А. БОГДАНОВ и И. СТЕПАНОВ
КУРС
ПОЛИТИЧЕСКОЙ
ЭКОНОМИИ.
ТОМ ВТОРОЙ
ВЫПУСК ПЕРВЫЙ
ЭПОХА ТОРГОВОГО КАПИТАЛА
ИЗДАНИЕ ВТОРОЕ
ПЕРЕСМОТРЕННОЕ
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
МОСКВА * 1926 * ЛЕНИНГРАД

Главлнт № 45882. Гиз № 14441. Тираж 10000 экз.
Типография Госиздата „Красный Пролетарий". Москва, Пименовская, 1/16.

ВЫПУСК I
ЭПОХА ТОРГОВОГО КАПИТАЛА

I. РАЗВИТИЕ ТОРГОВЛИ ТОВАРАМИ.
В отделе, посвященном средневековому ремеслу, мы имели
дело преимущественно с той частью городского населения,
которая в ходе развития отдиференцировалась от
крестьянства феодальной деревни. Производственная техника,
задачи хозяйствования и общая организация ремесла, особенно на
первых ступенях его развития, сохраняли многие черты родства
с соответствующими отношениями средневековой деревни.
Теперь нам предстоит обратиться к изучению экономических
отношений, в центре которых стоит другая основная часть
населения средневекового города,—патрицианские роды, или, просто,
патрициат. Тесно связанный при своем возникновении с
феодальной усадьбой, а следовательно, и с землевладельческим
производством, патрициат в ходе развития все более отрывался
от феодального производства. В его экономической деятельности
типичные черты сеньера (или министериала, его заместителя и
уполномоченного), организатора производственных отношений
деревни, постепенно стушевывались перед характерными
особенностями купца, организатора торговли товарами, или ростовщика,
организатора торговли деньгами. Главный базис его
существования переносился из области земледельческого производства
в область обмена. Рента, первоначально основная форма его
доходов, постепенно оттеснялась на задний план барышами от
купеческих и ростовщических операций. И в той самой мере, как
это происходило, от феодальной собственности обособлялась
капиталистическая собственность: то имущество, с которым
городской патрициат ведет торговые операции, превращалось в
капитал.
Возникновение торгового капитала можно было бы изобразить
в такой упрощенной схеме. Представим себе, что весь
средневековый мир состоит только из двух стран—Востока и Европы,
т.-е. устраним на время усложняющее постановку вопроса
разделение Востока и Европы на многочисленные экономически
автономные области. В распоряжении сеньеров Востока- и Европы
сосредоточиваются огромные массы прибавочного продукта,
извлекаемого из зависимого населения. При разнородности этих
продуктов, военно - меновые походы между обеими странами
с течением времени давали начало более постоянной и
урегулированной торговле. От сюзеренов, необходимых организаторов
обмена на его первых ступенях, эта функция постепенно

церехо6
РАЗВИТИЕ ТОРГОВЛИ ТОВАРАМИ
дила к сравнительно мелким сеньерам и министериалам. Они
поселялись в намечающихся центрах интернациональной
торговли, развивающихся в торговые города. Их исключительной
функцией становилось перераспределение между сеньерами
Востока и Запада того прибавочного продукта, который те и другие
извлекали из окрестного населения: из подданных, из рабов,
из феодальнозависимых и крепостных крестьян, из случайных
жертв военных набегов, Эти торговые посредники все более
отходили от непосредственного участия в извлечении прибавочного
труда из феодальных производителей. Та доля
перераспределяемого прибавочного продукта, которую им удавалось удержать
у себя за свои торговые функции, составляла единственный
источник их существования (и дальнейшего обогащения).
Следовательно, по мере того, как из феодальных сословий выделялась
новая профессиональная группа—купец, от ренты отщеплялась
новая форма дохода—торговая прибыль.
Эта торговля была не только международной (или, по
меньшей мере, межобластной) торговлей: в течение долгого времени
она характеризовалась всеми особенностями колониальной
торговли. Действительный обмен переплетался с
односторонним завладением, с прямым или замаскированным грабежом,
купец при первой возможности превращался в простого пирата,
в торговом посреднике не умирал военный организатор, сеньер.
Купец мало интересовался производительными отношениями той
страны, в которую он приезжал. Он просто «снимал сливки»
с того производства, которое было организовано без него и не им.
За этой эпохой экстенсивной торговли,—когда военный захват
добычи играл такую же роль, как и мирный обмен,—должен
был последовать период более интенсивной эксплоатации чужих
стран. Периодические посещения колоний сменялись их прочным
захватом. К примитивному обмену с туземными сеньерами и к
простому обложению их контрибуциями и данями присоединялись
попытки непосредственно организовать выжимание прибавочного
труда из туземных производителей. Европейцы залагали начало
собственного производительного хозяйства в колониях. Торговый
капитал начинал проникать в производственную сферу и создавал
здесь различные ублюдочные формы, напоминающие то
римский колонат, то самые суровые формы древнего, напр.,
сицилийского, рабства, и соединяющие в себе самые мрачные стороны
отживающих докапиталистических и грядущих
капиталистических производственных отношений.
Эволюционировал торговый капитал и в метрополии. Сначала
в товар превращался прибавочный продукт, извлеченный
сеньерами из зависимого населения. Переход от ренты в продуктах
(натуральной ренты) к денежной ренте, вообще говоря, служил
симптомом того, что торговец и сам, без посредства сеньера,
начинал добираться до производителей, в первую очередь до
деревенских производителей. В дальнейшем, по мере того, как
разрушались основные условия существования крепкого ремесла,
торговый капитал все решительнее начинал вторгаться в область

РАЗВИТИЕ МЕНОВЫХ ОТНОШЕНИЙ В СРЕДНИЕ ВЕКА 7
промышленного производства. Главным организатором последнего,
и в особенности его отношений к рынку, становился уже не
ремесленный мастер, а скупщик, подчинявший себе
ремесленных мастеров и выдвигавший против них конкуренцию
деревенских промышленных производителей, совершенно
неорганизованных, да к тому же и задавленных крепостнической эксплоатацией.
Скупщик или развивался в недрах самого ремесла, или же
выходил из рядов тех купцов, которые сначала не имели
никакого отношения к производственной деятельности. Но каково
бы ни было происхождение скупщика, он во всяком случае
представляет переходную форму: от торгового к
промышленному предпринимателю.
Такова в самых общих чертах схема развития торгового
капитала и зачаточных форм промышленного капитала. При
современном состоянии детальных исследований нет возможности
установить все последовательные звенья развития для каждой
страны, взятой в отдельности. И, пожалуй, более всего нуждается
в изучении один из существенных моментов развития
капиталистической торговли: тот момент, когда совершилось оттеснение
феодальных элементов торгово-капиталистическими, или когда
городской патрициат, отпрыск родовой аристократии, феодального
сословия, сменился новым, плутократическим классом:
торговой буржуазией.
Однако, как бы значительны ни были пробелы, все новые
конкретные исследования торговли приводят к одному
результату: первым «купцом» был получатель ренты, сеньер, и лишь
с выделением торговли в исключительное занятие новой
обособляющейся профессии, купцов, от ренты отдиференцировалась
торговая прибыль.
1. Развитие меновых отношений в средние века.
(Арабская, византийская и итальянская торговля.)
В конце первого тысячелетия нашей эры отношение между
уровнем экономического развития Востока и Запада было
обратным современному. На Западе перевес принадлежал более или
менее замкнутому натуральному хозяйству, которое
характеризуется тесным соединением земледелия с примитивной, не
обособившейся от него промышленностью. На Востоке—в арабских
халифатах, в Индостане, Китае—промышленность, в особенности
текстильная, красильная, а также гончарная, строительная,
производство мозаичных изделий и пр., достигла такого уровня,
что была организована частью как «децентрализованная
мануфактура», частью переходила к собственно мануфактурной
организации. При возникновении меновых отношений между
Востоком и Западом, Запад выступил на формирующемся мировом
рынке как поставщик сравнительно грубых товаров и как
производитель «сырья»: рабов, меда, мехов, пуха, хлеба и продуктов
более или менее элементарных подсобных деревенских
промыслов (напр., домотканые сукна, полотна). Напротив, Восток

являл8
РАЗВИТИЕ ТОРГОВЛИ ТОВАРАМИ
ся в первую очередь промышленным производителем, а также
поставщиком более утонченных продуктов земледелия и
промышленности (роскошные по материалу, работе, отделке и окраске
шелковые и бумажные ткани, парча, вина, всевозможные
пряности, благовонные смолы и масла, косметические и лечебные
составы из них; ювелирные изделия; художественные изделия из
стекла, глины и камня; благородные металлы и драгоценные
камни). Для европейцев средних веков и значительной части
нового времени1) Восток был тем же, чем была Англия для
немцев и русских начала XIX века, или чем является теперь
Запад для современного населения Балканского полуострова*.
Далекие, недоступные европейцам страны Востока окружались
для полуварварского Запада сказочной дымкой и превратились
в его воображении в страны чудес, в страны несметных сокровищ.
Арабы с болыпим правом, чем византийцы, могут считаться
преемниками Римской империи: ее мировой мощи, ее
экономической и духовной культуры. Они временно объединили под
своим господством колоссальную область от берегов
Атлантического океана до Аральского моря и Зондского архипелага.
Меновые их отношения расширялись еще долго после того, как
прекратились те грандиозные завоевательно-торговые экспедиции,
которые облекались в идеологическую форму распространения
ислама. Их торговые операции распространялись до
центральной Азии, Китая, Индостана, нижнего течения Волги.
Выступая посредниками между Западом и далеким Востоком,
опираясь на собственную промышленность, они в свое время
сыграли по отношению к Западу такую же роль, как в настоящее
время, на высшей ступени развития, Запад играет по отношению
к Азии и Африке. От их халифатов исходило
революционизирование застойных экономических отношений Европы. Арабские
монеты, открываемые при раскопках в Средней Азии, европейской
части СССР и скандинавских странах, до сих пор
напоминают, насколько широк был размах арабской торговли. Арабские
цифры, введенные в Европе с XIII в., и такие
европеизировавшиеся арабские слова, как караван, арсенал, магазин, балдахин,
шафран, кофе, атлас (шелковая материя), ювелир, до сих пор
говорят о характере арабской торговли и о глубине ее влияния
на экономические отношения средневековой Европы. О том же
лишний раз напоминает «сарацинское пшено» (рис) наших
старинных сказаний.
Византия и по своему географическому положению, и по
относительно высокому уровню экономического развития была
первой страной, которая стала играть роль торгового
посредника между арабами и европейскими странами,—включительно
х) По Шульце-Геверницу („Крупное производство", стр. 29), Индия
даже в ХУШ веке была, по сравнению с Европой вообще и с Англией в частности,
„промышленной страной". Но для XVIII века такая характеристика могла получиться
только потому, что автор сосредоточил все внимание на текстильной промышленности,
а металлы,, вывозимые Англией в Индию, зачислил в рубрику „сырья".

РАЗВИТИЕ МЕНОВЫХ ОТНОШЕНИЙ В 'СРЕДНИЕ ВЕКА 9
до киевской и новгородской областей и до Скандинавского
полуострова. Константинополь, в котором сосредоточивались оброки
помещиков и государственные сборы, до XIII века оставался
главным центром международной европейской торговли;
византийские императоры фактически были самыми крупными
купцами того времени. Торговля служила для них, как и для других
членов феодального сословия, в первую очередь средством
реализации доходов, феодальных по своему источнику и существу:
средством превращения их из одной потребительной формы
в другую.
Византийская торговля дала толчок развитию
итальянской, центром которой сделались сначала Амальфи ла юге
Италии, где итальянцы встречались с византийцами и
сарацинами (арабами), а потом Венеция и Генуя. Уже с X века
венецианцы добивались для себя важных торговых привилегий
в Константинополе. Императоры ценили в них торговых
посредников между собою и европейским Западом—Францией и южной
Германией—и, зачастую в ущерб туземным купцам, оказывали
им всяческое покровительство.
Это явление—своеобразный протекционизм навыворот,
покровительство сюзеренов чужеземным купцам и вытекающие отсюда
конфликты с местным купечеством,—с замечательным
постоянством повторяется потом в новых и новых странах, едва лишь
международный обмен пускает в них прочные корни.
Английские короли оказывали всяческое содействие «ломбардцам»
(итальянцам) и ганзейским купцам, потому что они были главными
посредниками в королевской торговле шерстью. В некоторых
скандинавских странах ганзейские купцы, опираясь на сюзеренов,
добились исключительного по своей монопольности положения.
Причины этого явления до прозрачности ясны. Создавая
монопольное положение для приезжих купцов, сюзерены и
крупнейшие сеньеры стремились таким способом обеспечить монополию
за собою (или за своими уполномоченными по торговле) и
захватить наибольшую долю барышей от вывоза тех продуктов,
которые поступали к ним из собственных вотчин или представляли
дань, взимаемую с вассалов. Таким образом и примитивное
торговое право раскрывает первоисточник материала, которым
оперировала торговля того времени, и указывает на тесную связь
ее с феодальными отношениями 1).
1) Разумеется, когда моноподия чужеземных купцов упрочивалась, от нее
страдали и сюзерены. Купцы во всех торговых сделках—и при покупке туземных
продуктов и при продаже привозных—начинали диктовать цены. Швеция в
некоторые эпохи превращалась в бессильного данника Ганзы, короли, тяготившиеся
таким положением, приводились к подчинению силой оружия; торговля в таких случаях
по своему характеру приближалась к колониальной торговле. Иногда,—напр., в
Швеции, отчасти в Англии,—монополия доводилась до того, что вывоз известных
продуктов за границу предоставлялся только иностранным купцам, а некоторые отрасли
торговли превращались в королевскую регалию, передаваемую иноземцам же.
Следовательно, в европейских странах, хотя и в слабой степени, наблюдались те же явле~
ния, как и в экзотических странах, где европейцы подарками привлекали на свою

10
РАЗВИТИЕ ТОРГОВЛИ ТОВАРАМИ
Итальянские купцы могли удовлетворяться ролью зависимых
от Византии торговых посредников между Востоком и Западом
только в силу необходимости. При первой возможности они
старались завязать собственные пиратско-торговые связи с Левантом,
т.-е. островами и побережьями в восточной части Средиземного
моря. Они начали прокладывать собственные обходные пути на
Восток. На Черном море возникли итальянские торговые станции:
Тана—при устьи Дона, Каффа—в Крыму, Синоп и Трапезунт—на
южном (малоазиатском) берегу Черного моря.
«Тяга на Восток» скоро охватила и Францию. С конца X века
флоты французских сюзеренов начали принимать, энергичное
участие, в том процессе перераспределения феодальных доходов,
ареной которого сделалось Средиземное море. Сначала они
ограничивались пиратскими нападениями на суда итальянцев, идущие
с грузами из Леванта и Византии, потом перешли к более
активным операциям и начали искать точку опоры в самом Леванте.
Так назревали те изумительные по масштабу
завоевательно-торговые экспедиции, которые приняли идеологическую форму
борьбы за освобождение «гроба господня» и с которыми в известных
отношениях можно поставить рядом только стремительное
движение на Восток греков древности (Александр Македонский)
или бурное «распространение ислама» в VII и VIII веке.
Знаменательно, что самое энергичное участие в первых крестовых
походах приняли Италия и Франция, в особенности южная, а потом
и Англия: страны, наиболее заинтересованные в Левантской
торговле. Безучастнее всего отнеслась к ним Германия, наиболее
отсталая страна, в которой феодальные отношения сохранялись
в полной силе. Чисто феодальная социальная мощь духовенства
оказалась недостаточной для того, чтобы развить такой интерес
к завоеванию Палестины, какой в Италии и южной Франции был
подготовлен торговыми связями с Востоком.
Усиление феодальной эксплоатации, которым сопровождается
развитие торгового капитала, обезземеление широких масс,
упадок и разорение мелкого рыцарства при одновременном роете его
потребностей, порожденном развивающейся торговлей, и т. д.
создавали благоприятные условия для вербовки многочисленных
массовых крестоносных армий.
Перемены, совершившиеся на Востоке в первые века второго
тысячелетия, поощряли наступательные действия французов и
сторону местных князьков, а потом при первой же возможности скручивали их
вооруженной рукой. На первых порах для европейских, как и для варварских сюзеренов,
осязательны были только выгоды монополии. Впоследствии примирению с ней
содействует, между прочим, выработанная система взяток, и на первом месте среди них—
займы, устраиваемые иноземными купцами для сюзеренов экономически отсталых,
безденежных стран. Свойство этой формы взятки—разорять того, кто ее получает,—
обычно раскрывается лишь после того, как полное банкротство уже разразилось.
Таким образом явления международной торговли средних веков, абсурдные с точки
зрения „национального" капитализма XIX века, легко объясняются экономическим
строем того времени—- служебной ролью торговли по отношению к присвоителям
феодальных доходов.

РАЗВИТИЕ МЕНОВЫХ ОТНОШЕНИЙ В СРЕДНИЕ ВЕКА И
итальянцев. С Востока к Средиземному морю надвигались новые
орды кочевников. Они перехватывали те торговые пути, по
которым шла арабская и греческая торговля с восточной
европейской равниной, Персией, Туркестаном, Индостаном, Китаем.
Начался торговый и политический упадок Византии и арабских
государств. Наступала пора, когда итальянской и французской
торговле приходилось прокладывать самостоятельные пути на
Восток. Византийские императоры были вынуждены обращаться
к французам и итальянцам за помощью против «неверных»:
сначала против арабов, позже против турок. Феодалы юго-западной
Европы, более чем кто-либо другой заинтересованные в развитии
Левантской торговли, совершенно естественно стали во главе
европейского движения на Восток.
Историки, сосредоточивающие внимание исключительно на
идеологической форме движения, с глубокой убежденностью
утверждали, будто крестовые походы вообще окончились неудачей
и будто удача улыбалась европейцам лишь на самое короткое
время. Но с экономической точки зрения оценка крестовых
походов будет прямо противоположная: в истории человечества можно
указать лишь немного других грандиозных походов, которые
увенчались бы таким быстрым и серьезным успехом.
Военная добыча от крестовых походов не поддается учету.
Варвары Запада, захватывая города передового по экономической
культуре Востока, проявляли такой же беспощадный «вандализм»,
как варвары, вторгавшиеся в начале нашей эры в Римскую
империю. Уже после первого похода крестоносцы направили
в Европу многочисленные суда, нагруженные шелковыми и
шитыми золотом тканями, коврами, драгоценными украшениями,
сосудами, пряностями и рабами. Во всякой битве борьба непо
средственно, по большей части слишком быстро, сменялась
ограблением первых убитых и раненых; при всякой осаде городов и
укрепленных лагерей военные действия столь же быстро уступали
место бесшабашному разгрому и расхищению домов и палаток—
явления, которые нередко имели роковое значение для исхода
сражений. Пример подавали рыцари и в особенности главные
военные организаторы крестовых походов. Вообще крестоносные
армии оперировали таким образом, что для жителей Востока
движущие пружины этих походов должны были представляться
совершенно такими же, как в свое время для Европы
побудительные мотивы германских, гуннских и татарских нашествий.
Но как бы велика ни была военная добыча крестоносцев, ее
экономическое значение совершенно стушевывается перед
значением длительных территориальных приобретений. Венецианцы
в первые же десятелетия крестовых походов получили доли Тира
и Сидона и некоторые острова на востоке Средиземного моря,
генуэзцы—части Антиохии и Лаодикии, Яффы и Акки, владения
в Триполи, на Кипре и т. д.; провансальские города тоже сделали
важные приобретения. «Восточный вопрос» того времени получал
предварительное решение: крепнущая итальянская и французская
торговля с Востоком приобретала собственные опорные пункты,

12
РАЗВИТИЕ ТОРГОВЛИ ТОВАРАМИ
становилась на свои ноги: найдя «ключ к Востоку», она
наносила смертельный удар византийской торговле *).
Для историков, которые не отличали объективных задач
известного движения от его идеологической формы и его глубоких
реальных пружин от того, как представляется оно самим
участникам движения, крестовые походы казались бесконечной цепью
поразительных стратегических промахов, непостижимых
географических наивностей и нескончаемых падений с идеалистической
высоты. Взрослые люди посылают безоружных детей против
испытанных в боевом деле врагов,—и потом эти дети продаются
христианами (главным образом итальянцами) тем самым
мусульманам, против которых идут крестоносцы. Армия Людовика
Святого при тогдашних путях сообщения прокладывает дорогу
к «гробу господню» через Египет. Участники четвертого похода
останавливаются, когда им удается разгромить — христианскую
Византию (1204 г.).
Но в этом ряде мнимых «случайностей», «недоразумений» и
«отклонений» была своя твердая линия, которая шла к решению
основных задач тогдашней восточной политики. Итальянские и
французские города добивали греческую торговлю, укрепляли и
расширяли базис, приобретенный для своей торговли в Леванте,
устраняли старые и вновь возникающие помехи ее развитию.
"Взятие Константинополя и захват значительной части
Византийской империи венецианцами и отчасти генуэзцами были
совершенно естественным заключительным актом в торжестве
итальянской торговли над византийской. Постоянная доставка хлеба и
оружия мусульманам была просто одной из обыденнейших
торговых операций, не прекращавшихся и во время таких
эпизодических событий, как походы в ту или иную часть Леванта.
Зарождающийся торговый капитал, поставленный перед
грандиозной задачей, не забывал о текущих делах. И даже
серьезнейшие военные неудачи он умел использовать для блестящих
коммерческих операций.
Крестовые походы экономически были только одной из
наиболее бурных стадий того переворота в торговых отношениях,
который незаметно подготовлялся уже давно и который
продолжался и после этих походов: главные центры средневековой
торговли перемещались к Западу, так как Запад от варварских,
*) С торговым упадком Византии начался экономический упадок и
приднепровской Руси. Транзитная область для варяжско-византийскои торговли (великий водный
путь „из варяг в греки"), киевская Русь, благодаря собственной торговле с
византийцами развилась в IX—-XI веках в „страну городов", какою описывают ее те самые
арабы, которые поражались преобладанием земледелия в Германии того времени.
После того, как центры мировой торговли на Средиземном море переместились к
западу и Византия стала терять свое былое значение в международной торговле,
великий водный путь утратил прежнее экономическое значение, — и уже во второй
половине XII века северо-восточная, преимущественно земледельческая область (Вла-
димиро-Суздальская) получает политический перевес над падающей Киевской областью.
Татарское нашествие (вторая четверть XIII века) нашло киевскую Русь внутренно
разложившейся, утратившей жизнеспособность, и едва ли встретило такой отпор, как
в прежние времена встречали набеги печенегов и половцев.

РАЗВИТИЕ МЕНОВЫХ ОТНОШЕНИЙ В СРЕДНИЕ ВЕКА 13
примитивных, натурально-хозяйственных, экстенсивных форм
жизни переходил к таким ступеням экономического развития,
которые характеризуются большей интенсивностью и значительной
широтой меновых связей (оседлое земледелие с трехпольем в
деревне; развитие городов как центров межобластного обмена;
обособление и развитие городского ремесла).
Уже через какие-нибудь полвека после первого крестового
похода начался расцвет ярмарок Шампани. Представляя
нейтральную область, одинаково доступную для итальянских,
южнофранцузских (главным образом провансальских и лангедокских),
германских и английских купцов, Шампань на два столетия
сделалась центральным пунктом, в котором встречались
всевозможные продукты Востока с произведениями окружающих стран
Запада. Итальянцы и французы проложили самостоятельный путь
в Левант,—и уже не византийцы, а они стали главными
посредниками в европейско-левантской торговле. Развитие
международных ярмарок Шампани было следствием и выражением
упадка Византии как центра международных сношений.
Наибольшие выгоды от перемен в направлении торговых
путей извлекали итальянские города, в особенности Венеция и
Генуя. В XII—XIII веке они побивают своих конкурентов, Амаль-
фи и Пизу, и до половины XV века фактически монополизируют
почти всю торговлю по Средиземному морю. Их торговые суда и
караваны поддерживали постоянные сношения с Египтом, Малой
Азией, балканскими странами, северными побережьями Черного
моря, Персией и Арменией. Но передняя Азия исторически была
для итальянских купцов просто этапным пунктом в их движении
на Восток. После того, как крестовые походы нанесли страшный
удар мусульманской торговле по Средиземному морю, итальянцы
поставили своей задачей устранить посредничество арабских
купцов и в торговле с такими странами древней культуры, как
Индия и Китай. Уже в XIII веке венецианец Марко Поло достиг
Китая. Почти одновременно с ним генуэзцы сделали попытку
проложить вокруг Африки морской путь в Индостан. Хотя эта
идея получила действительное осуществление только через два
века (путешествие португальца Васко-де-Гамы в конце XV
столетия), предприятие генуэзцев не утрачивает от этого
знаменательности. Оно показывает, как развитие экономических
отношений уже в XIII веке подготовляло эпоху великих
географических открытий и путешествий. Тот уголок земного шара, на
котором развертывалась средневековая история, становился
тесным для европейцев по мере того, как усиливалось выжимание
сеньерами ренты, превращающейся в товар, и по мере того, как
затруднялись торговые сношения с Востоком, необходимые для
превращения этого товара из одной потребительной формы
в другую.
Хотя итальянцам не удалось обогнуть Африку, однако уже
с XIV века у них установились непосредственные сношения
с Индией и Китаем. По суше путь в Китай шел через Тавриз,
Самарканд, Кашгар и пустыню Гоби или через Тану, Сарай

(ни14
РАЗВИТИЕ ТОРГОВЛИ ТОВАРАМИ
зовья Волги), пересекал Сыр-Дарью и озеро Балкаш. Морской
путь, начинаясь Персидским заливом, шел вдоль берегов Персии
до Индостана, огибал Индостан, Индокитай с Малаккой и
приводил в Кантон и другие города на юге Китая. Если вспомнить,
что еще очень недавно весь мир итальянцев ограничивался
странами по Средиземному морю, то нельзя не признать, что
зародышевые формы торгового капитала вдохнули изумительную
смелость в итальянские торговые предприятия, продолжавшие дело
крестовых походов.
Но уже в эпоху младенчества торгового капитала
развертываются явления, которые как рок тяготеют потом над
дальнейшей историей капитала. Передовые по хозяйственному развитию
страны втягивают в сеть новых экономических отношений страны
отсталые, дают толчок их ускоренному развитию и таким
образом сами создают для себя конкурентов, быстрее, чем они,
приспособляющихся к новым отношениям; передовые страны сами
подготовляют те перевороты, которые превращают их из
передовых стран в страны отсталые.
К концу XIII века Брюгге (во Фландрии) сделался одним
из важнейших пунктов итальянской торговли с соседними
странами. Местная шерстяная и полотняная промышленность
превратила его в центр, где итальянцы закупали продукты,
вывозимые на Восток; здесь же совершенно естественно они
устраивали и склады привозных товаров. Пока между Италией и
Фландрией существовал только сухопутный транспорт, развитие
Брюгге не могло быть особенно быстрым. Но возрастающая роль
торговли на севере побуждала итальянских купцов искать
обходный морской путь вокруг Пиренейского полуострова,—и уже
в первые десятилетия XIV века их галеры проходят через
Гибралтарский пролив, огибают полуостров, идут вдоль берегов
Франции и устанавливают постоянные морские сношения с
Фландрией (и с Англией). С этого времени начался быстрый рост
торгового значения Брюгге и, как его необходимое следствие,
торговый упадок Шампани (со второй половины XIV века).
Важнейшие торговые пути центральной и северо-западной
Европы от Шампани перестраиваются на Брюгге, и вместе с тем
Франция утратила выгоды, вытекавшие из того, что через нее
шел транзитный путь европейско-левантской торговли. В этих
переменах лежит ключ к объяснению той «национальной
ненависти» к итальянцам, которая вскоре охватывает французских
феодалов (итальянские походы Франции). Уже в средние века
шпага сеньера начала служить интересам национальной торговли
и направлялась рукою купца.
Дальнейшая история международной торговли представляет
в основных чертах повторение все тех же явлений, но каждый
раз на более высоком уровне экономического развития. Подъем
Брюгге дал сильный толчок развитию ганзейской торговли,
которая сетью своих контор покрыла весь северо-запад Европы.
Сначала итальянские, а потом и ганзейские купцы являются
в Англию и, опираясь на свои широкие связи, на выработанную

РАЗВИТИЕ МЕНОВЫХ ОТНОШЕНИЙ В СРЕДНИЕ ВЕКА 15
организацию и на богатый коммерческий опыт, подавляют
развитие самостоятельной английской торговли. Но, ускоряя
развитие меновых отношений в Англии, втягивая ее в широкую и
все более расширяющуюся систему международного разделения
труда, они и здесь подготовляли себе конкурентов, вся мощь
которых развернулась, впрочем, лишь в новое время. То же
явление повторяется по открытии пути через Гибралтар на
Пиренейском полуострове (торговое развитие Каталонии с Барселоной
во главе; Португалии во главе с Лиссабоном), а затем в
Нидерландах (Голландия с Амстердамом во главе).
Следовательно, в самых общих чертах развитие меновых
отношений в средневековой Европе шло в такой
последовательности. Через Византию отсталый Запад связался с
передовым по культуре Востоком. Преемниками торгового
значения падающей Византии сделались итальянские города,
которые в союзе с южно-французскими городами довершили ее
крушение и проложили самостоятельный путь на Восток.
Внутреннее развитие европейские стран подготовляло для
итальянской посреднической торговли готовую почву 1). Расширяя и
углубляя меновые отношения этих стран, она приводила к тому,
что едва намечающееся межобластное разделение труда
отчеканивалось с большей рельефностью. Так, Фландрия все более
делалась производительницей сукна, Англия все более
увеличивала свой экспорт шерсти во Фландрию, и обе страны все
более становились потребителями привозных продуктов с юга
Европы и с Востока.
Но как в Англии, под непосредственным воздействием
Фландрии, с XV века развивается собственная суконная
промышленность, которая кладет конец монополии фламандского
сукноделия, так и ускоренное итальянской торговлей развитие стран
по Атлантическому океану подготовляет крах итальянской
торговли. В этих странах возникала новая экономическая жизнь,
которая все более базировалась на меновых отношениях. Одни
из них—преимущественно прибрежные пункты, где
перекрещиваются многие торговые пути,—расширяли самостоятельные
торговые связи. Другие из чисто земледельческих стран, какими они
были в начале второго тысячелетия, развивались в страны с
такими отраслями промышленности, которые почти целиком
рассчитаны на экспорт. Экономическое значение всех этих явлений
сводится к одному: центры новой экономической
жизни Европы передвигаются от Средиземного моря
к Атлантическому океану.
*) О былом значении итальянской торговли для развития европейских меновых
отношений до сих пор хранится прочное напоминание: большая часть терминов
коммерческих, биржевых, банковских, бухгалтерских интернациональны, и
интернациональны они потому, что взяты с языка итальянцев, торговля которых раньше всего
развилась как интернациональная, мировая торговля по преимуществу. Точно таким
же способом в новое время интернациональным морским языком становится
голландский язык, оттесняемый потом, но до сих пор не окончательно оттесненный
английским языком.

16
РАЗВИТИЕ ТОРГОВЛИ ТОВАРАМИ
Согласно популярным воззрениям, это перемещение торговых
центров было вызвано такими обстоятельствами, как
перерыв торговых путей на Восток османскими турками, открытие
морского пути в Индию и почти одновременное открытие
Америки (конец XV века). В действительности упадок
относительного значения итальянской торговли начался значительно
раньше, и те события, которые сейчас упомянуты, сами были
подготовлены развитием европейской торговли и начавшимся
перемещением ее центров; они просто ускорили и завершили этот
процесс. Насколько мало здесь было элемента «случайности»,
насколько перемещение торговых путей подготовлялось всем
предшествующим развитием, лучше всего показывает то
обстоятельство, что уже не Италия, а приатлантические етраны
снаряжают те экспедиции, которые на пороге средних и новых веков
совершают великие географические открытия. Торговые
преемники итальянцев были их преемниками и в тех экспедициях,
которые так колоссально расширили географический кругозор.
2. Внутренняя организация средневековой торговли. — Ганзейская
торговля.
Развитие средневековой торговли было процессом
превращения в товар возрастающей доли того прибавочного продукта,
который в своей преобладающей части представлял феодальную
ренту. В торговле осуществлялось обращение этого продукта,
переход его из рук в руки, и вместе с тем замена одной его
потребительной формы другою. Таким образом средневековая
торговля, рассматриваемая со стороны материала, которым она
оперировала, была непосредственным порождением феодального
общества.
Однако не только в этом, но и в других отношениях ранней
средневековой торговли ясно выступает ее генетическая связь
с феодальным общественно-экономическим строем.
Прежде всего, на главных носителях этой торговли долгое
время сохранялся отпечаток феодальной усадьбы.
Это—представители той относительно крупной, «эпизодической» торговли, о
которой была речь в предыдущих отделах. По мере того, как
возрастало торговое значение пунктов, в которых они поселились,
экономические функции эпизодических торговцев мало-по-малу
расходились с функциями деревенских сеньеров. В этом
процессе «расхождения признаков» на одной стороне в конце концов
намечался более чистый тип купца, на другой—более чистый
тип феодала. Медленно накопляясь в ряду поколений, различия
обеих групп из чисто количественных становились
качественными и вырастали в классовые противоречия торговой буржуазии
и землевладельческого дворянства. В зависимости от
многообразных конкретных условий, вытекающие из этих противоречий
конфликты носили или бурный, острый, или же затяжной
характер. В одних случаях, напр., в Италии, отчасти в Новгороде
и некоторых городах Ганзы, они заканчиваются более или менее

ВНУТРЕННЯЯ ОРГАНИЗАЦИЯ СРЕДНЕВЕКОВОЙ ТОРГОВЛИ 17
решительной победой городского патрициата. Победа завершается
иногда принудительной «урбанизацией» деревенского дворянства,
т.-е. принудительным водворением его в городах, где легче
достигается его подчинение режиму патрициата. Очень обычное
явление—превращение деревенских сеньеров в наемных
военных организаторов, поступающих со своими дружинами на службу
к городскому патрициату. В других случаях,—в тех странах,
где торговля не получила такого преобладающего значения, где
феодальное производство не было низведено ею до служебного
положения,—феодалы остались политически господствующим
сословием (напр., Франция, Англия, Россия за исключением Нов-
городско-Псковской области). Сюда же относятся случаи, когда
упадок торговли сопровождался своеобразным политическим
регрессом: усилением феодального сословия, в особенности его
верхушек, за счет падающего торгового сословия городов
(Германия в новое время, в эпоху падения ганзейской торговли).
Говоря о распадении феодального сословия на две группы:
на собственно купцов и собственно феодалов, необходимо помнить,
что речь идет лишь о тенденции в развитии общественных
отношений, и что этот процесс не получил завершения не только
в средние века, но в значительной степени и в новое время.
Потомки сеньеров, особенно крупные феодалы, очень долго не
утрачивали связей с коммерческими операциями. Так, напр., по
отзывам иностранцев, самые «крупные купцы» в московской Руси
XVI и XVII века—цари; следующую ступень по размерам
торговых операций занимали верхушки боярства. Наиболее искренно
ненавидят «торгашеский дух», наиболее стойко противятся
соблазнам «торгашеской деятельности» мелкие сеньеры: для них
эта деятельность фактически недоступна, так как прибавочный
продукт, доставляемый вотчинами, слишком мал для того, чтобы
послужить базисом серьезных самостоятельных коммерческих
операций. Они играют в торговле не активную, а скорее
страдательную роль. В связи; с этим они же впоследствии выступают самыми
яростными противниками допущения купечества в ряды
дворянства: их титул, их «благородство» являются единственной опорой
их притязаний на особенное общественное положение. Медленно
складывающаяся торговая буржуазия в свою очередь долгое
время не порывала своих связей с феодальным производством.
Торговые прибыли при первой же возможности употреблялись на
расширение старых вотчин или на приобретение новых. Мало
того: и самая торговля, в особенности на первых порах, являлась,
как мы увидим сейчас, лишь особой формой, особой отраслью
или простым продолжением феодального производства 1).
*) 3 о м б а р т несколько лет тому назад (в I томе ,.Современного капитализма")
составил обширную сводку данных по различным странам, устанавливающих тождество
первоначального городского патрициата с феодальными элементами. В связи с
участием сеньеров (и мннистериалов) в крупной эпизодической торговле обрисовывался
вполне определенный ответ на вопрос, как и откуда появились те относительно
крупные денежные состояния, которые—быть может, переходя из одних рук в дррие.—
кУРс политической экономии, т. II, в. 1.

18
РАЗВИТИЕ ТОРГОВЛИ ТОВАРАМИ
Организация торговых путешествий на всем протяжении
средних веков мало отличалась от организации военных походов.
Многие важные центры итальянской торговли возникли как
поселение пиратов (корсаров),—предводителей с их дружинами. Да
и впоследствии между торговым флотом и военным, между
купцом и пиратом существовала лишь более или менее
неопределенная разграничительная черта. Какой характер приобретала
торговля в том или ином частном случае, это целиком зависело
от конкретных условий, от особенных отношений той страны,
в которую являлись итальянские или ганзейские купцы. В
Византии грабеж был невозможен,—и венецианцы вступали в
двусторонний обмен; на русском севере только в редких случаях
можно было натолкнуться на организованный отпор,—и
новгородские ушкуйники, собравшись большими ватагами, могли потом
характеризовать свою торговую экспедицию словами: «много было
бито-граблено».
Все отношения средневековой торговли были таковы, что от
купца требовались качества дружинника не только в пути, но
и в то время, когда он жил в сравнительно культурной стране,
с которой установился более или менее постоянный обмен,
урегулированный посредством клятвенных «нерушимых» договоров.
Поселения приезжих купцов на чужбине,—итальянцев в Леванте
и Западной Европе, ганзейцев на северо-западе: в Лондоне,
Бергене, Або, Выборге, Новгороде и т. д.,—принимали вид emboli,
1оggiе, fondachi, торговых дворов или подворий, контор или
факторий. Современные значения этих слов не дают никакого
представления о том, чем были соответствующие учреждения в
средневековый период. В редких случаях это были просто кварталы,
сплошь занятые иноземными гостями-земляками, готовыми по
первой тревоге дать вооруженный отпор нападению гостеприимных
туземцев. Чаще всего—в Леванте, Бергене, Новгороде—это были
кварталы, окруженные высокой каменной стеной или
внушительв ходе развития превращаются в капитал, прежде всего в торговый капитал.
Ответ таков: торговый капитал это—денежная и товарная форма накопленной
феодальной ренты, превращающейся в основу не для расширения феодального
производства, а для развития новой отрасли экономической деятельности—торговли с целями
накопления. Следовательно, капитал при своем появлении есть превращенная форма
ренты, и капиталистические доходы вообще до тех пор представляются доходами
производными от различных форм ренты, пока феодальное производство не
оттесняется развитием промышленности на задний план (Маркс в „Теориях
прибавочной стоимости", т. I, показал, с какой силой отражалось это обстоятельство на
экономических воззрениях даже в XVIII веке). Ответ—простой и по существу не
новый. Было бы легко показать, напр., что вполне определенно он формулировался
уже у Маркса и в „Капитале", и в только что упомянутом продолжении
„Капитала". Но при своем стремлении к оригинальности во что бы то ни стало, Зомбарт
придал этому ответу такой характер, как будто он ниспровергает все прежние
представления по этому предмету. Штридер (2иг 6епез18 йез тойегпеп Кар11а118пш8,
1904) привел много фактов быстрого обогащения „посредством торговли". Но эти
факты нисколько не колеблют того общего положения, что зачаточная средневековая
торговля обогащает тех, кто обращается к ней уже с некоторым состоянием, и что
первоначальным источником этого состояния мог быть вообще лишь прибавочный
жродукт, навлекаемый из феодально-зависимого населения.

ВНУТРЕННЯЯ ОРГАНИЗАЦИЯ СРЕДНЕВЕКОВОЙ ТОРГОВЛИ 19
ным тыном со всеми приспособлениями на случай долгой осады:
это были такие же укрепления или форты, как фактически
«европейский город» в современном нам Пекине, и пользовались
они такой же полнотой власти на своей территории, как
европейские консульства в современных Шанхае и Тегеране.
Существенная разница сама собою понятна. За нарушение
экстерриториальности китайцам и персам угрожает немедленное появление
карательных экспедиций, и потому европейпы мог т позволять себе
величайшую бесцеремонность по отношению к туземному
населению,—могут возрождать, в несколько смягченной форме,
практику европейских факторий на Кипре, Молуккских островах и
в только что открытой Америке. Напротив, в Константинополе, у
арабов, в скандинавских странах, в Новгороде приезжие купцы
могли опираться только на покровительство местных сюзеренов
и больше всего—на свою собственную боевую готовность.
Таким образом возникшая из военного похода торговая
экспедиция еще долго сохраняла внешнюю форму и внутреннюю
организацию военной дружины и с величайшей медленностью
отмежевывалась от нее. Это отмежевание становилось возможным
(и необходимым) лишь по мере того, как области
централизовались, и. новое государство добивалось соблюдения устойчивых
юридических норм, диктуемых из центра. Но и тогда только
внутренняя торговля порывала с отношениями войны; зато
внешняя из областных или городских походов временами разрасталась
в походы национальные.
Состав организаторов и участников торговых экспедиций
с течением времени изменялся. Изменения шли в двух основных
направлениях. Во-первых, по мере того, как возрастало
торговое значение известных пунктов, городские феодальные
элементы все более развивались в городской патрициат, в торговую
буржуазию. Следовательно, организатором походов выступал уже
не феодал, т.-е. не то лицо, которое своими военно- и
мирно-организаторскими функциями неразрывно связано с деревней, а
представитель новой общественно-экономической формации—купец,
все более пррывающий связи с отношениями деревенского
производства, но зато все более развивающийся в искусного
специалиста по торговым делам. Во-вторых, по мере того, как
организация торговых экспедиций достигала все большей вырабо-
танности, становилось все более излишним прямое участие в них
феодала, извлекающего прибавочный продукт из зависимого
населения: он мог поручать эти дела своим уполномоченным,
которые с течением времени превращались в самостоятельных купцов.
В дальнейшем и городской патриций, превращающийся в
крупного купца, самими размерами своих оборотов вынуждался
оставлять за собой только общую финансовую организацию всего дела,
руководство же торговыми экспедициями поручал особым
доверенным. Так возникали—в Италии уже с XII столетия, в южной
Франции с XIII, в Германии с XIV — различные формы
своеобразных торговых товариществ, построенных на договоре. В
эволюции всех этих товариществ обнаруживается одна основная
тен2*

^0 развитие Торговли Товарами
денция: от того лица, которое доставляем средства на экспедицию,
постепенно обособляется агент, специально знакомый с рыночными
отношениями вообще и с иностранными—в особенности. Сначала
он сбывал товары исключительно по поручению и за счет
доверителя (или доверителей). Потом вырабатываются определенные
нормы вознаграждения агента известной долей торговой прибыли.
Затем он начинает принимать участие в экспедиции не только
личным трудом, но и товарами, закупленными за собственный
счет. Процесс завершается, когда бывший доверенный приступает,
в товариществе с другими агентами, к организации торговли
за; свой собственный счет и риск. В основных чертах происходит
то же самое, что в случае с торговыми посредниками, которые
из простых уполномоченных, организовавших коллективные
закупки и сбыт для ремесленных цехов, развивались в
самостоятельных торговых предпринимателей.
Итак, в схематическом изображении последовательные ступени
в развитии торговли были такие: 1) первоначальным деятелем
обмена был сеньер, предводитель феодальной дружины,
постепенно обособляющейся от родов и межродовых союзов. Этой
ступени соответствует примитивное феодальное объединение
патриархальных родов в областные союзы. 2) Развитие межобластных
сношений, сопровождающееся возникновением зачаточных
городов, выдвинуло новую профессиональную группу: городской
патрициат, представляющий по своим функциям
промежуточное звено между деревенским сеньером, устраняющимся от
активного участия в организации меновых отношений, и между
будущим самостоятельным купцом, превращающим это дело в свое
единственное и исключительное занятие. 3) Расширение и
усложнение меновых отношений привело к тому, что патрицианские
роды оставили за собою только верховное заведывание этими
отношениями и стали все более превращаться в финансовую
аристократию (о ней мы будем говорить в связи с
развитием ростовщического капитала). Непосредственно
организаторские функции в области торговли переходят к новым купца'м,
купцам-плебеям, не связанным Производственно с
хозяйством усадьбы и не связанным по происхождению с феодальным
сословием.
Эти ступени, отмечая последовательное развитие торговли,
соответствуют в то же время постепенному устранению феодала
от всех необходимых общественно-организаторских функций,
превращению его в чистого потребителя, в помещика. Они же
отмечают основные этапы в развитии от феодального
общества к буржуазному обществу.
Конечно, эта схема, как всякая схема, может служить только
одной цели: выразить общее направление в развитии
средневековой торговли. К концу рассматриваемого периода первая ступень
схемы была оставлена далеко позади, вторая была наиболее
типичным явлением, третья достигла рельефного выражения только
в передовых по торговле странах и едва намечалась в отсталых.
Таким образом, возникая из отношений феодального мира,

ВНУТРЕННЯЯ ОРГАНИЗАЦИЯ СРЕДНЕВЕКОВОЙ ТОРГОВЛИ 21
развиваясь как общая экономическая связь замкнутых феодальных
миров, торговля с большой медленностью создавала профессию
особых торговых организаторов, отличных от
сеньеров,—организаторов феодального производства. С такой же медленностью от-
решалась она и от обособленности, замкнутости, характерных для
феодальной эпохи.
Говоря об итальянской, французской, германской торговле,
мы пользовались названиями Италия, Франция, Германия как
чисто географическими терминами. Для нашего времени каждое
из этих слов означает сложный комплекс экономических и
политических отношений, органически связанных в единое целое.
Для средних веков, особенно для их раннего периода, единство
названия стран указывает, вообще говоря, лишь на общность и
единство пространственных отношений. Потребовался длительный
процесс экономического развития для того, чтобы эти
географические единства превратились в единства социальные.
Не страна, не нация, не государство, а город противостоял
иноземцам в средневековой торговле: не Италия, напр., а Венеция
и Генуя, как раздельные и взаимно враждебные политические
организации противостояли арабам и грекам, туркам и
англичанам. Там международная торговля, о которой у нас идет речь
в настоящее время, не приводила к национальному объединению
территорий: возникая на базисе феодальных производственных
отношений, она скорее давала новую опору областной
обособленности. Эта обособленность, равносильная для собственно
феодальной эпохи почти полному отсутствию связей между областями,
следовательно, просто фактическая обособленность с развитие
ем торговли превращалась в сознательную враждебность
между торговыми городами, стоящими во главе соответствующих
областей, и приводила к истребительной борьбе между ними.
Эти города являлись в международной торговле не контрагентами,
а исключительно конкурентами.
Город Амальфи, первоначальный центр итальянско-левантской
торговли, в первой половине XII века был разграблен и
уничтожен, его флот частью сожжен, частью захвачен пизанцами.
В XIII веке Генуя разрушила гавань Пизы и засыпала устье
Арно, чтобы прочнее уничтожить торговлю своей соперницы.
Впоследствии новые сокрушительные удары были нанесены Пизе
Флоренцией. В XIII веке началась ожесточенная борьба между
Генуей и Венецией. Каждый город стремился уничтожить
торговые поселения своего соперника, захватить его территории,
уничтожить его суда. Война свирепствовала на суше и на море,
в метрополиях и колониях. Каждый город стремился
монополизировать всю торговлю с Левантом. Бывали эпохи, когда
отношения итальянцев к мусульманам носили урегулированный,
преобладающе мирный характер; но между итальянскими городами
такой характер они принимали обычно только в тех случаях,
когда заключались временные военные союзы—преимущественно
для того, чтобы общими силами нанести жестокий удар другим
итальянским городам. Несвободная конкуренция, а узкая

22
РАЗВИТИЕ ТОРГОВЛИ ТОВАРАМИ
монополия была первым словом зародышевой
капиталистической торговли1).
Некоторый шаг вперед от таких отношений представляет
германская Ганза.
Стремительное развитие посреднической торговли Венеции,
Генуи и т. д. влекло за собою быстрый переворот во всех
экономических и политических отношениях соответствующих областей.
Формирующаяся торговая буржуазия подчиняла себе окружающий
феодальный мир, диктовала ему свою волю. Феодальные области
Италии развивались в города-государства, в городские
республики; весь политический аппарат каждой из этих республик
представлял послушное орудие городского патрициата.
Торговля германских городов и росла несравненно
медленнее, и никогда не приобретала такого могучего размаха, как
торговля Италии. Городские экономические отношения никогда
не получали такого решительного перевеса над деревенскими,
городской патрициат торжествовал над деревенскими сеньерами
лишь в областях, ограниченных по своему протяжению и по
своему экономическому значению. Города, пользуясь образным
выражением Маркса, были вкраплены в феодальное общество,
развивались в его порах. Все, чего они могли добиться упорной
борьбой, сводится к известной автономии, к политическому и
административному выделению из окружающего феодального
мира, к такому строю, который гарантировал им большую или
меньшую самостоятельность в их внутренних отношениях.
Германские города остались чисто городскими коммунами.
Бессильные сломить и уничтожить политическую власть феодальных
сюзеренов, они в ходе развития создали свои собственные
организации, которые не уничтожают феодальной политической
организации, стоят вне ее, рядом с нею, но тем не менее позволяют
городам разрешать довольно сложные политические и
стратегические задачи, не прибегая каждый раз к содействию сюзеренов.
Этими организациями были союзы городов.
Первые, слабые и недолговечные, союзы возникают с
половины XIII века по течению Рейна (Рейнский союз) и в Швабии
(Швабский союз). Толчком к образованию этих союзов было
оживление меновых отношений, вызванное подъемом
итальянско-левантской торговли, которая направлялась за Альпы транзитным
путем через Швейцарию. Первоначальной формой межгородских
союзов были временные соединения купцов из соседних городов:
караваны, в которые соединялись они для безопасности во время
пути, и совместное или соседское расселение на чужбине, куда
они приезжали на ярмарки. Эти неоформленные организации
*) Конечно, не городская ограниченность была причиной упадка итальянской
торговли, но она несомненно обессиливала итальянцев в их борьбе на Востоке и
с новыми европейскими конкурентами, опиравшимися на политическое объединение
в сравнительно централизованных формах. Неспособная выбиться из средневековых
форм, к новому времени сделавшихся архаическими, итальянская торговля должна
была падать ускоренным темпом,

ГАНЗЕЙСКАЯ ТОРГОВЛЯ
23
подготовляли почву для временных соглашений между советами
соответствующих городов. Главными предметами соглашений было
обеспечение безопасности торговых путей—особая стража
сопровождала торговый караван от одного союзного города до другого—
и борьба с бесконечным множеством совершенно
неурегулированных «провозных» пошлин, которые сеньер всякой маленькой
территории взимал по своему усмотрению. Соглашения между
городами возникали от случая к случаю; прочной, длительной
организации не было.
Кёльн послужил связующим звеном между Рейнским союзом
и позднейшим союзом городов на севере Германии. Возник
последний с конца XIII века, более оформился к половине XIV,
когда он нашел опору в перемещении торговых путей к Брюгге,
и тогда же за ним укрепилось имя Ганзы. Это
древне-германское слово первоначально было нарицательным названием союза
товарищества вообще. Первоосновой Ганзы послужили
товарищества, которые складывались у купцов одной и той же страны
во время их пребывания на чужбине. И единственной
исключительной задачей Ганзы во все время ее существования—с XIV до
XVII века—оставалось урегулирование отношений к чужбине.
В этой области Ганза достигла блестящих успехов. Ганзейские
города более двух веков оставались единственными посредниками
между югом и севером Европы. Они добились того, что
превратили Балтийское и в значительной степени Северное (Немецкое)
море в свои внутренние моря, закрытые для всех городов, не
входящих в Ганзейский союз. Они—как венецианцы и генуэзцы
на Средиземном море—стойко и беспощадно защищали здесь свою
монополию: захватывали, топили и жгли нидерландские и
английские суда, которые дерзали проникнуть в запретную
область. Скандинавские историки видят в суровых мероприятиях
Ганзы причину того обстоятельства, что с XIV века торговля
потомков славных викингов упала до жалких размеров
внутренней, преобладающе сухопутной торговли, и начала вновь
подниматься только с XVI и особенно с XVII века—с эпохи падения
Ганзы. В действительности торговая монополия Ганзы была в свое
время естественной монополией; опиралась на
положение ганзейских городов, особенно Любека, главы союза, между
Брюгге и Антверпеном. а одной стороны, и экономически отсталым
северо-западом Европы—с другой; северо-западная Европа не
могла ни обойти этого посредника, ни обойтись без него. Но,
с другой стороны, несомненно, что борьба Ганзы за ускользающую
монополию на долгое время затормозила экономическое развитие
скандинавских стран.
Упадок ганзейской торговли начался в XVI веке и пошел
ускоренным темпом в XVII веке. Ганзейская торговля сыграла роль
переходной ступени в экономическом развитии северо-западной
Европы. Хотя начальным пунктом в ее истории послужила
итальянско-левантская торговля, однако в дальнейшем развитии
она сделала крупный шаг вперед от меновых отношений,
типичных для Средиземного моря. Правда, уже в итальянской торговле

24
РАЗВИТИЕ ТОРГОВЛИ ТОВАРАМИ
некоторую роль играли такие статьи, как соль, икра, соленая
рыба, хлеб и лес; иногда прекращение подвоза предметов питания
приводило к настоящему голоду в городах Византии. Тем не
менее, господствующий отпечаток торговле по Средиземному
морю давали не предметы потребления сравнительно широких
масс, а предметы роскоши 1).
Напротив с развитием ганзейской торговли предметы роскоши
и предметы необходимости меняются по своему относительному
значению. Хлеб становится важнейшей торговой статьей, за ним
следуют пиво, рыба, соль, кожа и т. д. Следовательно, обмен
демократизируется в том смысле, что от предметов потребления
феодальных верхушек спускается вниз—к предметам
массового потребления. С другой стороны, знаменательно для
эволюции экономических отношений на северо-западе Европы то
обстоятельство, что на-ряду с предметами личного,
индивидуального потребления начинают играть все более видную роль
предметы производительного потребления: такие средства
производства, как строительный лес, металлы, шерсть, жернова.
Значит, развиваясь, ганзейская торговля порывает с
относительно узкими отношениями южно-европейской торговли и глубже,
чем последняя, проникает в производственные отношения
обслуживаемых ею стран. Она знаменует не просто усиленное выкачи
вание прибавочной стоимости из феодально-зависимого населения,
как итальянская торговля в ее преобладающей части: ее развитие
связано с перестройкой экономической структуры соответственных
стран,—с превращением одних стран в экспортные страны сырья,
с возникновением в других странах таких отраслей
промышленности, которые рассчитаны на экспорт. В этом смысле ганзей
ская торговля подготовляла ту ступень в развитии европейской
торговли, когда она должна была сделаться «надстройкой» над
промышленностью каждой страны,—когда, напр., торговая
гегемония Англии стала вытекать из ее промышленной гегемонии,
расти и падать вместе с последней.
*) У большинства экономистов нет строгого экономического критерия для
разделения предметов потребления на предметы необходимости и предметы роскоши. Они
обычно приступают к делу с сословно-этической оценкой: „необходимо" то, что с их
точки зрения „позволительно" для данного социального положения. Переплетают эту
оценку с физиологическим критерием: „необходимо" получить такое-то установленное
физиологами количество граммов белка, углеводов, столько-то кубических метров
жилья и т. д.; все, что сверх того, — „излишество", „роскошь". Возвращаются опять
к замаскированному этическо-классовому критерию: „допустимо", „рационально" и не
должна считаться „роскошью" всякое „разумное" расширение физиологических
минимумов, если оно содействует повышению „общего тонуса жизни", а следовательно,
и работоспособности, т.-е. позволяет извлечь из работника больше прибавочной
стоимости. Маркс твердо установил критерий, единственно приемлемый для такой
исторической, диалектической дисциплины, как политическая экономия. „Предметы
роскоши—это те предметы, которые входят лишь в потребление класса капиталистов";
экономическая их особенность заключается в том, что „они приобретаются на
прибавочную стоимость". Предметы необходимости — „привычно-необходимые средства
потребления рабочего класса" (см., напр., „Капитал", т. II, глава XX, IV). Подставив
вместо „класс капиталистов"—„присвоители прибавочной стоимости", вместо „рабочий
класс"—„непосредственные производители", мы получаем определения, пригодные и
для феодальной, и для крепостнической, и для капиталистической эпох,

ГАНЗЕЙСКАЯ ТОРГОВЛЯ
25
Но, подготовляя эту ступень в обслуживаемых странах,
ганзейские города были бессильны создать для нее необходимые
предпосылки в самой Германии. Возникая в
феодально-раздробленных территориях, они не могли положить конец их
раздроблению. Сами они сумели побороть его только в своих отношениях
с соседними странами, которым противостояли как
коллективность, но не могли возвыситься над средневековой областной
ограниченностью, поскольку дело касалось взаимных отношений
в самой Германии. Каждый член Ганзы, за самыми
незначительными исключениями, столь же ревниво охранял свое монопольное
право на свою торговую область от остальных членов Ганзы,
как если бы они не входили в общий союз. Во внутренних
отношениях между ганзейскими городами было не больше близости,
чем между всякими городами. Оставаясь преобладающе внешними,
не базируясь на производственных отношениях собственной
страны, союзные отношения ганзейских городов неизбежно оставались
шаткими, слабыми и непостоянными 1).
При таких обстоятельствах крах Ганзы в новое время был
неизбежен. С одной стороны, Германия не пошла дальше
провинциального объединения, недостаточного для развития новых
производственных отношений, и уже по этой причине должна
была уступать странам, в которых объединение совершилось в
национальном масштабе. Германская промышленность, которая в
ремесленный период ее развития могла померяться с английской и
французской, а в некоторых отраслях стояла неизмеримо выше их,
в новое время, в особенности с XVII века, становится одной из
наиболее отсталых и остается такой до второй половины XIX века.
Следовательно, Ганза не могла возместить уходящую от нее
посредническую торговлю торговлей, построенной на собственном
производственном базисе. С другой стороны, слабо объединенные
ганзейские города встретили в новое время на мировом рынке
таких конкурентов, которые опирались на мощные ресурсы
централизованного объединения, сплотившего в новый
государственной организации и деревню, и город. В эпоху
феодальной реакции в Англии, войн Алой и Белой Розы (XV век)
средневековая Ганза могла диктовать ей свою волю; могла
распоряжаться на Скандинавском полуострове, как у себя дома, пока
политическая организация там носила феодальный характер
(до начала XVI века); могла подчинять себе Новгород одной
угрозой перерыва сношений. Но по мере того, как ее окружают со всех
сторон организующиеся централизованные государства, или ее
торговые области захватываются этими государствами—как
Новгород в конце XV века Москвой, Нидерланды в XIV веке
Испанией,—Ганза оказывается неспособной задержать крушение своей
монополии.
1) Состав городов, входивших в Ганзейский союз, все время был текучий,
изменчивый. Более постоянными членами союза были только Любек, фактический глава
союза, Бремен, Гамбург и потом Рошток, Штральзунд, Висмар. Относительно
большинства других городов невозможно точно установить, когда они входили в союз
и когда отпадали от него, так неоформленна и неопределенна была организация,

26
РАЗВИТИЕ ТОРГОВЛИ ТОВАРАМИ
3. Развитие торговли и колоний в новое время.
Итальянская и южно-французская торговля, начавшаяся как
пиратский промысел, на высших ступенях своего развития
осталась в своей основе колониальной торговлей. Главным
источником ее прибылей служило сначала беспощадное
разграбление стран Леванта, а потом крепостной и рабский труд в
завоеванных странах. Ганзейская торговля ушла далеко вперед
от таких форм. Правда, Ганзейский союз оказывал прямое
давление на обслуживаемые им страны, добивался для своих членов
привилегированного, монопольного положения, но он не мог
непосредственно принудить население Швеции или Англии к
прибавочному труду в свою пользу. Конечно, по мере того, как
меновые отношения проникали в глубь европейских обществ,
феодальная эксплоатация сменялась в них крепостнической
эксплоатацией, и принудительный труд на помещика приобретал
суровые формы. Но, во-первых, отношения в метрополии никогда
не принимают такого жестокого характера, как в колониях.
Во-вторых, способ извлечения прибавочного продукта нисколько
не касался Ганзы: она обслуживала страны, которые с течением
времени все более превращались просто в ее равноправных
контрагентов. В этом смысле ганзейская торговля представляет
непосредственное преддверие капиталистической эпохи, когда
торговля становится двусторонним обменом равностоимостей.
Развитие ганзейской торговли было симптомом того, что северо-
запад Европы созревал для капиталистической торговли и вместе
с тем—для капиталистического производства.
Если бы Европа еше на несколько столетий осталась таким
замкнутым миром, каким она становится к XV веку, когда
османские турки отрезывают торговые пути на Восток, то это не
сделало бы европейский капитализм невозможным. Напротив,
он начал бы развиваться к высшим, крупно-производственным
формам, вероятно, одним-двумя столетиями раньше, чем то было
в действительности. Но это был бы сравнительно мелкий,
карликовый по общему масштабу капитализм.
Прочно включивши в систему своих экономических
отношений Восток и Америку (великие географические открытия с конца
XV века), Европа могла создать предпосылки для тех энергии и
размаха, которыми характеризуется поступательное движение
капитализма с конца XVIII века. Но эти же географические
открытия сделали возможным и неизбежным новый расцвет той
примитивной, экстенсивной, резко докапиталистической торговли,
той эксплоатации чужих стран, которая по существу
возрождала отношение итальянской торговли. Торговля в новое время
повторяет—в огромном масштабе, на основе всех приобретений
предыдущей эпохи,—историю средневековой торговли. Начальный
период последней, итальянская торговля, воспроизводится
португальцами и испанцами, позднейшая голландская и английская
торговля, не утрачивая колониального характера, развертывает
И такие стороны, которые живо напоминают старую Ганзу.

РАЗВИТИЕ ТОРГОВЛИ И КОЛОНИЙ В НОВОЕ ВРЕМЯ 27
Экономический подъем Пиренейского полуострова был
подготовлен торговыми походами итальянцев. Особенно крупное
значение получило открытие морского пути через Гибралтар на
северо-запад Европы (XIV век). Уже в первые десятилетия
следующего столетия открывается блестящая эра португальских
открытий. Португальские мореплаватели сознательно искали путей,
по которым они могли бы обойти венецианцев с тыла и
перехватить их торговлю с Востоком. Выйдя на Атлантический океан,
торговля все более отрешается от сухопутных дорог, все
решительнее отходит в своих путешествиях от береговой линии. Ее
новым потребностям соответствует одно из величайших
изобретений последних столетий средневековья: применение
намагниченной стрелки к потребностям мореплавания. С свойствами
намагниченной иглы арабы познакомились еще у китайцев. Но
только с конца XIV века, перейдя к европейцам, которых
экономическое развитие вело в открытое море, намагниченная стрелка
получает практическое применение: укрепляется на вертикальной
игле и превращается в компас. И знаменателен тот факт, что, как
предполагают, это изобретение сделано в Амальфи, старинном
центре итальянской торговли, теснимом Генуей и Венецией.
С начала XV века торгово-завоевательные предприятия
португальцев приобрели небывалый в истории всемирной торговли
размах. Одни экспедиции спускаются по Атлантическому побережью
к югу, но уже настолько отрываются от побережья, что
открывают Мадейру, Канарские и Азорские острова. Во второй половине
XV века португальские экспедиции достигли Гвинейского залива
и пересекли экватор. Другие экспедиции отправляются из
Красного и Персидского моря и производят обследование африканских
и азиатских берегов Индийского океана. Васко-де-Гама, который,
отправившись из Лиссабона, обогнул мыс Доброй Надежды,
прошел через Мозамбикский пролив и в 1498 году, после
10-месячного плавания, достиг, наконец, западного (Малабарского) берега
Индостана, в сущности просто подвел окончательный итог тем
открытиям и завоеваниям, которые португальская торговля
сделала в течение века, настойчиво преследуя одну основную
задачу: эмансипироваться от посредничества итальянцев,
установить самостоятельные сношения с Индостаном.
Итальянцы не обманывались относительно значения этих
открытий, которые были равносильны последнему смертельному
удару для их торговой гегемонии. Уже в следующем десятилетии
у венецианцев является мысль соединить Средиземное и Красное
моря посредством канала через Суэцкий перешеек: идея,
осуществленная лишь через З1/2 столетия. Такое грандиозное
сооружение далеко превосходило и экономические возможности эпохи
торгового капитала.
За какие-нибудь полвека после открытия Васко-де-Гамы сфера
торговых операций и колониальные владения португальцев
раскинулись на колоссальное протяжение: от острова Мадейры, по
западным и восточным берегам Африки, через Индостан и
Индокитай, острова к юго-востоку от Азии, до Китая и Японии

28
РАЗВИТИЕ ТОРГОВЛИ ТОВАРАМИ
(открытой португальцами в 1542 году). В Африке
устанавливаются самые хищнические, пиратские формы торговли. Уже в первые
десятилетия XVI века одной из важнейших ее статей сделались
невольники-негры, и Лиссабон превратился в один из главных
рынков рабов (ежегодно продавалось по 10—12 тысяч рабов).
В колониальных владениях португальцев без всякого удержу
хозяйничали те характерные фигуры начала нового времени, те
искатели приключений, которые соединяют в себе черты военных
героев с чертами героев наживы, черты сеньера с чертами купца,
и которые получили выразительное название «конквистадоров» 1).
Но здесь же, главным образом на островах, португальцы
организовали построенные на рабском труде прииски и плантации. Такие
же отношения установились на островах Азии и в некоторых
частях Индокитая. В Индостане, как стране старинной
культуры, с значительной плотностью населения, примитивные формы
эксплоатации не могли иметь места. Португальцы создали здесь
сложную систему колониального управления, которая, подобно
современной английской, стояла над туземной системой и
превратила последнюю в свой служебный аппарат. Местные князьки
сделались послушным орудием иерархии португальских
администраторов. Индостан (и обширные области Индокитая)
развился в португальскую колонию не только в экономическом, но
и в политическом значении этого слова. Португальская торговля
с Китаем и отчасти с Японией по своим формам более
приближалась к ганзейской торговле в Новгороде или Бергене, но по
своим размерам она не имела такого значения для португальцев,
как непосредственная эксплоатация собственных владений. В
Америке Португалия захватила Бразилию, но эта огромная область,
как колония, сначала не представляла особенной ценности.
Таким образом развивающийся торговый капитал уже в XVI
веке создал колоссальное колониальное царство, во много раз
превосходящее по размерам и эфемерное македонское
объединение, и Римскую империю, которая даже в свой блестящий
период почти не выходила за бассейн Средиземного моря, и
араб1) „Завоевателей". Наиболее ярко выражены черты этого типа в Кортеце и
Пизарро. Но к нему же принадлежал и Альбукерк, неутомимый организатор
португальских экспедиций первой половины XVI века, и Колумб, и Васко-де-Гама, и
целая плеяда отважных мореплавателей позднейшего времени. Капиталистический дух,
капиталистическая жажда наживы, быстрые перевороты в торговых отношениях,
сказочно стремительное возвышение одних стран на счет других, борьба между ними,
удивительные удачи, превращающие в несколько месяцев бедняков, организаторов
экспедиций, в крупнейших богачей,—все это вызывает „порывание вдаль" и создает
инициаторов великих открытий, а на-ряду с ними или внизу—толпы мелких
„искателей приключений", мелких конквистадоров, которые дают детальную разработку
великому делу своих предшественников: за эпизодическим, поверхностным
разграблением прибрежных областей новых стран несут разграбление вглубь, принимаются за
туземцев вплотную. Характерно то заметное место, которое занимают феодальные
элементы—мелкие сеньеры и рыцари — среди конквистадоров, вышедших с
Пиренейского полуострова. При быстром развитии пиренейской торговли, прибрежные части
полуострова стремительно переходили от феодализма к торговому капитализму, и
сеньер без всяких промежуточных ступеней становился конквистадором: наполовину
корсаром, наполовину купцом.

