История
крестьянства
в Европе
Эпоха феодализма
ТОМ ВТОРОЙ Крестьянство Европы в период развитого феодализма
Москва
Издательство „ НАУКА"
1986
История
крестьянства
в Европе
Эпоха феодализма
В ТРЕХ ТОМАХ
Главная редакция член-корреспондент АН СССР 3. В. УДАЛЬЦОВА (главный редактор)
доктор исторических наук Ю. Л. БЕССМЕРТНЫЙ (заместитель главного редактора)
академик Ю. В. БРОМЛЕЙ доктор исторических наук М. А. БАРГ доктор исторических наук В. И. БУГАНОВ академик АН Эстонской ССР Ю. Ю. КАХК
Москва
Издательство „НАУКА
1986
Во втором томе коллективного труда по истории крестьянства раскрываются важнейшие закономерности эволюции основного трудящегося и эксплуатируемого класса феодального общества в период роста товарно-денежных отношений и городов. Выявляется общее и особенное в развитии крестьянства Западной, Центральной и Восточной Европы (включая Россию).
Редколлегия:
доктор исторических наук М. А. БАРГ (ответственный редактор)
доктора исторических наук
К. Д. АВДЕЕВА, ГО. Л. БЕССМЕРТНЫЙ, Е. В. ГУТНОВА, Л. А. КОТЕЛЬНИКОВА;
В. Д. НАЗАРОВ
Рецензенты:
доктора исторических наук
А. Д. РОЛОВА, Л. С. ЧИКОЛИНИ
0504020000-030
042 (02)-86
Подписное издание
© Издательство «Наука», 1986
ОГЛАВЛЕНИЕ
Введение М. А. Барг		И
	I ЕСТЕСТВЕННО-ГЕОГРАФИЧЕСКИЕ И СОЦИАЛЬНЫЕ УСЛОВИЯ ЖИЗНИ КРЕСТЬЯНСТВА В ПЕРИОД ЗРЕЛОГО ФЕОДАЛИЗМА	
Глава	1. Сельскохозяйственная техника и агрикультура К. Д. Авдеева	16
Глава	2. Аграрный пейзаж и колонизация К. Д. Авдеева, М. Л. Барг	42
Глава	3. Крестьянство и город Л. А. Котельникова II РАЗВИТИЕ КРЕСТЬЯНСТВА НА ПЕРВОМ ЭТАПЕ ЗРЕЛОГО ФЕОДАЛИЗМА. РЕГИОНАЛЬНЫЕ ОЧЕРКИ	64
Глава	4. Французское крестьянство в X—XIII вв. Ю. Л. Бессмертный	94
Глава	5. Английское крестьянство в XI—XIII вв. М. А. Барг	115
Глава	6. Итальянское крестьянство в X—XIII вв. Л. Л. Котельникова	136
Глава	7. Крестьянство стран Пиренейского полуострова в XI-XIII вв. О. И. Варьяш	154
Глава	8. Немецкое крестьянство в XI—XIII вв. В. Е. Майер	168
Глава	9. Крестьянство Польши и Чехии в XII—XIV вв. Л. В. Разумовская, В. Л. Якубский	185
Глава	10. Венгерское крестьянство в середине XIII— 30-х годах XV в. В. П. Шушарин	201
5
Оглавление
Глава И. Византийское крестьянство в XII—XV вв.	210
К, В. Хвостова
Глава 12. Крестьянство на Балканах (Сербия, Хорватия, Болгария) в XII-XIV вв.	233
М. М. Фрейденберг
Глава 13. Крестьянство на Руси в середине XII— конце XV в.	250
Л. В. Черепнин, В, Д. Назаров
III
РАЗВИТИЕ КРЕСТЬЯНСТВА НА ВТОРОМ ЭТАПЕ ЗРЕЛОГО ФЕОДАЛИЗМА. РЕГИОНАЛЬНЫЕ ОЧЕРКИ
Глава 14. Экономические и демографические процессы в Европе на втором этапе зрелого феодализма	288
М. А. Барг
Глава 15. Французское крестьянство в XIV—XV вв.	301
Ю. Л. Бессмертный
Глава 16. Английское крестьянство в XIV—XV вв.	319
М. А. Барг
Глава 17. Итальянское крестьянство в XIV—XV вв.	337
Л. А. Котельникова
Глава 18. Крестьянство стран Пиренейского полуострова в XIV-XV вв.	356
О. И. Варьяш
Глава 19. Немецкое крестьянство в XIV — начале XVI вв.	366
М. М. Смирин, В. Е. Майер
Глава 20. Крестьянство Чехии и Польши в XV в.	382
В. А. Якубский
Глава 21. Венгерское крестьянство в 40-е годы XV— первой половине XVI в.	399
В. IL Шушарин
Глава 22. Крестьянство Скандинавии (Швеция, Норвегия, Дания) в XIV—XVI вв.	407
С. Д. Ковалевский
Глава 23. Крестьянство России в XVI— середине XVII в.	420
В, Д. Назаров
Глава 24. Крестьянство в Балкано-Карпатских землях (Сербия, Хорватия, Болгария, Дунайские княжества) в XV-XVI вв.	458
М. М. Фрейденберг
6
Оглавление
IV
КРЕСТЬЯНСТВО
В СИСТЕМЕ ЗРЕЛОГО ФЕОДАЛЬНОГО ОБЩЕСТВА
Глава 25. Крестьянская община	476
Л. А. Котельникова
Глава 26. Сеньория и система феодальной эксплуатации крестьянства	493
Ю. Л. Бессмертный
Глава 27. Крестьянские ремесла и промыслы	522
А. А. Сванидзе
Глава 28. Крестьянство в системе феодального государства	542
Е. В. Гутнова
Глава 29. Классовая борьба крестьянства	567
Е. В. Гутнова
Глава 30. Духовная жизнь европейского крестьянства и его общественное сознание	592
Е. В. Гутнова
Некоторые итоги изучения истории крестьянства в период развитого феодализма	630
Ю. Л. Бессмертный
Источники и сокращения	636
Литература	643
CONTENTS
Introduction M. A. Barg		11
	I GEOGRAPHICAL AND SOCIAL CONDITIONS OF PEASANTS’ LIFE IN THE PERIOD OF DEVELOPED FEUDALISM	
Chapter	1. Agricultural Technics and Methods K. D. Avdeyeva	16
Chapter	2. Agrarian Landscape and Colonization K. D. Avdeyeva. M. A. Barg	42
Chapter	3. Peasantry and Town L. A. Kotelnikova II EVOLUTION OF PEASANTRY	64
i	\T THE FIRST STAGE OF DEVELOPED FEUDALISM. REGIONAL STUDIES	
Chapter	4. French Peasantry, the 10th to 13th Centuries Yu. L. Bessmertny	9-1
Chapter	5. English Peasantry, the 11th to 13th Centuries M. A. Barg	115
Chapter	6. Italian Peasantry, the 10th to 13th Centuries L. A. Kotelnikova	136
Chapter	7. The Peasantry of Pyrenean Countries, the 11th to 13th Centuries 0. I. Varyash	154
Chapter	8. German Peasantry, the 11th to 13th Century V. Ye. Mayer	168
Chapter	9. Polish and Czekh Peasantry, the 12th to 14th Centuries L. V. Razoumovskaya. V. A. Yakoubsky	185
Chapter	10. Hungarian Peasantry, the mid-13th Century to the 1430s.	201
V. P. Shousharin
8
Contents
Chapter 11.	Byzantine Peasantry, the 12th to 15th Centuries	210
X. V. Khvostova
Chapter 12.	Peasantry in the Balkan States (Serbia, Croatia, Bulgaria), the 12th to 14th Centuries	233
M. M. Freidenberg
Chapter 13.	Peasantry in Russia, the mid-12th to the Late 15th Centuries	250
L. V. Cherepnin, V. D. Nazarov
III
EVOLUTION OF PEASANTRY AT THE SECOND STAGE
OF DEVELOPED FEUDALISM.
REGIONAL STUDIES
Chapter	14.	Economic and Demographical Processes in Europe at the Second Stage of Developed Feudalism	288
		M. A. Barg	
Chapter	15.	French Peasantry, the 14th and 15th Centuries Yu. L. Bessmertny	301
Chapter	16.	English Peasantry, the 14th and 15th Centuries M. A. Barg	319
Chapter	17.	Italian Peasantry, the 14th and 15th Centuries L. A. Kotelnikova	337
Chapter	18.	The Peasantry of Pyrenean Countries, the 14th and 15th Centuries	356
		0. I. Vary ash	
Chapter	19.	German Peasantry, the 14th to Early 16th Centuries M. M. Smirin, V. Ye. Mayer	366
Chapter	20.	Polish and Czekh Peasantry, the 15th Century V. A. Yakoubsky	382
Chapter	21.	Hungarian Peasantry, in the 1440 s.— to the mid-16th Century	399
		V. P. Shousharin	
Chapter	22.	Peasantry in Scandinavia (Sweden, Norway and Denmark), the 14th to 16th Centuries	407
		S. D. Kovalevsky	
Chapter	23.	Peasantry in Russia, the 16th to mid-17th Centuries V. D. Nazarov	420
Chapter	24.	Peasantry in the Balkan and Carpatian Lands (Serbia, Croatia, Bulgaria, Danube Principalities), the 15th and 16th Centuries	458
		M. M. Freidenberg	
9
Contents
IV
PEASANTRY WITHIN THE SYSTEM
OF DEVELOPED FEUDAL SOCIETY
Chapter 25.	Peasant Community	476
L. A. Kotelnikova
Chapter 26.	Manor and the System of Feudal Exploitation of the Peasantry	493
Yu. L. Bessmertny
Chapter 27.	Peasant Trades and Handicrafts	522
A. A. Svanidze
Chapter 28.	Peasantry Within the System of Feudal State	542
Ей. V. Goutnova
Chapter 29.	Peasants’ Class Struggle	567
Ей. V. Goutnova
Chapter 30.	Spiritual Life and Social Consciousness of European Peasantry	592
Ей* V. Goutnova
Certain Results of Studies in the History of Peasantry in the Period of Developed Feudalism	630
Yu. L. Bessmertny
Sources and Abbreviations	636
Literature	643
ВВЕДЕНИЕ
Второй том истории европейского крестьянства охватывает эпоху, в течение которой характерные для феодальной общественно-экономической формации производственные отношения достигли своего высшего развития. Неравномерность общественной эволюции в разных странах исключает возможность единой датировки этого периода, его «начала» и «конца» для Европы в целом: для Западной Европы он датируется преимущественно XI—XV вв., для Северной, Центральной и Восточной — преимущественно XII—XVI вв. Эта хронологическая асинхронность, подробно обосновываемая в соответствующих главах, обеспечивает стадиальную сопоставимость рассматриваемых явлений и процессов в масштабах всего европейского континента.
Однородность этих явлений и процессов, разумеется, не означает полного их тождества в разных регионах. Региональная специфика наиболее очевидным образом выступает в географических рамках отдельных европейских областей. По мере формирования национальных государств и постепенного слияния составлявших их географических областей, границы распространения основных конкретно-исторических вариантов развития крестьянства постепенно сближались с политическими границами таких государств. Естественно поэтому, что региональные очерки эволюции крестьянства, включенные в том, воспроизводят в первую очередь черты этой эволюции, присущие отдельным странам. Такой страноведческий анализ представляет, однако, лишь первый этап типологического анализа. Сопоставление общего и особенного в судьбах крестьянства отдельных стран и областей Европы позволяет в дальнейшем свести многообразные пути его развития к нескольким важнейшим типам. Решение этой задачи возможно лишь на базе обобщения материала, касающегося всего европейского континента1. Итоги такого обобщения отражены в заключительной главе тома.
Стремясь раскрыть суть основных изменений, пережитых крестьянством в рассматриваемую эпоху, и показать его огромную социальную роль в созидании зрелого феодального общества, авторский коллектив должен был проанализировать развитие крестьянства во всей полноте его общественных связей и притом показать этот класс не только как объект действия имманентных исторических закономерностей, но и как субъект исторического процесса, накладывающий на весь его ход сильнейший отпечаток. Следуя столь широкой цели, нельзя было ограничиться изолированным рассмотрением жизни самих крестьян. Необходимо было в соответствии с принципами марксистско-ленинского подхода обозреть и уяснить взаимосвязь разных сторон средневековой действительности, воздействовавших на историю крестьянства или, наоборот, обусловливавшихся эволюцией этого класса и его активнейшей классовой борьбой. Иными словами, потребовалось проанализировать все основные элементы зрелой феодальной системы, связанные с жизнедеятельностью крестьян-
1 За рамками книги остались лишь некоторые изолированные или отдаленные географические области Европы, как например, Ирландия и Исландия.
И
Введение
ства, изучая их сквозь призму условий его существования. Соответственно, анализ конкретных изменений в материальном, правовом и политическом положении крестьян сочетается с исследованием структуры экономики и государства, изучением классовой борьбы крестьян, форм его социальной организации, особенностей общественного сознания, культурной эволюции и т. п.
В центре внимания авторского коллектива находились при этом стержневые социально-экономические процессы изучаемого периода, и прежде всего главный из них — рост простого товарного производства и обмена. Этот рост придавал зрелому европейскому феодализму неповторимое своеобразие, выражал его внутреннюю динамичность, подготавливал предпосылки дальнейшей социальной эволюции и его последующего разложения. Естественно, что рост товарно-денежных отношений и его органическая взаимосвязь с развитием деревни принадлежат к числу вопросов, мимо которых не проходит ни одна из глав тома. Чтобы сама эта взаимосвязь была достаточно глубоко проанализирована, следовало учесть не только различие ее региональных воплощений, но и особенности разных фаз в ее развитии. Определение для разных регионов хронологических граней основных из этих фаз — самостоятельная и сложная научная проблема. Решая ее в предварительном порядке, авторский коллектив сосредоточил внимание на двух ключевых этапах. Начальный из них совпадает с первым периодом развитого феодализма и имеет своим исходным пунктом завершение генезиса феодальных отношений, а своей конечной гранью — утверждение зрелой феодальной структуры в условиях интенсивной внутренней колонизации, подъема городов и роста торговли. Второй из этих этапов совпадает со вторым периодом зрелого феодализма и характеризуется тем, что простое товарное производство достигает здесь своего наивысшего развития, подготавливая последующее разложение феодализма и генезис капитализма. На этом этапе еще полностью сохранились основные феодальные устои, феодализм продолжал господствовать, хотя и переживал немаловажную перестройку внутри-формационпого типа.
Следуя этой периодизации, авторы распределили региональные очерки между двумя разделами тома, каждый из которых посвящен одному из этапов развитого феодализма (части II и III). Начальный и завершающий разделы тома (части I и IV) включают серию обобщающих, системных глав, в которых характеризуются важнейшие общеевропейские процессы в развитии крестьянства, дается их типологический анализ и освещаются предпосылки региональных различий в их протекании.
Все сказанное с очевидностью свидетельствует о принципиальных отличиях данного труда от тех буржуазных исследований по аграрной истории, в которых крестьянство выступает как объект либо «цивилизаторской» деятельности господствующего класса, либо же — социально обезличенных экономических процессов, противодействие которым со стороны крестьянства якобы обрекает его на роль реакционной общественной силы2. Чтобы полемика против подобных и всех иных, требующих критического анализа, точек зрения была наиболее конкретна и доказательна, она включена в содержание самого исследования. Это позволяет убедительнее аргументировать необходимость пересмотра ряда традиционных историографических представлений, существующих в буржуазной науке.
2 См. обзор историографических концепций этого рода: Барг, 1973.
12
Введение
*
Как уже отмечалось в Предисловии к I тому настоящего издания, все оно реализует давнюю традицию отечественной историографии, всегда уделявшей особое внимание аграрной истории и судьбам крестьянства, т. е. тем массам безвестных тружеников, «которые из поколения в поколение создавали материальные ценности — основу всей человеческой культуры и ее движения вперед» и перед «молчаливой мудростью» которых преклонялись величайшие умы человечества (Сказкин, 1981, с. 216). Для данного тома эта историографическая традиция имеет тем
Пастухи. Фрагмент фрески Джотто ди Бондоне. 1303—1306. Италия. Падуя, часовня Арены
большее значение, что она подкрепляется особенно многочисленными трудами наших соотечественников — академиков Е. А. Косминского, Б. Д. Грекова, С. Д. Сказкина, Л. В. Черепнина и ряда их учеников и последователей. Продолжая и развивая наиболее плодотворные из выдвигавшихся в нашей науке идей, авторский коллектив стремился в то же время всюду, где этого требовал вновь накопленный фактический материал, дать ему новое осмысление.
