Текст
                    Л.М. БРАГИ!
' ■ . ' • .: '.'' '■' :'•■ 'У ' ' ' .■.■:,;■■
оеалы и практик
культуал


МОСКОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ ИМЕНИ М.В. ЛОМОНОСОВА ИСТОРИЧЕСКИЙ ФАКУЛЬТЕТ ТРУДЫ ИСТОРИЧЕСКОГО ФАКУЛЬТЕТА МГУ Под редакцией СП. Карпова [21] СЕРИЯ II ИСТОРИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ (6) МОСКВА 2002
МОСКОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ ИМЕНИ М.В. ЛОМОНОСОВА ИСТОРИЧЕСКИЙ ФАКУЛЬТЕТ A.M. БРАГИНА ИТАЛЬЯНСКИЙ ГУМАНИЗМ ЭПОХИ ВОЗРОЖДЕНИЯ Идеалы и практика культуры (Щ) ИЗДАТЕЛЬСТВО МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА 2002
УДК 93/99 ББК 63.3 Б 87 Серии Трудов исторического факультета МГУ: ♦ Исторические источники ♦ Исторические исследования ♦ Instrumenta studiorum ♦ Биобиблиографии Редакционный совет: СП. Карпов (председатель), А.Г. Голиков, В.Н. Гращенков, В.И. Кузищин, Ю.С. Кукушкин, Л.С. Леонова, Г.Ф. Матвеев, Л.В. Милов, А.И. Морозов, В.В. Пименов, Г.М. Степаненко, Н.С. Тимофеев, В.А. Федоров, Е.Ф. Язьков, В.Л. Янин Рецензенты: доктор исторических наук, профессор О.Ф. Кудрявцев, кандидат исторических наук, доцент С.Л. Плешкова На переплете: Рафаэль. Платон и Аристотель. Фрагмент фрески «Афинская школа». 1510—1511. Ватиканский дворец. Рим Брагина Л.М. Б 87 Итальянский гуманизм эпохи Возрождения: Идеалы и практика куль- туры. — М: Изд-во Моск. ун-та, 2002. — 384 с. — (Труды исторического факультета МГУ: Вып. 21; Сер. II, Исторические исследования: 6). ISBN 5—211—04441—X В монографии поднят ряд широко дискутируемых в современной науке проблем: об особенностях общественной мысли итальянского гуманизма эпохи Возрождения, о со- отношении складывавшихся в ней идеалов и их практического преломления, об элитар- ности гуманистического движения, о преемственности гуманистических идей XV в. и ренессансной культуры XVI в. Автор опирается на анализ большого числа произведе- ний итальянских гуманистов, а также мыслителей Позднего Возрождения и другой до- кументальный материал. Книга иллюстрирована работами мастеров искусства XV—XVI вв. Для историков, искусствоведов, философов, литературоведов, культурологов, полито- логов и всех интересующихся историей мировой культуры. УДК 93/99 ББК 63.3 ISBN 5—211—04441—X © Изд-во Моск. ун-та, 2002
ОТ АВТОРА Настоящая книга продолжает исследования итальянского гуманизма эпохи Возрождения, начатые автором в 1960-е годы. В двух предшествую- щих монографиях (Брагина Л.М. Итальянский гуманизм. Этические учения XIV—XV веков. М., 1977; Брагина Л.М. Социально-этические взгляды италь- янских гуманистов. Вторая половина XV века. М., 1983) основное внимание было уделено проблемам гуманистической этики, ее связям с обществен- но-политической мыслью эпохи, эволюции итальянского гуманизма в XV в. и формированию в нем различных идейных течений. Данная монография отражает результаты дальнейшего изучения автором гуманистической мыс- ли итальянского Возрождения, но уже в иных аспектах и в более широких временных рамках — вплоть до конца XVI в. Автора интересует здесь пре- имущественно социальная проблематика гуманизма: взаимосвязи индивида, семьи и государства, осмысление гуманистами специфики городской циви- лизации, значения города в развитии личности и общества. Особенно важ- ны оценки гуманистами роли труда, права, культуры в целом. Освещаются также политические позиции гуманистов, их идеи локального, городского патриотизма, которые нашли отражение не только в их творчестве и госу- дарственной деятельности, но и в острой взаимной полемике. Исследовательским разделам книги автор счел необходимым предпос- лать экскурсы в историографию итальянского Возрождения, привлекая вни- мание читателей к наиболее спорным проблемам — об исторических пред- посылках ренессансной культуры, о социальных корнях гуманизма и к ря- ду других вопросов. Важное место в историографическом разделе книги отведено концепциям Якоба Буркхардта — одного из основоположников куль- турологии Возрождения в XIX в. — и Эудженио Гарэна, взгляды которого оказали большое влияние на пути научных поисков в ренессансоведении XX в. В последние десятилетия изучение общественной мысли итальянско- го гуманизма ведется на основе широкого спектра различных методик, в том числе комплексных. Главный подход автора к поставленной теме — освещение социальной проблематики гуманизма сквозь призму восприятия ее как в их собственной среде, так и в их интеллектуальном окружении. При этом учитывались особенности менталитета различных слоев итальян- ского общества, прежде всего торгово-предпринимательских слоев и знати. Автора интересует, в частности, в какой мере складывавшиеся в гума- 5
низме идеалы человека, общества, государства соотносились с реалиями эпохи, как они взаимодействовали с практикой жизни и самой культуры. Одна из задач настоящего исследования — перепроверка периодически воз- никающих в историографии утверждений об узкопрофессиональном, фило- логически-риторическом характере итальянского гуманизма и его элитар- ности. В этой связи оказался весьма показательным анализ публичной деятельности флорентийских гуманистов — их выступлений с речами в ка- честве магистратов и университетских профессоров, проповеди в религи- озных братствах светского характера, их усилия по созданию общедоступ- ной библиотеки во Флоренции. Особое внимание уделено в монографии активно дискутируемому в со- временной науке вопросу о степени преемственности гуманистических тра- диций в XVI столетии. При изучении этого аспекта своеобразия гуманисти- ческой мысли Италии в пору Высокого Возрождения автора привлекли этико-политические идеи Франческе Гвиччардини, одного из крупнейших историков и яркого мыслителя, в частности его оценки правления Медичи во Флоренции. Они даны в сопоставлении с позицией Макиавелли по ана- логичным вопросам. Гуманистические идеи в творчестве Гвиччардини рас- сматриваются не только в сравнении с традициями XV в., но и в связи с практикой его эпохи. Такой двоякий ракурс изучения гуманизма в XVI в. использован и при осмыслении этико-политической концепции Бальдассаре Кастильоне, выдвинутой в его «Книге о придворном», и при анализе «фи- лософии любви». Она развивалась, как и прежде, в рамках неоплатонизма, но различными путями, в том числе и непосредственно ориентированными на жизненные реалии. Особенности преломления гуманистических традиций в культуре Позд- него Возрождения рассмотрены в книге на материале творчества одного из крупнейших натурфилософов и ученых — Джироламо Кардане Своеоб- разие использования гуманистической этики в конце XVI в. прослежено по сочинениям Джордано Бруно — гениального мыслителя эпохи Возрождения. Основные выводы автора сформулированы в заключительных разделах отдельных глав и в общем заключении монографии. Предложенная читате- лю библиография не претендует на полноту, в ней отражены в основном работы последних десятилетий.
К ИСТОРИИ ИНТЕРПРЕТАЦИИ ИТАЛЬЯНСКОГО Глава 1 ВОЗРОЖДЕНИЯ /историография, освещающая проблемы культуры итальянского Возрожде- ния, давно уже стала практически необозримой в своем полном объеме. Она превратилась в одну из самостоятельных областей исторической науки, освоение которой хотя бы в главных именах, этапах, направлениях разви- тия естественно предшествует всякой попытке по-новому осмыслить мате- риалы источников, взглянуть на них, поставив актуальные исследователь- ские вопросы. Историография, посвященная итальянскому Возрождению, — область науки, которая справедливо может гордиться десятками имен блес- тящих ученых, научным соперничеством различных школ и направлений, выработкой высоких критериев качества научного труда, которые, по сущест- ву, задают тон общему уровню профессионализма историка в этой области знаний. Характерно, что столь частые в современной исторической науке дискуссии о ее кризисе, скепсис по отношению к возможностям историче- ского познания, утверждения о способности современных ученых создавать не целостные картины истории, а лишь их несвязанные фрагменты — все это лишь в слабой мере затронуло развитие интересующей нас историогра- фии, не сделав ее в то же время неким заповедником застоя и консер- ватизма. Напротив, она стала одной из областей знания, где интенсивно и успешно разрабатываются методы междисциплинарных, комплексных иссле- дований. Обращение к историографическим традициям в их развитии и многооб- разии позволяет, на мой взгляд, не только выявить специфику научного вклада видных исследователей итальянского Возрождения, оценить значение их методики, подходов к материалу, опыта работы с теми или иными комп- лексами источников. Оно дает возможность также проследить влияние, ока- занное этими учеными на развитие научной мысли, тем более что многие их идеи и конкретные наблюдения и сейчас не стали одним лишь до- стоянием былого, но, напротив, продолжают воздействовать на науку о Ре- нессансе и прямо, и в трансформированных вариантах. Это подтверждают периодически возобновляющиеся дискуссии последних десятилетий по, ка- 7
залось бы, уже не раз поднимавшимся крупным проблемам, которые в наши дни решаются по-новому, с применением более широких и многофанных подходов, но и с умением благодарно оценить вклад предшествующей ис- ториофафии. Таковы не затихающие обсуждения вопросов об исторических предпосылках ренессансной культуры в целом и гуманизма эпохи Возрожде- ния, в частности, о социальных основах этой культуры и специфике ее взаимосвязей с обществом того времени и различными его слоями и фуп- пами, о характере, особенностях, этапах развития гуманизма, хронологиче- ских фаницах Возрождения и т.д. В данной главе рассматриваются некоторые важные вехи в развитии проблематики ренессансной культуры Италии, а также ряд спорных вопро- сов ее истории, все еще продолжающих оставаться актуальными и в наше время. Особое внимание уделено двум классикам историофафии итальян- ского Возрождения — Якобу Буркхардту в XIX столетии и Эудженио Гарэ- ну в XX в. ПРОБЛЕМА ИСТОКОВ И ПРЕДПОСЫЛОК КУЛЬТУРЫ ВОЗРОЖДЕНИЯ В ЗАРУБЕЖНОЙ ИСТОРИОГРАФИИ Тема истоков и предпосылок культуры Возрождения, вокруг которой не утихают научные баталии в течение полутора веков, многопланова. Она включает комплекс проблем, связанных с поисками исторических предпосы- лок Возрождения, и разнообразную «офаслевую» проблематику, высвечи- вающую собственно культурные истоки Ренессанса — в системе знания и образования, в литературе и искусстве. Сложились далеко не однозначные подходы к решению всей совокупности этих проблем. В одних случаях от- правной точкой служит признание той или иной степени континуитета между средневековой и ренессансной культурами, в других — допускается и определенный разрыв между ними. Принципиально важным оказывается и общий ракурс рассмофения темы — в религиозном ключе, когда предпо- сылки возникновения новой культуры ищут преимущественно в нетрадици- онных оттенках истолкования христианства, или в светском ключе, когда опираются прежде всего на мирские мотивы в позднесредневековой куль- туре. На подходы к изучению проблемы истоков и предпосылок Возрож- дения неизбежно влияет и понимание историками сущности и особенно- стей ренессансной культуры, а также оценка ее места в европейской циви- лизации. Полярные позиции в осмыслении данной проблематики обозначились еще в конце XIX в., в послебуркхардтовскую эпоху. Одним полюсом стала концепция Я. Буркхардта, тесно смыкавшаяся с подходами Г. Фойгта и имев- шая многочисленных последователей среди их современников, число кото- рых возрастало и в XX в.1 Противоположный полюс обозначился в работах Э. Гебхарта и Г. Тоде, чьи идеи оказались не менее притягательными2. Ес- *
ли «линия Буркхардта» характеризуется оценкой Возрождения как новой культурной эпохи, типологически отличной от предшествующей и последую- щей культурных эпох, отмеченной чертами светскости и ростом индивиду- ального начала в мировоззрении и творчестве, то противоположная — «ли- ния медиевизации» Ренессанса — прочно укореняла новую культуру прежде всего в традициях средневековой религиозности, лишая ее самостоятельного значения. Для Буркхардта и его последователей истоки и предпосылки культу- ры Возрождения были самоочевидны: к ним можно было отнести и яркие проявления интереса к Античности в Средние века, и наиболее заметные светские ориентиры средневековой культуры. В работе итальянского истори- ка Адольфо Бартоли «Предшественники Возрождения», опубликованной в 1876 г., ставилась именно такого рода задача — обнаружить до Петрарки и Боккаччо, творчеством которых автор датирует начало Ренессанса, следы интереса к античной культуре и черты светскости как противовеса господст- вовавшей в Средние века религиозности, найти элементы новой жизни в эпоху, когда царили догма и аскетизм3. Отправной точкой для Бартоли, как и для Буркхардта, служило Каролингское Возрождение, которое, однако, лишь намечало перспективу новых явлений. Бартоли обращает внимание на городские хроники XI в., в частности на миланских хронистов Арнольфо и Ландольфо, но особо отмечает явления XII в. — возрождение римского пра- ва (главная роль в этом, по его убеждению, принадлежала Болонье) и эн- циклопедию Винсента из Бовэ, основанную на античных авторах, а также на трудах арабских и европейских средневековых ученых. Бартоли придает значение светским мотивам в поэзии голиардов, с которой связывает на- чало чуждого Средневековью ощущения природы — мотивы пробуждающей любовь весны, характерные для вакхических песен, порой пародирующих, на его взгляд, мессы и гимны в честь Мадонны. Показательна, по Бартоли, и городская сатира XII в., светская по духу, знаменующая начало осво- бождения от «церковной и феодальной тирании». Еще более значительны, полагает он, черты нового, предренессансного мировосприятия в культуре XIII — начала XIV в. Словом, по убеждению Бартоли, как, впрочем, и его последователей в XX в., Европа шла к Возрождению долгим, многовеко- вым путем прозревания, воскрешая идеалы античной культуры и преодоле- вая аскетический диктат церкви в Средние века. Заслуга итальянского исто- рика в том, что он дал полный, систематизированный перечень предпо- сылок ренессансной культуры в Средние века, причем связывал их исклю- чительно со светскими и опирающимися на Античность чертами явлений культурной жизни Европы в XI—XIII вв. К этому перечню мало что до- бавили исследователи XX в. Столь же широкий, как у Бартоли, хронологический подход к пробле- ме истоков и предпосылок Ренессанса был намечен и в работе его совре- менника, историка искусства М. Мюнца, приверженного концепции Бурк- хардта. В его работе «Предшественники Ренессанса» (1882) освещена пора вызревания предпосылок и некоторых черт новой культуры, прежде всего 9
в сфере изобразительного искусства и архитектуры, — от Фридриха II Си- цилийского до Лоренцо Великолепного4. Главную линию новаторства Мюнц видит в утверждении классических идей, начиная с творчества Никколо Пи- зано и далее у Донателло и Брунеллески. Ориентация на поиски прояв- лений интереса к античной культуре в Средние века, достаточно четкая и убедительная в рассмотренных работах, специально посвященных пробле- ме предпосылок Возрождения, была отвергнута противниками «линии Бурк- хардта» еще в конце XIX в. Труд Г. Тоде «Франциск Ассизский и начало искусства Возрождения в Италии» (1885), заложивший основу религиозно-романтического направле- ния в историко-культурных исследованиях, наметил иной, не связанный лишь с искусством и литературой путь поисков предпосылок культуры Воз- рождения. Тоде обратился к сфере религиозной жизни, которую рассматри- вал в тесной связи с социально-политическими и культурными реалиями времени5. В его концепции ключевым стал XIII в. с его напряженным ре- лигиозным психологизмом. Критикуя Буркхардта за излишнее, по мысли Тоде, акцентирование светскости ренессансной культуры, историк видел главную предпосылку индивидуализма, в значении которого он был согласен с Буркхардтом, в средневековом мистицизме, в субъективизме религиозного чувства. На буркхардтовскую концепцию светскости Возрождения повел наступ- ление и К. Бурдах, продолжатель линии Тоде. Его работа «Реформация, Возрождение, гуманизм», вышедшая в 1918 г. и имевшая ряд последующих переизданий, стала своеобразной классикой медиевизацци ренессансной куль- туры6. Самую важную предпосылкку Ренессанса и гуманизма Бурдах усмат- ривал, если воспользоваться его терминологией, в «Возрождении религиоз- ном», в обновлении религиозного духа в XIII—XIV вв., тогда как возраста- ние светского начала в культуре XV в. он связывал с кризисом Ренессанса, резко сужая таким образом его хронологические рамки. Я позволила себе напомнить два известных полярных подхода к оценкам Возрождения и проблеме его предпосылок, поскольку они оказывали замет- ное влияние на историографию XX в. Впрочем, громадный пласт литерату- ры по Ренессансу, сложившийся к нашему времени, не имеет столь четких различительных линий, которые были характерны для последних десятиле- тий XIX и начала XX в. Происходила не только своеобразная диффузия ос- новополагающих идей, но и рождение новых концепций, поиски новых ме- тодологических подходов к изучению Возрождения как исторической эпохи и культурного этапа в истории европейской цивилизации. Да и сама проб- лема истоков и предпосылок Ренессанса как самостоятельный предмет ис- следования почти не встречается в современной литературе, хотя неизбеж- но затрагивается в работах общего характера. Хочу обратить внимание лишь на некоторые доминирующие позиции, связанные с именами крупнейших ученых, которые активно воздействуют на многочисленные конкретные ис- следования, на широкий спектр школ и направлений. 10
Начну с концепции выдающегося итальянского историка Эудженио Гарэ- на, творчество которого охватывает середину и всю вторую половину XX в. Мне уже доводилось характеризовать его позиции, поэтому ограничусь крат- ким изложением его подходов к проблеме предпосылок ренессансной куль- туры7. Более детальный анализ исследований Гарэна — в завершающей части данной главы. Итальянский историк очень четок и последователен в трактовке Возрождения: это — особая культурная эпоха, отмеченная рядом характерных черт. По его мнению, Возрождение отличают: новый подъем в развитии мысли и иску£ства, напряжение всякого рода духовной активно- сти, как светской, так и религиозной, формирование гуманистической кон- цепции природы человека, наконец, страстное желание полнокровной жизни. Эти типичные для поры Возрождения мотивы, подчеркивает Гарэн, не воз- никли внезапно, не будучи связанными с предшествующими эпохами. И все же ни так называемое гуманистическое движение XII в., ни культурное пробуждение XIII в., ни внедрение арабской науки и влияние аристоте- лизма, ни контакты с Востоком, ни подъем городов и развитие универси- тетских центров не отмечены, по мысли Гарэна, тем специфическим вос- приятием жизни, которое утверждается и распространяется в Италии XV и XVI вв.8 Впрочем, это не умаляет значения перечисленных явлений, заме- чает он, равно как и мощного готического искусства, и высокого уровня цивилизации городских коммун, и утонченной поэзии Данте, и глубокой науки парижских физиков. Все эти яркие черты средневековой культуры не вносили в нее кардинальных изменений, полагает исследователь, лишь их синтез и, главное, раскрывшиеся потенции создали качественно новую куль- туру Возрождения. Сама идея Возрождения, отмечает Гарэн, возникла в XIV в. как призыв к борьбе с невежеством современных логиков, физиков, теологов, преиму- щественно французских и английских, и возрождению классической греко- римской культуры. Стремление к обновлению было порождено, по его мне- нию, ощущением глубокого кризиса в сфере культуры9. «Культура Воз- рождения, чтобы осуществиться как таковая, нуждалась в оценке предшест- вующих эпох. Давая определение Средневековью, она изучает его, обнаружи- вает ограниченность его способа понимания и использования классиков»10. Такой анализ приводит многих гуманистов к более взвешенной оценке Средневековья, которое не представляется уже однотонной эпохой варварст- ва, упадка культуры. В то же время гуманисты страстно утверждали новые жизненные идеалы, выступая против мира, который их игнорировал. В обозначенных Гарэном подходах очевидно стремление не отрывать Возрождение при всей его самобытности от культурного развития Европы XII—-XIII вв., но найти в этой поре те импульсы и логику, которые спо- собствовали возникновению качественно нового этапа в культурных процес- сах. При закономерной ориентации Ренессанса на античное классическое наследие этот новый этап был подготовлен и средневековой культурой, ее наиболее значительными достижениями поры расцвета, полагает Гарэн. Ис- торик, как видим, четко отличает потенции новой культуры от ее специ- 11
фических черт и видит грань между ними в XIV в. Гарэн впервые обратил внимание на синтез всех светских предпосылок ренессансной культуры как главный импульс к появлению Возрождения. Признание самостоятельности и революционизирующей роли ренессанс- ной культуры характерно и для Чезаре Вазоли, ученика и последователя Га- рэна, автора ряда фундаментальных работ о гуманизме, философии и ре- лигиозной мысли Возрождения11. Вазоли видит одну из принципиальных задач ренессансоведения в постижении путей и способов того изменения в образе мыслей и образе жизни, которое принесло с собой Возрождение. В этой связи он считает необходимым подвергнуть детальному анализу роль и характерные черты отдельных центров гуманизма, чтобы выяснить, как формировались и получали распространение те или иные идеи, как долго они бытовали и какое воздействие оказывали на различные институты — политические, религиозные и т.д. Историки культуры, подчеркивает Ва- золи, не могут игнорировать взаимосвязи между экономической, политиче- ской и институциональной жизнью, с одной стороны, и бытованием идей — с другой. При этом речь идет не об изолированных явлениях, но о пости- жении исторических процессов в их реальном единстве. Такой подход зако- номерен, по убеждению Вазоли, и при изучении предпосылок Возрождения, которые вызревали, по его мнению, в течение по крайней мере трех пред- шествующих Ренессансу столетий. Так, само возникновение слоя гуманистов было результатом политической и социальной трансформации, которая по- требовала новых интеллектуалов, отличных от тех, что формировались в университетской среде в Средние века, и способных убеждать, опираясь на исторические познания и новую филологию. Гуманисты начинали играть об- новляющую роль в городских муниципальных институтах (многие из них были канцлерами) и в аппарате синьорий. Включенность культурных процессов в общеисторические Вазоли рассматривает как необходимый исходный момент изучения Возрождения, поэтому значительно расширяется и ракурс исследо- вания проблем ренессансной культуры и, в частности, ее предпосылок. Вы- двигая комплексный подход к изучению истоков культуры Возрождения с учетом не только собственно культурных, но и социальных факторов, Вазоли делает новый убедительный шаг к решению проблемы предпосылок Ренес- санса. Другой известный историк, близкий позициям Гарэна, — Лауро Марти- нес — настойчиво выдвигает на первый план проблемы социологии ренес- сансной культуры12. Он видит в гуманизме прежде всего новую програм- му образования, призванную значительно поднять культуру правящего слоя итальянских государств и способствовать более четкому осознанию его роли в общественной и политической жизни. Происхождение гуманистической интеллигенции Мартинес связывает с городской средой, с ростом ее куль- турных потребностей, которые уже к концу XIV в. активно диктовали граж- данская жизнь и государственное управление. Для такого подхода к по- искам предпосылок Возрождения логично находить их в формировании в XIII в. слоя профессиональных юристов, занятых исключительно гражданским 12
правом, обслуживающих общество и государство в их сугубо мирских делах. В то же время, замечает историк, гуманизм складывается вне традиционных форм образования, но чаще всего при дворах итальянских правителей и в кан- целяриях республик. В трудах гуманистов, по мнению Мартинеса, находили осмысление идейные потребности правящего слоя. По его словам, «гуманизм представляет собой одну из фаз городской культуры, проявившейся в богатом разнообразии форм»13. Нельзя не отметить, что ориентированная лишь на социологию постанов- ка проблемы происхождения гуманизма приводит автора к выводу о пря- мой зависимости ренессансной идеологии от интересов правящего слоя италь- янских государств. Вызывает сомнение и правомерность стремления Марти- неса, как и некоторых других исследователей, видеть в городских юристах непосредственных предшественников гуманистов. Хорошо известна полеми- ка многих гуманистов с юристами и другими представителями интеллекту- альных профессий традиционного склада, в которой отразился их новый взгляд на проблемы образования, цели и задачи самой культуры. В общей оценке гуманизма, данной Мартинесом, прослеживается, на мой взгляд, тен- денция к «медиевизации» Возрождения, но, в отличие от прежних ее адеп- тов, на светской основе, социально-политической по преимуществу. Потреб- ности самого культурного развития, рождение новых принципов мировоз- зрения, изменения в структуре знания и другие явления, которые будут ха- рактеризовать Ренессанс как особый тип культуры, остаются вне поля зре- ния исследователя. Разумеется, социальный фактор нельзя не учитывать, ис- следуя предпосылки Возрождения, но неправомерно сводить их преимущест- венно к зарождению новых потребностей в сфере деятельности государствен- ных, муниципальных, правовых учреждений. На укорененности гуманизма в городской жизни Италии настаивает и другой видный английский историк Уолтер Уллманн14. Однако он ставит проблему истоков ренессансной культуры гораздо шире, чем Мартинес, про- слеживая рождение нового не только в сфере политической идеологии, но и в литературе и искусстве. По мнению Уллманна, автора специального труда по интересующей нас проблеме — «Средневековые основы ренессанс- ного гуманизма» (1979), важно обратить особое внимание на влияние рим- ского права на гуманизм в пору его начального развития, ибо «римское право было прототипом гуманистического права, полностью лишенного ка- кой-либо трансцендентности, трансперсональности и потусторонности»15. Оно было светским и оказалось той матрицей, которая стала особенно пригодной для формирования гуманизма и Возрождения. Дорогу Ренессан- су, по убеждению Уллманна, пролагали итальянские юристы XII—XIII вв., воскрешавшие римское право и отделявшие humanitas от divinitas. Образцом для норм гражданской жизни и государства становился Древний Рим и римское право. По мнению Уллманна, возникновение гуманизма имело основой политические мотивы: светские власти начиная с XII в. вводили в государственную практику римское право, возрождая идею о естественной природе человека, его гражданской сущности. В XII—XIII вв. humanitas, 13
подчеркивает исследователь, входит и в мир литературы: первые попытки создания биографий и автобиографий, «естественность» оценок деятельно- сти светских правителей, призывы следовать природе человека, что было особенно заметно в литературе на вольгаре — народном итальянском язы- ке. В искусстве XIII в., полагает Уллманн, натурализм и реализм подготав- ливали индивидуализацию ренессансного искусства. Секуляризация политики и социальной жизни, акценты на мирском, естественном, человеческом и уменьшение значения элементов божественного, потустороннего — все это го- товило общество к восприятию новых идей и взрыву интеллектуальной ак- тивности. Как видим, подходы Уллманна к поискам истоков гуманизма и Возрождения последовательно выдержаны в традициях признания светскос- ти как важнейшей черты ренессансной культуры. Уллманн расширяет сфе- ру поисков истоков и предпосылок Возрождения, включая в нее широкий диапазон явлений — от права и идеологической ориентации на человека, его природу и потребности до эстетики натурализма и реализма (термины Улл- манна) в литературе и искусстве. Связующее начало всех этих явлений он ви- дит в секуляризации мировоззренческих принципов, в утверждении светского начала, что и позволяет ему расценивать эти явления итальянской жизни XII—XIII вв. как подготовку Ренессанса. В русле историографической традиции, идущей от Буркхардта, строит свои исследования и видный английский историк Питер Бёрк16. Главное от- личие ренессансной культуры от средневековой он усматривает в новациях, открытиях, в возникновении новых жанров и методов в литературе и ис- кусстве, словом, во всем том, что создавало неповторимость и оригиналь- ность культуры Возрождения и кардинально отличало ее от средневеково- го типа культуры. Среди наиболее существенных характеристик Ренессан- са Бёрк считает необходимым отметить своеобразный реализм, светскость, индивидуализм, взаимопроникновение дисциплин и универсализм деятелей культуры, а также новации в искусстве и появление чувства исторической перспективы, отсутствовавшего в Средние века, в социальной психологии и менталитете. При такой типологической характеристике Возрождения, ког- да акцентируется неповторимость, новаторский характер ренессансной куль- туры, по сути, отпадает необходимость в поисках ее предыстории, снима- ется проблема континуитета Возрождения и Средних веков. Значимым для Бёрка становится период возникновения Ренессанса, когда начали прояв- ляться первые черты его самобытности, а исторические предпосылки сво- дятся к маргинальной проблеме. Более детально концепция Возрождения П. Бёрка рассмотрена в следующем разделе данной главы. Если позиции Гарэна, Вазоли, Уллманна, Бёрка имеют, на мой взгляд, очевидные преимущества при изучении проблемы истоков и предпосылок Возрождения и акцентируют внимание на его новаторском характере по сравнению со средневековой культурой, отодвигая на второй план вопрос о континуитете между ними, то куда менее убедительными представля- ются концепции тех современных историков Ренессанса, которые строятся именно на континуитете, на признании его безусловного приоритета в под- 14
ходах к рассматриваемой проблеме. В современной зарубежной историо- графии еще не изжито стремление идти в XII в. в поисках начала гума- низма или видеть в ростках религиозного обновления XIII в. непосредст- венные предпосылки Возрождения, хотя к концу XX в. такое стремление становится не столь настойчивым и прямолинейным, как столетие назад. Так, известный американский историк Чарльз Тринкаус, чье творчество охва- тывает вторую половину прошлого века, трактует гуманизм прежде всего как комплекс гуманитарных знаний, оставляя в стороне его мировоззренческий аспект. Это позволяет ему начинать предысторию гуманизма с риториче- ской и классической традиций XII в., особенно выделяя при этом Иоанна Солсберийского и Тьерри Шартрского. В XIII в. эти ростки гуманизма, по- лагает Тринкаус, были потеснены схоластикой, развивавшей дисциплины квадривия17. Поэтому ренессансный гуманизм, по его мнению, возникает как реакция на схоластику с ее пренебрежением к гуманитарным знаниям и проблемам человека. Сложилась и историческая почва для возникнове- ния ренессансного гуманизма, утверждает Тринкаус и обращает внимание на потребности городской жизни — семейной, гражданской, государствен- ной, — что предопределило, по его мнению, этико-политический характер гуманистической идеологии. Однако последнюю историк прочно связывает с христианскими средневековыми традициями, подчеркивая особую роль нового истолкования идей патристики в гуманизме. Тринкаус склонен при- знавать тесную связь между Возрождением и культурой Средних веков, про- черчивать не столько границы между ними, сколько видеть континуитет и потому начинать гуманизм с явлений XII—XIII вв., в которых обозначился интерес к человеку, с одной стороны, и проявился интерес к нетрадицион- ному пониманию учений отцов церкви — с другой. Подход Тринкауса — своеобразный компромисс между «линией Буркхардта» и его последователей и «медиевизацией» Ренессанса на религиозной почве. Заслуживает безус- ловного внимания стремление Тринкауса искать предпосылки ренессансного гуманизма в эволюции средневековой науки, а также в новых потребно- стях итальянского общества, однако трудно принять его тезис о патристи- ке как одном из истоков гуманистической мысли. Разумеется, вторгаясь в сферу теологии (но это произойдет в пору подъема гуманистического дви- жения в последние десятилетия XV в.), гуманисты черпали аргументы и в патристике, однако не это определяло главные линии развития ренессанс- ного гуманизма и тем более культуры Возрождения в целом. В заключение обратимся к концепции одного из самых значительных историков итальянского Возрождения — Пауля Оскара Кристеллера18. Его понимание гуманизма оказало заметное влияние на многих исследователей второй половины XX в. Будучи сторонником общей характеристики Воз- рождения как культуры по преимуществу светской, Кристеллер в то же время настаивает на узкопрофессиональном понимании гуманизма — как деятельности риторов и филологов, относя его мировоззренческие позиции и интересы к области философии. Подходя с этой точки зрения к проб- леме истоков гуманизма, Кристеллер видит в нем естественное продолже- 15
ние, без какого-либо качественного сдвига, средневековой риторики и грам- матики, оформившихся в XIII в. как ars dictaminis. Лишь применительно к концу XV в. он считает возможным говорить о рождении нового в этой об- ласти гуманитарного знания — о появлении филологического метода исто- рической критики текста. Континуитет в «чистом» виде — от XIII до конца XV в., при этом само понятие «гуманизм», по сути, сужено до двух гума- нитарных дисциплин — филологии и риторики19. Что же касается ренессанс- ной философии, которую Кристеллер выносит за рамки гуманизма, то в ней он видит немало сходства со средневековой схоластикой, ставя акцент на традиции, преемственности идей (в частности, у Марсилио Фичино он на- ходит немало общего с Фомой Аквинским), а не на новациях. Концепция Кристеллера не позволяет, на мой взгляд, прийти к адекватному пониманию гуманизма как движения за обновление культуры, охватившего всю сферу гу- манитарных знаний, литературу, искусство, и уводит от анализа идейного, ряда этого движения и понимания в связи с этим его социальной роли. Широкий разброс мнений по проблеме истоков и предпосылок Воз- рождения и поныне остается одной из примет ренессансоведения. Впро- чем, наметились и некоторые общие позиции, в частности в признании необходимости изучения социологических аспектов ренессансной культуры. Ряд исследователей видит ее важную предпосылку в росте потребностей фажданскои и государственной жизни итальянских городов, диктовавших новые подходы к оценке роли знания и культуры в целом. Что же каса- ется идейных корней гуманизма, его связей со средневековой культурой, то различий в позициях зарубежных исследователей здесь достаточно мно- го, хотя можно признать плодотворным расширение путей поиска — они охватывают теперь не только светские мотивы средневековой литературы, изменения в эстетике и художественном методе искусства, но и сдвиги в развитии системы средневекового знания и многочисленные приметы нового в потребностях и практике многоплановой городской жизни, а также изме- нения в умонастроениях общества, все более обращенных к светским проб- лемам человеческого бытия. Как можно заметить, в данной работе намече- ны лишь главные линии эволюции изучения проблемы предыстории Воз- рождения — она остается открытой для дальнейшего, более комплексного ис- следования и адекватного осмысления. Примечания 1 Burkhardt J. Die Kultur der Renaissace in Italien. Berlin, 1860. Работа Буркхардта многократно пе- реиздавалась и переводилась на основные европейские языки. Новый русский перевод: Бурк- хардт Якоб. Культура Возрождения в Италии / Пер. с нем. Н.Н. Балашова, И.И. Маханькова. М., 1996; Voigt G. Die Wiederbelebung des klassischen Altertum oder das erste Jahrhundert des Hu- manismus. Berlin, 1859. Bd 1—2; Русский перевод: Фойгт Г. Возрождение классической древ- ности или первый век гуманизма. Т. 1—2. М, 1884—1885. 2 Gebhardt E. Les origines de la Renaissance in Italic P., 1879; Thode H. Franz von Assisi und die Anf&nge der Kunst der Renaissance in Italien. Berlin, 1885. 3 Bartoli A. I precursori del Rinascimento. Firenze, 1876. 4 Miintz ME. Les precurseurs de la Renaissance. P., 1882. и
5 Thode H. Franz von Assisi... 6 Burdach K. Reformation, Renaissance, Humanismus. Berlin, 1918. 7 Брагина Л.М. Проблемы итальянского Возрождения в трудах Эудженио Гарэна // Гарэн Э. Проблемы итальянского Возрождения. М., 1986. С. 3—33. 8 Garin Е. L'Umanesimo italiano. Filosofia e vita civile nel Rinascimento. Roma; Ban, 1986; Garin E. Rinascite e rivoluzioni. Movimenti culturali dal XIV al XVII secolo. Roma; Bari, 1975. 9 Garin E. Dal medioevo al Rinascimento. Firenze, 1961; Garin E. L'Eta nuova. Ricerche di storia della culture dal XII al XVI secolo. Napoli, 1969. 10 Гарэн Э. Проблемы итальянского Возрождения. С. 39. 11 Vasoli С. Umanesimo e Rinascimento. Palermo, 1976; Vasoli С. II concetto del Rinascimento // II Ri- nascimento. Aspetti e problemi attuali. 1982. P. 15—16, 42—43. 12 Marlines L. Power and imagination. City-states in Renaissance Italy. N.Y., 1979. 13 Ibid. P. 203. 14 Ullmann W. Medieval foundations of Renaissance humanism. L., 1977. 15 Ullmann W. Origini medievali del Rinascimento // II Rinascimento. Interpretazioni e problemi. Roma; Bari, 1979. P. 57. 16 Burke P. The Italian Renaissance. Culture and society in Italy. Kambridge, 1986. 17 Trinkaus Ch. Themes for a Renaissance anthropology // Renaissance. Essays in interpretation. L.; N.Y., 1982. P. 88, 106, 117, 118; Idem. The scope of Renaissance humanism. Michigan, 1983. P. 5, 6, 19, 27, 28, 258. 18 Kristeller P.O. Studies in Renaissance thought and letters. Roma, 1969; Idem. Renaissance thought. II: Papers on humanisme and the arts. N.Y., 1965; Idem. Le thomisme e la pensee italienne de la Renais- sance. Montreal; P., 1967. 19 Об «узком» и «широком» понимании гуманизма (о споре между П.О. Кристеллером и Э. Гарэ- ном) см.: Баткин Л.М. Итальянское Возрождение. Проблемы и люди. М., 1995. С. 52—55. О «риторической окраске» культуры Возрождения см.: Андреев МЛ. Культура Возрождения // История мировой культуры. Наследие Запада. М., 1998. С. 310—411. О НЕКОТОРЫХ СПОРНЫХ ВОПРОСАХ СОЦИОЛОГИИ ИТАЛЬЯНСКОГО ВОЗРОЖДЕНИЯ Середина прошлого столетия была отмечена в зарубежной историогра- фии повышенным интересом к проблемам социологии ренессансной куль- туры. Впрочем, этот интерес имел и солидную традицию, начало которой было положено работой Якоба Буркхардта «Культура Возрождения в Ита- лии», опубликованной в 1860 г. Новым импульсом к осмыслению социоло- гической проблематики культуры Возрождения послужила книга Альфреда фон Мартина «Социология Ренессанса», появившаяся в 1932 г. Ее автор продолжил начатую Буркхардтом концепцию ренессансного индивидуализма как важнейшего фактора общественной и культурной жизни эпохи, но в от- личие от него сделал сильный акцент на социально-экономических пред- посылках Возрождения — своеобразной «буржуазной революции»1. В после- военные десятилетия имел место подлинный бум в изучении социологи- ческих проблем культуры Возрождения. Толчком к бурной дискуссии и по- явлению серьезных аналитических работ стали труды Ганса Барона, немец- кого историка, в 1933 г. эмигрировавшего в США2. В центре внимания к1ШШШ^ЖШ1а£ь«**^ Барона «Кризис раннего итальянского Воз-
рождения», увидевшая свет в 1955 г. и сразу получившая широкий поле- мический резонанс. Некоторые оппоненты Барона ставили под сомнение его главный тезис о том, что этико-политические идеи гражданского гуманиз- ма Флоренции были вызваны к жизни сложной военно-политической ситу- ацией, в которой республика оказалась на грани XIV и XV столетий, и слу- жили интересам ее правящего класса3. В работах 1960-х годов Барон, отка- завшись от некоторых жестких формулировок «социологического плана», продолжал разрабатывать концепцию гражданского гуманизма как комплекса идей, самым непосредственным образом связанных с общественно-полити- ческой жизнью Флоренции4. Выдвинутый Бароном подход к анализу явлений ренессансной культуры в широком историческом контексте нашел немало сторонников и после- дователей в зарубежной историографии — Л. Мартинеса, Д. Хея, К. Варезе, Кр. Бека и других5. Концепцию гражданского гуманизма, предложенную Бароном, в главном поддержал и один из наиболее видных представителей современной историографии — Эудженио Гарэн, выделивший и некоторые новые аспекты в социологии Возрождения, подчеркнув, в частности, мощ- ное воздействие на гуманистическую мысль Италии XV в. динамики ее по- литического развития6. Путь, начатый Бароном и его сторонниками, успешно продолжался в историографии 1970—1980-х годов теперь уже в опоре на ряд солидных исследований, посвященных особенностям социально-политической структу- ры итальянских государств, и прежде всего Флоренции, в эпоху Возрожде- ния7. Если оставить в стороне причины, вызвавшие активный интерес исто- риков ренессансной культуры к проблемам ее взаимодействия с обществен- но-политической практикой, то можно обратить внимание на тот знаменате- льный факт, что интерес к социологии Возрождения резко обозначился не только в историографии гуманизма, но и в истории литературы и искусст- ва Ренессанса. К постановке социологических проблем подводило и освое- ние новых источников, в частности так называемой купеческой литературы, и расширение горизонтов самой науки, постоянно обогащающейся новыми подходами, и заметное накопление знаний применительно к самым разным областям культурной и общественной жизни эпохи Возрождения. Появи- лось немало конкретных исследований по истории гуманизма и ренессанс- ного искусства Италии, в которых четко обозначен социологический аспект. Среди них выделяется всеохватывающим подходом к историко-культурной проблематике фундаментальный труд английского историка Питера Бёрка «Культура и общество в ренессансной Италии. 1420—1540 гг.», впервые опубликованный в 1972 г. и вышедший вторым изданием в 1986 г.8 Кни- га Бёрка вызвала большой интерес у специалистов разных профилей благо- даря богатству фактического материала, которым оперирует автор, используя методику количественного анализа, и, конечно, благодаря нетрадиционным подходам и обобщениям. К подробному разбору книги П. Бёрка мы еще вернемся. Из более позд- них публикаций с четко обозначенным социологическим ракурсом иссле- 18
дования следует отметить книгу Серджо Росси «От боттег к академи- ям. Социальная действительность и художественные теории во Флоренции XIV— XV вв.», вышедшую в 1980 г., а также ряд сборников статей, специ- ально посвященных вопросам социологии Ренессанса9. Среди последних — «Идеи, государственные учреждения, наука и искусство во Флоренции при Медичи» (1980), «Патронат в эпоху Возрождения» (1981), «Культура и об- щество в эпоху Возрождения. От Реформации до маньеризма» (1984)1(*. Если в работе Росси прослеживается процесс формирования нового типа худож- ника, изменения в его социальном положении и в организации художест- Ьенной мастерской, а также ставится задача показать, как эти новые явле- ния отразились в идеологии и художественном мышлении выдающихся мас- теров Возрождения — Альберти, Леонардо, Микеланджело, то в названных сборниках рассматривается иной круг вопросов: роль заказа, покровительст- ва, меценатства в развитии культуры Возрождения. В книге «Идеиу государственные учреждения, наука и искусство во Флоренции при Медичи» известные историки культуры Возрождения — Э. Гарэн, Ч. Вазоли, Кр. Бек и ряд других — дают многогранный анализ развития культуры во Флоренции во времена тирании Медичи, а затем и их герцогского правления. В их оценках доминирует идея позитивной ро- ли меценатства Медичи — от Козимо Старшего до Козимо II, — которые вложили немало духовных сил и материальных средств в приумножение престижа и славы Флоренции как центра ренессансной культуры. В мень- шей мере в данном сборнике затрагиваются вопросы связи гуманизма, ли- тературы, искусства с общественной жизнью Флоренции. Такой узконап- равленный, хотя и важный подход к разработке социологических проблем Воз- рождения — только в аспекте меценатства — характерен и для других указан- ных сборников. Книга «Патронат в эпоху Возрождения» (ее значительная часть посвящена Англии) ставит проблему зависимости творчества художни- ка, скульптора, архитектора от заказа, в том числе государственного (к при- меру, возведение фортификационных сооружений или роспись зала заседаний Большого совета во Дворце дожей в Венеции). Авторы ставят вопрос о степе- ни зависимости художественного творчества от вкусов мецената, обращают внимание на роль советников из числа гуманистически образованной элиты как посредников между заказчиком и исполнителем, творцом произведений искусства. Аналогичная проблематика отличает и сборник «Культура и обще- ство в эпоху Возрождения», но здесь она рассматривается не только на приме- ре изобразительного искусства, но охватывает и другие области культуры —- литературу, театр, музыку и т.д. В ряде статей анализируется роль церкви и реформационного движения в новых, более сложных условиях развития ренес- сансной культуры XVI в. Как можно заметить, проблема меценатства занимает одно из главных мест в зарубежной литературе 1980-х годов, посвященной социологическим аспектам культуры Возрождения. Она бесспорно важна, а ее решение при- обретает все более широкий и комплексный характер. Едва ли правомерно, однако, сводить лишь к этой проблеме, или почти только к ней, весь круг 2* 19
вопросов о взаимовлиянии культуры и общества в эпоху Возрождения. Ра- зумеется, рассмотренное направление не исчерпывает интереса к социоло- гии Возрождения в историографии той поры, но достаточно четко харак- теризует ее главную устремленность. Не обошли вниманием социологиче- скую проблематику и отечественные исследователи, что нашло отражение в двух сборниках: «Культура эпохи Возрождения и Реформация» (М., 1981) и «Культура Возрождения и общество» (М., 1986). Здесь привлекает внимание достаточно разнообразная проблематика — от социальной и политической тематики гуманистических сочинений и стремления их оценить в историче- ском контексте до форм взаимодействия культуры с государственными и церковными институтами. Почти не затронуты, впрочем, вопросы меценат- ства и социального статуса деятелей ренессансной культуры11. Последней проблеме была посвящена работа М.Т. Петрова «Итальянская интеллиген- ция в эпоху Ренессанса» (Л., 1982), в которой поднят ряд проблем — со- циальное происхождение, образование, источники доходов, характер службы и др., — позволяющих более пристально взглянуть на оценку ренессансной интеллигенции как самостоятельного социального слоя. Вопросы социоло- гии итальянского Возрождения, включая взаимоотношения деятелей куль- туры с церковной и светской властью, меценатство и т.п., остаются в поле зрения отечественных исследователей и в настоящее время, о чем свидетельствует сборник «Культура Возрождения и власть»., опубликованный в 1999 г. И все же наиболее разносторонним подходом к проблемам социологии культуры Возрождения по-прежнему выгодно отличается от других работ исследование П. Бёрка «Культура и общество в ренессансной Италии». Ав- тор подвергает критическому разбору всю предшествующую историографию темы и многие традиционные проблемы считает необходимым ставить по-но- вому, внося существенные коррективы в устоявшиеся представления о со- циологии итальянского Возрождения. Широкий охват социологической проб- лематики и новые подходы к ее решению неизбежно порождают все новые вопросы, а нередко и возражения. Материал, который анализирует Бёрк, частично с использованием ЭВМ, — это самые разные сведения о 600 художниках, скульпторах, архитекторах, писателях, гуманистах, музыкантах Италии XV — первой половины XVI в., рассмотренные в нескольких ракурсах: происхождение, социальный статус, образование, формы организации труда, общественный престиж профессии, образ жизни, мировоззрение, связь с различными общественными груп- пами, взаимоотношения с государством и церковью. Бёрка интересуют так- же проблемы меценатства и социальной функции искусства. Всю среду ху- дожественной и научной интеллигенции он объединяет понятием «твор- ческая элита»12. Однако оно не представляется вполне удачным, поскольку, с одной стороны, сужает рамки этой социальной среды, а с другой — дела- ет «творчество» достоянием лишь ренессансной интеллигенции как таковой. Говоря об образовании, его различных формах и методах (от началь- ных школ до университетов), Бёрк обращает внимание на расширение его 20
рамок в рассматриваемую эпоху, характерное для обоих слоев «творческой элиты» — художников и писателей. Он отмечает, в частности, хорошую ос- ведомленность живописцев, скульпторов, архитекторов в гуманитарных дис- циплинах, математике, естествознании, равно как и глубокий интерес гума- нистов к художественной культуре. Бёрк ставит в этой связи вопрос: столь ли типичен для Возрождения «универсальный человек», как это принято счи- тать? Анализ фактического материала приводит его к выводу (неожиданно новому и убедительному), что только 18 из 600 представителей «творческой элиты» владели тремя и более профессиями художественного и гуманитар- ного профиля13. Что касается форм организации труда деятелей ренессанс- ной культуры, то Бёрк подчеркивает их удивительное многообразие, не свой- ственное эпохе Средневековья. Так, у художников и скульпторов это — ма- стерская (боттега), компания с системой сотрудничества в творческом про- цессе, наконец, цех с его ограничительными функциями. Впрочем, в связи с последней формой организации труда Бёрк говорит о далеко не всеохва- тывающем ее характере. К примеру, архитекторы, связанные со строите- лями («каменщиками»), не входили в их цех. Писатели, гуманисты, ученые, музыканты также были свободны от цеховых уз, а переписчики книг, вла- дельцы книжных лавок и мастерских по изготовлению книг входили в цех. Отличия от средневековых традиций — а выявление таковых одна из глав- ных задач, которые ставит в своей работе Бёрк, — четко проявляются не только в формах организации труда, но также в стиле и методах работы ху- дожников, архитекторов, писателей, других представителей творческих про- фессий14. Рассматривая систему меценатства и патроната, широко распространен- ную во всех сферах ренессансной культуры, Бёрк задается вопросом: ка- кую же роль, позитивную или негативную, играла эта система в судьбах итальянского Возрождения? По результатам его исследований ответ на этот вопрос не может быть однозначным. Бёрк даже предваряет его двоякий ха- рактер в эпиграфе к соответствующему разделу книги, приводя высказы- вания Филарете и Микеланджело. Первый считает, что без поддержки пра- вителей многие таланты не смогли бы развиться, а Микеланджело сетует: «Мне тягостно покровительство»15. В то же время Бёрк убедительно по- казывает, как на протяжении полутора столетий (в XV — первой поло- вине XVI в.) заметно возрастало общественное признание труда художни- ков и ученых, престиж изобразительного искусства был поднят до уровня «свободных искусств». Так, выдающийся гуманист и писатель Бальдассаре Кастильоне в «Книге о придворном» подчеркивает необходимость включить в образовательный комплекс царедворца живопись и рисунок. Бёрк при- ходит к выводу, что социальный статус как художников, так и писателей был необычайно высок в эпоху Возрождения, хотя имущественное поло- жение отдельных групп «творческой элиты» отличалось немалыми разли- чиями16. В мировоззрении ренессансной интеллигенции Бёрк выделяет взгляды на космос, землю, общество, человека, а в ее социальных воззрениях он 21
справедливо, на мой взгляд, отмечает приоритет этико-политической мысли, а также чувство исторической перспективы и мечты о переустройстве об- щества. Особый интерес вызывает предложенный английским историком анализ терминологии, в которой раскрывалось этико-политическое мышле- ние творческой интеллигенции эпохи Возрождения. Наряду с терминами, от- ражающими особенности социально-политической структуры итальянского общества той эпохи (corpo politico, stato, governo, nobili, cittadini, plebe), Бёрк приводит и собственно этическую терминологию, где доминируют понятия «разум» (ragione) и многие с ним сопряженные: «благоразумие», «счет», «рас- четливость», «предусмотрительность» и др.17 Особенно важным мне представляется наблюдение исследователя о взаи- мопроникновении понятий и представлений различных мировоззренческих сфер и уровней, что, по его убеждению, является одной из особенностей менталитета среды творческих деятелей Возрождения. Так, понятие grazia, разработанное Альберти на материале искусства, Кастильоне прилагает к обы- денной жизни, придавая ему этический смысл, подчеркивающий нравст- венную гармонию личности, ее совершенство. Разумеется, взаимопроникно- вение понятий, новые оттенки их интерпретации — одна из ярких черт на- сыщенной интеллектуальной жизни эпохи, в которой задавали тон деятели ренессансной культуры. Едва ли правомерно, однако, связывать эти явле- ния лишь с этой социальной средой, тем более если принять предложенный Бёрком термин «творческая элита». В обществе той поры, особенно с ак- тивизацией книгопечатания, неизбежно складывалась единая интеллекту- альная среда при наличии самых разных групп людей творческого труда — от собственно ренессансных деятелей до лиц традиционных «умственных профессий», включая юристов и богословов. Одной из ярких особенностей социальной психологии эпохи Возрожде- ния Бёрк считает слияние типичных для этого времени идей самосознания и самоутверждения в общее представление о неповторимости, уникально- сти творческой личности18. Как тенденция это подмечено правильно, но при этом Бёрк склонен к излишне широким обобщениям, без учета разных идейных течений в общем русле ренессансного мировоззрения. Так ли еди- нодушны были деятели ренессансной культуры в своих взглядах на твор- ческий процесс и уникальные возможности в нем отдельной, пусть и очень талантливой личности? Можно найти немало примеров традиционных под- ходов к этой проблеме и у гуманистов, и у художников. Или возьмем дру- гое неоправданно широкое обобщение, которое делает Бёрк, характеризуя менталитет «творческой элиты», — рационализм. При знакомстве с купече- ской литературой, действительно, бросается в глаза характерная черта мента- литета торгово-предпринимательского слоя — рационализм в широком смыс- ле слова как уважение к разуму, любовь к счету, сметливость, благоразу- мие. Но так ли типичен рационализм для творческой интеллигенции, или для аристократии, или тем более для простолюдинов, чтобы эту черту можно было связать с мировоззрением общества в целом? 22
Полемически заостренно анализирует Бёрк один из кардинальных во- просов социологии Ренессанса — о социальной природе мировоззрения Воз- рождения. Он не принимает известный тезис о его буржуазном характе- ре и, по сути, оставляет открытым этот вопрос, поскольку не склонен видеть четкие грани между идеологией различных социальных слоев, как он под- черкивает, в силу скудости и фрагментарности источников. Сложным пред- ставляется исследователю и вопрос о роли государства в развитии культу- ры Возрождения: какой политический строй был более благоприятным для этого процесса — республиканский или монархический? Есть «за» и «против» обеих государственных систем, и Бёрк приводит немало убедительных при- меров этого19. Наибольший интерес представляет, на мой взгляд, раздел книги Бёрка, посвященный социальным структурам и адаптации к ним «творческой эли- ты». Здесь немало нового в решении традиционных проблем. Так, четко ха- рактеризуются правовой и общественный статус, образовательный уровень и образ жизни различных социальных слоев — клира, нобилитета, пополан- ства (купцов и ремесленников), крестьянства. Автор отмечает как важную черту, присущую всем этим слоям, внутреннюю стратификацию, а также говорит о существовании отдельных групп, например актеров или студентов, не принадлежавших ни к одному из указанных слоев. По уровню доходов — Бёрк определяет его путем сложных расчетов — он вполне убедительно выстраивает иерархию итальянского общества нача- ла XVI в. На вершине социальной лестницы — крупное венецианское купе- чество и верхушка клира, внизу — рабочий люд Венеции, Милана, Фло- ренции. Общий диапазон доходов в условных лирах — от 77 тысяч до 50 лир. Что касается представителей творческих профессий, то они, по под- счетам Бёрка, находятся на уровне, близком к крупным ремесленным мас- терам или немного выше. Впрочем, реконструировать реальную социальную иерархию Италии эпохи Возрождения, замечает Бёрк, очень сложно20. Он считает важным в этой связи изучение межгрупповых браков, а также ана- лиз типичных для Ренессанса торжественных процессий/ учитывающий мес- та, отводимые в них представителям различных социальных групп. Так, во Флоренции впереди процессии обычно шли рыцари, за ними — юристы, потом — купцы и нотарии. Показательно, что Бёрк, хотя и не отвергает по- нятие «класс» в строгом социально-экономическом смысле, не считает, од- нако, возможным выделить такие классы в итальянском обществе XV — пер- вой половины XVI в. и предпочитает говорить о пирамиде социальных страт, границы которых, по его мнению, весьма расплывчаты. Открытость, утверж- дает Бёрк, одна из характерных особенностей итальянского общества эпохи Возрождения, прежде всего флорентийского, но в XVI в. наметилась и тен- денция к социальной замкнутости, усиленная процессом анноблирования вер- хушки пополанства и бюрократизацией21. Невозможно остановиться на всех проблемах, поднятых в фундамен- тальном исследовании Бёрка, оно может стать солидной основой для даль- нейшей разработки социологической проблематики культуры Возрождения. 23
Уже проделанное автором побуждает и к расширению круга вопросов, имеющих отношение к общей проблеме взаимодействия культуры и обще- ства в эпоху Возрождения. Так, можно обратиться к анализу взаимного влияния политических идей гуманизма и общественной практики эпохи — здесь есть лишь начатый исследователями богатый пласт источников: публич- ные речи магистратов. Может быть поднят вопрос и об особенностях профессионализации труда творческой интеллигенции в эпоху Возрождения. Следовало бы вернуться и к дискуссии о социальных корнях ренессансной культуры, обратившись» к детальному изучению широкого круга источни- ков. Социология Возрождения продолжает привлекать внимание зарубежных и отечественных исследователей и ждет не менее обстоятельных трудов, чем книга Бёрка22. Примечания 1 Burckhardt J. Die Kultur der Renaissance in Italien. I860. Новый русск. пер.: Буркхардт Я. Куль- тура Возрождения в Италии. М., 1996; Martin A. von. Soziologie der Renaissance. Zur Physiogno- mik und Rhytmik burgerlicher Kultur. Stuttgart, 1932. 2 Baron H. The crisis of the early Italian Renaissance. Civic humanism and republican liberty in an age of classicism and tyranny. Princeton, 1955; Sasso G «Florentina libertas» e Rinascimento ita- liano nell'opera di Hans Baron // Rivista storica italiana. 1957. Anno 69. Fasc. 2. P. 250—276; Fer- guson W.K. The interpretation of italian humanism: the contribution of Hans Baron // Journal of the history of ideas. 1958. 19. N 1. P. 14—25; Baron H. Moot problems of Renaissance interpreta- tion: an answer to Wallace K. Ferguson // Journal of the history of ideas. 1958. 19. N 1. P. 26—34. 3 Seigel J.E. Rhetoric and philosophy in Renaissance humanism. The union of eloquence and wis- dom. Princeton, 1968. 4 Baron H. The social background of political liberty in the early italian Renaissance // Comparative studies in society and history. 1960. 11. N 4. P. 440—451; Idem. From Petrarch to Leonardo Bruni. Studies in humanistic and political literature. Chicago, 1968. 5 Marlines L. The social world of the florentine humanists (1390—1460). L., 1963; Hay D. The italian Renaissance in its historical background. Cambridge, 1961; Varese C. Storia e politica nella prosa del Quattrocento. Torino, 1961; Bee Cr. Les marchands ecrivains. Affaires et humanisme a Florence, 1375-1434. P., 1967. 6 Garin E. L'Umanesimo italiano. Filosofia e vita civile nel Rinascimento. Bari, 1958; Idem. Scienza e vita civile nel Rinascimento italiano. Bari, 1965; Гарэн Э. Проблемы итальянского Возрожде- ния. Избранные работы / Пер. с ит. М, 1986. 7 Brucker G.A. Renaissance Florence. N.Y., 1969; Rubinstein N. The government of Florence under the Medici (1434 to 1494). 2 ed. Oxford, 1968; Ventura A. Nobilta e popolo nella societa veneta del 400 e '500. Bari, 1964; Bouwsma W. Venice an defence of republican liberty. Los Angeles, 1968. 8 Burke P. The Italian Renaissance. Culture and society in Italy. 1420—1540. N.Y., 1972, 2 ed. 1986. 9 Rossi S. Dalle botteghe alle accademie. Realta sociale e teorie artistiche a Firenze dal XIV al XVI se- colo. Milano, 1980. 10 Idee, istituzioni, scienza ed arti nella Firenze dei Medici / A cura di С Vasoli. Firenze, 1980; Patro- nage in the Renaissance / Ed. G.F. Lytle and S. Orgel. Princeton, 1981; Cultura e societa nel Rinascimento tra Riforme e manierismi // A cura di V. Branca e С Ossola, Firenze, 1984. 11 В советской историографии социальный аспект был непременным атрибутом историко-куль- турных исследований, что диктовалось общими принципами марксистской методологии. Ха- рактерным для большинства работ, посвященных итальянскому Возрождению, был поиск классовых корней мировоззрения и творчества гуманистов, философов, писателей, художни- ков. Показательны в этом плане работы А.К. Дживелегова 1930-х годов, М.А. Гуковского 24
конца 1940-х — 1960-х годов, В.И. Рутенбурга (в частности, его «Титаны Возрождения». Л., 1976). Общая социологическая характеристика культуры Возрождения нередко выливалась в формулу «буржуазная культура» или «раннебуржуазная культура». В последние десятилетия отечественные исследователи избегали столь жестких и однозначных определений ренессанс- ной культуры и стремились не столько к выявлению ее классовых корней, сколько к более широкому пониманию ее связей с развитием общества. 12 Burke P. The Italian Renaissance. P. 43. »з Ibid. P. 62. 14 Ibid. P. 62-74. »5 Ibid. P. 88. 16 Ibid. P. 74-87. 17 Ibid. P. 188-200. is Ibid. P. 196. 19 Ibid. P. 209-217. 20 Ibid. P. 217-222. 2i Ibid. P. 221-222. 22 Nauert Ch.G. Humanism and the culture of Renaissance Europe. Cambridge, 1995. СОЦИАЛЬНАЯ ПСИХОЛОГИЯ ФЛОРЕНТИЙСКОГО КУПЕЧЕСТВА XV в. И ГУМАНИЗМ (дискуссионные аспекты проблемы) Интерес к социальной психологии итальянского купечества XIV—XV вв отчетливо обозначившийся в конце 1940—1960-х годов в работах А. Сапори, И. Ренуара, В. Бранки, Кр. Бека, Г. Брукера, значительно расширился и уг- лубился в последние десятилетия прошлого столетия1. Это и новые работы Кр. Бека, Г. Брукера, В. Бранки, и труды впервые обратившихся к этой проблематике Д. Кент, Ф. Кента, М. Беккера, Р. Трекслера, Д. Херлихи, К. Клапиш-Зубер, Л. Пандимильо и ряда других авторов2. Росту интереса к менталитету купеческой среды итальянских городов способствовали и но- вые публикации так называемой купеческой литературы3. Следует заметить, что старые, в основном XIX в., и более новые (последних десятилетий XX в.) публикации купеческой литературы разных жанров — от деловых книг и записок до автобиографий и домашних хроник — лишь небольшая часть документальных богатств такого рода, хранящихся в архивах Италии. Бесспорно, социальная психология итальянского купечества еще ждет фун- даментальных исследований, а первые шаги в разработке этой тематики, при всей их значительности, еще не дают достаточно убедительных реше- ний многих принципиальных вопросов. Не составляет исключения и инте- ресующая нас проблема особенностей духовного мира флорентийского ку- печества XV в., хотя ей посвящено немало работ. Среди них выделяется ос- новательностью исследование Кр. Бека «Купцы-писатели», опубликованное в 1967 г., где впервые использованы многие рукописные материалы и открыт целый пласт малоизвестной купеческой литературы, воссоздающей мента- литет «деловых людей» Флоренции XIV—XV вв. Работа Бека интересна и 25
