ИЗД АННЕ „ ПЕТРОГРАДСКОЙ пмбды "
4l<.’nvtA-nre>-;rt	|
J< Cl< япг*л	Л	-*—/ О •
Г	1 -тк х //V ▼	I f	^\ZTwA JLJ / M 1 /_/ TTS^sT’
ПЕТРОГРАД
Ci I iki-П•гтгр^ * l,r‘
• *'f*_ TwrpxikKiu
rtf’l ;d_x|rt>.nj
Владимир ИлЬич Ленин.
Портрет xyi) IJ. Г/нгн «turn.
В ТУПИКЕ.
Отрывок из романа В. Вересаева.
(Действие происходит в Крыму, в 1919 году, вскоре после занятия Крыма красными войсками. Меньшевичка Катя, служащая в от-
вете народного образования, приезжает из города проведать своего отца—врача, живущего в приморском дачном поселке при
болгарской деревне}.
Деревенский ревком помещался в реквизированной
даче купца Агапова, На бельведере развевался боль-
шой красным флаг. Крестьянские телеги стояли в саду.
Привязанные к деревьям лошади обседали и обламы-
вали кусты. Клумбы цветника были затоптаны. В зале,
на заплеванном паркете, толпились мужики, красно*
армейцы. Рояля не было,—его перевезли в’ клуб. Ага-
пов со своею семьею ютился в'гостиннице Бубликова.
— Всею двое нас, потому и канителимся. Дай вде-
сятером придем, тогда разговор будет другой...
Они ушли, угрожающе ворча. Ханов измученно по-
тирал лоб ладонью.
— Понимаете, вот каждый день так. В четверг при-
шли к винному складу, милиционеров наших на мушку,
вышибли дверь у погреба и увезли, понимаете, целую
бочку. Ведь вот какой народ!
Фот. Булла.
ДенЬ Интернационала в Петрограде.
В бывшей спальне барышен Агаповых сидел за
письменным столом председатель ревкома, болгарин
Афанасий Ханов. Он радостно поздоровался с Катей.
— Проведать приехали? Ну, как у вас в городе ра-
бота идет? Что слышно хорошего?
Каждую минуту его отзывали.
Вошли два солдата с винтовками, протянули измя-
тый клочек бумаги.
— Чего это, вина? Не могу, товарищи, отпустить.
Только по записке коменданта города.
— Что нам комендант! Нам указ только командир
полка. Вот записка его.
Не годится эта записка. Даже без печати!.. Пой-
мите, товарищи, ведь это народное достояние, вино у
нас на учете, не могу я его раздавать.
— Да много ли мы просим. Дайте ведра два, и ладно.
И больше разговаривать не будем.
— Не могу, понимаете!
Солдат в фуражке артиллериста сказал:
Пришел столяр Капралов, — его выбрали заведую-
щим здешним отделом народного образования. Катя
обрадовалась.
— А я как раз вас ищу.
Капралов не был пьян, умное лицо его было серьезно,
без обычных пьяно-юмористических огоньков.
— Мне наш отдел поручил посмотреть, как у вас
тут идет работа,—сказала Катя.
— Вот это хорошо, что приехали. О многом нужно
с вами потолковать.
Вошел слесарь Гребенкин, член ревкома, и селза
стол. Капралов сказал ему:
— Сашка, назавтра нужно двух барышен пригла-
сить, сделать перепись безграмотным.
Гребенкин усмехнулся.
„Пригласн-игьи? Вот еще какие нежности! Ста-
нем мы приглашать! Мобилизуем. Вон две девицы дга-
повские без дела шляются. Их пошлем.
Катя удивилась.
— Зачем же насильно заставлять?
Наверное, много найдется, кто к по
доброй воле рад будет пойти. Всякий
не прочь будет заработать.
— Еще спрашивать их,— «не же
лаете ли?и Го-го1
Двух мало, — заметил Капра
лов. Запасную еще наметь,—может,
какая больна окажется.
— Больна а?—Гребенкин грозно
нахмурил брови- — Нам тогда скажи.
Мигом вылечим.
Капралов с одушевлением и вол-
нением рассказывал Кате, что сего-
дня в зале Бубликовской гостинницы
у него идет первый концерт-митинг.
Будет декламировать кой-кто из дач-
ников, княгиня Андожская будег нети
и агаповская барышня. Просил он Гу-
риенко  Домашевскую, она тоже со-
гласилась.
— Да будет тебе! Вот человек!—
возмутился Гребенкин. — „Просил'*,
„согласилась*... Обязана идти без
разговоров! Не те времена.
Катя вскипела.
— Какое хамство! Зачем вам, Гре-
бенкин, нужны эги измывательства
над людьми? Непременно хочется
власть свою показать. Совсем как
урядники в старые времена. Неужели
вам не стыдно? Гуриенко-Домашев-
ская знаменита на всю Россию.
В колючих и подлобья глазах Гре-
бенкина мелькнула мягкая, слегка
сконфуженная усмешка. Афанасий
Ханов лениво сказал*
— Он озорничает. Что вы его
слушаете.
— Ничего не озорничаю. „На всю
Россию44.- Сколько лет она тут жи-
вет, - почему-то ни разу не собра-
лась мужикам нашим поиграть. При-
выкла все за денежки, - небось, цел-
ковых по пяти с рыла брала. Вон
какую дачу себе выстроила... Про-
шло ее времячко! Всех теперь заста-
ним работать на народ, на простых
людей.
И чувствовалось, как от своих слов
он сам разжигался злобою.
Тихонько вошел купец Агапов,—
осунувшийся, но по всегдашнему ласково улыбаясь.
При входе он снял свой картузик. Гребенкин грубо
сказал:
— У нас тут богов никаких нет, наденьте шапку.
Нет, я к тому... Жарко-с! — Агапов обратился к
Хакову. Получил я повестку из ревкома,—завтра идти
в лес дрова руби гы
Глаза Гребенкина злорадно загорепись. Он удив-
ленно сказал:
— Ну, да. Отчего же вам дровец не порубить?
Помилуйте, мои года не те!
— Как не те? Те самые Вам сорок девять лет, до
пятидесяти мы всех мобилизуем на общественные ра-
боты. Мужиков гоним,—отчего же вас нельзя?
— Я понимаю, я не о том... Конечно, трудовая по-
винность, общественные обязанности... Да сердце-то у
меня, изволите видеть, больное.
Сердце у вас от жиру больное. Моцион вам
очень даже будет полезен.
— Я вам представлю свидетельство врача.
Ханов сказал:
— Ну, что ж, назначим комиссию, пусть доктор
^Шетельствует.
О«Л 'wnrxi
К майской выставке р Академии Художеств.
Портр&н гуд. И.
— Ерунда! — отрезал Гребенкин.— Знаем мы эти
свидетельства! Всякую чахотку пропишут, если попро-
сить. Нечего, гражданин, разговаривать. Не явитесь за-
втра,—в подвал вас отправлю.
Катя вспомнила, как два месяца назад Гребенкин
вставлял здесь стекла. Висели на стенах чудесные
снимки Беклина в полированных рамах из кра ного
дерева; на бледно-зеленой шелковой кушетке сидел
грузный болгарин, заведывавший нарядом подвод.
Агапов помялся и вышел.
Пришел оратор-продовольственник, который в ра-
боче-крестьянском клубе говорил речь к мужикам. Ок
бросил на стол фуражку и отер потную голову.
— Ну, народец у вас! Добром дела с мим не сде-
лаешь. Чую, что без молодцов моих дело не обойдется.
— Не обойдется,—подтвердил Гребенкин.—Хлеба у
всех—сколько угодно. Позакопали в землю, сверху на-
возом прикрыли, и прибедняются.
Ханов примирительно возразил:
— Ну, зачем так говорить. Кто закопал, а кто и
вправду бедный.
