо-
скворечье» написано немало, и потому не
станем здесь перечислять всех отрицатель-
ных сторон этого «темного царства». Это
очень хорошо сделал Александр Николаевич
Островский. О новом же Замоскворечье ча-
сто пишут в газете «Вечерняя Москва», Не
так красочно, как Островский, но все же пи-
шут...
Однако возле маленького одноэтажного
домика на Ордынке, за зеленым палисадни-
ком, нам придется немного задержаться.
Позабытый жилуправлением, домик этот
давно пришел в упадок, но тем не менее
был густо населен. В то утро, когда Воло-
шин и Тася приехали сюда, самая юная
232
часть обитателей под присмотром старушек
играла во дворе в «салки» или, в зависи-
мости от настроения, пела, дралась, смея-
лась и плакала.
— Здесь... — сказал Волошин. — Сейчас
мы выберем наиболее идейную старушку и
учиним ей допрос.
Они прошли во двор и присели на скамью
подле одной из старушек. Определив по ти-
пу лица, что старушка, скорее всего, татар-
ка, Волошин вежливо произнес:
— Селям алейкум, апа!
Старушка не поняла и на чистейшем рус-
ском языке спросила, что ему нужно. Завя-
зался оживленный разговор, к которому
вскоре присоединились старушки всего дво-
ра. Однако Клавдии Антиповны среди них
не было. Оказалось, что она действительно
живет в этом доМе уже много лет, но слу-
жит через три дома отсюда «собачьей бон-
ной», то есть выводит гулять принадлежа-
щую какой-то тощей пожилой аспирантке
болонку с претенциозной кличкой «мадам
Бовари».
Оказалось также, что одна из старушек,
живущая в этом доме с 1918 года, отлично
помнит княгиню Евгению Феликсовну Бель-
скую.
— Не русская она была, француженка,
что ли, и часто какие-то чудные слова гово-
рила. Говорит, а сама смеется — забыла,
мол. Только она редко смеялась. Как сейчас
я ее вижу: тоненькая, будто колосок, блед-
ная, и все кашляла. Глаза большущие и пе-
чальные — горе у нее какое-то на сердце ле-
жало... Наша Антиповна любила ее, как за
родной сестрой ухаживала, и все же померла
она, касатка. Сказывала Антиповна, будто
сохла ее барынька по каком-то князе или
графе, а он, вишь, в уме повредился и без
вести пропал...
Все это благодушная, круглолицая ста-
рушка излагала не торопясь, певучим голо-
сом, будто сказку о спящей царевне расска-
зывала, а закончила свой рассказ неожи-
данным возгласом:
— Игорь! Брось палку, халюган! Вот ска-
жу матери...
Игорь бросил палку и по просьбе своей
бабушки охотно сбегал за Антиповной. Та
вскоре пришла, неся на руках крохотную
аспирантскую «мадам Бовари», покрытую
кокетливой попонкой. Старушка узнала Та-
сю и очень обрадовалась ей, а на сообще-
ние Волошина, что старинная книга на-
шлась, лишь рукой махнула:
— Отдайте ее ученым людям, а то с нею
только беды наживешь...
Они прошли в дом. Клавдия Антиповна
ютилась в маленькой каморке, добрую по-
ловину которой занимал пузатый темно-
красный комод. Над комодом в красивой
золоченой раме висел среднего размера
портрет молодой женщины, написанный
гуашью.
— Она... — грустно глядя на портрет,
сказала Клавдия Антиповна. — Ей тогда
было двадцать лет.
Не отрывая глаз, Тася смотрела на
портрет. Чуть удлиненное бледное лицо
Евгении Бельской останавливало внимание
своей неожиданной, необычной красотой.
Его обрамляло облако темных волос. А на
светлой блузке были выписаны кружева —
тонкие, как снежинки.
Большие темные глаза смотрели на Тасю
настороженно, тревожно.
— Какие у нее глаза! — тихо сказала
Тася.
— Она всегда была как малый ребенок!—
стала рассказывать Клавдия Антиповна и
погладила «мадам Бовари», за что та
немедленно лизнула ее руку.— А как назна-
чили революцию, она даже обрадовалась и
сказала мне: «Ну, слава богу, теперь я со-
всем уйду от князя Андрея, и мы с Плато-
•SSL- 7
ном поженимся». Вот и «ушла»... на тот
свет.
Тася попросила старушку немедленно рас-
сказать ей и Волошину все, что та знала о
Евгении Бельской.
Родители молоденькой девушки Эжени
де Мерод, обнищавшие французские аристо-
краты, в 1913 году выдали ее замуж за бо-
гатого русского князя Андрея Бельского, но,
переехав в Россию, Эжени полюбила здесь
своего деверя, брата мужа, князя Платона—
человека красивого и умного, чего нельзя
было сказать об Андрее Бельском Свою
любовь Платон и Эжени скрывали недолго,
скоро все обнаружилось. Но революция за-
ставила Андрея Бельского бежать за грани-
цу, а князь Платон, скрыв свое происхож-
дение, увез Эжени из Петрограда в Волог-
ду. Как потом рассказывала Евгения Бель-
ская Клавдии Антиповне, Платон Бельский
в каком-то вологодском монастыре искал
старинные книги. Он часто ездил в Вологду
из Петербурга и однажды даже взял с со-
бой свою возлюбленную...
Тут Волошин, внимательно слушавший
старушку, спросил ее:
— Вы точно знаете, Что он ездил в Во-
логду?
— В Вологду, сыночек, в Вологду,—
подтвердила Клавдия Антиповна. — Они и
меня в тот раз взяли, да только в городе
оставили, а сами дальше поехали, парохо-
дом, по рекам и озерам. Сказывают, там, в
лесах да за семью озерами, обитель древ-
няя стоит, святым Кириллом воздвигнутая.
Вот в ту обитель и ездили князь Платон с
Евгенией Феликсовной. Там он и книги ста-
ринные искал...
— А откуда у Евгении Феликсовны ста-
ринная книга взялась, та, что я у жулика
отнял? — спросил Волошин.
— А ту книгу князь Платон своей доро-
гой кралечке еше в первую войну подарил
и даже надпись сделал. А муженек возьми
да и найди ту книгу. «Вот, говорит, какие
надписи вам делают, мадам?» А Евгения
Феликсовна рассердилась. «Убирайтесь, го-
ворит, болван!» И вырвала у него книгу. Да
только не всю. Верхняя-то крышка в руках
у мужа осталась. И смех и грех!..
— Ну и что же? Нашел князь Платон
старинные книги? — нетерпеливо спросила
Тася.
— Не знаю, доченька,— ответила старуш-
ка и, пригорюнившись, продолжала: —
Известно только мне, что ушел он из Во-
логды, да так и сгинул навеки...
— Почему ушел?— осведомился Волошин.
— Ссора между ими произошла. Евгения
Феликсовна думала, что князь Платон не
иначе как свихнулся, а старинные книги —
это только блажь его. Она даже доктора
позвала. А князь осерчал, пихнул доктора
в грудку и пошел куда глаза глядят. Больше
она, сердечная, его и не видела, хотя два
года по всему вологодскому краю искала...
А потом собрала пожитки, да и приехала ко
мне. Я ей еще в Петербурге на прощанье
московский адрес своей сестры дала.
Тася молчала. Ее Глаза вновь останови-
лись на прекрасном лице Эжени.
— Ав каком монастыре искал старинные
книги князь Платон? — спросил Волошин.
— Не знаю, сыночек. Да и сама-то Евге-
ния Феликсовна его название навряд знала.
Пбмню только, что там святой Кирилл с ино-
ками жил в стародавние времена.
Тася оглянулась вокруг и спросила:
— Кроме книг, ничего после нее здесь не
осталось?
— Ничегошеньки! Был веер красивый и
платья, да я бедным девушкам из нашего
дома раздала. А картину себе оставила,—
сказала старушка, с жалостью глядя на
портрет. — Как живая она в рамке сидит.
— Нет ли каких-нибудь писем к ней от
князя Платона? — поинтересовался Воло-
шин.
234
— Были, сыночек, были.— охотно ответи-
ла старушка.— Ля не по-русски писаны.
Я хранила их долго, а потом не знаю уж
куда и сунула.
— Надо поискать эти письма, Клавдия
Антиповна,— серьезно и просительно сказа-
ла Тася. — Один профессор видел вашу кни-
гу и хочет сам старинные книги поискать.
Может быть, письма князя Платона ему по-
могут...
Клавдия Антиповна сокрушенно покачала
головой:
— Поискать можно. Да только бы ваш
профессор тоже в уме не повредился, как
князь Платон. Слыхала я, что колдовские
они, эти книги...
Волошин улыбнулся и чуть было не ска-
зал, что профессор уже сорок лет назад
«повредился в уме» и упорно ищет «колдов-
ские книги». Однако, взглянув на строгое,
сосредоточенное лицо Таси, промолчал.
С некоторых пор Волошин уже ловил себя
на том, что побаивается своей чрезмерно
серьезной, но экзальтированной подружки.
Уходя от Клавдии Антиповны, Тася и Во-
лошин очень просили ее поискать письма,
оставшиеся после Евгении Бельской, и ста-
рушка пообещала порыться в своем комоде.
— Да, кстати,— вспомнил Волошин. —
Ваша книга будет передана в Ленинскую
библиотеку, и вы, Клавдия Антиповна, полу-
чите за нее деньги.
Старушка махнула рукой:
— Бог с ними, с деньгами. Да и не моя
та книга, сиротой она осталась. Значит, пу-
скай ее и берет себе советская власть.
ИСЧЕЗНОВЕНИЕ ПИСЕМ ЕВГЕНИИ
БЕЛЬСКОЙ
Все рассказанное Тасей и Волошиным
Стрелецкому об их посещении Клавдии Ан-
типовны Куликовой повергло старого про-
фессора в изумление. Он твердо был убеж-
ден, что библиотеку Грозного следует искать
под московским Кремлем. За много лет
своих поисков он тщательно обследовал
кремлевский подземный туннель со всеми
его ответвлениями и открыл там целый го-
род. Из записей Аристотеля Фиоровенти
неутомимый ученый узнал, что тайник для
книг царевны Зои итальянский зодчий
соорудил на глубине десяти метров ниже
основного туннеля, а доступ к нему нахо-
дился в одном из боковых ходов и был тща-
тельно замаскирован. Существовали предпо-
ложения, что Грозный создал филиал своей
библиотеки в Александровской слободе. Но
Вологда?.. Это была совершенно неожидан-
ная версия!
В тот же день Стрелецкий пригласил
своего старинного друга историка Ивана
Александровича Федорова, хорошо знающе-
го Вологду, и рассказал ему об антологии
Агафия и о поисках Платоном Бельским
235
библиотеки Грозного в каком-то вологодском
монастыре.
Федоров нисколько не удивился этому
сообщению. Известно было, что Иван Гроз-
ный в 60-х годах XVI века серьезно подумы-
вал о перенесении русской столицы в Во-
логду. Этот старинный город, ровесник
Москвы, занимал в то время выгодное гео-
графическое и стратегическое положение и
имел большое торгово-экономическое значе-
ние. Он был недосягаем для крымцев, по-
стоянно совершавших разорительные набеги
на Москву, и, наконец (что было самым су-
щественным для Грозного), в Вологде не
было спесивых бояр, коварных его врагов,
стремившихся раздробить Русь на мелкие
удельные княжества.
Старый историк напомнил Стрелецкому,
что Грозный построил в Вологде монумен-
тальный собор Софии, крепость на берегу
Сухоны и начал строительство дворца для
себя. На реке Вологде он стал строить суда,
предназначенные для плавания из Белого
моря в заморские страны. Что касается во-
логодских монастырей, то было известно, что
Грозный придавал особенно большое значе-
ние одному из них, монастырю на Сивер-
ском озере, рассматривая его как опорный
военно-стратегический пункт. По сути дела,
этот монастырь, расположенный в ста пяти-
десяти километрах севернее Вологды, был
самой мошной русской крепостью на севере,
и Грозный не раз навешал его.
Все сказанное историком Федоровым
заинтересовало Стрелецкого. Он уже допу-
скал мысль, что Грозный действительно мог
перепрятать свою библиотеку, которой очень
дорожил. И если это так, то вполне логично
было предположить, что перенес он ее ку-
да-то подальше от Москвы, на север, в ка-
кую-нибудь недоступную для врагов кре-
пость... А о князьях Бельских Стрелецкий и
без консультации с Федоровым все знал.
В молодости Грозный дружил с Курбским,
Мстиславским и Бельским, и вполне воз-
можно, что именно последнему он и подарил
одну из своих книг (ведь стоит же в «веттер-
мановской описи против антологии Агафия
пометка «дарена»...»). Что, если друг царя
Бельский знал о перенесении библиотеки из
кремлевского подземелья в какой-то мона-
стырский тайник и оставил для своих потом-
ков какие-нибудь записи о таком тайнике?
Стрелецкий еще не решался выступить с
сообщением о находке византийской антоло-
гии и о «вологодской версии». Он хотел сам
съездить в Вологду, проверить на месте все
услышанное от Куликовой и только затем
организовать туда серьезную экспедицию.
У Таси скоро должны были наступить ка-
никулы, а Волошин собирался в отпуск. Они
попросили Стрелецкого взять их с собой, и
профессор охотно согласился. Молодые лю-
ди нравились ему, и, кроме того, он был
искренне благодарен им за помощь в поис-
ках ценной древней библиотеки.
* * *
После первого своего визита к Кулико-
вой Волошин ездил на Ордынку еше два ра-
за, но Клавдия Антиповна заболела гриппом
и поисками писем Евгении Бельской не за-
нималась. Однако, когда он приехал в тре-
тий раз, старушка уже поправилась и нашла
письма, но... отдала их «для профессора»
какому-то «молодому человеку из- музея»,
который был у нее на днях и также расспра-
шивал о княгине Евгении Бельской.
Кроме историка Федорова, Стрелецкий
никому не рассказывал о византийской анто-
логии и о том, что узнали его молодые
друзья на Ордынке. С Федоровым же, с Та-
сей и Волошиным он твердо условился, что
они пока не будут разглашать ни истории с
антологией Агафия, ни сведений, добытых у
Куликовой. Кто же еще мог узнать адрес
Клавдии Антиповны и кому могли понадо-
биться письма Евгении Бельской?..
Стрелецкий позвонил в Управление му-
зеями и спросил, не направляли ли оттуда
кого-либо к гражданке Куликовой на
Ордынку для получения корреспонденции,
имеющей большое значение для его, Стре-
лецкого, научной работы. Из музейного
управления ответили, что о гражданке Кули-
ковой, проживающей на Ордынке, им ничего
не известно.
С такими же вопросами старый профес-
сор обратился в свой институт, в различные
музеи и в другие научные учреждения.
Отовсюду он слышал точно такие же ответы.
История с письмами Евгении Бельской
становилась уже загадочной, и Иван Воло-
шин решил заняться ею основательно. Он
еше раз навестил Куликову и стал подроб-
но расспрашивать ее о таинственном «мо-
лодом человеке из музея». Но старушка
могла дать о нем лишь самые общие све-
дения:
— Молодой, шуплый, только чуть повыше
вас будет. Волосики светлые, реденькие,
236
глазками часто моргает и все кланяется.
Говорит вежливо. Одет чисто и вообще, ви-
дать, из благородных... За письма очень бла-
годарил н даже деньги хотел дать, да я не
взяла. Разве можно? Грех какой!
— А про книжки Евгении Феликсовны он
не расспрашивал? — спросил Волошин.
— Спрашивал. Ну, я ему, конечно, пока-
зала те французские, что продавать носила,
и про старинную книгу рассказала.
— А он что?
— А он говорит: «Как же, как же! Про-
фессор Стрелецкий любит такие старинные
книги»... А потом на портрет поглядел.
«Очень, говорит, красивая была дамочка» —
и назвал ее девичью фамилию. Стало быть,
знает...
— Девичью? — удивился Волошин.
— Да. Ведь у Евгении Феликсовны фами-
лия до замужества была не русская... Чуд-
ная такая... Я уж и позабыла,— сказала
Клавдия Антиповна и пожала плечами. —
И откуда только это всё в музеях ваших
узнали?..
Волошин задумался.
— Любопытно...—сказал он наконец.—
Ну ладно. Наверно, найдутся письма Евге-
нии Феликсовны. Поищем...
С Ордынки Волошин направился прямо в
Управление милиции и попросил, чтобы его
немедленно принял заместитель начальника
Управления...
Читатель уже, наверно, ухмыльнулся и по-
думал: «Все ясно и понятно. В следующей
главе появится бравый майор или капитан
милиции и заведет дело о таинственном по-
хищении писем, имеющих важное научное
значение...» Как знать? Может быть, и
появится. Ведь пропавшие письма писал че-
ловек, который владел византийской книгой,
принадлежавшей когда-то царевне Зое и
Ивану Грозному!..
Но пока майор милиции не появился, об-
ратимся вновь к «потомку великого конкви-
стадора» Педро Хорхе Кортецу и к «пред-
ставителю международного антикварного
треста» Джейку Бельскому. Пора о них
вспомнить, ибо они уже кое-что сделали для
осуществления своих смелых планов.
ЛЖЕДИМИТРИИ И ИНОСТРАННЫЕ ГОСТИ
Лютецию Гавриловну Голдышкину все зна-
комые называли коротко «мадам». Она была
мала ростом, но широка в поперечнике; не
крепка умом, но крепка голосом. Ее биогра-
фия отличалась колоритностью, но лучше
всего мадам помнила те дни, когда перед
самой революцией она вышла замуж за ав-
стрийского графа и русского полуфабрикан-
та Фридриха Марию фон Эккель. По этой
причине Лютеция Гавриловна до сих пор
разговаривала с окружающими высокомер-
ным и безапелляционным тоном.
Так же она разговаривала и со своей вось-
мой дочерью, появившейся от пятого бра-
ка,— Лирикой Тараканцевой, урожденной
Голдышкиной.
Стоя на кухне и жаря котлеты, мадам гро-
хотала трубным голосом — так, чтобы ее
слышала толстая н ленивая Лирика, сидев-
шая в комнате.
— Это же просто кошмар! Люди имеют
машину, дачу, прислугу, а я, графиня фон
Эккель, должна для твоего Тараканцева жа-
рить котлеты...
После ванны Лирика уже два часа сидела
перед зеркалом, накручивая на голове какие-
то замысловатые крендели.
— Можешь не жарить. Мы пообедаем в
ресторане...— лениво отвечала она.
Мадам возмущалась:
— Какие богачи! Жалкие три тысчонки в
месяц!.. Ты глупа, друг мой! С твоей внеш-
ностью можно найти мужа посолиднее, чем
237
твой Лжедимитрий. Какие-то музеи, какие-
то глупые картины... Что это может дать?
Надо пояснить, что речь шла о муже Ли-
рики — Дмитрии Петровиче Тараканцеве. За
некоторые особенности характера кто-то мет-
ко окрестил его «Лжедимитрием», и эта клич-
ка утвердилась за ним даже в семье.
Разговор матери и дочери был прерван
звонком телефона. Лирика сняла трубку и
нараспев произнесла «алло», но с таким от-
чаянным английским акцентом, что у нее по-
лучилось: «Хельлоу!..»
Мадам прислушалась. По кокетливым ин-
тонациям она поняла, что дочь говорит с
мужчиной.
— Дмитрия Петровича еще нет дома...
А кто его спрашивает?.. Знакомый? Из-за
границы?.. О-о! Я могу дать его служебный
телефон... Ах, уже звонили? Да, он дико за-
нят... К нам?.. Пожалуйста, приезжайте.
— Кто это? — спросила Лютеция Гаври-
ловна.
Лирика заметалась по комнате:
— Какой-то знакомый. Иностранец. Не
может поймать Лжедимитрия. Хочет погово-
рить в домашней обстановке.
— Он едет к нам? — с ужасом спросила
мадам.
— Да! И не один — их двое!
Лирика плюхнулась на диван и стала на-
тягивать на свои огромные икры чулки-пау-
тинку.
— Но я в ужасном виде! — застонала Лю-
теция Гавриловна.
— Надо убрать хотя бы одну комнату! —
скомандовала Лирика.— А я начну искать
Лжедимитрия. Ты знаешь, это не так про-
сто.
Увы, она была права: Лжедимитрия Пет-
ровича Тараканцева не легко было найти
в бурных волнах деловой Москвы, хотя он
присутствовал всюду, где только можно бы-
ло присутствовать, и даже там, где ему впол-
не можно было не присутствовать. По долж-
ности он был начальником Музейного фон-
да, но, будучи одновременно «творческим
работником» — живописцем весьма ориги-
нального жанра «научной эксцентрики»,—
Тараканцев являлся:
а) членом бюро комиссии (или секции?)
научной эксцентрики;
б) членом секции (или комиссии?) рестав-
раторов и копиистов;
в) членом многих жюри;
г) членом редколлегии всех изданий его
комиссии, а также секций и подсекций.
Математики назвали бы его «многочле-
ном».
Он был не столь трудолюбив, сколь расто-
ропен, и умудрялся не пропустить ни одного
заседания, совещания, обсуждения, а на
большие собрания прибегал всегда первым,
садился в первом ряду (если не в президиу-
ме) и слово всегда брал первым... В обшем,
Дмитрий Петрович Тараканцев несомненно
был чрезвычайно деловым человеком. В этом
всех убеждала его сверхъестественная актив-
ность. В этом, между прочим, не сомневался
и агент антикварного треста Педро Хорхе
Кортец, познакомившийся с Тараканцевым
еще в 30-х годах нашего столетия.
Как известно, в те годы в СССР происхо-
дили великие исторические события: совет-
ское крестьянство вступило на путь массовой
коллективизации. В эти же годы рождалась
наша индустрия. На предприятиях появились
передовики производства, и впервые в своей
истории человечество на практике узнало, что
такое социалистическое соревнование. Но
обыватели упорно называли эту эпоху «эпо-
хой Торгсина». Действительно, золотые и се-
ребряные побрякушки в те годы, попадая в
каналы Торгсина, превращались в станки и
машины, необходимые нашей стране. Но бы-
ло и так, что некоторые, не в меру ретивые,
«торгсиновцы» умудрялись под шумок пре-
вращать в триеры и сноповязалки картины
больших мастеров, ценную скульптуру, ред-
кие книги и прекрасные ювелирные изделия
из частных коллекций. Агенты антикварного
треста рыскали по Москве и Ленинграду в
поисках ценной добычи... Рыскал в то время
по нашей земле и Педро Кортец. Здесь он и
познакомился с молодым «художником-экс-
центриком» Д. П. Тараканцевым, который
уже тогда являлся членом всех комиссий-
подкомиссий, секций-подсекций, и в том чис-
ле— членом экспертной комиссии, решавшей
судьбу произведений искусства, предназна-
ченных «на экспорт».
Нужно отдать Тараканцеву должное: в
своих решених он был до обморока осторо-
жен, и Кортец не мог бы похвастать, что с
помощью Тараканцева он выудил хоть одну
ценную картину. Но опытный авантюрист,
близко познакомившись с ним, понял, что
чрезмерную осторожность Тараканцева поро-
ждали не патриотизм и не любовь к ценно-
стям родной культуры, а всего лишь тру-
238
сость. По мнению Кортеца, Тараканцев мно-
го мог бы сделать для него (и с большой вы-
годой для себя!), если бы не был столь трус-
лив... Эту черту «непременного члена всех ко-
миссий» Кортец хорошо запомнил.
Проживая в Париже, он следил за судьбой
некоторых своих советских «знакомых», а
ныне, отправляясь в Москву, решил, что ви-
русоподобный активист Тараканцев обяза-
тельно поможет ему и Джейку иайти, а за-
тем и вывезти ценнейшую коллекцию Гроз-
ного. Поможет именно потому, что зоологи-
чески труслив...
* * *
Как раз в тот момент, когда Лирика по те-
лефону «поймала» наконец Лжедимитрия на
каком-то музейном совещании, безголосый
звонок три раза кашлянул в передней ее
квартиры.
Лютеция Гавриловна с густо напудренным
пароходным рулем, заменявшим ей нос, на-
бросила на свои богатырские плечи тюлевую
накидку цвета ше-муа (подарок графа Фрид-
риха Марии!) и пошла открывать дверь. На
пороге стояли двое мужчин в светлых костю-
мах: один объемистый, смуглый, восточного
типа; другой — высокий, худощавый, бледно-
лицый.
— Прошу прошения, мадам,— с легким
акцентом сказал по-русски пожилой.— Здесь
квартира Дмитрия Петровича Тараканцева?
Лютецию Гавриловну трясло от волнения:
перед нею стояли, с нею разговаривали жи-
вые иностранцы! Может быть, они прямо из
Парижа приехали? Может быть, вот этот мо-
лодой — граф или виконт?..
— Да,— внезапно осипнув и потеряв свой
роскошный бас, произнесла Лютеция Гаври-
ловна. Она распахнула дверь и прохрипела
сразу на трех языках: — Силь ву плэ! Бит-
те! Плииз!..
Кортец протиснулся в дверь, поцеловал
пахнущую детским мылом генеральскую
длань Лютеции и отрекомендовался:
— Педро Хорхе Кортец! А это мой моло-
дой друг, Жак Бодуэн.
Джейк Бельский приложился к руке Лю-
теции и, поморгав, сказал:
— Я счастлив с вами познакомиться, ма-
дам... .
— Моя дочь, Лирика Аполлоновна, супру-
га Лже... супруга Дмитрия Петровича.—
овладев своим фельдфебельским голосом,
сказала мадам и ввела гостей в наспех
убранную комнату.
На Лирику страшно было смотреть. Ее
почти не имеющая точных очертаний фигу-
ра была облачена в шелковое платье цвета
багрового н тревожного, как пожар. Париж-
ская горничная Кортеца Мадлен со своими
ресницами и огненными губами могла бы
показаться рядом с ней простой пастушкой.
Рыжие и жесткие космы Лирики были взвих-
рены и торчали, как наэлектризованные; на-
тертые ладошками щеки пылали; подведен-
ные глаза метали молнии, а высокоподтяну-
тый бюст колыхался и наступал, как девятый
вал на картине Айвазовского. Она была, по-
жалуй, похожа на жену подлинного Лжеди-
митрия — Марину Мнишек, которую после
расправы с самозванцем изрядно потрепала
толпа восставших.
Через несколько минут все освоились и за-
вязался «светский разговор». Гости учтиво
восхищались красивыми домами новой, со-
циалистической Москвы, а хозяев больше ин-
тересовал старый, капиталистический Па-
риж.
— Правда ли, мсье Кортец, что в Париже
американские офицеры среди бела дня похи-
щают девушек? — спросила Лирика.
— Увы, это так, мадам,— с грустью отве-
тил «потомок великого конквистадора».— Но
только не всех похищают, а... некоторых. И не
днем, а ночью.
Мадам уже поставила на стол кофе, бу-
лочки, масло, зернистую икру...
В глазах Кортеца при виде икры появился
плотоядный огонек.
— Икра! Зернистая!.. Жак, вы когда-ни-
будь видели живую сказку? — спросил он.
— Нет,— чистосердечно сознался Джейк.
В этот момент в передней щелкнул замок,
и в квартиру ворвался Тараканцев. Он имен-
но ворвался, а не вошел. Сообщение жены
о том, что к нему в дом направляются какие-
то иностранны, всполошило Лжедимитрия
так сильно, что он первый раз в жизни де-
зертировал с совещания...
Тараканцев бросил шляпу и, протирая оку-
ляры, оправленные золотом, вошел в ком-
нату.
Гости встали.
— Мсье Кортец и мсье Бодуэн!..— торже-
ственно представила гостей Лирика.— Они
ждут тебя, Дмитрий.
Иностранцы поклонились и пожали руку
сильно встревоженному хозяину.
— Очень приятно... очень приятно...— за-
бормотал Лжедимитрий, обшаривая неожи-
данных гостей своими бегающими, рысьими
глазами.— Прошу садиться... Чем обязан,
господа?
Кортец засмеялся:
— Нет, я вижу, что вы меня не узнаете,
товарищ Тараканцев,— сказал он и печально
покачал головой.— Да и как узнать! Два-
дцать лет не видались... Я постарел, растол-
стел. А вы все такой же. И бородка та же,
и золотые очки...
— Позвольте! — наморщив лоб, сказал
Тараканцев.— Кортец? Агент антикварного
треста?!
— Увы, это я, Дмитрий Петрович... Торг-
син. Кое-какие картины... Коптское еванге-
лие...
— Как же, конечно, помню! — без всякого
восторга произнес Тараканцев.— Педро Хор-
хе Кортец?
— Совершенно верно! У вас феноменаль-
ная память на имена... А это мой юный друг,
такой же вольный турист, как и я, Жак Бо-
дуэн.
Джейк поклонился.
— Очень приятно,— сказал замороженным
голосом Тараканцев.— Я могу быть вам чем-
нибудь полезен, господа?
— Мне очень неприятно вас беспокоить,
Дмитрий Петрович,— сладко начал Кор-
тец,— но мой друг, Жак Бодуэн, сын состоя-
тельных родителей, изучает древнее восточ-
ное искусство. Ему нужно побывать в неко-
торых ваших музеях...
У Тараканцева отлегло, он успокоился и с
любопытством посмотрел на «Жака Бодуэ-
на». Тот заискивающе моргал и глядел на
Лжедимитрия с детской просительной улыб-
кой.
— Конечно! Пожалуйста! Для туристов у
нас везде открыты двери,— сказал Таракан-
цев и, подтверждая свои слова жестом, ши-
роко развел руками.
— Пользуясь давним знакомством с вами,
Дмитрий Петрович, я хотел просить вас, что-
бы вы посоветовали, наметили мсье Бодуэну
маршрут,— сказал Кортец и, оглянувшись на
дам, добавил виноватым тоном:— Впро-
чем, боюсь, что это будет разговор скучный
и утомительный для наших прекрасных
дам.
Практичная Лютеция Гавриловна сразу со-
образила, что парижские гости явились не
за музейными советами, а по какому-то бо-
лее важному делу.
— Рика, дорогая! Я давно собираюсь пока-
зать тебе кружева, которые подарил мне
граф Фридрих Мария...— нежно пробасила
она и, взяв за руку свою недогадливую дочь,
увлекла ее в соседнюю комнату.
240
ДВА НЕИЗВЕСТНЫХ ПОРТРЕТА
— Мы с вами, Дмитрий Петрович, бесе-
дуем уже полчаса и никак не можем догово-
риться,— печально склонив голову набок,
сказал Кортец.
Тараканцев нервно забарабанил пальцами
по столу:
— И никогда не договоримся, господин
Кортец. Я ничем не могу помочь вам. Ника-
кие ваши гонорары мне не нужны. А раскоп-
ки производить в нашем монастыре вряд ли
кто вам разрешит. Даже на концессионных
началах.
Кортец остановился у подоконника и со-
средоточил свое внимание на каком-то ядо-
вито-зеленом кактусе, похожем на опухоль.
— Печально! — со вздохом сказал он, по-
вернувшись к Тараканцеву.— У вас здесь
действительно что-то произошло, что-то из-
менилось.
— Да, мсье Кортец, времена Торгсина ка-
нули в вечность,— ухмыльнувшись в бороду,
ответил Тараканцев.— Сейчас мы ведем
культурный обмен с заграницей, но не про-
дадим уже ни одного ценного произведения
искусства.
— Дух времени изменился,— не то спро-
сил, не то констатировал Кортец.
— Совершенно верно...
— Но я не верю, чтобы изменились люди,
которые с легким сердцем меняли шедев-
ры искусства на крупорушки,—.многозна-
чительно глядя на Тараканцева, пророкотал
Кортец.
Лжедимитрий насторожился:
— Не знаю, кого вы имеете в виду. Я лич-
но вам ни одного шедевра не продал.
— Дмитрий Петрович! — с подозритель-
ной искренностью сказал Кортец, приблизив-
шись к Тараканцеву.— Я тоже так думал. Но
однажды... Это было совсем недавно, в Па-
риже... Я убедился, что вы, может быть -сами
того не зная, все же продали мне два шедев-
ра, два неизвестных портрета кисти Боро-
виковского...
Тараканцев даже привстал от неожидан-
ности:
— Что такое? Я вас не понимаю...
— Жак, душа моя! Объясните товарищу
Тараканцеву то, чего он не понимает,— об-
ратился Кортец к Джейку, тихонько сидев-
шему в стороне и безучастно разглядывавше-
му физиономию Тараканцева, тщательно
упакованную в дьячковскую бородку.
— С удовольствием, мсье,— сказал Джейк
и, вынув из большого конверта две цветные
репродукции, положил их на стол перед
встревоженным Тараканцевым.
— Это два пейзажа. Они были куплены
мсье Кортецом в России и проданы мне.
С помощью рентгена я убедился, что под
верхним слоем находится еще одно изобра-
жение.
Джейк вынул из конверта новые репродук-
ции и, как продавец перед покупателем, по-
ложил их перед Тараканцевым:
— А здесь уже запечатлен процесс рас-
чистки. Вот лицо... рука... часть фона... вот
подпись... У нас имеется заключение круп-
ных художников, подтверждающих, что пей-
зажи были нанесены на портреты работы
Боровиковского...
— ...и проданы мне за гроши с разрешения
эксперта Дмитрия Петровича Тараканцева,—
продолжил Кортец, иронически глядя на по-
мертвевшее лицо Лжедимитрия.— Прикаже-
те показать купчую?..
Тараканцев, как две- свинцовые пули, вон-
зил свои глаза в холеную, самоуверенную
морду Кортеца. С минуту он молчал, нако-
нец хрипло пролаял:
— Жулики! Шантажисты! Я сейчас же по-
звоню в эмвэдэ!
Джейк деловито сложил в конверт репро-
дукции и уселся на прежнее место все с тем
же видом невинного дитяти.
Кортец покачал головой:
— Ругаться не надо, Дмитрий Петрович.
Это ни к чему. А позвонить в эмвэдэ нужно.
Пускай разберутся в этом темном деле...
Он подошел к телефону и снял трубку:
— Жак, номер телефона эмвэдэ?
Джейк уже листал свою записную книж-
ку:
— Сию минуту, мсье...
Тараканцев подбежал и вырвал у Кортеца
трубку:
— Ведите себя прилично! Вы в чужом
доме!
Кортец развел руками:
— Но вы же сами хотели позвонить. За-
яем медлить?..
Тараканцев зашагал по комнате. Его тряс-
ло, как в лихорадке. Тон Кортеца и его уве-
ренность сбили несчастного Лжедимитрия с
толку. Шутка ли сказать! Он за гроши про-
дал ловкому агенту два ценнейших шедевра
русского искусства!.. И кто поверит, будто
он, Тараканцев, не знал, что именно нахо-
16. Мир приключений.
241
дится под жалкой мазней, под двумя посред-
ственными пейзажами?
Подставив под люстру волосатые пальцы,
Кортец любовался игрой камней на своих
перстнях. Джейк своими зелеными веками
посылал в потолок непонятные сигналы.
Молчание длилось минуты две. Слышны
были лишь подавленные вздохи Лирики за
стеной и взволнованное сопение Лютеции
Гавриловны, прильнувшей ухом к двери.
— Где оба полотна?—спросил наконец
Тараканцев.
— В гостинице, мсье,— подавшись вперед,
вежливо сообщил- Джейк.
— Милости просим завтра утром к нам! —
сказал Кортец.— Прихватите с собой про-
фессора Кончаковского. Он большой специа-
лист по Боровиковскому.
— Ни в какие гостиницы я не поеду! —
хмуро проворчал Тараканцев.— Приезжайте
сюда завтра вечером сами. Я и без Конча-
ковского во всем разберусь...
— Очень хорошо? — с нескрываемым удо-
вольствием согласился Кортец. Он заранее
был уверен, что Кончаковского Тараканцев
в это дело не впутает.
Тараканцев сел и задумался.
Кортец подсел к нему и постарался гово-
рить как можно задушевнее:
— Дмитрий Петрович, душа моя! Не сер-
дитесь. Конечно, вы тут ни при чем. Кто-то
во время революции замазал Боровиковско-
го, чтоб не реквизировали. Вот и всё. Я обе-
щаю вам, что, как только мы с Жаком вер-
немся из монастыря, оба полотна будут ва-
ши. Вы можете их сжечь или преподнести
как открытие и прославиться...
— Что вы будете искать в этом монасты-
ре?— угрюмо глядя на Кортеца, спросил Та-
раканцев.
— Там погребен боярин Бельский, друг
Ивана Грозного. У Жака есть сведения, что
в гроб Бельского положена одна интересная
древняя рукопись.
— Византийская антология Агафия пятого
века,— с большой готовностью пояснил
Джейк.— Ко мне попал от одного из эми-
грантов ее титульный лист...
Он извлек из внутреннего кармана и пере-
дал Тараканцеву свернутый в трубку и за-
правленный в ватманскую бумагу пергамент.
Тот долго и внимательно разглядывал его, а
возвращая, сказал:
— Не думаю, чтобы вы что-либо там на-
шли. Все ценное вывезено. Остальное учтено
и хранится в местном музее.
Кортец засмеялся и легонько хлопнул Та-
раканцёва по плечу.
— Наша жизнь осмыслена только в том
случае, если мы ежедневно отправляемся на
охоту за счастьем, Дмитрий Петрович,—
произнес он философски.— Почему бы нам,
скромным туристам, не поохотиться за сча-
стьем на севере России, в романтическом
древнем монастыре?
— Я уже сказал: вам никто не разрешит
заниматься там раскопками! — холодно мол-
вил Тараканцев.
— Мне — нет, а вот этому юноше разре-
шат,— кивнул на Джейка Кортец.
— Почему вы так думаете? — насмешливо
поглядев на Джейка, спросил хозяин дома.
— Жак, продемонстрируйте товарищу Та-
раканцеву свои документы! — коротко при-
казал Кортец.
Джейк встал, быстро извлек из кармана
бумажник и протянул Тараканцеву какой-то
документ. Тот развернул, прочел и ахнул: он
держал в руках командировочное удостове-
рение на бланке своего учреждения, с пе-
чатью и за своей подписью. Да, это была его
собственная подпись: мелкая, замысловатая,
с хитрыми закорючками. В удостоверении
сказано было, что научный сотрудник Геор-
гий Иванович Богемский направляется для
исследовательской работы туда-то и туда-то...
Тараканцев поправил очки и внимательно
поглядел на Джейка: «Диверсант? Шпион?
А что, если его сцапают?.. Нет, чепуха!.. Лег-
ко можно будет установить, что удостовере-
ние сфабриковано».
Он вернул документ и, криво усмехнув-
шись, сказал:
— Сразу видно, что вы «сын состоятель-
ных родителей».
Джейк промолчал и сел на свое место. Но
Кортец весело рассмеялся:
— Его родители были совсем бездетны,
Дмитрий Петрович. Пусть им легко будет на
том свете...
Тараканцев встал:
— Итак, завтра в это же время я жду
вас,— холодно произнес он.
Не рассчитывая на рукопожатие, Кортеп
поклонился с сияющим лицом:
— Непременно, душа моя? Только я не
смогу приехать. Приедет Жак и привезет
пока одно полотно. А потом можно будет по-
смотреть и второй шедевр...
В комнату ввалилась Лютеция Гаврилов-
на, за нею неуверенно вошла Лирика.
— Как?! Вы уже уходите? — оживленно
спросила мадам.
— К сожалению, нам пора,— сказал Кор-
тец и приложился к мощной руке Лютеции.
То же самое проделал Джейк.
— Ваш муж стал бы великим человеком,
мадам, если бы в Советском Союзе ценили
истинный ум,— льстивым тоном произнес
Кортец и поцеловал руку Лирике.
Тараканцев остался в комнате, так и не
решив, нужно ли ему провожать гостей или
нет...
— Ум! Великим человеком стал бы! — за-
рычала Лютеция, когда за Кортецом и Джей-
ком захлопнулась дверь.— Ему люди пред-
16*
243
лагают выгодное дело, суют деньги, а Он
из себя святого корчит...
— Лютеция Гавриловна! — истерически
завизжал Тараканцев.— Извольте замол-
чать!
— Мама, отстань, пожалуйста! — окрыси-
лась Лирика.
— Я замолчу! — грозно сказала мадам.—
Но теперь и вы, Лжедимитрий Петрович, бу-
дете молчать, как жареный судак. Эти госпо-
да вас так зажмут в кулак, что вы и не пик-
нете...
МОНАСТЫРСКИЙ сторож
Тася и Волошин бродили по обширным мо-
настырским дворам, опускались в страшную
подземную монастырскую тюрьму, поднима-
лись на гребни крепостных стен высотой в
пятнадцать метров и на башни, столь же
мощные, разнообразные и высокие, как баш-
ни московского Кремля. Тася веревочкой из-
мерила высоту Кузнецкой башни, стоящей
прямо в воде озера, получилось сорок восемь
метров.
Взявшись за руки, как школьники, они
ходили и смотрели; смотрели и обменива-
лись впечатлениями; вспоминали всё, что
узнали о Вологде, об этом русском чуде, гор-
до стоящем над водой озера, о сказочном
«граде Китеже», затерявшемся в северных
лесах. Остановившись на зеленом холмике,
Тася сияющим взором окинула своеобразные
монастырские строения, видневшиеся вдали:
прекрасную и сложную группу храмов, кельи,
палаты, трехэтажные стены с бойницами.
244
Она прислушалась: вокруг стояла тишина,
лишь издалека доносился сигнал одинокой
машины, гудели шмели и шептались березы.
— Как странно! — сказала Тася.— Лишь
три дня назад мы были в Москве, в самом
центре бурной современной жизни, и вот по-
пали сразу в тринадцатый, четырнадцатый
века, в фе-о-да-лизм... И знаете, Ваня, я
должна сознаться, что этот феодализм мне
очень нравится.
— Уставом комсомола это не предусмот-
рено, Настенька,— с деланной серьезностью
ответил Волошин.— Но когда этому комсо-
мольскому уставу девятнадцать лет, когда
его глаза горят, как тысячесвечовые лампы,
а сам он облачен в белое шелковое платьи-
це, усыпанное маками...
— Довольно! — нетерпеливо прервала его
Тася.— Вытаскивайте скорее свою тетрадку
и прочтите, что вы там записали, в Вологде,
об этом монастыре.
Волошин покорно достал из-за пояса об-
щую тетрадь и, развернув, стал читать, как
псалтырь:
— «Русский север среди своих историче-
ских памятников насчитывает несколько мо-
настырей, из которых наибольшее значение
имеют монастыри-крепости, бывшие провод-
никами не только религии, но и московского
влияния, проводниками идеи объединения
вокруг Московского государства всей рус-
ской земли...»
— Нет, не то!..
— Гм... Почему «не то»? Очень дельные
слова,— сказал Волошин.— Вот послушай-
те: «В определенные исторические эпохи на-
ши монастыри-крепости поднимались до зна-
чения защитников русского государства»...
— Да нет же! Это скучно...— нетерпели-
во сказала Тася.— Найдите там про этого
монаха, который ушел из московского Си-
монова монастыря в четырнадцатом веке и
поселился вот здесь, на этом холмике, в ди-
ких лесах.
— Святой Кирилл? — насмешливо спро-
сил Волошин.— Настенька! Побойтесь бога!
Я говорю в буквальном смысле. Вы, чего
доброго, здесь молиться начнете...
— Ах, Ваня! — со вздохом сказала Та-
ся.— Ну зачем вы острите? Я не буду мо-
литься. Но я хочу понять этого человека.
Кто он? Почему ушел из Москвы в глушь?..
Ведь он там архимандритом крупного мона-
стыря был!-Знать московская иод благосло-
вение к нему подходила... В чем же дело?
Что ему в этих диких северных дебрях по-
надобилось?.. Ответьте мне. Только без ва-
ших острот.
Волошин оглянулся, внимательно посмот-
рел на крохотную деревянную избушку от-
шельника, укрывшуюся под сенью берез и
безмятежно стоящую здесь лет шестьсот.
— Кирилл Белозерский. В миру — Кузь-
ма, бывший дворовый человек боярина
Вельяминова. Церковники называют его
святым. Пусть называют. Это их личное де-
ло... А я думаю, Настенька, что этот чело-
век был мыслителем, философом. Вот я за-
писал в Вологде одно место из его философ-
ского трактата «О падающих звездах». По-
слушайте, что написал этот умный русский
человек шестьсот лет назад, сидя у лучинки
вон в той крохотной избушке...
— Да, да, читайте! — воскликнула Тася и
и затихла в ожидании:
«...Одни говорят, что это падают звезды, а
другие, что это злые мытарства. Но это и не
звезды и не мытарства, а отделения небесного
огня, насколько .нисходят они вниз, расплав-
ляются и опять сливаются в воздухе. Поэтому
никто не видел нх на земле, нбо всегда они
рассыпаются в воздухе» *.
— Удивительно! Ведь это же учение о ме-
теоритах,— тихо сказала Тася.
— Да... Он точно и ясно охарактеризовал
небесное явление в те годы, когда никто не
смел и не умел так думать. И при этом, за-
метьте, Настенька, никакой мистики и мета-
физики. Это чистейший материализм.
— Но что заставило этого человека бе-
жать сюда? — спросила Тася.
— Думаю, что для подобных размышле-
ний в те годы северные лесные дебри были
самым подходящим местом,— ответил Воло-
шин и, обведя взглядом красивый уединен-
ный уголок, добавил: — Видимо, это была
натура созерцательная...
Тася и Волошин продолжали свою поэти-
ческую прогулку по древней русской крепо-
сти. Не станем говорить громких фраз об
изумительном северном памятнике русской
старины, куда судьба случайно забросила
двух московских комсомольцев. Скажем
лишь, что монастырь этот не выдуман: автор
был в нем и испытал там величайшее удо-
вольствие. Куда ни направишь взгляд —
всюду прекрасные произведения русского
1 Подлинная выдержка из труда Кирилла Бело-
зерского. См. его трактат, опубликованный по ар-
хивам Кирилло-Белозерского монастыря в сборнике
«Поездки по монастырям», Вологда, 1916.
245
древнего зодчества. И чтобы почувствовать
всю красоту этой крепости, чтобы понять ее
форму — простую, строгую, могучую, рассчи-
танную лучшими военными строителями на-
шей старины,— ее нужно увидеть...
На юношу и девушку, бродивших по всем
уголкам этого монастыря, действовало, кро-
ме всего, и другое: густые заросли полыни,
васильки, ромашки, зеленый ковер на лу-
жайках дворов, уединенное благоухание под
небом ослепительной ясности. Все это вос-
принималось, как музыка, и кружило го-
лову...
Совсем иначе воспринимали монастыр-
скую обстановку Кортец и Джейк Бельский.
Они приехали в этот монастырь на неделю
раньше, чем Тася, Волошин и профессор
Стрелецкий. И Джейк успел уже обнаружить
ход в подземелье, находившийся в погребе
под самой высокой крепостной башней,
Кузнецкой. Но оказалось, что ход этот за-
вален кирпичом и грунтом. Директор мона-
стыря-музея Янышев объяснил «московско-
му» и парижскому гостям, что обвал произо-
шел почти триста пятьдесят лет назад, во
время осады монастырской крепости поль-
скими и литовскими интервентами вслед-
ствие подкопа... Для того, чтобы расчистить
ход в подземелье, требовались большие зем-
ляные работы. Джейк уже договорился с
местным райисполкомом о рабочих, о транс-
порте. Расходы брал на себя Музейный
фонд, за представителя которого Джейк се-
бя выдавал.
В данную минуту Кортец и Джейк также
путешествовали по монастырю и обменива-
лись такими мыслями.
— Как вы думаете, Джейк, во что обо-
шлись расходы по сооружению всей этой
махины? — спросил Кортец, охватывая ши-
роким жестом крепостные сооружения.
Джейк быстро извлек свою записную кни-
жечку, в которой было записано все, вплоть
до имени и отчества начальника речной при-
стани.
— Сию минуту, мсье... Сорок пять тысяч
рублей... В переводе на современные деньги
это около десяти миллионов долларов...
— Я купил бы этот монастырь, если бы
он продавался и если бы не торчал в такой
дали от Парижа. Я показывал бы его вос-
торженным историкам и искусствоведам,—
воодушевляясь, говорил Кортец, шагая
вдоль могучей крепостной стены.— За боль-
шие деньги я пускал бы сюда отдыхать уста-
лых богачей. Монастырь-санаторий для
нервных, издерганных людей! Экстра!.. А
вон тот благоуханный дворик с полынью —
для влюбленных. Поцелуй в тишине и в за-
рослях такого дворика входит в сердце, как
нож...
— А я сдавал бы этот монастырь в аренду
Голливуду...— мечтательно произнес Джейк.
— Правильно! — крикнул Кортец и,
вздохнув, добавил: — Странно, Советская
Россия — страна, где нельзя безнаказанно
быть дураком. Это впечатление выносят все
здравомыслящие иностранные гости. А меж-
ду тем чем, если не глупостью, можно на-
звать то, что такое доходное сооружение про-
зябает и пустует где-то в глуши?..
— А вот Ивану Грозному как раз это и
нравилось, мсье,— ответил Джейк.
— Ну, у него были свои соображения,
кстати, видимо, тоже не лишенные матери-
альной основы,— рассудительным тоном ска-
зал Кортец.— Кто-кто, а он, наверно, знал,
что его книжечки стоят десятки миллионов
долларов... У русских есть такая пословица:
«Подальше положишь — поближе возь-
мешь»... Запомните ее, Джейк.
— Постараюсь, мсье...
Кортец и Джейк не спеша шагали по
узкой зеленой полоске земли, отделявшей
Сиверское озеро от стен и башен монасты-
ря. Здесь так же, как и во всем монастыре,
стояла вековая тишина, лишь робкие волны
вели тихий разговор на пологом берегу озе-
ра...
Джейк оглянулся. За ним по пятам шел
мрачный монастырский сторож Антон. Его
мучила одышка, но он шел, сопя и тяжко
ступая по пушистой траве своими огромны-
ми сапогами. Связка больших ключей болта-
лась у него на канатном поясе.
— Зачем вы взяли его с собой, мсье Кор-
тец? — кинув недовольный взгляд на стари-
ка, спросил Джейк по-французски.
— У него все монастырские ключи, това-
рищ Богемский. Это здешний апостол
Петр,— посмеиваясь, ответил Кортец.
— Вы забыли, что я сотрудник музейного
фонда, мсье. Я отберу у него все ключи
и пошлю его к черту,— холодно сказал
Джейк.
— Это будет ваш второй глупый посту-
пок, товарищ Богемский,— продолжая путь
и не оглядываясь, произнес Кортец.
Джейк посмотрел на него удивленно:
— А какой был первый?
— Письма на Ордынке. Они ничего нам
не дали, но, наверно, уже пустили по нашему
следу какого-нибудь Пинкертона.
— Чепуха!
— Дай бог, товарищ Богемский, чтоб это
оказалось чепухой. Но с этим конвоиром мы
не привлекаем ничьего внимания.
Кортец подошел к воде. Озеро, потрево-
женное легким ветерком, поблескивало мел-
кой сверкающей рябью и устремлялось к мо-
настырю, как толпа паломников, но на бере-
гу путь ему преграждали гладко отшлифо-
ванные многопудовые валуны.
— Спросите его, откуда эти камни? — об-
ратился к Джейку Кортец.
Джейк пожал плечами: вопрос казался
ему праздным. Но все же он перевел его,
безразлично глядя в тусклые, блуждающие
глаза старика.
— Оттуда...— старик кивнул на высокие
крепостные стены монастыря и добавил, с
усилием выговаривая каждое слово: — Мо-
нахи бросали их... на головы... непрошеным
иностранным гостям...
— Ого! — не дождавшись перевода, весе-
ло воскликнул по-французски Кортец.— Вы
чувствуете, товарищ Богемский, какой ка-
мень бросил в мой иностранный огород этот
мельник из оперы «Русалка»?
Старик внимательно смотрел на Кортеца
из-под своих седых нависших бровей.
— Что сказал... этот господин? — спросил
он, переводя взгляд на Джейка.
— Он говорит, что вы похожи на мель-
ника из оперы «Русалка»,— с презрением и
насмешкой глядя на него, ответил Джейк.
Старик заклохтал, как глухарь на току. Он
смеялся и тряс своей лохматой головой.
— Какой я мельник?! Я ворон здешних
мест! — сердито сказал он, внезапно оборвав
смех.
Джейк и Кортец переглянулись.
— Любопытно...— после долгой паузы
произнес по-французски Кортец и зорко по-
поглядел на старого сторожа. — Этот столет-
ний пень, оказывается, кое-что смыслит в
операх и даже умеет острить.
Джейк теперь уже настороженно и подо-
зрительно поглядывал на старика, но тот
не обращал ни на него, ни на Кортеца ни-
какого внимания. Усевшись на один из ва-
лунов и сняв свой рыжий сапог, он с сопе-
нием перематывал бурую, вонючую портян-
ку.
— М-да... странный старик,— тихо сказал
Джейк.
— Думаю, что не всегда он носил портян-
ки...— резюмировал Кортец и прибавил не
совсем уверенно: — Как по-вашему, товарищ
Богемский, не понимает ли он наших разго-
воров?
Джейк еще раз внимательно поглядел на
старика и ответил Кортецу на этот раз по-
английски:
— А черт его знает! Надо проверить.
— Продолжайте говорить по-французски
и не обращайте на него никакого внима-
ния,— также по-английски предложил Кор-
тец и тут же перешел на французский: —
Итак, товарищ Богемский, вам довелось вче-
ра услышать здесь, в монастыре, интересную
лекцию профессора Стрел'ецкого о поездке
Ивана Грозного в Сиверский монастырь в
1557 году...
— О да, мсье! — с большой готовностью
согласился Джейк.— Профессор Стрелецкий
очень живо описывал своим молодым друзь-
ям визит Грозного в этот монастырь.
— А зачем приезжал сюда царь Иван
Грозный? — с наигранным любопытством
спросил Кортец, искоса наблюдая за сторо-
жем.
— Он привез и запрятал здесь какие-то
ценные книги, мсье-
Тем временем дед Антон уже переобул
один сапог и готовился привести в порядок
вторую портянку. Но валун, на котором он
сидел, видимо, показался ему неудобным. Он
встал и, выбрав другой камень, круглый, как
исполинский череп, пристроился поближе к
Джейку.
— Профессор собирается искать книжный
клад Г розного? — спросил Кортец.
— Да, мсье...— ответил Джейк.— Несмот-
ря на свой почтенный возраст, это очень
энергичный ученый.
— Прошу вас, товарищ Богемский, спро*
сите старика, слыхал ли он что-нибудь о по-
сещении Грозным Сиверского монастыря и
о книжном кладе? — попросил Кортец.
Джейк обратился к сторожу и перевел ему
вопрос Кортеца.
Старик посопел еше с минуту и, глядя ку-
да-то в сторону, сказал:
— Всякое говорят... Старые люди сказы-
вали: был тут клад... Да вывезли его по-
том...
Кортец и Джейк переглянулись.
— Кто вывез? — живо спросил Джейк.
Старик подумал, пошевелил своими мох-
натыми бровями и, остановив на Джейке
свой поминутно ускользающий взгляд, вы-
молвил как бы в раздумье:
— Царь Борис вывез... Годунов... Сказы-
вают, был тот царь — человек умный, начи-
танный... и тайну про монастырский клад
знал...
— От кого знал? — уже с беспокойством
спросил Джейк.
— А это вам надо бы... у него спросить...—
глухо сказал старик, отводя взгляд в сторо-
ну-
— Что вы думаете об этой версии? —
спросил Кортец. обращаясь к Джейку по-
английски и забывая при этом, что он, ино-
странный турист, русского языка не должен
был понимать.
— Чепуха! — воскликнул Джейк также
по-английски и быстро встал с травы.— Ста-
рик повторяет какую-то болтовню. А кроме
того, он, по-моему, ненормальный.
— Ну, это не ваша идея,— насмешливо
Сказал Кортец.— Старик сам объявил себя
«вороном здешних мест».
Неожиданно Кортец и Джейк услыхали
глухариное клохтанье. Они с удивлением по-
глядели на старика. Содрогаясь и покачи-
ваясь на своем валуне, он смеялся и пока-
зывал скрюченным пальцем на озеро:
— Рыбешка... глупая... выплеснулась, а
баклан ее... и хватил на лету. Хе-хе-хе!..
* * *
В тот же день вечером Джейк с разреше-
ния директора остался в конторе. Он был
один и внимательно разглядывал личные
дела сотрудников музея. Особенно внима-
тельно изучал он какую-то пожелтевшую от
времени справку. Пристроившись поближе к
свету и вынув из кармана лупу, Джейк при-
стально разглядывал эту бумажку. То, что
он обнаружил, так удивило его, что он даже
присвистнул.
Внимательно осмотрев справку, Джейк
наконец, отошел от лампочки. Он собирался
вернуть справку в скоросшиватель, но, по-
думав, аккуратненько сложил ее и сунул в
свой бумажник.
— Вот это открытие! — тихо произнес он
и задумался.— А впрочем, может, это и к
лучшему...
Уложив папки с личными делами на преж-
нее место, Джейк погасил огонь и отправил-
ся в гостиницу.
Кортец в своем номере уже поджидал его.
Расставив на столе банки со шпротами, с
зернистой икрой, тонко нарезанную бужени-
ну и ломтики лимбургского сыра, он осто-
рожно вытаскивал пробку из бутылки с мас-
сандровским портвейном.
— Ага! Товарищ Богемский, вы пришли
вовремя! — воскликнул он по-французски,
потирая руки, от удовольствия и с вожделе-
нием глядя на стол.— Не кажется ли вам,
душа моя, что этот стол сервирован не хуже,
чем мой круглый столик в Париже?
— Да, мсье, — вежливо согласился
Джейк.— Здесь не хватает только одного...
— Чего? — тревожно спросил Кортец.
— Не «чего», а «кого», мсье... Мадлен!
— Мадлен!..— задумчиво произнес Кор-
тец, но быстро спохватился:— Эй, эй, това-
рищ Богемский! Это что за намеки?
Он уселся за стол и приглашающим же-
стом указал на стул:
— Садитесь и выкладывайте, мистер Шер-
лок Холмс, что обнаружили вы в конторской
келье Пармской обители?
— Я сделал сенсационное открытие, мсье
Кортец,— спокойно сказал Джейк, не садясь
и беря в руки полотенце и мыло.
248
Кортец посмотрел на него с любопытст-
вом:
— Какое?
— Сейчас я помою руки и расскажу вам
всё, мсье.
— Держу пари, что вы открыли какую-то
тайну! — воскликнул Кортец.— Это написано
на вашем мраморном челе.
— Да, мсье, вы угадали...
Кортец усмехнулся:
— Арабы говорят: «Если ты хранишь тай-
ну, она твоя пленница, если ты не хранишь
ее, ты ее пленник».
— Сейчас я умоюсь, мсье, и мы вместе с
вами станем пленниками одной любопытней-
шей тайны,— сказал Джейк и вышел из ком-
наты.
Через пятнадцать минут ои уже сидел с
Кортецом за столом.
— Итак, какую тайну открыли вы, душа
моя? — спросил Кортец, любовно разгляды-
вая фужер с пламенным и ароматным вином.
Джейк, равнодушно взглянул на фужер и
сказал так, будто сообщил название налито-
го в него вина:
— Я узнал, что дед Антон, древний сто-
рож Сиверского монастыря, не кто иной,
как мой родной дядя.
Кортец поставил фужер и оторопело погля-
дел на своего молодого соратника:
— Простите... Я вас не понял, Джейк.
Повторите.
— Разбираясь в документах сотрудников
музея,—тоном участника делового совеща-
ния объяснил Джейк,— я нашел вот эту
справку... :
Он вынул из бумажника пожелтевшую бу-
мажку и передал ее Кортецу.
— Как видите, мсье, эта справка выдана
более тридцати лет назад каким-то вологод-
ским домкомом гражданину Белову Антону
Николаевичу... По этой справке нынешний
сторож «дед Антон» был когда-то принят в
монастырь-музей на работу,— пояснил
Джейк.
— Ну и что же? — с недоумением разгля-
дывая справку, спросил Кортец.
Джейк подал ему лупу:
— Рассмотрите внимательно имя и фами-
лию...
Кортец прищурил один глаз и с минуту
глядел на справку через лупу. Наконец под-
нял глаза на Джейка и сказал:
— Подчистка...
— Да! Имя «Антон» явно переделано и
скорее всего из «Платона», а фамилия «Бе-
лов» здесь была длиннее, думаю, что «Бель-
ский». Отчество то же, что и у моего отца,—
«Николаевич»...
Кортец привстал. Он не лишен был спо-
собности удивляться, но в эту минуту его
состояние скорее напоминало столбняк, чем
удивление.
— Князь Платон Бельский? Тот самый?..
— Думаю, что тот самый,— спокойно от-
ветил Джейк.— Вам дать воды, мсье?..
— А вам?
Джейк взял фужер с вином и сказал с
улыбкой:
— А я, пожалуй, от радости, что нашел
родного дядю, выпью вина!
Кортец заговорил нетерпеливо:
— Перестаньте играть комедию, Джейк.
Этот оперный князь-мельник меня серьезно
всполошил.
—. А меня нет,— холодно ответил
Джейк.— Я убежден, что это именно он, со-
перник моего отца, и такой же охотник за
книжным кладом, как и мы. Если это так,
значит, мы с вами, мсье, приехали туда, ку-
да надо.
— Но он уже,, наверно, пошарил тут до
нас! В его распоряжении было тридцать
лет! — раздраженный спокойствием Джейка,
проворчал Кортец.
— Он мог шарить здесь сто лет, мсье, и
ничего не найти. Потому что план тайника
был в. руках у моего отца, а не у него...
— Вот как?! — насмешливо воскликнул
Кортец.— А вы не забыли, что он про Году-
нова сказал?
— Я расшифровал это так: он слыхал все
наши разговоры по-французски; он знает,
зачем мы приехали сюда, и хочет нас выпро-
водить. Князь Платон, видимо, не потерял
еще надежды найти здесь тайник Ивана
Грозного...
Кортец в раздумье зашагал по комнате.
Остановившись у окна, он долго, но невни-
мательно смотрел на высокую крепостную
стену монастыря, уходившую вдаль из-за бе-
резовой рощи сиверского «Парка культуры
и отдыха».
— Это опасный человек, Джейк,— загово-
рил он наконец.— Такой же опасный, как и
профессор Стрелецкий... Я думаю, что мы
должны установить с ним контакт, а затем
как-то избавиться от него.
— А заодно и от Стрелецкого...— подска-
зал Джейк.
249
— Джейк! — строго оборвал Кортец.— У
вас часто появляются дельные мысли, очень
дельные... Но хорошо, если бы вы могли не
делиться ими со мной... Вспомните ваше обе-
щание в Париже. Я хочу оставаться в сторо-
не от некоторых ваших весьма необходимых
мероприятий. Вам двадцать пять лет, а мне
как раз наоборот, пятьдесят два, и даже один
год тюрьмы для меня будет моим последним
годом.
Джейк осклабился и смотрел на него с
уничтожающей иронией:
— Я все помню, мсье... даже то, что вы
получаете от треста пятнадцать процентов,
а я только десять. Но я аристократ и свое
обещание сдержу.
— О’кей!—довольным тоном восклик-
нул Кортец.— Да благословит вас аллах и
святая дева!
РАЗГОВОР В «КАМЕННОМ МЕШКЕ»
Провожаемые строгими глазами святых,
изображенных на стенах массивных камен-
ных ворот, Тася и Волошин прошли под сво-
дами монастырской надвратной церкви и,
остановившись, оглянулись.
Стройная, парящая в небесной синеве одно-
главая церковка напоминала Тасе царевну
Лебедь — чудесную девушку из сказки Пуш-
кина.
Она сказала об этом Волошину. Тот быстро
согласился, но не удержался, однако, от иску-
шения пошутить:
— И этой девушке всего лишь четыреста
лет! Я уверен, что, так же как и царевну Ле-
бедь, ее создал поэт, Настенька... Да, поэт,—
повторил он,—Обратите внимание: своим
произведением он явно протестует против
«загробных мук» и говорит лишь о вечной
жизни.
Тася засмеялась:
— Как я довольна, что приехала сюда! Я
вижу живые чудеса древнего зодчества! Это
все создали талантливые русские люди. В
старину их называли «умельцами каменных
дел».
Но Волошин не ответил ей. Он уже зорко
вглядывался в даль, заметив мелькнувшую
в конце двора фигуру с мольбертом.
— Стоп! — строго сказал он.— Нам, ка-
жется, не бесполезно будет понаблюдать и
за умельцем живописных дел.
— За кем? — недоуменно глядя вперед,
спросила Тася.
— За художником Еланским.
— Неужели вы серьезно думаете, что это
он украл письма Евгении Бельской? — спро-
сила Тася.
— Не знаю, он или нет, но мне его поведе-
ние кажется подозрительным.
Волошин взял Тасю за руку и повел за со-
бой в обход управленческому зданию:
— Давайте обойдем конторские кельи,
выйдем к Аллее Скорби и тихонько подбе-
ремся к этому «художнику»,— тоном заго-
ворщика предложил Волошин.
Они быстро прошли по березовой аллее,
добрались до церкви Иоанна Предтечи и ти-
хонько выглянули из-за ее угла. Еланского
не было на холмике, где он часто сидел. Там
стоял лишь одинокий мольберт.
— Гм... Куда же он делся? — рассуждал
Волошин, уже выйдя на самый холмик и
оглядываясь вокруг.
— Смотрите! — воскликнула Тася и ука-
зала пальцем на второй ярус крепостной сте-
ны, где мелькнула какая-то фигура.
— Он! — сказал Волошин.
Еланский исчез в каком-то проломе так же
быстро, как и появился.
— Что он там ищет?..— злыми глазами
обшаривая стену, спросил Волошин.— На-
стенька, вы по-пластунски умеете ползать?
— Это как? — тревожно спросила Тася.
— На животе...
— У...мею.
Волошин заговорил шепотом:
— Ложитесь на живот и ползите сквозь
эти джунгли...— Он кивнул на заросли по-
лыни и репейника.— Прямо к башне. Когда
доползете, через пролом в башне по камен-
ной лесенке вскарабкайтесь наверх, на вто-
рой ярус стены, и очень тихо идите мне на-
встречу. Я тем временем проползу вон до
того «каменного мешка». Понятно?
— Понятно.
— Вперед! — скомандовал Волошин и,
бросившись плашмя на траву, как змея
вполз в густую чащу полыни и репейника.
Тася с сожалением посмотрела на свое
новое красивое платье и нерешительно
оглянулась. Ей очень не хотелось порвать
платье, расцарапать о колючки руки и ли-
цо. Неожиданно ей пришла в голову про-
стая мысль: если вернуться назад и быстро
обогнуть холм, то с успехом можно незамет-
но добраться до башни и не «по-пластун-
ски».
Так она и сделала, и уже через две мину-
250
ты достигла башни. Быстро и бесшумно
вскарабкавшись по ее внутренней лестнице
на кровлю первого яруса крепостной стены,
она пошла по настилу над казематами и
вскоре увидела Волошина. Он сидел на
корточках и оглядывался по сторонам. За-
видев Тасю, шагающую к нему осторожно,
на носках, как балерина, он Приложил па-
лец к губам.
Внезапно Тася услыхала глухие голоса,
доносившиеся снизу. Волошин уже приник
ухом к щели в настиле и махнул рукой, же-
стом приказывая Тасе лечь рядом и послу-
шать. Позабыв о новом платье, Тася легла
на живот и прислушалась. Внизу говорили
по-французски.
* * *
Да, в полуразрушенном «каменном меш-
ке» крепостной стены действительно гово-
рили по-французски. Там находились: Кор-
тец, Джейк и монастырский сторож дед Ан-
тон...
Кортец то и дело беспокойно поглядывал
из полуразрушенного «каменного мешка»
во двор, а Джейк, вплотную подойдя к
старику, говорил ему негромко, но внуши-
тельно, как гипнотизер:
— Нам все известно, князь. Вы не тот,
за кого себя выдаете. Подделанная вами
справка уличает вас полностью. Мы также
знаем, что именно привязывает вас к это-
му монастырю уже много лет. Вы ищете
здесь библиотеку Грозного...
Старик громко сопел и понуро глядел на
груду кирпичей у себя под ногами.
Джейк кивнул на Кортеца:
— Этот господин прибыл сюда из Пари-
жа по тому же делу. Он представитель
крупнейшей американской антикварной фир-
мы. Ему надо помочь. Если вы знаете о
книжном тайнике, расскажите... Вы получи-
те деньги, уедете отсюда и спокойно про-
живете еще много лет...
Старик молчал.
Кортец напряженно вглядывался в его
непроницаемое лицо. «Потомку великого
конквистадора» казалось, что Джейк ошиб-
ся, что старик сейчас пожмет плечами и
скажет: «Не пойму я, барин, по какому это
вы со мной лопочете».
Но старик выпрямился, сурово посмотрел
на Джейка и заговорил на чистейшем фран-
цузском языке:
— Да! Вы не ошиблись. Я князь Платон
Бельский... Я не знаю, кто вы, молодой чело-
251
век, но я слышал все ваши разговоры...
Думаю, что и вы не тот, за кого себя вы-
даете.
— Это не имеет значения, князь,—
быстро ответил Джейк.
— Вы хотите найти... книги царевны Зои
и Ивана Грозного?.. Напрасный труд. Я ис-
кал их здесь больше тридцати лет... и на-
шел!
Последнее слово старик не сказал, а про-
шептал, но этот звенящий шепот, как порыв
ветра, можно было услышать и на берегу
озера.
Кортец подошел к нему и вытаращенны-
ми глазами молча смотрел в немигающие,
сурово устремленные вперед глаза стари-
ка:
— Вы... нашли?
— Нашел! — твердо, как последнее сло-
во клятвы, вымолвил старик и тотчас же то-
ропливо заговорил сам с собой, то пришеп-
тывая, то крича: — Нашел пустой тайник!
Совсем пустой! Грабители растаскали древ-
нюю библиотеку... но они далеко не унес-
ли ее...
— Да? А где она? — спросил заворожен-
ный его рассказом Кортец.
Старик молчал, будто припоминая дав-
ний сон. Он беззвучно перебирал губами и
глядел в треснувший, грозно нависший над
ним потолок.
— Да говори ты, старый пень! — грубо
рявкнул Кортец.
— Спокойно, мсье...— сказал Джейк.—
Продолжайте свой рассказ, князь.
— Они... рарсовали древние книги по
всему монастырю.:. Я долго, десять лет, со-
бирал их... Я собрал и вновь захоронил их.
Теперь уже никто не найдет эти книги...—
глухо сказал старик.— Никто!..
Кортец и Джейк напряженно смотрели на
старого сторожа. Он молчал.
Кортец хотел что-то сказать, но Джейк
властным жестом остановил его.
— Князь Платон! — заговорил он тихо и
вкрадчиво, так, как говорил когда-то в ка-
бинете Кортеца.— Доверьтесь нам. Мы лю-
ди вашего круга. Мы поможем вам унести
отсюда всю древнюю библиотеку. Вы по-
едете в Париж вместе с мсье Кортецом...
Старик перевел глаза на смиренную фи-
зиономию Джейка. Он будто вернулся на
землю из какого-то глухого подземелья и
еще не мог понять, чего хочет от него этот
прилизанный чистенький юноша.
— В Париж?..— спросил он и внезапно
рассмеялся своим глухариным, клокочущим
смехом.— Нет, господа, мне ваш Париж не
нужен. Мне нужно только одно... отыскать
среди древних книг индийский свиток с ре-
цептом. Он вернет мне силы, память, вер-
нет жизнь...
— Мы поможем вам найти индийский ре-
цепт! — проникновенно зашептал Джейк.—
У этого господина есть знакомые профессо-
ра, знающие все индийские наречия...
— Нет! — крикнул старик.— Родной брат
украл у меня план тайника! Больше я ни-
кому не верю! Я не отдам вам древние кни-
ги... Я нашел их! Я спас их от гибели! Я!
Один я! Они мои... И больше ничьи!..
Джейк обменялся быстрым взглядом с
Кортецом и, отбросив вкрадчивый тон, за-
говорил уже с угрозой:
— А если мы расскажем, кто вы такой?
Если докажем, что вы присвоили себе цен-
ности, принадлежащие советской власти?
— Да, Да! — подтвердил Кортец, глядя
пылающими глазами на старого маньяка.—
Вы знаете, что с вами сделают коммунисты?
Старик поглядел на Кортеца, затем на
Джейка и ответил внятно и спокойно:
— Знаю. Они Отнимут у меня мои со-
кровища, а меня посадят в тюрьму, как
вора.
— Вот именно! — воскликнул Кортец.—
Вы, оказывается, умный человек, князь!
— О да! — со смехом воскликнул ста-
рик.— Я умный человек, мсье... И потому я
знаю, что вы ничего и никому про меня не
расскажете... Вы сами в моих руках, го-
спода!..
Он хитро прищурился, и Кортец с Джей-
ком вновь услыхали глухариное клохтанье.
— Знаете что? — неожиданно оборвав
смех, резко сказал старик.— Убирайтесь вы
оба... туда, откуда пожаловали!.. Пока я
первый не заговорил... Вот вам, господа,
ответ князя Платона Бельского!..
Он грубо оттолкнул сперва Джейка, за-
тем Кортеца и неуклюже полез в пролом.
Джейк выхватил нож, но Кортец схва-
тил его за руку:
— Джейк, опомнитесь! Вы не в Чикаго!..
— Проклятая старая развалина! — по-
бледнев от бешенства, прошипел Джейк и
запрятал нож. Его «азбука Морзе» после
долгого перерыва работала полным ходом.
— Нам надо хорошо подумать,— сказал
Кортец.— Идемте, Джейк...
252
* * *
— Что он сказал? — шепотом спросил
Волошин.
— «Нам надо хорошо подумать. Идемте,
Джейк»,— перевела Тася последнюю фран-
цузскую фразу, произнесенную в «камен-
ном мешке».
— Зйачит, «товарища Богемского» зовут
Джейком? — сказал Волошин.— Это любо-
пытно.
Тася и Волошин полежали еще минуты
две на настиле, пока не затихли шаги Кор-
теца и Джейка.
— А теперь надо бежать немедленно в
милицию,— решительно сказал Волошин,
помогая Тасе встать и отряхивая ее платье от
пыли.
— А это не обязательно, товарищ Воло-
шин! — произнес кто-то почти рядом с ним.
Тася и Волошин удивленно оглянулись'и
увидели, что из расселины соседнего казе-
мата выбирается весь испачканный пылью...
художник Еланский.
ВАЛУН НА КРЕПОСТНОЙ СТЕНЕ
Художник Еланский выкарабкался из «ка-
менного мешка», соседнего с тем, в котором
только что происходил столь серьезный раз-
говор иностранных авантюристов с князем-
сторожем. Отряхнув пыль, он повторил:
— В милицию вам, товарищ Волошин,
еще раз обращаться не обязательно.
Волошин смотрел на Еланского взглядом
Фауста, впервые увидевшего Мефистофеля.
— Вы еще в Москве обратились в мили-
цию по поводу исчезновения писем Евгении
Бельской. Этого вполне достаточно,— доба-
вил Еланский и вынул из кармана какую-то
бумажку.— Вот ваш рапорт начальнику
Управления... Бонжур, камрад Березкина!:—
обратился он к Тасе.— Компренэ ву франсэ?
— Вуй...— растерянно ответила Тася.
— Трэ бьен! — с отличным французским
прононсом воскликнул Еланский.— Значит,
вы всё слыхали и всё поняли?!
— Позвольте! — настороженно глядя на
него, воскликнул Волошин.— Кто вы такой?
— Ах, да! Я забыл представиться.— Елан-
ский вынул из кармана милицейское удосто-
верение и протянул Волошину.— Майор ми-
лиции Руднев. Прибыл сюда со специальным
поручением.
Волошин и Тася переглянулись.
— Прибыли по моему рапорту и ничего
мне не сказали? — сконфуженно и даже с
обидой произнес Волошин.
Руднев усмехнулся:
— Не обижайтесь. Так надо было.
Столь внезапно превратившийся в майора
милиции, «художник» быстро и лаконично
изложил перед комсомольцами свой план
действий. Он считал, что спугивать непро-
шеных гостей раньше времени не следует.
Руднев не сомневался, что Кортец и Джейк
все же, рано или поздно, узнают, куда князь-
сторож зарыл найденную им библиотеку
Г розного.
— Пускай поработают на нас, раз уж при-
ехали сюда,— заключил он.
Отныне Тася должна была внимательно на-
блюдать за Платоном Бельским, а Руднев и
Волошин — за обоими туристами. Началь-
ник сиверского районного управления мили-
ции, оказывается, знал о миссии майора
Руднева и готов был оказать ему поддержку
в любой момент. Однако до поры до времени
в монастыре не должен был появляться ни-
кто из представителей милиции.
Профессора решили не тревожить.
Но как ни предусмотрителен был Руднев,
он не учел, что события в монастыре могут
развернуться гораздо быстрее, чем он пред-
полагал.
Выбравшись из «каменного мешка», аван-
тюристы буквально на ходу, еще не дойдя до
церкви Иоанна Предтечи, выработали план
действия, и Джейк с быстротой тренирован-
ного спринтера пустился вдогонку за сторо-
жем. Он догнал старика у ворот, ведущих на
главный двор, пошел рядом с ним и быстро
зашептал ему что-то на ухо. Платон Бель-
ский шел, угрюмо глядя себе под ноги. Каза-
лось, он внимательнее слушал позвякивание
ключей на своем поясе, чем проникновенный
шепот Джейка. Внезапно он остановился и
удивленно поглядел на своего назойливого
спутника.
— Профессор? — глухо переспросил он.—
Вздор! Он ничего не найдет!
— Нет, найдет! — уверенно сказал
Джейк.— Но если на нас вы можете донести
и нас можете устранить, то на профессора
вы не донесете. А он не успокоится, пока не
перевернет весь монастырь. Поймите вы это,
князь... Вот кто ваш главный враг, а не мы.
Мы — друзья, только мы можем помочь вам.
— Чем? — с недоверием глядя на Джейка,
спросил старик.
Джейк оглянулся и, не видя вокруг себя
253
никого, кроме приближающегося Кортеца,
продолжал:
— Мы поможем вам устранить этого опас-
ного профессора раз и навсегда.
— Убить? — тихо спросил старик.
— Зачем! —с деланным ужасом восклик-
нул Джейк.— Несчастный случай — и все...
Виновных нет, но зато нет и профессора.
Старик слушал уже внимательно, хмуро
посапывая и пряча глаза в седых кустах
бровей.
Джейк взял его под руку и повел к воро-
там, шепотом развивая свой план «устра-
нения профессора».
На другой день Волошин и Еланский, за-
бравшись в церковь Иоанна Предтечи на
холмике против Кузнецкой башни и воору-
жившись биноклями, наблюдали за стран-
ным поведением Джейка, который через
башню проник во второй ярус крепостной
стены. Этот ярус был сооружен на высоте от
шести до восьми с половиной метров. Он, как
бесконечный балкон, опоясывал все крепост-
ные стены монастыря и обращен был на мо-
настырский двор огромными окнами без рам
и стекол.
Джейк шел вдоль стены, время от времени
выглядывая в окна.
Неожиданно остановившись и выглянув,
он стал внимательно осматривать окно, за-
тем потрогал его подоконник и тотчас же
пошел обратно к башне.
— Это еще что за манипуляции? — удив-
ленно произнес Руднев.
— Я тоже ничего не понимаю, товарищ
майор,— пожав плечами, сказал Волошин.—
Колдует. Он что-то задумал.
— Не иначе. Но что?..
Когда Джейк спустился вниз и, пройдя
мимо церкви Иоанна Предтечи, скрылся в
в воротах главного монастырского двора,
Руднев и Волошин вышли из своего убежи-
ща и поднялись на второй ярус стены, туда,
где только что «колдовал» Джейк. Они вни-
мательно осмотрели все стены и подоконни-
ки второго яруса. Волошин считал:
— Первое, второе... десятое! Вот здесь он
остановился.
Руднев тщательно оглядел десятое окно.
— Смотрите, товарищ майор! Отметка
мелом...—указал Волошин на один из бу-
рых кирпичей подоконника.
— Да, крестик,— внимательно разгляды-
вая небольшую меловую отметку, произнес
Руднев. Он огляделся вокруг.— Гм... Что
бы это означало?..
Ответ на свой вопрос Руднев получил но-
чью, а Волошин — на другое утро, когда
вместе с неутомимым майором милиции и
с помощью ключа, полученного в конторе,
вновь проник в церковь Иоанна Предтечи.
Они устроились у высоких узких окон, и
Руднев направил бинокль на второй ярус
крепостной стены.
— Ну, товарищ бригадмилец, что вы ви-
дите на подоконнике десятого окна? — спро-
сил Руднев.
Волошин отрегулировал бинокль и, с ми-
нуту поглядев, ответил:
— Что-то, кажется, бурое, круглое... Ко-
тел, что ли?
— Нет, это не котел. Это огромный валун,
камень с берега озера. В нем не меньше двух
пудов.
•— Как он туда попал?
Руднев отнял от глаз бинокль и засмеял-
ся:
— С помощью «товарища Джейка Богем-
ского». Ему, наверно, никогда в жизни не
приходилось так поработать, как в эту ночь.
На второй ярус стены он тащил этот каме-
шек часа полтора и был так увлечен, что не
заметил, как я за ним наблюдал.
— Зачем же он его туда взгромоздил? —
недоуменно глядя на Руднева, спросил Воло-
шин.
— Очевидно, для того же, для чего триста
пятьдесят лет назад эти камни таскали на
крепостную стену монастыря монахи и на-
родные ополченцы,— с веселой усмешкой от-
ветил Руднев.— Чтобы сбросить их оттуда
на головы врагов...
— Он хочет сбросить этот камень...— мед-
ленно произнес Волошин и вновь прильнул к
биноклю.— Но на чью же голову?
Руднев отрицательно качнул головой:
— Ну, это чересчур примитивно — «на го-
лову». Мы не ливонцы и не польская шлях-
та... Я осмотрел там всё и понял, что, если
этот камень столкнуть вниз с высоты семи
метров, он упадет как раз на настил «камен-
ного мешка», в котором происходил истори-
ческий разговор между князем-сторожем и
нашими «туристами». А под настилом про-
висли и держатся на честном слове кирпич-
ные своды весом эдак в две с лишним тон-
ны... Вы меня поняли?
254
— Обвал?! — глядя на Руднева широко
раскрытыми глазами, воскликнул Волошин.
— Да, несчастный случай... Кто-то погиб,
а виновных нет.
— А кто этот «кто-то»? — завороженно
глядя на Руднева, спросил Волошин.
Тот засмеялся:
— Вот этого я не спросил у «товарища
Богемского». Он так был занят работой, что
мне не хотелось его отрывать. Но, думаю,
мы скоро это узнаем.
— Они подозревают кого-то из нас,— гля-
дя в бинокль, сказал Волошин.— Этот ка-
мень предназначен для моей или вашей го-
ловы...
— Поживем — увидим, товариш бригад-
милец. А пока берите вот этот пистолет-ав-
томат, отправляйтесь на второй ярус стены,
спрячьтесь там где-нибудь поближе к кам-
ню и задержите всякого, кто к нему прибли-
зится.
Волошин взял тяжелый пистолет и сказал
по-военному:
— Есть, товарищ майор милиции! Вся-
кий, кто приблизится к камню, будет задер-
жан!
* * *
Когда Волошин взобрался на свой пост,
майор Руднев взял альбом для зарисовок и
направился к «каменному мешку». Он вошел
в каземат и долго разглядывал грозно навис-
шие над его головой своды.
Затем Руднев выбрался из каменной ло-
вушки и пошел на главный двор. Здесь, у га-
зона, против группы храмов, он увидел Кор-
теца и Джейка. «Потомок великого конкви-
стадора» фотографировал храмы; Джейк
рассеянно за ним наблюдал, время от време-
ни поглядывая на здание конторы музея. Он,
видимо, кого-то ждал.
Руднев приблизился к ним и стал внима-
тельно разглядывать храм.
— Красивый собор! — сказал он, обраща-
ясь к Джейку.
— Да...— рассеянно ответил тот.— Мы его
тщательно охраняем.
— Его в пятнадцатом веке построил рус-
ский зодчий Прохор Ростовский,— любуясь
величественным храмом, похожим на крем-
левский Успенский собор, сказал Руднев.—
Я хочу зарисовать его купола.
— Пожалуйста,— безразлично ответил
Джейк и вновь поглядел на дверь конторы.
Неожиданно оттуда вышла Тася. Она
огляделась и, увидев Руднева, направилась к
нему. Она торопилась и явно была чем-то
взволнована. Подойдя к Рудневу, Тася ска-
зала:
— Товарищ Еланский, вас просит дирек-
тор музея.
Руднев захлопнул альбом и зашагал к кон-
торе. Тася пошла рядом с ним и тихо быстро
заговорила:
— Только что я слышала, как сторож
предложил профессору Стрелецкому осмот-
реть один никому не известный ход в подзе-
мелье у Кузнецкой башни. Он сказал про-
фессору, что ход этот ведет в подземный тай-
ник, сооруженный еше при Иване Грозном...
Тася понизила голос до шепота:
— Неужели он решил открыть свою тап-
ну?
Не глядя на нее, Руднев также тихо отве-
тил:
— Не отходите от профессора ни на шаг!..
Скорее всего, именно на него готовится поку-
шение... В крепостной стене есть ловушка.
Там засел Волошин...
В это время из конторы выполз все такой
же угрюмый сторож, а затем появился про-
фессор Стрелецкий. Завидев Тасю, он пома-
хал ей рукой и крикнул:
— Я скоро вернусь, Тасенька!
— Идите с ним! — приказал Руднев.—
Как только он войдет в каземат в крепостной
стене, сейчас же тащите его обратно...
Тася ничего не поняла, но объясняться
было уже некогда. Она подбежала к профес-
сору и пошла рядом с ним. Руднев видел, как
Стрелецкий остановился и что-то сказал сто-
рожу. Тот безразлично поглядел на Тасю и,
пожав плечами, побрел к крепостной стене...
Руднев оглянулся: Кортец как ни в чем не
бывало фотографировал церкви, а Джейк, не
обращая внимания на Стрелецкого и сторо-
жа, давал Кортецу какие-то объяснения.
— Любопытно...— тихо сказал Руднев и,
войдя в сени конторы, через щелку продол-
жал наблюдать за Кортецом и Джейком.
Через пять минут Руднев вышел из сеней
и вновь направился к ним.
— У мсье хороший вкус,— сказал он.—
Если он не возражает, я буду зарисовывать
все, что он фотографирует.
Джейк перевел Кортецу слова «художни-
ка».
— О! Манифик! Силь ву пле, маэстро! —
оживленно воскликнул Кортец.
— Обратили ли вы внимание, мсье, что все
255
купола этого храма разные? — вежливо
спросил «художник».
Джейк перевел.
— Меня восхишает эта асимметрия! — до-
вольно искренне воскликнул Кортец.— Она
роднит русское искусство с искусством вар-
варов восьмого — девятого веков. Я видел во
Франции их капеллы.
— Я предпочитаю самобытное искусство
варваров геометрической пропорции готи-
ки,— ответил Руднев, быстро набрасывая
контур шишковатого купола собора.
Джейк заглянул в его альбом:
— Вы хорошо рисуете.
— Я любитель,— скромно ответил Руднев.
Делая зарисовки, он внимательно на-
блюдал за Кортецом и Джейком. Последний,
видимо, и не думал следовать за сторожем и
профессором, но время от времени все же
беспокойно поглядывал в ту сторону, куда
сторож увел Стрелецкого. Кортец, казалось,
целиком был поглощен фотографированием.
Прошло минут двадцать. Неожиданно в
воротах показалась Тася. Она подбежала к
Рудневу и, отозвав его в сторону, сообщила:
— Сторож привел нас с профессором в ту
каменную дыру, где эти...— она кивнула на
Джейка и Кортеца,— объяснялись тогда со
стариком. Он велел нам ждать, а сам куда-то
исчез. Я объяснила профессору, что это ло-
вушка, и чуть не силой вытащила его из
каземата.
— А сторож где? — быстро спросил Руд-
нев.
— Волошин его задержал где-то наверху,
на стене,— с волнением и недоумением про-
должала Тася.
Она, видимо, до сих пор не уяснила себе
смысла всего, что произошло с нею и профес-
сором.
— Ну, и где он теперь? — нетерпеливо
спросил Руднев.
Джейк и Кортец без всякого стеснения по-
дошли к Рудневу.
— Там что-нибудь случилось, девушка? —
спросил Джейк.
Но Тася ответила не на его вопрос, а на
вопрос Руднева:
— Сторож вбежал в заброшенную усы-
пальницу князей Бельских, заперся на же-
лезный засов и не выходит.
— Мне нужно перезарядить кассеты, гос-
подин Богемский,— сказал Кортец и, круто
повернувшись, направился к надвратной
церкви.
Джейк следовал за ним.
— Скажите Волошину, пусть не отходят
от усыпальницы ни на шаг. Бегите!..— бро-
сил Руднев Тасе и быстрыми шагами догнал
Кортеца и Джейка.— Минутку, господа! —
сказал он.
Заграничные гости остановились и тревож-
но переглянулись.
— Только что у крепостной стены было
произведено покушение на жизнь профессо-
ра Стрелецкого...— продолжал Руднев, стро-
го глядя на Джейка.
— Нам до этого нет дела, товариш худож-
ник! — сердито ответил Джейк.— Обрати-
тесь в милицию.
— Милиция уже здесь,— сказал Руднев и
показал Джейку свою красную книжку.— Я
майор милиции Руднев. Прибыл из Москвы
для наблюдения за вами.
Джейк быстро оглянулся по сторонам.
Руднев уловил его мысль.
— Монастырь оцеплен плотным кольцом
милиции, «товариш Богемский»... Но вчера
ночью, когда вы так трудолюбиво возились
с камнем, я был здесь один... А теперь предъ-
явите ваше командировочное удостоверение.
Кортец с безразличным, видом смотрел на
пышный куст сирени. Джейк нехотя подал
Рудневу свое удостоверение и, нерешительно
моргнув, сказал:
— Здесь какое-то недоразумение, товарищ
майор.
Руднев внимательно осмотрел документ и
сказал:
— Хорошо сделано...— Он сличил подпись
с каким-то заявлением:— И подпись Тара-
канцева нормальная. Гм... А как ваше на-
стоящее имя?
Джейк молчал.
— Ну, это мы выясним... А сейчас сдайте
оружие, господа,— строгим тоном предло-
жил Руднев и добавил, насмешливо глядя на
Кортеца:— Думаю, что вы меня понимаете и
без переводчика, мсье Кортец. До появления
в этом монастыре вы неплохо владели рус-
ским языком.
— Я владею многими языками, господин
майор,— сказал по-русски Кортец.— И я
всегда выбираю тот, какой мне более удо-
бен. Но вы, может быть, все же объясните
ваше поведение?
— Ваш спутник организовал покушение
на профессора Стрелецкого. У меня есть то-
му доказательства... А вы шантажировали
гражданина Тараканцева,— ответил Руднев.
256
— Чепуха! — с оскорбленным видом вос-
кликнул Кортец, но тем не менее сунул руку
в карман и протянул Рудневу крохотный но-
жичек-нессесер в замшевом футляре.
'— Вот все мое оружие. Я никогда не но-
шу при себе много металла.
— Оставьте это у себя,— сказал Руднев и
пристально взглянул на Джейка.
