От Маршалла до Уоррена. Очерки истории Верховного суда США - Черниловский З.М., Шибанов С.Е.

Глава третья. Билль о правах: сомнения и злоключения

Глава пятая. Суд Тэни: дело негра Дреда Скотта

Глава шестая. Выдвижение монополий. Верховный суд находит себе нового хозяина

Глава восьмая. Социал-дарвинизм в теории и на практике

Глава девятая. «Свобода договора» нокаутирует социальное законодательство

Глава десятая. Верховный суд против «Нового курса»

Глава одиннадцатая. Рузвельт атакует Верховный суд США

Глава двенадцатая. Суд Винсона — позор нации

Глава тринадцатая. Суд Уоррена: поворот к либерализму

Глава четырнадцатая. Суд Уоррена: подъём и упадок

Глава пятнадцатая. Суд Уоррена: новый активизм

Автор: Черниловский З.М. Шибанов С.Е.

Теги: история правоведение юриспруденция право очерки истории история сша издательство юридическая литература верховный суд

Год: 1982

Похожие

Народный суд в демократических Афинах.

Билль о правах в конституционной истории США (историко-критическое исследование)

Суд и право в СССР. Часть первая. Основы судоустройства

Рабоче-крестьянский суд. (Руководство для работающих в Рев. Воен. Трибуналах)

Текст

З.М.Черниловсний , luu9/mc$ се .
от МАРШАЛЛА
по УОРРЕНА
Очерки истории
Верховного суда
США
Москва
«Юридическая литература»
1982

67.99(7США)
4-49
Рецензенты:
доктор юридических наук, профессор Б. С. КРЫЛОВ,
доктор юридических наук, профессор А. А. МИШИН
1206000000-040 л
Ч 74-82
012(01)-82
© Издательство «Юридическая литература», 1982

Не обладая твердым и четким
представлением об истинном праве м подлинном
правосудии, мы довольствуемся тенью и призраками.
Цицерон
ПРЕДИСЛОВИЕ
История Верховного суда Соединенных
Штатов Америки с давних пор стала предметом
бесконечных исследований — критических и апологетических.
Ею занимались не только юристы, но и историки,
социологи, политологи, экономисты и публицисты. И это
понятно: едва ли не большая часть «фундаментальных
перемен» в американской конституции, как равно и в
том, что относится к регулированию экономических и
социальных отношений в стране, была сделана не
столько конгрессом и легислатурами штатов, сколько
решениями Верховного суда США.
Право и практика запретов, «опрокидывающая», по
американскому выражению, постановления конгресса и
любой другой законодательной власти в США,
превратили Верховный суд в одно из самых властных
учреждений буржуазной республики, а по временам—даже и
в самое властное. Девять человек, составляющих
Верховный суд США, пишет американский юрист Ф. Ро-
делл1, есть наиболее авторитарное и наиболее
неответственное на нашей земле собрание людей, правящих
другими людьми. Эти люди отдают распоряжения,
обязательные для всех учреждений федерации, от сельской
школы до президента. Конституционные поправки всего
только трижды отменяли негативные ревью,
установленные судьями. Судьи, замечает другой американский
юрист, создали то, что называется специфическим «the
supreme law of the land»—верховным правом страны2.
По давно укоренившейся доктрине, особенной чертой
3

американской системы управления считается стремление,
как равно и способность, решать политические проблемы
с помощью судебных постановлений по частным спорам
или, иначе говоря, «сводя политические проблемы к
правовым».
Редкая книга по истории американского суда, если
она написана американцем, обходится без
импонирующей национальному и профессиональному чувству
ссылки на известного французского историка прошлого
столетия А. Токвиля, автора книги «О демократии в
Америке». Токвиль писал между прочим, и это чаще
всего цитируется: «Если бы меня спросили о том, кто в
Америке составляет аристократию, я без колебаний
ответил бы, что она не среди богатых, но среди тех, кто
занимает юридические должности».
Поверхностное, но отнюдь не вздорное заключение
Токвиля отразило общую, рано наметившуюся
тенденцию к мифологизации американской юстиции и ее
главного штаба — Верховного суда. Фикция внеземного
превосходства высшей судебной власти федерации —
справедливо заметил в свое время один пытливый историк —
исключила и сколько-нибудь критическое рассмотрение
фактов, выдвинув на первый план одни эмоции3. Общим
мнением, и далеко не беспочвенным, сделалось
следующее: история Соединенных Штатов не может быть
написана вне связи с историей их Верховного суда.
Среди многих и различных причин, способствовавших
мифологизации истории и самой роли Верховного суда
в жизни Соединенных Штатов, можно указать на ту
рано угаданную выгоду, которую выборные власти этой
страны, а с ними и весь ее правящий класс извлекали из
возможности свалить ответственность за все и всякие
непопулярные решения, исчисляемые сотнями, на
бесконтрольное, высокопоставленное учреждение,
состоящее из немногочисленной, пожизненно удерживающей
свои должности группы сановников-судей.
Реформировать Верховный суд, лишить его права
нуллификации законов и таким образом возвратить к
роли, которую ему отвела конституция 1787 года, не
представляло никакого труда. Любая сессия конгресса
могла бы сделать это одним своим постановлением.
Десятки раз проекты оглашались и вносились в конгресс,
но каждый раз безуспешно. Реформировать Верховный
4

суд не было позволено ни Т. Джефферсону, ни Ф.
Рузвельту.
Возвышению Верховного суда США немало
способствовала американская конституция, относимая к
числу жестких: всякая ее новеллизация (поправка)
требует согласия обеих палат конгресса и утверждения не
менее чем двумя третями составляющих федерацию
штатов. От конституции Массачусетса, например,
принятой в 1780 году, мало что осталось из-за
многочисленных существенных изменений, внесенных легислатурой
штата. Но конституция США 1787 года осталась в
основе своей неприкосновенной. Кроме десяти поправок,
которые составили Билль о правах 1791 года, до
настоящего времени было принято всего 16 поправок.
Все остальное, что относится к структуре власти,
делалось либо «самой жизнью», как это случилось с
партийной системой, которой конституция не знает, либо,
что не менее важно, — «конституционными запретами»
Верховного суда. Именно они превратили его историю в
совокупность мифов и фикций и именно благодаря им
Верховный суд из ординарного апелляционного органа,
каким его создали отцы—учредители федерации, стал
фактически органом власти.
Сколько-нибудь однозначная оценка политики
Верховного суда США на протяжении его двухсотлетней
истории, за исключением самой общей, представляется
затруднительной. На разных этапах этой истории
Верховный суд выступал то как душитель всего
прогрессивного и либерального (например, 1890—1937 гг.), то как
«регулятор», заботящийся о «балансе сил» (так
называемый суд Рузвельта, 1937—1944 гг.), то как
олицетворение сервилизма и угодничества в отношении к
правительству и тем силам, которые направляли его
деятельность (суд Винсона времен маккартизма), то
как проводник буржуазно-либеральной политики,
каким был суд Э. Уоррена в лучшую пору его
деятельности (60-е годы XX в.).
Предлагаемые очерки посвящены главным образом
критическому рассмотрению истории и теории
«конституционного ревыо» Верховного суда США. Они никоим
образом не претендуют на сколько-нибудь полное
исследование этой нелегкой темы, в ряде отношений они даже
фрагментарны.
Несколько слов о принятой нами «периодизации».
5

Легко заметить, что она не вполне совпадает с
общепринятой: колониальный период; война за независимость
и образование США; США с конца XVIII века и до
Гражданской войны 1861 —1865 гг.; Гражданская война
и реконструкция Юга; США в эпоху империализма;
США в период общего кризиса капитализма.
Не представляет особого труда разбить нашу работу
по вышеприведенному принципу, тем более что он
положен в основу исследования. Вместе с тем нужно иметь
в виду, что история учреждения, как равно история того
или иного правового института, может не совпадать по
фазам своей эволюции и трансформации с эволюцией и
трансформацией всей данной политико-экономической
структуры как таковой. История государства и права
постоянно наталкивается на так называемый асинхро-
низм права и государственности, одних правовых
институтов с другими, базисных и надстроечных явлений.
Чем шире рамки периодов, kotoj ые мы исследуем, тем
очевиднее выступает на первый план внутреннее
единство экономических, политических и правовых форм, чем
уже рамки периода, тем чаще сталкиваешься с их
несовпадением в разной степени глубоким или частным.
Феодальное право может какое-то время сосуществовать
с буржуазным, социалистическое государство может
принять, хотя и в качестве временной меры, те или иные
нормы буржуазного права и т. д.
Сказанное относится и к истории Верховного суда
США, как она нам представляется. Читатель, надеемся,
увидит, как в рамках одного и того же исторического
периода Верховный суд США выступает в различных
ролях. Чтобы в полной мере отразить этот специфический
процесс, мы решили отойти от генерализующей
периодизации к своего рода «частной», но так, разумеется,
чтобы первая методологически превалировала над второй.
В заключение считаем своим долгом выразить
искреннюю благодарность профессорам А. А. Мишину и
Б. С. Крылову за помощь, оказанную автору при
подготовке книги к печати.

Глава первая
МЭРБЮРИ ПРОТИВ МЕДИСОНА
1. Конституция Соединенных Штатов
Америки, разработанная и утвержденная
Филадельфийским конвентом, вручила федеральную судебную власть
«одному верховному суду и тем низшим судам, которые
конгресс будет время от времени учреждать». Тем самым
будущему первому конгрессу, избранному на основе
конституции, вменялось в обязанность создание
должной федеральной судебной системы во главе с
Верховным судом, а всем последующим конгрессам
предоставлялось полномочие реконструировать федеральные суды
по своему усмотрению.
С опорой на англо-американскую традицию
конституция США гарантировала несменяемость федеральных
судей по принципу «пока они себя хорошо ведут» и
постановляла, что, пока судьи остаются на своих
должностях, конгресс не вправе уменьшать им жалованье.
Решение это отвечало принципу разделения властей:
судебная власть становилась независимой от
исполнительной и законодательной.
Согласившись с принципом несменяемости
федеральных судей, конвент позаботился об их лояльности,
введением импичмента, т. е. судебного преследования,
осуществляемого конгрессом. Так, в частности, реализовы-
валась система «сдержек и противовесов», объявленная
интегральной частью «разделения властей».
Следующим немаловажным делом было определение
юрисдикции федеральных судов — в ее размежевании с
юрисдикцией судов штатов, не желавших конкуренции.
Согласно ст. III федеральной конституции, судебная
7

власть Соединенных Штатов должна была
распространяться на все те дела, которые могут возникнуть из
действия самой конституции, из законов и международных
договоров, которые приняты, заключены или могут быть
приняты и заключены Соединенными Штатами в
дальнейшем. К федеральной юрисдикции были отнесены
споры между штатами, между штатом и гражданами
другого штата, между гражданами различных штатов и
некоторые другие иски, касавшиеся федерации в целом.
В ходе прений, развернувшихся в конвенте, было
внесено предложение о «суперлегисакционном контроле»,
т. е. «надзаконном» контроле, под чем понималось
право Верховного суда США объявлять недействующим
любой акт конгресса или легислатуры штата на том
основании, что они находятся в противоречии с
федеральной конституцией. За него высказались идеолог
федералистской партии А. Гамильтон, будущий член
Верховного суда Д. -Вильсон, будущий председатель
Верховного суда О. Элсворт и три других оратора. Эти люди
не скрывали своих страхов перед выборными
легислатурами, могущими осуществить уравнительные права
(leveling-law), с помощью которых «бедные ограбят
богатых и потрясут страну».
Конвент отклонил предложение о конституционной
цензуре. Существовали очевидные свидетельства, что в
штатах не примут конституционного контроля, поскольку
он задевал суверенное право их собственных легислатур
решать дела без вмешательства извне.
Противники конституционного надзора настаивали на
том, что толковать конституцию правомочен только
конгресс: если случится, что он преступит границы своей
власти, его поправит избиратель.
2. В то время как федеральные суды
еще только проектировались, судебные системы штатов
уже сложились. Суд, его устройство и функционирование
были в числе первостепенных вопросов, занимавших
революционные власти. То особое внимание, которое
уделялось судам, восходит к дореволюционному периоду.
Ввиду того влияния, которое суды оказывали на жизнь
колонистов, замечает американский историк Р. Эллис,
последние были весьма чувствительны к тому, как эти
суды действуют1. Не раз случалось, что конфликты, свя-
8

занные с действием или бездействием колониальной
юстиции, переходили в волнения политического
характера.
В течение всего колониального периода, заключает
Эллис, защита судебной независимости от вторжений
короля и парламента была «центральной проблемой».
Из сказанного не вытекает, однако, что принципы
судебного устройства и функционирования были чем-то
само собой разумеющимся для вновь образованных
штатов. Напротив, как только соответствующие вопросы
были поставлены в порядок дня, они сделались
предметом борьбы и сомнений. Массачусетсу, например, при
всем его очевидном радикализме, потребовалось
несколько лет, прежде чем вопрос о несменяемости судей
был решен положительно. Немногим проще было и в
других штатах, в том числе в Виргинии, принявшей в
конце концов то же решение. В Нью-Джерси и
Пенсильвании судей было решено избирать на срок, в
Джорджии было постановлено, что судьи держат свои
места до тех пор, пока будет угодно легислатуре.
Даже и в наши дни не существует сколько-нибудь
единообразной системы назначения верховных судей
штатов, как и всех прочих судей. В одних случаях члены
Верховного суда выбираются (назначаются) местными
легислатурами (Виргиния, Род-Айленд, Коннектикут);
в других — назначаются губернаторами и подлежат
утверждению сенатом или исполнительным советом
легислатуры (Делавэр, Мэн); в третьих — избираются
населением (Айдахо) и т. д.
В соответствии с федеральной конституцией наряду с
судами штатов должны были возникнуть в виде
целостной системы, охватывающей всю страну, федеральные
суды, наделенные как параллельной, так и интерцесси-
оиной юрисдикцией. Судебное устройство приобретало
дуальный характер.
3. Первый конгресс Соединенных Штатов,
избранный на основе новой конституции, собрался в
Нью-Йорке 4 марта 1789 г. Среди 70 депутатов обеих
палат, если принять это число без учета смертей и
отставок, 44 человека так или иначе участвовали в
революции, 16 — подписали в свое время конституцию 1787
года. Здесь находились небезызвестные Роджер Шерман
9

и Оливер Элсворт из Коннектикута, Элбридж Джерри
от Массачусетса, Ричард Генри Ли и Джеймс Медисон
цз Виргинии и др. Многие были депутатами штатных
легислатур, утвердивших конституцию. Естественно, что
фракция предшествующих ассамблей так или иначе
перебралась и в новый конгресс.
История поставила перед ним неотложные вопросы,
связанные с Союзом штатов: об организации
федерального правительства и о федеральных доходах,
необходимых для его функционирования; о федеральной судебной
власти, которую следовало учредить по прямому
уполномочию конституции; о популярном в народе и
ненавистном для конгресса Билле о правах. В ходе работы
конгресса вырабатывались правила процедуры,
возникали первые комитеты, получавшие полномочия на
составление и формулирование биллей.
Были созданы первые три правительственных
департамента: военный, финансовый и иностранных дел.
Прения по вопросам федеральной судебной организации
начались в августе 1789 года и велись одновременно с
обсуждением других законодательных проектов,
включая Билль о правах.
Одни ораторы ставили под сомнение дуальную
систему судов, предлагаемую законопроектом. Они видели
в ней реальную угрозу для независимости штатов2.
Отвечая противникам Билля, В. Смит из Южной
Каролины подчеркнул, что уголовные преступления как
были, так и остаются в юрисдикции судов штатов;
каждое такое дело будет рассматриваться в том именно
штате, где произошло преступление. Федеральная
периферийная судебная система, доказывал Смит, должна
существовать, и весь вопрос в том, чтобы снабдить ее
компетенцией, создающей «наименьшие неудобства для
граждан». Новый закон должен с возможной
точностью определить, какие дела останутся в ведении
штатов и какие будут при необходимости перемещаться из
штатных судов в федеральные3.
Мнение Смита выражало волю большей части
конгресса, и 15 сентября 1789 г. Закон о судоустройстве («An
Act of establish the Judicial Court of U. S.») был
принят. . |
Периферийная федеральная юстиция включила 30
районных (districts courts) и три окружных (circuit
courts) судов. Последние имели апелляционную власть в
10

отношении первых. Не вдаваясь в подробности, отметим,
что окружные суды были уполномочены рассматривать
дела о преступлениях против власти Соединенных
Штатов, когда они совершаются на территории данного
судебного округа. Их наделили исключительной
компетенцией во всех тех гражданских спорах, которые связаны
с мореплаванием, включая соответствующие налоги и
сборы, а также во всех тяжбах о штрафах и убытках,
«подпадающих под действие законов Соединенных
Штатов». К юрисдикции окружных судов закон относил и
те случаи, когда Соединенные Штаты выступают в каче-'
стве истца или ходатая, а также тогда, когда стороны
являются гражданами разных штатов. На окружные же
суды были возложены решения, вытекающие из споров
о гражданстве Соединенных Штатов (citizenship cases).
Члены Верховного суда федерации, которых было
шесть, вместе с председателем должны были с известной
регулярностью объезжать окружные суды, руководя их
сессиями, проходившими дважды в году.
4. Признавалось, что федеральные суды
всех степеней могут опираться в своих решениях как на
«общее право»4, так и на «справедливость» (equity),что,
при неопределенности того и другого, превращало
судебную власть в правотворческую.
Такой она по сути дела и была с самого начала,
поскольку признавалось, что общее право Англии
применяется в ее колониях в той только мере, «в какой оно
отвечает условиям колоний» (дело Кальвина). В так
называемом «Законнике свободы колонии Массачусетс
1641 года» говорилось (ст. 1), что никто не будет лишен
жизни и вообще осужден, никто не будет лишен
имущества и чести «иначе как на основе писаного закона,
принятого законодательным собранием (колонии) и
соответствующим образом распубликованного; когда же
нет закона, то на основе Священного писания; однако
во всех случаях, относящихся к лишению жизни,
телесным повреждениям или изгнанию, приговор может быть
постановлен только самим законодательным собранием».
В 1798 году губернатор штата Нью-Йорк назначил
Джемса Кента членом местного верховного суда. Кент
вспоминал впоследствии, что, заняв свой пост, он
оказался перед тем, что «не имелось ни отчетов о судебной
11

деятельности, ни прецедентов... пи собственного права,
и никто не знал, что это означает...»5.
В 1828 году, став во главе канцлерского суда в Нью-
Йорке, Кент писал, что и в этом суде не оказалось ни
одного решения, сколько-нибудь похожего на dictum. «Я
принял это учреждение, — продолжает Кент, — как
будто оно было только что создано... я не имел никого, кто
мог бы руководить мною, и я располагал той же властью,
что и английский канцлер в своем суде, юрисдикцией,
ограниченной одной только конституцией»6.
Положение, создавшееся в нью-йоркских судах, не
было, конечно, исключительным. Юристы затевали иски
и ставили перед судьями вопросы, на которые те
отвечали, руководствуясь убеждениями, своим собственным
пониманием права и «справедливости» и своим
отношением к данной политической ситуации, если дело того
требовало. Э. Кирби, с именем которого связан первый
сборник судебных отчетов штата Коннектикут (1789),
писал между прочим, что, хотя американские поселенцы
принесли с собой английское «материнское право»,
различие между развитой торговой жизнью Англии и
сравнительно простой экономикой Америки было причиной,
что из английского общего и статутного права
черпалось мало существенно важного7.
Так же думал и Т. Джефферсон, высмеивавший
«...ординарную доктрину, согласно которой мы прихватили с
собой из Англии общее право... Правда в том, что мы
привезли с собой права человека»8. Мнение лидера
разделяли и многие другие республиканцы. Они вышучивали
общее право, называя его каббалистическим и
мистическим, относя его к реликтам средневековья, справедливо
указывая на тот факт, что никто не знает о
действительном значении прецедента, пока его не истолкуют
судьи.
То же относится и к «праву справедливости», широко
применяемому в колониях уже потому, что одни
колониальные суды руководствовались, как и в Англии,
«общим правом», а другие — «справедливостью». Высшие
апелляционные суды колоний, копируя английские
образцы, были устроены так, что одни из них напоминали
собой и своей процедурой палату лордов, не связанную
в своих решениях действующим правом, другие — Суд
королевской скамьи (опирающийся на «общее право» и
прецедент).
12

Полемика по вопросу о применимости английского
права захватила все 13 штатов, а затем и вновь
возникавшие. Единой точки зрения не существовало. Южная
Каролина и Нью-Джерси заявляли в своих
конституциях, что действующее «в данное время» право остается
до тех пор, пока не будет выработано иное. Конституция
Мэриленда признала действующим правом штата все
те английские статуты и то в английском общем праве
вообще, что усвоено судебной практикой.
Виргиния, после многих колебаний, признала
действующим только то английское право, которое возникло
до воцарения Якова I (точнее — до 1607 г.); особая
комиссия произвела радикальный просмотр английского
права. В Пенсильвании легислатура предписала
Верховному суду штата представить доклад об английском
праве (1807 г.). После длительного обсуждения судьи
штата пришли к заключению, что Америка не может
усвоить английского права во всем том, что относится к
прерогативам короны, положению церкви, привилегиям
дворянства, феодальному землевладению, внутренней
торговле, таможенным пошлинам и т. д. Судьи пришли
к согласию, что инкорпорации подлежит только то в
английском праве, что подтверждено актами легислатуры
или усвоено практикой местных судов, т. е. то, что
сделалось правом американским.
Представляется несомненным, что английское право
оказало непреходящее влияние как на содержание, так
и на форму американских договорного права (trust),
ва собственности и трудовых отношений. Особенное же
место должно быть отведено, что называется due process
of law и еще the equal protection of the law, т. е.
«должной правовой процедурой» и «равной правовой защитой».
Конструкция обоих этих институтов тяготеет к их
английскому прототипу. И то же может быть сказано о
прецедентной системе, усвоенной американскими судами
всех степеней, как равно и о долговременном
консервативном сопротивлении кодификационным проектам.
Одно то обстоятельство, что американские суды
приняли как непреложное прецедентную систему, вело, как
справедливо отмечает А. Старченко, «к смешению
правовых и моральных норм и тем самым позволяло
превращать мнение суда о господствующей морали в
действующую норму права...»9. По самой логике
прецедентной системы суд приобретал правообразующую функцию.
13

В немалом числе случаев оказывалось все же, что
право и существует, и отсутствует10: по одинаковым
поводам одни суды говорили «да», другие—«нет». И не
только суды разных штатов, что еще может быть
понято. Несовершенно, неполнота и общая нестабильность
были свойственны праву самих штатов. Много раз
случалось, что и Верховный суд принимал противоречащие
решения без существенных перемен в праве как таковом,
т. е. руководствуясь мотивами политического свойства, и
эти решения задевали и даже отменяли право штатов.
Защищая право федеральной юстиции
пересматривать решения, вынесенные судами штатов, все тот же
Смит говорил: «Это право есть необходимое обеспечение
прав федерации против посягательства штатов... В
случаях, когда суд штата игнорирует юрисдикцию
федерации и своим решением пытается лишить федеральное
правительство его конституционных прав, необходимо, чтобы
национальный трибунал имел достаточно власти для
защиты этих прав»11.
При тогдашнем состоянии американского права, и в
'особенности iфедерального, при /необозримо щирокой
свободе истолкования предписаний конституции уже
одно это предпочтение выделяло Верховный суд в
качестве властного органа, единственного среди всех,
способного на эффективное вмешательство в дела штатов.
Для наилучшего понимания дела нелишне отметить,
что, восприняв прецедентную систему, американские
суды, включая Верховный суд, никогда не тяготились
приверженностью к тому, что называется stare decisis, т. е.
принципу следования ранее выработанному прецеденту.
Требуется только, как разъясняет современный
американский юридический словарь, чтобы уклонение от
следования прецеденту имело под собой «хорошее
оправдание»12. Мы увидим далее, что поиск «хорошего
оправдания» не был чем-либо ограничен, не существовало и
сколько-нибудь разумной основы для его критики.
5. В стремлении придать Верховному
суду федерации особый и исключительный характер
авторы Закона о судоустройстве и с ними весь «первый
конгресс» уполномочили Верховный суд издавать
предписания, обязательные для органов исполнительной
власти, включая презуцента и его министров, когда они,
14

по мнению суда, уклоняются от предписаний конституции
(ст. 13)13.
Еще большее значение приобретала ст. 25 Закона.
Она наделяла Верховный суд правом отмены
(нуллификации) любого закона, кто бы его ни принял, если суд
считает, что закон этот уклоняется от предписаний или
принципов конституции. Над конгрессом и легислатурами
штатов был поставлен «совет цензоров», на решения
которого не существовало апелляции.
Ничего подобного в конституции США не
содержалось, и на нее по этой причине не ссылались. Д. Меди-
сон, переходивший от одних сомнений к другим, в речи,
произнесенной в конгрессе 21 июля 1879 г., говорил:
опыт государственной жизни свидетельствует о
непреодолимой тенденции «к абсорбции всей полноты власти»,
свойственной легислатурам, и это и побуждает к
созданию третьей, особой власти, достаточно эффективной для
того, чтобы удержать в сохранности республиканские
принципы.
Вряд ли может быть доказано, что депутаты первого
конгресса руководствовались убеждением, будто право
конституционного пересмотра, введенное ст. 25 Закона о
судоустройстве, вытекает из самой конституции, или
едиными представлениями в том, что касается
конституционной обоснованности финальной интерпретации актов
конгресса.
Много позже того, как финальная интерпретация
стала фактом американской конституционной истории, были
приложены усилия для того, чтобы доказать ее родство
с конституцией 1787 года. Явному изменению
подверглась формула: «Конституция и законы Соединенных
Штатов, изданные в ее исполнение... являются высшими
законами страны, и судьи каждого штата обязаны к их
исполнению, хотя бы в Конституции и законах
отдельных штатов встречались противоречащие постановления»
(ст. VI), а еще больше небрежная, а может быть
нарочито недоговоренная ст. III, уполномочившая судебную
власть федерации к рассмотрению дел, «возникающих
на основе настоящей Конституции».
Современник и активный участник дебатов по
вопросам будущей, а затем действующей конституции нью-
йоркский судья Иатес (Yates) пришел к заключению,
что «делами, возникающими из конституции», могут
считаться только дела, которые касаются ее собственно-
15

го толкования, как это неизбежно для всех
конституционных режимов, и дела, связанные с выяснением
сущности и пределов власти, созданных конституцией
департаментов14. Так оно, надо думать, и есть. Профессор
А. Байкел (A. Bickel) полагает по меньшей мере не
соответствующим логике, что ст. III конституции
предусматривает «юридическое ревью»*. Последнее «находится
за пределами общей схемы ст.Ш», поскольку она не
содержит полномочия объявлять, решая дело, противо-
конституционным относящийся к нему закон15.
Еще менее предусматривает конституционный
пересмотр ст. VI, специальным назначением которой было
дисциплинирование штатов. По смыслу ст. VI
Верховный суд получил право решения коллизионных
вопросов, возникновение которых было неизбежно из-за
несовпадения права штатов с правом федерации, но не более
того. Прения вокруг Supremasy Clause, как называют
принцип, выраженный ст. VI, фиксируемые протоколами
конституционного конвента, обнаруживают только ту
аргументацию, которая связана с разрешением
конфликтов между федерацией и штатами.
Почему же, спрашивает американский юрист Ф. Ро-
делл, и конгресс, и президент пошли на беспрецедентное
и добровольное самоограничение своей власти? И
отвечает: они были реальными политиками; стоя во главе
федералистской партии, они не без страха наблюдали за
поведением своих республиканских противников, за
усилением их влияния в массе избирателей. Речь шла не об
отказе от власти как таковой, а о мерах по пресечению
власти джефферсонианцев, могущих при каком-нибудь
повороте событий смести «правительство Вашингтона-
Гамильтона». Закон о судоустройстве имел назначением
укрепление позиции федералистов в узком, «партийном»
смысле этого слова. «Народные интересы», о которых
толковали лидеры первого конгресса, были чистейшей
софистикой. Помня о перевыборах палаты
представителей и сената, чреватых неожиданностями, о меняющихся
* Следуя за американскими авторами, мы позволим себе
пользование этим термином, употребляемым обычно для случаев
«юридического пересмотра» решений, принятых нижестоящими судами,
а также и постановлений органов власти (см. Law Dictionary, N. Y.,
1975, p. 183).
16

время от времени президентах, федералисты с тем
большим усердием укрепляли Верховный суд, наполняя его
пожизненно назначенными компаньонами по
убеждениям, идеям, политическим интересам16.
Нелишне отметить, что в наши дни, после
шокировавших реакцию постановлений так называемого Суда
Уоррена, о чем речь дальше, американские юристы и
политологи, враждебные демократическим переменам,
обратились к аргументации, включая историческую, которая
приводит к выводам о противоконституционности, а
значит о противозаконности «суперлегисакционного
контроля». Пример такого рода дает книга Брента Бо-
целла «Революция Уоррена», изданная в 1966 году.
Адвокат и политик, издатель католического журнала
«Триумф» нашел, когда это потребовалось,
существенные агрументы, колеблющие права Верховного суда
принимать решения, доходящие — куда уж дальше — до
запрещения утренней молитвы в публичных школах!17
Конечно, Роделл и Боцелл смотрят на вопрос с
разных политических позиций, но их общие выводы, как
равно и факты, на которых эти выводы базируются, в
конечном пункте сходятся.
Кроме закона о судоустройстве, упомянем еще
постановление об учреждении должности генерального
атторнея. К обязанностям последнего относились: защита
интересов Федерации в Верховном суде, юридическая
консультация президента и любого из федеральных
департаментов, когда о ней запрашивали. С течением
времени повелось, что путь к судейскому креслу пролегал
через кабинет генерального атторнея и между ним, с
одной стороны, и Верховным судом—с другой,
установились более чем дружеские отношения.
6. Ни один президент Соединенных
Штатов не обладал такими возможностями для заполнения
Верховного суда «своими людьми», как Д. Вашингтон.
Американская революция выдвинула выдающихся
юристов (Георг Месои, Ричард Генри Ли и др.) по
президент не принимал никаких кандидатов на судебные
должности, если не был достаточно уверен в их
федералистских убеждениях.
Случайно ли, что все шесть судей, кроме
председательствующего Дж. Джея, оказались совершенными
2 Заказ 7973
Р

ничтожествами? В 1795 году Джей оставляет суд,
прельстившись более выгодной должностью
губернатора Нью-Йорка.
Первое заседание Верховного суда открылось в
1790 году в Нью-Йорке, одной из временных столиц
федерации. Судьи заседали в черно-красных мантиях
(с 1800 года — в черных), и вся обстановка
свидетельствовала о важности акта, хотя фактическая роль,
отведенная в то время Верховному суду, была
незначительной. Это тревожило А. Гамильтона, заявившего, что
суд — самая слабая часть федерального правительства18.
Может быть отмечено, что при строительстве Капитолия,
в основанной еще при жизни Д. Вашингтона столице
федерации, Верховному суду не было запланировано
отдельного помещения и он должен был довольствоваться
скромной квартирой в апартаментах сената.
За первые 12 лет существования Верховный суд
рассмотрел около 60 дел. Из них не менее трети касались
мореплавания и внешних сношений. Суд собирался на
несколько недель в году, да и то не в полном составе.
Могло показаться, что, несмотря на свои полномочия,
суд сознательно уклоняется от предназначенной ему
роли, довольствуясь рутинной практикой.
Время от времени, впрочем, Верховный суд давал
знать о своем «особом мнении». В 1792 году он отклонил
поручение правительства, касавшееся вопроса об
определении размеров пенсии для ветеранов освободительной
войны; в 1793 году он известил президента, что
консультации по вопросам международного права (как и
вообще консультации по вопросам права и политики)
не входят в компетенцию суда. В первом случае
сказалось отрицательное отношение судей к самой идее
материального обеспечения ветеранов, во
втором—нежелание впутываться в сложный комплекс вопросов,
связанных с отношениями между США и
революционной Францией.
Особое место в решениях, приходящихся на 90-е
годы XVIII века, занимает то, которое касалось
острого и актуального вопроса о соотношении двух властей:
федерации, с одной стороны, и штатов—с другой.
Вопрос этот был, разумеется, не нов, он возник с
началом федерации, но только в 1793 году Верховный суд
был поставлен перед необходимостью сформулировать
свою позицию, приобретавшую значение прецедента. Гос-
18

подство федералистов в легислатуре и правительстве
предопределило решение.
Вмешавшись в чисто гражданское дело (о
наследстве) Верховный суд вынес решение, задевавшее штат
Джорджию не только по существу, но и по тону. Оно
гласило: «Штаты не представляют собой суверенных
государств» (Chisholm v. Georgia). «Для конституции
Соединенных Штатов, — утверждалось в решении,
написанном судьей Вильсоном, — термин «суверенитет»
совершенно неизвестен», и потому конгресс вправе
обязывать Нью-Йорк или Джорджию, как английским
парламент Шотландию19.
Многозначительное, далеко идущее решение было
вынесено в те же годы в связи с законами штата
Род-Айленд, облегчавшими положение неоплатных должников.
Блокируя их как «левеллерские» и потому неприемлемые
в принципе, Верховный суд санкционировал тем самым
всю ту политику в рабочем ( и социальном) вопросе,
которая, начавшись с возникновением нового государства,
продолжалась как неизменная до нового курса
Рузвельта. Вплоть до 1842 года действующим правом США
оставался английский антирабочий статут 1548 года,
преследовавший всякий «заговор или соглашение рабочих»,
связанные с борьбой за улучшение условий труда20.
Вмешательство Верховного суда в частно-правовые
отношения, отнесенные к компетенции штатов, вызвало
волну протестов не только в Джорджии или Виргинии,
но и повсеместно, Конгресс должен был согласиться на
новую, XI поправку к конституции, прямо ограничившую
«судебную власть Соединенных Штатов» узким кругом
тяжебных дел (1794—1798 гг). Так мало значил в те
годы Верховный суд США.
В марте 1796 года место главного судьи, оставленное
Джеем, занял Оливер Элсворт. Назначение было
немалым сюрпризом для всех, не исключая самого Элсворта.
Д. Вашингтон, как утверждают, руководствовался и в
данном случае тем, что Элсворт был настолько
сторонником президента, что совершенно исключалась
конфронтация между ним и правительством21.
7. Между тем Д. Вашингтон, отказавшись
от избрания на третий срок, ушел на покой, уступив
место федералисту Джону Адамсу. Участник I и II Фи-
2*
19

ладельфийских конгрессов, буржуазный революционер,
политик и дипломат, сыгравший известную роль при
заключении Версальского мирного договора 1783 года,
по которому Англия признала свое поражение, Д. Адаме
вступил на пост президента в обстановке заслуженного
признания, а оставил его — всеми презираемый.
Якобинская диктатура, как равно и другие
международные проблемы, с которыми так или иначе столкнулись
Соединенные Штаты, придала особую остроту
экономической и социальной политике конгресса и
правительства— в основе своей антинародным. В словаре
федералистов появилось слово «якобинец», которое они
применяли в том же значении, в кг, ком маккартисты
употребляли слово «коммунист», т. е. с упором на
«государственную измену»22.
С Д. Адамсом во главе федералисты по-прежиему
удерживали власть, но онч не смогли помешать
избранию на пост вице-президента своего главного
политического противника Т. Джефферсона. Возникли опасения
за будущее партии, и в ход были пущены крайние меры.
Президент представил послушному конгрессу два
законопроекта, вошед.иих в историю Америки. Первым
был «Акт о мятеже», вторым — <'0 враждебных
иностранцах» (Sedition and Alien Acts).
«Акт о мятеже»23 был принят конгрессом 10 июня
1798 г., и уже 14 июня — утвержден президентом. Всякое
лицо, которое пишет, публикует, помогает в том или
другом или поощряет к тому, что может быть признано
«фальшивым, скандальным или вредным» для
правительства Соединенных Штатов, для палат конгресса,
для президента, подлежало судебной ответственности;
наказанию подвергались и все те лица, которые
действовали в интересах раскола федерации, оказывая
сопротивление исполнению закона, распоряжению президента
и т. д. TV ремное заключение от 6 месяцев до 5 лет и
штраф до 5 тыс. долларов угрожали всякому, кто
будет признан виновным в «заговоре,
подстрекательстве и бунте»; «позорящая и злостная клевета» влекла
за собой тюремное заключение до 2 лет и штраф до
2 тыс. долларов24. Таков был закон, о котором много
позже президент США Вудро Вильсон напишет, что с ним
подрывались самые корни свободы слова и печати25.
Не лучшим был закон о враждебных иностранцах от
25 июня 1798 г.26. Правительство Д. Адамса намерева-
20

лось заткнуть рот и выслать из сгралы всех тех
иммигрантов, главным образом французов, которые еще не
получили прав гражданства, но уже зарекомендовали
себя в качестве оппонентов правительства. Срок
натурализации был продлен (законом 18 июня 1798 г.) с 5 лет
до 14. Вводилась строгая регистрация «иностранцев», в
силу которой они обязывались давать о себе сведения,
включая «порочащие». Закон 1798 года предоставлял
президенту право бесконтрольной выдачи приказов о
принудительной депортации всех тех «иностранцев», в
отношении которых было позволительным полагать, что
они представляют угрозу для мира и безопасности
страны или что «имеются разумные основания» подозревать
их в намерении «затевать изменнические и секретные
махинации против правительства США». Неподчинение
приказу о депортации влекло за собой тюремное
заключение на срок до 3 лет. »
Возвращая Америку к худшим эксцессам
колониального периода, репрессивное законодательство не могло
не вызвать протеста не только в массах народа, но и в
легислатурах. Протест Виргинии был написан самим
Джефферсоном, и его аргументы были неопровержимы
как в том, что «конгресс не имеет власти над прессой»,
так и в том, что касается пренебрежения «должной
правовой процедурой», как о ней говорилось в конституции
США. Д. Адаме и его администрация не могли не
посчитаться со всем этим: число арестованных не превышало
25 человек, осужденных было и того меньше.
Если принять за чистую монету все то, что говорилось
на заседаниях первого конгресса, Верховный суд должен
был нуллифицировать оба эти акта. Но он и пальцем не
шевельнул. Председательствующий Элсворт, напутствуя
присяжных, заявил о том, что эти акты не противокон-
ституционны. Биограф Элсворта, обеляя его, все же
замечает: «Самое худшее, что может быть сказано об
Элсворте, это то, что он защищал «Акт о мятеже» и,
возможно, также и «Акт о враждебных иностранцах»,
принятые на одной и той же сессии конгресса»27.
8. Репрессивное законодательство,
расколов самих федералистов, способствовало их
поражению на выборах 1800 года. Спустя десятилетие эта
партия практически сходит со сцены. Ушел от политики
21

и Д. Адаме. Новым, третьим по счету президентом США
стал Т. Джефферсон. Республиканским стал и конгресс.
Политический курс нового президента был
ознаменован демонстративной отменой репрессивных законов
1798 года. Предполагалось проведение важных реформ,
включая, аграрную, облегчавшую заселение новых
земель фермерами, снижение налогового бремени,
запрещение ввоза негров-рабов из Африки и пр. На пути
всего этого нового законодательства стоял, как можно
было ожидать, несменяемый Верховный суд, составленный
из федералистов.
Чтобы должным образом оценивать ситуацию, перед
которой оказалось новое правительство, мы должны
возвратиться к политическим акциям Д. Адамса и его
людей, касающихся судебной организации США.
В декабре 1799 года, после того как выяснилось, что
Т. Джефферсон выиграл президентские выборы, Д. Адаме
обратился к конгрессу с предложением о реорганизации
федеральной судебной системы. 13 февраля 1800 г.
предложение это было претворено в закон. Circuit Court Act
уполномочивал президента расширить сеть местных
федеральных судов и заполнить соответствующие вакансии.
Создавалось 5 новых дистриктов, 4 из которых возникли
из деления прежних (в Нью-Йорке, Пенсильвании,
Виргинии и Теннесси), и один, вновь образованный, — в
Огайо и Индиане. Члены Верховного суда освобождались
от присутствия на сессиях окружных судов, чем они,
конечно, тяготились.
Оставив другие дела, Д. Адаме сосредоточил усилия
на том, чтобы возможно скорее, до вступления в
должность Т. Джефферсона, заполнить новые суды своими
людьми, «полуночными судьями», как их затем
прозвали. В течение двух недель эта работа была
окончена. 2 марта 1801 г., за два дня до того как
Джефферсон вступил в свою резиденцию в Вашингтоне, сенат
^подтвердил все назначения.
Ко всему тому случилось так, что незадолго до
выборов оказалось вакантным место Главного судьи. Д.
Адаме предложил эту должность Джею, но тот выдвинул
кандидатуру Джона Маршалла. 20 января 1801 г., не
посоветовавшись с Джефферсоном, к чему обязывала
элементарная этика, Адаме назначает Д. Маршалла
председателем Верховного суда США и уже 31 января
получает санкцию сената.
22

Вакантная должность одного из федеральных судей
(округ Александрия, дистрикт Колумбия) была столь
же срочно замещена неким У. Мэрбюри, вошедшим по
воле случая в конституционную историю Соединенных
Штатов.
Можно себе представить, с каким чувством должен
был наблюдать за этой непривлекательной активностью
Томас Джефферсон, и, когда его час настал, он перешел
в наступление. Конгресс Джефферсона «разгоняет
армию судей, созданную Адамсом», и восстанавливает
практику личного присутствия членов Верховного суда
на сессиях окружных федеральных судов.
Не без подсказки нового президента ораторы
конгресса, в том числе сенатор Брикенбридж, подняли вопрос
о конституционном ревью с намерением пересмотреть
ст. 25 Закона о судоустройстве 1789 года. Брикенбридж
доказывал, что только легислатуры по самой их
природе должны иметь право окончательного суждения о
конституционности законодательных актов. Судьям же
следует придерживаться законов, а не отменять их.
Как раз на это время приходится судебное дело, с
решением которого новая администрация связывала, как
можно полагать, планы радикальной судебной реформы.
Речь идет об иске вышеупомянутого Мэрбюри.
9. По укоренившейся практике,
Мэрбюри, как и всякий другой чиновник определенного ранга,
должен был получить от государственного секретаря
США предписание (патент) о вступлении в должность,
так называемый commission. Они выдавались без помех,
но как раз в данном случае дело обстояло иначе.
Патенты о назначении 42 новых судей были подписаны
президентом Адамсом за два часа до роковой полуночи,
которой завершался срок его полномочий. Все патенты
были тотчас отправлены по назначению, за
исключением четырех, среди которых оказался и патент Мэрбюри.
Утром следующего дня Джефферсон обнаружил
неотосланные патенты и распорядился аннулировать их.
Вновь назначенный государственный секретарь Медисон
так и поступил.
Будь Мэрбюри способен трезво и верно оценить
ситуацию с тем, чтобы действовать в интересах своей
партии, он должен был самоустраниться. Вместо этого он
23

избрал борьбу. Основываясь на ст. 13 Закона о
судоустройстве, Мэрбюри просил своих единомышленников в
Верховном суде обязать Медисона выдать так
называемый мандамус* о его, Мэрбюри, назначении.
Т. Джефферсон, как можно думать, только этого и
ждал. Обладая большинством голосов в обеих палатах
конгресса, президент планирует устранение Д.
Маршалла. Прелюдией к тому служил импичмент коллеги
Маршалла С. Чейза. Палата представителей согласилась с
обвинением, но в сенате не набралось должного
большинства из-за того, что некоторое число сенаторов, действуя
с пониманием всей важности дела, высказалось в пользу
«независимой судебной власти». «Если бы голосование в
сенате было успешным, — пишет А. Кокс, — за Чейзом
последовал бы Маршалл»28.
Внимание страны и столицы в особенности было
приковано к тому, как поведет себя в новой ситуации
Главный судья. Скажем о нем несколько слов.
10. Д. Маршалл родился в 1755 году на
небольшой ферме в западной части штата Виргиния.
После провозглашения независимости Соединенных
Штатов Маршалл вступил в американскую армию, где
в 1775 году получает чин лейтенанта. Через два года он
становится капитаном.
Некоторое время Маршаллу пришлось служить в
штабе главнокомандующего, и здесь он познакомился с
Д. Вашингтоном и А. Гамильтоном. После пятилетней
военной службы Маршалл приступает к изучению права.
Шестинедельный курс лекций по праву и «естественной
философии», прослушанный в перерыве между военной
службой в виргинском колледже Вильгельма и Марии
(последний из курсов читал Медисон) не давал более
того, что сам Маршалл в наброске автобиографии
назвал «very limited education» весьма ограниченным
образованием29.
Следует, впрочем, сказать, что в Америке, как и Анг-
* Этим термином, означающим в переводе с латыни «мы прика
зываем», называлось распоряжение, которым предписывалось
восстановить лицо в его праве. Мандамус выдавался при удостовере
нии в том, что все другие легальные средства достижения цеди ис
черпаны и не дали никакого результата,
24

лии того времени, считали более существенной стороной
практическую подготовку юриста и потому недостаток
специального образования не был препятствием карьере.
Некоторое время Маршалл практикует в своем родном
штате. В 1782 году его избирают в легислатуру
Виргинии, и здесь вместе с Вашингтоном и Медисоном
Маршалл отстаивает ратификацию федеральной конституции
против таких ее противников, как известные Патрик
Генри и Генри Месон. Его политические позиции
определились.
Президент Адаме предложил Д. Маршаллу пост
государственного секретаря, и он оставался им вплоть
до своего назначения в Верховный суд (и даже после
того).
Характеризуя главное, Ф. Роделл указывает на то,
что Д. Маршалл был практиком, предпочитавшим
политический реализм отвлеченным государственно-правовым
теориям, каких было немало и в его время. Из всех
принципов права он отдавал предпочтение одному: что
Верховный суд должен доминировать над легислатурами
и правительством для того, чтобы «служить бастионом,
защищающим право собственности»30.
Много позже описываемого времени Джон Адаме
говорил о назначении Джона Маршалла как о предмете
наибольшей гордости для его собственной политической
деятельности. Но возвратимся к делу Мэрбюри.
11. С точки зрения права и практики дело
это не вызывало трудностей. В какой-нибудь рутинной
ситуации Верховный суд склонился бы на сторону
истца, и все тут. Но ситуация была как раз нерутинной:
никто, включая Маршалла, не мог поручиться за то, как
отнесется президент Джефферсон к исполнительному
приказу Верховного суда.
Томас Джефферсон как реальный политик, далеко
не во всем отвечает тем идиллическим характеристикам,
которые нередки в литературе и особенно по истории
политической мысли. Он был, без сомнения, радикалом
и демократом, и это было для Джефферсона главным,
однако в известных вопросах он держался
компромиссной и умеренной линии. Без особых колебаний
Джефферсон поддержал конституцию 1787 года. Будучи
противником сильной центральной власти, Джефферсон, сде-
25

лавшись президентом, принял и проводил на деле
концепцию федеральной супремации.
Историки не без оснований пишут о том, что уже
вскоре после победы на выборах Джефферсон
склонялся к компромиссу с теми своими политическими против*
никами, которые пожелают свести к минимуму
несогласия.
Трезво оценив ситуацию, Маршалл с
проницательностью и тактом, которые нельзя отрицать, решился на
почетное и взаимовыгодное примирение с
правительством, коль скоро обстоятельства в целом были
неблагоприятными для конфронтации.
Вплоть до назначения Маршалла в Верховный суд
последний держался английской практики вынесения
решений: каждый член суда высказывал свое мнение
пункт за пунктом, по порядку. Маршалл ввел в
практику индивидуальные судейские заключения: один из
судей докладывал проект решения. Несогласные
выступали с «особыми мнениями». Решения принимались
простым большинством голосов.
Решение по делу Мэрбюри писал сам главный судья.
Рассуждая с известной последовательностью, Маршалл
поставил три вопроса: имеет ли Мэрбюри право на
получение патента о своем назначении; существуют ли
законные основания для удовлетворения просьбы
Мэрбюри о выдаче ему мандамуса; может ли мандамус
исходить от Верховного суда США?
Утвердительно ответив на первые два вопроса,
Маршалл дал отрицательный ответ на третий. Суд нашел
невозможным настаивать на привилегии, содержащейся
в "ст. 13 Закона о судоустройстве, поскольку узаконяется
неоправданное вмешательство одной власти в дела
другой и тем самым нарушается конституционный принцип
разделения властей.
Маршалл нашел, поскольку счел это необходимым,
что иск Мэрбюри превращает Верховный суд в суд
первой инстанции по такого рода делам, которые не
упоминаются конституцией, и, таким образом, возникает
коллизия между предписаниями последней и
требованиями Закона о судоустройстве 1789 года.
Признав, что правительство поступает с Мэрбюри
незаконно, Маршалл заявил отказ от полномочий,
содержащихся в ст. 13 Закона 1789 года, и аннулировании
этой статьи вообще.
26

Разделавшись со ст. 13, Д. Маршалл сосредоточил
свое внимание на обосновании полномочия,
заключенного в ст. 25 Закона 1789 года. Ради этого он позволил
себе обратиться к политической философии. Народ,
писал Маршалл, имеет прирожденное право устанавливать
для своего будущего правительства такие принципы
действия, которые, по его мнению, наилучшим образом
отвечают стремлению к счастью. Прирожденная и
высшая воля народа образует как само правительство, так
и дифференциацию власти по департаментам. Власть
легислатуры определена, ее ограничения во избежание
ошибок или забывчивости указаны в самой
конституции. ,
Конституция же — это или особый высший по
значению законодательный акт, принципиально отличающий,
ся от всякого ординарного закона, или, если держаться
другого мнения, такой же закон, как и другие, и
соответственно с тем может меняться тем же способом, что и
последние. Если мы имеем дело с первым случаем, а
именно так обстоит дело в Соединенных Штатах, все те
акты легислатуры, которые противоречат конституции,—
незаконны. Считаясь с тем, что «английская
конституция» не знает деления на органические и ординарные
законы, Маршалл делает особый упор на то, что
американская конституция в отличие от английской является
писаной. Произвольно толкуя конституционную
фразеологию, Маршалл позволил себе утверждение, будто
конституция США, как и всякая писаная конституция,
«подтверждает и подкрепляет» (confirms and
strengthens) основополагающий принцип, согласно которому
подлежат отмене все те акты легислатур, которые ей
противоречат, и что суды, так же, как и другие части
«правительства», связаны этим руководством. Конституция
США объявлялась «верховным правом страны» (supreme
Lam of the Land), связывающим все ее учреждения,
включая легислатуры и суды. И в заключение: по своей
компетенции и обязанности именно суды должны
«говорить то, что есть право страны» (say what the Law is);
тот, кто применяет право при решении частных случаев,
обладает правом на толкование и интерпретацию
руководящих начал; если законы конфликтуют между собой,
решающее слово принадлежит Верховному суду.
Тем и завершилось дело, известное под названием
«Мэрбюри против Медисона». С тех пор и до настоящего
27

дня ст. 25 Закона о судоустройстве 1789 года вместе с
последующими дополнениями разрешает Верховному
суду США:
а) аннулирование, как равно и подтверждение
любого из законов, принятых конгрессом США, если они
будут найдены противоречащими конституции США, как
ее истолкуют судьи по каждому данному судебному
спору, в каждый данный момент;
б) аннулирование любого из актов, принятых
легислатурой того или иного штата, той или иной из властей
штата, того или иного должностного лица в штатах,
если соответствующий акт или действие будут признаны
противоречащими конституции, договорам или законам
США, нарушающих или отрицающих «титул права,
привилегию или изъятие, специально учрежденные или
заявленные какой-либо стороной», в случаях, когда они
соответствуют конституции, договору, закону и даже
решению какой-либо из комиссий, создаваемых
правительством Соединенных Штатов;
в) пересматривать решения судов штата,
нарушающие законы или договоры Соединенных Штатов или
акты федеральной администрации31.
Глава вторая
«КОНСТИТУЦИОННОЕ РЕВЬЮ»
1. Идея верховного конституционного
надзора идет от глубокой древности. В классическую
эпоху афинской демократии (V в. до н. э.) суд
присяжных заседателей (гелиэя) в открытом заседании по
выслушивании противников и защитников закона, уже
одобренного народным собранием, решал в последней
инстанции— отвечает ли новый закон правам и традициям
республики или противоречит им. В последнем случае
закон отвергался, а его инициатор подвергался
наказанию.
В Древнем Риме верховным стражем
конституционной традиции считался и являлся сенат, и мы хорошо
знаем, что его вмешательство могло блокировать любой
закон, даже и самый популярный. Кондорсэ справедливо
замечает: «Сенат, эксплуатировавший уважение народа
к старым учреждениям, скоро понял, что привилегия
28

толковать законы стала почти равносильной праву
создавать новые, и он пополнился юристами»1.
В более поздние времена претензии на верховный
судебный контроль заявлял время от времени парижский
парламент. Известен его отказ регистрировать
королевские акты.
Но, конечно, истоки американской «легалистской»
теории и практики следует искать прежде всего в
Англии. Здесь уже со времени Великой хартии вольностей
1215 года, а может быть и ранее, укореняется воззрение,
согласно которому всякий новый законодательный акт,
от кого бы он ни исходил, корректируется тем, что
называли «древним правом страны». В 1368 году
парламент употребил это выражение (leye de la terre) в
особой резолюции, подчеркивающей принцип законности.
О нем говорили каждый раз, когда требовалось
подтверждение Хартии, а оно, как подсчитано, делалось
44 раза между 1327 и 1422 годами. Английская
парламентская теория допускала, что принципы Хартии 1215
года восходят к таким авторитетным документам, как
законы Кнута (1020), Генриха I (1100), так называемой
«хартии свобод» Генриха II (1154) и другим еще более
древним источникам, чем эти. Реальные политические
интересы, выраженные в Хартии, были отодвинуты и на
поверхности оказалась чистой воды идеализация, а еще
точнее — мифологизация. Чем ближе к революции, тем
отчетливее прослеживается тенденция к сближению так
называемого «общего права» Англии с правом
«естественным*. Одним из первых пойдет по этому пути
Джон Фортескью, государственный деятель и юрист
XV века.
В его теории всякому ординарному праву
противостоит или соответствует «фундаментальное право
страны», которым для Англии является common
Law—общее право. Разрывая с традиционным воззрением на
право собственности. Фортескью отказывается выводить
его из грехопадения, как это делал Фома Аквинский,
или из произвольного человеческого волеизъявления,
выражаемого jus gentium. Начиная с Д. Фортескью и
до самого Д. Локка, право собственности начинают
причислять к естественному праву, недоступному для
государственной власти. Уговаривая королей следовать
принципам естественного права, Фортескью объявляет,
что только такая линия способна укрепить их собствен-
29

ную власть—по сравнению с тиранами,
господствующими по ту сторону Английского канала2.
Для Сент-Джермана, политического мыслителя и
юриста XVI века, различие между естественным и
«общим правом» уже практически стирается, и он
с большой настойчивостью предупреждает против
необдуманного вмешательства в старые начала: только при
непременном согласии короля и парламента3.
Новое отношение к фундаментальному праву Англии
получает образное выражение в трактате Томаса
Старки, капеллана короля Генриха VIII: позитивное право
должно относиться к естественному, как частное
математическое решение к всеобщим математическим
принципам.
Под пером Э. Кока «общее право» приобретает
значение «фундаментального права» Англии, сравнение с
которым делает любой закон истинным или ничтожным.
Общее право есть «высший разум», с которым юристы
соотносят должное и недолжное в законе4.
Есть и образ, которого следует держаться на
практике. Это главным образом Великая хартия 1215 года,
восходящая к донормандскому праву, в свою очередь
теряющемуся в веках. Великая хартия есть источник
фундаментального права Англии—fountain of all
fundamental laws of the reason. Хартия, как и общее право,
частью которого она является, есть выражение
разумных начал the perfection of reason.
Спускаясь на землю, Кок выводит из своих историко-
философских посылок постулат формирующегося
буржуазного права: «Все, что касается meum et teum моего
и твоего имущества, находится вне пределов
королевской власти». Частно-правовые споры решаются только
судами общего права, а не какими-нибудь королевскими
советами или прочими органами администрации.
Действуя в качестве Главного судьи (с 1606 г.), Э. Кок
создает ряд прецедентов, мимо которых не проходит ни
один из исследователей конституционного надзора.
Самым важным признается, по обыкновению, решение
Кока по делу д-ра Бенхема, приходящееся на 1610 год.
Не касаясь существа иска, приведем решение Кока:
«Как это следует из наших книг, общее право в
большинстве случаев контролирует акты парламента и
время от времени признает их полиостью ничтожными:
когда парламентский акт противоречит общему праву
30

