СТАР0-РУССК1Е
СОЛНЕЧНЫЕ
0Г1 II 0Г1НИ.
ЙСТОРЙКО-ЗТНОГРАШЕСШ ЙЗШД0ВАН1Е
МИХАИЛА СОКОЛОВА.
СИМБИРСКЪ.
Типографы А. Т. Токарева.
1887.

С.-Петербургъ. Цензурою дозволено 29 Марта 1887 года.

I. Древне-русскш солнечный культъ.
Историческое обозрите.
У всЬхъ языческихъ народовъ: древнихъ и новыхъ,
стараго и новаго свита, солнце несомненно было са-
мымъ уважаемымъ и любимымъ божествомъ. Съ боже-
ствомъ солнца язычникъ соединялъ самыя лучппя
воспоминашя своего отдаленнаго прошлаго; къ солнцу
же онъ обращался съ мольбою въ своихъ нуждахъ.
Справедливость требуетъ признать тотъ фактъ, «что
иногда во глав^ языческаго Олимпа становились боги
и не солнечнаго происхождешя, какъ наприм. богъ-
громовникъ, или какой-нибудь полукнижный Брама
(Парабрама). Но богъ-громовникъ по самому существу
того небеснаго явленья, которое онъ олицетворяетъ,
имйетъ значенье только местное, для некоторыхъ
только странъ, и притомъ онъ всегда представляется
для простодушнаго дикаря какимъ-то недоступнымъ,
грознымъ и карающимъ существомъ. Книжныя панте-'
истическ1я божества, въ роди Парабрамы, потому уже
не могутъ прюбрести симпатш простаго народа, что
они вообще мало известны въ массахъ не
философствующей толпы; так1я божества, какъ придуманныя
жрецами, и известны только въ ихъ ограниченномъ кругу.
Вотъ почему даже и тамъ, где главнымъ богомъ

vi
— 4 —
является не солнечное божество, солнце всетаки
наиболее любимо и уважаемо. Не отъ бога-громовника,
не отъ пантеистическаго существа, а отъ бога солнца
производятъ свой родъ династш языческихъ царей.
Мы разумгЬемъ наприм'Ьръ египетскихъ фараоновъ (отъ
бога солнца Ра, или Фра). индейскихъ царьковъ и
американскихъ инковъ. Начало земледЬл!я и вообще
цивилизацш приписывается также солнцу, или его
д^тямъ (американск1я предашя дикарей, обитающихъ
на возвышенностяхъ Боготы, а также инковъ). Словомъ
у язычниковъ не было божества болЬе симпатичнаго
и уважаемаго людьми, какимъ именно было само
солнце.
Русское язычество не представляетъ исключешя
изъ общаго правила: солнечные боги были самыми
общеизвестными и любимыми на Руси.
Повидимому впрочемъ главнымъ богомъ у русскихъ
язычниковъ былъ громовникъ Перунъ. Прокотй Кеса-
ршскш, писатель VI века, говоритъ о религш древ»
нихъ славянъ:. „Они (Славяне и Анты) признаютъ еди-
наго бога, творца молши и грома (разумеется Перуна)
единымъ господомъ вселенной, и приносятъ ему въ
жертву быковъ и иныхъ священныхъ животныхъ".
Трудно перетолковать это свидетельство, хотя вообще
признано, что^оно относится собственно только къ
юго-западньшрь славянамъ. ^Темъ не менее, судя по
нашей летописи, Прокотево свидетельство вполне
приложимо къ эпохе княжеской Руси отъ Олега вещаго
до Владим1ра язычника. Мы видимъ, какъ муж.и Олега,
по настоянио византшскихъ императоровъ Леона и
Александра, клянутся орулаемъ своимъ и богами: Пе-
руномъ и Волосомъ. Говоря о ревностномъ служети
Владим1ра языческимъ богамъ, летописецъ замечаетъ:
„И нача княжити Володимеръ въ Киеве единъ, и по-

— 5 —
стави кумиры на холму вн* двора теремнаго: Перуна
древяна. а главу его сребрену, а усъ златъ, и Хърса.
Дажьбога, и Стрибога, и Симарьгла, и Мокошь" (Лав-
рент, л. подъ 980 г.). При чтеши этихъ словъ летописи
невольно бросается въ глаза то самое обстоятельство,
что л'Ьтописедъ сравнительно очень много говоритъ о
Перуне, описываетъ мелк1я подробности его идола,—
между тЬмъ тотъ-же самый л'Ьтописедъ, когда Д'Ьло
идетъ о другихъ богахъ, едва удостоиваетъ ихъ той
небольшой доли внимашя, чтобы передать хотя-бы
ихъ имена, на первый разъ вообще довольно стран-
ныя и, за исключёшемъ одного только Дажьбога, вообще
непонятныя для современнаго русскаго человека.
Выводъ отсюда можетъ быть только одинъ:
обычное мненье о главенстве Перуна на русскомъ Олимпе
не совсгЬмъ не справедливо, или, лучше сказать, совсЬмъ
справедливо.
Но хотя въ историческую эпоху русскаго
язычества Перунъ былъ главнымъ, первенствующимъ богомъ,
т-Ьмъ не мен^е онъ вообще далеко не пользовался
симпагпями славяно-русскаго народа. Онъ былъ слиш-
комъ уже грознымъ, своими громовыми стрелами онъ
равно разилъ какъ праваго, такъ и виноватаго; самый
громъ, который олицетворялся въ Перуне, былъ сим-
воломъ, предв'ктемъ несчастья. Не даромъ и теперь
еще въ числи свадебныхъ прим^тъ мы находимъ такую:
„Въ день в^нчатя ясная погода знаменуетъ
счастливую жизнь, дождь—богатство, громъ—несчате (Воро-
нежскш литерат. сборникъ. Вып. 1-й, 390 стр.) Кромй
того Перунъ ^потому уже не могъ привлечь къ себй
внимашя русскихъ язычниковъ, что громъ и молшя,
т. е. тЪ небесныя явлешя, въ которыхъ онъ проявлялъ
свою силу и могущество, вообще мимолетны, быстро
появляются и еще скорее исчезаютъ. Въ этомъ отно-

<. — 6 —
шеши много выигрывало предъ Перуномъ светлое,
пресв'Ьтлое солнышко. ВсЬмъ нужное, всЬхъ радующее
оно, казалось, не боялось враждебныхъ силъ мрака и
злобы; и думалось русскому язычнику: н^тъ, не
одолеть врагамъ (небеснымъ зм'Ьямъ) наше солнышко.
Эту в^ру народъ выразилъ въ загадке: „Што въ
ящикъ не запереть?" Въ отгадке разумеется солнце
(Пермскш сборникъ, кн. 1, отд. II, 129 стр.). Такимъ
образомъ Перунъ не пользовался, или не влад'Ьлъ т'Ьми
выгодами положенья, которыя располагали русскш
народъ въ пользу солнца. Потому-то и народъ вообще
худо помнитъ Перуна; это обстоятельство какъ— будто
подтверждаетъ мненье техъ[ изсл^дователей, которые
<J считали Перуна не русскимъ, а варяжско-норманскимъ
богомъ. славянизированнымъ Торомъ (М. П. Погодинъ,
г. Шеппингъ, Янъ Эразмъ Воцель).'Т-Ьмъ не менЪе
догадка этихъ изсл'Ьдователей не имЪетъ прочныхъ
основатй: вопервыхъ она требуетъ признать
полусказочный разсказъ летописи о призванш варяжскихъ
князей за исторически фактъ, что слишкомъ уже
сомнительно, что-бы ни говорили рьяные норманисты;
вовторыхъ-же—и это самое главное—народъ, хотя и
худо помнитъ о Перуне, но всетаки не забылъ его
окончательно (б'Ьлоруссы и отчасти малоруссы).
Ч1шъ меныпимъ значеньемъ и любовью пользовался
громовержецъ Перунъ, тЪмъ бол'Ье и ярче возвышался
образъ милостиваго подателя всякихъ благъ, пре-
^ св^тлаго солнца. Солнце (Дажьбогъ) было силою,
оживляющею всю природу, оно возбуждало или возжигало
жизнь въ растетяхъ, животныхъ и людяхъ. Но солнце
' (Дажьбогъ) не было только покровителемъ и благодй-
телемъ русскаго народа; потому-то оно и благоволило къ
нему, потому-то оно и было глубоко уважаемо на Руси,
что было соединено кровнымъ родствомъ со всбмъ

— 7 —
славяно-русскимъ народомъ. Русскш народъ съ неза-
памятныхъ временъ считался внукомъ Даждь-бога
(солнца). „Тогда при Олзе Гориславличи", читаемъ мы
въ слове о полку Игорев'Ь, „сЬяшется и растяшеть
усобицами; погибашеть жизнь Даждь-божа внука, въ l
Княжихъ крамолахъ вгЬци человекомъ сократишась". I
Обращаемъ внимаше на взаимную связь и ходъ
мыслей певца знаменитаго слова. Певецъ указываетъ на
горькую, несчастную жизнь Даждь-божа внука и далее
поясняетъ, что несчастное положенье Даждь-божа
внука, или, что тоже, сокращеше вековъ человеческихъ
(а не княжескихъ) зависитъ отъ княжескихъ междо-
усобш (уд'Ьльнаго нестроешя).\Ясно, что подъ Даждь-
божимъ внукомъ разумеется весь русскш народъ, а
не родъ только русскихъ князей, какъ думается не- 7
которымъ изсл'Ьдователямъ.^ Мы разум^емъ И. Срезнев-
скаго. „Подъ именемъ внука Дажь-бога", говорить
г. Срезневсшй, „я понимаю Владим1ра, известнаго и въ
народныхъ п'Ьсняхъ и сказкахъ подъ именемъ „Крас-
наго солнышка". (Объ обожаши солнца у древн, слав.
16 стр.). Но вопервыхъ выраженье „Красное
солнышко" есть просто ласкательное прозвище любимаго
князя, и нужно быть слишкомъ уже увлекающимся ми-
еологомъ, чтобы, подобно г. Срезневскому, въ другихъ
случаяхъ очень трезвому изсл^дователю, или въ
новейшее время Л. Воеводскому (Запис. импер. новоросс.
универс. 1880 г. Т. 30, 460 стр.),—видеть въ этомъ
прозвище отголосокъ народныхъ миеологическихъ пре-
данш. Вовторыхъ—и это едва ли не самое главное—
солнышкомъ, краснымъ солнышкомъ прозывается не
одинъ только князь Владим1ръ, но и вообще любимый
челов-Ькъ. Въ народныхъ песняхъ назваше солнышка
поочередно носятъ хозяинъ или хозяйка въ дому,
женихъ или невеста. Такъ въ одной свадебной костром-

— 8 —
ской песне невеста называетъ отца обогрЬвнымъ,
% краснымъ солнышкомъ. „Только свита мой кормилецъ
батюшка, мое красное солнышко, мое летнее, теплое,
ты мое обогр^вное (Москвитянинъ 1855 г. апр. кн. 1,
№ 7, 113 стр.)". Отсюда мы заключаемъ, что, если
уже нужно видеть въ прозвище князя Владим1ра
"^ указанье на то, что онъ (красное солнышко—Владим1ръ)
считался потомкомъ, внукомъ Даждь-бога, тоже самое
нужно думать и о каждомъ русскомъ, который, какъ
хозяинъ въ дому, бтёцъ семейства, или женихъ, также
называется краснымъ солнышкомъ; тоже нужно
сказать и о каждой русской: матери семейства, или
красной девице-невесте, и онЬ происходятъ изъ рода
Даждь-бога, потому что народная песня каждую изъ
нихъ величаетъ краснымъ солнышкомъ. Такимъ обра-
зомъ въ конце концовъ после неправильныхъ догадокъ
г. Срезневскаго и предполагаемыхъ выводовъ, выте-
кающихъ изъ его положенья, мы опять приходимъ къ
]. обычному мн'Ьнш, что подъ Даждь-божимъ внукомъ
^ Р. сл'Ьдуетъ разуметь весь русскш народъ (Истор. русск.
■ „слов. И. Порфир, ч. 1, стр. 24).
BoirfeflCTBie особенной симпатичности солнечныхъ
боговъ, а также ихъ родства съ славяно-русскимъ на-
родомъ, солнечный культъ сравнительно вообще
довольно ярко определился на Руси; по той же самой
причине, какъ мы думаемъ вопреки г. Шеппингу и
Беляеву, до сихъ поръ въ простомъ народе
сохранились почти все имена главныхъ исторически—извест-
ныхъ солнечныхъ боговъ (а не русалокъ только, до-
мовыхъ и лешихъ); все современные полуязычесше у
обряды русскаго народа также вращаются около по- «*
клонешя солнцу (Нижегор. епарх. вед. 1865 г., № 18,
24 стр.). Въ виду особеннаго значешя русскихъ
солнечныхъ боговъ и ихъ близости къ человеку, мы пе-

— 9 —
реходимъ къ историческому обзору солнечнаго культа;
постараемся обрисовать образъ и выяснить характеръ
русскихъ солнечныхъ боговъ, обратимъ внимаше на
историческое развит1е солнечнаго культа, его видоизмЬ-
ненье и забвенье характерныхъ чертъ его.
Хърсъ, или Хръсъ. Хорсъ (осетинско-персидское
хурръ, хуръ-солнце) былъ богомъ солнца; въ знакъ
особеннаго уваженья и почтенья его называли
великимъ Хорсомъ. Объ немъ говоритъ слово о полку Иго-
ревй въ сл'Ьдующихъ эпическихъ выражевгяхъ: „Все-
славъ Князь людемъ судяше. Княземъ грады рядяше,
а самъ въ ночь вълкомъ рыскаше; изъ Кыева дорис-
каше до Куръ Тмутороканя; великому хръсови влъкомъ
путь прерыскаше". Мы видимъ замечательную картину
состязанья смертнаго въ б'ЬгЬ съ самимъ солндемъ.
Волкодлакъ Всеславъ, какъ славянинъ и русскш. не
боится боговъ, не признаетъ какой-нибудь судьбы,
грозной для человека, и см^ло выступаетъ какъ-бы
въ состязаше съ великимъ Хорсомъ; и действительно
вещему князю удается предупредить Хорса: прежде
нежели усп^лъ подняться Хорсъ-солнце, чтобы
принять вызовъ, Всеславъ былъ, уже въ Тмутаракани (ср.
Ж. М. Н. Пр., 1841 годъ, часть XXIX, IV, 34 стр.
П. Прейсъ). Это состязаше Всеслава съ Хорсомъ-
солнцёмъ можно сопоставить оъ подобнымъ же изв-Ьст-
нымъ состязаньемъ болгарскаго юнака. Похвалился
юнакъ, что онъ им'Ьетъ быстраго коня и съ нимъ
обгонитъ самое солнце. СЬлнце оскорбляется и
принимаете вызовъ. При помощи быстраго коня и солнце-
вой сестрицы юнакъ действительно обгоняете солнце
и по условно въ награду получаетъ солнцеву сестру.
(Временникъ, 1855 г. XXII книга, 5—10).
Въ XIV и ХУ в^кахъ повидимому еще не забыли
Хорса; по крайней Mtpi такъ можно заключать изъ

— 10 —
слова некоего христолюбца и ревнителя по правой
вЬрЬ:... „и в'Ьрують въ перуна и въ хорса (Летоп. рус.
литер. Н. Тихонравова, т. IV, отд. III, 89, 92, 94).
Правда, можно предположить, что ревнитель по
правой Bbpi знаетъ Хорса по книгамъ и такимъ образомъ
вооружается противъ давно изчезнувшаго
идолопоклонства, что нередко случалось съ древне-русскими
книжниками; однако другое слово св. Григор1я не
оставляете въ насъ ни мал'Ьйшаго сомн^шя. Въ этомъ
слове категорически .констатируется фактъ современ-
наго идолопоклонства по русскимъ украйнамъ: „но и
ноне по украйнамъ молятся ему проклятому богу пе-
^ руну и хорсу.... (Jbidein. т. IV, 97 стр.) Въ конце
XVI века, или начале XVII существовало еще
сбивчивое, туманное поняаче о Хорее, насколько можно
заключать изъ апокрифической беседы трехъ
святителей. Въ этой беседе на вопросъ, отчего сотворенъ былъ
громъ, св. Василш отв'Ьчаетъ: „Два ангела громная
есть: елленскш старецъ Перунъ и Хорсъ (вар. Нахоръ)
жидовинъ—два еста ангела молншна (Щаповъ. Русск.
раек, старообр., 454; Правосл. Собес. 1861, ч. 1, 252;
Аеан. Поэт, воззр., т. 1, 250)". Съ перваго же раза
бросается въ глаза незнанье книжникомъ русской
языческой религш; не говоримъ о томъ, что
неизвестный книжникъ превраталъ языческихъ боговъ въ анге-
ловъ; можно пожалуй помириться съ темъ, что Перунъ
является предъ нами въ виде ангела молнш, заведую-
щаго молтей (здесь еще не такъ видна деградащя
языческаго сознанья),—но за то каждому понятно, что
нельзя назвать молтеноснымъ ангеломъ Хорса, потому
что онъ былъ не громовникомъ у русскихъ язычниковъ,
а солнечнымъ богомъ. Замечательно, что неизвестный
книжникъ называетъ Хорса жидовиномъ,—такъ какъ
въ некоторыхъ спискахъ вместо Хорса упоминается

— 11 —
Нахоръ, то можно предположить, что Хорсъ называется
жидовйномъ потому, что см'Ьшивается съ библейскимъ
Нахоромъ, который действительно въ н'Ькоторомъ роде
жидовинъ. Въ доказательство естественности нашего
предположешя можемъ сослаться на Никоновскую
летопись, где также вместо Люта, сына Свенельдова,
неожиданно выступаетъ библейскш Лотъ. (П. О. Р. Л.,
т. IX) Во всякомъ случае свидетельство
апокрифической беседы трехъ святителей о Хорее очень темное
и спутанное; а потому на основанш его нельзя делать
никакихъ выводовъ о происхожденш культа Хорса.—
Между темъ всетаки находятся изеледователи,
которые видятъ въ этомъ свидетельстве подтверждете
своихъ апрюрныхъ предположены о чужеземномъ
происхожденш Хорса. Такъ напр. И. Забелинъ,
задумываясь надъ темъ, что Хорсъ называется жидовйномъ,
говоритъ намъ следующее: „Это .(жидовство Хорса)
подаетъ намекъ на самое место, где существовало
поклонеше Хорсу, именно у Хозаръ, перешедшихъ
потомъ въ Моисеевъ законъ и оттого известныхъ
больше подъ именемъ жидовъ Хозарскихъ. (Истор. русск.
жизни И. Забелина ч. II, 291 стр.)". Но если
следовать подобному npieMy въ науке, то пожалуй придется
признать татарско-магометанское происхождете того
же самаго Хорса, или Перуна, потому что въ сказаши
о Мамаевомъ побоище и тотъ и другой признаются
татарскими богами. „Мамай же царь видевъ напрасно
своихъ побиваемыхъ и нача призывати боги своя:
Перуна, Савана, Тамокоша, Ракл1я, Гурса (Хорса) и ве-
ликаго своего помощника Ахмета. (Сказ, русск. нар.
И, Сахарова, т. 1, кн. IV, 80 стр.). Въ настоящее
время темное предаше о Хорее повидимому
сохраняется въ лице зловещаго Карачуна, злого бога скот- X
скаго падежа. И при томъ изъ всехъ русскихъ племенъ

— 12 —
Ц, болЬе всего помнятъ и знаютъ Карачуна карпато-руссы
(Русс, простонар. празд. И. Снегирева, вып. 1,139 стр.;
Зап. импер. pvc. геогр. общ. по отд. этнограф,
т. YII, 321.).
Дажьбогъ, Дажбогъ, (Лаврент.; Ипатск., Архан-
гелогород. сп.; Густинск. л.)=даже Вогъ (Радзивиловск.
сп.)=Дажба (Воскресенск., Никоновск., Софшск. врем.,
Софшск. 1-я .тЬт., Тверск., Русск. врем., Отепен. кн.).
=Дажбъ (Больш. Макаръевск. мин.)=Дажбу богъ (Ке-
* нигсбергск. сп., И. Стриттеръ)=Дашуба или Дождь.
(Подроби. л'Ьтоп., Иннокент. Гизель)=Даждь-богъ (Слово
о полку Игор.) былъ богомъ солнца,—народъ называлъ
его царемъ—Солнцемъ. Объ этомъ мы знаемъ не изъ
филологическихъ умствованш и произвольныхъ сбли-
женш, а изъ словъ Ипатьевской лЬтописи: „И посемъ
АДСварог'Ь) царствова сынъ его, именемъ Солнце, его же
* наричють Дажьбогъ... Солнце царь сынъ Свароговъ,
еже есть Дажьбогъ, б^ бо мужъ силенъ... (П. С. Р. Л.,
Т. И, 5 стр)" Смыслъ слова „Дажьбогъ" различные
изсл'Ьдователи объясняли различно. 0. Эминъ
невидимому производитъ Дажьбога отъ дождя. „Дожбогъ",
говоритъ онъ. „былъ у нихъ (русскихъ язычниковъ)
богъ дождя, и въ нужд'Ь... сему идолу покланялись (Росс,
ист. ведор. Эмина, т. I, 283—284)". Н/Ьтъ ничего
новаго подъ луною: въ сравнительно недавнее время
мн^ше вед. Эмина повторилъ Макушевъ, приравни-
ваюццй русскаго Дажьбога къ италшскому дождевому
Юпитеру (Iupiter pluvius. О происхожденш ел.
Дажьбогъ).' Конечно такое мн^те произвольно и не
нуждается въ опроверженш. Но не менгЬе произвольно
поступали и друпе изсл'Ьдователи. Мы имгЬемъ въ
виду А. Аеанасьева и Н. И. Карцева. Г. Аеанасьевъ
въ Дажьбог'Ь усматриваетъ слово, производное отъ корня
дажь-св'Ьтъ, светлый, „ Слово дажь (Дажь-богъ) есть

— 13 —
прилагательное отъ дагъ (готск. dags, н'Ьмец. tag,
санскр. ahan вместо (1аЬап)=день, св^тъ, родствен-
наго съ санскр. корнемъ dah—жечь, и литовск. глаго-
ломъ degu—горю (Поэт, воззр., т. I, 65)". Къ мн^нио
г. Афанасьева довольно близко подходитъ Н. Кар^евъ.
По его словамъ „Дажьбога можно сблизить съ веди-
ческимъ наименовашемъ зари—Dahana (Филолог, зап
1872, вып. V, 58 стр.)". Мы не увлекаемся догадками
Гриммовскихъ последователей и держимся бол-Ье
простого словопроизводства (некогда обычнаго въ русской
наукгЬ); по нашему мнгЬшю слово Дажь-богъ, или Даждь-
богъ—сложно изъ „дать, даждь (дай)" и „богъ" и
означаетъ бога, подателя всякихъ благъ. Прежде всего ч
сошлемся'на фактьгТкароднаго словоупотреблешя. „Въ
н'Ькоторыхъ губершяхъ Росс, доселе говорятъ: Дажба,
вместо: далъ бы Богъ (Русск. простонар. празд. И.
Снегир., вып. IV, 189)". Въ новгор. г., череп, убзда,
говорятъ также: „Полно тосковать, Дажь-Богъ (дастъ
богъ) все минетъ", или „Покучись Дажь-Вогу (Богу-
подателю), управитъ понемногу (Вйстн. Европы 1878 г.,
октябрь, т. V, 810 стр.)". Конечно намъ могутъ
возразить, что народное словоупотребленье ровно ничего
не доказываетъ, что оно поздн'Ьйшаго происхождетя
и явилось тогда, когда народъ забылъ древнейшее
миеическое значенье Дажьбога. Предупреждая возра-
женье, мы приведемъ косвенныя доказательства той
мысли, что слово „Дажьбогъ" никогда не им^ло дру-
гаго значенья, какъ только бога-подателя. Мы обра-
щаемъ внимате на следующее обстоятельство: слово
„Дажьбогъ" им^етъ связь съ древне-русскимъ именемъ
Вогданъ (Богдай, какъ Рог дай); есть на Руси геогра-
фичесшя назвашя местностей, получившихъ свое имя
отъ Дажьбога, какъ напр.: Дацьбоги (Дадзибоги) въ \у
Мазовшй, Даждьбогъ въ мосальск. уйзд^Ь,—въ парал-

— 14 —
лель съ приведенными местностями можно сопоставить
Богдаево (Тверск. губ. Весь...г...у.) и Божедаевку
(Хере. г. Алекс, у.). Для всякаго очевидно, что слово
„Дажьбогъ" предполагаетъ другое „Вогданъ", равнымъ
образомъ „Дацьбоги" по смыслу тоже, что Богдаево;
здесь произошла перестановка составныхъ частей, изъ
которыхъ слагается слово, какъ это нередко случается
въ простонародномъ говоре, напр. великорусе, медведь
и малорусск. ведмедь. А потому довольно странно
попросту объяснять слова „Богданъ" и „Богдаево" и
въ тоже время видеть таинственно-миоическш смыслъ
въ подобныхъ же выше-приведеннымъ выражетяхъ
„Дажьбогъ" и „Дацьбоги" (ср. Русск. простои, празд.,
вып. I, 18; Поэт, воззр. т. I, 65; Вестн^ Европы
^ 1878, т. V, 810). Словомъ имя солнечнаго бога „Дажь-
\/j богъ" указывало только на одну черту его личности,
- какъ бога подателя;^ри этомъ Дажьбогъ, какъ источ-
никъ всякаго благополушя, являлся ч^мъ то въ роди
добраго чувашскаго бота „Тора". Будучи внукомъ
Дажьбога и следовательно находясь съ нимъ какъ-бы
въ родстве, сознавая, что милостивый Дажьбогъ дастъ
все, что у него ни попросишь, русскш народъ чувство-
валъ себя вполне счастливымъ. Это довольство своимъ
жреб1емъ или судьбою выразилось въ древне-русской
пословице: „Беденъ бесъ, что у него бога нетъ.
(Памяти, древн. письменности 1880 г. вып. IV, 78)".
Смыслъ пословицы какъ бы такой: человеку не для
чего отчаяваться и жаловаться на свою горькую долю,
у него есть богъ, который всегда можетъ осчастливить,
или обогатить его; зачемъ особенно печалиться: ведь
человекъ—не бесъ (духъ мрака), который, какъ не
имеюшдй бога, обреченъ на вечную нищету и бедность.
Уяснивши себе хотя бы одну черту въ характере
Дажьбога, мы снова возвращаемся къ истолкованью

— 15 —
смысла родства русскаго народа съ Дажьбогомъ, о.
чемъ мы уже отчасти говорили выше. Если слово
„Дажьбогъ" значитъ податель, то понятно, что рус-
скш народъ называетъ Дажьбога—солнце Д'Ьдомъ
(отцемъ) въ метафорическомъ смысле, какъ кормильца-
батюшку. Следовательно древне-русскш язычникъ въ
томъ же смысле называлъ Дажьбога (солнце) Д'Ьдомъ,
въ какомъ.и ныне дети называютъ солнце отцемъ, а
себя какъ бы считаютъ солнцевыми детьми: „Ведрушко,
покажись, солнышко, покажись, золотое, прогляни,
солнышко, посмотри: твои дети плачутъ, есть хотятъ,
пить просятъ". Само собою понятно, что если Дажь-
богъ былъ Д'Ьдомъ въ метафорическомъ смысле, то
онъ былъ родоначальникомъ всего русскаго народа, а
не династш только русскихъ князей, потому—что всякш
челов-Ькъ, какъ мы видели изъ вышеприведенной
пословицы, кроме только б^са, разсчитываетъ или, по
крайней м^ре, можетъ разсчитывать на милость ,бога,
а следовательно въ томъ же метафорическомъ смысле
признаетъ свое сыновство, или въ более
почтительной форме называетъ себя внукомъ: по отношешю къ
отцу, или деду—Дажьбогу. При такой точке зретя на
предметъ мы решительно отвергаемъ предположенья
техъ изследователей, которые, подобно г. Срезневскому,
подъ Дажь-божимъ внукомъ разумеютъ князя Влади-
Mipa и вообще русскаго князя, какъ его потомка (Собр.
сочин. Шишкова, ч. VII, 74; Взглядъ на слово о полку
игореве Всев. Миллера, 71—74). Въ частности по
поводу сближенья Всев. Миллеромъ выраженья „Дажь-
божш внукъ" съ соответству]Ю1Дймъ вш5нтшскимъ
*"^ЩЙО£^^ солнцемъ" заметимъ, что
вообще на основан^ЩрЩай1й~ Одного народа нельзя
X заключать къ верованьямъ другого: иначе миеы всехъ
народовъ были бы тожественны и совершенно сходны

— 16 —
другъ съ другомъ, не илгЬя нацюнальнаго оттЬнка
или различгя; а потому если у грековъ солнцероднымъ
былъ, или назывался только императоръ, то это не
мгЬшало всему русскому народу считаться внукомъ
солнца.
Намъ остается сказать еще несколько словъ по
поводу того, почему русскш народъ называется
именно внукомъ Дажьбога, а не сыномъ его. Некоторые
изсл'Ьдователи думаютъ, что если русскш народъ былъ
внукомъ Дажьбога, то наверное былъ какой нибудь
сынъ Дажьбога—солнца, отецъ русскаго народа;
понятно, что народъ забылъ о своемъ предполагаемомъ
отц'Ь и помнитъ только о д'Бд'Ё. Такъ именно ув'Ьряетъ
насъ г. Аеанасьевъ и въ доказательство своей мысли
ссылается на известное предате о происхожденш
скиеовъ. „По скиескому предатю", говоритъ г.
Аеанасьевъ, „Небо родило бога—Солнце (Targitavus, Svalius),
у котораго было три сына: Щитъ, Стрела и Коло
(колесо, возъ и соха); эти три брата и почитались
родоначальниками скиеовъ—воиновъ, кочевниковъ и
пахарей. Согласно съ этимъ слово о полку называетъ
русичей внуками Дажьбога (солнца)", конечно соотв'Ьт-
ствующаго скиескому Таргитаву—солнцу (Поэт, воззр.
т. II, 486). Мы думаемъ, что выраженье „внукъ
Дажьбога" вовсе не предполагаетъ какого-то неизвгЬстнаго
отца и намъ не зач'Ьмъ обращаться для разъясненья
его къ скиеамъ. Русскш народъ называлъ себя внукомъ
Дажьбога, а не сыномъ, въ знакъ особеннаго благо-
говенья къ богу; да и вообще выраженье „внукъ Божш"
было обычнымъ въ древне-русской письменности. „Во
ванчюжкой земли", говорится въ одномъ русскомъ
произведения, „явился... Георгш, прозвища Дивитъ,
назвался внукомъ Божшмъ (Опис. дерковно-слав... и
русск. рукоп. импер. публич. библют. А. Бычкова.

— 17 —
С. П. Б. 1882. ч. I, 277)". А потому и не слЪдуетъ
строить сомнительныя гипотезы по поводу этого внука
Дажьбога (бога).
Мы уже видели, что слово „Дажьбогъ" до сихъ
поръ удержалось въ народномъ языке; некоторые
факты заставляютъ думать, что народъ вопреки мненью
А. Пыпина (Вестн. Евр. 1883 г. т. VI, ноябрь,
288 стр.) не только не забылъ о Дажьбоге, но хотя-бы
механически помнитъ о значенш и смысле его культа.
Дажьбогъ, какъ мы знаемъ, былъ однимъ изъ солнеч-
ныхъ боговъ, царемъ-солнцемъ; естественно было
прославлять и воспевать его около христ1анскаго
праздника Рождества Христова: тогда ведь древне-pyccKie
язычники радовались возрождетю, или просто рождению
новаго солнца, милостивато Дажьбога, который дол-
женъ былъ освободить всю природу отъ оковъ
зловещей богини зимы (Мораны). И действительно одна изъ
современныхъ- полукнижныхъ песенъ, которыхъ
немало распевается на празднике Р. Христова, упоми-
наетъ о какомъ-то загадочномъ „дажьдь-нару" (Дажь-
боге), смешивая его съ 1исусомъ Христомъ, Искупи-
телемъ рода человеческаго. „Достойно есть днесь
удивлешя, духовному весел1е: ныне звезда на небеси
явися, паче всехъ святая: ты предвозвещавши Бога
нашего и на землю проявляеши, яко даждь-нару вгашъ
наидетъ, тако Христосъ смиренный съ небеси снидетъ
(Кола., Летоп. русск. литерат. Н. Тихонравова, Т. I,
отд. П, 150 стр.)". Изъясняя эту замечательную
народную песню, А. С. Великановъ замечаетъ: „Даждь",
какъ известно, есть собственное имя русь-славянскаго
божества; оно отделено отъ предшествующаго слова
Вогъ, вместо котораго присоединено къ нему: пару,
наръ-челове1 ъ: Даждь-нару-Богочеловекъ (Разведки о
древнейш. русь-славянск. грамотности А. С. Велика-
2

— 18 —
нова. 1878 г. 19 стр.)';. Такимъ образомъ въ этой
народной песне очевидно смешиваются туманныя язы-
чесюя предашя и более ясныя христ1анск1я вгЬрова-
шя; и действительно очень легко было сблизить ми-
лостиваго Дажьбога, деда всего русскаго народа и
по-родственному благоволившаго ему, съ Спасителемъ
Mipa Христомъ, Который такъ возлюбилъ м1ръ, что
предалъ Себя на распят1е за грехи всего Mipa, за
первородный грехъ нашего праотца Адама.
Яръ, Ярило, или Ярунъ (jaro—весна, галицко-
русск. ярь-весна) былъ богомъ возродившагося весен-
няго солнца и воплощалъ въ себе живительную силу
* природы, буйнаго мужества и любви.—Впервые онъ
упоминается въ летописи подъ именемъ „Симарьгла"
(Симаергла). Но такъ какъ наше мненье не
принадлежим къ числу общепризнанныхъ, то мы предва-
* рительно переходимъ къ доказательствамъ въ пользу его.
Слово „Симарьгла", имя неизвестнаго божества,
упоминаемаго въ нашей первоначальной летописи,
давно уже привлекало къ себе внимаше нашихъ из-
следователей. Объясняли это слово вообще различно;
прежде всего спорили о томъ, считать-ли имя
неизвестнаго бога или богини „Симарьгла" за одно слово,
или видеть здесь два слова, по небрежности
переписчика слитыя въ одно. Одни действительно
находили здесь одно слово, а друпе видели два „Сима"
и „Рьгла" и ссылались вопервыхъ- на Архангело-
городскаго летописца, где вместо „Симарьгла" стоитъ
и „сема" и „регла" и вовторыхъ на известное слово
христолюбца и ревнителя по правой вере: „и верують
въ перуна и въ хорса и въ мокошь и въ сима и ве
рьгла".
Прежде всего поговоримъ о тЬхъ изслЬдователяхъ,
которые въ имени божества „Симарьгла" видели два

— 19 —
слова. Одинъ н'Ьмецкш ученый, обративши свое вни-
маше на первую половину слова „Симарьгла" „Сима",
видитъ въ Симарьгл'Ь латышскую богиню земли Семму
(Москвит. 1851. ч. Ш, № 9 и 10, 117 стр.). П. Прейсъ
для объясненья словъ „Сима" и „Рьгла" ведетъ насъ
къ ассиршскимъ народамъ, переселеннымъ въ
Палестину въ конц'Ь УП столбя предъ Р. Христовымъ.
IV книга царствъ, XVII, 30 сообщаетъ намъ, что эти
народы и въ Палестине покланялись своимъ отече-
ственнымъ богамъ, изъ которыхъ намъ известны (по
Библш) Ергелъ (Ergel=Nergel=Nergal) и Асимаеъ
(Asimath=Asima). По мненью Прейса нашъ л'Ьтописецъ
изъ „Ергелъ" сочинилъ русскаго бога „Рьгла" (Ерьгла),
а изъ „Асимаеъ"—„Сима"; конечно съ точки зренья
П. Прейса такое отношенье къ Д'Ьлу нашего летописца
объясняется и извиняется его нев'Ьжествомъ, которое
простодушно смешивало и сливало русское язычество
съ греческимъ и въ данномъ случай съ ассиршскимъ
(Ж. М. Н. Проев. 1841, отд. .IV, 37—39, 41—43).
Г. Микуцкш, выходя изъ апрюрнаго положенья (обыч-
наго въ миеологш природы), что имена языческихъ
боговъ означаютъ, или указываютъ на св^товыя явленья
„с1янье, блескъ, белизна", думаетъ, что древне-русскш
„Симъ" предполагаетъ корень si—с1ять, светить, а
„Ръглъ, Рьглъ"—корень арглъ, раглъ, санскрит, радж,
рандж, греч. 'argos—красный, блистающш, б'Ьлый
(Матер1алы для корнев. и объяснительн. словаря русск.
яз. и вс;Ьхъ славянск. нар'Ьчш. Ст. Микуцкш, вып. П,
85 стр.).
Изъ изслЪдователей, вид'Ьвшихъ въ Симарьгл'Ь
одно слово, имя богини, прежде всего слЪдуетъ
указать на старинныхъ миеологовъ г. Стрыйковскаго и
г. Руссова: по ихъ мнгЬнью Симарьгла тоже, что богиня
Зимцерла. Почти тгакже думаетъ и одинъ изъ новМ-
2*

— 20 —
шихъ изслЬдоватолей Н. Квашнинъ-Самаринъ; онъ
сближаетъ русскую Симарьглу все съ той же польской
богиней Симжерлой и переводитъ лингвистическое
значенье этого имени словами „сивая молшя". „Нельзя
ли", говоритъ г. Квашнинъ-Самаринъ, „связать съ мол-
шей—Марою и этой загадочной Симарглы, о которой
упоминается въ древнихъ памятникахъ? Вотъ какъ
мы объясняемъ себ* это древнее слово. Оно сложное.
Первая половина заключаешь въ себЬ корень „с"
(св'бтъ), вторая-же въ древнгЬйшемъ язык* могла
означать молнио и родственна со словами: молшя, мелькать,
моргать и т. под. Что объясненье это в-Ьрно, можетъ
доказать польская форма этого же имени Симжерла,
очевидно, имеющая въ себ^ тотъ же корень си и
другой родственный корень маргъ (моргать и сомжарить).
Что-же въ конц'Ь концовъ значитъ слово Симарьгла?
Значитъ оно—светлая молшя или еще точнее—сивая
молшя (БесЁда. 1872. кн. IV,—апрель, 236 стр.).
Насколько можно судить по другой стать* тогоже са-
маго г. Квашнина-Самарина „О былинахъ, содержащихся
въ сборник* П. С. Ефименка", онъ и теперь еще твердо
держится своего прежняго взгляда; мало того, онъ д*-
лаеть еще одно предположенье о СимарьглгЬ,
замечательное по своей фантастичности. Известно, что въ
нашихъ былинахъ встречаются женщины—богатыри;
пйвцы, наши руссюе рапсоды, безразлично называютъ
йхъ то поляницами, то паляницами. Никому не
приходило въ голову задумываться надъ этимъ незцачитель-
нымъ колебаньемъ говора, потому что о вообще часто
переходитъ въ а не только въ великорусскомъ нарЪчш,
где всего чаще приходится наблюдать это явленье, но
и въ мало-русскомъ: срв. малорусе, чого и великорусе,
чаво и наоборотъ великорусе, ковалокъ и малорусе,
кавалокъ. Но г. Квашнинъ-Самаринъ неожиданно дгЬ-

— 21 —
лаетъ важное открьте; оказывается, что слово паля-
ница происходитъ не отъ поля, какъ думали (богатыри
ездили по полямъ, отправлялись на полеванье=богатыр-
CKie подвиги), а отъ „палить"; паляница, толкуетъ онъ,
это-эпитетъ богини Симарглы и въ древнейшую пору
принадлежалъ только ей и следовательно только въ
позднейшую эпоху, когда миеъ съ неба сошелъ на
землю, этотъ эпитетъ сталъ прилагаться и къ женщинамъ—
богатырямъ, „паляницамъ удалымъ". „Певцы", передаемъ
точныя слова самого г. Квашнина-Самарина, иногда про-
износятъ паляница, такъ что объ поли трудно въ этомъ
случае думать; впрочемъ существуетъ другое объяс-
ненье отъ слова „палить". Если это такъ, то паляница
вероятно была въ старину эпитетомъ какой нибудь
богини и всего скорее—Симарглы—синей молнш (сравни
имя Зореница, которое дается Заре), а впоследств1е
его стали применять и къ земнымъ героинямъ (Мате-
р1алы по этнографш русск. населен. Архангельск, губ.
П. С. Ефименка. 1878. ч. П, 6 стр.)".
Какъ оказывается, все эти объясненья слова „Си-
марьгла" слишкомъ уже произвольны, ч^обы быть хоть
сколько нибудь научными. А потому мы не будемъ
подробно разбирать ихъ и сделаемъ только несколько
критическихъ замечашй. Прежде всего ответимъ на
мненье г. Прейса, съ которымъ повидимому вполне
соглашался г. Аеанасьевъ (Поэт, воззр. т. II, 266).
Вопервыхъ считать „Сима и Рьгла" чужеземными
богами мы не имеемъ ни малейшаго основашя. О Симарь-
гле говоритъ не поученье Х1У или ХУ века, когда
заглохли язычесюя верованья, и не полукнижное
сказанье, а нашъ древнейпий летописецъ. Довольно удачно
на этотъ разъ говоритъ противъ догадки о чужезем-
номъ происхожденш „Сима и Рьгла" г. Квашнинъ-Са-
маринъ. „О Симарьгле", замечаетъ онъ, „говорится въ

— 22 —
памятники, относящемся къ такимъ временамъ, когда
были немыслимы простодушныя нелепости, въ род*
напр. Мамая, призывающаго своихъ эллинскихъ боговъ:
Перуна, Хорса и пр. (Беседа. 1872 кн. 1У, апрель^
237 стр.)". И притомъ, добавимъ мы, лгЬтописецъ кон-
статируетъ фактъ современнаго Владимиру' (980),
идолопоклонства; Владшйръ поставилъ „кумиры, на холму вне
двора теремнаго" и следовательно въ этомъ числ'Ь и кумиръ '
„Симарьгла"; странно-же, чтобы не сказать более, чтобы
русскшнародъ покланялся истукану божества, придуманна-
го книжниками. Непонятно также, какъ это культъ чуже-
земнаго бога, или боговъ такъ привился къ русскому
народу, что сталъ совершаться публично. Вовторыхъ самое
сближенье Прейсомъ „Сима" съ ассиршскимъ „Асимаеъ" я
„Рьгла" съ„ Ергелъ" вообще неубедительно и не идетъ
далее простого созвуч1я; оно столько-же научно, сколько
подобное же произвольное сближенье г. Руссовымъ, или А.
9. Вельтманомъ Волоса (Велеса) съ Веломъ, или Ва-
аломъ. Теперь вообще скажемъ о тйхъ изслйдователяхъ,
которые въ Симарьгле видятъ двухъ боговъ Сима и
Рьгла; мненье зтихъ изслйдователей далеко не
основательно. Имя божества „Симарьгла" встречается Въ.
древнМшихъ памятникахъ, между т^мъ, какъ два бога
Симъ и Рьглъ появляются въ позднМшихъ (напр. слова
христолюбца),—а потому мы скорее всего склонны
думать, что такое внезапное появленье двухъ новыхъ
боговъ произошло вслгЬдств1е позднейшей порчи текста.
Аналогичный примеръ подобнаго рода искаженш пред-
ставляетъ намъ Степенная книга: тамъ вместо имени
божества „Дажба" пишется „да Жаба" (книга
Степенная ч. I, 138); такимъ образомъ позднейшш перепис-
чикъ или книжникъ виделъ въ Дажбе какъ бы два
слова „да" и „Жаба" (ср. церковно-слав. и малорусе,
жаба—лягушка). Очевидно также, что въ данномъ слу-

— 23 —
чай была попытка осмыслить значенье неизвйстнаго
слова, но, какъ оказывается, попытка бол'Ье-Ч'Ьмъ
неудачная.—Немение несправедливо и мненье т^хъ изслй-
дователей, которые, соглашаясь съ т^мъ, что Симарьгла—
одно слово, видятъ въ немъ богиню Зимцерлу и
следовательно существо женскаго рода. Чтобы видеть ошибку
подобнаго рода изсл^дователей, прежде всего слйдуетъ
имйть въ виду то простое обстоятельство, что „Симарьгла",
какъ и „Перуна", „Хърса", стоитъ въ винительномъ
падеже отъ глагола постави: „И нача княжити Володи-
меръ въ Киевй единъ, и постави кумиры на холму, внй
двора теремнаго: Перуна... и Хърса, Дажьбога, и Стри-
бога и Симарьгла (980)". А потому само собою понятно,
что нельзя сказать, будто самое окончанье имени
„Симарьгла" указываетъ на то, что зд^сь мы имЪемъ д^ло
съ женскимъ божествомъ (Москвитянинъ 1851. ч. Ш,
№ 9 и 10, 100 стр.). Вовторыхъ, еслибы действительно
въ имени „Симарьгла" скрывалось божество женскаго
пола, то въ извйстномъ словй христолюбца, сообразно
. съ принятой тамъ транскришцей именъ языческихъ
божествъ, мы должны были бы встретить формы датель-
наго падежа женскаго рода „еже молятся симй (и)
и рьглй (и), „какъ и „мокоши, рожанице, артемид'Ь",
между т'Ьмъ тамъ употребляются формы мужескаго рода
„и симу и рьглу", какъ и „перуну, роду, артемиду"
„Еже молятся огневй (и) подъ овиномъ и виламъ и
мокоши и симу и рьглу и перуну и роду и рожанице
(Л^топ. русск. литер. Н. Тихонравова. Т. IV, отд. Ш,
90 стр.; ср. слово св. Григор1я 97 стр.).
Не соглашаясь ни съ однимъ изъ прежнихъ взгля-
довъ на значенье и смыслъ таинственнаго имени
„Симарьгла", мы волей, неволей должны высказать свой
собственный. Мы такъ и сдйлаемъ. Для нашей ц'Ьли
прежде всего обращаемъ внимате на различную тран-

- 24 —
скрипщю этого имени въ изв'Ьстныхъ намъ памятни-
кахъ, напр.: Симарьгла (Лаврентьевск. сп.), СЗшаргла
(Софшск. первая л'Ьт.; Софшскш временникъ; Воскре-
сенск. и Тверск. л'Ьт.), Семарьгла, Семаргла, Сэмаргла
(Радзивиловск.; Русск. временникъ; Л'Ьтоп. Русскш; Гу-
стинск. лгЬт.; Л'Ьтоп. Переяславля-Суздальск.), Симанрь-
гла (Никоновская л.), Симаирьглд, (Никоновск. л. Арх.
П), Семаергли или Семаргъ (Подроби! л'Ьт.), Сенмарек-
ла (Пнвг.), Смаргла (книга Степени), Симаергла (Гер-
берштейнъ), Семаергла (Иннокент. Гизель). Чтенье
„Сенмарекла"—очевидно испорченное; неизвестный намъ
книжникъ хотйлъ осмыслить непонятное ему слово гла-
голомъ „реку" и, нужно заметить, сд'Ьлалъ это очень
неудачно, такъ-же неудачно, какъ и авторъ подробной
л'Ьтописи, превративпий Дажьбога въ „Дождь". Чтенье
Никоновской л'Ьтописи „Симаирьгла" (ошибка глаза)
предполагаетъ другое „Симаирьгла" потому что только
и легко смешать съ н; и действительно въ той же
Никоновской л'Ьтописи по рукописи московскаго архива
министерства иностранныхъ дгЬлъ мы встр'Ьчаемъ
правильную транскрипцио „Симаирьгла (П. С. Р. Л.; т. IX,
40 стр.)". Изъ остальныхъ вар1антовъ имени „Симарьгла"
мы считаемъ менйе всего испорченнымъ, самымъ древ-
нимъ, аможетъ быть и вполне правильнымъ „Симаирьгла,
Симаергла, Семаергла". Изъ этого древняго, а потому
также и полнаго чтенья „Семаергла произошли нисколько ис-
порченныя, сокращенныя формы Семаргла, Смаргла и т. п."
Слово „Симаергла" сложное и состоитъ изъ двухъ
„сима, сема" и „ирьгла, ергла", „Сима"—ни что иное,
какъ число семь; семь=симь, какъ великорус. шесть=
малорус, шисть,—отсюда произошли двойныя формы
„Симаирьгла и Семаергла". Число семь входитъ въ имя
божества потому, что оно вообще * считалось священ-
нымъ у языческихъ народовъ. На это обстоятельство
указывалъ еще И. Срезневскш. „Что число семь" гово-

— 25 —
ритъ г. Срезневскш, „было священнымъ у всЬхъ сабеи-
стовъ, въ этомъ н^тъ сомненья. Вспомнимъ семь пла-
нетъ и семь дней недели, семь коней солнца, семь
преисподнихъ, очистительныхъ, представляющихъ семь
вратъ солнца, Митры, семь стадъ Гелюса, седьмой
день каждаго месяца, какъ день рождешя Аполлона
и пр. (Объ обожанш солнца у древнихъ славянъ, 24
стр.)." У насъ на Руси много таинственныхъ обрядовъ
связывается съ тймъ же числомъ семь: такъ зола изъ
семи печей, вода изъ семи криницъ имйютъ целебное
дМств1е. Тоже самое нужно сказать и о числахъ, сло-
женныхъ изъ семи: 77 и 700 и т. д. Заговоръ запи-
раютъ 77 замками; у Господа Бога „есть... 77 земель,
77 птицъ, 77 зверей, 77 скорбей, 77 травъ, 77 рыбъ";
„въ чистомъ пол'Ь есть 77 мйдныхъ, св'Ьтлыхъ каленыхъ
печей, на гЬхъ 77 на м'Ьдныхъ, на св'Ьтлыхъ, каленыхъ
печахъ есть по 77 еги-бабъ;... на морй оюанй стоить
груша, на той груши 700 дубцевъ, 700 кокотовъ (сучьевъ)".
Вторая половина слова „Симаирьгла, Семаергла"—ирьгла
ергла,—въ ирьпгб, или ергл4 мы видимъ Ярила. Ярило,
какъ известно, называется также Ериломъ: какъ въ
Костроме мы находимъ Ярилово поле, такъ въ Доро-
гобужскомъ у^зд* есть Ерилово (Русск. простонародн.
праздн. вып. IY, 52 стр.). Изъ Ерила посредствомъ
придыхательной г образовалось Еригло, Ерьгло, какъ
изъ малорусе, теди, тоди—великорусе, тогда. Ерьгло-же
тоже, что „ирьгла, ергла"; замечательно также, что въ
нйкоторыхъ спискахъ слова христолюбца мы встрйчаемъ
не „Рьгла, а „Ерьгла (Поэт, воззр. т. П, 266)". Такимъ
образомъ мы приходимъ къ тому заключенью,- что
таинственное слово „Симаирьгла, Семаергла"—тоже, что
Ерило (Ярило), Семи-ярила. Семь предшествуетъ Ери-
лу и образуетъ сложное „Семи-ерило, Семаергла" по
общему закону славянскаго языка вообще и русскаго

♦ — 26 —
въ частности; такъ напр. всЬмъ известны: Семиславъ,
король польски, сказочная „змйивна, Семикраса" (Опис.
церкв.-слав. и русс. рук. император, публич. библют.
А. Бычкова, ч. I, 18; Л-Ьт. русск. литер. Н. Тихонра-
вова, т. Ш, Ш отд. 15 стр.). Можно думать, что
Ярило потому носилъ назваше „Семаергла", что онъ, подобно
Руевиту (Яровиту), богу войны балтшскихъ славянъ,
изображался съ семью головами подъ однимъ черепомъ.
(Объ обожанш солнца у древнихъ славянъ, 24 стр.;
Истор1я русск. жизни И. Заб'Ьлина ч. I, 593). Если это
такъ, то въ данномъ случай нужно видеть прим^ръ по-
\г разительнаго сходства между язычествомъ русскихъ и
балтшскихъ славянъ, но только сходства, а не заимство-
ватя. Самый Ярило подъ именемъ „Семаергла"
является какимъ то космическимъ богомъ, олицетворяю-
щимъ въ себй всЬ силы природы (срв. Святовида и
Браму съ 4 головами, двулицаго Януса),—а потому
^ „Семаергла" отм^чаетъ собою перюдъ самаго высшаго
. разввтя культа Ярила.
Считаемъ долгомъ заметить, что къ нашему мненью
довольно близко подошелъ Ал. Фаминцынъ, который
также во второй половине слова „Симаергла" видитъ
Ерила, Ярила. Наше разноглаше съ Ал. Фаминцынымъ
состоитъ только въ различномъ толкованш первой
половины слова „Семаергла" „Семъ, Симъ". Я сближаю
„Семъ" съ семью (число) и вижу намекъ на семь головъ
истукана русскаго бога Ярила, а г. Фаминцынъ слово
„Семъ, Симъ" объясняетъ изъ древне-сабинскаго Semo=
Сд;енш, полубогъ (Божества древнихъ славянъ вып. 1, 227).
Разумеется, все то, что мы сказали о значенш та-
инственнаго имени „Семаергла", „Симарьгла"—ни болйе,
ни мен^е, какъ наша догадка (гипотеза); но думаемъ и
уверены, что наша догадка—самая вйроятнМшая и
недалека отъ того, чтобы быть фактомъ.

