ИНФОРМНЦИЯ
THE INFDRMRTIDN

JRME5 G L E I C h
THE INFDRMRTIDN
R HI5TDRU- R THEDRU-H FLDDD

ДЖЕЙМС ГЛИК
ИНФОРМАЦИЯ
ИСТПРИЯ-ТЕПРИЯ-ППТПК
Перевод с английского под редакцией
Дарьи Тимченко
издательство act
Москва

УДК оо2
ББК73
Г54
This edition is published by arrangement with InkWell Management and Synopsis
Literary Agency
Художественное оформление и макет Андрея Бондаренко
Глик, Джеймс
Г54 Информация. История. Теория. Поток / Джеймс Глик; пер. с английского
М. Кононенко. — Москва: ACT: CORPUS, 2013. — 576 с.
ISBN 978-5-17-080465-8
Писатель и популяризатор науки Джеймс Глик рассказывает о том, как наше отношение к
информации изменило саму природу человеческого сознания. Его книга "Информация" —
увлекательное и напряженное путешествие по истории информации и связи от языка, на котором
"говорили" африканские барабаны, к изобретению алфавитов, от первых попыток кодирования к
электронным письмам и блогам, от древних времен к современности. На этом пути его
сопровождают Чарльз Бэббидж, Ада Лавлейс, Клод Шеннон и другие великие ученые. "Информация" была
признана лучшей научной книгой года по версии Los Angeles Timesy получила множество призов
и стала международным бестселлером.
УДК 002
ББК73
ISBN 978-5-17-080465-8
© James Gleick, 2011
© М. Кононенко, перевод на русский язык, 2013
© А. Бондаренко, художественное оформление, макет, 2013
© ООО "Издательство ACT", 2013
Издательство CORPUS ®

СОДЕРЖАНИЕ
Пролог 11
Глава i. Говорящие барабаны 21
Глава 2. Постоянство слова 37
Глава з- Два словаря 6i
Глава ц. Перевести силу мысли в движение колес 9°
Глава 5- Нервная система Земли 138
Глава 6. Новые провода, новая логика i8i
Глава j. Теория информации 219
Глава 8. Информационный поворот 250
Глава 9- Энтропия и ее демоны 288
Глава ю. Собственный код жизни 308
Глава и. В мемофонд 332
Глава 12. Смысл случайности 347
5

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
Глава 13* Информация как физическая величина 379
Глава 14. После потопа 399
Глава 15. Новоаи каждый день 425
Эпилог 44°
Благодарности 455
Примечания 456
Библиография 5°4
Указатель 534
Источники иллюстраций 575

Синтии

Так вот, на старых билетах не было написано ни куда
ты едешь, ни тем более откуда. Арчи не припоминал, чтобы
на них аояла дата. И время, уж конечно, тоже не было на них
проставлено. Само собой, тогда все было по-другому.
Столько информации. Арчи никак не мог понять зачем.
Зэди Смит, "Белыезубы"х
То, что мы называем прошлым, построено из битов.
Джон Арчибальд Уилер, 1990
Information, physics, quantum: The search fo r links
1 Пер. О. Качановой, М. Мельниченко.

ПРОЛОГ
Основная задача связи состоит в том, чтобы в одном месте
воспроизвести, точно или приблизительно, сообщение, отправленное
из другой точки. Часто сообщение имеет некое значение1.
Клод Шеннон (1948)
Потом, уже после 1948-го (а это был решающий год),
всем казалось, что, когда Клод Шеннон начинал
работу над своей теорией, он преследовал ясную и понятную
цель. Но это впечатление возникало лишь оттого, что
результат уже был известен. Сам Шеннон то, что с ним
происходило, описывал так: "Мой разум кипит, день и ночь я пытаюсь
осмыслить разные вещи. Я начинаю думать как какой-нибудь
писатель-фантаст: а что если все было бы действительно так".
Так случилось, что 1948-й стал годом, когда Bell Telephone
Laboratories объявили об изобретении полупроводника —
"удивительно простого устройства", которое могло делать все то, что делала
вакуумная лампа, но более эффективно. Устройство было настолько
маленьким, что на ладони сотня полупроводников могла уместиться.
В мае ученые сформировали комиссию, чтобы придумать название
устройству. Комиссия разослала старшим инженерам Bell Telephone
Laboratories бюллетени для голосования, в которых перечислялись
варианты названия, в том числе полупроводниковый триод, иота-
1 Пер. С. Карпова. — Здесь и далее — прим. перев., если не указано иное.
11

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
трон, транзистор (transistor, производное от transconductance —
активная межэлектродная проводимость и varistor — переменный
резистор. — Прим. авт.). Победил транзистор. "Появление
данного устройства может иметь значение для развития электроники
и электрической связи", — заявили в пресс-релизе Bell Telephone
Laboratories, и в этом случае реальность превзошла ожидания.
Благодаря появлению транзистора в электронике произошла
революция, позволившая технологии пойти по пути широкого
распространения уменьшившихся в размерах устройств, а трое главных
изобретателей вскоре получили Нобелевскую премию. В
Лаборатории по праву гордились транзистором, но на самом деле он
оказался лишь вторым по важности изобретением того времени.
Транзистор в конце концов был только оборудованием.
Изобретение более значимое и фундаментальное появилось
в монографии, занимавшей в общей сложности семьдесят девять
страниц июльского и октябрьского номеров The Bell System Technical
Journal. Специального пресс-релиза к выходу монографии выпущено
не было. Статья называлась просто и величественно —
"Математическая теория связи", и ее смысл трудно изложить в двух словах. Она
стала осью, вокруг которой начал вращаться мир. Она, как и
транзистор, принесла с собой неологизм — слово "бит", в данном случае
выбранное не комиссией, а самим автором, 32-летним Клодом
Шенноном. Сегодня бит стоит в одном ряду с дюймом, фунтом, квартой
и минутой, основными единицами измерения.
Но что измерялось битами? "Единица измерения
информации" — так определил бит Шеннон. Как будто существовала такая
вещь, как измеримая и исчислимая информация.
Предполагалось, что Шеннон работал в группе
математических исследований в Bell Telephone Laboratories, но в
действительности он скорее был сам по себе. Когда группа переехала из
нью-йоркской штаб-квартиры в новое сверкающее помещение в пригород,
в штат Нью-Джерси, он остался в маленьком чулане в старом здании
на Вест-стрит — 12-этажной громаде из песчаника, выходившей
индустриальным задним фасадом на Гудзон, а передним смотревшей
на Гринвич-Виллидж. Шеннону не нравились ежедневные поездки
в пригород и обратно, он предпочитал центр, где были ночные
клубы, в которых он мог слушать выступления джазовых кларнетистов.
12

ПРОЛОГ
Он робко флиртовал с девушкой, занимавшейся ультракороткими
волнами в другой группе Bell Telephone Laboratories, через дорогу,
в двухэтажном здании бывшей фабрики Nabisco. Шеннона
считали умным парнем. Только-только придя из Массачусетского
технологического института, он погрузился в военные проекты
Лаборатории, сначала разрабатывал автоматическую систему управления
для зенитных орудий, а затем сосредоточился на теории
шифрования сообщений, криптографии, и разработал математическое
обоснование защиты X System — линии связи между Уинстоном
Черчиллем и президентом Рузвельтом. Так что начальство решило оставить
его в покое, хотя не совсем понимало, над чем именно он работает.
В середине века AT&T не требовала от своего
исследовательского подразделения немедленных результатов. Она позволяла
заниматься математикой или астрофизикой, даже если не предполагалось,
что у работ будет очевидное коммерческое применение. В любом
случае, очень многое в современной науке прямо или косвенно
стало результатом деятельности этой монополистской компании,
охватывавшей множество областей. Однако, несмотря на столь широкие
интересы, основное направление деятельности телефонной
компании в фокус исследований не попадало. К1948 году по проводам Bell
System протяженностью 138 млн миль и по 31 млн телефонных
аппаратов передавалось более 125 млн разговоров в день. Бюро
переписи зафиксировало эти факты в разделе "Связь в США", но это были
грубые измерения. Бюро также насчитало несколько тысяч
передающих радио- и несколько десятков телевизионных станций плюс
газеты, книги, брошюры и письма. Почта считала письма и посылки,
но что конкретно передавала Bell Systems и в каких единицах это
измерялось? Разумеется, не разговоры, не слова и, конечно, не
символы. Может быть, просто электричество? Инженеры компании были
инженерами-электриками. Все понимали, что электричество
служило суррогатом звука человеческого голоса, колебания воздуха
попадали в микрофон и превращались в электрические волны. Это
превращение и было причиной превосходства телефона над телеграфом —
предшествующей технологии, которая к тому времени уже казалась
устаревшей. Основой телеграфа являлись преобразования другого
рода — код из точек и тире, построенный не на звуках, а на алфавите,
который и сам в конечном счете был кодом. Присмотревшись, мож-
13

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
но было заметить цепочку, состоявшую из абстракций и
преобразований: точки и тире представляли буквы, буквы представляли звуки
и вместе формировали слова, слова представляли отражение смысла,
рассуждения о котором, пожалуй, лучше оставить философам.
В Bell System не было штатных философов, но в 1897 Г°ДУ
компания наняла своего первого математика — уроженца Миннесоты
Джорджа Кэмпбелла, учившегося в Геттингене и Вене. Перед ним
сразу встала проблема передачи сигнала. По мере прохождения
по проводам сигнал искажался, и тем сильнее, чем больше
расстояние. Решение Кэмбелла было частично математическим, частично
инженерно-электротехническим. Его работодатели научились не
задумываться о различиях двух наук. Шеннон и сам, будучи студентом,
долго не мог выбрать, кем ему стать, инженером или математиком.
Для Bell Telephone Laboratories он волей-неволей был и тем и другим,
умел обращаться с реле и проводниками, но чувствовал себя
по-настоящему счастливым только в мире символических абстракций.
Большинство инженеров связи сосредоточились на физических
задачах: коэффициенты усиления, модуляции, фазовые искажения
и соотношения сигнал/шум. Шеннон предпочитал игры и загадки.
Коды зачаровывали его с тех пор, как мальчишкой он зачитывался
Эдгаром Алланом По. В первый год в МТИ в качестве ассистента он
работал на дифференциальном анализаторе Вэнивара Буша —
стотонном протокомпьютере, способном решать уравнения с помощью
огромных вращающихся шестеренок, осей и колес. В двадцать два
года Шеннон написал диссертацию, в которой применил
логическую алгебру Джорджа Буля — идею родом из XIX века — к
устройству электрических цепей. (Логика и электричество — занятная
комбинация.) Позже он работал с математиком и логиком Германом
Вейлом, который учил его: "Теории позволяют сознанию "прыгнуть
выше головы", оставить позади то, что дано, представить
непредставимое как само собой разумеющееся с помощью символов".
В 1943 Г°ДУ английский математик и криптоаналитик Алан
Тьюринг посетил Bell Telephone Laboratories и как-то за обедом
встретил Шеннона. Они обменялись взглядами на будущее
искусственных думающих машин. ("Шеннон хочет ввести в Мозг не только
данные, но и элементы культуры! — восклицал Тьюринг. — Он
хочет играть ему музыку!") Шеннон общался и с Норбертом Ви-
14

ПРОЛОГ
нером, у которого учился в МТИ и который в 1948 году
предлагал назвать новую дисциплину, науку о связи и управлении,
кибернетикой. Особенно сильно Шеннон заинтересовался
телевизионным сигналом, причем с необычной точки зрения — можно ли
каким-либо образом сжать его для увеличения скорости передачи.
Логика и электрические цепи пересеклись, чтобы произвести
гибрид, то же произошло и с генами и кодами. Шеннон начал
строить свою теорию информации, он продвигался в одиночку в
поисках системы, которая бы объединила все множество его идей.
В шумном сияющем пейзаже начала XX века материал для
исследования был раскидан буквально повсюду: буквы и сообщения, звуки
и изображения, новости и инструкции, цифры и факты, сигналы
и знаки — сборная солянка из связанных между собой
ингредиентов. Все они перемещались — по почте, по проводам или с
помощью электромагнитных волн. Но не существовало слова, которым
можно было их обозначить. В 1939 Г°ДУ Шеннон писал Вэнивару
Бушу в МТИ: "Урывками я работал над анализом некоторых
основных свойств систем передачи сообщений". Сообщения —
гибкий и очень старый термин. "Теперь, — писал сэр Томас Элиот
в XVI веке, — для обоюдных договоренностей или соглашений,
переданных письмом или поручением, используют элегантное
слово". Сегодня это слово приобрело другие значения. Некоторые
инженеры, особенно в телефонных лабораториях, начали говорить
об информации. Они использовали это слово так, как будто речь
шла о чем-то техническом: количество информации, мера
информации и т. д. Шеннон последовал их примеру.
Для научных целей информация должна была означать
нечто особенное. За три столетия до Шеннона новая наука, физика,
не смогла продвинуться вперед, пока Исаак Ньютон не дал старым
и расплывчатым словам — сила, масса, движение и даже время —
новые значения. Ньютон превратил эти термины в обозначение
количества, сделал возможным их применение в математических
формулах. До тех пор, например, движение было таким же
размытым и общим термином, как информация. Для последователей
Аристотеля движение отвечало за широкий спектр разнообразных
15

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
процессов: созревание персика, падение камня, рост ребенка,
разложение тела. Это было слишком общо. Прежде чем применение
законов Ньютона стало возможным, прежде чем научная
революция смогла победить, от большей части разновидностей движения
пришлось отказаться. В XIX веке похожую трансформацию начал
переживать термин энергия: физики адаптировали слово,
означавшее силу или интенсивность. Они математизировали его, отведя
энергии основополагающую роль в своей картине мира.
То же самое произошло с информацией. Появилась
необходимость в обряде очищения.
А затем, когда информацию упростили, очистили и начали
исчислять в битах, оказалось, что она повсюду. Теория Шеннона перекинула
мост между информацией и неопределенностью, между
информацией и энтропией, между информацией и хаосом. Она привела к
появлению компакт-дисков и факсов, компьютеров и киберпространства,
закона Мура и всех Силиконовых долин мира. Появились
обработка информации, ее хранение и извлечение. Люди начали искать имя
новой эпохе, преемнице века железа и пара. "И вновь появляется
собиратель, только теперь не собиратель пищи, а собиратель
информации", — отметил Маршалл Маклюэн в 1967 году1, предвосхищая
появление мира вычислительной техники и киберпространства.
Теперь мы понимаем, что информация — это то, что движет
нашим миром, его кровь и горючее, его жизненное начало. Она красной
нитью проходит через все науки, влияет на каждый вид знаний.
Теория информации начиналась как мост между математикой и
электротехникой и дальше к вычислительным машинам. То, что на
английском называли "вычислительной наукой", на других европейских
языках известно как informatique, informatica, Informatik — информатика.
Сегодня даже биология стала наукой об информации, оперирующей
инструкциями и кодами. Гены содержат информацию, и они же
предоставляют способы ее считывания и передачи. Жизнь
распространяется по законам сети. Само тело — это информационный процессор.
Память находится не только в мозге, но и в каждой клетке.
Неудивительно, что генетика расцвела одновременно с теорией информации.
1 И сухо добавил: "В этой роли электронный человек является не меньшим
кочевником, чем его палеолитические предки". — Прим. авт.
1б

ПРОЛОГ
ДНК — информационная молекула, самый совершенный процессор
обработки сообщений, находящийся на клеточном уровне, —
алфавит и код, 6 млрд бит информации для создания человеческого
существа. "Коренная сущность каждого живого существа — не пламя,
не теплое дыхание и не "искра жизни", — заявляет ученый Ричард
Докинз, — но информация, слова, инструкции. Если вы хотите
понять сущность жизни, не размышляйте о вибрирующих и
трепещущих студнях и илах, а размышляйте об информационных
технологиях"1. Клетки организма — это узлы сложно переплетенной сети
связи, передающие и получающие, кодирующие и расшифровывающие.
Сама эволюция включает в себя непрекращающийся обмен
информацией между организмом и окружающей средой.
"Информационный круговорот стал составной частью жизни, —
говорит Вернер Левенстайн, посвятивший тридцать лет изучению
межклеточных связей. Он напоминает, что теперь информация стала
более обширным понятием: — Она отсылает к космическому
принципу организации и порядка и предоставляет способ его точного
измерения". У гена есть и культурный аналог — мем. В эволюции
культуры мем воспроизводит и распространяет идею, моду, "письма
счастья" или теорию заговора. Иногда мем ведет себя как вирус.
Экономика считает себя информационной наукой — деньги
прошли эволюцию от материальных носителей к битам, когда они
хранятся в памяти компьютеров и на магнитных лентах, а
мировые финансы перемещаются по глобальной нервной системе. Даже
тогда, когда деньги были материальны — оттягивали карманы,
заполняли корабельные трюмы и банковские сейфы, — они несли
информацию. Монеты и банкноты, шкурки, кусочки серебра и
ракушки представляли собой лишь недолговечные технологии,
нужные для того, чтобы сообщить, кто чем владеет.
А атомы? У материи собственная валюта, и для самой сложной
из наук, физики, кажется, наступил срок платежа. Но новая модель
мышления повлияла и на физику. После Второй мировой войны,
во время расцвета физики, главной научной новостью было
расщепление атома и управление ядерной энергией. Физики
направили основные силы и ресурсы на исследование элементарных ча-
1 Пер. А. Протопопова.
17

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
стиц и законов, управляющих их взаимодействием, на построение
гигантских ускорителей и открытия кварков и глюонов.
Казалось бы, теория связи слишком далека от этих возвышенных целей.
Шеннон в Bell Telephone Laboratories даже не думал о физике. А
исследователи элементарных частиц не нуждались в битах.
Но ситуация вдруг изменилась. Чем дальше, тем сильнее
сближались физики и те, кто занимался теорией информации.
Бит — элементарная частица иного типа, не просто крошечная,
но еще и абстрактная — двоичное число, переключатель "да/нет".
Она иллюзорна, но по мере того, как ученые все точнее
определяли само понятие информации, они задавались вопросом, не
первична ли она; возможно, она более фундаментальна, чем сама
материя. Возникло предположение, что бит является минимальной
единицей и что в самой основе существования лежит информация.
Объединяя физику XX и XXI веков, Джон Арчибальд Уилер,
последний живой коллега1 и Эйнштейна, и Бора, выразил свой
манифест тремя словами: "Все из бита". Информация порождает
"все сущее — каждую частицу, каждое силовое поле, даже сам
пространственно-временной континуум". Это еще один способ
постичь глубину парадокса наблюдателя: сам процесс наблюдения
влияет на результат эксперимента, даже определяет его.
Наблюдатель не только наблюдает, он утверждает и задает вопросы, которые
должны быть представлены отдельными битами. "То, что мы
называем реальностью, — скромно писал Уилер, — вырастает в
конечном счете из постановки "да/нет". — И добавлял: — Все
физические сущности в своей основе являются
информационно-теоретическими, Вселенной для своего бытия необходимо наше участие".
Вселенная, таким образом, рассматривается как компьютер —
космическая машина для обработки информации.
Ключом к тайне является тип взаимодействия, которому нет
места в классической физике, — феномен, известный как
запутанность. Когда частицы или квантовые системы запутанны, их
свойства остаются связанными через время и расстояние. Даже будучи
разнесенными на световые годы, они сохраняют нечто общее в
физическом смысле, но не только. Возникают пугающие парадоксы,
1 Джон Арчибальд Уилер умер 12 апреля юо8 года в возрасте девяноста шести лет.
18

ПРОЛОГ
объяснение которым можно найти, лишь поняв, каким образом
запутанность кодирует информацию, измеряемую в битах или куби-
тах, их квантовых собратьях. Что на самом деле происходит, когда
взаимодействуют фотоны, электроны и другие частицы? Обмен
битами, передача квантовых состояний, обработка информации.
Законы физики — это алгоритмы. Каждая горящая звезда, каждая
туманность, каждая частица, оставляющая призрачный след в
диффузионной камере, есть информационный процессор. Вселенная
вычисляет собственную судьбу.
Сколько же она просчитывает? Как быстро? Насколько
велика ее общая информационная емкость, ее объем памяти? Какова
связь между энергией и информацией, каковы затраты энергии
на переключение битов? Это сложные вопросы, но на самом деле
не такие уж мистические или метафорические, как может
показаться. Физики и ученые, которые занимаются новым направлением,
теорией квантовой информации, пытаются найти ответы. Они
делают расчеты и получают предварительные результаты. (Согласно
Уилеру, "во вселенной, сколько ни считай, десять в очень большой
степени бит". Согласно Сету Ллойду, "не более ю120 операций
над ю90 бит".) Они заново пытаются разгадать тайны
термодинамической энтропии и знаменитых поглотителей информации —
черных дыр. "Завтра, — объявил Уилер, — нам придется научиться
понимать и выражать всю физику на языке информации".
По мере неожиданного роста роли информации ее самой
стало слишком много. У нас появились информационная усталость,
перевозбуждение, пресыщение. Мы встретились с дьяволом
информационной перегрузки и его злыми приспешниками —
компьютерными вирусами, сигналами занятой линии, "упавшими"
сетевыми соединениями и презентациями PowerPoint. И это тоже
косвенным образом заслуга Шеннона. Все изменилось слишком
быстро. Джон Робертсон Пирс (инженер Bell Telephone Laboratories,
придумавший слово "транзистор") писал: "Трудно представить
мир до Шеннона таким, каким его видели жившие тогда. Трудно
вернуть невинность, невежество и отсутствие понимания".
Тем не менее прошлое снова привлекает внимание. Как сказано
в Евангелии от Иоанна, "в начале было Слово". Мы — вид,
назвавший себя homo sapiens, человек разумный, а затем, подумав, допол-
19

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
нивший название до homo sapiens sapiens. На самом деле величайшим
даром Прометея человечеству был не огонь: "Премудрость чисел,
из наук главнейшую, я для людей измыслил и сложенья букв, мать
всех искусств, основу всякой памяти"1. Алфавит был базовой
технологией информации. Телефон, факс, калькулятор и в конечном
итоге компьютер — всего лишь последние изобретения, которые нужны
для хранения, использования и передачи знаний. Наша культура
выделила специальный рабочий словарь для этих полезных
изобретений. Мы говорим о сжатии данных, понимая, что это совсем не то же
самое, что сжатие газа. Мы знаем о потоке информации, о ее анализе,
сортировке, поиске соответствия и фильтрации. Среди того, что нас
окружает, — айподы и плазменные дисплеи, а среди наших
навыков — поиск в Google и написание SMS; мы обеспечены
информацией, мы эксперты и понимаем, что информация играет ведущую роль.
Но ведь так было не всегда. Информация наполняла собой и мир
наших предков, принимая различные формы — от твердого вещества
до эфемерной сущности, от гранитных надгробий до шепота
придворных. Перфокарта, кассовый аппарат, дифференциальная
машина XIX века, телеграфные провода — все сыграло свою роль в
создании информационной паутины, в которой мы запутались. Каждая
новая информационная технология в свое время приводила к
распространению и совершенствованию устройств, предназначенных
для ее хранения и передачи. После изобретения печатного станка
появились новые способы организации информации: словари,
энциклопедии, альманахи — толкования, классификаторы, древо
познания. Вряд ли какая-либо информационная технология устаревает.
Каждая новая возрождает предыдущую. В XVII веке Томас Гоббс
отрицал расцвет новой информационной среды: "Изобретение печати
пусть и гениально, но по сравнению с изобретением букв ничтожно".
В определенном смысле он был прав. Каждый новый носитель
преобразует природу человеческого мышления. В длительной
перспективе история — это история информации, познающей саму себя.
Некоторые информационные технологии были в свое время
оценены, некоторые нет. Одной из таких непонятых технологий
был африканский говорящий барабан.
1 Пер. С. Апта.

1
ГОВОРЯЩИЕ БАРАБАНЫ
Когда код не является кодом
Над Черным континентом звучат неумолкающие барабаны. Основа
всей музыки, центр каждого танца — говорящие барабаны, беспроводная
связь диких джунглей.
Ирма Вассал (1943)
Язык барабанов не был легким и схематичным. Даже такая,
казалось бы, простая фраза, как "возвращайся домой",
звучала так:
Заставь свои стопы идти назад путем, который они прошли.
Заставь свои ноги идти назад путем, который они прошли.
Направь свои стопы и ноги в деревню, принадлежащую нам.
Люди, говорившие на этом языке, не могли просто сказать:
"Мертвое тело", они обязательно дополняли: "Лежащее на спине на
комьях земли". Вместо "не бойся" они говорили: "Верни свое сердце
на место изо рта, свое сердце из своего рта верни на место".
Настоящий фонтан красноречия. Совсем не похоже на эффективный
способ передачи информации. Что это — напыщенность,
высокопарность? Или все же что-то другое?
Европейцы в Африке к югу от Сахары долгое время
ни о чем не догадывались. Они даже не представляли, что с
помощью барабанов люди обмениваются информацией. В их
собственных культурах барабан, а также рог и колокол могли служить сигналь-
21

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
ными инструментами для передачи ограниченного набора
сообщений: "В атаку!", "Отступаем!", "Придите в церковь", — и то лишь
в особых случаях. Но европейцы и подумать не могли о том, что
барабаны способны разговаривать. В 1730 году Фрэнсис Мур проплыл
на восток по реке Гамбия, нашел ее пригодной для навигации на
протяжении боо миль и всю дорогу восхищался красотой местности и
такими удивительными чудесами, как "устрицы, растущие на деревьях"
(так он называл мангровые деревья). Мур не был натуралистом. Он
проводил разведку для английских работорговцев в странах,
населенных, насколько он понял, разными народами со смуглой или черной
кожей, такими как "мандинка, волоф, фула, фелупы и португальцы".
Когда он встретил группу мужчин и женщин, несущих
сужающиеся книзу вырезанные из дерева барабаны в ярд длиной, он заметил,
что женщины танцевали под их быструю музыку, что иногда в
барабаны "стучали при приближении врага" и, наконец, что "в
чрезвычайных обстоятельствах" с помощью барабанов вызывали помощь
из близлежащих городов. Вот и все, что он заметил.
Веком позже капитану Уильяму Аллену во время экспедиции
по Нигеру1 удалось сделать открытие. Да и то лишь благодаря тому,
что он внимательно наблюдал за своим камерунским проводником,
которого называл Глазго. Аллен с проводником находились в
каюте колесного парохода, когда, по словам капитана,
Глазго неожиданно стал совершенно отстраненным, как будто
прислушивался к чему-то. Получив замечание за невнимательность, он
сказал: "Разве ты не слышал, что мой сын говорил со мной?" Так
как мы не слышали голосов, его спросили, что он имеет в виду. Он
ответил: "Барабан сказал мне, сказал, чтобы я поднялся на палубу".
Это было очень странно.
Скептицизм капитана уступил место удивлению, когда Глазго
убедил Аллена, что в каждой деревне есть "центр музыкальной
корреспонденции". В это было сложно поверить, но в конце концов
капитану пришлось признать тот факт, что подробные сообщения, со-
1 Путешествие спонсировалось Обществом за искоренение работорговли и
африканскую цивилизацию. — Прим. авт.
22

ГЛАВА 1 ГОВОРЯЩИЕ БАРАБАНЫ
стоящие из большого количества фраз, могут передаваться на мили
вокруг. "Мы удивляемся тому, — писал он, — что военные так точно
понимают сигналы горна во время маневров, но эти
необразованные дикари — они во много раз превзошли нас". У них получилось
создать технологию, которую долго пытались придумать в Европе:
технологию коммуникации на расстоянии, передачи информации
со скоростью большей, чем у любого гонца, пешего или конного.
Ночью в безветренную погоду над рекой барабанная дробь
разносится на 6 или 7 миль вокруг. Всего за час барабанные послания,
передающиеся от деревни к деревне, могут преодолеть сотню миль.
Сообщение о том, что в Боленге, деревне в бельгийском
Конго, родился человек, звучало так:
Batoko fala fala, tokema bolo bolo, boseka woliana imaki tonkilingonda,
ale nda bobila wafolefole, asokoka I'isika koke koke.
Циновки свернуты, мы чувствуем себя сильными, женщина вышла
из леса, она в деревне, и пока хватит.
А миссионер Роджер Т. Кларк записал призыв на похороны рыбака:
La nkesa laa mpombolo, tofolange benteke biesala, tolanga bonteke
bolokolo bole nda elinga I'enjale baenga, basaki I'okala bopele pele.
Bojende bosalaki lifeta Bolenge wa kala kola, tekendake tonkilingonda,
tekendake beningo la nkaka elinga Venjale. Tolanga bonteke bolokolo bole
nda elinga lyenjaley la nkesa la mpombolo.
Утром на рассвете мы не хотим собираться на работу, мы хотим
встретиться для игры на реке. Мужчины из Боленге, не ходите в лес,
не ходите рыбачить. Мы хотим собраться у реки для игры утром
на рассвете.
Кларк отметил несколько фактов. Несмотря на то что лишь
некоторые члены племени специально учились переговариваться с
помощью барабанов, практически каждый понимал барабанные
сообщения. Кто-то барабанил быстро, кто-то медленно. Определенные
фразы повторялись снова и снова, практически не меняясь, однако
23

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
разные барабанщики могли посылать одно и то же сообщение
разными "словами". Кларк решил, что язык барабанов был
одновременно клишированным и гибким. "Каждый сигнал — часть
шаблонной фразы традиционного и очень поэтичного характера", —
заключил он и был прав, несмотря на то что так и не смог до конца
понять это явление.
Европейцы говорили о "туземном разуме" и описывали
африканцев как "примитивных" и "анимистических", и тем не
менее им пришлось признать, что те добились воплощения в жизнь
с древних времен существовавшей среди людей мечты. Они
создали систему передачи сообщений, работавшую быстрее лучших
курьеров, быстрее системы хороших дорог с почтовыми
станциями, чтобы сменить лошадей. Люди уже давно были
недовольны системами передачи сообщений, ограниченными скоростью
передвижения человека по земле. Армии оказывались быстрее.
По воспоминаниям Светония, дошедшим из I века, Юлий Цезарь,
например, "часто появлялся раньше гонцов, посланных сообщить
0 его прибытии". Но и в древние времена были свои способы
быстрой коммуникации на расстоянии. Во время Троянской войны
в XII веке до н. э., по свидетельствам Гомера, Вергилия и
Эсхила, греки использовали сигнальные огни. Костер на вершине горы
был виден с наблюдательных вышек на 20 миль, а иногда и
дальше. По версии Эсхила, Клитемнестра получила известие о
падении Трои в ту же ночь, находясь за 400 миль, в Микене. "Какой же
вестник мчался так стремительно?"1 — скептически вопрошал хор
в "Агамемноне".
Клитемнестра благодарит Гефеста, бога огня: "Гефест,
пославший с Иды вестовой огонь. Огонь огню, костер костру известие
передавал". Надо было убедить слушателя, что это немалое
достижение, и Клитемнестра несколько минут подробно описывает
маршрут: пылающий сигнал поднялся над горой Ида, его
увидели через Эгейское море на острове Лемнос, потом на горе Афон
в Македонии, затем он был отправлен на юг через долины и
озера в Макист, потом в Мессапы, где дозорный в волнах Эврипа
видел отраженное "зарево. Спешат и эти передать известие: / Су-
1 Здесь и далее — пер. С. Апта.
24

ГЛАВА 1 ГОВОРЯЩИЕ БАРАБАНЫ
хой сгребают вереск, поджигают стог, / Как лунный блеск, лучи
костра летучие, / Не угасая, мчатся над равниною", потом были
Киферон, Эгипланкт и дозорный на горе в ее собственном
городе Арахна. "Так для меня в соревнованье факельном / Сменялись
бегуны", — хвастается Клитемнестра. Немецкий историк Рихард
Хенниг в 1908 году проследил и измерил маршрут и подтвердил
возможность существования такой цепи сигнальных огней.
Конечно, смысл сообщения должен был быть оговорен заранее,
фактически сжавшись до одного информационного бита. Это был
бинарный код, выбор из двух вариантов: что-то или ничего. Сигнал
огнем означал что-то^ и в тот раз он значил — "Троя пала".
Чтобы передать этот единственный бит информации, потребовалось
проделать огромную работу: планирование, дежурство и смена
дозорных, сбор и доставка горючих материалов. Много лет спустя
светильники старой Северной церкви точно так же послали Полу
Ревиру1 бесценный бит информации, который он передал
дальше, — единственный вариант из двух: сушей или морем.
Менее экстраординарные и однозначные случаи требовали
большего количества разнообразных ресурсов. Люди испробовали
флаги, горны, прерывающийся сигнал дымового столба и
зеркальные отражения. Они пытались вызывать духов и ангелов, ведь
ангелы по определению были божественными посланниками. Большие
надежды были связаны с открытием магнетизма. В мире, уже
наполненном магией, магниты стали воплощением оккультных сил.
Магнитный железняк притягивает железо. Магнитные волны
невидимы и проходят через воздух, воду и даже твердые тела.
Магнитным железняком, приложенным к стене, можно двигать кусок
железа, который находится с другой стороны. Но больше всего
поражало, что магнитные силы способны влиять на поведение
объектов, находящихся на огромном расстоянии, на другом краю Земли,
а именно на стрелку компаса. А что если одна стрелка может
контролировать другую? Эта идея, которую Томас Браун в 1640-х
годах назвал "тщеславным прожектом",
1 Пол Ревир (i734-18i8) — американский национальный герой, ремесленник,
серебряных дел мастер. В 1775 Г°ДУ> во время Американской революции, он успел
предупредить повстанцев о приближении британских войск. Ему было
посвящено произведение Генри Лонгфелло "Скачка Пола Ревира".
25

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
распространилась по миру и привлекла некоторое внимание,
легковерные и простолюдины охотно ее принимают, и даже
здравомыслящие и разборчивые умы не полностью отвергают ее. Этот
тщеславный прожект великолепен, а уж если окажется, что он
еще и работает, тогда он и вовсе сродни божественному. С его
помощью мы сможем общаться как духи и, будучи на Земле,
переговариваться с Мениппом, находящимся на Луне.
Идея "взаимодействующих", или "симпатических", стрелок
мелькала везде, где появлялись алхимики и мошенники. В Италии один
человек попытался продать Галилею "секретный метод связи с
человеком, находящимся за две-три тысячи километров, основанный
на определенном взаимодействии магнитных стрелок".
Я сказал ему, что с радостью куплю, но хотел бы сначала увидеть
экспериментальное доказательство и что меня вполне устроит,
если он будет в одной комнате, а я в другой. Он ответил, что
стрелки не действуют на таком небольшом расстоянии. Я отправил его
восвояси и заметил, что не в настроении ехать в Каир или в
Московию ради эксперимента, но, если он настаивает, я с радостью
останусь в Венеции и позабочусь об этом конце линии.
Идея состояла в том, что пара намагниченных стрелок —
"тронутых одним куском магнитного железняка", как выразился
Браун, — будут "взаимодействовать" друг с другом даже на
расстоянии. Можно назвать это "сцеплением". Посылающий и
принимающий сообщение должны были взять по стрелке и согласовать
время связи. Затем в определенный день и час поместить стрелки
на диски, вдоль краев которых написаны буквы алфавита.
Посылающий набирал бы сообщение по буквам, поворачивая стрелку.
"И тогда, как говорят, если передвигается одна стрелка, то где бы
ни находилась другая, она чудесным образом точно так же
поворачивается и указывает на нужную букву", — объясняет Браун.
Однако в отличие от большинства людей, лишь рассуждавших на тему
"симпатических" стрелок, Браун действительно провел
эксперимент. И тот провалился. Когда Браун поворачивал одну стрелку,
вторая оставалась в покое.
2б

ГЛАВА 1 ГОВОРЯЩИЕ БАРАБАНЫ
Но Браун не поставил крест на самой идее и не исключал,
что когда-нибудь будет найден способ использования мистической
силы магнитных полей для коммуникации. И указал на
существование необходимого условия для такого общения. Браун
предположил, что, даже если магнитная связь на расстоянии будет
установлена, посылающему сообщение и принимающему его
придется столкнуться с проблемой синхронизации действий во времени:
это не простая проблема календаря, но математическая проблема —
установить разницу во времени, — и она еще не решена
мудрейшими из нас. Разница во времени в разных местах на земле связана
с долготой, которая пока точно не определена для всех мест.
Провидческая мысль была абсолютно теоретической, и
возникновение ее связано с астрономическими и географическими
открытиями XVII века. Это была первая трещина в непоколебимом
до того представлении о единстве времени на Земле. Впрочем,
как отмечал Браун, эксперты, обсуждая данное явление,
расходились во мнениях. Пройдет два века, прежде чем скорость
путешественников настолько увеличится, а возможности
коммуникации настолько расширятся, что люди смогут сами убедиться в
существовании разницы во времени. Но пока никто в мире не мог
передавать сообщения так быстро и на такие большие расстояния,
как бесписьменные африканцы с их барабанами.
К тому моменту, когда в 1841 году капитан Аллен узнал о
существовании говорящих барабанов, Сэмюэл Ф. Б. Морзе уже
разрабатывал собственный ударный код — электромагнитный барабанный
бой, пульсирующий по телеграфным линиям. Изобретение
такого кода было сопряжено с большим количеством разнообразных
проблем, требующих решения. По первоначальной задумке Морзе,
это был даже не код, а "система букв, обозначаемых
последовательностью ударов или замыканий гальванической цепи". В истории
изобретательства таких прецедентов практически не встречалось.
Вопрос, как преобразовать форму, в которую облечена
информация, т. е. повседневный язык, в другую, подходящую для передачи
27

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
по проводам, занимал Морзе сильнее, чем механические проблемы
телеграфа. История справедливо назвала в его честь именно
изобретенную им азбуку, а не само устройство.
К услугам Морзе была технология, которая, казалось,
способна предложить лишь грубые импульсы тока, вкл/выкл. Как передать
слова с помощью щелканья электромагнитного ключа? Первой его
идеей было посылать числа знак за знаком с помощью точек и пауз.
Последовательность ••• •• ••••• означала бы 325. Каждому
английскому слову в таком случае приписывалось бы числовое
значение, которое телеграфисты должны были искать в специальном
словаре. Морзе даже начал составлять словарь, потратив много часов
на запись придуманных им соответствий на огромных листах1. Он
запатентовал идею в своем первом патенте телеграфа в 1840 году:
Словарь состоит из слов, отсортированных по алфавиту и
пронумерованных по буквам алфавита таким образом, что каждое слово
языка имеет свой телеграфный номер и легко обозначается
числовыми знаками.
Стремясь к эффективности, Морзе оценивал возможности своего
изобретения в нескольких плоскостях. Передача как таковая
требовала затрат: провода были дорогими и могли передавать лишь
ограниченное количество импульсов в минуту. Передавать числа
было относительно просто. Но в данном случае телеграфисты
тратили бы гораздо больше времени и сил на дешифровку. Идея книг
кодов, то есть таблиц соответствия, все же была признана
перспективной и впоследствии использована при разработке других
коммуникационных технологий. Так, оказалось, что этот способ
эффективен для передачи телеграфных сообщений на китайском
языке. Но, создавая англоязычный телеграф, Морзе решил, что поиск
соответствия каждому слову в словаре слишком трудоемок.
Тем временем его ученик Альфред Вейл разрабатывал
простой телеграфный ключ, с помощью которого оператор мог бы-
1 "Впрочем, даже очень непродолжительный опыт использования алфавитного
подхода показал его превосходство над числовым, — писал он позже, —
большие листы числового словаря, стоившие мне огромных трудов... были
выброшены, а вместо них появились алфавитные". — Прим. авт.
28

ГЛАВА 1 ГОВОРЯЩИЕ БАРАБАНЫ
стро замыкать и размыкать электрическую цепь. Вейл и Морзе
принялись за создание кодированного алфавита — каждое слово
передается по буквам, а буквы заменяются сигналами. В конечном
итоге простые знаки должны были заменить все, что люди
способны сказать и написать. Необходимо было передать все
богатство языка, и единственное, что могли использовать
исследователи, — электромагнитные импульсы. Сначала ученые придумали
систему, построенную на двух элементах: короткое нажатие ключа
или "щелчок" (теперь его называют "точкой") и пауза. По мере
работы с прототипом клавиатуры они решили ввести третий знак —
линию или тире, "когда цепь замкнута дольше, чем необходимо
для передачи точки". (Все знают, что в алфавите Морзе два знака,
точка и тире, но нужно понимать, что такое же важное значение
имела и пауза. Код Морзе не был двоичным языком1.) То, что
человек может выучить этот новый язык, поначалу казалось чудом.
Ведь прежде необходимо было в совершенстве освоить кодировку,
а потом бесконечно заниматься двойным переводом — слов в
знаки и мыслей в действие пальцев. Один из очевидцев был поражен
тем, каких высот мастерства достигли телеграфисты:
Дежурные у аппарата, принимающего сообщения, так освоили эти
занятные иероглифы, что даже не смотрят на ленту, на которой
записывается сообщение. Аппарат говорит с ними на внятном и
понятном им языке. Они понимают его. Они могут закрыть глаза,
послушать странные щелчки и тут же сказать, что те означают.
Морзе и Вейл решили, что для увеличения скорости работы часто
употребляющиеся буквы нужно обозначить более короткими
последовательностями точек и тире. Но какие буквы используются
чаще других? В те времена о частоте употребления букв
алфавита знали мало, и статистики у исследователей не было. Вейлу
пришла в голову блестящая идея отправиться в редакцию местной
газеты в Морристауне, Нью-Джерси, и заглянуть в наборные ящики.
Он обнаружил запас из 12 тыс. £, 9 тыс. Т и всего лишь 200 2. Вме-
1 Очень скоро операторы стали делать паузы разной продолжительности —
межбуквенные и междусловные, то есть код Морзе на самом деле включал в себя
четыре знака. — Прим. авт.
29

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
сте с Морзе они проверили весь алфавит. Первоначально Г,
второй по частоте использования букве, в азбуке соответствовало
сочетание "тире-тире-точка", теперь же они обозначили ее просто
как "тире", сэкономив операторам-телеграфистам миллиарды
нажатий ключа. Гораздо позже ученые, занимающиеся
исследованиями в области теории информации, подсчитали, что благодаря
организации алфавита с учетом частотности букв Морзе и Вейл
смогли увеличить эффективность передачи текста на английском
языке на ц %.
Ничего подобного — ни научных данных, ни практических
соображений, — не учитывалось при создании языка барабанов.
Тем не менее и здесь пришлось решать задачу, аналогичную той,
что возникла при разработке кода для телеграфистов: как передать
язык с помощью потока простых однотипных звуков. Эта задача
была решена коллективными усилиями поколений
барабанщиков в ходе многовекового процесса эволюции общества. К началу
XX века европейцы, занимавшиеся исследованием Африканского
континента, стали сравнивать язык барабанов и телеграфный код.
"Всего несколько дней назад я прочел в Times, — писал в своем
отчете Королевскому африканскому обществу в Лондоне капитан
Роберт Сазерленд Рэттри, — как местный житель в одной части
Африки узнал о смерти европейского ребенка в другой, далекой
части континента и как эта новость была передана с помощью
барабанов, использовавшихся, как утверждалось, "по принципу
Морзе", — вечно они говорят про этот "принцип Морзе".
Очевидная аналогия лишь сбивала с толку. Европейцы не
могли расшифровать барабанный код, потому что фактически
никакого кода не было. За основу своей системы Морзе взял алфавит,
который стал промежуточным звеном между речью и кодом. Точки
и тире не были непосредственно связаны со звуками, они
заменяли буквы, из которых состояли письменные слова, представлявшие
в свою очередь слова сказанные. У барабанщиков не было такого
промежуточного звена — они не могли строить систему на
уровне символов, потому что африканские языки, как и почти 6 тыс.
остальных языков, на которых говорят в современном мире (за ис-
30

ГЛАВА 1 ГОВОРЯЩИЕ БАРАБАНЫ
ключением нескольких десятков), не имеют алфавита. Барабаны
преобразовывали устную речь.
Это открытие сделал Джон Ф. Каррингтон. Он родился
в 1914 году в Нортхемптоншире, в возрасте двадцати четырех лет
уехал миссионером в Африку и прожил там до конца жизни.
Барабаны привлекли его внимание, когда он отправился из
баптистской миссии, расположенной в Якусу, в верховья Конго
через деревни леса Бамболе. Однажды Каррингтон, никого не
предупредив, поехал в маленький городок Яонгама и был удивлен,
обнаружив учителя, фельдшера и прихожан церкви, уже
ожидавших его прибытия. Мы слышали барабаны, объяснили те. Со
временем Каррингтон узнал, что барабаны передавали не только
объявления и предупреждения, но и молитвы, стихи и даже шутки.
Барабанщики не сигнализировали, а разговаривали: они говорили
на особом, адаптированном языке.
Позже Каррингтон сам научился "играть" на барабане. В
основном он барабанил на келе — одном из языков банту,
распространенном на территории современного восточного Заира. "На самом
деле он совсем не европеец, несмотря на его цвет кожи, — сказал
о Каррингтоне один из жителей деревни Локеле. — Когда-то он
жил в нашей дереве, был одним из нас. После его смерти духи
по ошибке послали его далеко в деревню белых, чтобы переселить
в тело ребенка, рожденного белой женщиной, а не в тело одного
из наших младенцев. Но он один из нас и не смог забыть, откуда
пришел, поэтому вернулся. Если он так стучит по барабанам не так
ловко, как мы, то это только из-за плохого образования, которое
дали ему белые". Каррингтон прожил в Африке четыре
десятилетия. Он сделал много открытий в ботанике, антропологии и
прежде всего в лингвистике, создав классификацию, в которую вошли
тысячи диалектов и несколько сотен различных языков Африки.
И он заметил, что хороший барабанщик должен быть очень
красноречивым. В 1949 году Каррингтон наконец опубликовал свои
наблюдения о языке барабанов в небольшой книге, озаглавленной
"Говорящие барабаны Африки" (The Talking Drums of Africa).
Решая загадку барабанов, Каррингтон сделал открытие в
исследовании соответствующих африканских языков. Это тоновые
языки, и тональный контур (восходящий или нисходящий) в них вы-
31

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
полняет ту же смыслоразличительную функцию, что и, например,
"гласный" или "согласный" признак звука. Этой особенности
лишено большинство индоевропейских языков, в том числе английский,
в котором тон используется лишь в синтаксических целях: например,
чтобы отличать вопросительное предложение ("Вы счастливые")
от утвердительного ("Вы счастливые"). Но в других языках, в том
числе в наиболее изученных мандаринском и кантонском, тон
несет важнейшую смыслоразличительную функцию. Так же
происходит и в большинстве африканских языков. Даже когда
европейцы учились говорить на этих языках, они обычно не уделяли
должного внимания тональному рисунку, потому что им это попросту
не приходило в голову. Когда они транслитерировали услышанные
слова с помощью латинского алфавита, они полностью
игнорировали тоны. Фактически они были дальтониками.
Три разных слова языка келе транслитерированы
европейцами как lisaka. Слова различаются только тональным рисунком.
Так, lisaka с тремя слогами с низким тоном означает "лужа", \\s2l
с последним слогом с восходящим тоном (не обязательно
ударным) означает "обещание", a \[saka — "яд". Li^la означает
"невеста", а Ца1а — "мусорная яма". В обычной латинской
транскрипции эти слова кажутся омонимами, но ими не являются. После того
как Каррингтон наконец понял, в чем дело, он написал: "Я, должно
быть, очень часто говорил глупости, прося мальчика "грести за
книгой" или "удить, что его друг идет". Для европейца эти слова
ничем не различались. Каррингтон заметил, что такая путаница может
иметь комический эффект:
alambaka boili [~ _ — ] = он смотрел на берег реки;
alambaka boili [ _ ~ _] = он сварил свою тещу.
С конца XIX века лингвисты определяют фонему как
минимальную звуковую единицу, служащую для различения значений слов.
Английское слово chuck состоит из трех фонем: различные слова
могут быть получены заменой ch на d.uwze или скнат. Это
удобный, но несовершенный подход: лингвисты обнаружили, что
чрезвычайно трудно прийти к единому мнению о точном количестве
фонем в английском или любом другом языке (большинство ис-
32