тем, что ставит ряд спорных вопросов и в связи с оценками особенностей самой социальной психологии купеческой среды Флоренции, и примени- тельно к остродискуссионной проблеме о соотношении менталитета «де- ловых людей» с гуманистической идеологией. Эта проблема затрагивалась и в отечественной литературе в работах М.А. Гуковского, В.И. Рутенбур- га, СМ. Стама, Л.М. Баткина, Л.М. Брагиной и обстоятельно исследована И.А. Красновой4. Один из дискуссионных вопросов — можно ли говорить о корпоративиз- ме как типичной черте общественного сознания флорентийского купечест- ва XV в. или также и об индивидуализме и как эти два принципа соче- таются в идеологии «деловых людей»? М. Беккер в своем исследовании о Флоренции XIV — начала XV в. склонен в традициях выдвинутой Я. Бурк- хардтом концепции ренессансного мышления подчеркивать индивидуализм как характерную черту менталитета купечества, связывая ее со спецификой финансово-предпринимательской деятельности торговой верхушки города5. С Беккером полемизирует другой американский историк — Г. Брукер. В ра- ботах «Ренессансная Флоренция» (1969, 1975) и «Флорентийское общество в эпоху Раннего Возрождения» (1977) он предлагает более дифференциро- ванный подход к решению вопроса о соотношении черт корпоративизма и индивидуализма в социальной психологии флорентийского купечества6. В представлении Брукера, в XIV в. еще господствовало корпоративное со- знание в среде флорентийского патрициата — он употребляет именно термин «патрициат», включая в него купечество и нобилитет Флоренции. В самой жизни в ту пору, подчеркивает он, были прочными семейные, соседские, цеховые, партийные (речь идет о сохранении влияния партии гвельфов) свя- зи, наконец, еще сохранялась в этой среде приверженность идеалам ком- муны, характерная для этапа расцвета пополанской демократии Флоренции Треченто. Но уже в конце XIV в. Брукер видит ослабление этих связей, на смену которым в первые десятилетия XV в. приходят патронатные отно- шения, складывавшиеся прежде всего в крупных купеческих кланах с их обширной клиентелой. Традиционный корпоративизм начал уступать место новым формам общественного сознания, среди которых Брукер отмечает и индивидуалистические тенденции, но не акцентирует их. Об усилении патронатных отношений на рубеже веков говорят и другие исследователи, подчеркивающие при этом сохранение семейных связей7. Можно ли согласиться с Брукером, склонным проводить резкую грань меж- ду XIV и XV вв., когда речь идет о менталитете верхушки флорентийского общества, патрициата? И если вернуться к спору между ним и Беккером, то не следует ли более четко определить понятие «индивидуализм» приме- нительно к социальной психологии рассматриваемой эпохи? Другой вопрос, возникающий при осмыслении исследований, посвя- щенных менталитету господствующего класса Флоренции XIV—XV вв., — был ли этот класс, патрициат, по терминологии Брукера, монолитным соци- альным слоем, подобным, к примеру, венецианскому патрициату? И можно ли говорить о единой для всего этого класса идеологии и принципах ду- 26
ховной жизни? Брукер рисует картину ментальное™ этого слоя, тесно спа- янного единством идейных принципов, избегая полутонов. По Брукеру, пат- рициат — по сути слитый с аристократией высший слой пополанства — противостоит средним торгово-ремесленным слоям и низам Флоренции. Проблему дифференциации патрициата как в социальном плане, так и в сфере менталитета Брукер не ставит, считая более важным выявить особен- ности его социальной психологии в сравнении с менталитетом других слоев флорентийского общества. Такой подход, «унифицирующий» идеологию купечества, достаточно тра- диционен, если вспомнить работы И. Ренуара, Кр. Бека и ряда других ис- следователей. Бек, правда, хотя и обращал внимание прежде всего на об- щие черты идеологии и социальной психологии флорентийского купечест- ва, отмечал также и различия в социально-экономическом статусе «деловых людей» Флоренции второй половины XIV — первых десятилетий XV в., в уровне их образования и степени их политической активности, однако не всегда учитывал эти различия в своих общих оценках мировоззрения ку- печества8. Думается, что как строго «унифицирующий», так и слабо диффе- ренцированный подход к проблеме менталитета флорентийского купечества не могут быть убедительными сегодня, когда накоплен богатейший материал, который дает купеческая литература для характеристики оттенков социально- го статуса и менталитета «деловых людей» Флоренции XIV—XV вв. Во вся- ком случае даже те наблюдения, которые сделаны Беком и Брукером при изучении «Записок» Джованни Морелли, «Хроники» Буонаккорсо Питти, дру- гих произведений подобного жанра, вышедших из-под пера купцов разного социального положения и достатка, наглядно свидетельствуют о необходи- мости достаточно дифференцированного подхода к анализу их менталитета, что не снимает задачи выявления общих черт социальной психологии всего этого социального слоя9. И еще один вопрос, который хотелось бы поставить в данной связи: в какой мере идеология, обыденное сознание, образ жизни флорентийского купечества оказали воздействие на зарождение и формирование гуманизма и ренессансной культуры в целом? Бек усматривает здесь прямую зависи- мость — гуманисты лишь на более высоком интеллектуальном уровне осмыс- ляли идеи и принципы, складывавшиеся в купеческой среде: «Интеллектуа- лы возвышаются над повседневностью, которой привержены купцы. Мегса- tores довольствуются тем, что набрасывают в общих чертах praxis. Гума- нисты же развивают и продолжают открытия купцов»10, Брукер же считает именно патрициат главным субъектом культуры Возрождения, полагая, что на нее непосредственно воздействовали его стиль жизни, этические ценно- сти, образ мышления11. Такая позиция — а ее разделяют и другие исследо- ватели, в частности Л. Мартинес12, — не представляется, однако, достаточ- но убедительной. Обратимся к рассмотрению поставленных вопросов. Первый из них в самом общем плане можно сформулировать так: корпоративизм или инди- видуализм в большей мере характеризуют социальную психологию флорен- 27
тийского купечества в XV в.? По мнению Брукера, точка зрения Буркхард- та о том, что в эпоху Возрождения индивид освобождается от корпора- тивных связей, свойственных средневековому обществу, не подтверждается фактическим материалом13. Разумеется, у Брукера есть основания для та- кого суждения. Опираясь на современные исследования, он обращает вни- мание на то обстоятельство, что в XIV и отчасти в XV в. в патрициан- ской среде еще сохраняются прочные семейные связи. Речь идет о семей- ных кланах, включающих несколько индивидуальных семей, которые живут, как правило, в одном д©ме или поблизости друг от друга. По мнению Бру- кера, семейный клан играл большую роль в карьере и деловом преуспе- вании входящих в него членов. От благополучия и авторитета клана зави- сели судьбы отдельных его представителей. В XV в., полагает Брукер, кла- новые узы слабели, нередко купцы искали прежде всего признания личных заслуг и даже порывали с фамилией, добиваясь более высокого обще- ственного статуса. Исследователь приводит немало фактов такого рода14. Однако работы Д. Кент и Ф. Кента, ряда других авторов показывают доста- точную прочность кланов в среде флорентийского купечества еще и в XV в.15 Фамилия оставалась важной хозяйственной и политической ячейкой фло- рентийского общества, особенно в среде его высшего слоя. Это и семейные компании в торгово-промышленном предпринимательстве, это и система из- бирательных прав, когда в списки кандидатов на занятие мест в магистра- турах включалось ограниченное число представителей от патрицианских фа- милий, наконец, это и градостроительный принцип — строительство па- лаццо и расселение родственников в пределах одной или нескольких близ- лежащих улиц. Разрыв фамильных связей был сопряжен для индивида с большим риском, хотя факты такого рода и имели место. «Записки» Джованни Морелли, относящиеся к первым десятилетиям XV в., и «Книга записей» Джованни Ручеллаи, написанная несколько деся- тилетий спустя, проникнуты одинаковой заботой о хозяйственном благопо- лучии семьи, сохранении ее престижа, доброго имени, от чего во многом зависит, в представлении авторов записок, жизненный успех молодого по- коления16. Одно из ярких подтверждений живучести «семейной психоло- гии» — сочинение «О семье» гуманиста Леона Баггиста Альберти, где в хо- зяйственном и этическом плане интересы семьи ставятся выше интересов государства17. Если судить по купеческим запискам и некоторым сочинени- ям гуманистов, приверженность интересам семьи (ragion di famiglia) в XV в. остается еще заметной чертой социальной психологии флорентийского купе- чества. Впрочем, литература может отражать не только реалии, но и нос- тальгию по прошлому. Вполне возможно, что призывы к укреплению кла- новых связей, традиций семьи были ответом на реальный процесс их раз- рушения. Во всяком случае абсолютизировать клановую (и в этом смысле корпоративную) психологию нет, по-видимому, достаточных оснований. Что же касается черт индивидуализма, то они также заметны в менталитете ку- печества Флоренции, хотя еще и в конце XV в. не определяют его18. Мож- 28
Палаццо Строцци. 1489—1505 гг. Флоренция но предположить, хотя этот вопрос требует дополнительного исследования, что менее прочными фамильные узы были в пополанской среде среднего достатка и, разумеется, в городских низах. Для ремесленных мастеров и мелких торговцев капитал не играл столь важной роли для делового пред- принимательства, как для купцов, связанных с внешними рынками и участ- вовавших в финансовых операциях крупного масштаба. Семейные кланы в этой среде не были опорой хозяйственной деятельности — ремесленная мас- терская или боттега мелкого торговца содержались и обслуживались члена- ми малой, индивидуальной семьи — и не создавали необходимого условия для участия в политической жиз- ни города. Но в этой среде силь- нее были иные корпоративные традиции, в частности цеховые. Основой корпоративности об- щественной жизни флорентийско- го купечества была его связь с цеховой системой, вне рамок ко- торой невозможно было занима- ться предпринимательством (мо- нополия цеха), а также участ- вовать в деятельности различ- ных магистратур (представитель- ство от цеха). Цеховая среда бы- ла социально разнородной, но командные посты, особенно в семи старших цехах Флоренции, находились в руках купеческой верхушки19. Из протоколов це- ха Лана последних десятилетий XV в. известны многочисленные жалобы шерстяников — органи- заторов сукнодельческих мастер- ских — на притеснения со сто- роны торговцев сырьем и гото- вой продукцией20. Именно круп- ное купечество бдительно стояло на страже традиционной регла- ментации шерстоткацкого произ- водства. Попытки выйти за рам- ки регламентации или основать мастерскую вне цеха имели мес- то, но предпринимались не куп- цами, а шерстяниками (непосред- ственные организаторы производ- 29
ства в рассеянных мануфактурах сукнодельческого цеха) и другими ремес- ленными мастерами цеха Лана21. В XV в. цех был еще важной опорой пред- принимательской деятельности флорентийского купечества. Дух корпорати- визма еще не был изжит в этой среде, хотя, разумеется, состояния многих купцов были нажиты далеко не всегда в сфере производства, связанного с цехом. Сохранялась и роль цеха в политической жизни, хотя во второй по- ловине XV в. она претерпевала изменения в условиях тирании Медичи22. И не удивительно, что принадлежность к одному из семи старших цехов Флоренции вызывает чувство гор- Палаццо Антинори. XV-XVI вв. дости У кУпца сРедней РУКИ Джо" Флоренция ванни Морелли2-3. Традиционное сознание принадлежности к цеху как непременного условия хозяй- ственного процветания и соци- ального престижа было еще дос- таточно типичным для ментали- тета флорентийского купечества. Как важную черту корпора- тивизма исследователи отмечают и «дух коммуны», преданность интересам Флорентийской рес- публики, своеобразный локаль- ный патриотизм24. Если судить не только по купеческой лите- ратуре, но и по речам фло- рентийских магистратов, то, дей- ствительно, принцип общего бла- га, служения коммуне верой и правдой типичен для настроений пополанспва, включая и его ку- печескую верхушку2 отметить в то же уже в начале XV в. в идеоло- гии купечества обозначились две противоположные тенденции, осо- бенно четко выявившиеся в эпо- ху господства Медичи. С од- ной стороны — последовательная гражданственность, иллюзорная вера во всемогущество пополан- ской демократии и с этих по- зиций критика олигархического перерождения республики. Такие мотивы слышны и в речах ма- ^>25. Нельзя не время, что 30
гистратов, и в «Хронике» Питти, и в «Записках» Джино Каппони, относящих- ся к 1420 г., и в других документах эпохи, в частности в протоколах заседа- ний комиссий (пратик), обсуждавших важные государственные дела26. С другой стороны, по мере усиления тирании Медичи росла противо- положная тенденция — политическая пассивность, предпочтение личных и семейных интересов общему благу, интересам коммуны. Эта позиция заявле- на в «Книге записей» Джованни Ручеллаи. Хотя этот видный представитель купеческой верхушки Флоренции был ее искренним патриотом и противни- ком олигархии, разрушавшей былые прочные основы государственного и част- ного благосостояния, он не советует своим сыновьям стремиться к участию в государственных делах, а рекомендует, напротив, сосредоточиться на хозяйст- венной деятельности ради интересов семьи27. Следует отметить еще одну особенность социальной психологии состо- ятельных слоев флорентийского общества XV в. — гораздо более сильные патриотические чувства у «новых людей», сравнительно недавно переселив- шихся во Флоренцию из контадо (ближней округи) или других городов: именно с коммуной связывали они надежды на завоевание социального пре- стижа, поскольку, как правило, не могли опереться на старинную родослов- ную, и хозяйственное процветание. В этой среде были не очень прочными и фамильные связи, клановые традиции. Главную роль в карьере играли лич- ные качества28. Отмеченные тенденции в идеологии купечества имели и общую поч- ву — традиционный, восходящий к XIII в. коммунальный патриотизм, гор- дое чувство принадлежности к «прославленнейшему в мире» городу-государ- ству — Флорентийской республике29. Патриотизм, отличавший граждани- на каждого итальянского города-государства, оставался характерной чертой социальной психологии купечества еще и в XV в. Что же касается проблемы гармонии личного, фамильного интереса и общего блага, государственного интереса, то она не имела однозначного ре- шения в купеческой литературе Флоренции XV в. Если Питти был после- дователен в своей верности интересам коммуны (в частности, исправно платил налоги), то Морелли не столь категоричен в приверженности прин- ципу общего блага — он не считает зазорным утаивать истинные размеры своих доходов, дабы уменьшить размеры налога30. Позиция, достаточно ши- роко распространенная, — к сокрытию подлинных размеров состояния при налогообложении прибегали многие представители купечества. К этому вы- нуждала во второй половине XV в. и налоговая политика Медичи, особен- но Лоренцо Великолепного, приводившая к разорению многие состоятель- ные семьи31. Итак, можно утверждать, что в XV в. в социальной психологии купече- ства Флоренции еще сохраняются черты корпоративизма, которые и опре- деляют особенности менталитета этой среды. В то же время зарождаются и черты индивидуализма, отражающие процесс становления личности, вы- членения ее из кланово-семейных и цеховых уз. Впрочем, последний во- прос заслуживает специального изучения с учетом социальных и имущест- 31
венных градаций в верхнем слое пополанства и особенно купечества32. На- растание индивидуалистических настроений, ослабление корпоративных свя- зей в самой жизни, способствовавшее росту этих настроений, становится заметным во Флоренции не в начале XV в., как полагает Брукер, а лишь в конце этого столетия33. В то же время нельзя не согласиться с Бруке- ром, когда он обращает внимание на появление новых форм корпоративиз- ма — на широко распространившуюся в XV в. систему патронатных от- ношений, когда вокруг богатейших семейств Флоренции складывалась кли- ентела, пестрая по социальному Палаццо Даванцати. XIV в. Флоренция составу и полностью зависевшая от них в экономическом и поли- тическом плане34. Патронатные отношения способствовали выра- ботке группового интереса и груп- пового сознания, которое прихо- дило на смену корпоративизму. Интересы патрона и клиентелы были тесно переплетены: клиен- тела помогала клану утверждать- ся в политической жизни Фло- ренции (этот процесс убедитель- но раскрыт Д. Кент на примере восхождения к власти дома Ме- дичи), а сама она получала от патрона (фамилии) средства к существованию, экономическому предпринимательству, обретению прочного социального статуса35. Не следует ли в этой связи го- ворить применительно к XV в. не столько о корпоративизме, сколько о групповом сознании как наиболее характерной черте социальной психологии флорен- тийского купечества? В любом случае едва ли правомерно наста- ивать на утверждении индивидуа- лизма в менталитете этой среды. Если вернуться к вопросу о монолитности купеческой среды и целостности ее идейных по- зиций, то и здесь трудно согла- ситься с позицией Брукера, ко- торый характеризует патрициат 32
как достаточно однородную социальную прослойку, не разъедаемую проти- воречиями между старыми и новыми семейными кланами36. Правильнее было бы, на мой взгляд, подчеркнуть открытость флорентийского патрициата (в отличие, к примеру, от венецианского), лишенного поэтому устойчивого социально-политического единства. Наличие в патрицианской среде Флорен- ции выходцев из старых аристократических родов и пополанских семей раз- ного уровня не могло не сказаться на духовном облике и менталитете ку- печества, составлявшего основной костяк патрициата. Морелли, Питти, Ру- челлаи — перечень имен можно продолжить — представляют не только разные прослойки «деловых людей» Флоренции, но олицетворяют и разные полити- ческие тенденции, складывавшиеся во Флорентийской республике в период ее олигархического, а затем и тиранического перерождения. В то же время была и общая основа купеческого менталитета — этика честного накопи- тельства, патриотизм, негативное отношение к попыткам городских низов обрести право участия в государственной жизни37. И все же со временем, особенно в эпоху тирании Медичи, неоднородность идеологии купечества становилась все более очевидной. В политическом плане оно все более рез- ко раскалывалось на сторонников и противников Медичи, но такое разъ- единение к концу XV в. стало характерным для всего флорентийского об- щества, оно было следствием самой тирании38. Разумеется, трудно увидеть четкие прослойки в купеческой среде Фло- ренции XV в. и тем более констатировать идеологическое оформление их интересов. Но нельзя не учитывать разнородность купечества при анализе его духовного мира. Нет необходимости ставить под сомнение такие об- щие черты социальной психологии этой среды, как рационализм, интерес к практическому знанию, этика честного накопительства, достаточно прагма- тичное отношение к религии и ряд других. Однако эта общность мента- литета не исключала многочисленных его оттенков, а подчас и полярных взглядов по проблемам общественной и политической жизни города-госу- дарства. И, наконец, вопрос, который представляет особый интерес, — о взаимо- связи социальной психологии и политической идеологии купечества с гу- манизмом. Не кажутся убедительными попытки увидеть прямую связь гу- манистической мысли с менталитетом купечества. Социально-политические и этические идеи гуманистов имели более широкую, «общечеловеческую» ори- ентацию и далеко не во всем совпадали с настроениями и жизненными установками купечества и патрициата. Подробнее об этом пойдет речь в других главах книги, а собственно этической проблематике гуманизма посвя- щено немало моих публикаций, включая монографии39. Не было совпаде- ния представлений гуманистов и очень близкой им в реальной жизни со- циальной среды по кардинальным проблемам этики: в трактовке богатст- ва и накопительства, в понимании чести и достоинства, в определении нрав- ственного идеала и ряде других вопросов. Следует заметить в этой связи, что отказ от стремления ограничить социальный ракурс ренессансного ми- 3 - 6539 33
ровоззрения лишь менталитетом купечества и патрициата способствовал бы более плодотворному осмыслению как проблем социальной психологии этой среды, так и социологии ренессансной культуры40. Будущие конкретные ис- следования, основанные на самом широком круге документального матери- ала, возможно, внесут большую ясность в решение дискуссионных проблем современной науки. Так, кажется особенно важным продолжить исследова- ние понятий «общее благо», «благо коммуны» как в купеческой литерату- ре, так и в сочинениях гуманистов — всегда ли можно видеть в обоих слу- чаях тождественное понимание этих терминов? Перечень таких вопросов лег- ко продолжить. Примечания 1 Renouard У. Les hommes d'affaires italiens du Moyen Age. P., 1949; Idem. Les hommes d'affaires ita- liens et l'avenement de la Renaissance. P., 1949; Sapori A. Le marchand italien du Moyen Age. P., 1952; Morelli G. Ricordi / A cura di V. Branca. Firenze, 1956; Bee Cr. Les marchands ecrivains. Affaires et humanisme a Florence. 1375—1434. P., 1967; Becker MB. Florence in transition. Vol. 1—2. Baltimore, 1968; Brucker G Renaissance Florence. N.Y., 1969. 2 Brucker G. The civic world of early Renaissance Florence. Princeton, 1977; Idem. Firenze nel Ri- nascimento. Firenze, 1980; Bee Cr. Cultura e societa a Firenze nell'eta della Rinascenza. Roma, 1981; Idem. Les livres des florentins, Firenze, 1984; Idem. I mercanti scrittori // Letteratura italiana. T. II / A cura di A. Astor Rosa. Torino, 1983; Branca V. Introduzione // Mercanti scrittori. Ricordi nella Firenze tra Medioevo e Rinascimento / A cura di V. Branca. Milano, 1986; Kent D. The rise of the Medici faction in Florence. 1426—1434. Oxford, 1978; Kent F. Household and lineage in Renaissance Florence: the family life of Capponi, Ginori, and Rucellai. Princeton; N.Y., 1971; Her- lihy D., Klapisch-Zuber C. Les toscans et leurs families. P., 1978. 3 II libro di ricordanze dei Corsini (1362—1457) / A cura di A. Petrucci. Roma, 1965; Neri di Bicci. Le Ricordanze // Ed. B. Santi. Pisa, 1976; La «memoria» dei mercatores. Bologna, 1980; Compag- ni D. Cronica / A cura di A. Tenenti. Torino, 1978; Mercanti scrittori / A cura di V. Branca. 4 Гуковский M.A. «Хроника» Бонаккорсо Питти // Бонаккорсо Пити. Хроника. Л., 1972. С. 185—200; Рутенбург В.И. Автобиография Питти и итальянская литература // Бонаккорсо Питти. Хроника. С. 201—217; Боткин Л.М. Этюд о Джованни Морелли (к вопросу о соци- альных корнях итальянского Возрождения) // Вопросы истории, 1962. № 12. С. 96—105; Он же. Итальянское Возрождение в поисках индивидуальности. М., 1968; Брагина Л.М. Черты со- циальной психологии пополанских слоев итальянского города XIV—XV вв. // Брагина Л.М. Итальянский гуманизм. Этические учения XIV—XV веков. М., 1977; Она же. О некоторых спорных вопросах социальной психологии флорентийского купечества XV в. // Культура и общество Италии накануне нового времени. М., 1993. С. 51—63; Краснова И.А. Деловые люди Флоренции XIV—XV веков. Ч. 1—2. М.; Ставрополь, 1995. 5 Becker M.B. Florence in transition. 6 Brucker G. Renaissance Florence. N.Y., 1975. 7 Kent F. Household and lineage in Renaissance Florence. 8 Bee Cr. Les marchands ecrivains. 9 Branca V. Introduzione // Mercanti scrittori. P. IX-XXXIII. '0 Bee Cr. Les marchands... P. 298. 11 Brucker G. The civic world of early Renaissance Florence. P. 90. 12 Marlines L. The social world of the florentine humanists (1390—1460). Princeton, 1963. '3 Brucker G The civic world... P. 100. «4 Ibidem. 15 Heers J. Family clans in the Middle Ages. N.Y.; Oxford, 1977; Rubinstein N. The government of Florence under the Medici. Oxford, 1968; Guidi G II governo della citta-repubblica di Firenze del primo Quattrocento. Firenze, 1981. 34
16 Morel/i G. Ricordi / A cura di V. Branca...; Giovanni Rucellai ed il suo Zibaldone. L., 1960. 17 Alberti L.B. I libri della famiglia / A cura di R. Romano e A. Tenenti. Torino, 1969. '8 Branca V. Introduzione // Mercanti scrittori... P. XXVI—LXXII. 19 О роли цеховой системы в жизни Флоренции см.: Рутенбург В.И. Народные движения в го- родах Италии XIV — начала XV в. М.; Л., 1958; Hoshino И. L'arte della Lana in Firenze nel Bas- so Medioevo. Firenze, 1981. 20 Брагина Л.М. Флорентийское сукноделие в XV в. // Проблемы генезиса капитализма. М., 1970. С. 83-127; Hoshino N. L'arte della Lana... 21 Doren A. Italienische Wirtschaftsgeschichte. Vol. I. Iena, 1934. 22 Tenenti A. Florence a l'epoque des Medicis: de la cite a l'etat. P., 1968. 23 Morel/i G. Ricordi... 24 Branca V. Introduzione // Mercanti scrittori... P. XL—XLII; Брагина Л.М. Итальянский гуманизм... С. 431. 25 Брагина Л.М. Социально-этические взгляды итальянских гуманистов (вторая половина XV ве- ка). М., 1983. С. 59-92. 26 Питти Б. Хроника. С. 97; Pampaloni G Fermenti di riforme democratiche nella Firenze medicea del Quattrocento // Archivio storico italiano. Anno 99. 1961. Disp. 1. P. 11—62; Idem. Fermenti di riforme democratiche nelle consulte della Repubblica Fiorentina // Archivio storico italiano. Anno 99. 1961. Disp. 2. P. 241-281. 27 Брагина Л.М. Итальянский гуманизм...С. 57—58. 28 Becker M.B. An essay on the «nuovi cives» and florentine politics. 1343—1382 // Medieval studies. 24. 1962. P. 37-81; Idem. The republican city-state in Florence (1280-1434) // Speculum. 35. 1960. P. 39-50. 29 Martines L. Power and imagination city-states in Renaissance Italy. N.Y., 1979. 30 Morelli G Ricordi... P. 253; 256-257, 265; Питти Б. Хроника. С. 97. 31 Molho A. Politics and ruling class in early Renaissance Florence // Nuova rivista storica. 52. 1968. Fasc. Ill—IV. P. 402—410; Kent D. The Florentine reggimento in the fifteenth century // Renaissance quarterly. 28. 1975. P. 575—638; Rubinstein N The government... 32 Mercanti scrittori; Martines L. Power and imagination... 33 Brucker G. Renaissance Florence...; Idem. The civic world...Брукер отмечает появление в XV в. но- вых форм выражения религиозных чувств, связанных с активизацией, особенно во второй по- ловине столетия, разного рода религиозных братств. См. также: Брагина Л.М. Деятельность гу- манистов в религиозных братствах Флоренции XV в. // Культура Возрождения и религиоз- ная жизнь эпохи. М., 1997. С. 50—59; Weissman R.F.E. Ritual brotherhood in Renaissance Florence. N.Y., 1982. 34 Brucker G The civic world... 35 Kent D. The rise of the Medici faction... P. 54-62. 36 Bertefli S. II potere oligarchico nello stato-citta medievale. Firenze, 1978. 37 Bee Cr. Les marchands...; Краснова И.А. Деловые люди Флоренции... Ч. 1; Брагина Л.М. Итальян- ский гуманизм...С. 59. 38 Rubinstein N. Florentine constituzionalism and Medici ascendancy in the fifteenth century // Floren- tine studies. L., 1968. P. 442—462; Kent D. Dinamica del potere e patronato nella Firenze di Co- simo de'Medici // I ceti dirigenti nella Toscana del Quattrocento. Firenze, 1987. P. 49—62. 39 Яркий пример — позиция известного гуманиста и политического деятеля Флоренции второй половины XV в. Аламанно Ринуччини. В «Диалоге о свободе» он выступает с резкой крити- кой тирании Медичи и утверждает нравственный идеал созерцательной жизни, резко контра- стирующий с характерным для менталитета купечества идеалом активной жизни. См.: Браги- на Л.М. Социально-этические взгляды. С. 92—116. 40 Брагина Л.М. Итальянский гуманизм...; Она же. Социально-этические взгляды...; Bertelli S. Ceti dirigenti с dinamica del potere nel dibattito contemporaneo // I ceti dirigenti...P. 1—47; Becker M.B. The republican city-state in Florence, an inquiry into its origin and survival (1280—1343) // Spe- culum, XXXV, 1960, January. P. 39—50; Brucker G Humanism, politics and social order in early 3* 35
Renaissance Florence // Florence and Venice: comparisons and relations. Vol. 1. Firenze, 1979; Te- nenti A. II mercante e il banchiere // L'Uomo del Rinascimento / A cura di E. Garin. Ban, 1988. P. 203-236. «КУЛЬТУРА ВОЗРОЖДЕНИЯ В ИТАЛИИ» ЯКОБА БУРКХАРДТА. ТРАДИЦИЯ ВОСПРИЯТИЯ Созданный почти*полтора столетия назад труд Якоба Буркхардта (Burck- hardt Jacob. Die Kultur der Renaissance in Italien. 1860) долгие годы оказы- вал влияние на научное осмысление Ренессанса независимо от того, как воспринималась концепция швейцарского историка ее сторонниками и критиками. Ставшее классическим сочинение Буркхардта не превратилось со временем в некую академическую ценность, оно все еще оказывает живое воздействие на новые поколения читателей. Его продолжают переводить и пе- реиздавать на многих языках, цитируют, соизмеряют с его идеями положе- ния новейших исследований культуры Возрождения. Закономерен вопрос: в чем же сила удивительной притягательности книги Буркхардта? Ответ за- ключен прежде всего в ее различных достоинствах, а вернее — в их сово- купности: эта книга отличается яркой, неординарной концепцией и богат- ством использованного автором исторического материала, она обладает ком- позиционным совершенством и необычайно выразительна по литературному стилю. Ей присуща, наконец, общая эмоциональная окраска, которая отра- жает глубокую увлеченность, можно даже сказать — сродненность автора с предметом исследования. В этом труде в полной мере раскрылся творческий талант Буркхардта как историка культуры, создавшего эстетически безупреч- ное произведение. Работе Буркхардта тематически предшествовали труды его выдающихся современников — Жюля Мишле и Георга Фойгта. Их усилиями в историо- графии XIX в. прокладывалась линия решительного противостояния Возрож- дения Средневековью. Французский историк говорил о перевороте в миро- воззрении эпохи Возрождения, смысл которого он видел в разрушении ду- ховных оков, наложенных католической церковью. Ренессансный гуманизм выдвинул новое, принципиально отличное от средневекового понимание проблемы «человек и мир». Историческую роль Возрождения Мишле заклю- чил в емкую, ставшую крылатой формулу — «открытие мира» и «открытие человека», задавшую светскую тональность исследованиям ренессансной куль- туры во второй половине XIX в.1 В труде немецкого историка Г. Фойгта «Возрождение классической древ- ности или первый век гуманизма» (1859 г.) последовательно обосновывалось значение античного наследия в развитии гуманизма как важной составляю- щей всей ренессансной культуры. В гуманизме Фойгт находил прежде все- го проявление светскости и индивидуализма2. Подходы Мишле и Фойгта к трактовке Возрождения, высвечивающей новизну этой культурной эпохи, ее 36
отличие от традиций Средневековья, оказались близки концепции Бурк- хардта, которую он четко выразил в своем труде «Культура Возрождения в Италии». Типические черты ренессансной культуры, как и породившей ее пере- ходной исторической эпохи, швейцарский историк связывал с развитием ин- дивидуализма в мировоззрении и реальной общественной жизни (сильные личности правителей, кондотьеров и т.д.), с активным утверждением свет- ского начала в мышлений и поведении людей, с воскрешением и глубоким освоением античной культуры. Буркхардт рассматривал ренессансную куль- туру Италии как целостное явление, имеющее свою специфику, черты от- личия и от Средних веков, и от последующего Нового времени. Историче- ская функция культуры Возрождения, по Буркхардту, в том, что она осу- ществила поворот от «корпоративности» Средневековья к «раскованной инди- видуальности» Нового времени. В основе выдвинутой Буркхардтом концепции итальянского Возрожде- ния лежит тезис о его своеобразии, неповторимости, типологической отгра- ниченное™ от культурного развития предшествующей и последующей эпох. Это проявилось, по его мнению, не только в синтезе «народного духа» с классическим наследием, мощным проявлением которого стал индивидуа- лизм, не только в светской ориентации ренессансной культуры, но и в об- щей эстетической окраске жизни эпохи, заметной во всем — от государст- венной системы до праздников. Показателен первый раздел книги Буркхардта, посвященный анализу го- сударства как произведения искусства. Художественное начало автор видит в деяниях правителей небольших итальянских государств, обретавших власть не в силу правовых традиций наследования или избрания, а благодаря по- литическому и военному таланту, смелости, нравственной раскованности. Свободная сильная личность добивается успеха в опоре на самое себя и формирует политический строй на подвластной территории, руководствуясь неким собственным идеалом, в какой-то мере уподобляясь в этом худож- нику. Яркая индивидуальность итальянского тирана XIV—XV вв., волевого, ре- шительного, жесткого, представлялась Буркхардту одним из символов новой эпохи, отмеченной раскрепощением личности. Но этот процесс противоре- чив: в небольших деспотических государствах не исчезает, а наоборот, усу- губляется насилие над личностью подданных, да и сама придворная среда не способствует раскрытию индивидуальности. Virtu — соединение силы, та- ланта, доблести — в большей мере отличает лишь пробившихся к власти тиранов. И хотя они проявляют немало художественного вкуса в оформ- лении своего правления, в его атрибутике, подлинная жизнь деспотических государств далека от эстетизированной гармонии, подчеркивает Буркхардт. И если республиканская Флоренция уже в XIV в. всемерно способствовала «развитию индивидуальности», то «тираны не выносили никакой другой индивидуальности, кроме своей собственной и своих прислужников»3. 37
Становление ренессансного индивидуализма — центральный тезис выдви- нутой Буркхардтом концепции Возрождения. Именно в раскрепощении и расцвете личности он видит главное проявление того нового, что привнес- ла Италия в развитие европейской цивилизации. Несмотря на все препо- ны, этот процесс набирал силу, выводя Италию в лидеры передовых стран. «В средние века обе стороны сознания — обращенного человеком к миру и к своей внутренней жизни — пребывали как бы под неким покровом, в гре- зе и полудремоте... человек познавал себя только как часть расы, народа, партии, корпорации, семьи или какой-либо другой формы общности. В Ита- лии этот покров впервые развеивается, человек становится духовным ин- дивидом и познает себя таковым» (uomo unico, uomo singolare)4. Буркхардт не раз возвращается к этой мысли на страницах своей книги: «Итальянский дух, свободный от бесчисленных ограничений, препятствовавших продвиже- нию вперед в других странах, высокоразвитый индивидуально и вышколен- ный наследием Античности, обратился к открытию окружающего мира, отва- жившись на то, чтобы приступить к его изображению в слове и форме»5. Буркхардт не только принимает упоминавшийся выше тезис Мишле, но и стремится наполнить его конкретным содержанием: в литературе «откры- тие мира» и «открытие человека» наиболее выпукло выразил жанр биогра- фии. И здесь лидерство итальянцев несомненно, ибо у них «разыскание харак- теристических черт выдающихся людей становится господствующим стрем- лением, чем они отличаются от других западных народов»6. Высоко оценивая заслуги Италии в формировании ренессансной культуры, швейцарский исто- рик порой приходит к не вполне оправданной их абсолютизации. Таково, к примеру, следующее его утверждение: «Когда стремление к высшему раз- витию личности встречалось в действительно могучей и разносторонней на- туре, способной постигнуть все элементы тогдашнего образования, то явился "всесторонний человек", uomo universale, который встречается только в Ита- лии»7. Итальянское Возрождение явило миру немало ярких, разносторонне одаренных талантов, но неверно усматривать в этом лишь прерогативу Ита- лии (если, конечно, Буркхардт имел здесь в виду всю ренессансную эпоху, а не XV в., для которого его наблюдение сохраняет свою силу). Эта эпоха, резко расширившая горизонты человеческого познания и творчества, поро- дила uomo universale в европейском масштабе. Что же касается Италии, ее особого вклада в процесс становления свободной личности, то он объясним отчасти спецификой ее социально-политического развития в Средние века: здесь не сложилась юридически оформленная сословная структура общества, границы между разными его слоями не были жесткими, престиж знатного происхождения не был столь высоким, как в других странах Европы. Это относится прежде всего к городской среде, где были прочными позиции торгово-ремесленной верхушки и ценилась не столько феодальная родови- тость, сколько личные деловые качества, приводившие к успеху на хозяй- ственном и политическом поприщах. В этой особенности средневекового итальянского общества, унаследованной и развитой в эпоху Возрождения, Буркхардт усматривает и некое эстетическое начало, характерное, по его 38
убеждению, для самых разных сторон культуры и жизни Италии. Чем мень- ше разница по рождению доставляла определенные привилегии, тем более человек старался соблюдать свои интересы, тем более жизнь в обще- стве должна была стесняться собственной силой и облагораживаться. Появ- ление единичности и высшая форма общежительности «делаются свободно, сознательно творимым произведением искусства»8. По мысли Буркхардта, эстетизм имманентен итальянскому «народному духу», хотя он особенно четко обозначается и обретает иные, чем прежде, формы воплощения, когда складываются благоприятные обстоятельства, — такова эпоха Возрождения. Историк весьма обстоятельно прослеживает на разнообразном фактическом материале характер художественной выразитель- ности, специфику эстетического вкуса в искусстве и литературе, в различных проявлениях жизни общества и государственных структурах, в культуре по- вседневности и праздничных действах. Последние его особенно привлекают как концентрированное выражение характерного для времени использова- ния взаимосвязи, комплекса искусств — от живописи декораций, преобра- жающих привычный облик улиц и площадей, до пения, пантомимы, массо- вых танцев. И в самом обращении к ансамблям искусств, и в масштабах, в которых это делается, Буркхардт усматривает важный показатель образо- ванности и культуры общества. В празднике Буркхардт видел некий переход от повседневной жизни к жизни-искусству, когда нравственно-религиозные и поэтические идеалы на- рода принимают осязательные формы. Расцвет праздничных церемоний в Италии XV в. (лидировала Флоренция) он непосредственно связывает с ре- нессансной культурой, с укреплением ее социального престижа. Карнаваль- ные шествия и триумфы, состязания, традиционные мистерии церковного содержания и процессии масок в сочетании с мифологическими пантоми- мами, сопровождавшиеся пением и балетом, наконец, пышные въезды три- умфаторов — правителей и полководцев — все это знаменовало, по мысли Буркхардта, утверждение в празднике светского начала, происходившее под влиянием Античности и объединившее самые разные искусства. В празднике ренессансной эпохи доминировали аллегория и шутка, радостная, жизнеут- верждающая атмосфера. Эстетическое чувство итальянцев Буркхардт возводит к античным кор- ням, прежде всего к римской древности. Именно связь с первоистоками, по- лагает он, дала столь блестящий результат, каким стало Возрождение в Италии. Языческая мифология в литературе и искусстве, идея римского ве- личия и претензии на его наследие в политической мысли, страстное увле- чение сочинениями древних авторов, собирательство и переписка античных рукописей, коллекционирование антиков и подражание римским предкам в образе жизни — все эти характерные примеры итальянского Возрождения ярко высвечены в работе Буркхардта. Новый взгляд итальянцев на свое прошлое, их активное творческое вос- приятие античной, римской и греческой, культуры, способствовали секуля- ризации представлений о мире и человеке. Результатом стало укрепление 39
светских тенденций в мировоззрении и реальной жизни эпохи. Влиянию ренессансной культуры оказалась подвержена и католическая церковь. Ре- шительный поворот к светскости не означал, однако, как показывает Бурк- хардт, выхода ренессансной культуры за пределы христианского мировоззре- ния. Тем не менее светскость, индивидуализм и возрождение античности — эти важнейшие характеристики Ренессанса — позволяют ясно наметить грань между новой культурной эпохой и Средневековьем. Для Буркхардта эта грань несомненна, она представлялась ему даже столь четкой, что не позволила уви- деть ряд линий преемдтвенности Возрождения с некоторыми традициями средневековой культуры. Впрочем, Буркхардт и не ставил перед собой эту за- дачу — ее как проблему выдвинули его критики на новом этапе изучения Ре- нессанса. Главная цель труда Буркхардта иная — раскрыть новаторский ха- рактер итальянского Возрождения, оценить его роль в судьбах европейской цивилизации. В своем труде он рисует широкое, богатое оттенками полотно итальян- ского Возрождения. Культура и ее исторический контекст воссозданы здесь в их взаимосвязи и целостности. В методологии Буркхардта органически со- четаются цивилизационный ракурс рассмотрения эпохи Возрождения в Ита- лии и типологический анализ ренессансной культуры. Взятая во всем много- образии исторических реалий, эта культура оказывается в труде Буркхардта предметом осмысления в ее самобытности, в ее отличии прежде всего от культуры Средних веков. Типологическому подходу оказалась принесенной в жертву динамика итальянского Возрождения, этапы его развития. Культура Возрождения в Италии предстает у Буркхардта как картина трехвековой эпохи, которая раскрывается не столько в исторической эволю- ции, сколько морфологически, в типических чертах. Не случайно в книге Буркхардта нет систематического изложения истории итальянского гуманиз- ма. Он и не ставил перед собой такую задачу, хотя впоследствии критики нередко укоряли его за это. Все, что касается гуманизма, Буркхардт набра- сывает широкими мазками, выявляя главное — его идейную направленность. Одной из основных задач гуманизма стало, по его мнению, познание внут- реннего мира человека и его творческих возможностей. Именно с гуманиз- мом связывал Буркхардт разностороннее знакомство с индивидуальностью во всех ее проявлениях. Акцент в книге ставится, таким образом, не на спе- цифике гуманизма как части культуры Ренессанса, а на специфике этой культуры в целом. Труд Буркхардта стал не только блестяще осуществлен- ным «открытием» Ренессанса: сама насыщенность книги важнейшей для изу- чения этой эпохи проблематикой на многие десятилетия оказала сильнейшее воздействие на различные направления исследовательской мысли. В изучении Ренессанса сложилась прочная традиция восприятия работы Буркхардта «Культура Возрождения в Италии» как классической9. Попытки перечеркнуть значение труда швейцарского историка, предпринимавшиеся и в девятнадцатом, и в двадцатом столетиях, оказались неубедительными. Хотя освещение различных аспектов и целостной картины ренессансной культуры стало в наши дни одной из широко разветвленных отраслей исторической 40
науки, привлекающей специалистов самых разных профилей —- историков, философов, искусствоведов, литературоведов и т.д., труд Буркхардта, ос- тавшийся памятником исключительно важного значения в историофафии XIX в., не утратил своей способности стимулировать исследовательскую мысль и сегодня: он сохраняет роль живой в своей основе, побуждающей к раз- мышлениям книги. Еще в, последние десятилетия XIX в. в историофафии Возрождения на- метились две тенденции — последовательное развитие концепции Буркхард- та, углубленная разработка его положений и, напротив, стремление опро- вергнуть главные тезисы швейцарского историка. К первым принадлежал, в частности, Людвиг Гейгер, который был не только автором собственных ис- следований по истории культуры Возрождения в Европе, особенно в Гер- мании, но и тем ученым, которому Буркхардт доверил расширить, допол- нив новыми материалами, свой фуд, не зафагивая его концепции. В числе наиболее решительных оппонентов Буркхардта в конце прошлого — начале нынешнего столетия были Г. Тоде и К. Бурдах. Немецкий историк Г. Тоде в работе «Франциск Ассизский и начало ре- нессансного искусства» (1885), отвергая тезис о светском характере культуры Возрождения, сводил на нет значение языческих элементов в ее формиро- вании, а корни индивидуализма искал в мистицизме и субъективизме сред- невековой религиозной мысли. Другой немецкий историк — К. Бурдах в своем труде «Реформация, Возрождение, Гуманизм» (1918) поставил целью опровергнуть «еще бытующую идею, что Возрождение носило отпечаток ра- ционалистической светскости»10. Новое понимание искусства, литературы, науки, равно как и новая концепция человека, были предопределены, по его мнению, «пышным цветением» христианской религии в XIII в. Отсюда его поиски в XIII—XIV вв. «Возрождения религиозного» и оценка возрастающего светского начала в XV в. как кризиса новой культуры. В современной историофафии линию «медиевизации» культуры Возрож- дения отчасти продолжает американский исследователь Ч. Тринкаус, настаи- вающий на континуитете гуманизма с христианским мировоззрением Сред- невековья. Этим, по сути, снимается острота проблемы отношения Возрож- дения к Средним векам и к Античности, так как у Тринкауса получается единая линия поздней Античности (христианской) от отцов церкви сквозь все Средние века к ренессансной эпохе. Не отрицая индивидуализма как харак- терной черты Возрождения, Тринкаус иначе, чем Буркхардт, трактует содер- жание этого понятия — в духе идущей от пафистики идеи индивидуального спасения11. При таком подходе светские аспекты ренессансной культуры ни- велируется, отодвигается на второй план то новое, что появилось в ней, разрушая традиции. Не останавливаясь на различных вариантах критики концепции Возрож- дения, выдвинутой Буркхардтом, отметим лишь, что круг его сторонников и последователей оказался весьма широким. Философы Б. Кроче, Э. Кассирер (можно назвать немало других имен), как и Буркхардт, подчеркивали свое- образие ренессансного мировоззрения и светский характер гуманистического 41
учения о человеке, его опору на рационалистические основания античной мысли. Подходы Буркхардта к оценке Возрождения разделяют и многие вид- ные современные историки культуры — Э. Гарэн, Г. Барон, Ф. Гаэта, Ч. Ва- золи, Р. Фубини, П. Бёрк12. В их трудах исходной является позиция при- знания прежде всего новаторских тенденций ренессансной культуры, ее свет- ской окраски, во многом предопределенной самими масштабами освоения ан- тичного наследия. В то же время в этом историографическом направлении более диффе- ренцированно решается^ проблема ренессансного индивидуализма. В этой связи в гуманистических учениях о человеке, его отношении к миру и об- ществу выявляется многообразие этических концепций: в одних случаях они утверждают приоритет гражданственных идей, подчинение частных интере- сов принципу «общего блага» (что не противоречит представлениям Бурк- хардта о раскрепощении личности как важной черте эпохи Возрождения), в других случаях подчеркиваются самоценность индивида, широчайшие воз- можности его воли, познания, творчества. Многокрасочней стала и картина преемственных связей ренессансной культуры с традициями Средневековья — они представляются ныне не только более разнообразными, но и достаточ- но тесными, не менее значимыми для культуры Возрождения, чем связи с Античностью. В отличие от Тринкауса здесь не признают столь домини- рующей роли константных мировоззренческих структур, выявляют их транс- формацию и рождение новых идей, новых подходов к проблемам жизни че- ловека и общества. Не затрагивая всех аспектов большой и многогранной темы восприятия и оценки труда Буркхардта «Культура Возрождения в Италии» современны- ми зарубежными исследователями Ренессанса, обратимся к рассмотрению ин- терпретации этого труда в отечественной историографии. Еще в 1866—1868 гг. в Болонье на итальянском языке были опублико- ваны в четырех томах под названием «Вилла Альберти» результаты иссле- дования архивов Италии молодым русским ученым Александром Николаеви- чем Веселовским (1838—1906). Он обнаружил и издал с обширным введени- ем и комментариями неизвестную ранее рукопись начала XV в., в которой от- разилась картина «общественного брожения во Флоренции последних годов XIV в.»13 Русский вариант этого труда вышел в 1870 г. с подзаголовком «Новые материалы для характеристики литературного и общественного пере- лома в итальянской жизни XIV—XV столетия». Именно «Вилла Альберти» положила начало европейской известности А.Н. Весел овского- Вскоре он стал профессором Петербургского университета, внес большой вклад в изучение также и русской литературы, широко пользовался методами сравнительного исследования литератур разных народов Европы14. В 1893—1894 гг. Весе- ловский опубликовал в двух томах еще один труд по истории ренессансной культуры Италии — «Боккаччо, его среда и сверстники», — ставший весьма заметным явлением в русской историографии Возрождения. В этих капитальных исследованиях и ряде статей Веселовский на ог- ромном фактическом материале развивает свою концепцию итальянского Воз- 42
рождения, которая перекликается с идеями Буркхардта, но в целом доста- точно самостоятельна. Характерными чертами Ренессанса в Италии Весе- ловский, как и Буркхардт, считает светские тенденции в общественной и культурной жизни, а также сплав классических начал и народных преданий, что наложило на всю культуру «отпечаток индивидуальности в личном и народном смысле»15. Русский исследователь не разделяет, однако, подхода Буркхардта к итальянскому Возрождению как целостности («один организм») и предлагает анализировать его исторически, выделяя несколько этапов в его трехвековой традиций16. Высшим достижением Ренессанса Веселовский считает итальянскую литературу XIV в. — «золотую пору» Данте, Петрарки, Боккаччо, выразивших дух «народного самосознания». XV век он ставит ме- нее высоко, полагая, что на основе подражания древним и культа классиче- ской латыни ослабевает творческий характер литературы, хотя в то же вре- мя происходит обогащение исторической и философской мысли. XVI век, по мнению Веселовского, в литературе — пора эпигонов, многочисленных подражателей Петрарке и Боккаччо17. В оценках итальянского Возрождения, данных Веселовским, главным критерием стала способность культуры выразить «народный дух». Нельзя не заметить и некоторого сходства позиций Веселов- ского и Буркхардта — последний также мало ценил неолатинскую поэзию Возрождения как лишенную подлинной жизни. В глазах обоих исследовате- лей «итальянский народный дух» был главным носителем национальных осо- бенностей ренессансной культуры Италии. Выдвинутая Буркхардтом концепция итальянского Возрождения нашла еще более последовательное выражение и развитие в трудах крупного рус- ского историка Михаила Сергеевича Корелина. Он родился в 1855 г. и про- жил всего 44 года. Выпускник Московского университета, талантливый мо- лодой исследователь в 1885—1887 гг. изучал архивы и библиотеки Италии, Франции, Англии. Результатом явился четырехтомный труд «Ранний италь- янский гуманизм и его историография» (опубликован в 1892 г., вторым из- данием вышел в 1914 г.). В этой работе целыми страницами цитировались десятки рукописей неизвестных ранее сочинений итальянских гуманистов, прежде всего их этические и педагогические трактаты, а также публицисти- ка, переписка. В научный оборот был введен огромный документальный ма- териал. За этот капитальный труд, представленный автором на защиту как магистерская диссертация, Ученый совет историко-филологического факуль- тета Московского университета присудил М.С. Корелину сразу докторскую степень. Труд Корелина получил высокое одобрение в многочисленных ре- цензиях, в том числе в немецких и итальянских журналах, а также в статьях о его творчестве18. Став профессором Московского университета, Корелин продолжал работать над историей итальянского гуманизма. В эпохе Возрож- дения его, человека либеральных взглядов, всегда привлекал процесс станов- ления свободной личности19. Идея ренессансного индивидуализма, столь вы- пукло представленная в книге Буркхардта, оказалась близкой его устремле- ниям. 43
Вернер Кеги в известной работе о Буркхардте сетовал на то, что при жизни швейцарского историка его «Культура Возрождения в Италии» не полу- чила развернутого историографического анализа, если не считать рецензий20. Между тем в первом томе труда Корелина «Ранний итальянский гуманизм», посвященном историографии итальянского Возрождения в XVIII—XIX вв., детально разобрана работа Буркхардта, причем в широком сопоставлении с предшествующей и современной литературой21. Корелин отмечает, что пользовался вторым авторским (1869) и четвер- тым гейгеровским (1885) изданиями книги. Труд Буркхардта русский ис- торик назвал «одним из самых блестящих произведений западноевропей- ской историографии»22. Корелин утверждал, что «единственная идея», объ- единяющая все отдельные части созданной Буркхардтом «общей культурной картины, — индивидуализм и его проявления. Культура Ренессанса, по Буркхардту, индивидуалистическая культура. В проведении этого взгляда на Возрождение заключается главная и огромная заслуга автора»23. В то же вре- мя русский критик с сожалением отмечает, что Буркхардт не прослеживает историю гуманистического движения и не дает ему общей оценки. Его ана- лизы сочинений гуманистов эскизны, причем остались в стороне важнейшие их произведения этико-политического содержания. Не разделяет Корелин и в целом статичный подход Буркхардта к характеристике ренессансной культу- ры Италии. Зато одну из важных заслуг швейцарского историка Корелин усматри- вает в том, что он «первый выдвинул вопрос о влиянии политических пе- реворотов на развитие гуманизма и подчеркнул родство между обоими дви- жениями», хотя и не обосновал подробно свой тезис25. Корелин отмечает и «замечательно глубокие мысли» Буркхардта в том разделе его книги, ко- торый посвящен религии^6. Разделяет он и положение Буркхардта о том, что на отношение гуманистов к религии сильный отпечаток накладывали их субъ- ективизм и светскость. Таким образом, подчеркивая большой вклад швейцар- ского историка в понимание проблем итальянского Возрождения, Корелин принимал его концепцию индивидуализма и светскости ренессансной куль- туры, но считал серьезным недостатком книги отсутствие всестороннего анализа гуманистической мысли. По мнению Корелина, это привело к не совсем верному представлению о ней: на первом плане оказалось подражание древним, а творческое начало гуманизма осталось нераскрытым27. Именно этому творческому аспекту гуманизма, связанному с развитием этики, педагогики, политических идей, уделено главное внимание в труде самого Корелина. Он энергично подчеркивал новую для его времени мысль о приоритете этики и ее огромном влиянии на мировоззрение ренессансной эпохи. Он связывал это с процессом освобождения личности, который сти- мулировал формирование новой морали, ее секуляризацию и антиаскетиче- скую направленность. Важнейшую заслугу гуманистов русский историк видел в «освобождении мысли от церковного авторитета», в создании новой эти- ки, педагогики, новой политической теории и науки28. 44
Рисуя в своем труде развернутую картину истории гуманистического дви- жения XIV — первой половины XV в., Корелин привлекал множество ру- кописных текстов, стремился выявить индивидуальные особенности творчества гуманистов. Его интересовала роль не только выдающихся, но и «ря- довых» деятелей ренессансной культуры, специфика локальных центров ее развития. В то же время он обосновывал представление о гуманизме как о новом мировоззрении, для него зарождение этико-философской гуманисти- ческой мысли означало крутой перелом общего миросозерцания, а не про- должение средневековой схоластики в новом обличье и не расчленение на «истинное христианское мировоззрение» и «ложное языческое». Он обраща- ет внимание на своеобразие понимания религиозности у гуманистов, стре- мившихся «примирить» Христа и Цицерона. Корелин старается высветить в гуманизме прежде всего то новое, светски-рационалистическое, что он вно- сит не только в развитие отдельных областей знания, но и в общую пере- стройку системы взглядов на человека и окружающий его мир. Гуманизм, по убеждению Корелина, не сменил средневековые авторитеты на античные, а был занят созданием новой светской культуры, которая опиралась на Антич- ность и отвечала запросам современного общества. Более решительно, чем Буркхардт, Корелин подчеркивает светскую направленность ренессансной культуры, широко используя в аргументировании этого тезиса гуманистиче- скую мысль, преимущественно первой половины XV в. Русский историк не был склонен относить достижения гуманизма и свя- занный с ними перелом в мировоззрении лишь к заслугам национального итальянского духа; в этом он расходился с Веселовским. «Идеи гуманистов носят не национальный, а общечеловеческий характер», — утверждал Коре- лин29. Доказательство этого он видел в распространении гуманистического движения по всей Европе, а сам этот процесс считал «результатом культур- ного роста личности», что стало знамением культурного развития европей- ских народов в эпоху Нового времени30. Труды Корелина, его исследовательский метод оказали сильное воздей- ствие на русскую историографию XX в. В конце 1920-х годов к его рабо- там был проявлен интерес и в Германии. В Лейпциге под руководством Вальтера Гетца готовилась серия публикаций «Источники по духовной ис- тории Средних веков и Возрождения». Первый том этой серии — «Гума- нистические и философские сочинения Леонардо Бруни» — был подготов- лен и издан в 1928 г. молодым в ту пору исследователем итальянского гу- манизма Гансом Бароном31. В предисловии В. Гетца сообщалось, что в этой же серии готовится к изданию перевод работы М.С. Корелина «Ранний италь- янский гуманизм». По мнению Гетца, пример Корелина ясно показывает, ка- кую массу «ценнейшего материала могут вывести на свет исследования, про- веденные в итальянских и французских библиотеках»32. У нас нет сведений о причинах, по которым перевод труда Корелина не вышел в свет. Важно, од- нако, что группа немецких историков, в числе которых был и Г. Ба- рон, знала основные выводы русского историка. Ряд идей Барона, которые он развивал в своих работах последующих лет, перекликался с взглядами Ко- 45
релина33. В свою очередь освоение в русской историографии 1960—1970-х го- дов концепций итальянского гуманизма, выдвинутых Г. Бароном, Э. Гарэном и другими крупнейшими зарубежными исследователями, которые подчерки- вали значение этико-философской мысли гуманизма, вписывались в тради- цию, восходящую к Корелину. Одним из главным пропагандистов идей Корелина стал профессор Мос- ковского университета Николай Иванович Кареев, подготовивший в 1914 г. второе издание его труда о раннем итальянском гуманизме. Кареев придер- живался близкого Буркхардту и Корелину взгляда на роль индивидуали- стических настроений в складывании ренессансной культуры34. «В основе гуманистических стремлений, — по словам Кареева, — лежало глубокое убеж- дение в высоком достоинстве человеческой природы и в признании за от- дельной личностью полного права на всестороннее развитие всех свойств»35. В своих работах Кареев делал акцент на секуляризации философии, науки и литературы, ренессансной культуры в целом, которую начал гуманизм. В русле этих общих подходов, продолжающих линию Буркхардта в оценке культуры Возрождения в Италии, развивалась и русская историогра- фия советского времени. В ней утверждалась идея самобытности ренессанс- ной культуры, подчеркивалось, в частности, что освобождение личности от традиций догматического, схоластического мышления Средневековья отлича- ет эпоху Возрождения от предшествующего периода европейской истории. До последнего времени отечественным историкам были чужды концепции «медиевизации» культуры Возрождения, заметные в западной историографии XX в. Приверженные марксистскому методу советские исследователи особое внимание уделяли проблеме исторических предпосылок ренессансной культу- ры и ее социальным аспектам, связывали формирование нового мировоззре- ния с зарождением раннекапиталистических отношений. Так, известный спе- циалист по истории ренессансной культуры Италии Алексей Карпович Дживе- легов в работах 1920—1930-х годов рассматривал гуманис*гическое мировоззре- ние как отражение прежде всего интересов «торговой и промышленной бур- жуазии», что приводило его порой к упрощенному толкованию культурных яв- лений эпохи Возрождения. Историческую роль Ренессанса он сформулировал следующим образом: «культурный переворот, стоящий в тесной связи с пере- воротом хозяйственным, выражающийся в росте индивидуализма и мирской точки зрения, в упадке церковной идеи и в усилении интереса к древно- сти»37. Как видим, особенности Возрождения в Италии, намеченные Бурк- хардтом, прочно вошли в отечественную историографию. Дживелегова осо- бенно привлекала идея ренессансного индивидуализма: Возрождение, по его мнению, выдвинуло на первый план запросы личности, которые получили ос- мысление в гуманизме38. Матвей Александрович Гуковский (1898—1971), видный историк культу- ры, автор труда «Итальянское Возрождение», обращал внимание на переход- ный характер эпохи Возрождения, в рамках которой осуществился, по его словам, «универсальный переворот» — социально-экономический, политиче- ский и культурный39. Показывая взаимодействие исторических и культур- 46
ных реалий этой эпохи, Гуковский акцентировал элементы новаторства в самых разных сферах итальянской действительности XIV—XV вв. Гуманизм он рассматривал как влиятельное идейное течение, выразившее прогрессив- ную идеологию новых социальных сил, прежде всего нарождающейся бур- жуазии40. Подобный взгляд на культуру Возрождения был характерен и для Вик- тора Ивановича Рутенбурга (1911—1988), крупного историка-итальяниста. В работах «Италия и Европа накануне Нового времени», «Титаны Возрожде- ния» и ряде статей Рутенбург последовательно развивал идею тесной взаимо- связи ренессансной культуры с особенностями социально-экономического и политического строя итальянских государств41. Формирование «раннебуржу- азной», по его словам, культуры Возрождения он соотносил с зарождением в Италии мануфактурного производства и возникновением синьории, сме- нившей коммунальный строй городов-республик42. Особенно значимыми Ру- тенбург считал светские мотивы ренессансной культуры. Иную оценку социально-политических предпосылок итальянского Воз- рождения дал в своем фундаментальном труде один из крупнейших истори- ков искусства Виктор Никитич Лазарев (1897—1976)43. Свободные городские коммуны — вот та историческая база, на которой, по его убеждению, разви- вался процесс складывания новой культуры, отмеченной крушением ста- рых принципов и появлением нетрадиционных идей и подходов в искус- стве, литературе, гуманистической мысли. В гуманизме Лазарев видел про- грессивное идейное течение, новое мировоззрение, не сводимое к реставра- ции античного наследия, хотя и широко опиравшееся на него, и отмечен- ное решительной секуляризацией разных сторон культуры. Он критически относился к «медиевизации» Ренессанса, полагая главным в подходе к изу- чению культуры Возрождения выявление ее оригинальных черт и отличий от средневековой культуры. Лазарев указывал в этой связи, что у Буркхард- та правильно выдвигаются на первый план передовые элементы Возрожде- ния44. В новейшей русской историографии наметился широкий спектр взглядов по ряду спорных вопросов, в том числе о социальной природе ренессанс- ной культуры, о ее связи с античным наследием и традициями Средневеко- вья, о соотношении индивидуалистических и гражданственных идей в гу- манизме и т.д.45 Имя Якоба Буркхардта постоянно упоминается в трудах оте- чественных специалистов разных профилей — историков культуры и искусст- ва, литературоведов, философов, однако посвященного ему исследования, которого, безусловно, заслуживает этот выдающийся швейцарский историк, на русском языке все еще нет. Примечания 1 Michelet J. Histoire de France au seizicme siecle. Vol. 7. La Renaissance. P., 1856. 2 Voigt G. Die Wiederbelebung des classischen Alterthums oder das erste Jahrhundert des Humanismus. Berlin, 1859. Bd 1—2; Фойгт Г. Возрождение классической древности иди первый век гума- низма / Пер. с нем. Т. 1-2. М., 1884-1885. 47