— 27 —
Впрочемъ мы не нуждаемся въ догадкахъ для того,
чтобы доказать, что Ярило-божество древнее и не
выдумано книжниками, какъ думалъ напр. г. Сахаровъ.
По справедливому замечанью М. Максимовича о
древности культа Ярила говорить одно только
существованье соименныхъ боговъ у западныхъ славянъ: Яра,
Яробуда, Яровита. Первое прямое, а не косвенное,
письменное свидетельство о Яриле (Яруне) встречается
въ Суздальской летописи. Г. Макаровъ первый по этому
поводу ссылался, на эту летопись. Но скептики преж-
няго времени, какъ это нередко случается съ
скептиками, даже не читая Суздальской летописи, заподозрили
свидетельство г. Макарова. „Некоторые думаютъ",
говорить напр. А. Терещенко, разумея подъ этими
некоторыми г. Макарова, „что Ярило есть идолъ Ярунъ.
Но изъ всехъ указатй на славянск1я божества мы не
находимъ въ ихъ числе Яруда (Вытъ русск. народа
ч. V, 100 стр.)". Такъ какъ теперь Суздальская летопись
давнымъ давно уже обнародована (съ 1855 г.), то мы
легко можемъ проверить свидетельство г. Макарова.
И действительно мы встречаемъ въ этой летописи
следующее о Яруне: „Обыватели во граде Суждале
(Суздале) прежде просвещешя святымъ крещешемъ бяху
идолопоклонники, и тгбяху боговъ языческихъ, и кроме
ихъ Яруна, Пиная, Облупу, Купала, по которымъ и
места были въ граде особливыя, где ихъ богомерсюя
были мольбища, или капища (Временникъ 1855 кн.
ХХП, П, 70 стр.)". Такимъ образомъ оказывается, что
г. Макаровъ не обманывалъ своихъ читателей, когда
ссылался на Суздальскую летопись. Правда Суздальская
летопись составлена довольно поздно; но это другой уже вопросъ,
не касающшся г. Макарова; полагаютъ,что эта летопись
написана въ 1754 году ключаремъ суздальскаго собора Ана-
шей ведоровымъ. Самъ Анавая ведоровъ въ „предуведом-

— 28 —
лети къ любомудрымъ читателямъ" замечаетъ, что онъ
составылъ свою летопись на основанш древнихъ л'Ьто-
писцевъ, древнихъ сказаеш и исторш; а потому можно
думать, что его свидетельство о Ярунй взято изъ
какого нибудь древняго памятника. Но согласимся, что
Анашя Оедоровъ самъ придумалъ это свидетельство,
что также очень вероятно; всетаки нельзя не признать,
что культъ Яруна (Ярила) древнее той эпохи, когда
составлена была Суздальская летопись. По крайней мере
мы знаемъ, что служете Яруну пустило глубок1е корни
въ Суздале, такъ что одна улица по свидетельству
~*'той же летописи носила его имя „отъ Яруна Ярунова
улица (Ibidem. 70 стр. и 77)".
Если вообще въ нашихъ древнейшихъ летописяхъ
слишкомъ мало, или почти вовсе нетъ прямыхъ свиде-
^тельствъ объ Яре, или Яриле, за то нельзя сказать,
чтобы не было косвенныхъ. Стоитъ напримеръ обратить
внимате на древне-русстя имена, чтобы видеть въ
нихъ отголосокъ преданш о Яриле. Известно, что
язычники вообще любили прозываться именами своихъ боговъ—
явленье для насъ вообще довольно понятное: язычники
съ одной стороны находили въ себе то, или другое
сходство съ богами и даже въ своей гордости считали
себя воплощешемъ безсмертныхъ боговъ, а съ другой
стороны они хотели этимъ обстоятельствомъ прюбрести
себе внимате и помощь боговъ въ трудныя минуты
жизни. Тоже самое было и у насъ на Руси; не мало
древне-русскихъ именъ и прозвищъ связано съ именемъ'
Яра. Древне-русстя имена: Ири, посолъ Игоря (lira,
Jurata по С. Гедеонову), Ярополкъ, Яраполкъ, Ярополъ,
Ерполкъ, Ероиолкъ, Ераполкъ, Ярославъ, Ерославъ,
Эрославъ, Ярунъ, Ярышъ, или Ярошъ (старопольск.
Ярошъ=старо-сербск. Уропгь, Велоурошъ), Ярогнедь,
Ярогнедъ (конечно Ярогнева, какъ Доброгнева, Зби-

— 29 —
гн'Ьвъ, Избыгн'Ьвъ; испорченное чтенье „РоигЬдь, РопгЬ-
да); древне-руссюя прозвища: Яръ туръ Всеволодъ,
Иванъ Микулинъ сынъ Ярый, Микула Ярой, Савва Яря
(П. С. Р. Л. т. П, 13, 249 стр.; т. Ш, 40, 89; т. IV,
21, 28; т. VI, 253; т. VII, 120 стр.; т. IX, 38—40;
т. XV, 318; Л/Ьт. по Ипатск. списку. Изд. археограф,
комм. 1871, 89 стр.; Новгородсшя л'Ьт. 2 и 3. 1879 г.,
11 стр.; Л/Ьтоп. Переясл. Суздальск., 32; Временникъ.
кн. X, 96, 115, 165, 253; Русск. простонар. праздн.
Вып. IV, 53 стр.; Варяги и Русь С. Гедеонова, ч. I,
300—301). Въ этихъ древне-русскихъ именахъ мы ви-
димъ намеки на характеръ культа Яра, или Ярила.
Имя „Ярополкъ" указываетъ намъ на тотъ фактъ, что
Яръ былъ богомъ войны и въ частности завЪдывалъ
собственно сражешемъ, рукопашной схваткой даежду
двумя непр1ятельскими сторонами (полкомъ); имя „Яро-
славъ" раскрываетъ предъ нами дальнМппя черты
воинственной личности Яра,—оказывается, что честь
победы (слава), а следовательно и вообще удачный ис-
ходъ войны всецело приписывается Яру. Яръ былъ
непоб'Ьдимымъ богомъ войны, жестокимъ и свирепымъ
(Ярошъ=жестокш, твердый), а потому понятно, что
f всегда побйждалъ тотъ, на чью сторону становился самъ
^ Яръ. Вступая въ битву Яръ принималъ видъ Яръ-тура,
дикаго быка и въ такомъ образгЬ избивалъ своихъ
враговъ.
Теперь мы переходимъ къ вопросу о человйческихъ
жертвахъ въ честь Яра (Ярила). Основашемъ для своихъ
заключены мы считаемъ известный разсказъ летописи
о предполагаемомъ принесения въ жертву варяга-хри-
сйанина. Въ данномъ случае pyccKie язычники
человеческою жертвою хотели возблагодарить боговъ за
победу надъ врагами; страннаго въ этомъ изв^стш нашей
-летописи мы не видимъ, потому что человйчес^я жертвы

- зо -
вообще были въ ходу У русскихъ язычниковъ: „Жряху
имъ (кумирамъ), наричюще я богы; привожаху сыны
l своя и дъщери, и жряху б'Ьсомъ, оскверняху землю
требами своими, и осквернися кровьми земля руска и
холмъ отъ (П. С. Р. Л., т. I, 34 стр.)". ТгЬмъ не мен^е
историческая критика въ лиц'Ь г. Костомарова отрицаетъ
самый фактъ принесетя въ жертву варяга—христ1анина.
считая его книжнымъ вымысломъ благочестиваго хри-
спанскаго летописца; тотъ-же Костомаровъ и вообще
отрицаетъ существоваше челов'Ьческихъ жертвоприно-
шенш какъ у насъ на Руси, такъ и у прочихъ славянъ
(BtcTH. Европы 1873 г. мартъ, 17—19). Вопреки г.
Костомарову и согласно съ г. Соловьевымъ и г. Заб'Ь-
линымъ мы не считаемъ себя въ правй не верить
свидетельству летописи (Истор1я Россш С. Соловьева, т. I,
331; Истор1я русск. жизни. И. Забелина, ч. П, 263).
Д^ло въ томъ, что о существовали челов'Ьческихъ жер-
твоприношетй у русскихъ язычниковъ свидетельствуем
цйлый рядъ какъ русскихъ, такъ и иноземныхъ
писателей. Митрополитъ Иларюнъ (XI в.) въ изв'Ьстномъ
слов'Ь „О законе, Моисеомъ даннймъ и о благодати и
истине, 1исусъ Христомъ бывшимъ" съ особенной
торжественностью и радостью отм'Ьчаетъ фактъ прекра-
ft щешя челов'Ьческихъ жертвъ на Руси: „Уже не капища
0 строимъ, но созидаемъ церкви Христовы; не закалаемъ
LV ДРУГЪ ДРУга б'Ьсамъ, но Христосъ за насъ закалается
\ и раздробляется въ жертву Богу и Отцу". Кириллъ
Туровскш зам'Ьчаетъ: „Отсели бо не пр1емлетъ требы
адъ закалаемыхъ отци младенець. (Истор1я русск.
церкви Макар1я т. I, 94; Нравствен, сост. русск. общ. И.
Преображенскаго, 242 стр.; Поэт, воззр. т. П, 261)".
t^O существовали челов'Ьческихъ жертвоприношешй у
русскихъ язычниковъ засвид'Ьтельствовалъ также Левъ
Д1аконъ (Погодина. Изсл'Ьд. Ш, 303, 316) и арабъ
<&

— 31 —
Ибнъ-Даста. Показаше Ибнъ-Даста особенно
характерно: по его словамъ руссше жрецы (врачи) приносятъ
въ жертву богамъ женщинъ, мужчинъ и лошадей. Взявъ
человека или животное, врачъ накидывалъ ему петлю
на шею, нав'Ьшивалъ жертву на бревно и ждалъ (ждетъ).
пока она не задохнется. Тогда онъ говорилъ: „Вотъ
это жертва Богу (ИзвЬст1я Ибнъ-Даста Д. А. Хволь-
сонъ, 38 стр.)*. Рядъ русскихъ и иноземныхъ свиде-
тельствъ не оставляетъ въ насъ никакого сомнЪшя
въ томъ, что pyccKie язычники нередко практиковали
челов'Ьчесюя жертвоприношешя.
Есди теперь несомненно, что человеческ1я жертвы
были обычнымъ явлешемъ на Руси, то н^тъ уже до-
статочныхъ и серьезныхъ причинъ подвергать сомне-
шю и простодушный разсказъ нашей летописи о
первыхъ русскихъ мученикахъ—варягахъ. Призна;емъ
этотъ разсказъ за несомненный фактъ и полагаемъ
его въ основу для нашихъ заключенш о челов^че-
скихъ жертвахъ въ честь Яра (Симарьгла). „Иде Во-
лодимеръ", говоритъ наша древнейшая лЬтопись, „на
Ятвягы, и победи Ятвягы, и взя землю ихъ. И иде
Киеву, и творяше требу кумиромъ с людми своими; и
р^ша старци и боляре: мечемъ жребий на отрока и
девицю; на него-же падеть, того зарежемъ богомъ.
Бяше Варягъ единъ, и бе дворъ его, идеже есть
церкви святая Богородица, юже сдела Володимеръ;
бе же Варягъ той пришелъ изъ Грекъ, держаше веру
хрестеяньску, и бе у него сынъ красенъ лицемъ и ду-
шею; на сего паде жребий по зависти дьяволи.... (И)
реша пришедше послании к нему: „яко паде жребий
на сынъ твой, изволиша бо и бози собе; да створимъ
требу богомъ (983 г. Летопись по Лаврент. сп. изд.
археогр. комм. 1872 г., 80 стр.)". Обращаемъ внима-
Hie на взаимную связь и последовательность событш.

— 32 —
Владишръ приносить жертвы богамъ после победы
надъ Ятвягами, очевидно, что онъ хогЬлъ этими
жертвами возблагодарить боговъ за оказанную помощь.
Вследств1е той же самой причины, или по тому же
самому поводу и старейшины съ боярами возбудили
мысль о человеческой жертве; жребш, а не личный
произволъ, долженъ былъ указать на то, какого юношу
или девицу требуетъ себе богъ (или боги). Случайно
жребш выпалъ на сына христ1анина—варяга. Для
всякаго также понятно, что Владимгръ и его бояре
хотели почтить человеческою жертвою того именно
бога, отъ котораго зависятъ какъ победа, такъ и по-
ражеше. А мы уже видели, что такимъ богомъ, богомъ т
войны, былъ у русскихъ язычниковъ Яръ (Симарьгла).
А потому несомненно, что предполагаемая
человеческая жертва предназначилась для воинственнаго Яра,„„
а не Перуна, какь ошибочно думали наши старинные
историки, напр. 0. Эминъ. И. Елагинъ и митропол.
Платонъ (Росс. ист. О. Эмина, т. I, 291-—292; Опытъ
повествов. о Россш. И. Елагина, Кн. Ш. 369; Истор1я
россшской церкви. Платонъ 1838 г. 6 стр.).
Въ параллель съ кровавымъ культ омъ славяно-
русскаго Яра (Ярила) мы не можемъ не сопоставить
подобный же культъ скиескаго Арея. По словамъ
Геродота скиеы—эти предполагаемые предки славянъ
вообще и русскихъ племенъ въ
особенности—покланялись небу и земле, солнцу и луне; но изъ всехъ
боговъ скиеы особенно почитали бога войны и ему
одному они строили что-то въ роде кумировъ и жертвенныхъ
алтарей. Геродотъ съ своей греческой точки зретя
называетъ этого бога войны Ареемъ. Каждая скиоская
община строила изъ хвороста огромный курганъ, на
три гречесюя стадш въ длину и ширину; три стороны
кургана—утесистыя, четвертая—покатая, потому-что

— 33 —
она была входомъ на четыреугольную площадку
импровизированная кургана. На этой верхней площадки
„водружали старинный железный мечъ", символъ
самого бога Арея. Этому мечу ежегодно приносили въ
жертву огромное количество скота и лошадей;
никакой другой богъ не могъ сравняться съ Ареемъ по
числу жертвоприношенш. „Когда возьмутъ въ плйнъ
непр1ятелей, то отъ каждой сотни одного приносятъ
также въ жертву Арею: возливъ вино на головы
людей, р'Ьжутъ ихъ надъ сосудомъ; потомъ несутъ
кровь на курганъ и лыотъ ее на мечь (Истор1я русск.
. жизни И. Забелина, ч. I. 244—245; Очерки русск.
исторш въ памятник, быта П. Полеваго. 1,-64—65 ст.)".
Обращаемъ внимаше на черты схоДОтва въ культе
Яра и скиескаго Арея. Русскш князь Владим1ръ
приносить кровавыя жертвы богу войны посл'Ь победы
надъ Ятвягами; скиеы также приносятъ челов'Ьче-
ск1я жертвы посл'Ь удачныхъ сражешй; у русскихъ
язычниковъ жребш указываетъ на жертву, пр1ятную
богу; скиеы также только одного изъ сотни пл^нни-
ковъ резали въ честь своего Арея. Наконецъ
скиеы представляли себй Арея въ вид'Ь стариннаго
жел^знаго меча; вероятно что нибудь подобное было
и у русскихъ язычниковъ: по крайней Mipi у Hfeo-
торыхъ, славянскихъ племенъ, напр. гаволянъ и воль-
-\ гастянъ, щитъ (ср. скиеск. мечъ) былъ посвященъ
чбогу войны Яровиту и этотъ щитъ почитался „столь
свящмнымъ','~что къ нему никто не см'Ьлъ прикоснуться
(Объ обожанш солнца у древнихъ славянъ, 23 стр.)".
Поразителъное сходство скиескаго Арея съ русскимъ
Яромъ (Яриломъ) еще разъ подтверждаетъ наши за-
ключешя о кровавомъ культи этого посл'Ьдняго.
Такимъ образомъ. посл'Ь всбхъ нашихъ разсужде-
шй о кулыЬ славяно-русскаго Яра мы приходимъ
з
^

— 34 —
къ тому заключетю, что на Руси не объ одномъ
только Перун* можно было сказать вместе съ пидьбля-
ниномъ: „ты, Перунище, до сыти еси елъ и пилъ
(П. С. Р. Л., т У, 121 стр.)"-»; не менее Перуна по-
лучилъ жертвъ и особенно челов'Ьческихъ богъ войны
ЛЯръ (Оимарьгла). Мы теперь знаемъ, что pyccKie
язычники поел* каждой победы надъ врагами родины
чествовали Яра человеческими жертвами; а такъ-какъ
на Руси при ея всЬхъ уравнивающемъ общинномъ
строе каждый им^лъ равное право какъ на жизнь,
такъ и на смерть, то вошло въ обычай по жребш
выбирать жертву, угодную богу; намъ известно также,
что русскш* богъ войны особенно, любилъ горячую,
пылкую кровь йолодыхъ юношей и красныхъ д'Ьвицъ.
Замечательно, какъ въ этомъ отношенш Яръ сошелся
во вкусахъ съ однимъ малорусскимъ змЬемъ, убитымъ
Кирилломъ Кожемякой. Тотъ точно таклее любилъ
питаться мясомъ молодости: „Колись бувъ у Шеви якш-
ся князь (конечно древне-русскш), лицаръ, а бувъ
коло Шева змш, и кожного году посилали ему дань:
давали або молодого парубка, або дивчину. (Запис. о
Юяшой Руси П. Кулиша, т. П, 27 стр.)". Есть вполне
основательное мненье, что по характеру миеологш и
вообще религюзныхъ в^роватй того или другдго
народа можно составить понят1е о характере самого
народа. Если это такъ, то несомненно, что кровавый
культъ славяно-русскаго Яра свидетельствуете о томъ,
что pyccKie славяне были храбрымъ и воинственнымъ
наррдомъ, а не какими то тихими и кроткими,
блаженно-спокойными гипербореями, какъ ихъ хотятъ,
или точнее хотели представить С. Шевыревъ и
особенно М. Погодинъ.
Само собою понятно, что после крещетя
языческой Руси въ 988 году прежде всего исчезло обще-

— 35 —
ственно-государственное значеше культа Яра, какъ
защитника русской земли отъ нападешй или наб'Ьговъ
непр1ятелей; но за то пр1апическая сторона культа
Яра, или Ярила удержалась до позднМшаго времени.
Тихонъ, епископъ воронежскш, даже въ 1763 г.
цринужденъ былъ бороться съ развратнымъ характе-
ромъ народнаго игрища въ честь Ярила; въ настоя-
щемъ XIX столЗши вооружались противъ безобразнаго
Ярилова празднества тверсюе епископы Мееодш и
Амвросш (Русск. простонар. праздн., вып. IV, 57—59
ц стр.; Бытъ русск. нар., ч. V, 103 стр.).
Преосвященный Тихонъ называетъ Ярилово игрище идолопоклон-
ническимъ, б'Ьсовскимъ, беззаконнымъ. „Изъ обстоя-
тельствъ этого игрища", зам'Ьчаетъ благочестивый
епископъ, „видно, что древшй н^какш былъ, идолъ,
прозываемый именемъ Ярило, который въ сихъ странахъ
за бога почитаемъ былъ, пока еще не было христ1ан-
скаго благочест1я (Русск. простонар. празд., вып. ГУ,
59 стр.). Конечно нельзя и думать, чтобы въ то время
жители Воронежа помнили объ ЯршгЬ, какъ о древ-
немъ языческомъ бог^; народъ, какъ обыкновенно
бываетъ, только механически удержалъ формы стараго
языческаго культа. Преосвященный Тихонъ не могъ
въ буквальному прямомъ смысле назвать Ярилово
игрище идолопоклонническимъ, но въ духовномъ
смысли это нравственно—безобразное игрище
действительно было языческимъ, потому что все, что отзывается
потворствомъ страстямъ, служешемъ твари, а не
Создателю, въ глазахъ истиннаго христ1анина ни что
иное, какъ тоже древнее идолопоклонство, хотя и въ
иной бол^е мягкой форме.
Въ настоящее время съ древне-русскимъ Яромъ,
или Яриломъ, какъ разъ случилось именно то, что
противоречите теорш эвгемеризма, снова поднимающей
з*

— 36
свою голову въ учеши г. Каспари и г. Спенсера;
русскш народъ въ язычестве признавалъ Ярила богомъ,
а теперь представляетъ его себй то въ видй
весельчака—горожанина (костромичи), то въ вид'Ь разбойника.
Вотъ что въ 1874 г. разсказывалъ про Ярила Ф. Д.
Нефедову одинъ костромской старожилъ: „Вылъ у
насъ, въ Костроме, одинъ горожанинъ. Звали его Яри-
ломъ. Былъ этотъ Ярило веселаго нрава челов'Ькъ:
какъ праздникъ, онъ безвременно гульбище, али
веселье какое загЬетъ. Народу къ нему—нисть числа,
сколько завсегда собиралось. Веселье было великое.
Жилъ этотъ Ярило долго, л'Ьтъ до полутораста, а
потомъ и умеръ. Ярило умеръ. а гульбищъ его народъ
не забылъ и каждый годъ сталъ справлять по Ярил'Ь
поминки. Только, какъ самъ Ярило былъ челов^къ
веселый, то и поминки по немъ народъ справлялъ
тоже веселыя; а самое мЬсто, гдгЬ народъ тешился
при Ярил'Ь, прозвали Яриловкою". Г. Нефедовъ спро-
силъ разсказчика: давно-ли жилъ Ярило? Тотъ отвйтилъ:
,.Давно. Мн-Ь ужъ вотъ седьмый десятокъ на исходе,
а я его не засталъ". „Кинешемцы,*" пословамъг.
Нефедова, „не помнятъ никакихъ п^сенъ и преданш о
Ярил^. Говорятъ, что Ярило былъ какой то страшный
разбойникъ. (Древняя и Новая Росс1я 1878 г, т. П,
86 стр.)",
Ярило не всегда былъ извгЬстенъ подъ однимъ и
Т'Ьмъ же именемъ. И въ настоящее (приблизительно)
время онъ носитъ различныя прозвища: „Конюковка
(Нерехта), Солонина (Ярославль. Русс, простои, празд.
вып. I, 180 стр.). Тоже самое было и въ древности.
Изъ „историческаго собрашя о богоспасаемомъ гра-
дгЬ СуждалЪ", принадлежащего перу Анаши ведорова,
мы уже знаемъ, что суздальцы въ до-христ1анск1я
времена почитали между прочимъ языческихъ боговъ

„Яруна, Пиная, Облупу (Временникъ, кн. ХХП, П, 70 с.)".
Стоить только обратить внимате на ходъ мыслей
собирателя, чтобы видеть въ Пинай и Облупи того-же
самаго Яруна, или Ярила; Пинай=шяный, пьяный=
сказочн. Опивало; Облупа (отъ народи. облопаться)=
сказочн. Объедало: оба прозвища указываютъ на
неумеренность и разгулъ Ярилова празднества. Не нужно
и доказывать, какъ неосновательно анти-историческое
мненье г. Аеанасьева, видящаго въ сказ. Опивале и
Объедали бога-громовника, Перуна (Поэт, воззр, т. П.
701-703, 706-708).
Въ интересахъ сравнительнаго изслйдованья не
м^шаетъ сблизить русскаго Пиная (Ярила) съ
эпитетами индшскаго бога пьянства и разврата Сомы, „Ри-
папа" и „Рауатапа"=текущш струящшся (Зап. имп.
новоросс. унив. т. XXXIX. ч. П, 133. Овсянико-Ку-
ликовскш)". _
Памятники XIV и ХУв^ка, какъ наприм. „Слово
святаго Григор1я Богословця", или „Слово святаго
отца нашего 1оанна Златоустаго" упоминаютъ о за-
гадочномъ славяно-русскомъ боги Переплут'Ь: „и верь-
тячеся пьютъ ему въ роз'Ьхъ (ел. Гр.)", „иже вертячеся
ему шють въ роз'Ьхъ (ел. 1оанн. Зл.; Лйтоп. русск.
литерат., Н. Тихонравова, т. IV. отд. Ш, 99, 108 стр.).
Исследователи обыкновенно недоум'Ьваютъ о томъ,
что это за богъ Переплутъ, въ честь котораго по
скиеско-славянскому обычаю пили изъ роговъ (Очерки
русск. истор. въ пам. быта, П. Полеваго, I, 90 стр.);
такъ напр. В. Голубинскш замйчаетъ: „что такое Пе^-
реплутъ, остается вовсе пока необъясненнымъ (Истор.
русск. церкви. Е. Голубинскаго, т. I, 2 пол. тома,
733 стр.)". Мы думаемъ, что довольно даже им^ть
самую незначительную долю знатя древне-русскихъ
в^рованш, чтобы по одному только чутью разгадать

— 38 —
этого таинственнаго Переплута. По нашему мненью
Переплутъ тоже, что и Ярило: а) самое ироническое
назвате неизв^стнаго бога „Переплутъ" говоритъ за
то, что зд^сь мы имйемъ Д'Ьло не съ собственнымъ
именемъ божества, а его прозвищемъ, и при томъ того
именно божества, которое вообще не им'Ьло одного
устойчиваго имени, а такимъ богомъ, какъ мы уже
видели, былъ Ярило; б) Переплутъ былъ богомъ пляски,
пьянства и веселья, а мы знаемъ уже, что даже
современное, значительно подновленное костромское пре-
дате называетъ Ярила гулякой и весельчакомъ-горо-
жаниномъ.
Отъ 1649 г. декабря 13, въ „ памяти Верхотур-
скаго воеводы Рафа Всеволожскаго прикащику Ир-
битской слободы Григорью Варыбину" упоминается о
какомъ то Плут'Ь: „а о Рожестве Христов^ и до Бо-
гоявленьева дни сходятся мужского и женского полу
мнопе люди въ басовское сонмище, по дьявольской
прелести, во многое басовское дМство, играютъ во
всяк1е б^совсше игры; а въ навечер1е Рожества Хри-
х стова, и Васильева дни, и Вогоявлешя Господня,
клички 6tcoBCKie кличутъ, Коледу и Таусень и Плуту
(Акты истор. т. IY, 125 стр.)". Некоторые изслйдо-
ватели, имйя въ виду то, что въ другихъ грамотахъ
ХУП в. вместо Плута говорится о плугЬ, или плугахъ
„Плугу, плуги", читаютъ и въ памяти Рафа
Всеволожскаго „Плугу", а не „Плуту". Но такое чтенье
произвольно; оно тогда только им'Ьло бы смыслъ и
основанье, еслибы сторонники его отыскали другую
кошю той же памяти Рафа, гдй бы вместо „Плуту"стояло
„Плугу". Теперь же можно думать, что Плутъ ХУП в.
имеете какую то связь съ древне-русскимъ Переплутомъ.
„Если въ этомъ Плутй", замйчаетъ И. Заб^линъ, „н'Ьтъ
описки, то она (конечно не описка, а подобная тран-

— 39 —
скрипвдя) въ своемъ имени быть можетъ сохраняетъ
сл'Ьды поклонешя Переплуту (Истор. русск. жизни
И. Забелина, ч. П, 298 стр.)". Е№тъ ничего страннаго
въ томъ, что русскш народъ призывалъ Плута во время
святокъ: а) христнскш праздникъ Рождества
Христова и Вогорвленья соотв'Ьтствовалъ языческому
торжеству по случаю нарождешя, или возрождетя солнца,
а Плутъ=Переплутъ=Ярило, какъ намъ известно,
былъ солнечнымъ богомъ; б) святки были временемъ
веселья, разгула, когда по словамъ памяти Рафа Вс.
играли „во всяюе б^совсше игры",—богомъ же пляски
и веселаго разгула былъ Плутъ=Переплутъ.
Въ заключеше мы не можемъ не коснуться вопроса,
почему это Ярило изв^стень подъ такими
разнообразными прозвищами. Объяснить происхождеше прозвищъ
„Конюковка, Солонина" довольно легко: зд^сь
очевидно ироническое отношете народнаго юмора къ
древне-русскому игрищу. Но ту же самую м^рку
нельзя применить къ историческимъ прозвищамъ Ярила
(Пинай, Переплутъ). Зд^сь дМствуетъ какая-то
другая причина. Известно, что сантиментальные люди
даютъ любимому человеку самыя разнообразныя ласка-
тельныя имена; надо полагать, что т^ми же самыми
мотивами руководился и русскш народъ, давъ Ярилу,
какъ любимому богу, столько различныхъ именъ. По
крайней Mipi, читая древне-pyccKie памятники, невольно
чувствуешь, что сквозь юморъ ироническихъ прозвищъ
Ярила заметно просвечиваете и другое чувство:'
любовь.
Ладъ и Лель, или Диди-Ладъ и Диди-Лель—боги
солнца. Одна литовская пйсня прямо называетъ солнце
Ладомъ:,, Пасу, пасу мои овечки; тебя, волкъ, не боюсь!
богъ съ солнечными кудрями в'Ьрно тебя не допуститъ.
Ладо, Ладо-солнце (Поэт, воззр. I, 229 стр.)й! Ладъ

называется Диди-Ладомъ, т. е. великимъ Ладомъ (ли-
товск. didis, (Ис1(118=великш),—точно также, какъ мы
видели, называется великимъ и Хорсъ, что и
естественно, потому что и тотъ и другой олицетворяли въ
себ* одно и тоже солнце,—а что солнце представляется
для первобытнаго, неиспорченнаго воззр^тя именно
великимъ, это мы знаемъ изъ древн^йшаго богооткро-
веннаго памятника письменности, Библш. Тамъ мы
читаемъ: „И сотворилъ Вогъ два светила: светило
великое, что-бы светить днемъ, т. е. солнце, и светило
малое, чтобы светить ночью, т. е м'Ьсяцъ (Кн. Быт1я,
гл. 1, 16 ст.) „Лель, или Диди-Лель, обыкновенно
является двойникомъ, братомъ солнца, что для насъ
вполне понятно; оба эти бога—представители одного
начала, именно солнечнаго.
Въ одномъ двевне-русскомъ сказанш XVII в.,
впервые обнародованномъ г. Карамзинымъ, разсказы-
вается про двухъ родныхъ братьевъ, князей: ,Дшлеля
и Диди-лада", которыхъ язычники назвали богами за
то, что они научили ихъ пчеловодству*. Въ новМшее
время обратили внимате на это сказате Н. Кваш-
нинъ-Оамаринъ и П. Знаменскш. Н. Квашнинъ-Сама-
ринъ отожествляетъ этихъ двухъ полу-историческихъ,
полу-сказочныхъ князей съ древне-русскими Лелемъ и
Ладомъ, богами любви и брака (Беседа 1872. Кн. IV,
апрель, 260 стр.). П. Знаменскш по поводу этого
мненья зам'Ьчаетъ: „Если догадка г.
Квашнина-Самарина справедлива, то въ сказанш хронографа мы им^-
емъ передъ собою одно изъ самыхъ близкихъ къ ми-
еологическому эпосу героическихъ сказанш, въ которолъ
древше герои носятъ даже самыя имена архаическаго
происхождешя, прямо заимствованныя изъ древняго
миеологическаго языка (Странникъ. 1883 г, шль 432 г.).
Мы также думаемъ, что сказате о Дшлел'Ь и Диди-

— 41 —
ладе не только вообще важно въ научномъ отношенш,
но и поучительно: изъ него мы видимъ, что миеъ
^действительно можетъ перейти въ исторш, языческш
• богъ можетъ появиться въ виде царя, или богатыря,
а это особенно нужно помнить при современномъ не-
опред'Ьленномъ состоянш русской миеологш, когда
pyccKie бенфеисты готовы отрицать всякое вл1янье
миеа на руссмя былины. Мы видимъ также, что
именно те боги превращаются въ царей, или богатырей,
которые тесно связаны съ самымъ бытомъ народа,—
такъ напр. Диолель и Дидиладъ потому-то и памятны
.народу, что они некогда научили его пчеловодству.
Отсюда же получаемъ и отрицательный выводъ, что
те боги, которые имели только внешнее отношете
къ народу, не могли перейти въ герои русскихъ бы-
линъ, а должны были просто исчезнуть изъ народной
памяти. А потому уже мы a priori убеждены напр. въ
томъ, что Перунъ, какъ нелюбимый богъ и не ока-
завшш никакихъ услугъ всему русскому народу, не
могъ появиться въ русскомъ былевомъ эпосе и не
имеетъ никакого отношенья къ Илье Муромцу, что бы
ни говорили рьяные миеологи, въ роде г. Аеанасьева,
или Ореста Миллера.
Мы уже видели, что въ сказанш русскаго хро-
. нографа древне-pyccKie боги представляются
историческими князьями; очевидно, что это черта поздней-
шаго происхождешя, свидетельствующая о забвенш,
или порче первичной чистоты миеическихъ преданш:
точно также, какъ мы знаемъ, и древне-русскш богъ
Ярило только въ самое последнее время является въ
виде весельчака-горожанина, или грознаго разбойника.
Словомъ въ сказанш хронографа нельзя не заметить
искусственности и книжности, а потому прежде всего
необходимо критически обследовать его. Привод1й^ГоХ

— 42 —
это сказаше по двумъ редакщямъ^ г. Карамзина и А.
Попова.. „Въ Сидер'Ьхъ же (Sidera), или въ Мордве
и въ Черемисе, княжили тогда два брата Дшлель и
Дидиладъ, которыхъ язычники назвали богами за то,
что они научили ихъ пчеловодству (Карамзинъ. Исто-
р1я государства россшскаго, т. I, примеч. 70, 297 с.)".
„Въ сихъ же, рече, тогда княжиша два брата, единому
имя Дшлесъ (вар. Дшлелъ), а другому Дидалакхъ
(Дадалакхъ), невгЬгласи же боги ихъ нарицаху тогда
за то, иже пчелы имъ налезше и борти верхъ древ1я
устроиша (Изборникъ славянск. и русск. сочинен, и
статей, внесенныхъ въ хронографы рус. редакцш.
А. Поповъ, 446 стр.)". Нельзя не заметить, что обе
редакцш хронографа несколько книжны, но во вся-
комъ случае списокъ хронографа 1679 г., обнародо-
ваннаго А. Поповымъ, исправнее и подробнее. Въ
редакцш хронографа г. Попова стоитъ „Въ сихъ лее,
рече, тогда княжиша",—это „въ сихъ же", т. е. среди
славянъ и въ особенности русскихъ, имЪетъ свой смыслъ,
потому что впереди въ хронографе говорилось о сла-
вяно-русскихъ князьяхъ: Словене, РусЬ, Великосане,
Асане, Авехасане, Ляхе, или Лалохе, и Лахерне; въ
редакцш г. Карамзина является беземысленная
переделка: вместо „въ сихъ же"—„въ Оидер^хъ же". Очень
можетъ быть, что неизвестный намъ книжникъ .
сбивался на греческое слово „Sidera", какъ догадывается
г. Карамзинъ. Также совершенно некстати въ редакцш
г. Карамзина упоминается о Мордве и Черемисе, хотя-
бы мы знали, что и среди этихъ народовъ было
развито пчеловодство. Странно также, что въ обеихъ
редакщяхъ Лель называется Дшлелемъ, или Диоле-
сомъ, а не Дидилелемъ; нужно думать, что
неизвестный намъ древне-русскш книжникъ помнилъ о гре-
ческомъ Д1е (Зевсе) и Дшскурахъ, или просто былъ

— 43 —
сбить съ толку византшскимъ источникомъ. Нельзя
также не заметить въ составителе хронографа замашки
книжника извращать и объяснять народныя вйрованья.
Народъ признавалъ Дидилеля и Дидилада богами,
научившими народъ пчеловодству, а также небесными
царями, подобными царю—Солнцу; книжникъ конечно
хорошо знаетъ изъ Виблш, что язычество появилось
всл,Ьдств1е извращешя первичнаго единобож1я, и вотъ
у него вдругъ появляется мысль, что Дидилель и
Дидиладъ действительно были земными царями,
оказали народу не мало услугъ, напр. научили
пчеловодству, а благодарный народъ после ихъ смерти при-
числилъ ихъ къ сонму боговъ. Какое странное
совпадете: нашъ древне-русскш книжникъ сошелся въ своей
теорш съ древнимъ Эвгемеромъ, и съ новейшими
изследователями: г. Спенсеромъ, г. Каспари. Темъ не
менее, отбрасывая все позднейппя наслоешя въ
хронографе, мы приходимъ къ тому несомненному
заключенно, что на Руси въ языческую эпоху было два
родственныхъ бога: Дидилель и Дидиладъ, научивпие
дотоле дикш народъ пчеловодству; по словамъ
хронографа эти боги „пчелы имъ налезше и борти верхъ
древ1я устроиша",—значитъ Дидилель и Дидиладъ
научили русскш народъ не садовому, или пасечному,
(пасичному) пчеловодству, а лесному, бортевому; опять
черта первобытной древности и простоты, привычекъ.
Начало и изобретете пчеловодства одинаково
приписываются какъ Лелю, такъ и Ладу, это общая
черта ихъ культа. Но во всякомъ случае Лель и Ладъ
имели и свои индивидуальныя черты, а каждый изъ
нихъ—свое спещальное значете, а потому мы теперь
и переходимъ къ отдельной характеристике сперва
Лада, какъ имеющаго более важное значете въ
русской миеологш, и потомъ Леля.