Тот стоял не шевелясь и угрюмо смотрел
в землю.
— Мистер Джейк! — окликнул его Руд-
нев.— Вы слышали мое приказание?
Джейк медленно достал из карманов боль-
шой складной нож и браунинг и подал их
Рудневу.
— У него есть еще водородная бомба, но
он забыл ее дома.
— Я думаю, что мистер Джейк и от водо-
родной бомбы скоро избавится,— с ирони-
ческой улыбкой сказал Руднев и добавил: —
Я прошу вас, господа, пройти со мной в рай-
онное управление милиции.
— А потом? — с тревогой спросил Кортец.
— А потом вам, господин Кортец, надо бу-
дет немедленно вернуться в Москву самосто-
ятельно, а с мистером Джейком мы поедем
вместе...
Они направились к выходу из монастыря.
К Кортецу уже вернулось ровное настроение.
«Что ж,— рассуждал он,— с охоты за сокро-
вищами Ивана Грозного я возвращаюсь с
17. Мир приключений.
257
пустым ягдташем. Но скоро я несомненно
вновь буду в Париже... Это лишь очередная
неудача вроде истории с «коптским еванге-
лием»...
Они приблизились к надвратной церк-
вушке. Сказочная «царевна Лебедь» удив-
ленно смотрела на них своими узкими бойни-
цами — окнами. Кортец взял в руки фото-
аппарат и спросил, обращаясь к майору:
— Разрешите сфотографировать этот ше-
девр русского зодчества?
Руднев пожал плечами:
— Пожалуйста!
— Мне надо хоть как-то возместить убыт-
ки,— пояснил Кортец и щелкнул затвором.—
Я в Париже организую фотовыставку ориги-
нальных росписей Дионисия и неизвестного
миру монаха Александра, которые я увидел
здесь, а также образцов русского древнего
зодчества.
— Вот этим бы вы и занимались, госпо-
да,— искренне посоветовал Руднев.
— Не знаю, как другие иностранные гости,
господин майор,— ответил Кортец,— но я
прежде всего деловой человек, я занимаюсь
тем, что сулит мне наибольшую прибыль.
Он взглянул на Джейка. У того был вид
человека, хлебнувшего уксусу, настоенного
на хрене.
— Не унывайте, Джейк,— подбодрил его
Кортец.— Если ваши соотечественники вы-
зволяют даже шпионов в Китае, то агента
антикварного треста они наверняка выру-
чат. Вспомните о вашем контракте.
— Убирайтесь к черту! — злобно крикнул
Джейк.
ТАИНИК В ГРОБНИЦЕ
Церковь Иоанна Предтечи немного напо-
минала уже описанную надвратную мона-
стырскую церковь. Она была окрашена крас-
ной охрой, а пилястры и наличники ее окон
и дверей побелены. Более четырех веков на-
зад ее построили в честь рождения царевича
Ивана, будущего Грозного. Окруженная
юными, стройными березками, она красова-
лась на зеленом холме неподалеку от кре-
постной стены. А позади нее было царство
«дремучих трав»: полыни, репейника, одича-
лой конопли. И в этих зарослях мог скрыть-
ся стоящий во весь рост человек.
Вот здесь, среди пахучих трав, в тени куд-
рявых деревьев, в вековечной тишине и стоя-
ла заброшенная усыпальница князей Бель-
ских. Над глубоким склепом ее возвышалась
258
небольшая часовня. Возможно, что когда-то
она выглядела совсем иначе. Но годы сдела-
ли свое: зеленая крыша стала бурой и кое-
где провалилась; штукатурка на стенах и ма-
леньких колоннах облупилась, а железные,
замысловатого рисунка решетки на окнах и
двери заржавели.
Русские зодчие’далеких времен не уделяли
гробницам и мавзолеям столько внимания,
сколько уделяли надгробным сооружениям
зодчие и ваятели Ренессанса. Усыпальница
князей Бельских служила тому ярким дока-
зательством: она была очень скромна и очень
печальна. Как впавшая в нищету старень-
кая барыня, стояла она на задворках древ-
него монастыря, дивясь скоплению людей во-
круг себя.
А эти люди уже два часа заглядывали в
ее окна, разговаривали, тщетно звали скрыв-
шегося в гробнице Платона Бельского. Здесь
были Волошин и Тася, профессор Стрелец-
кий, директор монастыря-музея Янышев и
несколько милиционеров. Милиционеры и ди-
ректор сохраняли полное спокойствие, а мо-
лодые люди и профессор были чрезвычайно
взволнованы и оживленно обсуждали собы-
тия в монастыре.
— Гробница эта заприходована по нашим
книгам и документам как сооружение, не
имеющее исторической ценности,— рассказы-
вал Янышев московским гостям и милицио-
нерам.— По этой причине ни в какие сметы
по ремонту она не попадает. Однако по тем
же документам значится, что в 1915 и
1916 годах приезжал сюда из Петербурга
какой-то князь Бельский; он занимался ре-
монтом указанной гробницы и производил
какие-то сложные раскопки. Причем земли
было вывезено много...
Рассказ Янышева был прерван появлением
Руднева и начальника сиверской районной
милиции. Тася, Волошин и профессор засы-
пали майора вопросами. Руднев сообщил,
что мсье Кортец дал важные показания и,
собрав свои вещи, уехал в Вологду, а мистер
Джейк должен дождаться своего сообщни-
ка по покушению — Платона Бельского — и
вместе с ним, Рудневым, поедет в Москву.
— Да, кстати, мы узнали, как его на-
стоящая фамилия,— сказал Руднев.— Ока-
зывается, мистер Джейк—тоже Бельский,
а князь Платон — его родной дядя. Он аме-
риканский подданный, сын белоэмигранта.
— Сколько их, куда их гонят! — насмеш-
ливо воскликнул Волошин.— Бельские ле-
жат тут рядом в гробах. Их потомок, не до-
ждавшись смерти, тоже, полез в гробницу.
И, наконец, чтобы составить им компанию,
из Америки специально прибыл еще один
Бельский!
— А что с князем-сторожем? — спросил
Руднев.— Подает ли он хоть признаки жиз-
ни?
— Молчит. Не умер ли он от... инфарк-
та? — нерешительно сказала Тася.
Невзирая на то, что Платон Бельский со-
стоял в заговоре с Джейком, ей все же было
жалко одинокого старика, которого так силь-
но любила когда-то прекрасная женщина.
— Ну что ж, придется взломать дверь...—
решил Руднев.— Ах, да! Я забыл передать
вам, профессор, один интересный экспонат,
обнаруженный при обыске у Джейка Бель-
ского. Не объясните ли вы, что это такое? —
И он вынул из кармана свернутый в трубку
пергаментный лист.
Янышев побежал за слесарем, а Стрелец-
кий, окруженный Тасей, Волошиным, Рудне-
вым и представителями сиверской милиции,
внимательно вглядывался через лупу в пер-
гаментный лист с изображенной на нем эм-
блемой, с чертежом тайника и надписью...
Наконец профессор поднял голову и обвел
всех удивленным, недоумевающим взглядом.
— Поразительно! — тихо сказал он.— Это
титульный лист антологии Агафия.
— Но как он к ним попал? — спросил
Волошин.
— А разве вы забыли, что нам рассказы-
вала старушка на Ордынке? — сказала Та-
ся.— Вспомните, как Евгения Бельская вы-
рвала из рук своего мужа византийскую кни-
гу, и у него в руках остался только титуль-
ный лист.
— Невероятно! — воскликнул Стрелец-
кий.— Здесь дарственная запись Ивана
Грозного и какой-то чертеж... Это план тай-
ника! Я был прав! Библиотека Грозного где-
то здесь...
— Вот видите,— укоризненно глядя на
Волошина, сказала Тася.— А вы, Ваня, не
верили. Вы говорили, что князь Платон су-
масшедший и что никакого тайника он не
нашел.
В это время дверь в гробницу уже была
отперта. Тася и профессор бросились туда,
но их остановил Руднев:
— Спокойно, товарищи! Мы ищем пре-
ступника, и здесь нужна осторожность. Сей-
час войду только я.
IT
259
В сопровождении двух милиционеров Руд-
нев вошел в часовню. Спустившись по сту-
пенькам, они оказались в просторном поме-
щении усыпальницы князей Бельских. На
Руднева пахнуло холодом и сыростью погре-
ба. Внизу его обступила темнота. Пошарив
по каменным стенам лучом фонаря, он убе-
дился, что в склепе никого нет.
«Что за чертовщина! Куда он мог деть-
ся? — размышлял Руднев.— Неужели здесь
есть еще один выход?»
Вместе с милиционерами он тщательно об-
следовал все стены, пол, потолок. Все осмо-
трев и выстукав, они нигде не обнаружили
признаков пустоты, какой-либо ниши. Нако-
нец майор обратил внимание на большую
металлическую надгробную плиту, вделан-
ную прямо в каменный пол. Над нею стоял
массивный чугунный крест, а на самой плите
выпуклыми старинными буквами была сде-
лана длинная надпись, извещавшая, что
здесь покоятся гробы трех Бельских, в раз-
ное время сосланных в Сиверский монастырь:
великим князем Василием III, временщиком
при малолетнем царе Иване — Шуйским и
самим Грозным.
* * *
Руднев пригласил в усыпальницу Яныше-
ва, Волошина и начальника милиции. Тася
и Стрелецкий вошли без приглашения. После
260
небольшой консультации с директором Руд-
нев приказал милиционерам вооружиться ло-
мами и приподнять надгробную плиту. Но, к
общему удивлению, приподнять ее не удалось
ни ломами, ни общими усилиями всех нахо-
дившихся в гробнице.
Случайно прикоснувшись к кресту, Тася
почувствовала, что он чуть двинулся под ее
рукой. Оказалось, что чугунный крест вра-
щается, и, поворачивая его, удалось припод-
нять плиту. Под ней не было никаких захо-
ронений, но обнаружилась каменная лестни-
ца в десять ступенек. Спустившись по ней,
Руднев и Волошин попали в какой-то тем-
ный туннель, выложенный камнем. Туннель
был извилистым, длинным и привел Руднева
и Волошина к массивной дубовой двери. Ла-
зутчики попытались открыть ее, но она не
поддавалась. Теперь они уже не сомнева-
лись, что именно там, за дверью, мог укрыть-
ся старый сторож и что именно там, видимо,
находится книжный тайник Грозного.
Они пробовали стучать, но никто не отзы-
вался. Неожиданно запахло дымом, проби-
вавшимся сквозь щели в двери. Руднев и Во-
лошин догадались, что старик решил сжечь
ценную библиотеку, но никому не отдать ее.
Волошин быстро пробрался по туннелю в
склеп и вернулся с топором и ломом. . . .
* * *
Волошин вонзал топор в дубовую дверь,
а Руднев старался просунуть в щель лом.
Подземелье гудело от ударов, из щелей ва-
лил густой дым, летели щепки. Волошин не-
истово кромсал топором крепкое дерево, ста-
рался перерубить засов, на который с той
стороны была заперта дверь, и боялся лишь
одного — что засов этот окажется металли-
ческим.
— Если засов железный, все пропало! —
задыхаясь, сказал он Рудневу.
— Ничего, ничего. Руби, Ваня! Мне бы
только в щель лом просунуть,— подбодрил
его Руднев.
Наконец Волошин добрался до засова и
радостно крикнул:
— Деревянный! Наша взяла!
Он обрушил на засов всю силу своих уда-
ров и перебил его. Руднев рванул дверь. Ед-
кий дым заволок их, как газовая завеса в
бою.
Вбежав в помещение и растопырив руки,
Руднев стал шарить. Вдруг он услыхал го-
лос Волошина:
— Старик готов! Он здесь?.. Лежит на по-
лу!
— Надо вытащить его наверх! — крикнул
Руднев.
— Нет!.. Книги...— услыхал он слова Во-
лошина и понял, что тот тушит огонь.
Руднев нашел старика и сам потащил его
в туннель.
Волошин уже действительно боролся с ог-
нем. Сняв с себя брюки и оставшись в одних
трусах, он бросался туда, где видел пламя,
накрывал его брюками, топтал ногами. Не-
ожиданно он услыхал позади себя отчаян-
ный женский крик:
— Ваня! Ванечка!.. Ты жив?.. Где ты, Ва-
нечка!
Ничего не видя, растопырив руки и шаря
ими, Тася ворвалась в тайник.
— Настенька! — откликнулся Волошин.—
Горит библиотека Грозного! Тушить надо!
— Там побежали за брезентом,— уже
успокоившись, сказала Тася.
И действительно, минуты через две в тай-
ник вбежал Руднев, волоча за собой широ-
кий и жесткий брезент из арсенала Янышева.
— Отставить шланги! Накрыть огонь бре-
зентом!— весело скомандовал он.
Пользуясь брезентом, Волошин и Руднев
окончательно расправились с огнем. Тася
тем временем не оставалась без дела: шаря
руками по каменным полкам и по полу, она
собирала в охапку полуобгоревшие и целые
книги. Собрав, сколько могла донести, она
пошла с ними по туннелю к выходу...
В подземелье трудно было дышать из-за
дыма, но Руднев, Волошин и Тася все же ды-
шали. Видимо, где-то здесь была тяга для
притока свежего воздуха.
Погасив огонь, Руднев и Волошин стали
передавать выстроившимся в цепочку вдоль
туннеля милиционерам спасенные книги.
* * *
Подле гробницы Тася и профессор Стре-
лецкий осматривали книги.
— Что это? — с тревогой и волнением го-
ворил Стрелецкий, откладывая в сторону
полуобгоревший молитвенник.
— Это церковные книги, профессор,— ска-
зала Тася.
— Да. Но это совсем не то...
Стрелецкий раскрыл какую-то книгу в
картонном переплете и прочел вслух:
— «Житие святого Ферапонта, можайско-
го и лужецкого чудотворца»... Это напечата-
261
но в 1912 году в Московской синодальной ти-
пографии.
Тася тоже взяла в руки книгу, лежавшую
на траве. Это был часослов, напечатанный
типографским способом в 1909 году. Девуш-
ка ничего еще не понимала. Механически
раскрывая том за томом, она убеждалась,
что вытащила из подземного тайника обык-
новенные церковные книги: псалтыри, часо-
словы, молитвенники, «жития святых» — и
что все это не древнее, а напечатано в типо-
графиях, на бумаге, на русском и церковно-
славянском языках.
— Не может быть! — воскликнул профес-
сор.— Они попали туда случайно!.. Давайте,
давайте их сюда!..— крикнул он милиционе-
рам, выносящим из гробницы книги.— Та-
сенька, смотрите внимательно!
Из подземелья вышел Волошин, а за ним
и Руднев. Их, и особенно Волошина, трудно
было узнать: испачканные землей и копотью,
с обгорелыми волосами, с ожогами на руках
и ногах, они казались людьми, застигнутыми
взрывом в каком-то погибшем доме.
— Ваня! Вы обгорели! У вас ужасный
вид! — крикнула Тася и бросилась к своему
другу.— Скорей к врачу! Бежим!..
Но расторопный Янышев уже явился с
бинтами и с какой-то мазью. Он стал перевя-
зывать Руднева, а Тася — Волошина.
— Тебе больно? — с нежностью глядя на
него, спрашивала она, не замечая, что пере-
шла с ним на «ты».
— Да нет же, Настенька! Что вы... что
ты! Это пустяки! — смеясь и целуя ее руки,
ответил Волошин.
•— Я чуть с ума не сошла, когда узнала,
что ты там, под землей, горишь,— сказала
Тася и даже всхлипнула под наплывом
чувств.
Опьянев от счастья, забыв про свои ожоги
и осмелев, Волошин уже два раза чмокнул
ее в разрумянившуюся щеку:
— Спасибо, Настенька!
— Тихо... молчи...— приговаривала Тася,
ловко бинтуя разбитое колено Волошина.
— Как библиотека Грозного, камрад Бе-
резкина? — окликнул ее уже забинтованный
Руднев.— Небось не вся сгорела?
Тася не ответила и с тревогой поглядела
на профессора Стрелецкого. Он стоял на ко-
ленях и внимательно просматривал спасен-
ные книги.
Тася подошла к нему:
— Ну что, Игнатий Яковлевич?
— Это не то, что мы искали. Безумный
старик, найдя тайник пустым, решил, что его
разграбили, и за много лет натащил в свое
подземелье все, что попадалось ему под ру-
ки...
— Значит, это не библиотека Грозного? —
разочарованно спросила Тася.
— Нет! — ответил Стрелецкий.— Но мы
потрудились недаром. Вот здесь я отобрал
стариннейшие греческие и славянские руко-
писные книги, которые когда-то хранились в
монастыре. Их считали погибшими, а они вот
где!
Глаза у Таси блеснули:
— Значит, что-то нашли все же?..
— Нашли, Тасенька! И самое ценное, что
мы нашли,— это рукопись ум-
ного русского человека Ки-
рилла Белозерского «О пада-
ющих звездах»... Это порази-
тельное для четырнадцатого ве-
ка, вполне научное объяснение
многих небесных явлений.
Существовали только копии
этого труда, а сейчас мы на-
шли подлинник.
Тася взяла в руки пачку сши-
тых пергаментных листов. Из
пачки выпал какой-то листок.
Тася подобрала его, но прочесть
убористо написанное старинной
скорописью не смогла и подала
Стрелецкому.
Стрелецкий поправил очки и
сразу взглянул на подпись и
дату:
— Семь тысяч девяносто четвертый год?
Годунов?.. Постойте!.. Где вы это нашли?
— Вот здесь,— испуганно ответила Та-
ся,— в Кирилловой рукописи...
— Да ведь это же грамота Бориса Году-
нова о библиотеке Грозного!..— воскликнул
Стрелецкий и затих, читая.— Так вот в чем
дело!..
Его окружили, заговорили, забросали во-
просами.
— Слушайте, друзья мои! В тайнике, ко-
торый мы нашли, нет библиотеки Ивана
Грозного. Но она не погибла! Она была
здесь. Она существует! Из найденного нами
тайника она вывезена триста пятьдесят лет
назад Борисом Годуновым. Вот его грамота!
Это его подпись. Я ее знаю... Слушайте!
Все притихли.
— «По повелению великого государя всея
Руси Федора Ивановича...— громко стал чи-
тать Стрелецкий,— ...яз вывез книги грецкие
и иных языков, захороненные в святой оби-
тели Кирилловой покойным государем Ива-
ном Васильевичем, дабы купно соединить их
в книгохранительнице государевой... Боярин
Борис сын Годунов. Лета от сотворения ми-
ра семь тысяч девяносто четвертое... Маня
второго в субботний день, в обители святого
Кирилла».
— Врешь! — хрипло крикнул кто-то.
Все оглянулись и увиделй, что Платон
Бельский, который до сих пор бездыханный
лежал на траве, сидит, покачиваясь и упи-
раясь руками в землю. Его налитые кровью
глаза дико блуждали. Он пытался встать, но
не мог и, потрясая костлявым кулаком,
хрипло каркал:
— Это подложная грамота! Ее воры поло-
жили!.. Сжечь ее надо бы, да сдуру сунул я
ее в книгу...— Он перевел дух и уже не за-
кричал, а заговорил, как во сне, качаясь,
припадая на локоть и хватаясь за траву:—
Я нашел старинные книги... Их разворова-
ли... Я много лет собирал... Я стаскивал их
на прежнее место... тайное место... Я нашел
их... Они мои!.. Только мои и ничьи больше...
Старик пополз к разбросанным, таким же,
как и сам он, истерзанным книгам; пополз
на четвереньках, задыхаясь, плача, как ре-
бенок, и завывая:
— Мое!.. Мое!..
Неожиданно, уткнувшись лицом в траву и
распластавшись, он затих.
Руднев подошел к нему, перевернул на
спину и, взяв руку, послушал пульс.
— Умер!..— сказал он и осторожно поло-
жил большую узловатую руку старика на
траву.
Стрелецкий приблизился к мертвому. Су-
рово сдвинув брови, смотрел он в широко
открытые, но уже потухшие глаза человека,
который сегодня, лишь три часа назад, хотел
убить его... Но даже на мертвом лице безум-
ного старика лежала печать страсти и упря-
мого фанатизма.
Склонившись над огромным телом Плато-
на Бельского, Стрелецкий бережно сложил
ему на груди руки, прикрыл глаза и тут за-
метил Тасю. Она была взолнована.
Профессор привлек к себе девушку:
— Полно, Тасенька. В сущности, это был
несчастный человек...
— Как жалко, что она его не нашла,—
сказала Тася, думая о Евгении Бельской.
Но Стрелецкий уже взял себя в руки. Вни-
мательно оглядев своих друзей, он загово-
рил:
— Ну что ж, дорогие мои! Мы не нашли
библиотеки Ивана Грозного, но мы не успо-
коимся, мы будем искать ее...
— ...и найдем! — закончила Тася и, погля-
дев на Волошина ясными вопрошающими
глазами, спросила: — Правда, Ваня?
— Правда, Настенька! — ответил тот.—
Найдем... или наконец узнаем, что же случи-
лось с этой загадочной библиотекой.
— А на этот вопрос, юноша, нам дадут
ответ только подземелья московского Крем-
ля! — сказал Стрелецкий,
о
ОТ АВТОРА
С героем повести Пьером Дьедонэ автор познакомился в Париже на от-
крытом собрании общества энтомологов, где Дьедонэ читал доклад о тро-
пических бабочках. Автора поразило, что одни вид открытых докладчиком
насекомых он назвал «Барнаул». Трудно было удержаться от соблазна
узнать о причинах столь странного научного наименования. Каково же
было еще большее удивление автора, когда в ответ на его любопытство
докладчик заговорил с ним на чистейшем, безукоризненном русском языке!
В дальнейшем автор встречался с Дьедонэ еше не раз, потом, с отъездом
Дьедонэ обратно в Африку, начал с ним переписываться, и постепенно зна-
комство это стало переходить в хорошую, прочную дружбу.
Часть этой повести записана автором тогда же, в Париже, со слов но-
вого знакомого, часть — по его записям, часть — по позднейшим письмам
Дьедонэ к автору.
НЕМНОГО АВТОБИОГРАФИИ
Мой отец был француз — добрый, веселый,
общительный и несерьезный человек. В его
жилах текла кровь суровой Бретани и сол-
нечного Прованса, и среди его предков были
итальянцы и бельгийцы, англичане и гол-
ландцы. От него я взял страсть к передвиже-
ниям и приключениям. Моя мать — русская,
сибирячка. И ей я обязан вот этими скулами
на моем галльском лице, крепкой костью,
выносливостью и упорством, которое рож-
дает во мне иное препятствие на моей доро-
ге вместе с решимостью биться до последне-
го мускульного усилия с этим препятствием.
Прирожденной страсти моей к странстви-
ям покровительствовала сама судьба. Отец
еше в молодости уехал в Россию маленьким
служащим одной французской торговой фир-
мы, женился там. И я был его единственным
ребенком. Он очень любил меня, и я с дет-
ства сопровождал его в бесконечных путеше-
ствиях по стране. Мне знакома бессарабская
арба так же, как кошевни Сибири, кабардин-
ская лошадь, волжский плот, собачья упряж-
ка Крайнего Севера и двухколесная «беда»
смоленского крестьянина. Я избороздил по-
чти всю Россию и видел ее от Польши до
Туркестана, от Охотского моря до дагестан-
ских ущелий.
Смутны и сложны чувства моих отроче-
ских лет. Чем шире открывались передо
мною просторы необъятно огромной страны,
тем больше любил я ее. И чем крепче овла-
девал знаниями о ней, тем становилась она
ближе мне, тем больше чувствовал я ее сво-
ей, а себя — ее сыном. И все же... я был впи-
сан в иностранный паспорт моего отца.
Отец поддерживал связь кое с кем из сво-
их соотечественников. И в Петербурге и в
Москве мне приходилось встречаться с пред-
ставителями многочисленных иностранных
колонии, преимущественно
французами и бельгийцами.
Агенты торговых фирм, дель-
цы, коммивояжеры, инжене-
ры, техники, в большинстве
своем они смотрели на Рос-
сию как на страну отсталую
и бесхозяйственную, ценную
лишь неисчерпаемыми воз-
можностями обогащения для
предприимчивого человека.
Деньги — вот что влекло их!
И эти печальные наблюдения
вошли в мое сердце одною
из заноз.
Меня зовут Пьер Дьедонэ,
отца моего звали Жан. Фамилия Дьедонэ во
Франции распространена примерно так же,
как в России — Богдановы. И вот, по настоя-
нию матери, в школе я был записан Петром
Ивановичем Богдановым, в точном переводе
моей фамилии на русский язык. Впрочем, со
школой мне не везло — странствования отца
постоянно отрывали меня от учебы, и почти
из года в год за все классы до самого атте-
стата зрелости мне приходилось держать
экстерном. Весною 1914 года отец получил
отпуск. Я успешно заканчивал экзамены за
первый курс Политехнического института.
И родители решили меня порадовать: на
два — три месяца поехать всей семьею во
Францию. Мне было неполных девятнадцать
лет.
Пришла война. Отец был мобилизован и
погиб в боях на Марне. Эту смерть перенес
я с горечью и достаточной стойкостью — она
заставила меня возмужать. Мы остались
вдвоем с матерью почти без средств, так как
отец, отступая от вековой традиции своих
соотечественников, ничего не откладывал, не
копил. Через год взял в руки винтовку и я.
Бедная мать! Она оставалась совсем одна на
267
чужбине. В конце войны я был ранен. В год
победы я пережил тяжкое горе: умерла от
туберкулеза моя мать. Организм ее был уже
давно подорван внутренним ее состоянием—
глубоко, остро, скорбно переносила она от-
рыв от родной земли и уже не имела ника-
ких сил сопротивляться страшной болезни.
Смерть ее была неожиданно быстрой.
Я остался один во всем мире. Но я был мо-
лод, силен и вынослив. Зачетная студенче-
ская книжка моя оказалась в Европе недей-
ствительной; о том, чтобы переучиться, нече-
го было и думать. Я перепробовал множе-
ство профессий: был шофером, грузчиком,
огородником, набивщиком матрацев, плотни-
ком, конюхом, слесарем, мороженщиком,
гранильщиком камней, маляром, расклейщи-
ком афиш, ночным сторожем, инструктором
гребного спорта и даже могильщиком.
Кое-как перебиваясь, я надеялся на луч-
шие времена, но увы... жизнь продолжала
оставаться суровой и безжалостной. В конце
концов я уже не мог найти никакой работы
и безрезультатно обивал пороги различных
предприятий и учреждений. Так я добрался
и до министерства колоний и подал проше-
ние о предоставлении мне любой работы и
где угодно.
Мне пришлось ждать год, и этот год остал-
ся в памяти моей полосою сплошного голо-
да. Я жил на чердаке полуразвалившейся го-
стиницы, наем которого отрабатывал натир-
кой полов в номерах, и бродил по улицам
Парижа, пошатываясь от истощения и все
стремительнее принимая облик «клошара»—
босяка.
ПРОЩАЙ, ЕВРОПА!
Я уже махнул рукой на министерство ко-
лоний, как вдруг однажды вечером, вернув-
шись домой, нашел под дверью моего черда-
ка плотный конверт с казенной печатью.
Волнению моему не было предела, я не за-
снул ни на секунду и утром, приодевшись
как можно тщательнее, отправился в мини-
стерство. Мой вид вызвал улыбку снисхо-
дительного сожаления у чиновника, прини-
мавшего меня, но в те минуты мне было не
до обид. Мне предлагалось место землеме-
ра-топографа в Сенегале, где начинались
работы по составлению новой географиче-
ской карты. Я подписывал бумагу за бума-
гой, уже плохо сознавая от волнения и
голода, где я и что со мною, и в тот же день
получил столь большую для тогдашней моей
жизни сумму денег, что на улице, кажется,
производил впечатление субъекта не совсем
психически нормального — прохожие смо-
трели вслед мне, сокрушенно покачивая го-
ловами. Представьте себе положение чело-
века, обносившегося до заплат и дыр, меся-
цами преследуемого запахом жареной говя-
дины, подбирающего в предрассветный час
в лабиринтах Центрального рынка капуст-
ные листья, ночующего на чердаке среди
невообразимого хлама, клопов и грязи и
вдруг вступающего в достойную человека
жизнь!
Но вот и последний вечер. Ужин в ресто-
ране; прощание с хозяйкой, оторопевшей от
головокружительной карьеры чердачного
жильца, который в последние дни занял
лучший номер ее жалкой гостиницы; наем-
ная машина; встречный лёт огней в еще
светлых сумерках; последние картины Пари-
жа, темная громада вокзала, уютное купе,
свисток и — тихо поплывший назад перрон...
Мягкая койка. Подумать — еще несколько
дней назад я мечтал о теплушке, о том, как
поеду «зайцем», высажусь где-нибудь на
глухой станции и пойду бродить по деревням
наниматься конюхом, кузнецом, землекопом,
кладбищенским сторожем!.. Я задремывал
под мерный стук колес и просыпался все в но-
вом удивлении. Что со мной, куда я еду?
Куда несет меня судьба,
К каким неведомым дорогам?..
Что ждет меня? Ведь не одни же розы?
Передо мной с особой силой вставали те
картины, от которых я настойчиво уклонял-
ся все время,— ai при встречах с людьми в
приемной министерства я именно уклонялся
от этих страшных разговоров о желтой ли-
хорадке, в три дня превращающей селезенку
и печень человека в рыхлую губку; о диком
зное, не переносимом для европейца; о
змеях, губительных насекомых, львах и кро-
кодилах; о самой девственной природе тро-
пиков, как бы сговорившейся на всех своих
участках мстить человеку за его вторжение,
преследовать его на каждом шагу... Да, не-
дешево придется мне заплатить и за это пу-
тешествие!
Марсель. Я‘прожил три дня, бродя по уз-
ким улицам Старого порта, в терпком возду-
хе просмоленных канатов, рыбы, вара, ба-
калеи, пряных испанских фруктов... С каж-
дой минутой уходила от меня Европа. Еще
день — и скроются за горизонтом ее берега.
На рейде уже стоял океанский пароход,
268
грузился, ждал пассажиров. Предстояла
долгая, двадцатидневная, дорога. Мне отве-
дена была небольшая светлая каюта.
Было раннее утро. В розовом солнце
поднималась медная статуя на Соборе бого-
матери — покровительницы морей, когда мы
выбирались из дебрей марсельского порта...
Прерывалась большая полоса жизни. Этими
россыпями старых домов, высокой, острой
горой и пятнами желтевшей зелени уходило
от меня мое прошлое. Стояла осень, и даже
здесь, на юге, продувал ледяной сквознячок,
и хоть на солнце было жарко, в тени прихо-
дилось набрасывать на плечи пальто.
В море стало совсем холодно. Я смотрел
на уходивший берег. Он синел, таял, уже еле
мерцал, мерещился — я все стоял у борта.
Наконец уже ничего, кроме моря, не оста-
лось вокруг нас и никого, кроме нас, на
необъятном круге его поверхности. Пронзи-
тельны эти минуты грусти, когда, оторвав-
шись от горизонта, люди безмолвно расхо-
дятся по каютам — ни разговоров, ни суеты.
Прощай, Европа!»
К ТРОПИКАМ
Рассеянно смотрел я в круглое окно иллю-
минатора, за которым пенилась зеленая,
светло-прозрачная от солнца волна. Совер-
шенно нечего было делать. Вокруг меня об-
разовалась пустота, а я так привык куда-то
бежать, о чем-то тревожиться.
К полудню я вышел из каюты. Палуба
была ярко залита солнцем. В шезлонгах
расположились пассажиры. Кое-кто уже из-
влек из чемоданов белые колониальные
шлемы, многие надели темные очки —
солнце слепило. Пассажиры первого класса
были по преимуществу администраторы, чи-
новники, врачи, коммерсанты, направляв-
шиеся на работу и из отпусков в Африку,
иностранцы-туристы.
Во время обеда я обратил внимание на
совсем молодого пассажира, одетого очень
скромно. В его лице читал я ту же стеснён-
ность, которую чувствовал и в себе,—
стесненность за этот первый класс, кают-
компанию, чопорный обед, учтивую прислу-
гу— словом, за ту буржуазную «солид-
ность» нашего путешествия, которая для
меня граничила с роскошью. У молодого че-
ловека были светлые волосы и голубые гла-
за северянина, и в нерешительности его дви-
жений проскальзывало что-то уж совсем
невзрослое и очень привлекательное.
Вечером я вышел на освещенную палубу.
Здесь, тихо переговариваясь, гуляли пасса-
жиры, останавливались и, держась руками
за поручни, пытались что-то рассмотреть в
темноте. Молодой человек сидел в стороне
от богатых пассажиров и с детским любо-
пытством смотрел на гуляющих. Пароход —
не авеню Елисейских Полей Парижа, и я
просто подошел к нему и спросил, далеко
ли он направляется. Он ответил мне с жи-
востью и непосредственностью школьника.
Видно было, что ему и самому хочется по-
говорить — он был одинок. Он оказался
только что выпущенным агрономом и впер-
вые ехал в Африку, на одну из опытных
станций. Ехал он в глушь еще большую, чем
мой Бамако. Нам предстоял совместный
путь до'Дакара.
Мой новый знакомый был и в самом деле
совсем еше молод, но, несмотря на это, уже
многое пережил. Звали его Эрнест Делон.
Его отец, сильный и упорный человек, был
шахтер из Кале. Сын и внук шахтера, он хо-
тел избавить своего сына от проклятого
кайла и выбивался из сил, чтобы вывести
детей на лучшую дорогу, дать им — сыну и
дочери — образование. Эрнест учился в хо-
рошем лицее. Отец надорвался и умер, когда
юноше оставался всего год до получения
диплома. Тогда мать распродала все, что
было ценного в доме/, и сама ушла на завод,
чтобы все-таки тянуть детей дальше. В усло-
виях Франции это было решение, которое
можно назвать героическим. Эрнест успешно
окончил лицей и поступил в высшую сель-
скохозяйственную школу. Уже с первого
курса он не только стал на собственные но-
ги, но и ухитрялся отрывать часть своих
скудных заработков для матери и сестры.
День он проводил в институте, а после за-
нятий и краткого отдыха до рассвета рабо-
тал сначала грузчиком на Центральном рын-
ке, потом ночным шофером такси, потом в
ночной охране торговых складов. В нынеш-
нем году он окончил институт и выбрал на-
значение в Африку только потому, что там
заработок служащих значительно выше, чем
в метрополии. Сестра его еще училась в
средней школе. Он был бодр, по-детски
счастлив и будущее свое рисовал себе со-
вершенно по майиридовским книгам. Я смо-
трел на его сильно потертый пиджачок и на
стоптанные ботинки, так не соответствовав-
шие восторженному выражению его лица.
Он ехал совсем без вещей — почти все день-
269
ги, полученные им на обмундирова-
ние и необходимые расходы, он оста-
вил семье. Он показал мне карточку
пожилой суровой женщины со
скорбными складками у рта, тщет-
но пытавшейся улыбнуться перед
объективом, и хорошенькой смею-
щейся девушки, стоящей за ее спи-
ной, и стал мне как-то еще ближе
своей искренностью, доверчивостью
и открытой, чудесной улыбкой. Мы
решили переписываться.
За Гибралтаром резко перемени-
лась погода: стало жарко и ослепи-
тельно светло. Замелькали белые
пиджаки и полотняные туфли. На
третий день, проснувшись, я почув-
ствовал неподвижность вечно дро-
жавших стен и непривычную тиши-
ну. Я выбежал на палубу — пароход
стоял на рейде в совершенно зер-
кальной воде, а впереди белыми сте-
нами раскидывался Танжер. Време-
ни оставалось уже немного: мы
пришли ночью, но все же я и мой
новый приятель прыгнули в катерок
и часа два с наслаждением бродили
по тяжелой неподвижной земле, на
которой нас с первых шагов еще ка-
чало. Следующей остановкой была
Касабланка. Пароход стоял здесь
почти сутки, и мы вдоволь наслаж-
дались экскурсиями, которыми
прельщают пассажиров бесчислен-
ные проводники здесь же, на при-
стани. Мы осматривали величествен-
ное мавританское здание почты, сул-
танский дворец, его сад и огромные
цветники, где в хаотической пестро-
те переплеталась богатейшая растительность
самых разнообразных видов.
Последняя остановка, Лас-Пальмас, на
Канарских островах, была тоже довольно
долгой, и вдвоем мы бродили по жарким
улицам этого типично испанского городка.
За городом встают горы. И я уговорил моего
друга прокатиться к их вершинам — обыч-
ная здешняя прогулка. В тихий вечер ехали
мы по каменистому плоскогорью, и тут
впервые пахнуло на меня экзотикой подлин-
ного юга: по плоскогорью бесконечно тяну-
лись плантации банановых деревьев, кругли-
лись на розовеющем небе темно-зеленые
складчатые ленты их огромных листьев, сухо
и мертвенно шелестели. Позже в моих
поездках в Европу не раз я заезжал в Лас-
Пальмас.
Но вот и последний переход. Море сонное,
пассажиры разошлись по каютам, наступила
тишина, молчали и мы с Эрнестом. Прибли-
жалась наша разлука.
Шум и суета Дакара. В последний раз
оглянулись мы на наш пароход и тронулись
наверх, в город.
Сложное и в общем тяжелое впечатление
производит этот крупный центр побережья.
Его главная часть — как бы подчеркнуто
европейская: с большими магазинами, банка-
ми, зданиями правительственных учрежде-
ний, гостиницами и частными виллами. Но
чем ближе к окраинам, тем резче видишь
контраст между кричащей, вызывающей, ки-
чащейся роскошью и унылой нищетой. Здесь
тянутся жалкие постройки, перемежающиеся
уже типично тропическими негритянскими
«кажами». Вы знаете, как строится негри-
тянское. жилище? Оно не имеет ни фунда-
мента, ни даже простого плетня — остова
обычной мазанки. Из «банко» — глины — вы-
лепливаются руками большие грубые шары,
и прямо из них, несколько сплющенных от
давления, возводятся стены постройки в
одну комнату и с единственной дверью. Вме-
сто же потолка, а одновременно и крыши
кладется низкий конический диск из соломы
либо два ряда тонких кольев — один в клет-
ку над другим. И на них набрасываются те
же глиняные шары. Внутри кажи темно,
душно и зловонно от тряпья и грязи; иногда
там возвышается подобие нар, но чаще люди
спят просто на полу, на подстилке из травы.
От крыши этого первобытного сооружения
обычно тянется навес, под которым располо-
жены кухня и все несложное хозяйство не-
гритянской семьи. Тут же стоит и небольшой
загон для скота, если, конечно, есть скот.
В Дакаре несколько тысяч европейцев, но
некоторую часть муниципальной и полицей-
ской служб несут и негры,—• считается, что
здесь, в кантоне У ало, они имеют полные
права французского гражданства. Это, ко-
нечно, комедия, показная «демократия», но
все же небольшой процент особо «благона-
дежных» негров действительно допущен в
правительственный аппарат.
Шумная негритянская толпа текла по
улицам, одетая в европейское дешевое платье
и в пестрые туземные «бубу» — длинные
халаты из бумажной материи, очень удоб-
ные в жару. Улицы, суживаясь, шли к
окраинам, где стояли смрад, пыль и грязь;
худые собаки, напоминавшие шакалов, урча,
рвали рыбьи и куриные кишки, и тучи мух
вились над ларьками, на которые жадно
смотрела, глотая слюну, голая черная дет-
вора.
Через два дня мой друг уезжал. Мы про-
щались горячо, с юношеским волнением. Мне
пришлось задержаться в Дакаре еще на
сутки, и почти весь день провел я на берегу
океана. Из глубин Африки несло сухим
зноем.
Что ждет меня в этой огненной печи?
Опрятное купе, свистки, альтовый гудок
паровоза, стук колес... Несколько часов си-
дел я у окна, любуясь невиданным пейза-
жем. Передо мной возвышались две стены
сплошных пальмовых насаждений самых
разнообразных, неведомых мне пород. А за
пальмами начался лес баобабов. Деревья-
гиганты тянулись бесконечно, почти всю ты-
сячу километров пути. И эти однообразные
огромные тени постепенно поселили во мне
странное и причудливое ощущение, будто мы
двигаемся по коридорам подводного сказоч-
ного царства. Когда миновали город Кай, на-
чался скалистый район. И здесь пассажиры
любовались зрелищем бесконечного обезь-
яньего рассадника. Это были по преимуще-
ству павианы — собачьеголовые, проворные,
сильные и довольно крупные звери. Они бе-
жали за поездом, который шел быстро. Они
напрягались изо всех сил, и мы обгоняли все
новых и новых четвероногих спортсменов.
Мне казалось, что их лица, обращенные к
нам, смеются, что они очень довольны сво-
ей странной забавой.
Я ехал около двух суток. Последние эта-
пы этого путешествия остались в памяти
моей лишь отдельными картинами: я уже
изнывал от жары, которую не рассеивал об-
манчивый знойный сквозняк поезда.
ЧЕРНЫЕ ФАНТАСТЫ
Наконец я высадился в Бамако — пункте
моего назначения. Здесь находилась техни-
ческо-административная база нашей компа-
нии. Французы жили в этом туземном город-
ке отдельно. Во главе базы стоял отставной
военный, шумный человек в широких «шор-
тах» — коротких, до колен, штанах песочно-
го цвета и с мускулистой, заросшей волоса-
ми грудью, пьяница и большой, как я узнал
впоследствии, ловкач. Меня встретили с той
невнимательной приветливостью и чрезмер-
ным гостеприимством, которые царят между
«своими» в колониях. Ждали еще новых
топографов.
Через несколько дней я был направлен с
самостоятельной задачей за четыреста кило-
метров от базы, в глубинах бруссы *. Со
мной двинулся небольшой отряд опытных
рабочих — негров, который должен был быть
пополнен на месте. Я тяжело переносил
страшный тропический зиой, но, странно, си-
дя еще недавно на берегу океана в Дакаре,
я ждал гораздо худшего. Я изнывал от жа-
1 Б р у с с ы — девственные лесные заросли афри-
канских тропиков.
ры, у меня кружилась голова и по временам
все текло перед глазами, но, вероятно, ме-
нялся, приспосабливаясь, и ритм крови, и я
вскоре почувствовал подъем, бодрость и же-
лание работать. Отправляясь в дебри Чер-
ного материка, я, конечно, готов был ко вся-
ческим лишениям, опасностям и болезням.
Между тем, покачиваясь по колдобинам и
буграм скверной дороги, шли наши три гру-
зовика с инструментами, запасом продоволь-
ствия и рабочими. Моим помощником, пере-
водчиком и начальником бригады был на-
значен сухопарый пожилой негр со сме-
танно-седой курчавящейся бородкой, волоса-
ми как бы в густом мыле и звучным именем
«Цезарь», прекрасно говоривший по-фран-
цузски и искренне и горячо преданный делу.
— Не просто Цезарь, а Кай Юлий Це-
зарь! — не без гордости пояснил он мне при
знакомстве.
Я заинтересовался столь странным для
негра именем и узнал любопытную историю.
По колониальным районам во множестве
разбросаны католические религиозные мис-
сии, которые ведут упорную «просветитель-
ную» работу. Вместе с житиями святых мис-
сионеры рассказывают неграм и некоторые
крупные эпизоды мировой истории. Негров
не трогают рассказы о мучениках, страсто-
терпцах и подвижниках; зато с детским упое-
нием слушают они рассказы о походах, за-
воеваниях, приключениях, доблести, славе.
И вот в погоне за черными душами, чтобы
оторвать их от мусульманства или языче-
ского многобожия, дотошные служители
алтаря, делая поправку на особенности но-
вой паствы, охотно дают неграм при креще-
нии имена исторических персонажей. Таким
образом, в глубинах Африки немало можно
встретить Неронов, Архимедов и Наполео-
нов Бонапартов.
Мы ехали уже больше двух суток, дви-
гаясь только по утрам и вечерам и пережи-
дая полуденный зной в тени. На ночь раз-
бивали палатки, разводили костры и выстав-
ляли часовых к машине, на которой я вез
теодолит, нивелир, вешки, реи, цепи и про-
чие геодезические инструменты. Это начало
новой жизни меня увлекало.
Наконец показался негритянский горо-
док — вернее, большое село, и дальше доро-
га обрывалась. Несколько в стороне стояла
мечеть, построенная из тех же шарообраз-
ных кусков глины. Она поднимала три ку-
пола, из которых средний был выше боко-
вых. И кривизна куполов блестела тем
влажно-тусклым серовато-коричневым глян-
цем, которым блестят отправляемые хозяй-
кой в печь ржаные хлебы. На шпилях мече-
ти нанизаны были по три полых страусовых
яйца с хвостами из тонких полосок малино-
вой кожи. Эти постройки, похожие на жили-
ща термитов, были грубы и живописны.
В мечеть шли черные «правоверные».
Мужчины были опоясаны кусками материи
вокруг бедер. Женщины, чаще всего, в пест-
рых бумажных халатах; впрочем, одежду
многих из них составляли такие же пояски,
что и у мужчин. В этой толпе отдельно дер-
жалась шумная группа девушек тринадца-
ти-четырнадцатилетнего возраста. Они,
пошептавшись, стайкой устремились к нам и,
присев и хлопая в ладоши, что-то лепеча и в
веселом смехе сверкая белизной маленьких
прекрасных зубов, бесцеремонно рассматри-
вали нас и наши машины.
— Марш отсюда, мелюзга! — тоже смеясь,
махнул в сторону девушек мой черный по-
мощник.
И они, что-то весело крикнув ему в ответ,
той же птичьей стайкой стремительно от нас
умчались.
Здесь мы отдохнули, наняли недостающих
рабочих, расстались с машинами, которые
отправились обратно на базу, и уже пешком
по целине, с вьюками на палках, перекину-
тых от плеча к плечу, двинулись дальше.
В тридцати километрах отсюда находилась
исходная точка моей первой экспедиции.
Странная, причудливая и неустойчивая бы-
ла моя жизнь в эти первые месяцы само-
стоятельной работы. Я волновался до край-
ности. Конечно, работа топографа не весь-
ма великая премудрость для студента выс-
шей школы, да и были у меня подробнейшие
инструкции по ходу работы, но все же я бо-
ялся, что многое забыл за годы войны и го-
лодных скитаний. С тех пор по лесам, сте-
пям и болотам Сенегала и Гвинеи я прошел
с теодолитом три тысячи километров, что —
уверяю вас! — совсем не мало по условиям
работы, но те первые дни школьного волне-
ния и страха навсегда останутся в моей па-
мяти. На мне лежала задача составления
географической карты, казавшаяся мне чрез-
вычайно ответственной. А кругом — степь,
чистая, плоская, унылая, лишь кое-где не зе-
ленеющая, а темнеющая, скорее даже —
чернеющая зарослями бруссы, лежала
вокруг меня на сотни километров. И был
272
я на этом диком краю света один с несколь-
кими десятками непонятных мне людей.
Жара изнуряла меня, и видения тех дней
встают передо мной сквозь некий дремот-
ный туман. Я переносил на ногах род уто-
мительной болезни, связанной с перестрой-
кой организма. Это было странное состояние
не малярийного бреда, но чего-то схожего
с ним, когда картины яви перемежаются ви-
дениями почти горячечного сна, излучениями
воспаленного жарою мозга. Только что поки-
нув холодную европейскую осень, туманную
слякоть парижских ночей, я попал под от-
весное пламя солнца. Едва бросишься, бы-
вало, голый на койку, как уже мокрые про-
стыни и жгут и липнут к телу, и не находишь
себе места. Выпьешь литр воды, а через
две — три минуты она вся выходит потом, и
если бы его собрать, то это и был бы тот же
литр. Бродишь в темной тупости, осовелый,
истаивающий, и только под утро забудешься
сном. Но уже на рассвете нужно вскакивать
самому и поднимать людей, нужно дорожить
каждой минутой работы, пока солнце еще не
накалило землю. К десяти часам приходи-
лось складывать инструменты: земля начи-
нала излучать тепло, в окуляр трубы уже
ничего не было видно из-за мерцающего
воздуха, и какая фантастическая картина
открывалась тогда по горизонту, как все
дрожало, плавилось, зыбилось, текло жид-
ким хрусталем, меняло контуры, смещало
знакомые перспективы, совершенно преобра-
жало местность!
Через месяц я несколько успокоился, бла-
гополучно перенеся период приспособления,
у многих очень болезненный. Мне все больше
нравилась моя работа. Я спешил, делал про-
меры, наносил кроки, сидел по ночам за
чертежами, съедаемый безжалостной мошка-
рой, хотел сделать работу как можно точнее
и скорее, выполнить задачу на самую высо-
кую отметку. Лишь много позже я понял,
что белые в колониях живут просто для за-
работков, ищут способов заработанные день-
ги всячески увеличить на месте и никак не
торопятся с работой, всякое усердие к ко-
торой вызывает в лучшем случае лишь снис-
ходительную усмешку начальника.
Как я жил? Ну конечно, на взгляд евро-
пейского буржуа, почти жизнью Робинзона.
Большая палатка, внутри нее складная кой-
ка, стол, складные же табуретки и даже пол-
ка с книгами. Рядом с палаткой под навесом
была устроена кухня. И тут все время шел
веселый щебет, смех и крики — на вольном
воздухе жила постепенно образовавшаяся
моя семья: игрушечно-маленькая антилопа,
прирученная обезьяна и два говорливых по-
пугая. Обезьянка, которую часто приходи-
лось сажать на веревку за непоседливость и
проказы, была очень «хозяйственна» и хитра
и частенько, улучив минуту, схватывала
какую-нибудь консервную банку, вилку, ско-
вородку, солонку и вихрем мчалась в зарос-
ли. Мы потом находили все «украденное»
аккуратно развешанным на ветвях невысоко-
го деревца километрах в трех от стоянки.
Раз она утащила мою каску. И мне принесли
ее доверху набитой орехами — домовитой
«хозяйке» просто нужна была посуда. Анти-
лопа ходила за мной в хвост, терлась о ногу
и требовала внимания. Голый мальчуган,
состоявший в должности курьера, состя-
зался с обезьянкой в ловкости и проказах.
И все этой целый день трещало, свистело,
кричало и пересмеивалось под стеной па-
латки.
А вообще говоря, больших фантазеров,
чем негры, я не знаю. Сразу же и сами собой
установились у меня с ними самые хорошие
отношения. Эти смеющиеся выдумщики,
наивные хитрецы и романтические любители
всего необычайного подкупали меня своей
большой внутренней чистотой, каким-то
действительно солнечным весельем и той
жаждой общаться с окружающими, откры-
вать им свой внутренний мир, которая гра-
ничит с родниками поэзии.
Случалось, что пропадет на работе какая-
нибудь необходимая мелочь. Прикажешь ис-
кать и найти ее во что бы то ни стало и сам
ищешь, досадуешь, теряешь время. И вот на-
конец находится пропавшая вешь, а нашед-
ший ее начинает рассказывать такую слож-
ную и фантастическую историю о том, как
поднялся огромный смерч и унес злосча-
стную деталь в небо, как герой отважно бро-
сился за нею, как переплывал реки, отбивал-
ся от крокодилов и львов, был ранен, мучил-
ся голодом и жаждой и в конце концов на-
шел пропажу в глубокой пещере на дне
оврага в ста километрах отсюда... Достойная
Гомера героическая эпопея! Слушаешь, слу-
шаешь (и уж какая там злость! — рассме-
ешься), а если есть время, то и попросишь по-
вторить рассказ, и дивишься неистощимости
в выдумке вариантов, фантастике, необыкно-
венной живости образов и жалеешь только
об одном — что ты не писатель: какие чудес-
1В. Мир приключений.
273
ные сказки родят когда-нибудь для наших
детей дебри Черного материка!
В каждой негритянской деревне есть свой
клуб. На площади посреди поселка высится
чуть ли не тысячелетняя смоковница с десят-
ками стволов, и под нею подолгу сидят лю-
бители посудачить, рассказать и послушать.
И ни на минуту не прерывается оживленней-
шая дискуссия, в которой темы меняются
беспрестанно и неожиданно, как узоры ка-
лейдоскопа. И какой вдохновенной, гут же
рождающейся фантастики не наслушаешься
на этих «посиделках»!..
Но, конечно, не надо думать, что негр
вечно сидит под смоковницей или пляшет
вокруг костра под бой «там-тамов». Празд-
ничной забаве предается он в дни отдыха
или после удачной охоты, что бывает не
столь уж часто. Негр каторжно трудится на
своем клочке земли, буквально поливая его
потом. Его земледельческие орудия прими-
тивны — мотыга, лопата, иногда просто за-
остренный кол и редко — некое подобие сохи,
которое, надрываясь, тянет он на себе и
которое направляет его жена или кто-нибудь
из детей. Негр должен платить налоги за се-
бя, жену и детей. Негра хватают и отправ-
ляют на «общественные работы»: на построй-
ку дорог, плотин, мостов, осушение болот,
причем, почти как правило, не платят ему
ни сантима. Негр вечно голоден; смерть от
голода здесь частое явление, и песни негров
полны жалоб и просьб о хлебе.
Как-то во время обеденного перерыва я
отправился в «столовую» наших рабочих. Из
вмазанного в глиняную печь большого котла
повар разливал суп из «миль» — проса с ку-
сочками консервированного мяса — в цинко-
вые бачки на пять человек каждый. Негры
сидели на пятках вокруг бачков и грубо
долбленными деревянными ложками ели го-
рячую похлебку, заедая ее галетами с таким
аппетитом, что некоторые от удовольствия
жмурились и покручивали курчавыми свои-
ми головами. Один из негров, уже немоло-
дой, подошел к повару с жестянкой из-под
консервов, и тот выдал ему его порцию. Негр
внимательно посмотрел на обедавших, и в
глазах его мне почудилось смешение многих
чувств, из которых наиболее отчетливым бы-
ла грусть. Он не сел рядом со своими това-
рищами, а направился к кустам неподалеку.
Меня это заинтересовало, и я подошел к не-
му. Негр, уже работавший у белых, увидев
меня, вскочил и вытянулся по-военному.
Банка, прикрытая травой, стояла под кустом.
Я спросил рабочего: не болен ли он и почему
не ест?
Он не понял меня — я еше плохо владел
языком. Я позвал Цезаря. И тот с горяч-
ностью начал убеждать меня, что его подчи-
ненный не делает ничего дурного. Я ответил,
что и не сомневаюсь в этом, но почему все-
таки негр не ест? Цезарь с той же проникно-
венностью стал заверять меня, что вечером
негр непременно будет есть, что он не осла-
беет и будет работать не хуже, чем осталь-
ные. Я засмеялся и ответил Цезарю и рабо-
чему, что совершенно верю им обоим, но
что меня заинтересовало поведение негра.
И тогда, уверившись, что ему действительно
ничего не грозит, негр рассказал, что уже чет-
вертый день он дневную свою порцию еды
отдает одной бедной семье в поселке непо-
далеку от места нашей стоянки.
После работы, набив карманы галетами и
консервами, я вместе с Цезарем и рабочим
отправился в селение из нескольких дворов,
километрах в пяти от лагеря. Быстро стем-
нело. При свете больших звезд я различил
низкий силуэт окраинной кажи. Негр отки-
нул травяной полог. И меня сильно обдало
тяжелым, зловонным воздухом. Я нажал
пуговку электрического фонарика — и к гли-
няной стене с криком испуга метнулась ху-
дая женщина с изможденным лицом. Я с
трудом ее успокоил. На полу, на грязном
тряпье, лежали три большеглазых детских
скелета. Они молча и неподвижно на нас
смотрели. Цезарь рассказал, что месяц назад
глава семьи ушел в город, чтобы отправить-
ся с товарищами на рыбную ловлю. Он
должен был вернуться через четыре — пять
дней, но до сих пор его нет. Что с ним? Его
мог сожрать крокодил, ужалить змея, убить
пантера, захватить белые... В доме давно
съедены последние жалкие запасы еды.
Женщина была так слаба от истощения,
что еле передвигалась. Мои спутники быстро
разожгли во дворе костер и приготовили
ужин. Дети ели вяло, как ни понуждала их
мать,— они были уже, по-видимому, на гра-
ни голодной смерти и только потом немного
оживились. Они никогда не видали сахару,
глядели на меня и на белые квадратики с
опаской, и лишь добрый смех Цезаря, гладив-
шего их по курчавым головенкам, сделал их
более доверчивыми, заставил отведать незна-
комого лакомства.
Много тяжелого, горестного и несправед-
274
ливого видел я на земле Черного материка.
Вся современная нам история негров — это
история сплошных бедствий, голода, всяче-
ских лишений, жесточайшего гнета, рабского
труда, чудовищной эксплуатации, невиданно-,
го, невообразимого насилия...
Здесь же, на этом начальном этапе рабо-
ты, пережил я и первый «торнадо» — бурю с
ливнем. Я не знаю ничего более страшного,
зловещего, потрясающего. Представьте себе
в знойный, совершенно ослепительный день
где-то на горизонте появившуюся свинцовую
полосу, которая с неумолимой неуклонностью
растет, поднимается, ширится, уже захва-
тывает треть неба и медленно идет на
вас.
Я стоял оцепенелый. Сияло солнце, и в
его ослепительном разливе двигалась тяж-
кая чугунная стена, и, отступая перед нею,
отчаянно метались и кричали тысячи птиц.
Через полчаса стена надвинулась на ла-
герь, закрыла солнце. И я очутился в воде,
изрыгаемой небесами с такой яростно бу-
шующей силой, что я уже не сомневался в
своей гибели. Молнии были не наши, север-
ные, они не ослепляли отдельными вспыш-
ками, но пылали неустанно серебряным, го-
лубым и розовым огнем. Через час стена
ушла, а через три вновь была суха земля, и
только несколько шире стали мелкие озерца
необыкновенно чистой воды, где в колдов-
ской зачарованности стояли на одной ноге
чибисы, фламинго, журавли и прочие люби-
тели полакомиться рыбой.
ЦЕЗАРЬ
В моем отряде было человек пятьдесят —
шестьдесят, но цифра эта постоянно колеба-
лась, и подчас значительно. На трудных уча-
стках люди уходили; на смену им приходили
новые, как только условия работы улучша-
лись, а когда мы приближались к бруссе и
нужно было врубаться в непроходимые за-
росли, отряд временно увеличивался иной
раз и вдвое. Но постоянно сохранялся кадр
из лучших рабочих.
Я был начальник, интендант, а иногда в
быту отряда приходилось быть и судьей.
Следующим за мной на скромной иерархи-
ческой лестнице стоял мой помощник, стар-
ший отряда, «контрометр» — бригадир Це-
зарь. Я уже упоминал о нем. Я никогда не
забуду этого вихревого, яростного в рабо-
те негра. Сухой и жилистый, весь как сталь-
ная пружина, он был вездесущ, его в любой
момент работы можно было видеть, кажет-
ся, сразу во всех концах поля. Он был пре-
дан делу до полного самоотречения; вечно
озабоченный, вечно придумывающий, как бы
облегчить и улучшить работу, требователь-
ный к людям и беспощадный к самому себе,
готовый работать до потери всех сил. Всту-
пающие в отряд соплеменники поначалу его
побаивались, но с первого же дня работы
единодушно признавали человеком справед-
ливым.
Ко мне Цезарь относился без всякого по-
добострастия, с достоинством и уважением,
и что касалось работы, то каждое мое слово
слушал он внимательно, как прилежный
школьник, хотя и сам уже многое понимал
в топографии, присмотревшись за долгие го-
ды службы у белых. Но вне служебных от-
ношений он был совсем иным — он ходил за
мной как за младенцем, очевидно считая,
что я по рассеянности и неопытности легко
могу погибнуть, не зная всех опасностей Чер-
ного материка.
Сколько ему было лет? Никто этого не мог
бы определить. Необыкновенно сильный, по-
движной, гибкий, отличный гимнаст, охотник,
в зоркости, слухе и находчивости не усту-
пающий героям Фенимора Купера, он был,
однако, далеко не молод, и войлочно-густые
его волосы в мельчайшей каракулевой за-
вивке и курчавившаяся мелкими кольцами
бородка были совершенно белы. Сам он не
знал своего возраста и на вопросы о нем го-
ворил, что начал по-настоящему считать
свои годы только со встречи с белыми, ко-
торая случилась лет тридцать назад,— тогда
нужно было заполнить соответствующую
графу анкеты. Я думаю, что было ему много
за шестьдесят. И не столкнись он с белыми,
наверно, перешел бы он в категорию ста-
рейшин клуба под смоковницей, так ска-
зать в запас, или, что, пожалуй, вероятнее,
по свойствам своего горячего характера был
бы избран вождем какого-нибудь неболь-
шого племени.
В первый год моей работы Цезарь не-
сколько раз был подлинным моим спаси-
телем. Через несколько месяцев по приезде
я почувствовал, что темп работы, принятый
в Европе и усвоенный мной в Париже, здесь
не нужен, что дело мое требует только точ-
ности и что нет никакой необходимости в
спешке. Сводки и отчеты мои отправлял я
через скорохода в поселок, от которого мы
18*
275
всё удалялись и который находился сейчас
уже километрах в двухстах от нас. Оттуда
столь же неспешным порядком документы
то злобной забывчивости мял руками бью-
щееся, извивающееся туловище.
— Муссиу ожурдюи бьен манже *,— под-
шли дальше уже по регулярным дорогам в
Бамако, на базу, и точно так же, с переры-
вами в месяц-два, получал я ответные ин-
струкции.
Поработав неделю, я давал отдых людям
и себе — и чаще всего отправлялся блуж-
дать по необхватной выгоревшей степи с
ружьем за плечами. И вот тут, забравшись
куда-нибудь в глушь, километров за де-
сять — пятнадцать от стоянки, слышал я
иногда шорох и, обернувшись и вскинув
ружье, видел вдруг перед собой улыбавше-
гося Цезаря. Он вечно боялся за меня, и,
если я отказывался брать его с собою, он
тайком пробирался за мною сам.
Однажды на работе я стоял у теодолита.
Два негра держали впереди рейку. Вдруг
рабочие, бросив рейку, начали бесшумно
прыгать, приседать, кивать головами, пока-
зывая руками и всем телом куда-то близ ме-
ня с видом крайнего испуга и предупрежде-
ния. В недоумении я оглянулся и буквально
в пяти шагах от себя увидел огромного уда-
ва. Он лежал, свернувшись палубным канат-
ным клубком; кожа его напряженно блесте-
ла на солнце. Я застыл, оцепенел от ужаса,
не в силах не только двинуться, но и пере-
вести дыхание — всю жизнь мою больше
всего на свете я боялся именно змей. И вот
в этот момент что-то мелькнуло передо
мной — стремительно, как пантера,— и через
секунду раздался громкий, победный визг.
Это был Цезарь. Одним коротким движе-
нием он отсек голову гадине и уже в какой-
ражая жаргону своих соплеменников, сам
прекрасно говоривший по-французски, сме-
ялся он.
Я бросился его благодарить. Он, все так
же смеясь, сказал, что он «разыграл коме-
дию», просто не желая упустить богатую до-
бычу — удав был сыт, дремал и меня все
равно бы не- тронул. Благодарю покорно,
«не тронул бы»! Между сытостью и голодом
лежит большая дистанция, но где-то именно
на ней расположено еще одно понятие —
«аппетит», и еще одно, которому следует
в своей жизненной практике верблюд,— «на
всякий случай»!
Этот экземпляр страшной тропической га-
дины был исключителен по величине — три
негра, каждый на расстоянии двух — трех
метров один от другого несли его замершее
туловище. В тот вечер у костра шло целое
пиршество. Мясо некоторых змей высоко це-
нится неграми. Хотя я, по совести сказать,
не нашел особого вкуса в куске резины, под-
жаренном на растительном масле. Масло это
называется «кориже» и самым примитивным
способом выдавливается из орехов громад-
ного дерева, похожего на дуб.
В другой раз — уже значительно позже,
когда работа на участке подходила к кон-
цу,— в день отдыха, я вышел с удочкой на
каменистый островок. Добыча моя была бо-
гата — длинный кукан, уже весь занятый
крупной трепещущей рыбой, оттягивал руку.
1 Господин сегодня хорошо ест.
276
Я собрался уходить домой, ступил в воду
мелкого широкого рукава, сделал несколько
шагов — вода доходила мне до колена,—
как вдруг неподалеку, с того же берега,
что-то с сильным шумом шлепнулось в во-
ду; вода закипела, зашумела мелким камнем.
Огромный крокодил спустился в воду, на-
правляясь к противоположному берегу, ку-
да нужно было и мне, и вдруг с прямого
своего пути свернул. Нас разделяли каких-
нибудь пятьдесят шагов. И вот тут что-то
внезапно подняло меня на воздух и, подки-
дывая, помчало к берегу. Чудовище броси-
лось за мною. Бег был быстр, меня кидало.
Я невольно искал равновесия, чтобы помочь
бегущему, и чувствовал, что вот-вот съеду с
плеча назад и повалю моего спасителя. На-
конец диким рывком в последний момент он
кинулся на песок, сбросил меня, и мы по-
бежали. В ту же минуту зеленая бугристая
броня, шумя песком, показалась на берегу
за нами. Неуклюжее на суше чудище было
сейчас уже не страшно. Цезарь, нервно
смеясь, признался, что сидел в кустах не-
подалеку от меня все время, пока я удил
рыбу.
Это был прекрасный человек, деликатный
и добрый при своей строгой внешности, и,
конечно, я буду помнить его до самого кон-
ца моих дней, куда бы ни кинула меня судь-
ба. Бережно храню я последний его пода-
рок мне — длинное копье. Он бил им с со-
вершенно непонятной силой и точностью.
Мне рассказывали негры моего отряда, что
однажды он убил пантеру ударом в глаз,
предупредив соседей, что именно так и будет
бить. Воображаю, что случилось бы, если бы
этого насчитывавшего седьмой десяток лет
негра отправить на какие-нибудь олимпий-
ские игры! Во всяком случае, там, в черной
степи, когда на отдыхе мои черные друзья
устраивали спортивные состязания, его не
мог обогнать никто из молодых — он дальше
всех метал копье и камень, лучше всех одо-
левал всяческие препятствия и быстрее всех
взбирался на самую верхушку баобаба.
У него были тонкие и сильные мускулы и
грудь, которой позавидовал бы любой мо-
лотобоец.
У Цезаря был чудесный сильный голос и
исключительный даже для негров музыкаль-
ный слух. Часто вечером я звал его к себе
в палатку и просил спеть что-нибудь из пе-
сен его племени. Это пение было столь тон-
ко, богато оттенками, печально и прекрас-
но, что я слушал его в совершенном изум-
лении. Некоторые из этих песен я запи-
сал, запомнил и иногда напеваю их и сей-
час.
Не оставил меня Цезарь и в тот не забы-
ваемый мною день, когда в страхе, непони-
мании и протесте разбежались все участни-
ки моей экспедиции, когда, натасканные ка-
толическими миссионерами на образы хри-
стианской религии, на образы покорности
«высшему началу», негры вдруг со всей си-
лой своего темперамента отдались природ-
ным первобытным чувствам ужаса и проте-
ста перед антихристом, чертом, черным бо-
гом, сатаной, когда во мне увидели «союз-
ника дьявола». В ту ночь, весь дрожа от
страха, вошел в мою палатку Цезарь, побе-
див себя и готовый на все муки чертовщины
ради меня и любимого им дела.
27?
«СОЮЗНИКИ ДЬЯВОЛА»
С особенной остротой почувствовал я под
тропиками, в какой громадной степени пси-
хика нормального среднего человека зависит
от его физического состояния. Бывало, про-
снувшись на раннем рассвете, почувствуешь
вдруг такой подъем, такой прилив юноше-
ски свежих сил, такую необыкновенную бес-
причинную радость, что готов пуститься в
пляс и все кажется праздником. В такие
утра сердце мое переполнялось любовью к
бесхитростным и добрым моим спутникам,
работа казалась мне исторически важной, я
мнил себя чуть ли не открывателем новых
земель. Но случалось, что после бессонной
ночи, совершенно истомленный жарой, поки-
дал я мокрую горячую койку с чувством та-
кой подавленности, бессилия, что в страхе
начинал думать о близкой и неизбежной
смерти. Подумать — ведь на сотни километ-
ров вокруг нас нет человеческого следа, дичь
и глушь совершенно первобытные!..
Впрочем, мрачные приступы эти стали
уменьшаться, а постепенно и совсем прошли:
сердце приспособилось к новым услозням.
Работа меня увлекала, а первые опасения
насчет неопытности ушли после вполне удов-
летворительной оценки моих работ, получен-
ной с базы.
Странный, как бы во сне мерешушийся
пейзаж открывался мне каждое утро, когда
откидывал я полог палатки. Представьте се-
бе совершенно голую степь, поверхность,
опущенную как бы ниже нормального гори-
зонта, так что небо захватывает гораздо
большую часть всего видимого круга, чем к
этому привык человеческий глаз. Горизонт
этот в ясные часы дня отнесен невообразимо
далеко. Все плоско, принижено, и вдали вы-
сятся призраком Столовые горы. Их цепь —
совершенно необыкновенной, правильно гео-
метрической формы. Мне они в зависимости
от времени дня, от света, казались то празд-
ничными торжественными столами с туго
накрахмаленными, идущими книзу растру-
бом и до полу опускающимися скатертями,
то древними циклопическими гробницами.
Мы прошли уже больше двухсот километ-
ров со своим солидным багажом. Стал чув-
ствоваться недостаток воды. Я отдал приказ
всячески экономить ее, а сам постепенно от-
вык умываться по утрам. Дальше пошло все
хуже и хуже, и я серьезно начал опасаться
за судьбу экспедиции.
Третий день мы шли без воды, и я про-
клинал себя за то, что поверил старейшине
последнего поселка, уверившего меня, что к
концу восьмого — началу девятого перехода
мы выйдем к реке. Уже и неприкосновенный
запас драгоценной влаги подходил к концу,
и мы все реже и реже прикладывались пере-
сохшими губами к флягам. Как обычно, мы
отправлялись в дорогу до рассвета, шли
только утром и вечером, дневную жару пере-
жидая в жидкой тени безлистых кустов. Но
и кусты попадались всё реже. Местность ле-
жала совершенно оголенная и ровная, и толь-
ко далеко впереди маячила цепь каких-то
холмов. Я не мог без острой жалости смот-
реть на моих спутников, на их разинутые рты,
ходившие под учащенным дыханием впалые
животы и мутные ввалившиеся глаза.
К концу четвертого дня этих мучений упал
и отказался идти дальше один из носильщи-
ков, которого еще накануне я освободил от
груза. Я не заметил, как он упал, и об этом
сообщил мне Цезарь, когда мы прошли уже
километра два. Я отобрал четырех наиболее
крепких рабочих, сказал,, чтобы они взяли
носилки, и сам собрался идти с ними. Не-
ожиданно они начали отговаривать меня, и в
лицах остальных негров я прочитал явное
недовольство. Мне пришлось поднять голос,
но не выказал большой радости и сам по-
страдавший. Впрочем, я уже знал чувства
негров в подобных случаях: к человеку при-
шла смерть, и не надо ей сопротивляться, не
надо помогать тяжело занемогшему, иначе
смерть обозлится и будет мстить тем, кто
мешает ей взять добычу.
Во многих племенах выздоровевший после
тяжелой болезни вызывает ужас здоровых,
от него отрекаются жена, дети, родственни-
ки, друзья, от него бегут: он обманул смерть,
и она, разъяренная обманом, может обра-
тить свою страшную силу на других и в пер-
вую очередь на близких. Часто больной, при-
знанный безнадежным и все же поборовший
болезнь, меняет свое имя — мол, тот, преж-
ний, и в самом деле покорно ушел из жизни...
Иногда негры меняют свои имена и по дру-
гим причинам: после какой-нибудь неудачи,
по совету невесты, уклоняясь от правитель-
ственного наряда или отправляясь на рыб-
ную ловлю или охоту в опасные места,—
опять-таки для того, чтобы обмануть смерть:
она будет искать одного, а найдет другого, и
ей придется отступить. Обмен именами про-
278
исходит нередко и между друзьями и выра-
жает собой высшую меру верности — готов-
ность отдать жизнь за друга.
— Самба, Самба! — зовешь иной раз
какого-нибудь плечистого вешильщика, а он
и головы не поворачивает.
И на твой крик направляется к тебе под-
жарый юноша, который тебе совершенно не
нужен.
— Самба!
Раздосадованный, подбежишь к вешиль-
щику, а он важно и весело сообщает, ука-
зывая на приятеля:
— Со вчерашнего вечера вот кто Самба, а
не я. Я — Мнабу!..
Стократно проклинал я себя за доверчи-
вость. Последние капли воды ушли, и нам
грозила смерть в жестокой голой пустыне.
Вечером шестого дня мучительнейшего пути
я почувствовал, что спасения нет, что все
погибло. В тоскливом равнодушии я уже ре-
шил остаться на месте, а Цезарю отдать
приказ вести рабочих назад, хотя чувствовал
со стыдом и страхом, что вряд ли хоть один
из участников злосчастной нашей экспеди-
ции доберется до человеческого жилья. За-
дремав под утро, перед рассветом я проснул-
ся от дикого рева. Рев — раскатистый, яро-
стный, долгий, стихая, уходил в тишину и
так же незаметно рождался вновь и перехо-
дил в раскаты, совершенно страшные. Вне-
запно он стал перебиваться другим ревом,
отрывистым, коротким. Сердце мое забилось
радостью. Гиппопотамы отвечали львам. Зна-
чит, где-то поблизости вода!
На рассвете, оставив лагерь под присмот-
ром Цезаря, я один отправился дальше и с
восходом солнца увидел, что впереди, на
дальнем краю долины, идущей вниз и упи-
рающейся в цепь холмов, темнеет зелень. Это
открытие удесятерило мои силы. Я вернул-
ся, поднял лагерь, и к вечеру мы были уже
у подножия почти отвесных невысоких гор.
Именно здесь, на последнем склоне долины,
у начала подъема почвы и могла быть вода.
На рассвете люди начали рыть колодец.
Земля окаменела от жары, и истомленные
негры работали очень вяло — кирки сколь-
зили по земле, как по льду, и еле углубля-
лись. Чтобы ускорить работу, я сам выбил
нору вбок, заложил пироксилиновую шаш-
ку, отвел людей и поджег бикфордов шнур.
С диким грохотом вздрогнула земля, в воз-
дух поднялись и медленно осели тяжелые
черные глыбы, оставив густое облако пыли.
Негры лежали на земле, недвижные от
страха. Тщетны были мои призывы. Я побе-
жал к месту взрыва. Дно большой воронки
было сухо, но в одной стороне ее, обращен-
ной к горе, мне показалось, что земля была
рыхлой. Я ударил несколько раз киркой, по-
том перешел на лопату. Начался слой песка,
лежавший косо и легко поддававшийся, но
я был уже совершенно без сил. Вероятно, я
обозлился: глубоко в песке, уже под горой,
я заложил двойную долю пироксилина. И
когда снова поднялся к небу громадный чер-
ный сноп, унося с собой и часть горы, из от-
верстия, из-под горы, хлынула вода и, из-
виваясь змеей, побежала под уклон.
Мы напали на подземный источник —•
вернее даже, на подземный водопад. Судя
по тому, что напор воды был не силен,
взрыв задел вершину этого водопада. Я
оглянулся. Далеко во все стороны от меня,
закрывая лицо руками, разбегались негры. Я
оставался один со всем большим моим обо-
зом. Я знал, что все просьбы и уговоры мои
будут бесплодны, и рассчитывал только на
то, что голод вернет людей к лагерю, к про-
.виантской базе. Я с наслаждением пил зве-
невшую и сверкавшую, освежающую лицо
ключевую воду, вымылся и потом стал под-
ниматься на гору, потревоженную взрывом.
Часа через четыре я был на ее вершине. От-
сюда открывался совершенно изумительный
вид. Второй склон горы был гол, каменист,
полог, и ниже бежала, то низвергаясь каска-
дами, то разливаясь затонами, то пенясь над
омутами, река необыкновенной красоты с
водой такой голубизны и ясности, какой я не
видел в жизни. Берега ее темнели зеленью.
Это, конечно, и была та река, о которой го-
ворили нам в поселке. Теперь мне стало яс-
но, что мы сбились с дороги, постепенно по-
вернули в сторону под углом почти в девя-
носто градусов и несколько дней шли парал-
лельно ей.
Больше суток я прожил в полном одино-
честве. Только к вечеру второго дня показа-
лась в кустах несмелая тень, и я услышал
горячий голос Цезаря:
— Начальник, уходите отсюда! Это про-
клятое место, здесь живет дьявол... Негры
решили скорее умереть, чем прийти сюда.
Я передал через Цезаря, что и сам хочу
уйти с «проклятого» места и что завтра нам
нужно будет перевалить через горы. Ночью
я наполнил водой два пустых бочонка и с
трудом вкатил их на место стоянки. На рас-
279
свете пришли самые храбрые из участников
экспедиции и, держась все время спиною к
источнику, перенесли всю кладь в сторону,
откуда он не был виден. Но с каким наслаж-
дением накинулись они на воду, с какой жад-
ностью ее пили — она ведь была в «наших»
бочонках, совсем не «та», страшная вода,
рожденная дьяволом!
Когда к вечеру, сделав широкий круг,
мы перевалили холмы и открылась река, на
лицах моих спутников отразился новый
ужас — несомненно, что я в союзе с дьяво-
лом пустил по котловине и эту воду.
Мы начали спускаться. Впереди вздыма-
лись облака водяной пыли. Подойдя к воде
и оглянувшись, я из всего отряда увидел
лишь несколько человек. Но лица и этих
смельчаков были сумрачны; люди не смот-
рели мне в глаза, отворачивались. По греб-
ню горы сидели на корточках остальные, де-
лая мне руками и головами отчаянные зна-
ки. Когда мы подошли к самой воде, около
меня остался только один Цезарь, но и он
умолял меня уходить.
— Там дьявол, там смерть! — кричал он
мне за шумом воды.— Ты сам видел, как
эта вода родилась из огня. Ты умрешь
здесь!.. Идем отсюда! Цезарь тебя любит, но
Цезарь тоже не хочет умирать... Тебе со-
всем не надо умирать, ты делаешь добро на-
шим людям!
Никакие мои уговоры не действовали. О
том, чтобы вернуть ушедших, нечего было и
думать. Я убеждал Цезаря, смеялся, гово-
рил, что сейчас прыгну в воду,— он качал
головой и по-прежнему смотрел на меня
умоляюще. Я сказал, чтобы он разбил мне
палатку у самой воды, а рабочим разрешил
ночевать, где они хотят. Цезарь упрекал ме-
ня за дерзость, за игру с нечистой силой.
Поставив палатку, он ушел. Поздно вечером
он, однако, вернулся, все еше ворча. Он
боялся черта, шумевшего вблизи, но еще
больше боялся за меня.
В тот злополучный переход немало страху
набрались мои черные спутники. Согласно
плану, довольно долго пришлось идти имен-
но вдоль реки. Одно время стояли мы здесь
около недели. Я спал неизменно у самой во-
ды, где было свежо, но ничто не убеждало
негров — я, союзник дьявола, мог делать все
что угодно в полной безнаказанности; им же
лучше было держаться подальше от «воды,
рожденной огнем».
Там, у реки, я как-то дал суточный отдых
рабочим, а сам отправился удить рыбу. Мой
верный друг Цезарь шел со мною. Река
шумела внизу, под крутым, как крепостная
стена, обрывом — метров в десять. Я отпус-
тил Цезаря, обогнул стену и подошел к воде.
Прямо перед собой на незначительной глу-
бине я вдруг увидел сома. Вода была про-
зрачнее стекла, сом стоял неподвижно. Я вы-
брал самую сильную, сорокакилограммовой
крепости лесу длиной в пятьдесят метров и
закинул наживку. Вода слегка относила ее,
я тянул назад, подергивал перед самым но-
сом громадной рыбы. Сом лениво стоял на
месте, чуть шевелил усами — видимо, был
сыт и дремал. Наконец, словно желая от ме-
ня избавиться, он проглотил добычу. Крючок
уколол его — он дернулся в сторону. Я от-
пустил жерлицу и начал его водить.
Я с детства много занимался рыбной лов-
лей, которую вообще предпочитаю охоте.
Думаю, что мало найдется в мире мест,
столь изобилующих самой разнообразной
рыбой — хотя, конечно, и мало похожей на
нашу, европейскую,— как там: в Судане и
Сенегале. В этих местах я уже давно счи-
таюсь одним из неплохих рыболовов.
Тогда эта встреча была впервые. Сома
надо ловить особенно. Нельзя подсе-
кать его сразу: он. может изрыгнуть крючок.
Наконец, можно просто вырвать кусок его
рыхлого мяса, и он уйдет. Я бежал за ним
по всему берегу, отпустив леску на всю дли-
ну. Увлекшись, я не заметил одного из своих
соседей. На другом берегу реки, в этом мес-
те мелкой, стоял гиппопотам и, казалось, с
любопытством наблюдал за моими хлопо-
тами. Огромное чудовище в четыре тысячи
килограммов весом было совсем рядом. Я
видел его сплющенную голову, маленькие
глаза и напряженность его устремленного
вперед могучего тела и почти слышал его
дыхание. Наспех забросив две петли лесы за
камень, я кинулся бежать.
Действия мои были почти непроизвольны,
я просто испугался величины зверя. Конеч-
но, гиппопотам считается мирным животным,
но кто скажет: какая фантазия может прий-
ти в эту огромную голову? Уйти от него не-
возможно хотя бы потому, что как уйти на
двух ногах от четырех?
Я все же выбрался наверх и с обрыва
посмотрел на реку. Зверь, ломая заросли,
уходил. Я осторожно вернулся. Леса лежала
слабо. Сом — почти черный, мшистый — был
совершенно измотан. Я легко вытащил его
280
иа берег. В нем оказалось больше тридцати
килограммов веса. Мы приготовили из него
отличное блюдо и славно попировали в тот
вечер.
ТРОПИЧЕСКАЯ ФАУНА И ФЛОРА
Рыбная ловля и до сих пор большая моя
отрада в скитаниях по Черному материку.
В Сенегале и Гвинее водятся интересней-
шие породы рыб. Очень вкусна та, за кото-
рой охочусь я чаще всего,— «капитан», из
породы лососевых, с малым количеством ко-
стей и жирным белым мясом. Есть рыба
«шар», она же «тамбур» — барабан, тело ко-
торой вытянуто по вертикали. У нее гутта-
перчево-растяжная кожа. Рыба эта от злобы
или страха при виде опасности или если ее
начинают в бассейне дразнить, раздувается
почти в точный шар. «Шар», сердясь, иногда
издает звуки, похожие на барабанную трель.
Есть рыба с ядовитыми плавниками. Одна
такая, выбросив верхний плавник со ско-
ростью выстрела, чуть не отхватила мне
однажды пальцы, и я полчаса плясал от рез-
ко вспыхнувшей острой боли и не мог удер-
жаться от крика. Боль кончилась так же
мгновенно, как и началась. Существует мно-
го пород электрической рыбы, и как-то удар
небольшого ската швырнул меня метра на
два в сторону на землю. Смешна рыба,
тоже род ската, пелия — у нее огромная уса-
тая голова, а туловище чуть не уклейки. Тя-
нешь, волнуешься, думаешь: вот добыча!—
а вытаскиваешь одну нелепую громад-
ную голову. Есть и еще одна интерес-
ная рыба — она бьет хвостом по воде
с такой силой, что, подходя к реке, от-
четливо слышишь сухую, частую револьвер-
ную стрельбу. Эта рыба почти сплошь со-
стоит из одного губчато упругого хвостового
мускула, совершенно безвкусного.
Есть рыба, вьющая свое подводное гнездо.
Нигер разливается так широко, что местами
не видишь противоположного берега. В за-
тонах, в мелких местах, где течением нано-
сит много илу и всякого лесного мелкого
лому, эта рыба собирает прутья, сучья, кору,
листья и все это гонит к одному месту. Без-
рукий и безногий подводный архитектор
одним носом ухитряется соорудить род не-
коего шалаша, в котором и мечет потом
икру. Дом этот стоит на такой маленькой
глубине, что часто видны спинные плавники
рыбы над водой. Иной раз швырнешь кам-
нем — она испуганно отойдет. Но если даже
и довольно далеко отогнать ее от постройки,
то, посидев, увидишь, как осторожно, заходя
то в одну, то в другую сторону, словно не
сводя глаз с опасного места, медленно под-
плывает она опять к своему дому...
А рыба фуйваз, распространенная на на-
шем Севере, живет в болотах, и когда боло-
та пересыхают, то она просто зарывается в ил
и спит до дождей.
На удочку ловил я не только рыбу, но и
мягкопанцирных черепах килограммов до
двадцати весом, а однажды даже поймал
удава и угостил моих черных друзей одним
из любимых ими лакомств.
Вот как это было. Я шел на рыбную лов-
лю. Проходя по тропинке под почти отвес-
ным песчаным обрывом к реке, я увидел в
одной из пещер большую змею. От страха я
бросился бежать, потом оглянулся — все бы-
ло спокойно. Озорная мысль захватила ме-
ня. Я вскарабкался на обрыв,
выбрал самую крепкую лесу и
большой трехконцовый крючок,
насадил наживку и, подойдя по крутизне
к месту, под которым была пещера, опустил
лесу. Помахивая грузом, дразня змею, я на-
конец добился своего — из пещеры молние-
носно высунулась маленькая голова и схва-
тила наживку. Остальное пошло так, как
должно было пойти. Изрыгнуть острый
крючок рептилия не могла и должна была
подчиниться своей участи. Это был крупный
удав. Он извивался, бился, сворачивался в
восьмерки и спирали и в конце концов умо-
рил себя тяжестью своего же тела. Укрепив
лесу петлей за камень, я держал его на весу
около двух часов, пока он не повис в воздухе
бессильно вздрагивающей лентой. Вечером
при свете костров негры пели веселые песни.
И почти так же в тех местах ловят другое
свирепое пресмыкающееся — крокодила.
Крокодилы любят укрытые, глубокие пещеры
по берегу. Негры подходят к пещере боль-
шой толпой с палками, криками, барабана-
ми, свистками и дудками. И крокодил пря-
чется в глубь пещеры. Тогда часть охотни-
ков разводит костер перед отверстием, а дру-
гая часть уходит наверх и спускает к дыре
большую петлю крепчайшего кокосового ка-
ната. Удушающий дым костра заставляет
наконец животное покинуть свое убежище.
Оно делает это, однако, не сразу, напуган-
ное треском костра,, огнем и человеческими
криками,— медленно подползает к выходу, в
страхе и злости отползает и вновь прибли-
жается к отверстию. Но вот в конце концов
показывается его длинная сплющенная го-
лова, и... готово! Петля мгновенно затяги-
вается, и люди, стоящие наверху, начинают
тянуть канат. Многопудовое чудовище, изви-
ваясь, колотя по земляной стене своим ги-
гантским гребенчатым хвостом и вызывая ту-
чи пыли и потоки песку и камней, медленно
подтягивается кверху.
Часто бывал я и на охоте — на антилоп,
кабанов, жирафов. Жирафов и страусов
негры-охотники берут живьем, гоняясь за ни-
ми на лошадях, доводя их до беспамятства.
Охота на слонов и гиппопотамов фактически
запрещена во всей Французской Африке не-
вероятно высоким охотничьим сбором. Мера
правильная: огромные животные размно-
жаются чрезвычайно медленно, и хищниче-
ское истребление может привести к их пол-
ному исчезновению.
Знаете, отчего часто погибает гиппопо-
там — это мощное и добродушное животное?
От укуса маленькой зеленой змейки. Она на-
зывается «минутка», и это одна из самых
ядовитых тропических змей. Она жалит гип-
попотама в губу, когда он мирно пасется на
траве, и через несколько часов великан тро-
пиков с ревом валится где-нибудь в дебрях
бруссы.
Я познакомился с редчайшими образцами
тамошней изумительной фауны. Я видел
двухголовую змею — в самом деле, ее хвост
заканчивается расширением, напоминающим
голову. На нем ясно начертан рот и
глаза, и видишь тот же покатый лоб и тон-
кую шейку. Там же встретил я и подлинное
чудо — зверя, скелет которого бережно хра-
ню. Не могу настаивать со всей уверенно-
стью, но думаю, что это выродившийся по-
томок динозавра,— этот огромный крот с
длинным рылом, широчайшим горбатым ска-
том спины и змеиным хвостом. Он доходит
до восьми пудов весом.
Множеством пород представлены в Аф-
рике антилопы. Крупная антилопа больше
тяжелой пожарной лошади и довольно сер-
дита. У меня жила самая маленькая, карли-
ковая антилопа. Величиною была она лишь
немногим больше кошки и очень изящна,
легка, нежна в своей грации. У меня всегда
было смешное желание поставить ее живую
на стол как украшение. Это необыкновенно
красивое животное быстро приручается. Ко-
зочка ходила за мною
неотступно, очень люби-
ла играть и в шутку бо-
дала меня в щиколотку.
Я звал ее Блохой.
У Блохи был прия-
как мокрая веревка, притя-
к себе голову и схватить за
но чертова детина никого к
не подпускала и, словно чув-
страх торговок, поднимала
можно обезопасить —
тель — страус, который жил у меня на дли-
тельной остановке в одном из негритянских
селений. Немало он доставил мне хлопот.
Птица эта на редкость глупая, но чем-то, мо-
жет быть неуклюжестью своей, забавная. Это
создание ударом лапы убивает крупного зве-
ря, а о человеке и говорить нечего. И вместе
с тем страус легко приручается и так привя-
зывается к человеку, что уж потом никакими
силами не прогонишь его назад, в заросли.
Страус жил у меня в особом стойле, а запе-
реть разбойника пришлось потому, что уж
очень много было на него жалоб. Убить его
никто не смел, потому что он принадлежал
белому, но жить с ним по соседству станови-
лось непереносимо. Двуногая тварь спокойно
перекидывала голову через низенький глиня-
ный забор негритянской кажи, к столу откры-
той кухни, и поедала все, что там находила,
или спозаранок шла на деревенский базар.
Распустив крылья и угрожающе мотая голо-
вой, под визг разбегавшихся торговок, она
спокойно лакомилась бананами,
бобами, орехами. Изловчившись,
страуса
схватить его за начало шеи, сла-
бой,
путь
нос,
себе
свуя
такой шум и такую отчаянную
пыль, что базар сам собой кончал-
ся. И представьте себе ненаходчи-
вость огромного существа: поперек стоила я
протянул тонкую бечевку, и этого оказалось
совершенно достаточным для спокойствия
жителей. Ни пролезть под бечевку, ни пере-
шагнуть через нее, что было уж совсем легко,
эта особа не догадывалась...
Немало побродил я в дебрях Судана, Се-
негала, Гвинеи, побывал в Томбукту, спус-
кался до Слонового берега и к берегу Золо-
тому. Немало повидал того, что представля-
лось мне истинными чудесами и от чего за-
мирал я иной раз на месте то в страхе, то в
восхищении. Грозна и великолепна картина
тропического смерча — «торнадо», когда ка-
жется, что мир перед тобой стирается, как
мел губкой со школьной доски. В полдень
несутся, мчатся, переплетаются по сухой сте-
пи десятки вихревых смерчей до самого неба,
до его вдруг посеревшей, побуревшей и сни-
зившейся пелены, и кажется, что вот-вот под-
хватит и тебя эта чудовищная карусель, под-
хватит, закружит, раздробит твои кости и
швырнет тебя в небо.