Не все из исследованных в томе конкретно-исторических проблем нашли в нем свое разрешение. Некоторые из них продолжают вызывать споры и ждут дальнейшего анализа с привлечением новых фактических данных. В числе таких проблем: причины особенностей в аграрном развитии, с одной стороны, Западной и Южной, с другой — Центральной и
13
Введение
Восточной Европы, появляющиеся к концу рассматриваемого периода; характер различий между частновладельческими и государственными крестьянами; природа и значение феодальных «свобод», завоеванных крестьянами ряда европейских стран. По этим — как и по некоторым более частным — вопросам в исторической науке нет однозначных выводов. Итоги изучения подобных вопросов рассмотрены в соответствующих системных главах, а также в заключительном разделе. Выявляя исследовательские лакуны и дискуссионные проблемы, авторский коллектив тома надеется способствовать тем самым их дальнейшей разработке \
3 Оставшиеся после смерти Л. В. Разумовской, Л. В. Черепнина и М. М. Смирина тексты для глав 9, 13 и 19 были доработаны с учетом новейшей историографии их соавторами В. А. Якубским (гл. 9), В. Д. Назаровым (гл. 13) и В. Е. Майером (гл. 19) и соответственно расширены. В связи со смертью в период издательского редактирования тома В. Е. Майера редакционная работа по его разделам была проведена Ю. Л. Бессмертным. Бригадиры тома: кандидат истор. наук 3. С. Чертина и С. И. Лучицкая. Библиография составлена С. И. Лучицкой. Иллюстрации подобраны Ю. Р. Ульяновым.
I. Естественно -географические и социальные условия жизни крестьянства в период зрелого феодализма
ГЛАВА 1
СЕЛЬСКОХОЗЯЙСТВЕННАЯ ТЕХНИКА И АГРИКУЛЬТУРА
Проследить развитие сельскохозяйственной техники и агрикультуры в средние века — задача нелегкая. Источники — ограниченны, их данные отрывочны и разрозненны. Правда, об орудиях, сельскохозяйственных культурах, домашних животных, трудовом процессе крестьян есть немало иконографических материалов; ими пестрят миниатюры, барельефы готических соборов. Но что касается письменных источников, то они относятся преимущественно к хозяйству феодалов и очень мало говорят о крестьянской агрикультуре. Неудивительно поэтому, что при современном уровне знаний в этой области многие вопросы еще неразрешимы.
История средневековой агрикультуры — одна из самых молодых отраслей современной исторической науки. Толчком к ее выделению в самостоятельную отрасль можно считать выступление в 1955 г. на Римском международном конгрессе исторических наук трех специалистов по истории сельского хозяйства во Франции, Нидерландах и Англии — Ж. Мёв-ре, Б. Слихера ван Бата и У. Хоскинса — которые поставили «на повестку дня» изучение истории техники земледелия, систем полеводства, сельскохозяйственных орудий и т. п. С тех пор изучение средневековой агротехники и агрикультуры стало привлекать больше внимания. Попытка осмыслить вновь накопленный фактический материал вызвала жаркие дебаты. Особенно это касается таких вопросов, как изменения в агрикультуре и продуктивности земледелия при переходе от античности к средневековью; преобразования в агрикультуре в связи с ростом городов; общая тенденция в развитии средневекового земледелия (было ли оно застойным или имел место постепенный его рост); понимание сути прогресса в средневековом сельском хозяйстве; развитие сельскохозяйственной техники и систем земледелия, их влияние на урожайность; соотношение основных отраслей сельского хозяйства в различных регионах в отдельные периоды.
При всех разногласиях историки различных направлений признают тот факт, что без изучения динамики средневековой агрикультуры теперь невозможно подлинно научное освещение многих явлений не только экономической, но социальной истории, в частности, взаимосвязи экономического и социального прогресса. Дискуссии последних лет явились стимулом для разработки как общих, так и конкретных проблем истории сельскохозяйственной техники и агрикультуры (подробнее см.: Бессмертный, 1981, с. 6—26). Введение в научный оборот нового материала сочетается с попытками совершенствования методики исследования, например, определения урожайности (Бессмертный, 1973, с. 178—185). Все это сделало более реальным изучение основных направлений в развитии техники сельскохозяйственного производства и агрикультуры в классическое средневековье.
Во второй период средневековья, отмеченный ростом городов, сельское хозяйство оставалось господствующей формой экономики в Европе. Уровень агрикультуры определялся сложным взаимодействием различных факторов. Прежде всего на него оказало влияние завершение процесса феодализации. В феодализме были заложены немалые возможности
16
Глава 1. Техника и агрикультура
для развития мелкого крестьянского хозяйства — самой перспективной в тех условиях формы производства.
Общепризнана роль городов в судьбах европейской деревни. С их ростом связаны потребность в дополнительном продовольствии, сырье, появление новых потребностей феодалов, развитие рыночных связей. Не меньшее значение имел рост населения в Западной Европе в XI—XIII вв. Этот фактор очень важен, так как человек с его трудовыми навыками был основной производительной силой средневековья, и уровень хозяйства во многом определялся степенью развития производственного опыта крестьян. В то же время пропорционально увеличению населения росла потребность в продуктах питания. Все это побуждало к изысканию способов увеличения сельскохозяйственной продукции за счет расширения пахотных площадей или интенсификации производства.
Наконец, характер и уровень агрикультуры были неразрывно связаны с естественно-географическими условиями. Природа, климат, характер почвы нередко определяли соотношение земледелия и скотоводства, пашенного хозяйства и садоводства или виноградарства, выбор культур и т. п. Исходя из характера естественно-географических условий, Европу можно разделить на три больших района. Первый из них — район легких, хорошо дренируемых почв (часто малоплодородных) и теплого климата. Это колыбель древней цивилизации в Европе. Ее центр — в бассейне Средиземного моря; островки ее встречаются, но редко, и к северу от Альп. Второй район — плодородные равнины умеренной климатической зоны, протянувшиеся широкой полосой от Парижского бассейна до Урала. Их хозяйственное освоение началось вплотную лишь в средние века. Третий район составляют горные зоны и предгорья, часто с суровым климатом, почти непригодные для земледелия.
Впрочем, такое деление весьма приблизительно, и при объяснении местных особенностей в развитии агрикультуры необходимо учитывать природно-климатические особенности более узких районов. В плодородных районах встречается немало мест с тяжелыми скудными почвами, благодатные плодородные долины соседствуют с суровыми горами и т. п. Так, в сравнительно небольшой провинции Восточной Франции — Пикардии — насчитывается пять природно-почвенных зон, в провинции Бовези север наиболее благоприятен для зернового хозяйства, юг для виноградарства, а в средней части преобладают малоплодородные почвы, почти непригодные для земледелия. Еще большее разнообразие природных зон наблюдается в английских графствах Линкольншир и Норфолк: в первом из них — 14, а во втором — 8 зон. В северном графстве Англии — Уэст-Райдинге — на западе расположены бесплодные вершины Пеннинских гор, на юго-востоке — топкие болота, бедные сланцы и песчаники — на юге, а север графства занимает плодородная долина.
Разнообразие почв ставило перед человеком свои проблемы. В одних районах требовалось дренирование почвы (там, где тяжелая глина долго удерживала влагу, а когда просыхала, то трескалась и с большим трудом поддавалась обработке). Полноводные реки и море в Англии, Нидерландах, Северной Франции и Германии очень часто сводили на нет плоды многолетних усилий десятков тысяч людей, уничтожая не только поля, но и стирая с лица земли целые селения. В других районах, наоборот, надо было увлажнять почву, не задерживавшую весеннюю влагу и т. д.
Говоря об агротехническом развитии в средние века, следует иметь в виду, что часто оно проявлялось не только, и может быть даже не столь
17
I. Условия жизни крестьянства при развитом феодализме
ко, в изобретениях и усовершенствованиях, сколько в территориальном расширении сферы применения известных к тому времени орудий труда, систем земледелия, сельскохозяйственных культур и методов ведения хозяйства. Общеизвестно, что многие достижения римской агрикультуры получили дальнейшее развитие и распространение лишь в феодальной Европе: боронование, прополка полей, известкование почв и т. д. в средние века распространились на новые территории к северу от Альп.
В исторической литературе нередко говорится о «рутине», «застойности» сельского хозяйства в средние века. На деле, вероятно, правомернее говорить не только о «рутине», но и о традиции, которая воспроизводила накопленный многими поколениями положительный опыт и играла большую роль в жизни европейской деревни. Однако в силу традиции отнюдь не все достижения внедрялись сразу, особенно в крестьянском хозяйстве: на это иногда уходили целые столетия, а ряд нововведений был почти недоступен крестьянам. Поэтому частные примеры хозяйственных успехов не следует принимать за массовое явление. Нельзя руководствоваться также едиными критериями для всех районов на протяжении всего классического средневековья. В каждом регионе в зависимости от природных и иных условий вырабатывались свои агротехнические приемы.
В свете достижений современной советской историографии, в которой утвердилось деление развитого феодализма в Европе на два этапа, целесообразно говорить о двух этапах и в развитии агрикультуры. В Западной Европе на первом этапе развитие сельского хозяйства к северу от Альп проявлялось не столько в его интенсификации, сколько в расширении культурных площадей (Postan, 1976, р. 46). Наиболее ярким выражением этого процесса была внутренняя колонизация. Более рациональное хозяйство велось только на землях феодалов — на домене.
С хозяйственным подъемом XI—XIII в. в этой области был связан возросший интерес к проблемам сельского хозяйства, появление агрономической литературы. Сельскохозяйственные трактаты XIII — начала XIV в. дошли до нас во множестве списков, что свидетельствует о большой их популярности. В Германии в середине XIII в. Альберт Великий написал трактат «О растениях», в Англии в XIII в. за короткий срок появилось сразу пять подобных произведений, самым популярным из которых оказался «Трактат о хозяйстве» Уолтера Хенли. Его в значительной мере дополняли два анонимных трактата и «Правила ведения хозяйства» епископа Роберта Гроссетеста. Самым полным для того времени был труд итальянского агронома Пьетро Крешенци «О выгодах сельского хозяйства» (ок. 1305 г.), позволяющий наглядно представить многие аспекты агрикультуры Италии XIII в. Автор его — внимательный наблюдатель, хорошо знакомый с техникой современного ему земледелия. Он дает подробные наставления, как лучше удобрять и обрабатывать почву под полевые и огородные культуры, какими семенами сеять, что вредит растениям, какие работы и когда лучше выполнять и т. п. Ту же цель ставил и У. Хенли. Во вступлении он писал: «Это трактат о хозяйстве, некогда составленный мудрым человеком по имени сэр Уолтер Хенли. Составлен же он затем, чтобы людей, имеющих землю и держания и не знающих всех отраслей хозяйства, обучить обработке земли и уходу за скотом, от чего смогут получить великое богатство те, кто услышат эти поучения и будут поступать согласно с ними» (Агрикультура, с. 190). Агрономическая литература пропагандировала наиболее рациональные методы ведения хозяйства. Но она была доступна лишь господ
18
Глава 1. Техника и агрикультура
ствовавшему классу. Ее советы остались неизвестны и были неприемлемы для подавляющего большинства крестьян.
В XIV—XV вв. в Западной Европе происходит иной процесс: рост многоотраслевого хозяйства, специализация отдельных хозяйств и районов, относительная интенсификация земледелия. Центр прогрессивного развития агрикультуры перемещается с сеньориального хозяйства на земли крестьян и арендаторов. Таким образом, при анализе развития средневековой агрикультуры следует учитывать, что оно было тесно взаимосвязано с социальными отношениями. Следует также учитывать разный «потенциал прогресса» в различных районах. Если в Средиземноморском бассейне агрикультура развивалась на базе богатейшей римской традиции, то в остальной Европе влияние этой традиции было слабее или вообще отсутствовало. Наибольшие достижения наблюдались в умеренной зоне. Но и здесь не все регионы развивались одинаково: подъем в одних мог совпадать по времени с застоем или упадком в других.
1.	Орудия сельского труда
При всей застойности средневековой техники, в XI—XVI вв. можно проследить некоторые изменения в основных орудиях труда. Важным достижением классического средневековья, определившим развитие многих отраслей хозяйства, было распространение водяного двигателя. Водяные мельницы появились в ряде стран в XI в., число их постоянно росло на протяжении всего периода, особенно около больших городов. В XIII в. они появляются на Руси, а в XV—XVI вв. уже широко здесь распространены. В конце XII в. с Востока были заимствованы ветряки. Они известны во всей Западной Европе, но особенно много их было в Нидерландах, где они откачивали воду с польдеров. И водяные, и ветряные мельницы использовались не только для помола зерна, но и в сукновальнях, крупорушках, давильных прессах, для дробления железной руды и т. п. Значение этого факта трудно переоценить, так как высвободилось много рабочих рук, что в свою очередь привело к совершенствованию технологии ряда процессов. Особенно важно было использование водяных двигателей в металлургии, где ускорение и удешевление добычи металлов и металлургического процесса стало одной из причин удешевления железа, дальнейшего его распространения и появления железных орудий или их режущих частей. Прежде всего это коснулось основных земледельческих орудий.
Средневековая Европа знала несколько типов пахотного орудия. Самым древним из них было рало, история которого восходит к незапамятным временам. Уже в Римской империи оно было максимально приспособлено к особенностям средиземноморской почвы. В специальной литературе рало порой отождествляется с легким плугом. Между тем отличительная особенность плуга — асимметричный лемех, тогда как у рала лемех имел симметричную форму. В средние века было известно несколько видов плуга: с длинным лемехом без резака, наподобие сохи чаще применявшийся для двоения пара) и с резаком, лемехом, грядилем, рукояткой, дощечками для заделки семян.
Как и рало, легкий плуг, если считать его новым типом орудия, годился преимущественно для обработки легких сухих каменистых почв, так как произвести глубокую вспашку с переворачиванием пластов им ~ыло невозможно. Для этого требовался тяжелый колесный плуг, который оказался пригодным для вспашки более плодородных, но переувла
19
I. Условия жизни крестьянства при развитом феодализме
жненных почв. Он появился задолго до XI в., но широкое распространение его относится к классическому периоду. С его помощью культура земледелия распространилась далеко на север Европы. Этот плуг прошел более чем тысячелетнюю эволюцию, пока принял совершенную форму. Конструкция его оставалась в целом постоянной, усовершенствования касались лишь деталей, применительно к местным особенностям: некоторые деревянные части заменились железными, изменилась форма резака и лемеха. Таким плугом стали пахать глубже, выворачивая на поверхность плодородный слой гумуса. В XI в. впервые появился отвал, который в средней зоне Европы распространился лишь постепенно: во Фландрии — в XIII в., в Англии — в XIV—XV вв., в Северной Франции — в XV в. Первоначально это была просто деревянная планка, расположенная под небольшим углом к направлению плуга, которую можно было применять лишь на мягких почвах. Позднее отвал удлинился, форма его совершенствовалась, становилась более разнообразной, но отличия касались главным образом степени его кривизны. Из чего делались первые отвалы неизвестно. Позднее для них использовались преимущественно мягкие породы деревьев. Столь громоздкое сооружение требовало двух пахарей: один направлял плуг и регулировал глубину борозды, другой вел упряжку.
Тяжелый плуг широко применялся на распашке целины и господского домена. Внедрение его в крестьянское хозяйство затруднялось дороговизной как самого плуга, так и упряжки. Поэтому крестьяне объединялись по нескольку дворов, но чаще вынуждены были обрабатывать даже тяжелые глинистые почвы легким плугом или мотыгой. Тяжелый громоздкий плуг был неприменим также на небольших пространствах, на склонах холмов, на каменистых почвах юга и севера. В господском хозяйстве иногда имелось несколько разных видов плугов, предназначавшихся для различных видов вспашки: тяжелым плугом пахали, легким измельчали почву.