— Ты молчи! Кулак! Все родственники тебе, сватья
да кумовья. Вот ты их и покрываешь.
-— Ах, оставь
ты, Сашка!
Катя обрати-
лась к Капра-
лову:
— Пойдемте?
Они вышли.
Совсем другой
был Капралов.
нико!да его Ка
1я таким не ви-
дела светлый,
сосредоточен-
ный.
— Я вас не
узнаю, Капра-
лов. Какой-то
вы совсем но-
вый. Пить вы
бросили, что
ли?
— Б росил.
Не до того.
К майской выставке & Академии Художеств.
Третий зво-
нок. Сопроти
1-е мая в Петрограде.
Пришли в би-
блиотеку, в
пей помещался
отдел народно-
го образования. За столом сидела секретарша от-
дела, она же библиогекарша, Конкордия Дмитриев-
на- Катя подробно стала знакоми1нся с делами. Был
уже открыт клуб, дом ребенка, школа грамоты. Кап-
ралов просил устроить присылку из города лекторов по
общеобразовательным предметам и еще режиссера
для организации любительских спектаклей.
Сцену-то мы уже сами устроили. Неделю целую
я работал с сыном, даже будку суфлерскую приде-
лал,—хороша вышла будочка!
И еще сильнее Катю поразили умные, интеллигент-
ные глаза Капралова- при которых странно звучали
его простонародные выражения.
Он спросил:
— Как у вас в городе с книгами? Отбирают их у
буржуазии?
Забирают из квартир бежавших. У остальных
только регистрируют.
— А как вы скажете? Хочу у дачников отобрать
книги, не стану на вас смотреть.
Вот уж вы какой большевик стали! Капралов, а
не противно вам это?
—- Чего противно! У дачников вон сколько книг в
шкафах да на этажерках. Лежат без всякой пользы,
только пылятся. Давно уж прочтенные. А у нас в би-
блиотеке одна только „Нива" да „Вокруг Света44.
— Бы подумайте, Капралов: ну, кто же тогда ста
нет покупать себе книги, если их у него каждую^ ми-
нуту могут отобрать?
Ну, когда другие времена будут.., А сейчас
нужно отобрать. Что ж народу читать?
В обеденном зале Бубликовской гостинницы рядами
стояли скамейки, в глубине была сооружена сцена с
занавесом; и надпись на нем:
„Пролетарии всех стран, соединяйтесь!*4
Густо валила публика,—деревенские, больше моло-
дежь, пограничники-солдаты. Капралов, взволнованный
и радостный, распоряжался.
Катю он провел в первый ряд, где уж сидело на
чапьство. 'Афанасий Ханов, Гребенкин, другие члены
ревкома, все с женами своими. Но Катя отказалась и
села в глубине залы вместе с Конкордией Дмитриев-
ной. Ей было интересно быть в гуще зрителей.
Не хватало мест. Толпа заполнила проходы. Лу-
щили семечки и жда . :i с нетерпеливым любопытством.
И странно было видечь новую згу публику здесь, где
раньше обедали за столиками чопорные и разодетые
у ро ртн	гост и.
• J Cjl Te.Tipa.'kF.n'’ '	’
OtAwrmxj
Fyl «7*1 Jkpb.ru 4
вляясь и цепля-
ясь за непослу
шную проволо*
ку, стал раздви-
гаться занавес.
И застрял на
половине. В за-
ле засмеялись.
Выскочил Ка-
пралов и отдер-
нул до кониа.
Внизу, скрытая
суфлере кою
будкою, горела
яркая лампа-
молния.
На эстраду
вышел давеш-
ний оратор.
— Товарищи!
Рабоче- кресть-
янская армия
Картина худ. 1к Кустодиева.
выгнала изКры-
ма белогвар-
дейскую не-
чисть. Теперь у нас везде упрочилась власть трудя-
щихся... Товарищи! Революция начинается везде! В Вен-
грии окончательно утвердилась власть советов, то же и
в Персии. В Германии революция. Мировой пролета-
риат поднял голову и ринулся на борьбу со своими экс-
плоататорами-капита листа ми.-.
Он опять делал в стоптанных своих сапогах по два
шага то в одну, то в другую сторону и все время как
будто вколачивал во что-то кулаком невидимые гвозди.
Лицо его, с ярко освещенным подбородком и затенен’
ным лбом, выглядело необычно, по-концертному.
Говорил он о жестокой борьбе, которую приходится
вести Советской власти на всех фронтах, о необходи-
мости поддержать Советскую власть, обличал меньше-
виков и эсеров, предавших революцию.
Местная молодежь слушала жадно, вытянув головы.
Привычные красноармейцы равнодушно глазели по сто
ронам и ждали того интересного, что будет дальше.
Оратор кончил возгласами в честь всемирной про-
летарской революции, Советской власти и ее вождей.
Красноармейцы затянули:
Вставай, проклятьем заклейменный
Весь мир голодных и рзбовГ.
Зрители нестройно подхватили. Оратор оглядел зал
грозными глазами и зычно крикнул:
— Встать!! Шапки долойII
Катя возмущенно проговорила:
Господи, что это! Совсем, как в прежние вре-
мена с т,Боже, царя храни!"
— Вы что же, Манечка, не встаете? Слышите: „вста-
вай, проклятьем заклейменный!44
— Мы не клейменые.
— Как эго так не клейменые? В песнях всегда пра
вильно говорится. Вы—проклятьем заклейменная.
Ничего подобного!
Лотом Ханов говорил,— сбиваясь, трудно находя
слова, но с горячим одушевлением. А потом выступил
Капралов и спокойно, не волнуясь, стал говорить про-
стым беседующим тоном:
— ...Вы подумайте, товарищи. Без умственности мы
далеко не уйдем. Вот выехал ты па косилке ячмень
косить, говоришь: „мы работаем, а они что делают?
Только книжки читают!41 Ну-ка, а погляди на косилку
свою: ты, что ли, ее выдумал? Хватит у тебя на это
мозгов твоих? В нее, брат, мозгу-то этого самого вон
сколько положено! Не нашего с тобою мозгу. Вот ты
это и помни. И спасибо тому скажи, кто этакую ум-
ственную штуку выдумал. А не то, чтоб над книжками
смеяться. Сам за книжку возьмись, не гляди, что боро-
да у тебя снегом запорошена. Иди к нам в школу гра-
моты, учись, иди в библиотеку к нам, книжки читай.
Только тогда мы силу возьмем, когда станем умные.
Правильно сказали великие писатели Шекспир и Ми-
хайлов-Шеллер, что сила народа- в его просвещении...
Для чего-то задернули занавес и опять отдернули.
На эстраду вышла княгиня Андожская со свертком
нот, за нею Майя. Майя села за рояль, а княгиня вы-
ступила на авансцену, И у нее тоже лицо от освещения
снизу было особенное, концертное.
Княгиня, бледная от волнения и Кате показалось
ог унижения, суровыми глазами смотрела поверх толпы.
Тихо, понемногу все больше наростая, зарокотали ак
норды. Княгиня запела:
Бурный поток, чаща лесов.
Голые скалы мой приют...
Она спела. Боже мой, что началось! Как будто с
грохотом посыпалась с потолка штука гурка, такие
крепкие посыпались рукоплескания. Бешено кричали:
„браво! бра но! бис!" И, когда она вышла раскланяться,
опять: „браво! АндожскаяГ И красноармеец какой-то,
выпучив глаза, упоенно крикнул: „ур-ра!Р
Княгини сдержанно кланялась, и слабая улыбка по
явилась на губах, и в прекрасных глазах блеснула удив-
ленная радость.
Она опять запела. И еще несколько песен спела.
Зал ревел и гремел. Катя бросилась за кулисы.
Княгиня, с новым лицом, сидела в плетеном кресле.
Восхищенный Капралов топтался вокруг нее. Гурмен-
кс Домашевская говорила, любезно улыбаясь:
— Прелестно, княгиня! Восхитительно! Никогда вы
так не пели!