и разуму или не может быть исполнен, общее право
контролирует такой акт и может признать его
недействительным»5.
2. Выдающейся заслугой старого судьи
явилась составленная ий в момент революционного
кризиса знаменитая парламентская Петиция о праве 1628
года, направленная против королевского произвола в
налоговой и судебной областях. Несмотря на свое буржуазное
содержание, Петиция была представлена в качестве
нового образа все того же «древнего права страны»,
восходящего к Великой хартии. В качестве таковой она была
усвоена и в американских колониях, прибегавших к
ее защите против притеснений в судах и
администрации.
Здесь с особенным интересом относились к доктрине
особого «высшего права», контролирующего акты
английского парламента. Приверженность тому, что
причислялась к «superior Law», отразилась в прениях по всем
основным документам американской революции, начиная
с Декларации Первого континентального конгресса и
Виргинской декларации прав 1776 года. Еще и в наши
дни встречаются авторы, которые с полной серьезностью
утверждают, будто Великая хартия вольностей 1215
года, Петиция о праве 1628 года и Билль о правах 1689
года есть три основополагающих документа,
гарантирующих определенный круг прав личности6. Что же
говорить о времени революционного противоборства между
Америкой и Англией в конце VIII века?
Влияние Кока на формирование американской
конституционной теории доказывается многими фактами.
По мнению исследователей, Кок был едва ли не самым
читаемым в колониях юристом7.
В 1761 году американец Джеймс Отис в памфлете,
вызванном английскими притеснениями, высказывает,
ссылаясь на Кока, убеждение в праве американских
судов нуллифицировать акты английского парламента,
«находящиеся в противоречии с конституцией». То же
самое скажет в 1765 году Д. Адаме по поводу
Штемпельного акта.
Защитников Кока не смущало то, что в самой Англии
его доктрина не привилась, как это хорошо видно у
Блекстона, отвергавшего контроль над парламентом
31

даже и для тех случаев, когда он выносит «неразумные
постановления».
Далеко не исключается, что укоренению доктрины
конституционного надзора в колониях так или иначе
способствовала практика английских властей, за
которой стояли влиятельные лоялистские элементы.
Функцию верховного надзора за решениями колониальных
ассамблей и судов выполнял английский Тайный совет.
В 1727 году, например, именно он нуллифицировал
коннектикутские статуты, связанные с делом Winthrop
v. Lechmere. Основанием послужило расхождение с
английским правом первородства. И то был далеко не
единственный случай8.
3. Трактуя проблему «верховного права»,
контролирующего ординарное законодательство, мы не
можем пройти мимо той примечательной истории,
которую Великая хартия вольностей пережила в Америке.
Заметим для начала, что Хартией 1215 года открываются
собрания конституционных документов федерации и
штатов и на нее до сего дня можно опираться как на
действующее право. Укажем, в частности, на решение
Верховного суда США от 1963 года по делу об
американском гражданстве. Суд сослался на ст. 39 Хартии, с
которой связывается такой «устойчивый принцип
управления жизнью цивилизованных людей», как должная
правовая процедура9.
Влияние Хартии в американских колониях
проявлялось поначалу в дебатах и обсуждениях, связанных с
усвоением английского права, в юридических
комментариях и правовом обучении. Положение резко меняется в
XVIII столетии, когда из Хартии стали черпать
аргументы, направленные против английской политики. Волею
обстоятельств, справедливо замечает виргинский
профессор А. Ховард, английская баронская Хартия
выдвигается на роль прародительницы американского
конституционализма, и притом такой, «которая весьма
удивилась бы тому, к чему пришло ее потомство»10.
Почитание Хартии питалось вигийской политической
и философской литературой, выросшей из полемики с
королевской прерогативой и по условиям борьбы
искавшей себе опору в истории и праве, идеализировало
английскую историю до «рокового нормандского завое-
32

вания». По мысли известного вигийского лидера А.
Сиднея, «традиционные английские вольности» не
порождены, а лишь формулированы Хартией: ни изменять
Хартию, ни что-либо прибавлять к ней король не
властен11.
Сочинения Сиднея, отмечает А. Ховард, были в
большом ходу в Америке ХУПРвека, способствуя воззрению
на Хартию как на выражение прирожденных свобод, не
подлежащих ревизии. Совсем не курьез то, что первая
книжная публикация Декларации независимости 1776
года была снабжена подзаголовком: «Подлинные
принципы древней англо-саксонской конституции»12.
С началом войны за независимость, а затем с
отделением колоний от Англии легалистские и естественно-
правовые теории образуют своего рода сплав.
Провозглашается право народа на установление нового
правительства, способного обеспечить осуществление таких
«самоочевидных» прав, как жизнь, свобода,
собственность и стремление к счастью. Суверенитет народа
признается неотчуждаемым и вечным. Его формулирует
Виргинская декларация, написанная ;Г. Месоном. Q
нем говорится в конституциях штатов, например
Массачусетса (1780 г.): «Правительство создается для
общественного блага, для защиты безопасности, для
процветания и счастья народа, но не для наживы, честолюбия
или частных интересов каких-либо людей, фамилий или
классов». И потому народу предоставляется право
создавать, изменять, реформировать или смещать
правительства, когда этого требуют безопасность и благополучие
(ст. VIII).
Вместе с тем несомненно стремление, связать, что
можно, с «исконной английской конституцией».
Выражение «соответственно действующему праву» (accordind
tc standing Law), принятое все. той же чконституцие|1
Массачусетса, может рассматриваться* как
.'общеупотребительное. Но ему придают особой* 'с^У'сл,. св'язывая с
формулой ст. 39 Хартии: «Law* of the - Land». Граждане
штата, заявляется в конституции, **«долж]1Ы , обладать,
возможностью защиты своих прав от произвола», и в
этом усматривается следование'ст* 40 Х-артй^ Обещавшей
«не продавать права и справедливости», и
«не*отказывать» в их осуществлении. В конституцию штата
Коннектикут (1818 г.) намеренно вводится формула' Хартии,
объявляющая, что «право и суд не будут продаваться».
3 Заказ 7973 ' 33

Штат Мерилэид заявил о приверженности ст. 39 Хартии
с ее «должной правовой процедурой», включающей, как
оказывается, предъявление обвинительного акта, очную
ставку с обвинителем и свидетелями, невоспрепятствен-
ную возможность для представления доказательств
невиновности и т. п. Конституция Джорджии (1777 г.)
гарантирует свободу передвижения и эмиграции в
соответствии со ст. 42 Хартии, разрешающей «каждому»
выезжать из королевства и беспрепятственно возвращаться.
Точно так же и на том же легальном основании
конституция Пенсильвании (1776 г.) разрешает гражданам
переселяться из одного штата в другой и т. д.
Мощную поддержку Хартия встретила в
университетах и юридической литературе. Американский юрист
С. Роберте напишет в 1817 году: Великая хартия
вольностей есть выражение «древних саксонских свобод»,
главный светоч для создающих законы легислатур13.
4. Указывая на связь между введением
конституционного надзора и политическими интересами
федералистской партии, Ф. Роделл, как и другие
американские историки, констатирует неопровержимую
истину. Следует, впрочем, иметь в виду и то, что федералисты
широко воспользовались страхами и колебаниями,
проникшими в легислатуры штатов, в клубы и прессу. Речь
идет о так называемом «легислативном деспотизме», в
котором не без оснований усматривали существенную
угрозу гражданским правам и свободам. Даже и Джеф-
ферсои, касаясь этой жгучей темы, писал о системе
сдержек и противовесов, которую нужно изобрести
против вполне вероятной узурпации власти какой-нибудь
из будущих легислатур. Стоит только какой-нибудь
части правительства, предупреждал Джефферсон,
сосредоточить всю власть в своих руках, и деспотизм
неизбежен. Не имеет значения, будет ли то деспотизм одного
лица или многих: 173 деспота не лучше одного. О том
же, следуя за Монтескье, говорил в Виргинском
конвенте Г. Месон: правительство, управляющее огромной
территорией с неодинаковым климатом и с населением,
рознящимся по образу жизни и привычкам, отнимет
у народа, как тому учит история, его прирожденную
свободу. В Северной Каролине депутат Т. Блудворс
предупреждал конвент, что, если не будет создана система
34

«самого строгого ограничения, даже и выходящего за
пределы конституции, конгресс растопчет паши права».
В пенсильванской ассамблее говорилось то же самое:
из всех видов деспотизма деспотизм конгресса является
наиболее страшным14.
Обсуждая тот же вопрос, А. Гамильтон писал в
«Федералисте» (№ 78) о существовании ясного и
бесспорного принципа, гласящего, что всякий акт легислатуры,
изданный в противоречие с делегированным ей
полномочием, является недействительным, как не может быть
признан законным ни один акт, противоречащий
конституции.
Сходясь на желательной, но гипотетической
«коллегии цензоров», партии и ораторы партий искали ответа
на вопрос: какой она должна быть? И надо признать, что
как опыт, так и философия склонялись в пользу суда.
Об этом говорил депутат виргинского конвента Дж.
Николас: последнее слово должно оставаться за судом.
Того же мнения держался известный Самуэль Адаме из
Бостона: если закон преступает полномочия, отведенные
предписаниями конституции, судебное решение,
принятое должной инстанцией, объявит его недействительным.
«Если конгресс, — говорил в коннектикутском
конвенте Элсворт, — посмеет в какое-либо время преступить
пределы своей власти, юридический департамент должен
сыграть роль конституционной преграды... право, не
соответствующее конституции, должно быть обьявлено
недействительным»15.
В практическом отношении опасения насчет
«деспотизма» связывались с двумя главными интересами:
никакого умаления прав штатов, во-первых; гарантия
против посягательства па «жизнь, свободу и
собственность», во-вторых; Медисон писал в «Федералисте», что
шум вокруг вопросов о частных правах захватил
континент от одного конца до другого.
Говорилось обо всем возможном: об абсолютном
вето президента, увеличении роли сената, о создании
особого Ревизионного совета с участием судей и т. д.
Медисон, как и Джефферсон, не исключал даже и
«периодических революций», восстанавливающих попранную
демократию. Превалирует несомненное предпочтение,
отдаваемое Верховному суду федерации. Пользуясь
благоприятной обстановкой, суды там и здесь переходили к
конституционному надзору, не ожидая предписаний.
3*
35

В 1786 году иыо-гемпширский суд, решая дело,
связанное с исполнением закона, разрешавшего
истребование незначительных долгов, минуя суд присяжных (Теп
Paund act case), нашел закон противоречащим
конституции штата и потому недействительным.
Нечто подобное произошло и в штате Род-Айленд.
Дело получило широкую огласку. Медисон писал о нем
в «Федералисте».
В следующем, 1787 году, суд Северной Каролины
признал противокоиституционным и потому
недействительным закон, принятый легислатурой штата, и этот
новый прецедент (Bayard v. Singelton) превращал в
право то, о чем еще спорили.
К концу прений, вызванных ст. 25 Закона о
судоустройстве, первый конгресс приходит к почти полному
единомыслию. Побеждает мысль, вычитанная в
«Федералисте». «Если окажется, что законы нарушают какую-
либо норму конституции, судьи, не колеблясь, должны
высказаться против этого нарушения» (Лоуреис). «Если
мы провозгласим что-либо несовпадающее с
конституцией, судьи должны будут ревизовать наше решение»
(Ф. Элис). «Если судьи найдут наше решение
противокоиституционным, они должны без колебаний объявить
об этом» (Болдуин) и т. д. Немногие из конгрессменов
смогли удержаться па критических позициях, но и
последние были обставлены оговорками. В конце концов
даже и те, кто возражал против конституционного ревью,
проголосовали за принятие закона.
Первое и достаточно компетентное истолкование
конституционной власти Верховного суда было дано в
1793 году главным судьей Дж. Джеем. В основе
выдвинутой им концепции лежали три принципа: 1) законы
Соединенных Штатов, если они отвечают федеральной
конституции, обязательны для всех объединившихся
штатов; 2) споры между федерацией и штатом (или
штатами), возникающие по поводу законов, союзных
или локальных, должны иметь беспристрастного
арбитра; ии одна из конкурирующих сторон не может быть
судьей в собственном споре; 3) таким арбитром может
быть только Верховный суд США, уполномоченный
обеими сторонами, и федерацией и штатами, и от обеих
независимый.
То же правило, продолжал Джсй, должно
распространяться на тяжбы, возникающие между каким-либо из
36

штатов, с одной стороны, и некоторым числом
граждан— с другой. Предпочтительнее, чтобы такого рода
иски разбирались общенациональным судом, поскольку
тем самым «предотвращается опасность раздражения
и критики, питаемая подозрениями в пристрастности и
страхом перед ней» и выигрывает «дело свободы и
прав людей», поскольку «истинно республиканское
правление» требует «свободного, равного и справедливого
правосудия»16.
Много позже, в 1911 году, в деле Virginia v. W.
Virginia, Верховный суд США, исходя из Джея и учитывая
новую, унитарно-федералистскую структуру, к которой
Соединенные Штаты пришли после Гражданской войны
60-х годов XIX века, заключит, что тяжбы и споры
между штатами должны рассматриваться как
«квазимеждународные противоречия».
Заключая суждения, связанные с конституционным
надзором, мы полагаем важным подчеркнуть, что
каждая такая акция считалась дозволенной только в связи
с конкретным делом, гражданским или уголовным.
Попытка выведать мнение суда с помощью
инсценированного спора считается не только невозможной, но даже и
наказуемой, как это со всей категоричностью было
заявлено в одном из решений 1850 года (по иску Лорда к
Визи): суды относятся к инсценированным процессам,
провоцирующим «конституционное ревью»; как к
злоупотреблению, караемому по обвинению в неуважении
к суду17.
Глава третья
БИЛЛЬ О ПРАВАХ:
СОМНЕНИЯ И ЗЛОКЛЮЧЕНИЯ
В наших первоначальных планах Билль
о правах не фигурировал, но обойти его оказалось
невозможным, и мы вынуждены уделить некоторое
внимание его прохождению и содержанию.
Если говорить о конституционных документах в
узком смысле, американская революция началась с
Виргинской декларации прав, написанной полковником
Георгом Месоном. Она была принята и распубликована
за два месяца до знаменитой джефферсоновской Декла-
37

рации независимости, первая, философская часть
которой провозглашает право всякого гражданина на
жизнь, свободу и стремление к счастью.
Тем удивительнее, что в тексте конституции 1787
года личным правам и свободам не отведено ни единого
параграфа. Пропуск этот был, конечно, замечен, но
руководимый А. Гамильтоном Конституционный конвент
не обратил внимания на критику.
Но то было в конвенте. А за его стенами бушевали
страсти, вылившиеся в митинги и демонстрации.
Обсуждение проекта конституции приняло драматический
характер. Легислатуры раскололись, и в течение всего того
времени, пока шла борьба «за» и «против»
ратификации, судьба конституционного проекта оставалась
неясной. В конце концов федералисты победили, но с
незначительным перевесом, обеспеченным гласным и
печатным обязательством дополнить конституцию Биллем
о гражданских правах. Можно утверждать, пишется в
одной старой американской работе, что, если бы
конституция была поставлена на народное голосование,
она была бы отклонена, поскольку нация оказалась
разделенной на тех, кто желал сильной центральной
власти, «могущей избавить страну от анархии и
гражданской войны», и тех, для кого «недоверие к
правительству есть краеугольный .камень .свободы»1. Волей-
неволей вопрос о гражданских правах был занесен в
повестку дня первого конгресса. Обсуждение проектов
Билля открывается, практически, выступлением Д. Ме-
дисона, предложившего создание особого комитета по
его выработке (8 июня 1789 г.).
Ему возражают Д. Джексон из Джорджии,
заявивший что «народ Соединенных Штатов опасается того,
как бы конгресс не воспользовался своими правами для
его угнетения». Он предложил отложить обсуждение
Билля, чтобы «дать конституции возможность честного
испытания». В. Гудвин из Массачусетса соглашается с
тем, что народ требует гарантий прав личности, но
полагает момент неподходящим, поскольку перед
конгрессом стоят более неотложные дела. Возвратимся к
вопросу в какое-нибудь «более свободное время»,
предложил Гудвин. «Я хочу, чтобы этот вопрос, — сказал
Р. Шерман, — был рассмотрен палатой в подходящее
время... что касается данного момента у конгресса есть
более важные дела: организовать правительство, решить
33

вопрос о государственных доходах, создать
федеральную юстицию», а между тем «нас хотят вовлечь в
дискуссию о поправках» (!)2.
Снова выступил Д. Медисон. В пространной речи,
составленной с немалым искусством, Медисон напомнил
конгрессу о существовании значительной массы
сограждан, в чьем патриотизме нельзя сомневаться, но
которые не без основания опасаются за будущее своей
свободы.
Люди требуют гарантий безопасности, заключил
оратор, и они могут быть даны без всякой опасности
для какой-нибудь части конституции.
Вслед за тем Медисон огласил проект «поправок»,
состоящий из 8 параграфов. Остановимся лишь на том,
что нашло свое отражение в Билле.
Д. Медисон предлагал подтвердить и узаконить: что
народ iHe может быть лишен права на свободу совести,
слова, печати; что не может быть ограничений для
свободы собраний и обсуждения народных нужд, как
равно и для представления петиций и прошений; что
должно быть подтверждено право иметь и носить
оружие; что солдатские постои в частных домах возможны
лишь с согласия хозяев.
Пройдя редактуру, эти предложения оказались
затем в ст.ст. I, II и III Билля о правах. Основу для
будущей IV статьи составила привычная формула, по
которой должны быть узаконены гарантии
неприкосновенности бумаг и прочего имущества — против
необоснованных обысков и конфискаций.
Самая известная пятая поправка была предложена
Медисоном в редакции: «Никакой штат не будет
нарушать свободу совести, прессы или права на суд
присяжных в уголовных делах»3; ни одно лицо не может быть
ни судимо, ни наказано за одно и то же преступление
более одного раза; никто не будет свидетельствовать
против самого себя; никто не может быть лишен
жизни, свободы или собственности без должной правовой
процедуры (withaut due process of Law); никакое
имущество, необходимое для общественных нужд, не будет
отчуждено без вознаграждения; не будет ни чрезмерно
высоких штрафов, ни необычных и жестоких
наказаний.
Проект будущей VI статьи был предложен
Медисоном в редакции: во <всех уголовных делах обвиняемый
39

будет пользоваться правом на скорый и публичный суд
(the accused shall enjoy the right to a speady and public
trial); ом должен быть информирован о существе
обвинения, иметь право на очную ставку с обвинителем и
свидетелями обвинения, >на представление свидетелей
защиты, на получение должной юридической помощи
для защиты своей безопасности (and to have the
assistance of counsel for his defenes).
Статья VII Билля принимает за правило, что факт,
установленный судом присяжных .на основе общего
права, не может быть 'подвергнут пересмотру. Важная
оговорка легла в основу IX поправки: нормы, служащие
защите индивидуальных прав, как они фиксированы
конституцией, <не должны толковаться к умалению ка-
ких-лшбо 'иных прав личности, устанавливаемых
законом.
Вчитываясь в .предложения Медисона, поставив их з
связь со всей его прошлой и будущей деятельностью,
проникаешься уважением к этому -незаурядному
человеку, пришедшему к сотрудничеству с Джефферсоиом и
во многом пересмотревшему свое отношение к
централизму федералистов4.
Речь Д. Медисона ободрила сторонников Билля за
стенами конгресса -и ослабила позиции его
противников в самом конгрессе.
Чем более я думал об этом предмете, начал свои
сетования сенатор Д. Джексон ш Джорджии, тем более
нахожу его 'неуместным. Чего от мае хотят? Разве по
возвращении нашем к частной жизни мы ме столь же
нуждаемся в защите от вторжения ©ласти в маши
права? Новая конституция —новая 'нестабильность...
довольно революций!5 Джексону вторит конгрессмен
Джерри из Массачусетса: джентльмены .из Виргинии уверяют
нас в том, что мы должны пойти (Навстречу пожеланиям
народа; я держусь иного мнения: мы заняты
организацией правительства и не можем отвлекаться от этого
по другому поводу6.
13 а'вгуста, (выступая в который раз, Медисон
обрушивается на тех, кто держится тезиса насчет
«неподходящего времени». Будет ли конгресс и далее
поддерживать раскол IB народе .или пойдет еа уступки? —
спрашивает -он. Говоря о «расколе», Медисон, как можно
думать, имел ев виду -нечто большее, чем раскол по вол-
росу о «поправках». Литературное 'наследие обнаружи-
40

вает в нем мыслителя, доходившего до признания
определенных «заинтересованных групп» общества,
глубоко различающихся по своим позициям и интересам.
Такого рода группы становятся неизбежным
следствием неодинакового распределения собственности, «и в
этом наиболее общая и наиболее устойчивая причина
фракций». Объединяясь в группы, люди заботятся о
защите своих экономических позиций7.
Во второй половине августа прения принимают
характер дискуссии по существу. 19 августа Р. Шерман
предложил не касаться овященного текста конституции,
превратив «поправки» в «приложение» к ней. Так и
сделали. Отступив в главном, противники Билля
(Джерри, Стоун и др.) сосредоточились на том, чтобы
помешать реорганизации цензового избирательного права,
которому угрожала опасность, и всей той системы
выборов, которая давала выгоду имущим классам.
Наконец 25 августа 1789 г. Билль о правах был
принят, и клерк, согласно процедуре, препроводил его
в сенат. Последний уделил ему несколько
незначительных заседаний и вскоре осталось ожидать
ратификации штатов. В 1791 году Билль о .правах принял силу
закона. То было, без сомнения, «большой победой
демократических сил, достигнутой вопреки воле
господствующей верхушки США»8.
Так или иначе все первые десять «поправок», но
особенно первая и пятая, сделались предметом
преимущественного толкования в Верховном суде федерации.
Свое специфическое значение получила еще XI поправка,
принятая конгрессом 5 сентября 1794 г., вступившая в
силу 8 января 1798 г.: Судебная власть Соединенных
Штатов не должна быть толкуема в том смысле,
который позволил бы распространить ее на какие-либо
тяжебные дела, начатые или ведущиеся против одного из
штатов гражданами другого штата или гражданами и
подданными какого-либо иностранного государства.
Поправка эта была уступкой штатам, запутывая и без того
нелегкий вопрос о рассмотрении контроверз и
разграничении юрисдикции. Конкуренция судебной власти
становилась неизбежной, и так оно и произошло.
41

Глава четвертая
СУД МАРШАЛЛА*
1. Решение по делу Мэр б юр и может
быть сочтено за победу республиканской
администрации. Не расставаясь с убеждением, что в какой-мибудь
особенной ситуации «©се дела государства -могут
оказаться под .пятой федеральных судей»1, президент
Т. Джефферсон (получил возможность отказаться от
дальнейших атак на «конституционное ревью», исход
которых был проблематичен с самого начала. Если в
той или иной мере верно то, что, как пишет А. В.
Ефимов, Джефферсон пришел к власти «путем сделки с
федералистами» и даже «стал проводить в жизнь все
основные .пункты федералистской программы»2, решение
Маршалла должно было стереть противоречия между
правительством и судом.
Могли быть довольны и федералисты. Утрата ст. 13
вознаграждалась сохранением ст. 25 и всей созданной
ими судебной структуры (несмотря на контрреформу
республиканцев). Д. Маршалл показал свои немалые
способности лавирования между партиями.
Составив настоящую «эпоху» в истории
американского правосудия, права и юридической науки, дело
Мэрбюри послужило выдвижению Верховного суда
США на роль общефедерального авторитета в делах
законности.
Дело старого капера Ольмстеда, решившего
получить следуемые ему деньга, несмотря на возражение
пенсильванских властей, показало как далеко
продвинулся Верховный суд, а вместе с ним и федерация
в делом по сравнению с 1794 годом, когда Джорджия
настояла на XI поправке. Едва не дошло до
вооруженного противодействия, но президенту Медисону удалось
уладить дело, и пенсильванская милиция должна была
выйти из ичпры.
Новое дело, пришедшееся на 1810 год, еще более
подняло престиж Верховного суда федерации. Винов-
* В американской литературе сложилась традиция
дифференцировать историю Верховного суда США по «периодам», связанным
с именем председательствующего — Суд Маршалла, Суд Юза, Суд
Уоррена и т. д. Не обладая научным достоинством, такая
периодизация имеет свои удобства, и мы позволили себе воспользоваться ею.
42

ной снова оказалась Джорджия (Eletcher v. Peck).
Найдя, что статут штата нарушает договорное право,
гарантированное конституцией, Маршалл так же, как и
судья Вильсон ранее, дал понять, что штаты »не
обладают суверенной властью. Напротив, будучи членами
Союза, они связаны ограничениями, которые установлены
конституцией, и это правило относится и к их
законодательству. Тем самым, полагает Б. Шварц, Суд
Маршалла положил другой «краеугольный «камень в
систему и структуру американского .конституционного права,
как права всей данной федерации3.
Подталкиваемый благоприятной реакцией
правительства, Верховный суд само собой превращался в
верховный ревизионный орган в отношении всех тех решений
штатных легислатур и судов, которые (Противостояли
федерализации. Новый случай представился в 1812
(New Jersey v. Vilson), а затем в 1816 году. Дело
Martin v. Hunter's Lessee возникло из-за отказа
высшего суда штата Виргиния подчиниться Верховному
суду США — ло предписанию, содержащемуся в одном из
ранее рассмотренных дел.
Резонное возражение виргинского суда, основанное
на том, что Закон о судоустройстве 1789 года,
«распространивший апелляционную юрисдикцию Верховного
суда на суды штатов, не соответствует конституции
Соединенных Штатов», было оставлено без внимания. В
полную противоположность тому было постановлено,
что «конституция распространяет апелляционную власть
Верховного суда США «а все дела, рассмотренные
судами штатов, если они затрагивают конституцию, право
и трактаты Соединенных Штатов»4. Федеральные суды,
подчеркивалось в решении (его .писал известный судья
Стори), «могут без всяких сомнений» пересматривать
не только судебные решения любого из нижестоящих
судов, но точно так же любое действие
законодательных и исполнительных властей штатов, объявляя их в
соответствующих случаях лишенными силы. Виргинии
было предписано подчиниться: расширительная
юрисдикция Верховного суда федерации есть существенный
элемент всей системы политической супремации,
установленной конституцией США.
Всем этим Верховный суд США продолжил
обсуждение и разрешение тех самых двух проблем, которые,
по справедливому мнению советских историков, соста-
43

вили наиболее важный элемент как идеологии, так и
политической борьбы в американских
предреволюционных колониях: природы власти, во-первых; природы
конституционализма, во-вторых5.
2. Особенное внимание американской
историографии привлекают при дела, решенных
Верховным судом США между 1819 и 1824 годами. Первое
из них касалось федерального банка.
В 1791 году Вашингтон и Гамильтон убедили
конгресс в необходимости учредить федеральный банк.
Соответствующая хартия была (выдана сро.ком на 21 год
и прекращала действие в 1811 году.
Банк учреждался с капиталом, состоящим из
10 млн. долларов, разделенным на 250 тыс. акций.
Государству могла принадлежать пятая часть
акционерного капитала, остальными держателями были частные
лица. Они вносили золотом и серебром (всего лишь lU-
часть стоимости купленных ими акций, остальные же
автоматически переводились -в обеспеченные 6%
ежегодным доходом государственные ценные бумаги
(облигации государственного займа). Это было выгодное
дело, и северные банки, взявшие на себя руководство
им, знали чего хотят.
С опорой на банк Гамильтон в качестве министра
финансов добился оплаты долгов США и каждого из
штатов Союза. Соответствующие долговые
обязательства перешли из рук первоначальных держателей к
представителям ссудно-денежного капитала по их
нарицательной стоимости, в то время как на бирже они
котировались по 20 центов за доллар. Для уплаты
государственного долга были увеличены налоги и притом так,
что главное их бремя легло на фермеров. Естественно,
что банк был непопулярен в массах народа.
Правительства штатов резонно усматривали в федеральном
банке ограничение своей власти, поскольку он
осуществлял аккумуляцию государственных резервов и выпускал
банкноты, имевшие хождение по всей стране.
Республиканский конгресс отказался возобновить
хартию, и банку ничего не оставалось как прекратить
операции. Между тем война 1812 года, которую
Соединенные Штаты вели вновь против Англии, вынудила
конгресс и правительство к возобновлению банка, по-
44

скольку без него оказалось невозможным
стабилизировать национальные финансы и обуздать банки шта-
тав — в их стремлении выпускать необеспеченные
драгоценными металлами ассигнации.
В 1816 году так называемый Второй банк был
восстановлен. Тогда легислатура штата Мэриленд
обложила отделение федерального банка в Балтиморе
настолько высоким налогом, что его функционирование
становилось невозможным. Проиграв дело в
апелляционном суде штата, банк обратился за защитой к
Верховному суду США (1819 г.).
Для понимания сути спора следует иметь в ©иду,
что конституция США ни единым словом не упоминает
о федеральной резервной системе, а значит, «и о
федеральных банковских операциях. На этом-то основании
Мэриленд и настаивал на конституционности своих
действий.
Предшествующие судебные споры, затрагивавшие
проблему федеральной супремацпи, предрешали исход
дела, iho оставался вопрос об обосновании решения, а
оно-то более всего примечательно. Маршалл поставил в
своем заключении два вопроса: обладает ли конгресс
правом учреждать национальные банковские
учреждения, а если обладает, то, как обстоит дело с властью
штатов устанавливать налоги для своих нужд, включая
обложение федерального банка?
Отвечая на эти вопросы, Маршалл заявил, что
конституция страны представляется каждый раз такой,
какой ее истолкуют судьи, и что нельзя ограничить
конгресс в том, что относится к принятию срочных мер,
удовлетворяющих национальные нужды, независимо от
того, содержит ли конституция специальные указания
об этих мерах или же не содержит. «... Не следует
забывать...— заметил Маршалл, — что конституция будет
существовать века и потому должна быть
приспособлена для самых разных форм человеческой
деятельности».
Держась такой позиции, Маршалл остановился на
конституционной формуле (разд. 8 ст. 1), которой
конгрессу дозволялось «издавать все законы, которые
будут «еобходимы» для осуществления всех его других
прав. Формула эта, названная necessery — and —
proper— clause, послужила Маршаллу искомой и
желательной опорой для конструирования одного из наибо-
45

лее важных и наиболее живучих принципов
конституционного права Америки.
Стремясь к возможно большей убедительности,
Д. Маршалл заметил, что конституция «по своей
природе» должна иметь дело с первостепенными
факторами ,и «исключать регламентацию второстепенных. В
противном случае она «склонится к многословию
кодексов и потому вряд ли будет воспринята народным
сознанием».
Все, что отвечает букве .и духу конституции,
продолжал Маршалл, что прямо «не запрещено последней,
должно считаться правомерным и допустимым.
Соответственно с тем статус Мэриленда, противореча
федеральному закону, объявляется 'недействующим. Штаты
должны раз .и .навсегда запомнить, что федеральное
право стоит выше их собственного права и контролирует
его.
Тем и завершилось громкое дело Mc-Calloch
против Мэриленда6. Оно подтвердило худшие опасения
Джеффарсона, оставшеюся до конца дней
антагонистом Маршалла. В сентябре того же 1819 года, у себя в
Монтичелло, он напишет пророчески: «Конституция есть
не |более, чем book в руках судей, in они могут по
произволу придавать ей любую форму»7.
Бесконечное число памфлетистов обнаружили то же
мнение, что и Джефферсон. Припомнилось, что и в
деле Мэрбюри Маршалл, не найдя опоры в конституции,
приписал ей некое имманентное желание видеть
реализованным «конституционное ревью». Тем не менее
победа осталась за теми, кто настаивал на «широкой
конструкции necessery — and—proper — clause (в
противовес защитникам «ограниченной конструкции», к
которым принадлежали, между прочим, как Джефферсон,
так и Медисон).
Не менее важным представляется дело нью-йоркской
пароходной компании Роберта Фултона (1824). В
1808 |Году компания -получила исключительное право
(монополию) на пароходное сообщение в водах штата.
Всякое другое лицо или компания, которые пожелали
бы войти в воды штата на овоем пароходе или выйти на
нем за пределы штата, должны были запастись
лицензией Фултон-кО'Мпании. Такую лицензию приобрел некто
Огден, пароход которого курсировал между штатами
Нью-Йорк и Ныо-Джерси. Все шло своим чередом,
46

пока другое лицо, а именно Т. Гиббоне, обладая
лицензией конгресса США, разрешавшей занятие прибрежной
торговлей, не включился в пароходное сообщение между
теми же штатами.
Возник иок о «арушении монополии,
удовлетворенный судом штата Нью-Йорк. Пароходное движение в
водах Нью-Йорка было блокировано для всех
аутсайдеров, во-первых, «и занесен удар по власти конгресса,
во-вторых. Т. Гиббоне принес дело в Верховный суд
США, in им занялся сам Маршалл (Cibbons v. Ogden).
Дело Гиббонса выявило все тот же вопрос о
коллизии федерального и штатного права, а также, что не
менее важно, вопрос о пределах федерального права
«регулировать торговлю между различными штатами»,
разрешенную конституцией. И то <и другое требовало
срочного решения.
Нужда 'в федеральном коммерческом регулировании
так или иначе сознавалась еще в момент составления
конституции, поскольку уже в то время коммерческие
интересы штатов находились в противоречии с
нуждами общегосударственного экономического руководства.
Никто не мог .предвидеть, однако, что так называемый
commerce — clause получит столь широкое
истолкование, как это сделал Маршалл в рассматриваемом деле.
Для большей объективности добавим, впрочем, что
война 1812 года, о которой мы уже упоминали, оказалась
для экономики Соединенных Штатов столь
разрушительной, что всякое проявление деловой активности
нуждалось в поощрении.
Держась того же прагматического реализма,
который Маршалл ставил выше доктрины .и традиции,
Верховный суд постановил, что раз «во власти конгресса
находится регулирование коммерческих отношений
-между штатами, то и все то, что относится к перевозке людей
и товаров между штатами, должно зависеть от
конгресса. Компетенция конгресса в такого рода делах должна
быть исключительной, и штатам было сказано, что они
должны будут примириться и с этим: закон штата
«должен быть подчинен акту конгресса».
Разъясняя смысл и содержание употребленного
конституцией термина «торговля», Маршалл указал на то,
что им охватываются покупка, продажа, обмен и
передвижение товаров между штатами и нациями.
«Полномочия в отношении торговли с иностранными государ-
47

ствами и между двумя или несколькими штатами,
предоставлены конгрессу конституцией, столь же
неограниченны, полны и закончены,— заключил Маршалл,—
как если бы Соединенные Штаты управлялись единым
правительством».
Третьим по значению можно считать дело Коенса,
относящееся к 1821 году (Cohens v. Virginia).
Конфликтующими сторонами вновь оказались Верховный суд
США и судебные власти Виргинии. Упомянутый Коенс,
как и некоторые другие лица, был приговорен к
крупному штрафу за то, что наперекор виргинскому закону
учредил лотерею и приступил к продаже билетов. Его
ссылка на уполномочия и гарантии, полученные от
федеральных властей, были игнорированы виргинским
судом. В явном намерении преподать урок Вашингтону
судьи Виргинии заявили, что XI поправка прямо
запрещает распространять судебную власть федерации на
такого рода «тяжебные дела».
Предстояло решать: идти ли напролом, игнорируя
XI поправку и всю основанную на ней аргументацию,
или найти некую среднюю линию, удерживающую
общенациональный трибунал от тотального вмешательства
в дела штатов.
Малозначительная по своему экономическому
эффекту и значению лотерея Коенса была уязвима по
соображениям морали, и с этим нельзя было не считаться.
Маршалл решил отступить. Отказав в иске, он
указал на раздельное существование судов штата и
федерации, их взаимную независимость. В то же время он
еще раз напомнил и подтвердил, что в делах
национального значения (статус, которым дело Коенса не
обладало) суд нации, т. е. Верховный суд, обладает особым
и исключительным правом ревизии в отношении
«локальных трибуналов». Суверенитет штатов не
безграничен, написал Маршалл, уже по одному тому, что они
входят в состав федерального государства,
преследующего благополучие нации в целом, общенациональный
интерес.
Преподав, таким образом, урок умеренности,
Маршалл вместе с тем оставил на совести судей
определение того, что есть «общенациональный интерес» и что
им не является. Иного не оставалось. Редкая
интерцессия в судебную власть штатов обходилась
безболезненно. Некоторые штаты решительным образом отри-
48

цали правомерность ревизии своих судов, и как раз
между 1821 и 1828 годами в конгресс США было внесено
десять предложений, .направленных на ограничение и
совершенное исключение апелляционной юрисдикции
Верховного суда по делам, рассмотреным и решенным
в судах штатов. Но они не получили поддержки*.
3. Свое особое место в истории
американского суда получило нашумевшее Дармутское дело.
Основанный в 1796 году колледж был частной школой.
В соответствии с хартией, выданной Георгом III,
колледж управлялся президентом и коллегией, состоящей
из 12 попечителей. В 1800 году попечители сместили
президента-республиканца за его политические
убеждения. Когда в 1816 году легислатура штата Ныо-Гемп-
шир, на территории которого находился Дармутский
колледж, была захвачена республиканцами, вопрос о
смещении их единомышленника принял новый оборот.
Было постановлено, что колледж реорганизуется в
контролируемый властями штата университет. Попечители
обратились <в Верховный суд и своим адвокатом
избрали Д. Уэбстера, сделавшего затем блестящую карьеру.
Возникло известное Darmout Colledge case.
Формулированное Маршаллом решение может
показаться на первый взгляд узкопартийным, но вряд ли
такое объяснение будет корректным. Да и
федералистской партии к тому времени уже не стало. Маршалл
нашел, что хартия, предоставившая Дармуту право на
автономное существование и управление, есть тот же
договор, что и всякий другой, и он не теряет и не может
терять значение, несмотря на революцию, сбросившую
английское господство в Америке. На этом основании
постановление легислатуры Нью-Гемпшира было
признано противозаконным (impaired the obligation of
contrachts) и недействительным. Колледж возвратился
к прежней системе управления, заплатив Уэбстеру 1000
* Много шуму наделал, в частности, законопроект сенатора
Ричарда Джонсона, предлагавший передать рассмотрение споров
между федерацией и штатами от Верховного суда сенату. Конгресс
отклонил его. См.: Craig, The Proposals of senator R. Johnson, New
Jersey, 1924.
1 Заказ 7У73
49

долларов, что по тем временам составило неслыханный
гонорар, «и выбил на стене памятную надпись: «Основан
таким-то, возобновлен Д. Уэбстером!»
Доктрина -нерушимости контрактов, истолкованная
столь широким образом, была .на руку корпорациям и
предпринимателям, чье «дело» было основано на старых
хартиях и прочих правительственных дозволениях,
восходивших к дореволюционной эпохе. Теперь все они
получали силу -контрактов. Конечно, идя тем же путем,
Маршалл <мог бы объявить недействующей конституцию
Нью-Гемпшира, поскольку она противоречила
королевской хартии об учреждении колонии. Образованию
молодежи решение Маршалла принесло скорее вред, чем
пользу, ибо выводила частные школы из-под
государственного контроля. Тем не менее должно быть
признано, что для той стадии американского капитализма,
которую курировал Маршалл, его решение было
необходимым, способствуя стабильности договоров.
В 1827 году Верховный суд аннулировал статут
Мэриленда, вводивший .пошлину на предметы
потребления (Brown v. Maryland); в 1830 году был
аннулирован статут Миссури, -касавшийся кредитных
отношений (Craid v. Missoury), и т. д. Шаг за шагом супрема-
ция Суда Маршалла утверждалась настолько, что у нее
не оказывалось оппонентов. И президенты, и конгресс
увидели в Верховном суде спасительный якорь,
удерживающий федерацию от распада.
По укоренившемуся представлению, Д. Маршалл не
менее сделал для американской федераци-и, чем
Вашингтон или Джефферсон, ибо именно Маршалл
нарастил мясо на конституционный скелет, созданный
«отцами конституции». Орудием Маршалла служили
две конструкции: одна — «широкой интерпретации»,
когда дело шло о правах федерации, и другая — «суженной
интерпретации», когда дело касалось прав штатов.
О Джоне Маршалле написаны тысячи книг. В мае
1884 года перед зданием Капитолия в Вашингтоне ему
поставили отлитую в бронзе статую. Ему отдают
должное как зачинателю и (наиболее авторитетному
истолкователю приемов и методов конституционного
толкования законов. Указывают обычно и на необыкновенную
личную активность Маршалла. За первые 12 лет
существования Верховный суд позволил себе высказаться
по конституционным вопросам в 6 случаях. В председа-
50

тельство Д. Маршалла, т. е. с 1801 по 1835 год, таких
решений было 62, и 36 из них принадлежат перу
Главного судьи. А всего из 1106 решений, приходящихся на
его понтификат, Маршалл был автором 519. Все прочие
писались пятнадцатью другими, сменявшимися по
времени членами суда.
Редкий американский историк или юрист
отваживается на беспристрастную критику Суда Маршалла.
Напротив, были приложены огромные усилия к тому,
чтобы доказать, что именно Маршалл и его коллеги более,
чем другие ««ветви правительства», исповедовали
безгрешную веру в действительно существующие
«фундаментальные права», священные и неизменяемые, или, что
Маршалл более, чем кто-либо другой, сформулировал
и провел в жизнь «главный постулат американской
системы управления», как управления «через право», а не
«через людей». Ф. Роделл, на которого мы уже не раз
ссылались, один из немногих, кто (отдавая должное
Маршаллу как судье и государственному деятелю)
осмеливается на критику этого официального постулата
американской правовой теории и философии: «Право
есть только слово, — замечает Ф. Роделл, — и ничего
более. Оно не может быть ни написано, ни введено в
действие, «ни интерпретировано иначе как людьми». Не
так -ли думал один из «отцов конституции» Д. Меркер,
предупреждавший против вероятности заблуждения, что
«бумага, которую приготовили законодатели, будет
править Соединенными Штатами. Все будет зависеть
от людей, которые составят правительство, от их
желания «поддерживать конституцию»?8
Как же тем не менее оценить Суд Маршалла по его
историческому значению? Верно ли (как об этому пишут
критики федеральной -су.премации), что, борясь за
примат федерального закона «ад законами штатов,
Маршалл показал себя .политиком, враждебным воле боль-
шияегоа нации, врагом демократии? Ставя тот же
вопрос, американский исследователь -не без оснований
констатирует его беспочвенность, ибо не существует
доказательств того, что штаты, как они управлялись с
началом XIX века и даже -позднее, обладали большей
возможностью или же большим стремлением защитить
«народные свободы», нежели федерация в целом. По
меткому замечанию Р. Стимена, «правительство
Соединенных Штатов», каким оно было в «эпоху Маршалла»,
4*
51

представляло собой механизм, составленный из трех
олигархий: президента, конгресса, Верховного суда9. То
же или почти то же может быть сказано mutatis
mutandis и о правительственном механизме штатов.
Отвлекаясь от вопроса об отношении Маршалла к
«демократии», сосредоточимся на главной,
генерализующей линии его политики и тактики: через главенство
Верховного суда к главенству федерации над штатами,
преобладанию общенациональных коммерческих
интересов над локальными, общенационального лрава над
партикулярным! Отвечая «а этот вопрос, поставив его
в связь со всем тем, как развивалась история
Соединенных Штатов — а это и есть критерий истинности,—
мы должны будем -прийти к заключению, в той или
иной .мере выгодному для Маршалла и всей сыгранной
им роли. Вне сомнения его высокая юридическая
квалификация, его умение найти и формулировать правило-
норму, правило-теорию, правило-прецедент.
Глава пятая
СУД ТЭНИ: ДЕЛО НЕГРА
ДРЕДА СКОТТА
1. В один из худших дней своей жизни,
в 1829 году, Д. Маршалл принял присягу вновь
избранного президента Эндрью Джексона. Старому судье
мерещилось, что с приходом в Белый дом «вожака диких
ослов Запада» придет конец федеральному устройству,
а вместе с ним и Верховному суду. Страхи эти были
далеко не беспочвенными, о чем свидетельствовало
ликование «простонародья» и та невиданная демонстрация
признания, -которой завершилась инаугурация нового
президента.
Плантатор, купец, рабовладелец, -прославленный
генерал Э. Джексон был именно тем американским
президентом, который способствовал проведению
демократических мер, включая расширение избирательного
права в ряде штатов, сокращение рабочего дня,
демократизацию начального образования, отмену тюремного
заключения за долги, а более всего — значительному
облегчению скваттерства, т. е. захвату свободных земель
фермерами-бедняками (в особенности на Западе). Что
52

же касается Федерации, Маршалл был кругом неправ,
ибо как раз при Джексоне был принят закон,
разрешающий применение военной силы против штатов, не
подчиняющихся предписаниям федеральных законов.
Когда в 1835 году место Главного судьи сделалось
вакантным, Джексон назначил на место Маршалла
своего партийного единомышленника Роджера Тэни
(R. Taney), судейство которого оставило глубокий след
iB истории американской юстиции. Личность и
деятельность Тэни были и остаются предметом дискуссии, но
мы не встречали автора, который усомнился бы в
выдающихся профессиональных качествах этого человека.
Далее мнения расходятся.
Одни полагают, что «в противоположность Маршаллу,
склонявшемуся на сторону промышленных и
банковских кругов Севера, Р. Тэни ориентировался как на
южных плантаторов-,рабовладельцев, так и на разного
рода мелких собственников, тех самых «простых
людей», «судьба жоторых была безразлична Маршаллу».
Другие -исследователи и биографы обнаруживают у
Тэни некую смесь консервативных и либеральных
тенденций. Джексонианец в сфере .некоторых
«специфических привилегий», под чем 'следует понимать привилегии
«корпоративной экономической власти Севера»,
федералист медисоновского толка, т. е. политик,
соединяющий в себе поддержку сильной федеральной власти и
самоумеряющей, самоограничительной линии, когда
речь идет о правах штатов: рабовладелец — в одном,
противник рабства—в другом и т. д.
Третьи видят ib Тэни хамелеона, способного менять
окраску в зависимости от обстоятельств, но неизменно
сочувствующего рабовладельцам Юга. Наконец,
четвертые, отдавая должное юристу и человеку, усматривают
в Тэни жертву привитых ему с детства симпатий и
антипатий, когда в свои 80 лет он оказался перед
необходимостью решить дело негра Дреда Скотта, ставшее
роковым для Соединенных Штатов.
Будущий Главный судья родился в 1777 году на Юге,
в плантаторской семье Мэриленда. Он изучал право в
Аннаполисе, штат Мэриленд, .и был допущен к
адвокатской практике в 1799 году 22 лет от роду. В 1825 году
Тэни допускается к выступлению в Верховном суде США.
Здесь же, в 1827 году, он отстаивает интересы
«Мэриленда против Брауна» в громком деле, связанном с
53

импортом потребительских товаров. В 1828 году Тэни
назначается на пост генерального атторнея штата
Мэриленд. В это время Тэни отходит от федерализма, приняв
сторону Э. Джексона и многим способствуя его
избранию в качестве президента. В свою очередь, Джексон
отплачивает Тэни назначением его на пост генерального
атторнея Соединенных Штатов (1831).
В 1835 году Джексон получил возможность
предоставить Тэни самый желанный из постов — пост
Главного судьи. С января по (Март 1835 года город
Вашингтон был полон слухов, связанных с судьбой назначения.
Уверяли, что сам Маршалл указывал на Стори как на
своего достойнейшего преемника. И это очень
походило на правду. Джозеф Стори был старым членом
Верховного суда, автором ряда фундаментальных работ по
праву и одним из наиболее известных юристов своего
времени. Упоминавшийся нами Уэбстер писал в те дни:
«Судья Стори думает, что с назначением Тэни
Верховному суду придет конец, я думаю так же». Опасения эти
были не напрасными. Вспоминали, что в послании
сенату от 10 июля 1832 г. Тэни, вторя самому президенту,
писал: «Мнение судей не более авторитетно для
конгресса, чем мнение конгресса для судей, и, держась этого,
президент вправе действовать независимо от обоих этих
мнений», «решения Верховного суда не должны
приниматься как контролирующие конгресс или президента»1.
Несогласия в сенате коснулись и самих демократов —
партии президента, поскольку вопрос о -новом
назначении стали связывать с намерением Джексона
реорганизовать федеральную юстицию. Наконец, в марте
1836 года Тэни лрошел 29-ю голосами против-15.
2. С назначением Тэни Э. Джексон
доводит численность Верховного суда до 9 человек,
прибавив к старым судьям Д. Кертона из Теннесси и
Д. Маккинди из Алабамы. С 1837 года только двое
судей не были обязаны своим назначением Э.
Джексону— Д. Стори из Массачусетса, проведенный в 1811
году Д. Медисоном, и С. Томсон из Нью-Йорка,
предложенный президентом Д. Монро в 1823 году.
В своем обновленном составе Верховный суд как
был, так и остался надежным оплотом
правительственной политики. Д. Стори писал в те дни (в статье для
54

Американской энциклопедии): главным делом
Верховного суда федерации является рассмотрение
контроверз, (Возникающих в связи с деловой активностью
(право собственности, контракты) и осуществление^
«личных прав». Важнейшей -из функций Верховного суда
Стори (продолжая Маршалла) считал финальные
решения по конституционным вопросам, возникающим в
разных частях Союза.
Относительно быстрое индустриальное развитие
Соединенных Штатов, определившееся уже в 30—40-е годы
•прошлого века, .предъявляло все возрастающие
требования к лраву и судебной практике, и потому, видимо,
юридические публикации того времени содержат
главным образом комментарии, сборники судебных решений
(дайджесты), разбор .принципиально важных случаев
и ,пр. Судебная практика, -при ее значении ib стране
прецедентного права, захватила юридические журналы,
охотно предоставлявшие место для актуальной
полемики, возникавшей из коллизий, неизбежных при
несоответствии права штатов между собой, во-первых, и
противоречиях между федеральным и локальным
законодательством, ©о-вторых. Недостаток нормативного
материала все еще склонял к пользованию «здравым
смыслом» и «естественным правом». И так было
повсюду в стране. Недаром Д. Кетрон из Теннесси,
перейдя в Верховный суд США, написал (5 февраля
1838 г.), что его новая служба нисколько не сложнее
прежней, ибо и в Верховном суде федерации «в
большей степени держатся здравого смысла, чем
собственной правовой эрудиции»2.
Новые условия экономической и социальной жизни
превращали дуальную систему судов в монодуальную.
Коммерческие связи штатов все усиливались, а вместе с
ними и нужда в авторитетном арбитраже.
Международное значение Союза все возрастало, а вместе с тем
усиливались позиции Соединенных Штатов в Западном
полушарии. Успешные территориальные захваты
отодвигали— до времени — сецессионизм, хотя и не
уничтожили его. На стороне федерации находилось все
возраставшее фермерское население бескрайних западных
территорий и штатов.
На месте старых социальных конфликтов, хотя и не
устраняя их, выдвигались новые, более грозные.
Возникает организованное рабочее движение, силу которого
55

уже испытали на себе правительства Франции, Англии
и Германии.
Схватив главное в многоликом образе «джексо-
новской демократии», Н: Н. Болховитинов пишет о ней
как о демократии, для которой была характерна
«борьба за обеспечение свободы капиталистического
предпринимательства, за последовательное осуществление
принципа laiser faire, против любых форм контроля и
регламентации в сфере экономики и, в частности,
против монопольных привилегий Банка США», задевавших
интересы молодой торгово-промышленной буржуазии в
ее антагонизмах с «финансовой аристократией».
Отсюда не лишенные правды утверждения о том
«новом значении», которое пришло к Верховному суду
при Тэии, и о нем самом, как о продолжателе дела
Маршалла.
Вывод этот ничуть не колеблет судебное дело, с
которым, как иногда уверяют, «торговые и деловые
классы Америки» утратили уже укоренившуюся
уверенность в том, что Верховный суд будет оказывать
прежнюю защиту праву собственности и контрактам,
если «они войдут в конфликт с нуждами всего обществ
ва»3. Речь идет о так называемом Carles River Bridge
case.
3. Дело это приходится на 1837 год.
Суть его в следующем. За 50 лет перед тем некая
компания получила от массачусетских властей хартию,
которой устанавливалась монополия на извлечение
прибыли, приносимой мостом, соединившим Бостон и
Чарлстон. Эксплуатация моста оказалась настолько
выгодной, что 100-долларовая акция компании стала
продаваться за 2 тыс. долларов.
Когда открылись возможности для строительства
нового, параллельного моста, легислатура штата пошла
навстречу начинанию, тем более что монопольная
прибыль, извлекаемая первой компанией, считалась
чрезмерной даже и теми, кто отвергал ограничения в сфере
промышленности и торговли.
Поскольку попирался конституционный постулат
неизменяемости договоров, подтвержденный Дармут-
ским прецедентом, конфликт между конкурирующими
компаниями дошел до Верховного суда США. Нельзя
56

не признать, что в этой нелегкой ситуации Тэни нашел
решение, свидетельствующее о понимании
экономической доминанты.
В явной оппозиции к Маршаллу Тэни держался
ограничительной позиции в толковании так называемой
contract clause в экономических вопросах, представляя
штатам регулировать -передвижение людей и товаров
«по своему разумению и в соответствии со своими
взглядами на интересы и благополучие сограждан».
Тем самым, по мнению ряда исследователей
(ссылающихся, в частности, на New York v. Miln, 1837), Тэни
модифицировал конституционное правомочие конгресса
регулировать междуштатную торговлю в случаях
коллизии между федерацией и штатами к явной выгоде
последних.
Все это не может поколебать того факта, что в
решении кардинальных вопросов Тэни, так же как и
Маршалл, полагал возможным противопоставление
общенационального интереса локальному и еще более
«общественного» — «частному».
Отвергнув то, что Стори называл «выношенной
общепризнанностью», Тэни пришел к выводу, что старая
хартия не должна мешать строительству и
эксплуатации нового моста в каком-нибудь другом месте, хотя
бы и через то же водное пространство. «В то самое
время, — на.писал Тэни в своем заключении, — как мы
снабжаем право собственности священной защитой, не
следует забывать, что общество тоже имеет свои праоза
и что счастье -и.благополучие каждого гражданина
зависят от надлежащей защиты этих лрав». Суд не
может и не должен препятствовать строительству мостов
или каналов, соединяющих города, когда в этом есть
острая нужда. Общество, заключал Тэни,
заинтересовано в своем благополучии и вправе требовать
удовлетворения своих насущных нужд...4.
Решение Верховного суда вызвало большой
резонанс, расколов общественное мнение в .вопросе о
гарантиях nipae собственности. В некотором роде оно
предвещало вмешательство государства -в экономические
отношения, но в основе своей было скорее
антифеодальным актом, поскольку дело шло не о
капиталистической, а докапиталистической форме «монополии»,
против которой, как известно, «восставала в свое время
57

и английская буржуазия. Решение .по делу о
Бостонском мосте шло на руку промышленному развитию,
немало страдавшему от такого рода исключительных
привилегий.
Выяснению ситуации много способствует сравнение
старой полуфеодальной хартии — .привилегии 1785 года,
выданной Charles River Bridge Co, — с новой
концессионной хартией 1828 года, копирующей порядок,
созданный новеллой Наполеона 1810 года. Разрешив
строительство параллельного моста, мовая хартия
установила предельный срок концессии, по истечении которого
мост становится свободным для проезда.
Расширению федеральной компетенции в
экономической сфере много способствовала так называемая
доктрина Кули, формулированная в 1856 году по делу
Cooley v. Board of Port Wardens. На этот раз
предметом рассмотрения сделался пенсильванский закон,
обязывавший судовладельцев, пользующихся
филадельфийским портом, или нанимать местных лоцманов, или
уплачивать половину следуемого за то вознаграждения
в виде штрафа. Дело касалось «передвижения внутри
штата», но задевало интересы междуштатной торговли.
На этом основании Верховный суд высказался против
пенсильванского закона.
Суд нашел, что -вопрос о том, чья власть должна
считаться преобладающей, зависит от существа спора:
то, что «по природе» принадлежит власти конгресса, не
может оспариваться штатами, iho зато последние имеют
власть во всем том, что не нуждается .в единообразном
регулировании национального масштаба. Критерий, как
видим, далеко не такой, который исключал бы споры о
пределах юрисдикции, но он обнаруживает понимание
ситуации, вызванной все более тесным .переплетением
интересов корпораций, расположенных в разных штатах,
и все возрастающим значением общенациональных
трестов.
Чем ближе к середине прошлого столетия, тем все
острее и острее становился вопрос о допустимости
рабовладения. Обсуждение его выходит за пределы
нашей задачи. Скажем только, что в 1820 году конгресс
США, действуя под давлением промышленного Севера,
принял закон, получивший известность под названием
Миссурийского компромисса. Закон запрещал
распространение рабовладельческих отношений на те «террито-
58