3 Буркхардт Я. Культура Возрождения в Италии. Опыт исследования. М., 1996. С. 14. 4 Там же. С. 88. 5 Там же. С. 185. 6 Там же. С. 218. 7 Там же. С. 91. 8 Там же. С. 243. 9 Ferguson W.K The Renaissance in historical thought. Five centuries of interpretation. Boston, 1948. 10 Thode H. Franz von Assisi und die Anfange der Kunst der Renaissance in Italien. Berlin, 1885; Bur- dach К Reformation, Renaissance, Humanismus. Berlin. 2. Auf. 1935, S.V. 11 Trinkaus Ch. In our image and likeness. Humanity and divinity in italian humanist thought. Vol. 1—2. Chicago; L., 1970; Idem. The scope of renaissance humanism. Michigan, 1983. 12 Garin E. L'umanesimo italiano. Filosofia e vita civile nel Rinascimento. Roma; Bari, 1986; Idem. La cultura del Rinascimento. Milano, 1988; Burckhardt J. La civita del Rinascimento in Italia (trad, ital.) / Introduzione di E. Garin. Firenze, 1952; 6 ed. Firenze, 1980; Гарэн Э. Проблемы итальян- ского Возрождения. М., 1986; Baron Н. From Petrarch to Leonardo Bruni. Studies humanistic and political literature. Chicago, 1968; Idem. In search of florentine civic humanism. Essays on the transi- tion from medieval to modern thought. Vol. 1—2. Princeton, 1988; Gaeta F. Dal comune alia corte rinascimentale / La Litteratura italiana. Vol. 1: II litterato e le istituzioni. Torino, 1982; Vasoli C. Umanesimo e Rinascimento. Palermo, 1976; Idem. Immagini umanistiche. Napoli, 1983; Fubini R. Umanesimo e secolarizzazione, da Petrarca a Valla. Roma, 1990; Burke P. Culture and society in Renaissance Italy. 1420-1540. N.Y., 1972. 13 Wesselofsky A. И Paradiso degli Alberti de Giovanni da Prato. Bologna, 1866—1868; Веселовский А.Н. Вилла Альберти. Новые материалы для характеристики литературного и общественного пере- лома в итальянской жизни XIV—XV столетия. М., 1870. С. XIV. 14 Горский И.К Александр Веселовский и современность. М., 1975. 15 Веселовский А.Н. Собрание сочинений. Т. 3, серия 2: Италия и Возрождение. СПб., 1908. С. 563. 16 Веселовский А.II. Вилла Альберти. С. VI. 17 Веселовский АН. Боккаччо, его среда и сверстники // Собрание сочинений. Т. 5. Пг., 1915. 18 Библиографию о М.С. Корелине и его труде см.: Корелин М.С. Ранний итальянский гуманизм и его историография. Т. 1. СПб., 1914. С. XXXII; там же: Кареев НИ. М.С. Корелин как ис- торик гуманизма. С. VII—XXII. 19 Сафронов Б.Г. Вопросы исторической теории в работах М.С. Корелина. М., 1984. С. 32, 35. 20 Kaegi W. Jacob Burckhardt. Eine Biographie. Bd III, Basel, Stuttgart, 1956. S. 701. 21 Корелин М.С. Ранний итальянский гуманизм. Т. 1. С. 213—220. 22 Там же. С. 213. 23 Там же. 24 Там же. 2*Там же. С. 215. 26 Там же. С. 219. 2? Там же. С. 216. 28 Там же. С. 266. 29 Там же. С. 270. 30 Там же. 31 Leonardo Bruni Aretino. Humanistisch-philosophische Schriften / Hrsg. Dr. Hans Baron. Leipzig; Berlin, 1928. 32 Ibid. S. VII. 33 Baron H The crisis of the early italian Renaissance. Vol. 1—2. Princeton, 1955. 34 Кареев Н.И. Отзыв о сочинении проф. Корелина под заглавием «Ранний итальянский гума- низм и его историография». СПб., 1897; Он же. Общий ход всемирной истории. СПб., 1903. С. 149-151. 35 Кареев Н.И. Общий ход всемирной истории. С. 151. 36 Дживелегов А.К. Начало итальянского Возрождения. М., 1925; Он же. Очерки итальянского Воз- рождения. М., 1929; Он же. Никколо Макиавелли // Макиавелли. Сочинения. Т. 1. М., 1934. 37 Дживелегов А.К. Начало итальянского Возрождения. С. 37. 48
38 Там же. С. 159. 39 Гуковский М.А. Итальянское Возрождение. Т. 1—2. М.;Л., 1947, 1961. 2 изд. — Л., 1990. 40 Гуковский М.А. Итальянское Возрождение. Т. 1. С. 103—104, 248—249, 273. 41 Рутенбург В. И. Италия и Европа накануне нового времени. Л., 1974; Он же. Титаны Возрож- дения. Л., 1976. 42 Рутенбург В.И. Италия и Европа накануне... С. 261—262. 43 Лазарев В.Н. Происхождение итальянского Возрождения. Т. 1—3. М., 1958—1979. 44 Там же. Т. 1. С. 8. 45 Брагына Л.М. Итальянский гуманизм. Этические учения XIV—XV веков. М., 1977; Она же. Со- циально-этические взгляды итальянских гуманистов (вторая половина XV века). М., 1983; Ре- вякина Н.В. Проблемы человека в итальянском гуманизме второй половины XIV — первой половины XV века. М., 1977; Она же. Человек в гуманизме итальянского Возрождения. Ива- ново, 2000; Боткин Л.М. Итальянское Возрождение в поисках индивидуальности. М, 1989; Он же. Итальянское Возрождение. Проблемы и люди. М, 1995; Он же. Европейский человек наедине с собой. Очерки о культурно-исторических основаниях и пределах личного само- сознания. М., 2000; Кудрявцев О.Ф. Ренессансный гуманизм и «Утопия». М., 1991. ЭУДЖЕНИО ГАРЭН - ИСТОРИК КУЛЬТУРЫ ВОЗРОЖДЕНИЯ Имя Эудженио Гарэна давно перешагнуло границы национальной италь- янской историографии и стало в ряд ведущих в современной мировой нау- ке. Э. Гарэн (р. 1909) получил образование во Флорентийском университете, где начиная с 1936 г. преподавал историю философии более 40 лет, а в кон- це 1970-х — 1980-е годы продолжил педагогическую деятельность в универ- ситете Пизы. В своем многогранном и чрезвычайно плодотворном творчест- ве Э. Гарэн предстает и как скрупулезный исследователь частных проблем, подчас таких, которые выпадали из поля зрения других специалистов (при этом его подход всегда нов и предполагает прочтение источника в широком культурно-историческом контексте), и как автор ряда обобщающих, концеп- ционных трудов, помогающих выявлять закономерности развития больших культурных эпох. В числе таких синтезирующих работ Э. Гарэна — «Италь- янский гуманизм. Философия и гражданская жизнь в эпоху Возрождения», «Образование в Европе в XV—XVII вв.», «История итальянской философии» и ряд других произведений1. Прекрасный знаток архивов, Э. Гарэн сделал немало ценных открытий прежде всего в области изучения гуманистических рукописей; в частности, он обнаружил и издал многие из «Застольных бесед» Леона Баттиста Альберти2. Ему принадлежит заслуга научного издания и пе- ревода с латинского на итальянский язык большого числа сочинений гу- манистов — философских произведений Джованни Пико делла Мирандола и разнообразной по жанру гуманистической прозы XV в.3 Вклад Гарэна в изучение культуры итальянского Возрождения трудно пе- реоценить. Он — один из самых крупных специалистов в этой области, воз- главивший в послевоенной историографии целое направление, к которому принадлежат такие видные ученые, как Ч. Вазоли, Н. Бадалони, Дж. Прокач- чи, А. Тененти, П.Дзамбелли, А. Ротондо и многие другие. Их объединяет понимание Возрождения как целостной культурно-исторической эпохи, име- 4 — 6539 49
ющей самостоятельное и непреходящее значение в истории европейской ци- вилизации. Непредвзято оценивая ренессансную культуру во всей ее слож- ности, противоречивости, обусловленной переходным характером эпохи, в которой она развивалась, Гарэн и его последователи ищут в ней прежде всего то новое, устремленное в будущее, что отличало ее от средневековых традиций. Отсюда и стремление «прочитать» Возрождение в широком ис- торическом контексте, увидеть связь идейных принципов гуманизма с раз- витием культуры в целом. Отсюда и широкое понимание гуманизма Воз- рождения: это не только новый взгляд на мир и проблемы человеческого бытия, но и новый научный метод, складывавшийся прежде всего в сфере обновленного комплекса гуманитарных знаний и повлиявший на развитие естествознания. Позицию Гарэна и его школы отличает историзм в подходе к изучению ренессансной культуры, воспринимаемой в сложной и противо- речивой динамике, а также в ее связях и взаимодействии с другими куль- турными течениями эпохи Возрождения. При таком подходе Ренессанс пред- ставляется не статичной типологической системой, но, наоборот, живой, бо- гатой разнообразием идеологических форм культурой, переживающей подъем и спад, но остающейся верной себе в поисках новых путей к познанию мира и человека. Позиция Э. Гарэна и его школы имеет принципиальные отличия от ши- роко распространенных в трудах западных историков и философов тенден- ций медиевизации ренессансной культуры, стирания грани между Средними веками и Возрождением. Приверженцы этих взглядов не приемлют понима- ние Ренессанса, характерное для направления, возглавляемого Э. Гарэном. Такова, например, позиция одного из главных выразителей медиевизатор- ской линии в новейшей историографии американского историка Ч. Тринка- уса. Он усматривает в Ренессансе лишь одну из фаз средневековой культуры, отрицает светский, новаторский характер гуманизма и, наоборот, подчеркива- ет его христианские начала. У Э. Гарэна были и другие оппоненты, в том числе видный историк П.О. Кристеллер и его последователи. В отличие от сторонников медиевиза- ции Возрождения они признают светскую ориентацию ренессансной культу- ры и ее самостоятельное историческое значение, но в то же время резко сужают понятие «гуманизм», отказывают гуманизму в мировоззренческой роли, сводят его к специфическим профессиональным задачам гуманитар- ных дисциплин, прежде всего филологических штудий и риторики. П.О. Кри- стеллер видит в гуманизме в отличие от Э. Гарэна не новое мировоззре- ние, охватывающее самые разные сферы культуры и социальной жизни, а лишь одно из идейных течений времени, связанное с развитием гума- нитарных знаний, где рождался новый критический метод исследования. Гу- манизм и философия у П.О. Кристеллера расчленены (так, флорентийских неоплатоников XV в. он не считает гуманистами), а потому отрицается и реальный масштаб воздействия гуманизма на общественное сознание эпохи4. Близки Э. Гарэну позиции одного из видных специалистов по культуре Возрождения — Ганса Барона и его школы. Для этого направления харак- 50
терен интерес к социальным аспектам гуманизма, понимание его как новой светской идеологии, выработанной в процессе развития нового комплекса гуманитарных дисциплин, но отнюдь не ограниченной сферой узкопрофес- сиональных интересов — напротив, имевшей самую тесную связь с социаль- но-политической практикой времени, живо откликавшейся на актуальную проблематику. Г. Барон ввел термин «гражданский гуманизм», обозначив им этико-политические учения патриотической, гражданственной направленно- сти, которые сложились на переломном этапе исторического развития Фло- ренции в первые десятилетия XV в, и определили важные общественные функции гуманистической идеологии5. Разделяя основные положения кон- цепции гражданского гуманизма, выдвинутой Г. Бароном, Э. Гарэн идет даль- ше: он рассматривает гражданственность этики и практическую ориентацию гуманизма как его характернейшие черты на всем протяжении развития с XIV по XVI в. В то же время он полагает, что в конце XV в. наметился кризис гуманизма, обусловленный политической ситуацией — установлени- ем тирании Медичи во Флоренции. Энергично утверждавшиеся гуманизмом этические принципы гражданской активности в новой обстановке подавле- ния республиканских свобод, считает Э. Гарэн, уступают место идеалу со- зерцательной жизни, намечается отход от былых представлений о гармони- ческой взаимообусловленности интересов общества и индивида. Хотя Э. Га- рэн уделяет большое внимание гражданскому гуманизму, понятия «граждан- ский гуманизм» и «ренессансный гуманизм» для него не тождественны. По- следнее — более широкое — включает в себя, на его взгляд, всю сово- купность новых, профессивных идей эпохи, которые складывались в самых разных областях ренессансной культуры и воздействовали на общество «глу- боко радикально и обновляюще». Согласно Э. Гарэну, гуманизм — это не только новое учение о человеке, его месте в природе и обществе, не только новая этика, ифавшая главную роль в сфере гуманитарных знаний, но и новый научный метод, повлиявший на развитие естествознания. В книге «Итальянский гуманизм. Философия и фажданская жизнь в эпоху Возрождения» он рассматривает историю гуманизма на протяжении трех столетий — от Петрарки до Кампанеллы, — прослеживая его идейные ли- нии в филологии и риторике, этике и логике, метафизике и натурфило- софии. «Если гуманизм действительно был верой в человека и его воз- можности, — пишет Э. Гарэн в заключение, — и осознанием его всеобъем- лющей активности, то гуманистическому влиянию следовало бы приписать, как это сделано нами, также и новый метод научного исследования, новый взгляд на мир, новое отношение к вещам с целью подчинить их себе и ис- пользовать»6. Гуманизм, таким образом, — новое мировоззрение, осознание полноты величия человека, его способности понять и обратить себе во благо все богатство и разнообразие окружающей природы, с которой человек свя- зан неразрывно — он «узел», средоточие мира, творец своего земного бы- тия. Мировоззрение, выдвинувшее идеал гармонии человека с миром, бу- дившее в нем энергию исследователя и созидателя, стало зарей мышления 4* 51
Нового времени. В этом видит Э. Гарэн историко-культурное значение ре- нессансного гуманизма. Он, однако, не связывает причины его зарождения с естественным для историков-марксистов обращением к социальным ос- новам крупнейших сдвигов в области культуры. Порожденное переходной от феодализма к капитализму эпохой, гуманистическое мировоззрение Возрож- дения несло в себе огромный революционный потенциал в борьбе со сред- невековой системой мышления, потенциал светскости и рационализма, от- крывающих путь научному знанию. Выдвинутое Э. Гарэном понимание гуманизма противостоит неправомер- ным попыткам затушевать светскую ориентацию нового мировоззрения. Сле- дует отметить и другое: Э. Гарэн не разрывает понятия «гуманизм» и «Воз- рождение» логически и хронологически, как это нередко происходит, когда гуманизм связывают лишь с разработкой проблем человека в литературе и гуманитарных дисциплинах XIV—XV вв., а Возрождение — с расцветом ис- кусства и естествознания преимущественно в XVI в. В статье «Гуманизм и Возрождение: связь или противоположность?» Э. Гарэн, рассматривая реаль- ное содержание этих терминов, приходит к выводу о сходной направленно- сти обозначаемых ими процессов7. Гуманизм, складывающийся в области литературы и гуманитарных дисциплин, отмечен творческим постижением принципов, форм и методов античной культуры во имя утверждения чело- века и новой культуры, а Возрождение в искусстве и науке знаменовало изучение природы во имя овладения ее законами и выражения ее красоты в художественных образах. «Поэтому трудно, по крайней мере в XV в., — пи- шет Э. Гарэн, — противопоставлять торжествующий гуманизм зарождающе- муся Возрождению, как будто бы первый был утверждением Человека через литературу, а второе — завоеванием природы через науку (и выражением это- го в искусстве)»9. В творчестве ученого ренессансная культура понимается как целостное явление, развивающееся на протяжении трех веков, с общей идейной окраской, которую ей придавало гуманистическое мировоззрение. Обоснованность такого подхода не вызывает сомнений, однако нельзя не от- метить, что в «Истории итальянской философии», обращаясь к периодиза- ции, Э. Гарэн употребляет термины «гуманизм» и «Возрождение» в несколь- ко ином, оспоренном им же самим значении, нарушая тем самым строгость своей концепции ренессансной культуры. В трехвековой истории филосо- фии — с середины XIV до середины XVI в. — он выделяет три периода: «эпоха гуманизма», «Возрождение» и «Контрреформация и барокко». Возрож- дение и гуманизм оказываются как бы разделены, хотя в рамках эпохи в целом отмечается определенное единство развития философской мысли Ита- лии при наличии в ней самых разных идейных тенденций. Непоследова- тельность здесь скорее терминологическая. Она не умаляет значения предло- женного Э. Гарэном ответа на дискуссионную проблему о соотношении гу- манизма и Возрождения — ответа, безусловно, плодотворного для дальней- ших исследований в этой области. По-новому подходит ученый и к другой кардинальной проблеме, во- круг которой велись острые споры в историографии двадцатого столетия. 52
Речь идет о влиянии античного и средневекового наследия на формирова- ние ренессансной культуры. У Э. Гарэна не вызывает сомнения огромная роль античного — не только языческого, но отчасти и раннехристианско- го — наследия в становлении Ренессанса. Более важным ему представляет- ся вопрос, каким было отношение к древним в эпоху Возрождения и как оно сопрягалось с оценкой средневековой культуры. Обращение к Антич- ности, подчеркивает Э. Гарэн, стало следствием глубинных процессов в позднесредневековой культуре, когда наметился тупик в развитии схоласти- ки XII—XIV вв. Возникла настоятельная необходимость в восстановлении прямой связи с «подлинной Античностью», не искаженной средневековым «варварством». Притом эта характерная тяга к древним не имела целью реставрацию их культуры или слепое подражание им. Э. Гарэн обращает особое внимание на то, что в основе «широкого и всеобщего возрождения классики» лежало стремление не к имитации, а к обновлению, к построе- нию новой культуры. У древних искали ответы на задачи, поставленные но- вой эпохой. Отсюда критическое осмысление Античности, избирательный подход к разнообразным направлениям ее мысли: в наследии древних ви- дели не столько образец для подражания, сколько некий эталон культурно- го развития, на который следовало равняться в создании собственной куль- туры9. Как справедливо замечает Э. Гарэн, путь к Античности требовал крити- ческого осмысления Средневековья: «Не случайно возврат к древним, их от- крытие довольно быстро связывают с изучением Средневековья, которое пе- рестает быть сплошным мраком — его начинают обсуждать, изучать, анали- зировать»10. Критицизм, по мысли Э. Гарэна, — характерная черта Возрожде- ния — приводил все же к различным результатам в оценке античной и средневековой культур. Если по отношению к первой утверждалась мысль о необходимости восстановить преемственность, то по отношению ко второй подчеркивался разрыв. Стремление выявить новизну собственного времени здесь было особенно настойчивым. Э. Гарэн, несомненно, прав, когда говорит о «полемическом сознании», о «ясном стремлении к бунту», о «программе разрыва со старым миром с целью установить другие формы образования и общения» как характер- ных особенностях ренессансной эпохи. И все же следует обратить большее внимание на точки соприкосновения Возрождения со средневековой куль- турой, даже прямой преемственности, к примеру, со светской городской и рыцарской литературой или с наметившимся в XIII—XIV вв. оживлением естествознания. Длительное время в Возрождении сохранялись и утвердив- шиеся в христианском сознании Средневековья представления об основах мироздания, хотя были внесены коррективы и в эту заповедную сферу. Ра- зумеется, не следует преувеличивать влияние Средних веков на ренессансную культуру, но и недооценивать это влияние тоже было бы неверным. Для понимания особенностей и исторического места Возрождения проб- лема отношения к античной и средневековой культурам имеет принципи- альное значение. Она была поставлена уже ранним гуманизмом, охваты- 53
вающим период с 40-х годов XIV в. до начала XV в., в творчестве Фран- ческо Петрарки, Джованни Боккаччо, Колюччо Салютати. В исследованиях Э. Гарэна четко выделены главные аспекты этой проблемы: критика совре- менной гуманистам схоластики; высокая оценка античной мудрости — фи- лософии и особенно поэзии, помогающих обрести путь к познанию челове- ка, его земного предназначения; утверждение нравственного идеала, вопло- щенного в избираемой человеком деятельной или созерцательной жизни. Решительное наступление против схоластики начал уже Петрарка, вос- ставший против ее формально-логического метода, против ее сосредоточен- ности лишь на метафизических вопросах бытия. Критиковал он и предпоч- тение естествознания гуманитарным дисциплинам, свойственное поздней схо- ластике. Как отмечает Э. Гарэн, «Петрарка всегда выступал ярым против- ником официальной философии Падуи, Болоньи, Парижа, погруженной в физические и логические проблемы, раздуваемые поздним номинализмом. Его резкое осуждение естествознания, медицины, аверроистской науки озна- чало призыв к гуманитарным наукам»11. Медики стали для первого гума- ниста Возрождения почти символическими фигурами тех, кто изучает лишь человеческое тело в ущерб познанию души. Его полемику со схоластами питало требование осмыслить суть человека, его духовный мир. Как полагает Э. Гарэн, эта полемика вела к общей переоценке роли гуманитарных дис- циплин и литературы в системе знания, в освоении мира человеческим ра- зумом. Петрарка и его последователи" выдвинули на первый план этику как «науку жизни», а также филологию, риторику, педагогику, историю. Особую роль в самопознании и самовоспитании человека они отводили художествен- ному слову, поэзии, при этом высоко ценили познавательные функции ли- тературы, силу ее этического и эстетического воздействия на людей, спо- собность формировать их нравственные принципы, минуя сухую логику схо- ластических назиданий. Интерес к гуманитарным дисциплинам, осмысление их воспитательной функции закономерно привели к широкому освоению гу- манистами античной культуры, масштабы которого не идут ни в какое срав- нение с попытками средневековой схоластики использовать часть наследия древних, переосмыслив его в духе христианской ортодоксии. Именно Ре- нессанс воскресил множество сочинений античных авторов, забытых в Сред- ние века. Появился их перевод, были по-новому прочтены также извест- ные тексты, искаженные средневековыми комментаторами. Все это «возрож- дение древних» станет важной частью профессиональной деятельности гума- нистов не только в XIV в., но и на протяжении всей ренессансной эпохи. В то же время, как верно подчеркивает Э. Гарэн, обращение гуманистов к самым разным философским и литературным традициям Античности, кри- тическое их восприятие, осознание многообразия древней культуры способст- вовали выработке их собственных позиций. Э. Гарэн выявляет не только общие черты творчества Петрарки, Бок- каччо, Салютати, но и специфику неповторимо личного вклада каждого из 54
них в развитие культуры Возрождения. В поэзии Горация, Овидия, Верги- лия Петрарка ищет ответы на волновавшие его этико-философские пробле- мы. Он обращается не только к языческой, но и к христианской Антич- ности — к Августину, то соглашаясь, то споря с ним в своих поисках земного предназначения человека. Он высоко ценит Цицерона, в творчестве которого синтезированы многие достижения греков и римлян, за его глу- бокое понимание роли культуры в формировании человека, за мастерство его блестящей прозы. Боккаччо, автор знаменитого «Декамерона», не толь- ко впитавшего светские традиции городской литературы Средневековья, но и положившего начало ренессансной новеллистике, создает «Генеалогию языческих богов», где аллегорически истолковывает античные мифы, ищет их общую идейную основу, наконец, пылко защищает поэзию как носительни- цу мудрости. В творчестве Салютати обобщены и развиты те же мотивы, античная литература для него — сокровищница исторического опыта чело- вечества, источник идей, которые могут служить созданию новой культуры, отвечающей задачам времени. Отвергая критику со стороны теологов, он на- стаивает на необходимости изучать сочинения языческих авторов, не прене- брегать ими как чуждыми истинам христианского вероучения. Э. Гарэн обращает внимание на то, что в раннем гуманизме оправда- ние античной мудрости не означало противопоставления ее христианству, наоборот, отчетливым было стремление к примирению его с языческой куль- турой. В исследованиях Э. Гарэна, как нам кажется, этот субъективный ас- пект подхода гуманистов к дилемме «христианство — античность» излишне акцентирован. Важнее, однако, то, что не зависело от их личных наме- рений, — объективное значение, которое имела для развития европейской культуры попытка рассматривать как равноценные «языческий» и «христи- анский» ее периоды и, более того, — утвердить их определенную историче- скую преемственность. Тем самым был сделан важный шаг к размежева- нию позиций гуманизма и официальной церкви. Об этом свидетельствует и ряд конкретных наблюдений самого Э. Гарэна. Сомнения Петрарки в безу- словной истинности аскетических принципов христианской этики, светская мораль «Декамерона», идеал активной, деятельной жизни в обществе, осо- бенно энергично утверждавшийся Салютати, который призывал «сражаться за справедливость, истину и честь» в борьбе с земным злом, — все это оче- видные доказательства рождения новой, гуманистической идеологии. Как показывает Э. Гарэн, выбор нравственного идеала был сделан уже в раннем гуманизме — не монашеская аскеза, не уход от мира, а полнокров- ная жизнь в миру. Даже уединение, к которому питал склонность Петрар- ка, замечает он, было далеким от средневековой созерцательности, сосре- доточения на любви к Богу, ибо было уединением ради иной цели — знания, постижения человеческого опыта, запечатленного в античной фило- софии и поэзии. Такое «уединение», апология углубленных ученых занятий и литературного творчества, обращенных к реальным проблемам мира и человека, вело, по мысли гуманиста, к более прочной связи с другими людьми. Но эта позиция, характерная прежде всего для Петрарки, как вер- 55
но отмечает Э. Гарэн, — отнюдь не единственная и даже не господствую- щая в гуманизме XIV в. — первой половины XV в. В целом идеал действия, активности человека в мире решительно противопоставлен в раннем гуманиз- ме идеалу созерцания. Энергичное участие в гражданской, социальной жиз- ни, где именно духовная культура с присущими ей специфическими язы- ковыми средствами служит способом общения людей, рассматривалось как поведение, отвечающее подлинному достоинству человека, позволяющее рас- крыться его дарованиям. Только в общественной жизни, по убеждению гума- нистов, в полной мере проявляется природа человека — по натуре своей «су- щества социального». В этой связи Э. Гарэн выделяет ряд важных идей, которые настойчиво пропагандировались гуманистами Раннего Возрождения. Культура — это до- стояние не одной лишь республики ученых, она объемлет все человече- ское общество, утверждал Петрарка. Салюта™ подчеркивал практическое значение гуманитарных дисциплин, призванных сплачивать людей и способ- ствовать более высокому уровню духовной жизни общества. В гражданст- венном характере гуманистической идеологии Э. Гарэн справедливо видит од- ну из характерных черт складывающейся ренессансной культуры. Хотелось бы обратить особое внимание на принципиальное значение такой оценки ученым специфики гуманизма. Представления об индивидуализме как едва ли не главной черте ренессансной этики со времен Я. Буркхардта широко распространены в зарубежной литературе, они имеют место и в отечествен- ной историографии. Между тем нельзя путать разные вещи: пробуждение высокого самосознания личности, разностороннее обоснование его гуманис- тами, повышение ярко выраженной роли индивидуального начала в различных областях духовного и художественного творчества и индивидуализм как этиче- ский принцип, включающий предпочтение личных интересов общественным. В противовес средневековому подчинению индивида корпоративным интере- сам, подавлению индивидуального «своеволия» во имя корпоративных или со- словных целей гуманисты утверждают возможность гармонического сочетания личного и общественного. Культ индивидуальности, связанный с формиро- ванием новой этики, в отдельных случаях мог вести к индивидуализму, но нельзя забывать, что эти крайности порождались в острой идейной борьбе с мощными силами традиции, что не отдельные индивидуалистические фор- мулировки определяли главное русло гуманистической идеологии, во всяком случае Раннего Возрождения. Гражданственные черты гуманизма начала и середины XV в. как важ- нейшее его своеобразие находят убедительное обоснование в исследованиях Э. Гарэна, посвященных Леонардо Бруни, Джанноццо Манетти, Маттео Пальмиери, Донато Аччайуоли и другим флорентийским гуманистам12. В их этических учениях главным становится принцип общего блага, им измеряет- ся добродетель, любая человеческая деятельность, венчающая ее слава, цен- ность знания, содержание культуры. У Бруни Э. Гарэн выделяет особый ин- терес к этико-политическим проблемам, цитируя характерное его выска- зывание из предисловия к сделанному им переводу «Политики» Аристоте- 56
ля: «Первое место среди нравственных учений, которые формируют и раз- вивают человеческую жизнь, занимают учения о государстве и об управле- нии им, ибо они направлены на благо всех людей. И если прекрасно да- рить счастье хотя бы одному человеку, насколько прекраснее сделать счаст- ливым все государство!»13 Политическая наука имеет для Бруни практи- ческий смысл, подчеркивает Э. Гарэн, более всего его волнует жизнь ставшего для него родным города, Флоренции, где он был канцлером многие годы: ее истории и государственному устройству он посвятил значительную часть своего творчества. » На примере Бруни (к его взглядам Э. Гарэн обращается во многих своих работах) исследователь поднимает одну из важных проблем культуры италь- янского Возрождения — проблему связи гуманистических идей с действитель- ностью, с общественно-политической практикой времени. Свидетельства та- кой связи он находит не только у Бруни, но и в сочинении Пальмиери «Гражданская жизнь», в деятельности Манетти, Аччайуоли и других фло- рентийских гуманистов. Ценные наблюдения ученого, как нам представля- ется, можно было бы дополнить богатыми материалами еще одного вида источников, почти не затронутого Э. Гарэном в его исследованиях, — офи- циальными речами магистратов Флорентийской республики. Эти речи про- износились при вступлении на высшие должности и отражали принципы, которыми следовало руководствоваться государственному деятелю. Среди флорентийских политиков были и упомянутые гуманисты: для их речей «о справедливости», «о свободе» характерны идеи патриотизма, служения обще- му благу, приверженность республиканским идеалам даже в пору утверждав- шейся в середине XV в. тирании Медичи. Влияние этих идей сказалось и на выступлениях тех политических деятелей, избранных в число главных магист- ратов Флоренции, которые представляли высшие и средние слои бюргерства, но не принадлежали к кругу гуманистической интеллигенции в собственном смысле слова. Анализ этико-прлитической концепции гражданского гума- низма — одного из ведущих направлений в итальянском гуманизме XV в. — и ее воздействия на широкие социальные слои убеждает в том, что склады- вавшейся ренессансной идеологии была чужда элитарность, замкнутость, она приобретала важное общественное звучание, ибо была проникнута живым интересом к актуальным задачам современности. Светская ориентация гуманистических идей, созвучность новой этики на- строениям современников, как полагает Э. Гарэн, особенно отчетливо про- являются в первой половине XV в. Он ярко раскрывает это на многочис- ленных примерах творчества не только флорентийских гуманистов, но и тех, кто был связан с другими центрами Ренессанса в Италии — Римом, Ми- ланом, Венецией, Неаполем, — Поджо Браччолини, Франческо Филель- фо, Лоренцо Баллы, Леона Баггиста Альберти14. Напомним, что в проти- вовес засилию былых аскетических установок гуманисты уделяют большое внимание оправданию прав человека на наслаждение земными благами, на необходимость разумно пользоваться всем, что способно обеспечить ему счастье уже в этом, земном мире. Один из крупнейших итальянских гу- 57
манистов Лоренцо Валла «встал на борьбу за полное оправдание светской жизни во всех ее проявлениях и во всех областях против всяческого аске- тизма»15. Главное в его этике — решительный отказ от противопоставления тела и духа, от расчленения единой, гармоничной природы человека, кото- рая в полной мере проявляет себя в удовольствиях, испытываемых им. Джанноццо Манетти в трактате, посвященном достоинству человека, сла- гает хвалу деяниям человеческим, литературе, искусству, всему «царству че- ловека». Речь шла, по сути, о переосмыслении гуманистами самих основ христианской этики. Хотя полного отхода от нее не было (Э. Гарэн убе- дительно отмечает это, в частности, у того же Манетти), светские мотивы звучали все более уверенно. В своих исследованиях Э. Гарэн неизменно стре- мится к точности и строгой взвешенности оценок, ведь при противоре- чивости • идеологии гуманизма важно и не преуменьшать в ней груз ста- рых традиций, и не умалять того нового, обращенного к проблемам мир- ского бытия, что со всей очевидностью выступает прежде всего в творчестве выдающихся гуманистов той поры. Во второй половине и особенно в конце XV в., по мнению Э. Гарэна, направление гуманистической мысли изменяется в сторону большего инте- реса к религии, отказа от гражданственных идей во имя идеала созерца- ния. Ученый объясняет эту перемену новой политической ситуацией в Ита- лии — «постепенным утверждением единовластных правителей»16. Человек, лишенный политической свободы, замечает Э. Гарэн, ищет уединения, «сво- боды мудреца». Философской основой предпочтения идеала созерцания иде- алу гражданской активности стал неоплатонизм. Начало новых настроений, связанных с «кризисом свободы», Э. Гарэн видит в творчестве Аламанно Ри- нуччини, «приверженца гражданской жизни», который в условиях откровен- но тиранического правления Лоренцо Медичи во Флоренции 70—80-х годов XV в. «приходит к прославлению культуры как убежища, как созерцания, как размышления о смерти и приближения к смерти»17. Однако такая оценка позиции Ринуччини, как нам представляется, требует оговорок. Последова- тель Пальмиери и Аччайуоли, страстный и последовательный республика- нец Ринуччини трезво оценивал политическую реальность своего времени и действительно ставил под сомнение целесообразность гражданской активно- сти в условиях тирании. Что же касается его этического идеала, то он соче- тал в себе принципы деятельной и созерцательной жизни (воплощение тако- го «компромиссного» идеала он видел в Пальмиери — гуманисте и государ- ственном муже). В «Диалоге о свободе» Ринуччини, правда, делает акцент на созерцании, но не столько отрицая идеал «активной жизни», сколько в поисках духовной свободы, независимой интеллектуальной деятельности на благо общества18. Рассматривая этическую концепцию современника Ринуччини, известно- го флорентийского гуманиста Кристофоро Ландино, Э. Гарэн приходит к выводу, что он «явно возвращается к идее о превосходстве познания, жизни созерцательной, но представляет ее как более глубокую основу самой дея- тельности»19. Последнее замечание, на наш взгляд, очень важное, Э. Гарэн 58
все же не развивает: в его интерпретации Ландино предстает как последо- ватель неоплатонизма фичиновского толка. Между тем в «Диспутах в Ка- мальдоли» (на анализ этого сочинения прежде всего и опирается ученый) Ландино стремится обосновать ценность знания — не только для индивиду- ума, но и социальную; он всемерно возвеличивает творчество ученых, считая его чрезвычайно полезным и необходимым обществу. Здесь отчетливо зву- чат гражданственные мотивы, столь характерные для гуманистической эти- ки предшествующего периода20. Примеры Ринуччини* и Ландино, на наш взгляд, не дают достаточных оснований для вывода о начале решительного поворота к платонизму с его культом созерцательности в ущерб гражданской активности в итальянском гуманизме 70-х годов XV в. Скорее можно утверждать, что в условиях по- вышенного интереса к учению Платона и неоплатоников сохраняются тра- диции гражданственной этики, где точкой отсчета служит принцип общего блага. Влияние платонизма на итальянский гуманизм последних десятиле- тий XV в. было подготовлено рядом обстоятельств, справедливо отмеченных Э. Гарэном, — изменениями в общественно-политической жизни; потребно- стями развития самой гуманистической мысли, активно осваивавшей новые сферы знания (антропологию, гносеологию, космологию); появившимися в этот период многочисленными переводами сочинений Платона и неоплатони- ков. Существенную роль в возбуждении интереса к этому направлению ан- тичной философской мысли сыграли византийские ученые — Георгий Ге- мист Плифон, Георгий Трапезундский, Виссарион, остро полемизировавшие по вопросу о превосходстве платонизма над аристотелизмом. Неоплатонизм, получивший широкое распространение во Флоренции, стал мощным идей- ным течением в гуманизме последних десятилетий XV — начала XVI в. Одна- ко он не был единственным направлением ренессансной мысли этого време- ни: еще сохранял определенные позиции гражданский гуманизм — влияние его этико-политических идей заметно не только в творчестве Ландино, но так- же Полициано, Нези и ряда других гуманистов. Особняком в культуре той поры стоит Леонардо да Винчи. Он продолжил идейную линию, начатую Альберта, и в то же время, конечно, он оказался непревзойденным по ори- гинальности своих мировоззренческих позиций. Все это, как нам представ- ляется, должно предостеречь от излишнего преувеличения роли неоплато- низма в развитии ренессансной культуры последних десятилетий XV — на- чала XVI в. Что же касается культа разума и знания, утверждения идеала со- зерцания, привнесенных неоплатонизмом в гуманистическую мысль, то их стимулировала выдвинутая реальностью той эпохи задача осмысления со- циальной роли ренессансной интеллигенции, общественного значения труда ученого. Понятие «созерцательной жизни» имело здесь не традиционное, средневековое, а гуманистическое наполнение, его определяло признание вы- сокой ценности науки, знания, достигнутого усилиями самого человека во имя устроения его земного бытия. К философии ренессансного неоплатонизма Э. Гарэн неоднократно об- ращался в своих работах21. В оценках мировоззрения Марсилио Фичино, 59
Джованни Пико делла Мирандола, Джованни Нези, Дьяччетто Каттани и других гуманистов этого направления в отличие от тех исследователей, ко- торые настаивают на преобладании христианских начал в философии фло- рентийских неоплатоников, Э. Гарэн стремится к более обоснованной и объ- ективной интерпретации гуманистических идей. В философии Фичино он подчеркивает самый факт переосмысления онтологических, гносеологиче- ских и антропологических проблем христианской теологии с позиций плато- низма. Основу «ученой религии» (или «благочестивой философии») Фичи- но он видит в платоновской теологии с ее идеей единства духовного и чув- ственного мира22. Фичино отличает, по мнению Э. Гарэна, идея динамич- ности космоса, постоянно переходящего от единства к множественности и снова возвращающегося к единству, а также неортодоксальность антропо- логии, в которой человек предстает как посредник в этом мировом круго- вороте («узел мира»), способный в процессе познания охватить мыслью все мироздание. Как показывает Э. Гарэн, главную роль в теории познания Фичино играют категории света, красоты, души и любви, что придает его философии эстетическую, отчасти даже мистическую окраску. Человек, по мысли Фичино, постигает истину в любовном экстазе, порожденном красо- той чувственно воспринимаемой реальности; красоту ее выявляет излучае- мый в мир божественный свет. Наслаждение красотой чувственного мира не исключает рационального пути к истине через самопознание человече- ской души, несущей в себе изначальные идеи вещей. Отсюда у Фичино и нравственный идеал созерцания, самососредоточения. Величие человека гу- манист видит в самодостаточности его собственного опыта для познания все- го сущего, в свободе от внешнего мира. Тонкий анализ идей Фичино позволяет Э. Гарэну говорить не о возврате этого мыслителя и многих его последователей к средневековой религиозно- сти, на чем настаивают некоторые ученые, а о новом, гуманистическом под- ходе к проблемам христианской теологии, который удаляет его от ортодок- сальной доктрины церкви. Нельзя не видеть свободомыслия в теории «все- общей религии» Фичино, главный тезис которой — во всех вероисповеданиях и культах проявляется единая истина. Этот тезис перечеркивал идею иск- лючительности христианства; к тому же вела и мысль Фичино о равенстве религии и философии. Справедливо включая философию Фичино в общее русло развития гуманистических идей второй половины XV в. и не противо- поставляя гуманизм ренессансной философии, как это иногда делается, Э. Га- рэн все же не дает достаточно ясной оценки роли идей выдающегося гу- маниста и флорентийского неоплатонизма в целом в поступательном разви- тии светского по своей общей окраске мировоззрения Возрождения. Влияние неоплатонизма оказалось значительным в учении о человеке, в героизации личности, столь характерной для культуры Высокого Возрож- дения. В разработку ренессансной антропологии вносит свой вклад не толь- ко Фичино, утверждающий величие творческих способностей человека, его безграничные возможности в познании мироустройства, но не в меньшей мере его младший современник, выдающийся философ конца XV в. Джо- 60
ванни Пико делла Мирандола, творчеству которого посвящено немало блес- тящих страниц в исследованиях Э. Гарэна23. Подлинный гимн величию че- ловека создает Пико в «Речи о достоинстве человека» — ею он предполагал открыть в Риме в 1487 г. представительный диспут философов. Считая концепцию Пико поистине замечательной, Э. Гарэн выделяет как главное в ней следующие положения: «Всякая сущность имеет свою природу, которая обусловливает ее действия. Человек, напротив, не обладает природой, ко- торая бы сдерживала его. Человек творит себя в действии, он отец самому себе... Обусловленность природы человека — быть свободным, избирать свою судьбу, создавать собственными руками алтарь славы или оковы наказа- ния»24. Таким образом, в представлении Пико, как справедливо показывает исследователь, человек не столько центр мироздания, сколько средоточие без- граничной свободы, что делает человека не только богоравным, но и про- должением универсума. В таких новых (и верных) акцентах и состоит спе- цифика прочтения Э. Гарэном даже известных материалов источников. Творя себя, свой облик, человек преобразует мир форм и выходит в этом за рамки действительного. Из этой концепции, по мысли Э. Гарэна, неиз- бежно следовал вывод о «человеке-индивидууме среди личностей и перед лицом Индивидуума»25. Отсюда высочайшая ответственность человека за фор- мирование своей сущности, которая может вознести его над прочими тво- рениями или низвести до уровня животного, отсюда и роль знания — фи- лософия, по словам Пико, должна стать достоянием каждого человека. От- сюда — и идея «философского мира», единства истины, которая в разных обличьях и формах раскрывается в различных философских и религиозных традициях. Идея «философского мира», единства человеческого мышления, замечает Э. Гарэн, «соответствует всемирному примирению, поскольку на че- ловеческой основе, через деятельность человека многочисленные стороны действительности связываются и проникают друг в друга»26. Пико последо- вателен в своем учении о человеке и философской концепции в целом; он полагает, что в познании закономерностей человеческого бытия раскрыва- ется все сущее. Как убедительно показывает Э. Гарэн, именно с позиции своего понимания связи человека с природой Пико выступает и против аст- рологии, против астрального детерминизма. Природа, в представлении Пи- ко, — упорядоченное и гармоническое единство, поэтому допустить воздей- ствие звезд на судьбы человечества — значит признать наличие случайности, нарушающей порядок универсума. Пико был одним из самых решительных критиков астрологии своего времени. По мнению Э. Гарэна, Пико «превзошел тот уровень, на котором оказал- ся платонизм Фичино»27, чему способствовало «свободное обращение гума- ниста со схоластикой, творческое осмысление ее мотивов сквозь призму фи- лософских традиций Античности. Творчество Пико стало своеобразным син- тезом античной и отчасти средневековой мысли, свидетельством преемст- венности Возрождения с предшествующими культурными эпохами, но и его новаторства. 61
Проблему человека можно считать центральной в итальянском гуманиз- ме XV в. Подход к ее решению был различным у Бруни и Баллы, у Ма- нетти и Фичино, у Пико и Альберти. Если Фичино и Пико стремились, хотя и с разных позиций, всемерно возвеличить человека в мироздании, то в учении Альберти он предстает свободным, исполненным силы и до- стоинства творцом своего земного бытия. В то же время, глубоко и трезво осмысливая действительность во всей ее противоречивости, Альберти не при- ходит к абсолютизации человеческих способностей и свершений. В его со- чинениях немало пессимистических суждений о нравственной природе че- ловека и его роли устроителя земного бытия. Мировоззрение Альберти — одного из самых выдающихся деятелей Возрождения — вызывало неизменный интерес Э. Гарэна, которого увлекала и сложность философских позиций Альберти, и богатство его образного языка, дающих основания для различ- ных, порой полярных, толкований текста гуманиста. Некоторая эволюция взглядов Э. Гарэна на творчество Альберти нашла отражение в его работах последних десятилетий. В книге «Итальянский гуманизм» Э. Гарэн, опираясь преимущественно на анализ диалогов «О семье», приходит к выводу об оптимистической окра- ске светской этики Альберти: гуманист верит в человека-творца, в его до- блесть — природную силу, которая раскрывается в мудрой и разумной дея- тельности, успешно противостоящей фортуне. «Характерный возрожденче- ский мотив "доблесть побеждает судьбу'* сочетается у Альберти с воспева- нием человеческого труда, от которого зависит процветание семьи и государ- ства»28. Альберти разделяет идеал активной гражданской жизни: «человек рождается на пользу других людей» — таков, по мысли Э. Гарэна, главный тезис его этики. В более поздних работах об Альберти Э. Гарэн углубляет свое представ- ление о гуманисте, обращает внимание на неоднозначность его позиции, порожденной восприятием реального мира людей как воплощения противо- положных начал, извечного конфликта между «рассудком и безумием, ли- цом и маской, тенью и светом»29. Исследователь предупреждает об оши- бочности однолинейных оценок творчества гуманиста, крайних суждений о нем. В то же время сам он, как нам кажется, в своем увлечении Альберти не смог избежать слишком резкого акцентирования пессимистических мо- тивов в его творчестве. Главной особенностью мировоззрения Альберти, от- личающей его от других гуманистов эпохи, Э. Гарэн считает ощущение про- тиворечивости, двойственности, постоянной изменчивости действительности, которое порождает любовь к иронии и парадоксам, столь заметную в «За- стольных беседах», «Моме» и других его сочинениях. В представлении Аль- берти картина мира рациональна, математически упорядочена, поддается ис- толкованию человеческим разумом, но художественное воображение уводит гуманиста за границы реальности в мир иррационального, мир видений, при- зраков, таинственной игры сил природы. «Отсюда, — делает вывод иссле- дователь, — все углубляющаяся пропасть между порядком и гармонией, с одной стороны, и фантастическим безумием — с другой, между размерен- 62
ностью и гротеском, между нормой и преувеличением»30. Причина заложе- на в самом человеке: как воплощение «неопределенности, бунта и вины, обиды и зла» он являет собой у Альберта уже не центр мироздания и его связующее звено, а момент подрыва порядка, закона гармонии. Э. Гарэн полагает, что это ощущение изначальной противоречивости дей- ствительности «довольно быстро развивается в творчестве Альберта и про- является в горькой иронии, почти безысходном ожидании поражения, на которое обречены разум и добродетель... антропологический пессимизм Аль- берта становится все мрачнее»31. Даже в «Домострое» и других поздних про- изведениях Альберта Э. Гарэн отмечает лишь призыв к умеренности и по- кою. Его окончательная оценка учения гуманиста о человеке звучит сурово и однозначно: «В самом деле, Альберта, разрушив дорогой для гуманистов образ человека — творца и посредника Вселенной... обессмыслил земное по- прище»32. Мы не ставим под сомнение многие частные наблюдения Э. Гарэна, вы- являющие сложность, противоречивость и глубокую эмоциональную окраску мировоззрения Альберта — ученого, художника, писателя. Однако в обобща- ющих суждениях о творчестве Альберти-гуманиста едва ли правомерно ос- тавлять в стороне его этическую концепцию, проникнутую пантеистически- ми мотивами философскую позицию, а также его эстетику, построенную на реалистических началах. Нельзя упускать из виду главное, что отмечает и сам Э. Гарэн (это убедительно показано в его исследовании басни «О мерт- вых» из «Застольных бесед»), — последовательно светский подход к пробле- ме человека. Позиция Альберта и в антропологии, и в гносеологии, и в эстетике лишена всякой трансцендентности в отличие, например, от пози- ции флорентийских неоплатоников. Заметим также, что при всей противоречивости его взглядов Альберта не оставляет свою позицию открытой. В «Домострое» — одном из последних сочинений гуманиста — выражена уверенность в том, что этика, принципы которой он излагает в данном диалоге, должна быть ориентирована на вос- питание человека-творца, способного сделать мир разумным и гармонич- ным33. Не случайно высшее проявление созидательной мощи человека Аль- берта видел в архитектуре, градостроительстве, в том, что гармонизирует и облагораживает земной мир. Принцип гармонии проходит как основопола- гающий через все творчество Альберта. Тем острее ощущал он все наруше- ния и отклонения от этого природного закона. Разносторонне освещая специфику культуры Возрождения, Э. Гарэн не офаничивается анализом характерных для нее сложных процессов идейного развития. В цикле очерков об итальянском искусстве от Мазаччо до Мике- ланджело, написанных в разное время, но связанных единством концепции, он раскрывает особенности и значение творчества крупнейших архитекторов, скульпторов, живописцев Возрождения. Э. Гарэн не становится при этом на чисто искусствоведческие позиции — он умеет найти свой особый подход к художественному аспекту культуры, своеобразие которого ощущает исклю- чительно тонко. 63
Э. Гарэн выразительно обрисовывает пришедший в эпоху Возрождения на смену художнику-ремесленнику новый тип творца синтетического искус- ства, «универсального художника», формирующего свой неповторимый мир, свой «космос», в который «включен человек» и в котором особенно полно выражены идеалы гуманистической культуры. Его внимание привлекают прежде всего великие мастера, чья многогранная деятельность «объединяет в себе зсе: науку, представление о мире, поэзию, мораль, политику», — та- кие гиганты, как Леонардо да Винчи и Микеланджело. Речь идет не о «воз- рождении» Античности, не о «подражании» ей, полагает исследователь, а об овладении родственными ей принципами созидания, на основе которых вы- явились творческая оригинальность способа мышления и сила нового искус- ства и шире — мощь всей активности построения новой культуры. В этом смысле Э. Гарэн справедливо пишет, что деятельность таких мастеров ис- кусства Ренессанса есть «почти что итоговое выражение» культуры эпохи34. Вместе с тем он далек от недооценки поразительного богатства проявле- ний интенсивного художественного творчества, «гаммы оттенков» культуры, возникновение которых связано и со спецификой общественно-политиче- ской жизни центров, где она развивалась, и с неповторимо-личной чувст- вительностью каждого из крупных архитекторов, ваятелей, живописцев к «пульсу» времени. Э. Гарэн и прочерчивает общие линии развития, и оттеняет особенности интерпретации той или иной проблемы культуры Возрождения в деятельно- сти отдельных мастеров. Так, он показывает, как преломлялись гуманистиче- ские представления об идеальном городе-государстве в архитектуре: в новых рационалистических принципах пространственных решений «города для че- ловека» и в новом каноне пропорциональных соответствий между человеком и зданием, в размахе строительства', выявляющего в реконструируемом горо- де контуры идеального града, и в утопических проектах, где находит выра- жение новая концепция жизни, основанной на разуме, а вся сфера обита- ния человека отвечает гуманистическим критериям функциональности, гигие- ны, красоты, человеческого достоинства. Таковы проекты идеального города Альберти и Леонардо, где строгая рациональность сочетается с глубоким эс- тетическим осмыслением земного бытия человека35. Свое понимание специфики художественного творчества Э. Гарэн особен- но обстоятельно раскрывает в статье «Образ мышления Микеланджело» — на первый взгляд, неожиданной для философа, но справедливой и глубоко аргументированной защитой искусства от попыток некоторых выдающихся искусствоведов XX в. объяснить творчество гениального художника, преуве- личивая воздействие на него философских доктрин эпохи, прежде всего нео- платонизма36. Э. Гарэн показывает, что представление об образе мышления творца искусства не может быть сведено ни к свидетельствам художника о самом себе, о принципах своей деятельности, ни к влиянию философских, религиозных и иных, так сказать, «внеположных» акту творчества идей. Они имеют определенное значение для истолкования использованных им «сю- жетов», тем, излюбленных мотивов, но не исчерпывают того, что выражено 64
в его искусстве. Речь идет о непереводимом ни на какой иной «язык» и воплощаемом только в художественных образах, специфическими средства- ми именно искусства, общем видении мира и человека. Э. Гарэн различает в этой связи «культуру» художника и его особый «образ мышления», ставит задачей показать контекст культуры, в котором живет художник, выявить то, чем «занят его ум», — общественные идеи, философские, религиозные и иные импульсы, но в то же время и раскрыть не идентичное всему этому значение результатов его творческого видения мира и воплощения этогсГ мира сквозь призму личности мастера. Атмосфе- ра времени, определяемая событиями общественной жизни, идейными иска- ниями эпохи, перипетии личной судьбы художника, сама степень напряжен- ности сил его разума, чувств, интуиции при целостном восприятии мира — все это сказывается в творчестве Микеланджело, ставящего в центр вни- мания человека, но укрупняющего его проблемы до «космических» масшта- бов. Своим исследованием Э. Гарэн удивительно ярко сумел показать, что общие принципы подхода к творчеству художника, которые он отстаивает и которые верны также для других мастеров, оказываются особенно важны- ми применительно к Микеланджело. Этот титан Возрождения концентриру- ет в своем творчестве все, что составляло основной смысл и главный нерв культуры Ренессанса, дает в художественных образах синтез, энциклопе- дию жизненных идеалов гуманизма. Э. Гарэн разделяет здесь мысль извест- ного искусствоведа Ш. Тольнаи, который сопоставлял «Божественную коме- дию» Данте как наиболее полное выражение культуры его эпохи с ансамб- лем, созданным Микеланджело в Сикстинской капелле как некой квинтэс- сенцией достижений Ренессанса и вместе с тем своеобразным идеальным «портретом души» художника в момент наивысшего взлета его творческих потенций. Мы уже не говорим о том, что обоснованная в статье характе- ристика неоднородности исканий и творческой эволюции флорентийских фи- лософов, часто слишком однозначно определяемых как «неоплатоники», име- ет принципиальное значение, выходящее за рамки проблемы идейных воз- действий на одного лишь Микеланджело. Едва ли не «мимоходом» сде- ланные Э. Гарэном замечания о важной роли непосредственного обращения Микеланджело к текстам Библии, недогматического подхода к ней вносят существенные коррективы в понимание идейного мира великого художни- ка — как и уточнения по поводу его интереса к комментарию Ландино на «Божественную комедию» Данте, к проповедям Савонаролы и т.д. Альберти, Леонардо, Микеланджело — те творцы новой культуры, созда- ющие свои «космосы», в которых Э. Гарэн видит ее наивысшее выражение. И не случайно в заключение статьи о путях развития архитектуры, ваяния, живописи Ренессанса он приходит к выводу: «Леонардо да Винчи и Мике- ланджело, вероятно, не только сказали самое веское слово в культуре Воз- рождения, но и продолжают раскрывать ее смысл и значение лучше, чем любое сочинение писателей, ученых, философов»37. 5 — 6539 65
В ряде глубоких статей о Леонардо Э. Гарэн показывает, как в творчест- ве гениального мыслителя, ученого и художника осуществляется синтез са- мых разных областей знания и искусства, проявляется важная особенность Ренессанса — взаимовлияние и взаимопроникновение всех сфер культуры38. В трудах Леонардо Э. Гарэн видит органический сплав науки, техники, фи- лософии, искусства. Он — гуманист нового, негуманитарного толка, чело- вечнейший художник, ученый, ищущий смысл всех явлений жизни. Свое- образие гуманистической концепции Леонардо состоит в том, что он рас- сматривает человека как посредника между миром природы-искусницы и миром, созданным им самим. Стремясь низвергнуть «риторические экзаль- тации вокруг его имени и порочащую его критику»39, Э. Гарэн развеивает традиционный ореол таинственности, который окружал деятельность Леонар- до-ученого, хотя и признает, что в мифе о маге-чудодее, рассказанном еще Вазари, отразились некоторые странности характера Леонардо. Истинный Ле- онардо, по мысли Э. Гарэна, — противник как бесплодных диспутов, так и чистого умозрения, когда замысел не проверяется делом. Он был убежден, «что те науки тщетны и полны ошибок, которые не рождаются из опыта, матери всякой достоверности, и не заканчиваются опытом»40. В этом видит Э. Гарэн новаторство Леонардо, утверждающего новый метод науки. Но на- ука Леонардо составляла одно целое с его искусством, подчеркивает он, и это придавало ей неповторимое своеобразие. Для Леонардо живопись была той практикой, опытом, без которого он не мыслил научного постижения явлений жизни. Э. Гарэн отмечает особое значение рисунков художника, которые соответствовали его физическим и анатомическим штудиям и яв- лялись «технико-научным моментом его творчества», элементом эксперимен- та, составлявшего у Леонардо главную часть процесса познания действитель- ности. Задачу ученого-художника Леонардо видел в том, чтобы претворить «бесформенность» реального мира в гармонию, дать разрешение его в фор- му. Не случайно, подчеркивает Э. Гарэн, начало познания Леонардо связыва- ет с ощущениями, со зрением прежде всего. Э. Гарэн справедливо не соглашается с теми исследователями, которые отождествляют универсальность Леонардо с разнообразием его идей, с эн- циклопедичностью его знаний. Он определяет ее иначе — интересы Леонар- до, действительно, распространялись на все области человеческой деятель- ности, на все явления жизни, но универсальность его в том, что он ис- кал смысл сущего, скрытый во всем многообразии его проявлений, искал ключ к пониманию некоего общего разумного принципа, лежащего в осно- ве всего и запечатленного в человеческом разуме. «Он пытался открыть людям секрет жизни»41, — пишет Э. Гарэн. Будучи ученым-художником, Леонардо не питал интереса к магии, характерного для эпохи Возрожде- ния, и даже полемизировал с ревнителями некромантии. В культуре Воз- рождения он представлял принцип знания, ориентирующийся на реалистиче- ские начала. Но была в ренессансной культуре и другая тенденция, которую убеди- тельно раскрывает Э. Гарэн в статье «Магия и астрология в эпоху Воз- 66
рождения»42. В противовес теологизйрующему видению мира, его схемати- чески-логическому восприятию эпоха Возрождения выдвинула иное пред- ставление о мире, основанное на признании единства реальности, не только гармонически упорядоченной, но и исполненной импульсов разнообразных жизненных энергий. Жестким логическим рамкам была противопоставлена подвижная гибкость жизни. Человек, его труд, преобразующий «земной град», мыслился как неисчерпаемая возможность, как способность подчи- нить себе все природные силы. Человек-мудрец выступает у Бруно, Кампа- неллы и других натурфилософов Позднего Возрождения в роли всемогущего мага. В этом раскрывалось, по мысли Э. Гарэна, ощущение единства бытия и мышления, свойственное ренессансному миропониманию43. Мы остановились лишь на некоторых характерных особенностях изоб- ражения и интерпретации культуры Возрождения в творчестве итальянско- го ученого. В концепции Ренессанса, которую обосновывает в своих работах Э. Гарэн, нашли отражение основополагающие принципы его общего подхо- да к исследованию духовных процессов: историзм, восприятие культуры определенной эпохи в ее целостности и одновременно в многообразии ее проявлений, стремление выделить основную линию идейного развития и по- казать ее значение в исторической перспективе. Труды Э. Гарэна, являясь крупным вкладом в науку, играют важную роль в противостоянии попыт- кам исказить историю передовых культурных традиций. Все это объясняет живой интерес, с которым исследования Э. Гарэна вос- принимаются и сегодня. Они принадлежат к лучшему, что создано зарубеж- ной историографией Ренессанса. Примечания 1 Библиография работ Э. Гарэна к настоящему времени насчитывает более девяти тысяч единиц и свидетельствует о широчайшем диапазоне тематики его исследований (см.: Bibliografia degli scritti di Eugenio Garin. 1929—1989. Roma; Bari, 1989). Среди наиболее значительных трудов Га- рэна по проблемам культуры итальянского Возрождения: Giovanni Pico della Mirandola. Vita e dottrina. 2 ed. Firenze, 1963; L'Umanesimo italiano. Filosofia e vita civile nel Rinascimento. 5 ed. Roma; Bari, 1973; Medioevo e Rinascimento. 3 ed. Bari, 1966; Storia, della filosofia italiana. 3 ed. Torino, 1967; L'educazione in Europa 1400—1600. 2 ed. Bari, 1957; La cultura filosofica del Rinascimento italiano. Firenze, 1961; La cultura del Rinascimento. Profilo storico. Bari, 1967; L'Eta nuova. Ricerche di storia della cultura dal XII al XVI secolo. Napoli, 1969; Scienza e vita civile nel Rinascimento italiano. Bari, 1965, 1993; Ritratti di umanisti. Firenze, 1967; Dal Rinascimento al II- luminismo. 2 ed. Firenze, 1993; Rinascite e rivoluzioni. Roma; Bari, 1976; Umanisti, artisti, scien- ziati. Studi sul Rinascimento italiano. Roma, 1989; La filosofia come sapere storico. Con un saggio autobiografico. Roma; Bari, 1990; Machiavelli tra politica e storia. Torino, 1993; II ritorno dei filosofi antichi. Napoli, 1994. Русский перевод: Гарэн Э. Проблемы итальянского Возрождения. Избран- ные работы / Пер. с ит.; Вступ. ст. Л.М. Брагиной; Отв. ред. Л.М. Брагина. М., 1986; Идеальный город / Пер. с ит. // Проблемы итальянской истории. М., 1987. С. 135—153. О Гарэне см.: Бра- гина Л.М. Э. Гарэн — историк культуры Возрождения // Проблемы итальянской истории. М., 1987. С. 154-160. 2 Alberti Leon Battista. Alcune intercenali inedite / A cura di E. Garin // Rinascimento. 4. Firenze, 1964. P. 125-258. 3 Pico della Mirandola Giovanni. De hominis dignitate. Heptaplus. De Ente et Uno. E scritti vari / A cura di E. Garin. Firenze, 1942; Idem. Disputationes adversus astrologiam divinatricem / A cura di 5* 67
E. Garin. Vol. 1—2. Firenze, 1946—1952; Prosatori latini del Quattrocento / A cura di E. Garin. Mi- lano, 1952. 4 Kristeller P.O. Renaissance concepts of man and other essays. N.Y., 1972; Idem. Studies on Renais- sance thought and letters. Roma, 1969. 5 Baron H. the Crisis in early Italian Renaissance. Civic humanism and republican liberty in the age of classicism and tyranni. Princeton, 1966; Idem. From Petrarch to Leonardo Bruni: studies in humanistic and political literature. Chicago, 1968. 6 Garin E. L'Umanesimo italiano...P. 257. 7 Garin E. La cultura del Rinascimento... 8 Ibid. P. 54. 9 Garin E. L'Eta nuova... 10 Гарэн Э. Проблемы итальянского Возрождения... С. 39. 11 Там же. С. 45. 12 Garin E. Umansti, artisti, scicenziati... P. 35—47; Garin E. Medioevo e Rinascimento. P. 211—287. 13 Гарэн Э. Проблемы итальянского Возрождения...С. 68. 14 Там же. С. 64-109. 15 Там же. С. 75. '6 Там же. С. ПО. •7 Там же. С. 113. 18 Брагина Л.М. Аламанно Ринуччини и его «Диалог о свободе» // Средние века. М., 1982. Вып. 45. С. 119-140. 19 Гарэн Э. Проблемы итальянского Возрождения... С. 117. 20 Брагина Л.М. Проблема нравственного идеала в этике Кристофоро Ландино // Культура эпохи Возрождения. Л., 1986. С. 94—107. * 21 Garin E. Medioevo e Rinascimento. P. 288—340; Idem. Umanisti, artisti, scienziati... P. 93—131; Idem. L'Umanesimo italiano... P. 93—132. 22 Garin E. Umanisti, artisti, scienziati. P. 115—124; Idem. Medioevo e Rinascimento. P. 288—310. 23 Garin E. Giovanni Pico della Mirandola... 24 Гарэн Э. Проблемы итальянского Возрождения... С. 137. 25Там же. С. 137. 2*Там же. С. 138. 27 Там же. С. 142. 28 Там же. С. 86. 29 Там же. С. 183. 30 Там же. С. 189. 31 Там же. С. 190. 32 Там же. С. 193. 33 Alberti L.B. De iciarchia // Alberti L.B. Opere volgari. Vol. 1—3 / A cura di С Grayson. Bari, 1960-1973. 34 Garin E. Umanisti, artisti, scienziati... P. 153—181; Idem. L'Eta nuova... P. 347—383. 35 Гарэн Э. Идеальный город // Проблемы итальянской истории. С. 135—153. 36 Гарэн Э. Проблемы итальянского Возрождения... С. 296—330. 3? Там же. С. 295. 38 Там же. С. 236-256. 39 Там же. С. 239. 40 Там же. С. 246. 4> Там же. С. 237. 42 Там же. С. 331-349. 43 Garin Е. II filosofo e il mago // Uomo del Rinascimento. Bari, 1988. P. 169-202.
УРБАНИСТИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ В ИТАЛЬЯНСКОМ ГУМАНИЗМЕ XV в. ^геномен города в осмыслении гуманистов — многоплановая тема, которая могла бы стать предметом специального исследования. В настоящей рабо- те мы обратимся к рассмотрению двух ее аспектов. Первый — восприятие гуманистами города в его физической ипостаси, оценки его облика, градо- строительных принципов, архитектуры. С этой проблематикой, достаточно заметной в гуманистической литературе Италии XV в., связаны и проекты идеального города, выдвинутые Альберта, Филарете, Леонардо да Винчи, дру- гими деятелями итальянского Возрождения, мечтавшими о создании опти- мальных условий для человека новой эпохи и новой культуры. Другой, бо- лее широкий аспект темы — оценка гуманистами социально-политических структур многоликого итальянского города, анализ его исторических судеб и эволюции государственного строя, проекты его усовершенствования, которые в XVI в. нередко приобретали форму социальных утопий. Для итальянских гуманистов XV в. характерно внимание к специфике устройства и развития не обширных территориальных государственных образований, а города-госу- дарства, что вполне объясняется политическим полицентризмом средневеко- вой и ренессансной Италии, где множество городов обладало государствен- ным суверенитетом1. Особый интерес представляет проблема формирования идеала ренессанс- ного города, понимания города как целостного явления. Складывавшиеся в гуманизме представления об идеальном городе-государстве восходили не только к античному полису, но опирались также на исторический опыт го- родских коммун Средневековья. У флорентийских или, к примеру, венециан- ских гуманистов в их панегириках своим республикам легко угадываются чер- ты исторической реальности, но «подправленные», доведенные до рациональ- ного совершенства. Впрочем, их идеализированное восприятие города-госу- дарства не исключало и трезвых оценок города как социума. Представления о совершенном городе в эпоху Возрождения претерпели заметную эволю- цию от идеализации реальности до утопических проектов. Социальная утопия станет характерной для общественной мысли XVI — начала XVII в.2 Глава 2 69
ГОРОД В ИТАЛЬЯНСКОЙ ГУМАНИСТИЧЕСКОЙ МЫСЛИ XV в. Итальянские гуманисты, избирая своим идеалом город-государство (или региональное политическое образование во главе с наиболее сильным горо- дом), противопоставляли его не только универсалистскому идеалу средне- вековой политической мысли, но и реальным формам монархии, которые складывались в Европе. Для многих гуманистов была неприемлема прежде всего сама иерархическая структура политической власти, подчинение под- данных единовластию правителя, ущемляющему гражданские свободы. Го- род-республика в наибольшей мере сопрягался с гуманистическими идеями о свободном развитии личности, раскрытии всех созидательных ее потен- ций3. Царство человека (regnum hominis), о котором мечтали гуманисты, бы- ло тесно связано в их представлениях с принципами равенства, законности, справедливости, воплощение которых они искали в политической практике итальянских городов-республик, притом не столько современной, сколько уходящей в прошлое, в эпоху коммун.. Не случайно поэтому гражданский гу- манизм Флоренции, сложившийся в условиях пополанской республики и от- стаивавший принципы республиканизма, стал одним из наиболее заметных направлений в этико-политической мысли XV в. В рамках этого направ- ления идеал города-государства начал складываться в первые десятилетия XV в. в творчестве Леонардо Бруни4. «Восхваление города Флоренции» Бруни, созданное в самом начале ве- ка, — один из самых ярких примеров идеализации города-республики в гу- манистической литературе Италии. В этом сочинении, написанном в жанре панегирика, Флоренция предстает во всех ее ипостасях как непревзойден- ный образец совершенства. Бруни рассматривает проблему достоинства го- рода комплексно, во всех ее аспектах, подчеркивая в то же время единст- во, гармонию физического облика Флоренции и ее социально-политического строя5. И хотя жанр панегирика диктовал и возвышенный стиль, и неизбеж- ную идеализацию предмета восхваления, весь строй сочинения Бруни, его четкая, исполненная патриотизма концепция не оставляют сомнения в глу- бокой вере автора в то, что Флоренция действительно являет собой наилуч- ший образец города и государства. Начать с расположения города на Арно — оно очень разумно и соответ- ствует наилучшему замыслу, утверждает Бруни. Ведь на вершинах гор вет- ры, сильные бури, там климат неблагоприятен для жителей, а среди рав- нины на жизнь города плохо влияли бы влажность почвы и туманы. Фло- ренция же расположена наиболее удобно, замечает Бруни, так как холмы, окружающие равнину, где находится город, защищают его от бурь и вет- ров и делают климат весьма благоприятным для жителей. Практическая поль- за удачного расположения города — не второстепенный момент для гума- ниста, убежденного в необходимости комфортной среды обитания для че- ловека, идущего по пути цивилизации. Столь же необходима горожанам и 70
Ви£ Флоренции, окруженной холмами (в центре Палаццо Веккьо) чистота. И Бруни с гордостью заявляет, что Флоренция — «единственный в мире город, где ты не встретишь ничего противного взору или обонянию и никакой грязи под ногами»6. Облик средневекового города с его антисанита- рией хорошо знаком Бруни. Он легко представлял себе Ареццо, небольшой тосканский город, откуда был родом, поэтому не мог не подчеркнуть несо- мненные для него преимущества благоустройства Флоренции. Несмотря на многочисленное население, улицы города на Арно всегда опрятны, на них нет нечистот, да и дождевая вода не скапливается, а по специально про- рытым канавам уходит в землю7. Эта важная черта благоустройства улиц от- мечена Бруни как одна из особенностей Флоренции. Чистота города, по убеждению гуманиста, — непременный атрибут его красоты. Красоту облика Флоренции он описывает с особым вдохновением: «В го- роде нет ни одной улицы, которая не была бы украшена громадными, пре- красными зданиями... Какой же великий дух зодчих проявляется в этих строениях и как совершенен вкус тех, кто в них живет»8. Бруни не может не выразить восторга и преклонения перед архитектурным блеском Флорен- ции и его творцами. В этом пассаже выявилась важная особенность ренес- сансного идеала города — его эстетический аспект. Красота города ассоции- руется с его богатством, в ней, по мысли гуманиста, оно находит свое оп- 71
равдание. Заметим, что в отличие от флорентийских хронистов XIV в. Бру- ни не сетует на то, что богатство горожан влечет за собой порчу нравов, и не призывает вернуться к добродетельной скромности предков. Более то- го, ставя Флоренцию выше всех прочих городов, гуманист именно богатство возводит в ранг ее высших достоинств. «Подобно тому, как граждане бес- спорно превосходят всех прочих людей разумом, роскошью и блеском, так и сам город намного превосходит все остальные города великолепием, мно- жеством украшений и чистотой»9. Бруни не устает восхищаться красотой города на Арно: «Трудцр описать, сколько пользы и красоты доставляет ре- ка, протекающая посреди города»10. Она рассекает Флоренцию на две части, которые удобно соединены четырьмя прекрасными мостами. И нет более приятных прогулок, чем по набережным Арно, где расположено множест- во великолепных домов с портиками и где всегда толпится народ, заня- тый делами или предающийся развлечениям. Да что набережные — все ули- цы Флоренции «украшены наилучшим образом», — с гордостью возглашает Бруни, еще и еще раз подчеркивая, что в своем эстетическом облике она превосходит прочие города11. Восхищение гуманиста вызывают и храмы с пышным убранством, и частные здания с вестибюлями и атриями, с моза- ичными полами и филенчатыми потолками, а также красота и удобство их интерьеров. Особенно величественна возвышающаяся в центре города кре- пость — Палаццо Синьории, «величайшей красоты и чудесного устройства»12. Столь пристальное внимание к архитектуре Флоренции и ее планировке по- зволяют видеть в подходе Бруни к урбанистическим проблемам эстетическое начало, которое станет важной особенностью всего ренессансного мировос- приятия. Итак, восторгаясь удобным местоположением Флоренции и высоким уровнем ее благоустройства, разумными принципами градостроительства и со- вершенством архитектуры, роскошью и великолепием города и горожан, Бру- ни немало идеализирует ее, не замечая, к примеру, скученности кварталов мелких ремесленников и бедняков, хотя, по свидетельству многих современ- ников гуманиста, она поражала чужеземцев величием и красотой. Отметим и другое. Идеализация физического облика города сочетается в сочинении гуманиста с построением не менее идеализированного образа его государст- венной системы. Наделяя флорентийцев всеми гражданскими добродетеля- ми (мужеством, справедливостью, щедростью, человеколюбием и прочими), а также мастерством и умением вести дела и подчеркивая, что и в этом от- ношении они превосходят другие народы, Бруни обращает особое внимание на совершенное политическое устройство Флорентийской республики13. Здесь царят свобода, равенство и справедливость, утверждает он. В толковании этих категорий гуманист не выходит за рамки принципов пополанской де- мократии, когда конституцией ставятся преграды претензиям на власть со стороны нобилитета (только члены торгово-ремесленных цехов могли быть избраны в высшие магистратуры), но и не допускаются к ней городские низы14. Бруни убежден, что сложившаяся в XIV в. пополанская республи- 72
Баптистерий Сан Джованни. XI—XIII вв. Флоренция ка, где власть принадлежала средним слоям города — пополо, народу, — луч- ший образец демократии. Разумеется, идеализация политического строя Флорентийской республи- ки тоже продиктована канонами жанра панегирика, но лишь отчасти: моло- дой Бруни еще верил в согласованность пополанской конституции Фло- ренции с ее политическими реалиями. Позже, особенно когда сам станет канцлером республики, он куда более трезво оценит флорентийское обще- ство начала века и увидит в политической жизни Флоренции той поры кор- ни мощной тенденции к установлению в городе власти олигархии из среды нобилитета и верхушки пополанства. В «Восхвалении города Флоренции» Бруни демонстрирует комплексный подход к оценке города-республики, отмечая как физический, так и нрав- ственно-эстетический его облик, а также характер общественных отно- шений. В стремлении подчеркнуть гармоническое единство всех ипостасей города он идет дальше — выступает и апологетом его внешней полити- ки. В отношениях с другими городами Италии Флоренция, утверждает Бру- ни, проявляла лучшие свои качества, а именно бескорыстие, верность, по- 73
кровительство слабым, так что заслуженно стала «своего рода предводите- лем всей Италии»15. Доблесть и слава возвысили ее над всеми остальны- ми городами страны, а щедрое гостеприимство — она всегда давала при- ют изгнанникам и оказывала им помощь, помогая встать на ноги, — сде- лали ее второй родиной для жителей полуострова, «общей родиной и убе- жищем для всей Италии»16. Очевидна и здесь, в оценке внешней поли- тики Флоренции, тенденциозность гуманиста. Панегирик был написан и условиях острого конфликта Флорентийской республики и Миланского гер- цогства, породившего йСплеск патриотических чувств. Не только Милан, ко- торого флорентийцы обвиняли в экспансии и стремлении насадить в стра- не тиранию, но и Флоренция вела политику расширения своих владений в Тоскане, присоединяя соседние городские коммуны как мирным, так и нередко насильственным путем. Не только патриотизм побуждал гумани- ста видеть лишь позитивное в объекте восхваления, но и, что нельзя не подчеркнуть, конструирование идеала города-государства, совершенного во всех проявлениях своей жизнедеятельности. Воплощением такого идеала Бру- ни без колебаний провозглашал Флоренцию. Именно, в таком совершен- ном во всех отношениях городе-государстве — красивом и благоустроен- ном, нравственно безупречном и хорошо устроенном политически — толь- ко и может проявить себя в полной мере человеческая природа. Урбани- стический идеал гуманиста был неразрывно связан с новыми, ренессансны- ми представлениями о достоинстве человека и его высоком земном предназ- начении. Идеализация Флоренции, особенно ее государственной системы, — черта всего направления гражданского гуманизма, начало которому было поло- жено творчеством Леонардо Бруни. Его последователи — Джанноццо Ма- нетти, Маттео Пальмиери, Донато Аччайуоли, Аламанно Ринуччини, другие гуманисты XV в., — развивая выдвинутые им принципы, вносили и кор- рективы в созданный им идеал города-государства, учитывавшие новые ре- алии Флорентийской республики. В гражданском гуманизме сложилась чет- кая модель совершенного общества и государства. Это — городская респуб- лика, основанная на принципах законности, в толковании которой гума- нисты стремились к отождествлению или по крайней мере к сближению че- ловеческого права с правом естественным, или божественным. Это — го- род, магистратуры которого способны охватить управлением все стороны его функционирования и руководствоваться при этом демократическими зако- нами. Это — общество справедливости, где каждый социальный слой полу- чает блага в соответствии со своими заслугами, при этом учитывается, что богатые могут внести в общее благо большую лепту, чем бедные. Это и общество равноправных граждан, когда все равны перед законом. В со- чинениях флорентийских гуманистов укрепляется сам термин res publica в значении сообщества равноправных членов. Традиционное понятие civitas («государство») приобретает новый смысл — не средневековая политическая иерархия, а совокупность индивидов (cives), наиболее полно проявляю- 74
щих свои способности в активной гражданской жизни, — vita civilis, vita activa. Эти идеи нашли наиболее всестороннее обоснование в сочинении Мат- тео Пальмиери «Гражданская жизнь» (Vita civile), написанном на вольгаре в 1439 г. Пальмиери принадлежал к пополанским кругам Флоренции и многие годы активно участвовал в ее политической жизни, занимая порой самые высокие посты в управлении республикой17. Его сочинение — плод глубоких раздумий над проблемами города-государства. В предисловии он пишет, что видит цель своей работы не в том, чтобы по примеру Платона и других выдающихся мыслите- лей описать воображаемый, ни- когда не существовавший совер- шенный строй гражданской жиз- ни, а в том, чтобы предста- вить реальный образ города-рес- публики, достигшего могущества и величия и оказавшегося, не- смотря на сложности политиче- ской судьбы, прочным и жизне- стойким18. Этот образ, по его убеждению, в полной мере во- площает Флоренция, хотя в от- личие от Бруни Пальмиери >• не склонен преувеличивать ее досто- инства. Обращаясь к истории, он, по его словам, извлек важ- ный урок из опыта не только гре- ческих и римских городов, но и самой Флоренции19. Этот урок он видит в необходимости под- держивать гражданский мир и на- правлять усилия правителей и от- дельных граждан к достижению согласия в таком целостном по своей природе социальном ор- ганизме (corpo civile), каким яв- ляется город-государство20. Нет ничего опаснее для города, заме- чает гуманист, чем раздоры среди граждан, угрожающие его един- ству и благополучию, поэтому необходимо решительно проти- водействовать тем, кто ради лич- ных амбиций затевает распри. Борьба партий гвельфов и гибел- Палаццо гвельфской партии. XIV в. Флоренция 75
Палаццо Веккьо (Палаццо Синьории). XIV в. Флоренция линов, в которую были вовлечены и внешние силы, угрожала Флоренции потерей свободы, но город выстоял и обрел прежнюю силу, заключает Паль- миери21. Что же составляет основу единства и процветания города-государства? Ответом на этот волновавший гуманиста вопрос служит все содержание «Гражданской жизни». В теоретических рассуждениях он опирался на по- нятие iustitia в двояком его значении — как справедливость и как пра- восудие. «Справедливость сохраняет каждому то, что ему принадлежит, а рес- * * публике в целом — мир, един- ство и согласие гражданского со- общества (civile multitudine). Это придает городу силу и могу- щество, способность противосто- ять внутренним и внешним вра- гам»22. Справедливость проявля- ется в хороших законах (buoni leg- gi), призванных охранять общее благо республики и благополучие каждого частного лица. Социаль- ный мир поддерживается спра- ведливым распределением обще- ственного блага, т.'е. в соответст- вии с достоинством каждо- го гражданина. При этом гу- манист имеет в виду не знат- ное происхождение, а заслуги че- ловека перед обществом («доб- лестное служение общему бла- гу»)23. Необходимо материально поддерживать больных и немощ- ных, но праздным и ленивым не должно быть места в горо- де — их следует изгонять24. Все население, включая плебс, дол- жно быть занято трудом на по- льзу себе и республике25. Попо- лански-демократическая основа рассуждений Пальмиери очевид- на. Об этом свидетельствуют и его представления о долге маги- стратов. Избранные на должнос- ти, чтобы вершить всеми делами города-республики, они обязаны руководствоваться в своей дея- тельности принципом законно- 76
сти и справедливости, рассматривая всех граждан равными перед зако- ном. Магистратам доверены публичные функции, поэтому заботиться об об- щем благе им следует больше, чем о своих личных интересах26. Честный, доблестный магистрат служит не тем, кто управляет, а тем, кем управля- ют, — рядовым гражданам. Усилиями магистратов в первую очередь долж- ны поддерживаться мир и согласие в городе27. У Пальмиери нет и наме- ка на противопоставление магистратов прочим гражданам, город, по его убеждению, — сообщество равноправных граждан, в нем нет места полити- ческой иерархии. Нельзя» не напомнить, что фаждане составляли мень- шую часть населения итальянского города, и эту реальность гуманист не ос- паривает и не подвергает сомнению. Во Флоренции граждане — это не толь- ко высший, но и средний слой пополанства (члены 21 цеха). В концеп- ции Пальмиери нашли отражение интересы всего народа (пополо), а не толь- ко его верхушки, как полагает Л. Мартинес, отождествляющий гуманистиче- скую идеологию с интересами наиболее состоятельных слоев города28. В рассмотрении урбанистиче- ских проблем Пальмиери во мно- гом близок позициям Бруни. По- добно автору «Восхваления горо- да Флоренции» он хочет предста- вить город в органическом един- стве его функций и облика. Ос- нову величия города он видит не только в экономическом рас- цвете и политической стабильно- сти, но и в его внешней красо- те. И это — тоже важный аспект заботы и магистратов, и отдель- ных граждан. Последние приум- ножают славу города своей дея- тельностью как внутри городских стен, так и за их пределами; фло- рентийцы, по утверждению Паль- миери, здесь на высоте29. Бога- тые горожане немало способству- ют украшению города, субсиди- руя строительство публичных зда- ний, пышное убранство храмов, организацию празднеств. Обост- ренное эстетическое чувство по- буждает гуманиста обращать осо- бое внимание на урбанистичес- кую красоту, которая должна сви- детельствовать о достоинстве и ве- Аука делла Роббиа. Рельеф певческой трибуны. 1431—1438 гг. Музей Собора. Флоренция
Церковь Сан Миньято аль Монте и епископский дворец. XI—XII вв. Флоренция линии города и его фаждан. Величие городу придают красивые, мощные крепостные стены и башни, торжественность храмов, изящество и изыскан- ность частных домов. Красивыми должны быть площади и рынки, мосты и портики. Наконец, пышные одежды магистратов и священнослужителей — тоже непременный атрибут прекрасной и величественной городской жиз- ни30. Разумеется, создать совершенную, процветающую экономику, разум- ную, демократически-пополанскую политическую структуру, добрые нравы и эстетически яркую архитектуру возможно, в чем у Пальмиери нет сомне- ний, лишь в условиях свободы, которую город должен всемерно охранять и поддерживать31. Независимый, во всех отношениях благополучный, прекрасный в своем физическом облике город-республика — идеал Пальмиери, и притом не «вымышленный, как у Платона», а как бы списанный с современного ему итальянского города и прежде всего с родной и искренне почитаемой Фло- ренции. Разумеется, образ «улучшенный», абстрагированный от теневых сто- рон реальности. В сочинении Пальмиери Флоренция предстает такой, ка- кой она может быть и должна быть, по его убеждению, и в то же время 78
флорентийские порядки, взятые в их идеальном виде, — пример для любо- го города-государства на его пути к совершенству. Время, когда гуманист создавал свое сочинение «Гражданская жизнь», было лишь начальной стадией утверждения во Флоренции власти Медичи, тогда контуры тирании лишь намечались, поэтому понятна его привержен- ность государственным порядкам Флорентийской республики и вера в то, что они могут служить примером для других городов Италии. Еще не нару- шено и представление о гармоническом единстве социальной и физической ипостаси города-государства. У Пальмиери, как за четверть века до него у Бруни, мы видим целостный подход к урбанистическим проблемам, взятым в их неразрывном единстве, а их решение, особенно в «Гражданской жиз- ни», выливается в стройную концепцию гармонизации всех сторон жизни города-государства. В гражданском гуманизме Флоренции первых десяти- летий XV в. еще нет разрыва между урбанистическим идеалом и реалия- ми той же Флоренции. Разрыв в представлениях гуманистов наметится поз- же, когда станут очевидными негативные стороны тирании Медичи. Новые настроения окрашивают сочинение младшего современника Паль- миери — «Диалог о свободе» Аламанно Ринуччини, написанный в 1479 г. вскоре после жестокого подавления Лоренцо Медичи заговора Пацци 1478 г., во время которого был убит брат Лоренцо Джулиано32. В сочинении Ри- нуччини, видного гуманиста и политического деятеля, современная ему Фло- ренция предстает как антипод идеального города: оценки царящих в городе нравов и политической практики негативны, реалиям «утратившей свободу» республики противопоставлено ее прошлое. Образ Флоренции, нарисованный Ринуччини, далек от идеала, воссозданного Пальмиери, и тем более от бе- зупречного города-республики, представленного в сочинении Бруни33. Во введении к «Диалогу о свободе» Ринуччини пишет: «Так как мне, уже обремененному семейными заботами, не дозволено то, что близко моей душе, я избрал жизнь, далекую от городской суеты и всего того, что от нее проистекает, а также от бесчисленных забот, порождаемых жадностью и честолюбием»34. Город погряз в пороках, они пронизывают всю его жизнь, и Ринуччини ищет покоя и уединения в своем небольшом загородном име- нии, тем более что по воле Лоренцо Медичи он был отстранен от го- сударственных дел. В «Диалоге о свободе» звучит резкое осуждение тира- нии, ибо последствия ее, в представлении автора, трагичны. Участники диалога с горечью констатируют, что исчезла практика свободного обсужде- ния государственных дел в советах республики, несправедливо распределя- ются должности — они, как правило, оказываются в руках недостойных лиц, — не соблюдаются законы, гарантирующие свободу граждан35. Что же касается самих законов, то в их правильности собеседники не сомневают- ся: «Ведь пока город жил, подчиняясь своим законам, он славился более остальных городов Этрурии богатством, достоинством, властью и был выдаю- щимся образцом не только могущества, но и достойного образа жизни. Теперь же... прихоть немногих нечестных граждан получает силу самих за- конов»36. Суды не поддерживают правопорядок, а судьи перестали быть 79
неподкупными. «Как они действуют у нас, даже говорить стыдно... никто ни словом, ни голосованием не осмеливается противиться тому, что, k;ik говорят, в большинстве случаев является точкой зрения сильных лиц, ос нованной на чьих-то ложных обвинениях или доносах»37. В городе нет про град насилию и беззаконию, диктат немногих, фактически узурпировавших власть, приводит к падению благосостояния большинства, поскольку «нл глые люди присваивают себе то, что является достоянием всех граждан»38. Утрачено главное свойство свободного города-государства — быть гаран тией блага каждого гражданина, представлять единый организм, общее блп го которого зависит от усилий всех его членов. Утрачено равенство — ос нова всякого хорошо устроенного общества. Собеседники диалога преда ются ностальгическим воспоминаниям о Флоренции предшествующих сто летий, которое было отмечено расцветом свободы, причем она заботилась не только о своей независимости, но и многих других городов39. Ринуччи ни создает эмоционально выразительный образ Флоренции 1470-х годом как в прошлом идеального города-республики, воплощение истинной свобо ды, но в условиях тирании утратившего величие и достоинство совершенно Беноццо Гоццоли. Деталь фрески «Шествие волхвов» в палаццо Медичи—Риккарди. 1459—1460 гг. Флоренция 80
го образца. Контраст разителен, но он призван подчеркнуть пагубность ти- ранического режима для республики. Что же касается прошлого великого города, то его идеализация служит той же цели и выглядит как топос лите- ратуры гражданского гуманизма, культивировавшего понятия свободы, ра- венства и справедливости. «Я помню отчасти из рассказов старых людей, а отчасти из истории, как заботились наши предки о сохранении свободы, как велико было стремление к поддержанию равенства среди граждан»40. В этих словах одного из участников «Диалога о свободе» четко обозначена позиция автора, верившего в реальное существование, возможно в XIV в., города-республики, основанного на высоких принципах. Ринуччини пред- ставляет в своем сочинении свободу — libertas (это слово-символ было на- чертано на штандартах Флоренции) как всеохватывающую форму бытия иде- ального города — от законодательства до нравственных устоев. Отступление от этого принципа чревато разрушением социальной гармонии, столь необ- ходимой городу для его процветания. И тогда город, несмотря на все до- стижения цивилизации и урбанистическую красоту, превращается в «тесную тюрьму» для свободолюбивой личности. Оставив городскую жизнь, испол- ненную несправедливости и пороков, ради сельского покоя, Ринуччини счел своим долгом служить отечеству на литературном поприще, сказав правду о медичейской Флоренции. Подчеркну и другое — общность подхода к трактовке проблемы совершенного города-государства у Бруни, Пальмиери и Ринуччини. Феномен города воспринимался комплексно (впрочем, у Ри- нуччини не все его аспекты выявлены четко), а во главу угла ставились добрые законы, на которых покоилось благополучие граждан. С утратой свободы, с отходом от конституции идеальный социальный институт, ка- ким был город-республика флорентийского образца, превращался в свою противоположность. Такая позиция, характерная для всего направления граж- данского гуманизма, под влиянием исторических реалий неизбежно вела не столько к утрате урбанистического идеала, сколько к трезвым оценкам, как у Ринуччини, его воплощения. В рассмотренных урбанистических концепциях гуманистов при всеохва- тывающем их характере главное внимание было уделено вопросам обще- ственно-политического устройства города-республики. В XV в. представле- ния об идеальном городе были обогащены и в рамках фадостроительных теорий. Один из выдающихся деятелей итальянского Возрождения — Леон Баггиста Альберти в трактате «О зодчестве» (1450-е годы) дал теоретическое обоснование выдвинутого им проекта идеального города, обращаясь как к античной мысли, в частности к Витрувию, так и к практике средневеко- вого итальянского города41. Свой идеальный город Альберти планирует в рас- чете на любой политический строй — будь то республика или тирания. Его главная градостроительная задача состоит в том, чтобы создать условия для социальной гармонии в городе и здоровья его обитателей. Этой цели долж- на служить разумная планировка города, когда удачное расположение улиц по отношению к господствующим ветрам создает чистый воздух. Архитектура города, его частных и общественных зданий должна быть непременно функ- 6 — 6539 81
Микелоццо. Внутренний двор монастыря Сан Марко. Сер. XV в. Флоренция циональной, но в то же время и социально разнообразной. Так, палаццо богатых людей следует располагать в верхней части города, близ крепости, а дома ремесленников — в нижней его части. Однако и в кварталах про- стого люда не должно быть скученности, а жители низинных окраин не должны страдать от неудобства местности. Храмы, термы, театры, «школы, где собираются ученые и доктора», необходимо помещать в той части го- рода, где они будут доступны всем жителям42. Рациональная градостроитель- ная структура может способствовать, по мысли Альберта, утверждению гар- монии социального бытия. Эта убежденность гуманиста в важной социаль- ной функции градостроительства и архитектуры покоилась на его представ- лении о созидании как главном земном предназначении человека, поэтому и труд архитектора он ценил очень высоко43. Особое значение Альберта придавал строительству частного жилища. «Дом есть маленький город... при его постройке надобно учесть почти все, что относится к строительству города: он должен быть вполне здоровым, иметь благоприятное положение, доставлять всякие удобства, которые нужны для жизни мирной, спокойной и отрадной... Частный дом бесспорно дол- 82
жен строиться для семьи, чтобы она в нем находила полный покой»44. Го- род-государство Альберта мыслил как совокупность семей — основных яче- ек его хозяйственной жизни. Семья у гуманиста — микросоциум, малень- кое государство со своей иерархией обязанностей, строгим порядком, ра- зумной системой воспитания детей, преемственностью поколений. Ее проб- лемам посвящено одно из главных сочинений Альберта — «О семье» (более детально взгляды гуманиста рассмотрены в следующем разделе книги). Бла- госостояние семьи должно найти достойное выражение и в архитектуре ча- стного здания. На украшение дома не следует жалеть средств, поскольку богатство, по мысли гуманиста, не самоцель, а средство для завоевания ува- жения сограждан. Символом славы семьи могут стать щедрые траты на со- оружение палаццо или фамильной капеллы в одной из городских церквей. Богатства граждан приумножают славу и красоту города. Хотя в планировке города Альберта учитывает его социальную неодно- родность и помещает правительственные здания и дома богатых в его цент- ральной, укрепленной части — чтобы предотвратить пагубные последствия возможных народных волнений, — его идеалом остается гармонизированное общество. Этому должна способствовать политика правителей, заботящихся о простом народе и предоставляющих помощь нуждающимся45. Главный путь к социальному миру, к гармонии частных и общих интересов в городе-го- сударстве лежит через нравственное совершенствование его граждан — эти- ческие проблемы Альберта рассматривает во многих своих сочинениях, на- писанных на вольгаре и предназначенных для широкого круга образованных слоев общества. Трактат «О зодчестве» получил широкую известность уже в 1460—1470-е го- ды и оказал влияние не только на развитие ренессанснои архитектуры, но и на градостроительные проекты других гуманистов. Прямую перекличку с его идеями можно видеть в сочинении сиенского гуманиста «Об устроении государства», относящемся к 1470-м годам46. Подобно Альберта, Франческо Патрици высоко ценит труд архитектора, видит в нем не столько ремеслен- ника-каменщика, сколько ученого, он убежден, что» «следует окружать выс- шей похвалой архитекторов, произведениями которых украшаются города»47. Как и Альберта, Патрици заботит красота и удобство зданий, планировка улиц и кварталов. Он с гордостью описывает градостроительные достоин- ства родной Сиены, в частности сооружение акведука, от которого каждая семья могла отводить воду к своему дому, восторгается красотой собора и правительственных зданий города. Однако в отличие от Альберта, который считал крепость внутри городских стен обязательной частью города и даже рекомендовал тиранам строить ее особенно продуманно, Патрици выступает как последовательный республиканец. Он сомневается, «больше ли хорошего или дурного принесет свободному народу укрепленная твердыня, доверяемая немногим»48. Патрици высказывает свои рекомендации градостроителям, сообразуясь со своими представлениями о городе-республике (пример для него — Сиена), где царят свобода и равенство. «Там, где граждане равноправны, там и зда- 6* 83
Церковь Санта Мария Новелла. Фасад (по проекту Л.Б. Альберти). 1456—1470 гг. Флоренция ния должны быть однородными, а не такими, из которых одни грозят на- роду, а другие принижены и повержены в прах»49. Градостроительные и общественно-политические принципы построения идеального города тесно переплетены в концепции Патрици, с ними связаны и этико-эстетические представления гуманиста. Эту взаимосвязь подчеркивает он сам: «Ведь мож- но сомневаться, обязан ли говорить об этом (о постройках внутри город- ских стен. — Л.Б.) тот, кто обещал писать о гражданском обществе. Мы делаем это постольку, поскольку вся цель гражданского порядка сводится к благоденствию и к спокойной жизни, а счастливая жизнь, очевидно, не- мыслима без благоденствия и спокойствия и в значительной мере зависит от удобства частных жилищ и радостей, доставляемых общественными зда- ниями, которые тогда радуют сильно, когда на улицах, в портиках, на пло- щадях мы выделяем для прогулки места, где общаемся с теми, с кем нас соединяют узы почтенных занятий, с кем мы спорим о науках... или бе- седуем о делах государства, а иногда и о делах семейных»50. Разумно ор- ганизованное и эстетически совершенное пространство города-республики, по мысли гуманиста, — главное условие счастливой жизни его граждан. Для 84
Патрици важны не только удобство и красота частных домов, но и вели- чественность общественных зданий, удачная планировка всего города, ко- торый являет собой место человеческого общения, без которого счастье не- мыслимо. Идеальный город Патрици призван воплотить и в своих социаль- ных институтах, и в физическом облике мечту человека о счастье в зем- ной жизни. Само же общество, в представлении Патрици, — это равноправ- ное содружество граждан, наилучшая форма которого город-республика, где общим делом является создание гармонии духовного и физического бытия человека. Нельзя не отметить еще одну особенность урбанистической теории Пат- рици. В его идеальном городе реализуется мечта гуманистов о царстве разума и ведущей роли интеллектуалов в развитии общества (эти идеи бы- ли характерны для флорентийских неоплатоников). В рассуждениях Пат- рици нет и намека на элитарность знания, оно должно быть доступно всем желающим. «Библиотеку следует располагать в здоровом и покойном месте. Нельзя допускать, чтобы наши граждане были лишены этого благодеяния. Ведь если палестра, укрепляющая тело, устраивается в большинстве городов с великими стараниями и затратами, то насколько более должна быть ук- рашаема библиотека. Здесь находит пищу образованный ум и упражняется юная мысль»51. Гражданская жизнь во всем ее богатстве и разнообразии мо- жет раскрыться, по мысли Патрици, лишь в хорошо устроенном городе-го- сударстве, в республике, существующей в удобном и красивом городе и от- крывающей широкие возможности для благополучия общества и всех его членов. Итак, урбанистические проблемы стали предметом всестороннего осмыс- ления в гуманистической литературе Италии XV в. Бруни, Пальмиери, Ри- нуччини, Альберти, Патрици демонстрируют, по сути, единый подход к их решению. Для всех гуманистов именно город-государство (при этом особое предпочтение отдается городской республике) с благами его цивилизации и красотой архитектуры создает оптимальное в эстетическом и социальном плане пространство, где можно достичь гармонии социума и счастья каждо- го человека. Именно такая форма общежития, к которому человек предназ- начен природой своего существа, оказывается для него наиболее удобной. Город в идеальных проектах и представлениях гуманистов сплачивал людей в делах хозяйственных и гражданских, предоставлял условия для здоровой жизни, был центром культуры, духовного развития, словом, был тем гео- графическим и социальным пространством, где могла воплотиться мечта че- ловека Возрождения об активной гражданской жизни и обретении в ее рам- ках счастья и благоденствия. В гуманистических проектах идеального города можно видеть и идеали- зацию реальных городских республик, и критику этой реальности, особенно в социальном плане, а отсюда и желание довести до совершенства принци- пы как градоустройства, так и общественных порядков. Примечателен и об- щий для гуманистов демократический характер организации городской жиз- ни: речь шла и о равенстве граждан, и о возможно полном благоустрой- 85
стве всех частей, города, и об общедоступности центров культурной жиз- ни, особенно у Патрици, и главное — об отсутствии даже намеков на со- циальную или имущественную «сегрегацию» внутри городских стен. Красоты города доступны всем его обитателям, что лишний раз должно подчерк- нуть идею о единстве социального пространства города, объединяющего лю- дей не только нормами государственной и общественной жизни, но и до- стоинствами своего физического устройства. В своем идеальном виде го- род-государство являл в гуманистической мысли Италии XV в. совершенный образец бытования человеческого сообщества. Примечания 1 В статье «Идеальный город Возрождения» Э. Гарэн отметил важную особенность идеала го- рода-государства, характерную для эпохи Возрождения, — его малые масштабы (город и ок- руга) и «открытую оппозицию к огромным унитарным организмам античного мира и сред- невековой эпохи — Римской империи, Германской империи, Итальянскому королевству»: Гарэн Э. Идеальный город Возрождения // Проблемы итальянской истории. 1987. М., 1987. С. 135-160. 2 Штекли А.Э. «Город Солнца»: утопия и наука. М., 1978; Чиколини Л.С. Социальная утопия как явление общественной мысли в переходную от феодализма к капитализму эпоху // История социалистических учений. М., 1986. С. 26—48. 3 Республиканизм как наиболее распространенная концепция политической мысли итальянско- го Возрождения отмечен многими исследователями. Так, Боусма справедливо подчеркнул, что главным в ренессансном республиканизме было требование свободы, связанное с отсутстви- ем иерархии в структуре города-республики с ее избираемыми магистратурами: Bouwsma W.J. Venice and the defence of republican liberty. Los Angeles, 1968. P. 8—11. 4 Убедительный анализ флорентийской почвы гражданского гуманизма дан в работах Барона: Ba- ron Н. The crisis of the Early Italian Renaissance. Princeton, 1966; Idem. From Petrarch to Leonar- do Bmni. Studies in humanistic and political literature. Chicago, 1968. 5 Brum L. Laudatio Florentinae urbis // Baron H. From Petrarch... P. 232—263. 6 Ibid. P. 235. 7 Ibid. P. 235-236. 8 Ibid. P. 235. 9 Ibid. P. 235-236. i° Ibid. P. 236. " Ibid. P. 233. 12 Ibidem. '3 Ibid. P. 263. 14 Брагина Л.М. Средневековый город Италии // Город в средневековой цивилизации Западной Европы. Т. I. Феномен средневекового урбанизма. М., 1999. С. 42—60; Рутенбург В.И. Италь- янский город от раннего средневековья до Возрождения. Очерк. Л., 1987; Fasoli G., Bocchi F. La citta medievale italiana. Firenze, 1973; Pini A.J. Citta, comuni e corporazioni nel Medioevo ita- liano. Bologna, 1986. 15 Baron H. From Petrarch... P. 249. «6 Ibid. P. 253-254. 17 Buck A. Matteo Palmieri (1406—1475) als RaprSsentant des Florentiner Burgerhumanismus // Archiv fur Kulturgeschichte, 1965, 47. H. I. S. 77—95; Braghina L.M. II pensiero etico-sociale di Matteo Palmieri nella «Vita civile» // Filosofia e cultura. Per Eugenio Garin / A cura di M. Ciliberto e С Vasoli. Roma, 1991. P. 153-171. 18 Palmieri M. Vita civile / A cura di G. Belloni. Firenze, 1982. P. 7. '4bid. P. 132-133. 86
20 Ibid. P. 132. 21 Ibid. P. 134-135. 22 Ibid. P. 105. 23 Ibid. P. 136. 24 Ibid. P. 139-141. 25 Ibid. P. 186. 26 Ibid. P. 131-132. 27 Ibidem. 28 Martines L. Power and imagination. City-states in Renaissance Italy. N.Y., 1979. P. 191—217. 29 Palmieri M. Vita civile. P. 184, 195. 30 Ibid. P. 184. 3i Ibid. P. 194-195. 32 Брагина Л.М. Аламанно Ринуччини и его «Диалог о свободе» // Средние века. Вып. 45, 1982. С. 119—140; Giustiniani V.R. Alamanno Rinuccini, 1426—1499. Materialen und Forschungen zur Geschichte des florentinischen Humanismus. K61n, 1965. 33 Rinuccini A. Dialogus de libertate / Ed. F. Adomo // Atti e memorie deiraccademia toscana «La Colombaria». 1957. XII. N.s. N 8. P. 267—303; Ринуччини А. Диалог о свободе // Сочинения итальянских гуманистов эпохи Возрождения (XV век). М., 1985. С. 162—186. 34 Ринуччини А. Диалог о свободе... С. 162. 35 Там же. С. 168-170. 36 Там же. С. 171. 37 Там же. С. 171-172. 38 Там же. С. 172. 39 Там же. С. 163-164. 40 Там же. С. 174. 4i Леон Баттиста Альберти. М., 1977; Брагина Л.М. Этическая концепция Леона Баттиста Альбер- ти // Брагина Л.М. Социально-этические взгляды итальянских гуманистов (вторая половина XV века). М., 1983. С. 120-174; Данилова И.Е. Альберти и Флоренция. М., 1997; Tenenti А. Leon Battista Alberti. Milano, 1966; Ponte G Leon Battista Alberti umanisma e scrittore. Geno- va, 1991; Leon Battista Alberti. Architettura e cultura. Atti del Convegno internazionale (Mantova, 16-19 novembre 1995). Firenze, 1998. 42 Альберти Л.Б. Десять книг о зодчестве: В 2 т. / Пер. В.П. Зубова. М, 1935—1937. Т. 1. С. 147. 43 Там же. С. 5-6. 44 Там же. С. 159-160. 45 Там же. С. 140, 149. 46 Отрывки из сочинения Патрици в переводе на русский язык помещены в кн.: Альберти Л.Б. Десять книг о зодчестве. Т. 2. М, 1937. 47 Там же. С. 716. 4» Там же. С. 721. 49 Там же. 50 Там же. 51 Там же. С. 726. ПРЕДСТАВЛЕНИЯ О ГОРОДСКОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ У ФЛОРЕНТИЙСКИХ ГУМАНИСТОВ XV в. Автономизация городской жизни в средневековой Италии, где много- численные города к концу XII в. достигли полной самостоятельности в экономической и политической сфере, наложила отпечаток на самосознание их жителей. Локальный патриотизм, приверженность интересам «родной ком- 87
муны», которой всемерно гордились, ярко характеризовали их менталитет. В городской литературе эпохи расцвета коммун складывались представления о городе как наиболее удобной форме социального бытия, к которому чело- век предназначен изначально. Поэты и хронисты писали о городской ком- муне в приподнятых тонах, наделяя ее всяческими достоинствами и подчер- кивая разумную упорядоченность ее устройства, основанного на законах (ста- тутном праве). Город воспринимался как пространство внутри городских стен, отграничивающих его от сельской округи. Высокие стены с башнями — обоб- щенный символ города, художественное клише, широко распространенное в изобразительном искусстве эпохи1. Автономный средневековый итальянский город, имевший конституцию, как правило, обнимаемую понятием «свобода» (libertas), легко приобретал в сознании горожан идеализированные черты, за которыми просматривалось восприятие города как неповторимого феномена, созданного человеком себе во благо и приобретавшего в ходе исторического развития универсальное значение. В политическом плане город-коммуна расценивался его граждана- ми как оплот законности и порядка, противостоящий феодальному произво- лу. В то же время в нем видели и средоточие культурной жизни — свет- ские городские школы, университеты, подъем литературы на вольгаре и т.д. Восхваление городских коммун уже в XII в. становится непременным ат- рибутом местных хроник, складываясь постепенно в устойчивый и весьма рас- пространенный жанр городской литературы. Считается, что его начало вос- ходит к сочинению Мозеса де Брольо, воспевшего в XII в. свой родной го- род Бергамо — красоту его архитектуры, высокий нравственный облик го- рожан, уважающих законы и справедливость, а также царящие в городе мир и согласие2. В XIII в. панегирики своим городам-коммунам создают жите- ли Асти и Милана, Венеции и Флоренции. В следующем столетии эта тен- денция крепнет и обогащается новыми подходами к оценке городской жизни. Доминирует мысль о тесной взаимозависимости города и закона, которым фиксируется разумная и справедливая организация всех сторон городской жиз- ни. В литературе этого жанра в XIV в. заметно усиливается стремление ав- торов опереться на статистику, выразить в цифрах достижения городского ремесла и торговли, обозначить доходы коммуны, ее градостроительные успе- хи. Иначе, чем прежде, воспринимается теперь и подчиненная городу сель- ская округа. Освоенное горожанами контадо, отличительной чертой которого стали уже не замки, а возведенные городскими жителями виллы, — не про- тивопоставляется теперь городу, а рассматривается как его естественное про- должение, хотя и за пределами городских стен3. Распространение влияния городской цивилизации вовне, урбанизация окружающего город пространства расценивается хронистами положительно, в чем, пусть и не всегда четко, отражается понимание исторической роли города. Эпоха Возрождения дала новый толчок развитию городской литературы, и в частности жанра панегирика, способствовала более глубокому понима- нию цивилизаторской миссии города, новым оценкам его как комплексного социально-культурного феномена. У средневековых писателей еще не выра- 88
ботаЛось четкое понятие «городская цивилизация», которое включало бы все аспекты городской жизни и подчеркивало ее преимущества перед деревен- ским бытом. В хрониках нет и серьезного осмысления культурной миссии города, а также понимания важности градостроительных задач, как и общего эстетически окрашенного взгляда на городскую жизнь. Ко всему этому при- ходит гуманистическая мысль XV в. и прежде всего во Флоренции. Гуманисты воскресили античные представления о развитии человечества от дикости к цивилизации, которая ассоциировалась прежде всего с урба- низацией, и обогатили эти взгляды новыми идеями, разработав само поня- тие городской цивилизации и выдвинув проекты идеального города. Заимствованное у римских авторов понятие «гражданская жизнь» (vita ci- vilis) в сочинениях гуманистов приобретало более широкий, собственно ре- нессансный смысл, причем разработка этого понятия в эпоху Возрождения шла разными путями. Наиболее характерными были два подхода. Первый, когда «гражданскую жизнь» трактовали как более высокую стадию в разви- тии человечества, которая сменила эпоху дикости. При таком подходе ак- цент делался на идее прогресса, подъеме жизни на более высокую ступень. Впрочем, гуманисты не склонны были негативно оценивать начальную пору истории человечества. Наоборот, по античной традиции они видели в ней «золотой век», когда люди довольствовались самым необходимым, но жили в мире и согласии4. Отличительными чертами эры дикости считалось от- сутствие частной собственности, городов, ремесел, обмена. Идеализация этой поры «детства человечества» покоилась на нравственном критерии, на убеж- дении, что это было время, когда царила добродетель. Считалось, что раз- витую экономическую, политическую и культурную жизнь принесла город- ская цивилизация, подточившая нравственные устои человечества (частная собственность, неравенство и т.п.). Другой подход к осмыслению особенностей цивилизации был связан со стремлением некоторых гуманистов наметить характерные черты «граждан- ской жизни» и дать само определение понятия цивилизации. При этом под- ходе город рассматривался как основа гражданской жизни, поскольку имен- но с ним связано возникновение ремесел и торговли, законов и права, го- сударства и культуры. Нельзя не заметить, что гуманисты строили концеп- цию «гражданской жизни» как выражения прогресса человечества, опираясь не только на опыт и мысль древних, но также и на анализ средневековой истории итальянских городов5. В этом проявлялись как новые взгляды на роль городской цивилизации, так и та патриотическая линия, которая наме- тилась еще в средневековой городской литературе. Различные подходы к разработке понятия «гражданская жизнь» (термина «цивилизация» как такового в ту пору еще не было) нашли наиболее по- следовательное выражение в гуманистической мысли Флоренции XV в. Са- ма специфика этого города, испытавшего в XIV—XV вв. мощный импульс торгово-промышленного развития и сохранявшего республиканский строй, способствовала подъему «патриотической литературы» и глубокому осмысле- нию характерных черт гражданской жизни в ее цивилизационном значении. 89
В' XV в. Флоренция лидировала в развитии новой, ренессансной культуры, что привлекало к ней внимание всей Италии, хотя оценки ее политической роли на Апеннинском полуострове были неоднозначны. Политические при- страстия гуманистов нередко окрашивали в один какой-либо тон образ го- рода на Арно в их сочинениях. И все же важно увидеть то общее, что характеризует подходы гуманистов к пониманию специфики городской циви- лизации, типологизирующие схемы которой строились, как правило, на при- мере Флоренции6. В сочинениях флорентийских гуманистов уже в конце XIV — начале XV в. набирало силу публицистическое направление, имевшее целью возве- личить политическую и культурную роль Флоренции в итальянских деа- лах7. Литературе такого рода задала тон «Инвектива против Антонио Лос- ки» канцлера Флоренции Колюччо Салютати. В этом антимиланском памф- лете, написанном в разгар военно-политического конфликта между Флорен- тийской республикой и Миланским герцогством, Салютати слагает панеги- рик флорентийской свободе (florentina libertas), которая, по его убеждению, возвышает город на Арно над всеми прочими городами Италии. Именно Флоренция получила в наследственный дар от римской эпохи гражданские свободы, поэтому быть флорентийцем значит быть свободным человеком, а не рабом8. Как подчеркивает Салютати, славу Флоренции принесла не толь- ко свобода (прежде всего свобода от тирании), но и ее высокая культура, ее великие писатели — Данте, Петрарка, Боккаччо. Еще более последовательно и обстоятельно обосновывает приоритет Фло- ренции во многих областях ученик Салютати гуманист Леонардо Бруни. Его «Восхваление города Флоренции» — блестящий образец панегирика городу, надолго ставший эталоном идеализации (политической, градостроительной, эстетической) городской цивилизации, заметно повлиявшим и на менталитет флорентийцев, о чем, в частности, свидетельствуют официальные речи маги- стратов республики9. Детальный анализ этого сочинения дан в другом очер- ке настоящей работы. Однако наиболее развернутая концепция понятия «гражданская жизнь» принадлежит последователю Бруни, видному гуманисту и государственному деятелю Флоренции Маттео Пальмиери. В обширном сочинении «Граждан- ская жизнь», написанном на вольгаре, а не латыни, что было характерно для большинства гуманистов его времени, Пальмиери выдвинул широкую трак- товку понятия «гражданская жизнь» (vita civile), включив в него все сторо- ны общественного бытия человека10. Согласно Пальмиери, гражданская жизнь — выражение естественного, или божественного, закона, предназначившего человека к жизни сообща11. Гуманист исходит из тезиса, что стремление к социальным связям — от семьи до государства — неотделимо от натуры человека. Ход исторического развития человечества ведет, утверждает Пальмиери, от дикости к возник- новению городской жизни, основанной на экономических связях и нормах права12. Писаные законы изменчивы, поскольку они — плод человеческой деятельности, но их благой смысл определяется вечным законом божест- 90
венной справедливости. «Без справедливости не может существовать не толь- ко город, но даже маленькая группа людей. Справедливость — основа со- гласия; согласие — основа порядка; порядок — основа спокойной и мир- ной жизни»13. В правовой упорядоченности человеческого сообщества Паль- миери видит фундамент гражданской жизни, позитивную роль цивилиза- ции. На правовой основе вырастают государственный строй и политическая жизнь — il politico vivere. «Политическая жизнь» — важный компонент его понятия vita civile. «Политическая жизнь*, по Пальмиери, выражает удобства совместной жизни людей, поскольку основана на законах, цель которых — общее благо. Последнее не должно противоречить, однако, частному интересу, подчерки- вает гуманист, необходим разумный баланс, мерилом которого является по- следовательно осуществленный принцип справедливости. Гармония общего и частного — главная норма правильно устроенной гражданской жизни14. Пра- во было серьезной силой, двигавшей человечество по пути цивилизации, оно консолидировало его, формируя правильную политическую жизнь15. Пальмиери связывает возникновение цивилизации с урбанизацией стра- ны, с переселением людей в города, в которых складывается гражданская жизнь как таковая. Главным механизмом ее формирования становится зако- нодательство, оно и возникает именно потому, что расширяются потребно- сти людей и усложняются формы их жизнедеятельности. Опираясь на ан- тичных авторов — Платона, Цицерона и особенно Макробия, Пальмиери ри- сует красочную картину перехода человечества от дикого, «естественного» образа жизни к разумно устроенной и «красивой» цивилизации. HP заре человечества люди жили «без закона, питаясь тем, что им щедро дарила природа». Тогда «никто не имел собственных владений, не сеял, не занимал- ся ремеслами, которые создают красоту жизни, но каждый довольствовался лишь необходимым»16. Со временем стали возрастать желания и потребно- сти в более обустроенной жизни. Пальмиери доверяет античному мифу о Сатурне, который посетил Италию и, застав ее жителей в состоянии «ес- тественной» простоты и дикости, научил хлебопашеству и ремеслам. С тех пор стали они жить «как люди», строили дома, объединялись в деревни, а затем и в города — «и так познали удобство организованной жизни» (1а со- modita dell'ordinato vivere)17. Исторической реальностью, в которой вопло- тилась вся сложная структура «человеческой жизни сообща», стали города. Их возникновение — следствие раскрытия творческих способностей людей, по- родивших разнообразные ремесла. Именно «ремесла облагородили и украси- ли нашу жизнь, — заключает Пальмиери, — благодаря им появились застро- енные зданиями и населенные множеством людей города»18. В городах сло- жился обмен, сначала натуральный, а затем и денежный. В развитии ре- месла и торговли проявилась взаимная полезность людей, сочетание частной и общей пользы. Ремесло и торговля в концепции гуманиста выступают как определяющий фактор исторического прогресса, перехода от дикости к ци- вилизации. И хотя непритязательная жизнь в эпоху дикости была мирной и добродетельной (не было зависти и сопутствующих ей пороков), человек, 91
по убеждению Пальмиери, раскрылся во всех своих творческих возмож- ностях не в ту пору, а лишь тогда, когда научился возделывать землю и создавать своими руками великое множество вещей19. Гуманист не устает подчеркивать и другой важный аспект цивилизации: городская жизнь породи- ла законодательство, установившее добрые нравы среди многолюдного горо- да. Порожденные новыми условиями и частным интересом необузданные желания и, как следствие, пороки упорядочивались и преодолевались пра- вом. Так складывались добрые Колокольня Джотто. 1334—1359 гг. Флоренция гражданские обычаи и форми- ровалась дисциплина политиче- ской жизни20. Связующим зве- ном между жителями города, объединяющим их в единое це- лое, служат дружба и любовь, а ненависть и зависть разъединяют людей, разрушают единство го- рода, — выводит нравственный постулат Пальмиери21. Разделяя идеи гражданского гуманизма, он видел в этике важный фактор укрепления устоев общества и го- сударства, путь к благоденствию и процветанию каждого человека и всего социума. Отметим еще одну особен- ность представлений Пальмиери о цивилизации: она — плод уси- лий не правителей, а самих жи- телей города. Опыт истории сви- детельствует о том, замечает гу- манист, что «во все предшеству- ющие столетия не было города, который не был бы обязан своим величием способностям и собст- венноручным усилиям его граж- дан»22. Сами граждане стремятся к чести, славе, высокой репута- ции, процветанию и могуществу своего города. «Наиболее достой- на жизнь того человека, кото- рый способствует благу отечества и процветанию хорошо органи- зованной республики»23. Напом- ним, что в социальной этике Пальмиери, окрашивающей все 92
его теоретические построения и рассуждения, труд — непременное условие гражданской жизни, поэтому и расцвет цивилизации он связывает с напря- женными творческими усилиями, трудовым подъемом всех жителей города и именно на этой стороне городского общежития делает главный акцент. Со- гласно Пальмиери, цивилизация в наивысшем ее проявлении — это развитые формы всего комплекса городской жизни, основанной на процветании ремес- ла и торговли, на трудолюбии граждан и их нравственном совершенстве, на господстве принципа справедливости во всех общественных делах, на служе- нии правителей и всех жителей города прежде всего интересам города-государ- ства как единого, целостного социального организма24. Подчеркивая все великолепие городской цивилизации, ее несомненные блага для живущих в городе людей, гуманист оказывается в то же время перед проблемой ее оценки с позиций нравственности, ведь обмен и день- ги стимулируют не только труд, но и жадность, несправедливость и мно- гие другие пороки. В рассмотренном сочинении «Гражданская жизнь» Паль- миери, бесспорно, выступает как апологет цивилизации, пытаясь «снять» ее противоречия с помощью идеализации норм гражданской жизни, отвлече- ния от реальной практики. Раздумья над широко поставленной им пробле- мой исторической роли цивилизации не оставляли гуманиста на протяже- нии всего его творчества. И в написанной почти тридцать лет спустя поэ- ме на вольгаре «Град жизни» (1464) он меняет свою позицию и восхваляет скромную, но зато справедливую, по его убеждению, начальную пору челове- чества. Он приходит к отрицательной — прежде всего в моральном плане — оценке частной собственности, ставшей основой развития цивилизации25. Частная собственность породила социальную несправедливость, в итоге «че- ловеческие блага доступны лишь немногим, а бедняки не имеют самого не- обходимого»26. В поэме Пальмиери приходит к выводу о необходимости со- здания такого общественного устройства, где частная собственность сочеталась бы с общественной. Речь идет не о возврате к примитивным условиям че- ловеческой жизни, а о восстановлении принципа справедливости — «естест- венного закона», когда каждый мог бы иметь все необходимое. А это воз- можно, по убеждению Пальмиери, когда желания людей не будут чрезмер- ными, а пороки жадности и зависти будут умеряться нравственным вос- питанием общества27. Пальмиери так и не находит однозначного решения проблемы цивилизации, прогресса с позиций морали и приходит в поэме «Град жизни» к утопической мечте о благоденствии людей в условиях равен- ства в скромном достатке. Иную концепцию развития человечества по пути цивилизации выдвинул другой видный флорентийский гуманист, профессор риторики и поэзии в Студио Флоренции Кристофоро Ландино. В сочинениях и публичных вы- ступлениях 1460—1480-х годов Ландино обратил особое внимание на р^ль языка и культуры в историческом продвижении человечества от дикости к расцвету цивилизованной жизни. В своем главном сочинении «Диспуты в Камальдоди» Ландино развивает наряду с многими другими проблемами, вол- новавшими флорентийских гуманистов второй половины XV в. — от земно- 93
го предназначения человека, его достоинства и благородства до социальной роли знания и интеллектуалов как его главных носителей — мысль о горо- де как такой форме человеческого бытия, при которой происходит переход от дикости к цивилизации, а его инициаторами выступают «умудренные знаниями»28. На заре человечества «бродивших по полям и лесам людей эти мудрецы объединили в города, обучив их и подчинив законам»29. У Ланди- но понятия «гражданская жизнь» и «культура» связаны чрезвычайно тесно. И если Пальмиери подчеркивал роль ремесла и торговли в цивилизацион- ном прогрессе человечества, то Ландино особый акцент делает на культуре, и в первую очередь культуре ду- Филиппо Брунеллески. Капелла Пацци при церкви Санта Кроне. Начата в 1429 г. Флоренция ховнои, высшее достижение ко- торой он видит в сочетании по- эзии, риторики и философии. В этом триединстве, по Ланди- но, — главный путь перехода человечества от дикости к ци- вилизации. В публичной речи в Синьории при вручении ей своего комментария к Данте в 1481 г. Ландино, говоря о ес- тественном предназначении че- ловека к социальной жизни, под- черкнул значение языка и зна- ний как» факторов, без которых был бы невозможен прогресс, переход к цивилизованной жиз- ни. «Даже во времена седой древности тому, кто превосходил прочих красноречием и мудро- стью, легко было убеждать тол- пы людей, чтобы они покидали леса и пещеры, в которых жили порознь, как дикие звери, и сое- динялись для совместной граж- данской жизни в городах, управ- ляемых ими сообща на основах природной правды и человеколю- бивой взаимопомощи»30. Имен- но это, замечает Ландино, свя- зывают древние поэты с обра- зом Орфея Фракийского, «кото- рый сладкими звуками своей ке- фары останавливал реки, пере- двигал камни и приручал медве- дей, львов и тигров — красота и 94
глубокомыслие его речей... воспитывали грубые и неподатливые умы дика- рей, смягчали гордыню и жестокосердие и насаждали дружелюбие, необхо- димое для общежития»31. Если красноречие было первым шагом на пути культурного развития человечества, то потом, начиная с Сократа, эту роль ведущей силы стала играть и философия — этика, экономика (ведение до- машних дел) и политика, в чем особая заслуга Платона и Аристотеля32. В языке, культуре аккумулируется исторический опыт человечества и пе- редается из поколения в поколение. Эту мысль Ландино обосновывал в своей речи, посвященной», началу университетского курса о поэзии Пет- рарки. «Красноречие древних донесло до нас известия о выдающихся и уди- вительных событиях прошедших времен. С его помощью живущие сегодня передадут о себе то, что достойно памяти, потомкам, которые родятся че- рез много столетий»33. Культура слова, подчеркивает Ландино, — главная хранительница исторического опыта, она имеет и общечеловеческое зна- чение, ибо в языке фиксируются знания, без которых невозможно поступательное развитие общества. В этой речи он счел необходи- мым отметить заслуги Данте, Пет- рарки, Боккаччо, Бруни, других гу- манистов в совершенствовании ла- тинской словесности, рассматривая их как прямых продолжателей де- ла античных писателей. Он четко выразил мысль о преемственности в развитии культуры как важнейше- го фактора цивилизации34. В этой публичной речи гуманист призыва- ет сограждан ценить и постигать искусство красноречия, ибо «ора- торское искусство есть источник высшей пользы и украшения для свободной и хорошо управляемой республики»35. Оно способно — как было и в прошлом — вести' людей к нравственному совершен- ству и материальному благополу- чию. И городская, цивилизованная жизнь, обустроенная законами и экономически благополучная, соз- дает для этого наилучшие условия. У Ландино в отличие от Пальми- ери нет сомнений в бесспорных .преимуществах цивилизации перед эпохой дикости и культурной не- Аука делла Роббиа. Рельеф певческой трибуны. 1431—1438 гг. Музей Собора. Флоренция 95
развитости человечества. В прогрессе общества он ценит прежде всего зии ния, культуру, функцию языка как их носителя и транслятора. Другие лс пекты городской жизни, цивилизации его интересуют меньше, хотя он иг умаляет их значения. Во флорентийской гуманистической мысли XV в. складывалось цело стное представление о городе как средоточии цивилизации, с которой не социировалось воплощение лучших сторон человеческого бытия. В горол ской жизни, или «гражданской жизни» (в XV в. этот термин выражал, но сути, понятие «цивилизация»), гуманисты выделяли ряд важных аспектом, позволяющих рассматривать ее как высшую форму общественного разви тия. Город — это и центр торгово-экономической деятельности, и среда вы сокой государственно-политической активности, это и правовое поле, и лиш вистическое пространство. Наконец, город — главное историческое условие развития культуры, которому способствуют все его структуры, как власг ные, так и общественные. Городская цивилизация получила высокую оцем ку и у Пальмиери в «Гражданской жизни», и у Ландино еще и потому, что в их представлении она создает надежную основу не только для мате риального процветания людей, но, что еще важнее, для развития культуры, новое понимание общественной роли которой утверждал ренессансный гума- низм. Примечания 1 Waley D. The Italian city-republics. L., 1969; Прокопович С.С. Об идеальном городе в городской литературе XIII—XIV веков и в «Декамероне» Боккаччо // Средневековый город. Вып. 9. Са ратов, 1989. С. 44-51. 2 Waley D. Op. cit. P. 141-142. 3 Auhgemma M. Studi sulla cultura letteraria tra Tre e Quattrocento. Roma, 1976. 4 Levin H. The myth of the Golden Age in the Renaissance. L., 1970. 5 Брагина Л.М. Итальянские гуманисты XV в. о культурно-исторических традициях средневе- ковья // Культура Возрождения и средние века. М., 1993. С. 42—51. 6 The world of Renaissance Florence // Ed. G. Martinelli. N.Y., 1968. 7 Baron N. The crisis of the Early Italian Renaissance. Civic humanism and republican liberty in the age of classicism and tyranny. Princeton, 1966. 8 Salutati C. Invectiva in Antonium Luschum Vicentinum // Prosatori latini del Quattrocento / A cura di E. Garin. Milano; Napoli, 1952. P. 15, 33. 9 Ibid. P. 45, 46-48, 66. 10 Palmieh M. Vita civile / A cura di G. Belloni. Firenze, 1982. 11 Ibid. P. 173-174. 12 Ibidem. 13 Ibid. P. 104. 14 Ibid. P. 110. >5Ibid. P. 111. 16 Ibid. P. 174. 17 Ibid. P. 175. 18 Ibid. P. 155: «Colle indiistrie s'c ornato et pulito nostro vivere, sonsi edificate lc citta et da molti huomini habitate et frequentate, poi in quelle scritte le leggi, approvato le consuetudini et costumi civili». 19 Ibidem. %
20 Ibidem. 21 Ibid. P. 162. 22 Ibid. P. 185. 23 Ibid. P. 104. 24 Брагина Л.М. Социально-этические взгляды итальянских гуманистов (вторая половина XV века). М., 1983. С. 28—59; Кудрявцев О.Ф. Ренессансный гуманизм и «Утопия». М., 1991. С. 141 — 148. 25 См.: Брагина Л.М. Социально-этические взгляды... С. 52—57. 26 Там же. С. 55. 27 Там же. С. 56. 28 Подробнее об этике Ландино см.: Брагина Л.М. Социально-этические взгляды... С. 211—231. 29 Landino С. Disputationes Camaldulenses // Prosatori latini del Quattrocento / A cura di E. Garin. Mi- Iano; Napoli, 1952. P. 782: «Nam viros sapientes, qui et ante urbes conditas mortales prius per agros silvas sparsim vagantes in unum coegere et coactos legibus erudiere, oportuit, priusquam rem tenta- rent, ea diligenter investigare quae et utilia essent et maxime naturam humanam attingerent». 30 Речь мессера Кристофоро Ландино флорентийца перед сиятельной флорентийской Синьорией при вручении его комментария к Данте // Сочинения итальянских гуманистов эпохи Возрож- дения (XV век). М., 1985. С. 208. 31 Там же. 32 Там же. 33 Речь, произнесенная Кристофано да Пратовеккьо перед началом чтения сонетов Петрарки в Студио // Сочинения итальянских гуманистов... С. 193. 34 Там же. С. 190-192. 35 Там же. С. 193. ПОЛИТИКА И КУЛЬТУРА В ПОЛЕМИКЕ ФЛОРЕНЦИИ И МИЛАНА Политико-культурные проблемы в диалоге итальянских городов эпохи Возрождения — тема широкая, но еще мало изученная специально. В то же время она представляет безусловный интерес в историко-культурном кон- тексте, поскольку ярко высвечивает проблему политической ангажированно- сти гуманистической мысли. Остановлюсь на одном из ярких примеров — полемике между Флоренцией и Миланом, которая приобрела особую остро- ту в последнее десятилетие XIV — начале XV в., когда Флорентийская рес- публика и Миланское герцогство вели ожесточенную борьбу за господство в Центральной и отчасти Северной Италии. К концу XIV в. перевес сил был на стороне миланского герцога Джангалеаццо Висконти, Флоренции же приходилось с большим трудом сдерживать все расширявшуюся экспансию северного «тирана». Напомню, что в эту эпоху Италия продолжала оставаться политически раздробленной страной. Главной особенностью ее децентрализации стало су- ществование огромного числа самостоятельных городов-государств в Север- ной и Центральной Италии (их было более 70). Они обладали широкими правами суверенитета: имели свою армию, финансы, выборную администра- цию, принимали законы, регулировавшие все сферы их жизнедеятельности. В ситуации политического полицентризма неизбежным было острое сопер- ничество между наиболее крупными и влиятельными городами, и притом не 7 - 6539 97
только торгово-экономическое. Во второй половине XIV — первой полови- не XV в. шел активный процесс складывания территориальных государств, подчинения городами-лидерами — Миланом, Венецией, Флоренцией — их менее могущественных соседей, небольших городских республик и синьорий. Этот процесс обретал и своеобразное идеологическое оформление. Лозунгом экспансии, как это ни парадоксально, было утверждение мира в Италии и защита малых городов от завоевания другим, сильным в экономическом и военном отношении городом. Сложились две главные линии противостоя- ния — Милан и Венеция (каждое государство претендовало на господство в Северной Италии) и Милан — Флоренция, соперничавшие за овладение Тосканой. Эти двусторонние конфликты происходили, как правило, в рам- ках более широкого политического противостояния, включавшего обширное Неаполитанское королевство на юге и расположенное в центре полуострова теократическое государство римских понтификов — Папскую область. Военно-политическая борьба итальянских городов-государств сопровож- далась непременным идеологическим аккомпанементом, в котором четко звучала главная тема — сохранение свободы. Речь шла о сохранении не толь- ко политической независимости, но и того конституционного устройства, которое было закреплено городскими статутами. В специфически итальян- ских условиях многообразия государственных форм на полуострове (респуб- лики, синьории, монархии) свобода отождествлялась прежде всего с рес- публикой. Это определялось отчасти и направлением политической эволю- ции городов-государств, начавшейся в конце XIII в. под влиянием внут- ренних конфликтов, связанных с борьбой за власть в городе, — эволюции от республики к синьории. Органы городского самоуправления оказывались под властью синьора, которому поначалу вверялась власть для наведения поряд- ка в городе, усмирения борьбы партий и кланов. Синьория уже в конце XIII в. возникла к Милане, Ферраре, Мантуе. Республиканский строй еще и в начале XV в. сохранялся в Венеции, Генуе, Флрренции, Сиене, Лукке и ряде небольших городов1. Политический полицентризм и многообразие государственных систем в Италии, как и ряд других факторов, во многом обусловили особенности раз- вития ренессансной культуры в стране — она тоже была полицентрична, от- личалась широким спектром идейных течений и стилистических направле- ний. Динамизм культурному процессу придавал и диалог между городами, в который были втянуты не только властные структуры (военные, политиче- ские, дипломатические), но и различные слои интеллектуалов, активно вклю- чавшиеся в пропаганду патриотических идей. Богатый материал для обосно- вания позиций местного патриотизма давала история города и его культур- ные достижения. Особенно заметной в пропагандистской борьбе была роль гуманистов, отличавшихся глубоким знанием античной культуры, местной ли- тературно-исторической традиции и прекрасно владевших ораторским искус- ством (гуманистов нередко включали в состав дипломатических миссий). Яр- кий пример вклада гуманистов в культурно-политический диалог итальян- 98
ских городов — острая полемика, развернувшаяся между Миланом и Флорен- цией в годы их жесткого военного противостояния2. К 1390 г. Флорентийская республика стала лидером общеитальянского сопротивления завоевательным устремлениям Миланского герцогства. Воен- ные действия сопровождались все более нагнетавшимся с обеих сторон про- пагандистским шумом. Окружение герцога Джангалеаццо Висконти заверяло покоряемые Миланом города Северной и Центральной Италии, что он несет стране мир. Флорентийская пропаганда, напротив, подчеркивала, что «тиран Ломбардии» стремится стать королем Италии, хотя заверяет, что озабочен утверждением мира в стране даже тогда, когда подчиняет себе Верону и Па- дую — крупные города Северной Италии. Флоренция должна поэтому взяться за оружие, чтобы защитить свою свободу, прежде всего республиканский строй, закрепленный конституцией 1293 г., а также свободу тех государств, которые оказались под пятой Джангалеаццо Висконти. В 1390—1392 гг. Флоренция сформировала Болонскую лигу — союз Па- дуи, Мантуи, Феррары и Болоньи — для отпора Милану под девизом «Сво- бода Италии». Однако Флоренции для успеха ее военных предприятий не- доставало помощи тосканских городов-республик — Сиены и Пизы, ее эко- номических соперниц, поддерживавших правителя Милана. Тот же в свою очередь искал союзников в лице короля Франции и германского императо- ра. Конфликт нарастал, пик враждебности между Миланом и Флоренцией достигнут был в ходе «Мантуанской войны» 1397—1398 гг. Болонской лиге удалось разрушить стратегически важный мост через реку По возле Мантуи, но политическое преобладание оставалось на стороне Милана. К тому же и Венеция, давняя соперница своего северного соседа, не спешила оказывать помощь Флоренции и Болонской лиге, хотя и относилась к ней дружест- венно. Венеция маневрировала, преследуя свои особые интересы. По сути, Флоренции в одиночестве пришлось вести военные действия в Тоскане и изменить соотношение сил в свою пользу ей не удалось. Поэтому, когда в 1400 г. было достигнуто временное соглашение о мире, весь север полу- острова оказался в той или иной степени зависимости от Миланского герцог- ства, подчинившего своей власти и многие города Тосканы. От Болонской лиги в союзниках Флоренции к этому времени осталась только Больнья, а Венеция по-прежнему не спешила оказать ей помощь3. Военное и дипломатическое соперничество Флоренции и Милана сопро- вождалось в этот период особенно резкой идеологической борьбой, в кото- рой с немалым успехом усердствовали обе стороны. В решающий период, в 1402 г., промиланская пропаганда активно поддерживала военные усилия Джангалеаццо Висконти, что позволило ему даже планировать поход на юг — через Апеннины и владения Флоренции — на Рим. Летом этого года под властью Милана оказалась единственная союзница Флоренции Болонья. Гер- цог почти беспрепятственно прошел через территорию Флорентийской рес- публики и подошел к воротам города. Положение Флоренции становилось критическим. Вся Италия ожидала развязки драматической ситуации у ее ворот. Однако Джангалеаццо колебался, медлил с захватом Флоренции, не 7* 99