Катя, задыхаясь от радости и душивших ее слез,
горячо жала обеими руками руку княгини.
Скажите! Ну, скажите г не! Разве такое что-ни-
будь вы испытывали прежде, когда пели в ваших са-
лонах, когда это было у вас от безделья? Какую вы
целину затронули! Разве вы не чувствуете, что вы сей-
час делали огромное дело, что никогда они вам этого
не забудут?
Зал шумел. Княгиня остановившимися, прислуши-
вающимися к себе глазами глядела на Катю,
— И никогда, никогда вы этого и сами не забудете.
Правда?
Княгиня повела головою и коротко, с неулыбающи-
мися глазами, вдруг сказала:
Позвольте вас поцеловать.
И крепко поцеловала Катю.
Вечер прошел великолепно. Капралов торжествовал
и ходил именинником. Декламировал из Некрасова,
Бальмонта; пела Ася Агапова, княгиня спела с нею ду
эт из „Пиковой Дамы". И еще даже больше, чем Ан-
дожская, зал захватила Гурменко-Домашевская за
роялем.
— Друзья мои! обращалась она к зрителям, чтоб
не говорить слова „товарищим. С тепло светящимися,
восторженными глазами об’ясняла содержание каждой
пьесы, которую собиралась играть и потом играла.
Труднее всего увлечь простую публику игрою на
рояле. Но огромный талант Домашевской одолел
трудность.
В заключение она, вместе с Майей, сыграла в че
। ыре руки пятую симфонию Бетховена. Душу зрителей,
незаметно для них, стали изнутри окатывать светлые,
воздушно-легкие волны, и скоро огромный, сверкаю-
щий океан бурно заплескался по залу, взметываясь
вверх, спадая и опять вздымаясь и качая на себе за-
чарованные души. Катя видела полуоткрытые рты, слы-
шала тишину без сморканий и кашля. И казалось ей,
это плещется древний, древний первобытный океан,
когда души не были еще так отгорожены друг от дру-
га, а легко сливались в одну общую, радостно-подвиж-
ную душу.
Р- Вересаев,
Л, £.
<*•*'**"««’
Художник Ь. Кустодиев, /'«г.	J/. ///.ь/улш".
* *
♦
На опрокинутый кувшин
Глядел вернувшийся из рая.
В пустыне только миг один,
А там кека текли, сгорая.
У шедшие от нас живут,
Расторгнувши оковы тлена,—
Мы беглою стезей минут
Скользим, не покидая плена.
Очарования времен
Расторгнуть все еще не можем.
Наш дух в темницу заключен,
И медленно мы силы множим.
Давно ли темная Казань
Была приютом вдохновений,
И колебал Эвклида грань
Наш Лобачевский, светлый гений!
Завеса вновь приподнята
Орлиным замыслом Эйнштейна,
Но все еще крепка плита
Четырех мерно го бассейна.
Необратимы времена
Еще коснеющему телу,
И нам свобода не дана
К иному их стремить пределу.
Наги темный глаз печально слеп,
И только плоскость нам знакома.
Наш мир широкий—только склеп
В подвале творческого дома.
Но мы предчувствием живем.
Не лгут позывы и усилья—
Настанет срок,- и обретем
Несущие к свободе крылья.
Федор Солеи б.
ВОЛШЕБНЫЙ ДОМ.
Рассказ Мариэтты Шагинян.
I.
В маленьком провинциальном городке, каких много,
жил был маленький человек» каких тоже много. Звали
его Оскар Штучка. Он служил на заводе Гулье^Блан-
шард, исправно делал свое дело, выслужился, обжился,
стал гражданином города. Знал его вдоль и поперек,—
где какая улица, где чей дом, кто на ком женился, кто
к кому приехал. Сам он не женился по незначитель-
ности своего оклада. Оскар Штучка, человек евро-
пейский» увеличивать оклада посторонними поступле-
ниями никак не умел. Когда же другие советовали и
намекали, обижался. Это была положительная сторона
Оскара Штучки.
Flo зато он имел и свою отрицательную сторону.
Маленький человек не любил политики. Он нс мог по-
нять, для чего люди покупают газету, когда на эти же
деньги можно купить фунт хлеба, вдобавок завернутого
в бумагу. Хлеб и бумага в придачу, — согласитесь, что
это все-таки больше, чем одна бумага. Он доказывал
это арифметически. Каждый день в свое время он
К майской выставке р Академии Художеств
ДемЬян БедвЬхй.
Портрет луд. И. Гринмана,
вставал и в свое время ложился. Сам чистил себе са-
поги и платье. Досуг посвящал игре на фисгармонии
и на органе.
Оскар Штучка был недурным органистом, и дважды
в местной кирхе с большим успехом прошли его кон-
церты. Маленького человечка снизу не было видно.
Вместо него рычало гигантским зевом громоутробное
чудовище, то щелкая мелкими нотами, словно прыгая
челюстью, то затягивая их в один сплошной узел, откуда
вырывались кверху, борясь друг с другом, то один, то
другой звук, покуда в хриплой коченеющей спазме чу-
довище не зевало всею своею челюстью на тонике.
Оскар Штучка играл чисто, франтовато, не задумываясь
долго. Чувствительные места он проводил бегло и кон-
фузясь за автора. Таких вещей, по его мнению, никогда
не следовало говорить вслух ни в искусстве, ни в жизни.
Когда в маленьком городке настали тревожные дни,
Оскар Штучка продолжал ходить на завод. Он пожи-
мал плечами. Он никому не советовал волноваться.
Жизнь не стоит волнений, — все равно каждая вещь
остается сама собою, с какого конца ни переложи ее;
и жизнь, сумму этих неизменных ве-
щей, не перехитришь, не переде-
лаешь. Живи хоть миллион лет, а до-
живешь только до одной заповеди:
будь честен. Больше этого человек
не может и не должен... И Оскар
Штучка честно ходил на завод: даже
когда на нем не осталось никого,
кроме сторожа. Четыре дня артилле-
рийского обстрела он провел в сто-
рожевой будке. Пятый день уличной
перестрелки он вооружился бумаж-
кой, отпечатанной на ремингтоне, и
защищал завод от бродячих посяга-
тельств. Он не разбирал цвета ши-
нели и цвета флага тех, кто к нему
врывался, и каждого усовещал оди-
наково:
— Извините, вы ошиблись. Это за-
вод Гулье-Бланшарда. Соха и борона.
Вы не туда попали.
Когда же наконец рабочие с шу-
мом и песнями вернулись на свой за-
вод и возле сторожевой будки прочно
утвердили огромный флаг из крас-
ного кумача, Оскар Штучка передал
свою бумажку в канцелярию и пошел
домой спать,—он не спал пять суток.
II.
И вот в одно прекрасное утро, ко-
гда Оскар Штучка чистил перед вход-
ной дверью свои брюки, ему тоже
принесли бумажку. На бумажке было
написано:
„Организационное бюро Со-
рабиса приглашает тов. Штучку
участвовать в первом собрании,
имеющем состояться сегодня, та-
кого-то и такого-то, в доме по
такой-то улице под номером 14.
Инициативная группа".
У сослуживцев Оскар Штучка осве-
домился, что означает слово Сорабис.
Ему объяснили. Он отнесся к делу с
обычной флегмой и европейской акку-
ратностью. Пригладил волосы, поло-
жил в карман чистый носовой платок
и пошел.
Зима была на исходе, утром таяло, вечером подмер-
зало. Воздух резал щеки холодком, как бритвой,—это
кидался из-за угла шальной северо-восточный ветер,
предвестник весны и гриппа. Надо было смотреть в оба,
чтоб не поскользнуться на ледяных языках, протянутых
по тротуару от каждой водосточной трубы. Новый сне-
жок, скудный, как изюминка в куличе, изредка слетал
на лед. Но ветер тотчас же его подхватывал, крутил
на перекрестках и загонял Оскару Штучке в ноздри.