рии» и .вновь образованные штаты, -которые
расположены или возникнут выше 36°30' северной широты.
Поскольку тем же актом Миссури был принят в Союз как
рабовладельческий штат, выделившемуся из
Массачусетса Мэну был присвоен статус свободного штата.
Чтобы равновесие сохранялось и впредь, было условлено,
что все (новые штаты будут -приниматься парами: один
как свободный, другой как рабовладельческий.
Как и следовало ожидать, Миссурийский
компромисс был временной уступкой агрессивного Юга. В
1850 году .плантаторы в обмен на то, что Калифорния,
находясь на Юге, была принята в Союз как свободный
штат, провели закон, которым разрешалось
преследовать и ловить беглых негров на всей территории
Соединенных Штатов. Тем самым уничтожалось старое
правило, ло которому воздух Севера делал негра
свободным человеком, подобно тому как воздух
европейского города делал свободным беглого крепостного
крестьянина*.
В 1854 году конгресс пошел еще дальше «в
мирволении Югу. Биллем «Канзас-Небраска» населению
вновь образованных штатов было предоставлено право
решать самим — быть ли им свободными или
рабовладельческими. Федеральное правительство,
возглавленное президентом Бюкененом, было на стороне
рабовладения и, пока это было в его власти, делало все
возможное для того, чтобы Канзас стал рабовладельческим.
Поскольку оба эти штата лежат севернее линии,
установленной Миссурийским компромиссом, открывалась
новая возможность для планомерного наступления
южан.
Дискредитацию Миссурийского компромисса
предполагалось довести до его полной отмены, и это
должен бы сделать Верховный суд с помощью
конституционного ревью. Доверие Верховному суду пришло к
южанам не сразу. Сенатор Браун говорил о нем
поначалу как о «части правительства», поскольку суд
занял примирительную линию в остром конфликте о
тарифах (1857 г.), раздражавших Юг, и в вопросе о
федеральном банке. Сенатор из Джорджии Роберг
* Дело дошло до Верховного суда США и было рассмотрено
в 1859 году. Суд нашел закон о беглых рабах соответствующим
конституции (Ableman v. Booth).
59

Тумбе, едва ли не главный оратор рабовладельческой
партии в конгрессе, доходил до утверждения о
противозаконности присвоенной Верховным судом
политической власти.
Только после того, как суд «пропустил» билль
«Канзас— Небраска», южане обнаружили в себе доверие к
Верховному суду. Они благожелательно отнеслись к
предложению о повышении жалованья Главному судье,
согласились с отменой обязательного участия членов
Верховного суда в работе окружных федеральных
судов и т. д. В этой-то обстановке возникло и приняло
трагический оборот дело о статусе негра Дреда Скотта
и членов его семьи.
4. Дело негра Д. Скотта началось и
велось на своих начальных стадиях так же, как и
всякие другие дела такого рода, без особых осложнений.
Только великий национальный кризис, связанный
главным образом с вопросом о 'рабстве6, превратил его в
первостепенный политический фактор. Уже билль
«Канзас—Небраска», как писал К. Маркс, уничтожил все
юридические преграды распространению рабства;
решением по делу Дреда Скотта «федеральные власти
провозгласили распространение рабства законом
американской конституции»7.
В кратком изложении суть дела в следующем. В
1832 году в рабовладельческом штате Миссури умер
П. Блау, и его раб Д. Скотт был продан военному
хирургу Д. Эмерсону. Новый хозяин увез Скотта на
«свободную территорию» Висконсин через свободный штат
Иллинойс. В Иллинойсе рабовладение было запрещено
еще статутом 1787 года, а затем и конституцией штата.
Висконсин, которому предстояло сделаться штатом,
лежит севернее линии, определенной Миссурийским
компромиссом.
Д. Эмерсон, будучи либеральным хозяином,
разрешил Скотту жениться на негритянке Генриет, и у них
родилась дочь, свободный .статус которой -представлялся
неоспоримым. Как, впрочем, и ее родителей, глотнувших
«свободного воздуха» нерабовладельческих областей
Союза. В 1838 году Скотт возвратился в Миссури, где
у него родилась вторая дочь.
Здесь, в Миссури, Д. Скотт вынужден был предпри-
60

нять попытку легализовать свой статус гражданина
США. Его хозяин умер, вдова Эмерсона оставалась,
как видно, безучастной к жизни Д. Скотта и его семьи.
Суд штата, куда обратился Скотт, действуя на основе
укоренившейся практики, признал, что поскольку
истец проживал на «свободной территории», то и должен
считаться свободным человеком. На этом бы, вероятно,
все и кончилось, если бы вдова Эмерсона, руководимая
своими интересами, не обжаловала решение в
Верховный суд штата Миссури. Удовлетворение одного иска
влекло за собой удовлетворение второго: о компенсации
за все то время, что Скотт проработал — в качестве
свободного гражданина — у ее покойного мужа (около
9 тыс. долл.).
Верховный суд штата наперекор своим собственным
прецедентам отменил решение нижестоящего суда и,
удовлетворив иск вдовы Эмерсон, признал Дреда
Скотта, а значит, и его семью собственностью истицы.
Мотивируя решение, принятое двумя голосами против
одного, председательствующий сформулировал доктрину,
отвечавшую интересам южных штатов: что суды одного
из штатов федерации не обязаны следовать праву и
прецедентам другого штата, так же как и праву
Соединенных Штатов в целом, когда оно касается
управляемых ими свободных территорий; собственное право этих
последних тем более не может иметь действия ни в
одном из штатов Союза.
Далее начинаются события, вызвавшие массу
догадок. Вдова Эмерсона, переехав в Массачусетс,
выходит здесь замуж за противника рабства —
аболициониста Чефи (С. С. Chafee). Как объяснились между
собой новобрачные, мы не знаем, но, как только
управление вдовьим имуществом, оставшимся от покойного
мужа, было передано Сендорфу, брату
новобрачной,«делом» заинтересовался известный адвокат-аболиционист
Расвел Филд. Не исключено, что аболиционисты
ухватились за него, чтобы довести конфронтацию Юга и
Севера до крайних пределов. Имело смысл поставить
Дреда Скотта лицом к лицу с Верховным судом и
заставить последний высказаться. В любом случае
решение, вынесенное Тэни и его коллегами, должно было
довести кризис до точки кипения.
Ситуация была для Скотта неблагоприятной.
Незадолго перед тем, в 1851 году, Верховный суд отклонил
G1

иск о признании свободным человеком негра,
посетившего свободный штат Охайо и по своей воле
вернувшегося в рабовладельческий Кентукки (Strader v. Crabam,
10 Hovard, 82). В своем заключении по делу Тэни
многозначительно писал, что каждому штату дается право
самостоятельно определять статус своих сограждан,
когда они проживают на территории штата, если,
разумеется, нет ничего такого, что противоречит
конституции США. Эту мысль Тэни выскажет затем и
относительно свободных территорий.
15 мая 1854 г. апелляционная жалоба была внесена
и принята клерком Верховного суда. Дело негра Дреда
Скотта шло к своей трагической развязке (Scott v.
Sandorf, 19 Hovard 393 (1857).
5. В Верховном суде никогда не
спешили с рассмотрением «петиций», а что касается нашего
случая существует основание полагать, что оно
откладывалось до президентских выборов 1856 года. Они
привели в Белый дом уже упоминавшегося
пенсильванского политика Д. Бюкенена, откровенного и
активного противника аболиционизма. Юг торжествовал.
Еще в ходе избирательной кампании Бюкенен
заявил, что задачей его администрации будет искоренение
антирабовладельческой агитации и «умиротворение
страны». В речи, -произнесенной при вступлении на пост
•президента, он восхвалял «счастливую концепцию»,
выраженную в билле «Канзас — Небраска», концепцию,
соответствующую «принципам американской
конституции». Миссурийского компромисса как бы не
существовало. Ему противостояла логика рабовладельцев о
«суверенитете поселенцев». Принятие закона раскололо
демократическую партию Юга, вызвав к жизни
республиканскую партию Севера.
Без дальнейших околичностей Бюкенен потребовал
от Верховного суда «быстрого и окончательного»
решения, благоприятствующего рабовладению, и заранее
призвал граждан США подчиниться ему. Давление на
суд осуществлял и генеральный атторней США,
утверждавший, что дело Скотта должно быть поставлено
в связь с тем очевидным фактом, что Миссурийского
компромисса больше нет.
Кто же заседал в это время в Верховном суде? Из
§2

девяти его судей пятеро, включая Тэни, были
южанами. Кертон -представлял Теннесси, Дениэл — Виргинию,
Уэйн — Джорджию, Кемпбэлл — Алабаму. К этой
достойной пятерке присоединялся судья Гриер из
Пенсильвании, главным намерением которого было угодить
земляку-президенту. Ввиду исключительной важности
дела Тэни возложил на себя составление заключения,
и ;в марте 1860 года оно было зачитано, заняв два часа.
Р. Тэни поставил три вопроса: как обстоит с
гражданством негров в США; соответствует ли Миссурий-
ский компромисс конституции США; законен ли иск,
заявленный Д. Скоттом в миссурийском суде?
Отвечая на первый вопрос, Главный судья счет
целесообразным рассмотреть историю рабства в Соединенных
Штатах. Из нее он вывел, что «в течение всего прошлого
времени негры-рабы, как равно и те негры, чьи предки
были рабами, считались «деградирующей расой»,
«классом», настолько подчиненным «доминирующей расе
белых», что никакая эмансипация не была -способна
превратить негра в гражданина Соединенных Штатов.
Что касается «свободных территорий», .продолжал
Тэни, отвечая на второй вопрос, должно быть сказано,
что они не являются колониями США и не становятся
таковыми от того, что управляются федеральным
правительством непосредственно. Народ, населяющий
«свободные территории», должен иметь право
беспрепятственного решения вопроса о своем собственном
политическом устройстве, включая вопрос об отношении к
рабству черных. Так был перечеркнут Миссурийский
компромисс.
Дойдя до третьего вопроса, Тэни обратился к V
поправке, гарантирующей, в числе прочего, право
собственности граждан США. Здесь как раз и заключена
знаменитая сентенция, вошедшая в учебники.
Собственность на раба, написал Тэни, ничем не отличается
от всякой другой собственности, а значит, не теряет и
не может терять в своем юридическом статусе при
пересечении любой из территориальных границ, включая
границу между штатами. «Акты конгресса,
воспрещающие гражданам иметь собственность такого рода, как
•негры, на территориях, лежащих севернее линии,
проведенной Миссурийским компромиссом, не
соответствуют конституции и должны считаться
аннулированными»8; и никакие иски о праве гражданства, если они
63

исходят от негра, не могут и <не должны приниматься
федеральными судами, ибо эти суды не могут сделать
негра гражданином какого-либо из штатов.
, Теперь, после того как решение по делу Д. Скотта
состоялось, «каждый джентльмен с Юга мог в любое
место Союза привезти с собой как частную
собственность своих рабов и таким образом ввести рабство,
игнорируя волю большинства жителей. Митинги и
собрания рабочих осуждали решение Верховного суда по
делу Д. Скотта и указывали, что оно прокладывает
путь для введения рабства по всей стране»9.
Резюмируя решение по делу Д. Скотта, К. Маркс
писал о решающем шаге Юга, апеллировавшем к
Верховному суду США, с тем чтобы с его помощью
добиться распространения рабства на всех территориях
страны. И суд, бывший «послушнейшим орудием
рабовладельцев», постановил, что «на основании конституции
владельцы могут принудить своих рабов к труду в
территориях, и каждый отдельный рабовладелец может,
таким образом, вводить рабство в свободных до сих пор
территориях против воли большинства колонистов.
Законодательные собрания территорий лишались црава
^запрещать рабство, а на конгресс наряду с
правительством Союза возлагалась обязанность защищать
пионеров рабовладельческой системы»10.
6. На следующий день, 7 марта 1860 г.,
судьи, несогласные с решением, получили возможность
высказать свои собственные взгляды на
рассматриваемый вопрос.
Судья Маклеан, сочувствовавший аболиционизму,
руководствовался принципами политики и морали, как
они ему представлялись .в данной ситуации. Главным
основанием гражданства, писал Маклеан, является
свобода личности. Раб, родившийся в Америке, может
и должен приобретать гражданство вместе со свободой.
Деградация негров, если и имеет место, идет от
рабства. Миссурийский компромисс сохраняет силу закона,
поскольку всякие такие решения относятся к
конституционной комлетенции конгресса, а не суда.
Судья Куртис формулировал свои 'возражения, не
отвлекаясь от чисто юридической концепции дела. Он
привел многочисленные факты, свидетельствующие о
64

том, что в период, когда принималась конституция,
негры-рабы, приобретшие свободный статус,
становились © ряде штатов гражданами. В согласии с Макле-
аном Куртис заявил, что не усматривает различия
между конституционным пониманием «свободного жителя»
и «гражданина». Цветные свободные были всегда -не
редкостью «во многих штатах, и как граждане США они
имели право искать защиту и отвечать в судах. Статут
1787 года, Миссурийский компромисс, равно как и все
прочие акты, ограничивающие рабовладение, — законны
и конституционны. Рабство, заключил Куртис,
находится в противоречии с естественным правом, оно есть
порождение местного интереса, локального права.
Судьи-южане снисходительно лриняли заключение
Куртиса, занявшее 65 страниц, но было видно, что, как
«дисциплинированный юрист», он стоит выше Тэни.
Недаром известный американский юрист Кардозо так
высоко оценил специальную сторону суждений и
аргументов Куртиса в деле Дреда Скотта. Уэйн, Нельсон,
Грир и Дэ«иел склонились на сторону главного судьи.
Впервые после дела Мэрбюри Верховный суд признал
решение противоконституционным и соответственно
«опрокинул» федеральный закон.
7. Решение Верховного суда подогрело
ситуацию, и без того чреватую взрывом. Легислатура
Висконсина заявила о своем несогласии с решением
суда, и было ясно, что она «е останется в одиночестве.
Пресса северных штатов обрушилась на Тэни,
причислив его к «врагам народной свободы». Авраам
Линкольн, известность которого уже перешагнула границы
Кентукки и Иллинойса — его родных штатов, писал по
адресу Верховного суда: «Наши судьи не более честны,
чем все другие люди... они питают определенные
чувства по отношению к своей партии, к власти и
привилегиям своей группы... их власть, однако, тем более
грозна, что она не контролируется выборами». Надевая
цепи на Д. Скотта, заключил А. Линкольн,
«американцы могут и сами потерять свободу»11.
Конгресс отозвался на решение Тэни острой
дискуссией, предвещавшей неминуемый распад
«конфедерации», как еще именовали Союз штатов. Р. Конклин из
Нью-Йорка, разобрав аргументацию Тэни, нашел ее
5 Заказ 7973
65

«неразумной», а самую власть Верховного суда —
«деспотической». Конституция, сказал он, оказалась во
•власти судей, которые пренебрегают принципом
разделения властей и легислатурами, т. е. той именно властью,
которая «получена <по доверию страны». Верховный суд,
заключил оратор, есть «олигархия в республике», его
решение не связывает конгресс12. В том же духе
говорил конгрессмен из Огайо: федеральная юстиция
находится под контролем господствующего меньшинства,
состоящего из рабовладельцев; решение суда должно
быть игнорировано конгрессом13.
По здравому суждению, гражданская война и
победа Севера сделали ничтожным решение по делу
Д. Скотта. Но это далеко не так. Плантаторский Юг
остался его защитником и пропагандистом. Политика
сегрегации белых и цветных, о которой мы еще будем
говорить, -в немалой степени .питалась аргументацией
Тэни. И даже много позже, в 60-х годах нашего века,
почерпнутая у Тэни аргументация, как и ссылки на
лрецедент, созданный делом Д. Скотта, фигурирует в
официальных суждениях (мнениях) верховных и иных
судей Америки.
Глава шестая
ВЫДВИЖЕНИЕ МОНОПОЛИЙ.
ВЕРХОВНЫЙ СУД НАХОДИТ
СЕБЕ НОВОГО ХОЗЯИНА
1. Не вдаваясь в историю гражданской
Бойны © США, ограничимся немногими замечаниями.
Капитуляция южных армий развеяла надежды
плантаторов на господство в Союзе. Оно оказалось в руках
банковской и промышленной буржуазии Севера,
интересы которой были представлены республиканской
партией. Рабство, как социальная система, перестало
существовать.
Убийство А. Линкольна, совершенное спустя пять
дней после долгожданной победы, изменило ситуацию
в пользу Юга, и во всей своей остроте встал ©опрос о
закреплении результатов войны. На выборах 1866 года
республиканцы получили решающий перевес над демо-
66

кратами. У них оказалось 42 места в сенате (у
демократов 11) и 143 места >в палате представителей (у
демократов 49). Обладая более чем двумя третями голосов,
республиканцы обеспечили себе прочное господство в
обеих палатах конгресса.
Держась своей программы, республиканцы уже
2 марта 1867 г. .проводят первый закон о Реконструкции
Юга, за которым последовали еще три. Мятежные
штаты разбивались на десять военных округов, и вся власть
на местах передавалась командующим войсками.
Активные сецессионисты лишались политических прав.
Пресечению преступной активности на Юге служили
военные суды, наделенные чрезвычайными
полномочиями. По существу дела вводилась военная диктатура.
В течение всех лет ©ойны Верховный суд был
погружен в летаргический со-н, а сам Тэни, по
свидетельству современников, сделался «унылой фигурой»
официального Вашингтона. Республиканский конгресс не
скрывал своего презрения к Верховному суду. Не
прибегая к реформам, он сократил численный состав суда
до 7 человек, дав понять, что не боится
конституционного «адзора и не советует прибегать к нему.
А. Линкольн значительно обновил состав суда.
Главным судьей президент сделал своего министра
финансов С. Чейза. Активных противников конгресса осталось
в конце концов только двое. «Конгресс, — писал судья
Куртис, — при молчаливом согласии страны лодчинил
себе Верховный суд».
2. С окончанием гражданской ©ойны конгресс
Соединенных Штатов принял три важные конституционные
поправки — XIII, XIV и XV, касавшиеся гражданских
прав.
Первая из них, относящаяся к 1865 году,
постановляла, что «ни рабство, ни принудительное услужение
(servitude) не могут существовать в Соединенных
Штатах или © каком-либо месте, подвластном Соединенным
Штатам». Поправка эта была результатом победы
Севера и имела прогрессивное значение, но она
умалчивала о статусе негров, сделавшихся свободными
людьми. Бесчинства, творившиеся в южных штатах,
указывали на то, что сама по себе свобода не исключает
фактических отношений, близких упраздненному
рабству или ничем от него не отличающихся. Негров
продолжали покупать и продавать. Им запретили покупать и
5*
67

арендовать землю, для них -вводились специальные
пропуска, ограничивавшие передвижение, сооружались
резервации. Законы об ученичестве создали систему
принудительного труда. С помощью разного рода актов
(вроде известных vargant laws — актов «о бродягах»)
и еще больше с помощью силы юные плантаторы, как
справедливо писал в свое время П. Мижуев, несмотря
на свое полное поражение, пытались создать снова, если
не юридическое, то фактическое рабство. Это было тем
более исполнимо, что негры, получив свободу, не
получили земли или какого-либо иного обеспечения...1.
Ответом на антинегритянское законодательство
южных штатов явилась следующая, XIV поправка. Она
была принята конгрессом в июне 1866 года не без
борьбы, хотя и при .полном отсутствии изгнанных из его
среды южан. Поправкой устанавливалось, что «все
лица, рожденные или натурализованные в Соединенных
Штатах, считаются гражданами Соединенных Штатов
и тех штатов, где они проживают; ни один штат -не
должен издавать законов, в чем-либо умаляющих права
или привилегии граждан Соединенных Штатов; равным
образом никакой штат не может лишать кого-либо
жизни, свободы или собственности без должной правовой
лроцедуры (due process of Law) и не должен
отказывать в равном со всеми покровительстве законов кому-
либо, подчиненному его юрисдикции» (вступила в силу
после ратификации 30 штатами 28 июля 1868 г.).
По официальной доктрине Билль о правах связывал
одни только федеральные власти и имел целью
предотвратить «тиранию центрального правительства». Что
касается штатов, считалось, что они имеют свободу в
ограничении прав граждан, за исключением тех
случаев, которые указаны .в конституции, т. е. в том, что
касается свободы контрактов или религии. Формула,
принятая для XIV поправки, так или иначе меняла
ситуацию. Национальное правительство получило законное
право защищать граждан штатов против их собственных
властей. Имущественные и личные права граждан США
включались в общий комплекс «прав и свобод»,
охраняемых федеральной властью.
Каким бы ни был разрыв между правом и его
претворением .в жизнь, нельзя не признать, что именно
XIV поправка была и остается наиболее важным
конституционным достижением американской буржуазно-
08

демократической революции 60-х годов прошлого века.
Предупреждая очевидное сопротивление
побежденных, но не сломленных плантаторов, республиканский
конгресс постановил, что отмена военной диктатуры на
Юге находится в связи с одобрением XIV поправки.
Подчиняясь обстоятельствам, южные штаты стали
склоняться к возобновлению Союза. Весной 1868 года семь
южных штатов одобрили свои новые конституции и вместе
с ними XIV поправку.
В создавшейся ситуации Верховный суд США
пришел к принципиально важному решению 1868 года,
которым .признавалось право конгресса США
насильственно устанавливать в мятежных и сецессионистских
штатах временное правление, опирающееся на
федеральные военные силы.
Определяя свое отношение к сецессии, т. е. праву
штатов на выход из «конфедерации», Верховный суд
в деле Texas v. White (1869 г.) дал такую
формулировку: «После того как Техас стал одним из штатов Союза,
он вступил тем самым в нерасторжимые отношения (со
всеми другими штатами)... Акт, которым завершилось
его вступление в Союз, есть более чем соглашение. Он
означает включение нового члена в политическое
образование. И это окончательно».
Никакой особой заслуги в такого рода решении мы
не видим, ибо против сецессии высказалось
победоносное оружие. Тем не iMeHee его нельзя игнорировать. По
справедливому замечанию Б. С. Крылова, оно в окон-
чательной резолюции определило природу
американской федерации: «Конституция во всех своих
положениях заботится о нерасторжимом союзе, образованном
неотторжимыми штатами»2.
С этого времени и до наших дней федеральное
правительство доминирует над штатами, и чем ближе к
нашему времени, тем это все заметнее.
Последним серьезным препятствием на пути к
совершенному согласию между Верховным судом и двумя
другими властями федерации послужило известное
«гринбекск©е дело» (Hepburn v. Grisword),
приходящееся на 1870 год.
В ходе гражданской войны .правительство А.
Линкольна должно было -приступить к выпуску бумажных
денег. Рядом актов конгресс придал им законную
платежную силу. Банкноты американского казначейства
69

должны были приниматься по номиналу безо всяких
препятствий и оговорок. Обмен на монеты ассигнаций
не предусматривался, и они подвергались
значительному обесцениванию. Поскольку риск обесценивания
падал и на кредиторов, последние возмутились. Отказ
кредиторов принимать уплаты по номинальной
стоимости ассигнаций привел к судебным искам, некоторые из
которых дошли до Верховного суда. Самыми
авторитарными требователями были частные банки, не
желавшие терпеть неизбежных утрат. Они желали, чтобы
ассигнации уплачивались в соответствии с золотым
паритетом, что должно было привести к более чем
двойному увеличению стоимости долговых обязательств.
Таким образом, вся тяжесть финансовой политики
правительства была бы возложена на фермерев и
рабочих, составлявших главную массу должников.
В этих условиях Верховный суд не позволил себе
колебаний. В решении по делу Гепберна, состоявшемуся
7 февраля 1870 г., суд нашел, что бумажные деньги не
могут служить законным платежным средством для
погашения долгов по обязательствам, возникшим до
издания актов о выпуске этих денег, тем самым
нарушается право собственности, гарантированное V
поправкой.
«Этот мотив, — замечает проф. Л. А. Лунц, — и
ранее, и позднее неоднократно повторяется »в решениях
Верховного суда США для того, чтобы обосновать
защиту интересов частной собственности»3.
Примечательной особенностью вышеприведенного
дела была та, что -в решении суда нашло себе место и
новое принципиально важное признание упомянутого
выше правила, обозначаемое формулой due process of
Law (должной правовой процедуры).
Общество разделилось. Одни отстаивали право
правительства на бумажно-денежную эмиссию, когда она
вызвана чрезвычайными обстоятельствами, другие
ликовали. !
Гринбекский кризис вызвал новые планы
реорганизации Верховного суда. В свое время республиканский
конгресс, чтобы помешать президенту Джонсону
заполнить суд своими приспешниками, сократил число его
членов с 9 до 7 человек. С устранением Джонсона
открывалась возможность реституции. Откликнувшись на
предложение Гранта, конгресс позволил ему назначить
70

двух новых судей, Стронга и Бредли, о которых было
хорошо известно, что они держат сторону
правительства и дадут перевес его сторонникам в суде. Так оно и
случилось, С новым гринбекским делом Верховный суд
дезавуировал свое решение по делу Гепберна; выпуск
бумажных денег с принудительным курсом был признан
соответствующим конституции. С этого момента и
надолго Верховный суд и обе другие власти федерации
будут следовать одним, единым курсом.
«Реконструкция Юга» шла к концу и уже
обозначался новый союз промышленников и банкиров Севера с
постепенно выходившим из экономической разрухи
Югом. «Освободив» негров, — писал В. И. Ленин об
американской буржуазии, — она постаралась на почве
«свободного» и республикански-демократического
капитализма восстановить все возможное, сделать все
возможное и невозможное для самого бесстыдного и
полного угнетения негров»4.
Последним актом аболиционизма и радикализма
явилась XV .поправка, запрещавшая властям
федерации и штатов уничтожать или умалять право граждан
«на участие в подаче голосов» по причинам
«принадлежности гражданина к той или иной расе, его цвета
кожи или прежнего рабского состояния» (февраль
1869 г.).
Уже научившись обхождению с XIV поправкой, Юг
без особой борьбы принимает XV, лишь бы не
препятствовать восстановлению собственных правительств в
штатах.
В 1872 году ослабевает военная диктатура, и
мятежникам возвращают отнятые у них ранее политические
права. В 1877 году президент Грант отзывает
правительственные войска, еще оставшиеся в двух южных
штатах. Послевоенный период пришел к концу.
3. В 1873 году после смерти С. Чейза
У. Грант провел председателем Верховного суда
адвоката железнодорожной компании М. Уайта.
Послевоенный бум имел своим результатом
относительно быстрое промышленное развитие Соединенных
Штатов. Таких темпов не знала до того ни одна страна
капитализма. Добыча угля выросла за двадцать лет —
с 1860 по 1880 год —почти в пять раз, добыча нефти —
71

в 13 раз, выплавка чугуна — в четыре с половиной раза
и т. д. В 1860 году на долю США приходилось не более
15% мирового промышленного производства, в 1881
году— уже около 29%. Особый размах приобрело
железнодорожное строительство. За те же 20 лет общая
протяженность железных дорог США выросла в 3 раза,
превзойдя 150 тыс. километров. В 1869 году была
построена первая трансконтинентальная железная дорога,
связавшая Запад и Восток. Железнодорожные компании
были в то время самыми мощными и самыми
привилегированными экономическими комплексами, активно
влиявшими на всю жизнь страны — экономическую,
социальную, политическую5. Агенты железнодорожных
компаний обосновались -в конгрессе, легислатурах и
правительствах штатов, в Верховном суде федерации.
Их человеком был и М. Уайт.
С назначением Уайта и в течение всех 14 лет его
председательствования Верховный суд, как и другие
суды США, сделал предметом своего
преимущественного внимания охрану интересов вновь возникших
индустриальных, железнодорожных и банковских
империй— Вандербильдов, Морганов и пр. Большая часть
членов Верховного суда США стала представлять про-
мышленно развитые северные и западные штаты, а еще
точнее — их индустриальные и банковские корпорации.
Если до гражданской войны доминирующим фактором
правительственной политики были отношения между
федерацией и штатами, то теперь, после войны, на первый
план выдвигаются отношения между правительством
и бизнесом, не исключающие, конечно, -прежних и
новых конроверз .между центром и местами.
Новые условия экономической жизни, классовой
борьбы, правового регулирования способствовали
новому выдвижению Верховного суда США. Может быть
сказано, что к 1888 году, когда Уайта сменил на посту
председательствующего М. Фуллер, назначенный
президентом Кливлендом, Верховный суд возвратил себе
прежнюю власть и влияние, и они неизменно возрастали.
Из года в год прибывало число дел. В 1888 году их
было 1571, а в 1890—1816. Большая часть исков была
связана с патентами, торговой и .промышленной
деятельностью, решением социальных конфликтов.
Возникла необходимость в выработке новых
конструктивных концепций.
72

Одна из них и, пожалуй, самая «продуктивная»
связана с превращением due process clause XIV поправки
в надежную гарантию частного предпринимательства.
Речь идет о формуле, которая запрещает лишать кого-
либо собственности «без должной /правовой процедуры».
Означенная формула восходит к Биллю о правах и
вплоть до XIV поправки относилась исключительно к
федеральному правительству. Исследователи постоянно
подчеркивают, что формула эта не получила
«фиксированного значения», что она не «техническая концепция»,
связанная указанием на время, место и обстоятельства,
не «механический инструмент», меняясь от времени к
времени due process, должна применяться «с учетом
истории, разума, справедливости в отношениях между
людьми, гражданином и правительством» и т. д.
При всем том судебная практика и конституционная
история позволили различать в due process of law две
сферы действия: «субстанциональную» и
«процедурную». В первом случае имеют в виду требование,
согласно которому легислатуры — федерации и штатов —
должны проявлять заботу в отношении законности
поставленных ими целей и средств, используемых для их
осуществления. Во втором случае (Procedural due
process) речь идет о гарантиях соответствующей
процедуры, которая должна предшествовать конфискации
собственности или лишению свободы, когда этого
добивается «правительство».
В практической области суть «процедуры»
определяется для имущественных споров VII поправкой к
конституции: всякий иск, превышающий 20 долларов,
должен рассматриваться судом присяжных, и никакой
факт, бывший предметом рассмотрения присяжных, не
может быть пересмотрен в каком-либо суде
Соединенных Штатов иначе как по нормам общего права.
Трудно не заметить всей важности правила,
передающего тяжебные дела по имущественным опорам на
рассмотрение присяжных: правительственные
распоряжения и даже законы конгресса и легислатур теряли
власть, когда дело доходило до всего того, что может
быть представлено посягательством на право
собственности. Государственный контроль над экономикой
отсекался. Только Верховный суд, как финальная
коллегия по делам «общего права» и «справедливости»,
сохранял компетенцию по искам такого рода.
73

Была, правда, одна существенная трудность.
Следовало окончательно и авторитетно истолковать слово
«лицо» (person), употребленное XIV поправкой в его
новом значении: корпорация то же, что и личность.
Нужно было распространить due process clause на все
те отношения и споры, которые возникали из
деятельности юридических лиц.
4. Первые раздумья, связанные с
возможностями, таящимися в XIV поправке, пришли с
нью-орлеанским Slaughter — House case 1873 года.
Бизнес требовал совершенной свободы от
правительственного контроля во всех его формах, и суд должен был
найти возможности для ее обеспечения. «Должная
правовая процедура», связывающая не только федерацию,
но и штаты, нашла уже своих первооткрывателей как в
доктрине, так и -в юридических офисах. Давление на
Верховный суд все возрастало. То, что XIV поправка
была .принята в связи с вопросом об освобождении
негров и именно их имела в виду, стало препятствием
морального свойства, но не формально-юридического.
Упомянутое дело (16, Wall, 36) возникло по той
причине, что власти Луизианы за взятку предоставили
исключительное право на скотобойню одному из
предпринимателей, запретив или ограничив
профессиональную деятельность для всей остальной массы фирм и
лиц, державших аналогичные предприятия (около
1000). Истец зая-влял, что луизианские власти поступили
беззаконно: они нарушили XIII поправку к
конституции, вынудив 'всех остальных скотопромышленников
оказаться в «рабском услужении» «монополиста», и XIV
поправку, поскольку оказался нарушенным принцип
частной собственности.
Аргументы истца ввергли Верховный суд в
мучительный опор о пределах компетенции. Суд
согласился с тем, что защита жизни, свободы и собственности
есть обязанность федерации, но остановился на том, что
она обнаруживается только при исключительных
обстоятельствах: когда гражданин США оказывается в
открытом море или © пределах юрисдикции
иностранного государства. Во всех прочих обстоятельствах он
должен полагаться на защиту штата, гражданином
которого является. При четырех «особых мнениях» суд от-
74

казался распространить на такого рода иски
требование «должной правовой процедуры» и тем самым
аннулировать луизианский акт. Благодаря этому штаты
получили право регулирования имущественных
отношений в том объеме, которым они располагали до
гражданской войны.
Не менее существенным было рассмотрение волроса
о лриравнении корпорации к «физическому лицу», т. е.
настолько расширительном толковании слова «лицо»,
употребленного XIV поправкой, чтобы «должная
правовая защита» была бы распространена на всякого рода
корпорации или «группы лиц, занимающихся
профессиональной деятельностью». Тот же вопрос был поднят
в нашумевшем деле 1885 года (San Mateo v. Sothern
Pasific Railway). В связи с его обсуждением была
сделана новая попытка использовать XIV поправку для
«включения корпораций в пределы охраняемых ею
границ».
Соглашаясь с докладчиком (Р. Конглингом),
Главный судья Уайт поставил вопрос так: можно ли
считать, что XIV поправка, препятствуя штатам лишать
граждан их лрава на равенство перед законом, прило-
жима не только к физическим, но и к юридическим
лицам. «Я думаю, что она лриложима»,— заключил
оратор.
Между тем бизнес добивался прочной и достаточно
обоснованной юридической теории и практики, могущей
пресечь все и всякие претензии легислатур на
вмешательство в экономические дела. Его беспокоило
решение Верховного суда 1877 года (Grander case), которым
власти одного из штатов были поддержаны в праве
регулировать расценки на железных дорогах и других
предприятиях, связанных «с публичными интересами».
Окончательное решение пришло в 90-е годы. Но
перед этим обратимся к некоторым другим вопросам.
5. Сменивший Уайта М. Фуллер, как и
его коллеги, склонялся к расширительной
интерпретации полномочий законодательной и исполнительной
власти. В одном из решений 1872 года Верховный суд
формулировал свою позицию так: «Аксиомой
американской юриспруденции должно считаться, что
статут не может быть объявлен недействующим... за иск-
75

лючением случаев, когда он явно противоречит
конституции, так что соответствующее решение становится
неизбежным. Всякое же сомнение должно идти на пользу
закона»6.
Терпимость в отношении к федеральному
правительству удерживалась в практике Верховного суда и в
последующее время. Когда по ходу рассмотрения дела
Tiled v. Clark (1892) были поставлены под сомнение
права президента, предоставленные ему актом о
тарифах (Tarifact 1890), Верховный суд, оперируя
прецедентами, признал, что такого рода делегация власти
является неизбежной и правомочной.
Между 1874 и 1890 годами Верховный суд вынес
что-то около 200 решений, так или иначе толкующих
конституцию. По 65 искам суд высказался против
экономического вмешательства в промышленные и торговые
отношения, не выходящие за рамки штатов или
признанные таковыми. Важнейшим из такого рода решений
было уже упоминавшееся дело по иску
железнодорожной компании (1876—1877), которым было
постановлено, что коммерция, не выходящая за пределы
штата, должна регулироваться законами последнего.
Но что значит «внутриплатная коммерция»? С
каждым новым делом, доходившим до Верховного суда,
становилась все более очевидной все возрастающая связь
между «внутренней» и междуштатной коммерцией.
Любой акт легислатуры, регулирующий «внутриплатную
торговлю», прямо или косвенно затрагивал торговлю
междуштатную. В первом случае верховенство
конгресса уже не оспаривалось, -во втором — представлялось
по меньшей мере «конкурирующим».
В 1877 году Верховный суд, склоняясь на сторону
правительства, решил, что телеграфная связь, будучи по
природе своей междуштатной, должна регулироваться
актами конгресса7. В 1886 году тот же принцип был
проведен в отношении железных дорог. Подвергнув
рассмотрению закон Иллинойса, которым признавалось
право штата регулировать железнодорожные тарифы
в отношении всех тех перевозок, которые начинаются в
одном из штатов, проходят через территорию
Иллинойса и завершаются в каком-нибудь другом штате (Wobach
v. Illinois), Верховный суд нашел такого рода акции
самоуправными, поскольку они служили «препятствием
для междуштатных перевозок как элементу междуштат-
76

ной торговли». Такой же позиции Верховный суд
держался и в таких аналогичных случаях, как правила
безопасности на дорогах и т. п.
Ободренный всем этим, конгресс издал федеральный
закон 1887 года, названный Interstate Commerce Act.
Исходя из того, что расценки на провоз людей и
товаров должны быть «разумными и справедливыми»,
закон поручал особой Междуштатной «коммерческой
комиссии» наблюдение за тем, чтобы железнодорожные
компании держались предписанных им правил.
Закон был ответом на требования угольных,
железоделательных и других объединений, стремившихся к
обузданию монопольной 'власти железнодорожных магнатов,
осыпанных милостями государства. Злоулотребления
железнодорожных компаний в области тарифов
раздражали самые широкие массы населения, в том числе и
избирателей. Фермеры и мелкая буржуазия настаивали
на .мерах по обузданию произвола железнодорожных
компаний, устанавливавших тарифы без каких-либо
ограничений и без конкуренции. «Для того чтобы
доставить на рынок урожай зерна, полученный с одного
акра, фермеры должны были отдать железнодорожной
компании такой же урожай с другого акра»8.
Помимо .принудительных тарифов закон 1887 года
запрещал соглашения между железнодорожными
компаниями относительно платы за услуги и, что было не
менее важно, трестирование железнодорожных
компаний, их слияния. Волею обстоятельств конгресс должен
был сделать первый шаг на пути установления
контроля за деятельностью крупных компаний. Было ясно,
однако, что за давлением на железные дороги последует
давление железных дорог «а угольные и сталелитейные
компании, трестирование которых шло лолным ходом,
угрожая вздорожанием товаров, необходимых
транспорту.
В создавшихся условиях Верховный суд должен был
занять определенную позицию, связанную с
-выработкой доктрины о статусе юридического лица вообще.
Попытки укрыться за формулой, отводившей
правительству федерации узкую сферу действия — to foster,
to protect and promote commerce, — оказались
несостоятельными.
Верховный суд «считал» один вариант за другим,
77

пока не пришло миннёссотское дело, -Поставившее суд
перед жесткой альтернативой.
В 1887 году легислатура штата Миннессота
учредила собственную железнодорожную комиссию,
правомочную устанавливать расценки на внутриплатные
перевозки без права их опротестования в суде.
Железнодорожная компания штата, недовольная решением
легислатуры, -перенесла дело в Верховный суд США, и
вопрос о пределах компетенции штатов в сфере
экономического регулирования возник снова, как и прежде,
но уже с новой остротой.
В марте 1890 года, заслушав заключение судьи
Блекфорда, суд нашел, что статут Миннессоты
неправомерен, поскольку, как это может быть выведено из
конституции (?), конфликты, связанные с тарифами и
ценами, должны решаться судами и при соблюдении
должной процедуры. Экономическое регулирование,
осуществляемое властями штатов, находится в сфере
юридического контроля, основанного на должной
.правовой процедуре.
Не решаясь аннулировать междуштатную
«коммерческую комиссию», Верховный суд настолько ограничил
ее деятельность «конституционными рамками», что
сколько-нибудь фактического значения она не получила.
Во всех соответствующих делах, приходящихся на
1896—1897 гг., Верховный суд держался этой
промонополистической линии (дела Нью-Орлеанской и
Техасской железных дорог против Междуштатной
коммерческой комиссии; дело самой этой комиссии против
Alabama Middland Ry. Co и др.).
Вместе с тем был решен окончательно вопрос о
статусе юридических лиц. Анонимная и бестелесная
корпорация обрела плоть и кровь, превратившись в
corporate person*. To, над чем в течение многих десяти-
* В конце концов вырабатывается конструкция, в соответствии
с которой корпорация есть не что иное, как ассоциация держателей
акций или паев (Shareholders), образованная в соответствии с
законом, обладающая собственной сущностью, отделенной от сущности
составляющих ее индивидуумов; представляя собой «искусственное
лицо» (artificial person в отличие от natural person — физического
лица), корпорация должна обладать способностью к
самостоятельному и успешному существованию, обладанию имуществом и
возможностями для его передачи, а также к осуществлению всей той
власти, которой право наделяет в соответствующих случаях лицо
физическое.
78

летий трудились в .поте лица континентальные юристы,
связанные догмой и страхами, идущими от
Гражданского кодекса Франции 1804 года, было введено в
общее право» Содиненных Штатов как само собой
разумеющееся. Различие в формах судебной защиты
физических и юридических лиц исчезло в принципе. Всякое
покушение на пра.во собственности, принадлежащее
корпорации, могло быть защищено применением
«должной и правовой процедуры», «гарантированной» XIV
поправкой. Верховный суд распознал нового хозяина и
подчинился его всемогущей воле.
Новое дело, относящееся к 1895 году, показало, как
далеко продвинулся Верховный суд в этом же
направлении. Чтобы выяснить суть спора, необходимо сказать,
что в 1890 году конгресс, считаясь с политической
ситуацией, оказался перед 'необходимостью издать так
называемый антитрестовский закон Шермана,
запрещавший сговор и трестирование, осуществляемое в
интересах монополизации цен на потребительские товары.
Рассмотрению Верховного суда подверглось дело по
обвинению всеамериканской сахарорафинадной
монополии, созданной для извлечения сверхприбыли9.
Компания установила контроль иад производством 95%
американского сахара. Вызванный в сенатский комитет
представитель компании, держась вызывающе, заявил
без обиняков, что дело идет об извлечении
сверхприбыли в размере 8 млрд. долларов в год—суммы по тому
времени неслыханно грабительской. Пока существуют
нынешние законы, сказал он, мы не видим препятствий
к достижению этой цели.
Формула, к которой прибегнул Верховный суд, была
издевательством над правом и законностью. Поскольку
конгресс, говорилось в решении суда, имеет
полномочие регулировать междуштатную торговлю, но не
производство товаров, постольку закон Шермана не может
касаться промышленного трестирования. Конгресс
может, если желает, запрещать торговую -монополию, но
не может и не должен касаться монополии
.производственной. Слово «коммерция», заявил Фуллер, как оно
употребляется законом Шермана, должно
трактоваться в одном-единственном смысле—как физическое
передвижение товаров через границы штатов10.
Какой бы ни была экономическая эрудиция судей,
они не могли не знать о связи, существующей между
79

монопольным производством и монопольной ценой. Но
они не хотели этого знать и потому прибегли к
циничной казуистике, возможной в условиях совершенной
неответственности.
В том же 1895 году Верховный суд аннулировал
федеральный закон, снижавший таможенные тарифы и
установивший налог на доход, превышавший 4 тыс.
долларов в год. Дело это имело важные последствия в
целом ряде отношений. Адвокат истца представил самую
идею закона в качестве реального и злокозненного
осуществления «якобинской доктрины», по смыслу
которой «торжествующее и тираническое большинство
ограбит богатых, конфисковав их имущество». Как
будто подоходный налог был невесть какой новостью*.
Не говоря уже о том, что дело шло всегда о 2% дохода.
Указав на то, что ничего подобного «история
Соединенных Штатов не знает», судья Филд поддержал
адвоката зловещим предсказанием, что «нынешнее
нападение «а капитал есть только начало», что им
открывается «война бедных лротив богатых».
Столкнувшись с сопротивлением суда, конгресс
прибегнул к новой, XVI поправке к конституции (1913 г.),
разрешавшей взыскание федеральных налогов и сборов
(taxes and incomes). Наконец, в 1897 году получила свое
окончательное формулирование доктрина «необузданной
инициативы». То, что выглядело «диссидентством»,
стало нормой права и своего рода стержнем новой,
модифицированной правовой идеологии. Речь идет о деле
Allgever v. Lousiana11 (1897 г.). Постановление суда,
написанное рукою Пикхема (R. W. Peckhem),
заключало в себе целую теорию: лишение граждан права на
заключение контрактов или его ограничение без
должной правовой процедуры незаконно, поскольку это
право прямо защищается федеральной конституцией;
соответственно с тем никакой запрет не может касаться
договоров, заключаемых как внутри штата, так и за его
пределами, договоров внутриплатных и междуштатных;
статут Луизианы, запрещающий гражданам штата
вступать в договорные отношения со страховыми компа-
* В Англии подоходный налог, как вид личного налога, стал
взыскиваться еще с 1842 года. Пруссия пришла к тому же в 1891
году, Япония — в 1897, Франция — в 1914 и т. д.
80

ниями, находящимися за пределами Луизианы,
.незаконен и потому аннулируется.
Нью-Йоркская Atlantic Mutual Insurance Company,
бывшая истцом, выиграла дело. И не только для себя,
но и всей «деловой Америки», для всех тех
междуштатных коммерческих, производственных, страховых
и банковских связей, существование которых было
неизбежным порождением империалистической стадии
развития. И на этот раз судьи прибегли к XIV
поправке. Той самой, которая касалась негров.
Свобода, предоставленная XIV поправкой,
разъяснил суд, не ограничивается признанием свободы
граждан, независимо от их .происхождения, но точно
так же свободы на объединения во всех дозволенных
формах, пользование в полном объеме правом жить и
работать, как они хотят, вступать «в соглашения,
которые они считают выгодными, и т. д.
Глава седьмая
«РАЗДЕЛЬНОЕ, НО РАВНОЕ»
1. Побуждаемая XIV поправкой,
нарушение которой стало считаться уголовным деянием
хотя и незначительным (мисдиминором), судебная
практика 70-х и даже 80-х годов не исключала того,
что в известных случаях, не задевавших интересы
белого населения, негры, как и все цветные вообще,
могут приобретать, сдавать в аренду, «иметь в реальной
и персональной собственности вещи», как это имеет
место в гражданско-правовых отношениях вообще1.
Вместе с тем, как это открыто признавалось, нельзя
было ожидать изменения тех воззрений и
предубеждений, которыми были опутаны связи между белыми и
вчерашними рабами.
Закон 1875 года о гражданских правах, которым
негры приравнивались в своих правах с белыми в том,
что касалось пользования гостиницами, школами и
другими публичными учреждениями, оставался
мертвой буквой, a iB 1883 году был и вовсе отменен, как
«противоречащий конституции США». За два года
до этого в штате Теннесси по предложению некоего
Джима Кроу был принят закон о сегрегации негров
б Заказ 7973
81

при пользовании городским и железнодорожным
транспортом. Вслед за Теннесси все другие южные штаты
приняли серию подобных же расистских законов,
вводивших систему «джимкроуизма»2.
Под предлогом предупреждения столкновений
между черными и белыми были введены правила,
которыми запрещались не только поездки негров в общих
с белыми вагонах, но также и поселения в общих с
белыми кварталах, совместное обучение белых и
цветных детей и т. д. В 30 штатах были строго запрещены
браки между белыми и черными, во Флориде и
Мэриленде такого рода браки влекли за собой тюремное
заключение сроком до 10 лет. Постепенно проникая на
Север, сегрегация белых и цветных получает
признание в Делавере и Монтане, а затем повсюду. Терпимое
отношение встречали как в Вашингтоне, так и в
штатах бессудные расправы над неграми — суды Линча,
которым стали приписывать значение исконного
национального обычая.
Помимо общих цензов, носивших классовый
характер, в ряде штатов, включая Нью-Йорк и Массачусетс,
т. е. и на Севере, был введен ценз грамотности,
предусматривающий экзамен на знание английского языка
и умение толковать конституцию.
Формальное устранение негров от избирательных
урн началось, как представляется, с изменений,
внесенных в 1890 году в конституцию штата Миссури. От
избирателей потребовали немалого по тем временам
особого «двухдолларового налога», умения читать, писать
и толковать конституцию в целом или в какой-либо ее
части.
Многое оказалось в зависимости от Верховного суда.
Но, конечно, он не позволил себе колебаний. В деле
Williams v. Mississipi, слушавшемся в 1898 году, суд
принял сторону штата, узаконив тем самым
аналогичные установления во всех прочих штатах.
Сравнительно редкие упоминания о равенстве прав,
«гарантированном» XIV поправкой, тонули в хоре
голосов, восхвалявших сегрегацию. Можно себе поэтому
представить «шокирующее впечатление», которое
произвела на правящую элиту Америки апелляция негра
Гомера Плесси, заявленная Верховному суду США
в 1896 году.
82

Апеллянт был осужден зй йаруШенйе з&кона штата
Луизиана 1890 года, которым устанавливалось, что
люди разных рас должны пользоваться разными
вагонами. Г. Плесси настаивал на гарантиях, заключенных в
XIII и XIV поправках, а это-то и было самым
неприемлемым3.
Заключение по делу, принятое Верховным судом,
составило «эпоху» в социальных и расовых отношениях
в Америке. Суд нашел, что апеллянт не был лишен
своих конституционных прав и что закон Луизианы не
подлежит пересмотру с позиций его соответствия
конституции США,1 поскольку он санкционирует расовые
различия, но не расовое неравенство. Не право,
написал судья Браун, но биология создает различия между
расами, и потому «легислатуры не могут не считаться
с расовыми инстинктами или пытаться уничтожить
различия, основанные на расовой дифференциации».
Всякие такие попытки, продолжал судья, только
увеличат трудности переживаемой ситуации: «Право
принимает сегрегацию негров и даже настаивает на ней, что
отнюдь не означает унижения одной расы другой».
Перейдя от биологии к собственно праву, Браун указал
на обычай и традицию Юга, как равно и на
«естественное право», санкционирующее сегрегацию.
Ни Браун, ни принявший его доводы суд не были
первооткрывателями. Шестью годами до того формула
«равные, но раздельные возможности для белой и
цветных рас» (... egual — but — separate facilities for the
white and colored races) была принята в Миссисипи.
Теперь с решением Верховного суда США Separate —
but — egual — formula вошла| в состав
общефедерального права. В 1899 году она была распространена на
все формы народного образования, включая высшие
школы, хотя «раздельной высшей школы» не
существовало и никто не намеревался ее создавать.
В 1908 году Верховный суд поддержал статут штата
Кентукки, запрещавший корпорациям и физическим
лицам создавать интегральные школы. Судья Бривер,
не упоминая XIV поправки, как будто ее не
существовало в природе, констатировал право штатов запрещать
совместное обучение цветных и белых детей в частных
школах, поскольку штатам дозволено «контролировать
свои корпорации»4.
6*
S3

2. Решение по делу Плесси было бынё-
сено Верховным судом, но было бы неправильно
приписывать его одной только злой воле судей. Когда
голосами пяти .судей против четырех был
нуллифицирован закон о подоходном налоге 1894 года, конгресс, как
уже говорилось, прибегнул к XVII поправке. Отчего же
он не шелохнулся в деле Плесси?
Тот же вопрос вполне уместен и по другому поводу.
Мы имеем в виду дело Евгения Дебса.
Для понимания ситуации необходимо сказать, что
к началу 90-х годов прошлого века Соединенные
Штаты, обогнав все другие страны, вышли на первое место
в мире по производству промышленной продукции. Они
по-прежнему не имели себе равных по быстроте
развития капитализма, по достигнутому уровню развития,
по громадности площади, на которой применялась
техника, отвечавшая новейшим, достижениям науки.
Инвестиции в промышленность и транспорт выросли в
10 раз за 40 лет — с 1860 по 1900 год. Города вобрали
в себя половину населения страны, и само оно выросло
(за те же 40 лет) с 31 млн. до 70 млн. человек.
Несмотря на текучесть рабочего класса, вызванную
эмиграцией и постоянным оттоком разнонациональной
массы эмигрантов на свободные земли Запада, уже в
начале 60-х, а еще более в 70-х годах стали возникать
в Америке первые профессиональные союзы, среди
которых следует выделить Орден рыцарей труда.
«1880-е годы явились переломным моментом в
истории рабочего движения Соединенных Штатов:
рабочие... впервые выступили как класс, осознавший свои
особые интересы... За время с 1880 по 1886 г.
...произошло более 4 тыс. забастовок, в которых приняло
участие около 1,5 млн. рабочих»5.
В 1876 году возникает Социалистическая рабочая
партия Америки, в 1881 году, несмотря на бесконечные
препятствия, окончательно сформировалась
Американская федерация труда.
Движение рабочего класса развертывалось, как и в
Европе, под лозунгом 8-часового рабочего дня и
лучших условий труда. Экономический кризис конца 90-х
годов, пришедшийся на президентство Кливленда,
стимулировал начало новой фазы рабочего движения,
отмеченной забастовками общенационального характера.
Начавшись на машиностроительных и металлурги-
84

ческих предприятиях, забастовка перекинулась на
железные дороги. Около 150 тыс. рабочих, руководимых
Евгением Дебсом, прекратили работу, парализовав
движение на чикагской пульмановской железной дороге.
Президент Кливленд приказал воинским частям
принудить рабочих к прекращению борьбы. Судебные
власти отдали приказ о прекращении забастовки. Е. Дебс,
не подчинившийся приказу, был осужден6.
Апелляция Е. Дебса дошла до Верховного Суда
США, где к ней отнеслись, как и следовало ждать, с
крайним ожесточением. Судья Бривер, излагая мнение
суда, говорил о том, что «страна быстро идет по пути,
который ведет к тому, что свобода контрактов будет
уничтожена». Поощряя федеральные власти к
репрессиям, Верховный суд сослался на постулат
«общественного благоденствия», ради которого хороши и
применимы все средства, диктуемые обстоятельствами. А
поскольку забастовка создала (и не могла не создать)
препятствия для «междуштатной торговли», постольку
Верховный суд позволил себе сослаться на закон Шер-
мана о сговоре и трестировании в целях извлечения
сверхприбыли.
Применение закона Шермана к пресечению акций
профессиональных союзов получает скандальную
известность в деле Loewe v. Lawler 1908 года. «Закон не
делает различий между классами, — констатировал суд
в своем решении. — Всякое соглашение, или договор,
или сговор, направленные на ограничение торговли,—
незаконны».
Три года спустя, в 1911 году, раздраженная
пропагандистскими придирками федерального
правительства, могущественная Стандарт Ойл, принадлежащая
Рокфеллеру, обратилась за защитой в Верховный суд
(Standard Oil Co. v. U.S, 221 U. S1)*.
* Непосредственным поводом к тому послужило решение
Окружного суда США (в Миссури), которым констатировался факт
концентрации капитала и создание монополии: ответчики,
говорилось в решении, вступили между собой в заговор, в результате
которого капитал компании был увеличен в 10 раз, с 10 млн. долл.
до 100 млн. долл., и таким образом власть над 19 слившимися
компаниями оказалась в руках «Стандарт Ойл». Суд нашел это
трестирование совершенным в интересах монополизации торговли нефтью
и нефтепродуктами и, таким образом, подпадающим под закон
Шермана. Соглашение было признано незаконным. Впредь до его рас-
горжения коммерческие сделки были для новообразованной
компании запрещены (1909 г.).
85

