ВЕРХНЕ-ВОЛЖСКОЕ
К Н И Ж НОЕ
ИЗДАТЕЛЬСТВО
ЯРОСЛАВЛЬ
19 7 2

м. р а п о &
О
б
с о крой щ d
древней русской
Архитектуры
яросля&ской
ОБЛАСТИ

Оформление художника Scan: AbsurdMan
Г. НИКИТИНА Divu: A1VaKo 10/03/2019
Фото
А. КУВЫРКИНА
М. РАПОВА

ДРЕВНЯЯ ЗЕМЛЯ
Шум сосновых лесов над раздольными изгибами Волги; душистый
черемуховый снег в мае и трепещущее пламя сентябрьских осинок; широкие
забывшие о древних межах, волны бледного золота колосьев, розоватые
пчелиные клеверища, голубые полотнища цветущего льна; решетчатые мачты
высоковольтных передач, с которых плавно стекают тройные струи
проводов, одинаково повисших и над избами, одетыми в старинный кружевной
убор деревянной резьбы, и над новыми волжскими просторами; ожерелье
больших и малых городов на синей нити Волги; пенная мощь рукотворного
Рыбинского моря, неповторимое переплетение старины и нови — такова
земля Ярославская, по которой то там, то здесь щедро рассыпаны
чудесные жемчужины древней русской архитектуры — памятники труда и гения
народного.
По крайней мере, двенадцать столетий тому назад сюда начали приходить
славянские переселенцы. С севера, от Белого озера, по Шексне спускались
ильменские словене 1, по землям мери2, с юга-запада, двигались кривичи 3.
В дремучий покой лесных дебрей врывался стук топоров, тяжко ухала
земля под ударами падающих сосен, черные клочья дыма летели над лесами,
сплетаясь с клочьями сизых туч. В лесной глуши появлялись первые поля,
вставали по берегам рек славянские городища, а коренные жители
постепенно растворялись в среде более культурных пришельцев.
От тех далеких времен, конечно, памятников архитектуры не осталось,
и только наш язык сберег иные памятники — названия рек и озер,
названия не наши, не славянские. На самом деле, что значат: Шексна, Молога,
Колокша, Сить, Нерль, Ишна...? Смысл этих названий потерян, но они —
неоспоримые свидетельства того, что пришельцы, жившие еще родовым
строем, не знавшие еще классов, завоевывали землю не мечом, а сохой, ибо
только мирно живя бок о бок с коренными жителями, можно было
воспринять и в такой целости донести до наших дней эти когда-то чужие и до сих
пор непонятные нам слова. Сейчас мы вправе говорить о более чем
тысячелетней истории славянства и Руси, которая мощными пластами
человеческого труда легла на верхневолжских берегах.
Из глубокой древности тянется, не обрываясь, нить преемственности.
Уходили века, менялся труд человека, принося все большие и большие плоды,
менялись человеческие отношения, а бесконечно изменчивая жизнь
струилась, текла, бурлила все там же, где далекие предки заложили в наших
краях первые города, и города эти за свою многовековую историю стали
подлинными сокровищницами древнерусского зодчества.
Неисчислима ценность этих сокровищ для науки, ибо они — дошедшие до
наших дней свидетели былого, и надо лишь уметь спрашивать их; они
расскажут о том, как и над чем трудились наши предки, что думали, к чему
стремились, как представляли себе окружающий мир.
5

Но не только ученому-историку доступен язык старинных памятников
зодчества, при желании его может услышать и понять каждый.
Эт<* книга не претендует, конечно, на исчерпывающую научную
характеристику памятников старинного зодчества. Ее страницы — лишь заметки,
в которых мне хочется просто и доступно рассказать современникам о
великом и добром труде мастеров-умельцев, которые, прикоснувшись
натруженными руками к мертвым камням, вложили в них частицу своей души,
отдали им творческое вдохновение и сделали певучие каменные сказы
бессмертными.

ЯРОСЛАВЛЬ
Молодецкой былью о богатырском поединке Ярослава Мудрого со
свирепой медведицей начинается история Ярославля-града ', как звали город
в старину.
До сих пор в Ярославле, недалеко от Стрелки, можно видеть, теперь уже
значительно сглаженный, Медведицкий овраг. И, пожалуй, не так уж
важно, действительно ли Ярослав бился здесь с медведицей или медведь
занесен на старинный герб Ярославля от тех мерянских племен, которые
жили тут раньше и у которых медведь считался священным. Важно то,
что Ярославль, заложенный в начале XI века, был построен не по
княжеской прихоти и даже не потому, что высокий мыс между Волгой и Ко-
торослью был удобен для обороны (таких мысов на Волге много), а потому
что Которосль вела в глубь Ростовской земли и крепость в ее устье сразу
делала этот путь безопасным для друзей и недоступным для врагов. Ныне
древний красавец Ярославль уже начал свой поход к тысячелетнему
рубежу, не только молодея и хорошея внешне, не только озаренный
трудовой доблестью ярославцев, он начал его в славе подвига молодой
советской Ярославны — первой из женщин земного шара, отважившейся
порвать путы земного тяготения и взлететь в космический простор,
взлететь выше самой смелой мечты древних сказок, взлететь не только «выше
дерева стоячего», но и гораздо выше «облака ходячего».
И сейчас, в лучах славы великих, небывалых свершений, мы не забываем
о делах предков, мы умеем оглянуться назад, ч/обы сквозь глубь веков
разглядеть истоки первых времен Ярославля.
Вот она — небольшая крепостица, срубленная высоко на Стрелке,
срубленная сплошь из дерева. И стены, и башни, и церкви, и избы, и палаты —
7

все срублено из звонкой кондовой сосны, и смолистым духом равно веяло
и от древнего Ярославля и от соснового бора, обступившего град. Лишь
в 1215 году ростовский князь построил в Ярославле первый каменный
храм Успения, а в 1216 и 1218 годах в Спасском монастыре были
заложены еще две каменные церкви.
Мы не знаем облика этих древних памятников: недолго простояли они.
Не ошибки зодчих, не бури и половодья, не беспощадное время обрушили
их. Они погибли в огненном потоке Батыева нашествия. Собор 1215 года
после нашествия татар был восстановлен, но огромные пожары 1501 и
1536 годов сме\и и собор, и то немногое, что еще сохранилось от древнего
Ярославля.
Тем не менее город очень богат памятниками старинной архитектуры;
правда, эти памятники восходят лишь к XVI, а чаще к XVII векам.
Древние ярославские каменных дел мастера — безвестные зодчие, испившие
живой воды из чистейших родников народного творчества, щедро внесли
свой звонкий, самоцветный вклад в русское и даже в мировое зодчество.
Именно здесь, в Ярославле, была найдена самобытная форма
усложненного храма, в котором срединный могучий куб причудливо окружен
приделами 2, шатровыми колокольнями, нарядными крыльцами.
Причудливо сочетается в современном Ярославле наша новая
социалистическая культура с памятниками искусства и культуры Древней Руси.
Молчаливо стоят, как в зачарованном сне, древние башни, стены и храмы,
а мимо них катится новая жизнь, до краев переполнившая старинный
город.
ТВЕРДЫНЯ
Шумно в Ярославле на площади Подбельского. Два потока машин из
центра и из-за реки Которосли встречаются здесь. Вереницами идут
трамваи, среди серо-зеленых грузовиков тут и там мелькают яркие пятна
легковых автомобилей, с металлическим лязгом проходят минские самосвалы, ут-
робно рычат тяжелогруженые гиганты с ярославским серебряным
медведем на радиаторе.
Что ж тут такого? Картина для наших дней обычная.
Обычная, да не совсем! Здесь лучи солнца, отражаясь от полированного
никеля машин, падают бегучими бликами на белые крепостные стены
Спасского монастыря. Здесь современность бросает отсветы на старину,
оживляя древние, дряхлые камни, а потоки машин мчатся и мчатся мимо
стен или, поворачивая, огибают суровый массив Богородицкой башни.
Более трехсот лет высится эта боевая стрельня3 (построена в 1623 году).
Высокий шатер ее кровли, увенчанный золотым флажком, опирается на
могучие зубцы. Под узкими щелями бойниц верхнего боя видны
нависающие отверстия варниц4 и, еще ниже, бойницы среднего и нижнего боя.
8

При взгляде на башню не остается никакого сомнения в ее подлинном
крепостном назначении. Ясен и план обороны.
Забудем на миг о шуме современного города. Посмотрим на башню,
вставшую на углу между двух крепостных стен, как на боевую твердыню. Вон
в темных проемах меж зубцов нет-нет и вспыхнут огоньки фитилей: того
и жди, что со всех трех ярусов бойниц башня полыхнет на подходящих
врагов огнем пушек и пищалей 5, а если врагам все же удастся прорваться,
завалить землей, деревом, а может быть, и собственными телами
крепостной ров, подойти под самые стены — по желобам варниц на головы
супостатов хлынут потоки кипятка или расплавленной смолы.
Правда, эту башню никогда не заволакивало пороховым дымом, никто не
падал с ее зубцов, сбитый в ров шестопёрами6 защитников, но построена
она на месте подобной же стрельни XVI века, испытавшей удары
польских панов.
Иная судьба и иная слава у этих древних камней.
На северной стене монастыря прикреплена мраморная доска, на ней
краткая надпись, сообщающая, что рукописный список «Слова о полку Игоре-
ве» был найден в XVIII веке в стенах Спасского монастыря.
«Слово о полку Игореве» — величайший памятник древнерусской
литературы, вдохновенная поэма о героической борьбе Руси с «дикой степью».
В средневековой литературе всего мира нет памятника, равного «Слову»
по исторической достоверности, народности и глубине патриотического
чувства.
Монастырь был сильной крепостью, и уже в XII веке за его могучими
стенами было создано богатейшее книгохранилище.
Стены! Стены! Много довелось им изведать. Потеряв со временем
значение оборонных сооружений и постепенно ветшая, они обрастали
хозяйственными и торговыми пристройками. Дошло до того, что на восточном
прясле7 купцы в древних стенах (первая половина XVII века) выгрызли
арочные ниши для складов, исказив вид стен до неузнаваемости.
Частичная реставрация 1920 года освободила их от пристроек, но лишь
сейчас проведена более полная, научно обоснованная реставрация. Еще
недавно чахлая трава росла на полуразрушенных зубцах; ныне все стены
(кроме южного участка) приняли свой первоначальный грозный вид,
с бойницами и варницами, с ласточкиными хвостами зубцов8, накрытых
по-старинному, по-боевому — тесовой крышей.
В западной стене сделана простая полукруглая арка современного проезда,
заменившая безобразные монастырские ворота с колоннами, которые
уродовали боевую стену.
В северной стене тоже сделана арка, но не она привлекает здесь глаз,
а чрезвычайно эффектный уступчатый подъем стены, примыкающий к
угловой Углицкой башне.
С первого взгляда Углицкая башня (1646) может показаться просто
двойником Богородицкой. Тот же объем, тот же силуэт, но, если
приглядеться, остановишься в изумлении, поняв всю необычайность, всю
неповторимость сооружения.
9

Богородицкая (слева) и Углицкая
башки Спасо-Преображенского
монастыря
The Bogoroditskaya Tower (left) and
the Ijglitskaya Tower of the
monastery of the Saviour and Transfiguration
("Spaso-Preobrazhensky").

Часобитная башня на Святых
воротах Спасского монастыря
The clock-tower over the Holy Gate of
the Monastery of the Saviour.

Эта башня — звено, смыкающее монастырские укрепления с городскими.
Она вся выдвинута наружу из монастырских стен, и ворота ее вели мимо
монастыря б Земляной город. На северной стене башни нет бойниц, ибо
здесь к ней примыкал насыпанный еще в XVI веке земляной вал с
деревянной стеной на нем. Отсюда городские укрепления шли к
сохранившейся поныне Знаменской башне и далее поворачивали по линии современного
бульвара к Волге.
Даже в XVIII веке, когда не очень-то умели ценить древние памятники,
суровая, могучая красота Углицкой башни была настолько очевидна для
архитекторов, что при новой планировке города в 1778 году башня
оказалась в центре четырехлучевой звезды. Перспектива четырех улиц
замыкается этой великолепной белой громадой.
Совсем по-другому выглядят угловые круглые башенки на южном прясле
стены (1803). Хорошо проведенная и нужная в плане общих работ
реставрация их еще более подчеркнула, что сооружения эти совсем не
оборонные, а всего лишь пустые каменные декорации. Небольшие по размерам,
измельченные по форме, со сложным силуэтом кровли, они спорят с
древними твердынями, но претензии их напрасны: глядя на них, видишь
массу лишних деталей, цель которых одна — украшательство. Ни в какое
сравнение не идут эти образцы монастырского благолепия с боевой,
лаконичной мощью Богородицкой и Углицкой башен.
Но бывает же так: именно здесь между безвкусицей круглых башен
сохранился древнейший памятник Ярославля—Святые ворота (1516).
В русской архитектуре известно немало торжественных входов с
нарядными надвратными церквами, но здесь эта торжественность совершенно
необычно соединена с серьезными оборонительными сооружениями.
Памятник двулик. Изнутри, из монастыря, видны широкие открытые арки
галереи, идущей вокруг надвратной церкви, видны нарядные стены из
резного камня, снаружи — суровые бойницы и суровая простота отводной
стрельни9, от которой сейчас сохранились лишь отдельные фрагменты.
Замечательно, что ворота в отводной стрельне были сбоку. Были! Теперь
их нет! Но зная, как они располагались, и сейчас можно понять, что,
даже пробив эти ворота, даже ворвавшись внутрь стрельни, враг попадал
в западню. Ведь через брешь не видно главных ворот. Чтобы пробить их,
надо внутрь стрельни затащить пушки, развернуть громоздкие орудия
в тесном пространстве под прямым углом, а в это время сверху гремят
выстрелы, льется кипящая смола, падают охапки горящего льна. Стоны
раненых, вопли обожженных. Видимо, не случайно роспись внутри арки
Святых ворот выполнена на темы Апокалипсиса 10. Чудовищные звери,
гигантские драконы, пожирающие людей, — все это как-то перекликается
с тем адом кромешным, который был подготовлен замыслом зодчего для
осаждающих крепость врагов.
Сразу неизгладимо запоминается высокая башенка, венчающая Святые
ворота. Ее подкупающе простая четырехугольная призма, накрытая
пирамидальным шатром, повторяет облик древних угловых башен; только она
легче, стройней, потому что это дозорная вышка; с нее всматривались стра-
13

Спасо-Преображенский собор (после
реставрации). Справа вид на
западную галерею
The Cathedral of the Saviour and
Transfiguration ("Spaso-Preobrazhens-
ky") — after the restoration.
The western gallery of the cathedral
(right).

жи в туманные низины поймы р. Которосль, готовые отсюда, с высоты,
воплем набатного колокола поднять всполох, позвать воинов к бойницам
готовить встречу врагу. Здесь, на этой башенке, когда-то находились часы.
Теперь часы установлены напротив, на звоннице, — самом высоком
сооружении монастыря, в котором вот уже более столетия спорят шестнадцатый
и девятнадцатый века.
На первый взгляд, здание звонницы, увенчанное готическими,
заостренными арками с легкой, также готической ротондой11 над ними, привлекает
своей нарядностью, но потом взгляд падает ниже... Перед глазами древняя
часть сооружения — могучий, столпообразный монолит. Трудно сказать,
какой была звонница в старину. Видишь дуги арок, ранее наглухо
заложенные, видишь спокойную гладь уходящих ввысь стен и, даже не
восстановив всего облика здания, начинаешь чувствовать, что верхняя
надстройка мельчит суровый облик древнего памятника. И заостренные арки
покажутся нарочитыми, и легкая ротонда — слишком легкой. Нет и нет!
Нельзя «исправлять» старинные памятники, подделываясь под вкусы
своего времени! Этого долго не понимали, и только в наши дни реставраторы
возвращают памятникам их подлинный, первоначальный вид. Сейчас в
Спасском монастыре восстановлены не только стены и башни, но и
ровесник Святых ворот — Спасо-Преображенский собор12. Четыре с половиной
столетия легли тяжким бременем на стены собора. Теперь страшно
вспомнить, до какого убожества довели монахи этот ценнейший памятник
древнего зодчества.
Какими варварами были «святые отцы», когда со спокойной совестью
приказывали безграмотным подрядчикам заделывать арки галерей,
закладывать впадины между закомарами 13 и, вместо живописного позакомарного
покрытия, делать примитивную четырехскатную кровлю, в которой тонуло
основание подкупольного барабана и сразу нарушались пропорции
венчающего здания декоративного убранства.
Впрочем, что говорить о таких тонкостях, как нарушение изысканных
пропорций барабана, когда вместо трех глав осталась только одна, а вместо
строгого шлемовидного купола на барабан нахлобучили безобразную главу,
напоминавшую приплюснутую репу. И это здесь, в Ярославле — городе
давних художественных традиций, где, конечно, было немало людей,
понимавших, что монахи творят злое колдовство над древним прекрасным
творением народа. Но что могли сделать эти люди в те времена?! Чем
помешать? Не спорить же с монастырскими властями, того гляди, в
монастырскую тюрьму попадешь «за предерзостную ересь».
Сейчас памятник сверкает первозданной красотой и три его купола
напоминают о древней боевой доблести народа. Будто три богатыря встали на
заставе богатырской, сверкая на солнце тремя шлемами. Золотой —
у старшего брата, серебряные—у меньших; эти шлемы очерчены с такой
изысканной простотой, которая родилась не в замысле какого-то
одинокого гения, но несет на себе отпечаток безошибочного вкуса целого народа,
который далеко не случайно назвал церковные купола главами,
вкладывая в это название иное, героическое содержание.
16

Общий вид Спасского монастыря с реки Которосль. Справа звонница и Святые ворота
The view of the monastery of the Saviour and Transfiguration from the Kotorosl river.
The belfry and the Holy gate are on the right.
Интересно было следить за медленным, растянувшимся на годы процессом
реставрации. Достаточно было вскрыть заложенные арки галереи, как
облик памятника изменился, ожил. Перед реставраторами возник вопрос: как
быть с галереями? Дело в том, что западная галерея построена в одно
время с собором, а северная — несколько позднее. Но северная галерея
срослась с храмом; это не искажение памятника, а талантливое
обогащение первоначального замысла. Настоящий творческий подход помог
реставраторам правильно оценить значение северной галереи и приняться
за восстановление ее источенных веками стен. Ничего не скажешь, это было
хорошо сделано!
2—23
77

Правда, полностью вернуть памятнику его древний облик не удалось и
поныне. Достаточно сказать, что пропорции памятника невозвратимо
нарушены. В течение почти полутысячелетия ветер наносил пыль, она
смешивалась с остатками строительного мусора, скреплялась дерном, наполнялась
перегноем, остающимся от истлевающих трав и опавших листьев...
Так постепенно вокруг собора рос слой земли, несущий в себе следы
деятельности человека и поэтому называемый в археологии «культурным»
слоем. Древний собор как бы тонул в земле, становясь все более
приземистым. При реставрации собора этот слой около стен удалили, и собор с
севера и востока оказался окруженным довольно глубоким рвом. Это все, что
можно было сделать — нельзя же снимать слой земли со всей площади
монастыря, — но и при этом было достигнуто многое: открылись
прекрасные пропорции здания (теперь видимые только вблизи), открылся
простой, но выразительный рельеф цоколя, был восстановлен древний облик
апсид и, прорезанных узкими, щелевидными окнами, очень
напоминающими крепостные бойницы.
Конечно, узкие окна делались в старину потому, что невозможно было
остеклить широкие проемы, делались они и для того, чтоб создать внутри
храма таинственный сумрак. Все это так, но совершенно очевидно, что
строители собора видели в нем не только церковь, а и последний оплот
защитников крепости. Отсюда окна-бойницы в глубоких расширяющихся
нишах, удобных для ведения огня; и пусть у защитников, укрывшихся
в соборе, после того как враги ворвались в монастырь, было мало надежд
на спасение, собор-крепость давал возможность сражаться в последний,
уже безнадежный час битвы. Зодчий верил: защитники не сложат оружия,
не запросят пощады, не сдадутся на милость победителей, но заставят
врагов кровью добывать эту последнюю твердыню. Для русского
крепостного зодчества очень характерно такое переплетение религиозных идей
с героическим замыслом бороться до конца, до последней капли крови.
Страницы наших летописей подтверждают, что именно так гибли русские
города 15. Не смирением, а суровым мужеством веет от древних могучих
и хмурых стен Спасо-Преображенского собора.
Одно из древнейших сооружений монастыря — Трапезная и
примыкающие к ней Настоятельские палаты 16. Бывало, здесь собирающаяся на обед
монастырская братия еще издали начинала принюхиваться: из подклета 17
тянуло запахами доброго кваса, горячих щей, каши, жирно политой
постным маслом. Запахи простой пищи мешались с соблазнительными
ароматами стерляжьей ухи, жирной кулебяки из свежей осетрины и прочих
яств, приготовленных для игумена, высших монастырских иерархов и
знатных гостей.
Подсобные помещения трапезной размещались внизу, где сводчатые
перекрытия держатся на одном-единственном срединном столпе. Такой же
столп поддерживает и своды верхней столовой палаты. Подобный способ
перекрытия сводами большого пространства был широко распространен
на Руси. Взглянув на эту единственную мощную опору, невольно
испытываешь чувство уважения к древним зодчим, к смелости создаваемых ими
18

Знаменская башня
The Znamenskaya Tower.
конструкций. Это не ложные, ничего не поддерживающие колонки,
которыми так любили грешить архитекторы позднейших времен. Здесь столп,
как могучий исполин, принимает на себя непомерную тяжесть
сооружения, принимает и держит, не осев, не треснув, вот уже более четырехсот
лет.
Снаружи здание трапезной также могуче, сурово и лишено каких-либо
украшений. Иной облик у Настоятельских палат. Правда, и они украшены
довольно скупо, только каменные наличники обрамляют окна да богатый
карниз венчает здание, но и этот скромный наряд производит впечатление
роскоши рядом с аскетической простотой трапезной палаты. Впечатление
это, конечно, не случайно: перед нами проступает застывшая в камне та
рознь, то экономическое неравенство, которому, казалось бы, не оставалось
места за монастырскими стенами. Казалось бы! Но немые камни
опровергают это. XVII век—век великих крестьянских восстаний, великих классовых
битв. И здесь, в стенах монастыря, настоятельские палаты встают перед
нами палатами могущественного церковного феодала. И в черной смиренной
монашеской одежде настоятель монастыря оставался боярином. Ему
суждено было жить в украшенных каменных палатах, здесь же принимать
приезжающих в город царей; отсюда, если случится, руководить обороной крепос-
2*
19

ти, а ведь Спасский монастырь Ярославля был основным звеном на рубеже
городских укреплений, от которых ныне остались лишь две башни —
Знаменская и Волжская.
ПОРУБЕЖЬЕ
В начале улицы Свободы стоит старинная Знаменская башня (1662),
величаво и просто поднимающая свои боевые зубцы над приземистыми
безликими домишками. Когда-то ворота башни вели в Земляной город. Теперь
сотни людей, миновав широкий проем арки, выходят на улицу Кирова, но редко
кто из прохожих задумается, почему внутри башни свод арки прерван
пустым пространством, зачем в середине башни нужна была узкая щель,
прорезающая поперек арочный полукруг. Зачем? Ответить на это не
мудрено. Ведь и эта башня — сооружение крепостное, и здесь ясно, как была
задумана ее оборона.
...Ядра стенобитных пищалей разбили в щепу ворота отводной стрельни.
(Теперь не только ворот, но и самой стрельни нет и в помине.) Рухнули
искореженные ворота башни. С торжествующим ревом осаждающие
хлынули внутрь, но тут через щель с лязгом упала тяжелая, кованая решетка.
Поток врагов ударился в нее и остановился, а сверху, с помоста, оттуда, где
была видна лишь уходящая ввысь пустота, закрытая теперь деревянным
настилом, защитники обрушили огонь и смерть...
В действительности башню никто не осаждал, кровь здесь не лилась и
древние своды не гудели от воплей погибающих, но построена она для крепкой
обороны и могла выдержать весьма серьезный натиск. В мирные дни, как
и ныне, люди свободно проходили через распахнутые ворота, и людей
бывало многонько, ведь мимо пройти было негде: с боков к башне примыкали
валы, а ныне примыкают дома.
Со стороны улицы Кирова к башне сделана позднейшая пристройка, где
теперь помещается кинотеатр «Луч». Ни одного доброго слова эта
пристройка не заслуживает. Какие-то зубчики, какие-то никчемные украшения
покрывают ее стены. Пристройка удлиняет проезд под башней, при этом
спокойная линия полукруглой арки здесь приобретает форму довольно
плоского свода. Смотришь на все эти украшения и думаешь: к чему было уродовать
прекрасный, строгий памятник? Не случайно так безобразны все эти
здания, толпой карликов обступившие древнего великана: они рождены в годы
архитектурного безвременья буржуазным городом XIX века.
Не лучше их и надстройка на башне, хотя она и пытается слиться с башней,
повторяя рисунок древних зубцов. Но достаточно вглядеться чуть
повнимательнее, и тотчас заметишь, что нависающие наружу зубцы лишены
варниц, а значит не оправдан и их выступ, значит, все это пустая декорация.
Однако в своих основных чертах башня прекрасно сохранилась и ждет
реставрации. Когда-нибудь, освобожденная от бездарных пристроек,
увенчанная высоким шатром кровли, она приобретет свой первоначальный вид.
20

Волжская башня
The Volga Tower.

Гораздо хуже сохранилась Волжская, или, как ее называют теперь,
Арсенальная башня (1668). Построенная на скате берега, она избежала
загромождения пристройками, но самое сооружение искажено до неузнаваемости.
Больно видеть древний памятник, превращенный в безликий дом. Лишь
мало заметные следы указывают на места заложенных бойниц, варниц,
проемов между зубцами. Заложена и арка ворот, через которую раньше был
проезд с берега Волги в город к легендарному Медведицкому оврагу.
Широкие современные окна и невыразительная низкая крыша дополняют
картину искажения памятника старины. Однако и в таком виде здание не
погибло безвозвратно. Оно тем более ценно, что не только в Ярославле, но
и в других старинных русских городах крепостных башен сохранилось
гораздо меньше, чем памятников церковного зодчества. Хочется верить, что
Волжская башня будет реставрирована, и чудесная ярославская
набережная украсится замечательной жемчужиной древнего крепостного зодчества.
Башня эта действительно замечательна: она дает возможность судить о
характере ярославских укреплений, которые тянулись вдоль берегов.
Построенная в овраге, она лишь немного поднимается над верхней кромкой берега,
подступившего к ней с обоих боков вплотную. Несомненно, ярославский
кремль вдоль берегов земляных валов не имел, такие валы оказались бы
выше башни. Древние зодчие великолепно использовали природные условия.
Зачем насыпать валы, если берега и без того высоки и круты; достаточно
срубить по верху берега деревянную крепостную стену, и город с реки
становится неприступным.
Но почему мы так твердо говорим, что крепостная стена была деревянной,
ведь уцелевшие башни каменные?
Неудержимый поток времени смел без следа посеревшие от непогод,
срубленные из вековой сосны деревянные стены ярославского кремля — перед
временем даже камень не вечен, — но прочнее дерева, тверже камня
оказался живой, изменчивый, а в глубине своей хранящий основное направление
стрежня язык русского народа. О древних укреплениях мы можем сейчас
судить, и судить безошибочно, по дошедшим до нашего времени старинным
названиям двух соседних церквей, стоящих на Которосльной набережной:
Никола Рубленый и Спас-на-Городу. В первом названии сохранилось даже
указание на конструкцию укреплений, ибо необычайное для каменного
храма прозвище Рубленый происходит от Рубленого города, деревянные
стены которого поднимались тут, рядом.
Небольшая церковка Николы Рубленого (1695) поражает своей
удивительной стройностью. Именно здесь, на высоте, над рекой пристало стоять этому
устремленному вверх храму с острым шатром колокольни, с небольшими,
поднятыми на высокие барабаны маковицами, с изумительным крыльцом,
подчеркнуто тяжелые формы которого еще более усиливают впечатление
легкости всего сооружения.
Композиция храма проста и ясна. Смело отбросив мишуру украшений,
зодчий искал и блестяще нашел выразительность памятника в его изысканных
пропорциях. Трудно поверить, что храм создан в самом конце XVII века.
Его строитель дерзко пошел наперекор вкусам своего времени и сумел найти
22

Церковь Николы Рубленого
The Church of St- Nicholas
("Nikola Rubleny" — "of logs").

ту строгость и лаконичность, которую на рубеже XVII и XVIII веков
зодчие уже разучились находить. Памятник, конечно, несет и черты своего
времени. Об этом говорят, например, широкие оконные проемы, маленькая
главка с перехватом на шатре колокольни. Но главное не здесь, главное
в подкупающей простоте, в величавой скромности всего сооружения. Этот
основной мотив навеян создателю памятника русским Севером с его
самобытной деревянной архитектурой. Отсюда голубец 18 на боковой стене,
отсюда формы колокольни с высоким восьмигранным ярусом звона,
поставленным на четырехстенный массив. Ведь это явный «восьмерик на
четверике»19, так широко известный в деревянном зодчестве. Даже угловые
лопатки 20 здесь не просто архитектурная деталь. Они появились как
воспоминание о тех бревенчатых замках21, которые всегда выступали по углам
деревянного сруба. Правда, высокий художественный вкус зодчего не
позволил ему делать какую-то подделку под дерево, но угловой выступ, пусть
выполненный в иных формах, в формах каменной кладки, здесь сохранен не
случайно.
На соседнем холме, как бы перекликаясь с Николой Рубленым, стоит
несколько больший по размерам Спас-на-Городу — типичный образец
ярославского зодчества, с галереями, приделами, крыльцами, живописно
расположенными вокруг среднего храма, увенчанного пятиглавием огромных
куполов, огромных настолько, что их высота превышает высоту стен самого
здания. Это тоже одна из характернейших черточек ярославской
архитектуры. Сейчас барабаны куполов закрыты снизу примитивной четырехскатной
крышей, а в старину, когда покрытие по закомарам участвовало в
художественном убранстве памятника, купола казались еще более высокими. Утрата
позакомарного покрытия была, конечно, тяжелым уроном, но еще больший
урон нанесен зданию в 1831 году, когда перестроили южный придел. Тогда
же появилось новое крыльцо с чуждыми всему облику здания колонками
и нахлобученной на него безвкусной по рисунку кровлей. По счастью,
памятник, попавший в руки архитектурного вандала, пострадал сравнительно
немного, искажения коснулись лишь отдельных пристроек, и общий облик
здания остался цел.
А облик этот прекрасен! Прекрасна смелая композиция, в которой
отброшена всякая симметрия, но ни один объем не случаен — все части сливаются
в одно гармоничное целое.
У здания два шатра: один над колокольней, другой над приделом. Пожалуй,
здесь только шатры и напоминают о деревянном зодчестве русского Севера,
во всем остальном и конструкция, и композиция, и убранство памятника
идут от традиций каменной архитектуры. Достаточно взглянуть на тонкие
по рисунку арочные поясы барабанов, на узор поребрика22 в карнизах
и арках колокольни, на двойные килевидные наличники окон, парные квад-
Церковь Спаса-на-Городу
The Church of the Saviour
("Spas-na-gorodu" — "in the
Town").
24

Арка крыльца церкви
Михаила Архангела
The porch arch of the Church of
the Archangel Michael.
Церковь Михаила Архангела
The Church of the Archangel
Michael.
раты ширинок
23
, украшающие восьмерик колокольни и одиночные ширинки,
! КямрнныЙ
идущие у самого основания здания. Да это каменный сказ! Каменный!
И самые шатровые верхи не такие острые, как у Николы Рубленого, уже
несут неизгладимую печать каменного зодчества. Пропорции их
органически вписываются в причудливую сложную и живописную композицию
памятника.
На той же Которосльной набережной, ближе к Спасскому монастырю,
расположена еще одна церковь — Михаила Архангела. В сравнении со Спасом-
на-Городу памятник несет много новых черт. План здания все тот же
усложненный, с галереей, крыльцом, колокольней — но общий облик здания уже
иной. Чувствуется, что богатеющим ярославским купцам становится совсем
не по душе строгая сдержанность архитектуры, характерная для
величественного здания Спаса-на-Городу. Щедрее рассыпаны здесь украшения.
Нарядное крыльцо, отделанное изразцами, хотя и очень далеко от
подкупающей простоты крыльца Николы Рубленого, все же несомненная удача
зодчего. Оно радует глаз своей художественной выразительностью, в
особенности сбоку, где глазу открываются косые (ползучие) арки, поднимающиеся
вместе с лестницей. Наряден и вход с двойной, очень богатой и сложной
аркой, с гирькой, свисающей посредине, с цветными изразцами, вделанными
в квадраты ширинок.
Все это богатство хорошо в убранстве крыльца, в остальном здании оно
начинает говорить лишь о богатстве строителей, о туго набитой купецкой
мошне.
26

Ансамбль Которосльной набережной
The ensemble on the Kotorosl Quay.
Вместо спокойных и конструктивно необходимых арок закомар поверх
карниза выложены чисто декоративные арочки с килевидными остриями
наверху. Рисунок их грубоват, грубовато и убранство барабанов глав, в
особенности поперечный пояс на барабане средней главы; посмотришь на него —
вспомнишь простой и изысканный рисунок, каменным кружевом
охватывающий барабаны глав Спаса-на-Городу, и на память придет старая русская
пословица: «Всякий спляшет, да не так, как скоморох». Да, не так! И уже
совсем не найдены пропорции колокольни. Четверик слишком высок,
восьмерик мизерный, и даже хороший рисунок шатра не в силах избавить нас
от общего впечатления приземистости, точно устремлена колокольня не
вверх, к небу, а вниз, на грешную землю, где так славно торгуется, с
барышом, с корыстью, где поблизости, под скатом берега — Которосль, а
рядом — торжище, и скрипят, скрипят, скрипят возы, везущие товары от
пристаней в подклеты Михаила Архангела.
28

Соединение культового здания с надежными вместительными складами
весьма характерно для купеческой стройки. Под стать общему облику и
внутренняя роспись, смахивающая на лубок, видимо, вполне отвечавшая
вкусам хозяев.
Много, очень много спорных черточек в церкви Михаила Архангела, и даже
сочные, яркие изразцы, примененные здесь, не дают того сказочного
убранства, каким по праву гордится Ярославль в целом ряде своих великолепных
памятников.
Нет, высокое искусство здесь следует искать не в деталях; его можно
увидеть лишь отойдя подальше, взглянув на Ярославль с другого берега Кото-
росли. Отсюда внезапно открывается глазу великолепный ритм памятников,
стоящих вдоль Которосльной набережной. От белоснежной громады
Спасского монастыря по гребню берега тянется цепь храмов: Михаил Архангел,
Спас-на-Городу, Никола Рубленый. Как звенья единой цепи, они стоят на
равных расстояниях, равномерно уменьшаясь в размерах по мере удаления
от монастыря. Шатер — пятиглавие, шатер — пятиглавие, шатер — пятигла-
вие... И вместе с уменьшением размеров растет легкость шатров. Отсюда,
с другого берега Которосли, и колокольня Михаила Архангела вписывается
в общий ансамбль как необходимый элемент. По крайней мере, пропорции
ее оказываются увязанными с остальными шатровыми верхами. Ансамбль,
растянутый на огромном расстоянии, мастерски использует высокий берег
и делает силуэт Ярославля настолько своеобразным, что его не спутаешь
ни с каким другим городом.
Кто же создал этот неповторимый ритм?
Сопоставление дат постройки всех трех церквей говорит о многом. Храм
Михаила Архангела строился долго: с 1657 по 1680 год. Это первая по
началу строительства церковь, поэтому его строитель, очевидно, не мог еще
замышлять о едином ансамбле. С большой долей вероятия можно
утверждать, что об ансамбле не думал и строитель Спаса-на-Городу: этот памятник
создан в 1672 году, когда Михаил Архангел еще не был закончен. Трудно
поэтому предположить, что несколько меньшие размеры храма и более
острый шатер как-то согласовывались с формами храма Михаила Архангела,
которые в это время еще не были достаточно выявлены.
Только появление третьего звена создало равномерный ритмичный ряд
зрительных центров. Значит, создателем ансамбля, художником, который с
величайшим мастерством увязал воедино памятники на берегу Которосли,
был зодчий Николы Рубленого. Именно он сумел увидеть случайно
наметившийся ритм в двух звеньях и завершил весь ансамбль созданием своего
чудесного звена. Именно он, даже не прикоснувшись к довольно
посредственным формам Михаила Архангела, с гениальной силой свершил
подлинное творческое чудо.
Ведь это же поразительно!
Даже не притронувшись к тяжелому, лишенному вдохновенного взлета,
бескрылому Михаилу Архангелу, великий зодчий словно брызнул живой водой
и нежданно заставил мощно и верно зазвучать тяжкие камни храма в
неповторимом архитектурном аккорде.
29

Кто же он? Кто этот волшебник, владевший живой водой творчества?
Мы ничего не знаем. Так и ушел от нас в вечность великий художник,
достойный бессмертия, гениальный сын русского народа.
Как горек порой бывает прозрачный и чистый мед древней славы народа
русского, столько веков, от лихолетья к лихолетью, несшего ярмо
крепостничества, бесправия и темных, неизбывных бед!
ГРАД
Народный переулок ведет от центра города к Волге. Позади остался
округлый простор Советской площади, быстро проносящиеся машины,
торопливые вереницы людей, а здесь шепот листвы, редкие прохожие, тишина.
Жилой район, многоэтажные дома, асфальт, благоустройство, как его
понимают сейчас, в наши дни. Кажется, все здесь полно современностью, и вдруг
между домами, в глубине двора внезапно, ошеломляюще открывается глазу
XVII век — подлинный, ранний.
Церковь Николы Надеина. Построена она в 1620 году. Впрочем, даже не
зная даты постройки, с первого взгляда в каждой мелочи видишь древность
памятника.
Высоким, величественным объемом поднимается срединный куб храма.
Высоким, величественным, если забыть о великаньем стане новых домов,
обступивших памятник, если представить вокруг избушки рыбаков, серые
срубы, черную, полусгнившую солому крыш или мягкий бархат зеленых
мхов, выросших на старой дранке. Среди этих хибарок где-то рядом стояли
палаты купца Надея Свешникова, на чьи деньги построен храм. Отсюда
и название: Никола Надеин.
Нет, не купец Надей создал этот памятник древнего зодчества, то дело рук
неизвестного нам художника. И снова какая горькая несправедливость!
Человек, который дал только деньги на постройку, не забыв при этом
приказать построить и подклет для хранения товаров, оставил свое имя в веках,
а зодчий, вложивший в эти камни высокий восторг творчества, эхо которого
возникает в душах людей вот уже три с половиной столетия, едва перед их
глазами откроется каменный сказ Николы Надеина, этот зодчий остался
неизвестен потомкам.
Теперь имя купца Надея потухло, оставшись лишь условным ярлычком.
Трудовому народу у нас эти камни дороги как память о народных
тружениках, созидателях, творцах. А они были действительно творцами: храм
Николы Надеина можно считать родоначальником всех последующих
ярославских усложненных церквей.
Уступом охватывает храм галерея, связывая в один общий многообъемный
массив и колокольню, и два небольших придела, и крыльцо. Получается
ярусная, сложная композиция. Именно композиция, в которой все части
увязаны между собой, нет ничего лишнего, все полнозвучно, все ясно, и
30

въявь видишь неумирающую старину. Она и в могучих, ныне заложенных,
арках галереи, и в скро*мных лопатках, расчленяющих галерею по вертикали,
и в пояске поребрика, образующего карниз и огибающего арочкой каждое
окно.
Конечно, три с половиной столетия наложили свой след на памятник.
Раньше крыша шла по закомарам. Это видно даже неискушенному глазу;
достаточно заметить, что верхняя кромка крыши вплотную подошла к окнам,
прорезающим барабаны главы, а низ кровли нависает над арками,
оставшимися на стене после надстройки закомар. Кроме того, раньше храм был
пятиглавым, а колокольня не имела современного верха — прямо на
четверике был поставлен небольшой шатер. Еще и сейчас видны арочки
заложенных проемов, в которых висели колокола. Конечно, потеря глав и позако-
марного покрытия была шагом назад. Этого нельзя сказать про надстройку
колокольни; впрочем, надстройка эта сделана в том же XVII веке, и
колокольня сама по себе также является памятником древнего зодчества.
Наибольшему искажению подверглась глава. В XVIII веке древнюю, шле-
мовидную маковицу сняли и на ее место водрузили новую, барочную,
вычурную по силуэту, с измельченной поверхностью, совсем не идущую к
прекрасному, сдержанному облику здания. Думается, что реставраторы были
правы, заменив эту барочную главу, ибо она только памятник пресыщения,
памятник того безвремения в искусстве, когда спокойная линия, суровая
сдержанность, благородная простота, даже выполненные в великих
традициях классицизма, вытеснялись пышностью и помпезностью барокко, а
лаконичные, монолитные памятники древней русской архитектуры
казались чем-то низким и подлым хозяевам крепостной России, оторванным от
родной почвы, от народа, пресыщенным и усталым, искавшим
«утонченности» и «изощренности». Где уж тут было думать о народных истоках
искусства, когда слова «народный» и «подлый» были для сильных мира сего
равнозначны. Сейчас новая глава с прекрасным шлемовидным силуэтом
украшает памятник.
Теперь надо сделать позакомарное покрытие, восстановить пятиглавие, и
облик всего сооружения резко изменится, приобретя стройный и
законченный вид. Завершить реставрацию необходимо.
Если бы еще открыть древние арки галереи! Но открывать их нельзя.
Заложены они очень давно и понятно почему. Дождь и снег, заносимые в
открытую галерею, разрушали здание. Конечно, памятник с открытыми
галереями приобрел бы новую прелесть, но при этом неизбежно пострадали бы
фрески 2\ которыми расписана галерея Николы Надеина.
Когда идешь под гулкими сводами галереи, невольно представляется
прошлое. Вот отошла праздничная обедня. На высоком крыльце теснота, простой
приходский люд спешит домой к воскресным пирогам, но не торопятся
именитые купцы. Людям праздник, гулянка, а их доля такая; надо повидаться
со знакомцами, перекинуться парой слов о неотложных купецких делах.
Из-за узорного резного портала пугливо выглядывает дьячок. Давно пора
запирать двери, и дьячиха, чай, уже заждалась, но куда там—на галерее
слово за слово начинается торг.
31

— Не помяни имени господа бога твоего всуе,— шепчет дьячок,
прислушиваясь, как божится, расхваливая свой товар, купец Надей. Дьячку ли не
знать, сколько времени пролежал купецкий товар в подклете; видать, в том
же подклете и совесть купца заржавела.
— Свежий товарец! Ей-богу, свежий! Намедни привезен.
Глядишь, и уговорил, и по рукам хлопнули. Ну конечно, такое дело без
зелена вина не обойдется. А там кое-кто уже бредет, держась за стенку,
елозит плечом по фрескам. Купцам сейчас не до духовных дел, а тем паче не
до художества. Через короткое время кто-то, уже охмелев, валится на
белокаменную резную скамью, кто-то, войдя в раж, гремит совсем простыми
словесами.
Это не выдумка, не поклеп. До наших дней сохранился призыв церковных
властей, увещевающий прихожан не торговаться, не пить вино и не ругаться
непотребными слова на галерее храма.
Был призыв, значит, были и причины для его появления. И пусть вся галерея
расписана на темы из жития Николы Чудотворца, купцам она служила для
сугубо мирских дел.
А роспись и на галерее и внутри храма интересная, правда, подновленная
и тем попорченная. Расчистка ее и другие реставрационные работы
потребуют больших трудов и большого искусства реставраторов.
Из внутреннего убранства храма, кроме росписи, интересен иконостас
Благовещенского придела, прекрасный по рисунку и замечательный по
технике исполнения. Он весь обложен свинцом. С Надеинским храмом связано
предание, будто автором рисунка иконостаса главного храма был первый
русский актер Ф. Г. Волков.
Правда ли это? Сказать трудно. Достоверно известно лишь одно, что
иконостас исполнен в 1751 году, то есть как раз в то время, когда Федор Волков
создавал в Ярославле первый русский пуб\ичный театр.
Но пышное великолепие иконостаса, сверкающего яркой позолотой, как-то
совсем не вяжется с древним обликом храма, с древним письмом фресок,
с их желтоватым, охристым тоном. Интересный сам по себе иконостас
оказался чуждым всему духу старины, которым полон храм Николы.
Мы можем высоко оценить и тонкое изящество резьбы иконостаса, и
суровую прелесть фресковой живописи, но слияние этих столь разных струй
воспринимается нами как неудачная попытка соединить несоединимое.
Пожалуй, сейчас, когда и позднейшая резьба и древние фрески стали для нас
стариной, мы отдадим предпочтение именно фрескам за ту строгость и
сдержанность, за тот высокий накал вдохновения, которыми всегда отмечено
подлинно высокое искусство.
Едва костромич Любим Агеев «со товарищи», собравшимися в его
художественную артель из Ярославля, Москвы, Нижнего Новгорода и Костромы,
Церковь Николы Наде»
ина
The Church of St.
Nicholas ("Nikola Nadein").
32

3—23

завершил роспись Николы Надеина, как на соседней улочке в 1644 году
была воздвигнута церковь Рождества Христова
Есть среди русских сказок сказка про Царевну-лягушку, в которую
колдовскими чарами была превращена Василиса Премудрая. Так и здесь было: на
памятник большого, мудрого искусства надел Кащей Бессмертный
лягушечью шкуру, заворожил его на века. Но, как и в сказке, рухнули чары
кащеевы, так и с храмом Рождества было: сняли с него реставраторы
цементную обмазку, прикрывавшую рельефный убор стен, уничтожили
позднее, чуждое памятнику, крыльцо, восстановили древний столп, мощно,
упруго поддерживающий угол здания, восстановили старинный рисунок окон —
и вышла Василиса Премудрая из лягушечьей кожи, поразила, обрадовала
людей своей красотой. Скоро сказка сказывается, да не скоро дело
делается; реставрационные работы продолжались долго, но сейчас памятнику
возвращен аромат древности, аромат большого, настоящего искусства.
34

Колокольня церкви
Рождества Христова,
слева — сама церковь
The belfry of the Church
of the Nativity ("Rozh-
destva Christova"). The
Church itself (left).
3*

И еще одно чудо, чудо кузнечного искусства, горит, сверкает в небе над
скромным приделом храма Рождества. Здесь нет оговорки, крест над
приделом— памятник не только умения и мастерства, но и высокого искусства
древних кузнецоЕ, которые ухитрились сплести из тяжелого, грубого
железа это прозрачное, легкое кружево.
А вот и другой узор, но совсем иного рода. По карнизу вокруг всего храма
тянется изразцовый пояс, на нем выпуклой вязью 25 запечатлена
своеобразная летопись о строителях церкви, купцах Гурьевых-Назаровых. И опять
ни слова о подлинном строителе, который был большим художником, а если
он же был и создателем построенной немного позднее колокольни, то
своеобразие его таланта еще более разительно. Стоящая отдельно от церкви
шатровая колокольня — памятник исключительный и нигде более не
повторенный.
Казалось бы, что особенного? Мало ли шатровых колоколен на Руси?
Много, да не таких! Памятник необычен — в нем слиты и проездные ворота, и
надвратная церковка, и чудесный, пронизанный слухами, пустой изнутри и
поэтому звучный, как скрипка, восьмигранный каменный шатер. Когда в
проемах восьмерика гудели колокола, шатер переполнялся звуками и,
вибрируя своими каменными гранями, придавал звону особую силу и
звучность.
В старину колокольня стояла на линии ограды. Арки заложенных ранее
ворот сейчас открыты. Частично открыты и арочки второго яруса,
окружавшие сквозной галереей надвратную церковку.
Еще выше, на третьем ярусе, к колокольне вплотную примыкают две
прямоугольные башенки, завершенные на каждой грани килевидной арочкой и
увенчанные четырехскатными пирамидами шатров. Напротив, к двум
другим углам четверика примыкают парные круглые столпы. Перехваченные на
половине высоты пояском, несущие наверху узорчатые, заостряющиеся
утолщения, они также совершенно своеобразны и не имеют нигде подобия,
как и шатровые башенки. Эти сооружения неотделимы от всего здания в
целом, и, глядя на это певучее каменное чудо, опять и опять задаешь себе
вопрос: кто же был создателем этого уникального сооружения? Почему
нигде больше мы не встречаем подобных приемов?
Быть может, ранняя смерть прервала творчество художника и не осталось
у него ни учеников, ни последователей, а быть может, необычная дерзость
замыслов, неукротимость таланта столкнулись с косностью, не угодили
вкусам заказчиков, и хозяева сумели сломать крылья свежего и сильного
дарования.
Кто знает. Камни молчат. Тайна строителя этого звонкого памятника,
видимо, так и останется тайной, навсегда утонувшей в трехсотлетней пучине
времени.
В самом центре современного Ярославля, там, где сейчас раскинулась
многолучевая звезда Советской площади, три века тому назад стоял
своеобразный купецкий городок, из-за башен, из-за каменных стен которого
поднималась многоцветная, многокупольная, устремленная в небо двумя шатрами
церковь Ильи Пророка (1650).
36

На первый взгляд можно было подумать — монастырь, но за оградой
стояли не кельи монахов, а торговые лавки да «анбары» с товарами. Ну и
церковный подклет забыт не был и, как говорится, от добра ломился.
Крепкое купецкое гнездо, и среди этой шумной торговой суеты, как
слезинка алмаза в базарной пыли, чудесная Ильинская церковь.
Если в церкви Николы Надеина впервые была намечена усложненная
композиция храма, то полного развития, полного блеска она достигает три
десятилетия спустя при постройке церкви Ильи Пророка. Именно в этом
памятнике в полной мере был нааден тот художественный образ храма,
который можно назвать ярославским стилем. Усложненные приделами храмы
были известны на Руси и раньше, достаточно вспомнить ни с чем не
сравнимый мудрый композиционный узел Василия Блаженного, завязанный с
гениальной силой Бармой и Постником, завязанный так, что ни одной
детали нельзя стронуть с места, не нарушив единого архитектурного аккорда.
И после такого величайшего достижения — решение подобной же задачи
совсем, совсем по-иному.
Привольно раскинулся храм Ильи Пророка. Центральный куб окружен
как бы случайными пристройками, но чем дольше вглядываешься, тем яснее
и яснее видишь единство, и в этом единстве великолепное, поразительное
многообразие.
С северо-востока открывается вид на алтарные апсиды. Тремя высокими
полукружиями они вырастают из центрального куба здания, с боков к ним
примыкают более низкие алтарные апсиды приделов. С севера — одно
полукружие, с юга — два. Одинаковая высота объединяет их, а разное число
разбивает симметрию, и чувствуешь, что это не случайность, чувствуешь,
что художник хотел открыть с каждой стороны свой, новый, еще не
повторенный облик единого храма. Действительно так! Достаточно взглянуть на
памятник с юго-запада, и перед глазами развернется совершенно иная
картина. Если с северо-востока виден шесть раз повторенный перелив
светотени на полукружиях апсид, то с запада, в первую очередь, воспринимаешь
две вертикали шатров: над колокольней и над маленьким угловым
приделом. Все это разнообразие охвачено с севера и запада двухъярусной
галереей, а с юго-запада — приделом, снаружи кажущимся продолжением все той
же галереи. Нигде, ни в чем нет повторения. Вершины шатров находятся
примерно на равной высоте — единство, но их основания находятся на
разных уровнях, и высота шатров поэтому различна, различны они и по
рисунку деталей. Два крыльца опять-таки почти едины по размерам и формам
и совершенно различны в деталях. Они поставлены под прямым углом друг
к другу: одно — на северном, другое — на западном фасадах. И здесь
художник подчеркнуто, нарочито разрушает симметрию, только спокойный
пятиглавый куб центрального храма строго симметричен. Видимый
отовсюду и отовсюду одинаковый, он одинаково властно притягивает взгляд,
заставляя ощущать срединный объем как основу всего здания.
Каким привольем веет от всей этой такой свободной и причудливой, но
строго увязанной композиции, привольем и радостью! Весь памятник
нарядный, праздничный, он чужд суровому религиозному аскетизму.
37

Церковь Ильи Пророка (вид с запада). Справа —
восточная сторона церкви Ильи Пророка
The western side of the Church of St. Elijah the
Prophet ("Ilya Prorok"). The eastern side of the
Church of St. Elijah the Prophet (right).