РАЗВИТИЕ ТОРГОВЛИ И КОЛОНИЙ В НОВОЕ ВРЕМЯ 29
ские государства, взаимная связь которых оказалась притом очень
непрочной и недолговечной. По своей широте экономические
отношения нового времени уже в Португалии оставили далеко позади
все, что было известно древнему и средневековому миру.
Португалия расширяла и удерживала свои колониальные
владения в течение всего XV, и XVI века. Не экономические
причины, не методы хозяйствования повели к крушению ее
колониального могущества: ее торжествующие преемники, голландцы
и англичане, усвоили те самые способы эксплоатации, начало
которым было положено португальцами. Прямое разграбление
начало отмирать еще при господстве португальцев, так как оно
по самому своему существу возможно не как длительная система,
а скорее как акт однократный. Португалия утратила колонии
потому, что, хотя она и превосходила средневековые городские
области, была слишком ничтожной политической величиной
(ее население в XVI веке лишь немногим превышало 1 миллион)
по сравнению с государствами нового времени—Испанией и
Англией. Ее судьба показала, что в новое время будущность
принадлежит только более или менее крупным и сплоченным
политическим объединениям. Началом ее краха было вынужденное
соединение с Испанией (1581 год)—страной, в которой господство
принадлежало феодалам, знакомым только с самыми отсталыми,
самыми примитивными формами хозяйничанья в колониях, мало
отличавшимися от прямого грабительского захвата добычи.
Неспособная организовать управление португальских колоний,
Испания была неспособна) и, отстоять их от Голландии, которая только
что освободилась от ее варварского управления, и от Англии,
которая, нанося удары испанцам, сокрушала и колониальное
могущество португальцев. Когда в конце XVII века Португалия
после упорных войн восстановила свою независимость, было уже
слишком поздно: болыпая часть колоний была захвачена
голландцами и англичанами, флот уничтожен, португальские купцы
оказались способными организовать в( широком масштабе только
работорговлю. Из мирового центра,' каким была Португалия
XVI века, она превращается в одну из самых отсталых стран
континента.
История торгового капитала Испании, это—история ее
американских колоний. Итальянская торговля дала первый толчок
развитию испанской торговли, центром которой в течение долгого
времени была Барселона (в Каталонии). С открытием выхода
в Атлантический океан ускорился рост испанской торговли и
начались уже знакомые нам поиски обходных путей на Восток.
Совершенно естественно, что итальянцы всеми доступными
способами боролись против предприятий этого рода, и что генуэзец
Колумб не встретил на родине сочувствия своим планам.
Португалия, уверенно приближаясь к разрешению задачи на обходных
путях вокруг Африки, уже нашла широкие области, в которых
быстро развертывались различные формы колониального
хозяйства. Так случилось, что итальянец Колумб принялся за
осуществление своих идей на службе не Генуи или Португалии, а

Испа30
РАЗВИТИЕ ТОРГОВЛИ ТОВАРАМИ
нии и вместо пути на Восток открыл для нее новую, западную
часть света, Америку (1492 год).
Колоссальные богатства, накопленные в Мексике и Перу на
протяжении их многовекового экономического развития, и слабая
способность к сопротивлению, обусловленная значительной
изолированностью их существования на американском материке,
предрешили основной метод хозяйничанья испанцев. Это было беспощадное
разграбление, после которого от этих обществ с очень высокой
экономической культурой осталась такая же пустыня, как от
хозяйничанья итальянцев в Леванте и португальцев—в некоторых
прибрежных частях Африки и на некоторых островах Азии.
Прямой и единственной целью всех экспедиций было
непосредственное завладение драгоценными металлами и камнями 1). Оно велось
так энергично, что через какие-нибудь полвека туземное
население сократилось на 50 и даже на 75%. Старая экономическая
жизнь была в корень разрушена, никакой новой не было создана.
Бродячие, разрозненные племена центральной Америки, с
которыми приходилось потом иметь дело испанцам, были неспособны
оказать организованного сопротивления, но своими
партизанскими нападениями требовали от европейцев огромных затрат
деньгами и людьми; прошлой историей они еще не были
подготовлены к тому, чтобы послужить базисом таких форм
принудительного производства, как в некоторых африканских и азиатских
колониях итальянцев и португальцев, до они манили
конквистадоров своими драгоценными украшениями и огромными
естественными сокровищами — благородными камнями и металлами,
скрытыми в их территориях. Совершенно естественно, что
конквистадор до самого конца оставался типичной фигурой
испанских колоний, и что возможность извлекать из них богатства
внепроизводственным способом повела к полному упадку
испанской промышленности, а вместе с тем—уже в конце XVI века—
к полному крушению ее морского и политического могущества.
Не фатальная случайность, не буря, разметавшая пресловутую
«Непобедимую Армаду» Филиппа II, повела к торжеству над
ним Англии: экономическое развитие, которое передвигало центр
европейской жизни все дальше на северо-запад Европы,
подготовило это торжество так же, как и освобождение Голландии от
Испании. Если что и было «случайным» эпизодом, так только
та колоссальная роль в судьбах Европы, которая временно
выпала на долю Испании, и, пожалуй, тот огромный размах,
который приобрели в ХУ—XVI веке колониальные предприятия
португальцев. Блестящими успехами Испании и Португалии
могли быть только временно отодвинуты на задний план те
прочные приобретения, которые внутреннее экономическое
развитие давало Нидерландам, Англии и отчасти Франции.
До XVI века Нидерланды вообще и территория
поздней*) Плодороднейшие юго-восточные области современных Соединенных Штатов
на старинных испанских картах изображались с пометкой: „не представляют никакой
ценности".

РАЗВИТИЕ ТОРГОВЛИ И КОЛОНИЙ В НОВОЕ ВРЕМЯ
31
шей Голландии в частности были более промышленной, чем
торговой страной. Наиболее крупное значение имела шерстяная
промышленность, которая потребляла сырье, вывозившееся из
Англии. Но и шелк вывозился из Италии в Нидерланды в сыром
виде и здесь перерабатывался в разнообразные ткани:
обстоятельство, как нельзя более характерное для уровня
промышленного развития Нидерландов. Ганза решительно пресекла в самом
начале все попытки нидерландцев захватить часть ее торговых
сношений. Амстердам, впоследствии глава голландского союза,
в XV веке был более городом рыбаков, чем торговым центром.
Его рыбные ловли простирались до далекого севера, заходили
в полярную область 1).
В связи с господствующим значением промышленности
(и рыбной ловли) для всей жизни страны ее общественная
структура приобрела особый отпечаток. Зачаточная буржуазия быстрее
развивалась к высшим формам и в области экономических
отношений получала перевес над феодальными элементами. В
Испании и Португалии главным инициатором далеких экспедиций был
феодал, первоначальные ресурсы для них давало феодально-
организованное производство, первичной целью их
было—освободить феодала от торговых посредников, стоявших между ним
и далекими странами, производительницами предметов роскоши.
В Нидерландах первичный толчок, пробудивший «стремление
к неизвестному», исходил из сферы промышленности: она искала
собственных путей к тем рынкам, которые итальянцы, ганзейцы,
португальцы, испанцы обслуживали ее продуктами. В Голландии
мы впервые наблюдаем эмбриональную, смутную форму той
проблемы, которая для буржуазии развитого капиталистического
общества вырастает в грозный «вопрос о рынках».
Голландские корабли XVI века направлялись не рукой
конквистадора, как на юге Европы, а рукою дельца, который на
протяжении нескольких поколений приучился к коммерческим
операциям и старался теперь дать каждому предприятию
определенность и ясность арифметической задачи. Историки
экономического развития обычно отмечают трезвенный,
коммерческий, капиталистически-купеческий характер голландской
торговли в противоположность «блеску» и «героизму» португальских
и испанских экспедиций. Голландцы не открывали новых путей:
1) Рыбная ловля вообще сыграла немалую роль в экономическом развитии
разных стран, как подготовительная школа мореплавания. Венеция в VIII веке была
поселением рыбаков. Висмар, Рошток, Штральзунд и еще некоторые ганзейские
города первоначальным своим подъемом были обязаны сельдяным ловлям. Позже, когда
стада сельдей стали направляться для метания икры не к берегам Померании, а к
берегам южной Швеции, датчане развиваются в опытных мореплавателей. С рыбной
ловли начались морские предприятия нидерландцев, англичан, впоследствии и
норвежцев. На северо-западе Европы, благодаря всей исторической обстановке, переход
к мировой торговле обычно совершался от рыболовства, которое успело
получить выдающееся значение в международных сношениях. Этим, между прочим,
объясняется то обстоятельство, что здесь профессиональный купец более определенно от-
диференцировался от сеньера, чем на юге Европы, во многих случаях с самого
начала был купцом-плебеем.

32
РАЗВИТИЕ ТОРГОВЛИ ТОВАРАМИ
они с неизменной настойчивостью шли по уже проторенным путям
и старались прочной, упорной работой урвать добычу из рук
конквистадоров 1).
Маленькая Голландия сама по себе едва ли могла бы
восторжествовать над Испанией (и соединенной с ней Португалией),
одной из сильнейших держав XVI века 2). Но такие же глубокие
причины, которые толкали ее на борьбу с Испанией, действовали
и в Англии (а в XVII веке, в особенности с Тридцатилетней
войны, и во Франции). Голландия, как член этой коалиции,—то
оформленной, то просто фактической, выражавшейся иногда в
договорах между государствами, а чаще всего—в простой
одновременности их действий против общих врагов,—могла постепенно
усилиться на морях и вступить сначала в скрытую, а потом и
в открытую борьбу с Испанией.
Быстрое развитие нидерландской торговли началось вслед за
португальскими и испанскими открытиями, которые перенесли
*) Эта традиционная характеристика нуждается в некоторых поправках, поскольку
она игнорирует тот факт, что португальская (и даже итальянская) колониальная
политика в ее позднейших, высших формах была переходной ступенью к голландской
(и английской) колониальной политике XVII—XVIII века, и поскольку дело касается
героизма. Первые конквистадоры шли навстречу неизвестным опасностям;
голландские (и английские) мореплаватели, которые стремились прорваться в
монопольные владения испанцев и португальцев, сознательно шли на вполне
определенные опасности: на гибель во льдах Ледовитого океана, на встречи с охранными
эскадрами, на смерть или плен, на пожизненную работу в галерах, на медленное
угасание в невольничестве. Здесь требовался героизм иного характера, но едва ли
меньший, чем в первом случае. С другой стороны, с последних десятилетий XVI века
в Голландии (и Англии) не прекращались попытки найти и самостоятельные пути
для торговли, обойти португальцев с тылу так же, как португальцы в свое время
обошли итальянцев. Поиски естественно направились на северо-запад и на северо-
восток, в обход, по полярным морям Азии и Америки, где не угрожали встречи
с соперниками. В процессе этих поисков голландцы и англичане частью открыли,
частью ближе исследовали Исландию, Гренландию, Шпицберген, Северную Америку,
пробрались вдоль берегов Ледовитого океана до Сибири (до Новой Земли), открыли
пути, по которым мореплаватели вновь отважились пуститься лишь в последней трети
XIX века. Одна из таких английских экспедиций, направленных в обход
южно-европейской торговли, получила особенную известность в русской истории.
Это—экспедиция Ченслера, который попал в Белое море, к устью С. Двины, и отсюда приехал
в Москву, где заключил торговый договор с Иваном IV. Англия становится после
этого преемницей Ганзы в торговле с Россией, пока и она во второй половине
XVII века не была вытеснена голландцами. Но „открытие" России было для
англичан лишь попутным результатом в их поисках дороги к Востоку. Экспедиция
Ченслера нашла продолжение,—и в том же XVI веке англичане пробрались до
Каспийского моря, а отсюда через Туркестан—до Персии. Вообще все открытия голландцев
и англичан непосредственно не имели такого крупного экономического значения, как
испанские и португальские открытия, но их географическое значение не становится
от этого меньше. К концу XVII века эпоха великих открытий закончилась: торговый
капитал изучил весь земной шар, поскольку это могло интересовать его на данной
ступени развития. Собственно уже к XVIII в. следует отнести открытие и
предварительное обследование Австралии и тихоокеанских островов.
2) К половине XVIII века население Голландии немногим превышало 1 миллион.
Из этого числа на один Амстердам приходилось 200.000: обстоятельство, которое,
при децентрализованном характере тогдашней промышленности, уже само по себе
красноречиво говорит о том, насколько гипертрофирована была торговля Голландии.
Для XVI века существуют только отрывочные данные о численности голландского
населения. — Население Испании к началу XVI века определяется в 11 миллионов.
Но уже к 1575 году оно упало до 6% милл.

РАЗВИТИЕ ТОРГОВЛИ И КОЛОНИЙ В НОВОЕ ВРЕМЯ 38
главный центр международных сношений с Балтийского и
Немецкого морей на Атлантический океан. Здесь Ганза была бессильна
подавить своих конкурентов,—здесь она должна была считаться
с ними как с равноправною стороной и на одинаковых основаниях
с ними завязывать торговые отношения в Лиссабоне, Севилье
и Кадиксе, главных портах Пиренейского полуострова. Со второй
половины XV и до конца XVI века здесь, а не на
северо-западе, производятся самые блестящие торговые операции. Сюда
приходят сокровища, награбленные в колониях, отсюда идут
корабли, нагруженные винами, шелковыми и шерстяными
тканями и прочими продуктами европейской промышленности для
сбыта их португальским и испанским колонизаторам.
Бешеные цены, которые платили за эти предметы счастливые
завоеватели, первоначально дали мощный толчок испанской
промышленности (и некоторым отраслям земледелия). В первые
десятилетия по открытии Америки испанский берег от Хереса до
Малаги сплошь покрылся виноградниками. Севилья и Кадикс
ежегодно отпускали в колонии разных вин до 140.000 центнеров,
т.-е. более 520.000 ведер; в то же время скачками вырастала
шелковая и шерстяная промышленность Испании (в Сеговии,
Куэнке и пр.), организованная преимущественно морисками,
потомками мавров и наследниками их коммерческого и
промышленного опыта.
Но испанская промышленность с ее в общем средневековыми
техническими и экономическими ресурсами не могла
удовлетворить возрастающий спрос. С другой стороны, по мере того,
как испанец развивался в примитивного коммерсанта, он
проникался все большей враждебностью к таким сравнительно
совершенным коммерсантам, какими были мориски;
развертывались явления, близко напоминающие по своим основным
источникам средневековый и новейший антисемитизм.
Головокружительные успехи в колониях упрочили в господствующих
классах Испании тот конквистадорский отпечаток, довели до
полной зрелости тот известный тип гидальго, который сложился
еще в истребительных войнах с маврами XIV и XV века. И люди,
и средства все исключительнее вовлекались в колониальные
авантюры. Промышленность стала хиреть. Позже, когда наступили
естественные последствия такой гипертрофии хищнического
хозяйства, и неудачи начали следовать за неудачами,
ответственность за них взваливалась на морисков, как наиболее видных
носителей новых, капиталистических принципов хозяйствования.
Тогда развернулась деятельность инквизиции, и, наконец,
морисков изгнали из Испании (вторая половина XVI века). Испанской
промышленности был нанесен смертельный удар.
По всем этим причинам в XVI веке промышленность северо-
запада находила на Пиренейском полуострове быстро
расширяющийся рынок. По мере того, как оттеснялась на задний план
и падала посредническая торговля итальянцев и ширилось
колониальное могущество Португалии и Испании, пиренейские
гавани—Лиссабон, Севилья, потом Кадикс—превращались в пункты,
Куос политической экономии т. II. в. 1.
3

34
РАЗВИТИЕ -ТОРГОВЛИ ТОВАРАМИ
через которые вся Европа снабжалась произведениями колоний,
в первую очередь пряностями, красящими веществами и т. д.
Целиком поглощенные деятельностью в необъятных колониях,
португальцы и испанцы предоставили чужеземным купцам
организацию торговли между своими гаванями и остальной
Европой. В этой области немалую роль играли в начале XVI века
ганзейские корабли. Даже юго-западная Германия сделала
попытки приобщиться к сказочным выгодам, извлекаемым из
новых колоний: такие колоссальные торговые фирмы, как Фуг-
геров, Вельзеров, и др., устраивают собственные конторы в
Лиссабоне, снаряжают суда для торговых сношений между югом
Европы и Северным морем, добиваются разрешения на отправку
собственных экспедиций в колонии.
Но когда торговля северо-западной Европы вышла на
Атлантический океан, все естественные выгоды оказались на стороне
Нидерландов. Они превратились в естественного посредника между
югом и севером. Антверпен сделался необходиомй станцией
между пиренейскими гаванями], с одной стороны, и Англией,
Германией, скандинавскими странами и Россией—с другой. С половины
XV века значение Брюгге падает, Антверпен становится и остается
до конца XVI века для севера Европы тем, чем был Лиссабон
для юга Европы того же времени, чем на Средиземном море была
Венеция для XIII—XV веков. Вельэеры, Фуггеры, Ганза—все
основывают здесь собственные фактории. Но германские купцы
нашли здесь только временную опору. В свободной борьбе на
Атлантическом океане Ганза была вынуждена уступить
нидерландцам, которых она так успешно теснила на всем протяжении
средних веков, когда торговля не выходила из Балтийского и
Немецкого морей, фактически сделавшихся ее внутренними
морями.
Однако уже со второй четверти XVI века назревает новый
переворот в области торговых сношений. Антверпен был центром
более или менее легальной торговли, производившейся с ведома,
если не с прямого разрешения испанских и португальских
властей. Его торговое значение было неотделимо от регулярных,
мирных открытых связей с пиренейскими гаванями, в первую очередь
с Лиссабоном. В конечном счете, купцы, торговавшие через
Антверпен, довольствовались той долей колониальной добычи,
которую соглашались уступить им испанцы и португальцы.
Но в северной части Нидерландов, отвоеванной у моря
тяжелой борьбой и сроднившейся с морем в рыболовческих
экспедициях, возникла, зачастую под прикрытием таких экспедиций,
особая отрасль торговли — контрабанда, развивавшаяся в
систему 1). Державшийся сначала около европейского побережья,
1) Конечно, немалую родь играла контрабанда и для южной части Нидерландов.
Но здесь она велась более с попустительства испанцев и португальцев. Напр.,
военные суда последних, отправляясь в колонии на борьбу с контрабандным ввозом и
вывозом, ,.тайно" брали огромные количества товаров от нидерландских купцов,
продавали в колониях, нагружались колониальными продуктами,—так же ,,тайнои
доставляли их нидерландским (и английским) купцам. Действительная борьба с контра-

РАЗВИТИЕ ТОРГОВЛИ И КОЛОНИЙ В НОВОЕ ВРЕМЯ Зб
контрабандный промысел с течением времени расширил размах
своих операций и зашел в тыл пиренейским купцам в
юго-восточной Азии и в Америке. Главную роль в этой торговле
играл Амстердам. Он, в противоположность Антверпену,
почерпал свои силы не в регулярных сношениях с Лиссабоном, а в
систематическом обходе Лиссабона и других пиренейских гаваней.
В то время, как Антверпен жил пиренейской торговлей,
Амстердам скоро занял самостоятельную позицию: сужение и полное
уничтожение морского господства испанцев и португальцев
сделалось главным условием его экономического расцвета. Для
Антверпена было бы самоубийством решительно, революционно
выступить против испанского короля (который был одновременно
и королем Португалии), а следовательно, и против папы, от
которого король получил колонии в качестве лена. Для
Амстердама церковная реформация постепенно превратилась в символ
экономической независимости.
Таким образом нидерландская революция и ее
окончательный исход (последняя четверть XVI века) по существу просто
констатировали экономические различия между югом и севером
Нидерландов. Десять южных штатов (приблизительно
территория современной Бельгии) после нескольких лет борьбы против
испанцев изъявили покорность испанскому королю и остались
верными католиками. Семь северных штатов все поставили на
карту, нанесли страшные удары испанцам на суше и на море,
сделались решительными протестантами, дали приют гонимым
в других странах сектантам (и морискам) и, наконец, добились
полной политической независимости. Это—Голландия с
Амстердамом во главе.
Чтобы смирить Голландию, испанцы закрыли для ее (и
английских) кораблей лиссабонскую гавань. Эта мера была бы
достаточно грозной для Антверпена, но, примененная к
Амстердаму (и Англии), она только дала ускоряющий толчок его
развитию. Голландская торговля превратилась из контрабандного
в пиратский, или каперский, промысел 1). В борьбе за свою
независимость Голландия в союзе с Англией нанесла страшные удары
испанскому военному флоту. После того он был уже не в
состоянии давать достаточную охрану мировой торговле Испании.
Испанские корабли, направлявшиеся с драгоценными грузами в
метробандой в XVI—XVIII веках вообще была технически и экономически невозможна.
Ни для кого не было тайной, что нидерландские и английские купцы, являярь в
пиренейские гавани и в колонии, совершали на виду у властей, с уплатой всех
установленных пошлин, лишь небольшую долю торговых операций. Фактически
неуловимая, контрабанда в известном смысле была узаконена: испанцы и португальцы
облагали все иностранные суда, являвшиеся в их владения, особыми сборами, которые
так и считались пошлинами—или штрафами—за контрабанду, оставшуюся ненакры-
той. Точных данных об относительной роли контрабанды и легальной торговли нет
и быть не может. Однако некоторые историки не без оснований предполагают, что
контрабанда давала до 50, даже до 75°/0 всего ввоза в испанские колонии.
*) Каперы — обычные торговые суда, получавшие во время войны полномочия на
военные операции против неприятеля. Таким образом обычный для них пиратский
промысел узаконивался.
3*

36
РАЗВИТИЕ ТОРГОВЛИ ТОВАРАМИ
полию, захватывались голландцами и на Атлантическом, и на
Индийском океане, и у берегов Америки, и у самого
пиренейского побережья. В то же время изгнанные из Лиссабона го-
ландские купцы уже через десять лет после этого сами снарядили
флот в Ост-Индию и начали вытеснять из нее португальцев. Борьба
велась с такой несокрушимой энергией, что через какие-нибудь
50 лет, к половине XVII столетия, голланды захватили огромную
и наиболее ценную для того времени часть португальских и
испанских владений в Азии и Африке. В Америке они вели
борьбу с меньшей энергией; они предпочитали перехватывать
испанские корабли, направлявшиеся в Европу. Но в конце концов
и в Америке они овладели огромными территориями. С начала
XVII века Амстердам сделался преемником Лиссабона в качестве
центра мировой торговли 1).
Мы видели, что нидерландская торговля при своем
зарождении представляла некоторые отличия от пиренейской торговли.
Во-первых, ее первоначальным источником было не развитие
феодального, преобладающе земледельческого производства и
соответствующего способа присвоения, а развитие рыболовства и
промышленности, т.-е. таких сфер экономической жизни, в которых
раньше и полнее всего осуществляется отрицание феодальных
методов присвоения. Во-вторых, нидерландский купец по общему
характеру своей деятельности! и по всему духовному облику
несравненно более приближается к буржуа позднейшей
капиталистической эпохи, чем к сеньеру средних веков. В-третьих, по
историческим условиям развитие нидерландской торговли не
монополия, а свобода конкуренции—с англичанами, датчанами, ган-
зейцами, южно-германскими купцами—была той стихией, в
которой она вырастала. Недаром первым голландским купцом, наиболее
характерным для Нидерландов, был контрабандист, этот
практический предтеча фритрэдеров-теоретиков, на целые столетия
упредивший их появление.
Но такой строй голландская торговля сохраняла лишь до тех
пор, пока господство на море и в колониях принадлежало
пиренейским странам. Уже отношение борьбы содействовало
расцвету пиратского промысла: возрождению тех примитивных форм,
которые послужили отправной точкой при развитии обмена
феодальной эпохи. По мере того, как Голландия овладевала
португальскими колониями, она, подобно португальцам, приурочивала
свои методы эксплоатации к тому общественно-экономическому
строю, который находила в колониях: она брала различные
ступени и переходные формы феодальных, рабовладельческих и
крепостнических отношений, которые там существовали до ее
появления—и даже до появления
португальцев,—систематизировала и усиливала туземные методы эксплоатации и просто
надстраивала над ними ново-европейскую,
торгово-капиталистиче1) Во второй половине XVII века Кольбер определял численность всего
торгового флота Европы в 20.000 морских судов; из этого числа на долю Голландии
приходилось 16.000 судов.

РАЗВИТИЕ ТОРГОВЛИ И КОЛОНИЙ В НОВОЕ ВРЕМЯ 37
скую эксплоатацию. Следовательно, голландский колонизатор по
своим экономическим функциям опять представляет переходную
форму от сеньера к купцу или соединяет в своем лице того и
другого. В этом смысле он возвращается к строю ранней
средневековой, напр., итальянской торговли: явление, которое и
впоследствии повторяется в колониях и отсталых странах и будет
повторяться до тех пор, пока в них сохраняются остатки феодализма
и производных от него форм.
Наконец, с свободной торговлей голландцы мирились только
до тех пор, пока принуждались к ней обстоятельствами.
Уничтожив морские силы пиренейских государств и овладев их
колониями, голландцы постарались создать для себя абсолютную
торговую монополию.
В Италии патрициат каждого отдельного торгового города
старался монополизировать всю торговлю, главной, ареной которой
было Средиземное море. Средневековая Ганза осуществляла на
Балтийском и Северном морях торговую монополию для
неоформленного союза из немногих десятков городов, из которых каждый
в своей особой области оставался средневековым монополистом.
Португалия и Испания, сделавшие значительный шаг к
объединению в национальные государства, монополизировали всю торговлю
и защищали колонии от иностранных купцов уже в интересах
«всей нации», т.-е. в интересах всего португальского и
испанского купечества. Но фактическое использование монопольного
положения в колониях и на морях осуществлялось еще не в
национальном масштабе: национальная монополия дробилась и
делилась между сравнительно небольшими товариществами купцов,
получавшими исключительное право на вывоз из колоний таких-то
продуктов, на устройство плантаций в такой-то области, на
эксплоатацию таких-то островов и земель, которые они откроют или
исследуют, напр., в Мексиканском заливе. Таким образом
португальские и испанские монопольные компании далеко еще не
отрешились от средневековых отношений, когда торговцы каждого
города старались монополизировать в своих руках весь обмен
своей области и когда каждая торговая гильдия отстаивала
в этой области свое исключительное право на торговлю
определенными товарами.
Голландия сделала новый шаг вперед от средневекового строя
торговли. Уже в 1602 году,—прежде чем завершилась борьба
с Испанией,—купеческие компании, образовавшиеся в различных
городах для организации самостоятельной ост-индской торговли,
слились в одну, так называемую ост-индскую компанию.
Одной из непосредственндх ее задач была совместная оборона от
испанских судов и захват этих судов, где и когда было возможно.
Таким образом первоначальный флот компании был чисто
каперским флотом, соединявшим: в себе черты торгового и военного
флота. Участие в компании сделалось заповедью патриотизма.
Быстро был составлен основной капитал в 61/2 миллионов
флоринов, разделенный на акции по 3.000 флоринов каждая. С
захватом португальских колоний дирекция компании, состоявшая

38
РАЗВИТИЕ ТОРГОВЛИ ТОВАРАМИ
из 17 членов, фактически превратилась в неограниченное
правительство этих колоний. Она объявляла там войну, заключала
мир, содержала собственное войско, чеканила монету, назначала
и смещала по своему усмотрению всех чиновников. Только
последним и разрешался доступ в Ост-Индию. Остальным
пребывание в ней воспрещалось под страхом смертной казни. Для
голландцев эта суровая монополия номинально была смягчена тем,
что каждому голландскому гражданину предоставлялось
приобрести акции компании и в соответствующей доле участвовать в ее
прибылях. На практике, с повышением цены акций, это право
утратило всякое значение, так как обладатели акций не
расставались с ними и в продаже их не было. Ост-индская компания,
национальная ш> названию, превратилась в довольно узкую и
замкнутую корпорацию немногих воротил, которые захватили
главные выгоды ост-индской торговли. В общем на таких же основах
была организована в 1616 году и вест-индская компания, в которой
пиратские и контрабандные операции получили еще более
длительный перевес над другими, чем в ост-индской компании.
Первые шаги в развитии торгового могущества Англии живо
напоминают историю голландской торговли. Перемещение
главных торговых путей на океан освободило английских моряков
от подавляющего влияния Ганзы, открыло арену, на которой
монополии могли сложиться только в итоге более или менее
длительной свободной борьбы. Контрабандная торговля и здесь
сыграла огромную роль. Но, в отличие от нидерландцев,
английские моряки,—как и французские,—чувствуя за своей спиной
сильное и политически самостоятельное государство, могли
быстрее перейти от тайной контрабанды к явному каперскому
промыслу 1). Те области, которые Англия в XVI веке открывает и
захватывает в северной Америке, первоначально ценились
преимущественно как опорные пункты, из которых английские
мореплаватели могли предпринимать свои пиратские (и
контрабандные) экспедиции. Выдающиеся пионеры английских
географических открытий последней четверти XVI века, Дрэк и Рели
(Ралей), по существу были пираты, которые, получая
государственную поддержку, могли организовывать свои экспедиции в
крупном для той эпохи масштабе.
В этих операциях развивалось английское мореплавание и
крепло экономическое, а также и политическое влияние
английской торговой буржуазии. Короли, глухие к ее требованиям
в средневековый период, уступают ей, когда, по мере ее
превращения в экономически руководящий общественный класс, ее
требования разрастаются в «народные требования», когда они
становятся лозунгом бурных вспышек и мятежей. Открылась эра
«национальной политики»,—по традиционным представлениям со
времен Елизаветы, в действительности уже к половине XVI века.
1) Уже тот корабль, на котором везли долю испанского короля из сокровищ,
награбленных в Перу, попал в руки французов, и добыча досталась французскому
королю:

РАЗВИТИЕ ТОРГОВЛИ И КОЛОНИЙ В НОВОЕ ВРЕМЯ &9
Когда судьба Карла V показала, что представляемая им
Германская империя—политическая фикция, английские короли начали
последовательную борьбу против привилегий галзейских и
итальянских купцов. От Ганзы требуют, чтобы она открыла свои
гавани английским судам. Повышают пошлины на ввозимые и
вывозимые ею товары. Совершенно уравнивают ганзейских
купцов с остальными иностранцами (1576 г.). Следовательно,
подчиняют их режиму свободной конкуренции,—но только для того,
чтобы через несколько лет сделать решительный шаг к
монополизации английского рынка английскими купцами: Stее1 Yard
Стальной Двор—лондонская фактория ганзейских
купцов—закрывается, и всем немцам предписывается выехать из Англии (1597 г.).
Эта мера, благодаря всему направлению экономического
развития, оказалась столь же премудрой, сколь неразумны были,
в глазах позднейших историков, совершенно такие же меры,
когда они принимались Филиппом испанским, злополучным
противником Елизаветы английской.
Закрытие лиссабонской гавани для англичан оказало на них
такое же действие, как на голландцев. Одна за другой возникали
компании marchant adventures—купцов, идущих на
риск,—которые, подобно голландцам, стремились завести самостоятельные
сношения с Ост-Индией. Это им удалось к началу XVII века.
Тогда же возникла английская ост-индская компания, которая
применяет, сначала в сравнительно ограниченной сфере, те же
методы хозяйствования и управления, как голландская
ост-индская компания, а потом, с начала XVIII века, захватывает одну
за другой главные колонии последней. С конца XVI века
начинаются колониальные предприятия англичан и в Америке,
главным образом в Северной. Как и Голлалдия, Англия должна была
закладывать основы своего морского могущества в упорной борьбе
с пиренейскими странами. Как и в Голландии, церковная реформа
становится боевым лозунгом: борьба с папизмом со второй
половины XVI века приобретает огромную популярность и в низах
населения. Враги папы—враги Испании, его главной опоры,—
гонимые в разных странах континента, встречали
сочувственный прием в Англии, находили здесь своеобразную полноту
религиозной свободы, которая мирится с существенными
ограничениями католиков, и несли сюда богатый промышленный опыт
Испании, Франции;, Фландрии и южной Германии (главным
образом со второй половины XVII века, после Тридцатилетней
войны).
Эра национальной политики, открывшаяся со второй половины
XVI века, в XVII веке нашла последовательное продолжение.
Но теперь ее лозунгом было уже не «Англия для англичан»,—
т.-е. для торговой буржуазии,—а нечто более грандиозное:
«мировая торговля для англичан». Практически это означало борьбу
против торговой гегемонии Голландии. Решительная стадия этой
борьбы открылась знаменитыми Навигационными Актами Кромвеля
(законами о мореплавании; вторая половина XVII века).
Наиболее важные пункты этих актов следующие: продукты азиатского,

40
РАЗВИТИЕ ТОРГОВЛИ ТОВАРАМИ
африканского или американского производства могут ввозиться
в Англию только на судах, которые принадлежат англичанам
и на которых англичанам же принадлежит численный перевес
в составе команд; европейские товары ввозятся на английских же
судах или на судах тех стран, где эти товары произведены; даже
английские суда подвергаются характерному ограничению: они
могут брать чужеземные товары только в странах производства
последних, но отнюдь не из голландских складов и гаваней
Историки часто приписывают этим мерам создание морского
могущества Англии. В действительности их блестящий успех
вытекал из того, что они просто резюмировали, формулировали
в принципиальной, обобщенной форме те фактические отношения,
которые начали складываться с конца XVI века.
Против маленькой Голландии у Англии был значительный
перевес сил крупного государства 1). Так могло случиться, что
к началу XVIII века Амстердам в качестве мирового торгового
центра сменяется Лондоном. Когда Петр I поехал в Голландию
учиться морскому делу, ее славные дни лежали уже позади.
А через несколько десятилетий Англия начала захватывать одну
голландскую колопию за другой, как за столетие с небольшим
до того времени голландцы завоевывали колонии португальцев.
К половине XVIII века Англия становится почти единственной
наследницей наиболее ценных колониальных владений
португальцев, испанцев и голландцев и увеличивает их громадной
долей северо-американского материка. В сфере торговли ей
принадлежал подавляющий перевес. Ее торговую монополию с
некоторой надеждой на успех, иногда с крупным успехом,
оспаривала только Франция. Торговое соперничество Англии и
Франции составляет главное содержание политической
истории XVIII века.
* *
*
В торговой истории Византии, Италии, Ганзы, пиренейских
стран, Нидерландов, Англии, охватывающей в общей сложности
до 3/4 тысячелетия, имеется одна общая и постоянная черта,
которая позволяет рассматривать эту эпоху под одной общей
рубрикой: развитие торгового капитала. Капитал возникает здесь
на базисе чуждой ему организации производства: он берет
переходные формы феодальной и ремесленной организации
производства, которые застает в различных странах, и не изменяет
существенно этих форм, не подчиняет себе непосредственно.
Совершает ли он прямое разграбление новых стран или организует его
с большей утонченностью, под видом обмена, его отношение
к производству остается одинаково внешним. По своим
экономическим функциям он—посредник между производствами
европейских стран и колоний.
*) В половине XVIII века в Англии (без" Ирландии и Шотландии с их общей
цифрой населения до 2*/$ мил,) насчитывалось до 6*/г мплл, человек.

РАЗВИТИЕ ТОРГОВЛИ И КОЛОНИЙ В НОВОЕ ВРЕМЯ
41
Конечно, во всех колониях раньше или позже наступает пора,
когда такие упрощенные методы эксплоатации окончательно
подтачивают свой собственный базис. Примитивная система грабежа
постепенно сменяется усовершенствованным аппаратом
единовременных контрибуций и хотя бы несколько урегулированных
даней,—аппаратом, который до сих пор составляет главный элемент,
напр., английского управления Индостаном. Торговый капитал
не создает здесь нового экономического строя, он скорее
консервирует существующий строй. Его роль и в этом случае
преимущественно посредническая: обмен прибавочного продукта,
произведенного при несколько видоизмененном старом
экономическом строе—феодальном, рабовладельческом, крепостническом,—
на прибавочный продукт, который присваивается в Европе тоже
старыми методами эксплоатации, при старом же
производственном строе.
Более близким отношение капитала к производству
становится с того времени, когда ему приходится организовать
сахарно-тростниковые, кофейные плантации или добывание
благородных металлов. Однако и в этом случае торговый капитал не
является творцом новых экономических форм, а или просто
усваивает те формы, которые встретил в Африке и на островах Азии,
или переносит их в новые страны, напр., в Америку. Во всяком
случае здесь нет никакого шага вперед от тех отношений, в
которых существовала земледельческая Европа: в купце, хотя бы
у себя дома он уже не был сеньером, на колониальной почве
опять возрождается феодальной эксплоататор, но еще более
суровый, чем в метрополии.
В Италии и в Испалии, с развитием торгового капитала,
возникали отрасли промышленности, рассчитанные почти
исключительно на вывоз: в Италии—производство шелковых и шерстяных
тканей, металлических зеркал, бус и других стеклянных
изделий; в Испании—виноделие, различные отрасли текстильной
промышленности. Но для торгово-капиталистической эпохи
характерно то обстоятельство, что не столько расширяющаяся
промышленность ищет возрастающих рынков, сколько торговля для своих
собственных потребностей создает ту или иную отрасль
промышленности: промышленность играет здесь служебную роль при
торговле, живет и умирает вместе с последней. При той
подавляющей роли, какую играет здесь торговый капитал, понятно,
что вся примитивная капиталистическая энергия направляется
в одну сторону. Существование промышленности в торговых
странах оказывается эфемерным, намечается то своеобразное
международное разделение труда, при котором во Флоренции,
Фландрии, Германии, Англии все более развиваются различные отрасли
экспортной промышленности, а Венеция, Испания, Португалия все
с большею исключительностью вырабатываются в торговых
посредников между Европой и вне-европейскими странами. Отсюда—
их быстрый экономический упадок, следующий за упадком их
посреднической торговли.
Торговому расцвету Голландии и Англии предшествовали века

42
РАЗВИТИЕ ТОРГОВЛИ ТОВАРАМИ
ремесленного развития и такой мало привлекательной для
феодала деятельности, как рыболовство. Здесь господство
феодального производства и феодальных экономических отношений уже
не было безраздельным, и; не от них, а скорее из сферы
промышленности (судостроение, канатное и парусное производство,
мыловаренное, писчебумажное и пр.) исходил первоначальный
толчок торговому развитию; вся торговля приобрела более
плебейский уклад. Но в торговой истории Голландии туземная
промышленность сыграла известную роль на сравнительно короткое
время. По мере того, как головокружительным темпом росло
колониальное царство, все капиталистические силы маленькой
страны поглощались посреднической торговлей и обслуживающими
ее колониальными предприятиями. Собственная промышленность
падала, хотя и не в такой мере, как на Пиренейском полуострове,
особенно в Испании. Благодаря более плебейскому складу всех
отношений, Голландия надолго занимает видное место и в сфере
морского тралспорта.
Быстрое развитие английской промышленности началось
с конца XVII века. Но и здесь промышленный капитал еще долго
стушевывался по своему значению перед торговым капиталом.
Производственный капитал был еще настолько слаб, что
создаваемые им по своему образу и подобию формы отступали на
задний план перед старыми формами производства. Служебное,
второстепенное значение производственного капитала обнаруживается
между прочим и! в том, что одной из первых отраслей, в которых
он развивается сравнительно быстро, является судостроение,
вырастающее на базисе транспортной промышленности х).
На протяжении значительной части XVIII столетия
колониальная политика Англии, международные договоры, мир и
война диктовались преимущественно интересами торгового
капитала. Даже тот конфликт с северо-американскими колониями,
который повел к войне за независимость (1775—1783 г.) и к
образованию Соединенных Штатов, был вызван в первую очередь
торговыми интересами английской буржуазии, с одной стороны,
и формирующейся американской—с другой. Борьба американцев
была направлена против тех сторон экономической политики
Англии, которые представляли последовательное развитие
Навигационных Актов Кромвеля, против привилегий ост-индской
компании, против новых и новых распоряжений, закреплявших
монопольное положение английской торговой буржуазии и
наносивших жестокие удары широко организованной контрабанде,
той сфере торговли, которая, как это уже несколько раз бывало
*) Одним из характерных примеров страны, в которой решительное преобладание
принадлежит торгово-капитадистдческои и связанной с нею транспортной буржуазии,
является Греция. Эта буржуазия наложила свой отпечаток на всю историю Греции
в XIX веке,—да и теперь ее интересами объясняются многие явления внутренней
и внешней политики. Уже Маркс отметил, что в XIX веке преобладание купеческого
капитала связывается с господством устарелых экономических отношений, с
политической реакционностью, социальным базисом которой является союз торговой
буржуазии с земельной и финансовой аристократией. Бее это оправдывается и в Греции.

РАЗВИТИЕ ТОРГОВЛИ И КОЛОНИЙ В НОВОЕ ВРЕМЯ 43
в истории, послужила колыбелью американской торговой
буржуазии 1).
Старинные соперники Англии — Голландия, Франция,
Испания, поспешили использовать момент для того, чтобы уничтожить
ее преобладание на морях. Английский ввоз в Америку почти
совсем прекратился, так как английские суда захватывались
военными судами и каперами «нейтральных» держав,—будто бы для
того, чтобы просто обезопасить собственную торговлю и скорее
привести стороны к миру. Как известно, им не удалось
уничтожить морской торговли Англии, и Голландии пришлось
больше всего поплатиться за свое вмешательство: важнейшие ее
колонии были завоеваны Англией, многочисленные суда
захвачены, ее мировой торговле был нанесен последний удар.
В эпоху войны за независимость будущих Соединенных
Штатов Северной Америки определенно наметился существенный
поворот в области международной торговли. Борьба на морях
выяснила, что Англии принадлежит в этой сфере такой решительный
фактический перевес, что она не нуждается в закреплении его
искусственными мерами, вроде Навигационных Актов Кромвеля.
Не национальные привилегии, а свобода торговли понемногу
становится в глазах английской буржуазии главным средством для
того, чтобы расширить свою фактическую монополию в области
международной торговли. Парижский мир (1783 г.), вообще
говоря, оставил за соперниками Англии (а также за Гамбургом и
Бременом) ту свободу заокеанской торговли, которой они
добились во время войны.
Интересы промышленной буржуазии, игравшие роль
привходящего момента в англо-американском конфликте, приобрели
решающее значение в той затяжной борьбе, которая началась почти
с первых лет французской революции и достигла
кульминационного пункта в наполеоновской «континентальной блокаде». В
течение всего XVIII века Франция была единственным
серьезным соперником Англии по своему торговому и промышленному
развитию, по значению своих колоний, по силе своего флота и
армии. Вопрос о том, кто победит, во время англо-американской
войны остался открытым и еще долго вызывал то скрытую, то
открытую борьбу между господствующими классами обеих стран.
Революция раскрыла перед молодой промышленной буржуазией
Франции блестящие перспективы. Уже в 1793 году она приняла
решительные меры с той целью, чтобы закрыть Францию для
*) „Колонисты превратились в нацию нарушителей закона. Девять десятых
купцов были здесь контрабандистами. Одна четверть всех подписавшихся под
Декларацией Независимости занималась торговлей, мореплаванием и контрабандным
промыслом. Было известно, что Ганкок, Трембуль и Гамильтон знали о контрабандной
торговле и одобряли ее. Ганкок был королем контрабиндистов; Джон Адаме защищал
его перед судом адмиралтейства в Босстоне, где ему за контрабандную торговлю
угрожал штраф в 500.000 долларов" (до 1 милл. руб. на наши деньги). Все это—
имена выдающихся политических деятелей Америки конца XVIII века". Цитир. у
А. М. 81 т о п 8. „ШаззепкатрГе т (1ег СезсЫсМе Атепказ". 7. ЕггапгипдзЬеЙ
лит „Кеиеп ЯеН".

44
РАЗВИТИЕ ТОРГОВЛИ ТОВАРАМИ
продуктов английской промышленности (полное воспрещение ввоза
многих английских фабрикатов, непомерно высокое обложение
других), а потом, постепенно усиливаясь, сделала попытку
распространить эту «блокаду» на весь континент. Политические
историки обычно перевертывают отношение и выводят экономический
конфликт из политического 1). Но декрет 1806 г., которым
возвещается блокада Британских островов, говорит сам за себя.
Важнейшие его пункты следующие: воспрещаются всякие торговые
сношения и обмен писем с Англией. Всякие товары, идущие
из Англии и ее колоний, объявляются законным призом, т.-е.
всякому предоставляется захватывать их; никакая гавань не
должна допускать судов, идущих из Англии и ее колоний; при
попытке обойти последнее распоряжение, суда—хотя бы и
неанглийские—подлежат конфискации. Декрет распространяется на
Францию, Голландию, Испанию, Неаполь,—вообще на все
союзные с Францией государства.
В дальнейшем Наполеон силой оружия расширил ту сферу,
которая предназначалась для господства французской
промышленной и торговой буржуазии. К континентальной блокаде, т.-е.
к решительному бойкоту Англии, в ближайшие годы были
вынуждены примкнуть Пруссия, Россия, Дания, Португалия, Австрия.
Англия, не ограничиваясь эпизодическими прорывами блокады
при посредстве контрабандного ввоза, стремилась проложить
широкие бреши в том кольце, которое стиснуло ее со всех сторон:
отсюда между прочим тот большой интерес и те крупные силы,
которые Англия посвящала борьбе с Францией на Пиренейском
полуострове, отсюда же международные конфликты из-за острова
Мальты. Наполеон ответил чрезвычайным обострением мер,
направленных против Англии, и жестоким усилением репрессий за
их нарушение (напр., 12 лет каторги с наложением клейма—за
ввоз запретных товаров). В стремлении сделать блокаду
действительной, он совершил аннексию Голландии, части Германии у
Северного моря, некоторых областей в Италии, Иллирийского
побережья. Простой взгляд на карту дает ключ к той «ненасытной
жажде завоеваний», которая, согласно историкам старинного
склада, определила совершенно исключительную «роль личности
Наполеона в истории». Несоблюдение континентальной блокады
Россией, даже по Лексису, было главным поводом к последнему акту
«наполеоновских» войн, к походу 1812 года.
Наполеону так же не удалось сокрушить упрочившееся
экономическое могущество Англии—ее преобладание на морях, ее
промышленное превосходство,—как за два столетия перед тем
1) Впрочем, не только политические историки, но и признанные экономисты
например, Лексис начинает в „Напс1чуог<;егЪисп с!ег 81аа1з\У188еп8сЬагЧ;еп" (3 изд.) статью
о континентальной блокаде следующими словами: „Континентальная блокада была
чрезвычайной военной мерой Наполеона против Англии, преследовавшею в
первую очередь чисто политическую цель" (курсивы наши). А потом
следуют факты, из которых—незаметно для автора—вытекает, что Наполеон был,
если и не всегда искусным, то неизменно усердным делопроизводителем французской
буржуазии.

РЛЗВПТИ* ТОРГОВЛИ И КОЛОНИЙ В НОВОЕ ВРЕМЯ 45
Филиппу II. Правда, под прикрытием блокады расцвели
некоторые отрасли промышленности во Франции, в прирейнской части
Германии, в Силезии, в некоторых частях России: расчетом на
такое ее действие объясняется популярность союза с Наполеоном
и продиктованных им торгово-политических мер среди
формировавшейся промышленной буржуазии в континентальной Европе,
в частности и в России. Напротив, те классы и группы,
которые были заинтересованы в вывозе в Англию земледельческих
продуктов—хлеба, пеньки, леса и т. д., требовали решительной
борьбы с Наполеоном до «победного конца», и в России, напр.,
дворянство повторило бы переворот 1801 г. (убийство Павла),
если бы Александр стал упорно следовать политике Тильзитского
мира. Англия ни перед чем не останавливалась—и прежде всего
перед крупнейшими расходами,—чтобы создавать на континенте
Европы новые и новые коалиции, которые выставляли
громадные армии против наполеоновской Франции.
Для некоторых отраслей континентальной промышленности
«континентальная блокада» принесла длительные результаты. Но
во многих случаях вызванный ею промышленный расцвет
оказался эфемерным. Он уступил место величайшему упадку, когда
произведенные при более совершенной технике английские
товары, годами накоплявшиеся в складах, по окончании блокады
хлынули на континент.
До столкновения с Англией в торговом французском флоте
числилось до 50 тысяч матросов. Во время войны суда были
вынуждены оставаться в гаванях и во всяком случае не
удаляться от берегов из опасения захвата англичанами. В результате
к концу войн у Франции сохранились только жалкие остатки
торгового и военного флота. Не менее пострадали и вынужденные
союзники Франции: Испания, Голландия, Дания. В эпоху
континентальной блокады Англия уничтожила у своих соперников
более 1.000 военных судов и включила в свой флот более 4.000
захваченных торговых судов. Она же овладела и большей частью
заокеанских колоний Франции и ее союзников.
Борьба между Англией и Францией по своему общему
характеру лежит на границе двух экономических эпох:
заканчивающейся для главных европейских стран торгово-капиталисти-
ческой эпохи и наступающей новой эпохи, промышленно-капи-
талистической. По своим формам и методам, по сопутствующим
ей явлением, напр., по небывалому после того расцвету
узаконенного пиратского промысла (каперства), по неповторявшемуся
впоследствии размаху контрабанды,—она близко напоминает
старинную эпоху грандиозных столкновений между Голландией и
Англией, с одной стороны, и пиренейскими странами—с другой.
Но по своим глубоким причинам эта борьба является
предвестницей той уже близкой эпохи, когда торговый капитал стал
играть служебную роль при производственном капитале и когда
руководящая роль в экономических и политических отношениях
перешла к промышленной буржуазии.

46
РАЗВИТИЕ ТОРГОВЛИ ТОВАРАМИ
*
В области торговли прежде всего возник капитал, и здесь
же развилось старейшее подразделение современной буржуазии—
торгово-капиталистическая буржуазия.
При своем появлении капитал не является представителем
какого-либо нового способа производства. Он берет
докапиталистические способы производства и чисто внешним образом
приспособляется к ним или приспособляет их к себе, не уничтожая
их старой основы. Разложение этих старых способов является
здесь последствием скорее усиления прежних методов эксплра-
тации, чем применения каких-либо новых.
Не отрицал докапиталистической организации производства,
капитал при своем появлении не отрицает и старых форм
собственности; напротив, последние служат исходным пунктом для
развития капитал!истической собственности. В Европе, напр.,
первоначальным базисом для тех меновых операций, из которых
в длинном процессе развития возникли торгово-капиталистиче-
ские операции, послужила феодальная собственность. Лишь с
величайшею медленностью, по мере того как растет
посредническая торговля и превращается в специальную функцию особой
профессиональной группы—купцов, от феодальной собственности
отщепляется капиталистическая собственность со
специфическими, ей одной свойственными, методами присвоения прибавочной
стоимости. Не говоря уже о средних веках, даже в новое время
этот процесс отделения капитала от феодальной собственности не
пошел дальше первоначальных ступеней в пиренейских
странах и очень недалеко ушел в колониальном хозяйстве
голландцев и англичан. В торгово-капиталистическую эпоху, когда
капитал в подавляющем большинстве случаев просто присваивает
прибавочную стоимость, произведенную при докапиталистических
организациях производства, это отделение вообще остается лишь
неполным и несовершенным. Эпоха торгового капитала—эпоха
смешанных, ублюдочных экономических, социальных и
политических форм.
Согласно ходячим воззрениям, капитал уже как торговый
капитал и буржуазия уже как торговая буржуазия несут с собою
решительное отрицание общественного уклада, построенного на
юридически огражденных привилегиях и монополиях отдельных
лиц, сословий, гильдий, цехов и других корпораций. В
действительности не свобода конкуренции была первоначальным
лозунгом буржуазии, а опять-таки всевозможные привилегии и
монополии. Она создавала их в невиданном раньше масштабе, по мере
того как, с постепенным развитием капиталистической торговли,
расширялась арена европейской истории. От монополизации почти
всего бассейна Средиземного моря итальянскимд
плутократическими республиками, от монополизации бассейнов Балтийского
и Северного морей ганзейскими городами экономическое развитие

РАЗВИТИЕ ТОРГОВЛИ И КОЛОНИИ В НОВОЕ ВРЕМЯ 4?
переходило к новым, все более грандиозным монополиям: к
монополизации Португалией всех сношений с Востоком, Испанией—
всей европейско-американской торговли, потом к борьбе между
юго-западными и северо-западными государствами из-за мировых
монополий, из-за исключительного обладания необъятными
колониальными странами и, наконец, к борьбе между национальными
государствами европейского северо-запада. Последним продуктом
этого длительного процесса борьбы, охватывавшего более 7 1/2
веков, была та фактическая торговая и промышленная монополия—
или по меньшей мере решительное преобладание—Англии,
которая установилась к началу XIX века.
Однако монополиями городских республик или национальных
государств дело не ограничивалось. В пределах каждой из таких
политических единиц из массы торговой буржуазии выделяются
сильные группы, которые добиваются для себя исключительных
привилегий на торговлю тем или иным товаром, на эксплоата-
цию тех или иных колоний. Политическая власть всеми
находящимися в ее распоряжении средствами охраняет за этими
группами их привилегии. Такие монополии и привилегии на долгое
время создавали своего рода тепличную атмосферу для растущей
буржуазии, или, точнее, сама буржуазия создавала ее для себя,
пользуясь своим крепнущим влиянием на государственную власть.
Даже в таких корпорациях, в которые доступ формально открыт
каждому платежеспособному гражданину, как голландская и
особенно английская ост-индские компании, несколько десятков
крупных воротил фактически захватили все дела в свои руки и, умело
опираясь на содействие политической власти, послушной их
финансовой силе, древратились в бесконтрольных монополистов
почти всех прибылей. Свобода борьбы не существует даже для
членов таких корпораций, если они принадлежат к рядовой массе.
Свобода конкуренции оставляется только для таких сфер,
которые не представляют особенного интереса для
привилегированных монополистов или занимают служебное положение при
монополизированных сферах торговли. Так, снабжение северных стран
колониальными продуктами, идущими через пиренейские порты,
испанская и португальская буржуазия оставляла за ганзейскими,
южно-германскими, голландскими и английскими купцами, между
которымп устанавливаются отношения соперничества. Но и это
положение очень непрочно, оно носит более или менее
эпизодический характер, принуждает буржуазию каждой страны мириться
с ним. Конкуренция при первой возможности сменяется
монополиями, которые послужили колыбелью сначала голландского,
потом английского крупного торгового капитала.
Таким образом вся история торговой буржуазии есть история
монополий, от столетия к столетию, от нации к нации
расширяющих свой масштаб и отмечающих своим расширением
возрастание мощи торгового капитала. Но чем дальше раскидывается
царство последнего, чем шире становятся меновые отношения, тем
бессильнее оказываются те искусственные барьеры, которыми
национальная бзгржуазия каждой страны стремится охранить свое

48
РАЗВИТИЕ ТОРГОВЛИ ТОВАРАМИ
монопольное положение. Итальянские городские республики могли
успешно оберегать Средиземное море, Ганза могла закрыть для
других судов Балтийское и отчасти Северное моря. Но когда
торговый капитал охватил все океаны и материки, когда
национальные буржуазии всех стран начинают рваться к мировой
торговле, тогда издержки на ограждение монополий: на затяжные,
жестокие войны, на борьбу с вездесущей и почти неуловимой
контрабандой, перестают покрываться прибылями от монополий.
Расширяющиеся сношения перерастают узкие рамки каких бы то
ни было мощных монополий, на каждом шагу рвут и ломают эти
рамки, и торговая буржуазия каждой страны вынуждается
к компромиссу. Имя этого компромисса—формально свободная
конкуренция. Но и здесь необходимо отметить еще раз, что для
наиболее сильной, экономически развитой буржуазии, именно для
английской, пропаганда свободной конкуренции больше чем на
столетие становится идеологическим орудием в борьбе за
сохранение и расширение ее господства на мировом рынке.
Впоследствии мы увидим, что путь торговой буржуазии—от
привилегий и монополий к свободной конкуренции—был путем
и промышленной буржуазии; мы убедимся таким образом, что
в истории торгового капитала раскрываются многие черты
капитала вообще, и в особенности промышленного капитала
позднейшей его формы.
4. Колониальная добыча и результаты колониального хозяйства.
Собственно обмен лишь с большой медленностью порывал свою
связь с простым грабежом, с односторонним завладением.
Сравнительно урегулированные контрибуции и дани долго составляли
лишь некоторое дополнение к добыче от военных походов на
остальные племена. Прибыль от примитивной торговли в колониях
иногда была только скромной долей богатств, доставлявшихся
пиратским промыслом на европейских морях, на Атлантическом
и Индийском океанах.
Все такие внепроизводственные методы извлечения
прибавочной стоимости и перераспределение богатств между Европой и
внеевропейскими странами расширялись прямым принуждением
к прибавочному труду, экономически родственным с этими
методами. Такое разнообразие функций эмбрионального торгового
капитала служит выражением того факта, что сам этот капитал с
большой постепенностью обособлялся от феодальной собственности,
и развитой, чистый купец—от сеньера, военного организатора.
При таких обстоятельствах трудно, почти совсем невозможно
выделить собственно торговую прибыль из других форм
добычи. Более того: всякие попытки открыть в те эпохи торговую
прибыль в современном значении этого слова были бы в корне
ошибочны, потому что она развивалась лишь по мере того, как
развивалась современная форма торгового капитала. Она получила
значительную определенность только в позднейшие периоды
торгово-капиталистической эпохи, на ее высших ступенях.

ЕдинственКОЛОНИАЛЬНАЯ ДОБЫЧА И КОЛОНИАЛЬНОЕ ХОЗЯЙСТВО 49
ное, чего можно достигнуть, стремясь количественно определить
обороты купцов за рассматриваемую эпоху, это—лишь разнести
их добычу по более или менее грубым и искусственным рубрикам.
Непосредственное разграбление.
Наиболее широко оно применялось в странах, богатых
драгоценными металлами и камнями, а впоследствии и в странах, из
которых европейцы вывозили невольников.
Местонахождения благородных металлов, преимущественно
серебра, на европейском Западе очень ограничены (в Богемии,
Саксонии, Венгрии, Трансильвании) и за малыми исключениями по
содержанию благородных металлов не относятся к числу богатых.
С развитием византийской, а потом итальянской торговли
денежный металл с севера Европы начал отливать на юг, а оттуда
в восточные страны. По условиям транспорта драгоценные металлы
были для средневекового Запада одной из главных форм того
сырья, которым экономически отсталые страны вообще
оплачивают ввозимые к ним продукты более передовых стран.
Следовательно, в то самое время, как, с развитием меновых
отношений, возрастала власть денег и зарождалась неутолимая
жажда золота, деньги уходили с средневекового Запада. Все
помыслы сосредоточились на добывании денег. И не случаен тот
факт, что алхимия с ее мечтами о «философском камне», который
даст возможность превращать в золото не имеющие никакой
стоимости вещества, возникла под непосредственным влиянием тех
самых арабов, которые сыграли такую колоссальную роль в
развитии меновых отношений) в Европе. Но одновременно учащались
попытки расширить и простое добывание драгоценных металлов.
С XI—XII века началась разработка новых приисков, несмотря
на их относительную малоценность. При относительной бедности
месторождений серебра, скоро наступало их истощение. На
добывание серебра приходилось затрачивать все большее
количество труда, стоимость серебра с приближением к XV веку
увеличивалась, товарные цены падали: явление, которое во многих
случаях замаскировывалось порчей монеты.
Напротив, в Византии и арабских калифатах X—XIII века
сосредоточивались сказочные богатства, которые частью
добывались из собственных месторождений благородных металлов,
частью притекали из других стран по путям византийской и
арабской торговли. Денежные доходы Гарун-аль-Рашида
определялись в 125 миллионов диргамов золотом, в 400 миллионов дир-
гамов серебром (диргам—на современные деньги около 1
довоенного франка, т.-е. приолизительно 371/2 копеек); ежегодный
доход наместников составлял будто бы до 13 милл. диргамов,
каирский судья в IX веке получал ежегодно 48.000 диргамов.
Конечно, многие из этих цифр до крайности преувеличены
воображением европейцев, пораженных сокровищами Востока, но такие
данные, как последнее, в сопоставлении с окладами
византийКурс политической экономии, т. II, в. 1.
4

50
РАЗВИТИЕ ТОРГОВЛИ ТОВАРАМИ
ских чиновников эпохи Юстиниана, с несомненностью убеждают,
что Ближний Восток был богат денежными металлами.
В эпоху крестовых походов совершилось перераспределение
богатств между Востоком и южной Европой. Количественная
оценка процесса перераспределения невозможна по отрывочности
и скудости данных. Но он достаточно обрисовывается
рассказами о взятии крестоносцами Азруфа и Дезарии, Антиохии и
Константинополя, о разделах добычи между участниками походов,
о тех флотах, которые перевезли награбленные сокровища в
Италию и южную Францию. Об энергии крестоносных армий
достаточно красноречиво говорит тот факт, что с этого времени начался
быстрый упадок Леванта, превративший его из богатого центра
культуры в ту отсталую, бедную Переднюю Азию, какою мы
знаем ее в настоящее время.
Португальцы, которые с XV века начали оттеснять арабов,
несли с собою систему беспощадного грабежа в южную Азию и
западную и восточную Африку. По вычислениям
Зётбера—авторитетного писателя по статистике добычи благородных металлов—
годичный вывоз золота из Африки в Европу составлял в среднем:
1493—1520 г 3.000 килограмов, или 8.370.000 марок!).
1521—1544 „ . . . . 2.500 „ „ 0.975.000 „
1545—1600 „ . . . . 2.000 „ „ 5.580.000 „
1601—1700 „ . . . . 2.000 п „ 5.580.000 „
Значительная, yе поддающаяся учету доля этой ежегодной
добычи составляла результат одностороннего завладения, грабежа.
То же повторилось и в южной Азии. Напр., в 1511 году
Альбукерк разграбил Малакку и из добычи получил на свою
долю 1 миллион дукатов, или, на современные деньги, около
З1/2 миллионов рублей 2). Еще большую жатву доставили
португальцам азиатские острова, которые перед появлением европейцев
занимали одно из первых мест по богатству золотом, а
португальским хозяйничаньем были опустошены настолько, что теперь
обыкновенно не упоминаются в числе золотоносных стран.
Но все сокровища, которые конквистадоры находили в
восточном полушарии, оказались ничтожными по сравнению с
богатствами, которые они встретили у неспособных к сопротивлению
американских племен. Немногих цифр будет достаточно для
иллю*) 1 довоенная золотая марка—около 46 коп.
2) Из них португальскому королю было предоставлено 200.000 дукатов.
В эпоху великих открытий поступления из таких источников вообще составляли одну
из крупных статей в доходах португальского, испанского, а впоследствии и
английского короля. Уже Карл У и Филипп II заявляли притязание на */в всей
колониальной добычи, а фактически умели увеличивать свою долю до у2 и даже больше. То же
было и в русской истории. Школьный пример—дары, с которыми прибыло к Ивану IV
„посольство" от Ермака из Сибири. Сибирский поход Ермака, кстати сказать, не
только хронологически, но и по своему общему характеру целиком относится к эпохе
великих открытий. Позднейшие „землепроходцы", сыгравшие большую роль в захвате,
а вместе с тем и в первоначальном обследовании Сибири, первым дедом приводили
туземцев „в русское подданство" и обкладывали их „ясаком". Значительная доля
награбленного доходила до царей.