ГЛАВА 1 ГОВОРЯЩИЕ БАРАБАНЫ
следователей считают, что в английском их примерно сорок пять).
Проблема в том, что поток речи непрерывен. Лингвисты
могут условно разбить его на отдельные единицы, но каждый
человек в зависимости от контекста способен вкладывать в них разные
значения. Зачастую представление людей о фонемах
основывается на знании алфавита, в котором буквы, иногда довольно условно,
соответствуют звукам. Большинство говорящих, выделяя фонемы,
инстинктивно опираются на знание алфавита, который кодирует
язык собственными, иногда произвольными способами. В любом
случае тоновые языки с дополнительным количеством переменных
содержат намного больше фонем, чем поначалу казалось
неискушенным лингвистам.
В языках Африки тональности отводится решающая роль,
что не могло не повлиять на становление языка барабанов,
который задействовал тон и только тон. Это был язык всего с одной
парой фонем, основанный целиком и полностью на тонах.
Барабаны отличаются друг от друга материалом и способом
изготовления. Одни, слит-барабаны, — это полое дерево падук с продольной
щелью, причем стороны этой щели, их еще называют "губами",
делают разной толщины, чтобы получался и высокий и низкий тон.
У других барабанов сверху была натянута кожа, и использовались
они в паре. Главное, чтобы барабаны давали две различные ноты
с интервалом, примерно равным большой терции.
При трансформации устной речи в язык барабанов терялась
часть данных. Барабанная речь оказалась довольно скудной. В
каждой деревне и каждом племени для перевода слова на язык барабанов
приходилось выбрасывать из него гласные и согласные звуки. Это
большая потеря. То, что остается от информационного потока,
неизбежно оказывается неоднозначным. Двойной удар на высокой ноте
[—] совпадает с тональным рисунком слова sango — "отец" на келе,
но также он может означать songe — луна, koko — курица, fele —
разновидность рыбы и любое другое слово, состоящее из слогов двух
высоких тонов. Даже в таком бедном словаре, как словарь
миссионеров, составленный в Якусу, было 130 слов с этим тональным
рисунком. Как различить слова, настолько сокращенные и лишенные
звукового богатства? Частично это можно сделать с помощью ритма,
но он не способен полностью компенсировать отсутствие соглас-
33

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
ных и гласных. Каррингтон обнаружил, что барабанщик всегда
добавляет "небольшое выражение" к каждому короткому слову. Songe,
"луна", передается как songe li tange la manga — "луна, смотрящая вниз
на землю". Koko, "курица", как koko olonga la bakiokio — "курица,
которая говорит "ко-ко". Оказалось, что дополнительные удары
барабана — это не избыточная информация, они обеспечивают контекст.
Каждое выстукиваемое слово неоднозначно, оно обладает
множеством смысловых вариантов, но с появлением контекста
неуместные интерпретации исчезают. Это происходит на подсознательном
уровне. За стаккато барабанных тонов, высоких и низких, человек
"слышит" опущенные согласные и гласные. Можно сказать, что он
слышит целые фразы, а не отдельные слова. "Среди людей,
незнакомых с письменностью или грамматикой, само по себе слово,
вырванное из контекста, практически перестает быть осмысленным
звукосочетанием", — писал капитан Рэттри.
Так называемые длинные хвосты побеждают неоднозначность
избыточностью высказывания. Язык барабанов изобретателен, он
спокойно создает неологизмы для новых явлений с севера —
пароходы, сигареты и христианский Бог, единый в трех лицах, что было
отдельно отмечено Каррингтоном. При этом барабанщики
начинают свое обучение с освоения традиционных формул, которые
зачастую содержат архаичные слова, забытые в повседневной речи.
Для яунде слон всегда "великий неуклюжий". Здесь мы
наблюдаем сходство с формулами Гомера — не просто Зевс, но
Зевс-громовержец, не просто море, но винноцветное море, и это сходство
не случайно. В устной культуре вдохновение прежде всего обязано
служить точности передачи и памяти. Музы — дочери Мнемозины.
Ни в английском, ни в келе еще не было слов, чтобы сказать:
предоставление дополнительных битов для снятия многозначности
и коррекции ошибок. Тем не менее именно этим занимался язык
барабанов. Избыточность, неэффективная по определению, борется
с непониманием. Она дает второй шанс. Все естественные языки
избыточны, вот почему люди могут понимать написанный с
ошибками текст или разговор в шумной комнате. Именно на
естественной избыточности английского языка было построено висевшее
34

ГЛАВА 1 ГОВОРЯЩИЕ БАРАБАНЫ
в нью-йоркском метро в 1970-е знаменитое объявление (и
посвященная ему поэма Джеймса Меррилла):
if и en rd ths
и en gta gdjb w hi pal1
("Это заклинание способно спасти вашу душу", — добавляет Мер-
рилл.) В большинстве случаев избыточность языка — всего лишь
фоновое явление. Для телеграфистов это дорогое удовольствие,
для африканского барабанщика — жизненная необходимость.
Для сравнения приведем пример еще одного специализированного
языка. В языке авиационной связи числа и буквы составляют
большую часть данных, которыми обмениваются пилоты и
диспетчеры: высоты, векторы, бортовые номера, идентификаторы взлетно-
посадочных полос, радиочастоты. Это очень важная информация,
которая передается по известному своей зашумленностью
каналу, поэтому, чтобы исключить неоднозначность, используют
специализированный алфавит. Буквы В и V в устной речи легко
спутать, bravo и victor звучат безопаснее. М и N стали mike и november
Числа five и nine, которые особенно похожи, произносятся как fife
и niner Дополнительные слоги выполняют здесь ту же функцию,
что и дополнительные выражения в языке говорящих барабанов.
После выхода своей книги Джон Каррингтон наткнулся на
математический способ объяснения данного факта. Статья инженера-
телефониста из Bell Telephone Laboratories Ральфа Хартли даже
содержала соответствующую фермулу: Н = п logS, где Н — количество
информации, п — количество символов в сообщении, S —
количество символов в языке. Младший коллега Хартли Клод Шеннон
продолжил исследования в этой области и занялся измерением
избыточности английского языка. Символами могли быть слова, фонемы
или точки и тире. Они были объединены в группы: i тыс. базовых
слов, 45 фонем, гв букв и группа, состоявшая из трех символов,
соответствовавших трем типам прерывания электрической цепи.
Формула выражала простой феномен (по крайней мере, он оказался
простым, когда его заметили): чем меньше группа, тем большее коли-
I есл т мжшь прчсть эт т мжшь плчт хрш рбт с блыи зрплт.
35

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
чество символов необходимо для адекватной передачи информации.
В случае африканских барабанов передаваемое сообщение должно
быть примерно е восемь раз длиннее, чем его устный эквивалент.
Хартли постарался обосновать использование термина
информация. "В обиходе информация — очень широко употребляемый
термин, — писал он, — и сначала необходимо определить его
конкретное значение". Он предложил рассматривать ее как "физическое" —
его слово, — а не психологическое явление и столкнулся с обилием
трудностей. Он обнаружил, что передача информации
парадоксальным образом усложнялась за счет символов — букв алфавита или
точек и тире, которые сами по себе дискретны, то есть их можно
посчитать. Гораздо труднее было измерить степень соответствия символов
человеческому голосу. Именно поток звуков по-прежнему казался
и инженеру-телефонисту, и африканскому барабанщику настоящим
содержанием коммуникации, несмотря на то что звук на самом деле
тоже является лишь посредником в передаче смысла. Хартли
полагал, что инженер должен суметь свести к общим законам все
способы коммуникации: письменный язык, телеграфный код и
физическую передачу звука посредством электромагнитных волн по
телефонным проводам или с помощью радиоволн.
Конечно, он ничего не знал о барабанах. Да и Джон Карринг-
тон занялся их исследованием только тогда, когда они стали
исчезать. Он видел, что молодежь Локеле практиковалась в
барабанных разговорах все реже. Многие школьники даже не выучили
своих "барабанных" имен. Каррингтон сожалел о том, что
происходит, и это неудивительно, ведь говорящие барабаны стали
частью его жизни. В 1954 Г°ДУ один из американцев обнаружил его
в отдаленной конголезской деревушке Ялемба, где он преподавал
в школе миссии. Каррингтон все еще ежедневно совершал
прогулки по джунглям, и, когда наступало время обеда, жена звала его
домой, выстукивая на барабанах: "Дух белого человека в лесу, приди,
приди в дом из дощечек высоко над духом белого человека в лесу.
Женщина с бататом ждет. Приди, приди".
Прошло немного времени, и появились люди, в
представлении которых коммуникационные технологии перескочили от
говорящих барабанов сразу к мобильным телефонам, минуя
промежуточные этапы.

2
ПОСТОЯНСТВО СЛОВА
В голове нет словаря
Одиссей заплакал, когда услышал, как пол повсюду воспевает
его подвиги, потому что, будучи воспетыми, они больше не принадлежали
только ему. Они принадлежали каждому, кто слышал песнь.
Уард Джаст (2004)
Попробуйте представить культуру, — предложил Уолтер Дж.
Онг, священник-иезуит, философ и историк культуры, —
в которой никто никогда не "искал значений". Чтобы
вообразить мир без информационных технологий, усвоенных
человечеством за последние два тысячелетия, необходим
прыжок в забытое прошлое. Труднее всего стереть из памяти самую
первую технологию — письменность. Она появилась на заре
истории — так и должно было быть, поскольку сама история начинается
с письменности. Без нее мы бы не знали о существовании прошлого.
Для того чтобы передача языка с помощью системы знаков
стала для человека естественным процессом, потребовалось
несколько тысяч лет, но, когда это наконец случилось, вернуться к
временам целомудренной наивности было уже невозможно. Эпоха,
когда значение слов было напрямую связано с тем, что человек видит,
забыта. Как отмечал Онг, в первичной устной культуре
выражение "искать значение слов" — пустая фраза, она не несет
никакого смысла. Без письменности слова как таковые не
имели визуального представления, даже если описывали объекты, ко-
37

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
торые можно было увидеть. Они были просто звуками. Вы могли
"позвать" их обратно — "вспомнить" их. Но "искать" их было негде.
У них не было ни конкретной оболочки, ни следов.
В 1960-е и 1970-е годы Онг объявил, что век электроники станет
новой эрой устной речи, но "вторичной устной речи", то есть речи,
расширившей свои границы как никогда ранее, вобравшей в себя
последствия наступления эры всеобщей грамотности, речи,
противопоставленной вездесущему печатному слову. Первая эра устной речи
продолжалась существенно дольше. Она почти полностью охватила
целый этап эволюции, в то время как письменность возникла совсем
недавно, а установление всеобщей грамотности в этом контексте
кажется вообще второстепенным событием. Как и Маршалл Маклюэн,
с которым часто сравнивают Онга (насмешливый Фрэнк Кермод
называл его "еще одним известным электронно-католическим
пророком"), Онг имел несчастье сделать свои визионерские предсказания
о новом веке незадолго до его наступления этого века. Радио,
телефон и телевидение казались тогда новыми средствами информации.
Но это были лишь далекие отблески в ночном небе, указывающие
на то, что источник света пока находится за горизонтом. Не столь
важно, считал ли Онг, что в основе киберпространства будет лежать
устная речь или письменная, он, несомненно, был прав, наделив ки-
берпространство способностью к трансформации: не просто
возрождение старых форм, не просто расширение и развитие, но что-то
совершенно новое. Возможно, он чувствовал: то, что вскоре должно
произойти, по масштабу будет столь же значимым, как и появление
самой письменности. И мало кто ощущал это лучше Онга.
Когда он начинал исследования, выражение "устная
словесность" было общепринятым. Оксюморон с налетом
анахронизма — подразумевался слишком уж бессознательный подход к
прошлому через настоящее. Устная литература обычно трактовалась
как вариант письменности — это, по словам Онга, "все равно
что думать о лошадях как об автомобилях без колес".
Конечно, вы можете попробовать. Представьте, что вы пишете
трактат о лошадях (для людей, никогда не видевших лошадь),
который начинается не с понятия "лошадь", а с "автомобиля" и по-
38

ГЛАВА 2 ПОСТОЯНСТВО СЛОВА
строен именно на представлении читателей об автомобилях. Далее
вы продолжаете рассказывать о лошадях, всегда называя их
"бесколесным автомобилем" и объясняя автомобилизированным
читателям разницу... Вместо колес бесколесные автомобили имеют
гипертрофированные ногти, которые называют копытами, вместо
фар — глаза, вместо слоя лака — нечто называемое шерстью,
вместо бензина — сено и т.д. В конце вы получите описание лошади,
не имеющее никакого отношения к самой лошади.
Когда мы пытаемся представить себе, что было до возникновения
письменности, мы, современные люди, оказываемся безнадежно
автомобилизированными. Написанное слово есть механизм, с
помощью которого мы получаем знания. Оно организует наше
мышление. Мы стремимся понять процесс возникновения
письменности как исторически, так и логически, но и история, и логика сами
являются продуктами письменного мышления.
Письменность как технология требует предварительного
обдумывания и специальных навыков. Язык, как бы он ни был развит
и эффективен, не технология. И лучше не рассматривать его
отдельно от разума, потому что язык — это то, что производится разумом.
"Язык на самом деле так же связан с понятием разума, как
законодательство с понятием парламента, — утверждает Джонатан
Миллер. — И тот и другой отличаются способностью постоянно
укреплять свою форму". Во многом то же самое можно сказать о
письменности — это постоянное укрепление формы. Но есть важное
отличие — слова, оказавшиеся на бумаге или камне, существуют
сами по себе. Письменный язык— продукт, полученный с помощью
специальных инструментов, — сам является инструментом.
Неудивительно, что письменность, как и многие последовавшие за ней
технологии коммуникации, немедленно вдохновила критиков.
В роли луддита неожиданно выступил и один из тех, что
первыми извлекли существенную выгоду из нового изобретения.
Платон (передавая разговоры с Сократом) предупреждал, что
"письмена" приведут к оскудению ума:
В души научившихся им они вселят забывчивость, так как будет
лишена упражнения память: припоминать станут извне, доверяясь
39

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
письму, по посторонним знакам, а не изнутри, сами собою. Стало
быть, ты нашел средство не для памяти, а для припоминания. Ты
даешь ученикам мнимую, а не истинную мудрость. Они у тебя будут
многое знать понаслышке, без обучения, и будут казаться
многознающими, оставаясь в большинстве невеждами, людьми,
трудными для общения; они станут мнимомудрыми вместо мудрых1.
Посторонние знаки — вот в чем была проблема. Письменное слово
казалось неискренним. Царапины на папирусе или глине не были
связаны с настоящим, свободно текущим звучанием языка, в свою
очередь тесно связанным с мыслью — так тесно, что он словно
возникал одновременно с нею. Письменность, казалось,
отнимала у человека знание, чтобы сохранить его как воспоминание. Она
также отделяла говорящего от слушателя в пространстве и/или
времени. В ту эпоху вряд ли можно было предсказать глубинные
последствия возникновения письменности для отдельного человека
и культуры в целом, но Платон все же отметил потенциал
разделения устной и письменной речи. Один может говорить с
множеством, мертвый — с живыми, а живые — с еще не родившимися.
Маклюэн писал: "Когда Платон сделал это наблюдение, у западной
цивилизации впереди еще имелись две тысячи лет культуры
манускриптов". Мощь первой искусственной памяти была
невообразима — она преобразовала мышление, породила историю. Эту мощь
до сих пор невозможно оценить, хотя есть один статистический
намек: тогда как словарь любого устного языка измеряется
несколькими тысячами слов, всего лишь один язык, широко используемый
в письменной речи, — английский — располагает
документированным словарем гораздо большим, чем в миллион слов, и с
каждым годом он увеличивается на тысячи единиц. Эти слова
существуют не только в настоящем. Каждое слово имеет происхождение
и историю, которые влияют на его сегодняшнюю жизнь.
С помощью слов мы начали оставлять след вроде хлебных
крошек — воспоминания, заключенные в символы, которые могут
быть прослежены другими. Муравьи оставляют феромоны, следы
химической информации, Тесей разматывал нить Ариадны. Теперь
1 Пер. А. Егунова.
40

ГЛАВА 2 ПОСТОЯНСТВО СЛОВА
люди оставляют бумажные следы. Письменность была нужна,
чтобы сохранить информацию во времени и пространстве. До
письменности коммуникация была недолговечной и локальной —
звуковые волны распространяются всего на несколько метров и
затухают навсегда. Недолговечность устного слова воспринималась
как нечто само собой разумеющееся. Речь была настолько
призрачным явлением, что редко возникающий феномен эха,
повторенного звука, казался магией. "Таинственному отражению голоса
у греков есть красивое название — эхо", — писал Плиний.
"Произнесенный символ, — отмечал Сэмюел Батлер, — исчезает
мгновенно, не оставляя следа, и если остается живым, то лишь в умах
тех, кто его слышал". Батлер сумел сформулировать данную
истину как раз тогда, когда в конце XIX века она была впервые
подвергнута сомнению из-за появления электрических технологий
сохранения речи. Именно потому, что эта идея оказалась не безупречно
истинной, ее значение стало настолько очевидным. "Написанный
символ простирается до бесконечности во времени и пространстве
там, где один ум может общаться с другим, — продолжал
описывать различия Батлер. — Он дает разуму пишущего человека жизнь,
ограниченную временем существования чернил, бумаги и
читателей, в противоположность сроку жизни его плоти и крови".
Но новый коммуникационный канал не просто расширил
предыдущий. Он позволил появиться таким методам, как
повторное использование и воспоминание. Возникли новые
информационные системы. Среди них — история, право, бизнес, математика
и логика. Причем и в виде данных, и в виде методик. Сила
заключена не только в ценном самом по себе знании, сохраненном и
переданном, но и в способах его получения и передачи —
кодированная визуальная индикация, сам процесс передачи, знаки,
заменяющие объекты. А затем, позже, и знаки, заменяющие знаки.
По меньшей мере 30 тыс. лет назад люди эпохи палеолита начали
выцарапывать и рисовать фигуры, напоминавшие изображения
лошадей, рыб и охотников. Эти знаки на глине и на стенах пещер были
скорее результатом художественной деятельности или магических
обрядов, и историки не торопились называть их письменностью,
41

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
но то были первые шаги к записи ментального состояния человека
на внешнем носителе. С другой стороны, узлы на веревке и засечки
на сучках помогали вспоминать. Их можно было передавать в
качестве сообщений. Отметки на глиняной посуде и зданиях указывали
на их владельцев. По мере того как эти отметки, изображения,
пиктограммы и петроглифы становились все более шаблонными и
привычными, они делались все более абстрактными и приближались
к тому, что сегодня мы понимаем под письменностью. Но нужно
было совершить еще один важный шаг от представления предметов
к представлению слов языка, необходимо было представление
второго порядка. Переход от пиктографии {записи изображения) к
идеографии {записи идеи) и только потом к логографии {згписи слова).
В китайской письменности этот переход произошел
от 4>5 Д° 8 тыс. лет назад: знаки, которые возникли как картинки,
стали обозначать значимые звуковые единицы. Поскольку
основной единицей было слово, требовались тысячи различных
символов. С одной стороны, это эффективно, с другой — нет. Для
большого количества различных устных языков существует единый
китайский письменный язык: люди, которые не могут говорить друг
с другом, могут писать друг другу. В этом языке по меньшей мере
5о тыс. символов, около 6 тыс. из них используются часто и
известны любому грамотному китайцу. Схематичные изображения,
сделанные взмахом кисти, кодируют многоплановые семантические
отношения. Один из инструментов этого кодирования — простое
повторение: дерево + дерево + дерево = лес; более абстрактные
понятия: солнце + луна = яркость и восток + восток = везде. Результат
объединения оказывается иногда довольно неожиданным: зерно +
+ нож = прибыль; рука + глаз — взгляд. Значение меняется, если
изменить значение составляющих: ребенок становится рождением^
человек — трупом. Некоторые элементы фонетические, некоторые
многозначные. Но в целом перед нами самая богатая и самая
сложная письменная система из когда-либо созданных человечеством.
Если проанализировать ее с точки зрения количества
задействованных символов и значений, которые несет каждый из них, то
оказывается, что китайская система письма намного опережает другие: в ней
самый большой набор символов, и большая их часть несет отдельное
значение. Но письменность может развиваться и иным путем: мень-
42

ГЛАВА 2 ПОСТОЯНСТВО СЛОВА
ше символов, и каждый из них менее значим информационно.
Промежуточная стадия — слоговое письмо, то есть фонетическая
система письма, где каждый символ обозначает слог, который может быть,
а может и не быть значимым. Чтобы система функционировала,
достаточно нескольких сотен таких знаков.
Больше всего времени для развития потребовалось
письменности, которая пошла по пути, противоположному китайскому, —
по пути создания алфавита, где один символ соответствует одному
минимальному звуку. Алфавитная — наиболее редуктивная,
наиболее разрушительная из систем письма.
Во всех языках на Земле есть только одно слово для алфавита:
alphabet, alfabet, alfabeto, аА,фофг|то. Алфавит был изобретен лишь
однажды. У всех известных алфавитов, которые используются в наши
дни или были найдены на табличках и камнях, один и тот же
предок. Он появился у восточного побережья Средиземного моря
незадолго до 1500 года до н. э. в политически нестабильном
регионе, на перекрестке культур, на земле Палестины, Финикии и
Ассирии. К востоку лежала великая цивилизация Месопотамии со своей
тысячелетней клинописной системой письменности, вниз по
побережью был Египет, где независимо развивалось иероглифическое
письмо. Торговцы Крита и Кипра, путешествуя, привозили с собой
образцы письменности совсем другого типа. Вместе с минойски-
ми, хеттскими и анатолийскими значками это уже был настоящий
винегрет из символов. В развитии письменности были
заинтересованы в первую очередь священнослужители. Ведь владевший
письмом владел знанием законов и мог проводить религиозные обряды.
Но идее сохранения письменности внутри только одной группы
людей пришлось конкурировать с стремлением разработать систему
быстрой коммуникации. Имевшиеся варианты письменности были
консервативными, а новая технология — прагматичной.
Упрощенная система символов, всего 22 знака, была изобретением семитов
Палестины или близлежащих местностей. Ученые логично
предполагают, что это могло произойти в Кирьят-Сефере, что
переводится как "Город книги", или в Библосе — "Городе папируса", но никто
точно не знает и не может знать. Перед палеографами стоит
уникальная проблема: только благодаря самой письменности мы знаем
о ее собственной истории. Дэвид Дирингер — величайший из уче-
43

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
ных XX века, занимавшихся историей алфавита, — цитировал
более раннего исследователя: "Не было того человека, который бы сел
и сказал: "Я буду первым пишущим человеком".
Алфавит распространялся как инфекция. Новая технология
была и вирусом, и его переносчиком. Ее нельзя было ни
монополизировать, ни остановить. Даже дети были в состоянии выучить
небольшое количество легких, не несущих семантической
нагрузки букв. Алфавит распространился в арабском мире и в Северной
Африке, появились еврейский и финикийский алфавиты, затем он
прошел через Среднюю Азию в Индию, где возник брахми и
родственные ему письмена. Алфавит попал и в Грецию. Возникшая
там новая цивилизация его сильно усовершенствовала. Среди
прочих появились латинский и кириллический алфавиты.
Греция не нуждалась в алфавите, чтобы создать литературу, —
факт, который исследователи очень неохотно признали в 1930-е
годы. Это случилось, когда Милмэн Пэрри — структурный
лингвист, изучавший живые традиции устной эпической поэзии в
Боснии и Герцеговине, — предположил, что "Илиада" и "Одиссея"
не просто могли быть, но должны были быть сочинены и
исполнены без помощи письменности. Размер, обязательная
избыточность, фактически сама поэтика великих произведений служили
прежде всего облегчению запоминания. Благодаря певучести
размера, похожего на заклинание, стихи стали капсулой времени,
способной передать устную энциклопедию культуры через поколения.
Аргументы Пэрри поначалу казались противоречивыми, а затем
ошеломляюще убедительными, но лишь благодаря тому, что поэмы
были записаны где-то в VI или VII веке до н. э. Именно записанные
эпосы Гомера прошли через века. "Для истории человечества это
было сродни грому и только потом стало просто шорохом бумаги
на столе, — сказал Эрик Хавелок, британский классический
исследователь и последователь Пэрри. — Это было вторжение в
культуру, результаты которого оказались необратимыми. Основа для
разрушения устного способа жизни и устных моделей мышления".
Будучи записанной, великая поэзия Гомера превратилась в новый
носитель информации и стала тем, что невозможно было себе
представить: сиюминутная последовательность слов, каждый раз заново
создаваемая чтецом-декламатором и затухающая, едва долетев до слу-
44

ГЛАВА 2 ПОСТОЯНСТВО СЛОВА
шателя, превратилась в фиксированную и переносимую в
пространстве строку на листе папируса. Еще предстояло выяснить, подходит ли
этот чуждый, сухой способ для создания поэзии и песен. А пока
письменное слово прекрасно служило более прозаическим формам
дискурса — таковы были просьбы к богам, правовые вопросы и
экономические соглашения. Благодаря письменности даже начали обсуждать
и сам дискурс. Письменные тексты стали объектами новых интересов.
Но как было говорить о них? Слов, описывающих
элементы этого дискурса, в лексиконе Гомера не существовало. Язык
устной культуры надо было втиснуть в новые формы, поэтому возник
словарь. У поэм появились тематики — это слово прежде
означало "место". Они обладали структурой, по аналогии со
зданиями. Они состояли из фабулы и поэтического языка. Аристотель
теперь мог рассматривать работы бардов как "зеркало человеческой
жизни", появившееся из естественной склонности к имитации,
присущей человеку с детства. Но ему также пришлось учитывать
и письменные произведения, в которых были поставлены
другие задачи, например диалоги Сократа и медицинские или
научные трактаты, и этот тип письменных работ, включавший,
по-видимому, и его собственные, "до сего дня не имеет названия".
Перестраивалась целая вселенная абстрактных понятий, насильно
оторванных от реальности. Хавелок называл это культурным
оружием — новое сознание и новый язык, воюющие со старым
сознанием и старым языком: "Их конфликт обеспечивает
существенный и постоянный вклад в словарь всего абстрактного мышления.
Тело и пространство, материя и движение, постоянство и
изменения, качество и количество, соединение и разделение — только
немногие из примеров доступной теперь всем контрвалюты".
Аристотель, сын придворного врача короля Македонии,
попытался систематизировать знания. Жизнестойкость письменности
дала возможность сформулировать то, что было известно о мире, а
затем и то, что было известно о знаниях. Тот, кто смог написать слова,
изучить их, еще раз посмотреть на них на следующий день и
осмыслить их значение, стал философом, а философ начинал с чистого
листа и обширного проекта определений, которые ему предстояло дать.
Знание смогло начать вытягивать само себя за волосы. Для
Аристотеля базовые понятия были достойны записи, и их следовало записать:
45

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
Начало — то, что само не следует по необходимости за другим,
а напротив, за ним существует или происходит, по закону природы,
нечто другое; наоборот, конец — то, что само по необходимости
или по обыкновению следует непременно за другим, после же него
нет ничего другого; а середина — то, что и само следует за другим,
и за ним другое1.
Это не запись опыта, но использование языка для его
структурирования. Таким же образом греки придумали категории (слово
изначально обозначало "обвинение" или "предсказание") как
классификации видов животных, насекомых и рыб. После этого они смогли
классифицировать идеи. То был радикальный, чуждый способ
мышления. Платон предупреждал, что этот способ оттолкнет людей:
Большинство скорее примет не идею красоты самой по себе, а
красоту множества вещей, так же как предпочтет конкретную вещь
чему-то, порожденному ее сущностью. Таким образом, большинство
людей не могут быть философами.
Под "большинством" мы можем подразумевать "незнакомых с
письменностью". Они "теряют себя и блуждают среди множества
многогранных вещей", заявлял Платон, оглядываясь на устную
культуру, которая все еще окружала его. У них "нет живых образов в душе".
Но что это за живой образ? Хавелок сосредоточился на
исследовании процесса преобразования "прозы повествования" в
"прозу идей" с помощью организации опыта в терминах категорий,
а не событий и охватывая понятие абстракции. Он подобрал слово
для этого процесса — "думать". А сам процесс оказался
открытием не просто самого себя, но думающего себя — фактически
истинным появлением самосознания.
В нашем мире усвоенной письменности размышление и
письмо кажутся почти не связанными процессами. Мы может
представить, что последнее зависит от первого, но, уж конечно, не
наоборот: все думают, пишут они при этом или нет. Но Хавелок был
1 Пер. В. Альперовича.
цб

ГЛАВА 2 ПОСТОЯНСТВО СЛОВА
прав. Письменное, то есть постоянное, слово было необходимым
условием сознательного мышления, как мы его понимаем. Оно
активировало процесс обширного, необратимого изменения
духовной жизни человека, не случайно душа — излюбленное слово
Сократа и Платона, пытавшихся понять природу этого процесса.
Платон, как описывает это Хавелок,
впервые в истории пытается выделить группу умственных
способностей и ищет термин, с помощью которого их можно было бы
определить как относящихся к одному типу... Именно он увидел
предзнаменование и правильно трактовал его. Тем самым он
словно бы подытожил и подтвердил то, о чем догадывались
предыдущие поколения, которые только нащупывали путь к понятию "идеи"
как того, о чем можно "думать". Платон подтвердил, что
размышление есть особый вид психической активности, очень неудобный,
но также очень манящий, и что он требует совершенно нового
использования греческого языка.
Сделав очередной шаг к отвлеченным понятиям, Аристотель
в строгом порядке представил категории и взаимосвязи для
развития объяснительной системы символов, логики — от X-oyoq, logos,
не вполне переводимого и многозначного слова с множеством
оттенков, имеющих отношение к "речи" или "аргументу",
"разговору" или в конечном счете "слову".
Логику можно было представить существующей отдельно и
независимо от письменности — силлогизм может быть как
произнесенным, так и написанным, — но это на самом деле не так. Речь
слишком ненадежна, чтобы ею стоило пользоваться при анализе.
В Греции, как и в Индии или Китае, где логика развивалась
независимо, она возникла после появления письменного слова.
Логика превращает акт абстрагирования в инструмент определения того,
что истинно, а что ложно: истина может быть обнаружена в словах
независимо от конкретного опыта. Форма логики —
последовательность связанных друг с другом членов. Выводы следуют из
предположений. Это требует некоторого постоянства величин.
Последовательности не имеют силы, если люди не могут изучить и оценить
их. Напротив, устные повествования строятся с помощью наращи-
47

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
вания, слова строем проходят мимо трибун — их видно недолго,
и вот они уже ушли, — взаимодействуя друг с другом посредством
памяти и ассоциаций. У Гомера нет силлогизмов. Опыт организован
в терминах событий, а не категорий. Только с появлением
письменности в повествованиях появились последовательные рациональные
суждения. Аристотель перешел на следующий уровень, обнаружив
возможность исследования подобных суждений — не только их
использования, но изучения их как инструментов. В его логике
чувствуется новое отношение к словам, из которых состоят суждения.
Когда Аристотель рассматривает посылки и заключения — "Если
нечеловек может быть лошадью, то можно допустить, что нелошадь
может быть человеком, и если допустимо, что что-то, не
являющееся тканью, может быть белым, то также допустимо, что то, что не
белое, будет тканью. Так как если любая белая вещь должна быть
тканью, то какая-то ткань обязательно будет белой", — он не
требует и не предполагает наличия у читателя личного опыта общения
с лошадьми, тканями или цветами. Он вне этой сферы. Тем не
менее Аристотель претендует на то, чтобы с помощью манипуляций
со словами создать знание, причем знание высшего порядка.
"Мы знаем, что формальная логика — изобретение греческой
культуры, появившееся после того, как та освоила технологию
алфавитного письма и добавила в число своих постоянных
интеллектуальных ресурсов способ мышления, возникновение которого
стало возможно только благодаря алфавитному письму", — утверждает
Уолтер Онг. Его слова верны и для индийской и китайской культур.
В качестве доказательства Онг ссылается на полевые исследования
русского психолога Александра Романовича Лурии, проведенные среди
неграмотных жителей отдаленных областей Узбекистана и Киргизии
в 193°"е- Лурия обнаружил, что неграмотные объекты его
исследований серьезно отличаются не только от грамотных, но даже и от
малограмотных, но не знаниями, а способом мышления. Логика напрямую
связана с системой символов: вещи делятся на классы, они обладают
отвлеченными и обобщенными свойствами. Люди, владевшие только
устной речью, не имели представления о понятии категорий, ставшем
естественным даже для неграмотных людей, живущих в культуре, у
которой есть письменность, — например, такие люди знакомы с
геометрическими фигурами. Рисунки кругов и квадратов объекты исследо-
ц8

ГЛАВА 2 ПОСТОЯНСТВО СЛОВА
вания называли "тарелка, решето, ведро, луна" и "зеркало, дверь, дом,
доска для сушки абрикосов". Они не могли или не хотели принимать
логические силлогизмы. Типичный вопрос:
На Крайнем Севере, где всегда лежит снег, все медведи белые.
Новая Земля — на Крайнем Севере, и там всегда снег. Какого цвета
там медведи?
Типичный ответ: "Я не знаю. Я видел бурого медведя. И никогда
не видел никаких других... В каждой местности свои животные".
Напротив, человек, только что выучившийся читать и писать,
отвечал: "Исходя из ваших слов они должны быть белыми".
Словосочетание "исходя из ваших слов" свидетельствует о переходе
на другой уровень. Информация отделяется от личности, от
опыта говорящего. Теперь она находится в словах — маленьких
модулях, поддерживающих ее жизнь. Произнесенные слова тоже
передают информацию, но без осознания, которое приносит
письменность. Грамотные люди принимают за данность свое знание слов,
а также целый ряд связанных со словами механизмов, таких как
классификации, отсылки, определения. Для неграмотного человека эти
механизмы неочевидны. "Попробуйте объяснить мне, что такое
дерево", — просил Лурия. Крестьянин отвечал: "Зачем? Все знают,
что такое дерево, и без моих объяснений". "В принципе крестьянин
был прав, — комментирует Онг. — Невозможно доказать
несостоятельность мира, в котором господствует устная культура. Все, что вы
можете сделать, — это удалиться в мир, где есть письменность".
Путешествие от вещей к словам, от слов к категориям, от
категорий к метафорам и логике движется по причудливому пути.
Давать определение дереву было чем-то неестественным, но дать
определение слову оказалось гораздо сложнее, к тому же полезных
вспомогательных слов вроде "определить" в те времена не было,
поскольку нужды в них не возникало. "В младенческие годы логики
форму приходилось придумывать до того, как она наполнится
содержанием", — говорил Бенджамин Джоуэтт, в XIX веке
переводивший Аристотеля. Устные языки нуждались в дальнейшем развитии.
Язык и рассуждения так хорошо подходят друг к другу, что те,
кто пользовался ими, не всегда замечали несоответствия и изъя-
49

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
ны. Тем не менее, как только та или иная культура изобретала
логику, появлялись парадоксы. В Китае практически одновременно
с Аристотелем философ Гунсунь Лун сформулировал один из них
в известном диалоге "Когда белая лошадь не является лошадью".
До изобретения бумаги диалог был записан на связанных нитью
бамбуковых полосках. Он начинался так:
— Может ли белая лошадь не быть лошадью?
— Может.
— Каким образом?
— "Лошадь" — это то, с помощью чего обозначают форму. "Белая" —
это то, с помощью чего обозначают цвет. То, что обозначает цвет,
не есть то, что обозначает форму. Потому говорю: белая лошадь —
не лошадь.
На первый взгляд это совершенно непонятно. Ситуация
начинает проясняться, если думать о ней как о размышлениях о
языке и логике. Гунсунь Лун был последователем Мин цзя,
"Школы имен", и изучение подобных парадоксов было частью того,
что китайские лингвисты назвали "кризисом языка" —
продолжающимися спорами о его природе. Названия не являются
вещами, которые называют. Классы не совпадают по размеру с
подклассами. Поэтому выводы, на первый взгляд невинные,
опровергаются: "человек не любит белых лошадей" не означает "человек
не любит лошадей".
Вы думаете, что разноцветные лошади не лошади. В реальном мире
не существует лошадей без цвета. Может ли быть так, что в мире
нет лошадей?
Философ проливает свет на процесс деления на классы на
основании свойств "белизна" и "лошадиность". Являются ли эти классы
частью реальности или существуют лишь в языке?
Лошади определенно имеют цвет. Следовательно, существуют
белые лошади. Если бы лошади не имели цвета, существовали бы
просто лошади и как тогда можно было бы выбрать белую? Бе-
50

ГЛАВА 2 ПОСТОЯНСТВО СЛОВА
лая лошадь есть лошадь и белая. Лошадь и белая лошадь — не одно
и то же. Следовательно, я заключаю, что белая лошадь не лошадь.
Два тысячелетия спустя философы все еще бьются над этими
текстами. Пути логики к современному мышлению окольны, прерывисты
и сложны. Поскольку парадоксы существуют в самом языке или
построены на его особенностях, один из способов избавиться от них —
очистить носитель, то есть устранить двусмысленные слова и путаный
синтаксис и использовать точные и безупречные символы. Иначе
говоря, это путь к математике. К началу XX века казалось, что только
специально построенная система символов может дать логике
надлежащую ясность — освободить ее от ошибок и парадоксов. Эта
мечта оказалась иллюзорной — парадоксы все равно возникали, но никто
и не надеялся их понять, пока пути математики и логики не слились.
Математика тоже родилась из изобретения письменности.
Грецию часто считают истоком реки, ставшей современной
математикой. Но сами греки ссылаются на другую древнюю для них
традицию, которую они называют халдейской, а мы — вавилонской. Эта
традиция была сокрыта в песках до конца XIX века, пока в
развалинах утерянных городов не были найдены глиняные таблички.
Сначала их было несколько, потом тысячи — таблички,
обычно размером с человеческую ладонь, с нанесенными на них
четкими заостренными угловатыми знаками, названными клинописью.
Клинопись не была ни пиктографическим письмом (символы были
разнообразны и абстрактны), ни алфавитным (их было слишком
много). К зооо году до н. э. система, состоящая из почти 700
символов, процветала в Уруке — расположенном в заливных болотах
у реки Евфрат, окруженном стеной городе, возможно, на тот момент
крупнейшем в мире, родине короля-героя Гильгамеша. В XX веке
немецкие археологи провели серию раскопок Урука. Материалы
для изучения древнейшей из информационных технологий
стали доступны для изучения. Влажная глина в одной руке и стилус
из заточенного тростника в другой — писец фиксировал
маленькие значки в строках и столбцах.
Результат — загадочные послания чужой культуры. Сменилось
не одно поколение, прежде чем они были расшифрованы. "Пись-
51

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
Клинописная
табличка
мо, словно театральный занавес, поднимающийся над этими
ослепительными цивилизациями, позволяет нам смотреть на них
прямо, но субъективно", — писал психолог Джулиан Джейнс.
Поначалу некоторые европейцы чувствовали себя оскорбленными.
"Ассирийцам, халдеям и египтянам, — писал богослов XVII века
Томас Спрат, — мы обязаны "открытием", но также и
"искажением" знания", когда они спрятали его от нас в своих странных
письменах. "Это был обычай их мудрецов — заворачивать результаты
наблюдений за природой и поведением человека в темные
покровы иероглифики" (как будто более дружелюбные древние люди
использовали алфавит, знакомый Спрату). Самые древние таблички
оставались не расшифрованными археологами и палеонтологами
дольше других, потому что первый письменный язык, шумерский,
не оставил никаких других следов в культуре или речи.
Шумерский оказался лингвистической редкостью, изолированным
языком, у него нет известных потомков. Когда ученые сумели
прочитать таблички Урука, они обнаружили, что в некотором смысле это
был мусор: записки, контракты и законы, рецепты и счета за
ячмень, скот, масло, посуду и тростниковые циновки. Никакой
поэзии или литературы на клинописных табличках не появлялось
столетиями. Таблички не просто обслуживали коммерцию и
бюрократию, но, главное, делали возможным их существование.
52

ГЛАВА 2 ПОСТОЯНСТВО СЛОВА
Даже тогда клинопись включала знаки для счета и измерений.
Разные символы, использованные различными способами, могли
означать числа и вес. Более систематизированный подход к записи
чисел появился только во время правления Хаммурапи (175° Г°Д Д° н- э-)>
когда Месопотамия объединилась вокруг великого города Вавилона.
Хаммурапи был, наверное, первым грамотным королем, он сам писал
клинописью, а не полагался на писарей, и устройство его империи
говорит о наличии связи между письменностью и контролем над
огромным государством. "Этот процесс захвата и влияния стал
возможным благодаря буквам, табличкам и каменным плитам, которых было
так много, как никогда прежде, — утверждает Джейнс. —
Письменность стала новым методом управления государством, именно той
моделью, с которой начался наш собственный способ управления,
когда коммуникации осуществляются с помощью документов".
Запись чисел развилась в тщательно разработанную систему.
Числительные состояли всего лишь из двух основных частей —
вертикального клина для 1 (J) и углового для ю (<). Их можно было
комбинировать для получения стандартных знаков, так что [[J
представляло з, ^fff — 16 и так далее. Но вавилонская система счисления
была не десятичной, с основанием ю, а шестидесятеричной, с
основанием 6о. Каждая цифра от i до 6о имела собственный знак. Для
записи больших чисел вавилоняне использовали позиционную запись:
| < было 70 (одна "6о" плюс десять V); ] <fff было 6i6 (десять "6о"
плюс шестнадцать "i") и т.д. Когда были найдены первые таблички,
этого не поняли. Повторяющиеся группы базовых символов в
различных вариациях оказались таблицей умножения. В
шестидесятеричной системе она должна была охватывать числа от i до 19, так же
как и 20, зо, 40 и 50. Еще сложнее было распутать таблицы обратных
величин, необходимых для деления и дробей: в шестидесятеричной
системе обратными величинами были г: 30, 3: 20, 4: *5> 5: 12> а затем,
с использованием дополнительных разрядов, 8: у, з°> 9: 6, 4° и т-Д-1
1 При записи двухразрядных чисел клинописной шестидесятеричной системы
принято ставить запятую, например, 7>3°- Но писари не пользовались
подобной пунктуацией, и в их записях разрядное значение указано не было. То есть
их числа мы могли бы назвать "числами с плавающей запятой". Двузначное
число, такое как 7,3°» могло быть 450 (семь 6о плюс тридцать i) или 7,5 (семь i плюс
тридцать i/бо). — Прим. авт.
53

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
Эти символы не были похожи на слова, разве что на какие-то
узкоспециальные. Казалось, они сами выстроились на табличке в
заметные глазу повторяющиеся, практически художественные
последовательности, непохожие на те, что археологи встречали в образцах
прозы или стихов. Они были словно карты таинственного города.
Оказалось, что ключ к дешифровке — упорядоченный хаос,
благодаря которому, видимо, в написанном присутствовал смысл. Это
было похоже на математическую задачу, и в конечном счете так оно
и оказалось. Математики обнаружили геометрическую прогрессию,
таблицы степеней и даже инструкции по вычислению квадратных
и кубических корней. Исследователи знали о появлении
математики в Древней Греции, и они были ошеломлены широтой и
глубиной математических знаний, существовавших в Месопотамии
за тысячу лет до того. "Высказывались предположения, что у
вавилонян существовало что-то типа числового культа или
нумерология, — писал Асгер Обу в 1963 году, — но теперь мы знаем, как
далеки от истины были эти предположения". Вавилоняне решали
линейные и квадратные уравнения и знали пифагоровы числа задолго
до Пифагора. В отличие от последовавших за ними греческих
математиков вавилоняне не выделяли геометрию в отдельную
дисциплину, разве что для решения практических задач. Они вычисляли
площади и периметры, но не доказывали теорем. Тем не менее они
умели раскладывать сложные многочлены второй степени. Их
математики, похоже, превыше всего ценили вычислительную мощность.
К тому моменту, когда современные математики обратили
внимание на Вавилон, многие ценные таблички уже были
утрачены. Например, фрагменты, найденные в Уруке до 1914 года,
рассеялись по музеям Берлина, Парижа и Чикаго, и лишь пятьдесят лет
спустя оказалось, что они содержали начальные знания по
астрономии. Чтобы продемонстрировать это, Отто Нойгебауэру,
ведущему исследователю XX века в области древней математики,
пришлось собрать таблички, фрагменты которых находились по обе
стороны Атлантики. В 1949 Г°ДУ> когда число фрагментов
клинописных табличек, хранимых в музеях, достигло (по грубым
прикидкам ученого) полумиллиона, Нойгебауэр жаловался: "Таким
образом, наша задача может быть сравнима с восстановлением ис-
54

ГЛАВА 2 ПОСТОЯНСТВО СЛОВА
Математическая таблица на клинописной табличке,
разобранная Асгером Обу
тории математики по нескольким обрывкам страниц, случайно
переживших уничтожение огромной библиотеки".
В 1972 году стэнфордский ученый Дональд Кнут, один из
первых специалистов в области вычислительной науки и техники,
посмотрел на остатки старовавилонской таблички (размером с книгу
в бумажном переплете), половина которой находилась в Британском
музее в Лондоне, четверть — в Государственном музее в Берлине,
а четверть отсутствовала, и увидел то, что смог описать алгоритмом:
Цистерна.
Высотою з,20 и объемом 27,46,40» была выкопана.
Длина превышала ширину на 50.
Вы должны взять обратную величину высоты 3,20, получив i8.
Умножьте это на объем 27,46,40» получив 8,20.
Возьмите половину от 50 и возведите ее в квадрат, получив 10,25.
55

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
Добавьте 8,20 и получите 8,30,25.
Квадратный корень равен 2,55.
Сделайте две копии этого, добавьте к одной и вычтите из другой.
Вы найдете, что 3,20 — длина и 2,30 — ширина.
Вот порядок действий.
Слова "вот порядок действий" были стандартным окончанием,
почти благословением, но для Кнута они оказались наполнены
смыслом. В Лувре он нашел "порядок действий", напомнивший ему
программу Burroughs Z?5500- "Мы можем поздравить вавилонян
с разработкой красивого способа объяснить алгоритм на
примере определения самого алгоритма", — сказал Кнут. К тому
времени он был поглощен проектом определения и объяснения
алгоритмов. Он был поражен тем, что обнаружил на древних
табличках. В определенных местах переписчики записывали инструкции
по размещению чисел — по созданию "копий" числа и сохранению
числа "в вашей голове". Эта идея абстрактных множеств,
занимающих абстрактные позиции, не возвращалась к жизни еще долго
после того, как знания вавилонян были утеряны.
Где символ? Что такое символ? Чтобы хотя бы задавать эти
вопросы, нужен такой уровень самосознания, который не свойствен
человеку от рождения. Но, будучи раз заданными, эти вопросы уже
не могут исчезнуть просто так. "Посмотри на эти знаки, —
просили философы. — Что они есть?"
"В основе своей буквы — это голоса, облеченные в формы, —
объяснял средневековый английский богослов Иоанн Солсберий-
ский. — Следовательно, они воскрешают в памяти вещи, которые
попадают туда через окна глаз". В XII веке Иоанн Солсберийский
служил секретарем и переписчиком архиепископа Кентербе-
рийского. Он был последователем Аристотеля, его защитником
и проповедником. Его "Металогикон" не только излагал
принципы Аристотелевой логики, но и призывал современников
принять их в качестве новой религии. (Он не ходил вокруг да около:
"Пусть тот, кто не пришел к логике, будет поражен
всеобъемлющей и бесконечной скверной".) Касаясь пером пергамента во вре-
56