— и —
Ладъ, или Диди-Ладъ не только открылъ людямъ
искусство бортеваго пчеловодства, но и вообще былъ
богомъ землед^я. Мы обращаемъ внимате на одну
старинную полу-обрядовую пйсню: „А мы просо сЬяли,
сЬяли,ой Дидъ-Ладо,сЬяли,сияли (Быт. рус. нар.
А.Терещенко, ч. IV, 304—306; Сказ.русск. нар. Кн. Ш, 46—47,
72 с). Эта шЬсня довольно древняго происхождетя: она
известна не только у всЬхъ русскихъ племенъ, но также у
чеховъихорватовъ(Записк. императ.русск. географ, общ.
По отд. этнографш, т. П, 389 стр.). Очевидно, что
существуете какая то связь между Дидъ-Ладомъ и
просомъ; для объяснешя ея можно предположить одно
изъ двухъ: или зд^сь мы тгЬемъ д'Ьлр съ темнымъ
миеическимъ предатемъ, или просто съ случайностью
припева: известно, что въ настоящее время народъ
вспоминаетъ о Дидъ-ЛадЪ и кстати и некстати, напр.
„А мы сЬчу чистили, чистили; ой Дидъ-Ладо чистили!"
Наше недоуменье могутъ разрешить только истори-
ческ1я свидетельства. Такъ напр. у Массуди мы чи-
таемъ о приношенш одному изъ идоловъ проса
(Массуди, 320 стр; Изслйдов. о языческ. богослуженш древн.
славянъ. И. Срезневскаго, 67 стр.). Ибнъ-Даста
сообщаетъ намъ следующее вообще о славянахъ:" Bcfe
славяне—огнепоклонники. Хл^бъ, наиболее ими
возделываемый,—просо. Въ пору жатвы кладутъ они про-
сяныя зерна въ ковшъ, поднимаютъ его къ небу и гово-
рятъ: „Господи1 ты, который даешь намъ пищу, снабди
теперь насъ ею въ полной Mtpt (ИзвЬст1я о Хо-
зарахъ.... Славянахъ и Руссахъ Ибнъ-Даста. Д.
А. Хвольсонъ 30—31 стр.)"
Соединяя въ одно ц^лое данныя народной ntc-
ни и этихъ двухъ извйстш арабскихъ писателей, мы
приходимъ къ тому убежденно, что Дидъ-Ладъ именно
и былъ т'Ьмъ идоломъ, которому приносили въ жертву

— 45 —
просо, т'Ьмъ богомъ, котораго славяне-огнепоклонники
просили умножить просяную пищу. Нужно им-Ьть въ
виду и то обстоятельство, что просо и теперь
самый любимый хл-Ьбъ русскаго народа, что
выражается въ известной поговорки: каша—мать наша,
хакая народная любовь къ просу-плодъ долголетней
привычки. Какъ мы видели, Ибнъ-Даста свидйтель-
ствуетъ, что славяне особенно много засЬвали проса.
На тотъже самый фактъ указывали императоръ Мав-
рикш и еврей Ибрагимъ, сынъ Якуба (Извйтя Ал-
Бекри. Ч. 1, 54 стр.). Словомъ просо было древне-
славянскимъ хлЪбомъ; его сЬютъ въ болйе или мен^е
умеренной полосЬ. Учете объ известной связи между
просомъ и культомъ бога Лада возникло въ ту
древнюю языческую эпоху, когда славяне, еще быть
можетъ не разделенные на мелмя племена, жили
около Чернаго моря и Дуная. Впосл,Ьдств1е, какъ мы
знаемъ, они разселились по различнымъ странамъ и
къ сожал'Ьшю раздробились на слишкомъ уже мелтя
племена. НЪкоторыя в^тви славянскаго племени жи-
вутъ въ такой полосе, гд-Ь по климатическимъ усло-
в1ямъ нельзя сЬять проса; т'Ьмъ не мен^е и они со-
храняютъ воспоминаше о просЬ и Дидъ-Лад'Ь. При
этомъ не обошлось безъ курьёзовъ. Такъ каргопольцы
(Олонец. г.) вместо проса восп'Ьваютъ росу: „мы росу
посеяли, посЬяли! Ай же млада, посЬяли! Мы
росу вытопчемъ (Сборн. отдЬл. русск. языка и сло-
весн. импер. академ. наукъ т. XVII, № 3, 167 стр.).
Такая замена проса росой произошла вслЪдстае же-
лашя народа осмыслить непонятное для него слово,
потому что въ Каргополе, по зам'Ьчанш М. А.
Колосова, проса не сЬютъ (Срвн. Ibidem. 133 стр.). Итакъ
въ конц'Ь концовъ мы приходимъ къ тому убЪждетю,
что Ладъ, или Диди-Ладъ по славяно-русскимъ пре-

r-J — 46 —
датямъ имЬлъ прямое отношенье къ возд'Ьлываныо
проса: просо находилось подъ его божественнымъ по-
кровительствомъ. И несомненно, что Диди-Ладъ, на-
учивпий русски народъ старобытной формй бортеваго
пчеловодства, первый показалъ примйръ, какъ засЬвать
древне-русскш хл'Ьбъ: просо. Самая известность
проса въ языческую эпоху жизни славяно-русскаго народа
ручается за естественность происхожденья миеическаго
в^рованья о связи между просомъ и культомъ Лада=
Диди-Лада.
f Въ н^которить поздн'Ьйшихъ л^тописяхъ и древне-
русскихъ памятникахъ культъ Лада описывается
довольно подробно и обстоятельно. Такъ въ Густинской
летописи (ХУП в.) мы читаёмъ: „Четвертый Ладо
(си есть Pluton) богъ пекелный; сего вЬрили быти
^ богомъ женитвы, веселгя, ут^шетя и всякаго благо-
получ!я, якоже Еллины Бахуса; сему жертвы прино-
шаху хотяшдя женитися. дабы его помощно бракъ
добрый и любовный былъ. Сего Ладона, б^са, по нй-
какихъ странахъ, и доныне на крестинахъ и на бра-
Ц'Ьхъ величаютъ, поюще своя иЪшя п^сни, и руками
о руки или о столъ плещуще, Ладо, Ладо, преплетаю-
, ще п^сни своя, многажды поминаютъ (П. С. Р. Л.,
у т. П, 257 стр.)" Почти такъ-же и чуть-ли не съ
буквальной точностью говорятъ о Лад'Ь „Подробная
летопись" и „Синопсисъ" (Подробная летопись, ч. I,
52—53; Сказ, русск. нар; кн. I, 4 стр.; Поэт, воззр.
т. I, 229 стр.). Въ свое время г. Сахаровъ указывалъ
источникъ подобныхъ свидетельствъ въ сочинетяхъ
гг. Кромера. Гваньини, Стрыйковскаго. Да и вообще
для всякаго очевидно, что въ этихъ св'Ьд'Ьтяхъ о
ЛадгЬ слиты въ одно ц^лое данныя греческой,
латинской, литовской и польско-русской миеологш. Т^мъ не
менгЬе Густинская летопись, за немногими исключе-

— 47 —
шями, довольно верно обрисовала характеръ русскаго
Лада.—Лада, какъ солнечнаго бога, оживляющаго и
возбуждающаго силы природы, действительно можно
назвать „богомъ веселья, утешешя и всякаго благо-
получ1я"; можно также видеть сходство между русскимъ
Ладомъ и тймъ италшскимъ Ладомъ, который въ Ели-
сейскихъ поляхъ подаетъ счаст1е блаженнымъ духамъ
и забвеше всбхъ горечей (Одисате памятниковъ... пер.
Е. Класоена, вып. I, 7 стр,). Нетъ ничего страннаго
въ томъ, что Густинская летопись считаетъ Лада
богомъ „женитвы или брака". Солнечные боги вообще
являются покровителями и устроителями брака и
разврата. Такова литовская богиня Мильда—богиня вес-
-ны, счастчя и мира; таковъ сынъ ея Каунисъ, богъ
любви, и таковъ-же нашъ славяно-русскш Яръ, или
Ярило. Неудивительно, если и Ладъ былъ покровите-
лемъ брачущихся. Густинская летопись делаетъ
вполне верное замечате о Ладе, взятое изъ народныхъ
обычаевъ того времени: „Сего Ладона... и до ныне
на брап/Ьхъ величаютъ". Действительно и современник
свадебныя песни часто вспоминаютъ о ЛадЬ,
признавая его покровителемъ брака, хранителемъ древне-
русскихъ свадебныхъ обрядовъ, подателемъ чадород1я
новой чете. Въ свадебныхъ песняхъ енисейскаго
округа Ладъ носитъ характерное прозвище: „Уряди,
Дидъ-Ладо, уряди (Енисейскш округъ и его жизнь.
М. 0. Кривошапкиня, т. I, 98 стр.;)—это
замечательное прозвище Лада довольно ясно говоритъ о важномъ
значеши Дидъ-Лада въ свадебныхъ обрядахъ.
Безъ всякаго сомнешя съ течетемъ времени
смыслъ и значете Дидъ-Лада постепенно
стушевывались и затемнялись. Въ одномъ заговоре изъ Дидъ-
Лада скроены две лихорадки, или трясавицы: „8-я
трясавица Дида, 9-я Ладо (Летоп. русск. литерат. Н/

— 48 —
Тихонравова, т. IV, отд. Ш, 80 стр.)" Въ этомъ отно-
шеши позднМшш составитель заговора (1838 г.)
сходится съ нашими .старинными миеологами, которые
также ухитрились изъ Дидъ-Лада сделать двухъ боговъ:
Дида и Лада (Поповъ, Чулковъ, Глинка, Кайеаровъ).
Точно также въ одной галицкой гаевкй, или гаивк'Ь
(веснянки), поютъ: „Д* (и) дъ, д^дъ и Ладо! Жона
мужа била, на добре учила (Чтен. въ импер. общ.
исторш и древн. росс. 1872. Кн. I, отд. Ш, 163 стр.).
Очевидно, что эта гаивка въ Дидъ-Лад'Ь видитъ,
применяясь къ современному быту, двухъ лицъ: д,Ьда=
малорусск. дида и лада, ладу, т. е. мужа, или жену,
любовника, или любовницу. Какъ странно: такъ-же
некогда умствовалъ и г, Сахаровъ (Сказ, русск. нар.;
кн. I, 9 стр.); значитъ народъ не мен^е нашихъ уче-
ньтхъ склоненъ къ филологическимъ сближешямъ.
Ладъ=Лядъ, какъ белорусе. рабина=рябива, са-
ратовск. Аткарскъ=Яткарскъ. Въ настоящее время
Ладъ обыкновенно изв^стенъ въ народномъ говори
подъ именемъ Ляда, напр,: „Убирайся къ Ляду", „Лядъ
\ тебя (его) возьми", „Нутка къ Ляду! онъ мнй ска-
жетъ—надоела ужь ты мн^^уКого ждали—поджидали,
того Лядъ несетъ (Сказ, русск. нар. Кн. Ш, 95; Рус.
простонар. празд. Вып. I, 139 стр.)". Въ Ляд'Ь
удержалась темная, карающая сторона бога Лада, что и
естественно при современномъ забвёши языческихъ
преданш; народъ мало Ч'Ьмъ отличаетъ Ляда отъ черта,
или дьявола. Но всетаки прежнее светлое и
благотворное значете Лада отразилось въ томъ, что „Лядъ"
въ народномъ словоупотребленш, какъ замечено изсл'Ь-
дователями, звучитъ несколько мягче, ч^мъ чертъ.—
Лядъ мен-fee зловреденъ, Ч'Ьмъ дьяволъ, и вообще
несколько; индиферентенъ (П/Ьсни, собранн. П. В. Кирй-
евскимъ. Вып. VII, приложены. 150 стр. ервн. 313 стр.).

ъ
— 49 —
О ЛелЬ, или Диди-Лел'Ь, т. е. дгЬдгЬ, или отцЬ
солнцгЬ (древне-слав. леля-д'Ьдъ, отецъ) мы знаемъ
очень мало достовЬрнаго. Древше писатели и вообще
старинные миеологи признаютъ Леля сыномъ матери
природы и весны Лады и богомъ любви, брака и вообще
всякаго благополу1пя (Подроби. л'Ьт. ч. I, 52; Сказ,
русск. нар., Кн. I, 4, 10—11 стр.). Въ новейшее
время Н. Квашнинъ-Самаринъ ничего не сказалъ но-
ваго о Лел'Ь и только повторилъ слова старинныхъ
миеологовъ (БесЬда. 1872. Кн. IV.—апрель, 260 стр.).
Судя по женской половин* „Леля" Лялй сл'Ьдуетъ
думать, что Лель кромгЬ того, что научилъ людей
бортевому пчеловодству, о чемъ мы говорили выше, и
вообще былъ богомъ-покровителемъ землед^я и на-
роднаго благосостояшя. Въ настоящее время
(приблизительно) Лель извгЬстенъ у б'бло-руссовъ подъ име-
немъ „Лелю, Лтлш, Лшли", какого то благод^тельнаго
духа, наводящаго на дйтей столь необходимый для
нихъ сонъ,—этотъ столь желанный для дгЬтей „Л16ли"
грезится имъ и во снгЬ (Прибавл. къ журн. мин. нар.
просв^щ. 1846. Отд. литературн. 16 стр.).
Зимнее празднество въ честь возрождающагося-
солнца было известно и въ древности. Мы разум'Ьемъ
Коляду и Овсеня. Слово Коляда по обычному мнгЬнью
происходитъ отъ лат. calendae=(|)paH. chalendes, ниж-
ненйм. Kaland. Ti изслгЬдователи, которые разд'Ь-
ляютъ подобное словопроизводство, обыкновенно для
объясненья русской Коляды приводятъ известное Mi-
сто изъ Кормчей по списку 1282 г.: „каланди соуть
пьрвш въ коемьждо М'Ьсяци днье, въ нихъ-же обычай
6Ь елиномъ творити жертвы, и въ таже евроумашя
елиньстш б^аху праздници: вроумъ бо пореклъ есть
Дюнисово, и иная вься яже соуть идольская прельсти
и соуетьства отм'Ьщюще святш отъ в^рнБЕХъ житчя,
з

— 50 —
возбраняють крестьяномъ таковая творити... и не по-
велгЬваютъ моулсемъ облачатися въ женьскыя ризы, ни
женамъ въ моужьскыя, еже творять на праздьникы Дю-
нисовы пляшюще, ни лиць же косматыхъ възлагати
на ся, ни козлихъ, ни сатоурьскыхъ... яже ныне
творять селяне, не ведоуще, что творять (Поэт, воззр.
т. III, 729—730);'. Само собою разумеется, что съ
точки зр^шя ученыхъ, разд'Ьляющихъ мысль о ино-
земномъ происхождеши слова „Коляда", нечего и
говорить объ особомъ языческомъ боге „Коляде". Впро-
чемъ и вообще всЬ изследователи решительно отвер-
гаютъ сказашя объ идоле, или бесе Коляде*, книжность
подобныхъ сказанш и ихъ позднейшее происхождеше
для всЬхъ очевидны. Такъ Густинская летопись со-
общаетъ намъ следующее извест1е о Коляде: „Шестый
.„ (богъ) Коляда, ему же празникъ прескверный бяше
декавр1я 24. Сего ради и ныне, аще и благодать Рож-
дествомъ Христовымъ ос1я насъ и идолы погибоша, но
единаче д1аволъ еще и доселе во безумныхъ память
свою удержа: сему бесу въ память простая чадь
сходятся въ навечер1е Рождества Христова, и поютъ песни
нек1я, въ нихъ же аще и о Рождестве Христовомъ по-
минаютъ, но бол1е Коляду бЬса величаютъ (П. С. Р.
Л., т. П, 257 стр.)" Почти въ техъ-же выражешяхъ
говорятъ о Коляде, какъ объ идоле, или бесе,
„Подробная летопись" и „Синопсисъ", приписываемый
Иннокентш Гизелю (Подробная летопись, ч. I, 54—55;
Поэт, воззр. т. Ш, 750 стр.). Въ Четьи Минеи св.
Димитр1я въ числе боговъ, которымъ покланялись во
времена св. Владим1ра, упоминается и „Коляда, богъ
праздновашя, въ зиме бывающаго (Русск. простонар.
праздн. Вып. I, 11 стр.)". Мы уже говорили о
книжности и позднейшемъ происхождеши подобныхъ исто-
рическихъ свидетельствъ о боге Коляде, да они и

— 51 —
сами выдаютъ себя. Такъ Густинская летопись зам'Ьча-
етъ: „Сего ради и нын*.... сему бгЬсу въ память
простая чадь сходятся, вънавечер1е Рождества Христова";
ясно, что книжники, только им1ш въ виду современный
народный обычай, могли выдумать особаго бога, или
идола Коляду. Т'Ьмъ не менйе такому слишкомъ уже
неискусному вымыслу поварили наши старинные миео-
логи, какъ напр. г. Поповъ, Чулковъ, Глинка, Кайса-
ровъ (Сказ, русск. нар. кн. I, 10—11 стр.); даже г.
Карамзинъ, ко многому относившийся критически,
вполне серьезно разсуждалъ о древне-русскомъ богЬ
Коляде: „24 декабря язычники pyccKie славили Коляду,
бога торжествъ и мира. (Истор. госуд. росс. т. I, 91 ст.)".
О Коляде и Овсен* довольно ясно говорится въГ7
царскихъ грамотахъ XVII в. Отъ 1628 г. 24 декабря
мы им'Ьемъ грамоту царя Михаила ведоровича и narrpi-
- арха Филарета: „Великш Государь Святййшт Фила-
ретъ Никитичь Патр1архъ Московски и всеа Русш
указалъ: кликать бирючю по рядомъ, и по улицамъ, и 4
по слободамъ, и въ сотняхъ, чтобъ съ кобылками не
ходили и на игрища бъ MipcKie люди не сходилися,
тгЬмъ бы смуты православнымъ крестьяномъ не было,
и Коледы бъ и Овсеня и Плуги не кликали; а кто
учнетъ сего Государева указу ослушаться, и т^мъ лю-
демъ быть отъ Государя Царя и Великого Князя Ми-
хайла ведоровича всеа Русш въ опал'Ь, а отъ
Великого Государя Святейшего Филарета Никитича Патр1-
арха Московского и всеа Русш въ запрещень* и въ ду- '
ховномъ наказанье (Акты историческ. т. Ш. № 92, 96
стр.)". Въ другой грамот* царя Алексея Михайловича отъ
1649 г. мы читаемъ: „Ведомо намъ учинилось, что на
Москве, напередъ сего въ Кремле, и въ Кита*, и въ
Бйломъ, и въ земляномъ город'Ьхъ, и за городомъ, и по
переулкамъ... въ навечерш Рождества Христова кли-
4*

— 52 —
кали мнопе люди Коляду и У сень (Овсень), а въ на-
вечерш Богоявлешя Господня кликали Плугу; да въ
Москве же чинится безчинство: MHorie люди поютъ
б,Ьсовск1я скверныя п^сни. Да на Рождество Христово
и до Богоявленьева дня собираются на игрища 64-
совсюя... и игрецы б'Ьсовсюе—скоморохи съ домрами,
и съ дудами, и съ медведи ходятъ (Москвитя-
нинъ. 1843 г. № I, 237—240; Православн. Со-
бесЬдн. 1865 г. ч. П, 285; Странникъ. 1877 г. т. IV,
, 55 стр.)".
Насколько, можно судить по древне-русскимъ
памятникам^ въ древней Руси точно такъ-же праздновали
Коляду и Овсеня, какъ и теперь. Мы встргЬчаемъ обыч-
ныя вакханалш, пьянство, развратъ, скомороховъ, пере-
ряженыхъ, гадающихъ. Словомъ это древне-русское
празднество почти во всЬхъ своихъ чертахъ удержалось
и въ современномъ народномъ быту. Темное предаше
о древне-русскомъ бог'Ь Плут'Ь (Переплут'Ь), котораго
прославлялъ народъ наравне съ Коледой и Овсенемъ,
есть единственная древняя черта, не известная совре-
меннымъ покол'Ьшямъ русскаго народа. Но, какъ мы
видели выше, некоторые изсл'Ьдователи—основательно,
или не основательно, это другой вопросъ—въ Плутй
просто видятъ „плугъ"; и ужъ конечно съ этой точки
зрйтя „Плутъ" памяти Рафа Всеволожскаго не.им'Ьетъ
ничего общаго съ древне-русскимъ Переплутомъ.
/ Еще бол'Ье Коляды и Овсеня былъ изв'Ьстенъ въ древ-
/ ней Руси другой языческш праздникъ, въ честь лгЬтняго
солнце-поворота „Купало". Купальское торжество
неизменно совершалось въ ночь съ 23 на 24 ноня, на кануне
хриспанскаго праздника рождества 1оанна Предтечи
и потому оно получило христтанскую .форму,—однако
подъ этой хрисйанской формой сохранились чисто язы-
ческ1я в^рованья. Еще наши древше писатели и пат

— 53 —
стыри Церкви, какъ напр. игуменъ Елизаровой пустыни
Панфилъ и митр. Фотш указывали на языческш (ку-
мирскш, идолопоклонническш) характеръ купальскаго
празднества. Такъ напр. игуменъ Панфилъ восклицаетъ:
„Что же бысть во град'Ьхъ и въ сел'Ьхъ въ годину ту?
Сотона красуется, кумирское праздчаше д1яволе, и кра-
соваше б'Ьсомъ его въ людехъ. И того ради двигнется
и востанетъ всяка непр1язненая угод1я, яко въ по-
ругате и. въ безчесйе Рожеству Предотечеву, и въ
посм'Ьхъ и укоризну дни его, не в4дущимъ истины:
"яко сущш древнш идолослужител1е б'Ьсовскш праздникъ
сей празднуютъ. Сице бо на всяко л'Ьто кумиромъ слу-
жебнымъ обычаемъ сатана призываетъ, и тому яко
жертва приносится всяка скверна и беззакоше,
богомерзкое приношеше; а не яко день Рожества Предотечи
великого празднуютъ, но своимъ древнимъ обычаемъ
(П. С. Р. Л., т. ГУ, 279—280; срвн. Опис. русск. и
слов, рукол. Румянцевск. муз. Востокова, 42 стр.)".
Въ самыхъ древне-русскихъ памятникахъ мы можемъ
найти и ответь на вопросъ, въ честь какого именно
божества совершалось полуязыческое купальское
торжество. Такъ въ повести „о д'Ьвицахъ Смоленскихъ,
како игры творили (XVII в.)" читаемъ: „Было отъ
города Смоленска за 30 верстъ по Черниговской
дороге—случилось быть на великомъ пол'Ь безстудному
б'Ьснованью. Множество д4въ и женъ стеклися на
басовское сборище, нелепое и скверное, въ ночь, въ
которую родился ПресвгЬтлое Солнце—великш 1оаннъ
Креститель, первый покаянно пропов4дникъ, его же
ради вся тварь неизреченно возрадовалась. А эти ока-
янныя бгЬсомъ научены были". „Эта повесть, зам'Ьчаетъ
в. Вуслаевъ, заслуживаешь полнаго внимашя по
любопытному сигЁшешю языческаго элемента съ христ1анскимъ,
по см^шенш, до такой степени грубому, что пресвят-

— 54 —
лое Солнце, которому . по языческимъ обрядамъ
действительно праздновали въ день Купалы, какъ эпитетъ,
перенесено къ 1оанну Предтеч* (Истор. очерки русск.
народн. словесности. 0 Буслаева, т. П, 15 стр.)".
Если купальское празднество совершалось въ
честь Купала-Солнца т. е. купающагося солнца (въ
хршжанскую эпоху 1оанна Купала=Крестителя, ку-
павшаго Спасителя), то понятно, что не можетъ быть
и р'Ьчи объ особомъ языческомъ бог^^^идолф Купали,
о которомъ намъ говорятъ некоторые памятники, напр.
„Густинская Летопись", „Подробная лгЬтопись", „Си-
нопсисъ", „Жит1е Князя Володимера", „Историческое
собрате о богоспасаемомъ град* Суждалй", „Четьи
Минеи св. Димитр1я", „Указъ СвятЪйшаго Правитель-
ствующаго Синода отъ 1721 г. апреля 17" (П, С. Р.
Д., т. П, 257; Подроби. л'Ьт. ч. 1, 53 стр.; Русск.
простонар. праздн. Вып. I, П, 39—40, 168; Маякъ.
1843. т. XI, кн. XXI, гл. Ш, 52—53 стр.; Времен-
никъ. 1855 г. кн. ХХП, П, 70 стр. срвн. 77).
Въ существованье выдуманнаго книжниками бога
Купала верили наши старинные миеологи и историки,
напр.: гг. Поповъ. Чулковъ, Глинка. Кайсаровъ, В.
Н. Татищевъ и Елагинъ (Сказ, русск. нар, кн. I,
10—11; Истор. росс. В. Н. Татищева. Кн. I, часть I,
17 стр.; Опытъ пов'Ьствоватя о Россш. И. Елагина.
Кн. Ш, 353). Г. Карамзинъ также В'Ьрилъ сказке о
Купали, богЬ земныхъ плодовъ (Истор. государ. росс,
т. I, 90—91). Конечно для насъ далеко не важно и
даже не интересно знать, какъ думали о Купали
наши старинные изслгЬдователи. Но для насъ любопытно
именно то обстоятельство, что толки книжниковъ о
богЬ, или идол'Ь КупалЬ проникли и въ народъ и та-
кимъ образомъ произошли некоторый легенды, не
дурныя впрочемъ для уха человека, настроившаго

— 55 —
свое воображеше на романтическш ладъ. Мы разу-
м^емъ напр. леренду объ икон-fc Владимирской
Богоматери, что въ ПереяславлгЬ Зал'Ьсскомъ, разсказанную
С. Шевыреву какимъ то Акимомъ. „Въ новомъ
соборе, говорить г. Шевыревъ изъ своихъ наблюденш надъ
Переяславлемь-Зал'Ьсскимъ, н^тъ ничего древняго, кро-
мгЬ двухъ иконъ. Одна—Владим1рской Богоматери. Объ
ней существуете следующее народное предаше, раз-
сказанное мнЬ Акимомъ. Въ Переяславл4 народъ
покланялся идолу Купалу. Когда Владширъ (?) внесъ
христианскую виру, Переяславцы хотели всетаки
продолжать свое языческое поклонеше. Но Владим1ръ
прислалъ къ нимъ икону Пресвятой Богоматери и
тймъ удалилъ ихъ отъ кумира. Потому и празднуютъ
ей накануне того дня, какъ праздновали Купалу. А
икона въ народи слыветъ до сихъ поръ Купальницей
(Поездка въ Кирилло-Б4лозерскш монастырь. С. П1е-
вырева. Часть I, 150 стр.)".
Время купальскаго празднества совпадаетъ съ
началомъ страдной поры; тогда въ самомъ разгаре
сгЬнокосъ и начинаютъ созревать рожь, или жито. На
это обстоятельство указываютъ народныя пословицы
и приматы, напр.: „Агрипинй (Купальнице) свербитъ
въ спин^", или кто почитаетъ 6-ю пятницу,
предшествующую празднику 1оанна Предтечи, „отъ великаго
недостатка и скудости сохраненъ будетъ (Архив, исто-
рико-юридическ. св4денш Н. Калачова, кн. П,
половина П, Отд. 1У, 76 стр.; Истор. очерки русск. нар.
слов. 0. Буслаева, т. I, 504 стр.)". Въ параллель съ
этими фактами можно сопоставить извгЬспя о Купали,
какъ о богЬ обшия, или урожая хлгЬба. Такъ Густин-
ская летопись сообщаетъ намъ: ^ЛТятый Купало, яко-
же мню, бяше богъ обил1я, якоже у Еллинъ Цересъ,
ему-же безумный за. обшпе благодареше приношаху

— 56 —
въ то время, егда имяше настати жатва (П. С. Р. Л.,
т. П, 257 стр.)". Подобное предаше о Купали есть
и у жителей Устюжны, Говорятъ, что въ Устюжн'Ь,
„въ центре самаго городища стояло некогда капище
бога Купалы... Осенью, по собраши хл'Ьба, предками
Устюжанъ, язычниками, приносились этому богу въ
жертву начатки вс/Ьхъ произведены земли и
преимущественно хл'Ьба (Архив, историческ. и практическ.
сведен. Н. Калачова. Кн. VI, отд. П. 20 стр.)". По
поводу этого предашя одинъ любитель м-Ьстной
старины зам'Ьчаетъ: „Предаше о поклоненш предковъ
Устюжанъ Купали даетъ право предполагать, что и
городище им'Ьетъ языческое происхождеше, а найден-
ныя въ немъ уголья, головни и сожженный хлЪбъ
заставляютъ думать, не было ли оно мЬстомъ бого-
служешя означенному богу (Ibidem. 22 стр.)". Словомъ
нельзя не придти къ тому выводу, что, хотя различ-
ныя сказашя объ особомъ боги, или идол'Ь Купали
очевидно нел'Ьпы, Т'Ьмъ не менйе выражеше „Купало
богъ обил1я, или урожая" им'Ьетъ глубокш метафори-
ческш смыслъ, потому что въ древней Руси купаль-
ч ское празднество было торжествомъ въ честь созр^в-
шаго хл^ба.
Русски народъ, какъ и всякш другой, согласовалъ
время религюзныхъ празднествъ съ своимъ досугомъ,
и съ своимъ земледгЬльческимъ бытомъ. Относительно
свободнымъ временемъ крестьяне, и особенно
крестьянки считаютъ весну: отъ первой пашни и до Купала,
или Петрова дня. Такой взглядъ мы встр'Ьчаемъ и въ
народныхъ пословицахъ: „Женское л'Ьто по Петровъ
день", „У весны ноги долги: далеко до Петрова дни
(Памяти, древней письменности. 1880. Вып. IV, 85.
100 стр.)". Наступала рабочая пора, сталъ поспевать
хл^бъ, русскому практическому народу, вообще такъ

— 57 —
трезво смотревшему на жизнь, некогда было медлить
и онъ спешилъ, пока былъ досугъ, заблаговременно
отпраздновать начало жатвы и отблагодарить пресвет-
лое солнце, выроетившее своею вее-оживляющею
теплотою луговую и степную травы, жито (рожь),
пшеницу и вообще, какъ говорится, всяку пашницу.
Если вообще ко времени купальскаго празднества
созр^валъ хлебъ, напр. рожь, то въ частности тоже
самое нужно зам Ьтить о целебныхъ, чудодМственныхъ
травахъ. Все эти травы большею частью цветутъ въ
купальскую ночь, тогда оне достигаютъ своей
зрелости и тогда же имеютъ особое чародейское значе-
Hie. Старинные травники и лечебники
(преимущественно XVII и XVIII вв.) говорятъ о многихъ изъ нихъ.
Есть напр. трава халимъ и та трава вельми добра,
потому что она защищаетъ отъ непр1ятелей на суде
и помогаетъ безплоднымъ женамъ (Отечеств. Зап. т.
LVHI, отд. VIII, 15 стр.). Другая трава „архилинъ",
ростущая при большихъ рекахъ, играетъ роль оберега;
обладающей ею „не боится ни д1авола, ни еретика,
ни злого человека (Руск. простонар. праздн. Вып. IV,
39 стр.)". О папоротнике мы читаемъ въ одномъ
травнике: "Есть та черная папорть, растетъ въ лесахъ,
въ лугахъ, ростомъ въ аршинъ и выше стебель, а на
стебле малёньки листочки, а съиспода болыше ли-
сгы.».. а цвететъ она накануне Иванова дня въ
полночь... Тотъ цветъ очень надобенъ, если кто хо-
четъ богатъ и мудръ быти. А брать тотъ цветъ не
просто, съ надобностями: въ Иванову ночь итти къ
тому месту, где растетъ трава папороть, и очертясь
кругомъ говорить: таланъ Вожш судъ твой, да воскре-
снетъ Богъ (Летописи русск. литер., IV, отд. III,
73 стр.)". „Въ травахъ царь есть Симтаримъ трава,
о шести листахъ: первый синь, другой червленъ, тре-

— 58 —
тш желтъ, четвертый багровъ..., а брать вечеромъ на
Ивановъ день, сквозь золотую гривну, или серебреную;
а подъ корнемъ той травы человбкъ, и трава та
выросла у него изъ ребръ. Возьми человека того,
разрежь ему перси и вынь сердце. Если кому дать сердца
того человека, изсхнетъ (изсохнетъ) по теб^. Если
мужъ жены не любитъ, возьми голову его и поставь
противъ мужа: только что увидитъ, будетъ любить
пуще прежняго. Десная рука его—добро, если
которая жена мужу неверна или мужъ жен'Ь: стерши ме-
зиннымъ перстомъ, дай пить. Если у которой жены
д^тей не будетъ—печени того человека сварить въ
молок'Ь, и пить по три утра на тощее сердце, и
будетъ тебе отрокъ, потомъ девица (Историческ. очерки
русск. народн. слов. 9. Буслаева, т. П, 38 стр.)".
Если кто хочетъ видеть дьявола и повелевать имъ,
тотъ долженъ особымъ образомъ выростить чеснокъ,
посадить его въ землю въ сыромъ освященномъ яйцгЬ;
этотъ чеснокъ разцв'Ьтаетъ всетаки въ самую
Ивановскую ночь (Истор. русск. жизни. И. Забелина. Часть
П, 282 стр.)". Есть и друпя чудодМствевныя травы,
какъ напр.: детлевина, петровъ крестъ, авбетъ, ро-
стр^лъ, или верба святая, папороть—безсердешная;
каждая изъ нихъ имеете особенное значеше и уве-
(^личиваетъ власть человека надъ природою.
^ Древне-pyccKie травники и лечебники съ особен-
1 нымъ удареньемъ говорятъ о томъ, что цв^ты, травы
и коренья нужно рвать именно въ купальскую ночь,
потому что только въ эту знаменательную, богатую
различными дивами ночь вся растительность вообще
достигала высшей степени развит1я своихъ силъ.
Само собою понятно, что предусмотрительные люди
гораздо ранйе успЬвали облюбовать тгЬ мгЬста, гд^ росли
нужныя для нихъ травы и коренья. Но вс4 вообще

— 59 —
колдуны и колдуньи, женки—чаровницы, доки своего
д'Ьла и простые неопытные искатели приключенш
выходили на поиски въ день Агрипины Купальницы,
вечеромъ накануне великаго праздника 1оанна
Предтечи. „Егда приходить великш праздникъ день
Рожества Предотечева, но и еще прежде того великого
праздника, исходятъ огавницы муж1е и жены,
чаровницы, по лугомъ и по болотомъ и въ пустыни и въ
дубравы, ищущи смертныя травы и прив-Ьточрева,
отравнаго зел!я, на пагубу челов'Ькомъ и скотомъ, ту
же и д,ив\я корешя копаютъ на потворете мужёмъ своимъ:
с1я вся творятъ дМствомъ д1яволимъ въ день Пре-
дотечевъ, съ приговоры сатанинскими (Изъ послашя
игумена Панфила, 1505 г. П. С. Р. Л., т. IV, 279 ср.
Дополн. акт. истор. I, № 22)". Въ Румянцевскомъ
сборнике 1754 г. мы находимъ подобное же
свидетельство: „Въ Ивановскую ночь кладовъ (поклажевъ)
стерегутъ, и на травахъ парятся въ баняхъ, и травы
рвутъ, и коренья копаютъ... (Опис. русск. и словенск.
рукоп. Румянцевск. музея. А. Востокова. 551 стр.;
срвн. Историческ. очерк, русск. словесности 0.
Буслаева т. I, 482)". Даже самъ царь Алексей Михай- .
ловичъ, повидимому столь ревностно вооружавшийся
противъ народныхъ суев^рш, разд'Ьлялъ общую виру
въ благотворное, чародМское значеше купальскихъ
травъ. Такъ въ 1657 году онъ писалъ къ московскому
ловчему стольнику Матюшкину: „Которыя волости у
тебя въ конюшенномъ приказе ведомы, и ты-бъ ве-
л'Ьлъ т'Ьхъ волостей крестьянамъ и брбылямъ на
Рождество 1оанна Предтечи, понявъ 23 день, набрать
цвйту серебориннаго, да травъ империновой да мятной
съ цв'Ьтомъ и дятлю и дятельнаго корня, по 5 пудовъ,
(Дополн. акт. Истор., Ш, 253 стр.)".
Торжество въ честь созрйвшаго хлЬба и собира-

— 60 —
me лекарственныхъ травъ—все это бытовыя стороны
купальскаго празднества; но есть и друия стороны
того же самаго празднества, которыя прежде имели рели-
гюзно-обрядовое значете, а теперь превратились въ
простую забаву. Мы разум'Ьемъ разведенье купальскихъ
костровъ, скаканье чрезъ огонь и купанье въ р'Ькахъ
и озерахъ. О прыганье чрезъ огонь впервые упоминаетъ,
хотя довольно неопределенно, „Слово св. отца нашего
1оанна Златоустого (XIY в.): „не токмо же преже въ
поганстве, но мнози и ныне то творять, а крестьяны
ся нарицающе: мосты, и просветы, и бд^льники, и
чересъ огнь скачуть,—мнящеся крестьяне, а поганьская
дела творять (Летоп. русск. литер. Н. Тихонравова
т. IV, отд. Ш, 108 стр.)". Въ Густинской летописи мы
читаемъ:.... „наченше шня 23 дня, въ навечер1е
Рождества 1оанна Предтечи... съ вечера собираются простая
чадь обоего полу, и соплетаютъ себе венцы изъ ядо-
маго зел1я, или корешя, и препоясавшеся бьшемъ воз-
гнетаютъ огнь, индгЬ же поставляютъ зеленую ветвь, и
емшеся за руде около обращаются окрестъ онаго огня,
поюще своя песни, преплетающе Купаломъ; потомъ
презъ (польск. ргаег=чрезъ) оный огонь прескакуютъ,
оному бесу жертву себе прицосяще (П. С. Р. Л., т. П,
257 стр.)". Подобное же свидетельство о купальскомъ
празднестве мы находимъ и у Симеона Полоцкаго, въ
его „слове о суеверш":... Третш нравъ—въ навечер1е
праздника Рождества св. 1оанна Предтечи поганскимъ
обычаемъ огнь возгнещаютъ, скачуть же и нарицаютъ
то свое торжество Купало (Странникъ 1877 г. т. IV,
56 стр.)".
Нельзя не заметить, что эти историчесюя
свидетельства о купальскомъ празднестве вполне приложимы
и къ современному народному быту; и это въ
особенности нужно сказать о Густинской летописи. Эти венки

— 61 —
(в'Ьнцы) удержались и до настоящаго времени. Въ
Б'Ьлоруссш напр. ДзгЬвко-Купало съ завязанными
глазами раздаетъ заранее заготовленные в1шки: свгЬжш
в^нокъ сулитъ богатство и счастливое замужество,
сухой, поблекшш—предв'Ьспе нищеты и несчастнаго брака.
По словамъ Густинской летописи было въ обычагЬ вить
вйнки „изъ ядомаго зел1я" т. е. вероятно изъ ржаныхъ
колосьевъ—вполне понятная черта, потомучто мы имгЬ-
емъ д'Ьло съ землед'Ьльческимъ праздникомъ; точно также,
какъ известно, богъ плодород1я и покровитель земле-
дйл1я Ярило въ л'Ьвой руки держалъ горсть ржаныхъ
колосьевъ. Густинская летопись сообщаетъ намъ о ку-
пальскихъ поясахъ и перевязяхъ изъ зелени—все это
мы встр-Ьчаемъ и нынгЬ; замечательно, что б£лорусск1я
красныя девицы перевязываютъ свежею зеленью шею,
руки и станъ Ляли, представляющей собою богиню
весны и урожая,—какъ это близко подходитъ къ
выраженью летописи „препоясавшеся бьшемъ". Таково
вообще однообразж бытовыхъ формъ въ землед^льче-
скихъ праздникахъ. Цри чтенш словъ летописи „поюще
свои ntcHH, преплетающе Купаломъ" невольно прихо-
дятъ въ голову тЪ современныя купальеюя пйсни, въ
которыхъ такъ часто въ видй припева повторяется
неизменное „Купало, или Купала", напр.: „Купала на
Ивана; купался Иванъ, та въ воду упалъ, Купала на
Ивана", или „Сегодня Купала а завтра Ивана, чимъ мини
моя мати торговати? Повизу я свекорка продаватй—
ридного батинька куповати".
Въ параллель съ древне-русскимъ обычаемъ
скакать чрезъ купальеюе огни можно сопоставить
современный обрядъ.—„Индй-же, какъ мы читали уже въ
Густинской лйтописи. поставляютъ зеленую вгЬтвь, и
емшеся за руцй около обращаются окрестъ онаго огня...
потомъ чрезъ оный огонь прескакуютъ". „Девицы, гово-
ритъ въ новейшее время г. Аеанасьевъ, въ празднич-

— 62 —
ныхъ нарядахъ, опоясанныя чернобыльникомъ и
душистыми травами, съ цветочными венками на головахъ, й
холостые юноши схватываются по—парно за руки й
прыгаютъ черезъ разведенное пламя; судя по удачному
или неловкому прыжку, имъ предсказываютъ счасйе
или б'Ьды, раннее или позднее супружество (Поэт, воззр.
т. Ш, 715)". Словомъ нельзя не заметить, что скаканье
чрезъ купальсше огни ивгбетъ любовное значете,—да
и самый огонь вообще былъ символомъ горячей любви.
Тоже самое, нужно полагать, было и въ древности.
И действительно древте памятники говорятъ намъ о
сердечныхъ, любовныхъ отношетяхъ веселящихся на
Купаловъ день, или точнее въ купальскую ночь отро-
ковъ и дйвицъ, мужей и женъ,—эта близость и
сердечность отношенш попросту переходила въ развратъ.
„Егда бо пршдетъ самый праздникъ Рожество Предо-
течево, тогда во святую ту нощь мало не весь градъ
возмятется, и въ селйхъ возбйсятся въ бубны и въ
сопели и гуд^темъ струннымъ, и всякими неподобными
играньми сатанинскими, плескашемъ и плясатемъ, же-
намъ же и дйвамъ и главами киватемъ и устнами ихъ
непр1язненъ кличь, вся скверные б'Ьсовсюе пйсни, и
хребтомъ ихъ вихляше и ногамъ ихъ скакате и топта-
Hie; ту же есть мужемъ и отрокомъ великое падете,
ту же есть на женское и девичье шаташе блудное
имъ воззрите, такоже есть и женамъ мужатымъ осквер-
нете и дйвамъ растлите (Изъ послатя игумена
Панфила 1505 г.)". Подобное же обличеше купальскаго
разврата мы встрйчаемъ въ опредйлетяхъ стоглаваго
собора 1551 г.: „Русальи о Иванове дни... сходятся
мужи и жены и девицы на нощное плещеваше и на
безчинный говоръ и на бгЬсовск1я п^сни и на плясаше
и на скакате и на богомерсшя д^ла, и бываетъ
отрокомъ осквернете и д'Ьвамъ растлите (Правоел. Собес.
1865 г. ч. П, 276 стр.)".

— 63 —
Развратная сторона купальскаго празднества
воплотилась въ таинственной личности „Купалолаки",
покровителя л юбовниковъ—неудачниковъ.... „Гой еси
ты государь сатана!", читаемъ мы въ любовномъ закли-
наши 1769 г., „пошли ко мн* на помощь рабу своему
часть б^совъ и дьяволовъ, Зеследеръ, Пореастонъ,
Коржанъ, Ардунъ, Купалолака съ огнями горящими и
съ пламенемъ палящимъ и съ ключами кипучими, и
чтобъ они шли къ рабицгЬ д'Ьвиц'Ь или молодице
(конечно сообразно съ обстоятельствами) и зажигали бъ они
по моему молодецкому слову ея душу и тйло и буйную
голову, умъ и слухъ, и ясныя очи и б'Ьлое лице, и
ретивое сердце, и бурую печень, горячую кровь и всгЬ
гЬлесныя жилы и суставы и ея думу и думицу на по-
хот1шье и погляденье, и чтобъ она раба отъ всего
т^леснагр пламени не могла-бы на меня добраго
молодца и на мое б'Ьлое лицо наглядетца и насмотрецца.
и шла бы она въ мою молодецкую думу и думицу и
въ молодецкую гЬлесную мою утгЬху (ЛгЬтоп. русск.
литер. Н. Тихонравова т. Ш, отд. III. 92 стр.)".
Купанье въ р'Ькахъ и озерахъ—также необходимая
принадлежность купальскаго празднества,—оно какъ-бы
завершаешь собою народное торжество. „И егда мимо
нощь ходитъ, писали отцы стоглаваго собора, тогда
отходятъ къ p^Ki съ великимъ кричашемъ аки б'Ьсни
и умываются водою (Православн. СобесЬд. 1865. ч. П,
276 стр.)". Нельзя при этомъ не вспомнить словъ указа
СвятМшаго Правительствующего Синода (1721 г. апр.
17) о нйкоемъ идол'Ь Купали, ему же... приносили
жертву онымъ купашемъ (Русск. простонар. праздн. Вып. I,
40 стр.)". Словомъ очевидно, что купанье было настолько
валшою стороною купальскаго празднества, что еще въ
древности производили самое слово „Купало" отъ
купаться. Такого-же историческаго и вмйстй съ т4мъ есте-

— 64 —
ственнаго словопроизводства держатся и мнопе новМ-
inie изслйдователи, какъ напр. Н. Костомарову или
Янъ Эразмъ Воде ль; мы также разд'Ьляемъ подобный
взглядъ на происхождеше слова „Купало", потому
что не хотимъ безъ нужды пускаться въ хитроумныя
соображешя.
«

II. Солнце.
Если верить Геродоту (за 450 г. до Р. Хр.), то
еще древше скиеы—предки славянъ и нймцевъ—обожали
Аполлона—Солнце. Но само собою разумеется, что Ге-
родотово свидетельство слишкомъ неопределенно и
условно, чтобы непременно относиться къ русскимъ племе-
намъ. Гораздо определеннее и яснее извеття арабскихъ
писателей. Арабсше путешественники и ученые вообще
считали славянъ огне-и солнце-поклонниками. Арабъ
Массуди, писатель X века, въ своихъ „Золотыхъ Лу-
гахъ" замечаетъ, что въ одномъ изъ славянскихъ хра-
мовъ сделаны были въ куполе отверст1я и надстройки,
для наблюдешя точекъ восхождешя солнца, и что тамъ
вставлены были драгоценные камни съ начертатями,
предсказывавшими будущее (Объ обожанш солнца...
И. Срезневскш, I стр.). Въ параллель съ описашемъ
славянскаго храма у Массуди нельзя не сопоставить
храмъ Ютербока: „въ немъ не было идола, но просто
обоготворялось явлеше перваго луча восходящаго солнца.
Этотъ храмъ освещался только однимъ неболыпимъ
отверсиемъ, которое было обращено на восточную
сторону такъ, что онъ (храмъ) озарялся светомъ только
при восходе солнца (Русск. народность въ ея поверьяхъ,
обрядахъ и сказкахъ. Д. О. Шеппингъ, 10. стр.)".
Замечательно, что нечто подобное славянскимъ храмамъ
5

— 66 —
мы встръчаемъ у американскихъ туземцевъ, жителей
Флориды. „У племени Апалатчи на восточной стороне
горы Олаими есть священная пещера, представлявшая
собою солнечный храмъ. При восходи солнца, когда
лучи его падали въ храмъ черезъ главное отверст1е,
также точно и въ полдень, когда лучи падали туда
черезъ другое отверст1е, нарочно для этого проделанное,
Апалатчи приветствовали его пйшемъ и воскурешями
(Зап. имп. новороссшск. универ. т. XXIV, ч. I, 72 стр.)".
Какое странное совпадете въ обычаяхъ двухъ народовъ,
столь разд^ленныхъ пространствомъ! Teopia заимство-
вашя здесь решительно неприложима, потомучто
самый рьяный бенфеистъ не додумается поставить въ
духовную связь и взаимное общеше славянъ и
американскихъ дикарей. Намъ остается только признать единство
псйхологическихъ законовъ развитая, приводящихъ къ
одинаковымъ результатами—Кроме Массуди объ обо-
жаши солнца у славянъ свидетельствуете и другой
арабскш писатель „Ибрагимъ бенъ-Весифъ-Шахъ*; по
его словамъ важнейшимъ изъ семи славянскихъ празд-
никовъ былъ праздникъ солнца (Объ обожанш солнца,
1—2 стр.). Безъ всякаго сомнетя арабскимъ извест1ямъ
не достаетъ локализащи; мы не знаемъ, къ какому
именно славянскому племени нужно относить ихъ
свидетельства. По этому поводу справедливо замечаетъ И. Сре-
зневскш, что „слова" Массуди и Ибрагима-бенъ-Весифъ-
Шаха „могутъ быть отнесены ко многимъизъ народовъ
славянскихъ, темъ более, что солнце было боготворимо
славянами повсюду (Ibidem. 2 стр.)". Замечате—вполне
верное и въ частности приложимое къ славяно-русскому
народу. Такъ Кйриллъ Туровскш говоритъ о русскихъ
язычникахъ: „уже бо не нарекутся богомъ стих1а, ни
солнце, ни огнь"; въ томъ же смысле проповедывали
и друие ревнители православ1я: „не нарицайте собе

— 67 —
бога ни въ солнци, ни въ лунй; луце же ли покланя-
тися лучю мрькнущему, нежь лучю безсмертному (Поэт,
воззр. А. Аеанасьева т. I, 65—66 стр.)". Въ -словй св.
отца нашего 1оанна Златоустаго мы читаемы „Чело-
вйцы, забывше страха Бож1я, небрежешемъ, и
крещеная отвергошася, и приступиша къ идоломъ, и начата
жрети молти и грому и солнцю и лун*, а друзш Пе-
рену.... (Лйтоп. русск. литерат. Н. Тихонравова т. IV,
отд. Ш, Сл. VII, XIV в. 107 стр.)". Въ „поученшду-
ховнымъ дйтямъ" встр4чаемъ такого рода наставле-
ше въ Btpt: „уклоняйся предъ Богомъ невидимыхъ:
молящихся челов'Ькъ Роду и Рожаницамъ, Поревну и
Аполовину и Мокоши и Перегини и всякимъ богомъ,
и мерзкимъ требамъ не приближайся (Архивъ
Калачова, кн. П, половина I, 104 стр.; срвн. Православ.
СобесЬдн. 1865 г. ч. П, 256)". Подъ Аполовинымъ
зд'Ьсъ конечно нужно разуметь солнце—Аполлона.
Мысль объ обожаши солнца русскими язычниками
была усвоена нашими старинными историками. Такъ
напр. В. Н. Татищевъ, говоря о знаменитыхъ князьяхъ
полянскихъ, КгЬ, ЩекгЬ и ХоривЪ, зам'Ьчаетъ: „В1фОЮ
же были тогда погани, жруще озерамъ, кладезямъ и
ращешямъ, солнце же и огонь и иная почитаху як о
бози, якоже и инш погани творятъ (Истор. россшск.
съ древн. временъ. В. Н. Татищева кн. П, 5 стр,)".
в. Эминъ думаетъ, что солнце было славяно-русскимъ
богомъ плодород1я (Рос. ист. 0. Эмина. т. I, 10 стр.).
Слово „солнце" въ грамматическомъ отнотенш
колеблется между мужскимъ и женскимъ родомъ.
Санскрит, суръ, cypacypja, готск.sauil, греч. helios, лат. sol,
француз, soleib—мужского рода; н'Ьмецк. die sonne,
литовск. saule (саулэ, саула), женскаго рода. Обращая
внимате на это обстоятельство, П. А. Лавровскш,
полемизируя съ г. Потебней, зам^чаетъ:... „Самое
5*