В XV в. во Фландрии и Германии стали пахать легким железным плугом с одной рукояткой и небольшим колесом вместо двух больших. В него впрягали одну — две лошади, его легче было разворачивать, поэтому он был много удобнее. Пахать на нем мог один человек, от которого, правда, требовалось большое искусство. (Slicher van Bath, 1963, р. 186). Появление такого плуга было связано, вероятно, с необходимостью максимально приспособить орудие пахоты к парцеллярному крестьянскому хозяйству, занявшему к XV в. господствующее положение в большей части Европы.
На Руси стремление максимально приспособить пахотное орудие к особенностям почвы и рельефа привело к появлению сохи. Двузубая (двурогая) соха с коловыми сошниками без отвальных приспособлений, с рассохой, почти под прямым углом прикрепленной к оглоблям, восходит к XIII в. В XIV в. она распространялась наряду с ралом и плугом, а в XVI—XVII вв. стала преобладать (Горский, 1962, с. 348). За это время соха совершенствовалась: стали длиннее и шире сошники (от 20—25 см в XIII в. до 28—40 см в XV—XVI вв.). Их насаживали на «рога» не в одной плоскости, а несколько под углом, так что один сошник срезал пласт горизонтально, а другой подрезал сбоку. Но самым важным конструктивным новшеством с XIV в. была перекладная поли-ца — сравнительно длинная дощечка, широкая сверху и суживавшаяся книзу. Она дала возможность переворачивать почву, запахивать удобрения и семена. Нижний конец ее помещался на одном из сошников: если
20
Глава 1. Техника и агрикультура
на правом, то земля отгребалась налево, и наоборот. Полица в Новгородской земле появилась не позднее XIII—XIV вв., а к началу XVII в. соха без полицы встречалась на Руси крайне редко (Шапиро, 1977, с. 28; Горская, 1979, с. 210). Преимущество двузубой сохи перед ралом было в том, что она была производительнее, а перед плугом — в легкости и несложной конструкции, что позволяло крестьянам делать ее своими руками; в нее впрягалась одна лошадь, что также было немаловажно для крестьян, бедных рабочим скотом. Дальнейшее совершенствование пашенного орудия в центре Русского государства на рубеже XVI—XVII вв. связано с появлением сохи плужного типа — косули — п известной диф-
Сельскохозяйственные работы. Миниатюра из рукописи «О вселенной» Рабана Мавра. Ок. 1023 г. Италия, Монтекассино. Дрезден. Библиотека земли Саксония. Пахота на волах с затылочным ярмом (запечатлен момент, когда крестьянин начинает пахать новую полосу и нажимом ноги погружает лемех плуга в землю на нужную глубину; другой крестьянин разбивает мотыгой комья земли)
ференциацией орудий пахоты (большие и малые сохи для разных видов работ. См.: Горская, 1979, с. 209—210).
Пахали повсеместно сначала на волах (в Испании, Италии, на Балканах, Франции), а также на мулах (в Италии), на буйволах, кое-где на ослах, лошаках и даже коровах. Несколько изменилась упряжь для волов: если раньше ярмо крепилось непосредственно к рогам или шее вола, то теперь появилась подвижная вага с постромками (иго), которая давала животным большую свободу движения, и они меньше утомлялись. Центр тяжести был перенесен с рогов вола на грудь, что увеличило силу тяги. Гораздо больший эффект пахоты был достигнут с тех пор, как в плуг начали впрягать лошадь. Это стало возможно с появлением на Западе новой сбруи с хомутом и ковки лошадей. В древности кожаный мягкий хомут одевался на шею лошади в том месте, где проходит дыхательная артерия. Это настолько затрудняло дыхание, что лошадь не могла работать в полную силу. В X в. с Востока был заимствован хомут, который лежал не на шее, а на плечах, что повышало коэффициент по
21
I. Условия жизни крестьянства при развитом феодализме
лезного действия в несколько раз. Видимо, на Руси подобный хомут появился раньше, чем в Западной Европе (Чернецов, 1977, с. 27). Замена волов лошадьми происходила до конца средних веков. Сначала лошадей использовали на легких почвах; на тяжелых впрягали вместе волов и лошадей, чтобы ускорить движение плуга. Во второй половине XI в. лошадь в плуге появилась в Нормандии и Парижском районе, в XII в. во многих районах Северной Франции, Германии, Англии (в 1125 г. мы встречаем здесь лошадь в бороне, а в конце XII в. в Рамзейском аббатстве из 21 упряжки 12 было смешанными; соотношение волов и лошадей
а) Грядковый плуг. Миниатюра из «Саксонского зерцала». Третья четверть XIV в. Германия, Дрезден.
Плуг обслуживают пахарь и погонщик. В запряжке две лошади в упряжи со шлеями, вагой и вальком
б) Боронование. Миниатюра из «Саксонского зерцала». Третья четверть XIV в. Германия, Дрезден.
Борона — рамочная, так называемого открытого (раздельного) типа
в Рамзейском аббатстве с конца XII до середины XIII в. изменилось с 4:1 до 3:2). На Руси с конца XI — начала XII в. лошадь была самым распространенным тягловым животным, хотя пахали и на волах. С XIII в. в Парижском районе и Нормандии предпочтение отдается лошади, а в XV в. вол как тягловая сила здесь — большая редкость. Но в Англии, Фландрии, Италии, Византии и Германии волы не были вытеснены окончательно до конца средних веков. В агрономической литературе того времени долго велся спор о преимуществах вола над лошадью: лошадь ест много овса, ее надо ковать, упряжь ее стоит дороже, она более при
22
Глава 1. Техника и агрикультура
хотлива и подвержена заболеваниям, старого вола можно продать на мясо, тогда как у лошади годится лишь шкура, так что иметь лошадь стоит в три-четыре раза дороже (Агрикультура, с. 195—196). Эти аргументы в пользу вола использовались до XVIII в. Однако появление лошади в плуговой упряжке трудно переоценить: это позволило производить пахоту гораздо быстрее, а при срочных работах лошадь была незаменима. Кроме того, лошадь могла работать непрерывно на час—полтора дольше, чем вол, а также быстрее восстанавливала силы. Наконец, ей меньше угрожала опасность искалечить ноги, так как она была под-
кована. Этим и объясняется преобладание лошади в зоне умеренного климата.
Большим достижением было впряжение лошади в борону, которая при 'олее быстром движении стала разбивать встречавшиеся на пути комья земли. Так из орудия для удаления сорняков борона превратилась в эффективное орудие разрыхления почвы и прикрытия семян. Преоблада
23
I. Условия жизни крестьянства при развитом феодализме
ли квадратные бороны с деревянными, реже железными зубьями. В Северной Франции и Фландрии в XIII в. появилась треугольная, а в XV в.— трапециевидная форма ее. Кое-где для разбивания комьев на тяжелых почвах применяли дубовый цилиндр, утыканный шипами, а для укатывания полей в целях выравнивания пашни после плуга — катки. Однако боронование на крестьянских землях было редким, крестьяне чаще рыхлили землю и засыпали семена мотыгами, а большие комья разбивали деревянными колотушками. На Руси для этого были специальные молотки — глызобойки. Для подготовки почвы к севу и прикрытия семян на небольших площадях употребляли также деревянные грабли.
Остальные орудия были прежними. Это — мотыга, заступ, серп, коса, цеп или палка для молотьбы, вилы, грабли, грохот, широкая деревянная лопата или сито для веяния зерна. Мотыга и заступ были распространены весьма широко. Лопаты были деревянные, железом оковывалась иногда только нижняя часть и ее боковые края. Железные лопаты были редки. Коса также известна издавна. Около XII в. на Западе коса с длинной рукояткой стала снабжаться еще короткой ручкой, помещавшейся на рукоятке под прямым углом. В начале XIV в. во Фландрии к рукоятке косы у ее основания над режущей частью стали приделывать диск из ивового прута, сгребавший скошенную траву и стебли. Первоначально косу использовали только для срезания травы и соломы после жатвы, позднее — при уборке бобовых, еще позднее — при жатве зерновых (Slicher van Bath, 1963, р. 186). В Германии в XV в. появилась коса с приделанными к ней граблями (Майер, 1979, с. 164).
На Руси до XV в. косили косой-горбушей. Ее рукоятка насаживалась на черенок в одной плоскости с клинком, образуя с лезвием тупой или почти прямой угол. Длина ее приближалась к длине клинка, поэтому работали в наклон. Траву срезали взмахами то влево, то вправо. Иногда клинок полностью делали из стали, но чаще из железа, снабдив для прочности стальным лезвием. Было несколько видов кос-горбуш. В XV—XVI вв. они вытесняются современной косой-литовкой, имеющей рукоятку длиной в рост человека с небольшой поперечной ручкой на ней. Клинок крепится к ней почти под прямым углом, плоскость его почти перпендикулярна оси ее. Литовкой косят не сгибаясь, трава ложится на левую сторону (Левашова, 1956, с. 60, 91).
2.	Системы земледелия
Говоря об уровне европейского земледелия, нельзя исходить только из состояния техники и эволюции сельскохозяйственных орудий. Одним из объективных условий продуктивности сельского хозяйства всегда, а в средние века особенно, является естественное плодородие почвы. От того, насколько известны были средневековому человеку и насколько широко использовались им методы восстановления плодородия почвы, во многом зависел уровень сельского хозяйства. Среди агротехнических приемов важное место принадлежало севооборотам, способам подготовки почвы к посеву, отбору семян и уходу за посевами. Разнообразие этих способов было связано с рядом факторов и местных особенностей.
Севообороты различались в зависимости от чередования культур, а также чередования периодов возделывания и отдыха пашни. В умеренной зоне основными были двух- и трехпольный севообороты, разница между которыми — в наличии или отсутствии яровых посевов. Двухполье
24
Глава 1. Техника и агрикультура
с чередованием озимые—пар было известно античному миру, трехполье с чередованием озимые—яровые—пар появилось в раннее средневековье либо из двухполья, либо из перелога. Ч. Парен правомерно считает его крупнейшим достижением европейской агрикультуры средневековья (The Cambr. Econ. Hist., 1966, I , p. 136). Преимущество трехполья заключалось прежде всего в том, что при сохранении той же площади пашни ежегодная запашка увеличивалась с одной второй до двух третей, что давало больший сбор зерна при той же урожайности. Более того, тем же инвентарем можно было вспахивать большую площадь, так как пахота производилась чаще всего дважды по пару и один раз под яровые. Подсчитано, что при тех же затратах труда трехполье позволяло получить в полтора раза больше годовой продукции (White, 1962, р. 72). Далее, при трехполье сельскохозяйственные работы (пахота—сев—жатва) более равномерно распределялись в течение года. Наконец, значительно сокращался риск потерять весь урожай в случае стихийных бедствий, так как в оборот вводились яровые культуры с иными сроками посева и уборки и режимом роста; расширился и ассортимент культур в севообороте.
Однако трехполье было возможно лишь при определенных условиях. Для него нужны достаточно хорошие почвы (иначе они быстро истощаются и требуют удлинения срока пара). Для того чтобы прочно освоить трехполье, надо было найти средства к сохранению урожайности. Пахота, особенно под посев, должна быть достаточно глубокой, обеспечивающей оборот пласта. Поэтому область трехполья почти совпадает с распространением тяжелого плуга с отвалом, а на Руси — сохи с полицей. На систему земледелия влияли и климатические условия. В некоторых районах юга почвы достаточно плодородны, но трехполье там было невозможно из-за ранней сухой весны и сухого жаркого лета, мешавших росту яровых. На севере Руси и в Скандинавии, наоборот, нельзя было сеять озимые из-за суровой зимы и двухполье здесь базировалось преимущественно на яровых культурах.
Но и в умеренной зоне трехполье внедрялось очень медленно и неравномерно. На это ушло около шести столетий. Некоторые историки связывают трехполье с появлением лошади в упряжке и возросшим спросом на овес как кормовую культуру. Большинство же связывают появление трехполья с освоением новых земель. В старопахотных районах его внедрение затруднялось из-за необходимости ломать традиционные отношения: надо было полностью перераспределить поля, так как каждый крестьянин должен был иметь долю в каждом поле.
Раньше всего трехполье победило в отдельных районах Северной Франции и во Фландрии. Первое упоминание о трехполье в Пикардип относится к 1100 г., а распространилось оно здесь в XII в. (Fossier, 1968, р. 336—337). Во Фландрии трехполье было внедрено повсеместно к XIII в. Но даже на плодородных землях Иль-де-Франса оно побеждает лишь в середине XIII в., а в Англии —в XIII—XIV вв. На Руси в нечерноземной зоне уже в XIII в. ряд областей выделялся сравнительно высоким уровнем пашенного земледелия, но эти успехи были сведены на нет нашествием Батыя. Решительный шаг в расширении сферы пашенного земледелия был связан здесь с появлением сохи с полицей. Косвенные данные о введении паровой системы в Новгородской земле дошли ?т XIV в., в письменных источниках упоминание о трехполье относится к XV в., а в конце XV—XVI вв. оно уже преобладает (в сочетании с чвухпольем, элементами перелога и подсеки). Примерно такая же картина наблюдалась и в других районах Руси. В конечном счете к XV в.
25
I. Условия жизни крестьянства при развитом феодализме
трехполье широко распространилось почти повсеместно в умеренной зоне Европы от Парижского бассейна на западе почти до Урала на востоке, захватив Северную Францию, большинство районов Англии, Нидерландов, Чехии и Словакии, Германии, Польши, Южной Швеции и Руси.
Но и с установлением трехполья было немало отклонений от регулярного севооборота с точным делением на три равных поля. Долгое время существовало своего рода «пестрополье» без строгого чередования пара и ярового поля (Postan, 1976, р. 55; Горская, 1979, с. 213). Соотношение озимых и яровых могло составлять 2:1, 4:1 и даже 6: 1 (Агрикультура, с. 49). Как промежуточная от двухполья к трехполью существовала форма, при которой пашня делилась на два поля, но на одном из них высевались рядом озимые и яровые культуры, занимая по одной четвертой площади; в других случаях при делении на два поля устанавливался ротационный цикл: озимое—пар—яровое—пар. Двухполье долго преобладало в районах с бедными почвами: в Эльзасе, Франш-Контэ, Бретани, Нормандии, Англии, Германии, кое-где на Руси. Не столь уж редкими в зонах трехполья были остатки более древних севооборотов: в Шотландии, Ирландии, Уэльсе, некоторых районах Англии, Пикардии, Восточных Нидерландах и прилегающей к ним Германии, Скандинавии существовала система, при которой интенсивно удобрялось и непрерывно обрабатывалось небольшое поле, расположенное близко к селению. Остальная земля как бы находилась в резерве, из которого занимались под пашню отдельные участки, которые через несколько лет снова забрасывались. В лесных районах на расчистках долго сохранялись подсека и залежная система. Временное преимущество расчисток в том, что они не требовали удобрения, а когда истощались, их превращали в сенокос или пастбище. Пока были источники заимок, сохранялись и элементы залежного земледелия.
Качественно новый этап в развитии систем земледелия в Западной Европе наступил в XIV—XV вв. С конца XIII в. сначала изредка, затем все чаще возникают более сложные севообороты. Во Фландрии в XIII в. появилась практика посева кормовых культур по пару (Nicholas, 1976, р. 7); в Англии на отдельных частях домена («запертые участки») велось более рациональное хозяйство: они тщательнее обрабатывались и обильнее удобрялись. В XIV—XV вв. системы земледелия в Англии стали более гибкими: допускался посев по пару яровых культур (Farmer, 1977, р. 561), забрасывались маргинальные земли, более интенсивно удобрялись остальные (Postan, 1976, р. 56). Во второй половине XIII в. в бассейне Мозеля — наиболее передового района Северо-Западной Германии — распространилось своего рода двухполье без черного пара: участком поля пользовались попеременно то как полем, то как лугом. Под лугом земля находилась два—четыре года, под пашней — от одного до четырех лет. Сюда иногда вывозили навоз, но чаще удобряли за счет выпаса скота (Lamprecht, 1886, I, 523). С середины XIV в. в Германии по пару выращивали свеклу, брюкву, вику (Майер, 1979, с. 46). В Северной и Средней Италии в XIII—XIV вв. часть парового поля (или все целиком) засевалось бобовыми.