Степь, степь — голая, сухая, опаляющая
огненным зноем! Все выжжено, черно. И
вдруг... лесная заросль, и лежит среди зелени
сонное озеро. Пальмы совершенно фантасти-
ческих очертаний, лианы, бамбук, цветы,
громадные водяные лилии, на лист которых,
как на плот, может сесть человек, стволы
цветущих деревьев, возносящиеся прямо из
водного зеркала,—и все это пестрое, дурман-
но благоухающее, с изумительной прихотли-
востью расцвеченное, сверкающее как бы
осколками разбившейся радуги, в мертвой и
прекрасной зачарованности отражающееся в
водах столь прозрачных, что не верится, что
эта зеркальная пустота хранит воду. И по
громадному простору этих болотно-озерных
вод у берегов и на островках стоят, подняв
ногу, бесчисленные цапли с высокомерно-
смешными хохолками на затылках, чибисы,
журавли, тысячи голенастых,— стоят в такой
неподвижности и в такой тишине, что кажет-
ся — ты попал куда-то за пределы мыслимо-
го, провалился в вечность, что и миллионы
лет назад стояли, как стоят сейчас, над оча-
рованным хрустальным зеркалом птицы-чу-
чела и будут стоять всегда. И ловишь себя на
том, что дыхание твое затаено, и боишься ше-
вельнуться, нарушить этот сонный покой...
Сказочно царство колибри. Сверкающие
блеском всех драгоценных камней, с крова-
во-алыми рубиновыми пятнами на темени,
с переливами алмазной грани в крыльях; с
зеленью перьев, блеск которой почти непере-
носим для глаза; величиной иногда чуть
больше пчелы; то стрельчатокрылые, напо-
минающие острие копья, то с хвостом в виде
пышных усов или пелерины, как у японских
рыбок; с оперением, ударяющим в серебро,
золото, малиновую, зеленую, фиолетовую,
оранжевую фольгу,— они режут синий воз-
дух над водой. И на прибрежном дереве-ги-
ганте насчитаешь иной раз до тысячи их гру-
шевидных маленьких гнезд.
Некоторые тропические бабочки величиной
превосходят колибри, особенно ночные —
пушистые, волшебной расцветки. Я собрал
коллекцию в четыре больших ящика бабочек
и жуков, неведомых в Европе. У меня есть
бабочка с размахом крыльев в пятнадцать
сантиметров. И так же берегу я самое боль-
шое насекомое из встреченных мною — Ги-
гантского богомола. Я увидел его в цвету-
щей степи среди яркой молодой зелени, и
мне стало немного страшно. Это похожее на
монаха чудище в своей зеленой сутане, с
передними лапами, лицемерно-молитвенно
сложенными у головы, хищно и гадко-медли-
тельно вращавшейся,— стояло косо над зем-
лей, выжидая добычи и совершенно сливаясь
с зелеными ветками. Я схватил его, и он, вы-
рываясь, сжал мои пальцы с ощутительной
силой. Он достигал.высоты в двадцать пять
сантиметров.
Есть в Африке навозный жук — оригиналь-
ный зодчий и крепкий семьянин. Он скаты-
вает из глины большой шарик, полый внут-
ри; самка забирается в эту хижину, отклады-
вает яйца и выбирается наружу. Муж заму-
ровывает отверстие, жена забирается наверх
своего цыганского домика. И жук катит эту
постройку с такой ловкостью, что самка, пе-
ребирая лапками, все время красуется на-
верху повозки. Так странствуют они до тех
пор, пока не придет время выводиться детям.
В тех местах есть порода певчих скворцов.
В период носки они строят целые ясли из се-
на на деревьях. Такой громадный дом бывает
рассчитан на двадцать—тридцать семей. И
все они мирно уживаются в своей коммуналь-
ной квартире до выводки птенцов — вернее,
до их самостоятельного лёта. Так иногда на
сучьях огромного дерева вдруг увидишь здо-
ровенный стог сена, оглашаемый неистовым
хлопотливо-веселым криком...
Столь же разнообразно и царство тропиче-
284
ских цветов. Как-то я водил сильно упрямив-
шегося сома. Он был велик, и я еле тянул
его к берегу. Вдруг рыба сильно рванулась
мне навстречу — леса ослабела, я пошатнул-
ся, поскользнулся и упал спиною в ил. А ко-
гда поднял глаза, то увидел над собой неви-
данной величины и красоты орхидею —
огромную, белоснежную, кое-где в пустотах
расцвеченную радужным бархатом. Ее изу-
мительная волнистая гроздь достигала дли-
ны в три метра.
ПАНТЕРЁНОК ВАСЬКА
Доверчивый и добрый негритянский народ
живет между собой дружно и миролюбиво.
Они не любят ничего, что может принести
несчастье или просто огорчение другому, эти
общительные, любознательные, верные сло-
ву и преданные в дружбе люди. Я относился
к ним спокойно-доброжелательно и справед-
ливо, и этого было достаточно, чтобы мне
прослыть среди местного населения челове-
ком с какими-то исключительными качества-
ми. Они часто приносили мне какой-нибудь
подарок, от которого я ни в коем случае не
мог отказаться, чтобы не нанести человеку
горькой обиды.
Однажды негры убили пантеру. Она оказа-
лась очень большой даже и по здешним ме-
стам. Ее принесли в лагерь на длинной жер-
ди, со связанными попарно лапами. А вече-
ром один из рабочих подарил мне крохотного
пантеренка. Мать окотилась, вероятно, всего
несколько дней назад. Еле державшийся на
слабеньких лапах, он беспомощно тыкался
мордочкой в блюдце с молоком и совсем по-
кошачьи жалобно мяукал. Пантеренок в один
день сжился со мною, и через неделю мы
стали неразлучны. У него были прекрасные
большие янтарные глаза; черные пятнышки
на ярко-желтой, необыкновенно нарядной
шерсти; торчащие ушки, послушные малей-
шему движению ветра, и толстенький мягкий
живот. Он неотступно ходил за мною вслед,
просился на руки, а больше всего любил за-
бираться на плечо. Тогда он нежно и тихо
своим розовым шершавым теплым язычком
лизал мне шею и ухо. Это был необыкновен-
но ласковый, послушный, понятливый и руч-
ной зверек — словом, для меня он был са-
мый простой, только необыкновенно краси-
вый, домашний котенок. И я назвал его по-
русски «Васькой».
Но однажды пришел миг первого предчув-
ствия—на секунду проснулось будущее мир-
ного котенка. У меня жила ручная большая
птица из породы голенастых, которую подо-
брал я с перебитым крылом на болоте и вы-
лечил,— она прижилась к дому и не хотела
уходить. И вот как-то, лежа у меня на коле-
нях и подремывая, котенок, дотоле совер-
шенно неуклюжий, вдруг стальной пружиной
сорвался с моих колен и в прыжке, превы-
шающем длину его тела раз в десять, кинул-
ся к птице. И если бы Цезарь, сидевший на
табуретке у входа в палатку, не успел взмах-
нуть рукой и сбить котенка,— птица лежала
бы с перекушенным горлом. Я схватил Вась-
ку за шиворот и пребольно, выпорол гибким
прутом. Он пищал и поджимал задок, потом
шлепнулся на пол и, мяукая, пополз за
мною, словно жалуясь, убеждая меня в сво-
ей невиновности. Наказание подействовало.
В нашем обозе были куры. После описанно-
го случая бедный пантеренок, словно боясь
самого себя, даже не смотрел в сторону боль-
шой деревянной клетки.
Время шло, он быстро рос, а мне с каждым
днем становилось все больше его жаль, все
больнее за него. Ему было уже около полу-
тора месяцев. Он очень быстро бегал, мигом
взбирался на вершину любого дерева, а за
комочком бумаги, который я опускал перед
ним совершенно как перед простым котен-
ком, прыгал почти на высоту моей груди.
Васька очень любил эту забаву, а в игре с
мячом, который из тряпок и кожи смастерил
ему Цезарь, доводил себя до такой устало-
сти, что валился на бок, выпятив живот,- вы-
тянув лапы и открыв рот. Он был очень ша-
ловлив, но никогда ничего не трогал без раз-
решения, не воровал на кухне и больше всего
на свете любил человеческое внимание и
игру человека с ним. Ко мне же он привязал-
ся совершенно исключительно: спал только у
меня в ногах, свернувшись клубочком, и, если
я привязывал его за ременный ошейничек у
палатки, уходя на работу, он встречал меня
таким упреком и такой бурной радостью, что
мне и самому становилось веселее на сердце.
Я освобождал его, возился с ним, подбрасы-
вал, гладил, щекотал и усаживал его на пле-
чо, где он, счастливый, сладко мурлыча, за-
сыпал.
И все-таки... все-таки нам надо было рас-
ставаться. В какой-то миг темная природа,
уже вложившая однажды в его младенче-
285
ские мускулы хищную сталь, заставит
его через всю привитую ему облагоро-
женность броситься на человека... Убить
его я не мог — не поднялась бы рука. Я
поручил одному из негров отнести его
далеко в бруссу. Я думал, что, может быть,
на девственном воздухе, лишенном человече-
ских запахов, или в какой-нибудь лесной
встрече он забудет о человеке, почувствует
сладость воли. Нет! Негр с полдороги вер-
нулся домой весь исцарапанный. А пантере-
нок примчался на целый час раньше его и,
кинувшись ко мне на грудь, в страхе и сча-
стье принялся лизать мое лицо.
Судьба грубо вмешалась в наши отноше-
ния и нашла выход — решительный и суро-
вый. Однажды маленький курьер прибежал
ко мне в поле из палатки и, хлопая глазами
и тяжело переводя дыхание от бега и пере-
житого волнения, рассказал, как только что
пантеренка утащил белоголовый орел—один
из самых больших хищников этого края. Он
камнем пал с неба и схватил звереныша ког-
тями за загривок — самое незащищенное ме-
сто у любого зверя.
Через несколько дней негры подбили пал-
ками такого орла, и я впервые увидел хищни-
ка вблизи. Взять его нельзя было: он
разодрал бы руку одним ударом клюва.
Его совершенно голая, известково-бе-
лая, в мешках и жилах, высокая шея
выходила из пышного воротника торча-
щих перьев, и в повороте головы и
взгляде было огненно-злое высокоме-
рие. Он раскрыл свой короткий, в виде
двух сходящихся серпов, клюв и шипел при
всяком движении к нему человека. Он был
ранен, пленен и страдал: одна лапа его
волочилась мертво и жалко, крыло было опу-
щено и в крови. Я не мог смотреть на него:
я вспоминал его сородича, убившего малень-
кого моего друга,— хоть и знал, что законы
бруссы жестоки.
ПРИШЕСТВИЕ ЧЕРНОГО ГОСПОДИНА
Я уже рассказывал о негритянской убогой
мечети, сложенной из глиняных комков в
форме полусферического здания, обычно
увенчанного тремя длинными куполками,
острия которых украшены пестрыми страусо-
выми яйцами. Мулла — обычно крепкий, вы-
деляющийся своим ростом, немолодой негр,
кое-как искушенный в законе «правоверных».
Зовут их почти повсеместно «марабу». Чаще
всего мулла почему-то и кузнец, он же и та-
туировщик. Последняя профессия приносит
ему немалый доход, так как негры очень
любят всячески украшать себя и особенную
страсть питают к амулетам, которые часто
уходят с человеком в землю. Марабу делает
глубокий надрез на теле, втискивает в него
избранный талисман — обычно пестрый ка-
мешек, или ракушку, или зуб мелко-
го животного,— потом сводит края
раны, заливает ее особым раствором
и перевязывает. Болевая выносли-
вость негров всегда меня удивляла,
хотя несчастный этот народ, выми-
рающий в условиях колониального
гнета, физически слаб.
Марабу часто и врач, опытный в примитив-
ной, но таинственной тропической фармако-
пее. Нет сомнений, что неграм известны цен-
нейшие секреты лечений, множество целеб-
ных трав, корней, минералов и смесей.
У меня не раз бывали невольные соревно-
вания с марабу. Однажды в поселок, близ
которого я работал, принесли от реки изуве-
ченного крокодилом негра — родственника
местного вождя. У несчастного была вырва-
на часть ляжки, и кровоточащее мясо висело
рваными клочьями. Раненый лежал, закрыв
глаза и что-то тихо бормоча в бреду. Около
раненого хлопотал марабу, но дело у него
Почему-то не ладилось. Вид несчастного нег-
ра был страшен. Я спросил, чем вызвано вол-
нение «врача». Оказалось, что у него нет ка-
кого-то состава и он не успеет его пригото-
вить в нужный короткий срок,— значит, ра-
неному придется умереть. Я послал на стоян-
ку негритянского мальчика с запиской к Це-
зарю, и через десять минут босоногий гонец
передал мне бутылку с йодом. Взяв раненого
Под свое-попечение и приказав не трогать
его никому, даже мулле, который посматри-
вал на меня не без злобы, я залил промытую
рану йодом и перевязал ее марлей. Ожог йо-
дом был так силен, что больной пришел в се-
бя и жалобно застонал. Через два дня празд-
нично одетая молодая негритянка с поклона-
ми и приседаниями передала мне подарок —
жирно откормленную курицу. Муж ее уже
ходил на самодельных костылях.
В другой раз — когда точно не помню —
fl услышал от негров о скором пришествии
самого дьявола. Они были сильно перепу-
ганы, но, самый любопытный народ на свете,
не без нетерпения ждали пришествия «Чер-
ного Господина». Я долго не мог добиться
толку, пока наконец кто-то из моих собесед-
ников, желавший как можно подробнее рас-
сказать о страшном событии, не растолковал
мне, что днем наступит ночь. Сведения эти
шли от местного марабу, очень авторитетно-
го в крае.
Я бросился к календарю и увидел, что и
в самом деле на днях предстоит солнечное
затмение, но марабу ошибся ровно на сутки—
событие в правильно указанный им час
должно было произойти на сутки раньше.
Мне захотелось и пошутить и, что греха
таить, подорвать авторитет знатного челове-
ка, тучного и на вид весьма спесивого. И я
сказал неграм, что могу вызвать дьявола
ровно на сутки раньше. Что тут поднялось!
Население разбилось на два лагеря. Мои ре-
бята, конечно, шли за мною, а к ним при-
мкнули и некоторые из местных. Заколебав-
шиеся, усомнившиеся терзались необходимо-
стью выбора между белым пришельцем, о
котором их сородичи говорили, что он нико-
гда не обманывал, и самым влиятельным че-
ловеком района. В конце концов с муллой
остались только его родичи, старики и люди,
связанные с ним долговыми обязательствами.
Чем ближе шло к решительному дню, тем
сильнее углублялась рознь. Негры — очень
миролюбивый народ. Не дошло до схваток и
на этот раз, но что делалось по вечерам в
поселке, в клубе под смоковницей, какие
жаркие шли споры!
В знаменательный день я дал отдых своим
рабочим, и мы остались в поселке. Я роздал
своим приверженцам куски закопченного
стекла и прочел им целую лекцию о небесных
светилах. Конечно, шли они за мной все же
в полверы, оглядывались на надменного мул-
лу и на всякий случай заперли скот по дво-
рам и детей и женщин по кажам, а сами во-
оружились копьями и устрашающими маска-
ми в готовности отражать всемогущего и
злого «Черного Господина».
В последнюю минуту, признаюсь, я и сам
немного струхнул, усомнившись в точности
указанной даты,— ведь могла произойти про-
стая опечатка в календаре, и тогда, конечно,
в авторитете своем среди негров я потерял
бы много. Нет, все прошло точно по сообще-
нию календаря.
Негры потрясали копьями, кричали и били
в там-тамы, отгоняя нечистую силу, но вме-
сте с тем и воздавая хвалу мне и торжествуя
над бесчестным муллою. А мои ребята, все,
в полном составе, столпились вокруг меня,
смотрели в стекло и, посмеиваясь, удовлетво-
ренно кивали курчавыми своими головами.
НА «ВЕЧЕРИНКЕ»
Работы моей первой экспедиции подходили
к концу. Уже почти два года был я оторван
от самых примитивных удобств жизни. Я об-
рос окладистой бородой, перенес по неопыт-
ности и невнимательности тяжкие солнечные
ожоги и загорел дочерна, и из глубины по-
ходного зеркала смотрело на меня косматое
лицо какого-то балаганного страшилища.
Все шло успешно. Карта громадного района,
составляемая упорной и прилежной работой
с помощью хороших современных инструмен-
тов, подходила к концу; отношения как с ра-
бочими отряда, так и с местными племенами
установились за время работы превосходные,
на основе полного доверия. Молва обо мне
как о человеке простом и точном в расчетах
бежала далеко по округе. В отношениях ко
мне со стороны местных жителей было сверх
меры и почтительности, которая стесняла и
коробила меня, и той готовности к работе,
которая была мне необходима. Что до самого
отряда, то уж и не говорю о помощнике моем
Цезаре, преданном делу до полного самозаб-
вения, но и, помимо него, человек пять —
шесть рабочих привязались ко мне с совер-
шенно детской искренностью и по-настояще-
му горевали по поводу скорой нашей раз-
луки...
Еще в Париже часто слышал я стоеросо-
вую глупость, что «все негры на одно лицо».
С первых же дней работы встали они передо
мною поодиночке, каждый со своим харак-
тером, особенностями, способностями. Пре-
красный народ, отдающий делу, если оно их
интересует, все свои силы. Мне подчас просто
нельзя было обойтись без окрика — они
увлекались работой до такой степени, что
пренебрегали основными указаниями, и ста-
рались до такой меры, что работали уже не
только без пользы, но иной раз и в ущерб
делу. Доверишь какому-нибудь способному
парню промер до вершины пологой гряды
километрах в трех, а он уже давно пересек
вершину и перекидывает цепь дальше, исхо-
дит потом усердия впустую, а в инструмен-
тах нехватка...
В конце тяжелого трудового дня рабочие
собрались в тени громадного баобаба, воз-
раст которых, как уверяют в Африке, дохо-
дит до пяти тысяч лет. Еще светло, заходит
солнце, в розовом воздухе стоит чудесная
прохлада. Меня приглашают посмотреть
«представление». Вот в центр широкого по-
лукруга выходит единственный герой панто-
мимы. Полное безмолвие среди зрителей,
обычно шумных, внимание напряжено. Ар-
тист идет медленно, почти торжественно. Вот
он расставил ноги, слегка наклонился, потом
крепко потер рука об руку, потер лицо, вы-
тянул вперед руки, сложенные пригоршней,
и сейчас же опять поднес их к лицу, и так
несколько раз. Вот левую ладонь поставил
вертикально перед глазами, а правой рукой
вытащил из-за пояса небольшую узкую до-
щечку и несколько раз провел ею по волосам
от лба к затылку. Вот сел на землю, вытянул
вперед босую свою ногу и обеими руками
стал проделывать над нею какие-то сложные
зигзагообразные движения. И каждый раз
в перерыве между «действиями» в полукруге
людей поднималась восторженная буря. Се-
креты талантливого исполнителя мгновенно
разгадывались. Это все... про меня. Я умы-
ваюсь, причесываюсь, зашнуровываю свои
высокие ботинки...
После двух — трех недель блуждания в
бруссе или голой степи, где нет никакого че-
ловеческого следа, приятно было прийти в
селение, отдохнуть, привести себя в порядок,
помыться. С местным населением у нас все-
гда устанавливались хорошие отношения. На
самые простые и спокойные слова привета
жители отвечали дружеской радостью. Я пе-
редавал в их руки мой сильный бинокль, и
они окаменевали от этого колдовства, так
смело и неожиданно обращавшегося с при-
вычными им расстояниями. Я потешал их
патефоном, к которому было у меня несколь-
288
ко дисков с негритянскими мелодиями. И они
просили показать им маленького человека —
духа, который так звучно поет. Но чем уж
окончательно поражал я местных жителей,
это фотографией. У меня был казенный ап-
парат и неограниченное количество принад-
лежностей к нему. Я делал одиночные и груп-
повые снимки. И негры помирали от хохота,
рассматривая себя в удивительной «жизни
на бумаге». Иной восторженный паренек
брел за нами десятки километров, держась
в отдалении, и показывался на-люди и делал
руками умоляющие знаки только тогда, ко-
гда я собирался делать «жизнь на бумаге»...
В праздничные вечера любил я пойти на
негритянскую «вечеринку». Интересное,
очень своеобразное, а поначалу и несколько
пугающее зрелище! С заходом солнца гре-
мят там-тамы, извещая о начале праздне-
ства. Сходятся — вернее, сбегаются — люди,
важно выстраиваются впереди старики. С
темнотой загораются факелы и приводят
пейзаж в состояние фантастической пляски.
Негры садятся в круг и начинают бить в ла-
доши. Выходят «сунгуру» — танцовщицы —
обычно десять—двенадцать юных девушек,
худеньких, стройных, необыкновенно пропор-
ционального сложения — и начинают свой
экзотический танец, которого не знает ни
один народ мира. Их движения, поначалу
очень плавные, грациозные, все учащаются.
Жесты все энергичнее и быстрее. Танцовщи-
цы подскакивают, приседают, бьют себя ру-
ками по обнаженному телу и через такт кива-
ют головами все сильнее и сильнее. Уже их
запрокидывающиеся с маху назад головы,
кажется, вот-вот оторвутся, уже взор не в
состоянии ловить полностью сложную игру
их трепещущих, как бы бескостных тел. Их
глаза наполовину прикрыты веками. Беше-
ный ритм и страшен, но и самого тебя втяги-
вает в это яростное, почти исступленное му-
зыкальное стремление. Грохот там-тамов,
подчиняясь сложному ритму, сливается с ме-
лодичной музыкой «балафонов» — длинного
ряда вытянутых тыкв, наполненных до раз-
ной высоты водой и издающих сухой и при-
ятный звон. Костер высоко бросает в ночное
небо свой извивающийся язык, трепещут
красные огни факелов. В масках, в ожерель-
ях из клыков, ракушек и камней выходят
мужчины и тоже пляшут, кружатся, несутся
по кругу и то взлетают на воздух, то камнем
падают на землю, и вновь пускаются в беше-
ный пляс, потрясай копьями вокруг огня и из-
давая пронзительные воинственные крики,—
тысячу лет назад это, наверно, было страш-
но; сейчас знаешь, что это только забава,
дань древней традиции.
В тяжкие тропические ночи у меня еще
западало сердце и жестоко мучила бессонни-
ца. Часами, лежал я, ворочаясь, обливаясь
потом, перед глазами всплывало раннее дет-
ство, далекая Россия, Париж, тяжелые годы
нужды. Наконец я начинал засыпать, и вос-
крешенные памятью картины приходили в
движение, фантасмагорически смешивались
с видениями вечера: страшными масками,
копьями, криками, пляской огня — начина-
лась бредовая карусель. Я стонал, просыпал-
ся. Тихо светили звезды тропического неба,
грустно и глухо вскрикивала какая-то ноч-
ная птица; рядом, у догоравших костров,
мирно спали уставшие за день мои помощ-
ники.
«ПЛЕВАКА»
Но вот и последние дни — предписание с
базы: выехать такого-то числа. Что-то будет,
какая ждет меня встреча? Каковы окажутся
результаты моей работы, в которой подчас
отступал я от «классических норм»,— и не
столько потому, что уже кое в чем эти нормы
ушли из памяти моей, сколько по беспокой-
ству характера, когда кажется, что сметка,
находчивость, неожиданное решение на ме-
сте лучше, вернее проторенных путей?..
Я вытаскивал тяжелую, большую папку,
записи, кроки, чертежи — плод долгой экспе-
диции — и вновь и вновь с тревогой проверял
материалы. Нет, как будто все хорошо...
Вот и самый последний день — расчет с
рабочими, прощание. Ночь, костры, упаковка
тюков с инструментами и остатками продо-
вольствия, церемонно протягивающиеся руки,
выражения признательности и верности, ви-
тиевато-сложные пожелания, просьбы воз-
вращаться'поскорее, трогательные подарки.
В отряде оставался только прибывший со
мною основной кадр — двенадцать человек.
С ними и двадцатью носильщиками, которые
должны были проводить нас до начала про-
езжей дороги, я и тронулся на рассвете в
долгий путь.
Нам пришлось пройти больше трехсот ки-
лометров девственными землями. Ночи про-
водил я с дежурной половиной отряда у кост-
ра, под львиный рев, когда становилось
всерьез страшно, а чуть начинало светлеть
небо, по холодку трогались мы дальше, шли
19. Мир приключений.
289
по степи и зарослям бруссы, вступали в про-
хладно-темные рощи «эпифитов» — огром-
ных папоротников, растений как бы первич-
ной эпохи.
После утомительного перехода грязный и
тяжелый грузовик, поджидавший нас в не-
гритянском селении, прыгавший потом по
ухабам отчаяннейшей дороги больше двух
суток, показался мне райской колыбелью.
На остановках шофер-негр, улыбаясь, извле-
кал из-под сиденья и протягивал мне бидон с
теплым «пипи»— просяным пивом.
База. Какое это было удовольствие —
стрижка и бритье, душ, электрический свет,
отдых! Мне был дан месяц для окончатель-
ного составления карты — полуработа, заня-
тие легким делом в спокойных условиях...
С непередаваемым волнением поздним вече-
ром в день приезда долго слушал я голоса
моей родины из далекой Советской России.
В первые дни моего пребывания на базе
произошел случай, который мог стоить мне
жизни. Как-то вечером, ложась спать, я уви-
дал на земляном полу у кровати маленькое
круглое отверстие. Подумав, что это работа
какого-нибудь крота, я не обратил на дыру
никакого внимания. На другой день она уве-
личилась. Еще через день, тоже вечером, я
наклонился и заглянул в глубокое отвер-
стие. И вдруг оттуда на меня сверкнули два
ярчайших рубина. Я отскочил, и тихо-тихо
поднялась над отверстием голова змеи.
Сильнейший страх швырнул меня в сторо-
ну, я вскочил на кровать, прижался к дере-
вянной переборке и закричал в полном без-
умии. Змея медленно, со стальной напру-
женностыо поднималась выше и выше... Мне
показалось, что она вытягивается бесконеч-
но. Под отчаянный мой крик распахнулась
дверь, и вбежал сержант, спавший за сте-
ной. Вмиг сообразив, что происходит, лов-
ким, быстрым движением сбоку он ударил
гада палкой по голове. Это была одна из са-
мых ядовитых змей Африки — «крашёр»,
«плевака». Мерзкое создание имеет свою осо-
бенность — оно плюется с изумительной точ-
ностью. Слюна, задевая слизистую оболоч-
ку, вызывает сильнейшее злокачественное
воспаление, а попав в глаза, выжигает их.
Нередки смертельные случаи.
Я обнял сержанта и долго тряс ему руку.
Ловко было бы, черт возьми, после двух лет
тяжелой и упорной работы и, главное, толь-
ко что почувствовав уверенность в своих си-
лах, корчась, умереть под тропиками!
ДЕРЕВЯННАЯ ЛОПАТКА
На базе с грустью отрывал я каждое утро
листок календаря — как быстро летело
время!
Утром, на самом рассвете, короткий зав-
трак и — за работу! В моей комнате тесо-
вые стены, земляной пол, громадный чер-
тежный стол. Кропотливая, хоть и неутоми-
тельная работа пробуждала во мне некото-
рую гордость: первая подлинная карта гро-
мадного района составлялась мною. Любой
штрих на ней, извилина реки, мелкая рос-
сыпь негритянского поселка, болота, колю-
чая мгла бруссы, горы — все решительно, до
последнего оврага, пройдено ногами моими
и моих чернокожих друзей, ощупано наши-
ми руками. И сколько со всем этим перене-
сено страхов, бессонных ночей и подлинной
опасности!
Работа до жары; затем обед, за которым
мало ешь, но зато поглощаешь неимоверное
количество воды; отдых и вновь работа до
ужина. Спускается тропическая ночь, синяя
до черноты, светится громадными звездами.
Иногда доносится сухой грохот там-тама —
на окраине негритянского квартала происхо-
дит какое-то событие внутреннего порядка.
Но вот и грохот умолкает. И из тьмы идет
волнами шум — сложный, разнобойный шум
тропической ночи: уханье, кряканье, корот-
кий рев, похохатывание, стрекот. А черный,
светящийся изумрудным глазком ящик ра-
дио рассказывает о жизни и новостях Ев-
ропы.
Население базы составляли люди не со-
всем обыкновенные, хотя бы по той причи-
не, что сын векового обитателя среднего па-
рижского квартала, наследник какой-нибудь
пуговичной фабрики или москательной лав-
ки в колонии не поедет. Это были в боль-
шинстве своем авантюристы, для которых,
по русской пословице, «чужая шейка — ко-
пейка, и своя головушка — полушка»; люди
превосходного физического здоровья и пол-
ного морального ничтожества, примитивного
мышления и цинического подхода к жизни,
совершенно лишенные понятий о чести, под-
линном достоинстве и элементарной спра-
ведливости. Большинство их составляли
бывшие военные.
Я чувствовал себя чужим среди этих лю-
дей. Я прежде всего не понимал их отноше-
ния к неграм, с которыми прожил как-никак
два года в самом тесном общении и кото-
290
рых хорошо узнал. Меня злило это отноше-
ние. Мои сослуживцы были люди разных
характеров, социального происхождения,
взглядов и навыков, но почти всех их объ-
единяло презрение к неграм, ненасытная
алчность к деньгам и участие в темных слу-
жебно-коммерческих комбинациях.
— Ничего, обломают и вас колонии — и
вы увлечетесь их возможностями...— говори-
ли они с пренебрежительным холодком, по-
чувствовав во мне человека несколько иного
склада. •!
Нет, колонии меня не «обломали», и воз-
можности их нисколько не увлекли.
В эти дни, когда устанавливались мои
личные отношения с сослуживцами и когда
ясно мне стало, что отношения эти всегда
будут натянутыми, одно происшествие едва
не прервало мою служебную карьеру в Аф-
рике. Однажды, проходя по двору, я услы-
шал доносящиеся из-за угла веранды стран-
ное глухое мычанье, пощелкивающие сухие
удары и спокойный голос, отсчитывающий:
пятьдесят четыре, пятьдесят пять... пятьде-
сят восемь... шестьдесят... Я подошел и уви-
дел того самого соседа-сержанта, который
несколько дней назад спас мне жизнь, убив
змею. Перед сержантом, покачиваясь, стоял
худенький негр. Тяжелой лопаткой черного
дерева сержант мерно отпускал удары по
протянутой ладони негра. Ладонь вспухла и
лоснилась; глаза негра были закрыты, из-
под опущенных ресниц катились слезы. Я
кинулся вперед, отшвырнул сержанта, по-
вел негра к себе в комнату, смазал его руку
успокаивающим составом и перевязал ее, а
сам в крайнем волнении, почти в ярости,
влетел в кабинет начальника базы. Он толь-
ко что уехал на один из участков, и я, не
владея собой, закричал его заместителю,
что, если еще раз увижу, что истязают негра,
буду стрелять, что оставляю работу, рву
контракт и немедленно еду в Париж, чтобы
поднять дело против компании и ее людоед-
ских порядков. Заместитель холодно, молча
улыбался.
Через час ко мне явились трое служащих
и объявили, что я нахожусь под домашним
аррстом и что, если я попробую выйти из
комнаты, ко мне будет применена воору-
женная сила.
В зале собрания шел суд. Меня обвиняли
в нарушении дисциплины и в самом тяжком
преступлении — в подрыве авторитета белых
перед туземцами. Что мог я противопоста-
19* 291
вить моим судьям? Мое знание формально-
го закона, запрещающего физические нака-
зания? Но чего оно стоит перед казуистикой
«кодекса Наполеона»? Мое возмущение же'
стокостью колонизаторов? Но на этой же-
стокости покоится вся административная си-
стема колоний. Мое напоминание, что негр
по закону — такой же гражданин Франции,
как и любой гражданин Франции, как и са-
ми судьи? Но разве не вижу я, что лицемер-
ная буква закона одно, а другое — вот эта
подлая, бесчеловечная практика!
Меня взял под свою защиту второй по-
мощник начальника, в прошлом офицер, ка-
питан Мартэн. Я был оправдан, хотя и после
долгих пререканий в «зале суда». Может
быть, судьи почувствовали, что я действи-
тельно готов на все; может быть, учитывали
и мою осведомленность об их темных ма-
хинациях...
Впрочем, темными махинациями занима-
ются здесь все. В районах католических мис-
сий, так же как и возле колониальных баз,
негры наркотическим плодам пальмы дум и
листьям бетеля предпочитают ром и спирт,
которые делают их более податливыми в во-
просах религии и коммерции. «Отцы препо-
добные» занимаются не только обращением
черных душ в лоно «истинной» веры и про-
поведью покорности на земле за райские
долины после смерти, но и делишками бо-
лее прозаическими.
Жизнь негра в колониальной Африке со-
пряжена с непрестанными опасностями и
страхом. Близость к белым колонизаторам
страх этот увеличивает. Страх — один из ис-
точников религии. Первичный трепет перед
непостижимыми явлениями природы и перед
силой большей, чем располагает сам негр,
свойствен ему в значительной мере. Есть у
него и тяга к содействию со стороны этих
непостижимых «высших сил». В дебрях Чер-
ного материка видел я глиняные и деревян-
ные, грубо размалеванные куклы — божки
стихий и добрых и злых сил. Отношение к
ним, впрочем, весьма непостоянное: то подо-
бострастное, то фамильярное, а подчас и во-
все пренебрежительное.
Местами, разбросанные на большом рас-
стоянии одна от другой, ведут свою «просве-
тительную» работу католические миссии —
и негры в тех местах считаются христиана-
ми. И опять-таки здесь все так перемешано
со всяческим язычеством, что формалист-
богослов не назвал бы это исповедание да-
>$е и ересью. В основе христианство прини-
мается негром приспособительно к его нуж-
дам: конечно, «бог-отец» помогает старикам;
«бог-сын» — покровитель взрослого негра в
его работе, охоте, рыбной ловле; «бог-дух»
поддерживает больных и покровительствует
скоту и особенно домашней птице, а богоро-
дица — заступница за женщин и никаким
вниманием со стороны мужчин не пользует-
ся. И все это самым причудливым образом
переплетено с влиянием языческих культов,
местными преданиями и родовыми обычая-
ми. Бог-то бог, но не слабее его, а подчас
и посильнее дьявол, поэтому надо улещи-
вать и дьявола, а лучше всего ссорить их
друг с другом, чтобы поменьше оба они уде-
ляли внимания бедному негру. Статуэтки
католических святых вполне сходят за идо-
лов прежнего верования, и нередко в каже
негра-католика можно видеть гипсовое изо-
бражение Франциска из Ассизи или Анто-
ния Падуанского, либо повешенное на ве-
ревочке головой вниз, либо смазанное са-
лом — в зависимости от того, помог святой
просившему или не снизошел до него...
В колониях религия предстала перед гла-
зами моими как одно из самых сильных го-
сударственных и классовых орудий угнете-
ния человека.
Эти очаги заразы, убивающие в человеке
здравый разум, достоинство и волю к борь-
бе за благополучие, совершенно обнажены.
Кюре или монах с крестом в руке, и рядом с
ним солдат карательной экспедиции, воору-
женный ручным пулеметом... В метрополии
распространяются ле1 енды о великодушии
бессребреников-миссионеров, просвещаю-
щих и благодетельствующих «диких тузем-
цев», издаются журналы, где помешаются
елейно-сладкие рассказы и фотографии. Все
это ложь и подлог! Кюре, окруженный чер-
ной детворой,— это кующееся новое звено
каторжной цепи.
КАПИТАН МАРТЭН
Старый колониальный служака, Мартэн
резко отличался от остальных чиновников ба-
зы. Прежде всего он был честен, не прини-
мал участия ни в каких коммерческих про-
делках и относился к неграм более или ме-
нее по-человечески. Я как-то сразу почувство-
вал прямоту и цельность его натуры, и у нас
установились добрые отношения еще до про-
исшествия с моим арестом. С большой голо-
вой, стриженной бобриком, с шеей в гиппо-
потамьих тугих складках, с глазами ясными
и несколько насмешливыми, с мускулатурой
борца, он был монументален и в то же время
необыкновенно подвижен.
Это он в первые дни моего житья на базе,
когда я по природным свойствам самолюби-
вого человека стеснялся и конфузился на
каждом шагу, оказывал мне поддержку не-
замысловатой шуткой, нелепым и веселым
вопросом, вызовом побоксировать с ним. Че-
ловек со склонностью ко всяческим чудаче-
ствам, он подчас откалывал штучки, совер-
шенно не шедшие к седевшим его бровям и
атлетической фигуре, мог ни с того ни с сего
во время серьезного разговора закричать пе-
тухом, зарычать, выкинуть замысловатое ба-
летное антраша... Во время первой мировой
войны он исколесил половину Европы, в кон-
це кампании попал на Македонский фронт,
бил там немцев, хорошо изучил сербский
язык. И мне приятно было слушать древнее
наречие славян. Я отвечал ему по-русски, мы
понимали друг друга, и эти разговоры до
чрезвычайности ему нравились. Капитан
Мартэн был исключительным, циркового
класса, стрелком, и на наших состязаниях в
самодельном тире показывал чудеса. За вре-
мя пребывания его в колониях он убил до
полусотни пантер. Это цифра рекордная. Хи-
трого и кровожадного зверя убить нелегко—
это всегда единоборство со смертью. Он сам
отлично умел очистить и выделать шкуру
зверя и, старый холостяк и романтик, жив-
ший воспоминаниями о войне, посылал во
Францию эти свои трофеи в подарок женам
и дочерям боевых товарищей. Может быть,
в шумной толпе Больших Бульваров и сам я
встретил когда-нибудь парижанку, не подо-
зревающую, что шубка на ее плечах в какой-
то миг прошлого была смертной угрозой ка-
питану Мартэну.
Он был, кроме того, очень музыкален, и в
его домике из двух комнат лежал целый на-
бор разнообразных музыкальных инструмен-
тов. из которых остальным предпочитал сн
кларнет и скрипку. Репертуар его был очень
обширен. Он по справедливости мог считать-
ся знатоком классической музыки и не раз
баловал меня Чайковским, Глинкой, Дарго-
мыжским.
Но мало и того — капитан Мартэн был лю-
бителем-орнитологом. Он изучил множество
птичьих пород под тропиками, собирался при
поездке в Париж представить в Академию
292
наук свой большой труд о птицах, и дом его
доверху был уставлен чучелами пернатых: от
огромного орла с размахом крыльев почти в
два с половиной метра до витрины изуми-
тельных райских пичужек, расцветки столь
радостно-сказочной, что нельзя было ото-
рвать глаз от этой ювелирной роскоши.
Из двух страстей — орнитологии и музы-
ки — родилось у капитана Мартэна еще од-
но чудачество. В здешних краях существует
довольно редкая порода птиц с толстым, поч-
ти как у попугая, языком. Птицы эти певчие,
но не с собственными, а с заимствованными
трелями. Вероятнее всего, что это порода
дроздов. Капитан Мартэн во время своих по-
ездок по рабочим участкам отбирал птенцов,
сам их выкармливал и в известном возрасте,
когда птица начинает взрослеть и тяготиться
безмолвием, с величайшим упорством и тер-
пением обучал своих питомцев музыке и пе-
нию. В то время у него было девять птиц,
из которых четыре взрослые. Четверка эта
готовилась к подлинному музыкальному ан-
самблю. Участницы его жили в особом поме-
щении с глухими стенами, в возможной изо-
ляции от всяких посторонних звуков. И когда
мы входили в это помещение, Мартэн просил
нас не разговаривать и не смеяться, чтобы
не соблазнять талантливых музыкантов но-
выми и ненужными возможностями тратить
свои подражательные способности. Эти четы-
ре птицы обучались каждая порознь звуку
того или иного музыкального инструмента и
определенной мелодии. Мне особенно нрави-
лась довольно упитанная, несколько даже по-
хожая на курицу, особа, гнусаво и с жужжа-
нием, совершенно изумительно по точности,
передававшая звуки виолончели. Эта компа-
ния — квартет из двух скрипок, кларнета и
виолончели—должна была полностью играть
марш из «Фауста». И Мартэн уверял, что он
своего добьется...
Капитан Мартэн был единственным инте-
ресным и достойным уважения человеком на
всей базе. Между ним и его сослуживцами —
крупными и мелкими хищниками, морально
убогими человекоподобными — лежала про-
пасть. В колонии привела его не корысть, а
одиночество, разочарование в послевоенной
Европе и то прирожденное тяготение к опас-
ностям, которое свойственно натурам' в хоро-
шем смысле авантюристическим. При всех
его чудачествах он был умен, достаточно
образован, начитан, любознателен и, как я
уже сказал, добр и справедлив. Но и ему
недоставало широты кругозора, последова-
тельности и силы суждений, правильного под-
хода к вопросу о взаимоотношениях между
колонизаторами и цветными. Далек тогда от
полной ясности в этом вопросе был и я сам,
но все же отчетливее, чем он, видел я самый
узел противоречий и их причины, — может
быть, потому, что Мартэну не пришлось ис-
пытать тех унижений, сомнений, нищеты и
обид, которые выпали на мою долю.
— Если вы, старина, с такой горячностью
будете подходить к каждому пустяку вроде
сегодняшнего, — говорил он мне в тот день,
когда происходил «суд» надо мной, — то че-
рез год вы или очутитесь в Шарантоне *, или
закинете веревку за сук баобаба. Я вас от-
лично понимаю и не собираюсь спорить с
вами. Так же как и вы, я знаю, что негр —
это не рабочая скотина и не получеловек, а
просто человек. Какую, к черту, культуру,
какую мораль можем мы принести этим дев-
ственным людям, сами насквозь прогнив-
шие!.. В нашей «культуре», в наших социаль-
ных отношениях будет большой скачок впе-
ред, если мы научимся таскать друг у друга
только из кармана, а не прямо изо рта. Нет,
чем больше я смотрю на людей, тем больше
становлюсь мизантропом. В конце концов,
пропади они пропадом! Что до меня, то я уже
давно решил быть в меру моих способностей
честным человеком просто в личной жизни,
в малом кругу моих общений с людьми. На-
плевать на других! С ними рано или поздно
расправится история...
Самый просвещенный, честный, гуманный
человек среди моих сослуживцев дальше упо-
ваний на историю не шел.
СНОВА В БРУССУ
В тот месяц моих полуканикул пережил я
и несколько дней страха. На базе разнесся
слух, что невдалеке обнаружена малярия.
Малярия Сенегала и Гвинеи губительна,
страшна. Белому нет от нее никакого спасе-
ния, да невелик процент и местных жите-
лей, способных перенести проклятую болезнь.
В день-два селезенка и печень больного рас-
пухают до чудовищных размеров, перерож-
даются, становятся пористыми и поддаются
под ничтожным нажимом, как масло. Маля-
рийный комар анофелес в тех местах имеет
свою особенность. Места влажные, болоти-
* Шарантон — больница для умалишенных в
одноименном пригороде Парижа,
293
стые в большинстве своем совершенно сво-
бодны от лихорадки. И вот мерзкое насеко-
мое избирает человеческие скопления, заво-
дится обычно в наиболее грязной части не-
гритянского селения и поражает только опре-
деленный, пространственно незначительный
район. Километра два — три в бруссу — й вы
уже гарантированы от смертоносного укуса.
Все это позже я познал на опыте, а мне
не раз приходилось работать в таких местах,
что просто руки опускались, — в долинах,
столь пересеченных болотами, что охватыва-
ло меня истинное отчаяние перед собствен-
ной беспомощностью.
Но, махнув рукою на все, я выбирал мель,
без страха входил в воду и опускал свою
неуклюжую треногу с теодолитом над бес-
предельным зеркалом. Так иногда приходи-
лось мне работать по нескольку дней, лишь
от времени до времени выбираясь на берег,
чтобы передохнуть, и снова лезть в теплую
воду.
Иногда опускалась на болото стая в не-
сколько сот голенастых птиц, шумела, крича-
ла, била крыльями, поднимала водяные бу-
раны. Я стоял, зачарованный этой игрой.
И когда любопытная птичья армада прибли-
жалась ко мне вплотную, приходилось отго-
нять ее выстрелом. Птицы взмывали бурно и
с криками улетали вдаль...
Но вот карта моя окончена, одобрена и
принята даже с обещанием хлопот о премии.
Через день начальник сообщил, что ско-
ро придется мне выезжать в новую экспеди-
цию, более далекую и ответственную, чем
первая. Признаться, жаль мне было поки-
дать свою дощатую чистенькую комнату, ве-
черние разговоры с добродушным богатырем
Мартэном и волшебный ящик радиоприемни-
ка, переносивший меня на поля далекой моей
северной родины. Единственное, о чем я про-
сил, — это чтобы мне разрешили взять с со-
бой моего помощника по первой экспеди-
ции — седовласого отважного Цезаря. Раз-
решение было дано. Сам же Цезарь, почтен-
ный начальник, даже начал притопывать и
во все свое, обычно суховатое, лицо улы-
баться от радости. Был он по натуре подлин-
ным энтузиастом межевых работ
и, наверно, грезил, что на его му-
сульманском небе каждому пра-
веднику подарят не только по не-
скольку гурий, но и по теодо-
литу.
ЛЕГЕНДА О ЗОЛОТЕ
В долгие вечера, в часы безделья и одино-
чества, я приглашал к себе в палатку моего
помощника и друга Цезаря, и мы просижи-
вали подчас до рассвета за чаем, который он
очень любил. С возбуждением рассказывал я
своему собеседнику о моем прошлом: о дале-
кой родине, о громадных ее пространствах,
значительно больших, чем в Африке, о мо-
розных утрах, о шубах, о холодах, когда мя-
со надо строгать, как дерево, а вода делает-
ся твердой и принимает форму сосуда. Це-
зарь морщил лоб, переспрашивал, просил
объяснить как можно подробнее ту или иную
часть моего рассказа, вновь переспрашивал.
И мне было понятно, что как ни напрягал
он свою безудержную фантазию, все было
слишком далеко от дорог его воображения.
Но однажды ему. пришлось соприкоснуть-
ся с тем таинственным миром, которого не
знают люди Черного материка, — ему пока-
зали на базе кусок искусственного льда. Это
потрясло его на всю жизнь, оставив впечат-
ление мистической и устрашающей силы. За-
крыв глаза от вдохновения, он рассказывал,
как были обожжены его пальцы, когда он
взял в руки кусок льда, как лукаво, изде-
ваясь над ним, ускользал из его рук этот
продукт чужого мира, как он, в конце кон-
цов, от страха бросил его на землю — и тот
мгновенно исчез. Он называл лед стеклянным
солнцем, источающим воду, и долго расска-
зывал об этом непостижимом для него явле-
нии...
— Скажи, пожалуйста, что такое золо-
то? — спросил меня однажды Цезарь.
— Ты видел часы и кольцо у капитана
Мартэна?.. Это металл желтого цвета, вроде
железа, но только очень редкий.
— Вроде железа? — Цезарь лукаво улыб-
нулся. — А почему белые так любят золото?
В меру моих знаний я рассказал Цезарю о
начале торговли между людьми, о междуна-
родной финансовой системе, о золотом эта-
лоне.
— Хорошо. Вот ты платишь нам деньги,
на деньги мы покупаем бобы, просо, ситец.
Но ведь ты платишь нам за то, что мы ра-
ботаем. Тебе тоже платят деньги за то, что
ты работаешь. Капитану Мартэну — тоже.
Почему же человеку, который не работает, а
просто имеет золото, дают все, что ему хо-
чется?
Я снова пустился в объяснения, но, как
ни странно, Цезарь на этот раз не проявлял
того внимания, с которым он всегда меня
слушал. Больше того, мне показалось, что он
таит что-то лукаво-злокозненное, веселое и
торжествующее над тем, что я ему рассказы-
вал.
— А у нас есть свое предание о золоте...—
потягивая крепкий, перепаренный до того,
что от него пахло банным веником, чай и
улыбаясь, сказал Цезарь. — На нашей чер-
ной земле где-то очень далеко тоже есть зо-
лото. И вот однажды наши люди нашли боль-
шой запас этого металла. Тогда они пошли
к белым, которые были очень жестоки и жад-
ны, и предложили им, чтобы они за золото
отпустили на свободу негров-рабов и дали
еды и оружия. Белые согласились. Они хоте-
ли погрузить мешки с золотом в свои лодки
и уплыть к себе. Но негры потопили лодки, и
белым пришлось остаться на месте. А так как
ни один из наших людей не согласился дать
им за их жестокость и горсти бобов, то они
скоро умерли от голода на своих мешках с
золотом... Это старая сказка, но она пра-
вильная — так и надо делать! И чтобы везде
так было.
— Что делать?
— Кормить людей только за их работу,
как делает земля. Ведь сколько ни суй в нее
золота, все равно не вырастет ни колоса...
АФРИКАНЦЫ ТОПОРКОВЫ
На базе мне сообщили, что по моей до-
роге месяца через четыре будет лежать не-
гритянский поселок, куда недавно назначили
техника-практика, специалиста по иррига-
ции, происхождением русского. Не без не-
терпения приближался я к поселку, потом
не выдержал и отправился туда раньше пред-
положенного времени.
Техника я нашел на берегу реки, где он
работал во главе большого отряда. Услышав
русский язык, он остолбенел, потом ринулся
на меня и крепко стиснул в железных объя-
тиях. Он оказался донским казаком.
В девятьсот шестнадцатом году с «Осо-
бым корпусом» он прибыл во Францию, сра-
жался под Реймсом, был ранен у Шалона и
послан в тыл, а после революции в России
был арестован как «ненадежный» и отправ-
лен в злосчастный лагерь Куртин. Оттуда
после жестокой расправы с безоружными
русскими солдатами, требовавшими отправ-
ки их домой, был насильно увезен в Африку
и зачислен в Иностранный легион.
295
Отбыв срок контракта, человек энергичный,
но простодушный и доверчивый, он вновь на-
чал хлопоты о переезде на родину. Увы, в те
времена между Францией и Советской Рос-
сией еще не существовало дипломатических
отношений. В организации Красного Креста,
куда он по чьему-то совету обратился, чинов-
ник с раздражением ответил ему, что забота
о психических больных в компетенцию учре-
ждения не входит. Толкнувшись со своей за-
ботой еще в кое-какие двери и всюду полу-
чив отказ, потужив, погоревав, он принял
предложенное ему место в Западной Африке.
Однако и тут он не успокоился и начал
осаждать министерство колоний требования-
ми об отправке его на родину. Дело кончи-
лось вызовом его на базу, тоже в Бамако.
Здесь вместе с соответствующим суровым
внушением его предупредили, что, если он
не перестанет «мутить воду», то его арестуют
и вышлют во Францию, где он будет предан
суду как «нежелательный иностранец» и на-
долго сядет в тюрьму.
Тогда он обратился к капитану Мартэну,
о котором слышал много хорошего, с прось-
бой составить ему бумагу «потолковее». Че-
рез полгода из министерства колоний пришел
ответ с отклонением его ходатайства как
«бессмысленного» и со ссылкой на приложен-
ное к документу обширное «свидетельство».
В этом «свидетельстве», написанном по-рус-
ски, сообщалось, что все казаки истреблены
еще в первые годы советской власти и что
сама Донщина давно заселена выходцами из
Сибири...
Лысый, широкогрудый, меднолицый и
трубноголосый, он сейчас же сдал работу по-
мощнику и потащил меня в поселок показы-
вать свою «хату». В глинобитном беленом
домике, похожем не на негритянскую кажу,
а на мазанку Полтавщины, нас встретила це-
ремонным поклоном рослая, полная белозу-
бая негритянка в ситцевом платочке, повя-
занном по-русски, и отчетливо сказала мне:
— Милости просим!
— Познакомьтесь, — сказал хозяин. —
Елена Петровна... А это наш соотечествен-
ник. У них папаша, значит, француз, а мать-
то наша, русская, значит, и он русский.
Дом был в три комнаты, светлый и чистый.
В приятном порядке стояли самодельные сто-
лы, кровати и табуретки из драгоценных дре-
весных пород. В высоком шкафу висели
платья и лежало белье, и у одной из стен
стояла даже «горка», белела за стеклом
чайная посуда — только самовара и не хва-
тало...
И со всех сторон тянулись к нам малень-
кие негры — дети черной Елены Петровны и
белого Степана Евстигнеевича Топоркова,
русского человека; черные русские дети —
пузатые, курчавые, галдящие, сверкающие
зубами и белками глаз. Было их всего четве-
ро, а мне казалось, что их не меньше десяти.
Они лезли на скамьи, на стол, на мои коле-
ни, с полной бесцеремонностью теребили ме-
ня — второго в их жизни белого человека.
И в беспрестанном их щебете мне ясно слы-
шались русские слова. В цвете их тел была
странная пепельность, а в форме лиц с удив-
лением замечал я некоторую выпуклость
скул. Все они говорили казаку «папа» или
«тата».
— Я в этих местах уже давно,— расска-
зывал хозяин, когда под тенью навеса во дво-
ре потягивали мы приятный, охлажденный в
речной воде и хорошо убродивший сок вино-
градной пельмы. — Ой, как горько в первые
годы было! И мне не рассказать, и не понять
тому, кто сам подобного не пережил! Глав-
ное, слова вымолвить не с кем. Ведь хоть ты-
сячу верст скачи по проклятым степям, до
русского человека не доскачешь!.. Не верк?,
не верю и ни на минуту не поверил я этой
проклятой бумажке! — говорил он, тыча
крепким пальцем в «свидетельство». — Быть
того не может, чтобы пропала страна наша
русская, громадная!.. Не пере- / // / i/f.S f/r/Z * I
сохли Дон и Маныч. Может, и l/, fit/ '[j J
станица наша уцелела. А мо- ff/llJff f *Ш!\ Cl
жет, еще и старуха моя бро- г //\|| I Illi •
дит где-нибудь, по-матерински /zTlli'xlfiM Vj* \ yCyhV
ждет, не верит в сыновью смерть... • /IliA №1 * 3h II
Глаза покраснели. Он продолжал: » Ulf If* iJlA х * ’’u
— От одиночества и тоски места себе не
находил. Потом шибко пить начал... И про-
пал бы по буйности натуры, кабы вот ее, Але-
нушку мою, не встретил. Пожалела она меня,
поняла. Поженились мы, и легче мне стало.
А уж как детишки пошли, и вовсе как будто
я успокоился. То есть, конечно, не совсем,
тоска по родным местам сосет. Зачем каза-
ку в Африке жить, разве она наша? Но с дру-
гой стороны, семья-то ведь везде семья, к
месту привязывает. А что черные, то это, я
так догадываюсь, солнца здесь очень много,
вот и всё. Попали бы мы, русские, под такое
солнце на тысячу лет, и мы бы почернели...
Негры — народ добрый, простой, вроде на-
шего, душевный, доверчивый, любезный.
Плохо, конечно, что до грамоты их не допу-
скают, но тут разбойники-хозяева за свой ин-
терес стоят... А баба у меня хорошая, хозяй-
ственная и ласковая. И на ребят пожаловать-
ся не могу. Умные ребята... Ведь как пона-
чалу скучал я, одиночкой, а теперь вот уже
шестеро нас, русских. Есть с кем душу от-
вести...
Он обнял за плечи старшего мальчика, ти-
хо ластившегося к нему во время рассказа,
и погладил по курчавой, как самый мелкий
каракуль, головке. Мальчик благодарно при-
жался к нему.
— Что дальше буду делать, не задумы-
ваюсь. Пропасть — не пропадем. Даст бог
день, как говорится, даст и пищу. Руки здо-
ровы, и голова на месте. Да все же и ско-
пил я кое-что за эти годы. Я насчет буду-
щего говорю. Образование надо будет детям
давать, а как это сделаешь, когда сам-то я
If!
IA -—
I
>w
малограмотный. Ведь тут и букварь русский
нужен, и арифметика, и, там, история да гео-
графия, и чтобы все правильно, на своем, на
русском языке. А где все это достанешь? Эх,
обрубила судьба концы!.. А то ведь их и на
Дон послать не стыдно было бы — пловцы
они все у меня отменные, рыболовы хоро-
шие, прирожденные речные жители...
Веселоглазый курносый мальчик лет семи,
Сенька, жадно слушал нашу беседу. Отец
подтянул его к себе, легонько шлепнул его
по ситцевым полосатым штанишкам и за-
смеялся...
На склоне дня осматривал я крепкое хо-
зяйство Топорковых: скотный двор, и птич-
ник, и большой огород с необычно широкими
русскими грядами, остро и пряно пахнувши-
ми к вечеру, и слушал сетования хозяина на
то, что земля здесь хорошая, тучная, урожай-
ная, а все-таки чужая, не выгонишь на ней
ни вишни, ни яблони, ни крыжовника. А по-
том ел прекрасный борщ, вкус которого дав-
но забыл, и слушал лихие донские песни в
исполнении домашнего хора. Хозяин ни за
что не хотел отпускать меня. И мне приш-
лось прожить два дня в обществе черных ка-
зачат, с которыми я очень подружился. На
рассвете третьего дня я сердечно прощался
с гостеприимным Степаном Евстигнеевичем
Топорковым. Он был возбужден до крайно-
сти. Весь предыдущий день мы проговорили
о России. Он ничего не знал — не знал о
том, что фабрики, заводы и земля давно ста-
ли собственностью народа; о том, какой рас-
цвет во всех областях жизни переживает но-
вая Россия; о том, как семиверстными шага-
ми идет она к своему прекрасному будущему;
о том огромном влиянии, которое оказывает
она на всех трудовых людей в мире... Он
долго тряс мне руку, обнимал, просил писать
ему («только буквы покрупнее») и при пер-
вой же поездке в Европу узнать как можно
подробнее, что происходит на Донщине...
— Разбередили вы мою душу! С новыми
силами теперь правды добиваться буду.
И добьюсь! — стукнул он по столу тяжелым,
как кувалда, кулаком. — Любую стену те-
перь прошибу! Надо будет — всем скопом че-
рез целый свет пешком пойдем, а до своих
краев доберемся. На родной земле и солнце
краше, и кусок черствого хлеба слаще за-
морских ананасов...
«Зачем казаку жить в Африке, ведь она
не наша!» — вспомнилось мне. И я отчетли-
во представил себе уроженцев Черного мате-
рика — Сеню Топоркова и его братишек,
«речных жителей»,— на берегах широковод-
ного Дона...
ЖИЗНЬ ПРИКАЗЫВАЕТ
Вновь тряска на грузовике по невозмож-
ной дороге. За нею — дни пеших походов,
ночи среди бушующей звуками тропической
тьмы и блуждания уже совершенно без вся-
ких дорог по первозданной целине с компа-
сом в руках.
Новый район мой отстоял почти на полто-
ры тысячи километров от мест первой экс-
педиции. Шутка ли — полторы тысячи кило-
метров, расстояние от туманного Парижа до
жаркого Неаполя! Но и тут все то же: та же
брусса, те же нищие поселки, те же голод-
ные негры, те же тяжелые корзины на голо-
вах у женщин, те же худенькие пузатые го-
лые дети с просящими глазами, те же мече-
ти со страусовыми яйцами на глиняных
куполах. Позже, впрочем, увидел я и особен-
ности нового края. Здесь уже попадались
люди из недалекой отсюда Дагомеи. Не толь-
ко во внешнем облике, но и в обычаях они
значительно отличаются от коренного насе-
ления.
В этих местах довольно часто встречается
железная руда. Металл выплавляется прими-
тивными методами. Строится высокая гли-
няная домна с прямой трубой, засыпается ку-
сками руды и раскаляется снизу громадны-
ми поленьями особых древесных пород, даю-
щих очень высокую температуру. Конечно,
железо получается нечистое, шлак откиды-
вается лишь поверхностно, грубо, но все же
и оно при закалке дает материал, вполне
пригодный для выработки топоров, молотков
и наконечников для копий и стрел. Метал-
лургия находится почти исключительно в ру-
ках предприимчивых марабу, которым их
промышленный доход и священные требы да-
ют возможность жить значительно богаче
своих прихожан и приобретать не только
зонтики и шляпы из рафии, но и европей-
ское платье давно вышедших из моды по-
кроев — а всякая гнилая дрянь, завалявшие-
ся на складах запасы полувековой давности
неизменно ведь направляются из Европы в
колонии, где все найдет сбыт.
Меня снабдили на базе недоброкачествен-
ными галетами и сухарями. Я купил несколь-
ко мешков муки, а об остальном позаботил-
ся наш находчивый Цезарь. Мы выпекали
298
хлеб в брошенных муравьями термитниках.
Гигантские постройки в человеческий рост и
выше оказались как нельзя более подходя-
щими для хлебопечения. Цезарь очищал и
расширял центральное помещение муравьи-
ного дворца и сильно его отапливал. Слож-
ные коленчатые ходы были словно специаль-
но сделаны для печи. Цезарь выметал уголь,
подстилал листья растений, замазывал гли-
ной отверстия ходов, и хлебы выпекались
лучше, чем в иной европейской булочной.
Свежий хлеб с медом диких пчел, поселения
которых открывали мы во множестве, был
новым нашим лакомством в этой экспеди-
ции.
Много и горестного и отрадного связалось
у меня в сердце и памяти со вторым этапом
моей работы под тропиками.
Я был уже вполне африканцем, безоши-
бочно ориентировался в звездном небе, по
местным признакам определял приближение
грозы и близость льва, ознакомился С тамош-
ней фармакопеей, умел принять на ночь все
меры предосторожности против ядовитых на-
секомых и знал уже около тысячи негри-
тянских слов.
Но эта экспедиция не только сделала меня
более зрелым, опытным, сильным — она да-
ла мне идейный костяк, открыла мне глаза
на правду и заставила в дальнейшем эту
правду, в меру сил, отстаивать...
Еще в последние дни моего пребывания на
базе капитан Мартэн показал мне письмо от
одного из его друзей из Парижа, в котором
рассказывалось о случае, не очень значи-
тельном, но для моего тогдашнего психиче-
ского состояния весьма убедительном и яр-
ком. Сам Мартэн к этому малозначительно-
му происшествию отнесся с рассеянной бла-
гожелательностью и резюмировал сообщение
короткой фразой: «Даю слово, на месте это-
го молодца я поступил бы точно так же».
Происшествие же состояло вот в чем: депу-
тат французского парламента от Гваделу-
пы — негр, окончивший Парижский универ-
ситет и, по предположению рассказчика, да-
же имеющий ученую степень, ехал однажды
по железной дороге — и, как и подобает в
силу его общественного положения, в вагоне
первого класса. На одной из станций в ку-
пе вошел новый пассажир — американец, ту-
рист. Увидев негра, лежавшего с книжкой в
руках на своей койке, американец вызвал
проводника и потребовал, чтобы немедленно
«убрали отсюда черную скотину». Проводник
начал что-то возражать; американец замах-
нулся на проводника тростью, но тут спокой-
но поднялся силач-негр и сделал из заоке-
анского жителя, как сообщает корреспон-
дент, «прекрасную отбивную котлету». На
первой же остановке он выбросил американ-
ца из вагона. В дальнейшем соответствующее
представление американского посольства
французскому правительству ни к чему не
привело.
Прочитав с большим удовлетворением об
этом случае, я вспомнил первую встречу с
проявлением на моих глазах подлой расо-
вой дискриминации.
Это произошло еще по дороге в Африку,
на пароходе. Ударил гонг к обеду, и я на-
правился в столовую. За небольшим столи-
ком напротив моего места уже сидел пожи-
лой сумрачный человек. Он сдержанным
приветствием по-английски ответил на мой
поклон. Я опустился на стул и развернул
салфетку.
Нас обслуживал пожилой негр. Он почти-
тельно склонялся к прибору клиента и, по-
дав блюдо, отходил, плавно пятясь, словно
в каком-то длительном придворном реверан-
се. Мне стало неприятно: вспомнились «гар-
соны» дешевых и многолюдных парижских
харчевен «для извозчиков и шоферов» — ве-
селые, простые и прямые ребята.
Подавая второе блюдо, негр вдруг по-
скользнулся, металлический поднос в его ру-
ках слегка накренился, фарфоровый соусник
скользнул к краю, упал и разбился у ног мо-
его визави. Шея англичанина вдруг начала
раздуваться, как жабры; в бесцветных его
глазах загорелась такая ненависть и вместе
с тем брезгливое презрение, а робкий взгляд
негра, втянувшего голову в плечи, исходил
таким страхом и мольбой, что у меня сжа-
лось сердце.
В раннем детстве в осенний дождливый
день я видел, как, доведенный от отчаяния
невылазной грязью дороги, пьяный мещанин
соскочил с телеги и начал кнутом бить при-
ставшую лошадь по глазам. И на всю жизнь
запомнил выражение этих глаз: их страх,
непонимание, мольбу, боль и покорность.
Англичанин встал, швырнул салфетку,
сказал сквозь зубы: «Черная скотина!» — и
ушел, не кончив обеда. Негр, непрерывно
кланяясь перед уже пустым местом и прижи-
мая руку к груди, пятился спиной к двери.
Мне хотелось свернуть накрахмаленную
салфетку в тугой жгут, догнать представите-
299
ля «великой нации» и иссечь его каменное
лицо, эту маску профессионального высоко-
мерия и самоупоенной спеси. Официанта уже
заменили другим. Я тоже поднялся — меня
тошнило от злости.
На другой день я увидел у одного из тра-
пов согбенную фигуру негра, несшего тяже-
лый мешок. Я остановил его. Он меня узнал
и опустил мешок на пол. Я подал ему руку.
Он растерянно на нее смотрел, потом, бояз-
ливо улыбаясь, протянул свою, но, не коснув-
шись моей, быстро ее отдернул, и я поздоро-
вался с ним «насильно». Это был старик с
очень усталым лицом. Сквозь дыры про-
жженного старого комбинезона просвечивало
глянцевое его тело. Старик бегло говорил
по-французски и по-английски. Я напомнил
ему о вчерашнем случае и ждал его откро-
венного мнения о нем — по его несмелой, но
доверчивой и доброй улыбке я видел, что
расположил его к себе. К удивлению моему,
в ответных его словах не услышал я не толь-
ко жалобы, но и ни оттенка какой-нибудь
обиды. Когда я попытался разъяснить ему
всю возмутительную несправедливость в по-
ведении англичанина, лицо моего собеседни-
ка застыло в выражении страха и раскаяния.
— Нет, нет, мсье, не утешайте меня, во
всем виноват я. Ведь он не только белый —
он англичанин! — как будто напоминая об
общеизвестной и давней истине, восклик-
нул он.
Я ничего не мог добиться. Мы отошли в
сторону и разговорились. Негр еше ребен-
ком был продан белым; работал в одном из
больших ресторанов Парижа, подавал ко-
фе; потом долгое время служил лифтером,
потом разносчиком в модном магазине и
опять в ресторанах — официантом. За свою
жизнь он немало побродил по свету и пови-
дал людей. Он помнил свое далекое детство,
родителей, братьев и сестер, постоянный го-
лод, нищету, страхи, вечное ожидание всяче-
ских напастей, вечную тоску по горсти проса
из маниока. Весь жизненный опыт привел
его к одному убеждению — если белый жи-
вет сытно, спокойно, богато и весело, если он
свободен, хорошо вооружен против зверя и
крепко защищен от непогоды своими домами
и одеждой, то, значит, он умнее, сильнее,
ценнее негра, живущего в постоянных лише-
ниях.
— Неужели вы встречали только богатых
среди белых?
— О нет! — ответил он.— Но и самый бед-
ный из белых живет в тысячу раз лучше нег-
ра. Негра за малейшую провинность перед
белым часто просто убивают. Нет, мы очень
слабы, мы не рождены для счастья...
Закрыв глаза, он унесся в дебри каких-то
странных и удивительных мечтаний.
— Мне очень хочется жить, мсье,— тороп-
ливо говорил он.— Хочется жить спокойно,
сытно и счастливо, но я верующий человек
и набожный католик. Я не знаю всех тонко-
стей религии, но уверен, что на небе люди
не разделяются по цвету кожи, и слышал, что
на том свете покойники могут за правиль-
ную жизнь стать ангелами и ангел имеет
право снова прийти на землю. Поверьте мне,
мсье, что на том свете я буду вести себя
очень, очень хорошо, я буду вести себя при-
мерно. О, я уже не уроню там ни одного со-
усника! — засмеялся он.— Тысячу, две ты-
сячи, десять тысяч лет я буду добиваться
своего, и когда стану ангелом, то потребую,
чтобы меня снова опустили на землю, и то-
гда я рожусь только англичанином. Это са-
мые сильные люди на свете и самые счаст-
ливые.
— И вы будете бить негров?
300
— О нет, мсье, что вы! — с горячностью
ответил он.
— А разве вы видели англичанина с серд-
цем негра?
Он замолчал. Видимо, ему такая мысль
никогда не приходила в голову, и сейчас ему
не хотелось расставаться с давно выпесто-
ванной мечтой. Но выхода не было, и он пе-
чально ответил:
— Вы правы. Проклятая черная кожа!
Прочитав присланные Мартэну строки о
негре-депутате, я подумал: «Если негр, по-
знавший свои человеческие права, в отстаи-
вании этих прав способен избить обидчика-
белого, то мой старик уже не может быть
представителем своих соплеменников. Он не
умеет разобраться в жизни, потому что со-
знание его забито и устрашено всей каторж-
ной рабовладельческо-колонизаторской си-
стемой. Нет, старик не типичен».
МСТИТЕЛЬ
Однажды, изрядно уставшие, поздним
утром подходили мы к лежавшему на нашей
дороге лесу, чтобы укрыться от жары, как
вдруг оттуда бросился к нам какой-то негр.
Он что-то кричал и размахивал копьем. Не-
сколько моих спутников заслонили меня от
него. Он остановился и закричал еше прон-
зительнее. В его словах я разбирал только
одно: «Отойдите, я убью его, я должен убить
белого!..» Подбежавшие к нему рабочие
обезоружили его и держали за руки. Он
яростно вырывался. Я приказал отпустить
его и приблизился к нему. Он смотрел на
меня с никогда не виданной мною в челове-
ческих глазах ненавистью. Это был строй-
ный, мускулистый юноша. Я сказал неграм,
чтобы они оставили нас вдвоем. И они ото-
шли, продолжая что-то убедительно кричать
стоящему передо мной. Его грудь ходила,
как после долгого бега. Он измерял меня
взглядом с головы до ног, готовый вот-вот
броситься на меня.
— Ты боишься, что я окажусь сильнее те-
бя? Тогда, может быть, тебе поможет вот
это? — сказал я, отстегнув от пояса и протя-
гивая негру большой охотничий нож.
Он отступил на шаг. Лицо его стало ка-
менным, сжатые губы перекосились, нена-
висть во взгляде сменилась смятенностью.
— Ты не настоящий белый! — Голос его
дрогнул.— Ты... ты плохой белый! — вы-
крикнул, почти взвизгнул он и, резко повер-
нувшись и сжав кулаки, побежал к лесу.
Признаюсь, эта встреча меня сильно взвол-
новала. Вечером рабочие сказали, что будут
охранять мою палатку. Я отказался от охра-
ны — я знаю, как переменчивы чувства тем-
пераментных людей.
Я не ошибся. В начале ночи ко мне вошел
Цезарь и рассказал, что с наступлением тем-
ноты негр подошел к стоянке и долго разго-
варивал обо мне с рабочими, что сейчас он
стоит у палатки и просит разрешения вой-
ти... При свете «летучей мыши» я разгляды-
вал не по-негритянски суровое, со складкой
страдания, глубоко легшей у губ, лицо юно-
ши. Взгляд его был спокоен. Он превосходно
говорил по-французски и поразил меня об-
шей своей развитостью. Сидя на табурете
против меня и иногда опуская голову, он
медленно, волнуясь, прерывая речь глубоки-
ми вздохами, рассказывал мне, как белые
взяли его еще подростком на работу по руб-
ке и сплаву леса, как он старался работать,
был покорен, хотел выделиться своим усер-
дием среди других, более взрослых. Его усер-
дие заметили, отправили в миссионерскую
школу, обучили французскому языку и гра-
моте, а потом... обучили стрелять и постави-
ли надсмотрщиком. Однажды, когда несколь-
ко месяцев подряд рабочим не платили ни
сантима жалованья и кормили людей такой
гнилой мерзостью, от которой они начали
заболевать, в отряде вспыхнули волнения, и
тогда негру и другим надсмотрщикам было
приказано «успокоить эту черную сволочь».
Негр не только отказался применять силу
против своих собратьев, но успел крикнуть,
чтобы они держались твердо и добивались
своих прав, потому что есть закон. Тогда его
схватили, долго мучили и, бесчувственного,
бросили в сарай, где помещался карцер.
— Вот, посмотрите!..— показал он на свет-
лый большой рубец на груди.— Это они
жгли меня горящей головней... Им было ма-
ло того, что я упал под плетьми... Когда я
пришел в себя, я нащупал в темноте какой-то
железный засов. Я был в новом беспамят-
стве, в беспамятстве от злобы. На рассвете
за мной пришел стражник, белый. Я бросил-
ся в дверь и ударил его железом по голове.
Он упал со стоном, и я вырвал у него пи-
столет. Во дворе я увидел виселицу. Из кара-
ульной будки выбежали люди, и я, укрыв-
шись за бревном и хорошо целясь, как меня
и учили, выпустил в них всю обойму и с ра-
достью слышал, как они кричали. Я думал:
белый так же чувствует боль, как и черный,
белый так же слаб перед силой, как и чер-
ный, черному надо это понять, и тогда он
станет сильным. Я убежал в бруссу и когда
через много недель пришел ночью в свое се-
ление, то увидел, что от него остался только
пепел. Позже я узнал, что мой отец, мать и
братья замучены и убиты белыми. Это было
за тысячу километров отсюда. Я дал себе
слово убивать белых... Вы первый, которого
я пощадил.
Его лихорадило. Он поднял на меня свои
большие, теплые глаза. Я встал и пожал ему
руку. Он задержал ее в своей, низко опу-
стил голову, и я почувствовал на своей руке
слезы. Я обнял его.
Ночь он провел у меня. Впрочем, мы оба
не заснули почти до рассвета. И наш ожив-
ленный разговор закончился его согласием
остаться в отряде. Когда он сказал мне:
«Спокойной ночи!», в голосе его слышалась
горячая радость. У него было французское
имя'— Ренэ Кайд.
Он оказался находкой для меня и отряда.
Он прекрасно читал, считал, мог составить
ведомость и отчет. Я поставил его помощни-
ком Цезаря, и старик был доволен. Да и ра-
боты с каждым днем прибавлялось настоль-
ко, что Цезарю, как и мне, подчас приходи-
лось совсем трудно.
КЛЕЙМЕНЫЕ
Как-то утром, когда Цезарь с небольшой
группой рабочих находился на соседнем
участке, ко мне подошли четыре незнакомых
.негра. У них был до предела усталый вид, а
в изможденных лицах — такая робость,
страх и мольба, которых я никогда не видел
у работавших со мною негров. Нога одного
из пришедших была забинтована тряпицей,
и он все время поджимал ее, морщась от бо-
ли. Они сказали, что давно слышали о нашем
отряде, что они голодны и без работы и что
согласны работать за половинную плату. Ра-
бочие мне были нужны, хотя новоприбывшие
и не могли сразу стать за дело, до такой
степени были худы, слабы, заморены. Я за-
числил их на работу и довольствие, напра-
вил к повару, разрешил им отдохнуть до зав-
трашнего дня, а заболевшему наказал зайти
ко мне в палатку во время обеденного пере-
рыва. У него оказалась гнойная рана. Я про-
чистил ее и засыпал ксероформом.
Вечером, как всегда, для получения ин-
струкций на завтра, ко мне пришел Цезарь.
Окончив деловую часть визита, он медлил
уходить и нерешительно мялся. Зная по опы-
ту, что в тех случаях, когда он не может на-
браться храбрости заговорить о чем-нибудь
смущающем, его надо подбодрить, я усадил
дело, старый прия-
я, протягивая ему
сумрачно-торже-
голову и пря-
в глаза, он ска-
думал, взвешивал.
заботило что-то важное:
его таким
его на табуретку и занялся приготов-
лением чая, который он очень любил.
— Ну, в чем
тель? — спросил
чашку.
Он молчал,
Очевидно, его
давно не видел
ственным. Потом, вскинув
мо, как всегда, глядя мне
зал:
— Я знаю, что на белой земле есть хоро-
шие люди, даже, может быть, много хоро-
ших людей. Я знаю об этом, но знаю и дру-
гое — то, что их не пускают в Африку... Ах,
если бы все белые были такие, как вы или
капитан Мартэн, как хорошо стало бы жить
на земле! Уверяю вас, что доброму человеку
негр отдаст все силы, пойдет за ним на
смерть. Как мне хочется, чтобы белые и чер-
ные жили в мире! Я черный человек и люблю
своих людей, но и вы мне дороги, вы это
знаете...
— Да в чем дело? Говори мне прямо, Це-
зарь. У нас нет секретов друг от друга, и
если я тебя знаю, то и ты меня, должно быть,
неплохо узнал за три года.
— Хорошо. Сегодня утром вы взяли на ра-
боту четырех новых рабочих. Если бы я был
вместе с вами, я бы не допустил их к вам.
— Почему?
— Потому что они клейменые. Они бежа-
ли с каучуковых плантаций, и их ищут. Их
ищут белые. И, может быть, эти белые ока-
жутся сильнее вас, и тогда будет плохо не
только нам, но и вам.
Он печально улыбнулся.
303
— То, что неграм пло-
хо, это ничего,— они к это-
му привыкли. Но если бы
что-нибудь стряслось с ва-
ми, я бы никогда этого себе не простил. И не
один я. В лагере волнение, новых просят
уйти, чтобы они не принесли зла.
Меня и растрогала и покоробила эта за-
бота. Я поблагодарил Цезаря, и мы напра-
вились в лагерь. Большинство рабочих уже
спали, утомленные работой. Новички лежали
в стороне, о чем-то негромко переговарива-
ясь. Я сказал пришедшим и тем из своих,
кто еще бодрствовал, что знаю обо всем и
что никому ни о чем не надо беспокоиться.
В ответ я услышал громкие возгласы благо-
дарности, от которых просыпались спавшие,
и те тоже, в свою очередь, радовались за
судьбу новых своих товарищей. На другой
день я рассматривал выжженные на светлых
ладонях негров черные клейма.
А вечером того же дня при свете большо-
го костра я собрал всех рабочих и попросил
вновь прибывших подробно рассказать о се-
бе. С волнением, негодованием и злобой
вновь слушал я страшный рассказ о непо-
сильной изнурительной работе, голоде, уни-
жениях, оскорблениях и издевательствах, о
жестоких наказаниях, пытках и убийствах за
малейшую провинность, подчас даже не за
ослушание, а просто за то, что человек не
понял приказа. И, слушая, я наблюдал, как
блеск сострадания в глазах негров сменялся
огнем гнева, как сжимались их кулаки, как
нетерпеливо переступали по земле голые бы-
стрые их ноги.
Больной поправился на пятые сутки. Все
четверо оказались хорошими работниками, и
меня волновало и расстраивало только одно:
в первые дни при приближении
моем или Цезаря они начинали
работать с нервическим удвоен-
ным усердием, и в глазах их
стоял страх, как будто они ожи-
дали окрика или удара.
Недели через три на горизон-
те, на вершине ровной базаль-
товой скалы, показа-
лись два всадника. В
бинокль я разглядел
кремовые шлемы и кос-
л
— Вы так поддерживаете престиж
белых в колониях?— злобно спросил
старший.
— Нет, я только стараюсь показать жи-
телям здешних мест, что не все белые — мер-
завцы!
— Хорошо, мы еще поговорим!..— крикну-
ли всадники и взяли в карьер, выхватив пи-
столеты и поминутно оборачиваясь.
Нового разговора с ними у меня не состоя-
лось...
Г тюмы цвета хаки — обычная фор-
ма колониальных служащих. Нег-
ры, оставив работу, угрюмо смотрели в сто-
рону приближавшихся. Вдруг новички под-
бежали ко мне и упали на колени. Я строго
приказал им вернуться к работе и ничего не
бояться.
Через час всадники были передо мной.
И тот, кто, по-видимому, был старший —
рослый и усатый,— вежливо приложив руку
к шлему, спросил:
— Господин Дьедонэ?
— Да, я к вашим услугам.
— Разрешите осмотреть ваших рабочих.
— Все мои рабочие здоровы.
— Нет, мы не из медицинской комиссии,
мы агенты каучуковой компании.
— Никакой частной компании не может
быть никакого дела до моих рабочих, так как
они выполняют задачу государственной важ-
ности, и отвечаю за них только я.
' — А мы все же должны их осмотреть! —
холодно и решительно ответили прибывшие,
слезая с лошадей.
— Этого никогда не будет! — с той же ре-
шительностью ответил я.
Между тем негры медленно, стеной при-
ближались к нам. В руках у них были веш-
ки, тяжелые рейки и колья. Приехавшие,
сделав несколько шагов вперед, останови-
лись и потянулись за оружием. В лучшем для
них случае они могли убить двенадцать че-
ловек. Перед ними было семьдесят. Моя ру-
ка тоже лежала на кобуре моего кольта.
— Если вы сделаете еще один шаг впе-
ред, я поручусь, что от вас не останется и
костей,— сказал я.
Бронзово-загорелые лица непрошеных го-
стей стали болезненно-желтыми и в мгнове-
ние похудели. Они медленно, не сводя глаз
с наступавшей стены, отошли к лошадям и
вскочили в седла.
СМЕРТЬ ЦЕЗАРЯ
Старый негр, влюбленный в теодолит и
считавший, что высшее призвание человека
на земле — измерять эту землю, погиб
подлинно на своем посту.
Мы работали на равнине. Бесконечно рас-
катилась голая выжженная степь с торча-
щими то тут, то там одиночными стволами да
зарослями тощего кустарника. В разгаре ра-
боты я совсем не заметил, как все вокруг
меня стихло,— а тамошняя земля даже и в
самых пустынных местах всегда звенит, гу-
дит, жужжит, поет. Подняв голову, я уви-
дел, как с запада вставала темная, злове-
щих фиолетовых отсветов туча. Она надвига-
лась неуклонно и с пугающей равномерно-
стью — от горизонта поднималась как бы
сферическая огромная тяжелая крышка. Во-
круг нас жалобно закричали и забились пти-
цы. Свинцовая крышка закрыла солнце, про-
несся горячий вихрь, сучья двух низеньких,
близко стоявших деревьев застучали и заны-
ли со странно сухим звоном. У моих ног мет-
нулся какой-то мелкий зверек, и вдруг от да-
лекой темной грядки леса в степь выкину-
лось огромное стадо жирафов. Они бежали
в стороне от нас быстро, качающейся тя-
желой рысью, переходящей в неуклюжий
стесненный галоп, как будто несли на спи-
нах груз; их палкообразные голые шеи были
похожи на покосившийся под ветром часто-
кол.
— Они бегут так только от горящей брус-
сы,— покачал головой Цезарь.— Будет боль-
шая гроза.
Я приказал собрать инструменты, завер-
нуть их в брезент, положить вблизи меня и
сунул записи в кожаную трубку. В послед-
ние десять минут фиолетовая стена, проби-
ваемая жалами молний, неслась на нас с
чудовищной быстротой.
Я поставил палатку, и мы с Цезарем за-
брались внутрь. Через несколько- минут с
20. Мир приключений.
305’
неба обрушилась водяная буря и вмиг смя-
ла легкую постройку. Это был не дождь, не
ливень — на землю опускался тяжкий водя-
ной пресс. Я уже привык к тропическим тор-
надо. Здесь от этого гудящего неистовства,
от молний, жгущих сетчатку глаз, и еще бо-
лее тяжких секунд томительной темноты я
почувствовал себя беспомощнее того жалко-
го зверька, который несколько минут назад
мелькнул у меня под ногами,— мне захоте-
лось броситься на землю, уцепиться за сла-
бую, сожженную траву, чтобы уцелеть в этом
беснующемся, низринувшемся на землю хао-
се. Дикий грохот, казалось, в самых недрах
земли будил отклик, угрозу, рокочущий
страшный гул. В какой-то момент меня и
швырнуло на землю; за секундой темноты
как бы чудовищный тонконогий ослепитель-
ный паук упал с неба, бросил свои коленча-
тые лапы-стрелы к небу и в землю и взор-
вался. Грохот этого взрыва был так силен,
что я оглох. Молния ударила в дерево непо-
далеку. Потом мы долго смотрели на обуг-
ленную голую мокрую головешку, торчав-
шую на фоне неба.
Мы стояли по щиколотку в воде. Под осле-
пительным блеском пляшущих молний всю-
ду, куда ни хватал взор, расстилалось чер-
ное, удваивающее огонь молний, рябое зер-
кало воды. Сила колеблющегося света была
так велика, что она прожигала плотную гу-
дящую массу воды и видимость была боль-
шой. Я испытывал страх и непереносимую
тоску; глазам моим чудилось, что не оста-
лось на земле уже ни пяди материка, что,
куда бы я ни двинулся, всюду будет вода,
все под нею погребено. Я все же пересилил
себя. Кладь была затоплена, и в смятенной
голове моей родилась мысль — спасать ин-
струменты. Напрягая глотку, я закричал
Цезарю, что надо взобраться на дерево и
привязать повыше теодолит и трубку с за-
писями, отмечавшими нашу семидневную ра-
боту. Он покорно отыскал все, что нужно, и
зашлепал по воде к ближайшему дереву. Пе-
рекинув лямку через плечо, он начал караб-
каться по голому стволу и скоро скрылся в
кроне. Я стоял под деревом, пытаясь рас-
смотреть, где он; меня заливала вода. Он
задерживался, я начинал нервничать,— мне
хотелось пойти поискать места помельче: во-
да стояла уже выше чем на полметра.
— Укрепил? Да что ты там возишься! —
крикнул я, хоть и знал, что голос мой до него
не дойдет.
Вдруг высоко вверху раздался пронзи-
тельный визг, и тяжелый узел свалился в
воду. Я кинулся вперед и при свете молнии
увидел искаженное, дергающееся лицо Це-
заря. Приседая на корточки и подскакивая,
он кричал страшно, ровно, захлебываясь, и
держался руками за бок. Его ужалила змея.
Может быть, это была беспощадная зеленая
«минутка». Я сбросил все, что на мне было,
положил сверху палатку, устроил для него
род сиденья. Он стал стихать, только весь
бился крупной дрожью; тяжело опустился в
воду, сел, потом отыскал мою руку, повер-
нулся на бок и положил ее себе под щеку.
Можно было бы развести костер и прижечь
рану раскаленным железным прутом, но об
этом нечего было и думать: проклятая вода
растворила все, и моя коробка спичек пре-
вратилась в кисель.
Я стоял перед ним на коленях, другой ру-
кой гладил его жесткие седые курчавые во-
лосы и плакал — я был совершенно беспо-
мощен. Ливень уменьшался, светлело. Сине-
ватые губы Цезаря стали черными, потом
покрылись мутной пленкой, и он завел гла-
за. Я был в отчаянии. Случись несчастье в
жилом месте — марабу знают таинственные
составы, обезвреживающие яд многих змей,
но семь дней мы шли, не видя человеческо-
го следа, а до ближайшего селения по ста-
ринной карте оставалось еще километров три-
дцать, да к тому же бывало нередко, что мы
не находили и пепла там, где на этих кар-
тах обозначались целые города.
Я терял самое близкое мне здесь, да, ка-
жется, и во всем мире, существо и только
сейчас почувствовал, как дорог мне этот
сильный, скромный, умный и добрый человек.
Я решительно поднялся и приказал шести
самым крепким рабочим как можно скорее
нести больного в сторону селения. Если он
проживет еще часов пять — шесть, может
быть, его удастся спасти.
Они ушли, неся Цезаря на носилках, по-
бежали быстро и согласно, расплескивая во-
ду. Через час один из скороходов вернулся
и сказал: «Цезарь ушел». Он низко опустил
голову. Негры плакали. Еще через час при-
несли тело бедного моего друга. Яд дошел до
его сердца. В последней предсмертной кон-
вульсии он сильно выгнулся навзничь. Когда
я подошел к нему, он уже начал стынуть.
Усилия выпрямить его хребет были тщетны.
Мы вырыли глубокую яму под деревом —
местом его гибели, сколотили нелепо высо-
306
кий гроб и так и похоронили его, изогнув-
шимся в крутую скобку.
Через два дня над могилой выросла гора
камней, увенчанная металлической таблицей
со звездой и полумесяцем и надписью:
«Здесь погребен французский гражданин Це-
зарь, не имеющий фамилии. Да будет свя-
щенно для всех имя человека, отдавшего
свою жизнь науке!»
ЛИЦО БЕЛЫХ КОЛОНИЗАТОРОВ
В начале моего повествования я упомянул
о молодом человеке, с которым встретился и
подружился на пароходе и который, как и я,
направлялся в дебри Черного материка. Имя
Эрнеста Делона навсегда останется в памяти
моей как символ беспокойной совести, не-
подкупной честности, неукротимого мужества
и высокого благородства.
Я в рассказе не возвращался к нему, по-
тому что предварительно хочу сообщить о
самых мрачных, самых подлых сторонах ко-
лониального быта, на фоне которых резко
выделяется светлый образ Эрнеста.
«Негр — такой же человек, как и я» — эту
«истину» услышишь только из уст самого
передового, просвещенного и либерального
европейца, а так как таких, по существу, со-
всем не много, то иной обыватель так и про-
живет всю жизнь, не узнав об этой «истине».
Негр в представлении европейского мещани-
на — это «дикарь», забавное, но иногда и
опасное человекоподобное. Те же, кто прямо
или косвенно состоит в немногочисленной, но
крепко спаянной армии колонизаторов, кто
строит собственное и своих хозяев благосос-
тояние на жесточайшей эксплуатации несча-
стных людей, те утверждают и проповедуют,
что негр — это животное, тупое, ленивое, бес-
сознательное и бесчестное, которому понятен
только один язык — язык кулака, плетки,
тюрьмы, пулемета...
Ленивое?.. Да кто же стал бы с охотой
делать дело чужое, непонятное и ненавист-
ное! Работу, его интересующую, негр прово-
дит с настойчивостью и упорством исключи-
тельным. Бесчестное?.. А уместно ли вообще
говорить о честности там, где свирепствует
жесточайшее хищничество, грабеж, насилие,
воровство человеческого труда! Тупое?.. Но
ведь это самый поэтический и, несомненно,
самый музыкальный народ на земле!..
Когда-то, в отрочестве, я с упоением читал
книгу доктора Ливингстона о его путешест-
вии по Замбези. Достоинство народа, прие-
мы, обмен подарками, дань за проход по той
или иной территории, свободная и широко
развитая торговля, власть племен, с которой
в полной мере должны были считаться экспе-
диции белых,— как не похоже все это на Аф-
рику наших дней! Французская Африка была
«покорена» всего в 90-х годах прошлого ве-
ка. Перед лицом колониальной тирании с
тех пор давно стихли междоусобные распри,
хотя гнет европейцев еще не объединил в
нужной мере негров для защиты их естест-
венных человеческих прав. Нищета среди
негров достигла степени подлинно чудовищ-
ной. Болезни, на семь восьмых вследствие
недоедания, сжигают целые племена. Исто-
щенных голодом и принудительной работой
на белых негров непрерывно косят малярия,
злостная дизентерия, туберкулез, сонная бо-
лезнь... Вожди давно стали агентами коло-
ниального начальства. Под влиянием гнета
белых миролюбивый, добрый, приветливый
народ вымирает столь стремительно, что, ес-
ли не будут приняты самые срочные меры,
может быть, всего несколько десятилетий от-
деляют нас от полного их исчезновения, от
пустыни на огромной части нашей планеты.