Оттого, может-быть, и не успел сообразить Штучка,
кому это принадлежит дом № 14, куда его призывали
на собрание. Он думал, шагая, лишь о ближайшем:
куда шагнуть, чтоб не поскользнуться. Так же следо-
вало думать об ушах, прикрываемых рукою в перчатке,
всякий раз с той стороны, откуда начинал дуть ветер.
Извинительна была рассеямость Штучки гем более, что
квартал, куда он шел, был аристократический. Тут жили
именитые граждане, пайщики предприятий, директора,
члены акционерных обществ, домовладельцы. Тихая
улица темнела от двойной рамки густых сучковатых
акаций, подстриженных в ряд. Каждое дерево росло
не просто из ямки, а стояло в собственном футляре из
деревянного окружения в виде решотки. Справа и слева,
на большом расстоянии друг от друга, возвышались
величественные особняки. Были они построены по одному
типу: над первым этажом монументальной каменной
кладки, из суровых полированных плит, возносился
второй этаж, оштукатуренный, с лепными выступами,
затейливыми украшениями по фронтону, полу-колон*
ними нишами вокруг широких, закрытых зелеными жа-
люзи окон; и над ним, свисая узорным карнизом, по-
лого лежала черепичная крыша. Подъезды у домов
были большие, как рты у голодных галок. Часто по
модному над дверью свисала накрышка, придержи-
ваемая толстой железной цепью. Дверные ручки свер-
кали от фонарного луча; на дверях блестели медные
дощечки с надписями, а перед под'езцами, справа и
слева, шевелили голыми сучьями по ветру выскреб
ленные, симметричные палисадники. Шли с улицы в
ворота каждого особняка асфальтовые дорожки. Во-
рота распахивались в положенные чась\ и, мягко ползя
по асфальту, выплывал тогда из ворот собственный авто-
мобиль домовладельца или выезд на лихих полозьях, в
лакированных санках, с кучерским задом, приподнятым
над сиденьем совсем как всходящая на дрожжах опара.
Умели жить именитые граждане в провинциальных
городах.
Борясь с озорным ветром, дошел наконец Оскар
Штучка до номера четырнадцатого. Фонарь был заж-
жен перед самым домом. Под'езд не заперт. Ослепи
Картинная галлерея „Петроградской Правды*.
Кус nicjpb.
Ci н кт-11	v гт f-u
Эскиз. луО. 11, Гринммнк
тельные воины электричества, бившего сверху, зали-
вали блестящую лестницу, устланную нежно  голубой
ковровой дорожкой. Внизу, возле двери, на месте швей-
цара сидел человек в военной шинели и что то писал
карандашом на мелких бумажках. Он поднял голову и
спросил:
— Вы к коменданту?
Оскар Штучка молча показал свою бумажку.
- Сорабис. Эго наверху. Первая дверь направо,
незаперто. Вы рано пришли, еще никого нет.
Человек в шинели замолчал и уткнулся в бумажки.
Необычно стало на душе у Оскара Штучки. Малень
кий человек никогда нс поднимался по гаким лестни-
цам иначе, как взглядом, сквозь стеклянные двери под4-
езда. Ноги его не-
уверенно ступили	И
на голубуюдорож-
ку и готчас же по-
грузились в ее пу-
шистую глубину.
Как во сне, он стал
подниматься со
ступени на сту-
пень» —а внизу уже
раздались голоса
и шаги» там кто-то
шумно проходил к
коменданту,
III.
Дверь направо
тотчас же подда-
лась, как только
Штучка налег на
нее рукой. Кто-то
наскоро прицепил
к ней бумажку:
ВТОРО СОРА БИСА.
Бумажка висе-
ла криво, буквы
были большие,
подделанные под
печатные. Дверь
же—дорогого тем-
ного дуба, похо-
жего на шоколад
пасхального яйца,
отделанная фи-
ленками* массив-
на я. Особ ня к п ред-
назначался для
одной семьи. И пе-
ред дверью на мяг-
кой площадке, за-
литой светом,стоя-
ли круглый стол
и венские стулья,
с пальмами в кад-
ках, а за нею шла
прямо комната
вместо передней. В эту комнату, где сейчас никого не
было, и вошел Оскар Штучка.
Она была слабо освещена розовым китайским фо-
нариком; пол затянут золотистым плюшем; единствен-
ное окно закрыто широкими складками атласа, падав-
шего из-под самого потолка и похожего на чайную
розу: ребра складок розовели, а в углублениях лежали
rycihie багровые отсветы. Наш герой прошелся раза
два по плюшу в полном недоумении и опустился на
маленький пуф, похожий на присевшую модницу в
кринолине. Он так и осел мягко под тяжестью Оскара
Штучки, разметнув вокруг китайский нежнейший шелк
своей оборки. Вдоль стены стояло большое трюмо с
ьн^г-п^ДОЛзучими орхидеями внизу в кадках, обделанных корою
е'Готральим
деревьев. Неподалеку or него, в углу, розового дерева
с инкрустацией туалетный столик расправлял направо
и налево зеркальные крылья, отражая сверкание гра-
неных флакончиков, баночек, щеточек, ножниц. В зер-
калах трепетали те же отсветы чайной розы золоти-
сто-розовые, с переходом в густой багрянец. От ме-
бели н занавесей пахло едва слышным вкрадчивым за-
пахом хороших французских духов и пряною сухостью
надушенной пудры.
Надоело сидеть на пуфе неизвестно для чего в не
известно чьей комнате. Штучке стало казаться, что все
это сон. Он встал и отворил дверь в другую комнату.
Эта была солидней, с огромным кожаным диваном
шкафами, письменным
столом и персид-
ским ковром вни-
зу. На столе ле-
жала белая бума-
га всех сортов, от
больших четверту
тек верже до то-
неньких эластич-
ных листиков
„Margaret Mill-, А
возле квадратной
чернильницы, в
хрустальном бока-
ле, несметное чи-
сло карандашей,
—очиненных и не-
тронутых, крас-
ных, зеленых, жел-
тых, всех суще-
ствующих фабрик
и нумеров.
Оскар Штучка
был неравноду-
шен к каранда-
шам. Эдакое бо-
гатство! Он вынул
несколько штук,
поиграл с ними,
попробовал, как
пишут, и один, са-
мый хороший, бес-
печно сунул себе
в боковой карма-
шек. Потом, все
более и более пе-
реходя из обыч-
ной действитель-
ности в чудесное
царство сна, он
перешел из этой
комнаты в другую
и третью, все
осмотрел, пере-
трогал, вышел в
коридор, нашел
ванную, уборную,
мраморный умы-
вальник, где ле-
жало еще не высохшее глицериновое душистое мыло
и кем то брошенная на стул мохнатая простыня. Он
с удовольствием помыл руки и пошел назад. Все было
безмолвно. Нигде ни шороха, ни человеческого ды-
ханья Дом был ничей. Дом был волшебный.
Маленький человек ощутил прилив какого-то не-
знакомого ему приятного волненья. Он тоже почувство-
вал себя заколдованным. Ему захотелось что-то такое
проделать, необычное, непохожее на себя, очарованное.
Он пробежал по всем комнатам мелкой рысцой, попры-
гал, повертелся на одной ножке, забубнил на iy6ax ба-
ховскую фугу. Потом зажег всюду новые лампочки, и.
только что потянулся к штепселю в китайской гостиной,
как дверь распахнулась, и в нее начади входить люди.
английского типа, с книжными
з альбома.
В Э. МейерхолЬд.	ryth
Чествование Э. МейерхолЬла в б. Александрийском meenipe. Фо»?. Ммлгс
Эго были тоже необычай-
ные люди, Нельзя было у со-
мниться в их заколдованно
сти. Иначе как же очутились
бы они вместе?