Быстрее всего передовые методы земледелия внедрились в Нидерландах, где на значительных площадях преобладали богатейшие аллювиальные почвы. Благоприятные условия для более интенсивного земледелия создавало также широко распространившееся интенсивное скотоводство. Толчком к появлению здесь новых систем земледелия были поиски путей к увеличению кормовой базы для скота при ограниченных посев
26
Глава 1. Техника и агрикультура
ных площадях, что привело к введению в постоянный оборот кормовых культур. Сначала по пару высевали травы, а через три — шесть лет этот искусственный луг снова превращался в поле. Так пастбище и пашня чередовались на одних площадях. Впервые такая система зафиксирована в 1323 г. к югу от Гента. В 1328 г. в прибрежной Фландрии отмечена другая практика: два года поле засевалось зерновыми культурами, на третий год — кормовыми, затем цикл повторялся, и только потом земля отдыхала. Наконец, отмечался и полный отказ от пара, вместо чего высевались бобовые или кормовые культуры. С XIII в. в севообороте появился турнепс, несколько позднее — клевер (The Cambr. Econ. Hist., 1966, I, p. 141), но широкое внедрение этих культур относится лишь к концу XV в. (Van Houtte, 1977, р. 70). В результате в одном монастыре в районе Брюгге в XV в. чистый пар составлял всего 2,5% площади (Tits-Dieuaide, 1981, р. 372). Однако ликвидация паров произошла далеко не сразу и только в немногих районах. Часто это казалось злоупотреблением и в северошвейцарских кутюмах имеется прямое запрещение использовать пар иначе, чем под выпас.
Отличительная черта агрикультуры умеренной зоны — сочетание аг-роскотоводческой системы на одних и тех же площадях: поле после уборки и пар использовались под выпас скота. Отсюда — принудительный севооборот, четко определявший ассортимент культур, сроки сева и жатвы.
Иначе выглядел аграрный пейзаж южных районов (Южная Франция, Италия, Испания, Балканы). Пашенных земель здесь было гораздо меньше, преобладала поликультура: злаки, садово-огородные культуры, виноград, оливки, красящие растения, орехи, каштаны и т. п. выращивались в одном хозяйстве. Здесь также встречались открытые поля с двухпольем (очень редко — трехпольем), но преобладал более сложный и многообразный пейзаж. Иногда пашня перемежалась с виноградниками, оливковыми насаждениями — лугами, но чаще окружалась ими и огораживалась. Плодовые деревья сажали по краю или в междурядьях посевов. Кое-где виноградники и оливковые рощи составляли большие комплексы, обнесенные общей оградой. Встречались виноградники двух видов: лозы подвязывались к кольям и располагались шпалерами или подвязывались к деревьям, посаженным рядами на расстоянии около 19 м; между ними росли фруктовые деревья или высевались злаки. Подобным же образом высаживали орехи, маслины и каштаны (Абрамсон, 1965, с. 25).
Отличительная черта южной агрикультуры в том, что скотоводство и земледелие велось на разных площадях: поле после уборки не использовалось под выгон, так как на небольших участках в виноградниках и садах это было практически невозможно. Поэтому скот пасли на холмах, в горах, лесах, на бросовых землях.
3.	Виды сельскохозяйственных работ
В содержании сельскохозяйственных работ в умеренной и южной зонах было помимо общего немало различий. Они касались прежде всего техники вспашки земли. Легким бесколесным плугом пахота производилась вдоль и поперек поля для лучшего разрыхления почвы и задержания влаги, так как плуг проводил лишь неглубокие борозды, между которыми неизбежно оставалась полоса невспаханной земли. При такой вспашке наиболее удобным было поле, форма которого приближалась к квад
27
I. Условия жизни крестьянства при развитом феодализме
рату. При пахоте же тяжелым плугом появлялись длинные узкие поля в соответствии с техникой вспашки: посредине длинной сравнительно узкой полевой полосы (кона) пахарь проводил борозду, справа от которой по ходу плуга образовывался ровный гребень взрыхленной земли. Затем, повернув упряжку, он шел той же бороздой обратно, отворачивая пласт в обратную сторону, за счет чего борозда еще больше углублялась, а с другой стороны тоже появлялся гребень. Третий раз пахарь вел плуг по внешнему краю второго пласта, вторично переворачивая его к борозде, а в четвертый заход он делал то же с первым пластом. В результате на месте глубокой борозды появлялся гребень рыхлой земли. Далее пахота
Система полей.
Деревня Сен-Обер-сюр-Орн (Нормандия, департамент Орн) — «докажи»: надел каждой семьи расположен компактно в одном месте и огорожен живой изгородью
Система полей.
Деревни Бра и Юбер-Фоли (Нормандия, близ Кана, департамент Кальвадос) — «от* крытые поля»: каждая семья имеет свою полосу во всех конах
велась по обе стороны от этого гребня, и каждый новый пласт ложился рядом с предыдущим, будучи повернут по направлению к центральному гребню. Когда заканчивалась пахота на двух соседних конах, между ними сама собой появлялась глубокая борозда, отделявшая один кон от другого. В такие борозды стекала вода с гребней, а так как их делали чаще по направлению естественного уклона земли, то отсюда вода устремлялась в ближайший овраг или канаву. Длина кона, как и ширина его, определялась характером рельефа, почвы и т. п. На тяжелых почвах, где дренирование было трудным, а также на склонах холмов, полосы были уже и чаще.
Нередко полосы к концу загибались. Происхождение такой формы неясно: может быть это делалось для того, чтобы в сильный дождь вода не вымывала почву из прямой борозды, но вероятнее всего — для того,
28
Глава 1. Техника и агрикультура
чтобы облегчить развертывание упряжки. В начале и конце борозды обязательно оставлялось свободное пространство для разворачивания плуга. Этот участок распахивали или вскапывали после завершения основной пахоты. В итоге большое открытое поле представляло собой массу полос, расположение и размеры которых диктовались местными условиями.
Различными были на севере и юге и сроки сева и жатвы. На юге сеяли преимущественно озимые культуры, и сев производился в сентябре—ноябре (в разных климатических зонах). Землю пахали под озимые чаще всего дважды: в июне — подъем паров для удаления сорняков и перед севом — двоение. С XIII в. в Западной Европе нередко наблюдалась трехкратная вспашка (в январе—феврале, марте—мае и после первых осенних дождей), а в XIV в. агрономы рекомендовали пахать четыре раза до посева и лишь при пятом — сеять. Впрочем, эти рекомендации, видимо, чаще оставались благими пожеланиями. Но трехкратная вспашка при четвертой под посев озимых и двухкратная под яровые была в XIV—XV вв. довольно распространенным явлением (The Cambr. Econ. Hist., 1966, I, p. 151).
К северу от Альп пахали дважды под озимые и один раз — под яровые. Озимые сеяли в сентябре, яровые — в марте—апреле. Английские агрономы считали обязательной трехкратную вспашку. У. Хенли советовал подымать пар в апреле, двоить в конце июня, а третий раз пахать под сев. При подъеме пара землю рекомендовалось пахать глубоко, при двоении лишь следить за тем, чтобы уничтожить сорняки (поэтому для второй вспашки больше подходил легкий плуг). При подготовке к севу полагалось пахать на два пальца глубже, чем при двоении, добиваясь, чтобы земля была тщательно перевернута, а борозды не были слишком глубокими (Агрикультура, с. 196). Опыт, накопленный крестьянами, подсказывал им также различия в пахоте при возделывании разных культур.
Большое внимание уделялось удобрению земли. Английские агрономы проявляли к нему большой интерес и конкретно объясняли, как лучше приготовить удобрение и как использовать его на различных почвах. Рекомендовалось убирать не больше соломы, чем требовалось для хозяйственных нужд, остальную полагалось сжигать или закапывать. По оценкам агрономов солома, оставленная в поле или использованная для подстилки в овчарне, была равна по ценности половине полученного с нее зерна (Агрикультура, с. 199). Самым распространенным удобрением был навоз. У. Хенли рекомендовал смешивать навоз с мергелем (смесь известняка, глины и песка) и доказывал эффективность этого вида удобрения для песчаных почв. В XII в. упоминаются специальные повозки, на которых навоз вывозился на господское поле (Finberg, 1952, р. 89). В XIV в. в Германии устанавливаются нормы вывоза навоза на определенную площадь, он все чаше становится предметом купли-продажи (Майер, 1979, с. 46). Особенно тщательно унаваживались поля под пшеницу, вайду, виноградники п сады. Иногда до внесения навоза в почву его складывали, выдерживали, увлажняли; использовали и навозную жижу. Феодалы заставляли крестьян собирать навоз на улицах близлежавших городов и сел; в лесах и парках собирались опавшие листья и помет диких зверей (Titow, 1969, р. 16). Особенно высоко ценился овечий навоз, уступавший по ценности лишь птичьему помету. Овечий навоз, собранный цистерцианцами в английских владениях в середине XIII в., оценивался в треть доходов, полученных ими от продажи шерсти (Knowles, 1940, 1, р. 71).
29
I. Условия жизни крестьянства при развитом феодализме
В качестве удобрения использовался также чистый мергель. В XIV в. среди повинностей крестьян в Англии, Нормандии, Артуа, Пикардии, Бургундии и других районах часто фигурирует добыча и вывоз на поля мергеля, часто из соседних районов (The Cambr. Econ. Hist., 1966, I, p. 145). Но этот процесс был очень трудоемким, и удобрение мергелем считалось дорогим даже для XVI—XVII вв. Известно было удобрение золой, дерном, пережженным с хворостом, компостом, для которого использовались листья, мох, сорные травы и конский навоз. Кое-где удобряли почву землей, привозимой из леса или с соседних участков, которые распахивались лишь периодически, а в прибрежных районах — морским песком с примесью ракушек, морских водорослей и кораллов. Другой широко известный способ подготовки почвы под посев заключался в том, что верхний слой почвы срезался, затем сжигался и перепахивался. Высохшую массу бороновали до исчезновения комьев, освобождая оставшиеся в них корни. Образовавшуюся массу сгребали в кучи, к ним добавляли солому и снова сжигали, а золу рассеивали по полю. Этот способ, однако, способствовал лишь временному подъему урожайности, он разрушал гумус и в конечном итоге истощал почву. Такой прием широко был распространен в Англии, французском Центральном массиве, Провансе, Лангедоке, Северной Испании, Арденнах. Изредка использовали зеленые удобрения (особенно люпин), которые запахивались перед посевом зерновых (в Италии, Фландрии) (Van Houtte, 1977, р. 5).
Однако почти все известные удобрения почвы были недостаточны — даже на домениальных землях. Навоза не хватало из-за недостатка скота и из-за того, что выпас производился зачастую в лесах и пустошах. Особо ощущалась нехватка навоза на юге, где скот вообще не пасли по пару. Из-за нехватки удобрений феодалы стремились использовать навоз от крестьянского скота на домениальных землях. Пастухам предписывалось выгонять деревенское стадо на барское поле, где устраивались загоны для скота. Посылать скот в стадо господина — типичный феодальный сервитут. Иногда сдача навоза входила в состав феодальных повинностей. Неудивительно, что крестьяне почти совсем были лишены возможности удобрять свою землю, и она истощалась гораздо быстрее, чем земля домена. Но и земля феодала удобрялась не чаще, чем один раз в три года — при посеве озимых. (В некоторых документах фигурирует требование удобрять землю каждые девять лет навозом и каждые 12 —мергелем. См.: Slicher van Bath, 1963, р. 136). Проблема удобрений особенно остро встала в конце XIII в., когда расширение пашни в результате внутренней колонизации привело к резкому сокращению лесов и пустошей и кое-где создавалась угроза нарушения баланса между пастбищем и пашней: из-за недостатка пастбищ в плотно заселенных районах крестьяне не могли держать нужное для обработки и удобрения почвы количество скота (Postan, 1973, р. 137).
Способ посева был весьма примитивным: семена засыпались в полу сеятеля или в короб, откуда он брал их правой рукой и равномерно разбрасывал по полю. У. Хенли советовал доверять это ответственное дело только опытному человеку, чтобы посев был ровным. Обращали внимание и на качество семян: предпочитались семена, выращенные на другом участке. На Руси упоминается особая молотьба ржи на семена. Но в целом свидетельства об улучшении семян зерновых в источниках встречаются сравнительно редко.
Одним из главных врагов крестьянского поля были сорняки. С ними боролись путем неоднократной вспашки, боронования, прополки. Но по
30
Глава 1. Техника и агрикультура
лоли чаще всего только пшеницу, овес и ячмень (Агрикультура, р. 198). Иногда поле настолько зарастало сорняками, что посеянную культуру невозможно было убирать.
Урожай зерновых убирали в разные сроки: озимые на юге —в июне — начале июля, к северу от Альп чаще всего — в конце июля, а яровые — в конце августа — начале сентября. Колосья срезали высоко, солому косили отдельно или запахивали. Примерно с конца XIV в. стали срезать стебли ниже, употребляя солому на корм скоту и другие хозяйственные нужды. До XIV в. жали исключительно серпами, в XIV в. сначала бобовые, затем овес и ячмень для ускорения процесса стали
косить косой. Пшеницу как более ценную культуру по-прежнему жали серпами. Оставшиеся после косьбы колосья тщательно сгребали деревянными граблями (иногда двойными). Сжатый хлеб связывали в снопы и складывали их в копны для просушивания, затем свозили на ток. Для обмолота просушенные снопы укладывали ровными рядами на утрамбованную поверхность тока и выколачивали зерно цепами или палками. На юге Европы дольше сохранилась древняя практика молотьбы с помощью волов, прогонявшихся через ток. При такой молотьбе потери зерна были больше, но лучше измельчалась солома, шедшая на корм скоту. На Руси широко практиковалась дополнительная просушка снопов перед обмолотом в овинах, где с этой целью разводили огонь либо в ямах, либо в специальных печах, а снопы подвешивали на втором ярусе. С XIII в. повсеместно в Европе открытый ток стали заменять крытым, страивавшимся рядом с овином. Это позволило перенести обмолот на зимний период, тогда как прежде его надо было закончить до наступления осенних дождей. Обмолоченное зерно веяли на ветру, иногда устраивали искусственные сквозняки с помощью несложных сооружений. Мякина шла на корм скоту, а в голодные годы ее добавляли в хлеб.
31
I. Условия жизни крестьянства при развитом феодализме
4.	Зерновые культуры. Урожайность
Что касается зерновых культур, то многие из них были известны еще в древнем мире. Однако появились и новые, неизвестные до того европейцам. До XIV в. посевы злаковых культур преобладали не только в умеренной зоне, но и в большинстве южных районов, в сочетании с садами и виноградниками. На выборе культур часто сказывался недостаток удобрений, что заставляло нередко оказывать предпочтение малоурожайным, но более выносливым культурам.
Самыми древними злаками были пшеницы разных сортов, а также полба, ячмень и просо. Широкое распространение получили овес и рожь, более ограниченное — рис и гречиха. Нередко сеяли смеси злаков в различных сочетаниях. Смесь пшеницы с ячменем У. Хенли рекомендовал для слуг. Ячмень шел на пиво, на каши, а кое-где на хлеб и фураж. На юге он с успехом заменял овес в качестве корма для лошади. Он хорошо рос на заимках в первые годы и очень ценился из-за короткого вегетационного периода (90—105 дней) и устойчивости к непогоде, что позволило продвинуть его гораздо дальше на север, чем рожь. Овес был лучшим кормом лошадей, поэтому его стали больше сеять по мере распространения упряжных лошадей. Из овса варили также каши, похлебку. Овес был менее урожайным, чем пшеница и ячмень, но (как и рожь) был менее прихотливым. Его сеяли повсюду, особенно широко — в некоторых районах Нидерландов и Баварии, где ели овсяный хлеб.
Трудно составить точное представление о соотношении различных зерновых по районам. В Северной Франции наиболее распространены были пшеница и овес. На юге же Франции пшеница сочеталась с ячменем. В связи с ростом городов, где предпочитали белый хлеб, пшеница получила в этот период более широкое распространение, постепенно вытеснив полбу. В Италии рожь встречалась лишь на севере, в остальных районах сеяли пшеницу твердых и мягких сортов, полбу, просо, ячмень, овес, сорго. В Юго-Восточной и Центральной Англии предпочитали пшеницу, овес и ячмень. В XIII в. здесь все чаще встречалась озимая пшеница вместо ржи (Postan, 1976, р. 56). Рожь широко была известна лишь в Кембриджшире и восточных графствах, а на севере и западе в основном сеяли овес. В Германии встречались все виды зерновых, но в Заэльбье рожь была почти единственной, а в Северо-Западной Германии ведущей культурой; в остальных же районах она занимала большое место. Ячмень был здесь менее популярен (кроме Баварии). В Польше и на Руси на первом месте стояла рожь, за ней шли овес, ячмень, пшеница. На севере Руси преобладал ячмень, по сеяли также овес и рожь. Просо было широко распространено по всей Руси, но удельный вес его в большинстве районов постепенно сокращался (Горский, 1970, с. 42; Шапиро, 1977, с. 32).