Французская буржуазная литература со-
здала вульгарно-идиллический образ неких
избранников судьбы, счастливых детей полу-
денного солнца, которые, кажется, только
тем и занимаются, что день и ночь пляшут
вокруг костров под свои там-тамы и которых
райская природа обеспечила решительно
всем — стоит только открыть рот, подойти к
любому дереву и тряхнуть его. Вздор, ложь,
дикая глупость, сознательное введение чита-
теля в обман! Кусок рваной ткани вокруг
бедер негр носит не потому, что большего не
требуется под тропиками, а потому что он
нищ. Он очень любит приодеться — ведь
украшает же он себя татуировкой, ожерелья-
ми, браслетами. Да, наконец, одежда ему по-
просту нужна: в Африке при адовой жаре в
некоторые периоды года нередки холодные
ночи, и голые люди принуждены бывают за-
рываться в песок. Негр всегда голоден, всю
жизнь голоден, он мучится голодом, он дума-
ет о еде, мечтает о еде, слагает о еде песни
и поет их!
Засухи, эпидемии, жестокая натуральная
повинность, чудовищные налоги!...
Но негру негде зарабатывать деньги. И
что может дать ему скудное его хозяйство!
И вот приходится продавать себя в подлин-
20*
307
ное рабство, идти на каучуковые плантации
к белым и за пятнадцать — восемнадцать ча-
сов каторжного труда получать пятьдесят
сантимов и в лучшем случае — один франк.
Покинутое хозяйство гибнет, а фактическая
сумма налога все повышается, потому что
сумма эта, наложенная на определенный рай-
он, не меняется, но люди вымирают, и жи-
вым приходится платить не только за себя,
но и за мертвых.
Мои сослуживцы-французы, администра-
тивные чиновники, колонизаторы-профессио-
налы радуются дешевизне жизни в колониях.
И ни один из них не имеет совести подумать
о том, что по низким ценам негр продает
продукты только белым, потому что белые
сами же эти цены и установили. А с негра
он должен брать в два — три раза дороже,
чтобы оправдать расходы и возместить убыт-
ки от торговли с белыми. У нас на рынке сто-
ят те же цены, которые были и в девятьсот
шестнадцатом — семнадцатом годах, с той
только разницей, что тогда метр простейшей
ткани, ввозимой из метрополии, стоил в де-
сять— двенадцать раз дешевле.
Мое внимание к вопросу об отношениях
между белыми и черными впервые серьезно
привлек эпизод с англичанином и стариком
негром в столовой парохода, когда я впервые
направлялся в Африку. А там все больше
стали открываться глаза мои на мрачную
действительность. Ехал я с очень скудным
багажом знаний и в этом смысле ничем не
отличался от среднего француза — разве что,
перенесший немало лишений, чувствовал к
неграм жалость. Нет, лучше всяких книг и
домыслов учит и развивает человека жизнь.
Наша компания полуправительственная,
получастная. И, еще только приехав пред-
ставляться на базу, я резко почувствовал вот
эту атмосферу рабовладельчества, всевла-
стия, слепоты, жестокости, внутренней раз-
нузданности и делячества. Белые едут в ко-
лонии только для того, чтобы в условиях
почти полной вседозволенности как можно
скорее и всеми способами набить карман и
тем обеспечить себе сытую старость в метро-
полии. Когда окончилась официальная часть
моего визита, мне сказали, что я могу стать
участником одного «весьма выгодного» пред-
приятия. Я ответил, что у меня пет денег. На
меня посмотрели как на младенца и разъяс-
нили, что от меня требуется только согласие
внести пай в размере полугодового заработ-
ка, а реализовать аванс — это уже не мои
заботы. Чтобы не испортить себе сразу же
отношения с сослуживцами немедленным от-
казом, я попросил разрешения подумать. Ве-
чером, после обильного ужина, я долго слу-
шал рассказы о «райских» возможностях
для белого человека в колониях, о том, какие
несметные богатства несет доставка из мет-
рополии тканей, вина, оружия. Мне стало
так противно, что в тот же вечер, прощаясь
с сослуживцами и начальниками, я заявил
решительный отказ от участия в «выгодном
предприятии».
Самая тяжелая из натуральных повинно-
стей для негров — это «носка». В Африке
почти нет дорог, и передвижение совершает-
ся пешим порядком. Белого негры несут в
особом плетеном кресле на носилках; его ба-
гаж — подвешенным на шестах или просто
на голове. А негр несет на голове до тридца-
ти килограммов клади при суточном пути в
тридцать километров. По закону полагается
оплачивать его труд — правда, в размерах
столь ничтожных, что денег хватает только
на скудную еду. На деле же закон этот поч-
ти всегда попирается — негру не платят ни-
чего. Упал, умер, что за пустяки, сейчас же
вытребуем другого,— так рассуждает белый
колонизатор.
Первое письмо от Эрнеста Делона пришло
через полгода. Мы одинаково тяжело перено-
сили климатическую пересадку. У него тоже,
как он писал, «плавился мозг подобно воску»,
сердце не справлялось с переменами в орга-
низме, бывали приступы тоски, страхов, от-
чаяния. Но за всем этим звучали в письме
особенные ноты — тревоги, возмущения и
гневного протеста.
«В течение лицейского курса нам вбивали
в головы,— писал он,— что мы, французы,
выполняем высокую миссию в отношении
наших «младших братьев», что мы несем в
колонии просвещение, культуру, материаль-
ный расцвет. В этом убеждении формирова-
лось и формируется сознание миллионов на-
шей молодежи. Какая подлая, какая чудо-
вищная ложь! Я встретил здесь быт даже не
феодальный и даже не рабовладельческий,—
ибо разумный хозяин обеспечивал рабу, как
и скотине, пропитание хотя бы в такой ма-
лой доле, чтобы тот не умер от голода. Здесь
со злобным упоением истребляют ни в чем
не повинный и, несомненно, самый миролю-
бивый народ на свете. Я переношу самое не-
счастное, самое оскорбительное время моей
жизни...»
308
Прошло еще некоторое время, и я полу-
чил короткое, взволнованное сообщение от
моего друга:
«Позор, позор! Я начинаю ненавидеть
самого себя за мою белую кожу. У нас проис-
ходит нечто более страшное, чем то, что бы-
ло в крае двадцать лет назад. Здесь присту-
пили к постройке железной дороги Брацца-
виль — Черный Мыс. Вы не можете себе
представить, какие ужасы у нас творятся. Я
вооружил против себя всех здешних белых,
но я не могу оставаться равнодушным к то-
му злодейству, к тому еще невиданному на
негритянской земле преступлению, которое
происходит. Я написал в министерство коло-
ний доклад с подробным изложением толь-
ко того, что видел сам, и получил короткий
ответ, рекомендующий мне «быть несколько
скромнее». Вы понимаете: у меня стынет
кровь в жилах от ужасов, происходящих пе-
ред глазами, а мне рекомендуют «скром-
ность»!.. Вероятно, меня уволят, но отныне
я уже навсегда связываю личную свою судь-
бу с Африкой».
Да, он прав, Эрнест. «В Африке нет места
сентиментальности»,— гласит знаменитая
«формула» Пульстона — англичанина, изве-
стного далеко за пределами Британии,
циничнейшего знатока-«практика» колони-
альных дел. Да, да, в колониях «великих дер-
жав» Европы нет места для честности, спра-
ведливости, милосердия, уважения человека
к человеку. Там только бич, тюрьма, висели-
ца, пулемет. Да и как же по-иному могут
рассуждать Пульстон и ему подобные, поль-
зующиеся той сытой, легкой, праздной жиз-
нью, которую обеспечивает им открытый,
узаконенный грабеж!..
ВСТРЕЧА С ДРУГОМ
Прошло около года. Как-то на пригорке
вдали показался человек. И в трубу теодоли-
та я рассмотрел опрокинутую фигуру голого
гонца. Висевшая через плечо сумка хлопала
его на бегу по боку — это была почта с базы.
Негр передал мне пакет. Среди казенных
бумаг было письмо от Эрнеста Делона. Чело-
век большого и доверчивого сердца делился
со мною, конечно, не только своими горестя-
ми, но и радостями. Радость в его жизни бы-
ла только одна —оставленная в Париже се-
мья. Он сообщал, что маленькая клетушка
грязной гостиницы, где жили мать и сестра,
сменилась отдельной скромной квартирой,
что мать не ходит больше по чужим людям
стирать белье, что сестра перестала носить
платье с чужих плеч — унизительные подар-
ки всяческих благотворительных комитетов.
В далеком Париже заочно знали и меня.
В каждом письме другу неведомая мне, но
уже близкая моему сердцу трудовая семья
неизменно посылала мне привет, благодари-
ла за доброе отношение к сыну и брату, при-
глашала к себе на время отпуска. Наша пе-
реписка, мало сказать, сблизила меня с Эр-
нестом— она сроднила нас, как общий окоп,
как одна солдатская ложка на два котелка,
так сходны мы были в наших чувствах, в на-
шем восприятии мира и новой жестокой об-
становки,— только он был горячее, стреми-
тельнее и непосредственнее меня... В этом
письме он сообщал, что только что вернулся
из Парижа, что у него остался еще неисполь-
зованный месяц отпуска и он хочет навестить
меня.
Моему другу я ответил с тем же почтальо-
ном, а к письму приложил план местности и
тот приблизительный пункт, в котором я
предполагал быть через два месяца, к сроку
его приезда. Отыскать меня в беспредельных
просторах черной степи предлагалось уже
его опыту: ориентировочных точек было не-
много.
Он приехал на две недели раньше, чем
предполагал. Я с нетерпением, с учащенно
забившимся сердцем рассматривал вдали, в
струях синего воздуха, торжественную про-
цессию. Впереди шел рослый человек в белом
шлеме, за ним двигалась цепочка негров и на
прогибавшихся шестах несла подвешенную
кладь. Они заметили нас раньше, чем мы их,
и шли уверенно по прямой, то скрываясь в
неглубоких складках местности, то поднима-
ясь над гребнями.
Как изменился мой друг! Прокаленный
солнцем, темно-бронзовый, радостно свер-
кающий белками больших глаз, бритоголо-
вый, похожий на отважного пионера-исследо-
вателя из романа прошлого века, в шлеме,
тяжелых горных башмаках и широких корот-
ких штанах, обнажавших колени, он удивил
меня своим здоровым видом — вероятно, в
период нашего знакомства он еще рос, так
был сейчас неузнаваемо крепок, плечист, ши-
рокогруд. Мы расцеловались как братья.
Я остановил работу и на два дня распустил
отряд.
Мы пошли к стоянке... Из большой плете-
ной корзины он извлекал парижские подар-
309
ки мне. Милое сердце! Он не забыл моего
коротенького замечания когда-то, в один из
первых разговоров на пароходе, что я по про-
исхождению полурусский, и выкладывал на
стол палатки банки малинового варенья, ка-
кие-то коржики, бутылку русской водки
скверного французского изготовления, коро-
бочки рижских килек, связки сухой тарани,
баночки маринованных грибов, черный ока-
меневший хлеб, мешочек сухого зеленого ук-
ропа.
Я был очень растроган, но, тараща глаза,
не мог удержаться от хохота. Нечего ска-
зать — укроп, конечно, превосходная при-
права к удаву, жаренному в зловонном масле
«кориже», а перед жирафьим рагу как не
опрокинуть в рот рюмку русской водки,
доведенной почти до температуры кипения,—
где же ее охлаждать, когда до ближайшей
речки километров двадцать пять!
Мы дали друг другу слово в этот день не
касаться ничего тяжелого, мрачного, дурно-
го и отдаться только радостям долгожданной
встречи. Мы закатили «лукуллов пир» на
удивление и восторг моих ближайших по-
мощников, приглашенных к торжественному
столу.
Другим был наш следующий день. Эрнест
передал мне некоторые свои записи, и я
узнал подлинно чудовищные по своей низо-
сти вещи. Уже больше пятидесяти хищниче-
ских компаний орудуют во Французской
Африке. И самые жадные, жестокие и под-
лые это: «Горная компания Конго», «Лесная
компания», «Санго-Убанга», монополизиро-
вавшая добычу каучука, «Общество Верхне-
го Огуэ» и усиленно поддерживаемое прави-
тельством «Общество Батиньоль».
— Вы понимаете,— стискивая сильные ку-
лаки, говорил он,— за один только минувший
год в одном только Верхнем Огуэ
агентами «Лесной компании» за не-
доставку назначенного количества
каучука убито тысяча сто негров. Но то,
что происходит на постройке железной до-
роги Браццавиль — Черный Мыс, совершен-
но невообразимо. С 1924 года в Конго идут
восстания, люди прогоняют и иногда уби-
вают вербовщиков и разбегаются. Их ло-
вят и с веревками на шее под конвоем ведут
на постройку — ведут тысячи километров
через бруссу, ведут иных больше года. И лю-
ди тысячами мрут по дороге от голода и
истязаний. Забирают не только мужчин, но и
женщин. Официально негров мобилизуют
каждого на два года, но их не отпускают и
потом, заставляют строить бараки, мосты,
дома для администрации. Когда наконец ка-
кой-то небольшой процент выживших отбы-
вает и это беззаконие и отправляется по до-
мам, их перехватывают по дороге агенты тех
же компаний и вновь направляют на прину-
дительный труд. Здесь они рубят деревья,
подчас столь огромные и тяжелые, иные из
которых не в силах поднять сто человек. Не-
гры волокут через лесные дебри эти деревья
десятки километров до реки, и тут обнаружи-
вается, что деревья некоторых пород тонут в
воде,— их продолжают тянуть вдоль берега.
Деревья обычной плотности связываются в
плоты, а на мелях и перекатах они вновь
разбираются и перетаскиваются вручную.
Страшная, подлинно убийственная работа.
Знаете, каков точно процент смертности сре-
ди рабочих лесных компаний? Тридцать семь
процентов! Но только пятая часть мобилизо-
ванных, чудом выживших людей добирается
в конце концов до своих семей. А знаете,
сколько негров умерло от истощения и непо-
сильной работы на постройке этой проклятой
дороги Браццавиль— Черный Мыс? Почти
двадцать тысяч. То есть почти сто пятьдесят
негритянских трупов легло пока что на каж-
дый километр пути.
Он стоял как глыба, широко расставив
сильные ноги...
Мы прощались горячо, полные веры в воз-
можность добиться справедливости и созна-
ния необходимости ее добиваться. Эта встре-
ча отметила новый этап в моей колониаль-
ной жизни.
ТАК ДОЛЖНО БЫЛО БЫТЬ...
Однажды вечером ко мне в палатку при-
шли мои помощники и взволнованным шепо-
том сообщили, что по краю разнеслась весть
о каком-то негре, пробирающемся ко мне из-
далека и по каким-то причинам скрываю-
щемся от белых. Через неделю они передали,
что путешественник уже приближается к на-
шей стоянке. А еще через несколько дней,
уже глубокой ночью, меня разбудили и ска-
зали, что он здесь.
Откинулась пола палатки, и вошел плечи-
стый сутулый негр, совершенно седой и с вы-
ражением глубокого страдания, тоски и го-
ря. Он низко поклонился мне, сказал, что его
зовут Мала и что он пришел ко мне с особым
поручением. Вдруг он опустился на землю,
на скрещенные ноги — вероятно, он был му-
сульманин,— низко склонил голову и замер.
Когда через несколько минут в нетерпении я
коснулся его плеча, он поднял лицо, залитое
слезами.
— Ушел самый прекрасный человек, ко-
гда-либо живший на черной земле!—глухо
сказал он.— Он был верным другом наших
людей, нашим судьей и защитником. Белые
его убили потому, что он любил нас, а это —
преступление.
Сердце мое оборвалось. Я молча поднял
пришедшего и обнял его. Он рыдал не сдер-
живаясь, плечи его вздрагивали, тело била
крупная дрожь.
— Он мне и многим неграм спас жизнь.
Неужели же нужно убивать людей за то, что
они спасают от смерти других людей, пусть
даже в тысячу раз худших, чем они сами.
Ведь и хорошие и дурные живут только один
раз, смерть все равно возьмет каждого,
она — общий враг, зачем же убивать, зачем
помогать врагу?..— повторял он.
На боку негра я увидел глубокую ножевую
рану. Мала бежал с группой мобилизован-
ных на постройку Браццавил-океанской же-
лезной дороги и попал под штыки каратель-
ного отряда. Истекавшего кровью, потеряв-
шего сознание, его нашел на берегу ручья
Эрнест Делон, вылечил и под измененным
именем зачислил в партию своих рабочих...
Все так же дрожа, негр открыл свой полый
костяной браслет на левой руке и протянул
мне листок бумаги, свернутый в трубочку.
— «Милый друг мой,— прочел я,— я живу
в обстановке тревоги и многих опасностей.
Если со мною что-нибудь случится, верный
человек передаст вам эти строки. Продол-
жайте в меру ваших возможностей оставать-
ся защитником угнетенных и, если предста-
вится случай, расскажите честным людям,
число которых на земле все увеличивается, о
том, как живут люди черной кожи и золото-
го сердца».
Так должно было быть... Я слушал траги-
ческую повесть. Проклятый мир, где человек
с детства, со школьной скамьи надевает на
себя ярмо предрассудков, мешающих ему
расправить плечи и поднять лицо к небу, гля-
нуть на солнце! Темный мир, где всякий, все-
таки осмелившийся поднять голову, подле-
жит уничтожению!..
Эрнеста Делона ненавидели белые — пред-
ставители правительственной администрации
и особенно служащие концессионных пред-
приятий. Но считаться с ним приходилось.
Заброшенную ничтожную агрономическую
станцию с тремя невеждами-пьянчужками в
качестве смотрителей он поднял до высоты
серьезного научного учреждения. Неусыпная
энергия, пытливость ума, прирожденная ода-
ренность резко выделяли его среди коло-
ниальных «деятелей» — в лучшем случае,
тусклых чиновников. Результатами его мно-
гочисленных и смелых опытов заинтересова-
лись видные специалисты страны.
Между тем колониальный грабеж при пол-
ном попустительстве правительственных ин-
станций все усиливался, аппетиты хищников-
предпринимателей повышались, совершенная
безнаказанность новых владык края делала
их все беззастенчивее, наглее, требователь-
нее. Гнет достигал пределов человеческой
выносливости и самого кроткого терпения.
Земля начинала волноваться, кое-где вспы-
хивали отдельные неорганизованные очаги
активного протеста, но каждое такое высту-
пление подавлялось с самой свирепой жесто-
костью. И вместе со всем этим росла, шири-
лась и крепла среди негров популярность
Эрнеста Делона.
Однажды после очередной экзекуции с од-
ного из участков каучуковой компании раз-
бежалась большая партия рабочих. Админи-
страцией участка были разысканы и схваче-
ны десять «главных смутьянов», то есть на-
иболее сознательных, развитых и отважных
негров, и повешены на территории планта-
ции. Весть о новом преступлении молниенос-
но разнеслась по краю — повешенные поль-
зовались особым почетом и доверием населе-
ния. Многотысячная толпа негров обложила
поселок, где помещалась администрация уча-
стка, и прервала все средства связи. Негры
потребовали немедленной выдачи начальни-
ка участка, виновника расправы, чтобы по-
весить его на том же поле, где были казнены
негры. Осаждавшие были вооружены только
копьями, но гарнизон поселка, состоявший
из частной полиции общества, был совершен-
но ничтожен перед этой людской возбужден-
ной лавиной. Начались переговоры. Неграм
предложили улучшить условия их работы, а
в счет грядущих благ немедленно передать
им большую партию продовольствия. Изго-
лодавшиеся люди согласились. Им в самом
деле были выданы крупные запасы маиса,
маниоки, проса и бобов. Эрнест, узнав о про-
исшедшем, почуял неладное. Он произвел
анализ продуктов. Они оказались отравлен-
ными. Еще одно преступление было предо-
твращено.
Ночью Эрнеста схватили. Извещенные до-
зорными, негры вновь напали на поселок,
перебили администрацию и освободили плен-
ника. Образовался большой повстанческий
отряд, стремительно увеличивавшийся. Но...
через несколько дней на отряд были броше-
ны солдаты. Против почти безоружных лю-
дей заработали винтовки, пулеметы, грана-
ты. Повстанцы были рассеяны. В одном из
боев Делон получил тяжелое ранение. Груп-
па негров укрыла его — унесла в заросли
бруссы, на тропинки, только им известные и
недоступные для чужих. Тогда вдогонку был
послан самолет. Гроздь бомб уничтожила
укрывшихся и командира повстанцев.
Эрнеста Делона объявили изменником. Это
был высокий патриот, жадно, страстно, жерт-
венно любивший свою родину, ее великую
историю и людей, принявших историческое
наследие и продолжающих национальную
традицию,— честных, трудовых, созидающих
людей. Единственное, что он предал,— это
интересы золотого мешка.
СЫН
Африка, Африка... Степь, черная саванна,
выжженная земля; голые деревья с путаю-
щейся в небе кроной, причудливой, как в ки-
тайском рисунке тушью, сухой воздух, пере-
секающий глотку, и солнце — неотступно-
яростный палач; риск ежеминутной встречи
с пантерой, крокодилом, змеей; кусок рваной
ткани или шкура козленка на бедрах челове-
ка; первобытные папоротники, белые лотосы
на зеркальных озерах; белоперые аисты, за-
стывшие над водой как бы в бесконечном
сне; утреннее марево по горизонту; далекая
гряда, курчавая от сказочного леса; стада
собачьеголовых обезьян, словно в древней-
шей скульптуре сошедших с полки египетско-
го музея; нежная грация и благодарная до-
верчивость черной детворы, сбегающейся ко
мне, как только я показываюсь в поселке, ла-
стящейся ко мне, трогательно заглядываю-
щей мне в глаза; тоненькие пальцы и неж-
нейшие звуки «кунди» — маленькой арфы;
хрустальные молоточки всевозможных кси-
лофонов и печальные и прекрасные песни
черных людей... Лучшие годы моей жизни от-
дал я Африке. И куда бы ни бросила меня
судьба, уже до гробовой доски будут томить
меня видения Черного материка: сухой ше-
лест пальм, завораживающие мелодии нег-
ров, мой седой помощник Цезарь и незаб-
венный друг Эрнест Делон...
Тоска, одиночество, безразличие к работе,
ночные галлюцинации, усталость меня дави-
ли. Встретив как-то в большом селении мул-
лу, я сказал ему, что, вероятно, не совсем
здоров. Он долго всматривался в желтизну
моего загара, долго щупал мое лицо и давил
на глаза, и сказал, что у меня «неправильное
дыхание». После консультации, приняв обыч-
ный «матабиш», что означает и плату, и по-
дарок, и взятку, он дал мне несколько стран-
312
ных орешков. Это были «кола», притом осо-
бая редкая порода, чрезвычайно концентри-
рующая природные свойства растения и поль-
зующаяся под тропиками той же славой, что
и женьшень в Азии. Мякоть колы давно
входит в значительный сектор современной
европейской фармакопеи. Те, что дал мне
марабу, почитаются среди местного населе-
ния просто магическими. Я жевал горькова-
тую и терпкую, холодящую язык мякоть и
через полчаса почувствовал возбужденность
почти наркотическую. Через два дня пришло
в порядок сердце, все чаще дававшее пере-
бои, исчезли усталость и тоска, я снова по-
чувствовал охоту к жизни.
Мы приближались уже к границам Даго-
меи. Начинались места, более обитаемые,
чем раньше, когда подчас на протяжении
сотни километров не встречали мы человече-
ского следа.
Однажды на работе я увидел, как из зарос-
лей вблизи реки выскочила группа негров с
длинной «таитэ» — пирогой из папируса — и
быстрее ветра помчалась к воде. Стоявшие
неподалеку наши вешильщики бросились за
ними. Почуяв недоброе, направился в ту сто-
рону и я.
В кольце вскрикивавших людей лежал на
песке черный мальчик лет четырех — пяти...
Мне рассказали, что отец с маленьким сыном
на спине переплывал реку. Место было до-
вольно известное; здесь обычно и перебира-
лись люди с того берега, со стороны селения.
Но внезапно из скрытой пещеры выскочил
крокодил и бросился на людей. Негр погиб,
ребенка удалось отбить.
Я часто вижу смерть под тропиками. Чер-
ные люди гибнут от змей, львов, пантер, ге-
пард, крокодилов — на охоте, за работой, у
стад. На моих глазах однажды переверну-
лась лодка и дико кричавших людей пожира-
ли крокодилы. Я стоял на берегу с винтов-
кой в руках и в злой решительности то при-
кладывал ее к плечу, то опускал, боясь по-
пасть в людей, а когда понял, что все конче-
но, в ярости выпустил три обоймы в разгу-
лявшихся гадов и немного успокоился только
тогда, когда двое из них показали над водой
свои мерзко-белые блестящие брюха.
Здесь, когда я увидел этот выпуклый чер-
ный лобик и полузакрытые глаза, из кото-
рых тихо текли слезы, изуродованную уда-
ром страшных челюстей ногу и мраморно-бе-
лый песок, впитывавший алую кровь,— у ме-
ня болью сжалось сердце. Я быстро снял с
себя пояс и туго перетянул ногу мальчика
выше колена, над рваной раной. Потом я
поднял его на руки и отнес в палатку.
Он стонал и бился на своей маленькой кро-
вати, наспех сколоченной из ящичных досок,
и мне пришлось в конце концов привязать
его к койке полотенцами.
Я заставил его выпить полстакана рома и,
когда он затих, промыл рану спиртом, затем
прокаленным на огне ножом осторожно вы-
ковырял из раны песок и мелкие камешки и
залил рану йодом. От боли ребенок закри-
чал. Я туго забинтовал рану. Вечером, вы-
званный кем-то из селения, прибежал мара-
бу— старый, слюнявый, грязный, с бельмом
на глазу,— явился со своими инструментами,
снадобьями, амулетами и заговорами. Я не
пустил его: маленький африканец взвол-
новал меня острой жалостью, и я с особо не-
приязненной недоверчивостью отнесся на
этот раз к медицинскому опыту жрецов, хотя
знаю, что хранит он некоторые секреты, еще
не открытые белыми. Ночью мальчик начал
бредить, и я ни на шаг не отходил от него, да-
вая ему питье, успокаивая его, гладя его кур-
чавую головенку. К утру он стих. Мне пока-
залось, что он умирает, и спазма перехвати-
ла мне глотку. Нет, это был короткий сон, и
скоро больной очнулся, облизал запекшиеся
губы и опять попросил пить... Он лежал по-
том четверо суток, медленно поворачивая го-
лову из стороны в сторону, тихо стонал и час-
то впадал в беспамятство. Его била лихорад-
ка: он потерял много крови, а я все боялся,
что зубы чудовища отравили его кровь.
Лечение и неотступное наблюдение сдела-
ли свое дело: рана начала заживать. Через
месяц мальчик поднялся с кровати. У него
все-таки оказалась задетой кость, и он ос-
тался слегка хромым на всю жизнь. Я без
жалости и нежности не мог смотреть на ма-
ленького инвалида, опиравшегося на само-
дельный костылек, давно забывшего о страш-
ном происшествии и с веселой беззаботно-
стью попрыгивавшего возле палатки.
Не помню, кто подметил, что нельзя делать
добро «безнаказанно»,— к человеку, которо-
му ты оказал услугу, уже не останешься рав-
нодушным. Негритенок, приветливый, довер-
чивый и веселый, мне нравился все больше.
Я решил оставить его у себя, не думая о бу-
дущем,— время покажет, что делать дальше.
Привязывался и он ко мне все сильнее, по-
степенно забывая об отце. Мальчик был раз-
говорчив и необыкновенно любознателен: на
313
его лбу постоянно появлялась почти мучи-
тельная гримаска, когда он усиленно ста-
рался что-нибудь понять, и эта необычная
для ребенка морщина делала его до трога-
тельности привлекательным. Я разослал не-
которых моих приятелей-негров по окрестно-
стям навести справки о семье мальчика.
И оказалось, что погибший негр был вдов,
недавно женился вторично и молодая жен-
щина охотно отказывается от пасынка.
Мальчик привязался ко мне сильно и, как
все дети, требовательно и нежно. Больше
всего он любил сидеть у меня на колене, вы-
тянув раненую ножку на ящик рядом, обняв
меня одной рукой за шею, блестя глазенка-
ми и щебеча, судя по его возбужденности,
что-то очень для него интересное: о небе, о
лесе, о торнадо, о цветах, о зверях и людях,
обо всем том, чем наполнен огромный мир,
впервые открывающийся перед его зоркими,
умными и внимательными глазами.
Никогда не забуду маленького случая, на-
смешившего меня, но опять заставившего за-
думаться. После бессонной ночи, проведен-
ной за рабочими записями, в дневной пере-
рыв после обеда я прилег отдохнуть и крепко
заснул. Я пришел в себя от каких-то не-
приятных прикосновений. Приоткрыв глаза,
я увидел, как мальчуган лил себе на ладонь
из пузырька чернила и с великим усердием
мазал мою руку. Она была черна уже по ло-
коть. Я не сразу догадался о происхождении
столь странной забавы. Едкая жидкость для
вечного пера отходила с трудом. Кончив
мыться, я поймал на себе взгляд сожаления
и упрека. Я понял: маленький негр хотел ис-
править ошибку природы, сделавшей меня
белым — одним из тех страшных людей, о
которых он слышал, которые принесли столь-
ко несчастий обитателям тропиков и на ко-
торых я совсем не был похож.
Я был рад и благодарен судьбе за неожи-
данный подарок, за эту случайную встречу.
Личная жизнь моя опять осветилась смыс-
лом. Две смерти стояли за моей спиной —
Цезаря и Эрнеста. Маленькому существу
спас жизнь я. И жизнь эта становилась мне
все дороже, она умеряла мое одиночество,
несла с собой ласку.
Я овладел иглой и из своего белья и пла-
тья сшил приемышу штанишки и курточки,
а из остатков порвавшейся пикейной тужур-
ки соорудил матросскую шапочку на его
курчавую голову. Вскоре я начал учить его
французскому, а потом и русскому языкам.
Система была наглядная — это солнце, это
стол, это суп, это ложка. Меня он звал па-
пой.
Как приятны мне были эти уроки! Язык
негров при всем разнообразии племенных
наречий девически чист и восприимчив —
широкий, фонетический, свободный, не знаю-
щий «запретных» звуков, которые выдадут
англичанина, живущего во Франции, или
немца в России и после пятидесяти лет их
непосредственного общения с местной сре-
дой. Мальчик оказался исключительно спо-
собным, память у него была необыкновен-
ная: легкое слово запоминал он крепко,
повторив его с голоса всего два — три раза.
С голоса же научил я его и тем русским сти-
хотворениям, которые не всегда правильно
сохранились в моей памяти от детства.
Важно и выразительно декламировал он
«Козлика» и «Простой цветочек дикий», а
потом и «Бородино» и «Полтаву». Через год
у меня был разумный и внимательный собе-
седник, а там постепенно приступил я и к
более основательной науке в скудную меру
моих педагогических способностей.
Так же быстро он усвоил чтение, письмо,
простейшие правила арифметики. Лексикон
его все расширялся, и мне уже трудно быва-
ло сдерживать его желание знать все больше
и больше. У мальчика было хорошее сердце
и горячая голова. Ученье давало ему серьез-
ность и глубину. Уже все реже видели его
сверстники-товарищи, все больше времени
проводил он за книгами. Воображаемый но-
вый мир, будущее, сладость познания влекли
его больше, чем чурки, лазанье по деревьям,
упражнения в метании копья и стрельба из
лука, игры и детские походы к реке и в лес,
хотя и этому уделял он внимание и рос фи-
зически крепким, сильным... Помню, еще в
начале ученья я выписал из Парижа хресто-
матию Толстого, и, когда видел потом скло-
ненную над книгой курчавую маленькую го-
лову, мне становилось смешно и странно —
наверно, удивился бы и сам великий автор,
узнав, что где-то, в дебрях Дагомеи, черный
маленький человек в подлиннике разбирает
его педагогические творения.
Конечно, он оставался ребенком и притом
изрядным шалуном. Но при горячности ха-
рактера он был очень деликатен и совершенно
правдив. Набедокурив или просто сделав
что-нибудь совсем пустое, что, однако, по
его предположению, могло вызвать мое не-
довольство, он сейчас же бежал ко мне, при-
314
знавался во всем и просил поверить, что он
исправит ошибку и уже никогда ее не повто-
рит. Но если я не обращал достаточного вни-
мания на его чувства, он обижался, замыкал-
ся и страдал. Существо повышенной совести,
он был душевно сложен...
Часто, глядя на его стройную фигурку в
европейском платье, на то, как стоит он один
где-нибудь в поле, глядя вдаль или опустив
голову и по-взрослому задумавшись, с го-
речью и отрадой я говорил себе: «Слишком
долго я был благодушным наблюдателем
жизни, слишком мало вмешивался в ту не-
правду, которой она полна, и сделал гораздо
меньше того, что мог и должен был сделать.
Но в моем ученике я воспитаю волю, силу
характера, непреклонность, достоинство, гор-
дость и отвагу, которых не сумел в достаточ-
ной мере проявить сам. Из него вырастет
боец!»
Я уже давно усыновил черного мальчика,
и сына моего зовут по мне — Пьер Дьедонэ,
по-русски Петр Петрович Богданов. Пять лет
мы были неразлучны. И ребенок во многом
скрасил и облегчил мне жизнь. Три года
назад я выехал с ним в Европу. К концу
отпуска я нашел хороший лицей-пансион,
где есть опытный преподаватель русского
языка.
И вновь и вновь на примере негритянского
мальчика я вижу, какие огромные силы таят-
ся в людях Черного материка, какие ценно-
сти могут они создать и внести в великую
сокровищницу общечеловеческой культуры.
Школа среди негров подобна ледоколу,
вскрывающему ледяной покров необозримых
водных просторов, или плугу, прокладываю-
щему первую борозду по первобытной туч-
ной целине, которая обещает невиданный
урожай...
Мальчик стремится к науке с жадностью
безмерной, и способности его совершенно
исключительны: он идет несравненно впереди
самого лучшего из остальных учеников, при-
чем знания даются ему не только с большой
легкостью, но и укладываются с фундамен-
тальной прочностью,— его память порази-
тельна. Сейчас ему четырнадцатый год. Он
мечтает, как и я когда-то, стать инженером
и, конечно, им станет. Переписка идет у нас
на двух языках. Я поставил директору лицея
условие, что русскому будет уделяться такое
же внимание, как и основному, французско-
му. К тому же русский язык особенно нра-
вится мальчику.
С годами чувствую я неуклонное прибли-
жение старости и сопряженного с нею одино-
чества. В ней опорой и отрадой будет мне
мой черный сын, столь близкий Мне, как если
бы и в самом деле текла в нас общая кровь,
и относящийся ко мне с той честностью, пря-
мотой, доверчивостью и, не сомневаюсь, лю-
бовью, будто и в самом деле рожден он от
меня.
Героическим горнякам 36-й Сталмногорской
шахты Тифко, Леонову, Ручкину, Семушиикову, Вла-
сову, Гольтяеву, Зеневичу, Жаркову и товарищам,
действовавшим по другую сторону завала 3 и 4 ап-
реля 1956 года.
— Сколько вас, ребята? Сколько вас?..
Сколько?..— говорю.— Сколько вас там?..
Наконец там, за завалом, поняли. Глухо
простучали по трубе шесть ударов. Потом,
после долгой паузы, седьмой.
У песчаного вала, перегородившего штрек,
молча стояли шахтеры. Никто не сдвинулся
с места. Только огоньки лампочек согласно
качнулись в такт общему вздоху.
Снова удары по трубе. Один... два...
три...— все считали вслух — четыре... пять-
шесть... Потом снова томительная пауза (на
этот раз она уже не могла, никак не могла
быть случайной!), и еще один удар — седь-
мой.
— Шестеро — живые. Один—покойник,—
сказал кто-то.
* * *
Еще в пять часов утра все было хорошо.
Начальник шахты Семен Ильич Драгун-
ский, мучимый стариковской бессонницей,
позвонил дежурному. Бодрым голосом хо-
рошо выспавшегося человека тот отрапорто-
вал:
— Все в порядочке, ствол работает, участ-
ки «не пищат»!.. Спите дальше, ваше бла-
женство! — посоветовал он на прощанье,
игриво употребив смешной церковный титул,
вычитанный вчера в газете.
Семен Ильич улегся опять.
«Ваше блаженство»,— вспомнил, усме-
хаясь.— Какой приятный парень этот Сини-
ца. И остроумный. С осени уйдет главный
инженер в академию — быть ему наследни-
ком...»
А через десять минут — леденящий душу
пронзительный звонок (о, начальник и по
звонку умел отличить чрезвычайное от буд-
ничного) . В трубке — задыхающийся голос
Синицы:
— Завал, Семен Ильич!.. Завал на треть-
ем восточном... На стыке с шестым... Люди,
Семен Ильич!..
В шахтной конторе — в маленькой комнат-
ке с табличкой «Коммутатор. Вход воспре-
щен!» — Люся-телефонистка, побледневшая
и как-то осунувшаяся за несколько минут,
снова и снова чужим, отвердевшим голосом
повторяла одни и те же грозные слова. Всем,
кому следовало по «аварийной диспозиции»,
столько лет бесполезно пылившейся на стене,
сейчас подавала она сигнал бедствия: горно-
спасателям, тресту, горкому партии, меди-
цине, чтобы мчались спасать; прокуратуре,
чтобы ехала расследовать и карать; кладов-
щику, потому что в любую минуту мог по-
требоваться инструмент.
Квартира кладовщика не отвечала. Но
шахтная телефонистка — это не городская
телефонная барышня («Алло, алло, соеди-
няю... Извините, не отвечает»)... Она обя-
зана знать, где кого искать в ответственную
минуту.
«Видимо, заночевал старый черт у пле-
мянника Пашки»,— сообразила она.
Люся подбежала к двери и кликнула убор-
щицу:
— Андреевна, быстренько, пожалуйста, к
Пашке Мордасову. Вытащи дядю Васю!„
Чтобы бегом бежал сюда!
316
— Ладно, ягодка.
Старуха с сожалением посмотрела на недо-
мытый пол, по которому растеклись черные
сверкающие лужи, швырнула тряпку в ведро
и решительно вытерла руки о передник.
Надо очень любить людей, чтобы согла-
ситься служить уборщицей на шахте. Ка-
торжный труд — ежедневно скоблить и от-
мывать пол в нарядной, затоптанной уголь-
ными сапожищами; оттирать голубые стены,
к которым так любят прислоняться усталые
ребята в черных спецовках... Тяжко, ко все-
му тому, не иметь сладостной привилегии
всех уборщиц — покричать на нарушителей
чистоты или замахнуться тряпкой на на-
чальство, топающее в калошах по свежевы-
мытому полу.
Тут люди не носят калош. Черная грязь на
их вечно мокрых сапогах — не грязь, а уголь.
Уголь, ради которого люди в преисподнюю
ходят — во тьму и сырость.
Словом, Андреевна понимала и душевно
чувствовала, что такое шахта, и безропотно
побежала на другой конец поселка будить
загулявшего кладовщика.
кую другую сирена горноспасательной ма-
шины. В нарядной загрохотали уверенные
голоса. Синица рванулся из комнаты.
— Девушка, вы что там спите? — вернул
Люсю к служебным обязанностям какой-то
В коммутаторную, похрустывая пальцами,
вбежал Синица.
— Всех обзвонила? — глядя как бы сквозь
Люсю, спросил он и, не дожидаясь ответа,
вздохнул: — Ах, черная пятница!
«Пятница»? Это слово бросило девушку в
жар. Как же она забыла! Ведь с полуночи
уже пятница. И в эту пятницу, в ночную сме-
ну, на штрек должен был идти Женька. Они
уже неделю были в ссоре, но еще тогда, ко-
гда все было иначе, он говорил Люсе: в чет-
верг, мол, последний денек гуляю, а в пятни-
цу, в ночь, запрягаться.
Она умоляюще поглядела на Синицу:
— Арнольд Петрович... Пожалуйста... Кто
там попал? Женька Кашин не попал?
— Ах, господи, ничего я не знаю! — рас-
сердился Синица.— Не могу я больше здесь
наверху, ведь там люди гибнут!
Как ей было не понять! Нет страшнее пыт-
ки для горняка, чем эта,— сидеть дежурным
на поверхности, когда в шахте беда.
— А Женька? Вы не помните случайно?..
— Ты всех обзвонила?.. Что они не едут!
Они уже должны быть здесь.
За окном провыла не похожая ни на ка-
негодующий абонент.— Давай, кто там есть
главный!
Из нарядной ответил сам начальник. Быст-
ро он прибыл!
— Разговаривать не могу... Еду в шахту...
Причины аварии? Не знаю. Там люди, семь
человек... Не могу разговаривать...
И бросил трубку.
— Семен Ильич, это из органов звони-
ли? — замороженным голосом спросил ти-
хонько вошедший Синица.
— Да нет, из треста, техотдел!..— И, слов-
но поняв что-то, Драгунский глянул на инже-
нера с внезапной яростью.— О них думай,
которые за завалом. О скамье подсудимых
успеем... Слышишь, ты!..
Огромный, багроволицый, с всклокочен-
ными седыми волосами, начальник был стра-
шен в эту минуту: казалось, прикоснешься
к нему — ударит током!
В нарядной с каждой минутой прибывал
народ. Вошел командир горноспасателей со
своими дюжими — один в одного — бойцами.
Прибежал парень спросить, грузят ли в клеть
малый компрессор. Явился техник требовать
кислородных баллонов. Черненькая, носатая
врачиха из рудбольницы пришла «в полном
параде» — с орденом Красного Знамени,
явно не случайно приколотым в этот страш-
ный предутренний час. Один за другим ввали-
вались «представители» — инспектор, управ-
ляющий трестом, комбинатское начальство.
На голубой шелковистой кальке, захва-
танной черными пальцами — на плане гор-
ных работ,— большой, иссеченный шрамами
палец Драгунского отметил то самое
место.
— Люди запечатаны в третьем восточном
и в шестом! — звенящим от напряжения, но
ровным голосом сказал он.— К ним можно
пробиться либо из другой части штрека, так
сказать с тылу, либо прямо через завал, если
он позволит себя потревожить, — в чем я
очень сомневаюсь...
На шахте такая жизнь, что в грозную ми-
нуту все люди, вплоть до представителей са-
мых третьестепенных, «обозных» профессий,
начинают действовать с быстротой и бле-
ском, словно сызмальства учились считать се-
кунды. Толстуха-банщица мгновенно приго-
товила в инженерских кабинках сразу десять
комплектов белья, спецовок, портянок, сапог.
Ламповщица встречала начальство уже на
пороге своего серого домика, обвешанная
тяжелыми гроздьями лампочек.
В ламповой уже знали имена попавших в
беду. Вручая начальнику его легкую, «хозяй-
скую» лампочку-надзорку, девушка шепнула:
— Павловский, Ларионов, Кротов, Ка-
шин...
Она, по-видимому, считала это большим
секретом. Но каким-то необъяснимым чудом
уже вся шахта знала эти имена. И в наряд-
ной, отданной горноспасателям под штаб, и
в красном уголке, приспособленном под на-
рядную, и на лесном складе, и в лавах люди
шепотом повторяли имена семерых с таким
чувством, будто не было у них на шахте и
на всем белом свете товарищей ближе и до-
роже, чем эти.
У эстакады, приникая то к одной, то к
другой черной спецовке, металась простово-
лосая заплаканная женщина в модной шубке.
— Товарищ Алексин,— сказал Драгунский
парторгу, тяжело шагавшему рядом с ним,—
возвращайся и займись семьями!
Парторг грустно кивнул и ушел, не обора-
чиваясь. Начальство — местное и приезжее—
направилось к клети и спустилось вниз.
На штреке Драгунский отстал от осталь-
ных. Проклятая гипертония! Затылок стис-
нуло свинцовым обручем; в висках, в сердце,
в ногах болезненно отдавался каждый удар
пуЛьса.
Начальник заложил руки за спину, накло-
нил корпус так, чтобы собственная тяжесть
влекла его вперед, под уклон, и так продол-
жал идти.
Громко, стараясь подавить оглушительный
звон в висках, он твердил себе, что все обой-
дется, потому что там, за завалом, прекрас-
ные люди — такие люди, как Яша и Павлов-
ский. Ему, старому горняку, отлично было
известно, сколь слаб человек против взбесив-
шейся подземной стихии, и все-таки он не-
много успокоился, узнав, что люди там на-
дежные (хотя, честно говоря, предпочел бы
сам быть на их месте).
У завала толпились люди. Драгунский по-
дошел к своим недавним спутникам, дели-
катно не заметившим его опоздания.
— Боязно трогать кумпол,— сказал управ-
ляющий, употребляя простецкое выражение
шахтеров.— Все поедет к дьяволу.
Словно в ответ на эти слова, песчаная сте-
на, перегородившая штрек, зашевелилась,
задышала. Что-то хлестнуло людей по ногам,
едва не повалив.
— Назад! — крикнул Синица и рванулся
почему-то вперед.
318
Драгунский схватил ошалевшего парня за
рукав и — откуда только сила взялась! —
отшвырнул к остальным.
Вслед за песком с тихим урчаньем хлыну-
ла вода. Споткнувшись на бегу, управляю-
щий зачерпнул полные сапоги.
— Я же вам говорил! Я же говорил! —
воскликнул Синица.
А Драгунский скучным голосом распоря-
дился послать за сухими портянками.
Поток иссяк так же внезапно, как и по-
явился. Горноспасатели, подтверждая свою
репутацию бесстрашных рыцарей, мигом вер-
нулись на исходные позиции и деловито щу-
пали мокрый «кумпол».
— Придется идти на обходной маневр,—
сказал управляющий.— С тылу раньше чем
за трое суток к ним не пробиться. А тут, если
не захлебнемся, часов за шестьдесят про-
бьем... Но где компрессоры?. Где молотки?
— Всё на подходе! — обиженно отрапор-
товал командир горноспасателей..
Итак, обстановка была примерно ясна,
хотя ни малейшей радости эта ясность не
сулила. Оборвавшийся с кровли песок наглу-
хо запечатал часть третьего и шестого штре-
ков и вызвал изрядную встряску во всей
местной геологии. Были все основания ждать
плывуна и новых обрушений.
Трогать «кумпол», конечно же, было невоз-
можно: копнешь разок — все придет в дви-
жение, и тогда уж не остановить. Пройти от-
бойными молотками обходную выработку,
огибавшую завал, можно. Но времени на это
потребуется много—управляющий был прав.
Драгунский приказал механику взять тро-
их самых лучших комбайнеров и любой це-
ной — пусть хоть машина летит к дьяволу! —
пробиться с тыла в предельно короткий срок.
Надо застраховаться от возможной неудачи
обходного маневра. Но что это за «предельно
короткий срок»? Семьдесят часов. Да и то
в лучшем случае, при рекордном темпе.
Не было таких средств, такой техники, та-
кой уймищи народа, каких бы пожалел по-
слать Мосбасс на спасение семерых. Но тра-
гедия заключалась в том, что плацдарм для
наступления был мал, невообразимо мал —
нескольким людям трудно было там повер-
нуться! Для того чтобы питать воздухом от-
бойные молотки, пришлось разыскивать са-
мые маленькие компрессоры — другие не
смогли бы спустить.
И каждый шаг был чреват разнообразны-
ми опасностями: а вдруг, пробиваясь в об-
ход, потревожишь дремлющую лавину, и она
рванется в штрек; а вдруг, заложив шпур,
задушишь газом осажденных; или, вытаски-
вая трубу из скважины, зальешь людей во-
дой. Трубу эту не зря задумали вытащить.
Как раз на осажденный участок проходит с
поверхности водоотливная скважина. Если
вынуть или хотя бы немного приподнять на-
ходящуюся в ней трубу, к людям, запертым
за завалом, хлынет по трубе чистый воздух и
связь с ними облегчится.
— А что, если вместо воздуха сверху да
вода к ним снизу хлынет?
Сам главный геолог комбината — знаток
из знатоков — мучительно раздумывал над
этим вопросом. А между тем времени для
раздумий не было. Каждая минута могла
стать роковой. Пусть подадут к осажденным
воздух, пусть доставят им питание и спирт,
пусть, наконец, наладят телефонную связь —
главная опасность все равно не исчезнет.
Главная опасность — плывун, словно наби-
рающий силы для нового, последнего рывка,
от которого спасения нет.
Единственная надежда — скорость. Ско-
рость, скорость!.. Об этом думали люди в
сырой темноте штрека, и в штабе горноспа-
сателей, и в комбинате, и в Москве, где пред-
рассветные звонки уже подняли с постели не-
скольких профессоров и опытнейших прак-
тиков.
— Назначай старшим на комбайн Селез-
нева. Он зубами грызть будет — лучший
Яшин дружок...— сказал механику Драгун-
ский.— Й, мгновение подумав, добавил: —
Хотя сейчас ему каждый — лучший друг.
Горноспасатели, попросив остальных по-
сторониться, поднесли к завалу трехдюймо-
вую трубу со странной затычкой, похожей
на пику.
Командир с гордостью бросил:
— Проводим ЦП... Что? Цепь питания...
Ну, «Ладогу»!
«Ладогой» шахтеры называли устройство,
позволяющее перебрасывать по трубе к
осажденным пищу и питье. Название это
было дано в честь той давней «дороги жиз-
ни», проложенной в дни войны по Ладожско-
му озеру к блокированному Ленинграду.
Словно игла в масло, вошла в сыроватый
песок трехдюймовая труба, заткнутая острой
пробкой. Потом она пошла уже туже, и по ее
тупому концу пришлось долго бить здоровен-
ной лесиной.
Наконец пробили. Осажденные гулко вы-
319
шибли пробку, и по трубе потек к ним кис-
лород из баллонов, штабелем сложенных у
завала. А из другого штабеля, сверкавшего
при свете ламп целлофановыми боками, из-
влекались длинные колбасы, круглые хлеб-
цы, пузатые фляги. Все эти богатства, при-
цепленные к тросу, тоже пойдут на ту сто-
рону.
* * *
— Эге-гей! Там... на воле!—дикой радо-
стью звенел в трубе этот крик.— Ого-го!..
Потом — другой голос, спокойный, торже-
ственный:
— Товарищи! Слышите нас?.. Товарищи!
— Слышим, ребята! Как вы там?
— Мы ничего... Мы в порядке... Товарищи,
пробивайтесь сперва на шестой. Там чело-
век остался... Кротов... Который с девятой-
бис... Пробивайтесь на шестой. А мы в по-
рядке.
•— Воды много?
— Появилась. Теперь почти нету... Пор-
тяночек передайте сухих... И пробивайтесь
на шестой. Парень там один.
— Держитесь, ребята! — крикнул Драгун-
ский.— А мы к вам с трех сторон...
Наступление действительно велось с трех
сторон. У завала вскоре затарахтели пуле-
метные очереди отбойного молотка. С друго-
го конца штрека двинулся сквозь сплошную
угольную стену проходческий комбайн, ведо-
мый сразу тремя классными машинистами.
А на поверхности люди в брезентовых пла-
щах возились у водоотливной скважины, при-
кидывая, как извлечь из нее трубу, уходя-
щую глубоко под землю как раз на блокиро-
ванный участок третьего восточного штрека.
Вытащат из скважины трубу — будет еше
одна линия связи, непосредственно с по-
верхностью. Три тяжелых автокрана уже
мчатся сюда с необычной для таких махин
скоростью из разных концов Мосбасса. Ско-
ро они прибудут и вытащат трубу.
Но по узкой скважине все равно людей не
вытянешь... Путь горного комбайна, идущего
к осажденным с тыла, тоже слишком долог.
Остается обходной маневр! Но его нельзя
делать сразу в две стороны — развернуться
негде. Куда же пробиваться: на шестой
штрек к Кротову или на третий восточный,
к тем, шестерым?
— Все-таки надо пробиваться к шесте-
рым,— немножко смущенно посоветовал
командир горноспасателей.— По логике ве-
щей, там шестеро — тут один.
— Когда разговор о людях... разве можно
по арифметике!.. Эти все же связь имеют.
И вместе они, вшестером. А тот один.
— Если плывун не прорвет, то, конечно,
они подождут. А прорвет — шестерых поте-
ряем.
— Да они сами нам не простят, если бро-
сим парня! — злым шепотом сказал Драгун-
ский (нельзя, чтобы такой разговор слыша-
ли люди!). — Подумайте: он один, без еды...
— Я против! — раздраженно перебил Си-
ница.— Решительно возражаю! Есть выбор:
шесть жизней или одна. Пошевелите мозга-
ми, какая ответственность, если погибнут ше-
стеро!.. За это, знаете...
По положению, во время аварий вся пол-
нота власти на шахте от начальника перехо-
дит к главному инженеру, к техническому
руководителю.
Обязанности главного исполнял Синица.
Но... Драгунский был Драгунский, двадцать
лет назад поседевший от шахтных дел.
— А все-таки в обход к шестому, к Кро-
тову... — сказал он. — Что скажет трест?
— К шестому! — сумрачно подтвердил
управляющий.
— К шестому! — вздохнув, сказали ком-
бинатские.— Только бы плывун не пошел!
У завала сидела доктор. Странным в этой
черной преисподней, лекторским голосом она
говорила в трубу:
— Профилактический эффект препаратов
урострептин и норсульфазол весьма хорош...
Рядом с ней пожилой горноспасатель, сидя
на корточках, благоговейно увязывал в пакет
продолговатые коробочки с лекарствами. Оба
едва заметно улыбнулись, услышав хрип-
ловатый басок Драгунского:
— Давайте на шестой. Решено!
* * *
— Проклятый слепой случай! — шептал
Павловский, рассеянно прислушиваясь к до-
носящемуся из трубы, с воли, голосу докто-
ра. — Слепой случай! И лучше бы мне быть
на шестом... Ведь этот зеленый мальчик —
я даже не знаю, как он выглядит,— ведь он
растеряется и захлебнется там, как кутенок!..
А я, дурень, прибежал сюда, будто они без
меня не обошлись бы!
Очень странные рассуждения: разве зави-
сел от инженера Павловского выбор места
заточения? Да, представьте себе, зависел!
320
Волею случая он очутился на стыке третьего
с шестым как раз в те мгновения, когда по-
тек песок. Он мог одним прыжком выбрать-
ся из опасной зоны, уйти из блокады и бе-
жать к стволу, к свету, к спасению. Но он
сам влетел в обреченную выработку. И не по-
тому, что, ошалев от ужаса, потерял ориен-
тировку. Нет, здесь сработала сила, еще бо-
лее могущественная и властная, чем извеч-
ный инстинкт самосохранения. Сила эта —
некий профессиональный рефлекс горняка,
повелевающий бежать туда, где бедуют дру-
гие.
Невозможно понять, как Павловский в ка-
кое-то мгновение сообразил, что люди оста-
ются в глухой части штрека, что сейчас их
отрежет и что он сможет быть им полезен...
Но он мигом очутился вместе с ними здесь,
в осаде.
Когда, задыхаясь, он обернулся туда, где
сходились два штрека, пляшущий луч его
лампочки осветил уже не туннель, а глухую
серую стену, поднявшуюся к самой кровле.
И тут же Павловский услышал свист. Ди-
кий, разбойничий свист, секрет которого
знают лишь электровозные машинисты, на-
следники шахтнйх ямщиков — коногонов.
Свистел Коля Барышников, десять минут
назад выехавший к штреку со своим электро-
возом. На свист от комбайна прибежали сме-
ющиеся, ничего не подозревающие люди:
«Забурился, что ли? Подмога нужна?»
В зыбком свете лампочек Павловский видел,
как удивительно менялись их лица — вытя-
гивались, словно худели. На непослушных,
«ватных» ногах подошел Колин помощник —
Коваленко, прозванный почему-то «адмира-
лом». Его широкое, черное от пыли лицо с
нежно-розовыми мокрыми губами было иска-
жено; на виске наливалась кровью ссадина.
Медленно выдавливая слова, он проговорил:
— Запечатало... в шестом хлопец остался.
Кротов. Я успел, а он...
— Какой Кротов?
— Новый хлопец. С девятой бис перешел.
Рыжий...— с трудом шевеля языком, прого-
ворил Коваленко.
— Не дрожи, адмирал,— нам повезло: мы
в компании!..— демонстративно присажи-
ваясь на поваленную стойку, сказал Коля.—
Жаль, папирос нет... На миру и смерть
красна...
— Перестань бравировать! — неожиданно
для себя крикнул Павловский.— Ты сообра-
жаешь, что случилось?
Коля, кажется, не понял, что означает сло-
во «бравировать», но поспешно вскочил.
— Ну, так давайте рыдать! — поддержал
дружка Женька Кашин, лопоухий, курносый,
беззаботный, как всегда.— Давайте пла-
кать...
— Нет, давайте думать! Положение
серьезное,— прервал его Павловский.
Где-то совсем близко грохнуло, вероятно
в шестом. Потом один за другим раздались
еще три удара, словно стреляли из миномета.
Все застыли, вслушиваясь. Даже под сло-
ем угольной пыли было видно, как поблед-
нели лица. Женька стоял с открытым ртом,
тяжело дыша, будто после бега.
Превозмогая оцепенение, Павловский ска-
зал:
— Немедля разбирайте лес! Строим пере-
мычку. Успеем — будем живы...
Люди, словно пробуждаясь от тяжелого
сна, зашевелились. И все разом — очень
трудно отойти друг от друга в такой мо-
мент — отправились к центру своей трехсот-
метровой тюрьмы. Туда, где застыл электро-
воз с вагонетками.
В голове у Коли почему-то вертелся сти-
шок, кажется, из «Теркина»:
«Жить без пищи можно сутки, можно боль-
ше, но порой...»
«Интересно знать, сколько это «больше»?
Можно ли выдержать без пищи трое суток, а
то ведь за сутки не откопают...»
Обидно и глупо умереть с голодухи.
— Яша, не знаешь, сколько выдерживает
человек не евши?
— Не знаю. Но вообще не дрейфь, Нико-
лай. Вам обед передадут... По «ладоге» или
еще как...
— Я разве о себе? — обиделся Коля.—
Я о Кротове...
Если бы для какой-нибудь цели понадо-
билось отобрать шестерых самых не схожих
между собой людей, разнящихся возрастом,
опытом, характером, внешностью, — на шах-
те невозможно было бы найти более разных,
чем эти. Старшему из них — крепильщику
Речкину — пошел шестой десяток. Он был
отцом большого семейства и считался самым
тихим человеком в своем горластом и зади-
ристом коллективе. А Коле Барышникову
только на прошлой неделе исполнилось два-
дцать. И этот лихой компанейский парень с
важностью говорил: «Прощай, молодость!
Я уже третий десяток годов разменял». Яков
Ларионов был орел, первый комбайнер-про-
21. Мир приключений.
321
ходчик в тресте. А Леша Коваленко считал-
ся шахтером временным и самым никудыш-
ным — таким, что товарищи даже имя его
узнать не пожелали и звали просто по кличке
«адмирал». Ты, мол, моряк, красивый сам
собою: по морям, по волнам, нынче здесь, а
завтра там.
И все эти разные люди сейчас думали об
одном человеке — о седьмом, о Кротове, ко-
торого никто из них не знал как следует...
Подтаскивая стойки для перемычки, они
вполголоса говорили об этом парне, только
что перешедшем с соседней шахты девять-
бис. И все хорошее, что знали они об
этой шахте, они непроизвольно перенесли
на Кротова: «Хороший парень... Выдер-
жит».
Спокойно, словно дело происходило в на-
рядной, на собрании, попросил слово Ларио-
нов.
— Еше одно дело: лампочки погасите,—
сказал он.— Сгорят сразу все — будем си-
деть впотьмах.
Совет был дельный. Лампам осталось го-
реть только часов по шести — семи. А если
погасить все, кроме одной, и потом зажигать
их по очереди, тогда хватит почти на двое су-
ток. Но какая же это печальная работа —
лампы гасить! С древних времен в челове-
ческом сознании живой огонек представляет-
ся символом самой жизни. Задуешь его —
кажется, жизнь чью-то прервешь.
Перемычку стали складывать из стоек,
бесполезно валявшихся по обочинам штрека.
Немного лесу нашлось в вагонетках, приве-
зенных Колиным электровозом. Вздрагивая
от прикосновения к холодному металлу,
шахтеры снимали с вагонеток распилы.
В кромешной тьме, ориентируясь на зычный
голос Женьки Кашина, лес относили к пе-
ремычке.
Женька, Ларионов и Павловский орудова-
ли топором и пилой, стараясь подогнать де-
ревяшку к деревяшке.
— Соломки бы — зазоры закинуть! —
вздохнул инженер.— А то сквозь шели все
равно прорвется плывун. Такое тесто, да в
дырявую квашню...
— Знал бы, где споткнешься, соломки бы
подстелил! — мрачно пошутил Женька.—
Ничего, откопают...
И Павловскому вдруг подумалось, что это
у Женьки не внешняя бравада и не легко-
мыслие. Это что-то совсем другое, свойствен-
ное также и Николаю и Яше Ларионову: изу-
мительная уверенность в своих силах, в сво-
ем бессмертии.
И не зря докторша говорила об уростреп-
тине и заботилась, чтобы они тут не кашля-
ли,— значит, даже там, на воле, верят в их
возвращение.
А у самого Павловского такой уверенно-
сти не было. Он — старый горняк — доста-
точно ясно, до мельчайших подробйостей
представлял себе, что с ними будет, когда
пойдет плывун (а он пойдет, судя по всему).
Павловский мысленно простился со смешной
и милой сестрой. Когда это произойдет,
она переберется в Харьков, к младшему бра-
ту — полковнику, и будет каждый апрель
приезжать сюда и носить подснежники на его
могилку, как носит сейчас на мамину.
Разделавшись, таким образом, с делами и
думами личными, он со спокойствием обре-
ченного философа занялся делами товари-
щей. А в их смерть — этих разных, очень жи-
вых, очень милых ему людей — он поверить
не мог.
— Тут что-то делать надо...— бормотал
он под нос.— Случается же — дощечка речку
держит!.. Как думаешь, который теперь час,
адмирал?
Коваленко сидел, покачиваясь, обняв го-
лову руками. Он диковато взглянул на инже-
нера...
— Наверно, уже утро?..— переспросил тот.
— Не имеет значения.
— Представляю себе, какая там тревога,
на воле! — словно не расслышав, продолжал
Павловский.
— Все равно, не имеет значения.
— А что имеет значение?
— Ничего... Теперь уже ничего...—
И вдруг, схватив инженера за плечо, страст-
но зашептал:.— Как попали, товариш Пав-
ловский! Как попали! Я еще жить не начал
по-настоящему... И вот — крышка...
— Знаете что, дорогой мой!..— сердито
сказал инженер, швыряя недорубленный чур-
бак.— Если быть нам покойниками, то еше
ничего. А если мы вдруг живы останемся,
как на людей смотреть сможете? Трусом-
то!..— И почти фальцетом приказал: — Вста-
вай сейчас же! Бери топор! Иди к Коле...
Коля, я тут один управлюсь,— прими помощ-
ника!
Старик Речкин мудро решил остаться у за-
вала для «всестороннего наблюдения», а все
остальные осажденные были заняты пере-
мычкой. Они приносили Павловскому стой-
322
ки, помогали сооружать из них баррикаду,
пригонять лесину к лесине. Перемычка полу-
чалась не очень солидная. И все, с горя, по-
догревали друг друга бодрыми восклицания-
ми: «Чистый Днепрогэс!», «Китайская сте-
на!», «Мощь!».
Из тьмы вынырнул Яков Ларионов. Дви-
жения его были странны, голос звенел:
— Ура!
Через минуту все поняли причину его ли-
кования: труба, резиновая труба — вот чем
можно закрыть щели в перемычке. Теперь
уж будет настоящая защита!
Трудно представить себе подарок, кото-
рый мог бы доставить людям на воле такую
же радость, как этот удачно подвернувший-
ся рукав, разрезанный на резиновые полосы.
«Спасение вероятней на десять процен-
тов»,— усмехаясь собственной «холодной
объективности», подумал Павловский.
Пожалуй, на поверхности он переживал бы
такую ситуацию во сто раз острее.
«Как они там, наверно, переживают — Се-
мен Ильич* и остальные!.. И то ли еше будет,
когда наладится связь и узнают про беднягу
Кротова».
* * *
Парторга Алексина окружили плачущие
женщины. Они ничего не говорили — только
смотрели на него. И от этих глаз, полных
то отчаяния, то надежды, становилось тя-
гостно, словно он мог бы что-то сделать, да
не сделал.
Наверно, тысяча людей, а может быть, и
десять тысяч с радостью кинулись вместе с
ним вниз, к плыв/ну, к черту в зубы, только
бы облегчить участь осажденных. Но на под-
ступах к третьему штреку едва хватало ме-
ста для десятерых. Они — немногие горно-
спасатели и инженеры — обязаны были во-
плотить в себе энергию тех тысяч.
Когда кто-нибудь из них выходил на-гора,
на пути от клетки к штабу его провожали
взволнованные взгляды, молчаливо и власт-
но спрашивавшие, какую весть несут «от-
туда».
В партком вбежал какой-то старик с бес-
смысленно горевшей на свету лампочкой, в
потертой, измазанной спецовке. Его малень-
кое морщинистое лицо, покрытое седой ще-
тиной, было сведено судорогой, словно ста-
рик собирался заплакать.
— Как же это вы?!.— крикнул он, люто
глядя на парторга.— Кольку-то моего... А ну,
вели, начальник, чтобы меня в вашу шахту
пустили. Стволовой пропуск требует, а я с
девятой-бис.
— Нельзя, отец,— мягко сказал Але-
ксин.— Успокойся!
— Там родные руки нужны в таком деле...
Пусти!
— В таком деле все руки родные... Садись,
отец! Сейчас связь будет. Им туда по трубе
телефон такой передать должны — шахто-
фон... Сейчас вот женщины будут говорить,
и ты поговоришь.
Женщины разом загомонили. Жена Ларио-
нова, словно опасаясь, что муж уже слышит
и даже видит ее, поспешно утерла слезы и,
подавив вздох, улыбнулась...
Никакими словами не опишешь боли и ра-
дости тех разговоров. Шахтофон, похожий на
большой наушник, удивительно чуткий при-
бор: дыхание, кашель, шепот, каждое сло-
вечко доносил он. Будто не жизнь и смерть,
не страшные метры завала разделяли близ-
ких, а трепещущая папиросная бумага.
Казалось, закрой глаза, протяни руку — и
почувствуешь тепло милой руки.
Как близко и как далеко!
А слова... Слова говорились самые обык-
новенные: «Ну, как себя чувствуешь?»,
«Володя, может, надо что передать? Еда
есть?..»
Молодчины женщины, как они держались!
Ни одной жалобы, ни стона... И мужчины
вместо тысяч и тысяч нежнейших слов скупо
говорили, что еды довольно, что портяночки
сменили и теперь жизнь совсем хорошая, что
передан горячий чай — понемногу выпили, а
потом фляжки положили под спецовку...
сердце погреть. Что главная просьба к же-
нам — не волноваться...
Когда все родные переговорили и собра-
лись идти в степь к скважине, где с минуты
на минуту должна была открыться «прямая
связь» — бестелефонная,— к Алексину по-
дошла Люся:
— Разрешите и мне поговорить.
— Только семьи, сама понимаешь...— ска-
зал парторг.
— А я тоже не от себя,— покусывая губы,
сказала Люся-телефонистка.— Я... от комсо-
мольской организации...— Женька! — зады-
хаясь, крикнула она в трубку.— Женька, ми-
лый! Женька!.. Женька, ты слышишь?
Снизу донесся его голос, такой же стран-
ный и трепещущий. Может, это шахтофон
действует, меняет что-то, но никогда еще у
Женьки не было такого голоса.
21*
323
— Люся, Люся! Я тебя слышу... Люся, ты
не думай... Я был дурак...
* * *
Когда с помощью автокранов трубу в
скважине приподняли, оказалось, что ее ко-
нец изогнут и сплющен. По такой кривой
дороге ничего передать нельзя.
Из штрека, по «ладоге», осажденным по-
слали электроды, аппарат и синие очки.
Спросили, сумеет ли кто разрезать трубу.
Взялся Ларионов.
По шахтофону механик читал ему «Памят-
ку электросварщика», и Яков старательно все
исполнял...
— Аварийное фэзэо! — неожиданно для
всех пошутил Коваленко.
— Ишь ты, даже адмирал повеселел!..—
отметили ребята.
Когда сплющенный кончик трубы отвалил-
ся, Ларионов сдернул синие очки и, по-
рыбьи заглотнув воздух, воскликнул:
— Небо! Небо вижу!
Все бросились к скважине, чтобы взгля-
нуть на круглое бледно-голубое пятнышко.
Вот оно— небо. И хоть им еще до земли как
до неба, они уже видят, видят его.
— Слышь, Женька, а я и не знал, что у
тебя с Люсей серьезное дело...— глядя в не-
бо, проговорил Барышников. И в голосе его
слышалось что-то похожее на зависть.
— Она... моя невеста!.. Разве я не гово-
рил?
Ничего похожего Женька не говорил и да-
же не думал прежде. Он и слова такого —
невеста,— кажется, не употреблял всерьез ни
разу в жизни (разве что в школе в дразнил-
ках: «жених и невеста — тили-тили тесто!»)...
Если уж говорить начистоту, то и недавняя
ссора у них с Люсей произошла потому, что
он думал так просто, а она на всё
смотрит серьезно. Непонятно, из каких тай-
ников души оно поднялось, но невозможно
было бы найти более подходящее слово для
определения, что есть Люся в Женькиной
жизни: невеста!
— А что сейчас кротовская жинка пере-
живает? Ведь это мука какая — ни слуху
ни духу! — задумчиво обронил Женька.
* » *
С той минуты, как женщине в меховой
шубке парторг, пряча глаза, сказал: «А с ва-
шим мужем пока связи нет», она словно ока-
менела. Уже пятый час сидела она на диване,
не снимая жаркую шубку, не вытирая слезы,
не убирая со лба растрепавшиеся каштано-
вые волосы.
Уборщица Андреевна приносила ей из сто-
ловой бутерброды и чай — не притронулась.
Спросила, с кем дети,— та пожала плечами.
— Мне все одно не спать,— сказала парт-
оргу Андреевна.— Я пойду за ейными ребя-
тами пригляжу, а то не в себе женщина.
Вечером в партком пришел Драгунский в
мокрой спецовке, стянутой проволокой на
необъятном животе, со слипшимися от пота
седыми волосами, торчавшими из-под каски.
— Потерпи, девочка! — сказал он, погла-
живая черной рукой ее безжизненную ру-
ку. — Мы к нему первому пробиваемся. Еще
немножко потерпи... Я знаю — он жив!
* * *
Ни Драгунский, никто другой на свете не
знал: жив ли Кротов, что с ним?
А Кротов был жив.
Кинувшись догонять Коваленко, он попал
под песчаный град и, отступив, понял, что
остался один. Глядя на внезапно выросшую
перед ним стену, он готов был кричать от
отчаяния. Но голос пропал. И только в голо-
ве неумолчно стучало: один, один...
Так он просидел очень долго. Заныли ноги
в мокрых портянках, нос заложило.
Тяжело, будто во сне, Кротов думал о
близнецах: как там они без него будут —
наверно, и не вспомнят, подросши. Думал о
Лене. Как ей, бедной, досталось с ним: то
маялись без квартиры по общежитиям, то
малыши болели, а теперь только начали
жить как следует — так вот беда!
И он-то сам... Разве время ему погибать —
двадцати четырех лет, только-только нашед-
шему дорогу... Еще ничего он толком не
успел сделать ни себе, ни людям. И следа
никакого на земле не оставил...
Пойдет плывун — и словно бы никогда не
было на свете такого человека, Петра КрО"
това...
Эта мысль потрясла Кротова.
Ему вдруг подумалось, что люди, откопав-
шие шестой штрек, никогда не узнают, как
он провел эти последние минуты... Нет, даже
не это... Они поймут, узнают, что он струсил.
Ведь он струсил, струсил, раз сидит вот так,
сложа руки, и ждет смерти!..
Какая-то властная сила заставила его под-
няться на ноги и двинуться, неведомо зачем,
в глубь штрека.
324
Вспомнилась отцова поговорка, старая
солдатская поговорка: «Кто умирает, приняв
пулю в спину, а кто — в грудь!»
Ну, так пусть будет пуля в грудь! Пусть
знают, что он не был трусом, шахтер Кротов!
Если бы у него был мел, надпись бы сде-
лал, как в книжке: «Погибаю, но не сдаюсь!»
Но мела нет, а углем на угле не напи-
шешь... Да и что писать? Надо сделать что-
то, надо драться!
Под ногу подвернулась толстая лесина.
«Перемычка!» — мелькнуло в мозгу.
Да, конечно же, перемычка! Он построит
ее, он — в„ силах. И леса ему хватит — вон
стойки лежат... И еще из рам повыбивать
можно!
Торопливо, будто спеша наверстать упу-
щенное, принялсд Кротов выбивать из кре-
пежных рам лесины, подтаскивать их к зава-
лу, складывать в штабель, пригоняя одну к
другой...
Это была тяжелейшая работа, но он не за-
мечал ее тяжести; это была разрядка после
долгих часов отчаяния; надежда, радостная,
как само спасение!
* * *
Удивительная работа у горноспасателей!
В несколько грозных минут — в огне и дыму
подземного пожара или, как сейчас, у зава-
ла — они должны показать все, что накопле-
но годами: силу, мастерство, отвагу. Ради
этих минут или часов горноспасатель жил,
работал, учился.
Целый месяц, или два, или полгода горно-
спасатель может не быть в «настоящем де-
ле». Опытный горняк, доказавший свое шах-
терское мастерство, обязательно обладаю-
щий «водолазным здоровьем», попав в гор-
носпасательную часть, сперва недоумевает.
Зачем его оторвали от живого дела — от вру-
бовки или комбайна? Для чего заставляют
заниматься чуть ли не цирковой гимнастикой,
пыхтя бегать в тяжелом респираторе, потеть
за ученической партой, зазубривать горные
планы ближних шахт.
А потом — «дело»... Ночью заливается тре-
вожный звонок. И, пружиной вскочив, гор-
носпасатель точными, выверенными до се-
кунд движениями одевается. Все рассчитано
заранее: свесив ноги с кровати, он должен
попасть в сапоги; гимнастерка натягивается
уже на ходу; ремень лежит в фуражке, фу-
ражка — на тумбочке у дверей. От дома до
гаража — десяток шагов (горноспасателям
положено жить при отряде)... И вот уже
взвыли сирены тяжелых машин. В путь!
Навстречу опасности, откуда в ужасе бегут
другие,— вот именно туда лежит путь гор-
носпасателя. Но зато каждый раз он обре-
тает новых друзей, кровью с ним спаянных,
жизнью ему обязанных. Нет, эти минуты
окупят любой год...
Горноспасатели, вооруженные отбойными
молотками, упрямо пробивались в обход к
вентиляционному. Чем дальше уходили они
от штрека, от компрессоров, питавших их
оружие, тем труднее было работать.
— Воздух! — кричали они, перекрывая
неровный стук дрожащих, рвущихся из рук
молотков.— Воздух!..
— Будет воздух без перебоев! Новый ком-
прессор ставим,— заверил Гаврилюка,
командира горноспасателей, подоспевший
Синица.
Только что он выяснил, что начальство
считает завал несчастной случайностью, ко-
торую нельзя было предусмотреть, и потому
настроение его заметно улучшилось. Ему хо-
телось разговаривать, рассказывать, об-
щаться...
— Я удивляюсь вам, товарищ Гаври-
люк...— благосклонно заметил он.— Почему
вы согласились идти к шестому? Ведь вы са-
ми говорили, что нельзя рисковать шестью
жизнями ради одной. Людей жалеть надо!..
— Послушайте... Занимайтесь своим де-
лом!— невежливо буркнул усатый Гаври-
люк и, прихрамывая, отошел.
Ему неприятно было вспоминать свой
утренний спор с Драгунским. И эта походя
брошенная фраза Синицы — «Людей жалеть
надо!» — многое ему напомнила.
Гаврилюк даже машинально погладил ру-
бец на виске — давнюю отметку, оставшуюся
после первого его «дела». Да, именно эту
историю напоминала командиру фраза сердо-
больного инженера...
Было это в тридцать третьем году, почти
четверть века назад. Юный техник Гаври-
люк работал тогда механиком в Донбассе на
шахте «Смолянка».
Однажды осматривал он в лаве конвейер.
Вдруг... адский грохот. От забоя, что-то кри-
ча и размахивая лампочками, побежали лю-
ди. Страх в мгновение ока поднял механика
с места и заставил кубарем скатиться вниз.
И где-то у самых люков, у выхода на штрек.
325
к спасению,— его догнал чей-то отчаянный
вопль:
«Шахтеры! Шахтеры! Помоги-и-и!»
Гаврилюк остановился и медленно двинул-
ся обратно. Внезапно отяжелевшее, словно
налитое свинцом тело не хотело повино-
ваться.
Наверху снова грохнуло. Жалобно потре-
скивали стойки.
«Помоги-и-и!» — кричал кто-то во тьме, со-
всем близко.
Гаврилюк побежал... Позади него с кровли
обрушилась плита и раскололась на тысячу
острых осколков, ударивших по рукам, по
щеке, по каске. Но он бежал вперед...
У полузасыпанной породой врубовки ле-
жал человек. Луч лампочки прыгнул по его
лицу. Это был мастер, пожилой веселый та-
тарин, всегда величавший механика «инже-
нером».
«Вставай, дядя! —умоляюще крикнул Гав-
рилюк.— Я помогу. Вставай!»
Нога мастера, придавленная глыбами по-
роды и поваленными стойками, не поддава-
лась. Гаврилюк, напрягшись, подхватил его
под руки и дернул.
Дикий, нечеловеческий крик вырвался у
несчастного:
«Ала-а!»
Наверно, нога сломана. Что делать?
Вокруг бушевала подземная стихия. Дере-
вянные стойки уже не трещали, а стонали,
пели в последнем страшном усилии...
«Руби, сынок! — крикнул мастер. — Руби
ногу!»
Еще секунда — и все рухнет...
Гаврилюк отшвырнул лампу, схватил ва-
лявшийся рядом топор и, зажмурившись, ру-
банул. Но, сдержанный жалостью, его удар
был слишком слаб.
«Руби! Руби!»
Он снова размахнулся и обрушил топор на
живое... Мгновение спустя он уже волочил
тяжелое, безжизненное тело мастера вниз, к
штреку.
А позади, в том месте, где они только что
были, с пушечным грохотом обвалилась по-
рода.
Добравшись до штрека, Гаврилюк вместе
со своей ношей упал на рельсы. Их подхва-
тили на руки и бегом понесли по штреку,
боясь не поспеть.
Когда Гаврилюк пришел в себя, ему ска-
зали, что мастер в лазарете. Заражения кро-
ви нет. Без ноги, но жить будет. Спасен че-
ловек для жизни, для работы, для де-
тей — их у него трое, маленьких...
А тем временем в больницу пригласили
следователя и составили акт, что нога у по-
терпевшего не придавлена, а отрублена
«острым орудием, предположительно топо-
ром»... И дело пошло в суд.
«Дай костыли, доктор. Я сам пойду. Я им
скажу! — кипятился татарин, узнав о суде.—
Орден ему надо... А не судить».
«Лежи! — посоветовал врач.— Суд свой,
разберется».
И суд разобрался...
— Мы не будем его судить! — с необычай-
ной горячностью сказал старик судья.—
Тах действовать мог только герой... Он про-
явил активную любовь и жалость к челове-
ку...
«Вот так это было, уважаемый товарищ
Синица! А вы... Можете ли вы понимать, что
это такое — активная жалость к человеку?»
« « «
На третьем штреке, в «темнице шесте-
рых», как назвал его Женька Кашин, на-
строение установилось грустное, лирическое.
Нехотя жуя колбасу и прихлебывая ос-
тывший чай из фляжек, люди говорили
о прелестях земной жизни, о том, как они
будут жить дальше, если приведется... Это
последнее «если» добавлялось просто так.
Притерпевшись к своему осадному положе-
нию, ребята совсем перестали думать об
опасности. Только старик Речкин, сменив-
шись со своего «наблюдательного поста»,
вздыхая, сказал:
— Ох, даст он нам еще жизни, тот песок!..
И Павловский неожиданно попросил по
шахтофону, чтобы спустили шесть малых
баллонов с кислородом — двухсотлитровых.
— Это зачем? Разве воздуха не хватает?
— Воздуха вполне достаточно. Но мало
ли что... Всякое может быть...
Это и наверху понимали, что «всякое мо-
жет быть». Вот неспроста же передал из
штрека Гаврилюк, что скоро будет пробита
через завал еще одна труба.
— Зачем?
— Для сброса воды. Насос будет качать
воду и сбрасывать за завал, на штрек.
— Какую воду? Воды в «темнице» мало.
— Сейчас мало... А потом может стать
много...
Николай, выслушав этот печальный разго-
вор, махнул рукой и пересел к Речкину, ста-
326
рательно перематывавшему портянки и меж-
ду делом пояснявшему Женьке и «адмира-
лу», какая была когда-то разница между
казаками и простой пехотой...
— Ну ее, пехоту!..— деликатно вмешался
Коля.— Давайте я вам лучше расскажу...
Была у меня одна любовь, когда мы стояли
в городе Краснодаре...
— Любовь вообще бывает одна! — наста-
вительно перебил старик.— Одна! А осталь-
ное... то уже не любовь — только види-
мость...
И принялся Речкин — неожиданно для
всех и для себя, кажется, тоже — рассказы-
вать про любовь. Как все у них чудно сло-
жилось с женой в одна тысяча девятьсот
двадцать первом году, когда она — фабрич-
ная комсомолочка — приехала на Рутчен-
ковский рудник...
— Теперь у нас пятеро ребят... И она по-
сле войны сильно подалась. Печень —
очень тяжелая болезнь... — заключил дед. —
А мне все кажется — лучше, чем она,
нету!
После Речкина Коле почему-то расхоте-
лось рассказывать про «одну любовь», имев-
шую место в городе Краснодаре, и он за-
явил без всякой связи с предыдущим:
— А все-таки противно сидеть и
ждать — откопают или нет. Кислые мысли в
голову лезут...
— Возьми колбаски порубай, раз уголек
нельзя рубать,—посоветовал Женька.
— А почему уголек нельзя? Топоры есть,
руки при нас. Значит, можно. Вон ребята
ведь рубят! — горячо вмешался Коваленко.
Павловскому и Ларионову «кислые мыс-
ли» на ум не приходили. Неодолимая по-
требность деятельности вложила в их руки
топоры. Они отчаянно рубили угольный
пласт и продвинулись вперед на сколько-то
сантиметров.
С точки зрения здравого смысла эта рабо-
та была бесполезной. Но она в какой-то
мере удовлетворяла их жгучее желание
драться — хоть топором, хоть руками, хоть
зубами, каждую минуту драться за освобож-
дение.
Когда рядом с ними зазвенел об уголь
третий топор, они обрадовались:
— Кто там еше? Иди поближе, браток!
За двадцатитрехлетнюю его жизнь зна-
комые по-всякому называли Алексея Кова-
ленко: и «сушкой», и «премудрым писка-
рем», а здесь еще и «адмиралом» (он дейст-
вительно служил во флоте, по интендантской
части). Но вот так, как сейчас назвал его
Ларионов, из-за темноты, вероятно, не уз-
навши,— еще никто никогда не звал его:
«Браток!»
— Это я! Коваленко! — смущенно, как бы
указывая на ошибку соседей, откликнулся
парень.
— A-а, адмирал...— протянул Павловский,
но в голосе его не было ни насмешки, ни
разочарования.
Начальник участка Павловский отлично
знал каждого из подчиненных. Во всяком
случае, так ему казалось. Любому он мог
бы дать характеристику, не задумываясь:
тот — отличный солист, но для компанейско-
го дела не годится; другой — исполнителен,
но звезд с неба не хватает; третий всем хо-
рош, да характер тяжелый. За всеми, кроме,
пожалуй, «адмирала» и еще бедняги Крото-
ва, инженер знал какие-то достоинства, ка-
кие-то недостатки, но сумма каждый раз по-
лучалась положительная.
О Кротове, целиком занимавшем сейчас
его мысли, он не знал просто ничего. При-
шел на той неделе рыжий молодой человек
с бумажкой от Драгунского: мол, крепиль-
щик, переведен с девятой-бис по семейным
обстоятельствам (что-то такое — квартира,
двое детей, а тут у жениных родичей дом).
Дорого бы отдал начальник, чтобы узнать
сейчас, какой он человек, Кротов!
Что же касается Коваленко, то за ним
Павловский при всей своей благожелатель-
ности и вере в людей не заметил никаких
достоинств. «Адмирал» провел на шахте
почти полгода. Срок достаточный, чтобы
вполне узнать и оценить человека в шахтных
условиях, где все у всех на виду, где иной
день стоит месяца. И вот его узнали, оценили
и решили: не соответствует, надо гнать.
Что поделаешь, на шахте'есть свой непи-
саный кодекс, иногда, быть может, расхо-
дящийся с КЗОТом, но никогда не противо-
речащий справедливости. Каждый человек
на шахте волей-неволей должен сдать това-
рищам негласный экзамен, доказать, как го-
ворят здесь, свою соответственность. Ни один
высокий начальник, ни один третьеклассный
подсобник не будет без этого принят в кол-
лектив.
Любой человек может стать своим на шах-
те, но только не равнодушный. И решает
твою судьбу прежде всего не добыча — это
дело наживное,— а старание. Равнодуш-
327
ный — он не хозяин, а «коечник», так гово-
рят на шахте.
Коваленко знал, что он — «коечник». Уво-
ленный в запас интендантский офицер, он не
хотел «в гражданке» устраиваться по спе-
циальности на склад, где платят пятьсот
или шестьсот целковых. Потому и пошел на
шахту: «Труд, конечно, тяжелый, но зато
и рубль длинный».
Служил он месяц, служил три, пять. Даже
норму выполнял, так что и придраться было
по-настояшему не к чему...
Но в конце концов он решил уходить.
Черт с ними, с деньгами, когда тут каждый
на тебя волком глядит и в отсутствии эн-
тузиазма попрекает. Совсем собрался
уйти — и так попал, так попал! Теперь уже
не уйдешь, а унесут тебя, если найдут хоть
косточки...
Так он думал еще несколько часов назад.
А сейчас что-то главное в нем переменилось.
И стал он думать о вещах, не имеющих для
него, «адмирала», явно никакого практиче-
ского значения. О том, например, как к не-
му относится Женька... Заметил ли Павлов-
ский его работу у перемычки?.. Верно ли, что
ему стал симпатизировать Ларионов?..
Вот уж кто, в противоположность Кова-
ленке, был живым воплощением шахтерской
рыцарственности — так это Ларионов. Не-
даром у Драгунского отлегло от сердца, ког-
да он узнал, что среди осажденных находит-
ся Яша. Тридцатисемилетний красавец с ли-
цом мальчишки и совершенно седым чубом,
он был всеобщим любимцем. Переменив де-
сяток шахтерских профессий и даже побы-
вав в малых начальниках (не удержался по
крайней независимости характера), он сде-
лался теперь комбайнером и преуспел в этой
волнующей профессии.
Все знали, что у него тяжелый характер,
помнили, как он «отбрил» однажды почтен-
ного генерала из министерства, вступившего
с ним в спор («Это вы,— сказал ему Яша,—
не решаетесь рискнуть, понижения в долж-
ности боитесь, а меня ниже не переведут, я
внизу, я в шахте»),
«Коечники», в том числе и Коваленко, как
огня, боялись знаменитой улыбки Ларио-
нова...
О, улыбка Ларионова! То ласковая, когда
смотрел он на какого-нибудь симпатичного
фабзайца, то умеренно-вежливая, диплома-
тическая — при разговорах с нелюбимым на-
чальством; то саркастическая, когда нужно
было сказать лодырю: «Голубчик, вкусно ли
тебе есть мой хлеб?»
Драгунский как-то грозился издать фото-
альбом «Сто Яшиных улыбок» — незамени-
мое пособие для театральных вузов и актер-
ского самообразования.
И вот сейчас во тьме заваленного штрека
подарил Ларионов Коваленке самую доб-
рую улыбку. И пусть «адмирал» не увидел
ее — он почувствовал: рядом друг, большой
и сильный друг, который никогда не забудет
эту минуту.
Ему хотелось тотчас же кинуться к Ларио-
нову, ставшему отныне самым дорогим для
него человеком, и рассказать все. Об угрю-
мом детстве, о насмешках флотских товари-
щей, о вечном одиночестве, казавшемся не-
избежным. И о том, как ему теперь легко
на душе — хоть вались все вокруг, хоть плы-
ви сто плывунов... Никогда в жизни не чув-
ствовал он такого взлета!
— Давай, Яша, нажмем, пробьемся...—
кричал он, самозабвенно грохая топором по
угольной стене.— Еще немного осталось!
И вдруг...
— Товарищи, вода!—Те страшные сло-
ва, которых тридцать часов напряженно
ждали и уже как-то перестали ждать, раска-
тились по штреку.
От завала с тихим шелестом ползла вода.
Вот она заплескалась, ударившись о какое-
то препятствие. Темнота, тишина, и этот еле
слышный плеск... Еще несколько минут и,
выдавив перемычку, лениво, медленно, как
густой мед, повалит сюда мокрый песок,
плывун...
— Надо поднять насос!—скомандовал
Павловский.— А то подтопить может, за-
хлебнется насос...
Голос у него был тихий, будничный, совсем
не вязавшийся с грозной опасностью. Пусть,
мол, слышат там наверху: все у нас спокой-
ны, паники нет!
Когда, обливаясь потом, приподняли на
чурбаках тяжеленный насос, Коваленко
вдруг затянул песню.
— «Наверх вы, товарищи, все по местам!
Последний парад наступает...» — громко пел
он, повинуясь какой-то кипучей, радостной
силе, вдруг забушевавшей в нем. Он боль-
ше не верил в смерть — вернее, не боялся
ее.
328
— Отставить песню!..— прикрикнул Пав-
ловский.— Приготовьте малые баллоны с
кислородом... Уйдем в самое высокое мес-
то...— И тихо добавил: — Будем дышать...
Ясно?
Последние очереди отбойных молотков...
И вот уже трое горноспасателей, протиснув-
шись в отдушину, перебрались в шестой
штрек.
— Кротов!.. Эй, Кротов!..
Лучи лампочек судорожно ощупывали
стены.
Расшвыривая сапогами воду, доходившую
местами до колен, горноспасатели бежали
вперед. Увидев неказистую перемычку, оста-
новились на миг: «Какой парень герой-
ский — один ведь построил! Один!..»
— Кротов! Кротов!.. Где ты?
Вдруг перед ними выросла из тьмы фигу-
ра человека. Он молча шел, с трудом пере-
ставляя ноги. И улыбался. В одной руке
его был топор, в другой — погасшая лампа.
Швырнув и то и другое наземь, он протянул
руки вперед и, покачнувшись, упал.
Горноспасатели подхватили его и на ру-
ках отнесли к отдушине. На штреке было со-
оружено ложе из трех ватников. И доктор,
приказав светить получше, принялась приво-
дить Кротова в чувство.
— Я знал... Честное слово... Я все время
знал, что вы придете...— Это были его пер-
вые слова.— Я ждал все время...
От носилок он отказался. И, глотнув из
фляги чаю, поднялся.