ГЛАВА 2 ПОСТОЯНСТВО СЛОВА
мена, практически не знавшие грамотности, он пытался изучить
сам процесс письма и свойства слов: "Часто они беззвучно
говорят об отсутствующем".
Письменная речь все еще представлялась тесно переплетенной
с речью устной. И из-за этого смешения видимого и слышимого
возникали трудности. Трудности возникали и из-за смешения
прошлого и будущего: речь шла об отсутствующем. Письменная речь
перескакивала через эти уровни.
Все, кто использовал данную технологию, были
неопытными новичками. Те, кто составлял юридические документы, такие
как грамоты и акты, часто ощущали потребность обратиться к
невидимой аудитории: "О! Все вы, кто должен бы слышать и видеть
это!" (Они не старались соотносить время используемых глаголов
с моментом совершения действия, это было свойственно и
пользователям первых автоответчиков в 1980-е.) В конце многих
грамот стоит "до свидания". Для того чтобы письмо стало
естественным само по себе, второй натурой, отголоски речи должны были
угаснуть. Письменность должна была перестроить человеческое
сознание.
Среди многих возможностей, которые дала письменная
культура, не последнее место занимала способность взглянуть на
самого себя со стороны. Писатели любили обсуждать написанное
больше, чем барды, не утруждавшие себя обсуждением собственной
речи. Они могли видеть носитель и то, что находилось на нем,
держать его перед мысленным взором для изучения и анализа. И они
могли критически оценивать его — с самого начала новые
возможности сопровождались щемящим чувством потери. Это была
форма ностальгии. Платон описывал это так:
В этом, Федр, дурная особенность письменности, поистине
сходной с живописью: ее порождения стоят как живые, а
спроси их — они величаво и гордо молчат... Думаешь, будто они
говорят как разумные существа, но, если кто спросит о чем-нибудь
из того, что они говорят, желая это усвоить, они всегда отвечают
одно и то же1.
1 Пер. А. Егунова.
57

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
К сожалению, письменное слово остается неизменным. Оно
постоянно и неподвижно. Большинство опасений Платона были
отвергнуты в последующее тысячелетие, по мере того как культура
письменности преподносила многочисленные дары — историю и право,
науки и философию, да и толкования самих искусства и
литературы. Ничто из этого не способно было возникнуть из чистой устной
культуры. Великая поэзия появилась, но она была дорогой и редкой.
Чтобы создать эпические произведения Гомера, сделать их
слышимыми, сохранить во времени и пространстве, требовалось затратить
значительную долю доступной культурной энергии.
В то время по исчезнувшему миру первичной устной
культуры тосковали несильно. До XX века, когда стали появляться новые
средства связи, беспокойство и ностальгия не проявлялись. А вот
для Маршалла Маклюэна, самого известного защитника ушедшей
устной культуры, ностальгия была основанием для модернизации.
Он приветствовал новый "электрический век" не из-за его
новизны, но из-за возврата к корням человеческого творчества. Он видел
в нем возрождение старой доброй устной традиции. "В нашем веке
мы перематываем пленку назад", — заявил он, обнаружив эту
метафорическую ленту в одной из новейших информационных
технологий. Он построил серию полемических противопоставлений:
слово печатное против слова сказанного; холодный/горячий;
статичный/подвижный; нейтральный/мистический;
обнищавший/богатый; упорядоченный/творческий; механический/естественный;
разделяющий/объединяющий. "Алфавит есть технология
визуальной фрагментации и специализации", — писал он. Он ведет к
появлению "пустыни систематизированных данных". Кратко
сформулировать то, за что Маклюэн критикует печатное слово, можно
было бы так: печать предлагает нам узкий канал коммуникации.
Канал линейный и даже фрагментарный. Напротив, в речи в ее
первозданном виде, разговоре людей лицом к лицу, оживленном
жестами и прикосновениями, задействованы все чувства, а не только
слух. Если идеал общения — это встреча двух душ, то письменный
язык — это только жалкая тень идеала.
Такой же критике подверглись другие ограниченные каналы
коммуникации, созданные более поздними технологиями, —
телеграф, телефон, радио, электронная почта. Джонатан Миллер пе-
58

ГЛАВА 2 ПОСТОЯНСТВО СЛОВА
рефразировал аргументы Маклюэна в квазитехнических терминах:
"Чем больше число задействованных чувств, тем выше вероятность
передачи точной копии ментального состояния
посылающего"1. В потоке слов, воспринимаемых ухом или глазом, мы
различаем не только отдельные элементы, следующие один за другим,
но и их ритмы и тоны, которые можно назвать их музыкой. Мы,
слушатели или читатели, не слышим и не читаем каждое слово в
отдельности, мы получаем сообщения группами, малыми и
большими. Человеческая память так устроена, что более длинные
последовательности быстрее воспринимаются прочитанными, чем
услышанными. Глаз может отражать. Маклюэн считал эту способность
разрушительной или по крайней мере ограничивающей.
"Акустическое пространство органично и целостно, — утверждал он, —
оно воспринимается через одновременное взаимодействие всех
чувств, тогда как "рациональное" или пиктографическое
пространство однообразно, последовательно и непрерывно — оно создает
замкнутый мир, в котором нет отголосков первобытного мира эха".
Для Маклюэна первобытное эхо — это рай.
Зависимость от устного слова в целях получения информации
собрала людей в племенные сети... устное слово более нагруженно
эмоционально, чем письменное... Аудиотактильный первобытный
человек был частью коллективного подсознательного, жил в
магическом целостном мире, сложенном из мифов и ритуалов, и его
ценности были священны2.
До определенной степени — может быть. Тем не менее за три
столетия до Маклюэна, когда письменность была еще
относительно новым приобретением человечества, Томас Хоббс высказал-
1 Миллер не соглашается с ним. Напротив, "трудно переоценить промежуточное
обратное воздействие письменной культуры на творческое воображение,
учитывая, что она представляет собой хранилище накопленных идей, изображений
и идиом, богатыми и постоянно растущими фондами которого всякий
художник может пользоваться без ограничений". — Прим. авт.
2 Интервьюер жалобно спросил: "Но разве проницательность, понимание
и культурное разнообразие не компенсируют человеку потерю племени?"
Маклюэн ответил: "Ваш вопрос отражает все предрассудки, свойственные
обычному грамотному человеку".
59

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
ся на этот счет куда менее благодушно. Он видел
существовавшую до распространения грамотности культуру более отчетливо.
"Люди жили за счет общего опыта, — писал он. — Не
существовало метода, способа получить знание; можно сказать, что его
нельзя было ни посеять, ни высадить само по себе так, чтобы вокруг
не оказалось множества сорняков — ошибок и догадок". Жалкое
место, немагическое, несвященное.
Кто прав, Маклюэн или Хоббс? Мы не уверены в ответе, но
сомнения были еще у Платона. Он видел, как начиналось эра
господства письменности, он признавал ее силу и боялся ее
безжизненности. Писатель-философ в некотором роде сам заключал в себе
этот парадокс. Данному парадоксу суждено было появляться в
новом обличье каждый раз, когда рождалась новая информационная
технология, приносящая силу и опасения. Оказалось, что
"забывчивость", которой боялся Платон, не появилась. Потому что и сам
Платон, и его учитель Сократ, и его ученик Аристотель
разработали словарь идей, распределили их по категориям, установили
правила логики и тем самым выполнили обещания, которые дала
людям появившаяся технология письменности. Все это сделало
знания более устойчивыми.
А атомом знания было слово. Или нет? Некоторое время
слово продолжало ускользать от своих преследователей
независимо от того, чем они его считали — быстро исчезающим звуковым
всплеском или фиксированным рядом знаков. "Большинство
грамотных людей на вашу просьбу придумать слово по крайней мере
некоторым смутным образом пытаются представить что-то перед
глазами, — считает Онг, — а ведь там не может быть настоящего
слова". Где мы тогда ищем слова? В словаре, конечно. Онг также
заявил: "Очень деморализует, когда вспоминаешь, что в голове нет
словаря, что лексикографический аппарат был пристроен к языку
совсем недавно".

3
ДВА СЛОВАРЯ
Изменчивость написания,
непостоянство наших букв
В такие сложные и бурные времена у людей появляется больше мыслей,
и они должны быть обозначены и различимы с помощью новых выражений.
Томас Спрат (1667)
Деревенский школьный учитель и священник написал
в 1604 году книгу с длинным названием, которое
начиналось так: "Перечень алфавитный, содержащий и
обучающий истинному написанию и пониманию трудных
общепринятых слов английского языка... " — и
продолжалось целым рядом намеков на задачи книги, которые
были необычны и требовали пояснения:
...с объяснениями из простых английских слов, собранных
для пользы и помощи леди, джентльменам или другим неискусным
лицам. Таким образом они смогут легче и лучше понимать
многие трудные английские слова, которые они услышат или прочтут
в проповедях, или Писании, или где-то еще, и также смогут
использовать их надлежащим образом самостоятельно.
На титульной странице не было имени автора, Роберта Кодри,
но были слова на латыни "Читать не понимая все равно что не
читать" и выходные данные с такими формальностями и точностью,
б!

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
Титульная
страница
словаря Кодри
которых следовало ожидать во времена, когда адреса как указания
места еще не существовало:
В Лондоне, напечатано И. Р. для Эдмунда Вивера для продажи в его
магазине у больших северных врат церкви Павла.
На тесных лондонских улицах номера магазинов и домов
встречались редко. Тем не менее алфавит был упорядочен, даже назван
по первой и второй букве — этот порядок был сохранен с ранне-
финикийских времен, несмотря на все последующие
заимствования и изменения.
Кодри жил в эпоху информационной бедности, хотя сам он
не согласился бы с подобным утверждением, даже если бы понял,
62

ГЛАВА 3 ДВА СЛОВАРЯ
какое значение мы в него вкладываем. Напротив, Кодри считал,
что находится в центре информационного взрыва, который он
всеми силами пытался поддержать и упорядочить. Но вот прошло
четыре века, а его жизнь скрыта во мраке потерянных знаний.
Его "Перечень алфавитный..." — важная веха в истории
информации, однако из первого издания до наших дней дошла лишь
одна изношенная копия. Неизвестны время и место рождения
автора — вероятно, он родился в конце 1530-х в центральной
Англии. Несмотря на то что существовали приходские книги, жизнь
людей почти не документировалась. Никто не знает точного
написания имени Кодри (Cowdrey, Cawdry). Но надо иметь в виду,
что не было согласия в написании большинства имен
собственных — их произносили, но записывали редко.
Фактически мало кто представлял себе, что такое
"правописание" и зачем нужна идея, что каждое слово, будучи написанным,
должно представлять собой определенную последовательностью
букв. В одной брошюре 1591 года слово сопу (кролик)
встречается как соппу, сопуе, conie, connie, coni, сипу, снппу и cunnie. Могло
быть и другое написание. И, уж если на то пошло, сам Кодри в
своей книге для "обучения истинному написанию" в одном
предложении написал wordes, а в следующем — words (слова). Язык не был
складом слов, откуда пользователи могли вытащить правильные,
уже сформированные единицы. Наоборот, слова были
беглецами — всегда в движении, они пропадали сразу после
использования. Произнесенные слова нельзя было сравнить или сопоставить
с другими их вариантами. Каждый раз, когда люди опускали перо
в чернильницу, чтобы написать слово на бумаге, они заново
выбирали буквы для выполнения этой задачи. Но времена менялись.
Доступность и прочность печатных книг вызывали ощущение,
что написанное слово должно быть написано определенным
образом, что одни формы правильны, а другие нет. Сначала это
ощущение было неосознанным, но вскоре завладело умами многих, чему
способствовали и сами печатники.
То spell (произносить по буквам, от старогерманского слова)
на первых порах означало "говорить" или "бормотать". Затем —
"медленно читать букву за буквой". Потом, примерно во времена
Кодри, значение расширилось до "писать букву за буквой". В ка-
63

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
ком-то смысле у to spell было поэтическое применение. "Читай
Eva наоборот, и Ave обнаружишь", — написал поэт-иезуит
Роберт Саутвелл (незадолго до того как был повешен и четвертован
в 1595 г°Ду)- Когда некоторые учителя начали задумываться об идее
правописания, они заговорили о "правильном письме", или,
заимствуя из греческого, орфографии. Задумывались немногие, но
среди них был глава одной из лондонских школ Ричард Малкастер.
Он создал букварь, озаглавленный "Часть первая [второй части
так и не последовало. — Прим. авт.] Основ правильного
написания слов нашего английского языка". Он издал книгу в 1582 году
(в Лондоне у "Томаса Вотруйе, проживающего у доминиканцев
близ Лудгейта"), включив в нее примерно 8 тыс. слов и призыв
к созданию словаря:
По моему мнению, это была бы вещь очень достойная и
прибыльная не менее, чем достойная, если муж хорошо образованный
и трудолюбивый соберет все слова, которыми мы пользуемся в
нашем английском языке... в один словарь и кроме правильного
написания, основанного на алфавите, откроет нам как природную
их силу, так и правильное их использование.
Он выявил и еще один мотивирующий фактор: из-за
ускоренного развития торговли и транспорта соседство других языков
сделалось настолько ощутимым, что появилось осознание: английский
язык — лишь один из многих. "Чужеземцы дивятся
изменчивости написания и непостоянству наших букв", — писал Малкастер.
Язык перестал быть таким же невидимым, как воздух.
Всего около 5 млн человек на Земле говорили на английском (это
очень грубая оценка, до i8oi года никто не пытался посчитать
население Англии, Шотландии или Ирландии). Умевших писать едва
набирался миллион. Из всех языков мира английский на тот
момент уже был самым пестрым, самым полигенным. Его история
свидетельствует о постоянных вторжениях и заимствованиях. Его
самые старые слова, условно базовые, произошли из языков, на
которых говорили англы, саксы и юты, германские племена, пересек-
64

ГЛАВА 3 ДВА СЛОВАРЯ
шие Северное море, пришедшие в Англию в V веке и
оттеснившие кельтов. Из кельтского языка в англосаксонскую речь
проникло немного, но викинги-завоеватели принесли с собой норвежские
и датские слова: egg, sky, anger, give, get. Латынь пришла с
христианскими миссионерами — они пользовались римским алфавитом,
который заменил руническое письмо, распространенное в
Центральной и Северной Европе в начале первого тысячелетия. Затем
началось французское влияние.
"Влияние" для Кодри означало "вливание". С лингвистической
точки зрения норманнское завоевание больше походило на потоп.
Английские крестьяне продолжали выращивать cows, pigs и oxen
(коров, свиней и быков — германские слова), но во втором
тысячелетии представители высшего сословия уже ели на обед beef,
pork и mutton (говядину, свинину и баранину — французские
слова). В Средние века французские и латинские корни были
более чем у половины общеупотребительных слов. Еще больше
чужих слов появилось, когда ученые стали сознательно заимствовать
из латинского и греческого для обозначения понятий, в которых
язык до этого не нуждался. Кодри раздражала эта привычка.
"Некоторые так старательно ищут иностранный английский, что
совершенно забывают язык своих матерей, так что, если бы их матери
были живы, они не смогли бы ни объяснить, ни понять, что они
говорят, — жаловался он. — Можно было бы штрафовать их за
подделку королевского английского".
Через 400 лет после появления книги Кодри путь ее автора
повторил Джон Симпсон. В каком-то смысле Симпсон оказался
естественным наследником Кодри — редактором грандиозной книги,
"Оксфордского словаря английского языка". Симпсон, бледный
человек с тихим голосом, считал Кодри упрямым,
бескомпромиссным и даже агрессивным. Школьный учитель принял сан дьякона,
а затем и священника англиканской церкви в беспокойное время,
в период расцвета пуританства. Из-за нонконформизма у Кодри
были неприятности. Его обвиняли в "неисполнении" некоторых
обрядов, таких как водоосвящение и благословение обручальных
колец. Будучи деревенским священником, он не ходил на поклон
к епископам и архиепископам. Он проповедовал форму
единообразия, которую не приветствовали церковные власти: "Была пре-
65

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
доставлена секретная, компрометирующая его информация о
произнесении иных слов с кафедры, приводящих к искажению Книги
общественного богослужения... Поэтому будет считаться
опасным человеком, если продолжит проповедовать, заражая людей
принципами, отличными от установленных религией". Кодри был
лишен сана, у него отобрали бенефиции. Годами он безуспешно
оспаривал это решение.
Все это время он собирал слова (collect — коллекционировать,
собирать). Он опубликовал два обучающих трактата, один по
катехизису (catechiser — тот, кто учит принципам христианской
религии), другой о "Богоугодной форме ведения хозяйства для порядка
в частных семьях", а в 1604 году написал книгу совсем иного типа:
ничего, кроме списка слов с краткими определениями.
Зачем? Симпсон утверждал: "Мы уже заметили, что он
сторонник простоты в языке и катастрофически упрям". Он все еще
проповедовал — теперь проповедникам. "Те, кто по своему
положению и призванию (особенно проповедники) имеет возможность
говорить публично перед невежественными людьми, должны быть
предупреждены", — писал Кодри в предисловии. Далее
следовало само предупреждение: "Никогда не употребляйте слова из
чернильницы [под "словами из чернильницы" он подразумевал
книжные слова. — Прим. авт]. Работайте над тем, чтобы говорить так,
чтобы самый невежественный мог легко понять вас". И главное,
не говорите как иностранец:
Некоторые джентльмены после возвращения домой из
далекого путешествия начинают не только носить иностранное платье,
но и приукрашивать речь заморскими словами. Приехавший
недавно из Франции будет говорить на французском английском,
ни разу этого не стыдясь.
Кодри не собирался вносить в свой список все (что бы это ни
значило) слова. К 1604 году Уильям Шекспир написал большинство
своих пьес, используя словарь почти в 30 тыс. слов, но эти
слова не были доступны Кодри или кому-либо еще. Кодри не
обращал внимания ни на обычные слова, ни на книжные, ни на
офранцуженные, он вносил в список только "трудные общеприня-
66

ГЛАВА 3 ДВА СЛОВАРЯ
тые" — достаточно трудные, чтобы нуждаться в пояснении, но все
еще принадлежащие "языку, на котором мы говорим",
"понятные каждому". Он записал 2500 слов. Он знал, что многие
происходят (derive) из греческого, французского и латинского, и
соответствующим образом помечал их. Книга, написанная Кодри,
была первым словарем английского языка. Правда, слова "словарь"
в ней не было.
Хотя Кодри и не ссылался на источники, на что-то он все же
опирался. Так, он скопировал замечания о "словах из
чернильницы" и путешествующих джентльменах из популярной книги
Томаса Вильсона "Искусство риторики". Сами слова он брал из
нескольких источников (source — источник, волна, двигающая сила
воды). Около половины слов он нашел в "Школьном учителе
английского" Эдмунда Кута — учебнике чтения для начинающих,
впервые опубликованном в 1596 году и впоследствии
неоднократно переиздававшемся. Кут обещал, что с этой книгой школьный
преподаватель может научить сотню учеников быстрее, чем сорок
без нее. Он посчитал нужным объяснить преимущества
обучения людей чтению: "Больше знания будет принесено на эту Землю
и больше книг будет покупаться, чем было раньше". Кут составил
длинный словарь, который Кодри позаимствовал.
Сортировать слова в алфавитном порядке, чтобы составить
"Алфавитный перечень...", было совсем не очевидным решением.
Кодри знал — он не может рассчитывать на то, что даже его
образованные читатели знают, в каком порядке располагаются буквы в
алфавите, поэтому попытался написать небольшое руководство. Он
не мог решить, описывать порядок в логических или схематичных
терминах или же как пошаговую процедуру, алгоритм. "Дорогой
читатель", — писал он, и это обращение снова было
заимствованным у Кута, —
ты должен выучить наизусть алфавит, знать порядок, в котором
стоят буквы, не сверяясь с книгой, и где располагается каждая буква:
b ближе к началу, п почти в середине, t ближе к концу. Теперь, если
слово, которое ты хочешь найти, начинается с а, то ищи его в нача-
67

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
ле этого Перечня, а если с v — в конце. Опять же, если слово
начинается сса — ищи его в начале буквы с, но ежели сен — то в конце.
И так для всех букв.
Объяснить было непросто. Монах-доминиканец Иоганн Бальб
из Генуи попробовал это сделать в своем "Католиконе" 1286 года.
Бальб думал, что первым изобретает алфавитный порядок, и его
инструкции были чрезвычайно подробны: "Например, я
намерен обсудить ато и bibo. Я буду обсуждать ато раньше bibo,
потому что а — первая буква ато, zb — первая буква bibo и а идет
раньше b в алфавите. Аналогично..." Он приводит длинный
список примеров, а потом пишет: "Я прошу тебя, добрый читатель,
не сочти этот великий труд мой и этот порядок чем-то не
стоящим усилий".
В античном мире списки, составленные по алфавиту,
практически не встречались примерно до 250 года до н. э., когда
появились александрийские тексты на папирусе. По-видимому, в
великой Александрийской библиотеке алфавитизация использовалась
хотя бы частично. Необходимость в такой искусственной схеме
упорядочивания появилась лишь с увеличением количества
данных, не организованных никаким иным способом. А возможность
упорядочения по алфавиту возникает только в языках, имеющих
алфавит, — небольшой набор отдельных символов,
расположенных в определенной последовательности (abecedarie — букварь,
порядок букв или тот, кто его использует). И даже тогда система
кажется неестественной. Она заставляет пользующегося ею отделять
информацию от значения, рассматривать слова лишь как
цепочку символов, обращать внимание на то, как выглядит слово. Более
того, упорядочение по алфавиту состоит из пары процедур,
взаимно обратных одна другой, — организации списка и нахождения
слов, то есть сортировки и поиска. В любом из направлений
процедура рекурсивна {recourse — возвращение назад). Базовая
операция является двоичным выбором: "больше чем" или "меньше чем".
Она выполняется сначала для одной буквы, затем, словно
вложенная подпрограмма, для следующей и, как пытался сформулировать
Кодри, "для всех оставшихся". Такой способ поразительно
продуктивен. Систему легко применить к словам любой длины, посколь-
68

ГЛАВА 3 ДВА СЛОВАРЯ
ку ее макроструктура идентична микроструктуре. Тот, кто
понимает, как устроен алфавитный порядок, уверенно и безошибочно
отыщет нужное слово в гигантском списке, при этом ему не
обязательно знать значение слова.
В 1613 году первый алфавитный каталог — даже не печатный,
а рукописный, в двух тетрадях — был составлен для Бодлианской
библиотеки в Оксфорде. Самый первый каталог университетской
библиотеки был создан двумя десятилетиями ранее в голландском
Лейдене, но это была шкафная опись (около 45° наименований),
организованная по темам книг без алфавитного указателя. В
одном Кодри мог быть уверен: его типичный читатель —
грамотный, покупающий книги англичанин начала XVII века — мог
прожить жизнь, ни разу не встретив упорядоченного по алфавиту
набора данных.
Осмысленные способы упорядочивания возникли давно
и существовали подолгу. В Китае самым близким к
современному понятию словаря была "Эръя", составленная неизвестным
автором и датирующаяся примерно III веком до н. э. Две
тысячи понятий были организованы в "Эръе" по значению, по
тематическим категориям: родственные связи, здания, инструменты
и оружие, небеса, земля, растения и животные. У египтян были
списки слов, составленные по философским или
образовательным принципам, такие же существовали у арабов. Списки
организовывали в основном не сами слова, а мир, то есть вещи,
которые эти слова обозначали. Через сто лет после Кодри немецкий
философ и математик Готфрид Вильгельм Лейбниц указал на это
различие:
Позвольте заметить, что слова или названия всех вещей и действий
можно занести в список двумя разными способами — по
алфавиту и по смыслу... Первый способ — от слова к предмету, второй —
от предмета к слову.
Тематические списки требовали размышлений, были
несовершенными и довольно изобретательными. Алфавитные в свою очередь
были механическими, эффективными и автоматическими. С точки
зрения алфавитного подхода слова это последовательности симво-
69

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
лов, каждый из которых находится в своем слоте. Фактически они
с таким же успехом могли быть числами.
Разумеется, значения появляются в словаре через определения.
Основными моделями для Кодри послужили словари, составленные
для перевода, главным образом латинско-английский Dictionarium
Томаса Томаса 1587 года. Двуязычный словарь выполнял более
понятные задачи, нежели одноязычный: описание латинских слов
английскими имело смысл, которого был лишен перевод с
английского на английский. Тем не менее определения были необходимы.
В конце концов, Кодри ставил перед собой цель помочь людям
понять и использовать сложные слова. Он подошел к задаче
определения с волнением, которое ощущается до сих пор. Даже составляя
эти определения, Кодри не вполне верил в их устойчивость.
Значения оказались еще более ускользающими, чем написание. Понятие
define (определять) для Кодри должно было применяться к вещам,
а не к словам {define — ясно показывать, чем является вещь). Это
была реальность во всем ее многообразии, и ее надо было
определить. Interpret (интерпретировать) значило "открывать, делать
ясным, показывать смысл и значение вещи". Для Кодри взаимосвязь
вещи и слова была сродни взаимосвязи объекта и его тени.
Соответствующие понятия еще не сформировались:
figurate — имитировать, представлять, подделывать
(аллегорически представлять);
type — представление, образ какой-либо вещи (тип);
represent — выражать, нести образ вещи (представлять,
символизировать).
Ральф Левер, старший современник Кодри, придумал
собственное слово saywhat, "неверно называемое определением: это
высказывание, которое говорит, что есть вещь, точнее его можно
назвать saywhat". Оно не прижилось. Понадобилось еще почти
юо лет и примеры Кодри и его последователей, чтобы
сформировалось современное значение. "Определение, — в конце концов
в 1690 году написал Джон Локк, — есть не что иное, как исполь-
70

ГЛАВА 3 ДВА СЛОВАРЯ
зование других слов для разъяснения, что за идея стоит за
объясняемым словом". И все равно это недоработанная точка зрения.
Определение — это вид коммуникации: сделать так, чтобы другой
понял, отправить сообщение.
Кодри заимствует определения из собственных источников,
объединяет их и адаптирует. Во многих случаях он просто
объясняет одно слово другим:
orifice (отверстие), рот;
baud (блудница, развратная женщина), шлюха;
helmet (шлем), головной убор.
Для некоторых слов он использовал специальное обозначение,
букву k, которая "указывает на принадлежность к виду". Он не
считал, что должен объяснять к какому. Таким образом:
crocodile (крокодил), k животное;
alablaster (алебастр), k камень;
citron (лимон), k фрукт.
Подбор пары для слова, будь то синоним или слово,
относящееся к тому же семантическому классу, помогает лексикографу лишь
до определенного момента. Связи между словами слишком
сложны, чтобы подходить к ним настолько линейно {chaos —
беспорядочная куча, мешанина). Иногда Кодри пытается решить эту
проблему, добавляя опорные точки — один или несколько
дополнительных синонимов:
specke (крапинка) — пятно, пометка;
cynicall (циничный) — собачий, неблагоприятный;
vapor (испарение) — влага, воздух, горячее дыхание или зловоние.
Для слов, представляющих понятия и абстракции, еще более
далекие от сферы осязаемого, Кодри приходится находить иной стиль.
Он придумывает его на ходу. Он должен говорить с читателем
в прозе, но не совсем предложениями. И мы видим, как он
пытается понять определенные слова и выразить свое понимание.
71

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
gargarise (полоскать горло) — мыть рот и горло изнутри,
перемешивая жидкость во рту вверх и вниз;
hypocrite (лицемер) — тот, кто внешним видом, выражением
лица и поведением притворяется другим человеком, нежели он есть
на самом деле, или обманщик;
buggerie (содомия) — совокупление с себе подобным или
совокупление человека с животным;
theologie (теология) — богословие, наука жить в вечном
благословении;
cypher (шифр) — круг с цифрами, сам по себе ничего не
значащий, но служащий для того, чтобы скрыть число или другие, более
значимые знаки;
horizon (горизонт) — круг, отделяющий половину небесного
свода от другой половины, которую мы не видим;
zodiac (пояс зодиака) — круг в небесах, в котором расположены
12 знаков и по которому движется Солнце.
Не только значения слов, но и знания еще не были устойчивыми.
Язык изучал сам себя. Даже когда Кодри копировал Кута или
Томаса, он был один, ему не с кем было посоветоваться и не к чему
обратиться.
Так, одним из "трудных общепринятых" слов Кодри было science,
наука (знание или навык). Еще не существовало науки как системы,
отвечающей за изучение вселенной и ее законов. Натурфилософы
только начинали обращать внимание на слова и их значения. Когда
в i6n году Галилей направил первый телескоп на небо и обнаружил
солнечные пятна, он тут же понял, что его открытие вызовет
множество споров — традиционно Солнце было идеалом чистоты, —
и почувствовал, что наука не может продвигаться вперед без
предварительного разрешения проблемы с языком:
До тех пор пока люди фактически были обязаны называть Солнце
"самым чистым и самым ясным", невозможно было заметить на нем
тени или примеси, но теперь, когда оно показалось нам как
частично нечистое и пятнистое, почему мы не должны называть его
пятнистым и нечистым? Имена и свойства должны соответствовать
72

ГЛАВА 3 ДВА СЛОВАРЯ
сути вещей, а не сути имен, поскольку сначала идут вещи, а
названия — после.
Когда Исаак Ньютон начал свое великое дело, он
столкнулся с фундаментальным отсутствием определений там, где они
были нужны больше всего. Он начал с семантической уловки.
"Я не определяю время, пространство, место и движение, потому
что они всем хорошо известны", — лукаво написал он. На самом
деле его главной целью было именно дать определение этим
словам. Не существовало единых стандартов мер и весов. Вес и мера
и сами были расплывчатыми понятиями. Латынь казалась
более надежной, чем английский, потому что была менее
изношена ежедневным употреблением, но у римлян тоже не оказалось
нужных слов. По черновикам Ньютона (а не по тем трудам,
которые в итоге были опубликованы) можно проследить, как
непросто ему было справиться с вставшей перед ним задачей. Он
пробовал выражения вроде quantitas materiae. Слишком
сложное для Кодри: materiall — что-то значащее или важное.
Ньютон попытался объяснить это слово как "то, что возникает из
соединения плотности и массы". Он решил использовать больше
слов: "Это количество я обозначу как тело или массу". Точных
слов катастрофически не хватало, Ньютон не мог продолжать
без них. Скорость, сила, гравитация — ни одно из них не
подходило. Их нельзя было ни объяснить, ни использовать в
объяснении. Вокруг не было ничего, на что можно было бы указать
пальцем для объяснения, и не было книги, в которой можно было бы
найти нужные слова.
Что до Роберта Кодри, его следы теряются после выхода в 1604 году
"Алфавитного перечня...". Никто не знает, когда он умер. Никто
не знает, сколько копий сделал печатник. Нет записей (records
(запись) — записка, сделанная для запоминания). Одна копия
попала в оксфордскую Бодлианскую библиотеку, где и
сохранилась, остальные пропали. В 1609 году вышло второе издание,
немного расширенное ("намного увеличенное", как утверждалось
на титульной странице), его подготовил сын Кодри Томас; тре-
73

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
тье и четвертое вышли в 1613-м и 1617-м, и на этом жизнь книги
завершилась.
Книга Кодри оказалась в тени нового словаря, в два раза
большего по объему: "Английский толкователь: обучение
пониманию самых трудных слов, используемых в нашем языке, с
различными пояснениями, описаниями и рассуждениями". Имя его
составителя Джона Баллокара также редко встречается в
исторических источниках. Баллокар был врачом, некоторое время жил
в Чичестере, даты его рождения и смерти не установлены;
говорят, в i6n году он побывал в Лондоне, где видел мертвого
крокодила, и больше о нем почти ничего не известно. Его
"Толкователь" вышел в 1616 году и в последующие десятилетия выдержал
несколько переизданий. В 1656 году лондонский адвокат Томас
Блаунт опубликовал свою "Глоссографию, или Словарь,
объясняющий все трудные слова из любого языка, теперь используемые
в нашем изящном английском языке". Словарь Блаунта включал
более 11 тыс. слов, многие из которых, признавал автор, были
новыми, попавшими в Лондон в суматохе торговли и коммерции —
coffa или cauphe — вид напитка, употребляемого турками и
персами (и недавно появившийся у нас), черный, густой и горький,
процеживается из зерен этой природы и того же названия; хорош
и очень полезен: говорят, изгоняет меланхолию,
— или местного производства типа "tom~boy — девочка или
девица, прыгающая вверх и вниз, как мальчишка". Кажется, Блаунт
понимал, что стреляет по движущейся мишени. В предисловии он
писал: "Труд составителя словаря не имеет конца из-за обычая
нашего английского языка ежедневно меняться". Определения
Блаунта были более подробными, чем у Кодри, к тому же он старался
указывать и происхождение слов.
Ни Баллокар, ни Блаунт не упомянули Кодри, он уже был
забыт. Но в 1933 г°Ду в первом издании самой великой книги,
"Оксфордского словаря английского языка", его редакторы все же
отдали дань уважения "маленькой тонкой книжке" Кодри. Они назвали
ее "тем желудем", из которого вырос их дуб (Кодри: "akecorne —
желудь, k фрукт").
74

ГЛАВА 3 ДВА СЛОВАРЯ
Через 402 года после выхода "Алфавитного перечня..."
Международный астрономический союз проголосовал за исключение
Плутона из списка планет, и Джону Симпсону необходимо было
срочно принять решение. В Оксфорде он и его команда
энциклопедистов работали над буквой Р. Среди новых слов, которые они
включали в "Оксфордский словарь английского языка", былиpletzel
(традиционное еврейское печенье), plisb (чудесный), pod person
(человек, ведущий себя как машина), point-and-shoot
(фотокамера с автофокусом) и polyamorous (полигамный). Запись о
Плутоне тоже была относительно новой. Планета была обнаружена
только в 1930 году — слишком поздно, чтобы войти в первое издание
словаря. Сначала было предложено имя Минерва, затем
отвергнуто, так как уже существовал астероид с таким названием. С точки
зрения названий небеса были переполнены. И тогда
одиннадцатилетняя жительница Оксфорда Венеция Берни предложила назвать
планету Плутоном.
Оксфордский словарь включил Плутон во второе издание:
"i. Небольшая планета солнечной системы, лежащая за орбитой
Нептуна... 2. Кличка мультипликационной собаки, впервые
появившейся в "Охоте на лося" Уолта Диснея, вышедшей в апреле
1931 года". "Нам действительно не нравится, когда мы вынуждены
что-то серьезно менять", — заявил Симпсон, но у него едва ли был
выбор. Диснеевское значение Плутона оказалось более
устойчивым, чем астрономическое — в нем он был разжалован в "малое
планетарное тело". Рябь прошла по всему словарю. Плутон
удалили из списка, где он был определен как "планета, сущ". Была
исправлена словарная статья Plutonian (не путать с pluton, plutey
и plutonyl).
Симпсон был шестым в почетном ряду редакторов
"Оксфордского словаря английского языка", чьи имена произносил без
запинки — "Мюррей, Брэдли, Крейги, Оньонз, Берчфилд — как раз
хватает пальцев", — и считал себя продолжателем их дела и
традиций английской лексикографии, ведущей свою историю от Кодри
и Сэмюеля Джонсона. Джеймс Мюррей в XIX веке придумал метод,
основанный на карточках — кусочках бумаги размером 6 на 4
дюйма. На столе Симпсона всегда находилась тысяча таких карточек,
75

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
а рядом еще миллионы заполняли металлические шкафы и
деревянные коробки с записями, собиравшимися два столетия. Но
карточки со словами устарели. Они стали просто бумажками. Их
можно назвать freeware (бесполезная печатная продукция) — это слово
лишь недавно было внесено в Оксфордский словарь и
маркировано как "компьютерный сленг, часто юмористический"; слово blog
(блог) было признано в 2003 году, dot-commer (тот, кто работает
в интернет-компании) — в 2004-м, cyberpet (электронная игрушка,
имитирующая домашнее животное) — в 2005-м, а глагол to Google
(гуглить, искать информацию в поисковой системе Google) —
в 2006-м. Симпсон и сам часто "гуглил". Кроме карточек со
словами на его столе был прямой доступ к нервной системе языка —
мгновенное подключение к всемирной сети
лексикографов-любителей и доступ к обширной системе взаимосвязанных баз данных,
асимптотически приближающейся к идеалу, который можно
назвать "Весь предшествующий текст". Словарь встретился с кибер-
пространством, и с этого момента оба уже не были прежними. Но,
как бы сильно Симпсон ни чтил прошлое и традиции
"Оксфордского словаря", ему волей-неволей пришлось возглавить
революцию. Там, где Кодри находился в изоляции, у Симпсона были связи.
Английский язык, на котором теперь говорит более
миллиарда человек во всем мире, вошел в период бурного развития,
и перспективы, видимые из почтенных кабинетов Оксфорда,
одновременно понятны и ошеломляющи. Язык, за которым
следили лексикографы, одичал и стал хаотичным: огромное, бурлящее
и расширяющееся облако посланий и разговоров, газет, журналов,
брошюр, меню и деловых бумаг, новостных интернет-групп и
чатов, теле- и радиопередач, звуковых записей. Напротив, сам
словарь приобрел статус монумента, непоколебимо
возвышающегося над всеми. Он оказывает влияние на язык, за которым пытается
следить. Он неохотно играет эту авторитарную роль.
Лексикографы могут вспомнить язвительное определение словаря,
которое юо лет назад дал Амброз Бирс: "Словарь — вреднейшая
придумка из области литературы, которая сдерживает развитие языка
и делает его сухим и косным"1. В наше время составители "Окс-
1 Пер. С. Барсова.
76

ГЛАВА 3 ДВА СЛОВАРЯ
фордского словаря" подчеркивают, что не допускают неодобрения
(или поощрения) какого-то конкретного употребления или
написания. Но они не могут отречься от своей амбициозной цели
охватить весь английский язык. Они берут все слова, даже жаргонные:
идиомы и эвфемизмы, святые или непристойные, мертвые или
живые, королевский английский и уличный. Это лишь мечта: всегда
есть ограничения во времени и пространстве, и, кроме того, может
возникнуть ситуация, когда дать определение тому, что есть слово,
станет невозможно. Тем не менее при определенном допущении
"Оксфордский словарь" считается идеальным зеркальным
отражением английского языка.
Этот словарь подтверждает, что слово постоянно. Он
заявляет, что значения слов основаны на других словах. Он
предполагает, что все слова вместе образуют взаимосвязанную структуру —
именно взаимосвязанную, потому что одни слова определены
с помощью других. Об этом невозможно было говорить во
времена господства устной культуры, когда язык был едва виден. Только
когда появление печати (и словаря) подняло язык на поверхность,
когда он стал объектом тщательного изучения, появилось
ощущение, что значение слова независимо и даже директивно.
Слова стали рассматриваться как слова, представляющие другие слова,
а не только предметы. В XX веке, с развитием логики, эта деректив-
ность стала проблемой. "В рассуждениях, касающихся языка, я уже
вынужден был прибегать к полному (а не к какому-то
предварительному, подготовительному) языку"1, — жаловался Людвиг
Витгенштейн. Тремя столетиями раньше с тем же затруднением
столкнулся и Ньютон, только теперь ситуация была сложнее, потому
что Ньютон искал слова для описания законов природы, а
Витгенштейну нужны были слова для определения слов: "Говоря о
языке (слове, предложении и т.д.), я должен говорить о повседневном
языке. Не слишком ли груб, материален этот язык для выражения
того, что мы хотим сказать?" Именно так все и было, но язык
находится в постоянном развитии.
В 1900 году Джеймс Мюррей говорил о языке как о книге:
"Словарь английского языка, как и английская Конституция, создан
1 Здесь и далее — пер. Л. Добросельского.
77

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
не одним человеком и не в какое-то конкретное время, он
развивался медленно и рос веками". Первый выпуск того, что потом
стало "Оксфордским словарем английского языка", был одной из
самых больших книг, когда-либо издававшихся. "Новый английский
словарь, основанный на исторических принципах", 4*4 ^25 слов
в десяти тяжелых томах, был представлен королю Георгу V и
президенту США Калвину Кулиджу в 1928 году. Работа заняла
десятилетия, сам Мюррей к этому моменту уже умер. А словарь
считали устаревшим даже до того, как он вышел из типографии.
Последовало несколько дополнений, но второе издание появилось лишь
в 1989 году — 20 томов, 22 тыс. страниц, 62,5 кг. Третье издание
отличается от первых двух: оно не имеет веса, потому что существует
в цифровой реальности. Возможно, для создания словаря больше
никогда не понадобится бумага и чернила. С 2000 года результаты
переработки по частям ежеквартально появляются в Сети, и
каждый раз они включают несколько тысяч переработанных
вхождений и сотни новых слов.
Кодри, вполне естественно, начал работу с буквы Л, то же
самое сделал и Джеймс Мюррей в 1879 году, но Симпсон предпочел
начать с М. Он отнесся к Л с подозрением. Посвященным давно
было понятно, что "Оксфордский словарь" в том виде, в котором
он был опубликован, далеко не безупречен. В первых буквах все
еще чувствуются следы неуверенности Мюррея. "Фактически он
пришел, обустроился и начал набирать текст, — рассказывал
Симпсон. — Много времени ушло на согласование стратегии и
прочего, так что если мы начнем с Л, то вдвое усложним задачу. Думаю,
они разобрались, как работать, примерно к букве D, хотя Мюррей
всегда говорил, что самой тяжелой была буква Е, потому что ее
начал Генри Брэдли, его ассистент, и Мюррей всегда считал, что тот
сделал работу довольно плохо. Тогда мы подумали — может, лучше
начать с G или Н. Но вы добираетесь до G и Н, а там уже и /,/, К...
уж лучше начать после них..."
Первая тысяча вхождений от М до mahurat была
опубликована в Сети весной 2000 года. Годом позже лексикографы добрались
до слов, начинающихся с те: me-ism (один из принципов
современного мира, согласно которому в центр человек ставит самого
себя), meds (сокр. для лекарства), medspeak (жаргон врачей), meet-
78

ГЛАВА 3 ДВА СЛОВАРЯ
and-greet (вид светского общения в Сев. Америке) и целый набор
слов, объединенных таким началом, как media (media-baron —
человек, владеющий большим количеством СМИ; media-circus —
не соответствующее поводу огромное внимание СМИ; media-
darling — знаменитость, любимая СМИ; media-hype — ажиотаж,
поднятый в прессе; media-sawy — человек, хорошо
разбирающийся в работе СМИ и имеющий большое влияние) и mega-
(megapixel — мегапиксель; mega-bitch — страшная стерва; mega-dose —
большая доза; mega-hit — суперхит; mega-trend — главный тренд).
Это уже не было языком, на котором говорили 5 млн в
большинстве своем неграмотных жителей небольшого острова. По мере
того как пересматривались буква за буквой, словарь начал
включать неологизмы в момент их появления, и работать со статьями
в алфавитном порядке стало непрактично. Поэтому в одном
обновлении в 2001 году появились acid jazz (эйсид-джаз), Bollywood
(Болливуд), channel surfing (просмотр телевизора или
прослушивание радио с постоянным переключением каналов), double-click
(двойной клик), emoticon (эмограмма, смайлик), feel-good
(делающий кого-либо счастливым или довольным), gangsta (член одной
из городских группировок), hyperlink (ссылка) и многое другое.
Kool-Aid (название популярного напитка, который готовят из
порошка) был включен как новое слово не потому, что словарь
почувствовал себя обязанным фиксировать имена собственные
(оригинальный Kool-Aid был запатентован в США в 1927 году), а потому,
что одно из употреблений этого слова уже нельзя было
игнорировать: to drink the Kool-Aid (пить Kool-Aid — демонстрировать
беспрекословное подчинение или лояльность). Распространение
этого своеобразного выражения после массового отравления в
Гвиане в 1978 году говорит о том, что глобальная коммуникация все же
устроена довольно причудливо.
Но оксфордские лексикографы не были рабами моды. Как
правило, чтобы быть включенным в словарь, неологизм должен
прожить в языке не менее пяти лет. Каждое слово-кандидат
подвергается тщательному изучению. Одобрение каждого нового слова —
целая процедура. Слово должно широко употребляться, не зависеть
от местности или происхождения; словарь глобален, он признает
слова отовсюду, где говорят на английском, но не намерен вклю-
79

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
чать местные каламбуры. Будучи однажды добавленным, слово уже
никогда не будет исключено. Оно может выйти из употребления
или стать редким, но самые старые и забытые слова иногда
появляются снова — их открывают заново или случайно опять
придумывают, и в любом случае они часть истории языка. Все 2500 слов
Кодри входят в "Оксфордский словарь" вынужденно. Для
тридцати одного из них маленькая книга Кодри — первый известный
случай употребления. Для нескольких — единственный. Это
проблема. Но решения словаря не пересматриваются. У Кодри, например,
есть onust, поэтому оно есть и в "Оксфордском словаре" со
значением, которое дал Кодри, — "нагруженный, отягощенный". Но это
единственный случай, когда оно встречается. Не придумал ли его
Кодри? "Я склоняюсь к мнению, что он пытался воспроизвести
лексику, которую слышал, — говорил Симпсон. — Но я не могу
быть в этом полностью уверенным". У Кодри есть hallucinate
(обманывать, ослеплять), и словарь, следуя правилам, дает
"обманывать" как его первое значение, хотя нет никого, кто бы
использовал данное слово в этом значении. В подобных случаях
редакторы могут добавить свое двойное предупреждение "устар., редкое".
Но сделать больше невозможно.
В XXI веке уже недостаточно единственного источника, чтобы
слово попало в "Оксфордский словарь". Ничего странного,
особенно если учесть размах предприятия, охват аудитории, а также
отдельных людей, делающих все возможное, чтобы их собственные
окказионализмы были ратифицированы словарем. Одно из слов,
которым в английском языке можно передать термин "окказионализм",
nonce-word, было введено в обращение самим Джеймсом Мюрре-
ем. И он включил его в словарь. Американский психолог Сондра
Смолли придумала слово codependency (созависимость) в 1979 году,
в 1980-е начала его лоббировать, а в 1990-е редакторы наконец
одобрили слово, посчитав его устоявшимся. У. X. Оден объявил, что
жаждет признания как автор нескольких слов, и в конце концов его
заслугу признали за такие слова, как motted (расположенный на
зеленом холме), metalogue (речь, которую произносят между актами
или сценами пьесы), spitzy (напоминать или иметь отношение к
собаке породы шпиц) и др. Таким образом, словарь как бы
включился в цепь обратной связи. Теперь создатели и пользователи словаря
8о

ГЛАВА 3 ДВА СЛОВАРЯ
воспринимали язык по-другому. Энтони Берджесс жаловался на то,
что не мог пробиться в словарь: "Несколько лет назад я изобрел
слово amation для искусства заниматься любовью и все еще считаю его
полезным. Но я должен убедить других использовать его на
письме, прежде чем оно станет достойно лексикографирования (если
есть такое слово) [он знал, что этого слова не существует. — Прим.
авт.]. И только авторитет Т.С. Элиота позволил включить в
предыдущий том дополнений постыдное (на мой взгляд) juvescence".
Берджесс был уверен, что Элиот ошибся в написании слова juvenescence
(юность). Если так, то эта ошибка была повторена 28 лет спустя
Стивеном Спендером, так что juvescence встречается два раза.
Словарь признает, что такое бывает редко.
Как бы "Оксфордский словарь" не старался отразить гибкость
языка, он не может не быть катализатором его отвердения.
Проблема написания порождает характерные трудности. "Каждая
форма, в которой слово появлялось на протяжении своей истории",
должна быть включена в словарь. Так, для слова mackerel
(скумбрия, "хорошо известная морская рыба, Scomber scombrus,
широко употребляемая в пищу") во втором издании в 1989 году словарь
дал девятнадцать различных написаний. Однако поиск
источников не прекращался, и третье издание дало не меньше тридцати
написаний: maccarel, mackaral, mackarel, mackarell, mackerell, mackeril,
mackreel, mackrel, mackrell, mackril, macquerel, macquerell, macrel,
macrell, macrelle, macril, macrill, makarell, makcaral, makerel, makerell,
makerelle, makral, makrall, makreill, makrel, makrell, makyrelle,
maquerel и maycril. Будучи лексикографами, редакторы словаря
никогда не объявят эти написания неправильными. Они не назовут
свой выбор — mackerel — единственно верным. Они
подчеркивают, что изучают свидетельства и выбирают "наиболее
распространенное на данный момент написание". Тем не менее есть и случаи
самоуправства: "Фирменный оксфордский стиль иногда берет верх,
как это случилось с глаголами, которые могут оканчиваться на -ize
или -ise, — всегда используется окончание -ize". Как бы они не
открещивались от директивности, они знают — читатель все равно
заглянет в словарь, чтобы узнать, как пишется слово. Им не
избежать противоречий. Они уверены, что должны включать в словарь
в том числе и те слова, от которых вздрагивают пуристы. В декабре
81