Большим шагом вперед было распространение бобовых культур, которые не только разнообразили пищу человека и шли на корм скоту, но, что не менее важно, обогащали почву азотом. Так, на землях Лестер-ского аббатства удельный вес бобовых с 1363 по 1401 г. возрос в два раза, в Артуа в 1310 г. около трех четвертей ярового клина было засеяно чечевицей, горохом, бобами. Видное место занимали бобовые в питании итальянцев. Отмечено увеличение этих культур во Франции, Германии. Среди бобовых были наиболее распространены бобы и горох, затем фасоль, чечевица и вика. Иногда сеяли смеси гороха и бобов, овса, гороха и вики, которые шли на корм скоту в зеленом виде.
32
Глава Г Техника и агрикультура
С XIV в. все чаще упоминается гречиха, попавшая в Европу либо с Востока во время крестовых походов, либо через Русь (Конокотин, 1958, с. 20; Бахтеев, 1960, с. ИЗ). Зерна гречихи найдены в западнорусских землях в слоях XII—XIII вв. (Горский, 1970, с. 44), но прочно привилась эта культура на Руси в XIV—XV вв. Она занимала большие площади в Новгородской земле (Кочин, 1965, с. 221). Ее ценили за вкусовые качества и неприхотливость к почве. На Западе гречиха стала распространяться лишь с конца XV в. Несколько раньше арабы ввезли рис, но долгое время он рос лишь в Испании и Сицилии и только в XV в. проник в Северную Италию (Бахтеев, 1960, с. 299).
Современная наука не располагает точными данными об урожайности в рассматриваемую эпоху. Есть немало фрагментарных сведений о высеве и сборе зерна в отдельные годы на сравнительно небольших площадях, которые, однако, не дают представлений о средней урожайности по странам. Не случайно вопрос об урожайности является одним из наиболее спорных в современной историографии.
Английские агрономы XIII в. считали нормальными урожаи, при которых соотношение семян и собранного зерна составляло для ячменя — 1 : 8, ржи — 1:7, гороха и чечевицы —1:6, пшеницы — 1:5, овса — 1:4. У. Хенли считал, что если земля не приносит урожай сам-3, обработка ее убыточна. Но тщательное изучение отчетности многих английских маноров с этой точки зрения показывает, что такой подсчет чересчур оптимистичен. Правда, иногда встречались урожаи пшеницы сам-8, гороха сам-9, овса сам-10 (Агрикультура, с. 210), но это редкое исключение. Даже на хорошо обработанных землях епископа Винчестерского в Англии пшеница давала урожай сам-3,8, ячмень — столько же, а овес — сам-2,4.
О колебаниях в урожайности пшеницы в какой-то мере можно судить по данным табл. 1 (Slicher van Bath, 1963, р. 176). Она колебалась даже в пределах одного района до трех и более раз, что говорит об отсутствии устойчивой урожайности. Резкие колебания были даже на одном поле.
Колебания между районами были еще более значительны, так что порою минимальные урожаи в одних районах почти в два раза превышали максимальные в других. Во владениях аббатства Сен-Дени в Иль-де-Франсе на рубеже XIII—XIV вв. пшеница давала в среднем сам-8, тогда как в крупных вотчинах провансальских Альп — сам-3 — сам-4, а в горных областях иногда сам-2. И лишь в небольших хозяйствах этого района недалеко от городов, на почвах, особенно хорошо удобренных, урожай пшеницы достигал сам-6 — сам-7.
Приведенные факты позволяют заключить, что средний урожай зерновых в большинстве районов Европы оставался низким. Он колебался от сам-4 до сам-5 на домениальных землях. У крестьян он был, видимо, еще ниже. По подсчетам Ю. Л. Бессмертного, в Рейнской Германии в XII—XIII вв. средняя урожайность зерновых в крестьянском хозяйстве составляла сам-3,5 — сам-4 (Бессмертный, 1973, с. 185). Причины низкой урожайности кроются в истощении почвы из-за недостатка удобрений, нерациональном чередовании культур, неумении бороться с сорняками. Высоки были и нормы высева семян из-за низкой всхожести. Кроме того, часть высеянных семян становилась добычей птиц, будучи неравномерно прикрытой после сева, а часть не всходила из-за недостаточной подготовки почвы к севу. В общем урожайность определялась в рассматриваемый период прежде всего естественным плодородием почвы и потому
2 К сто]'Ия крестьянства в Европе, т. 2
33
I. Условия жизни крестьянства при развитом феодализме
Таблица 1, Урожайность пшеницы
Страна	Район	Годы	Урожайность		
			сред.	миним.	максим.
Франция	Уж (Бургундия)	1380-1381	сам-6,5	сам-3,0	сам-10,0
Англия	Уинчестер	1200-1499	сам-3,8	сам-2,5	сам-6.1
	Мертон Колледж	1333-1386	сам-4,3	сам-4,0	сам-4,8
	Гр анкастер	1455-1465	сам-3,3	сам-2,3	сам-4,7
Нидерланды	Ичкон	1319-1335	сам-11,0	сам-7,2	сам-15,0
	Росвестуа	1318-1327	сам-8,7	сам-7,3	сам-11,6
	Госней	1332-1343	сам-12,8	сам-8,0	сам-16,0
была гораздо выше средней в регионах с высоким потенциалом плодородия (Парижский бассейн, Нидерланды, некоторые районы Италии), а также на небольших «островках», где существовала практика регулярного удобрения почвы и рациональные севообороты (в Нидерландах, в округе некоторых больших городов).
Относительно эволюции урожайности в период развитого феодализма в современной историографии нет единого мнения: часть историков считает, что в XIII в. рост урожаев сначала замедлился, затем начал сокращаться, а в XIV в. снова возрос (Titow, 1972, р. 4, 14—15), часть — что падение урожайности зерновых продолжалось и в XIV—XV вв. (Nicholas, 1976, р. 17). Имеется немало и других точек зрения по этому вопросу (Бессмертный, 1981, с. 19—22). Важно, однако, учитывать, что динамика земледелия в этот период определялась не только ростом урожайности зерновых, но и введением более интенсивных культур, развитием многоотраслевого хозяйства и зарождением порайонной специализации на производстве отдельных культур. Перелом в этом плане наступил в Западной Европе в XIV—XV вв., когда наряду с зерновым хозяйством стало все быстрее развиваться садоводство, виноградарство, выращивание технических культур.
5.	Интенсивное земледелие
Важным достижением эпохи развитого феодализма было распространение и интенсификация садоводства и огородничества. И в раннее средневековье были известны почти все виды плодов, выращиваемых в наши дни, но о садоводстве в полном смысле вряд ли можно было говорить. Преобладали дикие фрукты, собираемые в лесах. Плодовые деревья сажали в огороде около дома или в чаще леса, но это были дички, приносившие небольшой урожай. Когда леса вырубали, плодовые деревья оставляли нетронутыми.
Садоводство раньше появилось в южных районах. Немалую роль сыграла в этом римская традиция. В Сицилии, Южной и Юго-Восточной Испании его развитию способствовали арабы. Здесь расцвет земледелия вообще и садово-огородного хозяйства в частности неразрывно был связан с ирригацией: потребность в орошении часто обусловливала самую возможность заниматься земледелием. Была создана густая сеть ирригационных каналов, которые нередко служили границами участков. За ними был установлен общественный контроль.
34
Глава 1. Техника и агрикультура
В Южной и Юго-Восточной Испании, большинстве районов Южной Франции, Италии, на Балканах выращивалось очень много садовых культур: яблоки, груши, сливы, черешни, мушмула, рябина, миндаль, оливы, гранаты, айва, имбирь, смоковница, орехи, каштаны, персики, фиги. Через арабов в Сицилии и Испании распространились сахарный тростник, хлопок, цитрусовые, известные в древнем Риме как декоративные деревья. Первые упоминания о них как о плодовых деревьях относятся к X в., а в XIII в. они уже широко распространились. Их выращивание требовало особых технических навыков и постоянного орошения.
Около X в. в Южной Италии появилось тутовое дерево, из плодов которого сначала приготовляли напиток, а примерно с XI в. стали использовать для выкармливания шелковичных червей. В XIII в. шелковица появилась в Северной Италии, где к XV в. стала встречаться очень часто. При Карле VII она была ввезена в Южную Францию. В эпоху крестовых походов с Востока в Италию и Прованс были завезены абрикосы, в XIII—XIV вв. в садах появилась клубника.
Однако самое видное место после зерновых во многих южных районах занимало виноградарство, в котором античная традиция проявилась сильнее всего. Сравнительно рано лоза проникает и в умеренную зону, заходя гораздо севернее, чем в новое время. С XII в. она встречается на Дунае, Рейне, в Альпах, Тюрингии, Богемии, Силезии, районе Парижа, Шампани. Бургундии и даже Южной Англии и Северной Германии. В южных районах вино было главным напитком, его потребляли до одного литра в день на человека. Широкому распространению виноградарства способствовало также использование вина в культовых целях.
Лоза — одна из наиболее интенсивных культур: по сравнению с зерновыми она давала с площади в пять раз меньшей больший доход. Так, во владениях Датини в XV в. лоза занимала всего 2,4% площади, а доход с нее составлял 20%. Виноградники требовали большого труда. Их унаваживали при посадке и через каждые шесть лет, три-четыре раза за сезон пололи, мотыжили, ежегодно удаляли глазки, обрезали верхушку лозы, проводили канавки в междурядьях, огораживали от скота п т. п. Со временем их стали обрабатывать еще тщательнее и обильнее и чаще удобрять. Чтобы обеспечить лучший уход за ними, их старались сажать поближе к дому на южных солнечных склонах. Аналогичные виды работ проводили и в оливковых рощах. Культурные сорта олив выводили, делая лесным растениям прививки черенками; реже выращивали оливы из косточек.
К северу от Альп садоводство стало широко распространяться лишь с XIII в. в связи с развитием городов. Сад и огород долгое время почти повсеместно совмещались: гряды располагались между плодовыми деревьями. На эту территорию не распространялись общинные распорядки и ограничения, и хозяин был свободен в выборе культур и использовании земли, которая здесь не отдыхала никогда: ее обрабатывали и удобрялп особенно тщательно. Поэтому огород и сад были сферой наиболее интенсивного крестьянского хозяйства.
Из фруктовых деревьев были широко известны яблоня, груша, вишня, слива, черешня, рябина. Около Парижа в XV в. было много фисташковых деревьев, в Провансе и Лангедоке — миндальных. Садоводы старались улучшать качество плодов, заимствовать лучшие сорта. Все чаще привозились издалека саженцы привитых яблонь, груш и других плодов. Однако в крестьянском хозяйстве садовые культуры встречались
35
2*
I. Условия жизни крестьянства при развитом феодализме в целом реже, чем в домениальном: источники говорят преимущественно о садах королей, монастырей, феодалов.
Расширился состав и огородных растений. Самыми древними огородными культурами были репа (занимавшая в Скандинавии и на Руси видное место даже в пище дворян), брюква, капуста (в том числе цветная и савойская), горчица, лук-порей, чеснок, огурцы, тыква, морковь. В XIII—XIV вв. пришли на север щавель, латук, салат, свекла, шпинат, сельдерей, дыня. Наилучший сорт дыни — канталупа — был привезен в Европу из Армении и впервые посажен в Италии в папской вилле Канталупи. Карл VII привез ее во Францию. Тогда же появились здесь артишоки и спаржа. Свекла была известна в Европе первоначально как лиственное растение. Корнеплодная свекла появилась впервые после освоения византийских рынков европейскими купцами в XII—XIV вв. Большую роль в ее распространении сыграли арабы. С XIII в. корнеплодная низкосахаристая и лиственная сладковатая на вкус свекла была распространена в Северной Италии и Германии.
Говоря о территориальном распространении садоводства и огородничества, можно отметить, что оно встречалось почти повсеместно, кроме крайнего севера, но удельный вес его уменьшался к северу п востоку. В северной Франции, Англии, Германии, Польше, Руси садов было меньше, чем на юге. На Руси сады чаще встречались в царском, монастырском и боярском хозяйстве, садовниками в них были крестьяне. В XVI—XVII вв. крестьянские сады появились на Руси (Горская, 1979, с. 209). В садах здесь росли яблоки, груши, вишни, смородина, реже — слива и малина. Шире были распространены огородные культуры, прежде всего репа и капуста, зашедшие далеко на север Руси. Их сажали на больших площадях («репищах», «капустниках»), на удаленных от дома участках; особенно хорошо росла репа на подсеке. Были известны также лук, брюква, огурцы, тыква, свекла, редька, морковь, дыня, мак.
С XIV в. в ряде европейских стран начинает складываться специализация отдельных районов на различных видах садово-огородных культур. Развивается пригородное промысловое садоводство и огородничество. В отдельных районах сад и огород выходят за пределы приусадебного участка: под них осваивают новые площади с целью продажи продукции на рынке. В Германии обширные сады и огороды появились в Тюрингии, Саксонии, Гессене, Баварии, Вюртемберге. В некоторых немецких городах появились семьи, занимавшиеся исключительно огородничеством, а также цехи огородников (Майер, 1979, с. 64). Германия не была в этом отношении исключением. Во Франции недалеко от Гренобля в середине XIII в. жители существовали главным образом продажей чеснока и лука; в конце XV в. Бретань снабжала овощами Англию. Саженцы и семена нередко привозились издалека; на их выращивании специализировались целые города: например, Суздаль поставлял семена лука. В Средиземноморье виноградарство, маслоделие, рисоводство начали приобретать экспортный характер. Сладкие вина вывозились пз Сицилии, Южной Италии, Венгрии, Испании. Далеко за пределами Франции славились гасконские вина, которые покупались для королевских дворов. Оливковым маслом славилась Южная Италия, где площадь под оливами расширялась не меньше, чем под лозой, особенно в окрестностях некоторых городов. Крупнейшим центром вывоза оливкового масла был г. Бари. Из Италии вывозились также фрукты, орехи, сахар, рис. Несмотря на трудности перевозки в XIV в. из Испании в Англию ввозились цитрусовые.
36
Глава 1. Техника и агрикультура
С ростом городов увеличение спроса на сырье приводит повсеместно к расширению посевов технических культур. Расширение пивоварения способствовало превращению в техническую культуру ячменя. Кое-где (особенно в Баварии) он потеснил даже пшеницу. С XIV в. начали варить пиво с хмелем, спрос на который резко поднялся. Хмель оказался очень выгодной культурой, так как рос и на «неудобных» землях: на склонах гор и обрывов, непригодных для других целей. На севере он дошел до Скандинавии, где природные условия мало благоприятствовали садоводству и огородничеству, но хорошо рос и на юге, в частности на Балканах. Поставщиком хмеля на европейский рынок долгое время выступала Русь, где он возделывался очень широко и порой входил в состав оброков в Новгородской и Псковской землях (Кочин, 1965, с. 215). В Германии широкая торговля хмелем началась с XIV в. Центром ее стал Нюрнберг, где хмель играл такую же роль в экономике, как на юге виноград (Майер, 1979, с. 75). Хмелеводство известно также в Вестфалии, Тюрингии, Гессене, Саксонии, северных прибрежных районах Германии, с 1330 г.—в Голландии, Северном Брабанте, в XV в.—к западу от Брюгге.
Самыми распространенными техническими культурами в Европе были лен и конопля. Верхневолжские и северо-западные земли на Руси славились льном и коноплей еще в домонгольскую пору; в торговом обороте Руси поставки сырья для полотняной промышленности и веревок долгое время стояли на одном из первых мест, а конопляники являлись неизменной принадлежностью русского аграрного пейзажа. В Германии в XV в. льном славился бассейн Мозеля; в Нидерландах лен рос повсюду, особенно на севере; в Италии — в северной и средней полосе; во Франции — на севере и юго-востоке. Пьетро Крешенци считал копоплю очень выгодной культурой и всячески ее пропагандировал.