Кротов шел, пошатываясь, останавливаясь
через каждые пять шагов.
— Ослабел немножко... — сказал винова-
то.— И ноги промочил... Еще позавчера...
А те, остальные? Они уже наверху? — вне-
запно насторожившись, спросил он у сопро-
вождающих.
— Нет, у них там плохо. Вода! — угрюмо
сказал горноспасатель, ведший парня под
РУКУ-
А другой сделал предостерегающий жест:
молчи, мол, не надо ему об этом.
* * *
У комбайна, пробивавшегося к осажден-
ным с тыла, сломался правый домкрат. Ма-
шина остановилась, глубоко врезавшись в
почву своими гусеницами. Замерли на баре
цепи с кривыми, острыми зубками. Наступи-
ла необычная после двухдневного грохота
тишина.
И комбайнер Селезнев — огромный, не-
складный мужчина в черном ватнике и кас-
ке без козырька — стукнул кулаком по без-
жизненной стальной махине и... заплакал.
— Пропал Яшка!..— повторял он, громко
всхлипывая и утирая нос.— Подвел я тебя.
Не выручил...
Два помощника Селезнева, тоже классные
комбайнеры, схватив за воротник инжене-
ра, требовали взрывчатки:
— Чтобы рвануть к дьяволу те несколько
метров, что остались,— всего ведь несколько
метров! — и освободить ребят.
— Нельзя рвать, товарищи! — грустно
объяснил инженер. — Может газ на них пой-
ти после взрыва. Что делать будем, если газ
на них пойдет?
Это была совершеннейшая правда, но как
объяснишь ее людям, не желающим, не мо-
гущим смириться с безнадежностью.
— Сейчас с другой стороны дороются,—
попробовал он утешить Селезнева.— Твоя
совесть чиста. Ты за сутки тридцать шесть
метров прошел. Столько даже Яков Ларио-
нов не проходил никогда. Это рекорд...
Последнее слово почему-то оскорбило ком-
байнера.
— А пошел ты со своим рекордом... —
сказал он.— Неужели же всё?.. Пропал Яша!
* * *
Толпа, собравшаяся у нарядной, почувст-
вовала какую-то грозную перемену.
После того как вывели Кротова, кричав-
шего: «Где Лена? Лену мою ’видели?»,—
всех жен провели прямо к стволу, чтобы они
первые встречали освобожденных. А потом
вдруг попросили женщин вернуться обратно
в партком.
Теперь люди, выходившие из штаба, уда-
лялись какой-то особенно деловитой поход-
кой, не глядя никому в глаза.
«Плывун пошел, плывун пошел...» — про-
неслось в толпе.
Минуло пять минут, а может, и сорок —
кому как показалось... И из штаба выбежал
сияющий Синица:
— Распорядитесь кто-нибудь, чтобы цве-
ты были... Нашим...— он поискал подходя-
щего слова,— нашим героям. Все выведены,
в последнюю мииуту!..
А потом во двор, нетерпеливо гудя, выеха-
329
ла желтая машина «Скорой помощи». Шум-
ная, ликующая толпа притихла.
Люди с носилками направлялись почему-
то не к стволу, а к конторе... И вскоре, при-
открыв вторую половинку дверей, они вы-
несли на прогибавшихся носилках большо-
го, очень бледного человека. Все в толпе
узнали начальника шахты. Видно, с сердцем
что-то случилось.
— Всех вывели? — беззвучно шевеля се-
рыми губами, спросил Драгунский.
— Всех, Семен Ильич! Сейчас будут
здесь,— морщась от сострадания, прогово-
рил Алексин.— Как же с вами-то?..
— Ну, везите скорей, чтобы не портить
людям праздника!..— насильственно усмех-
нувшись, сказал начальник.— Передай ребя-
там привет, парторг!
* * *
Увидев огромный шахтный двор, запру-
женный народом, увидев солнышко на небе,
слезы на щеках жены, цветы, только что вы-
рванные в клубе из горшков, небритые чер-
ные лица товарищей, Ларионов улыбнулся
лучшей из ста своих знаменитых улыбок и
сказал Коваленке:
— Вот, браток, какая жизнь! Прекрас-
ная!.. — Потом обернулся к жене:— Видишь,
Анечка, не зря мы все-таки за завалом си-
дели. Вон какого парня до своего полку
залучили — лучше не бывает!..
И, шагавший позади, в обнимку со своей
Люсей, Женька Кашин— курносый Женька,
лопоухий Женька, легкомысленнейший из
легкомысленных,— хлопнул свободной рукой
по широкому Коваленкову плечу и сказал:
— Точно! Парень наш! Шахтер... Ведь ты
не уйдешь с шахты?
И «адмирал» засмеялся, словно Женька
сказал что-то необычайно забавное: «Я?
Уйду с шахты?»...
ОТ АВТОРА
Первый вариант этого рассказа был опубликован
в 1944 году. В то время я знал судьбу замечательно-
го корабля лишь в общих чертах и придумал фанта-
стическую версию о постановке «Катти Сарк» в спе-
циально построенный для нее музей После того как
рассказ был издан в Англии, английские читатели
сообщили мне много новых фактов о судьбе «Катти
Сарк».
В 1952 году в Англии образовалось Общество со-
хранения «Катти Сарк», которое на собранные деньги
занялось постройкой сухой стоянки и реставрацией
корабля.
Настоящий, полностью переработанный вариант
рассказа является попыткой изложения этапов под-
линной истории «Каттн Сарк»,
ЮБИЛЕИ КАПИТАНА ЛИХТАНОВА
В квартирке едва умещались многочислен-
ные гости. Все сиденья были использованы,
и в ход пошли торчком поставленные чемо-
даны. Почтить семидесятилетие капитана
явились преимущественно моряки. Табачный
дым плавал голубыми слоями, неохотно уби-
раясь в тянувшее холодом приоткрытое окно.
Сам хозяин, крупный и грузный, сновал
между гостями и чувствовал себя отлично
среди веселых возгласов и смеха.
Молоденький штурман, стесняясь общест-
ва почтенных командиров, жался у стены,
рассматривая картинки судов в простых ко-
ричневых рамках, и остановился взглядом на
большой фотографии парусника. В точных
линиях стремительного, узкого корпуса ко-
рабля чувствовалось совершенство, подчер-
кивавшееся неправдоподобной громадой бе-
лых парусов. Верхние реи были необычайно
длинны и в размерах почти не уступали ниж-
ним.
Хозяин подошел ободрить робкого гостя.
— Любуетесь?—одобрительно загудел он,
опуская жилистую руку на плечо штурмана.
— Этим кораблем вы тоже командовали,
Даниил Алексеевич? — спросил юноша.
— Вот еше!—отмахнулся старый моряк.—
Да это же «Катти Сарк»!
— Что такое? — не понял штурман.
— Ну да, откуда ж вам, береговикам зе-
леным, знать! — пробурчал капитан.—
А впрочем... Внимание, товарищи! — креп-
ким, «штормовым» голосом перекрыл он
шум сборища.
Все лица выжидательно повернулись к
нему.
— Сколько тут моряков летучей рыбы? х.
Поднимите руки!.. Раз, два...— считал капи-
тан,— одиннадцать. Много!.. Ну так вот...—
Капитан снял фотографию со стены и под-
нял, чтобы все могли видеть.— Это «Катти
Сарк»!
Последовало общее недоуменное молча-
ние, нарушенное одиноким возгласом:
— А, вот она какая!
Капитан усмехнулся.
— Когда-то морское парусное искусство
именовалось бессмертным. Да и в самом де-
ле — оно достигло высочайшего совершен-
ства. Прошло примерно семьдесят лет —
срок одной человеческой жизни, и вот лишь
горсточка старых моряков еше знает все
тонкости этого мастерства. Забыты гремев-
шие на весь мир имена капитанов и кораб-
лей. А когда умрем и мы, старики, человече-
ство навсегда закроет великолепную страни-
цу истории завоевания морей, завоевания
простым парусом, управляемым искусными
руками и твердыми сердцами!..
— Даниил Алексеевич, это вы через ду-
гу! — воскликнул еще молодой, но по орде-
нам бывалый моряк.— Парусное искусство
и нам знакомо, а вот каждый корабль знать...
Хозяин дома рассердился:
— «Каждый»! И вам не стыдно, Силантий
Моряк летучей рыбы — плававший в
океане, где только и водятся летучие рыбы.
331
Семеныч? Не знать — не позорно, но уж от-
стаивать свое невежество — извините...
— Да ведь,— начал оправдываться его
собеседник,— я хотел только...
— Ну, раз «только», слушайте! Покорение
океанов — настоящее корабельное дело —
началось примерно лет пятьсот назад. За эти
полтыщи лет наш мир постепенно расши-
рялся. Громадный опыт борьбы с морем со-
вершенствовал искусство постройки кораб-
лей. Овладевая силой ветра, человек создал
искусство управления парусами. Десятки ты-
сяч безыменных или забытых жертв легли
на дно океанов с обломками своих судов.
Ценой неустанного труда, отваги и страда-
ний моряков, ценой вдохновенных поисков
строителей к середине прошлого века появи-
лись клиперы, стригуны, «стригущие» вер-
хушки волн. Это уже были не угловатые до-
ма, приспособленные к плаванию, как боль-
шинство старинных кораблей, а крылатые
скороходы — лебеди моря.
Клиперы предназначались для самых да-
леких рейсов и смело бежали по океану, не
смущаясь никакими бурями. Изобретенные
позже железные парусники не могли с ними
состязаться: днища их железных корпусов
обрастали водорослями и раковинами, задер-
живая ход корабля. У лучших же клиперов
железным был только набор, то есть скелет
корпуса, а обшивка — деревянная, из особо
прочных и долговечных пород дерева. Дере-
вянная обшивка, покрытая медью, защища-
ла их от обрастания.
Все искусство кораблестроения вместе с
усовершенствованными пропорциями корпу-
са, мачт и соотношением парусов получило
свое высшее выражение в двух английских
клиперах, построенных одновременно в Шот-
ландии в семидесятых годах прошлого века:
«Фермопилы» и «Катти Сарк».
Ничего лучшего, чем эти два корабля, сре-
ди всех парусников мира не было построено.
Вот почему «Катти Сарк» не «каждый ко-
рабль», как выразился Силантий Семеныч.
И морякам знать ее не мешало бы... Тем бо-
лее, что история этого корабля не только
родня занимательному роману,— это собран-
ная в фокусе история всего парусного торго-
вого мореплавания!..
Неудивительно, что после такой речи со-
бравшиеся уговорили старого моряка расска-
зать все, что он знает о «Катти Сарк».
— Случайно мне известно довольно много,
хотя клипер построен за тринадцать лет до
моего рождения,— начал старик.— Я еще
юнгой был, а парусный флот уже давно сдал
свои позиции паровому, и вместо клиперов
плавали лишь каботажные шхуны да много-
мачтовые барки — стальные большегрузные
парусники для дальних перевозок дешевых
грузов. Лучше всего был известен у нас «То-
варищ» — учебное судно Ленинградского во-
енно-морского училища, а наиболее знамени-
тым и быстроходным — германский стальной
пятимачтовый барк «Потози» в четыре ты-
сячи тонн, построенный в 1896 году. С «По-
този»-то, собственно, и началась для меня
история «Катти Сарк».
ЧЕСТЬ КАПИТАНА ДОУМЭНА
В 1922 году я был командирован в Англию
и Америку для приобретения подходящего
парусника. Требовалось хорошее, приспособ-
ленное к дальним плаваниям учебное судно:
подготовленные молодые моряки нужны бы-
ли восстанавливающемуся хозяйству нашей
страны.
Громадные американские дешевые шхуны
332
не годились. Шхуна, то есть судно с косой
парусностью, проста в работе, она идеально
лавирует и незаменима при плаваниях во
внутренних морях и архипелагах. Но с попут-
ными ветрами и на большом волнении шхуна
опасна — очень рысклива. Для океана нужен
корабль с прямым парусным вооружением.
Я и нацелился на барк «Потози», который
недавно перешел на рейсы Европа — Юж-
ная Америка.
Обменявшись телеграммами с судовла-
дельцами и капитаном, я выяснил, что могу
встретить корабль в Фальмуте. Вот почему
в осенние мглистые дни 1922 года я оказал-
ся в этом английском порту,
парусниками всех стран из-за
доступности.
излюбленном
своей легкой
Поеживаясь от пронизывающей сырости, я
направился по мокрым плитам незнакомых
улиц к морю. Обойдя какие-то длинные за-
копченные здания красного кирпича, я сразу
увидел гавань. Обилие мачт как будто проти-
воречило разговорам об умирании парусного
искусства, но я знал, что это впечатление
обманчиво.
Большинство мачт принадлежало легким
рыбачьим шхунам или парусно-моторным
шаландам, никогда и не нюхавшим океан-
ских просторов. Только два — три настоящих
корабля стояли в порту, и на этом общем
фоне заметно выделялся стройный рангоут
знаменитого барка. Четыре мачты огромной
высоты господствовали над всем частым и
низким лесом береговой мелочи. Четыре
мачты, сзади пятая — сухая бизань1. Да,
очевидно, это был «Потози».
В гавани было пустовато. Должно быть,
дрянная погода разогнала моряков по уют-
ным местам, достаточно многочисленным в
Фальмуте. Массивные позеленелые камни на-
бережной в средней части гавани блестели от
оседавшей с воздуха воды; эстакады на сва-
ях и мостики осклизли от сырости. Резкий
ветер, серое небо и зелено-серые волны,
брызгающие пеной; крепкие, бодрящие запа-
хи моря, смолы и мокрой пеньки совсем не
способствовали угнетенному настроению, как
это иногда бывает у городских людей в та-
кую погоду. Наоборот, завеса холодного мо-
росящего дождя вызывала приятные мечты
о далеком сияющем южном море, и как ре-
альный залог возможности выйти сквозь пе-
лену осеннего тумана в широкий и теплый
мир высились могучие мачты «Потози».
Мы, моряки, не очень прихотливы к усло-
виям жизни на суше просто потому, что и
самые дрянные места для нас скоропреходя-
щи: несколько дней — и новое плавание, но-
вая перемена...
Полюбовавшись огромным барком, чи-
стым, выхоленным, и основательно продрог-
нув, я направился в небольшую гостиницу,
где предстояло встретиться с капитаном «По-
този». Я нашел этого хмурого щеголеватого
человека на почетном месте, у камина в сто-
ловой. Вопреки первому впечатлению, мы
быстро подружились. Капитан много плавал,
был хорошо образован. При этих качествах
способность остроумно оценивать события и
заразительный юмор делали капитана при-
ятным собеседником. Я договорился о по-
дробном осмотре его судна и получил все
нужные мне предварительные сведения.
Окончив деловую часть, капитан пригла-
сил меня поужинать вместе. В затянувшейся
беседе он признался, что рад столь высокой
цене, назначенной компанией за его судно:
’Сухая бизань — задняя мачта с косой па-
русностью Корабль с прямыми парусами не менее
чем на двух мачтах и с сухой бизанью называется
«барк».
— Если продадут мой «Потози», я вряд
ли найду парусник по вкусу: уж очень ма-
ло осталось настоящих кораблей. Придется
переходить на пароход.— И капитан добрым
глотком поторопился смягчить отразившееся
на его лице огорчение.— Не понимаю, зачем
вам платить большие деньги за знамени-
тость, которую мало кто оценит? За эту сум-
му вы два парусника купите, разве что с не-
большим ремонтом, а хороший ходок вам
ни к чему. Вот начнете ходить в кругосвет-
ные плавания, тогда другое дело.
Немного огорченный, я признал, что капи-
тан прав. И тот, совсем по-дружески пожав
мне руку, обещал помочь, если дело сорвет-
ся, в подыскании более дешевого, но доста-
точно хорошего корабля.
Как бы то ни было, переговоры моего на-
чальства с компанией — хозяином «Пото-
зи» — шли своим чередом, а я должен был
выполнять свои обязанности. В ближайшие
два дня я излазил весь барк, от кильсона до
брам-стеньг, и мог только подтвердить пер-
воначально слышанные отзывы: покупка бы-
ла бы превосходная. Я послал необходимые
телеграммы и остался ждать решения.
Погода все ухудшалась, и наконец было
получено штормовое предупреждение. Ожи-
далась грозная буря. Рыбацкие суда поспе-
шили укрыться в гавани.
Сильнейший западный шторм разразился
на следующую ночь. Солнце не показывалось
четыре дня, ураганный ветер перемешивал
соленую водяную пыль с потоками пролив-
ного дождя. В гавани стоял лязг якорных
цепей, визг трущегося железа и деревянных
брусьев, скрип рангоутов бесчисленных ры-
бацких судов. Буря загнала в бухту несколь-
ко больших кораблей, в том числе и два па-
рохода...
На пятые сутки наступила ясная и ветре-
ная погода. Я простился с «Потози». Барк
развернул свои паруса и ушел на юг, в Рио,
где в бухте Гуанабара высилась причудливая
гора — Сахарная Голова. Спустя три года,
в 1925 году, «Потози» погиб у тех же юж-
ноамериканских берегов — загорелся груз
угля. Остов и сломанные мачты великолепно-
го барка еще несколько лет были видны на
отмели, где капитан затопил горевший ко-
рабль...
Я долго следил'в бинокль за уходящим
красавцем, проводив его на буксирном суд-
не. Как всегда, оставаться на берегу стало
немного грустно и одиноко. И вечером, воз-
вращаясь в гостиницу, я зашел в понравив-
334
шийся мне старинным названием ресторан,
чтобы развлечься стаканчиком вина и по-
болтать с моряками. Войдя в низкий про-
сторный зал, отделанный темным деревом, я
удивился необычайному многолюдству. В
правом отделении, между стойкой и огром-
ным камином, столы были сдвинуты вместе,
и за ними заседала компания чем-то возбуж-
денных пожилых моряков. Пока я оглядывал-
ся в поисках места, меня окликнул капитан,
с которым я здесь познакомился несколько
дней назад.
— Идите-ка сюда, дорогой капитан!.. Сэ-
ры, я счастлив представить вам русского ка-
питана. Теперь в нашем собрании есть пред-
ставители почти всех плавающих наций. От-
сутствуют итальянцы да еще японцы.
Приветственные восклицания раздались
при моем появлении, и я опустился на услуж-
ливо подставленный дубовый стул.
— Я уже отправил посыльного к старому
Вуджету — ее последнему капитану. Старик
совсем еще крепок, скоро будет здесь,—
громогласно сообщил собранию массивного
вида моряк.
На секунду наступило молчание, и я по-
спешил узнать, в чем дело.
— Ну вот! — воскликнул седобородый мо-
ряк с веселыми голубыми глазами.— Разве
вы не слыхали, что сегодня к нам в порт
пришла «Катти Сарк»? Или вы не знаете,
что это такое? — подозрительно оглядел он
меня.
Все головы повернулись в мою сторону.
— Я слыхал про знаменитый клипер,—
спокойно ответил я.— Но может ли это быть,
ведь он, кажется, слишком давно построен?
— В 1869 году, Скоттом и Линтоном,—
подтвердил мой собеседник.— И плавает
уже, . следовательно, пятьдесят три года.
Но — можете мне поверить — судно как бу-
тылка, никакой течи...
— Извините,— перебил я восторженную
речь.— Но как же я ничего не заметил? Я
только сейчас из гавани и клипера не видел.
Разве что прибавилась какая-то грязная,
гнусно раскрашенная баркентина, должно
быть испанская, и никакого клипера...
Дружный хохот заглушил мои слова. Ора-
тор даже привскочил и весело заорал:
— Да эта баркентина и есть «Катти
Сарк»! Как же вы, моряк, не разглядели?
Но я уже оправился от смущения:
— В порту я сегодня без дела не болтался
и времени рассмотреть вблизи не имел. Из-
далека поглядел на паруса — баркентина, да
еще запущенная, грязная... Больше и не ин-
тересовался.
— Ну конечно,— примирительно вмешался
плохо гойорящий по-английски гигантского
роста моряк, видимо норвежец.— Эти ослы
так запакостили судно! А чтобы грязь не бро-
салась в глаза, раскрасили его на свой ду-
рацкий вкус, как балаган...
— Теперь все понятно. Однако, насколько
я понял, вы что-то собираетесь предпри-
нять? — обратился я к моряку, взявшему на
себя роль председателя импровизированного
собрания.
Хор односложных восклицаний, большей
частью иронического оттенка, поднялся и
утих. Лицо моряка-председателя стало же-
стким, квадратные челюсти еще больше вы-
пятились.
— Что мы можем «предпринять», по ва-
шему выражению, сэр? — ответил он полу-
вопросом, полуутверждением.— Мы давно
уж сидим здесь, но так ничего и не придума-
ли. Если бы иметь много денег... Ну, что об
этом говорить! Даже если бы мы вскладчину
могли купить «Катти Сарк», то что стали бы
мы с ней делать? Гноить на мертвом якоре?..
— Но ведь есть же морские клубы, инже-
нерные общества,— возразил я.— Кому, как
не им, сохранить последнее, лучшее произве-
дение эпохи парусных кораблей?
— Э,— презрительно бросил моряк,— в
клубах только рекорды всякие ставят! Разве
не знаете? А у обществ этих ни денег, ни ав-
торитета. Давно ведь о «Катти Сарк» идут
разговоры, но после войны все забыли. Ну,
сообщили старику Вуджету. Пусть посмот-
рит— ему, наверно, приятно будет повидать
клипер> Такое судно, как первую любовь, ни-
когда не забудешь. Вот и всё, что мы можем
сделать, да еще потолковать о былых днях
за выпивкой, что мы и делаем... А вы нас за
предпринимателей, что ли, приняли? — него-
дующе фыркнул старый капитан.
Я замолчал. Да и что тут можно было ска-
зать!
В это время в комнату уверенно вошел
бледный, худой человек, одетый, как и многие
из присутствующих, в черный костюм, отте-
няющий его густые серебряные волосы.
— Капитан Доумэн, только вас и не хва-
тало! Если приедет Вуджет, то соберутся все
поклонники «Катти»... Вы уже видели ее?
— Не только видел, но и был на борту,
говорил со шкипером.
— Зачем?
335
Слабая улыбка засветилась на лице Доу-
мэна.
— В первый раз за всю свою славную слу-
жбу «Катти» сдала. Степсы расшатались,
швы палубы расходятся. Капитан-
португалец напуган штормом, счи-
тает, что едва спасся, укрывшись
в Фальмуте, и думает, что судно
разваливается... Короче, я купил
«Катти»!
Последовал невероятный шум
восторга: суровые ветераны моря
стучали кулаками и ногами, хло-
пали друг друга по спинам, обме-
нивались крепчайшими рукопожа-
тиями, кричали «ура» страшными
голосами.
— Эй, выпить за здоровье ка-
питана Доумэна! — заорал глава
собрания.— За здоровье моряка,
который сделал для чести Англии
больше, чем чванные аристократы
или денежные тузы!
— Уильям,— обратился к Доу-
мэну какой-то молчавший до сих
пор моряк,— как же ты смог это
сделать?
Доумэн опять счастливо усмехнулся:
— Я съездил к мистрис Доумэн, посове-
товался с ней. Оба мы староваты, детей и
родственников нет... Что нам нужно? Дом
наш неплох, а тут подвернулось маленькое
наследство. Ну, вот мы и решили: если цена
окажется под силу — купим. Реставрировать
корабль друзья помогут. iKoe-что соберем,
ученики поработают на ремонте... Счастье,
что шкипер и судовладелец давно хотели
отделаться от «Катти»,— невыгодна она на
дешевых рейсах за нашим углем!
Капитан Доумэн умолк, и почти благого-
вейное молчание воцарилось в прокуренном
зале. Доумэн помолчал, зажег трубку и по-
думал вслух:
— Вот и сбылась мечта... Смолоду много
слыхал я о двух жемчужинах нашего фло-
та: «Фермопилах» и «'Катти Сарк». Уже ка-
питаном перешел на австралийские линии,
и однажды «Катти Сарк» меня обогнала. Я на
своем корабле еле полз при легком ветерке.
Вдруг показалась эта красавица. По тяже-
лой зыби идет как танцует, даже лиселя1
не поставлены, а восемь узлов делает, да...
никак не меньше семи. Белым альбатросом
1 Лисель — дополнительный парус, ставящийся
на выдвижных реях или лнсель-спиртах сбоку от глав-
ного паруса (марселя или брамселя).
пролетела мимо, играя, а ведь мои
«Флайинг Спур» («Летящее Ко-
пье») был не последний из австра-
лийских почтовиков! Вспомнил я, как хва-
стался в Мельбурне пропившийся матрос
(служил на «Катти»): «Мы, говорит он про
экипаж «Катти Сарк», головой ручаемся —
никто никогда ее не обгонит, разве только
альбатрос!»
С тех пор запала мне в голову мечта: хоть
один рейс покомандовать «Катти», в своих
руках почувствовать такой клипер. Но кто
же из хороших капитанов с таким кораблем
расстанется? Вуджет командовал ею, как по-
лучил с китайской линии, до конца, пока не
продали ее. И я потерял «Катти» из виду.
А теперь, странно думать, я владелец «Кат-
ти Сарк». Я владелец «Катти Сарк»...— мед-
ленно повторил Доумэн.— Не поверю, пока
не выйду на ней в море!
— Когда же вам сдадут корабль, сэр? —
почтительно спросил я.
— Вот уйдет она в Лиссабон, в последний
раз. Пока оформят, то да се, не меньше пол-
года пройдет. Ну, как бы то ни было, а к
осени встанет «Катти» под Красный флаг *,
как в доброе старое время!
’Красный флаг (Red Ensign) — флаг ан-
глийского торгового флота.
336
На следующий день только я собрался
осмотреть «Катти Сарк», как получил теле-
грамму от своего начальства с приказанием
отложить дело с покупкой «Потози», а посе-
тить еще два английских порта и затем Шер-
бур во Франции* где находились другие
большие парусники. Я в тот же день покинул
Фальмут. И на этом оборвалось мое первое
знакомство со знаменитым клипером...
РУКОПИСЬ КАПИТАНА ЛИХТАНОВА
Капитан умолк и зорко осмотрел своих
слушателей, как бы выслеживая на лицах
тень скуки или утомления. Оставшись дово-
лен, он прокашлялся, выпил бокал вина, за-
курил и продолжал:
— Через семнадцать лет, в 1939 году, мне
пришлось снова побывать в Фальмуте. Креп-
ко пахло войной даже в этом удаленном па-
русном порту. Мне посчастливилось встре-
тить знакомого — из тех, кто участвовал в
моряцком собрании по поводу «Катти Сарк».
Я, конечно, спросил его про клипер и до-
блестного судовладельца — капитана До-
умэна.
— Умер в прошлом году,— отвечал мой
знакомый.— И «Катти» здесь нет. Вдова по-
койного подарила корабль — в самом деле,
зачем он ей? — Темзинскому мореходному
училишу в Гринвиче. Пока был жив Доумэн,
он понемногу восстановил «Катти Сарк»
прежний рангоут. Долго ему пришлось соби-
рать по крохам лес, парусину, тросы и день-
ги. Перед смертью удалось Доумэну выйти
на клипере в океан, к Азорам... Помните, как
мечтал он командовать «Катти Сарк»? —
Моряк задумался и' продолжал: — Хоронил
Доумэна весь Фальмут, даже из Лондона
приехали. В прошлом же году пригласили
Вуджета. И с ним на борту «Катти» пошла
кругом из Фальмута в Темзу, откуда семьде-
сят лет назад она отправилась в свое пер-
вое плавание в Китай. Теперь «Катти» слу-
жит вспомогательным учебным кораблем для
22 Мир приключений.
337
морских кадетов. Корабль в сохранности и
крепок... хоть и не в музее, как мы тогда ду-
мали.
— Я понимаю,— осторожно сказал я.—
Сейчас Англии не до музея... Но неуже-
ли еще жив Вуджет? Сколько же старику
лет?
— Не знаю, много. Не только жив, но и
здоров, не хуже своего корабля. Роется в
саду, поливает розы... Да, впрочем, хотите
нанести ему визит?
Я с радостью согласился.
Конечно, старик был «крепок» лишь отно-
сительно. Дряхлый пережиток парусного
флота ничем не напоминал отважного капи-
тана-гонщика, прославившего Англию на
морских путях. Но живость ума и великолеп-
ная память не оставили капитана Ричарда
Вуджета.
Я прогостил у него два дня — до поне-
дельника. В субботу вечером приехали сын
капитана, тоже Дик, и его товарищ Ирвинг.
Оба когда-то служили учениками на «Катти
Сарк», а теперь сами командовали корабля-
ми, хоть и не столь знаменитыми, да, вдоба-
вок, еще пароходами. Меня глубоко тронула
нежность, с которой оба эти уже не первой
молодости моряка относились к старому Вуд-
жету.
Мы подолгу сидели на террасе с раздвиж-
ными, на японский манер, стенками. С шу-
мевшего поодаль моря ползли вереницы
слезливых туч. Прихваченные морозом позд-
ние розы посеребрил моросистый дождь, и
беспомощные лепестки устилали потемнев-
шую землю. Но горячий чай был крепок, и
беседа подогревалась милыми воспомина-
ниями о выносливой молодости с ее веч-
ным ожиданием необычайного.
Дополняемый сыном и Ирвингом, старый
Вуджет рассказал мне историю своего ко-
рабля. К несчастью, я не записывал тогда
ничего, надеясь на память, а она-то после
болезни стала подводить... Только недавно
собрался с духом и написал все, что
смог припомнить. Получилось вроде малень-
кой повести, и я когда-нибудь прочту ее
вам.
Но отложить прочтение повести капитану
Лихтанову не удалось. Раззадоренные гости
потребовали от юбиляра «выкладывать все
и теперь же». Он сдался, принес пачку испи-
санных листков и, презирая, как всякий на-
стоящий моряк, очки, прочел их нам, держа
перед собой на вытянутой руке.
МЕЧТА-ВЕДЬМА
Главный строитель верфей Скотта и Лин-
тона в Думбартоне встал навстречу важному
заказчику. Фирма уже давно переписывалась
с судовладельцем Джоном Виллисом о его
намерении построить корабль-мечту, который
не только взял бы первенство на гонках ко-
раблей китайской чайной торговли, но и смог
бы постоянно удерживать его.
Оба шотландца пожали друг другу руки.
Общительный, полный юмора кораблестрои-
тель был противоположностью угрюмоватому
и заносчивому судовладельцу.
— Мне достали сведения насчет того но-
вого клипера, — начал, отдуваясь, Джон
Виллис, — что строится Худом в Эбердине.
Кораблестроитель выразил живейший ин-
терес. Судовладелец извлек книжку в чер-
ной коже:
— Сравните с вашими расчетами. Реги-
стровых тонн будет девятьсот пятьдесят, дли-
на двести тринадцать с половиной... *
— У нас двести четырнадцать, — вставил
инженер,— и девятьсот шестьдесят тонн.
Ширина тридцать шесть с половиной.
— Ого, такая же!
— Глубина двадцать и восемь десятых...
— У них больше—двадцать один с третью.
1 Меры длины в футах. Фут равен 30,5 сантиметра.
338
Но это пустяк. Похоже, очень похоже... На-
бор железный, обшивка — тик, вяз и сосна?
— Да, да!
— Понимаю. Они учли весь опыт Великой
Гонки прошлого, шестьдесят шестого года.
— Вы имеете в виду гонку из Фучоу в
Лондон?
— Да. Гнались девять лучших чайных
клиперов. Победитель — Джон Кэй со своим
«Ариэлем». На десять минут позже — «Тай-
пинг». На девяносто девятый день после вы-
хода из Фучоу.
— Худ взял пропорции «Ариэля». — Ин-
женер порылся в справочниках. — Да, «Ари-
эль» чуть-чуть короче и уже — восемьсот
пятьдесят две тонны. Но главное не это, глав-
ное— площадь парусности. Она вам извест-
на?
— Все известно, даже имя корабля —
«Фермопилы». Странное имя! Почему...
— Так что же парусность? — перебил су-
достроитель.
— Сейчас. Мне дали её в этих новых ме-
рах — квадратных метрах. Вот, площадь ос-
новной парусности — две тысячи пятьсот
двадцать этих метров.
Судостроитель сделал быстрый расчет, и
лицо его стало озабоченным.
— Что такое? — встревожился Джон Вил-
лис. — Неужели у вас меньше?
— Меньше... две триста пятьдесят. Да,
этот корабль будет серьезным соперником...
Сколько дополнительной парусности?
— Девятьсот тридцать... Слушайте, сэр, я
столько лет собирался заказать особый ко-
рабль, понимаете — самый лучший! Я плачу
вам шестнадцать тысяч фунтов! Что же по-
лучается с этим... «Фермопила-
ми», черт возьми это дурацкое
имя!
— Вы получите самый луч-
ший. Я увеличу нашу дополни-
тельную парусность, всего до-
полнительной будет одинна-
дцать тысяч квадратных фу-
тов — около тысячи метров.
— Вам виднее! Но извольте
сделать обшивку только из ти-
ка, ну... можно еще горный вяз.
Но чтоб без сосны, как у худов-
ского клипера! Плохо будет,
если мой клипер окажется не
самым быстрым кораблем на
чайных линиях!
Судостроитель встал.
— Слушайте, Виллис, я хочу, чтобы вы по-
няли меня, — медленно сказал он. — Мы
строим корабль самый прочный, самый лег-
кий на ходу, самый совершенный по всем
пропорциям и парусности, самый безопас-
ный для плавания в любых морях. Я не бу-
ду ставить лунных парусов на нашем клипе-
ре, разве только маленький грот-трюмсель *.
Ведь я не собираюсь построить рекордиста
по скорости. Такой уже был. И до сих пор,
через одиннадцать лет, его рекорд еще ни-
кем не побит. Наверно, и не будет побит:
тут нужен не только корабль, но и капитан,
не жалеющий ни корабля, ни людей.
— Кого вы имеете в виду?
— Американцев. Их три клипера — «Ле-
тящее облако», «Молния» и «Джемс Бэйнс».
Антони Энрайт на «Молнии» поставил в
пятьдесят седьмом в Южной Атлантике, к
югу от острова Гоф, мировой рекорд — про-
шел за сутки четыреста тридцать миль.
— Бог мой! «Джемса Бэйнса» я сам ви-
дел по пути из Кэйптауна в Сидней.
— В каком году?
— В пятьдесят шестом.
— В этот именно год он поставил рекорд
скорости. Рекорд опубликован... Возьмите
журнал. Двадцать один узел!
* В английском флоте самые верхние паруса
(трюмсели) назывались лунными (moon sail), бом-
брамсели— небесными (sky sail), брамсели — коро-
левскими (royal sail) и т. п.
22*
Виллис схватил номер «Морского альма-
наха».
— А наш клипер так ходить не будет? —
спросил он с нескрываемой обидой.
Кораблестроитель положил руку на плечо
упрямого шотландца:
— Поймите, Виллис, это не годится! Аме-
риканцы оказались слишком смелы: еше пят-
надцать лет назад они заострили обводы, ото-
двинули назад фок-мачту и начали крепить
стеньговые штаги на палубу, а не к топам
мачт... Корабли стали нести громадную па-
русность. Но эти знаменитые клиперы слу-
жили только лет шесть — семь, не больше.
Гнать такую громадину со скоростью два-
дцать узлов! «Джемс Бэйнс» — две с полови-
ной тысячи тонн, «Молния» — две. Гротарей
у «Джемса Бэйнса» чудовищен — сто футов,
вдвое больше ширины корабля. Деревьев та-
ких не нашлось, склепали из пластин орегон-
ской сосны... Такая парусность! А набор де-
ревянный, дубовый, с медным креплением.
Разве можно? Они и развалились, эти вели-
колепные ходоки, едва себя окупив... Мы
вам построим несокрушимый корабль наибо-
лее совершенных пропорций, но ходом на
три — четыре узла меньше. Все равно бы-
стрее никого не будет, разве худовский... Ну,
да мы примем меры...
— Так вы ручаетесь за восемнадцать уз-
лов? — повеселел Виллис.
— Скажем так: с попутным ветром всегда
семнадцать, а можно будет выжать и восем-
надцать. Не рекорд! Постоянндя коммерче-
ская скорость!
Судовладелец вскоре откланялся, захватив
с собой «Морской альманах». Провожая его
к дверям, строитель вспомнил:
— Имя, давайте имя клипера, на днях
будем закладывать. Иначе не успеем осна-
стить и отправить в рейс в шестьдесят девя-
том!
Джон Виллис приехал в свой просторный,
несколько мрачный дом и заперся в кабинете.
— «Джемс Бэйнс». 1856 год. Одиннадцать
лет назад... — бормотал он, раскрывая жур-
нал и водя пальцем по оглавлению.
Наконец он нашел нужное — выписку из
вахтенного журнала клипера-рекордиста.
«18р6, июня 18, широта 42° 47' южная, долгота
115° 54' восточная, барометр 29.20 дюймов. Ветер
меняется от 3 до ЮЗ.
Первую половину дня сильно свежеет... В 8 ч.
30 м. под всеми лиселями с правой и грот-трюмсе-
лем скорость 21 узел. С полуночи шторм от ЮЗ, но
ясная светлая ночь. В 8 часов утра ветер и погода
те же. Пройдено за сутки 420 миль».
Джон Виллис опустил альманах на колени
и глубоко задумался.
...Июнь 1856 года. Да, в двадцатых числах.
Ему было тогда всего сорок шесть лет, и здо-
ровье еще не начало сдавать, как теперь. Им
была предпринята поездка в Австралию с
целью самолично изучить условия австралий-
ских фрахтов. Корабль его находился в во-
дах великого западного дрейфа в пятистах
милях к югу от Австралии, на долготе ее за-
падных берегов. До Бассова пролива остава-
лось еще около тысячи двухсот миль, а до
цели плавания, Сиднея,— тысячу семьсот.
«Ревущие сороковые» *, как бы приветствуя
судовладельца, посылали крепкие зимние
штормы — все время западные, попутные.
Океан взметывался громадными волнами,
сеял водяную пыль. Клочья и етруи пены в
воздухе обгоняли корабль. Старый крепкий
почтовик скрипел, взмахивал длинным, кру-
тым бушпритом и грузно проваливался
между склонами мечущихся водяных холмов.
Мокрые кливера на секунду обвисали и вновь
надувались с гулким рывком, сотрясая кор-
пус. Виллис не вел корабль, но проводил на
палубе долгие часы, зачарованный мошью
этого моря. Океан поражал своей мрач-
ной первобытной силой. Внезапные шквалы у
южноамериканских берегов, бешеные тайфу-
ны китайских морей были опаснее, но ни один
океан не требовал такой прочности от кораб-
1 «Ревущие сороковые» (Roaring Forti-
es) — сороковые широты южного полушария, очень
бурные.
ля и непрерывной, изматывающей борьбы с
бурей и страшным волнением, как здесь,
вдоль сорокового градуса южной параллели,
на границе Индийского и Южного Ледовито-
го океанов.
Незабываемая встреча произошла в свет-
лую июньскую ночь. Джон Виллис задержал-
ся на палубе, пытаясь рассеять головную
боль от тяжелой многодневной качки. Ветер
крепчал с каждым часом. Грустное пение
такелажа, которому вторил низкий гул па-
русов, становилось резче и как-то наглее, по-
ка не перешло в победный вой. Вахтенный
помощник вызвал людей наверх—уменьшить
парусность. Лаг исправно отсчитывал мили,
и заслуженный корабль шел со скоростью в
тринадцать узлов.
Внезапный крик вахтенного перекрыл
свист ветра и всплески волн:
— Корабль справа, с кормы, идет тем же
галсом!
В свете луны показалось сначала расплыв-
чатое белое пятно, потом черная точка кор-
пуса. С невероятной быстротой догонявшее
судно росло, становилось отчетливее. Джон
Виллис бросился на мостик. Корабль шел в
бакштаг1 правого галса с креном на левый
борт. Корпус казался странно узким под
огромной массой парусов и почти исчезал в
облаке пены. Исполинские нижние реи раз-
носили белые полотнища далеко в стороны
от бортов. Нижние паруса будто касались
гребней пенящихся волн в двадцати пяти
футах от бортов. С правой стороны все ли-
сели были выдвинуты на лисель-спиртах. Ко-
рабль загребал начинающуюся бурю про-
стертым направо крылом и рвался вперед,
отталкиваясь от ураганного ветра. Обращен-
ный к Виллису борт корабля едва различал-
ся в хаосе волн и всплесков, по палубе из-
вивались водяные потоки, пологий бушприт
протыкал верхушки встречных валов. Судно
словно могучим плугом вспарывало океан,
тяжко трудясь в борьбе с надменной сти-
хией.
Корабли сблизились. Несколько сорванных
ветром выкриков в рупор, приветственные
взмахи — и изумительный корабль, точно
Летучий Голландец, исчез впереди в волнах
и несомом бурей водяном тумане.
— «Джемс Бэйнс», Бостон!—наконец рас-
крыл рот вахтенный помощник. — Клянусь
Юпитером, это моряки!..
1 Бакштаг — ветер, дующий сзади наискось по
курсу корабля, здесь—дующий в правый борт ко-
рабля.
341
Джон Виллис только кивнул в знак согла-
сия.
— Мы убрали часть парусов, а у них не
только лисели, даже лунный парус стоит. Ви-
дели?
Виллис вспомнил, что действительно видел
парус на самой верхушке грот-мачты, но про-
молчал. Ему хотелось наедине обдумать впе-
чатление. Встреча с американским клипером
потрясла его сильнее, чем сначала показа-
лось. И в Австралии, и на обратном пути
он не мог забыть ломившегося сквозь бурю
с поразительной отвагой корабля, который
обогнал их, будто какую-нибудь баржу. Гор-
дость судовладельца, собственника отличных
кораблей, вдобавок еще шотландца, была
уязвлена. Уж очень велико было превосход-
ство американского клипера! Перебирая в
уме — в который раз! — все известные ему
корабли британского торгового флота, Вил-
лис признавался, что нет ни одного, который
мог бы совершить подобный же подвиг два-
дцатиузлового полета через ураган. А еще че-
рез год миру стал известен рекорд «Молнии»,
в западном дрейфе Атлантики на десять миль
превысившей суточный переход «Джемса
Бэйнса»...
Но что-то мешало Виллису признать
«Молнию» или «Джемса Бэйнса» идеалами
корабля. Встреча в Индийском океане раз-
будила не только жажду соревнования, но и
смутное ощущение, что идеальный клипер,
корабль-мечта, должен быть другим. Громад-
ный плуг, вспарывающий океан под напором
чудовищной парусности, — нет, в этом судне
не было той чарующей легкости усилий, ка-
кой-то простоты движения, которое пле-
няет нас в быстрых лошадях, собаках или
птицах.
Несколько лег спустя, осторожно, боясь
показаться смешным, Джон Виллис поведал
свои мечты знаменитому судостроителю.
И вот подошла пора осуществления, а строи-
тель говорит, что клипер не будет таким же
быстрым, как те прославленные американцы.
Но он обещает всестороннее совершенство
корабля.
Это верно! Клипер-мечта должен быть
меньшим, легко нести свои паруса и сколь-
зить по волнам, а не пахать их. Как прекра-
сен был бы танец на верхушках волн! Не-
стись вместе со свитой пенных гребней, сли-
ваясь с движением ветра...
Внезапно острое воспоминание, как мол-
ния, вспыхнуло в мозгу. Джон Виллис по-
нял, откуда появилось у него представление
о скользящем полете. Сорок лет назад он ви-
дел картину художника — он давно забыл
какого, — изображающую молодую ведьму
из поэмы Бернса — Нэн Короткую Рубашку.
Вызывающе смеясь, лукавая и желанная,
юная женщина неслась в беге-полете над ве-
реском и кочками шотландских болот, ярко
освещенная ущербной луной. Ее обнаженная
левая рука была поднята вверх и изогнута,
словно лебединая шея, а правая легко отве-
дена в сторону. Тонкая рубашка, ниспадав-
шая с плеч, короткая, как у выросшего из
нее ребенка, открывала во всю длину силь-
ные стройные ноги. В круглом лице и изги-
бе широких бедер художник сумел отразить
ненавязчивую порочность, напоминавшую,
что эта красивая не по-английски девуш-
ка, настоящая дочь Шотландии, все же...
ведьма...
Картина впервые разбудила у юного Джо-
на Виллиса сознание сладкого и тревожного
очарования женщины. Образ юной Нэн Ко-
роткой Рубашки накрепко запечатлелся в па-
мяти, связанной с ожиданием неопределен-
ных чудес будущего. И только самому себе
сознавался гордый судовладелец, что ему
пришлось позже встретить похожую на ту
Нэн девушку. Простая служанка из горной
шотландской деревни, она не могла быть же-
ной. подходившей чопорной семье молодого
Виллиса. Стыдясь своей любви, Джон груст-
но вздыхал, так и не признавшись насмеш-
ливой и смелой .девушке. Все давно мино-
вало, жизнь прошла совсем по-иному, чем
это мечталось смолоду, но в потаенных угол-
ках души заносчивого богача продолжало
жить сожаление о сладостном и запретном
образе Нэн, сливающемся с утраченной лю-
бовью к Джэн.
И сейчас, слегка взволнованный воспоми-
наниями прошлого, Джон Виллис решил, ка-
кое имя больше всего подходит его будущему
кораблю.
Нэн Короткая Рубашка! Быстрая, как ве-
тер, прекрасная и своенравная! И его кли-
пер будет носиться по океанам в легком бе-
ге-полете юной ведьмы!
Джон Виллис довольно ухмыльнулся, но
тут же сообразил, что имя ведьмы, данное ко-
раблю, вызовет недоумения и нарекания.
Что ж, у него хватит воли отстоять свое, но
все же лучше назвать клипер просто «Корот-
кой Рубашкой» — «Катти Сарк», без имени
Нэн. Носовая фигура, деревянная статуя под
342
бушпритом, будет изображать Нэн Короткую
Рубашку. Он позаботится, чтобы ее сделали
похожей на ту самую Нэн — Джэн...
ДВА СОПЕРНИКА
Клипер Виллиса получил название «Катти
Сарк», сколько бы ни удивлялись и ни отго-
варивали упрямого шотландца приятели и
товарищи.
А осенью 1868 года вышел из Эбердина
новый худовский клипер «Фермопилы». Вско-
ре среди моряков разнеслась слава о необык-
новенном корабле, превосходившем всех бы-
стротой, управляемостью, легкостью хода. В
следующем году отчалила от пристани Темзы
и «Катти Сарк», направляясь в далекий Ки-
тай. Флот чайных клиперов, пораженных мо-
реходными качествами «Фермопил», скоро
понял, что у этого замечательного корабля
есть соперник, не худший, а может быть, да-
же и превосходящий его. Как настоящая
ведьма, «Катти Сарк» настигла только что
ушедший в очередной рейс худовский клипер
и, несмотря на отчаянные усилия его экипа-
жа, пришла одновременно с ним в Шанхай.
С этой поры между двумя лучшими парус-
никами мира началось неустанное соревнова-
ние, продолжавшееся двадцать пять лет.
Когда на туманном рассвете с наступлени-
Ьим-дайв
ем прилива «Катти Сарк» и «Фермопилы»
одновременно исчезли из Шанхая, моряки по-
няли, что началась самая интересная за сто-
летие гонка кораблей. Оба соперника проле-
тели Зондский пролив, не теряя друг друга
из виду. Затем, медленно, час за часом, сут-
ки за сутками, «Катти Сарк» стала опере-
жать «Фермопилы». В бейдевинд1 оба кли-
пера шли по тринадцати узлов — неслыхан-
ное дело, недоступное всем другим клипе-
рам. Затем бейдевинд стал круче, и тут «Кат-
ти» оказалась быстрее на полтора узла, чем
шедший десятиузловым ходом ее соперник.
Всё дальше расходились корабли. «Катти
Сарк» скрылась за горизонтом, и, как ни ла-
вировал ее противник, в течение двух суток
впереди ни разу не показались паруса «Кат-
ти Сарк».
Барометр неуклонно падал, густой удуша-
ющий зной плавал над маслянистым океа-
ном, и вечерние звезды плясали и дрожали у
горизонта. Ведьма Нэн Короткая Рубашка
1 Бейдевинд — ветер, дующий наискось, спе-
реди и сбоку.
бесстрашно неслась навстречу грозному тай-
фуну, не изменяя курса, а вдалеке, невиди-
мый за выпуклым простором моря, так же
неустрашимо* и упорно следовал за ней
«Фермопилы».
Оба клипера проскочили через тайфун, но
«'Катти Сарк» не повезло. Виноват был за-
мешкавшийся рулевой. Тяжкий вал ударил
по старнпосту1, расщепил руль. Штуртрос
лопнул, вывернутый на сторону руль ото-
рвался. Клипер, потерявший управление, на-
чал с опасным креном судорожно нырять в
гремящих валах. Но моряки не растерялись.
Положенный в дрейф клипер справился с
тайфуном и с наскоро прилаженным времен-
ным рулем благополучно прибыл в Англию,
уступив на этот раз пальму первенства «Фер-
мопилам».
В чайном флоте «Катти Сарк», как и «Фер-
мопилы», пробыла недолго. Развитие чайного
дела на Цейлоне сократило китайскую чае-
торговлю, и держать на ней эти замечатель-
1 Старнпост — ахтерштевень, вертикальный
кормовой брус, к которому крепится руль.
344
ные корабли стало невыгодным. Клиперы пе-
решли на австралийские рейсы и тут-то наи-
лучшим образом проявили себя.
От мыса Доброй Надежды до Австралии
путь кораблей пролегал через «Ревущие со-
роковые» с их постоянными штормами и
крупным волнением. Здесь «Фермопилы» и
«Катти Сарк» возглавили весь шерстяной
флот, состоявший из отборных судов, ибо
австралийская шерсть срочно требовалась все
увеличивающемуся текстильному производ-
ству Англии.
Джон Виллис долго подыскивал подходя-
щего капитана для своего любимого клипера,
пока це остановился на Ричарде Вуджете.
Молодой моряк зарекомендовал себя наилуч-
шим образом в ужасный ураган 1875 года,
и судовладелец решил поручить ему корабль.
Дик Вуджет радостно согласился и в пер-
вый же рейс понял, что не ошибся в выборе.
Это плавание стало незабываемым, чистым
и редким наслаждением. Вуджет изучал свой
превосходный корабль на смене галсов. Не
было случая, несмотря на шквальные ветры
или тяжелое волнение, чтобы корабль не вы-
полнил поворота оверштаг быстро, без вся-
кой задержки, бросаясь к ветру, едва руль
перекладывался на ветер.
В штилевых полосах тропической Атланти-
ки «Катти Сарк» окончательно и навсегда
покорила свой экипаж.
В знойном воздухе реял почти неощутимый
ветерок, верхушки медленных, лениво зыбив-
шихся волн закруглились, будто расплави-
лись, море горело под безжалостным солн-
цем. Но клипер, чуть раздувая всю массу
своих парусов, продолжал скользить по вол-
нам шестиузловым ходом. Это казалось чу-
дом, но это было так! Штилевая полоса на
этот раз не мучила моряков вынужденным
бездельем, нелюбимым гораздо сильнее вся-
кой .непогоды и особенно отвратительным в
душную жару.
В южных широтах устойчивый зюйд-вест
сразу прибавил клиперу ходу. Лаг принялся
отсчитывать серебристыми звонками пресло-
вутые тринадцать узлов в бейдевинд. Капи-
тан Вуджет стоял у борта, вглядываясь в
даль, где холодные фиолетовые волны про-
черчивались красноватыми, вблизи совсем
багряными гребнями. Море меняло оттенки
красок каждую минуту, по мере того, как
летели навстречу срываемые ветром всплес-
ки и солнце склонялось все ниже к четкой
линии горизонта. Светлая бронза заката
резко граничила с голубовато-серой поверх-
ностью моря. После зноя угасшего дня силь-
ный зюйд-вест нес прохладу из ледяных про-
сторов Антарктического океана.
Вуджет, устремив невидящий взгляд на
едва заметно вибрировавшие вант-путенсы \
думал о тех моряках', которые на несравнен-
но худших, чем его клипер, судах проникали
в глубь этого всемирного ледяного погреба.
Знаменитый соотечественник Кук и храбрый
русский Беллинсгаузен далеко заходили в
область холодных туманов, среди которых
смертоносными призраками скользили ги-
гантские айсберги.
Вуджет старался представить по читанным
когда-то описаниям плаваний странный ма-
терик на Южном полюсе — чудовищную ле-
дяную шапку, с которой дуют крепчайшие в
мире ураганы и в клубящейся белесоватой
бессолнечной мгле в океан ползут мертвые
льдины. Именно антарктические бури на
всем пути от южной оконечности Африки до
Австралии дыбят огромные волны и рождают
частые штормы.
Капитану не терпелось принять сражение
с угрюмой мощью бурных широт. Но дни и
ночи сменялись по-прежнему спокойно, как
всегда на хорошем корабле в хорошую по-
году, различаясь лишь вахтами, реже —
сменой галсов, да еще обсервациями места
корабля.
Красивая ведьма пронесла, плавно пока-
чиваясь, свои высокие белогрудые мачты ми-
мо мыса Игольного в Индийский океан, ко-
гда всем находившимся на клипере стало
ясно, что безмятежному плаванию пришел
конец. Барометр падал медленно, но непре-
рывно, с зловещим упорством.
Вахта капитана Вуджета пришлась на
безлунную светлую ночь. Однообразно гу-
дел ветер в парусах, не нарушая ощущения
тишины. Волны мерцали свежеразрезанным
свинцом и, казалось, освещали боота кораб-
ля. Вода тускло отблескивала; обычные зе-
леный и красный блики бортовых огней
совсем не замечались в волнах. Блеск волн
не исходил изнутри, как при обычном све-
чении моря, вызываемом морскими живот-
ными. Вода казалась огромным волнистым
зеркалом, отражавшим невидимый свет, и,
может быть, это и было так на самом деле.
Капитан внимательно оглядел небо. Оно
стало пепельным. Справа, на юге, звезды
1 Вант-путенсы — боковые нижние растяжки
мачт.
345
на горизонте затемнялись узкой, серповид-
ной полосой облаков. Удивленный странным
состоянием моря, Вуджет долго вглядывал-
ся в далекие тучи, но не заметил угрожаю-
щего расширения облачной полосы. Зайдя в
рубку, капитан сильно затянулся, направив
красный огонек трубки на стекло равномер-
но качавшегося барометра. Ртуть стояла на
28,3 и своим быстрым падением обещала
бурю. Вуджет снова направился к борту,
бросив взгляд на рулевого, четким силуэтом
выделявшегося в желтом свечении накто-
уза г.
— Кто на руле? — негромко спросил Вуд-
жет.
1 Нактоуз — деревянная колонка, на которой
устанавливается судовой- компас.
— Бэйкер, сэр! — звонко отозвался ма-
трос.
Это прозвучало для капитана успокоитель-
но. Бэйкер был опытным матросом, плавав-
шим еще на китайской линии.
Вуджет продолжал свою молчаливую про-
гулку по палубе, наблюдая за облачной ду-
гой, западный конец которой все больше вы-
тягивался позади клипера. Море темнело,
волны потеряли свой блеск, зато небо нача-
ло светлеть. Первые лучи солнца сверкнули
над водой, и одновременно облака справа
и сзади стали густеть, кудрявиться по кра-
ям и задергивать небо снизу, от горизонта,
плотной массой.
Капитан вызвал всех наверх взять рифы
на фоке и фор-марселе, а также закрепить
грот и контр-бизань. Первые шквалы по-
трясли корабль. В хаосе брызг, в пронзи-
тельном свисте ветра «Катти Сарк» вздраги-
вала, кренясь и прибавляя ход. Шторм скло-
нялся все больше к западу, пока не пере-
шел на чистый фордевинд. Тяжелые, низкие
облака потушили золотившийся восток, опус-
каясь все ниже, и, казалось, утюжили вер-
хушки грозных валов, полчищем двинув-
шихся на клипер.
Капитан распорядился закрепить все
крюйсельные1 1 паруса, рискнув оставить пол-
ный грот-марсель, все брамсели и бом-брам-
сели 2, положившись на прекрасную остойчи-
вость «Катти Сарк». Он не ошибся. Судно
мчалось четырнадцатиузловым ходом совер-
шенно спокойно, несмотря на крупные вол-
ны. Рулевые на штурвале работали сосредо-
точенно, но без всякого напряжения. Вуд-
жет лишний раз убедился, что многове-
ковой опыт кораблестроения действитель-
но воплотил все лучшее в его замечательном
судне.
Шторм установился в одном направлении.
Клипер несся сквозь бушующий океан, слов-
но заколдованный. Гривастые водяные го-
ры вздымались вокруг, угрожая задавить
судно своей тяжестью, но не могли даже за-
хлестнуть палубу, обдаваемую только брыз-
гами. Серые разлохмаченные облака с
огромной скоростью бежали по небу, обго-
няя «Катти Сарк».
Видимость сократилась. Океан не казался
беспредельным и стал похож на небольшое
•Крюйсельные паруса — паруса на зад-
ней мачте (бизани).
2 Брамсели и бом-брамсели — верхние
паруса на мачтах.
346
озеро, замкнутое в свинцовых стенах туч и
изборожденное гигантскими волнами. Слева
начал подниматься вал непомерной выши-
ны. Темная зловещая бездна углублялась
у его подножия. Вал рос, приближался, за-
острялся. Вот уже совсем навис над палу-
бой «Катти Сарк» его заворачивающийся
вниз гребень. В долю секунды клипер взле-
тел на него, легкий и увертливый. Чудови-
ще исчезло, подбросив корму своим послед-
ним вздохом. Волшебница Нэн плясала на
волнах, и угнетающая сила бури не имела
над ней никакой власти.
Весь экипаж клипера был охвачен задор-
ной смелостью, которую порождает в людях
буря, если они полностью уверены в своей
безопасности. Чуткое ухо капитана уловило
сквозь рев урагана обрывки песни — матро-
сы изо всех сил горланили какой-то старин-
ный пиратский напев, а боцманы, ругаясь,
требовали молчания. Вуджет приказал пер-
вому помощнику не уменьшать парусов.
— Наша красавица несет их совершенно
легко.— добавил капитан, еще раз окинул
взглядом беснующееся море и удалился в
свою каюту.
Еще не проснувшись как следует, Вуд-
жет понял, что долго спал, и вскочил на
ноги.
На палубе его приветствовал молодой вто-
рой помощник:
— Все великолепно, сэр! И вас убаюкало
на славу!
— Только не знаю, на чью! — буркнул
Вуджет, удивляясь, что проспал полторы
вахты.
— Конечно же, во славу нашей «Кат-
ти»! — восторженно воскликнул молодой
моряк.
Капитан согласно кивнул, зорко огляды-
вая небо и море.
Волны катились ровнее, и слои облаков
поднимались все выше. Ветер еще выл и гу-
дел над палубой, когда в небе произошла
внезапная и резкая перемена. Словно ги-
гантский нож распорол толстое облачное
одеяло от края до края горизонта. Серая пе-
лена, заграждавшая простор океана, рас-
ползлась в стороны, уходя на норд и зюйд.
Разрез в тучах открыл чистое небо, уже
слегка тускневшее в преддверии вечера, и
проложил на поверхности моря широкую,
светлую дорогу.
Необъятное сизое крыло низких туч на се-
вере медленно отступало в темную даль.
Внезапно оттуда вынырнул корабль.
Сильно накренившись, он мчался по бурно-
му морю с той же неуловимой и необъясни-
мой легкостью, как и сама «Катти». Буря
утихла, но ветер, зашедший к югу, был еще
очень свеж, чтобы не сказать крепок.
Встречный клипер шел почти в халфвинд1.
Кроме основных парусов, судно несло все
стаксели и даже два лиселя. Затаив дыха-
ние, моряки следили за кораблем, и ревни-
вое чувство завладевало ими. Клипер несся
по бурному морю еще быстрее их корабля.
Он прошел вдали, уже слабо различимый в
темнеющем небе, не подав никакого сигна-
ла, а может быть, его сигналы уже не раз-
личались.
— Это «Фермопилы», только «Фермопи-
лы»! — восхищенно воскликнул один из ма-
тросов, не раз встречавший соперника «Кат-
ти Сарк» в китайских водах.
Капитан Вуджет и сам инстинктивно по-
нял, что это мог быть только второй знаме-
нитый клипер. Что-то одинаковое с «Катти»
было во всей повадке корабля: та же чудес-
ная слаженность всех пропорций корпуса,
рангоута и парусов, заставлявшая восхи-
щаться даже неопытных пассажиров.
Закусив губу, Вуджет распорядился при-
бавить парусов. Для «Катти» ветер был
бакштагом — наилучшим для парусника.
Скачком увеличив ход, судно понеслось по
волнам. Вскоре звонки лага возвестили сем-
надцать узлов. Но ветер слабел, можно было
рискнуть — и Вуджет приказал поставить
все стаксели и лисели: всю дополнительную
парусность корабля. Три тысячи триста пять-
десят квадратных метров парусины низко за-
гудели, надулись огромными белыми ря-
дами.
— Восемнадцать узлов! — завопил по-
мощник, осекся, покраснел, но, встретив со-
чувственный взгляд своего капитана, вновь
приосанился.
Некоторые вновь принятые в экипаж мо-
ряки не хотели верить. Но ветер дул теперь
ровно, мягко шипела и плескалась под но-
сом вода, а скорость клипера оставалась все
той же. Только звонки лага отмечали милю
за милей, да победно пели тросы стоячего
такелажа. И каждый моряк экипажа «Кат-
ти Сарк» чувствовал себя наследником
прежних победителей морей, прокладывав-
ших новые пути по грозным необозримым
1 Халфвинд — полветра, когда ветер перпенди-
кулярен курсу корабля.
347
океанам, среди которых любой корабль те-
рялся ничтожной песчинкой. Судьба отме-
тила и возвысила их: они плавают на луч-
шем корабле мира!
Если бы только не «Фермопилы»! А впро-
чем, может быть, и хорошо, что их — кораб-
лей-альбатросов— два. Будет с кем потя-
гаться, попробовать силы!
ПАР И ПАРУСА
Капитан Ричард Вуджет при поддержке
своей команды не переставал изучать «Кат-
ти Сарк». В его руки попало чудесное тво-
рение рук человеческих, с помощью которо-
го можно было бороться за скоростной по-
лет по половине земного шара при любых
условиях того сложного сочетания жары и
холода, ветра и штиля, дождей и сухих
бурь, которое для сокращения именуется по-
годой и к которому на море добавляются
волнение, течения и противотечения, прили-
вы и отливы. Вуджет учился брать от ко-
рабля все богатство его управляемости, не-
вероятно гибкой для парусника с прямым
вооружением, способности к лавировке и
движению при слабых ветрах. Результаты
труда капитана и экипажа не замедлили
сказаться: все бегуны шерстяного флота
оказывались неизменно побежденными. Быст-
роногая ведьма, выходя одновременно с дру-
гими судами, опережала их на целые не-
дели.
«Фермопилы» были тоже побеждены: и в
первый, и во второй, и в пятый раз... Пер-
венство «Катти» утвердилось, хотя и не
столь прочно, как хотелось бы капитану и
команде корабля. «Фермопилы» уступали
«Катти Сарк» в переходах всего на часы,
самое большое — на сутки. Упрямый ко-
рабль не прекращал состязания, казалось,
впитав в себя шотландское упорство своих
строителей.
Целыми неделями «Катти Сарк» мчалась
с попутными ветрами со скоростью семна-
дцать узлов, покрывая более трехсот шести-
десяти миль в сутки. В 1885 году «Катти
Сарк» сделала переход из Лондона в Сид-
ней, преодолев расстояние в двадцать одну
тысячу триста километров с буксировками,
ожиданием лоцманов и заходом в Кейптаун
за шестьдесят семь дней. Джон Виллис, ко-
торому перевалило за семьдесят, устроил
банкет и принимал поздравления, как вла-
делец лучшего в мире корабля. Однако но-
вая сила вступила в соревнование на мор-
ских просторах: пароходы — эти жалкие ка-
ботажные скорлупки — превращались в на-
стоящие океанские суда. Применение винта
сделало их надежными; строители паровых
машин и котлов накопили нужный опыт.
И даже на далеких и тяжелых австралий-
ских рейсах доставка почты была поручена
пароходам. Резвость шерстяных клиперов с
каждым годом все более уступала работе
машин, более стойкой и постоянной, мень-
ше зависящей от капризов погоды.
«Фермопилы» и «Катти Сарк» дольше
всех держали знамя в соперничестве пара и
паруса, вызывая неизменное восхищение у
пароходных пассажиров и команды, когда
при попутном ветре тот или другой из кра-
савцев-клиперов возникал белокрылым ле-
бедем среди моря, нагонял дымившее, глухо
шумевшее чудовище и скользил вперед, чи-
стый, безмолвный и легкий.
В 1889 году мир удивился новому подвигу
«Катти Сарк». «Британия» — один из луч-
ших почтовых пароходов Полуостровной и
Восточной Компании отправился в австра-
лийский рейс. У острова Гарбо пароход
встретил «Катти Сарк», шедшую тоже в
Сидней. Крутой бейдевинд не давал клипе-
ру развить более двенадцати узлов, а паро-
ход исправно, сутки за сутками, делал че-
тырнадцать.
Пассажиры и моряки «Британии» наблю-
дали за усилиями клипера лавировать по-
быстрее: по неслышной команде менялись
галсы, разворачивались дополнительные па-
руса...
И все же белое облачко осталось позади,
растаяло в голубом сверкании спокойного
моря. Многие зрители, знавшие, что встре-
тили самый быстроходный из старых клипе-
ров, поспешили объявить, что паруса побеж-
дены. Но капитан, лучше знавший, с кем
имеет дело, только покачал головой, за-
явив, что впереди еще несколько тысяч миль
пути.
Велико было удивление пассажиров, ко-
гда через трое суток позади начал вырастать
знакомый белый силуэт. «Катти Сарк» те-
перь шла с попутным ветром и приняла в
себя всю его торжествующую силу.
Капитан Вуджет не мог отказать себе и
своим людям в удовольствии пройти совсем
близко от бортов «Британии». С мягким ши-
пением воды и гудящим на высоких басах
такелажем клипер промчался в двух кабель-
348
товых1 от парохода. Огромные мачты высо-
ко встали над морем. Поддерживаемые над-
менно выпяченными парусами, они, каза-
лось, несли клипер по воздуху, приподняв
Несмотря на то что пароходная машина
в этом рейсе без единой аварии печатала
свои четырнадцать узлов, паруса победили
пар. «Катти Сарк» пришла в Сидней на че-
его над волнами, в которых тяжело перева- тыре часа раньше парохода. Снова газеты
ливался пароход. И команда и пассажиры заговорили о триумфе клипера. Но старый
«Британии», высыпавшие на палубу, устрой- Джон Виллис лежал уже под каменной пли-
ли «Катти Сарк» бурную овацию. Привет- той — он не дождался новой победы своей
любимицы над пароходами, которых не по-
нял и не любил. Упрямый шотландец мог
быть доволен: его мечта-ведьма много раз
ственные крики неслись вслед клиперу, ко-
гда он, делая восемнадцать узлов, оставил
пароход позади, несмотря на распоряжение
капитана «Британии» увеличить ход до пре-
дела. Только один человек на пароходе —
один из лучших инженеров пароходной ком-
пании — молчаливо стоял у борта, не отры-
вая глаз от парусного красавца.
— Не знаю, как вам, а мне горько ви-
деть эту красоту и знать, что она уходит, что
она обречена на исчезновение! — отвечал
он на вопросы спутников.
1 Кабельтов — 50 морских саженей — около
100 м.
вступала в соревнование с пароходами и по-
беждала их. И все же пароходный инженер
оказался прав...
«КАТТИ САРК» ОБРЕЧЕНА
Лунная ночь чем-то тревожила капитана
Вуджета. Атлантический океан был спокоен.
Уже шестые сутки пассат гнал клипер ров-
ным, быстрым ходом. Ни единого звука, кро-
ме журчания воды и гула снастей, не слыш-
но на затихшем корабле. Изредка возглас
впередсмотрящего или удары колокола, от-
бивавшего склянки,— и снова молчание теп-
лой, светлой ночи.
349
Вуджет, сняв фуражку, теребил свои по-
седевшие, коротко остриженные волосы.
Старший помощник заступил вахту, но ка-
питан не уходил с мостика. Шагая взад и
вперед, Вуджет думал.
Решетки настила из крепкого тикового де-
рева истерты его ногами. Не так уж много
осталось до дня, когда он отпразднует пят-
надцать лет командования «Катти Сарк».
Замечательный клипер по-прежнему крепок;
никакой течи в корпусе, никакого износа
главного рангоута. Он, капитан, не щадил
корабля, выжимая из него невиданную ско-
рость, и в то же время берег корабль, поль-
зуясь слабостью старого Виллиса. Но ста-
рик давно уже умер, а наследникам... что им
до корабля! «Больше фунтов, шиллингов,
пенсов, капитан! Капитан, ваш клипер ско-
ро станет убыточен!»
Еуджет мысленно злобно передразнил
старшего сына Джона Виллиса. Тревога не
оставляла моряка, все больше овладевала
им. Сознание обреченности «Катти Сарк»
проникало в душу и, точно ржавчина, разъ-
едало ее.
Он всего себя отдал кораблю. Отборная
команда подбиралась годами. За счет мор-
ской выучки и сработанности каждой вах-
ты Вуджету удалось уменьшить против
обычной нормы число людей. И все равно —
шестьдесят человек! И девятьсот шестьдесят
регистровых тонн. По шестнадцати на чело-
века, на деле и того меньше! Даже большие
американские клиперы-скоростники середи-
ны столетия были выгоднее. При сотне че-
ловек экипажа они обладали средней грузо-
подъемностью в две тысячи тонн — около
двадцати тонн на человека.
Пока в тяжелых морских условиях вози-
ли скоростной дорогой груз — клиперы чай-
ного и шерстяного флота были рентабельны.
Но что же можно сделать теперь, когда па-
роходы, точные, как часы, возят по сотне
тонн на человека команды, а новые — и по
сто пятьдесят... Им не уступают вновь при-
думанные барки После того как американ-
цы провалились с постройкой дешевых боль-
ших шхун — эти рыскливые суда оказались
очень опасными в океане на попутном вол-
нении,— в Европе стали., строить большие
стальные суда с прямой парусностью, но
очень простым такелажем. Марсели разре-
зали на две части, поставили лебедки, и че-
тыре человека легко управляются там, где
раньше едва управлялись десять. С барком
в три, а то и четыре тысячи тонн управля-
ются лишь двадцать четыре человека коман-
ды. Скорость, конечно, несравнима с кли-
перами, дай бог — десять узлов, но ведь
сколько есть дешевых, нескоростных грузов:
уголь, лес, соль, удобрения, руда!..
Капитан Вуджет был образованным мо-
ряком и не мог не понимать назревшую тра-
гедию старых парусников. Уже два года,
как исчез с австралийских рейсов клипер
«Фермопилы», вечный соперник «Катти
Сарк». По слухам, он продан куда-то в Ка-
наду, но и там вряд ли продержится. Па-
русники покупают сейчас на Средиземном
море и Зондских островах — в странах, где
труд дешев и численность команды на ко-
ротких рейсах не имеет большого значения.
Вуджет наклонился и осторожно потрогал
рукой отполированное углубление в медной
поперечине поручня. Здесь, у этого столби-
ка, он привык стоять в трудные минуты
жизни корабля и, упираясь коленом в стой-
ку, встречать лицом к лицу ярость бушую-
щего моря.
— Конечно, они позолотят пилюлю,—
вернулся он снова к мыслям о судовладель-
цах,— но надо смотреть правде в глаза. Пе-
сенка моей «Катти» спета. Боюсь, что они
стесняются только славы корабля, но ее хва-
тит еще года на три, не более! Ну, пятна-
дцать лет отпраздную, а дальше...
Капитан оказался прав. Невыгодность
знаменитого корабля надоела потомкам
Джона Риллиса. И в 1895 году британский
флаг сняли с «Катти Сарк», с этой гордости
английского флота, как пятью годами рань-
ше его сняли с «Фермопил». Оба гордых
океанских лебедя, четверть века честно слу-
жившие своим хозяевам, были проданы и, в
буквальном смысле слова, пошли по рукам.
Никому из британцев, занятых только чи-
стоганом, не пришло в голову, что такие со-
вершенные творения мысли и опыта подоб-
ны произведениям искусства и принадле-
жат, в сущности, всему человечеству, как па-
мятники развития его культуры.
Судьба обоих кораблей сложилась по-
разному.
В португальском военном флоте тогда бы-
ли настоящие знатоки. Проследив за «Фер-
мопилами», они приобрели в Канаде этот
клипер, уже приспособленный было к пере-
возкам свежей рыбы. «Фермопилы» вошли
в состав португальского военного флота в
качестве учебного судна. С таким кораблем
350
моряки могли чувствовать себя в безопас-
ности у родных берегов и в Бискайе, всегда
отличавшейся грозными бурями и справед-
ливо прозванной «кладбищем кораблей».
Владельцы «Катти Сарк» также продали ее
португальцам — фирме Феррейра в Лисса-
боне. Если бы они решили отделаться от
«Катти Сарк» на полгода раньше, то учеб-
ным судном стала бы «Катти», а не «Фер-
мопилы». Вся история нашего клипера ста-
ла бы иной.
«Фермопилы» выдерживал шквалы Бис-
кайского залива, бури Средиземного моря
и неистовые налеты штормов близ Южной
Америки еще двенадцать лет. В 1907 году,
когда исполнились сроки службы корабля,
стала очевидной его дальнейшая непригод-
ность. Связи корпуса расшатались еще за
время работы в шерстяном флоте. Постоян-
ная гонка с максимальной парусностью на
крупном волнении состарила в конце кон-
цов замечательный корабль, и надо лишь
удивляться его долгой жизни. Сказалась
облегченная в сравнении с «Катти Сарк»,
частично сосновая, обшивка. Но моряки пор-
тугальского флота остались верны себе. Они
не продали состарившийся клипер на дро-
ва, не превратили его в угольный плашкоут
или речную баржу. Португальское адмирал-
тейство издало специальный приказ: парус-
ник вывели в море и устроили ему морские
похороны перед строем военных судов. Под
звуки шопеновского траурного марша укра-
шенный флагами клипер был торпедирован.
Очевидцы рассказывали потом, что день
был ослепительно ярок, воды моря у бух-
ты Лагуш сияли прозрачной синевой. «Фер-
мопилы» погружались кормой. Когда нос ко-
рабля под грохот орудийного салюта скрыл-
ся под водой, многих старых мореходов про-
шибла слеза. Хорошо, что на свете имеются
люди высокой и мечтательной души, как эти
португальские моряки!
Совсем не такие слезы навертывались на
глаза капитана Ричарда Вуджета, когда он
сдавал свой корабль представителям фирмы.
Вести его в Лиссабон он отказался и поки-
нул клипер на родном берегу. Невыразимая
горечь расставания с кораблем усугублялась
тем, что лучший клипер мира был продан по
дешевке в чужую страну. Матросы и офице-
ры оставили судно и в гробовом молчании
ожидали на берегу своего капитана. Вуджет
никак не мог покинуть мостик. Стыдясь набе-
гающих слез, он обращал глаза к мачтам.
Их уходившие высоко в пасмурное небо
клотики столько раз просекали плотный на-
пор бури, накалялись тропическим солнцем,
жутко светились огнями святого Эльма в
предгрозовых ночах... Как знакома каждая
черточка строгого рисунка на ореховых па-
нелях переднего дэкхауза, тысячи раз встре-
чавшего взгляд капитана за тысячи вахт!
Два клерка, непонимающие и удивленные,
ожидали на палубе. Капитан потрогал от-
полированные спицы штурвала и вдруг
крепко сжал поручни мостика, так что побе-
лели пальцы загорелых рук. Это было как
последнее рукопожатие перед разлукой на-
всегда. Сгорбившись, понурив голову, мо-
ряк сбежал на палубу, перешел на берег и
не оглядывался до тех пор, пока щели узких
улиц не скрыли от него мачт «Катти Сарк».
Вуджет не показывался из дому несколь-
ко дней, пока клипер не исчез из порта...
ПОД ПОРТУГАЛЬСКИМ ФЛАГОМ
После гибели «Фермопил» «Катти Саркя
оставалась совсем одинокой, единственной
в мире, но и она фактически исчезла для не-
351
го. Португальский флаг не прибавил ниче-
го нового к прошлой славе клипера. А ста-
рая слава забылась, как забывается все в
быстром течении жизни, несмотря на усилия
людей, особенно власть имущих, удержать-
ся подольше в памяти человечества.
Новые капитаны неплохо обращались с
кораблем. Память прошлой любви и тугой
кошель давно умершего Джона Виллиса
продолжали играть свою роль — тяжелый
железный набор и тиковая обшивка «Катти
Сарк» сделали ее корпус несокрушимым. Го-
ды шли, а клипер продолжал плавать без
малейшей течи. Разразилась первая мировая
война. «Катти Сарк», проданная и забытая
своим отечеством, снова начала служить
Англии, войдя в состав торгового флота со-
юзников как одна из самых незаметных и
незначительных единиц. Скромные перевоз-
ки английского угля на юг Франции, в Ита-
лию и Гибралтар стали уделом старого па-
русника.
В один из холодных дней поздней осени
1915 года клипер шел из Лиссабона к за-
падным берегам Англии. Дождь, моросив-
ший из низких туч, подхватывался резким
ветром. Серое, взъерошенное море слива-
лось с таким же серым горизонтом. Темное
небо опускалось все ниже на побелевшую от
вспененных гребешков волну. Барометр
предвещал сильную бурю, но капитан кли-
пера и его совладелец, один из молодых род-
ственников известных в Лиссабоне судовла-
дельцев Феррейра, был отважным моряком.
Раскачиваясь под глухо зарифленным фо-
ком, верхними марселями и брамселями,
«Катти Сарк», сохранившая прежнюю рез-
вость юной ведьмы и под новым, благоче-
стивым именем, шла тринадцатиузловым
ходом. Съежились у вант вахтенные, поси-
нел на мостике офицер; все мечтали о кон-
це вахты и кружке горячего кофе. До зоны
плавающих мин было еще далеко, и капитан
Феррейра мирно спал в той самой каюте, в
которой провел такой большой кусок жизни
капитан Руджет.
Гулкие раскаты прогремели впереди сле-
ва, там, где смыкалась узкая щель между
тучами и морем. Баковый матрос закричал,
что видит отблески огней Вахтенный помощ-
ник разбудил капитана. Тот, позевывая, вы-
шел на палубу, но сумрачное море молчало.
Капитан, постояв на мостике с полчаса,
озябнув и кляня помощника, направился в
каюту, но был остановлен криком вахтен-
ного:
— Судно слева по носу!
То, что предстало спустя некоторое время
его глазам, мало походило на судно. Из мо-
ря торчала высокая башня, ржаво-красная,
черно-белая. Она высилась над водой не-
подвижно, пугая своей необычностью. Это
тонул кормой большой пароход, став сре-
ди моря почти вертикально. Множество об-
ломков плавало вокруг, появляясь и сно-
ва исчезая в волнах, по которым все шире
расползалась радужная пленка масла.
Изменив курс, клипер подошел к гибну-
щему великану. Передняя мачта парохода
тонким крестом нависла на уровне верхних
рей парусника. В проходах между спарде-
ком и носовой палубой, на передней стене
салона и ходовой рубки сгрудились люди,
казавшиеся на белой краске скопищем чер-
ных мух. Некоторые в страхе цеплялись за
лебедки, горловины люков, грузовые стре-
лы — за все выступы носовой палубы, сто-
явшей отвесно. Средн волн плавали четыре
опрокинутые шлюпки, много белых досок,
весел, донных решеток.
Холодный ветер выл над бурным морем,
и волны тяжело и глухо шлепали о подно-
жие страшной башни. У переднего выреза
фальшборта появился моряк с рупором в
руке: немецкая подводная лодка торпедиро-
вала пароход, кормовое орудие которого
успело несколько раз выстрелить и, по-ви-
димому, повредило перископ. Обозленная со-
противлением, субмарина всплыла и рас-
стреляла все шлюпки, которые удалось
спустить до того, как крен корабля стал
так велик. Положение судна безнадежно,
хотя погружение приостановилось,— долж-
но быть, в носовой части образовалась
воздушная подушка.
Капитан Феррейра стоял на мостике, за-
драв вверх голову, и чувствовал, что сотни
глаз жадно следят за ним. Для всех поги-
бавших он явился избавителем от страшной
участи, и не было на свете корабля благо-
словеннее его клипера.
— Сколько людей на корабле? — не те-
ряя времени, крикнул капитан в рупор —•
и с ужасом услыхал, что осталось не мень-
ше тысячи.
Распорядившись лечь в дрейф и спускать
шлюпки, капитан Феррейра не переставал
думать о том, что взять всех немыслимо. Не-
большой клипер, не приспособленный к пе-
ревозке людей, мог разместить в трюмах и
на палубе самое большее семьсот человек.
Не оставалось времени выбросить в море
груз руды, но он, по счастью, и не занимал
много места. Дело не в весе, а в объеме жи-
вого груза. Рдобавок эту массу людей ма-
ленькие шлюпки клипера будут возить до
23. Мир приключений.
ночи. А ветер все крепчает, и пароход может
затонуть в любую минуту — как только
сдаст главная передняя переборка....
Храбрый португалец, уверенный в своем
корабле, решился на отчаянный маневр. Раз-
вернув реи по продольной оси клипера,
управляясь двумя стакселями и кливером.
Феррейра стал медленно осаживать корабль
боком по ветру. Затаив дыхание, обречен-
ные люди на тонущем пароходе следили за
клипером... Вот корма его коснулась борта
парохода — там уже висели приготовленные
кранцы и брезенты. В следующую секунду
захлопали спущенные стаксели. Движение
клипера замедлилось, и волны начали отво-
дить нос парусника прочь от парохода, но
канаты были уже заброшены, и парусник
заболтался на волнах в опасной близости от
тонувшего гиганта. Эта близость стала спа-
сительной для погибавших. По четкой
команде экипаж парохода, военные и до-
бровольцы из мужчин-пассажиров образова-
ли крепкую стену в проемах бортов, отку-
да начали передавать людей. Женщин окат
залось немного, гораздо больше было ране-
ных: транспорт вез выздоравливающих с
турецкого фронта. Каким головоломным ни
казалось это предприятие — спускать почти
беспомощных людей с высоты отвесно встав-
шего парохода на пляшущий в волнах вни-
зу парусник,— но, выполняемое сотнями рук,
оно быстро подвигалось. Наконец ранены-
ми оказались забиты все свободные места
в трюмах, кубрике, каютах, рубке, палуб-
ных проходах и даже в камбузе «Катти
Сарк». Все раненые были переправлены
до последнего человека. Оставались здо-
ровые.
— Капитан, сколько еще сможете при-
нять? — раздался сверху чистый, сильный
голос. Загорелый полковник с седыми уса-
ми, как старший чином, взял на себя коман-
ду эвакуацией парохода.
— Еще на палубу,— хрипло выдавил
Феррейра,— человек двести...
Полковник окинул взглядом ожидавшую
спасения толпу.
— В первую очередь идут молодые! —
крикнул он не допускавшим возражения го-
лосом.
Ни слова протеста не раздалось в ответ.
Люди выстраивались в очередь. Короткие
споры возникали только там, где молодые
отказывались идти, пытаясь предоставить
возможность спасения старшим. Но, подчи-
няясь приказу, цепляясь за канаты, моло-
дежь перепрыгивала на ванты парусника и
молча размешалась на палубе, стараясь за-
нять как можно меньше места. Клипер за-
метно оседал ниже. Феррейра едва успевал
следить за всем, но восхищение мужеством
моряков и солдат росло в нем, внушая озор-
ную смелость. В утробе гибнувшего парохо-
да послышалось глухое урчанье. Громад-
ный корпус вздрогнул и как будто стал по-
гружаться в пучину.
— Отваливайте, капитан! Да сохранит
вас бог за ваше мужество! — прогремел го-
лос полковника.— «Ура» в честь капитана и
его корабля!..
Борясь с подступавшим к горлу рыдани-
ем, Феррейра отдал приказание. Тихо, слов-
но призрак, клипер начал удаляться от па-
рохода. Спасенные стояли у борта «Катти
Сарк», не спуская глаз с героев-товарищей,
отдавших свои жизни ради их спасения. Уси-
лием воли Феррейра заставил себя распо-
рядиться лечь на курс к берегам Англии.
Неохотно, как бы борясь с собой, его матро-
сы выполнили команду.
Торчавшая из моря башня скрылась за
кильватерной струей парусника, и нельзя
было решить — погрузился ли несчастный па-
роход или еще на плаву скрылся в туман-
ной дали...
Волнение усиливалось, шторм надвигался
быстро и неотвратимо. Вдруг недалеко от
клипера вынырнула из волн вертикальная
серо-зеленая трубка — перископ подводной
лодки. Никогда Феррейра не испытывал та-
кого ужаса. Более семисот жизней зависели
сейчас от его сметливости и отваги.
— Все наверх! — заорал не своим голосом
капитан.— Пошел паруса ставить!..
Почуяв беду, команда опрометью вылете-
ла из кубрика, где подвахтенные кое-как
дремали у стенки, отдав гостям все осталь-
ное помещение. Подводная лодка отказалась
от торпедной атаки. Или ее перископ был
действительно поврежден, или же, увидев
беззащитный парусник, она пожалела тор-
педу, решив расстрелять его из орудия. Из
волн вынырнула рубка, затем продолгова-
тый корпус.
Плотно сбившиеся на палубе клипера лю-
ди следили за субмариной. Видимо, это была
большая лодка секретной постройки, может
быть, один из тех подводных крейсеров, ко-
торыми хвасталась немецкая пропаганда,
грозя союзникам истребительной войной.
Второй раз смерть подступала вплотную — и
нервы людей начали сдавать. Толпа загудела
и заколыхалась.
— Молчать, стоять по местам!..— взревел
Феррейра по-английски и добавил спокой-
нее: — Если хотите спасти свои шкуры...
Краем глаза капитан следил за быстро
темневшим на юго-западе небом.
— Реи обрасопить на левый галс! Руль —
два шлага под ветер! — звучали резкие сло-
ва команды.
Клипер начал терять ход, и моряки из спа-
сенных стали с недоумением оглядываться.
Тем временем на подводной лодке откры-
лись люки. Из переднего показалось длин-
ное орудие —стопятидесятимиллиметровая
дальнобойная пушка; из рубки высунулся
ствол пулемета. Сейчас безжалостные сна-
ряды начнут рвать в куски деревянное тело
корабля, никогда не носившего никакого во-
оружения и созданного для борьбы со сти-
хией, но не с человеком. Ливень пуль вре-
жется в плотную массу людей на ничем не
прикрытой палубе!
Волны накатывались на подводную лодку.
Феррейра со злорадством заметил, как ар-
тиллеристы у орудия скользили и падали,
цепляясь за леера поднявшихся из люка сто-
ек. Кусая губы, Феррейра не замечал, что
громко говорит сам с собой.
— Еще минуту, минуту, минуту!..— твер-
дил он, весь дрожа от тревоги ожидания.
Клипер вздрогнул, качнулся; огромные по-
лотнища курсовых парусов наполнились вет-
ром. Расстояние между субмариной и па-
русником стало медленно увеличиваться.
Зелено-желтая молния блеснула в темнею-
щем море. Над головой моряков заурчал
снаряд, и высокий столб воды встал справа
от клипера, с тупым грохотом обрушив вниз
свою косматую голову.
— Капитан, они приказывают остановить-
ся! — выкрикнул с палубы чей-то высокий,
дрожащий голос.
— Молчать, смирно! — яростно рявкнул
Феррейра.— У меня шлюпок на пятьдесят
человек!.. Эй, ложись на палубу!
Команда пришлась кстати. Клипер наби-
рал ход, и с субмарины послышался треск
пулемета. Пули застучали по обшивке, впи-
ваясь в борта. Опять вспышка, грохот близ-
кого разрыва, водопад, рухнувший на палу-
бу. Еще!..
Минуты «Катти Сарк» были сочтены. Но
тут — будто все ведьмы моря пришли на по-
мощь своей любимице. Гул, свист, рев — и
первый шквал бури обрушился на клипер.
Он повалился на борт под скрип мачт и
оглушительный треск разрываемой пару-
сины.
— Руль прямо! Прямо руль!! — вопил ка-
питан, стараясь удержаться на мостике, в
то время как крен корабля и напор ветра
силились перебросить его через перила.
Только «Катти Сарк» могла выпрямиться
из такого крена, и она сделала это. Подхва-
ченный бурей, клипер рывком прыгнул впе-
ред. Вспышка, грохот... Мимо!
«Сейчас перестанут стрелять...» — поду-
мал Феррейра. Подводной лодке приходи-
лось туго на поверхности моря в такую бу-
рю. Но прежде чем уйги в глубину, хорошо
выученные убийцы старались собрать лег-
кую жатву.
Клипер гордой беспомощной птицей летел
по волнам, распустив все свои белые крылья
словно в предсмертном порыве. Два шести-
дюймовых снаряда вылетели вдогонку за
ним один за другим. Взрыв оглушил капи-
тана, палуба накренилась. Со слепящей
вспышкой вал воды обрушился на клипер.
Феррейра упал, смутно, как сквозь стену,
слыша вопли людей и треск дерева. Но во-
да схлынула, и капитан увидел, что корабль
цел. На палубе валялись люди, обломки рей,
обрывки спутанных канатов. «Катти Сарк»,
кренясь, продолжала мчаться прямо в кипя-
щий котел урагана. Феррейра хотел встать,
но не смог и застонал от беспомощности
и внезапной боли. Еще ясный разум капи-
тана понимал, что необходимо сейчас же
убрать паруса, изменить курс с бакштага на
фордевинд. Ни о каком преследовании со
стороны субмарины не могло быть и речи —
356
бурный океан взял клипер под крепкую за-
щиту.
Капитану казалось, что он громко коман-
дует, отдавая важные распоряжения. Но
склонившиеся над ним люди не могли
разобрать эти отрывистые, слабые звуки.
А корабль тем временем продолжал нестись
на крыльях бури. Прочные стеньги гну-
лись, а стальные растяжки — фордуны —
начали звенеть невыносимо режущим ухо
стоном.
Пока ошалевший от событий помощник
начал распоряжаться, ряд последователь-
ных страшных рывков потряс клипер. Капи-
тан Феррейра, умирая, уже ничего не почув-
ствовал. Славный моряк мог не беспокоить-
ся: «Катти Сарк» выдержала испытание мо-
ря, а снаряды врага пощадили ее. Только,
как в первую гонку с «Фермопилами» —
сорок пять лет назад, клипер потерял руль
и опять с временным приспособлением до-
шел до Англии, доставив в целости свой
груз человеческих жизней.
«КАТТИ САРК» — БАРКЕНТИНА
Гибель капитана Феррейры повернула
судьбу «Катти». Еще раз проданный, еще
дешевле, клипер попал в плохие руки.
Весной 1916 года в Бискайском заливе
разразился шторм, сильный даже для этого
котла бурь. «Катти Сарк», в третий раз пе-
реименованная, шла из Англии с обычным
грузом угля. Испугавшись дикой ярости
шторма, шкипер решил повернуть на форде-
винд и удрать от урагана. Ленивая, собран-
ная из случайных бродяг команда ненави-
дела работу со снастями, точно брасы, топе-
нанты и шкоты были личными врагами каж-
дого матроса. Перед лицом грозной опас-
ности вместо слаженных и самоотвержен-
ных усилий матросы сыпали замысловатые
ругательства, а иногда вместе с капитаном
поизывали Иисуса Христа и Деву Марию.