— 68 —
солнце явилось въ женскомъ род* только въ литов-
скомъ да въ позднемъ германскомъ; мужского рода
оно не только въ пеласгическомъ племени, но и въ
германскомъ древнемъ и въ санскрите.... савитаръ (въ
санскрит*), богъ солнца—тоже мужчина (Чтенья въ
отпер, общ. ист. и древн. росс. 1866 г. кн. П,# V=
См*сь, 87 стр.)". И действительно славяне вообще и
pyccKie въ частности по. преимуществу любятъ
представлять солнце въ образ* мужчины: д*да-всев*да,
статнаго воина или красиваго юнака^парубка, а не
женщины, или д*вушки. Такъ напр. фантаз!я хору-
танъ рисуетъ солнце в*чноюнымъ воиномъ, *дущимъ
на двуколк*, запряженной двумя б*лыми конями и
украшенной широкимъ б*лымъ парусомъ, котораго ко-
лебате наноситъ на землю тучи и гонитъ в*теръ;
около него вьются птицы, которыя одн* могутъ вид*ть
его и знать, чего не знаетъ никто на земл* (Объ
обожанш солнца у древнихъ славянъ 9—10 стр.). Хор- -
ваты говорятъ о цар*—Солнц*, который въ день Ку-
палы „пируетъ въ своихъ чертогахъ" и разбрасываетъ
вм*сто стр*лъ свои лучи (Ibidem. 10 стр.). Чешск1я
сказки сохранили предаше о златовласомъ д*д*—все- *
в*д*, т. е. всев*дущемъ и всевидящемъ солнц*:
солнце каждое утро всходитъ въ вид*
красиваго дитяти, или юноши съ св*тлыми, золотистыми^,
волосами и' достигаетъ запада престар*лымъ д*домъ
(Поэт, воззр. т. I. 180 срвн. т. Ш, 390) По предаш-
ямъ сербовъ солнце—„Царь—Солнце", молодой и
прекрасный юнакъ,\сидитъ на золототканномъ пурпур-
номъ престол*"; по словамъ одной сербской п*сни
солнце женится на простой смертной д*войк*, сестр*
девяти братьевъ (Объ обожанш солнца 11 стр.). Почти
тоже самое разсказываютъ про солнце ближайпие
родичи сербовъ болгары. По болгарскимъ предашямъ

— 69 —
юнакъ—солнце прельщается красотою дочери Славки.
„Разъ Грозданка (дочь Славки) вышла погулять въ
батюшкинъ садикъ, предъ батюшкинымъ дворомъ.
Тамъ то и увидало ее солнце! Увидавши ее, оно три
дня и три ночи трепетало, трепетало и не заходило,,.
Съ дозволенья матери и по совету Господа влюблен- v
ное солнце въ самый Егорьевъ день спускаетъ на
Грозданкинъ дворъ золотыя качели; неосторожная
красавица не замйчаетъ хитро придуманнаго обмана, на-
чинаетъ качаться на дорогихъ качеляхъ и такимъ
образомъ внезапно похищается: поднимается вверхъ
вмести съ золотыми качелями. Само солнце после не-
которыхъ препятствш наконецъ женится на Гроздан-
Kt и успокоивается (Летоп. русск. литерат. и древн.,
т. Ш, отд. III, 6—7 стр.).—По славяно-русскимъ предаш-
ямъ солнце точно также представляется мужчиной, ца-
ремъ, а не царицей, или красной девицей. Такъ въ
Ипатьевской летописи мы читаемъ: „Солнце царь сынъ .
Свароговъ, еже есть Дажьбогъ. бе бо мужь силенъ
(П. С. Р. Л., т. П, 5 стр.)". По русскимъ сказкамъ
солнце—царь,—оно имъетъ двенадцать сыновей и
управляетъ чрезъ нихъ двенадцатью царствами (Журн.
М. Н. Просвет. 1846 г. LI, 50 стр.). Въ
малорусской сказке о Кати-горотке, Покатигорошке
говорится о томъ же Царе—Солнце, который каждую
ночь возвращается „до своей господы"—солнцевой
матери (Русск. Беседа 1856 г. Ш, 101 стр.).
Говоря о томъ, что pyccKie язычники любили
представлять себе солнце въ мужскомъ образе и весьма
редко въ женскомъ (порча первичной чистоты и
свежести миеическаго преданья), мы не можемъ обойти,
молчашемъ тЬхъ изъ нашихъ изследователей, которые
думали какъ разъ наоборотъ. Имеемъ въ виду А.
Потебню и Ореста Миллера. Эти изследователи, на-

— 70 —
ходясь подъ тшятемъ западныхъ ученыхъ, въ род*
Макса Мюллера, и данныхъ немецкой и литовской
миеологш, пытались доказать, что первоначально и
въ русской миеологш солнце являлось женщиною.
Само собою разумеется, они не могли привести въ свою
пользу ни одного древняго л^тописнаго свидетельства,
но зато ссылались на подложныя показашя, сфабрико-
ванныя нашими старинными этнографами. Ревность
этихъ изсл'Ьдователсй доходила до смйшнаго; такъ
напр. они придавали особенную важность тому слиш-
комъ ужь простому обстоятельству, что въ щедрив-
кахъ, колядкахъ. великорусскихъ и малорусскихъ nic-
няхъ хозяинъ обыкновенно величается мъсяцемъ, а
хозяйка—солнцемъ: въ этомъ видели намекъ на то, что
въ языческую эпоху русской жизни солнце
представлялось женщиной, а не мущиной (Чтен. въ имиер.
общее, истор. и древн. росс. 1865 г. кн. III, I, 227—
228; Опыт. ист. обозрЬнья русск. словесн. Ореста
Миллера. Часть I, вып. I, 1865 г. 28 стр.). Мы лично въ
величанш хозяина мъсяцемъ, а хозяйки—солнцемъ не
видимъ никакого отголоска древне-языческихъ вЬро-
ванш,—это просто вежливое, или ласковое прозвище,
или прозвища и при томъ народъ вообще при
неиспорченности и живости воображешя способенъ къ са-
мымъ см'Ьлымъ уподобленьямъ и сравненьямъ. Нужно -
также помнить, что народъ далеко не всегда называетъ
хозяина мъсяцемъ, а хозяйку солнцемъ: зд'Ьсь царитъ
почти полный произволъ. Еще изъ древнихъ л'Ьтопи-
сныхъ сказанш мы знаемъ, что солнце было почетнымъ
прозвищемъ князей и следовательно мущинъ: митро-
подитъ Кириллъ называетъ Александра Ярославича
солнцемъ Суздальской земли, княгиня Евдошя вели-
чаетъ своего мужа Димитр1я Ивановича Донского рано
заходящимъ солнышкомъ (П. С. Р. Л., т. IY, 353 стр.;—

— 71 —
т. V, 6 стр.). Точно также, какъ известно, въ велико-
русскихъ былинахъ ласковый князь стольно-к1евскш
Владим1ръ прозывается краснымъ солнышкомъ;
замечательно, что имя того-же самаго Владим1ра у мало-
руссовъ связано съ словомъ „м^сяцъ,,: „Ой м'Ьсяцю
Володимере (Максимовичъ)"! Выводъ отсюда возмо-
женъ только одинъ: народъ безразлично называетъ одно
и тоже лицо, мущину, или женщину, то м'Ьсяцемъ, то
солнцемъ. Народныя п^сни вполне подтверждаютъ
этотъ выводъ; мало того, въ нихъ иногда одно и тоже
лицо въ одно и тоже время величается и м'Ьсяцемъ и
солнцемъ: „Не св'Ьтелъ-то" м'Ьсяцъ светить, не красное
солнце гр'Ьетъ—пришелъ батюшка родимый" или „Анна
(имя жены), душечка моя, Петровна, сердце мое! Я
не свижу—тужу по теб'Ь, я увижу—обрадуюся, будто
красному солнышку, будто светлому месяцу (Л^топ. рус.
литерат. и древн. Н. Тихонравова т. IV отд. 11, 72 стр.;
Пермскш сборникъ. Книж. П, 139 стр.=изъЧердыни)".
Русск1я простонародныя пгЬсни и особенно мало-
русск1я колядки часто прямо рисуютъ себ* солнце въ
мужскомъ образ*: такъ оно нередко является братомъ
или товарищемъ месяца и дробнаго дождика. „Зъ за
той гори, зъ за високо1., видни ми виходятъ трёхъ
братчвъ р1днихъ: еденъ братцейко—свггле сонейко,
другий братцейко—ясенъ м1сячокъ, третий братцейко—
дробенъ дожчейко". „Та вжежъ до тебе въ ршъ Б1гъ
приходитъ, въ ркъ Б1гъ приходитъ—три товарищи;
первий товаришъ—ясне соненько, другш товаришъ та
бишй м1сяць, третш товаришъ—дрибнш дожчикъ" „Цы
(ци) дома бываешь, пане господарь? Твои рынойки поза-
м^таны, твои столойки понадкрываны, за твоимъ столомъ
троигостейки—еденъ гостейко—св'Ьтле сонейко, другш
гостейко—ясенъ м^сячокъ, третш гостейко—дробенъ
дожджейко (ВесЬда. 1872 г. кн. IV,—апрель, 30—31

— 72 —
стр.; Поэт, воззр., т. Ш, 754 стр.). Нельзя не заметить, что
въ некоторыхъ колядкахъ солнде повидимому
представляется и женщиной, но намеки колядокъ слишкомъ
неопределенны, такъ что въ нихъ можно видеть или
простую метафору, или въ крайнемъ случае
позднейшее извращеше миеа, или релипознаго верованья.
„Поихавъ Иванцё до пръ на вино, самъ молодъ, гей
самъ молодъ, самъ молодейкий, у тимъ лпюйку у зе-
ленейкимъ спочивать; подибали (встретили) жъ го с1мъ
розбшник1въ, стали ся его вивидовати: „ци (чи) маешъ
ти, Ивандю. ридного батейка?"—Въ мене батейко—
ясенъ мизячокъ! „Ци маешъ, Ивандю рщну матшку".—
Въ мене матшка—ясне сонейко! „Ци маешъ, Ивандю
рщну сестройку"?—Въ мене сестройка—ясна з1рнойка!
„Ци маешъ, Ивандю, р1дного братейка?—Въ мене
братейко—сивъ соколойко (Беседа. 1872 г. кн. IV,—
апрель, 27 стр.)". „Изъ приведенной колядки объ
Иванцё", замечаетъ по этому поводу Н. Костомарову „у
котораго отедъ—месяцъ, а мать—солнце, видны
следы представлешя солнца въ женскомъ виде и при томъ
въ любовныхъ отношешяхъ къ месяцу (Ibidem. 36 стр.)".
Мы лично не видимъ ничего подобнаго и не придаемъ
особеннаго значешя тому обстоятельству, что Ивась,
или Иванцё называетъ солнце своею матерью,—ведь
тотъ же самый Иванцё называетъ своимъ братомъ
„сиваго" сокола; и если въ одномъ случае видятъ
следы языческихъ преданш о солнце—жене месяца,
то пусть и въдругомъ—усматриваютъ обожаше птицъ
(сокола), или вообще зоолатрш. Что особенно стран-
наго представляетъ ответа» Иванця, чтобы быть по-
водомъ къ мистическимъ гипотезамъ; если Иванцё не
говоритъ о своемъ обыкновенномъ отцЬ, или матери,
а приписывается въ родство къ небеснымъ светиламъ
и птицамъ, то не также ли говорятъ о своихъ роди-

— 73 —
чахъ разбойники, герои народной литературы, искатели
приключенш и вообще всЬ т'Ь, кого не удовлетворяем
узкая сфера семейнаго быта и кого привлекаетъ
разгульная жизнь независимаго безшабашнаго гуляки и
удальца?... Для удалаго искателя приключенш н^тъ
ни роду, ни племени, ни отца, ни матери: его отецъ и
мать—мать сыра земля, быстрая р^ка. дремучи лЬсъ,
солнце и мгЬсяцъ. степь широкая, сабля вострая, пуля
мЬткая. Если—такъ, то въ словахъ Иванця нужно
видеть обычный уклончивый образный отв'Ьтъ
смельчака, не связаннаго, или не дорожащаго семейными
узами. А потому въ отв^гЬ Иванця мы не видимъ
никакого отголоска миеическихъ вЬрованш, но за то
въ немъ нельзя не заметить эпической свежести кра-
сокъ, и намъ невольно приходятъ на умъ подобныя'
же живописно-эффектныя р^чи Всеволода о курянахъ:
„А мои ти Куряни св^доми къмети, подъ трубами по-
вити, подъ шеломы възлел'Ьяны, конець котя въскръм-
лени... (Слово о полку Игорев'Ь).
PyccKie славяне, подобно многимъ другимъ наро-
дамъ, любили представлять себе сонце въ видгЬ
колеса: „Колесомъ, колесомъ въ гору сонце йде
(малорусе, п^сн.), или колесомъ соничко въ гору заходить
(б^лорусск. nbc.—Чтенья въ имп. общ. йстор. и древ,
росс. 1864 г. кн. I, 102,-1873 г. кн. IY, 70 стр.).
^ Не трудно заметить, что русскш народъ не см'Ьшивалъ
ч солнце съ колесомъ. а только уподоблялъ последнему:
/ живое воображеше особенно склонно къ сравнешямъ.
{ метафорамъ и олицетворешямъу Латыши и вообще
литовцы, какъ одаренные особенно сильной фантаз1ей,
говорятъ о дгЬйствительныхъ солнцевыхъ колесахъ, солн-
цевой колеснице и солнцевыхъ коняхъ: „Солнце въехало
въ садъ съ яблонями; у него девять колёсъ и сто
коней", „Солнце... сидитъ на ropi, держа въ руки золо-
тыя вожжи... черезъ боръ оно йдетъ въ колеснице (Сборн.

— 74 —
антрокологич. и этногр. статей о Россш. В. А.
Дашкова, кн. IL 1873 г., 31—32 стр.)". Проходя длинный
дневной путь, солнце отъ скуки забавлялось золотыми
яблоками. Такъ въ одной веснянке является предъ
нами таинственное дитя—младенецъ,—играющее золо-
тымъ яблокомъ: „Ой чимъ воно цятаеться} Ср1бними opi-
шками. Ой чимъ воно шдкидеться. Золотимъ яблуч-
комъ (ВбсЬда 1872 г. кн. УШ,—августъ 44 стр.)".
О томъ же самомъ миеическомъ дитяти говорится
вообще во многихъ колядкахъ и веснянкахъ, только
вместо обычнаго золотого яблока мы иногда встр'Ьчаемъ
червонное яблоко, ор^хи и даже карты (Чтенья въ
императ. общ. истор. и древн. росс. 1866 г. кн. I,
Ш.=Матер1алы, 610; Поэт, воззр.; т. Ш, 755 стр.).
Что это таинственное дитя есть именно солнце, объ
этомъ мы знаемъ не изъ хитроумныхъ соображешй фан-
тазирующихъ миеологовъ, а изъ прямого и яснаго
свидетельства латышскихъ п'Ьсенъ: „Солнце заходитъ
вечеромъ, перебрасывая золотое яблоко: всходя утромъ
на небо, оно сЬетъ чистое серебро (Сборникъ антро-
пологич. и этнограф, статей, о Россш В. А. Дашкова,
кн. 11, 33 стр.)". Достигая запада, прежде бодрое
солнце сильно утомлялось, изнемогало, или, говоря
образно, изъ красиваго дитяти (панича) делалось или
становилось с^дымъ престаргЬлымъ д'Ьдомъ; тогда,
скрываясь отъ взоровъ нескромныхъ свидетелей, оно
купалось въ волнахъ воздушнаго океана и снова прюбр^-
тало свежесть силъ и молодость. О купанье солнца
въ волнахъ воздушнаго океана говоритъ темное
малорусское предаше., „Сонце ся въ морй купае (Поэт,
воззр. т. П, 124 стр.)" или „А въ неделю рано, море
ся розыграло; а не море тото грае, але сонце ся
купае (Чтенья въ импер. общ. ист. и древн. росс.
1872 г. кн. Ш, ч. Ш, 336 стр.). Нельзя не сознаться,
что латышсшя пйсни говорятъ гораздо яснйе и по»

— YD —
дробнее о томъ же самрмъ купающемся солнц-fe: „Когда
солнце склоняется вечеромъ, оно ложится въ золотую
лодочку; когда солнце всходить утромъ, лодка
остается, качаясь на мор'Ь (Сборн. антроп. и этнограф,
стат. В. А. Дашкова, кн. П, 30 стр.)" или „Кто ви-
дЪлъ, кто говорилъ, что солнышко спитъ по ночамъ?
Днемъ оно бродитъ по зеленой рощи, а ночью по
морскимъ волнамъ (Ibidem. 33 стр.)" Изъ сравненья^
русскихъ и латышскихъ преданш очевидно, что по
первичному древнему представление солнце всю ночь
бодрствовало, ему нужно было переплыть воздушный
океанъ: какъ только солнцева золотая лодочка
достигала востока, солнце оставляло ее и снова пускалось
въ дневной путь—начиналось утро.—Впосл^дств1е
наивная фантаз1я младенчествующаго народа создала
сказате о солнцевой матери, о спящемъ солнце и
солнцевомъ царстве. Говорятъ, будто солнце спитъ на
мягкомъ лож'Ь, или отдыхаетъ отъ дневныхъ трудовъ
на кол'Ьняхъ своей старой матери. По народному
преданш и ночью и зимою солнце пребываетъ въ своемъ
солнечномъ царстве. Солнце живетъ въ золотыхъ па-
латахъ, у него есть сады съ золотыми яблоками,
источники, текушде серебромъ и золотомъ (Поэт, воззр.
т. I, 198 стр.); веб мелк1я вещицы и домашняя
посуда, въ род* простой кружки, или корыта, слиты изъ
чистаго золота (Русск. БесЬда. 1856 г. Ш, 101 стр.).
Для всякаго понятно, что предаше о золотыхъ ябло-
кахъ, источникахъ, золотомъ корыт* первоначально
обязано своимъ происхождешемъ фигурально-образной
р*чи: золотисто—бледные лучи солнца осв'Ьщаютъ
земные предметы, и они кажутся золотыми. Такъ въ
одной малорусской п'Ьсн'Ь „зеленш дубочекъ"
довольно просто сов^туетъ б'Ьлой березЬ не хвалиться
белизною своей коры: „Ой об1зветься зеленш дубочокъ":

— 76 —
ой не хвалися, б1ла березонька; не ти свою кору ви-
бишла... вибишло кору яснее сонце (Беседа 1872 г.
кн. VIII,— августъ 28 стр.)". Въ соответствующей
латышской песне мы встречаемъ гораздо более поэти-
чески-живыя выражешя о золотистыхъ лучахъ солнца:
„Перкунасъ отправился за сине море сватать себе
невгЬсту; за нимъ едетъ солнце съ приданымъ, украшая
лЬсныя деревья: оно даетъ дубу золотыя рукавицы, а
клену перчатки золотыя: даритъ маленькой ивушке
золотыя закрученыя кольца (Сборникъ антропол. и
этнограф, статей В. А. Дашкова кн. П, 25 стр.).
Солнце вообще ведетъ однообразную трезвую жизнь;
но само собою понятно, нельзя и ему не повеселиться,
или не поиграть; оно такъ и делаете, довольно
основательно замечая удивленнымъ, или осуждающимъ его лю-
дямъ: „Вы, дескать, люди, целый годъ по сороку разъ
играете—дайте мне поиграть хоть одинъ разъ (Чтен.
въ имп. общ. истор. и древн. росс. 1873 г. кн. IV,
смесь, 124 стр.)" Играя солнце разделяется на
многочисленные разноцветные круги: изъ одного солнца
дЬлается несколько солнечныхъ круговъ. Въ нашихъ
лЬтописяхъ нередко говорится о трехъ, или четырехъ
солнцахъ: „1204 г. Се паки иное знамеше вел1е явися
на небеси: 3 солнца на востоце, а четвертое на небеси
на западе, а посреди неба аки месяць великъ, подо-
бенъ дузе; а стояху знаметя отъ утра до полудни
(Новогородская вторая летопись)", 1470 г. „А тЬ три солнца
необычная снидошася вместе (Воскресенск. сп.; П. С.
Р. Л., т. Ш, 128 стр.,—т. VIII, 157; Летописецъ Рус-
скш. 1792 г, т. I, 355 стр.)". Точно также и латыш-
ск1я песни говорятъ иногда о девяти солнцахъ: „Я
спросилъ у милой Марьи: где бы мне высушить каф-
танъ"? Высуши его, паренекъ, въ саду, где светятъ
девять солнцевъ (Сборн. антроп. и этногр. статей
i

\
— 77 —
В. А. Дашкова кн. П, 25 стр.)". Судя по народнымъ
сказкамъ, нужно думать, что солнце неравнодушно
къ дивнымъ красавицамъ, въ род* морской панны, или
прекрасной Анастасш; но кажется, что въ этомъ отно-
шеши солнце черезъ-чуръ ужъ несмело и стыдливо
Въ сказке о Катигорошк* солнцева мать спрашиваетъ
своего сына—солнце: „сыне мой! отчего ты прежде
всходилъ червоннымъ, а теперь всходишь бд*днымъ"?
Отъ того, мати, что прежде при моемъ восход* я
встрЬчалъ прекрасную морскую пани, и какъ бывало
взгляну на нее, такъ и покрасн*ю; а теперь не вижу ее
на мор* (Поэт, воззр., т. П, 129 стр.)".
Г. Аеанасьевъ находитъ на Руси н*что подобное
греческому миеу о Фаэтон*. Такъ по словамъ
малорусской сказки добрый молодецъ, зять солнца, съ
дозволешя своего тестя (солнца) садится на солнечный
стулъ, и вы*зжаетъ св*тить Mipy вм*сто самого „пра-
веднаго солнца"; по неосторожности, или неопытности
солнцевъ зять попалилъ не мало виноградниковъ (Поэт,
воззр. т. Ш, 791 стр.). Значитъ русскш народъ объ-
яснялъ наступлете чрезм*рно жаркихъ дней т*мъ, что
тогда св*тило не солнце, а простой челов*къ, хотя бы
и родичъ солнца, который по непривычк*, или не-
ум*ныо, не могъ соразм*рить свой б*гъ и дать лю-
дямъ столько тепла, сколько нужно. Народъ какъ бы
такъ разсуждалъ: съ солнцемъ—что то случилось
необычное, оно св*титъ и гр*етъ не такъ, какъ прежде,
знать и въ-заправду, что это—не опытное, в*чно ровное
солнце, а кто-нибудь изъ его семьи, еще непопри-
выкшш къ д*лу. По той-же самой причин* латыши
думаютъ, что въ облачные дни свЬтитъ не само солнце,
а солнцева служанка: „Когда солнышко само восходитъ,
оно св*тится, какъ зеркало; если же служанка со л-

— 78 —
ныгпка, то покрывается слоемъ облаковъ (Сборн. антр.
и этнограф, статей В. А. Дашкова кн. П, 30 стр.)".
Въ солнц-fe сл'Ьдуетъ различать двй стороны: дЪ-
{. ятельную, или карающую и страдательную, или пассив-
• ную. О воюющемъ солнце—карателе, истребляющемъ
неугодныхъ ему людей и особенно преступниковъ,
говорятъ древне-pyccKie памятники. Въ изв'Ьстномъ
слов'Ь о полку Игорев'Ь мы читаемъ: „Ярославна рано
плаче^ъ въ Путивл'Ь на забрали, аркучи: светлое и тре-
свЪтлое слънце! всЬмъ тепло и красно еси: чему
господине простре горячюю свою лучю на лад'Ь вой?
Въ пол'Ь безводна жаждею имь луци съпрпже, тугою
имъ тули затче (Историческ. христома'пя 9. Буслаева,
592 стр.)".
Подъ 1366 г. русскихъ летописей мы находимъ
описаше насилга и жестокостей надъ палестинскими
христианами, замечательное по наивнымъ представле-
шямъ о солнце. „Того же л'Ьта кн^язь Кюпрьскый
шгЬни Александрш, грады вся пожже и Срачины по-
сЬче; и разгн^вася на крестьяны царь Египетски,
посла въ Антюхш и въ 1ерусалимъ и въ проч1я
грады, что ни есть въ области, им-Ьшя крестьянск1я отня,
и церкви разграбивъ загради каменьемъ, и монастыри
Синайскыя запусти и разори, Михаила naTpiapxa и
вся митрополиты распя, а иныхъ въверже въ темницю.
Сего не терпя солнце луча своя скры: августа 7, въ
въ часъ 3, бысть солнце аки треи денъ м^сяць, ущер-
бнувшюся ему съ северные страны, мраку зелену отъ
запада приходящу, и пребысть часъ, обратися рогы
на полдень, потомъ къ земли, дондеже св-Ьта наполнися
(П. С. Р. Л., т. IY, 65 стр.; срвн. т. VLH, 14 стр.;
Русскш времянникъ, 1820 г. ч. I, 222; Истор. росс.
В. Н. Татищева кн. IV, 207 стр.)". Какъ можно судить
по этому наивному разсказу летописи, солнце
представляется не мертвымъ предметомъ, а живымъ чув-

— 79 —
ствующимъ существомъ, негодующимъ на неправды и
преступлешя дикихъ варваровъ; бывшее въ 1366 г.
солнечное затмите было вызвано именно гневомъ
праведнаго солнышка на нехристей. Память о солнце—
карателе и доныне сохранилась въ малорусской
пословице: „Соньце бъ тя побилои.—Солнце не только
само было грознымъ, непобедимымъ воиномъ (срвн.
латинск. sol invictus),—оно также вливало отвагу и
мужество въ сердце того, кто родился подъ солнцемь,
въ комъ преобладала солнечная стих1я:... „Отъ солнца
очи: тотъ человгЬкъ богатыреватъ и безстрашенъ (Изъ
погод. Сборн. Очеркъ домашней жизни и. нравовъ
великорусе, нар. въ XVI и ХУП стол. Н. И.
Костомарова. 1860 г. 186 стр.)". Оловомъ несомненно, что
въ солнце следуетъ отметить действующую, карающую
сторону личности, которая довольно рельефно и живо
бросается въ глаза изеледователя,—а потому намъ ни^-
чего не остается сделать, какъ только подивиться
более чемъ странному и неосновательному мненью
историка О. Соловьева, обрекающаго солнце играть
только пассивную роль среди другихъ славяно-русскихъ
боговъ. „Молшя (Перунъ)", говоритъ г. Соловьевъ,
„являлась для язычника силою производящей, съ ха-
рактеромъ божества высшаго, действующего,
правящего по преимуществу, умеряющаго, исправляющаго
вредъ, наносимый другими божествами, тогда какъ
солнце напр. и для поклайяющагося ему язычника
являлось чемъ то страдательнымъ, не имеющимъ
распорядительной силы въ природе, подчиненнымъ (Ист.
Россш С. Соловьева. Изд. 4. т. I, 82 стр.)".
Солнце не только победоносно борется съ людьми
и грозно караетъ ихъ, но и само подвергается
серьёзной опасности со стороны небесныхъ змеевъ. Подъ 1064,
или 1065 г. мы читаемъ въ летописяхъ такого рода за-

— 80 —
м'Ьтки:... „и солнце премЬнися, и не бысть светло, но
акы мЬсяць бысть, егоже нев'Ьгласи глаголють сн^дае- ,
му сущю" или „бысть знамеше въ солнце; прем'Ь-
нися солнце и не бысть светло, но аки молодой М'Ь- ',
сяцъ, о немъ же не разумнш глаголютъ сн-Ьдаему
быти отъ зм1я (Л^т. по Лавр, списку. Археограф. >
комм. 1872 г. 160 стр.; П. О. Р. Л., т. IX, 92—93;
ЛЬтопис. Русскш, т. I, 159 стр.; Ист. росс. В. Н.
Татищева кн. П, 118 стр.). Какъ оказывается, русские ^
славяне в-Ьрили, что во время солнечныхъ затмЪшй г*
небесный зм^й, или зм^и хотгЬли проглотить (пожрать)
ненавистцое имъ солнце. Подобнаго же взгляда на
причину солнечныхъ затм^нш держались калмыки
(Татищевъ, кн. П, 273 примЬч. стр. 433) и древше г*~
индейцы (Поэт, воззр. т. I, 749 стр.). Какъ-бы то ни
было, но между зм'Ьемъ и солнцемъ д'Ьло доходило до
рукопашной схватки, и первому иногда удавалось
нанести последнему (солнцу) кровавыя раны:... „явися
солнце, кровавы лучи испущающи съ дымомъ", или
„погибе солнце" и потомъ „обратися въ кровь". Но
небесные, иди воздушные зм^и никогда не могли
окончательно сгубить, или надолго задержать въ своей
пасти проглоченное солнце, потому что „солнце", какъ
вЬритъ и теперь русскш народъ „въ ящикъ не
запереть (Пермск. сборн. кн. I, отд. П, 129 стр.)".
^ По в-Ьрованьямъ русскаго народа солнце. было
богомъ плодород1я, созрЬвшихъ ягодъ и спгЬлаго хл'Ьба
(напр. ржи=жита, пшеницы=яровинки).... Происхожде-
нье подобныхъ представлешй о солнцЬ слишкомъ уже
просто и естественно, чтобы быть для вся'каго понят-
нымъ: народъ просто констатировалъ всЬмъ бросаю- .
пцйся въ глаза фактъ вл1ятя солнечной теплоты на
спелость или созргЬваше земныхъ плодовъ. „И вггеръ
Bie, и сонце rpie, и калина cnie (ВесЬда 1872 г. *н. УШ,

— 81 —
18 стр.)." или „Охъ ты ягодка самородинка,
распрекрасное мое деревцо !Ты когда взошла, когда выросла,
ты когда цв-Ьла, когда вызрела?—Я весной взошла,
л'Ьтомъ выросла, я зарей цв'Ьла, солнцемъ вызрела
(П^сни, собран. П. В. КиргЬевскимъ. Вып. YIH, 278—
279 стр.) Подобно русскимъ племенамъ и латыши
видятъ въ солнце виновника урожаевъ и неурожаевъ:
„Солнышко брело по полю съ рожью, приподнявъ
свой плащикъ; тамъ, гдй оно плащикъ спуститъ,
рожь на пол'Ь пригибается (Сборн. антропологич.
и этнограф, стат. В. А. Дашкова, кн. П, 32 стр.).
Изъ представленш о солнце, какъ о бог^ плодород1я,
естественно .возникло подобное же представлете о
солнца-батюшки, кормильце своихъ смертныхъ Д'Ьтей:
„Солнушко—вёдрушко! выглянь въ окошечко; твои
д'Ьтки плачутъ, "Ьсть-пить просятъ (великорусски или
„Сонечко—сонечко! виглянь у виконечко; твои дитоньки
плачуть, истоньки хочуть (малорусск. Поэт, воззр.,
т. I, 68; Чтен. въ, имп. обществ, истор. и древн.
росс. 1874 г., кн. I. матер, отечествен. 65 стр.)".
—-^^ТЯамъ остается сказать еще несколько словъ о
брачномъ значеши солнца. Кормилецъ—батюшка,
пресвят лое солнце въ своихъ заботахъ о своихъ дйткахъ—
людяхъ не оставило безъ вниматя и этотъ вопросъ,
столь важный для- челов'Ьческаго счаст1я и благопо-
луч1я. Не только у насъ на святой Руси, но и вообще
у аршскихъ народовъ солнечные боги были
покровителями и установителями брачной жизни. По древнимъ
в'Ьдшскимъ в'Ьровашямъ земной бракъ былъ только
подоб1емъ таинственяаго брака Сурши (солнца) съ
Сомою (луною) (Разведки о древн^йш. русь—слав,
грамотности А. С. Великанова. 118 стр.). По латышско-
литовскимъ в'Ьровашямъ солнце—матушка (Саулэ,
Саула—матула) бываетъ настолько любезна и предупре-
6

— 82 —
дительна къ жениху и нев^стй, что охотно принимаетъ
на себя нелегкш трудъ готовить невестино приданое:
„Перкунасъ отправился за сине море сватать себ-Ь
невесту; за нимъ 'Ьдетъ солнце съ приданымъ,
украшая л'Ьсныя деревья", или „М'Ьсяцъ—батюшка долю
выд'Ьлялъ; солнце—матушка приданое готовила (Сборн.
антропол. и этнограф, статей В. А. Дашкова, кн. П,
25 стр.; Сборн. статей, чит. въ отд. русск. яз. и слов,
имп. академ. наукъ, т. П, № 2., 1867 г., 5 стр.)".
Вероятно, что подобныя же представлешя о солнц-Ь
ходили и у насъ на Руси. Прежде всего обращаемъ
внимаше на извЬстный книжный разсказъ Ипат1ев-
ской л'Ьтописи о мнимыхъ египетскихъ царяхъ
Гефесте и ГелюсЬ. Феостъ=Гефестъ=Соварогъ, Сварогъ
уничтожилъ въ Египте бывшш до него развратъ, уста-
новилъ законный бракъ: моногамш („и встави единому
мужю едину жену имЪти, и жен'Ь за одинъ мужь по-
сягати)", и издалъ CTporie законы противъ прелюбо-
д'Ьевъ, нрисуждавппе къ смертной казни виновниковъ.
Конечно это изв^спе значительно подновлено противъ
Гезшда. По ГезЬду Зевсъ гневался на людей, которые
при помощи Прометея похитили небесный огонь.
Чтобы наказать преступныхъ людей, ковачъ Гефестъ, по
приказанью Зевса, создалъ изъ земли и воды чудную,
прелестную и очаровательную д'Ьву Пандору. Пандора
прельстила Прометеева брата, Эп^метея, который всту-
пилъ съ нею въ брачный союзъ.^Таково было начало
и происхождешо. перваго брака ^лринесгааго много
горя и несчастш ^OWjflT блаженному человечеству.
Но возвращаемся къ Ипат1евской л'Ьтописи; по ея
словамъ преемникомъ Феоста=Сварога былъ Гелюсъ=
Солнце=Дажьбогъ. Царь—-Солнце поддерживалъ и охра-
нялъ отечесюя постановлетя о брак^: однажды напр.
онъ приказалъ казнить любовника богатой египтянки, а

— 83 —
самое египтянку предалъ общему поруганно „и пусти
ю водити по земли въ коризне=укоризнЬ (П. С. Р. Л.,
т. П, 5 стр.)". Что касается до этого места летописи,
то давно-давнымъ известно, что оно взято изъ гре-
ческаго хронографа Малалы. Л'Ьтопйсёдъ-подставилъ
^только именаГрусМйхъбоговъ. Но вместе съ т'Ьмъ
должно сознаться, что русск^б^ги соответствовали
греческимъ. А потому съ вероятностью слёдуетъ пред^ 1
полагать, что и русскш Дажьбогъ=Солнце, подобно j
греческому Гефесту, или Гелюсу, былъ покровителемъ !
брака. Такое предположете темъ естественнее и спра- \
ведливее, что и современныя малоруссюя свадебныя—
песни часто вспоминаютъ про солнце: „А въ неделю
рано море ся розыграло; а не море тото грае, але
сонце ся купае; то не сонце ся купае, молодый
потопае (Чтен. въ импер. общ. истор. и древн. росс.
1872 г. кн. Ш Ш=Мат. Слав. 336 стр. срвн. 361)".
Косвенныя указатя русскихъ суеверныхъ обрядовъ
не оставляютъ сомнетя въ томъ, что . древне-русскш
бракъ совершался въ честь бога-солнца и былъ подъ
его покровительствомъ. Такъ и въ настоящее время,
по словамъ г. Аеанасьева, въ Архангельской г. „на
свадьбахъ женихъ и невеста, ихъ родичи и гости
выходятъ изъ—за стола по солнцу" (Поэт, воззр.,
т. I, 181 стр.). Очевидно что это тотъ же самый древне-
русскш языческш обычай, о которомъ упоминаетъ одинъ
рукописный сборникъ второй половины ХУП столейя...
да и иныя вражьи есть затеи: кругъ стола всемъ
поездомъ ходятъ (Истор. очерки русск. народн. слов.
9. Буслаева, т. I, 47 стр.)". Чтобы понять смыслъ и
значеше этихъ брачныхъ обычаевъ, нужно помнить, что
и въ ведшскую эпоху у древнихъ индейцевъ все жертво-
приношешя, въ томъ числе и те, которыми
сопровождался брачный обрядъ, совершались „по солнцу"=
б*

— 84 —
„посолонь". Когда индМскш жредъ приносилъ богамъ,
или богу утреннюю жертву, онъ обращался лицомъ на
востокъ, полуденную—на югъ, вечернюю—на западъ:
значить вообще религюзное служеше богамъ
совершалось „посолонь", потому что и въ древней Индш, какъ
нужно думать, культъбога—солнца=„лучистаго" „Вага"
предшествовалъ позднейшему культу громовника Индры
(Разведки о древиМш. русь-слав. грамотности А. С.
Великанова. 1878 г., 56—57,117—118, 270—271 стр.).
Въ заключенье считаемъ нелишнимъ заметить, что
мы, подобно г. Аеанасьеву, думаемъ, что пристрастие
русскихъ раскольниковъ=старообрядцевъ къ „церков-
нымъ выходамъ посолонь" имеете языческое происхо-
ждеше (Поэт, воззр. т. I, 181 стр.). Историчесюе факты
вполне благопр1ятствуютъ этому предположенью.
Насколько можно судить по религюзнымъ спорамъ о хо-
жденш, или нехожденш „посолонь", возникшимъ при
великомъ княз^ IoaHHt III Васильевиче и митрополите
Геронте, хождете „посолонь" было туземнымъ обы-
чаемъ и имЪло своими защитниками туземныхъ криво-
толковъ, а потому очень естественно, что оно возникло
изъ древне-русскихъ в^ровашй. Между т'Ьмъ сторонники
митрополита Геронт1я, защищавппе церковные выходы
противъ солнца, ссылались на ненащональные грече-
CKie обычаи аеонскихъ иноковъ: „овш по митрополитЬ
(ГеронтгЬ) глахолаху архимандриты и игумены, иной
рече: во Святой гори вид^лъ, что также свящали
церковь, а со кресты, противъ солнца ходили (см. напр.
1478 и 1479 г. Софшскш второй летописи: П. С. Р. Л.,
т. VI, 221—222, 234 стр.; Оофшск. Временникъ, ч. П,
202, 224; срвн. Церковн. Росс. Истор. митр. Платона,
ч. I, 333—334; Истор. русск. церкви. Макар1я т. VI,
65. стр.)".

Ш. Хорсъ или Хросъ.
Транскриплдя имени солнечнаго божества „Хорсъ"
вообще довольно разнообразна; словомъ переписчики и
книжники также небрежно и произвольно относились
къ имени Хорса, какъ и къ имени Дажьбога; отсюда
произошло немало вар!антовъ этого слова: Хърсъ, Хорсъ
(Лаврентьевск. л., Густинская, Никоновская, Кениг-
сбергск., Л'Ьтописецъ Переяславля—Суздальск. Русск.
Времянникъ; ЛгЬтоп. Русск1й, Слово христолюбца, ркп.
XIV в., Слово св. Григор!я, ркп. конца. XIV в.), Хорсь
(Слово и откровен. св. апостол, ркп. XVI в.), Хоръсъ
(Ипат. л.), Харсъ (Софшск. первая литой., Софшск.
Времянн. Воскресенск. сп.,Тверск. лгЬт., Книга Степей.),
Хорш (Архангелогородск. л.), Хръсъ (Слово о полку
Игоревй), Хросъ (см. Пролога. Слово о св. княз'Ь Во-
лодишр'Ь, или Житте св. Владим1ра), Хэрсъ (Слово св.
Григор1я Богосл. по рукописи Кирилло-В'Ьлозерск. мон.
XVII в.), Хоурсъ (Слово св. отца нашего 1оанна
Златоуст, ркп. XIV в.), Гурсъ (Сказ, о Мамаевомъ побоище),
Корша или Хорсъ=Корсъ (Синопсисъ, Подробная
лгЬтопись).
На транскрипщю имени Хорса вл1яли мноНя
обстоятельства: сербсшя и болгарсюя рукописи, умничанье
древне-русскихъ книжниковъ, выдумавшихъ наприм.

— 86 —
% Xopi#, предполагаемаго бога холода,.jrajfera^ и в^тровъ,у
небрежность переписчиковъ. Во всякомъ случае при
разнообразна вар1антовъ имени Хорса нельзя обращать
слишкомъ много • внимашя на всякую мелочь, чтобы
видеть въ ней подтверждете своимъ предвзятымъ взгля-
дамъ: многое, по поводу чего любятъ похитрить,
гораздо проще объясняется небрежностью и произволомъ
переписчиковъ. Говоря все это, мы им^емъ въ виду
Всеволода Миллера. Этотъ изсл^дователь думаетъ напр.,
что транскрипщя слова о полку Игоревй „Хръсъ"
болгарская и противоречите русской „Хърсъ", илиХорсъ.
Подобно Е. Барсову мы думаемъ гораздо проще и
считаемъ o6t формы слова „Хорсъ" русскими. И въ
самомъ д'Ьл'Ь какъ Хърсъ (Лавр, л.) предполагаетъ
Хорса, такъ и Хръсъ (слово о полку Игор.) предполагаетъ
Хроса русскихъ прологовъ. (Известно, что ъ пере-
ходитъ въ о.).
Древне-русскш Хорсъ, или Хросъ имЬетъ сходство,
а можетъ быть вполне тождественъ съ Вацерадовымъ
Къртомъ, д'Ьдомъ Радигоста (Радагаста), хорутанскимъ
„K'rt"—омъ, литовскимъ Grurko (Гурко), или иначе
прусско-литовскимъ Курко=(Гурко), Крикко, саксоно-
славянскимъ Кродо. Гурко=Курко=Курхо, или Крикко,
былъ по представлешямъ прусско-литовскихъ племенъ
богомъ плодородая, урожая хл'Ьбовъ. и винныхъ лозъ;
главный шумный праздникъ его совпадалъ съ уборкою
хл'Ьба и плодовъ (Русск. простонар. праздн. Вып. I,
95 стр., Москвитянинъ. 1851 г. ч. Ш. № 9 и 10,
107 Стр.). Сходство или родство русскаго Хорса съ
литовскимъ „Гурко" было настолько очевидно и такъ
само собою бросалось въ глаза, что это повидимому
хорошо понимали и древне-pycciue книжники. Такъ въ
Подробной летописи мы читаемъ: „Тогда Мамай вид'Ь
погибель свою, нача призывати суетные боги своя,

— 87 — .
P J ,
Перуна, Оавато, Иракл1я (ужъ конечно Геракла,
Геркулеса), Гурка и мнимаго великаго способника своего
Магомета (Подробная л'Ьтоп. ч. 1,169 стр.)". Очевидно,
что русскш книжникъ см'Ьшалъ Хорса русскихъ
летописей съ литовскимъ „Гурко", потому что въ другихъ
вар1антахъ того же самаго сказатя говорится не о
Гурке, а о ГурсЬ или Хорее (ср. Сказ, русск. нар.
кн. IV. 80 стр.). Саксоно-славянскш „Кродо" по
значенью своему былъ почти тймъ же, чймъ былъ у ли-
товцевъ Гурко. Кродо представлялся, или точнее
изображался въ вид^ старца, или по крайней мере мужа
среднихъ летъ; этотъ старецъ, подпоясанный льнянымъ
поясомъ, босыми ногами стоялъ на огромной рыбе, въ
л^вой руке держалъ колесо, а въ правой сосудъ,
наполненный цветами и плодами (Русск. простонар. праздн.
Вып. 1,135 стр. Русск. Беседа. 1857. IV, ч. I, отд. П, 94).
Изъ сопоставленья древне-русскаго Хорса съ
литовскимъ Гурко и саксоно-славянскимъ Еродо можно
заключать, что и нашъ Хорсъ былъ богомъ весенняго {)
солнца и весенней природы: цветовъ, травъ, хлеба и *
плодовъ.
Некоторые изследователи полагаютъ, что русскш
Хорсъ тоже, что главный богъ сабинянъ Киппов=Марсъг ,
богъ войны, а сабинскому „Kuriiios" соответствуете
литовское прозвище солнца и его главнаго жреца
Kuriejis (Времен, имп. обществ, истор. и древн. росс.
1853. кн. XVI, 1=изследоватя. 30 прим., 16 стр,).
Не безъинтересно и мненье М. А. Максимовича о
Хорее: „ Мое мнете, замечаетъ г. Максимовичъ, то, что
Хорсъ сроденъ съ греческимъ Гаресомъ или Ареемъ, v
съ индшекимъ Хари, съ египетскимъ Горосомъ стар-
шимъ, т. е. онъ былъ богъ войны (Собрание сочиненш
М. А. Максимовича, т. Ш, 654 стр.). Нетъ никакихъ
особенныхъ причинъ не признавать Хорса богомъ вой-

— 88 —
ны; за то кое-что говорить въ пользу этого мненья:
а) двойникъ Хорса, другой солнечный богъ славяно-рус-
скаго народа, Яръ, или Ярило также былъ въ одно и тоже
время и богомъ урожая, плодород1я и богомъ войны, битвъ
съ врагами; б) въ слов'Ь о полку ИгоревгЬ в^щш князь
Всеславъ вступаетъ въ состязаше съ Хорсомъ
„великому Хръсови влъкомъпуть прерыскаше",—а известно,
что богатырь обыкновенно вызываетъ богатыря, удалецъ—
удальца. Словомъ оказывается, что древше pyccKie
историки были несовсЬмъ неправы, когда писали, что
„ славяне Хорса вместо Марса почитали. (Росс, истор.
0. Эмина, т. I, 283 стр.)".
Нелишнимъ также считаемъ сблизить Хорса=Хар-
са съ современнымъ индМскимъ бхутомъ Хару, им^-
ющимъ отношете къ солнцу и урожаю, какъ это видно
изъ индийской молитвы: ,.0 Хару, будь милостивъ! Хару
богъ, подай день не жаркш! Хару богъ! Хару—на поли
семена да будутъ ровны! Хару богъ! Богъ, пусть ночью
дождь идетъ! (Записки историко-филологическаго
факультета импер. С.-Петербургскаго университета. 1877.
ч. П. И. П. Минаевъ, 227)".
Олово „Хорсъ" въ лингвистическомъ отношенш
означаетъ, какъ мы уже знаемъ, солнце: персидск. Ко-
решъ=Хорешъ, хоръ, хуръ=осетинск. сЬиг=санскр.
surya, sura sur=ermieTCK. Seris (сирисъ), Isiris, Oseris
(Озирисъ)—солнце, богъ солнца. Хорсъ им'Ьетъ не
мало соотвгЬтствующихъ себ'Ь словъ одного и того же
корня какъ въ русскому такъ и вообще въ славянскомъ
языки: древне-русск. и церковно-слав. крЬсъ, Красины—
солнц§поворотъ, solstitium, русск. воскресить,
воскреснуть, нижегородск. акресилась—отдохнула, кресиво—
огниво, кресать—высЬкать огнивомъ изъ кремня, быть
на кресу, голова на кресу—быть здоровымъ и потому
быть готовымъ къ работе; сюда-же нужно отнести ело-

— 89 —
венск. Kres—Ивановъ день, kresnik—м'Ьсяцъ шнь,
сербск. Kpnjecb—Ивановскш огонь, польск. кржбсаць
чешек, kresati—высЬкатъ огонь.
Вообще мы думаемъ, что не прибегая къ хитро-
умнымъ, но всегда далеко неуб'Ьдительнымъ соображе-
тямъ, можно довольно легко вывести слово „Хорсъ"
изъ славянскихъ корней. Такъ напр. кргЬсъ=кгез=
солнцеповоротъ прямо созвучно съ Хорсомъ и еще
бол'Ье съ Хросомъ прологовъ: е вообще переходить въ
о, какъ елень=олень, Елена=Олена, а потому и кр'Ьсъ—
кресъ=кросъ? к=х, какъ коронить=хоронить, области.
куторъ=хуторъ, и значитъ кросъ=хросъ,—такимъ обра-
зомъ вообще очевидна особенная близость словъ „кресъ"
и „Хросъ". При этомъ должно имйть въ виду то
обстоятельство, что имена, или прозвища славяно-русскихъ
боговъ вообще совпадали съ т^ми явленьями, которыя
они собою олицетворяли. -J
Въ русской науки—да и не въ одной русской,—
какъ известно, нЬтъ недостатка въ странныхъ гипоте-
захъ, бьющихъ на оригинальность и эффектъ; изсл'Ь-
дователи какъ будто забывали то обстоятельство, что
простота и безхитростность гипотезы, или теорш—почти
всегда необходимое услов1е истины. Вотъ почему мы
нисколько не удивляемся, что въ русской
историко-филологической наук* много толковали про чужеземное
происхождеше Хорса. Начало такимъ толкамъ поло-
жилъ П. Прейсъ. „Олово: Хорсъ, говоритъ г. Прейсъ,
чужое... оно заимствовано изъ аршекой в^тви языковъ.
Сюда принадлежитъ и ново-персидское: хоръ или хуръ-^
солнце... древне-персидское имя царя Кира Kyros,
Koros, Kouros", семитская форма персидскаго слова
„Корешъ", „Хересъ" (Ж М. Н. Проев, ч. XXIX,
отд. IY, 35—36 стр.)* Догадка Прейса о персидскомъ
(древне-персидскомъ, зендскомъ) происхождения Хорса
усвоена была и О. Бодянскимъ (Чтенья въ импер. общ.