С развитием текстильного производства тесно связано выращпвание красильной резеды, марены, шафрана, синильника, вайды. Шафран прежде всего появился в южных странах Европы — Испании и Италии, куда -го занесли арабы. К северу от Альп была распространена марена, посевы которой в районе Шпейера в XIV в. потеснили даже зерновые Slicher van Bath, 1963, р. 144). Но самым распространенным красильным растением стала вайда, проникшая на север вплоть до Скандинавии. Ее популярности способствовал большой спрос на синюю краску и необычайная продуктивность: при должном уходе она приносила два— л-тыре урожая в год. В то же время это самое трудоемкое однолетнее ге.стение: и подготовка почвы, и уход за посевами, и уборка листьев гнебовали огромных затрат труда. На юге Европы центром производства галлы стала Ломбардия, снабжавшая ею рынки всей Италии и выво-ившая ее в ряд северных стран. В умеренной зоне вайду выращивали г Скандинавии, Северной Франции и особенно в Германии. С XIII в. - . начали сажать в Тюрингии, Гессене, по Нижнему Рейну, в Бранденбурге. Эрфуртская вайда в XIV в. была известна далеко за пределами Германии, а в XV в. для многих деревень Тюрингии она стала почти монокультурой, значительно потеснив зерновые (Майер, 1979, с. 93).
Наметившаяся специализация на садово-огородных культурах обернулась в некоторых районах Западной Европы нехваткой хлеба. Зерно ста-лгзится объектом экспортной торговли. Лучшие сорта пшеницы выводил из Апулии, Калабрии, Сицилии и Южной Франции. С XV в. наделся систематический вывоз зерновых из Польши, Литвы и Чехии.
37
I. Условия жизни крестьянства при развитом феодализме
6. Скотоводство
Значительные перемены наблюдались в рассматриваемый период в скотоводстве. В раннее средневековье оно носило почти исключительно экстенсивный характер. Преобладал мелкий скот, который пасся в лесах и на пустошах без пастуха; содержание скота тогда практически ничего не стоило. Во многих местах свиньи превращались в полудиких животных. Более того, еще в XIII в. в лесах долины Мозеля — одном из наиболее развитых районов Германии — содержались стада необъезженных лошадей. Крупного скота было сравнительно мало, так как он требовал прочной кормовой базы и постоянного ухода. Исключение составляли волы, необходимые в качестве тягловой силы. Стойловое содержание скота было редкостью. Лишь в районах с суровыми зимами как вынужденная мера рано появилось стойлово-пастбищное скотоводство: в северной Германии, Скандинавии, северной Англии и на Руси скот находился в укрытиях до семи месяцев в году.
И в территориальном распространении, и в характере скотоводства в Западной Европе особенно резко ощущалась грань между первым и вторым этапами развитого феодализма. Если до конца XIII в. в большинстве районов Европы скотоводство играло подчиненную роль, то в XIV— XV вв. оно приобретает в ряде мест ведущее значение, особенно там, где из-за неблагоприятных условий сократилось производство зерновых.
Развитие скотоводства шло в нескольких направлениях: оно распространялось территориально, особенно в необжитые ранее районы (осушенные болота, горные местности); наметилась его интенсификация: перевод скота на стойловое содержание, улучшение породы, специализация отдельных районов на выращивании тех или иных видов скота.
Общая тенденция проявлялась в увеличении поголовья скота и в изменении соотношения крупного и мелкого скота. У. Хенли советовал держать столько скота, сколько возможно, ибо при должном уходе скот может, по его мнению, принести втрое больший доход с земельной площади, чем любое иное ее использование (Агрикультура, с. 193). Эти рекомендации отражали реальную практику. Так, во владениях епископа Уинчестерского поголовье скота увеличилось с середины до конца XIV в. примерно в два раза (Farmer, 1977, р. 563—564). В 1086 г. в трех восточных графствах Англии соотношение крупного и мелкого скота было 1 : 13,7, а в 1330-е годы — всего 1:5. По мере сокращения площади лесов в ходе внутренней колонизации почти повсеместно шло на убыль пастбищное свиноводство, хотя удельный вес его оставался достаточно высоким. Резко сократилось число коз, которых перестали выгонять в леса, так как они портили деревья. Исключение составляли овцы, поголовье которых не уменьшилось: они паслись всюду — от Уэльса до Аппенин — на открытых равнинах и холмах, пустошах и болотах. Их не боялпсь пускать даже в виноградники. Овцы ценились прежде всего за шерсть, молоко, овечий жир и овечий навоз — ценное удобрение. Овечьи шкуры и овечье мясо европейцы оценили намного позднее. (В Испании, например, забитых овец иногда выбрасывали на съедение диким зверям и птицам.)
Особенно искусными овцеводами были монахи-цистерцианцы. Они поставили овцеводство на коммерческую основу и довели искусство выращивания овец до большого совершенства. Не случайно продаваемая ими шерсть особенно высоко ценилась. Только в Йоркшире в конце XIII в. им принадлежало около 200 тыс. овец. По сравнению с современными,
38
Глава 1. Техника и агрикультура
ip-лневековые овцы были мелкими и давали лишь один-полтора фунта _ерстп в год. Но принимались меры к улучшению их пород, для чего Нтредко привозили производителей из далеких краев, в частности из Кашмира. Около середины XIII в. в Испанию из Северной Африки были ззезены мериносы с белой тонкой волнистой шерстью. Испанские овцы з XIV в. ввозились в Мэн и Нормандию.
Увеличивается роль крупного, особенно рабочего скота. Коневодство, вставлявшее в предшествовавший период почти исключительно боевых к:ней. завоевывает прочные позиции по мере расширения функций лоте-зли как тягловой силы. Крупный рогатый скот первоначально исполь-вался почти исключительно как тягловая сила. Откорм быков на мясо нт был распространен. Вероятно, такую практику ускорил рост городов. Ни коров до XII—XIII вв. смотрели скорее как на продолжательниц роле. нежели как на молочный скот. Поэтому они занимали в экономике тзвнительно небольшое место. Даже в лучших хозяйствах им не давали твой ничего, кроме сена, чаще — соломы. Продуктивность коров была
-ине низкой: 540—650 литров молока в год. Иногда их запрягали - те с волами в ярмо. Постепенно их роль как молочного скота воз-да. хотя овечье молоко долгое время ценилось наряду с коровьим и где возможно, делали сыр из смешанного, овечьего и коровьего, л жа. С XIII в. в пищу стали употреблять коровье масло, которое 3:лэ известно давно, но использовалось чаще для смазки оружия. Усо-ттшенствовалось маслобойное дело. С XIV в. в Германии и Нпдерлан-л х начинается постепенное вытеснение «пастбищной» коровы «стойло-и . При стойловом содержании коровы давали почти в два раза боль-молока (Майер, 1979, с. 40).
С расширением скотоводства было неразрывно связано стремление нлочпть кормовую базу. По мере сокращения лесов и пустошей поль-ззние ими для выпаса все строже регламентировалось. Складывается тактика «отмеривания пастбища»: каждый держатель мог выгонять на строго определенное поголовье скота каждого вида. Учащаются лйлпкты на почве общинных выгонов между жителями соседних сеет нлй п между крестьянами и феодалами.
Значительно расширила кормовую базу скотоводства внутренняя ко-~ нпзация, особенно осушение болот и хозяйственное освоение гор, 2 частности Альп, Пиренеев, Балкан (где на высоте 1600—2400 м рас-в:лагались прекрасные летние пастбища). В большинстве горных райо-z'z скотоводство сохраняло экстенсивный характер.
3 целом было известно несколько типов скотоводства: пастбищное, ’" иловое, стойлово-пастбищное, отгонное, перегонное. Они существова- : з чистом виде или же в различных сочетаниях. Пастбищное содержа-- скота с элементами стойлового было возможно там, где была доста- зная кормовая база вблизи от селения, например, пойменные луга. : г: зное скотоводство, при котором скот зимой содержался ближе к се- нтж-о. а летом выгонялся на дальнее пастбище, получило широкий раз-
71 в Англии, Скандинавии, Каталонии, Альпах, Провансе, на юге Гер--нип. в некоторых районах Италии1.
Перегонное скотоводство было широко известно в Северной и Южной Х-?лии. Сардинии, Римской Кампанье, Карпатах, Балканах, Наварре,
Так. когда в Маремме (Италия) из-за прекращения мелиорации резко сокра-*’. :ь производство зерна, сюда стали отгонять скот из ряда районов. Развитие от-тз:г:. скотоводства вместо земледелия наблюдалось в это время и в других
39
I. Условия жизни крестьянства при развитом феодализме
Корсике, Пиренеях, Провансе, Швейцарии, Южной Германии, Шотландии. Классический пример области перегонного скотоводства — Кастилия, где по центральному плоскогорью овцы перегонялись с севера на юг и с юга на север дважды в год. Эта практика наложила глубокий отпечаток на весь хозяйственный облик района.
Но настоящий переворот в скотоводстве (и земледелии) произошел с появлением стойлового содержания скота. В XIV—XV вв. это отмечалось лишь в наиболее развитых районах Европы. Затруднения были связаны с нехваткой кормов, так как искусственных лугов Европа почти не знала, а естественные луга давали чаще всего лишь один укос в сезон. Лишь с середины XIV в. сначала в Нидерландах, затем в Северо-Западной Германии, Италии, Англии появились луга в собственном смысле: они отделялись от остальных угодий, дренировались, орошались, что гарантировало два укоса в сезон. Однако орошение, осушение, выравнивание, огораживание лугов входило в практику довольно медленно. В большей мере корма обеспечивались высевом по пару бобовых; травосеяние по пару появилось в XIV—XV вв. лишь в Нидерландах. Кормами служили также сено, солома, овес, ячмень, отруби.
На стойловое содержание стали переводить в первую очередь рабочий скот. С середины XIV в. в районах крупных городов начался стойловый откорм свиней для продажи свинины на городском рынке. Этим нередко занимались не только крестьяне, но и горожане (Майер, 1979, с. 39). Но наиболее перспективным оказалось стойловое содержание крупного мясо-молочного скота. Интенсификация скотоводства зашла всего дальше в Нидерландах, где сравнительно рано возникло продуктивное экспортное мясо-молочное скотоводство. Отсюда поставлялись на европейский рынок мясо, сыр, масло. С этой целью были выведены (предположительно в XIII в.) фрисландская и фламандская породы крупного рогатого скота, выращиваемого на мясо (Trow-Smith, 1957, с. 112). Быстрый рост скотоводства наметился здесь в XIV в. (Nicholas, 1976, р. 27). Он стимулировался широким спросом на продукты скотоводства у горожан и успехами мелиоративных и дренажных работ.
С XIII в., и особенно в XIV—XV вв., начинают проявляться элементы специализации отдельных регионов в области скотоводства. Особое место в этом процессе наряду с Нидерландами принадлежит Англии, вышедшей на первое место в Европе в качестве поставщика шерсти. Уже в XI в. здесь насчитывалось несколько миллионов овец. К середине XIV в. поголовье их достигло 12 млн., а в XV в. овцеводство вытесняет земледелие, подготавливая почву для аграрного переворота XVI в.
С появлением мериносов в Испании кастильская шерсть заняла прочное место на европейском рынке и даже конкурировала с английской. Большие успехи сделало производство шерсти в Германии.
Мясо-молочную продукцию с XV в. вывозят на европейский рынок и Скандинавские страны, где скотоводство всегда преобладало над земледелием. Датское, шведское и норвежское масло и мясо нашли широкий спрос на европейском рынке. Продукцию крупного рогатого скота (чаще всего мясо и сыр) поставляли различные районы Европы: Рейнская область, Бавария, Тироль, Каринтия, Эмилия, Ломбардия, Пьемонт, Швейцария, Чехия, Венгрия, Молдавия, английские графства Чешир и Линкольншир.
Развитие скотоводства внесло большие изменения не только в аграрный пейзаж западноевропейских стран, но и в структуру хозяйства. Изменилось соотношение между типами земельных угодий; в крестьян
40
Глава 1. Техника и агрикультура
ском хозяйстве все больший удельный вес стали занимать использование лугов, пастбищ, лесов, на территории которых появлялись самостоятельные держания (Postan, 1973, р. 140). Возрастает роль скотоводства в крестьянском хозяйстве. Так, в Тироле и Каринтии крестьяне держали по 6—12 коров специально для изготовления сыра на продажу; к северу от Брюгге только за 10 лет в XIV в. поголовье лошадей и коров у крестьян увеличилось в три раза (Slicher van Bath, 1963, р. 143, 181); в 70-е годы XV в. в ряде областей Прованса во многих крестьянских семьях можно было найти 100-200 голов скота (преимущественно овец); в ряде восточных, северо-восточных и северо-западных районов Англии доход от скота в крестьянском хозяйстве стал основой бюджета. Появляется тип крупных скотоводов-арендаторов. Выращиванием и откормом скота активно занимаются также жители прилегавших к крупным городам районов: торговля мясо-молочными продуктами становится для многих из них главной статьей дохода.
*
Каковы итоги развития европейской агрикультуры к концу классического средневековья? Каков ее уровень?
Как было показано, прогресс в этой области шел очень медленно и отнюдь не повсеместно: более совершенные системы земледелия уживались с самыми примитивными (вплоть до перелога). Большим препятствием к совершенствованию агрикультуры была дороговизна железа и недостаток у крестьян скота, особенно рабочего. Это вынуждало крестьян объединяться, чтобы обеспечить тягловой силой плуговую упряжку; малоземельные крестьяне не имели даже легкого плуга. Преобладание пастбищного скотоводства над стойловым приводило к потере значительной части навоза, необходимого для удобрений. Поля удобрялись не ежегодно. Борона была известна далеко не всюду. Несовершенна и нерегулярна была прополка полей: сорняки часто не вырывались с корнем, а серпом срезались лишь их верхушки. Отнюдь не всегда соблюдались правильные севообороты: часто из года в год возделывались одни и те же злаки, истощавшие почву. Кормов для скота не хватало и их берегли в первую очередь для рабочего скота. В результате всего этого урожайность сильно зависела от естественного плодородия почв и районы богатого урожая соседствовали с районами недорода, голода и обезлюдения. Огромное разрушительное воздействие оказывали на сельское хозяйство войны.
Но как бы ни были слабы ростки нового, именно они определяли и обеспечивали поступательное развитие сельского хозяйства, в котором все более видное место занимали интенсивные отрасли: садоводство, виноградарство, выращивание технических культур, товарное скотоводство. Особое значение имела специализация отдельных районов на различных культурах.
Прогресс агрикультуры достигался руками и опытом крестьян, хотя зчп далеко не всегда имели возможность вводить хозяйственные улучшения на земле своих наделов. Феодалы быстрее и легче могли использовать новшества на территории господского хозяйства, эксплуатируя не тзлько даровую силу крестьян, но и их инвентарь и скот. Поэтому каж-лзе такое улучшение дорого обходилось крестьянам. Не случайно прогрессивные сдвиги более ощутимо начали проявляться в Западной Европе : победой парцеллярного крестьянского хозяйства над домениальным, у.огда были созданы максимально возможные в условиях феодализма условия для развязывания крестьянской инициативы.
ГЛАВА 2
АГРАРНЫЙ ПЕЙЗАЖ И КОЛОНИЗАЦИЯ
1.	Причины колонизации
Вряд ли имеется какая-либо иная область материального производства, где взаимодействие человека и природы настолько определяло бы результаты общественного труда и проявлялось бы в столь наглядной повседневной форме, как в земледелии. История этого взаимодействия представляет важную сторону истории земледельческих народов в целом. Два важнейших результата этого взаимодействия — в историографическом плане — обособились недавно, составив две области самостоятельного исследования: 1) многовековый опыт земледелия как важнейший компонент производительных сил средневековья стал предметом истории агрикультуры; 2) физико-географические свидетельства жизни и труда земледельцев, формирование аграрного пейзажа стали объектом изучения исторической географии, а точнее — истории поселения и заселения.