решался на штурм города. Он надеялся, что, отрезанная от морских торго- вых путей, она сама откроет ворота, как это сделали Болонья, Пиза, Сие- на, Перуджа, Верона и Виченца. В такой крайне опасной для Флоренции ситуации понятен резкий всплеск патриотических чувств ее граждан, вылив- шийся в мощную контрпропаганду. Осажденный город спасла смерть герцога 3 сентября 1402 г. во время чумы, охватившей его войско. В последующие годы изменилась ситуация и в самом Миланском герцогстве: через 10—15 лет его границы резко сократились до той части Ломбардии, которая окружала город Милан. В отличие от других свободных городов-республик, легко подчинивших- ся власти Милана, Флоренция стремилась всеми силами сохранить свою не- зависимость. Немалую роль сыграла в этом официальная пропаганда, в ко- торой принимали самое деятельное участие и представители власти, и ря- довые граждане, и гуманисты. Наглядное свидетельство тому — открытая по- лемика с Миланом, обмен инвективами, произведениями публицистического жанра. В полемике они получили неожиданную трансформацию — сблизи- лись с историческими сочинениями, поскольку главным полем дискуссий становилась история самих городов — Флоренции и Милана. Именно в ис- торическом прошлом авторы инвектив искали аргументы для обоснования своих позиций. Особенно заметным и значимым в диалоге Милана и Фло- ренции стал 1397 г., когда в период активных военных действий большого накала достигла и идеологическая борьба. Инициатива исходила от Милана: в начале 1397 г. Антонио Лоски, гу- манист, прибывший из покоренной Виченцы и принятый на службу в кан- целярию герцога Джангалеаццо, направил Флоренции, городу-противнику, свою инвективу. Лоски был подготовлен к такому выступлению, к тому, что- бы заняться апологией агрессивной политики герцога, промиланскими на- строениями, задолго до этого планомерно насаждавшимися в Италии. Не- редко такие настроения находили отклик и у гуманистов, которые связыва- ли утверждение власти Миланского герцога в их городах с прекращением в них бесконечных разрушительных усобиц между боровшимися за власть пред- ставителями городской верхушки. Лоски в своей инвективе обвинял Фло- ренцию в том, что она, занимаясь интригами, наносит вред объединению Италии, а именно эту благую цель преследует Миланский герцог, мечтающий лишь о мире на Апеннинском полуострове4. На инвективу Лоски первым ответил гражданин Флоренции Чино Ри- нуччини, принадлежавший к крупной купеческой фамилии, но не занимав- ший никаких должностей в городских магистратурах. В своем сочинении «Ответ на инвективу Антонио Лоски» Ринуччини стремился доказать пагуб- ность единовластия, которое так восхваляли миланские пропагандисты, и на- оборот, подчеркнуть преимущества республиканского строя. За аргументами он обратился к римской истории. Величие Рима, расцвет его культуры, утверждает Ринуччини, связаны с эпохой республики, а не империи — без- дарность императоров погубила в конечном счете римское государство. Он 100
критически оценивает политику Цезаря, Августа и особенно последующих императоров, чтобы подвести к выводу: «единоличное управление обществом не может быть совершенным», если бы Рим сохранил свою республикан- скую «сенаторскую» конституцию, он существовал бы до сих пор в славе и процветании. «Теперь понятно, — заключает Ринуччини, — что вы (милан- цы. — Л.Б.) — рабы». В то же время «сколь великими могут быть плоды блаженной свободы, — восклицает он, — если за нее без колебаний отдал свою жизнь Катон Младший!»5 Для флорентийца Ринуччини свобода граж- дан не может существовать вне республиканских устоев, равно как невоз- можно без нее и процветание государства. Миланский тиран, лишив своих подданных свободы, превратил их в рабов, не способных и не желающих отдавать все свои силы ради его благополучия6, а потому и в культурном соревновании Милан проигрывает Флоренции. Эти выводы, правда, не всег- да четко выраженные в инвективе Ринучини, были, бесспорно, созвучны пат- риотическим настроениям широких слоев флорентийского общества, что еще резче обнажила последующая полемика города на Арно с Миланом. Идеи, высказанные в инвективе Ринуччини и опиравшиеся на истори- ческую аргументацию, почерпнутую из эпохи Древнего Рима, получили даль- нейшую разработку, более глубокую и развернутую, в гуманистической лите- ратуре Флоренции конца XIV — начала XV в. Гуманисты стали активными участниками пропагандистской полемики с миланцами, в которой проблемы политики тесно переплетались с вопросами культуры, цивилизации, ее уров- ня в городах — участниках этого диалога. Выдающийся гуманист, последова- тель Петрарки и Боккаччо, Колюччо Салюта™, многие годы занимавший пост канцлера Флорентийской республики, в 1397—1398 гг. (точная дата не- известна) выступил с инвективой, названной четко: «Инвектива против Ан- тонио Лоски»7. Салюта™ не только опровергал тезис миланского гуманиста о «благородной» объединительной цели военной политики Джангалеаццо Вис- конти, но и резко критиковал его отказ признать за Флоренцией роль хранительницы свободы и наследницы республиканских традиций Древнего Рима. Флоренция была основана ветеранами Суллы в эпоху республики, утверждал Салюта™, отсюда и ее предназначение: само происхождение го- рода, начало которому было положено в республиканском Риме, обязыва- ет Флоренцию быть хранительницей свободы всей Италии. «Кто не видит, что город Флоренция является защитницей общего дела свободы в Италии? Кто не осознает, что если флорентийский народ потерпит поражение, то свобода перестанет существовать, а вся Италия окажется в безысходном раб- стве? Только мы, флорентийцы, — настаивает Салюта™, — создаем препят- ствие деспотическому режиму, подчинившему так много городов Италии. О каком мире мечтает ваш правитель?» Флорентийцы всегда были против- никами такого «умиротворения» страны8. В полемическом запале флорентийский канцлер обвиняет Лоски и всех ломбардцев в том, что они не знают, не понимают и не любят свободу. А ведь она — «высший божественный дар» и потому «любовь к свободе 101
естественна». И нигде в Италии, да и за ее пределами нет более полииН свободы, чем во Флоренции. «Ты же (Лоски. — Л.Б.) — настолько раб спор го тирана, что осмеливаешься называть тиранией свободу Флоренции... им, ломбардцы, настолько любите рабство и не можете жить без господину что не способны оценить сладость свободы»9. И далее Салютати раскрыт! ет смысл понятия «свобода», опираясь на конституцию своей республики «Подчиняться законам, которые справедливейшим образом ставят всех в ран ное положение, это, по-вашему, — тяжелое иго и ужасное рабство, и ми оборот, подчиняться тирану, который правит по собственному произволу, это, по-вашему, — высшая свобода и неоценимое достоинство?»10 Как мож но заметить, Салютати подчеркивает несоизмеримость политических систем Флорентийской республики и Миланского герцогства: равенство всех граж дан перед справедливыми законами, разумно упорядочивающими отношении в обществе, — антипод, по его убеждению, воле тирана, нарушающей всякие законы. Свободу гуманист отождествлял с республиканским устройством \\с зависимого, обладающего полнотой юрисдикции города-государства. Противопоставление Флоренции Милану в «Инвективе» Салютати иг ограничивается рамками политики. Гуманист создает элогию городу Флоре!i ции, красоте ее улиц и площадей, великолепию дворцов, ремеслу и торгом ле, масштабным и процветающим, наконец, добродетелям и талантам ее жи телей. Всякий, кто видел Флоренцию, утверждает Салютати, не может от рицать, что она — самая прекрасная часть Италии. Более того, Флоренция выделяется не только среди городов Италии, но и всего мира надежной защи щенностью городскими стенами, прекрасными палаццо, плодородными поля- ми окрестных селений, многочисленностью населения и его богатствами, ис- кусными мастерами и талантливыми поэтами11. Основа всех ее успехов — свобода, республиканский строй, когда правит народ — трудолюбивые и мир- ные купцы и ремесленники, а не аристократия. А потому именно Флорен- ция оказывается естественной защитницей свободы и мира, а не миланский тиран, хотя об этом громко заявляют его сторонники. Эти идеи Салютати развивал не только в «Инвективе против Лоски», но и во многих своих официальных письмах как канцлера Флорентийской республики. Он после- довательно утверждал образ Флоренции — наследницы республиканского Ри- ма и защитницы свободы для всех городов Италии. Политический диалог Милана и Флоренции в начале XV в. стал пере- растать пропагандистские рамки, превращаясь в апологию роли этих городов в развитии цивилизации и культуры. Апологию Флоренции — теперь уже лишь в косвенной полемике с Миланом — подхватил ученик Салютати, молодой и многообещающий гуманист Леонардо Бруни Аретино. В 1403 г., когда после смерти Джангалеаццо Висконти миновала угроза независимости для города на Арно, он написал обширный панегирик — «Восхваление горо- да Флоренции»12. В этом сочинении Бруни досконально разбирает все пре- имущества Флоренции — ее географического положения, градостроительст- ва, экономики, политики и культуры. Он расширяет диапазон проблем, вы- 102
шшищщ шшт!штш&ёШш |оо000ооооооо01 . . <>__- Ж Ш ШМШШ *тШпт т * ттттшШК*5Штт т 1 I ШШ1 rtt I I ..,' w и ^** ' ' " '." ■•: Донателло. «Благовещение». Церковь Санта Кроне. Ок. 1435 г. Флоренция
двинутых в «Инвективе» Салютати, стремится привлечь всю необходимую аргументацию, не стесняется преувеличений, допустимых в жанре панеги- рика. Флоренция не только удачно расположена среди холмов, но и краси- во обустроена, ее украшает не только совершенная архитектура дворцов и пригородных вилл, но и чистота улиц. Она обладает и многими другими достоинствами, прежде всего социально-политическими. Анализируя респуб- ликанский строй Флоренции, Брун^Г делает акцент на главных принципах ее государственного устройства — на равенстве граждан перед законом, на справедливости в распределении общественных благ, на свободе от внутрен- ней и внешней тирании13. Вслед за Салютати он развивает и историче- скую апологетику Флоренции. «Из всех благ главным является то, что род флорентийцев происходит от римского народа. Эта колония римлян была основана в лучшие для них времена, когда процветала власть римского на- рода.. Ведь еще не уничтожили свободу Цезари, Антонии, Тиберии, Не- роны — чума и погибель республики, но процветала святая и незыблемая свобода.. Полагаю, что именно отсюда проистекает... то, что флорентийцы больше других прославляют свободу и крайне враждебны тирании»14. Это на- следие касается не только политического строя, утверждает Бруни, но также культуры и нравов, ведь как раз в эпоху республики в Риме процветали та- ланты и доблесть. Он убежден, что Флоренция, унаследовав добродетели и славу древних римлян, превосходит в этом все прочие государства, что и пре- допределило ее ведущую роль в противостоянии миланской тирании. Бруни видит во флорентийцах воплощение трудолюбия и мудрости, справедливости и мужества, верности слову и гуманности — все эти добродетели они по- стоянно и щедро проявляют в повседневных делах и во взаимоотношениях с другими народами. Прекрасна и флорентийская речь, давшая яркую лите- ратуру, к которой не угасает любовь флорентийцев. Процветающий город славится огромными богатствами — жители охотно тратят немалые средст- ва на украшение своих просторных и изысканных дворцов, церквей, обще- ственных зданий. Бруни выдвигает еще один важный тезис — именно Флоренция «стала общей родиной» для всей Италии. «Пусть никто не считает, что он лишен родины, пока продолжает существовать город флорентийцев»15 Не следует, однако, забывать об особенностях жанра панегирика, в котором написано сочинение Бруни. Впрочем, его любовь к Флоренции и восхищение ее до- стоинствами вполне искренни, о чем свидетельствуют и более поздние его произведения, в частности «История флорентийского народа», и многолетняя деятельность на посту канцлера Флорентийской республики. Бруни дейст- вительно убежден, что все достоинства Флоренции связаны с ее республи- канским строем, поэтому особую роль в «Восхвалении» играет историческая аргументация. Основание Флоренции в эпоху Римской республики стано- вится главным звеном в цепи доказательств ведущей роли этого города в защите свободы, и не случайно в борьбе с Миланом, подчеркивает гума- 104
нист, Флоренция в конечном итоге вышла победительницей — свобода всей Италии спасена ею. Как бы продолжая полемику с миланскими адептами единовластия, Бруни останавливается на особенностях системы управления Флорентийской республики. Он подчеркивает как важную особенность, что ее высший государственный орган — Синьория — состоит из девяти че- ловек, переизбираемых каждые два месяца. Во всех делах царит принцип учета различных мнений, законы не допускают усиления влияния отдельных лиц16. Казалось, сочинение Бруни поставило многозначительную точку в диало- ге-полемике Флоренции и Милана, убедительно обосновав преимущества пер- вой. Однако спустя годы спор возобновили миланские гуманисты. В 1436 г. Пьер Кандидо Дечембрио, один из наиболее известных гуманистов, связан- ных с двором миланского герцога, написал панегирик городу Милану, в ко- тором остро полемизировал с «Восхвалением города Флоренции» Бруни. Шаг за шагом он опровергал положения флорентийского гуманиста, в частно- сти, что только в эпоху республики Рим славился доблестными и талант- ливыми людьми. Бруни забывает, с иронией замечал Дечембрио, что Цице- рон, Ливии и Вергилий творили в дни Цезаря и Августа17. Обходя воп- рос о происхождении Флоренции, оппонент Бруни делает упор на том, что Милан был единственным, кроме Рима, городом, где короновали императо- ров, а это значит, что он был вторым городом в империи. Что же каса- ется похвал в адрес республиканского строя Флоренции, то миланский гу- манист их не разделяет. Дечембрио считает лучшей формой правления, прав- да, не всегда осуществимой, аристократическую олигархию, а при ее отсут- ствии — монархию. Он ссылается на пример правления Джангалеаццо Вис- конти как на совершенный образец последней. Бруни, однако, ознакомившись с сочинением Дечембрио, не оставил на- мерений дать новые доказательства своей правоты. В конце 1430-х — начале 1440-х годов он пишет «Историю флорентийского народа», где на широкой фактической основе стремится обстоятельно доказать любовь флорентийцев к свободе и преимущества республиканского строя, хотя достаточно беспри- страстно рисует и все минусы коммунальной эпохи Флоренции, когда шла ожесточенная борьба за власть между нобилитетом и верхушкой пополанства. Однако сомнений в эффективности пополанской конституции Флоренции — («Установлениях справедливости» 1293 г. — у него нет. Значение рассмотренной полемики Флоренции и Милана не только в ее пропагандистской роли, в идеологическом оформлении политического сопер- ничества двух ведущих городов-государств Италии. Разделявшие патриоти- ческие идеи сограждан гуманисты охотно включались в их пропаганду, при- влекая историческую аргументацию для возвеличения своего города и при- нижения противника. Полемика Флоренции и Милана дала толчок к более интенсивному развитию гуманистической историографии с опорой на доку- менты, с глубоким интересом не только к античной, прежде всего римской истории, но и к изучению средневекового прошлого этих городов. Гумани- 105
сты выполняли политический заказ (нередко по собственному побуждению), актуализируя культуру, которая, в свою очередь, получала стимулы для даль- нейшего развития. Особенно четко это выявилось в гуманистической мыс- ли Флоренции, где в первой половине XV в. сформировалось направление гражданского гуманизма, лидером которого был Леонардо Бруни. Респуб- ликанизм, патриотизм, гражданственная этика с принципом служения об- щему благу стали главными параметрами гуманистической мысли Флорен- ции этой поры. В рамках гражданского гуманизма политические идеи и ми- ровоззренческие принципы тесно взаимодействовали и политизация культуры еще не стала заметным тормозом в ее развитии, как это произойдет позже по мере превращения Флорентийской республики в тираническое государ- ство, хотя и с сохранением основных прежних магистратур. Ангажирован- ность политических и исторических идей миланских гуманистов была не ме- нее очевидной в диалоге-полемике Милана и Флоренции, а их апология мо- нархического правления герцогов Висконти еще резче обнажала зависимость культурных процессов от политической ситуации, что сказалось, в частно- сти, на особенностях ренессансной историографии Миланского герцогства, отличавшейся тенденциозностью на протяжении всего XV в.18 Примечания 1 Брагина Л.М. Средневековый город Италии // Город в средневековой цивилизации Западной Европы. Т. 1. Феномен средневекового урбанизма. М., 1999. С. 42—60; Waley D. The Italian ci- ty-republics. L., 1969; Bertelli S. II potere oligarchico nello stato-citta medievale. Firenze, 1978. 2 Проблемы военно-политической и идеологической борьбы Флоренции и Милана обстоятельно исследованы Гансом Бароном: Baron H. The crisis of the Early Italian Renaissance. Civic huma- nism and republican liberty in an age of classicism and tyranny. Princeton, 1966; Idem. From Pet- rarch to Leonardo Bruni. Studies in humanistic and political litarature. Chicago, 1968. 3 Baron Я. The crisis... P. 25-37. 4 Ibid. P. 39-41. 5 Ibid. P. 61-62. 6 Ibid. P. 484-486. 7 Salutati C. Invectiva in Antonium Luschum Vicentinum // Prosatori Iatini del Quattrocento / A cura di E. Garin. Milano, Napoli, 1952. P. 8—36; Garin E. I cancelieri umanisti della Republica Floren- tina // Rivista storica italiana. Anno 71. 1959. Fasc. 2. P. 196. 8 Prosatori Iatini... P. 14. 9 Ibid. P. 14-16. i° Ibid. P. 32. " Ibid. P. 34. 12 Bruni L. Laudatio urbis Florentiae // Baron H. From Petrarch to Leonardo Bruni... P. 232—263. 13 Ibid. P. 233-236. 14 Ibid. P. 243-244. 15 Ibid. P. 256-257. »6 Ibid. P. 260. 17 Baron H. The crisis... P. 55, 61. 18 Janziti G Humanistic historiography under the Sforzas. Politics and propaganda in fifteenth-century Mi- lan. Oxford, 1988; Lanza A. Firenze contro Milano. Gli intellettuali fiorentini nelle guerre con i Vis- conti (1390—1440). Roma, 1991; Vasoli C. La trattativa politica a Firenze e a Milano // Florence and Milan: comparisons and relations. Firenze, 1989. T. 1. P. 67—78. 106
КУЛЬТУРНАЯ ЖИЗНЬ ФЛОРЕНЦИИ ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ XV в. В ОЦЕНКЕ СОВРЕМЕННИКОВ Флоренция, ставшая на рубеже XIV—XV вв. одним из самых ранних цент- ров гуманизма, уже современниками воспринималась как лидер новой, ренес- сансной культуры. В «Восхвалении города Флоренции» Леонардо Бруни, на- писанном в 1403 г., горбд на Арно был наделен всеми возможными достоин- ствами — от общественно-политических до литературных1. Бруни подчерки- вал величие Флоренции во всех областях ее жизнедеятельности, не находя го- рода, равного ей ни в Европе, ни даже во всем мире2. Разумеется, подобная гиперболизация диктовалась в первую очередь канонами жанра панегирика, но в сочинении молодого гуманиста, искренне восхищенного Флоренцией, куда он приехал получать образование, отразились и расхожие представления той поры, самих флорентийцев и иноземцев, об особой, величавой стати этого го- рода. В литературном портрете Флоренции, созданном Бруни, она предстает как образец городской демократии, где царит дух свободы и права. Ее вы- годно отличают от других городов и напряженная хозяйственная активность граждан, и высокий уровень городского благоустройства, и красота архитек- туры, и ее культура. «Флоренция превосходит других красотой языка и изя- ществом литературы». По убеждению Бруни, во всей Италии только это го- сударство использует очень чистую и красивую речь, так что все, «кто хочет говорить безупречно, берут пример только у этого города»3. Здесь Бруни не слишком преувеличивал — именно флорентийское наречие легло в основу формирования итальянского языка. Важен и завершающий штрих Бруни в портрете Флоренции: большую силу здесь имеет литература, «ибо она всегда процветает у народа-правителя» в условиях свободы4. Восхищение флорентийской литературой легко найти и у современни- ков Бруни — они связывали ее подъем с именами Данте, Петрарки и Бок- каччо. О роли этой великой троицы в формировании новой культуры Бру- ни скажет в другом сочинении — «Диалоги к Петру Гистрию», написанном в тот же период, что и «Восхваление». Эти «Диалоги» он посвятил другу, гу- манисту Пьетро Паоло Верджерио5. Бруни ясно очерчивает здесь тему куль- турного лидерства Флоренции и старается объяснить его, анализируя новые тенденции ее духовной жизни. В предисловии к «Диалогам», вспоминая о кружке Салютати, куда входил и Верджерио, он как бы суммирует высокую оценку Флоренции, которую дал в «Восхвалении». Этот город — самый зна- чительный и по числу жителей (к концу XIV в. население Флоренции пре- вышало 90 тыс. человек), и по размаху деяний его граждан. «В нем сохра- нились семена прекрасных искусств, ремесел и всех сфер духовной культу- ры»6. Эти семена набирают силу и вскоре дадут прекрасные всходы, убеж- ден Бруни. Было ли это ощущение назревающего расцвета культуры лишь данью риторической патетике или его порождала сама действительность? Как 107
показывают современные исследователи, в ту пору, в конце XIV — начине XV в., Флоренция уверенно шла к лидерству в развитии гуманистическ<>1! культуры, что в немалой степени зависело от высокого уровня ее экономики и урбанистической цивилизации7. Можно вспомнить в этой связи некою рые этапные моменты ее культурной истории, свидетелем и участником ммо гих из них был и Бруни. С Флоренцией оказался связан последний, наиболее плодотворный иг риод творчества Боккаччо. Здесь он создал обессмертивший его имя «Декл мерон» (1348—1351), вскоре получивший широкую известность не только и Италии, но и в других странах Европы. Во Флоренции Боккаччо многие годы работал над своим научным сочинением — «Генеалогия языческих бо гов», где свел в единую систему античные мифы и обосновывал высокое значение языческой поэзии, считая ее близкой к теологии по идейному богатству. В городе на Арно Боккаччо написал трактат во славу Данте «Жизнь Данте Алигьери» (1360—1363), а в 1373 г. по поручению Флореп тийской республики начал читать публичные лекции о «Комедии» Данте. К моменту смерти в 1375 г. им были записаны 60 лекций-комментариев к «Комедии»8. Традиция истолкования великого произведения Данте была про должена и в XV, и в XVI в. как в университетских курсах, так и в пуб личных лекциях. Показательна сама инициатива, проявленная правительст вом Флоренции, — сделать достоянием широкой аудитории творчество Данте. И поэтому не кажутся преувеличением слова Бруни в «Восхвалении», что литература была во Флоренции в особом почете. После смерти Боккаччо дело по созданию новой, гуманистической куль- туры, начатое Петраркой, продолжил верный последователь их идей — Ко- люччо Салютати, занимавший с 1375 г. и до конца жизни (1406) пост канц- лера Флорентийской республики. Он широко пропагандировал в речах и письмах идею развития новой образованности, основу которой должен был составить расширенный и обновленный комплекс гуманитарных дисциплин — studia humanitatis9. Вслед за Петраркой и Боккаччо Салютати призывал к глубокому освоению античной мысли, подчеркивал познавательную и нрав- ственную роль языческой поэзии. Велико было значение канцлера и как ор- ганизатора культурных процессов во Флоренции. Еще в 1360 г. здесь по приглашению Боккаччо начал читать публичные лекции по древнегреческой литературе Леонтий Пилат. Салютати подхватил эту инициативу. По его на- стоянию Флоренция пригласила в 1396 г. византийского ученого Мануила Хрисолора для преподавания в университете греческого языка и литерату- ры, положив ему солидное жалование10. Флорентийский университет стал первым в Европе, где была открыла кафедра греческой словесности. По до- говору, заключенному с ним коммуной, плата с учащихся не взималась. Хрисолор увлек своими занятиями многих молодых людей Флоренции; из них вышло немало известных гуманистов, в том числе и Бруни11. Хрисолор преподавал во Флоренции до конца 1399 г., но и после его отъезда универ- ситетская традиция изучения греческого языка и литературы почти не пре- рывалась на протяжении всего XV в. 108
Интерес к сочинениям античных авторов, в том числе и греческих, был заметен в городе уже в последние десятилетия XIV в. Итальянские купцы, связанные торговыми делами с Византией, часто привозили древние манус- крипты, приобретая их по просьбе ученых друзей, а нередко и по собствен- ному желанию. Труды Платона, некоторых неоплатоников, а также Птолемея и Архимеда становились особенно притягательными как для гуманистов, так и для художников и архитекторов. Известно, что Гиберти и Брунеллески проявляли живой интерес к сочинениям Архимеда, в частности к его рисун- кам различных механизмов1*2. В первые десятилетия XV в. потребность в пе- реводах греческой литературы неуклонно возрастала. И не случайно Леонардо Бруни стал одним из первых гуманистов, обратившихся к переводам Ари- стотеля и Платона13. Интенсивная культурная жизнь Флоренции на рубеже веков не ограни- чивалась деятельностью университета, откликавшегося на потребности вре- мени, а также публичными лекциями, организованными правительством рес- публики. Возникали и частные центры новой образованности. Одним из них стал ученый кружок при монастыре Санто Спирито, которым руководил тео- лог Луиджи Марсильи, проявлявший серьезный интерес к гуманистическим штудиям. Другим центром была школа (или кружок), которую в течение не- скольких лет вел у себя дома Колюччо Салютати. Именно она сыграла роль своеобразной кузницы гуманистов — среди наиболее выдающихся учеников Салютати были Леонардо Бруни, Пьетро Паоло Верджерио, Поджо Браччо- лини. Высокую оценку деятельности кружка Салютати дал Бруни в «Диа- логах к Петру Гистрию». О Салютати он пишет как о «человеке, отличав- шемся большой ученостью, блестящим красноречием и безупречной нравст- венностью»14. Особенно привлекала Бруни манера занятий — они строились в форме свободных дискуссий, что, по его мнению, оказалось весьма плодо- творным для участников15. Заметим, что в университете тогда строго соблю- дались традиционные формы комментирования и диспутов, поэтому дискус- сии, которые практиковал Салютати, были новшеством, порожденным прин- ципами гуманистической педагогики. Салютати одним из первых начал ее разработку16. Бруни слагает в «Диалогах» подлинный гимн свободному обсуждению фи- лософской и литературной тематики, интересовавшей участников кружка Са- лютати: «Что более упражняет ум, что делает его более искусным и острым, чем рассуждение (disputatio), когда необходимо в какой-то момент обратить- ся к рассмотрению предмета, размышляя, анализируя его с разных сторон, обобщая и делая выводы?»17 Все это оттачивает и совершенствует не только ум, но и речь. И потому, конечно, дискуссия в кругу заинтересованных лиц имеет куда больше преимуществ и приносит больше пользы, чем размыш- ление в одиночестве затворника в четырех стенах. Чтобы не быть бесплод- ными, дискуссии должны опираться на глубокое знание предмета18. В этом Бруни видит важный стимул к накоплению знаний. И как благодарный уче- ник он не устает подчеркивать благую роль наставничества Салютати с его новым пониманием задач образования. 109
В «Диалогах к Петру Гистрию» Бруни резко противопоставляет трал и циям схоластики новое направление в развитии культуры, опирающееся пи совершенное знание древних языков, которое открывает путь к более точно му постижению античной мысли. «Известные философы нашего времени, язвительно замечает гуманист, — преподают то, в чем несведущи»19. Но ра» ве можно считать это удивительным, когда многие сочинения древних авто ров утрачены, а в научном обиходе используются лишь плохие переводы?20 В такой ситуации поистине неоценимой представляется Бруни культурная роль Флоренции, которую он считает ярким очагом новой образованности. Огромен был и собственный вклад Бруни в формирование гуманистической культуры — вклад филолога и переводчика с греческого языка, историка, фи- лософа и политика, заложившего основы этики гражданского гуманизма, автора ярких педагогических идей, наконец, блестящего оратора и стилиста, активно развивавшего ренессансную риторику21. Важную роль Бруни в приумножении славы Флоренции как центра но- вой культуры подчеркнул на его похоронах в 1444 г. Поджо Браччолини м своей траурной речи. Он обратил внимание на уникальную, по его убеж- дению, особенность Флорентийской республики в ее отношении к культу- ре: она щедро вознаградила Бруни за его заслуги не только на государст- венном поприще (с 1427 г. и до конца жизни он был канцлером респуб- лики), но и за его творчество, прежде всего за «Историю флорентийского народа». Поджо с удовлетворением отметил, что Бруни был не единствен- ным, кто получил материальную поддержку, и притом немалую, от Флорен- тийской республики: ее имели и гуманист Карло Марсуппини, препода- вавший в университете риторику и поэзию, после смерти Бруни он стал канцлером республики, и сам Поджо, награжденный за «ученые занятия»23. В благородной роли покровительницы наук Флоренция, подчеркивает гума- нист, превосходит Афины и Рим — они не вознаграждали за труды своих про- славителей. Поджо приходит в «Речи на похоронах Леонардо Бруни» к выводу о бесспорном культурном лидерстве Флоренции. «Право же, это государство, превосходящее прочие народы гуманностью (humanitas), должно называться всеобщей родиной прекрасных искусств и мастерской красноречия, которая всех, кто предан гуманистическим занятиям, принимает к себе, взращивает их, лелеет, украшает высочайшими почестями и при жизни, и после смер- ти»24. Флоренция, напоминает Поджо, высоко оценила заслуги Колюччо Са- люта™, «кто первый начал в своих сочинениях проливать свет на ее дея- ния, и показала тем самым, сколь любезны ей те, чей труд совершается в ее честь и славу»25. Покровительство ученым со стороны Флорентийской рес- публики, лишенное в то же время какой-либо мелочной опеки над ними, — важный аспект культурной жизни города; Поджо видит в нем действенный стимул к развитию творчества ученых, писателей, художников. Характерно, что гуманист не только осмысляет реальные тенденции политики городских властей, но и обобщает их, формулирует и обосновывает как целостную про- 110
грамму и тем самым способствует ее сознательному дальнейшему примене- нию и развитию республиканской властью. Оценка Флоренции как носительницы культурного прогресса, данная Бруни и Поджо в специфической форме панегирика, подтверждается доку- ментом, еще не попавшим в поле зрения исследователей. Это публичная речь перед флорентийцами не названного по имени иноземного студента — под таким заглавием ее текст воспроизведен в рукописном кодексе XV в. из фло- рентийской библиотеки Лауренциана26. Полное название этого архивного до- кумента пространно: «Речь»неизвестного иноземного студента, произнесенная в соборе Санта Мария дель Фьоре и побуждающая граждан Флоренции со- хранять и расширять изучение свободных наук и искусств»27. К сожалению, отсутствует не только имя оратора, но и точная дата произнесения речи. Очевидно лишь, что оратором был студент XV в., не обязательно из уни- верситета Флоренции, и, конечно, не новичок в ораторском искусстве, о чем убедительно свидетельствует сам текст речи. Она была произнесена на фло- рентийском наречии, выдержана в духе гуманистической риторики и обра- щена к самой широкой аудитории, которая слушала эту речь в главном хра- ме города. Это была давняя флорентийская практика. Очевидно, что такая честь могла быть оказана далеко не каждому иностранцу и что для вы- ступления необходимы не только санкция, но и приглашение оратору от Синьории. Обратимся к тексту речи. Он не отличается стилистической пышностью, хотя и выдает литературные способности оратора. Он начинает выступление с определения его цели, а именно восхвалять «блестящие способности и слав- ные науки, которыми богат этот знаменитый город, подобно солнцу излу- чающий их свет и на другие планеты»28. Признание ведущей роли Флорен- ции в развитии наук и искусств автор обосновывает достоинствами ее уче- ных, интеллектуалов. Ее славу составляют «выдающиеся знаменитые ученей- шие доктора, благороднейшие философы, бесчисленные изумительные ора- торы». Это мужи почти богоподобные, отличающиеся «счастливым умом и великолепием своих учений». Изобилие мудрых мыслей они сочетают с изя- ществом и красноречием, богатством знания греческой и латинской литера- туры. Именно они высвободили из тьмы и вывели на свет невероятную силу и мощь этих «звучных и медоточивых языков»29. «Благороднейшая Флорен- ция» главенствует в свободных искусствах среди прочих городов Италии, продолжает свой панегирик оратор. И это не случайно: она не только воз- родила почти полностью утраченное знание устной и письменной греческой и латинской речи, но и вновь высоко подняла его. Флоренцию, и только ее одну, можно сравнить, по убеждению оратора, с древними Афинами30. За- метим, что сопоставление Флоренции с ролью Афин в античной культуре получило хождение в гуманистических кругах Италии в первые десятилетия XV в. Один из ранних образцов мы видим в «Восхвалении города Фло- ренции» Бруни, который написал свой панегирик под влиянием сочинения Элия Аристида «Восхваление Афин». Особая хвала неизвестного оратора pas- Ill
витию греческих штудий во Флоренции также связывает его речь с первы- ми десятилетиями XV в., позднее увлечение греческим языком и литера- турой станет характерным и для других гуманистических центров Италии. Все это, как и палеографические особенности рукописи, а также присутствие в кодексе речи гуманиста Франческо Филельфо, покинувшего Флоренцию в середине 1430-х годов, позволяет приблизительно датировать «Речь неизвест- ного иноземного студента» первыми десятилетиями XV в. В заключительной части речи, обращаясь к флорентийцам, оратор не преминул подчеркнуть значение свободных искусств в их новом, гумани- стическом понимании, включающем широту подхода к античному наследию, латинскому и греческому. «Эти превосходные науки» способствуют процве- танию, стабильности и спокойствию в человеческих делах. От них зависит и душевное равновесие людей. Наконец, они придают постоянство и устой- чивость всем общественным и частным делам, в них следует видеть веч- ное и немеркнущее богатство31. В этом четком осознании высоконравствен- ной и социальной, гражданской роли гуманитарных знаний, основанных на освоении античного наследия, оратор близок многим гуманистам первой по- ловины XV в., когда во Флоренции приобрели популярность идеи граждан- ского гуманизма. Свою речь оратор заключает призывом к «уважаемым гражданам» обра- тить «незаурядные умы и славные души к сохранению и расширению пуб- личных занятий науками», ибо лишь на этом пути Флоренция может обрес- ти новые заслуги и высокую славу навеки32. Подобный призыв к слушате- лям считался в ту пору структурно обязательной частью речи, в чем легко убедиться, сравнив ее с многочисленными официальными выступлениями высших магистратов Флоренции33. В данном случае этот призыв особенно интересен тем, что лаконично и четко выразил не только искреннюю убеж- денность оратора в больших заслугах гуманистической культуры Флоренции, но и его горячую поддержку идее просветительства, необходимости распро- странения новой культуры не только в элитарной среде, но и в широких кру- гах населения города. Нельзя не отметить, что речь неизвестного студента- иноземца во многом повторяет общие места гуманистической литературы, но этим она тем более интересна. В ней можно видеть образец того, как усва- ивались патриотические идеи флорентийских гуманистов и распространялись за пределами их города. Некоторые выводы. Реальное культурное лидерство Флоренции, в конце XIV — первые десятилетия XV в. получило осмысление и разнообразное, прежде всего в форме панегирика, освещение в трудах выдающихся гума- нистов эпохи, а также рядовых участников гуманистического движения. Гу- манисты — создатели этого лидерства — оказались и его своеобразными ле- тописцами. Признание успехов гуманистического движения и особого вкла- да Флоренции в подъем новой культуры стало характерной чертой роста самосознания гуманистов. Оно играло и важную политическую роль: фор- мировало патриотические, гражданственные взгляды жителей города и спо- 112
собствовало стимулированию дальнейшей государственной поддержки ново- го направления в культурном развитии города его республиканскими влас- тями. Примечания 1 Bruni L. Laudatio Florentinae urbis // Baron H. From Petrarch to Leonardo Bruni. Chicago; L., 1968. P. 231-263. 2 Baron H. From Petrarch... P. 234-235. 3 Ibid. P. 263. 4 Ibidem. 5 О спорной датировке ранних сочинений Л. Бруни см.: Baron И. Humanistic and political litera- ture in Florence and Venice at the beginning of the Quattrocento. Cambridge (Mass.), 1955; Fubini R. AH'uscita dalla scolastica medievale: Salutati, Bruni, e i «Dialogi ad Petrum Histrum» // Archivo sto- rico italiano. Anno. 150. 1992. N 554. Disp. IV (ottobre-dicembre). P. 1065-1103. 6 Bruni L. Ad Petrum Histrum dialogus // Prosatori latini del Quattrocento // A cura di E. Garin. Mila- no; Napoli, 1952. P. 44: «Nam cum frequentia populi, splendore aedificorum, magnitudine remm ge- rendarum civitas haec florentissima est, turn etiam optimarum artium totiusque humanitatis, que iam penitus extincta videbatur». 7 Brucker G Renaissance Florence. N.Y., 1969; Ugolini P. Un altra Firenze. L'epoca di Cosimo il Vec- chio. Firenze, 1971; Tateo F. Centri culturali dell'umanesimo. Bari, 1980; Bee Cr Cultura e societa a Firenze nell'eta della Rinascenza. Salemo; Roma, 1981. 8 Боккаччо Дж. Жизнь Данте // Боккаччо Дж. Малые произведения. М., 1975; Garin E. L'eta nu- ova: ricerche di storia della cultura dal XII al XVI secolo. Napoli, 1969; Branca V. Giovanni Boc- caccio. Profilo biografico. Firenze, 1977. 9 Брагина JIM. Итальянский гуманизм... С. 98—112; Гарэн Э. Проблемы итальянского Возрожде- ния. М., 1986. С. 48-58. 10 Материалы о приглашении Мануила Хрисолора во Флоренцию для преподавания греческо- го языка // Традиции образования и воспитания в Европе XI—XVII веков. Иваново, 1995. С. 136-142. 11 Соловьев СВ. .Мануил Хрисолор и гуманистический идеал образбванности (конец XIV — пер- вая половина XV в.) // Традиция образования... С. 42—56. 12 Garin E. La cultura filosofica fiorentina nell'eta medicea // Idee, istituzioni, scienza, ed arti nella Fi- renze dei Medici // A cura di С Vasoli. Firenze, 1980. P. 90. 13 В числе первых переводов Бруни с греческого на латинский язык были сочинения Плутар- ха, Ксенофонта, Демосфена. К 1405—1435 гг. относятся его переводы некоторых диалогов Платона («Федр», «Горгий», «Федон», «Критон», частично «Пир»). В 1417—1420 гг. им был сделан перевод «Никомаховой этики» и «Политики» Аристотеля. Некоторыми гуманистами переводы Бруни не воспринимались как бесспорные. В ответ на критику Бруни изложил свои принципы перевода в сочинении «О правильном переводе» (1420). См. также: Эльфонд И.Я. Леонардо Бруни и греческая философия // Античное наследие в культуре Возрождения. М., 1984. С. 58-66. 14 Prosatori latini... P. 46. 15 Ibidem. 16 Ревякина Н.В. Гуманистическое воспитание в Италии XIV—XV вв. Иваново, 1993. 17 Prosatori latini... P. 48: «Quid est quod ingenium magis acuat, quid quod illud callidius versutiusque reddat, quam disputatio... » »8 Ibid. P. 48, 50. 19 Ibid. P. 54: О praeclaros nostri temporis philosophos, siquidem, quae ipsi nesciunt. 20 Ibidem. 21 Leonardo Bruni cancelliere della Republica di Firenze. Convegno di studi (Firenze, 27—29 ottobre 1987). Firenze, 1990. 8 — 6539 113
22 Поджо Браччолини. Речь на похоронах Леонардо Бруни // Итальянский гуманизм эпохи Во i рождения. Ч. 1. Саратов, 1984. С. 179-192. "Там же. С. 189-190. 24 Там же. С. 190. 25 Там же. 26 Biblioteca Laurenziana. Red. 130. F. 58r—60v. 27 Oratione del scolaro forestiero in Santa Maria del Fiore di Firenze, confortando i cittadini fiorentini a mantenere et acrescere lo studio delle discipline et arti libertali (f.58r.). 28 Oratione del scolaro forestiero.. F. 58v.: «Sono in uno di tanti et egregii splendori si dirizza tucto il mio parlare nelle illustre virtu et laudatissime discipline le quali non altrimenti sono floridi si risp lendenti nella inclita cicta Vostra che il sole irradiante fea gli altri planeti si sia». 29 Ibid. F. 58v—59r.: «Che diro degli egregii famosi et eruditissimi doctori, che di tanti e si nobilissimi philosophi che degli admirabili et infiniti orratori huomini quasi divini si di felicita d'ingegno et ex cellentie di doctrina, si di gravissime sententie habondatissime e quali di greche lettere et latine or natissimi questo incredibile vigore et forza della sonora et meliflua lingua dalla obscura tenebra in luce hanno liberato». 30 Ibid. F. 59r.: «Chi questa peritia dol dire le lectere greche et le latine perdute et quasi morte h.i substentata et in alto rilevata la nobilissima cicta vostra la quale di tutte le cicta d'Italia dell arte liberali tiene el principato. Et quasi a questa cicta antiquissima d'Athene et illustrissima adquagliare si puo». 31 Ibid. F. 59r.: «Queste sono le prestantissime discipline sanza le quali le cose humane fermamente beak' tranquille et stabili esse non possono». 32 Ibid. F. 60r—60v.: «Conforto addunque prestantissimi cictadini dispognare i degnissimi ingegni vostri cl glorioso animi a mantenere conservare et acrescere publici studii delle discipline pero che niuna cosa piu sanctuosa che questa per la vostra florentissima cicta non potete operare ne piu degna ne piu meritc laude che quella non potete acquistare la qual cosa si come io spero farete, conserverete la gloria delhi excelsitudine vostra in memoria eterna et immortale». 33 Santini E. La protestatio de justitia nella Firenze medicea del secolo XV // Rinascimento. X. 1959. P. 36—106; Брагина JIM. Идеи гражданского гуманизма в речах флорентийских магистратов // Средние века. Вып. 47. М., 1984. С. 46-71. ПРОБЛЕМА «ГОРОД - ДЕРЕВНЯ» В ТВОРЧЕСТВЕ Л. БРУНИ, Л. Б. АЛЬБЕРТИ, А. РИНУЧЧИНИ Урбанистические сюжеты, которым посвящено немало страниц в сочи- нениях итальянских гуманистов XV в., включали проблему соотношения го- рода и его сельской округи как в контексте оценок городской цивилиза- ции, так и в этико-эстетическом плане. Складывался и идеал сельской жиз- ни, оттенявший новые подходы к пониманию взаимосвязи человека и при- роды, характерные для ренессансного мировосприятия, которое Ж. Мишле назвал открытием мира и человека. Тема природы, красоты ландшафта, бла- готворно воздействующего на физическое здоровье и нравственность челове- ка, а потому обостряющего ощущение радости земного бытия, сразу вошла в литературу Возрождения. Это и дорогой Петрарке идеал уединенной жиз- ни на лоне идиллической природы, позволяющий сосредоточиться на духов- ном и искать ответ на вечный вопрос о высшем предназначении человека в «беседах с древними». Это и выразительно обрисованная в обрамлении к новеллам «Декамерона» буколическая идиллия Боккаччо, где гармония чело- 114
века и природы сливается с гармоническим миром человеческих взаимоотно- шений (своеобразная утопия, построенная на гармонизации всех сторон человеческого бытия)1. Гуманизм XV в. открыл новые горизонты этой темы, придал иной смысл восходящей к Античности традиции идеализации сель- ской жизни. Неизменной, однако, оставалась в представлениях гуманистов сопряженность жизни на природе с идеей внутренней свободы человека, об- ремененного множеством докучливых забот, неизбежных в условиях городской жизни. Античный буколический идеал, рисовавший оптимальные условия для духовной свободы и нравственного совершенствования человека, привлекал многих гуманистов. О пользе и достоинстве виллы, воспетой еще римлянами, Леон Баггиста Альберта или Аламанно Ринуччини писали не менее востор- женно, чем Плиний Младший, сочинения которого были в эпоху Возрожде- ния главным источником и непревзойденным образцом этого жанра. Для флорентийских гуманистов XV в. проблема «город — деревня» при- обретала особое значение, будучи непосредственно связанной с их этико-по- литическими воззрениями, с идеалом гражданской жизни, осуществление ко- торого они видели в хорошо устроенном городе-республике. Одним из пер- вых идею «ландшафтной» гармонии города с его сельской округой выдвинул Леонардо Бруни в «Восхвалении города Флоренции» (отчасти уже рассмот- ренном нами выше). Здесь впервые — в отличие от средневековых хроник — Бруни подходит к оценке Флоренции как города, воспринимаемого вместе с округой, с сельским ландшафтом, а не противопоставляемого ему2. Гуманист отмечает важное преимущество Флоренции по сравнению с другими городами: она расположена на равнине по берегам реки Арно и окружена несколькими грядами живописных холмов, что создает здоровый климат в городе и отрадно для глаз3. Он обращает внимание на неразрыв- ную связь города и его сельской округи (контадо), выступающих как взаи- модополняющие части единого целого — Флорентийской республики. Город окружен стенами, предместьями, за которыми лежит пояс замков, вилл и поселений4. Бруни не без гордости отмечает, что округа богата плодород- ными землями и густо заселена — она питает город, снабжая его всем не- обходимым для жизни, защищает его жителей от неприятеля. Но особенно восхищает его красота окрестностей — и ландшафта, и архитектуры замков. «Каково великолепие этих зданий, сколько в них пышных украшений!» — они, как и природная красота окрестностей, — источник радостного миро- ощущения и эстетического наслаждения5. Еще более сильное впечатление, замечает Бруни, производят замки, стоящие на подступах к Флоренции: «они даже более великолепны, чем городские сооружения, так как возведены в более красивых местах и построены с большим простором ради удовольствия и наслаждения». Здесь не нужны ни портики, ни сады, ни парки, ведь кру- гом лес, цветущие луга, полноводные реки, чистые источники и «главное — сама природа этих мест создана для радости»6. Преимущества загородной ар- хитектуры в том, что она не нуждается, по мысли гуманиста, в искусст- венно созданном природном окружении — ее достоинства подчеркивает ес- тественный ландшафт, столь красивый во флорентийском контадо, что автор 8* 115
решается сравнить его с земным раем. «Даже сами холмы светятся и про никнуты радостью, и глядя на них, невозможно в полной мере насытить* и их созерцанием. Очевидно, поэтому весь этот район является и по приму называется раем, равного которому ни по красоте, ни по доставляемому удовольствию в мире нет»7. И как доказательство истинности сказанного — ссылка на чужеземцем, прибывающих во Флоренцию: уже при подъезде к городу, глядя на нет с близлежащих холмов, они могут оценить красоту города и опоясывающею его кольца замков и» вилл. Свое восторженное описание Флоренции и en контадо Бруни завершает на высокой ноте: этот город-республика «величеп венен не только внутри крепостных стен, но и за их пределами; невозмож но представить что-либо более прекрасное, чем он»8. Даже отсутствие морм не умаляет величия Флоренции, наоборот, она счастливо избежала судьОы многих приморских городов, перенесших наводнения и нападения морскин разбойников. Более того, удачно расположенная между Тирренским и Адри атическим морями, Флоренция стоит «словно некая царица Италии, рае положенная в очень здоровом климате и не удаленная ни от гор, ни от рам нин. Здесь самые солнечные поля, вокруг поднимаются веселящие взор хол мы»9. Бруни слагает подлинный гимн Флоренции, воспринимаемой в не разрывном единстве с ее сельской округой. В отличие от средневековых хронистов Бруни рассматривает город не только внутри крепостных стен, но м его гармонии с предместьями и широким контадо, где красота рукотворная сливается с красотой естественного ландшафта, которые взаимно дополняют и подчеркивают друг друга, создавая неповторимый феномен Флоренции. В сочинении гуманиста проступают начала столь характерного для по следующего развития ренессансного мироощущения пластического восприя тия города и его окрестностей в их единстве и неповторимости. Причем м «Восхвалении города Флоренции» это единство отмечено не наличием свя- тых мест, храмов, монастырей в стенах города и за его пределами (харак- терная черта средневекового восприятия города), а великолепием светских зданий — городских палаццо и загородных замков и вилл, — а также осязае- мой, дарящей радость красотой живой природы. И не случайно, возводя Флоренцию в ранг царицы Италии, Бруни ищет обоснование своей мысли не только в ее пополански-демократическом государственном устройстве и исторической миссии лидера, защитницы свободы всех итальянских городов, но и в географическом положении города, и в том эстетическом впечатле- нии, которое он производит, будучи удачно вписанным в окружающий ланд- шафт. Город как средоточие гражданской жизни, цивилизации, что всемерно подчеркнуто в панегирике, не мыслится гуманистом без столь необходимой ему сельской округи, необходимой как в хозяйственно-утилитарном плане, так и, что не менее важно, в эмоционально-эстетическом. Следует отметить и другое: в сочинении Бруни идеал активной городской, граждански-политиче- ской жизни не противопоставляется сельской идиллии. Деревенская жизнь, уединение на вилле еще не выступает у гуманиста как эталон моральной 116
чистоты, внутренней умиротворенности и свободы человека, как это произой- дет позже, к примеру у Аламанно Ринуччини. Несколько иной подход к проблеме сопоставления достоинств город- ской и сельской жизни можно видеть уже у Леона Баттиста Альберти, в написанных спустя четверть века после «Восхваления» Бруни его диалогах «О семье» и небольшом произведении «Вилла». Альберти поставил под со- мнение самоценность городской цивилизации и в какой-то мере противопо- ставил ей идеал сельской жизни. Ставя проблему (или дилемму) «город — деревня», он определял е£ смысл как выбор оптимальных условий, в кото- рых может в наибольшей степени реализоваться близкий ему нравственный идеал человека деятельной добродетели. Городская жизнь, исполненная со- блазнов, пороков, обмана, лести и коварства — всего того, что стоит на пу- ти честной хозяйственной и политической деятельности, или деревня, жизнь на вилле, сопряженная, по мнению Альберти, с «честнейшим видом деятель- ности», каким является земледелие? Участники диалога «О семье», обсуждая эту дилемму, не спорят, а дружно восхваляют достоинства сельской жизни в загородном владении и даже считают необходимым рекомендовать покупку виллы каждой добропорядочной семье, что в практике флорентийцев и дру- гих горожан было нередким явлением10. По мнению собеседников диалога «О семье», достоинства виллы весьма многообразны. Гуманист говорит о них и в сочинении «Вилла». Это преж- де всего выгодное помещение капитала: вложенный в земельную собствен- ность и недвижимость, он меньше подвержен капризам неустойчивой форту- ны. Да и прибыль здесь наживается честно: «Найдется ли человек, который не получал бы удовольствия от виллы? Ведь она дает надежную, огромную и честную прибыль»11. Вилла делает более экономным содержание семьи, обеспечивая ее многими продуктами круглый год. Кроме того, она создает условия для здоровой жизни домочадцев на лоне природы. Альберти под- тверждает достоинства землевладения и сельской жизни не только праг- матическими, но и этико-эстетическими соображениями. По самой своей природе, подчеркивает гуманист, деревенский труд не способствует порокам: «Никакой зависти, ненависти и злобы не возникает в тебе, когда ты зани- маешься сельским хозяйством»12. «Какое блаженство находиться на вилле — счастье, ни с чем не сравнимое!»13 — заключает Альберти. Сельская жизнь привлекательна благодаря атмосфере физического и нрав- ственного здоровья, чему в немалой мере способствует и красота окружаю- щей природы, полагает Альберти. Эту мысль четко постулируют участники диалога «О семье» (Члены состоятельной флорентийской семьи Альберти). «На вилле вы наслаждаетесь безмятежными, радостными днями. Перед ва- шим взором открывается приятнейший вид, когда вы смотрите на неболь- шие холмы, покрытые деревьями с пышной листвой, на зеленые долины, чи- стые источники и ручьи, которые текут, то игриво появляясь, то скрываясь в гуще травы... Боже, настоящий рай!» — восклицает Джанноццо. В окрест- ностях Флоренции у семьи Альберти было немало владений. «Особенно приятно, — продолжает Джанноццо, — что на вилле можно избежать шума, 117
волнений городской площади». Ты скрываешься на вилле, чтобы не ни/мч! всякого рода обман, злодейство, множество дурных людей, которые назоИмм во нашептывают что-то на уши, маячат перед глазами, всячески досажлиим тебе. «Да, пребывание на вилле счастье, ни с чем не сравнимое», - ш ключает свою хвалу сельской жизни Джанноццо. «Так, значит, ты хвалишь жизнь на вилле больше, чем городскую жизнь?» — задает вопрос Леонарли, подводя к окончательному решению проблему «город — деревня»14. Джим ноццо утверждает, что предпочитает виллу, объясняя свой выбор тем, что и ней связана «жизнь без пороков, без печали, жизнь с малыми тратами, шо ровая и очень спокойная». Обсуждая далее вопрос об оптимальном климиы и местоположении виллы, участники беседы советуют руководствоваться мри устройстве виллы прежде всего заботами о здоровье15. В созданном более десяти лет спустя (в 1450-е годы) трактате «О зол честве» Альберти посвящает вилле специальную главу «О вилле и о том, чем и следует придерживаться при выборе ее расположения и при сооружении ее» Здесь он дает предельно четкие рекомендации тем, кто собирается обзаводим, ся загородным домом: «Вредного климата и рыхлой почвы следует избеган. Строить надо в середине владения, у подножия горы, в обильной водою мса ности. <...> Вилла не должна находиться в месте совсем пустынном, забро шенном и неприметном, а в таком, чтобы там можно было, надеясь на обм льный урожай плодов и наслаждаясь приятностью климата, жить в довольстве, приволье и безопасности»16. И еще один важный совет, проливающий сип на решение гуманистом вопроса о соотношении городской и сельской жизни' «Вилла, полагаю, должна быть в той части местности, которая наилучшим об разом связана с городскими зданиями хозяина.. Следовательно, она должил находиться не очень далеко от города; дорога туда должна быть без трудно стей и препятствий, зимой и летом доступная и благоприятная для хожде ния пешком и езды на лошадях...»17 Словом, городская и сельская жизнь - не антиподы, а взаимно дополняют друг друга. К такому выводу гуманист приводят прагматические соображения, ибо такое совмещение и дешевле и здоровее для всей семьи. Вилла позволяет и отвлечься, хотя бы на время, от суетной, докучливой жизни в городе с его не очень здоровым нравственным климатом. Идеализация деревенской жизни строится у Альберти на акцен- тировании негативных сторон города. Он подчеркивает нравственно-облаго- раживающую роль сельской жизни вдали от шумного города — источника всевозможных пороков. В противовес городской жизнь на вилле рождает ду- шевный покой, дарит радость наслаждения природой и плодами человеческих рук. Загородный дом — надежное убежище, где можно скрыться от тягот и теневых сторон городской жизни, полагает Альберти, замечая, что последнее особенно привлекательно для людей состоятельных, ведущих крупные торго- во-финансовые дела и активно участвующих в политической жизни города. Речь, таким образом, идет не о сельском уединении в противовес жизни в городе, а о сочетании пользы и преимуществ того и другого образа жизни. В основе такого решения дилеммы «город — деревня» не только хозяйст- венно-прагматические соображения, но и этико-эстетические. И те и другие 118
Альберти рекомендует иметь в виду при покупке виллы. Следует учитывать не только рельеф местности, климат, плодородность земельного участка, но и красоту окружающего ландшафта, советует гуманист. Он не подчиняет эсте- тический аспект покупки загородного имения принципу его экономической пользы, как не подчиняет ему и задачу укрепления здоровья в условиях дере- венской жизни, восполняющей минусы пребывания в городе. У Альберти можно видеть разумный, утилитарный подход к решению проблемы «город — деревня», но не в ущерб прекрасному, не в ущерб гар- монии человека с прироДой. В спокойной, уравновешенной, исполненной здорового труда и приятных хозяйственных забот сельской жизни наиболее полно, по убеждению гуманиста, реализуется гармония человека с окружаю- щим миром, равно как и его внутренняя душевная гармония. Идея гармо- нии была особенно близка Альберти, она легла в основу и его учения о че- ловеке, и его архитектурной теории, и его мировосприятия в целом. В эти- ке гуманиста идея гармонии выступает как определяющий принцип18. Она характеризует и его отношение к нравственному идеалу — он ратует за ак- тивную жизнь в обществе, в рамках которой только и может человек про- явить добродетели, сполна раскрыть свой нравственный потенциал. Поэто- му сельская жизнь, с которой нередко ассоциируется идеал созерцательной жизни, у Альберти не выступает как всеподчиняющий идеал. Гуманист не призывает к отказу от цивилизации и многих удобств городской жизни, но советует искать разумное равновесие между привязанностями человека к го- роду и деревне. Нельзя не учитывать и особого толкования понятия «природа» (Natura) в творчестве Альберти, в котором преобладает пантеистическая идея, характер- ная для ренессансного мировоззрения. У Альберти доминирует идея целесо- образной разумности всего сущего, всех творений Природы-Бога и органи- ческой включенности человека в окружающий естественный мир19. В тео- ретических пассажах и в «Диалоге о семье», и в трактате «О зодчестве», и в ряде других своих произведений Альберти подчеркивает присущую человеку способность познавать мир и многое обращать себе на пользу. В этом жиз- ненно важном для человека процессе познания прямой контакт с природой закономерен и необходим. Можно говорить о своеобразном реализме миро- воззренческих принципов Альберти, проявляющемся как в его художествен- ных теориях, так и в этике. С этих позиций он оценивает и идеал сель- ской жизни, видя в ней более надежный путь к нравственному совершенст- ву и физическому здоровью человека. А это было предметом особой заботы гуманиста в его проекте идеального города, смысл которого не отказываться от цивилизации, а сделать городскую жизнь удобной и приятной. Как и при выборе виллы, при определении местоположения города необходимо учиты- вать весь комплекс природных условий — рельеф почвы, особенности клима- та, красоту окрестностей. Путь, уводящий от весьма несовершенной реаль- ности современного города, Альберти видел не только в корректировке ее деревней, виллой, но и в создании идеальных условий самой городской жиз- ни. Его урбанистическая утопия была мечтой о гармонии человеческого бы- 119
тия. Условия для такой гармонии создавал, по его убеждению, разумно сила нированный город, удобно вписанный в окружающий ландшафт, расположен ный на местности, не только пригодной для его жизнедеятельности, но, чи» особенно важно, со здоровым климатом. Это и город оптимальной соципль но-политической организации, способствующей гармонизации его обществен ного бытия. Урбанистический идеал гуманиста не противостоит, но смыки ется в исходных позициях с нарисованным им идеалом сельской жизни. В ином свете предстает проблема «город — деревня» у Аламанно Ринуч чини в его «Диалоге а свободе», где описана беседа трех друзей — Элси терия (под этим именем выступает сам автор), Алитея и Микротокса, при ехавших на виллу навестить скрывающегося в уединении Элевтерия. Дру^'И волнует вопрос, насколько оправдана избранная Элевтсрием сельская жизнь. Главный противник его загородного уединения — Микротокс. «Твоя тесная вилла, которая, по-видимому, никогда не принадлежала Курцию или Цин- циннату, — не без сарказма замечает Микротокс, — а также прилегающий к ней прекрасно возделанный участок земли, по природе, однако, очень скудный, без сомнения, чрезмерно развлекают тебя, Элевтерий, и представ- ляются мне поводом для смеха и удивления. Ведь поскольку до сего вре- мени тебя часто не было в городе, я полагал, что тебя удерживает занятие земледелием или отделка строений виллы, и легко прощал твое отсутствие, потому что ты рвался иногда из тесной ограды своего городского дома, словно из темницы, к свободе и свету». Ему возражает Алитей: «Я, Мик- ротокс, не очень удивляюсь тому обстоятельству, что Элевтерий ведет сель- ский образ жизни, и хвалю хозяйственность и скромность его в поле и на вилле, поскольку он по необходимости решился на это из-за недостатка средств... Ведь если он стремится со всей страстью к свободному образу жиз- ни, то я полагаю, что свобода более истинна в подобном.уединении, чем в городе»20. Все содержание «Диалога о свободе» служит обоснованию тезиса, на ко- тором сходятся собеседники, что при Медичи Флоренция утратила респуб- ликанские свободы: нет больше политических дискуссий в советах и комис- сиях — там теперь царят подавленность и молчание, всюду процветает кор- рупция, на важные должности в государстве попадают недостойные лю- ди, а истинно преданные общему благу граждане терпят обиды и притесне- ния. Отсутствие реальных политических свобод создает нездоровую нравст- венную атмосферу в городе и лишает большинство граждан возможности ис- полнять свой долг — активно участвовать в государственной жизни. В такой ситуации отданное Элевтерием предпочтение сельской жизни нужно расце- нить как противовес бессмысленной в условиях тирании жизни городской, поскольку лишь в уединении, по мнению собеседников диалога, можно со- хранить внутреннюю свободу и служить обществу на другом, теперь научном и литературном поприще. Главная идея Ринуччини: если исчезает политиче- ская свобода, то активная гражданская жизнь утрачивает смысл и человеку остается лишь бежать от общества и укрыться в уединенной сельской жиз- ни во имя сохранения душевного равновесия. 120
Впрочем, для автора «Диалога о свободе», отразившего время наиболь- шей власти Лоренцо Медичи во Флоренции, уединение на вилле — не толь- ко спасительное бегство от удушливого климата тирании. Сельская жизнь обладает для Ринуччини и самостоятельной ценностью. И не потому лишь, что при скромных средствах обеспечивает достаток и позволяет заниматься полезным для здоровья земледельческим трудом. Заметим, что Ринуччини ис- пользует при этом те же аргументы, что и Альберти, почерпнутые отчас- ти у античных авторов буколик. Для Ринуччини важно и другое: сельская жизнь протекает в постоянном общении с природой, а это дарит радость и наслаждение. Показательно, что местом для беседы друзья избирают не по- мещение виллы, а ее окрестности. «Давайте расположимся в ближайшей роще, — предлагает Алитей. — Я считаю, что весной в этот час она особен- но приятна. Это место своей прелестью влечет нас на прогулку среди зеле- неющих виноградных лоз и деревьев, по зеленой цветущей траве. Я за- мечаю, что хотя эту рощу одарила сама природа, однако завершенный вид она получила благодаря искусству человека..»21 Микротокс добавляет: «Ты не мог бы сказать и придумать ничего более подходящего, остроумнейший муж. Ясный день напоминает нам, что нужно находиться скорее под от- крытым небом, чем под крышей. Свобода, о которой мы собираемся го- ворить, также требует, чтобы мы беседовали в свободном, ничем не ограж- денном месте. Но чтобы не совершать в праздности путь от виллы к ро- ще, пусть Элевтерий исполнит по пути какие-нибудь буколики Феокрита»22. Элевтерий с гордостью отвечает: «Я охотно исполню при вас то, что при- вык делать очень часто в ваше отсутствие. Я никогда не прохожу по этим местам без песен...»23 В этих репликах ярко проявился психологический топос гуманистической среды — стремление к подражанию древним в по- вседневной жизни, к устроению ее на античный лад (alPantica). Прелесть прогулки, овеянной буколической идиллией, должна была бы, кажется, из- менить настроение Микротокса — решительного противника сельского уеди- нения, однако он остается твердым в своей приверженности городской жиз- ни. «Ну что, Микротокс, — спрашивает на следующий день Элевтерий, — согласен ли ты с тем, что приятнее находиться на свежем воздухе, среди раздолья полей, среди красоты не искусственной, а естественной, чем в го- роде, будучи окруженным со всех сторон стенами и как бы запертым в тем- нице, не имея возможности свободно дышать?»24 Микротокс в ответ: «Об- судим это позднее, когда пройдем не спеша по дороге, огибающей это име- ние, и расположимся на лугу, на который со всех сторон бросают тень гус- тые дубы»25. Хотя Микротокс, как видим, и разделяет мысль друзей о не- сравненном удовольствии, которое доставляет пребывание на лоне природы, его позиция остается прежней — он сторонник активной городской жизни при всех ее теневых сторонах. Микротокс ратует за максимы гражданского гу- манизма: деятельную гражданскую жизнь, честное служение общему благу и др. Их активным приверженцем был Ринуччини, последовательно про- водивший принципы гражданственной этики в своей практике государст- венной службы вплоть до отстранения от дел в 1475 г. Однако образ уеди- 121
Беноццо Гоццоли. Деталь фрески «Шествие волхвов» в палаццо Медичи—Риккарди. 1459—1460 гг. Флоренция ненной сельской жизни, который избрал Элевтерий (после опалы Ринуч- чини удалился на свою виллу Торичелла недалеко от Флоренции), не про- тиворечит главному принципу гражданского гуманизма — служению отечест- ву на любом поприще. Отстраненный от государственных дел, когда его из- бирали в высшие магистратуры, посылали с дипломатическими миссиями, поручали общественные дела, в частности он входил в попечительский со- вет университета, Ринуччини сосредоточился на литературном поприще26. Он продолжил семейную хронику политической жизни Флоренции, в ко- торой еще резче, чем в «Диалоге о свободе», написанном тоже на вилле, осуждал тиранический режим Медичи, приводивший из-за налоговой поли- тики Лоренцо к разорению многих состоятельных семей, но главное — к по- тере свободы граждан. Политические взгляды гуманиста придали тенденци- озную окраску его подходу к проблеме «город — деревня» с акцентирова- нием преимуществ сельской жизни. И все же его позиция, как и у Аль- берти, не приводила к осуждению городской цивилизации и противопостав- лению ей деревенского примитивизма, что станет чертой пасторальной лите- ратуры более позднего времени. 122
Для Бруни, Альберта, Ринуччини и других гуманистов XV в. общим бы- ло отношение к природе как важнейшему фактору человеческого бытия, оказывающему исключительно благотворное влияние на многие стороны жиз- ни каждого человека и общества в целом. Восхваляя виллу, они не рассмат- ривали ее как место праздного уединения, гедонистического досуга (такая тенденция наметится в ренессансной литературе XVI в.) и как антипод го- родской жизни. Прежде всего они стремились подчеркнуть бесспорную цен- ность для человека в открываемой сельской жизнью возможности непосред- ственно соприкасаться с*природой, испытывать ее возвышающее, облагора- живающее влияние. Этический и эстетический подход к оценке сельской жизни у них одинаков. Нельзя не отметить и общность идейных истоков восхвалений достоинств деревни, идущих от античной буколической литера- туры. В любовании красотой природы, в стремлении вписать в нее и сде- лать гармоничным бытие человека сказалась одна из черт жизнеутверждаю- щего и жизнерадостного ренессансного мировосприятия. В этом смысле иде- ализация сельской жизни не противоречила высокой оценке городской ци- вилизации, в которой гуманисты видели результат развития независимых городов-республик. В их представлении город и деревня — не взаимоиск- лючающие, но дополняющие друг друга сферы земного человеческого бы- тия, единое пространство, на котором раскрываются личная и социальная стороны природы человека. Примечания 1 Хлодовский Р. И. «Декамерон». Поэтика и стиль. М., 1982. 2 Bruni К. Laudatio Florentinae urbis // Baron H. From Petrarch to Leonardo Bruni. Studies in huma- nistic and political literature. Chicago; L., 1968. P. 232—263. 3 Ibid. P. 234. 4 Ibid. P. 240. 5 Ibid. P. 237. 6 Ibidem. 7 Ibidem. 8 Ibid. P. 240. 9 Ibid. P. 243. 10 Alberti L.B. Opere volgari. Vol. 1-3 / A cura di С Grayson. Bari, 1960-1973. Vol. 1. 11 Ibid. Vol. 1. P. 198. «2 Ibid. P. 200. •з Ibid. P. 201. 14 Ibidem. '5 Ibid. P. 198-200. 16 Альберты Л.Б. Десять книг о зодчестве: В 2 т. М., 1935. Т. 1. С. 160. 17 Там же. 18 Гарэн Э. Проблемы итальянского Возрождения. М., 1986. С. 173—198; Брагина Л.М. Соци- ально-этические взгляды итальянских гуманистов (вторая половина XV века). М, 1983. С. 130—174; Зубов В.П. Архитектурная теория Альберти // Леон Баттиста Альберти. М., 1977. С. 50—149; Grayson С. Alberti, Leon Battista // Dizionario biografico degli italiani. Roma, 1960. P. 702—709; Idem. Alberti e l'antichita // Albertiana. Vol. 1. Firenze, 1998. P. 31-41; Leon Battista Alberti. Architettura e cultura. Atti del Covegno internazionale (Mantova, 16—19 novembre 1995). Firenze, 1998. 123
19 Chaste! A. La theorie du milieu a la Renaissance // L'Uomo e il suo ambiente // A cura di S. Rosso. Firenze, 1973. P. 177. 20 Ринуччини А. Диалог о свободе // Сочинения итальянских гуманистов эпохи Возрождения (XV век). М., 1985. С. 163. 21 Там же. С. 166. 22 Там же. 23 Там же. 24 Там же. С. 177. 25 Там же. 26 Adorno F. La crisi deirumanesimo civile fiorentino da Alamanno Rinuccini al Machiavelli // Rivista critica di storia della filosofia. *1952. VII. N 1. P. 19—40; Garin E. La letteratura degli umanisti. Mi- lano, 1966. P. 245—248; Брагина Л.М. Социально-этические взгляды... С. 92—119. •к * * В гуманистической мысли XV в. главное внимание было приковано к феномену урбанизма, различным сторонам общественной, политической, культурной жизни города-государства, к соотношению реального и должно- го, практики и идеалов его населения, к постижению оптимальных усло- вий бытования человека и социума в городской среде. Эта позиция гу- манистов была обусловлена прежде всего спецификой политического и эко- номического развития Италии — ее полицентризмом в условиях высокой степени урбанизации всей страны, — а также назревшим в ее культуре по- воротом к новым интересам и задачам, связанным с нарастанием светского начала в общественной жизни позднего Средневековья. Урбанистический ракурс гуманистических концепций человека и его взаи- модействия с государством неизбежно придавал этим построениям (даже при самой широкой постановке проблемы) локальную окраску, отражал симпатии мыслителей к тому или иному городу-государству, где, как им казалось, в наибольшей мере воплощается их идеал. Такая ситуация была характерна и для периода, когда в Италии шел активный процесс складывания террито- риальных государств и традиции коммунальной эпохи уходили в прошлое. Отсюда и локальный (городской) патриотизм многих гуманистов, и их склон- ность к использованию связанных с ним политических штампов и идеологиче- ских клише. Разумеется, обращение к местным традициям, восходящим к эпохе коммун, сочеталось в гуманистической мысли с заимствованием «об- щих мест» из античной государственной теории и практики и европейской схоластической доктрины, причем в обоих случаях это касалось представле- ний как монархического, так и республиканского характера. Ангажированность позиций гуманистов заметно проявлялась в их истори- ческих сочинениях, писавшихся, как правило, по заказу городов-государств — Флоренции, Венеции, Милана и других, и особенно ощущалась в панеги- риках городам — жанре, где в силу его специфики допускались гиперболиза- ция и возведение реалий к высокому идеалу. Все это, однако, не ли- шало авторов свободы высказывать собственные суждения, далеко не всегда совпадавшие с официальной идеологией и настроениями правящих кругов. 124
И все же, пожалуй, едва ли не правилом была близость позиций заказчи- ков исторических работ и их исполнителей. Более того, гуманистическая ли- тература социально-политического плана нередко способствовала выработке государственной идеологии, ее теоретическому оформлению и тем самым вли- яла на общественную жизнь итальянских городов и их политику. Особый интерес гуманистов вызывал феномен города как такового в его многосложной и изменчивой специфике. Бруни, Пальмиери, Альберти рас- сматривали город как комплексное явление, в совокупности всех его ипос- тасей и в единстве с сельской округой, как центр экономической и поли- тической жизни социума, как основу развития цивилизации и культуры. Они видели в городе творение человека, создавшего условия своей жизни, от- личные от существования по законам природы, средоточие оптимальных фи- зических форм бытования людей (архитектура, градостроительство, гигие- на). Гуманисты воспринимали город и как единое лингвистическое прост- ранство, место выработки правил языка и эстетического вкуса. В их со- чинениях наблюдения над реальностью сочетались со стремлением к поиску путей совершенствования социальных, нравственных, эстетических основ жизни города. Именно в гуманистической среде было выработано убежде- ние, что красота архитектуры и разумные принципы градостроительства при- званы создавать у обитателей города и его гостей особое приподнятое на- строение и тем укреплять патриотические чувства. Урбанистическая пробле- матика выступает здесь в общем этико-эстетическом обрамлении, высвечивая одну из характерных черт итальянского гуманизма.