— 90 —
истор. и древн. росс. 1846 г. № 2, 1=:изследовашя,
10—11, 19—20 стр.). Со времени г. Прейса и Бодян-
скаго вошло въ привычку повторять: „Перкуны=Перу-
ны, Хорсы и Семарглы—звуки прямо не славянсюе
(Москвитянинъ 1851 г. ч. Ш. № 9 и 10, 99 стр.).
К. С. Аксаковъ считаетъ Хорса, какъ и Перуна, „за-
морскимъ гостемъ (Полн. собр. сочиненш К. О.
Аксакова, т. I, 312 стр.)". Гораздо неопределеннее и
условнее говорить о Хорее А. Пыпинъ: „Выть можетъ...
что между древними языческими божествами могли быть
и заимствованныя у южныхъ аршекихъ народовъ, какъ
напр. странный Хорсъ (Вестникъ Европы 1876 т. У,
сентябрь, 301 стр.)". Такъ-какъ мысль о чужеземномъ
происхождений Хорса впервые была пущена въ ходъ
г. Прейсомъ и у него выражена гораздо яснее и
обстоятельнее, то мы и будемъ полемизировать только
съ нимъ.
Г. Прейсъ представилъ три возраженья противъ
туземнаго происхождешя Хорса: а) первая буква слова
Хорсъ „х" несвойственна русскому языку; народъ на-
оборотъ, встречая этотъ звукъ въ иностранныхъ сло-
вахъ, изменяетъ его въ к; „отъ этого Козаре, Корсунь";
б) конечная буква „с'* въ слове Хорсъ невозможна въ
русскомъ и вообще въ славянскомъ языке, мало того,
по коренному закону славянской граматики звукъ с,—
если это характеристика именительнаго падежа,—дол-
женъ былъ, при переходе слова къ славянамъ,
исчезнуть совершенно"; в) Хорсъ представляется (см. слово
о полку Игореве) великимъ господиномъ и следовательно
мущиной, между темъ известно, что славяне, подобно
германцаиъ и литовцамъ, видели въ солнце госпожу, а
не господина, и следовательно женщину (Журн. М. Н.
Просвещ. ч. XXIX. 1841 г. отд. IV, 35, 37 стр.).
Доказательства Прейса вообще далеко неубеди-

— 91 —
те льны: а) если х. переходить въ к, то и наоборотъ
въ томъ же русскомъ языки к переходить въ х: лтш.
kars, пр1ятный, литовок, карштасъ (собственно горячш)
=русск. хорошш, каккати=хохотать, корчма=харчма
(чебоксарск. у.), литовск. куртасъ=областн. хортъ;
б) конечный звукъ с не чуждъ славяно-русскому языку,
какъ напр.: овесъ=сербск. овасъ (а не латинск. avena),
колосъ, малоруссшя имена: Ивась, Петрусь, Михась;
в) солнце, какъ мы уже видели прежде, славяне вообще
и руссше въ частности представляли въ мужскомъ
образе, а не въ женскомъ.—Если вообще доказательства
въ пользу чужеземнаго происхождешя Хорса не шгЬютъ
никакого строго-научнаго значешя, то естественно
остается признать Хорса туземнымъ древне-русскимъ
богомъ; созвуч1е Хорса съ персидскимъ словомъ „Корешъ"
говорить только о сходстве, а не о заимствовать
„Тождественность имени, справедливо зам'Ьчаетъ по этому
поводу П. Голубовскш, только показываетъ, что персы
и славяне позже разделились, чймъ друие народы
аршской семьи (К1евск. университетск. изв-Ьст. 1882.
ч. П, 8 стр.).
Древте писатели, какъ напр. г. Стрьшковскш и
г. Татищевъ, видели въ ХорсЬ бога веселья, пиршествъ
и разврата, подобнаго Бахусу, или Вакху (Истор. росс.
В. Н. Татищева ч. I, 17 стр.). Это мненье не совсЬмъ
несправедливо. Такъ мы знаемъ, что Хорсъ былъ богомъ а
игръ и народныхъ забавъ: отъ корня хоръ (Хорса)
произошло слово хороводъ; Д. О. Шеппингъ считаетъ
его символомъ обращетя солнца вокругъ земли (Русск.
народн. въ ея повйрьяхъ, обрядахъ и сказкахъ, 30 стр.).
Въ связи съ корнемъ гор (Хорсомъ) можно поставить
назватя весеннихъ игръ: „горю, горю—дубъ", „горю,
горю—пень (Русск. БесЬда. 1856 г. III, 95 стр.;
Беседа 1872 г. кн. IV, 64 стр.)". Такъ какъ весеншя игры

— 92 —
и хороводы им^ли любовное значете, то
неудивительно, что древне-русскш Хорсъ былъ богомъ любви и
разврата. Факты языкознанья вполне подтверждают^
эту мысль. Отъ корня „гор", „кур" (Хорса)
происходят слова huren (н'Ьмецк.), hure, ]шгег=развратничать,
развратникъ, развратница, курва (распутная женщина)=
сербск. курва, или курба=чешск. kurva.
Солнечный и земной огонь были вообще символами
жизни: въ известной датской игрй „живъ, живъ курилка"
представляется живою горящая лучинка, или просто
спичка. А помому н^тъ ничего страннаго въ томъ, что
Хорсъ, какъ богъ солнца, по понят1ямъ язычниковъ
одгЬвалъ землю цветами и растешями и возбуждалъ
силы насЬкомыхъ и животныхъ. Что действительно
славяне именно такъ думали о Xopcfe, это можно
видеть изъ словъ, произшедшихъ отъ корня „гор, kres,
kers". какъ напр. гори—цв^тъ, словенск. керсница=
(кегетса)^свЪтя1щйся ивановскш жучекъ, рус. хортъ=
хорв. hart, хорут. hert=cep6cK. хрт—охотничья,
гончая собака.
Память о ХорсгЬ сохранилась въ лицй двухъ сла-
вянскихъ божковъ Корочюна Крачуна и Курента. Ко-
рочюнъ (Карачунъ) очевидно тоже самое, что и Ку-
рентъ: объ нихъ и вспоминаютъ славяне въ одно и
тоже время, на рождественск1я святки. Болгары и
словенцы называютъ рождественныя святки Крачунъ;. у
карпато-руссовъ рождественскш сочельникъ называется
Керечуномъ=Кречуномъ (Кречунъ—вечеръ). (Историч.
очерки нар. словесности 9. Буслаева, 1, 45; Поэт,
воззр. т. Ш. 760). Точно также въ новгородской первой
летописи весь рождественскш постъ извйстенъ подъ
именемъ Карачуновскаго. Корочюна: „1143 г. Стояше
вся осенина дъждева, отъ Госпожина дни до Корочюна,
тепло, дъжгь (П. С. Р. Л., т. Ш, 9 стр.)". Словенцы также

— 93 —
связываютъ свои предашя о Курент^ съ святочными
играми, святками (Заговенье зовется Sveti Rurent, Русс.
Беседа 1857 г. Ш, 107 стр.).
Карачунъ вообще былъ не безъизв'Ьстенъ на Руси:
такъ въ древности былъ Корочюновъ камень (Воскре-
сенск. л.)., Карачуницкш погостъ (въ Шелонской пя-
тин*,—Карамзинъ. И. Г. Р. IV, пртгЬч. 387; Русск.
простонар. праздн. Вып. I, 15 стр. и 139) Руссюя
племена вообще рисуютъ Корочуна слишкомъ уже
мрачными красками. „Дать Корочунъ, или Карачунъ ".* по
мненью г. Снегирева, значитъ убить, погубить (Русск.
простонар. праздн. Вып. I, 139 стр.). Также толкуетъ
это слово и г. Хомяковъ: „Карачунъ, санскрит, крат-
гана—убшство; это слово полагаю остаткомъ нашей
миеологш и корень его вероятно совпадаетъ съ сло-
вомъ корча (Сравненье русскихъ словъ съ
санскритскими. А. Хомякова. 1855 г. 22 стр.). Если верить
г. Терещенку, то „крачунъ происходитъ отъ крачу,
выдергиваю шерсть изъ животныхъ (Быть русск. нар.
А. Терещенко, ч. VII)". Въ виду всего этого тотъ же
самый Терещенко считаетъ Карачуна богомъ (карпато-
русскимъ) домашнихъ животныхъ и птицъ; въ новейшее
время И. П. Калинскш въ своемъ церковно-народномъ
месяцеслове называетъ Карачуна или Крачуна злымъ
божествомъ скотскаго падежа (Записки импер. русск.
географическаго общества. По отдаленно этнография.
1877 г. С. П. В. т. УП, 321 стр.).
Какъ мрачная, злобная сторона Хорса удержалась
въ Карачуне, такъ противуположная, благодетельная
сторона личности древне-русскаго бога сохранилась въ
воспоминашяхъ о божк^ Курент*. „Словенцы" пред-
ставляютъ Курента „лукавымъ и веселымъ бйсомъ,
всегда со скрипкой, или дудкой, которыми онъ всякаго
можетъ заставить плясать, Какъ нц страдай парень

— 94 —
отъ несчастной любви, онъ никогда этого не покажетъ,
не то узнаетъ Курентъ, который такъ засвиститъ ему
въ уши, что ц'Ьлую неделю будетъ шуметь въ голове,
онъ исц'Ьляетъ игрою на скрипке больныхъ, даетъ
б'Ьднымъ платье и пищу, которыя крадетъ у богачей;
словомъ, это богъ веселья и радости,
распространяющей повсюду добросердеч1е, довольство и счастье.
(Русск. БесЬда, 1857 г. Ш, статья В. Ф. Клуна,
107 стр.)". Нельзя не заметить, что Курентъ является
по преимуществу въ видЪ благодЪтельнаго существа,
хотя при случае непрочь и пошутить надъ влюблен-
нымъ парнемъ. Самою важною услугою Курента было
спасенье рода человгЬческаго во время потопа. По
народно-краинскому (словенскому) преданью „во время
потопа одинъ челов'Ькъ взобрался на высокую гору и,
боясь, чтобы постепенно прибывающая вода не снесла
его своими волнами, случайно ухватился за
виноградную витку, которую спустилъ съ неба богъ Курентъ;
во все время потопа, онъ держался за эту витку и
питался ея грозд1ями и виномъ (Знате 1877 г. III.
Мартъ, 9 стр.; срвн. Поэт, воззр. т. П, 650 стр.).".
Г. Аеанасьевъ, которому вообще какъ-то особенно
полюбились боги грозъ и молнш, видитъ въ Курентй
громовника Перуна; игра Курента на скрипке, свистъ
и пляска—символическое представ лете бурной грозы.
„Курентъ своей игрой на гусляхъ и дудк'Ь изц'Ьляетъ
болезни", это толкуетъ г. Аеанасьевъ, „весеншя
грозы животворятъ природу, исц'Ьляютъ ее отъ ранъ, нане-
сенныхъ рукою зимы (Поэт, воззр., т. I, 334 стр.)*.
Мы думаемъ, что вообще трудно и невозможно
перетолковать, что Курентъ не былъ солнечномъ богомъ.
Представимъ доказательства въ пользу отождествленья
Курента съ Хорсомъ, или вообще съ солнцемъ:
а) слово „Курентъ" лингвистически созвучно съ Хор-

— 95 —
сомъ, Вадерадовымъ Киртомъ, Къртомъ (прибавь
носовой звукъ н. б) Курентъ—богъ веселья, пляски и
всякой радости и въ этомъ опять сходится съ
солнечными богами народныхъ игригцъ, пьянства, пляски
и разврата: Хорсомъ, Яриломъ и Переплутомъ; в)
Курентъ протягиваетъ человеку виноградную в,Ьтку=лозу;
нечто подобное говоритъ про самое солнце (Хорса)
одна словенская сказка: „солнце даетъ королевичу Янко
золотую ветку (Чтенья въ импер. общ. истор. и древн.
росс. 1865 г. кн. III, 164 стр.)46.
PyccKie памятники ничего не говорятъ о женской
половине Хорса; .за то известно, что у сербовъ
(свидетельство г. Дам!ановича) была богиня Хора,
очевидно соответствовавшая древне-русскому богу Хорсу;
сербская Хора была богиней весенней и летней
теплоты разцветающей после зимняго сна природы.
(Москвитянинъ. 1851 г. ч. Ш, № 9 и 10, 115 стр.;
Русская народность въ ея поверьяхъ... Д. О.
Шейпинга, 23, 95 стр.). Сербскую Хору мы отожествляемъ
съ греческой Корой (Прозерпиной), дочерью Деметры:
Кора также первоначально была богиней весны и
урожая хлебовъ.

IV. Ярило и Яровица. Кострубъ=Ко-
струбонько и Кострома. Страница изъ
славяно-русской миоологш и этолог1и.
Яръ=Ярунъ=Ярило=Яровитъ (Herovitus)=Py-
евитъ—различныя назвашя одного и того лее солнечнаго
божества (Объ обожанш солнца. И. Срезневскаго, 23
стр.). Г. Снегиревъ сближаетъ русскаго Ярила съ гречес-
кимъ Ареемъ (Ares)—богомъ войны и Еротомъ (Eros)—
богомъ любви (Русск. простонар. празд. Вып. IY, 52);
нельзя также не сопоставить съ Яриломъ вйдшекаго
назвашя юнаго, радостнаго солнца-ребенка „Aruscha
(Аруша)". а также прозвища солнца „Arvan" (Арванъ)—
быстрый, б^гупцй, стремительный (JTfeT. русск. литер.,
Н. Тихонравова. т. V, 114—117 стр.). Никто не отри-
цалъ, что подъ Яриломъ (Яровитомъ) нужно разуметь
именно солнце, какъ это очевидно изъ фактовъ язы-
кознанья: санскр.: aru, ravi—солнце, pa—огонь, зендск.:
ri—светить, греч. argos—блистающш, б'Ьлый. Въ
частности изсл'Ьдователи полагаютъ, что подъ Яриломъ
нужно разуметь собственно молодое=ярое солнце,
божество весенняго времени. „Ярило", говоритъ М. А.
Максимовичу въ собственномъ и первоначальномъ его
значенш, есть богъ весны, Веснякъ (Русск. ВесЬда.
1856. III, 104 с.)". Действительно въ словахъ, озна-

— 97 —
чающихъ весну, звучитъ корень „яръ": галицко и кар-
паторусс. ярь-весна, польск. iar, iaro=4eniCK. gar, garo
=сербск. jap=rpe4. еаг=латинск. ver—тоже весна.
Отъ того-же корня „яръ" происходятъ слова, ука-
зываюшдя на буйное мужество, неистовую страсть,
любовь, какъ напр.: ярый—сердитый, вспыльчивый,
страстный, яровый, яровистый-скорый, бойкш, ера, ерникъ
(енисейск.)—заб1яка, ереститься—браниться, ворчать,
ярость—гн'Ьвъ, похоть, ярунъ—похотливый, сербск.
japur—любовный жаръ.—Причина любовнаго значешя
бога Ярила довольно простая: весною вмести съ про-
буждешемъ природы пробуждается и половая страсть.
„23 апреля", въ день весенняго Георпя, девицы
молятся святому „о дароваши имъ жениховъ (Бытъ рус. нар.
А. Терещенко. Ч. VI, 28 стр.)". „По болгарскому обычаю"
раннимъ утромъ 1 мая (въ областяхъ къ югу отъ Бал-
кана) болйзненныя и неплодородныя женщины выхо-
дятъ на зелен'Ьюгщя луга и разд'Ьтыя катаются по
росистой трав'Ь (Славянскш сборникъ. Спб. 1876 г.
Т. III, отд. III, 29 стр.)". Точно также по сказочному
греческому преданно, записанному также и въ русскихъ
Л'Ьтописяхъ, Амазонки весною сходятся съ первыми
попавшимися мужами: „Амазоняне же мужа не имуть;
но аки скотъ бесловесный единою л'Ьтомъ къ вешнимъ
днемъ оземьствени будуть, и сочтаются съ окрестными
мужи, яко некоторое имъ торжьство и велико праз-
деньство время то мнять; отъ нихъ заченшимъ въ чре-
в*. паки разбгЬгнутся отсюда вси (Л^т. по Лаврентьев,
сп. Археограф, коммис. 1872, 15 стр. срвн. П. С. Р.
Л.. Т. У, 86; Т. VII 265; Т. IX, 6; Т. XV, 25 стр.)".
Въ связи съ корнемъ „яръ" (Яриломъ) стоятъ
назватя весенняго хл'Ьба и вообще растеши и травъ,
| какъ напр. яровое—вообще весеннш хл'Ьбъ, малорусе.
| яровина, яровянка-—пшеница, новгородск. яровище—
7
I

— 98 —
поле, засеянное овсомъ, сербск. japnn;a, japинa=пoль-
ск. jarka=4enicK. jarina—пшеница, л-Ьтше плоды. Сло-
вомъ несомненно, что Ярило былъ богомъ плодовъ
земныхъ, урожая хлебовъ. Такъ действительно и
думаютъ объ Яриле белоруссы. По ихъ представ-
> лешямъ Ярило-молодой, красивый парубокъ, „разъез-
жающш на беломъ коне и въ белой мантш; на
голове у него в'Ьнокъ изъ весеннихъ полевыхъ цвЬтовъ,
въ левой руке держитъ онъ горсть ржаныхъ колось-
ёвъ, ноги босыя". О благотворномъ вл1янш Ярила на
ростъ хлебовъ, напр. ржи (жита), белорусская песня
замгЬчаетъ въ следующихъ поэтическихъ выражетяхъ:
„А гдзйжъ joнъ нагою—тамъ жито капбю, а гдзежъ
joнъ ни зырне (взглянетъ)—тамъ коласъ зацьвицё (Поэт,
воззр., т. I, 441—442 стр.)".
Ярило былъ богомъ домашняго скота, птицъ и
вообще животныхъ, какъ это очевидно изъ словъ,
произшедшихъ отъ корня „яръ", напр.: русск. польск.
чешек, ярка—молодая овца, овечка, сербск. japa4—
козелъ, jape, japenme—козленокъ, греч. игоз=лат.
игиз=древненгЬм. иг=англшск. иге, иге—ох—дикш
быкъ, буйволъ, болгарск. ерица—молодая
шестимесячная курица, польск. ir, jer—луговой жаворонокъ.
Согласно съ указатями лингвистики жрецъ Яро-
вита (Ярила) считаетъ его не только богомъ
весенней растительности, но и животныхъ: отъ Яровита
зависитъ плодовитость домашняго скота. „Я богъ твой",
говоритъ жрецъ Яровита отъ имени самаго бога; „я
тотъ. который одъваетъ поля муравою, и листьями
леса; въ моей власти плоды нивъ и деревъ. пргтлодъ
стадъ и все. что служитъ въ пользу человека: все это
даю чтущимъ меня, и отнимаю отъ отвергающихъ
меня (изъ жизнеописатя св. Оттона. Объ обожаши
солнца у древнихъ славянъ. И. Срезневскаго, 24 стр.)*.

— 99 —
Въ половине, или въ конце шня солнце по
народному представление достигаетъ наивысшей силы
своего развит1я, и потомъ постепенно стареетъ, убы-
ваетъ. Съ 12 шня, т. е. со дня Петра Аеонскаго,
известнаго подъ именемъ солнцеповорота, „солнце,
какъ говорятъ, укорачиваетъ свой ходъ, а м'Ьсяцъ идетъ
на прибыль", или что тоже—„солнце поворачиваетъ
на зиму, а лето на жары (Зап. импер. русс, географ,
общ. По отд. этнографш т. УИ, 408 ст.)". Если
весною, въ конц-Ь апреля, народъ (белоруссы) праздно-
валъ въ честь возрождающагося молодого солнца, то
естественно было почтить особымъ празднествомъ и
умирающее, стареющее солнце. Празднество въ честь
умирающаго солнца называется Яриловымъ игрищемъ.
или погребетемъ Ярила.—Хотя народъ обыкновенно
и пр1урочиваетъ время солнцеповорота ко дню Петра
Аеонскаго, но это только такъ говорится: въ
действительности время солнцеповорота определялось-только
приблизительно и притомъ оно вообще колебалось
соотв'Ьтственно той, или другой местности, тому, или
другому климату. А потому-то и погребете Ярилы
(умирающаго солнца), Ярилово игрище совершалось не
въ одно и тоже время, а вообще между Троицынымъ
днемъ и Всесвятской неделей (Русск. простои, празд.
Вып. 1У, 57 стр.).
f Весною (въ конц'Ь апреля) народъ представлялъ
себе Ярила (возрождающееся солнце) молодымъ и
красивымъ (Поэт, воззр., т. 1, 441 ст.); въ этомъ
отношенш и древне-руссюя книжныя воззренья не
разошлись съ народными. Книжники аллегорически
изображали весну=весеннее солнце въ виде царя—
отрока: „Весна подобна царю—мужу младу, оболчену
въ ризу светлу и царску и венецъ на голове его...
(Правосл. Собеседн. 1860 г. Ч. 1, 446 стр.)". Въ
у*

— 100 —
половин* шня солнце достигало наивысшей степени
своей силы: наступала пора наиболее продолжитель-
ныхъ дней и наиболее томительныхъ, сильныхъ жа-
ровъ; выражаясь образно, народъ говорилъ, что это
старается солнце=Ярило. А потому въ день л*тняго
солнечнаго празднества Ярила представляли уже не
молодымъ парубкомъ, а дряхлымъ, безобразнымъ ста-
рикомъ. Такъ напр. у галичанъ (костромск. г.) изо-
бражалъ собою Ярила пьяный старикъ: „Близь Галича
есть поклонная гора съ селомъ Туровскимъ... гд* и
донын*, въ неделю Вс*хъ Святыхъ, галичане
собираются по три дня праздновать и гулять. Назадъ тому
нисколько л*тъ, тамъ, напоивъ какого-нибудь старика,
шутили надъ нимъ и забавлялись, какъ надъ предста-
вителемъ Ярилы. Д*вки и молодцы въ праздничныхъ
платьяхъ составляли круги и ходили хороводомъ съ
песнями. Всякая поселянка, приближаясь къ кругу,
д*лаетъ ему поясной поклонъ, и потомъ, по пригла-
шенш, вступаетъ въ хороводъ (Русск. простонар.
праздн., вып. IV, 55—56 стр.)".—
Ярилово празднество обыкновенно выражалось въ
безшабашномъ разгул*, пьянстве, буйств* и
разврате,—конечно все это так1я общ1я черты, которыя
одинаково приложимы и къ святкамъ и къ масляниц*.
—Для общаго представлетя объ Яриловомъ игрищ*
не м*шаетъ им*ть въ виду т* воронежск1я вакханалш
въ честь бога Ярила, которымъ положилъ конецъ
преосв. Тихонъ. „Въ Воронеж*% читаемъ мы у г.
Снегирева, „до 1763 г. ежегодно отправлялся предъ заго-
в*ньемъ Петрова поста до вторника самаго поста
народный праздникъ, или игрище Ярило—остатокъ
какого-нибудь тамъ древняго языческаго торжества.
Въ сш дни, на бывшую площадь въ город*, за
старыми московскими воротами, стекались горожане и

— 101 —
окрестные сельсюе жители и составляли родъ ярмарки;
къ этимъ днямъ въ домахъ по городу делалось дри-
готовлете, какъ бы къ великому празднеству. На
мЬст'Ь позорища избирался м1ромъ человЪкъ, котораго
обвязывали всякими цветами, лентами и обвешивали
колокольчиками. На голову надавали ему высокш кол-
пакъ, сделанный изъ бумаги, раскрашенный и развя-
заный лентами; лице ему румянили, а въ руки давали
позвонки. Въ такомъ наряде, подъ именемъ Ярилы
ходилъ онъ, пляшучи по площади, въ сопутствованш
(въ сопровождены) народа обоего пола. Это
празднество сопровождалось играми, плясками, лакомствомъ
и пьянствомъ, особенно кулачнымъ боемъ, который не- *
р^дко оканчивался смертоубшствомъ и ув'Ьчьемъ людей
(Ibidem, 58—59 стр.)".
Народъ вообще: „мужчины и женщины, парни и
д'Ьвки" съ болыпимъ удовольств1емъ принималъ участ1е
въ Яриловомъ празднестве: благо представлялся
удобный случай повеселиться и позабавиться. „А иные",
говоритъ преосв. Тихонъ, „праздникъ сей, какъ я отъ
зд'Ьшнихъ старыхъ людей слышалъ, называютъ игри-
щемъ, которое издавна началось и годъ отъ году
умножается, такъ что люди ожидаютъ его, какъ годового
торжества. Но когда онъ присп'Ьетъ, то убираются
празднуюпце въ лучшее платье (Ibidem. 59 стр.)".
Ярилово игрище было настолько любезно народу, что
самое слово „Ярило" стало нарицательнымъ именемъ:
„пойти на Ярилину", „на Ярилу посмотреть" значило
просто отправиться на гульбище (гулянку). Такъ
напр. въ одной народной ntcHt мы читаемъ: „Ужъ какъ
звали молодца, позывали удальца, на игрище поглядеть,
на Ярилу посмотреть: ты Дунай мой, Дунай, сынъ
Ивановичъ, Дунай (Русск. народн. п^сни, собр. П. В.
Шейномъ 1870. Ч. I, 186 стр.)".—

— 102 —
Развратная сторона Ярилова игрища никому
не была столь любезна, какъ именно женщинамъ и
краснымъ д'Ьвицамъ,—вполне понятное явлеше,
потому что женщина по старобытному языческому воз-
зр'Ьнью считалась по преимуществу страстнымъ, чув-
ственнымъ существомъ. „Я вид'Ьлъ, говорить А.
Терещенко, въ Малороссш обрядъ, еще въ юношеск1е мои
годы, который обращалъ на себя мое особенное вни-
маше. Посл'Ь всесвятскаго заговенья сходились по
полудни женщины и казаки, чтобы погулять у шинка.
Тамъ они п'Ьли и плясали до вечерней поры; потомъ,
по захожденш солнца, выносили на улицу мужское
соломенное чучело со всЬми его естественными
частями и клали въ гробъ. Развеселивппяся отъ спир-
туозныхъ паровъ женщины подходили къ нему и
рыдали: померъ онъ! померъ! Мужчины сходились на
этотъ вопль, поднимали чучело, трясли и произносили:
эге, баба не бреше! Вона знае, що ш (ей, женщине,
а не мужчине) солодче меду.—Женщины продолжали
вопить: якш же винъ бувъ хорошш, да якш
услужливый. Смотрели на него любострастно и говорили:
не встане винъ бильгае. О якъ же намъ раставатися съ
тобою! и що за жизнь, коли нема
тебе.—Приподнимись хотя на часочекъ! но винъ не встае и не встане
(Бытъ русск. народа. А. Терещенко, ч. V, 100—101
стр.)". О разврате тверскихъ^красныхъ дйвицъ,
праздновавшись въ честь Ярила, встр'Ьчаемъ довольно ха-
рактерныя извЪстя: "Матери охотно отпускали своихъ
дочерей на Ярилино гулянье, какъ они говорили: по-
нев^ститься. Женихи высматривали нев'Ьстъ, а
невесты жёниховъ, но однако происходили дурныя посл'Ьд-
сччия отъ понев'Ьстиватя. Во время Ярилина разгула
дозволялись обниматя, ц^ловатя, совершавппяся подъ
ветвистыми деревьями, которыя прикрывали ткин-

— 103 —
ственыя ощущетя (Ibidem 102 стр., срвн. Русск. про-
стонар. праздн. Вып. IV. 57 стр.)". Такой развратъ
незамужнихъ д'Ьвицъ, возведенный въ законный
обычай и поощряемый матерями, довольно странное
явленье, нуждающееся въ комментар1яхъ; для объясненья
его мы коснемся вопроса о положенш девушки и
вообще женщины въ языческую эпоху русской жизни.
По обычному воззр^нш славяне вообще и pyccKie
въ частности видели въ красной Д'Ьвиц'Ь (дивчине)
нечто высокое, чистое, священное. „Вообще славянинъ,
говоритъ В. Шульгинъ, окружилъ высокими аттрибу-
тами девическую непорочность и в'Ьрилъ въ
божественную силу ея: чистая д'Ьва является хранительницею
скрижалей правды, которыми судъ человечески* кара-
етъ кривду, огня и воды, которыми судъ Вожш
обнаруживаем невиннаго. (О состоянш женщинъ въ Россш
до Петра Вел., В. Шульгина. 1850. 40 стр.)". Также
идеализируетъ значете славянской девицы языческихъ
временъ И. Забелинъ. „ Вообще языческш идеалъ",
говоритъ г. Забелинъ, „прйсвоиваетъ женской личности
существо миеическое. Она обладаетъ даромъ гадатй,
даромъ пророчества... На особенную высоту в'Ьщаго
значенья ставитъ языческш идеалъ вещую деву... Язы-
ческ1я идеализащи коренились конечно на почве
действительности, а действительность здесь заключалась
уже въ самой природе женскаго пола, въ действ1яхъ
этой природы на другой полъ. Эту-то природу языче-'
ство и олицетворяло въ поэтическихъ образахъ и въ
миеахъ, которые какъ ни были многообразны, но все
выговаривали одно, что въ женскомъ существе
кроются непостижимыя демоничесюя силы. Чары красоты
и любви были очень достаточны для того, чтобы
возвысить идеалъ женщины до миеическаго существа и
выростить на этой почв-Ь целый культъ очарованш во

— 104 —
всякихъ другихъ смыслахъ (Домаштй бытъ русскихъ
дарицъ въ ХУ1 и. ХУИ ст. И. Забелина. 1869. 80—
81 стр.)".—Вообще замечено, что идеализаторы
славяно-русской языческой жизни, говоря о высокомъ
положети девушки или женщины язычницы, не
представили въ доказательство своихъ мыслей историчес-
кихъ фактовъ; но за то они любятъ говорить о ска-
зочныхъ, полуисторическихъ женщинахъ, въ роди
чешской Власты, Любуши, польской Ванды, о русскихъ
лоляницахъ удалыхъ, напр. Настасье Королевипше,
Василиев Никулины*... ИзслЪдователи какъ-будто за-
бываютъ, что народно-литературная идеализащя
нимало не свидетельствуете о действительномъ
положети вещей; народно-литературная идеализащя
женщины существуетъ и у восточныхъ народовъ и
вместе съ тЬмъ она нисколько не соответствуете
действительному рабству реальной (а не сказочной)
женщины. Те-же изследователи, говоря о вл1янш визан-
тшскихъ понятш на русскую жизнь, признаютъ его
безусловно вреднымъ для русской женщины; читая въ
переводной русской литературе различныя выходки
противъ женщинъ, обличешя женской злобы, думаютъ,
что книжные взгляды проникли ко всему русскому
народу: крестьянамъ и горожанамъ. Отсюда само собою
получался тотъ выводъ, что съ принягпемъ христ1ан-
ства и византшскаго просвещетя положете русской
' женщины значительно ухудшилось сравнительно съ
языческой свободой и равноправностью половъ.— въ
этомъ явленш видели одинъ изъ печальныхъ фактовъ
историческаго регресса (0 сост. женщинъ въ Россш,
Шульгина, XXV—XXVII; Домашн. бытъ русск. ца-
ридъ, Забелина. 86—90; Очеркъ исторш русской
женщины., С. Шашкова. 8 стр. срвн. 21, 69—70 стр.).
Мы далеко не раздёляемъ подобныхъ взглядовъ

— 105 —
на историческш ходъ судьбы русской женщины.
Какова бы ни была византшская литература, она
слишкомъ мало вл1яла на русскую жизнь; христ1анство
безотносительно къ его византшской окраске, по
крайней Mipi въ релипозной идее, сравняло женщину съ
мужчиной. Въ лиц* монахини русская женщина имела
значеше сама по себе, въ силу своего нравственнаго
превосходства, безотносительно къ замужеству. Не то
было въ язычестве; толковать объ историческомъ
регрессе въ положенш русской женщины потому уже
мы не им'Ьемъ ни малейшаго права, что въ языческую
эпоху русской жизни судьба женщины была еще
печальнее, взгляды на женщину были еще более грубые
и дик1е.
По словамъ К. Аксакова, А. Хомякова, Лавров-
скаго, Ящуржинскаго, В. И. Шерцля, А. Аеанасьева
самое слово „дева=дивчина" происходитъ отъ лат.
divina и санскр. корня div и означаетъ: светлая,
блистающая, чистая, божественная, а позднее непороч-
ная=д,Ьвственная (Поли. собр. сочин. К. Аксакова,
т. I, 314; Сравненье русск. словъ съ санскр.
Хомякова. 17, 19; Поэт, воззр. Аеанасьева. т. I, 225 стр.
Зап. Ак. Н.5 т. VIII, 16; Русск. Филол. Вестн. 1880 г.
т. Ш, 62; Правое л. обозрите 1884 г., ноябрь, 463)".
При такомъ словопроизводстве изеледователямъ
естественно было толковать о в'Ьщемъ, священномъ зна-
ченш славяно-русской девы; но самый славянскш и
въ частности руссшй народъ ничего подобнаго и на
уме не держалъ: для этого онъ былъ слишкомъ трезвъ
и практиченъ. „Девица, дева=сербек. дево]ка=бело-
русс. дзевка=малорусс. дивчина" происходитъ отъ
глагола д!ять, д^яти (делать), действовать,
девствовать, белорусе. дзгЬяцца, польск. дзяць, латыш, deht,
англшек. do, готск. taujan, немецк. thun; и слЬдова-

— 106 —
тельно слово „дева, девка" по смыслу значитъ тоже,
что работница: такъ напр. у готовъ thiwi (русск.
' дева)=служанка, какъ и другое родственное слово
thius=Myra, бЬлорусс. дзецюкъ. Само собою
разумеется, что такое лингвистическое значенье слова
„дева" не подаетъ никакого повода толковать о ея
священно-высокомъ положенш въ славянскомъ (рус-
скомъ) народпомъ быту.
По мненью г. Шульгина „славянинъ окружилъ
высокими аттрибутами девическую непорочность (це-
ломудр1е)"; на самомъ-же деле ничего подобнаго не
было, славянинъ не только не ценилъ девическаго
ц,Ьломудр1я, но даже презиралъ его. Такъ у арабскаго
географа Алъ-Бекри, писавшаго между прочимъ со
словъ Массуди, мы читаемъ: „Женщины славянъ,
когда выйдутъ замужъ, не прелюбодМствуютъ. А когда
девица кого полюбитъ, то она къ нему отправляется
и у него удовлетворяете свою страсть. А когда
мужчина женится и найдетъ свою жену девственною, онъ
ей говоритъ: если бы было у тебя что нибудь
хорошее, то мужчины полюбили бы тебя и ты избрала
бы себе кого-нибудь, который бы тебя лишилъ
невинности—и црогоняетъ ее и отрекается отъ ноя (Изве-
спя Алъ-Бекри и другихъ авторовъ о Руси и Славя-
нахъ. СПБ. 1878 г. ч. I, 56 стр.)". Н/Ьтъ никакихъ
разумныхъ основанш не верить известно Алъ-
Бекри, или считать его выдумкой, обязанной своимъ про-
исхождешемъ непохвальному авторскому желанно
позабавить читателей картиной странныхъ и своеобраз-
ныхъ нравовъ. Не одни славяне имели подобные
взгляды на взаимное отношеше половъ вообще и въ
частности на девическое п,еломудр1е; тоже самое бытовое
явлеьпе можао наблюдать у всехъ народовъ, стоящихъ
на первобытной ступени развит1я. Не будёмъ приводить

— 107 —
многочисленныхъ свид'Ьтельствъ в^ этомъ род-fe.
Довольно сослаться на Марко-Поло. Знаменитый путе-
шественникъ пишетъ о тибетцахъ тоже самое, что
Алъ-Векри—о славянахъ. Въ Тибет-Ь, по его.словамъ,
въ его время женщина т^мъ легче выходила замужъ,
ч'Ьмъ больше она им'Ьла любовниковъ, такъ какъ, по
мнЗшш тибетцевъ, ухаживашя, которыхъ она была
предметомъ, доказываюсь, что она красивее и
следовательно ц-Ьнн'Ье другихъ женщинъ (Происхождеше
семьи; Жиро Тёлона. Переводъ, 33 стр.).
Говоря о высокомъ положенш славяно-русской
дЬвушки—язычницы, г. Шульгинъ толкуетъ о древне-
русскомъ приданомъ, которымъ обезпечивалась
самостоятельность невесты; но его словамъ „приданое и
вЗшо отличаютъ бракъ славянскш отъ брака по праву
скандинавскому... дочь не была рабою, вещью, бьгпемъ
которой отецъ могъ бы располагать по произволу (О со-
стоянш женщинъ въ Россш... Шульгина. 16—20,
41 стр.)". Все это далеко отъ печальной
действительности. Славяно-руссшя племена не знаютъ приданаго,
но вместо него практикуютъ кладку, куплю нев'Ьстъ.
Такъ бываетъ теперь и также было въ языческую
эпоху славянской жизни. „Свадебный подарокъ у сла-
вянъ, „говоритъ у Алъ-Векри Ибрагимъ сынъ Якуба,
израильтянине', весьма значителенъ и обычаи ихъ на
этотъ счетъ подобны, обычаямъ Берберовъ. И когда
родятся у кого-либо дв^ дочери или три, то опгь
становятся причиной его обогащетя; ежели же родятся двое
сыновей, то они причина его обЪднешя (Извйспя
Алъ-Векри... ч. I, 51 стр.)".
Кстати зам'Ьтимъ, что изсл^дователи, разделяющее
взгляды г. Шульгина, считаютъ русскую кладку
заимствован! емъ у татаръ (срвн. калымъ): совсЬмъ
неосновательное мненье. Довольно зд-Ьсь припомнить, что

— 108 —
кладка=выкупъ нечеты сутествуетъ и теперь у по-
ляковъ и чеховъ, никогда не знавшихъ татарскаго
ига (Русск. Филологически ВЬстникъ, 1880 г., т. Ш,
245 стр.).
Вообще жизнь древне-славянской и русской
девицы была далеко не завидна; она была только рабою
отца семьи, страстно хотела вырваться изъ семейнаго
гнета, а выходъ возможенъ былъ только одинъ—это
выйти замужъ: „Хочь за вола, абы (жеби) дома не
була (Чтенья въ имп. общ. истор. й древн. росс. 1873.
кн. IV. СмгЬсь, 10 стр.)". Д'Ьло въ томъ, что руссюе
славяне, подобно китайцамъ, презрительно относились
къ д,Ьвической=незумужней жизни, считали ее не—
нормальнымъ явленьемъ; но за то чадородная женщина,
хотя бы и блудница, пользовалась относительнымъ ува-
женьемъ и вЪсомъ въ семьи, потому что она рождала
д'Ьтей, лишшя рабоч1я руки, которыя никогда не мЪ-
шаетъ им'Ьть. Въ „слов'Ь о суев^рш" Симеона Полоц-
каго (XVII в.) читаемъ о следующей прим-Ьт* языче-
скаго происхождешя; „Аще девицу, глаголетъ, сря-
щеши, безплоденъ день; аще же блудницу, получный,
блапй и многа купледййства полный... (Стран. 1877.
т. Ш, 110 стр.)"- Смыслъ приматы очевиденъ:
девица—символъ безплод1я и вообще безполезности,
развратная (чадородная) женщина—символъ счаспя,
пользы, обил1я всяческихъ благъ. Чтобы уяснить себ^
столь необычное пристрастие къ развратнымъ (слово
„развратъ" нельзя понимать въ современномъ слиш-
комъ уже грубомъ смысле), чадороднымъ женщинамъ,
нужно им'Ьть въ виду простые безхитростные нравы
т'Ьхъ народовъ, которые и теперь еще стоятъ почти
на первобытной ступени разви'Ня и почти нимало не
тронуты рукою все нивеллирующей цивилизащи. Такъ
напр. о вотякахъ известно, что они цгЬнятъ въ ясен-

— 109 —
щинй только чадород1е; чтобы фактически убедиться,
обладаетъ ли этою способностью любимая девушка,
вотякъ предварительно живетъ съ ней въ любовной
внебрачной связи и женится лишь тогда, когда она
д-Ьлается берехменною. Жена чувашенина, по словамъ
г. Риттиха, прюбр'Ьтаетъ свое значенье въ семьи
только съ рождешемъ д^тей и особенно сыновей. „До
рождешя сына чувашенинъ зоветъ свою жену по имени
или просто жена, но съ рождешемъ его она иолуча-
етъ свой титулъ: мать Василья или вообще первенца
(Русск. В-Ьстникъ. 1872 г. т. CI, 710—711 стр.)".
Словомъ у всЬхъ народовъ, стоящихъ на низшей ступени
развит1я, мы встрЬчаемъ обыкновенный матер1альный
взглядъ на женщину (девушку); славяно-русскш народъ
въ этомъ отношенш никогда не представлялъ и не
представ ляетъ исключешя изъ общаго правила. Не для чего
было русскому народу усвоивать изъ Византш
восточные взгляды на женщину; исконные славяно-pyccKie
взгляды на девицу или жену были ещё бол'Ье восточными
и грубыми.
Посл-fe того, какъ мы въ краткихъ чертахъ
коснулись вопроса о положенш древне-русской красной
девицы и женщины—язычницы, мы уже можемъ
уяснить себ^ брачную, развратную сторону Ярилова
культа=Ярилова игрища. Уваженье и любовь древне-
русскихъ дЬвицъ къ Яру, или Ярилу вытекали изъ
практическихъ разсчетовъ при его помощи выйти
замужъ=„сковать свадьбу крепкую". Вотъ почему
весною славяно-руссюя девицы просили Ярила, вдю-
слгЬдств1е Юр1я=Егоргя послать имъ жениховъ „Въ
Н'Ькоторыхъ м'Ьстахъ на Руси, говоритъ И. П. Калин-
скш, св. Геория (древняго Ярила) почитаютъ покро-
вителемъ невгЬстъ, и потому въ день его памяти
девицы ходятъ разубранными и молятся самому угоднику
о дарованш имъ жениховъ. Подобное нашему народ-

— 110-
ному ворованно относительно св. великомученика
Теория, какъ покровителя нев'Ьстъ, и так1е же обычаи
существуютъ доселе въ Сибири (Записки импер. русск.
географ, общ. По отдЪлешю этнографш. СПВ. 1877 г.
т. VII, 396—397 стр.)". Яръ=Ярило не только по-
сылалъ д^виц! жениха, но и даровалъ новобрачной
чет'Ь семейное соглас1е и чадород1е. Не даромъ же
далматск1е славяне „на своихъ свадебныхъ пирше-
ствахъ" славили Яра (Карамзинъ. Истор1я государства
россшскаго. Т. I, 88; срвн. 200 примеч., 347 стр.).
Тоже самое было и у насъ на Руси; по крайней м'ЬрЬ
известно, что и современныя свадебныя малоруссшя
п^сни вспоминаютъ о таинственной личности Журила,
или что тоже Ярила.
Развратъ Ярилова игрища объясняется довольно
просто. Матери потому охотно отпускали своихъ
дочерей понев^ститься, потому снисходительно, или,
лучше сказать, одобрительно относились къ легкому по-
ведешю своихъ дочерей, что развратъ въ языческой
Руси им'Ьлъ священное значеше: развратная женщина
была угодна богу Яру=Ярилу и не только не
презиралась, но даже пользовалась народнымъ уважетемъ.
Узаконенный развратъ Ярилова игрища кром'Ь рели-
познаго оправданья им'Ьетъ* и бытовое: развратной
славянской д'Ьвиц'Ь легче и скорее было возможно
выйти замужъ (свидетельство Алъ-Бекри). Чтобы понять
это странное явленье, нужно имйть въ виду еще одно
простое обстоятельство, дополняющее показашя ара-
бовъ: парубокъ—дружень обыкновенно женился на „при-
сушниц'Ь красной д'Ьвиц'Ь, своей прежней полюбовниц!".
Объ этомъ читаемъ у г. Якуткина и его свидетельство
согласно съ нашей древней летописью: „А Радимичи,
и Вятичи, и Северо одинъ обычай имяху: живяху в
лЪсЬ, якоже всякый зв'Ьрь, ядуще все нечисто, и ера-

— Ill —
хмословье в нихъ предъ отци и предъ снохами; и браци
не бываху в нихъ, но игрища меяцо селы. И схожа-
хуся на игрища, на плясанъя и на вся б-Ьсовскыя пЬснй.
и ту умыкаху жены собЬ, с нею о/се кто свгъщевашеся;
имяхуть же* по дв1з и по три жены (Летопись по
Ипатскому списку. Изд. археограф, комм. 1871. 7—8)".
Если же девица была уверена, что ея дружень впо-
сл,Ьдств1е женится на ней, то ей казалось уже безпо-
лезнымъ хранить свое цгЬломудр1е: в-Ьдь все равно ея
замужество было обезпечено обычаемъ. Также думали
отецъ и мать д-Ьвицы, поощряя любовную связь дочери.
Кром'Ь безшабашнаго разгула и вакхическаго
разврата Ярилово игрище не представляетъ ничего
особенно замечательна™, или оригинальнаго.
Символически обрядъ, заканчивающей игрище „погребете
Ярила" довольно простъ. Ярила, какъ известно,
изображало мужское соломенное чучело (кукла), обвязанное
лентами, съ болынимъ фаллосомъ. Посл'Ь захож-
^дешя солнца чучело—Ярила клали въ гробикъ
(ящикъ) и съ плачемъ и причитатями зарывали въ
могилу (Русск. простонар. праздн., Вып. I, 234; ibidem
Вып. IY, 55 стр,; Вытъ русск. нар. ч. У, 100—101).
Смерть и погребете Ярила справедливо
сопоставляются изсл'Ьдователями съ подобною же смертью и по-
гребешемъ Озириса, Дюниса, Адониса, Лингама. Смыслъ
везд'Ь одинъ и тотъ же: Посл'Ь солнцеповорота начи-
наетъ уменьшаться, замирать все—оживляющая сила
отца людей и владыки всего Mipa—солнца (Ярила).
Для всякаго понятно, что по самому существу
Ярилова культа встреча Ярила должна была
совершаться весною, а похороны съ наступлешемъ солнце-
поворота. Въ настоящее время, въ эпоху забвешя древнё-
русскихъ языческихъ миеовъ, кинешемцы (костромской
губернщ) пр1урочилй оба обряда почти къ одному й