Поставленный перед необходимостью решить, что
есть Стандарт Ойл, Верховный суд нашел, что эта
корпорация должна быть признана «допустимой» и
«приемлемой». Это решение, не опирающееся ни на
конституцию, ни на предшествующие решения, получает
тем не менее значение прецедента.
И при всем том нас уверяют, что ни закон, ни
тем более суд не делают различий между классами!
3. В 1894 году после покушения на
французского президента Карно, воспользовавшись случаем,
обе палаты конгресса приступили к рассмотрению
биллей против «анархистов», но только в 1903 году был
принят закон, по которому «всякое лицо, отрицающее
необходимость правительства... защищающее или
пропагандирующее необходимость насилия или убийства
в отношении официальных лиц... не может въезжать
в Соединенные Штаты... То же предусматривается в
отношении всяких других лиц, которые желают или
защищают свержение с помощью силы или насилия
правительства Соединенных Штатов или' всякое
другое правительство или всякие формы права...»
Новый закон позволил арестовать и выдворить из
Соединенных Штатов одного из английских
профсоюзных лидеров, приехавшего для чтения лекций.
Распоряжение о депортации было отдано Секретарем по
делам торговли и труда, которому не понравилось, что
произнесенная англичанином речь касалась участия
профсоюзов в 'организации всеобщей стачки. Дело
дошло до Верховного суда (Turner» v. Williams, 194
U. S. Reports 279). Общественное мнение было
возбуждено действиями властей как явно! противоконститу-
ционными. Многие наивные люди полагали, что «честь
нации» будет спасена судом. Но они ошиблись.
Верховный суд с невозмутимым видом постановил, что
всякий иностранец, исповедующий анархизм, даже и
неповинный в злых намерениях (innonsent of evil
intent), является носителем «дурной тенденции», опасен
для общества и потому нежелателен.
Ободренные решением Верховного суда, штаты
(почти 30) приняли законы «против анархистов».
Следует, впрочем, сказать, что в Нью-Йорке, где рабочее
движение и наплыв иммигрантов чувствовались с осо-
86

бой силой, «антианархистский» закон был принят еще
в 1902 году, и его формулировки послужили основой
для соответствующего законодательства федерации и
штатов. Нью-Йоркский закон объявлял преступлением
пропаганду любой доктрины о свержении правительства
силой или насилием, как равно всякое высказывание,
устное или письменное, обучение или совет, идущие на
пользу «преступному анархизму», издание
соответствующей литературы, создание «анархистских
ассоциаций» и т. п. Всякое такое действие квалифицировалось
как фелония и наказывалось тюрьмой до 10 лет,
штрафом до 5 тыс. долларов или тем и другим, вместе
взятым. Преступной ассоциацией признавалась группа из
двух и более лиц, собравшаяся для обсуждения или
изучения «преступной доктрины». Наказывалось и
лицо, предоставившее «ассоциации» помещение.
Закон 1903 года и решение Верховного суда
вдохновили полицию, начавшую настоящее гонение «на
красных», как это тогда же было названо. При этом
«красными» считались не только собственно
«анархисты», но и все социалисты, а также сколько-нибудь
активные профсоюзные деятели. Полиция не
останавливалась и| перед разгоном митингов, собиравшихся в
защиту эмансипации женщин, правовое положение
которых многие ораторы и писатели того времени
сравнивали с положением рабов.
Глава восьмая
СОЦИАЛ-ДАРВИНИЗМ В ТЕОРИИ
И НА ПРАКТИКЕ
1. Перед тем как расстаться с XIX
столетием, небесполезно обратиться к доктрине, так или
иначе объясняющей сложные ходы и манипуляции,
характерные для деятельности Верховного суда США,
начиная с дела Д. Скотта.
Чарльз Кент, профессор Мичиганского университета,
писал в конце прошлого века, что дело Д. Скотта было
решено по соображениям партийной политики, которой
держались судьи, политики, входившей в противоречия
с моральными понятиями, отвергавшими рабство.
Конституционные принципы, как равно и прецеденты, про-
87

должал Кент, очень важны, так как они
дисциплинируют суд, но, как оказывается на деле, ни конституция,
ни прецеденты не способны связать его должным
образом, что и доказывает дело Д. Скотта. Каким бы
важным ни был прецедент, замечает Кент, его
истолкование находится в непосредственной связи с
переживаемой ситуацией, а это значит, что прецедент не
может и не должен претендовать на неизменяемость.
Конституционные принципы, напишет Кент,
прибегая к формуле,1 которая сделается широко
известной благодаря судье О. В. Холмсу, — не
математические формулы, не аксиомы, с которыми соглашаются
все мыслящие! существа. То, что выражено словом,
может быть1 по-разному понято и истолковано
разными людьми. Ко всему тому конституционные
принципы страдают крайней лаконичностью, заключая в
себе самое важное и уклоняясь от второстепенного,
которое может оказаться существенным в какой-нибудь
нередкой ситуации.
Правильное понимание конституционных
предписаний, подчеркивал Кент, связано с пониманием истории,
с пониманием условий и обстоятельств того времени,
когда эти предписания создавались. Не исключено, что,
голосуя за конституцию, депутаты Филадельфийского
конвента по-разному понимали те ее нормы, о
которых теперь ведутся споры. Конституция была
результатом компромисса между конфликтующими
политическими течениями и философиями, поэтому ее
составители и редакторы прибегали к формулировкам и
понятиям, намеренно неясным, не вполне
определенным. Без того не было требуемого единства1.
Никто не должен отвлекаться от того факта,
заключает Кент, что немалое число решений, вынесенных
Верховным судом, находилось в непосредственной
зависимости от убеждений и предубеждений тех или
иных судей. Не раз случалось, что какое-нибудь
архиважное постановление принималось при минимальном
преобладании: пятеро против четырех. Судей чаще
всего назначают по их положению в политической
жизни. Они избираются стоящей у власти партии. Наивно
полагать, что эти люди оставят свои убеждения,
пересев в судейское кресло.
Нельзя исключить, наконец, «общие свойства
характера судьи, его способности, его какую-нибудь иди-
88

осинкразйю и даже Персональные заботы». Все это ё
немалой степени способно оказать влияние на решение
поставленных перед судом политических вопросов2.
В массе апологетической литературы своего
времени сочинение Кента выгодно отличается присущим ему
реализмом, и этого на данный случай j достаточно.
В более поздние времена историческая интерпретация
конституции, на которой настаивает Кент, подвергнется
ревизии, отразившей на себе критический пересмотр
возможностей историографии.
Речь идет, разумеется, о таком «историческом
подходе», который предполагает ревизию прошлого для
более или менее свободной интерпретации новых
политических и правовых процессов. Будем иметь в виду,
что история, как это сделал Тэни, может быть при
желании использована против правды жизни, ради
консервации отжившего. Традиция, как и всякое
историческое явление, обладает противоположными
свойствами: стимулировать прогресс науки и социальных
институтов; тормозить реформу; искажать ее
осуществление; возвращать право к его прошлому.
В качестве одного из оппонентов Кента мы избрали
профессора П. Розина из Иллинойского университета.
В своей книге «Верховный суд и социальная наука»,
появившейся в 1956 году, П. Розин выдвигает
несколько доводов-, .дискредитирующих историческую
интерпретацию как метод истолкования права и институтов.
Никогда нет уверенности в уместности исторической
интерпретации; историческое истолкование трудно и
спорно, ибо оно начинается с разноречий, вызываемых
употребленных законом (конституцией) слов-терминов;
в каких-нибудь далеко не редких случаях одни
намерения, приписанные законодателю, не совпадают с
другими его намерениями, и суду приходится выбирать то,
что он считает подходящим; жизнеспособное право
нестатично и развивается независимо от воли
законодателя, как она выражена в том или ином законе;
никогда нет уверенности в том, что наше истолкорание
закона верно, что оно объективно, т. е. не связано прямо
и непосредственно с потребностями определенной
политической программы действий...
И в качестве вывода: история как не была, так и не
стала научной дисциплиной, способной in the manner
of social science объяснять человеческое поведение.
89

И особенно, когда приходится иметь дело с решением
социальных вопросов современности3.
Высказанные П. Розиным сомнения и возражения
не беспочвенны, как, впрочем, и не новы. Но они
указывают лишь на трудности, связанные с исторической
интерпретацией права, не более того. Абсолютизировать
трудность — значит капитулировать. Всюду, где между
формальным выражением правового веления и
действительной волей законодателя, между декларацией и
действительностью обнаруживаются неразрешимые
противоречия, что, как известно, не редкость,
исторический метод истолкования права обременителен и потому
нежелателен. Мы почти наверняка сталкиваемся здесь
с мерилом, обнаруживающим несовпадение догмы и
практики, общей формулы и «оговорки». Кто
отказывается от исторического толкования нормы, тот, как
правило, боится его.
2. И в оправдание, и в осуждение судебной
практики, как она установилась в Америке после
Гражданской войны, ссылаются нередко на то, что по
условиям времени американские судьи и судебные деятели
вообще прониклись верой в Спенсера и Дарвина.
Г. Спенсер склонял американскую юриспруденцию к
принятию экономического либерализма, отвечавшего
той самоуверенности, которая «воцарилась в
обществе» благодаря быстрым и уверенным темпам
американского экономического развития. Признавался тот
именно постулат английского философа, согласно которому
право личности умаляется прямо пропорционально
масштабам государственного вмешательства в
частно-правовые отношения. Главная идея Спенсера — оставьте
общество в покое — получает признание в американской
юриспруденции, проникает в экономические и
политические науки,1 завоевывает социологию. На Спенсера
опираются зачинатели американской социологии —
Ward, Cooley, Small и др.
Еще большим оказалось, однако, влияние социал-
дарвинизма, интерпретированного в одной из его
худших форм. Истоки и в данном случае ведут не к
Дарвину, а к Спенсеру. «Используя теорию естественного
отбора в природе, обоснованную Ч. Дарвиным, — пишет
А. Валюженич, — Спенсер попытался доказать, что за-
90

коны эволюции должны действовать и в человеческом
обществе. Уже в первой работе «Социальная статика»
(1850 г.) он предпринял попытку усилить теорию
laissez faire императивами из биологической науки.
Все качества человека, утверждал Спенсер, имеют
генетическое происхождение... Природа... сама решает, кто
лучше, а кто хуже приспособлен к выживанию в
«штормовой жизни»4. Напрасно думать поэтому, будто
государство призвано прийти на помощь гибнущему
бедному люду. Помогать бедным — значит мешать
природе, стремящейся избавиться от них во имя всего
человечества, его совершенствования как биологического
вида. Пригодные для жизни выживут и сами,
непригодные должны вымереть, как вымерли ихтиозавры.
Модификация тех же идей содержится и в другой
известной книге Спенсера «Основы социологии»,
вышедшей, если говорить об американском издании, в
1864 году. Теория естественного отбора, несмотря на
оговорки, адресованные критикам его системы,
проведена и здесь, так что между социальным и животным
миром, человеком как таковым и «социальным
организмом», составленным из индивидуумов, не существует
принципиально важных отличий. Недаром, как отмечал
уже А. Мишель, книга Спенсера полна таких заглавий,
как «рост, структура, функции, органы социального
тела, аппараты, производящий, распределяющий,
регулирующий». Принимая тезис добровольного
сотрудничества индивидов, выражаемого наличием и
развитием промышленных и иных ассоциаций, Спенсер по-
прежнему протестует против государственного
вмешательства в процесс «приспособления» и «выживания»
индивидов. Никакого социального регулирования!
Никаких препятствий свободной конкуренции и
накопительству! Общество существует на пользу своих членов,
«но члены общества существуют не для него».
Нелишне отметить, что у таких подлинно крупных
дарвинистов,! каким был Гексли, изобретенная
Спенсером система взглядов встретила решительное
осуждение. Само обращение к Дарвину «шокировало»
науку. В разгромной рецензии на «Основы социологии»
Гексли «ясно показал, что политическое тело при
тождественности с живым существом должно было
повиноваться железной власти; что в человеческом теле
малейший акт возмущения против власти деспота-мозга
91

влечет паралич или смерть; что так и должно быть,
ибо иначе, если бы каждая клеточка жила своей
особой жизнью, целое распалось бы и жизнь
прекратилась»5.
Из наиболее последовательных продолжателей
Спенсера в Америке указывают обычно на У. Самнера,
соединившего в «единое», но далеко не целое «учение»
протестантскую этику, фрагменты буржуазной
политической экономии и дарвиновскую теорию
естественного отбора. Последняя в особенности обрела почти
магнетическую силу и притягательность в глазах
политиков, социологов, юристов, не говоря уже, конечно, о
«деловой Америке».
Применительно к американской действительности,
социал-дарвинизм служил оправданием расовой и
национальной дискриминации, им стали почти сразу
руководствоваться в делах, связанных с социальным
законодательством, свободой предпринимательства и
договоров. Решения Верховного суда, насколько нам
известно, не обнаруживают прямых ссылок на Спенсера
или Самнера, поскольку такая практика несовместима с
принципом строго легального толкования конституции.
Но таких ссылок никак не страшилась доктрина, а
через нее социал-дарвинизм проникал в высшие
школы, формируя идеологию будущих судей.
Адвокаты и атторнеи, не говоря уже о политиках,
настойчиво склоняли Верховный суд к признанию
«борьбы за существование» в качестве философской и
правовой доктрины, столь же существенной, как и
доктрина «естественного права»6.
3. В явную противоположность успехам
американской промышленности, технической мысли и
производственйой организации общественные науки
Америки долгое время находились на неизмеримо
более низком уровне, чем в Европе. Юридическая наука
не составляла исключения. Догматизм и практическое
научение пользованию правом и прецедентами
превалировало над собственно теоретическим мышлением.
Между тем переход к империализму и связанное
с ним усиление классовой борьбы между трудом и
капиталом, \рост организованности рабочего движения,
новый интерес к социальным учениям, включая рефор-
92

мистские, захвативший широкие массы трудящихся и
интеллигенции, вызвал к жизни течение, которое
принято называть прогрессистским. Название это
происходит от того, что в противоположность все еще
господствующему экономическому либерализму,
сторонники новой социальной концепции «отождествляли
реформы с прогрессом развития общества»7.
Когда говорят о возникновении новой
политической науки в США, указывают обыкновенно на труды
и школу профессора Принстонского университета
X. Форда (1851—1925). В своей основной работе
«The Rise and Grows of American Politics» Форд
едва ли не первым в США пытался выяснить истинную
роль партийной системы в политической жизни своей
страны.
Предметом исследования сделались выборы в
легислатуры, поведение, интересы и способности
избирателей, их возможности оказывать влияние на те или
иные политические программы, взаимосвязь,
существующая между партийным отношением к публичному
интересу и личной выгодой политиков и т. д.
В 1909 году X. Форд и его коллега В. Вильсон
основывают в Нью-Йорке Short ballot Association,
которая вместе с ранее возникшей Американской
ассоциацией политических наук способствовала изучению
новых социальных и политических процессов.
Основателем новой, социальной школы в
юриспруденции не без основания считается выдающийся
американский юрист Оливер Холмс, о котором, мы
полагаем, необходимо сказать несколько слов.
Репутация, которую О. Холмс приобрел в
«юридической Америке»,; конкурирует с репутацией самого
Маршалла, и, хотя Холмс так и не удостоился чести
стать председательствующим в Верховном суде США,
публика «с проницательной неточностью» считала
главным судьей не Тафта и не Юза, но именно Холмса.
При всем том не существует сколько-нибудь
общепризнанной характеристики личности Холмса и его
воззрений на право и на суд. В »то время как одни
указывают на Холмса как на «интеллектуального
либерала», как на «лидера .юридического либерализма»
в теории и судебной практике Соединенных Штатов,
другие, и притом с не меньшим основанием,
характеризуют Холмса как «умеренного консерватора». По мне-
93

нию Барбары Хабенстрейт, автора публицистической
работы о Верховном суде и его деятелях, «великий
судья Холмс» был в общем столь ,же консервативен,
как и его коллеги по суду, но в отличие от них он
обладал «способностью беспристрастной интерпретации
права»: если, полагал Холмс, конституция, не
содержит прямого запрета, связывающего конгресс,
последний вправе издавать всякие такие законы, которые
считает нужным, и они должны иметь силу независимо
от того, нравятся они членам Верховного суда или не
нравятся8.
Советский исследователь А. Старченко подчеркивает
прагматизм философской позиции Холмса, как и всего
того «метафизического клуба» юристов, к которому
Холмс принадлежал. Именно, как прагматик, Холмс
призьшал американских юристов оценивать судебно-
правовой процесс «реалистично», в свете «социального
опыта». Руководящим принципом для принятия судом
того или иного решения; выступают прагматические
«соображения о том, что является выгодным для
данного общества», т. е. не только конституционные
требования, но также и то, что сам Холмс называл
«социальным опытом»,! социальной выгодой, приносимой
судебным решением.
«Фронтальная атака» Холмса привела, заключает
А. Старченко, к формированию в первой четверти1
XX века двух новых школ американской
юриспруденции: вначале — «социологической», а затем —
«реалистической»9.
Интерпретация «социального опыта» О. Холмса
позволяет исследователям причислять его как к
«социологам», так и к «прагматикам». Поскольку О. Холмс
считал, что «жизнью права» является опыт и польза, а не
норма, не логика и тем более не те решения, которые
были приняты сотню лет назад,—он прагматик.
Когда он настаивает на том, что судьей должны
руководить «ощущение насущных потребностей времени,
преобладающих моральных и политических теорий,
интуитивное понимание социальной политики», — он
«социолог».
В исследовании С. В. Боботова О. Холмс
рекомендуется читателю в качестве «виднейшего
американского социолога», одним из первых внесшего
«прагматическое мировоззрение в юриспруденцию»;' само же
94

это мировоззрение предстает в качестве особой
социологической конструкции права, использующей
инструментально-рациональные воззрения для определения
функции права в обществе10.
О. Холмс родился в 1841 году в Бостоне, в семье
профессора физиологии (анатомии) бывшего
одновременно известным литератором. Холмс участвует на
стороне северян в войне, против рабовладельческого
Юга. После демобилизации (в 1864 г.) он приступает
к изучению права в Гарварде, а затем отправляется в
Англию, где сближается с Д. С. Миллем, Г. Мэном,
Ф. Поллаком и другими светилами тогдашней
английской социологии, истории и юриспруденции.
Английская школа привила О. Холмсу вкус к философии и
особенно социологии, наукам мало почитаемым в
Америке XIX столетия.
Социальный контроль, так или иначе защищаемый
О. Контом, Л. Дюги и М. Вебером, получал по
большей части негативную оценку в американской
политической и юридической науках конца прошлого и
начала нынешнего столетия. Господствовало убеждение,
что европейские социальные учения чужды праву и
этическим ценностям Соединенных Штатов и что,
будучи импортированы, они могут подорвать
функционирование «нормальной юстиции», традиционной для
Америки. Юристам не нравилось и то, что в
социологических учениях право теряло свою исключительность,
будучи приравнено ко всем другим инструментам
социального воздействия.
«Социальная юриспруденция», как она начинала,
свое существование в Соединенных Штатах, была не
столько порождением национальной мысли,
оригинальной и самостоятельной, сколько ответом на
позитивистскую теорию права, возникшую на европейской почве.
Ища объяснение этому, Р. Паунд конструирует три
стадии позитивистской теории социального сознания:
механическую, биологическую и психологическую. На
первой стадии (приходящейся на Америку первой
половины прошлого века) существуют механические
представления о физических процессах. Соответственно с
тем юридическая наука пытается описывать право и
правовую жизнь как некий «естественный универсум»,
переводимый на язык математических символов. В
последней трети XIX столетия юристы начинают смотреть
95

на право в духе биологических концепций. Наконец,
приходит психологическая стадия, частично
перекрывающая биологическую. Она характеризуется
исследованием «групповых интересов», действующих в
данном обществе, «психологических сил» и пр. В конечном
итоге все три названных стадии амальгамировались в
социальной юриспруденции конца , XIX и начала
XX веков.
Комбинация эта имела результатом то, что одни
исследователи сосредоточились на изучении механизма
действия права в явный ущерб абстракциям; для
других исследователей право как социальный институт,
ответственный за специальный прогресс, заслуживает
предпочтительного изучения именно в этом своем
качестве; третьи, исходя из того, что достижение
определенных социальных результатов требует от права
лабильности, без которой оно не может служить
руководством к действию, сосредоточились на изучении связей
между правом с общим социальным развитием;
многие из них приходят к выводу, что социальная
юриспруденция, и только она, может служить средством для
достижения целей, стоящих перед правом11.
Возвращаясь к биографии О. Холмса, отметим, что
уже в 1867 году его принимают в адвокатскую
корпорацию и он начинает функционировать как
практикующий юрист. Вместе с тем начинается научная и
издательская деятельность Холмса, связанная с журналом
«American Law Review» и «Комментариями к
американскому праву».
Уже в своих ранних работах О. Холмс обсуждает
разного рода социальные вопросы в их применении к
праву: что есть источник права, что представляет
собой юридическая санкция, что нужно понимать под
прецедентом и всегда ли он связывает суд? Все эти
•вопросы, отмечает биограф Холмса судья Ф. Франкфур-
тер12, были весьма важны для периода перехода к
«индустриальному обществу», поскольку суды и судебная
практика обнаруживали приверженность к устаревшим
доктринам, из которых и выводили «логические
дедукции». Некоторое внимание О. Холмс уделяет
психологическим аспектам поведения личности, соотношению
сознательного и подсознательного в применении к
праву и юстиции.
Следуя девизу, согласно которому человек, желаю-
96

щий чего-нибудь добиться, должен заявить о себе до
40 лет, О. Холмс публикует свое главное исследование
«Общее право» (Common Law), вышедшее в свет
3 марта 1881 г. — за пять дней до сорокалетия автора.
В этой «классической» книге О. Холмс, порывая с
традиционным правовым мышлением, противопоставляет
прецеденту и традиционной логике социальную науку и
социальное сознание. Применение прецедента,
доказывает Холмс, должно отвечать требованиям времени.
Жизнь права, Ъишет он, не отвечает правилам логики:
это история опыта и нужд времени, это
распространенные моральные и политические теории, разного рода
общественные интуиции, признанные или
подсознательные. И даже предрассудки, которые разделяются
судьями. Все это, вместе взятое, оказывается важнее
силлогизхмов и руководящих принципов, с помощью
которых осуществляется управление людьми. Право,
прошедшее через века, замечает Холмс, прибегая к своему
излюбленному образу, не собрание математических
формул. Чтобы понять право, нужно знать, каким путем
оно шло и какова тенденция его движения...
Те самые суждения, которые судьи принимают за
результат логики и дедукции, имеют — по Холмсу —
скрытый источник, из которого право черпает все то,
что составляет самую суть его жизни и что «подходит
для общества»; используя моральные ценности,
политические теории и все то, что публика может
чувствовать интуитивно, право обращено к будущему
времени: законодатель должен идти навстречу переменам,
иначе нация не сможет существовать далее, и судьи
обязаны чувствовать нужды своего времени.
Книга Холмса не произвела особого впечатления
па практикующих юристов, если они ее вообще
заметили, но ученые ее оценили, как написанную ко
времени. В 1882 году О. Холмс становится профессором
Гарвардской юридической школы, но уже в январе
следующего, 1883 года переходит в Верховный суд
штата Массачусетс. В 1889 году его назначают
председателем суда.
На этом его новом поприще О. Холмс был замечен
президентом США Теодором Рузвельтом. Причиной
тому послужило дело Vegelahn v. Cuntuer, отмеченное
робким стремлением Холмса связать свой идеал с
действительностью. Приняв сторону предпринимателя, Вер-
7 Заказ 7973
97

ховный суд Массачусетса предписал бастующим
рабочим прекратить пикетирование, хотя оно было малым
и ограниченным (два пикета).
Продиктованное, помимо главного, привычной и
рутинной практикой, решение это вызвало вежливый,
но решительный протест Холмса. Социальные
конфликты нуждались в новом подходе, считал он: английское
общее право и средневековые антирабочие статуты, как
и все основанные на них прецеденты, должны быть
оставлены прошлому. Право и суд должны видеть
настоящее и предвидеть будущее.
Неожиданная «выходка» Холмса произвела
шокирующее впечатление в суде и за его пределами.
О. Холмс уже решил, что его карьера кончена и его
положению в обществе пришел конец. Но он ошибся.
Когда в 1902 году освободилось место в Верховном
суде федерации, Т. Рузвельт не без колебаний
остановился на кандидатуре О. Холмса. С этого времени и
впредь до своей отставки в 1932 году О. Холмс
останется в должности члена Верховного суда США.
Назначение Холмса было для Т. Рузвельта шагом,
отвечавшим его общей политической линии. Выступая в
своей обычной роли, президент хотел показать публике
как далеко он намеревается пойти по пути реформ,
которые, говоря его собственными словами, «ограничив
дурные стороны трестирования, сохранят
преимущества крупных предприятий» и в то же самое время
будут способствовать лучшим условиям жизни для
миллионов рабочих страны.
Поняв, хотя и с запозданием, что вмешательство
государства в трудовые отношения не должно
сводиться к тому, чтобы «отобрать с десяток рабочих
лидеров, поставить их к стенке и расстрелять», президент
обратился к конгрессу с призывом о законодательном
ограничении труда женщин и детей (1901 г.) и
некотором более общем вмешательстве в экономические
отношения ради так называемого «честного курса»
политики в отношении к рабочему классу13. Какой бы
демагогической ни была программа Рузвельта, она
отразила на себе неизбежность нового подхода к проблеме
государственного вмешательства в экономические и
социальные отношения.
Объясняя свой выбор, Т. Рузвельт сослался на
позицию О. Хрлмса, занятую им в массачусетском деле
98

о забастовке и пикетировании. Способные юристы и
великие судьи, написал Рузвельт, являются людьми,
чья прошлая деятельность была естественным образом
связана с их богатыми и властными клиентами. Но
вот Холмс, будучи выдающимся юристом, осмелился, в
исключение из правила, поддерживать интересы того
класса, в среде которого адвокаты не находят клиентов.
«Я рад, — заключил президент, — что взгляды мистера
Холмса сходятся с моими собственными».
Выступления О. Холмса в защиту
буржуазно-либерального социального законодательства составляют,
как мы покажем, его заслугу. О. Холмс понимал, что
противодействие, на которое оно наталкивается в
легислатурах и судах, определяется противоположностью
• интересов, разделяющих общество. Предположение
насчет солидарности интересов общества, писал он,
хотя и распространено, на самом деле ложно, ибо в
конечном счете человек всегда отдает предпочтение
своему собственному интересу, а не интересу соседа.
Это верно, продолжал он, как для законодательной
деятельности, так и для всех других форм
корпоративного действия. Легислатура — классовый орган и
потому действует в интересах одного класса и в ущерб
другому.
Где же выход? — спрашивает Холмс. Как может
быть достигнут баланс социальных сил, без которого
общество погибнет?
Социалистические учения О. Холмс отвергал также
категорически, как и насильственное осуществление
социальной справедливости, какой бы прекрасной она
ни представлялась. Остается, полагал он, внегрупповая
судебная деятельность, остается суд, взваливающий
себе на плечи бремя несогласий и общественных нужд.
Такого рода иллюзорной надеждой питалось, должно
быть, начало критической деятельности Холмса в
Верховном суде США. Честолюбивый, талантливый,
эрудированный, он надеялся подчинить суд своему
влиянию и, встав во главе его — в любой роли, —
способствовать проведению реформ в духе близкой ему прог-
рессистской программы. Терпя неудачу за неудачей,
оставаясь в меньшинстве и даже гордом одиночестве,
О. Холмс с каждым новым своим поражением в
Верховном суде выигрывал в общественном мнении
Америки.
99

Если о Верховном суде 1902—1932 гг., пишет
Б. Хабенстрейт, стоит вспомнить вообще, то лишь
благодаря Оливеру Холмсу, ради его «особых мнений»,
«многие из которых превратились теперь в
руководящие доктрины Верховного суда»14.
Чем же в таком случае был Верховный суд США в
в первую треть XX века? Ответив, как можем, на этот
вопрос, мы в той или иной степени приблизимся к
пониманию практических целей «социальной
юриспруденции» Америки и того, чего добивались с ее помощью
Холмс, Брендайс и Кардозо.
Глава девятая
«СВОБОДА ДОГОВОРА» НОКАУТИРУЕТ
СОЦИАЛЬНОЕ ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВО
1. Своим преемникам в XX веке «суд Фул-
лера» оставил две основополагающие доктрины,
основанные на laissez faire и социал-дарвинизме. Это
инкорпорированная в конституцию, а затем широко
интерпретированная «свобода договора», во-первых, и
«должная правовая процедура», основанная на
специфическом толковании XIV поправки, во-вторых.
Столь же важным для судебной практики должно
быть сочтено укоренившееся и уже не прикрываемое
убеждение в том, что «все дозволено». В лекции,
прочитанной студентам, судья Харлан, далеко не худший,
говорил: «Я должен сказать Вам, юные джентльмены,
что, когда нам не нравится акт конгресса, мы не
должны колебаться в отыскании нужного основания для
признания закона противоконституционным»1.
Наперекор тому О. Холмс счел нужным заявить суду и стране
о наличии некоей одиозной «экономической теории»,
на основе которой принимаются судебные решения по
важнейшим делам, но которую «большая часть страны
не принимает».
С 1890 и по 1937 год Верховный суд США признал
противоконституционными и аннулировал 55
федеральных и 228 законов, принятых легислатурами штатов.
Сюда относятся законы, ограничивающие железнодо-
100

рожные и некоторые другие тарифы, связанные с
«публичным обслуживанием»; запрещающие или
контролирующие разного рода спекуляцию, изготовление
недоброкачественных товаров и т. д. Но в центре всего
стояли трудовые отношения: рабочий день, условия труда,
заработная плата, детский и женский труд.
Действуя под давлением избирателей и в силу ряда
других обстоятельств, правительства и
законодательные ассамблеи штатов пытались нащупать дорогу для
первых робких реформ в области рабочего
законодательства. Игнорировать их становилось все труднее.
В 1892 году Ф. Энгельс в предисловии к новому
изданию своей книги «.Положение рабочего класса в
Англии» уже предвидит конец старой морали и
практики, допускавшей «мелкое обворовывание рабочих»:
«Размах дел, — пишет Энгельс, имея в виду Англию,—
перерос уже эти жалкие средства добывания денег;
у фабриканта-миллионера были дела поважнее, чем
терять время на такие махинации... В фабричных районах
была ликвидирована система оплаты труда товарами,
был принят билль о десятичасовом рабочем дне и
проведен целый ряд других, второстепенных реформ —
в духе, прямо противоположном свободной торговле и
неограниченной конкуренции, но зато целиком в
интересах крупного капиталиста, который ведет
конкурентную борьбу с находящимися в менее благоприятных
условиях собратьями»2. «Уступки справедливости и
человеколюбию», на чем настаивали защитники
социальных реформ, «были на самом деле лишь средством
ускорения концентрации капитала в руках немногих лиц
и уничтожения мелких конкурентов...»3.
Между тем как объясненный Энгельсом процесс
либерализации социального законодательства так или
иначе затронул Англию, Францию и Германию,
Соединенные Штаты оставались на позициях старой морали
и старого, безжалостного отношения к труду и
трудящимся. Став президентом в пору величайшего
национального бедствия, в 1932 году, Франклин Рузвельт
должен был признать, что Соединенные Штаты, по
крайней мере, на полстолетия отстали от Западной
Европы в регулировании условий труда, заработной
платы, конкуренции и пр. Все или почти все условия,
необходимые для соответствующих перемен, были, как
кажется, налицо, за исключением одной из самых важ-
101

ных: несмотря на все успехи рабочего движения,
несмотря на массовые, многочисленные забастовки
1919—1923 гг., рабочий класс США все еще «не
обладал необходимой организованностью и сплоченностью
для решающих схваток с монополистическим
капиталом», имевшим возможность — в осуществление
антирабочей политики — опираться на оппортунистическое
руководство профсоюзов, страшившееся классовой
борьбы, капитулирующее при каждом случае перед
предпринимателями. Благодаря этому «...американский
капитал, укрепивший свои позиции в итоге мировой
войны, игнорировал требования рабочего класса и
продолжал усиливать эксплуатацию трудящихся»4.
Скажем заранее, что в конце концов Соединенные
Штаты выровняли свой баланс в отношении к
Западной Европе, и таким образом выведенный Энгельсом
закон развития буржуазного трудового права оказался
верным и для Америки. Но на это ушло более 50 лет,
вся первая половина XX века.
После этих) немногих, но необходимых замечаний
вернемся к Верховному суду США. В 1905 году,
разбирая дело «Лохнер против властей штата Нью-Йорк»5,
Верховный суд был поставлен перед необходимостью
выразить свое отношение к статуту названного штата,
которым запрещался более чем 10-часовой рабочий
день в хлебопекарнях и прачечных. В качестве
мотива закон ссылался на интересы работниц и клиентов.
Провоцируя власти, Лохнер дважды нарушил статут и
был за то оштрафован.
Ища повод для удовлетворения иска, судьи
поставили все тот же вопрос: является ли разумным и
приемлемым «произвольное вмешательство властей в
право личности»?
В защиту нью-йоркского закона выступил О. Холмс.
Не игнорируя конституции, он предложил такую ее
интерпретацию, которая отвечала новой экономической
ситуации, новым социальным учениям, позволила бы
законодателю идти вслед за тем, что для передовых
стран Европы было уже свершившимся фактом.
Конституция, написал Холмс в своем особом мнении, не
заключает в себе никакой частной экономической
теории, а значит все, что должны обсуждать суды,
сводится к тому, запрещает ли конституция ту или иную меру
в частном праве или не запрещает.
102

От этой все еще «специальной» интерпретации
конституции Холмс перейдет к ее общей оценке. В 1914
году, оставшись в меньшинстве по делу Гомперса, Холмс
сформулирует свою позицию следующим образом:
конституционные формулы — не математические, и потому
подлежат свободному толкованию; исторически они
представляют не что иное, как «трансплантацию
английского духа». Толковать американскую конституцию
надо исторически, а не по словарю, т. е. не по
формальному значению того или иного термина, а по его
конкретно-историческому содержанию6. И еще резче:
«Дело, которое мы разбираем, должно решаться в свете
всего нашего опыта, а не только по тому, что было
сказано столетием раньше»7. При таком подходе
конституция, перестав служить единственным источником,
прямо и непосредственно отвечающим на запросы времени,
превращалась, говоря словами Франкфуртера, «в
широко толкуемую хартию»8. Было видно, что Холмс
заметно отошел от Д. С. Милля и его школы ради тех
новых социальных и юридических теорий, которые
развивали Дюркгейм, Дюги, Ориу.
Главным оппонентом Холмса в деле Лохнера
оказался судья Бривер, с именем которого связывается
окончательное формулирование так называемого
fieedom — contract formula, т. е. доктрины договора,
свободного от правительственного контроля.
«Патерналистская концепция правительственной
деятельности, — говорил Бривер, — представляется одиозной.
Совершенная свобода личности и все возможное в
интересах защиты ее самой и ее собственности есть
одновременно с тем и ограничение, и забота
правительственной власти».
Аннулирование1 нью-йоркского закона (5 голосами
против 4), бывшее на руку такого рода наживалам и
эксплуататорам, как Лохнер, послужило прецедентом
для всех аналогичных случаев. В 1908 году в деле
Adair v. United States, в 1915 году по иску Coppage
v. Kansas Верховный суд предупредил как штаты, так
' и правительство Федерации, что будет аннулирован
всякий акт, которым наниматель, «наперекор V и XIV
поправкам», т. е. «без должной правовой процедуры»,
будет лишен конституционного права устанавливать
«свободный договор» с рабочими и служащими.
103

2, Едва ли не единственным членом
Верховного суда, принимавшим иногда сторону Холмса, был
уже упоминавшийся выше судья Д. Харлан, но то был
ненадежный союзник. И так продолжалось до 1916
года, когда президент Вильсон назначил членом
Верховного суда Луиса Б. Брендайса, приобретшего
известность своим участием в делах о социальных
конфликтах.
Л. Брендайс происходил из семьи
евреев-иммигрантов, вышедших из Германии. Окончив Гарвардскую
юридическую школу, он посвятил себя частной
практике, не отказываясь в то же время от бесплатной
юридической помощи тем, кто не имел средств для ее
оплаты.
В 1908 году Л. Брендайс приобрел некоторую
известность своим участием в деле Мюллера против
штата Орегон9. Истец добивался того, чтобы Верховный
суд США, следуя своей привычной практике,
аннулировал закон штата Орегон, которым устанавливался
предельным 10-часовой рабочий день для женщин,
занятых в прачечных, на фабриках и заводах.
Выступая на стороне штата, Л. Брендайс
представил суду заключение, составившее более 100 страниц.
Из них только две содержали собственно правовую
аргументацию*, остальные заняла статистика, доклады
санитарных инспекторов, цитаты из книг, посвященные
исследованиям социальных отношений, по медицине,
физиологии и т. д. Общая цель заключалась в
доказывании того, что более чем 10-часовой рабочий день
вредит здоровью и жизни женщин, а вместе с тем
народному здоровью, морали и благополучию нации.
Л. Брендайс писал между прочим, что сокращение
рабочего дня выгодно и самой промышленности, ибо
поднимет производительность труда.
«Механической логике», на которую опиралась
прежняя судебная практика, Л. Брендайс
противопоставил доводы, идущие от «новой социальной
реальности», как она представлялась не только санитарным ин-
* Заслуживает упоминания в этой связи дело Хольдена против
Харди, рассмотренное Верховным судом в 1893 году. Решением суда
был признан конституционным закон штата Ута, установивший
максимальный 8-часовой рабочий день для шахтеров и приравненных
к ним рабочим (НоЫел v. Hardy, 169 U. S. 366).
104

спекторам, но также и Б. Веббу, чье авторитетное
мнение было доложено суду. Заключение Л. Брендайса
было по-своему первым в истории американской
юстиции, первым, поставившим факт выше права.
С точки зрения «чистого легализма», на котором
настаивал Верховный суд, такого рода аргументация
не могла иметь значения, но, как ни странно, Брендайс
выиграл дело. Два обстоятельства из многих
способствовали успеху адвоката: отрицательный резонанс,
вызванный решением по иску Лохнера, во-первых, и
кое-что от пропагандистской кампании Теодора
Рузвельта, во-вторых.
Для Верховного суда решение по орегонскому делу
было временным и случайным отходом от его
принципиальных позиций, своего рода «шоковым сюрпризом»,
как выражается Ф. Роделл. В том же 1908 году
Верховный суд, как бы беря реванш, аннулировал закон
1906 года, которым конгресс обязал железные дороги к
незначительным уплатам в пользу рабочих, ставших
жертвами несчастных случаев. В другом случае
Верховный суд признал законными «контракты желтой
собаки», с помощью которых предприниматели
принуждали рабочих (под угрозой увольнения)
воздерживаться от присоединения к профсоюзу.
При всем том было бы ошибочным преуменьшать
значение орегонского дела. Случилось так, что в
рутинную судебную практику вперсые в истории проникли
экстралегальные социальные теории. Решение суда
привлекло внимание к «Заключениям Брендайса»,
влиянием которых проникнуты и некоторые страницы книги
В. Вильсона «New Freedom».
Назначению Брендайса членом Верховного суда
предшествовала семимесячная борьба. Главным его
противником стал тогдашний многоопытный глава
Американской юридической ассоциации (American Bar
Association) Тафт, считавший Брендайса неприемлемым
уже по тому, что он еврей, да еще «еврей-социалист».
То, что Брендайс прошел, писал впоследствии Тафт,
нанесло ему глубочайшую рану, как «американцу», как
«обожателю конституции», как «прогрессивному
консерватору»10.
В лице Л. Брендайса О. Холмс нашел себе, наконец,
надежного союзника, хотя по своим общим мировоззрен-
105

ческим взглядам они были довольно далеки друг от
друга.
3. Начало первой мировой войны создало
особую ситуацию. Оказавшись перед возможностью
новых источников наживы, американский правящий класс
резко увеличивает эксплуатацию рабочих при
одновременном снижении их жизненного уровня. Классовая
борьба пришла к резкому обострению. В 1915 году
бастовало более 900 тыс. рабочих, в 1916 году — уже
1600 тыс. В числе непременных требований
забастовщиков были: 8-часовой рабочий день и увеличение
заработной платы.
Между тем Соединенные Штаты медленно, но
неуклонно втягивались в войну. Ситуация обязывала
правительство к маневрам. В 1916 году конгресс
пропускает так называемый закон Адамсона о 8-часовом
рабочем дне для железнодорожников: опасались их
всеобщей забастовки. Но железнодорожные компании
не желали вмешательства, и Верховный суд
аннулировал закон.
Одновременно с тем Верховный суд пропускает
как должное противоконституционные акты, изданные
против рабочих и социалистов: акт «о шпионаже»
1917 года, резко ограничивающий свободу слова,
печати и собраний, а еще больше майский закон 1918
года «О мятежах», практически приостанавливающий
Билль о правах.
Окончание войны привело к совершеннейшему
разгулу политической реакции, но и она оказалась не в
состоянии остановить рост классовой борьбы
пролетариата. К рабочим-железнодорожникам, к углекопам,
к докерам Сиетла все активнее примыкали женщины-
работницы, занятые на мелких предприятиях. Борьба
за улучшение условий труда женщин и детей вступала
в свою новую фазу.
Подчиняясь очевидному давлению самых широких
кругов американской общественности, конгресс
принимает стоивший многих усилий Child Labor Act —
Закон о детском труде 1916 года. Введенные законом
ограничения были минимальными уже и для того
времени: дети и подростки 14—16 лет не могли
принуждаться к труду более 48 часов в неделю и работать по
106

ночам. Не выходя за рамки конституционных
предписаний, закон коснулся только тех предприятий, чьи
товары участвовали в «междуштатной торговле». При
несоблюдении закона такого рода предприятия
лишались права транспортировать производимые ими
товары из штата в штат. Предприятия, чьи товары и
услуги находились в границах штатов, т. е. сотни тысяч
мелких и средних предприятий, оставались вне
регулирования. Соответственно закон был преподнесен
публике в качестве примера для штатных легислатур.
Но, как и в других аналогичных случаях, последнее
слово оставалось за Верховным судом. Мало кто
сомневался в том, каким будет его решение. Состав суда
не вселял надежд на лучшее. Так оно и вышло.
Большинством голосов намерение конгресса было
признано противоречащим конституции и, таким
образом, закон о детском труде оказался в числе
аннулированных (1918 г.). Поскольку конгресс держался
рамок «междуштатной торговли», применение XI или XIV;
поправок оказалось невозможным, и в этом состояла
вся та хитрость, которая, помимо прочего, довела до
кипения реакционное большинство Верховного суда.
В ход была пущена (чего почти не случалось до того)
малоприметная X поправка, оставлявшая за
штатами «и народом» те их полномочия, которые
конституция США не делегировала федерации в целом. Все
это было сущим абсурдом, он еще раз показал, что в
своих воззрениях на конституцию Верховный суд
беспринципен и бесконтролен (Hammer v. Dagenhart).
«Ныне такого рода решения, — замечает французский
юрист Р. Давид,—кажутся просто скандальными».
Холмс и Брендайс возражали, но остались в
меньшинстве. Брендайс обвинил суд в том, что в своих
представлениях о «свободе» он придерживается
воззрений, вынесенных из XVIII столетия и совершенно
непригодных в XX веке. Ничто не заслуживает большего
внимания, заявил Холмс, чем то зло, которое связано с
необдуманной и чрезмерной эксплуатацией детского
труда.
Ничто не помогло. Судей ничуть не смущало, когда
им говорили, что Соединенные Штаты остались едва
ли не единственной страной, упорно уклоняющейся
от любых форм либерализации женского и детского
труда.
107

В 1921 году, сознательно противопоставив свое
решение антитрестовскому закону Клейтона 1914 года,
Верховный суд нашел, что запрещение забастовок
возможно для всех тех случаев, когда нарушается
междуштатная торговля. Статья 20 закона Клейтона была
интерпретирована таким образом, что стала вновь
возможна практика судебных приказов о прекращении
стачки. Достаточно было убеждения, что дело идет о
«классовой борьбе», а не о «трудовом конфликте» как
таковом (Duplex Printing Press Co. v. Deering, 254,
U. S. 443; Truax v. Corrigan. 257 U. S. 312).
4. Подобно тому, признает Ф. Франкфур-
тер, как французская революция, нагнав страху на
Англию, позволила парламенту прибегнуть к
репрессивному законодательству, точно так русская революция
отозвалась в Соединенных Штатах. Страх перед ней
толкнул не только конгресс, но и легислатуры штатов
к изданию законов, преследующих «радикальную
пропаганду»11.
Юридическим выражением «красного страха»,
охватившего правящий класс Соединенных Штатов,
явилась целая серия мер. Закон 1917 года (о шпионаже),
возрождавший репрессивное законодательство Д. Адам-
са, как и некоторые другие законы военного времени,
были продлены и задействованы с несравненно
большей энергией, чем во время войны. Для борьбы с
коммунистами и социалистами сенат создает специальную
комиссию и ассигнует 2 млн. долларов,
предназначенных на финансирование бессудных расправ.
Особенными зверствами отличились генеральный атторней
Пальмер и его сотрудники, следовавшие девизу
своего шефа: «Свободное выражение мыслей опасно для
американских учреждений».
Верховный суд ни в едином случае не препятствовал
этой без' сомнения противоконституционной практике.
В деле Шенка (Schenck case 1919)12 суд высказался за
осуждение лица, преследуемого по обвинению в
«антиправительственной пропаганде» среди новобранцев, дав
понять, что в отношении известного круга лиц и
судебных дел не существует юридических препон.
Никак не разделяя взглядов Шенка и не одобряя
его действий, О. Холмс, как добросовестный юрист и
108

либерал, счел необходимым сформулировать тезис или
доктрину, могущую в той или иной мере ограничить
преследование за убеждения, за свободу слова, как
он, Холмс, ее понимал.
«В каждом отдельном случае, — писал Холмс в
заключении по делу Шенка,— весь вопрос в том, чтобы
установить, являются ли слова, которые произнесены,
или обстоятельства, при которых они сказаны, такими,
что составляют явную и наличную опасность
наступления тех именно вредных последствий, которые конгресс
имеет право предотвращать». Хотя, соглашался Холмс,
гарантии свободы слова не абсолютны, поскольку
нельзя признать правомерным, когда кричат «пожар»
только для того, чтобы вызвать панику в театре. Каждый
раз, когда суд сталкивается с проблемой дозволенного
и недозволенного, он должен исследовать, при каких
обстоятельствах произносится речь и в какой степени
она соотносится с явной и наличной опасностью,
какова степень опасности и ее близость. В зависимости от
всего этого находится и решение вопроса о
конституционности законов, ограничивающих свободу слова.
Доктрина «явной и наличной опасности» — Clear
and Present Danger — обоснованно считается одним из
наибольших достижений О. Холмса. Спор о ее
применимости достиг своей кульминации в нашумевшем деле
Гитлова 1925 года. Апеллянт был осужден в Нью-
Йорке на основе местного закона о «преступной
анархии». Жюри признало его виновным в революционной
пропаганде13.
Критикуя последнюю по ее содержанию и целям,
Холмс и Брендайс сосредоточили усилия на том, чтобы
доказать! отсутствие юридически приемлемых
«разумных оснований» как самого нью-йоркского закона, так
и осуждения Гитлова. Эти основания, утверждали
Холмс и Брендайс, резонны при том непременном
условии, что следствием революционной пропаганды
становится явная и наличная угроза для существующего
общественного и государственного строя. Если такой
угрозы нет и она не может быть доказана в рамках
существующей системы судебных доказательств,
преследование революционной пропаганды противоконсти-
туционно, ибо оно нарушает I и XIV поправки.
Трудно сказать, насколько доктрина «явной и
наличной опасности», формулированная О. Холмсом, мог-
109

ла бы сдержать суд в ординарных условиях. Ее
границы растяжимы, и то, что для одного — «наличная
опасность», то для другого в худшем случае — опасность
эвентуальная, косвенная. Но так или иначе
доказывание наличной опасности было стеснительным и не всегда
убедительным. Гораздо проще было толковать об
«опасности» вообще или еще лучше о «дурной тенденции» и
«возможной опасности» в поведении обвиняемого. По
этому именно пути американский суд и пошел.
Высказываясь за осуждение Гитлова, судья Стен-
форд противопоставил доктрине «явной и наличной
опасности» доктрину «уважения законодателя»,
во-первых; доктрину «дурной тенденции», во-вторых: нет
нужды гадать о том, сказал он, насколько то или иное
слово несвоевременно, достаточно признания связанной
с ним опасной тенденции*. Мнение Стенфорда стало
мнением большинства, и, таким образом, апелляция
была отклонена.
Новой жертвой «опасной тенденции» сделался
Евгений Дебс. «Американский Бебель», так его назвал
В. И. Ленин, был противником империалистической
войны, а Октябрьскую революцию приветствовал как
наступление новой исторической эпохи. За все это его
снова отправили в тюрьму и на целых 10 лет (1918 г.).
Верховный суд отклонил апелляцию, хотя
сколько-нибудь объективное рассмотрение с неизбежностью
указывает на то, что действия Дебса не представляли ни
явной, ни наличной опасности и ни в каком отношении
не выходили за пределы свободы слова, как она
«гарантирована» V поправкой14.
Тогда же, в 1919 году, Верховный суд поддержал
обвинение против Якова Абрамса (Abrams v. United
States), распространявшего листовки против
американской интервенции в России. О. Холмс выступил
противником осуждения, заявив, что Абраме имел такое же
право на публикацию своего мнения, I как и всякий
другой. Наибольшее добро, заявил Холмс, достигается
с помощью свободного движения идей, и именно
таким образом их истинность или ложность проверяется
на деле. Спустя 10 лет, возвращаясь к тому же, Холмс
скажет: свобода слова предполагает «не только
свободу мыслить и говорить о том, что согласно с нашими
* Известна под названием Bad Tendency Doctrine.
ПО

собственными представлениями, но и о том, что нам
представляется враждебным»15.
Конечно, нельзя не признать, что
«интеллектуальный либерализм» О. Холмса находился в более или
менее резком противоречии с заскорузлыми
воззрениями его коллег по суду. В то же время невольно
думается, что оппозиция Холмса и Брендайса органически
вписывается в общую картину американского
правосудия как ее1 непременный компонент, как семя
надежды, как провозвестник лучшего будущего, на
которое людям свойственно уповать. Так невозможна пьеса,
в которой действуют одни отрицательные персонажи.
Нужен герой, пусть даже и неудачливый.
5. В 1921 году новым председателем
Верховного суда США стал У. Тафт. ,
Избрание Тафта, бывшего президента США, на
должность главного судьи было беспрецедентным и
шокирующим, поскольку! вполне очевидной
дискредитации подверглась презумпция независимости и
непредвзятости суда. Ясно было, что, пересев из одного
кресла в другое, Тафт будет тем же завтра, кем он был
вчера. В этом состоял расчет, и так оно и случилось.
На своем достаточно долгом жизненном пути, на всех
занимаемых им высоких постах — комиссионера на
'Филиппинах, военного министра, президента США —•
Тафт показал себя сторонником большого бизнеса,
экспансионистом — во внешней политике, душителем
демократии — во внутренней. Если в течение 1882—
1922 гг., пишет Стимен, Верховный суд обнаруживал
по временам тенденцию к поискам сколько-нибудь
резонной позиции, объясняющей противодействие
экономическому регулированию16, то о суде Тафта не
скажешь и этого. Экономический подъем) 1922—1929 гг.
укрепил конгресс, правительство и Верховный суд в их
согласном намерении «оставить бизнес в покое». Каким
бы молчаливым не выглядел президент Кулидж
(с 1923 г.), его хватило на то, чтобы сказать:
Соединенные Штаты «страна бизнеса и она желает иметь
правительство бизнеса».
Как и в прежние времена, суд контролировался
людьми, тесно связанными с большим бизнесом.
Сазерленд, первый иммигрант, введенный в Верхов-
Ш

ный суд, был, как его характеризуют, убежденным
социал-дарвинистом. Биографы называют его
«интеллектуальным лидером правого крыла», и это для него
даже похвала. Другой из судей 20-х годов, Батлер, стал
известен тем, что решительно и бескомпромиссно
критиковал попытки государственного контроля над
экономикой. Сендорф давал своим голосом перевес
правительственному блоку в Верховном суде. ( Вся эта
тройка была назначена президентом Гардингом в
1922—1923 гг., с тем чтобы обеспечить реакционный
курс политики Верховного суда. Вместе с Тафтом и
двумя другими судьями составилось большинство,
которому послевоенная история США обязана
последовательным промонополистическим и антидемократическим
курсом.
Еще при президенте Вильсоне Верховный суд
позволил себе заявить, что он будет преследовать на
основании антитрестовских законов Шермана и Клейто-
.на только такие корпорации, которые признает
«нечестными». Держась этой странной концепции, Верховный
суд признал противоконституционным постановление
суда Айовы, запретившее местной энергетической
компании повысить цены на электричество (1921 г.). Тогда
же был аннулирован аризонский закон, запрещавший
применение так называемых судебных приказов,
предписывающих возобновление работы во время
забастовки под угрозой судебного преследования «за
неуважение к суду». С циничным пренебрежением права и
законности Верховный суд заявил, как мы уже
отмечали, что| судебные приказы находятся в соответствии
с антитрестовским законом 1914 года (Клейтона).
Спустя недолгое время аннулированным оказался закон
столичного округа Колумбия, установивший минимум
заработной платы для женщин.
На тот же период времени приходится
аннулирование пенсильванского статута, запретившего
использование искусственной шерсти при производстве матрацев,
нью-йоркского статута — о продаже театральных
билетов, теннессийского — о ценах на газолин и т. д.
В противовес либеральным конструкциям
ограничения предпринимательского произвола Верховный суд
не без помощи науки, включая науку
конституционного права, принимает концепцию, согласно которой
всякое ограничение тарифов, включая тарифы за газ
112

или электричество, если оно осуществляется
«правительством», должно считаться «конфискацией
собственности», а значит, «социализмом».
Новым скандальным провалом завершилась
попытка конгресса ограничить эксплуатацию детского труда.
После того как Верховный суд аннулировал (по делу
Хаммер против Дагенхерта) закон о детском труде
1916 года (снова 5 против 4), конгресс в поисках
безупречного решения обложил 10%-ным налогом прибыль
всех тех предприятий и лиц, которые применяли детский
труд. Уже упоминавшаяся XVI поправка делала закон
юридически неуязвимым.
Ничто не помогло. В 1922 году по иску Bajley
v. Drexel Furniture Co. Верховный суд, игнорируя
общественное мнение, отменяет закон, сочтя
недопустимым, «чтобы налоги взыскивались только для того,
чтобы принудить людей в штате действовать в
соответствии с намерениями конгресса».
В 1923 году, в нашумевшем деле Адкинса17,
Верховный суд с прежней категоричностью подтвердил свою
позицию в отношении к социальному законодательству,
запретив применение закона о минимальной зарплате.
«Свобода контрактов есть общее руководство, не
признающее исключений», — заявил Тафт.
Холмс и Брендайс протестовали против решения по
уже упоминавшемуся делу Адкинса. Они были в
оппозиции по делу Гитлова, осужденного за нарушение
Билля о правах. Они возражали против перехвата
телефонных разговоров в деле Олмстеда, разошлись с
судом, когда тот высказался в пользу
правительственных мер, связанных с лишением гражданства при
отказе от участия в военных действиях по пацифистским
убеждениям (Rusika Schwimmer case), и т. д.
Характеризуя ситуацию, как она ему представлялась,
Г. Кардозо писал о Верховном суде, что он пребывает
в «молчаливой изоляции» от общества и
правительства. Призывая без особой надежды к сотрудничеству
между судами и специальными науками, Кардозо
считал его средством нового, желательного руководства,
сближающего суд и легислатуры. Суды призывались к
признанию не только «легальных», но и «социальных»
доктрин и учений, включая доктрину и опыт
западноевропейской юридической науки и практической
юстиции18.
$ Заказ 7973
ИЗ

Роль Кардозо и Брендайса в попытках
реформировать судебную политику стала еще заметнее после
того, как в 1932 году 90-летним старцем ушел в отставку
О. В. Холмс. Голос его перестал звучать, но
предостережения остались и как бы приобрели новый вес.
Запомнилось, что он возражал против судебных
запретов,, направленных против повышения заработной
платы, поскольку они расходились с требованиями
времени и были основаны «на смутных контурах» V
поправки. Все большее число юристов стало задумываться
над тем, что, как говорил Холмс, контракт есть пример
свободной человеческой деятельности и в этом своем
качестве не отличается от всех других акций: если,
следовательно, может быть запрещено или дозволено
одно, то то же может быть сказано и о другом. Как
видно из заключения по делу Эдера, замечает Ф. Франк-
фуртер, Холмс понимал, что, отчаявшись найти защиту
в праве, рабочие будут искать спасения в союзах, а
потому нужно, не медля, провести в жизнь такое
право, «которое уравняло бы позиции партнеров в том,
что касается свободы контрактов, поскольку ее не
существует на практике»19.
6. Каким бы оно ни было на практике,
государственное регулирование экономических и
социальных отношений так или иначе пробивало себе
дорогу. Лавируя между классами, Т. Рузвельт проводит
'через конгресс первую серию законов, имитирующих
социальное законодательство: о правительственной
инспекции в некоторых отраслях промышленности; об
ответственности за травмы на железных дорогах; о
расширении полномочий правительственной комиссии по
междуштатной торговле и пр.
Тяготение к реформам экономического и
социального характера со всей ясностью определилось в
избирательной кампании 1912 года, когда президентом США
был избран профессор государственного права Вудро
Вильсон с его неопределенной, но обнадеживающей
доктриной «новой свободы», которая, как пишет
А. Валюженич, «послужила своего рода идеологической
основой для принятия ряда мер в сфере
государственного регулирования промышленности и финансов»20.
Федеральный резервный закон, подготовленный при не-
114