ОБЩЕСТВО И ГОСУДАРСТВО В ГУМАНИСТИЧЕСКОЙ Глава 3 ЛИТЕРАТУРЕ XV в. тл'еодальное общество Италии в отличие от ряда других европейских госу- дарств не имело юридически четко оформленной сословной структуры, что объяснялось отчасти длительной политической раздробленностью страны и отсутствием в ней сословно-представительных учреждений. Сыграла роль и широкая урбанизация преимущественно Северной и Центральной Италии, наметившаяся уже в конце раннего Средневековья. Традиционное членение феодального общества на крестьянство, дворянство, духовенство и бюргерст- во в XIV— XV вв. претерпело здесь определенную трансформацию, особен- но заметную в социальном статусе бюргерства и дворянства. Крестьянство, лично свободное, но лишенное в массе своей прочных владельческих прав на землю, активно пополняло ряды городского плебса. Дворянство, утратив- шее в ходе борьбы с городскими коммунами свои привилегии, составило костяк патрициата (нобилитета), тесно смыкавшегося с пополанством (бюр- герством) на торгово-предпринимательской основе. Позиции пополанства в экономической и политической сферах были неодинаковы в различных го- родах Италии. Если во Флоренции в XIV — первые десятилетия XV в. пополанство, прежде всего его верхушка (зажиточные торгово-ремесленные слои), составляло ведущую социальную силу и обладало полнотой политиче- ских прав, то в жизни Венецианской республики главную роль играл пат- рициат, монополизировавший государственную власть. Что же касается духо- венства, то его позиции были достаточно прочными благодаря влиянию пап- ства, если не считать период Авиньонского пленения пап 1309—1377 гг. Светские и духовные феодалы, патрициат, пополанство, плебейские мас- сы города, крестьянство в официальной терминологии эпохи и сознании со- временников не были столь четко разграниченными слоями общества, как это порой представляется исследователям. Для Италии эта «размытость» по- нятий, выражающих социальную структуру ее многочисленных и политиче- ски разнородных государств (города-республики, синьории, монархии), осо- бенно характерна. «Гранды», «нобили», «магнаты» (эти термины синонимичны, оттенки раз- личий между ними незначительны) — это не только феодальная знать, но и 126
патрициат, а в ряде городов и верхушка пополанства. Средняя прослойка дворянства — вальвассоры (милитес, milites) была не слишком заметна в го- родах-государствах, составляя либо окружение знати, либо растворяясь в ря- дах пополанства. Термин «плебс» (plebs, plebe) означал не только неимущие городские низы, но и низшую прослойку пополанства — разорявшихся ре- месленников и мелких торговцев. Нечетким, многозначным было и поня- тие «народ» (popolo, populus). В одних случаях — все средние слои между знатью и плебсом, в других — только состоятельная прослойка пополанства, в третьих случаях — основная* масса населения города, противостоящая знати. Нечеткость социальной терминологии — наследие Средневековья, официаль- ных документов и хронистики, не была преодолена и в раннее Новое вре- мя. Подвижные границы понятия «народ» присутствуют в сочинениях Ма- киавелли и других политических мыслителей XVI в. Неадэкватность латин- ской и итальянской терминологии характерна и для гуманистической лите- ратуры XV в., что создает определенные трудности при анализе социально- политических взглядов гуманистов. В то же время гуманистическая литература, поднимавшая актуальные проблемы свободы, равенства, справедливости, решала их, как правило, с новых позиций, отходивших от средневековых традиций. Этические идеалы гуманистов, новые представления о достоинстве человека и его обществен- ной роли побуждали к пересмотру прежних теорий, сложившихся в рамках схоластики и официальной теологии и обосновывавших принцип незыблемо- сти иерархической структуры феодального общества. Сама историческая ре- альность Италии XV в. диктовала критическое отношение к средневековым традициям социально-политической мысли. Подходы гуманистов становились более светскими, менее отвлеченно-схоластическими и, главное, опирающи- мися не только на античных авторов, но в значительной мере на анализ са- мой действительности. ГОСУДАРСТВЕННО-ПРАВОВЫЕ ИДЕИ ИТАЛЬЯНСКИХ ГУМАНИСТОВ XV в. Ренессансный гуманизм выдвинул по-новому ориентированные гумани- тарные науки на первый план в системе знания. Главенствовавшая среди них моральная философия оказала сильное воздействие на политико-правовую мысль XV в., которая была тесно связана с гуманистическим учением о до- стоинстве человека, силе его разума, возможности быть подлинным твор- цом своего земного бытия. В сочинениях гуманистов нередко переплетались представления о наилучшем государственном устройстве с проблемами граж- данской этики, учения о правовой основе общества с осмыслением путей его нравственного совершенствования. Не будучи, как правило, профессиональ- ными юристами, гуманисты активно разрабатывали вопросы права, политики и особенно этики. Основополагающими были проблемы соотношения бо- жественного (естественного) и человеческих законов, равенства и справедли- 127
вости, различные толкования понятия «общее благо» и ряд других. При этом наряду с осмыслением опыта современной истории гуманисты несравненно шире, чем средневековые мыслители, обращались к античному наследию. Характерная для Средних веков идея доминирующей роли божественно- го закона как исходный принцип государственно-правовых учений сохраня- лась в целом и в эпоху Возрождения, но акцент в гуманистических тео- риях перемещался на законы человеческие, подвластные разуму и воле лю- дей. Гуманисты видели в многообразных человеческих установлениях выра- жение божественного*закона, который нередко в духе ренессансного панте- изма трактовался как естественный закон. Они исходили из христианского тезиса, что божественный закон равенства и справедливости изначально за- печатлен в умах и душах людей, которые поэтому способны понять его и воплотить в обустройство своей земной жизни. Гуманисты были убеждены, что человек должен реализовать данное ему Богом природное благо — спо- собность разумно мыслить, творить, стремиться к нравственному совершен- ству — для созидания общего блага, которое они отождествляли с основопо- лагающим принципом и целью общественного устройства. В служении обще- му благу они видели высшую цель всякого государства. Общее благо рассматривалось гуманистами как высшая цель государст- венной власти, как республиканской, так и монархической. Законы, осно- ванные на его принципах, цементируют общество и потому должны неукос- нительно соблюдаться всеми его членами, включая самих представителей вла- сти, устанавливающих законы, будь то монарх или коллегиальные органы рес- публики. Этот тезис последовательно развивали флорентийские гуманисты, сторонники направления, получившего название гражданский гуманизм. Флорентийская республика была для них образцом демократии, они особен- но ценили в ней традицию разумных справедливых законов, которые обес- печивали выборность всех должностных лиц и частую ротацию магистра- тов. Причастность основной массы граждан Флоренции к законотворчеству расценивалась как важнейшее условие свободы и процветания республики. При этом подчеркивалась приверженность Флоренции к справедливым за- конам, которые ставят преграды усилению могущества отдельных лиц в го- сударстве и возникновению тирании1. Политические позиции гражданского гуманизма были четко сформулиро- ваны Леонардо Бруни — в общем плане в «Восхвалении города Флоренции» и детально в небольшом сочинении «О флорентийском государстве». Обра- тимся к сравнительному анализу этих его сочинений, которые разделяет бо- лее четверти века2. В «Восхвалении» в стиле жанра панегирика Бруни рисует современную ему Флоренцию начала XV в. как некий идеал города- республики3. Он подчеркивает «великую славу» этого «прекраснейшего в мире города», завоеванную его внешнеполитическими подвигами и военны- ми предприятиями, особенно теми, что были направлены на защиту ее не- зависимости. Напомню, что Бруни писал свое сочинение вскоре после то- го, как для Флоренции миновала угроза завоевания Миланским герцогом Джангалеаццо Вискони, о чем шла речь в предыдущей главе. Однако Бру- 128
ни восхищают не только внешнеполитические успехи Флорентийской рес- публики, к которым следует отнести расширение ее владений в Тоскане за счет присоединения небольших городов-коммун, но и ее государственный строй. «Этот город достоин восхищения не только благодаря своим под- вигам за его пределами, но также благодаря своему государственному устрой- ству»4. В политической структуре Флорентийской республики Бруни видит разумное единство и гармонию, из которой проистекает высшее согласие в обществе. Основу этого порядка составляют свобода (libertas) и справедли- вость (iustitia)5. Анализируя государственную систему Флоренции, гуманист особо подчер- кивает, что все магистратуры созданы для поддержания законности и пра- восудия, а одной из главных обязанностей должностных лиц является конт- роль за тем, чтобы в республике не возникла власть, превышающая власть законов6. Надежной гарантией против тирании служит, по его убеждению, система выборности всех государственных органов, краткосрочность испол- нения должностей (заметим, что члены высшего органа республики — Синь- ории — избирались на два месяца) и коллегиальность принятия решений, когда «наличие большого числа мнений предотвращает возможную ошиб- ку»7. Характеризуя три высших коллегии республики (Tre Maggiori) — их со- ставляли Синьория и две Коллегии (16 гонфалоньеров компаний пополо и 12 добрых мужей, советников Синьории), — Бруни замечает, что они не были правомочны решать все важные вопросы, но многие из них должны были выносить на обсуждение в Совет народа (385 человек) и Совет ком- муны (208 человек), что было, как он полагает, разумным и правильным8. Свобода и справедливость поддерживаются в городе в первую очередь тем, что «ни один вопрос не может быть решен по желанию того или иного лица вопреки мнению многих людей»9. Чтобы предотвратить возможные расп- ри между гражданами — ведь более могущественные требуют для себя и боль- ших прав, — на высшие военные и судебные должности приглашаются чу- жеземцы, которые отчитываются в своей деятельности перед народом, под- черкивает Бруни. «Таким образом во всех делах властвуют народ и сво- бода»10. Как видим, сама государственная система Флоренции представляется гу- манисту безупречной, ибо обеспечивает принятие разумных законов в ин- тересах большинства и ставит заслоны возникновению тиранического прав- ления. Бруни вполне адекватно описывает государственную структуру Фло- ренции, какой она была в начале XV в., и лишь намекает на реальные олигархические тенденции той поры, говоря о стремлении более могущест- венных лиц выйти за пределы равенства всех перед законом — принцип кон- ституции Флоренции, который особенно ценили Бруни и его последовате- ли. Допустимая жанром панегирика идеализация флорентийских порядков побуждает гуманиста обходить острые социальные вопросы — притеснения рядовых фаждан более могущественными, нарушения законов, в том числе и должностными лицами, и многое другое, — и видеть сквозь розовые очки реальную жизнь. Так, Бруни замечает, что организация правосудия обеспечи-
вает каждому право собственности и свободу обращения в любую судебную инстанцию, вплоть до верховного трибунала. Он с гордостью утверждает: «жалобы на людей любого звания можно подавать в этом городе совершен- но свободно», а разумно устроенная система правосудия всегда готова прий- ти на помощь терпящему несправедливость11. Свобода и справедливость дополняются во Флоренции равенством всех перед законом, подчеркивает Бруни, а сочетание этих основополагающих социально-политических принципов делает ее идеальным городом-республи- кой, который так восхищает гуманиста гармонией всех его государственных установлений. В этой гармонии гуманист видит залог устранения социаль- ной несправедливости и гражданских конфликтов. Проблему социального мира решает само государство, выступающее в роли справедливого судьи, оказывающего поддержку нуждающимся в защите своих прав. Ведь если бедные терпят притеснения со стороны богатых и могущественных, рассуж- дает Бруни, то на защиту их прав выступает сама республика, охраняя их личность и имущество12. Отсюда чувство достоинства, которым преисполнен каждый гражданин Флоренции, отсюда и чистота нравов, царящая в горо- де, заключает он. Гуманист наделяет флорентийцев многими добродетеля- ми, увязывая их с особенностями республиканского строя города: они тер- пеливы и мужественны, благоразумны и щедры, приветливы и общитель- ны13. Идеализация Флоренции находит завершение в восторженном описа- нии городской архитектуры и культурных запросов флорентийцев. В «Восхвалении города Флоренции», которое являет собой подлинный гимн Флорентийской республике и ее гражданам, Бруни стремится дать ис- торическое обоснование особой стати этого города-государства. Он провоз- глашает Флоренцию преемницей традиций Римской республики, а флорен- тийцев — наследниками римских доблестей. Даже основание города он свя- зывает с эпохой республики в Древнем Риме, а не со временем власти Це- заря, как считалось прежде. Но если флорентийцы ведут свое начало от могущественного римского народа, «победителя и властелина вселенной», рассуждает гуманист, то по «наследственному праву» им также принадлежит господство над миром. На этом «историческом основании» Бруни оправдыва- ет все захватнические войны Флоренции, особенно интенсивные в XIV в.: ведь она либо защищает свои владения, либо борется за их возвращение14. Более того, гуманист-патриот выдвигает Флоренцию в предводители всей Италии —- эту роль, подчеркивает Бруни, она приобрела не столько силой, сколько опираясь на справедливость. Ведь она — и покровительница страж- дущих, и примирительница враждующих государств, а в последнее время и защитница тех городов, которым угрожала потеря свободы под мечом ми- ланского тирана15. Умалчивая о политике преследования Флорентийской республикой собственных граждан, которые изгонялись из города с конфис- кацией имущества за серьезное нарушение законов (аммониции), нередко по ложному обвинению, спровоцированному политическими противниками, Бруни высоко оценивает то покровительство, которое она оказывает выход- цам и изгнанникам из других городов. Он приходит к важному политиче- 130
скому выводу — Флоренция, по сути, вторая родина для каждого жителя Италии: «Пусть никто не считает, что он лишен родины, пока существует город флорентийцев»16. На этой высокой патетической ноте Бруни заверша- ет свой анализ достоинств Флорентийской республики, видя в ней совер- шенный идеал государства. Нарисованный гуманистом образ Флоренции далеко отстоял от реально- сти, для которой были характерны постоянная борьба за власть между наи- более влиятельными кланами флорентийской верхушки, острые социальные противоречия, лишь усугубившиеся после подавления восстания низов (чом- пи) в 1378 г., сужение рамок пополанской демократии, когда к концу XIV в. было уменьшено представительство 14 младших цехов в высших магистра- турах республики, и многое другое, что не ускользало от внимания совре- менников Бруни и особенно от политических противников Флоренции, в числе которых были не только подчиненные города Тосканы, но и Милан- ское герцогство, одно из самых сильных государств Италии17. Бруни писал «Восхваление», будучи молодым человеком, чужеземцем, не причастным к структурам государственной власти. Однако когда спустя годы он получил флорентийское гражданство, а затем и важный пост канцлера Флорентий- ской республики (он занимал его с 1427 по 1444 т. до последних дней жиз- ни), то смог увидеть и внутреннюю подоплеку гражданских распрей в горо- де, и постепенное превращение пополанской республики в олигархическую. Размышления гуманиста о характере политической эволюции Флоренции на- шли отражение в его сочинении «О флорентийском государстве» — оно бы- ло написано по-гречески по просьбе Георгия Трапезундского около 1439 г., — а также в «Истории флорентийского народа», созданной им в последние го- ды жизни по заказу Синьории. В трактате «О флорентийском государстве» Бруни, отмечая специфику Флорентийской республики, говорит о наличии в ней как демократических, так и аристократических черт, составляющих определенный баланс. Даль- нейшей аристократизации республики препятствует, по его мнению, отсут- ствие у могущественных представителей знати реальных возможностей захва- тить власть в городе-государстве. Но, с другой стороны, с сожалением от- мечает он, к управлению все меньше допускаются представители народа, что лишает республику ее прежнего пополански-демократического характе- ра. Взвешивая значение обеих тенденций, гуманист заключает: «Таким обра- зом город избегает крайностей и склоняется к средним слоям, но в большей степени к знатным и богатым, хотя по крайней мере не слишком могуще- ственным»18. Итак, опору республики Бруни видит в «средних слоях», не раскрывая, однако, их социального положения. К верхнему полюсу «средних слоев» примыкают «знатные и богатые», к нижнему — плебс. Под «наро- дом» гуманист понимает пополанство — обладающее гражданскими правами меньшинство населения Флоренции. Именно в таком значении он употреб- ляет термин «народ», когда говорит о законодательных органах республи- ки — Совете народа и Совете коммуны. В первом представлены 300 чело- век «из народа», во втором — 200 «из знати», отмечает Бруни, подчеркивая 9* 131
в то же время, что в Синьории (она состояла из девяти членов) «tojii.mi двое — люди простого звания, из ремесленников, остальные — из знати и богачей»19. Как можно заметить, водораздел, который гуманист проводи» между знатью и народом, скорее имущественный, чем сословный. Не слу чайно знать и зажиточную верхушку пополанства он сводит в единую фор мулу — «знатные и богатые». Бруни отчетливо видит тенденцию к аристократизации Флорентийской республики, резко усилившуюся в 1420—1430-е годы. Она стала результатом все более тесного сближения богатейших пополанских семейств с город ской знатью — потомками крупных феодальных родов. Что же касается ни ж него полюса «средних слоев», то по терминологии гуманиста это «люди прое того звания», к которым он причисляет прежде всего ремесленников млад ших цехов, имевших очень ограниченное представительство в Синьории 14 младших цехов имели в ней только двоих представителей, тогда как 7 старших цехов — семерых. Плебс отделен от «народа», или «средних слоен*, имущественным и правовым барьером, поскольку, лишенный гражданских прав, он оказывался за пределами политической жизни. Понятно, что Бруни и не говорит о нем специально в трактате, посвященном государственному устройству Флоренции. Анализируя принципы государственного управления Флоренции, Бруни обращает внимание на коллегиальность — все важные государственные во просы обсуждаются девятью приорами (Синьория) совместно с приглашае- мыми для этого в Палаццо Синьории 28 советниками (16 гонфалоньерои компаний и 12 добрых мужей). Если проект закона получает одобрение, его передают в Совет народа, а затем в случае положительного решения - в Совет коммуны. Решение этой последней инстанции и обретает силу за- кона. «Таким образом, каждое дело должно решаться три раза: во-пер- вых, девятью вождями и их советниками, во-вторых, Советом народа и, в-третьих, Советом коммуны». «Подобным образом решаются вопросы о вой- не, о заключении и расторжении союзов, о налогообложении... словом, о всех делах города»20. Подробно останавливается Бруни и на системе выбо- ров должностных лиц всех ступеней. Они происходят раз в пять лет. Кан- дидатуры отбирает Синьория вместе с 28 советниками и помещает их в со- ответствующие каждой должности сумки. Из сумок по жребию выбирают имена тех, кто должен занять ту или иную должность, сроки же их кратки, и это подчеркивает Бруни — приоры пребывают в должности два месяца, советники три или четыре месяца, — усматривая в частой ротации правите- лей один из важных признаков демократического характера Флорентийской республики. «Благу народа способствует то, что лица, находящиеся на го- сударственной должности, пребывают у власти короткое время»21. «Итак, то обстоятельство, что срок пребывания у власти устанавливается непродолжи- тельным, является демократическим и обращает государство к равенству. Точно таким же образом является демократическим и то, что мы восхваля- ем свободу и охраняем словом и делом ее как главную цель бытия госу- дарства. Еще более демократично то, что вожди избираются по жребию, а 132
не по какому бы то ни было имущественному цензу»22. Бруни продолжает верить, что во Флоренции республиканские порядки остались прежними: со- храняется краткосрочность магистратур, система выборов по жребию, равен- ство граждан перед законом. Однако он подмечает и усиление аристократи- ческих тенденций в государстве. Он видит их в том, что «обо всех во- просах рассуждают должностные лица и до сведения народа не доводится ничего, что не было бы ими обсуждено раньше»23. Да и сама практика вынесения окончательного решения, когда Совет народа не может принять закон в окончательном в*Где, тоже представляется Бруни признаком аристо- кратизации правления. Пополанская республика остается политическим идеа- лом гуманиста, несмотря на некоторые оговорки. Он еще может гордить- ся тем, что республика сохраняет свободу от внутренней тирании и внешне- го порабощения. Свобода акцентируется в трактате как важный принцип пополанской демократии. Именно свободе отводится теперь главное место в триаде, торжественно провозглашенной им в «Восхвалении города Флорен- ции», — «свобода», «равенство», «справедливость». И это не случайно: сама политическая реальность все более четко и открыто демонстрировала фор- мальный характер осуществления двух принципов — равенства и справедли- вости. И хотя в трактате Бруни противопоставляет принцип избрания на должности по жребию имущественному цензу, на деле в политической прак- тике Флоренции после возвращения Козимо в 1434 г. все шло к изменению избирательной системы, если не по форме, то по сути. В сумки с имена- ми кандидатов на должности все чаще попадали лица влиятельные и со- стоятельные, а главное, близкие к дому Медичи, нарушался и принцип изб- рания по жребию. При Медичи Флоренция во второй половине XV в. окон- чательно превратилась в олигархическую республику, а со времен Лоренцо Великолепного приобрела в плане реального управления форму тирании24. Бруни был свидетелем лишь начала этого процесса. Отмеченные нами новые акценты в политической концепции Бруни осо- бенно заметны в его «Истории флорентийского народа». Детально рассмат- ривая социально-политические конфликты во Флоренции XIII—XIV вв., он показывает, что главным стержнем этой борьбы было стремление к завое- ванию и сохранению свободы. Симпатии канцлера-гуманиста на стороне по- поланства: он с сочувствием пишет о неоднократных попытках средних слоев города захватить власть и уменьшить влияние знати, высоко оценивает ут- верждавшуюся в напряженной борьбе демократическую систему. В то же время Бруни решительно осуждает восстание чомпи 1378 г., одной из целей которого было расширение представительства младших цехов и участие самих чомпи в государственном управлении. Если говорить о социальной позиции гуманиста, то ему были близки интересы средних слоев пополанства, что от- четливо видно во всех его произведениях, рассмотренных нами. Он всегда оставался приверженцем принципов пополанского республиканизма, ориен- тированного на господство имущих слоев города, но не на его верхушку — «знатных и богатых»25. 133
Принципы республиканизма в XV в. широко использовались как идей- ное оружие в политической практике Флоренции. Об этом убедительно сви- детельствуют речи магистратов «о свободе» и «о справедливости», которые произносились ими по случаю избрания в высшие органы управления26. Показательно, что в речах магистратов нередко цитируются сочинения Бру- ни. Так, один из анонимных ораторов ссылается на его «Историю фло- рентийского народа», утверждая, что свобода поддерживается в республике лишь тогда, когда сила законов и суда выше могущества отдельных граж- дан. Оратор с горечыб констатирует, что в его время (речь относится к се- редине XV в.) происходит утрата прежних свобод. Граждане Флоренции во- преки своим зафиксированным в статутах правам на деле лишены свободы слова в собраниях27. Практическое преломление идей Бруни здесь выступает особенно наглядно. Большой интерес представляют речи самих гуманистов, нередко занимав- ших важные посты в республике, — речи Джанноццо Манетти, Донато Ач- чайуоли, Маттео Пальмиери. В них отражаются особенности их политиче- ских позиций, характер аргументации, акценты на том или ином аспекте темы — «свобода» или «справедливость», — с течением времени обретающей каноническую форму. «Речь о справедливости» (1437 или 1440 г.) Маттео Пальмиери произнес на вольгаре, вступая в должность гонфалоньера компании. Главное внима- ние в ней было уделено истолкованию понятия «справедливость» (giustizia) в его моральном и правовом аспектах28. В определении справедливости гума- нист следует за Аристотелем, который различал справедливость уравнитель- ную — равенство для равных, неравенство для неравных — и справедливость распределительную, предусматривающую раздачу должностей и прочих благ соответственно заслугам каждого29. Пальмиери подчеркивает естественный характер справедливости, видит в ней неотъемлемое качество самой челове- ческой природы. Закон высшей справедливости, утверждает он, определяет суть правильных писаных законов, которые создает человек в ходе своей ис- тории. Писаные законы преследуют благо всех членов общества и люди по- стоянно совершенствуют их в духе справедливости30. Доказательства этого гуманист видит в мудром законодательстве древних государств — Спарты и Афин, в преемственности самого права — греческие законы помогли римля- нам в составлении «Двенадцати таблиц», а римские установления легли в основу гражданского права, действующего в современной Италии. Пальмие- ри утверждает мысль о самостоятельности гражданского права, к развитию и совершенствованию которого приложили усилия многие «светлые умы» че- ловечества31. В акценте на преемственности права, на независимом от ка- нонического права развитии гражданского права можно видеть новый, гума- нистический подход к истолкованию юриспруденции. В отличие от цер- ковной доктрины, включавшей «человеческие законы» в систему «божествен- ного права», гуманист выделяет гражданское право в самостоятельную сферу, подвластную самим людям, их разуму и опыту. 134
В то же время Пальмиери не ставит под сомнение значение божествен- ного закона, который трактует в духе гуманистических идей как «вечный ес- тественный закон», проявляющийся у всех народов и в каждом человеке, закон совершенства разума, его способности к правильным оценкам. На этом законе основаны все «добрые писаные законы»; «от него происходят рели- гия, божественные культы... обязанности перед родиной, любовь к роди- телям и детям, благожелательность к окружающим, наконец, всеобщее еди- нение и любовь к роду человеческому»32. Закон этот восходит к Богу, верховному правителю и»судье, от возмездия которого не уйдет никто, за- вершает свою мысль Пальмиери, обращаясь к топике проповедей. Справед- ливость — в правовом и моральном смысле он расценивает ее как ведущую гражданскую добродетель — служит основой для поддержания мира и со- гласия в обществе, а значит, и его процветания. Гуманист заключает свою речь призывом к магистратам блюсти справедливость «словом и делом» во имя общего блага, а не ради собственной выгоды33. Подобные речи произ- носились в палаццо Синьории в присутствии многочисленных должностных лиц. Пальмиери включил «Речь о справедливости», почти не меняя текста, в свой обширный труд «Гражданская жизнь» (1439), где развил дальше свое понимание справедливости. Он подчеркивал, что принцип справедливости можно воплотить в жизнь общества двумя путями: пропорциональным рас- пределением налогов, однако таким образом, чтобы не пострадали крупные состояния, и благотворительностью по отношению к неимущим34. Последо- вательным выражением принципа справедливости гуманист считает и обяза- тельный для всех труд: только труд может быть основой всякого богатства — иные пути ведут к несправедливости. В то же время он признает вполне справедливой ситуацию, когда богатые еще больше богатеют, а бедные до- вольствуются прожиточным минимумом35. Тех, кто честно занимается обще- ственно полезным трудом и превосходит других богатством, не следует по- рицать, но, наоборот, их необходимо поддерживать как самых достойных и необходимых36. Здесь особенно ясно проступают социальные симпатии гу- маниста — они на стороне средних слоев пополанства, «честных купцов и ремесленников». Впрочем, идея обязательности труда для всех членов обще- ства, не допускающая оправдания паразитизма как знати, так и люмпенов, выводит его позицию за узко ограниченные социальные рамки и придает ей более широкий, общечеловеческий характер. В написанной на склоне лет поэме «Град жизни» (1464 г.) Пальмиери идет еще дальше по пути решения социальных проблем в русле демократи- зации, утверждения «блага для всех». Исходные теоретические посылки гу- маниста в поэме остались прежними. И здесь справедливость выступает как естественный закон разума, пронизывающий все человеческие установле- ния37. Однако теперь он ясно осознает недостижимость полной справедли- вости в реальной жизни. Люди по-разному понимают справедливость, сету- ет Пальмиери, униженный мечтает о том, чтобы закон уравнял его с могу- щественным, а имеющий власть, наоборот, стремится сохранить неизменным 135
освящающий ее закон38. Гуманист остро ощущает несправедливость соци- альных контрастов и, возможно, впервые в истории гуманистической мыс- ли приходит к идее, что в основе социального и имущественного неравен- ства лежит частная собственность. «Теперь человеческие блага доступны лишь немногим, а бедняки не имеют самого необходимого»39. Однако невозмож- но, по его убеждению, вернуться к изначальной поре человеческой исто- рии, когда все было общим. Высшим идеалом общественного устройства Пальмиери считает утопическое государство Платона, «где все общее и по- всюду царят доброта *и честность»40. И все же более реальным ему пред- ставляется идеал Цицерона, сочетающий частную и коллективную собствен- ность. «Правда, это не тот идеальный строй, который можно было бы во- образить, но более близкий к тому, что можно осуществить на земле», — заключает гуманист41. Признавая коренной причиной всех бед человечества частную собственность («слово "мое", которое у каждого возбуждает слиш- ком сильные желания»42), Пальмиери выступает предшественником Томаса Мора, а также итальянских утопистов XVI в., на которых он оказал замет- ное воздействие43. Линия гражданского гуманизма, которую вслед за Бруни развивал Паль- миери, обрела в его позднем творчестве логическую завершенность в трак- товке социальных проблем с позиций абсолютизации принципа общего бла- га. Но эта завершенность уводила от идеализации реальных флорентийских порядков в область утопии. Была, впрочем, и иная реакция на флорен- тийскую действительность второй половины XV в., когда становились все более очевидными методы тиранического правления. Лореццо Медичи посте- пенно сводил на нет полномочия двух главных законодательных органов республики — Совета народа и Совета коммуны, предоставляя право оконча- тельного принятия закона Совету ста, созданному в 1458 г. Козимо Медичи. Изменялась и система выборов должностных лиц — главную роль теперь иг- рали специальные выборщики (аккопьяторы), среди которых увеличивалось число людей, приближенных к Лоренцо. На главные должности попадали преимущественно ставленники Медичи. Демократические свободы, которыми гордился Бруни, в частности право широкого обсуждения в комиссиях про- ектов важных решений, были преданы забвению. Эти и многие другие на- рушения традиций пополанского республиканизма уже не оставляли места иллюзиям, поскольку фактический отход Флоренции от демократической сис- темы правления был очевиден. Росло недовольство пополанства и части но- билитета, не принадлежавшей к сторонникам Медичи и потому лишенной доступа к власти. Эта новая политическая ситуация находила осмысление и в трудах гуманистов44. Наиболее глубокий анализ медичейской Флоренции дал Аламанно Ринуччини в «Диалоге о свободе» (1479), написанном на ла- тыни и вобравшем многие наблюдения гуманиста, зафиксированные в его семейной хронике (на вольгаре). Ринуччини, видный политический деятель, активно служил Флорентий- ской республике на разных постах, в том числе и в качестве дипломата, до 1475 г., когда был отстранен от государственного управления, так как не 136
угодил Лоренцо. Удалившись в свое небольшое поместье, он отдался лите- ратурному труду. Вскоре после подавления заговора Пацци в 1478 г. он на- писал «Диалог о свободе», где резко обличал тиранию Медичи с позиций республиканских идеалов45. Понятие свободы Ринуччини рассматривал в са- мых разных аспектах, возводя его в ранг главной политической, социальной и нравственной категории. Он подчеркивал имманентность свободы челове- ческой природе, считал, что она обретает подлинный смысл лишь в усло- виях законной гражданской власти и республиканизма46. Для гуманиста со- циальная активность и республиканский государственно-правовой порядок — нерасторжимые понятия. Он резко противопоставлял современности «вре- мена предков», воплощавших идеалы подлинной гражданственности. Осно- вой свободы Ринуччини, в традициях Бруни и Пальмиери, считает равенст- во граждан, которое понимает как равные права каждого в рамках установ- ленного законом порядка. Как и у большинства гуманистов, речь идет не о социальном, а о юридическом равенстве, естественность социального неравенства у Ринуччини сомнений не вызывает. Его симпатии на стороне средних слоев, поддерживающих своим богатством благосостояние республи- ки. «Свободе и справедливости более всего подходит такой порядок, когда те, кто частным образом, то есть уплатой налогов, поддерживает государст- во, разделяют его блага и пользуются выгодами»47. Этот порядок был ре- шительно изменен при тирании Медичи, что и привело к утрате свободы во Флоренции, утверждает Ринуччини. Он с гневом осуждает новую избира- тельную систему — отказ от выборов должностных лиц по жребию, а также фактическое упразднение свободы слова при обсуждении государственных дел, «так что ничего не осталось от авторитета собраний и народа»48. Ус- тами участников диалога гуманист показывает пагубность для государства в целом и для его отдельных граждан отхода от республиканских традиций и дает теоретическое обоснование борьбы с тиранией, оправдывая Пацци, Сальвиати и других заговорщиков, покушавшихся на жизнь Лоренцо и его брата Джулиано, который погиб от их рук. Четкая антитираническая позиция Ринуччини покоилась на признании пополанской республики наилучшей формой государственного устройства, в чем он продолжал традиции гражданского гуманизма49. Но он и завершил эту линию в гуманизме, где этика тесно увязывалась с политикой. Дальней- шие шаги были, однако, невозможны в рамках гуманистической традиции XV в., для которой характерно этическое обоснование гражданственных иде- алов. Эволюция гражданского гуманизма подвела социально-политическую мысль Италии XV в. к той фазе развития, которая сделала возможным ее последующее движение по двум новым линиям. Начало одному из этих направлений положил Макиавелли, решительно отделивший политику от тра- диционной морали и строивший концепцию общества и государства на ре- алистическом фундаменте. Другим направлением стала социально-утопиче- ская мысль Италии XVI — начала XVII в., на которую оказали заметное влияние принципы гражданского гуманизма. 137
Подведем некоторые итоги. Социально-политические идеи в граждан- ском гуманизме XV в. разрабатывались на светски-рационалистическом ос- новании, вне теологических схем, с широким привлечением «исторической» аргументации, почерпнутой как из античной, так и современной истории. В изучении становления и развития республиканских институтов Флорен- ции XIII—XIV вв. Бруни, Пальмиери, Ринуччини находили яркие и убеди- тельные , аргументы для обоснования своих государственно-правовых концеп- ций. Философской основой политической идеологии гражданского гуманиз- ма служила античная мысль, прежде всего идеи Аристотеля и Цицерона50. Выдвинутое гуманистами этого направления понимание социально-полити- ческих проблем не оставалось чистой теорией, но было обращено к реше- нию актуальных практических задач. В условиях постепенного сужения ра- мок пополанской демократии во Флоренции XV в. и установления тирании Медичи идеи гражданского гуманизма (патриотизм, защита свободы, бес- корыстное служение общему благу и другие) становились знаменем поли- тической оппозиции, которая в последние десятилетия XV в. охватывала самые разные социальные слои — от ремесленных групп пополанства до крупных семейных кланов нобилитета. Активные действия оппозиции приве- ли к изгнанию из Флоренции сына Лоренцо Пьеро Медичи и восстановле- нию республиканских порядков в 1494—1496 гг. при заметной роли в этих преобразованиях Савонаролы, настоятеля монастыря Сан Марко, яркого, ха- ризматического проповедника. Практическая ориентация идей гражданского гуманизма и их воздействие на умонастроения современников отчетливо про- слеживается в документах эпохи — в официальных речах о справедливости и свободе флорентийских магистратов, в семейных хрониках и разного рода записках деловых людей, в переписке политических деятелей и т.д. Общей чертой государственно-правовой мысли Бруни, Пальмиери, дру- гих гуманистов этого направления стала идеализация политического устрой- ства Флорентийской республики, принципов ее конституции — свободы, ра- венства, справедливости. Эти понятия рассматривались гуманистами под уг- лом зрения интересов пополанства, преимущественно его состоятельных сло- ев. Интересы городских низов — подавляющего большинства населения Флоренции — учитывались ими лишь в той мере, в какой гуманисты за- давались вопросом о необходимости сохранения социального мира. Ни один из гуманистов не преодолел убежденности в том, что неимущие слои дол- жны быть полностью отстранены от политической жизни республики. В то же время необходимо отметить, на наш взгляд, главное: идеи гражданско- го гуманизма в целом были важным шагом вперед в развитии государст- венно-правовой мысли Италии XV в. Идея всеобщей обязательности тру- да, антисословные позиции в этике, последовательный республиканизм, при- чем не олигархического, а пополанского толка, наконец, страстная пропо- ведь активной гражданской жизни — во всем этом можно видеть черты ан- тифеодальной идеологии, утверждение свободы человека в выборе своей со- циальной роли и проявлениях творчества. 138
Наряду с концепциями гражданского гуманизма в государственно-право- вой мысли Италии XV в. складывались и другие подходы к решению на- сущных проблем общества и государства той поры. Это и линия идеализа- ции олигархического республиканского строя в Венеции, и обоснование иде- ала просвещенной монархии в Миланском герцогстве и Неаполитанском королевстве, и разного рода теории о преимуществах так называемого сме- шанного правления. Свою особую концепцию общества и государства вы- двинул Леон Баггиста Альберта. Некоторые из этих позиций будут рассмот- рены в следующих разделах главы. Примечания 1 Baron H. The crisis of the early Italian Renaissance. Princeton, 1966; Baron H. La crisi del primo Ri- nascimento italiano. Firenze, 1970; Baron H. Biirgersinn und Humanismus im Florenz der Renaissance. Berlin, 1992; Vasoli C. L'umanesimo civile // L'ltalia e la formazione della civilita europea. La cul- ture civile. Torino, 1992; Брагина Л.М. Итальянский гуманизм...; Брагина Л.М. Социально-эти- ческие взгляды...; Ревякина Н.В. Проблемы человека... 2 Vasoli С. Considerazioni sulla «Laudatio urbis Florentinae» di Leonardo Bruni // Vasoli С Studi sulla cultura del Rinascimento. Manduria, 1968. P. 48—69; Leonardo Bruni cancelliere della Republica di Firenze. Convegno di studi (Firenze, 27—29 ottobre 1987) / A cura di P. Viti. Firenze, 1990; Garin E. Scienza e vita civile nel Rinascimento italiano. Bari, 1993; Opere letterarie e politiche di Leonardo Bruini / A cura di P. Viti. Torino, 1996; Bruni L. Laudatio Florentinae urbis // Baron H. From Pet- rarch to Leonardo Bruni. Chicago, 1968. P. 235—263; Bruni L. Panegirico della citta di Firenze, 1974; Эльфонд И.Я. «Восхваление города Флоренции» как источник для изучения историко- политической концепции гуманиста Леонардо Бруни // Проблемы всеобщей истории. М., 1976. С. 286-305. 3 Bruni L. Laudatio... P. 237-245. 4 Ibid. P. 258: Sed cum foris hec civitas admirabilis est, turn vero disciplina institutisque domesticis. 5 Ibid. P. 259. 6 Ibidem: Et iuris quidem gratia magistratus sunt constituti, iisque imperium datum est et in facinoro- sos homines animadvertio, maximeque ut provideant ne cuius potentia plus valent in civitate quam leges. 7 Ibidem. 8 Ibid. P. 259-260. 9 Ibid. P. 260: «Hoc modo et libertas viget et iustitia sanctissime in civitate servatur, cum nihil ex unius aut alterius libidine contra tot hominum sententiam possit constitui». 10 Ibidem: Ita in omni re populus libertasque dominatur. i' Ibid. P. 262. 12 Ibidem. •3 Ibid. P. 262-263. и Ibid. P. 245, 247, 255-257. «5 Ibid. P. 251, 256-257. »6 ibid. P. 251. 17 Bruni L. Uber die Staatsverfassung der Florentiner // Vers, von C.F. Neumann. Frankfurt am Main, 1822; Moulakis A. Leonardo Brum's constitution of Florence // Rinascimento. 2 ser. Vol. XXVI. 1986. P. 141 — 190; Леонардо Бруни Аретино. О Флорентийском государстве / Пер. с греч. И.Я. Эльфонд // Сочинения итальянских гуманистов эпохи Возрождения (XV век). М., 1985. С. 67-71. 18 Сочинения итальянских гуманистов... С. 67. •9 Там же. С. 67-68. 20 Там же. С. 68. 139
21 Там же. С. 70. 22 Там же. 23 Там же. С. 71. 24 Tenenti A. Florence a l'epoque des Medicis. De la cite a I'etat. Paris, 1968; Rubinstein N. Oligarchy and democracy in fifteen-century Florence // Florence and Venice: comparisions and relations. Fi- renze, 1979; Fubini R. Dalla rappresentanza sociale alia rappresentanza politica: alcune osservazioni sull'evoluzione politico-costituzionale di Firenze nel Rinascimento // Rivista storica italiana. 102, 1990, N 2. P. 279-301. 25 Эльфонд И.Я. Политическая борьба во Флоренции XIV в. в трактовке Леонардо Бруни Арети- но // Средневековй город. Вып. 13. Саратов, 1998. С. 109—121; Bruni L. Historiarum florentini populi libri XII / A cura di E. Santini // Rerum italicarum scriptores. Vol. XIX. Citta di Castello, 1926. 26 Santini E. Firenze e suoi «oratori» nel quattrocento. Milano, 1922; Santini E. La protestatio di jus- titia nella Firenze medicea del secolo XV // Rinascimento. 1959. Vol. X. N 1. P. 36—106; Браги- на Л.М. Идеи гражданского гуманизма в речах флорентийских магистратов XV в. // Средние века. Вып. 47. М., 1984. С. 46-71. 27 Santini E. La protestatio di justitia. P. 85—91. P. 91:... non puo in modo nessuno la chosa andar bene, dove liberamente non si puo parlare. 28 Una prosa inedita di Matteo Palmieri fiorentino. Prato, 1850. P. 13—24. 29 Ibid. P. 18:... Giustizia essere abito d'animo disposto alia conservazione della utilita commune, la quale distribuisce a ciascuno il merito suo. 30 Ibid. P. 19. 3i Ibid. P. 20-21. 32 Ibid. P. 18. 33 Ibid. P. 23: ... ed ogni vostro detto e fatto all'universale salute di tutti s'addirizzi, dimenticando la spezialita e proprio commodo. См. также: Mammeo Пальмиери. Речь, составленная Маттео Паль- миери, гонфалоньером компании по приказу Синьории, в которой Ректоры и другие дол- жностные лица побуждаются управлять справедливо / Пер. с ит. О.Ф. Кудрявцева // Сочинения итальянских гуманистов... С. 141 — 146. 34 Palmieri М. Vita civile // Edizione critica a cura di G. Belloni, Firenze, 1982. P. 139—140. 35 Ibid. P. 177. 36 Ibid. P. 141, 154. 37 Libro del poema chiamato Citta di vita composto da Matteo Palmieri florentino / Ed. M. Rooke // Smith College Studies in Modern Languages, 1927. Vol. VIII. N 1-2; Vol. VIII, N 1-4. 38 Libro del poema... 1.3, с XIII, 13-16. 39 Ibid. 1.3, с XIII, 6-7. 40 Ibid. 1.3, с XXII, 36-40. 4i Ibid. 1.3, с XXII, 41-42. 42 Ibid. 1.3, с XIII, 1-4. 43 Брагина Л.М. Гражданский гуманизм в творчестве Маттео Пальмиери // Средние века. Вып. 44. М., 1981. С. 197—224; Чиколини Л.С. Социальная утопия в Италии. XVI — начало XVII в. М., 1980. 44 Bertelli S. Constitutional reforms in renaissance Florence // The Journal of medieval and Renais- sance studies. III. 1973. P. 139—164; Kent D. The Florentine reggimento in the fifteenth century // Renaissance quarterly. IV. 28. 1975. P. 575—638; Garfagnini G.C. Firenze tra il Magnifico e Savo- narola // Critica storica. 28. 1991. P. 9—30; Bullard M.M. Lorenzo il Magnifico: image and anxiety, politics and finance. Firenze, 1994; Fubini R. Quattrocento fiorentino: politica, diplomazia, cultura. Pisa, 1996. 45 Rinuccini A. Dialogus de libertate / A cura di F. Adorno // Atti e memorie dell'Accademia tos- cana «La Colombaria», 1957. XXII. P. 267-303. 46 Ibid. P. 281, 291. 47 Ibid. P. 285: Libertati et iustitiae maxime conveniens iudicatur, ut omnes qui privatim solutione tri- butorum rem publicum iuvant, bonorum quoque et commodorum eiusdem participes fiant. 140
48 Ibid. P. 284: ... ut nulla sit penitiis consiliorum vel populi auctoritas reliqua. 49 Ricordi storici di Filippo di Cino Rinuccini dal 1282 al 1460 colla continuizione di Alamanno e Neri suoi figli fino al 1506 / Per cura di G. Aiazzi. Firenze, 1840. В семейной хронике Ринуччини критика тирании Медичи звучит особенно резко. 50 Брагина Л.М. Гражданский гуманизм и античная этико-политическая мысль // Античное на- следие в культуре Возрождения. М., 1984. С. 20—27. ОБРАЗ ГРАЖДАНИНА В ГУМАНИСТИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ ФЛОРЕНЦИИ XV в. Данная тема не нова в ренессансных исследованиях, особенно XX в., когда интенсивно разрабатывалась проблема социальных основ гуманизма1. Она нередко увязывалась с направлением гражданского гуманизма, чему не- мало способствовал сам термин «Burgerhumanismus», введенный Гансом Ба- роном в его немецких статьях конца 1920-х годов2. Возможны, разумеется, и новые подходы к теме, если обратиться к изучению не столько вопро- са о предопределенности гуманистических идей общественным развитием, сколько к выявлению их многообразия, индивидуальных оттенков и эво- люционных тенденций. В данной работе нас будет интересовать один из таких ракурсов — воссоздание образа идеального гражданина, каким он сло- жился в гуманистической литературе Флоренции, преимущественно в рам- ках гражданского гуманизма, где эта тема доминировала. Существенным нам представляется и реальное воплощение черт идеального гражданина, как оно виделось самим гуманистам и их современникам. Гражданский гуманизм, начавший свой путь во Флоренции в конце XIV — первые десятилетия XV в., безоговорочно провозгласил новый идеал человека. Это не был характерный для Средних веков стоический фило- соф-созерцатель, далекий от жизненной практики, и тем более не идеал монаха-отшельника. Флорентийские гуманисты выдвинули идеал граждани- на республики, преисполненного общественной активности, которая понима- лась весьма широко — от семейных хозяйственных дел до участия в уп- равлении государством. Это был идеал светской этики, опирающейся на философскую традицию Античности. Точкой отсчета для гуманистов Фло- ренции, сформировавших в первые десятилетия XV в. направление граждан- ского гуманизма, стала этика Аристотеля, а также цицероновский идеальный гражданин — vir bonus, нравственно безупречный и активный в исполне- нии общественного долга. Влияние Цицерона на флорентийский гуманизм ранней поры признают многие исследователи, подчеркивая при этом, что оно связано не с хорошо известными в Средние века «Тускуланскими бесе- дами», а с открытыми Петраркой письмами римского философа, в частности с письмом к Аттику3. Цицероновский идеал гражданина отражал республиканские традиции Древнего Рима с акцентом на служении отечеству, на честности, на широ- кой образованности и непременном владении ораторским искусством. Такой 141
идеал гражданина стал весьма привлекательным для Леонардо Бруни, зало- жившего основы гражданского гуманизма, и его последователей, настойчиво подчеркивавших историческую преемственность современных им порядков Флорентийской республики от республиканских традиций Рима. Впрочем, не менее важным элементом в процессе формирования гуманистического иде- ала человека-гражданина оказались традиции самой Флоренции, ее комму- нальной эпохи — XII—XIII вв., когда в политической жизни и идеологии города-государства доминировали понятия «civitas» и «libertas»4. Если «civitas» означало государственную независимость и правомочность города-коммуны, то «libertas» — многосмысловой термин, включавший свободу от внешнего по- рабощения и от внутренней тирании, а также конституционные права граж- дан Флорентийской республики — право на участие в государственном уп- равлении и свободу слова, в частности при обсуждении дел в Советах коммуны, различных магистратурах и комиссиях. Следует заметить, что к началу XV в. в систему государственного управления Флоренции — при крат- косрочности всех должностей от двух месяцев до полугода — было вовлече- но около 3000 человек, представлявших торгово-ремесленную верхушку го- рода5. В менталитете этой среды идеальный гражданин представал как пол- ноправный, деятельный участник жизни республики, исполненный патрио- тических чувств и честный в любого рода делах, будь то занятия торговлей, финансами или государственная служба. Благо коммуны, процветание горо- да тесно связывалось в хрониках, мемуарной литературе, публичных речах флорентийцев с чувством ответственности и нравственной безупречностью граждан6. Активная мирская жизнь, направленная на приумножение семей- но-клановых богатств, но в не меньшей мере и на рост благосостояния коммуны, осмыслялась здесь как нравственный идеал и эталон для воспита- ния подрастающего поколения. В этой идейной атмосфере особенно привлекательными для гуманистов, во многом разделявших настроения сограждан, становились этико-политиче- ские идеи Аристотеля и связанный с этим интерес к изучению греческого языка, а также стремление к созданию новых, более точных переводов «Ни- комаховой этики» и «Политики». Такая задача была четко поставлена Лео- нардо Бруни в предисловиях к его переводам сочинений Аристотеля, сделан- ных в 1417—1420 гг. и серьезно уточнивших их средневековые версии. Так, в предисловии к переводу «Политики» Бруни писал: «Первое место среди нравственных учений, которые формируют и развивают человеческую жизнь, занимают учения, о государстве и об управлении им, ибо они направлены на благо всех людей. И если прекрасно дарить счастье хотя бы одному чело- веку, насколько прекраснее сделать счастливым целое государство»7. Только жизнь в обществе и для общества создает идеального гражданина, полагал Бруни. Блага человеческого общежития он ставил несравненно выше благ одиночества, решительно противопоставляя нравственный идеал жизни дея- тельной, гражданской (vita activa, vita socialis) идеалу созерцательной жизни (vita contemplativa), в ту пору понимавшемуся как философское или монаше- ское отшельничество. 142
Идеалом человека для Бруни был Данте — цельная личность, литератор и философ, не отстранявшийся от жизненных задач, но, наоборот, занятый ос- мыслением практических проблем политики и даже в изгнании переживав- ший перипетии общественной судьбы Флоренции. Свое понимание идеала гражданской жизни Бруни изложил в написанной по-итальянски биографии Данте и латинском жизнеописании Цицерона («Vita di Dante», «Vita Cice- ronis»). В этих выдающихся исторических личностях Бруни видел яркий об- разец служения обществу, исполнения фажданского долга, с чем в первую очередь гуманист связывал* высокий нравственный идеал человека. Бруни-по- литик, многие годы занимавший пост канцлера Флорентийской республики, отдал немало творческих сил служению государству, предоставившему ему, выходцу из Ареццо, гражданство и столь почетную должность. Флоренция как город, ее история и культурные традиции занимают центральное место в литературном творчестве Бруни — от созданных еще в молодые годы «Вос- хваления города Флоренции» и «Диалогах к Петру Гистрию» до написанной по заказу Синьории «Истории флорентийского народа», которая принесла ему славу выдающегося историка. Флорентийцы высоко ценили Бруни не только как блестящего гумани- ста, переводчика с феческого на латинский сочинений Аристотеля и Пла- тона, автора ярких трудов по проблемам морали и педагогики («Введение в науку о морали», «Против лицемеров», «О научных и литературных заняти- ях») и многих других произведений, но и как мудрого политика, игравшего заметную роль на дипломатической сцене Италии того времени. Облечен- ный государственными полномочиями, Бруни нередко выступал с миротвор- ческой миссией в конфликтах итальянских государств, к его советам при- слушивалась Синьория, когда речь шла о решении важных проблем внут- ренней или внешней политики Флорентийской республики8. В 1444 г. Бру- ни скончался в должности канцлера республики, и Синьория устроила ему небывало пышные похороны, вылившиеся в широкое публичное действо, от- меченное особой торжественностью. Бруни был захоронен в церкви Санта Кроче, его могилу украсило великолепное надфобие из мрамора работы вы- дающегося флорентийского скульптора Бернардо Росселлино, созданное в 1446—1447 гг. Все это стало знаком высокого признания заслуг Леонардо Бруни как гражданина Флорентийской республики. В сознании современни- ков, как, впрочем, и потомков, Бруни был воплощением идеалов фаждан- ского служения. Эти насфоения флорентийцев с ораторским блеском вы- разил в речи на похоронах Бруни гуманист и политик, Джанноццо Манет- ти9. Он вдохновенно перечислял заслуги Бруни перед Флорентийской рес- публикой, включая его научное и литературное творчество, широко просла- вившее гуманиста не только в Италии, но и за ее пределами. Конечно, в силу особенностей жанра траурная речь не лишена некоторых преувеличе- ний заслуг и достоинств покойного. И все же воссозданный Манетти образ Бруни — выдающегося гуманиста и патриота Флоренции, мудрого политиче- ского деятеля, верно служившего ей, — не слишком далек от реальности. В этом убеждает жизнеописание Леонардо Бруни, принадлежащее перу его 143
младшего современника флорентийца Веспасиано да Бистиччи, составившего биографии нескольких десятков деятелей своей эпохи10. Создавая биографию Бруни, Веспасиано да Бистиччи пользовался речью Манетти (о чем упоминает сам), официальными документами и рассказами современников. Образ идеального гражданина, который рисует Веспасиано, обрастает конкретными деталями, становится более выпуклым, чем у Манет- ти (сказывается различие жанров), и правдоподобным. Последней цели автор добивается, вставляя в свой рассказ слова «самого Бруни» — прием чисто литературный, которььм пользовался и Бруни, когда писал свою «Историю флорентийского народа» или описывал диспут учеников Салютати с учителем в «Диалогах к Петру Гистрию». Так называемые вставные речи весьма ха- рактерны для гуманистической литературы XV в. и служат, как правило, бо- лее полному раскрытию позиций автора. У Веспасиано «слова Бруни» бо- лее четко выявляют идейные принципы этого образцового гражданина, эта- лона служения отечеству, каким он представляется автору, и как бы под- тверждают его оценки. Веспасиано подчеркивает, что Бруни в своих блес- тящих речах, которые он произносил в магистратурах Флоренции или ког- да находился с дипломатическими миссиями в Венеции и Риме, всегда имел в виду прежде всего «благо и честь отечества, которое чтил как соб- ственную жизнь»11. Он полагал, замечает автор, что, давая советы в полити- ческих делах, «следует руководствоваться принципом общего блага, а не при- ватными настроениями»12. Бруни чтил Флоренцию, оказавшую ему столько почестей, как свою истинную родину. В подтверждение этого Веспасиано приводит «высказывание самого Бруни»: «Все советы, которые я должен был давать в течение многих лет, я давал с той верой и любовью, которую дол- жен проявлять всякий настоящий гражданин»13. На протяжении всего жиз- неописания автор не устает повторять, сколь полезны были Флорентийской республике советы ее канцлера, как высоко ценили и уважали его в Синь- ории, какой успешной была его деятельность в составе магистратуры Де- сять Балии (здесь решались военные вопросы), благодаря которой была пред- отвращена серьезная опасность для государства14. Есть и другие свидетельства современников Бруни (к примеру, Карло Марсуппини, известного гуманиста и его друга), которые, как и Веспасиа- но да Бистиччи, отмечали исключительный авторитет этого ученого и по- литика, искренне радевшего о благе Флоренции, особенно на дипломатиче- ском поприще. Служение новой, гуманистической культуре, за которую ратовал Лео- нардо Бруни Аретино и которую он обогащал своим творчеством истори- ка, филолога, философа, было неразрывно связано в его сознании, как и в восприятии современников, с неуклонным исполнением гражданского долга. В Бруни видели подлинное воплощение гражданских доблестей, о которых он писал в своих трудах и которым стремился следовать в жизни. По край- ней мере именно таким он остался в памяти флорентийцев XV в. В развитие идей гражданственной этики и создание образа идеального гражданина внесли свой вклад многие последователи Бруни — Джанноццо 144
Манетти, Поджо Браччолини, Маттео Пальмиери, Донато Аччайуоли, Ала- манно Ринуччини, если называть только крупные имена. Начиная с Колюч- чо Салютати все видные гуманисты были активными государственными дея- телями Флорентийской республики. В их публичных речах четко обрисован идеал гражданина, несущего службу в магистратурах города. Таков идеал в речи Джанноццо Манетти о справедливости, которая стала образцом для его менее образованных сограждан15. С речами о свободе или справедливости должны были выступать те, кого избирали на высшие должности в респуб- лике. Речь не датирована, возможно, она была составлена в 1439 г., но в любом случае ее появление укладывается в хронологические рамки государ- ственной службы Манетти (1437—1452). Опираясь на Аристотеля, Манетти утверждал: «Лучшими людьми являются те, кто за добродетель и природный ум, а также за приобретенные знания по достоинству облечен» государст- венной властью16. Ратуя за справедливое распределение должностей, Манетти полагал необ- ходимым строго следить за тем, чтобы они доставались не худшим, но луч- шим гражданам. Он призывает соотечественников: «...будьте в высшей сте- пени осмотрительны и не отдавайте ваши голоса за людей порочных, что- бы число их в вашем городе не возрастало и они не угрожали бы боль- шими бедствиями. Ибо иначе начнутся громкие скандалы, войны, загово- ры, исход граждан, высылка их, разрушение домов и тому подобные ужас- ные несчастья... Но нужно, чтобы хорошие граждане были многочисленны и пользовались почетом, занимая те места, где раньше сидели их отцы, и не только чьи-то, но и государства»17. Идея преемственности власти выдает олигархические настроения Манетти, коренного флорентийца знатного про- исхождения, чьи предки традиционно участвовали в управлении городом-ком- муной. Подчеркнем, однако, другое: в позиции гуманиста ум и порядочность должны быть присущи власть предержащим, только мудрость, добродетель и знания позволяют отнести любого гражданина к числу «лучших» и дают им право быть избранными в магистратуры. Не следует забывать о весьма уз- ких рамках флорентийской демократии в период политической активности Манетти. Его представления о том, что избежать смут можно лишь доверяя власть немногим лучшим гражданам, были весьма популярны в среде фло- рентийцев, особенно в высших слоях. Если обратиться теперь к биографии Джанноццо Манетти, написанной Веспасиано да Бистиччи, считавшим его своим главным учителем и дру- гом, то можно увидеть тот же образ идеального государственного деятеля, который создал сам Манетти в речи на похоронах Бруни18. Впрочем, здесь есть и новые черты, индивидуализирующие этот эталонный образ. Веспаси- ано считает важным отметить и знатное флорентийское происхождение Джан- ноццо Манетти, и его разностороннюю образованность: он был сведущ не только во всех гуманитарных дисциплинах в их новом, гуманистическом ва- рианте, но и в науках естественных, и прекрасно владел древними языка- ми. Главным в жизни Манетти стала государственная служба, на которой он завоевал почет и уважение сограждан, подчеркивает Веспасиано, посвя- 10 — 6539 145
щая немало страниц «Жизнеописания» перечислению его политических за- слуг. Манетти избирали в высшие магистратуры и часто посылали с дипло- матическими миссиями в Венецианскую республику, Неаполитанское коро- левство, к папскому двору в Риме. К советам его всегда прислушивались, а результаты переговоров с правителями Италии неизменно высоко оценива- ли19. Образованность, ум и порядочность снискали Манетти славу во Фло- ренции и за ее пределами. А сограждане почитали его как одного из самых достойных, повторяет не раз Веспасиано. Биограф отмечает и иные достоинства Джанноццо, выявляющие особен- ности его характера: он был чрезвычайно собранным и организованным, умел ценить время и потому многое успел сделать, в том числе в научной об- ласти. Веспасиано считает нужным перечислить многочисленные переводы и собственные труды Манетти, главным из которых, по его мнению, было обширное сочинение «О достоинстве и превосходстве человека». Особо отме- чает он искреннюю веру, подлинное христианское благочестие Манетти20. Итак, в жизнеописании, принадлежащем перу Веспасиано да Бистиччи, Джанноццо Манетти предстает как идеальный гражданин — умный и ответ- ственный политик, строго следующий принципу служения государственным интересам Флоренции, ученый муж, высоко образованный и творчески ода- ренный, наконец, добрый семьянин и искренний христианин (его предан- ность «нашей вере» биограф отмечает неоднократно). Критерий того, почему Джанноццо Манетти стал подлинным воплощением идеала гражданина, Вес- пасиано да Бистиччи видит в огромном уважении к нему и признательно- сти со стороны сограждан. Как и в образе Леонардо Бруни, гуманист и по- литик слились воедино в Манетти, высвечивая новую важную грань ренес- сансного идеала человека. Идеал гражданина, интенсивно формировавшийся в гуманистической ли- тературе первой половины XV в. и находивший непосредственный отзвук в общественном сознании флорентийцев, обогащался все новыми чертами и об- ретал дополнительные этические акценты в творчестве таких ярких предста- вителей гражданского гуманизма, как Маттео Пальмиери и Аламанно Ринуч- чини. Выходец из небогатой, но знатной семьи флорентийских аптекарей, Маттео Пальмиери (1406—1475) прославился и как талантливый писатель, ав- тор обширного сочинения «Гражданская жизнь», произведений на историче- ские темы, поэмы «Град жизни» (его основные труды написаны на вольгаре и обращены к широкому кругу читателей), и как активный политический деятель, более сорока лет находившийся на государственной службе. Дважды он избирался на высшую должность в республике — гонфалоньера правосу- дия, или справедливости. Его послужной список насчитывает свыше пятиде- сяти различных постов — от административных до дипломатических и воен- ных. Пальмиери-гуманист обосновывал мысль об общественном характере природы человека, который наиболее полно раскрывается в созидательном труде (труд он считал обязательным для всех) и в активной гражданской жиз- ни. Назначение человека он видел в нравственном совершенствовании в условиях деятельной мирской жизни на пользу общего блага, венцом ее долж- 146
ны стать почет и слава. Среди гражданских добродетелей Пальмиери особо отмечает справедливость (giustizia), которая должна воплощаться в поступках человека в его частной и общественной жизни, а в иерархии благ на пер- вое место ставил благо отечества. Только в служении родине, полагал он, человек обретает высшее блаженство, славу и бессмертие21. Идеал гражданина и общества в целом Пальмиери не мыслил вне ра- мок справедливости как главного принципа бытия. В публичной речи о справедливости, произнесенной им при избрании на должность гонфалонье- ра компании (1437 kjihv 1440), справедливость расценивается как глав- ная добродетель в системе граж- данских доблестей. «Справедли- вость — основа согласия, согла- сие — основа порядка, поря- док — основа спокойной и мир- ной жизни. Справедливость — единственная добродетель, содер- жащая в себе все другие добро- детели. Поэтому она управляет всеми добродетельными делами и поощряет их»22 Далее в речи Пальмиери следует выразитель- ный риторический пассаж, при- званный убедить слушателей в величии и всемогуществе спра- ведливости: «Прикажи, о спра- ведливость, во всех наших сло- вах и делах не ошибаться и проявлять благоразумие; прикажи нам обуздывать влечения и под- чинять их разуму, в чем нам помогут умеренность и скром- ность; прикажи нам быть после- довательными и выступать про- тив злых в защиту долга, в чем нам поможет мужество»23. Нрав- ственное совершенство граждан и их практическую добродетель гуманист не представляет вне диктата справедливости, которая абсолютно необходима, по его убеждению, хорошо устроенному гражданскому обществу. Поэто- му призыв к магистратам Паль- миери завершает так: «Весь народ- государства старайтесь сохранить Микелоццо. Палаццо Медичи—Риккарди. 1444-1460 гг. Флоренция \о* 147
Микелоццо. Палаццо Медичи—Риккарди. Внутренний двор. 1444-1460 гг. Флоренция в единстве и всякое ваше слово и дело направляйте к общему благу, пре- небрегая частной выгодой и собственной пользой»24. Именно такое пове- дение служителей государства будет соответствовать, полагает он, также и христианскому пониманию справедливости, духу милосердия и любви к ближнему. Идеи Аристотеля — именно на него ссылается Пальмиери, опре- деляя понятие «справедливость», — тесно увязаны в его речи с максимами Священного Писания. Оценивая позицию Пальмиери, степень ее оригиналь- ности, не следует забывать особенности жанра — публичной речи на заданную тему — и то, что сама тема справедливости/правосудия давно стала стереоти- пом. И все же сравнение с подобными речами магистратов высвечивает не- которые черты своеобразия рассмотренного обращения к согражданам, с ко- торым выступил Маттео Пальмиери. Обратимся к речи о справедливости Донато Аччайуоли, известного по- литического деятеля и гуманиста. Он произнес ее в 1469 г. (спустя тридцать т
лет после аналогичной речи Пальмиери) при избрании его гонфалоньером компании. По словам Аччайуоли, справедливость — «норма и мера любой на- шей деятельности. Она делает нас счастливыми и блаженными. Ведь если наше счастье, по словам великого философа Аристотеля, состоит в деятель- ности, сообразной с добродетелью, то кто же более добродетелен, чем спра- ведливый, ведь... нельзя быть справедливым, не будучи благоразумным, уме- ренным и мужественным... Справедливость держит главенство над всеми мо- ральными добродетелями, несправедливость превосходит все другие пороки и недостатки»25. Свою речь Аччайуоли завершает призывом к согражданам и особенно к тем, кто избран в какую-либо магистратуру: «...укрепитесь в мысли, что она (справедливость. — Л.Б.) есть основа всякого обществен- ного и частного благоденствия, устремите к ней все силы вашего ума как к истинной и счастливой цели всей вашей деятельности»26. И здесь, как в речи Пальмиери, идеал гражданина предполагает справедливость как меру всей его деятельности и путь к высшему счастью. Устойчивость позиций гражданского гуманизма при сопоставлении обеих речей очевидна. В отли- чие от Пальмиери Донато Аччайуоли считает достаточным обратиться к Ари- стотелю, Сократу, Платону в поисках определения справедливости и приво- дит множество примеров из античной истории для подтверждения своих слов о высокой социальной роли этой этической и юридической нормы. Пальмие- ри же не отказывается и от традиционной апелляции к Священному Писанию в трактовке понятия «справедливость». В речах Пальмиери и Аччайуоли можно заметить не только общность идейных позиций ораторов, принадлежавших к направлению гражданского гуманизма, но и характерный для таких публичных выступлений стереотип, в частности, в оценке справедливости как высшей нравственной нормы пуб- личной и частной жизни гражданина. Необходимо принять во внимание и другой смысл понятия «справедливость» (giustizia) — норма права, закон- ность. Именно этот смысл характерен для многих речей о справедливости, произносившихся магистратами, в них всегда подчеркивалась необходимость соблюдать законы и рассматривать всех граждан Флоренции равными перед законом27. В сознании флорентийцев идеальный гражданин был непремен- но гражданином законопослушным и, как все прочие сограждане, был обя- зан подчиняться законам республики. «Справедливость» в смысле равных прав (о равенстве как принципе государственного устройства Флоренции го- ворил еще Бруни), в том числе в возможности замещения должностей, дополняла представление об идеальном образе гражданина Флоренции. К его качествам гуманисты и прочие ораторы относили не только высокую нрав- ственность, но и активное исполнение гражданского долга — участие в уп- равлении государством. Честное служение интересам государства рассматри- валось как высшее проявление нравственного совершенства. Идеальный образ и его реальное воплощение мы пытались рассмотреть на примере Бруни и Манетти, но этот ряд можно продолжить образом Маттео Пальмиери, воссозданным в похоронной речи Аламанно Ринуччи- ни. Известный гуманист и политический деятель Флоренции, Ринуччини в 149