Оскар Штучка, органисг,
тотчас же узнал их. Первой
вошла знаменитая певица,
приехавшая в их город на га-
строль и застрявшая в нем.
Вся Россия знала ее по пор-
третам! За ней шел актер го-
родского театра, в полу-
шубке, всегда полупьяный.
Дальше — дирижер летнего
сада, первая скрипка, учи-
тельница пения, Вася Щукин,
куплетист, и местный худож-
ник-футурист, ходивший зи-
мой босиком. Он и сейчас
вошел красными распухшими
обрубками ног и принялся
потирать ими о розовый
плюш. Потом молчаливо по-
сыпались еще разные люди
и среди них незнакомые, в
военных шинелях.
— Войдите, войдите,—приветствовал всех'Штучка:
я тут уже около часу, Согревайтесь. Центральное ото-
пление. Iопят во всю. Кто хочет помыть руки, третья
дверь по коридору.
Куда повесить шубу?—- осведомилась у него зна«
менитость доверчивым и немного жалобным голосом.
Он тотчас же принял ее под свое покровительство,
помог раздеться, отыскал вешалку, спрятал изящные
меховые ботинки под туалетный стол.
Начались выборы президиума, и как-то само собой
вышло, что за круглым столом очутились Вася-купле-
тист, человек в шинели и Оскар Штучка. С той же
приятной самозабвенностью Штучка сбегал в соседний
кабинет, принес бумаги и пачку карандашей и при-
нялся оделять ими присутствующих.
— Товарищи, с приходом Советской власти нам не-
обходимо сорганизоваться по примеру Великороссии.
Вот инструкция.
— Читайте вслух инструкцию!
Промигали инструкцию. Знаменитость вмешалась,
немного робея, но с интересом:
Это уже устарело. Я неделю тому назад из Мо-
сквы, там уже художники и литераторы выделились в
свой профсоюз.
' Вася-куплетист энергично призвал ее к порядку:
— Товарищ, то к Москве, где работников искусства
тьма тьмущая, а мы здесь на перечет, нам нельзя рас-
пыляться, иначе мы проморгаем наши профессиональ-
ные интересы,
— Все, сударыня, должно развиваться органиче-
ски,—утешил покрасневшую знаменитость Оскар Штуч-
ка:—мы начнем с того, с чего начали и вы. Полагаю,
обсуждать .здесь инструкцию излишне?
Сказал—и сам себя заслушался. Откуда такая соч-
ность в голосе, такая сила! Откуда это сознанье важ-
ности, обязательности, всеобщности происходящего? И
эта нить, связавшая заколдованных людей во-едино,
тесною связью, выделив и обозначив каждого, как бы
повернув его в профиль ко всему окружающему,—
одного в чем то уменьшив, другого в чем-то возвысив?
Знаменитость сидела на полукруглом диванчике, вы-
тянув ножки. Лицо у нее было сейчас старое, с про-
ступившими сквозь пудру морщинами; на шее висели
одна на другую складки, глаза подрисованы. Но сквозь
подрисовку они стали смотреть на вас простонародным,
умным взглядом, без фальши, без выработанной наив-
ности. И ручки, истрепанные от маникюра, холеные,
бескостые, яркорозовые вдоль ногтя, ручки, зацело-
пьяными, пошлыми, коронованными, титулован'
л,
/-4l.41b.n1
ними, купецкими и разными другими губами, вдруг
сразу забыли многолетнюю выучку, наносный стиль
тунеядицы, изгибы каприза и вызова и легли себе
на складки платья так просто одна на другую, так
вульгарно со смертной усталостью и хорошей прямотой,
что костяк их выпрямился, подушки под ногтями стали
заметны, широкая кость открылась из рукава, и знаток
бы сказал, посмотрев:
„Эге, мать моя, происхождения не скроешь, не да-
ром ходят россказни, что отец твой был портовым ра-
бочим!"
Я Вася-куплетист, уместившийся за круглым столом,
вел себя, как заправский председатель. Куда девалось
широкое, скуластое, рябое лицо, с улыбкой, поднимав-
шей заячью губу высоко над деснами! Речь лилась у
него толковая, слова были правильные, каждое на сво-
ем месте. И лицо словно Сузилось и вытянулось, смах-
нув рябины вместе с наигранной куплетной улыбкой.
Даже футурист казался другим. Никого не смешили
голые ноги, спокойно лежавшие на плюше.
— Хорошо нам тут!—вырвалось вдруг у Оскара
Штучки: давайте устроим три секции, одну для акте-
ров, другую для музыкантов, а третью для художников
и писателей. Тут как раз приспособлено помещение.
И даже есть библиотека по художественным вопросам,
я видел.
— Все будет,—ответил Вася.
— Есть хочется, протянула жалобно знаменитость,
посмотрев на золотую браслетку с часами.
Тотчас же, откуда ни возьмись, наскреблось по кар-
манам несколько баранок, большой черный пряник с
миндалем посередине, кусок пирога, хлеб, подсолнухи,
горсть сырых каштанов. В хрустальную подставку,
очищенную от карандашей, принесли из умывальника
воды и пили по очереди. Гул стоял от разговоров, си-
ний дым от куренья. Кое-кто, боясь ночной улицы, ре-
шил тут же и заночевать. В шуме и многолюдии ни-
кто не заметил вертевшегося в дверях подростка. Это
был мальчик, вынырнувший как из-под пола, в корот
кой матроске с голыми коленями, несмотря на свои
четырнадцать лет- Восточное лицо его было подвижно,
прыщаво и хитро. Глаза окружены синяками. Иссиня
черные волосы, приглаженные пробором, вились круто
к затылку. Он вертелся в дверях, неотрывно разглядывая
знаменитость- Потом внезапно исчез, как появился.
Шел двенадцатый час. Только что, откинув голову
на подушку, хрустнула скулами знаменитость в сочной
простонародной зевоте, как почувствовала на себе чей-
то чужой взгляд. Она подняла голову. В дверях стояла
1)
Современное кино.
Фом, Сев,-3ап. a*w>.
филЬма «И х г'и б е лЪ>.
красивая девушка-брюнетка, с пестрой шелковой шалью
на белой блузке, в миниатюрных туфельках, выхолен-
ная, мягкая. Гортанным голосом, грасируя, она произ-
несла почтительно и по-светски зараз:
— Мама очень просит вас к ужину.»» Мы только
сейчас узнали, что вы случайно гпод нашей- кровлей»
И.», и ваших знакомых тоже.
ГОна запнулась, оглядев комнату.
Фот. Сеъ-Зап. кино.
ФилЬма
ю
«Их гибелЬ»»
IV.
Шум оборвался. Разговоры смолкли. Что-то прошло
по вещам, по стенам, по лицам, как неуловимый гри-
мировалыцик. Голые ноги футуриста сами собой под-
тянулись под кресло. Плюш на портьерах обвис, обои
выступили и забили в глаза крикливой пышностью на-
рисованных павлинов, клевавших корзинки с цветами.
Открылись вдоль стен какие-то глупые тумбочки о зо-
лочеными разводами, невидимые раньше.
По лицу знаменитости пробежала снисходительная
улыбка. Она встала, взглянув было в зеркало, выпря-
милась, повела плечами.
— Что ж, воспользуемся вашим гостеприимством. Я
кстати проголодалась.
— Наш дом реквизирован,—продолжала болтать
девушка:—но столовую и спальни мы отстояли. Вот в
эту дверь...
Она подняла занавес, дверь распахнулась, и перед
ними открылась длинная столовая. Стол посредине был
сервирован на двадцать человек. Меж приборами сто-
яли бутылки, блюда с холодной закуской, вазы с фрук-
тами. У края стола, выжидательно улыбаясь, две тол-
стых фигуры, мужская и женская,—он в вечерней па-
ре, она припудрена и затянута,—глядели навстречу го-
стям. За ними вертелся подросток.