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
2003 года было увековечено слово nucular — "nuclear а. (ядерный,
в различных смыслах)". Но они отказываются считать новыми
словами очевидные опечатки, которые возникают при
интернет-поиске. Они не признают слова straight-laced, несмотря на то что
статистика указывает: искаженная форма употребляется чаще strait-laced
(строгий, пуританский). Оксфордский словарь так объясняет
отсутствие в подобных примерах дополнительных вариантов
написания слова: "С изобретением печатного станка написание стало
менее изменчивым, отчасти потому, что печатники стремились к
единообразию, а отчасти из-за растущего интереса к изучению языка
в период Ренессанса". Все так, но это ничего не говорит о роли
самого словаря как арбитра и образца для подражания.
Для Кодри словарь был моментальным снимком языка — он
не мог заглянуть ни в прошлое, ни в будущее. Сэмюель Джонсон
яснее осознавал историческое значение словаря. Он обосновывал
свою амбициозную программу отчасти желанием контролировать
необузданный язык, "который используется для
совершенствования всякого рода литературы, являясь при этом заброшенным,
ему разрешено расширяться в случайных направлениях, он
смирился с тиранией времени и моды, ему постоянно угрожают
невежественные искажения и капризы нововведений". Но до
"Оксфордского словаря" лексикография не предпринимала попыток
представить всю полноту языка сквозь призму времени. Словарь
превратился в историческую панораму. Проект приобретает
остроту, если рассматривать электронный век как время новой
устной культуры — мир, вырывающийся из оков холодной печати.
Ни одно издание не воплощает в себе эти оковы лучше, чем
"Оксфордский словарь", но и он сам тоже пытается избавиться от них.
Редакторы чувствуют, что нельзя ждать, пока новое слово будет
напечатано, не говоря уже о появлении в книге с переплетом,
прежде чем включить его в словарь. Для слова tigbty-whities (мужское
нижнее белье), добавленного в 2007 году, они дают ссылку на
записи сленга кампуса Университета Северной Каролины. Для
слова kitesurfer (спортсмен, занимающийся кайтсерфингом) — на
новостное сообщение в сети USENET и, позже, на новозеландскую
82

ГЛАВА 3 ДВА СЛОВАРЯ
газету, найденную в базе данных в интернете. Единицы
информации разбросаны по всему миру.
Когда Мюррей начал работу над новым словарем, его целью
было найти слова и их следы в истории. Никто не представлял
себе, сколько слов надо найти. К тому времени лучший и
наиболее полный словарь английского языка был американским: словарь
Ноа Уэбстера, 70 тыс. слов. Его можно было принять за
отправную точку. Но где искать остальные слова? Для первых
редакторов того, что впоследствии стало "Оксфордским словарем", было
очевидно: неиссякаемым источником слов должна стать
литература, особенно почтенные и качественные книги. Первые читатели
словаря прочесывали Мильтона и Шекспира (который до сих пор
остается самым цитируемым автором — более 30 тыс.
источников), Филдинга и Свифта, исторические работы и проповеди,
философов и поэтов. В 1879 году в знаменитом публичном
обращении Мюррей заявил:
Нам нужна тысяча читателей. Литература конца XVI века
хорошо изучена, но несколько книг еще надо прочитать.
Литература XVII века с большим количеством авторов, естественно, имеет
и более обширную неисследованную территорию.
Он считал, что, хотя это и большая территория, у нее все же есть
границы. Составители словаря были намерены найти все слова,
как бы много их ни оказалось. Они планировали провести полную
инвентаризацию. А почему бы и нет? Количество книг было
неизвестно, но не бесконечно, а количество слов в этих книгах можно
было сосчитать. Цель казалась далекой, но достижимой.
Теперь она уже таковой не кажется. Лексикографы осознали,
что язык безграничен. Они выучили знаменитую ремарку Мюр-
рея: "Круг английского языка имеет хорошо определенный центр,
но окружность его неразличима". В центре находятся слова,
известные всем. По краям, куда Мюррей поместил сленг, жаргон,
арго, научный жаргон и заимствования, нет "стандартных"
значений, люди понимают эти слова по-разному.
Мюррей говорил, что центр "хорошо определен", но
бесконечность и размытость есть и здесь. Самые простые слова, самые
83

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
употребимые — те, которые Кодри и не думал включать в свой
словарь, — в "Оксфордском словаре" потребовали самых
обширных статей. Описание make можно было бы издать отдельной
книгой: 98 различных значений глагола, причем некоторые из них
в свою очередь имеют десятки второстепенных значений.
Сэмюель Джонсон увидел проблему подобных слов и нашел решение —
он сдался.
Мой труд был существенно усложнен глаголами, слишком часто
встречающимися в английском, значение которых столь неточно
и общо, употребление так нечетко и неопределенно, а
дополнительные значения так далеко отходят от первоначальных, что
трудно проследить их в лабиринте инвариантов, поймать на грани
внешней бессодержательности, ограничить их или
интерпретировать какими-либо словами определенного и признанного значения:
bear, break, come, cast, full, get, give, do,put, set, go, run, make, take, turn,
throw. Если не все значения этих слов точно указаны, необходимо
помнить, что, пока наш язык живет и изменяется по капризу
любого, кто говорит на нем, данные слова тоже меняются, и переданы
они в словаре с той же точностью, что и схематично нарисованная
по отражению на воде роща в эпицентре бури.
Джонсон был в чем-то прав. Все это слова, которые любой
англоязычный человек может заставить по-новому служить в любое
время, в любой ситуации, поодиночке или в комбинации с другими
словами, намеренно или нет, но с надеждой быть понятым. В
каждой новой редакции статьи словаря для слова вроде make
получают новые подразделы и растут. Получается, что задача, которая
стоит перед создателями словаря, все время не только
расширяется, но и углубляется.
Эта безграничность еще более очевидна, когда мы
рассматриваем не центр круга, а его край. Неологизмы появляются
постоянно. Слова придумывают комитеты: transistor (транзистор),
Лаборатории Белла, 1948 год. Или остряки: booboisie (дурачье), X. Л. Мен-
кен, 1922 год. Большинство же появляется спонтанно, словно
организмы в чашке Петри: blog (блог), около 1999 года. В одной
из партий новых слов были agroterrorism (агротерроризм), bada-
84

ГЛАВА 3 ДВА СЛОВАРЯ
bing (ona!), bahookie (часть тела), beer pong (питейная игра), bippy
(задница, как в выражении you bet your...), cbucklesome (забавный),
cypherpunk (человек, пользующийся шифрами и паролями для
защиты информации о своей частной жизни, например, от
властей), tuneage (хорошая музыка) и wonky (шаткий, ненадежный).
Ни одно из этих слов не попало бы в список Кодри как "трудное
общепринятое". И ни одно из них не находится в "хорошо
определенном" центре Мюррея. Но все это слова обычного общего
языка. Даже bada-bing: "Предполагает, что что-то произошло
неожиданно или же легко и предсказуемо; "Вот так!", "Вуаля!".
Первые устные документированные употребления встречаются в
записи комедийной радиопередачи Пэта Купера 1965 года. Затем
слово появляется в газетах, в расшифровках теленовостей и в
реплике из "Крестного отца": "Ты должен подойти вот так близко,
и — опа! — их мозги разлетаются по всему твоему костюмчику
Лиги Плюща". Лексикографы также предлагают этимологическую
справку, изящное предположение: "Происхождение не
установлено. Возм. имитация барабанной дроби и звона цимбал. Возм. ср.
итальянск. bada benen.
У английского языка больше нет географического центра,
если тот вообще когда-либо существовал. Во вселенной
человеческого дискурса всегда были тихие заводи. Язык, на котором
говорят в одной долине, отличается от языка, на котором
говорят в соседней. Сейчас долин стало больше, чем когда-либо, хотя
эти долины уже не так изолированны. "Когда вы
прислушиваетесь к языку, собирая листки бумаги, это здорово, — сказал
Питер Гилливер, историк и лексикограф "Оксфордского словаря", —
но теперь ситуация такова, что мы можем слышать то, что
произносится где угодно. Возьмите, к примеру, экспатов, живущих
в той части мира, где не говорят по-английски, например в
Буэнос-Айресе. Английский, на котором они ежедневно
разговаривают друг с другом, полон заимствований из местного
испанского. И они будут считать эти слова частью своего идиолекта,
частью собственного словаря". Но люди могут общаться еще в чатах
и блогах. Когда они придумывают слово, его могут услышать все.
А потом оно станет или не станет полноправной частью
письменного языка.
85

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
Если у уха лексикографа и существует предел
чувствительности, то его пока никто не обнаружил. Спонтанно возникшие
неологизмы могут иметь аудиторию, состоящую из одного человека.
Они могут быть так же эфемерны, как субатомные частицы в
пузырьковой камере. Но многие неологизмы требуют определенного
уровня общих культурных знаний. Возможно, bada-bing не стал бы
частью английского языка XXI века, если бы не общий опыт
зрителей конкретной телепрограммы американского телевидения (хотя
она и не цитируется "Оксфордским словарем").
Весь словарный запас — лексика — составляет набор символов
языка. В определенном смысле это основной набор символов:
слова — первичные семантические единицы любого языка. Их всегда
можно распознать. Но, с другой стороны, этот набор символов
далеко не основополагающий: по мере развития коммуникации
языковые сообщения могут быть разбиты на части, вновь составлены
и переданы гораздо меньшими наборами символов — алфавитом,
точками и тире, высокими и низкими звуками барабанов. Данные
наборы символов дискретны, лексика — нет. С ней все гораздо
сложнее, она продолжает расти. Лексикография оказалась наукой,
плохо приспособленной к точным измерениям. В английском
языке, наиболее широко используемом, по очень грубым подсчетам,
число смысловых единиц приближается к миллиону. У лингвистов
нет специальных измерительных приборов, когда они пытаются
измерить скорость, с которой неологизм становится
полноправным словом, им приходится заглядывать в словарь, но даже
лучший словарь пытается избежать подобной ответственности.
Границы всегда размыты. Нельзя дать точное определение тому, что есть
слово, и тому, что им не является.
Так что мы считаем как можем. Книга Роберта Кодри, не
претендуя на полноту, содержала 2500 слов. Теперь у нас есть более полный
словарь того английского языка, каким он был около i6oo года, —
подмножество "Оксфордского словаря", состоящее из тогда
существовавших слов. Этот словарь насчитывает 6о тыс. вхождений
и продолжает расти, потому что постоянно обнаруживаются новые
источники XVI века. И все равно это малая часть слов, употреб-
86

ГЛАВА 3 ДВА СЛОВАРЯ
ляемых четыре столетия спустя. Объяснить взрывной рост с 6о тыс.
до миллиона непросто. Многое из того, что сегодня требует
названия, раньше не существовало. А многое из того, что
существовало, не признавалось. В i6oo-m не было необходимости ни в transistor
(транзистор), ни в nanobacterium (нанобактерия), ни в webcam (веб-
камера), ни в/en-phen (лекарство, комбинация подавляющих
аппетит препаратов). Некоторое количество слов появились в результате
митоза. Например, гитары бывают электрическими и
акустическими. Другие слова разделились по принципу отражения тончайших
нюансов (по состоянию на март 2007 года "Оксфордский словарь"
выделил новую статью jxunprevert как формы pervert (извращенец),
приняв точку зрения, что prevert — не просто опечатка, а
намеренное юмористическое искажение). Другие новые слова появляются
безо всякой связи с инновациями в мире реальных вещей. Они
кристаллизуются в растворе универсальной информации.
Что вообще такое mondegreen} Это неверно расслышанные
слова, как, например, в христианском псалме: Lead on, О kinky
turtle1. Объясняя происхождение этого слова, словарь
ссылается сначала на эссе Сильвии Райт 1954 г°Да из Harper's Magazine:
"Я буду называть это мондегрином, так как никто не придумал
другого слова". Сильвия поясняла: "Когда я была маленькой, мама
читала мне вслух баллады из "Памятников старинной английской
литературы. .." Перси, и одна из моих любимых начиналась,
насколько я помню, так:
Ye Highlands and ye Lowlands,
Oh, where hae ye been?
They hae slain the Earl Amurray,
And Lady Mondegreen2.
1 "Веди нас, о странная черепаха..." (англ.). На самом деле псалом звучит так:
Lead on, О King eternal ("Веди нас, Царь Небесный").
2 В оригинале начало шотландской баллады The Bonnie Earl O'Moray звучит так:
Ye Highlands and ye Lowlands,
Oh where have you been?
They have slain the Earl O'Moray
And layd him on the green
"Вы, горы, и вы, долины, / Где же вы были? / Они убили графа Морея / И
положили его на траву". Вот что услышала Сильвия Райт: "Вы, горы, и вы, долины, /
Где же вы были? / Они убили графа Амурея / И леди Мондегрин".
87

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
Некоторое время слово просуществовало так. Четверть века спустя
Уильям Сафир в посвященной языку колонке в The New York Times
Magazine еще раз рассмотрел это слово. Спустя ц лет Стивен
Линкер в книге "Языковой инстинкт" (The Language Instinct)
предложил кучу примеров, от A girl with colitis goes by1 до Gladly the
crosseyed bear2, и заключил: "В мондегринах интересно то, что
неправильно услышанное менее правдоподобно, чем первоначальный
стих". Но не книги и журналы дали этому слову жизнь, а
интернет-сайты, тысячами фиксирующие мондегрины. "Оксфордский
словарь" признал это слово в июне 2004 года.
Мондегрин — это не транзистор, не вещь, появившаяся
сравнительно недавно. Его современность труднее объяснить.
Ингредиенты — песни, слова и неточное понимание — стары как мир.
Тем не менее, чтобы в культуре появились мондегрины, а слово
"мондегрин" — в лексиконе, потребовалось нечто новое —
современный уровень лингвистического самосознания и
взаимосвязанности. Люди должны были неправильно расслышать стихи не
однажды, но достаточное количество раз, чтобы проблему неверного
распознавания услышанного стали обсуждать. Нужны были люди,
с которыми можно поделиться наблюдениями. До последнего
времени мондегрины, как и множество других культурных или
психологических явлений, просто не нуждались в том, чтобы быть
названными. Сами песни были не так распространены — по крайней
мере их нельзя было услышать в лифтах и мобильных телефонах.
Слова lyrics в значении "текст песни" не существовало до XIX века.
Условия для появления мондегринов созревали долго.
Аналогично, глагол to gaslight сегодня означает "манипулировать человеком,
подвергая сомнению его или ее вменяемость" и существует только
благодаря тому, что достаточно много людей видели фильм
"Газовый свет" 1944 г°Да и предполагают, что их слушатели тоже его
видели. Не мог ли язык, на котором говорил Кодри и который в
конце концов был изобильным и плодородным языком Шекспира,
1 "Девочка с колитом проходит мимо" {англ.). Оригинальная версия —A girl with
kaleidoscope eyes (Девушка с глазами как калейдоскоп) из песни The Beatles "Lucy
In The Sky With Diamonds".
2 "Радостно-косоглазый медведь" (англ.). Оригинальная версия — Gladly the cross
I'd hear (С радостью понес бы я крест) из гимна Keep Thou My Way.
88

ГЛАВА 3 ДВА СЛОВАРЯ
найти полезное использование этому слову? Неважно —
технологии, необходимые для существования gaslight, еще не появились.
Так же как и технологии производства кинофильмов.
Лексика — это мера разделенного людьми опыта, который
возникает при условии, что существует связь между людьми.
Количество пользователей языка обеспечивает лишь первую часть
уравнения: для английского оно увеличилось за четыре столетия с 5 млн
до 1 млрд. Ведущим же фактором является количество связей
между этими людьми. Математик мог бы сказать, что обмен
сообщениями растет не в геометрической прогрессии, а комбинаторно,
то есть гораздо быстрее. "Думаю об этом как о кастрюле, под
которой зажгли огонь, — говорил Гилливер. — Любое слово в силу
взаимосвязанности представителей англоговорящего мира
может выскочить из глубин. Глубины остаются глубинами, но у них
есть непосредственная связь с обычным, ежедневным дискурсом".
Как печатный станок, телеграф и телефон до него, интернет
преобразует язык, передавая информацию иначе. Киберпространство
отличает от предыдущих информационных технологий способность
непредвзято смешивать масштабы — от самого большого до
самого маленького. Оно обращается к миллионам, мгновенно
доставляя сообщения от одного человека другому.
Такое неожиданное последствие оказалось у изобретения
вычислительной техники. А ведь сначала казалось, что она имеет
отношение только к числам.

4
ПЕРЕВЕСТИ СИЛУ МЫСЛИ
В ДВИЖЕНИЕ КОЛЕС
Гляди, вот восторженный арифметик!
Свет, почти солнечный, извлекался из рыбных отходов, огонь
просеивался через лампы Дэви1, и машины учили арифметике, а не поэзии.
Чарльз Бэббидж (1832)
Никто не сомневался, что Чарльз Бэббидж был очень умен.
Но никто до конца не понимал природу его гения, его
долго обходили вниманием. Чего он надеялся добиться?
Более того, чем конкретно занимался? В 1871 году после
его смерти в Лондоне автор некролога в Times объявил
его "одним из наиболее деятельных и оригинальных мыслителей",
но создавалось ощущение, что на самом деле он был известен
своей долгой борьбой с уличными музыкантами и шарманщиками.
Возможно, Бэббидж был бы не против остаться в истории и в
таком качестве. Он интересовался и занимался всем и очень гордился
этим. "Он мечтал добраться до сути вещей, поражающих детский
разум, — написал один из его американских поклонников. — Он
потрошил игрушки, чтобы разобраться, как они работают".
Бэббидж был не вполне человеком своего времени, которое само себя
называло веком пара или веком машин. Он восхищался способами
использования пара и машин и считал себя современным челове-
1 Лампа Дэви — безопасная масляная лампа, фитиль которой забран мелкой
металлической сеткой, обеспечивающей приток кислорода для горения, но не
позволяющей пламени контактировать с горючими материалами или газами.
90

ГЛАВА 4 ПЕРЕВЕСТИ СИЛУ МЫСЛИ В ДВИЖЕНИЕ КОЛЕС
ком, но также увлекался разгадыванием шифров, взломом замков,
маяками, годовыми кольцами деревьев, почтой, и то, что в его
увлечениях была определенная логика, стало понятно лишь век спустя.
Так, изучая устройство почтовой системы, Бэббидж предположил
парадоксальную вещь: существенные издержки связаны не с
физической транспортировкой бумажных пакетов, а с их
"верификацией", расчетом расстояний и сбором соответствующей платы, —
и придумал современную систему стандартизованных почтовых
тарифов. Он любил плавать на лодке, имея в виду не "ручной труд,
греблю, а интеллектуальное искусство хождения под парусом". Ему
нравились железные дороги, и он придумал записывающее
устройство, где использовались чернильные перья, чертящие кривые
на листах бумаги длиною в тысячи футов, — комбинацию
сейсмографа и спидометра, записывающую историю изменения скорости
поезда, неровностей дороги и встрясок, которые были в пути.
Как-то в молодости, остановившись на постоялом дворе на
севере Англии, он забавлялся тем, что слушал споры случайных
попутчиков о роде своих занятий:
"Высокий джентльмен в углу, — сказал мой собеседник, —
настаивал, что вы по части скобяных изделий, а полный джентльмен,
который сидел рядом с вами за ужином, был вполне уверен, что вы
продаете спиртное. Другой из той же компании заявил, что они
оба ошибаются и вы представитель крупной фабрики железных
изделий".
"Ну, — отреагировал я, — вы, как мне кажется, знаете про мои дела
лучше, чем наши друзья".
"Да, — ответил тот, — я прекрасно знаю, что вы торгуете ноттин-
гемским кружевом".
Его можно было описать как профессионального математика,
при этом он объезжал мастерские и фабрики страны, пытаясь
выяснить уровень технического развития механических станков. Он
отмечал: "Те, кто располагает временем, вряд ли смогут найти
более интересное и полезное занятие, чем изучение мастерских
своей страны — в них содержатся богатейшие запасы знаний,
которыми более обеспеченные классы слишком часто пренебрегают". Сам
91

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
он не пренебрегал никакими источниками знаний. Он стал
экспертом в производстве ноттингемских кружев, в использовании
пороха для карьерной добычи известняка, в резке стекла с
помощью алмазов и во всех известных способах использования машин
для выработки энергии, экономии времени и сигналов для
коммуникации. Он изучал работу гидравлических прессов,
воздушных насосов, газосчетчиков и винторезных станков. К концу
своего путешествия он знал все о производстве булавок в Англии.
Его знания были практическими и упорядоченными. Он
установил, что для производства фунта булавок требуется работа десяти
человек в течение как минимум семи с половиной часов:
прокатка, выпрямление и заострение проволоки, скручивание и обрезка
головок из спиральных колец, покрытие оловом или отбеливание
и, наконец, упаковка. Он рассчитал затраты на каждую операцию
в миллионных долях пенни. И отметил, что этот процесс,
достигнув совершенства, отжил свое: американец изобрел
автоматическую машину, которая выполняла ту же работу, только быстрее.
Бэббидж изобрел собственную машину — огромный
блестящий двигатель из меди и сплава олова и свинца, — состоящую
из тысяч дисков и роторов, зубцов и шестеренок, изготовленных
с величайшей точностью. Всю свою долгую жизнь он
совершенствовал эту машину сначала в одном, а затем и в другом ее
воплощении, но главным образом в воображении. Построена она
никогда не была, поэтому занимает странное место среди других
изобретений: неудача и одновременно одно из величайших
достижений интеллекта. Она потерпела гигантское фиаско как
научно-промышленный проект, осуществляемый "за счет нации
с тем, чтобы потом стать национальной собственностью", в
программе, финансировавшейся Министерством финансов почти
двадцать лет, начиная с полутора тысяч фунтов, выданных
Парламентом в 1823 году, и заканчивая закрытием премьер-министром
в 1842 году. Позже машина Бэббиджа была забыта. Она исчезла
из летописи изобретений. Но потом о ней вспомнили, и в итоге
это изобретение оказало влияние на многие последующие, словно
светящий из прошлого маяк.
Как и ткацкие станки, кузни, гвоздильни и стекольные
производства, которые Бэббидж исследовал во время поездки по се-
92

ГЛАВА 4 ПЕРЕВЕСТИ СИЛУ МЫСЛИ В ДВИЖЕНИЕ КОЛЕС
верной Англии, его машина тоже была предназначена для
производства определенного продукта в больших количествах.
Продуктом были числа. Машина открывала канал из материального мира
в мир чистой абстракции. Она не потребляла сырья, "вход" и
"выход" ничего не весили, но машина нуждалась в значительной силе,
чтобы провернуть шестерни. Все эти сложные зубчатые
передачи заполнили бы комнату и весили бы несколько тонн. По Бэб-
биджу, производство чисел требовало сложной механики на
пределе существующих технологий. По сравнению с числами
булавки — ерунда.
Странно было считать числа продуктом или товаром. Они
существовали в уме или в идеальной абстракции, в своей
чистейшей бесконечности. Никакая машина не могла ничего добавить
к всемирному запасу чисел. Числа, которые должна была
производить машина Бэббиджа, были ценны своим значением,
смысловым содержанием. Например, 2,096910013 значимо как логарифм
125. (Вопрос, значимо ли всякое число, стал головоломкой,
которую разгадывали в следующем столетии.) Значимость числа
может быть выражена через связь с другими числами или как ответ
на определенный арифметический вопрос. Сам Бэббидж не
рассуждал в терминах смыслового содержания, он пытался объяснить
свою машину с прагматической точки зрения — в терминах ввода
чисел и наблюдения за выдаваемыми числами, или, более
вычурно, в терминах постановки вопросов машине и ожидании ответов.
Так или иначе, ему было сложно донести свою идею другим. Он
жаловался:
Дважды меня спрашивали: "Г-н Бэббидж, если вы введете в
машину ошибочные числа, она выдаст правильный ответ?" В одном
случае этот вопрос был задан членом Верхней палаты Парламента,
в другом — Нижней. Я не в состоянии постигнуть, что за
путаница идей могла спровоцировать такой вопрос.
В любом случае не подразумевалось, что машина станет оракулом,
которому могли бы задавать вопросы разные люди, приезжающие
издалека за математическими ответами. Главной задачей машины
было печатать числа в больших количествах. Для увеличения при-
93

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
быльности арифметические факты могут быть выражены в виде
таблиц и переплетены в книги.
Для Бэббиджа мир состоял из таких фактов. Факты были
"постоянными величинами Природы и Искусства". Он собирал
их повсюду. Он составил "Таблицу постоянных величин для
класса млекопитающих": где бы он ни был, он подсчитывал частоту
дыхания и сердцебиения свиней и коров. Он изобрел
статистическую методику (с таблицами средней вероятной
продолжительности жизни) для довольно туманного бизнеса страхования
жизни. Он составил таблицу веса в тройских гранах на квадратный ярд
для различных тканей: батиста, набивного ситца, нанки, муслина,
ситоткани и "ткани, сделанной гусеницами". Еще одна таблица
отражала относительную частоту появления комбинаций двух
одинаковых букв для английского, французского, итальянского,
немецкого языков и латыни. Бэббидж изучил, подсчитал и
опубликовал таблицу относительной частоты причин битья оконных стекол,
выделив 464 различных причины, не менее 14 из которых
включали "пьяных мужчин, женщин или мальчишек". Но самые дорогие
его сердцу таблицы были самыми незамутненными: таблицы
чисел и только чисел, стройно марширующих слева направо и вниз
по страницам ровными рядами и столбцами, — примеры
абстракций, достойных восхищения.
Книга, целиком состоящая из чисел, — насколько же это
своеобразный и значительный объект по сравнению со всеми остальными
продуктами информационных технологий. "Гляди, вот
восторженный арифметик! — писал Эли де Жонкур в 1762 году. —
Удовлетворяясь немногим, он не требовал ни брюссельских кружев, ни
шестерки лошадей с кучером". Собственным вкладом Жонкура был
небольшой том в четверть листа, в котором были собраны первые
19 999 "треугольных чисел". Шкатулка с драгоценностями —
точность, совершенство и тщательность расчетов. Числа были просты,
всего лишь сумма первых п целых чисел: 1,3(1 +2),6(1 +2 + 3),
10 (1 + 2 + 3 + 4), 15, 21, 28 и т.д. Они интересовали тех, кто
изучал числа, еще со времен Пифагора. В них было мало
практической пользы, но Жонкур превозносил удовольствие от их вычисле-
94

ГЛАВА 4 ПЕРЕВЕСТИ СИЛУ МЫСЛИ В ДВИЖЕНИЕ КОЛЕС
ния, и Бэббидж горячо сопереживал ему: "В числах много
привлекательного, незаметного для простого взгляда, но открывающегося
перед упорными и почтительными сыновьями Искусства. Такие
размышления могут даровать наслаждение".
Цифровые таблицы были частью книжного дела еще до
начала эры книгопечатания. В IX веке в Багдаде Абу Абдаллах Мухам-
мад ибн Муса аль-Хорезми, чье имя продолжает жить в слове
"алгоритм", придумал таблицы тригонометрических функций,
которые распространились на Запад — в Европу и на Восток — в Китай.
Они были написаны от руки и копировались от руки еще сотни
лет. Печать сделала таблицы тем, чем они являются, — первым
прибором для массового производства математических величин.
Для людей, нуждавшихся в расчетах, таблицы умножения
охватывали все большие пространства: 10 х 1000, затем 10x10 000, а
потом и 1000 X 1000. Были таблицы для обратных чисел,
возведения в квадраты и кубы, извлечения корней. С древних времен
существовали астрономические таблицы или календари, содержащие
положения Солнца, Луны и планет, для тех, кто наблюдал за небом.
Торговцы тоже нашли применение числовым книгам. В 1582 году
Симон Стевин составил Tafelen van Interest — сборник таблиц
расчета процентов для банкиров и ростовщиков. Он предлагал новую
десятичную арифметику "астрологам, землемерам, измерителям
гобеленов и винных бочонков, стереометристам, мастерам
чеканки монет и всем торговцам". Он мог бы добавить в список и
моряков. Когда Христофор Колумб отправился в Индию, он взял с
собой книгу таблиц Региомонтана, напечатанную в Нюрнберге через
два десятилетия после изобретения в Европе наборного шрифта.
Книга треугольных чисел Жонкура была больше похожа на
чисто математическую, чем любая из вышеперечисленных, то есть она
была бесполезной. Любое треугольное число может быть найдено
(или создано) с помощью алгоритма: умножить п на п + 1 и
результат разделить на 2. Таким образом, весь том Жонкура —
информация, которую надо хранить и передавать, — превращался в
однострочную формулу. В формуле заключена вся информация. Любой,
кто в состоянии проделать простое умножение (правда, способны
были немногие), мог при необходимости рассчитать треугольное
число. Жонкур знал это. Тем не менее он и его издатель М. Хус-
95

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
сон из Гааги посчитали стоящим делом набрать эти таблицы
металлическими литерами по три пары колонок на странице: в каждой
паре приводилось тридцать натуральных чисел и соответствующее
треугольное число, от 1 (1) до 19 999 (199 990 000). Каждая цифра
была вынута наборщиком из ящиков с литерами и уложена в
верстатки, которые потом устанавливались на наборную доску.
Зачем? Помимо одержимости и энтузиазма создатели
числовых таблиц знали об их экономической составляющей.
Сознательно или нет, они прикинули цену этой специальной
информации, сопоставив трудность расчета с длительностью поиска в книге.
Предварительное вычисление, хранение и передача данных
обычно выходили дешевле, чем вычисление по мере необходимости.
"Компьютеры" и "калькуляторы" существовали — ими были люди,
обладающие специальными навыками, и их услуги стоили дорого.
Начиная с 1767 года британское Бюро долгот дало указание
издавать ежегодный "Морской альманах" с таблицами положения
Солнца, Луны, звезд, планет и спутников Юпитера. В течение
следующих пятьдесят лет работу выполняли "компьютеры", вычислители —
тридцать четыре мужчины и одна женщина, Мэри Эдварде из города
Лудлоу в графстве Шропшир. Все они работали на дому и получали
по 70 фунтов в год. Вычисления являлись надомным производством.
Нужны были некоторые математические знания, но особого гения
не требовалось; для каждого типа вычислений существовали
пошаговые правила. В любом случае вычислители, как и все люди, делали
ошибки, поэтому одна и та же работа часто проделывалась дважды.
(К сожалению, вычислители, как и все люди, порой еще и списывали
друг у друга.) Для управления потоком информации проект нанял
специальных людей для сверки астрономических таблиц и
корректуры гранок. Связь между вычислителями и проверяющим
осуществлялась по почте, через пеших или конных посыльных, и на доставку
одного сообщения уходило несколько дней.
Изобретение XVII века ускорило процесс. Оно принадлежало
к миру чисел и получило название "логарифм". Это было число-
инструмент. Генри Бриге объяснял:
Логарифмы — это числа, придуманные для облегчения работы
над задачами в арифметике и геометрии. Название происходит
96

ГЛАВА 4 ПЕРЕВЕСТИ СИЛУ МЫСЛИ В ДВИЖЕНИЕ КОЛЕС
от Logos, что значит разум, и Arithmos, что значит числа. С их
помощью устраняются сложности умножения и деления в
арифметике, а выполняется только сложение вместо умножения и вычитание
вместо деления.
В 1614 году Бриге был профессором геометрии — первым
профессором геометрии — лондонского Грэшем-колледжа, который
позже стал местом рождения Лондонского королевского общества.
Он уже выпустил две книги таблиц без логарифмов —
"Таблицы для нахождения высоты Полярной звезды при заданном
магнитном склонении" и "Таблицы для улучшения навигации", когда
из Эдинбурга пришла книга, обещавшая "устранить трудности,
которые до сих пор сопровождали математические вычисления".
Нет ничего (да-да, любимые студенты-математики), что затрудняет
математическую практику, досаждает, тормозит вычисления
сильнее, чем умножение, деление и извлечение квадратных и
кубических корней из больших чисел; на это тратится утомительное
время, и результат по большей части подвержен случайным ошибкам.
Новая книга предлагала метод, позволявший избежать большей
части ошибок и временных затрат. Словно электрический
фонарь, посланный в мир без света. Ее автором был богатый
шотландец Джон Непер (Napier, Napper, Nepair, Naper или Neper),
восьмой лэрд замка Мерчистон, теолог и известный астролог,
увлекавшийся также и математикой. Бриге сгорал от нетерпения. "Непер,
лорд Маркинстона, дал работу моей голове и рукам, — писал он. —
Я надеюсь увидеть его этим летом, если Богу будет угодно, так
как я никогда не видел книги, которая принесла бы мне большее
удовольствие и заставила бы меня сильнее изумляться". Он
совершил паломничество в Шотландию, и, как описывал позже, первая
встреча с ученым началась с молчания в четверть часа,
"проведенного за тем, что каждый смотрел на другого почти с восхищением,
прежде чем было сказано первое слово".
Молчание нарушил Бриге: "Мой господин, я предпринял это
длительное путешествие специально, чтобы увидеть вас и узнать,
что побудило вас задуматься об этой замечательной помощи астро-
97

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
номии, а именно о логарифмах; но, мой господин, теперь, когда вы
уже придумали их, я — когда известно, что это так просто, —
изумлен, что никто другой не придумал их ранее". Он жил и занимался
у лэрда несколько недель.
В современных терминах логарифм — это показатель
степени. Логарифм 100 по основанию 10 равен 2, так как 100 = 102.
Логарифм 1 000 000 равен 6, так как 6 является степенью в выражении
1 000 000 = 106. Чтобы перемножить два числа, можно найти их
логарифмы и сложить. Например:
100 х 1 000 000 = 102 х 106 = 10<2 + 6)
Найти и сложить проще, чем перемножить.
Но Непер выразил свою идею иным образом — не в терминах
степеней. Непер подошел к проблеме интуитивно, с помощью
терминов "разница" и "отношение". Если разница между двумя
соседними числами в числовой последовательности всегда одинакова,
такую последовательность называют арифметической
прогрессией: о, 1, 2, з» 4» 5> •••> • Если между двумя соседними числами всегда
одинаковое отношение, прогрессия становится геометрической: 1,
2,4,8,16,32,...,.
Поместим эти прогрессии одну под другой:
0 1 2 3 4 5... Логарифмы по основанию 2
1 2 4 8 16 32... Натуральные числа
То, что получилось, — таблица логарифмов в сыром виде. В сыром,
потому что целые степени — это просто. Полезная таблица
логарифмов должна была заполнить числа со многими знаками после
запятой.
Непер думал об аналогии: разница соотносится с
отношением так же, как сложение с умножением. Его разум метался из
одной плоскости в другую, от пространственных отношений к
чистым числам. Поместив последовательности одну под другой, он
дал вычислителям практический способ превратить умножение
в сложение, фактически упростив задачу. В определенном
смысле его метод был своего рода переводом или кодированием.
Натуральные числа кодировались их логарифмами. Вычислитель нахо-
98

ГЛАВА 4 ПЕРЕВЕСТИ СИЛУ МЫСЛИ В ДВИЖЕНИЕ КОЛЕС
дил их в таблице — кодовой книге. На этом новом языке
вычисления были просты: сложение вместо умножения, умножение вместо
возведения в степень. Когда работа была сделана, результат
переводился обратно, на язык натуральных чисел. Хотя Непер,
естественно, не имел в виду кодирование.
Бриге пересмотрел и расширил необходимые
последовательности чисел и опубликовал собственную книгу "Логарифмическая
арифметика", полную практических приложений. Кроме
логарифмов он представил таблицу широт и склонений Солнца год за
годом, показал, как найти расстояние между любыми двумя точками,
зная их широту и долготу, и составил описание созвездий со
склонениями, расстоянием до полюса и прямыми восхождениями.
Что-что из перечисленного никогда до этого не
рассчитывалось, что-то было устным знанием, переведенным в печатное, и это
отражено, например, в не очень формальных названиях некоторых
звезд: Полярная звезда, Пояс Андромеды, Чрево кита, самая
яркая звезда в Арфе и первая в хвосте Большой Медведицы, у крестца.
Бриге также рассмотрел экономические вопросы, предложив
правила расчета процентов вперед и назад во времени. Новая
технология служила водоразделом: "Стоит отметить, что использование
юо фунтов в день под 8 %, 9 %> ю % годовых до появления
логарифмов встречалось редко: без них требовалось огромное
количество усилий на извлечения квадратных корней, и затраты на это
превышали получаемые проценты". Ценность знания включает
и затраты на открытие, что тоже необходимо учитывать.
Лишь через несколько лет это замечательное изобретение
добралось до Иоганна Кеплера, который в 1627 году
воспользовался им для уточнения своих звездных таблиц, основанных на
данных, кропотливо собранных Тихо Браге. "Шотландский барон (его
имя я забыл) появился на сцене и совершил нечто прекрасное,
преобразовав все умножения и деления в сложение и вычитание", —
писал Кеплер другу. Таблицы Кеплера были раз в тридцать
точнее, чем их средневековые предшественники, а точность сделала
возможным появление гармоничной гелиоцентрической системы
мира с планетами, движущимися вокруг Солнца по эллиптическим
орбитам. С этого времени и до появления электронных машин
большая часть вычислений выполнялась с помощью логарифмов.
99

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
Учитель Кеплера возмутился: "Не подобает
профессору математики проявлять столь
ребяческий восторг лишь потому, что
вычисления стали проще". Но почему нет?
Находясь на расстоянии нескольких столетий
друг от друга, все они получали
удовольствие от вычислений: Непер и Бигз,
Кеплер и Бэббидж, — они составляли таблицы,
выстраивая ряды отношений и пропорций,
совершенствуя механизмы для
преобразования чисел в числа. А потом этим
воспользовалась и мировая коммерция.
Чарльз Бэббидж родился гв декабря 1791
года — в конце века, начавшегося с
Ньютона. Он жил на южном берегу Темзы, в Уол-
ворте, графство Суррей, — деревушке в
получасе ходьбы от Лондонского моста. Он
был сыном банкира, внуком и правнуком
золотых дел мастеров. В Лондоне того
времени век машин ощущался на каждом шагу.
Новоявленные импресарио
демонстрировали машины на выставках. Толпы
собирались на шоу с участием автоматов —
механических кукол, имитирующих саму жизнь,
искусно сделанных, хрупких, с колесиками
и шестеренками. Чарльз Бэббидж с
матерью ходили на Ганновер-сквер в
Механический музей Джона Мерлина, полный
часовых механизмов, музыкальных шкатулок и,
главное, имитаций живых существ.
Приводимый в движение скрытыми механизмами
металлический лебедь изгибал шею, чтобы
поймать металлическую рыбку. На
чердаке, в мастерской мастера, Чарльз видел пару
скользящих и отдающих поклоны обнажен-
гуральньк
числа
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31
32
33
34
35
36
37
38
39
40
41
42
43
44
45
46
47
48
49
50
; Логарифмы
по основанию 2
0
1
1,5850
2
2,3219
2,5850
2,8074
3
3,1699
3,3219
3,4594
3,5850
3,7004
3,8074
3,9069
4
4,0875
4,1699
4,2479
4,3219
4,3923
4,4594
4,5236
4,5850
4,6439
4,7004
4,7549
4,8074
4,8580
4,9069
4,9542
5
5,0444
5,0875
5,1293
5,1699
5,2095
5,2479
5,2854
5,3219
5,3576
5,3923
5,4263
5,4594
5,4919
5,5236
5,5546
5,5850
5,6147
5,6439
100

ГЛАВА 4 ПЕРЕВЕСТИ СИЛУ МЫСЛИ В ДВИЖЕНИЕ КОЛЕС
ных серебряных танцовщиц, сделанных в одну пятую
человеческого роста. Сам Мерлин, их пожилой создатель, говорил, что
посвятил этим фигурам годы, и они, его любимицы, все еще не
завершены. Одна из фигур особенно впечатлила Чарльза своей грацией
и кажущейся жизненностью. "Эта леди принимала совершенно
удивительные позы, — вспоминал он. — Ее глаза были полны
жизни, они обезоруживали". Когда Бэббиджу шел пятый десяток, он
разыскал серебряную танцовщицу Мерлина на одном из
аукционов, купил ее за 35 фунтов, установил на пьедестал у себя дома
и одевал в пышные наряды, сшитые по специальному заказу.
Мальчик любил и математику — интерес, казалось бы,
далекий от механики. Он самостоятельно учился по тем книгам,
которые мог достать. В i8io году он поступил в Тринити-колледж
(Кембридж), вотчину Исаака Ньютона и математический центр
Англии. Бэббидж был разочарован: он обнаружил, что по предмету
знал больше, чем его преподаватели, и дополнительных знаний он
здесь не получит, а возможно, не получит их и в Англии вообще.
Он начал покупать иностранные книги, особенно из
наполеоновской Франции, с которой Англия вела войну. У
специализирующегося на предмете книготорговца в Лондоне он достал "Теорию
аналитических функций" Лагранжа и "великую работу Лакруа
"Дифференциальное и интегральное исчисление".
Он был прав: развитие математики в Кембридже остановилось.
Веком ранее Ньютон был всего лишь вторым профессором
математики, который когда-либо работал в университете, престиж и сила
предмета проистекали из его наследия. Теперь его великая тень
лежала на английской математике, словно проклятие. Самые
продвинутые студенты изучали его гениальные эзотерические
"флюксии" и геометрические доказательства его "Принципов". Старые
геометрические методы в любых руках, кроме рук самого
Ньютона, разочаровывали. Его своеобразные формулировки исчислений
не сильно помогали потомкам. Английские профессора
"рассматривали любые нововведения как покушение на память Ньютона",
утверждал один из математиков XIX века. Живую реку современных
математических знаний учащемуся приходилось искать в других
местах, на континенте, обращаясь к "анализу" и языку
дифференцирования, который изобрел Готфрид Вильгельм Лейбниц, соперник
101

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
и заклятый враг Ньютона. На самом деле исчисление было одним.
Ньютон и Лейбниц отлично понимали, насколько похожи их
работы, и даже обвиняли друг друга в плагиате. Но они придумали
несовместимые системы обозначений, разные языки, и на практике
такие поверхностные различия значили больше, чем единство самой
идеи. В конце концов, математики работают с символами и
операциями. Бэббидж, в отличие от большинства студентов, в
совершенстве освоил оба языка, "точки Ньютона и d Лейбница", и
почувствовал, что видит свет в конце туннеля. "На новом языке думать и
рассуждать всегда трудно".
Язык как таковой показался ему подходящим объектом для
философского исследования, которым он порой и занимался.
Размышления о языке, да еще и на языке, приводят к парадоксам и
загадкам. Бэббидж некоторое время пытался конструировать
универсальный язык — систему символов, свободную от влияния
особенностей восприятия. Он был не первым, кто увлекся этой
идеей. Сам Лейбниц заявлял, что находится на пороге открытия
characteristica universalis, которая даст человечеству "новый
инструмент, увеличивающий силу мысли гораздо эффективнее, чем
любой оптический инструмент когда-либо улучшал зрение". Когда
философы вплотную столкнулись с тем, что в мире существует
множество диалектов, они зачастую стали называть язык уже не
совершенным сосудом, в котором находится истина, а решетом.
Непонимание значений слов вело к противоречиям.
Двусмысленность и ложные метафоры, конечно, не были заложены в
природе вещей, а были результатом неудачного выбора знаков. Если бы
только кто-нибудь смог найти подходящую духовную
технологию, истинный язык философов! Его правильно отобранные
символы должны быть универсальными, прозрачными и
неизменными, утверждал Бэббидж. Он сумел создать грамматику и занялся
лексикой, но, споткнувшись о проблему хранения и
воспроизведения, затормозил из-за "очевидной невозможности упорядочить
знаки в какую-либо последовательность, чтобы, словно в словаре,
по желанию находить значение каждого". Тем не менее он
чувствовал, что человек может придумать язык. В идеале язык должен быть
рациональным, предсказуемым и механическим. Шестеренки
должны цепляться друг за друга.
102

ГЛАВА 4 ПЕРЕВЕСТИ СИЛУ МЫСЛИ В ДВИЖЕНИЕ КОЛЕС
Еще студентом он поставил себе целью возрождение
английской математики — подходящая задача для создания
пропагандистской группы и объявления крестового похода. Он
объединился с двумя многообещающими студентами, Джоном Гершелем
и Джорджем Пикоком, и они создали то, что назвали
Аналитическим обществом "за продвижение d)y и "против ереси точек" или,
как сказал Бэббидж, "университетской эпохой точек". (Он был
доволен собственным "злым каламбуром"1.) В кампании за
освобождение исчисления от английского старческого слабоумия Бэббидж
жаловался, "что облако диспутов и национальной желчи поглотило
его истоки". Он не боялся, что его обвинят в том, что он
находится под французским влиянием. Он объявил: "Теперь нам
придется вновь импортировать экзотику более чем вековых иностранных
усовершенствований и снова сделать ее родной". Ученые
восстали против Ньютона в самом сердце ньютоновской вотчины. Они
встречались каждое воскресенье после богослужения.
"Конечно, над нами смеялись авторитетные мужи, —
вспоминал Бэббидж. — Нам мрачно намекали, что мы молодые
отступники и ничего хорошего из нас не получится". Но проповеди
сработали: новый метод распространился снизу вверх, ученики обучались
ему раньше учителей. "Брови многих экзаменаторов Кембриджа
ползли вверх, частью от гнева, частью от восхищения, когда они
видели необычные ответы, начавшие появляться в
экзаменационных работах", — писал Гершель. Точки Ньютона сошли со сцены,
его флюксии были заменены обозначениями и языком Лейбница.
Тем временем Бэббидж не имел недостатка в приятелях, с
которыми мог пить вино или играть в карты по шесть пенсов за вист. С
одной группой приятелей он создал Клуб призраков для сбора
свидетельств за и против существования духов. С другой он основал клуб
"Экстракторы", который должен был разбираться в проблемах
здравомыслия и безумия в соответствии с установленными процедурами:
1. Каждый член клуба обязан сообщать свой адрес секретарю
каждые шесть месяцев.
1 В оригинале dot-age (эпоха точек); английское dotage переводится как
"старческое слабоумие".
юз