речи на похоронах Пальмиери 15 апреля 1475 г. нарисовал яркими краска- ми портрет Пальмиери, государственного деятеля, мыслителя и литератора. Это была официальная речь: ее поручили произнести Ринуччини ректоры Флорентийского университета. Флоренция торжественно прощалась с Мат- тео Пальмиери — одним из ее самых почитаемых государственных мужей. Безупречная служба, мудрость политика и дипломата снискали ему славу выдающегося гражданина Флоренции, что отмечали многие современники, в том числе и Ринуччини. Говоря о заслугах Пальмиери перед государством, он счет необходимым "подчеркнуть прежде всего его нравственную чистоту: «Не отклоняясь от пути справедливости вследствие чьих-либо просьб или попыток подкупа, он в делах сохранял постоянство, верность, благоразумие и безупречную честность, поэтому его ценило правительство республики, а весь народ его чрезвычайно любил и уважал»28. Ринуччини не ограничивается восхвалением публичной деятельности Пальмиери и перечислением его заслуг перед государством, принесших ему большой авторитет не только во Флоренции, но и за ее пределами. Гума- нист Ринуччини считает не менее важным дать оценку научного и литера- турного творчества Пальмиери: «Но и среди забот о домашних делах и при беспокойной общественной деятельности он сохранял прежнюю любовь и рвение к наукам. Тщательно распределяя время, он старался, чтобы за- нятия науками доставляли радость и украшение не только ему, но чтобы его сочинения приносили пользу другим»2^. Оратор перечисляет труды Паль- миери на вольгаре и латинском («Гражданская жизнь», «Война с Пизой», «Жизнь Никколо Аччайуоли», «Град жизни», «О временах»), заключая, что гуманистические сочинения Пальмиери имеют не меньшую ценность для со- граждан, чем его государственная служба. Таким образом, воплощенный в образе Пальмиери идеал гражданина, яркими, щедрыми мазками нарисо- ванный в похоронной речи Ринуччини, оказывается обогащенным чертами мудрого мыслителя и отменного писателя, служившего людям и государству, приумножившего славу Флоренции своим литературным творчеством. В речи, посвященной памяти Пальмиери, Ринуччини, как можно заме- тить, выступает сторонником двоякого нравственного идеала — не только жизни деятельной, но и созерцательной жизни. Это своеобразный «третий путь», отличный от утверждавшегося в первой половине XV в. идеала ак- тивной жизни в обществе, но сохранивший основополагающий принцип гражданского гуманизма — «польза отечеству», которая только и может при- нести человеку заслуженную славу, почет и уважение сограждан. Однако всего через четыре года Ринуччини сделает иной акцент в создании образа идеального гражданина в «Диалоге о свободе», написанном после заговора Пацци 1478 г. При наказании участников заговора тирания Медичи пред- стала во всей своей жестокости, что и побудило Ринуччини отстаивать в «Диалоге» необходимость свободы граждан как важнейшее условие честно- го служения государству. При тирании, попирающей свободу слова и вся- кую справедливость, невозможно, по убеждению Ринуччини, быть идеальным 150
гражданином. Остается лишь уединиться, отойдя от государственных дел, сосредоточиться на занятиях науками и служить этим отечеству30. В последние десятилетия XV в. идеал гражданина в гуманистической ли- тературе Флоренции претерпевает определенную трансформацию, все в боль- шей мере приобретая черты мудреца и философа. Здесь сказалось не толь- ко значительное изменение политической обстановки во Флорентийской рес- публике, которая эволюционировала от олигархии к тирании, но и боль- шой интерес гуманистов к философии Платона и неоплатоников, особенно заметный во Флоренции »во второй половине XV в. Правитель должен быть философом, лишь обогащенные знаниями мудрецы могут достойно и плодо- творно управлять государством. Платоновская идея активно влияла на пред- ставления гуманистов об идеальном гражданине. Эту тенденцию очень четко, с литературным блеском отразил Кристо- форо Ландино, яркий гуманист, друг и сподвижник Марсилио Фичино по Платоновской академии, в речи на похоронах Донато Аччайуоли в авгус- те 1478 г. Ландино перечислил все ответственные посты, которые в раз- ные годы занимал Донато, включая должность гонфалоньера правосудия, от- мечал его безупречное служение государству. Торжественные похороны — важное свидетельство той благодарности, которую он заслужил от Флорен- тийской республики, высоко ценившей этого «образцового гражданина, муд- рого советника, красноречивого оратора»31. Донато принадлежал к одной из самых известных и влиятельных семей Флоренции. Аччайуоли нажи- ли огромное состояние благодаря торгово-финансовым операциям междуна- родного масштаба. Отмечая это, оратор подчеркивает, что богатство не ли- шило Донато нравственной стойкости и трудолюбия: «В то время как по- добный достаток погружает многих в беспечную лень и пробуждает неукро- тимую гордыню, для Донато он всегда служил напоминанием о необходи- мости совершенствоваться и способствовать новому украшению родины и се- мейства»32. Ландино старается показать образ Донато Аччайуоли сквозь призму клас- сических гражданских добродетелей — благоразумия («он от природы обла- дал острым умом, легко проникавшим в суть вещей»), силы духа, справед- ливости и умеренности («этот в высшей степени умеренный муж считал, что природа подарила ему телесное совершенство не для потворства низмен- ным влечениям, а для украшения его душевных добродетелей»)33. Главным в образе жизни Донато — оратор это подчеркивает особо — была справедли- вость, которую тот неизменно проявлял и в частных, и в общественных де- лах. «Ведь вы, — обращается Ландино к согражданам, — зная о замечатель- ной одаренности Донато этой добродетелью, доверили ему первый и выс- ший у нас пост, на котором он был обязан нести знамя самой справедли- вости. И занимая его, он ни разу не совершил чего-либо из тщеславия или ради популярности, но в то же время и законных просьб не откло- нял. Я уже не говорю о городской казне, доступ к которой получают лишь после тщательного отбора, ибо в ней заключена мощь республики. Трудно сказать, проявил ли себя Донато, управляя ею, больше рачительным 151
и бережливым хозяином или честным и бескорыстным гражданином, пото- му что был он и тем, и другим»34. Казалось бы, это — топос, честность и бескорыстие государственного мужа отмечают и авторы траурных речей, и биографы. Ландино же стремится придать убедительность своей высокой оценке Донато Аччайуоли как гражданина, обращаясь к конкретным фактам его государственной деятельности: он достойно участвовал «в комиссии Пяти, обладающей правом назначать на высшую должность в государстве, здесь он неизменно являл ту самую справедливость, которая необходима для распределения почестей и званий», по справедливости улаживал спорные дела, будучи комиссаром в подвластных Флоренции городах (Пизе, Вольтер- ре, Монтепульчано и др.), проявляя при этом «человечность и мягкосерде- чие»35. Восхищается Ландино и успехами Донато, который «выделялся своей ученостью и красотой слога», на дипломатическом поприще — и в Риме при дворе пап Павла II и Сикста IV, и в Сиене, когда нужно было вести труд- ные переговоры относительно Вольтерры, объявившей о своей независимос- ти от Флоренции, и в посольстве к Миланскому герцогу и королю Фран- ции. Всюду он добивался успеха, завоевывая уважение сограждан и чужезем- ных правителей. Истоки величия Донато Аччайуоли, «этого богоподобного человека», «светоча всех добродетелей», Ландино видит в его преданности христианской вере: «Этот человек был наделен незаурядной верой и какой-то прирож- денной непреклонностью, не позволяющей возмущенному духу отклоняться от истинного пути; незапятнанное бескорыстие сочеталось в нем с благо- честием. Мир и согласие всегда были его целью»36. Столь прекрасный об- раз был бы далеко не полным, по мысли Ландино, если не сказать о при- верженности Донато наукам, философии. Характеризуя эту сторону его дея- тельности, оратор не менее скрупулезен, чем в описании его гражданских заслуг и добродетелей. Донато получил прекрасную школу у византийского философа Иоганна Аргиропулоса, многие годы преподававшего в универси- тете Флоренции. «У него Донато обучался диалектике, а также этике... уз- нал, как следует управлять государством, семьей, самим собой, и не только изучил все это, но и воплотил на деле, так что его можно назвать фило- софом не только в науке, но и в жизни, в поступках, как того требует упомянутое учение»37. Ландино с уважением говорит о разносторонней на- учной работе Донато — о его глубоких комментариях к сочинениям Аристо- теля «Этике», «Политике», «Физике», о его речах и «прекрасной книге о подвигах Карла Великого», о его занятиях математикой, астрономией, физи- кой. «Не колеблясь, назову его и метафизиком, ибо он исследовал, что говорят о Боге не только последователи Платона и Аристотеля, но также христианское учение... был столь привержен к нашей религии, что, осуждая все прочие, казалось, не только разделял ее верования, но и понимал ее с помощью науки»38. Обращение Донато Аччайуоли к занятиям науками и даже теологией бы- ло продиктовано, как утверждает Ландино, его убеждением в пользе знаний для политического деятеля, занятого на государственной службе: «Когда До- 152
нато созрел для участия в государственных делах, то прочитав у Платона, что счастлива республика, управляемая философами, он всецело погрузился в ученые занятия»39. Идеалы мудреца и активного гражданина нерасторжи- мы в образе Донато Аччайуоли, который создает Ландино; разнообразные знания, стремление овладеть широким комплексом наук («разносторонний и замечательный гражданин, выдающийся оратор, тонкий диалектик, талантли- вый знаток .физики, незаурядный математик») создают надежный фундамент для совершенной, весьма полезной для республики службы и нравственной чистоты. В речи Ландин® воплотились новые представления об идеальном человеке, которые обосновывали в своих трудах флорентийские неоплатони- ки и сам гуманист. Для Ландино социальная значимость ученого была вы- ше всех прочих видов общественной деятельности, ибо в трудную для госу- дарства минуту только обогащенный знаниями мудрец мог найти правильное решение40. Близкий Фичино идеал мудреца, роль философии в нравствен- ном совершенствовании человека и общества, о чем мечтал Джованни Пико делла Мирандола, в трудах Ландино («Диспуты в Камальдоли», «Об истин- ном благородстве» и других), в его университетских лекциях и публичных речах соединились, органически сплавились в идеале человека-гражданина, стремящегося к совершенству в духовной и практической сфере, высоко- нравственного в частной и общественной жизни, политика-философа, пове- ряющего свои решения и поступки наукой, в которой он видит путь и к постижению христианского вероучения. Ландино нарисовал образ Донато Аччайуоли в духе своих представлений об идеальном гражданине как человеке поистине универсальном и наделен- ном всевозможными достоинствами. Насколько близок был этот прекрас- ный портрет к реальному Донато Аччайуоли, можно судить, в частности, по исследованиям Э. Гарэна, посвятившего ему обстоятельную, подкрепленную архивными материалами работу41. Отмечая широкую образованность Донато Аччайуоли, Гарэн не склонен, однако, переоценивать его творческие спо- собности и оригинальность идей. Верный ученик Аргиропулоса, Донато тща- тельно комментировал «Этику» и «Политику» Аристотеля, адаптируя мысли учителя. Впрочем, его интерес к этико-политической концепции Аристоте- ля был глубоким и вполне искренним, полагает Гарэн, считая необходимым подчеркнуть практический аспект этого интереса. Аччайуоли, по отзывам современников, как показывает Гарэн, был идеальным гражданином, «уп- равлявшим республикой, опираясь на философию, и занимавшимся фило- софией одновременно с государственной деятельностью»42. Исследователь видит в Донато Аччайуоли «истинного гражданина», стре- мившегося в своей деятельности к благу Флорентийской республики. И хо- тя он восхищался Лоренцо Медичи, все же в «новые времена», годы установ- ления тиранического правления Великолепного, оставался «верным слугой республики»43. Гарэн не ставит под сомнение искренность, правдивость Ач- чайуоли в его речи о справедливости 1469 г. (мы касались ее содержания выше), несмотря на традиционную риторику и общие места, оратор явля- ет глубокую убежденность в том, что республике необходимо разумное и 153
справедливое правление, которое должно покоиться на правосудии/справед- ливости. Справедливость— главная норма гражданской жизни, внушал своим слушателям Донато; как высшая добродетель она — мера поступков челове- ка, способная дать ему душевное спокойствие. Донато Аччайуоли и в жиз- ни был верен этому принципу, утверждает Гарэн, он осуждал всякое на- рушение мира в обществе, клеймил неверность и предательство. Аччайуоли искал подтверждение своей этико-политической позиции в истории, высоко ценил ее, считая, что уроки прошлого чрезвычайно важны для государства. Гарэн отмечает популяризаторские устремления этого политика-гуманиста, переведшего с латинского на вольгаре «Историю флорентийского народа» Ле- онардо Бруни (1473) с целью сделать ее доступной всем флорентийцам и в первую очередь тем, кто участвовал в управлении государством. Что же ка- сается политической позиции Донато Аччайуоли, то в условиях тирании Ме- дичи он нередко шел на компромисс, стараясь сохранить верность и реаль- ным правителям республики, и флорентийской конституции (florentina liber- tas), полагает Гарэн. Высокая оценка Аччайуоли-гражданина, данная Гарэном полвека назад, была оспорена в исследовании М. Ганц о политической карьере Донато44. Опираясь на малоизвестные архивные материалы, Ганц стремится предста- вить Донато Аччайуоли как политического приспособленца, не избегая при этом некоторой предвзятости суждений. Исследовательница считает, что хотя Донато стремился следовать высоким принципам гражданственности (в этом автор усматривает лишь отголоски прошлого, атмосферы первых десятиле- тий XV в.), только лояльность по отношению к Медичи позволила ему стать одним из наиболее активных и видных политических деятелей Флоренции в 1460—1470-е годы45. Многие приводимые Ганц факты звучат убедительно, но, на наш взгляд, они не всегда достаточны для заключений автора и об изменении гражданских идеалов в этот период (вспомним позицию Ринуч- чини), и об истинном понимании гражданского долга самим Донато. Ганц делает четкий акцент на вере Аччайуоли в высокие качества Козимо и Ло- ренцо Медичи, в их одаренность и политический талант. Но не менее пра- вомерно, как нам представляется, сказать о стремлении Донато служить республике в любых условиях, оставаясь при этом верным и ей, и Медичи. В этом плане представляется более убедительной общая оценка политиче- ской деятельности Аччайуоли, данная Гарэном. В то же время нельзя не отметить ценность материалов, собранных М. Ганц, они «приземляют» тот возвышенный образ Донато Аччайуоли, который был создан его современ- никами и прежде всего Ландино. Итак, анализируя представления флорентийских гуманистов об идеале гражданина, мы видим их эволюцию от сферы лишь разного рода обще- ственной деятельности к сочетанию практической и духовной жизни (госу- дарственной службы и занятия наукой). Нет нужды оговаривать при этом, как нам кажется, специфику источников — гиперболизацию, характерную для жанра траурных речей, и стереотипность публичных речей магистратов. Важ- нее подчеркнуть другое — веру гуманистов в возможность осуществления та- 154
кого идеала, стремление увидеть его воплощение в выдающихся согражданах. Гражданский гуманизм Флоренции был склонен к идеализации челове- ка-гражданина, о чем свидетельствуют рассмотренные нами тексты. Однако если обратиться к другим направлениям гуманистической мысли (взять, к примеру, творчество Лоренцо Баллы или Леона Баггиста Альберти), то мож- но встретить куда более трезвые и приземленные характеристики граждан- ских достоинств современников и даже отсутствие склонности к созданию теоретического образа идеального гражданина. Гуманистическая мысль италь- янского Возрождения многолика и богата оттенками, поэтому сведение ее к какой-либо одной линии упрощает общую картину и неизбежно приводит к схематизации наших представлений о человеке в культуре Ренессанса. Что же касается гражданского гуманизма Флоренции, то сложившийся в нем идеал гражданина представляется нам востребованным конкретной историче- ской ситуацией — той эволюцией, которую прошла Флорентийская респуб- лика от пополанской демократии XIV в., пусть и весьма ограниченной, к олигархии и тирании следующего столетия, сохранив, однако, республикан- скую государственную систему. Идеалы гражданственности, прочно держав- шиеся в менталитете общества и отстававшие от изменений в политической жизни Флоренции, служили своеобразным противовесом эволюции ее рес- публиканского строя. Примечания 1 Adorno F. La crisi deirumanesimo civile fiorentino da Alamanno Rinuccini al Machiavelli // Rivista critica di storia della filosofia. 1952. Vii. N 1. P. 19—40; Baron H. Humanistic and political litera- ture in Florence and Venice at the beginning of the Quattrocento. Cambridge (Mass.), 1953; Idem. The social background of political liberty in the early Italian Renaissance // Comparative studies in society and history. 1960. II. N 4; Martines L. The social world of the Florentine humanists. 1390—1460. L., 1963; Vaspli С L'umanesimo civile // L'Italia e la formazione della civilta europea. La cultura civile. Torino, 1992; Garin E. L'umanesimo italiano. Filosofia e vita civile nel Rinasci- mento. Roma, 1994. 2 Baron H. Renaissance in Italien. Literaturbericht//Archiv fiJr Kulturgeschichte. XVII. 1927. S. 226—256; Baron H. Einleitung // Bruni L. Humanistisch-philosophische Schriften // Ed. Hans Baron. Leipzig, 1928. S. XI-XV. 3 Seigel J. Rhetoric and philosophy in renaissance humanisme. The union of eloquence and wisdom. Petrarch to Valla. Princeton, 1968. 4 Ullmann W. The rebirth of the citizen on eve of the renaissance period // Aspects of Renaissance. A Symposium / Ed. By A.R. Levis. L., 1967. P. 5—25; Tenenti A. Firenze dal Comune a Lorenzo il Magnifico. 1350—1494. Milano, 1970; Rubinstein N. Florentina libertas// Rinascimento. Rivista dell'Is- tituto Nazionale di Studi sul Rinascimento. Sec. serie. Vol. XXVI. Firenze, 1986. P. 3—26. 5 На протяжении XV в. рамки флорентийской демократии постепенно сокращались по мере уси- ления олигархии, а затем и установления тирании Медичи. К середине столетия только 1000 че- ловек были избраны кандидатами на 150 должностей в республике, включая и подвластные ей города Тосканы. В годы правления Лоренцо Медичи (1469—1492) число претендентов на избрание в различные магистратуры резко сократилось. См.: Molho A. Politics and ruling class in early renaissance Florence // Nuova rivista storica. 52, 1968. P. 401—420; Kent D.V. The Florentine reggimento in the fifteenth century // Renaissance quarterly, 28, 1975. P. 575—638; Rubinstein N. Oligarchy and democracy in fifteenth-century Florence // Florence and Venice. Comparisons and re- lations / Ed. By S. Bertelli, N. Rubinstein ed altri. Firenze, 1979. P. 99-112. 155
6 Вес С. Les marchands ecrivains. Affaires et humanisme a Florence. 1375—1434. P., 1967; Краснова И.А. Деловые люди Флоренции XIV—XV вв. Ч. 1—2. М.; Ставрополь, 1995. 7 Цит. по: Гарэн Э. Проблемы итальянского Возрождения. М., 1986. С. 68. См. также: Bruni L. Humanistisch-philosophische Schriften. S. 73. 8 Ullman B.L. Leonardo Bruni and humanistic historiography. Studies in the Italian Renaissance. Roma, 1955. P. 321—334; Baron H. From Petrarch to Leonardo Bruni. Studies in humanistic and political literature. Chicago, 1968; Корелин M.C. Ранний итальянский гуманизм и его историо- графия. Изд. 2. СПб., 1914. Т. IV. С. 22—39; Гуковский М.А. Итальянское Возрождение. 2 изд. Л., 1990. С. 524—531; Ревякина Н.В. Проблемы человека в итальянском гуманизме второй по- ловины XIV — первой половины XV века. М, 1977. С. 176—190; Брагина Л.М. Итальянский гуманизм. Этические учения XIV—XV веков. М., 1977. С. 118—131; Эльфонд И.Я. Леонардо Бруни и греческая философия // Античное наследие в культуре Возрождения. М., 1984. С. 58-66. 9 Речь Джанноццо Манетти на похоронах Леонардо Бруни опубликована в кн.: Leonardi Bruni Aretini epistolarum libri VIII / Ed. L. Melius. Firenze, 1741. 10 Vita di messer Lionardo d'Arezzo // Vespasiano da Bisticci. Le vite // Edizione critica con introdu- zione e commento di Auto Greco. Vol. 1—2. Firenze, 1970. Vol. 1. P. 463—484. 11 Vespasiano da Bisticci. Le vite. Vol. 1: «... il quale consiglio egli aveva fatto per bene onore della sua patria, l'onore della quale egli lo stimava quanto la propria vita». P. 475—476. «2 Ibid. P. 476. 13 Vespasiano da Bisticci. Le vite. Vol. 1. P. 476: «... in tutti i mia consigli, che io Tho avuta a consig- liare, gia sono piu anni, la consigliava con quella fede et amore che debbe fare ogni buono citta- dino». 14 Ibid. P. 478-479. 15 Santini E. La protestatio de justitia nella Firenze medicea del secolo XV // Rinascimento. 1959. Anno X. N I. P. 55—59. Русский перевод речи Манетти см.: «Речь, составленная мессером Джанноц- цо Манетти и произносимая другими перед высокой Синьорией и ректорами во дворце, в коей они побуждаются управлять справедливо» // Сочинения итальянских гуманистов эпо- хи Возрождения (XV век) / Пер. с ит. О.Ф. Кудрявцева. М., 1985. С. 138—140. Подробнее о гражданственных идеях в публичных речах высших магистратов Флоренции см.: Браги- на Л.М. Социально-этические взгляды итальянских гуманистов (вторая половина XV века). М., 1983. С. 59-92. 16 Сочинения итальянских гуманистов... С. 138. 17 Там же. С. 139—140. 18 Vespasiano da Bisticci. Le vite. P. 485—539. 19 Ibid. P. 505: Дипломатическая служба, отмечает Веспасиано, «принесла ему небывалый почет, который только может завоевать гражданин... безупречную репутацию и большое доверие сограждан» (Aquistovi tanto onore, quanto si puo aquistare per uno cittadino, andando ambascia- tore, come lui). 20 Ibid. P. 534: «Манетти был столь глубоко предан христианской религии», что считал ее «не верой, но твердой определенностью (et quanto fussi afetionato alia sua religione... che tanto amava et istimava ch'egli non chiamava fede, ma certezza)». 21 Buck A. Matteo Palmieri (1406—1475) als Reprasentant des Florentiner Burgerhiimanismiis // Archiv fur Kulturgeschichte, 47, Heft 1. 1965. S. 77—95; Braghina L.M. II pensiero etico-sociale di Matteo Palmieri nella «Vita civile» // Filosofia e cultura. Per Eugenio Garin // A cura di M. Ciliberto e С Vasoli. I. Roma, 1991. P. 153-171. 22 Сочинения итальянских гуманистов... С. 145. 23 Там же. 24 Там же. С. 146. "Там же. С. 148, 150. 26 Там же. С. 150. 27 Брагина Л.М. Идеи гражданского гуманизма в речах флорентийских магистратов // Средние века. Вып. 47. М., 1984. С. 46-71. 28 Сочинения итальянских гуманистов... С. 188. ш
29 Там же. 30 Ринуччини Л. Диалог о свободе // Сочинения итальянских гуманистов... С. 162—186. 31 Сочинения итальянских гуманистов... С. 207. 32 Там же. С. 202. 33 Там же. С. 203-205. 34 Там же. С. 203. 35 Там же. 36 Там же. С. 203, 207. 37 Там же. С. 206. 3« Там же. С. 206-207. 39 Там же. С. 205. 40 Брагина J1.M. Проблема нравственного идеала в этике Кристофоро Ландино // Культура эпо- хи Возрождения. Л., 1986. С. 94—107; Landino Cristoforo. Reden / Hrsg. von M. Lentzen. Munchen, 1974; Cardini R. La critica del Landino. Firenze, 1973. 41 Garin E. Donato Acciaiuoli cittadino fiorentino // Garin E. Medioevo e Rinascimento. Bari, 1961. P. 211-287. 42 Garin E. Medioevo e Rinascimento. P. 268. 43 Ibid. P. 278. 44 Gam Margery A. Donato Acciaiuoli and the Medici: a strategy for survival in '400 Florence // Ri- nascimento. 1982. XXII. P. 33-73. 45 Веспасиано да Бистиччи оставил жизнеописание Донато Аччайуоли, как и многих других со- временников. Ему присущи те же жанровые преувеличения, что и в рассмотренных нами биографиях Бруни и Манетти. См.: Vespasiano da Bisticci. Le vite. Vol. 2. Firenze, 1970. ОЦЕНКА ТРУДА В ГУМАНИСТИЧЕСКОЙ ЭТИКЕ В эпоху Возрождения труд получил в творчестве гуманистов принципи- ально иную оценку, чем в Средние века, когда господствовало представле- ние о нем как о наказании за первородный грех. Бедность тогда отож- дествляли с праведностью, а стремление к богатству осуждали как отвле- кающее от путей спасения души. Гуманисты стали рассматривать труд в разных аспектах: как естественную потребность человека; в связи с пробле- мой его предназначения; как необходимое условие нравственного совершен- ствования индивида. Гуманистическая мысль утверждала не просто само- ценность человека — речь шла об активном человеке, о творческом характере его труда, о человеке — творце своего земного бытия. Гуманизм оправды- вал его мирскую жизнь во всем многообразии ее проявлений и призывал всемерно раскрыть способности каждой личности, свободной в своем выборе поля деятельности. Нравственный идеал, выдвинутый итальянским Возрождением, не был единообразным, но обладал собственно гуманистическим основанием: обра- зец, которому следовало подражать, — не святой мученик, не аскет, всеми помыслами устремленный к Богу, а человек, как бы приближающийся к Богу в мощи творческого созидания, наделенный способностью подняться на высшие ступени морального совершенства, путь к которому лежит через труд и социальную активность. В гуманистической этике труд резко про- тивопоставлен праздности, какие бы формы она ни принимала — от без- 157
делья знати до жизни подаянием монашества и люмпенов. Труд рассмат- ривается гуманистами как фундаментальная база нравственного совершенст- вования личности и основа благосостояния общества, именно поэтому тру- диться обязаны все здоровые члены человеческого коллектива. В признании этой этической максимы у гуманистов самых разных направлений не было расхождений. Подчеркивая нравственно-воспитательное значение труда, итальянские гу- манисты призывали учитывать наклонности и природные способности чело- века, отстаивали свободный выбор профессии, были далеки от оправдания подневольной, принудительной работы. Труд физический и умственный (хо- тя предпочтение одному из них было неоднозначным в различных этиче- ских концепциях гуманистов), активная деятельность на любом поприще — от хозяйственного до военного и научного — расценивалась не с позиций традиционной средневековой морали — прежде всего как наказание за пер- вородный грех, а как необходимое условие цивилизованной жизни, процве- тания личности и общества. Наконец — и в этом одна из главных особен- ностей гуманистической трактовки труда — в нем видели естественный спо- соб реализации всех возможностей человеческой натуры. Человек-творец, создающий ценности, которые позволяют развивать духовную культуру и делают жизнь удобной и красивой, — таков ренессансный идеал, апеллирую- щий к созидательным способностям высшего божественного творения. Нельзя не отметить, что в Средние века наряду с максимой «труд — проклятие, наказание за грехи» существовали и другие позиции: призна- ние общественной ценности труда в рамках социального организма со стро- гим сословным членением, а также понимание труда, даже физического, не как проклятия, а как спасающего испытания. И все же только эпоха Возрождения в полной мере реабилитировала труд, сформулировала, по сути, новую концепцию его нравственного смысла, его индивидуальной и обще- ственной ценности. Возникли и новые подходы к решению остро стоявшей в схоластической этике проблемы собственности и накопительства. За бо- лее чем двухвековую историю итальянского Возрождения (с середины XIV до конца XVI в.) гуманистическая концепция труда прошла определенную эволюцию, отразившую не столько принципиальные различия в концепциях отдельных гуманистов, сколько богатство и разнообразие оттенков в общей для всех гуманистов позиции. Остановимся на некоторых наиболее важных, на мой взгляд, оценках труда и накопительства в гуманистической этике XV в. Проблему обогащения, его нравственной оценки впервые сделал предме- том специального рассмотрения в 1428 г. в трактате «О жадности» извест- ный гуманист Поджо Браччолини. Здесь в оживленной полемике четырех участников диалога, в сопоставлении подчас полярных точек зрения утверж- дается тезис об общественной пользе богатства и получает оправдание стрем- ление людей к обогащению, которое трактуется как естественное свойство человеческой натуры1. Приведем весьма выразительный пассаж из речи гу- маниста Антонио Лоски, наиболее радикально настроенного среди участни- ка
ков диалога. «Если ты рассмотришь военную карьеру, торговлю, земледе- лие, ремесла или так называемые свободные искусства, то окажется, что любое из них направлено на получение денег... все делается ради них, то есть из-за жадности... Действительно, что же еще руководит поведением людей... если не страсть к деньгам и возможность получения наибольшей прибыли?.. Рассмотри любую деятельность, духовную или физическую — нет ничего, что, было бы лишено этой огромной страсти: все, чем заняты смертные и из-за чего они рискуют, направлено на добывание золота и се- ребра»2. На первый взгляд, Лоски не отходит от средневековой традиции, называя жадностью (он употребляет термин христианской этики — avaritia, обозна- чающий один из самых тяжких грехов) всякое стремление к обогащению, страсть к деньгам. Однако, по сути, его оценка накопительства принципи- ально иная. «Мне кажется, — продолжает Лоски, — что это никоим обра- зом не следует порицать... стремление к деньгам всем дано от природы... Ты не найдешь ни одного человека, который не желал бы себе сверх не- обходимого, никого, кто не хотел бы иметь как можно больше. Следова- тельно, жадность — свойство природное»3. А ведь по апостолу Павлу и в средневековой христианской доктрине сребролюбие — корень всех зол. Под- жо устами Лоски не только не осуждает жадное стремление к деньгам, но подчеркивает благостность сребролюбия для человечества. «Деньги необхо- димы, — утверждает Лоски, — они как бы нервы, поддерживающие государ- ства, поэтому там, где жадных очень много, их следует считать основой и фундаментом государства»4. Здесь интересна и сама мысль об общественной функции денег, и, что еще важнее — признание «естественной» жажды на- копительства основным фактором прогресса: «Если каждый будет довольст- воваться необходимым, — развивает свой тезис Лоски, — исчезнет весь блеск городов, исчезнут красота и великолепие, не будут сооружаться храмы и портики, прекратят существование все искусства, да и вся наша жизнь и общественный порядок расстроятся». Деградация цивилизации повлечет за собой, по мысли оратора, и упадок морали: «Посмотри, какой всеобщий бес- порядок начнется, если люди не захотят иметь более, чем им достаточно. Народ лишится самых необходимых добродетелей, т.е. сострадания и мило- сердия»5. Столь решительная и бескомпромиссная апология богатства как стимула труда, накопительства сверх необходимого каждому индивиду, весьма полез- ного для общего прогресса человечества, могла бы показаться парадоксом, который Поджо вложил в уста Лоски ради оживления диалога. Не следу- ет забывать, что эта апология шла вразрез с официальной церковной мо- ралью, возводившей бедность, довольство самым необходимым в нравст- венный идеал. Конечно, в диалоге «О жадности» выдвигаются и контраргу- менты — традиционная христианская оценка стяжательства здесь присут- ствует, но не она выступает как итог в сочинении гуманиста, а идея нравст- венной ценности труда ради умножения материальных благ, способствующих расцвету частной и общественной жизни. В диалоге всесторонне обоснована 159
мысль, что страсть к наживе, накопительству естественна, свойственна че- ловеку «от природы», она — главный стимул интенсификации его труда. При этом сам труд, как это видно из дискуссии, развернувшейся на стра- ницах диалога «О жадности», имеет двойственную функцию: он не должен служить лишь удовлетворению чисто эгоистических потребностей личности, но призван умножать и общее благо. Здесь осуждается чрезмерная страсть к накопительству, безграничная жадность, поскольку она способна нанести вред другим людям и нарушить внутреннюю гармонию, душевное спокой- ствие самой личности.* Частный интерес может преобладать, но не в ущерб обществу. Стяжательство, таким образом, не заслуживает позорного клейма, если оно имеет разумные пределы, — это главный вывод дискуссии, по су- ти, меняющий традиционный смысл понятия «avaritia» как тяжкого греха. В сочинении Поджо серьезным пороком оказывается скорее праздность, и участники диалога высказывают немало гневных обвинений в адрес парази- тирующего монашества. Другие аспекты складывавшейся в первой половине XV в. гуманистиче- ской концепции труда раскрываются в творчестве одного из крупнейших де- ятелей итальянского Возрождения — Леона Баггиста Альберти6. В диалоге «О семье», написанном в 30-е годы, и в более поздних сочинениях, вклю- чая одно из последних — «Домострой», Альберти последовательно развивает идею гармонии человека и природы, личности и общества, внутреннего ми- ра индивида. Его главный тезис: гармония человека и природы предопреде- лена его способностью к разумному, устремленному к добру существова- нию. Основное предназначение человека гуманист видел в творчестве, ко- торое понимал широко — от труда скромного ремесленника и крестьянина до высот научной и художественной деятельности. Идеальный человек, по Альберти, творчески активен и душевно спокоен, мудр и величествен в со- знании своего достоинства. В социальном плане гуманист ратовал за такие отношения индивида и общества, когда личный интерес согласован с инте- ресами других людей. Проблему нравственной оценки труда и обогащения он ставит в строгие рамки баланса частного и общего интересов. Альберти делает более сильный, чем у других гуманистов, акцент на труде как глав- ном жизненном призвании человека, которому от природы дана способность обращать себе на пользу окружающий мир. Эта его позиция предельно четко сформулирована в «Домострое»: «Не для того дает природа человеку величие разума, ума, таланта, чтобы он прозябал в покое и изнеженно- сти. Человек рожден, чтобы быть полезным себе и не менее полезным для других... В праздности мы становимся слабыми и ничтожными... жизнью будет лишь постоянный труд»7. Праздность, по убеждению гуманиста, — главная причина пороков, и ничто лучше не противостоит им, чем труд. Именно труд, а не праздность, создает полноценную жизнь, которая нахо- дит общественное признание в почете и славе. Альберти верит в величие человека, в его способность трудом, усердием, знаниями творить собствен- ное счастье — к этому он предназначен природой. Это — путь к тому же и безупречной честности, ведь славы нельзя достичь, если в погоне за лич- 160
ной выгодой допускается обман. Для этики Альберти характерно двуединое понятие — onesto-utile (честное полезно, полезное честно). Под углом зрения этой моральной максимы решает Альберти и пробле- му накопительства. Ей уделено особое внимание в диалоге «О семье». «Хо- тя накопление богатств не столь славно, как другие важные деяния, — рас- суждает один из участников диалога, — не следует, однако, осуждать того, кто от природы не способен к делам возвышенным и славным и потому посвящает себя делу, к которому чувствует призвание и которое по обще- му мнению весьма полезнъ государству и отдельным семьям»8. Признание торговли и иного связанного с обогащением предпринимательства обще- ственно полезным занятием здесь очевидно, но так же очевидно и низведе- ние их до уровня «не столь славных дел». В оценке накопительства Альбер- ти исходит из понимания алчности как порока, поэтому сама по себе она не дает надежды на обретение славы и почета. И все же гуманист не скло- нен следовать старой традиции осуждения стяжательства: его оправданием могут служить честность и умеренность в накопительстве, с одной стороны, и разумное использование богатства —- с другой. Путь к благосостоянию, бо- гатству Альберти видит в расчетливом хозяйствовании, когда важным прин- ципом накопительства становится бережливость, сочетающаяся с рачитель- ностью и трудолюбием. Богатый человек не заслуживает осуждения, по Аль- берти, если он не скупится в тратах на «великие и благородные цели», если он щедр, великодушен, милосерден, помогает государству, выделяет большие суммы на строительство дворцов и семейных капелл, на украше- ние храмов. Словом, богатство оправдано, когда состояние частного лица включается в удовлетворение потребностей общества. В этике Альберти особое место занимает принцип бережливости, умело- го хозяйствования, в котором он видит наиболее надежный и морально безупречный путь к накопительству. Озабочен он и тем, что страсть к стя- жательству может нарушить душевную гармонию человека. «Не следует пора- бощать душу ради обогащения и для того только, чтобы пребывать в празд- ности и покое, — наставляет один из участников диалога "О семье", — но нужно использовать богатство так, чтобы не быть порабощенным»9. «Богат- ства чрезмерные, — пишет Альберти в "Домострое", — более опасны и не- приятны, чем самая скромная бедность. Очень часто богатства, добытые не- честным путем, оказывались вредоносными... Страсть к обогащению делает людей жестокими»10. Разумная умеренность в накопительстве должна стать гарантией добродетельной и счастливой жизни. Отсюда — огромная роль вос- питания с детства в духе добродетели, разумного чувства меры. Эту воспи- тательную функцию Альберти возлагает на семью — основную ячейку обще- ства. Хотя Альберти специально не ставит проблему оценки отдельных про- фессий, самое почетное место среди различных видов труда он отводит тру- ду архитектора как наиболее яркому выражению созидательной способности человека. Он высоко ценил и занятия сельским хозяйством, не искушаю- 11 - 6539 161
щие человека в его добропорядочности, а менее достойными в этом плане считал торговлю и предпринимательство. Другой известный гуманист, современник Альберти, Маттео Пальмиери, многие годы активно участвовавший в политической жизни Флоренции, вы- страивает в сочинении «Гражданская жизнь» четкую иерархию общественно полезного труда. На первое место он выдвигает земледелие — оно основа всех человеческих благ и к тому же не порождает зла, зависти и несправед- ливости. Далее в иерархии Пальмиери следуют ремесла: их нужно расши- рять и множить числом, чтобы менее состоятельная часть народа была за- нята полезным для государства делом. После ремесел стоит торговля, при- чем предпочтение отдается крупной, в больших масштабах, ибо она, по убеждению гуманиста, способствует росту частного и общественного благо- состояния, не порождает скупости, но, наоборот, склоняет к щедрости. В высшей степени похвальными, хотя они и поставлены на низшую сту- пень иерархии, Пальмиери считает такие занятия, в которых «мастерство, ум, проницательность проявляются с особой силой и которые наполняют ду- шу чистой радостью» — это медицина, право, зодчество, ваяние, «любая на- ука о похвальных и честных делах»11. Труд обязателен для всех, полагает Пальмиери, кроме немощных, которые живут благодаря воспомоществова- нию от государства. Что же касается праздных и ленивых, то, по мысли гуманиста, им не место в хорошо устроенном обществе — их следует при- нуждать к труду или изгонять. И в то же время Пальмиери ясно формули- рует близкое многим гуманистам понимание труда как творческого процесса. В каждом деле, подчеркивает он, необходимо стремиться к высотам мас- терства, не довольствуясь уровнем, характерным для большинства. Ведь че- ловека прославляют на века новаторство и открытия12. Путь к славе лежит через творческий труд. Идеальное общество, по Пальмиери, это царство тру- да, народовластия и справедливости, где господствует принцип подчинения частных интересов коллективным. Личная выгода должна ограничиваться ин- тересами других людей и общества в целом. Гуманистическая этика Паль- миери носит последовательно гражданственный характер. Труд здесь высту- пает надежной гарантией нравственного совершенства индивида и всего че- ловеческого коллектива. Материальные блага — плоды труда — получают оп- равдание прежде всего с точки зрения их общественной полезности. Лич- ная выгода допустима лишь в рамках честного предпринимательства. Эти идеи Пальмиери развивал и в поэме «Град жизни», где высказал ряд уто- пических идей о принципах организации совершенного общества. Ставя под сомнение «естественность» частной собственности, Пальмиери склоняется к компромиссному идеалу сочетания индивидуальной и коллективной собст- венности. Некоторые исследователи видят в Пальмиери непосредственного предшественника Томаса Мора13. Нельзя не остановиться на оценке гуманистами интеллектуального тру- да — эта проблема стала одной из наиболее актуальных в гуманистической литературе второй половины XV в., когда назрела задача осмысления со- циальной роли новой интеллигенции14. В этот период гуманисты особенно 162
активно подчеркивали роль разума и знания в нравственном совершенство- вании личности и процветании общества. Глава флорентийских неопла- тоников Марсилио Фичино выступил с программной концепцией, которая оказала влияние на весь итальянский гуманизм второй половины XV в. Он всемерно подчеркивал роль познания, видя в нем высшее предназначение человека, его функцию связующего звена мира, постижение им тайн ми- роздания. Интеллектуальный труд, итогом которого является знание, обу- словливает гармонию человека с миром, определяя правильный путь его по- ступков. Мудрец, философ — таков нравственный идеал Фичино. Познаю- щий законы бытия философ ближе к Богу, он возвышается над другими людьми, полагает Фичино, но он и полезен им советами, которые может давать правителям, магистратам, юристам. Заметим, однако, что выдвигая на первый план идеал созерцания, а не действия (как у Альберти и Пальмие- ри), создавая своеобразный культ разума и знания, Фичино не склонен при- уменьшать значение иных форм труда. Энергично акцентирует социальную функцию интеллигенции ближайший сподвижник Фичино — Кристофоро Ландино. Жизнь ученого, полагает он, будучи сосредоточена на познании, оказывается не менее добродетельной и полезной обществу, чем активная гражданская деятельность — хозяйствен- ная, политическая и военная. Ученым обязано государство добрыми закона- ми и нормами морали, от них может зависеть и его судьба в решающие моменты истории. В «Диспутах в Камальдоли» Ландино сопоставляет два нравственных идеала — созерцательной и деятельной жизни — и приходит к выводу: «Люди деятельные приносят несомненную пользу лишь на данный момент или на короткое время, те же, кто освещает нам скрытую природу ве- щей, приносят пользу на века. Действия кончаются с человеком, мысли, по- беждая время, живут вечно»15. Гуманист убежден, что государство нуждается в ученых, как и в людях других профессий, в трудные для отечества ми- нуты они могут стать во главе правления и привести оказавшееся в кризи- се общество к благополучию16. Сбалансированный итог дискуссии о роли созерцания и активности, к которому приходит Ландино в «Диспутах в Ка- мальдоли», написанных в середине 70-х годов, в идее гармонического соче- тания знания и практики. Отметим в заключение, что гуманистический идеал человека покоился на идее гармонии личности и общества и цементирующим началом этой гармонии должен был стать труд, честная деятельность каждого на благо себе и обществу. Итальянские гуманисты XV в. видели в труде не божье призвание, профессию, как это позже будет в протестантской этике, а за- ложенную от природы способность человека к созиданию и необходимое ус- ловие его цивилизованной жизни. В отличие от средневековых мыслителей они впервые четко обозначили двойственную функцию труда, его частный и общественный характер, и пришли к оправданию накопительства, обращая внимание на необходимость разумных пределов личного потребления богат- ства и подчеркивая в той или иной степени его гражданский смысл. и* 163
В эпоху Возрождения путь к накопительству был открыт не только в торгово-промышленной практике европейского общества, но и благодаря его моральному оправданию в социальной психологии и в учениях гумани- стов. Впрочем, стяжательство хотя и не признавалось тяжким грехом, не провозглашалось и самоцелью, ради которой все средства хороши. В целом широта и новизна постановки итальянскими гуманистами XV в. большо- го круга вопросов этики труда позволяет говорить о новом этапе в развитии этой проблематики в истории европейской культуры. Примечания 1 Самсонова Г. И. Этические взгляды Поджо Браччолини по его диалогу «De avaritia» // Культу- ра эпохи Возрождения. Л., 1986. С. 185—201. 2 Поджо Браччолини. Введение к застольному спору о жадности. Застольный спор о жадности, расточительстве, о брате Бернардино и других проповедниках / Пер. с лат. Г.И. Самсоновой // Сочинения итальянских гуманистов эпохи Возрождения (XV век). М., 1985. С. 84—85. 3 Сочинения итальянских гуманистов эпохи Возрождения (XV век). С. 85. 4 Там же. С. 88. 5 Там же. С. 86. 6 Подробнее см.: Брагина Л.М. Социально-этические взгляды итальянских гуманистов (вторая по- ловина XV века). М., 1983. С. 120-174. 1 Alberti L.B. Ореге volgari / А сига di С. Grayson. Vol. 1-3. Bari, 1960-1966. Vol. 2. P. 198, 239. * Albert LB. Opere volgari. Vol. 1. P. 141-142. 9 Ibid. P. 149. ™ Albert LB. Opere volgari. Vol. 2. P. 215. 11 Palmieri M. Vita civile / Edizione critica а сига di G. Belloni. Firenze, 1982. P. 39. 12 Ibid. P. 46—47; Braghina L.M. II pensiero etico-sociale di Matteo Palmieri nella «Vita civile» // Fi- losofia e cultura. Per Eugenio Garin / А сига di M. Ciliberto e С Vasoli. Roma, 1991. Vol. 1. P. 153—171. Подробнее см.: Брагина Л.М. Социально-этические взгляды... С. 24—59. 13 См.: Кудрявцев О.Ф. Ренессансный гуманизм и «Утопия». М., 1991. С. 143—147. 14 Подробнее см.: Брагина Л.М. Проблема разума и знания в гуманистической этике второй по- ловины XV века // Брагина Л.М. Социально-этические взгляды... С. 175—272. 15 Landino С. Disputationes Camaldulenses / А сига di P. Lohe. Firenze, 1980. P. 43—44. •6 Ibid. P. 45-46. ПРОБЛЕМА СОЦИАЛЬНОЙ РОЛИ ЗНАТИ В ГУМАНИЗМЕ XV в. Проблема «феодалы в городе» не может решаться однозначно на италь- янском материале, если речь идет о разных городах и регионах страны. Не- аполь и Рим, Флоренция и Милан, Венеция и Генуя — даже если брать только крупные города, памятуя о чрезвычайном разнообразии социально- политической структуры и в городах более мелких — в XIII—XV вв. дают далеко не однотипную картину роли в них феодальной знати. Общим, пожалуй, можно считать постоянное пребывание в городе значительной про- слойки нобилей (именно этот термин наиболее часто употреблялся в ту пору для обозначения феодальной знати итальянских городов). Что же ка- сается общественной функции этой городской прослойки, то она варьиру- 164
ется в крупных городах довольно сильно — от военных обязанно- стей (в Милане, Риме, Неаполе) до участия в торгово-промышлен- ном предпринимательстве и сис- теме городского самоуправления (Флоренция, Венеция, где в воен- ных целях предпочитали использо- вать наемников). Трудно* привести к общему знаменателю не только реальный социальный статус италь- янских нобилей разных городов, но и его правовое закрепление. От- части это объясняется отсутствием четких сословных градаций в сред- невековой Италии, открытостью го- родского общества, дающего карти- ну постоянной социальной дина- мики, переходов из одного слоя в другой. Известна, в частности, Верроккьо. Лукреция Донати. заметная диффузия двух верхних го- 1470-е гг. Национальный музей, родских прослоек — нобилитета и Флоренция крупного купечества. Впрочем, и в этом процессе не было единообра- зия: в ряде городов, особенно в Венеции и Генуе, нобилитет, прочно дер- жавший власть в городе, старался оградить свои ряды от пополнения вы- ходцами из торгово-ремесленной верхушки. Специфика положения феодалов и прежде всего знати в итальянских городах не была обойдена вниманием гуманистической интеллигенции XIV—XV вв. Она выдвигала вопросы, волнующие и современных исследовате- лей: какую роль играл нобилитет в нередко драматических судьбах того или иного города? Сколь важны и многообразны были его общественные функ- ции? Наконец, какая хозяйственная основа была характерна для этого слоя городского населения? Сами подходы гуманистов к решению указанных во- просов были различными у разных авторов. В одних случаях, например у флорентийских гуманистов — Салюта™, Бруни, Пальмиери, — можно видеть решительное осуждение роли магнатов в истории внутригородской политиче- ской борьбы. В свою борьбу за власть влиятельные феодальные кланы во- влекали самые разные слои городского населения, что нередко провоцировало кровавые стычки. Разделяя принципы пополанской демократии, зафиксиро- ванные в статутах Флоренции,, эти гуманисты были непримиримы в своем не- гативном отношении если не к нобилитету в целом, то к той его части, к тем аристократическим семьям, на которые падала ответственность за разжигание вражды в городе. 165
Флорентийские нобили к началу XV в. уже не составляли самостоятель- ного социального слоя. После победы пополанства в конце XIII в. нобили были отстранены от участия в государственной деятельности и вынуждены были вступать в цехи ради обретения политических прав. В результате они тесно спаялись с пополанской верхушкой. Впрочем, это не умаляло их влияния на городскую жизнь и не уменьшило вражду между отдельными ро- дами, которая постоянно подпитывалась борьбой за ключевые посты в выс- ших магистратурах Флорентийской республики. Достаточно напомнить в этой связи вражду родов Альберти и Альбицци, Медичи и Строцци и мно- гих других. Анализируя в своем сочинении «О флорентийском государстве» политическую структуру республики, ее канцлер-гуманист Леонардо Бруни с сожалением отмечает олигархическое перерождение государства к 30-м го- дам XV в., ибо в Синьории и других органах власти стали преобладать, как он пишет, «знатные и богатые»1. Для всех гуманистов, принадлежавших к направлению гражданского гуманизма, было характерно убеждение, что во многих политических бедах Флоренции повинна именно знать с ее олигархи- ческими устремлениями, которые в результате победы партии Медичи при- вели к установлению в городе тирании и к отходу от республиканско-де- мократических традиций. В период полного расцвета власти Лоренцо Меди- чи, в конце 70-х годов XV в., известный гуманист и политический деятель Аламанно Ринуччини в «Диалоге о свободе» обвиняет Медичи и их сто- ронников в удушении республиканских свобод и оправдывает заговор Пацци и других аристократических фамилий тем, что это был заговор против тира- нии. Ринуччини горько сетует на то, что при Медичи была изменена сама система выборов магистратов и их стали теперь назначать, в итоге власть оказалась не в руках «порядочных, мудрых и знатных» людей, а у «бесчест- ных и наглых»2. К «бесчестным» Ринуччини относит Медичи и их сторон- ников из числа флорентийской аристократии. Она не представляется гума- нисту монолитным слоем. Он осуждает тех представителей знати, которые поддерживают тирана, и возвеличивает других, осмеливающихся бросить вы- зов ему. Идеализируя гражданские чувства знати, ее способность подчинять свои групповые интересы общегосударственным, действуя на благо и во сла- ву республики, Ринуччини склонен признать право знатных на достойное участие в государственном управлении, но при обязательном условии строго- го соблюдения законов и порядков республиканского строя. Отношение гума- ниста к знати определяется его общей политической концепцией: при нор- мально функционирующем республиканском строе знать может претендовать на участие в выборных органах власти не в силу своего особого положения, а потому, что из ее рядов, как и из других слоев полноправных граждан, могут выйти достойные избрания честные и мудрые люди. Эти взгляды Ри- нуччини отражали реальные традиции пополанской демократии, сложившиеся во Флоренции в конце XIII в. и просуществовавшие до установления тира- нии Медичи. Проблема социальной роли нобилитета рассматривалась и в ином ра- курсе — сквозь призму этической концепции благородства (nobilitas)3. Ана- 166
лизу этой центральной категории моральной философии посвящен ряд спе- циальных сочинений итальянских гуманистов, среди которых особый интерес в связи с данной проблемой представляют, на наш взгляд, диалоги двух видных гуманистов — «De nobilitate» (1440) Поджо Браччолини и «De vera nobilitate» (около 1487) Кристофоро Ландино. Ценность обоих сочинений не только в собственно этической концепции, раскрывающей гуманистическое понимание природы человека, его способность к свободному развитию, воз- можности нравственного совершенствования личности. Оба гуманиста зада- ются вопросом — что же такое благородство? Оно трактуется и у Поджо, и у Ландино не как наследственный дар знатности, принадлежности к ро- ду, а как завоевание благородства самой личностью, ее доблестными делами и нравственным поведением. Оба сочинения содержат и важные, как нам представляется, отступления от традиционного рассмотрения понятия «благо- родство» (nobilitas) с непременным обращением к античным авторам и ан- тичной истории. Как Поджо, так и Ландино вводят в диалог рассуждения о региональных отличиях современной феодальной знати в Италии, анализируя ее социальные функции в крупнейших городах страны. Это обращение гу- манистов к современности ценно вдвойне: оно раскрывает их собственные социально-политические позиции и вместе с тем позволяет увидеть некото- рые идеологические клише эпохи. Обратимся к текстам диалогов. В сочинении Поджо Браччолини, мно- гие годы служившего в римской курии, но тесно связанного и с Флорен- цией (последние годы жизни он был ее канцлером), ставится вопрос — оп- ределено ли благородство только добродетелью или оно зависит от знатности и богатства? Не делая четкого вывода из дискуссии, которую ведут персо- нажи диалога, гуманист даже в речи защитника богатства и знатности не преминул подчеркнуть значение добродетели как обязательного этического компонента понятия «благородство». В то же время Поджо отмечает су- ществующие на практике различия в оценке благородства: во-первых, про- стой народ и ученые мужи, замечает он, судят о нем неодинаково; во-вто- рых, в разных местах Италии, как и в других странах, взгляды на благород- ство (или знатность) не сходны. «Что более различается между собой, чем мнение о благородстве неаполитанцев, венецианцев, римлян? — говорит Ник- коли, защищающий в диалоге непременную связь этого понятия только с добродетелью. «Неаполитанцы, — продолжает Никколи, — которые в отли- чие от других прилюдно похваляются своим благородством, кажется, пони- мают его как бездействие и праздность», они живут за счет своих име- ний, считая непозволительным заниматься сельским хозяйством или пред- принимательством. «Даже если они бесчестны или глупы, то, поскольку про- исходят из старинных родов», считают себя благородными. Чванясь своим знатным происхождением, неаполитанцы презирают занятие торговлей, но «не брезгуют воровством и разбоем»4. Поджо устами Никколи осуждает неа- политанскую знать с позиций гуманистического понимания труда как важ- нейшего условия достоинства человека. Тем, кто живет в праздности, беспо- лезен для общества, кто существует за счет своих имений, но не занима- 167
ется не только торговлей, но и сельским хозяйством — основой своего бла- госостояния, Поджо выносит нравственный приговор. Выключенной из общественно полезной деятельности неаполитанской знати гуманист противопоставляет знать венецианскую. У венецианцев благо- родство ценится «словно некое право, отличающее (знать. — Л.Б.) от осталь- ного народа. Всякий, кто исполняет государственные должности и кто при- надлежит, как говорят, к сословию сенаторов, становится и называется бла- городным... При этом они все занимаются главным образом торговлей и не считают, что торговля чужда занятию благородных»5. Даже люди рыцар- ского звания не пренебрегают торговлей. Венецианский патрициат, владев- ший во времена Поджо и земельными участками на терраферме, подается гуманистом как образец знатности и благородства, поскольку делает ставку не на землевладение, а на торговлю и государственную службу. В какой мере Поджо сумел осмыслить специфику реального положения венециан- ской знати? Он верно подметил, что государственная служба в Венеции и принадлежность к патрициату были взаимосвязаны. В то же время он ос- тавил в тени землевладение знати, считая более важным в ее статусе госу- дарственную службу и торговлю. Исторически сложившаяся спаянность фео- дальной аристократии и крупного купечества, породившая венецианский пат- рициат, прочно державший власть в республике, рассматривается гумани- стом как некая норма, как почва, рождающая истинное благородство. Бла- городство знати определяется не ее праздностью и заслугами предков, а ее активной деятельностью, ее несомненной общественной пользой, сочетанием хозяйственной и политической деятельности, в которых раскрывается нрав- ственность человека, его добродетели. Неаполитанская и венецианская знать являют, в представлении гуманиста, два крайних полюса, между которыми располагаются оценки феодальной аристократии в других городах Италии. Так, в Генуе гуманист находит сходную с Венецией ситуацию: патрициат здесь также активно занимался торговлей и прочно удерживал власть в горо- де, но о его поместьях — ни слова. Что же касается римской знати, то хо- тя она и пренебрегает торговлей как низким и презренным занятием, заме- чает гуманист, «но обрабатывать землю и заниматься сельским хозяйством, заботиться о стаде и рабочем скоте, изыскивать богатства из скотоводства» считает честным и достойным промыслом. У римлян, делает вывод Поджо, «существует честное, хотя и связанное с сельским хозяйством благородст- во (rusticana nobilitas), сильно отличающееся от неаполитанского»6. Вырази- тельное «хотя» подчеркивает в этом пассаже нормативность (для Поджо) статуса венецианской знати с ее занятиями торговлей и государственной службой. Впрочем, оценка гуманистом римской знати вполне одобрительна, поскольку несомненны ее личная активность и заслуга в хозяйстве. Еще один вариант бытующих представлений о благородстве приводит Поджо, го- воря о флорентийцах. «Мы правильнее думаем о благородстве, — подчеркивает он, — ибо бла- городными считаются у нас выходцы из старинного рода, чьи предки, ис- полняющие общественные обязанности, участвовали в управлении государ- 168
ством. Часть их обращается к торговле, другая же, не занимаясь никаким де- лом и радуясь благородному титулу, услаждает себя охотой на зверей и птиц»7. Звучащая здесь ирония оттеняет констатацию неоднородности фло- рентийской знати: часть ее близка по характеру деятельности к венециан- скому патрициату, другая часть, возможно, и не живущая постоянно в го- роде, о чем Поджо не упоминает, обращается к традиционному времяпро- вождению феодалов — охоте, что сближает ее с неаполитанскими нобиля- ми. Поджо в данном случае избегает, однако, тех нот откровенного осуж- дения, которые присутствуют в его характеристике неаполитанцев. Равным образом не вызывают открытого нарекания с его стороны и ломбардцы, живущие плодами поместий и на отцовское наследство, «ничем, кроме охоты на зверей и птиц, не занятые. Им доставляет благородство только происхождение и свобода от дел», замечает Поджо8. Праздность как традиционная черта феодальной знати, живущей преимущественно в поместь- ях, по-видимому, не столь предосудительна в глазах гуманиста, как «свобо- да от дел» той части аристократии, которая прочно обосновалась в городе. Чем объясняется такая позиция? Не следует забывать, что интенсивная, ши- рокомасштабная торгово-промышленная деятельность итальянских городов в XIV—XV вв., а также их политическая самостоятельность не могли не воздействовать на социальный статус городской аристократии, вовлекая ее в экономическую и административную жизнь. Это отражалось и на самосоз- нании нобилитета. В диалоге Поджо, как в зеркале, отразились различия в социальной психологии современников, в их восприятии социального ста- туса знати. В обобщенной форме, лаконично, но точно он наметил несколь- ко типов понимания знатности, сложившихся в его эпоху. Показательно, что гуманист не ограничился Италией и охарактеризовал представления о благородстве и знатности, бытовавшие и в других странах Европы. За- метим, что при этом он опирался и на собственные наблюдения, ибо по- сещал Швейцарию, Германию, Францию, а в Англии прожил около четы- рех лет. Так, германская знать, отмечает Поджо, живет вне городов и многие феодалы предаются разбою. Галлы тоже избегают городов, жить в которых считают большим позором для благородных. «Признак знатности у них — довольствоваться своими поместьями»9. Британцы также считают, что пре- бывать в городах позорно для знатных. Они живут в поместьях, «занимают- ся сельским хозяйством, продавая шерсть и молодняк крупного рогатого скота, и не считают для себя зазорным жить сельской наживой»10. Как ви- дим, очень меткая характеристика новых тенденций в социальной жизни Анг- лии. Обращаясь к Испании, Поджо выявляет и ее специфику: здесь благо- родными считают как тех, кто принадлежит к старинным городским фами- лиям, так и тех, кто, «оставаясь в деревне... ведет пышный образ жизни»11. Как можно заметить, наблюдения гуманиста над современной жизнью ев- ропейской знати при всем их лаконизме весьма близки к реальности. Не бе- ря на себя задачу дать оценку чужеземным обычаям и нравам, Поджо лишь отмечает, что они «несколько отличаются от наших нравов»12. И это отли- 169
чие он ищет прежде всего в том, связана ли феодальная знать с городом или с деревней. Очевидные симпатии гуманиста вызывает та аристократия, ко- торая оказалась всецело вовлеченной в жизнь города, что и определило ее высокий социальный статус. Завершая диалог, Поджо с уверенностью заяв- ляет: «Более славным, без сомнения, я считаю благородство того, кого обла- городят его собственные естественные свойства, его труд, усердное воспита- ние добродетели, нежели благородство того, кто наследует уже созданное»13. Не отвергая родовую знатность, Поджо, таким образом, делает решитель- ный акцент на личной доблести, которая достигается усилиями самого че- ловека в труде и воспитании природных способностей и добродетели. Свои представления об этическом смысле понятия «nobilitas» гуманист проециру- ет на оценку реального положения феодальной аристократии в разных ре- гионах. Нормой оказывается, в его понимании, жизнь в городе, исполнен- ная трудов в экономической и политической сферах (образец для него — венецианский патрициат). Вполне допустимым для людей благородного зва- ния он считает занятие сельским хозяйством, активное освоение земельных владений. Негативная оценка безоговорочно выносится праздности аристо- кратии, предающейся лишь развлечениям. Еще более последователен в гуманистической трактовке знатности и бла- городства Кристофоро Ландино, написавший свой диалог «Об истинном бла- городстве» спустя почти полвека после диалога Поджо. Ландино подвергает сомнению многие устоявшиеся в жизни и литературе определения знатнос- ти — «nobilitas» (не случайно и само название его диалога — «Об истинном благородстве») и приходит к заключению, что подлинный смысл этого этиче- ского понятия связан с добродетелью и славными делами, а не с представле- ниями о знатности по рождению или богатстве. Благородным можно считать и купца, полагает он, но «не потому, что он нажил состояние, а потому, что достиг его благодаря труду»14. Быть или не быть благородным, подчер- кивает Ландино, зависит от самого человека, от его разума, воли, нравст- венного совершенства. Как и Поджо, Ландино черпает примеры из разных городов Италии. Венецианскую знать он признает благородной прежде всего за ее заслуги перед государством, которое благодаря ее усилиям пришло к процветанию и славе. «Я называю благородными, — делает оговорку Ланди- но, — не тех венецианцев, которые по происхождению принадлежат к се- наторскому сословию, но тех многих из них, которые отличаются благород- ным образом жизни»15. Они умело ведут государственный корабль, возве- личивая и республику, и самих себя. Но не только мудрость правителей — достаточный источник благородства, замечает Ландино, важны также занятия искусствами, литературой, философией. Ландино вводит новый по сравне- нию с Поджо компонент в понятие «благородство» — культуру, которая только и завершает облик благородного человека. В этом отразился новый этап в развитии гуманизма с его культом знания и разносторонней духов- ной культуры. Характеризуя неаполитанскую знать, Ландино, как и Поджо, отказывает ей в истинном благородстве: она пребывает в праздности, ко- торую иные считают признаком знатности. Неаполитанская знать кичится 170
происхождением и богатством, замечает Ландино, а также многочисленными резиденциями, которые имеет в городе16. Иное дело флорентийцы, заслужив- шие звание благородных не столько в силу родовитости (многие из них происходят из древних родов), сколько тем, что верно служили республике в различных магистратурах17. Не вдаваясь в характеристику знати других го- родов Италии, Ландино считает необходимым сделать обобщающий вывод, касающийся всех народов: не может быть благородным человек, предающий- ся порокам, пребывающий в праздности и не усердствующий в науках и искусствах18. И никакое богатство, пышные одежды, пиры не могут придать таким людям благородства, хотя бы их предки и имели определенные за- слуги. Подлинное благородство заключено в самом человеке, в его собствен- ной доблести, в его собственных добродетелях, не устает повторять Ланди- но19. Не имеют отношения к истинному благородству и титулы, получае- мые от правителя, даже если они и заслужены. Нельзя считать источни- ком благородства и почетные должности — оно завоевывается лишь честным и усердным их исполнением20. В народе же живут иные представления: ти- тулы, должности, звания расцениваются как непосредственная основа благо- родства21. Не имея возможности подробнее остановиться на чрезвычайно интерес- ном сочинении Ландино, отметим лишь, что он во многих аспектах разви- вает гуманистическую традицию толкования понятия «благородство». В отли- чие от предшественников он полностью исключает из него родовитость и подчеркивает значение «благородного образа жизни», наполненного трудами в хозяйственной и политической сфере, а также учеными занятиями. Из- меряя этой меркой реальную итальянскую знать, Ландино еще более диф- ференцированно, чем Поджо, оценивает ее подлинный социальный статус. В частности, венецианский патрициат не представляется ему в целом благо- родным только потому, что имеет доступ к государственной службе. В заключение важно подчеркнуть значение гуманистических сочинений не только для изучения идеологических аспектов ренессансной культуры. Их можно рассматривать как важный дополнительный источник, раскрывающий широко бытующие представления в обществе той эпохи. Отношение гума- нистов к феодальной знати, к ее реальному, хотя и неодинаковому в раз- ных городах Италии социальному статусу, высвечивается сквозь призму гу- манистической этики. Жизненная практика сопоставляется с идеалом бла- городства, разрабатываемым гуманистами. Знать оценивается в ее конкрет- ном бытовании, и оценивается прежде всего с точки зрения ее обществен- но полезной деятельности, личных заслуг и высокой нравственности. Примечания 1 Сочинения итальянских гуманистов эпохи Возрождения (XV век). М., 1985. С. 67. 2 Там же. С. 173. 3 См.: Ревякина Н.В. Поджо Браччолини и проблема благородства в гуманистической литературе итальянского Возрождения. Л., 1986. С. 201—217. 171