КОЛОНИАЛЬНАЯ ДОБЫЧА И КОЛОНИАЛЬНОЕ ХОЗЯЙСТВО 51
страции. По завоевании Мексики (1521 г..) у Монтецумы, главы
этого государства, захватили такие сокровища, что в слитках
они представляли стоимость свыше 160.000 песет, а мелкие
предметы украшения—до 500.000 дукатов 1). Стоимость добычи,
полученной при завоевании главного города Мексики, определяется
в 131.000 песет. «Выкуп» за Атагуальпу, последнего Инку, и
добыча при завоевании Куско, главного города Перу, определяется
на современные деньги, в 33.000.000 марок. Не мешает напомнить,
что вся завоевательная «армия» Кортеца, покорителя Мексики,
не превышала 400 человек, а у Пизарро, завоевателя Перу, отряд
едва достигал 200 человек. Удачный поход разом превращал
в богачей всех его участников. Так, по завоевании Перу (1532 г.)
наместнику было предоставлено 57.000 песет, Пизарро—31.000,
48 рыцарям—по 9.000 и 170 рядовым участникам—по 4—41/2
тысячи песет. Общая цифра испанского вывоза золота из Америки
определяется для 1500—1521 года, т.-е. для времени, когда
европейцы еще не начали самостоятельной разработки рудников и
не добрались до Перу, в 100 миллионов марок (46 милл. руб.)
на современные деньги.
2. Принуждение к обмену.
Неуловимая черта отграничивает его от прямого грабежа, и
начинается оно одновременна с прямым грабежом. Такие операции
велись в широком масштабе повсюду, где европейцы встречали
слабые племена. Итальянцы в позднейший период своего торгового
развития, когда они сломили господство арабов, применяли этот
способ торговли в Леванте; португальцы создали для него
широкую сферу приложения в Африке, где они за аршин ни
к чему негодного сукна выманивали до 4 дукатов золота, за
аршин сукна получше—15 дукатов, за кусок холста—сильного,
здорового негра, за лошадь, купленную в Европе за 10 дукатов,
получали здесь не менее 400—500 дукатов золота. Тем же
способом «покупались» корица, гвоздика, перец, мускатный орех
в Калькутте, Малакке и на Молуккских островах: у туземцев
брали такое количество пряностей, за которые в Европе выручались
десятки дукатов, а в обмен давали десяток локтей дрянной
материи или дюжину стеклянных стаканов, употребления которых
туземцы совершенно не знали 2).
*) Перевод старых денежных единиц на современные — всегда операция очень
искусственная, имеющая лишь очень условное значение. Наиболее обычный метод—
определение весового содержания чистого металла в старых монетах и перевод этого
веса на монеты современные. Этот метод совершенно игнорирует различия стоимости,
а вместе с тем и покупательной способности драгоценных металлов в старое время
и теперь. С этой существенной оговоркой испанскую песету XVI века можно
принимать за Ш/2 марок (несколько более 5 рублей), дукат—за 7 марок (около 3*/* руб.).
2) Принуждение к обмену играет крупную роль и в современной колониальной
политике, между прочим при „покупке" колоний. Так, солидное начало германским
колониям в юго-западной Африке было положено бременским купцом Людерицем
(ЬййегНг), который „приобрел" у вождей готтентотских племен прибрежную полосу
(южную часть так называемого Дамаралэнда) шириной в 20 географических миль
4*

52
РАЗВИТИЕ ТОРГОВЛИ ТОВАРАМИ
Испанцы просто систематизировали предыдущую торговую
практику и придали ей до обнаженности откровенную форму.
В Америку ввозились бритвы—между тем как у туземцев не растут
бороды, стенные зеркала—хотя у многих племен нет постоянных
жилищ, всевозможные материи—в то время как индейцы ходят
почти голыми, бархат и шелк—несмотря на величайшую нужду
в самой необходимой одежде, табакерки, сапоги, кружева,
пуговицы, книги, оливковое масло, земледельческие орудия—при
полном отсутствии земледелия, и сотни всевозможных вещей,
которые были совершенно бесполезны для индейцев и не
привлекали их даже по своему внешнему виду. Дело испанских
торговцев было—просто доставить эти товары. Испанские власти
в Америке (коррегидоры) производили продажу,—точнее говоря,
принудительное распределение (repartimientos) товаров между
туземцами. За старые сапоги они требовали и получали на 300
дукатов золота (т.-е. до 1.000 руб.), за простую накидку 1.000
дукатов, за 1 лошадь 4—5 тысяч дукатов и т. д. Из выручки
львиная доля оставалась у коррегидоров, но и купцы получали
верный барыш в десятки и даже в сотни процентов 1).
3. Контрибуции, дани и пр.
Завоеватель здесь уже не так безучастно относится к
размерам туземного производства, как в тех случаях, когда он просто
грабит туземцев или отбирает у них сокровища в актах
фиктивного обмена. Обложение данью или контрибуцией фактически
представляет попытку принудить туземцев к длительному,
постоянному расширению производства. В этом смысле оно является
связующим звеном между теми экстенсивными формами эксплоа-
тации, о которых была речь выше, и более интенсивными
формами, развитие которых завершается непосредственным
принуждением к прибавочному труду (разработка рудников, плантаторское
хозяйство). В некоторых случаях контрибуции имели
эпизодическое значение, применялись просто как грабительская уловка.
Так, значительная часть сокровищ Перу была выменена как
«выкуп» за Атагуальпу, что не избавило его от обращения
в христианство и от задушения рукою испанцев. В других случаях
дань принимала форму оброка продуктами и служила переходной
ступенью к барщинному труду туземного населения. Так было
с эпохи крестовых походов в Леванте, где итальянские
колониза 10.000 марок и за 60 ружей. Это—то самое приобретение, которое до конца
приходилось защищать от мнимых продавцов, от гереро (их подавление стоило жизни
более 2.000 германских солдат и расходов более 500 милл. марок и сократило гереро
до четверти прежней численности, а другие готтентотские племена—до половины:
совершенно те же явления, что и в торгово-капиталистическую эпоху).
1) Крупную роль играла такая же „торговля" священными книгами, четками и т. д.,
которая, разумеется, оправдывалась заботами о загробной жизни индейцев. Что
касается спиртных напитков, то здесь принудительное приобщение индейцев к культуре
быстро сменилось внутренним, добровольным тяготением к ней и до чрезвычайности
ускорило разорение и вымирание целых племен.

КОЛОНИАЛЬНАЯ ДОБЫЧА И КОЛОНИАЛЬНОЕ ХОЗЯЙСТВО 53
заторские компании развились в прототип всех позднейших
колонизационных компаний; так было на Молуккских островах, на
Малакке и в других местах южной Азии; так было в
центральной Америке, Наконец, система даней становится одним из
постоянных устоев и в новейшем европейском управлении такими
колониями, как Индостан или Египет.
Вот некоторые данные, достаточно иллюстрирующие значение
этого метода перемещения богатств в Европу. Поместья,
полученные в Перу испанскими офицерами, приносили ежегодно по
150—200 тысяч песет. Фамилия Кортеца получила в качестве
маркизства долину Оахака с населением в 18.000 душ,
обложенным ежегодной данью в 60.000 дукатов—цифры, которые делают
как нельзя более ясным и простым конквистадорское мнимое
«стремление к неизвестному». Не менее прибыльно было и мирное
управление колониями. Так, губернаторы португальской
колонии Мозамбик, назначавшиеся на 3 года, выручали за это время
до 30.000 крусадо (дукатов). Чиновники голландской ост-индской
компании после 3—4-летней деятельности возвращались в
Европу с состояниями, выражавшимися в переводе на современные
деньги в сотнях тысяч рублей, ост-индский губернатор Валь-
кенир, занимавший эту должность всего 4 года, привез до 5
миллионов гульденов (около 4 милл. рублей) и т. д.
Этот источник дохода настолько переплетался с другими, что
отграничение его возможно лишь в исключительных случаях.
4. Прямое принуждение к производству.
Пионерами в этой области были опять таки итальянские
торговые города, в первую очередь Венеция и Генуя.
Неоплаченный труд левантского населения сделался главным источником
их возвышения. Средневековый Левант был не только
промежуточной станцией в европейско-арабской торговле, но и сам по
развитию земледельческого и промышленного производства
занимал выдающееся положение. В окрестностях Триполи и Тира,
на островах Кипре, Крите и Хиосе в огромных для того времени
количествах возделывались виноград, лимоны, апельсины,
хлопчатник, сахарный тростник, индиго, марена, тутовое дерево,
разводились шелковичные черви, добывались соли и квасцы. В
Армении, в Антиохии, Триполи и Тире процветала текстильная
промышленность—на первом плане шелковая и хлопчатобумажная
ее отрасли,—гончарная и стеклоделательная, которые во многих
случаях уже к XIV веку переходили к мануфактурной
организации.
Крушение арабского и византийского могущества
сопровождалось переходом этих передовых по своему экономическому
развитию областей в ленное владение итальянских городов,
итальянских торговых компаний и отдельных итальянских
фамилий. Зависимое население при первой возможности и при
первом поводе от оброка продуктами переводилось на
барщинный труд. Жестокая эксплоатация, оставляющая

да54
РАЗВИТИЕ ТОРГОВЛИ ТОВАРАМИ
леко позади режим «неверных» арабов, вызывала попытки
восстания, которые подавлялись с беспощадной суровостью,
карались конфискацией всего имущества бунтовщиков и передачей
их самих в рабство венецианским или генуэзским нобилям, т.-е.
городскому патрициату. Производные формы от феодальной экс-
плоатации применялись не только в деревне, где еще в эпоху
арабов, византийцев и турок господствовали крепостнические
отношения, но и в промышленных центрах. Едва начавшееся
изучение этой стороны итальянской торговли заставляет думать, что
здесь уже к XIV веку стали складываться такие же методы
использования промышленного развития, которые в XVIII—XIX
веке применялись помещиками в России. Промышленный оброк,
промышленная барщина, целые мануфактуры, в которых рабочие-
крепостные работали на господ,—все эти переходные формы от
феодальной к капиталистической эксплоатации были известны
Леванту.
Отношение беспощадной борьбы, ареной которых было
Средиземное море, исключали развитие крепостнических отношений
как устойчивой, прочной системы хозяйства. Все экономические
формы оказывались здесь переходными, кроме одной, и все они
клонились в своем развитии к этой единственной форме—к
рабовладельческому хозяйству. Война была неистощимым источником
для пополнения убыли невольников. В данной исторической
обстановке наиболее совершенной системой была не та, которая до
известной степени обеспечивала самовоспроизводство зависимого
населения, т.-е. не крепостническая система, а та, которая
с величайшей энергией потребляла зависимое население, т.-е.
рабовладельческая система. При господстве арабов ввозились
белые рабы, христиане. По завоевании Леванта христианами
местное мусульманское население обращается в рабство, а потом
ввозятся новые цветные невольники, мусульмане. В этом вся
разница, да еще, пожалуй, в том, что, соответственно более
высокому уровню развития итальянского капитала по сравнению
о арабским, христианская неволя была несравненно суровее и
быстрее опустошала Левант, чем магометанское рабство.
Те меры экономической политики, которые в крепостнических
государствах представляют слабую попытку охраны крестьянства,
в итальянских республиках совершенно естественно заменялись
мерами, направленными к охране и увеличению наличного
контингента рабов: жестокими карами за побег, созданием роенного
аппарата, предназначенного к подавлению восстаний, премиями
за ввоз рабов, прямым правительственным ввозом рабов и пден-
ников, обращаемых в невольничество. Падение итальянских
республик несомненно было ускорено тем обстоятельством, что
к концу средних веков, особенно с появления турок-османов,
истощаются и закрываются расположенные по Средиземному морю
резервуары, из которых итальянские рабовладельцы черпали
свежий материал.
Методы итальянцев были усвоены их преемниками и
продолжателями, в первую очередь португальцами. Они нашли

примеКОЛОНИАЛЬНАЯ ДОБЫЧА И КОЛОНИАЛЬНОЕ ХОЗЯЙСТВО 55
нение на острове св. Фомы в Африке, где уже в XV веке
встречались сахарные плантации с 150—300 подневольных рабочих,
при собирании гвоздики на Молуккских островах, корицы—на
Цейлоне, при возделывании кофе и сахарного тростника на Яве,
мускатного дерева—на островах Банда 1).
Но весь средневековый период исторически был просто
подготовительной ступенью к тому быстрому расцвету торгового
капитала, который начался с нового времени, и вся колонизаторская
деятельность на островах и материках Африки и Азии—робкими
предварительными опытами, элементарной школой по сравнению
с той зрелой деятельностью, которая в новом, истинно
капиталистическом масштабе развернулась только в Америке.
Примитивный капитал Европы, появляясь в Америке, и здесь
применял те формы эксплоатации, которые оставались
господствующими на его родине—производные от феодальных форм.
Уже при Колумбе целые области отдавались испанцам как энко-
миенды, поместья, и уже при Колумбе владельцы этих энкомиенд,
не ограничиваясь оброками, принуждали индейцев к тягостным
барщинам: в течение 8—9 месяцев в году индейцы должны были
возделывать поля или промывать золото на помещиков и только
в остальные 4—3 месяца выполнять все, необходимое для себя
лично. Следовательно, уже в первое десятилетие по открытии
Америки отношение прибавочного времени к необходимому
времени выражалось в 8/4 или в 9/3 т.-е. в 200 и даже в 300%.
В действительности норма эксплоатации была еще выше, так
как барщинный труд не избавлял от различных видов оброка.
Известно то своеобразное сопротивление, которое встретили
в Америке попытки европейцев повысить норму эксплоатации.
Историки-моралисты, в сознании неизмеримого превосходства
европейской культуры, до сих пор много говорят о том варварском
порабощении населения, которое было базисом обществ в Перу и
Мексике. Практика показала, что все доевропейское варварство
было недостаточно в качестве подготовительной школы к той
культуре, которая шла к индейцам из Старого Света,—к
превращению их в полных рабов европейцев. Помешик не получал здесь
таких барышей, к каким приучили его операции с европейскими,
!) Около 1910 года на одном судебном процессе в Англии было установлено, что
при возделывании какао в Вест-Индии и теперь в крупном масштабе применяется
рабский труд. Наивные формы, которые должны прикрывать работорговлю и ввоз
рабов-негров,—а в действительности прикрывают только для лиц, заинтересованных
в том, чтобы ничего не видеть,—недалеко ушли от испанских приемов XVI века,
когда продавалась, напр., рубаха, надетая на индейце, а вместе с ней переходил
к покупателю и ее обладатель. Почти ничем незамаскированное рабство существует
и в современной Мексике. Капитал Соединенных Штатов, господствующий в
Мексике, извлекая чрезвычайные барыши из варварских форм эксплоатации, всеми силами
противодействовал революционным движениям, направленным против бессменного
(с 1876 г.) мексиканского президента Порфирио Диаца, и в то же время и слышать
не хотел о присоединении Мексики к Соединенным Штатам: все это угрожало бы
докапиталистическим методам эксплоатации. И в настоящее время капитал
Соединенных Штатов устраивается таким образом, что он каждый раз, как сочтет это нужпым,
инсценирует революции против неудобных для него правительств.

56
РАЗВИТИЕ ТОРГОВЛИ ТОВАРАМИ
африканскими и азиатскими племенами, индеец изнашивался на
рабском труде несравненно быстрее, чем в каком бы то ни было
из рабовладельческих обществ древнего и средневекового мира.
Следовательно, та проблема, с которой встретились европейцы
в Америке, была общей проблемой всех рабовладельческих
обществ—проблемой пополнения и расширения контингента рабов
постоянным притоком извне. Специфические особенности
индейских племен—непривычка к европейской дисциплине
принудительного труда, слабосилие и т. п.—не создавали, а просто
обостряли американский «рабочий вопрос».
Выход был открыт во ввозе рабов-негров. Африканский
резервуар невольничества был найден к половине XV века, в эпоху
великих географических открытий португальцев. Уже к концу
того же столетия он стал заменять в Старом Свете тот источник
рабов, каким в средние века служили разлагающиеся маврские
государства. Ввоз негров в Америку начался через два
десятилетия по открытии этого материка и направлялся главным образом
на Антильские острова, где испанцы принялись за возделывание
сахарного тростника. Уже в 1516 году ввоз рабов был
воспрещен,—но только для того, чтобы испанский король мог
извлекать доходы из разрешений на ввоз, которые продавались по
хорошей цене—150—200 руб. на десяток рабов—и потом с
надлежащей надбавкой перепродавались действительным работорговцам.
Чем шире распространялись плантации, тем быстрее расцветала
работорговля. Как ни развивалась разработка золотых и
серебряных рудников Америки, она отставала от роста плантаций.
Необыкновенно богатые естественные ресурсы одной части
света, рабочая сила из другой: европейский торговый капитал
действительно начинал подчинять себе весь земной шар.
Приведем некоторые данные для оценки общих результатов
колониальной деятельности торгового капитала, т.-е. тех
результатов, которые достигались совместным применением разнородных
методов: от примитивного грабежа до действительного обмена и
от даней до самостоятельной разработки плантаций и россыпей.
В Европе в XIV и XV веках средняя ежегодная добыча
золота, вместе с ввозом из Африки,—главной страны, откуда
европейцы получали этот металл,—не превышала 10 миллионов
марок. В самой Европе ежегодная добыча золота,
выражавшаяся в начале XIV века в бУв миллионах марок, с этого
времени падает, и к концу XVIII века опускается до 3 милл. марок.
Европейский, преимущественно португальский, вывоз золота из
Африки определяется для XVI столетия в 7 милл. марок в год,
для следующего—5 1/2 и; для XVIII—приблизительно в 5
миллионов. Таким образом уже африканские колонии доставляют
торговому капиталу денежного материала много больше, чем вся
Европа, родина этого капитала.

КОЛОНИАЛЬНАЯ ДОБЫЧА И КОЛОНИАЛЬНОЕ ХОЗЯЙСТВО
57
Американская добыча золота скоро превзошла все страны
Старого Света. В следующей таблице представлена (по ЗётбеРУ)
общая добыча золота в Америке и Европе.
1501—1520 г. 210 мидл. мар. 1721—1740 г. 930 милл. мар.
1521—1550 „ 330 „ „ 1741—1760 „ 1.060 „
1551—1600 „ 670 „ „ 1761—1780 „ 1.010 „
1601—1700 „ 1.520 „ „ 1781—1800,, 825 „ „ 1)
1701—1720 „ 480 „
Драгоценные металлы ззяты здесь просто как один из
колониальных продуктов; хотя они, в особенности сначала, больше
всего привлекали европейцев, но с течением времени
соответственно увеличивалось извлечение из колоний и других продуктов:
пряностей, сахара, потом хлопка и т. д.
Извлечение колониальных продуктов было извлечением
неоплаченного труда из туземцев и привозных рабов, не только
прибавочного в чистом экономическом значении этого слова, но
и того, который был безусловно необходим для их собственного
существования. Немногие иллюстрации покажут, с какой энергией
производилось оно.
Как бы безропотны и беззащитны ни были те племена, к
которым являлся торговый капитал из Европы, они быстро
проникались такой ненавистью к пришельцам, что последние все
время оставались буквально в осадном положении: сидели,
запершись в крепостях, и выходили из них только днем,
соединившись в сильные отряды. Более воинственные племена
истреблялись с хладнокровной жестокостью. Так, комитет семнадцати,
заведывавший делами голландской ост-индской компании, в
начале XVII века приказал своему наместнику искоренить
население на островах Банда (группа в составе Малайского
архипелага) и заселить их более покорными племенами. Через несколько
лет приказ был исполнен: уничтожено было до 15.000 туземцев.
Истребительные кампании постоянно предпринимались и против
американских племен. Казни предводителей сделались
заурядным явлением. Так, ужо в первое десятилетие по открытии
Америки наместник острова Гаити за 7 месяцев приказал казнить
84 кицика (главы индейских племен)—крещеных повесить,
некрещеных сжечь.
1) Еще быстрее возрастала ежегодная добыча денежных металлов вообще, так
как Америка в первое время доставляла главным образом серебро. По Зётберу
средняя ежегодная добыча золота и серебра составляла:
1501—1520 г. 25 милл. мар. 1661—1680 г. 86 милл. мар.
1521—1544 „ 36 „ „ 1681—1700 ., 92 „
1545—1560 ,. 80 „ „ 1701—1720 „ 100 „
1561—1580 „ 73 „ „ 1721—1740 „ 131 „
1581—1600 „ 96 ., „ 1741—1760 „ 165 „
1601—1620 „ 100 „ „ 1761—1780 „ 175 „
1621—1640 „ 94 „ „ 1781—1800 „ 208 „
1641—1660 ., 90 „
Для оценки относительного значения всех этих цифр следует отметить, что
Россия, как страна, производящая золото, в рассматриваемую эпоху играла самую
скромную роль. Уральская золотопромышленность возникла лишь в половине XVIII
века, сибирская—в начале следующего.

58
РАЗВИТИЕ ТОРГОВЛИ ТОВАРАМИ
Грабеж, возведенный в систему, и принудительный труд
действовали не так остро, как карательные экспедиции, но зато
с величайшим постоянством, широтой и основательностью.
Европейский режим повсюду приводил к исчезновению диких племен.
Когда испанцы явились на Багамские острова, они нашли там
плотное население. Ко второй четверти XVII века на этих островах
не осталось ни одного туземца. В 1503 году испанцы впервые
поселились на Ямайке, к 1558 году все туземцы здесь «вымерли».
В Эспаньоле в 1508 году насчитывалось до 60.000 туземцев,
в 1548 году сохранилось только 500. К тому же году исчезло
туземное население и на Кубе. В Перу через полвека по завоевании
все еще оставалось до 1 1/2 миллионов туземцев, к концу XVIII
века эта цифра сократилась до 600.000. То же было и в Азии.
Так, Баньюваньи, одна из голландских провинций на острове Яве,
насчитывала в 1750 году более 80.000 жителей-туземцев, а через
60 лет это число упало уже до 8.000.
Потребление привозных рабов не приводит к таким
осязательным последствиям и по понятным причинам труднее
поддается учету, чем примитивно-капиталистическое потребление
туземного населения. Для средневековой эпохи торгового капитала
точных данных вообще нет. Но все, что известно о средневековой
торговле, показывает, что рабы представляли одну из важнейших
торговых статей, и; что, напр., для киевской Руси это был один
из главных предметов экспорта к арабам и в Византию. Походы
кончались полоном, полон же переправлялся по Днепру к
Черному морю, а оттуда продавался «неверным» и «верным».
Новгород и в этой области был продолжателем Приднепровья. Еще
в 1375 году новгородские ушкуйники ограбили Кострому и Ниж-
ний-Новгород и всех пленных продали в Болгарию
мусульманским купцам. Так как пленниками были здесь преимущественно
женщины, то в данном случае перед нами рабство для внепроиз-
водственных целей. Широкое производственное значение имела
работорговля для итальянцев, но данных для ее количественной
оценки пока не имеется.
При определении общих размеров работорговли в псвое
время,—следовательно, при определении прежде всего числа негров,
потребленных в Америке,—приходится руководствоваться более
или менее косвенными указаниями. Известно, напр., что в 1783—
1787 годах 400 судов, принадлежавших
англичанам-работорговцам, транспортировали 109.540 негров, т.-е. в среднем 27.000 в год.
Приблизительно в то же время на французские Антильские
острова ввозилось ежегодно по 30—35 тысяч рабов, и в бразильские
гавани в 1829—1830 году было ввезено 78 тысяч «голов».
Транспорт из Африки в Америку совершался при неописуемых
условиях. Трюм—пространство футов в 5 вышиною—-разделялся
полатями на два яруса, до 2 1/2 фута вышины каждый. Сюда набивали
попарно скованных невольников настолько тесными рядами, что
было физически невозможно просунуть еще однвго. При
бесконечно долгом переезде, при скудной и отвратительной пище не
менее половины груза—предполагают, что в среднем до 1/7 груза,—

КОЛОНИАЛЬНАЯ ДОБЫЧА И КОЛОНИАЛЬНОЕ ХОЗЯЙСТВО 59
умирало в пути. Следовательно, чтобы получить цифры рабов,
взятых из Африки, только что приведенные цифры
американского ввоза надо увеличить более чем в два раза.
Исходя из таких данных, различные исследователи пытались
определить общую цифру вывоза негров из Африки. Некоторые
из них полагают, что по путям христианской работорговли
ежегодно вывозилось до 400.000. Но и самые осторожные
исследователи, откидывающие все преувеличенные оценки, приходят
к тому выводу, что в XVIII веке из Африки вывозилось никак
не менее 100.000 рабов ежегодно.
Если остановиться на этой минимальной цифре и принять во
внимание, что торговля неграми началась с половины XV века,
то получится вывод, что Африка дала в общей сложности не
один десяток миллионов рабов.
В 30-х годах прошлого столетия были приведены в
известность все наличные вольноотпущенники и рабы во всех
европейских колониях. Их оказалось несколько менее 2 1/2
миллионов 1). Разница между этой скромной цифрой и
многомиллионным вывозом из Африки дает некоторое представление о
хищнической энергии колониального капитала. На свой лад он
осуществлял мечты средневековых алхимиков: производил золото из
человеческой крови.
В системе географического разделения общественного труда,
развивающегося с ростом торгового капитала, уделом Африки все
больше становились производство и доставка рабов для
европейского капитала. Африканские области, с наиболее благоприятными
для экономического развития естественными условиями,
подвергались периодическому кровопусканию, которое уносило самые
ценные рабочие силы; господствующие группы диких племен
подвергались систематическому развращению со стороны
европейских работорговцев и превращались в их моральных рабов,
которые все свои силы направляли на расширение торговли
гуртами своих подданных. Не только застой, но и явный упадок
Африки был неизбежным последствием более чем трехвековой
деятельности торгового капитала.
К расточению человеческих жизней присоединялось не менее
быстрое расточение сил природы во всех странах, которые были
подчинены европейскому капиталу. Сирия и
Палестина—области высокой земледельческой (садовой) культуры при господстве
арабов — под господством завоевателей - крестоносцев
превратились в пустыню. Та же участь постигла при итальянцах боль-
шую часть некогда плодородного Кипра и другие острова по
Средиземному морю. В Вест-Индии, в некоторых частях Уругвая и
Бразилии хищническая культура сахарного тростника настолько
истощила земли, что они сделались непригодными для
возделывания. Повсюду, куда ни проникал капитал, он торопился
снимать сливки, нисколько не думая о последствиях. Голландская
1) На Антильские острова до конца XVIII века было ввеэено, как предполагают,
около 3 милл. негров; в наличности оставалось всего 680.000. Остаток был потреблен.

60
РАЗВИТИЕ ТОРГОВЛИ ТОВАРАМИ
ост-индская компания уже в XVII веке окончилась бы полным
крахом—настолько быстро истощила она естественные ресурсы и
разредила зависимое население в занятых ею областях. Для нее—
как и вообще для европейского торгового капитала—крах
отсрочивался только благодаря обширности земного шара, только
в силу возможности переносить эксплоатацию в новые страны
с еще незатронутыми ресурсами и с населением, сохранившим
примитивную силу.
Феодальная собственность исторически послужила
первоисточником капитала. Опустошения, производимые в Европе
крепостнической системой хозяйства, дали опору для его ускоренного
развития. Беспощадное расточение человеческих жизней,
превращение в пустыни целых материков доставило европейскому
капиталу те соки, при помощи которых он созрел в грандиозную
мировую силу, опирающуюся на весь земной шар, на все
населяющие его народы, как на свой пьедестал.
5. Цены и прибыль в эпоху торгового капитала.—Революция цен.
Образование цен в торгово-капиталистическую эпоху является
отражением внепроизводственного положения капитала, его чисто
внешнего отношения к тем хозяйственным системам, которые
обслуживаются им, разнородности тех экономических укладов, из
которых один с появлением торгового капитала развивается в
области обмена, а другой медленно отмирает в области производства.
Эта разнородность—гетерогенность—есть в основных чертах
разнородность феодализма и капитализма: системы, которую
интересует в первую очередь производство и присвоение
потребительных стоимостей, и системы, которая стремится на первом плане
к увеличению стоимостей, к накоплению.
В типической форме деятельность торгового капитала
выступает в тех случаях, когда его функции наиболее приближаются
к чисто посредническим. Здесь он экономически связывает два
общества, политически независимые и друг от друга, и от
купцов. Следовательно, он оказывает на них исключительно
экономическое давление, вытекающее из полезности и необходимости
его функций для господствующих групп в том и другом
обществе. Если не осуществление таких отношений, то известное
приближение к ним представляет торговля итальянцев в тот
ранний период, когда им еще противостояла Византия и сильные
арабские государства. Аналогичные отношения в соответствующий
период ганзейской и голландской торговли обычно
затушевываются тем обстоятельством, что одна из обслуживаемых этой
торговлей сторон—итальянцы, испанцы—не сама производила
продаваемые ею товары, а в огромной степени просто отнимала их
у колониального населения.
В случаях этого рода торговый капитал является посредником
между обществами, которые в основе сохраняют феодальный,
натурально-хозяйственной строй, и для которых продажа части
продуктов по их стоимости имеет второстепенное значение.

Прицены И ПРИБЫЛЬ. РЕВОЛЮЦИЯ ЦЕН
61
бавочный труд, извлеченный из зависимого населения в
определенной потребительной форме, превышает потребности феодала,—
и приезжий купец освобождает его от этих избытков. С другой
стороны, если за продукты, ненужные, избыточные в данный
момент, предлагаются предметы, которые могут продлить жизнь
(лечебные вещества) или повысить и расширить наслаждения
феодала (предметы роскоши), то стремление обладать этими
предметами выдвигается на первый план; а в каких именно
пропорциях осуществляется обмен,—это уже не имеет такого
существенного значения 1).
Еще одно обстоятельство—может быть, наиболее важное—
действовало в том же направлении. По мере того, как обмен
охватывает феодальное общество, в последнем складываются такие
отношения, при которых прибавочный продукт «ничего не стоят»
в производственном смысле его присвоителю. Феодал превращается
в простого получателя ренты, производственный процесс идет без
каких бы то ни было трудовых затрат1 с его стороны, мирно- и даже
военно-организаторские функции сваливаются им на министериа-
лов, чиновников и другие новые профессиональные группы.
Производственный процесс не требует также и каких бы то ни было
материальных затрат с его стороны, так как эти затраты теперь
производятся частью за счет развивающегося государства,
частью, прямо силами и за средства зависимого населения.
Прибавочный продукт, притекающий к феодалу, представляет
совершенно безвозмездный дар его привилегий. У помещика,
отрешающегося от производственного процесса, нет ни побуждений,
ни возможности хотя бы приблизительно установить трудовую
стоимость присвояемого продукта (или издержки его
производства). На этой почве возникает и развивается одна
отрицательная способность, которая с течением времени превращается в
специфически-сословную характеристику экономического существа
феодала (или его продолжателей): полное неумение
считать, а потом и сословное презрение к точным экономическим
расчетам.
Все это приводит к одному результату: приезжий купец
становится господином положения, он может диктовать цены.
Из этого следует, что для истолкования экономических
отношений, как складывались они при господстве торгового капитала,
монополия не дает достаточного объяснения. Когда контрагентом
торговца является мелкобуржуазный производитель или рабочий,
которые вынуждены с величайшей расчетливостью расходовать
стоимости, остающиеся на их долю после длительной затраты
труда, тогда образованию монопольных цен ставится известный
*) Поскольку крестьянин продает избытки потребительного хозяйства, по
отношению к нему все эти соображения сохраняют свою силу. Самостоятельный
крестьянин, лишь слабо, эпизодически связывающийся с рынком, продает, вообще
говоря, „дешевле", чем, напр., капиталистический фермер. Так объясняется, между
прочим, то явление, что во всякой стране, когда ее пронизывают меновые отношения,
начинается более или менее быстрое повышение цен. Это обстоятельство сыграло
некоторую роль и в „революции цен" XVI века.

62
РАЗВИТИЕ ТОРГОВЛИ ТОВАРАМИ
предел, за которым следует быстрое вымирание крестьян и
ремесленников. Таким образом монополии могут собирать здесь
обильную жатву не из году в год, не из поколения в поколение,
а лишь при довольно исключительных обстоятельствах,
повторяющихся через значительные промежутки времени. Так оно и было
в рассматриваемую эпоху. На хлеботорговлю капитал набрасывался
в неурожайные годы. Хотя монополисты находили тогда в
голодающих массах такой обильный источник обогащения; который
мог бы поспорить с рудниками Потози, однако не здесь лежала
сфера обычной, повседневной деятельности торгового капитала,
не здесь он мог создать постоянные монополии 1).
Итак, вненроизводственное положение феодала,
существование которого становится все более ненужным, излишним и,
наконец, вредным для производственного процесса, внепроизвод-
ственный характер его доходов и потребления с самого начала
давали купцу возможность диктовать меновые пропорции.
Позднейшие «искусственные» монополии; стремились просто закрепить
это «естественное» положение, вытекавшее из взаимоотношений
феодального потребителя, с одной стороны, и накопляющего
капиталиста—с другой. Восточного феодала нисколько не
интересовало, что производство, напр., 1 тонны гвоздики, которую
покупал у него европеец, стоило подданным в среднем 1.000 часов
труда, и что производство 1 куска фландрского сукна, которое
предлагал ему за гвоздику купец, обошлось вместе с издержками;
транспорта в 400 часов труда. Гвоздика ему не нужна, сукно он,
напротив, хочет приобрести,—и потому он не оказывал серьезного
сопротивления требованиям купца. Меновой акт приобретал для
него такой вид: 1 тонна гвоздики=1 куску сукна, или 1.000
часов труда=400 часов труда. Следовательно, из той тысячи
часов прибавочного труда, которую присвоил восточный феодал
в виде одной тонны гвоздики, у него удерживалось всего 400
часов в виде того сукна, в которое меновым актом превратилась
гвоздика. Остальные 600 часов сделались собственностью купца
и увеличили его товарный капитал, представлявший раньше
400 часов труда (1 кусок сукна), до размера в 1.000 часов труда
(1 тонна гвоздики). Торговая прибыль от этого оборота
выразилась для купца в 600 на 400, или в 150о/о. Его товарный капитал
1) Насколько прибыльна была хлебная торговля, монополизировавшаяся в
надлежащие моменты некоторыми сюзеренами (напр., императором Фридрихом II Гоген-
штауфеном по Средиземному морю) и купцами (напр., ганзейскими по Балтийскому
морю), об этом можно судить по следующим данным. Цена хлеба в XIV—ХУ веке
в соседние годы повышалась с 40 до 80 гульденов и даже с 2 до 50 шиллингов за
ласт. Ганзейские купцы, покупая хлеб в Данциге по 36 марок, в Лондоне сбывали
его по 70 марок. Гроссмейстер тевтонского ордена, скупив рожь в Данциге по 5
марок, здесь же сбывал ее англичанам и французам по 12 марок, т.-е. с прибылью
в 140%. Неудивительно, что в Европе XIII—XIV века ни один неурожай не
проходил без того, чтобы людоедство не делалось заурядным явлением. И так же
неудивительно, при чрезвычайной прибыльности хлебной торговли, что в эпоху
обостренной борьбы с магометанами их „смертельные враги",— не только христианские купцы,
но и христианские сюзерены, — употребляли всевозможные усилия для того, чтобы
арабы не оставались без хлеба.

ЦЕНЫ И ПРИБЫЛЬ. РЕВОЛЮЦИЯ ЦЕН
63
увеличился в 2 1/2 раза: 600 часов ренты восточного феодала
превратились в торговую прибыль европейского купца,
присоединившуюся к его прежнему капиталу—к 400 часам.
Возвратившись в Европу, купец находил здесь такие же
экономические отношения, и повторял торговые сделки,
экономически не отличающиеся от азиатских. Если мы для упрощения
оставим в стороне издержки транспорта, то его европейские
операции примут; такой схематический вид: во Фландрии он
покупает у местного феодала 1 кусок сукна и оплачивает его
1/5 тонны гвоздики. Для него получается сделка: 1/5 тонны гвозди-
ки=1 куску сукна, т.-е. 200 часов труда=400 часам труда. Для
феодала: 1 кусок сукна==1/5 тонны гвоздики, или 400 часов тру-
да=200 часам труда. 400 часов ренты, извлеченной фландрским
феодалом, превратились в товарный капитал, при чем одни 200
часов представляют лишь новую форму (сукно), в которой теперь
существует прежний товарный капитал купца (200 часов в
гвоздике), а другие 200 часов являются чистым приращением,
торговой прибылью в 200 на 200 часов, т.-е. в 100 о/о.
Дело нисколько не изменяется, если мы предположим, что
прямого обмена товарами не происходит, что он совершается
при помощи денег: купец продает в Азии сукно за деньги, на
эти деньги покупает гвоздику, везет ее в Европу, продает здесь
за деньги и т. д. Если мы предположим, напр., что в рудниках 1 час
труда в среднем дает 1 золотник серебра, равный 1 франку, то во
всех предыдущих расчетах надо будет только подставить франки
вместо часов,—и все остальное сохранится в прежнем виде.
Не изменится дело и в том случае, если вместо одного
торгового посредника между Востоком и Западом мы предположим
целый ряд посредников, связанных между собою как звенья одной
цепи. Вся разница будет в том, что торговая прибыль, которая
в нашем примере достается одному купцу, распределится между
несколькими посредниками 1).
1) Отношения обмениваемых стоимостей, взятые в тексте, как будет видно из
приводимых ниже данных, преувеличенно благоприятны для феодала. Тонну гвоздики,
равную 1.000 часам труда его подданных, он уступал в действительности не за
400 часов европейского труда, а за предмет, стоящий много меньше,—быть может,
всего 100 часов труда. Первый покупатель перепродавал гвоздику следующему,
допустим, за 300, тот перепродавал третьему за 400 и т. д. В таком случае перед
нами был бы длительный процесс реализации той стоимости, которая
присвоена в форме гвоздики восточным феодалом: каждый новый посредник реализовал
бы из нее новую сотню часов. Реализация заканчивается с последней, окончательной
продажей гвоздики потребителю. Точно так лее движение сукна на Восток через цепь
посредников будет постепенной реализацией стоимости, которую фландрский феодал
извлек в виде сукна. Характерное подтверждение правильности тех объяснений
высокой торговой прибыли, которые даны здесь, представляет следующее явление. При
торговле промышленными продуктами Фландрии, Англии и т. д. купцы выручали
значительно меньшую прибыль, чем при торговле деревенскими, земледельческими
продуктами. Так, в XIV веке на вывозе английской шерсти они зарабатывали
75—90%, на вывозе сукна—10—30%. Сукно было продуктом промышленности,
сбросившей с себя феодальную зависимость; шерсть, поступавшая в торговлю, доставлялась
вассальными крестьянами сеньерам разных ступеней, включительно до английского
короля, крупнейшего шерстоторговца.

64
РАЗВИТИЕ ТОРГОВЛИ ТОВАРАМИ
Идя по новому пути, мы опять подошли к прежней общей
характеристике торгово-капиталистической эпохи: капитал здесь
еще не создал самостоятельных методов извлечения прибавочной
стоимости из работников. Он оперировал с тем прибавочным
продуктом и перераспределял тот прибавочный продукт, который
уже был извлечен старыми, докапиталистическими способами
эксплоатации, в первую очередь феодальным. Главные массы
товарного капитала, обращавшиеся в рассматриваемую эпоху,
особенно в ее ранний период, представляли до своего превращения
в этот капитал ренту, феодальную форму дохода.
Рассмотренные сейчас отношения были действительно
типичными для торгово-капиталистической эпохи. Основные черты их
сохранялись в тех случаях, когда купец не был только
торговым посредником,—когда он подчинял себе колониальное
население и принимал непосредственное участие в выжимании из
него прибавочного труда. В этих случаях он был просто
преемником колониальных сеньеров или составлял дополнительную
ступень в иерархии колониальных сеньеров. Он соединял в своем
лице одновременно купца и сеньера. Колониальный продукт
доставался ему так же дешево—почти без всяких издержек,
простым нажимом эксплуататорского винта,—как и восточному или
европейскому феодалу. Или, по меньшей мере, непосредственно
трудовые затраты и денежные издержки, которые требовались
от купца для присвоения чужого продукта, не шли ни в какое
сравнение с той затратой труда, в какую продукт обошелся
производителям.
Кем и в какой мере реализовалась та стоимость, которая
заключалась в колониальном продукте, присвоенном таким купцом-
колонизатором,—это в конечном счете определялось уровнем
экономического развития метрополии, степенью экономической
зрелости ее колониальной буржуазии. Так, в испанском авантюристе
перевес над купцом брал сеньер с его неохотой и неумением
считать,—и крупная доля стоимостей, извлекаемых из колоний,
несомненно, переходила к нидерландским, немецким и айглийским
купцам (и ростовщикам). Напротив, голландская, а впоследствии
английская буржуазия умела удерживать у себя львиную доли?
колониальной добычи: умела накоплять, увеличивать свои
капиталы. В связи с этим крушение колониального могущества
Испании было ее всесторонним экономическим упадком; напротив,
голландская буржуазия—как итальянская в конце средних
веков—по утрате колоний на долгое время сохранила видное
положение в качестве мировой финансовой силы (торговля
деньгами).
Вот некоторые цифры для характеристики прибылей,
выручавшихся в оборотах колониальной торговли. В 1521 году была
снаряжена первая португальская экспедиция на Молуккские
острова. Здесь она «закупила» гвоздику по 2/3 дуката, а,
возвратившись в Европу, продала ее по 336 дукатов. Все издержки
экспедиции составили 22.000 дукатов, выручка от нее—150.000
дукатов, прибыль — 130.000 дукатов, т. - е. близко к 600о/о.

ЦЕНЫ И ПРИБЫЛЬ. РЕВОЛЮЦИЯ ЦЕН
65
В начале XVII века на тех же островах голландцы
«покупали» гвоздику в среднем по 180 гульденов за 625
амстердамских фунтов, а продавали ее в Нидерландах по 1.200
гульденов. То же и с перцем. На Яве он приобретался по 2 1/4—
2 1/2 стювера за фунт (на Суматре по 4—6 пфеннигов),
продавался в Голландии не дешевле 20 стюверов, т.-е. в 8—10 раз
дороже (суматрский—в 50—80 раз). То же было и с другими
пряностями, с сахаром, с чаем появившимися в Европе с 1610 года, и т. д.
Наивысшими—в 200—500 и больше процентов—оказывались
прибыли в тех случаях, когда европейцы вполне подчиняли себе
страну производства колониальных продуктов. Когда же им
приходилось иметь дело с такой страной, как Китай, не утративший
политической самостоятельности, барыши от отдельных оборотов
опускались до 100—75%. Причины тому двоякого рода.
Во-первых, азиатская эксплоатация по беспощадной жестокости не
достигала уровня европейской эксплоатации: в общественных
отношениях здесь еще сохранялась некоторая патриархальность, да
и сеньерам приходилось соблюдать известную осторожность и
бережность по отношению к подданным, которые жили бок-о-бок.
Во-вторых, европейский купец получал здесь только часть той
прибавочной стоимости, которая извлекалась азиатскими
феодалами из зависимого населения.
Большие прибыли выручали и те посредники, которые
связывали колонизатора с окончательным покупателем. Это видно из
следующей таблицы. Первый столбец в ней означает цены, по
которым обходились немецким купцам XIV—XV столетия
товары при покупке в Венеции (покупная цена плюс расходы по
перевозке и пр.), второй столбец—продажные цены в Брюгге,
и третий—прибыль в процентном отношении к покупной цене.
Перец 5 1/4—8 1/2 9—16 1/2 70—100
Гвоздика 11—12 1/2 23—25 1/2 100
Мускатный орех'. . . 6—13 1/2 13—23 1/2 75—115
Кардамон 6 15—45 165—-650
Шафран 32—46 63—99 100—115
Цытварный корень . . 6 13 1/2—30 125—4001)
1) Эти отношения типичны для торгово-капиталистической эпохи и в том
смысле, что пряности (и благовонные вещества) составляли одну из видных статей
колониальной добычи (и колониального производства), уступавшую по
притягательности, вероятно, только благородным металлам. Даже в XVII — ХУШ веке между
европейскими державами ведутся жестокие колониальные войны из-за обладания
странами производства пряностей. В Лиссабон уже в начале XVI века ввозилось
до 7.000 тонн пряностей ежегодно, в том же столетии в Португалию ввозилось из
Ост-Индии ежегодно до 2.000 тонн одного только перца. Относительное значение
этих цифр будет ясно, если упомянуть, что вывоз шерсти из Англии, главной
поставщицы этого продукта в средние века, к началу XIV столетия не превышал
31/2 тысяч тонн в год. Огромный спрос на пряности и пр. бросает яркий свет
на бытовую сторону торгово-капиталистической эпохи. Во-первых, вопреки ходячим
представлениям, в старину люди, по сравнению с современной заболеваемостью
соответствующих социальных категорий, болели никак не меньше, чем теперь
(нерациональное устройство жилищ, отопления и пр.). Нервные и психические
расстройства, зачастую массового характера, — особенно в эпохи ломки феодальных
отношений,—были тоже заурядным явлением. Многие колониальные продукты—даже
Курс политической экономии, т. П, в. 1. 5

€6
РАЗВИТИЕ ТОРГОВЛИ ТОВАРАМИ
Работорговля доставляла такие же высокие прибыли: не ниже
50°/о от каждого оборота, по большей части 150—200%. Дело
это было настолько доходное и коммерчески-надежное, что Англия
важнейшим из своих приобретений по утрехтскому миру (1713 г.)
считала предоставленное ей право ввозить негров в испанские
колонии.
Несмотря на повышение первоначальных покупных цен
работорговцами, плантаторы, окончательные потребители негров,
делали не менее блестящие обороты. Так, на рубеже XVIII и XIX
века чистый барыш, доставляемый одним рабом в течение года,
определялся на сахарных и кофейных плантациях 30 фун.
стерлингов (т.-е. около 300 руб.), при возделывании хлопчатника
25 ф. ст., риса 20 ф. ст., табаку и хлеба 15 ф. ст. При
существовавших тогда средних ценах на рабов, раб вдвагода окупал все
издержки по его приобретению. Средняя ежегодная прибыль от
плантаторского хозяйства по самым осторожным, сильно
преуменьшенным оценкам составляла около 25%.
Прибыль от одного торгового оборота не дает еще
представления об уровне чистой годовой прибыли, об энергии возрастания
капитала, о быстроте его накопления. Здесь приобретают
существенное значение первоначальная величина капитала, среднее
число оборотов в году, способ распределения общей прибыли
между участниками торгового предприятия, издержки торговли.
Все, что известно об отношениях торгово-капиталистической
эпохи, заставляет проводить решительное различие между двумя
основными группами деятелей торговли. Одна из них начинает
функционировать в сфере обмена, обладая состояними скромной
величины. Она обслуживает преимущественно внутреннюю
торговлю. Члены этой группы по размерам своих
оборотов—розничные торговцы. По общему складу своей деятельности они не
отличаются от ремесленников в сфере промышленности. Они обычно
выступают организованными в особые профессиональные
корпорации,—в так называемые гильдии, во всех отношениях
аналогичные ремесленным цехам. Типичная схема оборотов этих
торговцев такова: в городе А покупаются местные товары на 50 руб.
Таможенные пошлины, издержки транспорта, существование
савахар, кофе, чай—первоначально ввозились преимущественно как медикаменты. Во-
вторых, искусство сохранять и консервировать съестные припасы стояло на очень
низкой ступени развития. На чрезвычайных пиршествах поедалось мясо свеже-убитого
вкота,—в обыденное время приходилось питаться испорченным мясом, совершенно
несъедобным без острых приправ. В-третьих, внешняя роскошь мирилась с
поражающей грязью и неопрятностью. Даже в XVII веке шелковые, шитые золотом
камзолы великолепных французских маркизов зачастую прикрывали белье, не
сменявшееся целыми месяцами, под роскошными напудренными париками скрывались кучи
жаразитов, пудра накладывалась на лицо, неомывавшееся неделями, и т. д. Для
дворянина, который хотел вращаться в светском обществе, всевозможные искусственные
благовония были не роскошью, а предметом самой первой необходимости.

ЦЕНЫ И ПРИБЫЛЬ. РЕВОЛЮЦИЯ ЦЕН
67
мого торговца при перевозке товаров в город В, где они продаются
за 75 руб., составляют 25 руб. Следовательно, хотя каждый оборот
приносит 50 % , торговец подобно ремесленнику, работает из-за
одного прокормления. Его состояние не накопляется, оно не
является капиталом в строгом значении этого слова: оно служит
такому торговцу на столько средством присваивать чужой труд,
сколько средством целесообразно затрачивать свой собственный
труд.
Такой же характер носила и морская торговля, поскольку
она,—напр., вывоз шерсти из средневековой
Англии,—организовалась на паевых началах, при чем каждый пайщик участвовал
в общем предприятии отчасти своим маленьким состоянием, но
больше всего—своим личным трудом. Часто организация таких
предприятий была смешанная; тогда львиная доля доходов от
экспедиции доставалась капиталисту, который, не участвуя
в деле личным трудом, участвовал своим капиталом. Мелкие
торговцы ремесленного типа работали здесь почти из-за одного
пропитания.
Конечно, исключительная удача переводила некоторых
представителей этой группы в следующую, которая вела свои
обороты в более или менее крупном масштабе. Можно думать, что
в эпохи, когда старые экономические отношения рушились, а
новые еще не установились, когда значение личной инициативы и
предприимчивости еще не отступило на второй план перед
значением крупного капитала, случаи такой удачи, такого
накопления капиталов «из ничего» были несравненно многочисленнее,
чем в позднейшее время 1).
Тем не менее остается бесспорным, что торговля приобрела
капиталистический характер прежде всего у другой группы
торговцев, которая обращалась к ней с крупными состояниями.
История этой группы есть история развития сеньериальных элементов
из случайных, эпизодических купцов в постоянных
профессионалов-купцов. Эта торговля—оптовая по преимуществу. Арена ее
деятельности главным образом—широкое море, в новое время-
океан и заокеанские колонии. Это—аристократия торгового класса,
влиятельнейшая общественная сила, которая умела подчинять
себе государственный аппарат, возводить и низвергать
императоров и королей. Это—основное ядро, около которого
впоследствии откристаллизовывалось так называемое «третье сословие»,
пришедшее на смену двум господствующим сословиям
средневековья—феодалам и духовенству.
Определение действительного уровня торговой прибыли,
извлекавшейся членами этой группы, представляет величайшие
трудности. Стремление преуменьшать ее размеры, относить
зна*) Это явление еще в первой половине XIX века наблюдалось в России,—
в сфере промышленности, в эпоху перехода ее к крупно-капиталистическим формам.
3 о м б а р т, усиленно настаивая на невозможности развития капиталистических
купцов из торговцев ремесленного типа, несомненно, упустил из виду особое
значение переходных эпох. Штридеру удалось показать, что такие случаи были очень
нередки.
5*

68
РАЗВИТИЕ ТОРГОВЛИ ТОВАРАМИ
чительную долю ее—напр., личные расходы участников
предприятия—на статью торговых расходов, погашения и пр.,
играло еще болыпую роль, чем в настоящее время, когда
высокодоходные предприятия иногда фигурируют в отчетах как
бездоходные или даже дефицитные. К этому присоединялась
неразвитость бухгалтерии: последняя не только должна была
запутывать посторонних, как в некоторых современных предприятиях,
но спутывала и обманывала самого владельца. Притом крупная
доля торговой прибыли утекала на сторону. Напр., в новое время
торговые дома были вынуждены уступать львиную долю своей
добычи,—не менее 1/5, обычно более половины—суверенам,
владельцам заморских колоний.
Таким образом те цифры прибыли, которые дошли до нас,
следует рассматривать как минимальные цифры, как остатки,
получившиеся после всех возможных и невозможных вычетов.
Для крупных торговых домов даже эти сведенные к низшему
уровню цифры были не малы. Так, для крупнейших итальянских
фирм первой половины XIV, века они определяются в 10—20 %,
и приблизительно в такую же величину—для южно-германских
торговых домов XV—XVI века.
Любопытный свет на| отношения в позднейший период торгово-
капиталистической эпохи и на их эволюцию бросает история
торговых прибылей ост - индских компаний — голландской и
английской. Для первой из них груз каждого флота,
прибывавшего из Ост-Индии, приносил в XVII веке чистую прибыль от
100 до 250 %, во второй половине XVIII века—от 40 до 150 %
Издержки «управления» колониями: содержание чиновников,
устройство крепостей, наем и продовольствие солдат и матросов
из Европы 1), подкупы влиятельных лиц, поглощали огромную
долю прибылей, выручавшихся от торговых операций. По мере
того, как разрастался аппарат управления, из простого
исполнительного механизма он развивался в самостоятельную силу,
которая вырывалась из-под контроля компании и проникалась
самодовлеющей жизнью. Началась и с угрожающей быстротой стала
расти «утечка» прибылей компании по незримым каналам.
Чиновники за спиною компании и под охраной ее флота и армии
развивали всевозможные торговые операции за свой собственный
счет. Некоторым показателем их успешности могут служить сде-
дующие цифры. Агенты компании с одного только острова Явы
перевели в Нидерланды денег на свой счет: в 1705 году
274.000 гульденов, в 1746 году уже 1.210.000 гульденов и
в 1764 году 1.334.000 гульденов (гульден—около 80 коп.).
Следовательно, дивиденды, уплачивавшиеся компанией,
представляли только небольшой, а впоследствии и ничтожный
оста1) Отправленные в колонии солдаты в огромном количестве там и погибали.
В 1700—1719 гг. было послано в Индию 106.000 человек, в 1747—1767 гг.—162.000,
в 1767 —178Э гг.—107.000 человек. С 1700 по 1780 г. компания потеряла
в Индии более 400.000 человек. Она превращала в свои дивиденды кровь не только
индусов и островитян, но и кровь европейцев, главным образом немцев (которых
компания нанимала у немецких князей).

ЦЕНЫ И ПРИБЫЛЬ. РЕВОЛЮЦИЯ ЦЕН
69
ток из тех торговых прибылей, которые извлекались компанией
и под ее ферулой в Индии. Самый крупный дивиденд, 75 %,
получили акционеры в начале деятельности компании. Потом
он падает и составляет в среднем выводе для XVII столетия
около 20 % ежегодно, только в исключительные годы поднимаясь
выше 30—35о/о. Стремительное понижение прибылей началось
в XVIII веке. Уже к 1730 году цифра расходов за все время
существования компании на 71/2 миллионов гульденов превысила
цифру ее доходов за то же время. Тем не менее компания
продолжала уплачивать акционерам ежегодно в среднем по 17%
дивиденда. Этот эффект достигался бухгалтерскими приемами и,
при полном отсутствии прибылей, производился за счет капитала
компании. Полное банкротство некоторое время отсрочивалось
крупными займами, которые опять-таки поглощались издержками
управления и уплатою фиктивных прибылей. Но это давали лишь
временную отсрочку,—и в 1798 году все имущество и владения
компании перешли к Голландии. Голландия же взяла на себя
и все ее обязательства, т.-е. расплату за ее грабительское
хозяйничанье которое обогащало главных воротил компании.
Было бы наивно утверждать, как делают некоторые историки,
будто все хозяйничанье компании представляло в общем итоге
сплошной минус, сплошной дефицит. Оно действительно
оказалось таким для тех сотен рядовых акционеров, которые отдали
компании свои мелкие и средние капиталы. Но эти капиталы
исчезли бесследно только для них. Крупная их доля перешла
к чиновникам компании, к политическим дельцам, к
поставщикам компании, к членам комитета семнадцати, которые умели
захватывать львиную долю колониальной добычи и в то же
время приманкой этой добычи привлекать к себе европейские
капиталы. Банкротство компании не было их банкротством:. Оно
служило только симптомом, что они достигли всего, чего могли
достигнуть такими методами накопления, построенными на
откровенном разграблении колоний и на экспроприации
второстепенных капиталистов-соотечественников.
Английская ост-индская компания, поглотившая
самостоятельные товарищества купцов, оперировавших в Индии, повторила
историю голландской компании. В конце XVII века она только
еще добивалась монопольного положения в Индии, и угрозы
отнять у нее привилегии служили министрам и членам
парламента надежным средством для того, чтобы получать свою
долю от прибылей ее предприятий. До 1688 года она затрачивала
на подкупы влиятельных лиц в среднем до 1.200 фунтов
стерлингов ежегодно (1 фунт стерл,—около 10 руб.), а с 1693 года
эта цифра повысилась уже до 80.000 ф. стерл. Из этой суммы
на долю короля Вильгельма III, импортированного из
буржуазной Голландии, пришлось 10.000 ф. стерл. Десятки тысяч
затрачивались ежегодно и на подкуп индийских князьков. Сотни тысяч
поглощались бесконечными войнами в колониях, содержанием
сильных гарнизонов в «замиренных» частях, огромной армией
чиновников. И последствия были те же, как для Голландии.

70
РАЗВИТИЕ ТОРГОВЛИ ТОВАРАМИ
Прибыли, достигавшие в первые годы 100 и даже 150%, быстро
понизились и сменились со второй половины XVIII века
убытками; их долго удавалось замаскировывать займами под
предлогом упрочения и расширения дела, государственными
субсидиями и т. д. Все это отсрочило окончательную ликвидацию
дел компании до 1834 года 1).
Методы европейского хозяйничанья в колониях, и прежде
всего способ извлечения из них благородных металлов, быстро
отразились на состоянии цен в Старом Свете: цены повсюду
повысились, или, другими словами, покупательная сила
денежного материала упала. Размеры и темп этого понижения
покупательной силы денег видны из следующей таблицы (данные
относятся к Эльзасу).
Периоды. Количество хлеба. Количество средств
существования вообще.
1871—75 100 100
1501—20 716 668
1521—44 539 548
1545—60 411 453
1561—80 245 323
1581—1600 193 284
1601—20 • 227 . . 278
1681—1700 208 230
1761—80 219 , 250
1781—1800 165 184
Способ составления этой таблицы таков. Те количества хлеба,
которые можно было купить в 1871—75 годах XIX века на
определенное весовое количество золота (или серебра), принимаются
за 100. Если это будет напр., 100 фунтов, то окажется, что
в 1501—20 годах за такое же количество денежного материала
МОЖНО бЫЛО КУПИТЬ 716 фун., В 1521—44 ГГ.—539 фун., а в 1581 —
1600 гг. уже всего 193 ф.: покупательная сила денег,
оставав*) Разумеется, и здесь банкротство компании не было банкротством ее воротил.
Для них компания дала средство захватить значительную долю колониальных богатств
и централизовать в своих руках рассеянные у соотечественников состояния. Точная
оценка этих общих результатов торгово-капиталистичсской эпохи невозможна, здесь
приходится опираться на более или менее субъективные показания современников.
Но и они представляют некоторый интерес. В половине XIV столетия, когда Ганза
еще монополизировала английскую торговлю, в Англии насчитывалось немногим
более 150 состоятельных купцов, которые могли бы оказать королю денежную помощь.
В XVI веке общая цифра английских купцов, занимающихся морской торговлей,
определяется еще в 3.000. В конце XVII века членов ост-индской компании
насчитывалось 550, но большая доля ее прибылей доставалась 40 лицам (не считая,
конечно, чиновников компании: некоторые из них, отправившись в колонии бедняками,
возвращались через 2—3 десятка лет с капиталами, дававшими ежегодный доход
до */г миллиона рублей на наши деньги). В половине XVIII века Юм полагал, что
более 80% всей морской торговли Англии сосредоточивается в руках каких-
нибудь 200 крупнейших лондонских купцов.

ЦЕНЫ И ПРИБЫЛЬ. РЕВОЛЮЦИЯ ЦЕН
71
шаяся почти неизменной или даже повышавшаяся вплоть до XV
века, в одно XVI столетие упала почти в 4 раза, или, другими
словами, цена хлеба во столько же раз повысилась. Третий
вертикальный ряд таблицы отличается от предыдущего только
тем, что здесь взяты количества не одного хлеба, а суммы
различных средств существования—хлеба, мяса, сукна и т.
д.,—входящих сюда в изменяющихся количествах, но в неизменных
пропорциях.
Приведем еще некоторые данные для ближайшего выяснения
этого явления, которое по справедливости называется
«революцией цен». В различных частях Франции хлеб вздорожал в
течение двух столетий с начала XVI века на 250—500%. Цена
железа повысилась в Англии до конца XVI века на 80%, цена
железных изделий—на 12 %. Шерсть за тот же промежуток времени
вздорожала в Англии на 38%, сукно всего на 6%; во Франции
средние цены шерсти в 1576—1600 годах превышали их средний
уровень для 1451—1500 гг. на 86%, цены же сукна—всего
на 29%.
Из этого следует, что революция цен распространилась на
промышленные изделия в меньшей степени, чем на
сельскохозяйственные продукты вообще и на тот сырой материал в
частности, из которого производятся промышленные продукты.
Еще слабее повышение цен коснулось колониальных
продуктов. Оно наблюдалось лишь до конца XVI века, с этого же
времени сменилось обратным движением. К концу XVII столетия
цены различных пряностей лишь на 10—30 % превышали уровень
цен в начале ХVI столетия. В XVIII веке началось быстрое
понижение цен, которое скоро сделало колониальные продукты
доступными сравнительно широким слоям населения.
Все эти уклонения от общего движения цен в XVI—XVIII
веках совершенно понятны. Болыпая часть причин, которые,
с расширением колониального хозяйства европейцев, приводили
к понижению стоимости благородных металлов (к понижению их
покупательной силы), отражалась и на меновой стоимости
колониальных продуктов. С другой стороны, добравшись до самых
жест производства, монопольные компании встретили
поразительное изобилие этих продуктов и оказались бессильными
полностью использовать свое монопольное положение. Тщетны были
все меры, которые предпринимали они: истребление
значительной части сбора гвоздики, корицы и пр., полное
искоренение на некоторых островах всех пряных деревьев и т. д. 1). На
Европу хлынула растущая волна колониальных товаров.
Контрабанда довершила крушение монополий. Относительно слабое
повышение, а потом и понижение цен было здесь симптомом того,
что монопольные цены средневековой торговли уступают место
ценам, складывающимся при свободной конкуренции.
1) Голландская ост-индская компания с такой энергией проводила эти меры
на Молуккских островах, что потом ей же пришлось прибегнуть к искусственной
лосадко деревьев.

72
РАЗВИТИЕ ТОРГОВЛИ ТОВАРАМИ
Повышение цен промышленных изделий с конца XVI века
несомненно тормозилось увеличением производительности труда
в сфере промышленности: начинало оказывать свое действие
мануфактурное разделение труда. Но для всего XVI века, когда
цены продуктов промышленности повышались особенно медленна
по сравнению с общим движением цен, это объяснение
недостаточно. Здесь должны были действовать какие-то другие
причины. Их нетрудно открыть, если вспомнить те изменения, которые
совершались в области ремесленно-организованного
производства на исходе средних веков. Замедленный темп повышения
цен на промышленные изделия,—следовательно,
относительное понижение этих цен,—является симптомом того, что
ремесленник утрачивает на рынке свое монопольное положение и
лишается возможности диктовать цены: ремесло в сфере
промышленности перестает быть господствующей формой хозяйства.
Что касается общего явления—всеобщего повышения цен, то
историки, а также и некоторые экономисты, до сих пор
довольствуются самым банальным его объяснением. Все
предлагающиеся на рынке товары, говорят они, продаются, за деньги,
находящиеся на том же рынке. Чем меньше денег, тем ниже
товарные цены. Чем больше поступает денег на рынок, тем
быстрее повышаются товарные цены. В новое время на рынок
выбрасывается растущая масса благородных металлов, и все
цены увеличиваются за одно столетие на 400—500 %.
Несостоятельность таких объяснений очевидна. Колебания
рыночного спроса и предложения могли бы объяснить лишь
временное, краткосрочное изменение цен. Если бы причины всеобщего
повышения цен были таковы, как утверждает это объяснение,
революция цен означала бы, что благородных металлов
производится слишком много, что наступило их перепроизводство,
что производство их стало убыточным по сравнению с
другими отраслями производства. Тогда было бы необъяснимой
загадкой, почему золото- и сереброискатели не забрасывают своих
отраслей производства и не обращаются к другим сферам, спрос на
продукты которых так постоянно растет; почему на Европу
движется поток благородных металлов, растущий из столетия в
столетие, и почему цены, стремительно повысившись в XVI веке,
в особенности в первые шесть десятилетий этого века, продолжают,
хотя и замедленным темпом, увеличиваться и в XVII и в XVIII
и даже в XIX веке (см. таблицу, на стр. 70, где за
100—наименьшую цифру—приняты цены 1871—75 гг.).
Ответ на все эти вопросы может быть только один. Пусть
первоначальный толчок революции цен дало резкое повышение-
предложения благородных металлов. Закрепить повышение
цен, превратить его в длительную тенденцию их движения могли
только перемены в условиях производства (или добывания)
благородных металлов,—такие перемены, которые уменьшали не толь_
ко их меновую стоимость, как говорит о том теория спроса и
предложения (так называемая «количественная теория денег»),
но понижали и их стоимость, т.-е. то количество труда, ко_

ЦЕНЫ И ПРИБЫЛЬ. РЕВОЛЮЦИЯ ЦЕН
73
торое требуется на добывание определенной весовой единицы
золота или серебра.
Так оно и было в действительности. С начала XV века,
португальцы добрались до богатых африканских месторождений
благородных металлов, и с того же времени в Европе началось
повышение цен. Но все африканские месторождения были
оставлены далеко позади американскими, разработка которых
началась в XVI веке. Здесь европейцы открыли прииски,
замечательные или по относительному содержанию благородных металлов,
или по своей мощности. И в том, и в другом случае труд по
добыванию благородных металлов до чрезвычайности сокращался.
Уже в начале XIX века А. Гумбольдт отметил, что в одном
из рудников Мексики для добывания известного количества,
серебра требовалось в одиннадцать раз меньше горнорабочих,
чем в Гиммельсфюрсте, богатейшем руднике Саксонии. В том
же направлении действовало усовершенствование методов
извлечения металлов из россыпей и руд. Очень крупное значение
имело, напр., открытое в половине XVI века амальгамирование
(обработка серебряных руд посредством ртути, заменившая
выплавку), которое облегчает, или только и делает возможным
добывание серебра в бедных топливом местностях. Позже развитие
машинной техники позволило разрабатывать рудники,
недоступные при всем богатстве их содержания для средневековых
золотоискателей. Вообще с нового времени начинается тот прогресс
в методах добывания благородных металлов, который привел:
к тому, что, напр., уже к концу XVIII века разработка россыпей
считалась выгодной, если они давали золота до 2/3 золотника на
100 пудов песка 1).
Таким образом открытие доступа к богатым месторождениям
и технические усовершенствования совместно действовали в том
направлении, чтобы понижать стоимость благородных
металлов, уменьшать их покупательную силу, вызывать всеобщее
понижение цен. Так как цены вообще перестраиваются сравнительно
медленно и лишь через значительные промежутки времени
приходят в соответствие с изменяющейся стоимостью денег, то можно
предполагать нечто, прямо обратное количественной теории денег:
исходя при покупках из существующего уровня цен,
соответствующего старой, высокой стоимости денег золото- и серебро-
искатели скорее выигрывали, чем проигрывали от быстрого
развития производства этих металлов. Да иначе и трудно было бы
объяснить, почему притягательная сила этих отраслей
производства не только не уменьшалась, но все более возрастала 2).
*) К половине XIX века это минимальное количество золота понижается до»
1/8 золотника. Новейшие изобретения обещают свести его к сотым долям золотника.
Но вообще здесь приобретают большое значение особые конкретные условия каждого-
отдельного рудника. Прогресс техники позволяет использовать такие месторождение
благородных металлов, за которые раньше никто не брался.
2) Новая революция цен,—новое быстрое их повышение,—судя по многим
признакам, началась во втором пятилетии XX века. Та возрастающая дороговизна, ко-
торая свела почти на-нет повышения денежной заработной платы, достигнутые*

74
РАЗВИТЕЕ ТОРГОВЛИ ТОВАРАМИ
Однако было еще обстоятельство, которое чрезвычайно быстрв
понижало меновую стоимость благородных металлов. Благодаря
ему на долю возрастающей производительности горного дела
оставалось только закрепление повышающихся цен и
превращение их из временного, случайного явления в длительную
тенденцию экономического развития. В период
первоначального расширения колоний и их экстенсивного использования
европейцами благородные металлы не производились
европейцами, а добывались, отбирались тем спосообм, который
представляет величайшее родство с грабежом. Размеры добычи здесь
не стоят ни в каком соответствии с трудовыми затратами или
с денежными издержками колонизатора и вообще во много раз
превышают добычу действительного золотоискателя.
Конквистадор-неудачник погибал,—конквистадору-удачнику груды золота и
серебра доставались даром, почти «ничего не стоили». С другой
стороны, следует вспомнить, что в инициаторе великих открытий
над типом купца, работающего для накопления, с самого начала
брал перевес тип сеньера, для которого в центре всех интересов
стоит потребление. С деньгами, которые доставались ему так
дешево, он и расставался с большой легкостью. Потребление
колонизаторов этой эпохи характеризуется всеми чертами праздного,
незаработанного потребления в самом решительном значении этих
слов. «Бешеные» деньги расшвыривались вне всякого
соответствия с действительной стоимостью приобретаемых предметов.
Развивалась та праздная расточительность, та беструдовая
роскошь, слабое представление о которых дает потребление
миллионов, которые «зарабатывались» в дореволюционной России при
получении железнодорожных концессий, при постройке Дальнего
и укреплений Порт-Артура, при усилении флота, при сдаче
военных заказов, при операциях с продовольственным хлебом и
в особенности при обслуживании нужд последней войны.
При том огромном значении, которое имели для сравнительно
маленькой Европы колоссальные богатства, награбленные во всех
частях света, острый характер революции цен, начавшейся
в XVI веке, не требует дальнейших объяснений.
в России в 1905—6 годах, представляет мировое явление. Повидимому, оно вытекает,
между прочим, из понижения стоимости драгоценных металлов (особенно золота),
вызванного открытием богатейших приисков и усовершенствованием методов их
разработки. Но это, конечно, только одна из причин новейшей революции цен, до
чрезвычайности обострившейся во время недавней войны.