посредственном участии крупнейших банков, был
шагом на пути государственного вмешательства в такой
важной сфере экономики, как финансовая. Новый
импульс для государственного вмешательства возник по
инициативе Торговой палаты, потребовавшей создания
правительственного комитета для регулирования
торговли промышленными товарами. В сентябре 1914 года
закон о создании Федеральной Торговой комиссии
вступил в силу. В 1915 году был проведен билль,
улучшавший условия труда моряков, введен закон Адамсо-
на о 8-часовом рабочем дне для железнодорожников,
сделана попытка запретить труд детей до 14 лет.
На том и кончилось. С .наигранной бодростью
В. Вильсон объявил об успехе и завершении своей
программы. Так продолжалось до тех пор, пока не
грянул «великий кризис» 1929—1936 гг. выдвинувший
Ф. Д. Рузвельта.
Глава десятая
ВЕРХОВНЫЙ СУД ПРОТИВ
НОВОГО КУРСА
1. В 1930 году место главного судьи занял
Юз (С. Е. Hughes). Соединенные Штаты находились
в это время во власти неслыханного экономического
бедствия, пришедшего с кризисом 1929 года. В течение
следующих трех лет национальный доход сократился
с 81 млрд. долларов в год до 41 млрд. Производство
промышленной продукции упало более чем вдвое.
Безработица захватила 17 млн. человек. Резко сократились
доходы фермеров, и масса их разорилась. Критика
.правительства большого бизнеса, затихшая было в период
«процветания», приняла крайне резкие формы.
В этих условиях назначение Юза было встречено
яростными нападками в конгрессе и печати.
Заговорили вдруг о том, что человек, принадлежащий к
большому бизнесу и антипатично принимающий
законодательство штатов, не заслуживает национального
доверия. Тем не менее Юз прошел (52 голосами против 26).
Состав Верховного суда стал претерпевать и* другие
изменения. В 1930 году умер Стенфорд, в 1932 году
8*
115

ушел Холмс. На их место прошли О. Роберте и
Б. Кардозо. Первый являл собой распространенный в
Америке тип беспринципного соглашателя, могущего
переходить от партии к партии, но с непременным
тяготением к реакции или в лучшем случае —
консерватизму. Иным человеком был Бенджамин Кардозо.
Семья Кардозо прибыла в Америку еще в XVIII
столетии, до революции. Отец Бенджамина Кардозо-
старший был одно время нью-йоркским судьей. Кардо-
зо-младший родился в 1870 году, учился в
Колумбийской юридической школе и в 1913 году был избран в
апелляционный суд штата Нью-Р1орк, где вплоть до
1932 года занимал должность главного судьи. Умер
Б. Кардозо в 1938 году. Помимо права Кардозо много
занимался философией и социологией, имел репутацию
известного педагога, много печатался. Из его работ
привлекают внимание монографии «The Nature of
Judicial Process» (1921) и «The Crows of the Law»
(1929). Идеологически Кардозо примыкал к Брендайсу.
Он выступал в поддержку регулируемой экономики и
против ограничения индивидуальных свобод, как он их
понимал.
Вслед за Брендайсом Кардозо призывал к
сотрудничеству между судами и социальными науками, для
достижения «баланса» в отношениях судов с
легислатурами, к усвоению доктрины и опыта
западноевропейских юриспруденции и юстиции. Ближе всего в этом
последнем Кардозо стоял, как представляется, к Леону
Дюги, считавшему, что окончательной системы права
не существует и, .следовательно, все то «громадное
большинство юристов», французских и иностранных,
которое полагало, что может быть создана система права,
обладающая неоспоримостью и ясностью геометрии,
руководилось ложным пониманием вопроса, поскольку
«все время идет и разрушительная, и созидательная
работа в .праве, обнаруживающаяся у всех народов».
Восставая против индивидуалистических концепций
права, как метафизических и искусственных, Дюги говорил
о «новом понятии свободы», тесно связанном с
«социализацией права», предполагающей отмену
«пресловутого права индивида делать все, что он хочет». Как
бы ни относиться к Дюги — теоретику солидаризма,
нельзя не видеть его инициативы в том, что касается
защиты «договоров в пользу третьих лиц», т. е. прак-
116

тическй в пользу коллективных договоров между
предпринимателями и профсоюзами, до того невозможными
ни для законодателя, ни для судов1.
2. К моменту, когда Ф. Рузвельт, став
президентом США, принялся лечить разваливающуюся
экономику с помощью мер, названных в совокупности
«новым курсом», Верховный суд федерации
раздирался несогласиями и личной враждебностью. Четверо
судей, поддерживаемых Робертсом, составляли
большинство. Их возглавлял Главный судья Юз. Кардозо,
Брендайс и Стоун пребывали в оппозиции,
согласовывая на еженедельных заседаниях свою общую линию.
Первые сто дней президентства Рузвельта, пишет
Ф. Роделл, произвели огромное впечатление на
реакционную четверку, возглавляемую Юзом. Общим
убеждением этих людей, и в особенности Макрейнольдса,
было одно: конституции больше нет! Судьи листали
газеты и с нетерпением ожидали своего часа. Они
полагали, что все эти НИРА, AAA* и прочие
нововведения «мозгового треста», который они ненавидели, есть
не что иное, как заговор, замышленный молодыми
интеллектуалами, пришедшими из университетов, куда их
следует как можно скорее возвратить.
Кто1 эти судьи? Откуда взялась четверка, метко
прозванная «всадниками реакции»? Начнем с Ван
Дивентера. До своего назначения в суд он был ловким
и хитрым поверенным крупной железнодорожной
компании Union Pacific Railroads. He порывая с ней, Ван
Дивентер с примерной преданностью решал дела в
ее пользу. Членом 'Верховного суда его сделал Тафт,
и Ван Дивентер, надо отдать ему должное, всегда
оставался на стороне республиканской партии. Макрей-
нольдс, демократ из Теннесси, восставал против
«нового курса», перемежая конституционные доводы с
личными нападками на Брендайса и Кардозо, которых
он не терпел. Сазерленд из Уты был человеком
промышленные корпораций. Ставленник президента Гар-
* НИРА — «Национальная организация восстановления
промышленности», AAA — «Администрация регулирования сельского
хозяйства». Оба эти учреждения были созданы в соответствии с так
называемым «Новым курсом» Рузвельта.
117

динга, он требовал возврата к «методическому образу
жизни прежних дней», чуждого «безумному духу
перемен». Наконец, Батлер из Миннессоты. Известно, что
он составил себе состояние на службе
железнодорожных компаний. В бытность свою регентом Миннессот-
ского университета Батлер приобрел славу гонителя
либеральной профессуры. И вот он снова в
противоборстве с ней на посту члена Верховного суда. В 1932 году
всем им было за 70, а одному — 77 лет.
Что касается судьи Робертса, следует сказать, что
он вышел из банка «самого» Моргана (и из
Пенсильванской железной дороги). Соответственно с тем он
не переставал сокрушаться по поводу горькой участи
американского бизнесмена, вынужденного делать свою
работу «под взором наблюдающего за ним через плечо
правительства». И предрекал: «Или мы придем к
социализму, или вы и такие как вы... сумеете отстоять
старый англосаксонский индивидуализм».
О самом Юзе распустили слух, будто он вынужден
.балансировать между консерватизмом и либерализмом,
благодаря чему «новый курс» продержался целых*
4 года! Если это так, следует заметить, что маневры
Юза находятся в поразительной близости к маневрам
американской Торговой палаты, перешедшей, как и
Юз, от поддержки «нового курса» к его
дискредитации.
Уже в 1895 году обнаружилось, что в известных
случаях судьи не могут быть допущены к рассмотрению
дел вследствие их личной заинтересованности в
доходах истца или ответчика; так как все судьи Южного
округа Нью-Йорка состояли акционерами
участвовавшей в деле железнодорожной Главной транспортной
• компании, пришлось искать «незаинтересованного»
судью.
Скандальная причастность к интересам большого
; бизнеса, обнаружившаяся в связи с рядом
принципиально важных решений Верховного суда США,
вынудила конгресс к изданию закона 1944 года, которым
предусматривался порядок перехода соответствующих
^судебных исков из одного федерального суда в другой
вследствие такой дисквалификации судей, которая
приводит к отсутствию должного кворума. ■
Поскольку мы уже говорили о Брендайсе и Кардозо,
не может быть обойден вниманием третий член «оппо-
118

зиции» — судья Стоун (Ston). Он был назначен в
Верховный суд после того, как прослужил некоторое время
генеральным атторнеем США. На этой должности он
отличился привлечением к ответственности
алюминиевой компании, виновной в нарушении антитрестовских
законов. В послужном списке Стоуна значатся
юридическая служба на Уолл-стрите, директорские посты в
ряде компаний, профессорство в Колумбийском
университете. Но именно по своей эрудиции и опыту Стоун
пришел к выводу, что старые формы невмешательства
отжили век.
Лидером оппозиции был, по всей видимости, Брен-
дайс. В противоположность «гуманному и
консервативному» Холмсу Брендайс был «суров и беспощаден».
Годы и годы бесплодного противоборства отразились на
нем безысходным скептицизмом. Он писал о себе, что
в противоположность своим прежним воззрениям не
питает надежд на социальный прогресс; поскольку суд
позволяет себе игнорировать общественные интересы,
постольку он не желает считаться с тем, что никакое
право, писаное или! неписаное, не будет понято без
полного знания фактов, в связи с которыми оно
явилось на свет и ради которых должно применяться.
В одном из своих последних заключений-завещаний
Брендайс выразил уверенность в том, что социальное
экспериментирование так же приемлемо, как и
экспериментирование в физике или химии: метод проб и
ошибок, столь успешный в естественных науках, вполне
пригоден и при отправлении правосудия (1932 г.).
Мало кто прислушивался к этому в то время, мало кто
принимает это суждение за истину и сейчас.
3. Право, созданное Верховным судом
США, писал Ф. Франкфуртер,! сделалось составной
частью американской истории. «Сырой материал
современной системы управления составляет бизнес:
налоги, практическое регулирование,
сельскохозяйственный контроль, трудовые отношения, банки и финансы,
торговля и прочее — все это части одной центральной
проблемы: взаимоотношений между предпринимателем
и государством. Решения по всем перечисленным
вопросам доминируют в истории Верховного суда...» Он
играл роль посредника, продолжает Ф. Франкфуртер,
119

в отношениях между индивидуумом и правительством,
увязывал акции штатов и федерации в целом, был
верховным арбитром в спорах между самими штатами.
Он остается последним авторитетом в интерпретации
статей конституции, а это непросто уже потому, что,
привязанная к своей эпохе, она сделалась собранием
неопределенных предписаний. Такие ее определения,
как «свобода», «собственность», «регулирование
торговли между штатами», «должная правовая защита»,
«равная правовая защита», толкуются по-разному, но
именно ими приходится оперировать в решении
экономических и социальных конфликтов.
Историки, замечает Франкфуртер, предпочитают
излагать эффектные и драматические решения вроде дела
Д. Скотта, тогда как «жизненное участие Верховного
суда» в решении вопросов, относящихся к борьбе
политических и экономических сил, по большей части
ускользает от их внимания. Выявилось два несчастливых
аспекта. Публика отказалась понимать сокровенное
участие Верховного суда в делах, касающихся штатов
и нации; Верховный суд со своей стороны лишился
здоровой опоры, составляющей квалифицированный
критицизм.
Разграничения права и политики в делах
Верховного суда становилось со временем все меньше: так
было, скорее, сто лет назад, чем пятьдесят; пятьдесят
более, чем двадцать пять; и двадцать пять более, чем в
самое последнее время (60-е годы). К тому же,
продолжает Ф. Франкфуртер, беря Верховный суд в целом,
публика не замечает, что он состоит из
индивидуальностей, разных по своему воззрению и опыту2. Холмс-де
не может отвечать за Тафта.
Но тогда, заметим, нужно менять систему
назначения судей или отменить самое право на
«конституционное ревью». В самом деле, если один из членов
Верховного суда (Ван Дивентер) голосовал против
федерального закона, ограничивающего охоту3, только по
тому, что он задевал его самого как «закоренелого
охотника по пернатой дичи», то что же может быть
сказано о самом принципе толкования конституции?
Соотношение «коллективного» и индивидуального
сознания не может быть игнорировано даже и тогда,
когда речь идет об узкой коллегии, подобной коллегии
Верховного суда США. Это несомненно, И тем не ме-
120

Нее мы видим, что на протяжении всей его истории суд
не только участвует в формировании права и правовой
идеологии, но и служит им также, как они господствуют
в каждый данный момент. Не случайно же, что в
течение целого столетия — от окончания гражданской
войны и до назначения Уоррена — Верховный суд,
несмотря на все перемены в его составе, с редкой
последовательностью держался одних и тех же позиций,
равнодушно или презрительно выслушивая заключения
судей-диссидентов.
В 1930 году, т. е. уже тогда, когда экономический
кризис свирепствовал во всей своей неслыханной мощи,
Верховный суд, точно не замечая бедствия, принимает
решение (в деле U. S. Railways and Electric Co of
Baltimore v. Wets), которым подтверждались тарифы,
обеспечивающие крупной компании высокую прибыль.
Капитал компании на две трети состоял из заемных
средств, за которые облигационисты получали свои
5% годовых. Утвержденные судом тарифы
обеспечивали компании чистый доход в размере 8% на основной
капитал. «Разница между суммой процентов, которые
компания платила облигационерам, — разъясняет
Л. Лунц, — и суммой процентов на основной капитал,
разрешенных постановлением суда, шла в пользу
акционеров», а те таким образом «получали доход на
«собственный капитал» в размере, значительно
превышающем 8%»4.
4. Между январем 1935 года и июнем
1936 года Верховный суд принял 12 решений,
связанных с толкованием конституции, серьезно
(встревоживших президента Рузвельта. Суд не без раздражения
указывал на нарушение «баланса властей» и на
«бесконтрольную законодательную власть президента». В
трех случаях из 12 решения были вынесены
единогласно, в девяти случаях голоса разделились: Кардозо
остался на стороне правительства все 9 раз, Брендайс и
Стоун — 8, Юз — 5, Ван Дивентер, Сазерленд и Бат-
лер—1 раз, Макрейнольдс — ни разу.
Наибольшее значение получило решение по делу
нью-йоркской «цыплячьей компании». Но, перед тем
как говорить о нем, мы должны сказать несколько слов,
касающихся предыстории вопроса.
121

С точки зрения предшествующей практики вся та
масса законов, которая была принята в осуществление
«нового курса», подрывала легальные основы free —
enterprise system, как ее понимал Верховный суд. По
мере того как Соединенные Штаты выходили из
кризиса, все более громкими становились обвинения в том,
что Рузвельт, предав собственный класс, насаждает
в Америке «социализм». В течение 1932—1934 гг.
некоторые из программ Рузвельта подвергались ревизии
в низших судах, ожидавших поддержки от своих шефов
в Вашингтоне. Между тем Верховный суд держался
осторожной позиции, и Рузвельт был настроен
оптимистически.
В 1933—1934 гг. в осуществление принципов НИРА
было подготовлено и введено в действие 557
«кодексов честной конкуренции», захвативших почти всю про-
мышленность — от сталелитейной до обрабатывающей.
В стремлении ограничить производство
переизбыточной продукции правительство настояло на том, чтобы
промышленность приняла на себя соответствующие
обязательства, включая и такие, которые ' относятся к
«честной конкуренции». ;Сюда относились: отказ от
самовольного снижения цен на товары, установление
максимальной рабочей недели и минимальной
заработной платы.
Правительство добилось своего, но оно постоянно
сталкивалось с нарушениями и отступлениями от
«честной конкуренции». В намерении остановить этот
процесс оно возбудило преследование против братьев
Шлехтер, имевших небольшое дело в Нью-Йорке.
Schlechter Corporation поставляла цыплят жителям
Нью-Йорка и некоторых других штатов*. Нарушив
кодекс, запрещавший продавать домашнюю птицу, не
прошедшую инспектирования или негодную для
потребления, Шлехтеры продали партию больных цыплят
по ценам, которые на 4—8 центов уступали рыночным.
Несмотря на бесспорность преступления (тем более,
что зараженные туберкулезом цыплята угрожали
здоровью потребителей), Шлехтеры, не без помощи юри-
* Большой Нью-Йорк состоит из графств (округов), 12 из
которых находятся в штате Нью-Йорк, 9 — в штате Нью-Джерси, 1 —
в штате Коннектикут. Таким образом, торговля Шлехтеров была
«междуштатной».
122

дической фирмы на Уолл-стрите, довели дело до
Верховного суда («The case of the sick chicken»). Главный
аргумент Шлехтеров состоял в том, что и в условиях
«индустриальной корпорации» конгресс не должен
вмешиваться в сферу мелкого бизнеса.
Верховный суд дождался своего часа. 27 мая 1935 г.
Юз огласил мотивированное им решение. Объявлялось,
что «никакие чрезвычайные обстоятельства» не могут
давать конгрессу и правительству больше власти, чем
это определено конституцией, и что «конгресс не может
делегировать президенту свои полномочия». Кодексы,
заявлял Юз, должны рассматриваться как право,
созданное не конгрессом, но президентом и, хотя конгресс
дал ему соответствующее поручение (актом об
учреждении НИРА), оно противоконституционно в той же
мере, в какой не отвечают конституции полномочия
самой НИРА. Что касается условий труда и размеров
заработной платы, заявил Юз, Верховный суд считает,
как и прежде, что они не могут служить объектами
правительственного вмешательства.
Так решилась судьба «нового курса» как такового.
Большой бизнес реагировал тотчас. К смятению тех
самых мелких торговцев, которые только что
праздновали победу над правительством, крупные фирмы
пошли на понижение потребительских цен, не считаясь с
правилами «честной конкуренции». Несколько
туберкулезных цыплят, иронизирует Роделл, убили «новый
курс».
Следом за отменой НИРА судьи нокаутировали
сельскохозяйственную программу «нового курса»
(AAA)—закон 1933. Поводом, как и в первом случае,
послужило мелкое судебное дело. Выступая в новом
помпезном дворце, отстроенном наконец для
Верховного суда, судья Роберте аргументировал ликвидацию
сельскохозяйственной политики правительства и шестью
голосами против трех «победил». Конгресс, говорил
Роберте, не может тратить деньги, принадлежащие
налогоплательщикам, на нужды, связанные с
сокращением сельскохозяйственного производства. Это дело
штатов, если они того пожелают. Сельское хозяйство
вообще не составляет национальной проблемы (?), а
когда конгресс делает ее таковой, то тем самым
нарушается X поправка, гарантирующая права штатов.
Реакционеры, возглавляемые Юзом, одержали верх
123

над конгрессом и правительством. Судьба крупнейшей
капиталистической страны оказалась в зависимости от
людей, не заслуживающих уважения ни по своим
специальным познаниям, ни по своИхМ убеждениям, ни по
своим связям и интересам: от Сазерленда, твердившего
лишь о том, что экономическая компетенция
правительства ограничивается «свободой торговли и
защитой от обмана»; от такого ничтожества, как Ван Ди-
вентер, испытывавшим немалые трудности, как только
обстоятельства вынуждали его обращаться к перу; от
какого-нибудь Макрейнольдса, говорившего о «Новом
курсе» с той же резкостью, с какой он отчитывал
каждого, кто осмеливался курить в его присутствии,
«вечного брюзги», как его характеризовал сам Юз; наконец,
от того же Батлера, взявшего себе за правило делить
людей на тех, кто сделал карьеру, и неудачников,
заслуживающих презрения.
С удивлением читаешь поэтому как даже и
критически настроенные американские авторы якобы ради
объективности отыскивают то в том, то в другом из
судей-реакционеров нечто «человеческое». В
противоположность Холмсу и Брендайсу, называемых
«продуктами индустриального общества», порождением «новой
урбанистской культуры», «интеллектуальным
авангардом» Америки п пр., Макрейнольдс и его приятели
выставляются обыкновенно собранием провинциальных
чурбанов, так и не сумевших избавиться от навязанных
им в свое время убеждений. Они, уверяют нас, что до
конца дней почитали мужество и независимость
американского скваттера, селящегося невзирая на
опасность близ неспокойной границы. Вот почему
оказывается, эти люди препятствовали правительству и
легислатурам— вмешиваться в деловые отношения, вот
почему они полагали, что рабочие, работницы и их дети
должны добиваться лучшей доли без помощи со
стороны — собственным мужеством и только мужеством
(но при непременном пресечении забастовок, пикетов,
профессиональных союзов и пр.). И это говорится о
людях, прошедших через горнило финансовых и прочих
спекулятивных операций, осуществлявшихся в
масштабах общенациональных монополий — железнодорожных,
банковских и прочих, о прожженных политиканах и
крючкотворах, с редким цинизмом попиравших закон
и право всей страны! Как же они стали членами Вер-
124

ховного суда? Почему именно они попали в поле
зрения гардингов, кулиджей, гуверов и их советников?
Какая веревочка связывала их всех и откуда она
вилась? Страсти и характеры являются I непременным
компонентом истории, включая историю Верховного
суда США, но не ими же определяется его вековая,
неизменяемая позиция в рабочем вопросе, не они же в
конце концов решали судьбу «нового курса»!
5. Между тем как правительство
обдумывало свои планы по поводу Верховного суда,
последний закусил удила. Четверка «всадников»,
поддерживаемая Робертсом, неистовствовала. Она
аннулировала федеральный закон, которым хотели ввести
пенсии для рабочих-железнодорожников («не относится к
полномочиям, связанным с регулированием
междуштатной торговли»). Та же участь постигла
Угольный акт, которым правительство пыталось восстановить
регулирование условий труда и заработной платы в
угледобывающей промышленности. Пустив в ход
привычную формулу насчет «свободы контрактов», суд
вновь отменяет закон штата Нью-Йорк о минимальной
заработной плате женщин-работниц.
Вышел из себя уже и Стоун. Касаясь свободы
договоров, как она была формулирована по делу о
минимальной зарплате (1936 г.), он заговорил языком,
дотоле неведомым и даже запрещенным для судей: что
свобода контрактов оборачивается надругательством,
когда дело идет о людях, вынужденных принимать
навязанные им условия ради насущной экономической
нужды.
Только очень твердолобые политики вроде Гувера
испытывали удовлетворение. Тревога за будущее
проникла в офисы. Юристы настаивали на выравнивании
сил, на восстановлении баланса между судами и
конгрессом. Внимание было приковано к Рузвельту.
Как бы не относиться к тем или иным аспектам
«нового курса», нельзя не признать в нем
закономерного явления, связанного с природой государственно-
монополистического капитализма, немыслимого без
более или менее жесткого экономического регулирования,
во-первых, и «классового сотрудничества», во-вторых.
«И Рузвельт, и Франкфуртер, — отмечает В. Малкин,—
125

были одинаково убеждены в том, что противопоставлять
бунтарскому духу, поселившемуся в сердцах людей,
жесткий курс, не идти на уступки означало рисковать
слишком многим.1 Но, облачившись в одежды
патриархального благодетеля всех классов, правительство
Рузвельта не могло тем не менее дать одному, не
отнимая у другого. Вот почему Рузвельт не
останавливался перед сильным нажимом на буржуазию»6.
Когда Верховный суд посягнул на «новый курс»,
пишет далее В. Малкин, «рабочий класс был первым,
кто решительно поднял голос против отступления и
капитуляции. Канцелярия Белого дома и министерства
труда были завалены письмами и резолюциями местных
отделений^ профсоюзов, резко протестовавших против
действий Верховного суда». Рабочий класс США
увидел, что Верховный суд стремится подорвать
легальные основы для реформ на пользу трудящихся, что он
.хочет «повернуть страну спиной к прогрессу»; день
аннулирования НИРА профсоюзы признали «черным
днем» американской истории и «уже этим оказались
в положении главной оппозиционной силы капиталу».
Как-никак, но именно учреждения «нового курса»
«дали работу части безработных, содействовали
улучшению условий труда в промышленности, спасли от
неминуемого разорения фермеров-бедняков...»7.
При несомненном совпадении целей т. н.
неолиберализма с его концепцией регулируемой экономики
и т. н. неоконсерватизма, державшегося свободного
предпринимательства, нельзя не видеть различий,
склоняющих рабочее и демократическое движение к
поддержке неолиберализма, пока он этого заслуживал.
Выборы 1936 года, отмеченные необыкновенной
активностью рабочих и фермеров, принесли
убедительную победу Ф. Рузвельту. Их давлению Рузвельт
обязан тому, что значительные группы американской
буржуазии, склоняясь к маневрам и уступкам, могущим
смягчить классовые противоречия, приняли политику
дальнейших реформ и поддержали его против
наиболее реакционных кругов финансовой олигархии,
склонявшихся к жесткой политике.
На пользу Рузвельта работали получавшие
распространение идеи и методы тейлоризма и фордизма,
вышедшие из среды правящих классов, в особенности из сре-
126

ды промышленной буржуазии. Идеи Тейлора, склонявшие
предпринимателя и рабочего к сотрудничеству и миру,
классовому и «промышленному», через систему хорошо
продуманной заработной платы, с одной стороны, и
непременного строгого подчинения рабочего
предпринимателю или директору — с другой, так или иначе
вливались в общее русло реформистской политики. В том
же направлении действовал и пресловутый
американский «фордизм» с его броскими лозунгами «массового
производства», «совместного распределения прибыли»,
«социального партнерства» и т. д.8.
Короче говоря, все склоняло Рузвельта к борьбе,
которой, может быть, он уже и не очень-то желал.
Глава одиннадцатая
РУЗВЕЛЬТ АТАКУЕТ
ВЕРХОВНЫЙ СУД США
1. Первая атака на Верховный суд была
предпринята Рузвельтом спустя несколько дней после
решения по делу «о больных цыплятах». В течение
полутора часов президент, не скрывая раздражения,
говорил о том, что из-за «кишащего клопами» суда
национальная экономика выводится из государственного
регулирования. Перемежая речь иронией и насмешками,
Рузвельт обвинил судей в том, что они стремятся
возвратить страну ко временам, когда большая часть народа
была предоставлена «собственной участи».
Американский народ, говорил президент, был и остается
единственным среди всех, кто не может решить своих
экономических и социальных проблем. Но мы их решим —
заключил Рузвельт, имея в виду перемены в статусе и
составе Верховного суда.
Строились разного рода проекты. Даже и умеренные
юристы соглашались с тем, что решение
конституционных вопросов не может быть делом простого
большинства голосов: нужно потребовать единогласия судей или в
худшем случае квалифицированного голосования. Не-
которые склонялись на сторону новой конституционной
поправки, предоставляющей конгрессу право
регулирования национальной экономики, включая индустрию,
сельское хозяйство и условия работы. Такая поправка
127

могла бы решить вопрос наиболее радикальным
образом, но Рузвельт опасался того, что ее не примут
легислатуры штатов. Он находил их коррумпированными и
продажными: «Дайте мне,—говорил президент,—5
миллионов долларов и я сделаю невозможной
ратификацию конституционной поправки необходимым числом
штатов». И это не было шуткой, замечает Б. Хабен-
стрейт. Поговаривали, что реакционная Liberty League
уже собирала средства для того, чтобы склонить
легислатуру штата Нью-Йорк к блокированию любой
поправки, ограничивающей Верховный суд1.
Советники Рузвельта и сам президент вынашивали
план, по которому решающее слово в делах о
регулировании экономики могло бы быть передано избирателям:
конгресс, не согласный с отменой его закона Верховным
судом, самораспускается, новые выборы
подтверждают или аннулируют спорный закон. Другая из поправок,
на которой настаивал Рузвельт, должна была установить
ограничительный срок для пребывания в Верховном
суде: достижение 70 лет с выходом на пенсию. Это
позволило бы произвести персональные перемены,
желательные правительству.
Президентские выборы 1936 года, на которых
решалась судьба Рузвельта и его политики, были в некотором
роде сенсационными. За Рузвельта голосовали 28 млн.
человек, больше чем когда-либо в американской
истории. Его противник собрал 11 млн.
Спустя две недели после победы, Рузвельт, опираясь
на новый мандат, собрал чрезвычайное заседание
кабинета и лидеров конгресса для решения вопроса о
Верховном суде. План президента предусматривал
увеличение численности Верховного суда до 15 человек
(максимально). Говорилось, разумеется, о перегруженности
судей и убыстрении процесса, но цель была очевидна.
Предполагалось, что при нежелании 70-летнего судьи
выйти на пенсию назначается как бы двойник,
работающий бок о бок со старым судьей, но имеющий тот же
голос, что и он. Рузвельт, не стесняясь, говорил о
старых людях, что они живут прошлым, идеализируя его,
что они не понимают настоящего, а еще меньше
думают о будущем.
Предложение Рузвельта нуждалось в согласии обеих
палат конгресса, выраженного простым большинством
голосов. Президент и сенат назначили бы шесть новых
128

судей, и вопрос о балансе сил был бы для данного
времени решен.
План Рузвельта встретил, однако, решительное
сопротивление. От него отказались даже и друзья
президента. Реакционная пресса, как бы воскрешая идеи
А. Гамильтона, начала кампанию в защиту Верховного
суда «против политиков, которые добиваются для себя
необъятной власти». Председатель одной из сенатских
комиссий (G. Achurst) сказал так: «Даже и те, кто
верит в Рузвельта, противятся его планам, так как
опасаются, что какой-нибудь будущий президент внезапным
увеличением состава Верховного суда подавит свободу
слова и собраний, а вместе с тем ликвидирует и все
другие конституционные гарантии прав граждан». Это был
новый подход: образ президента-диктатора вписывался
в политическую картину капиталистического мира,
захваченного волной фашистских и военных диктатур. Он
должен был потрясти обывателя и нагнать страху на
либералов.
Сопротивление республиканских конгрессменов было
вне сомнения. Хуже, что и демократы раскололись:
даже «левые» перебегали направо. Значительно осмелев,
Юз мог позволить себе беспрецедентное вмешательство
в политику, опубликовав письмо с выражением
протеста против любых планов реформации суда.
2. В самый разгар борьбы, в марте
1937 года, Верховный суд вынужден был заняться
рассмотрением дела, связанного с законом штата
Вашингтон о минимуме заработной платы. Оно не отличалось
от дела 1923 года, по которому был аннулирован закон
округа Колумбия, как равно и от соответствующего
нью-йоркского дела.
Здание Верховного суда заполнили конгрессмены,
журналисты и даже туристы, съехавшиеся из всех
концов страны. Решение казалось предопределенным, если
бы не старый ренегат Роберте. Качнувшись на сторону
«либерализма», а проще сказать перепугавшись, он дал
перевес благоприятному для закона решению. Юз,
спасая престиж суда, говорил о каких-то «технических
отличиях» нового дела. Газеты, не стесняясь в
выражениях, связывали «новый легализм» Верховного суда с
планами Рузвельта. Так оно и было, конечно.
9 Заказ 7973
129

Двумя неделями позже Верховный суд должен был
заняться рассмотрением апелляции (см. ниже),
связанной с судьбой закона Вагнера 1935 года (National Labor
Belation Act), которым легализовались коллективные
договоры и стачки. Прецеденты говорили против закона,
но суд и на этот раз отступил. Словно в подражание
евангельскому Петру, он отрекся от своих старых клятв в
третий раз, когда согласился с известным Social
Security Act, который не без основания называют для
Америки «историческим». Акт предоставлял правительству
власть, которой оно никогда не располагало в прошлом
и которой не могло располагать при сколько-нибудь
строгом отношении к сакральному тексту конституции.
Теперь и слепой видит, писал не без иронии будущий
судья Ф. Франкфуртер (Ф. Рузвельту), что значит на
самом деле толкование конституции и чего стоят
утверждения, будто суд держится в стороне от политики.
Было ясно, что Рузвельт выигрывает сражение и
дальнейшая борьба против Верховного суда не имеет
смысла ни для него, ни для его партии. Рузвельт
«прекратил борьбу, ибо он выиграл войну», решили в
американском сенате. Отказавшись от своих недавних планов,
правительство и конгресс согласились с законом о
предоставлении членам Верховного суда США права—по
достижении 70 лет и при том условии, что они
прослужили в Верховном суде не менее 10 лет—выходить на
пенсию, сохраняя полный оклад содержания. Судья
Джексон резюмировал ситуацию в следующих словах:
«Обе стороны конфликта могут поздравить себя с
победой. Враги президента провалили билль о реформе
суда, президент добился изменения суда»2.
Первым ушел на пенсию 78-летний Ван Дивеитер,
немногим позже — Сазерленд. В 1939 году умерБатлер.
Суд лишился Кардозо (умер) и Брендайса (вышел в
отставку). Ф. Рузвельт получил возможность наполнить
суд новыми людьми. В течение своей достаточно долгой
президентуры Ф. Рузвельт назначил восемь новых
членов Верховного суда и один раз председательствующего
(Стоуна).
3. Первым получил назначение сенатор
Гуго Блейк из Алабамы (август 1937 г.), 1886 года
рождения. Кончив Алабамскую юридическую школу, Г. Блейк
практиковал как адвокат, представляя интересы мелких
130

предпринимателей. В 1932 году он был избран в Сенат,
где настойчиво и квалифицированно поддерживал
«новый курс». Сразу же после назначения в суд Блейка
пытались дискредитировать сообщениями о его давних
связях с ку-клукс-кланом, причем больше всего старались
сами расисты. В публичном заявлении Блейк не отрицал,
что в юности, в 1923 году, он принадлежал к клану, но
уже в 1925 году сразу и окончательно порвал с ним.
Миллионы радиослушателей получили заверение о том,
что ему, Блейку, выходцу с Юга, чужды расовые или
религиозные предубеждения и что он будет «честным и
беспристрастным судьей».
Следующим был назначен в Верховный суд
Генеральный солиситор США Стенли Рид, активно
сотрудничавший с президентом в осуществлении «нового
курса». В 1939 году в Верховный суд были введены Феликс
Франкфуртер и Вильям Дуглас. Первый должен был
возместить потерю Кардозо, второй—Брендайса. «Я
хочу, чтобы Дуглас занял мое место»,—сказал сам Брен-
дайс.
Феликс Франкфуртер, имя которого мы уже не раз
упоминали, родился в Вене в 1882 году в семье мелкого
торговца, еврея по национальности. В Соединенных
Штатах он проживал с 12 лет. Окончив юридический
факультет, Франкфуртер некоторое время занимал
должность помощника атторнея в Нью-ЙЪрке, а затем, с
1914 по 1939 год, преподавал право © Гарварде.
Первую известность приобрел в связи с широко
известным делом Тома Муни, социалиста, руководителя
профсоюза литейщиков в Сан-Франциско, арестованного
летом 1916 года по фальсифицированному обвинению в
том, что организовал взрыв бомбы, чтобы сорвать
милитаристскую демонстрацию. Муни был приговорен к
смертной казни, хотя его невиновность была доказана.
Будучи членом «посреднической комиссии», созданной
президентом Вильсоном (под влиянием протестов,
шедших со всех концов мира), Франкфуртер писал: «Весной
1916 года Муни и его жена руководили... борьбой, целью
которой было организовать рабочих Юнайтед Рейлуэз
в Сан-Франциско. Компания решила покончить с Муни.
Ее действиями руководил частный детектив М. Суонсои.
Он и состряпал следствие, в результате которого против
Муни было возбуждено уголовное дело». Муни не
казнили, но он оставался в тюрьме вплоть до 1939 года...
о*
131

Еще смелее и решительнее Ф. Франкфуртер
вступился за невинно осужденных Сакко и Ванцетти. «Были
раскрыты факты, — писал Франкфуртер, — и обвинение
не отрицало их достоверности, что дело, возбужденное
против Сакко и Ванцетти по обвинению в убийстве, было
одной из мер, предпринятой в результате тайного
сговора между окружным прокурором и представителем
министерства юстиции».
Свою репутацию либерала Франкфуртер
поддерживал в течение всего последующего времени работами по
вопросам социологии пра»ва. Биографы и поклонники
отмечают его необыкновенные способности приобретать
друзей в бизнесе и в правительстве. Пользуясь
расположением Рузвельта, Франкфуртер имел возможность
оказывать влияние на формирование ученой бригады
президента, т. е. мозгового треста. Социальные проекты
Рузвельта и «новый курс» в целом отвечали
социологическим взглядам Франкфуртера, находя в его лице
поддержку. 4 января 1939 г. Ф. Рузвельт самолично сказал
по телефону Франкфуртеру о его предполагаемом
назначении в Верховный суд. Новый судья благополучно
прошел в сенате. Ничто не мешало Франкфуртеру идти
по избранному пути до конца. Но, как мы увидим ниже,
именно он возглавит гонение на компартию и вместе
с тем на Билль о правах. «Главный оратор
консерватизма в области гражданских свобод», — скажет о его
судебной деятельности Барбара Хабенстрейт. Убеждения
Франкфуртера войдут в противоречие с его
практической деятельностью в суде, заключит Стимен.
У судьи Дугласа была трудная юность: мойщик
стекол из Миннессоты, разносчик газет. Колумбийский
университет стоил ему многих трудов: нужно было
зарабатывать на хлеб и ученье. Способности начинающего
юриста были замечены, и его принимают на службу в
юридическую фирму на Уолл-стрите. Продвигаясь
вперед, Дуглас становится профессором Йельского
университета. Рузвельт привлек его к работе в своей
администрации, а затем назначил в Верховный суд. Новому
судье шел всего 41 год. Такого раннего успеха, как
подсчитали, не добивался ни один член Верховного
суда, начиная с 1811 года.
Наконец, на место Батлера был назначен бывший
губернатор штата Мичиган Ф. Марфи, по общей оценке
—либерал. Формирование суда, прозванного наперекор
132

традиции «судом Рузвельта», завершилось. Вкупе со
Стоуном, которого в 1940 году сделали главным судьей,
составилось прочное большинство, давшее перевес
политике непротивления экономическому регулированию и
новым решениям в области социальных конфликтов.
4. В течение 1934—1936 г. Верховный суд
вынес 12 решений, которыми отменялись те или иные
акции «нового курса». Начиная с марта-апреля 1937
года положение изменилось настолько, что стало
возможным возвратиться к некоторым старым постановлениям
суда и отменить их ради того поворота, который
видавшие виды юристы прозвали «конституционной
революцией». «Было бы несколько наивно отрицать, сказал
Рузвельт, — существование некоторой связи между
решениями 1937 года и борьбой против Верховного суда».
Все говорило о том, что старые формы
«индивидуалистической философии», включая спенсеровскую «свободу»,
отходили в прошлое, сменяясь новой социологией,
позитивистской и прагматической по своему существу.
Что бы там ни говорили восторженные
историографы, суть дела сводилась к тому, чтобы с помощью
уступок рабочим, фермерам, мелкой буржуазии, потребителю
и обывателю сохранить главное — монополистические
союзы и их прибыли. Прибрав к рукам государственный
аппарат, получая громадные ассигнования из казны,
оправдываемые нуждами «выздоровления экономики»,
предвидя новые, неслыханные возможности обогащения
за счет военных заказов государства, раздираемые
острой конкурентной борьбой в своих собственных рядах,
американские монополии так или иначе приняли
государственное регулирование, тем более, что оно было их
собственным регулированием. Из сказанного не следует,
что главный предмет «регулирования» — отношения^
между трудом и капиталом — оказался вне борьбы
классов и партий, профсоюзов и предпринимателей, одной
части конгресса против другой, прессы против прессы,
судов против судов.
В 1935 году правительство, не располагая
возможностью сдержать широкое движение в пользу рабочего
законодательства, включая закон о пенсиях, должно
было пойти на уступки. 27 июня 1935 г. конгресс
принимает уже упоминавшийся закон Вагнера о трудовых отно-
133

шениях. Впервые в американской истории было
констатировано, что «рабочие должны иметь право на
организацию, свободно вступать в профсоюз... уполномочивать
избранных ими представителей заключать коллективные
договоры, контролировать их исполнение...» Закон
объявлял «несправедливой практикой для
предпринимателей» всякое препятствование в использовании рабочими
предоставленных им прав, как равно и все те привычные
акты вмешательства «в процесс создания любой рабочей
организации», имеющие целью оказать на них давление.
Отказ от заключения коллективных договоров с
рабочими был запрещен. Наконец, что не менее важно,
признавались законными и допустимыми как забастовки, так
и пикетирование. Жалобы профсоюзов на действия
предпринимателей должны были приниматься и
рассматриваться всеми судами. Компанейские союзы
предпринимателей признавались недопустимыми. То был
несомненный успех рабочего класса, и можно понять, почему и в
каких масштабах начались атаки на закон Вагнера.
В августе все того же 1935 года, после многих
раздумий и дискуссий, конгресс одобрил другой
законопроект сенатора-демократа Р. Вагнера: о социальном
страховании и помощи безработным, престарелым,
сиротам и вдовам.
Экономический спад, вновь начавшийся во второй
половине 1937 года, подняв на поверхность все те же
вопросы экономического и социального законодательства,
вынудил конгресс и правительство к новым мерам,
включая программу «восстановления экономики и оказания
помощи безработным», число которых достигало 12 млн.
человек.
Под влиянием массовых забастовок и акций
протеста конгресс должен был заняться вопросом о минимуме
заработной платы, поскольку предприниматели,
воспользовавшись ситуацией, пошли на снижение расценок.
Жертвой такого рода линии оказались, в числе прочих,
железнодорожники, заработная плата которых была
снижена (1937 г.) на 15%. Обсуждение закона заняло год.
В июне 1938 года конгресс дал согласие на то, чтобы
минимумом заработной платы считалось сначала 25 центов
в час, затем—30 и, наконец, после третьего года
действия закона — 40 центов. Продолжительность рабочей
педели должна была сократиться с 44 час. в неделю (в
первом году) до 42 час. Сверхурочные работы было
134

предложено оплачивать в полуторном размере. Труд
детей до 14 лет был запрещен повсеместно.
Естественно, что, как и в прошлые времена,
недовольные всем этим новым законодательством
предприниматели и работодатели воззрились на Верховный суд.
Возвращаясь к сказанному, отметим, что уже в марте
1937 года Юз должен был объявить решение суда о
минимуме заработной платы. За девять месяцев до этого
Верховный суд нашел такого рода вмешательство в
договорные отношения, находящимися за пределами
власти федерации и штатов, и можно было ожидать, что суд,
как обычно, подтвердит свою позицию. Но вышло
наоборот. Закон о минимуме зарплаты был поддержан.
Курьезно, что спустя несколько лет Юз в автобиографии
осмелился сказать, что и политика, и программа
Рузвельта «не оказали ни малейшего влияния на это
решение».
В апреле 1937 года на очередь дня, как уже
упоминалось, был поставлен главный вопрос: о
конституционности закона Вагнера, возбужденный в связи с делом
National Labor Relation Board v. Jones and Laughlin
Steel Corp. В лаконичном резюме суд пришел к выводу,
что такого рода иски не должны быть предметом
рассмотрения в судах: «These cases are not controlling
here».
Судьба третьего иска, направленного против закона
о пенсиях (Social Security Act), уже не вызывала
сомнений. Макрейнольдс еще пробовал бунтовать, сославшись
по привычке на конституцию, которая, как он верно
заметил, ничего не говорит о пенсии по старости и
нетрудоспособности и, как водится, на то, что вызванные
пенсиями налоги должны трактоваться как произвольные.
В немногих словах Кардозо, опираясь на доводы,
идущие от экономической науки и социологии, разгромил
Макрейнольдса. Закон был поддержан судом, и
сделалось очевидным, что экономическое и социальное
регулирование не натолкнется, как раньше, на
конституционное ревью Верховного суда.
Быстро увеличивающиеся правительственные траты
потребовали пересмотра старой системы
налогообложения. Нераспределяемая прибыль корпораций,
освобождавшаяся от налогообложения по прежним законам,
потеряла эту свою привилегию. Новый прогрессивный
налог, установленный законом 1936 года, позволял обла-
135

гать ее до известного минимума (27%). Корпорации
должны были пойти па более широкое распределение
прибылей, на чем упорно настаивали мелкие держатели
акций.
Суд, как и ранее, не противодействовал
правительству. Более того. Идя ему навстречу, он отменяет свое
собственное решение по спору о производстве битума,
отрицавшее государственный контроль (1936 г.), выражает
свое согласие с правительственной
сельскохозяйственной программой, выраженной в законе 1938 года
(Agricultural Adjustment Act), восходившему по своим
принципам к аннулированному судом закону «нового курса»,
коренным образом изменил свою позицию в отношении
к правительственному регулированию детского труда (в
деле U. S. v. Darby, 1941 г.) и т. д.
Игнорируя статистику, красноречиво
свидетельствующую о все продолжавшейся концентрации капитала
и росте доходов монополий, юристы заговорили об
«ослаблении права собственности» и возрастании
«индивидуальной защиты».
Настало время, сообщает Р. Фанстон, когда вопросы
социального благополучия оказались в центре внимания
юристов. Начало было положено «новым курсом»3. Шаг
за шагом юриспруденция 30-х годов стала воспринимать,
как вполне приемлемую, кейнсианскую модель
благополучной экономики, поддерживаемую дефицитным
финансированием, а вместе с тем государственное
вмешательство в «коммерцию» и трудовые отношения.
5. Сходясь на признании экономического
регулирования, судьи все более расходились в том, что
касается «гражданских прав и свобод». Уже в 1938
году4 с известной определенностью выявились две далеко
не совпадающие позиции. Одну из них формулировали
Блейк и Стоун. Конституция, говорил Стоун, не должна
приниматься в качестве вневременного документа, и
потому надо отказаться от ее догматического толкования.
Жертвы политических репрессий принадлежат к тем
классам общества, которые по общему правилу не могут
рассчитывать на политическую защиту своих интересов.
Отсюда следует, что они должны иметь возможность
находить ее в судах.
Занимая схожую позицию, Блейк настаивал на том,
136

что в американских судах так и не выработалось
единого представления о том, что есть «свобода личности»,
«равная защита» от тиранического правительства,
«должная правовая процедура». Остается признать, что
ни правительство федерации, ни легислатуры штатов не
имеют права на вмешательство в свободу слова, печати,
религии, мирных собраний или право принуждать
граждан к самообвинению. Билль о правах и XIV поправка,
заключал Блейк, составляют единое целое и потому
должны трактоваться расширительно (doctrin of total
interpretation).
С прямо противоположной принятой судом концепцией
выступил Ф. Франкфуртер, начавший свой дрейф
направо.
Не осмеливаясь выступать против гражданских
свобод вообще, Ф. Франкфуртер начал с отрицания
«доктрины предпочтительного внимания» конституционным
гарантиям личных свобод (preffered position) как
«несостоятельной». Конечно, говорил и писал Франкфуртер,
закон, задевающий гражданские свободы, противокон-
ституционен, но, каждый раз, перед тем как постановить
решение, суд должен спросить себя: нет ли резонного
оправдания для закона? Вопрос о гражданских правах,
развивал свою мысль Франкфуртер, находится в связи
с той генеральной позицией, которая формулируется
XIV поправкой: лишение собственности, свободы и
самой жизни не может иметь место без должной
процедуры, и она будет соблюдаться всякий раз, когда
общественное мнение признает ее тазовой. Смутная
позиция, скажут по этому поводу американские
исследователи, судьи по-разному понимают и fair, и just, а
легислатуры, как это много раз бывало, не знают
пределов своих полномочий.
Формулируя свою точку зрения, пока еще
действительно «смутную», Ф. Франкфуртер воспользовался
концепцией Кардозо, что в известных ситуациях суд может
и должен отдавать предпочтение тому интересу —
индивидуальному или социальному, который в данных
конкретных условиях нуждается в предпочтительной
защите.
Выдвинутая в противовес «генеральной позиции»
суда Тафта-Юза концепция «сбалансированного интереса»,
была подхвачена и развита Фрапкфуртером в
антидемократических целях. Свое окончательное формулирование
137

она получит в 1957 году в деле Sweeze v. New
Hampshire во всех тех случаях, когда «общественный интерес»
входит в противоречие с «личным», суд обязан отдавать
предпочтение первому.
Не следует заблуждаться, принимая формулу
буквально. Акценты сместились, но существо политики
осталось таким, каким она представлялась суду до
середины 30-х годов, когда считалось необходимым идти от
«личности» к «обществу». «Социальный интерес» Франк-
фуртера выдвигается в качестве неопределенного, но
претенциозного девиза, с помощью которого дозволяется
учинять расправу не только над личностью, но и над
ассоциацией, если будет признано, что и она
противостоит «социальному интересу». И таким образом, как
мы увидим далее, открывается возможность новой фазы
узаконенного произвола. С этим именно новым значением
начнет свое существование «новый прагматизм»,
далекий от «прагматической социологии» Холмса.
Дискуссии, связанные с гражданскими правами и
социальными завоеваниями, становились в Верховном
суде все острее. В 1935 году расхождение мнений
обнаружилось в 16% случаев, в 1938 году — в каждом
третьем деле.
К 1943 году в Верховном суде составился более или
менее прочный блок в составе Блейка, Дугласа, Марфи
и Ратледжа.
По-своему примечательным для понимания ситуации,
сложившейся в 1941—1945 гг. (при Стоуне), может
служить дело Бриджеса (1941 г.), окрещенное «trial by
newspaper». Оно было возбуждено двумя апеллянтами:
редактором лос-анджелесской газеты и профсоюзным
функционером Бриджесом. Поводом для их осуждения
послужила статья, напечатанная первым, и
телеграмма в адрес Секретаря по трудовым отношениям,
посланная вторым. Осужденные позволили себе высказаться в
том смысле, что при неблагоприятном для рабочих
решении конфликта забастовка станет неизбежной.
Верховному суду предстояло решить вопрос:
подпадают ли подобные заявления под доктрину «явной и
наличной опасности» и обнаруживается ли в действиях
осужденных «тенденция препятствования правосудию
(tending of obstruct justice), поскольку конфликт,
ставший предметом разбирательства, должен был решаться
в калифорнийском суде.
138

Апеллянты настаивали на том, что они оба
действовали в соответствии с конституционным правом на
выражение мнения. Блейк, выступая от имени
большинства (плюс Джексон), заявил, что свобода высказывания
мнений и суждений не может быть преследуема, за
исключением случаев, которые могут быть
квалифицированы в качестве «серьезного зла». Препятствование
правосудию, включая адресованные суду угрозы,
недопустимо но, продолжал Блейк, оно не усматривается в
разубираемом деле.
Возражая Блейку, Ф. Франкфуртер утверждал, что
как редактор, так и Бриджес виновны в том, что может
быть квалифицировано как существенная угроза—real
and substantial threat, и в решительных выражениях
высказался против предпочтения свободы слова «перед
всеми другими требованиями общества и индивида».
Так был начат на новом этапе новый «крутой
диалог» (Макклоски), захвативший два следующих
десятилетия— 50 и 60-е годы. Любопытно, что в своем споре
о праве на свободу слова и Блейк, и Франкфуртер
пытались опереться на Холмса, первый, следуя за ним,
второй — изменяя ему.
6. Разделявшие судей вопросы были
«легалистскими», главным образом по форме. Раскол
захватил не только легислатуры и суд, но и обе
партии— республиканскую и демократическую. И началось,
конечно, не с суда, а именно с ситуации, сложившейся в
партийной борьбе.
Промежуточные выборы 1938 года показали
значительное укрепление позиции республиканской партии в
стране и конгрессе в противоположность правящей
демократической партии. Республиканцы искали себе
лидера, могущего примирить экономические и социальные
аспекты «нового курса» с консерватизмом,
предписывающим осторожность в вопросах, задевающих большой
бизнес. «Добрые старые времена, — говорил
республиканец-бизнесмен Б. Бартон,— канули в Лету...
Пришло время проанализировать программы «нового курса»,
сохранить все положительное, доработать или отменить
все остальное. Обе партии признают необходимость
помощи безработным, социального обеспечения,
коллективных договоров, дешевого жилищного строительства;
139

эти вопросы перестали быть предметом межпартийной
борьбы»5.
Республиканцы поверили наконец в то, что
программы «нового курса» способны глушить временами
остроту классовой борьбы, обеспечивая условия, без
которых становилось невозможным капиталистическое
производство на его нынешней стадии. Как и
демократы, республиканцы не зарекались от признаний,
свидетельствующих о том, что социальные новшества и
регулирование экономики были проанализированы с точки
зрения соотношения производства и спроса.
Вместе с тем они, как и консервативная часть
демократической партии, по-прежнему опасались
сколько-нибудь жесткого контроля над трестами и корпорациями,
невыгодных последним налоговых законов, новых
социальных программ, не говоря уже о планировании
экономики или самой малой ее «национализации».
Закон Вагнера, пройдя как в конгрессе, так и в
Верховном суде США, много способствовал дальнейшему
сближению между «республиканской» и
«демократической» реакцией. Она ополчилась против вновь
созданного Бюро по вопросам труда, обязанного — по
закону— следить за исполнением рабочего законодательства,
пресекать увольнения профсоюзных активистов,
предпринимательский шпионаж за рабочими и их лидерами и
т. д. В создавшейся ситуации правительство Рузвельта
не избегло лавирования между классами:
замораживание цен и квартирной платы, проведенное в
антиинфляционных целях, сочеталось с законом Смита-Коннели
1943 года, наложившим запреты на стачечную борьбу.
Под влиянием всех этих достаточно сложных
процессов ситуация, складывавшаяся в Верховном суде,
становилась все более мрачной. Казалось, поначалу, что с тех
пор, как ересь Холмса и Брепдайса обернулась
руководством, дело пойдет много легче, чем прежде, и к этому
сводились многие прогнозы.
Случилось иначе. Социальные реформы, близоруко
почитавшиеся крайней и последней уступкой, оказались
только промежуточной ступенью. Выявилось то, что еще
недавно отодвигалось и игнорировалось: нищенство
народа, жилищная нужда, недоступность образования и
медицинской помощи, женское неравноправие,
национальный и расовый гнет.
Неожиданную особенность для судей — остроту
140

приобретает проблема политических прав для народа:
слова, печати, собраний и союзов. Она выходит за
пределы толерантных дискуссий о допустимости или
недопустимости какой-либо конкретной политической акции
в рамках, определяемых «равной защитой», «должной
правовой процедурой» и т. д.
Как и предсказывалось проницательными
наблюдателями, «суд Рузвельта» стал поворачивать направо, к
реакции, облегчая и расчищая дорогу будущему
главному судье Винсону и его единомышленникам.
Констатируя это, мы далеки от намерений
зачеркивать все, что может быть отнесено к числу позитивных
результатов «суда Рузвельта». В течение нескольких
продуктивных лет Верховный суд США пересмотрел и
отверг 32 отживших прецедента и в 22 случаях
канонизировал то, что во времена Холмса и Брендайса
считали «диссидентством». Социология права при всех ее
качествах вытеснила примитивный социал-дарвинизм,
экономическое регулирование победило традиционно-
реакционное невмешательство. Судьи поддержали
законы о детском и женском труде, о продолжительности
рабочего дня, о коллективных договорах, согласились с
«привилегиями» для профсоюзов. Какими бы ни были
все эти уступки на практике, они, как и многие другие
реформы, отвоеванные рабочим классом, открывали
новые возможности для наступления трудящихся на
капитал.
Верховный суд, что немаловажно, узаконил формулу
Холмса о насчет «явной и наличной опасности»,
которую оказалось возможным использовать в борьбе
прогрессивных сил против беззаконных преследований,
обрушившихся на коммунистов и демократов вообще в ту
мрачную пору, которая тесно привязана не только к
имени сенатора Маккарти, но также и к «суду Трумэна-
Винсона».
Глава двенадцатая
СУД ВИНСОНА—ПОЗОР НАЦИИ
1. Весной 1945 года Ф. Рузвельт умер.
Президентом США стал Гарри Трухмэн, прозванныц
«миссурийским мулом». Политику нового правительства
характеризует резкий переход от либерализма к реакции.
141