Ьсли и сейчас храм производит огромное впечатление, то поистине
волшебным он был в старину: не белым, а многоцветным, с шатром над
юго-западным приделом, сверкающим яркими изразцами, с северным приделом, на
котором лишь недавно восстанов\ено покрытие в виде веселой стаи
кокошников. Наконец, и покрытие главного храма было арочным, позакомарным.
С каждой стороны тройные полукружия кровли создавали живописную
игру светотени.
Надо отдать должное создателям «регулярного» плана города Ярославля
1778 года; они сумели увидеть в Илье Пророке зрительный центр города, и
с того времени этот храм, подобно Углицкой башне, оказался в середине
четырехлучевой звезды сходящихся к нему улиц. Но кто сумел понять
художественную ценность памятника? Первый наместник Ярославского
наместничества генерал-аншеф Мельгунов, настоявший на пересмотре бездарного
плана 1769 года? Может быть. Только вряд ли екатерининский сановник
снисходил до таких «мелких» деталей. Вернее, создателем плана 1778 года
был какой-нибудь безвестный городской архитектор, знавший и любивший
свой город, а Мельгунов лишь одобрил его замысел. Спасибо и за это, а
имя?.. Что ж, ведь имени и самого строителя Ильи Пророка мы тоже не
знаем.
В этом отношении больше повезло изографам — художникам, расписавшим
храм. На западной стене хитрый узор старинной вязи хранит 15 имен
костромских и ярославских мастеров 26, артель которых под началом Гурия
Никитина и Силы Савина в удивительно короткий срок (с 17 июня 1680
года по 8 сентября 1681 года) расписала все огромное пространство
срединного храма. Позднее, в 1697 году, расписан южный придел, и, наконец, в
1716 году ярославская артель Федора Игнатьева завершила роспись храма,
покрыв ковром фресок стены галерей. Именно ковром. Трудно найти
другое слово. Несмотря на такую длинную историю росписи, фрески,
принадлежащие разным мастерам, удивительно гармонируют между собой. Будто
солнцем пронизаны охристые, теплые тона живописи, будто вправду ожили
ветхие церковные сюжеты.
...Вторая половина XVII века. Ушли в прошлое смутные времена польско-
шведской интервенции, но на Руси неспокойно. Набатные вопли Соляного
и Медного бунтов гремят над Москвой, народные восстания потрясают
Псков, Новгород, Соловецкий монастырь. От непосильных поборов, от
боярского своеволия голытьба бежит к Степану Разину на Волгу, где
полыхают зарева крестьянской войны. В бесплодные формы церковного
раскола выливается протест угнетенных масс, убежденных, что настают
«последние времена».
Новые времена поднимаются над Русью! Уже нестерпимо жить в древнем
средневековом мраке. Расправляет богатырские плечи русский народ.
Каменный пояс Урала начинает отдавать русским людям свои сокровища.
Мореходы и землепроходцы Дежнев и Попов, Поярков и Хабаров
открывают дальневосточные земли, выходят к пределам величайшего материка
земли.
Новые знания, новые думы тревожат сердца русских людей, и,
разумеете/О

Фресковая роспись в
Ильинской церкви
Fresco in the Church of St.
Elijah the Propet.

Макет Соборного дома.
Справа — современный вид
Соборного дома
The model of the Metropolitan's
Chambers ("Soborny dom").
The modern aspect of the
Metropolitan's Chambers (right).
ся, все это неизбежно как-то преломляется в самоцветных гранях
искусства. Интерес к жизни, к природе, к человеку ломает застывшие каноны
иконописи. И, право же, художника не столько интересует библейская легенда
о воскрешении пророком Елисеем сына сонамитянки, сколько возможность
почти реалистично изобразить картины жатвы, и жатвы не ветхозаветной,
палестинской, а той, какую он видел на родных полях, жатвы русским
серпом, с русскими приемами вязки снопов. За всем этим пророка Елисея
можно даже не заметить, он где-то внизу, в углу фрески. И так повсюду.
Интерес к живому человеку, к его труду. Все эти новые веяния смело и
звучно врываются на стены Ильинской церкви. Отголоски своей, родной
действительности явственно проступают сквозь библейские мотивы.
Русские подвенечные уборы на женихе и невесте в живописной повести о браке
в Кане Галилейской, и тут же, рядом, принадлежащие неведомо каким
векам и народам колоннады, дворцы, шатры, всадники в золотых доспехах, в
причудливых одеждах. И вся эта фантастика — в обрамлении тончайших
по рисунку русских узоров. «Травами» расписаны подоконники, цветы и
травы перевились в глубине дверных проемов, а сами кованые двери и
паникадила, деревянная резьба иконостаса, резные шатровые царское и
патриаршее места, перенесенные сюда из церкви Николы Мокрого, резьба по
белому камню в порталах входов, изразцы и чеканка — памятники высокого
мастерства многих и многих русских умельцев. Все это бесценные
сокровища, ибо это — немногие остатки древнего народного искусства. Сколько
таких бытовых предметов, которых коснулась рука народного гения,
утрачены безвозвратно! Ведь здесь, на ярославской земле, когда-то теснились
украшенные избы, красовались нарядные хоромы, пестрели высокие
крыльца. Деревянное кружево обрамляло окна, свисало причелинами с крыш.
Все превращено в пепел пожарами, рассыпалось трухой от сырости, от
осенних дождей и весенних ростепелей. Поэтому особенно интересны
сохранившиеся от того времени каменные жилые постройки. Их немного, их просто
42

мало, и каждая из них — уникальный памятник, достойный пристального
внимания.
Высоко над Волгой сверкающий белыми стенами над потемневшими
бревнами деревянных избушек горделиво поднимался Митрополичий дом. Ныне
его чаще неправильно называют Соборным домом. Построенный около
1690 года для знаменитого ростовского митрополита Ионы Сысоевича, он
является редчайшим образцом богатых каменных палат XVII века.
Редчайшим! Кому под силу было построить такие хоромы! Ни посадские
люди, ни купцы, конечно, не смели о чем-либо подобном и подумать. Даже
государевым воеводам такая постройка была не по плечу, а митрополит
построил. Дворец? Да, по масштабам XVII века большой дворец. Каким же
могуществом обладала церковная организация, если могла создавать такие
43

палаты и притом не для постоянного жилья, а лишь для наездов
митрополита из Ростова в Ярославль. Со скольких вотчин, принадлежавших
митрополии, шел доход на такую постройку? Это здание — свидетельство
феодального могущества митрополита, наглядный памятник подневольного,
крепостного труда и в то же время ценнейший памятник народного
творчества.
Однако при взгляде на эти палаты возникает чувство неудовлетворенности.
Что-то должно быть по-другому!
Действительно, реставрация, проведенная в 1920 году после пожара,
удалила третий этаж, надстроенный в 1831 году и уродовавший здание,
восстановила узорные, выложенные из фигурного кирпича наличники окон,
вернула зданию его нарядный и в то же время достаточно скромный,
сдержанный декор, свидетельствующий о большом вкусе зодчего. Но все же
реставрация не была завершена.
Из двух крылец ныне существует только одно. На снимке можно видеть в
середине здания на уровне второго этажа проем двери. Так и просится
сюда высокое нарядное крыльцо, такая характерная деталь русской
архитектуры. С другой стороны здания крыльцо, существовавшее до последнего
времени, было исключительно убогим. Одновременно с реставрацией
Спасского монастыря было перестроено и крыльцо Митрополичьего дома. И хотя
о формах его можно спорить, хотя низ крыльца, отделанный решеточкой
из тоненьких планок, явно не идет к сдержанному декору здания, все же
следует радоваться, что больше не существует этого лаза, который
безобразил древний памятник.
Сильнее всего портит здание крыша. Ее формы безвкусны и безлики
настолько, что трудно даже понять, как умудрились покрыть такой
примитивной крышей памятник высокого зодчества.
Палаты хороши не только снаружи, но и внутри, где многое сохранилось от
старины, начиная с огромных сводчатых подвалов и лестниц, проходящих
в толще стен, и кончая маленькими арочками дверей, соединяющих залы.
Жаль, конечно, что второй этаж потерял свои сводчатые перекрытия, но
даже и в этом виде внутренние помещения создают впечатление подлинной
древности. Будто неуловимо, чуть слышно шепчут старинные камни о
труде и творчестве тех людей, которые в дыму курных изб, где проходила их
жизнь, находили образы каменных дворцов, умели создавать их так, что и
через столетия поколения потомков поражаются высоким мастерством и
высоким художественным вкусом зодчих.
СЛОБОДЫ
Неповторим Ярославль, ни с каким другим городом не спутаешь его,
особенно когда увидишь город с Волги, увидишь подернутый голубоватой
дымкой высокий мыс Стрелки, постепенно открывающуюся пойму Которосли,
шатры древних колоколен, дымы заводов, пролеты волжских мостов.
44

Ансамбль Коровннковской Слободы. Справа церковь Иоанна Златоуста
The ensemble in Korovniky Sloboda. The Church of St. John the Chrysostom (right).
Ho все это впереди, а вблизи на невысоком берегу, ниже впадения в Волгу
Которосли, откроется глазу бесподобный ансамбль храмов в старинной
ярославской слободе — Коровниках.
Глядя окнами алтарных апсид прямо на Волгу, встали в ряд над спуском
к реке Владимирская церковь и церковь Иоанна Златоуста. Между ними
ворота под невысокой ярусной башенкой, из-за которой поднимается
изумительная колокольня, за стройность и гармоничность пропорций
названная народом Ярославской свечой. Владимирская церковь (1669) сама по
себе ничем особенным не замечательна, но б общем ансамбле играет, хотя и
дополняющую, подчиненную, но все же важную роль.
45

Фрагмент крыльца церкви Иоанна Златоуста
A fragment of the porch of the Church of
St. John the Chrysostom ("loan Zlatoust").
Боковое крыльцо церкви Иоанна Златоуста в
Коровниках
The side porch of the Church of St. John the
Chrysostom in Korovniky.
Зато храм Иоанна Златоуста — памятник мирового значения. Это один из
бесценнейших самоцветов ярославского зодчества.
Он также принадлежит к усложненным храмам: в нем также срединный
пятиглавый куб окружен галереей, приделами и крыльцами, но зодчий,
создавший этот памятник, шел своими путями, отказавшись от свободного,
живописного расположения объемов.
Храм строго симметричен. С боков, тесно прижавшись к среднему зданию,
взметнулись над небольшими приделами высокие шатры. Они настолько
слились с пятиглавым центром, что воспринимаются только вместе с ним.
Будто сказочный пятиглавый гриф, отдыхавший на берегу Волги, вскинул
крылья, вот-вот готовый, взмахнув ими, взлететь ввысь. Духом мятежа веет
от этих шатров, мятежа таланта против цепей церковных установлений.
Большое мужество надо было иметь, чтобы, заканчивая стройку в 1654
году, сохранить в целости эти шатры. Ведь в 1652 году вставший во главе
русской церкви «собинный друг» 27 царя — патриарх Никон — начал
борьбу против «еретических» отступлений от древнего византийского благочес-
46

тия, а в 1654 году церковный собор утвердил реформы патриарха, в числе
которых был запрет строить над церквами шатры. Действительно,
Византия не знала шатра, он был создан на русском Севере русскими мастерами
деревянного зодчества и применялся не только для церквей. Шатрами
накрывались боевые башни, шатрами украшались веселые, нарядные терема.
Шатер был очень любим народом, и вдруг — запрет. Шатры разрешили
делать только на колокольнях, а над церквами их строить запретили,
запретили накрепко. Ересь! За шатры можно было угодить в Соловки на
покаяние, но зодчий Иоанна Златоуста не отступил, не сдался, и мятежные
шатры стоят до наших дней.
Большой художник и не мог поступить иначе, ибо убрать шатры — значило
уничтожить всю композицию храма, который с поразительной точностью
вписывается в куполообразный силуэт. На самом деле, если провести
плавную кривую через крайние точки крестов и крылец, окажется, что эта
кривая совершенно подобна кривой, очерчивающей средний купол храма.
Такое совпадение не могло, конечно, быть случайным, это поразительное
композиционное достижение, поразительное потому, что оно не навязчиво,
не бросается в глаза, его можно и не заметить, и в то же время, нельзя не
почувствовать исключительной стройности памятника.
Удивительную задачу задали исследователи храма. Оказывается, крыльца
были пристроены позднее, но вся логика композиции говорит за то, что
эта позднейшая пристройка крылец — лишь завершение первоначального
замысла.
Как же так получилось? Что же произошло?
Сперва ответ чуть мерещится, но постепенно начинаешь все явственно
видеть, и веришь, что было так.
...Темная ненастная ночь, нагоревшая свеча, низко опущенная в тяжком
раздумье голова зодчего. Тусклый свет льется на чертеж, а мысли то
вспыхивают возмущением, то меркнут, обессилев.
«Вишь ты, ересь! Не строить шатры, обескрылить крылатого грифа?..
Нельзя того делать! Нельзя! А может, и вправду грех?»
Зодчий пугливо посматривает в угол, на образа, но в слабом свете
лампады лики святых темны, а дерзкая мысль снова взмывает ввысь:
«Что худого в шатрах? Греки не знали! Что из того? А мы нашли!»
Мастер поднялся рывком. Задрожало пламя свечи.
— Нашли и не отдадим! — уже вслух говорит он и, задув свечу, выходит
из избы. В чуть брезжущем рассветном сумраке особенно тяжелым
кажется темный силуэт недостроенного храма. Упрямо тряхнув головой, мастер
снова вслух говорит сам себе:
— Буду строить! Ходко строить надобно, чтоб никто из пройдох
владычных аль из крапивного семени — приказных — шум поднять не поспел.
Буду строить!
Потом были дни, летевшие, как на крыльях, и быстро, как два крыла,
взмывавшие ввысь шатры.
Потом суд, допросы, веревки, стянувшие локти за спиной, дерзкие ответы
судьям:
47

— Сказано, «несть эллинов и иудеев», а вы что творите своими запретами?
Аль русские люди хуже византийцев? Почему дальше их шагу ступить
нельзя?
Потом медленная поступь лет, прошедших в заточении, в монастырской
келье, ранняя седина в волосах, щемящие боли в натруженном сердце,
трясущиеся руки и... нежданное освобождение. Кто бы мог подумать, что
патриарх с царем не поладит. И снова Ярославль, снова Коровниковская
слобода...
— Что, крыльца достроить? Да пошто?
— Нужно! Нужно для конечной стройности храма!
— И упрям же ты, леший! То ему шатры, то нынче крыльца.
И снова нежданная удача. Соборный протопоп, лениво поглаживая
располневшее чрево, изрек:
— Крыльца? Крыльца можно. Пускай себе строит, тешится...
Так ли это было? Так ли в муках рождался этот великолепный памятник
зодчества, родоначальник новой струи в ярославской архитектуре? Молчат
страницы старинных хроник. Но как иначе объяснить, что крыльца,
построенные позднее, с непогрешимой точностью вписываются в
куполообразный силуэт?
Есть и еще одно подтверждение, что крыльца были задуманы сразу,
вместе со всем остальным зданием. Храм строго симметричен, симметрично
поставлены и крыльца с трех сторон. С четвертой, занятой алтарными
апсидами, крыльца поставить было нельзя, тогда зодчий над средним алтарным
окном сделал острую двускатную кровлю, высота конька которой совпадает
с высотой крылец. Образовавшийся треугольный фронтон вторит мотиву,
который звучит в чрезвычайно изящных крыльцах с их острыми щипцами
двускатных крыш. Художник не повторяет в точности оформления
крылец. Среднее крыльцо гораздо богаче крайних. Его тройная арка с двумя
резаными по белому камню гирьками создает впечатление богатого
подзора.
Впрочем, и весь памятник очень наряден. Построенный из кирпича, он весь
побелен, и только декоративное убранство — колонки, арки закомар,
наличники окон, арки галереи, опирающиеся на кубышкообразные столбы,—
оставлены красными. Праздничная декоративность еще более усиливается
узорными изразцами. Среднее алтарное окно окружено огромным
изразцовым ковром богатого растительного узора. Сочное зеленое пятно, ярко
рисуясь на бело-красном фоне, создает ясный зрительный центр всей
восточной стены, различимый даже издалека, даже с середины Волги.
Неожиданно, новаторски применены изразцы на углах здания, где они
создают цветные завершения угловых колонок.
Изразцов в убранстве памятника не так уж много. Выбор места, куда
художник бросил яркие цветные пятна, говорит о большом вкусе зодчего,
сумевшего ясно и сильно подчеркнуть решающие точки всего сооружения.
Таковы детали, но и в решении общих объемов здания зодчий показал себя
большим художником и смелым новатором. Именно он первым в
Ярославле посхмел увеличить купола настолько, что все здание под ними стало
48

Алтарное окно церкви Иоанна
Златоуста
The alter window in the Church of
St. John the Chrysostom.
своеобразным постаментом гигантского пятиглавия, высота которого
превышает высоту стен. При этом пропорции здания выдержаны почти точно
в соотношениях Золотого сечения 28. Почти!
В отличие от западноевропейских средневековых архитекторов, русские
зодчие всегда старались немного отступить от строго-геометрических
пропорций Золотого сечения. Сравнив высоту среднего купола от основания
барабана до верха креста с боковыми куполами и с высотой здания от
земли до верха закомар, можно видеть, что пропорции Золотого сечения лежат
где-то посредине. Здание немного ниже, боковые купола немного выше, чем
это требовалось по Золотому сечению. Это не случайность или неточность,
это огромное художественное чутье, заставившее художника отказаться от
полного совпадения высот здания и боковых куполов, позволившее тем
самым избежать геометрической сухости и придавшее всему сооружению
29
неуловимую прелесть .
Такова мощь искусства, отличающая этот памятник, что даже мы, люди
иного времени, останавливаемся перед ним завороженные. Современники
были покорены им настолько, что едва пошатнулась власть патриарха
Никона, еще за год до его падения, в Ярославле был заложен храм Николы
Мокрого, повторяющий основные композиционные черты Иоанна
Златоуста вплоть до «мятежных» шатров над боковыми приделами.
Никола Мокрый. Самое название уже заставляет призадуматься. Видно,
грязно и мокро было прихожанам добираться до храма Николы, если он
4—23
49

получил такое прозвище. И на самом деле, церковь стоит под горой.
Правда, из-за Которосли этого не заметно. Храм кажется стоящим высоко на
берегу, он мастерски вписан в общий силуэт Ярославля. А все-таки
Никола Мокрый! Не Морской, как порой объясняют, а Мокрый.
Очевидно, у заказчиков средства были ограничены, поэтому и выбрали они
участок, пусть низкий и мокрый, но зато дешевый. И строитель,
откровенно повторяющий достижения предшественника, но явно не могущий с ним
равняться, тоже, видимо, был подешевле. Наконец, многочисленность
заказчиков и длительность стройки — все это подтверждает, что деньги тек-
ли на строительство не слишком широким ручьем .
Законченный в 1672 году храм Николы Мокрого был только упрощенной
копией Коровниковского храма. Великолепные крыльца здесь отсутствуют,
чем косвенно подтверждается предположение, что у Иоанна Златоуста они
были построены позднее.
Правда, не все решает внешний вид здания. В Николе Мокром уже на
следующий год после его постройки работает Гурий Никитин (позднее
работавший над фресками Ильинской церкви). Его артель ярославских и
костромских мастеров создает великолепное многоцветие николо-мокринских
фресок, радостных, полных биения жизни, полных бытовых деталей и
глубоко чуждых схоластическим канонам, господствовавшим в средневековой
церковной иконописи. Фрески Николы Мокрого поистине бесценны.
Своеобразна судьба храма Николы. Четырнадцать лет спустя, в 1686 году,
заложили зимнюю Тихвинскую церковь того же прихода Николы Мокрого,
которая так резко отличается от летнего храма, что сама собой
напрашивается мысль: здесь работал другой мастер.
Ни торжественных взлетов шатров, ни могучих куполов, ни стройных
полукружий закомар нет в этой маленькой церквушке, такой своеобразной, что
никакого подобия в ярославском зодчестве для нее подыскать нельзя, если
не считать так называемого «Маленького собора» в Рыбинске, до наших
дней не сохранившегося.
Другой, другой мастер стоял здесь зимой 1686 года. И чудится мне такая
картина.
Около заснеженной церкви Николы Мокрого кучка людей в добротных, но
не слишком богатых купецких кафтанах окружает человека в нагольном
овчинном тулупчике. Испытующе поглядывая на него, поглаживая холеные
бороды, именитые николо-мокринские прихожане неторопливо ведут
разговор.
— Пора, давно пора!
— Вестимо! Нешто хорошо так-то. Летом у нас в церкви лепота, не хуже
чем у людей, а как завернули морозы, так церковь на замок и до самой пас-
ки по соседним приходам мыкаемся...
Церковь Николы Мокрого
The Church ot St. Nicholas
("Nikola Mokry" — "wet").
50

Тихвинская церковь
The Church of the Virgin of Tikh-
vin ("Tikhvinskaya").
— А они, соседушки любезные, рады в те поры зубы скалить. Дескать, ни-
коло-мокринские, видать, промокли, замерзнуть боятся, к нам греться
пришли. Эдак послушаешь, послушаешь, да и согрешишь — плюнешь и, не
дослушав всенощной, домой побредешь.
— Значит так, мастер, церкву складешь тута, поближе к Которосли.
Человек в тулупчике, увязая лаптями в снегу, медленно шагает по участку.
— Одиннадцать... двенадцать...— бормочет он, считая шаги, потом,
возвращаясь, говорит:
— Мало места, купцы.
— А ты и строй малую церкву.
52

Притвор церкви Тихвинской
Богоматери
The front door of the Church of the
Virgin of Tikhvin.

— Да пониже, пониже, а то разве такую махину,— кивок в сторону
Николы Мокрого,— натопишь. Тож дрова поберечь надобно.
Зодчий опять медленно отходит, останавливается, потом, присев,
скидывает рукавицу и начинает пальцем что-то чертить на снегу, то и дело
поглядывая на храм Николы.
Вот он поднялся, сердито затоптал свой рисунок, шагнул в сторону и снова
склонился над нетронутой снежной целиной.
Купцы начинают перешептываться:
— Неладно...
— Вестимо! Мастеришко, видать, совсем худой.
— Ишь шагает... журавель.
— А што, почтенные, не прогнать ли его в шею?
Зодчий не спешит. Уже не раз и не два затаптывал он снег. Вот он стоит,
хмурится, напряженно думая. Снова и снова водит пальцем по снегу. Вдруг,
выпрямившись, он крикнул:
— Будь по-вашему, купцы! Сложу вам церкву, какой еще не видывали...
И в самом деле сложил. В лесной северной глуши из сосновых бревен
рубились подобные храмы. В середине — простая избяная клеть, с востока —
прямоугольный алтарный прируб, с запада — низкий притвор под простой
двускатной крышей. Наверху всего одна главка да маленькая чешуйчатая
маковица над алтарем.
Здесь, в городе, здание выполнено из камня, но предельная простота и
скромность, присущая бедным деревянным церковкам, полностью
сохранена. В этой незатейливости вся прелесть памятника.
Незатейливость? И да и нет! В здании изумительно переплелись две
характерные черты русской народной архитектуры: трезвый учет тех условий, в
которых суждено стоять зданию, и любовь к радостному, нарядному
узорочью.
На самом деле, зимний храм не сделаешь большим, высоким и светлым —
куда там, в морозы дров на него не напасешься, — но где можно было его
украсить, там зодчий не поскупился на выдумку. И вот к подчеркнуто
скромному, маленькому храму он пристраивает прямо-таки сказочный
пряничный домик — веселое нарядное крыльцо, увенчанное шатром и сплошь
покрытое многоцветным ковром изразцов.
Сказка! Веселая, радостная сказка!
Такое же крыльцо было пристроено и к церкви Николы Мокрого, и,
видимо, в это же время вокруг окон на его алтарных апсидах возникают
широкие изразцовые обрамления, несколько напоминающие обрамление
алтарного окна в Коровниковской церкви, но несравненно большие по размерам
цветовых пятен.
Так был создан своеобразный ансамбль, а Никола Мокрый приобрел
новый, свой собственный замечательный облик.
Пять шатров 31, двенадцать глав, сочетание больших и малых объемов,
яркие, собранные в большие пятна ковры изразцового декора — все это
превращает ансамбль Николы Мокрого в одно из величайших достижений
ярославского зодчества.
54

Дом Иванова
Ivanov's mansion.
По соседству с ним расположены еще три интересных памятника. Совсем
рядом с Николой Мокрым стоит дом Иванова, названный так по фамилии
последнего владельца. Построенный на рубеже XVII и XVIII веков, он
является одним из редчайших образцов частного жилого дома.
Здание отделано скромно. Нарядный карниз, угловые лопатки, каменные
наличники и узкий поясок, отделяющий верхний жилой этаж от высокого
подклета,— вот, пожалуй, и все украшения. Этот дом под высокой крышей-
палаткой 32 как-то удивительно пропорционален и лаконичен. Самая
скромность отделки подчеркивает, что настоящий мастер может весьма
ограниченными средствами достигнуть большой выразительности.
Как бы подтверждая эту мысль, вблизи от дома Иванова поднимается
колокольня несохранившейся церкви Никиты Мученика, памятник
сравнительно поздний, сложенный на рубеже XVII и XVIII веков. Основное в
композиции этого памятника — ярусность. Самыми простыми средствами,
еще в деревянных постройках, русские зодчие, создавая ярусные
сооружения, добивались огромной выразительности. Позднее ярусность,
перенесенная в каменную архитектуру, дала ряд великолепных высотных
композиций. С замечательной зоркостью увидел эту черту русской архитектуры
большой мастер слова А. Н. Толстой, говоря о «нерусской» пронзительной
высоте» Петропавловской колокольни в Ленинграде 33. Простая,
прямолинейная устремленность в небо готики и позднейшие западноевропейские
памятники с их колючими шпилями всегда оставались чуждыми для
русского глаза, привыкшего к гармоничному облегчению поднимающихся все
выше объемов. Ярусность придавала удивительную стройность нашим
высотным сооружениям: башням, колокольням, столпообразным храмам.
Таким ярусным столпом и поднялась ввысь колокольня Никиты
Мученика. Поднялась, но не взметнулась. Высота ярусов подобрана так, что
стремительный вначале взлет с высотой уменьшается, затихает, и на вершине,
55

где вместо обычного острого шатра
сделана небольшая главка, движение
замирает совсем.
С первого взгляда такое нарушение
привычного неудержимого стремления вверх
кажется ошибкой мастера, но чем
дольше смотришь на памятник, тем увереннее
говоришь себе: нет, не ошибка, а очень
тонкое решение новой, совсем новой
задачи. Будто пригляделся зодчий к
полету стрелы, пущенной в небо,
пригляделся, как иссякает ее стремление, как
гаснет скорость, и рассказал об этом
в каменном сказе. Так и летит сквозь
века каменное, иссякающее с высотой
стремление. Так и стоит над Ярославлем
нигде больше не повторенный столп
колокольни Никиты, не блещущий
красотой и богатством убранства, но несущий
мудрую мысль большого художника.
Неподалеку от колокольни Никиты
стоит Владимирская трехшатровая церковь
(1678). Вся особенность этого
скромного памятника — в этих трех шатрах,
поставленных в ряд, поперек здания. Это
редкий прием в русской архитектуре, но
строитель не нашел композиционного
решения, не нашел размеров шатров,
чтобы они слились воедино с остальным
зданием и между собой. Смотришь на
этот памятник и думаешь: размахнулся
человек, а сил не хватило. Впрочем, не
слишком ли строго это замечание, ведь
в своеобразии памятнику отказать
нельзя, нельзя отказать ему и в скромной
прелести.
Широко-широко раскинулась
пустынная низина Которосльной поймы.
Каждую весну ее заливало полыми водами,
и селиться здесь было нельзя. Потому
так далеко от Николы Мокрого отошла
заречная Толчковская слобода. В
голубоватой дали тонут ее дома, голубоватой
дымкой подернут совершенно
необычный, даже издали поражающий
своими размерами и исключительным си-

дуэтом храм Иоанна Предтечи (1671 —1687). Еще большее, буквально
неизгладимое впечатление оставляет памятник, когда, подойдя к нему
поближе, вглядишься и вдруг поймешь, что здесь над Которослью в третий
раз повторяется каменная сказка, впервые сложенная там, внизу, где Ко-
торосль впадает в Волгу. Иоанн Златоуст в Коровниках, Никола Мокрый и
Толчковский храм Иоанна Предтечи — три вдохновенных всплеска одной
и той же струи в ярославском зодчестве. Храм Иоанна Предтечи — тот же
усложненный, строго симметричный храм, как и церковь Иоанна
Златоуста, их планы почти тождественны.
Что нового можно было создать, повторяя гениальную композицию
Иоанна Златоуста? Казалось бы, ничего! Но создатель Толчковского храма сам
был великим зодчим. Испытываешь подлинный восторг перед его
творческой дерзостью. Он посмел отказаться от шатров, хотя, конечно,
прекрасно понимал, что именно шатры были наиболее выразительными элементами
в композиционном замысле его предшественника. Он пошел дальше.
Наперекор созданному до него, зодчий сравнял высоту приделов со средним
кубом храма, да еще подчеркнул это слияние, придав всем апсидам
одинаковую высоту. Казалось бы, от этого вся композиция должна рухнуть, и
теперь немыслимо зрительно выявить подчиненное положение приделов по
отношению к главному храму.
Казалось бы, так! Но зодчий думал иначе. Он словно нарочно
нагромождал перед собой одно затруднение за другим, чтоб затем смести их одним
взмахом, одной великолепной, небывалой выдумкой.
Поистине великолепной! Поистине небывалой!
Рядом с мощным пятиглавием срединного, главного храма он поднял над
приделами тоже по пятиглавию, но какому! Совершенно необычному!
Подчеркнув подчиненное значение приделов малыми размерами их пнти-
главий, зодчий этим не ограничился. Он поставил главки так тесно, что они
сливаются в одну общую многообъемную фигуру, причудливо
изменяющуюся на глазах у зрителя с каждым его шагом. Это изумительное завершение
придает всей композиции не только предельную ясность, но, право же,
музыкальную гармоничность. Нигде в русской архитектуре нет ничего
подобного. Тут мы вновь встречаемся с бунтом таланта против мертвящих
канонов. По церковным правилам наибольшее допустимое число куполов — 13.
они символизировали Христа и 12 апостолов. 15 куполов ничего не
символизировали. Мы знаем, правда, деревянные храмы даже с 22 куполами, но
создавались они в северной глуши, вдали от сурового ока церковных
властей. Здесь, в Ярославле, рядом с Ростовской митрополией, такая дерзость
была допущена, видимо, лишь потому, что в то время митрополитом был
знаменитый создатель ростовского кремля Иона Сысоевич, большой
любитель и знаток архитектуры. Лишь этим случайным обстоятельством
можно объяснить попустительство церковных властей. Так и сохранились до
наших дней все пятнадцать глав, впрочем, средняя глава искажена: и
XVIII веке ей придали чашеобразную форму. По счастью, это искажение
не слишком режет глаз и не воспринимается как большое нарушение
художественной цельности памятника. Все сооружение так богато и нарядно
57

Церковь Иоанна Предтечи
The Church of St. John the Precursor
("loan Predtetcha").

Изразцовое украшение церкви Иоанна
Предтечи
The decoration of the glazed tiles of the
Church of St. John the Precursor.
что даже изощренная форма главы как-то вписывается в общее
декоративное убранство. А убранство это поразительно. Пусть ни разноцветных
мраморов, ни заморских мозаик, ни роскошной лепнины нет в толчковской
церкви, пусть только изразцы расцвечивают красный кирпич стен,
простой кирпич, выработанный тут же, на месте,— из этого простейшего
материала руки народных умельцев создали поразительный, неповторимый
памятник. Изразцы тоже производились на месте. Ярославские кузнецы
оковывали железные двери и ставни, ярославские изографы покрыли
памятник роскошным узорочьем росписи. Тем не менее позднее нашлись
«знатоки» архитектуры, которые приписывали создание храма
иностранцам и только спорили между собой, кто же были эти иноземные мастера —
бухарцы или голландцы.
Нет, не у бухарцев и голландцев — у русских резчиков, наряжавших
терема в деревянный кружевной убор, учились каменных дел мастера,
отесывая грубый кирпич, чтобы покрыть стены храма изумительным
декоративным убранством, поразительно разнообразным в деталях и в то же время
строго единым в общей художественной манере, про которую можно
сказать кратко: один и тот же мотив в бесконечном разнообразии. Красочный
квадрат изразца, вдавленный в глубь ширинки, окруженный рамкой
полуваликов самого разнообразного рисунка, в обрамлении кружков или ромбов.
Между ширинками — прихотливые полуколонки и вновь пятна изразцов.
Наружное убранство дополняет необычайная роспись апсид, создающая
иллюзию граненой, «грановитой» стены, иллюзию настолько совершенную,
60

что хочется подойти и тронуть грани стены рукой. Большую роль в
оформлении памятника играют нарядные, как теремки, крыльца. Их острые
щипцовые крыши прерывают ровную линию карнизов галерей и придают
памятнику еще большую живописность, а подойдешь к дверям и невольно
остановишься, заглядевшись на темную, почти черную поверхность их, а на
ней — золотые листья и травы, золотые и алые цветы и плоды, каких не
бывает на свете, какие художник надеялся увидеть только в раю.
Но почему же видишь что-то знакомое в этих неведомых травах?
Смотришь, смотришь на них и вдруг сквозь райские травы проглянут родные
леса с алыми пятнами малины, с прихотливыми завитками хмеля. Они-то
и нашептали изографу всю эту золотую небывалую сказку.
Наконец, оторвавшись от созерцания дверей, входишь под своды галереи,
идешь дальше, заглядываешь в приделы: повсюду фрески, фрески, фрески.
Казалось бы, впечатление должно как-то притупиться, но, войдя в главный
храм, чувствуешь, что захватывает дух перед величием открывшейся
картины.
Именно величием. Другого слова здесь не подберешь.
Огромное внутреннее помещение храма покрыто роскошным ковром
живописи. Взгляду открывается поистине эпическая картина, и, словно о
богатырском подвиге, былинным складом течет речь о художественном подвиге
изографов: «Дмитрий Плеханов — славный мастер из града Переславля-
Залесского со товарищи свершил роспись сию за един год, един месяц и
един день...» 34
Своеобразная зеленоватая гамма красэк повторяется от фрески к фреске, от
яруса к ярусу. Еще в Ильинской церкви приметна тяга художников к
изображению реальной жизни. Здесь же это стремление еще более окрепло и
проступает с поразительной ясностью.
Вот пир царя Ирода, но, будто ярославская молодуха на посиделке,
пляшет Иродиада, задорно помахивая платочком.
Вот фреска «Обретение главы Иоанна Предтечи». Но что это? Основная
тема фрески оттеснена в правый нижний угол изображения, а зрительным
центром картины оказался отрок, пашущий русской двузубой сохой
библейскую землю, и земля эта поросла какой-то очень знакомой для нашего
глаза травкой и даже совсем русским ельником.
Наивность?
Да, конечно! Но кто ее знает, какая она, земля Палестины? Дивная?
Райская? Только как же ей быть лучше нашей, родной земли, которую так знал
и любил художник!
Зорким глазом он подмечал черточки родной жизни и, не мудрствуя,
переносил их на фрески. Зачем что-то выдумывать, если рядом, из-под берега
Которосли, слышен плеск, крики, хохот. Выйти из церкви, постоять
минуточку на солнцепеке, зажмурясь от полуденного света, потом подойти к
обрыву, взглянуть вниз. Вон парень тащит через голову рубаху, другой
натягивает порты, третий стоит по пояс в воде. А теперь вернуться в церковь
и приняться за фреску «Крещение». «Чай, когда Иоанн Креститель крестил
в Иордане-реке, люди тож сперва рубахи через головы скидывали...»
61

Церковь Богоявления и Богородицкая башня монастыря (вид с пл.
Подбельского) Справа — церковь Богоявления (вид с юго-запада)
The Church of the Epiphany ("Bogoyavleneya") and the Bogoroditskaya
Tower of the Monastery. Looking from Podbelsky Square. The south-western
side of the Church of the Epiphany (right).
Отсюда недалеко и до такого не виданного до тех пор на Руси соблазна,
чтоб изобразить, правда не в церкви, а на паперти купающихся Сусанну и
Вирсавию.
Идешь от фрески к фреске и не устаешь удивляться и восхищаться. А
когда ноги начнут подкашиваться от усталости, хорошо присесть на резную
каменную скамью, взглянуть вдоль галереи, охватить одним взглядом
цветущие росписью своды и стены, резные фигурные порталы дверей,
широкие ниши окон. Сквозь ромбический переплет рамы виден многоярусный
столп колокольни (рубеж XVII и XVIII вв.). Но осмотреть колокольню
лучше снаружи. Хотя ярусы толчковской колокольни уходят ввысь не
слишком стремительно, все же в стройности ей отказать нельзя, а если
говорить об узорчатости, то колокольня в этом, пожалуй, даже превзошла
храм. В ее декоре есть уже что-то барочное, и, кажется, прибавь сюда зод-
62

Фрагмент церкви
Богоявления
A fragment of the Church
of the Epiphany.
чий еще чуть-чуть украшений, и все рухнет^ придавленное излишним,
крикливым украшательством. Но этого лишнего «чуть-чуть» нет. Зодчий сумел
остановиться на пределе, сумел найти ту меру, ту тончайшую грань, не
перешагнув которую он слил высотный столп колокольни с остальными
сооружениями толчковского храма, этого бесценного памятника древнего
русского зодчества, воздвигнутого на дальней окраине старого Ярославля, в
захолустье, в слободе, и по праву стоящего в ряду лучших достижений
мировой архитектуры.
Не так давно эта колокольня начала клониться в сторону храма. Процесс
не затихал, грунт оседал, и колокольня должна была неизбежно
обрушиться на храм. Эта беда в наши дни была встречена во всеоружии техники и
точных инженерных расчетов. Под колокольню подвели балки, выровняли
ее, укрепили фундамент.
Реставрация толчковского храма требует кропотливого научного
исследования всей постройки.
В связи с этим возникает один весьма существенный вопрос: каким было
покрытие храма? Таким же, как в наши дни, четырехскатным или позако-
марным?
На самом деле, во второй половине XVII века позакомарное покрытие
было в значительной степени вытеснено, однако нельзя ручаться, что зодчий
толчковского храма к нему не прибегнул. Недалеко от верха стен можно
видеть изразцовые навершия, которые сейчас кажутся странно
оторванными от кровли, а при наличии закомар они явились бы естественными
опорами их оснований. Это серьезный довод в пользу позакомарного покрытия.
64

Похоже, очень похоже, что зодчий «Иоанна Предтечи» не посчитался с
духом своего времени и сделал древнее позакомарное покрытие. Что ж, для
такого художника такая смелость весьма вероятна.
Вернемся из Толчковской слободы туда, откуда мы начали обзор
ярославских архитектурных сокровищ, вернемся к Спасскому монастырю на
площадь Подбельского. Напротив Богородицкой башни поднимается красно-
кирпичная церковь Богоявления — памятник поздней постройки (1693),
несущий многие черты, новые для ярославского зодчества.
Прежде всего, здесь нет гигантских, массивных куполов, которые так
характерны для ярославских церквей. Маковицы «Богоявления» небольшие,
на высоких тонких ножках. Долгое время четыре боковых купола были
изуродованы поздней переделкой, и лишь теперь им возвращена
первоначальная простая форма.
У церкви необычна и крыша. Здесь нет ни сложных закомар, ни простой
четырехскатной кровли. Переход от стен к главам сделан в виде двух
ярусов кокошников, придающих очень живописный вид всему сооружению.
Кокошники маскируют большой свод, который перекрывает все помещение
и создает внутри просторное, свободное от столбов пространство. Хотя
убор кокошников и придает церкви Богоявления нарядность, тут уже нет
той роскошной каменной узорчатости, которая оживляет простой и грубый
кирпич Толчковского храма. Не то чтобы совсем не было таких украшений,
они есть, но нет стремления покрыть ими каждую пядь стен. Здесь зодчий
ищет декоративной выразительности прежде всего в изразцах, и они,
действительно, оставляют огромное впечатление, особенно сейчас, когда многое
уже реставрировано, когда потускневшие и потемневшие изразцы заменены
новыми, сверкающими яркими красками. Реставрационные работы открыли
всю радостную гамму красок, которой блистает этот изящный памятник.
С большим вкусом зодчий Богоявленской церкви, применяя изразцы
широко и смело, сумел избегнуть пестроты, навязчивости, лишней красивости.
Хороши и пропорции здания: легкие, воздушные. Прекрасен рисунок
галерей, которые превратились в уютные теремки, примыкающие к главному
зданию.
План здания также усложненный, но выглядит он как-то по-своему, как-то
не по-ярославски. Чувствуется сильное влияние Москвы, влияние
благотворное, но для ярославского зодчества немножко чуждое. Можно понять
строителя Богоявления, его желание найти новые формы, ибо прошлые
достижения были настолько велики, что идти старыми путями становилось
просто невозможно. Пути эти вели в тупик. Как было избежать повторения,
имея перед глазами Илью Пророка, Коровники, Николу Мокрого, Толчко-
во? Зодчие начинали повторяться, слабее, проще, попросту, хуже
получались их произведения рядом с великими памятниками, которыми гордится
Ярославль.
Таковы Федоровская церковь (1687), церковь Николы Меленки (1672),
быть может, и интересные сами по себе, но много теряющие рядом с
вершинами ярославского зодчества.
£-23
65

Церковь Богоявления — последняя вспышка, у нее нет наследников. Ветер
иных времен уже гудел над древним городом. Иные взгляды, иные вкусы
принес с собой XVIII век. Многое было незаслуженно забыто, многое
искажено «поновлениями», многое не понято.
Конечно, нельзя сказать, что в позднейшие времена ничего ценного в
архитектурном отношении не было создано в Ярославле, однако, чем ближе к
концу XIX и началу XX веков, тем ближе было к архитектурному безвре-
мению, рожденному крепнущим, а потом загнивающим капитализмом, когда
стала господствовать эклектика, когда смешение времен и стилей,
подражательство и погоня за доходностью привели к глубокому падению зодчества,
а об архитектурных ансамблях не могло быть и речи. В эти темные
времена многие из старых памятников были забыты, не поняты и искажены, а
редкие попытки спасти ценности архитектуры обычно оставались
бесплодными.
Лишь в наше советское время прекрасные произведения ярославской
архитектуры взяты под охрану государства. Один за другим «оживают» ныне
древние памятники, сверкая дивной игрой линий и красок, как
драгоценные самоцветы, с которых умелая и заботливая рука смахнула пыль и прах
прошедших времен.

РОСТОВ ВЕЛИКИЙ
Ростов Великий — один из древнейших городов Руси. Народная
память сберегла одиннадцать столетий его истории (город впервые упомянут
в летописи в 862 году), а начало поселения людей над тихими водами озера
Неро теряется в глубине седой древности. Уже в VIII столетии здесь было
мерянское городище, к X веку Ростов стал славянским городом, и в
момент образования Киевской державы он был передовым постом Руси в
диких лесных и болотных дебрях северо-востока.
Не многим городам Древней Руси выпала честь носить гордое прозвище —
Великий.
Именно так называли Ростов. Правда, это звучало скромнее, чем
горделивый титул — «Господин Великий Новгород», но все же здесь, на северо-
востоке, на землях Верхнего Поволжья, Ростов вскоре стал старшим
городом края, стольным, княжьим городом Ростово-Суздальской Руси.
Выходишь с вокзала, и, конечно, невольно оглядываешься вокруг, ищешь
каких-либо следов великого прошлого, но их нет и в помине. Перед глазами
типичная картина небольшого районного городка. К центру ведет прямая
улица. Заметно, что ростовцы заботятся о ее чистоте, и по мере сил
благоустраивают свой город. Но и только! Архитектура домов и Домишек,
выстроившихся вдоль улицы, восходит ко вкусам российской провинции
XIX века. Несколько небольших домов современной постройки тоже не
оставляют никакого впечатления. Идешь по древней земле. Ничего,
буквально ничего, говорящего о том, что здесь когда-то была столица,
стольный град, что здесь когда-то билось сердце Ростово-Суздальской Руси.
Но что это там, впереди? Что там сверкает серебряными искрами высоко
5* 67

над приземистыми домами? Незаметно для себя убыстряешь шаг, жадно
вглядываешься вдаль...
Изумленному глазу открывается видение средневекового замка. Да полно!
Какое же это видение, это камень — массивный, материальный камень,
оживший под вдохновенной рукой человека.
Так вот он какой — Ростов Великий! Встревоженный, восхищенный, вдруг
чувствуешь, что произносишь это прозвище по-новому, вкладывая в него
не только исторические воспоминания. Нет! Наш живой, современный
Ростов тоже заслуживает гордого имени Великий, ибо величавые памятники
русской архитектуры, пусть не такие уж древние, не относящиеся к
вечевым временам Ростова Великого, но тем не менее совершенно
исключительные, совершенно бесценные, стоят здесь в сердце древнего града. Кажется,
будто наяву видишь сказку «О спящей царевне», будто триста лет
пролетело, как одна ночь заколдованного сна, и когда спали чары, мы увидели
чудо старины нерушимым. Нет, жизнь суровей, чем сказка. Эти стены»
башни, храмы изведали много ударов веков, и их возрождение из руин —
результат большого труда.
СЕРДЦЕ ДРЕВНЕГО ГРАДА
Княжий город был и вечевым городом, и здесь, как и в Новгороде
Великом, звон вечевого колокола созывал граждан на вече.
Там, где сейчас поднимается могучая громада Успенского собора, где
площадь вокруг древнего храма, стиснутая строем позднейших построек,
стынет в торжественной тишине, в старину собиралось многолюдное бурное
вече. Здесь кипели страсти, сталкивались человеческие интересы,
сталкивались общественные группировки в сложном и бурном переплете событий.
С одной стороны — владимирские великие князья, стремившиеся к
единовластию, с ними ростовские ремесленные посады, видевшие в князьях
единственную силу, способную, если не искоренить, то хоть несколько обуздать
боярское своеволие; с другой — богатейшие ростовские бояре, щедрые на
посулы и угрозы, готовые на кровавую расправу над слабыми и на кровавый
заговор против сильного, отстаивающие свое «право» наживаться,
властвовать, кабалить и холопить свободных людей.
Над этой площадью, над озером, над прибрежными лесами неслись вспо-
лошные гулы вечевого колокола, и стены древнего собора дрожали от
криков вечевой вольницы.
Столетиями собиралось вече у стен Успенского собора, но с веками эти
стены меняли свой облик. В X веке собор был деревянным, сложенным из
дубовых кряжей. Современники говорили, что такого храма еще не бывало.
«И потом не будет»,— добавляли они. И по-своему оказались правы.
В 1160 году беспощадное пламя пожрало деревянный храм. На следующий
год «повелением Великого князя Владимирского» приступили к
строительству уже не дубового, а белокаменного собора, первого каменного здания в
68

Ростове, и... снова пожар 1204 года, и снова постройка великолепного
белокаменного храма, длившаяся целых 17 лет.
Но красный петух гулял и гулял по деревянным градам и весям Русской
земли. В 1408 году он опять осыпал огненными перьями Успенский собор,
вновь рухнули своды, вновь упала золоченая глава, и снова принялись
ростовцы тесать белый камень, воздвигать своды, строить и укреплять
главную святыню города — ведь в Удельной Руси соборный храм
отождествлялся с городом, с идеями самостоятельности. Пусть ущербное, удельное,
но все же высокое чувство любви к родному краю заставляло людей с
таким упорством восстанавливать все там же, все тот же древний Успенский
собор.
Мы не знаем, почему ростовцы в конце XVI века опять принялись за
перестройку своего собора: рухнул ли храм или просто обветшал,— но ныне
над древней вечевой площадью поднимается величественная громада
соборного храма, построенная уже не из белого камня, а из кирпича, только
в древнем белокаменном убранстве.
Резной камень, украшающий стены здания, взят из остатков старого
собора, и все новое здание (если уместно применить слово «новый» к
четырехсотлетнему памятнику) —сложный узел эпох, вросший корнями своей
белокаменной основы в давнопрошедшие столетия Великого Ростова.
В бесценной сокровищнице Владимиро-Суздальского зодчества лежат
истоки архитектурного облика собора. Членение объема, план, закомарное
покрытие, строгие шлемовидные главы — все шло оттуда, все напоминало
о предшествовавших белокаменных памятниках, стоявших ранее на этом
же месте. В то же время в очертания художественного облика храма
врывается иная, новая, более мощная струя московской архитектуры.
Огромные размеры, предельная простота кубичного объема, могучее пяти-
главие, килевидный рисунок закомар, иной, не владимирский аркатурный
пояс *, идущий на половине высоты здания,— вот отдельные штрихи,
связывающие памятник с традициями Московской архитектуры. Казалось бы,
их не так уж много, но, сливаясь воедино, они придают памятнику явно
московский облик — величественный, нарядный и могучий. И мощь эта не
показная, декоративная. Нет! Мощь подлинная. Храм испытал осаду
польских панов в смутные годы польской и шведской интервенции. За могучими
стенами собора укрывались ростовцы, узкие окна-бойницы заволакивало
пороховым дымом, и сейчас, найдя на белокаменном резном узоре выбоину,
мы видим, может быть, место, в которое ударила панская пуля, быть может,
здесь, у этой стены с закомар опрокинули чан кипятка на головы
захватчиков.
Давным-давно минуло лихолетье, рассеялся пороховой дым, истлели
панские кости, поломанные на подступах к собору, а собор продолжает свою
вековую жизнь архитектурного памятника.
Менялись люди, менялись вкусы, менялся и древний собор. Так, например,
крыша здания переделывалась несколько раз. Первоначально своды были
покрыты чешуей черепицы или лемеха2, потом в XVII веке сделали
железную кровлю на кружалах, сохранив тем самым позакомарное покрытие, а
69

позднее здание дважды покрывалось невыразительной четырехскатной
крышей.
Все это легко рассказать, но выяснить историю изменения покрытий было
не так-то просто. По отдельным остаткам, по следам на стенах, по силуэтам,
получившимся на поверхности кладки от дыма и копоти пожаров,
кропотливыми исследованиями восстанавливали век за веком эту сложную,
изменчивую картину.
Не только кровля — до наших дней не сохранилась и старинная форма
куполов. На смену древним, шлемовидным, появились маковицы луковичной
формы, сперва на деревянном, а потом на железном каркасе.
Шлем, замененный луковицей, это не ахти как звучит. Но в
действительности плавный изгиб кривой, образующий так называемый луковичный
купол, придает изысканную красоту всей огромной маковице. А маковицы
действительно огромны. Главный купол от барабана до яблока креста
имеет высоту более 16 метров, отношение этой высоты к поперечнику барабана
укладывается в отношение 2:1. Это же отношение у боковых куполов —
2,38: 1.
Такими, правда, потерявшими блеск луженого железа и попросту
покрашенными, были купола до 24 августа 1953 года. Этот день надолго
запомнят в Ростове. Небывалый, ужасающей силы ураган обрушился на самый
центр древнего города. Сорвав громадные купола, сорвав крыши, он понес
их, как осенний ветер несет легкие листья. Ахнула земля, гневным
всплеском ответило озеро Неро, когда сверху обрушились тяжелые маковицы.
Весь верх древнего центра Ростова был разрушен.
Случись такое в средние века, летописец записал бы примерно так: «В
лето 7461 3 августа в 24 день бысть вихрь велик и страшен, и купола с
собора Успения богородицы сорва и тако же иные многие церкви и башни
обезглавлены бысть. Сие знамение гнева божия по грехам нашим. Кайтесь, лю-
дия, дабы судьба Содома и Гоморры 4 не стала судьбой града Ростова».
В наши дни не вспоминали о библейских сказаниях, не думали о «грехах»
ростовцев. Вопрос решался просто и деловито: нужно спасать памятники
древнего Ростова! Нужно, значит нужно!
Правительство выделило большие средства для реставрационных работ.
Как говорится, нет худа без добра: решено было не просто
восстанавливать утраченное, но восстанавливать так, чтоб памятники приобрели вид,
какой они имели в старину. Коллектив реставраторов, возглавленный
архитектором В. С. Баниге, начал огромную исследовательскую работу. В
частности, встал вопрос и о куполах. Как же восстанавливать их? В
древнейшей, шлемовидной форме или такими, какими они были до урагана?
Реставраторы пришли к решению, которое на первый взгляд может
показаться странным: не восстанавливать первоначальные купола.
Проиграл от этого собор?
Успенский собор
The Cathedral of
the Assumption
("Uspensky").
70