Поворот недопустимо замедлился, и ураган
сильно накренил клипер. Экипаж еще боль-
ше растерялся и упустил время.
«Катти Сарк» поднялась бы из крена, но
сместился груз угля, и клипер совсем по-
валился на борт. Оставалось срубить мач-
ты — те самые мачты, которые не мог со-
гнуть никакой напор ураганов в самых штор-
мовых морях мира. Мачты полетели за борт,
унося с собой весь такелаж. Корабль немно-
го выпрямился.
357
Угрюмые, как после убийства, молясь и
ругаясь, люди ожидали своей гибели. Но
клипер и без мачт, повалившись на левый
борт, вынес редкий по силе ураган и добрал-
ся до Лиссабона с временной фок-мачтой.
Леса, годного, чтобы восстановить преж-
ний рангоут «Катти Сарк», не нашлось, а
если бы он и нашелся, то оказался бы слиш-
ком дорогим для новых владельцев. Огром-
ная и сложная парусность корабля требова-
ла многолюдной команды для управления и
большого искусства от офицеров. Всего это-
го не было, и вот лучший клипер мира стал
баркентиной. Иначе говоря, фок-мачту оста-
вили с прямой парусностью, а грот- и бизань-
мачты снабдили косыми, как у шхуны, па-
русами. «Катти Сарк», превращенная в бар-
кентину, переименованная в четвертый раз,
запущенная и пестро раскрашенная, утрати-
ла свою поразительную резвость и плавала
на случайных фрахтах между мелкими пор-
тами Средиземного моря, ценимая сменив-
шимися владельцами только за корпус, ко-
торый так и не давал течи.
Исполнилось пятьдесят три года службы
корабля, когда разразилась ужасающая бу-
ря 1922 года. Тут-то, не ремонтировавшаяся
с давних времен палуба бывшего клипера
поддалась, проржавевшие бимсы лопнули, и
капитан с напуганной командой, готовой
проститься с жизнью, едва добрались до
Фальмута.
ПРОШЛОГО НЕ ВЕРНУТЬ
В сентябре 1922 года «Катти Сарк» вер-
нулась в Фальмут, с тем чтобы навсегда
остаться в Англии. Капитан Доумэн израсхо-
довал все свои сбережения, чтобы выку-
пить и восстановить «Катти Сарк». Приоб-
ретение мачт и рей было последним усилием
старого капитана. Но начатое им дело не
остановилось. Был начат сбор средств на
такелаж; каждый из ветеранов флота счи-
тал своим долгом хоть что-нибудь достать
для знаменитого корабля: хоть бухту троса,
хоть несколько блоков. Кто не мог дать ма-
териалов или денег — помогал работой.
Сменялись сгнившие брусья и доски обшив-
ки, перестилалась палуба, постепенно выра-
стали громадные мачты.
Так простые люди Англии, сознававшие,
что сохранение лучшего корабля страны,
всем обязанной морю, является делом на-
циональной чести, сберегли «Катти Сарк».
Аристократы, столь ревниво оберегающие
традиции своей родины, когда эти традиции
касаются их собственных привилегий, забы-.
ли о реликвии английского флота. Забыли
о ней и те богачи, состояния которых были
добыты трудами тысяч безвестных моряков
и славных кораблей. Но простые моряки,
не заслужившие чинов и орденов, понимали
ценность народного труда и бережно от-
неслись к одному из лучших воплощений
гения и рук английского народа...
Капитан Доумэн наконец дождался испол-
нения своей полувековой мечты. Открытое
море приняло возрожденный клипер. Ко-
рабль семидесятилетного возраста оставал-
ся почти прежним, созданным для бега вза-
пуски с ветрами морей.
Но глухая тоска не покидала капитана
Доумэна с того момента, когда берега скры-
лись за простором моря и океанская зыбь
стала привычно качать «Катти Сарк».
На мостике, крепко вросши ногами в на-
стил, стоял капитан — командир и владелец
лучшего клипера его страны, да что там-
всего мира. Что же нет настоящей радости
исполнения заветной мечты? Скорее беспри-
чинная грусть, какая-то жалость к самому
себе одолевает его!
Доумэн почувствовал усталость и напра-
вился в капитанскую каюту. Он вытянулся
на старом диване и закрыл глаза, прислуши-
ваясь к гуденью ветра и тупым ударам волн
в борта. Семьдесят лет волны всех морей
бьются в борта «Катти Сарк»; на корабле
безвестной чередой прошли разные люди.
Он, капитан Доумэн, тоже оставит здесь ка-
кую-то частицу себя и тоже безвестно уйдет
в прошлое...
«Прошлое! Вот в чем разгадка этой печа-
ли»,— продолжал думать Доумэн. Его меч-
та родилась давно и вся принадлежит прош-
лому — отважной молодости, закаленной
зрелости парусного века и... его самого!
Но жить прошлым нельзя! Разве может он
сейчас, одолеваемый старческими недугами,
вести бессменно и неустанно борьбу с мо-
рем, гнаться с соперниками в трехмесячном
рейсе? Да если бы и мог, то кому нужен
теперь пробег его клипера в Австралию, ку-
да ежедневно уходят десятки пароходов в
десятки тысяч тонн грузоподъемности! Этот
гордый кораблик теперь будет только сме-
шон, выйдя на состязание с современностью.
Ведьма «Катти Сарк» была создана для важ-
ных дел, но значение их давно умерло и
нелепы попытки возродить прошлое. Сорев-
новаться с пароходами на коммерческих рей-
сах бессмысленно. Но клипер еще не умер —
он может учить! Он, Доумэн, может гордить-
ся тем, что сохранил судно для этой цели —
учить приходящую на смену молодежь тому
пониманию моря, близости с ним, которые
может дать только парусное плавание.
Капитан Доумэн присел и принялся рас-
куривать трубку. Боль в груди сделала ку-
рение редким удовольствием. Докурив, До-
умэн вышел на мостик. Старый настил по-
скрипывал под его ногами, выдавая возраст
корабля. Ветер, неизменный спутник моря-
ка, обвевал отяжелевшую голову. В душе
капитана стало легко, пусто и бездумно.
Протерев заслезившиеся глаза, Доумэн при-
казал повернуть на обратный курс.
ОБЩЕСТВО СОХРАНЕНИЯ «КАТТИ САРК»
Даниил Алексеевич окончил чтение своей
рукописи, вытер платком лицо и попросил
чаю покрепче. Его гости и слушатели про-
должали сидеть, будто ожидая еще чего-то.
— Я кончил! — пробурчал старый капи-
тан и, сам взволнованный, сурово нахму-
рился.
После минутного молчания гости загово-
рили, перебивая друг друга:
— А дальше, что же дальше? Ведь вы до-
вели рассказ до тридцать девятого года, а
сейчас пятьдесят пятый. Где теперь «Катти
Сарк»? Ведь еще шестнадцать лет прошло!
— Там же! Я был в Лондоне в 1952 году
и видел ее стоявшей на Темзе у Гринхита,
рядом со старым «Уорчестером». Этот двух-
палубный военный корабль был учебным
судном морских кадетов и практикантов тор-
гового флота, а подаренная вдовой Доумэна
«Катти Сарк» вспомогательным. Затем в ка-
честве учебного судна куплен «Эксмут»-
А оба старых ветерана остались плавучими
памятниками. Дерево на «Катти» выветри-
лось, краска облезла и облупилась — восемь-
десят три года службы! Не было еще корабля
в истории флота, который плавал бы — и как
плавал! — почти столетие!
— Даниил Алексеевич! — чуть не с отчая-
нием вскричал молодой штурман.— Неужели
нельзя уберечь «Катти Сарк» от разруше-
ния? Разве так трудно построить здание?
Ведь это....
Старый капитан поднял руку, призывая к
молчанию:
— Погодите немного!
Он порылся в столе, извлек несколько анг-
лийских газет и два номера журнала «Судо-
строительные и Морского Флота сообще-
ния».
— Я собрал тут все последние сведения.
В конце 1951 года в Клэрнс Хауз собралась
группа людей, заинтересованных в судьбе
клипера, на этот раз под председательством
герцога Эдинбургского. Образовалось Обще-
ство сохранения «Катти Сарк». В настоящее
359
время сумма сборов превысила двести ты-
сяч фунтов. Клипер поставлен в специальный
сухой док около восьмидесяти метров дли-
ны и шесть метров глубины, близ королев-
ского Морского колледжа в Гринвиче. «Кат-
ти Сарк» будет полностью реставрирована
и открыта для осмотра всем желающим ле-
том 1957 года Разыскана носовая фигура,
но, к несчастью, уже не первоначальная, не
та самая Нэн Короткая Рубашка. Теперь
наконец англичане не рассчитывают больше
на старых чудаков-капитанов, а взялись за
дело по-серьезному, дружно.
Найдены подлинные доказательства пер-
воначального устройства рангоута «Катти
Сарк». Основные факты взяты из книги
Лонгриджа «Последние из чайных клипе-
ров». Некоторые дополнения даны Монгриф-
фом Скоттом из Дисса в Норфольке. сыном
одного из владельцев фирмы, строившей
знаменитый клипер. Сохранилась картина
маслом, написанная художником Туджей в
1872 году для капитана Джона Виллиса —
владельца «Катти Сарк». На картине клипер
показан под всеми парусами, что прямо-таки
бесценно для восстановления его оригиналь-
ного вооружения.
Из трех тысяч листов металла Мюнца, ко-
торыми обшита подводная часть корабля,
около шестисот требуют замены. Вновь ста-
вящимся листам придается старинный вид
специальной химической обработкой, на что
потребовалось особое научное изыскание.
Проволочные канату стоячего такелажа
будут заменены стальными тросами, а для
бегучёго такелажа Химический институт
предложил териленовое волокно — пласт-
массу,— которому будет придан цвет слабо
просмоленной пеньки. Из этого волокна спе-
циально для «Катти Сарк» сейчас приготов-
ляют канаты необычайной прочности и стой-
кости. Скоро великолепные мачты клипера
будут возвышаться почти на пятьдесят мет-
ров над стенами дока, а корпус, обновлен-
ный и перестроенный по прежним черте-
жам, станет музеем парусного флота и учи-
лищем для морских кадетов... Одно мне не
нравится — стоянка у корабля будет откры-
тая, а в английском климате это плохо. Стои-
ло бы довести дело до конца и построить
над кораблем стеклянный павильон — не так
уж сложно это теперь, при современной тех-
нике. Тогда и только тогда клипер бы сохра-
нился на вечные времена...
Старик помолчал, усмехнулся чему-то и
медленно заговорил снова:
— Последнее мое впечатление о «Катти»
360
было... как бы это сказать... странным. Мо-
жет быть, я не сумею его выразить. В по-
следнюю поездку мне пришлось сначала
осмотреть новый лайнер «Гималайя», только
что пришедший из Австралии, а потом уже
ехать в Гринвич к «Катти Сарк». Представь-
те себе гигантский снежно-белый с голубыми
полосами корабль. Верхние надстройки с
красиво изогнутыми, обтекаемыми очерта-
ниями сверкали зеркальными стеклами.
С высоты мостика «Гималайи», размером
чуть не во всю палубу «Катти Сарк», знаме-
нитый клипер показался бы скорлупкой с
тоненькими мачтами.
В ходовой и штурманской рубках гиган-
та находилось множество приборов. Радар,
авторулевой, свободные от магнитной девиа-
ции гироскопические компасы, курсограф,
вычерчивающий ход корабля, эхолот для из-
мерения глубины ультразвуком... всего не
перечислишь! Великан шутя справился с
«Ревущими сороковыми» и мчался по путям
старых клиперов со скоростью двадцать пять
узлов.
Я любовался и восхищался красавцем
лайнером — детищем нашего века, олицетво-
рением колоссальной технической моши и
безусловного покорения морской стихии.
Но обветшалый, маленький клипер не по-
казался мне жалким по сравнению с «Ги-
малайей». Больше того, взгляд на «Катти
Сарк» будил в душе какую-то бодрую гор-
дость. Простые вещи — дерево корпуса, па-
руса, канаты такелажа, магнитная стрелка.
Но когда за. ними стояли искусство строите-
ля, мужество и умение моряка, то... корабль-
крошка шел сквозь бури ревущих широт ни-
сколько не менее уверенно, чем его колос-
сальный электроход-потомок. А скорость в
тридцать километров в час, достигнутая па-
русами ровно сто лет назад, вовсе не убога
перед пятьюдесятью километрами, выжимае-
мыми машинами во много десятков тысяч
сил...
И вот на набережной Гринвича я закры-
вал глаза, силясь мысленно представить се-
бе оба эти корабля в океане. И, как много
лет назад Джон Виллис при виде клипера
«Джемс Бэйнс», я почувствовал в лайнере
«Гималайя» то же яростное вспарывание
океана, теперь еще более подчеркнутое вы-
сотой корабля и защитой тысячесильных ма-
шин. При всей своей моши это не было
искусство. Вместо единого ритма, почти му-
зыкального бега корабля, сочетавшегося с
силой стихии в согласном и легком «танце
на волнах», мощи океана противопоставля-
лась прямая сила. Власть над стихией до-
стигалась путем огромной затраты сил и ма-
териалов и стоила человеку дорого...
Тогда я понял, что наша культура еще не
сказала последнего слова в идее океанского
361
корабля... и что это слово не будет сверхги-
гантом-лайнером!
Мне думается, что понять законы стихий —
это знание, а овладение этими силами, под-
чинение их — это искусство! И в нашем веке
искусство породит корабль, независимый от
ветра, но столь же согласный с законами мо-
ря, как была в свое время «Катти Сарк»...
Вот почему знаменитый клипер — это не про-
сто корабль с богатой историей, так сказать
реликвия. Нет, не только... Человеческая
мысль, экономика, техника развиваются, как
бы это сказать, рейсами, что ли, этапами.
И в каждом из этапов есть свои высшие
выражения, высшие достижения. Именно они
остаются в истории, именно на них опирают-
ся мечтатели и смелые творцы нового. Эти
высшие достижения, каким бы народом они
ни были порождены, по существу, плод тру-
дов и мысли всего человечества, воли людей к
борьбе с природой, результат опыта самых
разных народов. Умение увидеть эти камни
фундамента будущего в прошлом — вот в
чем задача каждой страны, на долю которой
выпало счастье владеть ими!.. Вот почему я
думаю, что англичане должны построить еще
и крышу над сухим доком «Катти Сарк»,—
закончил свою речь практичный капитан.
Он с размаху опустился в кресло, с мину-
ту ожесточенно грыз мундштук и восклик-
нул:
— А если нам, старикам, иногда становит-
ся грустно, то тут вам нечему удивляться!
— Отчего же грустно? — спросил кто-то.
— Я написал стихи и отвечу ими:
Но это сон... Волны веселой пену
Давным-давно не режут клипера.
И парусам давно несут на смену
Дым тысяч труб соленые ветра!..
Что поделать — в этом наша молодость!..
(Г г
«Слониха Ситора»— один из лучших рассказов недавно умершего
талантливого советского писателя Олега Эрберга; он был закончен им
незадолго до смерти и стал, таким образом, последним из начатого нм
еще в 1924 году и с тех пор неоднократно пополнявшегося цикла афган-
ских новелл В этих новеллах Олег Эрберг рассказывает о недавнем
прошлом дружественной нам страны, в Которой долгое время властвовали
феодальные пережитки, задерживавшие ее экономическое и культурное
развитие. Зоркий н благожелательный наблюдатель своими рассказами
звал к преодолению этих пережитков. С большой теплотой* и человеч-
ностью нарисовал Эрберг образы простых афганцев, порой замкнутых и
суровых, но всегда прямодушных.
Познакомившись с творчеством Олега Эрберга, известный прогрес-
сивный немепкий писатель Бернхард Келлерман, много путешествовавший
по странам Востока, признался, что он «уже с первых слов почувствовал
себя окруженным и околдованным магической атмосферой Азин».
«Я нашел в рассказах Эрберга,— подчеркивал Келлерман,— не только
пустыню и жару, разрушенные караван-сараи и нищие глиняные лачуги,
но и нечто другое, гораздо большее, чем можно было ожидать,— я нашел
в нх авторе рассказчика высокого класса, какого редко можно встретить...»
Это уменье Эрберга писать о животных отметил и Илья Эренбург по
поводу сборника рассказов «Путь к Ноубехару»: «Собаки н животные в
этой книге,— говорит Эренбург,— потрясающе хорошо н точно помогают
пониманию и чувствованию человека».
Прочтя новеллу «Слониха Ситора», читатель, по всей вероятности,
присоединится к отзывам обоих писателей: советского н немецкого, потому
что это последнее произведение «рассказчика высокого класса» Олега
Эрберга проникнуто подлинной человечностью.
363
о
\i
в
цах
двадцатых годах на ули-
афганской столицы можно
было часто встретить слониху,
которую выводил на прогулку
из королевского слоновника Джан Мамад,
высокий старик с длинными седеющими во-
лосами, спускавшимися из-под чалмы.
Это была слониха уже зрелого возраста.
Ее купил у магараджи индийского княже-
ства Гвалиор еше эмир Абдурахман. Слониху
привели в Кабул и назвали «Ситора». Но ко-
гда на празднике жертвоприно-
шения она заняла первое место
на слоновьих скачках, ее запи-
сали в ведомость дворцовых
расходов под именем «Жемчу-
жина королевского слоновни-
ка». Тогда же ей положили, по-
мимо камыша и пшеничной со-
ломы, еще и двенадцать пудов
сахарного тростника в год.
Однако Джан Мамад, приставленный к
слонихе с первых дней ее появления в Кабу-
ле, не сохранил в своей памяти случая, ког-
да бы он получил деньги из дворцового каз-
начейства на покупку этого слоновьего ла-
комства. Впрочем, Джан Мамад с тех пор
состарился, и неудивительно, если память
могла изменить старику. Одно лишь было
бесспорно: он из месяца в месяц, на протя-
жении многих лет, оставлял отпечаток своего
пальца в ведомости против статьи дополни-
тельного расхода на слониху и покупал ино-
гда по праздникам стебли сахарного трост-
ника на собственные деньги. Он нарезал эти
стебли на маленькие ломтики и угощал ими
слониху после полуденной молитвы.
В молодые годы Ситора не только выиг-
рывала первенство на скачках — она отлича-
лась еще и великолепным сложением. А кро-
364
гость нрава упрочила ей на долгие годы по-
четное положение в слоновнике. Каждую
весну она увозила из Кабула в Джелалабад,
в летний дворец эмира, его любимых жен.
Для этого случая ей раскрашивали хобот
узорами драгоценной краски индиго, бедра
разрисовывали киноварью и покрывали брон-
зой ногти на ногах. Серебряные бубенцы на
расшитом чепраке звучно бренчали, когда
Ситора взмахивала на ходу головой, а спу-
щенные занавески паланкина, в котором си-
дели эмирские жены, развевались алым шел-
ком, и над паланкином колыхались павлиньи
перья.
Но это было давно. С тех пор как в Афга-
нистане была проведена финансовая ре-
форма, сократились и дворцовые расходы.
Слоны были переданы кабульскому муни-
ципалитету, а в слоновнике должен был по-
меститься завод газированных фруктовых
вод.
Городской голова, получая слонов, стал
прикидывать, как лучше всего можно было
бы переложить на плечи горожан сваливше-
еся на муниципалитет несчастье.
— Ведь эдакая громадина,— рассуждал
он, глядя на «Жемчужину слоновника»,—
пожалуй, одна ест за десяток рабочих верб-
людов. И сколько же соломы переведет на
удобрение каждый такой дармоед! А если
держать слонов только для того, чтобы да-
вать их напрокат людям — перевозить не-
вест по семейным праздникам,^-то денег со-
берешь, пожалуй, не больше, чем служка при
мечети.
Впрочем, городской голова недолго заду-
мывался. Двух слонов он распорядился от-
править в Кандагар своему другу, местному
негоцианту. Его друг слыл за человека пере-
довых взглядов, так как, вернувшись из по-
ездки в Лэндон, он внес предложение мини-
стру просвещения об учреждении в Афгани-
стане постоянного зверинца. Городской го-
лова, между прочим, писал ему:
«...Искренне соболезнуя Вам в том, что
Ваше достойное предложение не удостоилось
сочувствия его превосходительства министра
просвещения, спешу помочь в осуществле-
нии Вашего славного замысла на пользу на-
уки и процветания ислама. В придачу к сло-
нам посылаю Вам также одного шакала,
который попался в капкан на моем птичьем
дворе. Хотя ему оторвало одну лапу, но он,
надеюсь, выживет, потому что шакалы очень
живучи, и в полной сохранности попадет к
Вам в зверинец, если только караванщики
не уморят его голодом в пути. Ведь извест-
но, эти лентяи не захотят шагу лишнего сде-
лать, чтобы поднять для него придорожную
падаль...»
Кроме того, городской голова давал сове-
ты своему кандагарскому другу устроить
зоологический сад в его плодовом саду,
уповая на то, что зверинец принесет больше
дохода, чем гранатовые деревья. Он не за-
был, конечно, упомянуть и о том, что отчис-
ления от сбора за показ слонов можно пере-
водить не кабульскому муниципалитету, а
ему лично, чтобы не возиться с казначейски-
ми квитанциями. Ну, а что касается шакала,
то он передает его зверинцу совершенно без-
возмездно.
Третьего слона городской голова послал
кратчайшей, но труднопроходимой хезарей-
ской дорогой в Герат, к своему другому
приятелю — начальнику полиции. Он напи-
сал ему, что в Кабул дошли слухи о при-
страстии губернатора казнить преступников,
расстреливая их из пушки, и что поэтому по-
лицейским часто приходится тащить на себе
за город тяжелую бронзовую пушку. Желая
самым искренним образом облегчить их труд,
он посылает городу на испытательный срок
слона, для которого бронзовая пушка пред-
ставляет тяжесть не больше, чем для младен-
ца бронзовый бубенец. К тому же с появле-
нием в Герате слона расстрелы из пушки воз-
можно участить, и это устрашит местных
воров. А сокращение преступности в окрест-
ностях города принесет начальнику полиции
медаль «За усердие». Об этом городской го-
лова намекал, но с достаточной ясностью,
чтобы начальник полиции понял, что медаль
он получит не без ходатайства влиятельного
покровителя.
Когда же очередь дошла до слонихи, го-
родской голова приказал Джан Мамаду от-
вести ее к себе в загородную усадьбу, чтобы
бывшая «Жемчужина королевского слонов-
ника» занялась корчеванием пней: незадолго
перед тем городской голова срубил старые
шелковицы и на их месте собирался разбить
виноградник. Это ему было даже лестно, так
как он знал, что, хотя слониха будет рабо-
тать у него в саду временно, по столице
разнесется слух, что городской голова
держит у себя слона, как владетельный
хан.
Джан Мамад, прежде чем навсегта выве-
сти Ситору из слоновника, нарисовал пунцо-
365
вой анилиновой краской на ее левом бедре
огромный цветок в том месте, где остался
рубец от рваной раны, которую слониха по-
лучила в давние годы от зубов тигра на
княжеской охоте в лесах Сринагара.
Джан Мамад остановил слониху перед
крытыми воротами загородной усадьбы го-
родского головы и вызвал его домоправите-
ля.
— Кто держит слонов, должен иметь и
высокие ворота,— сказал он ему, показывая
на перекрытие ворот, до которого без труда
мог рукой дотянуться всадник.
— Вот еще отыскался богач, подбирающий
слоновьи объедки! — сказал домоправитель,
внимательно разглядывая свои новые кожа-
ные калоши с загнутыми кверху носками и
расшитые золотой канителью.
Но слониха и в самом деле не могла вой-
ти в низкие ворота, и на задворках усадьбы
пришлось проломить глинобитную стену,
чтобы ввести ее в сад.
В королевском слоновнике не приучали
слонов к черным работам, но Ситора за дол-
гие годы жизни накопила достаточный опыт,
была сообразительна и умела пятиться назад
с приседанием, когда кланялась королю в
дни праздников.
В саду поспели абрикосы, и Джан Мамад
потребовал от домоправителя корзину спе-
лых абрикосов, чтобы приохотить слониху к
труду. Но домоправитель придерживался
иного взгляда на дрессировку животных,
а потому прислал для слонихи тугие роз-
ги, срезанные с карагача. Тогда Джан Ма-
мад сам обошел абрикосовые деревья и
собрал в рогожу побитые и подгнившие
плоды.
После этого началась работа. Поденщики,
подкапывали пни, залезали в ямы и подру-
бали корни. Затем обматывали корни кана-
том, концы которого тянулись к лямке из
сыромятной кожи. Джан Мамад надевал
лямку на шею слонихи и заставлял Ситору
пятиться назад. И слониха пятилась, придер-
живая канат зубами и хоботом. Вытащив
из ямы огромный пень с уродливыми кор-
нями, она еще продолжала несколько шагов
волочить его по земле. Затем приседала и
кланялась пню с той же вежливостью, как
кланялась королю.
Джан Мамад тут же насыпал ей полве-
дерка абрикосов, и Ситора принималась
есть. Гнилые абрикосы она старалась забро-
сить на деревья. Съев угощение, она кончи-
ком хобота поднимала за ручку порожнее
ведерко и возвращала его Джан Мамаду.
После третьего пня Джан Мамад понял,
что он просчитался, выдавая так щедро ла-
комство слонихе, и что ему не хватит абри-
косов до конца работы. Поэтому он попробо-
вал сократить выдачу. Но слониха уже не
соглашалась на уменьшенный паек. Она
возвращала ведерко Джан Мамаду и требо-
ла добавки, нетерпеливо раз-
махивая хоботом и испуская
настойчивые крики, походив-
шие одновременно на звуча-
ние медной трубы и вопли
попугая.
Вечером Джан Мамад от-
вел слониху в конец сада, где
была сушилка для плодов,
и привязал ее цепью за
заднюю ногу к колу, к кото-
рому привязывали быков во
время весенней вспашки де-
лянок. Насыпав ей ячменной
соломы, что выдал домопра-
витель, он разложил перед
слонихой свою парусиновую походную кро-
вать, пеструю от заплат, и накрыл ее коври-
ком. Это было все его имущество. Потом он
разжег угольки в чилиме и положил на них
несколько горошин банга *. Он обычно курил
банг, когда у него начинался приступ лихо-
радки или когда донимала тоска. В таких
случаях он предпочитал курить уединенно
возле слонихи, чтобы запах банга не оскорб-
лял обоняния людей.
Растянувшись на кровати, положив под
голову свернутый халат, он медленно затя-
гивался сладковато-липким дымом и над-
рывно кашлял.
Слонихе нравился запах банга, напоминав-
ший ей, очевидно, заросли индийской коноп-
ли, и она подолгу задерживала хобот над
чилимом, втягивая дым и выдыхая его с на-
пором пожарного насоса.
Она не одобряла только слишком близкого
соседства Джан Мамада, потому что он ме-
тался во сне от сильного лихорадочного жа-
ра и скатывался с кровати к ней под ноги, а
она, привязанная к месту, должна была всю
ночь выстаивать на трех ногах, чтобы слу-
чайно не наступить на него. Это было очень
утомительно.
После нескольких затяжек Джан Мамад
начинал разговаривать со слонихой. Быстро
1 Банг — гашиш, индийский наркотик.
366
наступавшее веселье так же быстро сменя-
лось грустью по мере действия банга.
В этот вечер Джан Мамад, лежа на спине
и похлопывая ладонью по хоботу слонихи,
протянутому над ним, весело говорил охрип-
шим от кашля голосом:
— Какой у тебя смешной нос, Ситора! Ну
и нос! Вот если б у меня был такой нос, я
бы мигом сгребал блюда с пловом. А сего-
дня он у тебя еще и прибавился на аршин с
четвертью.
Сейчас Джан Мамиду все казалось изме-
нившим свой обычный облик: стволы деревь-
ев утончились и потянулись ввысь, будто
кто-то растягивал их, как резиновые жгуты;
луна расплылась вширь убежавшим из кад-
ки тестом; и собственные ноги, по которым
разливался жар, вдруг стали расти по на-
правлению к прохладному ручью.
— Только кому захочется нас с тобой
звать на плов? — продолжал разговаривать
Джан Мамад.— Кому нужен старый, оди-
нокий бродяга? — Он залился смехом.— А
тебя в приличное общество и пускать нельзя.
Ведь ты никак не научишься сидеть, поджав
ноги. Вот и сегодня у домоправителя варил-
ся плов, а он нам даже вчерашней лепешки
не вынес. И тебе вместо пшеничной соломы
ячменную подсунул. Ха-ха-ха!
Слониха разметала ворох соломы, но не
ела ее.
— Ох, Ситора... — протяжно вздохнул
Джан Мамад после продолжительного мол-
чания.— Хоть ты и большая и сильная, а че-
ловек сильнее тебя. Большой человек — он
и богат и силен... Только ты не бойся, я ни-
кому тебя в обиду не дам. Ведь скоро три-
дцать лет, как вместе прожили. И ты умная.
Всё понимаешь. Вот домоправитель думает,
что обманул тебя, ia ты его обман сразу рас-
кусила.
Слониха прислушивалась к ночным шоро-
хам и резким крикам стрижей, носившихся в
лунном свете. Она боялась всяких птиц и
больше всего — голубей. Она тревожно хло-
пала ушами или прижимала их с шурша-
ньем обветшалых листов картона.
— Вот возьми, к примеру, у нас в горах
Рауф-бая,— снова заговорил Джан Ма-
мад.— Маленький, сморщенный, головка с
журавлиное яйцо. Кажется, нажми на него
слегка кулаком — и выдавишь из скорлупы
желток. А силен был этот бай! Большой че-
ловек... Чтобы сгореть ему в могиле!.. При-
писал какие-то долги моему покойному деду
и отнял у меня пашню, что оставил отец.
Отец сам на ту скалу землю наносил. Изда-
лека носил. На своей спине. Скала высо-
кая— туда и ослу не взобраться... И две
шелковицы Рауф-бай отнял. Еше дед их по-
садил. Высокие шелковицы... И мой дом от-
нял, что я по камешкам складывал... Да,
большой он человек! Большой и сильный...
А я тогда собирался жениться. Вот этот ковер
к свадьбе купил.— Он хлопнул ладонью по
коврику.— Так и не женился. Некуда было
жену привести. Понимаешь, Ситора, дома не
стало. Ну, понимаешь, как сейчас у тебя...
Джан Мамад умолк, а потом протяжно за-
тянул песню хриплым, грудным голосом:
Эй, караваншик, не спеши,
Ушел покой моей души.
Ушел покой за другом вслед...
Но тут он оборвал песню. От приступа ли-
хорадки ему начало сводить челюсти.
— Ох, Ситора, худо мне...— пробормотал
он, скрежеща зубами. — Ох, Ситора!..
Джан Мамада начал пробирать сильный
озноб. Он уронил чилим, вытащил из-под го-,
ловы халат и укутался в него. Он впадал в
беспамятство.
Слониха дотянулась хоботом до валяв-
шихся в стороне розог, присланных днем до-
моправителем, и стала трепать пучок, выдер-
гивая из него ветви карагача. Она жевала
жесткие прутья, раскачиваясь всем телом.
Легкий порыв ветра раздул красные
угольки, выпавшие из опрокинутого чилима.
Угольки разгорались, а затем померкли, по-
крылись пеплом.
Слониха стала втягивать в себя доносив-
шийся из глубины сада запах спелых абри-
косов, сделала шаг вперед, но дальше ее не
пускала цепь. Она приподняла заднюю ногу,
но цепь не'сползала с ноги. Тогда она сде-
лала еше шаг. Кол наклонился и со скрипом
выполз из, земли.
Ситора пошла по аллее, волоча за собой
вывороченный кол. Она принюхивалась, как
бы ощупывая хоботом воздух, и останови-
лась возле высокого абрикосового дерева,
навесившего густую листву над водоемом.
Ситора стала собирать с земли опавшие
абрикосы. Она неторопливо съела их и за-
тем занялась плодами на дереве, до которых
могла дотянуться хоботом. Незрелые абрико-
сы она срывала вместе с ветвями и листьями.
Дерево уже все было обобрано снизу, но
слониха еше не утолила голода после долго-
го трудового дня. Она лбом нажала на
367
ствол, чтобы повалить дерево, но дерево
устояло. Тогда Ситора подкопала ногами
ствол и привалилась к нему своим могучим
телом. Раздался сухой треск, и вслед за ним
послышалась тревожная дробь колотушки
ночного караульщика. Где-то заливисто за-
лаяли собаки.
Рано утром городской голова в сопровож-
дении домоправителя и слуг вышел в сад по-
глядеть на выкорчевку пней. Аллея привела
его к водоему. Он увидел поваленное под ко-
рень дерево, а рядом с ним слониху, стояв-
шую по брюхо в воде. Сытая слониха обли-
вала себе бока илистыми струями. Завидя
городского голову, она закинула хобот на
лоб и, подставляя его желтоватым лучам
солнца, восторженно затрубила.
— Чтоб ей помереть молодой! — вскричал
городской голова.— Это лучшее дерево моего
сада!
Он наклонился, желая поднять кусок але-
бастра, отколовшегося от облицовки водое-
ма. Но домоправитель опередил его, подхва-
тил этот обломок и услужливо подал город-
скому голове.
— Бездельник! — заорал на него город-
ской голова.— Ты только и знаешь, что себе
брюхо набивать, а за садом вовсе ие при-
сматриваешь! Хозяйское добро — тебе зло!
Он размахнулся обломком алебастра и за-
пустил его в голову слонихи.
Ситора прижала уши, погрузила хобот в
воду и затем, взметнув им, стремительно вы-
плеснула струю. Вода обрушилась на город-
ского голову, сбив с него каракулевую шап-
ку.
Все отпрянули назад, кроме городского
головы, который застыл на месте намогиль-
ным камнем. По его чесучовому халату рас-
плылись рыжие разводы ила.
— В полицию! В полицию! — завопил он
наконец, придя в себя.— Где Джан Мамад?
Домоправитель, подобрав с земли шапку
господина и наспех вытирая рукавом кара-
куль, подскочил к нему.
— Чтоб тебе помереть в расцвете сил! —
продолжал кричать городской голова.— Где
ее поводырь, я спрашиваю?
Домоправитель кинулся по аллее.
— Погоди! — остановил его городской го-
лова.— Пусть он сначала выведет эту скоти-
ну из сада, пока она другие деревья не пова-
лила!
Однако городской голова не послал в по-
лицию Джан Мамада, так как опасался
оставить слониху без присмотра: ведь если
бы ей захотелось вернуться назад в город,
никто не мог бы ее остановить.
В тот же день он приказал Джан Мамаду
убираться из Кабула вместе со слонихой.
Он отправил его на север, через перевалы
Гиндукуша, на реку Кундуз, с письмом к та-
мошнему уездному начальнику.
Городской голова полагал, что слониха
сможет приносить доход, если будет перетас-
кивать через реку паром с купеческими то-
варами. К тому же и кормежка ее будет да-
ровая, так как берега этой реки заросли ве-
ковыми чащами камыша.
* * *
Река Кундуз всегда всклокочена и посто-
янно несет рыжую воду, как будто смывает
с себя грязь и никак не может ее смыть. Осо-
бенно же она бывает грйзна во время ливней
в горах. Тогда она мчится стремительно и
бурливо и часто выходит из берегов.
Однажды в такую пору к реке подошел
вьючный обоз каттаганского купца. Купец
вез тюки шерсти и торопил Джан Мамада с
переправой.
— Повремените,— сказал ему Джан Ма-
мад, глядя на дальние горы, над которыми
надувшимися серо-мглистыми парусами рас-
простерлись тучи.— Недавно прошел ливень.
Пусть вода схлынет. Тогда и слонихе будет
легче.
— Вот тут мы с тобой и не сойдемся,—
возразил купец.— Тебе скотину жаль, а
мне — мой товар. Сегодня одна цена на
шерсть, завтра другая. И мне неохота тер-
петь убыток из-за твоей жалостливости. На
слонах земля вон держится, а что до воды,
то она им легче пуха. А не веришь, так пой-
дем к уездному начальнику: он тебе разъяс-
нит.
Но Джан Мамаду не хотелось идти к уезд-
ному начальнику. Один раз тот уже учил его,
что, когда от купца получают подарок, то с
таким купцом следует быть обходительным.
Джан Мамад не совсем понимал, почему
от него требуется обхождение, если подарок
получает уездный начальник, но палка,
пушенная в дело для подкрепления урока,
отбила у него охоту когда-либо попадаться
на глаза уездному начальнику.
— Веревки на пароме слабы,— мрачно
сказал Джан .Мамад.— Лучше бы это разъ-
яснили уездному начальнику. Веревки шер-
стяные и старые — не выдержат.
368
— Если будет угодно богу,— сказал ку-
пец,— веревки и тебя выдержат, когда ты
будешь болтаться в петле.
По приказанию купца, погонщики карава-
на понесли на своих спинах тюки шерсти к
спокойной заводи, где стоял паром. Низко
пригибаясь под тяжестью ноши, они осто-
рожно ступали по воде, чтобы не поранить
босые ноги о коряги и подводные пеньки ка-
мыша.
Они укладывали тюки на дощатый настил
парома, под которым хлюпали надутые воз-
духом бурдюки из воловьих шкур. Когда
первые тюки купеческого обоза были на-
гружены на паром, Джан Мамад крикнул в
камышовые заросли, где паслась слониха:
— Ситора, сюда!
Тотчас же послышался шорох, как будто
внезапно поднявшийся легкий ветер про-
шелся по верхушке камышовой чаши. Сло-
ниха вышла на берег и, не дожидаясь, когда
Джан Мамад даст ей за это положенную на-
граду, сама засунула хобот в его карман и
вынула оттуда кусочек сахару.
Джан Мамад запряг ее в паром. Веревоч-
ные полуистлевшие постромки, никогда не
просыхавшие от воды, и плетеный тростнико-
вый хомут составляли всю упряжь слонихи.
Джан Мамад проверил перевязку бурдю-
ков, взобрался на задний тюк шерсти и стал
выводить паром из заводи. Он отталкивался
шестом, помогая слонихе, вязнувшей в топ-
ком иле, обходить камышовые плавни.
— Смотри,— крикнул ему вдогонку ку-
пец,— если подмочишь хоть один тюк, от-
ветишь за убыток потрохами твоего деда и
прадеда!
Выйдя на речной простор, слониха сама
взяла направление к противоположному бе-
регу. Она пошла против течения, срезая его
под острым углом. На середине реки кло-
кочущие потоки с гребнями рыжеватой пе-
ны подступили к ее голове. Слониха высоко
задрала хобот и продолжала погружаться в
воду. Потеряв дно, она поплыла.
Джан Мамад не видел, как оборвалась
одна постромка. Он только почувствовал
сильный рывок, когда паром занесло и тот-
час же накренило на левый бок. Джан Ма-
мад быстро перебрался с одного тюка на
другой, чтобы не скатиться в реку и выров-
нять паром. Волны беспорядочно толклись
между воловьими бурдюками и звонко уда-
ряли в них, как в туго натянутые барабаны.
Слониха продолжала плыть против течения.
Джан Мамад не отрывал взгляда от вто-
рой уцелевшей постромки, натянувшейся
под напором воды так, будто слониха тащи-
ла за собой батарею тяжелых пушек. И он
заметил, что на второй постромке стали
расходиться в двух местах шерстяные волок-
на.
«Только бы осилить главное течение,— ду-
мал Джан Мамад,— а там сразу будет по-
легче. До берега еше останется шагов двести,
но течение уже не будет так тянуть и, в слу-
24. Мир приключений.
369
Джзн Мамад стал шестом направлять
слониху вправо, чтобы круто выйти из глав-
ного потока с бурлящими водоворотами.
Слониху продолжало сносить вместе с паро-
мом.
— Ну же, Ситора, скорей, скорей! — то-
ропил он ее.— Иначе мы потопим тюки! А
ты знаешь, что тогда сделает со мной уезд-
ный начальник?!
В тот миг, когда Джан Мамаду показа-
лось, что Ситора уже вытянула паром из
главного течения, лопнула вторая постром-
ка, и паром, будто оттолкнувшись от слони-
хи, стал быстро удаляться от нее.
Его завертело водоворотами и накреняло
в разные стороны. Тюки стали толкать друг
друга, словно затеяли игру — кто кого рань-
ше столкнет в реку.
Джан Мамад попробовал править шестом,
чтобы вырваться из потока, но шест, как
спичку, выбрасывало н:а поверхность воды.
— Ситора, назад! Ситора! — закричал
Джан Мамад.
Слониха тем временем уже нащупала дно
и пробиралась к берегу.
— Назад, назад, Ситора! — продолжал
звать ее Джан Мамад.
Он перебирался с тюка на тюк, чтобы вы-
равнивать паром. Это было все, что он мог
теперь делать для спасения купеческого то-
вара. Но тюки не унимались. Они так разы-
грались, что теперь уже раскачивали мчав-
шийся паром, как ярмарочные качели.
Ситора, услыхав зов Джан Мамада, снова
повернула к середине реки. Ее подхватило
потоком и понесло вниз, вслед за паромом.
Там, где река изгибалась, выступала каме-
нистая отмель. Паром несло на нее.
У Джан Мамада возникла надежда:
«Если паром налетит на отмель и его
опрокинет, то тюки шерсти задержатся на
мелководье и течением ш? будет прижимать
к камням. А тогда с помощью Ситоры их
удастся вытащить на отмель. Конечно, если
самому уцелеть при этом».
Джан Мамад оглянулся и увидел плыву-
щую слониху. Ситора гребла в потоке всеми
четырьмя ногами и поэтому заметно догоня-
ла паром.
— Скорей, Ситора! Скорей! — кричал
Джан Мамад.
На повороте реки течение ослабело, и
Джан Мамаду удалось воткнуть шест в воду.
Зажимая его босой ногой между двумя до-
щатыми выступами парома, он изо всех сил
стал рулить на отмель.
Вблизи отмели паром швырнуло на под-
водные камни, и бурдюки запрыгали по ним
упругими мячами. Паром подбрасывало,
точно повозку на ухабах. Но вот его занесло
на торчавший из воды камень, вокруг кото-,
рого пенился буран. Паром запрокинуло на-,
бок и стремительно повернуло на камни, как
колесо на оси. Тюки шерсти, будто схватив-
шись друг за друга, ринулись в воду. Падая
вместе с тюками, Джан Мамад старался
отпрыгнуть подальше: он боялся очутиться
под ними. Конечно, он мог еще расшибить-
ся о камни, но тогда это не пришло ему в
голову.
Джан Мамад попал в яму между камнями.
Он коснулся ногами дна, но всплыть не смог.
Его держал водоворот. В тот миг, когда он
должен был захлебнуться, ему почудилось,
что толстая водяная змея схватила его за
горло. В ушах у него клокотало и звенело,
перед зажмуренными глазами словно повис
кумачовый халат. Он еше сознавал, что, если
сделает попытку вздохнуть, в горло хлынет
вода, и все же он должен был вздохнуть.
Он открыл рот, но вместо воды хлебнул
струю воздуха — свежего воздуха!
Водяная змея стала сползать с его шеи.
Джан Мамад открыл глаза и увидел себя
сидящим на голове слонихи.
Ситора держала хобот перед ним в ожи-
дании сахара. Здесь вода доходила ей чуть
выше боков, и она твердо стояла на камени-
стом дне. Поток, разбивавшийся о каменную
гряду, терял здесь силу и, обтекая бока сло-
нихи, пенился не более, чем вода в ороси-
тельной канаве.
— Ситора, ох, Ситора! — тихо произнес
Джан Мамад, пересаживаясь с головы сло-
нихи на ее шею и поглаживая размягчен-
ные водой, порозовевшие складки ее хобо-
та. — Дорого мне приходится платить тебе
за свою жизнь!
Он вынул из кармана два куска промок-
шего и подтаявшего сахара и взвесил их на
ладони. Выбрав кусок побольше, он сунул
его в хобот слонихи.
Потом поглядел на отмель. Тюки шерсти,
как он и полагал, застряли между камнями,
прижатые течением к отмели. Некоторые из
них, подмываемые водой, шевелились.
Джан Мамад пересчитал глазами тюки.
Одного не хватало.
— Ситора, — сказал он испуганно, —
нужно найти этот тюк... — Он стал огляды-
ваться по сторонам. — Ты знаешь, что со
мной сделает уездный начальник, если мы
не выловим его?! Скорей же, Ситора!
Но слониха повернулась к отмели задом и
пошла прямо на берег.
Джан Мамад вытащил из-за пазухи пла-
ток, выжал из него воду и потом завернул в
него последний промокший кусок сахару.
— Ситора!-у просительно сказал он, ста-
раясь ногой повернуть ее назад. — Сделай
милость, обойдем вокруг отмели.
Однако слониха, ударяя себя хвостом по
бедрам, упрямо продолжала идти к берегу,
как будто хотела сказать: «Я спасла тебя из
воды, а теперь нужно поскорей спасти от
купца и уездного начальника».
Она поднялась на крутой пустынный бе-
рег, и перед ней открылась широкая пыль-
ная равнина, поросшая пепельно-жесткой
травой и колючками. Вдали паслось боль-
шое стадо степных антилоп.
Слониха закинула хобот на лоб и пронзи-
тельно затрубила, словно приветствовала их.
* * *
Джан Мамад с трудом преодолел высокий
перевал, где слониха скользила по сне-
гу, превратившемуся на солнце в ледяную-
кору.
Теперь он спускался с очень крутого скло-
на по тропе, петлявшей среди крупной ка-
менной осыпи.
Далеко внизу виднелась сдавленная гора-
24*
371
ми долина, а за узким пенистым потоком на
вершине холма был едва приметен караван-
сарай с зубчатыми стенами и круглыми баш-
нями по четырем углам.
Слониха медленно спускалась по тропе,
ошупывая хоботом каждый камень и ставя
передние ноги на наиболее надежные из
них. Задними ногами она осторожно задер-
живала стремительность спуска, из-под них
сыпались камни и с грохотом безудержно ка-
тились вниз.
Джан Мамад сидел на шее слонихи, подо-
стлав под себя коврик. У него ломило все те-
ло и горела спина, на которой еше не зажили
рубцы. Один из них гноился, и к нему при-
липала рубаха.
Всего было тридцать девять ударов роз-
гами. Но он сосчитал только до тридцать
пятого. Он не помнил, как его принесли на
носилках со двора уездного начальника в
камышовый шалаш на берегу реки. Там он
отлеживался недели две.
Его кормили случайные путники. Они при-
ходили к переправе и, не находя парома, ухо-
дили вниз по реке, где на расстоянии двух-
дневного перехода отыскивали среди отмелей
брод.
Слониха, предоставленная самой себе, це-
лыми днями паслась в камышах, а по вече-
рам приходила на водопой и оставалась но-
чевать возле Джан Мамада. Она каждый
раз просовывала в шалаш хобот, чтобы удо-
стовериться: там ли он.
И Джан Мамаду было приятно, когда она
после водопоя касалась влажным и прохлад-
ным хоботом его разгоряченного лба. Спала
слониха на песке у самого шалаша.
Силы позволяли Джан Мамаду держаться
за веревку, привязанную к вьючному седлу
слонихи, однако спускаться пешком по та-
кой круче ему было невмоготу.
— Ты потише, Ситора! — просил он сло-
ниху, когда ее заносило на осыпавшихся
камнях.— Худо мне, Ситора. Ох, как худо!
Конечно, и тебе нелегко. Но вот уже виден
караван-сарай. Там я тебя покормлю, и мы
отдохнем. А потом снова в путь. Нельзя нам
в каждом караван-сарае останавливаться на
ночевку: не хватит денег прокормить тебя до
Кабула.
Джан Мамад пошупал у себя за пазухой
тряпичный кошелек, чтобы еше раз прове-
рить, цел ли он. В кошельке хранились мел-
кие монеты, полученные от купцов за разные
услуги.
Уездный начальник не заплатил ему жа-
лованья. Он написал в Кабул городскому го-
лове, что весь доход от парома вместе с жа-
лованьем Джан Мамада пошел на покрытие
убытка купцу, у которого тюки шерсти, по
ниспосланной милости божьей, задержались
возле каменной отмели, но сильно подмокли,
потому что пролежали в воде, пока не схлы-
нуло наводнение.
Уездный начальник извинялся еше перед
городским головой в выражениях теплоты и
сердечности, не подрывавших, однако, и его
служебного положения, за то, что должен
был отказаться от слона и вернуться к ло-
шадиной тяге. Он объяснял это тем, что слон
неповоротлив и требует больших расходов на
веревки, которые быстро истлевают в воде.
Что же до лошади, то хотя она и может тя-
нуть значительно меньше поклажи, но зато
не нуждается в веревках, так как лошадь
привязывают к парому ее же собственным
хвостом и еше ни разу не было случая, что-
бы у нее отрывался хвост.
Спустившись в долину, слониха, по обык-
новению, перешла вброд мелкий, но быстро
мчавшийся поток, так как не доверяла ни
одному мостику, встречавшемуся ей на пути.
Она поднялась на холм и сама остановилась
372
у ворот караван-сарая. Хотя ворота и были
достаточно высоки, но она могла пройти
только без седока. Не дожидаясь приказа-
ния Джан Мамада, она легла перед ворота-
ми. Обычно, когда ему нужно было спус-
каться на землю, он легко спрыгивал с ее
шеи, несмотря на свои годы. Но сейчас
Джан Мамад осторожно спустился сначала
на ее правое колено, как на ступеньку, и,
прежде чем стать на землю, снял со слонихи
коврик, переметную суму с пожитками и
вьючное седло.
— Добрый хозяин,— обратился Джан Ма-
мад к содержателю караван-сарая, когда
ввел Ситору во двор,— пшеничной соломы
для божьей твари, а мне чаю и лепешку!
Содержатель караван-сарая, худощавый, с
жидкой бороденкой, отозвался не сразу Он
затянул туже грязную чалму и нехотя под-
нялся с циновки, на которой лежал.
— Соломы нет,— сказал он.— Послед-
нюю верблюдам скормил.
Он показал на верблюдов, стоявших и
лежавших во дворе. Это был единственный
караван, остановившийся у него.
— Но если дашь денег вперед,— продол-
жал содержатель караван-сарая,— я поеду
за соломой в селение. Тут неподалеку.
Джан Мамад отсчитал ему несколько ме-
дяков.
— Эй, бача! — позвал содержатель кара-
ван-сарая мальчика, который стоял возле
о
слонихи, не отрывая от нее глаз.— Чем смо-
треть на слона, лучше посматривай на само-
вар. Скоро закипит.
Он оседлал старую, облезлую ослицу, по-
нуро стоявшую у пустой кормушки, и вы-
ехал со двора.
Джан Мамад привязал слониху на цепь
к одному из кольев, тянувшихся вдоль высо-
кой стены, и прилег на глинобитный настил,
покрытый циновками. Там в полуденный
зной спали погонщики верблюдов. Джан Ма-
мад неподвижно лежал на боку, пока маль-
чик не подал ему чаю.
Содержатель караван-сарая пригнал назад
ослицу, навьюченную соломой. Куль соломы,
покачивавшийся поперек ее вьючного седла,
был раза в три больше ее самой.
Джан Мамад помог хозяину вытряхнуть
перед слонихой полкуля соломы.
От соломы пахло затхлостью и прелью, но
голодная слониха стала жадно загребать ее
хоботом. Подошел рослый верблюд и протя-
нул к ее корму шею, на которой болталась
пустая торба из-под джугары. Слониха тря-
хнула головой и нанесла ему хоботом удар
по шее снизу. Верблюд отпрянул и стал
злобно переминаться с ноги на ногу. Он дол-
го фыркал, разбрызгивая пе-
ну, и не мог успокоиться.
И тут к вороху соломы
осторожно направилась ос-
лица. Ноздри у нее были над-
резаны для облегчения дыха-
ния, как у всех ослов, пере-
возящих вьюки по горным
дорогам. Она широко разду-
вала их, вдыхая запах пре-
лой соломы.
— Хозяин,— сказал Джан
Мамад содержателю кара-
ван-сарая,— привяжи-ка по-
скорей свою ослицу к кор-
мушке.
— А что у тебя убудет, если ослица и пе-
рехватит горсть твоей соломы? — отозвался
содержатель караван-сарая, подкладывав-
ший в самовар маленькие чурки.
— У меня ничего не убудет, а вот у тебя
убудет ослица: кусков не соберешь...
Джан Мамад кинулся к ослице, чтобы ос-
тановить ее, но не успел... Ослица подошла к
вороху соломы и опустила в него морду.
Слониха помотала головой, готовясь к раз-
машистому удару, но в следующее мгнове-
ние передумала и осторожно дотронулась хо-
ботом до головы ослицы. Она обнюхала ее
уши, потом спину и хвост. Оставшись, види-
мо, довольной новым знакомством, слониха
запустила хобот в солому, как бы пригла-
шая гостью к еде.
Джан Мамад, схвативший было ослицу за
шею, чтобы отташить в сторону, оторопел,
увидев столь радушный жест голодной сло-
нихи, и оставил ослицу есть солому.
«Вот еше что взбрело в голову этому не-
веже! — подумал он, оглянувшись на содер-
жателя караван-сарая.— Жаль мне, что ли,
соломы ослице? Пусть угощает ее Ситора.
Скучно ведь ей одной в дороге».
Ослица насытилась задолго до того, как
Ситора прикончила ворох соломы. Она сна-
чала почесала свой полуоблезший бок о пе-
реднюю ногу слонихи, как о корявый столб,
а затем стала дремать возле нее, поджимая
по очереди задние ноги с опухшими голе-
нями.
Ситора после еды стала собирать остатки
соломы вместе с землей и закидывать себе
на спину. Потом она ощу-
пала хоботом спину осли-
цы и тоже стала обсыпать
ее соломой, как это дела-
ла бы со своим слоненком.
— Ну, старуха, теперь
в путь,— сказал Джан
Мамад, подходя к сло-
нихе.
Он положил ее, смел
метлой со спины соломен-
ную труху, потом навью-
чил на слониху свои по-
житки и оставшиеся пол-
куля соломы.
Но когда Джан Мамад
повел Ситору к воротам.
она сделала несколько шагов и остановилась.
Медленно повернувшись, она подошла к ос-
лице и обхватила ее хоботом за шею, как бы
не желая с ней расставаться.
— Полно тебе, старуха,— сказал Джан
Мамад, возвращаясь к слонихе.— И чего ты
нашла хорошего в этой облезшей твари?
Он почесал ее за ухом. Но слониха даже
не оттопырила его, как делала это обычно,
выражая свое удовольствие. Тогда он поче-
сал ей язык, но и это не помогло.
— Эй, хозяин! — кликнул Джан Мамад
содержателя караван-сарая.— Выведи-ка за
ворота свою живую падаль! А то, видишь,
слониха так подружилась с ней, что не пой-
дет со двора, и тебе придется обеих взять
на содержание. Из одной пустой кормушки
будешь кормить ослицу, а из другой порож-
ней — слониху.
Содержатель караван-сарая приказал
мальчику вывести со двора ослицу, и сло-
ниха тотчас же вышла за ней следом.
— Ну, Ситора, теперь надо торопиться,
чтобы засветло добраться до ночлега,— ска-
зал Джан Мамад.— И, пожалуйста, оставь
свои прихоти. Очень прошу оставить их.
Джан Мамад не стал садиться на слониху.
Он хотел сначала напоить' ее в речке, пре-
жде чем пуститься в путь. Он взял Ситору
под хобот, намереваясь спуститься с холма
по крутой тропе. Но слониха не двигалась с
места и не поддавалась его уговорам.
Тогда Джан Мамад вынул из кармана
платок, в котором был завернут последний
кусокгсахару, промокший когда-то в реке.
Джан Мамад сунул этот сахар слонихе в
хобот:
— Теперь ты пойдешь со мной, Ситора.
Я знаю, ты пойдешь со мной... Дорого же ты
обходишься мне, Ситора!
Слониха взяла сахар, попятилась назад и
сделала приседание. И Джан Мамаду пока-
залось, что она сделала приседание ослице.
Но когда Ситора подошла к ней и помахала
над ее головой хоботом, у Джан Мамада уже
не оставалось сомнения на этот счет.
Слониха бросила перед мордой ослицы
полученный кусок сахару. Да, Джан Мамад
видел, как кусок сахару — самое любимое
лакомство слонихи — лежал на земле и к не-
му тянулась ослица, сопя ноздрями! Ослица
подхватила сахар волосатыми, дряблыми гу-
бами и стала грызть его, обнажая пожелтев-
шие от старости зубы.
Джан Мамад поднял валявшуюся на зем-
ле суковатую ветвь арчи и замахнулся над
спиной ослицы. Ветвь разрезала воздух, и
Джан Мамаду вспомнился свист розги над
его собственной спиной. Он даже почувст-
вовал, как на спине заныл гноившийся ру-
бец.
— Дяденька, дяденька, не бейте ее! — за-
кричал мальчик, выбежавший из караван-са-
рая.— Она не виновата, дяденька! Она со-
всем не виновата!
Джан Мамад отбросил ветвь арчи и креп-
ко выругался.
Ослица, привыкшая к тому, что если над
ней заносят палку, то она непременно опус-
кается на ее ребра, шарахнулась назад и бы-
стро засеменила во двор.
— Заприте за ней ворота! Заприте воро-
та! — закричал Джан Мамад содержателю
караван-сарая, который, стоя у порога, от
души смеялся над приседанием слонихи.
Как только ослица забежала во двор, со-
держатель караван-сарая вместе с мальчи-
ком поспешно закрыл тяжелые деревянные
створы ворот, обитые коваными железными
полосами. Через оставшуюся шель видно бы-
ло, как хозяин накинул на крюк железную
цепь.
Слониха не сразу повернула назад. Она
подобрала с земли суковатую ветвь и ею по-
чесала себе под брюхом. Неторопливо по-
дойдя к воротам, она сначала ошупала их
хоботом, а потом приладилась к ним лбом.
Ворота затрещали, цепь с визгом натяну-
лась и обломила крюк. Раздвигая створы
своим телом, Ситора вошла во двор.
Содержатель караван-сарая спрятался за
кипящим самоваром. Джан Мамад привязал
слониху к двум кольям и потребовал, чтобы
мальчик отвел ослицу к дальней кормушке.
Джан Мамад надеялся, что если Ситора
переспит ночь в отдалении от ослицы, то на-
утро у нее могут остыть непомерно горячие
чувства к новой подруге. Весь день он был
мрачен, а вечером, когда в горном небе вы-
сыпали звезды, крупные, как горох, он лег на
походную кровать и закурил банг.
Погонщики, бранясь между собой из-за
каждого лишнего фунта поклажи, навьючи-
ли верблюдов и с наступлением ночной про-
хлады ушли из караван-сарая. Наступила
тишина, и только долго еще не смолкал уда-
лявшийся перезвон верблюжьих колоколь-
цев по кабульской дороге.
— Ох, Ситора,— заговорил Джан Мамад
после третьей затяжки,— мы бы сейчас тоже
с тобой шли в Кабул, если бы ты подружи-
лась с верблюдом, а не с этой зловонной по-
таскухой! И какую красоту нашла в ней?
Репу за гранат приняла!—Он залился от-
рывистым, хриплым смехом.— Ходишь за
ней, как собака за костью, а дружбу со
мной высморкала из хобота. Да, больше
тридцати лет вместе... и вдруг так сразу...
Наступило молчание.
— Но ты пойдешь со мной, Ситора! —
снова заговорил Джан Мамад, затягиваясь
дымом банга.— Хоть ты и большая и силь-
ная, а пойдешь за мной, потому что человек
сильнее тебя. Вот возьми, к примеру, у нас,
в горах, Рауф-бая. Он и богат и силен.
А сильный человек все может сделать. Рауф-
бай дом у меня отнял. Некуда было жену
привести...
Джан Мамад прислушался к звучавшему
издалека перезвону колокольцев и протяжно
запел:
Эй, караванщик, не спеши!
Возьми с собой мой стон души!..
Потом он начал что-то бормотать, пока не
уснул.
Его разбудил полуночный ослиный рев.
Ослица ревела так сипло, будто вместе с ним
накурилась банга.
Ситора приподняла хобот и затрубила ей
в ответ. И хобот слонихи показался в тот
миг Джан Мамаду длинным и красиво изо-
гнутым, как лебединая шея. Свесив руку с
376
кровати, он нащупал возле себя комок глины
и запустил его в ослицу.
— Замолчи! — проворчал он, осторожно
повернувшись с боку на бок.
На спине он лежать не мог, потому что
ныли не зажившие еще рубцы.
Рано утром в караван-сарай пришел
вьючный обоз. Лошадей было немного, но
двор сразу наполнился бренчаньем бубенцов.
Погоншики едва принялись развьючивать
лошадей, как содержатель караван-сарая
растолкал спавшего на циновке мальчика и
приказал ему седлать ослицу и ехать по дро-
ва. Он полагал, что погонщики закажут се-
бе самовар на весь день.
Несмотря на утренний холод в горах,
мальчик вышел во двор босой, в одной домо-
тканой миткалевой рубахе и штанах.
Джан Мамад проворно поднялся и спутал
цепями две передние ноги слонихи. Потом
высыпал перед ней ворох соломы. У одного
из погонщиков он выпросил за деньги немно-
го свежего клевера. Пока Джан Мамад под-
брасывал слонихе в солому нарезанный кле-
вер, мальчик увел ослицу со двора, и содер-
жатель караван-сарая поспешно прикрыл за
ними ворота.
Ситора сначала настораживала уши, но
вскоре целиком занялась клевером, который
ей не часто доводилось есть. Пока она рас-
швыривала солому, выбирая из нее свежую
траву, Джан Мамад наспех уложил свои по-
житки и кое-как навьючил их на слониху.
— Ну, хозяин, теперь время нам ухо-
дить,— сказал Джан Мамад содержателю
караван-сарая.
Тот пожал плечами:
— Никогда больше не буду пускать к себе
постояльцев со слонами. После хлопот с ни-
ми не оберешься.
— Прощай, хозяин!
— Прощай! А за поломанный крюк бу-
дешь платить? — спросил содержатель кара-
ван-сарая.
— Сколько?
— Одну тенгу. Кузнецу новый крюк при-
дется заказывать.
— Побойся бога и страшного суда!..
— Ладно,— махнул рукой содержатель
караван-сарая,— с розы — благоуханье, с
медведя — шерсти клок. Плати пятнадцать
пайс.
Джан Мамад расплатился с ним. Содер-
жатель караван-сарая отворил ворота.
— Не ходи той дорогой,— сказал он ему,
показывая на тропу, ведшую под горку к
речке.— Там ослица проходила.
Джан Мамад повел со двора слониху, и
она послушно пошла за ним. Он свернул за
угловую башню и напоил слониху из проте-
кавшего там родника. Потом спустился с
холма на кабульскую дорогу.
Ситора продолжала идти послушно. Она
только обнюхивала дорогу, быть может, бо-
лее тщательно, чем обычно.
Там, где дорога была размыта вешними
потоками, слониха остановилась, обнюхала
след от пересохшей лужи и свернула в про-
точину, усыпанную галечником. Проточина
извивалась по крутому склону, поросшему
фисташковыми деревьями и арчой.
Джан Мамад, шедший пешком и отстав-
ший от слонихи, едва успевал подниматься
за ней по склону, спотыкаясь на каменных
завалах.
Ситора остановилась у корявой арчи и
затрубила, как трубят слонихи, призываю-
щие к себе детеныша.
Джан Мамад с трудом выбрался из про-
точины и увидел в тени одинокой арчи осли-
цу, стоявшую возле вязанки дров. Он так
растерялся, что даже не мог подобрать бран-
ные слова.
Через некоторое время из арчовой зарос-
ли показался мальчик. Он нес на спине еще
одну вязанку дров.
Увидя слониху, почесывавшую спину осли-
цы, он растерялся не меньше Джан Ма-
мада. Оба они не проронили ни слова.
Мальчик навьючил на ослицу дрова и,
взвалив себе на спину одну вязанку, мол-
ча погнал ослицу вниз по склону.
— Постой,— хмуро остановил его Джан
Мамад.— Почему тащишь дрова на себе, а
не на этой падали? Чтоб сгорела она от
стыда!
Мальчик, согнувшийся под тяжелой но-
шей, обернулся к Джан Мамаду.
— Если привезу мало дров, хозяин будет
меня бить,— ответил он.— А на нее больше
навьючить нельзя.— Он показал на распух-
шие ноги ослицы.— Она старая и больная.
— Так ты жалеешь ее?
— Жалею.
— А тебя кто пожалеет? — спросил Джан
Мамад.
— Бабушка.
— А еше кто-нибудь есть у тебя?
— Никого.
377
— Кто же кормит тебя?
— Хозяин.
— А бабушку?
— Я-
Мальчик окриком погнал дальше' ослицу,
объедавшую кустик высохшей травы.
— Постой,— снова остановил его Джан
Мамад.— Дружба хороша, когда друзья вы-
ручают друг друга. Разгрузи-ка ослицу.
Пусть ее подруга дрова подвезет. Да нару-
би еще дров. Может, хозяин тебе лишнюю
лепешку даст за это.
— Не даст,— сказал мальчик, сбрасывая
со спины вязанку дров.— Он никогда не
дает больше одной лепешки.
— Как же ты кормишь бабушку?
— А я отношу лепешку домой, и мы вме-
сте едим. Только я ломаю ее пополам и сра-
зу отдаю половину бабушке. А то если нало-
мать лепешку на ломти и не поделить, так
я могу и больше съесть. Ведь я ем быстро,
а она медленно. Она каждый ломоть разма-
чивает в кипятке.— Мальчик усмехнулся.—
Даже смотреть противно.
— Дай-ка сюда топор...— сказал Джан
Мамад и стал подниматься к арчовой за-
росли.
Содержатель караван-сарая нисколько не
удивился, когда увидел в воротах вернув-
шегося Джан Мамада.
— Я знал, что ты недалеко уйдешь,—
сказал он ему.— Ослиные следы быстро не
выветриваются. Вот заячьи — другое дело.
Да, с таким постояльцем, как ты, хлопот не
оберешься.
Он сидел у кипевшего самовара и зава-
ривал чай погонщикам лошадей.
— Заварить и тебе чаю? — спросил он.
— Дай лучше мальчишке лишнюю лепеш-
ку. Мы тебе дров привезли на целую неде-
лю,— ответил Джан Мамад.
Он положил слониху и стал разгружать
дрова. Ему помогал мальчик.
Еше двое суток Джан Мамад провел в
караван-сарае и двое суток курил банг.
На четвертые сутки он проснулся рано,
подсчитал деньги и понял, что на кормежку
слонихи до Кабула их уже не хватит. Де-
ло, конечно, можно еще поправить, если он
будет делить свою лепешку на два дня, как
делит ее мальчик. Но, так или иначе, ему
нельзя долее оставаться здесь.
378
Джан Мамад поднялся с походной крова-
ти, снял коврик, сложил его и пошел к со-
держателю караван-сарая. Несмотря на ран-
ний час, он застал его вытряхивающим зо-
лу из опрокинутого самовара. Мальчик
работал вместе с ним, сгребая золу в пу-
стую жаровню.
— Доброе утро доброму человеку! — при-
ветствовал Джан Мамад содержателя кара-
ван-сарая.
— Не наскучило еще тебе у меня? —
спросил тот.
Джан Мамад промолчал.
Мальчик поднял жаровню и понес золу на
свалку.
— Хозяин,— начал Джан Мамад,— когда
гонишь овцу на базар, думаешь, что на вы-
рученные деньги построишь себе новую ов-
чарню. А мясник даст за овцу столько, что
и курятника не починишь.
— Это ты к чему? — настороженно спро-
сил содержатель караван-сарая.
— Я и не рад, что у тебя остановился,—>
продолжал Джан Мамад.— Сам видишь, до-
рога моя так сузилась над пропастью, что
дальше никак не пройдешь.— Он глубоко
вздохнул.— Послушай, хозяин, продай мне
твою старую ослицу.
— Старую? — переспросил содержатель
караван-сарая.— А ты что, уже и годы ее
сосчитал?
— Нет, годы ослицы сосчитать трудно.
Еше трудней, чем твои по твоей жидкой бо-
роде... Только вижу, что старая.
— Ну, хотя бы и старая. Да ведь мне без
нее не обойтись.
— Другого осла купишь. Молодого и силь-
ного.
— Теперь ослы вздорожали,— сказал со-
держатель караван-сарая.— Да и ослица еще
не старая. Она только больная.
— Вот про то я и говорю: она слабая и
больная.
— Ну, а больную — грех продавать,—
сказал содержатель караван-сарая.— День-
ги возьмешь, а она у тебя в дороге падет.
Ты с нее даже и подков не снимешь: уже год
не подкована — ноги у нее опухают.
— Да ведь у меня другого пути нет! —
настаивал Джан Мамад.— Я за нее тебе це-
ну дам.
— Сколько? — спросил содержатель кара-
ваи-сарая, ставя на место облегченный от зо-
лы самовар.
— Денег у меня нет,— сказал Джан Ма-
мад.— Возьми вот этот ковер.— Он бросил
свой коврик на циновку.— Будешь на нем
почетных гостей усаживать.
— А откуда этим гостям взяться?! — рас-
сердился содержатель караван-сарая. Он
присел на корточки и стал ощупывать ла-
донью ковер.— Дорога-то глухая. На этот
ковер только блох собирать со всего двора.
— Тогда продашь его на базаре и купишь
осла.
Содержатель караван-сарая поплевал се-
бе на пальцы и принялся растирать ворс
коврика.
379
— Сколько за него просишь? — спросил
он, что-то обдумывая.
— Что лишнее дадут, возместишь маль-
чишке лепешками, а за меня помолишься,—
угрюмо ответил Джан Мамад.
Содержатель караван-сарая поднялся.
— Бог на небе един, и слово мое еди-
но, — решительно сказал он и, воздев руки,
провел затем ладонями по своей жидкой бо-
роде.
Джан Мамад кинул прощальный взгляд
на коврик и стал собираться в путь.
Содержатель караван-сарая приподнял
крышку сундука, где хранились лепешки, вы-
тащил из него на ощупь зачерствевшую и
позвал мальчика.
— Это тебе за дрова,— сказал он, пода-
вая ему лепешку.
Мальчик поспешно спрятал ее себе под ру-
баху.
— Ты уже засыпал солому в ослиную кор-
мушку? — спросил у него содержатель ка-
раван-сарая.
— Только что,— ответил мальчик.
— Гони прочь ослицу от кормушки. Те-
перь пусть ее кормит постоялец.
Мальчик подвел ослицу к Джан Мамаду.
— Дяденька,— спросил он,— вы купи-
ли ее?
— Купил...— проронил Джан Мамад. Он
веревками закреплял поклажу на вьючном
седле слонихи.
Мальчик достал из-за пазухи подаренную
ему лепешку, отломил половину и накрошил
ее себе в подол рубахи. Потом поднес подол
к морде ослицы, как торбу. Пока ослица
подбирала хлебное крошево, он пугливо
оглядывался в сторону хозяина.
Джан Мамад, закончив сборы, торопливо
привязал к шее ослицы веревку и повел осли-
цу со двора.
Слониха пошла за ней, положив хобот на
ее круп, как слепец, доверчиво кладущий ру-
ку на плечо поводыря.
Мальчик хотел выбежать за ворота, но
его окликнул хозяин.
* * *
Городской голова не обрадовался возвра-
щению в Кабул слонихи. Виновником слу-
чившегося он считал Джан Мамада, и это
его роднило во взглядах с уездным началь-
ником. Однако между ним и уездным на-
чальником наметились и расхождения, ка-
савшиеся размера причиненных купцу убыт-
ков от порчи шерсти. Городскому голове
казалось, что одного жалованья Джан Ма-
мада было бы достаточно для возмещения
всех убытков, и он послал уездному началь-
нику письмо с быстротой, значительно опе-
режавшей те письма, которые он посылал
в ответ на заявления просителей. Он требо-
вал от уездного начальника возврашения
всего дохода, полученного от парома со сло-
новьей тягой, хотя и знал заранее, что вме-
сто денег ему будет прислана длинная опись
понесенных купцом убытков, заверенная пе-
чатью местного судьи.
В свою загородную усадьбу городской го-
лова больше не пустил слониху. Он выбрал
для нее место за колючей проволокой не-
когда укрепленного лагеря, где еше сохра-
нились остатки гарнизонной конюшни с мас-
сивными воротами.
Слониха по-прежнему оставалась на попе-
чении Джан Мамада. Но теперь у Джан Ма-
мада прибавился и нахлебник, на содержа-
ние которого муниципалитет не отпускал ни
одного гроша. Таким образом, ему приходи-
лось кормить ослицу на собственное жало-
ванье, так как слониха ни за что не хотела
расставаться с ней.
Стояли теплые осенние ночи, и Джан Ма-
мад спал во дворе под навесом, на своей по-
ходной кровати. Только теперь заплатанную
парусину он покрывал не ковриком, а рого-
жей.
К тому времени в Кабуле начали прокла-
дывать к королевскому дворцу широкую ули-
цу Дар-уль-Аман, и городской голова при-
казал запрягать слониху в каток для вы-
равнивания щебня. Каток был сделан из
ствола векового платана и был так тяжел,
что для этой работы пришлось бы нанимать
с полсотни чернорабочих.
Ситора соглашалась выходить на работу
только вместе с ослицей.
Джан Мамад оставлял ослицу на обочи-
не дороги в том месте, где работал, и ос-
лица никуда не уходила. А слониха, волоча
за собой скрипучий • каток, изредка оста-
навливалась возле нее, чтобы обнюхать
или почесать себе кончик хобота о ее
бок.
Однажды выдался жаркий день. В за-
стоявшемся пыльном воздухе едва заметно
плавала паутина. Из огромного котла, где
380
дымился асфальт, разливался удушливый
запах.
Ослица, как обычно, стояла на солнцепеке
и отмахивалась ушами и хвостом от вялых
осенних мух.
Джан Мамад, начавший работу с восхо-
дом солнца, от усталости шаркал ногами, не
поспевая за шагом слонихи. Он с нетерпе-
нием ждал, когда муэдзины призовут ве-
рующих на полуденную мо-
литву, чтобы передохнуть и
позавтракать лепешкой с яго-
I Jl дами придорожной шелко-
г вицы.
>3 Поравнявшись с ослицей,
-ГХ / \ Ситора остановилась, забро-
/\\ \ I сила себе на спину горсть
/ \ \ пыли, а затем посыпала
f J \ пылью облысевшую спину ос-
Y w \ лицы. Пыль, медленно осе-
/ \ дая, покрыла вспотевшее ли-
цо Джан Мамада и запоро-
шила ему глаза.
Джан Мамад почувствовал, как гневная
муть подступила к горлу, вызывая легкую
тошноту. Он поднял булыжник и шагнул к
ослице.
И тут ему вспомнился мальчик в караван-
сарае, который упрашивал его: «Дяденька,
не бейте ее. Она не виновата».
Джан Мамад отвернулся от ослицы, раз-
жал кулак и бросил булыжник под каток,
который с тягучим скрипом уже потащила
слониха.
За поворотом улицы послышался сигнал,
и показался автомобиль. Автомобиль мчал-
ся на караван ослов, навьюченных речной
галькой. Сигнал вспугнул караван, и ослы
побежали. Когда автомобиль стал настигать
их, они пустились вскачь, не сворачивая в
стороны и вытряхивая из мешков гальку.
И галька сыпалась на дорогу каменным гра-
дом.
Автомобиль продолжал мчаться, не сбав-
ляя скорости. В нем ехал городской голова.
Ослы проскакали галопом мимо Джан Ма-
мада и плотной лавиной увлекли за собой
одиноко стоявшую ослицу.
Когда клубы пыли, оставленные автомо-
билем, рассеялись, Джан Мамад увидел
ослицу, лежавшую на дороге. Судорожно
брыкая воздух копытами, она делала по-
пытки встать.
Джан Мамад помог ей подняться. Долж-
но быть, автомобиль сильно задел ее, пото-
му что кожа на левом боку и бедре была
ободрана полосами. Ослица дрожала, при-
седая на задние ноги.
Слониха обнюхала ее раны и стала осы-
пать их пылью. Джан Мамад отвел ослицу
в тень придорожного дерева и вернулся
назад.
— Ну, трогай! — сердито приказал он сло-
нихе.
Поворачивая ее за ухо, он поглядел в ту
сторону, куда скрылся автомобиль, и сплю-
нул.
В этот день Джан Мамаду показалось, что
Ситора работала лениво и все норовила по-
дойти к тому дереву, где стояла ослица. По-
этому он еще до захода солнца выпряг ее
из катка. Однако домой Джан Мамад вер-
нулся поздно, так как ослица сильно хро-
мала и часто надолго останавливалась.
Добредя до своей кормушки, ослица не
притронулась к соломе, а тут же легла в
стойле слонихи. Она только жадно выпила
полведра воды, которую ей принес Джан Ма-
мад, и весь вечер полулежала неподвижно.
А когда наступила полночь, она вытянула
шею, чтобы зареветь, но вместо рева выда-
вила из горла только отрывистую икоту.
Джан Мамад, лежа под навесом и воро-
чаясь от бессонницы, видел, как Ситора.
слегка нажав на ослицу хоботом, положила
ее на здоровый бок. И Джан Мамад понял,
что она это сделала, чтобы уберечь ослицу
от пролежней.
Ослица растянулась поперек стойла, и Си-
тора всю ночь простояла на трех ногах, как
случалось ей простаивать, когда Джан Ма-
мад скатывался с кровати к ней под ноги.
Утром Джан Мамад ушел на базар и вер-
нулся с коновалом.
Ситора, издавая угрожающие крики, не
подпустила его к ослице.
Глядя издали на ослицу, коновал сказал
Джан Мамаду:
— Тебе надо было звать не меня, а жи-
водера. Живодер покупает кожу с живого
осла, а не с дохлого.— Он сочувственно по-
качал головой.— Лекарства не дам — жаль
твоих денег.
После его ухода Джан Мамад нарезал
ломтиками стебель сахарного тростника, ко-
торый купил на базаре у кондитера, и, раз-
делив на две части, одну положил перед мор-
дой ослицы, а другую насыпал слонихе в
корзину.
Ослица обнюхала редкостное угощение, но
381
не притронулась к нему. Она отвернула го-
лову и полулежа стала дремать, то вскиды-
вая, то низко опуская голову, едва не ка-
саясь земли обвисшими губами.
Ситора съела свою часть и потянулась хо-
ботом к кучке, лежавшей перед ослицей. Она
перещупала каждый ломтик тростника, но,
не взяв ни одного, принялась жевать свою
солому. Только изредка она позволяла себе
дотрагиваться до них, вероятно для того, что-
бы запах сахарного тростника скрашивал
вкус соломы. Но один раз она задержала хо-
бот над ломтиком, из которого выступил сгу-
сток липкого сладкого сока. Ситора подняла
этот ломтик, помяла немного в хоботе и уже
собралась отправить его в рот, как услыша-
ла окрик Джан Мамада:
— Положи назад! Ишь, ненасытная!
Ситора тотчас же отбросила лакомство и
отступила на шаг, как бы подальше от со-
блазна. Запустив хобот в солому, она стала
шарить в ней, будто искала что-то более
вкусное.
Прошло два дня. Ослица не могла встать
О
на ноги, а Ситора не желала без нее выхо-
дить на работу.
Перед вечерней молитвой пришел домо-
правитель городского головы. На нем была
серая шелковая чалма и кожаные калоши,
расшитые золотой канителью.
— Эй, Джан Мамад! — сказал он, входя
во двор.— Городской голова приказал зав-
тра с утра вывести слониху на работу.
А если не выведешь, он тебя самого при-
кажет запрячь в каток и весь день погонять
нагайками. А слонихе ни одного пучка со-
ломы не отпустит.
— Чем злыми словами колоть,— сказал
Джан Мамад,— лучше бы городской голова
прислал лекарство ослице, которую покале-
чил. Без нее слониха никуда не пойдет.
— Городской голова и о ней позаботил-
ся,— усмехнулся домоправитель, вытаскивая
из-под мышки связку розог, потолще той, что
принес когда-то.— Вот этим лекарством ты
ее сразу вылечишь.
Он протянул прутья Джан Мамаду.
— Лечи сам, если хочешь...—
сказал Джан Мамад, повернув-
шись к нему спиной.— Только не
советую.
Домоправитель, потряхивая пру-
тьями, как бы желая проверить
их гибкость, направился к лежа-
щей ослице.
Ситора переступила передними
ногами через ослицу, свернула хо-
бот, насторожила уши и стала кру-
тить хвостом.
— Вернись! — крикнул Джан
Мамад домоправителю.— Не под-
ходи к ней!
Цо было уже поздно. Слониха
ударила хоботом о землю, затем,
взметнув им, схватила домопра-
вителя поперек туловища и под-
няла кверху. В следующее мгно-
вение она вытянула хобот над го-
ловой прямой свечой и так засты-
ла, словно раздумывала: что де-
лать ей дальше с домоправителем.
Джан Мамад кинулся к сло-
нихе.
— Ситора, ложись! Ложись! —
закричал он и стал тянуть ее за
ухо книзу.
Но Ситора продолжала стоять
с высоко поднятым хоботом. До-
моправитель не издавал ни едино-
го звука. С его запрокинутой голо-
вы слетела чалма и, разматываясь в воздухе
восьмиаршинной змеей, упала к ногам сло-
нихи.
— Ситора, отпусти его! Да отпусти же! —
упрашивал слониху Джан Мамад.— Ведь
эдак ты его без вечерней молитвы спрова-
дишь на тот свет!
Уцепившись за ухо слонихи, он повис на
нем всей своей тяжестью. Но Ситора не пови-
новалась ему. Она только слегка наклонила
голову в его сторону и оставалась неподвиж-
ной.
Тогда Джан Мамад подскочил к кучке на-
резанного сахарного тростника, лежавшей
перед ослицей, и, выхватив оттуда ломтик,
протянул слонихе:
— Ешь, Ситора! Ешь!
Слониха тотчас же отшвырнула домопра-
вителя в сторону распахнутых ворот. Потом
она кончиком хобота осторожно взяла из руки
Джан Мамада ломтик тростника и положила
его обратно в кучку перед мордой ослицы.
Джан Мамад обернулся к воротам. Там
никого не было. Только на земле валялись
кожаные калоши, расшитые золотой кани-
телью. Они были повернуты загнутыми но-
сками к воротам, будто устремились вдогон-
ку за своим хозяином. Тем временем Ситора
подняла валявшуюся чалму домоправителя
и принялась ее жевать. Должно быть, шел-
ковая чалма была вкусней соломы, потому
что она жевала ее с удовольствием.
* * *
Городской голова принимал у себя в са-
ду в загородной усадьбе, у того водоема, где
слониха повалила абрикосовое дерево, кан-
дагарского друга, приехавшего в столицу.
Теперь здесь шатровый навес затенял разо-
стланные ковры. От водоема поднималась
прохлада, и закатное солнце отбрасывало на
воду удлиненные косые тени навеса.
Городскому голове и его гостю подавали
шербет, сваренный на стружках сандалового
дерева; черный виноград, крупный, как бы-
чий глаз; сладкий чай с молоком.
Слугами распоряжался домоправитель. На
лице у него была крупная ссадина, начинав-
шаяся под глазом и прятавшаяся под боро-
дой. Он суетился, шлепая босыми ногами по
ковру и заметно прихрамывая.
Городской голова и его друг успели уже
о многом переговорить, а теперь разговор
зашел о каракуле.
— Когда вы намерены ехать в Карачи?—
спросил у гостя городской голова.
— А вот как закончу последние сборы -в
Кабуле,—ответил негоциант.— Жду, на днях
мне должны подвезти последнюю партию ка-
ракуля. Тот каракуль, что я собрал в Канда-
гаре, уже отправился в Карачи по железной
дороге.
Городской голова понимающе кивнул голо-
вой:
— Значит, тот каракуль, который вам пе-
ревозили с севера мои два слона, уже путе-
шествует в Лондон.
— Пока только в Карачи. А там, если бу-
дет угодно богу, в Лондон,— суеверно попра-
вил негоциант городского голову.
— А я думал, что вы моих слонов показы-
ваете за деньги у себя в зверинце,— сказал
городской голова. Он дотронулся до лежав-
шего рядом мешочка с рупиями и погладил
его ладонью.
— Так здесь, значит, все, что причитается
мне за перевозку каракуля на слонах?
— Все, — подтвердил негоциант. — И кор-
межка слонов была за мой счет.
— Так здесь все, что причитается мне за
полгода? — переспросил городской голова.
— Все, — повторил негоциант. — И слонов
я кормил целых полгода.
— Много мороки с этими слонами,— ска-
зал городской голова.— Таксу за перевозку
каракуля на верблюдах, лошадях и ослах я
сам устанавливаю ежегодно, а вот за пере-
возку на слонах министр финансов не позво-
ляет мне устанавливать. Говорит: «Вам
только дай волю, вы эдак и на оленей, и на
зебр таксу наложите». А вот теперь, как мне
без таксы проверить: во что обошлась пере-
возка вашего каракуля на слонах. Да, много
мороки с этими слонами.
— Да,— согласился негоциант.— Много
едят они.
— Очень много!— неожиданно подхватил
городской голова.— А вот сегодня я при-
казал не выдавать ни одного пучка соло-
мы моей слонихе. Чтоб ей подохнуть с го-
лоду!
— А за что вы так рассердились на нее?
— Не хочет выходить на работу — улицу
мостить.
Негоциант кинул взгляд на мешочек с ру-
пиями, что-то обдумывая.
— А зачем вам мостить улицу таким от-
сталым способом?— заговорил он после раз-
мышления.— Так вы никогда не обратите на
себя благосклонного внимания короля. Вы
ведь знаете: король во всех делах любит про-
гресс.
— Еще бы не знать!— поддержал город-
ской голова. — Да ведь на какие деньги
купишь машины? И где взять специалис-
тов?
Кто-то из слуг вызвал домоправителя, и
тот, обувшись в старые калоши, заковылял
по аллее к воротам сада.
Негоциант молчал. Он обдумывал план,
который не собирался раскрывать городско-
му голове.
— Я могу вам предложить выгодное де-
ло,— заговорил он наконец, прервав молча-
ние.— Но, разумеется, только ради нашей
старинной дружбы.
Городской голова устремил на него внима-
тельный взгляд.
— Если вы отдадите мне слониху,— про-
должал негоциант,— я взамен куплю вам в
Кветте два трактора с настоящими шоссей-
ными катками и найму там двух специали-
стов на выгодных условиях. Они вам вымо-
стят в столице все улицы так, что их от ко-
384
ролевского двора не отличите. А кормить
тракторы нужно керосином. Будут они рабо-
тать—будете давать керосин. А не^будут
работать, так хоть целый год не давайте им
керосина — не подохнут с голоду. А когда
получите за это высокую благодарность ко-
роля, то не забудьте помолиться за здравие
всей моей семьи.
Городской голова перевел взгляд на водо-
ем, словно искал в мутной воде разгадку та-
кого заманчивого предложения негоцианта.
— А скажите, — нерешительно спросил
он,— что вы собираетесь делать со слонихой?
— Везти на ней каракуль из Кабула прямо
в Карачи,— не задумываясь, ответил него-
циант.
— А разве везти каракуль на слоне более
выгодно, чем по железной дороге?
— Ну, если бы вы устанавливали таксу за
перевозку каракуля по железной дороге,—
шутливо сказал негоциант,— то я несомнен-
но воспользовался бы вашей бесконечной
добротой ко мне.
Вернулся домоправитель и остановился на
противоположной стороне водоема. В воде
внезапно засверкало отражение золотой ка-
нители на его новых кожаных калошах.
— Саиб,— доложил он городскому голо-
25. Мир приключений.
385
ве,— пришел Джан Мамад. Просит допу-
стить к вам. Гнал его — не уходит.
— Пусти,— не глядя на него, приказал го-
родской голова.
Джан Мамад подошел к водоему, привет-
ствуя городского голову и его гостя.
— Если пришел клянчить солому, чтобы
унести ее на спине,— сказал городской голо-
ва,— то вместо нее могу отпустить тебе на
спину розги.
— Саиб,— сдержанно заговорил Джан
Мамад,— сегодня издохла ослица. Теперь и
вовсе не знаю, что делать. С трудом вытащил
ее со двора: слониха не отдавала... Боюсь,
сорвется еше с привязи.
— Меня это не касается,— небрежно бро-
сил городской голова.— У слонихи теперь
другой хозяин.— Он кивнул в сторону гостя.
— Значит, по рукам!— обрадованно ска-
зал негоциант и обхватил обеими ладонями
руку, протянутую ему городским головой.
Он был обрадован еше и тем, что город-
ской голова не разгадал его плана, суливше-
го немало выгод.
Городской голова обернулся к Джан Ма-
маду:
— Теперь и у тебя хозяин другой.
— А как же с чалмой?!— воскликнул до-
моправитель.— Не отдавайте ему жалованья,
саиб! Вот поглядите, что сделала слониха!
И домоправитель стал разматывать над
водоемом изжеванный, весь в дырках, оста-
ток чалмы, который Джан Мамаду удалось
отнять у слонихи.
* * *
Через несколько дней к воротам заброшен-
ного лагеря подъехал на двухколесном эки-
паже кандагарский негоциант.
Во дворе под навесом уже были сложены
тюки каракуля, и негоцианту оставалось
лишь дать последние указания Джан Мама-
ду, перед тем как самому отправиться в Ка-
рачи.
Слониха мерно покачивалась в своем
стойле. Возле ее ног лежала ослиная шкура.
Джан Мамаду не сразу удалось убрать труп
ослицы, так как слониха при попытке взять
труп отталкивала хоботом Джан Мамада.
И только после того, как Джан Мамад, из-
ловчившись, привязал к ноге ослицы длин-
ную веревку и отвлекал внимание слонихи
сахаром, ему помог живодер, который бы-
стро вытащил труп за ворота. Живодер снял
с ослицы шкуру и наспех выквасил ее.
Негоциант остановился в почтительном от-
далении от слонихи и некоторое время смот-
рел, как она то закидывала соломенную тру-
ху себе на спину, то посыпала ею ослиную
шкуру, над которой вились мухи.
— Ну как, успокоилась?— спросил он у
Джан Мамада.
— Успокоилась.
— И будет слушаться тебя?
— Да, саиб,— поспешно ответил Джан
Мамад и окинул строгим взглядом слониху.
Он не был в этом уверен, но говорить так
заставлял его страх перед тем, что новый хо-
зяин мог отказаться от своей сделки. Тогда
ему вновь пришлось бы иметь дело с город-
ским головой и его домоправителем.
— Жалованье получил?—заботливо осве-
домился негоциант.
— Получил, саиб.
— Это я из своего кармана заплатил до-
моправителю за изжеванную чалму. А то го-
родской голова не выплатил бы тебе жало-
ванья.
— Да прибавит вам бог потомства, саиб!
— Ну так вот,— продолжал негоциант,—
завтра поднимется в небе новый месяц. Это
добрая примета. С новым месяцем отпра-
вишься в путь. Я тебя обгоню на границе.
В Кветте начинается железная дорога. Дер-
жись ее до самого Карачи — не заблудишь-
ся. Рассчитай так, чтобы прийти туда к рож-
дению нового месяца. Меня отыщешь в го-
стинице «Благочестивый паломник». Ее тебе
каждый покажет: там останавливаются все,
кто направляется в священную Мекку.