Изучение аграрного пейзажа представляет большие трудности: со временем менялись соотношение между лесом и степью, пашней и пустошью, системы земледелия, набор сельскохозяйственных культур, формы земельной собственности и хозяйственного использования земли. Эти перемены находили свое физико-географическое выражение, поэтому аграрный пейзаж одной эпохи наслаивался на предшествовавший, и только методы картографии и аэрофотосъемки в сочетании с археологией, топонимикой, палеоботаникой и т. д. дают возможность воссоздать более древние черты аграрного пейзажа европейских стран. Речь идет о взаимодействии человека с природой, а не о воздействии на нее, не о последствиях его жизнедеятельности. Стихийное проявление сил природы тем пагубнее для человека, чем меньше он вооружен знаниями и опытом, чтобы противостоять им. Ряд лет засухи или, наоборот, длительных дождей, наводнения или ветровая эрозия и т. п. могли не только вызвать временные бедствия (голод, мор), но и нередко приводили к запустению больших районов. В этих условиях речь шла прежде всего об адаптации человека к естественно-географическим условиям, от которых в конечном счете зависели специфические черты аграрного пейзажа данного ареала. Геологические, гидрологические, почвенно-климатические условия земледелия средневековой Европы изучены еще недостаточно, хотя в последние десятилетия их освещение все чаще становится органической частью аграрно-исторических исследований, ибо очевидно, что не только аграрный пейзаж и колонизация, но и многие другие стороны жизни европейской деревни в тот период не могут быть удовлетворительно освещены без учета вышеперечисленных характеристик.
К концу раннего средневековья аграрный пейзаж Европы характеризовался дуализмом форм сельского поселения и планировки полей. Им был обусловлен дуализм форм связей между хозяйственным двором земледельца и «тянущим» к нему пахотным наделом. Планировка полей приближалась либо к удлиненным полосам, либо к «квадратным» полям. Усадьба размещалась либо непосредственно на пахотном наделе, составляя в пространстве одно целое, либо обособленно. Каждая из этих форм могла сочетаться как с квадратными полями, так и с удлиненными полосами. Квадратные поля чаще встречались в Италии, Сардинии, Франции к югу от Луары, на севере и западе Нидерландов. Каждый надел окружался
42
Г лава 2. Аграрный пейзаж и колонизация
низкой оградой, придававшей пашне вид своего рода пчелиных сот с разнородными ячейками. Такая форма полей шире была распространена в районах с более сухим климатом. В районах же с влажным климатом преобладала грядковая планировка земли. В этом случае жилища были вынесены за пределы пашни и образовывали компактные поселения. В других случаях поля такой же формы примыкали к усадьбе, и дома стояли довольно далеко друг от друга, их разделяла не только пашня, но и пустоши. Такая форма преобладала в Восточных и Южных Нидерландах, в Центральном массиве и на западе Франции, в Бретани, в области басков, во многих районах Англии, в Ирландии, Уэльсе, Юго-западной Германии — всюду, где гористый и лесистый ландшафт не оставлял много места для плуга (Smith, 1967, р. 260; Slicher van Bath, 1963, р. 57). Длинные поля в свою очередь бывали открытыми и огороженными. Они встречались во Франции к северу от Луары, в Германии, Англии и т. д. Там, где эти поля были открытыми, для защиты от потрав они были обнесены общей изгородью, а от уборки урожая до следующего посева превращались в общинное пастбище. Многие длинные огороженные поля с расположенными в них полосами возникли в результате внутренней колонизации.
Трудно сказать, в какой мере ареал Европы к северу от Альп к исходу раннего средневековья уже был освоен плугом. Несомненно, что почти в первозданном виде оставались леса средненемецкой возвышенности; приморские области и предальпийские долины были покрыты обширными болотами. Заболоченными были также долины рек в Германии, Италии, Франции, Англии, Испании. Море занимало значительную территорию Нидерландов, на северо-востоке Англии широкой полосой протянулись болота и плавни. В центральной и восточной Европе, где колонизация началась позднее, лесами, болотами и целинными землями были заняты тысячи квадратных километров. К началу периода развитого феодализма в Западной Европе предстояло освоить, вероятно, более половины современного сельскохозяйственного ареала; в Центральной же и Восточной Европе доля освоенных земель была к этому моменту еще меньше.
Для дальнейшего освоения земель требовались огромные трудовые усилия. Только миграция в эти районы больших масс земледельцев из ранее освоенных районов могла решить эту невиданную по масштабам задачу. Это был цивилизаторский труд, ни с чем ранее не сравнимый, поставивший на службу общества огромные производительные силы.
Западная историография по-разному отвечает на вопрос о причинах этого процесса. Ф. Гансхоф и М. Постан видят основной толчок к нему з росте народонаселения Европы, совпавшем во времени с наиболее интенсивным наступлением на дикую природу. Роль зачинателей в этом процессе они отводят монастырям, особенно цистерцианским (The Cambr. Econ. Hist., 1966, I, p. 292; Postan, 1976, p. 16—29). Некоторые французские историки усматривают в колонизации объективную необходимость так называемой феодальной революции. Б. Слихер ван Бат и В. Абель подчеркивают роль демографического фактора и экономического стимула: рост цен на сельскохозяйственные продукты, с одной стороны, и обилие дешевых рабочих рук, с другой (Slicher van Bath, 1963, р. 116; Abel, 1962). Некоторые немецкие историки придают решающее значение т процессе колонизации в Германии целенаправленной политике Штау-генов, светских и церковных сеньоров (Kotzschke, 1953, S. 89). Подавляющее большинство этих концепций односторонни: в них придается
43
I. Условия жизни крестьянства при развитом феодализме
всеобщее значение отдельным достоверным, но вырванным из исторического контекста эпохи фактам, без учета действительного места данного факта в целостном процессе. Каждое из приведенных выше соображений приложимо не только к объяснению внутренней колонизации XI—XIII вв., но п средневековой колонизации вообще. Однако факторы, объясняющие в равной степени все внешне сходные между собой процессы, в действительности не объясняют ни один из них в его специфике и исторической обусловленности. Качественное отличие колонизации XI—XIII вв. в том, что она происходила на почве сложившегося феодального способа производства, в ней наиболее ярко проявились заложенные в нем возможности для развития производительных сил, а основная черта этого развития в условиях средневековья заключалась в территориальном расширении сферы производства и в меньшей степени в его интенсификации. Колонизация XI—XIII вв. стала возможной в Западной Европе потому, что появилась определенная вооруженность земледельца орудиями труда, опытом, навыками. Расчистки XI—XIII вв. отличаются от таковых в VIII—X вв. не только объемом освоенной территории, но и характером освоения. В раннюю эпоху расчищались главным образом близлежавшие к пашне участки леса на возвышенностях и легких почвах, а в XI— XIII вв. начинают осваивать сравнительно дальние от освоенной территории леса, болота и горы. Освоить для земледелия и скотоводства тяжелые «холодные» почвы означало не только свести лес, но построить дренажную систему, а в приморских районах — систему дамб и шлюзов. Решение этой задачи требовало определенной исходной ступени в развитии производительных сил общества.
Другая сторона проблемы заключается в том, что многие старопахотные районы Западной Европы оказались относительно перенаселенными уже в раннее средневековье. Это не значит, что были исчерпаны резервы пригодной для культивирования земли. Острый земельный голод царил в условиях неслыханного изобилия земли, но это была земля труднодоступная, покрытая непроходимыми лесами и болотами, требовавшая тяжелого и длительного труда, прежде чем на ней сможет проложить первую борозду пахарь. Кроме того, наиболее нуждавшиеся в земле крестьяне не имели орудий труда и скота, необходимых для колонизационных начинаний. Поэтому к концу раннего средневековья Европа была населена крайне неравномерно. Поселения группировались в удобных и благоприятных для земледелия местах — в долинах рек, на речных террасах, у подножий гор и лесов, а по мере удаления от этих районов становились все более редкими. Таким образом, одной из причин относительной перенаселенности было «островное», выборочное заселение Европы. Важную роль играло также распространение или даже господство в отдельных регионах Европы феодальной вотчины с большой барской запашкой и преобладанием барщины, в которой ограничивались как рост размеров тяглых наделов, так и их дробление. Вследствие этого вотчина могла удерживать в деревне массу избыточных рабочих рук. Осужденное на положение бобылей, захребетников, скрытых слуг во дворах старших братьев, дворовых, это избыточное население деревни было огромной потенциальной производительной силой, в известной мере скованной до поры до времени вотчинными распорядками и отсутствием материальных средств, чтобы предпринять расчистки в крупных масштабах. Только с возникновением городов и устойчивых рынков продукции сельского хозяйства появились стимулы для обладавших средствами лиц (горожан, дворян) к участию в широких колонизационных начинаниях.
44
Глава 2. Аграрный пейзаж и колонизация.
Возникновение города стало мощным фактором дальнейшей колонизации. Вместе с ним возникла постоянная возможность сбыта продуктов сельского хозяйства, т. е. экономический стимул для расширения возделываемых земель. Город превратился в непосредственного участника. а нередко организатора колонизации в крупных масштабах, обеспечивая ее материальными ресурсами и привилегиями (Корсунский, 1976, с. 102). На первом этапе развитого феодализма преобладала высокая рыночная конъюнктура на сельскохозяйственные продукты. В Англии с начала XIII в. до начала XIV в. примерно в два раза выросли цены на скот (Farmer, 1965, р. 2). Наблюдался рост цен на пшеницу и другие зерновые культуры (The Cambr. Econ. Hist., 1966, I, p. 116). Соответственно выросла и цена земли. В бассейне Мозеля, например, с середины XII в. до середины XIII в. цена земли возросла на 41%, а во второй половине XIII —первой половине XIV в.—еще на 26% (Lamprecht, 1S86. II, 42). В то же время недостаток земли в старопахотных районах талкал массы людей на поиски свободных земель. Зажиточная прослойка предприимчивых крестьян, особенно вблизи городов, наравне с горожанами и сеньорами обрела реальный стимул для наступления на необработанные земли. Вслед за потоком крестьян-колонистов на пустоши потянулись монастыри новых орденов, прежде всего цистерцианцы.
Заселение необжитых мест нередко диктовалось политическими соображениями: в одном случае речь шла о том, чтобы обезопасить дорогу, пересекавшую лес, в котором нашли убежище разбойничьи шайки, з другом — об усилении внешней границы путем создания поселений г аспитов, обязанных владетельному сеньору несением военной повинности (Duby, 1962, р. 156—157). Соображениями безопасности объясняет--ч. в частности, появление крупных селений во французском графстве Мэн. где естественные условия мало благоприятствовали этому (The Cambr. Econ. Hist., 1966, I, p. 73). Так возникли и многочисленные новые города в пределах домена французского короля, бастиды в пограничных с английскими владениями районах на юго-западе Франции, где поселялись тысячи земледельцев. Такими поселениями были усеяны просторы Каталонии и Кастилии; многочисленные «свободные бурги» появились в округе итальянских городов-коммун. Постепенно они росли, становились центром притяжения многих новопоселенцев, в том числе беглых крестьян, торговцев и ремесленников.
Особенно тесно было связано с политической историей страны формирование аграрного пейзажа в Испании. В ходе Реконкисты шел интенсивный процесс освоения разоренных и заброшенных земель. Здесь, как и ь Южной Франции, специфика внутренней колонизации в значительной мере была связана с возведением замков и крепостей, которые становились центрами сельских поселений. Это объяснялось чаще всего угрозой набегов, невозможностью обрабатывать земли без защиты со стороны зам-в. Но, в известной степени защищая крестьян, феодалы, опираясь на замки, нещадно эксплуатировали их. Именно поэтому они принуждали дерой крестьян селиться под стенами замков.
Другим побудительным мотивом к участию в колонизации королей и знати была фискальная политика и стремление увеличить число подданных. Нужда феодалов, и прежде всего королей, в увеличении контингента рыцарей могла быть удовлетворена лишь путем создания новых зон земледельческого производства и новых источников феодальной ренты. Вызванное увеличением ренты бегство крестьян с насиженных мест — сажное условие приобретения сеньорами — зачинателями колонизации
45
I. Условия жизни крестьянства при развитом феодализме
рабочих рук (Поршнев, 1966, с. 112). Факты дарения неосвоенных земель в качестве фьефов свидетельствуют о том, что у феодалов появилась заинтересованность в превращении этих земель в плодородные поля и луга. Вот почему магнаты очень дорожили правом заселения. Порой, отчуждая угодья, они запрещали новым владельцам селить на них людей, делая это сами, что было поводом для многих конфликтов. Колонизация была важной предпосылкой усиления многих владетельных сеньоров.
Итак, правомерно заключить, что для представителей различных классов и сословий в качестве наиболее важных выступали факторы не только различные, но и противоположные. В то время как для сеньоров речь шла о расширении территории феодального господства, для основной массы колонистов-земледельцев — о приобретении собственного двора и пашни, о спасении от земельного голода и сеньориального гнета. Рыночная конъюнктура содействовала также активизации бюргеров, монастырей, сеньоров, зажиточных крестьян, нередко их «пионерской роли» в движении крестьянства на новые земли.
2.	Типы колонизации
Размах внутренней колонизации приходится в Западной Европе на первый этап развитого феодализма, т. е. на XI—XIII вв. Этот период М. Блок назвал периодом крупных расчисток, наиболее увеличившим площадь обрабатываемых земель с древних времен (Блок, 1957, с. 45). Р. Гранд и Р. Делатуш называют период колонизации ренессансом в истории Западной Европы (Grand, Delatouche, 1950, р. 245). Кульминация колонизации в разных странах датируется различно, однако в общем относится на Западе ко второй половине XII —началу XIII в. (Postan, 1976, р. 28), хотя в легко осваиваемых районах Западной Европы резервы колонизации были практически исчерпаны к X в. (Hoskins, 1955г р. 7). В Центральной и Восточной Европе колонизация также укладывается в рамки первого этапа развитого феодализма, а хронологически приходится на XIII—XVI вв.
В зависимости от характера, темпов и достигнутых результатов можно выделить три основных типа колонизации (Duby, 1962, р. 149), протекавших в разных странах (а иногда и в одной стране) в разные хронологические периоды. Первый из них — самый ранний — характеризуется расширением культивируемых площадей и увеличением числа дворов в старых селениях. В раннее средневековье селения были редки, разделялись непроходимыми лесами и болотами, поэтому аграрный пейзаж напоминал островки, окруженные океаном первозданной природы. Эти пространства являлись резервами колонизации. Одновременно обживались земли, опустошенные во время войн и набегов или по разным причинам заброшенные в предшествовавший период. Землю осваивали с трудом, буквально пядь за пядью. Даже в более поздние времена нередко встречались массивные дубы посреди поля или ров, делавший загзаг вокруг дерева, которое не смог одолеть человек (Hoskins, 1955, р. 64). По расчетам У. Хоскинса, в Англии в XIII в. крестьянская община в свободное от полевых работ время могла освоить и превратить в пашню не более 5—6 акров леса в год (Hoskins, 1955, р. 15). Отвоеванные у природы земли было трудно уберечь от зарастания и наводнений; многие забрасывались потому, что быстро истощались, а человек не мог поддержать их плодородие из-за нехватки удобрений и несовершенства агротехники. Залежные земли по соседству с пашней были существенной
46
Глава 2. Аграрный пейзаж и колонизация
частью сельского пейзажа в Верхнем Провансе, Дофине, Мэне, Лотарингии, Альпах, Пиренеях, странах Центральной и Восточной Европы. Временная запашка сохранилась в малонаселенных районах с бедными почвами вплоть до XVIII в. Ее следы можно найти в Арденнах, Вогезах, на гранитных и сланцевых землях Западной Франции, в английских графствах Девоншир и Йоркшир и многих других районах (Harris, 1961, р. 24).
Колонизация в обжитых районах прослеживается не всегда отчетливо, так как вновь освоенные земли постепенно сливались со старой запашкой и их часто невозможно различить. Память о расчистках сохранилась в названиях многих полей, включавших либо имя собственное того, кто их расчистил («поле Петра», «пашня Гуго», «болото Стефана», «заимка Павла» и т. п.), либо элементы, говорящие о заимке. Страницы источников пестрят и прямыми указаниями на заимки: это либо пожалование заимки, либо разрешение делать ее, либо дарение леса под заимку, взимание десятины или споры из-за нее, описи держателей заимки с указанием рент и т. п.
Размеры освоенных пустошей в старопахотных районах невозможно определить точно. Достоверно одно: там, где оставались резервы внутренней колонизации, они быстро сокращались; нередко пашня соседних селений соприкасалась. Интенсивнее стали использовать оставшуюся альменду, она тщательно учитывалась, ее границы точно определялись, за нее велась ожесточенная борьба.