Очень скоро выяснилось, что завоевания рабочего
класса, включая «хартию прав», оказались под угрозой
ревизии.
В 1947 году конгресс принимает закон
Тафта-Хартли, запрещающий забастовки присоединения и резко
урезывающий право на все другие. В 1950 году
проходит закон Маккарена-Вуда, о котором речь впереди, в
1952 году—закон об иммиграции и гражданстве,
разрешивший принудительную депортацию
«нежелательных иностранцев». Развертывается захватывая миллио-
< ны людей, проверка лояльности. Наконец, в 1954 году
конгресс пропускает закон «О контроле над
коммунистической деятельностью», лишавший
/Коммунистическую партию США статуса дозволенной политической
организации. (
Идеологом всей этой достаточно мрачной поры
сделался сенатор Маккарти, отчего и вся она получила
название «маккартистской». Старт Маккарти начался с
его нашумевшей «виргинской речи» (1950 г.), в которой
этот заведомый лжец и демагог заявил, будто он
самолично располагает информацией, что по крайней мере
205 сотрудников государственного департамента США
«являются коммунистами» и «иностранными агентами,
о чем хорошо знает и государственный секретарь...»
Холодная война и почти безудержная экспансия в
различных районах земного шара вызвали к жизни
невиданный военный бюджет. Страна превращалась в
«государство-гарнизон».
Новая ситуация не оставила без перемен Верховный
суд, где уже наметился перевес «консерваторов»,
руководимых Ф. Фраикфуртером. Отчаявшись примирить
враждующие стороны, Стоун назвал суд, в котором он
председательствовал, «упряжкой диких лошадей».
22 апреля 1946 г. главный судья Стоун неожиданно
скончался, а уже в июне на его место был назначен
В. М. Винсон, конгрессмен от Кентукки, бывший министр
финансов, одно время член Апелляционного суда в
Вашингтоне (дистрикт Колумбия). О Винсоне говорили как
о незначащем юристе, но в противоположность
Стоуну— хорошем администраторе.
На своем достаточно долгом политическом пути
Винсон зарекомендовал себя последовательным
реакционером. Трумэн прекрасно знал, кого он подбирает. Кроме
Винсона были назначены еще трое новых судей. Место
142

О. Робертса занял в 1945 году сенатор Бартон из Огайо,
а когда в 1949 году скончались Марфи и Ратледж,
судьями стали генеральный атторней Т. Кларк и бывший член
федерального Апелляционного суда Шерман Милтон —
оба реакционеры. Вместе с Винсоном составилась новая
четверка судей, не уступавшая одномастной упряжке
Гардинга.
Винсон принял суд, раздираемый взаимной
ненавистью и противоборством. Дуглас и Франкфуртер
разошлись окончательно. Блейк и Джексон находились в
открытой вражде, немало подогретой назначением Вин-
сона. Джексон считал, что его обошли по вине Блейка,
Дугласа и Марфи: ходили слухи, что они пригрозили
Трумэну отставкой.
Постепенно, с каждым новым делом, имевшим
политический характер, разногласия внутри судейской
коллегии все углублялись. В конечном счете только Блейк
и Дуглас остались верны своему прошлому, но им
было, конечно, нелегко перейти от большинства к
меньшинству, от господства к критиканству.
«Свобода слова была для Винсона не более чем
фразой»1. Историки сходятся на том, что едва ли не
самой заметной чертой в характере главного судьи была
«маниакальная страсть угождать правительству», что
бы оно ни сделало.
Свою позицию в вопросах, относящихся к
конституционным гарантиям гражданских прав, едва ли не самых
острых правовых вопросах маккартистской «эпохи»,
Винсон сформулировал в деле American Communication
Association v. Deuds2. Следовало вынести суждение по
поводу одного из требований закона Тафта-Хартли,
согласно которому должностные лица профсоюзов
обязывались заявлять о своей принадлежности к компартии.
Признав как-никак, что указанным требованием
«обескураживаются» основополагающие принципы
политической свободы, Винсон, при одобрении большей части
судей, заявил, что считает меру правильной и неизбежной:
во всяком таком случае, пояснил Главный судья, суд
должен спросить себя, в какой степени «серьезность
зла» оправдывает вторжение в свободу слова и
ассоциаций.
С последним замечанием, отнюдь не случайным, в
практику Верховного суда входила новая грозная
концепция, окончательное формирование которой возьмет
143

на себя немногим позже, в 1961 году, судья Харлан,
предложивший применить к программе и самому
существованию Компартии США «доктрину серьезной и возмож^
ной опасности».
Судьи Дуглас и Блейк возразили председателю, что
с его установкой разрушается только что утвердившаяся
концепция «явной и наличной опасности» и что закон
Смита 1940 года («Закон о регистрации иностранцев»),
которым правительство желает воспользоваться в борьбе
с демократией, есть не что иное, как «опасная форма
старых способов цензуры в отношении свободы слова и
печати». Тем не менее Верховный суд принял толкование
Винсона.
2. 21 марта 1947 г. президент Трумэн
издал «исполнительный приказ 9835» о проверке
лояльности государственных служащих. Руководителям
департаментов и агентств всех степеней вменялось в
обязанность смещение всех тех служащих, которые по
«разумным основаниям» могут быть квалифицированы
как нелояльные в отношении правительства США.
Сомнения толковались против заподозренного.
Уволенным не называли ни имен доносителей, ни даже
оснований) увольнения, позволявших протестовать. Для
многих случаев считалось достаточным голословное
заявление какого-нибудь атторнея.
В полном согласии с правительством 26 августа
1950 г. конгресс принимает закон, дозволяющий
незамедлительное увольнение любого лица, принадлежащего к
штату федеральных учреждений, если этого требуют
«интересы национальной безопасности». Постепенно
расширяясь, проверка захватывала все большее число
служащих и к середине следующего года через нее
прошло 3600 тыс. человек. Штаты следовали за
федерацией, и, таким образом, общее число заподозренных и
проверенных достигло (к 1955 г.) 10 млн. человек. Легко
представить, как это должно было выглядеть на
практике3.
Позиции Верховного суда и каждого из его членов в
отношении к этой противоконституционной акции
отчетливо отразились в деле Bailey v. Richardson,
рассмотренном в 1951 году. Лишение государственной
должности, постановил Верховный суд, не может быть сочтено
144

уголовным преследованием и потому исключается вопрос
о должной правовой процедуре. Работа на
правительство есть привилегия, а не право, и работник может быть
уволен в любое время без объяснения причин. «К
сожалению,— замечает по этому поводу Б. Хабенстрейт,—
многие из концепций, составляющих оснозу юстиции,
были заброшены в эпоху Маккарти»4.
Дуглас и на этот раз выступил со своим особым
мнением. Проверка лояльности, писал он, совершенно
незаконная акция, поскольку обвиняемые подвергаются
суду за свои профессиональные убеждения или за свою
репутацию. Обсуждение за нелояльность представляет
собой трагический случай в жизни служащего, и то, что
судьи потворствуют администрации, представляет собой
ниспровержение самых основ юстиции. В этом, как и
ряде других случаев, Дуглас показал себя
последователем О. Холмса, по мысли которого, как уже отмечалось,
свобода слова предполагает не только свободу думать и
говорить «согласно с тем, что соответствует нашим
собственным представлениям, но и то, что нам самим
враждебно»5.
Вместе с тем нельзя не отметить различия,
связанного с политической ситуацией. В 1929 году, когда Холмс
формулировал указанную позицию, она, даже • и как
«диссидентская», вписывалась в общую картину
американской буржуазной правительственной машины как ее
необходимый элемент, в том числе «репутационный». В
1951 году правительство отбросило спасительный
антураж, который оно носило в более либеральные
времена. Дугласу было труднее, чем Холмсу, и к голосу его
почти не прислушивались.
По одному из дел, связанных с проверкой
лояльности6, апеллянт добивался от Верховного суда
признания, что гарантия против самообвинения,
предусмотренная Биллем о правах, распространяется не только на
федеральные власти, но и на власти штатов, подобно
тому, как это имеет место с XIV поправкой. Требование
было отклонено. Затем были поддержаны
муниципальные акты, требовавшие от служащих присяги в том, что
они никогда не помышляли о свержении правительства,
что они не принадлежат и не сочувствуют
коммунистической партии7. Судебное признание получает мери-
лэндский статут, потребовавший от кандидата на пуб-
10 Заказ 7973
145

личные должности письменного показания под присягой,
что он не является «подрывной личностью»8.
Одним из самых громких для рассматриваемого
периода следует считать дело, возбужденное против нью-
йоркского бюро по просвещению9, до которого дошла
очередь в 1952 году. Нью-йоркский закон (т. н. Feinberg
law) установил, что увольнение учителей может иметь
основанием сопричастность к организации,
оправдывающей насильственное свержение правительства.
Аналогичные правила были декретированы и в ряде других
штатов, так что вопрос о лояльности учителей приобрел
общенациональное значение.
Поддерживая гонения, Верховный суд прибег к уже
испытанным аргументам насчет того, что
принадлежность к гражданской службе следует трактовать как
привилегию, но не как право: если учитель не отвечает
требуемым условиям, связанным с привилегией, перед
ним открывается выбор — либо остаться на службе,
либо расстаться с привилегией; право на свободу сло^а и
мысли за ним остается, но не в школе10.
3. Еще в 1938 году палата
представителей США создала временную комиссию по
расследованию антиамериканской деятельности. Временная
комиссия, как водится в подобных случаях, превратилась в
постоянную. Холодная война содействовала
возникновению аналогичной комиссии в сенате, и в 1950 году она
заявила о себе первыми громкими «расследованиями».
Вдохновителем обеих комиссий сделался все тот же
Маккарти.
Присвоение судебной власти конгрессом, как бы это
ни маскировалось, было грубым отходом от принципа
разделения властей. Расследовательские комиссии к
тому же никак не придерживались должной судебной
процедуры, не были связаны правом и прецедентами. Как
только вызванные в комиссию лица, защищаясь
против самообвинения, пытались опереться на Билль о
правах, им угрожали тюрьмой «за неуважение к
конгрессу». Даже судьи стали говорить, что Билль о правах
не идет далее предписаний, имеющих «урезонивающий
характер».
Считалось, что свидетель обязан отвечать только на
те вопросы, которые имеют прямое отношение к делу,
146

ради которого он вызван в суд. В противовес Зтому
расследовательские комиссии приняли формулу Маккарти,
по которой всякая ссылка на пятую поправку
изобличает коммуниста. Сенатор так и говорил — «пятипопра-
вочный коммунист» (fifth amendment's communist)11.
4. В стремлении сломить сопротивление
свидетелей, защищавших свои убеждения, конгресс
принимает закон о свидетельском иммунитете 1954 года,
вошедший в главу 18 Свода законов США (§ 3486).
Свидетельская привилегия, «гарантированная» Биллем о
правах, была заменена так называемым «иммунитетом
свидетеля». Свидетели, говорилось в законе, «не могут
быть освобождены от дачи показаний или
представления... других доказательств в любую из палат или в
объединенную комиссию любой из палат конгресса на
том основании, что как показание, так и представление
иных доказательств... могут иметь следствием обвинение
свидетелей или применение к ним «аказания или
конфискации». Путем несложной процедуры привилегии
отменялись и свидетель предупреждался, что он несет
уголовную ответственность за ложные показания, в том
числе, конечно, и саморазоблачительиые. Отказ от
показаний приводил к уголовному преследованию за
«неуважение к суду» (или конгрессу).
Законом об иммунитете, как можно заключить уже
из самого названия, добросовестный и податливый
свидетель освобождается от уголовной ответственности, но
«редакция закона дает многочисленные возможности
для его обхода, и судебная практика богата случаями
привлечения лиц, оказавшихся жертвами призрачного
иммунитета»12. Предоставляя допрашиваемому лицу
иммунитет, конгресс не правомочен обезопасить это лицо
от последующего преследования со стороны штата. В
одном из своих решений (по делу Мердока) Верховный
суд и сам признал, что лицо, подвергшееся допросу
перед федеральным судом, не вправе рассчитывать на
иммунитет от преследования, которое может иметь место
на основе законодательства штата. Даже и там, где
уголовного наказания могло не быть, административная
ответственность, включая увольнение, отказ от выдачи
заграничного паспорта и т. д., т. е. применение мер, от-
10*
147

носящихся к «защите публичных интересов», стйновй
лась неотвратимой.
5. Особое место в деятельности
Верховного суда заняла «борьба с коммунизмом». Вскоре после
того, как Черчилль произнес свою известную
антисоветскую речь в Фултоне, американские власти задались
целью ликвидировать Коммунистическую партию
Америки. Первой крупной акцией в соответствующем
отношении был суд над Ю. Деннисом и его товарищами по
руководству Коммунистической партией. Теперь, задним
числом обсуждая процесс на Фоли-сквер, где судили
Денниса, американские юристы признают, что обвинение
было фальшивым от начала до конца, что компартия
была относительно малочисленной и только немногие из
ее членов были заняты на «гражданской службе». В
1951 году, когда шел суд, обо всем этом говорилось
иначе. Правительство, судьи, адвокатские корпорации,
пресса— все безмерно раздували «явную и наличную
опасность», исходящую от планов и действий компартии
США.
В ход был пущен, как известно, закон Смита 1940
года, признававший преступным всякую такую речь,
которая содержит призыв к свержению правительства с
помощью силы или насилия, как равно и
принадлежность к организации, преследующей такую цель. В
течение 8 предшествующих лет, с 1940 по 1948 год, всего
только два обвинения были основаны на законе Смита,
и ни одно из них не имело отношения к компартии. И
«вдруг» в 1948 году 11 лидеров компартии были
обвинены на основе закона Смита13.
Существенным в тексте обвинения было то, что,
пребывая в антиправительственной организации,
«коммунисты участвовали в заговоре, имеющем целью
пропагандировать и отстаивать необходимость свержения
правительства США с помощью силы или насилия»14.
Разбирательство дела происходило в федеральном суде
Южного округа Нью-Йорка на Фоли-сквер. Обвинение,
санкционированное федеральным судьей, было
предъявлено обвиняемым 20 июля 1948 г.
Поскольку адвокаты и Деннис, который сам вел свою
защиту, квалифицированно и категорически отвергали
обвинение пункт за пунктом, постольку суд сталскло-
148

пяться к формуле «явной и наличной опасности»,
предложенной Холмсом в 1919 году, когда он один, как
пишет Д. Марион, сумел сохранить здравый смысл в
атмосфере басен и страшных сказок о немецких
шпионах и «агентах русского большевизма».
Ввиду важности дела напомним снова суть этой
своеобразной доктрины, взращенной на почве
лабильного и несовершенного права: «В каждом случае, —
написал Холмс, — вопрос заключается в том, носит ли
данное высказывание такой характер и имело ли оно место
при таких обстоятельствах, что создает прямую и
непосредственную угрозу весьма вредных последствий,
которым конгресс имеет право помешать. Все дело здесь в
близости опасности, а также в ее степени».
Сталкиваясь с противоречивым употреблением
формулы Холмса, Верховный суд США, Суд Стоуна в
особенности, несколько раз возвращался к вопросу об ее
конкретизации. Еще в 1940 году суд постановил, что
правительство не может третировать и преследовать
мирное и добросовестное обсуждение общественных
проблем, где бы это ни происходило, только потому, что
в каком-нибудь гипотетическом случае кое-кто перейдет
от дискуссии к действиям, несовместимым с интересами
данной «правящей группы».
В уже упомянутом деле Бриджеса (1941 г.)
Верховный суд пояснял, что «весьма вредные последствия
должны носить очень серьезный характер, а близость
опасности должна быть очень велика, для того чтобы
высказывания карались как преступления». В 1943 году,
возвратившись к формуле Холмса как общепринятой,
Верховный суд дал ей более строгое определение: «Ныне
уже стало общеизвестной истиной, что цензура или иные
пресечения публичного высказывания мнений
допускаются нашей конституцией лишь в тех случаях, когда
существует прямая и непосредственная угроза, что за
высказываниями могут последовать действия такого рода,
какие государство вправе пресечь и покарать».
Разъясняя, как и каким образом «слово» и
«действие» могут быть связаны между собой в обвинении,
Верховный суд уточнил: «Свободный обмен мнениями
означает право каждого методами убеждения побуждать
других к действию, а не только описывать факты».
С такого рода позиций осуждение Денниса и его
товарищей было бы неосуществимым. Понимая это, обви-
149

иение, а вслед за ним суд пошли кружным путем:
«Допуская,— сказал прокурор, — что формула явной и
наличной опасности применима к данному делу... мы
утверждаем, что в свете мировых событий (!) действия
обвиняемых представляют угрозу для Соединенных
Штатов». При такой постановке вопроса не составляло
труда судить и наказывать всякого, кого прикажут.
Когда дело дошло до Верховного суда, в центре
внимания оказались два вопроса, выдвинутых
апеллянтами: 1) о противокоиституционности закона Смита и 2) об
извращенном истолковании доктрины «явной и
наличной опасности». На оба эти вопроса Винсон и его
единомышленники в Верховном суде ответили тем, что почти
демонстративно оставили в тюрьме Денниса и его
товарищей. Судьи не скрывали своего желания идти
навстречу правительственному требованию. Они сходились на
том, что настаивание на «фундаментальных правах»
противоречит «жизненным интересам Соединенных
Штатов». Они прекрасно понимали, что от решения по делу
Денниса многое зависит, и пришли к намерению
устранить последние препоны вторжению в свободу слова и
ассоциаций.
Только Дуглас и Блейк приняли сторону
осужденных. Они настаивали на том, что компартия не
обличается по своему статусу от всех других
«немногочисленных групп» и так же, как эти последние, имеет право
на защиту против ограничений в пользовании
конституционными правами и привилегиями.
Решение Верховного суда, писал Блейк в своем
«особом мнении», настолько обессиливает первую
поправку, что ее предназначением сделалась защита одних
только ортодоксальных убеждений, само по себе в
защите не нуждающихся. Дуглас заявил, что суд нарочито
преувеличивает грозящие Соединенным Штатам
опасности, ибо ни существование компартии, ни ее
деятельность не дают оснований для паники и страха, которые
сеют повсеместно.
В полную противоположность этому Винсон, Кларк,
Мнлтои и другие судьи держались той абсурдной и
недоказуемой позиции, что компартия не должна
рассматриваться как «ординарная политическая организация»,
поскольку она-де принадлежит к «международной
конспирации», которая направляется и руководится
иностранным «враждебным центром»; когда нация стоит пе-
150

ред необходимостью защитить овою безопасность,
говорил с деланной озабоченностью главный судья, она
не может дожидаться момента, когда обвиняемые
перейдут от слов к действиям (!) В каждом таком случае
судьи должны спросить себя, насколько серьезно зло,
против которого они выступают, и если оно серьезно,
суд «не может связывать правительство, принуждая его
к выжиданию момента, когда катализация усилится».
При такой постановке вопроса, резонно замечает
Ф. Роделл, ни о каком праве не может быть и речи:
большая часть политических решений, принятых судом
Винсона, была продиктована «горячей войной» в Корее
и «холодной войной» с СССР, но никак не конституцией
Соединенных Штатов. Дело Денниса было, без
сомнения, явным издевательством над I и V поправками к
конституции, и судьи, прекрасно зная о том, держались
не права, а политики, как она была продиктована
правительством. И произвольное превращение чиновников
в «нелояльных», продолжает Роделл, и беззаконная
депортация «врагов», отрывавшая жен от мужей и
детей от отцов только потому, что они в каком-то прошлом
времени были членами компартии, что, помимо прочего,
означало придание обратной силы закону — все это,
вместе взятое, превратило «суд Винсона» в позор
нации15.
Привлекая арифметику, поневоле элементарную,
поскольку она не учитывает ни важности, ни специфики
дел, рассмотренных Верховным судом за время Винсона,
исследователи приходят к выводу, что «пропорция
решений, вынесенных в защиту гражданских прав»
относительно небольшая и для Суда Стоуна упала на 50%!
при Винсоне. То была, вообще говоря, фаза
бездеятельного и пассивного существования, когда на первый
план выдвигался главный, если не единственный
постулат: следовать за конгрессом и правительством16.
Глава тринадцатая
СУД УОРРЕНА:
ПОВОРОТ К ЛИБЕРАЛИЗМУ
1. Между тем в стране происходили
важные перемены. Становилось очевидным, что наступление
реакции наталкивается на растущее сопротивление. Оп-
151

рос общественного мнения, проведенный в предвидении
выборов 1948 года, показал, что Трумэн может
рассчитывать на поддержку всего только 38% избирателей.
Институт Геллапа уже предрек избрание Дыои.
Г. Трумэн меняет тактику. Неожиданно для всех,
кроме его ближайших советников, он налагает veto,
хотя и безрезультатно, на закон Тафта—Хартли так,
чтобы казалось, будто он «связал себя с требованиями
рабочего класса и либералов внутри демократической
партии»1.
В параллель Новому курсу своего предшественника
Трумэн изобретает программу «справедливого курса»,
напичканную фразеологией времен Рузвельта и
некоторыми такими обещаниями, которые должны были
привлечь негров-избирателей. Президент заговорил о
«гражданских правах» и, чтобы скомпрометиро!вать
республиканцев, созвал чрезвычайную сессию конгресса для
рассмотрения некоторых таких предложений, о которых
было хорошо известно, что они не встретят поддержки.
Опровергнув прогнозы, Трумэн выигрывает выборы
и, чтобы хоть в чем-то удовлетворить избирателей,
добивается увеличения минимума заработной платы и
расширения сферы пенсионного обеспечения.
Наступление на демократические свободы не только*
не прекратилось, но даже усилилось. Процесс на Фоли-
сквер завершился осуждением Денниса и других
руководителей компартии США. 6 сентября 1950 г.
принимается, как уже говорилось, закон «О внутренней
безопасности», известный как закон Маккарена-Вуда, чаще
называемый просто закон Маккарена.
Легислатуры и правительства штатов следовали
примеру Вашингтона. Чистки и преследования шли
безостановочно. Буржуазно-демократические институты
подверглись повсеместному нажиму. Цинично игнорируя
широкое антиправительственное движение, усиленное
непопулярной войной в Корее, маккартизм не сдавался.
Тем временем ведущим американским политикам, не
говоря уже о либеральной интеллигенции в
университетах, сделалось очевидным, что Соединенные Штаты
проигрывают «холодную войну» против стран
социализма. Заговорили, хотя и настороженно, «об утрате
морального лидерства в свободном мире», о
несоответствии, которое обнаруживается между «принципами», с
одной стороны, и «реальностями общественной жизни»—
152

с другой. Все большую тревогу вызывало возрастав-
шее движение молодежи в защиту демократических
институтов, включая право на свободное выражение
мнений, демонстрации и пикетирование, отмену
реакционного законодательства и незаконных репрессий. Всем
этим решили воспользоваться находившиеся в оппозиции
республиканцы. Они предложили генералу Эйзенхауэру,
имевшему репутацию национального героя, выставить
свою кандидатуру на ближайших президентских
выборах в качестве кандидата-республиканца. Расчет
оказался правильным. Республиканцы победили, и в течение
следующих 8 лет Белый дом сделался резиденцией их
нового лидера.
Новая администрация, составленная из
представителей крупнейших монополий, держалась прежнего
курса политики, хотя и с модификациями.
Антикоммунистический закон 1954 года, так же как и антипрофсоюзный
закон Лэндрема-Грифина, был принят уже при
Эйзенхауэре. Репрессии против коммунистов еще усилились.
Начиная с 1948 года, аресту и осуждению подверглись
140 руководящих деятелей компартии США: 14
судебных процессов из 18 были начаты или закончены уже
при Эйзенхауэре2.
Тем временем законы истории делали свое дело. На
смену политике кнута выдвигалась политика «пряника».
Новый «кейсианско-рузвельтовский либерализм», или
«иеолиберализм», как бы его не назвать, все
увереннее заявлял о себе, как о непременном факторе
буржуазной политики нашего времени. Правительство
Эйзенхауэра волей-неволей примерялось к линии,
сопряженной с некоторыми уступками рабочему классу,
антисегрегационному движению, буржуазной демократии.
В 1953 году скончался главный судья Винсон.
Эйзенхауэр остановился на кандидатуре Эрла Уоррена и
провел ее через сенат. Новое назначение сочли
знаменательным. Э. Уоррен родился в 1891 году в Лос-Анджелесе,
в семье норвежского иммигранта. Его отец был
механиком на железной дороге. Будущему главному судье не
могла не запомниться изнурительная забастовка,
которую с великим мужеством проводили
железнодорожники под руководством самого Е. Дебса. Занесенный в
черный список, Уоррен-старший должен был покинуть
город в поисках работы. Устроившись наконец в Бекерс-
фильде (Калифорния), он получил возможность поме-
153

стить сына в колледж. В 1914 году Уоррен-младший
заканчивает юридический факультет Калифорнийского
университета в Беркли и после непродолжительной
рутинной работы, армейской службы и разных мытарств
назначается на должность дистрикт-атторнея (1925 г.).
Через некоторое время Э. Уоррен, республиканец
правого толка и противник «нового курса»,
приобретает известность как политик. В 1938 году его
назначают Генеральным атторнеем Калифорнии. В 1942 году
Э. Уоррен, одолев своего конкурента, добивается
избрания на должность губернатора Калифорнии. На этом
посту он останется затем три срока подряд. Указывают
обыкновенно на проведенные губернатором Уоренном
социальные программы, включая увеличение пенсий по
старости, помощь безработным, строительство новых
школ и пр. В борьбе между Эйзенхауэром и его
демократическим конкурентом Уоррен принял сторону генерала,
много способствовав его победе в своем густонаселенном
штате.
Назначение Уоррена на должность главного судьи
было не только платой за услуги, но и, как
представляется, результатом обдуманного намерения ввести в
Верховный суд человека, способного оказать «умеряющее
влияние» на ход дел в суде.
В своей новой роли Уоррен мог опереться поначалу
разве что на Блейка да на Дугласа. Затем уже к ним
присоединился назначенный не без совета Уоррена
судья Бреннан (1956 г.).
Вильям Бреннан родился в 1906 году в Ньюарке
(Нью-Джерси), учился в Пенсильванском университете и
на Гарвардском юридическом факультете (в 1931 г.).
Практиковал как юрист в 1931 —1942 и в 1945—1949 гг.
Во время Второй мировой войны служил в вооруженных
силах в чине полковника. До назначения в Верховный
суд США состоял членом Верховного суда штата Нью-
Джерси.
Держась концепции баланса сил, т. е. предупреждая
уклон влево, Эйзенхауэр назначает в Верховный суд
заведомых консерваторов Джона Харлана и Р. Стюарта.
Квалифицированный юрист, практиковавший в разных
областях, Д. Харлан держался правительственной
позиции, хотя и не зарекался от уклона к строгому
легализму, когда администрация позволяла себе явное
пренебрежение правом и традицией. Р. Стюарт вышел из
154

Йельского университета, работал в нью-йорской
юридической фирме, занимал разного рода посты в своем
родном штате (Цинциннати) и Нью-Йорке. Внимание
Эйзенхауэра Стюарт привлек активной поддержкой его
кандидатуры на пост президента. Первым последовало
назначение в один из апелляционных судов федерации,
затем в Верховный суд (в возрасте 39 лет).
Себя самого Э. Уоррен называл консервативным
либералом и при том ссылался на слова А. Линкольна:
«Я медленный ходок, но никогда не пячусь назад».
2. Уже Винсон и его коллеги должны
были задуматься над новыми аспектами негритянского
движения за гражданские права. Суд и в данном случае
следовал за администрацией, начинавшей понимать, что
Соединенные Штаты не могут, как об этом заявил сам
Трумэн, «сохранять расовый барьер дома и
одновременно пытаться оказывать влияние на громадные массы
африканских и азиатских народов».
Новая социальная и международная ситуация
придала свежий импульс антисегрегациоиным
организациям, среди которых следует выделить
«Национальную ассоциацию за прогресс цветного населения»
(National Association for the Adwancement of the
Colored People). Начиная с 30-х годов XX века
Ассоциация так или иначе добивалась «выравнивания прав
белых и цветных», неоднократно обращалась в
американские суды, штатные и федеральные. Особым атакам
Ассоциации подвергся джимкроуизм, но, идя далее*
этого, она заявляла о равенстве в оплате труда,
политическом «выравнивании» и т. д.
После Второй мировой войны, когда негры-солдаты,
возвратясь из Европы и Азии, довели дело до того, что
даже Трумэн должен был пойти на смягчение расовых
барьеров в армии, Ассоциация стала действовать с
большей активностью. В 1950 году она заявила сразу
пять исков в судах Южной Каролины, Делавера,
Виргинии, Канзаса и округа Колумбия. Все эти иски
требовали отмены сегрегации в школах, и все пять дошли
до Верховного суда США. Так или иначе адвокаты,
защищавшие негров, вынуждали судей к
выслушиванию аргументов психологического и
«общесоциологического характера», свидетельствующих о том
бесспорном вреде, который сегрегация приносит детям.
155

В 1952 году, следуя совету Франкфуртера, Суд
Винсона подтвердил закон штата Иллинойс3,
запрещавший издание всякой такой литературы, которая
заключает в себе презрительное или оскорбительное
отношение к гражданам, связанное с их расой,
национальностью или религиозными убеждениями. Излагая
свою точку зрения, Франкфуртер говорил, что
легислатура не обязана идти в авангарде социальных наук,
таких, как культурная антропология или экология
человека; тем не менее лучше не вмешиваться в права
легислатур издавать статуты, наподобие иллинойского,
так как профессиональная деятельность лица, как равно
и возможность получить образование, находится в
известной связи с его репутацией, а последняя
неотделима от расовой или религиозной принадлежности.
Дальше этого Суд Винсона не пошел. Поступившие
в Верховный суд антисегрегационные дела перешли по
наследству Суду Уоррена.
17 мая 1954 г., в то самое время когда миллионы
американцев, сидя перед телевизорами, ожидали
нового выступления сенатора Маккарти, Уоррен огласил
решение Верховного суда по делу негра Брауна, с
которого, собственно говоря, все и началось.
Суть дела сводилась к следующему. Родители юной
Линды Браун просили соответствующие власти
принять ее в школу, соседнюю с домом проживания,
чтобы избавиться от необходимости ездить ежедневно
за 5 миль от дома в ближайшую негритянскую школу.
Брауну наотрез отказали, в том числе в суде Топика,
штат Канзас.
В жалобе, поданной в Верховный суд США,
говорилось, что сегрегация детей, основанная на том, что они
обладают черным цветом кожи, принижает их
социальный статус, калечит умы и души. Принимая во
внимание то новое значение, которое приобрело образование
в современном обществе, Уоррен и судьи, которые за
ним пошли, сочли ошибочным возвращение к ситуации,
существовавшей до 1868 года, когда была принята
XIV поправка, как равно и к той, которая имела место
в 1896 году, когда суд склонился на сторону формулы
«раздельное, но равное».
Место «Плесси» занял прецедент Brown v. the Board
of Education Topeka, Kansas.
Решение далось не легко. Обсуждение вопроса за-
156

няло 11 месяцев. Суд заслушал консультации
экспертов по конституционному праву и американской
политической истории, позволил себе детальное обсуждение
мотивов и условий, определявших содержание и
прохождение тех или иных норм и поправок, включая,
конечно, четырнадцатую. Суд согласился с тем, чтобы
были заслушаны доводы от специалистов по
социологии права, и они были изложены Р. Картером,
представлявшим так называемый Education Fond и
некоторые другие антисегрегационные организации.
«Столкновение идей и интересов», принадлежащих к
«неюридическим областям» знания, получает наконец
долгожданное признание в судебном разбирательстве.
Из социологии Верховный суд почерпнул
аргументы, касающиеся роли публичного образования в
современном мире, из психологии — заключение о
психофизиологическом эффекте расовой сегрегации. Что
касается исторических приемов толкования права,
Уоррен, не отрицая их полезности и уместности
вообще, пришел к тому, что для данного случая, для
решения дела Брауна, оно не приводит к сколько-нибудь
существенным результатам: дело Плесси
рассматривалось в иное время и основывалось на тогдашних
представлениях о психологии и народном образовании,
«далеких от нынешних».
Указаб^на то, что сегрегация в школах «оказывает
вредное влияние на цветных детей и это воздействие
усиливается ее правоустановленностью», Уоррен пришел
к выводу, что всем тем нарушается the equal protection
clause, установленная XIV поправкой.
Развивая свой главный аргумент, Уоррен указал на
просвещение как на «наиболее важную функцию
государства и местных органов власти» в особенности,
поскольку именно с образованием связано воспитание
«доброго, надлежащего гражданства» и наилучшее
приспособление к окружающей социальной жизни;
школы для черных и цветных детей не отвечают
указанным требованиям и потому их дальнейшее
существование неприемлемо. И таким образом, заключил
Уоррен, мы приходим к выводу, что в сфере народного
образования доктрина «separate but equal» не может
иметь места.
Лишенное привычного легалистского антуража,
включая ссылки на прецеденты, решение суда стало
157

своего рода «символом конфронтации между
мифологией и эмпиризмом». Сторонники и последователи
социальной юриспруденции получили право заявить, что
реалистическая конституция Холмса, Брендайса, Кар-
дозо и Паунда одержала важную победу над
схоластической догматикой Тафта, Юза и Винсона4.
3. Противодействуя давлению и прямым
угрозам, Верховный суд держался своей линии.
Он предложил, чтобы «интегральное обучение» было
введено и «по возможности без отлагательств» (1955 г.),
поскольку все и всякие формы сопротивления власти
Верховного суда противоречат конституции США
(1964 г.).
Между тем именно этот вопрос сделался предметом
новой и ожесточенной дискуссии, воскресившей
конфронтацию федерации и штатов. Почти тотчас за
решением по делу Брауна легислатуры штатов
обрушились на Верховный суд за «возрождение доктрины
вмешательства». Особенной решительностью выделяется
резолюция легислатуры штата Джорджия, принятая
в 1956 году. Она заявила о непринятии принципов,
которые означают ниспровержение «фундаментальных
прав», относящихся к «свободе народа и суверенитету
штатов в соответствующих сферах регулирования».
Резолюция отвергла право федеральных властей,
включая Верховный суд, вмешиваться в вопросы обучения
и школьного дела. «Решения и приказы Верховного
суда США о разделении рас в публичных
учреждениях,— заключала резолюция, — основанные на
решении от 17 мая 1954 г. и 31 мая 1955 г., ничтожны,
незаконны, не имеют ни силы, ни действия» (null, void, and
no force or effect). В таких и подобных выражениях
была выдержана резолюция штата Луизиана:
политическая и социальная философия судей отвергает
«великие конституционные принципы, разумно
установленные», нуллифицирует конституции штатов и т. д.
Протестовали не тольке легислатуры, но и суды, и среди
них наиболее резко Верховный суд Северной Каролины.
Около сотни конгрессменов (96), представлявших
главным образом Юг, опубликовали «Декларацию
конституционных принципов» (1956 г.), направленную против
десегрегации негров и цветных.
158

Трудно сказать, однако, как разрешилось бы на
практике дело Брауна, если бы на ход событий не
повлияла быстро менявшаяся международная обстановка.
Крушение колониальных империй и возникновение
десятков новых национальных государств в Африке,
Азии, Океании и Южной Америке вынуждали конгресс
к выравниванию правового статуса белых и цветных
граждан. Было далеко не безразлично, каким путем
пойдет развитие вновь образованных государств, и то,
насколько удастся сохранить влияние Соединенных
Штатов в тех или иных «жизненно важных» регионах
земного шара.
При всем том оказалось, что Верховный суд
далеко не так всесилен, как это обычно утверждалось.
После десятилетней изнурительной борьбы, далеко не
мирной, всего только половина учащихся была
интегрирована в школах Севера. На Юге же численность
интегрированных составила за тот же срок около 1%
от общего числа учащихся. В Миссисипи ни один негр
не был принят в «белую» школу. Во многих случаях
федеральное правительство, спасая престиж
Верховного суда и вместе с ним свой собственный, должно
было прибегнуть к силе: в 1957 году—в Арканзасе, в
1962—в Миссисипи и т. д.
В 1969 году, отвечая на вопрос об успехах
десегрегации в школах, Уоррен должен был признать, что не
более 20% черных учеников на Юге посещают
интегрированные школы. Так же, прибавил главный судья,
обстоит дело и в некоторых наших северных городах:
черные все еще не имеют равных возможностей с
белыми.
4. Вслед за делом Брауна Верховный
суд США аннулировал, пока что только в праве, всю
ту систему сегрегации, которая охватывается понятием
джимкроуизма. Запрещалась дискриминация негров,
и всех цветных вообще в публичных парках5, при найме
квартир в муниципальных домах и номеров в
гостиницах6, городских автобусах и на общественных пляжах7.
С последним из названных дел аннулировались
решения Верховного суда 1883 года, которыми отменялись
законы о равном публичном жилье, пропущенные
конгрессом «в осуществление XIV поправки и
конституции»8.
159

Пришлось, как и в деле Брауна, «пожертвовать
престижем» ради того нестерпимого давления, которое
стали оказывать на политику США народы Азии и
Африки. Будем иметь в виду, что с 1960 по 1970 год
частные капиталовложения в Африке (исключая
Южную) выросли в четыре раза: с 600 млн. долларов до
2,6 млрд. долларов. «С развитием атомной энергетики
и дальнейшим развитием научно-технической
революции возникла острая нужда во многих видах сырья,
которые Африка имеет в достатке. И
монополистический капитал США в истинно империалистической
манере начал кампанию за установление контроля над
источниками этого сырья в ущерб африканским
народам»9.
Оказалось, пишет А. Кокс, что формула
«раздельное, но равное» уже не отвечает ни той революции,
которая происходила в мире, ни тем «моральным
аспектам цивилизации», которые до сих пор игнорировались.
Конечно, «право должно связывать даже и самый
высокий суд, но и он в свою очередь должен располагать
возможностью идти навстречу нуждам людей и их
этическим чувствам»10.
Доходя до крайних пределов
социально-юридического мышления, возбужденного в свое время
Холмсом, Кокс видит в Верховном суде США выразителя
«национальной совести и национальных идеалов», как
совпадающих, так и не совпадающих с текстом закона
или прецедента. Доктринально-идеологическому
«легализму» прошлого времени противопоставляется новая,
интегральная и регулятивная функция права,
защищаемая Г. Парсонсом, Л. Мейхью и другими идеологами
новой социологии права. Система легальных ценностей
противополагается системе «ценностей социальных».
Касаясь собственно правового аспекта, связанного
с решением всей совокупности антисегрегационных дел,
отметим в добавление к сказанному, по крайней мере,
три важных обстоятельства: а) доктрина, согласно
которой XIV поправка адресована штатам и только
штатами была отвергнута в той же мере, в какой
Билль о правах был распространен на акции штатных
легислатур и иных властей; б) соответственно с тем
конгресс США приобрел право издавать законы,
запрещающие расовую дискриминацию во всех ее
формах; в) суды должны бы поддержать законодателя как
160

в том, что касается commerce clause, так и в том, что
конгресс сочтет нужным предпринять в осуществление
equal protection clause, «гарантированной» XIV
поправкой.
5. Вынужденный к выражению своего
собственного участия в решении расовой проблемы,
конгресс пропускает несколько биллей, в основе своей
исходящих от правительства. Первый со времени
Реконструкции Юга билль о гражданских правах был
принят в 1957 году. Но то был, по общему признанию,
негодный и слабый акт, обнаруживший подноготную
процесса, его маложелательный характер. Некоторое
продвижение вперед обнаружилось спустя 7 лет, с
актом 1964 года (Civil Right Act). Им воспрещалась
дискриминация по расовому признаку на всех тех частных
предприятиях, которые так или иначе причастны к
«междуштатному туристическому обслуживанию»:
в ресторанах, заправочных станциях, на транспорте
и т. п. Запрету подверглась практика дискриминации
при приеме афроамериканцев и цветных на работу.
Волей-неволей законодатель выходил за пределы
той традиционной сферы, которая была предметом
государственного регулирования в прошлом, введя
запреты в область т. н. неправительственных институтов.
Формула «равной защиты», как она была использована
судом, перешла в правительственные и
законодательные акции.
С изданием названных актов конгресс и
администрация президента Джонсона сочли негритянский
вопрос исчерпанным. Но, как тут же выявилось,
преждевременно. На очередь дня встал вопрос о
политических — и раньше всего избирательных — правах
негров, практически не существующих или неэффективных.
Многочисленные ограничения, введенные статутами
штатов, создавали непроходимый барьер для
проникновения негров в электорат.
Кульминацией борьбы послужили кровавые
события в Сельме (Алабама), потрясшие не только
Америку, но и весь мир (1965 г.). Здесь, в Сельме, у «Эдмунд
петтус бридж» полиция учинила кровавую расправу
над демонстрантами-неграми, требовавшими граждан-
11 Заказ 7973
161

ских прав не на словах, а на деле. Биографы
Джонсона сообщают, что Сельма была для него мучительным
провалом. Новое обращение к конгрессу становилось
неизбежным. Результатом его явился Voting Right Act
1965 года, которым легислатура и правительства
штатов были ограничены в том, что касается устранения
негров от голосования на выборах. Речь шла ранее всего
об изобретенных в разное время тестах, связанных
с проверкой грамотности негров и цветных, а также
«экзаменах», в ходе которых следовало доказать умение
читать и толковать конституцию в соответствии с
требованиями и воззрениями экзаменаторов. То была
бесконтрольная, никем не ревизуемая практика, а ее
результаты представляются вполне очевидными. Даже
в «просвещенном Нью-Йорке» лишали избирательных
прав пуэрториканцев, для которых родным языком
оставался испанский.
Ответом на избирательный закон 1965 года стали
иски, заявленные Алабамой, Миссисипи, Луизианой,
наконец, Южной Каролиной. Наибольшую известность
приобрело дело «Южная Каролина против Катцен-
баха»11. Главным аргументом в защиту требования
о нуллификации избирательного закона 1965 года
Южная Каролина выставила следующий: XV поправка дает
конгрессу право издавать акты, пресекающие прямые
отступления от права граждан участвовать в
голосовании, независимо от цвета кожи, но отменять
профилактические меры, принимаемые штатами, конгресс не
вправе; Южная Каролина не считает, что проверка
грамотности служит орудием расовой дискриминации.
На большее аргументов не хватало.
В своем решении по делу Верховный суд
остановился на концепции «широкой интерпретации».
Основополагающим критерием для толкования и применения
Отдела второго XV поправки, предоставляющего
конгрессу право издавать законы для приведения в жизнь
принципа равной подачи голосов, сказал Э. Уоррен,
должен быть тот же самый, который применяется и во
всех других случаях, связанных с коллизией
федерального и штатного права. При этом Э. Уоррен сослался
на «классическую формулу» Маршалла, согласно
которой должны считаться законными как те меры, которые
федерация предпринимает по прямому уполномочию
конституции, так и те, которые, не будучи прямо запре-
162

щенными, соответствуют духу и букве конституции
(Мс Culloch v.Maryland, 1819).
По тем же основаниям Верховный суд признал про-
тивоконституционным нью-йоркский закон, лишавший
избирательных прав испано-язычных пуэрториканцев,
переселившихся на жительство в город Нью-Йорк
(около 1 млн. человек). Предписанием суда власти штата
были обязаны12 допустить к голосованию проживавших
в Нью-Йорке пуэрториканцев независимо от их знания
в английском языке.
Труднее было с решением вопроса о жилищном
устройстве негров, поскольку и суду, и конгрессу
предстояло определить свою позицию в отношении к
частному имуществу и частным имущественным правам
вообще. Принцип, использованный в деле о чарльстон-
ском мосте, не годился. И то же могло быть сказано
о законах и судебных решениях, связанных с «новым
курсом» и десегрегацией. При всем своем радикализме
эти решения держались того, что конгресс может
регулировать такую деятельность, которая так или иначе
связана с «междуштатной торговлей», туризмом,
публичным обслуживанием, местами общественного
пользования вроде пляжей и т. д. Устранение расовой
дискриминации при сдаче внаем квартир или при покупке
домов в кварталах, населенных одними белыми, было
в известном смысле не менее головоломным, чем
решение по иску Брауна. Даже и записные либералы,
приняв антисегрегациоиные постановления суда, считали,
что есть предел, далее которого идти нельзя:
жилищный вопрос, танцевальные залы и т. д.
В 1956 году конгресс после длительной борьбы
признал противоконституциониой расовую дискриминацию
при продаже и аренде жилых помещений. Но, как и
следовало ожидать, допускались исключения,
делавшие закон неэффективным. Последовали судебные
споры, дошедшие и до Верховного суда США.
Несмотря на сопротивление Харлаиа и Уайта,
Верховный суд подтвердил и реформировал закон 1968 года.
Было постановлено, что дискриминация недопустима
при продаже всех видов недвижимости, и таким
образом возникло два домопродажных права: конгресса и
суда. Предвидя сопротивление, суд нашел, что всякое
частное лицо, которое присоединится к администрации
И*
163

штата в нарушение конституционного права,
становится субъектом федерального преследования.
Новый взрыв ярости в судах и легислатурах
штатов грозил потрясти федерацию. Повсеместно
утверждалось, что Верховный суд вышел за пределы своей
компетенции, поскольку был отвергнут «разумный
компромисс», созданный законом 1968 года. Конгресс
подстрекался к «исторической атаке» на конституционное
ревью Верховного суда.
Но то были все же арьергардные сражения. В том,
что касается межрасовых отношений, установилось
юридическое равенство: столкновения в Сельме
заставили принять закон об избирательных правах, новая
волна протеста, вспыхнувшая после убийства М. Кинга,
сделала возможным прохождение закона о
десегрегации в жилищном вопросе13.
Конечно, от юридического равенства до
фактического еще очень далеко. «Нельзя изменить сердца людей с
помощью одного только права»,—признавал президент
Эйзенхауэр. «Мало просто открыть ворота
возможностей», — говорил президент Джонсон.
«Дискриминация продолжала существовать, — констатирует Б. Ха-
бенстрайт, — несмотря на то, что она более не
поддерживалась правом»14.
Продолжала и продолжает существовать, скажем
мы. В только что упомянутой нами Сельме, на
демонстрации, проходившей в апреле 1981 года, один из
лидеров движения за гражданские права негров Дж.
Джексон говорил, обращаясь к тысячам
демонстрантов: «Как и десятки лет назад, темнокожие
американцы по-прежнему испытывают на себе все
отвратительные проявления расизма и дискриминации. Мы не
можем видеть, как линчуют негритянских юношей
в Мобиле, как убивают негритянских детей в
Атланте».
В историческом плане десегрегация и уравнение
прав негров могут быть поставлены в ряд с
равенством прав граждан, как оно провозглашалось в итоге
антифеодальных революций. Но как в том, так и в
другом случае неизменным остается то, что писал па этот
счет В. И. Ленин: «Капитализм не может «вместить»
иного освобождения, кроме правового, да и это
последнее всячески урезывает»15.
-164

6. Антисегрегационные решения
Верховного суда вызвали «политический шторм», как об
этом порой говорят и пишут. Не только враги,
травившие суд, но даже и либералы, заявлявшие о своей
поддержке «линии Уоррена», мучились сомнениями, когда
обнаруживалось, что она тяготеет к «революции в
расовых отношениях».
Находясь в плену «институционных понятий»,
юридическая Америка держалась того, что
конституционные вопросы должны решаться комплексными
усилиями легислатуры и суда — каждым в его собственной
роли. «Немедленный прогресс», осуществляемый с
помощью судебных решений, трактовался как
неприемлемый. «Институционные нужды», к удовлетворению
которых может стремиться суд, противопоставлялись
«субстанциональному прогрессу», идущему от
легислатуры.
Один из уроков дела Брауна, отмечает А. Кокс,
состоит в том, что конституционные ревью Верховного
суда нуждаются в санкции законодательной власти.
Без этого люди, которые отстаивают принцип 1896 года
(в деле Плесси), позволяли себе утверждать:
десегрегация — это не право, а диктат 9 людей, заседающих в
данное время в Верховном суде. Придут другие 9
человек и восстановят старое право.
Но и сотрудничества с конгрессом еще
недостаточно. Может ли запрещение сегрегации в ресторанах
и закусочных быть эффективным без поддержки в
штатах, т. е. их собственными легислатурами и
правительствами? Но и этого мало. Запретив дискриминацию
негров в жилищном вопросе, как часто способен
Верховный суд поддержать это новшество собственными
силами? И наконец, дав неграм право быть избранными
в легислатуры и на должности, как можно будет
принудить белых избирателей голосовать за негров?
«Реакция на решения о школьной сегрегации, — заключает
А. Кокс, — предполагает негативный ответ на эти
вопросы»17.
Даже и теперь, спустя десятилетия, истекшие после
дела Брауна, справедливо признается, что в сферах,
охватываемых понятием «неправительственных
институтов», включая «большой бизнес», т. е. в
экономической и социальной системах, как они есть, эффект,
произведенный решениями о десегрегации, все еще иеве-
105

лик. Но и в том, что касается власти штатов как
непременного элемента «правительственной системы»,
остались все те существенные привилегии белых, которые
не могут быть учтены действующим правом, включая
преимущества в предоставлении работы и жилья.
Новая Сельма, на этот раз захватившая
негритянское гетто в Майями (1980 г.), взорванные кварталы
и новые сотни жертв служат красноречивым
напоминанием того простого факта, что от формального до
фактического равенства белых и цветных в Америке еще
очень далеко.
И все же было бы опрометчиво принижать значение
дела Брауна и всей той цепочки судебных и легисла-
тивных решений и мер, которые за ним последовали.
Как бы ни обстояло дело на практике, само то, что
были сняты правовые барьеры, преграждавшие путь
к десегрегации, и даже борьба за нее,— немаловажно.
«Теперь,— признает А. Кокс,— осталось уже мало тех,
кто желал бы восстановления кастовой системы под
девизом «раздельное, но равное».
Глава четырнадцатая
СУД УОРРЕНА: ПОДЪЕМ И УПАДОК
1. Подчеркивая неразрывную связь
национально-освободительного и общедемократического
движения, дело Брауна положило начало ряду важных
судебных решений, послуживших ревизии наиболее
одиозных проявлений застоя и регресса в
американской общественной и политической жизни. Критика мак-
картизма и всей той модели «полицейского
государства», которая оказалась связанной с его именем,
становилась все более решительной. Страна и ее правящий
класс оказались перед кризисной ситуацией.
Оправившись после шоковых ударов, набирало силу движение
протеста, захватившее профсоюзы, молодежь, женские
и национально-расовые союзы. Пример несгибаемого
мужества показывала-американская компартия. Ее
непосредственной целью была отмена закона Маккарена,
но было ясно, что с падением главной «твердыни» мак-
картизма не удержатся и другие, к ней примыкающие.
1(36

Партийные и конгрессистские политики стали уже
всерьез, задумываться над новой ситуацией. Трезвая
оценка фактов приводила их к выводу, что маккар-
тизм, сотворив максимум возможного, должен
уступить место новой фазе буржуазно-либеральной
политики. В том же направлении действовали и
внешнеполитические факторы, о чем с достаточной ясностью
напоминал главный судья Эрл Уоррен. Ведя войну
идей, говорил он в 1965 году, Соединенные Штаты
подвергают жесткому испытанию свою собственную
политическую систему — и не только дома, но и за
границей. То, каким образом будут решаться проблемы
сегодняшнего дня, с Биллем о правах или против него,
более важно для сохранения этой системы, чем все
те ядерные бомбы, которые накапливает военное
ведомство. Возвращение к конституционной законности, т. е.
законности с Биллем о правах, находится в прямой
связи с успехами внутренней и внешней политики
США. Если существует нужда в том, чтобы сделать
американский общественный и государственный строй
'«объектом поклонения», нет альтернативы возврату
к традиционной законности1.
Продолжая линию Рузвельта, Верховный суд, как
мы видели, не испытывал особых колебаний в
отношении к экономическому и социальному
законодательству конгресса и штатов. Решение, относящееся к
1955 году, заключает в себе отказ от использования
процессуального момента, i выражаемого формулой
«должной правовой процедуры», для аннулирования
права штатов регулировать бизнес и промышленные
отношения вообще, «поскольку это может быть
неразумным». В 1963 году Верховный суд заявил, что в
соответствии с «конституционными предписаниями» он не
будет подменять легислатуры в том, что относится к
регулированию социальных и экономических вопросов,
поскольку именно легислатуры, а не суд уполномочены
к такого рода акциям. Если легислатуры считают
возможным взять в учителя Адама Смита или лорда Кейн-
са, суд не будет ставить им это в вину2.
«Государственно-монополитический капитализм, —
отмечают советские исследователи, — достиг в США
высокого развития», хотя сами они все еще остаются
одной из немногих империалистических государств,
где в отличие от Англии, Италии или Франции «госу-
167

дарственно-монополитическое, регулирование не
перешло еще на более высокую ступень государственного
программирования экономики»3. Тем не менее и
регулирование, и экономическое прогнозирование так или
иначе сосуществуют, захватывая такие сферы, как
энергетика, охрана природных ресурсов и среды
обитания, дорожное строительство и, что особенно
подчеркивается, уровень занятости, стабильность цен,
равновесие платежного баланса и пр.
Каким бы низким ни оставался уровень правовой
охраны труда в США, в большинстве штатов были
приняты законы, определяющие продолжительность
работы для женщин, а кое-где законы, запрещающие
женский труд, связанный с поднятием тяжестей до и после
родов, и т. д. В 1963 году после 18-летних проволочек
принимается федеральный закон, запретивший
дискриминацию женщин в области заработной платы.
Действие закона распространялось на 7,5 млн.
женщин (из 25 млн. работающих), а сам он заключал в
себе такую массу исключений и оговорок, по которым
заработная плата женщин, занятых в любой отрасли
труда, только в лучшем случае достигала 60—65% от
заработной платы мужчин4. Тем не менее закон о
женском труде был и остается победой рабочего движения,
опрокидывающей «конституционный легализм».
Коллективные договоры, остающиеся главным
средством регулирования трудовых отношений,
наполняются более широким содержанием, включая помимо
традиционных сфер (заработная плата,
продолжительность рабочего дня, сверхурочная работа, время
отдыха и т. д.) производственное ученичество, охрану
труда и технику безопасности, порядок рассмотрения
трудовых споров и пр.5.
Подчиняясь общим законам данной стадии развития,
как монополии, так и буржуазное государство
претерпели весьма серьезные изменения, и хотя их классовая
сущность осталась прежней, «механизм современного
государственно-монополистического капитализма
весьма существенно отличается от механизма первых
десятилетий XX века»6.
Рассматриваемая в сколько-нибудь широком
аспекте десегрегация негров и цветных, начатая судом и
подкрепленная законом, вписывается в общую картину
экономического и социального регулирования, осущест-
168

вляемого буржуазным государством нашего времени.
По-иному обстоит дело с движениями и партиями,
которые по своим программным целям идут далее реформ,
даже и радикальных. Тяготение к реакции,
свойственное всем аспектам буржуазной политики, с особенной
силой сказывается именно здесь. И лучшей
иллюстрацией тому служит действительность. Удерживая почти
все прежние формы эксплуатации негров, американский
правящий класс не зарекается от допущения их лидеров
в состав правящей элиты, включая некоторые важные
посты в правительствах федерации и штатов. Иначе
обстоит дело с коммунистами. Прошло более 10 лет
с тех пор, как были сняты ограничения, созданные
законами 1950 и 1954 годов, давно уже нет в живых
Маккарти, но отлучение компартии США от
государственной службы как было, так и осталось.
Летом 1954 года Маккарти, нуждаясь в новой
сенсации, осмелился бросить вызов вооруженным силам,
а значит, и их главнокомандующему — президенту
Эйзенхауэру. Уже не только «государственная
администрация», но даже и армия оказалась заподозренной в
«коммунизме». Последовавшее затем «слушание»
привело к совершенной публично дискредитации Маккарти.
Значительным большинством голосов (67:22) сенат
выразил ему «порицание», и он довольно быстро сходит
с арены.
Но тут же оказалось, что маккартизм может
существовать и сам по себе. За него стояло немалое число
влиятельных и крикливых политиков в конгрессе и
легислатурах штатов. Многие из них сделали на
антикоммунизме карьеру и справедливо опасались за свое
будущее. Было нетрудно предвидеть, что эти люди
предпримут все от них зависящее для противодействия
линии Уоррена.
Да и самый состав Верховного суда не подавал
особых надежд. Сторону Уоррена принимали, как и
раньше, Блейк, Дуглас и Бреннан. Судья Франкфуртер
держался промежуточной' позиции, которая в конце
концов в 1957—1958 гг. привела его к консервативной
группе, составившейся из Кларка, Стюарта, Харлана
и Уиттекера.
При всем том в течение нескольких лет,
последовавших за делом Брауна и падением Маккарти,
особенно з 1956—1957 гг.? Верховный суд, хотя и не без ко-
169