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
2. Если это не будет сделано в течение более чем двенадцати
месяцев, считать, что родственники заперли данного члена клуба
как умалишенного.
3- Должны быть предприняты все усилия, законные и незаконные,
для освобождения данного члена клуба из сумасшедшего дома
[отсюда наименование "Экстракторы". — прим. авт.].
4- Каждый кандидат в члены клуба должен представить шесть
сертификатов. Три о том, что он в здравом уме, и три о том, что он безумен.
Но Аналитическое общество — это было серьезно.
Друзья-математики Бэббидж, Гершель и Пикок не шутили, они серьезно решили
"делать все возможное, чтобы оставить мир более разумным, чем они
его застали". Они сняли комнаты, читали друг другу газеты и
выпускали собственные "Транзакции". Именно в этих комнатах, когда
Бэббидж клевал носом над книгой логарифмических таблиц, один
из них спросил: "Бэббидж, о чем ты мечтаешь?" "Я думаю, что все
эти таблицы могут быть рассчитаны машинами", — ответил тот.
Как бы то ни было, именно так Бэббидж передал этот
разговор пятьдесят лет спустя. Каждому изобретению нужна легенда
о том, как оно появилось, и у него была еще одна, про запас. Он
и Гершель работали над рукописной логарифмической таблицей
для кембриджского Астрономического общества. Конкретно эти
логарифмы были уже кем-то высчитаны — логарифмы всегда вы-
считывались, пересчитывались, потом сравнивались и
перепроверялись. Так что неудивительно, что Бэббидж и Гершель считали
эту работу очень занудной и утомительной. "Господи, как бы я
хотел, чтобы все эти вычисления выполнялись паром", — воскликнул
Бэббидж, а Гершель просто ответил: "Это возможно".
Пар был движущей силой всех машин, благодаря ему стало
возможным развитие промышленности. Раньше мельницы
приводились в движение водой или ветром, и большинство труда в мире
все еще зависело от мускульной силы человека или лошадей и
других домашних животных. Но горячий пар, производимый
горящим углем и подчиненный гениальными изобретателями, можно
было использовать для разных нужд. Он заменял мускулатуру. Он
стал паролем: деятельные люди теперь "добавляли пару", или "были
под парами", или "спускали пар". Бенджамин Дизраэли привет-
104

ГЛАВА 4 ПЕРЕВЕСТИ СИЛУ МЫСЛИ В ДВИЖЕНИЕ КОЛЕС
ствовал "моральный пар, способный изменить мир". Пар стал
наиболее мощным передатчиком энергии, известным человечеству.
И все равно кажется странным, что Бэббидж задумал
распространить великую силу пара в мир вещей без веса, применить его
в рассуждениях и арифметике. В мельнице Бэббиджа зерном были
числа. Стойки сдвинутся, шестеренки провернутся, и умственная
работа будет выполнена.
Мельница должна работать автоматически, заявил Бэббидж.
"Автоматическая" машина — что это? Для Бэббиджа это был не просто
вопрос семантики, но принцип оценки полезности машины.
Тогдашние счетные устройства можно было разделить на два класса:
первые требовали вмешательства человека, вторые были по-настоящему
самостоятельными. Чтобы решить, можно ли считать машину
автоматической, Бэббиджу нужно было задать вопрос, который
оказался бы проще, если бы слова "ввод" и "вывод" уже существовали:
"Может ли инструмент, получив данные, над которыми нужно провести
операции, выдать результат лишь под действием движения
пружины, опускающегося груза или другой постоянной силы?" Это была
перспективная установка. Она устраняла практически все
устройства, когда-либо придуманные и использовавшиеся как инструменты
для арифметики, а таких за тысячелетия накопилось много.
Камушки в мешочках, узелки на веревках, счетные палочки из дерева или
кости, которые использовались как недолговечные помощники
памяти. Счеты и раздвижные линейки представляли собой более сложное
оборудование для абстрактных расчетов. Затем, в XVII веке,
несколько математиков придумали первые счетные устройства, достойные
звания машин — для сложения и, путем повторения процесса
сложения, для умножения. В 1642 году Блез Паскаль сделал
суммирующую машину с выстроенными в ряд вращающимися дисками, по
одному на десятичную цифру. Три десятилетия спустя Лейбниц
усовершенствовал машину Паскаля, использовав цилиндрический барабан
с выступающими зубцами для переноса одного разряда в другой1.
1 Лейбниц мечтал механизировать алгебру и само мышление. "Мы можем
восславить машину, — писал он. — Ее будут желать все занятые вычислениями...
управляющие финансовыми делами, управляющие чужими имениями,
торговцы, землемеры, географы, навигаторы, астрономы... Так как не годится
замечательным людям тратить часы на рабский труд вычислений". — Прим. автора.
105

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
Однако по большому счету прототипы Паскаля и Лейбница
оставались ближе к счетам, чем к кинетической машине, потому что были
пассивными счетчиками состояния памяти. С точки зрения Бэбби-
джа, они не были автоматическими.
Бэббиджу не приходило в голову использовать устройство
для однократного вычисления, каким бы сложным оно ни было.
Машины лучше всего показывали себя в решении
повторяющихся задач — "невыносимый труд и утомляющая монотонность".
Спрос на вычисления, как Бэббидж и предвидел, рос в
соответствии с увеличением частоты их использования в торговле,
промышленности и науке: "Осмелюсь предположить, что придет
время, когда суммарные затраты на труд, происходящие из
арифметического применения математических формул, начав
действовать как постоянная тормозящая сила, в конечном счете задержат
полезный прогресс науки, если только не будет придуман этот
или иной подходящий метод ее освобождения от подавляющего
обременения числами".
В бедном информацией мире, где любая числовая таблица
была редкостью, потребовались века, чтобы люди начали
систематически собирать различные напечатанные таблицы и сравнивать
их друг с другом. Когда же они стали это делать, они заметили
неожиданные расхождения. Например, обнаружилось, что
"Логарифмы" Тейлора — стандарт, напечатанный в Лондоне форматом
в четверть листа, — содержал 19 ошибок в одном или двух знаках.
Они были перечислены в "Морском альманахе", так как
Адмиралтейство хорошо знало, что каждая ошибка — это потенциальное
кораблекрушение.
К сожалению, в одно из 19 исправлений вкралась
ошибка, и на следующий год "Морской альманах" опубликовал
"список опечаток в опечатках". Тот в свою очередь тоже был напечатан
с ошибкой. "Путаница разрослась", — написали в The Edinburgh
Review. Следующий альманах был вынужден разместить "Список
ошибок к списку ошибок к списку опечаток и исправлений в
"Логарифмах" Тейлора".
Некоторые ошибки имели собственную историю. Когда
Ирландия учредила свое картографическое управление, чтобы
составить карту страны, самую подробную из всех существующих, пер-
юб

ГЛАВА 4 ПЕРЕВЕСТИ СИЛУ МЫСЛИ В ДВИЖЕНИЕ КОЛЕС
вым делом надо было убедиться, что геодезисты — команды
саперов и минеров — располагали 250 наборами логарифмических
таблиц, легких и точных до седьмого знака. Картографическое
ведомство сравнило тринадцать таблиц, опубликованных в
Лондоне за последние 200 лет, а также таблицы из Парижа, Авиньона,
Берлина, Лейпцига, Гауды, Флоренции и Китая. Было
обнаружено по шесть ошибок едва ли не в каждом томе, и это были одни
и те же ошибки. Неизбежный вывод: таблицы копировались —
хотя бы частично.
Ошибки возникали от неверных переносов и от
перестановки цифр иногда самими вычислителями, иногда печатниками.
Печатники были склонны путать места знаков в длинных
последовательностях цифр. Какой загадочной и ненадежной вещью оказался
человеческий разум! Все эти ошибки, как заметил один из
комментаторов, "могли бы поднять занимательную тему метафизических
спекуляций в отношении работы памяти". Он видел, что у
вычислителей-людей не было будущего: "Такие ошибки станут
невозможными только при механическом расчете таблиц".
Меж тем Бэббидж продолжал исследования: теперь его
интересовали механические принципы чисел. Он заметил, что
некоторые из них можно обнаружить, рассчитывая разницу между
двумя последовательностями. "Исчисление конечных разниц"
разрабатывалось математиками (особенно французскими) сотню лет.
Его сила заключалась в упрощении вычислений высокого порядка
до простого сложения, которое уже можно было превратить в
рутину. Для Бэббиджа метод оказался столь важным, что математик
сразу назвал свою машину разностной.
Бэббидж понимал, что его идею придется пропагандировать
долго, поэтому он предлагал примеры с таблицей треугольных
чисел. Как и многие рассматриваемые последовательности, эта
представлялась лестницей, начинавшейся на земле и поднимавшейся
все выше:
1,3,6,10,15,21,...,.
Он объяснял идею, взяв в качестве примера ребенка,
раскладывающего мраморные шарики на песке:
107

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
А Л
•••• АУЛ
Предположим, ребенок хочет узнать, "сколько шариков будет
в тридцатой или любой другой отдаленной группе" (такой
ребенок явно по душе Бэббиджу): "Конечно, он может пойти к папе,
чтобы получить ответ, но, боюсь, папа проигнорирует его и
скажет, что это бесполезная чепуха, что никто не знает ответ и так
далее". Естественно, папа даже не догадывается о таблице
треугольных чисел, опубликованной в Гааге профессором философии Е. де
Жонкуром: "Если папа не сможет ответить, пусть ребенок пойдет
к маме, которая обязательно найдет способ удовлетворить
любопытство своего чада". Тем временем Бэббидж отвечает на вопрос
посредством таблицы разностей. В первом столбце
последовательно написаны номера групп шариков. Следующие столбцы
получены путем вычитания, и это действие повторяется до тех пор, пока
не получается конечная разность — столбец, в котором всего одно
число.
Номер группы
1
2
3
4
5
6
7
Количество шариков
в группе
1
3
6
10
15
21
28
Разность 1-го порядка.
Разность между группой
и следующей группой
1
2
3
4
5
6
7
Разность 2-го порядка
Любая многочленная функция может быть разложена методом
разностей, и все стабильные функции, включая логарифмы, можно
эффективно привести к тождеству. Уравнения более высокой
степени требуют разностей более высокого порядка. Бэббидж
предложил конкретный геометрический пример, который требовал таб-
ю8

ГЛАВА 4 ПЕРЕВЕСТИ СИЛУ МЫСЛИ В ДВИЖЕНИЕ КОЛЕС
Разность 1-
порядка
3
6
10
15
21
28
го
Разность 2-го
порядка яразность
3
4
5
6
7
8
Разность 3-го
порядка
лицы разностей з-го порядка: горки пушечных ядер в форме
треугольной пирамиды — треугольные числа, переведенные в три
измерения.
Число Таблица
1 1
2 4
3 10
4 20
5 35
6 56
Разностная машина проделывала бы этот процесс наоборот: вместо
повторяющегося вычитания для нахождения разностей она
генерировала бы последовательность чисел с помощью потока
сложений. Для реализации этой идеи Бэббидж придумал систему
размещенных вдоль оси цифровых дисков, на которых отметил цифры
от о до 9- Они должны были представлять собой десятичные
разряды: единицы, десятки, сотни и т. д. У дисков были зубцы. Зубцы
вдоль каждой оси сцеплялись с зубцами соседней — так
добавлялись следующие разряды. Когда машина приводилась в движение
от колеса к колесу, она передавала информацию маленькими
порциями, складывая числа по осям. Конечно, возникала
механическая проблема, когда сумма превышала 9- Тогда надо было
перенести единицу в следующий разряд. Чтобы добиться этого, Бэббидж
на каждом из дисков между 9 и о разместил выступающий зубец.
Зубец толкал рычаг, который в свою очередь передавал движение
следующему диску.
На этом этапе истории вычислительной техники появляется
новая тема — одержимость временем. Бэббидж понял, что его машина
должна считать быстрее человека, значительно быстрее. У него
появилась идея параллельной обработки: цифровые диски, выстроенные
вдоль оси, могли бы складывать ряд чисел одновременно. "Если бы
этого удалось добиться, — рассуждал он, — то сложение и
вычитание чисел с десятью, двадцатью, пятьюдесятью и любым числом
разрядов стало бы столь же быстрым, как и сложение отдельных цифр".
109

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
Зубчатые колеса Бэббиджа
Но он видел проблему. Из-за переносов разряды в одиночном
сложении нельзя было складывать независимо. Переносы могли
перегрузить диски. Если бы было заранее известно, когда нужны переносы,
то сложения можно было бы выполнять параллельно. Но такого
знания не было. "К сожалению, — писал Бэббидж, — существует
множество случаев, когда о переносах, которые нужно выполнить,
становится известно лишь в процессе". Он подсчитал время сложения
двух пятидесятизначных чисел, предполагая, что операция сложения
занимает i с: само сложение может занять 9 с, но переносы в худшем
случае могли потребовать еще 50 с. Действительно плохая новость.
"Было разработано множество приспособлений и сделано почти
бесчисленное количество чертежей с целью сэкономить время", —
печально писал Бэббидж. К 1820 году он выбрал конструкцию. Он
купил токарный станок, работал на нем сам, наняв к тому же рабочих
по металлу, и в 1822 году сумел представить Королевскому обществу
маленькую действующую модель, блестящую и футуристическую.
110

ГЛАВА 4 ПЕРЕВЕСТИ СИЛУ МЫСЛИ В ДВИЖЕНИЕ КОЛЕС
Бэббидж жил в Лондоне, около Риджентс-парка, публикуя
математические статьи, словно философствующий джентльмен,
и изредка читая публичные лекции по астрономии. Он женился
на Джорджиане Витмур, молодой женщине из Шропшира,
младшей из восьми дочерей. Помимо ее денег они жили в основном
на зоо фунтов в год — он получал эту сумму от отца, которого
не любил как деспотичного, скупого и, главное, недалекого
старика. "Вряд ли будет преувеличением сказать, что он не верит
ничему, что слышит, и половине того, что видит", — писал Бэббидж
своему другу Гершелю. Когда в 1827 году отец умер, Бэббидж
унаследовал состояние в юо тыс. фунтов. Некоторое время он
служил в новой страховой компании Protector Life Assurance Company,
для которой рассчитал статистические таблицы, уточнив
среднюю ожидаемую продолжительность жизни. Он пытался получить
должность профессора в университете, но безуспешно, однако его
общественная жизнь становилась все более интенсивной, и люди
из ученых кругов начали узнавать его имя. С протекцией Гершеля
он был избран членом Лондонского королевского общества.
Даже неудачи укрепляли его репутацию. Сэр Дэвид Брюстер
от имени The Edinburgh Journal of Science послал ему письмо,
ставшее классикой среди писем с отказами: "Не без серьезных
колебаний я отказываюсь от ваших статей. Думаю, однако, что после
размышлений вы придете к мнению, что у меня не было иного выхода.
Тема, которую вы предлагаете для серии математических и
метафизических эссе, столь глубока, что, пожалуй, среди
подписчиков нашего журнала не найдется ни одного, способного ее понять".
Для поддержки своего будущего открытия Бэббидж начал
кампанию демонстраций и писем. И к 1823 году Министерство финансов
заинтересовалось. Бэббидж обещал им "логарифмические
таблицы, дешевые, как картофель" — как они могли устоять?
Логарифмы спасали корабли. Лорды Казначейства одобрили первое
ассигнование в 1500 фунтов.
В качестве абстрактной идеи разностная машина порождала
восторг, который существовал и без такой приземленной вещи,
как фактическая постройка этой машины. Идея попала на удоб-
111

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
ренную почву. Дионисиус Ларднер, читавший популярные
лекции на технические темы, посвятил серию публичных
обсуждений Бэббиджу, восхваляя его "предложение привести арифметику
в подчинение механизмам, то есть заменить наборщика автоматом
и перевести силу мысли в движение колес". Когда машина будет
завершена, говорил он, она должна "оказать влияние не только на
научный прогресс, но и на развитие цивилизации". Это будет
разумная машина. Она станет перекрестком двух путей — механизма
и мысли. У ее поклонников иногда возникали трудности с
объяснением того, как это пересечение будет происходить. "Вопрос
задается инструменту, — заявил Генри Колбрук Астрономическому
обществу, — или инструмент применяется для ответа на вопрос". Так
или иначе, говорил он, "простая передача движения дает решение".
Но в плане меди и кованого железа машина развивалась
медленнее. Бэббидж перестроил конюшни на задах своего дома в
Лондоне и заменил их кузней, литейной и огнестойкой мастерской. Он
нанял Джозефа Клемента — чертежника и изобретателя, самоучку,
сына деревенского ткача, который стал выдающимся английским
инженером. Бэббидж и Клемент понимали, что им придется создавать
новые инструменты. Конструкция предполагала размещение внутри
огромной железной рамы очень сложных и точных деталей — осей,
шестеренок, пружин и зубцов и, главное, сотен, а потом и тысяч
цифровых дисков. Никакой ручной инструмент не был способен
выполнить компоненты с необходимой точностью. Прежде чем
Бэббидж смог бы построить фабрику по производству цифровых
дисков, он должен был создать фабрику по производству деталей. И вся
остальная индустриальная революция тоже нуждалась в
стандартизации — во взаимозаменяемых винтах с одинаковым количеством
витков и единым шагом резьбы, винтов как основных единиц. Токарные
станки Клемента и его подмастерьев начали их производство.
По мере того как возрастала сложность, росли и амбиции Бэб-
биджа. После десяти лет работы машина представляла собой
агрегат в 24 дюйма высотой с шестью вертикальными осями и десятками
дисков, способными выдавать шестизначные результаты. Еще через
десять лет масштаб на бумаге достиг i6o кубических футов, ц тонн
и 25 тыс. деталей. Бумаги тоже прибавилось: чертежи занимали
более 4°° квадратных футов. Уровень сложности ошеломлял. Проб-
112

ГЛАВА 4 ПЕРЕВЕСТИ СИЛУ МЫСЛИ В ДВИЖЕНИЕ КОЛЕС
Деревянная
модель (1853)
небольшой части
разностной
машины
лему одновременного сложения многих разрядов Бэббидж решил,
разделив "движения сложения" и "движения переноса", а затем
распределив время переносов. Сложение начиналось с шумом
проворачивающихся шестеренок — сначала нечетных столбцов дисков,
затем четных. Дальше происходили переносы. Чтобы
синхронизировать движение, части машин должны были в решающий момент
"узнать", что будет перенос. Эта информация передавалась
положением триггера. Первый, но не последний раз устройство было
наделено памятью. "Фактически это заметка, которую делает машина", —
писал Дионисиус Ларднер. Бэббидж и сам сознавал, что
очеловечивает машину, но не мог устоять. "Механические способы, которые
я применил, чтобы выполнить переносы, — объяснял он, — имеют
некоторую аналогию с функционированием памяти".
Чтобы обычным языком описать даже простейший процесс
сложения, требовался богатый словарь для наименования
металлических частей, описания их взаимодействий и правильного
изложения взаимозависимостей, что образовывало длинную цепочку
причинно-следственных связей. Объяснение процесса "переноса"
113

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
самим Ларднером было похоже на эпическую поэму. В описании
одного изолированного действия участвовали циферблат, указатель,
бегунок, ось, собачка, выемка, крючок, зубец, пружина и храповик:
В момент, когда разделитель между 9 и о на циферблате В г
проходит под указателем, бегунок, размещенный на оси этого
циферблата, касается собачки, которая поднимает из углубления
крючок, удерживающий зубец, позволяя ему свободно опрокинуться
под действием пружины и попасть в следующее гнездо храповика.
Через еще сотню слов, подводя итог, Ларднер прибег к метафоре
движения жидкости:
Две системы волн механического движения непрерывно
передвигаются снизу вверх и два потока похожего движения постоянно
проходят справа налево. Вершины первой системы волн сложения
падают на последнюю разность и на каждую нечетную разность,
которая продвигается вверх... Первый поток переносов проходит справа
налево вдоль каждого нечетного ряда, начиная с самого высокого.
Это был один из способов абстрагироваться от частностей —
от очень сложных частностей. Но потом Ларднер сдался. "Гораздо
больше чудесных свойств находится в деталях, — писал он. — Мы
отчаялись по достоинству оценить их".
Для описания машины, которая была больше чем машиной,
не хватало обычных чертежей проектировщика. Это была
динамическая система, каждая из множества частей которой могла находиться
в одном из нескольких состояний — иногда в спокойствии, иногда
в движении, передававшемся по сложной системе каналов. Можно ли
было полностью описать ее на бумаге? Для собственных целей Бэб-
бидж придумал новый формальный инструмент — систему
"механического обозначения" (его термин). Это был язык знаков,
призванный представлять не только физическую форму машины, но и
менее осязаемые ее свойства — логику и время работы. Бэббидж и сам
понимал, что замахнулся очень высоко. В 1826 году он с гордостью
представил Королевскому обществу отчет "О методе отражения
действий машины с помощью знаков". Отчасти это было упражнением
114

ГЛАВА 4 ПЕРЕВЕСТИ СИЛУ МЫСЛИ В ДВИЖЕНИЕ КОЛЕС
в классификации. Он проанализировал различные способы,
которыми нечто, движение или мощность, может "передаваться" в системе.
Способов было много. Деталь могла быть приведена в движение
через соединение с другой — "как зубец на колесе или колесо и
шестеренка на одной оси". Передача могла осуществляться через
"жесткое трение". Часть могла приводиться в движение другой частью
постоянно — "как в случае колеса, приводимого в движение
шестеренкой" — или непостоянно — "как в случае, когда палец
поднимает задвижку один раз за оборот". Здесь в схеме появилось
представление о логическом разветвлении: способ передачи будет разным в
зависимости от состояния, в котором находится деталь. Механические
обозначения Бэббиджа естественным образом вытекали из его
работы над символическими обозначениями в математическом
анализе. Для развития машин, как и математики, требовались определения
и высокая точность. "Формы обычного языка слишком
расплывчаты, — писал Бэббидж. — Знаки, если они правильно выбраны и
хорошо известны, формируют универсальный язык". Язык никогда
не являлся для Бэббиджа второстепенным вопросом.
Наконец математик получил пост в Кембридже: он занял
престижную должность лукасианского профессора, которую
когда-то занимал Ньютон. Как и во времена Ньютона, работа была
необременительной. Бэббиджу не надо было учить студентов,
выступать с лекциями и даже жить в Кембридже, что было кстати,
потому что Бэббидж принимал активное участие в общественной
жизни Лондона. Дома, на Дорсет-стрит, i, он устраивал
регулярные субботние вечера, которые собирали ярких гостей —
политиков, художников, герцогов и герцогинь и крупнейших английских
ученых того времени: среди прочих здесь бывали Чарлз Дарвин,
Майкл Фарадей и Чарлз Лайель1. Они удивлялись его счетной ма-
1 Другой гость, Чарльз Диккенс, наделил некоторыми чертами Бэббиджа
персонаж Дэниела Дойса в "Крошке Доррит". Дойс — изобретатель, недооцененный
правительством, которому он пытается служить: "... как изобретатель весьма
известен. Лет двенадцать тому назад он успешно закончил одно изобретение,
которое может иметь большое значение для Англии и для человечества. Уж не буду
говорить, сколько денег ему это стоило и сколько лет он трудился над своим
изобретением, но закончил он его лет двенадцать тому назад". Диккенс
добавляет: "Во всех суждениях Дойса чувствовалась спокойная и сдержанная
уверенность — уверенность человека, который твердо знает: что верно, то всегда будет
верно..." (пер. Е. Калашниковой). — Прим. авт.
«5

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
шине и выставленному напоказ танцующему автомату из его
детства. (В приглашениях он писал: "Надеюсь, вы будете
благосклонны к Серебряной Леди. Она собирается появиться в новом наряде
и украшениях".) Он был математиком-рассказчиком — в то время
и в том месте одно не противоречило другому. Лайель
одобрительно вспоминал, что он "шутил и рассуждал на языке высшей
математики". Он опубликовал часто цитировавшийся трактат, где
применил теорию вероятности к теологическому вопросу о чуде. Он
иронично писал лорду Альфреду Теннисону, предлагая изменить
две строки в его стихотворении: "Каждую минуту умирает
человек, / Каждую минуту человек рождается".
Вряд ли я должен указывать вам, что этот расчет предполагает, будто
общая численность населения мира будет бесконечно оставаться
сбалансированной, тогда как хорошо известно, что эта численность
постоянно растет. Я бы взял на себя смелость предложить, чтобы в
следующем издании вашей великолепной поэмы ошибочное вычисление,
которое я упоминаю, было исправлено следующим образом: "Каждый
момент человек умирает, / И один и шестнадцать десятых рождается".
Могу добавить, что точное число —1,167, но чем-то несомненно
придется пожертвовать, чтобы соблюсти ритмические законы.
Зачарованный собственной известностью, Бэббидж вел записи —
"параллельные столбцы "за" и "против", что давало ему ощущение
некоторого равновесия", писал один из его посетителей: "Мне
часто говорили, что он целыми днями злорадствовал и ворчал по
поводу того, что говорили о нем люди".
Но строительство машины, главного источника его славы,
почти остановилось. В 1832 году Бэббидж со своим инженером
Клементом сделал рабочую модель. Бэббидж демонстрировал ее гостям,
которые находили ее чудесной или просто загадочной. Разностная
машина — ее реплика сегодня работает в Музее науки в Лондоне —
стала важной вехой в развитии инженерии. В составе сплавов,
четкости размеров, взаимозаменяемости частей ничто не превзошло
этого блока незаконченной машины. Но она все равно была не
более чем занятной вещицей. Дальше Бэббидж продвинуться не смог.
116

ГЛАВА 4 ПЕРЕВЕСТИ СИЛУ МЫСЛИ В ДВИЖЕНИЕ КОЛЕС
Чарльз Бэббидж (i86o)
Они с инженером начали спорить. Клемент требовал от Бэб-
биджа и от Казначейства все больше и больше денег, Казначейство
начало подозревать его в стремлении к легкой наживе. Он прятал
части и чертежи машины и боролся за контроль над
специализированными инструментами в мастерской. Правительство спустя
десять лет и 17 тыс. фунтов начало терять веру в Бэббиджа, а
Бэббидж — в правительство. С лордами и министрами Бэббидж вел
себя очень высокомерно. Он стал критиковать подход англичан
к технологическим новшествам: "Если вы заговорите с ним
[англичанином] о машине для чистки картофеля, он заявит, что это
невозможно: если вы очистите с ее помощью картофель на его
глазах, он объявит машину бесполезной, так как она не режет на
дольки ананасы". Находить взаимопонимание становилось все сложнее.
"Что нам сделать, чтобы избавиться от г-на Бэббиджа и его
вычислительной машины? — написал премьер-министр Роберт
Пил одному из своих советников в августе 1842 года. — Очевидно,
если ее завершат, она будет бесполезна в том, что касается науки...
По-моему, это будет очень дорогая игрушка". Ему не составило
труда найти противников Бэббиджа в кругах государственных чи-
"7

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
новников. Пожалуй, самым воинствующим был Джордж Биддель
Эйри, королевский астроном, чопорный и методичный, который
сказал Пилу в точности то, что тот хотел услышать: машина
бесполезна. И добавил: "Возможно, Бэббидж живет мечтами о ее
полезности". Правительство Пила закрыло проект. Но мечта Бэббиджа
не умерла. Она приняла новые очертания. Машина в его сознании
перешла в новое измерение. И он встретил Аду Байрон.
На Стренде, в северной части торгового пассажа Лоутера, посетители
толкались, чтобы войти в Национальную галерею практических наук,
"смешивающую обучение с развлечением", — одновременно магазин
игрушек и технологическое шоу, открытое американским
предпринимателем. За шиллинг посетитель мог потрогать "электрического угря",
послушать лекции о новейших достижениях науки, посмотреть на
модель парохода, плавающего в семидесятифутовом водоеме, и на
паровое ружье Перкинса, выбрасывающее очереди пуль. За гинею он мог
получить "дагерротип" или "фотографический" портрет, который
предоставлял правдивое и приятное сходство "менее чем за секунду".
Или, как молодая Ада Байрон, он мог взглянуть на ткача,
демонстрирующего автоматический станок Жаккарда, который плел заданные
отверстиями в картонных картах узоры на ткани.
Ада была "дитя любви", как писал ее отец, "хоть рождена была
в горечи и выкормлена в конвульсиях". Отец ее был поэтом. Когда
в 1816 году ей едва исполнился месяц, уже знаменитый 27-летний
лорд Байрон и умная, богатая и образованная в математике 23-летняя
Анна Изабелла Милбэнк (Аннабелла) расстались после года брака.
Байрон покинул Англию и никогда больше не видел дочери. Ее мать
отказывалась говорить ей, кто был ее отцом, пока ей не исполнилось
восемь и он, мировая знаменитость, не погиб в Греции. Поэт
умолял ее сообщать какие-нибудь новости о дочери: "Одарена ли
девочка воображением? — в ее возрасте мной владела идея, что у меня
много чувств и наблюдений, которым никто не поверил бы, если бы
я рассказал о них сейчас'. Да, она была одарена воображением.
Она была умна, хороша в математике, поощряема учителями,
способна к рисованию и музыке, фантастически изобретательна
и глубоко одинока. Когда ей было двенадцать, она занялась изо-
118

ГЛАВА 4 ПЕРЕВЕСТИ СИЛУ МЫСЛИ В ДВИЖЕНИЕ КОЛЕС
бретением средства для полета. "Завтра я начну работу над моими
бумажными крыльями", — писала она матери. Она надеялась
"довести искусство полета до полного совершенства. Я хочу
написать иллюстрированную книгу "Полетология" с гравюрами".
Какое-то время она подписывала письма "твой любящий почтовый
голубь". Она просила мать найти книгу с анатомическими
иллюстрациями, потому что не хотела препарировать "даже птицу". Она
анализировала свое ежедневное положение, не забывая о логике:
Мисс Стамп хочет, чтобы я сказала, что сегодня она не особенно
мною довольна по причине очень глупого поведения вчера в
отношении простой вещи, что, по ее словам, не только глупо, но и
показывает дух невнимания, и, хотя сегодня у нее не было
причины быть недовольной мною в целом, тем не менее она говорит,
что не может взять и забыть прошлое.
Она росла в монастыре, куда ее пристроила мать. Она была
болезненна, перенесла тяжелую корь и то, что называлось приступами
неврастении или истерии. ("Когда я слаба, — писала она, — я
всегда настолько напугана никто не знает чем, что не в состоянии
скрыть возбужденное состояние и поведение".) Портрет ее отца,
висящий в одной из комнат, был задрапирован зеленой тканью.
Будучи подростком, она испытала романтический интерес к одному
из своих преподавателей, и это привело к тому, что им
приходилось прятаться в доме и саду, чтобы предаваться романтическим
утехам — настолько интимным, насколько это, по ее словам, было
возможно "без фактического контакта". Преподаватель был уволен.
Затем, весной, в белом сатиновом платье, 17-летняя девушка
впервые появилась при дворе, где встретилась с королем и королевой,
самыми важными графами и французским дипломатом Талейра-
ном, которого описала как "старую обезьяну".
Через месяц она встретила Чарльза Бэббиджа. С матерью она
пошла посмотреть на то, что леди Байрон называла "думающей
машиной", — блок разностной машины в доме математика. Бэббидж
увидел блестящую сдержанную молодую женщину с хрупкими
чертами и знаменитым именем, которая умудрилась
продемонстрировать, что знает о математике больше, чем большинство выпускников
119

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
университета. Она же увидела производящего впечатление
41-летнего мужчину с властными бровями, подчеркивающими широкие
скулы, обладающего умом и шармом и относящегося к этим качествам
серьезно. Он казался мечтателем, как раз таким, какого она искала.
И ее восхитила машина. Очевидец рассказывал: "В то время как
другие посетители глазели на работу этого красивого инструмента с
таким видом и, осмелюсь сказать, таким чувством, которое
испытывали некоторые дикари, впервые увидевшие увеличительное стекло
или услышавшие выстрел, мисс Байрон, несмотря на свою
молодость, поняла, как работает машина, и увидела великую красоту
изобретения". Ее страсть к красоте и математической абстракции,
которую не могли насытить постоянно сменяющиеся учителя, трудно
было не заметить. Эта страсть не находила выхода. Женщины в
Англии не могли учиться в университете или быть членами научных
обществ (за исключением двух — ботанического и садоводческого).
Ада стала преподавать дочерям друзей матери. Письма к ним она
подписывала "ваша ласковая и несостоятельная наставница". Она
самостоятельно изучила Евклида. Геометрические фигуры занимали ее
мысли. "Я не могу считать, что знаю теорему, — писала она другому
преподавателю, — пока не способна представить себе фигуру в
воздухе и провести построения и демонстрации без помощи книги". И она
не могла забыть Бэббиджа и его "жемчужину всех механизмов".
Другому знакомому она рассказывала о своем "великом
восторге от машины". Она часто глубоко задумывалась. Она любила
думать о себе думающей.
Сам Бэббидж уже был далеко от выставленной на обозрение
в его гостиной машины: он планировал новую, тоже
вычислительную, но другую. Он назвал ее аналитической. Побудило его
к этому осознание пределов возможностей разностной
машины: она не могла, просто складывая разности, вычислять любое
число или решать какие-либо математические задачи. Бэббиджа
также вдохновлял изобретенный Иосифом Марией Жаккардом
ткацкий станок, выставленный на Стренде и управляемый
инструкциями, закодированными и сохраненными с помощью
отверстий в картоне.
Внимание Бэббиджа привлекло не само производство ткани,
а кодирование узора, перенос его с одного носителя на другой. Узо-
120

ГЛАВА 4 ПЕРЕВЕСТИ СИЛУ МЫСЛИ В ДВИЖЕНИЕ КОЛЕС
Августа Ада Байрон
Кинг, графиня Лавлейс,
портрет 1836 года кисти
Маргарет Карпентер.
"Я пришла к выводу,
что она собирается
уделить особое
внимание размерам
моей челюсти,
на которой, я думаю,
должно быть написано
слово "математика**
ры в конечном счете появлялись на полотне, но сначала
посылались удивительному художнику". Этот специалист, как ему сказали,
делал отверстия в картонных картах таким образом, что, будучи
вставленными в станок Жаккарда, они заставляли его
воспроизводить точный узор, придуманный художником.
Способ передачи абстрактной информации через материальный
носитель привлек внимание исследователя. Так, Бэббидж объяс-
121

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
нял, что ткач может выбирать различные нити и различные цвета,
"но во всех этих случаях форма узора остается неизменной". По мере
того как Бэббидж обдумывал новую машину, уровень абстракции
становился все более высоким. Математик хотел, чтобы диски и
зубья оперировали не просто числами, а переменными, стоящими
вместо чисел. Переменные определялись или наполнялись бы
результатом предыдущих вычислений, а сами операции вроде
сложения или умножения должны были меняться в зависимости от
предыдущих результатов. Бэббидж представлял эти абстрактные
количества информации хранящимися на картах — картах переменных
и картах операций. Он думал о машине как об устройстве,
воплощающем математические законы, а о картах — как о передающем
эти законы звене. В отсутствии готового словаря он затруднялся
выразить фундаментальные концепции работы, например,
как машина может осуществлять акт суждения, порой
необходимый в процессе аналитического исследования, когда существует
выбор из двух и большего количества возможных путей, особенно
если учесть, что часто до окончания предшествующих вычислений
не может быть известно, какой путь необходимо выбрать.
Однако он ясно показал, что информация — представление числа
и процесса — будет проходить через машину, через определенные
физические точки, которые Бэббидж назвал store (склад) для
хранения и mill (мельница) для действия.
Теперь у него был компаньон в лице Ады, сначала в качестве
помощницы, затем — музы. Она вышла замуж за благоразумного и
многообещающего аристократа Уильяма Кинга, который был старше
ее на десять лет и нравился ее матери. Через несколько лет он стал
пэром как граф Лавлейс, а Ада, соответственно, графиней; не
достигнув тридцати лет, она родила троих детей. Она управляла
домами семьи в Суррее и Лондоне, ежедневно в течение многих
часов практиковалась в игре на арфе ("Сейчас я проклятый раб моей
арфы, она не ставит простых задач..."), танцевала на балах,
встречала новую королеву Викторию и позировала для портрета ("Я при-
122

ГЛАВА 4 ПЕРЕВЕСТИ СИЛУ МЫСЛИ В ДВИЖЕНИЕ КОЛЕС
шла к выводу, что [художник] собирается отразить полные
размеры моей немаленькой челюсти, на которой, я думаю, должно быть
написано слово "математика"..."). Она страдала от ужасных
приступов мрачного настроения и болезней, в том числе холеры. Ее
интересы и жизнь, которой она жила, не совпадали. Однажды
утром она, просто одетая, ехала в повозке, чтобы посмотреть модель
"электрического телеграфа" Эдварда Дэви в Эксетер-Холл,
и единственным человеком рядом был джентльмен средних лет,
который предпочел вести себя так, будто я была экспонатом [писала
она своей матери. — Прим. автора], что я, конечно, нашла
дерзким и непростительным. Я уверена, что он принял меня за очень
молодую (и, думаю, ему казалось, довольно симпатичную)
гувернантку. .. Он останавливался недалеко от меня, а затем последовал
за мной к выходу. Я старалась выглядеть настолько
аристократично, как графиня, насколько могла... Надо попробовать выглядеть
старше... Я буду выезжать смотреть на что-то каждый день; уверена,
что Лондон неисчерпаем.
Леди Лавлейс обожала мужа, но много времени и сил отдавала
Бэббиджу. Ей снились тревожные сны о том, кем она не могла быть
и чего не могла достичь, кроме как через другого человека, через
его гений. "Я обучаюсь удивительным способом, — писала она
Бэббиджу, — и я думаю, что успешно обучать меня может только
удивительный человек". Ее растущее нетерпение шло бок о бок с
мощной уверенностью в собственных способностях. "Надеюсь, вы
помните обо мне, — писала она несколько месяцев спустя, — я имею
в виду, мои интересы в математике. Вы знаете, что это самая
большая услуга, которую кто-либо может оказать мне. Вероятно, никто
из нас не может оценить, насколько большая...
Знаете, я по природе немного философ и очень большая
выдумщица, и, когда я размышляю о будущем, — пусть я ничего, кроме
туманной и размытой неопределенности на поверхности нашего бытия
не вижу — я страстно желаю увидеть далекий яркий свет, и это
позволяет мне гораздо меньше беспокоиться о близкой туманности и
неопределенности. Не слишком ли я мечтательна для вас? Думаю, нет".
123

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
Огастес де Морган, математик и логик, друг Бэббиджа и леди Байрон,
стал для Ады учителем по переписке. Он посылал ей упражнения.
Она отсылала ему вопросы, размышления и сомнения ("Я хотела бы
продвигаться быстрее"; "Мне жаль, что я настолько упряма в
отношении слагаемого, с которого начинается сходимость"; "Я прилагаю
собственную демонстрацию моего взгляда на этот случай";
"Функциональные уравнения совершенно неуловимы для меня"; "Однако
я стараюсь держать свою метафизическую голову в порядке...").
Несмотря на ее наивность или благодаря ей, Морган увидел "силу
мысли. .. далекую от обычного способа мышления любого начинающего,
мужчины или женщины". Ада быстро освоила тригонометрию,
интегральное и дифференциальное исчисление, и в частном
разговоре с ее матерью Морган сказал, что если бы обнаружил "такую силу"
у студента Кембриджа, то ожидал бы появления "оригинального
математика-исследователя, возможно, величины первого порядка". Ее
не пугали трудности, когда нужно было добираться до первопричин,
которые невозможно проверить эмпирическим путем. Она
чувствовала трудности там, где они на самом деле были.
Однажды зимой она увлеклась модной головоломкой,
известной как Solitaire, кубик Рубика тех времен. Тридцать две фишки
расставлялись на доске с тридцатью тремя отверстиями. Правила
просты: любая фишка могла перепрыгнуть через соседнюю, при этом
та фишка, через которую перепрыгнули, убиралась с доски. Так
продолжалось до тех пор, пока не оставалось возможных ходов. Цель —
закончить с одной фишкой. "Люди могут пытаться тысячи раз
и не добиться успеха", — с восторгом писала Ада Бэббиджу.
Я добилась успеха путем экспериментов и наблюдений и теперь
могу сделать это когда угодно, но мне интересно, можно ли эту
задачу выразить и решить с помощью математической формулы...
Тут должен быть определенный принцип, я думаю о комбинации
цифровых и геометрических свойств, от которой зависит решение
и которую можно выразить языком символов.
Сама идея формального решения для игры была оригинальна.
Желание создать язык символов, в которых можно записать
решение, — Ада знала, в этом заключается способ мышления Бэббиджа.
124

ГЛАВА 4 ПЕРЕВЕСТИ СИЛУ МЫСЛИ В ДВИЖЕНИЕ КОЛЕС
кж ^^ш ^^Ш
0 О 0 0 О О О
щд К9 щд ' ( > ^В ' ^В i ^B
.... ...;.. ..: .;. ;
■ш ^я ^ш ^в ^л ^л. шаш
^л ^л ^л
Она анализировала растущую силу собственного мышления.
Ее способности были не только математическими. Она считала
математику частью большего образного мира. Математические
преобразования напоминали ей "эльфов и фей, о которых читают,
которые под носом в одной форме, а в следующий момент — в
совершенно другой, ни на что не похожей; порой математические эльфы
и феи привлекают и волнуют, как и их прототипы, которые я
нашла в мире фантазий". Воображение — заветное качество. Ада
думала о нем как о доставшемся в наследство от отца, никогда не
бывшего рядом.
Мы много говорим о воображении. Мы говорим о воображении
поэтов, художников и т.д. Я склонна думать, что, в общем, мы
не очень понимаем, о чем говорим...
Это то, что проникает в невидимые миры вокруг нас, в миры
науки. Это то, что чувствует и открывает сущее, не видимую нами
реальность, которая существует не для наших чувств. Те, кто научился
ходить по краю неизведанных миров... могут надеяться проникнуть
в неизведанное на белых крыльях воображения, в котором мы живем.
Она начала верить в то, что у нее божественное предназначение.
Она использовала слово "миссия": "У меня создалось впечатление,
125

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
что небеса наделили меня особой интеллектуально-моральной
миссией". У нее были силы. Она признавалась матери:
Я верю, что обладаю исключительной комбинацией качеств, в
точности подходящих для того, чтобы сделать меня прежде всего
открывателем скрытых реальностей природы... Вера была дана мне
принудительно, и я неохотно признала ее.
Она перечисляла свои качества:
Во-первых, благодаря какой-то особенности моей нервной системы
я ощущаю некоторые вещи, которые почти никто другой не
ощущает... Некоторые называют это интуитивным ощущением
скрытых вещей, то есть вещей, скрытых от глаз, ушей и обычных чувств...
Во-вторых, мои гигантские способности к рассуждениям.
В-третьих... сила не только посвятить всю энергию и
существование чему-либо но моему выбору, но также привлекать к любой теме
или идее обширный аппарат из всевозможных, на первый взгляд
несущественных внешних источников. Я могу направить лучи
из каждого квадранта вселенной в один мощный фокус.
Она понимала, что это звучит безумно, но настаивала на
собственной логике и хладнокровии. Теперь она осознавала свой
жизненный путь и говорила матери: "Что за гора, на которую мне
предстоит взойти! Этого достаточно, чтобы напугать любого, не
обладающего столь ненасытной и беспокойной энергией, которая с моего
младенчества отравляла вашу и мою жизни. Однако наконец я верю,
что она нашла себе пищу". Она нашла ее в аналитической машине.
Тем временем неугомонный и неразборчивый Бэббидж направил
свою энергию на другую развивающуюся технологию —
наиболее полное выражение силы пара, то есть на железную дорогу.
Только что созданная "Большая Западная железная дорога"
прокладывала пути и готовила пробные рейсы локомотивов из Бристоля в
Лондон под руководством Изамбарда Кингдома Брюнеля, гениального
27-летнего инженера. Брюнель просил помощи Бэббиджа, и тот ре-
126

ГЛАВА 4 ПЕРЕВЕСТИ СИЛУ МЫСЛИ В ДВИЖЕНИЕ КОЛЕС
шил начать с программы сбора информации — как обычно,
гениальной и грандиозной. Он оборудовал целый железнодорожный вагон.
На подвешенном над полом специально построенном столе ролики
разматывали тысячефутовые листы бумаги, а перья чертили линии,
"выражая" (по словам Бэббиджа) измерения вибрации и сил,
действующих на вагон во всех направлениях. Хронометр отмечал время
каждые полсекунды. Таким образом Бэббидж заполнил 2 мили бумаги.
Во время путешествия по рельсам он понял, что главная
опасность, которую таит в себе передвижение с помощью силы пара,
заключается в том, что это передвижение быстрее всех предыдущих
средств связи. Поезда теряли друг друга. До тех пор пока не было
введено регулярное и очень строгое расписание, опасность
существовала ежесекундно. Однажды в воскресенье локомотивы, в
которых работали Бэббидж и Брюнель, едва избежали столкновения
друг с другом. Остальных людей тоже беспокоил этот новый разрыв
между скоростью передвижения и скоростью передачи сообщений.
Важный лондонский банкир сказал Бэббиджу, что ему не по душе
железная дорога: "Она позволит нашим клеркам обманывать нас
и включать Ливерпуль в маршрут до Америки на скорости 20 миль
в час". Бэббидж только и мог что выразить надежду на то, что
наука еще сможет найти решение созданной ею проблемы.
("Возможно, мы могли бы посылать молнию, чтобы обогнать преступника".)
Что касалось его собственной машины — той, которая никогда
никуда не будет двигаться, — он нашел новую метафору. Это,
говорил он, будет "локомотив, сам прокладывающий себе путь".
Огорченный исчезающим интересом Англии к его прожектам,
Бэббидж нашел поклонников на континенте, в частности в
Италии — "стране Архимеда и Галилея", как он говорил своим новым
друзьям. Летом 1840 года он собрал кипы чертежей и через Париж
и Лион, где осмотрел ткацкий станок великого Жаккарда на
Мануфактуре по производству тканей для мебели и украшения
церквей, поехал в Турин, столицу Сардинии, на собрание математиков
и инженеров. Там он сделал свою первую (и последнюю)
публичную презентацию аналитической машины. "Открытие
аналитической машины сильно опережает развитие моей страны, и боюсь,
что и время", — сказал он. Он встретился с королем Сардинии
Чарльзом Альбертом и, что более важно, с амбициозным молодым
127

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
математиком Луиджи Менабреа. Позже Менабреа станет генералом,
дипломатом и премьер-министром Италии, а пока он готовил
научный отчет "Заметки об аналитической машине", чтобы
познакомить с планом Бэббиджа широкие круги европейских философов.
Как только этот доклад попал в руки Аде Лавлейс, она начала
переводить его на английский, исправляя ошибки на основе
собственных знаний. Она сделала это сама, не сказав ни Менабреа,
ни Бэббиджу.
Когда в 1843 году она показала свой черновик Бэббиджу, тот
воспринял его с энтузиазмом, побуждая ее писать от
собственного имени, и их необычное сотрудничество стало серьезным. С
посыльными они посылали друг другу по Лондону письма с
убийственной частотой — "Мой дорогой Бэббидж" и " Моя дорогая
леди Лавлейс" — и встречались при всякой возможности у нее
дома на площади Сент-Джеймс. Хотя Бэббидж был старше — ему
пятьдесят один, а ей двадцать семь, — она была главной, мешая
жесткие команды с дружеским подшучиванием. "Я хочу, чтобы вы
ответили мне на следующий вопрос с обратной почтой"; "Будьте
добры записать это для меня правильно"; "Вы были немного
несерьезны и неточны"; "Мне хотелось бы, чтобы вы были
настолько же точны и надежны, как я сама". Она предложила подписать
свою работу инициалами — не так вызывающе, как выглядело бы
ее имя, — не для того, чтобы "объявить, кто написал это", а чтобы
"индивидуализироваться и идентифицироваться с другими
произведениями А. А. Л.".
Ее описание приобрело форму заметок от А до G, по
объему в три раза превышавших объем эссе Менабреа. В них
предлагалось более общее и более пророческое видение будущей машины,
чем когда-либо высказывал сам Бэббидж. Насколько общее?
Машина не просто рассчитывала, она выполняла операции,
утверждала Ада, определив операцию как "любой процесс, изменяющий
взаимное отношение двух или более вещей" и заявляя: "Это самое
общее определение, и оно могло бы иметь отношение ко всем
объектам вселенной". Наука об операциях, как она ее определила,
есть самостоятельная наука и имеет собственную абстрактную
истину и ценность, так же как логика имеет собственную удивитель-
128