— Милости просим. Такие тяжелые времена, и,
знаете, вдруг Жоржик нам говорит, что вы под нашей
кровлей. Молодежь взволновалась... Позвольте пред-
ставиться,—Мавроколиди, ваш старый поклонник...
Знаменитость оглянулась озабоченно и» поискав гл а
зами, уперлась в учительницу пения:
- - Милая моя, пойдемте.
Слегка опершись на руку бесцветной старухи, она
вместе с нею поплыла в столовую, навстречу табач-
ному фабриканту и его жене. Уже задвигались стулья,
послышался смех... А „инициативная группа", беспо-
мощно путаясь ногами в ковре, несчастная, сбитая с
толку, потерянная,не знала, как перешагнуть через порог.
Идите, чего топчетесь? грубо толкнул оробелого
Васю пьяный актер:—а ты, босоногий, шел бы сапоги
надеть, Публика!
Футурист вызывающе напер на актера и первый
переступил порог- Вася, краснея и нервно оглядываясь,
пробрался за ним к концу стола, подальше от хозяев
и знаменитости. Оттуда уже неслось:
— Божественная, откушайте. Да, знаете, не успели
выехать. Но ведь положение непрочно. Не сегодня —
завтра...
Оскар Штучка один остался в дверях, сдвинув бро-
ви. Он смотрел, смотрел и вдруг круто повернулся. Вот
прежняя комната с китайским фонариком - будуар куп-
чихи Мавроколиди, Безвкусные пуфы, помятые, при-
поднятые, как юбочки на обезьяньих задках, цинично
торчали на плюшевом полу Туалетный стол походил
на аптекарский прилавок. К запаху духов и пудры
остро прилип запах пыли, садился на язык, першил в
горле. Со стены глядела мутно^зеленая картина в позо-
лоченной раме,— копия с Айвазовского.
Оскар Штучка почувствовал прилив тошноты. Он
помотал головой, в знак отрицания, чему-то очень не-
вкусному, тяжкому, стыдному, что ползло ему н па
мять, и резким движением сунул руку в карман. Гам
лежал карандаш. Он вытянул его и, швырнув на стол,
бросился со всех ног по лестнице.
Волшебный дом, ничей и всеобщий,—где ты?
Мариэтта Шагинян.
ГЛАДИАТОРЫ.
Рассказ А. С. Грина
Повторяю,—я ничего не выдумываю. После долгого
периода, после несказанных нравственных мучений,
после молчания, вынужденного рядом тягчайших обстоя-
тельств, я получил возможность открыть кое что, но
еще далеко не все, об Авеле Хоггее, человеке, приду-
мавшем и выполнившем столь затейливые и грандиоз-
ные преступления,—единственно удовольствия и забавы
ради, что, когда будут они описаны все, многими овла-
деет тяжесть, отчаяние и ярость бессилия.
Наступил вечер, когда вилла Хоггея „Гауризанкар*
наметила огненный контур свой в холмистом склоне
садов. Здание было иллюминовано. Казалось, ожидается
с'езд половины города, между тем подобные вечера
редко посещались более чем шестью лицами, не счи-
тая меня. Никто посторонний, подозрительный, нена-
дежный не мог посетить их. тем более оргию того ро-
да, какая предполагалась теперь. Но шесть человек,
подобных самому Авелю, участвовали в его затеях по-
чти всегда, хоть и не могли тратить так много денег,
как он, особенно на покупку людей.
„Пусть будет сегодня—Рим*,- сказал жене Хоггей,
когда я рассматривал мраморные колонны, увитые ро-
зами, и, бросая взгляд на огромные столы, чувствовал
все ничтожество современного желудка пред изоби-
лием, точно повторяющим безумие древних обжор. Ра-
зумеется, это была более декорация, чем ужин—едва
ли тысячную часть всего могли с'есть Хоггей и его го-
сти, ио он хотел полного впечатления... „Рим*,—по-
вторил он своим тихим, не знающим возражений голо-
сом, и, точно.—воскресший Рим глянул вокруг нас.
Единственное, что нарушало иллюзию, это костюмы.
Сесть в триклиниуме во фраке, не делаясь нимало,
комичным, так поступить мог только Хоггей, Он пре-
зирал покупаемое, презирал Рим. Стере высчитал, что,
обратив состояние Хоггея в алмазы, можно было бы
нагрузить ими броненосец. Такие вещи делают фрак
величественным. Его друзья, его неизменные спутники,
имена которых шуршат сухо, как банковые билеты:
Гюйс, Аспер, Стере, Ассандрей, Айнсер и Фрид, отсве-
чивали меньшим могуществом, но в тон тех групп ал-
мазов, которыми мог бы обернуться Хоггей. Естественно,
что тога, туника, санаалии могли и не быть. Над бе-
лыми вырезами фраков поворачивались желтые сухие
глаза владык.
Воспоминание сохранило мне смуглые руки рабынь,
блеск золота и вихри розовых лепестков, слоем кото-
рых был покрыт пол, когда рой молодых девушек,
вскидывая тимпаны, озарил грубое пьянство трепетом
и мельканием танцев. Я погрузился в дикий узор чувств,
cuu.-i .^рр^инающий бессмысленные и тщетные заклинания.
Гул .;tljqib.ra
Яркость нрасок била по глазам. Музыка, подтачивая
волю, уносила ее,с дымом курений, в ослепительное Ничто.
В то время, как-пьянство и античный разврат (ког-
да он не был античен?) развязывали языки, Хоггей
молчал; лишь три раза сказал он кому-то „иет“. Таи
сонно, что я подумал самое худшее о его настроении.
Но не успел я обратиться к нему, по своей обязанности
врача, с соответствующим вопросом, как он. хрустнув
пальиами, крикнул мне: „Фергюсон, ступайте к бойцам,
осмотрите и выведите. Вино не действует на меняГ
Повинуясь приказанию, я отправился к гладиаторам.
То были два молодых атлета, купленные Хоггеем для
смертельной борьбы. Я застал их вполне готовыми в
тихой беседе; крепко пожав друг другу руки, они взя-
ли оружие и сошли вниз.
Я знал условия. Оставшийся живым получал 500 ты-
сяч, вдвое большую сумму получала семья убитого.
Так или иначе, они жертвовали собой ради своих близ-
ких. У меня не было мужества посмотреть им в глаза.
Конечно, все сложные об'яснения по поводу трупа
были уже придуманы, недосмотр покрывался, как всег-
да, золотом.
Да простит мне читатель эту сухость, это отвраще-
ние к подробностям. Я только прибавлю, что их тре-
нировал Болье.
Временно умолк говор, когда два стальных мужских
тела, блестя бронзой вооружения, звонко сошли по лу-
чезарной, полной цветов лестнице к взорам гостей.
„Подождите, мы заключим пари1,— сказал Гюйс. Не-
медленно были заключены пари. Сам Хоггей, которому
было все р а в н о—выиграть или проиграть, покрыл
кляксами миллионный чек. Наконец, подал он знак.
Я был близко, так близко к сражающимся, что слы-
шал перебой их дыхания. Они разошлись, сошлись;
перед метнувшимися вверх щитами звякнули их мечи.
Все чаще встречались клинки; на свете люстр, отбро-
шенные его заревом, трепетали светлые дуги- Но оба
были искусны. Ни один удар не обнаруживал расте-
рянности или трусливой поспешности; казалось, они
фехтуют. Лишь особый трепет рокового усилия, заклю-
ченный н каждом ударе, показывал, что борьба не
шуточная..
Если еще был у зрителей остаток пьяной флегмы,
то он исчез, уступив кровожадному азарту. Все повска-
кали, некоторые подошли совсем близко, криками и
жестами ободряя самоубийц. Бой затянулся, искусство
соперников, очевидно, становилось меж ними и завет-
ной наградой. Тем временем поощрения приняли оскор-
бительный характер ударов хлыста. „К делу41!—ревел
Хоггей,—„убей его! Я плачу только за короткие удо-
li
Праздничней огпдЬ|х на Обводном канале в 1913 г. Фот, А. Номаекош.