лебаний, двигался по восходящей линии. Решения этого
времени, несмотря на всю их ограниченность,
тревожили одних, наполняли оптимизмом других. Старательно
избегая прямой конфронтации с конгрессом и его
законами, Верховный суд находит возможным оказывать
умеряющее воздействие на наиболее одиозные
проявления административного произвола. Нужен был,
казалось, еще шаг и реакционное законодательство будет
опрокинуто.
Но случилось как раз обратное.
3. Дело Брауна, ослабив одних,
придало бодрости другим. Верховный суд был поставлен
перед новой реальностью. Отовсюду стали поступать
петиции (апелляционные жалобы), требовавшие
нуллификации противоконституционных законов,
прекращения внесудебных! преследований, пересмотра уже
состоявшихся приговоров.
Самой неотложной сделалась, по условиям момента,
ревизия проверки на лояльность. По некоторым
подсчетам увольнению подверглись 9500 человек,
принадлежащих к государственной администрации. Еще
15 тыс., оказавшихся «под следствием», должны были
подать в отставку. Более 2 тыс. человек потеряли
работу в промышленности и около 4 тыс. были уволены
из морского флота. Без места оказалось 600
преподавателей, 300 работников кинематографии, радио и
телевидения. Около сотни научных работников и
профессоров университетов вынуждены были уйти в отставку.
Первый, робкий подход к переоценке
правительственной практики проверки лояльности обнаружился с
апелляцией профессора Слоковера из Нью-Йорка7
(1956 г.). Не осмеливаясь (или не желая) высказаться
по вопросу о законности самой этой практики и, таким
образом, оставив главный вопрос открытым,
Верховный суд нашел, что нью-йоркские власти нарушили
«должную правовую процедуру», предусмотренную V
поправкой, постановив, будто «настаивание на
привилегии против самообвинения равносильно заявлению об
увольнении». Государственный, служащий, говорилось
в решении Верховного суда, как и любое другое лицо,
вправе настаивать на привилегии против
самообвинения.
170

Решение по делу Слоковера стоило многих
раздумий и было принято большинством в один голос (5:4),
которым оказался голос Ф. Франкфуртера. В более
простом по своей фабуле деле Коула8 (1956 г.)
Верховный суд на этот раз значительным большинством
(7:2) нашел, что суммарное увольнение, прямо не
основанное на том, что закон 1950 года относит к
«защите национальной безопасности», не может иметь
места. Процедура увольнения, установленная актом
1950 года, была дополнена требованием «точной
позиции» (sensitive position), ориентировавшим, хотел того
суд или нет, к «суженной интерпретации» закона.
Пониманию дела может способствовать следующее
объяснение. Перечислив одиннадцать субъектов
преследования, закон 1950 года предоставил президенту США
право расширять — время от времени и по мере
необходимости— круг преследуемых, и Трумэн широко
прибегал к этому праву, воздерживаясь от указания
точных критериев увольнения. Решение суда было
направлено не столько против самого акта, которым узакони-
лось преследование за прокоммунистическую
деятельность, сколько против его расширительного
применения.
Той же тактики уклонения от решения
субстанциональных проблем, связанных с проверкой лояльности,
Верховный суд держался и в деле калифорнийской
профсоюзной активистки Блейк, уволенной на том
основании, что она в каком-то прошлом времени была
деятелем компартии9.
В 1957 году в нашумевшем деле Уоткинса10
Верховный суд столкнулся лицом к лицу с комиссией
палаты,- представителей по расследованию
«антиамериканской деятельности». В своей апелляции суду Уот-
кинс писал, что расследовательский комитет,
допрашивавший и осудивший его, руководился политическими
пристрастиями, а не общественными интересами, как
об этом декларируется. Решение Верховного суда,
написанное Э. Уорреном, порицало комиссию палаты
^представителей за его практику «подвергать людей
^публичному разоблачению ради самого разоблачения».
Широкие полномочия, присвоенные комиссией, писал
Уоррен, не позволяют установить, когда именно
конгресс действительно стремится получить нужную ему
информацию, а когда, используя власть, он идет далее
171

этих целей. В последнем случае, констатировал
главный судья, комиссии нарушают I поправку, так как
гарантия против самообвинения касается и свидетелей
конгресса. Обвинение против Уоткинса, резюмировал
Уоррен, должно быть отвергнуто, поскольку наказание
за отказ от свидетельства может иметь место в
случаях, когда дело идет об уголовном расследовании, и не
иначе; ничего подобного не может быть сказано о деле
Уоткинса, тем более что ни комиссия, ни его
председатель не знают толком, чего они хотят; комиссии
вправе задавать только те вопросы, которые прямо и
непосредственно связаны с предметом расследования, а
сам предмет должен быть связан с законопроектной
деятельностью, ради которой, как было объявлено,
комиссии существуют.
Тем самым Уоррен формулировал новую т. н. Уот-
кинс-доктрину, получившую некоторое общее значение.
Симтоматичным и важным для того же периода,
т. е. 1956—1957 гг., может служить дело Нельсона11,
осужденного пенсильванским судом к 20-летнему
заключению (1950 г.). Не касаясь федеральных
антикоммунистических законов как таковых, Верховный суд
ограничил действие пенсильванского «Акта о мятеже»
в той мере, в какой он «захватывал поле»,
принадлежащее трем федеральным актам: Смита, Маккарена и
закона 1954 года. Пенсильванский статут не отменялся,
но было сказано, что его назначением остается защита
собственно пенсильванских властей. Возникает
опасность, писал Уоррен, что одно и то же лицо окажется
дважды наказанным как по законам штата, так и по
законам конгресса; издание конкурирующих законов
штатов о мятеже «создают серьезную опасность
конфликта» с федеральной программой в соответствующей
области, т. е. со всем тем, что конгресс предпринимает
для «защиты свободы от тех, которые хотят ее
уничтожить»12.
Таким образом, помимо прочего, была вновь
подтверждена, но уже с неким новым значением старая
congressional preemtion doctrin, запрещавшая штатам
вторжение в компетенцию конгресса.
Важно иметь в виду, что в своем
антикоммунистическом рвении штаты заходили даже далее федерации.
Легислатура штата Массачусетс, например, обрекала
на трехлетнее тюремное заключение и крупный штраф
172

всякое такое лицо которое будет признано состоящим
в «подрывной организации». Близко к тому было и в
• Мичигане.] Пенсильванский закон 1951 года вводил
смертную казнь за членство в компартии13.
Выпустив на свободу Нельсона, Верховный суд, как
бы он ни мотивировал свою позицию, поставил под
со|мнение антикоммунистическре законодательство в
целом, и можно было надеяться, что он сделает
следующий шаг в том же направлении. Повод к тому дало
дело Yates v. U. S.14, осужденного по закону Смита.
Анализируя суть обвинения, Верховный суд пришел к
постановке фундаментального вопроса о различиях,
возникающих «между пропагандой абстрактной
доктрины» и «призывом к противоправительственному
действию». Даже и Харлан должен был отвести
обвинения, «не связанные с действиями, могущими быть
квалифицированы как подстрекательство». Судебное
решение заключало в себе указание на «беспокойство»,
которое вызывает смешение «абстрактной дискуссии и
подстрекательства» (incitement).
Доктрина «явной и наличной опасности» в ее
применении к активистам компартии (как, например, в
деле Денниса) предстала как неуместная и, чтобы «вы-
равнять баланс», пришлось освободить из заключения
тех ее активистов, которые были осуждены на
основе антикоммунистических законов Калифорнии,
Коннектикута, Массачусетса, Нью-Йорка, Пенсильвании,
Мичигана и других штатов: 75 человек из 108
осужденных вообще15.
В одном ряду с вышеизложенным находятся и те
решения суда, которые оказались связанными с
небезызвестным, действующим по настоящий день
антипрофсоюзным законом Тафта — Хартли 1947 года. Не
отвергая закона, Верховный суд наделил федеральные суды,
начиная с районных, значительной юрисдикцией в
решении коллизий, возникающих из применения норм
закона к реальным трудовым конфликтам. Было сказано,
что во всех таких случаях федеральные суды должны
держаться общих принципов «национального трудового-
права», не исключая ограничительного толкования норм
закона16. Выделяется среди прочих дело Дженкса
(1957 г.), осужденного за «ложную присягу о
непринадлежности к компартии», требуемую законом
Тафта— Хартли. Свидетелями по делу выступали профес-
173

сиональные провокаторы (например, Матусоу),
состоявшие на службе федерального бюро расследований.
Выступая от имени большинства, судья Бреннан
нашел, что суд первой инстанции, так же как и
апелляционный, допустил ошибку, приняв заведомо ложные
свидетельства; если правительство, продолжал он,
пожелает вести дело дальше, оно должно обзавестись
другими свидетелями или отказаться от обвинения. В
намерении ограничить практику ложного и
безответственного осведомительства Верховный суд обязал ФБР
предоставлять обвиняемым право и возможность
ознакомления с компрометирующими их показаниями17.
В то же самое время Верховный суд (при
возражении Дугласа) согласился с тем (1957 г.), что
штаты вправе поступать как считают нужным в тех
случаях, когда забастовочные пикеты имеют целью
вынудить работодателя «присоединиться к профсоюзу»18.
В следующем, 1958 году, Верховный суд счел
возможным на основе закона Тафта — Хартли наложить
крупный штраф (10 тыс. долларов) на Объединенный
профсоюз автомобильной и авиационной
промышленности «в возмещение ущерба», нанесенного' некоему
штрейкбрехеру, вынужденному бездействовать по вине
профсоюза. То же самое случилось с профсоюзом
механиков. Было ясно, что обе апелляции инспирированы
и финансированы работодателями, а сумма возмещения
искусственно подогнана под юрисдикцию Верховного
суда, не принимающего к рассмотрению иски об
убытках, не достигающих 10 тыс. долларов.
4. Достигнув своей высшей точки в
деле Нельсона, юридический активизм Суда Уоррена
обнаруживает тенденцию к затуханию. Против суда
объединились многие могущественные силы. Образовался
сьоего рода альянс между теми, кто стоял за
сегрегацию, и теми, кто противился ревизии
антидемократического законодательства. Антисудебная компания, на-
. чатая с делом Брауна, вылилась в подлинную травлю,
венцом которой стали конгрессистские атаки на
Уоррена и «его» суд.
В июле 1957 года юридическая комиссия палаты
представителей создает специальную подкомиссию по
подготовке ревизии апелляционных функций
Верховного суда и изменению его регламента. В свою очередь
сенатор Дженнер внес законопроект, которым Верхов-
174

ный суд США лишался права перерешать дела,
относящиеся к компетенции комиссий и подкомиссий
конгресса (включая приговоры, мотивированные
«неуважением к конгрессу»); дела, возникающие в связи с
федеральной программой «лояльности и безопасности»
и с «противомятежными актами штатов»; дела о
«подрывной деятельности в учебных заведениях» и
наконец дела, касающиеся доступа в юридические
ассоциации, а значит, в. адвокатуру. Похожий законопроект
был предложен сенатором Батлером.
Традиционный пиетет перед верховной судебной
властью, подкрепленный рядом политических
соображений, послужил помехой для прохождения
законопроектов. Однако в споре между ФБР и судом (дело
Дженкса) конгресс (как и Эйзенхауэр) принял сторону
Бюро, разрешив последнему утаивать показания
осведомителей под предлогом, что они заключают в себе
некий материал, который не связан с существом
обвинения.
Воздерживаясь от поддержки радикальных реформ,
предложенных Дженнером или Батлером, руководящие
конгрессистские политики (сенатор Морзе, будущий
президент Л. Джонсон и др.) рассчитывали на
умеряющее воздействие Верховного суда в отношении к
нарушению конституционных свобод, к чему, как они
полагали, рано или поздно придется привыкнуть.
Немаловажным было и другое соображение, в большей
степени волновавшее правительство: маккартизм дал
импульс к расширению политической автономии
штатов, к новым акциям конкурирующего законодательства,
и остановить этот процесс должен был Верховный суд.
Были еще и другие не столь значительные, но
тревожившие соображения. Слишком долго и настойчиво
вбивали в головы людей, начиная со школы, коронный
козырь политической и конституционной науки, будто
с 1776 года и до последних дней американцы были и
будут «носителями идейно-политических традиций
войны за независимость», равного для всех
«покровительства власти и законов», наследниками «английских
вольностей» и т. п.19, чтобы совершенно и окончательно
распрощаться со всем этим.
При всем том давление на суд не прошло бесследно.
И без того колеблющийся Франкфуртер склоняется
окончательно на сторону консервативной части суда,
175

дав им численный перевес и новый авторитет.
Ренегатство Франкфуртера, более или менее точно отражая
общую ситуацию, проливает свет на многие решения,
принятые судом в последующие 1958—1961 гг. Линия
восходящего развития, о которой мы говорили выше,
оказалась прерванной. В массе важных решений,
приобретших политический характер, суд принял и
продолжил антикоммунистическую репрессию, тесно
смыкавшуюся с антидемократическим подходом ко всем
и всяким коллизиям между правительственной
практикой и Биллем о правах.
«Антиподрывные» комиссии, озадаченные было
«доктриной Уоткинса», возвратились ю расследованиям.
Еще к началу 60-х годов более 30 человек находились
под угрозой тюремного заключения за отказ отвечать
на заданные им в комиссиях вопросы. Поскольку
Верховный суд, не затрагивая вопроса о
конституционности антикоммунистических законов, ограничивался их
интерпретацией, многие нижестоящие суды
пренебрегали ею20.
Как говорил на XVII съезде компартии США
Г. Холл, «реакции удалось запугать Верховный суд,
заставить его отказаться от своей позиции по вопросу
об антикоммунистическом законодательстве и о других
репрессивных мерах, затрагивающих права не только
коммунистов, но и всего американского народа»21.
Сочувствуя новой линии суда и поощряя ее,
профессор права Нью-Йоркского университета Р. Бишоф
писал: «В 1959 году некоторые результаты решений
по делам Уоткинса, Нельсона и Дженкса стали
предметом (нового) рассмотрения в Верховном суде, и его
обращение с этими решениями как путем толкования,
так и путем применения показывает новое признание
права федерального правительства и правительств
штатов на самозащиту»22.
Можно понять судью Дугласа, когда, оглашая свое
мнение по делу Scales v. U. S.23, слушавшемуся в
1961 году, он обвинил Верховный суд в «резком
разрыве с традиционной концепцией I поправки». О том же
говорил и судья Блейк: суд претворяет в жизнь
обдуманную тактику жертвования индивидуальными
свободами в угоду правительственному контролю, так что
свободы Америки «должны исчезнуть» (Braden v. U. S.
1961)24.
176

5. Раздираемый внутренними
несогласиями, утомленный бесконечными дискуссиями,
Верховный суд занимает в известных случаях • своего рода
«беспристрастную» позицию, прикрываемую видимостью
текстуального толкования норм и законов.
К немалому изумлению друзей и врагов
одновременно Верховный суд отказался подтвердить
депортацию лица, принадлежавшего к компартии в 1923 году
в момент переселения в Соединенные Штаты. Суд
обнаружил, что такого рода депортация противоречит
буквальному содержанию закона Маккарена25.
В двух других случаях, приходящихся на 1958 год,
Верховный суд ревизовал право государственного
секретаря отказывать в выдаче выездных виз по
политическим соображениям, сославшись на то, что по
буквальному тексту закона 1952 года (Маккарена —
Уолтера) такого рода отказ может последовать в строго
оговоренных случаях: когда истребование визы исходит
от лица, намеренного ускользнуть от правосудия, или
когда возникает вопрос о гражданстве Резервируя
свою позицию суд, в принципе, предоставил
правительству и конгрессу право и возможность дополнить закон,
как они того пожелают.
Такой же, т. е. строго легальной, позиции
Верховный суд держался при всяком удобном случае, так что
к концу 60-х годов было вынесено более 20 решений,
основанных на пробеле или фразеологической
неточности в законе. Самым приметным среди них может
быть сочтено дело инженера Грина (1959 г.)26,
уволенного («за связь с коммунистами») с предприятия,
выполнявшего военный заказ, т. е. на основе закона
Маккарена. Возражая против обвинения, Грин
требовал очной ставки со свидетелями-осведомителями и
перекрестного допроса, обычного для американского
уголовного процесса. Оберегая своих агентов от
разоблачений, ФБР ограничивается представлением анонимных
свидетельств, а суды тем и довольствовались.
Поскольку такого рода практика установилась с нарушением
традиционных форм процесса, Верховный суд мог и
должен был запретить ее. Вместо того он потребовал
от правительства «ясно выраженного полномочия»
отказывать в очной ставке и перекрестном допросе в
процессах, связанных с «обеспечением безопасности»;
12 Заказ 7973
177

(и получил его с исполнительным приказом президента
от 20 февраля 1960 г.).
В непосредственной связи с такого рода подходом к
обеспечению процессуальных гарантий находятся
решения, связанные с отказом от
самообвинения—вопросом, казалось, уже решенным.
Некто Браун была обвинена в неуважении к суду
за то, что, будучи подвергнута перекрестному допросу
насчет своих прошлых связей с компартией
Соединенных Штатов, она прибегала к гарантии против
самообвинения. Дело слушалось в одном из низших судов.
Ситуация осложнялась тем, что в момент
натурализации (1946 г.) Браун дала присягу в том, что будет
«предана конституции».
В решении, мотивированном самим Ф. Франкфурте-
ром (1958 г.), Верховный суд (при несогласии Блейка)
пришел к более чем странному решению, согласно
которому лицо, присягнувшее на верность американской
конституции, отказывается тем самым от
конституционной привилегии (?) и потому «не может уклоняться
от ответа на вопросы, уместные в связи с принесенной
присягой»27.
Следующее дело, возбужденное по апелляции Бей-
лена, обнаружило прямую связь с прецедентом,
созданным апелляцией Слоковера. Бейлен требовал
восстановления на работе, поскольку его уволили из
школы за то, что, прибегнув к привилегии, созданной V
поправкой, он отказался ответить на вопрос
«суперинтенданта филадельфийских школ» о своей прошлой
принадлежности к коммунистической партии.
Верховному суду предстояло подтвердить или
перечеркнуть собственный прецедент. Был избран
последний вариант. Признав за Бейленом, как за всяким
другим лицом, «право на убеждение», Верховный суд
сформулировал постулат, согласно которому, поступая
на службу, учитель берет на себя обязательство «быть
искренним и откровенным, а значит, проявлять
готовность отвечать на вопросы нанимателя, занятого
определением пригодности учителя публичной школы».
Очевидная противоправность решения, сервилизм
суда, шедшего на поводу своих гонителей и критиков,
вызвали повсеместный резкий протест. Уоррен и Брен-
нан заявили в своих заключениях, что постулат
«пригодности учителя» есть только предлог, которым при-
178

крывается пренебрежение к правам личности,
гарантированным V поправкой; на деле речь идет о
преследовании за убеждения28.
•Следующее решение, было просто} ; скандальным.
Если, говоря об учителе, можно было сослаться на
всякого рода высокие материи, то что можно было сказать
об увольнении кондуктора нью-йоркского
метрополитена Лернера29, пострадавшего по той же причине, что и
Бейлен. Нью-йоркская «следовательская комиссия»
действовала на основе штатного закона о подрывной
деятельности, по которому всякое «сомнение в
благонадежности» было достаточным поводом для
увольнения.
Сам Лернер писал в своей апелляции, что о его
принадлежности к компартии расследователи
заключили единственно из того, что он прибегнул к
гарантиям V поправки. Верховный суд должен был признать*
что «федеральная привилегия, созданная V поправкой,
была недоступна апеллянту» в данном расследовании.
Вывод напрашивался сам собой, но суд остался на
стороне законодателя и «следовательской комиссии».
И притом было заявлено, что Лернера уволили не
за принадлежность к компартии и не за использование
свидетельской привилегии, а лишь за нежелание
отвечать на вопросы работодателя. «Федеральная
привилегия против самообвинения, говорилось в решении суда,
неприменима к апеллянту». На том же основании и в
тот же день была отвергнута апелляция «Кнаппа
против Швейцера»30.
6. Кульминацией политического
отступничества следует считать решение по делу
«Коммунистическая ' партия США против Комиссии по борьбе с
подрывной деятельностью», состоявшееся в 1961 году.
Автором его был все тот же Ф. Франкфуртер.
Петиция компартии заключала в себе требование
нового рассмотрения структуры и конституционности
закона Маккарена 1950 года. Закон этот много раз
разбирался и исследовался в нашей литературе (в
работах П. И. Гришаева, Б. С. Крылова, С. А. Чибиряева
и др.), и мы коснемся его лишь постольку, поскольку
это необходимо. Объявив Коммунистическую партию
Соединенных Штатов частью подконтрольного «ино-
12*
179

странной державе» всемирного коммунистического
движения, закон 1950 года приписал ей тактику
выжидания момента, когда «затруднения индустриального или
финансового характера настолько обострятся, что
насильственное свержение существующего строя
покажется реально осуществимым».
В целях предупреждения этой опасности компартия
была обязана перейти под контроль
правительственных агентов, сосредоточенных в- особом бюро. Здесь
ее надлежало зарегистрировать по представлении
следующих сведений: имен и адресов должностных лиц
партии с описанием функций и обязанностей каждого;
отчетности по всем денежным поступлениям и расходам
за последний год (с указанием источников поступления
и статей расходов); имен и адресов всех состоящих в
партии лиц (в течение предшествующих 12 месяцев);
списка печатных станков и типографских машин.
Отчеты такого рода было предписано представлять
ежегодно.
Устанавливалось (ст. VIII), что за отказ от
регистрации или промедление с ней виновные подлежат
уголовной ответственности: штрафу не свыше 10 тыс.
долларов за каждое правонарушение или тюремному
заключению на срок не более 5 лет или тому и другому
вместе. Каждый день просрочки с регистрацией
принимался за «отдельное правонарушение».
За регистрацией следовало запрещение пересылать
по почте или иными способами любые публикации, не
снабженные надписью «распространяется такой-то
коммунистической организацией», занимать невыборную
должность на государственной службе, работать на
оборонных предприятиях, подавать заявления о выдаче или
продлении паспортов на выезд за границу. В явное
нарушение Билля о правах комиссии по подрывной
деятельности поручалось устанавливать, в какой степени
принадлежащие к партии лица «считают свой долг
верности в отношении к Соединенным Штатам
второстепенным» по сравнению с их обязательствами перед
не упомянутой, но подразумеваемой иностранной
державой.
Публично заявив о своем неподчинении закону Мак-
карена, компартия начала против него борьбу,
используя легальные средства, включая право на обращение
за судебной защитой. В течение долгих десяти лет «пе-
180

тиции» компартии переходили из одного суда в другой
так, что может быть сказано: на этот раз
множественность инстанций и судебная волокита, свойственные
судебной системе Соединенных Штатов, пошли на
пользу справедливости.
Исход процесса был непредсказуем. Пессимисты
предрекали поражение, связывая его с соотношением сил
в Верховном суде. Зловещим было уже и то, что
заключение по делу было поручено Ф. Франкфуртеру.
Длинное и многословное, оно имело целью доказать, что,
пока закон Маккарена не испробован на практике, суд
не может и не должен входить в обсуждение вопроса
о его конституционности, ибо, как написал Франкфур-
тер, следует избегать «декларативного решения по
гипотетическому делу»(?). «Совершенно невозможно
предсказать,—продолжал Франкфуртер,—подаст ли
какой член партии в будущем заявление о выдаче
паспорта «а выезд за границу, будет ли он наниматься
на государственную службу или на военное
предприятие или работать в профсоюзном аппарате... всего этого
может и не быть»; не существует и иных доказательств,
говорящих о нанесенном партии ущербе, и ничто «не
свидетельствует о том, что кто-нибудь из членов,
сотрудников или жертвователей партии прекратил
сотрудничество с ней или отказал ей в помощи ввиду
грозящих в результате регистрации последствий»; «всего
лишь потенциальное нарушение конституционных прав...
не создает само по себе оснований для судебного спора.
Никогда не следует предвосхищать вопроса о
конституционности закона до того времени, как не наступит
необходимость для вынесения на его основании
решения»31.
Таким несложным приемом лицо, принадлежащее
к высшему судебному форуму Соединенных Штатов,
унизилось до роли полицейского агента, вымогающего
необходимые ему сведения. Сперва назовите
жертвователей, которые от вас отвернулись, донесите на
товарищей, оставивших вас в беде, перечислите тех, кто
хотел бы получить выездную визу, и т. д. — вот что
бросается в глаза, читая заключение Франкфуртера,
прежде чем начинаешь его обдумывать.
Теперь спросим себя: так ли уж трудно предвидеть
последствия, вызываемые законом, предписывающим
регистрацию «иностранных агентов» и все связанные
181

с тем ограничения? Разве существовали сомнения в
том, что закон Маккарена служит ограничению
гражданских прав? Не говорилось ли в федеральном
апелляционном суде (декабрь 1952 г.): «Мы признаем...
что закон 1950 года ограничивает свободу слова и
собраний... но задаем себе вопрос, насколько такие
ограничения оправдываются обстановкой. И мы находим,
что право на свободное выражение мнений перестает
существовать, когда оно наносит ущерб
правительству»32. По крайней мере ясно и откровенно! '
Вряд ли может быть заподозрено, что при своей
высокой эрудиции судья Франкфуртер забыл об
историческом опыте, связанном с применением
«исключительного закона» против социалистов, проведенного в свое
время О. Бисмарком. Любой компендиум дал бы ему
необходимые свидетельства. До 1878 года германская
социал-демократическая партия собирала на выборах
в рейхстаг до полумиллиона голосов. С введением
закона она стала собирать вдвое меньше (300 тыс. в
1881 г.). Другие следствия «исключительного закона»
были не менее трагическими (сокращение членства и
печатных изданий, сотрудничества с третьими лицами
и т. д.). А ведь каким бы строгим ни представлялся
закон 1878 года, его и сравнить нельзя с законом
Маккарена: главным актом преследования была «всего
только» высылка неблагонадежных лиц из местностей,
объявленных на осадном положении.
Вышедший из Гарварда судья, каким был
Франкфуртер, не мог не знать о результатах, связанных с
преследованием профсоюзного движения в самой
Америке. Известно, что за первые 55 лет существования
(1886—1939) Американская федерация труда выросла
до 4 млн. членов. Затем с экономическим кризисом
1929 года и началом гонений на профсоюзных
активистов, с созданием компанейских (предпринимательских)
профсоюзов число членов АФТ сократилось до 800 тыс.
И только с изданием закона Вагнера конфедерация
стала набирать силу: в 1944 году в ее рядах значилось
уже 6800 тыс. членов. К моменту, когда Франкфуртер
писал свое заключение, более 150 партийных деятелей
отбывало наказание в тюрьмах, многие сотни
коммунистов иностранного происхождения были высланы из
страны, не менее 3 млн. иммигрантов были поставлены
под надзор полиции и т. д. i
182

Невольно встает вопрос: тот ли это Франкфуртер,
который участвовал в деле Муни и в деле Сакко и Ван-
цетти, тот самый человек, который в 20-х годах в
период бесконтрольного бесчинства полиции в отношении
«красных» был в числе 12 юристов, подписавших
«Доклад о незаконной практике министерства юстиции
США», доклад, в котором пресловутые «налеты Пал-
мера» (тогдашнего главы юридического ведомства
США) были расценены как акции, вопиющим образом
нарушающие V поправку? Что перечеркнуло в нем
убеждения молодости — власть, богатство,
принадлежность к правящему классу?
Следуя рутинной практике, Франкфуртер
обращается к прецедентам, могущим подтвердить концепцию
непредсказуемости последствий. Но и от этого остается
тяжкое впечатление. Особенно, когда в пример
ставится дело, связанное с прогнозированием финансовых'
операций, поставившим в затруднение экспертов
(поиску Акционерной компании электропромышленности
против комиссии по ценным бумагам и биржевым
операциям). Как будто решая вопрос о законности Первого
федерального банка, Маршалл имел сколько-нибудь
обоснованное представление о последствиях этой
меры?
Формулируя требования, предъявляемые к
судебному решению, Б. Кардозо писал: «Значение решений
может быть вначале сомнительным. Новые дела с
помощью комментирования и толкования экстрактируют
суть дела. В дальнейшем выясняется руководство или
принцип, которые получают определенную
характеристику, превращаются в отправную точку, от которой
начинают свое движение новые линии»33.
Заключение Франкфуртера отвечало мысли Кардозо
в одном единственном отношении: оно было в высшей
степени сомнительным. Во всем остальном оно
находилось в противоречии с Кардозо. Не было ни сколько-
нибудь квалифицированного комментирования
прежней практики, ни выделения принципов, основанных
на праве и практике, ни тем более отправной точки
для формирования новой линии поведения.
7. Четверо судей высказались против
Франкфуртера. Судья Блейк сказал: «Вопрос с точки
183

зрения первой поправки заключается в том,
полномочен ли конгресс объявить вне закона общество,
группу или партию на том основании, что она призывает
к политике насильственного свержения существующего
государственного строя в каком-то далеком будущем,
либо в силу того, что она находится в идеологическом
подчинении какой-либо иностранной державе. По
моему мнению, ни один из этих факторов не оправдывает
нарушение прав, гарантированных первой поправкой.
Разговоры о необходимости революции имеют долгую
и почетную шсторию не только в других частях света,
но и в нашей стране. Эти разговоры, как и любые
другие, могут быть несвоевременны и 'направлены на
вредные цели. Но при нашем государственном строе
средством защиты от опасности должно быть...
образование и убеждение путем аргументации. Если они не
достигают цели, то единственный смысл свободы слова
должен заключаться в том, что революционные идеи
смогут победить». «Нынешнее время, — добавил
Блейк.., — представляется особенно неподходящим для
удушения обеспечиваемых первой поправкой свобод...»
Преследование компартий, подчеркнул Блейк, было
всегда одним из первых шагов тоталитарных
правительств.
Уничтожая хитросплетения Франкфуртера, i судья
Дуглас заключал: «Жестокая несправедливость того,
что мы сейчас делаем, заключается в принуждении
должностных лиц коммунистической партии нарушать
закон, гарантирующий защиту против самообвинения,
прежде чем их конституционные права могут быть
рассмотрены и по ним вынесены решения». Э. Уоррен
заявил, что считает закон Маккарена нарушающим V
поправку и по этому одному противоконституционным.
Тем не менее голосом одного человека петиция
компартии была отклонена и дело пришло к концу.
С отклонением апелляции приказ о принудительной
регистрации вступал в силу, и генеральный атторней
объявил о своем твердом намерении прибегнуть к
репрессиям, если компартия не смирится. Первым за отказ
выдать имена и адреса сотрудников был отправлен в
тюрьму редактор газеты «Уоркер» Д. Джексон. В 1962
году за ним последовали ветераны i и руководители
партии Гэс Холл, Филипп Барт и Б. Девис. К середине
1965 года на счету министерства юстиции значилось
184

43 процесса над коммунистами, не считая процесса,
посвященного рассмотрению 12 обвинений, выдвинутых
против партии в целом34.
«Теперь, — злорадствовал | один из американских
реакционных журналов, — коммунистов, которые
откажутся дать показания комиссии конгресса, большому
жюри и суду, сославшись на пятую поправку, можно
заставить говорить или они рискуют сесть в тюрьму».
Глава пятнадцатая
СУД УОРРЕНА: НОВЫЙ АКТИВИЗМ
1. Трудно пророчествовать на тему, как
развернулись бы события, если бы на смену
Эйзенхауэру пришел лидер, подобный Тафту или Трумэну.
Избранным, однако, — и далеко не случайно — оказался
Джон Кеннеди, выступавший под многозначительным
девизом «новых рубежей».
«Шестидесятые годы, — отмечает американский
исследователь Р. Гаррис, — были десятилетием протеста —
против бедности, против отрицания гражданских и
человеческих прав, против военной службы и войны во
Вьетнаме... Большая часть этих протестов адресовалась
федеральному правительству»1.
Внутренняя политика нового президента тяготела к
лавированию между классами, так или иначе'
связанному с проведением социальных реформ
(«экономического билля о правах»). Лавирование, прикрытое
словом «баланс», нашло себе выражение и в том, что
касается Верховного суда.
Когда в 1962 году Ф. Франкфуртер вышел в
отставку, вопрос о новом назначении, осложненном
ролью одного голоса, приобрел особенную остроту.
Выбор Кеннеди пал на Артура Голдберга, чикагского
юриста, выходца из семьи, эмигрировавшей с Украины.
До своего назначения в суд Голдберг занимал пост
советника президента по трудовым отношениям.
А. Голдберг принимает сторону Уоррена, Блейка,
Дугласа и Бреннана. Противостоящий лагерь
составился из уже известных нам судей Кларка, Харлана,
Стюарта и вновь назначенного президентом Д. Кеннеди
(в 1962 г.) воспитанника Оксфорда (Англия) и Иеля
185

Б. Уайта (род. в 1917 г). Некоторое время Уайт работал
клерком при Винсоне, состоял (1961—1962)
помощником Генерального атторнея США, сделался известен
публике как автор нашумевшей объяснительной
записки, оправдывавшей потопление военного катера,
которым командовал Д. Кеннеди, непосредственный
начальник Уайта по совместной службе в американских
военно-морских силах.
Упрочению либерального большинства в Верховном
суде способствовало затем назначение А. Фортаса,
проведенного уже Л. Джонсоном. Новый судья, родом из
Мемфиса, принадлежал к семье иммигрантов из Англии.
Отец Фортаса был краснодеревщиком. Окончив Йель-
скую юридическую школу, Фортас занимался
издательской деятельностью, работал в учреждениях «нового
курса». В это время судьба свела его с начинающим
техасским политиком Л. Джонсоном—будущим
президентом США. Фортас оказывал ему важные услуги, а
затем сделался неофициальным советником Джонсона.
Идеалом Фортаса был, по его собственному признанию,
судья Брейндайс, и он в общем держался, как мог, его
примера.
Новое большинство, создавшееся в Верховном суде,
отвечало политике «новых рубежей» Д. Кеннеди и общей
ситуации, как она определилась к началу 60-х годов.
Наступила, как пишет А. А. Мишин, «эпоха
юридического активизма 50-60 годов в сфере гражданских прав
и политических свобод»2.
Иллюстрацией к сказанному могут служить две
таблицы, которые мы заимствуем у американского
исследователя Макклоски (из Гарварда).
Принцип классификации судебных решений,
принятый Макклоски, не безупречен уже по тому, что по ряду
решений не существует ясно выраженного
противопоставления «проправительственного решения» решению
«противоправительственному». Существенно и то, что
решение решению рознь. Они не одинаковы по качеству,
по результатам и многим другим показателям. Тем не
менее было бы неверно отрицать за статистикой
Макклоски известное, пусть ограниченное значение.
Как показывают таблицы, ни о каком сколько-нибудь
выдержанном «противоправительственном курсе»
говорить невозможно. Да и «правительство», которое
имеется в виду, далеко не всегда оказывается именно тем, ко-
186

торое в данный момент правит страной. Речь идет о
всякой акции суда, которая расходится с действующим
правом, новеллизирует его полностью или частично,
касается «конституционности» федеральных и штатных за-
Таблица 1. Дела о гражданских правах, решенные
«в пользу и против правительства»
Годы
1948
1950
1952
1954
1956
1957
1958
I960
1961
1962
1963
1964
1965
1966
1967
1968
В почьзу
пр вптельстго
60
53
52
34
40
51
53
59
35
38
33
47
42
48
43
41
Против
30
32
32
21
47
52
32
43
34
48
62
38
43
50
56
58
В % от обще о
числа
33
38
38
41
54
50
38
42
4")
56
56
45
51
51
57
59
Таблица 2. Государственные преступления: решения,
вынесенные за и против правительства
Годы
1958
1961
1962
1963
1964
1965
1966
1967
1968
В пользу правительства
5
4
3
6
3
6
8
5
4
Против
6
10
12
16
18
16
23
П
18
187

конов. Сюда относятся и те решения, которые ревизуют
антидемократическое законодательство 50-х годов.
Говоря о новом большинстве, сложившемся в суде
при администрации Кеннеди—Джонсоне, мы должны
предупредить против возможного упрощения ситуации.
Единогласие судей не исключалось, но, как правило, по
всем сколько-нибудь существенным вопросам политики
обнаруживались более или менее острые разногласия.
По данным, которые приходятся на 1964/65 сессионный
год, судьи голосовали следующим образом: в 13 случаях
—5:4, в 10 —6:3, в 13 —7:2, в 12 —8: 1, в 8 — 7: 1, в
2 — 5:2 и т. д. Общее число особых мнений достигло
162 против 152 в 1963—1964 гг.8.
2. Перед тем как следовать далее,
считаем необходимым познакомить читателя с порядком
рассмотрения апелляций, как он сложился к настоящему
времени.
По установившейся процедуре вопрос о
конституционности законов, федеральных и штатных,
рассматривается первоначально в одном из районных судов (их
теперь— 89). Если при этом дело идет о федеральном
законе, коллегия судей должна быть возглавлена членом
окружного (или Верховного) суда.
Апелляции на решения районных судов восходят к
окружным и от них — при упорном несогласии и
финансовых возможностях истца — к Верховному суду США.
В обычном порядке к делам такого рода относятся те,
где стороной выступает учреждение или должностное
лицо федерального правительства.
Созданные Законом о судоустройстве 1789 года,
окружные суды были реформированы в 1891, а затем в
1911 году, когда число их было доведено до И. Тогда же
было отменено окончательно участие членов Верховного
суда в работе окружных (апелляционных) судов*.
Апелляционные суды значительно разгрузили Верховный суд
США, но еще больше подняли значение федеральной
судебной власти в штатах. Окружные судьи уже с 1911
года освободили членов Верховного суда от необходимо-
**С 1948 г. официальным названием окружных судов сделалось:
апелляционный суд (такого-то) округа (с 1-го до 11-го).
188

сти посещать округа и возглавлять соответствующие
судебные сессии.
Решения Верховного суда принимаются, как и в
прошлое время, простым большинством присутствующих
судей. Минимальным кворумом считается наличие 6
судей (из 9).
Наиболее общим процедурным порядком
рассмотрения дел, связанных с конституционным надзором,
является by certiorari. Его применение обязательно для всех
случаев, когда апелляция касается решения окружного
суда, признавшего противоконституционным
федеральный или «штатный» закон. При этом требуется, чтобы
апелляционное заявление содержало в себе аргументы,
которыми опровергается та часть решения (или все оно),
с которым апеллянт выражает свое несогласие.
Составить такую жалобу не просто, и потому стороны не могут
обойтись без содействия адвокатов, тем более что
только эти последние имеют право докладывать дело суду.
С получением жалобы решается вопрос об «общефе-
дералыюм интересе», связанном с данным случаем, и,
если его обнаруживают (с помощью «здравого
дискреционного усмотрения»), дело принимается к
производству. Для этого требуется согласное решение 4 судей.
С отклонением просьбы об истребовании дела решение
окружного суда вступает в силу4.
На рассмотрение Верховного суда США поступает
ежегодно более 4 тыс. дел, уголовных и гражданских.
Все это главным образом апелляции на решения
нижестоящих судов, ибо в качестве первой инстанции
Верховный суд выступает очень редко. Для действительного
рассмотрения отбирается не более 10—12% апелляций,
остальные, как не заслуживающие внимания,
отсеиваются.
Законным критерием для принятия дела к
производству или для отклонения петиции считается наличие или
отсутствие «существенного федерального интереса».
Никакой иной процедуры не требуется.
Первое в данном сессионном году заседание
Верховного суда США открывается в первый понедельник
октября. Завершающее заседание приходится на последние
дни июня. Двухнедельные заседания («ситтинги») пере-
меживаются двухнедельными же перерывами («рисес-
сами»). В течение двухнедельного «ситтиига» решается
по обыкновению 25—30 дел. Поскольку все они уже рас-
189

сматривались нижестоящими судами, постольку ни жюри
(присяжные), ни свидетели к рассмотрению апелляции
не привлекаются. Для начала зачитывается краткое
резюме предшествующего судебного решения, содержащее
суть вопроса и главные аргументы сторон. В известных
случаях с согласия судей могут быть допущены
адвокаты сторон и атторнеи, представляющие свои суждения и
доказательства устно (oral arguments).
Заседания начинаются в 10 утра и продолжаются с
часовым перерывом до 3 час. дня. В сессионные пятницы
и в пятницу, предшествующую очередной сессии, судьи
собираются на частные заседания для обсуждения
спорных случаев, и здесь же чаще всего принимаются
решения по ним.
В течение двухнедельной «рисессии» судьи изучают
дела, предназначенные к слушанию, включая
отложенные по каким-нибудь причинам и обстоятельствам,
готовят по ним свои заключения, решают вопрос о
допущении устного доказывания и пр.
На пленарные слушания with oral argument of atter-
neys допускаются от 150 до 180 дел в год. Письменные
заключения, составленные по всей форме,
представляются по 120—150 делам.
3. В 1964 году, следуя по необозримым
дебрям американской судебной системы, «дело
компартии» возвратилось в Верховный суд США. Перед тем оно
слушалось в апелляционном суде округа Колумбия
(17 декабря 1963 г.). Соглашаясь с аргументами
апеллянта, суд признал, что, «подписав регистрационные
документы, руководители партии подвергают себя
опасности преследования и лишаются тем самым
конституционной привилегии против самообвинения».
Недвусмысленно осудив позицию Верховного суда
США в отношении к закону Маккарена и уголовной
репрессии против коммунистов в отдельности и компартии в
целом, апелляционный суд заключил тем, что
«привилегия против самообвинения является для должностных
лиц партии законным оправданием их отказа
регистрироваться в министерстве юстиции»5.
Как и следовало ожидать, министерство юстиции
перенесло дело в Верховный суд, но и здесь проиграло
его. Решением от 8 июня 1964 г. Верховный суд откло-
190

нил апелляцию и тем самым подтвердил постановление
апелляционного суда. Соответственно с решением
последнего «правительству» предоставлялось право
возбудить новый процесс о регистрации, но при том
непременном условии, что будут найдены добровольцы,
согласные заполнить регистрационный листок, несмотря
ла то что за этим может последовать обвинение в
антиамериканской деятельности. Согласие это должно быть
сугубо добровольным, отметил суд, поскольку I
поправка запрещает принуждать лицо к актам, которые
открывают путь к его преследованию в судебном порядке.
Министерство юстиции, писала газета «Нью-Йорк
тайме», еще имеет возможность возобновить судебное
преследование компартии и попытаться доказать, что
какой-то «доброволец» для такой регистрации
существует. «Со стороны министерства,—продолжала газета,—
потребуется, конечно, политическое мужество, чтобы
в конце концов прекратить погоню за чем-то
неуловимым; пора отказаться от этого бесплодного
унизительного судебного преследования...»
Но министерство юстиции осталось глухим ко всем
таким предупреждениям. Движимое маниакальной
ненавистью, оно возбуждает против компартии новый
процесс, добивается обвинительного вердикта малого жюри
и приговора коронных судей. Но, как и прежде,
компартия обратилась за новой защитой к апелляционному
суду округа Колумбия и получила ее. Выявилась
совершенная бесперспективность дальнейших настаиваний на
регистрации, тем более что она входила в противоречие с
другими решениями, уже объявленными Верховным
судом США по делам, связанным с законом Маккарена.
В 1964 году Верховный суд аннулирует запреты на
выдачу заграничных паспортов членам компартии6, на
замещение должностей в профсоюзах7, на работу в
государственных учреждениях и оборонных предприятиях.
Отпала обязанность присягать в лояльности и были
признаны незаконными автоматические увольнения
коммунистов из военных учреждений и предприятий.
«Фатальный дефект всякого перехлестывания», как
выразился Урррен, был устранен. По крайней мере, в праве.
Наконец, в 1965 году Верховный суд был поставлен
перед необходимостью высказать свое суждение о
регистрации по существу, о ее соответствии конституции. Для
начала был поднят прецедент, созданный в 1950 году,
191

по делу Patrica Blan v. U. S. (340 U.S. 159/1950). Из
него вытекало, что гарантия против самообвинения
распространялась и на те доказательства, которые, прямо к
делу не относясь, могли бы сыграть неблагоприятную роль
при вынесении вердикта и приговора, как это
многократно случалось с обвиняемыми, когда оказывалось, что в
каком-то прошлом времени они примыкали к компартии,
были профсоюзными активистами, ездили в Советский
Союз и пр. Идя довольно сложным путем, Верховный
суд нашел в конце концов, что регистрация компартии
США в ведомстве Генерального атторнея, как это
предписывается законом Маккарена, противоречит
конституции и не может иметь места (Alberson v. Subversive
Control Board, 382, U. S. 70 (1965).
Подводя итоги, может быть сказано, что с делом
Уоткинса Верховный суд ограничил процедуру, принятую
и установившуюся в «следовательских комиссиях»
конгресса, в деле Yates v. U. S. был потавлен предел
федеральным обвинениям в принадлежности к
коммунистической партии. Дело Нельсона ударило по «подрывным
законам» штатов. Решения 1964—1967 гг. поставили
под вопрос существование репрессивного
законодательства вообще, хотя и не уничтожили его.
4. К числу нашумевших дел,
приходящихся на начальный период активизма, должны быть
отнесены те, которые касались обязательной утренней
молитвы в школах. К началу 60-х годов она была
принята в 41% публичных школ 37 штатов Америки. В'
Нью-Йорке обязательная утренняя молитва, предписан^
ная т. н. регентским бюро (правительственным учреэ^'
дением, ведавшим распорядком в школах),
заключалась в произнесении следующих слов: «Милостливый
боже, мы сознаем свою зависимость от твоей воли и
просим твоего благословения себе, нашим родителям,
нашим учителям и всей нашей стране». В
Пенсильвании молитва дополнялась чтением Библии, в Мерилэн-
де ограничивались последним и т. д.
В 1962 году Верховный суд был поставлен перед
необходимостью высказаться по поступившим к нему
апелляциям, настаивавшим на том, что обязательная
молитва, равно как и обязательное чтение Библии, нарушает
право на свободу убеждения и религии, которую I поп-

равка гарантирует и родителям, и детям (т. н. Schampp-
case)8. Особый упор апеллянты делали на то, что
обязательная молитва распространяется и на тех детей,
которые по разным причинам считают ее для себя
невозможной или нежелательной. Апеллянт Шемп опасался
и того, что его дети, если они вздумают воспротивиться
обряду, окажутся тем самым в положении «лишних
мячей» и подвергнутся остракизму.
Заключения, порученные Блейку и Кларку, сходились
на том, что обязательная молитва, как и чтение Библии,
нарушает предписания I поправки и должна быть
устранена.
Трудно передать впечатление, произведенное
решениями суда. Они взбудоражили конгресс, Национальный
совет церквей, католиков, баптистов, лютеран,
адвентистов и т. п. И юристы, и школьные инспектора
требовали от конгресса срочных мер, включая новую поправку
к конституции, если она потребуется. Республиканская
партия в надежде привлечь избирателей включила в свою
избирательную платформу (1964 г.) проведение
поправки, разрешавшей «религиозные чтения в общественных
местах» (поскольку они не воспрещаются законами
штатов).
Против Schampp-case-решений выступили два
бывших президента США — Гувер и Эйзенхауэр.
Сославшись на Декларацию независимости, Эйзенхауэр
напоминал о религиозной концепции документа. Иной была
реакция Джона Кеннеди, и она сыграла умеряющую
роль. Президент, нашел нужным сказать, что «в
соответствии с конституционными принципами мы должны
поддержать Верховный суд, даже и при несогласии с его
решением», тем более, что оно «не мешает домашней и
церковной молитве детей»9.
Полемика, возбужденная «молитвенными
решениями», далеко не утихла. Соединив воедино отмену
молитвы и расовую десегрегацию, католический автор и
издатель Л. Брент говорит о суде Уоррена, как о суде,
разрушающем американское общество и уничтожающем
самые принципы американской системы управления.
Основатели конституции, пишет Брент, не узнали бы
созданный ими Верховный суд, узурпировавший власть
конгресса и президента. С особым неприятием
обрушивается Брент на всю ту «ужасную группу апологетов»
Уоррена, всех этих «интеллектуалов», «которые понима-
13 Заказ 7973 193

ют необоснованность и противоконституционность
решений» суда, но поддерживают их. И еще, как и всякие
другие школяры, они позволяют себе ссылаться на
историю. А все зло, если восходить к первопричинам, пошло
от решения по делу Брауна, «легализовавшего
революцию в американской юриспруденции»10.
5. Когда Уоррена спросили, какие
решения, принятые в его председательствование, он
считает наиболее важными, тот ответил: думаю, что
самыми важными были решения, касавшиеся вопроса о
представительстве в легислатурах штатов и о
представительном правительстве «в этой стране» вообще11.
Речь идет об узаконении и претворении правила,
выражаемого формулой «одно лицо — один голос».
Несмотря на индустриальную революцию и урбанизацию,
избирательные округа всех степеней оставались в
подавляющей массе такими, какими их создали в прошлом
или в начале настоящего столетия. По мере
«опустошения» сельскохозяйственных районов неравномерность и
несправедливость в распределении депутатских месг
становились все нетерпимее: малочисленные сельские
округа оказывали губительное влияние на
формирование легислатур, от чего в немалой степени страдали
интересы промышленных центров.
«Только в двух штатах, — пишет Б. С. Крылов, —
Массачусетс и Висконсин, — принцип равенства
избирательных округов был более или менее соблюден»12, хотя
по крайней мере в 2/3 штатов конституции указывали на
то, что число голосующих должно быть в принципе
одинаковым во всех избирательных округах.
Первый ощутимый толчок в пользу «избирательного
выравнивания» был дан в штате Теннесси. В
Верховный суд штата поступила петиция, автор которой
требовал судебного решения, обязывающего легислатуру к
соответствующей реформе. Можно было ожидать, что
при благоприятном исходе теннессийская инициатива
получит общегосударственное значение. Но суд
отступил, сославшись на то, что не обладает компетенцией,
позволяющей нуллифицировать избирательные законы.
В 1962 году дело о противоконституционности тен-
нессийского избирательного закона 1901 года (Baker v.
Carr, 369 U. S. 186 (1962) было перенесено в Верховный
194

суд США. Петиционер Ч. Бейкер, настаивая на
принципе равного представительства, ссылался на то, что в
течение 60 лет штат нарушает свою собственную
конституцию и что его, Бейкера, голос «значит меньше, чем
голос сельского избирателя».
По общему мнению исследователей, Верховный суд
не имел сколько-нибудь убедительных конституционных
оснований (и никаких прецедентов) для решения тен-
нессийской апелляции, за исключением сомнительной
ссылки на принцип «равной правовой защиты» (equal
protection of the Law). Тем не менее, по заключению
Бреннана, поддержанному Уорреном, суд нашел, что
республиканская форма правления несовместима с
неравенством избирательных округов.
Подтвердив доктрину самоограничения суда в
вопросах чисто политического свойства, Бреннан нашел,
однако, что судебная защита возможна и необходима,
когда конституционное право попрано «по произвольному
действию властей, хотя бы и конгресса», а в данном
случае речь шла именно о конституции, точнее, XIV
поправке13.
В аналогичном решении, состоявшемся в 1963 году,
Верховный суд формулировал свою позицию, прибегнув
к историческому толкованию: концепции политического
равенства, провозглашенные Декларацией
независимости, Геттисбергской речью Линкольна, XVII и XIX
поправками к конституции, могут означать только тот
принцип, который выражается словами «одно лицо—
один голос»14. !
Отдавая должное позиции суда, мы не можем не
отметить, что и здесь, как в иных аналогичных ситуациях,
Верховный суд США шествовал за буржуазной
Европой, расчищая почву от пережитков, так или иначе
восходящих к начальной фазе буржуазного развития.
Буржуазное право не обходится без т. н. избирательной
географии, обеспечивающей привилегию богатства, но оно
уже не терпит привилегию сельской поземельной
собственности в ущерб собственности индустриальной и
банковской. И в этом, собственно говоря, все дело. В
специфических условиях, характерных для конституционной
истории Соединенных Штатов, функцию
буржуазно-демократического реформирования принял на себя суд, и
таким образом политическая проблема была и на сей
раз сведена к юридической.
13*
195

Поддержанное общественным мнением решение
Верховного суда вынудило штаты к перераспределению
округов. При всех его неистребимых недостатках оно уже
на выборах 1964 года (в Мичигане, Айове, Юте,
Колорадо, Вайоминге, Северной Дакоте) обратило к лучшему
связанные с тем перемены. К их числу справедливо
относится появление негров в легислатурах, как это
произошло даже в Джорджии, где 7 негров были избраны
в палату представителей штата (из 205 членов) и 2 в
сенат (из 54). Еще важнее, что, говоря словами Б. С.
Крылова, «усиление представительства от округов, где
проживают преимущественно рабочие, не может не
повлиять на характер работы законодательных органов
штатов»15.
Эгалитарные решения суда непосредственным
образом затрагивали палату представителей Федерального
конгресса16. j
Согласно конституции США, места в палате
представителей должны распределяться между отдельными
штатами, соразмерно с числом населения. Исчисление
народонаселения должно производиться через каждые десять
лет тем способом, который установят Соединенные
Штаты особым законом. При этом представителей должно
быть не более одного от тридцати тысяч жителей (ст. 1,
разд. 2).
Не заходя далеко, скажем, что уже в 1920 году — в
соответствии с переписью населения — число членов
палаты представителей должно было составить 460 человек,
но из страха перед «многолюдной толпой», как этим
угрожал еще А. Гамильтон, численность палаты была
противозаконно ограничена — не более 435 человек.
Тогда же было замечено и то, что социальные перемены в
составе сельского и городского населения требовали
перераспределения мандатов в пользу промышленных
центров17.
Можно себе представить реакцию конгресса, когда
двумя годами спустя после дела Бейкера, в 1964 году,
Верховный суд приступил к рассмотрению иска о
выравнивании округов по выборам в палату представителей
США18. Депутаты, прибравшие к рукам захолустные
округа и их эксплуатировавшие, партийные верхи в
центре и боссы по штатам — все они испытывали тревогу и
раздражение.
В самом суде Харлан и его группа резко разошлись
196

с Уорреном и большинством. «Диссиденты справа»
ссылались, в частности, на то, что конституция США со
всей ясностью относит такого рода вопросы к
исключительной компетенции конгресса, и аргументация эта,
надо признать, была не лишена оснований. Тем не
менее иск был признан законным, поскольку выборы в
палату представителей нарушают принцип per capital
equality, или, что то же, «один человек — один голос».
«Фундаментальное конституционное требование состоит
в обеспечении равного представительства для равного
числа вотирующих» 19.
Когда большинством голосов, поданных на
референдуме в штате Колорадо, было узаконено отклонение от
принципа «одно лицо — один голос», Верховный суд
постановил, что даже и большинство вотирующих не
вправе отречься от своего «прирожденного права» управлять,
как большинство и через большинство20. В другом
аналогичном случае Уоррен позволил себе заметить, что
легислатуры должны представлять народ, а не деревья или
акры, что голосовать должны люди, а не фермы, не
города или экономические корпорации и что в обществе,
официально основанном на представительном
правительстве, большая часть населения должна избирать и
большую часть легислатуры21.
Логическим следствием такого рода позиции была
отмена избирательного налога, служившего в ряде
штатов одним из предварительных условий для
занесения в список избирателей. Автор решения, судья Дуглас,
писал по этому поводу, что богатство, так же как раса
или убеждение, не может служить мерилом для
определения пригодности лица принимать участие в
избирательном процессе (дело Харпера против Виргинского
избирательного бюро, 1966г.).
Отвлекаясь от фразеологии, которая сделалась
обыкновенной для «прогрессивного реализма», заметим, что
формулы Уоррена или Дугласа заключают в себе
приметную ревизию традиционной американской
конституционной доктрины, подразделяющей личные права на
фундаментальные и коррективные. Первые—это,
конечно, те, что записаны в Декларации независимости:
жизнь, свобода, стремление к счастью. Коррективные
или производные права были изобретены для того
только, чтобы «разумные ограничения всякого рода»,
как они вводились и существуют для всех без ::сключе-
197