В какой-то мере проиграл: он выглядит не таким древним, каков он в
действительности. Но зато выиграл весь ансамбль. Собор стоит не
особняком, а в теснейшем соседстве с памятниками XVII века. Когда они
создавались, собор уже не имел шлемовидных глав и рассматривать его
изолированно было нельзя. Такое диалектическое решение задачи оказалось и
обоснованным и плодотворным.
Несколько омолодившись, несколько потеряв облик памятника глубокой
старины, храм зато выиграл в силе художественного впечатления.
Изумительно красивы серебристые чешуйчатые громады куполов,
осененные сверху золотыми крестами, а снизу подчеркнутые такими же яркими,
золотыми кружевами подзоров 5. В солнечный ветреный день, когда по
небу бегут белые стаи облаков, купола полны поразительно изменчивым
многообразием. По серебряной чешуе, поголубевшей от лазури неба,
перескакивая с грани на грань, плывет белоснежное отражение облака. Снизу грани
играют розоватыми отсветами от стен соседних зданий, и вся эта
феерическая картина вдобавок расцвечена золотыми искрами, отражениями
преломившихся в гранях крестов и подзоров.
Многое из того, что было ранее искажено или заслонено позднейшими
наслоениями, сейчас открыто. Удаление западного крыльца, на котором
торчали три острых шишака, уже само по себе было шагом вперед. А
открывшаяся за крыльцом прекрасная резная арка портала дополнила облик
памятника еще одной, несомненно подлинной, несомненно древней чертой.
Яркую выразительность получило здание, едва было восстановлено поза-
комарное покрытие. Казалось бы, тут все ясно. От уничтожения
четырехскатной крыши весь вид памятника должен был выиграть. Но сменить
рисунок кровли было совсем не просто. Каждый шаг реставраторов требовал
и большого труда, и глубоких исследований. Например, сразу возник
вопрос: которое позакомарное покрытие следует восстанавливать? Ведь в
истории памятника их было два. Решили реставрировать второе, потому что
от него остались небольшие фрагменты, позволявшие выполнить
реставрацию научно обоснованно, тогда как от первого покрытия остались
настолько неясные следы, что судить о нем можно было лишь очень приближенно.
Долгое время памятник был окружен лесами, да и сейчас далеко не все
еще сделано. Огромные работы предстоят внутри здания. Роспись на
стенах Успенского собора лежит слоями, и, исследуя ее, реставраторы
проделывают работу, напоминающую труд геологов, которые по слоям земной
коры судят о давнопрошедшей жизни. Так и здесь. Вот верхний слой
масляной живописи XIX века. Убогая, ремесленная работа. Она говорит лишь
о варварстве исполнителей-богомазов и о таком же варварстве
заказчиков — почтенных прихожан, ничего не понимавших в искусстве и желавших
одного, чтобы вся роспись была поярче и поглаже. Слой масляных красок
можно удалять без сожаления. Под ним лежат фрески XVII века, и судя
по тому, что успело обнажиться (в некоторых местах масляная краска
шелушится и отваливается сама), а также по тем отдельным расчисткам,
которые были произведены, древняя живопись не погибла и представляет
большой интерес. Вспоминаются бессмертные пушкинские строфы:
12

Художник-варвар кистью сонной
Картину гения чернит
И свой рисунок беззаконный
По ней бессмысленно чертит.
Но краски чуждые, с летами,
Спадают ветхой чешуей:
Созданье гения пред нами
Выходит с прежней красотой 6...
Пушкин назвал это стихотворение «Возрождение». Ждет возрождения и
роспись Успенского собора, но без помощи человека оно не наступит, ведь
далеко не везде краски отпадают, во многих местах слой их держится
исключительно прочно. Но, как показал опыт, снять масляную живопись
можно. А лежащая под ним фреска? Выдержит ли она?
Да, должна выдержать, ибо фреска — живопись великого труда и великой
прочности. Вот старинный рецепт приготовления штукатурки для
фресковой росписи: «...известь высеивать решетом... в творило, да наливать
водой, да размешивать нажитко гораздо и стоять ей часов пять или шесть.
И как пройдут урочные часы, известь падет на дно, а вода устоится, и
наверху выйдет емчуга 7, что лед; и воду ту слить с емчугой и наливать
свежей воды и так чередить левкас 8 по всея дни и ночи лето целое, да к зиме
огрести его в кучу, да покрыть рогожами. И тою зимой левкас вымерзнет,
и выступит из него достальная емчуга. И на новую весну по-прежнему
наливать и сцеживать недель шесть... Если писать стенное письмо по левкасу
первого лета, то левкас не важен бывает. Лет в десять, много в двадцать,
учнет изнутри левкасу выступать емчуга 9 поверх письма, что морок пойдет
и пособить будет нечем. Если хочешь, чтобы вечно было письмо, выводи из
левкаса емчугу по обычаю старых мастеров, как писано впрежь...» 10
Приготовленную так известь смешивали с намелко изрубленным льном и
штукатурили лишь такую часть стены, какую художник мог записать в
течение дня. Свежая штукатурка в процессе схватывания закрепляет водяные
краски, образуя нерастворимую углекислую известь. Отсюда
изумительная прочность фресок, которая позволяет надеяться, что под масляной
краской древняя живопись уцелела. Но работы по раскрытию фресок XVII
века — это только начало. В некоторых труднодоступных местах, например,
за иконостасом, сохранились фрагменты более древних фресок XVI века,
которые еще ждут своего исследователя. Интересно, что фрески эти
выполнены, очевидно, новгородцами. Если это так, то тем самым
подтверждаются тесные связи между Великим Новгородом и Ростовом Великим.
Наконец, совсем уж необычайный, прямо парадоксальный факт: в храме,
построенном в XVI веке, обнаружены фрески XII века.
Поразительно? Да! Закономерно? Да! Ведь храм вырос из древних
зданий, встававших одно на смену другому. В нижней части стен
профессором Н. Н. Ворониным и найдены эти древнейшие фресковые фрагменты,
исполненные в 1187 году.
Смотришь на Успенский собор и думаешь: «Это уже не сказ, это целая
летопись, каменные листы которой хранят следы столетий и событий, хранят
по-каменному прочно и вечно».
13

Но древний собор не одинок. На той же площади поднимается громада
старинной звонницы (конец XVII в.). Именно громада, и именно такому
мощному сооружению под стать быть рядом с богатырским Успенским
собором.
Высокое, четырехэтажное здание звонницы не создает впечатление
большой высоты. Широким монолитным массивом оно замыкает лерспективу
площади. Три килевидные арки, тождественные с арками закомар собора,
венчают все сооружение. Над ним три главы, средняя чуть выше крайних.
Эта неравномерность в высоте глав — свидетельство тонкого
художественного чутья зодчего. Четыре горизонтали (три карниза и конек крыши)
подчеркивают массивность здания, что совершенно необходимо рядом с
огромным собором, но при этом неизбежно пропадает впечатление высотности, а
для своего времени звонница была высотным сооружением: ведь окружали
ее низкие деревянные избы. Надо было напомнить о высоте звонницы, и
вот треугольник, образованный вершинами крестов, нарушая мотив
горизонталей, создает устремление вверх, небольшое, чуть заметное, но
достаточное, так как оно подкрепляется такими же треугольными фронтонами
боковой пристройки звонницы, покрытой восьмискатной крышей.
Пристройка эта сделана немного позднее остального здания, но сливается с ним
в одно композиционное целое. Обращенная в сторону собора и
расположенная немного выше звонницы, она превратилась в переходное звено от
звонницы к храму.
Связь памятников на этом не кончается. Массивная простота звонницы,
повторение рисунка закомар и граненых поверхностей куполов — все эти
черты сливают звонницу с собором в единую, законченную картину.
Звонница эта — целая сокровищница литейного искусства древних
мастеров. Огромную сквозную арку пристройки почти нацело занимает
величайший колокол Ростова — «Сысой», весящий 2000 пудов. Всего на звоннице
13 колоколов общим весом 4500 пудов. Среди них такие гиганты, как
«Полиелейный» — 1000 пудов, «Лебедь» — 500 пудов.
От старых времен славился малиновый звон ростовский, то унывный, то
празднично-радостный, то торжественный, потрясающе мощный, когда
бархатный рев «Сысоя» летел над городом и озером, над болотами и лесами.
В 18 верстах от Ростова были слышны его могучие вздохи. Позднее для
каждого колокола подобрали свой камертон. Мотивы ростовских звонов,
положенные на ноты, вызывали восхищение знатоков и любителей музыки.
А в наше время их записали и на пленку, и на граммофонные пластинки.
Неразгаданной осталась тайна мастерства ростовских литейщиков. Ведь
ростовские звоны — не счастливая случайность, такой случайности быть не
могло. Тогда выходит, что, еще копаясь в литейной яме,
мастера-литейщики уже знали, как будет звучать создаваемый ими колокол. Сколько же
векового опыта, таланта и знаний вложили они в свой труд!
...1688 год. Уже несколько суток дымной, смолистой мглой заволакивает
Вечевую площадь Ростова, а ночами на стенах собора и звонницы
мерцают огненные отсветы.
Вокруг огромной литейной ямы, рядом со звонницей, непрерывно топятся
74

Звонница Успенского собора
The belfry of the Cathedral of
the Assumption.

Вид на Ростовский кремль с озера Неро
The Rostov Kremlin. Looking from Lake Nero.
несколько плавильных печей. У огня хлопочут литейщики. Жарко! Вот один
из мастеров отбежал прочь:
— А ну-тко, православные, бадейку!
Столпившимся вокруг ростовским гражданам только того и надо. Не
одна — две, три бадейки выплескиваются на мастера.
— Уф! — отфыркивается он,— вот ладно-то,— и бежит обратно к огню, а
там, глядишь, промокшая насквозь рубаха уже закурилась белым паром.
Жарко!
Скрипят и ухают меха. Ростовские парни в очередь непрерывно качают их.
В печах бушует пламя. Мягчает, оседает, плавится бронза. Набожно
крестясь, ростовцы бросают в бурлящий металл серебряные монетки — для
звона.
Старый литейный мастер Фрол Терентьев ухмыляется в опаленную
бороду. Он-то хорошо знает, сколько надо было примешать к бронзе серебра.
Столько точным весом он и положил, а монетки ростовских граждан малы,
как рыбьи чешуйки, в тысячепудовой массе сплава они прибавят колоколу
звонкости не больше, чем дает ее старый веселый обычай: пока колоколо
льют, надобно врать. Чем звончее соврешь, тем и колоколо звончее будет.
76

Церковь Воскресения (слева), Успенский собор, звонница (справа)
The Church of the Resurrection ("Voskresenskaya") — left, the Cathedral of
the Assumption ("Uspensky"), the belfry, — right.
— Слышь ты,— толкает сосед соседа локтем в бок,— как колоколу имя
нарекли?
— Владыка митрополит Иона Сысоевич сей колокол повелел назвать в
честь свово отца Сысоем,— отвечает сосед, не чуя подвоха.
— Брешешь! Передумал владыка. Колокол Фролкой будут звать, вон в
честь него, в честь дяди Фрола — литейного мастера.
Народ вокруг дружно хохочет. Звонче, пожалуй, и не соврешь.
Тишина, мертвая тишина повисает над площадью, когда огненные потоки,
брызгая в стороны зелеными искрами, хлынут в литейную яму. От жара,
от искр занялись деревянные клети мехов, но мастер Фрол только бровью
повел на подмастерьев, кинувшихся было тушить пожар.
— После!
Потом вокруг курившейся жаром ямы толпился народ, торопливо
расступаясь, как перед владыкой митрополитом, так и перед мастером Фролом.
— Ну как, мастер,— митрополит перехватил владычный посох, тонкие
белые пальцы его чуть подрагивали,— все ли ладно вышло?
77

— Все ладно, владыка,— мастер низко поклонился, откинул рукой
упавшую на лоб прядь. Рука обмотана чистой холстинкой, видать, ожегся
мастер, да и не только рука, а и лицо у него бурое, опаленное.
— Завтра из ямы подымем, чистить и чеканить примемся, а ты, владыка,
прикажи, чтоб тем временем каменья везли для противовесу да бревен
поболе.
И вот уже стучат на площади топоры. Рядом со звонницей растет сруб.
Колокол на трубе. Приподняв его с одной стороны рычагами, под колокол
кладут бревно, потом так же с другой, с третьей, с четвертой стороны.
Глядишь, башня сруба выросла на один венец, на один венец поднялся и
колокол. Растет башня, поднимается, поднимается вверх звонкое чудо...
Таких гигантов в целом мире немного. Мне вспоминается, с каким добрым
удивлением смотрели на «Сысоя» наш итальянский друг Марио Аликата
и его товарищи, итальянские коммунисты, когда зимой 1962—1963 года они
знакомились с историческими памятниками Ростова. Ведь Италия, да и вся
Западная Европа, не знает ничего подобного: там звонят, раскачивая сам
колокол, и лишь у нас на Руси, где звонили, качая язык колокола, они
достигли колоссальных размеров, а звук их потрясающей мощи и красоты.
КРЕМЛЬ
Укрепленный Митрополичий двор ростовцы несколько неточно называют
кремлем, полагая что чудесный крепостной и художественный ансамбль,
расположенный в самом сердце города, достоин носить торжественное
имя — кремль.
На древнем месте стоит ростовский кремль. Деревянный Владычный двор
здесь был еще в XII веке, но только строительство, начатое в 1670 году
при митрополите Ионе Сысоевиче и длившееся долгие годы, вплоть до
1691 года, превратило Владычный двор в подлинный кремль.
Окруженный крепостными стенами с круглыми и квадратными башнями, с
великолепными воротами, увенчанными надвратными храмами, Владычный двор
поистине великолепен. Он представляет собой редчайший пример
архитектурного ансамбля, задуманного и осуществленного по единому плану.
Сравнительно позднее время постройки привело некоторых
исследователей к мысли, что все крепостные сооружения Владычного двора — только
пышная декорация, не имеющая подлинного боевого значения. Обычно
в подтверждение этой мысли указывают на то, что еще в 1631 —1633 годах
в Ростове был построен под руководством голландских мастеров «Земляной
вал о десяти углах». Действительно, такой вал с выступающими по
изломанной линии бастионами, позволяющими вести по осаждающему
противнику огонь с флангов, больше отвечал военной технике того времени, чем
ионинский кремль. Справедливо и то, что нарядные надвратные храмы,
открыто возвышающиеся над воротами, одетые в кружевной наряд
каменной резьбы, не рассчитаны на обстрел из пушек, но все же логика
78

Ворота кремля
The Rostov Kremlin,
The gate.
в военных сооружениях митрополита была. И весьма основательная. К
началу постройки кремля, то есть к 1670 году, городские укрепления Ростова
уже развалились и не имели никакого оборонного значения. Поэтому
каменный церковный кремль оказался единственным укреплением города,
но задача перед ним стояла двоякая.
В мирное время нарядный, резной, сверкающий золотом крестов и
серебром маковиц, кремль должен был производить неизгладимое впечатление
на рабов божьих, а в смутные годы он представлял собою серьезно
укрепленную твердыню, способную выдержать приступ восставших рабов
митрополичьих. Коленчатые проходы в башнях, с внутренними бойницами,
через которые можно обстреливать ворвавшихся в ворота противников,
башни и стены с узкими бойницами и нависающими варницами — все это
отнюдь не декорация, это подлинная крепость, только не рассчитанная на
осаду регулярной армии, вооруженной пушками. Иными словами, перед
нами ярчайшая иллюстрация того, как осуществлялось феодальное
владычество митрополита. До поры до времени — проповедь христианского
смирения, а на случай восстания христианская мораль
отбрасывалась, и стены владычной крепости готовы были встретить огнем холопьи
ватаги.
Таков этот кремль — нарядное произведение искусства и неопровержимое
свидетельство беспощадного феодального господства.
79

Прекрасная черта любовного, заботливого отношения к памятникам
старины очень характерна для ростовцев. Даже люди, которым не
приходится часто соприкасаться с вопросами истории, с гордостью говорят о
художественных и исторических сокровищах родного города.
Однако так было далеко не всегда.
Когда в конце XVIII века ростовские архиепископы переехали в
Ярославль, они бросили Владычный двор без призора. С удивительным
равнодушием церковные власти просто забыли о нем. К судьбе памятника
остались равнодушными и царские чиновники, и дворяне-помещики.
Никакие гневные слова не будут слишком сильными для оценки такого
дикарского отношения к бесценному архитектурному ансамблю, в который было
вложено столько труда, столько творческого вдохновения.
Заброшенный кремль разрушался. Купцы набивали подвалы старинных
построек вином, солью и другими товарами, в меру своих сил уродуя
уцелевшее. Так, замечательная Красная палата, я которой когда-то принимали
царей, лишилась верхнего этажа, лишилась всего художественного
убранства и стала выглядеть мрачным лабазом. Чтобы добиться таких
«блистательных» результатов и фактически уничтожить старинный дворец, надо
было иметь такую свирепую жадность, такую ненасытную жажду
обогащения, какие нам теперь просто трудно представить.
Впрочем, чего ожидать от темных купцов, если в 1818 году
генерал-лейтенант инженер Бетанкур, составляя проект нового гостиного двора,
предлагал ни много ни мало... снести весь кремль. Проект этого просвещенного
вандала был одобрен! Да, да, одобрен — ив Ярославле губернатором, и
архиепископом, и в столице. Обреченный кремль спасла лишь жадность
архиепископа, который заломил слишком высокую цену за развалины.
Развалины! Трудно поверить, но было именно так: к этому времени весь
кремлевский ансамбль лежал в руинах.
Только в восьмидесятых годах XIX века начались реставрационные
работы. К этому времени в среде ростовских купцов появилось несколько
действительно просвещенных людей, решивших спасти памятник. Мы с
благодарностью вспоминаем имена А. А. Титова и И. А. Шлякова, которые
с помощью Московского археологического общества сумели не просто
отремонтировать, но и с достаточной научной обоснованностью восстановить
кремль. Пусть далеко не все им удалось сделать с той полнотой и
достоверностью, которой отличаются современные реставрационные работы, но
трудами этих бескорыстных любителей кремль был спасен от
окончательного разрушения. Ошибки и неточности сейчас исправлены.
Освобожденный от лесов, Ростовский кремль встает перед нами во всем своем
первоначальном великолепии, каким он был задуман и свершен зодчими
XVII века.
Обойдем вокруг стен кремля.
Церковь Воскресения
The Churcl; of the
Resurrection ("Voskresenya").

6—23

Прямо на Успенский собор глядят Святые ворота с высокой надвратной п
церковью Воскресения (1670). Такие же сияющие серебром маковицы,
как на соборе и звоннице, венчают это здание. Но дело не только в едином
рисунке куполов. Связь между памятниками глубже. Церковь Воскресения
с великим мастерством вписана в ансамбль Соборной площади.
Конструкция покрытия церкви существенно отличается от покрытия. Успенского
собора. Если собор перекрыт полуцилиндрами сводов, опирающимися
внутри храма на шесть столпов, то Воскресенская церковь — здание бес-
столпное, все ее пространство перекрыто одним сомкнутым сводом. Значит,
здесь не могло получиться закомар, подобных тем, какие украшают собор
и звонницу, но зодчий, создавший церковь Воскресения, знал, где она
будет стоять, он возвел над каждой стеной церкви по три декоративных ки-
левидных выступа, повторяя по фасаду мотив закомар Успенского собора.
Но поскольку дальше, вглубь, на крыше здания не было полуцилиндров
сводов, зодчий отказался от обычного позакомарного покрытия и подвел
каждую декоративную закомару под двускатную тесовую крышу, получив
своеобразное двадцатичетырехскатное покрытие. Это решение местное,
ростовское, остроумно разрешающее противоречие между новой
конструкцией и необходимостью вписаться в уже существующий ансамбль. Однако
это не полумера, такое покрытие оставляет очень сильное впечатление
своей художественной выразительностью.
По бокам ворот могучими богатырями выдвинулись из стен две круглые
башни. Рядом с резным камнем церковной галереи, с изразцовыми
ширинками и цветным пятном фресковой иконы над аркой ворот вид этих
простых боевых башен был бы слишком суров, если бы над ними не
возвышались изысканные кровли «кубоватой», как говорили в старину, формы.
Наверху под маковицей у них сделаны дозорные вышки, от которых плав-
ноизогнутыми чешуйчатыми поверхностями стекают вниз грани покрытия.
Иногда эти кровли называют грушевидными: по силуэту они,
действительно, напоминают грушу, но они граненые.
Старые, снесенные ураганом крыши имели подобную же форму, но
проектировавший их в XIX веке И. А. Шляков не нашел правильного
соотношения размеров, и сделанные по его чертежам верха башен получились
приплюснутыми и непропорционально мизерными.
Это было ясно для архитектора В. С. Баниге, едва он приступил к
реставрации, ясно, как говорится, с первого взгляда. Но взгляда, пусть даже
опытного, еще недостаточно для реставрационных работ. Пришлось искать
старинные чертежи, подтверждающие, что силуэт и пропорции покрытий
искажены, что ионинские зодчие не могли допустить и не допустили такой
несоразмерности. По счастию, чертежи нашлись. Они были составлены в
1818 году архитектором П. Я Паньковым. Хотя чертежи Панькова и
подтверждали, что старинные покрытия были значительно выше и стройнее
шляковских, но размеры их были далеко не всегда так изысканно
пропорциональны, как этого можно было ожидать от зодчих, создавших
сказочно прекрасную былину ростовского кремля В добросовестности и точности
Панькова сомнений не было, но его чертежи отражали башенные покры-
82

Церковь Воскресения (вид с
севера)
The northern side of the Church
of the Resurrection,

Башня ростовского
кремля
A tower in the
Rostov Kremlin.

Покрытие лемехом
The roofing made
of planks (so-called
"lemekh").
тия, сделанные после пожара 1758 года, и в ряде случаев, очевидно, несли
печать позднейших переделок и ремонтов.
Перед реставраторами встала увлекательная задача: найти, в какой-то
степени угадать пропорции башенных наверший, созданных высоким
мастерством зодчих митрополита Ионы.
Началось кропотливое изучение подобных же архитектурных памятников,
сопоставления, обмеры, поиски.
Теперь, когда новые кровли поднялись над башнями, радостно видеть
результаты большого творческого труда, но в свое время, когда стало
известно, что железное покрытие будет заменено деревянным, раздавались
недоуменные голоса:
— Правительство большие средства отпустило, уместно ли на кровельном
железе экономить?
Но не в экономии, а в подлинности памятника было дело. Нашлись
остатки деревянного лемеха, это было доказательство неопровержимое: башни
надо было покрывать лемехом. Но тут выяснилось, что делать такое
покрытие некому. Во всей Ярославской области не нашлось людей,
помнивших это искусство. Мастера отыскались в Карельской АССР. С их
помощью производство лемеха не только наладили, но и обучили местных
мастеров. Неужели это так сложно? Очень! Изготовление лемеха
граничит с искусством. Сперва трудно поверить, что для лемеха обязательно
нужна осина. Не смолистая, кондовая сосна, привычно применяемая в
наших русских деревянных постройках, а простая осина. Впрочем, далеко не
простая, а выросшая на высоких песчаных холмах, среди хвойного леса.
55

осина свежесрубленная, но и не волглая, осина с чистой древесиной без
сучков и дупел.
В наши дни изготовление лемеха вручную казалось отсталостью, но
древний лемех техническим усовершенствованиям не поддался. Попытки
применить ленточную пилу не увенчались успехом. Пила прорезала слои,
нарушила прочность древесины, да и ускорения работы не получалось.
Доски для лемеха выкалывали из чурок по-старинному, топором, учитывая
расположение слоев. Потом их обрабатывали, придавая выпуклость или
вогнутость в зависимости от того, на какое место кровли пойдут
пластины. Низ каждой пластины получал ступенчатое зубчатое заострение. Само
покрытие сложных, изогнутых поверхностей кровли также требовало
большого умения. Нужно было расположить чешую так, чтобы гвозди,
которыми крепились пластины, оказывались прикрытыми следующими,
верхними рядами чешуи. Снаружи должно быть лишь чистое дерево, открытое
солнцу, дождю и ветру.
Скоро, очень скоро под русскими осенними дождями желтоватые
пластины посерели, и тогда произошло чудо: под ярким солнцем, на голубом
фоне неба осиновая чешуя лемеха стала серебряной
Именно серебряным показался лемех иностранным туристам спустя всего
лишь год после того, как были покрыты башни. В ясный, солнечный день,
когда в ярко-синем небе, клубясь, медленно всплывали белые громады
кучевых облаков, группа иностранцев остановилась у подножия башен.
Закинув головы, они смотрели на округлые, словно облака, уходящие в небо
чешуйчатые верха привратных твердынь.
Защелкали фотоаппараты. Туристы, не скрывая своего восхищения,
заговорили все сразу, и сразу же с нескольких сторон экскурсовод услышал один
и тот же вопрос:
— Из какого металла сделана эта серебристая чешуя?
— Из осины.
Осина? В это туристы поверили лишь после того, как увидели свежее
желтое дерево, сохранившееся под выпуклостью крыши, куда не попадал
дождь. Да и русскому глазу, привыкшему к серому тону наших северных
деревянных изб, не сразу удается разглядеть простое посеревшее дерево в
светлой серебристой чешуе вознесенных в небо, прихотливо изогнутых на-
верший.
Так и стоят на страже по бокам Святых ворот два богатыря в узорных
чешуйчатых шлемах, будто пришли они из русской сказки, будто вышли
из озера Неро, как выходили на берег морской тридцать три богатыря
с дядькой своим Черномором. А берег, вот он, рядом, берег Тинного моря
(так в старину называли озеро Неро), почему бы и не выйти сказочным
богатырям из моря^ В нем, наверняка, в старину водились и русалки, и
водяной, и другие подводные чешуйчатые чудища. Предки наши твердо
верили в них, и всплески их слышали, а в сумерки сквозь вечерний туман
даже и видеть чуда доводилось. Ныне над озером тихо, и чудища в его
глуби перевелись. Не оттого ли им и конец пришел, что никто в них
больше не верит?
86

Ио чудо ростовского кремля, как и встарь, поднимается над древним
озером — сверкающее, волшебное и бессмертное, как народ,
создавший его.
За звонницей, на углу, где стена поворачивает на юг, на страже поставлен
другой, еще больший великан — круглая Северо-восточная башня. До
урагана на ней была невысокая коническая крыша, примитивная форма
которой очень обедняла старинный памятник. Сейчас на нем восстановлен
древний чешуйчатый шлем, такой же, как и на башнях церкви Воскресения,
только еще более высокий.
Поблизости за угловой башней, в восточном прясле стены, пробита простая
арка современного прохода в кремль, рядом с которой, уже внутри кремля,
поднимается довольно высокое массивное здание О назначении его по
внешнему виду догадаться невозможно. Перед нами остатки Часобитной
башни 12.
Было время, ее высокий столп придавал особенную композиционную
уравновешенность всему кремлевскому ансамблю. Теперь его нет. Но известно
все: и то, что башня была восьмигранной, что высота ее превышала
38 метров, что стены были украшены аркатурным поясом, а вершина
шатра— золотым оленем. Хочется надеяться, в процессе дальнейших
реставрационных работ Часобитная башня будет восстановлена, ибо она
нужна, очень нужна всему ансамблю, как завершающая его композиционная
вертикаль.
Если встать у арки современого входа и взглянуть вдоль стены на юг,
сразу бросается в глаза, что характер оформления укреплений там резко
изменился, посуровел. Вместо «кубоватых» кровель над башнями простые
шатры, крытые уже не лемехом, а тесом. Такова массивная квадратная
башня Водяных ворот, расположенная посередине стены, такова круглая
угловая юго-восточная башня. Строгие, могучие, они недвусмысленно
говорят о своем назначении.
Они проще северных башен. Но это не обедняет, а, наоборот, обогащает
ансамбль кремля. Зодчие как бы развертывают перед зрителем сказочно
богатую скатерть-самобранку. Шатер над квадратной башней не таков,
как над круглой. Башенные навершия разнятся как по формам, так и по
цвету. Светлое серебро лемеха северных башен контрастирует с
темно-красным цветом шатров. Трудно найти более удачное сочетание.
Широко распространено мнение, что Древняя Русь любила пышную
радугу расцветок. Это справедливо лишь отчасти. Старые русские мастера
умели зажигать полымя многоцветия, но делали это далеко не всегда. Русь
знала, как найти и строгие сочетания красок. Так было и в Ростове.
Серебро и багрец — это великолепно! Притом здесь не просто удачная
догадка реставраторов. Нет, точно доказано, что именно это звонкое соцветие
было найдено древними ростовскими зодчими. Эти сведения сохранены не
в скупых летописных строках, не во взволнованном рассказе восхищенного
современника: документ куда прозаичнее; это просто побуревшая от
времени запись в приходно-расходной книге ростовского архиерейского дома
о том, что крыша на церкви Воскресения и тесовые навершия крепостных
87

Южная стена кремля
The southern wall of the
Kremlin
башен «окрашены мумией 13 на постном масле». Тесовые, т. е. те, которые
все были покрыты лемехом.
Хозяйственная запись, использованная для разрешения историко-художе-
ственной проблемы? Не думал отец-ключарь, делая эту запись, что она
поможет реставраторам восстанавливать облик древнего памятника.
Не менее великолепное зрелище открывается глазу, когда, миновав
угловую юго-восточную башню, выходишь к южной стене. Строй мощных
боевых башен наряден и разнообразен. Круглая, квадратная и снова круглая.
Видишь их и ощущаешь чудесный внутренний ритм всего ансамбля,
крепостная суровость которого несколько смягчена. Владычный дом использо-
53

Церковь Григория
Богослова
The Church of St.
Gregory of Nazianze ("Grigory
Bogoslov").

вал эти башни для хозяйственных нужд. Например, на втором этаже
средней квадратной башни, носившей название Дровяных ворот, была
устроена иконописная мастерская. Ниже бойниц и варниц на башнях видны
окна.
Что ж, может, на самом деле стоит поставить под сомнение подлинность
военных сооружений Владычного двора?
Нет, окна узкие, и в случае нужды их всегда можно было использовать
как бойницы среднего боя. Но наличие этих окон и чудесных по рисунку
башенок дымников, примыкающих к основаниям шатров, неуловимо
придает всей стене жилой вид. Уютным, домашним теплом веет сквозь грозную
боевую стать башен. Смотришь на них и ждешь: вот-вот из оконца дымни-
ка потянется сизая струйка.
Южная стена на середине делает уступ внутрь кремлевской территории.
Это объясняется тем, что здесь до постройки ионинского кремля
находился так называемый Григорьевский затвор (монастырь). От него сейчас
ничего не осталось. Церковь Григория Богослова (1670), хотя и поставлена
на древнем подклете, но построена одновременно с кремлем и связана со
стенами аркой перехода. Впрочем, она связана с кремлем и композиционно.
Высокая, пятикупольная, с двадцатичетырехскатным покрытием, церковь
Григория Богослова перекликается с церковью Воскресения.
Территория Григорьевского затвора была в старину использована для
разбивки сада. Не древний, а новый, молодой сад растет здесь и теперь. Он
окружен невысокой каменной оградой и, посредине которой сейчас
восстановлена прелестная в своей неприхотливой скромности мыленка. Где же ей
и стоять, как не у самого озера. Старый-старый русский обычай ставить
мыльни по берегам, чтобы мыться и париться не жалеючи водицы, с добрым
березовым веником, в горячем пару, с шайкой ледяной воды, выплеснутой на
тело напоследок. Сейчас уже никто не моется в древней мыленке. Но
внешние формы ее не изменились, а они очень интересны. Если старинные жилые
дома ныне встретишь не часто, то такая постройка, как древняя баня, уже
совсем уникальная редкость.
За церковью Григория Богослова стена поворачивает под прямым углом.
Отсюда начинается западное прясло стены, едва ли не самое великолепное
во всем ансамбле.
В середине стены над Конюшенными воротами взметнулась ввысь над-
вратная церковь Иоанна Богослова (1683). В третий раз в кремлевском
ансамбле повторяется мотив церкви Воскресения. Снова высокое пятиглавие,
снова двадцатичетырехскатная щипцовая крыша, снова высокий
цокольный этаж, над которым поднята церковь, окруженная галереей. Даже
легкая колоколенка сбоку на стене такая же, как и у церкви Воскресения,
и так же с боков Иоанна Богослова выдвинулись круглые башни,
увенчанные «кубоватыми» кровлями. Такие же навершия и на угловых круглых
Церковь Иоанна Богослова
The Church of St. John of Na-
zianze ("loan Bogoslov").
90

башнях, замыкающих всю западную стену. Снова, как на северной стене,
глаз видит четырежды повторенный аккорд изысканных линий
чешуйчатых башенных наверший. Четыре «кубоватые» кровли, одетые в серебро
лемеха, поднимают свои маковицы в синее небо. Замечательно, что два
повторяющиеся ансамбля стен расположены не симметрично, не один
напротив другого, а под углом, на западной и северной сторонах кремля.
Видимые одновременно, они создают поразительное разнообразие в общей
картине. Почти невозможно найти точку, с которой ансамбли обеих стен
воспринимались бы одинаково. Обогащение общей картины изменчивыми
частностями очень характерно для ростовских зодчих. Разве случайно, что
церковь Иоанна Богослова легче и стройнее церкви Воскресения? Нет, это
глубоко оправдано. Воскресенская церковь и должна быть массивной, ведь
она расположена рядом с громадой Успенского собора. Строитель церкви
Иоанна понимал единство не как простое повторение уже существующего
памятника, он разработал старый мотив по-новому, по-своему. Здесь над
воротами еще богаче узор ширинок, своеобразной тройной крышей
покрыты апсиды алтаря. Это и понятно. Обращенные внутрь кремля, они сразу
бросаются в глаза, и поэтому требуют подчеркнутой выразительности.
Наконец, уже совсем по-своему зодчий находит рисунок нарядного
открытого крыльца, поставленного сбоку храма.
Так мастерски использована отдаленность памятника от основного
господствующего в ансамбле массива — Успенского собора. Но что это? Аркатур-
ный пояс, охватывающий церковь Иоанна Богослова, повторяет рисунок
пояса Успенского собора, повторяет как дальний отзвук, как каменное эхо,
устанавливая тончайшую, но нерушимую связь между памятниками
Изумительно цельное впечатление остается от всего богатого и сложного
ансамбля кремля. Даже в окраске он поразительно гармоничен и
многообразен. В первый момент хочется уронить избитое словечко —
белоснежный. А приглядишься и видишь, что белого цвета здесь вообще нет. Все
стены и башни имеют розоватый оттенок, то яркий, то бледный, но везде
розоватый. Более 150 зондажей пришлось сделать в разных местах на
поверхности стен, и лишь после такой работы были установлены тончайшие
различия в цвете каждого памятника. Это исследование позволило
установить, как со временем менялась окраска кремля. Был он и просто
побеленным, и голубым, и грубо-розовым, а лучше того, каким его задумали
зодчие митрополита Ионы и каким он стал снова после реставрации, за
три века никто ничего не придумал. Но чем же был окрашен кремль? Как
достигнуты эти тончайшие нюансы? Как не выгорела окраска под солнцем?
Оказывается, все очень просто. Розовый тон стен вечен, потому что кремль
был окрашен цемянкой — известью с примесью толченого кирпича и
цветной глины. Все нежнейшие оттенки — это только кирпич. Простой кирпич,
примешанный в большей или меньшей пропорции.
Западная стена кремля с надвратной церковью Иоанна Богослова
The western wall of the Kremlin with the over-the-gate Church of St. John
of Nazianze.
92

Мы обошли вокруг кремля снаружи, но можно было обойти его и по
стенам. От башни к башне под деревянной крышей, которой накрыта стена,
мимо узких бойниц, можно идти, любуясь внутренним видом кремля.
Если снаружи на стене лишь узкие щели бойниц и варниц, то изнутри
широкие проемы между столбиками, поддерживающими крышу. Надвратные
церкви можно обойти по галереям, но лучше зайти внутрь. Золотистые
фрески покрывают их стены. Роспись уцелела и сравнительно хорошо
сохранилась, несмотря на многие невзгоды, выпазшие на ее долю. Трудно
сказать, что принесло больший вред: вода, просачивавшаяся через дырявые
крыши, или безграмотные поновления, которые, по счастию, сделаны лишь
в отдельных местах и не коснулись всей живописи. Коренным
недостатком подготовки грунта было крепление его железными гвоздями. Над
шляпками гвоздей штукатурка отпала, и фрески покрылись множеством
довольно крупных язвинок.
Опыт реставрации фресок в церкви Воскресения показал, что все эти
повреждения вполне исправимы.
«Лазорием чудным», золотом охры и теплой тьмой коричневых «земель»
цветут ковры фресок, покрывающие стены храмов от пола до купола.
Краски чисты и свежи, будто фрески сейчас вышли из-под кисти
художника. Но пестроты нет. Живопись сдержанна и строга.
Куда ни посмотришь, везде черты могучего народного гения, везде
образцы мудрого и радостного искусства. Вот среди ковра фресок замечаешь
парные отверстия, уходящие в глубь стены. Это голосники-резонаторы.
Какие знания, добытые столетиями опыта, надо было иметь, чтобы,
сделав в стенах небольшие пустоты-камеры, найти их размеры и места на
стенах с той точностью, что они превратились в голосники, делающие
явственным тихий шепот в любом уголке храма и превращавшие звериный
рык диакона, возглашавшего многолетие, в громоподобную бурю звуков.
Как часто приходится слышать о наших современных сооружениях, что
акустика в зале оказалась неудачной, а ведь она рассчитывается по
строгим математическим формулам. Как часто мы убеждаемся, что в этом
вопросе наши знания еще далеко несовершенны. Как же можно было
потерять те знания, тот опыт, которым руководствовались древние зодчие,
создавая такие безупречные в акустическом отношении сооружения? Почему в
современной архитектуре голосники фактически забыты? Право, над этим
вопросом стоит задуматься Великолепные в акустическом отношении
сооружения нашей древности еще ждут своего исследователя.
Спустившись по внутренней лестнице от церкви Воскресения внутрь
кремля, мы оказываемся прямо перед Митрополичьими хоромами, где сейчас
размещен ростовский музей. Нижний этаж этого здания восходит к
XV7! веку, два верхних построены при Ионе Сысоевиче. Для того времени
трехэтажный дворец — явление редчайшее Но мало что осталось в этом
древнем здании от древности. Даже название потеряно. Теперь его чаще
называют не Митрополичьими хоромами, а Самуиловым корпусом.
За что^ За то, что в XVIII веке архиепископ Самуил изуродовал
перестройкой древний памятник? Изуродовал и бросил недостроенным.
94

Северная стена кремля с надвраткол церковью Воскресения
The northern wall of the Kremlin with the over-the-gate Church of the
Resurrection.
В XIX веке в здании поместили духовное училище и внесли свою
посильную лепту в искажение старинных хором. Сейчас снаружи здание
выглядит заурядным домом, настолько лишенным всякой архитектурной
выразительности, что, проходя мимо, можно даже не заметить остатки древнего
фасада, сохранившиеся местами в первом этаже здания. Немного
сохранилось от древности и внутри. Пожалуй, наиболее яркой деталью
является внутренняя лестница, которой сейчас пользуются сотрудники музея.
Узкая, проложенная в толще стены, с истертыми кирпичными ступенями,
она живо напоминает о древности памятника.
95

Башни кремля
The roofing of the
towers in the
Rostov Kremlin.
Вернуть облик старины внутреннему помещению палат уже невозможно,
и с этим надо примириться.
Иное дело — наружный вид памятника. Остатки архитектурных деталей
позволяют довольно легко найти прежний облик здания.
Современный вид памятника, стоящего в самом центре кремля, буквально
режет глаз. Нужно, очень нужно вернуть ужасно искаженным
Митрополичьим палатам их первоначальный облик, как это сделано сейчас при
реставрации Красной палаты (1672—1680), расположенной в
юго-западном углу кремля между Митрополичьими палатами и церковью Иоанна
Богослова. Красная палата! Уже название ее говорит о многом. Красная:
теперь мы сказали бы Прекрасная. Еще бы ей быть иной, если это были
«Хоромы для пришествия великих государей»! И вот этот царский
дворец, роскошный памятник старины, стоял обезглавленный, наполовину
лишенный второго этажа, стены которого сохранились лишь до
подоконников, и настолько изуродованный купцами, превратившими его в винный
склад, что смотреть на него было больно.
Теперь смотреть радостно. Красная палата восстановлена. Радостно
видеть на месте безликих, убогих развалин великолепный старинный терем,
изящный, изысканный.
Высокий открытый переход ведет из Митрополичьих хором в другой
чрезвычайно интересный архитектурный ансамбль, состоящий из трех
звеньев: церкви Спаса-на-Сенях, Белой и Отдаточной палат.
Построенная на древнем двухэтажном подклете, покрытая восьмискатной
крышей с острыми щипцами фронтонов над каждым из четырех фасадов,
96

Красная палата
The Red Chamber
("Krasnaya Pa-
lata").
с одной-единственной главой, подчеркивающей устремленность вверх,
церковь Спаса-на-Сенях (1675) имеет вид высокого башенного сооружения.
И внутри громадная высота простирается над совсем небольшим
пространством, которое отведено для молящихся. Внутренний облик храма имеет свои
ясно выраженные черты, и не столько религиозные, сколько феодальные.
Церковь была личной, домовой церковью митрополита, и это наложило на
на нее глубокий отпечаток.
Перед алтарем во всю ширину воздвигнута очень высокая солея 15 с глухим
массивным парапетом. Над ним расположены золоченые колонны,
поддерживающие пять роскошных двойных арок со свисающими посредине каждой
резными гирьками. Над аркадой тяжелая полоса стены поднимается почти
до половины высоты интерьера. Такой прием, отрывающий иконостас алтаря
7—23
97

Церковь Иоанна Богослова (слева) и церковь Одигитрии
The Church ot Si. John of Nazianze (left) and the Church of
the Hodigitria ("Odigitriya").
от остального пространства храма, для русских церквей совершенно
необычен, но здесь, во владычном храме, он понятен. Он явно рассчитан на то,
чтобы выходящий на высокую площадку солеи митрополит оказывался в
зрительном, композиционном центре храма и воспринимался снизу, из
церкви, как подлинный владыка, представитель не только духовной, но и мирской
власти во всем ее великолепии и могуществе. Такое самоутверждение
чрезвычайно характерно. Сподвижник патриарха Никона, митрополит Иона,
вероятно, был искренне убежден в превосходстве церковной власти над свет-
98

Переход от Отдаточной палаты к
Княжьим теремам
The passage from the Thanksgiving
Hall ("Otdatotchnaya Palata") to the
Prince Chamber ("Knyazhy terem").
ской и по мере сил и возможностей (далеко немалых) стремился
осуществить свои идеи в жизни.
Блестящим выражением этих идей средствами архитектуры и является
владычный храм. Здесь все сделано для возвеличивания славы и власти
могущественного князя церкви. Где там разглядеть образ Спаса, которому
посвящен храм; он далеко в глубине, он заслонен владыкой-митрополитом,
вставшим под золотым сводом средней арки, которая становится лишь
драгоценным обрамлением фигуры владыки, облаченного в тяжелую
златотканую ризу, с золотой митрой на голове, вспыхивающей многоцветием
яхонтов и алмазов. А вокруг митрополита многочисленный причт в золотой
парче риз и стихарей, клубы ладанного дыма, многоголосые, торжественные
возгласы хора.
То же стремление подчеркнуть, усилить значение митрополии заставило
владыку Иону строить знаменитую Белую палату. Снаружи простая и
суровая настолько, что ее западный фасад встроен в линию кремлевских стен
и является звеном крепостных сооружений, Белая палата внутри производит
совсем другое впечатление. Правда, и здесь ей чуждо украшательство, но
неизгладимое чувство торжественности и величия охватывает сразу, едва
войдешь в этот большой просторный зал, перекрытый широкими арками
сводов, которые опираются на один мощный столп посредине. Эта смелая
лаконичная конструкция напоминает конструкцию сводов Грановитой
палаты московского Кремля. Впрочем, Белая палата и предназначалась для тех
Иерартиая палата
The Hierarch's Hall.
7*
99

же целей, являясь парадным залом, в котором митрополиты принимали
знатных гостей. Ныне в Белой палате размещены экспонаты музея. Здесь
множество ценнейших памятников древнего быта. Для размещения их
лучшего места трудно пожелать. Памятники материальной культуры
перекликаются с памятником древней архитектуры. Глядишь на экспонаты, любуясь,
как солнечный луч льется в нарядные, с причудливой гирькой посредине,
небольшие оконца палаты,— и вдруг на память придет снимок, только что
увиденный в музее: вид Белой палаты до реставрации. Вид этот был
настолько страшен, что снова и снова хочется вспомнить тех ростовцев,
патриотов своего родного города, которые в условиях безвремения XIX века
взяли на себя труд спасения памятников ростовского кремля. Светлую
память оставили они о себе!
Из Белой палаты можно пройти на стену кремля; ведь палата — звено
оборонных сооружений. Но митрополичьи гости выходили в противоположную
дверь и оказывались в Отдаточной палате.
Она гораздо скромнее. Довольно узкая и сумрачная, Отдаточная палата
резко контрастирует с широким простором Белой палаты. Это только сени,
только преддверие перед торжественным пиршественным залом.
Поймешь назначение Отдаточной палаты и опять вспомнишь Грановитую
палату и Святые сени перед ней. План тот же. Так могущественный князь
церкви подражает обиходу царей. Пусть возможности у него меньше и все
здесь гораздо скромнее, чем в Москве, но торжественность и здесь
соблюдалась во всей строгости. Отдаточная палата нужна была только для
достойного завершения пира. Здесь благодарили владыку за угощение, здесь
отдавали ему последний низкий поклон, отсюда и ее название.
Из отдаточной палаты крытая галерея, опирающаяся на великолепную
в своей простоте и мощи арку, ведет в так называемые Княжьи терема.
Давным-давно истлели бревна, из которых в древности на этом месте были
срублены терема ростовских удельных князей, а название живет и поныне.
Дошедшие до нас каменные терема — памятники XVI—XVII веков, когда
никаких князей в Ростове уже не было. Это небольшое двухэтажное здание.
В верхнем этаже его несколько маленьких горенок. Входишь в них
согнувшись, чтоб не стукнуться о притолку. Так и раньше сюда входили, а как
жили здесь около четырех веков тому назад? Низкие своды, узкие и низкие
арки дверей, подслеповатые оконца. В стенах много печур 16 и тайников для
хранения каких-то нужных вещиц
Уютно ли было жить в таких теремах? Было здесь, конечно, тепло, но и
душно, а порой угарно. Если днем в теремах не очень светло, то едва
сумерки роняли свой пепел на землю, приходилось зажигать свечи. Сколько
длинных зимних вечеров коротали в этих стенах люди при жалких огоньках
свечей! И это была роскошь: в деревянных избах ростовцев дымила и
потрескивала лучина.
Снаружи терема оформлены скромно. Так же скромна отделка Иерарших
палат, которые, примкнув изнутри к кремлевским стенам, протянулись от
Дровяных до Водяных ворот, занимая юго-восточный угол кремля. Палаты
эти построены до Ионы, при этом сделаны не сразу, а пристраивались
too

постепенно. Дальше, вдоль восточной стены, расположен так называемый
Дом-на-Погребах, построенный в конце XVII века.
От княжьих теремов до Иераршей палаты на арке, примкнутой к стене
квадратной башни, строители митрополита Ионы возвели изящную галерею,
названную Ионинской палаткой. Ее арка, расположенная под углом к
сквозной арке перехода от Отдаточной палаты к Княжьим теремам, создала
своеобразный композиционный узел: две арки, две закрытых галереи, два
ряда арочных окон. Такой же архитектурный узел был повторен и у
Водяных ворот. Здесь, между Иераршей палатой и Домом-на-Погребах, построена
Иераршая палатка, в основном повторяющая Ионинскую палатку, с той
лишь разницей, что вместо широкой арки тут возведена глухая, мало
выразительная стена с небольшим арочным проемом ворот.
Очень жаль, что не уцелел переход от Митрополичьих хором к Иераршей
палатке, повторяющий переход от Отдаточной палаты. Нам остается лишь
воображать, какое впечатление оставлял дважды повторенный мотив стыка
нарядных галерей, опирающихся на полукруглые арки.
Полюбившиеся зодчему висячие галереи на мощных дугах арок были и в
других местах кремлевского двора. Теперь уже не существующие переходы
объединяли Красную палату с Митрополичьими хоромами и западной
стеной кремля. Вся эта система переходов придавала ему необычайную
живописность. Пусть это была лишь причуда владыки, пожелавшего иметь такие
галереи, чтобы можно было попасть в любую точку кремля, не спускаясь на
землю; но судя по тому, что осталось, причуда эта была выполнена зодчим
с большим художественным вкусом.
Сверстница Часобитной башни церковь Одигитрии 17 — памятник поздних
времен и несет в себе иные, чуждые кремлевскому ансамблю черты. Только
то, что церковь построена на подклете, предназначенном для хозяйственных
надобностей, сближает ее с остальными храмами ростовского кремля. Во
всем остальном сходства нет. Нет устремленности ввысь, нет нарядных
многоскатных крыш, нет строгости в цвете и декоративном убранстве.
Композиция церкви очень проста. Незамысловатый четверик, покрытый
четырехскатной крышей, и примыкающая к нему низкая пристройка
трапезной. Подклет шире церкви, но галереи, охватывающей храм, здесь нет, а
просто сделан открытый балкон-гульбище.
Новые вкусы, новые веяния. Вместо тончайших нюансов розового оттенка
церковь раскрашена ромбами так, что издали создается впечатление
граненой поверхности стены. Общий колорит темный, коричневатый (грани
ромбов сделаны красными, коричневыми и зелеными). Наличники с
«разорванными фронтонами» характерны для памятников Нарышкинского барокко 18.
Они сильно проигрывают рядом со сдержанным декором Воскресенского
и Иоанновского храмов.
Если бы не дивный ансамбль, окружающий церковь Одигитрии, право,
можно было бы залюбоваться ее веселым, жизнерадостным нарядом. Эта
церковь — прекрасный памятник своего века, в ней много наивного
очарования народного творчества, но что поделаешь, если вокруг встали памятники
101

Церковь Одигитрии
The Church of the Ho-
d:gitria.