— 112 —
тому же времени. „Въ Кинешм^, КаКЪ засвидгЪтель-
ствовалъ Ф. Д. Нефедовъ, Яриловъ праздникъ
справляется за ручкою Кинешемкою, на красивой гористой
местности, покрытой л'Ьсомъ. По середине л'Ьса есть
поляна, на которой происходить торжество, называемая
Яриловою пл'Ьшью. Празднуютъ Ярилгь два дня: въ первый
день идутъ Ярилу встргъчатъ, а на второй—погребать.
Встреча и похороны сопровождаются сильною
попойкою. Мноие целуются и поздравляютъ другъ друга:
„слава Богу, встретили батюшку"! При похоронахъ
плачутъ, особенно rfe, кто больше выпилъ: „погребли
батюшку! приведетъ ли намъ Господь опять то его
встретить (Древняя и новая Росс!я. 1878. т. П, 86
стр.)"!
Женскою половиною бога Ярила является Яро-
вица; объ ней упоминаетъ „молитва святаго священно-
мученика Кипр1ана на прогнаше сопротивныя непр1яз-
ненныя сЬти и на имущихъ духъ нечистый, надо вся-
кймъ инымъ (Старинная рукдрись изъ г. Архангельска) ".#
Въ этой молитв'Ь—заговоре Яровица
представляется одной изъ лихорадокъ=трясовицъ:"... И вкругъ
около всЬхъ насъ во весь свить сохрани насъ, Господи,
отъ всяшя скорби, отъ Огнянеи и отъ Гнетеи, и отъ
Коркуши и отъ Трясовицы, и отъ Трясуницы и отъ
черной Плясовицы, и отъ Блядовицы и отъ Яровицы...
(Матер1алы по этнографш русскаго населешя
Архангельской губерти, собр. П. С. Ефименкомъ. ч. П, 164
стр.). Какъ „Трясуница" по смыслу=Трясовица, такъ
и Яровица=Блядовица; и следовательно въ Яровицй,
какъ и въ Ярил'Ь, мы встр-Ьчаемъ божеское=демони-
ческое существо, покровительствовавшее любви и
разврату.
Богъ разврата=любви, брака и оживающей=вос-
кресающей весною природы, Яръ, или Ярило извй-

— 113 —
стенъ у малоруссовъ подъ именемъ Коструба=Костру-
бонька. Слово Кострубъ по обычному и, нужно зам4- _
тить, справедливому мненью значить нечоса, косматый
и вообще, какъ говорится, чучело. Такъ въ параллель
съ Кострубомъ=Кострубонькомъ можно сопоставить сл'Ь-
дуюшдя слова: кострубый—шероховатый, придирчивый,
задорный, польск. kostrobowaty—косматый, мохнатый,
неровный. Въ одной малорусской п'Ьсн'Ь парубокъ на-
зываетъ кострубомъ некрасивую, безобразную дивчи-
ноньку: „Ой войшовъ я до хатоньки, и воды напився,
сид-Ьвъ кострубъ на припёчку, я не подивився (Чтенья
въ имп. общ. истор. и древн. росс. 1871 г. Кн. 1,
матер1алы славянск1е, 290 ст.)". Словомъ несом1шно,
что Кострубъ, Коддфубонько не собственное имя бога,
а его прозвище;/но когда дано было Ярилу это
прозвище—это еще вопросъ. Г. Костомаровъ полагаетъ,
что насмешливое прозвище „Кострубъ" „безъ сомнй-
тя явилось „подъ внушетемъ хри;ст1анскаго презр'Ь-
тя къ языческимъ празднествамъ и забавамъ (ВесЬда.
1872: Кн. V.—Май, 80 стр.)". Не споримъ:
предположение г. Костомарова возможно, но ужь во всякомъ
случае не „несомненно". ДЪло въ томъ, что иногда
сами язычники относились юмористически къ своимъ
богамъ (русскш Переплутъ, греческш искусникъ въ
обманахъ Гермесъ). Небезъизв'Ьстно, что pyccKie
инородцы въ наказанье за постигшую ихъ неудачу не
прочь наказать, поколотить идола=бога. Так1я же
грубыя понят1я объ отношенш человека къ Богу
замечены и у африканскихъ негровъ: „Когда
знаменитый путешественникъ по Африке Вертонъ (Burton)
говорилъ восточнымъ неграмъ о Borik, они принялись
любопытно разспрашивать, гдЪ его можно найти,
чтобы убить, говоря: кто разоряете наши дома и убива-
етъ нашихъ женъ и скотъ, какъ не онъ (см. Фидол.
8

— 114 —
зап. 1872 г.)а. Отсюда мы получаемъ тотъ выводъ, что
очень возможно допустить и языческое происхождеше
прозвища ,,Кострубъ=Коетрубонько", потому что
противоположное мненье далеко не убедительно.
Малоруескш Кострубъ=Кострубонько также, какъ
и его двойникъ Ярило, особенно любезенъ „дивчатамъ
и жёнкамъ". Въ одной малорусской гаёвке (веснянке,
обрядовой игре въ „Кострубонька)" высказывается
страстное желате девушки вступить въ бракъ съ са-
мимъ Кострубонькомъ (богомъ любви и брака Яри-
ломъ): „Пр1едь, прйдь Кострубоньку! Стану съ тобовь
до шлюбоньку, въ неделю—неделеньку, на томъ си-
вомъ кониченьку", или „Пр1едь, пр1едь, Кострубоньку!
Стану съ тобовь до слюбоньку на травнийу—былиску
и въ подертомъ серачиску (Чтенья въ ими. общ. истор.
и древн. росс. 1866 г. кн. Ш, матер1алы славян. 696
стр,; ibidem, 1872 г. кн, I, П1=мат. слав., 167 стр.;
срвн. Беседа 1872 г. кн. У.—май., 81 стр.)". Какъ и
Ярило, Кострубонько былъ не только богомъ брака, но и
разврата; о немъ существуютъ циничесшя песни и причи-
ташя съ словами, неудобными для печати: „Умеръ,
умеръ Кострубонько, "умеръ голубонько. Умеръ та й не
дише, тилько... колыше (Беседа. 1872 г. кн. У, 80 стр.)".
Встреча Кострубонька, какъ и Ярила,
совершалась весною, а похороны после солнцеповорота, когда
умирало солнце—Кострубонько, или Ярило.
Весною Кострубонько (весеннее солнце, весна)
представляется оживающимъ, воскресающимъ. По сло-
вамъ М. А. Максимовича некогда малорусск1я див-
чата въ начале весны водили танокъ (хороводъ)
въ честь Кострубонька и громко причитали и
радовались его возрожденш къ жизни: „Оживъ, оживъ
нашъ Кострубонько, оживъ, оживъ нашъ голубонько
(Собр. сочин. М. А. Максимовича. Шевъ. 1877 г. т. П,

— 115 —
522 стр.)!" Въ галицкой хороводной игр-Ь въ
Кострубонька иногда слышится пасхальное npnB'feTCTBie:
„Христосъ воскресъ" (Чтенья въ имп. общ. истор. и
древн. росс. 1872. кн. I, Ш, 167 стр). Тоже самое, по
свидетельству г. Костомарова, < бываетъ и въ
западной Малороссш. „1И> J западной Малороссии игра
въ Кострубонька сопровождается неоднократными во-
склицашями „Христосъ /воскресе", „что" толкуетъ
г. Костомарову „еще бол^е побуждаетъ
предполагать, что въ древности п^сня эта со
сценическими дМств1ями выражала такой образъ,
который по вн'Ьшнимъ признакамъ им'Ьлъ сходство съ хри-
ст1анскимъ представлетемъ о смерти и воскресенш
Христа (БесЬда. 1872 г. кн. V.—май, 81 стр.)". Безъ
всякаго сомн1ш1я уже вслгЬдств1е одного календарнаго
совпадешя во времени весеннее торжество въ честь
возродившагося бога—Кострубонька смешалось съ
весеннимъ хрйспанскимъ празднествомъ воскресетя
I. Христа изъ мертвыхъ; тймъ не мен^е въ толкованш
г. Костомарова н'Ьтъ ничего, противоречащего общему
характеру языческаго м1росозерцанья. Если народъ ,
представляетъ Кострубонька оживающимъ, то онъ могъ
представлять его и воскресающимъ; по крайней М'Ьр'Ь
одна малорусская гаёвка восп'Ьваетъ воскресеше весны
(Кострубонька): „Ой вже весна воскресла! Ой що же
сь намъ принесла... (Чт. въ имп. общ. истор. и древн.
росс. 1866 г. i;h. Ill, мат. слав; 677 стр.)".—Посл'Ь солнце-
поворота, по прошествш весны, кончалось царство весен-
няго солнца—Кострубонька, совершались похороны
Кострубонька. Весною, судя по малорусскимъ гаёв-
камъ—весняикамъ, юноша—Кострубонько, доселе
неженатый, вступалъ въ бракъ съ молодой
дивчиной: „ПрИщ>, пр^дь, Кострубоньку! Стану съ тобовь
до шлюбоньку"... или „Слава жь тоб'Ь. святый Воже,

—116 —
ой вже мене Кострубъ возьме (Ibidem. 696 стр.)"! По
окончанш весны, поел* всесвятскаго заговенья Ко-
струбонько умиралъ и оставлялъ свою .жену вдовою;
въ н^сл'Ьдство отъ своего мужа молодая вдова
получала хорошую ферму, или точнее хуторъ: избу,
фруктовый садъ, мельницу и прудъ. „На Украине",
говорить М. А. Максимовичъ, „первый понедЪльникъ
Петровки называется розыграми и празднуется
преимущественно жонками. Встарину, он£ въ этотъ день
хоронили соломянную куклу мужского пола,
называемую Кострубонькомъ, голосили надъ нею разныя при-
читатя и п'Ьли следующую пЪсню, перемежая
заунывный нап'Ьвъ съ веселымъ: „Померъ, померъ Кострубонько,
сивый милый голубонько: зосталася хатка, ище й
сЬножатка, и ставокъ и млинокъ и вишнёвенкш садокъ.
Що у ставокъ купатися. а у млинокъ проспатися, а
у садокъ погуляти, Кострубонька поминати (Собр. соч.
М. А. Максимовича, т. П, 521 стр.)".!
Женскою половиною малорусскаго Кострубонька
является великорусская Кострома (ервн. Христомат1я,
Ор. Миллера ч. L Вып. I, 6 стр.). Слово Кострома
объясняется изъ областного языка. „Въ областныхъ
говорахъ", зам'Ьчаетъ г. Аеанасьевъ, „слово Кострома
означаетъ: прутъ, розгу и растушдя во ржи сорныя
травы, кучу соломы; костра, кострецъ, костёръ, кос-
тера—трава метлица, костерь, костеря—жесткая кора
растенш, годныхъ для пряжи, кострыка—крапива...
(Поэт, воззр., т. Ш, 726 стр.). Кострома очевидно
несобственное имя языческой богини, и именно богини
весны. Такъ нужно думать, судя по народнымъ обря-
дамъ и п'Ьснямъ. Обращаемъ внимаше на датскую
нижегородскую песенку о Костром*. Ш*сня соединяется
съ датскою игрою въ хозяева и гости. „ДЬвочка и
мальчикъ сидятъ, представляя собою мать и сына.

— 117 —
Вокругъ ихъ ходятъ друпя д'Ьти. держась за руки.
Они поютъ: „Кострома, Кострома, Костромушка,
Кострома, я бывала у тебя, я Задала киселя; кисель съ
молокомъ, блины съ творогомъ, Костромушка съ мас-
лицемъ (Нижегородски сборникъ А. С. Гацискаго,
т. IV, 192 стр.; срвн. Чт. имп. общ. истор. 1868 г.
кн. I, П, 17—18 стр).. Въ датской игр'Ь Кострому
представляетъ девочка; Кострома является матерью,
имеющею сына. Точно также у матери—весны есть
д-Ьти, напр. дочка: „Весна, весна весняночка, де твоя
дочка паняночка"? Литовская богиня весны—Мильда
им'Ьетъ сына Кауниса. Кострома рисуется въ датской
п^сенк/Ь богиней плодовъ земныхъ: она раздаетъ д'Ьтямъ
кисель, молоко, блины,, творогъ. Точно такзке весна
красная вообще приходитъ „съ радостью, съ
великою милостью: со льномъ высокшмъ, съ корнемъ глу-
бокшмъ, съ хлебами обильными" и приноситъ людямъ
яйци и колбаски, на девоньки краски, на д'Ьвки вЗш-
ки (Чт. имп. общ. ист. 1866 кн. Ш, Ш=мат. слав.
677 стр.)". Белорусская Ляля, изображающая собою
ту-же богиню весны, раздаетъ своимъ подругамъ—
краснымъ д^вицамъ съестные припасы: хл^бъ, молоко,
масло, творогъ, сметану, яйца (срвн. кисель, молоко,
блины, творогъ Костромы).
Кострому, какъ олицетворете весны,
первоначально встречали весною: въ март'Ь или апр^л^. Впослйд-
ств1е въ н'Ькоторыхъ уЬздахъ саратовской губерши
память о Костроме была пр!урочена къ новому году.
„На кануне новаго года", говоритъ А. Терещенко,
„женщины саратовской губерши хвалынскаго и пе-
тровскаго убздовъ, сносятъ огромный ометъ (кучу)
соломы и зажигаютъ его посреди улицы. Горящш
ометъ называется тогда Костромою, которая
окружается девушками и ими величается: „О св^тъ, моя

— 118 —
Кострома! У Костромушки головушка болитъ, у Ко-
стромушки бЪло лице горитъ (Быть русск. нар., ч.
VII, 116)". Погребете, или проводы Костромы
совершались около всесвятскаго заговенья. Проводы
Костромы по своему значенш были символическимъ обря-
домъ, вполне тожественнымъ съ похоронами Костру-
бонька, или Ярила. Для общаго . представлешя объ
этомъ символическомъ д'Ьйствш приведемъ Снегирев-
ское описаше проводовъ Костромы въ пензенской и
симбирской губершяхъ. „Въ пензенской и симбирской
губершяхъ", говорить г. Снегиревъ, „въ Троицынъ
или Духовъ день дйвки, одевшись въ худыя будниш-
ныя платья, сходятся въ одно мйсто и, выбравъ изъ
среды своей одну дЪвку, называемую Костромой, кла-
дутъ ее на доску |и несутъ къ р'Ьчк'Ь или пруду, гдй,
сложивъ ее съ доски, начинаютъ другъ друга купать",
прежде всего конечно купаютъ Кострому и потомъ
сами бросаются за нею въ воду. „Выкупавшись", про-
должаетъ г. Снегиревъ, „д^лаютъ изъ лубка барабань,
стучатъ въ него и, сопровождая стукъ его песнями,
возврающаются домой... (Русск. простонар. праздн.,
вып. Ш, 134—135; срвн. Вытъ русск. нар., ч. VI,
189 стр.)".

Y. Чурила и Чурилья. Журило и
Дженджуриха.
Божественное солнце, известное намъ подъ
именами Хорса или Ярила, является въ великорусскихъ
былинахъ въ лиц'Ь богатыря Чурилы, а въ малорусскихъ
п'Ьсняхъ въ лиц^ волокиты Журила. Словомъ въ ве-
ликорусскомъ ЧурюгЬ и въ малорусскомъ Журили мы
видимъ одного изъ солнечныхъ боговъ. Такъ какъ наше
мненье не принадлежитъ къ числу общепризнанныхъ,
то мы постараемся по возможности необстоятельное
выяснить его.
По обычному мненью богатырь
Чурила—исторически известное лице, бояринъ, или посадскш, или
проще типъ древне-русскаго щеголя и ловеласа.
С. Шевыревъ видитъ въ ЧурюгЬ Пленкович'Ь
что-то въ роди русскаго кондотьера, „который наби-
раетъ огромное войско для Владим1ра (Истор. русск.
слов., вып. I, 190 стр.)". Н. Костомаровъ считаетъ
Чурилу однимъ изъ т'Ьхъ древне-русскихъ бояръ,
которые разбогатели и ополонились рабами послй
древлянской войны... но Чурила, перешедши въ народныя
п'Ьсни. скоро сделался вообще типическимъ лицомъ.
„Мужской типъ волокитства и вмести изнеженности",
зам^чаетъ г. Костомаровъ „является типически въ Чу-
рилО Пленкович'Ь. Это щеголь, кружитель женскихъ

— 120 —
головъ, старо-русскш донъ-Жуанъ, или Ловеласъ. Онъ
такъ занимается собою, что когда ^детъ по двору
своему, то передъ нимъ несутъ подсолнечники, чтобъ
-\ не запекло солнце б$ла лица его. Владим1ръ князь
ни на что бол'Ье не могъ употребить его при своемъ
двор'Ь, какъ только на то, чтобъ созывать гостей на
пиръ (Истор. монограф, и изсл'Ьд. Н. Костомарова,
т. I, СПБ. 1863. 71—72, 82 стр.)". В. П. Авенар1усъ
приравниваетъ древне-русскаго Чурилу къ
современному безшабашному гуляке, купеческому сынку. „Чу-
рила Пленковичъ", передаемъ его слова, „есть ярки'
типъ получившаго св'Ьтскш лоскъ того времени бога-
таго купеческаго сынка, живущаго въ полное свое
удовольств1е, не знающаго удержу своимъ загЬямъ и
поставившаго себ'Ь жизненною ц'Ьлыо своимъ щеголь-
ствомъ и удалью разудивить весь т\)ъ (Книга былинъ
В. П. Авенар1усъ. СПБ. 1880 г. 61 прим., XVI)".
Вл. Антоновичъ въ объяснете галицкой пгЬсни
„Журило" зам'Ьчаетъ: „Во всякомъ случае считаемъ
нелишнимъ напомнить, что въ древней Руси издавна
былъ боярскш родъ Чуриловъ или Джуриловъ, члены
котораго упоминаются съ конца XIV, по начало ХУП в.
въ качестве сановниковъ земель: Перемышльской, Холм-
ской, Галицкой и Подольской; въ последней изъ нихъ
Чурилами основанъ былъ городъ Чуриловъ (нынй
Джуринъ м. Подольской губ. Ямпольскаго уЬзда), въ
которомъ, въ начале текущаго стол'Ь'пя, польски
этнографъ Т. Липинскш слыгаалъ вар1антъ
настоящей п'Ьсни, но къ несчас^ю записалъ только дв'Ь
первыя строчки. Въ вар1ант,Ь, слышанномъ Липинскимъ,
имя пана удержало еще древнюю (?) форму „Чурило"
вместо „Журило". Родъ Чуриловъ принадлежалъ къ
древнимъ кореннымъ боярскимъ родамъ Южной-Руси;
о начале его составители генеалогш дворянскихъ не

— 121 —
имЪютъ ясныхъ свЪденш; можетъ быть, назвате
этого рода тождественно съ фамильнымъ назватемъ
боярина Чюрины, упоминаемаго въ летописи подъ
1187 годомъ: „Посла князь Рюрикъ (Ростиславичъ)
Гл'Ьба князя, шюрина своего съ женою, Чюрину съ женою
иныи многи бояре съ женами ко Юрьевичу, къ великому
Всеволоду въ Суздаль по Верхуславу—за Ростислава"
(Лаврентьевск. л'Ьт. стр. 443. см. Истор. п^сн. малорусе,
народ, съ объясн. Вл. Антоновича и М. Драгоманова,
т. I, Шевъ. 1874. 55 стр.).
П. А. Везсоновъ держится двойственнаго взгляда
на лице Чурилы. Прежде всего онъ видитъ въ немъ
типъ древне-русскаго горожанина, посадскаго и
повторяешь св'Ьдетя Ж. Паули о знаменитой фамилш.л
„Чурыло". Если кто можетъ служить образцемъ древ-
няго горожанина и посадскаго человека, въ его
обыденности, возведенной однако творчествомъ въ
богатырство, то это онъ (Чурила), богатырь—Горожанину
богатырь—Носадскш, досужш щеголь древней Руси, краса
игръ, хоровода. бесЬдъ и посидело къ, зазноба молодицъ
и д'Ьвушекъ, гроза старыхъ мужей, прислужникъ и по-
таковникъ княжескш, завистникъ и ругатель за'Ьзж.ихъ
молодцевъ (П'Ьсн. П. В. Кир^евск. Москва 1861 г.
выпускъ Ш, заметка П. Б. У стр.)". Въ округе Пере-
мышля, въ галицкой земли или червонной Руси, откуда
явился Дюкъ, Чурыло,—знаменитая фамшпя, известная
съ XV в^ка: одинъ изъ нея Мартынъ былъ
знаменитый работоредъ въ XVI B-feKt противъ татаръ и воло-
ховъ; тамъ же есть отрывки какихъ то древнихъ пй-
сенъ и сопровождающая ихъ пляска Доюурылло или Цю-
рылло (Жегота Паули, ч. П, стр. 149, 150; см. Пйсн.
П. В. Кирйевск. М. 1862. вып. IV, заметка П. В.
XCVI стр.). Признавая Чурилу Пленковича простымъ
горожаниномъ, типическимъ образомъ, взятымъ изъ д1щ-

— 122 —
ствительной жизни древней Руси, П. А. Безсоновъ
вмйстЗ* съ гЬмъ находитъ въ его лиц'Ь и миеичесшя
черты. По его мнйнто Чурила, богатырь, шгЁетъ гене-
+ алогическую связь съ демоническимъ существомъ Чу-
ромъ (Deus Terminus),—Чуръ—сравнительно высшее
существо, изъ котораго произошелъ Чурила, въ свою
очередь степенью выше предполагаетъ Чура, уже не
демона, а бога, который иагЬлъ агЬсто въ доисторичес-
к1я времена., „Чур-ило, Чур-ила есть, чрезъ причаст1е,
производная, дальнейшая форма отъ корня Чур,"— отъ
слова Чуръ (чудило, вабило, гладило, и т. п.) Чурило,
именованный этимъ прозводнымъ словомъ, является бо-
штыремъ, героемъ: словомъ старшимъ, кореннымъ, должно
быть обозначено существо высшее, демоническое,
полубожеское или даже божеское (П^сн. Кирйевск. Вып. IV,
зам. П. В. LIX.)". Определяя значете Чура, П. А.
Безсоновъ признаетъ его охранителемъ собственности
и неприкосновенности полей (богомъ межей) и въ этомъ
соглашается съ древними русскими миеологами и загЬмъ
продолжаетъ: „Если Чуръ, какъ демонъ (даймонъ), по-
родилъ изъ себя Чурилу богатыря, героя, или наоборотъ,
Чурила богатырь им'Ьетъ выше себя, ступенью выше
надъ собою Чура, какъ демона, то, продолжая
постепенность, мы непременно дойдемъ до того, что надъ
демоническимъ существомъ Чура стоялъ некогда Чуръ,
какъ богъ... Непрем'Ьнно предполагаемъ, что Чуръ былъ
богомъ, можетъ статься не первостатеинымъ, не однимъ
изъ главныхъ, ибо тогда онъ сохранилъ бы
божественность и въ положительной исторш, но по крайности
все же съ значетемъ подлиннаго божества. Не находя
его такимъ въ исторш положительной, мы должны
искать лризнаковъ и характера его божества въ эпох Ь
доисторической (Idem, LX—LXI стр.)".
Сравнивая наше мните о Чурил'Ь съ вышеупомя-

— 123 —
нутыми, зам^тимъ, что мы не допускаемъ никакой
связи между Чурилою и какимъ—нибудь бояриномъ
(Чурило, Джурило, Чюрина) и считаемъ его только
божествомъ. Что-же касается мнбшя П. А. Безсонова
о мивологическомъ значенш Чурилы, то думаемъ, что
оно фактически не доказано. Одно фонетическое созву-
4ie между Чурилой и Чуромъ не даетъ еще права
ставить ихъ въ таинственную связь. Если-бы одно со-
звуч1е словъ им'Ьло решающее значеше, то пришлось
бы пожалуй находить действительную, а не
воображаемую связь между кривичами и хорватами,
северянами и сербами (Иловайскш), или галичанами и
галлами, народомъ „голядь" и кельтами, Корсь и Хорсомъ,
чудскимъ племенемъ „ямь, емь" и библейскими эми-
мами. Не уб'Ьдительно также мн^ше П. А. Безсонова
о различныхъ ступеняхъ въ почиташи Чура (Чуръ—
доисторическое божество Чуръ—демонъ,
Чурила—богатырь). Окончате „ило, ила" въ „Чурило, Чурила" не
уменьшаетъ значеше кореннаго слова, а обыкновенно
увеличиваете придается словамъ, им-Ьющимъ
многократное д,Ьйств1е и частое употребление, напр. вгътрило
онеж—родъ ямы передъ входомъ въ соляную варницу,—
чрезъ эту яму посредствомъ широкой трубы проводится
воздухъ для раздуватя огня, лепетайло—пинеж—языкъ,
клепало—новгор. — валекъ... А потому изъ того, что
Чуръ принялъ окончате „ило, ила", превратился въ
Чурилу, мы еще не видимъ, чтобы онъ сталъ ступенью
ниже въ своемъ значенш или сталъ богатыремъ изъ
демона. _Къ тому-же известно, что есть и божества съ
такимъ окончашемъ, напр. Припекала (винетское
божество), Ярило... Нфтъ также надобности строить
апрюрныя предположетя о Чур'Ь, какъ 6orfe въ
доисторическую эпоху развшчя славяно-русскаго
язычества; мы думаемъ, что Чурила—двойникъ Ярила, или

— 124 —
Хорса и такимъ образомъ изъясняется изъ историче-
скихъ свид'Ьтельствъ и современныхъ вйрованш славян-
скихъ племенъ, и въ особенности русскаго народа.
Прежде всего обращаемся къ генеалогш Чурилы,
его отцу Пленку (вар. Пленъ, Пленка, Пленкб, Плен-
чище). „Собственно это имя", говоритъ П. А. Безсоновъ,
есть Пл'Ьнъ, полонъ: мы пишемъ е потому лишь, что
въ н'Ькоторыхъ былинахъ произносится Плёнка, Плён-
ковичъ; д'Ьло въ томъ, что пл'Ьнъ значитъ въ корни
между прочимъ „узы", „связь", откуда планида,
планиды, а эта последняя форма переходитъ въ форму
плёнка, сЬть, клетка, клетчатка Самое имя Длгъна,
полона показываетъ ясно, что за лицо было отцемъ
Чурилы, чтб за происхождеше Чурилы. Въ эпоху кро-
ническую, эпоху Дажбога, сознате человеческое было
въ пл^ну у внешней, космической силы, было ею
связано и въ узахъ, было само себ'Ь вн'Ьшнимъ и не могло
еще высвободиться къ средоточш челов'Ьческаго духа.
Потому самъ богъ этого перюда представлялся въ пл'Ь-
ну, въ узахъ, въ ц^пяхъ, связаннымъ; все ц'Ьпен'Ьло
отъ его прикосноветя; и когда, хоть обманомъ,
удавалось отродиться явлетямъ новой жизни, новымъ бо-
жествамъ, то онъ ревниво сп'Ьшилъ или пожирать ихъ
или налагать на нихъ ц^пи, связывать (ср. исторш
Зевса и прочихъ сравнительно новыхъ божествъ); и
Гермесъ, въ ряду съ другими, когда породился къ
новому бытпо, и прежде ч^мъ взошелъ на Олимпъ,
подвергся той же участи, подпалъ тому же пл^ну (отсюда
то значеше herma какъ ц^пи, отсюда значеше нашей
пл^ницы). Въ кочевомъ бытй, сопровождавшемъ этотъ
першдъ в'Ьросознашя, плгъпъ игралъ не мен^е важную
роль; челов'Ькъ, повинуясь в'Ьросознанш, зналъ только
одно отношеше къ другому человеку—захватъ, добычу:
плгъпъ означалъ первую изъ добычь, захваченнаго че-

— 125 —
лов'Ька, плгьнника, полоненникщ на него налагали узы,
планиды; узы становились средствами, выражетемъ,
символомъ рабства, плЗшникъ былъ рабъ, рабъ былъ въ
узахъ. Это была первая и важнейшая добыча, главный
Пл'Ьнъ; и всякая добыча доставалась дМств1емъ того-же
захвата и полона: отсюда плгънъ, полонъ, ополониться по-
лономъ,—все это получало значеше добычи вообще,
имущества, богатства. Богатство было пл'Ьномъ, Пл'Ьнъ былъ
богатствомъ. Первымъ предметомъ сношенш и торговли
были также плгьнники, рабы; ими торговали; а какъ
всякая добыча была полономъ, то полонъ же былъ и
предметомъ торговли. Торговля въ этомъ кочевомъ быту
была меновая, переносившаяся изъ м'Ьста въ м^сто и
переносившая съ собою полонъ; торговцы, даже
выделившись изъ общаго кочевья, какъ особый слой, даже
въ первыхъ порахъ исторш, были людьми перехожими,
странниками: отъ того ихъ назваше гость, отъ того ихъ
постоянное прозвище—богатый, съ полономъ въ рукахъ.
Итакъ, вся полнота этой жизни выражалъ полономъ, плгь-
номъ. Представлеше о пл'Ьн'Ь и полоне, какъ существен-
номъ явленш кочевья, до того было ярко въ нашихъ
предкахъ, что даже среди положительной исторш они
ставили полоненника въ ряду лицъ, олицетворявшихъ
былой кочевой перюдъ, въ ряду калгькъ перехожихъ и стран-
никовъ, подъ защитой церкви, въ богорадныхъ домахъ.
Таковъ же былъ и Шгьнъ, отецъ Чурилы: онъ гость, гость
богатый, его домъ полонъ полономъ, прежде всего рабами,
потомъ всякой добычей и богатствомъ; онъ также
„старый" Пл'Ьнъ, изъ жизни старой, и его то домъ пред-
ставлялъ старину, воспитавшую Чурилу, по немъ то,
по происхождетю и по дому отеческому „давно вйдалъ"
Чурилу старикъ около Владим1ра. Но Пл'Ьнъ былъ
богатымъ гостемъ еще съ особымъ отт1шкомъ... Отъ
ОДНОГО И ТОГО-Же КОрНЯ ПЛ-, рЯДОМЪ СЪ форМОЮ ПЛ-1ЪПЪ,
•

— 126 —
пл-гъница, пол-онъ, являются древн'Ьшше корни пал, пол,
пла-., пло-., плоу-. съ согласными в, w, 0, я, и т. д.
откуда формы плыть, плавать, плавить, плескъ, плескать,
полоскъ полоскать, плакать (точить влагу), ц. слав,
плакну (юсъ)—ти (омывать), плесъ, плесо, плескъ у рыбы,
полая вода, плотъ, плупьиво, рыба плотва, й т. д. Плйнъ,
какъ отецъ Чурилы, сохранилъ въ себЪ отт-Ьнокъ и
этихъ разв'Ьтвлетй корня: по былинамъ, онъ живетъ
на р'Ьк'Ь, онъ былъ гость по морю, мореходный... его.
пр1урочиваютъ морю, и называютъ отъ того Сурожа-
нипъ, его пом'Ьщаютъ и на р'Ьк'Ь Сороггь или Caport, и
онъ Сароженинъ (Idem. LXXX—ЪХХХП стр.). Въ
другомъ м'ЬстЬ П. А. Безсоновъ отожествляетъ отца
Чурилы Пленка съ чешскимъ демоническимъ суще-
ствомъПлевникъ, Пливникъ, (Plevnik, Plivnik) (П'Ьсни П.
Н. Рыбникова, ч. П. М.—1862 г. Зам. XLVIII—XLIX).
Нельзя не заметить, что взглядъ П. А. Везсонова
на лице Пленка отличается фантастичностью и
замысловатостью; но замысловатость и сложность изъяснетя ми-
оа мен'Ье всего ручаются за верность такого изъяснетя,
потому что „хитрая отвлеченность", какъ справедливо за-
м'Ьтилъ А. Аеанасьевъ, „вообще не вяжется съ степенью
умственнаго и нравственнаго развигпя младенческихъ на-
родовъ (а миеы, какъ известно, создаются въ эпоху
младенчества народа) "1 И действительно таинственная
личность Пленка, отца Чурилы, объясняется гораздо
проще и естественнее. Сл'Ьдуетъ только обратить вни-
мате на различные вар1анты прозвища Чурилы „Плен-
ковичъ". „Цыплбнковичъ". (ПгЬсни П. В. Кир^евскаго,
Вып. 4, 86—87 стр), Пленковичъ, (Idem. 87—88), Оплен-
ковичь, Опленковъ сынъ, Опленковъ (П'Ьсни П. Н.
Рыбникова. М. 1861. ч. I, 265. 269, 292—293 стр.)., Щеп-
ленковичь (Шсн. П. Н. Рыбник, ч. П, 346), Поплён-
ковицъ, Попленковичь, Щипленковичь, Щапленковичь

— 127 —
(Онежстя былины А. в. Гильфердинга. СП. 1873. 364,
618—619, 677—681 стр.), Щапленковичъ, Щапоплбнко-
вичь, Щапопленковъ, Щапопленковичь (Записки ими. рус.
геогр. общ. По отдаленно этнографш. С.-П. 1873. т.
3. 531—534. 585, 587—589 стр.)"—все это вар1анты
одного и того же слова. Обыкновенно—и это вполне
законно и естественно—изъ множества вар1антовъ отда-
ютъ предпочтете им'Ьющимъ бол'Ье смысла, особенно
т'Ьмъ, которые находятъ себе оправдаше въ исторш',
или филологш. Такъ наприм'Ьръ вар1антамъ „Вольвй Ще-
славьевичь, Вольга Вуслаевичь, Вольга Всеславьевичъ"
предпочитается вар1антъ „Вольга Святославговичъ", Bapi-
антамъ „Катёнко Блудовски, Фотёй, Фотеюшко."—вар."
Хотенъ, Хотинушка Блудовичь"; припевы „Здунинай
най", „Здунинай Дунай", „Ахъ вздунай, братцы! вздунай,
сынъ Ивановичъ вздунай! „—очевидно безсмысленны,
произошли всл,Ьдств1е ошибки слуха, измены памяти, и
мы, не задумываясь, предпочитаемъ бол'Ье правильный:
„Ахъ! Дунай, братцы, Дунай, сынъ Ивановичъ, Дунай!"
Точно также мы поступимъ и съ вар1антами прозвища
Чурилы „Пленковичь"; мы отдаемъ преимущество,
предпочтете вар1антамъ „Щапленковичь, Щиплёнковичь,
Щеп ленковичь и, какъ наиболее свойственнымъ щапу
(щеголю) Чурил'Ь. Эпитеты Чурилы „Щапленковичь,
Щепленковичь" происходятъ отъ корня щап—и такимъ
образомъ принадлежатъ къ обширной семьи словъ, про-
изшедшихъ отъ этого корня: „щапить, щепетиниться,
щапство (древнейшее слово, встречается даже въ сло-
варяхъ П. Берынды и Л. Зизашя), щапье, пощапка,
пошапка (испорченное), щепленье, пощипка, щапъ, шапъ,
щапливый, щепливый, щепетильный, щепной (дер. Княж.
Гора лужск. у=красивый), щепетко (баско-щепетко),
щепетно—щеголять, охорашиваться, франтить, щеголь,
щегольство, щеголеватый, щеголевато, пышно, красиво.

— 128 —
Очевидно, что Чурила получилъ свое прозвище „Щапленко-?
вичь" за свое щапство, щепленьице (щегольство), а это
само собою предполагаете, что его „щепленьице" вошло какъ-
бы въ пословицу. И действительно о ЧурилЪ, его крарогЬ и
походочке щепливой знаютъ и мать Добрыни Амельва
Тимоееевна, и Н'Ьпра королевична; на него не
наглядятся дйвки-бабы к1евск1я:
Ответа держитъ государыни его (Добрыни)
матушка:
—Я бы рада тебя, дитетко, спородити
—Таланомъ-участыо въ Илью Муромца,
—Силой въ Святогора богатыря
—Я. походкою бы тебя щепливою
—Во того Чурилу во Пленковича.
(ПЬсни П. В. КирЪевск. Вып. 2. 31 стр.).
„Говоритъ Н'Ьпра королевична:
„А нЪтъ-то стр^льцовъ добрыхъ молодцевъ
„Противъ меня Нйпры королевичны...
„В/Ьтъ молодцевъ походкой, пощипкой
„Противъ Чурилища Оплениковича:
„Идетъ-то Чурилище по Шеву,-
Д'Ьвки-бабы въ окошко по поясу бросаются."
(Б/Ьсни П. Н. Рыбник, ч. I, 195 стр.).
Изъ значетя прозвища Чурилы „Щапленковичь",
„Щепленковичь" ясно и то, что оно-только эпитетъ
богатыря, характеризующей одну изъ выдающихся его
чертъ; а потому въ немъ не можетъ быть и намека на
отца Чурилы... Народные творчество предотавляетъ
намъ не мало прюгЬровъ, какъ понят1я и признаки

— 129 —
(оуществительныя и прилагательныя) превращаются въ
опред'Ьленныя, живыя лица: напр. Кудреянище-отъ
кудрей, Хотенъ-отъ хоть, похоть вь cooTB^TCTBie отцу
Блуду, Пустоволосъ-отъ . „пустой волосъ", малорусск.
Щедрикъ-ведрикъ-отъ словъ „щедровать, щедривки,
щедрш, шедрый вечиръ".^ Также точно изъ прозвища
Чурилы „Щапленковичь" посл'Ь измйнетя его въ „Плен-
ковичь" создано народной фантаз1ей особое лице, отецъ
Чурилы „Пленко, Пленчище". Пока прозвищемъ Чурилы
было характерное „Щапленковичь", „Щепленковичь",
обманъ былъ еще невозможенъ,-народная фантазтя
сдерживалась .гЬмъ, что самое прозвище слишкомъ ясно
указывало на свое происхождеше и смыслъ. И
действительно въ т'Ьхъ народныхъ былинахъ, гдй Чурила
называется „Щапленковичемъ, Щиплёнковичемъ. Щеплен-
ковичемъ Щапопленковичемъ" мы не встр'Ьчаемъ его отца
Пленка. Но обстоятельства изменились: прозвище Чурилы
„Щапленковичь,Щепленковичьа перешло въ Пленковичь;
тогда нич'Ьмъ уже не сдерживаемая народная фантаз1я
стала по своему трудиться надъ разъяснетемъ непонят-
наго ей выражетя. Но легко было пйвцамъ испортить
правильное „Щапленковичь, Щепленковичь" въ
„Пленковичь", а трудно было осмыслить неправильное
„Пленковичь"; въ такихъ случаяхъ народъ ч^мъ бол'Ье
старается проникнуть въ смыслъ непонятнаго слова, т^мъ
болйе путаетъ (такъ изъ
„залйзено"—получено—произошло „залечено", изъ „пощапка"—„пошапка").
Задумываясь надъ эпитетомъ Чурилы „Пленковичь", народъ
рЗшшлъ, что это—прозвище богатыря по его отцу,
Пленку; зат^мъ уже народной фантазш, не
задумывающейся переселять своихъ богатырей изъ Шева въ
Черниговъ, Смоленскъ, Суздаль и Новгородъ, ничего не
стоило поселить отца Чурилы стараго Пленка, Плена
пониже Малаго Каевца, на Сороги на рйкй и назвать по
9

— 130 —
заняйямъ торговымъ гостемъ^Сарожениномъ (вар. Оу-
рожанинъ). Такъ произошла ц'Ьлая бюграф1я новоиз-
мышленнаго лица:
И выходитъ Пленчище Сорожаиииъ,
Встречаете князя Владим1ра,
Во сЬни ведетъ во ргЬшетчатыя,
Во друня ведетъ частоберчатыя,
Во третьи ведетъ во стекольчатыя
И въ теремы ведетъ златоверх!е...
. (ШЬсн. П. Н. Рыбник, ч. I, 263 стр.).
Да говорилъ Владим1ръ таково слово:
„Да скажи-ко мн'Ь старый матёрый челов'Ькъ,
Да какъ тебя да именёмъ зовутъ,
Хотя зналъ у кого-бы хл'Ьба кушати"?
—Да я Дленко да гость Сорожанинъ,
—Да я в'Ьдь Чуриловъ—отъ есть батюшко...
(Онежск. былин. А. 0. Гильфердинга 1062—
1063 стр.).
Изъ всего сказаннаго нами объ отц'Ь Чурилы
Пленке очевидно, что въ данномъ случай мы им'Ьемъ
д-Ьло не съ дМствительнымъ, живымъ лицомъ, а съ
творческимъ самообманомъ; словомъ зд'Ьсь мы
встречаемся съ однимъ изъ многочисленныхъ фактовъ фи-
лологическаго происхождешя миеа (ср. Поэт, воззр.
слав, на прир. А. Аеанасьева, т. I, M. 1865. 9—10 стр.).
Истор1я Пленка, гостя Сарожанина, предполагаемаго
отца Чурилы, поучительна: она ясно показываетъ,
какъ легко можно обмануться, впасть во всевозможныя
ошибки, если наивно вЬрить народному творчеству
безъ предварительного критическаго изсл'Ьдоватя.
Только сравнительное изучете вар1антовъ въ связи

— 131 —
съ HCTopieft, этнограф1ей, миеолопей и филолопей мо-
жетъ пролить свЬтъ на все темное и непонятное въ
произведетяхъ народнаго творчества.
Вотъ почему для разъяснетя личности Чурилы
мы прежде всего обращаемъ внимаше на различные
вар1анты его имени: „Цурилушка", „Щурила", „Щу-
рилушка" (Онежск. былины А. в. Гильфердинга 530,
677—681 стр.; Зап. ими. русск. геогр. общ. т. Ш.
531—534), „Чурилище" (ПЪсн. П. Н. Рыбник, ч. I,
195 стр.), „Журило" (Истор. пЪсн. малорусе, нар.
Антон... и Драгоман... 54 стр.), „Джурило" (В'Ьстникъ
Европы. С.-П. 1874. Ноябрь. 594 стр.). Befe эти ва-
piaHTbi имени „Чурила" фонетически одинаково
правильны и законны, потому что звуки „ж", „дж", „ч",
?,щ", и „ц'; взаимно переходятъ другъ въ друга, напр.
горло, ожерелье=джерело (малорусе); журашина, жу-
рахъ (малорусе, слуга, хлопець)=джура, чура; же, оже,
(древнерусс), жеби=шо, що, щобъ (малорусе), что,
чтобы; ледачш (малорусс.)=ледащш (великорусе); чепь
(малорусск.)=ц,Ьпь, чарь (облает.)=царь. Точно также
мы считаемъ правильнымъ (фонетически) и не испор-
ченнымъ по ошибке, или ослышке какого нибудь п'Ьвца
вар. „Чурива" „Чуривушка" (1Г£сн. П. В. Крйевск.
Вып. IV, 86—87 стр.): „л" зд'Ьсь перешло въ „<?" по
общему фонетическому закону, какъ это часто
случается и въ другихъ словахъ: вовкъ (малорусс.)=волкъ
(великорус), мовчать (малор.)=молчать, свобода=сло—
(а) бода (обл.).
Если справедливо, что веЬ вар1анты имени „Чу-
рила" правильны, то отсюда еще не слйдуетъ, что веЬ
они одинаково древни. Такъ наприм'Ьръ слова „гукать,
зыкнуть, зычать, зучный, звучный, зихнуть (зевать),
позихаться (малор.), позевывать" одинаково правильны:
но „гукать, зихнуть" относительно древние, потому
9*

— 132 —
что—ближе къ первичной ономатопеической ступени
происхождетя языка. Въ отношети къ этой
сравнительной древности мы отдаемъ преимущество, или
предпочтете малорусскому (галицкому) BapiaHTy
„Журило": онъ ближе къ корню „гор44, „жар44 (гореть),
отъ котораго, какъ узнаемъ ниже, произошелъ.
Два обстоятельства ручаются намъ за ббльшую
древность малорусской п^сни о Журили (Чурил'Ь):
а) въ малорусской п'Ьсн'Ь мы не встр'Ьчаемъ отца
Чурилы Пленка, что, какъ.мы доказали, есть позднейшая
выдумка спещально великорусскаго происхождетя;
б) малорусское имя Чурилы „Журило44 фонетически
сходно съ именемъ б'Ьлаго мужа „Жубрила44, изв'Ьстнаго
намъ по великорусскимъ заговорамъ и им'Ьющаго
таинственное вл1яте. на ycnfeb охоты (Зап. импер. русс,
геогр. общ., по отдаленно этнографш С.-П. 1869. т. П,
544 стр.). Последнее обстоятельство особенно важно
и им'Ьетъ решающее значете въ виду того, что за-
> говоры и заклинатя вообще отличаются
замечательною точностью и верностью въ храненш древне-рус-
скихъ обрядовыхъ предатй (А. Аеанасьевъ, А. Ве-
селовскш). Всл,Ьдств1е всего этого мы обращаемъ
особенное внимате на галицко-малорусскую, плясовую
п'Ьсню о Журили, которую и приводимъ:
„1шов Журило з м1ста,
За нимъ д1вочокъ триста:
Чекай, Журило, пане,
Де твое войско стане?
У л1с1 на твонщ,
При зелетй л1щинонщ.
Ой ти, Журило, ой ти,
Куди до тебе зайти?