КОШМАР
(1-е мая IM5 года).
Собрались у Казанского
собора. Подходили по иди*
ночке и группами по пять-
шееть человек. Толпа у глав-
ной лестницы быстро росла,
внушая стрех благонамерен-
ным обывателям, фланиро
вакшнм по Невскому про
спекту.
Кто-то из толпы поднял-
ся на насколько ступеней и
Стал говорить. Знакомые и
в то же прем п жутко-новые
слова заставили всех притих-
нуть, ватннть дыхание. А тру-
сливые обыватели спешили
уйти, скрыться, словно их это
вовсе нс касалось; и медлен-
но, в молчании, подходили
со всех сторон небольшими
отрядами городовые, окру-
жая площадь непрерывной
цепью...
Оратор кончил. Толпа на
гудела, заколыхалась... Еще
кто-то начал говорить...
Вдруг все шарахнулись
в сторону, и Афшя. вместе
с другими, очутился на па-
нели. Кто-то бистро и сильно
схватил его сзади за плечи, а
еще кто-то взял за руки в
стал выкручивать их ему на-
31Д. Он рванулся ннерод, вы-
рвал с п и прыгнул па мосто-
вую. Околоточный надзира-
тель и городовой слова па*
бросились на него, но сильным вэмяхом руки он отбросил отенбн
городового, а околоточному попал кулаком прямо в переносицу,
отчего тот на мгновение потерял способность видть и действо-
вать. К ним подоспели еще двое городовых, и все четверо повисли
па Афоне, хрипя ругательства, стараясь скрутить ему руки.л
Полицейские, невидимому, сочли его одним пз главных за-
чинщиков и руководителей, заметив, что красное знамя раз-
вернулось по сдельному им рукой знаку.
вольствия!“ .Коровы!11—орал Фрид. -„Это драка пыт
ных1“ взывал Непер. „Ударьте их в задГ—„Суньте им
в нос огня!"—Такие и им подобные восклицания по-
нторялись хором. Раздался треск, лопнул один щит, и
гладиатор сбросил его. — ..Проткни мясо!и — сказал
Хоггей.
Вдруг разом опустились
мечи, последнее восклица-
ние вызвало и определило
развязку. „Ральф“, сказал
старший боец младшему,
— „Ты слышал! Я теперь
действительно не впадею со-
бой, Я продал жизнь, но
не продавал чести., следуй,
за мной!" И их мечи свист-
нули по толпе. Отступив за
колонну, я видел, как Хог-
гей рухнул с рассеченной
головой. Разразилось иссту-
пление. наполнившее зал
кровью и трупами. Меньше
всех растерялся Ассандрей.
лишенный нервов. Он стре-
лял на расстоянии четырех
шагов. Нападающие им бы-
ли убиты, но из зрителей
уцелело лишь трое,
Уэльслей был мертв.
Ральф, испуская последнее
дыхание, приподнялся иплю-
нул Яссандрею в лицо!
— Виват, Цезарь! Уми-
рающие приветствуют тебя!
Он прохрипел это,
затем испустил дух,
А. С. Грин.
С1нкт*41спфвэргскш
• *| (?Д Гжпралкюы
ф-'Э с»л'т*"’п“ и
z7d-41t.ru
— Наших бьтот!.. закричал кто-то *из товарищей,
окружав и их зпамя.
Но этот крик вневдпно покрыл ЗВОНКИЙ тонет
лошадей и другие крики—страха, боли, злобы...
Напрягшись из всех сил, Афоня выроал руки,
тряхнул своими широкими плечами и, сбросив с
себя противников, снова прыгнул вперед. II вдруг
целый град ударов казацких нагаек посыпался ему
па голову, плечи, спину Вытянув руки перед собой,
он нащупал брюхо лошади н нырнул под нее. На
хгковение удары прекратились. но лошадь повер-
нулись— и нагайки снова со свистом захлестали по
голове и скипе.
В начало каждый удар отзывался страшной
болью, как будто тяжелые концы плетей врезыва-
лись в тело и раздирали его. Скоро он перестал
чувствовать боль в теле, только в сердце с каждым
ударом как будто врезалось чгото острое, и оно
больно сжимаюсь, я в глазах темнело, и мелькали
огненные пятна.,.
Раз десять бросался он под лошадей и опять
попадал и.*д градхчешущих нагаек. Низко нагнув-
шись и инстинктивно закрывая голову уже окро-
вавленными руками, оп вертелся и нырял между
л о -падей, как затравленный зверь, и отовсюду, со
всех стирон, куда бы он ни повернулся — на него
сыпались удары, все чаще и сильное.
Выхода не было, и, в конце концов, покорив*
шисьсвоой учшпи, ОН Остановился и, согнув спину,
и почти уйди голопой в плечи, молча принимал
удары, стиснув зубы и сжав кулики. Силы его оста-
вляли, и ои был рад, когда на него снопа набро-
сились околоточный и юродивые и свист нагаек
прекратился.
Городовые сильно скрутили ему за спину руки,
так что кости хрустнули, а околоточный, кроеный
ст злости, подскочил к пому и со всею размаху
ударил его кулаком по лицу. У Афони искры по-
сыпались на глаз, и, казалось, все зубы с треском
выскочили из челюстей. Но он не издал ни звука,
выплюнул изо рта выбитый зуб и кровь и. глядя ни
околоточного, криво усмехнулся, как будто хотел
сказать: Ну, что*ж, бей, я знал, что иду на это.,,
от нашего брата только и добра, что кулаки да
магайки, кровь да стоны!..
Его вели трое городовых, истерзанною, окро-
вавленного, и псе трос, по ( чпреди, тыкали его ку-
лаками и боки, и лицо, в грудь, в спнпу, при тва-
ри пая с злобным смехом:
— Вот тебе свобода!.. Получай свободу...
— Чувствуй ее, анафема!..
Афоня только ветра кивал готовой и стискивал
Фо?Л. J,
гКлуб“ пол забором.
зубы. К ударам он как
будто уже притерпелся
и почти не чувствовал
их. Только от ударов
в лицо в нем бурно за-
кипала элсиль, и кровь
бросалась в голову. По
бороться ,с тремя дю-
жими городовыми было
уже не иод силу, и он
все силы напрягал
лишь к тому, чтобы не
застонать и тем не уве-
личить их удоволь-
ствия.
Волосы у него на Го-
лове слиплись от крови
и свешивались на лг»б
мокрыми, красными
прядями. Вен лицо, щен
и раскрытая грудь бы-
ли в крови. Рассечен-
ная па слипе нагайками
рубаха открывали бне-
ч деленные кровавые по^
лосы — раны, с висев-
шими на них клочьями
рубахи и мяса. Прохо-
жие останавливалисьп
С ужасом смотрели на
инго. и ему ьтч^гп-то
было стыдно перед ни-
ми, словно он чувство-
вал себя виноватым в
том, что вот есть у мае
такие люди, который
могут так зверски изби-
вать человека...
Уже недалеко от
участка он увидел впе-
реди себя, шагах в дс-
18
СЙТИ, дьух городовых, Т&ЩИЙ1ПИХ ад руку ДАрупТКу, одетую
в черное платье, с разе клавшимися из-по шляпки по плечам
и спине гояотистымн волосами. *Это — нести ]> — нсп« мнил
Афоня и похолодел от ужаса при мысли о том, что ее, наверно,
тик же били, как и его. Видно было, что силы оставляют ее,
она шла медленно, спотЕгкалась па каждом шагу; вр хрупкая,
тонкая фигурка то сгибалась, как стебель иод ветром, то вы-
прямлялясь» а городовые нарочно ускоряли шаги и сильно,
грубо тащили и дергали се за руки, заставляя скорее идти.