СХЕМА РАСПОЛОЖЕНИЯ
ПАМЯТНИКОВ В РОСТОВСКОМ КРЕМЛЕ
1. Звонница. 2. Успенский собор. 3. Надвратная церковь Воскресения с башнями. 4. Церковь Одигнтрии.
5. Надвратная церковь Иоанна Богослова с башнями. 6. Красная палата. 7. Церковь Григория Богослова
и переход к ней со стеи кремля. 8. Белая и Отдаточная палаты. 9. Митрополичий дом (Самуилов корпус).
10. Княжьи терема и переход к ним по галерее над аркой. 11. Садовая квадратная башня н Ионинская палатка
над аркой башенных ворот. 12. Церковь Спаса-на-Сенях. 13. Иераршая палата. 14. Продолжение Иераршей
палаты. 15. Башня над Водяными воротами в Иераршая палата, расположенная над аркой ворот. 16.
Хозяйственный корпус. 17. Часобнтная башия.
ГНЕ SCHEME OF THE RELICS IN THE
ROSTOV KREMLIN:
1 The belfry; 2. the Cathedral of the Assumption; 3 the over-the-gate Church of the Resurrection
with the towers; 4. the Church of the Hodi^itna r> the over-the-gate Church of St John of Nazianze
with the towers; 6 the Red Chamber; 7 the Church of St Gregory of Nazianze and the passage to
the church from the walls of the Kremlin; 8 the White and Thanksgiving Halls; 9 the Metropolitan's
House ("Samuel's building"), 10 the Prince Palace and the passage to it in the gallary over the
arch; 11. the square Garden Tower and Iona's Hall over the arch of the tower-gate; 12 the Church
of the Saviour; 13 the Hierarch's Hall; 14 the extension of the Hierarch's Hall 15 the tower over
the Water Gate and the Hierarch's Hall over the arch of the gate; 16. the house-keeping building;
17. the clock-tower.
103

большого, мудрого искусства, около которых милая наивность Одигитрии
становится особенно явственна.
Но едва войдешь внутрь, едва переступишь порог трапезной, как забываешь
обо всем и останавливаешься очарованный, не смея поверить сразу
вспыхнувшей догадке.
Глаз уже видел где-то подобный полуцилиндр лоткового свода и
разбросанные по нему роскошные завитки листьев, образующих венки, медальоны.
Ну конечно же, эта пышная лепнина кажется такой знакомой не случайно.
Неужели?
Да! Да! Станция метро Комсомольская-кольцевая — один из
прекраснейших подземных дворцов Москвы, величественный памятник героическому
прошлому нашего народа. Большой знаток русской архитектуры, один из
крупнейших советских зодчих, автор ленинского мавзолея, академик
А. В. Щусев, приступая к проекту станции метро, изучил и творчески
переработал мотив скромной трапезной церкви Одигитрии.
Так великое и прекрасное не умирает, но возрождается через века,
одухотворенное творчеством мастера.
И весь Владычный двор Ростова, этот радостный творческий взлет
народного гения, по праву вошедший в сокровищницу всемирной архитектуры, —
в наши дни, в наше советское время под заботливыми руками реставраторов
разглаживает морщины, сбрасывает шелуху позднейших наслоений и встает
во всем великолепии, каким он был создан славными и безвестными
русскими художниками, сумевшими даже в подневольном ярме холопской доли
превратить мертвые камни в звонкую сказку ростовского кремля.
ЗА СТЕНАМИ КРЕМЛЯ РОСТОВСКОГО
Выходишь из кремля и спрашиваешь себя: все? Или в древнем городе есть
и другие памятники старого русского зодчества?
Есть, конечно! У самого кремля, на древнем торговом месте, стоит
церковь, так и названная: Спас-на-Торгу 19. Пять ее синих с золотыми
звездами куполов сливаются в одно целое с 29 куполами кремля и Соборной
площади. Именно сливаются. Достаточно взглянуть на Ростов с озера, чтобы
понять — Спас-на-Торгу совершенно неотделим от кремля. Это
обусловлено не только территориальной близостью, не только тем, что в огромный
куст куполов кремля вплелась ветвь Спаса-на-Торгу; нет, близость
памятников глубже. Зодчий Спаса явно повторял мотивы кремлевских церквей.
И хорошо делал!
Рядом с таким мощным по силе художественного воздействия ансамблем,
как кремль, было бы по меньшей мере неуместно создавать что-либо иное по
своему архитектурному духу.
Правда, без этого не обошлось. Соборная площадь с двух сторон охвачена
безликими торговыми рядами, которые оторвали древнюю Вечевую
площадь от города. По счастию, ряды эти низки, приземисты. Они распласта-
104

лись по земле, зрительно придавленные громадой собора, как растоптанный
богатырем змий, и через железный хребет его кровель Успенский собор
и звонница свободно перекликаются с высоким, под стать им самим, Спа-
сом-на-Торгу.
Поставленный на подклет, покрытый «ростовской», двадцатичетырехскат-
ной крышей, с галереей, расположенной лишь на одной стороне здания,
Спас-на-Торгу снова повторяет мотив надвратных церквей кремля,
повторяет не точно, не рабски, но привнося новый оттенок в уже знакомый и
полюбившийся облик. Здесь нет тройного вертикального членения стен
плоскими лопатками, характерного и для церкви Воскресения, и для Спаса-на-
Сенях, и для Иоанна Богослова. Тут оставлено членение только по
горизонталям.
Что это, причуда зодчего? Да нет же, нет! Ведь ближе всех к Спасу-на-Тор-
гу стоит звонница. Его горизонтальные карнизы отвечают основному
мотиву звонницы, в которой горизонтали явно господствуют над вертикалями.
Таким образом, издалека, когда виден лишь силуэт, Спас-на-Торгу слит с
высокими, устремленными вверх надвратными церквами кремля, а вблизи,
когда зритель видит детали, Спас-на-Торгу связывается со звонницей.
Такой же намек на связь со звонницей — аркатурный пояс храма.
Отнесенный почти под самую крышу, с подчеркнуто выпуклым рельефом, пояс этот
заставляет вспомнить об арках, завершающих здание звонницы. Конечно,
мощные открытые арки с колоколами, видными через них, очень далеки от
арочек пояса церкви Спаса, но намек на повторение арочного мотива явный.
Впрочем, поискать, так можно найти и другие нити, связывающие Спас-на-
Торгу с памятниками кремля. Например, внутреннее убранство храма
совершенно неоспоримо связано с убранством церкви Иоанна Богослова.
Достаточно мельком взглянуть на фресковые росписи, чтобы почувствовать
их общность с коврами кремлевских фресок. Все это не случайности, не
совпадения. Это отзвуки, которые будил мощный голос ростовского кремля в
окружающих его памятниках.
Почти та же картина и в зданиях более отдаленных.
У самого земляного вала стоит древняя церковь Вознесения? или, как ее
чаще называют, церковь Исидора Блаженного (1566).
Однако о каких связях, о каком влиянии кремля можно здесь говорить,
если этот небольшой храмик древнее кремля?
Оказывается, говорить можно. Дело в том, что памятник XVI века —
церковь Вознесения переделывалась, И вот в этих-то переделках можно
отыскать влияние ростовского кремля. Так, восьмискатная кровля памятника —
это несомненное повторение многоскатных крыш кремлевских церквей.
В старину покрытие было не таким. Еще сейчас можно видеть на каждом
фасаде памятника сложный рисунок: в середине — килевидная арка, а по
бокам — дугообразные скаты. Древняя крыша повторяла этот
причудливый трехлопастный рисунок, и, скажем прямо, позднее покрытие, пусть
даже навеянное великолепным ансамблем кремля, упростило и обеднило
памятник.
И тотчас же напрашивается вопрос: Спас-на-Сенях имеет на стенах такой
105

же трехлопастный узор и такую же восьмискатную крышу, что ж и Спас-
на-Сенях испорчен?
Конечно, нет! Там, в кремле, такое покрытие уместно, оно гармонично
вливается в общий хор многоскатных кремлевских кровель, а здесь на него
больно смотреть. Может быть, это звучит парадоксально, но
художественное влияние бессмертного ростовского кремля оказалось для церкви
Вознесения чуждым, и, никак не оправданное, неизбежно нанесло ей тяжелый,
хочется сказать, непоправимый урон. Но слово непоправимый сейчас
потухло, потеряло свою горечь: памятник в последние годы реставрирован,
и древнее покрытие восстановлено.
Давно пора! Ведь искажения коснулись не только покрытия. Восьмискат-
ная крыша — это полбеды. Более тяжкие беды обрушили на эту древнюю
церквушку века и люди. Широко растесанные окна, бесформенное
покрытие алтаря, легонькая редиска главки, заменившая древний шлем,
колокольня с куцым хвостиком шпиля, наконец, придел Исидора Блаженного,
который, по крайней мере, в современном виде, выглядел совершенно
чужеродным наростом на древнем памятнике.
Твердая рука реставратора, наконец-то, сметает коросту варварских
наслоений с творения государева мастера Андрея Малого, который построил
церквушку Вознесения во времена грозного царя Ивана, построил в
Ростове, отошедшем по цареву указу в опричнину 20, построил по подобию
посадских церковок, поднимавшихся в те времена то тут, то там среди
московских улиц.
Те же трехлопастные фасады, те же небольшие размеры, придающие всему
зданию какую-то очаровательную скромность и уютность. Даже странно
немного, что строил этот храмик «государев мастер». Слишком простым,
слишком народным выглядит церковка. Или же сам зодчий лишь в
грамотах именовался торжественно Андреем Малым и мастером государевым, а
на самом деле бы\ просто мастером Андрюшкой, вышедшим из того же
посадского люда, для которого он строил церквушки, и баньки, и избы?
Дальше, дальше... Вот и край, крыло града, обращенное в сторону
Ярославля. Древность этого места не уступает древности Вечевой площади Ростова.
Справа, как и встарь, сверкает синий шелк озера Неро, шумящего своим
вековечным шумом. Слева расстелено по земле и убегает в дальние дали
серое, небеленое полотно новой асфальтированной дороги. Иные, новые
шумы несутся оттуда. Рычат огненные бесы, загнанные человеком XX века
под поршни машин, и трудно сейчас представить себе, что тысячу лет
тому назад здесь из-за заостренных сверху бревен палисада, на которых
скалились мертвыми оскалами лошадиные черепа, насаженные на острия,
поднимался грубоотесанный, прокопченный дымом жертвенных костров идол
скотьего бога Велеса.
Все это было и быльем поросло. Ушел невозвратно и тот миг, когда в
конце XI века архимандрит Авраамий вогнал лезвие топора в дубовое
основание идола. Потом рубили другие монахи, и, наконец, деревянный бог
качнулся, затрещал и рухнул на землю. Чтоб неповадно было язычникам
украдкой кланяться «поганому Велесу», архимандрит Авраамий заложил
106

Церковь Исидора Б лаженного
The Church of Isidor the Blessed
("Isidor Blazheny").

на месте языческого капища Богоявленский монастырь, а вернее, не
заложил, а срубил — так говорили в старину на Руси, различая каменную) и
деревянную стройку. Весь Авраамиев-Богоявленский монастырь был
срублен из дерева.
Первый каменный храм монастыря — Богоявленский собор — построен
только в 1553 году. И вот причуда судьбы: позднее в монастыре
построены каменные церкви Введенская и Никольская надвратная, позднее
воздвигнуты каменные башни и ограда, но единственным памятником,
сохранившим свой облик, оказался древний Богоявленский собор. Все остальное
или разрушено, или искажено.
Искажен и собор, но и сейчас, подойдя к нему, остановишься в изумлении.
Ведь это самый первый исток ярославских усложненных храмов! Исток!
Здесь, у этих стен, простоволосый, в посконной рубахе, забрызганной
известью, с мастерком в руках в глубоком раздумье стоял когда-то все тот
же государев зодчий Андрей Малой.
Современник и сподвижник таких великанов, как Барма и Постник, Андрей
Малой трудился над Богоявленским собором в те же самые годы, когда они
в Москве создавали бесценное чудо русского зодчества — собор Василия
Блаженного. Не только общность архитектурных деталей (например,
острые равнобедренные треугольники, примененные и там и тут), не только
общность содержания, вкладывающегося в оба сооружения (ведь
Богоявленский собор, подобно собору Василия Блаженного, — памятник покорения
Казанского ханства), но и общность новой архитектурной идеи
усложненного, многопресто\ьного храма объединяет оба сооружения.
Однако если Барма и Постник создавали в основном симметричную
композицию, то Андрей Малой посмел начать поиски как раз в
противоположном направлении.
Начнешь рассказывать о его работе и невольно говоришь: пятиглавый куб
срединного храма окружен примкнутьши к нему вплотную двумя
приделами, колокольней, крыльцом, галереей... и ловишь себя на том, что
повторяешься, что именно так уже описаны ярославские усложненные храмы.
В том же духе можно продолжать и дальше. Можно, например, подметить,
что, как и в Ильинской церкви, над одним из приделов Богоявленского
собора сооружен шатер, а над другим шатра нет, что колокольня также
покрыта шатром. Впрочем, зачем увлекаться, достаточно одного взгляда,
чтобы понять: ярославские усложненные храмы XVII века имеют не только
черты сходства, но и черты различия в сравнении с древним собором Ав-
раамиева монастыря.
Пусть и там и здесь над приделами подняты шатры, пропорции их
различны. Богоявленский шатер совсем не похож на шатры ярославских
памятников. В еще большей степени это относится к шатру колокольни, да и вся
композиция собора иная: он суровей и тесней привольно раскинувшихся
Богоявленский собор Авраамиева монастыря
The Cathedra! of the Epiphany ("Bogoyavlensky")
in Avramiev Monastery.
108

Никольская надвратная церковь Авра-
амиева монастыря
The Church of St. Nicholas over the gate
("Nikolskaya") in Avramiev Monastery.
ярославских храмов; это лишь первый шаг по пути тех композиционных
поисков, в которых зодчие отбрасывали симметрию ради живописного
размещения разнообразных объемов.
Надо отдать должное смелости зодчего Андрея, посмевшего сделать этот
первый шаг, но нельзя не заметить, что поиски живописности привели его
к утрате композиционного центра, ибо, в отличие от более поздних
памятников Ярославля, здесь срединный храм не господствует над
пристройками.
Так Андрей Малой не сумел дотянуться и встать вровень с Бармой и
Постником, рядом с ними он действительно «малой». Но Барма и Постник стоят
в первом ряду немногих, величайших зодчих, и не только Руси, но и всего
человечества, и быть соизмеримым с ними, даже быть «малым» около
гигантов, право, это не так уж мало! Зодчий Андрей велик тем, что его труды
не потерялись рядом с трудами его гениальных современников, велик тем,
что его труды вдохновили целую плеяду ярославских зодчих, сумевших
понять живописную прелесть собора Богоявления и сумевших скоро, очень
скоро, уже в Николе Надеине преодолеть его композиционную слабость.
Богоявленский собор Андрея Малого искажен. Современная композиция
храма намного слабее первоначальной.
Говоря об искажениях, в первую очередь хочется сказать об утрате поза-
комарного покрытия.
Но так ли важно это? Нужны ли срединному храму закомары? Ведь он
сильно заслонен пристройками, а с запада полукружья закомар и вовсе
закрыты крышей галереи и крыльца.
Нет, закомары нужны! В том, что памятник зрительно стиснут, виноват
110

уже не зодчий Андрей. Ведь построенная им галерея была невысокой,
открытой, на легких арках. Она не смыкала объемы приделов и колокольни
в общий тяжелый монолит, весь облик храма был ясней и проще.
А крыша крыльца, закрывающая закомары?
Да ее просто не было. Очевидно, крыльцо, ведущее на открыт7ю галерею, и
само было открытым, а огромная наклонная плоскость нынешней крыши —
безликая архитектурная стряпня, к которой зодчий Андрей никак не при-
частей.
Крыльцо Богоявленского собора весьма напоминает крыльца церкви
Вознесения в селе Коломенском под Москвой, которые первоначально были
открытыми и вели на открытую галерею. Ныне они также покрыты
односкатными крышами, то есть даже характер искажений одинаков, и это лишнее
подтверждение, что и в соборе Богоявления крыльцо было открытым, тем
более, что церковь Вознесения — ближайший предшественник
Богоявленского собора (построена в 1530—1533 гг.). Андрей Малой, несомненно,
знал этот храм, несомненно, понимал, что Коломенская церковь — одно из
величайших достижений русского зодчества, и мог заимствовать оттуда
конструкцию открытого крыльца. Это тем более вероятно, что равнобедренные
треугольники, украшающие колокольню собора, совсем необычны для
Ростова и, очевидно, взяты из декора московских храмов.
Многое, очень многое в Богоявленском соборе изменено, искажено, просто
испорчено.
Видимо, иным был шатер придела. Сейчас он слишком украшен и
измельчен слуховыми окнами. Явно, не зодчему Андрею принадлежит и главка
на колокольне. Надо же было завершить спокойный, ярусный столп
колокольни таким шариком на тонкой ножке! Он под стать современным
безобразно растесанным окнам, под стать искривленной крыше на четверике
южного придела, которая заменила стройный закомарный переход к
восьмерику.
Впрочем, собор знал и худшие времена: в XIX веке между ним и
Введенской церковью сделали висячий переход и тут же у южной стены
взгромоздили крыльцо, а крыльцо Андрея Малого «украсили» бородавкой
полусферического купола с маленькой чашеобразной главкой на нем.
Собор сбросил с себя эту мишуру. Придет час — сбросит и остальную
шелуху, приставшую к нему за четыре столетия. Слишком ценен этот
дерзкий опыт зодчего Андрея, и оставить его без реставрации нельзя.
Даже здесь, на краю города, сказалось влияние ростовского кремля. Перед
Богоявленским собором стоит Никольская надвратная церковь (1691) с
двумя круглыми башнями по бокам. Она расположена на линии ныне не
существующей ограды. Несомненно, что эти башни — явный перепев
торжественных входов кремля, и, как всякий перепев, не переплавленный в горниле
творческих поисков, он хуже первоисточника. Если даже закрыть глаза на
полусферические кровли башен, такие характерные для позднего
монастырского строительства, на широкие язвы прямоугольных, растесанных окон,
все равно и освобожденные от этих наслоений башни не имеют тех
изысканных пропорций, которые характерны для башен кремля.
///

В ряд с башнями, сохранившими если не боевой облик, то, по крайней мере,
сдержанность и лаконизм крепостного сооружения, позднее были
поставлены четыре худосочные колонки, поддерживающие треугольный фронтон
с полуовальной выемкой, которая спорит с полукруглой аркой древних
ворот.
Что ж, это только знамение времени, о котором с убийственным сарказмом
писал А. К. Толстой:
В мои ж года хорошим было тоном
Казарменному вкусу подражать,
И четырем или восьми колоннам
Вменялось в долг шеренгою торчать
Под неизменным греческим фронтоном 21.
Если ко всему сказанному добавить, что над фронтоном торчит ничем не
примечательная колокольня, арочный проем которой снова спорит с
полуовальной нишей во фронтоне, то остается только пожалеть о погибшем
памятнике: то, что мы видим теперь, тоже памятник, но не архитектуры, а
архитектурного варварства.
Если взглянуть сверху, с какой-нибудь из башен кремля, на другое крыло
города, обращенное в сторону Москвы, то вдали на берегу озера увидишь
еще одно скопление башен и храмов. Это Спасо-Яковлевский монастырь,
основанный еще в XIV веке.
Идешь туда, ждешь увидеть ансамбль древнего зодчества и...
останавливаешься, обманутый надеждами.
Да, ансамбль! Несомненный ансамбль, но XVIII—XIX веков, в котором
остатки древнего зодчества так затеснены, что их и не увидать. Тут даже
нельзя говорить об искажениях. Перед нами поздний памятник
провинциального классицизма, но никак не памятник Древней Руси, и только
стоящий рядом с пышным Яковлевским монастырем одинокий и суровый Спас-
на-Песках (1603) напоминает о том, что и это крыло Ростова — древняя,
древняя земля. Спас-на-Песках — собор упраздненного еще в 1764 году Спа-
со-Песоцкого монастыря, единственное, что осталось от монастырских
построек. Поставленный на подклет, двухсветный и потому снаружи
кажущийся трехэтажным, собор поражает своей высотой и величественностью.
Декоративное убранство его очень сдержанно. Аркатурные пояса на стенах
храма и барабанах куполов, обрамления окон из резного камня и неяркие
изразцы вдоль стен галерей — вот, пожалуй, и все, что сделал зодчий для
украшения здания. Ясно, что художественную выразительность зодчий
искал в другом, в прекрасном соотношении размеров, в великолепной линии,
очерчивающей купола, в суровой монолитности всего здания. Даже сейчас,
лишенный монастырского ансамбля, в котором он господствовал, стоящий
на пустыре храм производит сильное впечатление.
Так и расположились по соседству два совершенно разнородных
памятника — Спас-на-Песках и Яковлевский монастырь, словно седой, умудренный
жизнью старик рядом с компанией жеманных красавиц XVIII века, и
кажется, что старик сердито хмурит косматые брови, слушая светский
разговор нарядных прелестниц, пересыпанный иноземными словечками.

ДЕРЕВЯННЫЙ СКАЗ
В нескольких верстах от Ростова, совсем рядом с дорогой на Москву, у
речки Ишны, стоит, будто пришедший с дальнего русского севера,
деревянный храм Иоанна Богослова (1689). Памятник второй половины XVII века,
казалось бы, не такой уж древний, но... дерево— не камень, и памятники
деревянной архитектуры древнее XVII века сохранились буквально
единицами, а время создания церкви Иоанна на Ишне — это период, отмеченный
величайшими достижениями русского деревянного зодчества, от «осьмого
чуда света»—дворца царя Алексея Михайловича в Коломенском (1667 —
1671)—до «прекрасного и премудрого» взлета в небо многокупольного
храма Преображения погоста Кижи (1714).
От древнейших времен поколения и поколения русских «древодельных
здателей» совершенствовали конструкцию и искали художественные образы
зданий, срубленных простым топором из вековой звонкой сосны, которой
так богаты русские дремучие леса.
От древнейших времен, не прерываясь, тянется нить преемственности в
русской деревянной архитектуре. Поэтому так ценны немногие уцелевшие
памятники деревянного зодчества, ибо по ним можно судить о технике
исполнения и конструктивных приемах, о художественной традиции и
своеобразии облика храмов и теремов, палат и изб тех далеких времен нашей Родины,
от которых до нас дошли лишь пятна серого пепла да почерневшие остатки
срубов, откапываемых археологами в тех местах, где когда-то красовались
грады, городища и веси Русской земли.
Любили и знали древние зодчие родную землю, поэтому всегда так любовно
вписаны их сооружения в окружающую природу. Так и здесь, на Ишне,
глазу открывается поистине чарующая картина. Широкий простор полей
8—23 //3

Церковь Иоанна Богослова на р. Ишне
The Church of St. John of Nazianze near
the river Ishna.
и лугов, плавная излучина речки Ишны, пологий подъем холма, на котором
стоит храм Иоанна Богослова.
Спокоен и ясен силуэт высокого храма в венке трепещущих под легким
ветром старых берез. Чудесна ярусная конструкция уменьшающихся объемов,
размеры которых найдены с поразительным вкусом. Высокий четверик, на
нем восьмерик, еще выше необычный, редко применявшийся шестигранный
сруб — шестерик. Верхние бревна его, постепенно удлиняясь, образовали
повал — плавное расширение, придающее своеобразную живописность
конструкции и обеспечивающее опору для шатра. Но шатра здесь нет. Над
114

Портал церкви Иоанна
Богослова на Ишне
The portal of the Church
of St. John of Nazianze
near the river Ishna.
шестериком поднята чешуйчатая, покрытая лемехом главка, удлиненный
контур которой удивительно хорошо завершает всю высотную часть
сооружения.
С запада и востока к четверику прирублены притвор и алтарь, покрытые
изогнутой чешуйчатой крышей, так называемой «бочкой», которая образует
килевидные торцы великолепных пропорций. Все это срублено с таким
мастерством, что трудно поверить, трудно понять, как можно было получить
такие изысканные плавные контуры, складывая тяжелые, грубые бревна.
Оба прируба — алтаря и притвора — продолжают развивать мотив ярус-
ности, который дальше повторялся галереей, с трех сторон охватывавшей
церковь.
Ярусность! Вот основа основ всего замысла! Ярусность не только
срединного объема, но и всего храма, сложная ступенчатая композиция которого
многообразна и гармонична. Сейчас ярусность несколько нарушена — южная
часть галереи утрачена.
Оставшаяся часть галереи замечательна по своей конструкции. Она висячая,
опирающаяся на выпущенные наружу из стены подклета концы бревен. Под
самой галереей они длинные, чем ниже, тем короче; таким образом, получа-
22
ются вполне грамотно сконструированные консольные опоры, грамотно
даже с нашей современной точки зрения, точно плотники, срубившие храм
Иоанна Богослова, изучали механику и сопротивление материалов. Нет, не
наука, конечно, а опыт, вековой опыт руководил мастерами. Этот же опыт
дал им в руки целый набор разнообразных приемов, которыми они широко
и умело пользовались. Например, венцы в нижних частях здания срублены
«в обло», а шестерик «в лапу»23. Это и понятно: внизу выступающие концы
бревен придавали конструкции большую живописность, а вынесенные высо-
8*
115

ко вверх на углы шестерика, они нарушили бы ясность контура верхнего
объема здания, читающегося на ярком фоне неба.
К сожалению, позднее церковь была обшита тесом. Пропала игра светотеней
на бревенчатой поверхности стен, пропала та конструктивная обнаженность,
которая придает особенную выразительность деревянным постройкам.
Зачем же это сделали?
А как же! Вокруг повсюду церкви каменные, с гладкими стенами, а у нас —
вишь какая! Порадеем, православные, и мы для украшения храма господня!
И порадели. И закрыли могучие бревна тоненьким тесом.
Впрочем, не всегда подражание каменному зодчеству бывало таким
бесплодным. Великолепен вход в церковь, явно подражающий каменным резным
порталам, каких много в церквах ростовского кремля. Великолепен потому,
что мастер, сработавший его, не слепо копировал, а, обрамляя вход в духе
каменной архитектуры, ни на минуту не забывал о своем материале, о дереве,
для которого не подходили крупные, сильно профилированные украшения,
и он нашел иной, более мелкий масштаб резного декора.
Блестящее владение материалом видно здесь в каждой детали, начиная от
восхитительных в своей грубой простоте и конструктивной
целесообразности ставен на галерее, поднимающихся по пазам, и кончая поразительно
тонким кружевом царских врат, выполненных иноком Исайей в 1562 году24.
Эти врата — памятник не только величайшего мастерства и величайшего
терпения, но и памятник глубокой любви к красоте тонкого узорочья,
которую так ценил русский народ, из поколения в поколение украшавший
резьбой все: от убранства и утвари храмов и дворцов до солонки и прялки в
курной избе.
Вглядываешься в орнамент царских врат и видишь не инока Исайю,
которому по его монашескому чину полагалось умерщвлять плоть и не думать
о мирских соблазнах, видишь человека, просто и трепетно любившего
родные поля и леса, откуда он брал сплетения своих узоров. Недаром же в
Древней Руси подобный наряд метко называли «узор травами», прямо
указывая на источник, вдохновлявший русских художников, изографов,
резчиков, ювелиров.
Но почему мы ушли внутрь храма, даже взгляда не бросив на колокольню?
Что сказать о ней?
Пристроенная в XIX веке, она срублена добротно со знанием плотницкого
ремесла, но и только. Слишком резок переход от четверика к шестерику,
остер шатер, который выглядит почти как шпиль. Нет, вписаться в мудрую
композицию храма строителю колокольни оказалось явно не по плечу.
Будем справедливы, задача, стоявшая перед ним, была невероятно трудна:
вписать новое сооружение в великолепную, законченную композицию.
Колокольню строил просто опытный ремесленник. Где же ему было дотянуться
до древнего сказа Иоанна Богослова, что на Ишне, рассказанного три
столетия тому назад мудрым и скромным мастером, черпавшим живую воду
своего мастерства из чистых ключей древнего искусства северной Руси,
которые текли из глубин народных, которые не иссякли и ныне для всех
подлинных художников, творящих с народом и для народа.

БОРИСОГЛЕБСКИЕ СЛОБОДЫ
Унылая дорога, бегущая из Ростова в Углич по безлесной пустынной
равнине, как-то сразу веселеет, нырнув в душистую тень соснового бора, из
которого вдруг открывается залитый солнцем холм, увенчанный короной из
башен и стен.
Борисоглебский монастырь. Его каменный венец как в XVI веке, так и ныне
высоко поднимает над уютными домиками слободы свои мощные,
десятиметровые стены. Да что слободы — вся округа расстелена зеленым ковром
у подножия белой твердыни.
Красиво. Величественно. Строитель этой крепости, знатный ростовский
зодчий Григорий Борисов, был по-настоящему большим мастером {. Нельзя без
волнения смотреть на созданный им каменный пояс стен, ритмично
прерывающихся монолитами квадратных и многогранных башен, богатырскую
стать которых чувствуешь сразу, с первого взгляда. Радостно видеть, что
все крепостные сооружения находятся в хорошем состоянии. Стены накрыты
кровлей, бойницы верхнего и подошвенного боя и щели варниц не заложены
и не растесаны. На башнях шатры, правда, не старинные, тесовые, а
покрытые современным материалом — кровельным железом, но тем не менее в
общих чертах передающие древний рисунок наверший. Исключение составляет
лишь угловая северо-западная башня, на нее ухитрились надеть
полукруглый колпак с шишечкой дозорной вышки над ним. Что поделаешь: в семье
не без урода; но при взгляде на эту башню, как говорится, руки чешутся.
Снять бы с нее этот безобразный верх, поднять бы строгий шатер. Неплохо
бы также соскоблить с северной стены старинного ансамбля наросшую на
ней в XIX веке плесень лавчонок, которые заслоняют все северное прясло
стен.
117

Крепостная стена Борисоглебского монастыря
The fortress wall of the Monastery of St. Boris and
St. Gleb.
Зато противоположная, южная стена открывается зрителю во всем своем
древнем, суровом великолепии.
Именно здесь впервые Григорий Борисов, воздвигая надвратную церковь
Сергия, поставил с боков ее на вековечную стражу мощные граненые башни.
Именно отсюда, как из соседского костерка, принесли в Ростов зодчие
митрополита Ионы уголек, тлеющий жаром вдохновенного замысла.
Конечно, они и сами были художниками и творцами, поэтому ростовские
богатыри, стоящие на страже у кремлевских надвратных церквей, иные. Они
нарядней и легче, чешуйчатые шлемы их затейливее простых шатров
Сергиевских башен, но стоят они на тех же местах, что и суровые стражи Борисо-
118

Южная стена с надвратной Сергиевской церковью и башнями
The southern wall with the over-the-gate Church of St. Sergius with
towers.

Сергиевская церковь
The Church of St. Sergius
("Sergievskaya").
глебского монастыря. Главное не в обличий. Ведь и Сергиевская церковь
тоже массивней и суровей надвратных ростовских церквей. Все это вполне
понятно. Борисоглебский монастырь — памятник иной эпохи, в нем больше
черт от крепости, от твердыни, чем в великолепном ростовском кремле.
И здесь важнее не архитектурный наряд, а общность композиции, которая
оказалась настолько плодотворной, что после опыта Ростова она снова
вернулась сюда, в Борисоглебские слободы, где в 1680 году над Водяными
воротами северной стены была воздвигнута высокая церковь Сретения,
напоминающая по своим пропорциям ростовскую надвратную церковь
Воскресения. По бокам ее поставлены нарядные, украшенные резьбой круглые
башни, весь облик которых гораздо ближе к башням далекого ростовского
кремля, чем к стоящим тут же, напротив, в общем прямоугольнике стен,
башням Сергиевской церкви.
Ясно ли было строителям Сретенских башен, что они повторяют все тот же
мотив зодчего Григория, который в свое время сумели по достоинству
оценить ростовские зодчие?
Навряд.
Увлеченные пышностью митрополичьего двора, они и на Сергиевскую
церковь набросили резной, узорный наряд, который прикрыл боевую суровость
старинных (даже для их времени старинных) южных врат, получивших
роскошно оформленную галерею, пять входных проемов которой,
увенчанные дугами поребрика, украшены прелестными сложными арочками с одной,
120

Сретенская церковь на северной стене
The Church of the Purification ("Sretenskaya") on the
northern wall.

двумя и даже тремя резными гирьками. Пояс этих арочек композиционно
накрепко увязывается с расположенным над ним поясом несколько более
широких арочных окон галереи и, наконец, с тремя величавыми арками
закомар Сергиевской церкви, ныне, к сожалению, утраченными. Еще выше —
вновь измельченный — этот мотив повторяется аркатурным поясом на
барабанах куполов, окончательно завершая и увязывая всю композицию. Нужно
было большое искусство, чтобы так мастерски вписаться в древний ансамбль
и так преобразить его облик: из хмурого, крепостного — в торжественный,
праздничный.
Но великолепную творческую находку ростовских зодчих — расположение
подобных по своему оформлению ансамблей стен и входов под углом —
здесь повторять было уже невозможно. Борисоглебские надвратные церкви
с боковыми башнями поставлены на противоположных стенах, они всегда
воспринимаются раздельно, и нет ни одной точки, с которой их можно было
бы увидеть одновременно.
Идешь по стенам, не уставая восхищаться крепостным ансамблем. Но ведь
нельзя только любоваться этим памятником архитектуры, нельзя не задать
вопрос: для чего и чьим повелением создан этот мощный опорный пункт?
Только ли для защиты дороги из Ростова в Углич?
XVI век. Рубежи Руси защищены еще недостаточно. Тяжелой, как туча,
угрозой нависла рыцарская Ливония, ясновельможные польские паны
жадно поглядывают на восток, а с юга и юго-запада уже не угроза, здесь
постоянная кровавая борьба против разбойничьих набегов крымских и
казанских ханов.
Естественно, что в этой обстановке московское правительство
благосклонно смотрит на укрепление монастырей.
Но только ли против иноземных захватчиков построены стены
Борисоглебской обители?
1545 год — трудное, бурное время. В Москве князь-отрок Иван еще таит
свои честолюбивые замыслы. Еще никто не называет отрока Грозным, еще
идет свара и смута среди бояр, грызущихся, словно стая волков, над жирной
костью вотчин и воеводств, получаемых «на кормление»,— а снизу уже
рвутся к власти жадные до земли и мужицкого пота служилые
люди-дворяне. Их время еще впереди, но и не за горами, и народ уже чувствует новых,
мелких, но не менее алчных, чем бояре, хищников, которых выпестует и
напоит не только боярской, но и народной кровью Иван Грозный.
Церковь также потрясают бури. Учение «нестяжателей», требовавших
отмены монастырского землевладения, признано еретическим, и, оправясь от
испуга, монахи с еще большей свирепостью вцепляются в землю. Они
богаты. С ними трудно тягаться даже боярам, их защищает ореол святости, а
народ, лишь недавно сбросивший ханское иго, чувствует, как все тяжелее,
все нестерпимее становится феодальный гнет.
То там, то здесь вспыхивают обители святых пустынножителей, а вместе
с ними сгорают и кабальные грамоты. «Гулящие людишки» ищут их в
монастырских укладках в первую очередь, раньше монастырской казны и
сокровищ ризницы.
122

Но если иногда удается спалить одинокий скит, затерявшийся в лесах и
защищенный легким палисадом, то каменные стены неприступны. И это
в какой-то мере объясняет возведение этих великолепных каменных
твердынь.
А иноземные вороги?
Нет, Борисоглебский монастырь не вписал героических страниц в историю
борьбы с зарубежными захватчиками. Это не Троице-Сергиевская лавра,
выдержавшая почти шестнадцатимесячную осаду. В 1609 году разбойничьи,
панские ватаги подошли к стенам Борисоглебского монастыря и, не встретив
должного отпора на могучих, способных выдержать любую осаду стенах,
ворвались внутрь монастыря, но не разгромили его.
Почему?
Неужели их действительно сумел усовестить инок-затворник, как об этом
рассказывает предание? Мало вероятно.
Скорее всего, захватчики не разгромили сдавшийся им монастырь потому,
что он им был нужен как укрепленный пункт. Они были уверены, что перед
ними монастырские ворота откроются настежь всегда: ведь честных людей
они здесь перебили, а иудам даже тридцати сребренников платить не
пришлось: они были рады и тому, что спаслись.
Потом монахи гостеприимно встретили Минина и Пожарского. И обошлось.
И мы даже не знаем ни имен тех, кто честно погиб, ни тех, кто, бесстыдно
продавшись, оскорбил эти крепостные камни, сложенные руками русских
тружеников по вдохновенному замыслу великого мастера.
А он и в самом деле велик.
Григорий Борисов создал не только стены. Еще в 1522—1524 годах он
строит в монастыре каменный собор Бориса и Глеба, произведение
настолько значительное, что оно одно могло обессмертить имя зодчего.
Только большой мастер мог так спокойно и решительно отбросить всякую
узорчатость и искать красоту в самом главном и трудном — в гармонии
пропорции, в строгой простоте силуэта.
Сравнительно небольшой куб здания так ясен, что заставляет забыть о
небольших размерах сооружения. Глубокие, резные арки порталов,
постепенно суживающиеся в глубину, открывают зрителю подлинную толщину
могучих стен и еще более усиливают впечатление простоты, мощи и
цельности. Узкие щели окон подчеркивают колорит древности. Трижды
повторенные над каждой стеной арки закомар, гладь стен, скупо расчлененных на три
части невысокими лопатками, скромный убор карниза и такой же скромный
поясок, охватывающий массивный барабан шлемовидной главы,— вот и все
основные черты, создающие образ древнего храма со всей глубокой и
сдержанной красотой.
Но где же все это?
Да, ничего или почти ничего от этого не осталось. Храм лишен закомар,
барабан настолько утонул в четырехскатной крыше, что его пришлось
надстраивать. А купол? Посмотришь — и только рукой махнешь. Вместо
шлемовидной главы, луковка с пережабинкой у основания. И от узких окон следа
не осталось, их растесали. При этом ниши, сделанные с арочкой наверху,
123

Собор Бориса и Глеба
The Cathedral of St. Boris
and St. Gleb.
претендуют на художественную выразительность, но здесь, на спокойных
плоскостях стен, выразительности новых окон не получается.
С востока к храму пристроены три граненые апсиды. Они хорошего рисунка
и довольно удачно вписываются в общую композицию памятника. Зато к
западной стене пристроена такая чудовищная безвкусица придела Ильи и
паперти, что снова и снова задаешь себе вопрос: почему так бездарны все
эти поздние пристройки, почему нигде, ни в чем не сверкнет ни искорки
таланта?
Едва завершив строительство собора Бориса и Глеба, зодчий Григорий
Борисов принялся за строительство небольшой трапезной церкви
Благовещения (1524—1526) с примыкающими к ней Настоятельскими палатами.
Чрезвычайно оригинален план этого комплекса. Высокий четверик храма,
к нему под прямым углом примыкают пониженные объемы Трапезной и
Настоятельских палат, поставленные на высоком подклете. Даже сейчас,
сильно искаженные, Настоятельские палаты выглядят оформленными
значительно богаче, чем храм, а остальные жилые постройки монастыря с
убранством палат не могут и сравниться. Широкий, многоярусный пояс резных
украшений охватывает все здание. По-видимому, в старину эти хоромы с
богатым крыльцом, с расписанными сводами, с окнами, окруженными узором
наличников, были очень нарядны. В XIX веке палаты потеряли свой
древний облик, но и сейчас можно понять, что игумен монастыря, возводивший
себе такие хоромы, стесняться не привык.
124

Церковь
Благовещения
The Church of the
Annunciation ("Bla-
govescheneya").
шШЯ
у
X -*_h
*Ш8
j®LTJ
Ы
Щ A
ш
%=s^==
T^ffife
-Е'Ш:;1
к*я-А
^==z
й
J==-
\^^
A церковь Благовещения? XVI век! Но где же он? Церковь совсем не
выглядит древним сооружением, не выглядит она и работой большого мастера.
Так, церквушка, каких много, а восьмигранное оконце посредине стены
способно совсем сбить с толку: модерн не модерн, а что-то вроде. Только и
хорош спокойный силуэт главы, но разве может одна линия спасти все
сооружение.
Без глубокого исследования древний вид храма восстановить невозможно.
А ведь здание не измельчено. В нем нет безвкусной пестроты. В нем много
сдержанности, скромности. Но как все это холодно, равнодушно!
Загубили памятник в XVII веке: в эту пору к нему пристроили крыльцо,
великолепное само по себе, но совсем чужое, совсем не связанное с храмом.
Слишком тяжелый объем крыльца присоединен к объему трапезной грубо
механически. Его резной декор никак не увязан с остальным храмом, он
слишком богат и роскошен. Это буйное желание быть нарядным, эта
грубоватая яркость выражения подкупают в особенности здесь, рядом с ледяным
бесстрастием храма. Особенную прелесть крыльцу придает отсутствие
строгой геометричности. Неправильны арки входа, квадраты ширинок
перекошены, килевидные арки над окнами теснят друг друга. Вглядываешься в
этот живописный, сочный сумбур и начинаешь понимать, что здесь нет
ничего нарочитого, здесь все получилось само собой, и оттого кажется, что
зодчий, создавая это убранство, спешил, захлебывался, охваченный одним
неуемным желанием украшать, украшать без меры, сверху донизу каждую
ня*ь стен. Ему некогда было строго вымерять, точно рассчитывать, некогда
было даже подумать об общих пропорциях, и крыльцо получилось слишком
725

Крыльцо церкви Благовещения
The porch of the Church of the
Annunciation.
массивным. Но зато куда ни взглянешь — везде резной камень, а ширинки
с изразцовыми сердцевинами начинаются от самой земли и уходят вверх
пятью ярусами. Крыльцо по-своему бесподобно, и, вот ведь как бывает,
именно в этом, более позднем памятнике донесены до нас черты старины,
немножко наивной, безыскусной, но зато подлинной.
Интересно, если дойдет до реставрации Благовещенской церкви, что будет
с крыльцом? Без его удаления первоначальный вид храма не восстановить,
но и уничтожить такой памятник, конечно, ни у кого рука не поднимется.
Так порою столетия жизни архитектурного памятника завязывают такие
узлы, которые ни развязать, ни разрубить невозможно.
126

Звонница
The belfry.
Кажется, подобный же узел завязан и в комплексе звонницы (1680),
крыльцо которой можно назвать парным с крыльцом церкви Благовещения.
Крыльцо это также композиционно не слито с остальным зданием
звонницы, однако считают, что крыльцо и звонница построены одновременно.
Колоссальный, тяжелый массив крыльца непримирим с тонкими,
подчеркнуто вытянутыми барабанами трех главок, которые могли быть вполне
оправданы, если бы звонница лишилась своего нарядного крыльца и остался
бы один устремленный вверх прекрасный монолит основного здания.
Нельзя сказать, что декор звонницы беден, но он и не богат, не насыщен.
Здание расчленено скромными карнизами и украшено резными, хорошего
рисунка наличниками окон. Это создает впечатление сдержанности, и
совсем чуждым кажется около звонницы веселый и буйный убор крыльца с
широкими карнизами, оторванными от горизонтального членения звонницы,
с частыми квадратами ширинок, с поясом мелких килевидных арочек над
окнами и в проемах между ними.
Чем дольше смотришь на звонницу и ходишь вокруг нее, тем больше
убеждаешься: тут скрестились два противоположных замысла.
Быть может, крыльцо действительно построено одновременно со звонницей,
но кем?
Конечно же, построил его другой мастер, и, скажем прямо, он нарушил
цельность композиции звонницы.
Как могло так получиться, мы не знаем и, наверное, не узнаем никогда.
127

На крепостной стене
Борисоглебского монастыря
The passage in the fortress wall
of the Monastery of St. Boris
and St. Gleb.
А возможно, все было очень просто. Понравилось монастырскому
начальству крыльцо церкви Благовещения, оно и приказало пристроить такое же
к звоннице. Строитель крыльца, не долго думая, принялся за дело... И вот
рядом со стройной звонницей выросло тяжелое и пышное крыльцо. Все
сумрачней поглядывал на него строитель звонницы, а отец игумен небось
радовался:
— Экая лепота! Экое богачество!
А богатство и в самом деле было великое, монастырь в умножении своих
земель и доходов в средствах и приемах не стеснялся, опускаясь даже до
прямого ростовщичества.
Вот, например, запись, относящаяся к 1620 году:
«Суздалец Павел Иванович Побединский с сыном Павлом же... заняли на
Москве из Ростова Борисоглебского монастыря у игумена Корнилия с
братией монастырских казенных денег сто рублев...»
Игумен был настолько милостив, что и процентов не спросил, но
потребовал, чтобы в обеспечении долга «...заложили они в Борисоглебский
монастырь, что на Устье, приданую жены своей вотчину... А не заплатят они,
Павлы, тех денег сполна, и в Борисоглебский монастырь на тое их вотчину
та кабала и купчая». «Сто рублев» по тем временам деньги были такие, что
уплатить долг «Павлам» оказалось не под силу.
«Вотчина, конечно, осталась за монастырем», — добавляет Ю. Готье, из
книги которого взята эта запись 2.
Не каждый зодчий был Григорием Борисовым, известность которого была
128

Стены Борисоглебского монастыря
The walls о! the Monastery of St.
Boris and St. Gleh
9—23

такова, что он мог и не считаться со вкусами и привычками заказчиков.
Задумал он нарушить обычный план монастыря с собором посредине — и
сделал; задумал воздвигнуть надвратный храм в обрамлении боевых
башен — и породил целый рой памятников, в которых разрабатывалась та же
художественная идея. Чаще, гораздо чаще сил и славы у мастера не
хватало, чтобы сказать «нет» богатым заказчикам. Да и что решало это «нет» —
ведь всегда находились ремесленники, готовые и восьмигранное окно
прорубить в стенах древнего храма, и к летящей в небо звоннице каменный груз
крыльца привесить. А бывало и так, что тупой подрядчик с особым смаком
выполнял заказы монастырских хозяев, мстя предшественникам за их гений
и за свою бескрылость.
Особенно сильно пострадали жилые и хозяйственные постройки
монастыря. Древний Просфорный дом, лишенный сводов, с окнами обычной
современной формы совсем потерял черты старины. Таков и Казначейский дом.
Только доска с надписью, что это памятник XVI века, говорит о его
древности, а внешне он выглядит просто старым, ничем не примечательным
домом.
Почти невозможно судить о первоначальном облике и еще одного
старинного здания монастыря, так называемых Старых настоятельских палат,
хотя аромат старины здесь выветрился еще не совсем.
Что ж, если здания эти потеряли так много, если они всего лишь
хозяйственные постройки, может, их и оберегать не стоит?
Но не только во внешнем облике дело, даже художественная ценность
памятника — еще не все. Исследователям этих построек может открыться
многое, начиная от строительных приемов древности и черточек быта людей
тех далеких времен до тайн средневековой монастырской темницы в
подземелье Просфорного дома, в которую ввергали, как говорит предание,
провинившихся духовных лиц.
Провинившихся в чем? Уж, конечно, не в мелких нарушениях благочиния.
В этих подземельях медленно угасали жизни инакомыслящих, здесь
заживо гнили еретики, может быть, те же «нестяжатели», поднявшие голос
против монастырского хищничества. Пусть в религиозной оболочке, но они
выражали классовый протест угнетенных. Монастырские тюремные
подземелья стали для нас свидетелями классовых битв и классового угнетения,
свидетелями скупыми, молчаливыми, но правдивыми и неподкупными.
Таким образом, даже в этом виде хозяйственные постройки монастыря
представляют большой интерес для исторической науки.
Но сила подлинного искусства такова, что невольно забываешь о том
уроне, который нанесен веками, равнодушием^ безвкусицей, и видишь
великолепный старинный кремль, даже в рубцах и шрамах, цельным. И сейчас,
идя вокруг по стенам и башням Борисоглебской твердыни, забываешь о всех
искажениях, видишь прекрасно сохранившийся в своей основе крепостной
ансамбль и мысленно переносишься в давнопрошедшие времена.
Вот под такой же деревянной двускатной крышей, которая и теперь
покрывает стены, стояли, скрываясь за зубцами, воины, одетые в боевые, позвя-
130

кивающие при каждом движении доспехи, а с вышек, поднятых высоко над
башнями и шатрами, зорко вглядывались вдаль дозорные...
Эта могучая средневековая крепость оставляет удивительно законченное
впечатление. Недаром же, когда в фильме «Хождение за три моря»
потребовалось дать картины Древней Руси, работники кино приехали сюда, в
Борисоглебский монастырь. Тут, около древних башен, стен и храмов, были
возведены декорации, неотделимо слившиеся на экране с подлинными
памятниками древнеь русской архитектуры.
Ныне памятник охраняется государством. В его заповедных стенах создан
народный, работающий на общественных началах музей, и хочется сказать:
большое спасибо всем, кто отдает свои силы и свой досуг этому доброму и
нужному делу.
Как драгоценный камень лежит на зеленом бархате летней равнины или на
серебряной парче снегов старинный памятник. Пусть кое-где на его гранях
есть царапины, пусть кое-где обкололись уголки, солнце чудесно играет в
его глубине, и даже неискушенный человек с первого взгляда поймет —
пред ним дивное сокровище, сказочный горюч-бел камень, ограненный
трудом и искусством народа.