Негоциант достал из замшевого футляра
щеточку и пригладил ею свои коротко под-
стриженные усы. Затем посмотрелся в зер-
кальце, вделанное в щеточку, и поправил на
себе шляпу и галстук.
— Придет мой приказчик и принесет день-
ги на дорожные издержки,— сказал он
небрежно.— Корми получше слониху, чтобы
не исхудала за дорогу. Тебе будет хорошо у
меня... — Он обернулся к навесу. — За кара-
кулем присматривай, чтобы ни одна шер-
стинка не пожаловалась на тебя. А приве-
зешь товар в исправности — подарю новый
халат.
На другой день после Захода солнца, ко-
гда в небе робко просиял белесый месяц,
Джан Мамад уже обвесил слониху тюками,
и теперь для него наступило время испытать
то, что он задумал. Джан Мамад взвалил
себе на спину ослиную шкуру и быстро по-
3S6
шел к воротам. Ситора тотчас же заспешила
за ним грузным шагом. Все шло так, как ему
хотелось. За воротами он взобрался на шею
слонихи и повесил ослиную шкуру на один из
тюков, чтобы слониха могла легко дотянуть-
ся до нее хоботом.
Джан Мамад двигался по ночам от стоян-
ки к стоянке и каждую ночь наблюдал, как
месяц все дольше задерживался на небе, на-
ращивал полноту и сияние. Четырнадцати-
дневная луна застала его далеко на паки-
станской земле, где мимо проносились по-
езда, обгоняя слониху и пугая ее своим гро-
мыханьем. Потом луна стала хиреть и все
позже подниматься над пустынной, выжжен-
ной зноем равниной, заливая ее тусклым за-
ревом неостывшего пожарища.
Однажды утром, в канун рождения нового
месяца, Джан Мамад подошел к Карачи со
стороны старой караванной дороги.
На окраине города, на улице, обставлен-
ной с обеих сторон ветхими палатками, Джан
Мамада встретил молодой приказчик негоци-
анта. На нем была кисейная чалма, один
конец которой торчал в виде султана, белый
репсовый костюм и ярко-желтые полуботин-
ки. Он стал торопить Джан Мамада, чтобы
поскорей поспеть в порт.
Джан Мамад никогда не видел моря и не
знал, что такое порт.
jj— А разве там есть дешевый караван-са-
раи?— спросил он у приказчика.
— Там не караван-сарай, а караван
судов,— сказал приказчик, засмеявшись, и
остался, по-видимому, доволен своей шут-
кой.
Он шел впереди, указывая Джан Мамаду
направление по очень путаным улицам ба-
зара.
К базару примыкала таможня. Здесь было
много людей, сидевших на своих дорожных
вещах, и сновала толпа оборванных носиль-
щиков.
По указанию приказчика, Джан Мамад
разгрузил слониху. К нему кинулись носиль-
щики, и каждый старался захватить себе
тюк. Их разгоняли палками таможенные
стражники.
Приказчик что-то шепнул чиновнику, си-
девшему под полосатым тентом, и тот при-
казал своим людям ставить на тюках
пломбы.
Потом из таможни вышел смуглый седой
человек в очках с позолоченной оправой, оде-
тый в белый узкий халат. Он спросил у при-
казчика, здорова ли слониха, и, получив в
ответ несколько серебряных монет, тут же
выдал какую-то бумагу.
— Теперь веди слониху за мной,— сказал
приказчик Джан Мамаду.— Да поторапли-
вайся.
Они пошли мимо длинных складов и вы-
соких угольных куч. Слониха шарахалась то
в одну, то в другую сторону при каждом от-
рывистом свистке паровоза или при раскати-
стом грохоте, доносившемся от погрузочного
крана.
Но вот они вышли на пристань, возле ко-
торой стоял огромный двухтрубный белый
пароход. Это был французский пароход
«Теофиль Готье», направлявшийся в Мар-
сель.
Джан Мамад никогда не видел парохода
и принял его за пятиэтажный дом. Приказ-
чик привел Джан Мамада и слониху к тун-
нелю, где показал какие-то бумаги человеку
в фуражке с золотым околышем, одетому во
все белое. Тот приказал своим подчиненным
в белых беретах с красными помпонами осво-
бодить проход для слонихи.
Сверху раздался оглушительный и очень
длинный гудок, а вслед за ним — короткий.
Гудки так напугали слониху, что она отка-
залась войти в туннель и стала коротко тру-
бить, как трубач тревогу. Тогда Джан Мамад
отвязал ослиную шкуру, висевшую на ее
шее, и взвалил себе на спину. Он вошел в
туннель. Ситора потопталась немного у вхо-
да и пошла за ним, настораживая уши и ощу-
пывая деревянный настил туннеля.
Туннель кончился, и Джан Мамад со сло-
нихой очутились на просторном чистом доща-
том полу. Отсюда Джан Мамад впервые уви-
дел синеву моря и тогда понял, что находится
на палубе парохода.
«Ну что ж,— подумал он,— теперь моя
судьба в руках нового хозяина, и если он по-
шлет Ситору за море, я поплыву вместе с
ней».
Оглядевшись, Джан Мамад увидел но-
сильщиков, бегом ташивших на спине приве-
зенные им тюки каракуля. Тут же стоял его
хозяин в голубой шелковой пижаме и следил
за тем, как две паровые лебедки опускали
тюки в трюм.
Хозяин приказал Джан Мамаду надеть на
все четыре ноги слонихи приготовленные же-
лезные обручи, от которых тянулись якорные
цепи к чугунным кнехтам.- Он очень торопил
его.
25*
387
После того как Джан Мамад выполнил это
приказание, хозяин сказал ему:
— Теперь иди на берег. Завтра придешь
в гостиницу «Благочестивый паломник» и по-
лучишь у моего приказчика расчет.
Джан Мамад растерянно уставился на хо-
зяина. Он только и смог еле внятно произ-
нести:
— Как же это?.. Мне... без нее...
— Ничего не поделаешь,— сказал негоци-
ант.— Я продал слониху. И она поплывет в
Европу.
— Так пошлите и меня вместе со слони-
хой! — вырвалось у Джан Мамада.— Хоть
за сорок морей!
— Там и без тебя найдется, кому сторо-
жить ее. Ну, поторапливайся — скоро паро-
ход отойдет! Приказчик выдаст тебе еше и
халат,— добавил на прощанье хозяин.
Приказчик тронул за плечо Джан Мамада:
— Так, значит, завтра отыщешь меня в
отеле «Паюс пилгрим».
Ломая английский язык, он так называл
гостиницу «Благочестивый паломник».
Вход в туннель был уже закрыт, и щеголе-
ватому приказчику пришлось спускаться по
трапу вместе с босоногими и оборванными
носильщиками.
388
Джан Мамад не двигался с места.
— Как же мне без нее?..— тихо бормотал
он, разводя руками.
Снова раздался сверху продолжительный
гудок и после него два коротких.
К Джан Мамаду подошел высокий, худо-
щавый матрос, загорелый до черноты.
— Ну, пойдем, приятель,— обратился он
к нему на языке урду.— Чтобы остаться на
пароходе, нужно купить билет. А столько де-
нег у тебя не найдется. И хозяин не хочет
платить за твой проезд.— Он поднял с палу-
бы ослиную шкуру и сунул ее в руки Джан
Мамаду.— Ну, пойдем, я провожу тебя по
трапу, пока его еще не убрали.
Матрос взял Джан Мамада под руку и
повел к борту.
— Постойте!..— вдруг выкрикнул Джан
Мамад и остановился. Он вернул ослиную
шкуру матросу и обернулся к слонихе, кото-
рая делала попытки освободиться от цепей.—
Отдайте ей эту шкуру! Ей будет очень тоск-
ливо без шкуры!
Матрос с недоумением глядел на него.
— Я знаю, что говорю! — продолжал на-
стаивать Джан Мамад.— Положите шкуру
возле нее!
— Заберите у него шкуру! — сказал ма-
тросу негоциант, с беспокойством погляды-
вавший на слониху.— Без этой шкуры она
еще, пожалуй, сорвется с цепей.
Трап был поднят тотчас же, как только
Джан Мамад очутился на пристани. В тре-
тий раз его оглушил гудок, и ему показалось,
что земля, на которой он стоял, стала мед-
ленно отдаляться от парохода. Потом он уви-
дел два катера, которые тащили пароход за
нос и корму.
Через борт перегнулся высокий, худоща-
вый матрос.
— Эй, приятель! — позвал он, стараясь
перекричать разноголосые выкрики прово-
жающих и показывая Джан Мамаду осли-
ную шкуру.— Судовой врач не позволил дер-
жать на пароходе эту шкуру! Говорит, в Ев-
ропу заразу привезем!.. Лови ее!
Он размахнулся и бросил ее на пристань.
В толпе послышался смех.
Тут Джан Мамад что-то вспомнил. Он за-
пустил руку в карман и вынул несколько ку-
сков сахару — весь свой дорожный запас.
— Эй, добрый человек! — закричал он
матросу.— Да будет дорога тебе без забот!..
Возьми сахар! Корми ее каждый день по ку-
сочку после полуденной молитвы!
Но размах старческой руки был недоста-
точно силен, и куски сахара, не долетев до
борта, попадали в воду.
Катера продолжали выводить пароход из
гавани.
— Это ничего, что сахар упал в воду,—
сказал Джан Мамаду в утешение стоявший
рядом оборванец.— Тому, кого провожают,
всю дорогу сладко будет ехать. И бурь не
будет.
Толпа провожающих постепенно разо-
шлась. На пристани остался один Джан Ма-
мад. Он еще долго стоял здесь, пока свер-
канье белого парохода не растаяло вместе
с дымом в густой синеве моря и неба.
* * *
Вечером в портовой курильне опиума, на-
ходившейся позади прачечного заведения,
на ослиной шкуре лежал Джан Мамад и
курил. Он заказал себе банг.
Хозяин курильни при тусклом свете керо-
синовой лампочки с закопченным стеклом
обходил деревянные нары. Он показывал ле-
389
жавших на них клиентов
какому-то европейскому
туристу с фотоаппаратом
через плечо.
От смешанных паров
опиума и дыма банга лицо
у туриста было бледно и
на лбу выступила испа-
рина.
После нескольких затя-
жек Джан Мамад лег на
живот и уперся локтями в
шкуру. Он тихо бормотал,
покачивая головой:
— Ох, Ситора! Хоть ты и большая и силь-
ная, а человек сильней тебя. Вот возьми, к
примеру, моего хозяина. Он богат и силен.
А сильный человек все может сделать. Ох,
Ситора, худо мне без тебя! Ох, Ситора!..
Джан Мамад тяжело вздыхал, роняя круп-
ные капли слез на ослиную шкуру.
— Кто этот человек? — спросил турист у
хозяина курильни, остановившись против
Джан Мамада.
— Не знаю,— ответил тот.— Много здесь
ходит всяких бродяг, воров и картежников.
Он прислушался к бормотанью Джан Ма-
мада:
— Это афганец, саиб.
— Что же он говорит? — продолжал инте-
ресоваться турист.
— Он, должно быть, влюбленный,— объ-
яснил хозяин курильни.— Знаете, бывает та-
кая разбитая любовь. Он плачет и часто
повторяет имя Ситора. У афганцев это жен-
ское имя означает «звезда».
Турист достал из бокового кармана блок-
нот и стал что-то записывать.
* * *
Джан Мамад отыскал гостиницу, где оста-
навливались благочестивые паломники, ко-
гда уже солнце накалило улицы.
Он оставил перед входом свои старые ка-
лоши и, покачиваясь от не прошедшего еше
ночного опьянения, вошел в просторный ве-
стибюль. К нему по лестнице спустился при-
казчик с накинутым на плечи новым сатино-
вым халатом. Он уселся в бамбуковое кресло
против электрического веера, чтобы его обду-
вало прохладной струей, и протянул Джан
Мамаду мешочек, опечатанный сургучом.
— Вот твое жалованье,— сказал он.— Хо-
зяин сам опечатывал кошелек.
Джан Мамад пересчитал деньги. Их ока-
залось столько, что едва хватало добраться
по железной дороге до Шикарпура.
— А где же обещанный халат? — спросил
Джан Мамад, глядя на синие горошины но-
вого халата приказчика.
— Хозяин перед отъездом раздумал да-
рить его,— ответил приказчик.— Он сказал:
«Хватит ему и того, что я заплатил за изже-
ванную чалму».
Джан Мамад направился к выходу.
Мальчик-портье распахнул перед ним
дверь и протянул руку в ожидании подачки.
Джан Мамад остановился и поглядел на
мальчика. У него еще кружилась голова и не
проходила тошнота.
— А ты кормишь свою бабушку? — спро-
сил он.
— У меня нет бабушки,— засмеялся маль-
чик, обнажая белые зубы.
Джан Мамад порылся у себя в карманах
и нашел немного жареного гороха, остав-
шегося от вчерашнего завтрака. Он насыпал
горох в протянутую руку мальчика и вышел
на улицу. Разогретые каменные плиты сразу
обожгли ему босые ноги. Джан Мамад стал
искать глазами свои калоши, но их нигде не
оказалось. Он еще не верил в пропажу ка-
лош и, шурясь от солнечного света, огляды-
вал белые плиты, слепившие ему глаза.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Негоциант продал слониху в марсельский
зоологический сад, и сейчас она находится
там. Ей более семидесяти лет. Для слонов
это преклонный возраст.
Она разгуливает за оградой из крепких
железных брусьев и получает ежедневно раз-
личные овощи и свежее сено, которое приво-
зят с Французских Альп. В отруби ей добав-
ляют рыбьего жиру.
Посетители зоологиче-
ского сада бросают ей
булки, сахар, апельсины.
В благодарность за это
угощение слониха всякий
раз пятится назад и де-
лает приседание.
Сторож с обрюзгшим
лицом сидит перед огра-
дой за лотком и торгует
каштанами и леденцами.
Дети протягивают слонихе
пятифранковую лиловую
бумажку, и она хоботом
39t
отдает деньги сторожу, который выдает ей
за это горсточку каштанов, а за голубую
десятифранковую — леденцы.
Сторож, желая иногда потешить детей,
пробует обмануть слониху — и подсовывает
ей в обмен на голубой десятифранковый би-
лет каштаны, но слониха не берет их, требуя
леденцов.
Над оградой установлена дощечка с латин-
ской надписью: «Элефас индикус».
Что же касается дальнейшей судьбы Джан
Мамада, то в последний раз его видели аф-
ганские пограничники, когда он, возвращаясь
на родину, перешел границу, опустился на
колени и поцеловал землю.
Потом он пошел по крутой улице погра-
ничной деревушки, медленно передвигая бо-
сые ноги в синяках и ссадинах. Через плечо
у него была перекинута переметная сума, из
которой торчала свернутая ослиная шкура.
Сельские ребятишки бежали за ним, смея-
лись и дергали за ослиный хвост, свесивший-
ся через прореху сумы.
А больше о нем ничего неизвестно.
7".
I
Катя Пастушкова шла по бульвару.
Почти не глядя, она хлопала по мячу. Мя-
чик прыгал между Катиной рукой и землей
будто на невидимой резинке. Но главное —
мяч каждый раз падал только на солнечные
пятна и ни разу на тень. А это было очень
трудно, потому что ветер шевелил листья и
пятна на дорожке двигались.
Это считалось высоким классом «школы
мячиков».
— Триста пять, триста шесть, триста
семь... — шептала Катя при каждом ударе.
И по этому можно было судить, как много
она прошла, как хорошо умела считать и как
прекрасно играла в «школу мячиков».
Никто из девочек не мог победить Катю —
ни во дворе, ни на их улице. И, победив всех,
Катя вышла на другую улицу, где ее еще
не знали.
У дерева Катя остановилась.
— Через спинку! — строго сказала она
себе, но так, чтобы слышали няньки на ска-
мейках. И семь раз поймала мяч через спин-
ку от дерева, и не просто так, а с поворо-
тами.
Конечно, на нее с восхищением смотрели
все: и дворник, который поливал дорожки,
и старушка на скамейке, и дети, которые во-
зились в песке.
Она пошла дальше, отбивая мяч то пра-
вой, то левой рукой.
На Кате было новое синее платье, занятия
в школе кончились, в кармане лежали две
тянучки, она шла по бульвару, самая ловкая
и самая нарядная.
И вдруг какой-то мальчишка (что она ему
сделала?) подскочил и поддал ногой Катин
мячик.
Мяч взвился, перелетел через улицу, во-
рвался в стаю воробьев и, ударившись о
стенку дома, откатился к каменной тумбе.
— Вот как дам! — крикнула Катя и бро-
силась к мальчишке.
Но он спрятался за свою бабушку и отту-
да показал Кате кулак.
— Трус! — сказала Катя. — Трус, трус,
трус! — И отправилась за мячиком.
Она нагнулась за мячом, и...
— Ах!.. — сказала Катя и прижала руки
к груди.
Прямо на нее глядел белоснежный кро-
лик.
Его красные глазки уставились на Катю,
а рот беспрестанно шевелился, будто кролик
шептал ей что-то. А позади этого кролика
сидел второй, разостлав по спине длинные
уши.
Клетка с кроликами стояла на нижней
ступеньке парадной. На второй ступеньке
была еще одна клетка. В ней прыгала чер-
ная птица с белыми пестринками, с любо-
пытством косясь на Катю.
А на самой верхней ступеньке сидел хму-
рый мальчик и неподвижно глядел вперед.
У него на коленях лежала лиловая коробка
из-под ботинок. В крышке, под надписью
«Скороход», было прорезано отверстие. Что-
то живое тихо скреблось в коробке.
А в ногах у этого странного мальчика
стоял длинный ящик, и на нем красной
краской было написано «Крокет».
Катя с опаской поглядела на сердитого
392
мальчика. Конечно, лучше всего было бы
взять мяч и идти своей дорогой.
Но кролики были так прекрасны!.. И кто
еще прячется в коробке «Скороход» и в ящи-
ке «Крокет»? Неизвестно. И почему все эти
звери стоят прямо на улице? Интересно до
невозможности!
Уйти Катя не могла. Она немножко по-
стояла, глядя на мальчика. Тот не шевелил-
ся и все так же горестно смотрел перед со-
бой.
Катя на цыпочках подошла к клетке и ти-
хонько тронула пальцем розовый кроличий
носик.
— Не тронь! — хрипло сказал мальчик, не
поворачивая головы.
— Только погладить... — умоляюще ска-
зала Катя.
— Отстань! — сказал мальчик.
Катя хотела обидеться, но не успела: из
отверстия коробки «Скороход» высунулась
плоская змеиная головка. Повернулась туда-
сюда и скрылась.
— Ах! — сказала Катя. — Ах, какая змей-
ка!
— Сама змея! — хмыкнул мальчик.
И хотя слова были грубые, до голос у
мальчика был уже не сердитый. Видимо,
Катино восхищение ему понравилось. Он да-
же приоткрыл коробку, и Катя увидела...
черепаху.
Черепаха вытянула змеиную головку и
беспомощно царапала лапами картонные
стенки, пытаясь выбраться из тесной короб-
ки. Маленький острый хвостик смешно тор-
чал из-под панциря.
— Ой! — воскликнула Катя и потянулась
к черепахе. Но споткнулась об ящик, взмах-
нула руками и села на него.
Мальчик схватил Катю за руку, сдернул
с ящика и крикнул:
— Куда падаешь? Жизнь надоела? Уходи
откуда пришла!
Но уж теперь Катя и совсем не могла
уйти. Оказывается, в яшике от крокета си-
дело еше что-то, и очень страшное!
Она впилась глазами в яшик, закрытый
выдвижной крышкой. Сквозь узенькую ше-
лочку, оставленную для воздуха, рассмотреть
что-нибудь было невозможно.
Спросить у мальчика — кто там?
Нет. Во-первых, он не ответит, а во-вто-
рых, Катя на него обиделась. Она терпеть
не могла, чтобы на нее кричали.
Она подумала, потом отступила на шаг
и сказала сама себе, но так, чтобы мальчиш-
ка слышал:
— Думает, кто-то ему поверил! Хм... Ду-
мает, не видно, что он просто задается, и
всё. А у самого ничего страшного и нет. Про-
сто еще какой-нибудь скороход вроде чере-
пахи! Ха-ха!
Катя старалась придумать самое обидное,
чтобы раздразнить мальчишку. Но мальчиш-
ка только презрительно хмыкнул и дернул
плечом.
«Ага, — подумала Катя, — задело».
Она набрала воздуху и начала еще обид-
нее:
— Ой-ой-ой. как я испугалась!.. Ах, там,
наверно, акула сидит! Или тигр! Или кро-
кодил!
— Крокодил, — мрачно сказал мальчик.
Катя захохотала так презрительно, как
только могла:
— Неужели? А может быть, лев?
— Крокодил, — повторил мальчик.
— Прямо противно, как врет! — рассерди-
лась Катя.
— Вру?.. Смотри! — сказал мальчик и
отодвинул крышку ящика.
В ящике лежал живой крокодил.
2
Лет пять назад, когда Митя еще только
поступал в школу, его отец, капитан даль-
него плавания, привез из Африки странное
яйцо.
Никто, даже сам папа, не знал, чье это
яйцо и живое ли оно. Но, на всякий случай,
папа с Митей положили яйцо в коробку с
ватой и поставили возле парового отопле-
ния.
Долго оно там лежало, и нянька не раз
собиралась его выбросить. Но однажды Ми-
тя, войдя в комнату, увидел в коробке пу-
стую скорлупу, а в темном уголке под бата-
реей — странное маленькое существо, похо-
жее сразу и на ящерицу, и на сказочного
дракона. Это был крокодиленок.
Митя стал самым знаменитым первокласс-
ником в школе. Не только его товарищи, но
даже взрослые люди из седьмых и восьмых
классов прибегали взглянуть на домашнего
крокодила. В «Пионерской правде» была
статья «Гость из Африки» и фотография:
Митя с крокодиленком. Мама долго носила
в сумочке эту газету и показывала ее всем.
Один мальчик предложил Мите за кроко-
дила фотоаппарат «Пионер» и собрание со-
чинений Михалкова. Но Митя отказался.
Маме также очень нравился крокодиле-
нок, и особенно то, что все ему удивлялись.
Показывая крокодила знакомым, она гово-
рила:
— Пусть живет. Все-таки своя амфибия
в доме.
Не нравился крокодил только няньке Ан-
нушке. Она почему-то боялась его даже
больше, чем мышей, и говорила, что он по-
хож на нечистую силу. А когда Митя спра-
шивал ее, как же выглядит нечистая сила,
нянька отвечала:
— А вот так и выглядит, как эта гадина...
Постепенно к крокодилу привыкли, и лю-
бопытные перестали приходить. Крокодил
жил в доме как обыкновенное домашнее жи-
вотное, ползал где хотел, плавал сперва в
корыте, а потом в ванне.
Крокодил рос и с каждым днем нравился
маме все меньше и меньше. А у Мити было
все больше и больше неприятностей: почему-
то именно Митя был виноват в том, что кро-
кодил откусил половину маминого нового
чулка «капрон», и в том, что с контролершей
электротока сделалась истерика, когда из
темного коридора выползло к ней чудовище
почти в метр длиной.
А в прошлом году крокодил укусил за пят-
ку няню Аннушку, когда она подметала пол.
Вообще, было много такого, о чем долго и
неприятно рассказывать.
Но настоящие несчастья начались с этой
осени.
Папа подарил Мите по случаю перехода
в пятый класс «Жизнь животных» Брема.
Митя, понятно, прочитал, все, что там сооб-
щалось о крокодилах, и имел неосторожность
сказать маме, что их крокодил относится к
виду нильских крокодилов, а скорей всего —
это исполинский мадагаскарский и водится
к югу от Лимпопо.
Лимпопо на маму не подействовало. Но,
услыхав «исполинский», она переменилась
в лице.
В тот же вечер, как только Митя заснул,
она схватила Брема и стала читать отдел
«Панцирные ящеры». И сразу же наткнулась
на то, что ее интересовало.
— «Нередки случаи, что люди с плоско-
донных челноков были схватываемы кроко-
дилами...» Так я и думала! — прошептала
мама и продолжала читать: «...людей он
поедает спокойно, вечером или ночью, для
чего уносит их на берег в уединенное ме-
сто...» Какой ужас! — сказала мама. — За-
снуть в постели, а проснуться в уединенном
месте, в какой-то пасти!
Когда же она дошла до нильского кроко-
дила и узнала, что «встречаются экземпля-
ры, достигающие десяти метров», она захлоп-
нула книжку. С нее было довольно.
Тут же ночью она схватила сантиметр и
нервно измерила длину комнаты. Ей при-
шлось выйти в коридор и уткнуться в его
противоположную стенку, и то оказалось
всего шесть метров семьдесят сантиметров.
— Значит, кончится тем, что он сломает
стенку и всунет хвост в чужую квартиру! Со-
грели змею на своей груди... — горько сказа-
ла мама.
Всю ночь она не спала, а на утро потре-
бовала, чтобы крокодила не было.
394
И хотя Митя с Бремом в руках доказы-
вал, что сам ученый считает эту цифру — де-
сять метров — преувеличенной, мама утвер-
ждала, что, если бы это была неправда,
Брем об этом не писал бы.
Когда же Митя прочел вслух, что кроко-
дил достигает таких размеров только через
сто лет, мама заявила, что это дореволю-
ционное издание и что Брем устарел.
С тех пор мама то и дело подходила к кро-
кодилу и измеряла его сантиметром.
Это продолжалось до тех пор, пока кроко-
дил чуть не откусил ей палец.
Тогда она стала прикидывать длину на
глаз, и это было еще хуже, потому что каж-
дый раз оказывалось, что крокодил вырос • Аннушка и Митя пили чай. Аннушка взяла
еше чуть не на полметра.
Совсем плохо стало весной. Когда кончи-
лись занятия, школу начали ремонтировать
и нужно было куда-то пристроить на лето
живой уголок. Школьники, которые остава-
лись в городе, разобрали животных по до-
мам. Митя тоже взял двух кроликов, сквор-
ца, который умел говорить «здравствуйте»
и «шагом марш», и черепаху.
Но из-за крокодила атмосфера в доме бы-
ла уже накалена, и мама с нянькой встрети-
ли новых животных без энтузиазма. Нянька
немедленно причислила говорящего скворца
к нечистой силе, а мама сказала, что она не
какое-нибудь травоядное и не обязана жить
в зверинце.
Она схватила шляпу и сумочку, чтобы
идти к директору школы. Мите удалось до-
биться мира на очень тяжелых условиях: он
поклялся сдать осенью в школу вместе с
остальными животными и крокодила — это
во-первых; а во-вторых, обязался следить,
чтобы крокодил не испортил больше ни одной
вещи. Взамен мама согласилась терпеть в
доме животных до 31 августа.
А сегодня утром случилось вот что: мама,
молочник и наклонила над своей чашкой.
И вдруг чашка поехала в сторону, а струй-
ка молока полилась на скатерть.
— Это еще что? — грозно спросила нянь-
ка Митю.
Но в это время по столу всё быстрее и бы-
стрее поехали сахарница и вазочка с ва-
реньем. Няня успела схватить подставку для
ножей и прижала ее к груди.
Скатерть ползла по столу, как живая. Со
звоном и грохотом сыпалось на пол все, что
стояло на столе. Мама схватила уползавший
конец скатерти и потянула к себе.
Лился чай из опрокинутых стаканов, рас-
ползалось варенье... Мама тянула... Над сто-
лом появилась морда крокодила, повисшего
на скатерти.
Митя вцепился в крокодила. Ему удалось
наконец оторвать его — правда, вместе с ку-
ском скатерти в пасти.
— Сумасшедший дом! — кричала мама.
— Давайте расчет! — буйствовала Ан-
нушка.
— Здрассьте! — весело крикнул скворец
из клетки.
И это безобидное слово переполнило чашу
маминого терпения. Она сказала железным
голосом:
— Всех вон! Весь твой зверинец!
— Как — всех?! — возмутился Митя. —
А кролики при чем? А черепаха? Что они
тебе сделали?..
Аннушка вдруг заголосила и вытащила
из-под стола перекушенную пополам мамину
лаковую туфлю.
— Всех вон! — твердо сказала мама. —
Всех до одного! Или они, или я!
3
Когда Катя услыхала эту печальную исто-
рию, ей стало жалко всех: и Митю, и бес-
приютных зверей, и даже крокодила, кото-
рый не виноват, что он крокодил, а не ко-
тенок.
Она вынула из кармана тянучки и про-
тянула мальчику. Он печально сунул их
в рот.
— Что же ты будешь делать? — спросила
Катя.— Куда ты их?
— Не знаю, — сказал он. — Вот думаю.
Катя встала и прижала руки к груди.
— Мальчик! — сказала она. — Я знаю ку-
да. Дай их мне! У нас можно, честное слово!
Я буду за ними смотреть и все буду делать.
Мальчик!..
Она замолчала и ждала, не сводя с него
глаз. Митя долго не отвечал. Потом спро-
сил:
— А родители?
— Хорошие, и их дома нет! — радостно
ответила Катя.
— А девчонки в квартире есть? — подо-
зрительно спросил Митя.
— Какие девчонки?
— Такие... которые затискают до смерти,
а потом отвечай.
Катя испугалась. Но все-таки честно ска-
зала:
— Есть. Сестра Милка. Но она в детском
саду. До полвосьмого. И я ей не позволю
тискать. Ни за что!
Митя снова погрузился в раздумье. Катя
смотрела на него и ждала. Он думал очень
долго, так долго, что Катя уже перестала
надеяться. Наконец Митя сказал:
— Ну, вот что: на все лето, конечно, не
отдам — не имею права. Это же школьное
имущество, понимаешь ты это?.. А ты посто-
ронняя.
Катя вздохнула.
— А до вечера, — продолжал Митя, — по-
ка я съезжу к одному нашему мальчику —
он на даче живет, — в общем, дам.
Катя засмеялась от радости.
— Но смотри! — сурово прибавил Митя.—
Помни: берешь на сохранение государствен-
ное имущество!
— Я буду помнить! — обещала Катя, при-
жав руки к груди.
— А ты знаешь, как его надо хранить?
— Как?
— А так, что умри, а сохрани!
— Хорошо, — сказала Катя. — Я умру, а
сохраню государственное имущество.
— Примешь по описи и дашь расписку! —
предупредил Митя.
Катя была согласна на всё.
Митя взял ящик с крокодилом и клетку с
кроликами. Катя несла в руке мяч, под мыш-
кой коробку с черепахой, а в другой руке
клетку со скворцом.
Идти было недалеко — через две улицы.
Скоро стали попадаться знакомые. Всем хо-
телось поближе взглянуть на кроликов и
скворца. Катя старалась сжимать губы по-
крепче, чтобы не улыбаться во весь рот.
Они вошли во двор-сад Катиного дома.
К ним подбежала девочка:
— Катя, давай в школу мячиков! Чур, я
учительница!
Катя ничего не ответила. Девочка пошла
рядом, стараясь заглянуть во все клетки.
Катя заметила во дворе Олечку, Милкину
подругу.
— Оля! — позвала Катя. — Ты, пожалуй-
ста, даже не дотрагивайся до этих зверей, а
396
то затискаешь, а это — государственное иму-
щество!
Оля раскрыла рот и так и осталась стоять
на дороге.
Митя и Катя поднялись на третий этаж.
Там, на обитой клеенкой двери, висела таб-
личка:
ПАСТУШКОВ Ю. П.
— Вот тут, — сказала Катя и достала
ключик от французского замка, висевший у
нее на шнурочке.
Митя вдруг застеснялся:
— А правда у вас дома никого?
— Да правда же! —уверяла. Катя. —Ма-
ма в командировке, бабушка на базаре, папа
на репетиции, Милка в детском саду!
Она открыла дверь. И первое, что они
услышали, были нежные звуки скрипки.
Митя сурово посмотрел на Катю.
— Папа дома почему-то, — сказала Катя
упавшим голосом. — Наверно, репетицию от-
менили.
Митя недоверчиво хмыкнул, и они на цы-
почках пошли по коридору. Со шкафа, свер-
кая глазами, смотрел на них бабушкин бе-
лый кот.
Они вошли в Катину комнату. Там на по-
лу лежали разбросанные кубики. На стене
тикали часы-ходики с головой котенка, кото-
рый все время двигал глазами вправо-влево,
вправо-влево.
Под ходиками стояла детская кровать, а
на ней безмятежно спала девочка лет пяти.
Катя с ужасом смотрела на спящую Мил-
ку. Митя с ненавистью смотрел на Катю.
Ясно: девчонка его обманула, заманила хит-
ростью, чтобы забрать зверей!
Но Катя не обманывала. Просто она не
знала, что Милка сегодня вернулась из дет-
ского сада потому, что там заболел один
мальчик и объявили карантин.
Катя поставила на пол скворца и черепаху.
Прижав руки к груди, она пыталась, как мог-
ла, оправдаться.
Но Митя не слушал. Он решил уйти без
всяких разговоров. Он схватил сразу клетку,
коробку и яшик. Но коробка с черепахой вы-
валилась из рук. А когда он попробовал под-
нять черепаху, грохнулся ящик с крокоди-
лом. Митя поставил ящик на плечо, но в ру-
ках не помещались две клетки и коробка.
Катя тихо всхлипывала.
Митя посмотрел на нее, на клетки —
и вдруг махнул рукой.
— Пиши расписку! — сказал он.
Просияв, Катя бросилась к столу. Вырва-
ла страничку из тетрадки по арифметике, по-
чистила перышко.
Митя диктовал, а она писала, стараясь
делать как можно меньше ошибок и клякс.
Потом она подписалась: Катя. Но Митя
сказал, что в расписке нельзя писать «Катя»,
а надо «Екатерина», потому что это доку-
мент. Тогда Катя подписалась как надо и
протянула Мите расписку:
Кроликов ангорских два
Черепаха Эмида европейская одна
Крокодил нильский один
Стурнус Вульгарис скворец говорящий один
Приветы на сохранение обещаю вернуть в целости
и сохранности школьное имущество 301 школы
Пастушкова Е Катя Рииа.
— А что говорит скворец? — спросила
Катя.
— Так, кое-что... — буркнул Митя, акку-
ратно промакнул чернила на расписке, сло-
жил ее вчетверо и засунул в карман. Потом
протянул Кате бумажку.
— Это что? — спросила Катя.
— Рацион для кроликов, — сказал Митя.
И стал бормотать, заглядывая в бумажку: —
Сено... одуванчики... корнеплоды есть?
— Нет! — прошептала Катя испуганно.
— Тогда дашь овес.
— Хорошо, — согласилась Катя.
— Ванна есть?
— Есть, — ответила Катя.
— Крокодила туда.
Музыка, которая слышалась из папиного
кабинета, вдруг прекратилась. Митя за-
беспокоился и сказал:
397
— Ну, я поехал. Скоро приеду. Смотри!
— Я буду смотреть, я хорошо буду смо-
треть! — уверяла его Катя.
Она закрыла за ним дверь и осталась одна
среди зверей.
Вот бы ахнули девочки из ее класса, если
бы увидели Катю с крокодилом! А особенно
Лиля! И особенно Таня! И особенно...
Но девочек не было, и Катя взялась за
дело. Она снесла ящик с крокодилом в ван-
ную, открыла кран и вытряхнула крокодила.
Он шмякнулся в воду, обдав Катю брыз-
гами.
— Озорник!.. — засмеялась Катя. — Не
скучай, я скоро приду.
Она пошла обратно. Налила скворцу в
мисочку свежей воды.
— Пей, птиченька! — сказала она.
— Здрассьте! — крикнул скворец.
Катя радостно засмеялась.
Затем Катя вытащила черепаху из тесной
коробки и пересадила в ящик, где прежде
был крокодил.
— Иди, гуляй себе! — сказала она чере-
пахе.
Катя побежала в кухню. Она перетряхну-
ла все кульки и баночки, заглянула во все
мешочки и во все ящики. Овса в доме не
было.
Надо было бежать в магазин.
Да, а деньги?
Взять у папы! Но из папиной комнаты
опять раздалась музыка. Папа играл «Дья-
вольские трели». А когда папа играл эти
трели, даже бабушка не осмеливалась вхо-
дить к нему, а Милку быстро отправляли
гулять.
Катя задумалась на минутку.
— Вот глупая! — вдруг сказала она сама
себе и схватила с этажерки глиняную
свинью-копилку, в которой копились деньги
на волшебный фонарь.
Она долго трясла свинью над столом, по-
ка не натрясла пригоршню меди и серебра.
Вдруг Милка заворочалась на постели.
Катя испугалась.
Как оставить Милку одну со зверями? Ей
нельзя доверять!
Но Милка снова сладко заснула, и Катя
решила: не проснется! Сбегать в магазин —
самое большое десять минут.
И она побежала, сжимая деньги в ку-
лаке.
До магазина было недалеко. Надо было
пробежать мимо парикмахерской, сберкассы
и перейти улицу возле кинотеатра «Неп-
тун».
Одним словом, не прошло и пяти минут,
как Катя стояла у прилавка:
— Дайте мне, пожалуйста, овса для кро-
ликов.
— Овса нет, — сказала продавщица, —
есть овсянка.
— Ну, тогда, пожалуйста, овсянки, — ска-
зала Катя, — для кроликов. Знаете, у них та-
кой рацион... А вот моя черепаха овса не ест.
А крокодил мой, вы не представляете, он
даже туфли пополам перекусывает!
Все покупатели смотрели на Катю. А один
мальчик со связкой баранок и кульком ма-
карон подошел к Кате и уставился на нее,
будто она сама перекусила туфлю.
И когда Катя вышла из магазина, маль-
чик пошел следом за ней. Он шел и жевал
баранку, не спуская глаз с Кати.
Катя очень спешила. Она перебежала че-
рез улицу, свернула за угол и поравнялась
с кинотеатром «Нептун». Люди туда шли
толпой. И вдруг Катя увидела, что в двери
«Нептуна» входит Таня. Это была самая
лучшая Катина подруга.
— Таня, постой! Что я скажу! — крикну-
ла Катя.
Но Таня уже скрылась в дверях.
Что же это? Значит, она так и не узнает
про Катиных зверей? Конечно, зайти после
сеанса не догадается, а у Кати нет теперь
времени бегать по гостям.
Хороша дружба! Иметь дома живого кро-
398
кодила и не показать лучшей подруге даже
кончика хвоста!
Подумав так, Катя бросилась вслед за
Таней.
— Билет! — крикнула контролерша и по-
пыталась схватить Катю за рукав, но не
успела.
Катя проскользнула мимо нее и скрылась
в толпе.
— Таня! Татка Карликова! — кричала
она.
Но люди вокруг шумели, и Таня ее не
слышала.
Мальчик с макаронами и баранками, ко-
торый шел за Катей, тоже вошел было в ки-
нотеатр. Но когда контролерша потребовала
билет, молча повернул обратно, вышел на
улицу и прислонился к стене рядом со вхо-
дом. Сняв со связки вторую баранку, он стал
не торопясь жевать ее.
Контролерша не могла оставить своего ме-
ста и погнаться за Катей. Она только вытя-
гивала шею, высматривая Катю в фойе.
А Катя пробиралась между зрителями,
высматривая Таню Карликову.
Раздался звонок, и люди двинулись в зал.
Тут Катя издали увидела Таню. Она броси-
лась туда, но, пока пробиралась в толпе, Та-
ня уже вошла в зрительный зал.
Катя все-таки заметила, как она садилась
у стенки, и быстро пробралась к ней.
— Таня! — сказала она. — Ох, мне так
некогда! Я не могу за тобой бегать, у меня
звери...
И она начала быстро рассказывать Тане
самое главное. Но тут погас свет.
— Садитесь! — зашипели на них соседи
сзади.
Девочки уселись вдвоем на одном стуле.
Тогда заворчали соседи сбоку, что пускай
девочки не толкаются и ведут себя прилич-
но. Тогда Таня осталась на стуле, а Катя
уселась на корточки у самой стенки. И стала
быстро рассказывать. Но тут рассердились
соседи впереди и сказали, что они меша-
ют слушать, хотя слушать было нечего, по-
тому что на экране шли пока только над-
писи.
Впрочем, Таня уже все поняла.
— Крокодил? — прошептала она. — Гово-
рящий? Бежим!
И они стали пробираться к выходу. Теперь
на них шипели со всех сторон. А мальчишка,
сидевший с самого краю, дернул Катю изо
всех сил за косу.
Они бежали, согнувшись вдвое, по прохо-
ду, и все зрители ругали их по очереди. Так
добежали они до дверей, и тут-то начались
настоящие неприятности.
Билетерша наотрез отказалась открыть
двери.
— Кончится «Золотая рыбка», — шипела
она, — тогда уходите, а теперь нечего!
Девочки испугались. На экране старик
399
только еше собирался в первый раз закинуть
невод в синее море!
Билетерша ткнула пальнем на свободные
стулья:
— Садитесь!
Катя рассердилась. Она не любила, когда
на нее кричали даже шепотом. И она крик-
нула билетерше, тоже шепотом:
— Ничего подобного! Это у кого билеты,
те обязаны сидеть до конца. А я безбилет-
ная, и вы никакого права не имеете показы-
вать мне «Золотую рыбку». А должны меня
вывести из зала. А вы не выводите, как вам
не стыдно!
— Как это — безбилетная? Покажи би-
лет! — растерялась билетерша.
— А вот нет билета! — гордо шепнула
Катя.
И билетерша, не найдя, что сказать, мол-
ча открыла дверь.
Девочки выскользнули в фойе и побежали
к выходу.
— A-а, вот она, безбилетная! — обрадова-
лась контролерша. — Что, вывели?..
Конечно, ей можно было бы здорово отве-
тить. Но Катя не стала объясняться, и они
с Таней выскочили на улицу.
Мальчик с баранками отделился от степы
и пошел за ними.
4
Пока Катя покупала овес, Милка спокой-
но спала.
Крокодил плавал в ванне. Скворец прыгал
в клетке и кричал «Шагом марш» пролетав-
шим мухам. Черепаха гуляла по крокетному
яшику и после сапожной коробки находила
его очень просторным. Кролики догрызали
последние одуванчики, которые еще были в
клетке.
Папа, как всегда, сбился на тридцать седь-
мом такте «Дьявольских трелей» и начал
сначала.
Словом, все было тихо и мирно.
Но как раз в тот момент, когда Катя под-
ходила к кинотеатру «Нептун», луч солнца
упал на Милку. Милка во сне отмахнулась
от луча, но это не помогло. Она потерла гла-
за кулаком, чихнула и проснулась. Сперва
она долго жмурилась и потягивалась. А по-
том открыла глаза как следует.
Тут она увидела птицу, кроликов и чере-
паху! Милка зажмурилась и потом опять от-
крыла глаза. Кролики, птичка и черепаха
оставались на своих местах.
Милка спрыгнула с кровати и подбежала
к зверькам.
Ей было пять лет. н она не очень задумы-
валась над тем, откуда взялись эти существа
и почему они оказались в комнате. Она про-
сто радовалась, что они есть.
Милка присела на корточки перед кроли-
ками и просунула палец в клетку.
— Шагом марш! — крикнул скворец.
Милка посмотрела на него и кивнула го-
ловой. Она сразу поняла: это птица играет
в детский сад — будто она воспитательница
и командует строиться на зарядку.
— Хорошо, — согласилась Милка.
Она встала, как на зарядку, и зашагала
по комнате, стараясь попасть в такт музыке
«Дьявольских трелей», которая доносилась
из комнаты папы.
Размахивая руками и громко топая, Мил-
ка маршировала. Она ждала, когда воспита-
тельница скомандует «стой» и начнет упраж-
нения. Но скворец и не думал командовать
«стой». Он вдруг прыгнул в миску с водой и
затрепыхал крыльями. Во все стороны поле-
тели брызги.
Милка увидела, что делает воспитатель-
ница, и очень рассердилась.
— Так мы же еше зарядку не сделали, а
ты уже мыться! — закричала она. — Ну тебя,
ты не умеешь! Лучше я буду воспитатель-
ница, а ты...— И, чтобы скворец согласился
уступить ей роль воспитательницы, Милка
придумала для него другое интересное: —
Ты будешь дежурный по умывальнику! Хо-
чешь?
— Здрассьте! — крикнул скворец.
Ага! Значит, он согласен и здоровается,
будто он мальчик и пришел утром в детский
сад.
— Здравствуйте, дети! — важно сказала
Милка кроликам и черепахе.
Потом она захлопала в ладоши.
— Дети, на прогулку! — скомандовала она
воспитательским голосом. Открыла клетку и
помогла кроликам выйти.
Кролики запрыгали по комнате. Один спря-
тался под кровать, а другой — под Катин
столик.
— Дети, не разбегайтесь! — кричала
Милка.
Но они не слушались.
Милка открыла дверцу и скворцу, но он
не хотел вылезать.
— Посмотрите, как этот мальчик копает-
ся! — сказала она в негодовании.
Милка сама вытащила скворца из клетки.
А он вырвался, взлетел к потолку и стал но-
ситься где хотел.
Милка ничего не могла с ним поделать.
Самой послушной оказалась черепаха. Ко-
гда Милка вытащила ее из ящика и положи-
ла на пол, она втянула голову в панцирь и
тихо лежала на полу.
— Вот умница, хорошая девочка! —
похвалила ее Милка.
Из прогулки ничего не вышло. И Милка
решила устроить тихий час. Уложила чере-
паху в кровать самой большой куклы, укры-
ла одеялом и подоткнула его со всех сто-
рон.
Черепаха никуда не убегала. Она нрави-
лась Милке все больше и больше.
— Ты будешь моя дочка,— сказала она
черепахе. — А с вами, — обернулась она к
кроликам, — я больше не играю!
Милка поправила на черепахе одеяло и
погладила ее по голове.
— Спи, доченька, спи! — сказала она.
И запела черепахе песню «Москва — Пе-
кин».
А пока она пела и качала свою дочку,
сперва один кролик, а потом другой выско-
чили через открытую дверь в коридор.
Но Милка этого даже не заметила.
5
Девочки очень спешили. Кате надо было
кормить кроликов.
До ее дома было уже совсем близко.
И вдруг Таня стала перебегать на другую
сторону улицы.
— Ты куда? — спросила Катя.
— Так она же там живет!
— Кто?
— Так Лиля же!
— А мы разве к Лиле? — спросила Катя.
Таня даже остановилась посреди мосто-
вой:
— А ты что думаешь? По-твоему, Лилю
не позвать—это красиво? Когда к ее сестре
артистка Жукова приходила, так она сразу
за нами прибежала, а мы от нее крокодила
спрячем? Красиво, да?
Кате стало стыдно. По правде сказать,
ей и самой хотелось, чтобы Лиля увидела
ее зверей. И она сказала:
— Ладно, только поскорее, а то уже вре-
мя кроликам давать рацион.
Для скорости они не стали подниматься
к Лиле на шестой этаж, а прибежали во
двор. Двор был очень большой и шумный.
В одном углу пилили дрова, в другом вы-
колачивали ковер, а посередине — играли в
волейбол. Вдобавок изо всех открытых окон
неслись звуки радио.
Девочки подняли головы к Лилиному окну
и разом крикнули:
— Ли-и-ля!..
Но Лиля не появлялась. Они крикнули
еще раз, и опять ничего не вышло. Когда
они набрали воздуху, чтобы крикнуть в тре-
тий раз, из-за их спин раздался оглушитель-
ный рев:
— Ли-илька!
Это орал мальчик с макаронами, кото-
рый стоял чуть подальше. И тотчас же Ли-
лина голова высунулась из-за горшков с
цветами.
— Лиля, скорее! Что у меня есть!.. — кри-
чала Катя снизу.
— А? Что прочесть? — кричала Лиля
сверху.
— Скорей! У меня звери!
— Что? Открыть двери?
Катя и Таня с отчаянием посмотрели друг
на друга, а потом на мальчика с баранками.
Он сразу понял, что от него требуется, пе-
реложил кулек с макаронами в другую руку,
расправил грудь и заорал:
26. Мир приключений.
401
— Иди счасже крокодила смотреть!
— Иду! — немедленно откликнулась Ли-
ля, и голова ее исчезла.
6
Перед папой стоял пюпитр на длинной
ножке. На нем лежали ноты. Папа играл на
скрипке. Пальцы левой руки летали по стру-
нам, а смычок носился так быстро, что его
почти не было видно.
«Дьявольские трели» — очень трудная
пьеса. А сейчас папа как раз подходил к са-
мому трудному месту во всей пьесе.
И как всегда, у него начали съезжать
очки, которые держались на одной оглобле.
Эти очки да еще двери, которые вечно
скрипели, ужасно раздражали папу и меша-
ли ему жить. Каждое утро, уходя на репе-
тицию, папа решал немедленно снести очки
в починку и купить машинного масла для
двери. А каждый вечер, вернувшись домой,
он вспоминал, что забыл и то и другое.
Поправив очки, папа перешел к флажо-
летто. Это были самые нежные ноты на са-
мом верху самой тоненькой струны —
квинты. Чтобы сыграть флажолетто, папа за-
брался пальцами к самой подставке, и тогда
раздались тихие звуки, похожие на писк.
Бабушкин белый кот, дремавший на шка-
фу в коридоре, поднял уши. Он никогда не
мог равнодушно слышать флажолетто, пото-
му что принимал его за мышиный писк.
Это был очень честолюбивый кот. Хотя в
квартире мышей не было и он их отродясь
не видал, он всю жизнь мечтал поймать
мышь. Поэтому каждый раз, когда бабушка
натирала редьку, Катя стирала резинкой
ошибку в тетради, а папа добирался до фла-
жолетто,— кот мчался в погоню за мышью.
И на этот раз, услышав подозрительный
писк, кот спрыгнул со шкафа и начал красть-
ся к папиной двери, нервно играя хвостом.
Папа услышал отвратительный скрип две-
ри. Он вздрогнул.
Хищно поводя усами, кот просунулся в
комнату.
— Брысь! — крикнул папа и замахнулся
смычком.
Кот не спеша вышел из комнаты.
Папа заиграл снова.
Кот, услыхав это, повернул обратно.
Опять заскрипела дверь.
Папа сердито повернулся, и очки упали
на пол. Он увидал вместо кота расплывчатое
белое пятно.
— Ах, так! — сказал папа. Схватил кота
за шиворот и вышвырнул в коридор.
Потом папа закрыл дверь, которая сейчас
же приоткрылась опять, и фыркнул от яро-
сти.
Оскорбленный кот что-то прошипел и за-
брался под шкаф, где лежала кукла без го-
ловы и два кубика. Он сидел там, колотя
хвостом от негодования.
Папа искал очки, проклиная этот несчаст-
ный дом, полный наглых котов и скрипучих
дверей, в котором человек не имеет ни ми-
нуты покоя. При этом он нечаянно поддал
ногой очки, и они отлетели куда-то в угол.
Теперь не было никакой надежды их найти.
Окончательно рассердившись, папа мах-
нул рукой и стал играть без очков, водя но-
сом по нотам.
По коридору мимо кота проскакал белый
кролик. Увидав его, кот зашипел, но на
всякий случай забился поглубже под
шкаф. Ничего подобного до сих пор в доме
не было!
Кролик поднял уши, пожевал губами и
не торопясь запрыгал к папиной комнате.
Уже минут пять папе никто не мешал, и он
начал успокаиваться. И вдруг снова раздал-
ся невыносимый скрип!
Вне себя папа обернулся. Конечно, он
опять увидал знакомое расплывчатое белое
пятно!
— Убью! — прошипел папа и бросился
ловить кота.
Но кролик скрылся под диваном.
7
Катина бабушка купила все, что нужно, и
возвращалась с базара.
Поднимаясь к себе на третий этаж, бабуш-
ка услышала, как открылась дверь у них на
площадке.
Она заторопилась и крикнула снизу:
— Не закрывайте!
Но оказалось, что вышла из своей квар-
тиры соседка. Она несла таз, полный мок-
рого белья.
— Здравствуйте, Надежда Петровна! —
приветливо сказала бабушка. — А я-то ду-
мала, это наши...
— Ваш кот нюхал мое молоко! — сообщи-
ла Надежда Петровна, поджав губы. —
Сколько раз я просила вас не пускать его
бегать по карнизу!
— Извините,— сказала бабушка.
— Интересно, почему это все коты со все-
го двора лезут именно в мое окошко? — рас-
кричалась Надежда Петровна, поднимаясь
на чердак. — А кто не умеет воспитывать
котов, пусть не держит!
— Ладно уж, иди себе... — пробормотала
бабушка.
Дверь соседкиной квартиры осталась при-
открытой.
Бабушка поставила тяжелую корзинку,
начала доставать ключ и, вдруг нечаянно
толкнув корзинку, опрокинула ее набок. Лу-
ковицы, подпрыгивая, поскакали вниз по
ступенькам.
— Ах, я ворона! — спохватилась бабушка
и спустилась собирать лук.
Тогда распахнулась дверь квартиры Па-
стушковых. Из нее вылетел белый кролик и,
описав дугу, плюхнулся прямо в бабушкину
корзинку.
Дверь захлопнулась. ,Загремели ключи,
цепочки, задвижки. Послышались папины
удаляющиеся шаги, и стало тихо.
Кролик не огорчился переменой судьбы.
Побарахтавшись в корзинке, он выбрал себе
морковку и начал грызть.
Собрав луковицы, бабушка поднялась по
лестнице... и вдруг увидела в своей корзинке
кролика!
— Вот тебе здравствуйте! — сказала она
и задумалась: «Откуда он мог взяться?»
Так и не решив этого вопроса, бабушка
присела перед корзинкой. Она смотрела, как
кролик уплетает ее морковку, и умилялась.
— Ах ты, голубчик мой! — шептала она.—
Ах ты, красавец!
Тут она увидела открытую дверь Надежды
Петровны и все поняла. Она покачала голо-
вой:
— Других учит, а сама-то что делает1™
Ну, поел, погулял? — спросила она кроли-
ка. — Иди, милый, домой, а то пропадешь.
Она тихонько протолкнула кролика в со-
седскую квартиру и бросила ему вслед ка-
пусту и репку. Потом заботливо прикрыла
дверь, чтобы кролик не выбежал, и заглянула
в корзинку. Суп варить было не из чего.
— Ничего, опять куплю,— сказала она и,
взяв корзинку, спустилась по лестнице.
Так исчез ангорский кролик.
8
Катя очень спешила домой. Надо было
кормить кроликов. Но Лилька сказала, что
без Шуры она не сделает ни одного шагу.
Кролики не умрут, а Шура обидится на-
смерть. И так подруги не поступают. И пусть
она провалится на этом месте, если Шура сей-
час не сидит на бульваре и не читает «Всад-
ника без головы».
Девочки вихрем понеслись на бульвар.
Мальчик с макаронами молча несся сзади,
жуя на ходу третью баранку.
Шура действительно сидела на скамейке
между молоденькой нянькой и спяшим ста-
ричком и читала им вслух «Всадника без го-
ловы» Майн Рида.
— «Черт бы вас побрал! — воскликнул
охотник. — Еше шесть секунд, и я стреляю!
Если вы просто чучело, то это вам не повре-
дит. А если вы дьявол, то это, должно быть,
тоже не причинит вам вреда. Но если вы
человек, играющий роль мертвеца, то вы за-
служиваете пули. Вы не хотите? Ладно! Я
стреляю. Раз, два, три, четыре, пять, шесть!
Вслед за этим раздался выстрел...»
26'
403
И тут на дорожке появились Катя, Таня
и Лиля.
— А что я вам говорила?.. — торжество-
вала Лилька. — Шура, слушай, что я ска-
жу... Ты сейчас умрешь!
Но Шура не умерла. Зато чуть не умерла
ее соседка — нянька с грудным младенцем
на руках.
Пока девочки наперебой рассказывали о
крокодиле и скворце, она ахала и в волнении
подбрасывала младенца все выше и выше.
Так что, если бы рассказ продолжался еще
немного, бедный младенец очутился бы на
дереве.
— Не врешь? — спросила нянька. — А ну,
пошли!
И, поймав на лету младенца, соскочила со
скамейки.
Все побежали — ведь уже было время
кормить кроликов.
9
Выкинув кролика из квартиры на лестни-
цу, папа вернулся в комнату и удовлетво-
ренно потер руки. Наконец-то он избавился
от этого отвратительного кота! Больше ни-
кто не помешает ему доиграть «Дьявольские
трели».
— Посмотрим, как ты теперь влезешь! —
злорадно пробормотал папа и поднял скрип-
ку к подбородку.
Он полузакрыл глаза и взял первую ноту...
Вторую он взять не успел — раздался от-
чаянный скрип двери.
Папа похолодел: в комнате опять сидел
белый кот!
— Не может быть! — жалобно сказал па-
па, и смычок выпал у него из рук.
Белое пятно нахально двигалось через
комнату странными прыжками. Папа был
уверен, что кот это делает нарочно, чтобы
показать, что ему наплевать на хозяина и на
все его замки и задвижки.
Кот скрылся под диваном.
— Этот кот сведет меня с ума, вот увиди-
те! — мрачно сказал папа и пошел за шваб-
рой.
А второй кролик (это был он) спокойно
сидел под диваном и грыз морскую травин-
ку, выпавшую из матраца. Но он не успел
ее догрызть: вошел папа со шваброй.
— Нет, я этого кота усмирю! — говорил
папа, тыкая шваброй под диван.
Кролик выскочил и забрался под шкаф.
— Нет, я этого кота достану! — шипел па-
па и шарил шваброй под шкафом.. — Я этому
проклятому коту покажу! — сказал он и вы-
толкнул кролика.
Тот попытался было спастись под сунду-
ком, но папа настиг его.
— Ага! Ты у меня теперь поскрипишь,
поганый кот! — торжествующе крикнул па-
па, схватил кролика, швырнул его в шкаф и
быстро запер дверцы на два оборота.
— Теперь мяукай сколько хочешь! — весе-
ло сказал он и прислушался.
Мяуканья не было.
После стольких переживаний папа почув-
ствовал, что нервы его сдали. И, пожалуй,
ему не сыграть «Дьявольские трели» так,
как следовало бы. Придется принять валерь-
янки.
Папа направился к висячему шкафчику,
где была домашняя аптечка, и начал шарить
среди пузырьков, поднося их к самому носу.
Все попадалось что-то не то: рыбий жир,
мыльный спирт, касторовое масло...
Пока папа искал успокоительные капли,
он расстраивался все больше и больше. На-
конец, совершенно расстроившись, он оты-
скал зловредный пузырек позади всех аптеч-
ных склянок.
Он взял рюмку и, усевшись в кресло, стал
осторожно капать лекарство, медленно счи-
тая шепотом:
— Раз... два... три...
404
А настоящий кот спал на шкафу в кори-
доре. Иногда он вздрагивал во сне и выпу-
скал когти. Наверно, ему снилось, что он
все-таки поймал мышь...
Вдруг кот открыл один глаз и повел но-
сом. Он почуял пленительный и неотразимый
запах. Это пахла валерьянка. А как известно
еще по «Тому Сойеру» для кошек нет ниче-
го вкуснее лекарства. И любой кот готов
бежать за ним на край света.
Кот облизнулся, слетел со шкафа и по-
мчался в папину комнату, не разбирая до-
роги.
Папа сидел в кресле и считал:
— Десять... одиннадцать... двенадцать..»
И в то мгновение, когда папа произнес
«тринадцать», в комнату с отчаянным мяу-
каньем ворвался кот.
Рюмка и пузырек выпали из папиных рук.
Кот, урча, набросился на разлившуюся
валерьянку.
— Опять он... — прошептал папа.
Он поглядел на кота, потом перевел глаза
на шкаф.
Ключ торчал в замке!
Папа встал и подергал дверцу. Шкаф был
заперт на два оборота.
Папа опять посмотрел на кота, и ему ста-
ло не по себе. Он не мог понять, как один и
тот же кот может в одно и то же время на-
ходиться на лестничной площадке, в запер-
том шкафу и в комнате?!
Кот вылизал досуха пол и жалобно замяу-
кал. Но валерьянки больше не было. Тогда
кот пошел по комнате в неопределенном на-
правлении и вдруг увидел кота в большом
зеркале. Он зашипел и бросился на против-
ника, подпрыгнув на метр от пола»
Стукнувшись лбом о стекло, кот свалился
на пол. Потом он с презрением повернулся
спиной к зеркалу и направился в противо-
положный угол. По дороге он зачем-то вско-
чил на рояль. И тут он увидел на стене кар-
тину, на которой была нарисована Африка.
Кот решил напасть на Африку.
Он прыгнул и повис, вцепившись одной
лапой в верблюда, а другой в облака. И все
это: кот, картина и гвоздь с веревочкой — с
треском рухнуло на пол.
Папа сидел в кресле и безмолвно смотрел
на кота.
А кот, разделавшись с Африкой, испустил
воинственный вопль и стал праздновать
победу. Он катался клубком, перелетал со
шкафа на окно, с окна на печку, сбивая при
этом все, что только можно было сбить.
— Ничего подобного... — сказал папа. —
Я же знаю, что так не бывает!..
В это мгновение в комнату влетел скво-
рец, которого Милка выпустила из клетки.
Увидев кота, скворец заметался под потол-
ком.
Но папа смотрел только на кота и не за-
метил птицы.
Сбив последний цветочный горшок, кот
стряхнул с лапы землю и пристально погля-
дел на папу.
И тут папа явственно услыхал, как кот
крикнул:
— Здрассьте!
Папа сжал виски пальцами,
— Во-первых, ни в какие сказки я не ве-
рю,— твердо сказал он. — Во-вторых, чудес
не бывает. Для всего существуют строго на-
учные объяснения. Научные!
Кот прыгнул на этажерку и свалился вме-
сте с нотами.
— Очень просто,— сказал папа. — Перед
нами самый обыкновенный...
— Здрассьте! — крикнул скворец с кар-
низа.
— ...говорящий кот. Вот и всё,— продол-
жал папа. — Обыкновенная галлюцинация.
Или мираж. Но они, кажется, бывают только
в пустынях? В общем, холодный компресс на
голову — и все пройдет...
Папа медленно пошел к двери.
— Шагом марш! — крикнул скворец.
— Попрошу без хулиганства,— сухо заме-
тил папа и вышел из комнаты.
В ванной он снял с крючка мохнатое
полотенце, открыл кран и наклонился.
Из воды прямо на него смотрел крокодил.
— Ах, вот что! — протянул папа и опу-
стился на табуретку.
Он посидел немного, закрыв глаза. Потом
встал и на цыпочках вышел из ванной. Он
прошелся по коридору, постоял перед дверью.
Потом рывком открыл дверь и заглянул в
ванну.
Крокодил не исчез. Он бил хвостом, разе-
вая зубастую пасть.
Папа перекинул полотенце через плечо и
медленно вернулся в свою комнату. Он ре-
шил, что лучше всего уйти. Куда-нибудь...
Папа отпер платяной шкаф, чтобы взять
шляпу.
Первое, что он увидел, был белый кролик,
который уютно дремал в его фетровой шляпе.
Но папе уже было все равно — что бы там
ни сидело. Махнув рукой, он повернулся и
ушел из дому с полотенцем через плечо.
А скворец, покружившись по комнате, вы-
летел в открытую форточку.
10
Мы рассказали о Кате, о валерьянке, о ба-
бушке, о «Дьявольских трелях», о коте и
Милке, о кроликах и скворце. Но не успели
сказать, где же был в это время Митя, что он
делал и что думал.
А Митя мчался в электрическом поезде к
станции Мартышкино, где жил его товарищ
Володя. Если уж надо отдавать зверей кому-
нибудь, то лучше всего пусть их берет Во-
лодя.
Митя смотрел в окно, где, поднимаясь и
опускаясь, бежали телеграфные провода.
Он вынул расписку и еше раз перечитал.
Все было в порядке. Митя уселся поудобнее
и опять стал смотреть в окно. Провода под-
нимались и опускались, поднимались и опу-
скались, и Мите стало казаться, что он опу-
скается и поднимается с ними вместе. Он за-
дремал.
Ему приснилось, что он со зверями плывет
на плоту по океану. Звери собрались в кру-
жок возле него. Митя в подзорную трубу
смотрит на безбрежный океан, и мертвая
зыбь качает плот — он поднимается и опу-
скается...
А на берегу ждет их Володя, и Володина
мама, и Володина тетя. И все протягивают
к нему руки. Митя причаливает. Володина
мама, нежно улыбаясь, гладит крокодила и
щекочет ему шейку... Володина тетя старает-
ся завязать огромный бант на шее у кро-
лика...
Митя улыбнулся во сне. В это время про-
мчался встречный поезд. По Митиному лицу
пробежали полосы света и тени. С его лица
слетела улыбка. Ему стало сниться другое.
...Кошка прыгнула на скворца и проглоти-
ла его. А крокодил прыгнул на кошку и про-
глотил ее. Тут из дачи выскочила. Володина
тетя с ружьем и выстрелила в крокодила.
Крокодил взлетел к небу — и вот уже это не
крокодил, а гриф из Брема. В когтях он дер-
жит эмиду европейскую. Под ним клубятся
облака. Хрипло захохотав, гриф разжимает
когти. Черепаха летит вниз со страшной вы-
соты, ударяется о скалы и разлетается на
тысячи осколков... Каждый осколок превра-
щается в большой мухомор. Кролики броса-
ются на мухоморы, пожирают их... и падают
мертвыми.
— Они или я! Они или я! Они или я! —
визжит Володина мама.
И из дверей дачи вылетают кролики, че-
репахи, кошки и крокодилы. Дверь захлопы-
вается, исчезают окна, забор, белье на ве-
ревке, исчезает дом — всё. На пустом месте
сидит черная ворона и, разевая огромный
рот, говорит:
— Грраждане! Станция Маррртышкино!
Митя вздрогнул и проснулся. Поезд стоял
на станции. Митя вскочил и побежал к вы-
ходу, мрачно бурча:
— Так оно и будет. А может, еще хуже.
11
Как раз в ту минуту, когда Мите снилась
черепаха в когтях грифа, Милка выкатывала
406
во двор кукольную коляску, в которой лежа-
ла эта самая черепаха, укрытая одеялом.
— Не высовывайся, а то простудишься! —
строго сказала Милка и покатила коляску.
Вдруг черепаха забарахталась и поползла
на подушку.
— Не шали! — сказала Милка и стала за-
пихивать ее обратно. И вдруг отдернула ру-
ку: — Ай!
Черепаха укусила ее за палец.
Милка обиделась.
— У, какая-то! — сердито сказала она.
Подошел знакомый мальчик Лева, с дру-
гой улицы.
— Ого! — сказал он, глядя на черепаху.—
Это да!
— Противная! — сквозь слезы сказала
Милка.
— Где взяла?
— Нигде. Она сама взялась. Вот не бу-
дешь больше моей дочкой, раз ты такая!
— Давай меняться на магнит,— предло-
жил Лева.
— Не хочу,— сказала Милка.
— Полторы ножницы хочешь? Еще можно
резать!
— Нет,— сказала Милка.
— Ну, что хочешь?
Лева вывернул карманы и высыпал свои
сокровища прямо на землю. Они присели на
корточки и стали рыться. Лева показывал
Милке то одно, то другое и бессовестно рас-
хваливал каждую вещь:
— О! Увеличительное стекло. Лупа назы-
вается. Что захочешь — можно поджечь...
Хочешь, твое платье прожгу?
— Не, — мотала головой Милка.
— Или во! Гвоздь. Знаешь, какой это
гвоздь? На нем фотоаппарат висел!
— Не,— говорила Милка.
Лева не унывал:
— Ну, бери гирьку от ходиков. Так и
быть! Смотри, как золотая. Видала блеск?
— Нет.
— Здорово, а?
— Здорово,— согласилась Милка.
— Гляди: хочешь — стоит, хочешь — ле-
жит. Вот это вещь! Верно, хорошая?
— Плохая,— сказала Милка. И вдруг гла-
за ее загорелись. — А что там, в коробочке,
красненькое?
Лева махнул рукой:
— Ерунда—фантики! Больше ничего нету.
— Хочу фантики! — решительно сказала
Милка и схватила коробочку.
Лева даже удивился: как дешево доста-
лась ему черепаха! Он отдал Милке фанти-
ки и щедро прибавил от себя кусок сургуча
и гайку. И, схватив черепаху, умчался с по-
бедным криком.
А Милка стала с восторгом выкладывать
на скамью фантик за фантиком.
Так исчезла эмида европейская.
12
Надежда Петровна, развесив белье на чер-
даке, вернулась домой с пустым
захлопнула за собой дверь и
сразу же поскользнулась на
чем-то круглом и растяну-
лась на полу. Таз вылетел у
нее из рук и поехал дальше
по коридору.
Надежда Петровна зажг-
ла свет и увидела репу, а
чуть подальше — кочан ка-
пусты.
Она не могла понять, отку-
да взялись в квартире ово-
щи, если она готовила сего-
дня заливное.
Но ей некогда было разду-
мывать об этом.
— Безобразие! — сказала
она и пошла в комнату.
Надежда Петровна соби-
ралась на дачу и кончала по-
следние дела.
Посередине комнаты, на
полу, была разостлана ста-
рая скатерть. На ней лежали
две шубы, рыжая лиса, белая муфта и пы-
жиковая шапка.
К стене булавочкой был приколот список:
«Что надо сделать». Первые восемнадцать
дел были уже вычеркнуты. Осталось еще не-
много:
19. Выстирать белье.
20. Сказать Медведкиной насчет собаки.
21. Меховые вещи на хранение.
22. Купить крысиного яду.
23. Вымыть окно.
Вычеркнув пункт 19-й, Надежда Петровна
подошла к телефону и позвонила Медведки-
ной, которая жила в этом же доме, в первом
этаже. Она предупредила, что, если Медвед-
кина еще раз выведет свою собаку гулять
под ее окнами, она эту собаку обольет кипят-
ком и сообщит куда надо.
тазом. Она
407
Потом она повесила трубку и аккуратно
вычеркнула пункт про Медведкину. Затем
Надежда Петровна надела шляпку, завяза-
ла меховые вещи в узел и отправилась в
ломбард — сдать их на хранение.
Надежда Петровна шла по бульвару,
крепко прижимая к себе узел с меховыми
вещами. Вокруг нее играли дети, продавщи-
цы звонкими голосами предлагали мороже-
ное и цветы. Ветер шевелил листьями и ка-
чал связки воздушных шаров.
Но Надежда Петровна ничего этого не ви-
дела и не слышала. Она злилась: впереди
нее, загородив дорогу, шел какой-то толстяк,
неся на голове три огромные коробки. Он
старательно обходил детей, чтобы никого не
задеть, и очень мешал Надежде Петровне.
Навстречу, быстро лавируя между прохо-
жими, бежала Катя с кульком овсянки, а за
ней торопились Таня, Лиля, Шура, нянька
с младенцем, две неизвестные девочки и
мальчик с макаронами, который доедал на
бегу седьмую баранку. Катя очень торопи-
лась: уже давно пора было кормить кроли-
ков.
И вдруг... Катя с размаху налетела на тол-
стяка с коробками!
— Ай! — завизжал толстяк, закачался и
сел на землю.
Коробки одна за другой опрокинулись на
всю компанию. Девочки закричали, замаха-
ли руками. Коробки разлетелись; из них по-
сыпались и запрыгали разноцветные мячи —
большие и маленькие.
— Ой, извините! — с ужасом сказала Ка-
тя, глядя на мячи, раскатившиеся по всему
бульвару.
Самый большой мяч подскочил и стукнул
Надежду Петровну.
— Хулиганство! — завизжала она.— Бе-
зобразие!
Толстяк кричал:
— Что такое? Идешь, никого не трогаешь,
а на тебя налетают!
Мячики катились во все стороны.
Девочки поднимали толстяка и отряхива-
ли, но он отбивался от них и продолжал
кричать:
— Сто двадцать пять штук по накладной!
А теперь что? Где эти мячики?
Он посмотрел на бульвар. Мячики кати-
лись и прыгали по всем дорожкам. Дети
расхватывали их и принимались играть и
бросать друг другу.
Вот уже мальчишки начали футбольную
тренировку. Сразу в нескольких местах по-
явились «школы мячиков». Детский сад, ко-
торый чинно шел парами, вдруг рассыпался,
и дети с птичьими криками погнались за мя-
чами. Даже взрослые, даже пожилые люди
с улыбками поднимали мячи.
Это была неожиданная, странная и пре-
лестная картина.
Одна только Надежда Петровна, мрачная
и злая, кричала:
— Безобразие! Всех в милицию! Хулига-
ны!..
Толстяк вдруг замолчал и, наклонив голо-
ву набок, посмотрел на веселый бульвар.
— Давай собирай, налетай! — крикнул
он, входя во вкус игры, и, отмахнувшись
от наседавшей на него Надежды Петровны,
ринулся собирать мячи.
Катя и вся ее компания, разумеется, бро-
сились ему помогать.
— А сколько было мячиков? — спросила
Катя.
— Сто двадцать пять по накладной! —
крикнул толстяк.
Надежда Петровна, конечно, так бы этого
дела не оставила: мячиком ее ведь все-таки
стукнули. Но тут она увидела девушку, ко-
торая несла что-то завернутое в простыню,
и подумала, что в ломбарде, наверно, боль-
шая очередь. И она кинулась бежать, ста-
раясь обогнать девушку.
Но в ломбарде, в отделе «Хранение», оче-
реди не было. Надежда Петровна сразу по-
пала к оценщику. И пока он на прилавке
просматривал вещи, Надежда Петровна вы-
нула из сумочки свой список и стала вычер-
кивать пункт 21-й—о шубах.
Оценщик сказал:
— Шуба мужская хорьковая одна,— и за-
писал в квитанцию.
Затем он встряхнул вторую шубу. Отту-
да что-то выпало.
— Кроликов не принимаем, гражданка,—
вдруг сказал он.
— Какой же это кролик? — обиделась На-
дежда Петровна.— Это австралийский кен-
гуру!
— Кто — кенгуру? Он — кенгуру? — спро-
сил оценщик и поднял за уши белого кро-
лика.
Надежда Петровна в первое мгновение ни-
чего не могла сказать и только хлопала гла-
зами.
— Знаете что? — наконец сказала она.—
Не морочьте мне голову!
— Гражданка! — строго сказал оценшик
и постучал карандашом по прилавку.— Не
408
будем спорить, забирайте ваше животное.
Надежда Петровна вспыхнула:
— Мало я дома терплю от кошек, так мне
еще в ломбардах зайцев подсовывают! Ни в
одном учреждении зайцев не дают, только у
вас почему-то!
— Гражданка!—сказал оценщик.— Во-
первых, это не заяц, а кролик. Во-вторых, по-
скольку он выпал из вашей шубы, это ваш
кролик. Если бы выпал из моей шубы, он
был бы мой кролик,— мирно прибавил он и
погладил кролика.
Но Надежда Петровна не сдавалась:
— Я понимаю, если в шубе моль заведет-
ся. Но чтобы в шубе кролики завелись...
Тут она поперхнулась и покрылась крас-
ными пятнами. Она вспомнила, что ее дверь
оставалась открытой несколько минут, пока
она ходила на чердак.
— Ав общем,— сказала она,— от моих
соседей всего можно ожидать. Я даже знаю,
кто это сделал... Медведкина!
Она схватила кролика и завернула в ска-
терть.
Выйдя из ломбарда, Надежда Петровна
помчалась прямо домой, не заходя за крыси-
ным ядом. Она была слишком возмущена.
13
Запыхавшийся толстяк сидел на скамейке
бульвара. Он держал на коленях две помя-
тые коробки. Третья, раздавленная, валялась
на земле.
Девочки бегали в разные стороны и соби-
рали мячи. Маленькие девочки и мальчики
из детского сада, дети с няньками и бабуш-
ками, наигравшиеся футболисты, разные
прохожие — приносили ему мячи, а он счи-
тал:
— Девяносто четыре. Спасибо... Девяно-
сто пять. Чувствительно благодарен... Девя-
носто шесть. Мерси... Девяносто семь. Боль-
ше не лезет!.. Девяносто восемь. Придется
вам подержать пока... Девяносто девять,—
жалобно сказал он.— А класть некуда!
Тут вмешалась Таня и стала командовать:
она сама принимала мячики и совала их Ка-
те, Шуре, Лиле, неизвестным девочкам и
мальчику с макаронами. Даже нянька охот-
но брала мячи и ловко начиняла ими кон-
вертик младенца. Толстяк улыбался во весь
рот и считал:
— Сто двадцать четыре, сто двадцать
пять... Все! Сто двадцать шесть! — вдруг
сказал он, пораженный.
— А сколько было? — спросила Катя.
— Сто двадцать пять по накладной! —
сказал толстяк.
Все удивились и тут же пересчитали мячи-
ки: нет, все было правильно — их было сто
двадцать шесть.
Откуда взялся лишний мяч — так и оста-
лось тайной.
Толстяк закрыл обе коробки и поставил се-
бе на голову. Но что было делать с осталь-
ными мячами?
— Далеко идти-то? — осведомилась нянь-
ка, запихивая обратно вылезавший из кон-
вертика мяч.
— Рукой подать!—обрадовался толстяк.—
Вот в тот «Детский мир», за углом.
И процессия двинулась к универмагу
«Детский мир», который и на самом деле
был за углом, только не за первым, а за
седьмым.
Катя шла, прижимая к себе кулек с ов-
сянкой, один большой мяч и три маленьких.
Она горько вздыхала, думая о проснувшейся
Милке и о голодных кроликах... Что бы с ней
было, если бы она знала, что один из этих
кроликов стремительно приближается к ней,
завернутый в старую скатерть!
А между тем так оно и было. Им навстре-
чу мчалась Надежда Петровна, размахивая
завернутым кроликом. Она врезалась в про-
цессию с мячами, прошипела; «Безобразие!»,
растолкала всех локтями и побежала еще
быстрее. Ее гнали злые мысли.
«Конечно, они...— бормотала она.— Мед-
ведкины. Все соседи сговорились против ме-
ня, все! Главное, знают, что я терпеть не мо-
гу животных, и нарочно подсовывают то ко-
тов, то псов, то кроликов... Но погодите! Я с
этой Медведкиной посчитаюсь! Я ей пока-
жу!..»
Надежда Петровна промчалась по двору.
Ее мучила мысль, что Медведкины сейчас
потешаются над ней. Она решила их разоб-
лачить.
Тихонько подкравшись к окну квартиры
Медведкиных, Надежда Петровна стала под-
слушивать.
Медведкины в самом деле разговаривали,
но совсем не о ней.
— Я думаю, торт,— сказала Медведкина.
— Конечно, торт. С кремом,— согласился
ее сын Саша, ученик музыкальной школы.
— Ну что ж,— заключил Медведкин,— не
возражаю.
— Так ты сам его и купи,— предложила
Медведкина.
Медведкин согласился и сказал только,
что пришлет торт с кем-нибудь со службы,
потому что возвращаться ему некогда.
Разговор на этом кончился. Но Надежда
Петровна не успокоилась. Она почему-то еще
больше уверилась в том, что кролика ей под-
бросила именно Медведкина.
У Надежды Петровны созрел план мести,
и она помчалась домой.
Дома она вытащила из шкафа большую
коробку из-под торта, вытряхнула на стол
тесемочки, ленточки, кусочки кружев и ста-
рые перчатки. Потом посадила туда кроли-
ка, обложила ватой, чтобы он не мог ше-
велиться, проделала сбоку маленькую ды-
рочку для воздуха и аккуратно перевязала
коробку ленточкой.
— С кремом!..— хихикнула она.
Она подождала некоторое время, пока, по
ее расчетам, Медведкин мог купить торт и
прислать его со службы домой. Потом заку-
талась в пальто, спустилась по лестнице и по-
звонила Медведкиной.
— От Александра Иваныча! — пропищала
Надежда Петровна, пряча лицо. Сунула в
открывшуюся дверь коробку и убежала.
14
Митя нашел Володю в большом сарае. Он
накачивал шину велосипеда.
На стенах висели лук со стрелами, запас-
ное колесо и пугач.
Сквозь щели светило солнце. Луч падал
на старую бочку с зеленой водой. Из воды
торчал кусок обруча, а вокруг него скользи-
ли, как на коньках, длинноногие водомеры.
В углу (Угон л и роллер и удочка. В другом
углу лежало сено. А под самой крышей с
писком возились воробьи.
410
— А, это ты? — обрадовался Володя.—
Тут мой кабинет. Правда, здорово устроил-
ся?
Митя облегченно вздохнул — тут хватит
места для целого зверинца!
И он выложил всю (историю.
Володя слушал его молча и хмурился.
— Ну вот... Берешь, что ли? — спросил
Митя, кончив рассказ.
Володя швырнул насос на землю и под-
нялся.
— Балда! — сказал он.
— Почему — балда?
— Потому что балда!
Мальчики помолчали.
— Так берешь, что ли?. — упавшим голо-
сом спросил Митя.
— Кого брать?
— Зверей.
Володя уничтожающе посмотрел на Митю:
— Хватился! Да их давно уже на свете
нет. Отдал неизвестно кому! Лучше бы ты их
прямо утопил!
— Я же расписку взял...— жалобно про-
бормотал Митя, показывая бумажку.
— Поможет твоя расписка!
Митя побледнел.
Мальчики поглядели друг на друга и, не
сговариваясь, побежали к станции.
15
Папа ушел, а кран в ванне остался откры-
тым. Да и кто помнил бы о кране, когда та-
кое творилось в доме!
Вода в ванне все поднималась. И кроко-
дил поднимался вместе с ней, покачиваясь
на поверхности. Когда он поднялся настоль-
ко, что мог дотянуться до полочки, он про-
глотил мыло «Идеал» и уже повернулся к
зубной щетке, как вдруг на подоконник от-
крытого окна села птичка.
Крокодил уставился на нее и подплыл
ближе. Птица беззаботно прыгала по подо-
коннику.
Вода поднялась уже так высоко, что кро-
кодил спокойно перелез через край ванны на
подоконник. Птица с любопытством смотре-
ла на него одним глазом, склонив головку
набок.
Крокодил полез по подоконнику.
— Шагом марш! — крикнул скворец и,
вспорхнув, скрылся в синем небе.
А крокодил перелез на карниз и пополз
над улицей.
Надежда Петровна стояла на подоконнике
и мыла окно. Она выполняла 23-й пункт сво-
его списка дел. Рядом с нею стоял таз, а на
полу — ведро с грязной водой.
Ей было весело. Она терла стекла мыль-
ной мочалкой и пела:
Ревела буря, дождь шумел,
Во мраке молния сверкала,
И беспрерывно гром гремел,
И что-то в небе грохотало...
В это время крокодил проползал мимо
окон Надежды Петровны.
Когда Надежда Петровна дошла до:
Сидел Ермак, объятый думой...—
она увидела крокодила.
Испустив слабый крик, она рухнула с
окошка в комнату, опрокинув на себя ведро.
А мочалка, описав дугу, полетела на ули-
ЦУ-
И надо же было случиться, что как раз в
это время папа Пастушков с полотенцем че-
рез плечо тихо брел по тротуару, еще не
очнувшись от пережитого.
Внезапно что-то мокрое мазнуло его по
лицу. Он машинально хлопнул себя по шеке
и поймал мочалку. Папа тупо посмотрел на
нее и побрел дальше с мочалкой в руке.
— Гражданин, гражданин!..— кричал ему
какой-то старичок с другой стороны улицы.
Он догнал папу и забежал вперед.— Венич-
ка не потребуется? — спросил он и вытащил
из мешка большой банный веник.
Папа печально покачал головой и пошел
дальше.
На углу он остановился и полез в карман
за папиросами. И вдруг нащупал футляр со
своими уличными очками!.. Папа надел очки.
Светило солнце. Зеленели деревья. Синело
небо. Чирикали птицы. Играли дети и кри-
чали:
— Чур, не я!..
В мире ничто не изменилось.
— Ерунда! — сказал папа и повеселел. —
Все дело было в очках!
Он чиркнул спичку и поднес к папиросе.
В этот момент в водосточной трубе рядом
с ним раздался грохот. Папа вздрогнул. Гро-
хот все нарастал... Из трубы выставилась го-
лова крокодила. Туловище застряло в трубе.
16
Сдав мячики в «Детский мир», Катя по-
мчалась домой. Надо было как можно ско-
рее кормить кроликов. Катя бежала со всех
411
ног, а от неё не отставали Лиля, Таня, Шура,
две неизвестные девочки, два чужих маль-
чика, нянька с младенцем и мальчик с ма-
каронами, который доканчивал восьмую ба-
ранку. На этот раз им удалось без всяких
приключений добежать до дому. И они во-
шли во двор.
Две девочки посреди двора вертели верев-
ку. Через веревку ловко скакала Нина Ко-
миссарова. Девочки всячески старались ее
сбить: вертели то высоко, то низко, то бы-
стро, то медленно, но ничего не могли поде-
лать. Нина скакала как заводная.
— Задается!..— горестно сказала одна де-
вочка.— Катя, покажи ей, чтоб не задава-
лась.
Катя даже не остановилась. В другое вре-
мя она, конечно, показала бы Нинке Комис-
саровой, как скачут по-настоящему. Но сей-
час...
— Некогда! — сказала она.
— Вы куда? — спросили девочки.
— Крокодила смотреть! — сказал басом
мальчик с макаронами.
Девочки ахнули и присоединились к экс-
курсии.
Младенец у няньки начал пищать.
— Далеко еще идти-то? — спросила
нянька.
— Вон уже наше парадное,— сказала
Катя.
И вдруг на дереве кто-то крикнул:
— Здрассьте!
На ветке клена сидел скворец.
Катя замерла. Сперва она не поняла, что
произошло. Потом застонала от ужаса.
— Государственное имущество!..— в от-
чаянии прошептала она.
Младенец заорал. Скворец вспорхнул и
исчез в небе.
Зарыдав, Катя бросилась к дому.
17
Перед скамейкой на корточках сидела
Милка. Рядом с ней стояла пустая куколь-
ная коляска.
Милка втыкала фантики в щели скамейки.
Это были гости. Уже пришли «Белочка»,
«Тузик», «Петушок», «Раковая шейка» и
«Антракт».
— Вот еще рыбка пришла,— приветливо
бормотала Милка, втыкая в щель «Золотую
рыбку». — Садитесь, пожалуйста, как вы по-
живаете? Я хорошо. Кушайте торт.
Милка подала на стол гайку.
— Покушайте шоколаду,— сказала Мил-
ка самому почетному гостю, «Антракту», и
положила перед ним кусочек сургуча.— А те-
перь, гости, будем играть. Чур, я считаю!
И Милка начала считаться:
На золотом крыльце сидели:
Царь, царевич.
Король, королевич,
Сапожник, портной,
А ты кто такой?
Она ткнула пальцем в «Раковую шейку».
Вдруг мимо нее с плачем пронеслась Ка-
тя. За Катей неслись девочки, какая-то тетя
на бегу размахивала ребенком...
Милка перепугалась. Она выдернула фан-
тики, громко заревела и, волоча коляску,
бросилась за всеми.
Они пробежали мимо папы, который сидел
у парадного на старой батарее парового отоп-
ления, прислоненной к стенке. Услышав кри-
ки, папа поднял голову и грустно смотрел,
как мимо него с ревом мчались его дочки и
незнакомые люди.
— Какой-то кошмар...— тихо шептал он.
И только когда вся толпа скрылась в па-
радном, папа вдруг пришел в сильное волне-
ние. Он вскочил и, размахивая полотенцем,
побежал вслед за дочками, крича:
— Не ходите домой!
Вся толпа с шумом и топотом побежала
вверх по лестнице. На втором этаже чуть не
сбили с ног бабушку, которая возвращалась
домой с овощами. Бабушка прижалась к пе-
рилам.
С вытаращенными от ужаса глазами мимо
нее промелькнула Катя. За ней Милка с гро-
хотом волочила коляску. А за ними гнался
с полотенцем ее родной сын. Дальше мча-
лись совсем уже незнакомые.
Бабушка не растерялась:
— Звоните ноль один, в пожарную коман-
ду! — крикйула она им вслед и тоже побе-
жала.
Первой в квартиру ворвалась Катя.
На полу валялись коробка от ботинок
и ящик от крокета. Обе клетки стояли пу-
стые.
А в ванне ничего не было, кроме воды, ко-
торая переливалась через края и бежала ру-
чейком по коридору.
Бабушка закрыла кран.
— Нет крокодила! — крикнула Катя.
Все столпились в коридоре и молчали.
— Смертельный ужас!.. — прошептала
Лиля.
412
— А врала-то, врала! — с негодованием
сказала нянька, шлепнула младенца и, вый-
дя, хлопнула дверью.
18
Набирая скорость, поезд шел из Мартыш-
кина в город.
По-прежнему за окном бежали провода,
плавно опускаясь и поднимаясь.
У окна сидели Володя и Митя и угрюмо
молчали.
Всю дорогу до станции и пока на перроне
ждали поезда, Володя пилил Митю и довел
до того, что Митя стал считать себя убийцей
школьных животных.
«Балда я, балда!» — с ненавистью к себе
думал он.
Володя смотрел на него. Поезд мерно по-
стукивал. Володя успокаивался, его злость
проходила. Он почувствовал, что перехватил.
Не всякая же незнакомая девочка обяза-
тельно никудышная! И что в самом деле
может случиться с животными за такое ко-
роткое время?
Ему стало жалко Митю, и он сказал:
— Знаешь что? Я там у моря нашел один
заливчик. Если его перегородить, можно
устроить крокодилу роскошный плаватель-
ный бассейн. Ты как считаешь?
Митя поднял голову. Значит, есть еще на-
дежда?
— Ага! — сказал он, повеселев, и решил
выпытать, что думает Володя насчет кроли-
ков. Он небрежно спросил: — А пастбище
для кроликов там у тебя найдется?
— Ха! — сказал Володя.— Еще какое!
Только козу выгоню.
И, окончательно успокоившись, мальчики
начали обсуждать, как они устроят на даче
крокодила, стурнуса и эмиду европейскую.
19
Заливаясь слезами, Катя смотрела на пу-
стые клетки. Вокруг молча сидели папа,
Милка и бабушка. Лиля, Таня и Шура го-
рестно шептались в углу. Они не знали, как
утешить Катю и чем ей помочь.
Один только папа был бодр и весел. Как
только он узнал от Кати о кроликах, сквор-
це и крокодиле, он совершенно успокоился.
Теперь ему все стало ясно.
— Хватит плакать! — сказал он.— Сейчас
мы их найдем. Все будут искать... Во-пер-
вых, подумаем: куда могли деться кролики?
Бабушка ахнула и всплеснула руками.
— Ах, ворона!—сказала она.—Да ведь
я знаю, где он! Я же его сама, своими рука-
ми... Бегу!
И она выбежала на площадку лестницы.
— Прекрасно! — сказал папа.— Кролик
есть. Теперь представим себе, что могло слу-
читься с черепахой.
Тут Милка заревела:
— Я не знала... А она кусалась... А я про-
меняла...
— Как — променяла? — спросил папа.
— На хорошее,— призналась Милка.— На
фантики.— И вытащила из коляски фантики,
гайку и сургуч.
— Ай-яй-яй! — сказал папа.
— Беги меняй обратно! — закричали де-
вочки.
Милка быстро собрала фантики, зажала в
кулаке сургуч и гайку и убежала.
— Ну вот, и черепаха есть,— сказал па-
па.— А крокодила я беру на себя!
Он взяй швабру и вышел, напевая:
— Крокодил, крокодил, крокодилович...
Девочки окружили Катю. Они уже приду-
мали множество способов поймать скворца.