ния гражданских прав, имели для себя философскую
основу22. Избирательное право трактовалось чаще всего
как коррективное, поскольку не желали, чтобы оно
было «всеобщим» и «равным». Формулой «один человек —
один голос» суд Уоррена перевел его в разряд
фундаментальных.
Политическая, социальная и юридическая науки
встретили перемены как предопределенные и
желательные. Оказалось, на удивление, что конституция может
быть толкуема не только в духе политики, которую
американский юрист А. Байкел называет
«недемократической, а часто и мошеннической», но и для
осуществления «специальных нужд данного времени»23. Наука
конституционного права могла, наконец, сообщить обществу
о том, что «государству землевладельцев в легислатурах
пришел конец» и тем самым открылись возможности для
решения вопросов, которые прежде блокировались. При
этом, разумеется, не забывали указывать на то, что
какую-то часть депутатов стали составлять негры,
итальянцы, пуэрториканцы и другие.
6. В 1956 году, преодолев разного рода
препоны, в Верховный суд США поступило дело «Гриф-
фина против штата Иллинойс»24, затрагивавшее один из
самых наболевших вопросов судебной процедуры.
Некие Гриффин и Креншоу, обвиненные в
вооруженном грабеже, были осуждены одним из иллинойских
судов, несмотря на поверхностность улик. Намереваясь
заявить апелляцию «об ошибке», осужденные просили
суд выдать им протокол судебного следствия и
стенографический отчет о последнем, поскольку оба этих
документа необходимы для апелляционного
разбирательства.
Документы эти выдавались беспрепятственно, но за
плату. Ссылаясь на бедность, осужденные просили суд
выдать им нужные материалы бесплатно, но получили
отказ. Само собой возникал вопрос насчет пресловутой
«равной защиты» (equal protection clause).
Осуществление равной судебной защиты для бедных
и богатых, писал Т. Блейк в своем заключении,
представляет собой старую проблему; по своим источникам
она восходит к Великой хартии 1215 года; о равенстве
граждан перед судом, о равной судебной защите упоми-
198

нает не только федеральная конституция, но и
конституция штата Иллинойс 1818 года. Приняв сторону
апеллянта, Верховный суд обязал иллинойские судебные
власти рассмотреть жалобу Гриффина, а вместе с тем
обязал штаты принимать «на публичный счет» расходы,
связанные с предоставлением документов беднякам-
апеллянтам.
Укоренение нового предписания далось не без острой
борьбы, порожденной нежеланием «платить за
преступников», т. е. привычной классовой позицией властей.
Потребовалось новое подтверждение, пришедшее с
делом Дугласа против Калифорнии25 в 1963 году.
Новый повод для реформирования архаических форм
судопроизводства пришел с делом Гидеона в том же
1963 году26. Как и дело Гриффина, оно касалось
должной правовой процедуры. Речь шла о недоступности
юридической помощи, в которой нуждается обвиняемый,
когда он не обладает средствами, необходимыми для
оплаты услуг адвоката.
Суд нашел, что должная правовая (судебная)
защита невозможна без содействия адвоката (на любом
уровне— штатном или федеральном и начиная с момента
дознания и опознания в полиции), и обязал штаты
принимать на себя в соответствующих случаях связанные
с тем расходы.
Вместе с тем прекратила действие, молчаливо
исповедуемая, английская средневековая «доктрина», согласно
которой естественным защитником бедняка-подсудимого
является сам судья.
«Каждый привлеченный к суду, писал судья Блейк в
своем заключении по делу Гидеона, — который слишком
беден, чтобы пригласить адвоката, не может
рассчитывать на справедливый суд, если ему не будет обеспечен
защитник»27. Вслед за решением Верховного суда
конгресс принимает Закон о правосудии 1964 года,
предусматривающий более широкое участие адвокатуры в
уголовных делах. За конгрессом последовали штаты.
По данным, которые мы заимствуем у Б. С.
Никифорова, основываясь на деле Гидеона, в одной только
Флориде было освобождено из тюрем (на 1 января
1964 г.) 976 осужденных, дела других 500 человек были
возвращены для нового рассмотрения. Аналогичные
меры были .приняты и в других штатах28.
Два следующих уголовных дела (Эскобедо против
199

Иллинойса и Миранда против Аризоны) позволили суду
решиться на предписание, которым американская
юстиция продвигалась далее в ее сближении с юстицией
западноевропейского образца.
В первом случае двадцатидвухлетний американец
мексиканского происхождения Д. Эскобедо, будучи
обвинен в убийстве сестры и находясь в полиции,
потребовал свидания с адвокатом (уже находившимся в
здании полиции), в чем ему было отказано. Полиция
«выбила» из Эскобедо «признание» с помощью
«психических методов следствия», как выражается А. Кокс,
и суд, не колеблясь, -вынес обвинительный приговор.
Верховный суд, не касаясь существа дела, осудил
поведение .полиции, отказавшей Эскобедо в свидании с
адвокатом, поскольку, как нашел суд, такого рода
действия нарушают V и VI поправки к американской
конституции. Решение было вынесено большинством в
один голос (за него голосовали Уоррен, Блейк, Дуглас,
Бреннан и Голдберг).
Невзирая на многочисленные протесты, Верховный
суд подтвердил свою линию двумя годами позже (1966)
в деле Миранда против Аризоны, получившего
известность под названием Miranda — case.
Связав свою позицию с гарантией против
самообвинения, что означало обращение к «широкой
конструкции», Верховный суд нашел, что: а) подозреваемый, если
он находится под арестом, должен быть предупрежден
полицией о том, что он ©праве, если желает, хранить
молчание, ибо все, что он скажет, может быть
использовано против него; б) что он может пользоваться
услугами адвоката на стадии дознания и в) что допрос
должен быть прекращен, как только подозреваемый
потребует присутствия адвоката.
Несмотря на резкий протест полиции, заявившей о
совершенной невозможности вести расследование при
создавшихся обстоятельствах, Верховный суд
подтвердил свою позицию в деле Вейда и в деле Меллори. В
последнем случае (1967 г.) было решено, что признание
обвиняемого должно быть поставлено под сомнение,
если оно получено в результате неоправданно долгого
содержания под стражей29.
Скандальные разоблачения, связанные с
использованием платных агентов для фальсификации и
фабрикации компрометирующих фактов и обстоятельств,
200

как они сделались известными широкой публике с
появлением «мемуаров» Матусоу и других, делавших
бизнес из собственной подлости, вынуждали Верховный
суд к действию. Следовало раньше всего отменить один
из принципов английского общего права, по которому
доказательство не теряет своей силы и может быть
принято судом независимо от того, каким путем оно
добыто— законным или незаконным. Желанный случай
представился с делом Мэпп против Охайо 1961 года,
когда было постановлено, что только законным
образом добытые доказательства могут служить основанием
для судебного решения30. Тремя годами спустя было
постановлено также, что «привилегия против
самообвинения» составляет неотъемлемую часть «должной
правовой защиты»31.
Анализируя все эти решения, мы позволяем себе
поставить их -в некоторую связь с теми направлениями
в американской криминологии, которые полны
недоверия к данным формам уголовной политики и ее
результатам. Современная психология, пишет по этому поводу
А. Кокс, «вселила сомнения относительно свободной
воли индивида, что породило скептицизм относительно
всей проблемы преступности..., социология посеяла
сомнения относительно действенности самой системы
наказания и устрашения...»32. Сказалось, кроме того,
стремление к выравниванию американской процедуры с
западноевропейской, что стало правилом и для других
отраслей права и правоведения, не исключая цивилис-
тических.
Вторжение в область судебной процедуры было
принципиально «важным не только по своему прямому
воздействию на соответствующие правоотношения, но
еще и потому, что оно служило новому ограничению
права штатов, новому вторжению федерации в их
конституционную компетенцию. Но с этим уже, как видно,
не очень-то считались. Другое, на что справедливо
указывают критики Уоррена, состоит в новом и не
'вполне оправданном «технически» толковании VI поправки
конституции, по точному смыслу которой обвиняемый
может пользоваться помощью адвоката, но не требовать
ее. Естественно, что не только полиция или атторнеи,
злоупотреблявшие правом на шантаж, обман и угрозы в
отношении арестованных33, но даже и суды, не
принимавшие новых осложнений в их отношениях с бедняка-
201

ми-подсудимыми, были крайне озлоблены. Но публика
была на стороне Суда Уоррена, и это вынуждало
политиков к бездействию.
Уже .после того как не стало Уоррена, будущий
президент США Д. Картер счел необходимым включить
в свою .предвыборную программу смутное обещание
реформировать суд «с упором на справедливость». Будем,
однако, помнить, что между обещанием и нормой, между
нормой права и действительной жизнью могут стоять
неодолимые препятствия. По некоторым подсчетам,
приведенным в газете «Праозда», -в одном только Уолминг-
тонском деле (Северная Каролина), сфабрикованном
полицией и местными политиканами-расистами, было
допущено — и конечно сознательно — 2600 нарушений
процессуального закона...34.
7. В 1968 году Эрл Уоррен известил
президента Л. Джонсона о своем решении уйти в
отставку, и в следующем, 1969 году, он оставил своц
пост. Публике было сказано «возраст» (78 лет), но
дело было не только в этом.
В 1965 году Соединенные Штаты, не объявляя
войны, вторглись во Вьетнам. Через два года они держали
там .полумиллионную армию.
Возмущенная неспра-ведливым характером войны и
ее противозаконностью, молодежь бунтовала. Тысячи
призывных листков был*и демонстративно сожжены.
Шествия и пикетирование захватили города.
Произносились во множестве антивоенные речи. Идя напролом,
конгресс и правительство перешли к репрессиям.
Волей-неволей Верховный суд должен был включиться
в рассмотрение новой, достаточно драматической
ситуации. Был момент, когда все «взоры устремились на
Уоррена.
Старый судья вместе с Дугласом, Фортасом и Брен-
наном стремились к выработке единой примирительной
позиции, но она не давалась. Колебания захватили и
Блейка, заговорившего о «существенном различии»,
будто бы существующем между словом и письмом, с
одной стороны, и сожжением призывных листков и всем
прочим «поведением» «топающей вверх и вниз по
улицам молодежи» — с другой. Видно было, что суд
намеренно и сознательно уклоняется от вмешательства в
202

борьбу между силами милитаризма и антимилитаризма.
И в публике, и в печати заговорили о том, что
Верховный суд «поворачивает к сотрудничеству с
правительством».
Подавленный всем этим, Э. Уоррен уходил и из суда,
и от суда.
Новый главный судья был назначен .президентом
Никсоном в мае 1969 года. Спустя месяц он
благополучно прошел через благоволивший к нему сенат. Сын
мелкого торговца из Миннессоты У. Бергер (Burger)
родился в 1907 году, окончил юридический колледж
Миннессотского университета, был одно время
адъюнкт-профессором юридического колледжа св. Павла
(1931 —1935), работал в частной юридической фирме.
В 1952 году, приняв сторону Эйзенхауэра на съезде
республиканцев, Бергер одним ударом обеспечил себе
блестящую карьеру. Его назначают помощником
Генерального атторнея США (1953—1955), затем, в
1956 году, членом апелляционного суда округа
Колумбия.
За У. Бергером утвердилась слава консерватора,
поскольку он открыто возражал против некоторых
аспектов политики и практики Суда Уоррена.
Из сотрудников Уоррена оставались на своих постах
Бреннан, Стюарт, Уайт и Маршалл. В 1970 году
президент Никсон назначает членом Верховного суда
Гарри А. Блекмана, 1908 года рождения, из Иллинойса.
Воспитанник Гарварда, Блекман пришел в Верховный
суд после долгой работы в одном из федеральных
апелляционных судов. В январе 1972 года новым членом
Верховного суда становится (по назначению того же
Никсона) Левис Ф. Пауэлл (Powell), 1907 года
рождения, виргинец. Окончив Гарвардскую юридическую
школу Пауэлл практиковал как юрист в Ричмонде, стал
совладельцем юридической фирмы, занимал множество
важных постов, включая пост президента Американской
ассоциации юристов (American Bar Association).
Третьим судьей назначенным Никсоном был
Вильям X. Ренквист из Аризоны, воспитанник Стенфордско-
го и Гарвардского университетов — самых престижных
(что немало значит). Самый молодой из членов суда,
он родился в 1924 году. Был замечен в качестве клерка
члена Верховного суда Джексона, практиковал в Аризо-
203

не, был одно время помощником Генерального
атторнея США.
В 1975 году, по назначению президента Форда,
членом Верховного суда США стал 55-летний Джон П.
Стивене из Чикаго. Окончив юридическую школу
Северозападного университета, он служил во флоте (1942—
1945), находился на должности клерка при члене
Верховного суда Ретледже, служил юридическим
советником в одной из комиссий палаты представителей,
членом комитета по изучению антитрестовского
законодательства, членом одного из федеральных
апелляционных судов.
В неприсутственные дни, когда залы и коридоры
пусты, немногочисленные туристы расхаживают по
зданию Верховного суда США и осматривают его.
Благоговейно или критически в зависимости от
темперамента и убеждений оглядывают они изображения
великих законодателей и судей, изображенных
аллегорическими фигурами, олицетворяющими Право, Суд,
Справедливость и пр. Направо от себя посетитель видит
героев дохристианской эры: египетского фараона Ме-
неса, вавилонского царя Хаммурапи, библейских
Моисея и Соломона, спартанского законодателя Ликурга,
афинского реформатора Солона. Здесь же Драконт,
Конфуций и римский император Август.
Налево от зрителя располагаются: Наполеон, с
именем которого связаны известные французские
кодификации .права, Джон Маршалл, англичанин Блекстон,
голландец Гуго Гроций, Людовик IX Святой, Карл
Великий, Муххамед, Юстиниан, давший имя знаменитому
■византийскому своду права, и, к немалому удивлению,
английский Иоанн Безземельный, «влетевший в
историю» благодаря Великой хартии вольностей 1215 года,
которой он не желал подписывать и от которой тотчас
отрекся... Переведя взгляд, увидишь все новые
символы: Добро и Мудрость — на одной стороне, Зло и
Деспотизм— «на другой...
Цари, короли, императоры, фараоны, гении Славы,
Истории, Правды, Божественного Вдохновения — и на
всем этом мнимом великолепии — -печать
провинциализма, странная для столицы Соединенных Штатов.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Есть вопрос, который не может быть
обойден: каково будущее Верховного суда США, каким
•путем пойдет он в своих дальнейших отношениях с
законодательной властьло федерации и штатов? Этот
вопрос задают себе прежде всего американские
исследователи, как критикующие, так и защищающие Суд
Уоррена.
Критикуют его внешним образом за то, что
принцип справедливости (justice, fair) был поставлен
выше лринципа законности, конституционности,
традиционных доктрин и приемов правосудия. Защищают
его как раз за то, что были «революционизированы
привычные стандарты поведения», .мешавшие суду
ответить на «социальный вызов» переживаемого времени.
Одни говорят при этом, что Уоррен склонился к
«тирании большинства», противоречащей американским
стандартам демократии, другие находят Суд Уоррена
удачным и своевременным «посредником», сумевшим
примирить «народные требования» с «требованиями
права» и тем самым вывести страну из острого
политического кризиса без сколько-нибудь серьезного
ущемления «прав меньшинства». В том и задача
Верховного суда, лишет американский юрист Р. Стимен, чтобы
быть авторитетным интерпретатором права и
законности, необходимым для существования американской
политической структуры1.
Далеко не (последним делом в этом отношении
считается «поддержание баланса» (равновесия) в
отношениях между федерацией и штатами2.
205

По большинству суждений, как представляется,
право «конституционного ревью» Верховного суда не
может быть затронуто, что, впрочем, не исключает
усложнения процедуры, связанной с объявлением закона
ничтожным (квалифицированное большинство,
единогласие судей и пр.). «Несомненно, — заключает свою
книгу Стимен,— кризисы будут переживаться и в
будущем, но они придут с новыми трудными
проблемами, а не как результат конституционного
недомогания»3.
По-иному смотрит на дело А. Кокс: «Только
история,— пишет он, — покажет то, насколько Суд Уоррена
нарушил правовой баланс. Историки будут, как я думаю,
писать, что тенденция, заключенная в его, суда,
решениях, отвечает тому общему, что есть в американской
истории — немного прогресса, но умеренного,
человечности, но без сентиментов, кое-что от идеализма, но
без доктринального, а по существу своему
прагматического»4.
Из того, что прочитано нами о Суде Уоррена,
самым критическим и наиболее интересным по мысли
представляется (после А. Кокса) книга проф. А. Байке-
ла «Верховный суд и идея прогресса»5. А. Байкел резко
противопоставляет Уоррена его предшественнику Вин-
сону, для которого «мания лояльности» в отношении
правительства и ксенофобия (ненависть к
иностранному) были в чем-то вроде символа веры. И не только в
политических делах, как, например, в деле Денниса,
но даже и в уголовных, замечает Байкел, Суд Винсона
выступал в качестве «усердного и одностороннего
обвинителя. Казалось по временам, что суд забыл о своей
независимости»6. Моральный климат, унаследованный
этим судом, характеризуется неистребимым
пессимизмом насчет способности людей двигаться
сколько-нибудь сознательно в правильном направлении, за
исключением того, что относится к бизнесу.
«Демократические идеалы были, конечно, едва ли модными»7.
Между тем, продолжает свои рассуждения Байкел,
уже до первой мировой войны американская правовая
наука приступила к критическому пересмотру
«нетленных ценностей конституции», свидетельством чего
явились работы Д. Смита, Ч. Бирдса и других авторов.
Постепенно вырабатывается и проникает в сознание
юристов вера в прогресс, достигаемый с помощью реши-
206

тельных действий. Люди вроде Уоррена и примкнувших
к нему были порождением новой «идеалистической веры
в прогресс». Конституция не была для них
«катехизисом», а сами эти судьи отказались от роли жрецов,
обязанных повествовать о ней. Суд Уоррена стремился
учитывать великие индустриальные и политические
проблемы своего времени, «учитывать человеческий
опыт» и не чуждался того, чтобы «черпать мнения не
только из чтения конституции, но и из чтения жизни».
А на деле все это значило одно: «перевод политики в
судебные решения». Ничего другого не оставалось еще
и потому, что попытка суда опереться на конституцию
оказалась безрезультатной, ибо сколько-нибудь
приемлемой легальной основы для наиболее важных
решений фактически не существовало.
Держась умеренной позиции, много цитированный
выше Б. Шварц смотрит на дело оптимистически,
полагая, что теперь нет возврата к формальному
легализму, т. е. к отказу от учета социальных нужд. И не без
оснований возмущается: «Парадоксально, но есть люди,
считающие себя либералами и утверждающие тем не
менее, что Верховный суд должен положительно,
действуя даже и с большей ответственностью, отнестись к
восстановлению конституционализма в его легислатив-
ной сфере»8.
Отводя Верховному суду роль главного и самого
авторитарного защитника «гражданских с(вобод»,
Б. Шварц, как и его единомышленники, занимает далеко
не безупречную позицию. В какой-нибудь особенной
ситуации она может подтолкнуть суд к игнорированию
всякой законной опоры, включая опору на Билль о
правах и XIV поправку. Апология свободного судейского
усмотрения уже давно находит себе защитников, среди
которых отметим раньше всего Р. Паунда, полагавшего,
что т. н. всемирное «индустриальное общество» не
может довольствоваться ни нормами .права в их
привычном значении, ни даже нормами «справедливости»,
поскольку «правовой дуализм» может помешать
истинному .правосудию. Все дело в том, чтобы отыскать
верную основу, пригодную для «унифицированного мира
завтрашнего дня»9.
Ревизия американской избирательной системы
должна быть, без особых сомнений, поставлена в заслугу
Уоррена и пришедших за ним судей. Но, как справед-
207

ливо замечает по этому поводу тот же Байкел, «выборы
есть особый вид айсберга: основные политические
процессы скрыты под (водой. Надувательство, торговля,
обработка и посулы... пришпоривание и препятствование
были и будут продолжаться»10. Доступ к власти
принадлежит меньшинству и при этом группам,
«находящимся в оппозиции к обществу». По всем этим
причинам суд не служит и не может служить достижению
решающих результатов, делающих невозможным
существование дискриминированных групп населения. То
же самое относится и к системе «правящего
меньшинства» (minoritys rule): суд не способен изменить ее, и
все, что в его силах — смягчить наиболее одиозные
проявления связанной с тем несправедливости11.
Действуя таким образом, признает Байкел, суды не
должны разрывать с прошлым, поскольку оно может
рассматриваться как «кладезь предостережений»,
вполне допустимо обращение судов к моральной философии
или политической теории, абстрагирующим исторический
процесс в целом.
Можно ли из всего этого вывести сколько-нибудь
последовательную теорию? Ответа на этот -вопрос мы
не находим, а он важен. И, наконец, последнее: есть ли
у Суда Уоррена, или у «линии Уоррена» будущее или
сколько-нибудь реальная основа для ее воспроизведения
и развития? Увы, говорит Байкел, такой уверенности нет
и не может быть. Методы, которыми пользовался
Уоррен и его коллеги, далеко не безупречны с точки
зрения действующего права, а создавать право суд не в
состоянии. Как бы там ни было, суд должен держаться
права, держаться принципов, занесенных в конституцию
государства, а они уже столь неопределенны, так по-
разному толкуются, что вполне уместно смотреть на них
как на простые предостережения. И еще вопрос,
насколько долго конгресс будет терпеть супремацию
Верховного суда? Даже если считать, что реформа суда, о
которой так много говорилось и писалось, не исключит
конституционного надзора, кто может «поручиться за то,
что роль Верховного суда не будет «низведена» до роли
«равного! партнера» в< системе 'существующих феде-;
ральных властей?
Пока что до этого не дошло. Долгий опыт, как бы
к нему ни относились на словах, научил американский
правящий класс и его агентов той простой истине, что
208

«трогать» Верховный суд рискованно. Особенно в
условиях общей политической -нестабильности,
порождаемой экономическими кризисами, коррупцией верхов,
неудачами во внешней политике и inp. Даже и эксцессы-
вроде тех, на которые отважился Суд Уоррена,
принимаются как необходимый компонент всевластия
монополистической буржуазии — экономического,
политического и идеологического. Верховный суд нужен и для
того, чтобы корректировать конгресс, когда он сам
того хочет,— что много раз случалось,— и для того также,
чтобы удерживать и усиливать централизм, как он
сложился в отношениях между федерацией и
«суверенными» штатами.
Можно согласиться с чехословацким исследователем
истории Верховного суда США Й. Бланожем,
полагающим, что судебная интерпретация конституции (и
законов), как она была реализована в США, а затем так
или иначе воспринята другими странами, представляет
собой наиболее важный и наитипичнейший способ
«формирования буржуазной конституционности»12.
По сведениям из американских источников, с 1803
по 1972 год Верховный суд США признал противокон-
ституционными 92 акта конгресса, 796 актов,
относящихся к конституционным правам и законам штатов,
и 93 постановления муниципальных органов. За тот же
период Суд отменил 143 собственных решения.
На этом мы, пожалуй, могли бы завершить наши
очерки, поскольку все дальнейшее выходит за пределы
истории, как науки о прошлом. Тем не менее вряд ли
может быть оправдано совершенное воздержание от
оценки ныне действующего Суда Бергера.
Еще покойный Б. С. Никифоров, оценив ситуацию,
сложившуюся в Верховном суде при Бергере, отметил
тот бесспорный факт, что США, впервые за много лет,
получили Верховный суд с преимущественно
консервативным большинством. Двум явным консерваторам,
Бергеру и Ренквисту, противостоят два либерала, Брен-
нан и Маршалл, из пяти остальных двое чаще всего
склоняются вправо (Блэкман и Пауэлл), трое — влево
(Уайт, Стивене, Стюарт).
При та-кого рода «дислокации», продолжает Б. С.
Никифоров, вряд ли может быть предпринят «оптовый»
пересмотр линии Уоррена и его решений.
Присоединяясь к такого рода суждению, заметим со своей сторо-
14 Заказ 7973
209

ны, что, как показывают опросы и разного рода
исследования (социологические и юридические),
общественное мнение Америки находится на стороне Уоррена и
его линии в решении политических, социальных и
собственно процессуальных вопросов, далеко еще >не
решенных.
С такого рода ситуацией не может не считаться
законодатель и .правительство. Уже сама борьба вокруг
приемника Уоррена показала, что крайне правый выбор
невозможен или нежелателен.
Что .касается «линии Бергера» может быть сказано
только то, что по условиям времени она отличается
крайней -непоследовательностью, переходом справа
налево и слева «алраво. Это то, что французы назвали
однажды «политикой качелей». Б. С. Никифоров
ссылается на решение Верховного суда -по вопросу о
смертной казни. В июне 1972 года Верховный суд,
склонившись к мнению Маршалла, Бреннана и Дугласа, нашел,
что смертная казнь недопустима. Через четыре года, в
несколько обновленном -составе, суд нашел, что при
известных обстоятельствах, при том, что вердикт
присяжных и приговор судей будут ограничены требованиями
строгого учета отягчающих и смягчающих вину
обстоятельств, смертная казнь может иметь место. Решение
об отмене смертной казни было принято большинством
в один голос, решение об ее восстановлении семью
голосами .против двух (Бреннана и Маршалла).
Вопрос о применении или об отмене смертной казни
слишком сложен и в особенности для страны с
возрастающей общеуголовной преступностью, доходящей до
крайних форм жестокости и опасности для общества.
По этой причине мы бы не стали придавать
вышесказанному инциденту чрезмерного значения. Гораздо
хуже обстоит дело с решениями, ревизующими (хотя и не
кардинально) прецедент, созданный делом Миранды.
И более всего обращает на себя внимание их
намеренная казуистичность. Верховный суд разрешил, хотя и
с приличествующими оговорками, использование
признаний («в ограниченных целях»), вырванных
недозволенными методами, но обязал судей сообщать
присяжным, что они должны отвлечься от такого рода
признаний при -вынесении вердикта о виновности (!).
Давление полиции сказалось и в том, что
решениями 1971—1972 гг., Верховный суд позволил производ-
210

ство некоторых следственных действий (до
предъявления обвинения) в отсутствие адвоката, в тревожащем
расширении прав полиции обыскивать подозреваемых
ею лиц (дело Каландры, 1973 г.).
Еще худшим следует считать позицию Верховного
суда в расовых вопросах, допускающих для ряда
случаев государственную и частную дискриминацию негров
и цветных (дело «Вашингтон против Девиса», дело
белого абитуриента Бэкки из Калифорнии и др.)-
Можно .понять -судью Маршалла, который в своих
выступлениях перед студентами доходил до
утверждения, что с расовой дискриминацией >в Америке не только
не по.кончено, но что ей не видно конца.
Встревожены « профсоюзы. В 1975 году Верховный
суд, восстановляя изжитую практику, возложил на
профсоюз водопроводчиков и теплотехников Далласа
уплату убытков, которые были .причинены предпринимателю
забастовкой и пикетированием. Несмотря на протесты
Дугласа, Бреннана и Маршалла, Верховный суд счел
возможным возвращение к практике судебных приказов
о .прекращении забастовок и т. д.
В то же -время может быть отмечено, что в ряде
немаловажных случаев Верховный суд так или иначе
держится политики самоограничения. Следуя за
законодателем, суд пропустил закон 1970 года о снижении
возрастного ценза для избирателей (до 18 лет), признал
противоконституционной систему цензов, связанных с
грамотностью и оседлостью. В 1978 году большинством
голосов Верховный суд признал законными те меры
университетов, которые благоприятствуют
проникновению негров и цветных в высшие учебные заведения.
Одним словом, сейчас, как и в 1978 году,
справедливо держаться позиции, которую сформулировал Б. С.
Никифоров: Суд Бергера содействует смещению
политической ситуации вправо13. С нынешней администрацией
США (Рейгана) такого рода -смещение уже вполне
определилось.
14*
211

ПРИМЕЧАНИЯ
Предисловие
1 R о d е 11 F. Nine Men. A Political History of the Supreme
Court of the United States from 1790 to 1955. N. Y., 1956, pp. 1—2.
2 W г i g h t W. F. The Grows of American Constitutional Law.
N. Y., 1946, p. 2.
3 Myers G. History of the Supreme Court of the United States.
Chicago, 1925, p. 5.
Глава первая
1 Ellis R. E. The Jeffersonian Crisis and Politics in the Young
Republic. N. Y., 1971, p. 6.
2 Williams R. P. The First Congress, March 4, 1789—March 3,
1791. A complication of significant debates. N. Y., 1970, pp. 249—250.
3 Ibid., p. 270.
4 Ibid., p. 273.
5 Kent W. Memoirs and Letters of D. Kent. Boston, 1898, p. 111.
6 Ibid., pp. 157—158.
7 Kirby's Reports, Conn., 1798, III—IV.
8 D i с к Howard A. E. The Road from Rannymede, Magna
Carta and Constitutionalism in America, Charlottensville, 1968, p. 259.
9 Старченко А. Философия права и принципы правосудия
в США. М., 1969, с. 7.
10 В г о g a n D. W. The Crisis of American Federalism. Glasgou,
1944, pp. 25—27.
11 Rulling of American Constitutional Law, vol. I, by В. С
Bartholomew. New Jersey, 1970, p. 7.
12 Law Dictionary, by Steven H. Gifis. N. Y., 1975, p. 198.
13 Rulling.., pp. 1—2.
14 В e r g e r R. Congress v. the Supreme Court, Cambridge, Mass.,
1969, pp. 8—9.
15 Bickel A. The least dangerous branch: the Supreme Court
at the Bar of Politic, Indianopolis, 1960, pp. 5—16.
16 R о d e 11 F. Op. cit., p. 44.
17 Bo z ell L. B. The Warren Revolution. N.Y., 1966.
18 «The judiciari is beyong comparison the weakest of the tree
departments of power» (Schwartz B. A basic History of U. S.
Supreme Court, Prinston, 1968, p. 9).
19 Суть дела в следующем. В противоречии с международными
обязательствами Соединенных Штатов, зафиксированными в до-
212

говоре 1783 года, легислатура штата Джорджия освободила своих
граждан от уплаты долгов англичанам-кредиторам. Несмотря на
бурные возражения всей Джорджии, Верховный суд нашел такого
рода акцию незаконной, подрывающей федерацию и ее право.
Исходя из этого, Верховный суд счел справедливым и
заслуживающим удовлетворения иск гражданина Южной Каролины Чисхолма
к штату Джорджия. Было еще раз сказано, что долги, кому бы они
ни следовали, должны уплачиваться и ныне и впредь. См.: Chis-
holm v. Georgia, 2 Dallas 419 (1793).
20 Whipple L. The Story of Civil Liberty in the United States.
N. Y., 1936, p. 16; Miller \V. American Labor and the Government.
N. Y., 1948, p. 100.
21 Brown W. S. The Life of Ellsworth. N. Y., 1970, p. 239.
22 R о d e 11 F. Op. cit., p. 63.
23 Значение sedition libel в английском уголовном праве, откуда
оно было перенесено в «Акт о мятеже» 1798 года, см.: Stephens,
Digest of Criminal Law (6ed), § 96—98. В том же значении
(противозаконные действия, направленные на подрыв или свержение
правительства) закон о мятеже стал применяться во время первой
мировой войны. О решении Верховного суда по этому поводу
(1919 г.), основанному на формуле «явной и наличной опасности»,
подробнее говорится в главе девятой настоящей книги. Добавим,
что по существующей практике правительство и само вправе
прибегать к мерам, предупреждающим «мятеж», когда соответствующая
опасность не предусмотрена актами конгресса.
24 U. S. Statutes at Large, I, 596.
25 Wilson Т. W. History of the American People, III, p. 153.
26 U. S. Statuses at Large, I, 557.
27 В г a w n W. С Op. cit., p. 265.
28 К ox A. The Warren Court, Cambridge, Mass., 1968, p. 1.
29 Marshall's autobiografical letter, 1927, p. 100.
30 R о d e 11 F. Op. cit., p. 77.
31 О g g F. and Ray P. Introduction to American Government,
1956, p. 48; Крылов Б. С. США: федерализм, штаты и местное
управление. М., 1968, с. 68.
Глава вторая
1 Кондорсэ Ж. А. Эскиз исторической картины прогресса
человеческого разума. М., 1936, с. 87.
2 Fortescue. De laudimus legum Angliae, 1942, cap. XIII—XIV.
3 Germain Ch. St. Doctor and Student, 1874, cap. X.
4 С о k e E. The Institutions of the laws of England, 1—4. London,
1628—1669, p. 179.
5 См.: Plucknet T. Bonham's case and judicial review—
Harvard Law Rev., 1926, 40, p. 30; Berger R. Congress v. Supreme
Court, Cambridge, 1969, Appendix A, pp. 349—368.
6 С h a f e e L. How Human Rights got into Constitution. Boston,
1952, p. 93.
7 Steamen R. The Supreme Court in crisis, The Univ. Mass.
press, 1971, p. 7.
8 Haines Ch. G. American doctrin of Judicial Supremasy, 1932;
Kelly A. and Harbison W. The American Constitution, 1955.
9 Kennedy v. Mendoza-Martinez, 372 U. S. 144.
213

10 Н о w a r d A. Op. cit., pp. 7—10.
11 Sidney A. Discourses concerning Government, Edinburg,
1770, 11, pp. 113—122.
12 Howard A. Op. cit., p. 112.
13 Roberts S. Digest of Select British Statutes, Philadelhia,
1817.
14 В e r g e r R. Op. cit., pp. 9—12.
15 Ibid., pp. 15—16.
16 Schwartz B. The Powers of Government, v. I. N. Y., p. 351.
17 49 U. S. (8 New) 251 (1850).
Глава третья
1 Constitutional History of the United States. N. Y., 1889,
pp. 60—61.
2 См.: Williams R. The First Congress, pp. 248—290.
3 Ibid., p. 300.
4 А. В. Ефимов пишет о Медисоне, что он с 1787 года перешел
от защиты центральной власти к защите неотчуждаемых прав
штатов (суверенитета) и начал вкупе с Джефферсоном бороться с
А. Гамильтоном в финансовых вопросах, задевавших отношения
федерации и штатов (см.: Пути развития капитализма в США М.,
1969, с. 446). Мы позволяем себе сомнение в истинности сказанного:
нет очевидных свидетельств в пользу того, что Медисон перешел
на позиции государственной автономии штатов. Вряд ли это
похвально, поскольку до того верно указывается на то, что
«централизация (власти) имела прогрессивное значение» (с. 419).
5 См.: Williams R. Op. cit., p. 313.
6 Ibid., pp. 320—321.
7 Berman D. M., Lоew L. S. The Challenge of American
politics, L., 1970, p. 58.
8 Очерки новой и новейшей истории США, т. I. M., 1960, с. 114
(в дальнейшем: Очерки...).
Глава четвертая
1 The Constitutional History.., p. 40.
2 Ibid., p. 113.
3 Schwartz B. Op. cit., p. 21.
4 Rulling.., p. 5.
5 См.: Война за независимость и образование США (ред.
Г. Н. Савостьянов). М., 1976, с. 85.
6 McCalloch v. Maryland, 4 Wheaton 316 (1819).
7 The Writings of T. Jefferson, v. 10. N.Y., 1899, pp. 140—143.
8 R о d e 11 R Nine Men. pp. 7—8.
9 S t e a m e n R. Op. cit., pp. 51—52.
Глава пятая
1 S с h w а г t z В. Op. cit., p. 114.
2 Svicher С. Н. History of the Supreme Court of the United
States. N. Y.—L., 1974, p. 321.
214

3 Болховитинов Н. Н. Джексоновская демократия:
исторический миф и реальность. — Вопросы истории, 1978, № 12.
4 Habenstreit В. Changing America and the Supreme Court.
N. Y., 1970, p. 58.
5 Charles River Bridge v. Warren Bridge, 11 Peters, 420, 533—
553, U. S. (1837).
6 S с h w а г t z B. Op. cit., p. 32.
7 И. П. Дементьев убедительно критикует американского
историка Бирда за то, что он усматривает причины гражданской войны
США не столько в рабстве как таковом, сколько в тарифах
1857 года, затрагивавших, по словам Бирда, «куда более важные
интересы» (см.: Дементьев И. П. Американская историография
гражданской войны в США. М., 1963, с. 219—220).
8 Маркс К. иЭнгельс Ф. Соч., т. 15, с. 315.
9 S с h w a r t z В. Op. cit., p. 35.
10 К истории гражданской войны в США. М., 1961, с. 43.
11 Маркс К. иЭнгельс Ф. Соч., т. 15, с. 341.
12 History of the Supreme Court., p. 628.
13 Rod ell F. Op. cit., p. 134.
14 S t e a m e n R. Op. cit., pp. 87—88.
Глава шестая
1 M и ж у е в П. Е. История великой американской демократии,
СПб., 1906, с. 221.
2 К р ы л о в Б. С. Указ. соч., с. 10.
3 Л у н ц Л. А. Суд в США на службе монополистического
капитала. М., 1948, с. 11.
4 Л е н и н В. И. Поли. собр. соч., т. 27, с. 142.
5 Очерки.., т. I, с. 275—277.
6 В е г g e r A. Op. cit., p. 337.
7 Pensola Telegraf Co. v. Vestern Union Co., 96, U. S. 1.
8 Очерки.., т. I, c. 328.
9 U. S. v. E. С. Knight. Co., 156 U. S. 1 (1895).
10 Wright B. Op. cit., p. 93.
11 165 U.S. 578 (1897).
Глава седьмая
1 History of Supreme Court.., v. VI, 1971, p. Г249.
2 Очерки.., с. 333.
3 Plessy v. Ferguson, 163, U. S. 537 (1896).
4 Berea Colledge v. Kentucky, 211, U. S. 45 (1908).
5 Очерки.., с. 340.
6 In re Debs, 158 U. S. 564 (1895).
Глава восьмая
1 Constitutional History of the United States. N. Y., 1889,
pp. 206—208.
2 Ibid, p. 210.
215

3 R о s e n P. The Supreme Court and Social Science, Chicago,
1956, pp. 19—20.
4 Валюженич А. Американский либерализм: иллюзии и
реальности. М., 1976, с. 109.
5 Мишель А. Идея государства. М., 1909, с. 571.
6 Twiss -В. Lawyers and the Constitution: How laissezfaire
come to the Supreme Court. N. Y., 1962.
7 Валюженич А. Указ. соч., с. 147.
8 H a b e n s t r e i t В. Op. cit., p. 80.
9 СтарченкоА. Указ. соч., с. 15.
10 Ботов С. В. Буржуазная социология права. М., 1978,
с. 18—19.
11 Pound R. The Scope and Purpose of Sociological
Jurisprudence, Harvard Law Review, 1912, N 25.
12 Frankfurter F. Mr Justice Holmes and the Supreme
Court. N. Y., 1965, p. 11.
13 См.: Валюженич А. Указ. соч., с. 164—165.
14 Н a b e n s t r e i t В. Op. cit., p. 82.
Глава девятая
I Schwartz В. Op. cit., p. 52.
2МарксК. иЭнгельсФ. Соч., т. 22, с. 328.
3 Там же, с. 329.
4 Очерки.., т. II, с. 51.
5 Lochner v. New York, 198 U. S. 45 (1905).
6 Gompers v. U. S., 233 U. S. 604, 610 (1914).
7 Missury v. Holland, 255 U. S. 416, 433.
8 Frankfurter F. Op. cit., p. 58.
9 Muller v. Oregon, 208 U. S. 412 (1908).
10 H a b e n s t r e i t B. Op. cit., p. 90.
II См.: F r a n k f u r t e r F. Op. cit., p. 83.
12 Shenk v. United States, 249 U. S. 47 (1919).
13 Giltov v. New York, 268 U. S. (1925). См.: Гриша ев П. И.
Репрессия в странах капитала. М., 1970, с. 179—187.
14 В 1921 году Е. Дебс был амнистирован.
15 U. S. v. Swimmer, 279 U. S. 654, 655.
18 S t e a m e n R. Op. cit., p. 169.
17 Adkins v. Children'Hospital, 261 U. S. 525 (1923).
18 См.: Kardozo B. N. A Ministry of Justice, — 35 Harvard
Law Review, pp. 113—114.
19 Adair v. U. S., 208 U. S. 161 (1908); F r a nk f u r ter F. Op.
cit., pp. 63—64.
^° В а л ю ж е н и ч А. Указ. соч., с. 175.
Глава десятая
1 Д ю г и Л. Общие преобразования гражданского права со
времени Наполеона. М., 1919, с. 12; а также см.: Ч е р н и л о в-
с к и й 3. М. О некоторых особенностях соотношения права и
правовой идеологии. — В сб.: Право и борьба идей в современном
мире. М., 1980.
2 F г a n k f u r t е г F. Op. cit., pp. 40—42.
216

3 «Federal birdproteclion act»; см.: Schubert G. The
Constitution of Polity. Boston, 1970, p. 84. Держась того же взгляда,
Шуберт объясняет поведение Тафта и большей части его коллег по
Верховному суду «консервативными предрассудками» (р. 91).
4 Л у н ц Л. А. Указ. соч., с. 23.
5 R о d е 11 F. Op. cit., p. 234.
в Малки н В. А. «Новый курс» в США. М., 1973, с. 275.
7 Там же, с. 211.
8 См.: Ершов С. А. Развитие форм и методов
капиталистической эксплуатации. М., 1974.
Глава одиннадцатая
1 Н a b e n s t r e i t В. Op. cit., p. 114.
2 См.: S с h w а г t z В. Op. cit., p. 58.
3 Judicial Crisis: the Supreme Court in Changing America, ed. by
R. J. Funston. N. Y., 1974, pp. 141—142. Книга содержит большой
документальный материал, включая наиболее важные решения и
заключения по делам, рассмотренным в Верховном суде США в
50—60 годах нашего века.
4 U. S. v. Caralen Product Co, 304 U. S. 144 (1938).
5 Цит. по кн.: США: политическая мысль и история. М., 197G,
с. 473.
Глава двенадцатая
1 R о d е 11 F. Op. cit., p. 308.
2 339 U. S. 388 (1950).
3 См.: Гришаев П. И. Указ. соч., с. 59—63.
4 Н a b e n s t r e i t В. Op. cit., p. 148.
5 U. S. v. Schwimmer, 279 U. S. 644, 654—655 (1929).
6 Adamson v. California, 332 U. S. 46 (1947).
7 Garner v. Board Public works, 341 U. S. 716 (1951).
8 Gerende v. Board of Supervisors, 341 U. S. 51 (1954).
9 Adler v. Board of Education, 342 U. S. 485 (1952).
10 См.: McCloskey R. G. The Modern Supreme Court,
Cambridge, Mass., 1972, p. 67.
" Ibid., p. 72.
12 Государство и право зарубежных стран. М., 1959, с. 56—57.
13 Dennis v. U. S., 341 U. S., 449 (1951).
14 Обвинительное заключение по делу Денниса см. в кн.: М а-
рион Д. Судилище на Фоли-сквер. М., 1950, с. 182—185.
15 R о d е 11 F. Op. cit., pp. 303—304.
16 См.: McCloskey R. G. Op. cit., p. 58.
Глава тринадцатая
1 США: политическая мысль и история, с. 3.
2 См.: Очерки новейшей истории США, т. 2, с. 454.
3 Beauhannais v. Illinois, 343 U. S. 250 (1952).
4 См.: Rosen P. Op. cit., pp. 151—156.
5 Holcome v. Beal, 347 U. S. 974 (1954).
6 Housing Autority v. Banks, 347 U. S. 974 (1954).
7 Mayor and City Council of Baltimora v. Dawson, 350 U. S.
877 (1955).
217

8 Civil Rights cases (109 U. S. 1883).
9 См.: Rasism and Imperialism, — Political Affairs, 1973, vol. 52,
2, pp. 9—12.
10 К ox A. Op. cit., p. 5.
11 South Carolina v. Katzenbach, 383 U. S. 641 (1966).
12 Katzenbach v. Morgan, 384 U. S. 641 (1966).
13 См.: США: политическая мысль и история, с. 405.
14 Н a b e n s t г е i t В. Op. cit., p. 158.
15 Л е н и н В. И. Поли. собр. соч., т. 25, с. 164.
16 Кох A. Op. cit., p. 12.
Глава четырнадцатая
1 См.: Political Affairs, v. XXXVII, 1958, p. 54.
2 S с h w a r t z В. Op. cit., p. 64.
3 Политическая экономия современного монополистического
капитализма, т. 2. М, 1971, с. 8—9.
4 См.: Мкртчян А. Рабочее движение в США. М., 1970,
с. 51—52.
5 См.: Киселев И. Современный капитализм и трудовое
законодательство. М., 1971, с. 83 и ел.
6 Политическая экономия современного монополистического
капитализма, с. 385.
7 Slochower v. Board of Higher Education, 350 U. S. 551 (1956).
8 Cole v. Jong, 351 U. S. 36 (1956).
9 Black v. Cutter Laboratories, 351 U. S. 292 (1956). С
цинизмом, присущим тому времени, верховный суд Калифорнии заявлял
в обоснование позиции, что какое бы то ни было ограничение права
на увольнение коммунистов «равносильно отказу от защиты
национальной безопасности».
10 Watkins v. U. S., 354 U. S. 178 (1597).
11 Pensilvania v. Nelson, 350 U. S. 497 (1956).
12 См.: McCloskey R. G. Op. cit., p. 149.
13 См.: Ч и б и р я е в С. А. Закон Маккарена и борьба за его
отмену. М., 1975, с. 43.
14 Yates v. U. S. 354 U. S. 298 (1957).
15 Ю д и н Ю. А. Верховный суд США и новое наступление
реакции. — Государство и право зарубежных стран. М., 1960, с. 6.
16 General Elec. Co v. Local 205 United Elec. Workers, 353 U. S.
574 (1957).
17 См.: McCloskey R. G. Op. cit., p. 178.
18 Local 695 Int'l Brotherhood of Temsters AFZ v. Vogt Inc.,
354 U.S. 287 (1957).
19 См.: Согрина В. В. К идейным истокам войны за
независимость в США. — Вопросы истории, № 9, 1975.
20 См.: Ю д и н Ю. А. Указ. соч., с. 7.
21 Холл Г. Доклад на XVII Национальном съезде Компартии
США. — Коммунист, 1960, № 4, с. 107.
22 Цит. по: Ю д и н Ю. А. Указ. соч., с. 8.
23 367 U. S. 203 (1961).
24 356 U. S. 431 (1961).
25 Bobetty v. Rogers, 356 U. S. 691 (1958).
26 См.: Green v. McElroy, 360 U. S. 474 (1959).
27 Brown v. U. S., 356 U. S. 148 (1958).
218

28 Bailan v. Board of Pub. Ed., 357 U. S. 399 (1958).
29 Lerner v. Casey, 357 U. S. 468 (1958).
30 357 U. S. 354 (1958).
31 Supreme Court Reporter, v. 81, n. 18, p. 1397 etc.
32 Communist Party of the U. S. A. v. S. А. С. В., 96 U. S. App.
D. С 66 233 f, 2d, 531.
33 Cardoso В., The Nature of the Judicial Process. New Haven,
1921, p. 48 (1952).
34 См.: Чибиряев С. А. Указ. соч., с. 164—165.
Глава пятнадцатая
1 Harris R. Justice, The Crisis of Law, orders and freedom
in America. N. Y., 1970, p. 61.
2 Мишин А. А. Государственное право США. М., 1976, с. 34.
3 См.: Кох A. Op. cit., pp. 88—89.
4 См.: Филиппов С. В. Судебная система США. М., 1980;
Евдокимов В. Б. Процедура осуществления конституционного
контроля федеральными судами США. — Сборник аспирантских
работ, вып. 14, Свердловск.
5 Цит. по: Ч и б и р я е в С. А. Указ. соч., с. 121.
6 Aptheker v. Secretary of State, 378 U. S. 500 (1964).
7 U. S. V. Brown, 381 U. S. 473 (1965).
8 Schempp case (374 U. S. 203—1962); Engel v. Vitale, 330 U. S.
435 (1962).
9 Cheldon С. Н. Op. cit., p. 73.
10 Brent L. Op. cit., p. 41.
11 S cheldon С. Н. Op. cit., XVIII.
12 Крылов Б. С. Указ. соч., с. 146.
13 Baker v. Carr, 369 U. S. 186 (1863).
14 Gray v. Sanders, 372 U. S., 368, 381 (1963).
15 Крылов Б. С. Указ. соч., с. 148—149.
16 См.: Всеобщая история государства и права, ч. 4. М., 1947,
с 61.
17 Wesberry v. Sanders, 376 U. S. 1 (1964).
18 Kirkpatric v. Preisler, 394 U. S. 231, 233 (1966).
19 Lucas v. Colorado Gen. Assambly, 327 U. S. 713 (1966).
20 Reynolds v. Sims, 377 U. S. 533, 579, 580 (1964).
21 См.: Snow A. H. The American Philisiphy of Government.
N. Y., 1921, p. 11.
22 В i с k e 1 A. The Supreme Court and the Idea of Progress.
N. Y., 1970, p. 25.
23 Griffin v. Illinois, 351 U. S. 12 (1956).
24 Douglas v. California, 372 U. S. 335 (1963).
25 Gideon v. Wainwright, 372 U. S. 335 (1963).
26 В ответ на заявление Гидеона, что он не имеет денег для
оплаты адвоката и, таким образом, лишен возможности защищаться,
несмотря на серьезность обвинения, судья сказал следующее:
«Мистер Гидеон, сожалею, но я не могу назначить вам адвоката,
который представлял бы вас в этом деле. По праву штата Флорида
единственный случай, когда я вправе назначить адвоката — это
когда лицо обвиняется в преступлении, за которое грозит смертная
казнь». (Цит. по: Sheldon С. Н. Op. cit., p. 32). Довести дело
219

до Верховного суда Гидеону помогли заинтересованные лица и ор
ганизации, включая American Civil Liberty Union.
27 См.: Государственный строй США. М., 1976.
28 Habenstreit В. Op. cit., pp. 170—171.
29 Марр v. Ohio, 367 U. S. 643 (1961).
30 Malley v. Hegan, 378 U. S. (1964).
31 Kox A. Op. cit., p. 11.
32 См.: Старченко А. Указ. соч., с. 45.
33 См.: «Правда», 1978, сент. 11.
Заключение
1 S t e a m e n R. Op. cit., p. 282.
2 См.: Hurst J. The Grows of American Law. Boston, 1950,
pp. 117—118.
3 Ibid, p. 289.
4 Kox A. Op. cit., pp. 133—134.
5 Bickel A. M. The Supreme Court and the Idea of Progress.
N. Y., 1970.
6 Ibid, p. 5.
7 Ibid., p. 15.
8 S с h w a r t z B. Op. cit., pp. 86—88.
9 Newman R. Equity and Law: a comporative Study. N. Y.,
1961, Introduction, p. 9.
10 Ibid., p. 83.
11 Ibid., pp. 85-87.
12 В 1 a n о z J. Antidemokraticke pusobeni nejvyssiho soudu USA
v obdobi liberalistickeho statu — Pocta akademiku Vaclavu Vanece-
kovi k 70. narozeninam. Praha, 1975, s. 439.
13 См.: Сов. государство и право, 1978, № 5.

ОГЛАВЛЕНИЕ
Предисловие 3
Глава первая. Мэрбюри против Медисона 7
Глава вторая. «Конституционное ревью» 28
Глава третья. Билль о правах: сомнения и злоключения ... 37
Глава четвертая. Суд Маршалла 42
Глава пятая. Суд Тэни: дело негра Дреда Скотта 52
Глава шестая. Выдвижение монополий. Верховный суд
находит себе нового хозяина 66
Глава седьмая. «Раздельное, но равное» 81
Глава восьмая. Социал-дарвинизм в теории и на практике . . 87
Глава девятая. «Свобода договора» нокаутирует социальное
законодательство 100
Глава десятая. Верховный суд против «Нового курса» ... 115
Глава одиннадцатая. Рузвельт атакует Верховный суд США 127
Глава двенадцатая. Суд Винсона — позор нации 141
Глава тринадцатая. Суд Уоррена: поворот к либерализму . . 151
Глава четырнадцатая. Суд Уоррена: подъем и упадок . . . 166
Глава пятнадцатая. Суд Уоррена: новый активизм 185
Заключение , 205
Примечания 212

Черниловский 3. М.
4-49 От Маршалла до Уоррена: (Очерки истории
Верховного суда США).—М.: Юрид. лит., 1982.—
224 с.
В монографии с использованием многочисленной зарубежной,
прежде всего американской, литературы и документов всесторонне
исследуется деятельность Верховного суда США почти за двухсотлетний
период. Автор показывает классовую пристрастность, политическую
тенденциозность высшего судебного учреждения США, всей
американской юстиции, анализирует отдельные судебные дела, теорию и историю
конституционного надзора, различные доктрины американских юристов,
соотношение деятельности Верховного суда и общей политики
американской администрации
Для научных работников и преподавателей юридических вузов.
„ 1206000000-040 „ лл„ „„, А ч
Ч 74-82 67.99(7 США)
012(01)-82 v

ОПЕЧАТКИ
к книге 3. М. Черниловского «От Маршалла до Уоррена.
Очерки истории Верховного суда США»
Стр.
13
72
145
167
168
Строка
16 снизу
14 снизу
12 сверху
5 снизу
1 сверху
Напечатано
ва собственности
конроверз
Обсуждение
«Государственно-
монополитический

дарственно-монополитическое
Следует читать
права
собственности
контроверз
Осуждение
«Государственно-
монополистический

дарственно-монополистическое
Зиновий Михайлович Черниловский
ОТ МАРШАЛЛА ДО УОРРЕНА
Очерки истории Верховного суда США
Редактор В. А. Смирнов
Художник С. Я. Сергеев
Художественный редактор Э. П. Батаева
Технические редакторы Т. К. Адегова, Н. Л. Федорова
Корректор М. И. Буланова
ИБ№1110
Сдано в набор 28.10.81. Подписано в печать 22.01.82.
А-01359. Формат 84Х1081/з2. Бумага типографская J№ 1.
Гарнитура литературная. Печать высокая. Объем: усл.
печ. л. 11,76; усл. кр.-отт. 11,97; учет.-нзд. л. 12,32.
Тираж 8000 экз. Заказ № 7973. Цена 1 р. 30 к.
Издательство «Юридическая литература> 121069, Москва,
Г-69, ул. Качалова, д. 14.
Областная типография управления издательств
полиграфии и книжной торговли Ивановского облисполкома,
153628, г. Иваново, ул. Типографская, 6.

К СВЕДЕНИЮ ЧИТАТЕЛЕЙ!
ИЗДАТЕЛЬСТВО ВЫПУСТИЛО В 1981 ГОДУ
СЛЕДУЮЩИЕ РАБОТЫ:
Джинджер Э. Ф. Верховный суд и права
человека в США. Пер. с англ. 21 л., 3 р. 30 к.
Сабо И. Идеологическая борьба и права
человека. Пер. с венг., 7,5 л., 75 к.
Ковалев В. А. Буржуазная юстиция: с кем и
против кого? (Империализм: события, факты,
документы), 11 л., 65 к.
В 1982 ГОДУ ВЫЙДУТ РАБОТЫ:
Буржуазная государственная идеология (Критика
буржуазной идеологии и ревизионизма). Пер. с нем.,
16 л., 2 р. 60 к.
Надь Л. Приговор в уголовном процессе. Пер. с
венг., 15 л., 3 р. 10 к.
Кокошин А. А. США: кризис доверия власти.
(Империализм: события, факты, документы), 10 л., 50 к.
По вопросам приобретения интересующих вас книг
рекомендуем обращаться в местные книжные магазины,
распространяющие нашу литературу.
Издательство «Юридическая литература»

1 p. 30 к.
Доктор юридических
наук, профессор Чернилов-
ский Зиновий Михайлович
родился в 1914 году.
Окончил Московский
юридический институт в 1938 году.
В 1941 году по окончании
аспирантуры защитил
кандидатскую диссертацию
«Законник Стефана Душа-
на». Этой работой
определились особые интересы
3. М. Черниловского как
государствоведа - слависта.
Его докторская диссертация
(1963 г.) была посвящена
происхождению
государства и права у западных
славян. Ветеран Великой
Отечественной войны 3. М.
Черниловский с 1953 года
преподает во Всесоюзном
юридическом заочном
институте. Автор 100
печатных работ, среди которых
около 20 учебников и
учебных пособий по всеобщей
истории государства и
права. Из его научных трудов
следует отметить
«Возникновение государства и
права у прибалтийских славян»,
«Всеобщая история
государства и права», «Билль о
правах» и др.