ГЛАВА 4 ПЕРЕВЕСТИ СИЛУ МЫСЛИ В ДВИЖЕНИЕ КОЛЕС
ную истину и ценность вне зависимости от объекта, к которому мы
можем приложить ее рассуждения и процессы... Одной из
главных причин, по которой отдельная природа науки об операциях
ощущалась слабо и была мало изучена, является изменение смысла
многих используемых символов.
Символы и смыслы: Ада подчеркнуто говорила не только о
математике. Машина "могла работать с другими объектами, а не
только с числами". Бэббидж нанес числа на тысячи дисков, но их работа
могла представлять символы более абстрактно. Машина могла
обрабатывать любые значимые связи, манипулировать языком,
создавать музыку: "Предположим, что фундаментальные
взаимоотношения тонов в гармонической науке и музыкальной композиции
поддаются такому выражению и адаптации, тогда машина могла бы
создавать проработанные и научные музыкальные произведения
любой степени сложности или продолжительности".
Машина, задуманная Бэббиджем изначально, была машиной
чисел. Теперь она стала машиной информации. А. А. Л. ощущала
это более отчетливо и представляла ее себе ярче, чем Бэббидж. Она
рассказывала о будущем машины, о ее создании и устройстве так,
будто та уже существовала:
Аналитическая машина — это не просто еще одна обыкновенная
"вычислительная машина". Она занимает особое место...
Разработан новый, обширный и мощный язык... овладение его истинами
может сделать его практическое применение для задач
человечества более быстрым и точным, чем до сих пор позволяли
доступные средства. Таким образом, не только духовное и
материальное, но и теоретическое и практическое в математическом мире
получили более тесные и эффективные связи... Уместно сказать,
что аналитическая машина ткет алгебраические узоры точно так же,
как ткацкий станок Жаккарда — цветы и листья.
Ада полностью брала на себя ответственность за полет
собственной фантазии: "Мы не знаем, имел ли в виду изобретатель этой
машины подобные идеи и мог ли он когда-либо рассматривать
их впоследствии, но это именно то, что мы обнаружили".
129

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
Она переходит от поэзии к практике и начинает виртуозную
экскурсию по гипотетической программе, выполняя которую
гипотетическая машина могла бы рассчитывать знаменитые
бесконечные последовательности — числа Бернулли. Они получаются
при суммировании натуральных чисел, возведенных в целые
степени, и часто встречаются в теории чисел. Нет непосредственной
формулы, с помощью которой их можно рассчитать, но их можно
вычислить, методично раскладывая определенные формулы и
каждый раз изучая коэффициенты. Ада начала с примеров, и
простейшим, писала она, было бы разложение
1 ^2 ^ 2-3^ 2-3-4
+ &с
Другой подход может быть таким:
В,. =
±2"
2п-1 (22п_1)2"-
2
-(n-i)*-{i+i.2p}
1 . 2n-(2n-l)-(2n-2) I
+2 1-2-3 J
но она выбрала более трудный путь, так как "наша цель не
простота... а иллюстрация возможностей машины".
Она придумала процесс, набор правил, последовательность
операций. В другом веке это назвали бы алгоритмом, позже —
компьютерной программой, но в то время концепция требовала
мучительно сложных объяснений. Самым трудным было то, что ее
алгоритм оказался рекурсивным. Он исполнялся циклически. Результат
одной итерации становился исходными данными для следующей.
Бэббидж описывал этот подход так: "Машина, пожирающая свой
130

ГЛАВА 4 ПЕРЕВЕСТИ СИЛУ МЫСЛИ В ДВИЖЕНИЕ КОЛЕС
хвост". А. А. Л. объясняла: "Мы легко понимаем, что,
поскольку каждая последующая функция встраивается в ряд и
вычисляется по тем же законам, получится цикл в цикле в цикле и т. д...
Вопрос настолько сложен, что, вероятно, поймут его немногие...
Тем не менее это очень важный пункт в том, что касается
машины, он предполагает идеи, удивительные сами по себе, которые мы,
к сожалению, пропустим не упоминая".
Ключевой идеей была сущность, которую они с Бэббиджем
назвали "переменной". В конструкторских терминах
переменными были столбцы цифровых дисков машины. Но
существовали также и "карты переменных". В терминах программы они
являлись своего рода сосудами или конвертами, способными
представлять или хранить число с многими десятичными
знаками. ("Дело не в названии, — писал Бэббидж. — До того
момента, пока вы туда что-то не положите, это всего лишь пустая
корзина".) Переменные для машины были единицами
информации. Они существенно отличались от алгебраических
значений. Как объясняла А. А. Л., "смысл термина заключается в том,
что значения в столбцах постоянно меняются всеми возможными
способами". Фактически числа путешествовали с карт
переменных в переменные, из переменных в мельницу (для операций),
из мельницы на склад. Чтобы решить задачу расчета чисел Бер-
нулли, А. А. Л. поставила сложный танец. Она трудилась днями,
а иногда и ночами напролет, посылая Бэббиджу сообщения
через весь Лондон, борясь с болезнью и плохим самочувствием, ее
ум работал без передышки.
Мой мозг — это что-то большее, чем просто смертное; время
покажет (если только мое дыхание и прочее не слишком быстро
продвинутся к смертному, вместо того чтобы двигаться от него).
Пока не пройдет десять лет, будь я проклята, если не высосу часть
жизненных соков из тайн вселенной таким способом, который
недоступен губам или мозгу обычных смертных.
Никто не знает, какая почти ужасная энергия и сила еще
таится в моем маленьком жилистом теле. Я говорю ужасная, потому
что можете себе представить, чем она способна стать в
определенных обстоятельствах...
131

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
Я упорно атакую и докапываюсь до истоков вычисления чисел Бер-
нулли... Я впиваюсь в эту тему и связываю ее с другими.
Она программировала машину. Но она программировала в уме,
потому что машины не было. Сложности, с которыми впервые
столкнулась Ада, стали привычными для программистов
следующего столетия.
Насколько разнообразные и взаимно усложненные соображения
включает работа такой машины! Часто несколько различных
наборов изменений происходят одновременно независимо друг от
друга и тем не менее в большей или меньшей степени оказывая друг
на друга влияние. Сопоставить каждый с каждым и точно и
успешно понять и отследить их — все это сопряжено с трудностями, чья
природа в определенной степени сродни той, которая есть в любом
вопросе с множеством взаимосвязанных условий.
Она делилась с Бэббиджем: "Я в смятении, оттого что
очутилась в столь удивительной трясине и среди трудностей". И,
девять дней спустя: "Думаю, мои планы и идеи становятся все яснее,
приобретают все большую кристальность и избавляются от
неопределенности'. Она знала, что достигла чего-то совершенно
нового. Еще через десять дней, вычитывая окончательные гранки
в "Печатной конторе г-на Тейлора" на Флит-стрит, она
объявила: "Я не думаю, что у вас есть хотя бы половина моей
предусмотрительности и силы предвидения всех возможных обстоятельств
{вероятных и невероятных, все равно)... Я не верю, что мой отец
был (или когда-либо мог стать) таким поэтом, каким
аналитиком (и метафизиком) стану я, так как в моем случае оба качества
слились".
Кто пользовался бы этой машиной? Не клерки и не
торговцы, говорил сын Бэббиджа много лет спустя. Обычная
арифметика никогда не была целью: "Это все равно что использовать
паровой молот для колки орехов". Он перефразировал Лейбница: "Она
сделана не для торговцев овощами или рыбой, а для обсерваторий
или кабинетов вычислителей и для других, кто сможет позволить
себе расходы и нуждается в больших объемах вычислений". Маши-
132

ГЛАВА 4 ПЕРЕВЕСТИ СИЛУ МЫСЛИ В ДВИЖЕНИЕ КОЛЕС
на Бэббиджа не была до конца понята ни правительством, ни
многочисленными друзьями, проходившими через салон, однако в свое
время ее значение оказалось огромным.
В Америке — стране, переполненной изобретениями и
научным оптимизмом, — Эдгар Аллан По писал: "Что нам думать
о вычислительной машине г-на Бэббиджа? Что нам думать о
машине из дерева и металла, которая может... дать математически
точные результаты операций, потому что способна исправлять
собственные возможные ошибки?" В 1870 году Ральф Уолдо Эмерсон
встретил Бэббиджа в Лондоне и заявил: "Пар — прилежный
ученик и крепкий парень, но он еще не выполнил всей своей работы".
Он уже чувствует себя уверенно и выполнит все от него
требующееся. Он орошает поля и сносит горы. Он должен шить наши
сорочки, приводить в движение наши двуколки; обученный г-ном
Бэббиджем, он должен рассчитывать проценты и логарифмы... Он
еще окажет множество более сложных услуг механическо-интел-
лектуального толка.
Но были и недовольные. Некоторые критики боялись
соперничества механизмов с разумом. "Какая сатира на простого математика
эта машина! — сказал Оливер Уэнделл Холмс-ст. — Монстр
Франкенштейна, безмозглая и бессердечная вещь, слишком глупая,
чтобы сделать ошибку, выдающая результаты, как лущильная машина,
и никогда не становящаяся умнее или лучше, хотя уже выдала
тысячи бушелей результатов!" Все они говорили так, будто машина
была реальной, но она никогда таковой не была. Вплоть до
наступления ее собственного будущего.
Где-то между его и нашим временем Бэббидж был удостоен
краткой статьи в Словаре национальной биографии, практически
не имевшей отношения к действительности:
Математик и ученый-механик... получил правительственный
грант на разработку вычислительной машины... но работа по ее
постройке прекратилась из-за разногласий с инженером; предло-
133

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
жил правительству усовершенствованную конструкцию, которая
была отклонена из-за высокой стоимости... Лукасианский
профессор математики в Кембридже, но лекций не читал.
Интересы Бэббиджа, остававшиеся далекими от математики и
казавшиеся столь обширными, имели нечто общее, но ни он сам,
ни его современники этого не осознавали. Его увлечения не
принадлежали ни к одной из существовавших тогда категорий.
Истинным объектом его изучения была информация — передача
сообщений, кодирование и обработка.
Он занимался двумя странными и явно не философскими
задачами, которые, по его собственному признанию, были
накрепко связаны друг с другом, — взломом замков и расшифровкой
кодов. Расшифровка, говорил он, — это "одно из удивительнейших
искусств, и я боюсь, что потратил на нее больше времени, чем она
того заслуживает". Чтобы усовершенствовать процесс, он
занялся "полным анализом" английского языка. Он создал набор
специальных словарей — список слов из одной буквы, двух, трех и т.д.,
и списки слов в алфавитном порядке по первой букве, второй,
третьей и т.д. Имея эти инструменты, он разработал методологии
решения анаграмм и квадратов слов1.
В годовых кольцах деревьев он видел зашифрованные
природой сообщения о прошлом. Важный урок — дерево записывает
весь комплекс информации в своей твердой субстанции: "Каждый
выпавший дождь, каждое изменение температуры, каждый порыв
ветра оставляет в растительном мире свои следы, легкие и,
наверное, едва заметные для нас, но тем не менее навсегда записанные
в глубинах этих древесных тканей".
В мастерских Лондона он видел переговорные трубы,
выполненные из олова, "посредством которых указания
суперинтенданта немедленно передавались в самые отдаленные уголки". Он
классифицировал эту технологию как вклад в "экономию
времени" и предположил, что еще никто не достиг предела дальности,
на которую может быть передано устное сообщение. Он быстро
1 Слова, записанные в квадратной сетке таким образом, что читаются как по
горизонтали, так и по вертикали. Число слов в квадрате, которое очевидно равно
числу букв в слове, называют "порядком" квадрата.
134

ГЛАВА 4 ПЕРЕВЕСТИ СИЛУ МЫСЛИ В ДВИЖЕНИЕ КОЛЕС
подсчитал: "Допустим, что возможно передать сообщение из
Лондона в Ливерпуль, тогда пройдет около \у минут, прежде чем
слова, сказанные на одном конце, достигнут другого конца трубы".
В 1820 году у него появилась идея передачи письменных
сообщений, "заключенных в маленькие цилиндры, по проводам,
закрепленным на столбах, башнях или шпилях церквей", и он построил
рабочую модель в своем лондонском доме. Он стал одержим
способами решения задачи передачи сообщений на большие расстояния.
Он заметил, что почтовая сумка, еженощно высылаемая из
Бристоля, весит менее юо фунтов. Для того чтобы переслать
содержащиеся в ней сообщения на но миль, "приводятся в движение кучер
и аппарат весом свыше трехсот [фунтов]... которые перемещаются
на такое же расстояние". Какая расточительность! Предположим,
что вместо этого, предложил он, почтовые города связаны серией
высоких столбов, расположенных через каждые юо футов.
Стальная проволока протянута от столба к столбу. В городах такими
столбами могут служить шпили церквей. Оловянные коробки с
колесиками катятся по проволоке и переносят пачки писем.
Затраты будут "сравнительно шуточными", говорил он, и "кроме того,
не исключено, что сама натянутая проволока сможет служить более
быстрой разновидностью телеграфной связи".
На Всемирной выставке 1851 года, когда Англия
демонстрировала свои индустриальные достижения в Хрустальном дворце, Бэб-
бидж поместил масляную лампу с подвижной заслонкой в окне
верхнего этажа на Дорсет-стрит, чтобы создать аппарат
"затемненного света", который посылал кодированные мигающие сигналы
прохожим. Он придумал стандартизованную систему для
передачи маяками числовых сигналов и послал двенадцать ее копий
"соответствующим властям великих морских держав". В Соединенных
Штатах Конгресс выделил 5 тыс. долларов на программу испытаний
этой системы. Бэббидж изучал солнечные сигналы, "зенитные
световые сигналы", посылаемые зеркалами, и сигналы времени
Гринвича для передачи морякам. Для связи между севшими на мель судами
и береговыми спасательными службами он предложил всем нациям
принять стандартный список из сотни вопросов и ответов с
назначенными им номерами "для печати на карточках и размещения в
разных частях судов". Похожие сигналы он предлагал для помощи во-
135

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
енным, полиции, железным дорогам и для "различных социальных
целей" — деревенским жителям, живущим далеко друг от друга.
Эти цели не были очевидными. "Для чего будет полезен
электрический телеграф?" — спросил Бэббиджа король Сардинии
Чарльз Альберт в 1840 году. Бэббидж задумался — "и наконец я
указал ему вероятность того, что посредством электрического
телеграфа флот его Величества может получать предупреждения о
надвигающемся шторме...
Это привело к новой теории штормов, которой король очень
заинтересовался. Я попытался развить теорию. Я сослался на шторм,
который произошел незадолго до того, как я покинул Англию. Ущерб,
нанесенным им Ливерпулю, был огромен, Глазго — еще больше...
Я добавил, что, если бы существовала электрическая связь между
Генуей и некоторыми другими городами, жители Глазго могли бы
получить информацию об одном из этих штормов за двадцать
четыре часа до его начала".
Что касается машины, о ней пришлось надолго забыть. У нее
не было очевидных потомков. Она стала зарытым сокровищем
и вызывала чувство озадаченного удивления. В самый разгар
компьютерной эры историк Дженни Аглоу почувствовала в машине
Бэббиджа "анахронизм другого толка". Такие неудавшиеся
изобретения, писала она, заключают в себе "идеи, которые лежат, как
пожелтевшие чертежи в темных шкафах, чтобы следующие поколения
открыли их вновь".
Изначально создававшаяся для расчета цифровых таблиц
машина в своем современном виде сделала такие таблицы
устаревшими. Ожидал ли этого Бэббидж? Он задумывался, как в будущем
может быть использована его идея. Он предполагал, что пройдет
по меньшей мере пятьдесят лет, прежде чем кто-либо снова
попытается создать универсальную вычислительную машину. На самом
деле потребовался почти век, прежде чем была заложена
необходимая технологическая почва. "Если, — писал он в 1864 году, —
не зная о моем примере, кто-то попытается и добьется успеха
в создании машины на других принципах или более простыми
механическими средствами, машины, заключающей в себе весь ис-
136

ГЛАВА 4 ПЕРЕВЕСТИ СИЛУ МЫСЛИ В ДВИЖЕНИЕ КОЛЕС
полнительный раздел математического анализа, я не побоюсь
отдать собственную репутацию в распоряжение этого человека,
потому что лишь он один будет в состоянии полностью оценить
природу моих попыток и ценность их результатов".
Заглядывая в будущее, он прежде всего отмечал особую роль
максимы "Знание превыше всего". Он понимал ее буквально.
Знание "само по себе генератор физической силы", заявлял Бэббидж.
Наука дала миру пар, а скоро, подозревал он, повернется лицом
к менее осязаемой силе электричества: "Она уже почти заключила
в цепи бесплотный флюид". Он смотрел дальше:
Наука о вычислениях — вот что становится все более необходимым
с каждым шагом прогресса, вот что в конечном счете управляет
всеми приложениями науки к искусству жизни.
За несколько лет до смерти он сказал другу, что с радостью
отдал бы оставшееся время, если только ему бы позволили прожить
три дня в будущем, через 500 лет.
Что до его молодой подруги Ады, графини Лавлейс, она
умерла намного раньше него долгой мучительной смертью от рака
матки, ее муки почти не облегчали лауданум и каннабис. Долгое
время ее семья скрывала от нее правду о ее болезни. В конце она
узнала, что умирает: "Говорят, "тень грядущего всегда появляется раньше,
чем оно само", — писала она матери. — Может, иногда видна не
только тень, но и исходящий свет}" Она похоронена рядом с отцом.
Ее последняя мечта тоже была устремлена в будущее: "Я бы
хотела быть в некотором смысле диктатором". Армия
маршировала бы перед ней. Железным правилам Земли пришлось бы
отступить. И из кого же состояла эта армия? "Сейчас я не скажу. У меня,
однако, есть надежда, что это будет самая гармонично
дисциплинированная армия, состоящая из больших чисел, марширующих в
своей неудержимой мощи под музыку. Не правда ли, очень
таинственно? Конечно, моя армия должна состоять из чисел — или она
вообще не сможет существовать.. Но что такое эти числа? Вот загадка".

5
нервная система Земли
Чего ожидать от нескольких
жалких проводов?
Верно ль — или мне почудилось? — что электричество
преобразило мир вещей в гигантский трепещущий нерв,
раскинувшийся на сотни километров в одно мгновение?
Скорее, глобус есть гигантская голова, наделенная разумом!
Или можно сказать.что он сам есть мысль, ничего, кроме мысли,
и более не субстанция, каковой мы его считали!1
Натаниэль Готорн (1851)
В 1846 году весь телеграфный трафик Нью-Йорка
обрабатывали три клерка, которые сидели в комнатушке на
последнем этаже Ферри-хаус в Джерси, и не сказать чтобы
их работа была очень тяжелой. Они отвечали за один
конец телеграфной линии, которая состояла из пары
проводов, натянутых между Вашингтоном и Балтимором. Входящие
сообщения переписывали от руки, передавали с паромом через
Гудзон на пирс Либерти-стрит и доставляли в первый офис
Магнитной телеграфной компании по адресу Уолл-стрит, i6.
В Лондоне, где река была не такой бурной, создали
Электрическую телеграфную компанию и начали прокладывать вдоль
железнодорожного полотна первые медные провода, скрученные в
кабели, покрытые гуттаперчей и заключенные в стальные трубы. Под
центральный офис компания арендовала Founders' Hall напротив здания
Банка Англии и начала рекламировать себя, установив электрические
часы, современные и нужные, — теперь главным стандартом, по
которому сверяли часы, были не железнодорожные станции, а телеграф.
1 Пер. Г. Шмакова.
138

ГЛАВА 5 НЕРВНАЯ СИСТЕМА ЗЕМЛИ
К 1849 году в телеграфном офисе находилось уже восемь аппаратов,
работающих круглосуточно. Четыреста батарей давали необходимую
энергию. "Мы видим перед собой выложенную кирпичом стену,
украшенную подсвеченными электрическими часами, — писал в 1854 Г°ДУ
журналист Эндрю Уинтер. — Кто бы мог подумать, что за этим узким
лбом находится, если можно так выразиться, великий мозг нервной
системы Британии?" Уинтер был не первым и не последним, кто
уподобил электрический телеграф биологическим связям, сравнив
кабели с нервами, а население или вообще Землю — с человеческим телом.
Аналогия понятна: электричество было загадкой, тайной,
граничащей с магией, и точно так же в то время мало кто
понимал, как устроена нервная система. По крайней мере было
известно, что нервы передают некий вид электричества и, наверное,
таким образом служат проводниками управляющих сигналов мозга
другим частям тела. Анатомы, изучающие нервные волокна,
задавались вопросом, изолированы ли нервы чем-нибудь вроде
гуттаперчи. Возможно, нервы не просто похожи на провода, возможно,
они и есть провода, передающие сообщения из нижних частей тела
в сенсорную область мозга. В 1849 году в книге "Элементы
электробиологии" Альфред Сми сравнивал мозг с батареей, а нервы —
с "биотелеграфом". Как и любая слишком часто использующаяся
метафора, эта скоро стала предметом насмешек. Газетный репортер
из Менло-Парк, обнаружив Томаса Эдисона в разгар простуды,
писал: "Пришел доктор, который после осмотра объяснил, как
устроен тройничный нерв, и сравнил его с электрическим телеграфом
с тремя проводами, а потом небрежно заметил, что при лицевой
невралгии каждый зуб можно рассматривать как телеграфную
станцию с оператором". Аналогия вновь стала популярной с
появлением телефона. "Близится время, когда рассеянные по миру члены
цивилизованных сообществ будут так же объединены мгновенной
телефонной связью, как разные части тела объединены нервной
системой", — писал в i88o году Scientific American. И пусть
аналогия была спекулятивной, она оправдалась. Нервы действительно
передают сообщения, а телеграф и телефон действительно
превратили человеческое общество в нечто похожее на единый организм.
В самом начале эти изобретения вызвали такой восторг,
которого, казалось, не вызывало до этого ни одно открытие. Возбужде-
139

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
ние передавалось ежедневными газетами, ежемесячными
журналами и, к слову, по самим проводам. Появилось новое ощущение
будущего: чувство, что мир меняется, что жизнь детей и внуков будет
совсем другой благодаря этой силе и ее применению.
"Электричество — поэзия науки", — заявил в 1852 году американский историк.
Но никто не знал, что такое электричество. "Невидимый,
неосязаемый, невесомый исполнитель", — сказал один уважаемый человек.
Все были согласны, что оно связано с "необычным состоянием"
молекул или эфира (понятие, туманное само по себе и в конечном
счете отвергнутое). В XVII веке Томас Браун описывал электрическое
излучение как "нити сиропа, растягивающиеся и сжимающиеся".
В XVIII веке запускавший воздушных змеев Бенджамин Франклин
доказал "похожесть молнии и электричества", объединив пугающие
удары с неба со странными наземными искрами и токами. У
Франклина был предшественник — аббат Жан Антуан Нолле,
натурфилософ и немного шоумен, который в 1748 году заявил, что
"электричество в наших руках есть то же, что гром в руках природы", и ради
доказательства этого организовал эксперимент с
использованием лейденской банки и железного провода — разряд проходил
через две сотни монахов-картезианцев, расставленных по окружности
длиною в милю. Из практически одновременных прыжков,
дерганий и вскриков монахов наблюдатели заключили, что послание с
малым, но ненулевым информационным содержанием
распространялось по кругу с фантастической скоростью.
Был еще и англичанин Майкл Фарадей, который сделал, пожалуй,
больше чем кто-либо другой для того, чтобы электричество
превратилось из магии в научный факт. При этом в 1854 году, когда Фарадей
как раз находился на пике своих исследований, Дионисий Ларднер,
ученый и писатель, восхищавшийся Бэббиджем, довольно точно
отметил: "Мир науки не пришел к согласию относительно физической
природы электричества". Некоторые верили, что это флюид, "более
легкий и менее различимый", чем любой газ, другие подозревали,
что это смесь двух флюидов, "имеющих противоположные свойства",
а третьи думали, что электричество совсем не флюид, а что-то
похожее на звук, "серия волн или вибраций". Harper's Magazine
предупреждал, что "ток" — не более чем метафора, и таинственно добавлял:
"Мы не думаем об электричестве как о том, что передает написанное
140

ГЛАВА 5 НЕРВНАЯ СИСТЕМА ЗЕМЛИ
нами сообщение, — скорее, как о том, что дает возможность
оператору на другом конце линии написать то же, что и мы".
Чем бы оно ни было, электричество признавалось силой
природы, покоренной человеком. Молодая нью-йоркская The Times
объясняла его с помощью противопоставления пару:
Оба они — мощные и даже грозные исполнители, отвоеванные
у природы навыками и силой человека. Но электричество — гораздо
менее уловимая энергия. Оно есть оригинальный и естественный
элемент, тогда как пар произведен искусственно... Электричество
в сочетании с магнетизмом — еще более сложный исполнитель,
который, будучи выработанным для передачи, готов двигаться вперед,
словно безопасный и быстрый посланник перенаселенного мира.
Оглядываясь назад, сочинители находили соответствующее
предсказание в книге Иова: "Можешь ли посылать молнии, и пойдут ли
они и скажут ли тебе: вот мы?"1
Но молнии ничего не сообщали — они трещали, сверкали
и ослепляли, для передачи сообщений этого было недостаточно,
нужно было проявить изобретательность. Электричество в
человеческих руках еще мало на что было способно. Оно не могло
произвести свет ярче искры. Оно молчало. Но его можно было посылать
по проводам на большие расстояния — это обнаружили довольно
быстро, — и оно превращало провода в слабые магниты. Такие
провода могли быть очень длинными — никто не нашел предела
распространения электрического тока. Прошло совсем немного
времени, и все увидели связь электричества с давнишней мечтой о
коммуникации на большом расстоянии — с "симпатическими" стрелками.
Настало время решать технические проблемы: изготовления
проводов, их изоляции, хранения токов и измерения. Необходимо
было изобрести целую область инженерии. И еще одна проблема —
проблема сообщения, задача больше логическая, чем техническая,
проблема перехода с уровня на уровень, от кинетики к значению.
Какую форму примет сообщение? Как телеграф
преобразует поток в слова? Благодаря свойству магнетизма действие, пере-
1 Иов 38:35.
141

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
даваемое на расстояние, могло выполнять работу над физическими
объектами, такими как стрелки, металлические опилки и даже
небольшие рычаги. Возникали разные идеи: электромагнит мог бить
в набат, управлять движением шестеренок, поворачивать
рукоятку, оснащенную пером (правда, инженеры XIX века не
помышляли о роботизированном письме). Или же ток мог разрядить пушку.
Представьте — стрелять из пушек с помощью сигнала, посылаемого
издалека! Потенциальные изобретатели, естественно, пытались
использовать технологии связи, уже существовавшие к этому
моменту, но данные технологии в основном оказались неподходящими.
До того как появился электрический телеграф, существовал
просто телеграф — les telegraphes, изобретенный и названный так
Клодом Шаппом1 во Франции во время Революции. Все строилось
на оптике, "телеграфом" была башня, с которой посылался сигнал
другим башням, находящимся на линии прямой видимости.
Задача была придумать более эффективную и гибкую, чем, к примеру,
огни, сигнальную систему. Работая в паре со своим братом Игна-
сием, Клод испытал ряд схем и потом совершенствовал их годами.
Первая была странной и гениальной одновременно. Братья
Шапп синхронизировали пару маятниковых часов со стрелками,
достаточно быстро движущимися по циферблату. Братья
проводили эксперименты в своем родном городе Брюлоне, расположенном
в сотне миль к западу от Парижа. Игнасий, посылающий
сообщение, ждал, пока стрелка дойдет до нужной ему цифры, и в этот
момент подавал сигнал, звоня в колокол или стреляя из ружья, а чаще
просто ударяя по кастрюле. Услышав звук, Клод, находящийся в
четверти мили от брата, считывал соответствующее число со своих
часов. Он мог преобразовать числа в слова, находя их в заранее
составленном списке. Такая идея связи посредством синхронизированных
часов появилась вновь в XX веке в мысленных экспериментах
физиков и в электронных устройствах, но тогда, в 1791 году, она ни к чему
1 Граф Мийо де Мелито в мемуарах утверждает, что Шапп подал идею в
Военное министерство и там фигурировало название tachygraphe (быстропишущий),
а он, Мийо, предложил вместо этого telegraphe, что и "вошло, так сказать, в
обиход". — Прим. авт.
142

ГЛАВА 5 НЕРВНАЯ СИСТЕМА ЗЕМЛИ
не привела. Один из недостатков — две станции должны были
находиться на расстоянии слышимости, но если это условие
соблюдалось, то зачем такие сложности? Другой проблемой была сама
синхронизация часов и сохранение этой синхронизации. В итоге через
много лет появившаяся быстрая связь между отдаленными точками
сделала синхронизацию возможной, но не наоборот. Схема
разрушилась под тяжестью собственной гениальности.
Тем временем Шаппы привлекли в проект еще двоих своих
братьев, Пьера и Рене, и ряд муниципальных служащих и
королевских нотариусов в качестве свидетелей. Следующий вариант
обошелся без часов и звука. Шаппы сконструировали большую
деревянную раму с пятью скользящими заслонками, которые
поднимались и опускались с помощью блоков. Используя все возможные
комбинации, этот "телеграф" мог передавать алфавит из тридцати
двух символов — 25, еще один двоичный код (его подробного
описания не сохранилось). Клод просил денег у вновь созданного
Законодательного собрания, поэтому он попытался передать полное
надежды сообщение из Брюлона: LAssemblee nationale recompensera
les experiences utiles au public ("Национальная Ассамблея будет
поощрять полезные обществу эксперименты"). Передача восьми слов
заняла 6 мин 20 с, причем слова расшифровали неверно.
Революционная Франция была одновременно и хорошим,
и плохим местом для экспериментов. Когда Клод воздвиг
прототип телеграфа в парке Сен-Фарго на северо-западе Парижа, его
сожгли — мнительные горожане испугались секретных сообщений.
Гражданин Шапп продолжал искать такую же быструю и
надежную технологию, как гильотина, — еще одно новое устройство.
Он разработал аппарат с огромной перекладиной, на которой
крепились два гигантских рычага, приводимые в движение
веревками. Как и многие ранние машины, эта напоминала человека.
Рычаги могли занимать любое из семи положений (углов) с шагом в 45°
(не восьми, поскольку в одном из положений рычаг скрывался
перекладиной). Перекладина тоже могла поворачиваться, а вся
конструкция контролировалась оператором, снизу управлявшим
системой рычагов и блоков. Для усовершенствования этого сложного
механизма Шапп нанял Абрахама Луи Бреге, известного часовых
дел мастера.
143

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
Проблема управления была более чем серьезной, но вопрос
разработки подходящего кода оказался еще сложнее. С чисто
механической точки зрения рычаги и перекладина могли
располагаться под любым углом — возможности были бесконечны, но для
эффективной передачи сигнала Шаппу пришлось их ограничить.
Чем меньше значимых положений, тем ниже вероятность ошибки.
Он выбрал всего два положения для перекладины и по семь для
каждого рычага, что сделало возможным 98 положений (7 х у х г).
Вместо того чтобы просто использовать их для букв и цифр, Шапп
стал придумывать сложный код. Некоторые сигналы были
зарезервированы для исправления ошибок и управления: начало и конец,
подтверждение, задержка, конфликт (башня не могла посылать
сообщения в обоих направлениях одновременно) и неудача.
Другие использовались в парах, указывая оператору страницу и номер
строки в специальной книге кодов с более чем 8 тыс. возможных
вхождений: слова и слоги, имена собственные людей и мест. Все это
оставалось тщательно засекреченным. В конце концов, сообщения
были предназначены для передачи по небу, любой мог их увидеть.
Шапп не сомневался, что телеграфная сеть, о которой он мечтал,
будет государственной собственностью и начнет
эксплуатироваться на государственном уровне. Он видел ее не как инструмент
знания или обогащения, а как инструмент власти. "Придет день, —
писал он, — когда правительство сможет достичь самой грандиозной
власти, о которой мы только способны помыслить, путем
использования телеграфной системы для непосредственного
распространения информации ежедневно и ежечасно и одновременно для
распространения своего влияния по всей Республике".
Страна находилась в состоянии войны, власть принадлежала
Национальному собранию, и в это время Шапп умудрился
привлечь внимание некоторых влиятельных законодателей. "Гражданин
Шапп предлагает гениальный метод передачи информацию по
воздуху, используя небольшое количество символов, просто
сформированных из прямолинейных сегментов", — докладывал один из них,
Жильбер Ромм, в 1793 Г°ДУ- Он убедил Собрание выделить 6 тыс.
франков на строительство трех телеграфных башен на линии к
северу от Парижа на расстоянии от 7 до 9 миль одна от другой. Братья
Шапп теперь действовали быстро и к концу лета организовали три-
144

ГЛАВА 5 НЕРВНАЯ СИСТЕМА ЗЕМЛИ
Телеграф Шаппа
умфальную демонстрацию перед депутатами-наблюдателями.
Депутатам понравилось то, что они увидели, — средство получения
вестей с места боевых действий и передачи приказов и декретов. Они
назначили Шаппу зарплату, дали государственную лошадь и
официально назначили на пост ingenieur telegrapbe (телеграфный
инженер). Шапп начал работу над линией станций длиной в по миль,
от Лувра в Париже до Лилля на северной границе. Менее чем
через год он ввел в эксплуатацию i8 станций, и из Лилля стали
поступать первые сообщения — к счастью, новости о победах над
пруссаками и австрийцами. Конвент бился в экстазе. Один депутат заявил,
что существует четыре великих изобретения человечества: печать,
порох, компас и "язык телеграфных сигналов". Он был прав,
обратив внимание на язык. В терминах оборудования — веревок,
рычагов и деревянных балок — Шаппы ничего нового не придумали.
Началось строительство станций на восток к Страсбургу,
на запад к Бресту и на юг к Лиону. Когда в 1799 Г°ДУ власть
захватил Наполеон Бонапарт, он приказал передать по всем направле-
145

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
ниям сообщение Paris est tranquille et les bons citoyens sont contents
("Париж спокоен и добропорядочные граждане довольны") и
скоро дал разрешение построить новую линию станций до Милана.
Телеграфная система устанавливала новый стандарт скорости
связи, поскольку единственным ее соперником был верховой
посыльный. Но скорость можно измерить двумя способами, в терминах
расстояния или в терминах символов или слов. Однажды Шапп
заявил, что сигнал может быть передан из Тулона в Париж через
линию из но станций на расстояние 475 миль за ю или 12 минут.
Но он не мог сказать того же самого о целом сообщении, даже
сравнительно коротком. Три сигнала в минуту — максимальная
скорость передачи, которой можно было ожидать даже от самых
быстрых телеграфистов.
Оператор в цепочке, глядя в телескоп, должен был записать
каждый сигнал, воспроизвести его, поворачивая блоки и рычаги,
и убедиться, что сигнал правильно принят следующей станцией.
Сигнальная цепь была высокочувствительна и уязвима — дождь,
туман или невнимательный оператор могли исказить любое
сообщение. Когда в 1840-е годы подсчитали долю правильно
переданных сообщений, оказалось, что днем в теплые месяцы лишь два
сообщения из. трех добирались до пункта назначения, а зимой это
соотношение снижалось до одного из трех. Кодирование и
декодирование тоже отнимало время, но только в начале и в конце линии.
Операторы промежуточных станций должны были передавать
сообщения, не расшифровывая их. К тому же многие stationaires
(обслуживающие станции работники) были неграмотными.
Когда сообщения достигали пункта назначения, им не всегда
можно было доверять. Из-за большого количества промежуточных
станций вероятность появления ошибок была довольно большой.
Как в детской игре, известной в Британии как "Китайский шепот",
в Китае как &UM5ift, в Турции как "От уха к уху", в современных
США как "Телефон", в России как "Сломанный телефон". Когда
коллеги Шаппа пренебрегали проблемой коррекции ошибок, он
жаловался: "Они, по-видимому, никогда не пробовали передавать
сообщения больше чем через две или три станции".
Сегодня старый телеграф забыт, но в свое время он стал
сенсацией. В Лондоне автор песен и конферансье театра "Друри-Лейн"
146

ГЛАВА 5 НЕРВНАЯ СИСТЕМА ЗЕМЛИ
Французская телеграфная сеть во время своего расцвета
Чарльз Дибдин вставил изобретение в музыкальное шоу 1794 г°Да
и предсказал ему великое будущее:
Если только вы пообещаете, что не будете смеяться,
Я объясню французский телеграф!
Машина, обладающая замечательной силой,
Она пишет, читает и посылает новости на скорости
пятьдесят миль в час.
147

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
О! Любители лотереи станут богаты как евреи:
Вместо почтовых голубей, приносящих новости,
У них будет телеграф на набережной Олд Ормонд,
А другой — на корабле посреди моря.
Прощай, почта за пенни! Письма и повозки, прощайте,
ваше время вышло, все для вас кончено:
на вашем месте будет телеграф в наших домах,
Чтобы показывать время, давать свет, сушить рубахи
и посылать новости.
Телеграфные башни распространились по Европе и за ее пределы,
их руины сегодня можно найти повсюду в пригородах. Они
оставили от себя названия: Телеграфный холм, Telegrafberget, Telegraphen-
Berg. Первыми системы по французской модели построили Швеция,
Дания и Бельгия. Вскоре присоединилась Германия. Линия между
Калькуттой и Чунаром заработала в 1823 году, между Александрией
и Каиром — в 1824-м; в России Николай I организовал строительство
220 станций от Варшавы до Санкт-Петербурга и Москвы. Тогда ничто
не могло сравниться с телеграфными башнями, но вскоре они
устарели — на это потребовалось гораздо меньше времени, чем на их
строительство. Полковник Талиаферро Шаффнер, изобретатель и историк
из Кентукки, в 1859 году путешествовал по России и был поражен
высотой башен и их красотой, тщательностью их покраски и
цветочными украшениями, а также их неожиданной гибелью.
Станции теперь молчат. Индикаторы неподвижны. Башни стоят
на возвышенностях, уступая разрушительной силе времени.
Электрический провод, внешне не столь величественный, пересекает империю
и горящими вдалеке огнями передает волю императора шестидесяти
шести миллионам человек, разбросанных по просторам его владений.
В представлении Шаффнера это была односторонняя передача.
Шестьдесят шесть миллионов не отвечали ни императору, ни друг
другу.
Что же можно сказать, когда пишешь в небеса? Клод Шапп
утверждал: "Все, что может быть предметом переписки". Но его
148

ГЛАВА 5 НЕРВНАЯ СИСТЕМА ЗЕМЛИ
Телеграф на Монмартре
пример — "Люкнер направляется в Монц, чтобы осаждать город;
Бендер выдвигается для его защиты" — ясно давал понять, что он
имел в виду военные сводки и государственные депеши. Позже
Шапп предложил посылать и другую информацию: новости о
поставках и финансовые котировки с товарных и фондовых бирж.
Наполеон этого не позволил, хотя в i8n году и воспользовался
телеграфом, чтобы объявить о рождении своего сына, Наполеона П.
Коммуникационную инфраструктуру, построенную за счет огромных
государственных вложений и способную передавать около сотни
слов в день, вряд ли стоило использовать для частных сообщений.
Об этом тогда нельзя было и помыслить, так что, когда в следующем
столетии такая передача стала возможной, некоторые правительства
отнеслись к новшеству неодобрительно. Как только
предприниматели начали организовывать частную телеграфию, Франция
запретила ее — закон 1837 года предусматривал тюремное заключе-
149

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
ние и штрафы "для любого, осуществляющего неавторизованную
передачу сигналов из одного места в другое с помощью
телеграфных машин или любым иным способом". Идее глобальной нервной
системы пришлось возникнуть в другом месте. Через год, в 1838-м,
американец Сэмюэл Ф.Б. Морзе посетил Францию и предложил
ее правительству идею "телеграфа", использующего электрические
провода. Ему наотрез отказали. По сравнению с грандиозной
сигнальной системой электричество казалось незащищенным
пустяком. Никто не мог вмешаться в идущий по воздуху телеграфный
сигнал, а провод можно было перерезать. Физик Жюль Гийо,
которому поручили оценить технологию, говорил: "Чего можно
ожидать от нескольких жалких проводов?" И в самом деле, чего?
Забота о высокочувствительных гальванических импульсах и их
питание сопровождались набором сложных технических проблем;
проблемы возникали и там, где электричество "встречалось" с
языком, где слова должны были быть преобразованы в пульсации в
проводе. Появление точки пересечения электричества и языка, так же
как и установление контакта между устройством и человеком,
требовало новых гениальных изобретений. Было придумано множество
различных схем. Практически все они так или иначе основывались
на письменном алфавите — использовали буквы как
промежуточный этап. Это казалось настолько естественным, что не стоило
упоминания. В конце концов, telegraph означал "далекописание".
Поэтому в 1774 Г°ДУ Жорж-Луи Лесаж из Женевы приспособил двадцать
четыре провода под двадцать четыре буквы. По каждому проводу
шел ток, достаточный лишь для того, чтобы сдвинуть кусочек
золотой фольги, подвешенный в стеклянной банке крошечный шарик
или "другие тела, которые легко притягиваются и за которыми
легко наблюдать". Вот только проводов было слишком много. Француз
Ломонд в 1787 году протянул единственный провод через свою
квартиру и заявил, что способен передавать буквы, заставляя шарик
передвигаться в разных направлениях. "Казалось, он сформировал
алфавит движений", — рассказывал очевидец, но, по-видимому, лишь
жена Ломонда была способна понимать этот код. В 1809 году немец
Самуэль Томас фон Земмеринг создал пузырьковый телеграф. Ток,
150

ГЛАВА 5 НЕРВНАЯ СИСТЕМА ЗЕМЛИ
проходящий по проводам, погруженным в сосуд с водой,
производил пузырьки водорода; каждый провод и, соответственно, каждый
выброс пузырьков мог означать букву. Потом фон Зиммеринг сумел
заставить электричество звонить в колокольчик: он
уравновешивал перевернутую ложку в воде так, что достаточное количество
пузырьков заставляло ее наклоняться, освобождая грузик, приводящий
в движение рычаг, и колокольчик звонил. "Этот вторичный объект,
"оповеститель", стоил мне многих часов раздумий и многих
бесполезных опытов с механизмом", — писал он в дневнике. На
другом берегу Атлантики американец Харрисон Грей Дайер
пробовал посылать сигналы, заставляя электрические искры производить
азотную кислоту, обесцвечивающую лакмусовую бумагу. Он
натянул провод на деревьях и шестах вокруг беговой дорожки на Лонг-
Айленде. Лакмусовую бумагу надо было передвигать руками.
Затем появились стрелки. Физик Андре Мари Ампер,
изобретатель гальванометра, предложил использовать их в качестве
сигнальных устройств; это были стрелки, отклоняемые
электромагнитным полем, — компас, указывающий на кратковременный,
неприродный север.
Ампер думал о стрелках для каждой буквы. В России барон
Павел Шиллинг продемонстрировал систему с пятью стрелками
и позже сократил их количество до одной: он привел комбинации
движений стрелки вправо и влево в соответствие с буквами и
цифрами. В 1833 году в Геттингене математик Карл Фридрих Гаусс
и физик Вильгельм Вебер сделали похожую схему с одной
стрелкой. Первое отклонение стрелки давало два возможных исхода —
влево или вправо. Два отклонения стрелки вместе давали еще
четыре возможности (право -I- право, право -I- лево, лево -I- право
и лево -I- лево). Три отклонения давали восемь комбинаций,
четыре — шестнадцать, всего тридцать разных сигналов. Оператор
должен был использовать паузы для разделения сигналов. Гаусс и
Вебер организовали алфавит отклонений логически, начиная с
гласных, а в остальном взяли буквы и цифры по порядку:
вправо = а
влево = е
вправо, вправо = i
151

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
вправо, влево = о
влево, вправо = и
влево, влево = b
вправо, вправо, вправо = с (и k)
вправо, вправо, влево = d
и т.д.
Схема кодирования букв была в некотором роде двоичной. Каждая
минимальная единица, каждая малая часть сигнала заключалась в
выборе из двух возможностей — влево или вправо. Каждая буква
требовала какого-то числа выборов, и это число не было заранее
назначено. Оно могло быть равно единице, как в случае вправо сан влево с е,
но могло быть и больше, так что схема оставалась открытой и
позволяла использовать алфавит из необходимого количества букв. Гаусс
и Вебер протянули пару проводов на расстояние более мили по
домам и колокольням от Геттингенской обсерватории до Института
физики. Что им удалось передать друг другу, история не сохранила.
Вдалеке от мастерских этих изобретателей telegraph все еще
означал башни, семафоры, заслонки и флаги, зато начал расти
энтузиазм, связанный с новыми возможностями. В 1833 году, читая лекцию
в Бостонском морском обществе, юрист и филолог Джон Пикеринг
заявил: "Большинству обычных наблюдателей должно быть
очевидно, что нельзя придумать средство передачи познаний, которое бы
превзошло по скорости телеграф, поскольку за исключением едва
заметных задержек при передаче на каждой станции его скорость
может быть сопоставлена со скоростью света". Пикеринг мечтал о
телеграфе на Центральной верфи, в частности, о башне Шаппа,
передающей новости, и о трех других станциях вдоль 12-мильной линии
через Бостонскую гавань. Тем временем десятки газет по всей стране
назвали себя The Telegraph. Они тоже занимались "далекописанием".
"Телеграфия есть элемент власти и порядка", — говорил
Авраам Шапп, а финансовые и торговые классы оказались
следующими, кто понял ценность быстрой передачи информации на
большие расстояния. Всего юо миль отделяло Фондовую биржу на Тред-
нидл-стрит в Лондоне от Парижской биржи во дворце Броньяр,
152

ГЛАВА 5 НЕРВНАЯ СИСТЕМА ЗЕМЛИ
но 200 миль означали дни. Минимизировав это время, можно было
заработать состояние. Для спекулянтов частный телеграф стал бы
таким же полезным, как машина времени. Семья банкиров
Ротшильдов пользовалась почтовыми голубями и, для большей надежности,
небольшой лодочной флотилией для перевозки посыльных через
канал. Возможность быстрой передачи информации на расстоянии
действовала возбуждающе. Пикеринг в Бостоне подсчитал: "Если
существуют значительные бизнес-преимущества в получении
информации из Нью-Йорка за два дня или меньше, что равносильно
скорости в восемь или десять миль в час, то любой человек
способен почувствовать пропорциональную выгоду, которая появится,
когда мы сможем передавать ту же информацию телеграфом со
скоростью четыре мили в минуту, или в течение одного часа из Нью-
Йорка в Бостон". Если раньше изобретением интересовались только
государства — для получения военных бюллетеней и
распространения законов, — то теперь к ним присоединились капиталисты и
газеты, железные дороги и транспортные компании. Тем не менее в
растущих Соединенных Штатах даже давления коммерции не хватало,
чтобы оптический телеграф стал реальностью. Лишь один прототип
успешно связал два города, Нью-Йорк и Филадельфию, в 1840 году.
Он передавал котировки акций и лотерейные номера, а затем устарел.
Все потенциальные изобретатели электрического телеграфа,
а их было немало, оперировали одним и тем же набором
инструментов. У них были провода и магнитные стрелки. У них были
батареи — гальванические элементы, соединенные вместе и
производящие электричество с помощью реакции металлических полосок,
погруженных в кислотный раствор. У них не было ламп, не было
моторов, были лишь механизмы, которые они могли построить
из дерева и бронзы: шипы, винты, колеса, пружины и рычаги.
Наконец, у них была общая цель — буквы. (Эдвард Дэви в 1836 году
счел необходимым объяснить, почему, кроме букв, ничего не
нужно: "В каждый момент может быть передана одна буква, каждая
буква при поступлении записывается оператором, который будет
составлять слова и предложения, и легко заметить, что из-за
бесконечного числа изменений количества букв может быть передано
153