П. ТОРГОВЛЯ ДЕНЬГАМИ. РАЗВИТИЕ БУМАЖНЫХ ДЕНЕГ.
1. Предпоеылки развития ростовщичеекого капитала. Его место
и роль в экономической истории.
Необходимой предпосылкой для развития ростовщических
операций в широком масштабе является довольно высокая ступень
в развитии торговли товарами. Пока последняя носит характер
так называемой меновой торговли—непосредственного обмена
продуктами,—арена для деятельности ростовщика остается более или
менее узкой. Та помощь, которая оказывалась сеньером
зависимому крестьянству при неурожаях и других стихийных бедствиях,
превращалась в основу для ростовщических операций лишь
постольку, поскольку расширялась возможность превратить
полученные с крестьянства продукты в предметы квалифицированного
потребления, т.-е. поскольку развивались меновые отношения.
Однако пока ростовщические операции сохраняли тесную
связь с удовлетворением непосредственных потребностей
ростовщика, пока они носили такой своеобразно-натуральный характер,
их размах не мог быть очень широким. Они суживались
необходимостью более или менее быстро реализовать те продукты,
которые получены от заемщиков; они ограничивались
невозможностью быстро достать именно те предметы потребления, которые
требуются ростовщику. Их развитие на каждом шагу тормозилось
случайностью и эпизодичностью меновых отношений.
Все эти ограничения отпадают по мере того, как с ростом
неновых отношений развиваются деньги—всеобщее мерило
стоимости, всеобщее покупательное средство, всеобщая форма
богатства. Деятельность ростовщика постепенно порывает всякую связь
с его непосредственными потребностями: порывает и в том смысле,
что деньги могут служить удовлетворению не какой-либо одной
конкретной потребности, а всяких потребностей, какие ни
появились бы у него в более или менее отдаленном будущем; и в
том смысле, что именно по этой причине потребность в деньгах
количественно безгранична, между тем как всякий другой
предмет потребления за известной границей становится бесполезным,
в особенности если он принадлежит к числу скоропортящихся
продуктов. С развитием денег, особенно металлических денег,
богатство приобрело такую форму, в которой его можно накоплять
до бесконечности; в то же время, так как деньги развиваются

76
ТОРГОВЛЯ ДЕНЬГАМИ
в мощную общественную силу,—потому что на них «все можно
купить»,—возникает и побуждение к бесконечному их
накоплению. Вся деятельность и все расчеты ростовщика приобретают
небывало прозрачный характер. Это—человек, который оперирует
деньгами для того, чтобы накоплять деньги. Это—человек, у
которого «деньги рождаются деньгами». Все человеческие
потребности у него атрофируются и поглощаются потребностью в
деньгах. Он, по народным представлениям, совпадающим с наиболее
чистым типом ростовщика, существует не для себя, а для денег.
Но такой чистый тип ростовщика представляет лишь
окончательный продукт длительного процесса исторического развития.
Как торговец—именно крупный купец—лишь с большой
постепенностью отдиференцировался от сеньера, так и торговля деньгами,
ростовщические операции, только в ходе развития обособились
от функций купца, от торговли товарами. Мы уже видели, что
рост обмена сопровождался превращением некоторой части сенье-
ров в эмбриональных купцов, которым феодальная эксплоатация
служила первичной основой для развития торговой деятельности.
Теперь к этому необходимо добавить, что в этой торговой
деятельности первоначально объединились те функции, которые
впоследствии сделались раздельными функциями двух различных
профессиональных групп: торговцев товарами и торговцев
деньгами.
Ссуды деньгами предполагают уже очень высокую ступень
в развитии меновых отношений. Даже в эпохи, когда
непосредственный обмен («меновая торговля») отходит в прошлое,
господствующей формой ссуд еще долго оставалась ссуда
продуктами. Конечно, в связи о развитием денег, общий характер ее
изменялся. Но изменение выражалось главньас образом в том, что
все акты получали денежную оценку: на деньги расценивались
ссужаемые продукты, деньгами измерялись обязательства
должника. Ссуда производится здесь не денежным капиталистом,—
который еще не выделился в качестве особой экономической
группы,—а тем лицом, у которого по временам сосредоточиваются
большие количества продуктов, превышающие его личные
потребности в этих продуктах. Ясно, что таким лицом может быть
либо сеньер, для которого эти избытки потенциально являются
товарами, либо купец, который с самого начала видит в этих
продуктах товары. Известно, какую огромную роль сыграли
ростовщические операции русских бояр и монастырей в развитии
крепостнических отношений. И ссуды эти давались семенами и
предметами живого и мертвого инвентаря.
Ссуда продуктами только в одном отношении отличается от
менового акта, от простой торговой сделки. Здесь меновой акт
как бы прерывается, или, точнее, одна его часть отделяется во
времени от другой. В получает от А известную стоимость, но не
тут же отдает ему эквивалент, как при обычной торговой сделке,
а через известный, заранее договоренный промежуток времени.
Если мы представим себе, что ссуду оказывает купец (или
мелкий торговец) обычными предметами своей торговли, то излишек

ПРЕДПОСЫЛКИ РАЗВИТИЯ РОСТОВЩИЧЕСКОГО КАПИТАЛА 77
стоимости, выручаемый им по истечении срока, будет по своему
экономическому характеру так же двойственен, как двойственно
экономическое существо этого купца, как двойственны функции
его капитала. Ростовщический капитал здесь еще не отделился
от торгового, процент, ростовщическая прибыль сливается с
торговой прибылью, ростовщик не отдиференцировался от купца.
Если при заключении сделки стороны договорились, что ссуда,
хотя бы она была оказана товарами, должна быть возвращена
деньгами, то эти деньги, когда наступает срок расплаты,
функционируют уже не в качестве покупательного средства, как при
простой торговой сделке; а в качестве средства платежа (или
платежного средства). Таким образом функция денег, как
платежного средства, есть лишь дальнейшее развитие их
функционирования в качестве покупательного средства. Выступают они не
как- покупательное, а как платежное средство только потому,
что две части одного и того же менового акта отделяются одна
от другой известным промежутком времени.
Пока деньги функционируют только как воображаемые деньги,
только как идеальное мерило при исчислении стоимости
ссужаемых и подлежащих возврату продуктов или просто как
довольно обычное средство платежа за ссуды продуктами, отделение
ростовщического капитала от торгового капитала остается
неполным и незавершенным 1). Оно приобретает законченный вид лишь
по мере того, как ростовщические операции отрешаются от
последних остатков натурально-хозяйственных форм, и все акты
ссуды получают характер операций исключительно с деньгами,
перемещения исключительно денег: сначала от ростовщика к тому
лицу, которому он оказывает кредит («кредит»—доверие), потом
от этого лица опять к ростовщику. Тогда деньги,—этот
универсальный товар, на который можно купить всякие другие товары,—
превращаются в тот единственный и исключительный товар,
которым торгует ростовщик.
Предпосылки полного отделения ростовщического капитала от
торгового ясны и очевидны. Заемщику требуются деньги не сами
по себе, не для денег, а для покупки товаров (или для оплаты
ранее купленных товаров). Следовательно, здесь предполагается
разделение купцов, которые и продавали товары, и кредитовали
покупателей, на две основные группы: на купцов, которые
продают товары, и на лиц, которые дают деньги на. куплю этих товаров,
приобретаемых третьими лицами. У последних в данное время нет
денег для оплаты необходимых товаров, но эти деньги, по их
расчетам, будут у них к моменту, когда придется возвратить
ссуду. С прогрессом отделения ростовщика от купца и сам
тор*) Таким оно было, напр., в киевской Руси, судя по историческим памятникам
вроде „Русской Правды'*. Здесь необходимо еще раз подчеркнуть, что о „капитале",
торговом или ростовщическом, по отношению к киевской Руси можно говорить лишь
в очень условном значении слова. Купец и ростовщик еще не обособились от
сеньера,—торговая и ростовщическая эксплоатация от феодальной, — эмбриональный
напитал еще неясно отграничивался от феодальной собственности. Об этом
смешении разнородных форм говорит почти каждое положение „Русской Правды".

78
ТОРГОВЛЯ ДЕНЬГАМИ
говец товарами начинает кредитоваться у торговца деньгами.
Затратив свой капитал на закупку товаров, купец не всегда может
выжидать до того времени, когда эти товары будут распроданы
и деньги возвратятся к нему: наличные могут потребоваться
ему на расширение дела, на оплату товаров, купленных в долг.
Предвосхищая будущую выручку, он кредитуется у капиталиста
и за то обязуется поделиться с ним частью ожидаемой прибыли.
Во всех этих случаях связь ростовщического капитала с
развитием обмена выступает с полной прозрачностью.
Не менее ясной остается она и тогда, когда заем
производится не для купли товаров, а, напр., на уплату податей и
налогов. Формально этот случай отличается от предыдущего только
тем, что заемщик вынужден предвосхищать здесь выручку от
товаров, которые будут им произведены, а не просто куплены для
перепродажи, как в случае с купеческим займом. Но и здесь
предполагается, что превращение продукта в товар зашло очень
далеко: иначе было бы невозможно перевести государственные
повинности из натуральных в денежные.
Вопрос о том, откуда и как появились крупные денежные
капиталисты, которые превратили торговлю деньгами в свою
профессию, не представляет особенных затруднений: он утрачивает
самостоятельное значение после того, как выяснено происхождение
торговой буржуазии. Представляя поздний отпрыск последней,
финансовая (ростовщическая) буржуазия могла возникнуть лишь
из одного общего корня с торговой буржуазией: Не только в
средние века, но и в новое время сохранились многочисленные
напоминания об этом общем первоисточнике. Широкие торгово-
финансовые операции монастырей и таких духовно-рыцарских
орденов, как, напр., Тамплиеры (Храмовники), выдающиеся
торговые и ростовщические способности членов городского патрициата
в различных странах,—все эти и тому подобные факты
достаточно ясно свидетельствуют, что первооснову для ростовщической
эксплоатации дала феодальная эксплоатация, и что
прибавочная стоимость, извлекаемая из вассального населения, послужила
первоначальным ядром не только торгового, но и
ростовщического капитала.
Хотя ростовщический капитал, подобно торговому,
представляет продукт развития одного и того же феодального
общества, однако между ними существует немалая разница.
Отношение торгового капитала к феодальному обществу в конечном
счете носит более активный характер. Он не только разлагает
феодальное общество, но и создает некоторые основы для
нового: разбивает узкие рамки феодальных отношений,
уничтожает средневековую замкнутость, связывает отдаленные
территории в единое экономическое целое. Вообще, он развивается
в известном, то скрытом, то прорывающемся наружу антагонизме
е феодальным экономическим и политическим строем. Напротив,
ростовщический капитал совершенно пассивно, с паразитическим
безразличием, относится к тому общественно-экономическому
базису, к которому приурочивается его деятельность. Его

первоРАЗВИТИЕ РОСТОВЩИЧЕСКИХ ОПЕРАЦИЙ
79
начальные—и наиболее блестящие—операции составляли ссуды
феодальным сеньерам и сюзеренам. Кредитоспособность
последних стоит в неразрывной связи с прочностью их политического
положения, т.-е. с устойчивостью и незыблемостью феодального
строя. Феодальная раздробленность оказывает минимальные
препятствия передвижению денег и не мешает ростовщику держать
в постоянной финансовой зависимости от себя феодала,
отделенного десятками «государств». Таким образом ростовщический
капитал уже в средние века связывает свою судьбу с судьбою
господствующих сословий феодализма,—и внутренней логикой своих
операций приводится к тому положению, к созданию того
самодействующего механизма, который требует выдачи новых ссуд
для спасения старых, для прикрытия банкротства, фактически
уже разразившегося над должником.
Ростовщический капитал представляет форму экономически
и социально низшую по сравнению с торговым капиталом. Его
деятельность не может заменить возбуждающих влияний
торговли; страны с гипертрофированным ростовщическим капиталом
останавливаются в своем развитии или даже падают с того уровня,
которого они достигли в эпоху преобладания торгового капитала.
2. Развитие ростовщических операций.
Переходим к ближайшему выяснению экономических функций
ссудного капитала, а вместе с тем и источника, из которого
получается «рост», или «процент», на ссуженный капитал.
За исходную точку анализа лучше всего взять
средневековые товарищества (societas, комменда, бодмерея) оптовых
торговцев. Все они характеризуются тем, что торговые предприятия
организуются здесь, целиком или отчасти, на деньги лица,
которое само не принимает участия в экспедициях. Пока
фактические купцы остаются просто доверенными, служащими этого
лица, такое товарищество мало отличается от всякого другого
торгового предприятия с достаточно обширным штатом наемных
служащих. Различие заключается лишь в способе оплаты
служащих, в том, что в торговом товариществе этот способ
приобретает некоторую аналогию с «участием в прибылях предприятия».
Положение изменяется, когда доверенные превращаются в
самостоятельных купцов, а денежный капиталист просто в их
кредитора. Должники не обязаны отчитываться перед ним за то
употребление, которое они дали полученной ссуде. Их
дело—уплачивать в строго определенные сроки строго определенные суммы
за пользование ссуженными деньгами и возвратить основную
сумму, когда истечет срок, на который она была кредитована.
Процесс выделения финансовой буржуазии из торговой с
замечательной рельефностью выступает в новгородской истории и
находит себе выражение в сословно-классовом расчленении
новгородского общества. Высшую ступень в нем занимали местные
бояре, родственные первоначальному патрициату
западно-европейского средневекового города. Уже к Х1П веку они перешли от

во
ТОРГОВЛЯ ДЕНЬГАМИ
эпизодических торговых операций в широком масштабе к
ростовщическим операциям. «Своими операциями они пользовались не
для непосредственных торговых операций, а для кредитных
оборотов, ссужали ими торговцев или вели торговые дела при
посредстве агентов из купцов». Они — «капиталисты-дисконтеры»
(Ключевский). К характеристике размеров их состояний и
операций: в 1209 году вече подвергло конфискации—попросту
разграбило—все имущество посадника Дмитра Мирошкинича и его
братьев и пустило добычу в поголовный раздел; на каждого
новгородца досталось по 3 гривны—по 40—60 руб. на наши деньги.
Кроме того, в доме Дмитра найдены «доски»,—«векселя»
новгородских купцов, на которых значилось ссуженных денег «без числа».
Корни подавляющего политического влияния этого слоя понятны.
Из него выбирались высшие должностные лица, и он же умел
направлять решение веча.
Следующий слой—житьи люди. Как и бояре, они
домовладельцы и землевладельцы, зачастую очень крупные. В их
руках сосредоточивалась оптовая торговля, занимались они и
ростовщическими операциями. Судя по всему, это—позднейшая
часть городской аристократии богатства (плутократии), еще не
слившаяся с той аристократией богатства и «породы»
одновременно, какою были бояре. Высшие должности существовали не
для них.
Третий слой, купцы, уже явно носит плебейский отпечаток;
в их руках сохраняется «внутренний сбыт, развозка
заграничных товаров по остальной России» (М. Н. Покровский). Многие
из них вели торговые операции на деньги, ссуженные боярами,
или в качестве боярских доверенных людей. Как и первые две
группы, купцы еще не порвали отношений с феодальным
производством: они—тоже землевладельцы, хотя не такие крупные,
и на-ряду с первыми группами упорно отстаивали интересы
землевладения. Прибавочный продукт, извлекаемый из деревни,
все еще оставался базисом коммерческих операций примитивной
новгородской буржуазии, в которой перемешивались черты сенье-
ра, купца и ростовщика,—для различных слоев в различных
пропорциях.
Все характеристики этих групп заставляют предполагать, что
первые две из них—бояре и житьи люди—по своему
происхождению теснее связаны; с феодальной усадьбой, а третья—с
феодальной деревней. Первичной основой выделения третьей группы,
купцов, послужила несомненно торговля ремесленного характера;
громадное большинство в ряду поколений не пошло дальше оборотов
ремесленного размера. Знаменательно, что только купцы и
разделялись на гильдии, родственные по своим функциям цехам
ремесленников. Члены высших гильдий приближались к житьим
людям, члены низших гильдий связывали купцов с четвертой
группой—с черными людьми: городскими массами, в
которых наиболее видную часть составляли ремесленники и
которые, как и на Западе, были главной основой военных сил
города и главным боевым материалом городской демократии.

РАЗВИТИЕ РОСТОВЩИЧЕСКИХ ОПЕРАЦИЙ
81
Купцы обыкновенно вели за собой эти массы, но боярские клики
(«торговые» и «банкирские» дома) в большинстве случаев умели
направлять в русло своих интересов политические стремления
и купцов и черных людей. Конфликты этих рельефно
намечающихся классов и групп и сообщают такой интерес внутренней
истории и внешним отношениям Новгорода.
Следует отметить, что и в торговых городах Запада
городской патрициат с течением времени приобретает черты
ростовщической, финансовой буржуазии.
Кредитор ссужает купцам деньги. Купцы покупают на них
товары с целью получить прибыль от перепродажи,—и тем самым
превращают эти деньги в капитал, именно, в товарный капитал.
Перепродавая товар окончательным потребителям, они завершают
процесс реализации той стоимости, которую представляет этот
товар. Занятые деньги дали им власть над все еще не дошедшим
до потребителей, не получившим окончательной реализации
чужим трудом, заключающимся в товарах, произведенных, напр.,
крепостными крестьянами. Ссужая купцов деньгами, кредитор
ссужает их властью над чужим трудом. Полезность,
потребительная стоимость ссужаемых денег для купца определяется
величиной этой власти. Пусть купец, покупая товары, реализует
для их продавца 100 трудовых дней—или, в денежном
выражении, 100 рублей. Предположим, что, перепродавая эти товары,
он реализует из заключающейся в них стоимости в одном случае
еще 100 рабочих дней (перепродает товары за 200 руб.), а
в другом—200 рабочих дней (перепродает товары за 300 руб.).
Потребительная стоимость занятых денег для купца во втором
случае вдвое больше, чем в первом. Поэтому кредитор, наперед
учитывая вероятную конъюнктуру, во втором случае имеет
возможность выручить за свой товар, за деньги, вдвое большую
цену, чем в первом. Эта цена и есть рост, процент. Если в первом
случае, при обычных торговых прибылях в 100%, она составляла
25%, то во втором случае, при повышении этих прибылей до
200%о, кредитор имеет шансы настоять на том, чтобы за
пользование кредитуемыми деньгами ему уплачивалось 50% в год.
Купцу дело представляется в несколько ином виде. Занятые
деньги дают ему основу для трудовой деятельности. Прилагая
свой труд к купленным товарами, транспортируя их, иногда
продолжая и завершая подготовительные к их потреблению
производственные процессы — размельчая, перемешивая в
составы и т. д.,—купец увеличивает их стоимость, создает новую
стоимость, которая служит основным источником торговой
прибыли. Торговая прибыль, как он полагает,—вознаграждение за
функции купца, за его деятельность. Процент же, который
приходится уплачивать кредитору, представляет вычет из этой
торговой прибыли, является вознаграждением за голый
юридический титул, за простое право собственности на деньги, и не
имеет никакого касательства к каким бы то ни было функциям
денежного капитала. Купец получает прибыль за свои функции,
которыми занятые деньги превращаются в капитал: в стоимость
Курс политической экономии. Т. П, в I.

82
ТОРГОВЛЯ ДЕНЬГАМИ
величина которой возрастает благодаря приложению живого труда.
Денежный капиталист не несет никаких функций и получает
процент за простое обладание деньгами и за то, что, передав их
купцу, он предоставляет последнему возможность превратить их
в действующий капитал.
Но отсюда один шаг до представления, что деньгам присуща
способность «высиживать деньги», автоматически увеличивать
свою стоимость независимо от приложения живого труда. Всякая
кредитуемая сумма представляется капиталом уже независимо от
того, на что она будет затрачена должником и получит ли вообще
производительное применение. Даже деньги, лежащие без
всякого употребления, становятся потенциальным капиталом, так
как для увеличения их количества от собственника не
потребовалось бы никаких действий, кроме отдачи их в ссуду
функционирующему капиталисту. Источником увеличения стоимости—
возрастания количества денег—представляется здесь не
присвоение чужого труда, не трудовые затраты, а деньги сами по себе,
деньги как таковые.
Когда процесс фетишизации общественных отношений достиг
этой ступени, все коммерческие исчисления и того купца, который
целиком оперирует собственным, а не занятым капиталом,
получают новый вид. Пусть покупка товаров обошлась ему в 4.000 руб.,
а выручка от продажи дала 10.000 руб.; торговая прибыль
составит здесь 6.000 руб., или 150% на затраченный капитал.
Но купец высчитывает выгоды своего торгового оборота иначе.
При обычном в данное время уровне процента, он и без всякой
торговли получил бы на свой капитал 1.000 руб., или 25%,
если бы ссудил эти 4.000 руб. в надежные руки. Следовательно,
эту тысячу рублей принесла не его торговая деятельность, а его
капитал. Значит, торговая прибыль, вознаграждение за
купеческие функции, составляет только 5.000 руб., или 125%, а
остальная тысяча есть процент, естественный прирост, которым
он обязан единственно тому обстоятельству, что обладал деньгами.
Отделение ссудного капитала от торгового получает здесь
совершенно законченный вид и находит выражение в том, что даже
капиталист, не прибегающий к ссудам, определенную долю своих
барышей относит на счет капитала как потенциально ссудного
капитала, и только остальную часть—на счет своей деятельности.
После того, как деньги приобрели способность приносить
деньги, превратились в потенциальный капитал, процент совершенно
естественно требуется и в тех случаях, когда ссуда вовсе не
функционирует у заемщика в качестве капитала. В деньгах ему
передается власть над чужим трудом (или над продуктами чужого
труда), и этого достаточно для того, чтобы собственник получил
в возврат приращенную сумму. Таковы прежде всего случаи
продовольственных ссуд в самом узком и суровом значении этих
слов. Главная их арена—область мелкого самостоятельного
производства, промышленного и земледельческого, которое
вынуждается прибегать к ним при всяком затруднении сбыта
(ремесленники), при всяком стихийном бедствии (крестьяне и

реРАЗВИТИЕ РОСТОВЩИЧЕСКИХ ОПЕРАЦИИ
83
месленники), при всякой продолжительной болезни главного
работника, «кормильца» семьи. С переходом к денежным
повинностям, заменяющим натуральные, поле для деятельности ростовщика
значительно расширяется. Здесь развиваются ростовщические
операции мелкого, ремесленного характера, ростовщик здесь плебей,
обыкновенно объединяющий в одном лице и мелкого торговца
товарами, и мелкого торговца деньгами; он лишь с большой
медленностью и только в исключительных случаях отрешается от
натурально-хозяйственных форм ростовщических операций 1).
Мелкие ростовщики не были единственными кредиторами
крестьян, нуждавшихся в ссудах. Раньше уже указывалось, как
с развитием меновых отношений, та помощь, которую сеньер
оказывал в известных случаях зависимому крестьянству, сменялась
ростовщическими операциями: иногда она прямо служила
орудием закабаления и обезземеления свободных крестьян. Многими
десятками тысяч крепостных крестьян и необозримою земельною
собственностью наши монастыри, напр., в значительной степени
обязаны этому источнику. В XVI веке на монастыри сыпались
бесконечные упреки за то, что они не считаются с церковными
правилами, отдают деньги в рост, особенно в ссуду крестьянам.
«Вассиан Косой изображает их суровыми заимодавцами, которые
налагали «лихву на лихву», проценты на проценты, у
несостоятельного должника-крестьянина отнимали корову или лошадь, а
самого с женой и детьми сгоняли с своей земли или судебным
порядком доводили до конечного разорения» (Ключевский). Даже
на Стоглавом соборе (половина XVI века) нашли отзвук эти
обвинения в «заимоданиях многолихвенных убогим человеком».
И характерно, что, когда поднялся вопрос о помощи нищим,
убогим и увечным, духовенство дало совет содеряжать их на
государственный счет и на приношения благочестивых людей, о своем
же участии в этом деле промолчало. Этим было косвенно
подтверждено, что монастыри из благотворительных учреждений
превратились в «ссудо-лихвенные конторы».
Но такие ростовщические операции духовных (и светских)
сеньеров, при всей своей широте, более близко и непосредственно
связаны с эволюцией деревенских отношений, чем с деятельностью
городского кредитного капитала. Они дают представление об одном
из методов, которые вели к превращению феодала в помещика
крепостной эпохи, к расширению владений и власти последнего,
они объясняют отчасти, как сеньер мог сделаться крупным
денежным капиталистом, но еще не показывают, как этот капиталист
превратился в крупного, оптового торговца деньгами.
*) Даже в современной деревне обычная форма соуды—ссуда товарами, и
обычная форма возврата — продуктами иди отработками. Сделки, в которых ссуда и ее
возврат производятся только деньгами, все еще представляют исключение. Мелкие
промышленные производители в городах тоже кредитуются сырым материалом у
торговцев, деньгами у скупщиков, а возвращают ссуды первым—деньгами, а вторым—
своими продуктами. Значит, ростовщические сделки в подавляющем большинстве
случаев тоже носят смешанный характер, и ростовщик не обособляется от торговца.
6*

84
ТОРГОВЛЯ ДЕЙЬГАМН
Ростовщические сделки не с жителями деревни, не с мелким
крестьянством, а с владельцами феодальных усадеб, с сеньерами
разных степеней, послужили главной ареной для деятельности
ростовщического капитала в широком масштабе и для развития его
операций в направлении к высшим, чисто денежным формам.
Первоначальные ссуды сеньерам тоже носили характер
«продовольственных», или, в более общем выражении,
потребительных ссуд, с той только разницей, что здесь дело шло о
продовольствии в сеньериально-сословном значении, о высоко
квалифицированных потребностях. Нужда в этих ссудах
возникала у феодалов в той мере, в какой развивался обмен и вместе
с тем разрушалась примитивная простота феодального быта; и
возможность удовлетворения этой новой, специфически дворянской
нужды создавалась тем же развивающимся обменом: он превращал
городской патрициат в торговцев предметами роскоши и
приводил к концентрации в их руках крупных денежных состояний,
которые были готовы направиться всюду, где ожидалась
хорошая прибыль. Естественно, что ростовщическая эксплоатация
сельского дворянства его городскими собратьями, постепенно
обособляющимися от него, вырастает в разных странах вместе с ростом
торговли. В некоторых областях Италии она началась уже в XI
веке, во Франции и Англии в два следующих столетия, в
северовосточной России явственно выступает в XV веке.
Наиболее обычная форма ссуды была такая (во Флоренции
уже с XI века): сеньер составлял запродажную запись на свое
имение и за ссуды передавал ее кредитору. В записи делалась
оговорка, что договор расторгается, если должник в
определенный срок вручит кредитору такую-то сумму денег,—в нее кроме
ссуды включались, конечно, и лихвенные проценты (8, 10, 15,
20,—даже до 35 годовых процентов) 1).
Самая форма таких сделок указывает на их окончательную
тенденцию. Ссуды служили здесь ступеньками, по которым шло
разорение должника и расширялось землевладение
кредитора. Городской патрициат, лишь недавно и не вполне
отстранившийся от феодального производства, находил в
ростовщичестве метод для возвращения к феодальному производству, для
увеличения того феодального прибавочного продукта, который
оставался базисом его коммерческих операций. В некоторых областях
*) Русские монастыри XV—XVI века получади в обеспечение ссуд,
выдававшихся под вотчины, такие же купчие. Сделки приобретали очень сложный характер
благодаря тому, что они обыкновенно должны были доставить заемщику не только
известное количество тленных благ,—известную сумму денег,—но и вечное
блаженство за гробом. Поэтому вотчина, если она в конце концов доставалась монастырю,
лишь в некоторой части считалась уплатою ссуды с процентами, а в остальной
рассматривалась как вклад на вечное поминовение и т. п. Очевидно, что такой способ
исчисления был равносилен фактическому увеличению процента до колоссальных
размеров, о которых не могли и мечтать светские ростовщики. Такие ссудные
операции, организованные с редким искусством, сыграли огромную роль в
увеличении землевладения, напр., Троице-Сергиевой лавры.

РАЗВИТИЕ РОСТОВЩИЧЕСКИХ ОПЕРАЦИЙ
85
Италии ростовщическая эксплоатация послужила тем орудием,
посредством которого формирующаяся буржуазия совершенно
подчинила себе деревенское дворянство, экспроприировала его земли,
принудила его превратиться в наемных военных организаторов.
Те же самые явления повторились в новгородской и псковской
истории 1). Во Франции, Нидерландах, Германии
расточительность, поддерживаемая ссудами, повела к быстрому разорению
рыцарства (характерно, что в южной Франции уже в ранний
период поэзии трубадуров дворянин, терзаемый кредиторами,—
одна из самых обычных фигур). Отличие от Италии только в том,
что город не имел здесь возможности политически
восторжествовать над деревней.
Итак, и эти ростовщические операции, подобно мелкому
деревенскому ростовщичеству, еще не выводят нас к
выработанным формам торговли деньгами. Ростовщик здесь все еще слишком
тесно связан с деревенскими отношениями,—слишком легко и
охотно возращается к ним.
Значительный шаг в направлении к чисто кредитным
сделкам, т.-е. сделкам, при которых между контрагентами
перемещаются только деньги, и ничего больше, раньше всего
совершается при наличности одного из следующих двух условий (или
обоих одновременно): или в тех случаях, когда кредитор по своему
общественному положению исключается из круга тех лиц, которые
могут владеть привилегированной, феодальной собственностью;
или же в тех случаях, когда должники занимают настолько
высокое положение в феодальной иерархии, что не могут быть
экспроприированы кредиторами. Из случаев первого рода наиболее
ярко запечатлелись в сознании средневекового человека те, когда
в роли ростовщиков выступали евреи. Самые обычные из
случаев второго рода—те, когда заемщиками являлись сюзерены
разных ступеней, светские или духовные. Их кредитоспособность
основывалась на функциях (или юридических титулах),
неотчуждаемых от их личности, но эта же неотчуждаемость функций
и прав — источника тех доходов, на которые рассчитывал
кредитор—уже очень рано открывает перед сюзеренами такой
чрезвычайно легкий способ разделки с долгами, как банкротство,
прекращение платежей.
Различие между случаями первого и второго рода более или
менее внешнее. О одной стороны, в областях, где право на
принудительный труд вассальных или крепостных крестьян было
исключительной привилегией дворянина, христианское
исповедание плебея-ростовщика давало ему очень небольшой плюс перед
евреем - ростовщиком. С другой стороны, при взыскании долгов
о сюзеренов—королей, герцогов, епископов и т. д.,—христианские
ростовщики могли опираться лишь на свою финансовую силу,
1) Здесь перевес города над деревной нашел себе яркое выражение между
прочим в том, что зависимое крестьянство должно было платить подати и отправлять
натуральные повинности в пользу городской общины. Городской
патриций—торговец и ростовщик—торжествовал над деревенским сеньером,

86
ТОРГОВЛЯ ДЕНЬГАМИ
как и евреи: у них не было каких-либо иных способов
принуждения к исполнению обязательств 1).
Кредитное дело повсюду очень быстро выработало особые
формы приспособления к неотчуждаемости имущества заемщиков.
Вообще говоря, здесь совершалось то же самое, что наблюдается
и в новейшее время, когда, напр., неотчуждаемость крестьянских
наделов дает крестьянству лишь мнимую защиту от
ростовщической эксплоатации. Во-первых, здесь возникают всевозможные
приемы для обхода неотчуждаемости: собственность по-прежнему
юридически числится за старым номинальным собственником, но
доходы от нее в возрастающей мере достаются ростовщику.
Во-вторых, необходимость изобретать эти обходы и возрастающий
вследствие этого риск приводят к тому, что нормальный, коммерческий,
определяемый общими условиями денежного рынка кредит
становится недоступным для элементов, огражденных
неотчуждаемостью, и что они безнадежно запутываются в сетях самого
варварского ростовщичества.
*) В последние годы перед войной Зомбарт усиленно возвращался к особой
„теории", намеченной в несколько неопределенных очертаниях уже у старика Ро-
шера,—к теории „особого призвания евреев к капитализму4'. Несомненно, принцип
капитализма.—хозяйствования для накопления—раньше всего заявил о себе в области
крупной торговли, а наиболее чистые его формы выработались прежде всего в
области ростовщических операций. Верно, повидимому, и утверждение, что евреи
сыграли аначительную роль среди первых носителей новой торговли. Этому
содействовали их никогда не порывавшиеся связи с единоплеменниками, жившими на Востоке,
передовом по своему экономическому развитию. Но так же верно и то, что егро-
пеЙцам потребовалось очень короткое время на „капиталистическую выучку": первая
волна антисемитизма—и еврейских погромов—прокатывалась по различным странам
Европы вскоре после того, как они втягивались в международную торговлю и в них
складывались зачатки „национальной буржуазии". Евреи—разумеется, точнее было
бы сказать: буржуазные слои, буржуазная часть евреев—все более оттеснялись
в область ростовщических сделок и приобретали ярко выраженные черты финансовой
буржуазии. И в этой области они просто предуказывали тот путь, на который
национальная торговая буржуазия Италии, Германии, * Голландии вступала впоследствии,
когда от этих стран отходило их торговое преобладание. По мере того, как в одной
стране за другою национальная буржуазия переходила к торговле деньгами, по
Европе прокатывалась новая волна антисемитизма и погромов: зачаточная
национальная финансовая буржуазия начинала борьбу за монопольное право на
ростовщическую эксплотацию сначала соотечественников, а потом и вообще европейцев. Из
всего этого следует, что европейцы несколько позже почувствовали „призвание к
капитализму", но вовсе не следует, что они оказались менее достойными этого
призвания. Характерно, что в Англии и во Франции „ломбардам" (т.-е. ломбардцам,
уроженцам северной Италии) уже в XIV веке пришлось наравне с евреями страдать
от „народной ненависти" к ростовщикам. И с каждым новым столетием состав
финансовой буржуазии становился все более интернациональным и даже
космополитичным. Крупным ростовщикам-европейцам в значительной мере удилось превратиться
в финансовую аристократию, в государственных и королевских ростовщиков, в
ростовщиков при папской курии и городских магистратах и оттеснить еврейскую
буржуазию в сферу менее привлекательных для нее операций: плебейских по составу
заемщиков, примитивных по своему общему характеру. На связь между развитием
„христианского" торгового и ростовщического капитала и гонениями на евреев
указывалось уже давно, в настоящее время о ней упоминается почти во всех работах
по истории банков и биржи. Первенство евреев в области капиталистической
деятельности—факт общеизвестный. Зомбарт и в данном случае по своему
обыкновению лишь придал этпм и т. под. наблюдениям парадоксальную и претенциозную
форму.

РАЗВИТИЕ РОСТОВЩИЧЕСКИХ ОПЕРАЦИЙ
87
В ослабленной степени, но те же явления имели место и
в случаях, когда кредит предоставлялся верхушкам феодального
сословия. Эти явления представляют значительный интерес между
прочим по той причине, что здесь мы наблюдаем переход от
средневековых, по-феодальному беспомощных форм финансового
управления к новейшим, более совершенным. В самих словах:
«феодализм» и «финансовое управление»,—т.-е. система, оперирующая
не натуральными, а денежными сборами,—заключается
внутреннее противоречие. Исторически оно выражалось в полной
неспособности господствующих феодальных элементов создать сколько-
нибудь удовлетворительный фискальный аппарат и в «неуменьи
считать», т.-е. соразмерять свои расходы с доходами. Постоянные
дефициты покрывались кредитными операциями, т.-е. попросту
займами, и уплата займов гарантировалась отдачею разных
доходных статей в распоряжение кредиторов. Таким образом кредитор
сюзерена выступал в роли откупщика; кредитуемая сумма
превращалась в оплату за те сборы с подданных, которые на
определенный срок передавались, продавались им сюзереном; а
процент, рост выступал здесь в форме торговой прибыли от этой
-торговой сделки.
Зародыши подобных отношений сложились в поместьх
рядовых феодалов. Дворянство отвлекаемое от деревни
государственной и придворной службой, передавало поместье в полное и
фактически безотчетное заведывание своих управляющих. Они были
обязаны только ежегодно уплачивать владельцу определенную
денежную сумму; а как добывалась эта сумма, во что обходилось
ее выколачивание зависимому крестьянству и сколько при этом
оставалось у подобного управляющего-откупщика нисколько не
интересовало владельца: ему важно было только снять с себя все
бремя управления. Особенное распространение получили такие
отношенич во Франции.
Исторически ростовщик был первым министром финансов. Его
деятельность падает на эпоху, когда совершался переход от
феодальных форм политических связей к централизованному
государству нового времени. Не сюзерен, выросший в
натурально-хозяйственных отношениях феодализма, а ростовщик, развившийся
в торговле и на торговле деньгами, был как нельзя более призван
к тому, чтобы организовать фискальную часть зарождающегося
государства. Он ссужал сюзерену наличные деньги,—и уже сам
организовывал тот аппарат, который должен был выколачивать
деньги из подданных (или—при натуральных
повинностях—продукты, которые потом превращались в деньги) 1).
1) Характерно, что это явление наблюдается и в настоящее время,—и тоже на
переходной ступени от феодального к новейшему экономическому и политическому
укладу. Европейские банкиры устраивают займы турецким, персидским, китайским
и т. д. суверенам и в уплату за это получают право организовать их финансовое
управление. В соответствии с современной промышленно-капиталистической
эпохой, цанбольшее внимание они посвящают управлению таможнями в азиатских
странах: не ограничиваясь захватом львиной доли таможенных сборов, они диктуют
такие таможенные тарифы, которых требуют их соотечсственники-промышденникп.

88
ТОРГОВЛЯ ДЕНЬГАМИ
Римская церковь, самая мощная и богатая политическая
организация средних веков, уже с первой половины XIII столетия
усвоила такую организацию фискального дела. Первоначально
в роли папских сборщиков чаще всего выступали Тамплиеры;
впоследствии, когда французские короли, желая прибрать к своим
рукам имущество ордена, добились его уничтожения будто бы за
покровительство ересям, крупные торговые дома Италии взяли
на себя сбор и передачу папских денег. Папскими откупщиками
были сначала купцы из Лукки, Пистои, Сиены. В XV веке все
они были оттеснены флорентийской фирмой знаменитых Медичи,
которые на протяжении почти двух веков оставались
крупнейшими финансистами и увеличили свое состояние до колоссальных
размеров в значительной степени благодаря операциям с
папскими сборами.
С XIII столетия северо-итальянские купцы появляются в
качестве финансистов - организаторов во всех странах Европы:
в Англии и во Франции, в Нидерландах и в Германии. Откуп
мало-по-малу сделался господствующей системой финансового
управления. За определенную сумму денег капиталист получал
в свое исключительное заведывание таможенные сборы по
известной границе, королевскую десятину в той или иной провинции,
чеканку монеты, торговлю солью и т. д. Ему предоставлялись
все доходы, которые он сумеет извлечь из аренды королевских
регалий.
Немногие цифры покажут, с каким жаром была использована
эта возможность и насколько широки были ростовщические
операции по сравнению с размерами тогдашней торговли. В XIV веке
общая стоимость ежегодного вывоза из Любека, стоявшего во
главе Ганзы, не превышала 3 милл. марок на современные деньги.
В том же столетии одна единственная флорентийская фирма
(Барди) ссудила английскому королю 8 милл. марок, а другая
фирма (Перуччи)—5 милл. марок. В конце XIII столетия общий
вывоз шерсти из Англии по стоимости едва ли превышал 2 1/2 милл.
марок в год. В том же столетии у одного парижского ростовщика
обороты достигали до 550.000 марок, а у всех «ломбардов»,
развивавших свою деятельность в Париже, обороты превышали
60 милл. И даже, возвращаясь еще дальше назад, мы встречаем
в ростовщических сделках такие почтенные суммы, о которых не
могли и помыслить торговцы товарами. Так, уже в XII столетии
генуэзцы и пизанцы ссудили крестоносцам под Акконой до
Фактически европейцы подчиняют себе все финансовое (и железнодорожное)
управление азиатских держав: суверен последних не может провести ни одной серьезной
меры, не получив предварительного разрешения от европейских кредиторов.
Следовательно, за персами, китайцами, турками—номинальными министрами финансов—
здесь стоят действительные министры финансов: европейские ростовщики. Конечно,
они вносят некоторую ясность и отчетливость в финансовое управление и достигают
беспощадной неукоснительности в действиях податного и налогового механизма. Но
все это обходится управляемым странам слишком дорого в экономическом и в
политическом отношении (экономический застой; обнищание масс населения; европейская
финансовая и военная поддержка изжитых политических форм). Наиболее яркая
иллюстрация да последние годы перед войной—судьбы Персии,

РАЗВИТИЕ РОСТОВЩИЧЕСКИХ ОПЕРАЦИЙ
39
11/2 милл. марок, в половине XIII века итальянские же купцы
ссудили Людовику IX до 21/2 милл. марок (все—в переводе на
современные деньги).
Чем ближе мы подходим к новому времени, тем быстрее растут
размеры таких операций. Барыши Фуггеров—крупнейшего
торгового дома XVI столетия,—получавшиеся от аренды только одной
папской доходной статьи (maestrazzo), составляли в год от 200 до
500 тысяч дукатов, т.-е., в круглых цифрах, от 700 тысяч до
13/4 миллиона рублей в переводе на современные деньги. За
сорокалетие 1563—1604 года они возникли из этого откупа более
7У» милл. руб. чистой прибыли. К половине XVI века они
уплачивали за эту аренду по 150.000 дукатов, а извлекали из нее
около 220.000 дукатов, т.-е. чистой прибыли получали до
70.000 дукатов в год, что составляет более 45%. В некоторые годы
этот процент поднимался до 85. Неудивительно, что состояние дома
Фуггеров в его блестящие годы определялось в 160 милл. марок
на современные деньги: цифра, которая для отношений XVI века
означала то же, что миллиарды современных американских Асто-
нов, Карнеги и Рокфеллеров или состояние таких монархов
европейского континента, как, напр., низвергнутые Романовы.
Доставляя суверенам возможность облагать в настоящем
будущие поколения, финансовая буржуазия становится самой
влиятельной силой XVI века. С этого времени в Европе ясно
намечается тот «союз двора и биржи», который сохранился и в
следующие века. Еще в XV веке суверенам приходилось очень и очень
считаться с крупнейшими феодалами, сосредоточившими в своих
руках обширные земельные владения и располагавшими многими
тысячами людей. Так, в Англии в эпоху войны Алой и Белой
Розы граф Варвик, в замках которого кормилось будто бы до
30.000 человек, не без основания получил прозвище «делателя
королей». В XVI веке натурально-хозяйственные отношения ясно
изживают свое время,—и первоклассной общественной силой
становятся элементы, которые держат в своих руках нити новых,
товарно-производственных отношений и концентрируют в своей
власти такой универсальный товар, каким являются деньги.
Победа враждующих суверенов обеспечивается поддержской уже
не столько земельной, сколько денежной аристократии. Борьба
их все чаще выливается в форму борьбы торговых домов,
которые начинают возводить монархов на троны и свергать с тронов.
Яков Фуггер так прямо и писал Карлу V: «Известно также и
совершенно ясно, что ваше императорское величество без
моей помощи не могли бы получить римской (т.-е.
германской) короны».
Экономическая сущность кредитных операций такова. Для
потребностей заемщика, в нашем случае феодала, недостаточно той
прибавочной стоимости, какую он может извлекать из
зависимого населения из месяца в месяц. Ему необходима разом
крупная сумма. Кредитор передает феодалу те деньги, которые
имеются у него в распоряжении и которые, как всеобщее
покупательное средство, представляют власть над чужим трудом и

90
ТОРГОВЛЯ ДЕНЬГАМИ
продуктами чужого труда. Кредитор отказывается в данный
момент сам использовать эту власть, он передает ее заемщику,—но
зато требует от последнего известной части той прибавочной
стоимости, которая могла бы быть получена, если бы сам
кредитор воспользовался деньгами, как капиталом. Его нисколько
не касается способ использования ссуды заемщиком: пусть она
будет прокучена или затрачена на войну, т.-е. совершенно
непроизводительно,—все равно, современем он потребует всю сумму
обратно и ежегодно будет требовать процент, как и в том случае,
если, пользуясь ссудой, заемщик увеличивает присвоение
прибавочной стоимости (напр., применяя ссуду в качестве торгового
капитала).
Возможность кредитоваться освобождала потребительский
размах феодалов от ограничений, лежащих в том предельном
годовом количестве прибавочной стоимости, которое при данном
уровне техники может быть произведено вассалами и присвоено
феодалом. Но зато из фонда, которым должны удовлетворяться
обычные потребности сеньера, это годовое количество
превращалось в фонд, за счет которого должны были покрываться кроме
того и кредитные обязательства сеньера. Следовательно,
последние, с наступлением срока платежей, представляли прямо вычет из
его обычного потребительского фонда. В отделе о крепостнической
системе хозяйства («Куре», т. I) мы уже видели, что такой способ
компенсации возросших расходов, как повышение
производительности подневольного труда, открывался перед феодалом лишь в
очень скромных границах. Перед ним оставались только два
главных средства борьбы за сохранение привычного уровня жизни. Во-
первых, он, как показано в отделе о крепостническом хозяйстве,
чисто механически усиливал эксплоатацию. Во-вторых, покрывал
потребительские дефициты новыми и новыми «кредитными
операциями». Заемщики все более запутывались в долгах. Уже для
XVI века к ним можно было бы применить известное картинное
выражение: «займы поддерживают заемщика, как веревка
повешенного».
Этот процес находил естественное завершение в прекращении
платежей, в банкротстве сначала заемщиков, а потом и кредиторов.
Начиная с XVI века, эта судьба постигла целый ряд итальянских
торговых домов (напр., Барди и Перуччи, главных кредиторов
Эдуарда III английского). В XVI веке она разразилась над
крупнейшими фирмами юго-западной Германии. В 1557 году
прекратили платежи короли Франции, Испании и Португалии. Их
примеру последовали более мелкие сюзерены. Это нанесло
смертельный удар германским домам Вельзеров, Паумгартнеров,
Гехштеттеров и др. По некоторым вычислениям, общие потери кредиторов
от этого банкротства суверенов простирались до 200 милл. марок
на современные деньги: колоссальная цифра, если принять во
внимание, что, напр., все производство благородных металлов
на земном шаре за время 1521—1560 гг. составило не более
115 милл. марок, т.-е. почти вдвое меньше, чем приблизительно
38» тот же период было поглощено заемщиками-суверенами. Даже

РАЗВИТИИ РОСТОВЩИЧЕСКИХ ОПЕРАЦИЙ
91
Фуггеры, потерявшие от банкротства Габсбургов более 8 милл.
гульденов, не могли оправиться от такого удара 1),
Богатства, накопленные обанкротившимися торговыми
фирмами и пущенные в оборот, не возвращались к ним обратно,
утрачивались для них. Но они не исчезали бесследно.
Значительная часть просто перемещалась в новые руки: к купцам,
доставлявшим для феодалов предметы роскоши, к поставщикам,
снабжавшим армии предметами обмундирования и
продовольствия, иногда к служащим банкротящихся домов, основывавшим
самостоятельные торговые фирмы (такова, напр., фирма Ремов,
одна из выдающихся для XVI века). Мы не упоминаем о крупных
суммах, которые употреблялись на подкуп курфюрстов,
превращались в оклады и доходы видных сановников: эти суммы
обычно здесь не задерживались и в скором времени переходили опять-
таки к поставщикам, купцам и кредиторам.
Раньше мы видели, что XVI век представляет блестящее
завершение средневековой торговли товарами—углубляет ее
методы, дает им небывало широкое применение. Теперь мы видим,
что такое же положение он занимает и в истории
ростовщических операций. Он был предвестником новой эры. Такого
мощного размаха различных способов накопления, такой
концентрации колоссальных состояний в руках отдельных капиталистов
не видали два следующих столетия: все это было превзойдено
только во второй половине XIX века.
*
Все предыдущее показывает еще раз, что развитие торговли
деньгами стоит в такой же тесной связи с отношениями
феодального производства, как и развитие торговли товарами.
Последняя при своем возникновении должна была служить тому,
чтобы реализовать прибавочную стоимость, которая уже
извлечена из зависимого населения. Наиболее типичные кредитные
операции предвосхищают реализацию феодальной прибавочной
стоимости, которая ожидается в будущем. Таким образом
кредитным сделкам с самого начала в огромной степени присущ элемент
спекуляции: оценки не тех конъюнктур, которые уже
суще*) Банкротства монархов, несомненно, просто ускорили гибель торговых домов,
вызывалась же она внутренними причинами, лежавшими в самом существе
кредитных операций и отчасти в личности руководителей, оказывавшихся во главе
предприятий. Вообще можно указать очень немного фирм, которые, как флорентийские
Медичи, в течение нескольких поколений сохраняли свое исключительное положение.
Судя по многим фактам, наблюдалось то же явление, как, напр., в России XIX века,
где уже внуки основателей крупнейших торговых и промышленных фирм
вырождались в паразитических потребителей, лишенных „коммерческого гения" своих дедов,
которые залагади первый фундамент, и своих отцов, которые доводили дело до
блестящего завершения. „Внуки" обычно не приводили доставшихся им фирм к
окончательной гибели только в тех случаях, когда их отцы успевали дать делу такую
организацию (товарищество, акционерное общество и т. п.), при которой потомки
фактически устраняются от предприятия и превращаются в простых рантьеров,

92
ТОРГОВЛЯ ДЕНЬГАМИ
ствуют, а тех, которые еще только сложатся в будущем. Этим
обстоятельством определяются различия заемного процента для
различных заемщиков, и для одного и того же заемщика—при
изменяющихся обстоятельствах, в различные годы.
Для феодала, все более утрачивающего связи с
производственными отношениями, отсутствует какой бы то ни было регулятор
предельной высоты заемного процента. Купец или
промышленник делает займы, вообще говоря, на расширение своих
операций и, если он ожидает от последних 25 % на затраченный
капитал, то, за исключением каких-либо совершенно необычных
случаев, не согласится платить кредитору более 20%. Кредит,
регулируемый общим уровнем прибыли, извлекаемой из торговли
или промышленности, будет коммерческим или
производительным кредитом.
Сеньер занимает на нужды, стоящие лишь в очень
отдаленной связи—или совсем ни в какой—с потребностями феодального
производства. Кредит, которым он пользуется, — внепроиз-
водственный кредит. Сеньер учитывает только свои потребности
более или менее личного свойства (или же нужды, вызываемые
войной), но не хочет и не может учитывать производственных
возможностей. Единственный критерий при определении высоты
заемного процента — большая или меньшая настоятельность внепро-
изводственных нужд. Такой кредит, не регулируемый
количеством стоимостей, которые в будущем достанутся заемщику
вследствие его экономического положения, является
ростовщическим кредитом 1).
Высота заемного процента сама по себе еще ничего не говорит
о характере кредитной сделки. Для купцов, оперировавших
в колониях, заем из 25 и больше процентов мог быть блестящей
коммерческой сделкой, для сеньера—разорительной операцией,
способной на время замаскировать банкротство, но в конечном
счете ускоряющей крах. Не внешний вид, а -совокупность всех
конкретных условий сделки превращает ее в коммерческую или
в ростовщическую операцию.
Производительный кредит обогащает заемщика, позволяет ему
присваивать большую массу прибавочной стоимости, чем то было
бы возможно, если бы он оперировал исключительно с
собственным капиталом. Напротив, потребительный кредит обыкновенно
с самого начала является симптомом или необычных нарушений
в нормальном ходе производства (крестьяне и ремесленники) или
же такого быстрого развития потребления, которое не
оправдывается развитием производства,—следовательно,
непроизводительГ" *) Потребительный кредит вообще утрачивает ростовщический характер
только по мере того, как он организуется на началах взаимопомощи (различные виды
товариществ) или государством и общественными учреждениями (напр., земствами—
продовольственные ссуды крестьянам). Здесь заемный процент может опускаться ниже
уровня коммерческого процента. Напр., дворянский банк, ссуды которого фактичсскп
служили в значительной части расширению дворянского потребления, являлся полной
противоположностью ростовщического учреждения: это было скорее сословно-благо-
творительное учреждение, организованное за счет податны* сословий.

РАЗВИТИЕ БАНКОВ
93
ного потребления. Он представляет силу, разрушающую тот
производственный базис, к которому приурочиваются его операции.
Кредит послужил формирующейся буржуазии одним из самых
мощных рычагов для того, чтобы превратить в свои капиталы те
стоимости, которые извлекались феодальной эксплоатацией. По
внешности поддерживая феодальное сословие, ростовщическая
буржуазия энергично перемещала к себе те богатства, которые
были накоплены в многовековом существовании феодального
общества, и приобретала те традиционные права на текущий,
(живой прибавочный труд, которые были в феодальную эпоху
исключительной собственностью, сословной привилегией
феодалов. Таким образом финансовая аристократия подготовляла
полный переворот в общественных отношениях: подготовляла
экономический и политический упадок феодального сословия, и
превращение буржуазии в экономически и политически
господствующий класс.
По сравнению с ростовщическими операциями, объектом
которых были сеньеры различных рангов, коммерческий кредит не
имел для рассматриваемой эпохи такого выдающегося
исторического значения.
3. Развитие банков.
Фирмы, о которых упоминалось в предыдущей главе, были
не только торговыми, но в то же время и банковыми
предприятиями (Фуггеры), а некоторые из них—и чисто банковыми
предприятиями (Медичи), т.-е. предприятиями, для которых
единственной торговой статьей были деньги. Но из разнообразнейших
операций, которые уже в средние века вошли в круг
деятельности банков, мы остановились пока на одной: на
предоставлении кредита, на продаже денег, притом преимущественно под
залог феодальной собственности или феодальных прав. Хотя эта
форма кредита долгое время оставалась наиболее выдающейся по
своему относительному значению, однако она не была
единственной и даже первоначальной операцией в сфере банковой торговли
деньгами. С другой стороны, для того, чтобы продавать деньги,—
для того, чтобы оказыватькредит, или, как выражаются,
производить активные операции, банки должны покупать деньги:
получать кредит от других, или производить
пассивные операции. Чисто банкирские дома, возникающие с течением
времени, вообще не могли бы иначе развить финансовых
операций в сколько-нибудь широких размерах.
Следовательно, мы должны теперь рассмотреть, каким
образом развивалась торговля деньгами: и купля их, и продажа.
Зародыши банков возникают повсюду, где непосредственный
обмен перестает быть господствующей формой обмена и уступает
место сделкам, осуществляемым при помощи денег. Новейшие
исследователи уже в Вавилоне VI столетия до нашей эры
открывают следы банковых операций: крупные торговые дома
принимают деньги на сохранение, привлекают деньги для расширения

94
ТОРГОВЛЯ ДЕНЬГАМИ
своих оборотов и уплачивают за них вкладчикам определенный
процент, по поручению доверителей производят за них торговые
платежи, оказывают кредит под долговые расписки, под хлеб
и другие растения на корню. Вообще, судя по этим
исследованиям, формы кредитного дела достигли в древнем Вавилоне
значительной степени выработанности.
В древней Греции—как, впрочем, значительно раньше и на
древнем Востоке—крупную роль в качестве банковых
учреждений сыграли различные храмы (напр., в III веке храмы в Фивах
Дельфах и Эфесе). Займы у них производились и государствами,
и частными лицами. Точно так же и государства, и частные лица
передавали храмам на сохранение свободные наличные деньги:
явление, которое впоследствии наблюдается в средневековый
период во всех европейских странах, между прочим и в России,
где храмы и монастыри были главными хранителями «скровищ»
(сокровищ). Хранители сокровищ совершенно естественно
принимали на себя и производство текущих платежей, за что, как и
за сохранение, получали известное вознаграждение. Духовенство
раньше евреев развернуло широкие ростовщические операции.
В Египте эпохи Птоломеев (с конца IV века до
начала нашей эры), равно как и в Риме эпохи империи,
возникло уже некоторое подобие государственных банков,
с отделениями-казначействами в отдельных провинциях.
Существование этих учреждений показывает, какого высокого уровня
достигло развитие торговли в последние века древнего мира и
насколько натуральные повинности были оттеснены денежными.
Натурально-хозяйственная реакция, ознаменовавшая эпоху
великого переселения народов, совершенно естественно
сопровождалась и полным упадком банкового дела. Единственной его формой
до эпохи крестовых походов оставался размен денег, который,
по мере развития обмена, приобретал огромное значение вследствие
феодальной пестроты монетных систем 1).
*) Соответствующие явления еще недавно можно было наблюдать в Персии, где
только в 1879 году у крупных феодалов (ханов) отняли право чеканки монеты.
В 1877 году были констатированы величайшие различия в весе и особенно в
действительной стоимости,—что зависит от содержания чистого металла,—крана, т.-е.
VIо томана или тумана, основной персидской монеты. Вес и стоимость 1 крана были
в различных провинциях таковы:
Вес Стоимость
Города. в граммах. в франках.
•Гамадан 4,95 0,84
Кашан 5,03 0,92
Мазандаран 4,97 0,23
Тегеран «... 5,02 0,04
Тавриз 4,90 0,89
Мешед 4,90 0,91
Чем ближе были по весу монеты различных провинций, тем необходимее почти
во всех сколько-нибудь крупных торговых сделках становилось участие эксперта,
вооруженного не только весами, но и пробирной иглой. Китай только в начале
текущего столетия принял решительные меры с той целью, чтобы внести
действительное единство в монетное дело.

РАЗВИТИЕ БАНКОВ
95
«Золотых и серебряных дел мастера» были первыми банкирами
средневековой Европы. Не только экспертиза монет, но и торговля
монетами разных стран и провинций сделалась постоянным
элементом их профессиональных занятий. Они покупали деньги
одной монетной системы, продавали деньги другой и постоянно
держали запасы монеты различных систем. Они были
менялами, и те зародыши банков, которые возникали таким образом,
можно назвать Wechselbanken, разменными банками. На
торговле деньгами они развивали в себе те способности, которые
необходимы для монетных дел мастеров, и приобретали те связи,
которые позволяли им находить материал для чеканки монеты
(или для перечеканки ее в сравнительно малоценную,—одна из
обычнейших операций). Поэтому менялы, соединяясь в
товарищества, часто переходили от торговли деньгами к производству
денег и откупали у сюзеренов и городов право чеканить монету:
обстоятельство, которое, в связи с систематической порчей
монеты, заложило прочный фундамент для страстной
ненависти ремесленников, крестьянства и мелких торговцев к
банкирам.
С крестовых походов началось быстрое развитие торговли
деньгами. Менялы широко развернули свои операции, и в Генуе,
напр., уже с XII века получили название банкиров (bancherii—
от итальянского Ьапсо, лавка, скамья: менялы производили свои
операции за скамьями, поставленными на городской площади).
По мере того, как росли торговые операции, и купцам все чаще
приходилось иметь дело с менялами, купцы начали помещать
свои деньги, предназначенные на текущие торговые расходы,
вкладами (депозитами) у менял. Таким образом предприятия
последних развивались в депозитные банки.
Сосредоточивая у себя вклады различных купцов, менялы могли
вносить величайшее упрощение в торговые сделки. Если купец
А должен уплатить купцу В 1.000 флоринов, то В является
к меняле с соответствующим распоряжением, ч е к о м от А, и
меняла просто переписывает эту тысячу вкладов А на счет
вкладов В. Платеж совершается чисто бухгалтерским способом, без
всякого передвижения действительных денег, а следовательно,
без той длительной процедуры, которая потребовалась бы для
взвешивания и определения качества монеты. Этими операциями
все клиенты менялы связывались в один круг, и банковое
предприятие превращалось в жиробанк (итальянское giro—круг).
Общая сумма вкладов, хранящихся у того или иного менялы,
лодвержена некоторым колебаниям. В известные времена года
купцы извлекают вкладц для того, чтобы подготовиться к
экспедициям, произвести необходимые закупки товаров. В другие
времена, когда купленные товары перепродаются германским и
французским купцам, вклады растущей волной возвращаются в банки.
Но практика показывает, что эти приливы и отливы цри пормаль-
ных условиях не распространяются на известную сумму. Она
представляет как бы прочный осадок, которым банкир может во всякое
время располагать по своему усмотрению. Этот осадок и

пред96
ТОРГОВЛЯ ДЕНЬГАМИ
ставляет фонд для развития активных операций банкира: купец,
исчерпавший все свои вклады, получает от банкира кредит из
этого фонда. Отсюда берут свое начало в Генуе эпохи крестовых
походов cambia maritima, морские займы; комменда также
послужила той формой, которая позволяла зачаточным банкирам
использовать постоянную свободную наличность от вкладов. С
постоянного остатка коммерческие операции неизбежно должны были
распространяться на значительную часть вкладов. Они уже не ле-
жат инертною массой в подвалах,—они вообще пускаются в
оборот за исключением той части, которую по расчетам банкира в
ближайшее время могут потребовать вкладчики. Теперь банкир может
предоставить своим вкладчикам дополнительные выгоды, кроме
облегчения для них платежей. Получая прибыль от активных
операций с вкладами, юн может поделиться с клиентами своей
прибылью: желая расширить свои обороты, он привлекает
новые и новые вклады, уплачивая за них определенный процент.
Изменяя уровень процента по вкладам: повышая его при отливе
или в ожидании отлива денег и понижая при «изобилии денег»,
т.-е. денег, освободившихся от торговых операций и ждущих
выгодного применения, преемник менялы приобретает власть над
денежным рынком вообще. Мало того: приманкой процента он
вызывает на этот рынок такие деньги, которые, по личности ли
владельца', по незначительности ли суммы вообще долго не
поступили бы в экономический оборот и лежали бы праздно
зарытыми в каком-нибудь крестьянском подполье, залитыми в
круг воска, замотанными в клубок 1).
Концентрируя в своих руках деньги, представляющие те
стоимости, которые были созданы прошлым трудом и присвоены и
накоплены вкладчиком, банкир передает в этих деньгах заемщику
концентрированную власть над позднейшим трудом, текущим или
уже превратившимся в продукты. И эта власть в руках
заемщикакупца совершает чудеса: строит и снаряжает суда, снабжает
их матросами и солдатами, «покупает» в колониях продукты
последних. Выманенные из подполья, пройдя через руки банкира,
деньги только тогда и развертывают ту чудодейственную силу,
которую приобретают они в капиталистическом обществе: из
просто денег, из потенциального капитала они становятся
действительным и действующим капиталом.
В зависимости от конъюнктура, банкир регулирует не только
приток вкладов, но и спрос на кредит: понижением или
повы1) В русской деревне еще недавно можно было наблюдать, как мелкие
деревенские „богатеи", потихоньку от односельчан, доверяли свои крошечные сбережения
какому-нибудь городскому ростовщику (иди кудцу), вкладывали в его „оборот".
Местная хроника уездных купеческих фамилий богата рассказами о том, как их
основатели заложили первый фундамент будущего богатства обманом или даже
убийством своих доверителей, вручавших им деньги просто „на веру", без всяких
документов и даже без всяких свидетелей. Теперь такие примитивные банкирские—
именно депозитные — операции развиваются на периферии, или, точнее, в низах
капиталистического общества. В средние века они были зачаточной формой в
развитии всего общества к новой стадии экономических отношений.