— 133 —
По за гуменю, Ксеню,
Не толочи ячменю.
Куда Журило iinoB,
Туди ячменик зштов,
А куда Ксеня ипла,
Туди пшеничка зшшла.
(Въ Жолковскомъ округе, въ Галич, см. Ист. п^сн.
малорус, нар. Вл. Антонов, и М. Драгоман, т. I, 54 стр.).
Таинственно-чарующее вл1яте Журила на зкен—
щинъ и ростъ хл'Ьба (ячменика)—все это татя черты,
которыя приписываются обыкновенно языческимъ бо-
жествамъ. Отсюда можно уже догадываться, что
Журило—языческш богъ; но является вопросъ: какой-же
именно, новый, или какой нибудь уже известный,
старый богъ, только подъ другимъ несколько видоизм'Ь-
неннымъ назвашемъ? На это намъ отв^тятъ факты изъ
славяно-русской миеологш.
О галицкой п'Ьсн'б „Журило" известно, что ее
поютъ на свадьбахъ во время танцевъ и пляски. Въ
связи съ этимъ фактомъ сопоставляемъ извете
Карамзина, что морлахи, живупце въ Далмащи, славятъ на сво-
ихъ свадебныхъ пиршествахъ Яра (Истор1я госуд. росс,
т. I, 88 стр.). „Журило", какъ мы видели изъ
вышеприведенной п'Ьсни, благотворно дМствуетъ на ростъ хл^б-
ныхъ растеши: „Куда Журило iniOB, туди ячменик
зшшовъ". Тоже самое поютъ б'Ьлоруссы объ Яри ли:
А гдз'Ьжъ ^нъ нагою
Тамъ жито капбю,
А гзд'Ьжъ joнъ ни зырне
Тамъ коласъ зацвицё!
(Поэт, воззр. слав, на природу А. Аоанасьева.
т. L 441—442; ср. Приб. къ Ж. М. Н. П. 1846,
20—21.). Изъ этихъ фактовъ слЪдуетъ тотъ выводъ,
что Журило есть тотъ же самый Яръ, или Ярило, i

— 134 —
богъ животворныхъ силъ природы, пробуждающихся
весною. Нельзя не заметить, что самыя имена
„Журило", „Яръ", „Ярило" фонетически почти
тожественны. Имя „Журило" произошло изъ Ярила посредствомъ
придыхатя „эю", какъ это случается и съ другими
словами, напр. гукать (звать, кричать)=жугукать (ряз.
губ.), жугакать (сарат. губ.); п,Ьть=жуп'6ть, жуп'Ьти
(олонецк. г.) Посредствующею ступенью между Яри-
ломъ и Журиломъ можетъ быть также литовскш Grurko
(Гурко), богь урожая хлеба (Русск. простои, праздн.
и суев'Ьрн. обряды И. Снегирева. М.—1837. Вып. 1,
95 стр.). Въ литовскомъ GUirko очевидно является тотъ
же Яръ, или Ярило съ придыхатемъ „г", какъ и въ
словахъ: острый=гострый (малорусе); сударь, осударь=
государь; вгЬдунъ=гов,Ьдунъ (обл.). Но звукъ „г" легко
переходитъ въ „ж" (польск. gwiazda=жмyдcк. жвайзде;
жмудск. гивену, русск. гоить=живу, жить.), и такимъ
путемъ изъ Grurko (Гурко) могъ образоваться „Журило".
Имена „Яръ, Ярило, Grurko, Журило и Чурила"
произошли отъ одного и того-же корня и обозначаютъ
flMcTBifl всепожирающаго и истребляющаго огня, а
также всеоживляющш теплоты солнца: „костромск.
яръ—жаръ, пылъ, серб, japa—жаръ печи; гореть, жрать,
жаръ, жмудск. жара—заря, фран. jour (журъ)—день,
св'Ьтъ, санскр. cur—жечь.
Отъ того же корня происходитъ и имя Хорса,
изв'Ьстнаго намъ по летописи Нестора. Имена „Хърсъ,
Хорсъ, Корша (Поповъ), Корсъ, Хорша (Чулковъ)"
происходятъ отъ корня „гар, гор, кур" (гореть, курить):
санскр. kliara—жаръ, kharah.—пылкш, горячш (De
affinitate linguae slavicae et sanscritae. J. A. B. Dorn.
Харьковъ. 1833.145 стр.), литовск. karsztas (карштасъ)—
жаркш, душный, karsztis (карштисъ)—жара,
духота, karsztu (каршту)—нагреваться, жмудск. карштай,

— 135 —
карштсъ—горячо. Для насъ особенно важно то, что
въ сказаши о мамаевомъ побоище древне-русскш богъ
„Хорсъ" является подъ именемъ „Гурса" (Сказ. русс,
нар. И. Сахаров, изд, Ш. G.-IL 1841 т. I, кн. IV. 80 стр.).
Если принять во внимаше, что звукъ „с" есть
производственный, какъ въ русскомъ языки, такъ и въ
литовскомъ (небо—небеса, небесный; слово—словеса,
словесный; литовск. далисъ=русс. доля; копустасъ=
капуста; чудасъ=чудо), то отбрасывая его, мы полу-
чимъ назваше божества „Гуръ*, что будетъ
фонетически созвучно съ литовскимъ Grurko и „Журило".
Обобщая все вышесказанное, мы приходимъ къ
тому заключешю, что Журило (Чурила) есть языческш
богъ Яръ, Ярило, или, что тоже, Хорсъ (Гурсъ); теперь
намъ остается только съ этой точки зр'Ьшя разсмотрйть
славяно-русск1я предатя о Журили, или ЧурадгЬ.
Имя бога „Журило (Чурила)", какъ заметили, про-
исходитъ отъ корня: „горъ, гар" (гореть, угаръ); слово
„гореть" предполагаетъ первичную форму сербск. гу-
рити се—сжиматься, гурнути—толкнуть,
малорусс=двинуть, вернуть, подобно тому—какъ „жечь" происходить
отъ жигануть, жикнуть, ударить, уколоть, и такимъ
образомъ съ корнемъ „гор" соединяется понят1е дви-
жешя, б'Ьга, роста. Отсюда-то и произошло, что этотъ
корень является во словахъ, обозначающихъ ростъ
растеши и животныхъ. Къ объясненш этого посл'Ьдняго
обстоятельства сл^дуетъ прибавить и то, что теплота,
жаръ, по народному сознашю, предупредившему науку,
содМствуютъ росту и ускоряютъ его, какъ это видно изъ
словъ: яро дерево, жаровой лйсъ—рослое дерево, рослый,'
высокш л'Ьсъ (ГОЬсн. П. В. Кирйевск. Вып. 4, 6 и 19
стр.) ВслЗгдстше этихъ двухъ причинъ мы и встр^чаемъ
корни „гор, жаръ" въ назвашяхъ растенш и животныхъ.
Назващя растеши: лат. germen—почка, отростокъ, заро-

— 136 —
дышъ, germino—пускать ростки, herba—трава, зелень;
н'Ьмецк. gras—трава, grtine—зелень, англ. grass—1)
трава, злакъ, 2) пастись на траве, заростать травой,
green—1) зелень, 2) зеленить, grow—рости, пускать
корни; обл. журавина, жаравина—клюква. Назвате
птицъ и вообще животныхъ: греч. geranos, фран.
grue = pyccK. журавль, журавъ, жаравль (холмогор.
у.); фран. jars (жарсъ)—гусь, гусакъ; англ. hare—заяцъ,
horse—конь, литовск. geras (герасъ)—ягнёнокъ (ср,
русск. ярка—молодая овечка); жавролбнокъ (олонецк.)—
жаворонокъ (отсюда-то и произошла сказочная жаръ-
птица т. е. жаворонокъ, возвЗицающш наступлеше
весны, жаровъ).
Изъ разбора корней „гар, жар%исловъ, отъ нихъ
произшедшихъ, очевидно, что „ Журилоа имеетъ связь
съ ростомъ злаков^ и травъ, а также возбуждаетъ
деятельность, силы птицъ и вообще животныхъ. Так1я
именно свойства народныя былины и песни припи-
сывютъ Журилу (Чуриле).
О действш Чурилы на травы и цветы
великорусская былина выражается въ такихъ сло-
вахъ:
Онъ добро по городу погуливалъ:
Подъ нимъ травка-муравка не топчется,
Лазоревой цв'Ьточикъ не ломится.
(HfecH. П. В. Киреевск. Вып. 4, 87 стр.).
Сопостовляя эти слова великоруской былины съ
т-Ьмъ, что мы знаемъ изъ галицкой песни о подобномъ-
же благотворномъ действш на ростъ хлеба (ячменя)
Журила, мы не будемъ сомневаться, что эта черта-ми-
еическая. Галицкая песня въ этомъ откошенш
замечательна еще темъ, что въ ней благодетельное вл1яше
на урожай хлеба приписывается не только божеству

— 137 —
Журилу, но и Ксен'Ь: „Куда Журило шювъ, туди
ячменик зшшов, а куда Есеня ъшла, туди пшеничка з1й-
шла". Это значитъ, что народъ, забывая объ язычес-
комъ значеши Журила, сталъ обходиться съ нимъ,
какъ съ простымъ челов'Ькомъ; и коль скоро Журила
приравняли къ человеку, хотя и неизвестному, то уже
легко было его дМств1я перенести на другихъ. ему
подобныхъ людей. Такимъ путемъ произошли т-Ь п^с-
ни, въ которыхъ, хотя и нЬтъ имени Журила, но
описываются подобныя же aMctbIa простыхъ смерт-
ныхъ:
А гд* утка шла, тутъ и пыль прошла,
А гдй я млада, тутъ и рожь густа,
Уколотиста, умолотиста,
Еще съ колосу малбнка (м-Ьрка), съ зерна
пирогъ
(Чухломск. у. Русск. простои, и суевер, обряды.
М. 1838. Вып. 2. 96 стр.).
Ходитъ колосъ по яри,
Что по б'Ьлой по пшенице,
Изъ зерна-то коврига;
Изъ полузерна пирогъ,
Гд'Ь девушки шли,
Тутъ рожь густа;
ГдЪ бабы шли,
Тамъ вымокла;
ГдЪ мужики шли,
Тамъ повыросла;
Гд* ребята шли,
Тамъ повылегла.
(Въ Переяславл'Ь Зал^сскомъ. Вып. 3. 119 стр.)
Въ этихъ двухъ п'Ьсняхъ н'Ьтъ имени божества;
вместо него является д-Ьвушки, мужики и даже
олицетворенный колосъ. Однако д,Ьйств1я этихъ новыхъ лицъ

— 138 —
настолько сходны съ Журиловыми, что миеологиче-
ское происхождеше п'Ьсенъ вн-fe всякаго сомн^шя.
Мы уже замечали, что въ одномъ великорусскомъ
заговоре въ качестве властителя зверей и
покровителя охотниковъ является б'Ьлый мужъ Жубрило; въ
виду того, что въ этомъ заговоре жив'Ье и ясн^е,
ч'Ьмъ въ былинахъ, удержалось языческое значеше древ-
няго стихшнаго божества, мы и разсмотримъ его
поподробнее:
„Господи, Боже, благослови! Стану я, рабъ Вожш,
(имя .. рекъ) благословясь, пойду перекрестясь, изъ
избы дверьми, изъ дверей воротами, въ чистое поле
за воротами, |изъ чистаго поля во темный л'Ьсъ. Въ
темномъ лису стоитъ кипарисъ-древо; подъ тймъ ки-
парисомъ сидитъ сама Мать Пресвятая Богородица.
Держитъ Она во своей десной руки три прута: прутъ
железный, прутъ медный, прутъ ееребрянный. Ударю я
первымъ прутомъ по сырымъ л'Ьсамъ, ударю я другимъ
прутомъ по мхамъ, по болотамъ:. сырые л'Ьса сшата-
ются, мхи-болота сколеблются; разб'Ьжатся б'Ьлые зв*Ь-
ри горностали на всЬ на четыре стороны: побегите вы,
кривоноги, чернохвосты! Ударю я третьимъ прутомъ
бгьлаго мужа Жубрила. Ай, ты, бгьлъ мужъ Жубрило}
самъ ты бгьлъ и конь подъ тобой бгьлъ) заезжай и
залучай со всЬхъ четырехъ сторонъ, со стока и запада,
и съ л^та и сивера: идите со всЬхъ четырехъ сторонъ,
б^лые звЪри горностали; какъ идетъ солнце и м^сячь,
и частыя мелшя звезды и вся луна поднебесная идетъ
неотпятно, такъ идите на мой заводъ, на мои сгодья,
къ моимъ плашкамъ, б'Ьлые зв'Ьри горностали, а
минуйте, проходите мои силья пасти: они не по васъ
излажены. Кушайте по плашкамъ мои ^ствы: -rfe мои
гЬствы лучше и слаще матерняго молока. Къ этому
моему слову ключь и замокъ отношу я къ (Ыанъ-морю;

— 139 —
есть на Ок1ангЬ морЬ островъ великъ, къ берегу лежитъ
бтьлъ камень Алатырь) подъ камнемъ стоить живая щука,
пожретъ тотъ мой ключь и замокъ. Кто кругомъ Ок1анъ
моря обойдетъ, кто около (Ыанъ моря песокъ вызоб-
летъ, кто изъ (Ыанъ моря воду выпьетъ, кто живую
щуку добудетъ, ключь и замокъ мой достанетъ,—тотъ
мой промыслъ попортитъ. (Шенк. у., Архан. г. зап.
А. Харитоновъ; см. Отеч. Зап. 1847 г., т. LIY, отд.
VIII, стр. 152—154; Записки импер. русск. геогр. общ.
По отд. этногр. т. П, 544—545 стр.; Матер1алы по
этнограф, русс, насел. Архангельской губ. П. С. Ефи-
менка, М--1878. ч. П, 185 стр.).
Таинственный мужъ „Жубрило". являющшся въ
этомъ заговоре, служитъ связующей ступенью между
малорусскимъ Журиломъ и великорусскимъ Чурилой и
такимъ образомъ не оставляетъ сомн^шя въ томъ, что
въ малорусскихъ и великорусскихъ предашяхъ р'Ьчь
идетъ объ одномъ и томъ-же лиц'Ь (ср. В^ст. Европы
1874, ноябрь. 593—594; Труды Шевск. акад. 1878.
т. П, 387.). Малорусскш Журило предполагаетъ Жув-
рила, какъ напр.: охота=охвота, зычный=звучный,
польск. с!югу=хворый; „в" по общему фонетическому
закону переходить въ „б" („овыдень" (обл.)=обыден-
кой, въ одинъ день, малорусе. важити=бажати, хотеть
желать) и такимъ образомъ изъ Жуврила явился Жуб-
рило. При описанш Жубрила народный заговоръ
сохранить черты явно миеологическаго происхождешя.
Жубрило и конь его называются белыми: „Ай, ты,
б'Ьлъ мужъ Жубрило, самъ ты б'Ьлъ и конь подъ тобой
б'Ьлъ". В'Ьлый цв'Ьтъ, какъ известно, приписывается
обыкновенно существамъ божественнымъ: такъ напр., -<
б'Ьлорусскш В'Ьлунъ, зам^нивний В^лбога,
представляется старцемъ съ длинною б'Ьлою бородою, въ бгь-
лой одежд'Ь; Ярило разъ'Ьзжаетъ на бгьломъ кони и въ

— 140 —
бгълой мантш (Поэт, воззр. слав. А. Аеанасьева, т. I,
93 и 441 стр.); точно также и святой Георгш, или
Егорш, заменивший собою Ярила,—самъ бгълъ и кнутъ
бтьлъ и рукавицы бгълыя и борода бгълая (Матер, по
этногр. Арх. губ. П. С. Ефименк. ч. П. 194 стр.).
Въ заговорахъ считаютъ необходимымъ зачураться не
только отъ колдуна и колдуньи, еретика и еретницы,
ящера и ящерицы, стараго старика и д'Ьвки просто-
стоволоски, но и отъ жонки б'Ьлоголовки (Idem. 144 стр.);
ясно, что б'Ьлый цв'Ьтъ, даже и перенесенный съ бо-
говъ на людей, внушаетъ къ себЪ благоговейное ува-
жеше и даже страхъ. Слово „б'Ьлый",=„малорусск.
билый, белорусе, бялый, польск. bialy, литовск. baltas
(балтасъ)" сродно съ греческимъ phalios, phalos—бле-
стящш и такимъ образомъ сближается съ словами
phao (греч.)—освещаю, озаряю, блистаю, phaino, св'Ьчу,
phos—св'Ьтъ, огонь, горящая св'Ьча, лат. fax—пламя
светило, лучина, фран. feu, и н'Ьмецк. feuer, англ.
fire—огонь. Изъ сопоставленья словъ, сродныхъ съ
русскимъ „б'Ьлый", очевидно, что б,Ьлый=св'Ьтлый,
ясный, и потому-то эти слова обыкновенно
употребляются одно на ряду съ другимъ, какъ вполне синоними-
чесшя, напр. „Догоняетъ онъ (Алеша) добраго молодца
на разсв'Ьт'Ь евгьшу бгълаго, на восходе солнца яснаго".
Въ виду такого значетя эпитета „б'Ьлый"=блестящш
становится понятнымъ, почему белыми называются
существа божественныя, именно солнечнаго, или ог-
неннаго происхождешя, каковъ и вышеупомянутый
Жубрило.—Шенкурскш заговоръ, кажется, единственный
въ своемъ роди, гд^Ь является б'Ьлый мужъ Жубрило; въ
другихъ заговорахъ обыкновенно выводится св.
Георгш, заменивший собой, какъ известно, древне-русскаго
Ярила. Это обстоятельство еще разъ уб'Ьждаетъ насъ
въ томъ мн^ши, что „Журило, Жубрило44 и „Ярило"—

— 141
одно и тоже лицо. Въ заключете разбора шенкурскаго
заговора не можемъ не заметить, что появлеше въ
немъ б'Ьлаго мужа „Жубрила" (Чурилы) р'Ьшительнымъ
образомъ отвергаетъ всякую связь между великорус-
скимъ Чурилой и какимъ бы то ни было бояриномъ
(напр. Чюриной): не мыслимое—же Д'Ьло, чтобы къ
какому нибудь боярину обращались съ мольбой объ
успешной охотЪ. Следовательно волей—неволей
остается согласиться съ т^мъ, что Чурила перенесенъ
въ великорусск1я былины изъ древне-языческихъ
преданы, точно также, какъ подъ вл1я-темъ новыхъ xpncTi-
анскихъ сказатй появились въ нихъ библейсшя лица:
Самсонъ Нанойловичъ (ГГЬсн. П. Н. Рыбник, ч. I, Зам.
VIII стр.; Онеж. был. А. 9. Гильфердинг. 1296 стр. срв.
Библ. Суд. Израил. ХШ гл.) и Каинъ—собака поганый
(Зап. имп. русск. геогр, общ. т. III, 546 стр.),
видоизмененный впосл'Ьдств1е въ собаку сударя Калина царя.
Что касается великорусскихъ былинъ, то въ нихъ
миеологическое значеше Чурилы сравнительно болйе
замаскировано. Т'Ьмъ не мен-fee и он* представляютъ
Чурилу съ его дружиной властителями птицъ и зверей
(ср. Жубрила), а также ручной и озерной рыбы (ср.
Юровой праздникъ у сибирскихъ рыбаковъ):
Вудетъ день въ половин* дня,
А и будетъ столъ въ полу-стол*,
Князь Владим1ръ распотешился,
А незнаемы (?) люди къ нему появилися:
Есть молодцовъ за сто челов'Ькъ,
Есть молодцовъ за другое сто,
Есть молодцовъ за третье сто;
Веб они избиты—изранены,
Булавами буйны головы пробиваны,

— 142 —
Кушаками головы завязаны;
Бьютъ челомъ, жалобу творятъ:
„Светъ, государь, ты Владим1ръ князь!
Ъздили мы по полю по чистому,
Сверхъ тоя реки Череги,
На твоемъ государевомъ займище:
Ничего мы въ поле не наезживали,
Не наезживали зверя прыскучаго,
Не видали птицы перелетныя;
Только наехали во чистомъ поле*.
Есть молодцовъ за три ста.
(Есть молодцовъ) и за пять сотъ,
Жеребцы подъ ними латинск1е,
Кафтанцы на нихъ камчатные.
Однорядочки-то—голубъ скурлатъ,
А и колпачики—золоты плаши;
Они соболи, куницы повыловили,
И печерски лисицы повыгнали,
Туры, олени выстрелили,
И насъ избили—изранили:
А тебе, осударь, добычи нетъ,
А отъ васъ, осударь, жалованья нетъ,
Дети, жены осиротели,
Пошли по Mipy скитатися".
• *
„Светъ, государь, ты Владим1ръ князь!
'Ьздили мы (рыболовы) по рекамъ, по
озерамъ:
На твои щаски княжецк1я
Ничего не поимавали;
Нашли мы людей: есть молодцовъ
За три ста и за пять сотъ,
Всю они белую рыбицу повыловили,

— 143 —
Щуки, караси повыловили жь
И мелкую рыбицу повыдавили.
„'Ьздили мы (сокольники) по полю
чистому,
Сверхъ тоя Череги,
По твоемъ государевомъ займищу,
На т^хъ на потйшныхъ островахъ:
На твои щаски княженещия,
Ничего не поимывали, не видали
Сокола и кречета перелетнаго;
Только наехали мы молодцовъ
За тысячу челов'Ькъ:
ВсЬхъ они ясныхъ соколовъ повыхватали
И бЪлыхъ кречетовъ повыловили,
А насъ избили—изранили,
Называются дружиною Чуриловою".
(Кирша Даниловъ. 155-159; Пйсн. П. В. Ки-
Р'Ьевск. Вып. 4, 78—81 стр. ПЬсн. П. Н. Рыб. ч. 1,
261—262 стр; Гильфердингъ, 1059—1061,1097—1100,
1160—1162.).
Слова „гореть, жаръ," отъ которыхъ произошло
имя божества „Журило," въ метафорическомъ смысли
употребляются для означетя чувства любви, напр:
„горяча любовь на cbW," „горитъ-кипитъ ретиво
сердце по красной д'Ьвиц'Ь (Поэт, воззр. слав.
А.Афанасьев, т. 1, 448 стр.)" Отъ этого метафорическаго
значешя корня „гор" произошли слова, указываюшдя
на чувственную сторону человека, напр.: нймецк.
huren, hure, hurer, m, hurerei, распутничать,
развратничать, развратникъ, развратница, развратъ, блудъ;
англшск. whore, француз, garce=жypжa сарат. й
пензен. г., курва. Лат. herus, hera—хозяине, хозяйка,

— 144 —
нЗш. herr господинъ, сударь, литовск. czuras (чурасъ)—
слуга, малоруск. жура журахъ, журашина, дьзюра,
джура, джурила, чура, цюра—хлопецъ, оруженосецъ
первоначально означали страстнаго, пылкаго человека,
любовника; это первичное значете удержали польск.
„czurylo" (чурыло)—блудникъ, волокита и великорусе,
ала-херь (н^м. herr, малорусе, жура)—любовникъ, фа-
воритъ, счастливый волокита. (Воскреси, посиделки.
Четверт. пятокъ. С. П. 1844. 162 стр.) Сравнете
имени божества Журила (Чурилы) съ словами одного
и того-же корня указываешь намъ на любовное
значете его- личности. Малорусстя п'Ьсни и великосус-
ск1я былины вполне подтверждаютъ справедливость
такого заключешя.
Изъ галидкой плясовой и вм'Ьст'Ь свадебной пйс-
ни мы уже знаемъ о томъ чарующемъ вл1яши,
которое производить Журило на „д1вочокъ." Изъ BapiaH-
та этой ntcHH, приводимаго Н. Костомаровыми
оказывается, что не только „д1вочки", но и молодици, кото-
рымъ повидимому н'Ьтъ особенной нужды
заглядываться на красавца, удалаго добраго молодца, не
могли устоять противъ всеобщаго увлечетя:
Йшовъ Джурило по улиц!,
За Джуриломъ молодищ,
Йшовъ Джурило зъ м1ста, зъ м1ста
За Джуриломъ д1вокъ триста....
Великорусск1я былины точно также, какъ и мало-
русск1я п^сни, представляютъ Чурилу счастливымъ лю-
бовникомъ. Не усп'Ьлъ Чурила поступить на службу
къ стольному князю Влчдим!ру и освоиться съ новою
для него должностью постельника, какъ уже вскружилъ
голову княгине Опраскш: „Рушила княиня (вар.
княгиня) лебедь б'Ьлую, загляделась она на Чуриву на
Цыплбнковича, порезала княиня руку лйвую; со стыду

— 145 —
со сраму подъ столъ руку свесила (ПЪсн. П. Кир. Вып. IV.
86 стр.).;; И только благодаря необыкновенному доб-
родуппю солнышка Владим1ра эта новая связь кйяги-
ни съ Чурилой (ср. отношешя Опраксш къ Тугарину)
не окончилась для нея трагически." ,.И стилалъ Чурила
постели мягк1я, складалъ крутое загловице; потЬшалъ *
князя игрою на гуселкахъ, а княгиня Чурилу у души
держала. Это князю не слюбилося: „пришла ты,
княгиня, мн* въ любовь, и я тебя въ этой вины прощу, а
то бы теб'Ь головка с-Ьчи (1ГЬсн. ГГ. П. Рыбник. Ч. L
266 стр.)". Другая Невская женщина Катерина Ми-
кулична, просто безъ ума отъ Чурилыз „Да
помешался у меня разумъ во буйной голове, да помутились у
меня-де очи ясные, смотрячись-де, Чурило, на твою
на красоту (Онежек. былин. А. О. Гильфер. 1066 стр.)".
Любовные успехи Чурилы не ограничиваются двумя—
тремя- женщинами. Въ томъ-то и главное отлич1е
Чурилы отъ другихъ богатырей, что обаяше его
личности непреодолимое, чисто стихшное (ГГЬен. П. В.
Кир^евск. Вып. 4. Зам. LXXXIX—ХС): Чурила оча-
ровываетъ буквально всЬхъ д^вокъ и бабъ шевскихъ:
По'Ьхалъ Чуривушка по городу по К/Ьеву.
ЗаглядЬлись на Чуриву всЪ люди—т1>:
Гд'Ь девушки глядятъ,—заборы трешшатъ,
Гд'Ь молодушки глядятъ.—лишь оконенки зве-
нятъ.
Гд'Ь стары глядятъ,—манатьи на eel; дерутъ.
(Idem. Вып. 4, 87 стр. ср. Онежек. был; Гильф. 1064—
1065, 1312—1313 стр.).
Идетъ Чурилушка Опленковъ сынъ:
Подъ пяты—пяты воробей пролети.
Около носа-то яичко кати;
ю

— 146 —
На его дЬвки глядятъ—золоты пелы- ломятъ,
Отары бабы глядятъ—прялицы ломятъ.
(ПЬсн. П. Н. Рыбы. ч.1,269 стр.; ср. выше 267).
Им1>я въ виду тожество Чурилы и Ярила, въ этомъ
всеобщемъ увлеченш Чурилой мы видимъ тоже самое
сознаше необходимости удовлетворешя чувственныхъ
позывовъ, которое заставляетъ матерей охотно
отпускать своихъ дочерей на Ярилино гулянье „поневй-
ститься". Въ этомъ сладострастномъ характере
культа Чурилы и Ярила кроется и причина одинаковой
горячей любви къ тому и другому. Какъ предъ смертью
Чурилы, такъ и предъ иогребетемъ Ярила раздаются
грустныя погребальныя причиташя. Взмолились за
Чурилу бабы кгевск1я: ,.оставь Чурилу хоть на сЬмя-
на: такого, де, стольника уже не будетъ!" (1Г6сн. П.
Н. Рыбн. ч. I. в11 стр.). Вопль женщинъ при погре-
беши Ярила: ,.Якш же винъ бувъ хорошш та якш
услужливый... Не встане винъ бильше! О. якъ же намъ
розставатися съ тобою, и що за жизнь, коли нема
тебе! Пиднимись хочъ на часочокъ; но винъ не встае
и не встане (Быт. русск. нар. А. Терещенк. ч. V,
100—101 ср. Зап. импер. русс, геогр. общ. т. П, 86
чстр.)". Замечательна также, что Чурилу, какъ и Ярила,
но преимуществу любятъ и считаютъ своимъ женщины.
Это подтверждаетъ тотъ известный фактъ, что народъ
считаетъ женщину сравнительно съ мущиной суще-
ствомъ болЬе страстнымъ и пассивнымъ („эге баба не
бреше! Вона знае, що т солодче меду44—изъ
празднества Ярилу). ВслгЬдств1е этой-то пассивности,
страстности своей природы женщина отличается
сравнительно большимъ консерватизмомъ и устойчивостью въ
храненш традищонныхъ преданш. Вотъ почему, когда
народъ въ лиц^ своихъ богатырей забылъ о Чурил'Ь
и открещивается отъ него, бабы к1евск1я горой стоятъ

— 147 —
за Чурилу, и такимъ образомъ Чурила делается боже-
ствомъ по преимуществу, если не исключительно, „бабь-
имъ" (1ГЬсн. П. Н. Рыбн. ч, I. стр. 305).
Русскш народъ не только представляетъ Чурилу=
Журила ловеласомъ—волокитой, а также пьяницей, (
плясуномъ и скоморохомъ,—въ этомъ случае Чурила,
или Журило опять сходится съ веселыми, неумерен-
ренными солнечными богами: Хорсомъ и Яриломъ=
Переплутохмъ. „Йшовъ Джурило льодомъ". говорить одна
малорусская п^сня, „шсъ горш;у съ медомъ, сыну,
Джурило, сыну, не толочь мого ячменю; сидьча на ко-
лодвд (кладци) моргала на хлопщ (В'Ьстн. Европы.
1874, т. VI, 594 стр.)" Какъ слово Ярило=Ярила
сделалось прозвищемъ всякаго веселаго гуляки, такъ
и Чурилой называютъ всякаго кутилу, бсзиорядочнаго
человека. Въ русскихъ лЬтоииснхъ иодъ 1378 г. одинъ
бояринъ Иванъ Григорьевичу бывппй приставомъ
митрополита Пимена, носитъ юмористическое прозванье
„Чуриловъ Драница (Л'Ьтописецъ русскш, Н. Львова,
т. П. 165; Истор, росс. В. Н.Татищева, кн. IV 253)".
ПриПетр'Ь I всЪ члены всешутМшаго, веепьянЬйшаго
собора звались Чурилами. Чурила. Чурилово подворье
хорошо известны всЬмъ удальцамъ, ловкимъ малымъ: „За-
варуй, варуй, варуйко. Сила маленькой д1этинка1 Проло-
жилъ Сила дорогу мимо валу землянова, мимо саду зеле-
нова, архирейскова большова, во Чудинскую слободку,
ко Чурилову подворью, ко Варварину здоровью (Сказ.
русс. нар., кн. ЛИ, 221 етр,)". Въ известной народной
картинк-fe „Мыши кота погребаютъ" веселмя мышка,
играющая на дудки, или на флейте, прозывается име-
немъ весельчака—скомороха Чурилки: „деревенская
мышь Чурилка сурначъ въ сопель играетъ", или (мышь)
„Чурилка сарначъ въ свирЬлку играетъ (Сбор, отд. русс,
языка и слов. ими. акад, наукъ ХХШ. кн. Ij 396: т.

148 —
XXVI. кн. IV. 261 стр.)". Оловомъ несомненно, что
~* Чурила былъ богомъ ньяницъ и скомороховъ. Въ связи
съ разгульнымгь характеромъ культа Чурилы нужно
сопоставить ту пляску. „Джурылло", или „Цюрылло", о
которой упоминаотъ Жегота Паули, Чурила, какъ богъ
пьянства и пляски, невольно вызываетъ на сравненье съ
Переплутомъ, въ честь котораго плясали=верт,Ьлись
и пили изъ роговъ: „и верьтячеся пьютъ ему въ ро-
з'Ьхъ".
Женскою половиною Чурилы=Журила является
игуменья юевскаго женскаго монастыря Чурилья,—
Чурплья—женскш образъ, вполне сходный съ муж-
скимъ—Чурилой, или Журиломъ. Великорусски
Чурила магически привлекаетъ къ себ'Ь внимаше и
любовь красныхъ д^вицъ, молодидъ и старухъ; за мало-
русскимъ Журиломъ, какъ за греческимъ Дюнисомъ,
ходятъ „толпы, войска дивчатъ и молод идо", тоже
самое мы читаемъ и про игуменью Чурилыо: „Какъ бы
русая лиса голову клонила, пошла-то Чурилья къ
заутрени; будто галицы летятъ, за ней старгщы идутъ: ПО
правую руку идутъ сорокъ Д'Ьвицъ. да но л^вую руку
друга сорокъ, позади ея дгьвицъ и смгьты нгьтъ (Древ-
нероссшск. стихотворетя, собранн. Киршею
Даниловыми 1818 г. 383 стр.)".—Чурила или Журило
представляется народомъ пьяницей—гулякой: „Ишовъ Джу-
рило льодомъ, шсъ горьтку съ медомъ"; игуменья
Чурилья точно также иоитъ добрыми питьями Стафиду
Давидьевну, княженецкую племянницу: „А и та-то
Чурилья игуменья, отпавши заутреню, скоро поЪзжала
по монастырю, изпро'Ьхала триста келш, и доехала ко
СтафидинЗ* кельиц'Ь,—и взяла съ собой питья добрый, и
стала ее лгьчитъ, поить (ibidem. 386)^.
Д. Ровинскш вполне справедливо сравниваетъ
Чурилью съ ярыжными кабацкипи бабами. ,?Эта ско-<

-- U9 —
ромная игуменья", говорить про Чурилыо г. 1\>вин-
скш, „напоминаетъ обрюзглыхъ отъ пьянства бабъ,
представленныхъ въ нашей пародш на всепьян^йпий
соборъ (Сборн. отд. русск. яз. и ел. импер. академ.
наукъ, т. XXVI, кн. IV, 98 стр.)". Но тотъ же самый
Ровинскш далеко неосновательно думаетъ, будто
п-Ьсня про игуменью Чурилью сложена была во времена
Петра 1-го (Ibidem. 97—98): а) слово Чурилья не
книжное, деланное, а народное, такъ напр. Иркутск,
„чурилья" значить замарашка (Опытъ облает, великор.
словаря. 260 стр.). б) великорусская Чурилья им^еть
своего двойника въ малорусской Дженджурих'Ь (ервн.
Подольск, дженджуристый, польск, dzendzurzysty—бойкш).
Дженджуриха. какъ и Чурилья представляетъ изъ
себя типъ безхозяйственной, безпечной женщины
(жинки), которая годна лишь на то, чтобы гулять
съ известными проходимцами и пьяницами,
запорожцами. ,,0й за гаемъ, гаемъ. гаемъ зелененькимъ", чи-
таемъ мы въ одной малорусской шуточной irfccH-fe,
„тамъ орала Дженджуриха (Джевджеруха) воликомъ
черненькимъ: наорала гони на чотир1 мил], наняла
ишениченьки. ,,0й Боже мш милий! Ой изъ кимъ-то.
зъ кимъ-то, ишениченьку жати';?... На гпмъ бощ, ии
толоц! стоять ^апорожщ. Запорожщ стояли. Дженджу-
рихи пытали (спрашивали): ,.0й чи вона жива, чи вона
умерла? Коли вона жива—ход1мъ погулнймо; коли вона
вмерла—ход1мъ поховаймо". Чого въ тебе, Дженджу-
рихо, сорочка не 6Lna?"—„Вже восьма нед1ля. якъ
сорочку над1ла; а девъята^ зима, якъ я въ церкв1 була.
„Чого въ теб'Ь, Дженджурихо, не метена хата"?—Я
вимету разкомъ, та вивезу возкомъ! Ой що-жъ To6i,
Дженджурихо, за емггтячко дати?—Скщ хшъ, туди
хшъ за емггтячко шмъ кшъ, а восьмая кшка, що ви-
мете тггка (Труды этнографическо-статической экспе-

— 150 —
дищи въ заиадно-русскш край. П. П. Чубинскаго 1874
года т. V. 1112 стр.)". Какъ гультай и волокита
Журило не годенъ для обыденной практически-трезвой
жизни, такъ и его женская половина Дженджуриха—
невозможная хозяйка въ народномъ быту; да он i и
сама въ этомъ сознается, называя себя „ледащей жин-
койа... .,3а що жъ мене, мужу, бьешъ, за якш вчинки,
чи я Tooi не напряла за ршъ три починки? Одинъ
пряла до Р1здва, другий до Миколи. а якъ третш почала—
буде до Покрови; та й не сама пряла—кума помогала.
кум1 дала миску пшона и три куски сала; та не сама
пряла —були помшшички, то за сало, то за хл1бъ, то
за палянички. Ой ти пъэшъ, мене бъэшъ, а може бъ я
робила; накупивъ веретенъ—нема мотовила: дрова въ
печи не горять—такъ я пидпалила, таки To6i, недо-
в1рку, борщу наварила. Ой ти пъэшъ, мене бъэшъ—
роспитаймось за що: що и ти, що и я—обоэ ледагцо
(Ibidem, т. У, 1182 стр.)*!

VI. Л ад ъ=Ладо и Лада. Лель и Ляля.
Ладъ—богъ солнца. Литовцы представляютъ Лада
кудрявымъ „богомъ съ солнечными кудрями (Поэт, воззр.,
т. I. 229: стр. срв. Быть русск. нар. ч. VI, 143 стр.)".
Вероятно что нибудь подобное было и у насъ на Руси;
по крайней мЗфЪ въ древне-русскомъ слов'Ь св. Ефрема
о книжномъ у чети мы между прочимъ чатаемъ: „Отре-
ченныя же книги суть: остроноумйя, звЬздочетья, crrt-
немъ знамянье, лунное и солничная. яко 3 бываютъ
солнца, или волосы простирая, или ногарая, колядникч,
громникъ... (йсторич. христомаччя, в. Буслаева, 533 с.)".
Литовскш солнцевласый богъ—Ладъ (saulinejsplaukajs)
и русское солнце, простирающее свои волосы—очевидно
одно и тоже.
Литовцы видятъ въ Лад'Ь земледЬльческаго бога,
оберегающаго стада овецъ отъ нападенш волковъ.
Н'Ькоторыя славянсшя племена (кроаты) считаютъ
Лада богомъ весны, цвЪтовъ и землед'Ьльческихъ ра-
ботъ: „Ива красивый розы срываетъ теб'Ь, Ладо—свя-
тый Боже! Ладо, Ладо. Выслушай Ладо"... или: „Ладе
ми Ладе, миле Ладе мой! Три дЪвойки жито жали:
Ладе ми Ладе, миле Ладе мой! Одна другой говорила:
Ладе ми Ладе, миле ладе мой (Начертате славянской
миеологш М. Касторскаго. СПБ. 1841 г, 125—126)",

— 152 —
Но древне-русскому преданно Ладъ, или Диди-Ладъ
былъ богомъ устроителемъ бортеваго пчеловодства и
иокровителемъ посЬвовъ проса. Современныя народныя
и^сни новидимому ставятъ подъ покровительство Лада
варку пива. посЪвъ льна и вооб це всякое
земледельческое занят1е: „Ай на ropt мы пиво варили, Ладо
мое. Ладо, пиво варили", „Ой Дидъ, ой Ладо!
Засовали дЬвки бЪлъ ленъ... съ травою небылою, съ пови-
лою", „или „А мы чищобу чистили, чистили, Диди-Лада
чистили! А мы пашню пахали, пахали. Диди-лада пахали!
А мы просу сбили, сЬяли. Диди-Лада сияли! А мы просу
пололи, пололи. Диди-Лада пололи! А мы просу жинали,
жинали. Диди-Лада жинали! А мы снопы вязали, вязали.
Диди-Лада вязали! А мы снопы возили, возили. Диди-
лада возили! А мы коней пускали, пускали. Диди-
Лада пускали"!... (Сказ, русск. нар., кн. Ш, 28; Бытъ
русскаго народа. А. Терещенко. 196; Учен. зап. имп.
казанскаго университет. 1877. г. XLIV, 385—386 стр.)".
Ладъ кроете земледЬльческаго значенья им'Ьетъ
еще любовное-брачное. Въ святочныхъ (около новаго
года) п'Ьсннхъ девицы, гадая о суженыхъ-ряженыхъ=
женихахъ. всноминаютъ Лада: ..Сиди, сиди, ящеръ.
Ладу, Ладу! Въ оргЬховомъ куст*. Ладу, Ладу! Въ
бЬлой капустЬ. Ладу, Ладу! Въ б'Ьлой канусгЬ, чего
досидгЬти? Ладу, Ладу! Выбирай, ящеръ, паныо, Ладу,
Ладу! Кая тебЬ люба, Ладу, Ладу! Какая у фересцахъ,
Ладу, Ладу! Кая у саножкахъ, Ладу, Ладу! Мн-fe Машинька
люба, Ладу. Ладу! Ена по совету, Ладу, Ладу! Енапо
привату, Ладу, Ладу (Псков, г. Великопол. у.; Чтенья въ имп.
общ. истор. и древн. росс. 1869 г. кн. Ш, П=Мат. оте-
чественн. 386 стр.). Въ простонародныхъ свадебныхъ
нЬсняхъ часто призываютъ Лада (Москвитянинъ, 1855 г.
апр-Ьль кн. I, № 7, 132; Учен. зап. казанск. универс.
1877 г. 431 стр.). Въ однрй свадебной енисейской

— 153 —
ntcH* Ладо извЪстенъ иодъ характернымъ прозвищемъ
„Уряди, Дидъ-Ладо, уряди! „На лугу, лугу", поютъ
въ казачинской и маклаковской волостяхъ, „уряди
Дидъ-Ладо, уряди"! Стояли три роты, уряди, Дидъ-
Ладо, уряди! Три роты военны, уряди Дидъ-Ладо, уряди.
(Енисейск, округъ и его жизнь. М. 0. Кривошапкина.
СПБ. 1865 г. т. I, 98 стр.)". Повидимому Дидъ-Ладо
сряжалъ жениха и невесту къ в,Ьнцу=свадьб'Ь.
Царство Лада—солнца начиналось раннею весною
и продолжалось до Троицина и Петрова дня. Весною
призываютъ Лада въ известной обрядовой п^сн-Ь: „А
мы просо сияли, сЬяли, ой Дидъ-Ладо сбяли, свяли
(великорусе)" или „А ми просо с1яли, сняли, ой Дидъ-Ладо
тяли, Ыяли" (малорусе, Маякъ. СПБ. 1840 г. ч. X,
144; Бытъ русск. нар., ч. IV, 304—306; ЛЬт. русск.
литер., т. IV, отд. I. 8 стр.; Труды этнографическо-
статистической экспедицш въ западно-русскш край.
1872 г. т. Ш, 66 стр.)". На Семикъ и на Троицу
молодыя девушки поютъ: „Благослови, Троица!
Богородица! Намъ въ л'Ьсъ пойти, намъ в-Ьнки завивать,
ой Дидо! ой Ладо"!... (Сказ, русск. нар., кн. Ш, 260;
Русск. иростонар. праздн. Вып. I, 219 и вып. Ш,
117; Бытъ русск. народа, ч. VI. 159)*'. На Петровъ
день Дидъ-Ладъ=великое солнце достигаешь
наивысшей силы своего развит1я. Утромъ этого дня Ладъ—
солнце предается необузданной радости, то есть играетъ:
въ это время солнышко, „то спрячется, то покажется*
то повернется, то внизъ уйдетъ, то блеснетъ голубымъ
или розовылъ, или вмести разными цветами". Завидя
восходящее солнце, первые лучи, разбрасываемые
великимъ Ладомъ, народъ (въ тульской г.) прив-Ьтству-
етъ его п-Ьснею: „Ой Ладо! ой Ладъ! на курганЬ
соловей гнездо завиваетъ, а иволга развиваетъ. Хоть
ты вей, хоть не вей, соло&ей! Не быть твоему гнезду

— 154 —
совитому, не быть твоимъ детямъ вывожатымъ, не
летать имъ по дубравЬ, не клевать имъ яровой
пшеницы! Ой Ладо! ой Ладо (Русск. простонар. праздн.,
вып. IV, 67 стр.)".
Женскою половиною великаго бога солнца—Лада
является богиня Лада=славянская Венера (Mater
verborum). Исследователи обыкновенно производятъ
слово „Лада" отъ „ладить", „ладный" и видятъ въ та-
комъ словопроизводстве указаше на любовный,
мирный характеръ Лады. Такъ г. Аеанасьевъ для объ-
ясненья лингвистическаго значенья имени богини Лады
зам'Ьчаетъ: „Въ народныхъ п'Ьсняхъ ладо до сихъ поръ
означаетъ нежно любимаго друга, любовника, жениха,
мужа, а въ женской форме (лада)—любовницу, невесту
и жену... Въ областныхъ говорахъ: ладить—жить съ
К'Ьмъ согласно, любовно, „въ ладу%
ладь—супружеское coiviacie, любовь, въ музыке: гармошя; ладковать—
сватать и примирять, лады—помолвка, ладило—сватъ,
ладинки—уговоръ о приданомъ, ладканя (галицк.)
свадебная песня, ладный—хорошш, польск.
ладны—красивый, пригожш (Поэт, воззр., т. I. 227—228). Е. Го-
лубинскш, следуя г. Аеанасьеву, думаетъ, .что доныне
употребляемый слова „ладный, ладить** указываюсь на
характеръ Лады (Истор1я русской церкви Е. Голу-
бинскаго т. I, 2 половина. 731 стр.)". Нельзя не
заметить, что сопоставленье Лады съ словами „ладить,
ладный" часто механическое и вообще основано на
простомъ созвучш, далеко неубедительному При по-
добномъ словопроизводстве мы должны оставить въ
стороне чешскую Летницу; Летница, по Вацераду,
жена Перуна и очевидно одно и тоже лицо съ
славяно-русской Ладой. Въ Ладе=Летнице сд'Ьдуетъ
усматривать олицетвореше лета=весны. Обращаемъ
внимате на вцдоизменетя, которымъ подверглось

1-5Г6 —
слово „лито" въ различныхъ сла^янскихъ нар^яхъ:
великорусе. л'Ьто, малорусск. лито, сербск. лето, чегаск.
leto, болгар. л'Ьто и лято, польск. lato. Отъ формы
^•bTO=letott произошла Л'Ьтница (Letnica), отъ „лято=
польск. lato" произошла богиня Лада.
Наше словопроизводство предполагаетъ несомн'Ьн-
нымъ тожество Лады и Л'Ьтницы; и мы действительно
думаемъ, что таже самая Лада появляется у Вацерада
подъ именемъ Л'Ьтницы: подобнымъ образомъ и
мужской двойникъ Лады Ладъ изв'Ьстенъ еще иодъ
именемъ Леда „Ладо и Ледо" (Опытъ пов-Ьствоватя о
Россш. И. Елагина, кн. Ш, 322; Русск. простонародн.
праздн. Вып. I, 13 стр.). Не можемъ обойти молчаш-
емъ противоположное мн'Ьте, видящее въ Лад-Ь и
Л'Ьтниц'Ь двухъ различныхъ богинь. Мы тгЬемъ въ виду
г. Квашнина-Самарина. „Если верить старинному
чешскому писателю Вацераду", говоритъ Н. Квашнинъ-
Самаринъ, „чешское имя громовницы было ЛЬтница.
ибо онъ такъ называетъ супругу Перуна. Такимъ
образомъ ей, выходитъ, было посвящено обильное грозами
лгЬто, тогда какъ весна, по нЬкоторымъ указашямъ
посвящалась Лад-fc (ВесЬда 1872 г. кн. IV.—Апр'Ьль. 235
стр.)". Чтобы видеть неосновательность мнЬнья г.
Квашнина-Самарина, нужно тгЬть въ виду то обстоятельство,
что въ древности существовало только два времени
года: л'Ьто и зима, и следовательно весна и л'Ьто
означали одно и тоже время тода. Такъ сЬверо-американ-
сшя племена, по Тэйлору, знаютъ только два времени
года: ,,№ригакЬ.е=весна, л'Ьто и Pipunukhe=3HMa и
вмести осень". Nipimikhe приноситъ тепло, птицъ и зелень,
a Pipunukhe опустошаетъ все своими холодными
ветрами, своимъ снЬгомъ и льдомъ; одинъ приходитъ
когда другой уходитъ, и они между собою д4лятъ Mipb
(Первобытная культура. Эдуарда В. Тэйлора. СПБ-

— 156
1872, т. 1, 277 стр.)". Аршсше народы также
первоначально различали только два времени года: тепла и
холода, Л'Ьто или, что тоже, весну и зиму.—не даромъ
слово осень у различныхъ аршскихъ народовъ носитъ
особое назвате. Славянсшя и русстя племена
первоначально точно также знали только лито и зиму; весна
и Л'Ьто были синонимами: а) весеннш праздникъ 1-го
марта назывался Letnice (у чеховъ и словаковъ); б) въ
русскомъ народномъ говор* „Л'Ьто часто употребляется
вмйсто весны" (Русск. простонар. праздн., Вып. Ш, 2
стр.). Поел* всего нами сказаннаго кажется ненужно
и доказывать, что у славянъ не :\;огло быть особой
богини весны: Лады и особой богини л'Ьта: Л'Ьтницы; дЪ-
ло въ томъ, что Лада^Л'Ьтница. какъ и весна=лгЬто.
Съ концомъ зимы и съ таяшемъ сн1>говъ
открывается царство Лады=Л-Ьтницы, богини весны и л Ьта.
„Лада" приходитъ въ обновленный м1ръ „въ образ-fe
красивой женщины, украшенной ослепительными
лучами солнца; утренняя роса считалась слезами этой
богини (Знаше. Журналы 1877 г. Ш мартъ. ст. Л. В.
Березина. 10 стр.)44. Весною съ перваго марта славяне
встречали олицетворенное Л'Ьто, т. е. ЛЬтницу, или Ладу.
Въ март^ месяце чехи (богемцы), совершая обрядъ
изгнашя смерти (Мораны) или зимы, прив1>тсвуютъ и
наступающее Л'Ьто: „Griz nesem Smrt ze wsy, nowe leto
do wsy; witey leto libezne, obiljcko zelene! т. е. „уже
несемъ смерть изъ села (веси), а новое Л'Ьто въ село;
здравствуй, любезное Л'Ьто, зеленый посЬвъ (Русск.
простонар. праздн., Вып. Ш, 8; Поэт, воззр. т. Ш, 693
стр.)!" Словаки и венгерск1е славяне прив'Ьтствуютъ
Л'Ьто въ следующей веснянке: „Л'Ьто, наше Л'Ьто, кдесь
такъ длуго було? Сид'Ьло си на ловици, не могло си къ
намъ пршци (Бытъ русск. нар. ч. V, П=Встр,Ьча
весны, 6 стр.)". У насъ на Руси въ одно и тоже время

— 157 —
закликаютъ весну и лито, какъ назвашя одного и того
же времени года. Въ смоленской губернш въ день
Евдокш и на Сороки (40 мучениковъ) Д'Ьвки и малыя
ребята влйзаютъ на крыши амбаровъ и домовъ,
взбираются на горы и прип'Ьваютъ: „Весна красна! Что ты
намъ принесла? Красное л'Ьтечко (Русск. простонар-
праздн., Вып. III, 12—13)". Въ Малороссия
закликаютъ весну подъ именемъ матери Лады (матери весны):
„Благослови, мати, ой мати Лада, мати, весну закли-
кати (Поэт, воззр., т. Ш, 690 стр.)".
Мы уже говорили о старобытномъ тожеств* названш
весны и л'Ьта; оно предполагаетъ, что весна и л'Ьто по
древнимъ воззрЪтямъ оканчивались въ одно и тоже
время. Снова обращаемъ внимате на изв'Ьстныя уже намъ
руссшя пословицы: „ Женское лито по Петровъ день," „У
весны ноги долги: далеко до Петрова дни (Памятники
древней письменности. 1880. Вып. IV, 85 стр. и 100)/
Смыслъ пословццы какъ нельзя бол'Ье гармонируетъ съ
нашими разсуждешями; оказывается, что и весна и л'Ьто
(собственно женское) равно продолжались только до
Петрова дня; съ Петрова дня замиралп весеншя=л,Ьтшя
силы природы, пробужденныя богиней Ладой.
Около Петрова дня, въ конц-Ь весны совершалось
погребете Лады; въ Владтпр'Ь на Клязьме этотъ
символически—религюзный обрядъ пр1урочивался къ
первому воскресенью посл'Ь Троицина дня (Русск.
простонар. праздн., Вып. 1. 183,—Вып. III, 135 и Вып.
IV, 60 Вытъ русск. нар. Ч. VI, 192.) Смыслъ погре-
бешя Лады, какъ и Ярила, Кострубонька и Костромы,
одинъ и тотъ-же: съ концомъ весны посл'Ь солнцепово-
рота уменьшалась сила весенняго солнца, погибало
светлое любовное царство богини Лады, этой великой
матери природы.
Тотъ-же самый Ладъ-солнце изв'Ьстенъ еще подъ

— 158 —
именемъ Ледя. Лель-несобственное назвате солнца; для
объясненья его обыкновенно приводятъ сл'Ьдуюнця сла-
вянсшя слова: древанск. lgolga—Д'Ьдъ, полабск. лбля—
отецъ, галицко—русск. дэля—дядя, церковно—слав.
л'Ьла—тетка, области, ледя—крестный отецъ и
крестная мать. (владим1рск. г.). Очевидно, что русскш на-
родъ называлъ солнце Лелемъ, т. е. отцомъ или д'Ьдомъ
потому, что признавалъ себя сыномъ или внукомъ са-
маго солнца (срвн. предате о Даждь—БоятЬ внук*.)
Значить, солнце было особенно любезно и дорого для
русскаго и вообще славянско—литовскаго народа:
литовок. Saulele (Саулеле)=любезное, прекрасное солнце.
Лель=Лило=Лблю, Люли-богъ весенняго всеоживля-
ющаго солнца; имя его часто повторяется въ весеннихъ и
вообще въ л'Ьтнихъ обрядовыхъ nicHAXb. По
старобытному русскому предатю Лель былъ богомъ—устроите-
лемъ и покровителемъ бортеваго пчеловодства.
Лель=Лило, подобно Ярилу, благотворно вд1ялъ на ростъ хл'Ьбовъ:
„Гд* д^вки шли, тутъ и рожь густа. Лило! Лило! Рожъ
густа, колосиста, Лило! Лило! Колосиста, умолотиста,
Лило! Лило!" (Троицк. п'Ьсня чебоксарск. у., см. Учен,
записки император, казанск. унивирситета. 1877. 388 с),
Кром* своего землед'Ьльческаго значетя Лель=Лило
им'Ьлъ еще брачное, онъ выбиралъ женихамъ нев'Ьстъ:
Ъхалъ я, батюшка, улицею, Лило! Лило! Вид-Ьлъ я,
батюшка, д'Ьвицъ караводъ, Лило! Лило! Выбиралъ я,
батюшка, невесту себ-Ь, Лило! Лило! Тонку, долгу,
б'Ьлу, румяну, Лило! Лило! (Ibidem 388 стр.).
Бйлоруссы думаютъ, что Лель=Л1оли убаюкиваетъ
д-Ьтей, наводитъ на нихъ сладкш сонъ. (греч. Морфей).
Такъ няньки, укачивая въ колыскахъ д'Ьтей, припЪ-
ваютъ: „Ой, Люли, Люди! Придзи къ дзицяци, да дай
спаци! Ой Люли, Люди! Ой Лели Лели придзи къ иась-
цели! Ой Люли, Люли, приснися Петрули! (Дрибаил.
къ Ж. М. Н, Проев. 1846 г. отд. литературно4, 16.)