НИКОЛА УЛЕЙМА
Бежит и бежит дорога из Ростова в Углич. Даже если едешь по этой
дороге впервые, все равно, будто давнего друга, встречаешь каждый
поворот, будто старые, старые знакомые, встают по обочинам дороги леса и
перелески с прогалинами полей между ними. А деревни, а села? Кажется,
видел их раньше: под старыми березами, в древнем величавом обличий
русской деревянной архитектуры, но с черточками теперь уже привычной,
новой, колхозной жизни.
Не будет преувеличением сказать, что великолепные конструктивные
приемы деревянного зодчества, выработанное веками умение использовать
дерево, единая мера всех построек — средняя длина бревна, наконец,
бесконечно разнообразные и в то же время общие по стилю рисунки деревянной
резьбы — все это придавало и придает нашей северной русской деревне
облик художественного завершенного архитектурного целого.
Бежит и бежит дорога из Ростова в Углич...
Еще не доехав до Углича, видишь на пригорке, который полого спускается
к речной низине, башни и стены монастыря «Николы, что на Улейме».
Башни, даже сильно пострадавшие, с пробитыми квадратами окон,
лишенные шатровых верхов, выглядят истинно боевыми твердынями. Облик их
так суров и строг, что не сразу замечаешь и небольшую высоту и тонкие
стены, а поняв, что перед глазами только декорация, не испытываешь
большого разочарования.
Пусть!
Строитель этих стен \ придавая им не монастырский, а крепостной
характер, как бы раз6>дил отклик давно минувших событий.
132

Три с половиной столетия тому назад пороховой дым тянуло ветром с
холма в долину речки Улеймы. В грохоте пушек и лязге сечи надрывал глотку
ясновельможный пан Сапега. От ярости он мешал польские и русские
проклятия. Еще бы! Быдло, хлопы2, которых пан и за людей считать не
привык, засели в монастыре и отбиваются так зло и умело, что под этими
худыми, деревянными стенами день за днем, приступ за приступом, лихие
шляхецкие головы, привычно пьяные от гонора и хмеля, падают, падают,
падают, отведав последний в их жизни глоток смертного вина. И игумен
Варсонофий со братией хороши! Стакнулись с мужичьем и бьются, как
мужики...
— Проклятые! Проклятые! Пся крев!!
Опять, окутавшись смрадом дыма, панские пушки плюются чугунными
ядрами. Летит щепа. Трещат бревна стен. Обливаясь слезами, тащат бабенки
раненых под каменные своды собора Николы. И снова с дикими воплями
лезут шляхтичи на полуразрушенные раскаты башен...
Настал час, королевские жолнеры 3 сбросили со стен изрубленные тела
защитников.
Закрутив усы, пан Сапега важно въехал в искореженные ворота и... Пуча
налитые кровью глаза, пан не сразу обре\ дар речи.
— Матка боска! Что делают эти еретики, схизматики! Я их...
Выстрел из окна собора помешал пану Сапеге. Круто повернув коня, он
бросился прочь от каменных твердынь Никольского собора и Введенской
церкви, в которых закопченные дымом, покрытые кровью, перевязанные
наспех тряпицами, заперлись монахи и мужики с женщинами и
ребятишками.
И снова осада!
Осада до конца, до тех пор, пока, разбитые ядрами, подрытые и
подорванные храмы не рухнули, погребая последнюю горсть израненных,
обреченных, но не сдавшихся русских людей. Таков славный конец Николы
Улеймы. Все, что мы видим теперь, воздвигнуто на пепле былого.
Отдавая дань уважения борцам и героям, памятником их подвига стоят
каменные башни и стены, не подлинные, не боевые, не испытавшие осад и
приступов, но и поныне напоминающие нам о пролитой здесь крови защитников
русской земли, о славе и подвигах безвестных предков наших.
Все это было.
А ныне мирно зеленеет трава, обласканная солнцем, заливается
жаворонок в чистом, не запятнанном дымом небе, и мирно дремлют старые
башни, будто сквозь сон, сквозь шелест березовых листьев чуть слышно
нашептывая о минувшем.
Входишь со стороны большой дороги на дзор монастыря, и сразу же из-за
густой зелени деревьев открывается очаровательная Введенская церковь
(1695), очаровательная даже в рубцах позднейших искажений.
Композиционно она совершенно необычна. Высокая четырехугольная призма
одноглавого храма. Из ее восточной стены далеко выдается полуцилиндр алтаря, а
с запада примыкает массивное здание под двускатной крышей, завершенное
на конце шатровой колокольней. Сбоку, с севера, к нему сделана пристрой-
133

ка, украшенная великолепным двукрылым крыльцом. Все это сооружение
объединяет в себе и храм, и настоятельские палаты, и трапезную с
массивным центральным столпом, поддерживающим своды.
Этот сложный комплекс поставлен на подклет, что придает сооружению
высоту и стройность и заставляет вспомнить о ростовских церквах, тем
более, что здесь, как и там, подклет использовался для хозяйственных
надобностей.
Но на этом связь и прерывается. Введенская церковь — слишком
самобытное произведение зодчества, чтоб отыскивать для него какие-либо подобия.
Почерк большого мастера здесь виден во всем, виден сквозь массу
искажений, о которых тяжко говорить, настолько они бессмысленны и безобразны,
точно по живому прекрасному телу тупым топором рубанули.
Безвкусные, казарменные окна, сделанные в XIX веке, поглотили
каменный узор резных наличников, крыша над храмом явно налезает на
основание барабана, а пирамидальная крыша алтарной апсиды не увязана с ароч-
ками наверху стены, к которой она примыкает.
Интересно, какими были эти покрытия первоначально?
Правомерный вопрос, но ответить на него нечего. Лучше не гадать. Тут
требуется глубокое изучение памятника, и только после него, после того,
как исследователи обнаружат следы и остатки древних конструкций, можно
будет с уверенностью говорить о древнем облике храма.
Может быть, и здесь, подобно надвратным церквам ростовского кремля,
арочки декоративных закомар покрывались двускатными кровлями каждая?
Может быть! Но... лучше не гадать!
Яснее обстоит дело с крыльцом. Здесь достаточно убрать рядскую
пристройку современной лестницы, вскрыть косые арки симметричных боковых
входов, и рисунок крыльца выявляется в своих основных чертах. Хочется
надеяться, что так и будет, что крыльцо когда-нибудь восстановят.
Казалось бы, совсем просто можно решить вопрос с главкой. Ведь
очевидно, что она не имела тех выкрутасов, какие ей приданы теперь.
Раньше она была простой маковицей? Конечно!
Но какой? Какой? Какие у нее были пропорции, рисунок, размеры?
То, что утрачено, не так-то просто восстановить. Надо учесть и силуэт
легкой Введенской церкви, и то, что она стоит рядом с совершенно иным,
более древним Никольским собором (1675), который должен сливаться с
Введенской церковью в ансамбле, внешне противоречивом и внутренне
едином.
А может быть, все это зря? Может, никакого ансамбля и не было, и над
формой главки особенно ломать голову не стоит?
Согласиться с таким предположением — значит, не оценить по
достоинству высокого мастерства зодчего, создавшего Введенскую церковь. Перед
нами оригинальный пример единства, которое пробивается сквозь
контрасты.
Введенская церковь (вид с востока)
The eastern side of the Church of the
Presentation ("Vedenskaya").
134

Крыльцо Введенской церкви
(первоначальный вид)
The porch of the Church of the
Presentation (the original
aspect)
Сложная и легкая Введенская церковь, простой и массивный Никольский
собор.
Что, кажется, может быть здесь общего? Ничего! А так ли это? Почему
же у зрителя не остается впечатления, что памятники противопоставлены
друг другу и спорят между собой?
Да потому, что внешне различные здания едины по своему
архитектурному содержанию, по общности вкусов строителей: оба они чужды дробности
и украшательству, оба композиционно ясны и читаются просто, легко, с
первого взгляда. В этом их основа, гораздо более важная для восприятия
зрителем единства, чем даже отдельные черты сходства, которых, впрочем»
не так уж мало в этих разнородных памятниках.
Самое важное в этом сходстве то, что небольшая, сравнительно с собором,
Введенская церковь соизмерима с ним благодаря своей высоте, благодаря
тому, что она поставлена на подклет и таким образом соблюдена общность
масштабов. Если начать разбираться досконально в мелочах, в деталях, то
и тут обнаруживается немало общего. Так аркатурный поясок,
украшающий барабаны главки у церкви Введения, несомненно повторяет, даже в
мелких подробностях, декор барабанов собора.
В пристройке Введенской церкви рядом с крыльцом по счастливой
случайности уцелели верхние части каменных наличников, какие, конечно, были
и над остальными окнами. Наличники эти представляют собою две дужки,
соединенные острым, направленным вверх углом. Такие же наличники мы
видим и над окнами собора, которые, кстати сказать, также сильно
растесаны.
Правда, можно возразить, что этот рисунок далеко не оригинален, его
можно видеть над оконными мроемами во многих памятниках древнего
русского зодчества.
136

Введенская церковь
Николо-Улейминского
монастыря (вид с
запада)
The western side of
the Church of the
Presentation ("Veden-
skaya") of the
Monastery of St. Nicholas
in Ulejma ("Nikola
Ulejma").

Это так; но то, что здесь он повторяется в обоих зданиях, сооруженных в
разное время, конечно, не случайность.
Наконец, если вглядеться в декоративные арочки, тремя дужками
украшающие каждую из стен Введенской церкви, то можно понять, что они
повторяют арки подлинных закомар собора, которые постигла обычная судьба:
впадины между ними заложены, а крыша сделана четырехскатной.
Сам собор не блещет особенной выдумкой, это типичный пятиглавый храм
московской школы зодчества. Но разве только оригинальность делает
памятник драгоценным? Никольский собор прекрасен своими спокойными,
могучими пропорциями, хорошим рисунком глав, нарядными и в то же
время сдержанными украшениями из фасонного и тесаного кирпича. Они
особенно интересны на стенах галереи, примыкающей к основному зданию и
очень оживляющей общую композицию сооружения.
Совсем по-иному выглядит надвратная Троицкая церковь (1713),
расположенная тут же поблизости, на прясле западной стены. Ее создатель,
видимо, и строил, и мыслил по-другому, иными были его воззрения, его вкусы.
Он даже и не помышлял об архитектурном единстве с остальными
храмами монастыря, он спорил с предшественниками, отзергая их сдержанность,
как скупость, веря, что красоту можно найти только в пышном цветении
каменного убора. В этом, конечно, зодчий не был прав, но зато по-своему
был последователен. Он сумел сделать убор Троицкой церкви хотя и
сочным и богатым, однако свободным от нарочитой пышности поздних времен,
когда все сильнее сказывалось влияние барокко. Из XVIII века художник
смело оглянулся назад, выбирая в архитектурном наследстве
полюбившиеся ему детали. В этом по-своему строгом отборе проявился большой вкус
зодчего и яркая направленность его искусства. Человек знал, что хотел
сказать этими певучими ритмами оживших камней, и нет здесь ни одного
узора, который выпадал бы из общего звучания. Русская пословица говорит,
что из песни слова не выкинешь; именно так были сложены и эти камни.
Были. А ныне многое выкинуто из этой каменной песни. Памятник дошел
до нас сильно искаженным. Остается говорить лишь про отдельные детали
его: про четверную арку над входом, про богатые наличники окон,
напоминающие, но не повторяющие наличники Никольского собора и Введенской
церкви, наконец, про массивное крыльцо, поддерживаемое гранеными
колонками характерной кувшиновидной формы. Крыльцо это, несомненно,
позднейшего происхождения, и с остальным зданием связано лишь богатством
декора, но никак не композицией; его лестничные переходы наискось
закрывают окна бокового фасада церкви. Само по себе крыльцо великолепно. Так
и ждешь увидеть над ним легкий, острый шатер крыши, подчеркивающий
массивность каменного низа крыльца. Но шатра нет, крыльцо стоит
мертвым, окаменевшим, обезглавленным. Также обезглавлен и центральный
объем Троицкой церкви. Остается прибавить, что монахи изуродовали
трехчленный фасад сооружения, врезавшись карнизом безвкусного жилого
дома в килевидную закомару северной части фасада.
Посмотришь на Троицкую церковь, изуродованную и никак не оберегаемую,
с обвалившейся штукатуркой, с выщербленными кирпичами, взглянешь на
138

собор, который также отдан во власть осенних дождей и талых весенних
вод, и выйдешь из монастыря с грустными мыслями. Печать
незаслуженного запустения лежит на старинных зданиях монастыря, ансамбль
которого интересен и как архитектурный, и кэк исторический памятник.
Думается, неотложные работы, которые хотя бы прекратили разрушение
архитектурных сокровищ, надо произвести немедленно, ибо далеко не все
потеряно, памятники еще живы, они еще не лежат в руинах, их еще можно
со временем реставрировать. Пусть стены монастыря не боевые, а лишь
декоративные, все равно Николо-Улейминский монастырь интересен и с точки
зрения военного искусства средневековой Руси. Это звено в цепи
монастырей, которая кольцом окружала Углич, являясь дальними укрепленными
подступами к городу. Такой прием военнооборонительной стратегии очень
характерен для Руси. Можно напомнить, что подобным же кольцом
монастырей была окружена и Москва. Кстати, это сопоставление говорит и о
значении древнего Углича, одного из важнейших и крупнейших городов на
северо-востоке Руси.
...Бежит и бежит дорога из Ростова в Углич...

УГЛИЧ
В старой русской присказке говорится: «На одной хвоинке висят две
росинки, две разных светинки, что яхонт одна, что смарагд другая». Так и
Углич с Ростовом уже целое тысячелетие сверкают рядом и каждый
по-своему. А сейчас современность положила новые грани на древний камень
Углича, и яхонт его заиграл таким новым, неповторимым светом, что,
пожалуй, больше нигде и не найти подобного соцветия ,лучей, отраженных и от
древности^ и от нови.
Излучина Волги. Скат берега, по которому взбегают вверх улицы и здания
городка. И городок невелик, и дома небольшие, но среди них повсюду
поднимаются каменные цветы прекрасных храмов, а самая вершина украшена
тройным взлетом шатров церкви, получившей в народе название Дивной.
Смотришь на эту древнюю Русь и кажется, слышишь поступь прошедших
веков. А рядом, совсем рядом верховье Волги замкнуто колоссальным
зданием электростанции, аркой шлюза. Мощным, победным светом врывается
современность в радугу древней архитектуры. Величественные сооружения
гидроузла слились с древним Угличем в поразительную, единственную в
своем роде картину. Именно слились, ибо в памятниках разных эпох видишь
общность не в деталях, не в стиле, а в чем-то более глубоком. Имя этой
общности: зодчество.
Высокий накал искусства, лаконичная сила памятников, их огромная
выразительность создают целостность и законченность картины города. Как
былина древности и быль современности стоит ныне Углич на приволье
Русской земли, в обрамлении наших северных сосновых лесов, отражаясь в
тихой глади Волги.
140

КРЕМЛЬ
Низко над рекой стоит углицкий кремль. Здесь нет неприступных обрывов,
лишь два овражка, прорытые речушкой Шелковкой и Каменным ручьем,
защищают его с боков. Короткий, ныне уже заплывший ров соединяет их,
замыкая всю небольшую площадь кремля.
Сооружая на этом островке деревянные стены, строители кремля надеялись
не столько на природу, сколько на мощь самих стен и доблесть
защитников. И недаром! Военная история Углича насыщена до предела. В XII веке
киевский и смоленский князья, боровшиеся с Юрием Долгоруким, взяли,
или, как тогда говорили, повоевали Углич. XIII век — два похода
татарских ханов, после которых оставались лишь угли да зола, разметаемая
ветром, да кости русских людей, да тучи воронья в небе. XIV век — снова
два похода. Тверской князь Михайло, боровшийся с Москвой в 1371 году,
сумел взять Углич, а в 1375 году князю Михаиле пришлось уйти от града
«не солоно хлебавши».
Потом для Углича наступает мирный период. Кремль обстраивается
новыми деревянными стенами, башнями, воротами. Внутри воздвигаются из
камня Спасо-Преображенский собор и княжеский дворец. И снова пришли
захватчики — на этот раз польские паны, и снова в XVII веке в лязге
оружия, в воплях людей, в дыму и пламени Угличу суждено было рухнуть.
Позднее, в 1660 году, боевые стены города были построены заново, но и
эти стены до наших дней не сохранились. Иной, новый враг повел против
них последнюю беспощадную осаду. Врагом этим было время, а бойцами
его: XVII, XVIII и, наконец, XIX века. Последний одержал
окончательную победу. Ныне ни могучих стен, ни грозных башен в углицком кремле
не увидишь. Ненужные оборонные сооружения никто не поддерживал, они
истлели и рассыпались, они унесены потоками лет. Боевой кремль Углича
теперь только место, только память о прошлом.
Золотой век углицкого кремля был временем князя Андрея Большого,
который упорно добивался, чтобы у него в Угличе все было не хуже, чем в
Москве, чем у брата его — великого князя Ивана III. В московском Кремле
к великокняжескому дворцу, поднятому на подклет, примыкали с одной
стороны Благовещенский собор, с другой Грановитая палата. Здесь, в
Угличе, дворец князя Андрея также был на подклете и также имел на
крыльях собор и Тронную палату '. Каменный княжеский дворец гляделся в
волжское зеркало. Пусть был он победнее, поменьше московского, все
равно явное подражание великокняжеской Москве заставляло тревожиться
Ивана III. Постройка дворца была лишь штрихом в общей картине
борьбы Андрея Большого за призрачную удельную самостоятельность,
которая исторически уже изжила себя, которая заранее была обречена. Силы
углицкого князя, конечно, не шли ни в какое сравнение с силами Москвы,
завершавшей собирание Русской земли, сбросившей татарское иго. Плохо
кончил князь Андрей Большой. В 1492 году Иван III, убедившись, что
брат окончательно выходит из повиновения, бросил его в темницу, где тот
и умер в конце 1494 года.
141

«Дворец царевича Димитрия»
в Углицком кремле
The Kremlin in Uglich. "The
Palace of the Prince".

Плохой оказалась и судьба кремля: он был разрушен польскими панами; до»
наших дней сохранилась лишь Тронная палата, да и та в личине «Дворца
царевича Димитрия».
Нет, царевич Димитрий не имел никакого касательства к этой постройке.
Дворец! Тронная палата! Нам, знакомым с пышностью и
расточительством архитектуры иных, более поздних времен, сперва даже трудно
поверить, что этот маленький и так скромно украшенный теремок можно
назвать дворцом и Тронной палатой. Но чем дольше, чем пристальнее
приглядываешься к зданию, тем яснее понимаешь, что это действительно-
дворец, стройный, высокий и какой-то удивительно праздничный. Его не
спутаешь с церковными зданиями: он своеобразен и неповторим, хотя и>
несет много элементов, широко применявшихся в архитектуре храмов.
За примерами ходить недалеко. Мало ли построено церквей с восьмискат-
ными крышами. В соседнем Ростове Спас-на-Сенях покрыт так же, как ю
углицкий дворец, но, если снять главу со Спаса-на-Сенях, здание
зрительно погибнет, а здесь, во дворце, глава не нужна, и без нее восьмискатное
покрытие так красиво, что придает всему зданию какую-то изысканную,
утонченную завершенность.
В 1892 году дворец довольно неумело реставрировали. Непонятно, зачем
потребовалось менять материал кровли? Археологи нашли фрагменты
плоской черепицы, которая в древности покрывала крышу. Конечно, при
грамотной реставрации следовало изготовить новую черепицу по этим
древним образцам. Следовало! Но реставраторы решили подправить зодчих
князя Андрея Большого и «украсили» палату медной чешуйчатой крышей.
Спасибо дождям, снегам и годам, они потушили блеск меди, чешуя
потемнела, покрылась патиной, и сейчас, поглядев на крышу дворца, уже
затрудняешься сказать, из какого материала она сделана. Но это теперь, а сразу
после реставрации картина была, очевидно, нелепая: такой аляповатой
выглядела на древнем здании блестящая медная крыша.
Откуда появилось у реставраторов желание «украсить» древний памятник?
...В те годы дальние, глухие
В сердцах царили сон и мгла:
Победоносцев над Россией
Простер совиные крыла. 2
В те годы воинствующая реакция с упорством навязывала мысль, что
преданность самодержавию — национальная черта русского народа, в те годы
все, связанное с самодержавием, идеализировалось без всякой меры. Могла
ли на работы реставраторов не упасть тень совиных крыл победоносцевско-
го режима? Реставраторы неизбежно должны были украсить старинный
теремок сверх меры, вопреки исторической правде и хорошему вкусу: ведь
этот теремок — дворец царевича Димитрия. Царевича! Этим все сказано.
Спасибо и на том, что обошлось без украшения стен, что сумели понять
прелесть гладкой поверхности, завершенной плоским узором, который чем-
то напоминает кайму на старинном русском полотенце. Но зато, когда
дошло до восстановления этих узоров на треугольных фронтонах стен,
никому и в голову не пришло, чго повторение древнего узора из обычного кир-
143

Собор Углицкого кремля
The Kremlin in LgHch Г he
Cathedral

Корсунская церковь
The Church of the
Virgin of Korsun ("Kor-
sunskaya").
пича невозможно. Размеры современного кирпича резко отличны от
размеров древнего. Подлинная, научная реставрация требует изготовления
строительных материалов в том виде, в каком они применялись в древнем
памятнике. Это аксиома. Но, видимо, в конце XIX века она далеко не всем
была понятна. Где уж было доходить до таких «мелочей», как кирпич,
когда целое крыльцо было выстроено заново без всякой заботы о правдивом
восстановлении былого облика памятника.
Может быть, не было известно, как в старину выглядело Красное
крыльцо Тронной палаты?
Нет, памятник говорит сам за себя, говорит настойчиво и ясно. Проемы
10—23
145

окон и дверей на западной стороне дворца постепенно понижаются — это
же неоспоримое свидетельство, что над ними когда-то проходила лестница,
поворачивавшая затем на северную стену к современному входу. Этим
пренебрегли, и прямо на северной стене построили крыльцо в очень
характерных для русского зодчества формах.
Красиво! Несомненно! Немножко громоздко, но красиво. Однако беда в
том, что такого крыльца раньше не было, все это сочинение реставраторов,
не пожелавших, а может быть, и не сумевших найти древнюю истину.
Право, не стоило поправлять старинный терем и без того прекрасный. Хорош
он и теперь после медвежьих услуг реставраторов.
Всегда немного сумрачное, внутреннее помещение с небольшими оконцами,
прорезанными в толстых стенах, производит впечатление подлинной
древности. Впечатление старины охватывает человека, едва он переступит порог
древнейшей палаты Углича.
Дворец князя Андрея — жемчужина и самый бесценный памятник углиц-
кого кремля. Во всяком случае, стоящий напротив Спасо-Преображенский
собор не идет с ним ни в какое сравнение. Не этот собор примыкал к
княжескому дворцу, не в него ворвались польские паны, не его стены слышали
вопли последних угличан, избиваемых захватчиками. Стоящее ныне в
кремле здание собора совсем не такое древнее. Собор построен в 1713 году, на
рубеже эпох, когда в русскую архитектуру влилась струя западного
влияния, переработанная затем великими русскими зодчими с таким
потрясающим искусством, что теперь можно говорить о самостоятельной ценности, о
самостоятельном значении русского классицизма, который не только не
перепевал западных образцов, но вложил богатейший вклад в мировое
зодчество. Однако этот расцвет наступил позднее — в углицком соборе новое
еще слабо и худосочно, а прелесть прошлого потеряна. В нем все
перемешано. Декоративные арки, напоминающие древние закомары, и классические
колонки, примкнутые к стенам, разорванные наличники в стиле
Нарышкинского барокко — вверху и старинный рисунок наличников — внизу, низкая
алтарная апсида, от которой веет стариной, и пышный резной орнамент
опять-таки в духе Нарышкинского барокко. Позднее, в XIX веке, к
северному и южному фасадам пристроены крыльца в виде портиков с
колоннами. И только плавные очертания пяти глав, хорошо увязанных между
собой, поставленных на барабаны, размеры которых гармонируют с
размерами маковиц, производят цельное впечатление.
В колокольне (1730) также нет ясности стиля, она производит
двойственное впечатление. Кажется, что строился сперва восьмигранный массивный
столп, потом, когда были построены арки звона, вдруг пришла в голову
мысль сделать колокольню ярусной, и наверху надстроили два небольших
восьмеричка. По отношению к нижнему столпу они получились какими-то
мизерными. В Угличе есть еще одно подобное же сооружение — это
колокольня Корсунской церкви. Обе колокольни — одногодки, и обе
удивительно похожи одна на другую, с той лишь разницей, что в Корсунской
колокольне найден ритм уходящих в небо объемов, которого так не хватает
Соборной колокольне.
146

На восточной оконечности кремля, над Волгой, возвышается церковь
царевича Димитрия. Не случайно стены ее окрашены в красный цвет, это
церковь «на крови». Где-то здесь был убит царевич Димитрий 3, последний,
«лишний» отпрыск угасавшего царского рода. Именно здесь кровью
ребенка-царевича была дописана кровавая, жестокая и развратная эпопея
царствования Ивана Грозного. Хотя и младший сын царя, хотя и от седьмой
жены Грозного, Димитрий был несомненно претендентом на престол после
слабоумного и бездетного царя Федора Ивановича, именем которого правил
царский шурин — Борис Годунов. Мальчишка мешал, мешал самым
фактом своего существования. Недаром же почти сразу после смерти Грозного
его вместе с матерью услали в Углич под тем предлогом, что этот город по
завещанию царя был отдан ему «в удел». Видимо, и сам царь Иван
предвидел, что над головой Димитрия соберутся тучи. Выбор Углича не случаен:
здесь бояре Нагие, из рода которых была мать Димитрия, были дома,
поблизости располагались их вотчины. До сих пор в народе местность вокруг
приволжского села Ивановского 4, стоящего ныне на берегу Рыбинского
моря, иногда называют Наговщиной.
Но и в Угличе Димитрий не уцелел. Послал ли сам Борис Годунов убийц,
или это сделали не в меру ретивые сторонники его, кто знает? Да и так ли
уж это важно?
Важно другое. Здесь, в углицком кремле, упал с перерезанным горлом
мальчишка, стоявший на пути Годунова к трону, здесь вопил набатный колокол,
созывая граждан, здесь посадский \юд, вооружаясь чем попало, перебил
доверенных людей Годунова, и здесь же творилась жесточайшая расправа
над восставшими. «...Иных козняху, иным языки резав, иных же по
темницам рассылаху, множество людей сведоша в Сибирь, и постави град Пе-
лымь и ими насадиша; и с того времени Углич запусте» 5.
В конечном счете смерть Димитрия ничего не решила. Ставший царем
Годунов не смог предотвратить ту бурю крестьянской войны, которая
надвигалась как неизбежное следствие роста крепостничества. Останься в живых
Димитрий, в другие формы вылилась бы борьба, не было бы Лжедмитриев,
но то, что называли «Смутным временем», все равно наступило бы. Ничего,
ничего не решила смерть Димитрия.
Пусть история этого эпизода бесплодна, но искусство... Как богат его
урожай!
Стоишь в углицком кремле, думаешь так, а где-то в глубине памяти
нарастает мотив брюсовских строк:
...Пал Илион, чтобы славить Гомеру!
Распят Христос, чтобы Данту мечтать!..6
И невольно, стихами же, продолжаешь эту мысль:
...И чтобы Пушкин сложил свои строфы,
В Угличе отрок-царевич убит...
Все это было здесь в кремле, было и быльем поросло, а пушкинские
строфы звучат бессмертно:
10*
147

Церковь Димитрия «на крови»
The Church of Tsarevitch Dmitry
"na-krovi" ("on-the-blood").
...Борис! Борис, все пред тобой трепещет,
Никто тебе не смеет и напомнить
О жребии несчастного младенца —
А между тем отшельник в темной келье
Здесь на тебя донос ужасный пишет:
И не уйдешь ты от суда мирского,
Как не уйдешь от божьего суда...7
Убит царевич Димитрий, чтобы пушкинские строки Мусоргский мог
переплавить в звуки, чтобы Шаляпин потрясал сердца слушателей воплем
«преступного царя Бориса»:
»..и мальчики кровавые в глазах!
148

Убит царевич Димитрий, чтобы неведомый нам зодчий воздвиг «на
крови»8 храм (1690—1692), на красных стенах которого ярко и празднично
цветут белоснежные узоры резного камня. Здесь нет оговорки;
богатейшее узорочье, подчеркнутое фоном стен, осененное синими, усеянными
звездами главами, делает храм самым нарядным, самым праздничным пятном
кремля.
А где же скорбь по убиенному? Ее нет и в помине!
Откуда, как могло родиться такое противоречие? Или все та же мысль,
которая в XIX веке заставила реставраторов «украшать и поправлять»
древний терем, в XVII веке заставила по-царски украсить церковь «на крови».
Нелепость? Полный отрыв содержания от формы? Конечно. Но эта
историческая нелепость в архитектурном отношении настолько хороша, что
остаешься совсем равнодушным к отсутствию скорби в облике храма.
Построен храм-памятник царевичу, но есть «памятник» и казненным
посадским людям, для которых убийство Димитрия было искрой,
воспламенившей их на борьбу с угнетателями. Это набатный колокол, возвращенный из
ссылки, из Сибири в Углич.
В церкви царевича Димитрия не обошлось без достроек. На самом де\е,
почему у такого стройного здания так приземиста колокольня? Она,
конечно, не была такой, она утонула внутри церкви, когда в 1860 году застрой \и
ранее открытые паперти. В это же время на открытом гульбище,
смотревшем на Волгу, построили придел, который так и остался инородным телом
в композиции храма Но все-таки памятник искажен незначительно, и нам
остается лишь порадоваться этому.
Спустимся вниз, к воде, перейдем по мосткам Каменный ручей, выйдем на
самый берег Волги. Отсюда особенно хорошо смотрятся памятники
кремля, отсюда не видны детали собора, но зато хорошо читается его
прекрасное пятиглавие, повторенное пятиглавием церкви Димитрия, отсюда не
виден тяжелый низ колокольни, и лишь ее изящный верх поднимается над
густыми купами деревьев, темная зелень которых обрамляет и
белоснежный собор, и красное пятно Тронной палаты, и трехцветный — красный,
белый и синий — ковер церкви «на крови».
НА БЕРЕГУ
И дешь из кремля с центральной площади города, поворачиваешь направо,
идешь вдоль Волги, минуешь квартал новых домов и снова входишь в
старину, в XVII век. Справа на берегу Волги — церковь Рождества Иоанна
Предтечи (1689—1700), слева — огромный комплекс зданий
Воскресенского монастыря (1674).
Фоном этим древним постройкам служит мощный объем здания
электростанции, она расположена тут же рядом, а по первому варианту проекта
должна была стоять еще ближе, примыкая к берегу там, где стоит Предте-
ченский храм. Церковь предполагалось разобрать, но художественная цен-
149

Церковь Рождества Иоанна
Предтечи
The Church of the Nativity of
St. John the Precursor ("Rozh-
destva loana Predtetchy").

Крыльцо церкви Рождества Иоанна
Предтечи
The porch of the Church of the Nativity of
St. John the Precursor.
Фрагмент церкви Рождества
Иоанна Предтечи
The Church of the Nativity of St.
John the Precursor. A fragment.
ность ее такова, что ради сохранения этого памятника пришлось
перерабатывать проект и строить электростанцию выше по течению Волги.
Что ж замечательного в этом памятнике?
Обычный пятиглавый верх, правда, хорошего рисунка, но мало ли церквей
с таким пятиглавием?
Обычная шатрсвая колокольня, правда, изумительно пропорциональная,
легкая и изящная.
Обычные приделы... Нет! Тут обычность кончается. Композиция храма
своеобразна. Она родилась от слияния двух течений, двух школ.
Отбросьте приделы, отбросьте крыльцо, и перед вами предстанет самый типичный
московский храмик. Но и приделы, и крыльцо существуют и усложняют
композицию. Усложненный храм, да еще на подклете, да к тому же не
симметричный — но ведь это ярославское влияние!
Только все это сделано как-то уж очень по-своему, творчески неповторимо.
Зодчий — создатель храма Предтечи, нашел свою собственную
композицию, нашел свою живописность в соединении разнородных объемов. Здесь
не задумаешься, где в здании главное, где подчиненное,— храм, хотя и
сложен, но предельно ясен. Недаром же он неоднократно привлекал своей
живописной простотой художников. Например такой большой знаток
старины, каким был Н. К. Рерих 9, написав лишь одно крыльцо церкви Иоанна
Предтечи, назвал свое произведение «Углич».
Со свойственной ему чуткостью, Рерих в этом уникальном крыльце почуял
тот аромат старины, которым окутан весь Углич. Неужели подобных
крылец больше нигде нет? Да сколько угодно! Вон напротив, у Воскресенского
монастыря, вон, по соседству с городом, в Николе-Улейме подобные же
крыльца. Но только подобные, а таких нет! Оно настолько живописно, что
151

Воскресенский монастырь
The Monastery of the
Resurrection ("Voskresensky").
появляется нелепая мысль: это не творение рук человеческих, а игра
природы. Таков и весь храм, с наличниками над окнами, будто нарисованными
от руки, без циркуля и линейки, с такими же, совсем неправильными
арками на верху стены, с карнизом, в котором нет и намека на геометрическую
правильность, с изразцами, рассыпанными повсюду, от ширинок под
колонками крыльца, от сплошного цветного пояса, охватывающего здание, до
своеобразных цветных углов на стенах, каждый из которых образован
тремя изразцовыми плитками. Рассматривая эти «углы» вблизи, например, с
колокольни, можно подметить одну особенность: изразцовые квадраты
положены в них с полным пренебрежением к рисунку на каждом квадрате.
752

Расчет правильный. Ведь снизу эти рисунки не разглядишь, снизу «углы»
воспринимаются как единое цветное пятно, так стоит ли подбирать рисунок
изразцов?
Зодчий смело использовал мелкие изразцы для более крупных
орнаментальных пятен, ставя их иногда даже перевернутыми. Он как бы обобщил
их, отказавшись от рассматривания каждого изразца в отдельности.
Прямо-таки не верится, чтобы художник XVII века мог пойти на такое
смелое решение, чтоб он мог так глубоко понимать декоративное значение
цветного пятна, воспринимаемого зрителем как целое. Казалось бы, такое
понимание декора было найдено художниками лишь в более поздние эпохи, но
изразцовые «углы» — вот они, цветут на стенах церкви Иоанна, цветут уже
три столетия. Изразцы поднимаются и выше стен, на барабан средней
главы, образуя нарядные цепочки.
Откуда ни взглянешь, отовсюду открываются новые черты, придающие
зданию прелесть своеобразия. Вон, например, как не обычно сделан подклет.
Отделенный от остальной постройки карнизом, он выглядит цоколем, на
который поднят весь памятник. А какой забавной прихотью зодчего
кажутся наличники северной апсиды, отнесенные вниз на уровень подклета, в
котором и размещен придел. Замечательно, что вся эта композиция ничем
не испорчена, хотя о хорошей сохранности памятника говорить нельзя: он
не искажен, но сильно разрушен.
С невольной тревогой смотришь, как резные украшения осыпаются, а из
стен вываливаются кирпичи. Памятник давно пора реставрировать.
Можно без конца любоваться сказкой Иоанна Предтечи, а оглянешься — и
перед тобой предстанет уже не сказка, а целая былина эпически
величественного Воскресенского монастыря.
Он необычен, этот сложный узел храмов, палат, переходов, глав, башенок.
Мало сказать необычен, он настолько совершенен в своей композиционной
сложности, что сразу же чувствуешь: это итог длительного развития
архитектуры, это завершающее звено целой цепи памятников. Но каких?
Воскресенский монастырь равно далек и от ярославских усложненных
храмов, и от ростовского кремля, и от московских решений, таких, как
Дьяковский храм или «Василий Блаженный» 10. Где же истоки этой архитектуры?
Где? И на память приходит деревянный дворец царя Алексея
Михайловича в селе Коломенском п —этот апофеоз русской деревянной архитектуры,
сложнейший комплекс разнородных объемов, связанных в крепчайший и
безупречнейший композиционный узел. Отсюда, из народных традиций
жилой деревянной архитектуры, идет эта великолепная сложность, от
обычаев русского человека с ростом семьи делать к старой избе прируб, от
многовекового опыта создания деревянных палат и хором путем усложнения
первоначальной простой избяной клети.
Но мы привыкли считать, что русские терема — это сплошное веселое
узорочье деревянной резьбы и ярких красок, а многообъемный Воскресенский
монастырь лаконичен, могуч и даже суров. Откуда же появилась эта
суровость, если его первоисточник — палаты и терема Древней Руси? Влияние
ли это перехода от деревянного строительства к каменному? Или просто
753

Фрагмент Воскресенского
монастыря
The Monastery of the
Resurrection. A fragment.
проявление вкуса зодчего — создателя монастыря? А может быть, наше
представление об обязательной узорчатости и нарядности древних русских
палат не совсем правильно? Ведь знаем же мы и другой мотив: могучий
суровый облик крепостных сооружений Древней Руси. Не отсюда ли мощь и
суровость Воскресенского монастыря? Он создавался не сразу. Сперва был
построен могучий куб Воскресенского собора с крыльями приделов,
объединенных крытой галереей. От нее и пошел дальнейший рост ансамбля. К
галерее примкнули звонницу, под которой устроили лестницу главного
входа, выводившую на подзвонничное продолжение галереи. Еще выше, сразу
под колоколами, в теле звонницы разместили небольшую церковку Марии
Египетской. Потом выросла трапезная палата с изящной башенкой,
увязывающей сравнительно низкую трапезную с вертикалью звонницы и с
высокой церковью Одигитрии, которая с востока примыкает к трапезной.
Обходя монастырь, любуешься сложнейшим западным фасадом ансамбля, затем,
взглянув на памятник с юга, вдруг видишь уже не сложный, необычайный
узел сооружений, а простой одноглавый трапезный храм, который, если
подойти к нему поближе, почти нацело заслонит все остальные части здания.
Такой переход от сложности к обычности и простоте ошеломляет. Десяток,
другой шагов.., выходишь на восточную сторону монастыря, и перед
глазами снова поразительная сложность композиции. Но теперь здания
располагаются не по одной прямой, теперь видишь внутренний дворик, который
с трех сторон тесно обступили все те же, уже знакомые, но как-то
преображенные сооружения.
Огромную роль в общем облике памятника играли обширные подклеты,
использовавшиеся под всевозможные хозяйственные помещения монастыря,
они придавали всему комплексу утраченную ныне стройность. Вокруг нарос
большой слой земли, настолько большой, что окна подклета сейчас
находятся почти на уровне почвы. Ушли в землю и ступени массивного крыльца,
154

от которого поднимается лестница на галерею собора. Арка под звонницей,
через которую когда-то был главный вход в монастырь, также погрузилась
в землю, потеряв свои нарядные пропорции. Но кто знает, удали сейчас
наносный слой земли, верни Воскресенскому монастырю его былую
стройность, и мы, наверное, невольно вздохнули бы об утраченном в какой-то
мере обаянии древности.
...Можно без устали ходить вокруг этого поразительного ансамбля, с
каждым шагом открывая новую прелесть величественных сочетаний
разнородных объемов, любуясь сдержанным узором украшений из резного камня и
изразцов. Можно отойти подальше; можно взглянуть на Углич с Волги —
Воскресенский монастырь и оттуда будет выглядеть зрительным центром
этой части города.
в городе
С овеем недалеко от Воскресенского монастыря стоит жилой дом,
построенный в первой половине XVIII века. Дом этот принято называть «Домом
Калашниковых», связывая его с именем знаменитого механика-самоучки
Василия Ивановича Калашникова 12, детство которого прошло в Угличе.
Конечно, не В. И. Калашников построил этот дом. К моменту его рождения
зданию было уже более ста лет.
В начале XVIII века, в 1714 году, для строившейся столицы были
разработаны типовые проекты жилых домов, которые подразделялись на три
группы: «для именитых, для зажиточных и подлых».
Дом Калашниковых построен совсем не по этим проектам, но какое-то
влияние петербургской стройки в нем можно угадать, влияние отдаленное, но все
же несомненное. Наиболее выразительная черта в облике здания — это
рисунок каменных наличников. Он сразу бросается в глаза именно потому, что
рисунок этот порывал со старорусской традицией и для своего времени был
новинкой, правда, примененной пока еще робко. И вот что интересно:
новые очертания сдобрены старинными цветными изразцами, которые
вкраплены в самые наличники и в угловые лопатки.
Так далеко в провинции преломлялись веяния, идущие с берегов Невы, новь
спорила и переплеталась со стариной, давая порою очень удачные решения.
Именно такой удачей было скромное оформление дома Калашниковых,
который глядит на улицу тремя оконцами верхнего жилья, поднятого на
традиционный подклет. И пусть домик очень невелик и лишь наполовину
построен из камня, а заднее жилье сделано по старинке деревянным — все
же у него есть свое архитектурное лицо.
Другой старинный каменный дом, относящийся уже ко второй половине
XVIII столетия, так называемый «Дом Овсянниковых», выглядит совсем
иначе. Здесь на наружном парадном фасаде нет ничего, что напоминало бы
об уходящей старине, она спрятана во дворе, где деревянная пристройка
примыкает под прямым углом к каменному корпусу. Фасад его суховат, и
755

Дом Калашникова
Kalashnikov's House.
сухость эта особенно бросается в глаза рядом с живописным хаосом
полуразвалившейся деревянной пристройки. Эта развалина, право, лучше
слишком правильного и спокойного фасада, в котором гораздо явственней, чем
в доме Калашникова, проступают черты типового петербургского дома для
именитых. Полукруглый фронтон, неравномерное тройное членение фасада
с меньшей по ширине средней частью, два жилых этажа вместо старинного
подклета и горниц над ним — все это оттуда, из петровского Петербурга,
занесенное в Углич с опозданием на полстолетия и по провинциальному
упрощенное. Творчество строителя ограничилось здесь этим упрощением,
обеднением столичных образцов.
Хочется обойти парадный фасад дома и снова взглянуть на деревянную
пристройку, отвести душу! Построенная без затей, она гораздо
выразительнее богатого каменного фасада. В ней нет ничего от мертвящего
чиновничьего порядка, в ней чувствуется живая струя народного мастерства.
Совсем по-народному прост старинный деревянный дом Меховых,
постройка которого относится к первой половине XVIII века. Дом этот
интересное свидетельство устойчивости характерных форм русского деревянного
зодчества. На самом деле, дому более двухсот лет, а разве трудно найти в
наших современных деревнях подобные же новые дома?
Над центром города, на горе, среди безликих построек позднего времени,
стоит церковь Смоленской Богоматери (1700). Силу своего
художественного воздействия она сохранила и поныне, несмотря на то, что весьма
пострадала от времени. Наверно, памятник был очень наряден. Достаточно
взглянуть на него с юга, сравнить единственное, сохранившееся в прежнем виде
окно, обрамленное резным наличником, с остальными, безжалостно
растесанными окнами, достаточно приглядеться к широкому карнизу, к
изящным аркатурным поясам, покрывающим барабаны небольших глав, и
памятник встанет в своем праздничном наряде.
Конечно, это памятник позднего времени, в нем нет и не бывало немного-
156

словной силы и строгости древнего
зодчества. Только во фронтоне трапезной
зодчий поднимается до такого
величественного обобщения, что даже не
понимаешь, как такая мощная двухъярусная
галерея, украшенная с большой
сдержанностью, только поясом ширинок и
дугами поребрика, могла быть построена на
рубеже XVIII века. Ее трудно слить
вместе с кокетливо нарядной срединной
частью памятника, трудно, а может
быть, невозможно.
Художник не нашел единого звучания
разных частей одного здания, пусть так,
но сама по себе эта галерея — уже
сокровище.
Именно сама по себе, а не слитая со всем
остальным зданием. Два мотива, оба
прекрасные, но какие различные,
сплетаются, спорят, борются. В этой борьбе
есть прелесть своеобразия. Сперва,
после беглого взгляда, воспринимаешь
двойственность памятника как ошибку
зодчего, как слабость, но чем дольше
смотришь, тем меньше ощущаешь рознь и
наконец понимаешь: это не эклектика,
здесь что-то есть, не сразу уловимое, но
есть, что затушевывает рознь. Может
быть, одинаковое чувство красоты как-то
подспудно, незаметно объединяет все
сооружение воедино? Может быть, это
и не так, но постепенно родившееся
чувство прекрасного уже не покидает
зрителя, пока его взгляд не упадет на
примыкающее к галерее крыльцо. Тут сразу
чувствуешь, что в слияние двух
полнозвучных мотивов ворвалась фальшь.
Хочется поскорее избавиться от этой
нудной безвкусицы. Конечно, когда-нибудь,
когда памятник станут реставрировать,
его избавят от этого уродливого нароста.
Когда? Кто знает...
Древнейший из храмов города —
Успенская церковь Алексеевского монастыря
(1628), которую, впрочем, никто так не
называет. У нее есть другое им,.: Дивная!
Дом Овсянниковых
The Ovsyannikovs' House.
Дом Овсянниковых (вид со двора)
The Ovsyannikovs' House. (Its
aspect in the yard).

Дом Меховых
The Mekhovs' House.
Галерея церкви Смоленской богоматери
The gallery of the Church of the Virgin of
Smolensk. ("Smolenskoy Bogomatery").
Русское зодчество дало немало
поразительных многошатровых композиций, и
каменных, и деревянных, но даже среди
этого великолепия Дивная —
достижение исключительное, неповтдримое.
Силуэт ее высоких шатров настолько
прекрасен, гармоничен, что кажется, будто
над Угличем поднялась драгоценная
друза 13 трех дивных кристаллов.
Зодчий сдвинул средний шатер к западу.
Сдвиг этот так мал, что его не сразу и
обнаружишь, но он придает всей
композиции неуловимую живописность.
Поразительно полное подчинение всего
здания стремительному взлету шатров;
сама церковь настолько скромна, что ее
перестаешь замечать и видишь лишь
тройное высотное чудо. Пропорции
шатров, оказывается, лежат в Золотом
сечении. Да, и тут Золотое сечение.
Мысленно соедините вершины боковых крестов.
Эта линия рассечет средний шатер в
пропорциях Золотого сечения. И
оказывается, не только высоты шатров
подчиняются этой пропорции — общее
тройное основание шатров почти точно равно
высоте боковых шатров, оно также
подчинено закону Золотого сечения.
Смотришь на памятник и начинаешь
верить, что Золотое сечение —
действительно бесподобная «золотая»
пропорция. По крайней мере, здесь, в Дивной,
так оно и есть, здесь соотношение высот
и оснований так обнажено, что, даже не
подозревая о его математической основе,
подсознательно ощущаешь ритм
закономерностей, в который вписана вся
высотная часть сооружения.
Сила художественного воздействия
Дивной такова, что стоящий рядом с ней
храм Иоанна Предтечи |4 просто
теряется. Уходишь от Алексеевского
монастыря и тут только вспоминаешь: там ведь
еще какая-то церковь стоит.
Оглядываешься, чтоб посмотреть на нее,
заметишь неплохое, но обычное пятигла-

Дивная
Успенская церковь
The Church of
the Assumption
("Uspenskaya")
so-called "Div-
naya" —
"marvellous".

вие, массивный, спокойный и опять-таки обычный, давным-давно найденный
зодчими куб здания, а глаз снова невольно тянется к Дивной. И тут же
впечатление от Предтеченской церкви гаснет, и смотришь только сюда, на
тройной взлет шатров.
Из века в век, из поколения в поколение люди испытывали властное и
неодолимое очарование этого художественного перла. Недаром же зодчие,
работавшие над перепланировкой Углича и создававшие его «регулярный»
план, замкнули перспективу ряда новых улиц силуэтом Дивной.
Столетия не прошли даром для Дивной. Не варварские искажения
нанесли ей урон, нет! Просто деревянные связи истлели в прах, и страшные
зияющие трещины прорезали шатры. Сейчас памятник спасен от гибели и
сияет первозданной неумирающей красотой.
И мы, и потомки наши, увидя на высоте, над Волгой, над Угличем
воплощенный в камне замысел великого вдохновения, будем опять и опять
останавливаться перед ним зачарованные, завороженные, чтобы снова и снова
дивиться дивному диву Дивной...

ДИВНАЯ ГОРА
Дивная Гора — один из последних листков ныне уже опавшего венка
древнего Углича, венка монастырских твердынь, кольцом охватывавших
город. На дорогах, на дальних подступах к Угличу стояли эти твердыни.
Дивногорская пустынь запирала старую ярославскую дорогу примерно в
десяти верстах от города. Теперь никакой твердыни здесь нет, лишь одна
Троицкая церковь (1694) украшает Дивную Гору. По правде, и горы тут
нет. Просто невысокий холм поднимается над окружающей местностью, но
церковь, воздвигнутая на его вершине, поставлена так, что этот веселый,
зеленый холм, каких немало среди русских раздолий, превратился в
подлинную дивную гору.
Когда впервые приходишь сюда, испытываешь знакомое чувство изумления
перед характерным для нашего старого зодчества умением органически
слить природу и искусство. Прекрасна Дивная Гора — кудрявый, зеленый
холм, ставший подножием архитектурного памятника. Идешь, любуешься, а
когда поднимешься на холм, посмотришь на церковь вблизи, новое чувство
изумления перед художественной чуткостью простых русских людей
охватывает тебя.
С какой поразительной меткостью дано название: Дивная Гора! Не
церковь, а именно гора. Название прямо указывает на основную удачу
зодчего, на то мастерство, с каким он сумел вписать свое сооружение в
окружающую природу.
А церковь?
Она хороша, даже очень хороша, но все же имени Дивной не заслужила.
Памятник живописен, особенно с северной стороны, откуда глазу
открываются разнообразные, тесно слившиеся объемы главного храма,
двухэтажного притвора с колокольней над ним, паперти, украшенной аркадой окон и
усложненной высоким, ранее, по-видимому, открытым крыльцом.
Современная тесовая надстройка, закрывающая лестницу, бесформенная и, конечно,
не зодчий-строитель храма сколотил ее.
11—23
161

Дивная Гора
The Marvellous
Hill. ("Divnaya
Gora").
Дивная Гора. Фрагмент
The Marvellous Hill. A
fragment.
Подойдя ближе, разглядывая резной убор,
которым богата церковь, сразу замечаешь
различные влияния. Вот в прекрасном ар-
катурном пояске, который охватывает
стены главного храма, проглянул Ростов
Великий. Килевидные арочки храма ни с чем
не спутаешь. Это древний Успенский собор
Ростова, это Спас-на-Сенях, и Иоанн
Богослов, и Спас-на-Торгу. Это Ростов.
Однако пояс арок в Троицкой церкви
сдвинут на самый верх стен. Казалось бы,
это не по-ростовски. Нет, в богатейшей
сокровищнице ростовского зодчества не
трудно найти и подобные решения. Так
размещен аркатурный поясок в Спасо-Песоц-
ком соборе.
Полной неожиданностью выглядит под
этим старинным пояском восьмигранное
окошко. Взглянешь на него, и впечатление
древности рухнет, и вспомнишь, что
Троицкая церковь сравнительно поздний
памятник.
Черты московской архитектуры конца
XVII века явственно проступают во всей
постройке. Зодчий чисто по-московски
стремится принарядить памятник,
поразить зрителя разнообразием и богатством
убора. Отсюда граненые купола, круглые
слухи 1 в шатре колокольни, три
различных вида окон, отсюда богатые резные
наличники, рисунки которых по тем временам
здесь, в глуши, были новинкой.
Характерно, что эти наличники мирно соседствуют
с древним поребриком и не менее
древними квадратами ширинок. Вся эта смесь
старых и новых веяний придает памятнику
живописность и делает его очень
характерным для своего, переходного, времени.
Можно сказать и смелее: все это
убранство сообщает зданию своеобразную
прелесть, но в то же время за этой
нарядностью несколько теряется его ясность и
цельность, хотя весь резной убор сооружения
сделан без навязчивости. Стоишь,
любуешься, да, именно любуешься, а в мыслях:
— Дивная Гора!

Ведь надо же было так назвать! Какая строгая оценка! Какой безупречный
вкус!
Веками вкус этот воспитывался на бесчисленных памятниках нашего
зодчества, образцах подлинно великого искусства. Полностью можно
согласиться с И. Э. Грабарем, который писал:
«Подводя итоги всему, что сделано Россией в области искусства,
приходишь к выводу, что это по преимуществу страна зодчих. Чутье пропорций,
понимание силуэта, декоративный инстинкт, изобретательность форм,—
словом, все архитектурные добродетели встречаются на протяжении
русской истории так постоянно и повсеместно, что наводят на мысль о
совершенно исключительной архитектурной одаренности русского народа» 2.
11*

БОГОЯВЛЕНИЕ
Хочешь не хочешь, а опять приходится повторяться, опять надо
говорить о замечательном умении русских зодчих сплетать свои каменные сказы
с живыми сказами, нашептанными русской природой. Церковь
Богоявления х дает еще один пример такого блестящего использования окружающего
пейзажа. Поставленная не очень высоко, на полгоре, она все же зрительно
господствует над Волгой, и невозможно проехать мимо, не заметив ее.
Великолепна она и сверху, с коренного берега, вписанная в перспективу
уходящей вдаль реки, а вблизи первое, что бросается в глаза,— это
несомненная старина, видная в могучей лаконичности форм, в строгости
декоративного убранства.
Стоит приглядеться к мощной аркаде, поддерживающей галерею, к
другим деталям здания, и раздумья придут чередой, охватят, заворожат.
Почему так неправильны дуги арок? Почему ширина их неодинакова? Почему
парные треугольники наличников сделаны такими несимметричными? Что
это, отсутствие мастерства или нарочитый прием?
Очевидно, ни то, ни другое!
Трудно предположить, что мастер не владел материалом. Сумел же он
ровно выложить большие плоскости стен и дать вполне правильные очертания
дугам закомар. Еще менее вероятна искусственность в художественных
приемах зодчего. Слишком проста и даже немного наивна вся манера
мастера, чтоб его можно было заподозрить в умышленной нарочитости.
Очевидно, зодчий просто не старался добиться строгой геометричности постройки,
чувствуя, что неправильность рисунка придает зданию своеобразную
прелесть. Чувствуем эту прелесть и мы. Это вольное обращение с материалом
говорит нам о широте и смелости воззрений художника, о его зрелом
мастерстве и большом вкусе. Представьте на минуту здание «исправленным»,
164

втиснутым в строгие рамки геометричности, и облик старинного
памятника потускнеет.
Что ж, так-таки ничего и не надо исправлять в церкви Богоявления?
Надо и очень многое!
Похоже на то, что довольно бесформенные купола храма — позднего
происхождения. Думается, сделаны они одновременно с шатром колокольни,
который никак не соответствует древнему облику памятника. Шатер
слишком легковесен рядом с массивом старинного здания.
Совершенно несомненно, что храм когда-то был покрыт по закомарам и
памятник много выиграл бы, возврати ему древнее покрытие. Однако при
этом возникает сомнение: не слишком ли тонкими станут тогда барабаны
куполов, освобожденные от закрывающей их снизу крыши? Не ясен вопрос
и с покрытием галереи. Сомнительно, чтобы ее старая крыша так налезала
на окно, как это сделано теперь. А какой же она была? Может быть,
галерея была открытой? Навряд!
Подробное исследование памятника будет особенно интересным: церковь
Богоявления, построенная с высоким мастерством, создана в захолустье.
Ведь это лишнее свидетельство большой и глубокой архитектурной
культуры Руси, которая позволяла даже вдалеке от городов создавать такие
жемчужины народного творчества.

Церковь Богоявления
The Church of the
Epiphany ("Bogoyavleniya").

Село Хопылёво на Волге Церковь Богоявления
Khopylyovo village on the bank of the Volga. The
Church of the Epiphany.