РАЗВИТИЕ БАНКОВ
97
шением заемного процента он делает деньги — т.-е. заемные
деньги — дешевыми или дорогими для заемщиков. Таким
образом преемник менялы вносит систему в свои кредитные
операции и превращает свое предприятие в кредитное
учреждение.
Все эти функции банков развились в Италии в основных чертах
уже к половине XV столетия. По мере того, как
вырабатывались формы кредитного дела, от обслуживания торговли они
переносились к обслуживанию потребностей феодалов и из Италии
переходили в другие страны Европы. С XIII—XIV века слово
«ломбард» (ломбардец) на всем Западе становится нарицательным
именем торговцев деньгами. О былой роли итальянских банкиров
до сих пор напоминает название той улицы. Лондона—Lombard
Street, Ломбардская улица,—которая и теперь остается для
Старого Света мировым центром кредитного дела.
В XVI веке банковые операции, как указано в предыдущей
главе, пережили небывалый расцвет, который, впрочем, почти
повсеместно закончился крахом. Менее всего от него пострадали
генуэзские банки, которые выработали некоторые новые
технические приемы, давшие им возможность приспособиться к
хаотическим отношениям эпохи великих географических открытий и
великих переворотов торгово-капиталистической эры. При той
алчной погоне за богатствами, которая охватила верхушки
европейского общества, колониальная добыча уже не удовлетворяла
сюзеренов, притом она была доступна не всем. Возрастающие
личные потребности и расходы на армию,—с этого века
серьезное значение приобретает огнестрельное оружие,—побуждали отъ-
яскивать всевозможные приемы для «производства богатств из
ничего». Одним из наиболее популярным средств скоро стало
систематическое ухудшение монеты. С какой энергией
производилось оно, лучше всего показывает тот факт, что Испания,
обладавшая богатейшими странами производства серебра, одно
время фактически перешла от серебряной к медной монетной
системе.
К многообразию монетных систем, старинному тормозу
торговых сделок, присоединилась величайшая неустойчивость этих
систем, номинально остававшихся неизменными. Задачей
банкового дела, поскольку оно вообще стремилось облегчить
технику платежей, становится возможное сокращение передачи
Действительных денег. Средством для разрешения этой задачи
послужило международное обращение переводных векселей,
старейшей формы векселя вообще. Механизм этого
приспособления в схематических чертах сводится к следующему. Допустим,
что нидерландский купец А купил у генуэзского купца В товаров
на 1.000 флоринов и выдал ему вексель на эту сумму. В продает
этот вексель своему генуэзскому банкиру,—или, как говорят,
«учитывает»., «дисконтирует» у него вексель, т.-е. уступает за
номинальную сумму минус проценты, причитающиеся по обычной
норме за время остающееся до срока платежа. Гэнуэзский банкир
пересылает этот вексель, снабженный дополнительной подписью
Курс политической экономии. Т. II, в. I.
7

38
ТОРГОВЛЕ ДЕНЬГАМИ
В и, быть может, собственной подписью генуэзского банкира,
антверпенскому банкиру. Последний в назначенный срок получает
деньги с А, но пересылает генуэзскому бзнкиру не эти деньги,
а вексель на 1.000 флоринов, которым какой-нибудь генуэзский
купец С расплатился за купленные товары с антверпенским
купцом D и который был учтен этим D у антверпенского банкира.
Генуэзский банкир взыщет эту тысячу флоринов с генуэзского
купца С. Таким образом, концентрируя в своих руках
кредитное дело, банкиры получают возможность так организовать
интернациональные торговые сделки, что пересылка
действительных денег из одной страны в другую сводится к минимальным
размерам. Этот прием применялся между прочим при устройстве
займов для монархов, в частности для испанского короля.
Итальянские банкиры просто покупали векселя, напр., на
Нидерлапды,—т.-е. на купцов этой страны, — пересылали их
антверпенским банкирам, и только эти банкиры передавали
заемщику наличные деньги. Когда истекал срок займа, для
его возврата применялась та же процедура, только в
обратном порядке.
Так как исполнение долговых обязательств по векселю
гарантировалось теперь подписью не только заемщика, но и лиц,
которые учитывали его, то вексель приобретал значение очень
надежного кредитного документа, который в известных случаях
функционировал, как настоящий суррогат денег. Пока не
истечет срок векселя, он обращается как действительные деньги:
служит покупательным средством при приобретении товаров,
платежным средством—при ликвидации долговых обязательств за
ранее купленные товары. При каждом переходе из рук в руки
вексель обычно снабжается новой подписью: каждый новый
векселедержатель гарантировал платеж по векселю на тот случай,
если первоначальный векселедатель, а также все предыдущие
векселедержатели окажутся несостоятельными. До появления
банков, которые в обмен на учитываемые векселя стали выдавать
банковые билеты (банкноты), встречались векселя с несколькими
сотнями таких подписей. Так как основой функционирования
векселя в качестве суррогата действительных денег является
кредитоспособность всех лиц, последовательно поставивших на
нем свои подписи, то вексель является первоначальной формой
так называемых кредитных денег.
В предыдущем примере генуэзский банкир должен был
получить 1.000 флор, с купца С и уплатить 1.000 флор, купцу В.
Если оба купца являются вкладчиками этого банкира, то не
потребуется ни взыскания, ни уплаты действительных денег: все
эти операции просто будут проведены в бухгалтерских книгах
по счетам В и С. То же и с антверпенским банкиром и
купцами А. и Б.
С половины XVI века генуэзские банкиры начали
вырабатывать практические приемы, которые позволяли обходиться без
передвижения действительных денег и в тех случаях, когда
купцы являлись клиентами и вкладчиками совершенно различных

РАЗВИТИЕ БАНКОВ
99
банкиров 1). Из взаимных отношений банкиров постепенно
развились так называемые генуэзские вексельные мессы
(ярмарки): четыре раза в год банкиры—50—60 человек—съезжались
в каком-либо городе северной Италии или Савой; они привозили
записи своих операций с различными клиентами и различными
городами. Здесь производился подсчет взаимных
перекрещивающихся обязательств, и сложные счета на колоссальные для того
времени суммы, в которых выражался междугородской и
международный торговый оборот значительной части Европы,
компенсировались почти без всякого участия денег. Эти мессы,
построенные на базисе международной торговли, были
предшественницами позднейших clering houses, расчетных палат, как
постоянно действующих учреждений.
Необходимым условием упрощения расчетных операций—да
и вообще их производства—является единство монетной системы,
положенной в их основу. И банки создали свою собственную
систему, независимую от разнообразия и колебаний систем,
принятых в тех странах, с которыми они производили свои операции.
Это была чисто золотая денежная система. В ней выражались
долговые обязательства, на нее же исчислялись и вклады. Таким
образом, суррогаты денег, т.-е. всевозможные банковые документы,
кредитные деньги, приобретали крупное преимущество перед
действительными деньгами. Мощно развившийся международный
торговый оборот создал приспособление, сводившее к
минимальным размерам помехи, вытекавшие из хаоса монетных систем.
По мере того, как падала собственная итальянская торговля, на
долю итальянских капиталистов выпадала роль как бы
общеевропейских организаторов дедежного обращения и
кредитного дела 2).
Все это предъявляло огромные требования прежде всего к
ведению торговых книг и делало недостаточными те наивные
«зарубки и отметки на бирке», те патриархальные памятные
записи, которыми вообще обходился средневековый торговец («тогда
*) Начало расчетным операциям вообще было положено на крупнейших
интернациональных ярмарках. Уже в средние века по окончании каждой ярмарки купцы
•бычно оставались еще некоторое время для того, чтобы привести в известность
и по возможности ликвидировать свои взаимные обязательства. Из операций этого
рода развились и вексельные ярмарки.
2) Летом 1910 г. Вильгельм Оствальд, известный химик (и философ), выступил
с планом, осуществление которого было бы равносильно созданию особой банковой
денежной системы на новой ступени развития. В качестве международной денежной
единицы Оствальд предлагает взять 1 грамм чистого золота. Из него в настоящее время
чеканится 1,29 руб., 2,79 марки, 3,44 франка и т. д. Банки должны, по плану
Оствальда, означать в международных сношениях переводимыо суммы в весовых
единицах: 129 руб., или 279 мар., или 344 фран., или 295 крон, или 273 шилл.=100 грамм,
эолота. На следующей ступени государства или крупные банки выпускают в этой
весовой валюте бумажные деньги, принимаемые к размену во всех международных
сношениях; потом совершается переход к чеканке соответствующей монеты. В конце
концов эта единая международная денежная система должна вытеснить современное
многообразие национальных монетных систем. Последняя война, разрушившая золотое
обращение во всех европейских странах (Англия только в 1925 г. подошла к его
восстановлению), выбила из-под таких проектов необходимую реальную базу.
7*

100
ТОРГОВЛЯ ДЕНЬГАМИ
же с только что записанным покупал и еще один; за ним осталось
19 гульденов; а имя я позабыл», и т. п.). Искусство считать
(арифметика) стало распространяться в Италии лишь с начала
XIII века, но еще в течение двух столетий оно оставалось
почти исключительной привилегией духовенства, и еще в конце
XIII века повторялись строгие запреты применять арабские цифры,
которые только и делают возможным сколько-нибудь беглые
вычисления. Систематическая регистрация явлений торговли
медленно следовала за развитием самих этих явлений. Первая
научная сводка и обработка практических приемов,
применявшихся торговыми фирмами Венеции и Флоренции, появилась
только в самом конце XV века. Один из отделов учебника
математики, вышедшего в свет в 1494 году, содержит основы того метода
торгового счетоводства, который известен под названием двойной,
или итальянской, бухгалтерии. Знаменательно, что автором
этого учебника был Фра Лука ди Борго, или Лука Пачиоло,
францисканский монах.
Значит, по мере того, как новые задачи выдвигались
усложняющимися меновыми отношениями, находились и средства для
их разрешения. В Италии XVI века техника банкового дела
достигла такой высокой ступени, что северным странам в
позднейшее время можно было воспользоваться уже готовыми
образцами 1).
В Голландии с особой прозрачностью выступает связь
банкового дела с потребностями торгового оборота. Первоначальный
банкир был здесь, не что иное, как торговый кассир, функции
которого постепенно обособились от функций купца. С конца
XVI века, с началом расцвета голландской торговли, в роли
1) В Германии,—даже в Любеко, стоявшем во главе Ганзы,—до второй половины
XIII века единственным письменным языком был латинский: несомненное
доказательство того, что духовные были фактическими монополистами образованности (как
в современной Персии и в несколько меньшей степени—в Турции. В этом—один
из корней того изумительного для современных европейцев влияния, которое все
■еще принадлежит духовенству в этих странах). И даже в XV веке городскими
писцами были преимущественно духовные лица: примитивная буржуазия только еще
доходила до искусства читать и писать. „Торговые книги" таких крупнейших
торговых фирм, как гамбургской Гельдерсена или ульмской Руланда, немногим
возвышались над твхми хаотическими записями, о которых говорилось в тексте. Но
растущие потребности торгового оборота делали свое дело—и с конца XV века, а в
особенности с начала следующего, купеческие сыновья все чаще отправлялись в Италию
обучаться „искусству считать", т.-е. попросту арифметике, в объеме, несомненно,
не выше программы наших дореволюционнных начальных школ с 3-годичным курсом.
Даже в конце XVI века видные купцы не без самодовольства заявляли о том, что
они могут правильно разделить одно целое число на другое. Впрочем, в России еще
ледавно можно было набдюдать среди крупнейших купцов и промышленников таких
самородков", которые едва умели подписывать свою фамилию. При своем
относительно позднем экономическом развитии Россия в XIX веко повторила многое из
того, что наблюдалось на средневековом Западе. История торгового счетоводства
представляет демонстративный пример тесной связи между развитием
экономических отношений, с одной стороны, и не только „народной школы", но также и
известных научных дисциплин (математики)—с другой. Довольно высокая ступень
развития торгового капитала исторически была необходимой предпосылкой появления
Джордано Бруно, Кеплера, Коперника и Галилея.

РАЗВИТИЕ БАНКОВ
101
кассира, благодаря сумятице монетных систем, сделался
необходимым специально подготовленный человек. Сначала каждый
кассир заведывал денежными делами и платежами только одного
купца и состоял у него на жалованьи. Но уже в начале XVII
столетия кассиры стали брать деньги на сохранение и заведовать
денежной частью каждый у нескольких купцов. Вместе с тем ени
начали Организовывать все дело за свой собственный счет.
Организация оказалась очень неудовлетворительной. Во-первых,
кассиры не только не противодействовали путанице, возникавшей
из порчи монеты, но и увеличивали ее еще больше: они
извлекали из обращения полновесную монету, переплавляли ее и
выпускали взамен номинально такую же, но в действительности
неполноценную. Во-вторых, при возрастающей сложности оборотов
и при многочисленности кассиров, расчетные операции между
ними вели к нескончаемым спорам и столкновениям. Поэтому
в 1609 году у них было отнято право чеканки монеты и
производства жиро-операций: эти функции были возложены на
основанный в том же году амстердамский общественный банк.
Последний продолжил дело, начатое генуэзскими банками. Он создал
систему, независимую от колебаний монетных систем, и курс
банковых денег обыкновенно стоял по этой причине несколько
выше курса металлических денег. По мере того, как к Голландии
переходило первенство в мировой торговле, амстердамская
банковая валюта становилась единственной валютой оптовой
международной торговли. Господство амстердамского банка в
финансовом деле Европы продолжалось до конца XVIII века, когда
вторжение французов нанесло окончательный удар голландской
торговле. Его опыт был использован при основании
английского банка.
Главные функции как развитых итальянских банков, так и
амстердамского были в основных чертах одинаковы. Все они
стремились внести известную устойчивость в торговые отношения,
которые тормозились и расшатывались многообразием и
непостоянством монетных систем. Средство для этого было найдено
в создании банковых валют, оптово-торговых по той сфере, где
они нашли главное применение. Все эти банки, посредничая при
производстве платежей, старались свести к возможно скромным
размерам необходимость обращаться к металлическим деньгам.
По сравнению с этими функциями, вытекавшими из
непосредственных потребностей наличного торгового оборота, активные
кредитные операции, которые моглbбы служить расширению этого
оборота, отступали на задний план. Главным фондом
кредитных операций был тот свободный остаток, который в общем не
затрогивался денежными операциями, т.-е. посредничеством
при производстве денежных платежей. Из опасения
непредвиденных колебаний приходилось оказывать кредит с величайшей
осторожностью, т.-е. держать в кладовых банка более или менее
значительный мертвый балласт благородных металлов. Многие
банки, прельщенные высоким ссудным процентом и сократившие
этот запас ссудами монархам, окончили крахом.

102
ТОРГОВЛЯ ДЕНЬГАМИ
Новый шаг в развитии банков был сделан в Англии.
Первоначальными банкирами и там были менялы, развившиеся из
золотых дел мастеров. Как в Италии и Голландии, они извлекали
огромные барыши не только из размена, но также и из
перечеканки монеты,—замены хорошей монеты неполноценною. Их
операции не раз приводили торговлю к величайшему
замешательству, к широким банкротствам. Корона, как и повсюду,
получала свою долю от их финансовой мощи,—производила у них
займы за займами, и от времени до времени приостанавливала
платежи. Так разразился, между прочим, серьезный финансовый
кризис 1672 года. Тщетно буржуазия требовала положить конец
махинациям банкиров. Тори, бывшие у власти и не менее, чем
король, связанные с частными банкирами, всеми силами
противились уничтожению их привилегий и учреждению
общественного банка. Тори решительно заявляли, что монархия и
общественный банк несовместимы,—и были правы в том смысле, что
государственный банк тоже быстро пришел бы к банкротству,
если бы монарх мог брать из него «ссуды» по своему усмотрению
и потребностям.
В 1688 году Стюарты были окончательно изгнаны из Англии,
власть захватили виги, главной опорой которых были купцы,
формирующаяся промышленная буржуазия и тесно связанное с
этими группами мелкое доворянство (джентри); корона была
передана Вильгельму Оранскому, выросшему в отношениях
буржуазной Голландии. Развивающееся буржуазное общество Англии
создало необходимые политические предпосылки для своего
дальнейшего развития,—и через шесть лет парламентским актом
1694 года, был учрежден Английский банк.
Существенные пункты устава этого банка следующие.
Основатели банка должны были устроить правительству заем в
1.200.000 фун. ст. (около 12 миллионов руб.), которые им было
предоставлено собрать по подписке. За это они получали право
выпустить банковые билеты на такую же сумму и исключительное
право пользоваться фирмой английского банка (The Governor
and Company of the Banc of England), что давало учреждению
штемпель официальности.
Право на выпуск банковых билетов было новым словом
кредитного дела. Ссудив правительству 1.200.000 ф. с, основатели
банка получали возможность располагать точно такою же суммою
ценностей. Их капитал как бы удвоялся. С одной стороны, были
те стоимости, которые заключались в ссуженных правительству
1.200.000 ф. с. звонкой монетой. С другой стороны, были банковые
билеты, в которых стоимости заключалось не больше, чем в
любой печатной бумаге такого же качества, но которые давали
основателям власть над 1.200.000 ф. с. стоимостей, созданных
общественным трудом. Около действительного ссудного капитала
в 1.200.000 ф. с. появлялся фиктивный капитал такой же
величины. Однако этот фиктивный капитал не был представителем
того действительного капитала. В банковые билеты (банкноты)
превращался не тот капитал, а векселя, которые учитывались

БИРЖА И АКЦИОНЕРНЫЕ ОБЩЕСТВА
103
в банке, покупавшем их не на звонкую монету, а на банковые
билеты. При нормальных условиях для размена банкнот на
звонкую монету не требовалось иного обеспечения, кроме этих
векселей; поскольку взаимные обязательства купцов
компенсировались, все расчеты и все платежи производились
исключительно банковыми билетами, без содействия металлических денег.
Являясь в первую очередь заместителями векселей, банкноты
представляют по своему общему характеру тоже кредитные
деньги.
Насколько широка сфера обращения банкнот по сравнению
с векселями, солидность которых удостоверяется отдельными,
индивидуальными подписями, а не общественным учреждением,—
зто не требует дальнейших пояснений.
4. Развитие баржи — Акционерные общества.
Развитие обмена, как мы видели, сопровождалось
возникновением различного рода ярмарок. Они давали возможность более
или менее обширной области удовлетворять в какую-нибудь
неделю или один день свою годичную, четверть-годичную,
ежемесячную потребность в привозных товарах и концентрировать
соответствующие меновые акты на очень небольшой площади.
Возникновение ярмарок вносило в меновые отношения такое
постоянство и регулярность, какие были недостижимы, пока весь
меновой процесс оставался разбросанным в пространстве и
времени и слагался из случайных, единичных актов обмена. Не
даром, напр., каждая нижегородская ярмарка еще до последнего
времени выясняла и до известной степени фиксировала цены
мануфактурных изделий до следующей ярмарки.
Торговля деньгами в своем развитии тоже привела к созданию
особых приспособлений, которые по аналогии с товарными
рынками, т.-е. ярмарками или базарами, можно назвать денежными
рынками: денежными рынками не в том общем и широком
значении, при котором под рынком разумеется вся совокупность спроса
на данный товар, а в узком значении, в смысле мест, на которых
в определенные моменты концентрируется спрос и предложение
денег-товара. Этими приспособлениями были биржи. И
значение они имели такое же, как товарные рынки: они вносили
некоторую устойчивость и регулярность в данную отрасль
торговли.
Подобно банкам, биржи прежде всего, начиная с эпохи
крестовых походов, зародились в Италии. Меняла, эмбриональный
банкир, был тем центром, около которого возникали первичные
«биржевые собрания». Это—случайные изменяющиеся по составу
кучки купцов, которые приходят сюда: кто для обмена одних денег
на другие, кто для приобретения векселя, которым можно было
бы перевести платеж в другой город, кто в поисках за ссудным
капиталом и т. д. Они собираются на открытой площади или под
колоннадой, около скамей менял, которые, являясь необходимыми

104
ТОРГОВЛЯ ДЕНЬГАМИ
посредниками в операциях этого рода, к своим первоначальным
функциям фактически присоединяют функции биржевых
маклеров1). Сюда же время от времени начинают приходить и купцы,
у которых нет никаких дел к менялам, но которые получили
известие из отдаленных стран или надеются услыхать от других
важные в коммерческом отношении вести. Эти вести подвергались
расценке, определялись шансы прибыли или убытка различных
торговых домов, в связи с этим оценивалась их
кредитоспособность, предугадывалась общая торговая конъюнктура на
ближайшие месяцы,—и в то же время производились всевозможные
сделки: заключались займы, устраивались торговые компании,
в позднейшее время застраховывались товарные грузы, которые
отправлялись в Италию и из Италии. Все эти сделки немедленно
офармливались у нотариусов, бюро которых были расположены
здесь же. Такие неурегулированные собрания—на Риальто в
Венеции, на Банковской площади (Piazza de Banchi) в Генуе, на
Mercato nuovo во Флоренции—представляли одновременно и
своеобразные клубы, и первоначальную ступень позднейшего
газетного дела, и примитивные биржевые собрания. На Востоке—
в Китае, Персии, Турции—«биржа», примыкающая к рынкам,
базарам, караван-сараям и пр., до последнего времени не особенно
далеко ушла от этой ступени. И даже в Москве еще недавно
можно было наблюдать такие неорганизованные «биржевые
собрания», обслуживающие потребности
примитивно-капиталистической торговли; местом их были некоторые трактиры Китай-
города 2).
По мере того, как европейские страны втягивались в сферу
итальянской торговли, в них—прежде всего в крупнейших
торговых центрах Прованса и Каталонии, потом в Брюгге и
Антверпене— тоже возникали биржевые собрания, аналогичные
итальянским. Название биржи—burse, borsa, Borse—появилось
в ХV веке; оно приписывается тому случайному обстоятельству,
*) По мере того, как биржевые операции растут и биржа превращается в
регулярно действующее учреждение, функции маклера, посредника в биржевых сделках,
отделяются от функции банкира, общего организатора кредитного дела. В некоторых
странах, напр., во Франции, обнаруживается стремление превратить маклера в
правительственное лицо, в чиновника. С появлением специализированных профессий
банкира и маклера первоначальные функции менялы—собственно размен денег—
и сам меняла, общий предок банкира и маклера, оттесняются на периферию мощна
развившейся торговли деньгами. Функции его опять становятся более однородными,
узкими и бедными по содержанию.
2) С развитием официальной биржи неурегулированные собрания лиц, не
имеющих права участвовать в биржевых собраниях, дают начало так называемой
„биржевой кулисе", — своеобразному биржевому „подполью" (во Франции уже с начала
XVIII века). Здесь биржевые операции порывают всякую связь с формами солидной
торговли и часто даже переходят за пределы, поставленные Уголовным Уложением.
Доступная не только немногим избранным, как биржа, кулиса может проводить
ценные бумаги в сравнительно широкую публику и может размещать даже такие бумаги,
которые как совершенно безнадежные перестали быть товаром на бирже. У всякой
биржи есть своя кулиса, как ее неизбежный, неустранимый и необходимый придаток,.
Вмосте с тем между биржей и кулисой устанавливается и самая тесная
персональная связь*

БИРЖА И АКЦИОНЕРНЫЕ ОБЩЕСТВА
105-
что в Брюгге центром торговли деньгами была площадь «de
burse», получившая это имя от стоявшего на ней дома крупной
маклерской фамилии van der Burse. В XVI веке оно
распространилось отсюда по всей континентальной Европе.
Расцвет бирж начался с XVI века, который вообще отмечает
перелом в экономической жизни Европы. Лионская и
антверпенская биржи развились в мировые для того времени биржи, иа
которых первая обслуживала потребности южной Европы, а
вторая приобрела колоссальное значение для торгово-кредитного
оборота между европейским югом и северо-западом. Ни одна
крупная кредитная операция не могла состояться без участия биржи.
Каждая из этих операций обсуждалась, взвешивалась и
расценивалась здесь со стороны своей солидности, и в результате о
кредитоспособности тех или иных заемщиков: банкиров, торговых
домов и монархов складывалось «биржевое мнение»,
аналогичное так называемому общественному мнению. С течением времени
оно выделяло осторожные, прочно поставленные, заслуживающие
полного доверия фирмы. Так вырабатывалось понятие вообще
кредитоспособных фирм, которым можно было ссудить капитал
без исследования в каждом конкретном случае, на что именно
он требуется. Весь их спрос на кредит, концентрируясь на бирже,
противостоял всей совокупности предложения ссудных денег,
ищущих надежного применения. Таким образом на бирже во
всякий момент устанавливалась известная норма ссудного
процента, определяемая общим состоянием денежного рынка и не
зависящая от всевозможных случайностей, каковы чисто
личные свойства заемщика и кредитора, широта или узость их.
личных и коммерческих связей, болыпая или меньшая
предприимчивость и т. д. Капиталист, давший ссуду солидной фирме,
имел все основания рассчитывать, что он во всякое время сумеет
продать выданный ею вексель на бирже и что при досрочном учете
(дисконте) скидка с номинальной вексельной суммы определится
именно биржевой нормой процента. Конкретные условия сделок,
их качественная сторона, совершенно стушевывались перед чиста
количественным сопоставлением спроса и предложения, перед,
количественной стороной кредитных операций, получающей
объективное выражение в биржевой норме процента
Регулярность, внесенная в кредитное дело его концентрацией
на бирже, повела к тому, что уже в XVI веке начинают
публиковаться во всеобщее сведение те учетные нормы, те курсы,
которые устанавливаются на каждом биржевом собрании. Эта
в свою очередь оказывает нивеллирующее действие на ссудный
процент и при таких коммерчески-кредитных сделках, которыа
не проводятся через биржу.
Но кроме сферы солидного, надежного, коммерческого
применения ссудного капитала, в XVI веке не только сохранилась,
но и чрезвычайно расширилась область кредитных операций более
или менее рискованного свойства. Здесь крупная роль
принадлежит спекуляции, т.-е. оценке того положения, в каком
покупатель денег окажется через год, через два,—вообще в

бу106
ТОРГОВЛЯ ДЕНЬГАМИ
дущем 1). Здесь немало шансов за то, что ссуженный капитал
вообще не возвратится. Следовательно, уровень ссудного процента
здесь должен определяться особо для каждого отдельного
случая, в зависимости от конкретных обстоятельств, и вообще будет
выше биржевой нормы процента. Последняя воздействует на этот
уровень лишь более или менее отдаленным, косвенным способом.
Главными объектами некоммерческих операций ссудного
капитала и в XVI веке остались феодальные элементы, в первую
очередь суверены. Но в условиях, на которых они
кредитовались, произошли крупные перемены. В средние века кредит
оказывался под то или иное обеспечение: под залог той или иной
феодальной регалии, того или иного феодального сбора, если
только не под залог самого аллода, т.-е. земли и вассальных
крестьян. Это был откуп,—кредитная сделка, лишь слабо отдифе-
ренцировавшаяся от торговой,—или залог,—своего рода
условная торговая сделка, которая при неисполнении обязательств
заемщиком становится окончательной. Этот кредит, обеспечиваемый
собственническими правами заемщика, называется реальным,
или вещным кредитом.
Возрастающая диференциация ссудного капитала от
торгового нашла себе выражение в том, что в XVI веке эта форма
кредита перестала быть единственной и даже господствующей.
Произошло нечто аналогичное тому, что мы наблюдали в сфере
производительного (коммерческого) кредита. Здесь расширение
и даже самое ведение дела в кредит стало обычным, нормальным
лвлением, перестало быть признаком потрясений и нужды:
представление, прочно ассоциировавшееся] с кредитными операциями
у мелкобуржуазного производителя и торговца. Неудача
отдельных торговых операций купца не вредит его общей
кредитоспо1) Современные экономисты вообще определяют торговлю как использование
различия цен в пространстве и противопоставляют ее спекуляции —
использованию различий цен во времени. Это разграничение—явно несостоятельное. Оно
смешивает торговлю с транспортной промышленностью, между тем как торговля сама
по себе предполагает перемещение не товара, а юридического титула, права
собственности. Дом А, проданный В, остается на прежнем месте; хлеб, несмотря на
целый ряд перепродаж, может лежать все в одном и том же элеваторе, и даже
деньги А, проданные, т.-е. кредитованные, им В, могут не выходить из банка, а
просто переписываются со счета А на счет В. Существеннее иное различие.
Собственно торговля предполагает известную устойчивость всех
техно-экономических отношений, а вместе с тем и цен. Торговец, напр., покупает хлеб по 80 коп.
за пуд, рассчитывая, что сумеет продать его по-прошлогоднему по 1 рублю, так как
и урожай, и условия подвоза и пр. остались такими же, как были в прошлом году.
Напротив, спекуляция всегда имеет в виду более или менее существенные
изменения в экономических отношениях, а вместе с тем и в цепах, и исходит из
оценки этих изменений, как из основы своих операций. Напр., хлеб можно покупать
до 90 коп., потому что потребуются экстраординарные поставки на армию; можно
осудить деньги такому-то монарху, потому что он справится с затруднениями, и т. д
Поскольку монополизация известных отраслей уничтожает крупные колебания цен,
она убивает спекуляцию (еще до войны у нас нефтепромышленность, в Германии—
главные отрасли горного дела) и оставляет место только для торговли в собственном
смысле этого слова. Так как средние века знали огромные колебания главным
образом в ценах на хлеб, а в других отраслях характеризовались большой устойчивостью
цен, то спекуляция и находила себе место преимущественно в области операций
<з хлебом.

БИРЖА И АКЦИОНЕРНЫЕ ОБЩЕСТВА
107
собности, которая определяется совокупностью его дел.
Кредитор связывает свой капитал не с отдельным предприятием
известного купца, как было, напр., при договоре комменды: он
вообще утрачивает возможность вникать в детали оборотов купца
или фирмы и ограничивается оценкой их общей солидности и
надежности, которые становятся основной гарантией исполнения
обязательств заемщиком. Таким образом кредит все более
отрывается от реального обеспечения теми или иными объектами
собственности и по форме становится личным кредитом. В
области коммерческих займов отличие личного кредита от реального
сводится к тому, что заемщик на практике отвечает за невозврат
ссуд не той или иной частью имущества, под которую дана
ссуда,—напр., не кораблем или не товарным грузом,—а всей
совокупностью своей собственности. Легко видеть, насколько такое
освобождение кредитных сделок от форм товарной торговли
облегчает заключение займов и расширяет возможность кредитоваться.
С развитием личного коммерческого кредита, и те займы,
которые производились суверенами (или в их лице государством),
все более освобождались от формы залога, откупа или аренды.
По мере того, как натуральные повинности все более оттеснялись
денежными и государство, централизуясь, создавало собственный
финансовый аппарат, займы тоже централизовались. Они
устраивались уже не под залог той или иной доходной статьи, а под
общую кредитоспособность государства, которое само извлекало из
подданных средства, необходимые на текущие нужды и на
оплату долгов. Государственный спрос (или спрос монархов) на
кредит вырастал до таких колоссальных размеров, что на
удовлетворение его нехватило бы единоличных средств даже таких
банкиров, как, напр., Фуггеры. Их финансовая мощь все в
большей мере должна была направляться на то, чтобы проводить эти
займы через биржу, обеспечивать успех п о д п и с'к и на займы:
создавать благоприятное для них «биржевое мнение», привлекать
к ним праздно лежащие, потенциальные ссудные капиталы
перспективой прибыльного, надежного и спокойного помещения.
Уже в XVI веке на мировых биржах того времени, лионской
и особенно антверпенской, механизм обработки биржевого мнения
достиг значительного совершенства. Агенты Фуггеров и
испанских Габсбургов, напр., всеми силами распространяли известия,
выгодные для их доверителей. Агенты французских Валуа и
банкиров последних, напротив, не щадили средств для того, чтобы
уронить кредит Габсбургов. Таким образом первые вели отчаянную
борьбу за создание спроса на займы Габсбургов, т.-е. за улучшение
биржевой расценки, за «повышение их фондов». Вторые, напротив,
вели биржевую игру на понижение. В зависимости от
сменяющихся известий, доставляемых бирже, курсы габсбургских займов
то повышались, то понижались. Биржевые отметки,
распространяемые по Европе, втягивали самые захолустные уголки в эту
биржевую борьбу Габсбургов и Валуа. И уже XVI век видел
опустошительные биржевые или кредитные кризисы (1557, 1595 г.),
когда банкротства крупных заемщиков превращали в простую

108
ТОРГОВЛЯ ДЕНЬГАМИ
кучу бумаги те мнимые «стоимости», которые были на бирже
одним из наиболее видных товаров.
Перемещение центра мировой торговли в Голландию
сопровождалось развитием амстердамской биржи в мировую биржу
XVII века. На этой бирже впервые появился новый предмет
биржевой торговли—акция, которая здесь же получила и это
название.
Зародышевые формы акционерных торговых обществ,
известные под названием monti и maonae, появились в Италии в конце
XIV и начале XV века. Но торговый упадок Италии его оставил
времени для их развития, и эта новая форма торговых
предприятий не нашла подражания в других европейских странах.
В Голландии еще к началу XVII века господствующая форма
торговых компаний очень недалеко ушла от средневековых
образцов. Сравнительно мелкие компании организовывались на самое
короткое время, обычно лишь на одну поездку в Ост-Индию, и
по существу представляли просто расширение торгового
капитала фактических руководителей предприятия ссудными
капиталами лиц, остававшихся в Голландии. Но все же развитие таких
предприятий было значительным шагом вперед в направлении
к обществам, организованным целиком на кредитных началах.
Первым обществом этого рода и была «Соединенная ост-индская
компания» (1602 г.).
Эта компания, объединившая прежние мелкие компании,
участвовавшие в ост-индской торговле, первоначально
организовалась тоже на определенное время—на 10 лет. Капитал для нее—
6 1/2 милл. флоринов—был разделен на паи по 3.000 флор, каждый
(с 1606 года они получают название «акций»), разобранные по
подписке. Таким образом весь капитал для предприятия был
доставлен акционерами, которые стали единственными
собственниками компании. Фактические руководители юридически
сделались простыми служащими компании. С течением времени
создаются различные формы (общие собрания акционеров,
наблюдательные комитеты, ревизионные комиссии и пр.), которые
дают акционерам возможность определять общее направление и
контролировать деятельность этих руководителей.
Для выяснения экономической роли акционерных обществ
предположим, что объединение прежних мелких компаний было
первоначально просто централизацией всей ост-индской торговли
и не сопровождалось, ее действительным расширением. В таком
случае не потребовалось бы ни расширения прежнего инвентаря
этих компаний,—судов, амбаров, контор и т. д.,—ни увеличения
текущих затрат на наем судовых команд, на покупку товаров
и пр. Допустим, что трудовая стоимость всего капитала,
вложенного в инвентарь прежних компаний и затрачиваемого на
текущие нужды, выражается в 2 милл. флоринов. Какие
перемены вносятся в дело соединением многих компаний в одну
ост-индскую компанию?
Согласно нашему предположению, действительный капитал
нисколько не увеличивается. Но право на получение прибыли,

БИРЖА И АКЦИОЙЕРНЫЕ ОБЩЕСТВА
109
доставляемой этим капиталом, перешло к новым владельцам—
к акционерам. Следовательно, цена их паев выражает расценку
не той доли, которою они владеют теперь в совокупном
действительном капитале предприятия, а той доли из общих доходов,
на которую они получают право с приобретением акции. Таким
образом цена акции определяется не столько величиной
действительного капитала, сколько величиной ожидаемой прибыли.
Действительный капитал предприятия существует, как и раньше,
б виде судов, товаров, денег, предназначенных на наем судовых
команд, на покупку товаров, и т. д.; 61/2 миллионов
акционерного капитала, это—не капитал в экономическом значении слова,
а свидетельства на получение дохода от действительного
капитала, от 2 милл., фактически вложенных в предприятие. Это—не
действительный капитал, который попрежнему остается в
предприятии, а капиталистическая расценка ожидаемого от него
дохода, или фиктивный капитал. Фиктивность его
обнаружится с полной наглядностью, если компания окажется
бездоходной и акционерам удастся счастливо ликвидировать дело.
Тогда 2 милл. будут той предельной суммой, которая может быть
получена от распродажи имущества и от извлечения средств,
предназначенных на текущие расходы. Остальные 41/2 милл.
бесследно пропадут для акционеров 1).
Основание компании было патриотическим делом: оно должно
было завершить и упрочить победу Голландии над Испанией.
И с самого начала ожидалось, что патриотическое рвение получит
немедленную награду в высокой прибыльности предприятия.
Подписка быстро дала всю необходимую сумму и была закрыта.
Опоздавшие старались перекупить акции у тех, кто успел
подписаться. Цена их в несколько дней поднялась на 5% выше
номинальной. Блестящий успех компании в первые годы дал
новую пищу этой игре на повышение. Каждая акция в 3.000 флор,
номинальных находила покупателей, которые платили за нее
3.500 флор., 4.000 и т. д. При всяком повышении курса
соответственно увеличивался и весь фиктивный капитал предприятия
(«акционерный капитал»). Он представлял цену акции,
помноженную на число акций.
Когда удачи сменились неудачами, на бирже началось
обратное движение. Оно послужило опорой для новых форм игры
на понижение и повышение. Допустим, что за последний год
прибыль компании дала по 900 флор. на акцию и что, в расчете
1) Разумеется, для биржевиков предметы их торговли, биржевые бумаги, цена
которых определяется прибыльностью и надежностью применения действительного
капитала, кажутся действительными стоимостями. Велико и неподдельно бывает их
изумление, когда, под влиянием неблагоприятных известий, курсы почти всех бумаг
за какую-нибудь неделю падают на десятки процентов и когда все владельцы этих
бумаг становятся разом беднее на многие сотни миллионов рублей. Они спрашивают,
кто же выиграл, к кому же перешли эти „капиталы", и не подозревают, что все
время оперировали не столько с капиталом, сколько с чрезмерно и неосторожно
раздутыми надеждами на прибыль от торговых и промышленных предприятий, на
рост избытка доходов над расходами того государства, заем которого они провели
через биржу, и т. д.

110
ТОРГОВЛЯ ДЕНЬГАМИ
на такую прибыль и в будущем, биржевой курс акций
установился в 9.000 флор, за штуку. Но некоторые спекулянты иначе
оценивают положение дел. Они, быть может, предвидят
наступление обстоятельств, которые потребуют чрезвычайных затрат
от компании. Они рассчитывают, что эти обстоятельства в
ближайшие недели станут для всех очевидными и понизят курс акций
на 1—2 тысячи. Поэтому они смело начинают торговать акциями,
которых в настоящий момент у них нет. Таким образом они
создают усиленное предложение акций. В результате биржевая
расценка акций, действительно, понижается. Спекулянты
обязуются доставить покупателю через месяц 10, 20, 30 акций
по 8.900, 8.800, 8.700 флор, за штуку. Запродажная цена
закрепляется записью у маклера или нотариуса. Чем ближе подходит
срок, когда акции должны быть доставлены покупателю, тем
усиленнее продавец ловит и распускает все слухи, которые могли
бы дискредитировать компанию и уронить цену ее акций.
Другие спекулянты рассчитывают, что дела компании будут
все улучшаться и что даже увеличение расходов поведет к
величайшему росту доходов компании, а следовательно, и к
соответственному повышению курса ее акций. Поэтому они охотно
покупают за месяц вперед акции у игроков первого рода, и чем
ближе срок фактического завершения сделки, тем усиленнее
снабжают биржу известиями, которые могут содействовать повышению
курса.
В конце концов действительное состояние торговых дел
компании решает, кто из спекулянтов выигрывает. Если по
истечении месяца биржевой курс акций устанавливается в 7.000 флор.,—
игрок на понижение от каждой ранее запроданной им акции
положит в карман 1.900, 1.800, 1.700 флор. Если, напротив, курс
повысится до 10.000,—игрок на повышение получит от каждой
купленной акции разницу между этим курсом и тем, какой был
в момент заключения договора купли-продажи. С развитием
операций этого рода передача действительных акций перестает
требоваться при завершении сделки; да в ней нет и надобности,
так как досрочный покупатель сам во всякое время сумеет найти
на бирже акции по курсовой цене. Эти сделки завершаются
передачей от продавцов к покупателям или обратно только разницы
курсовых цен, и превращаются в чистые сделки на разницу
или на срок (Terminhandel, Zeitgeschalt; или Differenzgeschalt).
Спекулянты торгуют здесь фиктивным товаром,—воображаемыми
акциями. Биржа все более превращается в царство миражей, в
котором богатства «создаются» из ничего, из торговли ничем.
Сделки на разницу с акциями ост-индской компании
открылись почти с самого появления акций этой компании, и уже до
истечения первого десятилетия с ее учреждения начались тщетные
попытки законодательства бороться с этими операциями. Еще
шире развернулась биржевая игра при основании вест-индской
компании. Там игроки на понижение, энергично развивая
«бланковую продажу» (т.-е. продажу еще неимегощихся товаров по
простой записи), непреднамеренно, вопреки своей воле,

содейБИРЖА И АКЦИОНЕРНЫЕ ОБЩЕСТВА
111
ствовали размещению акций, а вместе с тем и повышению
курсов. Да и вообще уже в первые десятилетия XVII века целый
ряд фактов показал, что акции, размещаемые через биржу,
расцениваются выше, чем акции, по тем или иным причинам
устраненные с биржи.
Конечно, биржа не создает богатства, а только перемещает
состояние из одних рук в другие, и не созданием богатств
определяется ее экономическое значение. Согласно нашему прежнему
предположению, действительный капитал торговых кампаний,
объединившихся в ост-индскую, выразился в 2 милл. флоринов.
Акционеры, уплатив 6 1/2 милл. флор., стали собственниками всего
предприятия и в виде акций приобрели свидетельства на
получение соответственных частей торговой прибыли. Следовательно, здесь
не было создано никакого богатства; здесь совершилось просто
перемещение уже созданных стоимостей: 61/2 миллионов в деньгах
от акционеров к членам прежних компаний и 2 миллионов,
представленных имуществом этих компаний,—в обратном направлении.
Затрачивая 3.000 флор, на акцию, покупатель надеется
получить на эти деньги доход. Так как не требуется его трудового
участия в предприятии, то он, вообще говоря, будет считать свое
применение денег нормальным, если они дадут ему такую же
прибыль, как всякое другое применение, не требующее его
личного участия в деле. Мы уже видели, что типичной формой такого
применения становится отдача денег в надежную ссуду
—коммерческая ссуда—и что биржевой ссудный (или учетный) процент
становится нормою прибыли на ссудные капиталы. Таким
образом если биржевой процент=10 и каждая акция приносит в год
300 флор., то затрата на нее 3.000 флор. будет вполне
коммерческим применением капитала. Напротив если имеются серьезные
основания ожидать, что на акций будет выдано 600 флор.
прибыли, то было бы нецелесообразно уступать ее дешевле 6.000 флор.
Если прибыль упадет до 150 флор., то нет оснований
платить за акцию больше той суммы, которая, будучи отдана
в коммерческую ссуду, принесет такую же прибыль, т.-е. больше
1.500 флор. Вообще биржевая расценка, курс акций постоянно
изменяется так, что они постоянно должны приносить обычный
ссудный процент. Это выражают таким образом: цена акции
представляет ее капитализированную доходность, т.-е.
составляет денежную сумму такой величины, что, будучи ссужена
из обычного процента, она возместит акционеру доход от
проданной им акции 1).
Деньги, затрачиваемые на покупку акций, ищут применения
в области торговли, но довольствуются прибылью, близкой
*) Точнее, такова общая тенденция в изменениях биржевой цены акций.
Она постоянно нарушается, между прочим, потому, что в торговле акциями
величайшую роль играет элемент спекуляции,—элемент оценки будущей
конъюнктуры,—который для коммерческих ссуд вводится при нормальных условиях в сравнительно
узкие границы. С другой стороны, акционеру все же приходится принимать
некоторое личное участие, если не в делах предприятия, то в контроле над ним. Поэтому
биржевая расценка обычно обеспечивает акциям доход, несколько превышающий
уровень ссудного процента.

112
ТОРГОВЛЯ ДЕНЬГАМИ
к ссудному проценту. Следовательно, с появлением
акционерных торговых компаний торговая прибыль начинает
тяготеть к уровню ссудного процента. Впоследствии
мы увидим, что это—общая тенденция капиталистического
развития, но что полнее развертывается она лишь на очень поздней
ступени промышленного капитализма.
Акционеры довольствуются обычным биржевым процентом на
затраченный капитал потому, что их отношение к
акционерному предприятию почти такое же внешнее, как отношение всякого
кредитора к кредитуемому предприятию. Следовательно,
появление акционерных обществ знаменует новый шаг в развитии
той тенденции, которая наметилась уже в средневековых торговых
товариществах: тенденции к отделению капиталовладения от
личности фактического организатора, к отделению собственности—
как таких притязаний на доход, которые опираются на простой
факт владения капиталом, на голый юридический титул,—от ка-
ких бы то ни было экономических функций.
Применение акционерной формы к организации предприятий
вообще действует на развитие торговли в том же направлении,
только в усиленной степени, как растущая возможность
пользоваться кредитом. Оно позволяет фактическим организаторам
оперировать капиталом, который иначе остался бы просто
потенциальным капиталом, сохранялся бы в форме инертного
сокровища. В нашем примере члены прежних компаний в дополнение
к уже имевшимся у них 2 милл. флор, -в имуществе компаний
получили в свое распоряжение еще 41/2 милл. флоринов 1). Для
упрощения мы предположили, что 61/2 милл. целиком пошли на
покупку инвентаря и пр. у старых собственников. В
действительности все новое предприятие было оборудовано в несравненно
более широком масштабе, чем прежнее,—и возможность этого
расширения дало как раз привлечение новых 41/2 милл. флор.
к ост-индской торговле. Но если бы даже эти дополнительные
миллионы целиком остались у членов прежних компаний, то
последние, как активные купцы, несомненно, пустили бы их
в оборот, в какую-либо иную отрасль торговли. Оказалось бы,
что и в этом случае к торговле привлечены совершенно новые
капиталы. Вот эта-то способность биржи (и акционерных обществ)—
пробуждать к жизни инертно лежащие деньги и, перемещая
их от пассивных, бездеятельных собственников к активным
торговым организаторам, превращать в торговые капиталы, и
породила наивное представление, будто биржа и акционерный
принцип способны творить богатства из ничего.
Блестящие операции амстердамской биржи и не менее
бле1) Эти 4*/2 милл. флор, составляют так называемую „учредительскую
прибыль" („Сгипйег^ешпп"). Ее источник ясен. Капитал в 2 милл. флор.,
отданный в ссуду по существующей норме процента, — допустим из 10%> — приносил бы
ежегодно по 200.000 флор. Если такой же капитал, вложенный в ост-индскую торговлю,
приносит ежегодно 650.000 флор., то потребительная стоимость этого способа
применения капитала оказывается в 3*/4 раза выше применения его к ссудным
операциям. Расценка этой повышенной доходности, ее капитализация, и дает тот фонд,
который является источником учредительской прибыли.

БИРЖА И АКЦИОНЕРНЫЕ ОБЩЕСТВА
ИЗ
стящие первоначальные успехи ост-индской компании
производили огромное впечатление. Для ловких спекулянтов XVII века
открывалась возможность такого же сказочно-быстрого
обогащения, как для конквистадоров предыдущего века. И уже в том же
XVII веке Дон-Хозе-де-ля-Вега ярко изобразил то притягательное
действие, которое биржа оказывает на соприкоснувшихся с нею:
«кто один раз торговал акциями, тот часто будет торговать ими.
Где бы эти люди ни были и куда бы они ни шли,
акции—постоянный предмет их помышлений и разговоров. Когда они едят,—
их застольный разговор об акциях, и даже во сне им видятся
акции».
* *
*
Техника биржевых операций достигла в Амстердаме XVII
века такого высокого уровня, что в последующие столетия ей
оставалось в существенном лишь распространяться на новые
области экономической жизни и на новые страны.
Сфера биржевых операций XVII века была сравнительно
ограниченной. Одной из важнейших торговых статей амстердамской
биржи были различные сорта денег, а также векселя, акции
и т. п. кредитные документы, торговля которыми служит
средством перемещения ссудного капитала. Кредитовались на ней,
в особенности в первую половину XVII века, почти исключительно
торговые предприятия. На биржевых оборотах амстердамской
биржи лежит яркая печать торгово-капиталистической эпохи.
С конца XVII века, с относительным упадком голландской
торговли, все более крупную роль начали играть бумаги
государственных займов,—и амстердамская биржа XVIII века сделалась
отражением того гипертрофированного развития финансовой
буржуазии, которым сопровождается экономический упадок торгово-
капиталистических стран.
По преобладающим оцерациям амстердамская биржа была
вексельной ифондовой биржей (от «фонды»—такие ценные
бумаги, как напр., акции, приносящие изменяющийся доход
в зависимости от положения данного акционерного предприятия;
облигации, дающие право на неизменный ежегодный доход в
размере ссудного биржевого процента; свидетельства
государственных, городских и т. д. займов, обычно выпускаемые тоже в форме
облигаций).
Однако уже в XVII веке в Амстердаме развивается и
товарная биржа. Биржевая торговля товарами отличается от обычной
торговли прежде всего тем, что товар приобретается здесь «по
пробе», «по образцу». Предпосылкой таких сделок является
настолько широкое развитие товарной торговли, что через нее проходят
крупные массы качественно однородных продуктов, напр., ржи
или пшеницы такого-то веса на четверик, такой-то
максимальной степени засоренности и т. д. Тогда любое количество этого
товара может фигурировать в качестве представителя всей
продаваемой массы товара,—как бумажка, заполненная по известной
Курс политической экономии. Т. II, в. I.
8

114
ТОРГОВЛЯ ДЕНЬГАМИ
форме, является на фондовой бирже достаточным свидетельством
на право получать ежегодный доход в 50, 100 флор, и т. д. Раз
купля-продажа производится по образцу, значение сохраняют
только количества данного товара: точно так же, раз данная
бумага котируется на бирже, утрачивается интерес к конкретным
условиям той кредитной сделки, свидетельством которой является
эта бумага. И в том и в другом случае конкретные обстоятельства,
качественное многообразие отношений стушевываются перед
общей, чисто количественной оценкой.
На лионской и антверпенской биржах XVI века товарная
торговля имела эпизодическое значение. Только изредка
предсказания астрологов окрыляли надежды спекулянтов использовать
возвещенные чрезвычайные обстоятельства. Чтобы товарная
биржа сделалась постоянным учреждением, необходимым условием
для этого было превращение предметов массового потребления
в предметы оптовой торговли, и, следовательно, довольно
высокая ступень отделения города от деревни. Это условие начало
осуществляться с развитием мировой торговли, с превращением
ее центров в метрополии мира, в средоточия, которые
централизуют и потребляют колоссальные массы прибавочной стоимости,
извлекаемой во всех частях земного шара. Совершенно
естественно, что уже» в XVII веке в Амстердаме возникла особая хлебная
биржа.
Первоначальные формы биржевой торговли товарами мало
отличались от непосредственной торговли. В этой области для
XVII века известен лишь один крупный пример таких
специфически-биржевых операций с товарами, как сделки на срок или на
разницу. Это—горячечные запродажи еще не полученных
луковиц тюльпанов, которые тогда (1630 г.) вошли в моду в
Голландии. Спекуляция, взвинтившая курс на луковицы до
баснословного уровня, окончилась крахом и принесла полное разорение
многим лицам и фирмам.
Но стоит только товарам сделаться предметами биржевой
торговли,—и они подчиняются ее внутренней логике, становятся
объектами игры на повышение и понижение, а следовательно,
и сделок на срок.
В самом начале XVIII века это произошло прежде всего
с хлебом. Вскоре наступила очередь и за другими товарами,—за;
всеми, которые продаются крупными массами и допускают хоть
какую-нибудь возможность определения среднего качества, т.-е.
продажи по образцам. Ко второй четверти XVIII века биржевые
формы товарной торговли уже достигли в Амстердаме высокой
степени выработанности.
Таким образом, когда в конце XVIII века стал развиваться
промышленный капитал, ему во многом оставалось лишь
воспользоваться приобретением торгово-капиталистической эпохи. В
частности он нашел готовыми и мог просто взять технические
формы кредитного дела и биржевых операций. Но время для их
использования наступило для промышленного капитала только
на очень высокой ступени его развития.

БИРЖА И АКЦИОНЕРНЫЕ ОБЩЕСТВА
115
* *
*
В Англии пример амстердамской биржи нашел подражание
в конце XVII века, после революции. Одним из первых
применений акционерного принципа было основание английского банка.
И в Англии же впервые в разрушительном масштабе
обнаружилась способность биржи не только призывать к жизни дремлющие
сокровища, но и разорять владельцев этих сокровищ,
сосредоточивать состояние в руках ловких дельцов. В 1711 году возникла
«Южная Тихоокеанская компания» с капиталом в 10 милл. ф. ст.,
т.-е. до 100 милл. руб. (это была эпоха поисков «Южного
материка», существование которого предполагали на основании
ошибочного применения законов механики, и эпоха открытия, вместо
этого материка, мелких автралийских островов и, наконец, Австралии).
Уже ее основанию предшествовала систематическая обработка
биржевого мнения, а потом началась настоящаяя биржевая горячка,
ажиотаж, взвинтивший курс акций до невероятных размеров.
Но едва прошло десять лет, как все предприятие лопнуло, словно
мыльный пузырь, оставив в напоминание о себе заслуженную
кличку «Sonth Sea Bubbles», т.-е. «южно-морское
мошенничество», или «южно-морские мыльные пузыри».
Двойственный характер биржевых операций: способность,
с одной стороны, «создавать» капиталы там, где их не было, а с
другой стороны, способность перемещать состояние из рук
широкой публики в руки немногих удачников, должен был привлечь
к этим операциям двоякого рода дельцов. Это были, с одной
стороны, фантазеры, которые надеялись при помощи кредита до
чрезвычайности ускорить развитие производительных сил, а с другой
стороны—шарлатаны, которых интересовала почти исключительно
возможность перемещения чужих состояний. Выдающиеся
провозвестники кредита соединяли в себе черты тех и других дельцов:
они, по меткому выражению Маркса, были одновременно
пророками и шарлатанами 1).
XVIII век вообще открывает эру необузданной биржевой
спекуляции, учредительской горячки, смелого грюндерства (от
немецкого grunden—основывать, учреждать). Появляются и
начинают осуществляться самые фантастические проекты.
Большинство из них в той или иной мере примыкает к образцам,
созданным в Амстердаме. Самого пышного расцвета достигла биржевая
игра во Франции, где банкротящееся правительство искало
выхода, в творческой силе кредита. Венцом всех спекуляций была
*) „Обманутый—самим собою обманутый—обманщик" вообще одна из типичных
фигур ддя эпох перелома в технических, экономических или общественных
отношениях. Такие фигуры—шарлатан и пророк в одном лицо—встречаются, между прочим,
и в новейших социальных движениях, чаще всего в движении мелкой буржуазии,
изредка, почти исключительно на первоначальных ступенях, и в рабочем движении
(Гапон и т. д.).
8*

116
ТОРГОВЛЯ ДЕНЬГАМИ
известная афера, связанная с именем Джона Лоу и окончившаяся
небывалым еще крахом (1716—1720 гг.) 1).
Монархи экономически отсталых стран—Австрии, Пруссии—
тщетно пытались использовать в своих странах чудодейственную
силу новых форм кредитного дела. Акционерные компании,
которые они учреждали для приобретения и эксплоатации колоний,
биржи, которые основывались ими, оказались мертворожденными
учреждениями или влачили жалкое существование. В странах
с преобладающе деревенским укладом экономических отношений
не было почвы для концентрированного кредита, орудующего
многими десятками миллионов.
Очень поздно начали развиваться кредитные учреждения
в России. Первое акционерное общество возникло в 1799 году.
К нему за следующую четверть века присоединились 1—3 новых
с капиталами, не превышающими 20—30 тыс. руб. Заметное
оживление в этой области началось лишь со второй трети XIX века.
Но и здесь создавались только предприятия, которые
представляются карликовыми по сравнению с западно-европейскими
компаниями конца XVII и начала XVIII века. Так же медленно
развивалась и биржа. Вообще выработанные, совершенные формы
кредита нашли в России широкое применение лишь со второй
половины XIX века (точнее, после Крымской войны) и с самого
начала обслуживали потребности не столько торгового, сколько
промышленного капитала. Россия, подобно Австрии и
Пруссии, никогда не играла такой выдающейся роли в области
мировой торговли, как Италия, Голландия, Англия и Франция,—и
новые мощные формы кредита потребовались здесь лишь в про-
мышленно-капиталистическую эпоху.
Для того чтобы не возвращаться впоследствии к бирже,
рассмотрим, какие перемены внесло ее развитие в технику
международных платежей, осуществляемых без посредства
металлических денег.
Переводный вексель, старейшая форма векселя, в
международных сношениях представляет главный и основной суррогат
*) По своей бурной, полной величайших превратностей жизни Лоу был
истинным конквистадором XVIII века. Только, в соответствии с новыми отношениями,
ареной его деятельности было не море и не колонии, а игорные дома, банки и биржа.
В своих скитаниях по Европе он изучил торговый опыт Италии, Голландии, Англии,
а во Франции дал в крупном масштабе, в систематическом и обобщенном виде
воспроизведение этого опыта. Его предприятия производят впечатление лихорадочного
„золотого бреда", и этот бред захватил всю Францию. Повышаясь из года в год,
эмиссионные операции дошли до выпуска разом 300.000 штук акций по 500 ливров
(франков), их курс поднимался до 6—7, даже до 18 тысяч ливров, т.-е. повышался
в 12—36 раз. Королю из этого, казалось, неистощимого источника богатств тайно
предоставили даром 100.000 штук акций, регенту Филиппу Орлеанскому, главному
покровителю Лоу, — 24.000 штук и т. д. И все это, конечно, скоро лопнуло, словно
мыльный пузырь.

БИРЖА И АКЦИОНЕРНЫЕ ОБЩЕСТВА
117
металлических денег. Перед последними он обладает таким
крупным преимуществом, как легкость и дешевизна пересылки.
Поэтому его биржевая расценка может повышаться над означенной
в нем суммой на всю разницу в стоимости пересылки
металлических денег и векселя. Предположим, напр., что пересылка 100
рублей в золоте из России в Германию стоит 1 рубль, а «перевод
такой же суммы векселем—10 коп. В таком случае купцу при
покупке переводного векселя будет выгодно дойти до 100 руб.
89 коп. за каждую сотню рублей в векселе. Когда курс этого
векселя дойдет до 100 руб. 90 коп., будет безразлично,
переводятся ли платежи векселем или пересылаются в золоте. С
дальнейшим повышением курса стало бы выгоднее пересылать
металлические деньги, и переводные векселя не нашли бы
покупателей. Следовательно, в нашем примере 100 руб. 90 коп. будет
предельной ценой каждой сотни рублей в векселе.
С развитием биржи на ней концентрируется торговля этим
товаром: на русских биржах—переводными векселями на
Германию и другие страны, на германских—на Россию и другие страны.
Очевидно, номинальная цена векселей на Германию, поступающих
на русские биржи, определяется суммою всех кредитных
обязательств; которые взяли на себя германские купцы перед русскими.
Точно так же номинальная цена всех векселей на Россию,
обращающихся на биржах Германии, определяется суммой кредитных
обязательств русских купцов перед германскими. Если бы
германские купцы закупили в России товаров на 100 милл. руб.,
а русские в Германии тоже на 100 милл. руб., то их взаимные
обязательства были бы погашены посредством переводных
векселей. В пересылке металлических денег не было бы никакой
надобности. Спрос и предложение переводных векселей взаимно
покрылись бы, и их курс установился бы на 100 руб.
металлических за 100 руб. номинальных. Здесь платежи между Германией
и Россией взаимно балансировались бы, потому что взаимно
балансируется их вывоз и ввоз.
Но если Россия ввозит в Германию товаров, например, на
100 милл. руб., а вывозит из нее на 150 милл., то русским купцам
придется уплатить в Германию 150 милл., а получить с нее всего
100 милл. Очевидно, излишние 50 милл. не могут быть покрыты
векселями — их придется уплатить металлическими деньгами.
Чтобы избежать расходов на их пересылку, русский купец
склонен будет уплатить за каждые 216 марок (мы отбрасываем
пфенниги) переводного векселя на Германию более 100 руб. и, быть
может, дойдет до предельной суммы—до 100 руб. 90 коп. В таком
случае говорят, что вексельный курс уклонился от паритета, т.-е.
от той цены, которая соответствовала бы означенным в нем
металлическим деньгам, что он выше этого паритета. Здесь
платежный баланс, т.-е. соотношение взаимных платежей между
Россией, и Германией, неблагоприятен для России, потому что
неблагоприятен для нее ее торговый баланс, т.-е.
соотношение ее ввоза и вывоза: она ввозит из Германии товаров больше,
чем вывозит в нее. У России нашего примера пассивный

тор118
ТОРГОВЛЯ ДЕНЬГАМИ
говый и платежный баланс по отношению к Германии, у Германии,
напротив, активный баланс 1).
Если бы платежный баланс определялся только торговым
балансом, то в вексельном курсе у нас был бы чуткий показатель
взаимных торговых и вообще экономических соотношений между
различными странами. Однако в действительности этого нет. Если
богдыхан Китая, напр., делал заем в Англии, то платежи по
этому займу могли быть произведены на практике только одним
способом: в Китае нажимается податной винт, крестьянство
вынуждается продавать земледельческие продукты, чтобы добывать
средства на уплату налогов, и возрастающие количества хлеба,
шелка, хлопка вывозятся из Китая за границу. То же и в тех
случаях, когда иностранные капиталы вкладываются в
китайские торговые и промышленные предприятия. Здесь тоже в конце
концов складывается такое положение, как будто иностранные
капиталисты непосредственно извлекают свои прибыли из Китая
в виде товаров. Внешние займы равносильны иностранному
принуждению к вывозу.
Таким образом не только цлатежный баланс определяется
соотношением ввоза и вывоза, но и самое это соотношение, или
торговый баланс, в значительной степени определяется такими
международными отношениями (государственные займы;
эмиграция капиталов из передовых по экономическому развитию стран),
которые лежат вне сферы торговли товарами. Следовательно,
в превышении вывоза над ввозом может находить выражение
экономическая зависимость одних стран от других (а иногда,
кроме того, и политическая зависимость. Пример—Индостан) 2).
Из этого видно, что, вопреки прочно укоренившимся
традиционным представленим, активный торговый баланс сам по себе еще
не свидетельствует о благоприятном общем экономическом
положении, и обратно.
5. Развитие бумажных денег.
Развитие торговли, как мы видели, на каждом шагу приводит
к созданию приспособлений, благодаря которым металлические
деньги все чаще фигурируют только как воображаемые деньги,
только как мерило стоимости обмениваемых товаров (расчетные
операции). С другой стороны, развитие кредита приводит к
возникновению всевозможных денежных суррогатов (переводные
векселя, банкноты и пр.), которые функционируют как орудие
обращения то в связи, то вне всякой связи с расчетными
опера*) Германию нашего примера можно бы заменить заграницей вообще, и тогда
можно было бы говорить об общем состоянии русского платежного и
торгового баланса.
2) В Россию (1906 г.) было ввезено товаров (в миллионах марок) на 1.742,
вывезено из нее—на 2.365; превышение вывоза над ввозом более 623. Напротив,
ввоз в Германию (1907 г.) составил 8.746, вывоз —6.850, или на 1.896 менее;
в Англию (19>7 г.) ввоз—11.300, вывоз—8 694, или на 2.606 менее. И вообще
торговый баланс каждый год оказывается благоприятным для России и неблагоприятным
для Германии и в особенности для Англии.

РАЗВИТИЕ БУМАЖНЫХ ДЕНЕГ
119
циями, то в одном меновом акте, то в целом ряде последователь-
дых меновых актов.
От кредитных денег—от кредитных документов,
обслуживающих потребности оптовой торговли—до развитых бумажных денег
остается уже незначительное расстояние. Для перехода к
последним необходимо, чтобы, во-первых, эти знаки стоимости—
удостоверения на право получить известную сумму стоимостей—
порвали всякую связь с отношениями ссудного капитала, т.-е.
чтобы их стали принимать не потому, что они гарантируют
держателю обычный ссудный процент, а исключительно потому, что они
представляют такое же или даже более удобное орудие обращения,
как и металлические деньги. На практике эта связь порывалась
с большой медленностью. Для XVIII столетия можно указать
целый ряд попыток создать такие бумажные деньги, которые
были бы одновременно и орудием обращения, и процентными
бумагами. Они представляют большой теоретический интерес, так как
лишний раз показывают что бумажные деньги не были «созданы»
или «изобретены», а эволюционировали, развились в целом ряде
переходных ступеней, подобно металлическим деньгам.
Известнейший пример этого рода—так называемые ассигнаты великой
французской революции, выпущенные под залог конфискованных
церковных, а потом и эмигрантских земель. До сих пор не
окончившийся спор о том, выпускались ли в таких случаях бумажные
деньги, или производилась обычная заемная операция, и с какого
момента ассигнации стали просто бумажными деньгами, может
быть разрешен только с точки зрения развития: здесь было и то
и другое.
Во-вторых, для превращения в бумажные деньги
необходимо, чтобы кредитные знаки стоимости расширили
сферу своего обращения: чтобы из суррогатов денег для оптовой
торговли они развились в местные деньги. Значит, необходимо,
чтобы лицо (или учреждение), выпускающее эти знаки, было
кредитоспособно в глазах не только оптовых купцов, прямо
или косвенно связанных с ним коммерческими отношениями, но
и в глазах всех товаропроизводителей, составляющих более или
менее обширное политическое целое: в глазах всего населения,
живущего на определенной территории. Следовательно, такие
знаки должны выпускаться от имени и под ответственностью лица
или учреждения, представляющего на данной территории
временную или постоянную верховную власть, т.-е. того же лица или
учреждения, которое выпускает и металлические деньги в
монете. В XVI и XVII столетиях и даже в средние века бывали
случаи, когда при чрезвычайных обстоятельствах совершался
переход от металлического к бумажному обращению. Так бывало,
напр., в городах, подвергавшихся долгой осаде. Истощив все
запасы металлических денег, власти осажденного города начинали
расплачиваться с поставщиками—купцами, ремесленниками,
крестьянами—простыми квитанциями. Металлические деньги
припрятывались владельцами; квитанции начинали функционировать
почти как единственное покупательное средство и в актах

купли120
ТОРГОВЛЯ ДЕНЬГАМИ
продажи между частными лицами. Чем дальше затягивалась осада,
чем больше выпускалось квитанций, тем проблематичнее
становилась расплата по ним. Тогда в короткое время развертывались те
явления, которыми характеризуется вся позднейшая история
бумажно-денежного обращения: устанавливался принудительный
курс квитанций, за отказ принимать их в уплату назначались
жестокие наказания, до изысканных по мучительности форм
смертной казни включительно. И, как потом повторялось во всей
истории бумажных денег, все меры, которые должны были
искусственно поддержать систему бумажного обращения, не вели ни к чему:
она обычно оказывалась чутким показателем надвигающегося
исхода кампании 1).
Такие кредитные знаки характеризуются величайшей
непосредственностью своей связи с металлическими деньгами. Они—просто
временные представители последних. Устраняются чрезвычайные
обстоятельства, вызвавшие приостановку обращения
металлических денег,—и квитанции или боны исчезают из обращения:
заменяются металлическими деньгами или цросто уничтожаются
как утратившие всякую цену.
Упомянутые французские ассигнаты по условиям своего
возникновения и по гарантиям своей ценности близки к временным
деньгам, к военным квитанциям и бонам. Их тоже породила война,
выпустило их тоже правительство обороны в стране, осажденной
со всех сторон, и победа также была условием того, чтобы их
рыночная цена нашла впоследствии окончательную реализацию.
Но отличие от ранее рассмотренных военных денег заключалось
в том, что ассигнаты были представителями' не металлических
денег, а церковных (и эмигрантских) земель, превращенных в
национальную собственность, и давали право не на известное
количество золота и серебра, а на участок земли. Они выпускались не
под общую кредитоспособность правительства, а первоначально
под реальное обеспечение. Для того, чтобы сделать дальнейший
шаг в направлении к обычным бумажным деньгам, им оставалось
порвать свою связь с залоговой операцией. Когда это впоследствии
совершилось в обращении ассигнат, в повышениях и понижениях
их курса обнаружилась такая же закономерность, как в
обращении бумажных денег вообще.
*) Такое чисто местное бумажное обращение возникает и при современных
войнах, в особенности если театром их являются беззащитные страны, вроде, напр.,
Манчжурии* За принудительные поставки—за „реквизиции*—войска расплачиваются
с местным населением квитанциями. Чем затруднительнее получить деньги по этим
квитанциям, тем выше учет, т.-е. тем больший процент сбрасывается с их
номинальной стоимости, когда первоначальный получатель пускает* их в оборот, напр.,
покупает на них товары. В конце концов они или превращаются в простые бумажонки,
или скупаются за бесценок каким-нибудь влиятельным лицом, которое, пользуясь
своими связями, получает за них рубль за рубль. Следовательно, такие квитанции
берутся в последней стадии не столько как орудие обращения, сколько как орудие
особого рода ростовщических операций,—и, между прочим, в этом их крупное отличие
от собственно бумажных денег (эта глава написана в 1912 г., следовательно, за
несколько лет до последней войны, когда в небывалых количествах выпускались
всевозможные местные „'деньги": квитанции, боны и т. д. Это новая практика не дала
ничего нового для теории бумажных денег).