— 159 —
Женскою половиною Леля является Ляля, богиня
весны: Лель=Ляля, потому что е вообще переходитъ
въ я, какъ напр. ведро=б-Ьлорусс. вядро, няня=мало-
русс. неня. ненька. А. Аеанасьевъ вполне справедливо
отожествляетъ Лялю съ Ладой. „Очевидно/4 говоритъ
г. Аеанасьевъ, „Ляля (Леля)^-то-же, что древняя Лада,
богиня весенняго плодород1я и любви (Поэт, воззр.
Т. III. 680 стр.). И действительно въ н'Ькторыхъ мало-
рускихъ веснянкахъ Лада носитъ двойное имя Ляли—
Лады: „Благослови, мати, ой Лелю—Ладо, мати!
Весну закликати, зиму провожати (ВесЬда. 1872 кн. V.
Май. 178 с.„).
Ляля, какъ и Лада, ириходитъ въ самомъ начали
весны: „Зимою она сидитъ взаперти, въ высокой го-
pi,—сидитъ на золотомъ трон-Ь, вся въ бгЬломъ. Кру-
гомъ блестятъ груды золота, брильянтовъ". Съ при-
ближетемъ весны б^лоруссы обращаются съ мольбами
къ Богу? пр. Богородице, св. Благов'Ьщетю поскорее
послать Лялю, чтобъ „земелька отошла, да красна
весна къ намъ пришла". Вогъ, наконецъ, посылаетъ пти-
чекъ съ золотыми ключами, которыми т4 отмыкаютъ
темницу,—и Ляля выходить на св^тъ Божш. Бываетъ
это, по народному в^роватю, 25 марта. Потому въ этотъ
день отъ радости никто уже не работаетъ: птичка
даже не вьетъ своего гнезда. ВсЬ съ песнями, пирогами
идутъ на встречу Лял'Ь и зовутъ „(гукаютъ)" ее
приходить поскорее. А чтобы Ляля лучше слышала этотъ
зовъ, девушки ввбираются куда нибудъ на гору или
просто взл'Ьзаютъ на гумно, и оттуда кличутъ (Церков-
но-общественный Вйстникъ. 15 августа. 1883 г.
№ 106, 3 стр.)".
Явившись на св'Ьтъ Вожш 25 марта,
„молоденькая, красивая, стройная, высокая девушка-богиня Ляля"
быстро оживляетъ пробуждающуюся отъ вимняго сна

— 160 —
природу: по ея мановешю выростаютъ травы, цв'Ьтутъ
цветы, поднимается хлебъ (жито). 22 апреля,
накануне Юрьева дня совершается праздникъ въ честь уже
пришедшей Ляли, такъ называемый „ляльникъ" „(на
ляльнике нагуляемся)". Приведемъ характерное описа-
те ляльника по П. Древлянскому. „Обыкновенно",
говорить г. Древлянскш, ,,часа въ три по полудни на
чистомъ лугу (а иногда подле дома въ огороде)
собираются хороводы молодыхъ дъвушекъ. Выбравши изъ
среды себя подругу, которая вполне выражала бы собою
понят1е ихъ о пригожей ЛялЬ, хороводъ белорусянокъ
од'Ьваетъ ее въ длинный белый саванъ, перевязываетъ
ей шею. руки и станъ разною зеленью, а на голову
кладетъ в-Ьнокъ изъ разныхъ весеннихъ цв'Ьтовъ. Въ
такомъ наряде сажаютъ девушку-Лялю на дерновую
скамью, на которой съ одной стороны ноставленъ кув-
шинъ съ молокомъ. сыръ, масло, яйца, сметана и тво-
рогъ, а съ другой - хл'Ьбъ; у ногъ Ляли кладутъ
несколько венковъ изъ зелени, соответственно числу де-
вицъ, составляющихъ хороводъ. Потомъ, взявшись за
руки, хороводъ дъвушекъ пляшетъ вокругъ сидящей
Ляли и поетъ въ похвалу ей песню, которую заклю-
чаетъ следующею просьбою: „Дай намъ жытцу, да пша-
ницу. Въ агародзе, сенажаце, повны гряды, ровны
зряды (покосы)". Нап^въ этой песни очень протя-
женъ, и потому ее поютъ очень долго, после каждыхъ
двухъ стиховъ восклицая: Ляля, Ляля, наша Ляля!
Окончивши пляску и п^сню, хоровода садится у ногъ
Ляли и снова поетъ: „Наша Ляля, Ляля насъ накормиць
зусимъ, штобъ зъ весны на лета усб, што тутъ тэта, га-
давала завсимъ. Ляля, Ляля, ой да Ляля, Ляля!" Тутъ
Ляля раздаетъ всемъ девицамъ поочередно молоко,
масло, сыръ и т. д. до техъ поръ, пока, наконецъ,
ничего не останется. После этого, девушки встаютъ и на-

—161 —
чинаютъ опять плясать вокругъ Ляли, припевая
прежнюю п^сню. Во время этой пляски и п'Ьсни Ляля бе-
ретъ вЗшки и бросаетъ по одному на пляшущихъ до
гЬхъ поръ, пока, наконецъ, Bcfe девицы не схватятъ
по в'Ьнку. В^нки эти девушки хранятъ до следующей
весны, а н'Ькоторыя, въ случае замужества, и дол'Ье,
иногда во всю жизнь, какъ ничто заветное, святое.
По окончания всЬхъ этихъ церемонш, несколько д'Ь-
вицъ, въ сопровожден^ прочихъ, берутъ Лялю подъ
руки, сводятъ ее съ дерновой скамьи, и, напевая преж-
шя п'Ьсни, проводятъ ее домой. Саванъ и зелень, въ
которые од'Ьта была Ляля, прячутъ до другой весны
(Прибавлетя къ Ж. М. Н. Просв^щ., 1846 г. Отд.
литератур., 105—107 стр.)".
Хотя слово „Ляля" въ смысл* „ребенокъ, кукла,
красотка" существуешь почти у всЬхъ славянскихъ
племенъ, тймъ не мен'Ье н-fe которые изсл-Ьдователи
почему-то считаютъ Лялю только белорусскою (Поэт,
воззр., т. Ш, 679 срвн. Зап. импер. новоросс. универ.
1878 г. т. XXIY, 65 стр.). На самомъ д'Ьл'Ь Лялю
знаютъ не только б'Ьлоруссы, но и друпя в^тви рус-
скаго народа: малоруссы и великоруссы. Bl> Малороссы,
напр. въ с. Малые-Дедеркалы кременецкаго уЬзда
волынской губернш праздникъ въ честь Ляли—„ляль-
никъ" (красная горка) совершается, какъ и у б'Ьло-
руссовъ, 22 апреля; обрядовыя формы кременецкаго
ляльника вполн'Ь тожественны съ описанными
белорусскими (Труды этнографическо-статистической экспе-
дивди въ западно-русскш край. П. П. Чубинскаго,
т. Ш, 29—30). У великоруссовъ (чухломскаго и ко-
логривск. у. костр. г.), память о Лял*Ь также npiypo-
чена къ ранней веснй, радунице (радованицамъ).
Тамъ въ Оомино воскресенье, на радуницу окликаютъ
молодую чету новобрачныхъ следующею песнею: „Ой
11

- 162 —
Лелю, молодая, о Лелю, ты вьюная, о Лелю, ты по
горнице пройди, о Лелю, покажи свое лицо, о Лелю,
да въ окошечко, о Лелю, покажи намъ молодца, о
Лелю, своево-то вьюнца, о Лелю, да пожалуй-ко яичко,
о Лелю, еще красненькое, о Лелю, что на красномъ
блюд*, о Лелю, и при добрыхъ людяхъ, о Лелю (Русс,
иростонар. праздн., вып. IY, 195 срвн. Сказ, русск.
нар.; кн. III, 261 стр.)!" Хотя въ Великороссе не
сохранились обрядовыя формы ляльника, и самую
Лялю представляетъ не избранная девушка, а
новобрачная, т'Ьмъ не мен-fee очевидно, что великорусская
Леля 1юже, что белорусская и малорусская Ляля:
а) въ Великороссе окликаютъ новобрачную Лелю,
почти въ тоже время, когда въ Б'Ьлоруссш и
Малороссии совершается ляльникъ, б) великорусская Леля,
какъ и Ляля, раздаетъ окружающимъ съестные
припасы, напр. яйца".
Въ конц* этой главы считаемъ не лишнимъ
сделать несколько краткихъ зам'Ьчанш. Мы обыкновенно
называли Ладу женскою половиною Лада, Лялю—Леля;
но это не значить, что эти богини были женами со-
отв'Ьтствующихъ имъ боговъ. На самомъ д-Ьл'Ь, какъ
нужно заключать, изъ сравненья славяно-русской ми-
еологш съ литовскою, Лада, или Ляля была матерью
бога Лада или Леля. У литовцевъ Лад-Ь-Лялй соот-
ветствуетъ Ми льда, богиня весны, „любви, счаст1я,
свободы, оплодотворенья и мира".
Празднество въ честь Мильды, какъ и русской
Ляли, совершалось раннею весною,—въ честь Ляли,
какъ мы знаемъ, праздновали 22 апреля,—точно также
литовской Мильд'Ь посвящался м'Ьсяцъ апрель. Рус-
скимъ богамъ Ладу и Лелю соответствуете сынъ
литовской Мильды Каунисъ, богъ весенняго
тепла, любви и разврата. Мы т'Ьмъ бол'Ье им'Ьемъ

— 163 —
право сближать литовскую Мйльду съ русской Ладой-
Лялей, а ея сына Кауниса съ Ладомъ—Лелемъ, что
самое слово Мильда не чуждо славяно-русскому языку.
Какъ справедливо зам'Ьтилъ А. К. Киркоръ, „слово
Мильда происходитъ отъ литовскаго Mejle=meile-—
любовь (Изв^с^я императорск. археолог, общества
СПБ. 1859 г. т. I, 9 стр.),"—въ связи съ именемъ
Мильды можно также сопоставить русск.
милый=литовок, meilus, чешек, smilniti—развратничать, smilstvi
блудъ, zamilovati se—слюбиться. Очевидно также, что
въ фонетическомъ отношеши Мильда напоминаетъ 61*-
лорусскаго Любмела, покровителя новобрачныхъ (При-
бавл. Ж. М. Н. Проев., 1846, 102—105). и чешскаго
Милека (Milek). Само собою разумеется, что проводя
въ данномъ случае полную параллель между литовской
и славяно-русской миеолопей, мы вм'Ьст'Ь съ т$мъ
вполне подходимъ къ мнЗшью нашихъ старинныхъ
писателей, утверждавшихъ, что богиня Лада (Ляля)
была матерью Леля=(Лада): „на игрищахъ п'Ьтемъ
Лелемъ, полелемъ возглашаютъ: такожде и матерь
Железу и Полелеву Ладу поюще"... (Подроби. л1*топ.
ч. I, 52; Синопсисъ, 48—49,).
Не м^шаетъ им1*ть въ виду еще одно
обстоятельство. Ладъ и Лель научили людей пчеловодству. Слй-
дуетъ заметить* что учете о связи между богами и
пчелами не есть только нацюнальное, славяно-русское.
Можно для примера сослаться на „фигуру женскаго
окрыленнаго божества съ пчелиныаъ т1*ломъ на
чеканной золотой пластинк* изъ Родоса (Зап. импер.
новоросешск. университета. 1874 г. т. ХП. Часть
ученая, 20 стр.).
11*

VII. Солнечные праздники.
У русскихъ славянъ, какъ и у другихъ языческихъ
народовъ, было зимнее торжество въ честь декабрь-
скаго солнцеповорота (болгар. декабрь=коложегъ).
„Съ 12 декабря, при повороте своемъ на лито,
солнце", какъ увйряютъ pyccKie крестьяне, „наряжается
по праздничному—въ сарафанъ и кокошникъ. садится
въ телегу и 'Ьдетъ въ теплыя страны. (Сахаровъ, П,
69)". Такимъ образомъ по русскому предашю солнце
возрождалось, малодЪло съ 12 декабря; а потому
естественно было отпраздновать такое собьте. Такъ про-
изогаелъ языческ1я праздникъ въ честь зимняго солнце-
поворота. На существованье его у русскихъ славянъ
указываютъ рождественсюе и новогодше обряды, пЪсни:
колядки, щедривки, овсеневыя. игрища* передъванья,
гаданья. Малорусе к1я колядки прямо восп'Ьваютъ
царское дитя, играющее въ карты, подбрасывающее
червонное яблоко (Чт. въ имп. общ. ист. и др. росс. 1866,
книга Т. Ш=матер1алы славянск1е. 610 стр.). А это
дитя очевидно одно и тоже съ латышскимъ солнцемъ;
забавляющимся игрою съ золотымъ яблокомъ (Сбор-
никъ антропологическихъ и этнографическихъ статей
о Россш... В. А. Дашкова. Книга П. 33 стр.). Впро-
чемъ мы не нуждаемся въ догадкахъ; что у русскихъ

165 —
язычниковъ былъ праздникъ въ честь зимняго солнце-
поворота, въ этомъ намъ порукой почти документальное
изв-bcTie—сага О лафа Тригвессона, короля Норвеж-
скаго, посЪщавшаго конунга Гардарикш Валдамара,
т. е. Владимира Святославича, Святаго. „У конунга
Валдамара", разсказываетъ сага, „была мать очень
старая и слабая... Тамъ (въ Гардарикш) постоянно
господствовало обыкновеше, что въ первый вечеръ
праздника 1олы, когда усядутся ' по м-Ьстамъ люди во
дворц'Ь конунга, была приносима старушка, мать
конунга, передъ тронъ его и предсказывала,—не пред-
стоитъ ли какая опасная война конунгу, или его
народу, или друия подобныя вещи, когда ее о томъ
спрашивали (Образцовыя произвсдетя скандинавской
поэзш А. Н. Чудинова. Ч. I. Воронежъ. 1875. Отд. I,
114 стр.)" "1ола* (=jul, jol=Ioel)—скандинавское на-
звате языческаго праздника въ честь зимняго солнце-
поворота; очевидно подобный-же праздникъ былъ и у
русскихъ язычниковъ: иначе Олафъ Тригвессонъ не
назвалъ бы его скандинавскимъ именемъ. Словомъ
несомненно, что у русскихъ язычниковъ существовалъ
зимтй солнечный праздникъ; но хотя по времени и
обрядамъ этоть праздникъ совпадаетъ съ современными
Колядой и Овсенемъ, т'Ьмъ не менее въ самыхъ сло-
вахъ „Коляда и Овсень" нЪтъ ни малейшаго намека
на божество солнца.
1) Коляда—канунъ Рождества Христова:
„уродилась Коляда накануне Рождества". PyccKie миеологи
решительно запутались въ объясненш слова „Коляда",
и не безъ сожаленья каждый разъ пробегаешь длинный
рядъ забавныхъ словопроизводствъ: 1) Коляда=лат.
calendae (Русск. простонарод. праздн. И. Снегирева.
Вып. П, 2; Поэт, воззр. славянъ на природу. А. Ава-
насьева. Т. Щ, 729—730; Руссюя древности 1872. 2.

—166 —
Костомарову 9 стр.; Чт. въ ими. общ. истор. и древн.
росс. 1872. кн. 4 Дриновъ, 75 стр.; Зап. имп. русск.
геогр. общ. по от. этногр. т. VII, И. П. Калинскш,
345; Иречекъ. Истор!я Вулгаръ. Пер. Яковлева, 72 стр.;
Истор1я русской церкви. Е. Голубинскаго. Т. I,
вторая половина тома, 736 стр.), 2) Коляда, коленда=ко-
л-Ьнъ—даваше, т. е. колйнопреклонете предъ рожден-
нымъ Спасителемъ Mipa (Линде. И. Снегирева про-
стонар. праздн. Вып. П, 27 стр.), 3) Коляда=кол-
1}да=круговая 'Ьда, яства (Щепкинъ. Вып. 2, 64 стр.),
4) Коляда=клада, колода (В'Ьлорусск. п^сни Везсонова.
Ч. I, Вып. 1, 92, 93, 120 стр., а также Кальки пере-
хож1е. Вып. 4, 46 стр.). 5) Коляда=греч. cholas, ados
т. е. внутренности кишки (Гн'Ьдичъ), 6) Коляда=греч.
kale ode (Варяги и Русь. Гедеонова. Ч. I, 21 стр.),
7) Коляда=коло-Лада, ко-Ладу (Архивъ ист. юрид.
св^д. 1, 29), 8) Коляда=Коленда, индшская богиня,
дочь солнца и супруга Кришны (Русская ВесЬда, 1857.
Ш. Терстенякъ, 106 стр.), 9) Коляда=коло, колесо и
санскр. инд. владычествующш=владыка колесницы
(ВесЬда. 1872. П. Отд. П. Квашнинъ-Самаринъ, 66 стр.),
10) Коляда=яз/-восп'Ьвать, ла-Индра ша, слава, св'Ьтъ,
блескъ, da-холмъ т. е. ку-ль-я-да, п^снь славному Инд-
р'Ь на холм'Ь (Разведки о древн-Ьйшей русь-славянской
грамотности. А. С. Великанова, 216 стр.).... Противо-
р,Ьч1я русскихъ миеологовъ—законный результатъ
неправильной постановки вопроса о миеологическихъ ра-
ботахъ; миеолоия есть синтезъ исторш, этнографщ,
психологш и филологш, а потому миеологъ долженъ
равномерно знать всЬ эти науки. Въ противномъ
случае миеологъ никогда не будетъ стоять на высоте
своего призватя... Источникъ ошибокъ русскихъ
миеологовъ—полное пренебрежете къ психологш миеа 0
къ законамъ филологш. Въ посл'Ьднемъ отношети рус-

— 167 —
CKie миеологи особенно беззаботны: имъ не нужны
законы перебоя звуковъ, морфолопя, истор!я языка,—
они руководятся одними созвуч!ями. Часто мы видимъ
хитроумныя соображенья въ т'Ьхъ случаяхъ, гд^ слЬ-
довало бы помнить, что простота и естественность
гипотезы, или теорш—вЬрный признакъ истины. Такъ
напр. смутившее русскихъ миеологовъ слово „Коляда,,
объясняется довольно просто: Коляда—вознагражденье
колядовщиковъ, хл'Ьбъ, кишки, колбаса, сало, ватрушки.
Ручательство въ истине—народное словоупотребленье:
тверск. коляда—дневной сборъ милостыни нищими, га-
лицко-русс. коляда—подаянье, пища, белорусе,
коляда—вознагражденье священниковъ хозяйственными
продуктами, олонецк. калитка—ватрушка (Архивъ историко-
юридическ. св^д^тй. Н. Калачова. Книги второй
половина вторая. Отд. IV, 131; Запис. имп. русск. географ,
общ. по отд'Ьленш этнографы. Т. V, 52; Описате
олонецкой губернш В. Дашкова, 189 стр.; Сборникъ
отд^лешя русскаго языка и словесности императорской
академш наукъ. Т. XVII, № 3,129 стр.). Колядки прямо
называютъ колядой подаянье колядовщикамъ отъ домо-
хозяевъ: 1) „Тетка, лебедка, подай каледку намазану,
сухую (владим!рск. губ.),* 2) „Дайте намъ коляду, бо
дал1 иду (малорусе.)", 3) „Пошла Коле да колядуючи,
да за ею хлопци жебруючи. Коледа! Пошла Коледа по
леду, разсыпала Коледа коляду. А вы дз'Ьвочки не гу-
ляйце, да йдзице, коледу сбирайце" (белорусе.—Влади-
м1рск. сборникъ. Тихонравова, 40 стр.; Чт. въ имп. общ.
ист. и древн. 1872 г. кн. I, Ш отд. 123; Записки импе-
рат. русск. геогр. общ. по отд. этнография. Т. Y,
75 стр.).
П) Овсень (Авсень, У сень, Говсень, Ваусень, Ва-
усимъ)—олицетвореше новаго года:... „Комужъ, кому
гЬхать по тому мосточку? Ъхать тамъ Овсеню да новому

— 168 —
году." Филологичесхая истолкованья слова „Овсень" по
обыкновешю фантастичны: 1) Овсень=санскр. корню
ush, ushasa, саб. ausel, этрус. usil—солнце, лит. auszra—
заря (Поэт, воззр. слав, на природу. А. Аеанасьева.
Т. Ш, 748; ср. взглядъ Потебни), 2) Овсень=Ацсень=
Есень польскихъ старинныхъ писателей (Беседа. 1872.
Кн. IV.—Ст. Квашнина—Самарина, 247), 3) Овсень
или Авсень=латышск. Усинь, богъ—покровитель
лошадей, податель хл'Ьба, тучныхъ пастбищъ, здоровья
скота (Божества древнихъ славянъ. Ал. С. Фаминцына.
252 стр.). Г. Костомарову вообще не долюбливающш
великоруссовъ, какъ смешанное племя, приписываетъ
происхождете слова и обряда Овсеня финскому вл!ятю
(Русск1я древности. 1872. П. 9 стр.). Терещенко и Ка-
линскш производятъ слово „Овсень" отъ овса: овсомъ
новогодше поздравители (д'Ьти—подростки) обсыпаютъ
дома сельскихъ хозяевъ (Бытъ русскаго народа.
Терещенко. Ч. У И, 110; Записки импер. русск. географ,
общества по отд. этнографш. Т. УП, 349). Это
последнее словопроизводство нужно признать справедливыми
оно оправдывается филолопей и символикой овса. Фило-
логичесмя еближешя: Овсень=сербск. овсен., а, о,
овсяной. Въ переяславскомъ уЬздё владим1рской гу-
бернш вместо Овсеня появляется Овсей (Владим1рскш
сборникъ. К. Тихонравовъ. 40 стр.); если Овсень, или
Усень соблазняеть н'Ькоторыхъ миеологовъ на сближе-
ше съ латышек. Усинемъ, или польскимъ Есенемъ, то
- ужъ Овсей не подаетъ къ тому ни малМшаго повода:
связь между словами „Овсей и овесъ" сама собою бро-
саетея въ глаза. Символика овса: овесъ—символъ сча-
сия, плодород1я и довольства: 1) овсомъ обсыпаютъ
новобрачную белорусскую чету („Колясомъ, соуника,
колясомъ! ОбсЬй, мамухна, насъ оусомъ см. Зап. имп.
русск. географ, общ. по отд. этнографш. Т. У, 614),
2) православные б'Ьлоруссы въ старину накануне дня

— 169 —
св. Стефана имЪли обычай сыпать овесъ на
священника, когда онъ выход и лъ къ дверямъ церкви
и—нарочно за—т'Ьмъ прюстанавливался
(Белоруссия п^сни. Петра Безеонова. Ч. I, Вып. 1, 92 стр.).
Поводомъ къ употреблетю овса въ качестве символа
богатства и счастья послужила его плодовитость: „Овесъ
и сквозь лапоть проростаетъ (Воскресный посиделки.
Первый пятокъ. С.-П. 1844 г. 39 стр.)".
Ш) Великорусскому Овсеню соответствуешь
малорусски Щедрикъ и б'Ьлорусскш Щедрёць; это тоже
олицетворевая новаго года,—а ужъ конечно всякш же-
лаетъ, чтобы новый годъ былъ щедрымъ (Щедри-
комъ): недаромъ накануне новаго года бываетъ
богатая кутья—символъ будущаго счастья, изобил1я хл'Ьба,
недаромъ и накануне и въ самый день новаго года
выражаются пожеланья хорошаго урожая, приплода
скота, здоровья („ОЬйся, родися, всяка пашниця, жито,
пшениця, ячминь, овесъ, гречка, горохъ, сочевиця, на
той новый рикъ)". Накануне новаго года поются такъ
называемыя щедривки; такъ напр. въ малорусской
слободе Самойлове балашовскаго убзда саратовской гу-
берши поютъ следующую щедривку:
Щедрый вечеръ,
Добрый вечеръ
На счастье, на здоровье!
Ой чи дома панъ хозяинъ,
Чи 8го нема дома?
Ой я знаю, що винъ дома,
Седить кинци стола,
На немъ шуба нова,
У шубци калиточка,
У калиточци симь шеляжечкивъ,
Тому, сему по шеляжечку,
А намъ по пирежечку,
Старымъ бабамъ по паляници,

— 170 —
Щобъ родились телици.
Не пора ли насъ дарить, жаловать?
Не дашь пирога,
Возьму корову за рога.
Кто скоро даритъ,
Той сына родитъ,
А кто не скоро даритъ,
Той дочь родитъ.
(Щедривка записана авторомъ со словъ
крестьянина слободы Самойловки Павла Прокофьевича Челова).
Особый прип'Ьвъ щедривокъ „щедрый вечеръ,
добрый вечеръ" одинаково употребителенъ и въ Малорос-
cin и въ Белоруссия (Чт. въ имп. общ. истор. древн. росс.
1873. кн. IV, 171),—часто повторяя слово „щедрый",
щедруюшде чисто механически пришли къ мысли
олицетворить новый годъ въ лиц-Ь малорусскаго Щедрика,
илиб'Ьлорусскаго Щедреца (Прибавл. къ журналу
министерства народнаго просв^щетя. 1846 г. 121—124
стр.; Маякъ. 1843. т. XI. кн. XXI. гл. Ш. 37—38 стр.;
Труды этнографическо-статистической экспедищи въ за-
падно-русскш край. Чубинскш. _ т. Ш, 477).
IV) Весна обыкновенно встречается подъ именами
Лады и Ляли. Сына этой Ляли—весны—солнце
чествуюсь подъ именемъ Ярила (Встреча Ярила). Но
весну встр,6чаютъ==закликаютъ и подъ ея собственнымъ
именемъ. Такъ произошли веснянки; ихъ расп'Ьзаютъ
въ мартЪ и апр'Ьл'Ь.
Великоруссюл веснянки.
1) Весна, весна красная!
Приди, весна, съ радостью,
Съ великою милостью:
Съ льномъ высокшмъ,
Съ корнемъ глубокшмъ,
Съ хлебами обильными.

— 171 —
2). Весна красна!
На чемъ пришла,
На чемъ пр^хала?
На сошечкб,
На бороночк*.
(Сахаровъ. Пассекъ.)
Малоруссюя веснянки.
1.) Весна, весна, весняночка,
Де твоя дочка паняночка?
Моя дочка, у садочку,
Шие вона сорочку,
Шовкомъ та б1лыо,,
Къ своему вес1льлю
(Бесбда. Кн. У, 1872 г. 78—79 стр.).
2.) Ой—вже весна воскресла!
Ой що же сь намъ принесла?
„Принесла мь вамъ паски,
Яйци и колбаски,
На девоньки краски,
На д^вки в4нки,
На молодици рубки,
На парубки шлеи,
Во у нихъ долги шеи.
(Чтенья въ имп.общ.истор. 1866. Кн. III, Отд. III, 677).
Поел* шньскаго солнцеповорота (12 шня)
солнце, достигши высшей степени разви^я жизненныхъ
силъ, постепенно замираетъ. Символомъ замиратя
солнца является обрядъ проводовъ весны. Описаше
обряда: „Въ Пензенской губернш. въ послйдтй день
весны, въ Духовъ день трое или четверо молодыхъ
ребятъ, покрывшись пологами, образуютъ изъ себя по-
доб1е лошади. Одна изъ женщинъ, наряженная въ
солдатски мундиръ, „командуетъ тремя лошадьми". ВсЬ
девицы провожаютъ ихъ за село и прощаются съ ними—

— 172 —
это называется „проводами весны". (Терещенко Б р. н.
VI, 191—192). Проводы весны совершаются также
подъ именемъ погребетя Лады и Костромы. Въ тотъ-
же Духовъ день девицы пензенской и симбирской
губернш выбираютъ изъ среды себя одну такъ
называемую Кострому (Кострома=весна), кладутъ на
доску, несутъ къ р'Ьк'Ь и купаютъ. (Онегиревъ).
V) (Купальское торжество). Т'Ьже самые проводы весны
изв-Ьстны подъ именемъ праздника Купалы. Чучело Ку-
палу (Купалку) такъ-же, какъ и Кострому, топятъ въ
вод'Ь. Въ тожеств-fe весны (богини) и Купалы насъ
уб'Ьждаетъ сближете веснянокъ и купальскихъ пЬсенъ.
Веснянка „Весна, весна, весняночка, де твоя дочка
паняночка"=купальская п^сня „Купалочка, гд^ твоя
дочка", „Купаленька, темная ночка! Идз'Ь твоя дочка"!
(БесЬда. 1872. кн. V, 78 стр., 79; ср. Записки импе-
раторскаго русскаго географическаго общества по отд'Ь-
лешю этнографы, т. V, 91, 434). Веснянка „Вилетчла
весняночка вчора зъ вечора, укропомъ очи завшгала,
а петрушкою ротъ запхала, ршою зуби накувала"=
купальская п^сня „Ишла Купаленька по вулицы,
красками вочи зав'Ьсиуши, стали людзи дзивицися, и
стала Купаленька сварицися", или „Ишла Купалка ся-
ломъ, сяломъ, завысила вочки цябромъ, цябромъ"
(Труды этнографическо-статистической экспедицш въ за-
падно-русскш край. т. Ш, 113 срвн. Записки имп.
русск. географ, общества по отд'Ьлио этнографш т. V,
432). Оопоставленье веснянокъ и купальскихъ пЬсенъ
показываетъ, что подъ именами „весны, весняночки и
Купалы, Купалочки" является одна и таже миеиче-
ская личность: 1) и весна и Купала одинаково им'Ьютъ
дочерей, 2) народный юморъ одинаково не щадитъ и
весны и Купалы „(укропомъ очи зав1шала", „красками
вочи завЬсиуши)".

— 173 —
Въ Купальскомъ торжестве сл'Ьдуетъ отмЬтить
собственно два празднества: 1) въ честь Купалы
Аграфены Купальницы (23 шня) и 2) въ честь
Купала, Купалиша. Купальника, Ивана Купала, Яна
(24 шня). Одна белорусская песня довольно
выразительно отличаетъ одно празднество отъ другого: „Се-
годни Купала, завтра Иванъ, будзець, дзевочки, ли-
хинько вамъ". Какъ въ Купал* мы видели весну=
Кострому=Ладу=Лялю, такъ и въ ея мужскомъ
двойнике КупалЬ (именит, пад. Купало), КупалишЬ уемат-
риваетъ солнце (бога)=Ярила=Кострубонька=Лада.
Одна малорусская песня прямо называетъ солнце
Купаломъ, движущимся по небу: „Сходилось (скатилось)
Купало изъ долу до долу; часъ намъ, д1вочки, до дому,
до дому „(Сборникъ Мордовцева, стр. 35.). При
забвения старобытныхъ языческихъ преданш Купало
смешивается и отожествляется съ Иваномъ Крестите-
лемъ, Иваномъ Купаломъ: предатя, связывавшаяся съ
Купаломъ, аттрибуты (свойства) солнечнаго бога
перешли на личность хржтанскаго святого 1оанна
Предтечи. Вотъ почему народное предан1е часто рисуетъ
такой образъ Ивана Предтечи, который напоминаетъ
Ярила, или Переплута. Такъ въ Малороссш праздникъ
Рождества 1оанна Предтечи называется попросту
Иваномъ Гулящимъ (ср. Ярило веселаго нрава челов-Ькъ.
Записки имп. русс, географ, общ. по отд. этнографш.
Т. УН, 415 стр.). Въ белорусскихъ купальскихъ ntc-
няхъ Янъ (Иванъ) является неистовымъ богомъ
разврата: „То, то! Хто у насъ на дзеуки ласъ (охотникъ
до девокъ)? То, то! Да у насъ Яночка на дзеуки ласъ.
То, то! Да пошоу у лесъ,-на кобылу узлезъ". То, то!
Да пошоу къ дубу:„ да яще буду." То, то! Да пошоу
къ бярезе.—яще не годзе (довольно). То, то! Да
пошоу къ ели,—да ужо додз'Ьли „(Белоруссия песни
П. Везсонова. Ч. 1. Вып. 1, 32-33.)

— 174 —
Купальское торжество хорошо известно вс&мъ
четыремъ в^твямъ русскаго народа: малоруссамъ,
червонноруссамъ, б'Ьлоруссамъ и великоруссамъ. Съ
посл-Ьднимъ положеньемъ конечно не согласится г.
Мордовцевъ. (Исторически В'Ьстникъ, 1884 г. декабрь.
532 стр.); ему, какъ украйнофилу, хотелось бы, чтобы
о Купалгь великоруссы не знали. Но факты говорятъ
противное, нисколько не поощряя фантазш теоретиковъ:
великоруссамъ известна Купальница=Купала=Купа-
лочка (Снегиревъ.). Въ сел'Ь Красномъ арзамасскаго
уЬзда нижегородской губернш встр'Ьчаемъ
празднество подъ назвашемъ „Купальни=Купало
(Нижегородски сборникъ А. С. Гацисскаго. Т. II, 1869 г. 358—
359 стр.).
Считаемъ доказаннымъ, что Купала и Купало—не-
собственныя имена весны и солнца; источникъ такого
прозвища весны и солнца обрядъ купанья въ р-Ькахъ
и источникахъ. Не даромъ объ этомъ купанье такъ
часто говорятъ купальсмя п'Ьсни: „Ой Купалочка ку-
палася, та на бережку сушилася," „Иванъ да Марья
на гор'Ь купалыся..., Гд'Ь Марья купалась, трава рас-
цилалась," „Да купався Иванъ, да й у воду упавъ.
Да купався Климъ, да й у воду впливъ..." Слово—
производство Купала и Купалы отъ купанья самое
естественное: сербск. купало=купальня.
PyccKie миеологи, взявпие на себя трудъ филоло-
гическаго объясненья словъ „Купало, Купала," по
обыкновенью фантазировали;—отсюда—масса произ-
вольныхъ догадокъ, которыми они мечтали обогатить
русскую литературу Словопроизводства русскихъ миео-
логовъ: 1) Купало=купа, copula, пара двухъ миеичес-
скихъ существъ, 2) Купало=польск. куна, русс,
копна, куча хвороста, зажигаемаго въ ночь на 24 шня,
3) Купало=копанье кореньевъ и кладовъ, 4) Купало=

— 175 —
инд. Купало, покаянникъ (Русск. простонар. праздн.
Снегирева. Вып. IV, 19 стр.; Современная летопись
1867 г. № 29. 13 августа 12 стр. С. Любецкш), 5)
Купало=кип1пъ, кипятиться, лат. cupio т. е. Купало—
страстный челов-Ькъ, Ярило (Вуслаевъ). 6) Купала=
Кубела (Приложенья къ 4-му выпуску п'Ьсенъ, собран-
ныхъ П. В. Кир-Ьевскимъ. Заметка П. Безсонова. LXIII
стр.; В'Ьлоруссшя п^сни. П. Безсонова Ч. 1 Вып. 1.
118-119).

VIII. Заключеше.
Изложивъ систему русской солнечной миеологш,
не можемъ отказать себ'Ь въ удовольствш сделать всЬ
возможные выводы изъ нея.
1) Солнечныхъ боговъ и богинь на Руси
оказывается очень много: Дажьбогъ, Хорсъ, Ярило, Пере-
плутъ, Пинай, Облупа, Кострубонько, Ладъ, Лель,
Купало, Чурила, Журило, Яровица, Кострома, Лада, Ляля,
Купала, Чурилья, Дженджуриха. Сравнительная
многолюдность русскаго солнечнаго Олимпа ручается за
древность солнечнаго культа. Отсюда выводъ: солнечный
культъ древнее культа грома и молши. Факты под-
тверждаютъ выводъ: имена русскихъ солнечныхъ
боговъ созвучны съ именами солнечныхъ боговъ другихъ
аршскихъ народовъ, чего нельзя сказать о богахъ
грома и молши. Имена аршскихъ солнечныхъ боговъ:
1) русс. Хорсъ=лит. Гурко=сабинск. Kurinos=erHneT.
Горосъ старшш=инд. Хари, инд. бхутъ Хару=греч.
Гаресъ, 2) русс. Яръ, Ярунъ, Ярило=греч. * Арей,
Еротъ=инд. Аруша/ Арванъ [Aruscha, Arvan]. Имена
аршскихъ боговъ грома и молнш: русс. Перунъ, греч.
Зевсъ, инд. Индра, сканд. Торъ. Созвуч!е именъ
аршскихъ солнечныхъ боговъ—свидетельство обще-арш-
скаго происхожденья солнечнаго культа; почитате
солнца установилось до разд'Ьлешя аршцевъ на существую-
1щя расы. Противоположное явлеше, которое пред-
ставляютъ имена боговъ—громовниковъ, объясняется
поздн'Ьйшимъ и пожалуй неаршскимъ происхождетемъ

— 177 —
культа боговъ грома и молши. Въ самомъ д'Ьл'Ь гово-
рятъ, что Зевсъ не греческаго происхождешя; сканди-
навскш Торъ заведомо обязанъ своимъ бьтемъ
монголо-финскому вл1ятю: "сканд. Торъ=эстонск. Тара-
богъ-старецъ, татарск. Тянгере-Вабай (д1*дъ)-Небо-
д,Ьдъ=чувашск. Тора-богъ.
2) На славяно-русскомъ солнечномъ Олимп*
замечается попарное сочетате боговъ и богинь: 1) Хорсъ
и Хора, 2) Ярило и Яровица, 3) Коътрубонько и
Кострома, 4) Ладъ и Лада, 5) Лель и Ляля, 6) Купало
иКупала,7)Чурила иЧурилья, 8) Журило и Дженджури-
ха.—Списокъ славяно-русскихъ богинь—самое веское
опровержете произвол ьныхъ догадокъ и категориче-
скихъ ув'Ьренш Н. И. Карцева въ отсутств!и богинь въ
славянской миеологш (Филологическ. записки. 1872
Вып. Ш, 18 стр.).
3) Релипя для первобытнаго человека заменяла
собою Bcfe науки и искусства: политику, мораль,
медицину, физику, психологио, поэзш... Вотъ почему
важно проследить сравнительное сходство, или
несходство религюзныхъ въровашй великоруссовъ,
малоруссовъ, червонноруссовъ и б-Ьлорусовъ.
Степень сходства этихъ въровашй оудетъ показателемъ
степени родства самихъ русскихъ племенъ. Между
малорусской и великорусской миеолопей можно провести
полную параллель: 1) малорусе. Кострубонько=вели-
корусс. Кострома, 2) малорусе. Лада=великорусс. Ладь,
3) малорусе. Ляля=великорусс. Лель. 4) малорусск.
Журило=великорусс. Чурила. Миеичесмя вйровашя
малоруссовъ и великоруссовъ не только сходны, какъ
напр., в^рованья великоруссовъ и сербовъ, но почти
тожественны. Можно даже указать переходныя
ступени, соединительныя звенья между малорусскимъ и
великорусскимъ миеомъ. Такъ напр. шенкурскш
(архангельской губернш) б-Ьлый мужъ Жубрило является со-

— 178 —
единительнымъ звеномъ между малорусскимъ Журиломъ
и великорусскимъ Чурилой. Отсюда мы см'Ьло д'Ьлаемъ
такой выводы всЬ толки о двухъ народностяхъ,
малорусской и великорусской, обязаны своимъ происхож-
дешемъ наивному романтизму и страсти русскихъ уче-
ныхъ къ фантазированью и оригинальничанью.
Говорить и писать о -малорусской народности также
ненаучно, какъ говорить о черниговской народности,
новгородской, владвдпрской рязанской... Что касается
белорусской миеологш, то она всегда занимаетъ
серединное положете между миеолопями: великорусской и
малорусской, колеблясь, то на право, то на Л'Ьво. Такъ
напр. белорусе. Ярило=великорусс. Ярила и наобо-
ротъ бЬлорусс. Щедрёцъ=малорусс. Щедрикъ.
4) Русская миеолопя вообще однообразна. Миеи-
ческ1я лица, какъ Ярило, Кострубонько, Ладъ, Лель,
Купало почти нич'Ьмъ не отличаются другъ отъ друга,
формы культа, обряды также удивительно схожи. Всю
русскую миеологш можно свести къ немногимъ поло-
жешямъ. Въ виду всего этого мы нисколько не жа-
л'Ьемъ, что миеичесшя предашя видимо забываются на
Руси, обрядовыя п^сни исчезаютъ. Да и вообще вос-
хищете народной миеолопей намъ всегда казалось
искусственнымъ. Миеъ им'Ьетъ значете и интересъ
только для сторонняго наблюдателя, историка и
археолога. Для самаго народа миеъ, суеверный обрядъ,
героическая п-Ьсня вредны, потому что отвлекаютъ
его отъ практической, сознательной жизни. Ч'Ьмъ
скорее замрутъ отголоски миеическаго перюда, т'Ьмъ
лучше. Если миеъ интересуетъ историка,
этнографа, то и душевная болЬзнь интересуетъ псих1атра,
rb лесная—врача. И какъ странно было-бы горевать
объ уменьгаеши душевныхъ и тЪлесныхъ болезней,
такъ не мен'Ье забавно проливать слезы по поводу

— 179 —
забветя старобытной языческой старины. Нужно имЪть
въ виду общенародную пользу, а не искусственные
восторги историковъ.—Съ нашимъ пожелатемъ скорМ-
шаго забветя миеической старины согласится всякш
мыслитель и пастырь церкви. Мыслитель всегда пред-
почтетъ сознательную жизнь безсознательной, уб'Ьжде-
Hie—предчувствие; пастырь церкви никогда не увлечется
до самозабветя археологическими интересами. Онъ
всегда помнитъ увйщате церкви бороться съ языче-
ствомъ,—какую-бы форму оно не принимало.

<=Щ_ Ц*на 1 руб. 50 кол. Jg^>
Продается въ г. Симбирске у М. Е. Соколова.