'/Х^ ^
ТУТАЕВ
Небольшой городок, взбегающий от Волги на крутые овражистые
берега, ныне называемый Тутаевом \ а раньше Романово-Борисоглебском,
делится Волгой на две части. Еще в XIV веке тут, на левом берегу, был
основан город Романов, а заречная Борисоглебская слобода известна с XV века.
В 1777 году Романов и Борисоглебск стали уездными городами, а в 1822
году города эти, стоящие точно один напротив другого, слиты в единый
город — Романово-Борисоглебск.
Следы деления города на два самостоятельных сохранились до сих пор. Это
начинаешь понимать, когда глядишь с Волги на правый и левый берега.
И тот и другой окутаны дымкой старины, но как различен их облик!
Правобережье. Над приземистыми домишками, лепящимися по скату
берега, на самой вершине горы возвышается огромный Воскресенский собор.
Одинокий, величественный, он господствует над округой. Господствует —
другого слова не подберешь. Собор, как в старину, так и теперь, остается
несомненным зрительным центром всей панорамы правобережья.
Издалека, с Волги или с другого берега, силуэт собора очень
выразителен. Великолепно найдены пропорции масс, поднимающихся на фоне неба
уступчатой пирамидой. Этого нельзя повторить о пропорциях куполов.
Их рисунок не блещет изысканностью линий, они слишком шарообразны,
переход к верхнему заострению у них слишком резок, и лишь размеры
куполов хорошо согласовываются с общей сложной композицией памятника.
Все это издалека. А вблизи?
Странно, вблизи, чем дольше рассматриваешь собор, тем чаще ловишь себя
на том, что думаешь не о памятнике архитектуры, а о зодчем,
создавшем его.
168

Тутаевский собор
The Cathedral in Tu-
tayev.
Почему памятник, воздвигнутый им, внутренне противоречив? Как мог
художник, осиливший такую сложную композицию, нашедший великолепное
сочетание объемов, набросить на стены здания утомительно роскошную
резьбу, которая, по сути дела, весьма однообразна. Или это лебединая
песня дряхлеющего таланта, или грубая воля заказчика?
Попробуем разобраться.
Храм строился с 1652 по 1678 год. За двадцать шесть лет могли уйти, как
вода из пригоршни, и сила таланта, и дерзость исканий.
Могло быть и по-другому. Чем ближе к концу XVII века, тем увлечение
169

узорчатостью все возрастало, и зодчий, уступая требованиям хозяев,
закутал все здание в каменное кружево, но сделал это холодно, без души.
Могло ли быть так?
Едва ли, слишком велик талант художника, чтобы он стал исполнять
чужую волю А может быть, перед нами другое — трагедия большого
таланта, с самого начала шедшего по чужому для него пути? Мастер .огромного
композиционного дарования, он хотел понять достижения своего века,
сверкнувшего в истории архитектуры радостным великолепием празднично-
нарядных сооружений, но талант его был иным и лишь в решении
труднейших композиционных задач он находил вдохновение своего творчества.
Вдохновение творчества. Его чувствуешь, любуясь ступенчатой
композицией, но оно бессильно падает, едва дело доходит до украшений храма. А
композиция огромного срединного храма, охваченного с трех сторон высокой
галереей, а с четвертой — верхним ярусом алтарных апсид — ярусная эта
композиция великолепна. Могучая сила зодчего чувствуется в мощных
арках, поднявших и, кажется, легко, без напряжения несущих на своих
широких дугах более мелкую и легкую аркаду галереи. Единство арочных
мотивов, более крупного и сильного внизу и более легкого наверху, создает
впечатление огромной устойчивости всего здания. Это впечатление еще
более усилено необычными, двухъярусными апсидами алтаря. Выдвинутые
далеко вперед нижние апсиды создают с восточной стороны еще один ярус.
Этот добавочный ярус воспринимается как своеобразный устой,
поддерживающий собор на довольно заметном уклоне берега. Конечно, в
действительности нижние апсиды вовсе не подпирают здания, но это неважно,
глаз верит зодчему и этого довольно!
Весь храм задуман как устремленный к небу пирамидальный объем, но
чтобы зритель не заскучал от слишком полного равноподобия
противоположных частей здания, зодчий два одинаковых крыльца поставил не
симметрично, а под углом, у южной и западной стен храма. Он посмел вплести
их в равноподобный облик, и мы стоим, пораженные высоким и смелым
мастерством и, наконец, понимаем, что эти несимметричные крыльца
слились со строго симметричным обликом собора, они стали от него
неотделимы.
Крыльца Ильинской церкви в Ярославле так же поставлены под углом, но
в Ильинской церкви они лишь подчеркивают несимметричность ее
композиции, а здесь с завидной смелостью врываются в строгую симметрию
здания, не нарушая, а обогащая ее. Усложненный облик Воскресенского
собора не копирует, не перепевает ярославские памятники, он самобытен и
прекрасен. Это, конечно, не значит, что Воскресенский собор не имеет
предшественников. Но зодчий не повторял бездарно, он творчески переплавлял
достижения предшественников, а там, где он пользовался чужим мотивом
без переработки его на свой лад, он делал это бесхитростно, с подкупающей
откровенностью.
Вон стоящая рядом с собором колокольня, она очень близка к
знаменитой «Ярославской свече» — колокольне Иоанна Златоуста в Коровниках,
только ниже, меньше, скромнее ее, потому что вместе со всем правобе-
170

Казанская церковь
The Church of the
Virgin of Kazan ("Ka-
zanskaya").
режьем подчинена зодчим одному композиционному центру — собору — и
не смеет спорить с ним. А небольшие воротца, увенчанные легкой ярусной
башенкой, — это откровенное повторение врат в ограде Коровниковского
храма, только звучат они здесь иначе. Рядом с громадой собора они
выглядят изящной и хрупкой безделушкой, радующей глаз своей нарядностью.
Наряден и сам собор, но мало радости в его наряде.
Эх, мастер, ужели не понял ты, что все эти вертикальные цепи дынек и пе-
рехватцев — двойные на наличниках, тройные вместо лопаток, одиночные
между ними, углы здания, обработанные роскошно, но по сути дела
однообразно,— все они лишь поначалу вызывают восхищение, а потом
порождают только утомление?
777

Нельзя же, на самом деле, утраивать, учетверять, удесятерять один и тот
же мотив, рискуя при этом заслонить обилием украшений главное —
великолепную композицию здания.
Что же приключилось с тобой, мастер? Почему ты променял строгость на
мишуру?
Мы вернулись к вопросам, с которых начали, на которые пытались найти
ответ. Но домыслы наши не вышли за пределы догадок, а собор молчит и
вопросы наши так и остались без ответа...
Отойдем в сторону, чуть спустимся по прибрежному скату к Волге,
оглянемся назад. Право, собор хорошеет, когда глаз перестает различать его
кружевной покров.
Но довольно. Облик прекрасного здания уже запал в память, запал
неизгладимо.
Бросим взгляд за Волгу. Левобережье! Как оно не похоже на правый
берег! Здесь нет единого зрительного центра, здесь много памятников
зодчества. Одни из них лучше, другие хуже, одни подлинно старинные, другие
не представляют никакой исторической ценности — не в этом суть, а в
шестикратном ритме одинаковых шатров колоколен, вставших вдоль всего
города по гребню берега.
Как же так получилось? Ведь проходили годы, десятилетия, века, а люди
разных времен, с разными вкусами и способностями повторяли и
повторяли все тот же облик простой шатровой колокольни, отбрасывая ради
единства ансамбля личные вкусы и взгляды. Поистине в этой великой
скромности заложена великая сила!
А вкусы были разные, несомненно. Ведь церкви, в отличие от колоколен,
совсем не похожи друг на друга.
Вон вниз по течению Волги, на краю города, стоит великолепное здание
старинного Крестовоздвиженского собора (1658) или просто «Старого
собора», как его называют в Тутаеве. Увидев впервые, встречаешь его как
старого знакомого. Собор — бесспорное творчество ярославских мастеров,
сохранивший все характерные черты ярославского усложненного храма.
Тот же пятиглавый массив с тесно примкнувшими к нему приделами,
галереями, колокольней. Те же огромные купола, высота которых, как и в
ярославских памятниках, превышает высоту здания. Все то же, только шатры
над боковыми приделами не по-ярославски малы, однако и это не портит
общей гармоничной композиции собора.
Совсем иной облик у церкви Покрова. Стоит она на противоположном
конце города и немного отодвинута от Волги. Взглянешь на нее и невольно
улыбнешься как на забавную причуду зодчего — церковь при колокольне.
Церквушка поразительно скромная, низенькая, накрытая попросту
двускатной крышей, с одной-единственной главкой на коньке, она повторяет в
камне немудрящие формы северных деревянных церковок, ведущих свое
начало от простой избяной клети. А рядом — чуть смещенная в сторону,
белоснежная, богато украшенная изразцами высокая колокольня, едва ли не
самая нарядная во всем городе. С Волги церквушку и не увидишь, а
колокольня — вот она, подняла свой изящный шатер.
772

Третий, тоже весьма своеобразный памятник расположен посередине
города, на береговом спуске. Это церковь Казанской божьей матери. Очень
высокая, поднятая на арки, с нарядным крыльцом и колокольней,
поставленной совсем необычно, гораздо выше церкви, здание это не только
чудесный памятник архитектуры, но и интереснейшее инженерное сооружение.
Оно построено прямо на прибрежной круче. Интересно, как все сооружение
держится на крутом склоне? На каких фундаментах? На какой глубине
заложенных? Почему Волга даже во время весенних разливов не подмывала
здание?
На все эти вопросы могут ответить раскопки и детальное изучение
конструкции сооружения. Но и сейчас, не зная многого и видя лишь огромное
тяжелое здание, которое, казалось бы, давным-давно должно сползти в
воду и которое в действительности стоит устойчиво и надежно, удивляешься
мастерству строителя, сумевшего без математики, без расчета уверенно и
смело решить такую сложную задачу.
Мы расстаемся с Тутаевом, маленьким, но интересным городом. Пусть его
роль в истории Древней Руси очень скромна, в летописи русской
архитектуры город вписал свою небольшую, но яркую страницу. В широком
зеркале Волги шестикратно отражается каменный сказ тутаевских шатров, и
неувядаемая прелесть его и поныне волнует нас.

ПЕРЕСЛАВЛЬ-ЗАЛЕССКИЙ
За лесами дремучими, за трясинами зыбучими лежали земли славной
Киевской Руси. И не было от Киева-града сюда, в древнюю Ростово-Суз-
дальскую землю, дороги прямоезжей. Не зря земля эта, дальняя окраина
Руси, звалась в Киеве Залесской.
Текло время, подрастали и крепли другие города, и Киев уже не в силах
был объединить их. Когда под ударами княжеских усобиц хрустнуло
единство Руси, когда опустели заставы богатырские и орды степных
хищников стали все чаще, все глубже врываться в раздробленную Русскую
землю, когда дымы пожаров замутили чистое небо над Киевской Русью и
вереницы пленников потянулись без путей и дорог в дикие степи, в
рабство, все чаще вспоминали русские люди, что лес был их извечным другом,
и стали уходить на север, в за\есскую даль, унося в котомках немудрящий
скарб, а в сердцах — теплую памлть и горечь тоски о покинутых родных
краях.
Далеко-далеко, на неспокойном юге, остался на речке Трубеже древний
город Переяславль *, и вот на новых местах новый город Переславль-Залес-
ский срубили также над речьой Трубежом, принеся в котомке памяти
родимые названия и города, и реки. Интересно, что и третий Переславль
тоже стоит на реке Трубеже (Переславль-Рязанский2). Нелегко было
начинать сызнова жизнь на новых неведомых землях, и память о
потерянном тревожила сердца.
Переславль-Залесский лишь на пять лет моложе Москвы. Восемь веков
пролетело с тех пор, как Юрий Долгорукий заложил его (1152).
174

Подобно Ростову, Переславль встал на берегу озера, но если Ростов
распластался на ровной приозерной низине, то Переславль, припав у устья
Трубежа к самым водам Плещеева озера, вскинул свои крылья высоко на
прибрежные горы, и там, на высоте, один напротив другого встали древние
монастыри: Горицкий — на стороне, обращенной к Москве, Никитский —
на ярославской стороне.
Несколько дальше, на север по берегу озера, за Никитским монастырем
расположен древнейший памятник — земляные валы города Клещина,
предшественника Переславля. Это первая попытка построить город в этих краях,
и выбор места, очевидно, продиктован исторической традицией: Клещин
расположили поблизости от древней «Ярилиной плеши» — высокого
берегового уступа, где уже в VIII веке было славянское поселение. С валов,
поднятых на высокий берег, Плещеево озеро видно как на ладони, но
только видно, не больше. С этой стороны озеро совершенно недоступно, ибо у
этих берегов огромное пространство заняло такое мелководье, по которому
вряд ли дойдет до берега даже легкий челнок. Таким образом, город
Клещин оказался в стороне от водных путей и с постройкой Переславля был
заброшен, просуществовав всего несколько десятилетий. Но и сейчас, через
восемь с половиной веков, его земляные валы сохранились удивительно
хорошо.
Поднявшись по их крутому склону и заглянув внутрь, останавливаешься в
недоумении.
Неужели здесь стоял город? Но где же ему тут поместиться? Любая
деревня в наши дни расположена привольней.
Как же тут было тесно! Какой скудный родничок жизни журчал у этих
валов!
Здесь, по этой земле, по этим валам девять веков тому назад шли чередой
люди в пропотевших дерюжных рубахах. Тяжелые носилки, полные земли,
тянули вниз, сгибали спины работного люда, а княжьи гридни, стоявшие
по сторонам, покрикивали сурово:
— Не спи, робята! Што вы, аки тараканы запечные, еле ползете!
Шевелись, а не то...
Тяжек труд «сыпь сыпати»!
Даже сейчас, через столько столетий, становится жаль брошенных зря
трудов. Взгромоздили без толку такие махины, просоленные потом людским.
Или так уж дешевы были пот и труд смердий?
НИКИТСКИЙ МОНАСТЫРЬ
Д орога из Ярославля в Москву плавно изгибается с холма на холм, и вот
наконец впереди последний спуск к озеру, к Переславлю. Но не будем
спешить в город, остановимся, сойдем с темной ленты асфальта на теплый
песок проселка.
Недалеко от дороги утонувшая в зелени стоит прелестная Черниговская ча-
175

Черниговская часовня
The Chapel of the Virgin
of Chernigov ("Cherni-
govskaya").
совенка (1702). Крошечное зданьице удивительно гармонично; прекрасно
найдены пропорции всех его трех ярусов, завершенных главкой с узорным,
прямо-таки кружевным крестом. Озаренные солнцем изогнутые грани
восьмериков и полуколонки, отделяющие их друг от друга, дают богатейшую
игру светотеней. Затерялась в полях жемчужинка, да нет, не затерялась,
вот она лежит, сверкает, радует глаз.
Раздолье! Синь и золото, золото и синь открылись взгляду. Золотистый
песок дороги, золотые поля по сторонам, золотистые скаты прибрежных
холмов над огромной лазоревой чашей озера, в густой сини которого
купаются отражения белых облаков, а впереди серебристо-серые избы, чередой
взбегающие на пологий холм к белоснежному чуду. Стены! Башни! Храмы!
Уж не город ли это князя Гвидона, не чары ли Царевны Лебеди?
Нет! Повелением царя и великого князя всея Руси Ивана Васильевича,
нареченного Грозным, древняя полунищая Никитская обитель была
превращена в могучую крепость 3, в одну из многих каменных твердынь, опор
царя и опричнины. Привалила монахам удача — милость Грозного. Царь
строил стены, строил накрепко, как опору себе против мятежей и заговоров
боярских, а пуще против народа, против Руси, против земщины, которую
он оторвал от опричнины и куда насылал он слуг своих, свирепых псов-
опричников, терзать «мятежных людишек». Чуял государь всея Руси —
зреет на Руси непокорство! Да и как ему не быть, если не только в
боярских вотчинах, но и в поместьях опричников с мужиков три шкуры драли.
Но вот как бывает порою: именно те непокорные людишки, поднявшиеся
176

Никитский монастырь
The Monastery of Nikita
the Martyr ("Nikitsky")
в годы «Смутного времени» на великую Крестьянскую войну, позднее,
когда пришлось с чужеземными захватчиками встретиться, те самые
монастырские стены, которые царь против народа воздвиг, своею кровью поли\и
и славой своей покрыли, пятнадцать суток отбиваясь от войск пана Сапеги.
А когда враги наконец одолели, прорвались,
Уж у храбрых русичей не стало
Тут вина кровавого для пира,
Попоили сватов, да и сами
Полегли за отческую землю...4
Позднее, в 1643 году, стены и башни были восстановлены и монастырь
вновь стал таким же, каким его построили в XVI веке зодчие царя Ивана.
Даже теперь, изглоданные веками, обветшалые стены и башни оставляют
12—23
177

Собор Никитского монастыря
The cathedral in the
Monastery of Nikita the Martyr.
Башня Никитского монастыря
The tower in the Monastery
of Nikita the Martyr.
сильное впечатление. В них все настоящее, грозное, боевое, и только
круглые вышки, поставленные в XIX веке на верху древних башен, портят
памятник. Сбить бы их да накрыть стрельни шатровыми кровлями! А заодно
убрать бы и колокольню, которую, тоже в XIX веке, взгромоздили над
входом монахи, нарушив тем самым гармонию великолепного ансамбля:
раньше шатры и главы полого, как бы повторяя пологую линию холма,
поднимались к единственной вершине, к единственному композиционному центру
всего ансамбля — огромному среднему куполу Никитского собора.
С невольным волнением подходишь к этим старым стенам. Подумать
только: целый ансамбль XVI века, да еще сохранившийся так, что глаз легко
отличает древнюю основу от позднейших напластований.
Древнюю! Но есть еще и древнейшая!
Южный придел Никитского собора, по сути дела, совсем не придел. Это
первый, построенный еще при отце Ивана Грозного, князе Василии III,
каменный храмик монастыря. На его стенах, примерно на половине их
высоты, до сих пор можно разглядеть рельефный трехлопастный рисунок,
соответствовавший старым сомкнутым сводам с распалубкой 5. На этой высоте
была кровля зданьица, а весь верх придела надстроен при сооружении
собора. Каким маленьким и низеньким был этот храмик; не дивно, что,
приступая к сооружению нового собора, Грозный предполагал старый храм
просто разобрать. Мы можем лишь радоваться, что Грозный не стал
спорить, когда зодчие поперечили ему, предложив встроить древний храм в
12*
179

Колокольня Никитского монастыря
The bell-tower in the Monastery of
Nikita the Martyr.
новый огромный собор, который
поражает даже нас своими размерами и
величественной осанкой.
Позднее тупость равнодушных
людей усердно потрудилась над
собором: времени было достаточно —
четыре столетия. Она уничтожила дуги
закомар, растесала окна, окружила
храм низкой, безликой галереей. Но
собор и поныне величественен и
снаружи, и внутри, где широко
расставленные опорные столпы расширили
его средний корабль 6, сузив зато
боковые. Это создало впечатление
особого простора внутри здания, и это
же позволило завершить здание
огромным куполом, ставшим
композиционным центром всего ансамбля.
Барабан среднего купола лежит на
необычных для русской архитектуры
стрельчатых арках, загадка которых
так и утонула в веках. Откуда они?
Или вправду занесли их сюда, на
берег Плещеева озера, мастера с
далекого Кавказа, приехавшие с
черкесской княжной Марией Темрюковной,
будущей женой Грозного? Есть
такая гипотеза, и, как всякая гипотеза,
она не доказана.
А может быть, все гораздо проще, и
вовсе не нужно искать, откуда
заимствовал зодчий стрельчатую арку?
Могло ведь статься, сам он смело
задумал и смело создал небывалое.
Ведь ясно же, что ни мастерством, ни
отвагой не обделила судьба
человека, воздвигшего Никитский собор.
Один ли он строил весь монастырь?
Нет, у него были товарищи. «Почерк»
иного мастера чувствуется в стоящей
напротив собора Благовещенской
церкви.
Высоко поднятая на подклет, с
тяжелым монолитом апсид на востоке и
огромной двухэтажной трапезной,
пристроенной с запада, церковь эта

Трапезная Никитского монастыря
The refectory of the Monastery of
Nikita the Martyr.
не выглядит таким мощным сооружением, как собор, хотя превышает его
размерами.
Было время, в нижнем этаже трапезной размещались хлебни и поварни,
подвалы и погреба, доверху набитые благами земными, а наверху, в
просторной, перекрытой одним огромным сводом трапезной палате,
нетерпеливо гудела в ожидании пира монастырская братия.
Едва царские милости хлынули на монастырь, едва поднялись на смену
ветхим деревянным постройкам каменные громады, как рухнула
невозвратно строгость монастырского жития. Уже не искалеченные жизнью люди
искали здесь последнего приюта, а богатые и знатные спасались от царской
опалы в эти стены, и тот же Грозный с гневом писал, что «...Иасаф
митрополит у Троицы с клырошанами пировал, или как Михайло Сукин в
Никитском и по иным местам яко вельможа некий жил».
Видно, немало в этой палате было погуляно, разухабистых песен попето,
а вина и медов выпито.
Вплотную к трапезной примыкала звонница. На ее месте в 1668 году
построена шатровая колокольня 7, немного грузная, но не смеющая спорить с
собором и потому прекрасно вошедшая в ансамбль. Это чутье, это
понимание нерушимости единства ансамбля, присущее старым мастерам, начинаешь
особенно высоко ценить, когда, выходя из стен монастыря, опять видишь
его новую колокольню (1818). Глаза бы на нее не смотрели.
Пока идешь до Черниговской часовни, нелепая колокольня забудется и
захочется снова взглянуть на древний памятник. Оглянешься: синь и золото!
Золото и синь!
А вдали на холме белоснежное чудо. И опять: уж не город ли то князя Гви-
дона? Не чары ли Царевны Лебеди?
181

Горицкий монастырь
Gontsky Monastery,
ГОРИЦКИЙ МОНАСТЫРЬ
Горицкий монастырь ведет свое начало со времен Ивана Калиты.
Время смыло следы веков с высоты Горицкого холма, и от седой старины
осталось лишь место, которое шесть столетий тому назад выбрали
строители монастыря. Стоящие здесь постройки относятся к середине XVIII века,
и язык не поворачивается величать их «стариной», особенно тут, на таком
древнем холме.
Живописная группа церквей, сосредоточенная у северной стены, мало
связана с другими сооружениями монастыря: с колокольней на восточной
стене, со Святыми воротами в юго-восточном углу ограды.
А если попытаться рассматривать памятники каждый в отдельности?
Попробуем.
Стены и башни. Издалека, из города это основные связующие элементы
всего ансамбля. Спокойные, ясные, мощные, в отдалении они очень хороши,
а вблизи впечатление мощи сразу утрачивается, видишь, что это только
декорация, и чувствуешь себя обманутым.
Западная стена Горицкого собора словно ножом обрезана. Все это следы
кипучей деятельности переславских епископов. Серапион безжалостно раз-
182

Проездные ворота Горицкого монастыря
The gateway of Goritsky Monastery.
рушал древние памятники зодчества; пришедший ему на смену Амвросий,
поминая его недобрым словом, принялся строить, но завершить стройку не
сумел. По проекту между собором и Всехсвятской церковью должно
располагаться связующее звено, так называемая «Гефсимания». Ее строили
10 лет, потом забросили и наконец разобрали, в результате и собор остался
незавершенным.
Еще грустнее судьба Всехсвятской церкви, сооруженной в XVII веке, а
позднее сильно испорченной. Высокая и стройная, она теперь завершается
такими непропорционально мизерными, да к тому же еще и вычурными,
главками, что все ее обаяние пропадает.
Но откуда мы знаем, что древние, не дошедшие до нас постройки
представляли какую-то художественную ценность?
183

Фрагмент Проездных ворот
The Gateway. A fragment.
Фрагмент Святых ворот
The Holy Gate. A fragment
В юго-восточном углу ограды
сохранился маленький островок нетронутой
древности. Это стоящие рядом Проездные и
Святые ворота (XVII)—памятники
поразительные, неповторимые,
уникальные. Человеком щедрой и светлой души
был зодчий, создавший их
изумительное убранство. Чувство радостного
изумления охватывает каждого, кто
подходит к этим веселым, праздничным
сооружениям, а по мере того, как все
пристальнее вглядываешься в богатейший
узор каменной резьбы, чувство
удивления все нарастает. Этот узор почти
сплошь покрывает и арку Проездных
ворот, и нижний этаж Святых ворот,
служивший кельей отцу-вратарю8, и
небольшую калитку (сейчас заложенную)
рядом с роскошной аркой Святых ворот.
Казалось бы, как при таком изобилии
не скатиться к пестроте, к
украшательству, к навязчивой красивости.
Ничего этого нет!
Памятник композиционно предельно
ясен. Он легко читается, глаз сразу
выделяет главные элементы сооружения —
арки ворот. Обрамленные рубчатым
узором, далекие от геометрической
правильности, они в то же время довольно
точно вписываются в дуги окружностей.
Их сложный узор лаконичен и строг, а
двойные низкие колонки Проездных
ворот, будто осевшие под тяжестью арки,
создают впечатление невероятной мощи
этого, по сути совсем небольшого
сооружения.
Зодчий с большим вкусом сочетает
расточительно-щедрый убор со
спокойными, гладкими плоскостями. На стенах
кельи отца-вратаря эти плоскости как
бы поддерживают широкий и
ритмичный пояс украшений, завершающий
первый этаж здания.
По-иному, но так же ритмичен декор
Проездных ворот с парными
прямоугольными ширинками, над которыми

лежат большие квадраты со вставленными в них прелестными в своей
наивной условности барельефами коней, формы которых напоминают народные
глиняные игрушки.
Весь ансамбль целесообразен, строг и... беззащитен. Да! Именно беззащитен
перед равнодушием, перед художественной слепотой. В нем ничего нельзя
тронуть, и все ж нашлись вандалы, перестроившие надвратную церковь
Святых ворот и испортившие весь верх памятника. Видя большие и малые
искажения в единственном сохранившемся памятнике, вновь вспоминаешь
о погибшем и порою хочется надеяться, что разрушенное не было так
прекрасно, иначе, это означает, что в Горицком монастыре погибли бесподобные
достижения русского зодчества. Но к чему обманывать себя, скажем прямо:
да, очевидно, так и есть, очевидно, погубленный ансамбль был неповторим
и великолепен. Об этом говорят его остатки — Проездные и Святые ворота.
ТРОИЦКИЙ-ДАНИЛОВ МОНАСТЫРЬ
Разные судьбы бывают у архитектурных памятников. Вот высоко над Пере-
славлем стоят два соседа, два монастыря. Древний Данилов и древнейший
Горицкий. Древнейший! Трудно поверить, что Горицкий почти на два
столетия старше, так оскудела его сокровищница и так богат Данилов
монастырь.
Самый старый из его памятников Троицкий собор9. С первого взгляда в
нем чуешь что-то знакомое. Эти невысокие граненые апсиды, эти арки
настоящих закомар, все эти детали мы уже видели. Где?
Ну конечно же в Борисоглебском соборе, который в 1522—1524 годах
построил знаменитый зодчий Григорий Борисов.
А Троицкий собор?
Его же детище. И похож он, очень похож на собор Борисоглебского
монастыря, только сохранился лучше, только сам он выше и стройнее. И это
понятно, ведь не сразу Григорий Борисов стал великим мастером, и,
видимо, завершив работу над собором Бориса и Глеба, долго простаивал перед
ним зодчий в глубоком раздумье.
— Исполать тебе, мастер!—слышал он вокруг, а сам чем дальше, тем
больше хмурился.
— Вишь, как получилось,— ворчал он, поглядывая на дело рук своих.—
пока строил, все ладно было, а ныне...— зодчий упрямо мотал головой.—
Нет, не то! Выше, стройнее надо класть храм. И украшен он скупо...
— Полно, Григорий,— возражали ему,— сам же ты против пестроты
ратовал, а теперь —«скупо».
Григорий Борисов только еще суровее хмурился.
— Што пестрота, што скупость... Нет, кабы довелось мне сызнова строить
храм, сложил бы его не так!
— Совсем не так?
185

Фрагмент Проездных ворот
The Gateway. A fragment.
— Нет, пошто от доброго отрекаться...— оборвав на полуслове, мастер
уходил, а люди, глядя ему в спину, усмехались:
— Чудит мастер!
Но мастер не чудил. То, что открывалось ему теперь в созданном им
соборе, жгло сердце. Но ничего не поделаешь, камни положены и переложить
их нельзя. Вдруг радость: новый заказ.
Едва приехав в Переславль, Григорий пошел смотреть знаменитый Спасо-
Преображенский собор. Выйдя на площадь, он остановился как вкопанный.
Стоял, комкая в кулаке бороду, бормотал:
— Разные закомары! Средняя больше! Лепота...
Неожиданность находки ошеломила. Правда, в Борисоглебском соборе тоже
не все закомары одинаковы, но там это выглядит случайностью, а здесь...
— Ишь ты, как хитроумно сложили...— твердил себе мастер.
Позднее, возводя свой новый собор, Григорий использовал этот прием, но
довольно робко. Средняя закомара выделена им лишь немного сравнительно
с крайними. Что ж, это можно понять: чужая мысль, поначалу поразившая,
потом оказалась не очень плодотворной. Но в Переславле мастер сумел
найти гораздо точнее гармонию пропорций, которая сейчас, кстати сказать,
нарушена четырехскатной крышей. Если бы современное покрытие убрать
да заменить позакомарным, барабан единственной главы получил бы
прежнюю высоту и стройность. Глава Троицкого собора несравнима с борисо-
глебской луковицей, но и она не принадлежит творчеству Григория
Борисова; форма ее, конечно, позднейшая. Хочется увидеть на старинном
памятнике и главу старинную — шлемовидную, которая завершила бы
изысканные пропорции здания, придав ему утраченную стройность.
186

Собор Данилова
монастыря
The cathedral of
Danilov Monastery.

У многих древних памятников окна изуродованы растеской, но, пожалуй,
нигде это искажение так не режет глаз, как в Троицком соборе: тут рядом
с новыми широкими окнами сохранились старые — узкие, и даже не
искушенный в архитектуре человек сразу видит, насколько эти окна чужды
памятнику, чужды и безобразны. Они выглядят прямо-таки язвами на
прекрасном теле храма. А памятник прекрасен! Недаром, видно, хмурился
зодчий Григорий, недаром отмахивался от похвал. Он сумел, сохранив
цельность всего сооружения, преодолеть былую суровость и сухость и достиг
этого весьма скромными средствами.
Здесь нет роскошного каменного кружева, здесь все просто, а впечатление
праздничной нарядности не оставляет зрителя. Напрасно тревожились
друзья, зодчий не ударился в узорчатость. Нет, строгая килевидная арка
портала, килевидные очертания закомар и скромный аркатурный поясок по
барабану — вот и все украшения, но они сплавлены зодчим в единый сплав
и, дополняя друг друга, усиливают радостное впечатление.
Роспись Троицкого собора, произведенная художественной артелью Гурия
Никитина без малого на полтора столетия позднее постройки, усилила и
дополнила художественное звучание памятника. Ее можно рассматривать
часами: то, стоя посреди храма и запрокинув голову, глядеть на гигантский,
занимающий весь купол образ Спаса — поразительный образец
монументальной иконописи XVII века; то задуматься над тем, как же писали такую
громаду, представить себе, как художник то и дело сбегает вниз, чтоб через
переплетение лесов разглядеть написанное и проверить, что получается; то
бродить, разглядывая детали, и с невольной улыбкой заметить «ангелов
господних», держащих в руках лики луны и солнца. В какие дебри
средневековых представлений о вселенной уводят такие картины! Сколько здесь
наивной веры! Или это лишь условность художественных приемов?
Достаточно понять, как сложна была работа живописца, чтобы древняя фреска
ожила, сверкнула, поражая нас величием труда и таланта. Да, славно
потрудился Гурий Никитин со товарищи!..
Позднейшие пристройки к собору: придел над гробом основателя
монастыря Даниила (1660) и примыкающая к нему колокольня (1689) могут
вызвать только чувство досады. Доброго о них не скажешь.
Громоздкий шатер колокольни поставлен на такую тяжелую глыбу
четверика, что кажется, сама мать сыра земля с трудом несет эту массу мертвого
камня.
Бескрылая, бесталанная работа рядом с вдохновенным сказом Григория
Борисова, рядом с певучей байкой Всехсвятской церкви.
Эта маленькая церковка построена на два года раньше колокольни. Простая
и скромная, она не претендует на строгость рисунка, но сколько в ней ясной
и немножко наивной непосредственности! Кажется, мастер смеется над
всякими правилами и канонами. Вот два соседних окна, а наличники у них раз-
Фрески из собора Данилова монастыря
The fragment of the fresco-painting in the
cathedral of Danilov Monastery.
788

Фрагменты Всехсвятской
церкви
The fragments of the
Church of All Saints
("Vsekhsvaytskaya").
ные, и тут же в сторонке почему-то вделан в стену без всякого намека на
симметрию квадрат барельефа. Почти живописная сочность и прихотливость
убранства здесь не спорят с большой сдержанностью, присущей всему
зданию. Каждая мелочь говорит о безошибочном вкусе строителя. Странно
предположение, кочующее из книги в книгу, что строительство Всехсвятской
церкви и колокольни — дело рук одних и тех же мастеров.
Быть этого не может! Талант и бездарь, как их объединишь? Если и есть
какие-либо общие черты в убранстве (их очень мало), то все это легко
объясняется заимствованиями, сделанными при постройке колокольни.
Всехсвятская церковь великолепно слилась с окружающим ее простором
русской природы. Монастырских стен не сохранилось, и какими они были,
мы не знаем.
Совсем иным духом пронизаны два других памятника XVII века, стоящие
в Даниловском монастыре. Это Трапезная палата (1695) и Братский
корпус. Из всех монастырских трапезных Переславля эта самая замечательная.
Огромная, с примыкающей к ней Похвальской церковью, одетая в роскошное
барочное убранство, с широким карнизом из рубчатых раковин, лишь
отдаленно напоминающих об арках закомар, эта палата — целый архитектурный
комплекс, вносящий дух расточительной роскоши, такой чуждый старым
зданиям монастыря. Трапезная палата очень нарядна, очень богата.
Несомненно, это памятник весьма высокой технической культуры. Например, есть
сообщения о том, что церковь и палата имели центральное отопление, тепло
в них подводилось снизу из особой камеры.
Трапезная и более скромный Братский корпус еще ждут детального
исследования: это, несомненно, ценные памятники.
ГОРОД
Теперь бросим взгляд на город. Отсюда, с высоты, он виден весь как на
ладони — небольшой, веселый, зеленый, с ясными чертами нового,
преображающими его старинный облик. И здесь рядом, между Даниловым и Гори-
190

Всехсвятская церковь Данилова
монастыря
The Church of All Saints in Danilov
Monastery.

Братский корпус Данилова монастыря
The Monks' House in Danilov
Monastery.
цким монастырями, лежит великолепная автомобильная дорога. Онастре-*
мительно и плавно уходит вниз, к древнему сердцу города, к Красной
площади Переславля.
Пойти бы туда, но гораздо ближе замечаешь какое-то необычайное ярусное
сооружение. И уже не можешь не свернуть, не посмотреть эту каменную
легенду.
Тихий уголок Переславля. В небольшом водоеме, как в зеркале,
отражаются две тяжело всплеснувшиеся вверх каменные волны с глубокой впадиной
между ними. Это Смоленско-Корнилиевская церковь — памятник, начатый
постройкой в XVII веке и оконченный в XVIII (1696—1705).
Сперва останавливаешься пораженный. Что это такое, почему у здания
такой необычайный вид? Церковь, колокольня, но под колокольней что-то
очень похожее на жилой дом.
Все становится ясным, когда узнаешь, что стоящая сейчас одиноко Корнили-
евская церковь раньше была центром монастыря. Под колокольней корпус
келий, а между ним и церковью трапезная 10. Целый сложный узел, и
сложность эта привела к необычайной композиции. Все здание задумано как два
высоких ярусных объема, высота которых должна подчеркиваться
расположенной между ними низкой палатой для трапезы.
Смелая, ясная композиция. Блестящее решение трудной архитектурной
задачи. И, несомненно, такое решение по плечу лишь большому художнику.
Но почему же тогда он совсем не справился с ритмом уходящих вверх
объемов? Ведь колокольня кажется случайной надстройкой над братским
корпусом, ярусный верх колокольни, в свою очередь, как-то приплюснут, а
восьмерик церкви низок, придавлен, и уже совсем непонятно, почему окна на нем
сдвинуты вниз? От этого впечатление приземистости всего здания еще более
усиливается.
Н. Н. Воронин в книге «Переславль-Залесский» справедливо замечает:
«...кажется, что над ним (восьмериком — М. Р.) должен возвышаться еще
один восьмерик, создающий стройность и легкость композиции...»11
192

Корнилиевская церковь
The Church of the Virgin
of Kornilov ("Korniliev-
skaya").
13—23

Думается, что автор этих строк глубоко прав, тут и лежит разгадка.
Наверно, так и было задумано, а потом... Что случилось потом, мы не знаем.
Известно только, что все небольшое здание строилось целых 9 лет, а за эти
годы много воды утекло. Похоже, что постройку заканчивал другой,
посредственный мастер, который, ничтоже сумняшеся, вместо постройки третьего
яруса просто немного надстроил восьмерик второго, отчего окна оказались
смещенными вниз. Наверное, новый строитель напутал и в декоративном
убранстве. Вместо хорошего, сочного рисунка нижних наличников в верхних
ярусах появились довольно сухие обрамления, от которых веет скукой.
Напутано и с крыльцами: два расположенных рядом крыльца очень
неравноценны.
Нельзя поверить, что это рука одного мастера.
Вот и конец подходит «Каменным сказам». Осталось совсем немного,
остался только древний центр Переславля, XII век: Спасо-Преображенский
собор и земляные валы, да еще один памятник помоложе — церковь Петра
митрополита (1585).
Церковь Петра — памятник торжественный, могучий и своеобразный.
Шатры, ярусы! В старину он был охвачен открытыми гульбищами, лежавшими
на открытой аркаде. Сейчас не видно ни аркад, ни гульбища, оно превращено
в закрытую галерею, крыша которой наползает на срединный массив храма,
лишая его былой стройности. Сейчас, лишь приглядевшись, можно понять,
что этот объем имеет в плане форму креста, таким образом, это — не
обычный четверик. Сверху над ним поднимается еще одна ступень — невысокий
восьмерик, поддерживающий шатер. Все интересно, все композиционно
крепко. У церкви Петра митрополита есть предшественник, это церковь
Вознесения в селе Коломенском под Москвой. Легко заметить, что и план, и
ярусы у обоих зданий одинаковы. Но зодчий церкви Петра и не пытался
повторить то главное, ту величайшую стремительность, которой дышит храм
Вознесения. Эта скромность зодчего, сознание ограниченности своих сил
спасли церковь Петра митрополита, сохранили ее самостоятельное значение,
и мы теперь можем не только с интересом изучать замечательные
конструктивные особенности здания, которых в нем много, мы можем разглядеть в нем
подлинное произведение большого искусства.
Сделаем несколько десятков шагов и перед нами откроется восьмистолетняя
Красная площадь Переславля. За площадью такой же древний земляной
вал, с севера вплотную примыкающий к ней.
Сюда созывал вечевой колокол граждан «во дни торжеств и бед народных»,
здесь, на этих валах, которые до наших дней сохранили богатырский облик
и поражают нас своей мощью и громадой человеческого труда, вложенного
в них, стояли деревянные стены и башни, не раз испытавшие удары
захватчиков, не раз щедро политые русской кровью, а за ними укрывались в
тесноте маленького города курные избы рыбаков и ремесленников, хоромы
Церковь Петра Митрополита
The Church of the Metropolitan
Pyotr
194

13*

бояр и княжеские терема. Кстати сказать, именно здесь, на Красной
площади, в княжьих палатах, в 1220 году родился великий сын Руси Александр
Невский, памятник которому в 1958 году установлен на Красной площади
Переславля.
Ничего не сохранилось от деревянных палат и изб, но как в глубокой
древности, так и ныне над площадью возвышается белый кристалл Спасо-Прео-
браженского собора. Это подлинно бесценное архитектурное сокровище
нашего края, старейший памятник не только современной Ярославской
области, но и всей древней Владимиро-Суздальской Руси, в том числе и Москвы.
Заложенный в 1152 году Юрием Долгоруким 12 и достроенный в 1157 году
при Андрее Боголюбском 13 Спасо-Преображенский собор стоит на том
историческом рубеже, с которого начинается величайший подъем Владимиро-
Суздальского зодчества, этой классики не только русского, но и всего
европейского средневековья, классики в прямом, первоначальном смысле этого
слова 14, ибо где еще в целой Европе можно найти средневековые памятники
такой ясности, силы и красоты, какие были созданы перед Батыевым
нашествием на землях Владимиро-Суздальской Руси?
По великолепной технике кладки Спасский собор можно полностью отнести
к Владимирской архитектуре, а по внешнему облику он, пожалуй, ближе к
мощной, суровой простоте Великого Новгорода. Лишь городчатый поясок
под куполом да скромные арочки на карнизах апсид украшают здание. В
великолепном сочетании закомар, большой средней и несколько меньших
крайних, в таком же сочетании трех апсид алтаря, в переливе светотеней на их
полуцилиндрах, в чистой глади стен, украшенных лишь узкими бойницами
окон, зодчий искал и нашел ту величавую красоту, которой дышит храм.
Простота! Самое величайшее достижение зодчества и самая труднейшая
задача его. Как часто мы видим и в памятниках прошлого и у наших
современников, что в поисках этой, доступной лишь таланту простоты зодчие
срываются в упрощенчество и тем губят свое искусство.
А в Спасо-Преображенском соборе высокий накал искусства виден во всем
его облике. Чтобы судить об этом дивном памятнике древнего зодчества,
надо увидеть его в натуре. Можно, конечно, в какой-то мере оценить его и
по фотографиям, но, к сожалению, слишком часто приходится видеть в книгах
совсем неудачные снимки с переславского собора. Дело в том, что Красная
площадь Переславля мала и собор, сфотографированный со слишком
близкого расстояния, на снимках «опрокидывается», линии его стен кажутся
•сходящимися кверху. (Подобный снимок помещен даже в таком издании
Академии наук СССР, как «История русского искусства», в первом томе,
на странице 347, а на странице 349 собор изображен сфотографированным
сверху, с вала, и поэтому барабан и глава получились несоразмерно
большими). Наверное, именно поэтому порой приходится слышать несправедли-
Спасо-Преображенский собор
The Cathedra! of the Saviour
and Transfiguration ("Spaso-
Preobrazhensky").
19b

вые отзывы об этом удивительно гармоничном памятнике, что купол у него
велик, а собор тяжел и статичен. Купол. Был ли он таким, как сейчас?
Первоначальная форма его достоверно пока неизвестна. В переславском музее
на модели собора купол сделан в виде низкой полусферы. Конечно, такие
византийские купола делались в древности, но несомненно и то, что на
русском севере эта форма не могла прижиться: снег ложился шапко'и на купол
и искажал его форму. Очень рано русские зодчие стали вытягивать купола
вверх, делать их шлемообразными. Современный купол собора хорошего
спокойного рисунка и, если бы не узкая вершина, слишком высоко
поднимающая яблочко креста, то по своим очертаниям он очень походил бы на
купол новгородского храма Спаса Нередицу, построенного в XII веке и в
начале XX века реставрированного. Однако первоначально купол имел,
видимо, иную, шлемовидную форму. Но какую? В «Истории русского искусства»
сказано, что постройки Юрия Долгорукого имели «...массивный барабан
главы, с шлемовидным, почти плоским куполом» (том 1, стр. 345).
Но этому плохо верится. Памятников, подтверждающих правильность
такого утверждения, у нас нет. Конечно, была и плоская форма шлемовид-
ного купола, например купол Дмитриевского собора во Владимире, но такой
купол ставился на барабан, высота которого превышала диаметр. Не то в
Переславле. Попробуйте пририсовать над массивным барабаном Переслав-
ского храма силуэт плоского купола Дмитриевского собора, композиция
здания рухнет, и собор, на самом деле, покажется и статичным, и грузным.
А он не таков. Для его осанки характерны не статичность, а спокойная
величавость, не тяжесть, а такая великанья мощь, что человеку, не видевшему
памятник в натуре, он кажется на фотографиях исполином, а на самом деле
храм очень не велик, пожалуй, просто мал. Нельзя, конечно, рассматривать
памятник и вне истории, нельзя забывать, что пропорции его нарушены, что
он врос в землю. Профессор Н. Н. Воронин выяснил, что собор погружен в
землю на два квадра белокаменной кладки. Это очень важное сообщение.
Может показаться, что изменение высоты здания всего лишь на 2 квадра
мало и большой роли не играет. Но это не так. Убрать наросший вокруг слой
земли, и пропорции памятника поразительно изменятся. Два квадра,
только два квадра, и потерянная гармония восстанавливается. Изумительно!
Только памятник гениального мастерства может так чутко откликаться на
малейшее изменение пропорций.
Но и в современном виде собор оставляет неизгладимое впечатление, и
можно лишь радоваться, что он исключительно хорошо сохранился в тех
исторических бурях, какие обрушивались на него. А бурь этих было много.
В 1238 году Переславль сожжен ордами Батыя. В 1252 году нашествие
татар повторилось. 1281 и 1293 годы — татарские отряды вместе с полками
князя Андрея Городецкого вновь жгут и грабят Переславль. Далее следуют
набеги хана Тохтамыша в 1382, эмира Едигея в 1408 годах и в 1608 году
захват города польскими панами. Правда, после этих разорений собор вновь
и вновь восстанавливался. Великие князья и цари по понятным причинам
проявляли о нем необычайную заботу. Еще бы — древнейший памятник
сердца России, всей Северо-Восточной Руси, древнейший памятник
198

Первоначальный вид Спасо-
Преображенского собора
The original aspect of the
Cathedral of the Saviour and
Transfiguration.
Московского княжества! В 1403, 1442 и 1626 годах проводились
реставрационные работы.
Последняя реставрация в девяностых годах XIX века проводилась под
руководством академика архитектуры В. В. Суслова. К этому времени
старинная роспись собора сохранилась лишь в отдельных местах, при этом слои
штукатурки грозили падением. В. В. Суслов снял всю древнюю роспись и
залил с обратной стороны гипсом. Он предлагал фрески музеям Москвы
и Петербурга, а также Академии художеств. Было даже предложение
сделать в музее деревянный макет свода и, закрепив на нем части древних
фресок, произвести полную их реставрацию. Предложение это не было
принято, и В. В. Суслов был вынужден передать на хранение
законсервированные фрески старосте Переславского собора. Быть может, фрески эти и
сейчас еще целы? Находка их, конечно, имела бы огромное значение.
По требованию заказчиков на месте древних фресок была сделана не
представляющая художественной ценности роспись, которую мы видим в
настоящее время. В это же время поставлен аляповатый мраморный иконостас. Но
даже испорченный в своем внутреннем убранстве собор очень интересен.
Поднимаемся по железной винтовой лестнице на так называемые «полати»,
или «хоры». В старину этой лестницы не было, и широкий балкон «полатей»
никак с остальным храмом не сообщался. Сюда попадали из княжеских
теремов по высоко поднятому над землей переходу. Заложенная арка входа
и сейчас хорошо видна. Достаточно оглянуться по сторонам, достаточно по-
199

нять это, и средневековье встает перед нами во всей своей неприглядности.
Здесь, наверху, молился князь, его семья, приближенные вельможи, внизу —
простой люд. И те, и другие считали себя рабами божьими, но древний
памятник неопровержимо свидетельствует о классовом неравенстве даже здесь,
в соборе, перед богом, в которого в те времена все искренне верили.
Внизу — смерды, холопы, посадские черные людишки, наверху"—князь и
бояре. Рабы божие! Кровью людей, теснившихся там, внизу, залиты
страницы летописей, с болью и гневом описывающих бесконечные княжеские
усобицы. Немного князей помнит Русь, подобных Александру Невскому,
который, хотя и умел быть суровым с подвластными людьми, но в дни
народного восстания 1262 года, рискуя собственной головой, кинулся в Орду
и перед ханом, уже подготовившим трехсоттысячные полчища для разгрома
Руси, «отмолил людей от беды». Чаще, гораздо чаще князья решали споры
з крови усобиц.
Все это видел Переславский собор. Сколько жизней, сколько судеб людских
промелькнуло у этих вечных стен!

ПОСЛЕДНЯЯ ЧЕШУЙКА
ЛЕМЕХА
Каменные сказы кончены. Это не значит, что сокровищница ярославской
земли опустела. Нет, мы выбрали из нее лишь самые драгоценные
жемчужины, самые чудесные самоцветы. Но многое еще осталось не тронутым —
богата, очень богата Ярославская земля памятниками древнего зодчества.
Мне осталось прибить последнюю чешуйку лемеха, осталось сказать, что
в «каменных сказах» я просто хотел поделиться своими раздумьями о трудах
древних русских зодчих, чтобы мой современник, проходя мимо их творений,
сумел увидеть за древними камнями труд и искания, боль и радость
человека-творца. Именно нам, советским людям, в чьей жизни труд стал мерой
подвига, мерой славы и чистоты душевной, должны быть особенно внятны
трудовые подвиги предков, каменных дел мастеров, оставивших нам
богатейшее наследство.
Глядите! Умейте видеть! Много еще жемчужин рассыпано по земле Ярослав-
щины, и по всей древней и новой земле Русской.
Придет время, живая новь современности ляжет пластом истории, и потомки
наши будут бережно и взволнованно изучать плоды трудов наших, ибо
бессмертен творческий труд человека, ибо лишь он создает красоту жизни и
сокровища искусства, лишь он преображает мир.