Таня сделала петлю из веревочки. Лиля
схватила Милкин сачок для бабочек, Шура
велела Кате взять сетку от мячика.
И они отправились на поиски.
Кот остался один. Он умылся, не торопясь
прыгнул на подоконник и удалился куда-то
по карнизу.
20
Надежда Петровна сидела с завязанной
головой и дрожала от злости. Раздался зво-
нок. Она подошла к двери и открыла гла-
зок, в который всегда разглядывала прихо-
дящих.
На площадке стояла бабушка Пастуш-
кова. Надежда Петровна открыла.
— Извините, пожалуйста,—смущенно ска-
зала бабушка.— Вот какой случай...
— Очень кстати пришли. Будете свиде-
тельницей!..— Надежда Петровна втащила
бабушку в переднюю.— Медведкины сгово-
рились меня убить. Вот!..— Она взяла с под-
зеркальника капусту и репку и показала
бабушке: — Видите? Это они подбросили
специально для того, чтобы я получила со-
трясение мозга!
— Это не Медведкины...— виновато сказа-
ла бабушка.— Это я.
413
— Вы?.. Не может быть! Не защищай-
те!..— Надежда Петровна подозрительно
смотрела на бабушку: — А кролика, ска-
жете, тоже вы?..
— И кролика, — созналась бабушка.
Надежда Петровна задохнулась от возму-
щения:
•— А крокодил чей?
— Катенькин,— сказала бабушка.
— Вон из моего дома! — крикнула На-
дежда Петровна и швырнула в бабушку ко-
чан капусты.— Вот так я вышвырнула этого
кролика, и так буду вышвыривать всех, кого
мне еще подбросят!.. Так и передайте! —
Она захлопнула дверь.
Бабушка заморгала глазами и машиналь-
но подняла капусту. Она представила себе
плачущую Катеньку и стала стучать в дверь.
— Бессовестная! — крикнула бабушка.—
Мучительница!
Дверь не открывалась.
— Никому от нее в доме житья нет!..—
разошлась кроткая бабушка и стучала ко-
чаном в дверь.— Отдайте кролика!.. Отдай-
те, говорю! Худо будет! Не позволю ребенка
обижать!..
Побуйствовав перед дверью, бабушка за-
плакала и пошла домой.
— Зажарила и съела, бессовестная!— ска-
зала она, всхлипывая.
21
Милка бегала по бульвару с фантиками и
искала Леву. Его нигде не было. Но Милка
знала, что он живет в доме с тремя дво-
рами, и побежала туда. В первом дворе Левы
не было. Во втором — тоже. А из третьего
двора раздавались такие пронзительные зву-
ки, что Милка побоялась идти.
К счастью, туда как раз шла почтальон-
ша с сумкой. Милка осторожно пошла за
ней.
В третьем дворе, на высокой поленнице
дров, сидел Лева и играл на губной гармони-
ке. Милка помчалась к нему.
— Бери свои фантики! Отдавай нашу
черепаху! — крикнула она.
Лева сыграл нечто неописуемое.
— Вспомнила черепаху! Я ее на гармошку
сменял.
— Ее нельзя менять! Нельзя менять —
она школьная!
— Здравствуйте!..— удивился Лева.— А
раньше ты где была?
— Дома...— чистосердечно ответила Мил-
ка и рассказала, что у Кати было много
школьных зверей и все они почему-то разбе-
жались.
— Плохо ваше дело! — сказал Лева.—
Знаешь, что полагается за школьное иму-
щество?
— Не знаю,— протянула Милка.
— В тюрьму посадят!—сообщил Лева.
Мила заморгала глазами.
— Придется, видно, вас выручать... Скажи
еще спасибо, что на меня напали.
— Спасибо...— покорно проговорила Мил-
ка. Она разжала кулаки и ахнула:—А гай-
ки нету! А все время была!
— Ладно, обойдусь,— великодушно ска-
зал Лева.— Идем к Геньке.
И они побежали в соседний двор.
Геня сидел на балконе. На коленях у него
лежала книжка, но он ее не читал. Он обеи-
ми руками вцепился себе в волосы и тянул
изо всех сил кверху. И при этом дико
хохотал.
Лева крикнул:
— Геня, тащи сюда черепаху!
Геня перегнулся через перила и сказал,
давясь от смеха:
— Сам себя за волосы из болота! С ло-
шадью, понимаешь...
— Давай черепаху! — потребовал Лева.
— А на что мне черепаха? — удивился
Геня.— Мне за нее Валя Мюнхаузена от-
дал... Барон, понимаешь, летел на ядре и как
перескочит на другое!..
Геня опять захохотал. Мила всхлипнула.
Лева сурово объяснил Гене, почему нужно
вернуть черепаху, и бросил ему гармошку.
У Гени сделалось несчастное лицо.
— Слушай, девочка, мне только семь
страниц осталось! Дай дочитать, а?
Но Лева твердо сказал:
— Нельзя!
И они пошли к Вале.
22
На углу стояла толпа. Все смотрели на
морду крокодила, которая торчала из водо-
сточной трубы.
Все удивлялись: почему африканский кро-
кодил сидит в трубе? Как он туда попал и
как его оттуда вытащить?
Один гражданин уверял, что крокодил убе-
жал из зоосада и прячется здесь от погони.
Другой утверждал, что он выпал из само-
лета. Многие считали, что здесь просто-на-
414
просто будет киносъемка и крокодила поса-
дили заранее, чтоб привык.
А дворник сказал, что все это глупости и
совсем это не крокодил, а просто кто-то ду-
рака валяет.
Мальчишки протягивали крокодилу палки
и куски проволоки и весело визжали, когда
крокодил щелкал пастью.
Только мальчик с макаронами не удивлял-
ся. Он стоял у самой трубы и с восторгом
смотрел на крокодила, до которого он нако-
нец-таки добрался.
Папа, с трудом раздвигая толпу шваброй,
очутился возле трубы.
две...— задум-
захлопнул ее,
и нанизал на
за оба конца
— Сейчас достанем! — сказал папа дело-
вито и помахал шваброй перед носом кро-
кодила.
Тот щелкнул пастью.
— Ну. давай, давай! — бодро сказал па-
па. — Вылезай!
Крокодил не шевелился.
Папа задумался, опершись на швабру.
И вокруг все тоже задумались.
— Намордник надеть,— посоветовал кто-
то.
— Попробуй! — сказал другой.
И опять все замолчали.
— А давайте я влезу на крышу и посту-
каю его сверху гирькой на веревочке! —
вдохновенно предложил длинный парень.
— Самого тебя гирькой! — сказал двор-
ник.
— Трубу оторвать, и всё! — вдруг крик-
нул мальчик с макаронами.
Папа посмотрел на него, потом перевел
взгляд на веревочку, на которой еще болта-
лись две баранки.
— Дай-ка баранку! Или
чиво сказал он.
Мальчик протянул баранки.
Папа снял их с веревочки
швабру. Потом взял швабру
и поднес к морде крокодила.
Крокодил открыл пасть и
вонзив зубы в баранки и в палку.
Тут все поняли, в чем дело. Со всех сторон
протянулись руки и ухватились за концы
швабры.
— Эй, ухнем! — сказал длинный парень.
И все разом потянули швабру.
Крокодил вылетел из трубы и повис на
швабре, не разжимая зубов.
Мальчики кричали «ура». Папа, мальчик
с макаронами и несколько добровольцев тор-
жественно понесли швабру с болтавшимся
на ней крокодилом.
За ними бежали мальчики. Со всех сторон
из окон высовывались люди и смотрели на
это необыкновенное зрелище. Они чувство-
вали себя совсем как в ложах театра. Но
было интереснее, потому что в театрах кро-
кодилов не показывают.
23
Полетав над двором, посидев на крыше
с голубями, скворец увидел бабочку и по-
гнался за ней. Промахнувшись, он сел на де-
рево на бульваре. Это был тот самый буль-
вар, на котором Катя еще так недавно без-
заботно гуляла с мячиком, а Милка меняла
черепаху на фантики.
Под деревом стояла скамейка, а на ска-
мейке сидела женщина и вышивала цвет-
ными нитками. Лицо у этой женщины было
симпатичное; она улыбалась каким-то своим
мыслям.
Но вот она увидела, что к ней прибли-
жается ее бывшая подруга. И лицо у жен-
щины стало злое и обиженное.
Они раньше дружили, потом поссорились,
а из-за чего — обе уже забыли. Но с тех пор
они не разговаривали: ни одна не хотела ми-
риться первой.
Подойдя, подруга тоже нахмурилась и от-
вернулась. И вдруг обе женщины услышали:
— Здрассьте!
Каждая подумала, что это другая поздо-
ровалась первой. Они повернулись друг к
другу, улыбнулись и сказали разом:
— Здравствуйте! Здравствуйте!
— Ну, что пишет ваш Коленька?
— А ваша нога прошла?
— Ах, какая красивая подушечка!
Они уселись рядом и принялись болтать.
А скворец увидел майского жука, который
летел мимо, гудя, как самолет. Скворец
сорвался с дерева, погнался за ним и с раз-
гону вылетел на площадь.
На площади шло военное ученье. Не ше-
велясь стояла рота нахимовцев. На солнце
сверкали начищенные пуговицы и поясные
пряжки.
Мальчик чуть постарше был командиром.
Прищурившись, он окидывал счастливым
взглядом строй. Ему очень нравилось коман-
довать. Он только открыл рот, чтобы крик-
нуть: «Вольно!» — как вдруг четко раздалась
команда:
— Шагом марш!
И вся рота двинулась вперед, чеканя шаг,
прямо на командира.
Пораженный командир попятился.
А скворец беззаботно вспорхнул и улетел.
24
Милка, Лева и Геня шли к Вале. Геня
по пути дочитывал книгу. Он шел еле-еле,
все время хохотал и натыкался то на тумбу,
то на дерево или стенку.
А навстречу им шла процессия: несли кро-
кодила, болтавшегося на палке. Генька чуть
не наткнулся на крокодила, но даже не
взглянул на чудовище: он дочитывал послед-
нюю страницу. Зато Лева так и замер, рас-
крыв рот.
— Ты куда? — спросил папа Милку.
— За черепахой,— сказал Лева, почти-
тельно глядя на папу.
Он хотел еще поговорить с ним о кроко-
диле, но тут Генька кончил книжку, захлоп-
нул ее и помчался с такой быстротой, что
его сразу не стало видно. Лева схватил
Милку за руку, и они помчались следом.
Мальчик с макаронами молча отделился от
крокодила и понесся за ними.
Они нашли Валю на берегу реки. Долго-
вязый Валя стоял по колено в воде и дер-
жал длинную веревку, к которой была при-
вязана черепаха. Она плавала где-то посре-
дине реки.
Милка очень рассердилась.
— Это наша черепаха! —закричала она.—
Ее нельзя топить! Вынь сейчас же!
— Откуда такая выскочила?..— удивился
Валя.— Это моя!
— Мы неправильно сменялись,— объяс-
нил Геня.— Она школьная... Вот, бери своего
Мюнхаузена.
— Хм,— ехидно сказал Валя.— Интерес-
но, какой школы?
— Никакой,— ответила Милка.— Просто
школьная.
— А раз никакой,— заявил Валя,— зна-
чит, моя. И всё!..-— Он повернулся спиной и
416
стал дергать веревку, чтобы черепаха ныр-
нула.
— Теперь ни за что не отдаст! — озабо-
ченно шепнул Тенька.— Я его знаю...
— Ничего,— сказал Лева.— Отдаст!
Он подошел к Вале поближе.
— Ну, хватит! — потребовал он.— Сматы-
вай веревку, слышишь?
— А веревка твоя? — ехидно спросил
Валька.— Когда захочу, тогда и смотаю.
— Говорят же тебе — черепаха школь-
ная! — рассердился Лева.
— Была!..— сказал Валька и свистнул.
Такой наглости Лева не стерпел. Он под-
скочил и стукнул Вальку по затылку. Валь-
ка немедленно размахнулся, чтобы дать сда-
чи. Он был длинный и сильный, и Леве
плохо пришлось бы, если бы разъяренная
Милка в этот момент не ущипнула Вальку
за ногу изо всех сил.
Тот заорал и выпустил из рук веревку. Ко-
нец ее вильнул и скрылся в воде. А посреди
реки чуть виднелась над водой черепаха.
Стоит ей нырнуть — и никто никогда уже
ее не увидит.
Милка завизжала. Мальчики остолбенели.
— Держи!.. — вдруг сказал басом маль-
чик с макаронами и сунул Милке кулек.
Он разбежался, бросился в воду и нырнул.
25
Девочки ходили по бульвару, сыпали
крошки и кричали:
— Цып, цып, цып!
К ним слетались вороны, голуби, воробьи.
Раз даже прибежала черная кошка, но
скворца не было.
— Сейчас прилетит! — утешали девочки
заплаканную Катю.
Но скворец не прилетал.
— Нет, так нельзя! — сказала наконец
Таня.— Надо повесить объявление.
Она побежала к студенту, который сидел
под липой и решал какие-то задачи, и по-
просила один листок. Пока он вырывал ли-
сток из тетради, Таня успела ему все объяс-
нить. И после этого студент дал ей еще тол-
стый сине-красный карандаш.
Таня написала большими буквами:
ПРОПАЛ говорящий государственный скво-
рец. кто поймает вернуть пастушковым
УЛИЦА БЛОХИНА ДОМ 17
Девочки повесили объявление на самом
видном месте: на трансформаторной будке,
рядом с черепом и костями.
Они побегали еще. Потом Лиля сказала:
— Нет, мы так умрем, а не найдем. Надо
разойтись по разным местам.
— А кто куда? — спросила Шура.
— Сейчас я все сделаю!..— объявила
энергичная Таня.— Давайте тянуть жребий...
Верно, Катя?
Катя только кивала головой. Она на все
была согласна, лишь бы нашелся скворец.
Таня разорвала на четыре части билет
кинотеатра, на каждом клочке написала что-
то и завязала клочки в уголки платка.
— Вот...— сказала она и подбросила пла-
ток кверху.— Лови! Хватай за уголки!
Четыре девочки ухватились за четыре
уголка. Развязали узелки.
— Мне бульвар! — крикнула Шура.
— Мне дворы! — крикнула Лиля.— Уме-
реть!
— Мне парк,— грустно сказала Катя.
— Мне самое трудное — площадь и фон-
тан,— объявила Таня и прибавила уверен-
но: — Ничего, я и там поймаю!
И девочки разбежались.
26
Недалеко от реки, в парке, на свежевско-
панной земле лежали доски и фанера. Здесь
собирались строить киоск для мороженого.
В таких местах всегда водятся дождевые
черви, и рыболовы приходят сюда их копать.
И сейчас здесь сидел на земле один такой
рыболов с длинными усами. Он выкапывал
червей щепкой и бросал в консервную бан-
ку, которая стояла позади него. Рыболов
увлекся этим занятием и не заметил, как от-
куда-то прилетел скворец, заглянул в банку
и принялся клевать червей.
Так они и действовали: рыболов выкапы-
вал червяка, не глядя швырял в банку, а
скворец тут же его проглатывал...
А несчастная Катя бродила с сачком по
дорожке парка. Она уже ни на что не надея-
лась. И вдруг... сердце ее забилось: она
увидела черную птицу с белыми пестрин-
ками!
Затаив дыхание, Катя начала подкрады-
ваться, сжимая сачок обеими руками. Скво-
рец спокойно клевал червей.
Катя подкралась совсем близко и обошла
скворца так, чтобы он ее не увидел. Она за-
мерла, подняла сачок и... Усатый рыболов
обернулся. Он увидел пустую банку и сквор-
ца с червяком в клюве.
27. Мир приключений.
417
— Ах, ты! — крикнул он.
— Здрассьте! — ответил скворец.
Катя с размаху опустила сачок и, промах-
нувшись, надела его на голову рыболова.
Все это произошло в один миг. В следую-
щее мгновение скворец уже был высоко в
небе и скрылся.
— Извините! — печально сказала Катя,
сняла сачок с головы рыболова и побрела
обратно.
А рыболов, окаменевший от изумления,
долго еще сидел и смотрел в пустую банку.
Катя шла, опустив голову, плакала, и на
дорожке за нею оставались капли, как после
дождя. Так она медленно подошла к дому.
А поднимаясь по ступенькам, то задержива-
ла шаг, то бежала, то надеялась, что все зве-
ри вдруг нашлись и ждут ее дома, то боялась
узнать, что их по-прежнему нету.
Дома был один крокодил.
Катя поглядела на него и отвернулась.
Бабушка старалась не смотреть на Катю: ее
сердце не выдерживало.
Катя забилась в угол дивана и с ужасом
стала ждать звонка. И звонок раздался —
длинный, громкий, пронзительный.
У Кати не хватило духа идти открывать.
Пошла бабушка.
В комнату ворвались Милка и мальчик с
макаронами. От быстрого бега Милка вся
взмокла, а мальчик с макаронами высох
после купанья.
Они притащили черепаху!
Катя засмеялась от радости. Ей даже по-
казалось на минуту, что дела уж не так
плохи. Но только на минуту. Ведь ни кроли-
ков, ни скворца не было!
— Главное — крокодил! — сказал папа,
успокаивая.— Кроликов и скворцов всегда
можно достать.
— Ну да! — мрачно отозвался мальчик с
макаронами.
— А мы сейчас позвоним в зоомагазин и
выясним, есть ли там кролики.
— Нету,— сказал мальчик с макаронами.
— Это мы еще посмотрим... — усмехнулся
папа и снял телефонную трубку.
Нагулявшийся кот лениво заглянул в ок-
но с карниза. И вдруг он пригнулся, хищно
повел усами, огромным прыжком перелетел
через комнату мимо папы, чуть не сбив его
с ног, и кинулся в шкаф.
Папа вздрогнул:
— Опять!..
Кот исчез в шкафу.
Там послышался шум и возня. Дверца
распахнулась. Из шкафа вылетел белый клу-
бок, прокатился по полу и распался на кота
и кролика.
— Ах! — крикнула Катя, поймала и при-
жала к себе кролика.
Но тут же испугалась, что затискает, и по-
садила кролика в клетку.
— Вот тебе здравствуйте! — просияла ба-
бушка.— Это, наверно, и есть мой кролик!
— Нет уж, извините! — сказал папа, ко-
торому еще кое-что стало ясно.— Это мой
кролик!
Но чей бы он ни был, его уже давно пора
было кормить. Катя насыпала овсянки, а ба-
бушка принесла из кухни капустный лист.
Милка и мальчик с макаронами, сидев-
шие перед ящиком с крокодилом, перешли к
кролику и присели перед ним.
Мальчик угостил кролика макарониной из
своего кулька.
— Вот и хорошо! — бодро сказал папа.—
Теперь не надо покупать двух кроликов. До-
статочно будет одного.
Бабушка вдруг засуетилась и начала от-
крывать все шкафы и выдвигать все ящики в
квартире. Но ее кролика нигде не оказалось.
А кот, выяснив, что это опять не мышь, на
что он так рассчитывал, обиделся и снова
ушел в окно.
Раздался звонок, совсем тихий.
Но Кате показалось, что над ее головой
прогремел гром.
— Поздно. Это он! — прошептала Катя,
прижав руки к груди.
Она встала. Она уже видела, как входит
Митя и держит в руках страшную расписку.
А там написано:
...обещаю вернуть в целости и сохранности
школьное имущество...
Катя стиснула руки и прошептала:
— Мальчик... я не сохранила государ-
ственное имущество!
Звонок раздался еще раз. Бабушка броси-
лась к Кате:
— Катенька, это все я, старая ворона, ви-
новата! Не плачь, я сама с ним поговорю...
Папа покрутил головой, вздохнул и по-
шел в переднюю. Милка от страха полезла
под кровать.
— Куда ты? — спросил мальчик с мака-
ронами, но она не ответила.
Папа открыл дверь.
— А, Саша! — обрадовался он.— Здорово,
Саша Медведкин! Рад тебя видеть, Саша
Медведкин!
Саша, чистенький, аккуратный, вошел в
переднюю и вытер ноги о коврик. Потом от-
кашлялся и сказал:
— Большое спасибо! От мамы, и от папы,
и от меня.
— Не провалился? — спросил Пастушков,
— Пятерка! — сияя, сказал Саша.— За
27*
двойные ноты и этюды Крейцера. Как раз за
то, что вы мне велели играть по три часа!
— Ну что ж,— сказал папа,— поздравляю
нового ученика музыкальной школы и буду-
щую первую скрипку нашей филармонии!
Они засмеялись.
— Спасибо,— сказал Саша.— Мама, папа
и я очень просим вас принять... наш скром-
ный... вот... с кремом!
И он вынул из-за спины большую коробку
с тортом.
— Ну, это уж ты, брат...— смущенно ска-
зал папа.
Но Саша сунул ему торт в руки, выскочил
за двери, еще раз крикнув с лестницы:
— Спасибо!
Папа вернулся в комнату, где молча сиде-
ли все остальные.
— Никогда не знаешь, что будет в следу-
ющую минуту! — весело сказал он.— В об-
щем, давайте пока что тарелки и большой
нож!
— А мне сюда! — сказала Милка из-под
кровати.
Бабушка быстро расставила тарелки, а
папа большим ножом разрезал ленточки и
снял с торта крышку.
Из коробки с ватой выпрыгнул на скатерть
белый кролик.
— Не может быть! — сказал папа и сел
мимо стула.
27
Наглотавшись червей, скворец захотел
пить. Сверху он заметил фонтан и сел на го-
лову мраморной купальщицы, которая уже
семь лет тщетно пыталась прыгнуть в воду.
Чтобы напиться, скворцу нужно было сле-
теть чуть пониже. Он весело крикнул:
— Здрассьте!
Но это было его роковой ошибкой.
— Тот самый! Говорящий! Про которого
объявление!.. Лови! — закричали маль-
чишки.
Девочки завизжали. Целая толпа броси-
лась к бассейну.
Перепуганный скворец взлетел и понесся
над площадью, так и не успев напиться. А за
ним. топоча, показывая пальцами, бежали
дети и взрослые...
Скворец едва нашел тихое место на дере-
ве, посреди какого-то двора.
Дворник только что полил землю, и между
камней, освещенная уходящим солнцем, бле-
стела лужица. Скворец опустился и сел на
419
еще погрузить клюв
тявканье: к нему со
щенок.
камни. Но он не успел
в воду, как раздалось
всех ног мчался рыжий
Скворец едва успел взлететь. Он заметал-
ся между крышами и сел на самую высокую
антенну телевизора. Только тут он почув-
ствовал себя в безопасности и опять захотел
пить.
В желобке крыши осталось немного ржа-
вой воды, и он вспорхнул туда.
И здесь его заметил бабушкин белый кот,
гуляющий по крыше. Он не читал объявле-
ния, но тоже имел на скворца свои виды.
Он подкрался, прыгнул... Скворец рванул-
ся. Кошачья лапа с выпущенными когтями
царапнула его по хвосту... Скворец метнулся
и стрелой влетел в первое открытое окно.
Коту опять не повезло! Скворец усколь-
знул. Стараясь сохранить достоинство, кот
удалился.
28
Спокойно! — сказал папа и потер
лоб.— Для всего должно быть строго науч-
ное объяснение. Во-первых, тот ли это кро-
лик?
— Тот! — крикнула Катя. Ей стало легче:
теперь не хватало только скворца.
Милка безмятежно играла с кроликами.
— Ты будешь как будто заяц...— говори-
ла она одному. — А ты как будто белый мед-
ведь,— говорила она другому.
— Во-вторых,— продолжал папа,— необ-
ходимо выяснить: как твой кролик попал в
кондитерскую?
— Я раз съел слона из шоколадного кре-
ма,— сказал ни к селу ни к городу мальчик
с макаронами.
— Нет уж, вы как хотите, а тут что-то не
то,— вмешалась бабушка.
— То или не то,— заявил папа,— а я
больше ничему не удивлюсь. Даже если
сейчас войдет скворец в шляпе и с тросточ-
кой.
Раздался звонок.
— Конечно, это он и есть. В шляпе и с
тросточкой! — сказал папа.
Бабушка пошла открывать.
Катя услышала:
— Пастушкова Екатерина дома?
Это был голос Мити. Катя задрожала, а
Милка опять спряталась под кровать.
Шаги в коридоре слышались все ближе и
ближе.
420
Открылась дверь. На пороге стоял Митя с
товарищем. Они подозрительно осмотрели
комнату. Увидели ящик с крокодилом, клет-
ку с кроликами, коробку с черепахой... Клет-
ка скворца стояла на подоконнике, как раз
за Катиной спиной. Мальчики успокоились.
—. Здравствуйте! — сказали они.— Мы за
ними. Получить, по расписке.
У Кати пересохло во рту. Но она собра-
лась с духом и уже открыла рот, чтобы ска-
зать: «Мальчики, я не сохранила...», но Ми-
тя уже начал читать по бумажке:
— «Кроликов ангорских два...»
Бабушка поспешно схватила клетку с кро-
ликами и протянула Мите:
— Есть, есть кролики!
— «Черепаха Эмида европейская од-
на...» — продолжал Митя.
— Есть! — крикнули разом Милка из-под
кровати и мальчик с макаронами. Мальчик
поставил перед Володей коробку «Скоро-
ход».
— «Крокодил нильский один...» — прочел
Митя.
— Крокодил-то есть...— задумчиво сказал
папа и подвинул ногой ящик с крокодилом.
— А как он в трубе!..— вдруг захохотал
мальчик с макаронами.
— Ладно, ладно, чего там! — поспешно
перебил папа, и мальчик умолк.
— «...Стурнус Вульгарис, скворец говоря-
Ший, один»,— кончил Митя.
Бабушка, папа и мальчик с макаронами
жалостно смотрели на Катю.
Катя сделала шаг вперед и сказала:
— Мальчики! Я не...
Но тут за ее спиной раздалось:
— Здрасьте!
Она оглянулась. Скворец в клетке трепы-
хался в воде, и брызги летели во все стороны!
— Все в порядке! — сказал Митя и погля-
дел на Володю. Тот кивнул.
Веселый папа сидел на диване.
— Надеюсь, наши звери вас не очень обес-
покоили?— церемонно осведомился Митя.
— Да нет, что вы! — хором отозвалась вся
семья.
А папа добавил:
— Если еше раз понадобится оставить...
слона там или тигра — не стесняйтесь, ми-
лости просим!
Тут опять раздался звонок.
— Интересно, кто это? — спросил папа.—
Кажется, уже все пришли.
Он открыл дверь.
На пороге стоял Александр Иванович
Медведкин с большим тортом в руках.
— Слушайте! —сказал папа и взял его за
пуговицу.— Скажите честно: где вы взяли
нашего кролика?
— Какого кролика? — спросил Медвед-
кин.
Папа пристально посмотрел в его честные,
удивленные глаза и понял, что Медведкин в
самом деле ничего не знает о кролике.
И это была правда. Захлопотавшись на
службе, Медведкин не прислал торта домой.
А сейчас, после работы, он не застал жены и
сына дома: они ушли в кино. Тогда он сам
поднялся с тортом к Пастушковым.
Объяснить все это могла бы Надежда
Петровна, но к ней никто бы не пошел.
— Хорошо все-таки, что в мире есть тай-
ны! — сказал папа, закрывая дверь за Мед-
ведкиным.
Он вернулся в комнату и объявил:
— А теперь, если это действительно торт,
а не электрический скат или росомаха, мы
его съедим!
— Садитесь, садитесь, дорогие гости! —
захлопотала бабушка.-
Папа вооружился ножом, но, прежде чем
разрезать ленточку, нагнулся к коробке и
прислушался. Внутри было тихо.
Папа осторожно разрезал ленточку и под-
нял крышку.
Это был прекрасный кремовый торт.
— Я пошел...— вдруг сказал мальчик с
макаронами и сполз со стула.
Все начали уговаривать его остаться.
— Не,— сказал мальчик, беря кулек.—
Мама 'сказала, чтобы через десять минут я
был дома с макаронами. А теперь уже, на-
верное, не десять.
Он поглядел в окно.
На улице зажглись фонари.
Раз пана органическая жизнь,
то она должна развиться... до
породы мыслящих существ.
Ф. Энгельс
В ночь на 9 декабря 1951 года один из
японских астрономов вел очередные наблю-
дения Марса. В поле зрения телескопа, слег-
ка дрожащий от движения воздуха, виднел-
ся красноватый диск соседней планеты. Ее
оранжевые пустыни казались такими же не-
изменными и бесконечно далекими, как и
голубовато-зеленые пятна марсианских мо-
рей. Даже сверкающая белизной полярная
шапка Марса, тающая летом и вновь расту-
щая зимой, за долгие часы наблюдений ни в
чем не изменялась.
Вдруг астроном ближе прильнул к окуля-
ру телескопа. Ему показалось, что в одном
из марсианских морей вспыхнула какая-то
яркая белая точка. Явление было настолько
неожиданным, что астроном не поверил гла-
зам.
Однако яркая точка не исчезала. Прошло
две, три, четыре минуты, и вокруг загадоч-
ной точки возникло крохотное белое облач-
ко, напоминающее облака, образующиеся
при сильных взрывах.
Посияв пять минут, яркая точка исчезла
так же внезапно, как и появилась, но стран-
ное облачко в течение некоторого • времени
продолжало оставаться видимым.
Что же произошло на Марсе? Какие при-
чины породили непонятную вспышку, слу-
чайно обнаруженную японским астрономом?
А ведь описанный случай не единствен-
ный. И в 1937 году, и в 1954 году астроно-
мам удалось заметить на Марсе еще две по-
добные вспышки, причем последняя из них
продолжалась всего около пяти секунд.
Соседняя нам планета живет своей таин-
ственной и пока не вполне понятной жизнью.
Время от времени астрономы открывают на
Марсе странные явления, трудно объясни-
мые обычными естественными процессами.
Совсем недавно, около двух лет назад, на
Марсе, к северо-востоку от знаменитого за-
лива Большой Сырт, неожиданно возникла
новая темная область. По площади она со-
ставляет пятидесятую часть марсианской
поверхности, то есть на ней свободно могла
бы уместиться вся Украина. Хотя и до этого
астрономы отмечали появление на Марсе но-
вых темных пятен и изменения старых, одна-
ко масштабы изменений, происшедших на
Марсе около двух лет назад, значительно
превышают все ранее известное.
Перед нами — живой мир, совершенно не
похожий на застывшую в своей неизменно-
сти «Пуну и даже на постоянно окутанную
облачным покровом Венеру. Может быть, од-
нако, те изменения, какие мы наблюдаем на
Марсе, есть лишь результат игры неоргани-
ческих сил и слово «живой» здесь применимо
только в переносном смысле? Ведь наблюда-
ются же на поверхности Юпитера постоян-
ные изменения, легко объяснимые, как бы-
стрые движения облаков в его вечно бурной
атмосфере.
Стать на такую точку зрения — это значит
закрыть глаза на факты. А факты, наблюде-
ния убедительно свидетельствуют о том, что
на Марсе есть жизнь и что, быть может, эта
жизнь дошла в своем развитии до высшей
формы — мыслящих существ.
10 сентября 1956 года произошло очеред-
ное «великое противостояние» Марса. В этот
422
день Марс подошел к Земле на кратчайшее
из возможных расстояний. Такие встречи не
часты — они случаются один раз в пятна-
дцать — семнадцать лет. Впрочем, даже в
момент наибольшего сближения с Землей
Марс отстоял от нее на расстоянии пятиде-
сяти шести миллионов километров!
И все же для астрономов встреча двух
ценностью, характерной для ученого. Как
только солнце скрывалось за горизонт и на
чистом миланском небе появлялись огоньки
звезд, он неизменно отправлялся в ту часть
Милана, где возвышалось здание Миланской
обсерватории. Это был тогда малоизвест-
ный среди широкой публики итальянский
астроном Скиапарелли.
Д. Скиапарелли у телескопа.
планет — знаменательное событие. Большин-
ство удивительных открытий, о которых сей-
час пойдет речь, было сделано в периоды
великих противостояний Марса.
С ЧЕГО ВСЕ НАЧАЛОСЬ
В конце 1877 года на улицах Милана
можно было встретить среднего роста и
плотного сложения мужчину лет сорока, с не-
сколько одутловатым лицом и общим обли-
ком типичного итальянца. Среди постоянно
оживленной толпы он выделялся своим спо-
койствием и какой-то внутренней сосредото-
Наукой о звездах он увлекся еше тогда,
когда обучался инженерному искусству в Ту-
ринском университете.
При первой же возможности Скиапарелли
отказался от доходной карьеры инженера и
отправился для изучения астрономии снача-
ла в Берлин, а затем в знаменитую Пулков-
скую обсерваторию. Под руководством луч-
ших астрономов-практиков того времени мо-
лодой инженер стал отличным наблюдате-
лем. Тому способствовало также очень ост-
рое, «орлиное» зрение Скиапарелли.
' В I860 году Скиапарелли начал система-
тические наблюдения в Миланской обсерва-
423
Юг
Юг
СЕВЕР
Карта Марса, составленная Скиапарелли.
тории, а к описываемому моменту он уже
отмечал пятнадцатилетнее пребывание на
посту ее директора.
Великое противостояние Марса 1877 года
было одним из наиболее удачных. Поль-
зуясь почти всегда чистым, прозрачным не-
бом Милана, Скиапарелли приступил к си-
стематическим наблюдениям красной пла-
неты.
Телескоп Миланской обсерватории не вы-
делялся своими размерами. Поперечник его
объектива был равен всего двадцати двум
сантиметрам, но зато сам объектив, изготов-
ленный известным немецким оптиком Мер-
цем, отличался весьма высокими оптически-
ми качествами.
О природе Марса в те времена знали еше
очень мало. Первый, кому удалось в 1666 го-
ду рассмотреть на Марсе следы каких-то
неясных темных пятен, был соотечественник
Скиапарелли, известный астроном Джованн
Кассини. Позже ряд других астрономов пы-
тались зарисовать как темные пятна по-
верхности Марса, так и форму его белоснеж-
ных полярных шапок.
В 30-х годах XIX века французские люби-
тели астрономии Бэр и Медлер составили
первые карты поверхности Марса. На них
желтые пятна считаются материками, а
красные — морями, Причем некоторым из
этих образований Бэр и Медлер дали соот-
ветствующие наименования. В те времена в
ходу была так называемая геоморфическая
гипотеза, то есть считалось, что Марс яв-
ляется уменьшенным подобием Земли и по-
тому его материки и моря имеют такую же
природу, как и земные.
Карты французских астрономов были гру-
бы, неточны. Назрела необходимость в но-
вых, гораздо более подробных и точных кар-
тах Марса. Такие карты и решил создать
Скиапарелли.
В изучении Земли и Марса есть сходные
черты. В обоих случаях за открывшим но-
вый материк, остров или море сохраняется
право присвоения ему того или иного назва-
ния. Как в истории человечества была эпоха
великих географических открытий, так и в
астрономии работы Скиапарелли ознамено-
вали собой эпоху великих ареографических 1
открытий.
Даже сам метод составления географиче-
ских и ареографических карт имеет нечто
общее.
1 От слова «Арес», означающего на греческом
языке имя бога войны Марса.
424
Для того чтобы составить географическую
карту, надо определить по звездам положе-
ние возможно большего числа точек по-
верхности Земли. При составлении карт
Марса Скиапарелли рершл применить тот
же метод.
В течение нескольких месяцев с помощью
окулярного микрометра Скиапарелли тща-
тельно измерял положение различных точек
поверхности Марса. Всего были измерены
шестьдесят две точки, и по ним составлена
подробная карта Марса. В отличие от сво-
их предшественников, большинству мар-
сианских образований Скиапарелли при-
своил наименования, заимствованные глав-
ным образом из древней мифологии и
географии.
Итальянский астроном был убежден в пол-
ном сходстве Марса и Земли.
«Трудно не видеть на Марсе картин,— пи-
сал он,— аналогичных тем, которые состав-
ляют и наш земной пейзаж,— ручейков,
сбегающих по своему ложу, позолоченному
солнцем; рек, пересекающих равнины и
каскадом ниспадающих в глубь долин; по-
токов, медленно катящихся к морю через об-
ширные низменности».
В конце 1877 и начале 1878 года Скиапа-
релли заметил, что красноватые простран-
ства марсианских материков пересекаются
еле заметными узкими прямолинейными по-
лосками. Видны они были далеко не всегда,
причем даже в самые спокойные и прозрач-
ные ночи Скиапарелли приходилось предель-
но напрягать свое орлиное зрение, чтобы
рассмотреть даже самые заметные из них.
Новые образования Скиапарелли назвал
«каналами», не придавая, впрочем, этому
слову какое-нибудь особое значение. Дело в
том, что на итальянском языке «каналами»
называются как искусственные гидротехни-
ческие сооружения, так и созданные приро-
дой естественные проливы.
Вскоре выяснилась характерная особен-
ность каналов. Они образовывали единую
сеть, как бы паутиной покрывающую лик
планеты. Ни один из каналов не обрывался
среди пустыни на полпути. Каждый канал
непременно упирался своими концами или в
«море», или в другой канал, или в пересече-
ние нескольких каналов.
Как это нередко бывает, приоритет
Скиапарелли в открытии каналов оказался
опровергнутым. Еше до Скиапарелли неко-
торые из астрономов видели и даже зарисо-
вали отдельные каналы, но им они вовсе не
казались такими удивительно правильными
и прямолинейными, как Скиапарелли. Да и
сам итальянский астроном далеко не сразу
и не одновременно наблюдал ту поразитель-
ную в своей правильности сеть каналов, ко-
торую он потом занес на свои карты.
Чтобы повысить острогу зрения, Скиапа-
релли перед наблюдениями Марса некоторое
время находился в полной темноте. Для
уменьшения контраста между темным фо-
ном неба и ярким красноватым диском Мар-
са Скиапарелли освещал поле зрения телес-
копа оранжевым светом. Наконец в день
наблюдения он никогда не употреблял воз-
буждающих напитков, к числу которых им
было отнесено и кофе.
Только после всех этих тщательных при-
готовлений Скиапарелли пытался рассмо-
треть на Марсе его неуловимые каналы.
В 1877 году Скиапарелли удалось увидеть
в общей сложности около тридцати каналов.
Через два года, когда Марс снова близко
подошел к Земле, Скиапарелли продолжил
начатые им исследования марсианских ка-
налов.
Теперь они казались ему гораздо более
тонкими и прямолинейными, чем в год ве-
ликого противостояния. Еще через два года,
в 1881 году, Скиапарелли нашел, что боль-
шинство марсианских каналов тянется
по дугам больших кругов, то есть по крат-
чайшим направлениям на поверхности
Марса.
В тот же год Скиапарелли сделал еще од-
но удивительное открытие. Некоторые из
каналов, наблюдавшиеся им как одиночные
линии, неожиданно оказались двойными.
На месте каждого из прежних каналов вид-
нелись два параллельных канала, тянущиеся
рядом подобно железнодорожным рельсам.
Правда, не все, а только некоторые из ка-
налов оказались раздвоенными, причем само
раздвоение происходило только в некоторые,
вполне определенные сезоны. Оказалось, что
раздваиваются только те каналы, которые
находятся в экваториальном поясе планеты.
Начиналось раздвоение в периоды марсиан-
ских равноденствий и продолжалось около
четырех — пяти месяцев по земному кален-
дарю.
К 1890 году Скиапарелли закончил свои
исследования Марса. За тридцать лет им
было открыто и занесено на карту сто три-
надцать каналов. Любопытно, что некото-
28. Мир приключений.
425
рым из них Скиапарелли дал имена рек —
Ганга, Нила, Инда, Аракса и других.
Протяженность каналов поразительна —
среди них есть такие, которые тянутся на
четыре тысячи и даже пять тысяч километ-
ров! Правда, многие каналы достигают в
длину всего трехсот — пятисот километров.
Весьма различна ширина каналов. Наряду
с каналами, сравнимыми по ширине с Бал-
тийским морем (около трехсот километров),
Скиапарелли наблюдал каналы в десять раз
более узкие.
Но больше всего поразили Скиапарелли не
размеры каналов, а та необыкновенная пра-
вильность, которой они обладали. Долгое
время он думал, что геометричность сети
марсианских каналов вызвана какими-то
естественными причинами.
В одной из популярных лекций о Марсе,
чтобы охладить пыл слишком увлекшихся
слушателей, Скиапарелли решился сравнить
его каналы с некоторыми земными образо-
ваниями.
«Если вы рассматриваете,— говорил он,—
чудные кристаллы обыкновенных и драго-
ценных минералов, неужели вам придет
мысль, что эти кристаллы отшлифованы на
гранильной фабрике? Если вы рассматри-
ваете Сатурн с его замечательными кольца-
ми, едва ли вам придет мысль утверждать,
что они выточены кем-то на каких-то небес-
ных токарных станках. Почему же вы ста-
нете утверждать, что каналы Марса вырыты
жителями Марса?»
Впрочем, в конце концов такая аргумен-
тация даже самому Скиапарелли показалась
малоубедительной. В 1895 году он опубли-
ковал статью, где признал каналы Марса
искусственными сооружениями его разумных
обитателей — марсиан.
НЕОБЫКНОВЕННЫЕ ОТКРЫТИЯ
ПЕРСИВАЛЯ ЛОВЕЛЛА
Вскоре после того, как Скиапарелли заме-
тил на Марсе таинственную сеть каналов,
слух о его открытиях стал достоянием широ-
кой публики. Интерес к загадочным каналам
подогревался газетными писаками, которые,
не обладая осторожностью в выводах, свой-
ственной ученым, поспешили оповестить мир
о необыкновенных инженерных способностях
марсиан.
С другой стороны, сама идея об обитаемо-
сти планет настолько интересна, так будит
творческую фантазию человека, что работы
Скиапарелли привлекли к себе серьезное
внимание людей, весьма далеких от астро-
номии.
Трудно было поверить, что молодой аме-
риканский консул в Японии, Персиваль Ло-
велл, которого впереди ожидала блестящая
карьера дипломата, заинтересуется канала-
ми Марса. Однако неожиданное произошло.
В 1892 году, познакомившись с открытиями
Скиапарелли, Ловелл бросает дипломатиче-
скую службу и принимает решение всю даль-
нейшую жизнь посвятить изучению Марса.
Для того чтобы раскрыть тайиу марсиан-
ских каналов, нужен крупный телескоп и
отличные атмосферные условия. В течение
двух лет Ловелл отыскивает на Земле под-
ходящее место для своей будущей обсерва-
тории. Его выбор падает на уединенное селе-
ние Флагстафф, расположенное на высоком
плоскогорье Аризонской пустыни.
Две тысячи двести метров над уровнем
моря, необыкновенно прозрачный, спокойный
воздух и, наконец, триста ясных ночей в го-
ду— таковы особенности того уголка земно-
го шара, где Ловелл иа собственные сред-
ства построил обсерваторию.
Двадцать лет, проведенных Ловеллом в
Аризонской пустыне,— это два десятилетия
непрерывных наблюдений Марса, наблюде-
ний, которые привели и поразительным
открытиям.
Можно смело сказать, что ни один из
исследователей Марса не стремился так усо-
вершенствовать остроту своего зрения, как
это делали Ловелл и его немногочисленные
помощники. В их распоряжении находился
крупный двадцатичетырехдюймовый (шесть-
десят сантиметров) телескоп. Объектив его
был изготовлен фирмой знаменитого амери-
канского оптика Альвана Кларка и, по мне-
нию специалистов, являлся лучшим из всех,
которые выпустила эта фирма. Не доволь-
ствуясь, однако, отличными качествами те-
лескопа и исключительными атмосферными
условиями, «аризонские отшельники» (как
назвали Ловелла и его помощников) всяче-
ски тренировали свое зрение. Они стреми-
лись тщательно изучить ошибки глаза, что-
бы иметь возможность затем отделить
иллюзию от действительности.
Их усилия не пропали даром. «Аризонским
отшельникам» удалось увидеть на Марсе то,
чего до сих пор никто не видел.
Прежде всего Ловелл открыл множество
каналов, неизвестных Скиапарелли. Уже в
426
1908 году на картах Марса, составленных
Ловеллом, имелось пятьсот двадцать два ка-
нала, а после великого противостояния
1909 года число каналов возросло почти до
семисот.
Удивительные образования казались Ло-
веллу гораздо более правильными и прямо-
линейными, чем Скиапарелли. Выяснилось,
что некоторые из каналов свободно прохо-
дят по марсианским «морям», причем, пере-
ходя с материка на «моря», каналы не из-
меняют своего направления.
В местах пересечения каналов Ловелл об-
наружил круглые зеленоватые пятна, на-
званные им «оазисами». В некоторых из
оазисов сходится до семнадцати каналов,
причем правильность расположения каналов
по отношению к оазисам поразительна.
Посмотрите на рисунок, изображающий
один из двойных оазисов. Горизонтальная
пара параллельных каналов охватывает со-
бою оазисы, между тем как вертикальные,
параллельно идущие каналы проходят через
их центр. Иначе говоря, охватывающие ка-
налы идут параллельно прямой, соеди-
няющей центры оазисов, а каналы, проходя-
щие через центры оазисов, перпендикуляр-
ны этой прямой.
Такую же удивительную закономерность
подметил Ловелл и у других оазисов, общее
Сеть марсианских каналов по Ловеллу.
число которых, по его наблюдениям, состав-
ляет сто восемьдесят шесть.
Оазисы — это не простые утолщения в ме-
стах пересечения каналов, как показывают
рисунки Ловелла. С другой стороны, на Мар-
се нет ни одного оазиса, который бы не на-
ходился в месте слияния каналов, и, наобо-
рот, в местах пересечения каналов почти
всегда видны оазисы.
Схема двойного марсианского оазиса.
Круглая форма оазисов и их расположе-
ние заставили Ловелла сделать вывод, что
оазисы играют важную роль в системе ка-
налов.
Любопытно, что, когда на Марсе насту-
пает осень, оазисы блекнут, а зимой от них
остаются лишь маленькие темные точки —
своеобразные ядрышки. С наступлением вес-
ны и лета прежние размеры оазисов снова
восстанавливаются.
Ловелл обратил внимание на то, что при
вхождении в «моря» некоторые каналы
разделяются как бы на ряд отростков, обра-
зуя так называемую «вилку» (см. рис.). Та-
кой канал с «вилкой» кажется рукой, вычер-
пывающей что-то из влажной области мар-
сианских «морей».
Однако самым удивительным из открытий
Ловелла было другое. Если Скиапарелли от-
мечал, что видимость каналов Марса в раз-
ные сезоны различна, то Ловеллу удалось
обнаружить замечательную закономер-
ность в изменениях каналов.
На Флагстаффской обсерватории, когда
зарисовывали каналы, всегда отмечали сте-
пень их видимости. Почти одиннадцать ты-
сяч рисунков были сделаны Ловеллом и его
помощниками, прежде чем обнаруженная
закономерность стала очевидной.
Оказалось, что каналы видны не всегда.
427
С наступлением зимы в одном из полушарий
Марса они блекнут настолько, что заметить
их не удается. Зато в другом полушарии, где
лето в разгаре, каналы видны отчетливо.
Но вот в том полушарии Марса, которое
было сковано зимней стужей, наступает
весна. Полярная шапка начинает как бы
таять, уменьшаясь в своих размерах. И тог-
да прежде всех остальных появляются кана-
лы, прилегающие к тающей полярной шапке
планеты. Затем как будто какая-то темная
волна расползается по каналам от полюсов к
экватору Марса.
Достигнув экватора, эта волна не останав-
ливается, а пересекает его и заходит на не-
которое расстояние в противоположное по-
лушарие планеты. В этот период становятся
видимыми все каналы, расположенные в
экваториальном поясе Марса, в том числе
много двойных каналов, которые встречают-
ся только в сухих экваториальных областях
планеты и никогда .не наблюдаются на фоне
марсианских «морей».
Проходит половина марсианского года, и
все явления повторяются в обратном поряд-
ке. Теперь начинает таять другая полярная
шапка Марса, и от нее к экватору с той же
средней скоростью (около трех — четырех
километров в час) расползается по каналам
загадочная темная волна.
Волны, идущие от различных полюсов
Марса, встречаются в экваториальном поясе
планеты. Вот почему каналы видны там
почти всегда, между тем как в умеренных и
полярных зонах их можно наблюдать только
в периоды таяния соответствующей полярной
шапки.
Удивительная, поражающая своей геомет-
рической правильностью сеть каналов, по ко-
торой, как по артериям, с явно выраженной
закономерностью распространяется какое-то
темное вещество,— таковы факты, обнару-
женные многолетними наблюдениями «ари-
зонских отшельников».
Для объяснения происхождения каналов
Ловелл выдвинул увлекательную гипотезу,
которой нельзя отказать ни в смелости, ни в
логической последовательности.
«Раскрытие истины в небесах,— пишет
Ловелл в своей книге «Марс и жизнь на
нем»,— помимо предмета, мало чем отли-
чается от раскрытия преступления на Зем-
ле... В одном случае разыскивают причину,
в другом — преступника, но самый процесс
разыскивания совершенно тождествен».
Причина удивительной правильности мар-
сианских каналов заключается, по мнению
Ловелла, в их искусственном проис-
хождении, в том, что они являются резуль-
татом творчества разумных обитателей Мар-
са — марсиан.
Что же заставило марсиан построить ту
удивительную исполинскую сеть каналов,
которая способна вызвать восхищение любо-
го земного инженера?
Жизнь планеты, пути ее эволюции во мно-
гом зависят, по мнению Ловелла, от разме-
ров планеты. Марс в поперечнике в два ра-
за, а по массе в десять раз меньше нашей
Земли. Отсюда следует, что на поверхность
Марса сила притяжения в 2,7 раза меньше,
чем на поверхности Земли. Человек, веся-
щий семьдесят килограммов, очутившись на
Марсе, сразу потерял бы в весе сорок че-
тыре килограмма, что, впрочем, нисколько
не отразилось бы на его здоровье.
Чем слабее притягивает к себе все пред-
меты планета, тем быстрее теряет она свою
атмосферу. И действительно, в настоящую
эпоху атмосфера Марса настолько разре-
женна, что даже у его поверхности она го-
раздо менее плотна, чем на самых высоких
земных горах.
От того, насколько быстро теряет свою
атмосферу планета, зависит и темп ее эво-
люции. Маленький Марс развивался гораздо
быстрее, чем более крупная Земля, и потому
в настоящую эпоху наш небесный сосед пе-
реживает. такую стадию развития, которая
предстоит Земле еще в далеком будущем.
На Марсе вода и ветер давно уже закон-
чили свою разрушительную работу — там
нет высоких гор или даже крупных возвы-
шенностей. Вся поверхность Марса пред-
ставляет собой гладкую песчано-камени-
стую пустыню, по размерам гораздо боль-
шую, чем любая из земных пустынь.
Вместе с атмосферой Марс терял и свою
воду. Пары воды, когда-то дававшие обиль-
ные дожди, ныне почти полностью улетучи-
лись, и остатки влаги встречаются теперь на
Марсе главным образом в виде его снежно-
ледяных полярных шапок. Но и в них воды
так мало, что, даже растаяв полностью, по-
лярные шапки Марса смогли бы образовать
не море, а только озеро, подобное
Ладожскому.
Что же касается тех темных пятен, кото-
рые астрономы называют «морями», то, по
мнению Ловелла, это лишь дно когда-то быв-
428
ших на Марсе настоящих морей. Ныне же
марсианские «моря» представляют собой
неглубокие впадины, покрытые скудными ос-
татками растительности. Когда на Марсе
наступает весна, его «моря» начинают зеле-
неть, а осенью они снова блекнут, что толь-
ко подчеркивает их сходство с земной расти-
тельностью.
Небо Марса почти всегда безоблачно. Там
редко наблюдаются облака, туманы, и толь-
ко в холодные утренние часы какая-то мо-
розная дымка заволакивает марсианские
ландшафты.
Прозрачная атмосфера Марса — одна из
причин его сурового климата. Лишенная гу-
стых слоев облаков, марсианская атмосфера
слабо сохраняет тепло, получаемое поверх-
ностью Марса от Солнца. Поэтому климат на
Марсе крайне суров и несравненно суровее
резко континентального климата самых вы-
соких земных плоскогорий.
Мир, гибнущий от жажды, умирающая
планета, постепенно леденеющая от холода
мирового пространства,— таков Марс по
представлению Ловелла.
Как же должна была проявить себя жизнь
в столь суровой обстановке?
Возникнув из неорганической природы,
жизнь оказывается необычайно стойкой.
Трудно указать границы распространенности
жизни и степень ее приспособляемости.
На Марсе, по мнению Ловелла, жизнь в
своем развитии уже давно достигла стадии
мыслящих существ. Больше того, в на-
стоящее время марсиане несравненно могу-
щественнее и технически совершеннее чело-
века. Объединившись в единое государство,
единую дружную семью, марсиане решили
противопоставить свой разум грозным, но
слепым стихиям природы.
Чтобы спасти гибнущую от жажды плане-
ту, марсиане построили гигантскую ороси-
тельную систему каналов. Эта ирригацион-
ная сеть берет влагу от тающих полярных
шапок Марса и разносит ее по всей планете.
Строго говоря, самих каналов, то есть вод-
ных протоков, мы не видим. Скорее всего,
настоящие каналы представляют собой тру-
бопроводы, проложенные под поверхностью
Марса на небольшой глубине. Иначе и не
может быть, так как при недостатке воды
было бы неразумно перемещать драгоцен-
ную влагу по открытым протокам, из кото-
рых она неизбежно бы испарилась.
То же, что мы называем каналами,— это
полоски растительности вдоль невидимых
трубопроводов, из которых и производится
орошение этой растительности. Вот почему
так широки некоторые из каналов, то есть
полосы растительности по обе стороны неви-
димого настоящего канала.
Нечто подобное известно и на Земле.
Когда разливается Нил и другие крупные ре-
ки, орошаются и огромные области, к ним
прилегающие. С Луны, например, сам Нил
мы бы не увидели, но орошаемая им полоса
побежденной пустыни была бы вполне до-
ступна для наблюдения.
Не случайно двойные каналы встречаются
только в сухих экваториальных областях, осо-
бенно нуждающихся в двойном, усиленном
снабжении водой. С другой стороны, «вилки»,
которыми оканчиваются на морях некоторые
из каналов, нужны для того, чтобы из этих
влажных областей Марса взять побольше во-
ды для других его районов.
Каналы Марса проходят по дну его бывших
морей. Следовательно, они были построены
в ту эпоху, когда моря Марса перестали быть
морями и когда нужда в воде стала особенно
острой.
Сеть каналов носит на себе следы посте-
пенного строительства своих отдельных
звеньев. Значит, гигантская оросительная
система была создана не в один день и не од-
ним поколением марсиан. Сначала водоснаб-
жение носило местный характер — воду бра-
ли из близлежащих озер или морей. А затем
необходимость заставила доставлять воду из
районов, все более и более отдаленных. И на-
конец ныне питание водой всей системы кана-
лов происходит почти исключительно за счет
тающих полярных шапок Марса.
Не следует думать, что вода по каналам
распространяется естественным путем. Нет
никаких естественных сил, которые
могли бы заставить талые полярные воды
течь к экватору Марса. Даже если бы его
полярные шапки полностью растаяли, то об-
разовавшиеся озера лишь на несколько кило-
метров превысили бы поперечник каждой
шапки.
Как на Земле ни один из прудов не стре-
мится вылиться вон и потечь к экватору, так
и на Марсе движение воды по каналам не мо-
жет быть вызвано естественными причинами.
Остается лишь одно возможное объясне-
ние— система каналов имеет водонапорные
станции, которые и гонят воду в нужном на-
правлении.
429
Жизнь на Марсе ныне сосредоточена глав-
ным образом около каналов и в его «морях».
Круглая форма оазисов, удивительный поря-
док вхождения в них каналов заставляет нас
признать оазисы Марса его населенными
пунктами, или городами. Собственно городом,
вероятно, является то ядрышко, которое
остается зимой от оазиса, а окружающая его
зеленоватая мякоть — это пригород марси-
анского города, причем некоторые из приго-
родов достигают в поперечнике около ста
двадцати километров.
Соседняя к нам планета оказалась насе-
ленной существами, стоящими на более высо-
ком уровне развития, чем человек. Загадоч-
ная сеть марсианских каналов есть, по словам
Ловелла, та «печать», которую наложил
разум марсиан на лик их планеты.
«Для всех, обладающих космически широ-
ким кругозором,— приходит к заключению
Ловелл,— не может не быть глубоко поучи-
тельным созерцание жизни вне нашего мира
и сознание, что обитаемость Марса можно
считать доказанной».
Впрочем, этот вывод представлялся бес-
спорным только Ловеллу и его немногочис-
ленным сторонникам. Загадка марсианских
каналов оказалась далеко не такой простой.
СПОР О МАРСИАНАХ
Идеи Персиваля Ловелла были настолько
смелы, что многим они показались совершен-
но фантастическими. Все здание построенной
им гипотезы покоилось на еле видимой, почти
призрачной системе марсианских канйлов.
Естественно поэтому, что был подвергнут
сомнению прежде всего сам факт существо-
вания этих загадочных образований.
Уже современник Скиапарелли — англий-
ский астроном Грин в 1879 году заявил, что,
по его наблюдениям, так называемые каналы
Марса представляют собой просто границы
весьма слабых, почти невидимых пятен.
Несколько позже соотечественник Грина —
астроном Деннинг вместо каналов видел
какие-то бледные тени с рядом неправиль-
ностей и разрывов. Не заметил каналов и ан-
гличанин Юнг, наблюдавший Марс в двадца-
титрехдюймовый телескоп. Впрочем, иногда
при слабых увеличениях ему мерещились
какие-то размытые полоски, не имевшие ниче-
го общего с геометрически правильными ка-
налами Ловелла и Скиапарелли.
В 1892 году, когда наступило очередное
великое противостояние Марса, на таинствен-
ную планету был направлен мощный тридца-
тишестидюймовый рефрактор американской
обсерватории Лика. В окуляр исполинского
телескопа вел наблюдения Барнард—один из
лучших и опытнейших наблюдателей прошло-
го века. Однако и ему не удалось обнаружить
ту удивительно правильную сеть каналов, ко-
торую несколько позже увидел Ловелл.
В 1895 году Барнард решительно заявил,
что никакой сети каналов на Марсе не су-
ществует.
Постепенно начинало складываться мнение,
что каналы Марса — это какая-то странная
иллюзия зрения. На поверхности Марса
имеется множество мелких деталей — пят-
нышек и полосок неправильной формы. Глаз
наблюдателя, не различая отдельных деталей,
соединяет их мысленно в полоски. Так возни-
кают загадочные каналы, в действительности
представляющие собой обман зрения.
Сторонники подобных взглядов приводи-
ли в качестве доказательств равличные ри-
сунки, один из которых здесь воспроизве-
ден. Посмотрите на рисунок издалека,
с расстояния двух — трех метров. На левой
части рисунка вы заметите три «канала»,
образующих треугольник. Приблизьте рису-
нок к глазу — и иллюзия тотчас пропадет.
Особенно оживленные споры о марсианах
и их каналах разгорелись в 1909 году, ко-
гда Марс снова оказался в наибольшей бли-
зости от Земли.
Именно в это великое противостояние
Марса Ловелл и его сотрудники открыли
около двухсот новых каналов.
Между тем другие, казалось не менее
опытные, наблюдатели в том же 1909 году
никаких каналов на Марсе не видели.
Так, например, французский астроном Ан-
тониади сначала в девятидюймовый ре-
фрактор видел и наблюдал многие из кана-
430
лов. Когда же в его распоряжение был пре-
доставлен огромный, тридцатитрехдюймо-
вый, рефрактор Медонской обсерватории,
паутинную сеть каналов будто кто-то смах-
нул с диска Марса — никаких следов кана-
лов Антониади не обнаружил.
Когда воздух был особенно чист и прозра-
чен, глаз французского астронома) разли-
чал на Марсе множество отдельных темных
пятнышек и узелков.
«Если под каналами Марса понимать
прямые линии,— писал Антониади,— то ка-
налы, конечно, не существуют. Если же под
каналами понимать естественно сложные
полоски, то каналы существуют».
К таким же выводам пришли и астроно-
мы Иеркской обсерватории, располагавшей
крупным, сорокадюймовым рефрактором.
Они иронически писали, что «Иеркский те-
лескоп слишком силен для каналов».
Была сделана) попытка рассмотреть кана-
лы с еще более крупным, шестидесятидюй-
мовым, телескопом — рефлектором обсерва-
тории Маунт-Вильсон. Однако и в этот ве-
личайший телескоп мира никаких каналов
обнаружено не было.
Правда, на некоторых немногочисленных
обсерваториях в 1909 году все же видели
каналы. Так, например, рассматривая Марс
в тридцатидюймовый рефрактор Пулков-
ской обсерватории, астроном Н. Н. Калитин
вполне отчетливо видел и даже зарисовал
многие каналы.
Другой пулковский астроном, Г. А. Ти-
хов, наблюдал Марс через прозрачные цвет-
ные стекла — светофильтры — и установил,
что каналы Марса имеют такой же зелено-
ватый цвет, как и его моря. Больше того,
Г. А. Тихову удалось сфотографировать не-
которые из каналов Марса, так что их су-
ществование, по мнению Г. А. Тихова, не
может вызывать никаких сомнений.
Еще раньше первые снимки каналов бы-
ли получены в 1901 году сотрудниками Ло-
велла, что, конечно, было сильным аргумен-
том в пользу реального существования ка-
налов.
Возражая тем, кто отрицал существова-
ние каиалов на Марсе, Ловелл указывал,
что сезонные изменения в каналах есть луч-
шее доказательство их реальности, так как
обман зрения не может зависеть от марси-
анских времен года. Кроме того, для на-
блюдения таких удивительно тонких деталей,
как каналы, нужна специальная тренировка
глаза, которую не проводили ни Барнард,
ни Антониади, ни другие наблюдатели. На-
конец, при наблюдении каналов больший
телескоп не всегда дает лучшие результаты,
так как воздушные волны, бегущие в атмо-
сфере, как доказал Ловелл, в больших те-
лескопах портят изображения значительнее,
чем в меньших. В этом причина неудач тех,
кто не видел каналов.
Таким образом, великое противостояние
1909 года не решило спора о каналах Мар-
са. Одни астрономы видели и фотографи-
ровали загадочные образования, другие не
могли обнаружить даже следов их суще-
ствования.
Когда Марс удалился от Земли, затихли
и споры о его разумных обитателях. Однако
затишье оказалось временным. В 1924 году
Марс снова близко подошел к Земле, и ста-
рые споры разгорелись с новой силой.
К этому времени уже не было в живых
ни Ловелла, ни Скиапарелли. Первый
умер в 1916 году, второй — шестью годами
раньше. Тем не менее идеи о марсианских
каналах, ими выдвинутые, снова нашли как
сторонников, так и противников.
Hai обсерватории Ловелла продолжал на-
блюдать и изучать каналы его ученик и пре-
емник Слайфер. «Прозрела» на этот раз и
Ликская обсерватория. Пользуясь тем же
инструментом, в который Барнард не видел
и намека на канаты, астроном Трюмплер и
видел, и рисовал, и даже фотографировал
эти неуловимые образования. Наблюдались
каналы и на других обсерваториях.
Впрочем, Антониащи в Медоне по-преж-
нему на месте каналов мог рассмотреть
только полоски, состоявшие из отдельных
мелких пятнышек. Не видели каналов и
астрономы, наблюдавшие Марс в величай-
шие телескопы мира — Иеркский сорока-
дюймовый рефрактор и Маунт-Вильсонов-
ский стодюймовый рефлектор. Снова были
выдвинуты гипотезы, объясняющие каналы
различными обманами зрения.
Пока астрономы спорили о существова-
нии марсианских каналов, широкая публи-
ка, подогреваемая популярными книжками
и фантастическими романами о Марсе, об-
суждала проекты установления прямой свя-
зи с марсианами.
В одном из проектов предлагалось по-
строить из зеленых насаждений в пустын-
ном месте Земли чертеж какой-нибудь тео-
ремы. Тогда марсиане, будучи разумными
431
Первые фотоснимка поверхности Марса
существами, знающими математику хотя бы
в объеме средней школы, увидав такой чер-
теж, ответят людям чертежом какой-нибудь
другой теоремы. Так постепенно жители
двух миров и установят связь друг с другом.
В другом проекте предлагалось внимание
марсиан привлечь иным способом: в неко-
торых, заранее выбранных семи городах
Земли зажечь огромные прожектора, кото-
рые напоминали бы созвездие ковша Боль-
шой Медведицы.
Предлагалось также завязать связь с
марсианами путем посылки им световых
«зайчиков» огромным зеркалом.
Однако все эти проекты остались неосу-
ществленными. Ни одно правительство не
пошло на сомнительные расходы по устано-
влению связи с марсианами.
Так же окончились неудачей предприня-
тые в 1924 году попытки установить радио-
связь с Марсом.
На позывные, посланные с Земли, Марс не
ответил. Эти сигналы или никто не принял,
или таинственные обитатели Марса решили
по каким-то причинам скрыть свое существо-
вание.
ЗАГАДКА ОСТАЕТСЯ НЕРЕШЕННОЙ
Как уже говорилось, в погоне за неулови-
мыми каналами астрономы применили фото-
графию. Это был настоящий научный подвиг,
трудность которого плохо понятна неспециа-
листу.
Приходилось ли вам наблюдать, как дви-
жется воздух в жаркий летний день над
крышами домов или над полотном железной
дороги? В этих случаях очертания предмета
становятся расплывчатыми, дрожащими, и
рассмотреть его мелкие детали не всегда
удается.
Для астрономов такая картина — постоян-
ное явление. В любой, даже самый малень-
кий телескоп всегда заметно движение воз-
духа, причем чем большее увеличение мы
применим, тем сильнее будет нам мешать
атмосфера. Попробуйте-ка в таких условиях
сфотографировать крошечный, непрерывно
колеблющийся диск планеты! И, конечно,
еще несравненно труднее запечатлеть на фо-
топластинке такие детали, как каналы.
Мы не будем описывать тех ухищрений, к
которым прибегали астрономы, пытавшиеся
фотографировать каналы. Скажем только од-
но: научный подвиг был совершен — каналы
сфотогр а ф и рова ли.
Сначала это были такие плохие, такие мел-
кие снимки, что отдельные каналы, запечат-
левшиеся на негативе, удавалось рассмот-
реть только в лупу или в небольшой микро-
скоп. А затем, с ростом телескопов, с про-
грессом фотографической техники, каналы
стали выходить на фотографии все более и
более отчетливыми.
В 1924 году Трюмплер на обсерватории
Лика получил большую серию прекрасных
432
снимков Марса. На оригинальных негативах
удалось отчетливо различить около сотни ка-
налов. На рисунке внизу изображена фо-
токарта Марса, составленная Трюмплером.
На ней запечатлены многие из каналов, кото-
рые ранее наблюдались простым глазом.
Фотопластинка решительно высказалась в
пользу Ловелла и Скиапарелли.
На первой фотокарте каждый сможет уви-
деть геометрически правильную сеть кана-
лов, покрывающую поверхность Марса.
В свое время сторонники иллюзорности
каналов считали одним из наиболее сильных
своих аргументов рисунки двойных каналов,
полученные Ловеллом и Скиапарелли. Они
заявляли, что у защитников марсиан просто
что-то двоится в глазах.
В 1926 году на шестидесятидюймовом реф-
лекторе Маунт-Вильсоновской обсерватории
были впервые сфотографированы двойные
каналы, а на современных снимках Марса их
видно множество.
Особенно успешно фотографировался
Марс в великое противостояние 1939 года.
На снимках, полученных Слайфером, вы-
шло свыше пятисот каналов, причем как раз
в тех местах, где их раньше различали просто
глазом. Больше того, фотопластинка зафик-
сировала сезонные изменения в каналах в
полном соответствии с выводами Ловелла.
В последние годы каналы Марса наблюда-
лись на всех крупных обсерваториях мира.
Постепенно «прозрели» одна за другой все те
обсерватории, где раньше каналы считались
несуществующими.
Ученик Антониади—французский астро-
ном Бальде в 1941 году на той же Медонской
обсерватории увидел множество каналов,
существование которых отрицал его учитель.
А на Маунт-Вильсоновской обсерватории в
1954 году были произведены первые попыт-
ки кинематографирования каналов.
В наши дни нет никаких сомнений в том,
что на Марсе действительно существуют ка-
кие-то длинные и, в общем, правильные по-
лоски. Они во многих случаях не являются
сплошными, а распадаются на ряд отдельных
пятнышек. Но в этой «кустистости» марсиан-
ских каналов есть замечательная правиль-
ность: пятнышки не разбросаны по Марсу
как попало. Они образуют длинные, строй-
ные ряды, следующие по дугам больших кру-
гов, то есть по кратчайшим направлениям
на поверхности планеты. По ним каким-то
образом распространяется вода, и каналы
Марса действительно образуют единую,
стройную, геометрически правильную систе-
му, соединяющую полярные шапки Марса.
Таково последнее слово современной арео-
графии. Нетрудно видеть, что оно полностью
подтверждает наблюдения Скиапарелли, Ло-
велла и других сторонников искусственного
происхождения каналов.
Все попытки объяснить природу каналов
естественным путем пока оказались безус-
пешными. Ни реки, ни трещины, ни другие
естественные образования на поверхности
планеты не обладают той замечательной пра-
вильностью, которая свойственна каналам.
Единственной гипотезой, стройно и логично
Фотокарта Марса, составленная Трюмплером.
объясняющей все особенности каналов,
остается пока гипотеза Ловелла.
Впрочем, сторонников его взглядов пока
еще очень мало. Многим его гипотеза кажет-
ся настолько фантастической, что они даже
не считают нужным заниматься ее опровер-
жением. Больше того, некоторыми из совре-
менных крупных ученых поставлено под со-
мнение не только существование марсиан, но
даже наличие какой бы то ни было органи-
ческой жизни на Марсе.
ОТ АСТРОБОТАНИКИ К АСТРОБИОЛОГИИ
Ученым свойственна осторожность. Преж-
де чем сделать какой-нибудь вывод, они ста-
раются много раз проверить факты, на кото-
рых строится этот вывод. Меньше всего они
доверяют тому, что «очевидно». Им хорошо
известно, что наши глаза подчас видят та-
кое, что в действительности не существует —
вспомните, например, общеизвестные «об-
маны зрения».
Так получилось и с вопросом о жизни на
Марсе. «Очевидные» факты подверглись со-
мнению и многократной проверке.
Казалось, что, может быть «очевиднее»,
чем снеговая природа полярных шапок Мар-
са. Не то ли мы наблюдали и на Земле, ко-
гда с наступлением весны снега отступают
к полюсам, а зимою полярные шапки Земли
снова увеличиваются?
И все-таки нашлись ученые, которые усо-
мнились в сходстве белых полярных шапок
Марса с земным снегом и льдом. Они заяви-
ли, что при исключительно низких темпера-
турах, которые господствуют на Марсе, его
полярные области могут быть покрыты за-
мерзшей углекислотой, внешне вполне напо-
минающей обычный снег. А отсюда следует,
что полярные шапки вовсе не дают талой во-
ды, а значит, Марс, практически полностью
лишенный влаги, конечно, необитаем.
Потребовались тщательные и кропотливые
определения температуры полярных шапок
Марса, чтобы убедиться в ложности такого
вывода.
Оказалось, что белый покров вблизи полю-
сов Марса сохраняется при температурах,
близких к 0°С, между тем замерзшая угле-
кислота при тех же температурах давно уже
перешла бы в газообразное состояние. Зна-
чит, околополярные области Марса покрыты
сравнительно тонким слоем льда и снега, ко-
торый, тая весной, образует живоносную во-
ду.
Тогда у противников жизни на Марсе воз-
никли сомнения в органической природе мар-
сианских «морей».
Еше несколько десятилетий назад швед-
ский астроном Аррениус высказал предполо-
жение, что те области на Марсе, которые мы
называем «морями», представляют собой
огромные лужи из густой зеленоватой грязи.
Весной, овеваемая влажными ветрами, грязь
благодаря наличию в ней определенных хи-
мических веществ темнеет и становится за-
метнее, а зимой засыхает и блекнет.
Мертвая пустыня с ядовитыми, пахнущи-
ми сероводородом грязевыми оазисами —
таков Марс по представлениям Аррениуса.
В то время когда сторонники искусствен-
ного происхождения каналов находили, как
им казалось, всё новые и новые подтвержде-
ния своим взглядам, противники жизни
на Марсе указывали на факты, в корне
подрывавшие всякие идеи об обитаемости
Марса.
Если «моря» Марса покрыты растительно-
стью, говорили они, то тогда она должна
иметь свойства, общие с земной растительно-
стью. Между тем три из важнейших осо-
бенностей земных растений у марсианских
«морей» отсутствуют.
Во-первых, земная растительность очень
сильно рассеивает невидимые, «тепловые»
инфракрасные лучи. Именно поэтому снятые
сквозь инфракрасные светофильтры земные
растения кажутся как бы покрытыми инеем
или снегом. Между тем у марсианских «мо-
рей» нет такого инфракрасного эффекта.
Во-вторых, в спектре земных растений хо-
рошо видны полосы поглощения, принадле-
жащие хлорофиллу — веществу, без которо-
го немыслима жизнь растений. В спектре же
марсианских растений никаких полос погло-
щения хлорофилла не обнаружено.
Наконец, в-третьих, земной растительно-
сти свойствен зеленый цвет, тогда как, по на-
блюдениям многих астрономов, «моря» Мар-
са имеют хорошо заметный голубой, синий, а
иногда даже фиолетовый оттенки.
Три загадки — три серьезных довода в
пользу неорганической природы марсианских
«морей». Недавно к ним были добавлены и
другие.
В 1954 году известный советский астроном
академик В. Г. Фесенков выступил со стать-
ей, в которой категорически отверг всякую
возможность какой бы то ни было органиче-
ской жизни на Марсе. В подтверждение та-
434
Профессор Г. Л. Тихое.
кого вывода он приводит математические
вычисления некоторой величины «X», назван-
ной Фесенковым «фактором жизненной ак-
тивности». По подсчетам ученого, для «мо-
рей» Марса величина «X» оказалась равной
нулю. Отсюда он сделал вывод, что на Мар-
се нет не только марсиан, но и вообще како-
го-нибудь органического мира. Если бы на
Земле существовали плоскогорья высотой в
пятнадцать километров, то есть, иначе гово-
ря, находящиеся в стратосфере, то физиче-
ские условия, господствующие там, напоми-
нали бы то, что есть на поверхности Марса.
Между тем на Земле жизнь кончается на
значительно меньших высотах. И на верши-
нах высочайших земных гор нет представите-
лей живого мира — значит, не может их быть
и на Марсе.
В свете столь мрачных выводов всякие
разговоры о марсианах и их каналах многим
стали казаться наивно-детской фантастиче-
ской мечтой.
Однако сторонники жизни на Марсе не
сдавались.
В 1945 году после многолетнего перерыва
к исследованиям Марса вернулся Гавриил
Андрианович Тихов. Уже не молодой, начи-
нающий астроном, а широко известный ма-
ститый ученый, Г. А. Тихов решил найти но-
вые доводы в пользу существования жизни
на Марсе.
Ему это блестяще удалось. В последующие
несколько лет все три загадки марсианских
«морей» получили естественное, праводопо-
добное объяснение. Замечательно, что причи-
ной всех трех загадочных фактов было одно
обстоятельство — исключительно суровый
климат Марса.
В самом деле, инфракрасные лучи несут в
себе почти половину тепла, получаемого ра-
435
стениями от Солнца. В сравнительно легких
температурных условиях Земли инфракрас-
ные лучи для земных растений являются не-
нужным излишеством, дающим слишком
много тепла. Вот почему земная раститель-
ность отказывается от этих щедрот Солнца.
Другое дело — растительность Марса.
Она, наоборот, как бы впитывая в себя недо-
стающее тепло, поглощает инфракрасную
часть солнечного спектра.
Так же легко объясняется и вторая особен-
ность марсианских «морей». Земным расте-
ниям для своей жизни достаточно поглощать
только некоторые лучи солнечного
спектра — так возникают в нем темные по-
лосы поглощения хлорофилла. Страдающие
же от холода марсианские растения стремят-
ся поглотить почти все лучи видимой части
спектра. Из-за этого полосы поглощения хло-
рофилла у них растягиваются, «размазыва-
ются» почти на весь спектр и потому стано-
вятся совершенно незаметными.
Собственно, этим объясняется и третья
загадка марсианских «морей» — их голубо-
вато-синий оттенок. Поглощая почти все лу-
чи видимой части солнечного спектра, мар-
сианские растения отражают только те лучи,
которые практически не несут с собой ника-
кого тепла. Такими «холодными» лучами
как раз и являются синевато-фиолетовые
лучи.
Данное Г. А. Тиховым объяснение бы-
ло подтверждено, как это ни странно, на-
блюдениями на Земле. Оказалось, что зем-
ные растения, живущие в суровых климати-
ческих условиях, по своим оттенкам и свой-
ствам напоминают марсианские. У них
ослаблен инфракрасный эффект, растянута
полоса поглощения хлорофилла, а сами ра-
стения имеют маловыраженный синеватый
оттенок.
Так родилась новая наука о жизни на
других планетах — астроботаника.
Впервые на Земле, в городе Алма-Ате,
возник небольшой коллектив ученых, воз-
главляемый Г. А. Тиховым,— коллектив,
дерзнувший от гипотез о жизни на Марсе
перейти к конкретному изучению свойств
марсианской растительности.
Название этого коллектива пока весьма
скромное — сектор астроботаники Акаде-
мии наук Казахской ССР. Но дело, совер-
шаемое работниками сектора,— великое и
очень нужное. Лучи света, связывающие
Марс и Землю, позволяют по оптическим
свойствам марсианских растений изучать
другие особенности их природы.
Астроботанический атлас марсианских
растений — что, казалось, может быть фан-
тастичнее! Но именно благодаря успехам
астроботаники такой атлас в недалеком бу-
дущем может быть создан. В нем мы не
найдем фотографий марсианских цветов или
деревьев, но классификация марсианских
растений по их оптическим свойствам там
будет дана.
Как и все новое, астроботаника встречает
возражения, порождает споры, дискуссии.
Примером может служить упомянутая ста-
тья академика Ф. Г. Фесенкова.
На лиц, мало знакомых с астрономией, эта
статья произвела сильное впечатление.
Многим показалось, что всякие разговоры о
жизни на Марсе теперь должны быть пре-
кращены.
Вскоре, однако, несостоятельность доводов
академика Ф. Г. Фесенкова была доказана
рядом других советских ученых. Оказалось,
что в расчеты академика вкрались некоторые
неточности и необоснованные допущения.
В частности, Ф. Г. Фесенков не учел того, что
растения Марса не сплошь покрывают его
«моря» — сквозь них просвечивает неоргани-
ческая поверхность Марса. Она-то и дала для
«фактора жизненности» величину, близкую
к нулю.
В пользу сторонников жизни закончились
и творческие дискуссии, проводившиеся в
Алма-Ате и Ленинграде.
На Пленуме Комиссии по физике планет
Академии наук СССР, состоявшемся в марте
1955 года, были сформулированы следующие
пять главнейших доказательств наличия ра-
стительности на Марсе:
Во-первых, сезонные изменения окраски
марсианских морей;
Во-вторых, изменение их цвета с увеличе-
нием высоты Солнца над данной областью
Марса;
В-третьих, изменения очертаний некоторых
марсианских морей;
В-четвертых, сходство отражательной спо-
собности марсианских морей и земных расте-
ний; и, наконец,
В-пятых, устойчивость морей Марса по от-
ношению к пылевым бурям, на нем проис-
ходящим.
В связи с развитием астронавтики — на-
уки о межпланетных путешествиях — в де-
кабре 1956 года в Москве состоялось созван-
436
ное Академией наук СССР совещание круп-
нейших советских астрономов и биологов по
вопросу о возможности жизни на планетах.
Подавляющее большинство участников сове-
щания высказалось в пользу наличия на
Марсе органической жизни, и совещание при-
няло решение о дальнейшем развитии иссле-
дований жизни за пределами Земли.
Таким образом, в настоящее время почти
все советские и зарубежные астрономы счи-
тают, что на Марсе есть растительная жизнь.
«Моря» Марса, его каналы и оазисы дей-
ствительно представляют собой области, по-
крытые растительностью. Эта растительность
во многом отличается от земной; но она су-
ществует. А значит, на Марсе, вероятно, есть
и животный мир. И не исключена возмож-
ность, что органический мир Марса в своем
развитии давно уже дошел, по выражению
Ф. Энгельса, «до породы мыслящих существ».
Астроботаника неизбежно должна перера-
сти в астробиологию.
Научному исследованию должны подверг-
нуться все виды органической жизни на
Марсе.
Недавно Г. А. Тихов предложил новый спо-
соб убедиться в наличии марсиан. Вот что
он пишет об этом на страницах первого тома
«Трудов Сектора астроботаники» (изд.
1953 г., стр. 13):
«Выберем на Марсе несколько мест, где
может существовать растительность, и будем
тщательно изучать их цвет при помощи точ-
ных способов оптики.
Рассмотрим два случая: 1) место проходит
естественный годичный путь без вмешатель-
ства различных существ, и 2) в жизнь изу-
чаемого места вмешиваются разумные суще-
ства.
В первом случае изменение цвета наблю-
даемой площади в зависимости от марсиан-
ских времен года происходит постепенно, без
скачка. Во втором случае, после созревания
посева, цвет ее должен очень быстро, в не-
сколько дней, перейти почти в чистый цвет
почвы. Конечно, это предполагает, что сель-
ское хозяйство на Марсе ведется в крупных
масштабах».
Сельское хозяйство на Марсе!
Уборочная кампания, проводимая марсиа-
нами!
У скептически настроенных людей эти вы-
ражения способны вызвать лишь улыбку.
Но разве в смелой мысли Г. А. Тихова
есть что-нибудь нелепое или антинаучное?
Разве обитатели других миров не должны
использовать богатства природы для поддер-
жания своей жизни? И если мы говорим об
этом «земным» языком, то лишь потому, что
не имеем иных способов выражения своих
мыслей.
Марс — живой мир, где наблюдаются не-
сомненные проявления органической жизни.
И сейчас, в период близости Марса к Земле,
загадка его таинственных каналов привле-
кает не только ученых. Миллионы людей, да-
леких от астрономии, с нетерпением ждут,
что же нового узнают о Марсе астрономы, на-
блюдавшие его в 1956 году. Обработка на-
блюдений настолько сложна, что обычно она
растягивается на многие месяцы и даже го-
ды. Но уже-теперь можно подвести некото-
рые предварительные итоги наблюдений
Марса в 1956 году.
По данным, полученным советскими астро-
номами, прошедшее великое противостояние.
Марса отличалось большой активностью его
.атмосферы. В августе 1956 года Харьковский
астроном проф. Н. П. Барабашов, а за ним и
другие обнаружили на Марсе нёобычные яр-
кие движущиеся пятна. Позже выяснилось,
что это были сравнительно плотные облака,
ранее никогда в таком виде и количестве не
наблюдавшиеся.
Отмечались на Марсе и сильнейшие пыле-
вые бури, желтоватой дымкой заволакивав-
шие отдельные области марсианских морей.
Подтвердилась ранее высказывавшаяся до-
гадка, что полярные шапки Марса частично
образованы облаками и туманами, под кото-
рыми скрывается настоящий ледяной покров.
Очень интересные наблюдения выполнил
Г. А. Тихов. Наблюдая в 1956 году таяние
южной полярной шапки Марса, он снова
увидел вокруг нее коричневатую кайму, кото-
рая, по мере отступления шапки к полюсу,
приобретала зеленоватый оттенок.
Нечто подобное наблюдается и на Земле,
когда только что распускающиеся весной ли-
сточки деревьев сначала бывают не зелены-
ми, а коричневато-оранжевыми. Тем самым
подтвержден еще один факт, доказывающий
наличие на Марсе органической жизни.
Что касается каналов Марса, то они на-
блюдались в 1956 году как советскими, так и
зарубежными астрономами. После того как
все наблюдения будут собраны и обработаны,
астрономы оповестят мир о результатах на-
блюдения каналов и других образований на
Марсе.
437
Нет никакого сомнения в том, что в неда-
леком будущем мы станем свидетелями но-
вых, интереснейших открытий, которые по-
зволят раскрыть многие тайны соседней к
нам планеты.
СЕМНАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ
Загадка марсианских каналов еще не ре-
шена. Вопрос об обитаемости Марса оконча-
тельно выяснится только в будущем. Но
крылья фантазии уже сейчас способны пере-
нести нас в это будущее и помочь предста-
вить то, что, может быть, когда-нибудь и
совершится.
...Великое противостояние 1973 года мы
ожидали с нетерпением. Всего несколько ме-
сяцев назад было закончено строительство
первой заатмосферной обсерватории. Пять-
сот километров высоты, практически абсо-
лютная прозрачность межпланетного про-
странства, новые системы телескопов, — все
заставляло предполагать, что грядущее про-
тивостояние будет ознаменовано великими
открытиями.
Уже в начале 1973 года наземные обсер-
ватории приступили к наблюдениям Марса.
Однако все ждали сообщений с заатмосфер-
ной обсерватории, которую в виде крохотной
дижущейся звездочки можно было различить
на фоне утренних и вечерних зорь. Видимо,
астрономы сразу хотят оповестить мир о сво-
их открытиях, так как до конца октября они
хранили полное молчание.
Во второй половине сентября нам с груп-
пой других научных работников разрешили
совершить полет на заатмосферную обсерва-
торию.
Трудно описать наши ощущения, когда, за-
ключенные в сигарообразное металлическое
тело ракетоплана, мы ринулись в космос.
Через несколько минут Земля осталась
где-то внизу, а впереди, на фоне звездного не-
ба, мы заметили приближающиеся огоньки
первого Космического института.
Пилот так плавно вел ракету, что вскоре
мы освоились с обстановкой и почувствовали
себя так же непринужденно, как в кабине
обыкновенного самолета.
Около часа продолжался наш полет. Но
вот цель достигнута. Ракетоплан догнал дви-
жущуюся по круговой орбите обсерваторию.
Теперь, «пришвартовавшись» к обсервато-
рии, мы по специальным шлюзам перешли в
ее главный наблюдательный зал.
В центре зала, на массивной установке,
виднелся огромный телескоп. Искусственная
тяжесть на обсерватории была небольшой,
что позволило конструкторам телескопа не
считаться с габаритами. Двадцатиметровое
зеркало заатмосферного телескопа в сочета-
нии с различными окулярами позволяло уве-
личивать изображения небесных тел до ста
тысяч раз. При таком увеличении на Марсе
были видны все предметы с поперечником бо-
лее ста пятидесяти метров.
Необычной оказалась и установка теле-
скопа. Снабженная особым фотоэлектриче-
ским «следящим» устройством, она заставля-
ла телескоп быть постоянно направленным
на данное светило, хотя пол обсерватории за-
метно сотрясался от шагов, а сама обсерва-
тория непрерывно вращалась вокруг своей
оси.
Нас отделял от мирового пространства за-
мечательно прозрачный купол обсерватории.
Сделанный из особо прочной пластмассы, он
был еле заметен. Создавалось впечатление,
что между нами и звездами нет никакой пре-
грады, хотя мы прекрасно понимали, что
почти невидимый, герметически непрони-
цаемый купол сохраняет находящуюся под
ним искусственную атмосферу.
Когда мы прибыли на обсерваторию, ее
астрономы вели наблюдения Марса. Ослепи-
тельная ярко-красная планета здесь, за пре-
делами воздушной оболочки Земли, сияла на
фоне немерцающих звезд.
Из беседы с директором обсерватории мы
поняли, почему астрономы хранили молча-
ние. Открытия, сделанные ими, были так
необычайны, что сообщить о них широкой
публике астрономы решили лишь после мно-
гократной проверки всех фактов.
А факты, казалось, рассеивали всякие со-
мнения в обитаемости Марса.
Каналы Марса действительно оказались
полосами растительности вдоль невидимых
водных артерий. В телескоп удалось рассмот-
реть не только отдельные «рощи», сгустки
искусственно взращиваемой растительности,
но и какие-то странные кругообразные соору-
жения, расположенные через каждые пять
километров вдоль всей линии любого из
каналов. Весной можно было заметить, что
позеленение растительности вокруг канала
начинается именно от этих сооружений, пред-
ставляющих собой, по-видимому, какие-то
оросительные или водонапорные устройства
марсиан.
Выяснилось также, что оазисы Марса, как
438
и предполагал Ловелл, — это крупные насе-
ленные пункты соседней с нами планеты. Тон-
чайшие ниточки, тянущиеся непрерывно по
обе стороны невидимого канала, были уди-
вительно похожи на земные шоссейные до-
роги.
Впрочем, оазисы — это не главные города
марсиан, а только их форпосты в пустыне.
Основная же часть населения Марса живет
на дне бывших марсианских морей, ныне поч-
ти сплошь покрытых растительностью.
Множество круглых пятен, поразительно
напоминающих оазисы и заполняющих все
пространство «морей» Марса, было открыто
еще в 1941 году французским астррномом
Камюшелем. Но только теперь, в 1973 году,
странная пятнистость марсианских морей
нашла .объяснение. Оказалось, что это ос-
новные, главные населенные пункты марсиан,
естественно расположенные в самых благо-
приятных для жизни районах планеты.
Метод Г. А. Тихова, применяемый на заат-
мосферной обсерватории, обнаружил высокий
технический уровень сельского хозяйства
марсиан.
По словам директора обсерватории, казав-
шееся когда-то загадочным появление новых
и изменение ранее известных темных обла-
стей Марса теперь объяснены.
Перед нами — проявление сельскохозяй-
ственной деятельности марсиан, их попытки
отвоевать у пустыни новые области для посе-
ва полезных культур.
— Но где же действующие лица? Почему
марсиане не сделают попытки завязать связь
с людьми, прилететь на Землю?
— Мы пока еще не знаем этого,— отвеча-
ет нам директор.— Помните, около четверти
века назад на Марсе наблюдались какие-то
загадочные вспышки? С тех пор они повторя-
лись с каждым годом всё чаще и чаще.
Нам удалось получить спектр последней
вспышки. Представьте себе, он как две капли
воды похож на спектры земных атомных
439
взрывов. По-видимому, марсиане только еще
вступают в век атомной энергии, без которой
немыслим их перелет на Землю.
Я чувствую ваше недоумение. Вы хотите
спросить, как же марсиане, опередив в своем
развитии людей, удивив нас грандиозной сис-
темой своих каналов, отстали от человече-
ства в вопросах использования атомной
энергии?
Думаю, что причина этого — в небольшой
массе Марса. При одном и том же усилии на
Марсе можно совершить работу, в семь раз
большую, чем на Земле. Вероятно, система
каналов была создана с помощью обычной,
неатомной техники, и только в самое послед-
нее время марсиане почувствовали нужду в
атомной энергии...
Можно ли ждать марсиан? Да, мне кажет-
ся, что можно. Неделю назад радиостанция
нашего Космического института приняла ка-
кие-то позывные с Марса. Мы пока не знаем,
что они означают. Понять язык марсиан не-
сравненно труднее, чем расшифровать любой
иероглиф. И все-таки мы надеемся это сде-
лать. Радиосвязь между обитателями двух
миров будет установлена.
Наступит время, когда, познакомившись
друг с другом, люди и марсиане станут объ-
единенными усилиями познавать и покорять
природу...
Потрясенные до глубины души, мы возвра-
щались на Землю..;
Так ли будет встречен Марс в его следую-
щее великое противостояние — покажет бу-
дущее.