РАЗВИТИЕ БУМАЖНЫХ ДЕНЕГ
121
Таким образом, знакомясь с теми функциями, которые
кредитные документы начинали выполнять при известных
обстоятельствах, мы видим, что они иногда на короткое, иногда на
продолжительное время отрешались от своей связи с кредитно-торговыми
сделками и, переходя из рук в руки, фактически превращались
в орудие обращения для определенной территории, в местные
временные бумажные деньги.
В-третьих, для того, чтобы сделаться постоянным
местным орудием обращения, знаки ценности, гарантированные
правительством, должны не в меньшей мере, чем металлические
деньги, удовлетворять требованию делимости. При металлическом
обращении необходимость фактического деления денежного
металла устраняется развитием денег в монету и чеканкой монеты
различных достоинств. Для того чтобы сделаться совершенным
орудием обмена, бумажные деньги тоже должны развиться
в «бумажную монету»: в знаки ценности строго
определенных и настолько разнообразных достоинств, что они могут
обслуживать торговые сделки различной величины. Развитие меновых
отношений мало-по-малу приводило к разрешению и этой задачи:
монету как слиток золота или серебра определенного веса оно
постепенно превращало в простой знак этого веса. Когда эта
ступень была достигнута, уже не имело особой практической
важности, из чего этот знак будет сделан: из денежного металла, или
из кожи, или же из бумаги.
Чем глубже и шире развивается товарное производство, тем
чаще, при прочих равных условиях, переходят деньги из одних
рук в другие, тем более стирается, изнашивается монета при
таких переходах, тем значительнее уклоняется ее
действительный вес от ее номинального веса или от того узаконенного веса,
каким она обладала при выпуске. Несколько лет тому назад
английское правительство изъяло из обращения золотую монету,
выпущенную в среднем за 62 года до того времени. Взвешивание
показало, что соверены (золотые) потеряли за этот период 1,8%,
полу соверены и того больше—4,9%. Следовательно, среднее
ежегодное снашивание для первых составляет около 3/10000
первоначального веса, для вторых—около 8/10000. Во Франции и
Швейцарии среднее снашивание 20-франковых монет определяется
в 2/10000 в год. Таким образом в этих случаях потеря в
первоначальном весе составляет от 2 до 8 % за столетие.
Конечно, снашивание будет больше или меньше в
зависимости от формы монеты, совершенства чеканки, количества
лигатуры, примешиваемой к денежному металлу. Приняв все это во
внимание, предполагают, что современная монета лучше
противостоит снашиванию, и что для предыдущих веков оно едва ли
опускалось ниже 5 о/о за столетие.
Итак, монета, напр., в 20 ливров утрачивала за столетие
5 % своего веса, т.-е. целый ливр из своей золотой стоимости. Тем
не менее она попрежнему продолжала функционировать во
внутреннем обращении как полновесная монета. Это обстоятельство
постарались использовать монархи, монетных дел мастера и

ме122
ТОРГОВЛЯ ДЕНЬГАМИ
нялы. Как уже упоминалось выше, они извлекали из обращения
чистопробные и полновесные монеты, переплавляли и выпускали
взамен сравнительно низкопробные или более легкие монеты,
или прибегали к тому и другому способу одновременно. Так
объясняется то наблюдаемое повсюду явление, что старинные
монеты выше по весу и качеству, чем одноименные позднейшие.
Напр., в нашем серебряном рубле начала XVI века было 1.660
долей чистого серебра, в конце того же века уже 1.440 долей, в
начале XVII века только 880 долей, а в настоящее время всего
405 долей. Отсюда же вытекает и совершающееся с течением
времени расхождение между весовым названием монеты и ее
действительным весом. Так, 1 ливр первоначально означал во Франции
1 фунт серебра,—впоследствии же он стал чеканиться всего из
4,5 грамма чистого серебра. То же было и с серебряной маркой.
Практика показала, что, пока выпуск ухудшенных денег
держится в известных, довольно узких границах, появление новых
монет не вызывает особенных пертурбаций. Мало того:
неполноценная монета сделалась и, вероятно, надолго останется
необходимым элементом во всех совершенных монетных системах
новейшего времени, построенных на золотой денежной единице. Но
в этих системах неполноценная монета принимает вид мелкой
разменной, или билонной монеты. Таковы, напр., при русском
золотом обращении медные монеты в 1, 2, 3 и 5 коп., серебряные
в 10, 15 и 20 коп., таковы же по существу новый серебряный
рубль и полтинник, таковы в других странах мелкие монеты из
никеля.
Для всех этих монет характерно одно обстоятельство: по своему
названию они выражают более высокую золотую стоимость,—
являются знаками более высокой золотой стоимости,— чем
действительная стоимость того материала, из которого они сделаны.
Так, при современном отношении стоимости золота и серебра на
то количество золота, которое заключалось в 5-рублевой монете,
можно было бы купить около 3.500 долей чистого
серебра,—между тем как в 5 серебряных рублях его заключается немного
больше 2.000 долей, т.-е. почти вдвое меньше, чем следовало бы
по действительной стоимости серебра 1). Еще больше
расхождение между номинальной и действительной стоимостью для
билонной серебряной монеты,—и еще больше для медной или
никелевой монеты.
Если бы чеканка такой неполноценной, напр., серебряной
монеты была количественно неограниченной, то мы имели бы перед
собой ту систему, которая известна под именем биметаллизма,
т.-е. систему, построенную на двоякого рода денежном материале.
Практика уже к XVII столетию показала, что биметаллизм
осуществим лишь как переходящая система: более или менее
^) Для упрощения и большей наглядности мы закругляем все числа. Основные
данные таковы. В серебряном рубле 4 зол. 21 доля чистого серебра, в золотом
рубле—17,424 доли чистого золота, отношение стоимости золота к стоимости серебра
уже в 1908 году приблизилось к 38, к началу войны оно было едва ли ниже 40.

РАЗВИТИЕ БУМАЖНЫХ ДЕНЕГ
123
быстро—в зависимости от степени развития меновых отношений—
он уступает место монометаллизму, т.-е. системе, в основа
которой лежит монета из какого-либо одного денежного металла.
Очень простой механизм перехода от биметаллизма к
монометаллизму в основных чертах сводится к следующему. На
международный рынок не оказывает никакого влияния то соотношение
между стоимостью золота и серебра,—напр. 25: 1,—которое
искусственно поддерживается биметаллической системой отдельной
страны. На мировом рынке монеты сбрасывают с себя национальное
облачение и противостоят друг другу как простые слитки, как
обычные товары, обмениваемые в соответствии с их
действительными стоимостями. Допустим что отношение стоимости золота
и серебра=40:1. Тогда очевидно, становится выгодным покупать
на монету неполноценную, на серебро, монету полноценную,
золото, и превращать его в слитки: за границей на 1 золотник золота
можно купить 40 золотников серебра, ввезти последние в страну
биметаллизма и купить на эти 40 золотников уже 13/5 золотника
золота в монете и т. д.
Разумеется нет никакой необходимости предполагать
непосредственную покупку золота на серебро и обратно. Получится тот же
результат, если на вывозимое золото за границей будут куплены
товары, ввезены в страну биметаллизма, проданы в ней за
серебряную монету, а серебряная обменена на золотую. При каждой
торговой сделке с заграницей новые и новые количества золота
будут утекать за границу. Процесс не закончится до тех пор,
пока все золото не уйдет за границу, и пока неполноценная,
серебряная монета совершенно не вытеснит из обращения
полноценную, золотую. Тогда данная страна фактически перейдет от
биметаллизма к монометаллизму; только основной момент
единицей будет для нее уже не золотая, а серебряная. И
покупательная сила этой монеты—совершенно таким же способом, как золото
вытеснялось из обращения—будет приведена к соответствию с
действительной стоимостью серебра. Это — если взять приведенные
выше отношения — получит такой вид, как будто цены всех
товаров быстро увеличились в 13/5 раза 1).
1) В 90-х годах прошлого века биметаллизм—свободная чеканка серебра и
фиксация отношения его стоимости к стоимости золота—нашел страстных приверженцев
среди владельцев серебряных рудников, западно-американских фермеров,
европейских аграриев и английских хлопчатобумажных фабрикантов. При постоянно и
быстро понижающейся относительной стоимости серебра переход к биметаллизму
сопровождался бы такими последствиями, как показано в тексте. Наиболее выиграли
бы, кроме владельцев серебряных рудников, аграрии, которые заключили
долгосрочные займы в золотой валюте, а расплачивались бы в серебряной, а потом все
земледельческие и промышленные предприниматели, которым удалось бы использовать тот
период, когда цены приходят в соо^тветствие с действительной стоимостью серебра,
когда совершается переход от золотой к серебряной валюте. Проиграли бы элементы,
которые получают прочные оклады жалованья, и рабочие, которые лишь упорной
борьбой могли бы восстановить соответствие между денежной заработной платой
и растущими ценами сдедств существования. Перед войной золотая валюта повсюду
шла к полной победе, и даже американская демократическая партия, которая в 90-х
годах превратила биметаллизм в боевой вопрос, фактически устранила биметаллизм
из своей платформы.

124
ТОРГОВЛЯ ДЕНЬГАМИ
Явлениями подобного рода полна история европейских
монетных систем на исходе средних веков и особенно в XVI и XVII
столетиях. Городское население (а в России также и «ратные
люди»), вынужденное покупать значительную долю необходимых
средств существования, несло на себе наиболее тяжкие
последствия беззастенчивой порчи монеты. Оно реагировало частыми
бунтами, направленными против монетных дел мастеров.
Наибольшую известность в русской истории получил московский бунт
1662 года (при Алексее Михайловиче), направленный против
«злоупотреблений» при чеканке медных рублей (эти знаки
стоимости, подобно позднейшим бумажным деньгам, первоначально
ходили «с серебряными заровно», а потом, с дальнейшими
выпусками, стали стремительно падать в курсе и вытеснили
серебряную монету из внутреннего обращения. Эти медные деньги
экономически вообще не отличаются от бумажных знаков). Бунты
иногда заканчивались выдачей народу мелких фальсификаторов
монеты, инициаторы же ее ухудшения, правительства,
продолжали свое дело и только усиливали репрессии против своих
конкурентов по части подделки монеты: против тех
фальшивомонетчиков, которые, прельщенные возрастающей выгодностью
операции не считались с монетной регалией и тайно, частным
образом фабриковали ухудшенную монету.
Отличие билонной монеты от такой ухудшенной монеты
заключается в.том, что она не предназначена к замене основной
монетной единицы и не вытесняет последнюю. Она обслуживает
свою специфическую область: тот отдел товарной торговли, где
преобладают сделки на мелкие суммы, да и в этом отделе лишь
ту часть торговых операций, в которой для окончательного
расчета требуются столь мелкие подразделения основной монетной
единицы, что чеканка золотой монеты соответствующей величины
была бы практически невозможна. Только в этих узких границах
и функционируют билонные монеты как своего рода жетоны,
счетные деньги. Цена билонной монеты определяется не ее
собственной стоимостью, а тем обстоятельством, что
она—представительница известной доли основной монетной единицы. Так, в 25
копейках медью меди много меньше, чем на 25 коп. золотом, и,
однако, эти 25 копеек функционируют в своей сфере как 1/20 часть
пятирублевого золотого.
Конечно, билонная монета может чеканиться лишь в
количестве, не превышающем потребностей ее специфической сферы.
Обычно принимаются и другие меры с той целью, чтобы билонная
монета играла чисто вспомогательную роль в денежном
обращении, не распространялась на область оптовой торговли, не
конкурировала о основной монетой, не порождала явлений,
представляющих первый шаг к биметаллизму со всеми его неизбежными
последствиями. Наиболее распространенная из этих
мер—ограничение той предельной суммы, которую предоставляется
уплачивать в билонной монете. Напр., в России всякий имел право
отказаться от приемки медной и мелкой серебряной монеты в
количестве большем 3 руб., серебряных рублей, полтинников и

РАЗВИТИЕ БУМАЖНЫХ ДЕНЕГ
125
четвертаков—в количестве, превышающем 25 руб. Обслуживая
потребности обращения в таких ограниченных рамках, билонная
монета не нарушала общего монометаллического характера
монетной системы.
То же надо сказать и о бумажных деньгах, поскольку они
являются просто представителями и заместителями металлических
денег. Тогда их выпуск строго сообразуется с действительными
потребностями в орудиях обращения. Они представляют для
выпускающего их государства своеобразную форму покупательного
средства: государство расплачивается с поставщиками, напр., не
звонкой монетой, а бумажными деньгами. На соответствующую
сумму оно таким способом сохраняет в своем распоряжении золото.
Следовательно, его ресурсы увеличиваются на всю сумму
выпуска бумажных денег. Общее количество средств обращения
не увеличивается. Вся перемена сводится к тому, что изменяется
их состав: некоторая часть действительных, металлических
стоимостей заменяется фиктивными, бумажными ценностями, которые
не имеют собственной стоимости и являются просто знаками той
стоимости, того золота, на которое они могут быть обменены.
При таких предпосылках бумажные деньги фактически являются
кредитными деньгами. Золото или серебро попрежнему остается
единственным мерилом стоимости и, в конечном счете,
единственным законным платежным средством. Оно перестает быть только
единственным средством обращения, так как в этой роли
выступают и бумажные деньги, представляющие значительные
практические удобства (портативность, дешевизна перевозки, почтовой
пересылки и пр.).
Такая система сохраняет непоколебимую прочность до тех
пор, пока существует возможность по первому требованию
заменять бумажные деньги равной суммой металлических денег. Все
иностранные платежи приходится производить звонкой монетой:
и при выдержанной металлической системе бумажные деньги
остаются чисто местными деньгами. Что касается Местного,
внутреннего обращения, то, как показала практика, в его сфере
золото может быть оттеснено бумажными деньгами на задний
план. При нормальных условиях здесь бумажные деньги
пользуются таким доверием, что обмен их на металлические требуется
в сравнительно редких случаях. Следовательно, тот запасный
золотой фонд, которым обеспечивается обмен бумажек, можно
было бы свести к довольно скромным размерам. И если, несмотря
на то, он повсюду представляет крупный процент бумажных денег,
выпущенных в обращение, то это—необходимая предосторожность
на случай чрезвычайных потрясений государственного кредита,
когда широкие слои охватываются сомнением, способно ли
правительство справиться с затруднениями, не посягнув на запасный
фонд, не прекратив размена бумажных денег.
Совершенно естественно, что этот запас должен быть тем
больше, чем архаичнее политический строй, чем в большем
противоречии стоит он с развивающимися новыми экономическими
отношениями. В России золотое обеспечение выпускаемых

кре126
ТОРГОВЛЯ ДЕНЬГАМИ
дитных билетов было так высоко, как ни в одном из крупных
западных государств. При выпуске кредитных билетов до 600
миллионов золотое покрытие по закону 1899 года должно было
составлять половину выпускаемой суммы. При дальнейших
выпусках каждый рубль выпускаемых билетов покрывался целым
рублем золотого запаса. Однако практика, при всей своей
кратковременности, показала, что и это само по себе солидное
обеспечение при данных отношениях могло оказаться недостаточным.
В 1905 и 1906 годах государственный банк был накануне
приостановки размена. Тогда золотое обращение было спасено в России
не столько золотым обеспечением,—которое не устояло бы перед
крушением государственного кредита,—сколько новой, тонкой,
выработанной развитием кредита формой иностранного
вмешательства в наши внутренние отношения: более чем
800-миллионным займом, который весной 1906 года был проведен
французской финансовой буржуазией и размещен при содействии
продажной печати, получившей за то высокое вознаграждение.
Итак, разменные бумажные деньги, т.-е. обмениваемые по
первому требованию на одноименные золотые (или серебряные)
монеты, не нарушают общего характера той металлической
денежной системы, к которой приурочивается их выпуск.
Исторически они были повсюду первоначальной формой бумажных
денег, но почти повсюду размен скоро прекращался и металлическое
обращение сменялось так называемым бумажно-денежным
обращением.
Возможность расплачиваться печатной бумагой вместо
звонкой монеты была слишком соблазнительна для того, чтобы
правительства, при возрастающей нужде в средствах, не использовали
ее. Так как этот простой способ до известной границы давал
действительный выход из финансовых затруднений, то в нем
начали видеть осуществление мечтаний алхимиков о том
философском камне, который позволит превращать в золото не имеющие
никакой стоимости вещества. С другой стороны, при истощении
платежных сил податного населения, при полном исчерпании
кредита, при чрезвычайных расходах, вызываемых в особенности
войнами, правительствам и не оставалось ничего иного, как только
печатать бумажки.
Пока бумажные деньги выпускаются просто взамен
металлических денег, уже находящихся в обращении, это, как мы видели,
не вызывает потрясений в сфере обмена. Но если выпуск следует
за выпуском, то более или менее быстро наступает момент, когда
оказывается, что поглотительная способность сферы обращения
не безгранична, что для нее требуется в качестве средств
обращения лишь строго определенная сумма металлических
стоимостей или бумажных знаков этих стоимостей.
Точная величина этой суммы определяется практикой.
Теоретически нетрудно установить, какце обстоятельства приводят
к ее увеличению или уменьшению. Если на рынок вывезено,
допустим, 1.000 штук сукна по ю руб. каждая, то, очевидно,
для передвижения этого сукна от продавцов к покупателям

поРАЗВИТИЕ БУМАЖНЫХ ДЕНЕГ
127
следним потребуется 10.000 рублей денег. Именно такую сумму
им потребуется достать из хранилищ, будут ли то их частные
хранилища или банки. Пусть покупатели хранят зарытыми или
в качестве банковых вкладов еще 30.000 руб.: в этой сумме нет
нужды, для данной операции требуется всего 10.000 руб.
Следовательно, величина потребности в деньгах как
средствах обращения определяется здесь очень просто: она равна
произведению цены каждой штуки товара на количество штук
товара, или, в более общей форме, равна сумме цен товаров,
подлежащих продаже за данный период времени. При
неизменности цен,—т.-е., в конечном счете, при неизменности тех
трудовых затрат, в которые обходится производство каждой штуки
товара и каждой весовой единицы денежного
металла,—потребность эта будет тем выше, чем больше масса продуктов,
превращающихся в товар, или чем более развивается товарное
производство за счет производства для собственного потребления.
Увеличивается необходимое количество средств обращения и при
повышении цен—явлении, столь же характерном для нового
времени, как и успехи товарного производства. Мы видим таким
образом, что само экономическое развитие создавало предпосылки
для широкого развития эмиссионных операций, для того
стремительно расширяющегося производства бумажных денег,
которым характеризуется XVIII век.
Наблюдающиеся в каждой стране периодические колебания
потребности в орудиях обращения вытекают из таких же причин.
Так, в конце каждого лета оптовые хлеботорговцы, приступая
к скупке хлеба, берут из банков свои вклады, сохранявшиеся
именно для этой операции. Не будет никакого риска выпустить
в это время бумажные деньги почти на всю сумму этих
экстраординарных требований,—в России, как показала практика,
ежегодно к осени приходилось выпускать дополнительных денежных
знаков на 150—200 милл. руб. При металлическом обращении
эти бумажные деньги каждый раз через непродолжительное время
будут изъяты из обращения. Совершив закупки, сыграв свою
роль орудия обращения, они возвращались обратно: от крестьян—
в качестве податей, от крупных хозяев—в качестве вкладов и т. д.
Здесь выпуск бумажных денег автоматически регулировался
суммой цен товаров, подлежащих продаже. Повышение цен хлеба,
в особенности если оно вызывалось неурожаем не в данной
стране, еще более увеличивало потребность в дополнительных
средствах обращения; понижение цен уменьшало ее. И выпуск
бумажных денег каждый раз с большой гибкостью приспособлялся
к этой изменяющейся потребности.
Но развитие того самого товарного производства, которое
увеличивает потребность в средствах обращения, с другой стороны, и
уменьшает ее. Старинный крестьянин, продав хлеб, не
затрачивал полученные деньги, а припрятывал их, помышляя о времени,
когда ему удастся накопить сумму, достаточную для выкупа на
волю, для прикупки земли. И только по наступлении этого
времени,— может быть, по истечении не одного десятка лет,—

128
ТОРГОВЛЯ ДЕНЬГАМИ
монета, попавшая к крестьянину, вновь употреблялась на покупку
какого-нибудь товара,—воли или земли,—совершала повторный
акт в качестве орудия обращения. Феодальный сеньер, выручив
золото от продажи товаров, превращал его в предметы роскоши—
украшений и утвари—или отправлял в кладовые, где оно
лежало до наступления каких-нибудь чрезвычайных обстоятельств.
Только тогда — может быть, опять-таки через десятки лет—это
золото извлекалось из хранилищ, утварь переплавлялась в
монету, накопленный благородный металл снова употреблялся на
покупку товаров, т.-е. после многолетнего перерыва опять начинал
функционировать, как средство перемещения товаров из рук
в руки, как средство обращения. Каждая частица того запаса
благородных металлов, которым располагало феодальное
общество, в среднем совершала, быть может, не более одной покупки,
не более одного перемещения, не более одного оборота в
десятилетие. Тот запас потенциальных средств обращения, которым
располагает общество с господством натурально-хозяйственного
уклада экономических отношений, чрезвычайно велик по
сравнению с общей суммой сделок, обслуживаемых деньгами. Деньги
более пребывают в пассивной форме сокровища, чем в активной—
средств обращения.
Не то при сколько-нибудь развитых отношениях товарного
производства. Всякий производитель (или присвоитель
прибавочного продукта) настолько тесно связывается с рынком, что он
обычно продает свой товар только затем, чтобы на вырученные
деньги немедленно купить иного рода товар у другого, выступает
в качестве продавца только затем, чтобы в самом
непродолжительном времени выступить в качестве покупателя. Сеньер покупает
сапоги у сапожника за 5 рублей., тот покупает на эти деньги
кожи у кожевника, кожевник затрачивает их на покупку хлеба
у пекаря, пекарь покупает на них муку у крестьянина,
крестьянинподковы и пр. у кузнеца, кузнец—одежду у портного. Вся сумма
цен проданных товаров составит здесь 30 руб. и, согласно
предъидущему, на реализацию стоимостей этих товаров потребовалось
бы денег тоже 30 руб. Но так как торговые сделки совершаются
последовательно одна за другой, то одна и та же
пятирублевая монета, переходя из рук в руки, последовательно служит
реализации стоимости сапог, кожи, хлеба и т. д. Если все эти
сделки охватывают одну неделю, то монета в течение ее будет
почти непрерывно находиться в сфере обращения и успеет сделать
шесть оборотов. Этим самым количество денег, необходимых на
данные сделки, сократится с 30 до 5 руб., т.-е. в 6 раз 1).
*) Постоянство связей с рынком изменяет самый характер продаж, превращает
их в сплошную сеть сравнительно мелких актов, непрерывной цепью следующих
один за другим. Крестьянин феодальной эпохи, напр., производил сукно в течение
года и потом разом продавал его на ярмарке. Для реализации стоимости сукна
требовалась сумма денег, равная цене всего годового продукта. Ремесленник, сработав
штуку сукна, немедленно выносит ее на рынок, и потому теоретически мыслимо, что
одни и те же монеты несколько раз в течение года послужат для покупки у него
новых и новых кусков сукна.

РАЗВИТИЕ БУМАЖНЫХ ДЕНЕГ
129
Мы открываем таким образом новое условие, влияющее на
количество денег, необходимых для обращения. Если, допустим,
на определенной территории в течение месяца продается товаров
на 1 милл. руб., но каждая монета успеет за это время перейти из
рук в руки средним числом по 10 раз, то для обслуживания всей
этой массы сделок в течение месяца потребуется денег всего
1.000.000 т **
———=100.000 руб. Т.-е. количество денег, необходимых для
обращения за определенный период, напр., за год, равно сумме
цен товаров, продаваемых за этот период, деленной на среднее
количество оборотов каждой монеты.
Развитие кредитных отношений, вообще говоря, имеет
тенденцию сокращать среднюю продолжительность оборотов каждой
монеты: из рук лица, которое в данный момент не нуждается
в купле товаров и у которого деньги, следовательно, оставались
бы инертным сокровищем, кредит переносит их в руки лица,
которое употребляет их на активные операции. С другой стороны,
кредит вносит то изменение, что он разделяет во времени
передвижение товаров от продавца к покупателю и обратное передвижение
денег. Следовательно, приведенная выше формула изменяется
в том смысле, что, определяя общее количество денег,
необходимых за известный период в качестве орудия обращения, мы
должны исходить из суммы цен тех товаров, которые были куплены
и оплачены за этот период, и присоединить сюда выпадающие
на тот же период платежи по ранее состоявшимся сделкам.
Далее, развивающийся механизм расчетных операций, как
мы видели выше, уменьшает эту сумму на всю величину взаимно
погашаемых, уравновешиваемых, компенсирующихся платежей 1).
Роль расчетных операций и увеличение среднего числа
оборотов монеты объясняют странный на первый взгляд парадокс:
чем выше капиталистическое развитие известной страны, чем
колоссальнее ее коммерческие обороты, чем «богаче» она, тем,
относительно, меньше денежного материала требуется ей в
качестве орудия обращения, тем меньшим количеством
действительных денег располагает она, тем меньшая доля общественного
труда кристаллизуется в форме монеты. Так/ к концу 1907 года
общее количество золота в монете и в слитках, готовых обратиться
в монету, по приблизительным вычислениям составляло (в
миллионах марок): в Германии около 3.500, во Франции до 3.700, в
Англии (без колоний) до 2.250. Возникшее в докапиталистическую
эпоху представление, будто богач, это—тот, кто располагает
огромными сокровищами в виде золота и серебра, давно стало
*) О размерах этих операции в новейшее время дают некоторое представление
следующие цифры. К 1907 году общий оборот расчетных палат (АЬгесЬпип§8з4е11еп)
в 14 различных городах Германии составил (в тысячах марок) 45.313.000, т.-е. около
451/3 миллиардов марок,— и не было компенсировано из этой суммы менее 20%
(неполные 9 миллиардов марок; в Гамбурге, при общем обороте расчетной палаты
в 19 миллиардов марок, не было компенсировано всего 5,5<>/0 этой суммы). Общий
оборот лондонской расчетной палаты составил в этом же году около 128/4
миллиардов фунт, стерд.
Курс политической экономя и. Т. II, в.
9

130
ТОРГОВЛЯ ДЕНЬГАМИ
архаическим в применении и к отдельным лицам, и к целым
странам. Современные экономические отношения менее
обслуживаются действительными деньгами, чем деньгами как просто
счетной единицей, и богатства накопляются не столько в виде
золота и серебра, сколько в виде, с одной стороны, средств
производства, а с другой стороны—в виде фиктивных стоимостей:
различных свидетельств на право получения известной доли
дохода от капиталистического использования этих средств
производства (акции, облигации и пр.). В главах о банках и бирже
мы видели, что развитие в этом направлении ясно обнаружилось
уже в торгово-капиталистическую эпоху 1).
Замена действительных денег суррогатами денег, кредитными
деньгами, нисколько не изменяет полученной нами формулы. Так
как каждая бумажка функционирует как точный представитель
и заместитель, одноименной звонкой монеты, то общая сумма
денежных знаков, обслуживающих потребности обращения, по
выпуске бумажных денег даже номинально остается такою, как
была до него.
Иной результат получается в том случае, когда бумажные
деньги превращаются в единственные деньги для внутреннего
обращения, когда правительство прибегает к повторным выпускам
как к легкому способу расширения своих ресурсов. Допустим,
что в какой-либо стране требуется в качестве средства обращения
денег на 2 миллиарда рублей. Правительство может выпустить
бумажных денег на всю эту сумму только таким способом, что
все золотые деньги исчезнут из внутреннего обращения.
Допустим, что оно не останавливается на этом и для текущих
потребностей выпускает бумажек еще на 1 миллиард. Так как сфера
обращения и раньше была насыщена, то бумажки на всю сумму
нового выпуска должны были бы возвратиться к выпустившему
их учреждению, напр., потребовали бы обмена на золото. Но
правительство именно потому и выпускает бумажки, что его
запасы золота истощились,—быть может, на платежи по
заграничным займам и военным поставкам, или же потому, что
какие-нибудь чрезвычайные обстоятельства, напр., начало большой войны,
повели бы к быстрому истощению золотого запаса, если бы обмен
на золото не был приостановлен. Следовательно, правительству
придется прекратить обмен бумажек на золото, новый миллиард
будет принудительно задержан в сфере обращения, последняя
будет обслуживаться уже не двумя миллиардами металлических
денег (или кредитных заместителей этих денег), совершенно
достаточными для нее, а тремя миллиардами денежных суррогатов.
Для этих денег утрачивается тот устойчивый внешний
регулятор их цены, который создавался их связью с металлическими
деньгами, возможностью размена на последние. Так как они
*) Но после воппы Соединенные Штаты сосредоточили у себя колоссальную
долю всего золота, находившегося в обращении. Однако их экономический
удельный вес и в настоящее время выше, чем молено думать на основании тех золотых
запасов, которые перешли к ним.

РАЗВИТИЕ БУМАЖНЫХ ДЕНЕГ
131
лишены действительной стоимости—трудовые затраты на их
печатание настолько ничтожны, что о них не стоит и говорить,—то
для них отсутствует и внутренний регулятор, который мог бы
определить меновые пропорции при покупке на эти деньги
товаров. Следовательно, их рыночная расценка может определяться
только той функцией, которую они исполняют на рынке.
А так как по своей функции три миллиарда бумажных денег
являются просто преемниками двух миллиардов металлических
денег, то цена этих трех миллиардов будет равна двум
миллиардам рублей золотых денег, т.-е. 1 бумажный рубль—100 бумажных
копеек—будет равен 2/3 недавнего золотого (или серебряного)
рубля, 66 2/3 металлических копеек. На прежний металлический
рубль теперь можно будет получить 1 1/2 руб., или 150 коп.
бумажками, т.-е. на 50 коп. больше нормальной величины
металлического рубля. Эта прибавка называется лажем (agio, lagio,
от итальянского aggio) и обычно выражается в процентном
отношении к номинальной величине денежной единицы. В нашем
примере лаж на золотой (или серебряный) рубль составит 50 коп.,
или 50%.
Процесс сведения каждых 100 бумажных копеек к меньшему
количеству металлических совершенно такой же, как в
разобранном выше случае перехода от биметаллизма к серебряному
монометаллизму. И окончательный результат получается сходный.
Единственными национальными деньгами становятся новые
деньги, бумажные, и цены всех товаров устанавливаются на
уровне, превышающем металлические цены в отношении 66 2/3: 100,
или в 1 1/2 раза. Различие заключается только в том, что у
серебряных денег имеется граница понижению их курса:
это—действительное отношение стоимости серебра к стоимости золота.
Между тем для бумажных денег такая граница отсутствует.
С каждым новым их выпуском, если потребности обращения не
расширяются, курс бумажных денег падает ниже и ниже, лаж
на металлические деньги возрастает. Уже в конце XVII века,
при Шамильяре, преемнике Кольбера, курс французских
ассигнаций упал на 25% номинальной стоимости, хотя это были
собственно еще не бумажные деньги, а переходная форма к ним,
своеобразные облигации. То же было и с ассигнатами эпохи
великой революции. При выпуске курс их был выше номинальной
цены,—на металлические деньги был не лаж, а дизажио.
Повторные выпуски уже к эпохе Конвента привели к понижению
курса более чем наполовину. Стремясь обеспечить ассигнатам
принудительное обращение (принудительный курс),
Конвент назначил за отказ принимать их сначала 6-летнее, а
потом 20-летнее тюремное заключение с закованием в кандалы.
Но власть экономических отношений оказалась сильнее мощи
Конвента: при постоянной необходимости делать новые выпуски,
курс понизился при Конвенте на дальнейшие ю—12%, после
9 термидора еще на столько же. В 1796 году 1 ливр звонкой
монетой был равен 800 ливрам ассигнациями. Получилось
сочетание обстоятельств, едва ли не единственное в истории

денеж132
ТОРГОВЛЯ ДЕНЬГАМИ
ного обращения: выручка от выпусков бумажных денег (в мелких
купюрах) перестала покрывать издержки по их печатанию 1).
В период войны за независимость северо-американцы
выпустили в 1775 году бумажные деньги, и до конца 1776 года, пока
общее количество их не превышало 20 миллионов долларов, они
обращались одинаково с металлическими деньгами. С
дальнейшими выпусками курс их, несмотря на призывы к патриотизму
и на репрессивные меры, начал быстро падать, и в 1781 году
200 бумажных долларов равнялись уже 1 металлическому. Те
же явления, только не в такой резкой форме, наблюдались в
истории денежно-бумажного обращения в Австрии и Пруссии.
В России бумажные деньги (ассигнации) были выпущены
впервые в 1768 году. До 1786 года количество их не превышало
45 миллионов рублей, и курс ассигнаций был почти одинаковый
с серебряными деньгами (паритет —равенство, равноценность),
одно время даже несколько выше серебряных денег (дизажио на
ходячую монету). Но дело в том, что действительной, а не просто
номинальной ходячей монетой в то время была медная. Ею
производились платежи, ею вносились подушные. Какие затруднения
представляло это обстоятельство, можно судить по тому, что
25 руб. в медной монете весили 11/2 пуда. Однако ассигнации
выпускались не столько для того, чтобы создать более удобные
деньги, но прежде всего с той целью, чтобы достать средства
на войну с Турцией. Поэтому началось ускоренное печатание
ассигнаций, количество их было доведено до 100 милл. руб.,
и курс упал до 90 коп. К концу царствования Екатерины было
пущено в обращение всего ассигнаций более 150 милл. руб., курс
их упал до 70 к., к концу царствования Павла—уже до 65 коп.
Московское купечество,—та его часть, которая вложила свои
капиталы в иностранную торговлю,—ходатайствовало об увеличении
денежных знаков в обращении: внутренние цены перестраивались
сравнительно медленно, и купечество, покупая хлеб, лен, пеньку
и лес номинально по прежним ценам, покупало фактически по
понижающимся ценам; это обнаруживалось каждый раз, когда
оно сбывало за границу эти закупленные в России товары за
золото, а потом, превратив золото в ассигнации, возобновляло
закупки в России.
Новые, все учащающиеся выпуски ассигнаций, в особенности
в связи с наполеоновскими войнами, понизили курс, и в 1810 году,
когда в обращении было более чем на полмиллиарда ассигнаций,
он упал до 20—25 серебряных копеек за 100 бумажных (т.-е. лаж
на серебро составлял более 300—400%). К 30-м годам, когда
ассигнаций в обращении было уже свыше 800 милл. руб., курс
1) Разумеется, при каждом повторном выпуске приходилось считаться с
совершившимся понижением курса ассигнаций, и потому все выпуски, достигавшие
номинальной суммы в 45 миллиардов ливров, дали французскому правительству по одним
вычислениям не более 6 миллиардов металлических, по другим—не более 4*/2
миллиардов. То же было и с бумажными деньгами („советскими дензнаками"),
выпускавшимися после Октябрьской революции 1917 г. Только действительный доход от такой
бумажной эмиссии был относительно еще ниже.

РАЗВИТИЕ БУМАЖНЫХ ДЕНЕГ
133
их несколько повысился: развитие внутренней торговли
увеличивало потребность хозяйства в средствах обращения. В 1832 году
курс составлял 28—29 коп. В 1839 году взамен ассигнаций были
выпущены «государственные кредитные билеты» (денежная
реформа Канкрина). Существующий курс ассигнаций послужил
основой для обмена на новые деньги: за 31/2 рубля ассигнациями
давался 1 кредитный рубль, который мог быть обменен и на
серебряный (отсюда удерживавшееся до недавнего времени
выражение: «один рубль серебром», сделавшееся бессмысленным по
установлении золотой системы и даже раньше,—по прекращении
размена на серебро, по возникновении лажа на серебряный рубль).
Совершилась девальвация, т.-е. признание денежной
единицы, понизившейся в своем курсе, за основу новой монетной
системы: явление, аналогичное тому, как если бы биметаллизм
повел к переходу от золотого к серебряному доллару,
понизившемуся в своей относительной стоимости.
Серебряная система удерживалась недолго. К концу 1844 года
общая сумма выпущенных кредитных билетов определялась
в 30 миллионов руб., в 1850 году она повысилась до 300 милл.,
а в 1858 году, после Восточной войны, возросла до 735 милл.
Тогда размен кредитных билетов на серебро пришлось прекратить,
и на серебро образовался лаж. Новые усиленные выпуски
бумажных денег начались в эпоху русско-турецкой войны. В 1878 году
общее количество вьшущенных в обращение денег превзошло
1 миллиард, и курс бумажного рубля, последовательно понижаясь,
скоро упал до 63 коп. золотом.
Курс бумажного рубля вообще подвергался значительным
колебаниям не только из года в год, но и из месяца в месяц и
даже из недели в неделю. На нем отражались не только повторные
выпуски бумажных денег, но и всякое изменение в каждом из тех
разнообразнейших обстоятельств, которыми, как мы видели,
определяется количество денег, необходимых для обращения. Большое
влияние оказывала и общая кредитоспособность государства;
следовательно, всякое международное осложнение, всякое сколько-
нибудь крупное событие во внутренней жизни немедленно
учитывалось в курсе рубля. Вся международная торговля при таких
обстоятельствах приобретала характер рискованной спекуляции.
Предположим, что русский хлопкоторговец приобретает за
границей хлопка на 10.000 руб. золотом с обязательством уплатить
по истечении 6 месяцев. Если лаж на металлический рубль
будет к тому времени 50%, ему придется уплатить 15.000
бумажных рублей, если лаж повысится до 75%,—то уже 17.500 руб.
Значит, чтобы завершить свои операции с нормальной прибылью,
он должен предусмотреть какой курс установится через несколько
месяцев. А если принять во внимание, что цены на внутреннем
рынке лишь медленно приспособляются к изменяющемуся курсу
основной денежной единицы, то будет понятно, что колебания и
почти постоянное понижение курса рубля противоречили
интересам торговцев-импортеров и промышленников, связанных с
заграницей,

134
ТОРГОВЛЯ ДЕНЬГАМИ
Но были влиятельные общественные группы, для которых
этот самый консерватизм внутренних цен, в связи с большой
чуткостью цен на мировом рынке, обеспечивал крупные выгоды от
понижения курса рубля. Это—все группы, которые «работали»
для вывоза, следовательно, прежде всего землевладельцы, а потом
и экспортеры-хлеботорговцы. При каждом понижении курса они
получали за прежнее количество золота, вырученное от продажи
хлеба за границей, возрастающее количество бумажных рублей.
Между тем на внутреннем рынке покупательная сила бумажного
рубля понижалась сравнительно медленно, а при платежах по
старым долгосрочным займам, заключенным землевладельцами,
рубль, напр., 1895 года функционировал как величина,
совершенно равноценная рублю 1890 года.
Уже в конце 80-х годов прошлого века произошло столкновение
антагонистических интересов промышленников и помещиков.
С 1888 г., когда курс бумажного рубля упал до 50 коп. золотом,
он начал довольно быстро повышаться, и уже в 1890 г. достиг
75 коп. золотом. При известном желании открывалась возможность
консолидации, т.-е. восстановление размена бумажных денег
на основе дальнейшего повышения их курса, на основе доведения
их до паритета с металлическими деньгами. Но решающими
сделались соображения об интересах землевладельцев,—о том
«значительном ущербе», который понесут они при дальнейшем
повышении курса рубля. Открылась эра той финансовой политики,
которую можно назвать политикой девальвации и которая стоит
в полной гармонии с общим направлением внутренней политики
того времени, с решительным преобладанием интересов
землевладельческого дворянства. Правительство пустилось в биржевую
игру и, покупая золото на бумажные деньги, с успехом
добивалось понижения курса рубля. Интересы землевладения—и
вместе с тем биржевой спекуляции—одержали победу над
интересами промышленности и торговли.
Но капиталистическое развитие приводило к тому, что его
потребности уже нельзя было игнорировать. К половине 90-х годов
победу одержали сторонники устойчивого курса рубля, и он
с незначительными колебаниями устанавливается на 66 коп.
золотом. Под давлением новых капиталистических классов, все
популярнее делалась мысль о переходе к золотой валюте. Для этого
открывались два одинаково возможных в то время способа: или
повышение курса бумажного рубля до паритета с золотым
(консолидация), или только небольшое повышение этого курса и
потом восстановление размена по этому курсу, т.-е. закрепление
в качестве основной монетной единицы рубля с пониженным
курсом, значит новая девальвация. Против первого энергично
протестовали помещики,—и денежная реформа второй половины
90-х годов («реформа Витте») постаралась одновременно
удовлетворить и их интересы, и интересы промышленников и торговцев.
Курс бумажного рубля был повышен всего до 662/3коп. золотом,
эта пропорция была фиксирована для обмена бумажек на золото,
и потом, с выпуском новой золотой монеты, этот новый рубль,

РАЗВИТИЕ БУМАЖНЫХ ДЕНЕГ
135
фактически понизившийся в своей металлической стоимости на
1/з по сравнению с эпохой Канкрина, был сделан основной
денежной единицей.
Золотое обращение удержалось во время русско-японской
войны, удержалось и во время последовавшей за ней революции.
Извлечение вкладов из сберегательных касс, к чему в декабре
1905 года призвал Петербургский Совет Рабочих Депутатов,
нанесло ему более серьезный удар, чем было известно тогда.
Положение было спасено французской финансовой буржуазией,
которая, как упомянуто выше, при поддержке своего
правительства, провела во Франции заем в 800 миллионов перед самым
открытием первой Государственной Думы и тем предрешила
судьбу этой последней и общий исход правительственной
контрреволюционной борьбы.
С первых дней новой, мировой, войны размен бумажек на
золото был прекращен. И с первых же месяцев покрытие сказочных
военных расходов, которые уже к концу монархии достигли до
50 миллионов в день, т.-е. 1% миллиардов в месяц, производилось
в огромной степени усиленным печатанием бумажных денег. К
началу 1916 года говорили о настоящем бумажном дожде, о
бумажно-денежном потоке, надвинувшемся на Россию. И как раз этому
бумажному покрытию расходов Россия была в значительной
степени обязана тем, что с половины 1915 года началось то
стремительное возрастание дороговизны, которое скоро превратило
Россию в самую «дорогую» страну в мире. Курс рубля быстро
падал, что, при почти полном прекращении обмена с заграницей,
выражалось главным образом в быстром понижении покупательной
способности рубля.
Промышленность, в особенности с конца 1915 года,
перестроилась в первую очередь к обслуживанию потребностей войны.
В дополнение к этому промышленники и оптовики начали
«сдерживаться» с продажей, так как всякая ртсрочка обещала им
продажу по повышенным ценам. Медленный оборот капитала
обещал и действительно приносил более высокие барыши, чем
ускоренный оборот. Развернулась необузданная спекуляция.
То же явление повторилось и в деревне. В то время, как
бумажные деньги явно превращались в бумагу, хлеб, скот, лен,
пенька и т. д. месяц от месяца повышались в цене, вопреки всем
будто бы «твердым» ценам. К тому же на рынке исчезали товары,
в которые крестьянин мог бы превратить бумажки, вырученные
за хлеб и скот: исчезали мануфактурные товары, сахар, соль,
гвозди, кровельное железо, подковы, керосин, мыло, свечи и т. д.
Крестьянин тоже начал сдерживаться с продажей.
Уже к осени 1916 года разразился продовольственный кризис.
Попытка урегулировать отношения промышленности и земледелия
повела только к тому, что землевладельцы достигли большого
повышения твердых цен, но, рассчитывая: на новое их повышение,
и при таких ценах воздерживались от продажи. Уже в первые
месяцы 1917 года в армии началась цынга на почве недостаточного
питания, на промышленные губернии и в особенности на столицы

136
ТОРГОВЛЯ ДЕНЬГАМИ
надвигался голод, рабочие разбегались из Донецкого бассейна
вследствие недостатка и дороговизны продовольствия.
Правительство принимало обычные меры для сокращения
количества денежных знаков в обращении. Одной из главных мер
этого рода были повторные внутренние займы. Конечно, займы
оплачивались бумажками, которые таким образом извлекались из
обращения, и, расплачиваясь с поставщиками, правительство на
всю сумму выручки от займа могло снова выбросить в обращение
те же самые денежные знаки, следовательно, могло не
увеличивать их количества по сравнению с тем, которое было перед
заключением займа. Таков и вообще механизм внутренних займов
по отношению к денежному обращению.
До революции было выпущено внутренних займов
приблизительно на 8 миллиардов рублей, да почти на такую же сумму
заключено иностранных займов тоже для покрытия военных
расходов; таким образом общая задолженность государства по
сравнению с довоенным временем увеличилась почти в три раза.
Потребности войны были, однако, столь колоссальны, что это лишь
несколько замедлило темп печатания бумажек. Накануне первой
революции 1917 года количество денежных знаков в обращении
приблизилось к 12 миллиардам, между тем как до войны их
(в кредитных билетах и звонкой монете) было менее двух с
половиной миллиардов. Одного этого, независимо от сокращения
отраслей производства, обслуживающих потребности мирного
населения, было достаточно для того, чтобы вызвать полную революцию
цен, одну из величайших, когда-либо переживавшихся в истории.
Единственным товаром, цена которого отставала от общего
движения цен, и на этот раз была рабочая сила.
В период временного правительства бумажно-денежное
наводнение продолжало нарастать ускоренным темпом. С 1 марта по
1 ноября 1917 года общее количество выпущенных дензнаков
вновь увеличилось почти вдвое—до 22,4 миллиарда, в то время
как с общим упадком хозяйства потребность в орудиях
обращения не повысилась, а сильно упала.
В период гражданской войны и обостряемой ею разрухи перед
Советскою властью не оставалось иного выхода, как снова и
снова усиливать работу печатного станка. В связи с этим довольно
широко распространились воззрения, что окончательное и
бесповоротное разрушение денежного обращения вполне согласуется
с задачами социалистического строительства. Конечно, новая
экономическая политика требовала полного пересмотра таких
взглядов. Но они еще долго удерживались по инерции. А с другой
стороны, постоянная дефицитность промышленности и огромная
дефицитность государственного хозяйства делали положение
совершенно безвыходным.
Таким образом производство бумажных денег в нашей
Советской Республике в короткое время поставило мировые рекорды
(несколько позже они были превзойдены Германской
буржуазной республикой). К 1 ноября 1917 г. в обращении находилось
22,4 мрд. руб. (представлявших реальную ценность, т.-е. в

пеРАЗВИТИЕ БУМАЖНЫХ ДЕНЕГ
137
реводе на золото 2.196 миллионов рублей), к 1 января 1919 г.—
60,8 мрд. руб. (реальная ценность 270,7 милл. руб.), к 1 января
1920 г.— 225 мрд. руб. (93 милл. руб.), К 1 января 1921 Г.—
1.169 мрд. руб. (69,6 милл. р.), К 1 января 1922 г.—17.540 мрд. руб.
(60,9 милл. руб.), К 1 января 1923 Г.—1.994.500 мрд. руб.
(93,9 милл. руб.).
Затем было произведено переименование денег,—сначала, в
выпуске 1922 г., прежние 10 тысяч были переименованы в 1 рубль,
потом, в выпуске 1923 г., сто таких рублей опять в 1 рубль,
который, следовательно уже равнялся прежнему миллиону. После
этой деноминации рост числа совзнаков в обращении
продолжался следующим образом: на 1 января 1923 г.—1.994 милл.
(93,9 милл. руб.), на 1 июля—9.032 милл. (76,8 милл. руб.), на
1 января 1924 Г.—178.509 милл. руб. (32,7 милл. руб.).
Цифры в скобках, обозначающие реальную золотую стоимость
всей колоссально растущей массы обращающихся денег, в
сущности показывают, насколько сократился наш торговый оборот,
и какие малые количества золотых денег могли бы его обслужить.
В 1923 году они падают уже по иной причине: общий торговый
оборот быстро растет, но обслуживание его в усиливающейся
степени захватывается совершенно новой денежной
единицей,—червонцем.
Перелом начался с того времени, когда выяснилось, что
борьба за бездефицитность промышленности, транспорта и всего
государственного хозяйства начинает приносить свои результаты.
Финансовое ведомство сознательно шло на дальнейшую все
более обостряющуюся девальвацию советских знаков, так как оно
еще не могло отказаться от бумажно-денежной эмиссии,
предназначенной на покрытие дефицитов, но с октября 1922 года около
этой валюты, осужденной на уничтожение, залагаются первые
основы твердых денег. Такой основой послужили кредитные
деньги, банковые билеты, именно ч ервонец разных
купюр, начиная от 10 рублей.
Эти банкноты выпускаются Государственным Банком под
обеспечение драгоценными металлами и легко реализуемыми товарами,
а также под учет краткосрочных векселей, вытекающих из
товарных сделок. Следовательно, с самого начала приняты меры с той
целью, чтобы количество выпускаемых банкнот не превышало
действительных потребностей торгового оборота, и чтобы эти
деньги, как кредитные деньги, сохранили всю свою твердость.
Дальнейший решительный шаг к созданию новой денежной
системы был сделан в начале 1924 года. Этот
шаг—предоставление государственному казначейству выпуска денежных знаков
(казначейских билетов) достоинством в 1, 3 и 5 руб. золотом.
В противоположность банкнотам, выпуск которых должен почти
автоматически регулироваться банковыми операциями,
казначейские билеты должны сделаться основным орудием обращения
в обычной торговле.
В соответствии с этим размеры их эмиссии определяются так:
отношение их количества к сумме выпущенных червонцев должно

138
ТОРГОВЛЯ ДЕНЬГАМИ
быть приблизительно таким, какое было нормальным отношением
между денежными знаками соответствующих низких купюр
с одной стороны, и знаками высоких купюр, с другой. Конечно,
в старое отношение вносятся известные поправки сообразно тем
изменениям, которые произошли в ценах и всех соотношениях
торговли.
Это служит гарантией, что казначейские билеты и их эмиссия
не пойдут по обычному пути бумажных денег и, сохраняя
установленное валютное отношение с червонцем, останутся на-ряду
с ним твердыми деньгами.
Декретом 5 февраля 1924 года казначейские билеты признаны
законным платежным средством во всех операциях с
государственными учреждениями и во всех сделках между частными лицами.
Они обязательны к приему при всех платежах, исчисляемых
в золоте, по своей золотой нарицательной стоимости.
Новую — главным образом психологическую — опору
создаваемой устойчивой валюте дал декрет ЦИК'а от 22 февраля 1924 г.
о выпуске новой серебряной и медной монеты, т.-е. о
подкреплении создаваемой твердой валюты билонной металлической
монетой, которая совершенно исчезла из обращения почти за 10 лет
до того времени.
Строгое ограничение эмиссии червонцев потребностями
банкового оборота и эмиссии казначейских билетов действительными
потребностями обычного торгового оборота принесло свои
результаты. Во-первых, последние месяцы отмирания советских знаков
(конец 1523 года и первые месяцы 1924 года), конечно,
сопровождались многими болезненными явлениями, но эти совершенно
неизбежные явления окупились введением новой, действительно
твердой валюты, которая впервые сделала возможными строгий
учет всех экономических соотношений и решительные меры по
оздоровлению и рационализации как государственных
предприятий, так и государственных финансов. Во-вторых, вновь
созданная валюта еще не золотая валюта, размен на золото юридически
еще не возобновлен, и в этом смысле можно говорить, что
громадная денежная реформа еще не приведена к завершению. Но наши
твердые деньги, прежде всего червонец, неуклонно прокладывают
себе путь на иностранные рынки и длительно с полным успехом
отстаивают там свое золотое достоинство, сохраняя паритет с
такой безусловно твердой денежной единицей, как американский
доллар. Таким образом наше теперешнее денежное обращение,
по своим достоинствам практически приближающееся к
металлическому обращению, не сопряжено с такими очень крупными
издержками на орудия обращения, каких требует внедрение золотых
денег в торговый оборот. С другой стороны, если бы было
признано желательным совершить окончательный переход к золотому
обращению, т.-е. восстановить обмен на золото, оказалось бы,
что основные предпосылки этой меры в существенном уже
подготовлены.
Эта «революционная реформа» сделалась возможной благодаря
революционному отрицанию «прав» всех держателей старых

денежРАЗВИТИЕ БУМАЖНЫХ ДЕНЕГ
139
ных знаков—царских и советских. Имеются асе основания
признать, что Советский Союз, проводя эту реформу, в
максимальной мере считался с интересами рабочего класса и крестьянства.
И в этом отношении глубокая пропасть отделяет его от Италии,
Франции, Германии и т. д., в которых бережное отношение к
капиталистическим интересам не оставляет никаких выходов из
развала валют, требующего от рабочих и крестьян новых и новых
тягостных жертв и угрожающего еще более тяжелыми жертвами
в будущем.
* *
*
В систематическом изложении вопросов денежного обращения
мы иногда выходили далеко за пределы торгово-капиталистиче-
ской эпохи, но выходили только для того, чтобы брать более
близкие к нам иллюстрации различных явлений в сфере
денежного обращения. По существу же, как видно из предыдущего,
все эти явления,—как и основные явления в области кредитных
отношений,—успели обнаружиться уже в торгово-капиталистиче-
скую эпоху.

III. ПЕРЕХОДНЫЕ ФОРМЫ ОТ ТОРГОВОГО К ПРОМЫШЛЕННОМУ
КАПИТАЛУ.
1. Географическое разделение труда.
Производство абсолютной и относительной прибавочной стоимости.—Развитие
техники.—Географическое разделение труда.—Развитие путей сообщения.—Первоначальные
формы мануфактурного разделения труда.
В предыдущем, говоря о возникновении капиталистической
торговли, мы исходили из того уровня производительности,
которого общественный труд достиг в земледелии в эпоху
феодальной системы хозяйства, а в промышленности в эпоху ремесла.
Если бы производительность общественного труда оставалась
неизменной во всю рассмотренную эпоху, то рост торгово-капитали-
стической эксплоатации знаменовал бы простое увеличение той
массы прибавочного продукта, которую на данном техническом
базисе удавалось получить от юридически-зависимого деревенского
населения и от ремесленников. Перед нами было бы то явление,
которое Маркс назвал производством абсолютной
прибавочной стоимости: чисто механическое увеличение того
времени, которое затрачивается на производство прибавочного
продукта. Это может быть достигнуто двумя способами. Первый,
наиболее типичный,—увеличение общего годового цродукта
посредством простого увеличения годового рабочего времени
крестьянской или ремесленной семьи. Оно достигается: 1)
удлинением средней продолжительности рабочего дня главного работника
и 2) привлечением к производству таких членов семьи—женщин
и детей,—которые раньше участвовали в нем сравнительно мало.
Применение этого способа, достигнув известной границы, соеди-
няется со вторым способом увеличения той массы прибавочного
продукта, которую должно доставлять население, находящееся
в экономической или, кроме того, и в юридической зависимости:
опять-таки чисто механически сокращается то годовое количество
продуктов, которое остается в распоряжении семьи, урезывается
то рабочее время, которым располагает собственное
потребительное хозяйство крестьянина или ремесленника,—понижается общий
уровень жизни этих групп населения. Такой метод увеличения
прибавочной стоимости сыграл немалую роль в эпоху разложения
феодальной системы хозяйства в деревне и ремесленной—в
городе, т.-е. в те эпохи, на которые приходится развитие торгового

ГЕОГРАФИЧЕСКОЕ РАЗДЕЛЕНИЕ ТРУДА
141
капитала. Все данные, относящиеся к этим эпохам, единогласно
свидетельствуют о том, что к ремесленникам и крестьянам
применялся не только первый, но и второй метод: не только
увеличивалась масса труда, которую крестьянская и ремесленная
семья должна была затрачивать в течение года, но и жизнь
каждой семьи становилась более однообразной, скудной и,
наконец, прямо бедной. Следовательно, процесс развития торгового
капитала, поскольку технико-производственный базис оставался
неизменным, за известной границей неизбежно сопровождался
процессом пауперизации масс населения, т.-е. их
обнищанием, абсолютным понижением их потребностей, приближением их
к физиологическому минимуму.
Однако развитие торгового капитала открывает возможность
совершенно иных способов увеличения прибавочной стоимости,
присваиваемой сеньером или купцом,—тех способов, которые
Маркс объединяет под рубрикой: производство
относительной прибавочной стоимости. Здесь то количество
продуктов, которое остается в распоряжении крестьянской или
ремесленной семьи, не сокращается, но сокращается то рабочее
время, которое необходимо на производство этих продуктов. Пусть,
напр., средняя продолжительность рабочего дня раньше
составляла 12 часов, из которых на удовлетворение собственных
потребностей работников затрачивалось 6 часов. Пусть теперь общая
продолжительность рабочего дня останется такая же, но из 12
часов на собственные потребности крестьянина или ремесленника,
сохранившиеся на прежнем уровне, будет затрачиваться всего
4 часа. Тогда прибавочное время увеличится с 6 до 8 часов, т.-е.
в 11/з раза. Это увеличение достигнуто за счет необходимого
рабочего времени, за счет сокращения его с б до 4 часов, но,
в противоположность только что разобранным случаям, здесь
уровень жизни крестьянской или ремесленной семьи остается
такой же, как был раньше. Очевидно, этот результат получится
лишь при том условии, если развитие торгового капитала
открывает перед крестьянином и ремесленником возможность
превратить продукт 4-часового труда в такое же количество средств
существования, в какое раньше они превращали продукт
6-часового труда. И эта возможность, действительно, осуществляется
в развитии торгового капитала, так как оно сопровождается более
широким и глубоким межтерриториальным, или
географическим разделением общественного труда 1).
Предположим, что хлеб и шерсть являются
представителями всех продуктов, необходимых для существования
мелкобуржуазного производителя. Предположим, что
крестья!) В нашем примере непосредственный производитель превращает свой
4-часовой труд в такое же количество средств существования, в какое раньше превращал
6-часовой труд. Если сеньер в равной мере может использовать торгово-капитали-
стическое развитие, то присваиваемые им 8 часов прибавочного труда выразятся
в таком количестве продуктов, в котором раньше выразились бы 12 часов
прибавочного труда, т.-е. масса получаемого им (точнее, вымениваемого на полученный
труд) прибавочного продукта увеличится в отношении 12:6, или в 2 раза.

142 ПЕРЕХОДНЫЕ ФОРМЫ ОТ ТОРГОВОГО К ПРОМЫШЛЕННОМУ КАПИТАЛУ
нин Германии при 12-часовом дне, разделяя время
поровну между хлебопашеством, и овцеводством, производит
ежегодно 100 фунтов шерсти и 150 пудов хлеба, а
крестьянин Англии при тех же условиях—150 ф. шерсти и 100 п.
хлеба. Пусть для существования самого крестьянина требуется
в год 100 $. шерсти и 100 п. хлеба. Тогда предельной величиной
прибавочного продукта будет для Германии 50 п. хлеба, а для
Англии—50 ф. шерсти. Так как по нашему предположению на
производство 150 п. хлеба в Германии и 150 ф. шерсти в Англии
уходит половина рабочего года, то 50 п. хлеба, как и 50 ф.
шерсти, будут представлять 1/3 полугода, или 1/6 часть рабочего
года, или, при отнесении этих величин к одному рабочему дню,
2 рабочих часа из 12. Следовательно, из каждых 12 часов рабочего
дня крестьянин в течение десяти производит на себя, а в течение
остальных двух—на других. Отношение прибавочного рабочего
времени к необходимому рабочему времени—2:10, или 20%.
По мере того, как обмен производственно объединяет Англию
и Германию, крестьянин каждой страны все более расширяет
производство того продукта, которому наиболее благоприятствуют
естественные условия. Предел этого расширения был бы
достигнут, если бы в Англии крестьянин стал производить только
шерсть, в Германии—только хлеб. Тогда, при прочих: равных
условиях—и между прочим при полной неизменности техники
земледелия и овцеводства—английский крестьянин производил
бы в год 300 ф. шерсти, германский—300 п. хлеба. Первый из
них потребляет 100 ф. шерсти в натуре, а другие 100 ф.
обменивает на равные им по стоимости 100 п. хлеба германского
крестьянина 1). Следовательно, для удовлетворения всех прежних
потребностей английского и германского крестьянина будет
достаточно 200 единиц из 300, представляющих величину годового
продукта каждого из них. Остальные 100 единиц может взять
сеньер или другие присвоители прибавочного продукта. Весь
год, а вместе с тем и каждый рабочий день как бы распадается
на две части: в течение одной из них—2/з года или 8 рабочих
часов ежедневно—крестьянин производит необходимые средства
своего собственного существования; в течение другой части—
остальной трети года или 4 часов ежедневно—прибавочный
продукт, который поступает в собственность сеньера, государства,
купцов и т. д. Необходимое рабочее время с 10 часов в день
сокращается до 8 часов, и вместе с тем прибавочное время
возрастает с 2 до 4 часов. Отношение прибавочного времени к
необходимому, или норма эксплоатации, с 2:10, или с 20%,
повышается до 4:8, или до 50%. Вместо 1/6 всего годового
производства деревни присвоители прибавочного продукта Англии
и Германии могут располагать теперь 1/з всего годового продукта.
Масса прибавочного продукта увеличилась в два раза—с 50 до
100 фунтов шерсти или пудов хлеба.
*) Издержки транспорта и пр. мы оставляем в стороне. Они чисто
арифметически усложнили бы вычисления, по нисколько не изменили бы существа тех
экономических отношений, которые иллюстрируются взятыми цифрами.