ПРИМЕЧАНИЯ
ДРЕВНЯЯ ЗЕМЛЯ
1 Ильменские словене — самое северное из всех восточнославянских племен, в VI—
XI веках населяло земли, прилегающие к озеру Ильмень, было основным населением
Новгородской земли.
2 Меря (меряне)—угро-финское племя, упоминается на первых страницах русской
летописи «Повести временных лет». Меряне жили в Верхнем Поволжье. Общественный
строй мерян был патриархально-родовым. К IX веку земли мерян заселили славяне,
а меряне постепенно растворились в среде пришельцев.
8 Кривичи — восточнославянское племя, жили в верховьях Волги, Днепра и Западной
Двины. Кривичи — одно из самых крупных племенных объединений восточных славян.
Главным центром кривичей 6ы\ город Смоленск.
ЯРОСЛАВЛЬ
' Ярославль-град. Суффикс «ль», ныне умерший в русском языке, применялся для
обозначения принадлежности. Таким образом: Ярославль-грзд значило город Ярослава.
2 Придел — боковой малый храм, приделанный к главному храму.
3 Стрельня — так в старину на Руси называли башни.
4 Варницы — бойницы, сделанные в верхней, нависающей части стены. Через варницы
лили кипяток и горячую смолу на подступивших вплотную к стенам врагов (рис. 1).
5 Пищаль — старинное артиллерийское орудие. Применялось в XV—XVII веках.
b Шестопёр — род булавы, у которой вместо шара на конце рукояти были расположены
расходящиеся в стороны пластины, обычно сложного рисунка. В бою удар наносился
именно этими «перьями» шестопера.
7 Прясло — участок крепостной стены между двумя башнями.
ь Зубцы в виде ласточкина хвоста с остроугольной впадиной наверху. Такой рисунок
имеют широко известные зубцы московского Кремля.
8 Отводная стрельня — четырехугольник стен перед башней, прикрывающий подход
к воротам, находящимся в этой башне.
202

10 Апокалипсис — откровение Иоанна — раннехристианское произведение, повествующее
в виде фантастических видений о судьбах мира, приходе антихриста, страшном суде
и конце света.
11 Ротонда — круглый павильон, обычно покрытый куполом и окруженный колоннами,
также идущими по кругу.
12 Собор построен в 1516 году на основе сгоревшего храма XIII века.
13 Закомара — в древней русской архитектуре верхняя полукруглая часть наружной
стены, повторяющая очертания полуцилиндра свода, который перекрывает внутреннее
пространство здания (рис. 2). Таких сводов было несколько, поэтому и закомар
получалось три и больше. Покрытие по закомарам — это покрытие кровлей прямо от
наружной поверхности сводов, оно сложно, но очень выразительно в художественном
отношении В позднейшие времена позакомарное покрытие обычно заменялось
упрощенной четырехскатной кровлей.
14 Апсида, или абсида, — полукруглые выступы на восточных стенах церквей для
размещения в них алтаря.
15 «Последние часы сопротивления киевлян южно-русский летописец связал с судьбой
древнейшего храма Киева. В северо-западном углу Владимирова города стоял мощный
каменный храм Богородицы Десятинной. В этом храме, как тремя годами раньше в
Успенском соборе во Владимире, оборонялась последняя горстка оставшихся в живых
защитников Киева» (М. К. Каргер. Древний Киев. Т. 1. М.—Л., АН СССР, 1958,
стр. 511).
16 Трапезная — построена в первой половине XVI века, а Настоятельские палаты
сооружены примерно на полстолетия позднее и, очевидно, перестраивались в XVII веке
17 Подклет — нижний этаж, чаще всего используемый не для жилья, а для хозяйственных
надобностей.
18 Голубец — двускатная крыша, делавшаяся над
иконами, висящими снаружи, и над могильными
крестами для защиты от непогоды.
19 Четверик — четырехстенный сруб. Восьмерик —
восьмистенный сруб.
20 Лопатка — плоская колонна без капители,
выступающая из стены.
21 Замки — различные по конструкции соединения
бревен по углам деревянного сруба.
22 Поребрик — декоративный пояс на стене,
выкладывавшийся из кирпича, поставленного наискосок
так, что наружу выступал угол — ребро кирпича.
23 Ширинка — квадратное, часто ступенчатое
углубление в стене, широко применялось в старину, как
декоративный элемент.
24 Фреска — стенная монументальная живопись,
исполнялась по свежей штукатурке водяными
красками. Краски закреплялись в процессе схватывания
штукатурки, и живопись становилась чрезвычайно
прочной, vnoco6Hon сохраняться веками. При
выполнении фресковой живописи ежедневно штукату- Рис. 1
203

Рис. 2
рили лишь такую часть стены, какую
художник мог расписать за день, таким образом
все изображение создавалось постепенно из
отдельных окончательно завершенных
кусков, это очень усложняло работу художника,
требуя от него безошибочного мастерства.
25 Вязь — старинное декоративное письмо с
переплетающимися буквами.
26 Имена художников, или, как говорили в те
времена, изографов: Гурий Никитин, Сила
Савин, Дмитрий Семенов, Василий Кузьмин,
А. Тимофеев, Петр Аверкиев, Марк
Назаров, Василий Миронов, Фома Ермилов,
Тимофей Федоров, Иван Петров, Иван Андрея-
нов, Иван Иванов, Филипп Андреянов и
Степан Павлов.
27 «Собинный друг» — особенный, ближний.
28 Золотым сечением называется деление
размера в такой пропорции, при которой
отношение малого отрезка к большему равно
отношению большого отрезка к целому:
(рис. 4).
А - JL
в -~ с •
Это соотношение человеческий глаз воспринимает как гармоничное, однако возможны
и многие другие соотношения, также воспринимаемые нами как нечто гармоничное и
совершенное.
1 В здании церкви Иоанна Златоуста в Коровниках соблюдены пропорции Золотого
сечения (рис. 3). Если принять, что общая высота здания равна 132 частям, то высота
среднего купола равняется 83 частям (вместе с барабаном). Высота здания от низа
до верха закомар (раньше было позакомарное покрытие) равна 49 частям. Высота
бокового купола равна 55 частям. Отрезок в 132 части делится по Золотому сечению
в такой пропорции:
50,4 __ 8^6
81,6 — 132 "
Таким образом, высоты здания и малых куполов (49 и 55) очень близки к точному
отношению Золотого сечения (50,4), точно также близок к пропорциям Золотого
сечения (81,6) размер большого купола (83). Отступление от строгих математических
пропорций весьма характерно для русского зодчества и делалось умышленно для того,
чтоб избежать в здании сухости. Обмер сделан по чертежу альбома «Русское
зодчество», изданного в 1953 году Академией архитектуры СССР (вып. III, табл. 20).
1 Церковь Николы Мокрого строилась долго, с 1665 по 1672 год. на деньги купцов
Лузина, Лямина в" других.
1 Два шатра над приделами, два над крыльцами и один над колокольней.
204

32 Крыша-палатка в виде положенной на
одну из боковых граней трехгранной
призмы со скошенным основанием Верхнее
ребро призмы — конек крыши —
оказывается поэтому короче двух других ребер,
положенных на стены дома.
33 А. Н. Толстой. Хождение по мукам.
Кн. 1. «Сестры», М., ГИХЛ, 1950,
стр. 15.
34 Артель из 16 художников во главе с
Дмитрием Плехановым и Федором
Игнатьевым начала работу 5 июня 1694 г.
и кончила роспись 6 июля 1695 г. В
артели было несколько художников,
расписавших Ильинскую церковь Приделы и
паперть расписывались в 1700 г.
РОСТОВ ВЕЛИКИЙ
1 Аркатурный пояс — барельефный пояс,
выступающий на поверхности стен и со*
стоящий из колонок, соединенных ароч-
ками. Это украшение, опоясызающее
стены собора на половине его высоты, очень
характерно для памятников Владимиро-
Суздальской архитектуры и для
древнейших соборов Москвы.
2 Лемех — старинное чешуйчатое покрытие
кровли из осиновых дощечек, нижние
концы которых заострялись в виде
ступенчатого клина. Отсюда и название «лемех»,
так как такие дощечки напоминали
заостренный лемех плуга. Покрытие лемехом
очень сложно, ибо доски не
выпиливались, а выкалывались в соответствии с
расположением слоев. Отсюда очень
высокие требования к качеству древесины.
Покрытие лемехом чрезвычайно красиво.
3 В старину счет времени велся от
мифической даты — сотворения мира. Для
перевода на наше летосчисление следует
отнять 5508 лет, таким образом, год 7461 —
5508 соответствует 1953 году.
Содом и Гоморра — города, по
библейской легенде, уничтоженные богом за
разврат и нечестие.

Рис. 6
5 Подзор — в русской архитектуре
прорезанная насквозь узорная полоса,
располагавшаяся под краем крыши, купола и т. п.
6 А. С. Пушкин. Возрождение. Поли. собр.
соч. в 6 т. Т. 1. М., Гос. изд-во
«Художественная литература», 1937, стр. 346.
7 Емчуга — гидрат окиси кальция,
подвергшийся действию углекислого газа воздуха и
образующий так называемый «ледок».
8 Левкас — грунт.
9 Здесь под емчугой следует понимать
сернокислые соли натрия и кальция, при
кристаллизации выступающие из грунта и
затемняющие фреску.
10 Н. М. Чернышев. Искусство фрески в Древней Руси М., <Искусство», 1954.
стр. 15.
Надвратная церковь — расположенная над крепостными воротами, одна из
характерных примет монастырского и вообще церковного зодчества Такие церкви над
воротами Ростовского митрополичьего дома (кремля) лишний раз свидетельствуют, что
стены его не предназначались для обороны от иноземных врагов, которые, конечно,
не пощадили бы открытые для пушечных ядер стены надвратных церквей, тогда как
хо\опы, будучи детьми своего века, могли побояться греха и возможно не стали бы
обстреливать церковные стены, чем неизбежно затруднили бы себе осаду ворот
12 Построена в 1696 году, разобрана в 1816 году, так как из-за осадки почвы грозила
падением.
13 Мумия — минеральная краска красно-коричневого цвета.
14 Точной даты постройки ограды нет. Предположительно относят строительство ограды
к XVI—XVII векам. В XVIII веке ограда перестраивалась.
15 Солея — приподнятая площадка пола 8 православных храмах, располагающаяся перед
алтарем во всю ширину иконостаса — украшенной иконами стенки, отделяющей алтарь
от пространства, предназначенного для молящихся.
16 Печура—впадина, ниша в наружной стене печи для хранения мелких вещей.
17 Церковь Одигитрии — церковь, посвященная иконе Богоматери Одигитрии
(по-гречески — путеводительнице). Таких икон древнерусская иконопись знает много.
Объединяемые по общности позы Богоматери и Христа, они весьма различны по манере
письма, мастерству иконописцев и художественной ценности. Церковь Одигитрии в
Ростове построена в конце XVII века, уже после смерти Ионы Сысоевича. Постройка
эта в Митрополичьем дворе, напротив царской Красной палаты, очевидно, не
случайна, ибо с середины XV века культ Одигитрии приобретает государственный характер,
как охранительницы Московского царства. «...Одигитрия особо чтится церковными
кругами, пропагандировавшими идею «третьего Рима». (В. И. Антонов. Н. Е. Мнев.
Каталог древнерусской живописи. Том II. М., «Искусство», 1963, стр. 134).
11 Нарышкинское барокко — условное название стиля московской архитектуры конца
XVII века, отличавшегося богатством резных украшений. Название барокко
неправильно, так как в действительности памятники Нарышкинского стиля продолжают
традиции архитектуры Древней Руси, они самобытны и совсем не связаны с западно-
206

Рис. 7
европейским барокко. Нарышкинским
стиль назван потому, что ряд
выдающихся памятников этого стиля был
построен в подмосковных усадьбах
бояр Нарышкиных, например,
великолепный храм в Филях, сооруженный
на средства Л. К. Нарышкина, дяди
Петра Первого.
19 Церковь Спаса-на-Торгу построена в
1654 году и перестроена в 1685—
1690 годах после пожара.
20 Опричнина (опричина) — от
древнерусского слова «опричь» — кроме. Система правительственных мероприятий,
проводимых Иваном Грозным в 1565—1584 годах, направленных на разгром боярства и
завершение централизации государства. Иван Грозный разделил русскую землю на
опричнину и земщину. Под опричные земли были выделены наиболее экономически
развитые области Русского государства, эти земли раздавались опричникам, а не
принадлежавшие к опричнине владельцы выселялись в земщину. Опричники активно
проводили жесточайший кровавый террор не только против княжеско-боярской знати, но
и против простого народа.
21 А. К.Толстой. Портрет. Поли. собр. соч. Т. 1. Спб., 1907, стр. 64.
22 Консоль — балка, один конец которой не имеет опоры, а другой заделан в стене. Если
на такую балку поместить груз, то момент, изгибающий ее, будет переменным,
достигая наибольшего значения в месте заделки балки. Поэтому такие балки делают
переменного сечения, чем ближе к основанию, тем поперечное сечение балки больше
(рис. 6). Именно так сделаны опоры галереи в храме Иоанна Богослова на Ишне
^ Приемы связки бревен в углах сруба. В обло — когда концы бревен выступают
наружу, в лапу — когда концов снаружи нет.
24 Врата делались для Богоявленского собора Авраамиева монастыря, потом находилжь
в церкви на Ишне, сейчас хранятся в Ростовском музее.
БОРИСОГЛЕБСКИЕ СЛОБОДЫ
1 Монастырь существует с 1363 года. В первой половине XVI века в нем началось
каменное строительство. В 1545 году он был обнесен существующими поныне
каменными стенами и башнями и превратился в весьма мощную, по тем временам, крепость.
2 Ю. Г о т ь е. Замосковный край в XVII веке. М., Гос. социально-экономическое изд-во,
1937, стр. 250.
НИКОЛА УЛЕИМА
1 Башни и стены построены в 1713 году.
2 Быдло — скотина, хлопы — холопы. Такими презрительными кличками называли
крестьян польские паны.
3 Жолнеры — солдаты.
207

УГЛИЧ
1 Дворец князя Андрея Большого и его составная часть — Тронная палата, дошедшая
до нас и неправильно называемая «Дворцом царевича Димитрия»,— относятся к
восьмидесятым годам XV века
2 А. А. Блок. Возмездие. Собр. соч. М.—Л., ГИХЛ, 1931, стр. 181. К. П.
Победоносцев— один из реакционнейших деятелей двух последних царствований С 1880 по
1905 годы обер-прокурор синода.
3 Существуют три версии гибели царевича Димитрия. 1. Царевича убили, чтобы
расчистить для Бориса Годунова путь на престол. 2. Царевич закололся сам в припадке
падучей, играя в «тычку». 3. Царевич спасся и затем с помощью польских панов
вернул себе наследство — царский престол, но вошел в историю под именем Лжедмитрия.
«...Безусловно лишенной всякого научного значения можно считать лишь последнюю
(версию). Факт смерти царевича не подлежит сомнению». Вторая версия, выдвинутая
Василием Шуйским, который был послан в Углич для расследования всего дела, весьма
сомнительна. Слишком уж удачна для Бориса была такая «случайная» смерть
законного наследника престола. Известно, кроме того, что Шуйский вел расследование
небрежно и, явно умышленно, его запутал. Кроме того, тот же Василий Шуйский в
момент подхода к Москве войск Лжедмитрия заявил, что в Угличе убили попова
сына, а Димитрий спасся. Это не помешало Шуйскому, когда он сам стал царем,
объявить царевича Димитрия святым, невинно убиенным мучеником. Таким образом,
и вторая версия, хотя и не опровергнута, но весьма сомнительная и «...было бы
неосновательно отрицать участие Бориса Годунова в убийстве царевича Дмитрия, наоборот,
причастность его к убийству более чем вероятна», (Обе цитаты, приведенные в тексте,
взяты из книги: «Очерки истории СССР». Период феодализма. Конец XV — начало
XVII в. Москва, АН СССР, 1955, стр. 475).
4 Село Ивановское, Рыбинского района, примерно в 60 км от Углича вниз по течению
Волги. Сейчас стоит на берегу Рыбинского моря.
5 Летопись о многих мятежах Спб, 1771.
6 В. Я. Брюсов. Грядущий гимн. Избранные произведения. Т. 3. М.—Л., Госиздат,
1926, стр. 131.
7 Пушкин. Борис Годунов. Поли. собр. соч. в 6 т. Т. 3. М., Гос. изд-во
«Художественная литература», 1937, стр. 25.
8 Храмы «на крови» строились в местах убийства какого-либо человека как памятник
по убитому. Обычно такие храмы окрашивались в красный цвет. Точное место смерти
Димитрия неизвестно, и храм царевича Димитрия построен на предполагаемом месте,
однако трагедия произошла где-то здесь, в кремле, на берегу Волги.
6 Н. К. Рерих (1874—1947) — выдающийся русский живописец, ученый, знаток
старины — археолог, один из своеобразнейших художников нашего времени.
10 Дьяковский храм под Москвой, рядом с селом Коломенским, «предшественник»
«Василия Блаженного», замечателен сложной композицией, объединяющей в одном здании
5 храмов. Широко известный «Василий Блаженный», стоящий на Красной площади,
объединяет 9 храмов.
11 Дворец в селе Коломенском под Москвой построен в 1667 году. Представлял собою
великолепную живописную группу палат, хором, теремов, связанных между собой
переходами. Являлся величайшим достижением русского и мирового деревянного зодче-
208

ства Просуществовав только 101 год, дворец был разобран в 1768 году якобы «за
ветхостью», что можно рассматривать только как акт варварства «просвещенной»
императрицы Екатерины «Великой».
12 В. И Калашников (1849—1908) — механик-самоучка, создатель судовых паровых
двигателей, много сделал для развития волжского парового судоходства. Детство
Калашникова прошло в Угличе, но вся его творческая жизнь связана с Нижним-Нов-
городом.
13 Друза — минералогический термин — группа сросшихся кристаллов.
14 Церковь Иоанна Предтечи в Алексеевском монастыре построена в 1681 году, ее не
следует смешивать с описанной ранее церковью, стоящей на берегу Волги у
Воскресенского монастыря, последняя полностью называется церковью рождества Иоанна
Предтечи.
ДИВНАЯ ГОРА
1 Слухи — так называли в старину слуховые окна
2 И. Э. Грабарь. История русского искусства Т. 1. М., 1908, стр. 4. И. Э
Грабарь— художник, ученый-искусствовед, общественный деятель в области охраны и
реставрации памятников искусства, народный художник РСФСР, действительный член
Академии наук СССР и действительный член Академии художеств СССР.
БОГОЯВЛЕНИЕ
1 Церковь Богоявления стоит над Волгой в с. Хопылёво у пристани «Колхозник», ниже
г. Рыбинска.
ТУТАЕВ
1 Город переименован в 1921 году в честь революционера-красноармейца Тутаева,
погибшего 10 июля 1918 года в бою с белогвардейскими мятежниками.
ПЕРЕСЛАВЛЬ-ЗАЛЕССКИЙ
1 Ныне — Переяслав-Хмельницкий.
2 Переславль-Рязанский — современная Рязань. Старая Рязань была разрушена во
время нашествия хана Батыя.
3 Постройка всех зданий монастыря произведена в очень короткий срок с 1561 по
1564 годы.
4 Слово о полку Игореве. Перевод А. Н. Майкова.
6 На фото виден этот рельеф, представляющий собою среднюю полуокружность,
которая опирается своими нижними концами на четверти окружности нижних боковых дуг,
они как бы подняли среднюю часть над карнизом стены. Когда-то это был самый верх
здания, и трехлопастный рисунок соответствовал дугам свода, перекрывавшим
внутреннее пространство здания. По сводам, повторяя их изгибы, положена кровля. Такие
своды называются сводами с распалубкой (рис. 7).
!/2 15—23
209

b Корабль, или неф — внутренняя часть здания, отделенная от других частей
внутреннего пространства рядом колонн.
7 В XIX веке шатер переложен без существенных изменений.
8 Отец-вратарь — так назывался в монастырях монах, исполнявший обязанности
привратника.
9 Троицкий собор построен в 1530 году по приказу великого князя Василия III в
память о рождении сына Ивана, будущего Ивана Грозного.
10 На этом месте стоял Борисоглебский Песоцкий монастырь.
11 Н. Н. Воронин. Переславль-Залесский. М., Изд-во Академии архитектуры СССР,
1948, стр. 25.
12 Юрий Долгорукий (Ю^О—1157) — князь Ростово-Суздальской земли, позднее
великий князь Киевский. При нем шло строительство княжеских городов-крепостей, в том
числе Переславля-Залесского и Москвы как оплотов крепнущей княжеской власти
против местной боярской знати.
18 Андрей Боголюбский (1111—1174) — сын Юрия Долгорукого. Князь Владимирский
с 1157 по 1174 годы. До вступления на княжение принимал активное участие в борьбе
отца за Киев, проявил большую личную храбрость Вокняжившись в Киеве, Юрий
Долгорукий посадил Андрея Боголюбского поблизости, в Вышгороде, но Андрей
против воли отца ушел оттуда в 1155 году в Суздальскую землю, там Андрей
Боголюбский вступил в борьбу с боярством, сделал столицей город Владимир, вместо
древнего центра края — Ростова Великого. Город Владимир при нем быстро рос и
украшался замечательными памятниками архитектуры. Андрей Боголюбский
добивался распространения своей власти на всю Русь, захватил Киев, пытался подчинить
себе Новгород, летописец называет его «самовластцем». Прозвище «Боголюбский»
получил по княжескому замку в Боголюбове под Владимиром, где князь Андрей и
был убит боярами-заговорщиками. При Андрее Бсголюбском особого расцвета достигла
архитектура во Владимирском княжестве (Успенский собор во Владимире, церковь
Покрова на Нерли, Золотые ворота Владимира).
14 Классический не в смысле «античный», а в прямом значении латинского слова classi-
cus — первоклассный, образцовый, непревзойденный.

THE ANCIENT LAND
It is a noise of pine forests over the space of the Volga; it's sweet-scented snow
of blooming bird-cherry trees in May; it's red flickering flame of aspen leaves
in September; it's waves of pale-golden ears under the blowing wind; it's
rosy bee-meadows of clover; it's light-blue fields of blooming flax; it's latticed
towers of high-voltage lines with their triple-tiered wires which hang on huts all
in old lace-like wooden carving as well as over the wide open space of the Volga.
The necklace of big and small towns strung on the blue thread of the Volga,
the foamy expanse of the man-made Rybinsk sea, the inimitable unity of
ancientry and modernity — these are the lands of Yaroslavl where wonderful
pearls of the ancient Russian architecture, relics of labour and genius of the
Russian people are generously scattered.
At least 12 centuries ago the first Russians appeared here and settled in dense
forests.
Though the architectural relics of those old times cannot be seen now, one has
the right to speak about more than thousand-year-old Slav culture in the
Upper Volga.
Ancient towns of our land are real treasury of the ancient Russian architecture.
This book does not give the reader an exhaustive explanation of all
architectural relics of the past. The pages of the book are nothing more than notes
where I should like to tell about the grand and kind labour of old masters,
who touched the lifeless stone, put a part of their souls into it and made the
melodious stone tales immortal.
YAROSLAVL
When speaking about Yaroslavl, one should keep in mind not only its ancient
history but also its present fame and glory which are embodied in the daughter
of this town, the first woman astronaut in the world Valentina Tereshkova.
The beginning of the history of Yaroslavl is a heroic legend about the duel
between Prince Yaroslav the Wise and a ferocious she-bear. Even now there
exists a ravine on the bank of the Volga where, as the legend says, Prince
Yaroslav killed the she-bear. There is a bear on the ancient town emblem of
Yaroslavl.
But that was not a real reason for the appearance of the town in this district
at the beginning of the 11th century.
In the first place the high promontory between the Volga and the mouth of
its tributary the Kotorosl river was convenient for defence; in the second place
the Kotorosl was a water-way from the Volga into the depth of the land of
Rostov Principality. The foundation of the town of Yaroslavl made this
waterway safe for friends and inaccessible for enemies.
Vi 15*
211

Ancient Yaroslavl was a little wooden fortress. In 1215 the first stone
temple was built here, in 1216 and 1218 two more stone churches were built
in the monastery of the Savior. These relics of the past were destroyed during
the Tatar invasion.
In modern Yaroslavl there exist architectural relics of the 16th—17th
centuries. And though they are not very old, they are invaluable. They give us the
right to speak about a special school of architecture in Yaroslavl. The most
characteristic feature of it is the complicated composition of the temple with
numerous chapels, galleries, bell towers and porches which olosely join the
main body of the temple.
THE MONASTERY OF THE SAVIOR
("SPASSKY")
The stone walls and the towers of the monastery were built in the 17th century.
The Bogoroditskaya Tower (dates from 1623) which is facing Podbelskaya
Square has the appearance of an ancient fortification work. Its high "shatyor' '-
shaped roofing with a little golden flag on top rests upon mighty merlons. The
tower has three tiers of loop-holes and a tier of special loop-holes overhanging
the wall-"varnitsas" —which were used for pouring boiling water or melt
pitch on the enemy in case they come close to the walls. Forked tops of the
merlons on the tower and on the walls are of the same form as those on the
Kremlin in Moscow. Such merlons are called in Russia "swallow tails''.
In the 18th century the only copy of the "Lay of Igor's Host" was discovered
in the monastery. This inspired poem about the heroic fight of Russians with
the barbarians from the steppe is the greatest old Russian literary relic.
The next tower is Uglitskaya (dates from 1646). It is a unique relic. It has
a gate which opened to the town but not to monastery. This tower was a link
connecting fortifications in the monastery with those in the town. There are
no loop-holes on the northern wall of this tower because an earthen rampart
and wooden walls of the town fortress joined it here in the past.
The round towers on the southern wall of the monastery were built later and
they had no bellicose impotrance.
In the southern section of the monastery walls there is one of the two oldest
structures in Yaroslavl — the Holy Gate (dates from 1516). The part of it
facing the monastery yard has wide exposed arches of the gallery but outside
only severe loop-holes are seen. Now there exist fragments of special walls
which could be pulled out to defend the gate. There is a little watch-turret
on top of the Holy Gate. In the old times there was a clock on it. Now this clock
is placed on the belfry situated opposite the watch-turret. The lower part
of the belfry was built in the 16th century; the upper one — in the 19th
century. Taken seperately it looks light and refined, but it is not in line with
the mighty monolith of the old part of the belfry.
Near the belfry there stands the Cathedral of the Savior and Transfiguration —
"Spasso-Preobrazhensky". The cathedral is of the same age as the Holy Gate.
212

Not long ago it was restored. In the restored condition the arches of the
galleries which were blind are opened, the cupolas have the helmet-shaped form,
the roofing by "zakomaras" is reestablished.
In the apses of the altar of the cathedral there are narrow windows preserved in
their original form: in the old times they could serve as loop-holes if the enemy
burst through the walls; in this case the cathedral would become the last
stronghold for defenders of the monastery. Of course, old windows were narrow
because it was impossible to glaze large window openings; and still it is quite
clear that the cathedral had bellicose significance when it was built. At that
time religious ideas were closely connected with the intention of Russians to
fight for their freedom and this tendency is seen in architectural structures of
Russian fortresses.
From the north and from the east the cathedral is surrounded by a deep ditch.
It came to view when the restorators moved away a layer of the earth which
grew during the centuries-long life of the architectural relic.
Opposite the main entrance into the cathedral one can see the Refectory
Chamber and the Father Superior's Chamber which joins it.
THE PLACES WHERE THE OLD WALLS WERE
The wooden wall of the Kremlin in Yaroslavl did not reach us but even now
it is easy to find the place where it was. From the Uglitskaya Tower the wall
went up to the Znamensky Gate (dates from 1662); now Svoboda Street begins
here.
The old base of the Znamensky Gate is well preserved but the upper part of
the tower over the gate which as an additional storey appeared later distorts
the appearance of the structure.
The town walls went from the Znamenskaya Tower up to the Volga; there's
a boulevard on this site now. On the bank of the river the wall turned to the
right and continued up to the Volzhskaya Tower, the so-called "Arsenal".
This tower is very irregular. Wide windows are cut through its walls,
loopholes and embrasures between the merlons are closed, the gate in the tower
is stuffed. The relic waits for its restoration. There used to be a way from
the Volga through the Bear Ravine into the town. According to an old
tradition Prince Yaroslav the Wise killed a bear in this ravine. The wall went
further along the bank and turned towards the Kotorosl river. On the
embankment there are three temples now : the Church of St. Nicholas — "Nikola
Rubleny" ("rubleny" means" of logs"), the Church of the Savior — "Spas-
na-gorodu" ("na gorodu" means "in the town") and the Church of the
Archangel Michael.
The Church of the Savior (dates from 1672) is a typical example of a
complicated architectural composition of a temple in Yaroslavl. Its name points out
to the fact that it stood near the town fortress. And keeping in mind the name
of the church Nikola Rubleny ("out of logs") one can say that the fortress
was wooden. Though the relic itself is of stone it was named after the wooden
walls which were nearby.
14—23
213

These three temples seem to forman ensemble if you look at them from the
opposite side of the Kotorosl. The chain of the relics extends from the
structures of the Monastery of the Savior. All the three temples have one and the
same architectural motif : a pyramid-like ("Shatyor''-shaped) top of a bell
tower and five cupolas over a temple; and this architectural motif is repeated
three times. But at the same time this motif gradually changes beginning from
the big and heavy temple of the Archangel Michael to the small and light
temple of St. Nicholas. The creator of this ensemble is the builder of the
temple of St. Nicholas; by this church he skilfully finished the rythm of the
architectural structures, the rythm which showed accidentally in the work of his
forerunners. It is a great pity that the name of this man remained unknown.
THE ANCIENT TOWN
On the territory of old Yaroslavl which was surrounded with fortress walls
in the past there is a great number of very interesting architectural monuments.
Not far from the Volga embankment the temple of St. Nicholas (dates from
1620), stands. It is called the Church of Nikola Nadein after merchant Nadeya
who gave money for the building of the temple. This church may be acknowle-
ged as the father of all Yaroslavlian temples with a complicated architectural
composition. It was for the first time in church building that the central body
of the temple was surrounded with a gallery, a porch and a bell tower.
Nowadays the temple is very much altered. When being built it had five cupolas,
open arches of the gallery and the roofing by "zakomaras". Not long ago the
restorers changed the only cupola of the church and shaped it in the form of
an old helmet (the cupola has an outline which bears a strong resemblance ta
the shape of a helmet worn in the old times by Russian warriors). But the
monument can't be restored in full as it is impossible to open the apertures of
the gallery which after they had been stuffed were painted with frescos of
a highly artistic value.
The painting was made by a group of icon-painters under Lubim Ageyev. The
masters of his group came from several towns: Yaroslavl, Moscow, Nizny
Novgorod (now Gorky).
In the adjoining by-street one can see the Church of the Nativity ("Rozhdest-
va Christova") which dates from 1644. The church was very much spoiled by
later alterations and nowadays it is in the process of restoration. A belt of
glazed tiles encircles the body of the temple on top of the cornice. The belt
is decorated with an inscription in ligature which names the merchant family
of Guriev-Nazarov as builders of the temple. But the real creator of the temple
is not named in the inscription, the architect who did not invest any money
but expended his labour and inspiration in it. The figured cross on the top of
the chapel blazes brightly in the sunshine. It is a real work of blacksmith's art.
Near the church there is a unique bell-tower, a very complicated
structure. The lower part of it forms a gate which in the old times led into the yard
of the temple. There's a small church over it, and even over there there is
a hollow stone "shatyor", a huge resonator for ringing bells.
214

In the very centre of modern Yaroslavl, in the middle of multi-radial Sovet-
skaya Square stands the wonderful Church of St. Elijah the Prophet ("Ilya
Prorok") which dates from 1650. It closes the perspectives of all the streets
leading to Sovetskaya Square. This temple is the climax of architectural
composition. The main body is surrounded with some structures which at first
sight seem to be put without any plan; but after having a closer look one
notices that all these structures are of a single compositional whole, though
this integrity is composed of a great number of varieties.The temple is empha-
sizingly asymmetrical, which is an original artistic device. When one rounds
the structure, its appearance gradually changes. If you look at the church first
from the west and then from the east, it will seem to you that you've seen two
different structures: so much the appearance of the temple has changed.
The whole interior of the temple is covered with frescos made by the group
of masters from Yaroslavl under Gury Nikitin and Sila Savin in 1680—1681.
Later in 1697, the southern chapel was painted; in 1716 the group under Fyo-
dor Ignatyev finished painting the galleries. The frescos belong to the brush
of different masters but they are astonishingly in line with one another. The
colours are so warm that it seems as if the sun pierced through the painting
covering the whole interior from the floor to the vault. All this looks like a huge
and precious carpet. The frescos are very interesting from the point of view
of realistic manner of their execution, the manner which bursts through the old
church canons. First of all it refers to the scene "Harvest*' from the biblical
legend about St. Elias the Prophet; in the pictorial story of "The feast in
Levi's House" the fiancee and the bride are dressed in the Russian wedding
attires. Such native features of old Russian life appear everywhere in the
representation of biblical motifs.
The rest of the decorations of the temple are no less beautiful: a hammered
door and church-chandeliers, wooden carving of the iconostasis, carved
wooden "Shatyors" over the Tsar's and Patriarch's thrones, carved surfaces of
the entrances of the portals made of white stone and ornamental tiles — all
these are priceless treasures and innumerous remains of the ancient Russian
folk art.
As far as dwelling houses of those old days are concerned, few of them reached
our time; therefore the so-called Metropolitan's Chambers (dates from 1690)
are of particular value. The chambers were built for metropolitan of Rostov Iona
Sysoyevitch. In the 17th century the building looked like a real palace. In
1920 the structure was restored; in the process of restoration the third storey
which was built in 1831 was taken away and the decorated platbands of the
windows were reestablished. But the restoration was not complete: the old
porches were not restored and the house was roofed in the manner which did
not correspond to the appearance of the ancient structure.
Nevertheless the chambers look very nice not only outside but also inside
where there have been preserved a great many things from the old times, such as
huge vaulted basements, staircases in the thickness of the walls and little
arches of the doors connecting the halls.
14*
215

SLOBODAS — (SETTLEMENTS)
Below the mouth of the Kotorosl on the bank of the Volga there is an ensemble
of a few temples placed in the old suburb of Yaroslavl called "Korovniky".
Over the sloping bank of the Volga the Church of the Virgin of Vladimir —
,,Vladimirskaya" — (dates from 1669) and the Church of St. John the Chry-
sostom — "loan Zlatoust" — (dates from 1654) stand side by side. There is
a gate with a little circled turret between them; still further there is a belltower
which is called the "Candle of Yaroslavl" due to its harmony and restricted
proportions. The Church of the Virgin of Vladimir is important only as a part
of the whole ensemble. The real treasure of the Yaroslaviian architecture
is the Church of St. John the Chrysostom, the first complicated temple with
a strictly symmetrical composition. The side chapels of the temple are
crowned with "shatyors". It was a rarity for that time because in 1652, according
to the church reform carried out by the head of the Russian church Patriarch
Nikon, such shatyor-shaped roofing of the churches was forbidden.
Adopted from the wooden architecture of the Russian Northern regions and
unknown in Byzantium this architectural form was considered to be
heretical. Therefore it was allowed to make the shatyor-shaped roofings over the
bell-towers only.
The shatyors of the Church of St. John the Chrysostom were built against
the interdiction. Though they were built a little bit later on, the festive
porches form parts of the whole composition of the temple. If one stands directly
opposite the window of the central apse (which is richly framed in huge
ornamental glazed tiles) and then draws a smooth curved line through the extreme
points of the crosses and porches, one can see that the whole relic has a
silhouette which is an exact copy of that of the central cupola. It is obvious that
the porches were planned at the same time as the temple itself. But the point
is that they were built later. Why so ? There exists a hypothesis according
to which the building of the shatyors in defiance of the interdiction couldn't
go unpunished. The architect might be exiled in some remote monastery or
punished in some other way. The only thing clear is that he left the temple
unfinished for some time. Only when the architect returned,— and it was
much later — he completed his plan and built the porches.
The Church of St. John the Chrysostom is richly decorated. It is made of bricks
and then white-washed all over except all sorts of decorations: pillars, arches
of "zakomaras", plat-bands of the windows and the arches of the galleries.
A festive look of the attire of the temple is intensified by the ornamental glazed
tiles.
The architect of the church in Korovniky was an innovator. He was the first
in Yaroslavl who dared to make so big cupolas that the whole structure under
them became an original base for the five giant heads as their height exceeds
that of the walls. The proportions of the structure are almost those of the
Golden section. But just almost. Unlike West — European architects of the
medieval times Russian architects always tried to deviate from the strict geome-
216

trical proportions which allowed thern to avoid mathematical dryness and
gave their works subtle picturesque charm.
The creator of the temple in Korovniky became a pioneer of a new tendency
in the Yaroslavlian architecture. In 1672 the temple of St. Nicholas,
"Nikola Mokry" ('mokry" means "wet") was built on the bank of the Koto-
rosl. This temple repeats in a general way the symmetrical composition of
the temple of St. John the Chrysostom. The monument was built on the low-
lying marshy land which might be the reason for the name of the church.The
church is painted with remarkable frescos. In 1686 near the temple of St.
Nicholas appeared a little heated winter church — the Church of the Virgin of
Tikhvin. The central body of the church is simple and modest but the temple
is decorated by the porch with shatyor-shaped roofing and the walls covered
with ornamental glazed tiles.
And as richly decorated a porch was added to the temple of St. Nicholas. These
two churches form a unique ensemble: five shatyor-shaped roofings, 12
cupolas, a combination of large and small volumes — all these features make the
ensemble one of the greatest achievements in the Yaroslavlian
architecture.
In the neighbourhood two more interesting relics can be seen: the first is the
so-called "Ivanov's House", which is a rare example of a 17th — century
dwelling house; the second is the bell-tower of the Church of Nikita the
Martyr — "Nikita Mutchenik". The circled composition of the bell-tower is very
typical for Russian architecture. The height of each storey of the bell-tower
is selected in such a way that the flight swift at the beginning slows down and
then extinguishes as though the architect watched the flight of an arrow shot
in to the sky and saw its speed run short and retold that in his stone tale.
A large space of the low-lying marshy land behind the Kotorosl (which is
flooded every spring) moves Tolchkovskaya sloboda from the Church of St.
Nicholas the "Wet". In 1671 — 1687 the temple of St. John the Precursor— "loan
Petechia" — was built here. The church is the third example of a
symmetrical temple in Yaroslavl.
It seems that nothing new could appear since the creation of the brilliant
composition of St. John the Chrysostom. But the author of the temple in Tolch-
kovo was a great architect; as if on purpose he complicated his task. He
repeated the plan of the temple in Korovniky but he equalizeed the heights of
the chapels and the main body and refused the shatyors.
In this case it seems impossible to expose the submission of the chapels in
respect to the main temple. The architect found an unprecedented device. Over
each chapel he put five little cupolas near mighty five cupolas of the central
temple. These little cupolas are put so closely to one anather that they look like
one multi-volume mass. These 15 cupolas break the church rules which permit
only 13 cupolas (they symbolize the Christ and 12 Apostles). These 15 cupolas
symbolize nothing, they were neccessary to represent a unique architectural
project. The temple of St. John the Precursor is decorated with ornamental
tiles of extreme taste. The door which is almost black is painted with golden
herbs. At first it seems as if such herbs are mere fantasy, the painter could
277

have found them in the Eden; but having taken a closer look one suddenly
i inds something familiar: the golden herbs of the Eden remind of Russian woods
with their purple spots of raspberries and fanciful tendrils of hops; just such
a wood may have whispered the painter its golden tale.
The same connection with real Russian life of old shows everywhere in the
splendid murals of the temple.
The circled bell-tower of the relic was built between the 17th and 18th
centuries. In the picture the bell-tower seems to fall on the temple. Indeed, it nearly
took place. But recently there has been done a special work to strengthen the
foundation and the bell tower. Now it stands quite vertically and no longer
threatens to fall down.
Let's leave the temple in Tolchkovo and return to the Monastery of the
Savior. The Church of the Epiphany, "Bogoyavlenye»", (dates from 1693) rises
opposite the Bogoroditskaya tower. It is made of red bricks. The temple has
recentely been restored. The ancient form of the cupolas is reestablished,
the darken old tiles decorating the temple in great number are substituted
by new ones. They are made according to the old models.
The proportions of the temple are very fine, they are light and airy. The form
of the galleries is beautiful. They turn into little cosy "teremoks" which join
the body of the church. According to the tradition the temple is complicated,
still it looks somewhat original, somewhat out of the style of the Yaroslavlian
school. The structure bears a strong influence of Moscow. This influence was
wholesome, of course, but a little bit alien to the architecture of Yaroslavl.
The Church of the Epiphany is the last piece of ancient architecture in
Yaroslavl. The 18th century brought different tastes.
Nowadays a good deal of ancient temples are under the guardianship of the
government. One after another the relics of the past come back to life.
ROSTOV THE GREAT
Rostov the Great is one of the oldest Russian towns. Its history goes back
11 centuries. The first time it was mentioned as a town was in the chronicle of
862 but the beginning of the setting near the calm waters of lake Nero has been
absorbed over the years. Even in the 8th century here there was a settlement
of the Merya people. In the 10th century Rostov became a Slav town and was
a front post of the Kiev state in these remote northern districts.
Not many towns in Ancient Russia had an honour to be proudly called the
"Great". But Rostov had this name. Here, in the northern-west, Rostov
became the capital of the huge territory in the Upper Volga, the capital of Ros-
tov-Suzdlian Russia.
Nowadays Rostov is a small town of the Yaroslavl region.
In the centre of the town one sees a medieval castle. It seems as if three
hundred years of the enchanted dream darted back and you see an untouched
miracle of the old times. But this ancient castle suffered quite a lot of blows
during its secular life. Its rebirth out of ruins is a result of great labour of
restorers and architects.
218

THE HEART OF THE ANCIENT TOWN
Like Novgorod the Great, Rostov was not only a Princely town but also
a"vetche" town. When the "vetche" bell rang, the citizens of the town
gathered for a popular assembly in the heart of the town near the walls of the
Cathedral of the Assumption. When the complicated and hard events came,
passions boiled and different interests collided here in Sobornaya Square. The
handicraftsmen of Rostov supported the Great Prince of Vladimir as they saw
in him the only power able to restrain the wilfulness of boyars; the rich boyars
in Rostov did their best to maintain their right to rule over and enslave non-
serf peasants. For centuries the "vetche" gathered near the walls of the
Cathedra] of the Assumption. Since then the cathedral has changed its appearance
many times. In the 10th century it was wooden; in 1160 it was burnt down; on
the same place a temple of white stone was built; that cathedral was also burnt
down several times. But the citizens of Rostov persistently restored their main
holy thing. In Ancient Russia the main temple was identified with a town
itself and with the idea of its independence. Though they were prejudiced
because of feudalism but still with passion towards their native land, the town-
folk of Rostov restored the ancient Cathedral of the Assumption with great
persistence.
The cathedral of our days appeared in the 16th century on the old base. Yet
fragments of frescos of the 12th century could be seen in it. The cathedral was
built according to the style of the architecture of Vladimir though it reflects
the influence of Moscow architecture in relation to its huge cupolas and
keellike arches of zakomaras.
On the 24th of August in 1953 a hurricane fell upon Rostov. It broke away
the cupolas of the ancient cathedral; the main cupola was later found in the
lake (its height was 16 metres from the base to the apple under the cross).
After the hurricane the government gave a large sum of money to restore the
relic of the past in Rostov. The restoration lasted more than 10 years under
the direction of architect Banige.
A great research work was done and the original ancient appearance of the
cathedral was restored. Therefore this relic of the past is much more beautiful
and expressive than it was before the hurricane.
Near the cathedral there is a belfry (dates from the end of the 17th century).
This high four-storeyed structure, as wide as a monolith, closes the perspective
of the square. The keel-like arches which look like those of the cathedra! crown
it. There are three cupolas over them; the central cupola is a little bit higher
than the side ones. This uneveness in the height of the cupolas is an evidence
of fine taste: four horizontal lines (three of the cornices and one on the top
of the roof) underline the massif of the structure which is absolutely necessary
because the belfry stands near the huge cathedral. The triangle made by the
tops of the crosses gives a little yet quite noticeable direction upwards; it is
necessary for the height of the structure. In the past the belfry was surrounded
by little huts and looked very high while now it does not looks as high
as it should.
279

The belfry has 13 bells. The creator of the Rostov Kremlin Metropolitan Iona
called the main bell "Sysoy" (after his father). It hangs in the special
outhouse of the belfry. It weighs 2 thousand poods (about 33 tons). The chime of
"Sysoy" was heard beyond 18 kilometres. It is one of the greatest bells in
the world. The bell was made in 1688 by master Frol Terentyev.-The second
bell (according to the size) is named "Polyeleiny", (1000 poods); the third
is "Lebed" — "Swan" — (500 poods). The titanic sizes of the bells are
typical Russian as here the tongue of the bell was taken away, not the bell itself
as is the custom in West Europe. The chime of the bells is tremendously
beautiful and forceful.
The tones of the chime of Rostov admire experts at music.
THE KREMLIN
Near Sobornaya Square there is a fortress-like castle of the Metropolitan.
The citizens of Rostov call it the Kremlin though it is not exact. Perhaps,
they suppose that this a wonderful castle-like ensemble is worthy of such
a solemn word as "Kremlin".
The wooden castle of the Metropolitan stood here even in the 12th century.
In 1670 Metropolitan Iona Sysoyevitch began to build a castle-like ensemble;
its construction lasted up to 1691.
The castle of Metropolitan Iona is a wonderful and unique work of art. It is
surrounded by the fortress walls, round and square towers, gorgeous gates and
temples standing over the gates. The castle is a unique example of an
architectural ensemble which was carried out according to a single plan.
And what is typical for the citizens of Rostov is their enthusiastic and careful
attitude towards this relic of the past. Even those who are not in any way
connected with the history or art speak proudly of artistic and historical
treasures of their native town.
But this has not always been so. When metropolitans of Rostov moved to
Yaroslavl at the very end of the 18th century, they forgot about the Kremlin of
Rostov with astonishing indifference. The neglected Kremlin went to ruin and
in 1818 it was decided to destroy it and build a row of merchant stalls on this
site. The doomed Kremlin was saved because of the greediness of the
Metropolitan: the sum of money asked for the ruins was too large. It is hard to believe
it now but the Kremlin was indeed a ruin.
Only in the 1880's the restoration of the Kremlin began. Some intellectuals
among the merchants in Rostov decided to save the relic. We remember with
gratitude the names of A. A. Titov and Y. A. Shlyakov who restored the
Kremlin with the help of the Archaeological Society in Moscow. Though not
everything had been authentic and successfully managed the Kremlin was saved.
Now when V. S. Banige made the restoration after the hurricane in 1953,
the previous mistakes and loosings have been corrected. And now the Kremlin
in Rostov is in its primary magnificence. It looks as though it was planned
and done in the 17th century.
220

Let us go round the walls of the Kremlin. Just opposite the Cathedral of the
Assumption-"Uspensky" — there is the Holy Gate and Church of the
Resurrection- "Voskresenskaya" — over the gate. The shining silver cupolas crown
this structure, they are like those on the cathedral and the belfry. The Church
of the Resurrection is skilfully embodied in the ensemble of Sobornaya Square.
The construction of the roofing of the church considerably differs from that
of the Cathedral of the Assumption. The cathedral is covered by semi-cylinde-
red vaults which rest on six columns inside the cathedral. There are no
columns in the Church of the Resurrection; the whole structure is one vault.
That is why there are no zakomaras which beautify the cathedral and the
belfry. The architect who built the Church of the Resurrection took into
consideration the fact that the church was to be near the cathedral and the belfry;
he repeated the motif of zakomaras and erected three keel-like projections
over each wall of the church. As there were no semi-cylindered vaults inside
the structure the architect denied the usual roofing with zakomaras and placed
each artificial zakomara under the gable-roof of boards; thus the whole
structure got the 24-sloped roof. This solution typical of Rostov settles once and
for all the contradiction between the new construction of the vaults and the
necessity of joining it to the existing ensemble. But it was not a half measure;
such a roofing makes a great impression by its artistic expressiveness.
At each side of the gate two round towers, like two mighty epic heroes, are
placed. But for the refined design of the roofing, the appearance of these simple
towers would be too ascetic in comparison with stone carving of the church
gallery, shells for glazed tiles and a coloured spot of the fresco icon over the
arch of the gate. The watch-turrets are on top of the towers down which the
slopes of the roof run like smooth curved scaly surfaces.
The previous roofings which were blown off by the hurricane were of the same
form as the watch-turrets but they were smaller and did not conform to the
size of the towers. Architect Banige made tedious study of similar
architectural relics and found the original proportions of the towers which were
accordingly restored. When the restoration began, the citizens of Rostov were
surprised to see the restorers intending to replace the iron roofing of the towers
with a wooden one. There were voices heard to say: "Why should we save iron
when the government gave such a lot of money?'' But the real reason was not
saving money but the preservation of the relic. The architects managed to
prove that in the old times the towers were covered by "lemekh" (planks in
the form of a plough-share). But in the whole Yaroslavl region they could
not find a single master who could make such roofing. Such masters were found
in the Karelian Autonomous Soviet Republic. They helped to set the plough-
shape planks going and taught some local masters to make such roofings.
The making of ploughshare planks is almost an art. Only an asp which grew
on a high sandy hill amongst the fir-wood is needed for such planks. Such asps
should be just felled and cleaned of knots. The planks are made by hand and
the disposition of layers of the wood should be taken into account. A saw
cannot be used as it immediately breaks off the layers and disturbs the firmness
of the wood. And the roofing itself with its complicated curved surfaces also
221

demands great skill. The scale must be placed in such a way that the nails
to fasten the planks must be covered by the next upper row of scales. Only wood
should show outside and be open to the sun, rain and wind. And then soon the
wooden scales will get grey and appear like silver against the background
of the blue sky.
Thus at each side of the Holy Gate there appear two epic heroes with decorated
scaly helms on as though they had come from some Russian tale or from lake
Nero which used to be called the Slimy Sea in the old times.
Behind the belfry where the wall turns southwards one more titanic giant is
placed. This is the round north-east tower which is covered by lemekh. A
simple arch as an entrance is breached near the tower; further along a massive and
severe square tower of the Water Gate is seen in the middle of the wall; still
further there is a round south-east tower in the corner. Looking stern and
mighty they serve plainly their purpose. They are simpler than the northern towers
though that fact does not impoverish the ensemble of the Kremlin. The
roofing of these towers is made of simple board with various designs: the shatyor-
shaped roofing over the square tower is of a different form than that over the
round tower. The light silver "lemekhs,, on the northern towers contrast with
the dark-red colour of the shatyor-shaped roofings. It is difficult to find a more
successful combination. This solution of roofings is not only the lucky
guesswork of the restorers. The reason for such colouring of the roof is a note in an
old account book where it is written that the shatyor-shaped roofings were pain-»
ted by "mummy ground in vegetable oil". An unknown Father-house-keeper
who made this note could not even think that he would help the restorers to
reestablish the appearance of the ancient relic.
When we come to the south wall, the view is no less wonderful. The row of
powerful towers is various and fine. There is a round tower, then a square one,
and then again a round one. One feels the charming rythm of the ensemble.
The severity of this fortress is somewhat aleviated as these buildings in the
old times were used for a practical view: there was an icon-painting workshop
in the square tower. There are nicely made chimneys on the roofs of the
structures.
One may think that some investigators were truly right when they tried to
prove that the structures of Metropolitan Iona were built for show rather than
use. But what is there about the cranked passages in the gates with
loop-holes inside through which it was possible to fire at the enemy who rushed into
the gates? Also the towers and the walls with narrow loop-holes and "varnit-
sas"? All these were obviously made not only for show. True, this castle was
not intended to be seized by regular troops armed with cannons. This castle is
the most expressive example of the feudal power of the Prince of the Church.
His Kremlin could quite well resist any onrush of the peasant uprisings.
Such is the Kremlin, it is a fine work of art and an undeniable illustration of
feudal predominance.
On the southern wall there was a ledge inside the territory of the Kremlin.
This is due to the existence of the small monastery of St. Gregory-"Grigoriev-
sky "-being on this site before the building of the Kremlin took place. There is
222

nothing of it left now. Though it was put on the ancient basement beyond the
walls of the Kremlin the Church of St. Gregory of Nazianze — "Grigory Bo-
goslov,, — was built at the same time as the Kremlin itself which was in 1670.
It repeats the style of the Church of the Resurrection. The arched passage
connects the church with the walls.
Behind the Church of St. Gregory the wall turns at the right angle. And there
the western part of the wall begins. It has a Stable Gate — "Konysheniye"—
in the middle and the Church of St. John of Nazianze — "loan Bogoslov" —
over the gate (dates from 1683). For the third time the motif of the Church
of the Resurrection is repeated in the ensemble of the Kremlin, that is we see
the same 24-sloped roofing, the same five cupolas and in the same way two
round towers are put in front at each side of the gate, they are covered with
"lemekhs", too.
It is interesting and remarkable that the two ensembles are alike: the gates
and the churches over them and the towers at each side of the gates are not
placed opposite each other but under the angle in the western and northern sides
of the Kremlin. Therefore while standing in the corner one can see both of thern
at a glance which gives an inimitable in its beauty impression.
We have come round the Kremlin. But one can go round it on the walls, and
one can go from one tower to another under the wooden roofing which covers
the walls past the narrow loop-holes. If from outside one can see only
loopholes and "varnitsas", inside the Kremlin exists a spacious view between the
little pillars which support the roofing. The churches over the gates can be
rounded on the galleries. But it is better to get inside. Golden frescos cover
the walls everywhere. They are quite well preserved: only over the heads of
big hammered nails with the help of which the plaster was fixed, the prime
coating fell down and now the frescos are covered with a lot of holes. The
colours of the frescos are pure, fresh and not motley. The painting is restrained
and strict.
The double holes are seen in the walls of the churches. These are resonators.
When it was necessary to reflect a sound, they served as a wonderful acoustic
in the temples.
Inside the Kremlin there are plenty of old structures. The lower storey of the
building where there is a museum now was built in the 16th century; the next
two storeys appeared simultaneously with the Kremlin. But the building
itself is very irregular due to recent alterations.
In the south-west corner of the Kremlin there is a structure of extreme beauty,
the so-called "Red Chamber" — "Krasnaya Kalata" (dates from 1672—1680).
It is a palace where the tsars dwelt when they visited Rostov. Lately this
splendid relic of the past has had only half of the first storey and was so much
altered by merchants who made a wine store-house of it that the building
looked but painful.
A great amount of research work was required to restore this relic.
A high open passage leads out of the museum to a complex of great interest:
the Church of the Savior ("Spas-na-Senyah") the White Chamber, ("Belaya
Palata") and the Thanksgiving Hall, ("Otdatotchnaya Palata").
223