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
множество обычных сообщений".) Кроме общего набора
инструментов и материалов эти пионеры в Вене, Париже, Лондоне, Гет-
тингене, Санкт-Петербурге и США разделяли ощущение, что
конкуренты наступают на пятки, но никто точно не знал, что
делают остальные. Они не имели возможности идти в ногу с наукой;
важнейшие научные открытия, связанные с электричеством,
оставались неизвестны людям, которые сильнее всех в них нуждались.
Каждый изобретатель мучился, пытаясь понять, что происходит
с электрическим током, текущим по проводам различной длины
и различного сечения, и они продолжали мучиться этим вопросом
больше десяти лет после того, как Георг Ом в Германии выстроил
точную математическую теорию о токе, напряжении и
сопротивлении. Такие новости распространялись медленно.
В этой обстановке Сэмюэл Морзе и Альфред Вейль в США
и Вильям Кук и Чарльз Уитстоун в Англии сделали электрический
телеграф реальностью и превратили его в бизнес. Оба
претендовали на "изобретение" телеграфа, хотя ни один его не изобрел,
уж точно не Морзе. Их партнерство было обречено закончиться
жестокими и бурными патентными спорами, в которые оказалось
втянуто большинство ведущих ученых, изучавших природу
электричества на обоих континентах. След изобретения, прошедший
через такое количество стран, был плохо зафиксирован,
информация о нем распространялась еще хуже.
Кук, молодой предприниматель из Англии (он увидел
прототип стрелочного телеграфа во время путешествия, в Гейдельбер-
ге), и Уитстоун, физик из лондонского Кингс-колледжа, в 1837 году
основали партнерство. Уитстоун проводил эксперименты,
исследуя скорость звука и электричества, и проблемой опять стало
соединение физики и языка. Партнеры консультировались с главным
английским специалистом по электричеству Майклом Фарадеем
и Питером Роже, автором "Трактата об электромагнетизме" и
системы вербальной классификации, которую он назвал "Тезаурусом".
У телеграфа Кука — Уитстоуна был ряд прототипов. В одном из них
использовалось шесть проводов, из которых были сделаны три
цепи, управляющие магнитными стрелками. "Я проработал
каждую из возможных перестановок и практических комбинаций
сигналов, которые дают три стрелки, и получил алфавит из двадцати
154

ГЛАВА 5 НЕРВНАЯ СИСТЕМА ЗЕМЛИ
шести сигналов", — туманно объяснял Кук. Подразумевался и
сигнал тревоги, чтобы привлечь внимание оператора; Кук говорил,
что его вдохновило единственное механическое устройство, в
котором он хорошо разбирался, — музыкальная табакерка. В
следующей версии пара синхронизированных вращающихся по часовой
стрелке дисков показывала буквы алфавита через прорезь. Еще
более гениальным и настолько же неуклюжим был пятистрелочный
вариант: двадцать букв были расположены на ромбовидной
решетке, и оператор, нажимая пронумерованные кнопки, заставлял две
из пяти стрелок однозначно указывать выбранную букву. Этот
телеграф Кука — Уитстоуна обходился без букв С,/, Q, £/, X и 2. Вейль,
американский соперник ученых, описывал этот процесс:
Допустим, сообщение, которое надо послать из Паддингтона
в Слоу, таково: "Мы встретили врагов, они наши". Оператор в
Паддингтоне нажимает две клавиши, и и i8, чтобы выбрать на диске
Слоу букву М. Оператор в Слоу, который предположительно
непрерывно следит за прибором, видит две стрелки, указывающие
на М. Он записывает букву или голосом передает ее другому
клерку, который ведет запись; по недавним подсчетам, на сигнал
требуется минимум две секунды.
Вейлю это казалось неэффективным. У него были основания
гордиться собой.
Поздние воспоминания Сэмюэла Финли Бриза Морзе о том,
что его сын называл "многословными баталиями в научном мире
по поводу приоритетов, долга перед другими и сознательного
или неосознанного плагиата", противоречивы. Это происходило
на фоне недостаточной коммуникации и отсутствия записей.
Выпускник Иельского колледжа, сын священника из Массачусетса,
Морзе был художником, а не ученым. Большую часть 1820-1830-х
он провел, путешествуя по Англии, Франции, Швейцарии и
Италии и изучая живопись. В одной из таких поездок он и услышал
об электрическом телеграфе, и, по его воспоминаниям, на него
снизошло внезапное озарение. "Словно вспышка вдохновения,
ставшего впоследствии его спутником", — написал потом его сын.
Морзе говорил своему другу, делившему с ним комнату в Париже:
155

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
\W~W~W WW v и<у—
Телеграфная передача, записанная первым инструментом Морзе
"Почта у нас в стране слишком медлительна. Этот французский
телеграф лучше — ив наших условиях будет работать еще лучше,
чем здесь, где половину времени небо покрыто тучами. Но это все
равно недостаточно быстро, молния была бы лучше". Но, по его
описанию, озарение было ему не о молнии, а о знаках: "Будет
нетрудно создать систему знаков, с помощью которой можно
мгновенно передавать знания".
Из "озарения" Морзе родилось остальное. Ничего не зная о
шариках, пузырьках или лакмусовой бумаге, Морзе понял, что знак
можно создать на основе чего-то более простого, более
фундаментального и менее осязаемого — минимального события,
замыкания и размыкания цепи. И никаких стрелок. Электрический ток
прерывался, и можно было придать этим прерываниям смысловое
значение. Идея была проста, но первые устройства Морзе
оказались сложными, в их состав входили заводные механизмы,
деревянные маятники, карандаши, полоски бумаги, ролики и кривошипы.
Опытный механик Вейль справился с этим. Для передающего
конца Вейль придумал то, что стало иконой пользовательского
интерфейса: простой пружинный рычаг, с помощью которого оператор
мог управлять цепью прикосновением пальца. Сначала Вейль
назвал этот рычаг "корреспондентом", затем просто "ключом".
Простота ключа позволяла работать как минимум на порядок быстрее,
чем конструкция Уитстоуна — Кука с кнопками и кривошипами.
Телеграфным ключом оператор мог посылать в минуту сотни
сигналов, которые по сути были не более чем прерываниями тока.
Таким образом, на одном конце линии был рычаг для
замыкания и размыкания цепи, на другом — управляемый током
электромагнит. Вероятно, Вейль придумал совместить одно с другим —
магнит мог управлять рычагом. Такая комбинация (примерно
в то же время изобретенная Джозефом Генри в Принстоне и
Эдвардом Дэви в Англии) была названа "реле" — от слова,
означавшего свежую лошадь, заменяющую уставшую. Реле убрало главное
156

ГЛАВА 5 НЕРВНАЯ СИСТЕМА ЗЕМЛИ
Телеграфный ключ Альфреда Вейля
препятствие на пути развития электрической телеграфной связи
на дальние расстояния — ослабление тока по мере его
прохождения по проводу. Ослабленный ток все еще был в состоянии
привести в действие реле, включая новую цепь, питающуюся от другой
батареи. Реле обладало большим потенциалом, чем предполагали
изобретатели. Помимо того что оно позволило сигналу
распространять сам себя, оно могло возвращать сигнал и объединять
сигналы от многих источников. Но это было в будущем.
Поворотный момент, одновременно в Англии и США, настал
в 1844 году. Кук и Уитстоун начали эксплуатацию своей первой
линии от станции Паддингтон вдоль железнодорожного полотна.
Морзе и Вейль запустили свою от Вашингтона до
железнодорожной станции Пратт-стрит в Балтиморе по подвешенным на
двадцатифутовых деревянных шестах проводам, обернутым тканью
и покрытым смолой. Сначала трафик был небольшим, но
Морзе гордо доложил Конгрессу, что инструмент способен передавать
тридцать букв в минуту, а линии "остались нетронутыми,
несмотря на чьи-то хулиганские или злые намерения". С самого начала
содержание сообщений резко, до комичного отличалось от
военных и официальных депеш, к которым привыкли французские теле-
157

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
графисты. В Англии первые сообщения, записанные в телеграфной
книге в Паддингтоне, касались утерянного багажа и торговых
сделок. "Отправить посыльного г-ну Харрису, Дьюк-стрит, площадь
Манчестер, и попросить его прислать 6 фунтов кильки и 4 фунта
сосисок с поездом 5:3° Г_НУ Финчу из Виндзора; товар
необходимо выслать с поездом 5:30 или не высылать вовсе". Перед Новым
годом суперинтендант в Паддингтоне послал поздравление
коллеге в Слоу и получил ответ: пожелание пришло на полминуты
раньше, полночь там еще не наступила. Тем же утром фармацевт из Слоу
по имени Джон Товелл отравил свою любовницу Сару Харт и
поспешил на поезд в Паддингтон. Телеграфное сообщение с его
описанием обогнало его ("в одежде квакера, в большом коричневом
пальто"), он был арестован в Лондоне, в марте его повесили.
Газеты писали об этом месяц, позже о телеграфе сказали: "Вот провода,
повесившие Джона Товелла". В апреле капитан Кеннеди на Юго-
Западном железнодорожном терминале играл в шахматы с г-ном
Стентоном в Госпорте; сообщалось, что "при передаче ходов
электричество туда и обратно преодолело более ю тыс. миль". Газеты,
влюбившись и в этот случай, еще сильнее начали ценить истории,
раскрывающие чудесные возможности электрического телеграфа.
Когда английские и американские предприятия связи
распахнули двери перед всеми желающими, далеко не все понимали, кто
кроме полиции и случайных игроков в шахматы будет выстраиваться
в очередь, чтобы заплатить за услугу. В Вашингтоне, где в 1845 году
цены начинались с четверти цента за букву, общая выручка за
первые три месяца составила меньше юо долларов. В следующем году,
когда открылась линия Морзе между Нью-Йорком и
Филадельфией, трафик стал расти немного быстрее. "Если учитывать, что
бизнес крайне вял [и] мы еще не добились доверия публики, — писал
служащий компании, — то вы поймете, что мы пока вполне
удовлетворены результатами". Он предсказывал, что выручка скоро
достигнет 50 долларов в день. Спохватились газетные репортеры. Осенью
1846 года Александр Джонс послал свой первый репортаж по
телеграфу из Нью-Йорка в Юнион, штат Вашингтон: описание
спуска на воду USS Albany на Бруклинской морской верфи. В Англии
корреспондент The Morning Chronicle описывал свое возбуждение
от получения репортажа по телеграфной линии Кука — Уитстоуна:
158

ГЛАВА 5 НЕРВНАЯ СИСТЕМА ЗЕМЛИ
Первая часть информации пришла с неожиданным движением
до того неподвижной стрелки и пронзительным тревожным
звуком. Мы восхищенно смотрели на невыразительное лицо нашего
друга, таинственный циферблат, и быстро записывали в блокноты
то, что было произнесено за 90 миль отсюда.
Это было заразительно. Некоторые беспокоились, что телеграф
приведет к смерти газет, еще недавно "быстрых и незаменимых
носителей коммерческой, политической и другой информации",
как писал американский журналист.
Для этих целей газеты станут решительно бесполезными.
Молниеносные крылья телеграфа опередят их по всем пунктам, и им
останется писать о местных "случаях" и абстрактных размышлениях.
Их возможности создавать сенсации, даже во время избирательных
кампаний, будут сильно подорваны, поскольку непогрешимый
телеграф сможет противостоять их выдумкам с той же скоростью,
с которой они публикуют все это.
Газеты не испугались, а замерли в ожидании новой технологии.
Оказалось, что любое сообщение с пометкой "передано по
телеграфу" воспринимается публикой как более захватывающее
и срочное. Несмотря на расходы, поначалу составлявшие 50
центов за десять слов, газеты стали самыми преданными адептами
телеграфа, сто двадцать провинциальных газет получали
репортажи из Парламента ежедневно. Новостные бюллетени с Крымской
войны передавались из Лондона в Ливерпуль, Иорк, Манчестер,
Лидс, Бристоль, Бирмингем и Халл. "Быстрее, чем ракета,
новость взрывается снарядом и передается по расходящимся
проводам в десятки соседних городов", — писал один журналист. Но он
видел и опасность: "Информация, столь быстро собранная и
переданная... не так правдива, как новости, которые появляются
позже и распространяются медленнее". Связь между телеграфом и
газетами была симбиотической: положительные отзывы газет
способствовали развитию телеграфа. А поскольку телеграф и сам был
информационной технологией, он оказался двигателем
собственного развития.
159

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
Глобальная экспансия телеграфа продолжала удивлять даже
его сторонников. Когда в Нью-Йорке на Уолл-стрит открылся
первый телеграфный офис, самой большой проблемой оказалась река
Гудзон. Линия системы Морзе шла вдоль восточного берега вверх
на 6о миль, пока не достигала места достаточно узкого, чтобы
протянуть провод через реку. Однако уже через несколько лет по дну
залива был проложен изолированный кабель. В 1851 году через Ла-Манш
был проложен подводный кабель длиной 25 миль, соединявший Дувр
и Кале. В 1852 году знающие люди предупреждали: "Все идеи о
связи Европы с Америкой линиями, проходящими напрямую через
Атлантику, крайне непрактичны и абсурдны". Но невозможное было
осуществлено в 1858-м — королева Виктория и президент Бьюкенен
обменялись любезностями, a The New York Times назвала
случившееся "насколько практическим, настолько и невообразимым... полным
обнадеживающих прогнозов на будущее человечества... одним из
величайших этапов в поступательном движении человеческого
интеллекта вверх". В чем же заключалось достижение? "В передаче
мысли, жизненном импульсе материи". Возбуждение было глобальным,
эффект — локальным. Пожарные бригады и полицейские
участки объединили сети связи. Гордые хозяева магазинов
рекламировали собственные возможности принимать заказы по телеграфу.
Информация, для доставки которой в пункт назначения всего
несколько лет назад требовались дни, теперь могла быть там, да и где угодно,
за секунды. Это было не удвоение и не утроение скорости передачи,
это был скачок на много порядков. Словно прорыв дамбы.
Социальные последствия невозможно было предвидеть, хотя некоторые
проявились и были оценены почти сразу. Люди начали иначе
представлять погоду — погода стала абстрактным понятием. Простые
сводки погоды стали передаваться по проводам от имени спекулянтов
зерном. "Дерби, очень пасмурно; Йорк, ясно; Лидс, ясно;
Ноттингем, без осадков, но пасмурно и холодно". Сама идея "сводки погоды"
была нова. Телеграф позволил людям думать о погоде как о
распространенном явлении, связанном с другими явлениями, а не как о
наборе локальных неожиданностей. "Феномен атмосферы, тайны
атмосферных явлений, причины и влияния небесных комбинаций
больше не являются предметами суеверия или паники земледельца, моряка
или пастуха", — заметил восторженный комментатор в 1848 году:
1б0

ГЛАВА 5 НЕРВНАЯ СИСТЕМА ЗЕМЛИ
Телеграф приходит, чтобы помочь в повседневных нуждах и
наблюдениях не только тем, что "хорошая погода идет с севера", —
электрический провод может моментально рассказать о состоянии
погоды одновременно во всех частях нашего острова... Таким
образом, телеграф может стать гигантским национальным
барометром, электричество становится слугой ртути.
В1854 году правительство учредило Метеорологическое управление
при Торговом совете. Глава управления, адмирал Роберт Фицрой,
бывший капитан корабля Beagle, переехал в офис на Кинг-стрит,
обставил его барометрами, анероидами и штормовыми
указателями и разослал наблюдателей, экипированных теми же
инструментами, в порты по всему побережью. Они телеграфировали отчеты
об облачности и ветрах дважды в день. Фицрой стал издавать
предсказания погоды, которые назвал "прогнозами", а в i86o году The
Times начала публиковать эти прогнозы ежедневно. Метеорологи
осознали, что все серьезные ветра, если воспринимать их в целом,
были круговыми или по крайней мере "сильно искривленными".
Теперь, как следствие мгновенной связи между отдаленными
точками, в игру вступали наиболее фундаментальные понятия.
Образованные наблюдатели начали поговаривать, что телеграф
"аннигилирует" время и пространство. Он "позволяет нам посылать
сообщения с помощью таинственного флюида со скоростью
мысли и аннигилировать как время, так и пространство", заявил
служащий американского телеграфа в i86o году. Это было
преувеличением, которое скоро превратилось в клише. Телеграф, казалось,
искажал или сокращал время как препятствие, затрудняющее
человеческое общение. "С практической точки зрения, — писала одна
газета, — время передачи можно считать полностью
уничтоженным". То же самое происходило и с пространством. "Расстояние
и время в нашем воображении настолько сильно изменились, —
говорил Латимер Кларк, английский инженер-телеграфист, —
что глобус практически уменьшился, и не может быть сомнений,
что наше понимание его размеров отлично от того, что было у
наших предков".
Прежде любое время было местным: солнце в зените —
значит, полдень. Только провидец (или астроном) догадывался,
161

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
что в разных местах люди живут по разному времени. Теперь
время могло быть или местным, или стандартизированным, и
различие сбивало с толку. Железные дороги требовали
стандартизированного времени, и телеграф сделал возможным его
существование. Чтобы такое время приняли повсеместно, потребовались
десятилетия; процесс смог начаться только в 1840-е годы, когда
королевский астроном организовал прокладку проводов из
обсерватории в Гринвиче до Компании электрического телеграфа
в Лотбури, намереваясь синхронизировать часы по всей
стране. До этого синхронизация времени осуществлялась с помощью
шара, закрепленного на шпиле и опускающегося на купол
обсерватории1. Когда в далеко отстоящих друг от друга точках
скоординировали время, стало возможным точное измерение долготы:
теперь было известно не только расстояние до места, но и местное
время. Тем не менее на кораблях все еще использовали часы —
несовершенные механические капсулы времени. В 1844 году
лейтенант Чарльз Уилкс из Американской исследовательской
экспедиции использовал первую линию Морзе, чтобы отметить Военный
монумент в Балтиморе на i мин 34>868 с к востоку от Капитолия
в Вашингтоне.
Синхронность не только не "аннигилировала" время, она
расширила его влияние. Сама идея синхронности кружила головы.
The New York Herald писала:
Телеграф профессора Морзе — это не только начало эры
передачи информации, он породил... совершенно новый класс идей,
новые разновидности сознания. Никогда прежде никто не
осознавал, что совершенно определенно знает, какие события происходят
в данный момент в отдаленном городе — за 40, юо или 500 миль
от него.
Представьте, продолжал этот восхищенный автор, что сейчас
одиннадцать часов. Телеграф передает, о чем говорит сейчас
законодатель в Вашингтоне.
1 "Шар времени", установленный над Гринвичской обсерваторией, до сих пор
опускается каждый день в 13:00.
162

ГЛАВА 5 НЕРВНАЯ СИСТЕМА ЗЕМЛИ
Требуется немалое умственное усилие, чтобы понять, что это
фактическое событие происходит сейчас, а не произошло раньше.
Фактическое событие, которое происходит сейчас.
История тоже менялась. Телеграф помогал сохранять
множество деталей повседневной жизни. Некоторое время до того,
как это стало непрактичным, телеграфные компании старались
хранить записи всех сообщений — беспрецедентный кладезь
информации. "Представьте себе какого-нибудь будущего Маколея,
роющегося на этом складе и исходя из найденной информации
рисующего яркие особенности общественной и торговой жизни Англии
XIX века, — мечтал один писатель. — В XXI веке в записях
переписки целой нации можно будет найти что угодно". В 1845 Г°ДУ по~
еле года работы с линией между Вашингтоном и Балтимором
Альфред Вейль попытался составить каталог всего, что уже передал
телеграф.
"Много важной информации, — писал он, —
состоящей из сообщений торговцам и от них, членам Конгресса,
служащим правительства, банкам, брокерам, полицейским,
сторонам, встречающимся по договоренности друг с другом; новости,
результаты выборов, уведомления о смерти, запросы о здоровье
семей и отдельных людей, ежедневные сведения из Сената и Палаты
представителей, заказы товаров, запросы, касающиеся отправления
судов, сведения о ходе дел в судах, повестки свидетелям, сообщения
касательно специальных и экспресс-поездов, приглашения,
получение денег на одной из станций и их отправка на другой для людей,
затребовавших уплату долгов, консультации врачей..."
Никогда раньше такое разнообразие тем не было собрано под
одним заголовком. Благодаря телеграфу эти миры сошлись.
Составляя юридические соглашения и заявки на патенты, изобретатели
стали задумываться о том, чем они занимались, — передаче,
публикации, печати, "тревоге".
Концепция менялась, и требовалась умственная перестройка,
чтобы осознать само понятие телеграфа. Смешение понятий
порождало анекдоты, которые часто ссылались на неуклюжие новые зна-
1б3

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
чения знакомых терминов — невинных слов типа "посылать" и
полных скрытых смыслов вроде "сообщения". Одна женщина
принесла банку сметаны в телеграфный офис в Карлсруэ, чтобы "послать"
ее своему сыну в Раштатт. Она слышала, что солдат "посылают"
на фронт по телеграфу. Был человек, принесший "сообщение" на
телеграф в Бангоре, штат Мэн. Оператор поработал ключом и повесил
бумагу на крючок. Клиент пожаловался, что сообщение не было
послано, потому что он все еще видел его — на крючке. Для Harper's
New Monthly Magazine, который напечатал эту историю в 1873 году, ее
смысл заключался в том, что даже для "умных и хорошо
информированных" людей подобные вещи продолжали быть необъяснимыми:
Сложность формирования четкого представления о предмете
усугублялась тем фактом, что нам одновременно приходится иметь
дело с новыми и странными фактами и пользоваться старыми
словами, получившими новый смысл.
Сообщение казалось физическим объектом. Но это, как и
раньше, была иллюзия, только теперь людям приходилось сознательно
разделять в своем представлении сообщение и бумагу, на которой
оно было написано. Ученые, объяснял Harper's, скажут, что
электрический ток "несет сообщение", но никто не должен
представлять себе, что что-то — какая-то вещь — передается. Есть только
"действие и противодействие неощутимой силы и благодаря
этому — характеристики различимых на расстоянии сигналов".
Ничего удивительного, что люди путались: "Вероятно, в течение
долгих лет миру придется продолжать пользоваться этим языком".
Изменился и физический ландшафт. Протянутые повсюду
провода создавали странные орнаменты на улицах городов и
проселочных дорогах. "Телеграфные компании участвуют в
борьбе за воздух над нашими головами, — писал английский
журналист Эндрю Уинтер. — Где бы мы ни взглянули вверх, мы не можем
не увидеть либо толстые кабели, подвешенные на тоненьких нитях,
либо параллельные линии проводов, в огромном количестве
идущие от столба к столбу, закрепленные на крышах домов и
протянутые на большие расстояния". Некоторое время они были не просто
фоном. Люди смотрели на провода и думали о невидимом грузе,
164

ГЛАВА 5 НЕРВНАЯ СИСТЕМА ЗЕМЛИ
который те несли. Роберт Фрост сказал: "Они протянули
инструменты по небу, / В котором слова, произнесенные или
переданные, / Побегут тихо, будто они — мысль".
Провода совсем не напоминали архитектуру и лишь
немного — природу. Ищущие аналогий писатели думали о пауках и
паутине, о лабиринтах и запутанных ходах. И еще одно слово
казалось подходящим: люди говорили, что земля покрыта железной
сетью. "Сеть нервов из железной проволоки, в которую попала
молния, раскинулась от мозга, Нью-Йорка, до отдаленных
суставов и членов", — писала New York Tribune. "Сеть проводов, —
вторил Harper's, — дрожит от одного конца до другого от сигналов,
посылаемых человеческим интеллектом".
Уинтер предсказывал: "Недалеко то время, когда любой человек
получит возможность говорить с другим не выходя из дома".
Разумеется, он использовал слово "говорить" в переносном значении.
Во многих смыслах использование телеграфа означало
использование кода.
Азбука Морзе из точек и тире не сразу стала называться кодом.
Это был всего лишь алфавит — "телеграфная азбука Морзе",
которая, по сути, не была алфавитом. Она не представляла звуки с
помощью знаков. Азбука Морзе взяла алфавит за отправную точку и
использовала его на новом уровне, заменив старые знаки новыми. Это
был метаалфавит, алфавит следующей ступени абстракции.
Процесс переноса смысла с одного символического уровня на другой
не был принципиально новым, он использовался и в математике.
В некотором роде в нем заключалась сама суть математики. Теперь
он стал частью обычного набора инструментов, которым
пользуется любой человек. Благодаря телеграфу к концу XIX века люди
привыкли или по крайней мере познакомились с идеей кодов: знаки,
использующиеся для представления других знаков, и слова,
использующиеся для представления других слов. Переход от символов
одного уровня к символам другого можно назвать кодированием.
Две темы шли рука об руку: секретность и краткость.
Короткие сообщения экономили деньги — это понятно. Импульс был
настолько мощным, что английская проза стала ощущать на себе
1б5

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
его влияние. Слова "телеграфный" и "телеграфизм" описывали
новый стиль письма. Украшение текста риторическими фразами
стоило слишком дорого, и некоторые сожалели об этом. "Телеграфный
стиль вытесняет все формы вежливости", — писал Эндрю Уинтер. —
Передать "Могу ли я просить оказать мне любезность?" на 50 миль
стоит 6 долларов. Сколько таких бесполезных, но милых фраз
должен безжалостно вычеркнуть наш бедный парень, чтобы сократить
счет до приемлемой суммы?
Газетные репортеры практически сразу стали изобретать
способы передачи больших объемов информации с помощью
меньшего количества слов. "Мы рано придумали систему сокращений,
или код, организованный таким образом, что поставки
продукции и продажи с ценами по всем ведущим артикулам хлебных
изделий, продуктов и т.п. могли быть посланы из Буффало и Олба-
ни ежедневно в двадцати словах для обоих городов, — хвастался
один, — при этом в записанном виде это занимало сотню слов".
Телеграфные компании пытались сопротивляться на том основании,
что частные коды обманывали систему, однако коды процветали.
Типичная для того времени система была построена на замене
целых фраз одним словом, причем буква, с которого это слово
начиналось, зависела от семантики. Например, все слова,
начинающиеся с В, касались рынка муки: baal = "обороты меньше вчерашнего";
babble = "есть хорошая сделка"; baby = "фирма со средним
спросом на внутреннюю торговлю и экспорт"; button = "рынок
спокоен, цены лучше". Конечно, было необходимо, чтобы отправитель
и получатель работали с идентичными списками слов. Для самих
операторов-телеграфистов зашифрованные сообщения выглядели
полной чушью, что было дополнительным преимуществом.
Как только люди придумали, как посылать сообщения с
помощью телеграфа, они обеспокоились и тем, что их разговоры
открыты всему миру или как минимум телеграфистам, ненадежным
посторонним людям, которые не могли не читать слова, которые
передавали через свои устройства. По сравнению с рукописными письмами,
сложенными и запечатанными воском, передача сообщений по этим
таинственным электрическим проводам выглядела публичной и не-
166

ГЛАВА 5 НЕРВНАЯ СИСТЕМА ЗЕМЛИ
защищенной. Сам Вейль в 1847 Г°ДУ писал: "Великое преимущество,
которым обладает телеграф, передавая послания со скоростью
молнии, аннигилируя время и пространство, пожалуй, было бы сильно
ослаблено в своей полезности, если бы не было позволено
применять секретный алфавит". Существуют, говорил он, системы,
с помощью которых сообщение может быть передано от одного
корреспондента другому посредством телеграфа и тем не менее
содержание этого сообщения останется совершенным секретом
для всех остальных, в том числе для операторов телеграфных
станций, через руки которых оно должно пройти.
Все это было очень сложно. Телеграф служил не только
устройством, но и носителем — посредником, промежуточным
состоянием. Сообщение проходило через этот носитель. Людям
предстояло понять, что сообщение и его содержание должны быть
разделены. Даже когда сообщение раскрывалось, содержание могло
оставаться скрытым. Вейль объяснил, что под секретным
алфавитом он имел в виду алфавит, чьи знаки были "переставлены и
взаимно заменены":
Буква а в постоянном алфавите могла быть в секретном алфавите
представлена буквой j, или с, или х, и так для каждой буквы.
Таким образом, фраза The firm ofG. Barlow & Co. have failed
("Фирма G. Barlow & Co. обанкротилась") превращалась в Ejn stwz ys &
qhwkyfp iyjhan shtknr. Для менее деликатных случаев Вейль
предложил использовать сокращенные версии обычных фраз. Вместо give
ту love to (передайте мой сердечный привет) он предложил
посылать gmlt.
Mhii — my health is improving (здоровье идет на лад)
Shf—stocks have fallen (акции упали)
Ymir —your message is received (ваше сообщение получено)
wmietg—when may I expect the goods} (когда ожидать поставки товара?)
Wyegfef—will you exchange gold for eastern funds} (не обменяете
золото на восточные ценные бумаги?)
16/

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
Все эти системы требовали предварительного согласования между
отправителем и получателем: сообщение должно было быть
дополнено или изменено уже существующим знанием, которым
обладали действующие лица на обоих концах провода. Удобным
хранилищем такого знания становилась кодовая книга, и, когда первая
линия Морзе открылась, один из ее основных инвесторов и
активистов, конгрессмен от штата Мэн Фрэнсис О. Джей Смит,
известный также как Фог, выпустил "Словарь секретной
корреспонденции, адаптированный для использования в электромагнитном
телеграфе Морзе, а также для письменной корреспонденции,
передаваемой по почте или иным способом". Это был
пронумерованный список из 56 тыс. английских слов, от Aaronic до zygodactylous,
плюс инструкции. "Предположим, что пишущий и получатель оба
располагают копией этой книги, — объяснял Смит. — Вместо того
чтобы посылать сообщения в словах, они посылают только числа
или частично числа, а частично слова". Для большей секретности
они могут заранее договориться либо добавлять или вычитать
секретное число по их выбору либо чередовать это секретное
число. "Несколько таких простых замен, — обещал он, — сделают весь
текст совершенно нечитаемым для неосведомленных о
предварительных договоренностях".
Криптографы хранили свои секреты в тайных книгах, словно
алхимики. Но теперь разработка шифров вышла из сумрака и
начала открыто существовать среди других инструментов
коммерции, возбуждая воображение публики. В последующие
десятилетия было разработано и опубликовано еще множество схем.
Публикации варьировались от брошюр за пенни до томов в сотни
плотно забитых текстом страниц. Из Лондона пришел
"Трехбуквенный код для сжатых телеграфных и непостижимых секретных
сообщений и переписки" Е. Эрскина Скотта. Скотт был
статистиком страхового общества и бухгалтером и, как и многие в
шифровальном бизнесе, одержимым информацией и фактами. Телеграф
открыл целый мир новых возможностей для таких людей —
каталогизаторов и систематизаторов, изобретателей слов и
нумерологов, перфекционистов всех мастей. Главы книги Скотта
включали не только словарь распространенных слов и сочетаний из двух
слов, но и географические наименования, имена людей, названия
168

ГЛАВА 5 НЕРВНАЯ СИСТЕМА ЗЕМЛИ
всех акций, обращающихся на Лондонской фондовой бирже, всех
дней в году, всех подразделений Британской армии, морских
регистров, имена всех пэров Соединенного Королевства.
Организация и нумерация этих данных допускала определенный вид
сжатия. Сокращение сообщений означало экономию денег. Клиенты
телеграфа обнаружили, что простая замена слов числами помогала
мало, если вообще помогала: послать 3747 стоило ровно столько же,
что и послать azotite. Поэтому кодовые книги стали шифровать
фразы. Целью была своего рода упаковка сообщений в капсулы,
непроницаемые для любопытных глаз и подходящие для
эффективной передачи. И естественно, для распаковки в пункте назначения.
Особенный успех в 1870-е и i88o-e годы имел том
"Алфавитный универсальный коммерческий электрический телеграфный
код", написанный Уильямом Клаусоном-Тьюэ. Автор
рекламировал свой код "финансистам, торговцам, владельцам судов,
брокерам, агентам и т.п.". Его девиз — "Осязаемая простота,
экономия и абсолютная секретность". Клаусон-Тьюэ — очередной
одержимый информацией человек — попытался упаковать целый
язык или по крайней мере язык торговли в фразы и организовать
их в группы по ключевому слову. Результатом стало странное
лексикографическое достижение, окно в экономическую жизнь
нации и кладезь необычных нюансов и неожиданной лиричности.
На слово "паника" (присвоенные номера 10054-10065) среди
прочего перечислены:
Великая паника включает...
Паника спадает
Паника все еще продолжается
Худшее в панике уже позади
Панику можно считать закончившейся
На "дождь" (11310-11330):
Не могу работать из-за дождя
Дождь был весьма кстати
Дождь причинил большие убытки
Дождь сейчас льет как из ведра
169

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
Все надежды на продолжение дождя
Очень нужен дождь
Временами дождь
Общее количество осадков
На "обломки" (15388—154°3):
Сорвалась с якоря и разбилась
Думаю, лучше продать обломки как есть
Для спасения остова разбитого судна будет сделано все
возможное
Станет настоящей развалюхой
Таможенные власти продали остов
Консул нанял людей для спасения разбившегося корабля
Поскольку мир был полон не только слов, но и вещей, Клаусон-Тьюэ
попытался назначить числа и для имен собственных, насколько это
было возможно: названий железных дорог, банков, шахт, товаров,
судов, портов и акций (британских, колониальных и иностранных).
Когда телеграфные сети распространились под океанами и
вообще по всему миру, а международные тарифы составили многие
доллары за слово, кодовые книги процветали. Экономия значила
даже больше, чем секретность. Обыкновенный
трансатлантический тариф составлял около юо долларов за сообщение —
"перевод"1, как его иносказательно называли, — из десяти слов.
Немногим меньше стоило сообщение из Англии в Индию через Турцию
или Персию и Россию. Чтобы сэкономить на тарифе, умные
посредники придумали способ, названный "упаковкой". Упаковщик
собирал, скажем, четыре сообщения из пяти слов каждое и
объединял их в одну телеграмму из двадцати слов, на которую была
фиксированная ставка. Некоторые кодовые книги становились
больше, некоторые — меньше. В 1885 году W.H. Beer & Company из Ко-
вент-Гарден опубликовала популярный "Карманный телеграфный
код" ценою в пенни, содержащий "более 300 телеграмм из
одного слова", аккуратно организованных по темам. Важными тема-
1 Слово cable переводится на русский язык в том числе и как "телеграмма".
170

ГЛАВА 5 НЕРВНАЯ СИСТЕМА ЗЕМЛИ
ми были ставки ("На какую сумму вы рассчитываете при текущих
ставках?"), изготовление обуви ("Ботинки не подходят, пришлите
за ними"), прачки ("Обращайтесь за стиркой в тот же день") и
погода в связи с путешествиями ("Слишком неспокойно, чтобы
переправляться сегодня"). Для "Секретного кода (заполните по
договоренности с друзьями)" были оставлены пустые страницы.
Также имелись специальные коды для железных дорог, яхт и ремесел
от аптекарского дела до изготовления ковров. Самые большие и
дорогие книги кодов свободно цитировали друг друга. "Автору
стало известно, что некие люди купили одну копию "Алфавитного
телеграфного кода" для использования в составлении собственных
кодов, — жаловался Клаусон-Тьюэ. — Автор доводит до сведения,
что такие действия являются нарушением закона об авторских
правах, которое предполагает юридическую ответственность —
довольно неприятную процедуру". Но это была всего лишь бравада.
К концу века телеграфисты на Международных телеграфных
конференциях в Берне и Лондоне систематизировали коды" и слова
из английского, голландского, французского, немецкого,
итальянского, португальского и испанского языков и латыни. Книги кодов
процветали первые десятилетия XX века, а затем исчезли.
Пользовавшиеся телеграфными кодами постепенно
обнаруживали неожиданные побочные действия их эффективности
и краткости: они опаснейшим образом были подвержены
ошибкам. Поскольку в них не было естественной избыточности
английской прозы и даже сокращенной прозы телеграфного стиля, эти
хитро закодированные сообщения могли быть полностью
искажены в случае ошибки всего лишь в одном знаке. Например, i6 июня
1887 года торговец шерстью из Филадельфии Франк Примроуз
телеграфировал своему агенту в Канзас, что он купил —
сокращено по их согласованному коду до BAY— 500 тыс- фунтов шерсти.
Когда сообщение было получено, ключевое слово превратилось
в BUY. Агент начал скупать шерсть, и ошибка стоила Примроу-
зу 20 тыс. долларов, согласно иску, который он подал на
Западную объединенную телеграфную компанию. Юридические
битвы продолжались шесть лет, пока Верховный суд не подтвердил
то, что было написано мелким шрифтом на обороте телеграфного
бланка, где излагалась процедура защиты от ошибок:
171

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
Для защиты от ошибок или задержек отправитель сообщения
должен требовать его телеграфирования обратно в точку отправления
для сравнения... Названная компания не отвечает ни за ошибки а.,
не посланных повторно сообщениях... ни за ошибки в
зашифрованных или непонятных сообщениях.
Телеграфные компании были вынуждены мириться с кодами,
но не были обязаны любить их. Суд присудил Примроузу сумму
в 1,15 доллара — такова была стоимость отправки телеграммы.
Секретное письмо настолько же старо, насколько стара сама
письменность. Едва появившаяся письменность сама по себе была
секретом, доступным немногим. Со временем люди стали находить
новые способы сохранять свои слова непонятными для
посторонних. Они создавали анаграммы. Они переворачивали письмо с
помощью зеркала. Они придумывали шифры.
В 1641 году, сразу после начала Английской революции, в
одной маленькой анонимной книге были собраны многие
известные методы того, что называлось криптографией. Сюда
входило использование специальной бумаги и чернил: сока лимона
или лука, сырых яиц или "дистиллированного сока светлячков",
который мог быть (а мог и не быть) видимым в темноте. Письмо
можно было зашифровать, заменяя буквы другими, придумав
новые символы, записывая справа налево или "переставляя каждую
букву в соответствии с некоторым необычным порядком:
предположим, первая буква должна быть в конце строки, вторая —
второй с начала и т.д.". Или сообщение могло быть записано сразу
на двух строках:
Те о И г а е lm sfm s e spluow e utel
h s и d e sr alotaib d,u py sr e m sy i d
The Souldiers are allmost famished, supply us or wee mustyeild.
(Солдаты почти умирают с голоду, присылайте провиант, или мы
будем вынуждены отступить.)
172

ГЛАВА 5 НЕРВНАЯ СИСТЕМА ЗЕМЛИ
Используя перестановку и замену букв, римляне и иудеи
придумали другие методы, более сложные и, следовательно, более секретные.
Маленькая книга была озаглавлена "Меркурий, или Секретный
и быстрый посланник, демонстрирующий, как человек может тайно
и быстро сообщить свои мысли другу на любом расстоянии". В
конце концов автор открыл свое имя — это был Джон Уилкинс, викарий
и математик, ставший впоследствии главой Тринити-колледжа
(Кембридж) и основателем Королевского общества. "Он был очень
талантливым человеком и обладал техническим складом ума, — говорил
его современник, — глубоко думающий... здоровый и полный
энергии, крепкого телосложения, широкоплечий и хорошо сложенный".
Кроме того, он был скрупулезен. Конечно, он не мог упомянуть
каждый шифр, использовавшийся с античных времен, но тем не менее
он включил все известные исследователю в Англии XVII века. Он
относился к кодам и как к букварю, и как к справочнику.
Уилкинс рассматривал проблемы криптографии в одном ряду
с фундаментальными проблемами связи. Обычное письмо и
"секретное" письмо, по сути, были для него равнозначны. Оставив
в стороне секретность, он задавался вопросом: "Как человеку
донести с великой проворностью и скоростью свои намерения до
другого, который находится очень далеко?" Под "проворностью" и
"скоростью" он подразумевал нечто философское, и неудивительно —
стоял 1641-й, до рождения Исаака Ньютона оставался целый год.
"Нет ничего (как мы считаем) стремительнее мысли", — писал
Уилкинс. Самым быстрым после мысли был взгляд. Как
священнослужитель Уилкинс полагал, что быстрее всех движутся ангелы и духи.
Если бы только человек мог отправить ангела с посланием, ему бы
удалось передать его на любое расстояние. Остальные,
обремененные "органическими телами", "не могут передавать свои мысли
таким легким и мгновенным способом". Ничего удивительного,
писал Уилкинс, что ангелов называют посланниками.
Как математик он рассматривал проблему и с другой стороны.
Он попробовал выяснить, как ограниченный набор символов,
состоящий, например, из двух, трех или пяти, может представить
целый алфавит. Символы тогда пришлось бы использовать в
комбинациях. Например, набор из пяти символов ау Ь, с, d, e,
используемых в парах, может представлять алфавит из двадцати пяти букв:
173

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
А
аа
Г
\ad\
G
\bb\
\т\
\dd\
z
\ed\
"Таким образом, — писал Уилкинс, — слова / am betrayed (меня
предали) могут быть записаны как Bd aacb abaedddbaaecaead". Так
что даже небольшого набора символов хватит для передачи
любого сообщения. Однако, если набор символов небольшой, для
записи данного сообщения требуется более длинная строка —
"больше времени и труда", писал он. Уилкинс не объяснял ни того,
что 25 = 52> ни того, что три символа, используемые в тройках (ааау
aaby аас...)у дадут двадцать семь возможностей, потому что з3 = 27,
но он понимал математические законы, которые лежали в
основе его рассуждений. Последним примером был двоичный код,
неуклюже описанный словами:
Две буквы алфавита, будучи помещенными в пять различных
позиций, принесут тридцать два отличия, что более чем достаточно
для обозначения двадцати четырех букв.
А
ааааа
Н
aabbb
Р
abbba
X
babab
В
Aaaab
I
Abaaa
Q
Abbbb
Y
babba
С
aaaba
К
abaab
R
baaaa
Z
babbb
D
aaabb
L
ababa
S
baaab
E
aabaa
M
ababb
T
baaba
F
aabab
N
abbaa
V
baabb
G
aabba
О
abbab
W
babaa
Два символа. Группы по пять символов. "Принесут тридцать два
отличия".
Скорее всего слово "отличие" удивило немногочисленных
читателей Уилкинса. Но это слово было наполнено значением и
выбрано неслучайно. Уилкинс был близок к созданию концепции
информации в ее чистой, максимально общей форме. Письмо
стало лишь частным случаем: "В целом надо заметить, что все, у чего
174

ГЛАВА 5 НЕРВНАЯ СИСТЕМА ЗЕМЛИ
есть полноправное отличие, заметное любому уму, может быть
достаточным средством выражения мыслей". Отличиями могут быть
"два колокола с разным звучанием", "любой объект в поле зрения,
будь то пламя, дым и т. п.", трубы, пушки, барабаны. Любое
отличие означало выбор из двух вариантов. И этот выбор стал
передавать мысли. В малопонятном "анонимном" трактате 1641 года
основная идея теории информации прозвучала впервые и снова
исчезла на целых четыре столетия.
Вклад дилетантов — вот как назвал историк криптографии
Дэвид Кан то возбуждение, которое возникло с появлением
телеграфа. Интерес публики к шифрованию вновь появился именно
тогда, когда об этом заговорили в интеллектуальных кругах. Древние
методы секретного письма заинтересовали неожиданную
аудиторию — создателей головоломок и склонных к математике или
поэзии игроков. Они анализировали древние методы секретного
письма и изобретали новые. Эксперты спорили, кто победит,
шифровальщики или взломщики. Великим американским
популяризатором криптографии был Эдгар Аллан По. В своих
фантастических рассказах и журнальных статьях он описывал древнее
искусство и хвастался собственными способностями к шифрованию.
"Мы с трудом можем представить себе время, когда у одного
человека не было необходимости или по крайней мере желания
передавать информацию другому таким способом, чтобы ее,
кроме них двоих, никто не понял", — писал он в Graham's Magazine
в 1841 году. Разработка шифров для По была больше чем просто
увлечением историей или техникой — это была страсть. Она
отражала его понимание того, как человек общается с миром.
Шифровальщики и писатели торгуют одним товаром. "Душа — это
криптограмма: чем криптограмма короче, тем сложнее ее понять", —
писал он. По любил тайны сильнее прозрачности и ясности.
"Засекреченное общение должно было появиться практически
одновременно с изобретением букв", — считал По. Для него это
был мост между наукой и оккультным миром, здравым смыслом
и гениальностью. Анализ криптографии, "важный способ
извлечения информации", требовал определенной формы мышления,
175

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
проницательного ума, и его вполне могли преподавать в
академиях. Писатель вновь и вновь повторял, что "пришла пора особой
умственной деятельности". Он опубликовал серию загадок с
подстановочными шифрами.
Помимо По в своих произведениях шифры использовали
Жюль Берн и Оноре де Бальзак. В i868 году Льюис Кэрролл издал
открытку, заполненную с двух сторон тем, что он назвал
"телеграфный шифр": на ней были "алфавит-ключ" и "алфавит сообщения",
их нужно было сопоставлять с помощью секретного слова, о
котором заранее договорились корреспонденты. Но самым передовым
криптоаналитиком в викторианской Англии был Чарльз Бэббидж.
Процесс подстановки символов, переход на другие смысловые
уровни сопровождался большим количеством трудностей. И Бэббидж
с удовольствием принял вызов. "Одна из характерных черт
искусства дешифрования, — утверждал он, — связана с убежденностью
любого человека, даже не слишком хорошо знакомого с предметом,
в том, что он способен сконструировать шифр, который никто
другой не сможет расшифровать. Более того, я наблюдал, что чем
умнее человек, тем глубже это убеждение". Бэббидж поначалу тоже
увлекался созданием шифров, но позже перешел на сторону
взломщиков. Он планировал написать "Философию взлома шифров",
но не сумел ее закончить. Зато смог расшифровать полиалфавитный
шифр, известный как шифр Виженера, le cbiffre indecbiffrable1,
считавшийся в Европе наиболее надежным. Как и в другой своей
работе, он применил алгебраические методы, представив анализ шифра
в форме уравнений. И все равно был дилетантом и знал это.
Атакуя криптографию вычислениями, Бэббидж использовал
те инструменты, которые исследовал в математике и еще в той
области, которой они принадлежали в меньшей степени, — в области
машин, то есть там, где он создал систему обозначений для
движущихся частей шестеренок, рычагов и переключателей.
Дионисий Ларднер отмечал: "Различные части машины, будучи однажды
выражены на бумаге соответствующими символами, позволят
исследователю освободить мысли от самого механизма и обратить
внимание лишь на символы... это почти метафизическая система
1 Шифр, который невозможно расшифровать (фр.)-
176

ГЛАВА 5 НЕРВНАЯ СИСТЕМА ЗЕМЛИ
абстрактных знаков, посредством которой движения руки
исполняют роль разума". Более молодые англичане Огастес де Морган
и Джордж Буль заставили ту же методологию работать над еще
более абстрактным материалом — логическими утверждениями. Де
Морган был другом Бэббиджа, учителем Ады Байрон и
профессором Университетского колледжа Лондона. Буль, сын сапожника
из Линкольншира и горничной, к 1840-м стал профессором
Королевского колледжа Корка. В 1847 году ученые одновременно и
независимо опубликовали труды, которые стали величайшими вехами
в развитии логики со времен Аристотеля: "Математический
анализ логики, или Опыт исчисления дедуктивных умозаключений"
Буля и "Формальная логика, или Исчисление выводов,
необходимых и возможных" де Моргана. До этого момента логика, предмет
которой был понятен лишь немногим, веками пребывала в застое.
Де Морган лучше разбирался в схоластических
традициях предмета, а Буль более свободно чувствовал себя в
математике. Ученые годами обменивались письмами с идеями
преобразования языка или "истины" в алгебраические символы. X мог
означать "корова", a Y— "лошадь". Причем это могла быть одна корова
или одна из множества всех коров ("Это одно и то же?" —
вопрошали они). Операции над символами производились в
алгебраических традициях. XY могло означать "название всего, что
является как X, так и Y". Тогда как X, Y стояло вместо "названия всего,
что либо X, либо Y". С первого взгляда довольно просто, но сам
язык не так прост, поэтому не замедлили появиться сложности.
"Предположим, некоторые 2 не являются X, 2 Y, — написал де
Морган. — Но их не существует. Можно сказать, что несуществующее
не является X. Несуществующая лошадь — не лошадь и (тем
более?) не корова". И с сожалением добавил: "Я не оставляю надежды
увидеть, как вы придадите смысл новому виду отрицательных
величин". Он не отправил это письмо, но и не уничтожил его.
Буль представлял свою систему математикой без цифр. "Факт
в том, — писал он, — что основные законы логики — те, на
которых возможно построить логическую науку, — являются
математическими по форме и выражению, хотя не принадлежат математике
величин". Он предложил единственными допустимыми цифрами
сделать ноль и единицу. Все или ничего. "Соответствующая интер-
177

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
претация символов о и i в системе логики такова: Ничто и
Вселенная". До этого момента логика относилась к философии. Буль
претендовал на нее от лица математики. И изобрел новый способ
кодирования. Его кодовая книга объединяла два типа обозначений,
абстрагированных от вещественного мира. С одной стороны был
набор букв, заимствованный из математический формулировок: р
и q, + и -, круглые и квадратные скобки. С другой — операции,
предположения, отношения, обычно выражаемые размытым
языком повседневной жизни — словами об истинности и ложности,
принадлежности к классу, положения и выводы. Были и частицы:
"если", "либо", "или". Все это элементы символа веры Буля:
Язык есть инструмент человеческого мышления, а не только способ
выражения мыслей.
Элементами, из которых состоит язык, являются знаки или
символы. Слова есть знаки. Иногда их произносят, чтобы обозначить
вещи, иногда — операции, с помощью которых разум соединяет
простые понятия вещей в сложные концепции.
Слова... не единственные знаки, которыми мы можем
пользоваться. Произвольные отметки, что-то говорящие только глазу, и
произвольные звуки или действия... имеют ту же природу, что и знаки.
У кодирования, преобразования из одной формы восприятия
в другую, была цель. В случае азбуки Морзе целью было
преобразовать повседневный язык в форму, подходящую для почти
мгновенной передачи по милям медных проводов. В случае логики
кодирование позволило производить вычисления. Символы были вроде
маленьких капсул, защищавших хрупкий груз от ветров и тумана
повседневных коммуникаций. Насколько надежнее написать:
1 _Х = у (1 _2) + Z (1 _у) + (1 _у)(1 _2),
чем говорить на обычном языке, Булевым выражением которого
является вышеприведенный пример:
Нечистые звери есть все парнокопытные нежвачные, все жвачные
непарнокопытные и все непарнокопытные нежвачные.
17»

ГЛАВА 5 НЕРВНАЯ СИСТЕМА ЗЕМЛИ
Надежность появляется в том числе за счет исключения слов
со смыслом. Знаки и символы не просто замещали их, они
являлись операторами, как шестерни и рычаги машины. Язык, в конце
концов, есть инструмент.
Теперь язык рассматривался именно как инструмент,
обладающий двумя функциями — выражения и мышления. Мышление
было первично, во всяком случае так полагали люди. Для Буля
логика была мышлением, отполированным и очищенным. Для
своего шедевра 1854 года он выбрал название "Законы мышления".
Не случайно телеграфисты чувствовали, что благодаря их
работе появилась возможность проникнуть в систему сообщений,
которая существует в мозгу. "Слово есть средство мышления до тех
пор, пока мыслящий человек использует его как сигнал для
передачи собственной мысли", — утверждал журналист Harper's New
Monthly Magazine в 1873 Г°ДУ-
Пожалуй, наиболее значительным и важным влиянием, которое
телеграфу суждено было оказать на человеческий разум, является то,
которое он в конечном счете осуществит через влияние на язык..
Согласно принципу, который Дарвин назвал естественным
отбором, короткие слова получают преимущество перед длинными,
прямые формы выражения обретают преимущество перед
косвенными, слова с точным значением выигрывают у двусмысленных,
а местные идиомы везде находятся в невыгодном положении.
Влияние Буля распространялось медленно и незаметно. Он совсем
недолго переписывался с Бэббиджем, и они никогда не
встречались. Одним из его кумиров был Льюис Кэрролл, который в
конце жизни, через четверть века после того, как придумал "Алису
в Стране Чудес", написал два тома инструкций, головоломок,
диаграмм и упражнений в символической логике. Хотя его символизм
был безупречен, его силлогизмы больше походили на шутки:
1. Малые дети неразумны.
2. Тот, кто может укрощать крокодилов, заслуживает уважения.
3- Неразумные люди не заслуживают уважения.
(Заключение) Малые дети не могут укрощать крокодилов.
179

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
Символьная версия — bldO f acO f d'lc'Q; bd t d'c' f ac % baO f
M, то есть H blaO — позволяла пользователю сделать желаемый
вывод, не спотыкаясь на промежуточных условиях вроде "малые дети
не заслуживают уважения" именно потому, что символы лишены
смысла слов.
На рубеже веков Бертран Рассел сделал Джорджу Булю
необычный комплимент: "Чистая математика была открыта Булем
в работе, которую он назвал "Законы мышления". Его часто
цитировали.
Но у этой фразы есть неодобрительное продолжение,
которое цитируют редко. А ведь именно оно делает комплимент
Рассела столь необычным:
Он также ошибался, полагая, что имеет дело с законами мышления:
вопрос, как люди на самом деле думают, не имел для него значения,
и, если в его книге действительно содержатся законы мышления,
забавно, что никто до этого не размышлял таким же образом.
Судя по всему, Рассел любил парадоксы.