ГЕОГРАФИЧЕСКОЕ РАЗДЕЛЕНИЕ ТРУДА
Ш
Механизм таких перемен в общем направлении национального
производства представить нетрудно. В нашем первом примере
50 п. хлеба у германского крестьянина и 50 ф. шерсти у
английского представляют избыток над годовыми потребностями
крестьянской семьи. Пока годовое производство оставляет избытки,
и эти избытки поступают в распоряжение
натурально-хозяйственного крестьянина, у него не может быть особенно настоятельных
побуждений к рационализации производства, к тому, чтобы
сосредоточить рабочие силы на наиболее производительных
отраслях. Положение изменяется, когда на этот избыток заявляет
притязание сеньер или государство, когда крестьянин
стискивается целой сетью повинностей, когда, наконец, денежные
повинности заставляют его выносить на рынок возрастающую массу
продукта, — коротко говоря, когда развертываются все явления,
которыми сопровождается развитие торгового капитала. По мере
того, как повинности все сильнее давят крестьянина и от времени
до времени урезывают даже необходимейшие средства
существования, становится повелительной необходимостью усиленное
развитие таких отраслей производства, которым наиболее
благоприятствуют естественные условия: для того чтобы вообще
влачить существование, крестьянин одних областей должен все
исключительнее развивать овцеводство, других—производство
зерновых хлебов, третьих—льна и т. д. И это тем более, что сеньер
будет требовать от крестьян прежде всего таких продуктов,
сбыт которых более обеспечен, т.-е. именно тех, для производства
которых условия данной страны особо благоприятны.
В нашей схеме овцеводство в Англии производительнее, чем
в Германии, но зато земледелие в Германии производительнее,
чем в Англии. С первого взгляда кажется очевидным, что
вообще каждая страна может вывозить в другую только такие
продукты, в производстве которых она обладает известными
преимуществами. Эта мысль остается невысказываемой предпосылкой
в большинстве рассуждений о внешних рынках и возможности
выступления на них экономически отсталых стран. Казалось бы,
это—бесспорная истина, и, однако, она на каждом шагу
противоречит действительности и основывается на слишком
недостаточной оценке тех разнообразных способов, которыми географическое
разделение труда приводит к повышению общей
производительности человеческого труда.
Предположим, что в стране А в течение рабочего года,
распадающегося поровну между хлебопашеством и овцеводством, при
12-часовом рабочем дне, производится 100 ф. шерсти и 100 п.
хлеба, а в стране В при тех же условиях 150 ф. шерсти и 100 п.
хлеба (вместо 100 пуд. и 100 фун. мы можем взять миллионы,
десятки миллионов и т. д. пудов и фунтов,—соотношения от
этого нисколько не изменятся). Если самому производителю
требуется ежегодно 100 ф. шерсти и 100 п. хлеба, то прибавочного
продукта в первой стране не окажется, а во второй он составит
50 ф. шерсти; это равно 1/з рабочего полугода, или 1/6 целого
рабочего года, и при отнесении к 12-часовому рабочему дню

144 ПЕРЕХОДНЫЕ ФОРМЫ 01* Т0РГ066Г0 К ПР0МЫШЛЁЙН0МУ КАПИТАЛУ
выразится в 2 часах прибавочного труда. Т.-е. необходимый
труд —10 часов, прибавочный — 2 часа, норма эксплоатации—
2: 10, =20%.
Так как страна А ни в какой отрасли производства не обладает
никакими преимуществами перед страной В, то, казалось бы,
рынок В, совершенно закрыт для нее, а вместе с тем недоступны
для нее и продукты страны В: удел страны А—своего рода
натурально-хозяйственное существование, отторженность от
мирового рынка, экономическая, а вместе с тем и культурная
замкнутость, вековечная скудость и бедность внутренней жизни.
Однако это не так.
Предположим, что развитие географического разделения труда
между этими странами дошло до своего предела, и посмотрим, что
получилось бы в таком случае. Страна А производит теперь
200 п. хлеба, страна В—300 ф. шерсти. Производителям первой
страны необходимо достать при посредстве обмена 100 ф. шерсти,
производителям второй—100 п. хлеба. Если бы установилась
меновая пропорция: за 100 п. хлеба 100 ф. шерсти, то в стране А
отсутствовали бы побуждения сокращать собственное
овцеводство. Точно так же, если бы за 150 ф. шерсти удавалось получить
на рынке всего 100 п. хлеба, то в стране В не было бы
побуждений расширять овцеводство за счет хлебопашества. Следовательно,
мы должны предположить, что меновые пропорции установятся
на каком-нибудь промежуточном уровне между 100 и 150 ф.
шерсти за 100 п. хлеба. Предположим, что этим уровнем будет
125 ф. шерсти за 100 п. хлеба,—берем эти цифры исключительно
потому, что при них арифметические расчеты становятся очень
простыми. Тогда производитель страны А, продав 80 п. хлеба,
покупает на выручку 100 ф. шерсти. У него остается 120 п.
хлеба, из которых 100 необходимы для собственного потребления,
а избыток в 20 п. составляет фонд, который впервые для страны А
открывает возможность возникновения и развития новой
социальной группы — сеньеров. Последние могут в конце концов
присвоить весь этот избыток хлеба, произведенного каждым
крестьянином. В стране А впервые появилась прибавочная стоимость,
и отношение прибавочного времени к необходимому будет равно
20:180, или 111/9%.
Обращаемся к стране В. Здесь крестьянин, продав еще 25 ф.
шерсти, может купить на выручку недостающие ему 20 п. хлеба
у сеньера А. Значит, всего шерсти ему придется сбыть 125 ф.,
да 100 ф. потребуется для себя лично. Следовательно, все
потребности производителя будут покрыты 225 ф. шерсти, остальные
75 ф. составят прибавочный продукт. Отношение прибавочного
рабочего времени к необходимому рабочему времени будет такое
же, как этих частей годового продукта, т.-е. 75 :225, или ЗЗ1/3%.
Итак, благодаря тому, что страны А и В связываются обменом,
в стране А впервые появляется прибавочный продукт, а в стране В
масса прибавочного продукта повышается с 50 до 75 фунтов,
норма же прибавочного времени увеличивается с 20 до 331/3%.
Этот результат достигается не потому, что страна А обладает в

каГЕОГРАФИЧЕСКОЕ РАЗДЕЛЕНИЕ ТРУДА
145
кой-либо области производства преимуществами перед В, а просто
потому, что географическое разделение труда только и дает
возможность стране В во всей полноте использовать ее
собственные преимущества в одной из отраслей производства. Обмен
становится необходимым для страны В потому, что он дает сеньеру В
возможность извлечь из зависимого населения максимальную
массу прибавочного продукта и повысить до максимальных
размеров норму прибавочной стоимости. Страна А сама по себе на
цервый взгляд не производит прибавочной стоимости, но
в процессе обмена она реализует для себя известную долю из того
прибавочного продукта и той прибавочной, стоимости, которые
производятся в стране В. С такой точки зрения процесс обмена
между двумя странами превращается в процесс реализации
прибавочной стоимости и прибавочного продукта, произведенных
в одной из этих стран.
Однако было бы правильнее посмотреть на эти явления с иной
точки зрения. Процессом обмена обе страны объединяются в одно
производственное целое, в экономически единое общество. Их
совокупное производство выражается в едином годовом продукте:
200 п. хлеба и 300 ф. шерсти. Производителю в стране А
достаточно теперь 180 п. хлеба, чтобы покрыть все свои
потребности и в хлебе (100 п.) и в других продуктах (которые
получаются в обмен на остальные 80 п. хлеба). Следовательно,
общественно необходимым рабочим временем для страны А теперь
и будет как раз то время, которое необходимо для производства
180 п. хлеба. Остальные 20 . п. составляют прибавочный
продукт. Предыдущий способ исчисления был бы правилен лишь
в том случае, если бы страны А и В не обменом связывались
в одно общество, а страна А обложила бы страну В односторонней
данью: оставляла бы у себя все 200 п. хлеба.
В таком действии обмена лежит объяснение целого ряда
экономических явлений, иногда таких, которые на первый взгляд
представляются загадочными. Прежде всего, в новом свете
выступает перед нами глубокая заинтересованность сеньеров в
развитии меновых отношений. При посредстве обмена они не только
превращают прибавочный продукт из одной потребительной формы
в другую, в предметы квалифицированного потребления: они
кроме того увеличивают в конце концов общую массу
получаемого от вассалов продукта и повышают нормуприбавоч-
ной стоимости.
Понятным становится и другое явление, наметившееся тоже
в торгово-капиталистическую эпоху. Как бы скудна и бедна ни
была природа известной страны,—назовем ее А,—как бы
относительно низка ни была производительность человеческого труда
во всех отраслях производства, растущий торговый капитал и ее
не обходил своим вниманием, и ее вовлекал в процесс меновых
отношений, и в ней давал толчок общественной диференциации,
выделению присвоителей прибавочной стоимости. Часть ее
продуктов превращалась в торговую статью, в товар, в предмет
вывоза не потому, что в этой отрасли данная страна обладала ка-
Курс политической экономия, Т. II, в. I. Ю

146 ПЕРЕХОДНЫЕ ФОРМЫ ОТ ТОРГОВОГО К ПРОМЫШЛЕННОМУ КАПИТАЛУ
кими-либо производственными преимуществами, а просто потому,
что преимущества страны В в этой отрасли—напр., в
рыболовстве—не так велики, как в другой, напр., в производстве тканей.
Точно так же, если, напр., Англия в течение XIX века ввозила
хлеб из России, это вовсе не означало, что в Англии этот хлеб
нельзя было произвести с такими же или даже меньшими
трудовыми затратами, чем в России. Это просто означало, что в тех
отраслях промышленности, продуктами которых Англия
оплачивала в конечном счете русский ввоз хлеба, она обладала боль-
шими преимуществами перед Россией, чем в земледелии.
Преимущества же эти в огромной степени не следствие вечно
пребывающих, неизменных естественных условий, а продукт
исторического развития. В рассматриваемую торгово-капи-
талистическую эпоху это показал между прочим пример Англии,
которая из поставщицы шерсти для фламандской суконной
промышленности превратилась в поставщицу сукна для всей
Европы 1).
В наших схемах технический базис хлебопашества и
овцеводства в странах А и В нисколько не изменяется. Земледелец
производил в рабочие полгода 100 п. хлеба,—в рабочий год он
произведет 200 п.; овцевод за рабочие полгода получал 150 ф.
шерсти,—за год получит 300 ф. и т. д. Увеличение общей массы
продукта пропорционально увеличению рабочего времени,
затрачиваемого на производство данного продукта, но на производство
каждой единицы продукта затрачивается в каждой стране столько
же времени, как и раньше: производительность труда осталась
прежняя. Увеличение общей массы продукта и прибавочного
продукта, производимого в обеих странах, явилось следствием того,
что для крестьянина страны А стало экономически целесообразнее
удовлетворять свои дотребности шерстью, ввозимой из страны В,
и превратиться в исключительного земледельца, оплачивающего
шерсть вывозом хлеба' в страну В. Получился тот результат, что
в обществе, в которое экономически, производственно начали
объединяться страны А и В, сократилось необходимое рабочее время,
увеличилось (или впервые стала возможным) производство
относительной прибавочной стоимости, общая
про1) Сторонники „убывающего плодородия почвы" („закона" или „факта'*
убывающего плодородия, как они иногда предпочитают говорить с победоносным видом)
действуют очень упрощенно. Начиная с эпохи торгового капитала, говорят они, во
всякой стране, достигшей известного уровня экономического развития, масса
земледельческого продукта сокращалась относительно (при расчете на „душу населения**),
а иногда и абсолютно, — приходилось ввозить хлеб из стран с девственной почвой.
Следовательно, заключают они, плодородие уменьшилось, и „факт" его убыли не
подлежит никакому сомнению, недоказуем по своей элементарности и очевидности.
Они не замечают, что ввоз хлеба может говорить лишь о чрезвычайно быстром
повышении производительности труда в промышленности, и явления,
вытекающие из товарного характера земледельческого и промышленного
производства, приписывают земледелию, как таковому. Им и в голову не приходит, что
некоторые области, вывозящие теперь хлеб, по уничтожении товарного производства
утратили бы всякое значение как земледельческие области, и, напротив, земледелие
расцвело бы во многих областях, которые теперь являются почти исключительно
промышленными.

ГЕОГРАФИЧЕСКОЕ РАЗДЕЛЕНИЕ 1РУДА
147
изводительность труда повысилась. Этот результат
может получиться, очевидно, только тогда, когда издержки
транспорта понижаются на столько, что ими не уничтожаются
относительные производственные преимущества той или иной страны.
Мы видели, что в эпоху феодализма сравнительно быстрое
развитие обнаруживала техника водного вообще и в особенности
морского транспорта. Теперь мы видим, что оно создавало
необходимые предпосылки торгово-капиталистической эпохи. С одной
стороны, делая возможным расширяющееся географическое
разделение труда, оно приводило к тому, что при неизменяющейся
производственной технике, при прежней продолжительности
среднего рабочего дня и даже при прежней численности населения,
присвоители прибавочной стоимости превращали в прибавочный
труд все болыпую долю годового труда зависимого населения,
получали возрастающее количество прибавочного продукта.
Таким образом, сеньер мог устраняться от торгово-организаторских
функций, соответствующая доля доходов могла переходить к
новой профессии—к купцам по специальности, и несмотря на то
потребности и потребление верхушек феодального сословия могли
все более расширяться. С другой стороны, мы видим, как с
расширением международных сношений, следовательно, в процессе
развития самой торговли, создавался и расширялся тот фонд,
который служил основным источником существования и
ослепительной роскоши мировых торговых метрополий—Венеции и
Лиссабона, Брюгге и Антверпена, Амстердама и Лондона. Хотя бы
крепостническая и рабовладельческая эксплоатация в конце
концов подтачивала свой собственный технико-производственный
базис, к этим центрам международной торговли, если только
интернациональное разделение труда прогрессировало, стекались
возрастающие массы прибавочного продукта.
Итак, основной предпосылкой торгово-капиталистической эпохи
было развитие средств транспорта, в первую очередь
морского транспорта. Но именно только в первую очередь. За
развитием внешней торговли неизбежно следовало развитие
внутренней торговли. Прогрессирующее межобластное разделение труда
приводило внутри каждой страны к совершенно таким же
последствиям, как разделение труда между различными странами.
Каждая область получала возможность в максимальной мере
использовать свои производственные преимущества в той или иной
сфере: в производстве гвоздей или деревянной посуды, или
гончарных изделий, или кожевенных товаров, или тканей из льна
и т. д. Межобластное разделение труда так же сопровождалось
увеличением массы и нормы прибавочной стоимости для местных
сеньеров, как интернациональное—для суверенов. Можно только
думать, что выгоды здесь были несколько меньше:
производственные различия между соседними областями, вообще говоря,
не так велики, как между отдельными странами,—не даром
внешняя торговля по своему развитию далеко опережает внутреннюю
торговлю.
Внутренний обмен в течение долгого времени пользовался
10*

148 ПЕРЕХОДНЫЕ ФОРМЫ ОТ ТОРГОВОГО К ПРОМЫШЛЕННОМУ КАПИТАЛУ
исключительными природными ресурсами, в первую очередь
речными путями 1). И очень долгое время он играл более или менее
служебную роль по отношению к внешней торговле, шел главным
образом по путям внешнего ввоза и вывоза: напр., в центральной
части России до XVI века по транзитным путям между
Новгородом и Волгой, отчасти по путям между Москвой и черноморскими
колониями генуэзцев, с XVII века—по путям между Москвой
и Архангельском, Архангельском и Астраханью (путь в Персию,
на Восток,—транзитный путь и для европейской торговли.
Стремление монополизировать или хотя бы поставить под свой
контроль торговлю северо-западной Европы с Востоком определило
основные линии внешней политики Петра I). Некоторое
представление о величайшей медленности развития сухопутных средств
сношений дает хотя бы следующее обстоятельство. По основании
Петербурга (начало XVIII века) от него до Москвы был проложен
путь длиною в 750 верст. Во многих частях он мог использовать
пути новгородско-московской торговли,—и тем не менее был
настолько плох, леса, болота, непролазная грязь и реки с жалкими
переправами ставили такие препятствия передвижению, что даже
иностранные послы добирались от Москвы до Петербурга только
недель в пять, т.-е. с средней быстротой, едва превышающей
20 верст в день. Попытку проложить более совершенную дорогу
пришлось забросить уже в 120 верстах от Петербурга: задача
оказалась технически и экономически непосильной для того
времени, как ни беспощадно обращалось оно с средствами и в
особенности с людьми. Водный транспорт и для межобластной
торговли долго оставался главным перевозочным средством.
Мы видели, что внутриобластное объединение сопровождалось
концентрацией прибавочного продукта в определенных пунктах,
которые превращались в торговые центры, и что с обособлением
ремесла они становились промышленными центрами своих
областей. К ним прокладывались дороги, которые, как бы
несовершенны они ни было, мало-по-малу открывали возможность перевозки
сравнительно громоздких продуктов. Соединяясь на периферии
с такими же дорогами соседних областей, они понемногу
полагали конец областной замкнутости: межобластное разделение
труда, распространявшееся раньше на производство
предметов преимущественно квалифицированного потребления,
постепенно охватывало производство необходимых средств
существования и сырых материалов для промышленного производства.
Масса и норма прибавочной стоимости, достающейся сюверенам,
все возрастала, а это давало новый, толчок и доставляло новые
ресурсы для усовершенствования путей сообщения. Повсюду—
в Италии, Франции, России—мы наблюдаем, как на известной
*) Необходимо отметить, что для рассматриваемой эпохи „путями сообщения"
были даже ничтожные при современных средствах и общих размерах транспорта
реки и речки. Так, в пределах современной Московской губернии в средние века
не только Клязьма,—перегороженная теперь на каждом шагу плотинами,—но и Яуза
дмоли значение торговых артерий.

ГЕОГРАФИЧЕСКОЕ РАЗДЕЛЕНИЕ ТРУДА
149
ступени развития торгового капитала начинается развитие путей
внутреннего сообщения. Так, уже в XVI веке Москва сделалась
узлом семи больших дорог с постоянной гужевой перевозкой.
Об их значении говорит хотя бы тот факт, что, по словам
англичан, из одного только ярославского края по дороге в Москву
ежедневно проходило по 700—800 возов с зерном,
предназначенным на продажу.
Вообще последние столетия торгово-капиталистической эпохи
представляют огромные отличия от ее раннего периода. Конечно,
о сети дорог, да обыкновенно и вообще о сносных с современной
точки зрения дорогах, говорить не приходится. Но все же
важнейшие областные центры связываются по меньшей мере
грунтовыми дорогами, пригодными для колесного транспорта.
Показательное значение имеет тот факт, что повсюду с развитием
крепостного права дорожная повинность: обязанность прокладывать
и поддерживать в порядке дороги, строить мосты и гати,
превращается в одну из обременительнейших повинностей, почти
совершенно неведомых в эпоху феодализма. В XVIII веке во всех
странах европейского континента появляются мощеные камнем
дороги. В XVI и особенно в XVIII веке,—в России, напр., с эпохи
Петра I,—соседние речные системы соединяются каналами,
которые должны устранить необходимость «переволакивания»
грузов, мало затруднительного, пока главной торговой статьей были
рабы и предметы роскоши, и чрезвычайно трудного или совсем
невозможного, когда по торговым путям пошли хлеб и лее,
жернова и простая посуда 1).
Повышение общей производительности труда как результа!
его разделения между областями объясняет между прочим одно
очень обычное явление: поразительный роет богатства,
стекающегося к верхушкам феодального сословия, совершается в торгово-
капиталистическую эпоху не только в странах, где общая
численность и плотность населения повышается, но и в странах,
где она растет очень медленно или даже падает. Характерным
примером может служить Франция. В начале XIV века общая
численность населения определяется здесь в 20—22 миллиона, что
составляет до 40 чел. на 1 кв. километр. Чума, Столетняя
война и проч. настолько разредили его, что даже в конце XVI
века оно не превышало 14 милл. Но это была новая Франция,
оставившая далеко позади период натурально-хозяйственной
замкнутости и областной обособленности,—и сеньеры XVI века вели
сказочно-роскошную жизнь по сравнению со своими предками
XIII и XIV столетия. И даже в конце царствования
Людовика XIV (начало XVIII века), когда прибавочный продукт,
выколачиваемый из населения и потребляемый светскими и
феодаль1) Некоторые даты начала постройки каналов очень красноречивы. Напр., из
двух важнейших каналов современной Испании самый большой начат постройкой во
второй четверти XVI века. Напротив, в Англии постройка настоящих каналов
началась лишь во второй половцне ХУ1Ц века, и главные из них были доступны оц
морских судов того времени.

150 ПЕРЕХОДНЫЕ ФОРМЫ ОТ ТОРГОВОГО К ПРОМЫШЛЕННОМУ КАПИТАЛУ
ными сеньорами, достиг небывалых размеров, население Франции
не превышало 18 милл. Той численности, как в начале XIV века,
оно вообще достигло только накануне великой революции 1).
Действия географического разделения труда в сфере
промышленности обнаруживаются, вообще говоря, раньше, чем в
собственно земледелии: транспорт сукна, полотна и проч. мирится
с более несовершенными путями сообщения, чем перевозка
пшеницы, ржи и т. д.
Географическое разделение труда есть в то же время
концентрация определенных отраслей производства на сравнительно
ограниченных территориях. В ремесленный период экономического
развития каждая городская область была производственным
микрокосмом, небольшим самодовлеющим миром. Почти все ее
потребности в продуктах промышленности обслуживались
ремесленниками ее города. Зато большинство ремесленников и обслуживало
только данную область. Только для немногих, экспортных
отраслей промышленности рынок был шире, чем сравнительно
ограниченная область их города. Развитие межобластного разделения
труда одновременно является развитием целого ряда новых
отраслей промышленности в экспортные отрасли, расширением
областного рынка в национальный рынок*. Таким образом Урал, напр.,
снабжает железом огромную часть России XVIII века, Гжель
развивается в центр гончарного производства, Ворсма и Павлово—
производства мелких железных и стальных изделий и т. д.
Пока гончарное производство обслуживало сравнительно
узкую область, специализация его не могла пойти в
глубину. Количество областных гончаров оставалось ограниченным,
и каждый из них цроизводил все изделия, которые требуются
в его области: более грубую и сравнительно изящную посуду,
предметы домашней утвари и игрушки для детей. Расширение
рынка в межобластной рынок открывало возможность
внутреннего различения гончарного производства: одни ого отрасли
сосредоточиваются там, где большие залежи хорошей
обыкновенной глины, другие—около местонахождений каолина
(фарфоровой глины); одни работники могут специализироваться на
производстве посуды, другие—игрушек; одни—на работе за
гончарным станком, другие—на разрисовке посуды, третьи—на
обжигании и т. д. На место универсального гончара, который производил
*) Примеры этого рода показывают, как мало считается с действительной
историей та довольно популярная в настоящее время теория, которая все экономическое
развитие, во все времена и эпохи, хочет объяснить ростом населения,
увеличением его плотности, усиливающимся „давлением на средства существования". В
России наиболее крупную работу в таком направлении дал М. Ковалевский
(„Экономический рост Европы до возникновения капиталистического хозяйства", 3 тома).
Некоторые экономисты хотят связать эту теорию с „законом убывающего плодородия".
Совершенно игнорируя факты и в лучшем случае ограничиваясь поверхностным
сопоставлением последовательных явлений, эта теория ничего не дает для понимания
ни торгово-капиталистической, ни в особенности промышлснно-капиталистической
эпохи. Вообще, если уж и говорить о каком-то „давлении", как основной пружине
исторического развития, то это было скорое давление присвоителей прибавочной
стоимости на ее производителей, чем „давление населения на средства существования".

ГЕОГРАФИЧЕСКОЕ РАЗДЕЛЕНИЕ ТРУДА
151
не только цельный продукт, но и большое разнообразив
разнородных цельных продуктов, выдвигается детальный работник,
совершенствующийся на производстве какого-либо одного рода
продуктов или даже на выполнении частичной операции, входящей
в производство этих продуктов.
То же и в металлургическом производстве. Еще и теперь
в некоторых захолустных деревнях сохраняется разносторонний
кузнец, который до сих пор напоминает об общем прародителе
современных металлистов, представляющих бесконечное множество
подразделений и специальностей. Он сам производит подковы и
железные шины, делает всевозможные дверные запоры и петли,
иногда сам мастерит, по меньшей мере чинит замки, выковывает
гвозди, лудит самовары, не отказывается от поправки часов,
потому что его престиж мог бы пострадать от отказа: так как
он—единственный «металлист» на округу, то он должен выполнять
для этой округи все «работы по металлу», какие только
потребуются.
Расширение рынка до размеров национального рынка и вместе
с тем сосредоточение определенных отраслей производства на
ограниченных территориях приводит к таким же результатам,
как в случае с гончарным производством. С одной стороны,
единый кузнечный промысел расщепляется на множество более
дробных подразделений: гвоздарное, замочное, ножевое, подковное,
кровельно-железное и т. д. производства концентрируются там, где
они находят наиболее благоприятные природные условия (залежи
руды определенного качества, богатство топливом, возможность
применять движущую силу воды и проч.). В ряду поколений эти
отрасли, каждая на своей территории, вырабатывают тех
несравненных специалистов, которые производят десятки гвоздей в то
время, как старинный энциклопедический кузнец произвел бы
всего несколько штук, и которые доводят свое специальное
мастерство до виртуозности, дающей пищу сказкам о «стальной тульской
блохе», а позже и беззаботно-презрительному отношению к
«заморской машине». Это—те же явления, как в ремесленном
производстве, только резче выраженные, так как экономическая жизнь
развертывается теперь на чрезвычайно расширившейся арене.
С другой стороны, та же территориальная концентрация
специальных отраслей производства открывает возможность подразделения
производственного процесса на частичные операции, из которых
каждая выполняется особым специалистом-работником. Насколько
далеко, при значительной широте рынка, может заходить такое
расчленение производственного процесса, показывает хотя бы пример
металлургической промышленности Золингена. Там каждый меч
был продуктом труда нескольких десятков специалистов,
и даже клинок в последовательных операциях производства
переходил через самостоятельные мастерские целого ряда
кузнецов, точильщиков, отбивалыциков, шлифовальщиков и т. д.
Раньше мы видели, что уже обособление города от деревни,
промышленности от земледелия, ремесленника от крестьянина
сопровождалось значительным повышением производительности

152 ПЕРЕХОДНЫЕ ФОРМЫ ОТ ТОРГОВОГО К ПРОМЫШЛЕННОМУ КАПИТАЛУ
как промышленного, так и земледельческого труда. Теперь мы
видим, что торгово-капиталистическое развитие, нанося
последовательные удары областной обособленности, открывало
возможность еще более глубокой и дробной специализации, чем то было
возможно в ремесленную эпоху. Ремесленник, производящий
целый продукт, все более оттесняется детальным, частичным
работником по мере того, как его отрасль промышленности
развивается в экспортную отрасль. И в то время, как известная отрасль
ремесла развивается в экспортную промышленность, работник,
раньше объединявший в своем лице промышленного
производителя и торговца, все более выпускает из своих рук нити рыночных
отношений, попадает все в большую зависимость от купца; или
же этот работник быстро оттесняется на задний план новыми
производителями, которых отыскивает торговый посредник и которых
традиции городского ремесла никогда ни касались.
Таким образом развитие торгового капитала ведет к
разрушению ремесла и выдвигает ту систему экономических отношений,
которая получила (не совсем точные, слишком узкие) названия
домашней системы промышленности, работы на скупщика,
посредника или мастера (обычное русское литературное название для
деревенской домашней промышленности—«кустарное
производство»; оно встречается в нашей экономической литературе уже
в 20-х годах XIX века).
2. Развитие мануфактуры.
Внедрение торгового капитала в сферу ремесла. — Возникновение новых отраслей
промышленности (меркантилизм). — Соотношение мануфактуры и деревенской
домашней промышленности.
Первоначальные формы посредничества между
производителями и рынком возникли в области ремесла, и первыми
посредниками были, по всей вероятности, члены ремесленного сословия.
Мы уже видели, что в самом ремесле скрывались тенденции к
развитию в таком направлении. Рост торгового капитала с
сопровождающим его географическим разделением труда не создавал этих
тенденций, а просто усиливал их и ослаблял противодействующие
влияния. Ремесленник попадал в зависимость, с одной стороны,
от посредника, который становился все более необходимым
звеном между ремесленником и рынком сырья, а с другой стороны—
от посредника, организующего сбыт готовых продуктов
ремесленника. Сам по себе первый посредник не мог бы сколько-нибудь
существенно изменить положение ремесленника, если бы
последний оставался монополистом в своей сфере и попрежнему
диктовал цены. Способ приобретения сырых материалов получает для
него решающее значение с того времени, когда между ним и
рынком выдвигается скупщик. Тогда становятся возможными
такие явления, как повышение цен сырых материалов при
сравнительно медленном увеличении цен готовых продуктов. Скупщик
и посредник по снабжению сырыми материалами часто
соединяются в одном и том же лице.

РАЗВИТИЕ МАНУФАКТУРЫ
153
В скупщиков обыкновенно развиваются члены тех
ремесленных групп, на которых лежали окончательные операции по
производству продукта: аппретурщики или красильщики—в
шерстоткацком производстве; сборщики, составляющие из отдельных
частей полный продукт (напр., меч),—в производстве оружия и т. д.
К каждому из них для окончательных операций поступали
изделия целого ряда ремесленных мастеров. Когда окончательные
операции сводятся к сборке отдельных частей будущего готового
продукта, произведенных самостоятельными ремесленниками,
последние быстро попадают в полную зависимость от сборщика,
который только и может купить у них частичные продукты. Но
и в тех случаях, когда продукт, выйдя из рук, напр., шерсто- или
шелко-ткача нуждался только в заключительной отделке,
ремесленник, выполнявший ее сначала просто за особую плату, рано
или поздно превращался в самостоятельного предпринимателя,
который покупал наполовину готовый продукт, совершал
окончательные производственные операции и потом получал всю выручку
от продажи. Этот способ возникновения домашней
промышленности сыграл крупную роль не только в городе, но и в деревне:
красильщик и аппретурщик, к которым поступали для
окончательных производственных операций домотканые крестьянские
полотна и сукна, начинал подчинять себе местное производство
этих продуктов еще в то время, когда они предназначались для
собственного потребления крестьянской семьи. Всякое усиление
феодальных повинностей, вынуждавшее крестьян производить для
продажи, совершенно естественно превращало аппретурщика
в скупщика местных продуктов 1).
Совершал ли окончательный ремесленник только последние
производственные операции или1 он собирал отдельные части
в полный продукт, и в том, и в другом случае цеховые уставы
были бессильны бороться с развитием его в скупщика. Цехи,
напр., ревниво следили за тем, чтобы на одного ткача-мастера
не работало более очень ограниченного числа подмастерьев, но
технические требования ткацкой промышленности вынуждали их
мириться с тем, что на одного красильщика или аппретурщика
фактически работал целый ряд ткачей-мастеров.
1) С последних десятилетий прошлого века аналогичный процесс развертывается
в области производства молочных продуктов. Из домашнего производства, так же
неразрывно связанного с земледелием, как старинное крестьянское производство
сукна, холста, парусины, опо превращается в товарное производство, а потом и в
особую отрасль промышленности, которая концентрируется на сыроваренных
и маслоделательных заводах. Крестьянин превращается в производителя
исключительно сырого материала: в одном случае—шерсти, льна, пеньки, в другом — молока.
И как аппретурные и красильные заведения сначала организовались цехами на
артельных, товарищеских началах, так и преобладающей формой хмолочных заводов
некоторое время оставалась кооперативная. Но при господстве капиталистических
отношений она оказывается столь же непрочной, такой же переходной ступенью
к капиталистической организации, как в области текстильного производства. Хотя
крушение мелко-буржуазных производственных форм в деревне представляет
несравненно более затяжной процесс, чем в городе, он, однако, не становится от этого
качественно иным.

154 ПЕРЕХОДНЫЕ ФОРМЫ ОТ ТОРГОВОГО К ПРОМЫШЛЕННОМУ КАПИТАЛУ
Однако и в тех случаях, когда ремесленник производил
цельный и вполне готовый к потреблению продукт, с развитием и
расширением меновых отношений его положение изменялось.
У торгового посредника все более расширялась возможность
выбора: совершит ли он свои закупки в той или иной области у того
или иного ремесленного мастера, это—в возрастающей мере
зависело от него. Точно так же все большее значение приобретал
вопрос, куда направить товары, где удастся сбыть их с большею
выгодой, 'и где вообще удастся продать. С другой стороны, с
развитием торгового капитала прежний мелкий, раздробленный сбыт все
более концентрируется, и только концентрированный сбыт
оказывается приспособленным к новым экономическим отношениям.
Цехи делают отчаянные попытки борьбы с надвигающейся мощью
торгового капитала: воспрещают цеховым ремесленникам работать
на нецеховых скупщиков, мастерам—на не-мастеров, отдавать
часть работы на сторону и т. д. Но вся их тревожная,
придирчивая изобретательность оказывалась тщетной. Скупщики давали
ссуды цеховым мастерам,—деньгами ли, сырыми ли
материалами,—и мастера превращались в заемщиков, которые не продавали
продукт скупщику, а просто совершали необходимое возвращение
ссуды, которого не могли воспретить никакие статуты. Скупщики
добивались принятия в цехи и разлагали их уже не извне,
как до того времени, а изнутри. Последним обстоятельством
объясняется между прочим тот факт, что некоторые цехи
номинальных ремесленников—напр., суконщиков в Италии и Фландрии
XIV—XV веков, в Англи и Германии XVI и XVII столетий—по
существу очень мало отличались от гильдий торговцев.
Но кроме обхода цеховых предписаний, перед скупщиком
оставался еще обход самого цехового ремесла. С развитием путей
сообщения, скупщик получал возможность находить
промышленных производителей в постоянно расширяющемся районе и все
легче выбивался из-под цехового контроля. Он приурочивал свою
деятельность к сохранившимся в далеких деревнях внеземледель-
ческим подсобным крестьянским занятиям, сначала ускорял
превращение этих занятий в товарное производство, а потом,
пользуясь старинными производственными навыками крестьян,
переносил в деревню и некоторые совершенно новые отрасли
производства. Таким образом, напр., шерстяная и полотняная
промышленности Нидерландов создали необходимые предпосылки для
быстрого развития шелковой прядильной и ткацкой промышленности.
Все сколько-нибудь новые отрасли промышленности с самого
начала ускользали от традиционной ремесленной организации,
и цехи были бессильны противодействовать этому. Между тем с
развитием торгово-капиталистических отношений именно
новейшие отрасли занимают самое видное место и решительно оттесняют
старое ремесло. Развиваясь из феодального вотчинника-сеньера
в монархию национально объединяющейся страны,
сюзерен-собиратель (или фактический управитель) неизбежно продолжал в ней
ту экономическую политику, с которой он сросся еще в своей
старой усадьбе. Для того, чтобы сохранить политическую

самоРАЗВИТИЕ МАНУФАКТУРЫ
155
стоятельность, страна должна сделаться таким же экономически
независимым, самодовлеющим целым, как была старая вотчина.
Необходимо достигнуть того, чтобы никакие войны, никакая
блокада не препятствовали удовлетворению всех привычных
потребностей. При громадном преобладании деревни над городом, о
земледельческом продукте, об обычных средствах питания,—хлеб,
мясо,—не приходилось заботиться. Для повышения
производительности земледелия и для удовлетворения той доли
прибавочного продукта, которой располагали монарх и его слуги, было
вполне достаточно тех мер, которые объединяются над названием
«охраны крестьянства».
Блокада была страшна постольку, поскольку она
препятствовала снабжению армии боевыми припасами и амуницией и
снабжению феодального сословия предметами
квалифицированного потребления. Развивая соответствующие отрасли
промышленности, страна не только упрочивала свою политическую
независимость, но и подчиняла себе экономически страны, которые
в этих отраслях отстали от нее. Их подчинение выражалось и
выражается в том, что в мирное время деньги из них притекают
в промышленно-передовую страну в оплату необходимых
продуктов, а во время войны прекращение вывоза этих продуктов
оказывается хорошим средством для того, чтобы парализовать боевую
способность противника.
Таким образом, параллельно национальному объединению,
экономическая политика поместья приобретала национальный
размах и в конце концов получила принципиальную формулировку
в той системе воззрений, которая известна под названием
«системы меркантилизма». Основные положения ее следующие: 1)
страна тем богаче, чем больше в ней денег; 2) внешняя торговля—
главный канал, по которому деньги приливают в страну; 3)
следовательно, страна богатеет тем быстрее, чем больше продает
она загранице и чем меньше покупает у нее. А из этого
следует, что, стремясь к богатству, каждая страна должна про-
мышленно не только эмансипироваться от других, но и
подчинить их себе.
Совершенно естественно, что меркантилизм, как система
промышленной политики, с наибольшей рельефностью
выступает в странах, которые далеки от господствующего положения
на морях или даже лежат в стороне от главных путей мировой
торговли. В таких странах, как итальянские республики средних
веков или Голландия и Англия XVII века, силы и средства
поглощались в первую очередь грандиозными торговыми и
колониальными предприятиями. Меркантилизм сделался здесь особым
направлением торговой политики (Навигационные акты
Кромвеля) и распространялся на промышленность лишь в той мере,
в какой это требовалось непосредственными интересами мировой
торговли (шелковая, стеклянная, хрустальная, отчасти
шерстяная промышленность в Венеции; судостроение и парусное
производство в Голландии). Монополизация морской торговли,
уничтожение торговых конкурентов было для таких стран самым

156 ПЕРЕХОДНЫЕ ФОРМЫ ОТ ТОРГОВОГО К ПРОМЫШЛЕННОМУ КАПИТАЛУ
верным средством обеспечить себе полную экономическую
независимость.
Существенное значение имело и еще одно обстоятельство.
В странах, далеких от блестящих операций мировой торговли,
преобладание принадлежало торговцам и купцам более или менее
плебейского склада. Внутренняя торговля роднила их с теми
сравнительно скромными по размерам, докучливыми по
педантической мелочности операциями, которыми на первых порах
исчерпывалась и деятельность скупщика (или раздатчика):
старательным развешиванием пряжи по фунтам и золотникам,
придирчивым исследованием каждой штуки товара, бесконечным
торгом из-за всякой копейки. Следовательно, в то самое время, как
внешние условия этих стран выдвигали на первый план значение
промышленности, внутреннее их развитие подготовляло элементы,
которые могли выступить носителями ее новых
организационных форм.
Меркантилизм, как система промышленной политики,
зародился уже в средневековый период. Его родиной можно считать
Англию XIV века,—страну, в которой раньше всего началось
национальное объединение и которая очень долго играла
страдательную роль в мировой торговле, подвергаясь беспощадной эксплоа-
тации итальянских и ганзейских купцов. Уже при Эдуарде III
начали ставить препятствия вывозу шерсти на континент и,
напротив, оказывалось всяческое покровительство английскому
сукноделию. Между прочим здесь нашли приют фламандские ткачи,
бежавшие от победоносной феодальной реакции, как впоследствии
испанские и французские еретики. Новое усиленное
покровительство суконной промышленности началось во второй половине
XV века, и уже в следующем столетии у Англии в этой сфере
не было конкурентов.
К новому времени одной из первых стран, где меркантилизм
выдвинулся как широкая система промышленной политики, была
венецианская область XV века,—той эпохи, когда начался явный
упадок итальянской торговли. По мере того, как утрачивалась
средневековая монополия в сфере посреднической торговли,
становилось все более ясным, что новым источником могущества
для Венеции может сделаться только промышленность, которая
в свободной конкуренции с соседями сумеет отстоять свое
положение. Чем дальше от средних веков, тем больше выработанности
и систематичности наблюдается во всевозможных мерах
правительства, которые должны были содействовать развитию
суконной, шелковой, парчевой, зеркальной, хрустальной
промышленности.
Еще решительнее перевес промышленно-политической стороны
меркантилизма над его торгово-политической стороной был во
Франции конца XVI и первой половины XVII века (эпоха
Генриха IV и Кольбера), в Пруссии второй половины XVII века
(эпоха Фридриха-Вильгельма, «великого курфюрста»), в России
начала XVIII столетия (эпоха Петра I). Основные стремления
меркантилизма повсюду одни и те же,

РАЗВИТИЕ МАНУФАКТУРЫ
157
1) Принимаются решительные меры с той целью, чтобы по
возможности завершить превращение централизующегося
общества в единый внутренний рынок. Там, где внутренние
таможенные заставы еще сохранились, они упраздняются. Особые
провинциальные привилегии подвергаются ограничению, если их не
удается совсем уничтожить. Отменяются городские ввозные
пошлины, сохранившиеся от ремесленного (или даже от феодального)
периода городского развития. Таким образом создаются
необходимые предпосылки для такого же сравнительно широкого и
глубокого разделения труда между областями, которое на мировом
рынке складывается между нациями. В «реформе Петра» эта
сторона меркантилизма мало заметна: уже в предшествующий
период объединение русской равнины стало настолько полным,
внутренний рынок представлял такое единство и цельность, что
XVIII веку оставалось в основных чертах только строить на
подготовленном историей базисе.
2) Как вотчина стремилась развить у себя все производства,
возможные по естественным условиям, так и теперь
обнаруживается это стремление, но только уже в национальном масштабе.
Вотчина разрослась в государство, прочно подчиненное
суверену,—и монарх из покровителя чужеземных «гостей», которые
превращают однообразный продукт его страны в многообразные
продукты мирового производства, все более становится покровителем
«национальной промышленности»: его страна должна сама производить
великое разнообразие предметов квалифицированного потребления
и военного оборудования. Отсюда вытекает целая система
отрицательных и положительных мер. Важнейшие из
отрицательных сводятся к тому, что таможни, уничтожаемые внутри страны,
переносятся на перифердю. Вся таможенная политика
перестраивается таким образом, что фискальное значение пошлин
отступает на задний план перед их покровительственным значением.
Они должны, с одной стороны, настолько удорожать ввозимые
промышленные изделия, чтобы технически несовершенная, не
накопившая надлежащего опыта, слабая, молодая внутренняя
промышленность могла конкурировать с ними. Они должны, с
другой стороны, затруднять вывоз предметов питания рабочих и
в особенности вывоз сырья (вывозные пошлины на шерсть, шелк,
пеньку и проч.), необходимого для возникающей внутренней
промышленности: удешевлять сырые материалы для нее и
удорожать—для ее конкурентов. Важнейшие меры положительного
характера сводились к вызову иноземцев, посвященных в тайны того
или иного производства, к различным формам покровительства
им: освобождение от подчинения цехам, наделение
всевозможными привилегиями монопольного свойства, энергичное
вмешательство власти при всех конфликтах новых предпринимателей
с работниками, иногда право на применение принудительного
труда крепостных крестьян и заключенных в тюрьмах,
смирительных домах, обычно кроме того—крупные денежные субсидии.
Политика промышленного протекционизма принесла свои
результаты. Только практика могла выяснить, из чего вытекало

158 ПЕРЕХОДНЫЕ ФОРМЫ О? ТОРГОВОГО К ПРОМЫШЛЕННОМУ КАПИТАЛУ
отсутствие известных отраслей промышленности в той или иной
стране: вытекало ли оно из непреодолимых природных условий,—
из особых свойств почвы и климата (шелководство, разведение
тонкорунных овец), из полного отсутствия или плохого качества
известных минералов в составе земной коры, из недостатка
топлива около их месторождений (гончарное, стекольное и различные
отрасли металлургического производства). Или же оно вытекало из
изменчивых и постоянно изменяющихся исторических отношений:
из преходящей исторической конъюнктуры, из запоздалого
развития путей сообщения, из того, наконец, что, подавляемое
конкуренцией промышленно-передовых стран, население стран отсталых
просто не имело времени для накопления необходимых технических
навыков. И до каких бы абсурдов ни доходил старинный
протекционизм, как бы ни тормозил экономическое развитие
современный промышленный протекционизм, в особенности когда он
соединяется с протекционизмом аграрным, это—не должно
заслонять от нас одного несомненного исторического факта: политика
меркалтилизма XVI—XVIII столетий на практике показала, что
в целом ряде отрсалей производства, как земледельческого, так
и промышленного, неизменные природные условия играют очень
скромную и все убывающую роль по сравнению с чрезвычайно
эластичными историческими отношениями,—техническими и
экономическими. Протекционизму во многих случаях удалось
демонстрировать, что сложившееся интернациональное разделение
труда более или менее случайно в том смысле, что, технически
и экономически неизбежное и рациональное при одной
исторической комбинации, с ее изменением оно перестает быть таковым
и даже превращается в свою прямую противоположность. Стремясь
к промышленной универсальности, протекционизм на практике во
всех направлениях испытывал производственные возможности
каждой страны и, поскольку его поиски и опыты увенчивались
успехом, создавал предпосылки для нового, технически и
экономически более рационального международного разделения труда.
К началу нового времени Италия, в особенности флорентийская
и венецианская области, неизмеримо опередила все страны
Европы по своему промышленному развитию. С эпохи французских
походов в Италию (на границе XV и XVI столетий) во Франции
делаются первые попытки воспроизводства итальянской
промышленности, прежде всего шелковой (около Тура), а потом
шерстяной, полотняной, кожевенной и т. д. Прерванные религиозными
войнами, они приобрели систематический характер в конце
XVI века, когда сотни шелко-ткачей с семействами переселяются
из Милана в Лион и его окрестности, основываются «королевские
мануфактуры мебели» и т. д. Нескольких десятилетий оказалось
достаточным для того, чтобы лионская шелковая промышленность
выступила как равносильный конкурент старинной итальянской
промышленности. Во второй половине XVII века, в эпоху
Кольбера, вызываются голландцы для того, чтобы насадить во
Франции производство тонких сукон и тонкого полотна, принимаются
меры с той целью, чтобы научиться у венецианцев плетению

РАЗВИТИЕ МАНУФАКТУРЫ
159
тонких кружев, создать чулочно-вязальное, ковровое и обойное
(гобеленовое), хрустальное производства. И во всех этих отраслях
Франция еще в эпоху Кольбера успела занять видное место на
мировом рынке: она стояла на верном пути к тому, чтобы
превратиться в одну из наиболее промышленных стран.
Религиозные гонения XVI—XVII веков сыграли крупную роль
в широким распространении новых отраслей промышленности.
Работая на сравнительно широкий рынок, отличаясь с самого
начала значительной концентрированностью сбыта, требуя для
отдельных производственных операций большой для того времени
концентрации средств производства, эти отрасли очень рано
развиваются до полного разрыва с отношениями и феодального
производства деревни, и ремесленного произвосдтва города. С одной
стороны, они быстрее, чем исконные отрасли ремесла, отрешаются
от средневековой локальной ограниченности; с другой—в них
скорее всего возникают зародышевые формы тех классовых
противоречий, которые в развитом своем виде вырастают в
диаметральную противоположность интересов капиталиста и пролетария.
Представляя по всему своему строю отрицание традиционных
общественных отношений средневековья, новые, преобладающе
экспортные отрасли промышленности совершенно естественно ведут
к решительному отрицанию и средневековой идеологии,
следовательно, в первую очередь той универсальной идеологии, какою
являлся католицизм. Вопреки школьным представлениям, будто
протестантизм вообще и ереси в особенности благоприятствовали
новому промышленному развитию, будет вернее сказать, что
первоначальная связь явлений обратная: новые формы
экономических отношений были той почвой, на которой вырастали
различные ереси. Так было в средние века: в северной Италии (Доль-
чино), в южной Франции (альбигойцы), в Англии (лолларды),
в Богемии (табориты),—так было и в новое время (различные
ереси в Испании, гугеноты во Франции, нидерландский
протестантизм в эпоху борьбы! с Испанией и т. д.).
В таких странах, как Испания, где решительный перевес
получила колониальная торговля, представляющая своеобразное
продолжение феодального производства, внутренняя, плебейская
торговля развивалась в постоянном антагонизме с нею. Ее
историческая связь с такими потенциально-еретическими элементами,
как мориски, благодаря этому антагонизму все больше
упрочивалась.. Во Франции еще в эпоху жакерий городская буржуазия
выступила против феодального сословия. Чем более
превращалось оно в придворное сословие по преимуществу и социальный
паразитизм становился его специфически-сословной приметой, чем
резче его привилегии выступали как единственная основа его
притязаний, стоящих в вопиющем противоречии с требованиями
экономического развития, тем благодарнее делалось почва,
которую ереси находили в отношениях не только новой
промышленности, но и развивающейся торговли. Так исторически
складывалось то положение, когда почти вся новая промышленность и
внутренняя торговля Испании, важнейшие, наиболее деликатные

160 переходные формы от торгового к промышленному капиталу
отрасли французской промышленности и почти вся французская
торговля оказались в руках еретиков или лиц, не без основания
состоявших на подозрении: морисков и гугенотов. Ревниво
охраняя дорогой для него строй, закрывая для подозреваемых доступ
ко всем сколько-нибудь видным должностям в администрации,
войске, флоте, суде, провинциальном и городском управлении,
создавая иногда некоторое подобие «черты оседлости» для еретиков1),
феодальное сословие как бы толкало еретиков на полный захват
промышленности и торговли.
При таких глубоких связях между новыми формами
экономической жизни и ересями всякое усиление феодальной реакции,
неизменно сопровождавшееся гонениями на еретиков,
необходимо приводило к полному разгрому новых, еще не окрепших
экономических форм. А так как в новой Европе политическое бытие
каждой страны стало неотделимо от использования новых
экономических отношений: широкого интернационального
разделения труда, финансовой централизации, новейшей системы кредита
и т. д., то самая победоносная реакция была бессильна
реставрировать средневековый феодализм. Ее торжество сопровождалось
всесторонним экономическим упадком, и вместо изжитых
феодальных отношений создавало карикатуры на них: монах, мирный
организатор производства и хранитель научных приобретений
древнего мира, сменялся Торквемадой, принципиальным,
выдержанным искоренителем по преимуществу; сеньер, военный
организатор, почерпавший свою силу в выполнении общественно-
необходимых функций, в организации коллективных
начинаний группы, уступая место герцогу Альбе, мрачному
разрушителю.
Во Франции было то же самое. Так, в лионской шелковой
промышленности к году отмены Нантского эдикта насчитывалось
13.000 станков, а через 20 лет по изгнании гугенотов осталось
не более 2.000. Сильно пострадали также парчевая, ленточная,
кружевная, суконная, полотняная, хлопчатобумажная
промышленность, и почти совсем была убита торговля Бордо и Ла-Рошели,
главных международно-коммерческих центров Франции и в то же
время центров гугенотской торговли.
При своих широких интернациональных связях изгоняемые
еретики могли с большой безошибочностью избирать страны,
которые дали бы им убежище. Из Испании они направлялись во
Францию, Нидерланды и Англию; каждая волна гонений на
гугенотов во Франции и в особенности полная отмена Нантского
эдикта вызывала массовое бегство еретиков в Голландию, Англию,
Швейцарию и Бранденбург (основное ядро будущей Пруссии).
Насколько крупное значение имела эта
эмиграция,—направлявшаяся, в противоположность современной, из промышленно
пе1) Уже Нантский эдикт 1598 г. сам по себе проводил „черту оседлости-*
гугенотов; во всяком случае, он приобрел такое значение благодаря позднейшим
ограничительным истолкованиям, подготовлявшим отмену эдикта (1685 г.), равносильную
изгнанию гугенотов из Франции.

РАЗВИТИЕ МАНУФАКТУРЫ
161
редовых в промышленно отсталые страны,—показывает тот, напр.,
факт, что один Бранденбург приютил около 200.000 гугенотов1).
С еретиками иммигрировали в новые страны приобретенные
в ряду поколений промышленное искусство, промышленные
навыки и коммерческий опыт вместе с широкими торговыми связями.
Таким образом история религиозных гонений стала одновременно
историей распространения по Европе высших форм
промышленности и торговли.
Спасаясь поспешным бегством от погромов и в лучшем случае
получая на сборы такое короткое время, что нечего было и думать
о правильной ликвидации дел, тысячи беженцев являлись в
новые страны полными нищими. Для жилья на первое зремя им
предоставлялись там пустующие казармы и специально
построенные бараки. Здесь скоро возникали разнороднейшие мастерские,
от ювелирных, парчовых, тонких ткацких до парусных и грубо-
кузнечных включительно. В мучительных поисках за
пропитанием на чужбине беженцы после ряда опытов останавливались,
наконец, на производстве предметов, которые находили наиболее
обеспеченный сбыт, следовательно, на отраслях, более или менее
новых: для приютившей их страны. Благодаря большой внутренней
сплоченности, порожденной общностью культуры и страданий,
они быстро становились на ноги, оставляли временный приют и
устраивали собственные мастерские.
В эмигрантских приютах новые отрасли производства иногда
совершенно естественно принимали форму мануфактуры
в узком значении этого слова: форму соединения в
общем помещении целого ряда работников, из которых каждый
производит составную часть полного продукта (один производит
бусы, другой нитку для них, третий нанизывает бусы на нитку)
или выполняет одну из частичных оцераций, составляющих в своей
совокупности процесс производства продукта (один разматывает
шелковичные коконы, другой сучит шелк, третий окрашивает
и т. д.). Но дальнейшая судьба большинства новых производств
показала, что такое соединение обусловливалось не столько их
техническими особенностями, сколько случайными
обстоятельствами эмигрантской судьбы.
Конечно, у инициаторов новых производств, у беженцев и у
их покровителей, суверенов, во многих случаях были серьезные
основания предпочесть соединение частных работников в одном
помещении их рассеянию по собственным мастерским и
жилищам 2). Поэтому в XVI—ХУШ веках во многих местах
прини*) Огромное относительное значение этой цифры будет ясно, если указать, что
к половине ХУШ века общая численность населения всех прусских провинций
(за исключением Сидезии) составляла 2.313.000.
2) На первом плане стоят опасения за утайку сырого материала,—совершенно
основательные, как еще 30—40 лет тому назад можно было убедиться на русской
шелковой кустарной промышленности. Хозяйчик пускался на всякие махинации,—напр.,
отпускал отсыревшую пряжу,—чтобы урезать заработок кустаря вычетами за мнимую
растрату материала. Однако и кустарь с течением времени научался не только
обороняться такими же махинациями, но и переходить в наступление: заматывать в так
называемую „рвань" вместо обрывков шелка песок, тряпье и т. д., увеличивать вес
Курс политической экономии. Т. П, в. I.
И

162 ПЕРЕХОДНЫЕ ФОРМЫ ОТ ТОРГОВОГО К ПРОМЫШЛЕННОМУ КАПИТАЛУ
маются разнообразные меры с той целью, чтобы удержать
обученных работников в мануфактурах: с одной стороны, повышается их
оплата по сравнению с кустарями; с другой—обрушиваются
суровые репрессии, до военных «усмирений» включительно, на
отказывающихся работать в помещениях хозяина под его
постоянным контролем.
Но во многих производствах объединение работников
удерживалось только как принудительное объединение: только как
особого рода работный дом, обслуживаемый людьми, отданными в
работу судебною или полицейскою властью (на Западе), пли как
одна из форм крепостнической мануфактуры, обслуживаемой
собственными крепостными предпринимателя, крепостными,
заарендованными у помещика, наконец, крепостными, предоставленными
государством (итальянские мануфактуры в средневековом
Леванте, русские вотчинные фабрики и поссессионные заводы XVII—
XIX веков). Оставались ли новые отрасли в городе, или же они,
что часто бывало, вынуждались бесконечной придирчивостью
цеховых ремесленников переселяться в деревню, и в том и в другом
случаях мануфактура оказывалась только временной
организацией, служила в первую очередь только школой нового
промышленного искусства. И в городе, и в деревне инициаторы
новых отраслей находили только таких производителей, которые в
длинном ряду поколений срослись с отношениями
мелко-буржуазного разъединенного, индивидуального, самое большее семейного
производства, и которые всеми силами отстаивали эту форму, пока
технические условия давали хоть какую-нибудь возможность ее
сохранения. Поэтому, напр., в России XVIII века предпринима-
мательский «рабочий вопрос», т.-е. вопрос о привлечении
«рабочих рук» к промышленному производству, иногда приобретал
острую форму в горном деле, которое уже тогда требовало
довольно сложного оборудования и могло вестись лишь в
крупнопроизводственных формах. В текстильной промышленности он
сравнительдо мало давал знать о себе, но только потому, что
здесь капиталисту приходилось в конце концов примиряться с
рассеянием промышленности по крестьянским избам.
Еще в XVIII и почти до половины XIX века слово
«мануфакшелка очень немудрящими, но нелегко поддающимися контролю операциями. В конце
концов кустарная промышленность превращалась в сферу простодушного взаимного
надувательства, которое по мере возможности наперед учитывалось обеими сторонами
и, не принося в конечном счете ни одной из них прочной выгоды, вело к
решительному ухудшению качества продукта. В некоторых случаях, — особенно в тех, где
применялся дорогой сырой материал (шелковое, парчевое, кружевное производства),—
и для прошлых столетий можно проследить, как кустарная организация
промышленности превращалась в тормоз промышленного развития. В настоящее время
аналогичные явления развертываются в области хлеботорговли: русский крестьянский хлеб
стяжал широкую известность в качестве не только высоко засоренного хлеба, но и
преднамеренно засоряемого и крестьянами, и прасолами-скупщиками, соответствующими
хозяйчикам по своим экономическим функциям. Другим, и тоже очень существенным,
основанием стремиться к сохранению мануфактурной организации было желание
оберечь „тайну" производственных методов, — обычно столь простых и так легко
воспроизводимых, что только искусственные меры могли временно задержать их
широкое распространение.

РАЗВИТИЕ МАНУФАКТУРЫ
16$
тура» у нас и на Западе употреблялось не только в указанном
выше узком значении, но и в том более широком, когда оно
является синонимом промышленного производства
вообще, независимо от форм его организации, С течением времени
выработалось только то ограничение, что «мануфактура»
становится преимущественным названием текстильного производства,
в особенности хлопчатобумажного, которое выдвигается па
первый план среди новых отраслей промышленности х).
Несомненно, мануфактура в узком значении слова
исторически сыграла очень крупную роль, но для многих отраслей
промышленности она имела большое значение исключительно как
«учебная» или «показательная» мастерская: она не только
вводила новые производства, но и демонстрировала на практике,
какие великие силы таятся в более решительном и дробном
разделении производственных операций, чем традиционное
ремесленное их разделение. Этим и объясняется то глубокое впечатление,
которое централизованная мануфактура при своем появлении
производила на современников (Фергюсон, А. Смит; для XVII и
отчасти даже XVI века см. у Эшли: «Экономическая история
Англии», стр. 502—508, 530—531). Но она вовсе не была
преобладающей и даже просто видной формой промышленности, в
особенности текстильной, в значительной степени и так называемой
мелкой металлургической (производство кос, ножей, замков,
гвоздей и проч.). Капитал еще был не в силах непосредственно
подчинить себе общество, преобладающее мелко-буржуазное по своему
производственному строю: не мог подчинить его таким образом,
чтобы объединить производителей в одной мастерской, под
своим постоянным контролем. Но капитал подчинял его себе
косвенно: он делал все более невозможным существование
мелкого производителя, отрешенного от капиталистически
организованных связей с другими мелкими производителями, такими
же частичными работниками, как и он, от
капиталистически-концентрированных форм сбыта готовых и наполовину готовых
продуктов (фабрикатов и полуфабрикатов) и от таких же форм
приобретения сырых и вспомогательных материалов.
Все это необходимо иметь в виду, когда идет речь о
«мануфактурах» XVI—XVIII столетий. В промышленном
предпринимателе того времени торговец, купец, как общее правило, брал
перевес над мануфактуристом. Контора—средоточие его
деятельности—была не столько мануфактурной, сколько раздаточной
конторой: работники, рассеянные по окрестностям, в значительной
степени крестьяне, из нее брали сырой материал и в нее же
сдавали готовый продукт. Те цифры, которые говорят о числе «рук»,
работавших в указанные столетия на того или иного
предпринимателя (или «мануфактуриста»), сами по себе еще не характеризуют
1) Такое традиционное словоупотребление сохраняется до настоящего времени,
хотя мануфактурная организация здесь давно отошла в прошлое. Говорят, напр.,
„на ярмарке бойко торговали мануфактурой" и разумеют под этим торговлю
миткалем, ситцем и проч.
11*

164 ПЕРЕХОДНЫЕ ФОРМЫ ОТ ТОРГОВОГО К ПРОМЫШЛЕННОМУ КАПИТАЛУ
внутренней организации соответствующих отраслей промышлен-
ности. Так, напр., в лионской шелковой промышленности XVIII
века на одного предпринимателя приходилось по 20—30 ткацких
станков, по 8—14 мастеров и по 35—50 работников разнообразных
категорий. В седанской промышленности того же столетия на
25 предпринимателей работало будто бы более 10.000 человек.
В Нотингэме половины того же столетия на 50 предпринимателей
приходилось 1.200 чулочно-вязальных станков. Иностранные
путешественники по России конца того же столетия находят в ней
суконные, полотняные и даже шелковые мануфактуры с 500—
1000 и даже 2.500 рабочих. Все данные этого рода
непосредственно свидетельствуют как будто о значительной технической
концентрации текстильной промышленности уже в XVIII веке.
Однако для большинства случаев, когда наблюдатели, не
ограничиваясь суммарными данными, подробнее описывают строй
промышленных отношений, оказывается, что работники, занятые
в собственных помещениях предпренимателя, составляют лишь
ничтожную часть общего количества работающих на него: на сотни
кустарей, работавших у себя на дому, приходилось всего два-
три десятка наемных рабочих, работавших в его собственной
мануфактуре.
Русская шелковая промышленность 70-х годов прошлого века
все еще могла дать некоторое представление об отношениях
в так называемой «мануфактурной» промышленности XVI—XVIII
столетий. Здесь встречались крупнейшие фирмы с ежегодными
оборотами во много сотен тысяч рублей и всего лишь с
несколькими десятками наемных рабочих. Труд последних применялся
преимущественно в красильных и аппретурных операциях,
требующих сравнительно сложного технического оборудования.
Размотка же шелка и ткацкие операции производились по
собственным избам многих сотен окрестных крестьян-кустарей 1). Правда,
повышенными расценками и проч. предприниматель старался
привлечь в свои собственные мастерские несколько десятков ткачей,
сновальщиков и размотчиков (или размотчиц), но не потому, что
такая концентрация представляла какие-либо существенные
технические преимущества, а потому главным образом, что работа
наемных рабочих, находящихся под его постоянным контролем,
давала ему необходимые критерии для установления известных
норм в отношениях с кустарями (расценки, браковка,
определение неизбежной утраты сырого материала и т. д.).
Мануфактурная в узком значении этого слова, первоначально «показательная
мастерская», превращалась здесь в «контрольную мастерскую».
Значит, той основной технической формой, которая задавала тон
1) Впрочем, не только „окрестных". Так, на некоторые московские фирмы рабо^
тали кустари, живущие на границе Владимирской и Московской губерний, т.-е.
в 60 — 90 верстах от Москвы. В таких случаях оказывались необходимыми
„мастерки4*, — посредники между московской фирмой и местными кустарями. История
этой особой профессиональной группы ничем не отличается от истории ремесленных
мастеров. Громадная часть их пролетаризовалась под давлением московского торгового
капитала, немногие развились в самостоятельных промышленных предпринимателей.

РАЗЛОЖЕНИЕ МЕЛКО-БУРЖУАЗНЫХ ФОРМ
165
в области промышленных отношений, была здесь не эта
мануфактура, не крупное производство, а мелкая мастерская или изба
кустаря, которая технически представляет лишь небольшой шаг
вперед от ремесленной мастерской.
Таким образом мануфактура не могла ни охватить
общественного производства во всем его объеме, ни преобразовать его
в самой его основе. Она, «как экономический кунсштюк, вызвыша-
лась на широком основании городского ремесла и сельской
домашней промышленности» (Маркс). О «мануфактурном периоде»
экономического развития можно говорить лишь в том смысле,
что мануфактура в свое время служила колыбелью новых
отраслей производства, давала первоначальные образцы новых форм
расчленения производственных операций и была господствующей
почти единственной формой капиталистической
промышленности, т.-е. промышленности, построенной на труде наемных
рабочих. Но не было такого периода, когда централизованной
мануфактуре принадлежало бы господство в промышленности
вообще.
3. Разложение мелко-буржуазных форм.
Основные формы косвенной зависимости от капитала.—Работа на скупщика и
раздатчика.—Экспроприация мелко-буржуазных производителей.
Слова «работа на скупщика» не охватывают всех сложных и
изменчивых отношений между представителем торгового капитала
и теми производителями, которых он шаг за шагом подчиняет
себе. Наиболее естественная классификация этих отношений—по
крайней мере их основных типов—получается в том случае, если
исходить из степени приближения торгового капитала к
производственной сфере.
Пока продукты производятся исключительно для собственного
потребления, каждое хозяйство живет совершенно замкнутой
жизнью и не нуждается для своего воспроизводства ни в каких
связях с другими хозяйствами. В нем самом производятся не
только все средства существования, но и все средства и орудия
труда, необходимые для продолжения и расширения
производства (точнее совокупности производств, необходимых для
существования данной экономической ячейки). После того, как
продукт произведен, он непосредственно затрачивается на нужды
данной хозяйственной единицы, будет ли то родовая община, или
феодальная группа, или крестьянская семья старинного строя:
из сферы производства продукт прямо переходит в сферу
потребления.
Чем дальше заходит превращение продукта в товар, тем
радикальнее изменяется это положение, тем более порывается
непосредственная связь между производством и потреблением.
Сапожник, напр., производит обувь, которая, как таковая, не
требуется ни для него лично, ни для его производства,—и не
производит ничего иного, кроме обуви, когда меновые отношения
достигают довольно высокой ступени развития. Следовательно,

166 ПЕРЕХОДНЫЕ ФОРМЫ Ох ТОРГОВОГО К ПРОМЫШЛЕННОМУ КАПИТАЛУ
он должен снова и снова получать извне, из других
экономических ячеек, все предметы своего личного потребления:
хлеб, мясо, одежду, дрова и все предметы
производительного потребления: кожу, гвозди, дратву, нитки и т. д.
Без меновых связей с внешним миром он не может воспроизводить
свою рабочую силу: существовать и сохранять свою
работоспособность,—и не может возмещать материальные элементы,
потребленные в производстве.
В натуральном хозяйстве непосредственно реализуется
потребительная стоимость произведенных продуктов: они
потребляются. Хозяйство товаропроизводителя должно реализовать
стоимость произведенных продуктов: заменить эту стоимость,
существующую в такой потребительной форме (обувь), в которой
хозяйство не нуждается, стоимостью или стоимостями,
существующими в тех разнообразных потребительных формах, которые
в данный момент необходимы для жизни производителя и
продолжения производства (хлеб, кожа и проч.). Эта реализация
осуществляется посредством обмена. Если мы предполагаем достаточно
развитое меновое общество, то стоимость товара реализуется прежде
всего в деньгах: производитель продает свой товар за деньги и
только потом заменяет это абстрактное, общее воплощение
стоимости такими конкретными ее воплощениями, как мясо, одежда,
шило и т. д.: покупает на деньги необходимые ему товары.
Покупая мясо у мясника, одежду у портного, сапожник тем самым
дает возможность мяснику и портному реализовать стоимость их
продуктов,—следовательно, сделать первый шаг к возмещению
тех потребленных элементов, которые необходимы для
дальнейшего существования производств мясника и портного. Иначе
говоря, существованием каждого из товаропроизводителей
предполагается существование целого ряда других
товаропроизводителей.
Таким образом в обществе товаропроизводителей продукты
переходят из сферы производства в сферу потребления при
посредстве ряда меновых актов,—очень длинного ряда, если мы
предположим, что функции обмена сосредоточиваются в руках
особых посредников, расчленяющихся на группы скупщиков,
оптовых купцов, мелких торговцев и т. д. Обмен, рассматриваемый
как процесс, является перемещением продуктов из тех хозяйств,
которые их производят, в другие хозяйства,—в те, которые их
потребляют. Посредством обмена товаров осуществляется обмен
веществ между формально самостоятельными экономическими
ячейками,—совершенно так же, как обмен веществ между
отдельными частями организма осуществляется посредством
кровообращения. Этот обмен веществ—передвижение из ячеек,
которыми они выработаны, произведены, в ячейки, которыми они
будут использованы, потреблены, — это постоянное перемещение
в противоположных направлениях, это обращение продуктов,
производимых не для собственного потребления, становится таким
же необходимым условием существования общества
товаропроизводителей, как кровообращение—для существования организма.

РАЗЛОЖЕНИЕ МЕЛКО-БУРЖУАЗНЫХ ФОРМ
167
Превращение продукта в товар есть в то же время
развитие сферы обращения как необходимого связующего звена
между сферой производства и сферой потребления. С такой точки
зрения история собственно торгового капитала есть история
последовательного развития этой сферы, превращающейся в само-
стоятельную отрасль экономической деятельно-
ности особой профессиональной группы—купцов.
Поскольку капитал противостоит производителю
исключительно в образе скупщика, поскольку его деятельность
ограничивается сферой обращения, он остается чисто торговым капиталом.
То же и в том случае, когда капитал противостоит производителю
как продавец, как необходимый посредник при снабжении
производителя средствами существования, орудиями труда, сырыми
и вспомогательными материалами. Если перед нами общество
мелких товаропроизводителей, то капитал, выступающий перед
одними из них в качестве продавца, должен, очевидно, выступать
перед другими в качестве покупателя. Для того, напр., чтобы
доставить суконщикам необходимое количество шерсти, капитал
должен сначала приобрести ее у крестьян,—равно как и для того,
чтобы доставить сукно крестьянам, необходимо предварительно
скупить его у суконщиков. В этом смысле можно сказать, что
работа на скупщика — первичная форма подчинения капиталом
непосредственных мелких производителей. При этом безразлично,
внедряется ли эмбриональный капитал на пути от сферы
производства в сфере личного потребления,—напр., на пути хлеба от
крестьянина к ремесленнику, сукна от суконщика к
крестьянину,—или на пути от сферы производства к сфере
производительного потребления,—напр., шерсти от крестьянина к суконщику,
серпа от кузнеца к крестьянину, ткацкого станка от столяра
к ткачу1).
Деятельность скупщика целиком протекает в сфере
обращения и исчерпывается актами купли-продажи. Основной источник
его прибыли—т<надбавки» («накидки») к покупным ценам товаров.
Его прибыль по своему общему характеру—чисто торговая
прибыль. Все дело сводится к тому, что мелкий производитель,
соединявший в одном лице и производителя и торговца,
утрачивает некоторые из своих функций, именно торговые, и выполнение
их становится специальным и исключительным занятием новой
профессиональной группы—торговых посредников между
производителями и потребителями. С появлением торговых посредников
ремесленник (и крестьянин) не утрачивает своей
производствен*) Если продукт мелких производителей сосредоточивается в первую очередь
у сеньера (рента продуктами, натуральный оброк), то арена для деятельности
скупщика суживается, торговый капитал развивается медленнее, преобладающая роль во
внутренней торговле дольше остается за сеньерами. Все это—симптом значительной
живучести собственно феодальных производственных форм, перевеса их над
буржуазными формами. Напротив, переход к денежной ренте (денежному оброку)
свидетельствует о более высокой ступени развития буржуазного общества,—и в то же время
расширяет арену для функций капиталистического скупщика. Вместе с тем помещик
превращается в чисто паразитического потребителя.