4 Поджо Браччолини. Книга о благородстве / Пер. с лат. Н.В эпохи Возрождения. Часть I. Саратов, 1984. С. 153. 5 Там же. С. 154. 6 Там же. 7 Там же. С. 155. 8 Там же. 9 Там же. 10 Там же. С. 156. 11 Там же. !2 Там же. С. 155. 13 Там же. С. 179. 14 Cristoforo Landino. De vera nobilitate / A cura di M.T. Liacci 15 Ibid. P. 38. 16 Ibid. P. 39. 17 Ibid. P. 40. «Ibid. P. 41, 44. 19 Ibid. P. 44-45. 20 Ibid. P. 46. 21 Ibid. P. 47. КУЛЬТ ГОСУДАРСТВА В ВЕНЕЦИИ XV в. В глазах современников, а порой и новейших исследователей средневе- ковая и ренессансная Венеция нередко предстает как исключительный поли- тический феномен. С самого своего возникновения в раннее Средневековье она была независимой республикой и сохранила свой статус вплоть до конца XVIII в. Обычно обращают внимание на тот факт, что Венеция не знала мощных социальных потрясений. Во всяком случае ни народные волнения, ни заговоры не приводили к принципиальным изменениям' ее политического устройства. Венецианская республика пережила период блестящего расцвета в XIV—XV вв. как крупнейшая торговая и морская держава. Она осталась единственным крупным государством, не утратившим своей свободы в эпоху трагических для Апеннинского полуострова Итальянских войн первой поло- вины XVI в. Венецианцы всегда гордились своей республикой, гордились ее торго- во-экономическим процветанием, морским могуществом, солидным полити- ческим весом, яркой утонченной культурой, красотой самого города, распо- ложенного на островах лагуны. Венеция вызывала уважение и восхищение многих чужеземцев. Ее счастливую политическую судьбу пытались осмыс- лить уже в Средние века, искали ключ к пониманию ее социальной ста- бильности и государственной независимости. Размышляли на эти темы не только чужеземцы, но немало и сами венецианцы, при этом часто в духе апологетики. Сложился своеобразный идеологический штамп, так называемый венецианский миф (il mito di Venezia), начало которого исследователи от- носят к XIII в., а расцвет — к XV—XVI вв. Миф имел историческую почву — в идеализированной форме он отразил некоторые характерные осо- бенности социально-политической структуры Венеции. Современные иссле- Ревякиной // Итальянский гуманизм Firenze, 1970. Р. 64. 172
дователи Дж. Фазоли, Ф. Гаэта, Ф. Лейн, В. Боусма и др. ставят вопрос о природе «венецианского мифа», этапах его формирования, соотносят его с ре- альной политической практикой республики, показывают его пропагандист- скую роль1. Культ овеянного мифом государства стал составной, и притом весьма значительной, частью целенаправленной политики Венецианской рес- публики уже в XIV—XV вв. Хотелось бы обратить внимание на некоторые аспекты идеологического оформления культа государства в Венеции XV в., имея в виду и пробле- му соотнесенности мифа с Действительностью. Начнем с последнего — с са- мой исторической реальности. Напомним, что уже в раннее Средневековье Венеция — республика (commune), которой управляли сначала трибуны, из- биравшиеся по одному от каждого острова, а затем наряду с ними и дож, которого выбирали все жители островного города-государства (popolo)2. Этапы дальнейшей политической эволюции Венеции в Средние века хо- рошо известны: в 1172 г. высшим органом государственной власти становит- ся Большой совет (Consiglio grande), состоявший из 480 граждан (со време- нем число их менялось), которые избирались в шести округах города сро- ком на один год. Выборы дожа стали отныне прерогативой Большого совета, а реальная исполнительная власть уже в начале XIII в. перешла к Малому совету, состоявшему из 40 человек. Следующая важная веха — 1315 г., ког- да была составлена «Золотая книга»: в нее были занесены имена граждан, пользовавшихся избирательными правами. Исполнительная власть фактически переходит к Совету десяти (он был создан в 1310 г.), который избирался Большим советом сроком на один месяц. В первые два десятилетия XIV в. происходит важный процесс, так на- зываемое закрытие Большого совета, когда право быть избранным в его со- став было закреплено за частью нобилитета. Полноправными гражданами Ве- нецианской республики стали 2 тысячи патрицианских семейств, что состав- ляло около 8% всего населения города. В последующем проводилась целе- направленная политика, ставившая преграды притоку новых членов в Боль- шой совет. Главной функцией совета было ежегодное назначение на ключе- вые государственные должности как в самом городе, так и в его заморских владениях. Причем все сколько-нибудь значительные должности могли за- мещаться лишь полноправными представителями нобилитета — теми, кто из- бирал и мог быть избран в Большой совет. Понятия «Государство», «Боль- шой совет» и «нобилитет» постепенно отождествлялись. Что же касается власти дожа, то она, будучи ограничена сначала Малым советом, а потом Советом десяти, приобрела с течением времени характер скорее пышной де- корации, чем реального правления. В Венеции XIV—XV вв. прочно сложилась олигархическая патрициан- ская республика, где господствовала купеческая верхушка. Ее отличала уже не столько знатность происхождения («старые дома» составляли лишь часть Большого совета), сколько богатство, накопленное в морской торговле, на государственной службе и в землевладении на терраферме. Последнее при- обрело широкий размах в XV в. в процессе превращения Венеции в круп- 173
Собор св. Марка. IX—XI вв. (фасад XV в.). Венеция ную территориальную державу. Народ (popolo) — средние и мелкие торгов- цы, ремесленники, а также многочисленный рабочий люд — был лишен каких-либо политических прав в Венецианской республике3. Попытки раз- рушить олигархическую систему, предпринимавшиеся с разных сторон — усилиями народных масс или отстраненной от власти части городской вер- хушки, которая стремилась расширить представительство в Большом сове- те, — успеха не имели. Терпели неизменный провал и попытки сделать на- следственной и более полномочной власть дожа. Венецианская республика не избежала социальных конфликтов, харак- терных для других итальянских государств, но в отличие от них сохраняла стабильность как олигархическая патрицианская республика. Патрициат (или нобилитет) представлял собой замкнутую наследственную касту, в руках ко- торой находились все нити государственной власти как в самой Венеции, так и в ее владениях. Нобилитет отождествлял себя с государством, выстав- лял себя как главную социальную силу, на которой покоится благоденст- 174
вие республики. В остальных жителях города и населении подвластных территорий венецианские патриции видели слуг государства, обязанных ему своим «благополучием» и «свободой»4. В официальной идеологии Венеции насаждался образ совершенного го- сударства, мудро управляемого лучшей его частью — нобилитетом, государ- ства, любимого народом, государства социального согласия и спокойствия, стабильного и процветающего. Это нашло выражение и в изменении его официального названия: с 1462 г. Венецианскую республику вместо «Венеци- анская коммуна» (Commune dei veneziani) стали именовать «Serenissima», что можно перевести не только как «Светлейшая», но и как «Спокойнейшая». В новом названии отразилось официально утверждавшееся представление о Венецианской республике как о самом спокойном и умиротворенном госу- дарстве5. Слово «Государство» (Stato, Dominio) писалось только с большой буквы, значение государства всемерно возвеличивалось в политической про- П. Ломбарды. Церковь Сан Джованни и Паоло. 1240—1330 гг. Слева — Склуола ди Сан Марко. 1490 г. Венеция 175
Венеция паганде. Служение Государству расценивалось как высший долг и честь; го- сударственные интересы ставилась выше личных и требовали самопожерт- вования6. Мораль этатизма претендовала на общесоциальный характер, ее принципам должны были следовать все, начиная от нобилей и кончая плеб- сом. Даже церковь и религия рассматривались прежде всего как сила, по- могающая воспитывать в подданных уважение к закону и власти. Заметим, что и в реальной жизни деятельность церкви в Венецианской республике бы- ла подчинена интересам ее государственной политики7. Психология и идеология господствующего класса Венеции, активно на- саждавшаяся государством и претендовавшая на выражение общесоциальных норм, оказала прямое воздействие на формирование «венецианского мифа», который складывался прежде всег° в историко-политической мысли: в хрони- ках, трактатах на политические темы, исторических сочинениях XIV—XV вв. В «венецианском мифе» выделяет несколько идейных компонент: 1) Вене- ция — носительница и хранительница свободы, 2) Венецианская республи- ка — самая совершенная форма государственного устройства, 3) нобилитет — 176
лучшая часть и главная опора государства. Развитие этих идей шло в двух главных руслах: во-первых, в сочинениях, вышедших из-под пера самих ве- нецианских патрициев, — в многочисленных семейных хрониках (только от XIV в. их сохранилось более тысячи), деловых книгах, письмах и, во-вто- рых, в гуманистической литературе, притом не только венецианского проис- хождения. Заметим, что создание трудов, прославляющих историческое прошлое Ве- неции, направляло и само государство8. Так, в 1291 г. в качестве образца ис- торического сочинения была утверждена хроника, написанная дожем Андреа Дандоло и содержавшая апофеоз нобилитету. В XIV в. хроника стала са- мым распространенным жанром патрицианской литературы, что в немалой мере способствовало выработке исторического сознания, столь характерного для господствующего класса Венеции. Следует иметь в виду, что венеци- анская знать была высокообразованной: выходцы из патрицианских семей по- лучали солидное домашнее образование и, как правило, кончали Падуан- ский или иной итальянский университет. С начала XV в. в самой Венеции существовали три высшие школы, которые содержались на средства государ- ства: одна — на Риальто, здесь изучались философия и естествознание, и две гуманитарного профиля, расположенные близ Сан Марко9. Если говорить о гуманистической линии в формировании «венецианско- го мифа», служившего идеологическому оправданию культа государства, ко- торый интенсивно утверждался в XIV—XV вв., то она также не представля- ется достаточно изученной, что и побудило нас обратиться к некоторым аспектам этой темы. Наше внимание привлекли прежде всего труды по ис- тории Венеции, созданные во второй половине XV в. гуманистами Маркан- тонио Коччо Сабеллико и Бернардо Джустиниани, выходца из известной пат- рицианской семьи. Труд Сабеллико «История Венеции от основания горо- да в 33 книгах» был написан по заказу республики в 1486 г., опубликован в латинском оригинале в 1487 г. и в итальянском переводе в 1488 г. Не- много позже, в 1492 г., было напечатано сочинение Джустиниани «О проис- хождении Венеции»10. Оба сочинения сыграли заметную роль в складывании «венецианского мифа». В предисловии к своему труду Сабеллико не без гордости утверждает, что святостью законов, равенством граждан перед лицом правосудия, да и прочими порядками Венеция не только не уступала древним римлянам, но даже превосходила их11. Этот тезис гуманист стремится обосновать всем своим сочинением. Возникновение города он относит к концу IV в. и под- черкивает, что его основателями были «достойные, благородные и богатые люди»12. Уже в первые столетия своего существования город успешно раз- вивался: наиболее состоятельные граждане занимались торговлей, управляли городом, издавали законы, которые были обязательны для всех, следили за соблюдением правосудия, которое ни для кого не делало исключений. Бо- гатство не вносило неравенства в общество, замечает Сабеллико, ценились не дорогие одежды, а честь и добродетель13. В городе царили скромность и добронравие, не было в нем ни пустых удовольствий, ни развращенно- 12 — 6539 177
сти: чистый и умеренный образ жизни не оставлял места порокам, заклю- чает он. Моральная чистота города была неотделима, по мысли историка, от его политического устройства. Жители островов избирали трибунов, ко- торые следили за соблюдением законов и нравственным порядком. Со вре- менем стали избирать дожа, в подчинении у которого находились трибу- ны14. В случае военной опасности дож собирал совет. Должность дожа об- ставлялась чем дальше, тем с большей пышностью. Однако нравы не ме- нялись: в городе по-прежнему царила скромность, подчеркивает Сабеллико, не было стремления к почестям, не превозносилось богатство15. По мнению автора «Истории Венеции», все эти бесспорные преиму- щества социальной жизни венецианцев в раннее Средневековье были предо- пределены республиканским устройством их государства, свободой, отсутст- вием рабской покорности королям и тиранам, подчинением только спра- ведливым и разумным законам. Сабеллико особо подчеркивает, что осно- ватели города, «желая на- М. Кодунчи. Церковь Сан Дзаккариа. 1480-1500 гг. Венеция веки сохранить свободу, в которой он был рож- ден, сделали образ жиз- ни и правосудие одина- ковыми для всех»16. Их наследники столь строго соблюдали законы города, что в результате Венеция достигла небывалого мо- гущества на земле и на море и расширила свои владения не столько ору- жием, сколько благодаря ремеслам. Я даже удивля- юсь, заключает Сабелли- ко, почему среди стольких наделенных красноречием современных писателей до сих пор не нашлось ни одного, кто написал бы историю Венеции17. Свой труд, прославляющий ее, он считал основополагаю- щим. Высвечивая прошлое сквозь призму современ- ности, идеализируя его во имя оправдания и истори- ческого обоснования строя
реальной Венеции второй половины XV в., Сабеллико в то же время не склонен к слепой апологетике. Он ясно видит и различия между прошлой, конечно, идеализированной и настоящей, современной Венецией, хотя и го- ворит о них вскользь. Как бы мимоходом он замечает, что в ту раннюю пору существования Венецианской республики уважалась добродетель, а не знатность, как теперь, и не было такого частого нарушения норм морали, такого неудержимого стремления к почестям и должностям18. Но, разуме- ется, это не бросает тень, как он полагает, на природу Венецианского госу- дарства, которое являет собой образец смешанного правления: оно сочетает в себе черты монархии в лице дожа, олигархии, представленной Советом де- сяти, и демократии, символизируемой Большим советом19. Мысль о том, что Венеция — образец смешанного правления, принадлежала не Сабелли- ко, еще в первой половине XV в. об этом писал гуманист Пьетро Паоло Вер- джерио. Сабеллико стремился дать этому тезису, который в его время стал уже общим местом политической литературы, историческое обоснование. Оценивая в этой связи «Историю Венеции» Сабеллико, следует отметить прежде всего ее общую идейную направленность — морально-политическую идеализацию раннесредневековой Венеции, служившую возвеличению Вене- ции современной. Главной здесь была сама идея исконной свободы Вене- цианской республики, которая тесно увязывалась с идеей совершенства ее за- конов и государственного строя. Именно законы должны стоять над людь- ми, а не воля правителя. Общее благо, определяемое нормами справедливо- сти, которые зафиксированы в государственных установлениях, формальное (юридическое) равенство граждан — таковы политические принципы, разде- ляемые Сабеллико. Эти принципы близки позициям гражданского гуманиз- ма Флоренции XV в. Как и Леонардо Бруни, Сабеллико обосновывает не- обходимость исключения привилегий и произвола из норм государственной жизни. Оба гуманиста ищут в историческом прошлом своего города (вспом- ним «Восхваление города Флоренции» и «Историю флорентийского народа» Бруни) доказательства совершенства его современной политической струк- туры. Идеализация прошлого и его проекция в настоящее — одна из заметных черт гуманистической историографии XV в. Такая тенденция отличает и сочинение Бернардо Джустиниани — «Исто- рию происхождения Венеции», — хронологически ограниченное эпохой вар- варских нашествий. Следуя сложившейся традиции, Джустиниани относит основание города ко времени начала активного наступления варваров на Рим- скую империю. Видя страдания и лишения беженцев из других областей Италии, венецианцы поняли тогда, «насколько лучше и безопасней вести жизнь скромную, нежели пребывать в изобилии, подвергая себя опасности» в условиях вторжения чужеземных грабителей, алчущих богатств20. Джусти- ниани с энтузиазмом пишет о том, как венецианцы стали интенсивно ос- ваивать болота лагуны, изучать мореходное дело, строить корабли, объеди- нять их для безопасности торгового плавания и борьбы с корсарами. Они создали свою республику — созывали советы, избирали магистратов, издава- ли законы. Им представился удобный случай, подчеркивает Джустиниани, 12* 179
*«иШЖЖШШш'<, •** ivt*J ;ifc^«!liP.T ?н 5Ш' ^Ш Г" '#' шш Я. Ломбарды. Палаццо Бендрамин—Калерджи. 1481—1509 гг. Венеция сохранить свободу в то время, когда окружающие их области были разру- шены и разграблены. И венецианцы приложили немало усилий к сохра- нению своей свободы, заключает он21. Как бы посланная самой судьбой, свобода венецианцев была бы невозможна,' по мнению гуманиста, без об- щего труда всех жителей лагуны. Коллективные усилия во имя общего блага стали главным условием жизнеспособности и независимости островного го- сударства; идея единения венецианцев выступает как один из важных тео- ретических принципов а сочинении Джустиниани. Итак, тот же, что и у Сабеллико, мотив — исконный характер вене- цианской свободы. Отчетливо прослеживается и другая сходная мысль — совершенство законов и чистота нравов, равенство и социальный мир как отличительные черты ранней истории Венецианской республики; Джусти- 180
ниани с гордостью утверждает идею о прочности и континуитете республи- канских традиций Венеции. Исходным моментом, как и у Сабеллико, ока- зывается идеализация жизненного уклада предков. В VI в. в условиях вар- варских нашествий венецианцы вели скромный образ жизни, подчеркивает Паоло Веронезе. Мадонна с семейством Куччина. Фрагмент. 1571 г. Картинная галерея. Дрезден Яю ^шш <®ШШ& $JL \ Щ 4 он. Они довольствовались самым необходимым, не допускали роскоши ни в одежде, ни в жилищах, презирали удовольствия. Их отличала моральная чистота — никакой склонности к жадности и порокам, никаких необуздан- ных желаний. «Я полагаю, что у них был тогда золотой век», если не счи- тать того, что они были вынуждены вооружаться для борьбы с корсарами, 181
заключает Джустиниани22. Но торговля и мореплавание процветали. Вене- цианцы плавали по всем морям, извлекая для себя немалую выгоду из тор- говли в дальних странах23. Нельзя не заметить, что «золотой век» в представлении гуманиста не был основан на примитивной хозяйственной жизни и предполагал прежде всего свободу, социальный мир и нравственное совершенство общества Су- щественная черта «золотого века» Джустиниани — единение всего общества* «И были среди них величайшее согласие и любовь. Все у них были об- щим, частное существовало ради общего блага и общее — ради частного Отсюда с необходимостью проистекало, что правосудие (giustizia) находи- лось у них в величайшем почете и не было никакого обмана, мошенни- чества и воровства»24. И не было ничего более прочного и постоянного в их исполненной труда и опасности жизни, чем любовь к свободе. Ради этой любви они пренебрегали благами, к которым особенно стремятся люди и стойко переносили все тяготы, связанные с торговлей и мореходством25 Свобода как своеобразие венецианской истории звучит постоянным рефре- ном в сочинении Джустиниани. Однако свобода, в его понимании, не са- мостоятельный, не изолированный фактор политической жизни Венеции она тесно сопряжена с ее социальным строем и нравственным уровнем об- щества. Если свободу и республиканский строй Венеция сохраняла на протяже- нии всей средневековой истории, то можно ли то же самое сказать о нра- вах и порядках «золотого века»? Джустиниани ставит этот вопрос и склоня- ется к отрицательному ответу. Писатели по большей части хвалят древние обычаи городов в назидание своему времени, замечает он,'ибо убеждены что нравы не улучшаются с ходом времени, но, наоборот, города чем даль- ше, тем больше на протяжении своей истории погрязали в пороках26. Раз- деляя этот пессимистический взгляд на нравственное развитие человечест- ва, Джустиниани тем не менее весьма осторожно применяет его к венеци- анцам: вряд ли о Венеции можно сказать, что она, подобно другим горо- дам, постепенно морально деградировала. «Разумеется, я не осмелился бы утверждать, что она сохранила свои обычаи и порядки неизменными до на- ших дней, — продолжает он, — но нельзя отрицать, что они просуществова- ли много столетий»27. Что же касается отступлений от древних законов то Джустиниани намекает на это, говоря о том, что случаются иногда наруше- ния законов, а без уважения законов нет и согласия в городе. Отмечает он и такой примечательный факт: современные молодые нобили слишком оза- бочены тем, чтобы всяческими путями добыть себе выгодную должность или же предаются праздности. Такое поведение весьма огорчает Джусти- ниани — активного политика, имевшего немало заслуг перед Венецианской республикой. Он убежден, что нобилитет призван быть главой общества: «город без нобилей все равно что тело без головы»28. Итак, подобно Сабеллико, Джустиниани обращается к ранней истории Венеции в поисках общественного идеала. Миф о «золотом веке» призван был увековечить свободу Венеции, укрепить принципы республиканизма, 182
веру в законность как единственную выразительницу общего блага. Этот идеал, который оба историка приписывали раннесредневековой Венеции, не был абстрактным, отстраненным от современной им действительности. Обращение к прошлому имело четкую пропагандистскую цель — возвели- чить Венецианскую республику. Миф служил культу Государства. Обосно- ванный в исторических трудах континуитет свободы и республиканизма как бы освящал традицией существующий строй, разумеется, весьма далекий от той мифологизации, которой отмечено восприятие ранней истории Венеции в трудах Сабеллико и Джустиниани. Миф и реальность расходились все дальше — разрыв прошлого и настоящего в нравственном плане отмечают и сами историки, но тем важнее было поддержать иллюзию их совпадения. И дело было не только в том, чтобы завуалировать идеей смешанного прав- ления узкоолигархические рамки патрицианской республики и понуждать всех ее подданных безропотно и вдохновенно служить Государству. Вызывало тре- вогу нравственное несовершенство самого патрициата, терявшего престиж мудрого и безупречного главы государства. В одном из интересных совре- менных исследований (статье Д. Квеллера «Миф о венецианском патрици- ате») убедительно показано, насколько широко распространилась в XV в. коррупция выборов, проводившихся в Большом совете, ее не смогли пресечь даже становившиеся все более суровыми законодательные меры29. Культ Государства, поиск новых путей его обоснования и развития были продиктованы прежде всего интересами патрициата, его стремлением сохра- нить свое господство в Венецианской республике. Идеализация историче- ских традиций должна была сыграть немалую роль и в воспитании самого господствующего класса. Обладая многовековым опытом политического руко- водства, венецианский патрициат умело использовал в пропагандистских це- лях достижения гуманистической культуры. Обращение к истории было важ- ной, но лишь одной из составных частей целой системы насаждения «вене- цианского мифа», которая включала средства искусства, театрализацию самой политической жизни, устройство пышных празднеств, вовлекавших всю мас- су населения города, и многое другое30. Мы рассмотрели лишь один из аспектов культа государства в Венеции XV в., связанный с оформлением «венецианского мифа» в исторических со- чинениях гуманистического характера. Дальнейшее развитие «венецианский миф» получил в исторической и политической литературе XVI в., в трудах Гаспаро Контарини, Доменико Морозини и ряда других авторов. Примечания 1 Fasoli G. I fondamenti della storiografia veneziana // La storiografia veneziana fino al secolo XVI: As- petti e problemi. Firenze, 1970. P. 11—44; Gaeta F. Alcune considerazioni sul mito di Venezia // Bibliotheque d'umanisme et Renaissance. Geneve, 1961. T. XXIII. P. 58—75; Lane FC. Venice and history. Baltimore, 1966; Bouwsma W. Venice and defence of republican liberty. Berkley; Los Ange- les, 1968; Fin/ay R. Politics in renaissance Venice. L., 1980. 2 Maranini G. La costituzione di Venezia dopo la serrata del Maggior Consiglio. Venezia, 1931; Crac- co G. Societa e stato nel medioevo veneziano. Firenze, 1967. 183
3 Cessi R. Storia della Repubblica di Venezia. Milano; Messina, 1968. 2 Vol.; Cecchetti B. I nobili e il popolo di Venezia // Archivio veneto. 1872. T. 3. P. 421—428; Pu/lan B. Rich and poor in renais- sance Venice. Oxford, 1971. 4 Gilmore M. Myth and reality in Venetian political theory // Renaissance Venice / Ed. by J.R. Hale. L., 1974. P. 431—444; Ventura A. Nobilta e popolo nella societa veneta del'400 e'500. Bari, 1964; Ambrosini F. /mmagini delTImpero nell'ideologia del patriziato veneziano del'500 // I ceti dirigenti in Italia in eta moderna e contemporanea. Udine, 1984. P. 67—80. 5 Lane F.C Op. cit. P. 252. 6 Fin/ay R. Op. cit. P. 140-142, 287-289. 7 Bouwsma W. Op. cit. P. 74, 78. 8 La storiografia veneziana fmo al secolo XVI. Aspetti e problemi. 9 Nardi B. La scuola di Rialto e l'Umanesimo Veneziano // Umanesimo europeo e umanesimo Venezi- ano. Firenze, 1963. P. 95-99. 10 Sabellico Marcantonio. Le historie vinitiane. Venezia, 1554; Giustiniani Bernardo. Historia dell'origine di Vinegia et delle cose fatte da vinitiani. Venegia, 1545. 11 Sabellico Marcantonio. Op. cit. P. 1: «Ma per santita dei leggi, per equita di giustitia et de bonta et per altri ordini via piu degni le cose vinitiane poste in comparatione con le Romane, non solo non saranno per aventura inferiori a quello, ma assai migliori ritrovate pur che sia da giusto giudice giu- dicato». 12 Ibid. P. 4. 13 Ibidem. u Ibid. P. 5. »5 Ibid. P. 7. 16 Ibid. P. 1: «Et volendo essi proveder, che la liberta, nella quale era nata la citta fosse perpetua, fa- cendo una forma di vivere et di giustitia a tutti equale, di santi ordini et leggi fabbricarono i ripari et le fortezze della loro citta». 17 Ibidem. •8 Ibid. P. 4, 5. '9 Ibidem. 20 Giustiniani Bernardo. Op. cit. P. 134. 21 Ibid. P. 135. 22 Ibid. P. 163: «Le cose che con fatica s'aquistano piu caramente si ritengono. In vivere scarso, il cibo e il bevere da dozzina, nessuna cura d'ornamenti, poche vesti... Erano contenti di poco e usati a po- chissimo... Non havevano in loro le pesti principali del governo umano, la lussuria et Pavaritia... Io crederei, ch'appresso di loro fosse stata l'eta dell'oro». 23 Ibid. P. 163-164. 24 Ibid. P. 164. 25 Ibid. P. 165-166. 26 Ibid. P. 166-167. 27 Ibid. P. 167. 28 Ibid. P. 300. 29 Queller D.E. The myth of the Venetian patriciate: electorial corruption in medieval Venice // Two stu- dies on Venetian governement. Venezia, 1977. СЕМЬЯ, ОБЩЕСТВО И ГОСУДАРСТВО В ТВОРЧЕСТВЕ ЛЕОНА БАТТИСТА АЛЬБЕРТИ Выдающийся деятель культуры Возрождения Леон Баттиста Альберта (1404—1472) оставил ярчайший след в самых разных областях ренессанс- ной культуры — в гуманистической и художественной мысли, в литературе на латыни и вольгаре, в архитектуре и науке. В изучении наследия Альбер- 184
ти особенно плодотворными оказались последние десятилетия XX в., ког- да появились критические научные издания его сочинений, вышло нема- ло специальных исследований и обобщающих работ1. В конце 1990-х годов было создано международное общество «Леон Баггиста Альберти» с цент- ром в Париже и под патронажем Итальянского института философских ис- следований. Общество издает ежегодник «Albertiana», к настоящему време- ни опубликовано три тома. В историографии последних десятилетий были уточнены некоторые аспекты биографии Альберти, переосмыслены, казалось бы, устоявшиеся оценки его идейного наследия, высвечены малоизученные грани его творчества. Возрос интерес к трудам Альберти, гуманиста и ар- хитектора, и в отечественной науке2. Значительное внимание его мировоз- зрению уделено и в моих работах3. В данной монографии хотелось бы обратиться к центральной проблеме творчества Альберти, особенно сочи- нений на вольгаре, связанной с оценкой социальной роли семьи и ее взаи- моотношений с обществом и государством. Эта проблема была пос- тавлена уже в одном из ран- них произведений Альберти — диалоге «О семье», написанном на вольгаре в 1432—1434 гг. и посвященном клану Альбер- ти, некогда могущественному, но в начале XV в. изгнанно- му из Флоренции политичес- кими противниками. Сама те- ма семьи не была редкостью в литературе на вольгаре того времени — ее постоянно за- трагивали в своих домашних хрониках, «памятных записках», переписке, а порой и в спе- циальных трактатах представи- тели городской верхушки. И это не удивительно: существование фамильных кланов еще и в XV в. было нормой для выс- ших и отчасти средних сло- ев итальянского города4. Ос- мысление этого социального феномена, игравшего важную роль в демографических, хо- зяйственных, политических, культурных сферах жизни ре- нессансной Италии, стало за- метным явлением и в гума- Аеон Баттиста Альберти; Автопортрет. Бронзовый медальон. 1430-е годы. Национальная галерея.' Вашингтон 185
нистической литературе первых десятилетий XV в.5 Сочинение Альберти «О семье» оказалось важным шагом на этом пути. В диалоге рассматривается комплекс вопросов, разносторонне освещающих устои семейной жизни и взаимоотношения членов большой семьи, ее нравственный климат, внутрен- ние распорядки, а также многогранные связи фамилии с обществом и го- сударством6. Собеседники диалога «О семье» с живым интересом обращаются к опы- ту предков, к традициям своего рода, к примерам из современной жизни, к мудрым мыслям из "сочинений древних авторов. Избирая жанр диалога, Альберти не стремился, однако, сталкивать непримиримые позиции: споры, если и возникают между собеседниками (членами семьи Альберти), всегда находят уравновешенный итог. Мысль гуманиста легко угадывается в моно- логах старших Альберти. Всестороннее обсуждение главной темы диалога раскрывает четкую концепцию семьи во всех ее ипостасях. Формулируются принципы воспитания подрастающего поколения и нормы взаимоотноше- ний между членами фамилии; рассматриваются методы хозяйствования и связанные с ними обязанности разных членов семьи; постулируются макси- мы этики, учитывающие всю гамму отношений личности и семьи, а так- же фамилии с обществом и государством. Доминанта диалога — определе- ние нравственных норм индивидуального, семейного и социального бытия. Сочинение «О семье» носит дидактический характер, и Альберти подчерки- вает это. Семья, по мысли гуманиста, имеет двойственный характер: это рожден- ный законами самой природы естественный организм, все члены которого связаны кровным родством, но в то же время и специфически человече- ское установление, социальный институт, основная ячейка общества, которая концентрирует в себе важные функции: воспроизводство рода, воспитание и образование детей, хозяйствование, участие в политической жизни госу- дарства и, наконец, в градостроительстве. В предисловии к диалогу Аль- берти проводит параллель между семьей и государством, обнаруживая сход- ство в нравственных принципах их существования, к которым он относит мудрость и благоразумие, честный и неустанный труд, стремление к разум- но намеченным целям, справедливую волю. Он утверждает, что судьба се- мей и государств в равной мере зависит от их здравомыслия и усердной деятельности. Пассивность, алчность, несправедливость, жестокость и другие пороки одинаково пагубны и для отдельных семей, и для государства7. Противостоять богине случая, которой подвластны и семьи, и государства, и каждый человек, можно лишь на пути нравственного совершенствования личности, семьи, общества в целом. Альберти убежден, что именно разум, ведущий к добродетели, позволяет сопротивляться Фортуне: «В гражданских делах, как и в жизни людей... куда больше значит разум, нежели Форту- на, и благоразумие, чем случай». Только руководствуясь разумом, можно обеспечить процветание и могущество семей, для которых необходимо «доб- рое управление ею (el buon governo), заботливость и старательность отцов 186
семейств, соблюдение правил, честные обычаи, гуманность, вежливость, уживчивость»8. Эти представления гуманиста о роли разума и нравственных устоев семьи одинаково применимы, на его взгляд, и к совокупности семей, како- вым является государство. Не случайно Альберти, задумавший свое сочи- нение как «внимательное и обстоятельное изучение» условий и порядков, необходимых для укрепления, процветания и славы семьи, уделяет особое внимание проблемам взаимоотно- шении семьи и государства*. Заявленное в прологе стрем- ление выявить сходство судеб от- дельных семей и государства, воз- можности их развития к подъему или упадку, тождественность нрав- ственных основ их жизнестойко- сти приводит Альберти к мысли о высокой ответственности тех, кто предназначен управлять семьей или государством. «Доброе правление» (el buon governo) — термин, харак- терный и для политической прак- тики эпохи, — оказывается осново- полагающим понятием в его кон- цепции семьи. Обязанность отца семейства состоит не только в за- ботах о пропитании — куда важ- нее иметь под своим контролем также все дела семьи, все ее кон- такты с внешним миром. Нужно «знать о всякой компании, изучать обычаи дома и те, что царят вне его», чтобы суметь вовремя дать добрый совет или исправить дур- ное поведение кого-либо из чле- нов семьи10. И при этом следу- ет действовать разумно, «используя скорее авторитет, чем власть»11. Все помыслы главы семьи должны быть устремлены на «благо, мир и покой всей фамилии»12. Впрочем, эта обязанность вменяется не толь- ко главе семьи, но всем представи- телям старшего поколения: от их старания и забот зависит воспита- ние молодежи, которая изо дня в Церковь Сант Андреа (фасад по проекту Л.Б. Альберти). 1472-1484 гг. Мантуя 187
день должна становиться «более честной, более доблестной и приятной для наших граждан»13. Последнее наставление согласуется с общими этически- ми воззрениями гуманиста, с его трактовкой понятия «добродетель» (virtu). Истинная добродетель, по Альберта, раскрывается лишь в гражданском общении и потому ее мерилом может служить оценка поведения индиви- да обществом, уважение сограждан, авторитет, завоеванный в их среде. Хотя добропорядочность имеет гражданское значение, подчеркивает гума- нист, она должна воспитываться прежде всего в семье, в той атмосфере, которая складывается во взаимоотношениях ее членов. Именно в семье ут- верждается авторитет старших, основанный на их безупречной нравствен- ности, и младшие приучаются не только почитать старших, но и следовать их примеру на путях добродетели, наконец, общий семейный климат доб- ропорядочности крепнет при взаимном уважении всех близких и дальних родственников. Все это вместе обеспечивает авторитет, почет и славу семьи в обществе. Улучшение общественных нравов невозможно, по убеждению Альберта, без создания идеальной моральной атмосферы в семье — глав- ной социальной ячейке. Важно и то, что этой цели служат не столько су- хие нравоучения, сколько живой пример достойного поведения взрослых членов семьи. Идею преемственности естественных родственных связей и выработанных в этой среде моральных устоев гуманист всесторонне обосно- вывает и проводит особенно настойчиво. Доброе имя рода, завоеванное предками, должно поддерживаться и при- умножаться всеми последующими поколениями. Только активная, неутоми- мо деятельная жизнь семьи (и прежде всего ее главы) придает ей благород- ство, тогда как праздность приводит к огрублению. Как и многие гума- нисты, осмыслявшие проблему знатности и благородства, Альберта был ре- шительным противником пассивности, лени, пустого времяпрепровождения, чванства и высокомерия, которые не могут быть связаны с понятиями «бла- городство», «добропорядочность», а потому и не делают чести семье14. Ха- рактерно, что, говоря о фамильной чести, Альберта соотносит это понятие не с древностью рода, а с достоинством и благородством, завоеванными усилиями каждого поколения, всех членов фамилии. В оценках благородства семьи, как и достоинства отдельного человека, Альберта использует один и тот же критерий: имеют значение не «качество крови» и богатая родословная, а заслуги добродетели, которые проявляются в поступках, получающих общественное признание. Эта позиция вписывает- ся в гуманистическую традицию понимания благородства, начатую еще Дан- те15. И если другие гуманисты акцент делали на нравственном самосовер- шенствовании личности на пути обретения достоинства и благородства, то Альберта подчеркивает огромную роль семьи в процессе воспитания лично- сти. Он видит именно в семье главную хранительницу добрых традиций об- щества, аккумулирующую накопленный им исторический опыт. Альберта не устает подчеркивать, сколь велика при этом роль старшего поколения. Блеск и слава фамилии, ее процветание, передача молодежи тра- диций, обеспечивающих высокое положение семьи в обществе, — все это 188
в значительной мере зависит от здравомыслия, познаний, морального обли- ка старшего поколения16. Большая семья из трех поколений, о которой пи- шет Альберта, в первой половине XV в. еще занимала прочные позиции во флорентийском обществе и как хозяйственная структура, и как домашний очаг, где воспитывается подрастающее поколение17. Семейная иерархия стро- илась по возрастному принципу, стариков по давно сложившимся обычаям окружали почетом и уважением, вменяя им при этом в обязанность настав- ничество молодежи: освобожденные от прочих семейных забот, они должны были посвящать свои усилия именно этому. Складывается впечатление, что в диалоге «О семье» Альберта лишь описывает порядки, типичные для жиз- ни семейных кланов пополанской Флоренции. На деле картина семейного быта, которую рисует Альберта, сложнее. В ней сочетаются черты реаль- ного и должного, наблюдения над жизнью тогдашней Флоренции и возве- дение в этическую норму тех ее черт, которые соответствовали гуманисти- ческому идеалу Альберта. Не случайно этическим вопросам, анализу поня- тия «virtu» в диалоге «О семье» уделено главное внимание. Оставляя в стороне рассмотрение моральных предписаний, которыми изобилуют страницы диалога, — эта тема уже затрагивалась нами18 — об- ратимся к представлениям гуманиста об основах семейного уклада, о роли богатства и предпринимательства, а также об этике накопительства и свя- занных с ней нормах общественного поведения. Одним из первых гумани- стов Альберта поставил проблему времени и отношения к нему человека. В его представлении время — естественный фактор человеческого бытия, без учета которого невозможны измерения и оценки свершений человека. Гуманист рассматривает время в неразрывной связи с жизнедеятельностью людей, подчеркивая, что оно присуще человеку наряду с душой и телом19. Следует разумно^ употреблять этот природный дар — не терять времени да- ром, наставляет один из собеседников диалога20. Тот, «кто умеет исполь- зовать время, будет господином всего, что пожелает»21. Жизненный успех ставится в прямую зависимость от правильного употребления времени: его нужно уметь ценить, воспитывая это качество с юных лет, и наполнять тру- дом и добрыми делами. Необходимо также посвящать немало часов обра- зованию22. Отсюда — строгий распорядок семейной жизни, четко очерчен- ный круг обязанностей каждого члена семьи, включая детей, постоянный контроль за соблюдением должного порядка со стороны главы семейства и всего старшего поколения, без диктата, умно и умело способствующих то- му, чтобы праздность и лень не поселялись в стенах дома23. По мысли Альберта, разумное использование времени позволяет в пол- ной мере ощутить ценность земного бытия человека, хозяином которого, таким образом, оказывается он сам. Деятельная, рационально организован- ная жизнь, исполненная трудолюбия, творческого рвения, — такова основа нравственного идеала гуманиста. Этот идеал — антипод и аристократиче- ской праздности, и монашеского ухода от мирских дел. Как и многие гума- нисты, Альберта подчеркивал нравственную ценность труда, по-новому обо- сновывая ее ссылками на необходимость активного и разумного использо- 189
вания времени как природного дара, которым человек может по своей воле распорядиться либо с умом, либо бестолково и бесполезно. В рассужде- ниях о времени четко выявляется светский характер представлений Альбер- та о ценности для человека этого естественного дара, о роли труда и рас- порядка в семье как средствах для достижения ее нравственного и матери- ального благополучия. Светский подход характеризует и хозяйственную этику диалога «О семье», включая оценку богатства и накопительства24. Альберта провозглашает глав- ным принципом хозяйственной этики masserizia. Это емкое понятие вмеща- ет такие качества, как бережливость, умение соблюдать меру, а также разум- ность и осмотрительность в делах, рачительное ведение всего обширного хо- зяйства семьи, включая предпринимательство. Он возводит masserizia в ранг добродетели25. «Бережливость полезна, необходима, честна и похвальна; что еще важно для накопительства, если не бережливость»26. «Бережливость никому не вредит и приносит пользу семье... ее одной достаточно для то- го, чтобы ни в чем не испытывать нужды»27. И еще одна характерная сен- тенция: «Святое дело — бережливость, сколько сладострастных желаний и нечестивых устремлений отбросила она прочь!»28 Безудержные траты, по мне- нию Альберта, — это такое же свидетельство алчности, ненасытности в рас- ходах, как и непомерное, осуществляемое без разбора и любой ценой на- копительство29. Не заслуживает похвалы глава семьи, если он не бережлив. «Честнейшая» и «полезнейшая» masserizia — лучший путь к тому, чтобы на- жить состояние и оставить его потомкам. Она необходима, однако, не ра- ди того, чтобы люди служили вещам, но для того, чтобы использовать их в своих нуждах30. Участники диалога Альберта обсуждают в этой связи и вопрос, как пра- вильно понимать роль богатства. Обогащение оправдано задачами удовлет- ворения всех потребностей семьи, но Альберта не мыслит его вне рамок «честного накопительства», без опоры на соблюдение норм купеческой мо- рали. В этом можно видеть одно из отличий гуманистического идеала от менталитета торгово-предпринимательских слоев, хотя и признававших нор- мы честного накопительства, но далеко не всегда следовавших им на прак- тике. Альберта же считает возможным преодолеть этот разрыв между нор- мой и жизненной практикой на пути рачительного хозяйствования и береж- ливости, которая «никому не вредит». Главным здесь оказывается строгий баланс доходов и расходов (никаких излишних и неоправданных трат!), пра- вильная организация семейного бюджета — не скопидомство, но и не безу- держные траты, а разумная щедрость. Приумножение богатства честным пу- тем, прежде всего благодаря masserizia, обеспечивает семье добрую репута- цию, славу, счастье и процветание31. Богатство семьи имеет и социальный смысл, поскольку служит не только ее потребностям, но и нуждам государ- ства, к примеру, для оплаты защитников отечества32. По убеждению гума- ниста, богатство не может быть самоцелью, оно лишь средство для досто- йного существования и отдельного человека, и семьи. В условиях обеспе- ченной жизни легче взращивать и укреплять добродетели —- широту души, 190
щедрость, гуманность, терпимость. Конечную цель богатства Альберти ви- дит в завоевании авторитета, расположения людей, доброго имени семьи33. И в этом тоже одно из отличий от купеческого менталитета. Деловые лю- ди, купечество не отказывались от расширения рамок предпринимательства и накопления капитала как такового, находя ему применение либо в фи- нансовых аферах, либо в покупке недвижимости, что нередко выходило за рамки семейных нужд. Возвращаясь к вопросу о соотношении гуманисти- ческих идей и социальной психологии деловых людей (он рассмотрен в пер- вом разделе настоящей работы), подчеркнем еще раз, опираясь в данном случае на идеи Альберти, что расхождения значительны: идеализация семей- ных устоев, даже архаизация их у Альберти не была осмыслением на бо- лее высоком интеллектуальном уровне, как полагают некоторые исследова- тели, прагматических интересов и настроений купечества и тем более той части деловых людей Италии, что связывала свои интересы со свободным предпринимательством, без тесных рамок купеческой этики «честного нако- пительства». Для гуманистов — и это отчетливо видно на примере Альбер- ти — с их представлениями о высоком предназначении человека исходны- ми были нормы морали, обеспечивающие достоинство лучшего из земных творений и уходящие идейными корнями в античную этику, порой воспри- нимаемую в эклектической смеси разных философских школ. У Альберти заметна склонность и к этике Аристотеля, и к идеям стои- ков. Главная добродетель, которая ведет к процветанию семьи и которую следует культивировать в ее кругу, — это чувство -меры во всем: в желани- ях, поступках, деяниях. Он убежден, что не заслуживает похвалы лишенная здравого смысла щедрость: она наносит вред семье, если была проявлена лишь ради тщеславия и не получила вознаграждения в славе или дружбе. Но еще более, считает он, следует порицать скаредность34. Из честного на- копительства должны быть исключены ростовщичество и прочая нечестная нажива35. Следует осуждать и страсть к деньгам, непомерную жажду обога- щения (la sete del guadagno), она, как и другие «болезни души», ослабляет разум, лишает человека покоя и свободы36. Нельзя приобретать богатство ценой утраты достоинства и добродетели, полагает Альберти, славу и доб- рое имя питают не богатства37. Но главное — не следует порабощать свою душу ради обогащения. Да и сами богатства должны служить тому, чтобы не дать семье оказаться в зависимости и помочь ей обрести подлинную свободу38. Впрочем, и среди изобилия можно избежать рабства души и быть свободным, если богатство служит семье, друзьям, родине — ей в пер- вую очередь39. Альберти обращает главное внимание на моральную основу накопительства и нравственность целей, которым оно должно служить. В по- нимании гуманиста богатство оказывается предпосылкой свободы проявле- ния лучших качеств человека; лишь в той мере, в какой оно обеспечивает эту возможность, оно обладает подлинной ценностью. В противном случае проявляются негативные, пагубно воздействующие на человеческую личность потенции богатства. В решении этой традиционной этической проблемы, связанной с оценкой богатства и накопительства, остро стоявшей и в хрис- 191
тианской этике той поры, Альберти предлагает новый, гуманистический под- ход, отличный от ее трактовки официальной церковной доктриной с акцен- том на бедности как более надежном пути к спасению души. Альберти не сторонник возвеличивать бедность, он видит в ней следст- вие лени и небрежения40. Конечно, гуманист не склонен ограничивать на- копительство принципами разумной достаточности. Его он относит, скорее, к семейным тратам («никаких излишеств!»), но полагает возможным и даже необходимым вложение крупных средств в строительство палаццо, виллы, капеллы — словом, дчэго, что увековечивает славу семьи и в то же время способствует украшению города41. Из разумного использования крупного со- стояния исключается и почитание денежного мешка, и накопление сокро- вищ как таковых. По мысли гуманиста, состоятельность должна помогать, а не порабощать, прославлять, а не лишать чести и отдельного человека, и семьи42. В конце концов подлинное богатство заключено не в материальных благах, а в высокой нравственности — таков лейтмотив этой темы в диа- логе «О семье» — Альберти здесь вполне разделяет позицию стоиков. Пример честного приобретения большого состояния гуманист видит в торгово-предпринимательской деятельности флорентийского рода Альберти, «завоевавшего заслуженную славу и авторитет у всех народов» — в Италии и за ее пределами, в Греции, Сирии, Испании, других странах. Этот зна- менитый купеческий род, более двух столетий славившийся могуществом и богатством, «принес огромную пользу своему отечеству». Впрочем, добавля- ет Альберти, вспоминая об изгнании рода из Флоренции, он пользовался милостью и любовью скорее у чужих народов, нежели у собственных со- граждан43. Леон Баггиста с гордостью говорит о богатстве клана Альберти, нажитом безупречно и потому создавшем ему высокую репутацию44. Не бы- ло среди Альберти ни ленивых и бесчестных, ни несправедливых или веро- ломных в торговых делах45. Идеализируя свой род, Леон Баггиста склонен был видеть в его нравственных устоях подлинное воплощение этики «чест- ного обогащения» — нормы, на которую ориентировались по традиции тор- гово-предпринимательские круги Флоренции, да и других итальянских го- родов. Черты этой этики нашли отражение и во взглядах Альберти на проб- лему накопительства: это и энергичные собственные усилия делового чело- века, его упорный ежедневный труд, это и доверие и уважение партнеров, которое нужно заслужить, избегая порочных методов сколачивания состоя- ния. Впрочем, нормам высокой морали купечество следовало в своей прак- тической деятельности далеко не всегда. Альберти, выставляя свой род как образец безупречной морали в жизненной практике, особо подчеркивал его стремление не уронить чести (onesta). Понятие чести, присущее аристокра- тической традиции морали, гуманист трактует, однако, иначе, придавая зна- чение не наследованию чести знатного рода его представителями из поко- ления в поколение, а индивидуальным усилиям каждого члена рода в под- держании и укреплении чести и своей собственной, и всего рода. Закономерен вопрос: какой тип семьи рассматривает в своем диалоге Альберти? Бесспорные преимущества он видит в большой семье, соединяю- 192
щей под одной крышей три поколения в полном составе. Сила семьи, по Альберти, в ее многочисленности и сплоченности. Разделение большой семьи на малые, индивидуальные — Альберти не без сожаления отмечает, что такой процесс наметился в итальянской действительности первых де- сятилетий XV в., — не только делает семью малочисленной, но «убавляет ее славу, достоинство и авторитет»46. Ссылаясь на мнение «всех мудрых лю- дей», гуманист осуждает стремление некоторых отцов семейств вьщелиться из большой семьи, полагая, что «интересы и честь всей фамилии следует пред- почесть их собственным»47.* Альберти верен своему постулату: семья — маленькое государство, она представляет собой сложный организм, объединяющий ради общих целей людей, связанных кровным родством. Эти цели — воспитание детей, ведение домашнего хозяйства и торгово-промышленного предпринимательства, а так- же участие в политической жизни. Кровная, естественная связь представ- ляется Альберти наиболее прочной и плодотворной для осуществления ука- занных целей. В небольшом сочинении «Вечерняя трапеза» (Cena familia- ris), где собеседниками выступают члены семьи Альберти, подчеркиваются добрые традиции этой фамилии — собираться всем ее членам каждый вечер за трапезой и вести разговор о семейных делах. Альберти находит, что это напоминает своеобразную республику, в которой царят коллективный ра- зум и воля. Забота каждого члена этого «маленького государства» об общих делах — основа согласия в нем и его прочности. Семья, в свою очередь, служит главной опорой для каждого человека, естественно вписанного в этот организм48. Прочности фамилии способствуют гармоничные отношения младших членов со старшими: если первые порой более образованны, а ста- рики обладают практическим опытом и мудростью, то сочетание того и дру- гого создает основу для разумного ведения хозяйства семьи и устойчивости ее жизненного уклада49. Альберти последовательно проводит идею благотвор- ности тесной связи поколений в диалоге «О семье» и «Вечерней трапезе». И вот характерный штрих такой связи: она цементируется сознательной «политикой» тех, в чьих руках находится управление семейными делами, они поощряют добронравие и взаимное расположение родственников друг к другу похвалами и подарками50. Альберти придает большое значение и материальному обустройству жиз- ни фамилии — постройке палаццо и загородного дома, о чем подробно пишет в трактате «О зодчестве» и сочинении «Вилла» (эти сюжеты были рассмотрены нами в предыдущем разделе данной работы). Он не считает нужным жалеть средства на возведение солидных и архитектурно вырази- тельных жилищ, к тому же удобных и комфортабельных, ибо это дает возможность подчеркнуть достоинство и состоятельность фамилии и вызо- вет уважение сограждан. Он исходит из тезиса «дом есть маленький город», подобно тому, как семья — маленькое государство. Дом в определенной ме- ре столь же целостный организм, что и город, а семья в известной степе- ни так же самодостаточна, как и государство. Самодостаточность семьи не оз- начает, однако, ее изолированности от общества, напротив, Альберти посто- 13 — 6539 193
янно подчеркивает их органическую связь, роль семьи в гражданской жизни. Он разделял многие позиции гражданского гуманизма, говоря о социаль- ности как естественной форме человеческого бытия, отмечая значение семей- ных богатств для благосостояния государства — они могут быть использо- ваны для защиты отечества, — наконец, рассматривая уважение сограждан как оценку нравственных достоинств семьи и ее отдельных членов. В диалоге «О семье» Альберти сформулировал целостную концепцию феномена фамилии, в которой преломляются многие принципы его гума- нистического мировоззрения: светская этика с приоритетом проблем земно- го бытия человека; идея гармонии внутри семьи и в ее связях с обще- ством; мысль об активной созидательной жизни человека, которая наилуч- шим образом может раскрыться на поприще хозяйственной и строительной деятельности семьи; наконец, принцип преемственности и практического, и нравственного опыта поколений, особенно ярко проявляющийся в сфере род- ственных связей. Когда Альберти утверждает, что семья — главная социаль- ная единица, а по всеобъемлющему характеру ее функций она — малень- кое государство, то не только проводит прямую параллель между микро- и макросоциумом, но и видит в первом образец для устройства (хотя бы в нравственных устоях и своеобразном демократизме при четкой иерархии) государства51. Проблемы семьи продолжали волновать Альберти и в более поздних его сочинениях — написанном в 1440-е годы «Теодженио» и созданном неза- долго до кончины «Домострое». В «Теодженио» он рассматривает главным образом аспект взаимоотношений семьи и государства. Повторяя известную сентенцию Платона, что человек приходит в этот мир не только для себя, но и для родных, друзей, отечества, Альберти делает акцент на последнем: именно отечеству «мы должны прежде всего посвящать усилия, труды и иму- щество»52. Главная обязанность гражданина — уважать и защищать законы, ибо «они — нерв и основа государства»53. Эти сентенции характерны для Пальмиери и других представителей гражданского гуманизма. Однако в во- просе об отношении к государственной службе их позиции с Альберти рас- ходятся. Разумеется, он признает достойным занятием добропорядочного гражданина заседать в магистратурах и давать полезные советы по управле- нию республикой; к тому же считает, что это придает вес и вызывает ува- жение сограждан54. Но у государственной службы, по убеждению Альберти, есть и негативные стороны: ей сопутствуют зависть, недоброжелательство, даже ненависть некоторых сограждан. К сожалению, нередко в обществен- ных делах верх берет не разум мудрых и добропорядочных, а «вредная идея какого-либо наглеца», поддержанная толпой55. Здесь сквозит общее для гу- манистов недоверие к низам общества, непостоянным в своих пристрастиях, легко поддающимся ложным посулам. Зависимость от толпы, равно как и от тирана, Альберти считает пагубной, рекомендуя по возможности избегать ее и сохранять свою свободу56. Если Бруни и Пальмиери бесспорное предпочтение отдавали активному служению обществу, в том числе и на государственной службе, то Альбер- 194
ти считает вполне возможным при неблагоприятных обстоятельствах и иной вариант гражданского, как он полагает, поведения — уход в частную жизнь ради верности высоким нравственным принципам. В этом случае единст- венной сферой приложения сил, опыта и знаний оказывается семья, и то, что человек не в состоянии реализовать свои возможности на государст- венной службе, не означает, по убеждению Альберти, его отказа от граж- данственного служения, посколь- ку семья рассматривается им как основная ячейка общества — ме- няется лишь область применения сил гражданина. Он, пусть и на частном поприще, продолжает приносить пользу своему отечест- ву. Сходную позицию несколь- ко десятилетий спустя будет от- стаивать Ринуччини в «Диалоге о свободе». В любом случае семья и служение ее делам и заботам не противопоставляются граждан- скому долгу, который гуманис- ты не сводят лишь к участию в политической жизни государства. У Альберти в «Теодженио» от- четливо звучит мысль о триедин- стве социальных форм бытия че- ловека — семья, общество, го- сударство — в их органической слитности, когда возможные про- тиворечия преодолеваются в нрав- ственной сфере без пренебреже- ния главным принципом, каким остается гражданский долг. К вопросам личной, семей- ной, гражданской (государствен- ной) этики Альберти возвраща- ется в подводящем итог его твор- честву «Домострое» (De iciarchia), написанном в 1469—1470 гг. Од- ной из главных гуманисту пред- ставляется проблема нравственно- го облика тех, кто стоит во гла-г ве государства, а также прин- , ципиальный вопрос о соотноше- нии власти и свободы граждан. В «Домострое» Альберти разви- , Б. Росселино по планам Л.Б. Альберти. Палаццо Ручеллаи. 13* 195
вает тезис, что правитель (il principe) всего лишь высший магистрат, полу- чивший от республики (государства) право повелевать, но так, чтобы при этом он уважал законы, охранял свободу и равенство граждан, заботился об интересах отечества. Власть истинного государя в отличие от тирана долж- на опираться на правовые установления, а также на личный авторитет, завоеванный безупречной нравственностью и мудрой политикой57. Прави- тель должен быть лучшим из граждан, ему следует отличаться высокими нравственными качествами: честностью, благоразумием, стойкостью и спра- ведливостью. Долг правителя в том, чтобы следовать законам и корректи- ровать поведение тех, кто их нарушает. Не отбирает ли он таким образом часть свободы у своих сограждан? Нет, отвечал Альберта. Подчинение за- конам и разумному, морально безупречному правителю не есть рабство, ут- рата свободы — оно добровольно и естественно, оправдано необходимостью для людей жить в мире и согласии58. Управлять по сути означает не исполь- зовать власть в своих корыстных интересах, а помогать людям обрести покой и счастье, сохранив их свободу59. Отсюда проистекает более высокая ответ- ственность правителей, чем простых граждан. Это не снимает с последних служения гражданскому долгу: граждане обязаны не только преследовать свой интерес, но и приносить пользу другим, соблюдать обычаи и законы оте- чества, поддерживать в обществе мир и дружелюбие60. В «Домострое» Альберта обращается и к другим темам, волновавшим его в диалоге «О семье», — о роли богатства и накопительства, труда и нравственных традиций в жизненном укладе семьи. В решении этих проб- лем он не отходит от своих прежних позиций. Тем важнее подчеркнуть, что на склоне лет гуманист приходит, оставив позади целый период коле- баний и сомнений в 1450—1460-е годы, к оптимистической вере в челове- ка, в его способности совершенствовать самого себя, свою семью и обще- ство в целом. Эта вновь обретенная вера в человека тем знаменательнее, что горькие раздумья Альберта о несовершенстве реального человеческого мира, его контрастах и противоречиях наполняют обширный цикл его аллегори- ческих и сатирических произведений на латыни — «Застольные беседы» (1п- tercoenales) и «Мом, или о государе» (Momus о de principe), исполненные иронии и скепсиса, пессимистических оценок природы и поступков челове- ка. Если в латинских баснях и аллегориях человек предстает как лишенный здравого смысла разрушитель естественного порядка мира, то в «Домострое» Альберти вновь утверждает мысль о возможности разумного устроения со- циального бытия на основах права и нравственности. Здесь, как и преж- де, его надежды обращены к молодому поколению, которое он призывает посвятить все свои усилия приобретению знаний и их практическому пре- творению61. Еще и еще раз гуманист подчеркивает роль добродетели и муд- рости как главного пути к счастью и отвергает стремление к наживе62. Вновь акцентируется мысль о деятельной жизни, позволяющей завоевать по- чет и славу63. В «Домострое» сильнее, чем в «Теодженио», высвечивается проблема гражданского долга и в то же время ставится задача образования правителей как необходимого условия правильного руководства государст- 196
вом. В «Домострое» образованность рассматривается как обязательное усло- вие государственной службы, ведь важно со знанием дела, умело и разумно обосновать свою позицию при обсуждении законов и других дел в магист- ратурах64. Не одно только добронравие, но и знания придают достоинство человеку и возвышают его над необразованным простонародьем. Знания и разум позволяют людям, «хорошо владея самими собой, становиться первы- ми и превосходить других»65. Помимо образованности, добронравие и порядочность возвышают чело- века, вызывая уважение сограждан, и выдвигают его на передний план в общественных делах66. Честного, добродетельного все любят, ищут общения с ним, оказывают ему милости, тогда как ленивый и алчный или наделен- ный иными пороками пребывает в одиночестве, его презирают, избегают, ему не доверяют, с ним не хотят даже соседствовать. Плохая репутация от- лучает гражданина от исполнения общественных обязанностей и делает из- гоем67. Между тем порядочный человек испытывает радость, творя добро, ему сопутствует успех, и как высшую награду он обретает славу68. Как ви- дим, Альберти оттеняет общественный смысл полярных нравственных по- зиций, подчеркивая, что пороки противны самой природе человека, вредны тем, кто им предается, и ненавистны остальным69. Порочный предпочита- ет справедливости личную выгоду и заботится лишь о том, чтобы удовлет- ворить себя. Порядочный же любит честность, справедливость, гуманность, и его помыслы устремлены к делам, полезным и ему, и многим дру- гим70. Подлинно нравственный характер, по Альберти, приобретает лишь такое поведение человека, которое лишено эгоизма. Личная польза не мыс- лится в отрыве от честных устремлений и от пользы обществу. В «Домо- строе» гражданственная интонация звучит еще более отчетливо, чем в диа- логе «О семье», социальный смысл нравственности подчеркнут здесь очень четко. Это касается этики поведения и отдельного человека, и тех, кто уп- равляет государством. Гражданский долг оказывается на первом плане, а его честное исполнение зависит от высокой нравственности человека и его об- разованности. Признание важной роли знаний в моральном совершенство- вании индивида и всего социума, характерное для большинства гуманистов, у Альберти приобретает особое значение в рамках его общей концепции — семья, общество, государство. Совершенное взаимодействие всех форм со- циального бытия человека оказывается возможным лишь в условиях гармо- ничного сочетания личных интересов и общественной пользы, частной вы- годы и гражданского долга71. Гуманистическая концепция Альберти покоилась на вере в исконные, естественные нравственные устои человека, без которых невозможно суще- ствование семьи, общества и государства. Индивид в концепции Альберти всегда выступает в определенных социальных связях. Семья во всех рассмот- ренных сочинениях гуманиста сохраняет значение основополагающего соци- ального института. Это «маленькое государство» предстает у Альберти глав- ным организующим началом жизни человека с первых его шагов. В семье почитаются добрые традиции, все ее члены заботятся о ее интересах, до- 197
биваются приумножения ее богатства и славы. Как и всякой республике, фамилии должно быть присуще разумное управление, основанное не на диктате ее главы, а на коллективном разуме всех ее взрослых членов. Семья органически вписывается в жизнь общества и государства и при оптималь- ном функционировании умножает своей деятельностью общее благо. Инте- ресы семьи и общества коррелируются исполнением гражданского долга. Го- сударство — высшая организующая сила всего общества — имеет прочную опору в праве, но нуждается и в честном исполнении гражданского долга всеми его членами, включая правителей. Нравственность и знания граждан и правителей — необходимое условие благополучия каждого и общества в целом. Человеческая жизнь во всех ее проявлениях рассматривается гумани- стом с социально-этических позиций, причем с позиций преимущественно светских, без отсылок к христианской догматике, хотя и в нормах пропис- ной морали — в порицании порока и хвале добродетели он не расходится с тем, что звучало в проповедях той поры. Ценным в гуманистической кон- цепции Альберти нам представляется стремление по-новому подойти к ре- шению проблемы «индивид и общество» сквозь призму анализа такого ха- рактерного для его эпохи социального института, как большая семья. Иде- ализация патриархального семейного уклада, преувеличение социальной ро- ли семьи хотя и не шли в ногу с общими тенденциями исторического раз- вития, имели целью найти надежную опору для совершенствования человека и улучшения нравов и благосостояния всего общества. Примечания 1 Santinello G. Leon Battista Alberti. Una visione estetica del mondo e della vita. Firenze, 1962; Tenen- ti A. Leon Battista Alberti // I protagonisti della storia universale. Milano, 1967. P. 281—308; Ga- dol J. Leon Battista Alberti. Universal Man of the Early Renaissance. Chicago; L., 1969; Garin £. II pensiero di Leon Battista Alberti: caratteri e contrasti // Rinascimento. XIL Firenze, 1972. P. 3—20; Mini F.S. Ironia e pessimismo nel pensiero di Leon Battista Alberti // Forum Italicum, VII, 1973. P. 47—64; Convegno internazionale nel V centenario di Leon Battista Alberti. Roma, 1974; Marol- da P. Crisi e conflitto in Leon Battista Alberti. Roma, 1988; Ponte G. Leon Battista Alberti umanista e scrittore. Genova, 1991; Jarzombek M. On Leon Battista Alberti: his literary and aesthetic theo- ries. Cambr. (Mass.), 1991; Grayson С Studi su Leon Battista Alberti // A cura di P. Claut. Firenze, 1998; Leon Battista Alberti. Actes du Congres international / Ed. F. Furlan, P. Laurens, S. Matton. P., 1999; Albertiana. Vol. 1. Firenze, 1998; Vol. 1. Firenze, 1999; Vol. III. Firenze, 2000; Leon Battista Alberti. Architettura e cultura. Atti del Convegno internazionale (Mantova, 16—19 novembre 1995). Firenze, 1998; Contarino R. Leon Battista Alberti moralista. Caltanisetta, 1991; Alberti Leon Battista. Opera completa / Ed. F. Borsi. Milano, 1986. 2 Леон Баттиста Альберти / Отв. ред. В.Н. Лазарев. М., 1977; Абрамсон М.Л. От Данте к Аль- берти. М., 1978; Баткин Л.М. Леон Баттиста Альберти о «разнообразии» в живописи. Проб- лема ренессансного индивидуализма // Советское искусствознание-81. Вып. 1. М., 1982. С. 244—278; Крайнева И.Б. Леон Баттиста Альберти о роли искусства в обществе // Куль- тура Возрождения и общество. М., 1986. С. 64—70; Зубов В.П. Альберти и культурное насле- дие прошлого // Мастера классического искусства Запада. М., 1983; Данилова И.Е. Альберти и Флоренция. М., 1997. 3 См.: Брагина Л.М. Человек и Фортуна в этической концепции Леона Баттиста Альберти // Европа в средние века: экономика, политика, культура. М., 1972; Она же. Альберти — гу- манист // Леон Баттиста Альберти. М., 1977. С. 10—49; Она же. Гуманистическая ко