6
НОВЫЕ ПРОВОДА,
НОВАЯ ЛОГИКА
Ни одна другая вещь не окружена
такой завесой тайны
Идеальная симметрия аппарата — провод посередине,
два телефона с обоих концов провода и две болтушки у телефонов —
может привести в восторг настоящего математика.
Джеймс Клерк Максвелл (1878)
В 1920-е годы в провинциальном городке у любопытного
ребенка вполне мог возникнуть интерес к пересылке
сообщений по проводам, что и случилось с Клодом
Шенноном из Гейлорда, штат Мичиган. Каждый день он
видел проволоку, которой огораживали пастбища, —
двойная стальная жила, скрученная и оснащенная колючками, тянулась
от столба к столбу. Шеннон выпросил несколько кусочков и на
скорую руку собрал собственный телеграф, передавая по колючей
проволоке сообщения приятелю, который находился в полумиле. Он
пользовался кодом, придуманным Сэмюэлом Ф. Б. Морзе, и этот
код его устраивал. Ему нравилась сама идея кодов — не столько
секретных шифров, сколько кодов в более широком смысле, то есть
слов и символов, замещающих другие слова и символы. Всю жизнь
он придумывал игры и играл в них, изобретал разные
приспособления. Повзрослев, Шеннон увлекся фокусами — он и придумывал
их, и показывал. Сотрудникам Массачусетского
технологического института и Лабораторий Белла оставалось только отпрыгивать
в сторону, когда он проезжал мимо на одноколесном велосипеде.
Когда он был ребенком, ему все время хотелось играть, но в детстве
181

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
он чаще всего был один, что в сочетании с конструкторским
талантом и привело его к созданию телеграфа из колючей проволоки.
В Гейлорде было несколько улиц и магазинов, а вокруг —
бескрайние пастбища. Отсюда через равнины и прерии до самых
Скалистых Гор, как лоза, тянулась колючая проволока — важное
промышленное изобретение, приносившее производителям огромные
состояния, несмотря на то что не была особенно привлекательной
по сравнению с другими технологическими новшествами
этого времени, века электричества, как его уже тогда называли. Когда
в 1847 Г°ДУ фермер из Иллинойса получил патент №i57>i24 за "но~
вое и ценное усовершенствование проволочных заграждений",
споры о собственности на землю бушевали, доходило даже до
Верховного суда — ведь именно проволока определяла границы
территорий. Американские железные дороги, фермеры и
владельцы ранчо прокладывали более миллиона миль проволоки в год.
Но в целом проволочные заграждения больше походили на
решето, чем на паутину. Они разделяли, а не объединяли. У этой
проволоки была плохая проводимость, даже в сухую погоду. Но все
равно она была проволокой, и Клод Шеннон оказался не первым,
кто увидел коммуникационный потенциал этого огромного
решета. Не желая ждать, когда телефонные компании проведут линии
из городов, сельское население, тысячи фермеров в разных концах
страны, строило свои линии из колючей проволоки. Они
заменяли металлические скобы изолированными крепежами. Они
присоединяли сухие электрические батареи и переговорные трубки и
добавляли проволоку, чтобы заделать разрывы. Летом 1895 года The
New York Times писала: "Нет никаких сомнений, что уже
реализовано много грубых и примитивных способов использования
телефона. Например, фермеры из Северной Дакоты создали
телефонную сеть, использующую восемь миль провода, купив передатчики
и соединив их с помощью колючей проволоки, из которой в этой
части страны делают ограждения". Репортер отмечал: "Все больше
оснований полагать, что скоро наступит день, когда миллионы
людей смогут пользоваться дешевыми телефонами. А вот насколько
обоснованно это предположение — вопрос открытый". Было
понятно, что люди жаждут связи. Скотоводы, ненавидевшие
ограждения за то, что те превращали просторные пастбища в частные
182

ГЛАВА 6 НОВЫЕ ПРОВОДА, НОВАЯ ЛОГИКА
владения, теперь цепляли к ним трубки, чтобы узнать котировки
на рынках, прогнозы погоды или просто послушать шум на линии,
подобие человеческого голоса — явление, само по себе
поражавшее воображение.
Три великие волны электрической связи выстроились друг
за другом: телеграфия, телефония и радио. Люди стали
воспринимать обладание машинами для передачи и приема сигналов как
нечто естественное. Эти устройства изменили топологию —
разорвали и вновь соединили общественные связи, добавив проходы
и перекрестки туда, где раньше были лишь непреодолимые
расстояния. На пороге XX века люди стали беспокоиться о
последствиях появления новых видов коммуникации: будет ли
меняться социальное поведение? Начальник линии в Висконсине ворчал
по поводу молодых людей и девушек, "постоянно флиртующих
по телефонной линии" между О-Клэр и Чиппева-Фолс. "Столь
вольное использование телефонной линии для целей флирта
возросло до тревожных размеров, — писал он, — и, если это будет
продолжаться, кто-то должен за это платить". "Компании
Белла" пытались бороться с легкомысленной болтовней по
телефону, которой особенно увлекались женщины и слуги. В
фермерских кооперативах преобладал более свободный дух, там
умудрялись не платить телефонным компаниям до середины 1920-х.
Восемь членов Телефонной ассоциации Восточной линии в
Монтане транслировали "точные до минуты" новости по своей сети,
потому что им также принадлежало и радио. В этой игре хотели
участвовать и дети.
Клод Элвуд Шеннон 1916 года рождения был назван в честь
своего уже немолодого отца — бизнесмена (он занимался мебелью,
похоронным делом и недвижимостью) и судьи по наследственным
делам. Дед Клода, фермер, придумал машину для стирки белья:
водонепроницаемая кадка, деревянная рукоятка и поршень. Мать
Клода, Мэйбл Кэтрин Вольф, дочь немецких эмигрантов,
преподавала в местной школе и даже какое-то время была ее
директором. Старшая сестра Клода, Кэтрин Вольф Шеннон
(по-видимому, родители экономили на именах своих детей), изучала
математику и регулярно развлекала брата головоломками. Они жили
на Центральной улице, в нескольких кварталах к северу от Главной
183

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
улицы. Население городка Гейлорд едва насчитывало з тыс.
человек, но этого было достаточно, чтобы содержать оркестр в
немецкой униформе и с блестящими инструментами, так что в
начальной школе Клод играл на альтгорне в строе ми-бемоль; инструмент
был больше мальчика. У Клода были конструкторы и книги. Он
делал модели самолетов и зарабатывал деньги, доставляя телеграммы
для местного отделения Western Union. И еще он разгадывал
криптограммы.
Будучи предоставленным самому себе, он читал и
перечитывал книги; любимой был "Золотой жук" Эдгара Аллана По.
Действие рассказа происходит на отдаленном южном острове,
главный герой — странный человек Вильям Легран, "отлично
образованный и наделенный недюжинными способностями, но вместе
с тем заражен мизантропией и страдает от болезненного состояния
ума, впадая попеременно то в восторженность, то в угрюмость"1 —
другими словами, портрет автора. Таких героев требовало время,
и они своевременно появлялись у По и других проницательных
авторов вроде Артура Конана Дойля и Г. Дж. Уэллса. Герой
"Золотого жука" находит клад, расшифровав криптограмму на пергаменте.
По приводит строку чисел и символов ("Между черепом и
козленком, грубо начертанные чем-то красным, стояли такие знаки") —
53#Ч305)) 6* ;4826) 4*.) 4*); 806*;48+81б0)) 85;1(;:**8+;:#*8+83(88)
5** ;46(;88*96*?; 8) *+(;485); 5**2:**(;4956*2 (5*-4) 8§8* ;4069285)
;) 6*8)4**; 1 (*9;48081; 8:8*1 ;48+85;4) 485+528806*81 (*9;48;
(88;4 (*?34;48) 4*; 161;: 188; *?; — и сопровождает читателя по всем
этапам ее составления и расшифровки. "Я стал заниматься
подобными головоломками благодаря обстоятельствам моей жизни
и особым природным склонностям", — объявляет его герой,
приводя в трепет читателя, возможно, имеющего сходную склонность
ума. Решение головоломки ведет к богатству, которое на самом деле
никому не интересно. Все дело в шифре: тайна и превращение.
Клод окончил среднюю школу Гейлорда за три года (вместо
четырех) и в 1932 году поступил в Мичиганский университет, где
изучал математику и электронную инженерию. Незадолго до
выпуска, в 1936 году, он увидел объявление о работе для студентов-вы-
1 Здесь и далее пер. А. Старцева.
184

ГЛАВА б НОВЫЕ ПРОВОДА, НОВАЯ ЛОГИКА
пускников в Массачусетском технологическом институте. Вэнивар
Буш, тогдашний декан инженерного факультета, искал помощника
для работы на новой машине со странным названием
"дифференциальный анализатор". Это была юо-тонная металлическая
платформа с вращающимися стержнями и шестеренками. В газетах ее
называли "механическим мозгом" или "думающей машиной",
типичный заголовок звучал так:
"Думающая машина" знает высшую математику, справляется с
уравнениями, на решения которых у человека уходят месяцы.
Дифференциальная и аналитическая машины Чарльза Бэббиджа
маячили вдали, словно призраки предков, но, несмотря на
сходство обозначений и задач, дифференциальный анализатор
практически ничем не был обязан изобретению Бэббиджа. Буш едва
слышал о нем. Он, как и Бэббидж, ненавидел одуряющие, съедающие
кучу времени простые вычисления. "Математик — это не человек,
который готов в любой момент производить манипуляции с
числами, наоборот, часто он не способен на это, — писал Буш. —
Прежде всего это человек, который обучен пользоваться символической
логикой на высоком уровне, но главное — он человек
интуитивных суждений".
В годы Первой мировой войны в США было всего три
места, в которых занимались научными приложениями к
электронной инженерии; в эту тройку наряду с Bell Telephone Laboratories
и General Electric входил и Массачусетский технологический.
Перед его исследователями встала острая проблема решения
уравнений, особенно дифференциальных, точнее, дифференциальных
уравнений второго порядка. Решив дифференциальные уравнения,
можно найти производные, необходимые в расчетах колебаний
электрического тока и для производства артиллеристских снарядов.
Дифференциальные уравнения второго порядка нужны для
поиска производных от производных: скорость — производная от
расстояния, ускорение — производная от скорости. Такие уравнения
встречаются очень часто, и их сложно решать аналитическим
способом. Буш разработал машину для решения всего класса таких
задач и, соответственно, для всего ряда порождающих их физических
185

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
Дифференциальный анализатор Вэнивара Буша в МТИ
явлений. Как и машины Бэббиджа, она была по своей сути
механической, хотя и использовала электродвигатели для привода
тяжелого аппарата и по мере развития — все больше и больше
электромеханических переключателей.
В отличие от машины Бэббиджа она не оперировала числами.
Она работала с множествами — генерировала, как любил говорить
Буш, кривые, представляющие будущее динамической системы.
Сегодня мы сказали бы, что она была аналоговой, а не цифровой,
ее колеса и диски производили физический аналог
дифференциальных уравнений. В каком-то смысле это был уродливый потомок
планиметра, маленького и хитроумного измерительного
устройства, которое переводило сложение аппроксимирующих кривых
186

ГЛАВА б НОВЫЕ ПРОВОДА, НОВАЯ ЛОГИКА
в движения колесика. Профессора и студенты приходили к
дифференциальному анализатору как просители, и, если машина решала
их уравнения с двухпроцентной точностью, оператор Клод
Шеннон был счастлив. Так или иначе, ученый увлекся этим
"компьютером", причем не только его грохочущей аналоговой частью,
заполнявшей целую комнату, но и практически бесшумными (за
исключением редких щелчков и стуков) электрическими системами
контроля.
Они были двух типов: обычные переключатели и специальные,
называемые реле, — потомки телеграфных. Реле были
переключателями, управляемыми электричеством (здесь работала идея
использования параллельных цепей). Перед телеграфом стояла задача
покрытия больших расстояний путем создание цепи. А для
Шеннона задача состояла в управлении. Сотня реле, замысловато
соединенных друг с другом, включались и выключались в
определенной последовательности, координируя дифференциальный
анализатор. Лучшими экспертами по сложным релейным цепям были
инженеры-телефонисты; реле управляли маршрутизацией
вызовов на телефонных станциях, а также машинами на линиях
заводской сборки. Релейные цепи разрабатывались для каждого
конкретного случая. Никому в голову не приходила идея систематизации,
но Шеннон задумался об этом в поисках темы для своей
дипломной работы. На последнем курсе колледжа он прослушал цикл
лекций по символической логике и, попытавшись составить
упорядоченный список возможных соединений переключающих цепей,
обнаружил нечто знакомое. Оказалось, что, если взглянуть на эти
проблемы максимально отвлеченно, они похожи. Странную
искусственную систему обозначений, применяемую в символьной
логике, — Булеву алгебру — можно было использовать и для
описания цепей.
Аналогия не была очевидной. Миры электричества и логики
казались несовместимыми. Тем не менее Шеннон понял, что реле
передает от одной цепи к другой скорее не электричество, а
сообщение, замкнута цепь или разомкнута. Если цепь
разомкнута, то реле может разомкнуть и следующую цепь. Возможна и
обратная конструкция: когда цепь разомкнута, реле может замкнуть
следующую цепь. Описывать возможности словами было неудоб-
187

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
но, проще сократить их до символов и, что естественно для
математика, использовать эти символы в уравнении. (Чарльз Бэббидж
с его механическими системами обозначений предпринимал шаги
в том же направлении, но Шеннон ничего об этом не знал.)
"Создан способ исчисления для работы с этими
уравнениями путем простых математических процессов", — таким громким
заявлением в 1937 Г°ДУ Шеннон начал свою дипломную работу.
До сих пор уравнения представляли собой просто комбинации
цепей. Но потом оказалось, что "исчисления в точности аналогичны
исчислению задач, используемому в символическом исследовании
логики". Как и Буль, Шеннон показал, что для составления
уравнений необходимы всего две цифры: ноль и единица. Ноль
представлял замкнутую цепь, единица — разомкнутую. Включено или
выключено. Истина или ложь. Шеннона интересовали следствия. Он
начал с простого — с цепи с двумя переключателями,
последовательным или параллельным. Последовательная цепь, отметил он,
соответствовала логической связке "и", параллельная — "или".
Логической операцией, которой можно было найти электрическую
аналогию, являлось отрицание, превращение значения в его
противоположность. Как и в логике, ученый увидел, что цепь может
совершать выбор "если... то". Он проанализировал сети
возрастающей сложности типа "звезда"1 и "решетка"2, выдвигая постулаты
и теоремы для решения совместных систем уравнений. После
этого нагромождения абстракций он привел практические примеры —
чертежи изобретений, некоторые из них имели практическую
ценность, а некоторые были просто странными.
Он нарисовал диаграмму устройства секретного
электрического замка, который можно сделать из пяти кнопочных
переключателей. Он нарисовал цепь, которая "с использованием
только реле и переключателей автоматически складывала бы два
числа", для удобства он предложил пользоваться двоичной
системой счисления. "С помощью последовательно выстроенных реле
можно выполнять сложные математические вычисления, —
писал он. — На самом деле любая операция, которую можно пол-
1 Сеть, все узлы которой соединены с центральным узлом.
2 Сеть, узлы которой образуют регулярную решетку.
188

ГЛАВА 6 НОВЫЕ ПРОВОДА, НОВАЯ ЛОГИКА
ностью описать конечным числом шагов с использованием слов
"если", "или" и и т.п., может быть автоматически выполнена с
помощью реле". Неслыханная тема для инженера-электрика:
типичная дипломная работа того времени касалась
усовершенствований электрических моторов или линий передач. Практической
потребности в машине, способной решать логические
головоломки, не было, но работа обозначила возможный путь
развития — логические цепи, двоичную систему. В дипломной работе
ассистента-исследователя была изложена суть будущей
компьютерной революции.
Шеннон провел лето, работая в Нью-Йорке, в Лабораториях Белла,
а потом по предложению Вэнивара Буша в Массачусетском
технологическом перевелся с электромеханики на математику. Буш также
предложил ему рассмотреть возможность применения
символической алгебры — этой его "странной алгебры" — к зарождающейся
генетике, чьи базовые элементы, гены и хромосомы, пока еще были
не до конца поняты. Поэтому Шеннон начал работать над весьма
амбициозной докторской диссертацией, которая должна была
называться "Алгебра в теоретической генетике". Гены, как он
заметил, являлись теоретическим концептом. Считалось, что они
переносятся палочковидными телами, известными как хромосомы,
которые можно увидеть в микроскоп, но никто точно не знал, какова
структура генов, да и вообще существуют ли они. "Тем не менее, —
отмечал Шеннон, — для достижения нашей цели предположим,
что они существуют... Следовательно, мы будем рассуждать так,
будто гены действительно существуют и будто наше простое
представление феномена наследственности истинно, поскольку нам
кажется, что действительно так могло бы быть". Он придумал знаки
из букв и цифр для представления "генетических формул"
человека, например, две пары хромосом и четыре позиции генов можно
было представить так:
A,B2C3D4 E4F,G6H,
A3B,C4D} E4F2G6H2
189

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
Тогда процесс комбинации генов и скрещивания можно было
предсказать, применяя сложение и умножение. Это была своего
рода карта, абстрагированная от запутанной биологической
реальности. Ученый говорил: "Нематематику мы объясним, что для
современной алгебры вполне привычно представлять символами
концепции, отличные от цифр". Результат был сложным,
оригинальным и далеким от того, чем тогда занимались биологи1.
Шеннон так и не опубликовал работу.
Тем временем в конце зимы 1939 г°Да он написал Бушу
длинное письмо об идее, более близкой его сердцу:
Урывками я работал над анализом некоторых фундаментальных
свойств систем передачи информации, в том числе телефонии,
радио, телевидения и т.д. Практически все системы связи можно
обобщенно представить в следующей форме:
W
-> т
R
-> W.
где Т и R были передающим и принимающим устройствами
соответственно. Они связывали три "функции времени",/(£):
"информацию, которую надо передать", сигнал и конечный результат,
который должен быть максимально близок к исходному. ("В
идеальной системе он будет точной копией".) Проблема, как ее видел
Шеннон, заключалась в том, что реальные системы всегда страдают
от искажений — термин, который ученый определил строго
математически. Был еще шум ("например, помехи"). Шеннон рассказал
Бушу о своей попытке доказать некоторые теоремы. Кроме того,
он работал над созданием машины для выполнения
символических математических операций, выполняющей работу
дифференциального анализатора и некоторые других задачи, но с помощью
электрических цепей. Ему было куда двигаться дальше. "Хотя мне
1 Сорок лет спустя генетик Джеймс Ф. Кроу отмечал: "Похоже, что эта работа
была сделана независимо от трудов по популяционной генетике... [Шеннон]
открыл принципы, которые позже были открыты вновь... Я сожалею, что они
не стали широко известны в 194° году. Думаю, они существенно изменили бы
историю исследования этой темы". — Прим. авт.
190

ГЛАВА б НОВЫЕ ПРОВОДА, НОВАЯ ЛОГИКА
и удалось продвинуться вперед в рассмотрении проблемы с
различных сторон, я все еще довольно туманно представляю себе
реальные результаты", — писал он. —
Я нарисовал набор цепей, которые действительно будут
производить символьное дифференцирование и интегрирование
большинства функций, но метод не вполне общий и недостаточно
естественный, чтобы полностью удовлетворить меня. Кажется, общая
философия, лежащая в основе такой машины, полностью
ускользает от меня.
Он был болезненно худ, почти костляв. Он был лопоух и
коротко стриг волнистые волосы. Осенью 1939 г°Да во время вечеринки
в квартире на Гарден-стрит (он делил квартиру с двумя товарищами)
он смущенно стоял в дверях комнаты. Играла джазовая пластинка,
и вдруг молодая женщина начала кидать в него попкорн. Это была
Норма Левор, девятнадцатилетняя студентка колледжа Рэдклиффа
из Нью-Йорка. Тем летом она бросила школу, чтобы пожить в
Париже, но вернулась после оккупации нацистами Польши.
Война начала сказываться на жизни людей даже здесь. Клод показался
ей мрачным, но чрезвычайно умным. Они начали встречаться
ежедневно; он писал ей сонеты без заглавных букв, в стиле Э. Э. Кам-
мингса. Ей нравилась его любовь к словам и то, как он произносил
"Бу-у-улева алгебра". К январю они поженились (у бостонского
судьи, без пышной церемонии), и она уехала с ним в Принстон, где
он получил стипендию для продолжения научной работы.
Изобретение письменности стало катализатором развития логики,
подарив возможность рассуждать о рассуждениях, держать
последовательность мыслей перед глазами, чтобы анализировать их;
теперь, спустя несколько столетий, логика вновь ожила с
изобретением машин, которые могли работать с символами. Казалось, в
логике и математике, высших формах мышления, все складывалось
прекрасно.
Соединив математику и логику в систему аксиом, знаков,
формул и доказательств, философы, казалось, почти достигли
191

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
совершенства — жесткой, формализованной определенности.
Именно такую цель ставили перед собой Бертран Рассел и
Альфред Норт Уайтхед, гиганты английского рационализма,
которые с 1910 по 1913 Г°Д публиковали свою масштабную трехтомную
работу. Она называлась Principia Matbematica, так же как и
работа Исаака Ньютона; авторы стремились довести до
совершенства математику в целом, используя инструменты символической
логики. Это возможно, заявляли они, если использовать четкие
обозначения и жесткие правила. Своей миссией они считали
доказательство каждого математического факта. Надлежащим
образом выполненное доказательство должно было быть
механическим. В отличие от слов символы (заявили они) позволяют
составлять "абсолютно точные выражения". Схожую ускользающую
цель преследовал и Буль, до него Бэббидж и, задолго до них
обоих, Лейбниц. Все они верили, что совершенство мышления
возможно лишь при совершенном кодировании мысли. Лейбниц
мог только мечтать. "Определенный строй языка, — писал он
в 1678-м, — который точно выражает взаимоотношения наших
мыслей". При таком кодировании логически ложные заключения
будут исключены.
Знаки будут отличаться от того, что до сих пор было придумано...
Буквы этого письма должны служить изобретению и суждению,
как в алгебре и арифметике... Невозможно, пользуясь этими
буквами, описывать несуществующие понятия [chimeres, химеры].
Рассел и Уайтхед объясняли, что символы нужны для
передачи "очень абстрактных процессов и идей", используемых в
логике с ее цепочками рассуждений. Слова обычного языка лучше
подходят для грязи и трясины повседневного мира. Так, утверждение
"кит большой" использует простые слова, чтобы выразить
"сложный факт", заметили они, тогда как "единица есть число" "в языке
выражается чересчур многословно". Понимание значения "кита"
и его размера требует знаний и опыта работы с реальными вещами,
но понимание "i", "числа" и всех связанных с ними
арифметических операций, выраженных сухими символами, должно быть
автоматическим.
192

ГЛАВА б НОВЫЕ ПРОВОДА, НОВАЯ ЛОГИКА
Тем не менее ученые заметили, что существуют проблемы,
cbimeres, которых не должно было быть. "Много сил, — писали
авторы в предисловии, — было потрачено на противоречия и
парадоксы, поразившие логику". "Поразившие" — сильное слово,
но и оно вряд ли отражало агонию парадоксов. Парадоксы были
словно рак.
Некоторые из них известны с античных времен:
Критянин Эпименид утверждал, что все критяне — лжецы, а все,
что они говорят, ложь. Ложно ли это утверждение?
Более прозрачная — потому что не надо думать о критянах
и их привычках — формулировка парадокса Эпименида —
парадокс лжеца: "Это утверждение ложно". Данное утверждение не
может быть истинным, потому что тогда оно становится ложным.
Оно не может быть ложным, потому что тогда оно становится
истинным. Оно не ложно и не истинно или истинно и ложно
одновременно. Но обнаружение этой закрученной, шокирующей,
головоломной зацикленности не тормозит развитие жизни или
языка — человек осознает идею и продолжает двигаться дальше, потому
что в жизни и языке нет совершенства, абсолюта, дающего силу
таким утверждениям. В реальной жизни все критяне не могут быть
лжецами. Даже лжецы часто говорят правду. Сложности
начинаются лишь при попытке создать герметичный сосуд. Рассел и Уайтхед
были нацелены на совершенство для доказательств, в противном
случае вся затея почти не имела смысла. Чем герметичнее они
делали свою систему, тем больше парадоксов обнаруживали. "В
воздухе носилась идея того, что, когда современные родственники
античных парадоксов прорастают в строгом логическом мире чисел...
в прозрачном раю, где никто и помыслить не мог о появлении
парадоксов, способно произойти поистине странное..." — писал
Дуглас Хофштадтер.
Например, существовал парадокс Берри, впервые
предложенный Расселом Дж.Дж. Берри, библиотекарем Бодлианской
библиотеки. Он связан с подсчетом слогов, необходимых для
обозначения каждого целого числа. Обычно чем больше число, тем
больше слогов требуется. В английском языке наименьшее целое число,
193

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
состоящее из двух слогов, — "семь" (se-ven). Наименьшее целое
число, состоящее из трех слогов, — "одиннадцать" (e-le-ven).
Число in, казалось бы, требует шести слогов (one bund-red twen-ty one),
но на самом деле достаточно четырех, если немного подумать:
"и в квадрате" (e-le-ven squared). Тем не менее даже со всеми
уловками существует конечное число возможных слогов и,
следовательно, конечное число названий, то есть, как сказал Рассел, "названия
некоторых целых чисел должны состоять из по меньшей мере
девятнадцати слогов, и среди них должно быть наименьшее.
Следовательно, наименьшее целое число, которое невозможно назвать
менее чем девятнадцатью слогами, должно обозначать конкретное
целое число"1. Теперь парадокс. Фраза "наименьшее натуральное
число, которое невозможно назвать менее чем девятнадцатью
слогами" (the least integer not nameahle in fewer than nineteen syllables)
содержит в английском языке всего восемнадцать слогов. Таким
образом, наименьшее натуральное число, которое невозможно назвать
менее чем девятнадцатью слогами, только что было названо менее
чем девятнадцатью слогами2.
Еще одним парадоксом Рассела является парадокс
цирюльника. Цирюльник — человек, который бреет всех мужчин, но
только тех из них, которые не бреются сами. Бреет ли цирюльник сам
себя? Если да, то он бреет сам себя, но он не может брить того,
кто бреется сам. Немногие ломают голову над такими загадками,
потому что в реальной жизни цирюльник делает то, что ему
нравится, и жизнь продолжается. Мы склонны, как говорил Рассел,
чувствовать, что "мысли, облеченные в форму слов, представляют
собой бессмысленный шум". Но парадокс нельзя просто
проигнорировать, если математик изучает предмет, известный как теория
множеств или теория классов. Множества — это группы,
например, целых чисел. Членами множества о, 2, 4 являются целые числа.
Множество может быть членом других множеств. Например,
множество о, 2, 4 принадлежит множеству целых чисел и множеству
1 В стандартном английском языке, как заметил Рассел, это сто одиннадцать
тысяч семьсот семьдесят семь. — Прим. авт.
2 Один из русских вариантов парадокса Берри звучит так: "Наименьшее число,
не определимое при помощи предложения, содержащего менее ста символов".
194

ГЛАВА б НОВЫЕ ПРОВОДА, НОВАЯ ЛОГИКА
с тремя членами, но не множеству простых чисел. Поэтому Рассел
определил множество таким образом:
S является множеством всех множеств, которые не являются
членами самих себя.
Эта версия известна как парадокс Рассела. Ее нельзя игнорировать,
как шум.
Чтобы избавиться от парадокса Рассела, сам Рассел
предпринял решительные меры. Существование парадокса, казалось, было
обусловлено рекурсией в утверждении: идея множеств,
принадлежащих множествам. Рекурсия была кислородом, питающим
пламя. Таким же образом парадокс лжеца зиждется на
утверждениях об утверждениях. "Это утверждение ложно" — метаязык, язык
о языке. Парадоксальное множество Рассела опирается на метамно-
жество — множество множеств. Таким образом, проблема состоит
в пересечении уровней или, как писал Рассел, смешении типов.
Решение Рассела — объявить это явление вне закона, табуировать его.
Нельзя смешивать уровни абстракции. Никаких ссылок на самое
себя, никаких самоограничений. Правила символизма в Principia
Mathematica не будут разрешать возвращающиеся, пожирающие
свой хвост циклы обратной связи, которые, казалось, делали
возможным противоречие самому себе. Это была система защиты.
И тут появился Курт Гедель.
Он родился в 1906 году в Брно, в центре чешской провинции
Моравия. Изучал физику в Венском университете и в двадцать лет
стал членом Венского кружка — группы философов и математиков,
которые регулярно встречались в прокуренных кофейнях вроде
Cafe Josephinum и Cafe Reichsrat, чтобы поговорить о логике и
реализме как оплоте в борьбе против метафизики, под которой они
понимали спиритуализм, феноменологию, иррациональность.
Гедель говорил с ними о "новой логике" (термин витал в воздухе)
и метаматематике — der Metamathematik. Метаматематика для
математики была не тем, чем была метафизика для физики. Это была
математика следующего уровня — математика о математике,
формальная система, "рассмотренная снаружи" (aufierlich betracbtet).
Гедель был близок к тому, чтобы сделать самое важное заявление,
195

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
доказать самую важную теорему о знании в XX веке. Он
собирался покончить с мечтой Рассела о совершенной логической
системе. Он собирался показать, что парадоксы не являются
уродливыми наростами; напротив, они — основа теории.
Гедель преклонялся перед проектом Рассела и Уайтхеда, пока
не похоронил его: математическая логика, писал он, "есть наука
превыше всех остальных, в которой содержатся идеи и принципы,
лежащие в основе всех наук". Великий труд Principia Mathematica
заключал в себе формальную систему, которая за свою короткую
жизнь стала настолько всеобъемлющей и доминирующей, что
Гедель ссылался на нее сокращенно: РМ, Под РМ он понимал
систему, а не книгу. В РМу как корабль в бутылке, содержалась
математика, которая больше не боролась с волнами, несшими ее непонятно
куда. К 1930 году, если математики что-то доказывали, они делали
это в соответствии с РМ. С РМу как писал Гедель, "можно доказать
любую теорему, не используя ничего, кроме нескольких
механических правил".
Любую теорему, ведь система, как заявлялось, была полной.
Механические правила, потому что логика была непреклонной
и не оставляла места для интерпретаций. Ее символы были
лишены смысла. Любой мог проверить доказательство шаг за шагом,
используя правила, даже не понимая их. Назвав это качество
механическим, Гедель возродил мечты Чарльза Бэббиджа и Ады Лав-
лейс о машинах, перемалывающих числа; числами обозначалось
все что угодно.
В окружении обреченной культуры Вены 1930 года, слушая
споры своих новых друзей о "новой логике", скрытный
24-летний Гедель с увеличенными из-за стекол круглых очков в черной
оправе глазами верил в совершенство бутылки, которой была РМу
но сомневался в том, что можно ограничить математику.
Худощавый молодой человек превратил свои сомнения в великое и
потрясающее открытие. Он обнаружил, что внутри РМу как в любой
последовательной логической системе, притаились невиданные
доселе монстры — утверждения, которые невозможно доказать,
но невозможно и опровергнуть. Значит, существовали истинЫу
которые невозможно доказать, — и Гедель был способен доказать
их существование.
196

ГЛАВА б НОВЫЕ ПРОВОДА, НОВАЯ ЛОГИКА
Он сделал это с железной аккуратностью, замаскированной
под ловкость рук. Он использовал формальные правила РМ —
и в то же время рассматривал их математически, извне. Он
объяснял, что все символы РМ — числа, арифметические операции,
логические связки и пунктуация — составляли ограниченный
алфавит. Каждое утверждение или формула РМ были записаны с
помощью этого алфавита. Аналогично, каждое доказательство
представляло собой конечное число формул — более длинный текст,
записанный знаками того же алфавита. И здесь вступала в дело
метаматематика. С точки зрения метаматематики, отмечал Гедель,
один знак равносилен другому, а выбор того или иного
алфавита произволен. Можно использовать традиционный набор цифр
и знаков (из арифметики: +,-,=, X; из логики: -% и, 3, z>), буквы
или точки и тире. Это был вопрос кодировки, перевод из одного
набора символов в другой.
Гедель предложил для всех знаков использовать числа. Числа
были его алфавитом. А поскольку числа можно объединять,
используя арифметику, любая последовательность чисел может быть
выражена одним (возможно, очень большим) числом. Таким
образом, каждое утверждение, каждая формула РМ может быть
выражена одним числом, и каждое доказательство тоже. Гедель описал
жесткую систему кодирования — алгоритм, то есть правила,
которым надо механически следовать, не размышляя. Он работал в
обоих направлениях: задав формулу и следуя правилам, получаем
число, а задав число и следуя правилам — соответствующую формулу.
Однако не каждое число можно преобразовать в корректную
формулу. Некоторые числа декодируются в полную бессмыслицу
или формулы, которые ложны в рамках системных правил.
Строка символов "000 = = =" не составляет никакой формулы, хотя
и переводится в некоторое число. Утверждение "0 = 1" легко
распознать как формулу, но оно ложно. Формула "0 + х = х + 0м
истинна, что можно доказать.
Это последнее качество — свойство доказуемости в
соответствии с РМ — было невозможно выразить языком РМ. Оно
казалось утверждением, существующим вне системы,
метаматематическим. Но кодирование Геделя включило и его. В
сконструированной им системе натуральные числа вели двойную
197

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
жизнь — как числа и как утверждения. Утверждение могло заявлять,
что данное число является четным, простым или квадратом
простого числа, и еще утверждение могло гласить, что данное число
есть доказуемая формула. Имея число, например, i 044 °45 3*7 7°°>
можно делать различные утверждения и проверять их истинность
или ложность: это число четное, это не простое число, это не
квадрат простого числа, оно больше 5, оно делится на m и (будучи
декодированным в соответствии с официальными правилами)
является доказуемой формулой.
Все это Гедель изложил в небольшой статье в 1931 году.
Чтобы сделать свое доказательство неопровержимым, ему нужна была
сложная логика, но основной аргумент был простым и
элегантным. Гедель показал, как построить формулу, которая
утверждает, что какое-то число х не является доказуемым. Это было
просто — существует бесконечное количество таких формул. Затем он
показал, что по крайней мере в некоторых случаях число х будет
представлять именно такую формулу. Это была циклическая
ссылка на самое себя, которую Рассел пытался запретить в правилах РМ:
это утверждение недоказуемо, —
а теперь Гедель показал, что такие утверждения все равно должны
существовать. Лжец вернулся, и его нельзя запереть, всего лишь
изменив правила. Как объяснял Гедель (в одной из самых
многозначительных сносок в истории),
вопреки кажущемуся такое утверждение не несет в себе
цикличности, останавливающей движение вперед, поскольку оно лишь
утверждает, что какая-то определенная формула... является
недоказуемой. Только на следующем этапе (и, так сказать, случайно)
оказывается, что эта формула совпадает с той, которой было
выражено само утверждение.
В рамках РМ, как и в рамках любой непротиворечивой
логической системы, в которой определены элементарные
арифметические операции, всегда должны существовать проклятые
утверждения — истинные, но недоказуемые. Таким образом, Гедель доказал,
198

ГЛАВА 6 НОВЫЕ ПРОВОДА, НОВАЯ ЛОГИКА
что непротиворечивая формальная система должна быть
неполной; не существует полной и непротиворечивой системы.
Парадоксы вернулись, и их больше не считали игрой слов.
Теперь они оказались в самом сердце теории. Это был, как
впоследствии сказал Гедель, "удивительный факт", что "наши логические
интуитивные представления (т.е. представления, касающиеся
таких понятий, как истина, концепция, существование, класс и т.д.)
противоречат сами себе". Это было, как сказал Дуглас Хофштад-
тер, как "гром среди самого ясного неба"; сила Геделя
заключалась не в стройной системе взглядов, на которой она основывалась,
а в уроке о числах, символизме, кодировании, который он преподал:
Выводы Геделя появились не в силу слабости в РМ, а из ее силы.
Силы, состоящей в том, что числа настолько гибки или
"изменчивы", что могут копировать особенности мышления...
выразительная сила РМ — вот что привело к ее неполноте.
Универсальный язык, о котором так долго мечтали, characteristica
universalis, на изобретение которой претендовал Лейбниц, все
время были рядом, в числах. Числа могут кодировать мышление. Ими
можно выразить любую форму знания.
Первое публичное упоминание Геделем этого открытия
состоялось на третий и последний день философской
конференции в Кенигсберге в 1930 году. Оно не вызвало откликов; казалось,
его услышал лишь один человек — венгр по имени Янош Нойман.
Этот молодой математик как раз собирался переезжать в США, где
его станут называть Джон фон Нейман. Он сразу понял то, что
хотел донести Гедель; это поразило его настолько, что он изучил
доклад Геделя и убедился в его правоте. Как только появилась статья
Геделя, фон Нейман представил ее на коллоквиуме математиков
в Принстоне. Неполнота была реальна. Это значило, что
математика никогда не сможет доказать, что она свободна от
противоречий. И "важным моментом", утверждал фон Нейман, "является то,
что это не философский принцип или правдоподобное
интеллектуальное упражнение, а результат строгого математического
доказательства крайне сложного рода". Либо вы верили в математику,
либо нет.
199

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
Бертран Рассел (который, конечно, верил) занялся более
спокойным видом философии. Много позже, уже в пожилом возрасте,
он признал, что Гедель поставил его в тупик: "Я был рад, что
больше не работаю над математической логикой. Если определенный
набор аксиом ведет к противоречию, ясно, что по крайней мере
одна из этих аксиом должна быть ложной". С другой стороны,
самый знаменитый философ Вены Людвиг Витгенштейн
(который фундаментально не верил), назвав теорему о полноте трюком
(Kunststucken), хвастал, что вместо того, чтобы постараться
опровергнуть ее, он просто ее проигнорирует:
Математика не может быть неполной — не больше, чем разум
может быть неполным. Все, что я могу понять, я должен понять
до конца.
Ответ Геделя касался их обоих. "Рассел очевидно неверно
интерпретирует мой результат, однако делает он это в очень интересной
форме, — писал Гедель. — А вот Витгенштейн, наоборот...
прибегает к совершенно тривиальной и неинтересной неверной
интерпретации".
В 1933 Г°ДУ только что сформированный Институт
фундаментальных исследований с Джоном фон Нейманом и
Альбертом Эйнштейном среди первых преподавателей пригласил Геделя
на год в Принстон. В том десятилетии, пока укреплялся фашизм
и увядала краткая слава Вены, ученый пересекал Атлантику еще
несколько раз. Гедель, не искушенный в политике и истории, страдал
от депрессии и приступов ипохондрии, что заставило его
отправиться в санаторий. Принстон звал, но Гедель колебался. Он
оставался в Вене и в 1938 году, когда был осуществлен аншлюс и
Венский кружок прекратил свое существование — его члены были
убиты или бежали из страны. И даже в 1939 году, когда армии
Гитлера оккупировали его родную Чехословакию. Он не был евреем,
но математика была достаточно verjudet1. В январе 1940 года он
наконец сумел уехать по Транссибирской железной дороге в Японию
и кораблем до Сан-Франциско.
1 Дословно — "оевреена".
200

ГЛАВА б НОВЫЕ ПРОВОДА, НОВАЯ ЛОГИКА
Клод Шеннон тоже прибыл в Институт фундаментальных
исследований, чтобы провести там год после защиты. Институт
показался ему уединенным пристанищем, занимающим новое здание
красного кирпича с часовой башней и куполом, окруженное
вязами и расположенное на месте бывшей фермы в миле от Прин-
стонского университета. Первым из его пятнадцати или около того
профессоров был Альберт Эйнштейн, чей кабинет располагался
и глубине первого этажа. Эйнштейна Шеннон видел редко. Гедель,
который приехал в марте, практически ни с кем, кроме Эйнштейна,
не разговаривал. Номинально руководителем Шеннона был
Герман Вейль, еще один немецкий изгнанник, самый значительный
математик-теоретик новой квантовой механики. Вейль был лишь
немного заинтересован диссертацией Шеннона по генетике —
"ваши биоматематические задачи", — но думал, что Шеннон может
найти точки соприкосновения с другим великим молодым
математиком института — фон Нейманом. В основном Шеннон
уныло сидел в своей комнате на площади Палмер. Его двадцатилетняя
жена, бросившая Рэдклифф, чтобы быть с ним, находила все
более тоскливым то, что ей приходится оставаться дома, — Клод
целыми днями слушал на фонографе записи джазового трубача
Бикса Байдербека и аккомпанировал ему на кларнете. Норма
думала, что у мужа депрессия, и хотела, чтобы тот посетил психиатра.
Встречаться с Эйнштейном было приятно, но восторг со временем
угас. Брак распался, жена уехала до конца года.
Шеннон тоже не мог оставаться в Принстоне. Он хотел
заниматься передачей данных — само понятие было еще плохо
определено, но тем не менее эта область была прагматичнее
головоломной теоретической физики, которая доминировала в списке
исследовательских тем института. Более того, приближалась
война. Задачи менялись повсеместно. Вэнивар Буш теперь возглавлял
Национальный комитет оборонных исследований, который
назначил Шеннона на "Проект у": математика механизмов
управления противовоздушной артиллерией — "работа", как сухо
поясняли в НКОИ, по "коррекции управления орудием, чтобы снаряд
и цель прибыли в одно место в одно и то же время". После
усовершенствования самолетов неожиданно оказалось, что почти вся
математика, применявшаяся в баллистике, устарела: впервые цели
201

ДЖЕЙМС ГЛИК ИНФОРМАЦИЯ
двигались со скоростями ненамного меньшими, чем ракеты.
Проблема была сложной и важной и на море, и на земле. Лондон
организовывал батареи зенитных орудий, стреляющих з,7-Дюймовы-
ми снарядами. Выстрел по быстро движущейся цели требовал либо
интуиции и удачи, либо огромного количества неявных
вычислений, выполняемых с помощью моторов, приводов и следящи