Она два раза чуть не упала вперед, лицом ня камни, но они
пинком н грудь отталкивали ее назад и снова тащили и дер-
гали за руки...
Смотреть на это было совершенно невыносимо. Афоня
сжал кулаки и заскрежетал зубами. Он рванулся было, чтобы
броситься дедушке на помощь,—но результатом згой попытки
были только два лишних удара по лицу, с обеих сторон, и
пл щя дни я брань город г ВЫХ...
жеймые приклады. На середине этого строя он вдруг увидел
Нястго—между двух городовых, которые уводил и ее куда-то
со дзора. То что опа была жива, так обрадовало сто, что он
уже пот и не замечал следующих ударов и пинков солдат
и как во сие доч ел до конца двора. Потом его повели к фли-
гелю, стоявшему в другом койне двора, и шесть здоровых ку-
лаков ударами по израненной слипе втолкнули его в малень-
кую, темную, без окон, коморку. Он унял грудью на пол и
так и остался лежать без движения. Дверь закрылась, засов
с грохотом задвину ся. (>гало темно и тихо, как н могиле...
И сразу начали болеть гее раны, вей тело. Голова, грудь»
лицо, плечи, спина горели, клк в огне. В горле пересохло,
легкйя с болью вбирали воздух. Нельзя Гыло пошегельпу: ъ
ни рукой, ни ногой, чтобы ею вызвать острой, режущей боли,
от которой тошнило и делалось дурно/-А сердце падало и все
чаше н дольше замирало. Руки и ноги холодели и среди ту-
манных, тяжелых, рвущих мозг представлений он вдруг ясно
На Волхо&строе.
Линия электропередачи Волхов—Петроград.
Девушку втащили в какие-то вороти, н ксторыс иьелп за-
тем и его. Осмотревшись, он в первую минуту не мог понятг.—
что это блестит так ярко вдоль всею двора и отчего здесь
такая глубокая, тяжелая, зловещая тишина И вдруг пошел—
и невольно от ужаса попятился низан. У стены соседнего д< мн,
от ворот до конца двора, стояли солдаты, вы< троившись в ряд.
и над их головами сверкали на солнце лтыки ровной, острой
щетиной. Они как будто насторожились л ждали «Ланды,
чтобы приложить ружья к плечу и дать залп...
Мысль о расстреле» как молния, вонзилась Афине в мозг,
и рдна он подымал об этом, как в другой части двора, аа вы-
ступом дома, раздался пронзительный крик ужаса л боли, п
котором он узнал голос Пасти. Ему вдруг представилось, что
се подняли на штыки и она бьется на них, пронзенная ими
в грудь, в слипу* в бедра, и кричи! последним криком смер-
тельной боли...
У Афони волосы зашевелились па голове, и он несь ока-
менел и замер,.. Городовые потащили его вдоль ряда солдат,
на расстоянии полуар .мна от них, л на него посыпались
удары солдатских кулаков в голову, в лицо, в грудь; некото-
рые еще били сапогами по ногам, другие пускали в ход ру-
подумал: «Умираю ... Ему было болыю и страшно, что он
умирает—и инкою около него нет, и j in кто об этом не знает.
Он хотел кричать, эвать кого-нибудь—Настю, мать, товари-
щей—и не мог издать ни одного внука...
Скоро ему стало как будто легш, и он нпал в Вабыгье.
Казалось, кти*тб сидел около него и гладил его холодной ру-
кой по лбу и волосам. Ог этого боль во всем теле словно
утихала, и проходил страх. Становилось легко, прохладно, и
было приятно то, что сердце перестало биться и грудь ле
дышала...
Он г‘ще слышал, как загремел упщш, кто-то открыл даерь
и вошел. Наклонился к пому, потрогал его ап голову и громко
сказал:
— Никак, помер...
Говорил ли неизвестный еще что-нибудь — Афопя уже не
слышал.
Он лежал лицом вниз в луже крови, почернев ’*ей и за-
стывшей па каменном полу, и его неподвижное, истерзанное
тело уже не протестовало и никому ничем не угрожало. Его
сделали безопасным...
Вл. Ленский.
/.т.-М
;1Ец|Кш
Г» 11 кт-1 I р п ы<
Тпиралысм
ДжМ О|»*о«ппхэ
rjjfcX .r4b<iKru
На Волховстрое.
Председатель ВОIX. пюв, Богданов обходит работЫ Волховстроя.
Ц1люзовЫе аппараты кессонов.
15
ДЕВЬЯ ПРЫТЬ.
I.
Почки соком наливаются,
Потому-ль вскипает кровь?
А любимый улыбается:
„К ночи окна приоткрой,"
Разве можно просьбе ласковой
В вешний вечер отказать,
Не зардеться жаркой краскою,
Не глядеть в его глаза!
Ах, зачем, зачем обманывать,
Сердцу девичьему верь*.
Ставни старые не взламывай,
Я сама открою дверь...
II.
Лучше-6 мачехе не слушать
У калитки разговор...
Ох. тревожен сон старуший:
„Не обманчив ли запор?4,
И не спится, не лежится:
„Эх, унять бы девыо прыть!
Долго-ль сраму приключиться
До положенной поры...”
Кабы ей да резвы ноги.
Проследила бы врага,
И, как буйвол круторогий.
Окровавила-б рога.
TIL
Ах, как гложет одиночество
Девье сердце по весне!
Приневолишь вешней ночью спать
Спится ласковый во сне,..
Горяча подушка жесткая
Распахнуть бы дверь пора...
Отвяжись, *гревога хлесткая,
До рассвета, до утра!
До рассвета девка мается:
..Ах, скорей бы, поскорей!
Может, милый дожидается,
Может, здесь он, у дверей...**
IV.
В щели ставень солнце брызнуло,
И старуха крестит рот:
— Эй, вставай, вставай, капризная!
Девка —к окнам. Ставня взвизгнула:
Май кудрявый у ворот...
„Ненаглядный дожидается..."
Сердце птахою в груди.
Злая мачеха ругается:
— Видно, хахаль там шагается?!
— Эи, охальник, проходи!
Девья кровь кипит, волнуется:
-jAjc улыбчивый какой!1*
Двери - настежь, и на улицу,
Обнимает и целуется,
И за ним по мостовой...
V.
За лесами, за морями
Ходит слух:
Перебранка с дочерями
У старух...
А виною синеблузый,
Буйный май,
Всех старух он отвалтузит.
Так и знай!
Станет, гаркнет сотней глоток
У ворот,
А потом и всех красоток
Заберет.
VI.
Долго мачеха гадала
Утром на бобах.
Все заклятья раскидала
Дряхлая губа...
Коронованного мужа
Вызывала тень,
А удавныи узел туже
Тянет этот день.
Он всесветных голодранцев
Вяжет, словно сноп
И за морем иностранцев
Загоняет в гроб...
VII.
Бабы девкины наряды
Разглядели у села.
Эх, не даром ты так рада
И резва и весела!
Раньше нас стегал березой
Знатный мачехин старик,..
— Л для ча те паровозы,
А дл-i ча те бропевик?
Девка весело хохочет,
Словно сыплет серебро:
• - Сразу все узнать охочи,
Подождите, дайте срок. .
пи.
На селе ноет и пляшет,
Пляшет молодежь:
Краше этой девки нашей
В мире не найдешь!
Ты шуми, шуми, дубрава,
Шапку наклоняй:
Женихается кудрявый,
Синеблузын май!
И невестится красотка
Молодая Русь...
Звонче песенною плеткой,
Мачехи ну грусть!
./	/	Илья Садофьев.
/т
Издания „Летр. Лравды".
редакционная Коллегия.
Петрооблят Л» 4124. Гшюгр. *Петрогр. Прав ид* им. тон. Зиновьева. Нтг. Социалистическая, И. Тир.