The Church of the Savior looks like a high towered structure. It was a personal
church of the metropolitan. There is not much room for prayers inside; just
before the altar there is an unusually high "soleya" (a raised section) on the
compact parapet. Several gilded pillars rise and bear five arches. This
construction hiding the altar is more feudal than religious. When the metropolitan
came out under the arch between two pillars, he appeared to be in a visual
compositional centre of the temple and was looked upon by the dwsllers who
were down, as a real ruler in all his magnificence and power.
The aim of the building of the White Chamber was to emphasize the
significance of the metropolitan as a Prince of the church. The Chamber is a spacious
hall the vaults of which are supported only by one mighty pillar. The White
Chamber was a reception hall where metropolitans received noble visitors.
The little Thanksgiving hall looks like threshold of the White Chamber.
It was used as a worthy ending of a feast. Here the visitors thanked the ruler
for treating and gave him the last bow. That is why the hall was called
"Thanksgiving".
The sheltered gallery which rests on one mighty arch leads from this hall
towards the Chamber of the Prince and then towards the little Hierarch's
Hall. These two rooms are small dwellings with low vaults and narrow-sighted
small windows.
Near the northern wall of the Kremlin there is the Church of the Hodigitria.
The church is small and not very old. At first sight the church seems to be of
a new tendency of architecture. The church is not very high and not of the same
rosy-white stone as all the other relics of the Kremlin are, but painted in rhom-
bes, there is no sign of restrained and restricted decorations inside as in the
other churches in the Kremlin. On the contrary there is an abundance of
ornamentations of stone carving. Inspite of that one finds some naive charm of
folk art in the building and its decorations. But in comparison to the highly
artistic temples of the Resurrection and St. John of Nazianze the Church of the
Hodigitria goes down in our estimation.
When going into the temple one stops charmed, it is difficult to believe in the
conjecture which comes to one's mind. The semi-cylinder of the vault with
its splendid stucco moulding in the form of a garland seems to be strangely
familiar. And it is true. Komsomolskaya Metro Terminal in Moscow which
is one of the most beautiful metro halls is somewhat like the Church of the
Hodigitria as far as its decoration goes. The great expert of ancient Russian
architecture and the author of the Mausoleum of Lenin A. V. Shchusev
made a close study of the interior of the Church of the Hodigitria and then
creatively embodied it in the huge hall of Komsomolskaya Metro Terminal.
BEHIND THE WALLS OF THE KREMLIN IN ROSTOV
When leaving the Kremlin, one asks: "Is there anything else to see?" And
just near the Kremlin he sees the Church of the Savior which is placed where
the old market was and because of that is called "the Church of the Savior on
the market" — "Spas-na-Torgu".
224

This relic is closely connected with the Kremlin through one and the same
composition. Its five blue cupolas are combined with 29 cupolas of the
Kremlin and Sobornaya Square. When one looks at it from the lake, the Church
of the Savior is inseparable from the ensemble of the Kremlin. This is due not
to its position near the Kremlin. The architect of the temple obviously repeated
the motifs of the churches in the Kremlin. And right he was. It would have been
at least inappropriate to build something of a different architectural style near
such a highly artistic ensemble as the Kremlin with its powerful influence.
There is one more relic in the town which is older than all the others. It is the
Church of Isidor the Blessed — "Isidor Blazheny". Recently this little temple
has been restored. The temple was built by architect Andrey Maloy in the
reign of Ivan the Terrible. It is very strange for a "Royal Master" that Andrey
Maloy was to build such a small temple; it looks too simple and too folk-like.
As one leaves the town and continues his way towards Yaroslavl he sees on
his right the twinkling blue silk of lake Nero and on his left the asphalt
highway. It is difficult to imagine that thousand years ago over the pointed tops
of logs of the wooden walls rising nearby a lot of horses' sculls showed dead
teeth and stood on guard over the credence of pagan god Veles.
At the end of the 11th century monk Abraham felled the oaken idol and
founded a monastery later called after him — "Avraamiev". The first stone
temple of the monastery (dates from 1553) though somewhat distorted reached
our days. At a closer look at the relic one thinks with amazement: "Just fancy!
And this is the first source of a complicated composition of temples in
Yaroslavl." Like the Church of Isidor the Blessed this temple was built by "Royal
Master" Andrey Maloy, a contemporary and associate of such giants as Barma
and Postnik, the builders of the temple of Basil the Blessed in Moscow. It is
not only the common motif that makes these two buildings similar — the
Cathedral of the Epiphany in Avraamiev monastery as well as the temple of
Basil the Blessed were built in honour of the subjugation of Kazan. It is also
the idea of a complicated temple that unites both of the structures.
But if Barma and Postnik created a symmetrical composition Andrey Maloy
dared to search for a composition contrasting to their work. The main body
of the temple is not exposed here as a visual centre of the composition. One must
consider the fact that Andrey Maloy made the first step on the way which later
led to the climax of the architectural style in Yaroslavl. One must give credit
to the creative boldness of Andrey Maloy, who could not equalize with Barma
and Postnik but yet was a builder of considerable originality.
In the monastery the Church of the Presentation of the Virgin, the gate with
a church and a bell-tower over them reached our days. The influence of the
Kremlin is felt even in these structures placed at the very end of the town:
at each side of the gate two round towers are put the way they are in the
Kremlin. Though they date from 1691 all these structures don't look old because
ihey lost their original appearance due to later alterations and buildings
surrounding them.
At the other end of the town there is one more large architectural ensemble:
this is the monastery of the Savior— "Spaso-Yakovlevsky"—which was foun-
225

ded in the 16th century. But nowadays the old buildings are lost among the
latest ones which were built in the 18—19th centuries. In fact this is rather
a relic of provincial classicism than an architectural monument of old times.
THE WOODEN TALE
At a distance of some kilometres from Rostov on the bank of the river Ishna
stands the wooden temple of St. John of Nazianze— "loan Bogoslov". It
seems as if it came here from North Russia. It was built in 1689. This was a
period of greatest achievements in Russian wooden architecture, the period when
"the eighth wonder of the world" appeared — the Palace of Tsar Alexis Mi-
khailovitch in his country-estate Kolomenskoye near Moscow — that period
when "the beautiful and wisest" flight in the sky — the temple the
Transfiguration ("Preobrazhensky") was built in the Kizhy grave-yard near lake
Onega.
Since ancient times Russians have improved wooden structures and looked
for artistic expressiveness of wooden buildings. That is why not numerous
relics of wooden architecture are so valuable. One can judge by them of the
architecture of those old times that left to us only spots of gray ash and darkened
remains of huts dug up by archeologists. Those architects of old loved and knew
their native land and therefore their structures are so lovingly embodied in
the landscape. The same happened on the bank of the Ishna. One's eyes catch
a charming picture here: a wide space of fields and meadows, an easy winding
of the river and a sloping hill over the river where the temple of St. John
of Nazianze stands. Its silhouette is charming and clear; the circled
construction with its diminished volumes is made with an astonishing taste.
From the west a chapel and from the east an altar are added to the main body
of the temple. They are covered with curved roofing of scales which form
keellike buttends.
All is built with great skill and it is difficult to understand how one could make
such refined smooth contours using heavy rough logs.
Three sides of the temple were surrounded by a hanging gallery. Now its
southern part is lost. The gallery is supported by logs which protrude out of the
walls.
Unfortunately later on the church was planked, the play of light and shade on
the logen surface of the walls vanished, as well as the constructive design of the
building that gave a peculiar expressiveness to wooden buildings.
The entrance into the church is splendid. It is evidently an imitation of stone-
carved porches of Rostov churches, but still it is splendid as the master
imitating the motifs of stone architecture did not forget that his own material
was wood. He found a different, much smaller scale of carving decoration.
The bell-tower was added to the temple in the 19th century, and its appearance
sinks in our estimation when we compare it with an artistic appearance of the
temple itself. The proportions of the storeys of the bell-tower are not regular and
the top of the shatyor-shaped roofing is so much pointed that it looks more
like a steeple.
226

The bell-tower might be built by an experienced but mediocre architect whose
talent was not great enough to embody the wooden tale told three centuries
before by a wise and modest artist who derived strength for his art from the clean
source of ancient architecture of North Russia.
BORISOGLEBSK SETTLEMENT
("BORISOGLEBSKYE SLOBODY")
At first dismal the road from Rostov to Uglich becomes gay at once when it
comes under the shadow of sweet-scented pine forest. And suddenly behind
the forest there appears a sunny hill which is crowned with towers and walls.
This is the monastery of St. Boris and St. Gleb. Its ten-metres-high walls
were built in the 16th century by a well-known architect from Rostov Grigory
Borisov. And we are lucky to have this stone belt rythmically interrupted by
square and many-sided towers which are well preserved.
On the southern wall of the monastery Grigory Borisov built over the gate
the Church of St. Sergius and put two mighty faceted towers at each side of it.
Just from here the architects of Metropolitan Iona derived the idea of such
a structure, took it as a small piece of coal out of a neighbour's fire and brought
it to Rostov where it blazed up in the shape of the inspired Kremlin.
The towers which are placed at each side of the gates in Rostov are lighter
and more festive than those built by Grigory Borisov.
The compositional solution appeared to be so successful that after the
experiment in Rostov in the monastery of St. Boris and St. Gleb in 1680 the Church
of the Purification ("Sretenskaya") was built over the water-gate. It had two
round towers which resembled in appearance those in Rostov more than the
towers of the Church of St. Sergius standing nearby.
The situation on the boundaries of Russia in the 16th century was threatening.
A war with knights of Livonia was about to break; the Polish landowners
looked greedily at the east; now and then bloody battles with the Crimea khans
who, like robbers, attacked Russia took place. All that made Moscow go vern-
ment look approvingly upon the strengthening of monasteries.
But the walls of this monastery were not built for the only purpose to defend
the country against foreign invaders. At this time the Church was shaken from
inside, too. The learning of "nestyazhately', (who demanded the abrogation
of monasteries' landownership) was called heretical and, greedier than ever,
monks began to sieze lands and turn free peasants into serves.
As a result, now here, now there monasteries began to burn. "Gulyashchiye
ludy" (such was the name for those serves who escaped from their masters and
earned their living by robbery) seized monasteries. It was enslaving agreements
and not treasure that they looked for, and having found them they burnt them.
But the monasteries they were lucky to seize were in most cases small
buildings surrounded by wooden walls. Such a stone castle as the monastery of
St. Boris and St. Gleb was impregnable. It was impregnable not only for the
227

uprising peasants who were poorly armed, it was impregnable for any enemy.
One can see it for oneself even now: so high are its walls, so mighty are its
towers. But the monastery of St. Boris and St. Glebdid not add a heroic page to
the history of the struggle against foreign invaders. In 1609 the Polish
landowners and their troops came up to the walls of the monastery. The monks opened
the gates and the invaders did not even destroy the monastery but kept this
mighty castle for their own aims.
Later on the "hospitable*' monks opened the same gates before the army of
Minin and Pozharsky who went from Yaroslavl to free Moscow of the Polish
troops.
As a matter of fact, this castle has never served as a fortress.
Grigory Borisov built not only the walls of the monastery. In 1522—1554 he
erected the stone Cathedral of St. Boris and St. Gleb. This structure is so
considerable that if it had been the only work of the master, even then it would
have secured him everlasting glory. It was a great master who could so
resolutely give up all figured decorations and look for beauty in the most
important and difficult province of art — in the harmony of proportions, in the strict
and simple silhouette. Comparatively not large the cube of the building is
so distinct that it makes one forget the small size of the structure. The deep
and carved arches of the porches show the real thickness of the wall and
intensify the impression of simplicity, strength and clearness of purpose. The narrow
chinks of windows, threefold arches of "zakomaras" over each wall, the
smoothness of the walls divided by pilasters, modest decoration of the cornice and
also modestly decorated belt which rounds the massive drum of the helm—
shaped cupola — all these are the main features which give the appearance of
the ancient temple its deep and restrained beauty.
But where is all that now?
The temple lost its roofing by zakomaras; the drum went down in the four-
sided roof and had to be raised; instead of the helm-shaped cupola there is
a balbous one which is intercepted near the base; the narrow windows have
been widened; to the eastern side of the temple is added the Chapel of St.
Elijah which is an awful sight. When one sees such things he unintentionally
asks himself: why are these extensions so feeble? Why doesn't even a little
spark of talent ever twinkle in them?
Immediately after finishing the cathedral Grigory Borisov began to build the
Church of the Annunciation ("Blagoveshchenskaya") with a refectory under it.
The church dates from 1525—1526. Later on the Father Superior's Chambers
were added to the main body of the church. Even now when they are greatly
distorted the chambers still look richer than other dwellings of the monastery.
A wide multi-circled belt of stone-carved decorations rounds their body.
And what happened to the Church of the Annunciation?
It belongs to the 16th century, but one cannot find a sign of the architecture
of that time. The church does not look like an ancient relic, and without
detailed research one cannot see old appearance. Though the structure is not
reduced to fragments, it is of no tastless mixed character at all-being just
modest and restrained it is cold and indifferent at the same time.
228

In the 17th century a porch was added to the church. Wonderful as it is the
porch is absolutely alien to the monument. Its rich stone-carved decoration
is not connected with the temple in any way. The profuse desire to make the
porch smart, some rough brightness of its appearance win over the icy
impassivity of the temple. The absence of strict geometrical style makes the porch
look extremely charming. The arches of the entrance are irregular, the arches
over the windows cluster, still there is nothing deliberate about it,
everything seems to have appeared without any efforts. The architect seemed to
hurry and have the only desire to decorate every inch of the wall as much as
possible.
The porch is unique in its own way. Somewhat naive and at the same time
realistic features of old times show in this relic which itself is not very old.
The same kind of porch is added to the belfry of the monastery (dates from-
1680). From the point of view of the composition it is not in line with the
belfry either. The solid body of the porch is incompatible with emphasizingly
stretched drums of three little cupolas which are in a keeping tune with the
stretched monolith of the main structure.
Of course, the porch was built by another architect. He broke the strict
composition of the belfry, but the interlacing of these two contrary styles makes
this building amazingly interesting and unique.
There are a lot of different distortions in the structures of the monastery of
St. Boris and St. Gleb but the strength of real art is so great that one
involuntarily forgets all the losses which took place due to time, indifference and bad
taste. One only notices the wonderful old Kremlin covered with scars but
integral.
THE MONASTERY OF ST. NICOLAS IN ULEJMA
"(NIKOLA ULEJMA)"
The road leads from Rostov to Uglich past woods, fields and villages in birch
groves.
One does not exaggerate when he says that there's a special architectural style
in a Russian village. Splendid constructive devices of wooden architecture,
the skilful use of wood showing for centuries, the same measure for all
buildings (the middle-long size of a log) and extremely various but having
something common in the style designs of wooden carving — all these features
made and still make an artistically complete architectural ensemble of a
northern Russian village.
The road goes further from Rostov to Uglich.
But not far from Uglich one cannot help stopping near a small hill sloping
down to the Uljema river.
Here stand the towers and walls of a small monastery. The towers look like
real bellicose strongholds and it is not soon that one notices their thin walls.
And though it is clear that the monastery is only an imitation of a fortress,
one is not much disappointed.
229

A fortress-like appearance of the walls evokes a response of the old times events.
Three and a half centuries ago a fight took place just here. The guns of Polish
landowners shot at the wooden walls of the monastery behind which monks
and peasants of the nearby villages hid themselves. When the walls crashed
down and the royal soldiers rushed in, the defenders of the monastery locked
themselves in the Cathedral of St. Nicholas and in the Church oT the
Presentation of the Virgin. They fought up to the moment when the invaders
destroyed the walls of the temples which crushed down and buried the Russian
people who were doomed to failure but could not surrender. Such was a
glorious end of the old monastery of St. Nicholas in Ulejma.
What we see now is created on the ash of the past.
Entering the monastery from the road one immediately catches sight of the
charming Church of the Presentation — "Vedenskaya" — (dates from 1695).
This structure includes the temple itself, the Father Superior's Chambers
and a Refectory.
The Church of the Presentation is distorted by later alterations and a great
scientific research is necessary to restore it.
The task of restorers becomes more difficult due to the position of the church
beside the Cathedral of St. Nicholas — Nikolsky — (dates from 1675) which
is of a different style. The cathedral must have harmonized with the church
and both of them must have been a united ensemble. But the question arises
whether that idea has the right to exist ? Did such an ensemble exist in
reality? The difference between the complicated yet light Church of the
Presentation and the simple and massive Cathedral of St. Nicholas is too great. But
why is there no impression that these two relics are opposed to and differ from
each other while one is examining them? It is a result of common
architectural style and similar tastes of their builders; the two structures are clear and
they read simply at a glance; the abundance of decorations is alien to both
of them.
Built over the monastery gate the Church of the Trinity — "Troitskaya" —
(dates from 1713) looks quite different. Its creator did not even think of embo-
ding it into the style of other monastery's temples. He argued with his
predecessors, he rejected their achievements and believed that it was possible to
find beauty in magnificent stone decorations only. He might not be right but
he was persistent in his own way. The decoration of the Church of the Trinity
is amazingly rich but it has no intentional luxury of the time when the
influence of baroque grew very strong.
It is a pity that the Church of the Trinity has suffered from time and demands
now a lot of restoration work. The same can be said about the whole
monastery.
This monastery is of a particular interest not only from the point of view of
its architecture. It is also a relic of the medieval Russian art of war as it was
a part of the chain of the monasteries surrounding Uglich and defending the
defensive approaches towards it. The same defensive system was typical of
Moscow. Once again it speaks of the importance of ancient Uglich which was one
of the biggest and greatest towns of North-East Russia.
230

UGLICH
An old Russian by-word says: "Two dew-drops are hanging on one conifer
needle: the first is like a ruby the second — like a diamond". The same can
be said about Uglich and Rostov.
Very old Uglich is a unique town because of its old stone temples. In our days
they are combined in one ensemble with a huge building of the hydroelectric
power-station and the sluice-gate with a grand arch over it.
THE KREMLIN OF UGLICH
Not high over the Volga stands the Kremlin of Uglich. Two little ravines
linked with a short fosse defend its sides. Some time ago there were wooden
walls defending this site. Nowadays there are no defensive structures here.
In the past the history of Uglich was that of wars. One century after another
the Tatar khans and hostile Russian dukes marched to the town. The last
invasion took place in the 17th century: Polish interventionists came here
and Uglich disappeared in flame and smoke of conflagrations.
Later, in 1660, wooden town walls were rebuilt, but they couldn't resist the
influence of time and in the 19th century the last remains of them were pulled
down.
The golden time of the Kremlin came with the reign of Prince Andrey the Big
who tried his best in order that Uglich looked no worse than Moscow where
his brother Great Prince Ivan the Third reigned.
In Moscow Kremlin theCathedral of the Annunciation from one side and the
Hall of Facets from the other side were joined to the Palace of the Prince. The
Palace of Prince Andrey in Uglich had the same plan that is there was a
cathedral at one side and a throne chamber at the other one. Of course, this
Palace was much poorer than that in Moscow; feudal independence of Uglich
was so delusive at that time that in 1492 Great Prince Ivan the Third put
his brother into prison where the latter died in 1494.
Of the whole palace only the Throne Chamber reached our days. Usually it is
called "The Palace of Tsarevitch Dmitry'' which is undoubtedly wrong.
Nowadays it is strange to use such a word as "palace" in reference to this
small and modest building devoid of a grand ornamentation but taking into
consideration the fact that the structure was built in the 15th century and
observing it attentively one admits that it is a real palace — a
well-proportioned, high and festive building. The Palace of Prince Andrey is a real pearl of
the Kremlin.
The Cathedral of the Transfiguration — "Preobrazhensky" — standing
opposite the Palace is of a different style. It was built in 1713 between two eras
in art when a new influence from the West appeared in Russian architecture.
This western style was later remade by some great Russian architects and
as a result of their talent and skill a peculiar Russian style of classical
architecture came into being. Russian classicism did not repeat the western models
231

but made its own valuable contribution to the world architecture. In theUglich
cathedral one can find just signs of the new style but this new style looks poor
and cachectic, the charm of the past is lost and the only thing that impresses
is a splendid smooth design of five cupolas.
The bell-tower (dates from 1730) has no distinct style either. The top of it is
obviously small in comparison with the base. There is one more sructure of
the same kind in Uglich — it is a bell-tower of the Church of the Virgin of
Korsun-"Korsunskaya"— (dates from 1730) though the rythm of its rising
btoreys is expressed better.
in the eastern corner of the Kremlin stands the Church of Tsarevitch Dmitry
It is not by chance that its walls are painted red — this church is built "on-
the-blood,, ("na krovi"). Tsarevitch Dmitry was killed somewhere nearby.
He was the last and "unnecessary" scion of the failing tsar kin. Just here the
murderous and brutal history of the reign of Tsar Ivan the Terrible was ended
by the blood of a child.
Dmitry was the only claimant upon the throne after the death of his childless
brother, weak-minded Tsar Fyodor Ivanovitch whose place took Boris Go-
dunov, the Tsar's brother-in-law. The boy hindered just because he was.
Either it was Boris himself who sent the killers or too zealous henchmen did it,
nobody knows the truth. But it was here that the killers cut the tsarevitch's
throat, the alarm bell thundered and the citizens of Uglich killed Godunov's
people, after which they were put to torture and death or deported to Siberia.
The alarm bell was also deported. On the place where Tsarevitch Dmitry was
killed an unknown architect built a church. (Datesfrom 1690—1692). The red
walls of the church are decorated with snow-white festive stone-carved surface.
This rich ornament and blue cupolas with gold stars made the church the
smartest place of the Kremlin. It is not in the least sorrowful. The church as an
architectural structure is so beautiful that nobody is touched by the absence
of sorrow in the temple's appearance.
In Uglich there exists one more relic of the same age as the temple of
Tsarevitch Dmitry: it's the alarm bell which was returned from the exile. The church
was built in the honour of the murdered tsarevitch; the alarm bell
commemorates the killed citizens of Uglich.
ON THE BANK
Not far from the Kremlin near the Volga there are two remarkable relics:
the Church of the Nativity of St. John the Precursor — "Rozhdestva Ioana
Predtechy" — (dates from 1689—1700) and a huge complex of buildings of
the Monastery of the Resurrection — "Voskresensky" — (dates from 1674).
They stand opposite each other. A mighty structure of the power-station
serves as a background for them. According to the first variant of the project the
station was going to be built on the site where the temple of St. John the
Precursor stood. But the artistic value of the temple appeared so great that the
project had to be changed.
231

What is there so remarkable about this monument? The temple looks like
plenty of others. It has inevitable five cupolas (true, of a nice design), a usual
shatyor-like bell-tower (very light and delicate) and usual chaples. But tall
that seems to you only at first sight. The composition of the temple is original
and complicated. If mentally to throw away the chaples and the porch you
will have a typical little temple of Moscow style; but with all its additions
the temple is a complicated composition of Yaroslavlian architectural style.
Everything in the temple is unique and creative. The composition is original,
the porch is charmingly beautiful, the stone-carved surface ornament seems
to be made by hand, everywhere there are glazed tiles: they compose a band
which streches round the building or three tile-plates cluster together forming
a coloured spot on the wall. The church is a real fairy-tale, a feast for eyes.
Looking opposite one sees an epic of the Monastery of the Resurrection. The
monastery is an unusual and complicated assembly of temples, chambers,
galleries, cupolas and towers. This stone ensemble follows the traditions of
dwelling wooden architecture and century-old experience of buildings wooden
chambers which appeared by means of complication of a simple Russian hut.
For a long time the monastery was in the process of building. At first a mighty
cube of the cathedral was built, then chapels were added and at last the temple
itself. The chaples were united by a blind gallery. A belfry was joined to the
gallery, under the belfry was built a staircase of the main entrance, a refectory
chamber with a delicate little tower rose last of all.
You can go round this striking monastery several times and every time you"11
find something new to admire and be surprised by the combination of various
volumes.
IN TOWN
Not far from the monastery there is a dwelling house built in the 18th century,
the so-called "Kalashnikov's House". The influence of the early S.
Petersburg architecture is obvious in its structure; still new decorative motifs
get on with old glazed tiles. In such a way the new trends which had come from
the banks of the Neva were interpreted in a remote province. This new style
argued with the old one and blotted the latter out, though sometimes these
two different styles are closely interwoven and a successful solution appeared
as a result. Just such a combination of styles is a modest decoration of this
relic.
The "Ovsyannikovs' House" (dates from the 18th century) looks somewhat
different.Its front does not remind of the old style; but some features of old
can be found in the wooden out-house which is hidden in the yard and joins
the stone structure. This out-house is quite simple but more expressive than
the rich but somewhat dry stone facade.
The „Mekhovs' House" — (dates from the 18th century) — is wooden,
simple and folk-like. This house is a striking illustration of stability of Russian
architecture. The house is more than 200 years old but in our modern villages
16—23
233

one can find houses which are similar to that one in type. They are well ff
to the climate of Russia and illustrate an exellent use of wood as building ma
terial.
In the centre of the town on a hill stands the Church of the Virgin of
Smolensk — "Smolenskaya Bogomater,, — (dates from 1700). The- church has
suffered from time but in spite of that it has an artistic influence.
The oldest temple in Uglich is the Church of the Assumption — ,,Uspenskaya
skaya" — in the Monastery of St. Alexis (dates from 1682); Russians call it
"Divnaya" ("marvellous").
There are a lot of wonderful ensembles with numerous pyramid-shaped forms
in Russian architecture; but "Divnaya" is of exceptional beauty among all
of them. The silhouette of the church with its three "shatyors" is perfect.
The architect threw the middle "shatyor" a bit to the west and thus imparted
subtle picturesqueness to the whole structure. The church itself is made empha-
sizingly modest in order to concentrate attention on the high triple wonder
of the "shatyors."
Where is a secret of harmony of this structure? It turns out that the
proportions of the towers are those of the Golden section. If one mentally connects
the tops of the side crosses, this line will cut the middle tower according to
the proportion of the Golden section. But even if one does not know the
mathematical principle of the structure, he subconsciously feels the harmony of
its upper part.
Not long ago these shatyors had crakes and threatened to fall down bvt by
means of modern restoration the relic has been saved and strikes everyone with
its original undying beauty.
THE MARVELLOUS HILL
("DIVNAYA GORA")
This hill is the last petal of the marvellous wreath of very old Uglich and the
last link of the chain composed by monastery fortresses round the town.
The fortresses are situated on the roads leading to the town. On the Divnaya
Gora there is nothing left of a fortress now, only the Church of the Trinity —
"Troitckaya" — (dates from 1694) beautifies the hill.
Seeing the place for the first time one is struck by the skill of Russian
architecture to blend art and nature. Turning a beautiful leafy hill into a pedestal
of an architectural relic shows the artistic sensitiveness of Russian people.
And what striking keenness of vision is felt in the name of the hill — the
Marvellous Hill. Just the "hill" and not the "church". This name shows that
the main task of the architect was to embody his structure in the landscape.
And what about the church?
It is nice, may be even more than nice but still it is not worthy of the name
"marvellous". The relic is picturesque, it has a complicated composition.
One can find the influence of Moscow and Rostov architecture in its decora-
234

tion, though all ornamental attire is not obtrusive. One looks at the church,
admires it and thinks:
' 'How irreproachable and refined the taste is! How strict estimation is!"
The taste of Russian people has been brought up by numerous relics of
Russian architecture, by beautiful pieces of really great art.
One has to agree with the words of Academician I. E. Grabar, a well-known
painter and scientist, who wrote:
''When summing up everyhing what has been done by Russia in the sphere
of Art, one comes to the conclusion that this country is chiefly a country of
architects. Artistic flair of proportions, comprehension of asilhuoette, instinct
of decoration, ingenuity of forms, — in short, all architectural virtues are
met in the Russian history so gradually and everywhere that a thought of
an absolutely exclusive architectural gift of Russian people comes into one's
mind".
THE CHURCH OF THE EPIPHANY
("BOGOYAVLENSKAYA")
The Church of the Epiphany at Khopylyovo village which is situated on the
bank of the Volga below the town of Rybinsk at "Kolchosnik" pier is one more
example of skilful use of surrounding landscape. The Volga commands a
magnificent view of the church but seen from above, from the bank; It is still
better: the church is embodied in the view of the water distance of the Volga.
At a closer look the mighty laconicism of forms and strict decorative
ornaments strike everyone. One feels real ancientry in irregular arches supporting
the gallery. Of course, this irregularity is not an intentional device, it is due
to the fact that the architect did not aim at an absolute regularity of his
building.
Not everything in the relic is preserved in its original aspect. In the past the
church was roofed by "zakomaras" and its cupolas and shatyor of the bell-
tower might have a different shape.
The church of the Epiphany is of particular interest as far the history of
Russian art goes. Created with great skill it was built in an out-of-the-way place.
And this is one more piece of evidence of great architectural culture in Russia
where such pearls could appear so far from big towns.
TUTAYEV
Since 1921 the little town situated on both steep banks of the Volga has been
called Tutayev in honour of revolutionary Tutayev who was killed here in
1918. Formerly the name of this town was Romanovo-Borisoglebsk.
Romanovo was founded on the left bank of the Volga as long ago as the 14th
century; since the next century, the 15th, Borisoglebskaya sloboda has
become known and this was founded opposite Romanovo on the right bank of
the river.
16*
23b

Let's have a look at the right bank.
High on the hill the Cathedral of the Resurrection — "Voskresensky" —
rises. It is evidently a visual centre of the whole panorama of the right
bank.
From the Volga the silhouette of the Cathedral appears to be very "expressive.
The proportions of various volumes are perfect, against the sky they stand
out like a stepped pyramid and though the design of the cupolas is not quite
fine; the cupolas themselves are well comformed to the whole complicated
composition of the relic. But at a closer look at the relic one asks: "How could
the architect who has made such a complicated ensemble of an excellently
conformed volumes attire the building in so tiresomely luxurious and
monotonous ornament?" It is hard to answer this question.
The creator of the cathedral was an architect of great artistic boldness. Using
traditions of the Yaroslavlian architectural style he combined both trends
of it in his work : strict symmetry of the main volume and assymmetry of two
porches. This bold device makes the relic original and much more beautiful.
The bell-tower of the cathedral repeats the appearance of the "Yaroslavl
Candle" (the bell-tower of the Church of St. John the Chrysostom in Korovniky),
though here the bell-tower is smaller and more modest. Like the whole right
bank, the bell-tower is placed under the command of the cathedral which is
a compositional centre.
Unlike the right bank the left one has no visual centre. There are a lot of
relics of the past there. Some of them are fine, others are not very nice. But that
is not very important; what is important is repeated for six times the rythm of
identical shatyors of bell-towers which stand along the bank.
Giving up their own tastes in favour of a united ensemble architects of
different ages repeated silhouette of a shatyor-shaped top for six times though the
churches themselves are made unlike each other.
The tastes of the builders differed, indeed. Down the Volga on the very brink
of the town one can see the magnificent Old Cathedral-"Stary" — (dates from
1658). It is undoubtedly a work of masters from Yaroslavl. The cathedral has
typical features of a complicated temple of the Yaroslavlian style.
On the other brink of the town stands the Church of the Intercession, — "Pok-
rov". One looks at it with a smile, the church seems to be a funny whimsy of
the architect — it is attached to the bell-tower. The church itself is
astonishingly modest, low, covered by a ridge-roof. It repeats the structure of
northern wooden churches. And beside it there is a snow-white bell-tower
decorated with ornamental glazed tiles. It may be considered almost the best bell-
tower in the town.
The third original relic of interest is situated in the centre of the town. It is
the Church of the Virgin of Kazan — "Kazanskaya". The church is of
particular interest not only because of its architecture but of an engineer structure
as well. It stands on a steep descent of the bank and is always unharmed even
during spring overblows of the Volga.
Now let's part with Tutayev, a small but interesting town which adds its own
vivid page to the annals of Russian architecture.
236

PERESLAVL-ZALESSKY
In ancient times Vladimir-Suzdalian land was an out-lying district of the Kiev
state and was named "Zalessk" (which means "beyond the forests"). In
those times it was lying beyond endless forests, indeed. The times passed. A
period of feudal breaking up came; the hords from the Steppe often rushed
into numerous Russian principalities. Then Russians remembered that the
forest was always their friend and settled in the northern parts, in Zalessk
area.
Very old Pereyaslavl was in the south. And when a new town was founded in
the north Russians called it Pereslavl-Zalessky. Even a river which falls into
lake Pleshcheevo received the same name as the river in the south — the Tru-
bezh.
Pereslavl-Zalessky is only five years younger than Moscow.
THE MONASTERY OF NIKITA THE MARTYR.
"(NIKITSKY")
The road from Yaroslavl to Moscow goes up and down the hills. Near the last
descent which leads to the lake and the town appears a sandy country road.
In a bushy roadside not very far from the main road stands the charming
Chapel of the Virgin of Chernigov—"Chernigovskaya" — (dates from 1702).
The little structure is extremely harmonious, the proportions of three storeys
are excellent, the top of the chapel is a little cupola with a lace-like cross.
A marvellous view opens to one's eyes beyond the chapel: golden sand,
golden fields on the hills surrounding a blue cup of the lake, and then walls,
towers and temples on a gentle hill.
All these structures were built by order of Tsar Ivan the Terrible. The old,
almost poverty-ridden cloister of Nikita the Martyr was turned into a mighty
fortress.The monastery had its own glorious history. For 15 days the
monastery resisted the Polish interventionists under the command of Polish
landowner Sapega.
Later in 1643 the destroyed monastery was restored. It looked the same as
it was in the 16th century. Even now when its walls and towers decayed the
monastery impresses greatly; its bellicose spirit reached us. Only round top-
towers which were added in the 19th century spoil the relic. They should be
destroyed and the towers should be covered with shatyor — shaped roofings;
the bell-tower over the entrance of the monastery (it was built later on) should
be taken away. It does not agree with the united whole of a compositional
centre of the ensemble which is represented by a huge main cupola of the
Cathedral of Nikita the Martyr.
The cathedral itself is wonderful. Its southern chapel had once been a little
temple itself; it was built under the father of Tsar Ivan the Terrible. When
the cathedral was in the process of building, the old temple was not pulled
237

down but simply added to the new structure. One can see the vaults of the
ancient temple on a treofoil relief on the wall of the chapel.
The lofty appearance of the Cathedral of Nikita the Martyr strikes by its
volumes. The drum of the middle cupola lies on unusual for Russian architecture
composites. This architectural device may have come here from the Caucasus
because some masters from the Caucasus are known to come here with
Circassian princess Maria, a future wife of Ivan the Terrible. But it's also possible
that the architect of the temple borrowed nothing and built such an unusual
structure by himself. But one thing is clear: the fate did not do the creator
of the lofty cathedral of Nikita the Martyr out of his share of skill and talent.
The architect also had some talented helpers.
"A hand" of another great master is seen in the Church of the
Annunciation— "Blagoveshcheniye" — which is opposite the cathedral.To the Church
of the Annunciation a refectory chamber is attached, the ground floor of the
refectory was used as store-rooms or subsidiary rooms, the first floor was the
refectory itself.
In 1668 a shatyor-shaped bell-tower was built near the refectory chamber.
It is somewhat bulky but nevertheless well harmonized with the whole ensemble
of the monastery.
When one leaves the monastery, he can't help looking back at its snow-white
walls, towers and temples.
GORITSKY MONASTERY.
On the other brink of the town very old Goritsky monastery is situated on
a hill over the lake. Though it should be said at once that from the
architectural point of view nothing ancient can be seen except the place that six
centuries ago was chosen for building a monastery by unknown masters. The
structures which are preserved up to our days mainly appeared in the middle of
the 18th century. From afar the walls and the towers of the monastery
seem to be mighty fortress-like structures, but in reality they are just a
beautiful scenery. A picturesque group of the churches near the northern wallisof
little connection with the bell-tower on the eastern wall and also it is not
connected with the Holy Gate in the south-eastern corner of the walls.
Standing side by side the Holy Gate and the Gateway are the only relics of
the 17th century left. They are wonderful and unique. The structures are
festively decorated by stone-carving that almost entirely covers the arches of
both gates. Moreover, such an abundance of decorated surfaces does not make
the structures variegated and obtrusive.
From the point of view of composition the relic is built with utmost clarity.
An eye immediatly catches the main elements of the structures which are arches
of the gate. Though somewhat complicated their design is strict and laconic.
The low double columns of the Gateway seem to go down under the weight
of the arch which gives an impression that the structure is very mighty though in
238

reality it is not large at all. The architect combined extravagant generous
carved surfaces with the plain ones with elegant taste.
It is a great pity that these gates are the only things left of the unvaluable
-ensemble which was destroyed in the 18th century by monastery authorities
when they decided to rebuild the monastery but could not complete their
building. That is why the western wall of Goritsky Cathedral is cut as if by a knife.
Here there must have been something linking the cathedral with the Church
of All Saints. And this unknown structure was built for ten years, then all
was neglected, at last was pulled down and the cathedral remained
unfinished.
The destiny of the Church of All Saints-Vsekhsvyatskaya — is even more
pitiful. It was built in the 17th century. Being high and well proportioned it is
topped now by such meagre and pretentious cupolas that all the charm of the
church is lost.
THE MONASTERY OF THE TRINITY
("TROITSK Y-DANILOV")
This monastery is almost the same age as Goritsky. They stand not far from
each other, they both rise high above Pereslavl but their destinies differ. Da-
nilov monastery is preserved much better.
The Cathedral of the Trinity in this monastery is a work of architect Grigory
Borisov who built the ensemble of the monastery of St. Boris and St. Gleb. This
cathedral reached us in a better condition than that in Borisogleb. It is higher
and more elegant. The cathedral is the second page in the master's creative
work. In Pereslavl the artist had to reach more harmonious proportions, which
have been spoilt by a hipped roof. If to take the modern roofing away and stand
a roofing by "zakomaras", the drum of the only cupola would get its original
height and would be well-proportioned. Even with the wrong form the present
cupola of the Cathedral of the Trinity is much better than the balbous form
of the Cathedral of St. Boris and St. Gleb.
Numerous windows of the ancient buildings are mutilated by the way they
were widened. Nowhere this fact may strike an eye so much as in the Cathedral
of the Trinity. Here there are some old narrow windows existing beside new
wide ones, so everybody can notice how much this new form is alien to the
ancient structure.
The mural painting in the cathedral was made by a group under Gury Nikitin
almost one and a half century after the cathedral had been built. This fresco
painting intensifies an artistic value of the structure. One can look at the
frescos for hours. A titanic image of the Savior occupying the whole inner space
of the cupola is a striking example of the monumental icon-painting of the
17th century.
All the additions to the cathedral were built later on and only provoke
disappointment. They are the chapel over the grave of the monastery's founder
Daniel (the church dates from the 1660) and the bell-tower beside the chapel. De-
239

void of all individual features a shatyor-shaped roofing of the bell-tower is put
on a bulky cubic block of the ground floor, the earth seems to carry this mass
of dead stone with great difficulty. Standing beside the inspired work of Gri-
gory Borisov and the melodious Church of All Saints the bell-tower looks
rather barren.
The small church of All Saints (dates from 1687) is simple and modest and full
of clear and somewhat naive ingeniousness. Building it the master may have
laughed at all rules and canons. Side by side are two windows, their platbands
differ, a little bit aside appears a square of bas-relief without any allusion
at being symmetrical. Almost pictorial richness and whimsicality of the attire
is gone with a great restraint which is typical for the whole building. Every
detail of the structure witnesses to good taste of the builder and therefore the
supposition that one and the same master built the Church of All Saints and the
bell-tower seems to be doubtful though such a supposition appears in a lot
of books about the architecture of Pereslavl.
The Church of All Saints wonderfully joins the surrounding space of Russian
landscape. The monastery walls were destroyed and it is unknown what they
were like.
Two other relics of the 17th century which are in Danilov monastery are of
a quite different style. They are the Refectory Chamber (dates from 1695)
and the Monks' House. The refectory is the most remarkable of all other
monastery refectories in Pereslavl. Being huge and decorated in luxurious
baroque, having wide cornices of ribbed shells (they are a remote likeness of arches
of zakomaras) this chamber is almost an architectural complex with a spirit
of extravagant luxury which is strange to see in the old buildings of the
monastery. Besides, the relic is that of well-developed technical progress.
It is known that the chamber was central-heated.
The Refectory Chamber and the Monks' House still wait for the research of
architects and restorers.
THE TOWN ITSELF
A highway lies between the two monasteries: Goritsky and Danilov. It leads
to the heart of the ancient town — Red Square of Pereslavl.
But before reaching the square one notices an unusual structure with several
storeys. Coming nearer he finds himself in a peaceful nook of Pereslavl. A
little pond reflects two heavy stone buildings and the emptiness between them.
The buildings are the Church of the Virgin of Smolensk and Kirilov (dates
from 1696—1705) and its bell-tower. Some time ago the church was a centre
of a monastery, there was a dwelling under the bell-tower and between the
church and the bell-tower there was a refectory destroyed later on.
This composition is audacious, and worth belonging to a great master. Only
the upper part of the bell-tower is somewhat unsuccessful. One more storey
seems to be absent. Perhaps, it was planned but then ... As far as "then" is
concerned, nobody knows what happened "then", for during nine years of
the building everything might happen. Most likely another master completed
240

the bell-tower. This new builder obviously made a mess in the decorative
attire of the structure; rather dry and tedious frames of the windows appeared
in the upper storey instead of the rich and nicely made design of the lower
platbands.
The last page of our "Stone Tales" is the ancient centre of Pereslavl which
mostly belongs to the 12th century: the Cathedral of the Savior and
Transfiguration — "Spaso-Preobrazhensky" — and the earthen ramparts. One more
relic, the Church of Metropolitan Pyotr (also standing in the centre) is not
so old, it was built in 1585.
The Church of Metropolitan Pyotr is a solemn, mighty and original relic, with
numerous storeys and shatyors. In the past the temple was surrounded by an
open gallery which rested on arches. Now one can find neither arches nor
gallery. The latter was stuffed; its roof goes across the middle body of the temple
and deprives the relic of its former harmony. The temple is made in the form
of a cross, an octagonal form rises over it and carries a stone shatyor. From
the point of view of composition everything looks firm. This Church has the
Church of the Ascension in the village of Kolomenskoye near Moscow as a
predecessor. But the architect of the Church of Metropolitan Pyotr did not even
try to repeat the main idea of the temple of the Ascension which was a rush
into the height. And the modesty of the architect and the understanding of
his limited skill saved the church in Pereslavl and did not allow it to be a
simple imitation by giving it an artistic value of its own.
Just a few steps forward and one finds himself in Red Square which is 800
years old. Beyond the square there is a very old earthen rampart that is
embodied into the square in the north. The rampart is as old as the square itself.
Now when we look at the ancient ramparts, we are surprised by colossal
labour spared for their building. In the past wooden walls and towers were
placed on the ramparts. More then once those walls and towers experienced blows
of different enemies. Small huts of fishermen and handicraftsmen as well as
chambers of boyars and princes were beyond them. Here Pereslavl "vetche"
bell called out the citizens. Here in the wooden chambers of the Prince which
stood in Red Square in 1220, the great son of Russia Prince Alexander Nevsky
was born. In 1958 a monument to him was set in the square. Neither wooden
huts nor chambers can be seen now, here the white Cathedral of the Savior and
Transfiguration only rises, as it did in the hoary antiquity. It is really an
unvaluable architectural treasure of our land, the oldest relic in Yaroslavl
region as well as in the whole north-east Russia including Moscow itself.
The cathedral was laid in 1152 by the founder of Moscow Prince Yury Dolgo-
ruky. It was finished under his follower, Prince Andrey Bogolyubsky in 1157.
The cathedral was built at the time which was a historical border-line of the
great development of Vladimir-Suzdalian architecture. In the whole Europe
there are not many so stylisticly clear and strong medieval relics that were
built in Vladimir-Suzdalian Russia. That striking flight of architectural
mastery was ruthlessly cut by Tatar invasion.
Due to the excellent techniques of wall masonry the Cathedral of the Savior
and Transfiguration might be regarded as an example of Vladiminan archi-
241

tectural style but from the point of view of its outward appearance the
cathedral seems to belong to the mighty and austere simplicity of the architecture
of Novgorod the Great. The cathedral is poorly decorated. The architect looked
for and found the lofty beauty of the temple in a magnificent combination of
zakomaras (the biggest is in the middle and the smaller ones by sides) as well
as in the combination of the altar apses, in the contrast of light and deep
shadows in the semicylinders of the apses and in the majestic simplicity of walls
which were only decorated by narrow windows looking like loop-holes. Such
simplicity is the greatest success and the most difficult task of the
architecture.
The Cathedral of the Savior and Transfiguration is a structure of elevated art.
It is noticeable in every detail. But in order to get a more favourably impression
one should visit this marvellous relic of ancient architecture. It is a pity that
most of photoes of this relic are usually misleading: Red Square is small, and
it is difficult to find a successful point for good pictures; as far as photoes made
from the rampart go they grossly exaggerate the volumes of the drum and the
cupola. Maybe the reason for that is someone's unjust opinion of the cupola
being too huge and the cathedral itself too massive and static though in
reality the relic is strikingly harmonized. True, the proportions of the structure are
a bit distorted by a layer of earth which appeared during the long life of the
cathedral. To remove this layer is scarcely possible now. But even with such
an appearance the cathedral gives a lasting impression.
The cathedral was restored several times: 1403, 1442, 1626. It is natural that
the great princes and tsars showed care of the relic for it was the oldest in
Moscow Principality.
The last restoration which took place in 1891—1894 was of no use, moreover it
harmed the cathedral. During the restoration the remains of the ancient
mural painting were annihilated and a marble iconostasis was set though this
was absolutely alien to the relic.
The interior of the cathedral is ako of great interest. Half of it seems to be
divided into two storeys by a wide gallery. An iron spiral staircase leads to
the second floor. In the past it was absent and one had to go to the gallery from
the Prince's Palace by a passage which rose high above the ground. Though
now the arched entrance is blind, the place where it was is seen very well. Here
on the upper floor there was a praying place for a prince, his family and
persons of rank, townsfolk had to be on the ground floor.
This ancient cathedral had a lot to see. A lot of lives, a lot of people's destinies
passed by its walls.
THE LAST SCALE OF PLOUGSHARE.
Our "Stone Tales" are finished. It does not mean that architectural
treasures of Yaroslavl land are over. We only take the most precious relics. But
Yaroslavlian land is rich of old architectural monuments. And plenty of them
are left untouched in our "Stone Tales".
242

ANNOTATION
1. CHAPEL in the Russian architecture is usually a small temple attached
to the main body of the church.
2. "SHATYOR" or SHATYOR-SHAPED ROOFING is a high roof in
the form of a polygonal pyramid; the feature is typical for the old Russian
architecture. In the church structure it is topped by a cupola.
3. LOOP-HOLE is a narrow slit in a wall to fire on. A special loop-hole
hanging outside the fortress wall is called "VARNITSA". When the enemy came
up close to the walls the defenders of a fortress poured boiling water and melt
pitch through "varnitsas". (Design No 1)
4. "ZAKOMARA" is a specific Russian feature of the ancient architecture.
It is an upper semicircular part of a church wall which repeats the line of the
semicylinder of the vault. There are several vaults in Russian churches and
therefore there are three or more "zakomaras". Such vaulting is complicated
but extremely beautiful. (Design No 2)
5. APSE is an arched or domed part at the east end of a church, made for
the altar.
6. FRESCO is a method of painting in water-colour on a wall before plaster
is dry. Such pictures are durable for ages. Before mural painting in fresco is
made, the master plasters only that part of the wall he can paint; so the whole
picture is created little by little and the frescopainting is not only difficult
but also requires careful work and skill.
7. ICON is a sacred painting in Eastern Church.
8. ICONOSTASIS is a special wall with icons; it separates the altar in the
church.
9. PLATEBAND of a window in the Russian architecture is usually highly
decorated either by wood or stone-carving or by glazed ornamental tiles.
10. GOLDEN SECTION is one of the architectural proportions when the
ratio of the smaller segment to the larger one is equal to that of the latter
А В
to the integer: -^ =-^ (Designs No 3, 4)
11. MERYA is the name of an ancient tribe which lived in the district
attached to the Upper Volga. In the 11 century the Slav tribes settled here.
Merya gradually mixed in the mass of the new-comers.
12. VETCHE is a popular assembly in Ancient Russia; in some Russian towns
it was the supreme organ of government. All free (non-serf) adult men had
the right to take part in the vetche. A vetche-bell called the assembly.
13. GREAT PRINCES OF VLADIMIR ruled Vladimir-Suzdalian
principality which was one of the greatest government structures in the north-eastern
Russia in the 10—13th centuries.
14. BOYARS were feudal noblemen in Ancient Russia.
15. KREMLIN is a central fortress-like part of ancient Russian towns.
16. "SHIRINKA" ( a shell for a tile) is a square stepped deepening in the
wall; this architectural decorative element was widely used in the ancient
building.
243

17. "LEMEKH" ("ploughshare") is a small aspen plank the lower partoi
which is pointed in the form of a stepped wedge. Such a plank resembles a
ploughshare. Ancient Russian structures often had roofs made of such planks.
These roofings look like being scaled.
18. "SPAS-NA-SENYAH" ("THE CHURCH OF THE SAVIOUR in
Rostov) is a high temple the ground floor ("senye") of which was used for keeping
utensils. Usually "senye" is an uninhabited part of the house situated
between the porch and the inhabited rooms.
19. THE TEMPLE OF BASIL THE BLESSED is a remarkable relic of
Russian architecture situated in Red Square in Moscow. The church was built in
honour of the subjugation of Kazan. The structure unites nine churches; that
difficult compositional problem was boldly solved by the builders of the
temple Barma and Postnik.
20. THE PALACE IN KOLOMENSKOYE in the tsar's country, (estate near
Moscow) was built in 1667. It represents a wonderful picturesque group of
several buildings connected with one another by passages. The Palace was the
greatest achievement in wooden architecture.
21. THE TEMPLE OF THE TRANSFIGURATION ("Preobrazhensky") in
Kizhy is a relic of wooden architecture. The structure is built in the form of
a multi-circled pyramidal church topped with 22 cupolas. Due to its extreme
originality the temple is an architectural relic of world importance.
22. "LOPATKA" is a flat column which juts out the wall.
23. PRINCE ALEXSANDER NEVSKY was a great Russian strategist.
In 1240 his army put to rout the Swedish knights on the banks of the Neva,
and he got the nickname "Nevsky". In 1242 he defeated the order of the
Livonia knights on the ice of Lake Chudskoye. Since 1252 he was the Great
Prince of Vladimir; in that capacity he showed a remarkable diplomatic gift and
was a careful and far-seeing political figure, he achieved the agreement not
о send the Russian army to the Gold Horde.

ОГЛАВЛЕНИЕ
Древняя земля 5
Ярославль 7
Твердыня 8
Порубежье 20
Град 30
Слободы 44
Ростов Великий 67
Сердце древнего града 68
Кремль 78
За стенами кремля ростовского 104
Деревянный сказ 113
Борисоглебские слободы 117
Никола Улейма 132
Углич 140
Кремль 141
На берегу 149
В городе ..... 155
Дивная Гора 161
Богоявление 164
Тутаев 168
Переславль-Залесский 174
Никитский монастырь 175
Горицкий монастырь 182
Троицкий-Данилов монастырь 185
Город 190
Последняя чешуйка лемеха 201
Примечания 202
The ancient land .211

72с 1 Рапов М.
Р23 Каменные сказы. Сокровища древней русской
архитектуры Ярославской области. 2-е изд.
Ярославль, Верх.-Волж. кн. изд., 1972.
248 с.
Это прекрасно иллюстрированное издание
рассказывает о памятниках древнерусского зодчества, которыми гак
богата Ярославская земля. Тексты и подписи под
иллюстрациями — иа двух языках: на русском и английском. Книга будет
отличным подарком нашим многочисленным гостям-туристам.
Первое издание книги получило высокую оценку у
самых равных читательских кругов,
2—8—4
59—72
72с 1

Рапов Михаил Александрович
Каменные сказы
Редактор О. Гончарова
Художественный редактор В. Усов
Оформление художника Г. Никитина, заставки В Хлебникова
Технический редактор Э. Патрикеева
Корректор Э. Ссорина
Сдано в набор 14 января 1972 г
Подписано к печати 30 мая 1972 г.
АК 01647. Формат бумаги 70x907ie.
Бумага мелованная.
Усл.-печ. л. 18.14.
Уч.-и.-»д. л 17,61.
Тираж 50 000 экэ.
Заказ 23.
Цена 2 р. 30 к.
Верхне-Волжское книжное издательство Комитет* по печати
при Совете Министров РСФСР. Ярославль, va. Трефолева, 12.
Ярославский полиграфкомбинат Главполиграфпрома Государственного
комитета Совета Министров СССР по делам издательств, полиграфии
и книжной торговли. Ярославль, ул. Свободы, 97.

Дорогие читатели!
Ваши отзывы о книге шлите по адресу:
Ярославль, ил Трефолева, 12, Верхне-Волжское
книжное издательство, редакция краеведческой
литературы.