168 ПЕРЕХОДНЫЕ ФОРМЫ ОТ ТОРГОВОГО К ПРОМЫШЛЕННОМУ КАПИТАЛУ
ной самостоятельности: он поцрежнему остается хозяином своей
мастерской и всех средств труда, от него поцрежнему исходят
все распоряжения. Он просто развивается в более чистый тип-
производителя по преимуществу.
Но за формальной производственной самостоятельностью могут
скрываться различные степени экономического подчинения
капиталом, который начинает эксдлоатировать производителя и как
продавца и как покупателя: как продавца готовых продуктов,—
как покупателя средств существования и производства.
Быстрота и степень этого подчинения определяются конкретными
условиями каждой отрасли производства. Чем менее производство
работает на рынок, тем медленнее идет подчинение (крестьянин). Чем
застойнее и теснее рыночные отношения, чем ближе рынок к
производителю, тем дольше последний может сохранять
экономическую самостоятельность (деревенские сапожник и портной). При
легкости приобретения сырья,—или при таком его изобилии, что
оно достается почти «даром»,—мелкий производитель прочно
защищен с этой стороны от покушений торгового капитала
(обработка дерева: производство мебели, деревянной посуды, игрушек
и проч.—в лесистых местностях).
Изменение в каждом из этих основных условий,—а их
перечень далеко не полон,—угрожает экономической
самостоятельности непосредственного производителя. Так, между деревенским
сапожником и его заказчиками нет никаких посредников. Но
кожу, колодки и проч. он должен покупать у городского
торговца, который диктует ему свои цены. С развитием путей
сообщения старые заказчики все более начинают покупать обувь
в городе. По мере того, как мануфактурное разделение
становится основным принципом организации промышленного труда,
сфера деятельности сапожника суживается и еще в одном
направлении: раньше он сам кроил обувь из кожи,—теперь он
приобретает в городе «заготовку», производимую опытными
специалистами и обходящуюся дешевле, чем в том случае, если бы
сапожник упорствовал в работе по-старому. И чем больше
суживается сфера деятельности сапожника, тем затруднительнее
становится его положение, тем легче закабаляется он торгово-ростов-
щической эксплоатацией.
Последний пример, между прочим, еще раз показывает,
насколько обманчиво такое основание для классификации
различных экономических форм, как «длина пути», по которому продукт
проходит от производителя к потребителю. Этот признак мог бы
иметь решающее значение, если бы торговый капитал овладевал
производителем только как продавцом готового продукта.
В действительности ресурсы торгового капитала, наступающего
на мелко-буржуазное цроизводство, несравненно шире и
разнообразнее: не затрогивая сферы обращения готового продукта,
капитал может внедриться в сфере обращения того сырья, из которого
производится этот продукт,—и с таким же успехом присвоивать
прибавочный труд мелкого производителя, как в других отраслях
промышленности это делает скупщик готовых продуктов,

СапожРАЗЛОЖЕНИЕ МЕЛКО-БУРЖУАЗНЫХ ФОРМ
169
ник нашего примера завоевывается торговым капиталом не как
продавец, а как покупатель 1).
В тех случаях, когда деятельность торгового капитала
примыкает к старинным крестьянским подсобным занятиям, к семейной
домашней переработке собственного сырья, капиталист в течение
долгого времени выступает исключительно в качестве скупщика
(деревенское производство полотна, сукна, ряднины, деревянной
посуды и проч.). Пока эти занятия остаются чисто подсобными,
пока крестьянин может выносить на рынок лишь небольшую долю
соответствующего продукта, его позиция остается прочной. Даже
величайшая зависимость от скупщика не изменяет существенно
его общего экономического положения, если дело ограничивается
избытками какой-либо из второстепенных отраслей
совокупного семейного производства. Напротив, сопротивление мелкого
производителя сламывается тем успешнее, чем быстрее растут
феодальная эксплоатация и исторически-преемственные,
производные от нее формы эксплоатации (денежный оброк,
всевозможные платежи государству и пр.). Для отбывания всех
повинностей крестьянину приходится выносить на рынок все
большую массу продукта, он становится вынужденным
производителем на рынок. Тем самым расширяется возможность не только
торговой, но и ростовщической эксплоатации. Когда подходит срок
платежей, мелкий производитель идет на какие угодно условия,
только бы достать деньги. Таким образом усиление феодальной
эксплоатации и производных от нее форм исторически
подготовляло почву для низших, первичных форм капиталистической
эксплоатация.
Логически первичная форма подчинения торговым
капиталом, «работа на скупщика» исторически была таковой лишь для
некоторых отраслей промышленности, преимущественно как раз
для тех, которые перерабатывали сырые материалы местного и
в особенности собственного семейного производства. Между тем не
эти «исконные» отрасли народного труда выдвинулись наиболее
быстро в истории кустарной промышленности и не они сыграли
наиболее видную роль в разложении традиционных экономических
отношений: самое крупное значение приобрели различные новые,
зачастую в точном значении слова импортированные отрасли
производства. Таково было, напр., во Франции шелковое и
кружевное производство (с XVI в.), в Англии хлопчатобумажное
(с XVII в.), в России хлопчатобумажное и шелковое (с XVIII в.):
*) В новейшее время это явление особенно часто наблюдается в пекарном
промысле. Он еще недавно служил излюбленной иллюстрацией жизнеспособности
самостоятельного мелкого производства,—несомненнейшего „ремесленного" производства,
если положить в основу классификации длину пути от производителя к потребителю:
мелкий пекарь продает хлеб непосредственно .потребителям. При внимательном
рассмотрении оказывается, что эта „самостоятельность" служит мучным торговцам и
мукомолам просто удобным средством для усиленного выжимания прибавочной
стоимости из пекаря: они предоставляют ему самый широкий кредит, сами находят ему
и отделывают помещение — и прочно опутывают мелких пекарей сетями торгово-
ростовщической эксплоатации.

170 ПЕРЕХОДНЫЕ ФОРМЫ ОТ ТОРГОВОГО К ПРОМЫШЛЕННОМУ КАПИТАЛУ
все — отрасли, в которых производство сырого материала
совершенно отделялось от его переработки, или даже он был
прямо заграничным товаром. То же решительное разделение
производства сырого материала и его дальнейшей переработки
наблюдалось и в суконной промышленности Англии и Германии:
к тем эпохам, когда начинается быстрое развитие суконной
промышленности в этих странах, крестьянская домашняя переработка
шерсти давно уже была оттеснена на задний план ремесленно-
организованным производством.
Мы уже видели, что мануфактура нередко служила школою
таких новых отраслей промышленности. Теснимая в городах
цехами, она перекочевывала в деревню и находила здесь
работников, до известной степени технически подготовленных
старинными подсобными занятиями. Прядение льна, напр., подготовляло
к прядению пеньки или шерсти, производство полотен—к
производству шелковых тканей, плетение грубых кружев—к плетению
более тонких. Требовалось, вообще говоря, только приспособление
к особым свойствам нового материала. Оно до чрезвычайности
облегчалось мануфактурным разделением труда, которое позволяло
каждой семье сосредоточиться на какой-либо одной детальной
операции производственного процесса: на прядении или размотке,
на подготовке основ или на ткацком деле 1).
Здесь организаторы новых отраслей, вынужденные мириться
с рассеянием производства по крестьянским избам, не могли
ограничиваться ролью простых скупщиков в точном значении этого
слова. В то время, как централизованная мануфактура, сыграв
свою роль показательной мастерской, сокращалась до размеров
преимущественно контрольного приспособления, если не разлагалась
до полного уничтожения, около нее, или даже вместо нее,
возникала и расширялась раздаточная контора. В ней
крестьяне-кустари получают сырой материал и в нее же сдают
готовый продукт.
Отношение раздатчика к производственному процессу более
*) Тот ручной шелко-ткацкий станок, на котором в 70-х годах прошлого века
русские кустари ткали гладкие шелковые материи, по своей общей конструкции был
еще очень близок к тому ткацкому станку, на котором производятся деревенские
полотна. Такое же родство сохранялось и между приспособлениями, которые служат
для подготовки материала к ткацким операциям. Но в то время, как лен проходил
в отдельной крестьянской семье все стадии переработки, от начальных до
окончательных, в шелковой кустарной промышленности существовала значительная
специализация между кустарями. Несомненно, такое же отношение существовало и между
новыми отраслями русской текстильной промышленности XVIII века и старинными
внеземледельческими занятиями деревни. То же и в Англии. Этим соотношением
новых и старинных отраслей производства объясняется, между прочим, то явление,
что высокое ремесленное развитие страны стоит в известном антагонизме с
дальнейшим ее развитием к капиталистическим формам промышленности. Чем более
развито ремесло, тем сильнее цехи, тем больше времени уходит на то, чтобы преодолеть
их сопротивление капиталистическим формам. Чем сильнее развито ремесло, тем
более задавлены и разрушены те внеземледельческие крестьянские промыслы, к
которым капитал с таким успехом приурочивает свою первоначальную деятельность.
Поэтому в России новая текстильная промышленность нашла исключительно
благоприятную почву и встретила наиболее слабое сопротивление.

РАЗЛОЖЕНИЕ МЕЛКО-БУРЖУАЗНЫХ ФОРМ
171
близкое, чем отношение чистого скупщика. Здесь уже не кустарь,
а он доставляет один из элементов производственного процесса,—
иногда, напр., в шелковой промышленности, наиболее важный по
стоимости. Следовательно, раздатчик, определяя впоследствии
продажную цену готового продукта, должен учитывать стоимость
этого производственного элемента, между тем как раньше
его отношение к продукту было чисто т о р г о в о-капиталистиче-
ским. Производственные условия нисколько не интересовали
скупщика, ему важно было только одно: чтобы покупная цена стояла
как можно ниже по сравнению с вероятной продажной ценой.
Теперь один из элементов стоимости товара—стоимость сырого
материала, становится величиной, определяемой как бы извне,
объективными отношениями, над которыми раздатчик не
властен. И как раз потому борьба между раздатчиком и кустарем
с большой исключительностью и ясностью концентрируется на
другом элементе стоимости товара, на том живом труде,
посредством которого сырой материал превращается в готовый продукт.
Раздатчик стремится выжать из прядильщика, сновальщика,
ткача как можно больше труда и оплатить из него наименьшую
долю для того, чтобы возрастающий остаток присвоивать в
качестве прибавочного труда. Борьба принимает откровенную
форму борьбы из-за расценок труда кустаря, из-за использования его
рабочей силы, а не из-за расценок готового продукта в целом.
Таким образом присоединение функций раздатчика к функциям
скупщика представляет шаг вперед в превращении торгового
капитала в промышленный капитал, купца—в промышленного
предпринимателя, мелкого самостоятельного производителя—в
наемного рабочего, живущего продажей единственного товара,
который у него остался,—рабочей силы. Чем более работа на
раздатчика становится главным базисом существования кустаря, тем
более приближается он экономически к наемному рабочему, и
чем больше в предпринимателе собственно скупщик
стушевывается перед раздатчиком, тем больше барыш предпринимателя
утрачивает характер торговой прибыли и приобретает некоторые
черты промышленно-предпринимательской прибыли: из сферы
обращения капитал вторгается в сферу производства.
Конечно, это мало отражается на методах исчисления,
применяемых зачаточным промышленным предпринимателем: они
остаются такими же, как были у торгового капиталиста. Все
дело сводится к тому, что вместо одной прежней графы—покупная
стоимость готового продукта—в записях капиталиста теперь
фигурируют две самостоятельных графы: 1) цена сырого
материала, затраченного, напр., на производство куска сукна, и 2) цена
той рабочей силы, которая превратила этот материал в сукно. Но
даже и это изменение свидетельствует о том, что покупная
цена—исходный пункт в расчетах купца—начинает оттесняться
более сложной категорией: издержками производства,
отправной точкой в расчетах промышленного предпринимателя.
Хотя промышленно-предпринимательская прибыль
потенциально намечается уже здесь, где друг другу противостоят только

ку172 ПЕРЕХОДНЫЕ ФОРМЫ ОТ ТОРГОВОГО К ПРОМЫШЛЕННОМУ КАПИТАЛУ
старь и раздатчик, однако она при данной организации
промышленности так же не может обособиться от торговой прибыли, как
торговая: прибыль не могла обособиться от ренты, пока сеньер был
одновременно и купцом. Необходимое условие отделения промышлен-
но-предпринимательской прибыли от торговой—обособление
промышленного от торгового капитала. Первым шагом в этом
направлении было обособление раздатчика от купца (или
скупщика), развитие их в две антагонистические группы, борьба между
ними из-за раздела прибавочной стоимости, извлекаемой из
непосредственных произведений.
В различных отраслях промышленности это обособление
достигалось различными способами и путями. В одних крупный
торговый капитал подчинял себе самостоятельных раздатчиков,
которые раньше сами организовывали сбыт готового продукту;
в других раздатчики первоначально были агентами купца и лишь
с течением времени перешли к раздаточным операциям за свой
собственный счет. В одних случаях раздатчики вышли из среды
купцов,—как тех, которые торговали сырым материалом, так и
тех, которые занимались скупкой и перепродажей готовых
продуктов; в других в раздатчика развивался ремесленный мастерили
кустарь, который первоначально производил закупку сырья и
продажу готового продукта по поручению рядовых кустарей и
постепенно вырабатывался в самостоятельного торгового посредника.
Случаи последнего рода особенно любопытны потому, что
здесь можно проследить весь генезис от мелко-буржуазных к
развитым капиталистическим формам промышленности. Сначала
эмбриональный раздатчик принимал в производственном
процессе такое же непосредственное участие, как и рядовые работники.
Раздаточные функции поглощали только некоторую долю его
времени, и прибыль от них составляла только некоторую долю его
доходов; остальнал доля представляла такой же заработок, как
и у других работников. Размеры прибыли от раздаточных
операций определялись относительной устойчивостью позиций
раздатчика, с одной стороны, и того купца, которому он сбывал
готовый товар, с другой. Вообще говоря, купец является наиболее
сильной стороной и имеет возможность диктовать цены.
Следовательно, прибыль раздатчика, зародышевая форма будущей про-
мышленно-предпринимательской прибыли, представляла тот
остаток произведенной работниками прибавочной стоимости, который
не урезывался купцом. Торговый капитал оставался
господствующей формой капитала, и торговая прибыль являлась
господствующей, всепоглощающей формой капиталистической прибыли.
Чем сильнее подчинял он себе раздатчика, тем необходимее
становились для последнего кредитные операции: покупка сырого
материала в кредит, ссуды под товары, которые, еще
производятся. Кредит превращался для купца в средство прочнее и
глубже прикрепить к себе раздатчика. Торговая прибыль купца
была неотделима от его ростовщической прибыли,—как и
торговый капитал вообще еще не обособился на этой ступени
развития от ростовщического капитала.

РАЗЛОЖЕНИЕ МЕЛКО-БУРЖУАЗНЫХ ФОРМ
173
У торгового капитала имеется полная возможность сделать
положение посредников-раздатчиков вечным, наследственным. Он
опутывает их долгами, процентами за отсрочку и оставляет
такой ничтожный доход, что нечего помышлять ни о расширении
раздаточных операций, ни об отказе от непосредственного участия
в производственном процессе. Эти посредники, «мастерки»,
промежуточные звенья между рядовыми работниками и
действительными капиталистами, — Zwischenkapitalisten или Zwischenunter-
nehmer,—не могут развиться в действительных капиталистических
предпринимателей. Величайшая зависимость от торгового
капитала прекращается только для тех совершенно единичных
удачников, которые успевают превратиться в купцов, подчиняющих
себе других раздатчиков, т.-е. успевают превратиться в торговых
капиталистов. Торгово-ростовщический капитал, закабаляя себе
посредников, а через них—и рядовых работников, консервирует
мелко-буржуазную организацию промышленности. Рядовые
работники, а зачастую и посредники влачат существование только
благодаря своей безграничной способности к чрезмерному
труду и недостаточному потреблению. Производство
абсолютной прибавочной стоимости, присвоиваемой купцом,
достигает величайшего расцвета. Опрокидываются все традиционные,
патриархальные представления о рабочем и нерабочем времени, о
рабочих и нерабочих членах семьи. В то же время
мануфактурное разделение труда и само по себе до чрезвычайности
расширяет количество трудовых операций, доступных женщинам и
детям. Эпоха вторжения торгового капитала в сферу
промышленности повсюду характеризуется небывалой раньше эксплоатацией
женского и детского труда.
Благоприятная конъюнктура может разрушить такую
застойность экономических отношений. Так было, напр., в русской
хлопчатобумажной промышленности в эпоху ее победоносной борьбы
с домотканными льняными изделиями и в последние десятилетия
перед переходом к машинному производству; то же при сходных
обстоятельствах наблюдалось и в шелковой промышленности.
Технически-беспомощная, ремесленно-образная по своему общему
укладу, неразрывно связанная с индивидуальным искусством,
передающимся путем довольно продолжительной выучки, иногда
огражденная некоторыми производственными секретами,
промышленность была здесь неспособна к сколько-нибудь быстрому
расширению, связана при своем расширении наличным
контингентом уже подготовленных работников и потому далеко отставала
от быстро растущего спроса. Здесь не раздатчик гонялся за
купцом, а купец ловил раздатчика,—и даже ссуды, которыми
пользовался последний, приобретали при такой комбинации
обстоятельств новый, коммерческий характер: они не столько
подчиняли раздатчика купцу, сколько позволяли ему шире
развернуть свои раздаточные операции. Именно на почве таких
исключительных конъюнктур в русской хлопчатобумажной
промышленности (а также в полотняной, парусинной, суконной и
металлургической промышленности XVIII и отчасти XIX века)

174 ПЕРЕХОДНЫЕ ФОРМЫ ОТ ТОРГОВОГО К ПРОМЫШЛЕННОМУ КАПИТАЛУ
наблюдались примеры поразительно быстрого развития .из простого
кустаря в крупного «фабриканта» 1).
Упрочение позиции раздатчика, расширение его операций,
большая прибыль, оставляемая у него торговым капиталом,
приводит к тому, что для него отпадает необходимость расширять
свой доход непосредственным участием в производстве; с другой
стороны, то же самое расширение раздаточных операций не
оставляет и времени для труда наравне о рядовыми рабочими. Таким
образом разрушается мелко-буржуазный строй промышленности,
характеризующийся недиференцированностью или слабой,
зачаточной, диференцированностью разнообразных
функций,—организаторских и исполнительских,—относящихся к сфере
обращения продуктов и к сфере их производства. Вместе с тем доход
раздатчика резко обособляется от дохода рядовых работников.
Для последних источник дохода — исключительно собственный
труд, для раздатчика—те функции, которые он может выполнять
как собственник капитала. И возрастает доход, при прочих
равных условиях, пропорционально увеличению
капитала,—пропорционально числу тех производителей, которых этот капитал
подчиняет себе. Рассматриваемый с этой точки зрения, процесс
развития чистого раздатчика представляется двусторонним: это
одновременно и одна из ступеней развития от мелко-буржуазного
мастера или мастерка к капиталистическому
предпринимателю, присвоителю прибавочной стоимости, производимой
другими. И в то же время это—одна из ступеней в развитии от
мелко-буржуазного производителя к наемному рабочему,
производящему стоимость и прибавочную стоимость всецело за
счет и под командою капитала.
Но все же здесь перед нами—лишь одна из промежуточных
ступеней этого процесса, довольно далекого от завершения. Во-
лервых, промышленный заработок кустаря только в редких
случаях является единственным источником его существования.
У него обычно собственная избенка, корова, пара свиней,
несколько штук домашней птицы и, за немногими исключениями, свой
огород, а в деревне—и клочок земли под картофелем или даже
зерновыми хлебами. Он еще далеко не порвал с
мелко-буржуазными и отчасти с натурально-хозяйственными традициями, он
связан с рынком только некоторой частью своего существования,
и его рабочая сила только еще превращается в товар. Поскольку
его потребности удовлетворяются собственным производством, он
чувствует себя, да и действительно остается, самостоятельным
*) В тех отраслях промышленности, которые названы в скобках, ссуды купца
заменялись субсидиями правительства, продажа готового продукта купцу—поставками
в правительственные учреждения, главным образом в армию и флот. Благодаря опять-
таки совершенно исключительной конъюнктуре, мелкие производители и здесь
нередко действительно были „сами своего счастья кузнецами",—т.-е. при способностях,
ловкости и оборотливости, лишь несколько превышавших средние, превращались из
организаторов мелких раздаточных операций в крупных по тогдашнему масштабу
капиталистических предпринимателей.

РАЗЛОШЙШ МЕЛКО-БУРЖУАЗНЫХ ФОРМ
175
хозяином; ой еще собственник, а не пролетарий. Во-вторых,
в своих производственных отношениях он тоже еще не порвал
с мелко-буржуазным укладом. Помещение для труда у него
собственное, хотя бы это было его жилое помещение, станок,
инструменты и проч. тоже собственные, капиталист или надсмотрщик
не стоит постоянно над ним, от него зависит время начала и окон-
чения работ, определение часов перерыва, весь внутренний
распорядок. Таким образом он еще сохраняет если не
действительную производственную самостоятельность, то иллюзию этой
самостоятельности: его зависимость от капитала еще не превратилась
в непосредственную, бесспорную, осязательную,—формально она,
как и прежде, остается косвенной зависимостью.
Поскольку такой работник еще не превратился в пролетария,
постольку и капиталистический раздатчик остается лишь
эмбрионом промышленного капиталиста. Он доставляет только сырой
материал и потом оплачивает его переработку. Во всем остальном
производственный процесс идет совершенно независимо от
капитала: устройство мастерских и их оборудование, распорядок
работ, вся их техническая организация,—все это нисколько его не
касается. Он делает лишь небольшой шаг вперед от чисто
внешнего отношения торгового капитала к производственному
процессу. Барыш раздатчика начинает приобретать форму
промышленной прибыли постольку, поскольку ему противостоит чистый
купец, который просто покупает и перепродает товары, не
подвергающиеся между куплей и продажей никаким
производственным операциям. Но поскольку и сам раздатчик чужд этим
операциям, в его отношениях к непосредственным производителям
воспроизводятся отношения старого скупщика, т.-е. опять-таки
отношение торгового кацитала. Полное обособление промышленно-
предпринимательской прибыли от торговой предстоит еще в
будущем. Мало того: раздатчик прочно закрепляет свое
благоприятное положение только в том случае, если он приступает к
самостоятельной организации сбыта, т.-е. сам становится купцом 1).
В этом находит себе выражение преобладание торгового
капитала над промышленным капиталом: точно так же, как
преобладание феодальных производственных форм в более ранний период
общественного развития выражалось в том, что и крупный купец,
и мелко-буржуазный торговец, преуспевая, расширяли свое
деревенское хозяйство.
Картина промышленного строя, как он описан выше, дает
представление об общих тенденциях его развития. Они
развер1) Характерно, что и согласно обычному словоупотреблению чисто купеческие
функции — необходимое условие влиятельного положения капиталиста. Более того:
слово „купец" до недавнего времени оставалось у нас синонимом капиталиста вообще.
Так, под „именитым купечеством" подразумевали не только крупных купцов в точном
экономическом значении этого слова, но и фабрикантов. В функциях капиталиста
это словоупотребление больше всего подчеркивает собственно купеческие
функции—и тем самым до сих пор напоминает, что капитал возник, развился прежде
всего в сфере обращения.

176 ПЕРЕХОДНЫЕ ФОРМЫ ОТ ТОРГОВОГО К ПРОМЫШЛЕННОМУ КАПИТАЛУ
тываются с величайшею быстротой, когда исчезают
исключительные конъюнктуры, о которых упомянуто раньше. Экономическая
диференциация, наметившаяся уже на предыдущей ступени,
теперь идет вглубь. До чрезвычайности обостряется борьба между
различными категориями посредников, захвативших пути, по
которым совершается «обмен веществ» в обществе,—по которым
сырые материалы и готовые продукты передвигаются в
противоположных направлениях. Победу одерживают сильные капиталом,
расплату за всякое неблагоприятное изменение обстоятельств они
перелагают на тех, кого подчиняют себе, а те в свою очередь
переносят усиленное давление ниже, и т. д., пока,
наконец, весь этот гнет, возрастающий от ступени к ступени, не
концентрируется на непосредственных производителях.
Прочную позицию начинает обеспечивать только владение
капиталом: собственностью, которая дает возможность присвоивать
чужой неоплаченный труд. Мелко - буржуазная собственность,
базис традиционного пропитания, перестает служить опорой
и в сущности только открывает лишние пункты для
нападения капитала. Он наступает и на кустаря, и на мелкого
посредника не только как торговый по своим преобладающим
функциям капитал, но и как ростовщический капитал.
И ростовщические методы становятся возможными именно потому,
что его контрагенты «кредитоспособны», что они обладают
собственностью. Работник, у которого нет никакой собственности,
может существовать только за счет своего текущего труда,—и
этим полагается некоторая граница тому, что торговый и
ростовщический капитал может урезать из стоимости, производимой
данным работником. Работник, у которого еще остается известная
собственность, до поры до времени может покрывать из нее свои
потребительские дефициты, и пределы для деятельности торгово-
ростовщического капитала значительно расширяются. Кустарь
живет в прежней избе, работает за прежним станком, пользуется
прежними орудиями, по внешности все остается по-старому, но
характер его отношений ко всем этим предметам коренным
образом изменяется. Они уже не его собственность, а скорее залог,
обеспечивающий возврат полученной под них ссуды и
оставленной у него в пользование, он—уже не собственник этих вещей,
а самое большее простой их владелец, и все они из средств труда
для себя, для своего пропитания, все больше превращаются в
средства труда на ростовщика. Из мелко-буржуазной
собственности эти средства производства превращаются теперь в особую
форму существования ссуженного под них ростовщического
капитала 1).
Насколько долго торгово-ростовщический капитал
предоставляет мелкому производителю сохранять иллюзию собственности
и самостоятельности, это зависит от целого ряда условий, среди
*) Этот процесс Маркс очень выразительно называет „превращением
собственности в наемный труд".

РАЗЛОЖЕНИЙ МЁЛКО-БУРЖУАЗНЫХ ФОРМ
1?7
которых решающее значение принадлежит
производственной технике. Пока мелкое производство не утратило почвы,
капитал из мелкого, по внешности самостоятельного
производителя может выжимать больше прибавочной стоимости, чем из
наемного рабочего. В течение длинного ряда поколений он не
предпринимает решительных шагов с той целью, чтобы от
косвенного подчинения производителя перейти к прямому его
подчинению,—к капиталистической организации производства. Наиболее
демонстративный пример—некоторые из тех отраслей земледелия,
в которых мелкому крестьянскому хозяйству близоруко пророчат
бессмертие. Наиболее известный пример из сферы
промышленности—многочисленные отрасли в производстве одежды, в так
называемой конфекционной промышленности. Бесконечный ряд
примеров быстрой гибели кустарей с развитием машинной техники,
которая требует крупно-капиталистической организации
производства, дает история текстильной промышленности в различных
частях земного шара.
Однако и без залоговых операций собственник дома и орудий
труда постепенно, так сказать чисто естественным способом,
утрачивает эту собственность. Давление торгового капитала
усиливается настолько, что все рабочие силы кустаря и его семьи
поглощаются промышленным трудом, и что семья только при
работе до полного изнеможения кое-как перебивается изо дня
в день. Нет средств и времени для того, чтобы проконопатить избу
и перекрыть текущую крышу. Некогда поправить и заменить
износившиеся части станка,—это связано с остановкой работы;
с прогулом. К тому же развивается тупое безчестие
безнадежности как необходимое психологическое приспособление к
непоправимому и потоянному ухудшению условий существования. Так
складывается то положение, которое до такой степени возмущало
поверхностных наблюдателей русской деревни и захолустных
умирающих городков: хозяйственный инвентарь изнашивается и
гибнет ускоренным темпом, хотя сначала, чтобы замедлить его
разрушение, было бы достаточно заменить гнилое бревно или
положить на крышу пару новых снопов.
Жизнь мелкого производителя падает до того низкого уровня,
на котором она граничит с чисто зоологическим существованием.
Но и для такого существования жилье становится, наконец,
непригодным. С другой стороны, ухудшение питания и всей
жизненной обстановки отражается на свойствах работы: течь и сырость,
дым и копоть, грязь и недостаточное освещение,—все это как бы
отпечатлевается на продукте, слова «кустарный продукт»
приобретают пренебрежительное значение, беспощадные штрафы
угрожают поглотить весь заработок кустаря, но, бессильные изменить
обстановку и общие условия его работы, не достигают своей
цели. Тогда в развитии функций раздатчика наступает новый
момент. Он доставляет производителям станки и другие орудия
труда, более совершенные и приспособленные,—отдает их «на
прокат» или как бы продает «с рассрочкою платежа». Расценки и
условия расплаты обычно диктуются таким образом, что вся
сделКурс политической экономим, т. И, в, I. 12

178 ПЕРЕХОДНЫЕ ФОРМЫ ОТ ТОРГОВОГО К ПРОМЫШЛЕННОМУ КАПИТАЛУ
ка приобретает ярко ростовщический характер 1). Иногда он
строит жилые помещения, которые являются в то же время и
мастерскими, или же старые помещения переходят к нему за
долги кустарей. В таком случае выжимание квартирной платы
дает новое средство для извлечения прибавочной стоимости.
Наконец, тот же капиталист открывает и лавку,—принуждает
работников забирать в ней всевозможные товары или прямо
расплачивается исключительно записками на эту лавку. В нее же
зачастую поступает и весь «брак», который принудительно
сбывается кустарям.
Таким образом один и тот же капитал с разных сторон
обрушивается на работников: он эксплоатирует их как
самостоятельных производителей (ссуда орудий труда, плата за
помещения, поскольку они являются мастерскими), как
зародышевых продавцов рабочей силы (расценки, понижение
заработков штрафами и проч.) и, наконец, как покупателей
необходимых средств существования (квартирная плата,
принуждение все забирать в лавке, устраиваемой капиталистом, и проч.).
В этом разнообразии методов эксплоатации, исходящих от одного
и того же капитала, в этой его универсальности, в полном и
безраздельном смешении черт ростовщического, торгового и
промышленного капитала, находит себе выражение опять-таки полная
неразвитость последнего: в своей чистой форме он имеет дело с
работником исключительно как с продавцом рабочей силы. И еще
одно обстоятельство отличает этот капитал от развитого
промышленного капитала: формальная производственная
самостоятельность работников еще не утрачена, хотя капиталист является уже
фактическим собственником мастерской, орудий труда и сырого
материала. Отношение капиталиста к производственному процессу
остается попрежнему внешним. Оно становится более глубоким
лишь с того времени, когда изменения техники заставляют
капиталиста сосредоточить работников в едином производстве, под
непосредственным контролем и руководством своим или своих
уполномоченных.
Капитал, постепенно переносящий свои операции из сферы
обращения в сферу производства, последовательно выступал перед
нами в качестве или 1) просто скупщика в строгом значении
этого слова или 2) раздатчика сырого материала или,
наконец, 3) кроме того и собственника всех орудий труда и
по1) Подобные явления можно было наблюдать и в самое недавнее время при
покупках в рассрочку швейных и в особенности чулочно-вязальных машин. При
гнете нужды, заставляющей искать каких бы то ни было дополнительных заработков,
при „неумеяьи считать", т.-е. коммерчески расценивать сделки, швея или чулочница
ийогда только по прошествии нескольких лет начинала догадываться, что ей никогда
не сделаться собственницей машины, и что петля, накинутая на нее, затянута прочно.
Положение несколько изменялось, когда фабрики машин создавали обширный
распространительный аппарат, главной задачей которого становилась реализация стоимости,
уже заключающейся в машинах, а не длительное извлечение прибавочной стоимости,
вновь создаваемой текущим трудом покупателей этих машин. В этой области можно
было бы проследить эволюцию форм торговли от примитивной к развитой, капитали*
отнческой и связь этой эволюции с развитием промышленного капитала.

КЛАССОВАЯ БОРЬБА В РЕМЕСЛЕ
179
мещения, в котором совершается производство. Но этим далеко не
исчерпывается действительное многообразие тех путей, по
которым торговый капитал приближается к производству. Оно не
покрывается ни одним из терминов, которыми обычно
обозначаются эти переходные формы капитала: «работа на скупщика»,
«раздатчика», «посредника» или «домашняя система
капиталистической промышленности»,—все эти термийы оказываются
слишком узкими. С этой точки зрения наиболее удобен несколько
расплывчатый термин: «косвенная зависимость от
капитала».
В том порядке, как у нас расположены различные типы
«домашней промышленности», мы получаем основные формы
возрастающей зависимости от капитала: при «работе на
скупщика» непосредственный производитель еще обладает всеми
элементами производственного процесса, при работе на собственника
из этих элементов у него фактически не остается уже ничего,
кроме рабочей силы. Память о былой производственной
самостоятельности сохраняется только в семейной обособленности и в общем
семейном укладе производственной организации. Но эти различия
суть различия именно только формы зависимости от капитала.
Степень фактического подчинения определяется в каждом
случае конкретными обстоятельствами. Простой скупщик может
в конец закабалить мелкого производителя,—напротив, кустарь,
работающий на арендном станке, может сохранять
значительную способность к сопротивлению 1). Но более приниженным,
беспомощным становится мелкий производитель в тех случаях, когда
на него одновременно обрушиваются капиталистическая эксплоа-
тация и различные формы эксплоатации, производные от
феодальной (крепостнические и государственные повинности). Здесь
процесс превращения «самостоятельного производителя» в
пролетария неизбежно становится процессом пауперизации
(обнищания) в самом беспощадном и прямом значении этого слова.
4. Классовая борьба в ремесле.
Судьбы ремесла в торгово-капитадистическуго эпоху. — Изменение общих условий
промышленного труда.
В городах, как бы выделившихся из средневекового
феодального общества и обладавших организациями непосредственных
производителей (цехи мастеров, товарищества подмастерьев), тор-
готовый капитал встречал более стойкое сопротивление, чем
в деревне. Так называемая домашняя промышленность прежде
всего укоренилась в деревне и сделалась господствующей в новых
отраслях промышленности. Они распространялись, «насаждались»
с такой быстротой, что для развития ремесленного строя вообще
не было бы времени, если бы даже основные предпосылки его
су*) Как мелкий арендатор-земледелец при известных обстоятельствах обладает
большей способностью к сопротивлению, чем крестьянин, работающий на собственном
неотчуждаемом наделе.

180 ПЕРЕХОДНЫЕ ФОРМЫ О? ТОРГОВОГО К ПРОМЫШЛЕННОМУ КАПИТАЛУ
ществования не отошли] в прошлое. Благодаря этому еще долгое
время после того, как торговый капитал подчинил себе
деревенских промышленных производителей, ремесленный строй в
городской промышленности казался господствующим.
Но по мере того, как экономическое объединение охватывало
все более обширные области, и организация обращения товаров
становилась общественно-необходимой функцией торгового
капитала, городской ремесленник, покупал ли он сырой материал,
продавал ли готовый продукт, и в том и в другом случае
попадал все в большую зависимость от этого капитала. Прежняя
монопольность его положения утратилась, когда с развитием
средств транспорта рынок из ограниченного городского
превратился в межгородской, когда у купца явилась возможность
выбора между ремесленниками городов, разделенных десятками,
если не сотнями верст. Еще более жестокие удары обрушились
на ремесленника, когда его товары начали сталкиваться с
товарами деревенских промышленников. Мы уже видели, что в
значительной мере по этой причине действительное ремесло не
развилось в полотняной промышленности и быстро капиталистически
переродилось—в суконной.
Не менее серьезная опасность угрожала ему от тех глубоких
перемен в характере потребления, которыми повсюду отмечается
наступление нового времени. Те отрасли промышленности,
которые мы называли для краткости «новыми», считались с этими
переменами, прямо базировались на них. Дело обычно начиналось
со ввоза иноземных продуктов, в особенности азиатских, напр.,
шелковых и хлопчатобумажных тканей. Это были предметы для
удовлетворения не каких-либо новых потребностей, а просто новые
предметы для удовлетворения старых потребностей.
Следовательно, уже ввоз их суживал рынок для продуктов той туземной
ремесленной промышленности, которая раньше целиком
удовлетворяла эти потребности. За распространением моды на продукты
иноземной промышленности, напр., моды на «итальянщину»
(XVI век), на «китайщину» и «индийщину» (XVII век),—вскоре
следовали попытки акклиматизации этой промышленности:
шелковой— во Франции XVI века, хлопчатобумажной — в Англии
XVII века 1). Несколькими столетиями раньше такую же роль
сыграли «фризские» сукна: ввоз их в Германию, Богемию и Англию
подготовил переход этих стран к более совершенным формам
собственного суконного производства. Распространение новых
продуктов шло за счет продуктов старинного производства и,
поскольку в последнем господствовал ремесленный строй, суживало
рынок для ремесла, отнимало у него часть потребителей, а
следовательно, понижало его способность к сопротивлению. В
случаях этого рода капитал нападал на ремесло как бы с тылу:
сначала он вовсе не посягал на него,—он создавал для себя,
казалось, совершенно новый мир, совершенно новые отрасли
промыш*) Бумажные ткани были тогда для европейцев такими же предметами роскоши,
как шелковые

КЛАССОВАЯ БОРЬБА В РЕМЕСЛЕ
181
ленности. Но потом он и перед ослабленными старыми отраслями
выступал в виде скупщика и ростовщика и без труда подчинял
их себе, если только не находил других, более прибыльных сфер
для своих операций.
И еще одно обстоятельство начало оказывать подавляющее
влияние на ремесло. Эпоха торгового капитала характеризуется
несравненно более значительной концентрацией экономических и
политических связей, чем феодальная и ремесленная эпоха с их
обособленными, чисто местными мелко-областными центрами за-
родышево-общественной жизни. В этом отношении, как и во
многих других, торговый капитал является предвестником
промышленного капитала с его мощными тенденциями к концентрации
населения в городах, в торговых и промышленных центрах. Хотя
товарное производство еще не сделалось таким единым,
универсальным принципом экономических отношений, и хотя
общественное разделение труда еще не шло так глубоко, как в промышлен-
но-капиталистическую эпоху, однако развитие сферы товарного
обращения уже создавало мировые регуляторы этого обращения
в роде Лиссабона и Брюгге, Антверпена и Амстердама, Лондона
и Любека, и в каждой стране выдвигало второстепенные торговые
центры. Началось быстрое развитие городов. Оно сопровождалось
стремительным ростом городской ренты, который как бы
автоматически изгонял ремесленников из главных пунктов обмена.
Снимать помещения на главных улицах становится посильным только
для капиталистически крепких купцов, которые привлекают
покупателей и внешней обстановкой торгового помещения, и
величайшим разнообразием ассортимента товаров. При крупных
годовых оборотах они легко выдерживают постоянное возрастание
ренты (или, точнее, самым ростом своих оборотов, самой
концентрацией торговли дают толчок повышению ренты). Ремесленникам
приходится селиться в грязных трущобах, на зараженных
задних дворах, в подвалах и чердаках, куда не рискнет пойти
зажиточный покупатель или заказчик, а пойдет только такой же
бедняк, как сам ремесленный производитель. Самый способ
расселения ремесленников, внешний вид и обстановка
жилья-мастерской и палатки на рынке, вопиющий контраст ее с новыми
складами и магазинами, возникающими на главных улицах,—все
это становится ярким символом перемен в значении самого
ремесла для промышленности. Новыми формами производства и
обращения товаров ремесло изгоняется на задворки и закоулки
промышленности, да и здесь оставляется только до тех пор, пока
у капитала нет побуждений открыть наступление в эту сторону,
и здесь существует милостию капитала: потому ли, что он еще не
закончил завоевания более привлекательных для него сфер,
потому ли, что данная сфера просто слишком ничтожна для того,
чтобы стоило открывать прямое наступление на нее
(починочные работы, некоторые местные ремесла в мелких городах и
деревне, т.-е. опять-таки на периферии новой экономической жизни).
В целом ряде промыслов, подвергаясь подтачивающим
влияниям, ремесло долгое время боролось за свое существование:

бо182 ПЕРЕХОДНЫЕ ФОРМЫ ОТ ТОРГОВОГО К ПРОМЫШЛЕННОМУ КАПИТАЛУ
ролось чрезмерным удлинением рабочего дня, сокращением и без
того недостаточного питания, постоянным ухудшением всей
жизненной обстановки, беспощадной эксплоатацией женского и
детского труда,—в частности ученического труда. По внешности
оно все еще во многом напоминало о средневековых ремесленных
отношениях 1). Но внутренно оно уже не было самостоятельным
ремеслом. Оно работало на торговый и ростовщический капитал
и на городское землевладение. Только плоское понимание
необходимых предпосылок ремесла сделало возможными
бесконечные, растянувшиеся на много десятилетий, споры о перспективах
ремесла вообще и о тех областях, из которых оно «никогда» не
будет вытеснено капиталом. В этом отношении уже торговый
капитал успел сделать достаточно много.
Изменялась экономическая роль ремесла,—изменялось и
социальное значение ремесленного сословия.
В средневековый период города сумели выделиться из
феодального общества, из феодально разъединенных миров.
Позднейшие собиратели этих миров—сюзерены, развивающиеся в
монархов,—и на города распространяют отношение политической
централизации. Более того: города, торговая городская
буржуазия, были главной движущей силой централизации. Поддерживая
борьбу против феодальной областной автономии, они неизбежно
утрачивали и свою собственную автономию. Чем более крепла
центральная власть, тем решительнее ограничивала она городское
самоуправление, городские советы, автономию цехов, полномочия
цеховых мастеров, а потом совершенно подчиняла и городские
советы и цехи новому бюрократическому аппарату. Политическое
обособление города от деревни оказалось исторически
кратковременным эпизодом. Преобразившись из феодального общества в
крепостническое, из раздробленных миров в централистически
организующееся государство, деревенский мир в лице
торжествующих собирателей-суверенов надвинулся на города и захватил их
в сеть новых общественных отношений: подчинение городов новой
политической власти было одновременно и подчинением городских
сословий таким формам эксплуатации, которые близко
напоминают крепостническую эксплоатацию.
Однако новое положение, складывающееся для городского
ремесла, не явилось результатом крупного и резкого переворота, а
было просто усилением и дальнейшим развитием тех тенденций,
которые наметились уже в средневековый период. Раньше
состоятельные мастера, выделившись из массы ремесленников,
пользовались своим положением в цехах, своими должностями в
городском управлении для того, чтобы ускоренным темпом
продолжить процесс накопления. Теперь они пользуются кроме того
политической властью суверенов-объединителей, как орудием
своего дальнейшего выделения и превращения в
капиталистиче*) В Германии даже в 50—60-х годах прошлого века. См., напр., замечательно
яркую картину ремесленных отношений того времени в I части воспоминаний
Бебеля: ,?Йз моей жизни".

КЛАССОВАЯ БОРЬБА В РЕМЕСЛЕ
183
ских предпринимателей. Раньше рядовым ремесленникам
приходилось нести на себе главную тяжесть городских повинностей и
видеть безрезультатность сопротивления расхищению городских иму-
ществ и средств старыми и новыми патрицианскими родами.
Теперь ко всему этому присоединяется новая тяжесть: легальные
и нелегальные, обыкновенные и чрезвычайные государственные
поборы.
Городская ремесленная промышленность превратилась в
доходную статью для западных суверенов. Звание мастера
сделалось привилегией, жалуемой монархами, точнее покупаемой
у монархов. В зависимости от нужды в деньгах, привилегии,
выданные в предыдущее царствование, в ближайшее объявлялись
утраченными, права, купленные несколько лет тому назад,
признавались потом недостаточными. На возобновление и пополнение
привилегий каждый раз требовались новые пошлины, подкупы,
явные и тайные подарки и платежи. Как всегда бывает в случаях
этого рода, у крупных мастеров, превращавшихся в посредников,
скупщиков и мануфактуристов, такие расходы поглощали
относительно меньшую долю доходов, а чаще всего—с лихвой
покрывались различными формами субсидий и вспоможений из
государственных средств. Напротив мелкий ремесленник, на
которого притом с обостряющейся силой обрушивалось
ограничительное законодательство цехов, не распространявшееся на
покровительствуемых королевско-привилегированных мастеров,
уплачивал поборы не из прибыли, а из тех сбережений и фонда,
которые должны были бы пойти на упрочение и усиление
производства, на возмещение его изношенных элементов. Все быстрее
расширялась пропасть между единичными крупными мастерами
и беднеющей ремесленной массой. Складывалось такое же
положение, как в крепостной русской деревне, облагаемой данью за
всякий шаг промышленного развития общества. Там эта дань
тормозила общее промышленное развитие, но не препятствовала
выделению крупных купцов и мануфактуристов,—может быть,
иногда даже форсировала его, поскольку зачаточный капитал
получал свою долю в прибавочной стоимости от крепостнической
эксплоатации. Аналогичные явления развертываются и в
западном городе, когда он подчиняется централизующимся
государствам
И еще в одном отношении новое государство продолжило
деятельность городских советов и ремесленных цехов: в борьбе
с организациями подмастерьев. Начиная с XVI века,
провинциальные и национальные суверены, местные сеймы и имперские
собрания издают указы и распоряжения против всяких форм
организации подмастерьев и грозят нарушителям предписаний
жестокими карами, до варварских форм смертной казни
включительно (напр., прусский ремесленный устав 1733 года). Тайные
условные знаки, посредством которых странствующий подмастерье
удостоверял в чужом городе свою принадлежность к
товариществу определенного цеха, заменяются проходным свидетельством,
паспортной книжкой, в которую полиция заносит приметы вла-

184 ПЕРЕХОДНЫЕ ФОРМЫ ОТ ТОРГОВОГО К ПРОМЫШЛЕННОМУ КАПИТАЛУ
дельца и отметки о его поведении. Явка в товарищескую
харчевню, в которой подмастерье получал поддержку организации,
уступает место немедленной обязательной явке в полицейское
управление, которое учреждает неусыпный надзор над
новоприбывшим, предписывает ему являться в полицию по 2—3 раза
в неделю и не признает никакого иного способа отыскания
работы, как только через мастера, старшину соответствующего цеха.
Кассы товариществ подвергаются конфискации, недвижимое
имущество отдается в заведование чиновников, харчевни закрываются,
взаимопомощь, если только она сохраняется, из боевого средства
насильственно превращается в благотворительную помощь бедным
или больным, не изменяющую общего положения подмастерьев.
Располагая совершенно иными силами и ресурсами, чем
городские советы, централизованное государство с несомненным успехом
ведет свою борьбу до XVIII века, когда антистачечное
законодательство, направленное против ремесленных подмастерьев,
явственно переходит в законодательство, направленное против
крупнопромышленного пролетариата.
Несмотря на всю тяжесть ударов, союзы подмастерьев не
окончательно исчезли. Некоторые из них влачили частью
легальное, частью подпольное существование до половины XIX века. Но
по мере того, как жизнь отлетала от ремесла, оставляла она и
организации подмастерьев. Конспираци и обрядности из служебного
средства для боевых целей превращались в невинную самоцель,
даже благотворительная взимопомощь сокращалась до полного
исчезновения.
Не ремесло было господствующей формой новейшей
промышленности, и не в ремесленных кругах зародились основные
формы современной классовой борьбы.
* *
*
Ослабление позиции промышленных производителей неизбежно
должно было выразиться в ухудшении общих условий их труда.
Поскольку производственно-технический базис оставался
неизменным, прибавочная стоимость, выжимаемая из них, была в первую
очередь абсолютной прибавочной стоимостью, и ухудшение
условий существования работников носило характер абсолютного
ухудшения. Дело было не только в том, что уровень их жизни
понижался по сравнению с помещиками или капиталистами, но и в том,
что продолжительность рабочего дня из поколения в поколение
возрастала, а то количество средств существования, в котором
выражался заработок, все сокращалось.
Данные, иллюстрирующие этот процесс изменений, неизбежно
носят случайный и отрывочный характер. Но в своей
совокупности они очень красноречивы.
Роджерс еще в конце прошлого века применил любопытный
прием для того, чтобы выяснить движение заработной платы
городских промышленных производителей в Англии. Он берет

КЛАССОВАЯ БОРЬБА В РЕМЕСЛЕ
185
ту максимальную поденную плату, которая определяется
парламентскими актами, постановлениями городских советов и
решениями мировых судей, и сопоставляет ее с одновременно
существовавшими ценами главных средств питания: пшеницы, ячменя,
овсяной муки, которые берутся в количествах, необходимых для
существования целой семьи. Таким образом Роджерс приходит
к следующим выводам: для того, чтобы прокормить всю семью
в течение года, промышленному работнику в 1495 году было
достаточно работать 10 недель, в 1533 году уже 14—15 недель,
в 1564 г. это число повышается до 32, в 1593 г.—до 40, в 1610 и
1651 годах—до 43 недель. В 1684 г. общая стоимость средств
питания, необходимых для существования целой семьи в течение
года, определяется Роджерсом в 14 фун. стер. 11 шиллингов 6
пенсов, а годовой заработок —в 15 ф. ст. 13 ш. Соответствующие
цифры для 1725 года—16 ф. ст. 2 ш. 3 п., с одной стороны, и
13—15 ф. ст. с другой. Следовательно, в 1684 году годового
заработка промышленного работника едва лишь хватало на простое
прокормление семьи, а в 1725 году 52-недельной работы в году
уже недостаточно для пропитания семьи. Для того, чтобы просто
прокормиться, не говоря уже об удовлетворении других
потребностей, становится безусловно необходимым заработок других
членов семьи, кроме главного работника, или поддержка
общественной благотворительности, или и то и другое. Отходят в далекое
прошлое те отношения средневекового ремесла, когда подмастерью
было необходимо работать в течение небольшой части года (или
каждой недели) для того, чтобы на целый год (или неделю)
обеспечить себе все необходимые средства существования.
Но у работника вынуждалось не только возрастающее число
рабочих дней в году: удлинялась и продолжительность рабочего
дня. Правда, данные здесь еще более отрывочны, а иногда и
шатки, чем при выяснении величины заработков. Но, поскольку
дело касается кустаря, и без особых цифр ясно, что как раз
быстрым понижением заработков у него непосредственно
вынуждалось «добровольное» удлинение рабочего дня. Относительно
ремесленных подмастерьев имеются некоторые прямые указания
в парламентских актах, постановлениях мировых судей и проч.
На основании этих данных можно думать, что к концу XVII века
подмастерье был вынужден работать в среднем выводе за год
более 10 часов, в некоторых случаях—до 12 часов в день.
Выводы Роджерса из сопостановлений заработной платы с
ценой главных хлебов настолько поразительны, что невольно
закрадывается сомнение в их правильности. Но данные, относящиеся
к другим странам, подтверждают, что в новое время общая и
основная тенденция в движении заработной платы была именно
такова, как установлено Роджерсом.
Так, в Вюртемберге годовой заработок
кустарей-сукноделов во второй половине XVII века соответствует 25—33 шеф-
фелям полбы, в первой половине следующего века спускается до
17—20 шеффелей, а к концу его—до 6—10 шеффелей. Во
Франции годовой заработок промышленного работника для средних

186 ПЕРЕХОДНЫЕ ФОРМЫ ОТ ТОРГОВОГО К ПРОМЫШЛЕННОМУ КАПИТАЛУ
веков определяется в 900 франков, в начале XVI века—1230 фр.,
в конце XVI и начале XVII века—всего в 750 фр., к началу
XVIII в.—менее 520 фр. Уже эти цифры сами по себе говорят
о быстром понижении уровня жизни работников. Но полное
представление о размерах его получится лишь в том случае, если
учесть изменения в покупательной силе денег. Приняв
современную покупательную силу денег за единицу, исследователи
приходят к выводу, что для средневекового периода во Франции
она составляла 3—41/2, в начале XVI столетия повысилась до 5,
а потом ее последовательные колебания по четвертям века
выражались цифрами 4, 3, 21/2, 3, 21/2, 2, 21/з- Следовательно,
за 200-летие XVI—XVIII века не только заработки упали с 1230
до 520 фр., но и покупательная сила их понизилась настолько, что
работник, покупавший в начале этого периода на 1 франк 5
фунтов какой-либо пищи, в конце его мог купить на 1 франк своего
заработка всего 21/з Ф. той же пищи.
Таким образом мы открываем товар, которого нисколько не
коснулась революция цен, ознаменовавшая новое время, и
который, в противоположность общему движению, все больше
понижался в цене. Это был новый товар, который, возрастающими
массами появляясь на рынке, тем самым возвещал приближение
промышленно-капиталистической эпохи. Этим товаром была
рабочая сила 1).
Разрушая средневековые узкие, мало подвижные
экономические отношения: феодальные в деревне, ремесленно-цеховые в
городе, противопоставляя на расширяющемся рынке городским
продуктам продукты отдаленнейших местностей и деревенские,
произведенные под гнетом крепостнической эксплоатации, торговый
капитал успешно сламывал способность к сопротивлению и
деревенских и городских непосредственных производителей, нивел-
лировал их, подчинял режиму, в котором сочетались черты
вырождающейся феодальной и зарождающейся капиталистической
эксплоатации.
Но деятельность того самого торгового капитала, который
разрушал старые организационные формы производства, вызвала
к жизни еще одну мощную, безличную силу, которая уже
совсем незаметно, с тылу наступала на пролетаризирующегося
производителя. Этой силой была революция цен. Если бы даже
расценки и денежные заработки оставались такими неизменными,
как они были на протяжении значительной части средних веков,
одного повышения цен всех необходимых средств существования
было бы достаточно для того, чтобы заставить промышленного
*) Правда, поскольку сохранялись остатки натурального хозяйства, и могла
поддерживаться иллюзия производственной самостоятельности, рабочая сила еще не
вполне развилась в товар. Но для завершения этого процесса превращения рабочей
силы в товар зачастую требовалось всего лишь изменение форм расплаты (кустарь,
получающий помещение и все средства труда от мастерка; косеет, бобыль или инст,
получающие от помещика хижину, клочок зомли для огорода право на выпас коровы
я проч.). Для России XIX века соответствующие процессы превосходно проследид
В. Ильин (Ленин) в „Развитии капитализма в России",

КЛАССОВАЯ БОРЬБА В РЕМЕСЛЕ
187
производителя до чрезвычайности удлинить свой рабочий день
и принудить к работе жену и детей.
Торговый капитал настолько успешно усиливал выжимание
прибавочной стоимости из непосредственных производителей и
так расширял массы населения, фактически работающего на него,
что промышленно-капиталистической эпохе в основных чертах
оставалось только решительно порвать с традициями семейного
мелко-буржуазного производства и подчинить работников
единой, крупно-производственной дисциплине.
* #
Эпоху с XI по XVIII век мы характеризовали сначала как
торгово-капиталистическую эпоху. Теперь мы видим, что эта
характеристика страдает некоторой неполнотой: из сферы
обращения, которую капитал захватывает раньше всего, он повсюду на
известной ступени развития начинает вторгаться в сферу
производства и, поскольку перестает быть чисто торговым
капиталом, приобретает некоторые черты промышленного капитала.
С другой стороны, он не останавливается на косвенном
подчинении мелко-буржуазных производителей. Мы уже видели, что
централизованная мануфактура повсюду сыграла не малую роль,
сначала как «учебные», потом как «контрольная мастерская»,
а в тех случаях, когда могла опираться на рабский или
крепостнический труд, имела и более длительное и широкое значение
(арабские и итальянские мануфактуры в Леванте, некоторые русские
мануфактуры XVIII века). Более того: в некоторых отраслях
гончарного, стекольного, гобеленового и других производств той
же эпохи централизованная мануфактура становится
господствующей формой, и рабочий на ней экономически все более отдаляется
и от ремесленного подмастерья, и от такого подневольного
работника, как крепостной или раб. Он все более приближается к
юридически-свободному наемному рабочему развитой
капиталистической эпохи.
Мы видим таким образом, что между отдельными стадиями
в развитии капитала не было перерывов, что в истории они
связывались переходными формами и между собою, и с феодальным,
и с мелко-буржуазным обществом.

ОГЛАВЛЕНИЕ.
Стр.
Эпоха торгового капитала
I. Развитие торговли товарами . . 5
1. Развитие меновых отношений в средние века (арабская, византийская и
итальянская торговля) 7
2. Внутренняя организация средневековой торговли.—Ганзейская торговля . . 16
3. Развитие торговли и колоний в новое время 26
4. Колониальная добыча и результаты колониального хозяйства ... . . 48
5. Цены и прибыль в эпоху торгового капитала.— Революция цен. ..... 60
II. Торговля деньгами. Развитие бумажных денег. . 75
1. Предпосылки развития ростовщического капитала и его место и роль в
экономической истории 75
2. Развитие ростовщических операций 79
3. Развитие банков 93
4. Развитие биржи.— Акционерные общества 103
5. Развитие бумажных денег 118
III. Переходные формы от торгового к
промышленному капиталу 140
1. Географическое разделение труда —
2. Развитие мануфактуры .... 152
3. Разложение мелко-буржуазных форм 165
4. Классовая борьба в ремесле 179
Все главы этого выпуска написаны И. Степановым.

1111111111111111В1111111111111111НВ|11111111||||
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО РСФСР |
МОСКВА—ЛЕНИНГРАД I
политическая экономия :
Богданов, А.—Начальный курс политической экономии в вопросах и отве- ■
тах. Стр. 148. Ц. 60 к. I
Богданов, А.—Краткий курс экономической науки. Стр. 364. Ц. 1 р. 25 к. д
Бухарин, Н.—Империализм и накопление капитала. (Теоретический этюд). ■
М—Л.—1925. Стр. 136. Ц. 80 к. ■
Систематизированная критика „Накопления капитала" Р. Люксембург. ■
Вольфсон, М. Б.—Элементарный курс политической экономии. Изд. 3-е. ■
М. 1924. Стр. 176. Ц. 55 к. ■
Книжка М. Б. Вольфсона, автора популярных „Очерков общество- ш
ведения", в очень простой и доступной форме, предназначенной для ■
рабочей и крестьянской молодежи, знакомит со всеми основными во- ■
просами политической экономии. щ
Вопросы политической экономии.—Хрестоматия по Ленину. Пособие для 2
совпартшкол и комвузов. Составлено и снабжено примечаниями и ука- ш
зателем под ред. Ш. М. Дволайцкого. М. 1925. Стр. 380. Ц. 1 р. 40 к ■
Гильфердинг, Р.—Финансовый капитал. Новейшая фаза в развитии капи- 2
тализма. Пер. с нем. И. Степанова. Изд. 5-е, стереотип. М.—Л. 1925. ■
Стр. Х1Х+460. Ц. 2 р. 50 к. ■
Гинзбург, А. М.—Экономия промышленности. Часть I. Промышленность и ■
ее организационные формы. Лекции» читанные в Институте Народного щ
Хозяйства имени Г. В. Плеханова. М.—Л. 1925. Стр. 328. Ц. 2 р. ■
Настоящая работа представляет собой попытку дать систематиче- щ
ское изложение экономии промышленности, какой она должна быть, в ■
качестве научной дисциплины... Задача заключается в том, чтобы, с ■
одной стороны, применить основные законы абстрактной экономии к щ
об'яснению текущей промышленной жизни, с другой стороны, отыскать ■
важнейшие эмпирические законы, вытекающие из наблюдения над со- ■
временным промышленным хозяйством". (Из предисловия автора). щ
«Экономия промышленности является предметом преподавания в ■
наших социально-экономических вузах, но, по справедливому замеча- и
нию автора, „до сих пор нет ни одного систематического руководства ■
по интересующей нас дисциплине". Появление книжки А. М. Гинзбур- Ё
га, составившейся из его лекций, читанных в Институте Народного щ
Хозяйства им. Плеханова, следует признать чрезвычайно современным. ■
Вышедшая книга „посвящена установлению места, которое занимает Ё
промышленность в системе народного хозяйства, и характеристике ор- щ
ганизационных форм промышленности1* и представляет собой первую ■
часть курса. Автор кладете основу своего курса „учение о предприя- ■
тии" и при этом счасгливо избегает частно-хозяйственной точки зре- и
ния, к которой обычно скатываются буржуазные экономисты, пишу- ■
шие об экономике промышленности или экономике торговли... Книга Ё
А. М. Гинзбурга сослужит, благодаря богатству и умелому располо- ■
жению материала, полезную службу нашим вузовцам. Она предста- ■
вляет также большую ценность для всякого интересующегося эконо- Ё
микоЙ промышленности". („Правда", 1925, № 191). ■
■■■■■■■■■■шшшщ ■■■■■■■ Н11ПЙ111И11 ■■■■■■«■■■шага

5 ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО РСФСР
в
в МОСКВА—ЛЕНИНГРАД
■ =====
в
в
В Гожанский, С. И,—Очерки по политической экономии. Пособие для парт-
В школ, парткружков, профкружков, рабфаков и самообразования. Вып. I.
5 Заработная плата. М. 1924. Стр. ПО. Ц. 50 к.
ц Кон, А.—Теория промышленного капитализма. (Тезисы и планы по полити-
■ ческой экономии). Изд. 2-е, перераб. и доп. М.—Л. 1925. Стр. 109.
В Ц. 90 к.
2 Вышедшая вторым изданием книжка т. Кона значительно перера-
Н ботана и дополнена, по сравнению с первым. Теперь она вполне мо-
В жет служить хорошим пособием лекторам и кружководам партшкол
2 для подготовки к лекциям и занятиям. Все основные проблемы про-
н мышленного капитализма разработаны автором с большой старатель-
В ностью. Книга состоит из десяти тем: 1) предмет и метод, 2) теория
2 стоимости, 3) деньги, 4) теория прибавочной стоимости, 5) накопле-
И ние капитала, 6) зарплата, 7) теория прибыли, 8) доход от обращения,
В 9) рента, 10) кризисы.
В Любимов, Лев.—Азбука политической экономии. (Начальный курс). М. 1924.
■ Стр. 236. Ц. 75 к.
■ Любимов, Лев.—Курс политической экономии. Том I. Вып. I. Теория трудо-
В вой стоимости. Марксова теория прибавочной стоимости. Теория цены
Я производства. Экскурсы. Изд. 3-е, значит, доп. М. 1924. Стр. 388.
В Ц. 1 р. 50 к.
а Люксембург, Р.—Накопление капитала. Том I и И. С прилож. статей Г. Эк-
В штейна и О. Бауэра. Пер. Ш. Дволайцкого. Изд. 2-е. М.—П. 1923.
■ Стр. 667. Ц. 3 р.
Ц Маркс, К.—Заработная плата, цена и прибыль. Стр. 77. Ц. 25 к.
м Маркс, К.—Капитал. Критика политической экономии. Пер. под ред. В. Ба-
В зарова и И. Степанова, пересмотренн. И. Степановым.
■ Том I. Книга 1. Процесс производства капитала. Изд. 3-е. М. 1925.
5 Стр. 57+767. Ц. 4 р.
В Том II. Книга 2. Процесс обращения капитала. М. 1925. Стр. XXV-]-
■ 499. Ц. 2 р. 60 к.
5 Том III. Книга 3. Часть I. Процесс капиталистического производ-
В ства, взятый в целом. Главы I-XXVIII. Изд. 2-е. М. 1924. Стр. ХХУ1+
■ 447. Ц. 2 р. Часть II. Главы XXIX- 1Л1. М. 1924. Стр.424. Ц. 2 р.Все
5 четыре книги в папках.
■
В Маркс, К.—Капитал. В общедоступной обработке Ю. Борхардта. Пер. с нем.
В С. А. Алексеева. М.—Л. 1925. Стр. 432. Ц. 1 р. 50 к.
Л Масл.ов, П.—Курс истории народного хозяйства. От первобытных времен
в до XX столетия. Изд. 6-е. Л.—М. 1925. (Б-ка обществоведения).
В Стр. 222. Ц. 1 р. 25 к.
Я Маслов, П., проф.—Наука о народном хозяйстве. Изд. 2-е. М.—-П. 1923.
В Стр. 700--3. Ц. 3 р. 25 к.
В Мендельсон, А.—Проблема стоимости в экономической литературе на рус-
■ ском языче. Библиографический обзор. М. 1923. Стр. 112. Ц. 30 к.
Я Мотылев, В.—Курс политической экономии для коммунистических и соц.-
В эк. высших учебных заведений. Том I. М.—Л. 1925. Стр. 352. Ц. 2 р.

1вяриииввиавиааашиввяяииивиаиии*иивншнниаи1аяаввишяв
| ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО РСФСР |
! МОСКВА—ЛЕНИНГРАД I
Наумов, Г.—Введение в изучение экономической науки.—Очерки развития
народного хозяйства. М. 1923. Стр. 322. Ц. 1 р. 50 к.
Основные проблемы политической экономии. Сборник статей О. Бауэра»
Л. Будина, Н. Бухарина, Е. Варги, Р. Гильфердинга, К. Каутского»
Г. Кунова, Э. Людвига, К. Маркса, К. Шмидта, Г. Экштейна. Под
ред. и с предисл. Ш. Дволайцкого и И. Рубина. Изд. 3-е. М.—Л.
1925. Стр. 155. Ц. 3 р.
Рубин, И.—Классики политической экономии. Хрестоматия. (Печатается).
Рубин, И. И.—Очерки по теории стоимости Маркса. Изд. 2-е. М. 1925.
Стр. 212. Ц. 1 р.
Святловский, В. В.—Происхождение денег и денежных знаков. М.—П. 1923.
Стр. 132. Ц. 1 р.
Солнцев, С. И.—Заработная плата, как проблема распределения. С
таблицами и диаграммами. Изд. 2-е, испр. и доп. М. 1925. Стр. 276.
Ц. 2 р. 25 к.
Солнцев, С—Рабочие бюджеты в связи с теорией обеднения. М. 1924.
Стр. 96. Ц. 85 к.
Трахтенберг, И.—Бумажные деньги. Очерки теории денег и денежного
обращения. Изд. 3-е, переработанное и значительно дополненное. М. 1924,
Стр. 416. Ц. 2 р. 25 к.
Труды Института Красной Профессуры. Под общей ред. М. Н.
Покровского. Том I. Работы семинариев философского, экономического и
историческою за 1921—1922 гг. М.—П. 1923. Стр. 674. Ц. 2 р. 75 к.
Хрестоматия по политической экономии. Под ред. проф. И. А. Трахтен-
берга. Пособие для комвузов и вузов. Том 1. Учение Маркса о
стоимости. Составили Ф. Дингельштедт и С. Харин. Ч. I. М.—Л. 1925.
Стр. 454. Ц. 1 р. 80 к. Ч. II. М—Л. 1925. Стр. 244. Ц. 1 р.
! ЗАКАЗЫ НАПРАВЛЯТЬ I
| В ТОРГОВЫЙ СЕКТОР ГОСИЗДАТА РСФСР. Москва, Ильинка, Бого- '
I явленский пер., 4. Тел. 1-91-49, 5-04-56 и 3-71-37. Ленинград, „Дом кни-
| ги", Проспект 25 Октября, 28, тел. 5-49-32 и во все отделения и магазины
\ Госиздата РСФСР. I
| ОТДЕЛ ПОЧТОВЫХ ОТПРАВЛЕНИЙ ГОСИЗДАТА |
I (Москва, Ильинка, Богоявленский пер., 4) высылает все книги немедленно по I
I получении заказа почтовыми посылками или бандеролью наложенным плате-
[ жом. При высылке денег вперед (до 1 руб. можно почтовыми марками) |
I пересылка бесплатно. I
I Каталоги книг по общественным вопросам и агитационно-пропагандистской !
| литературы высылаются по первому требованию бесплатно. |
'внмвваяяававвваввввяаяввааявввввввввяаававввввва