Колонизация совершалась почти непрерывно, о чем свидетельствуют частые указания на «старые» и «новые» заимки, а сравнение источников, разделенных небольшим сроком (15—20 лет), показывает огромные по тем временам успехи в отдельных районах (Авдеева, 1973, с. 71—72). Об этих успехах говорит и превращение небольших селений в крупные (Medieval England, 1958, р. 12).
Расчистки в обжитых районах совершались чаще всего по инициативе крестьян с разрешения или молчаливого согласия сеньоров, а иногда без их ведома. Важную роль в этом движении играла община; она издавна регулировала право своих членов на заимку. В каждом районе в связи с этим сложились свои обычаи, и там, где община была сильна, с ней до поры до времени должен был считаться и феодал. Каждый общинник мог производить заимку, когда ее делали остальные, или же коллективно расчищенный лес делился пропорциально размерам держаний. При разделе пустошей между селениями каждая община получала свою долю, из которой все члены могли делать заимки и засевать их с согласия соседей. Но иногда и после раздела сохранялись общие земли, где заимки могли производиться лишь с согласия жителей как одного, так и другого селения. Часть общинных земель отдавалась иногда во временное пользование общинникам и распахивалась ими индивидуально, а через год-два снова поступала в общинное пастбище сроком на 8—10 лет (Bishop 1938, р. 40). Бывало и так: пустошь, предназначенная для расчистки, делилась на участки и каждый общинник мог распахивать или засевать всю или часть доставшейся ему доли, но через год-два был обязан оставить заимку под общий выгон и перейти на другое место (Finberg, 1951, р. 34). Постепенно такие периодически засевавшиеся заимки превращались в постоянную пашню с молчаливого согласия общины, если это не задевало ее интересов. Если же община терпела т этого ущерб, она действовала весьма решительно (Homans, 1942, р. 61; Miller, Hatcher, 1978, р. 38—39).
47
I. Условия жизни крестьянства при развитом феодализме
Долгое время сохранялся обычай делать заимку бесплатно. Но со временем все чаще требовалось разрешение на заимку короля или сеньора, дававшееся за дополнительную плату, размеры которой не были фиксированы и различались даже в пределах небольшого района. Иногда в качестве компенсации за право пользоваться заимкой сеньору отдавалась часть расчищенного леса. Так право на заимку становилось для феодала дополнительным источником дохода. Феодалы проявляют все больший интерес к колонизации: госпиты, приглашенные сеньорами, насчитываются в отдельных селениях десятками (Конокотин, 1958, с. 39, 41—42).
Структура новой деревни в Иль-де-Франсе на месте распаханного леса. Дома — вдоль дороги
Структура новой деревни близ Лейпцига на месте полностью сведенного леса
Одновременно идет дальнейшее наступление на леса и болота. Новые селения прежде всего возникают на ближайшей периферии обжитых районов. Такими выселками старые селения стали обрастать очень рано — в первую очередь за счет дробления старых сел (Конокотин, 1958, с. 43; Fossier, 1968, р. 345—351). Появились многочисленные Большие и Малые, Верхние и Нижние, Северные и Южные и т. п. селения.
Все чаще появляются новые селения, названия которых включают элементы, свидетельствующие о расчистках, дренажных работах пли «вторичном» происхождении. Возникали они различными путями. Поля старых селений нередко были разбросаны по многим дальним лесным урочищам. Со временем на них основывались хозяйственные дворы, куда сначала для удобства на время полевых работ, а затем и на постоянное жительство переселялась часть крестьян. Новые селения возникают также и на лесных и горных пастбищах, в местах укрытий для скота, содержавшегося там в летний период или круглый год. Пастухи постепенно обзаводились там хозяйством и перевозили туда свои семьи. Здесь же
48
Глава 2. Аграрный пейзаж и колонизация возводились хозяйственные постройки, в которых собирали, хранили и перерабатывали продукцию скотоводства (Smith, 1967, р. 291).
Леса осваивались также лесорубами, углежогами, охотниками, собирателями дикого меда и воска, коры для дубления кож и т. д. (Блок, 1957, с. 49). Сначала они жили в лесных хижинах, затем расчищали лес, создавали поля и основывали хутор или деревню.
Плацдармом для наступления на пустоши были прежде всего селения на краю большого леса, болота или пустоши. Младшие сыновья крестьян, не получившие наследства (в ряде регионов Европы действовал майорат), со временем создавали новые поселения, становившиеся в свою очередь центрами колонизации. Так постепенно редели, а кое-где совсем исчезали леса, пустоши и болота, поддаваясь усилиям людей. Этот процесс хорошо прослеживается, например, в английском графстве Девоншир (Finberg, Hoskins, 1952, р. 78—79). Такое же явление наблюдалось в Парижском бассейне, бассейнах Луары и Гаронны, в Ломбардии, Рейнской области.
Как и расширение пашни в старых селениях, этот процесс протекал стихийно, потребовались десятки, а иногда сотни лет, чтобы новые селения достигли обычных размеров (Блок, 1957, с. 49). Колонисты, слабо вооруженные техническими средствами, нередко кооперировались для общего дела. Там, где власть феодала над лесом была лишь номинальной, новые селения возникали в лесу без его ведома и он вынужден был договорным путем определять отношения с колонистами (Конокотин, 1958, с. 42). В ходе колонизации повсеместно создавались новые общины: либо сразу, если переселение носило организованный характер, либо постепенно — по мере роста нового селения.
До тех пор, пока имелись резервы внутренней колонизации в равнинных районах, «дочерние» селения возникали по образу и подобию «материнских» и порой настолько уподоблялись старым, что их нельзя было отличить, если их не «выдавало» лесное название. В Англии Сотенные свитки 1279 г. зафиксировали 245 вилл, неизвестных в 1086 г. Они настолько похожи на старые, что трудно определить, является ли каждая из них действительно новой. Такая картина обычна. Весьма показательна в этом плане история «вторичного освоения» Йоркшира после событий 1069—1070 гг.1 Когда же свободного места для появления новой впллы не оставалось, на периферии виллы на расчистках появлялись одиночные дворы, огороженные усадьбы.
Второй тип колонизации преобладал в Западной Европе в XII — середине XIII в., в Центральной и Восточной Европе —в XIII—XIV вв. Это колонизация переселенческого типа, которую можно разделить на внутреннюю и внешнюю. Первая была выражена более или менее отчетливо во всех странах. Наиболее ярким примером второй была немецкая колонизация в районах к востоку от Эльбы. Колонизация переселенческого типа имела решающее значение для судеб европейской агрикультуры. В ходе ее возникло множество новых селений в необитаемых прежде районах, где на сотни километров никогда не раздавалось человеческого голоса.
Внешняя колонизация особенно широко захватила Германию, Чехию, Австрию, Польшу, Венгрию, Испанию. Дальние переселения требовали
1 В 1069 г. на севере Англии был поднят мятеж против Вильгельма Завоевателя, в ходе подавления которого большая часть Йоркшира и соседних графств была опустошена и оставалась слабо заселенной до конца XII — начала XIII в.
49
I. Условия жизни крестьянства при развитом феодализме
немалых затрат на переезд, постройку жилищ, орудия для сведения леса и обработки земли, наконец, на продукты питания и семена, пока принесет первый урожай отвоеванная у природы земля. Такое переселение для крестьян было невозможно без материальной поддержки со стороны. Поэтому инициаторами внешней колонизации чаще выступали предприимчивые светские и духовные сеньоры и короли, нередко вступавшие в соглашение для совместного участия в таком предприятии или использовавшие в качестве агентов для заселения пустошей отдельных лиц и целые конгрегации (Корсунский, 1976, с. 103). Этим лицам предоставлялось право создавать новые селения, приглашать госпитов и давать земли под усадьбу и в держание. Нередко в роли агентов королей и влиятельных сеньоров выступали монастыри (Варьяш, 1974, с. 325—326). Таким образом был основан ряд бастид в Аквитании, освоен лес Бонневиль во Франции, много земель в Каталонии и Кастилии, а также в Чехии, Польше, Восточной Германии. Но чаще всего агентами по заселению неосвоенных земель вытупали специальные подрядчики-локаторы. Социальный состав их был довольно пестрым. Среди них были рыцари, горожане, зажиточные крестьяне. Приглашение колонистов производилось по твердо установленному порядку. Землевладелец заключал соглашение с локатором, который обязывался найти поселенцев на отведенное место. Если локатор не выполнял условий соглашения, то платил землевладельцу неустойку. За свои услуги он получал в два-три раза больший надел, становился старостой или судьей в основанном им селении, в его пользу шла одна или две трети судебных штрафов, ему давалось право держать мельницу, кузницу, корчму и т. п. (История Чехословакии, 1956, I, с. 97; История Польши, 1956, I, с. 86; Smith, 1967, р. 178).
Результатом внешней колонизации было появление преимущественно крупных новых селений, среди которых преобладали компактные, в десятки дворов. Они типичны для Каталонии, Кастилии, Заэльбской Германии, Чехии, Польши. Особенно часто крупные компактные селения возникали в результате организованной колонизации (Wunder, 1978, р. 50). Их отличал более четкий план —деление земли на три равных поля (Разумовская, 1958, с. 302; Smith, 1967, р. 267), единовременное введение правильного севооборота (Качмарчик, 1967, с. 34).
Многие новые «лесные» и «болотные» селения легко узнать по расположению дворов и наделов: дома выстроены в один ряд или улицей вдоль проложенной дороги, позади каждого дома узкой длинной полосой расположены пашня, луг, лес и пастбище (Блок, 1957, с. 50). Такие селения часто располагались вдоль долины, и каждый житель мог постепенно увеличивать свое держание, поднимаясь по склону горы или осушая новые участки болота. Такие селения особенно часто встречаются в Нидерландах, в восточных, средних и северных районах Германии, в предгорьях Альп, в английских графствах Линкольншир, Йоркшир и многих других областях (Smith, 1967, Ch. V).
Третий тип колонизации — освоение земель, малодоступных средневековому человеку в силу ограниченных технических возможностей: топких болот и горных склонов, куда человек начал проникать лишь тогда, когда на равнинах почти не осталось пригодных для хозяйственной эксплуатации земель. Одновременно обживались и те небольшие участки в старопахотных районах, которые по разным причинам не были освоены в предшествующий период. Этот тип колонизации стадиально самый поздний. Его можно условно разделить на два самостоятельных вида: освоение небольших участков земли на периферии крупных селений в равнин-
50
Структура новой «лесной» деревни Эффелътерн во Франконии.
Цифры на схеме обозначают номера домов и принадлежащих данным домохозяйствам земельных участков
Z. Условия жизни крестьянства при развитом феодализме
ной зоне и обживание горных склонов. Общим для них является то, что в обоих случаях в результате такой колонизации появлялись не крупные компактные селения, а небольшие хутора или одиночные дворы. В первом случае это было обусловлено тем, что пустоши и леса, разделявшие соседние селения, сократились до пределов, не позволявших далее основывать новые компактные селения, во втором — такая необходимость диктовалась характером местности (Smith, 1967, р. 285—287). В результате колонизации третьего типа аграрный пейзаж значительно усложнялся. Появившиеся на равнинах хутора часто «тянули» к «материнской» вилле. Порой несколько разбросанных в лесу дворов, имевших каждый свое название, объединялись в большое селение под общим названием. Такие селения часто встречались в лесных районах Сассекса в Англии, в немецком Шварцвальде (Неусыхин, 1964, с. 50).
Третий тип колонизации хорошо прослеживается по источникам. Так, в Арденнском лесу в Англии между 1180—1250 гг. появилось много колонистов из близлежавших деревень. Каждый из них основал на заимке вдали от виллы усадьбу, огородив поля рвами и изгородями. Со временем запашка расширялась путем дальнейших расчисток, от них в свою очередь отпочковывались новые дворы. В итоге здесь в старопахотной зоне преобладала деревня, а в лесу — одиночные дворы (Roberts, 1968, р. 28). Такой пейзаж типичен для многих регионов с равнинным рельефом. Иная картина наблюдалась в горной местности, где компактные селения с открытыми полями были редки. По склонам гор ютились мелкие хутора и одиночные дворы. Поля обычно огораживались частоколом и рвом, невысоким земляным валом или каменными глыбами. Каждое селение соединялось с соседним лишь узкой извилистой тропой или совсем не сообщалось. Таким путем были колонизованы многие районы во Франции (в Центральном массиве, в графствах Анжу и Мэн), в Германии (Баварское плато), почти все альпийские районы, Скандинавские страны, Северо-Западная Англия.
Нередко одиночные дворы основывались монахами (Блок, 1957, с 32). С оживлением монашеского движения в Западной Европе в XI— XII вв. появилось много отшельников, бежавших от мира в леса и болота, где они в одиночку возделывали участки пустоши. Да и монастыри, особенно цистерцианские, чаще всего обосновывались подальше от селений. Новой формой монастырских, особенно цистерцианских, поселений были так называемые грангпи. Они являлись центром, вокруг которого концентрировалась земельная собственность монастыря (Knowles, 1963, р. 216; Slicher van Bath, 1963, р. 68).
Ж. Дюби правомерно усматривает в третьем этапе колонизации не только расширение ареала культивируемых земель, но и качественно новый этап в развитии агрикультуры: орудия производства стали более совершенными, что позволило человеку перейти к активному наступлению на природу и удержать свои позиции в этой борьбе. По его мнению, одиночные дворы в Западной Европе — это чаще всего поселения «крепких» крестьян, не только не нуждавшихся в поддержке общины, но и тяготившихся ее порядками (Duby, 1962, р. 166—167). Следует, впрочем, отметить, что возникновение таких поселений отнюдь не исключало наличия общины, так как на пастбищах и в лесах соблюдались общинные порядки (Wunder, 1978, р. 50). Особенно отчетливо это прослеживается в тех районах, где общинные права играли жизненно важную роль в крестьянском хозяйстве (Блок, 1957, с. 98). Несомненное наличие общины засвидетельствовано в Уэльсе и пограничных с ним графствах
52
Глава 2. Аграрный пейзаж, и колонизация
Англии, в горных районах Франции, на осушенных болотах в Нидерландах и Линкольншире и многих других местах с аналогичной формой поселения.
Третий тип колонизации вносил изменения в соотношение отраслей хозяйства. Земли, отвоеванные у природы в последнюю очередь, были мало пригодны для земледелия, поэтому здесь на первый план выступало скотоводство.
Однако нередко все три типа колонизации сливались настолько, что их было трудно разграничить. Новые хутора и деревни появлялись не только в необжитых районах, но и на пространствах, разделявших старые селения. С другой стороны, заброшенные земли порой дичали настолько, что их приходилось осваивать заново с не меньшими усилиями, чем первозданные леса и болота. Не во всех странах имели место все три типа колонизации, в некоторых отмечается один или два (Duby, 1962, р. 151).
3.	Колонизация в странах Западной Европы
Современное состояние исследований не позволяет пока точно определить территориальные и хронологические рамки колонизации во всех странах. Даже там, где этот процесс изучен лучше, между историками нет единства мнений. Так, Ж. Дюби считает, что во Франции колонизация пошла на спад в середине XIII в. (Duby, 1962, р. 168), а Ф. Гансхоф —что лишь к концу XIII в. (The Cambr. Econ. Hist., 1966, I, p. 292). В Англии одни относят завершение ее к XIII в. (Baker, 1966, р. 518— 531), другие — к середине XIV в. (Harvey, 1966, р. 42; Russell, 1966, р. 19) и т. д.
Нет единства мнений и о начале этого процесса. Р. Леннард, например, полагает, что в Англии уже в англосаксонский период было освоено гораздо больше земель, чем во все последующие столетия; появились почти все современные виллы, а общая площадь пашни в 1086 г. была немногим меньше, чем в 1914 г. (Lennard, 1959, р. 3).
Во Франции колонизационное движение развертывается с X в., но наибольшее число документов о расчистках приходится на XII— начало XIII в., когда Людовик VI начал раздавать духовным и светским сеньорам привилегии на основание «бургов» и приглашение в них госпитов и сам основал в своем домене несколько новых селений (The Cambr. Econ. Hist., 1966, I, p. 74). Более широко эта практика распространилась при Людовике VII и Филиппе II Августе. Деревни, населенные госпитами, -•явились сначала в непосредственной близости от Парижа, к югу и -аладу от него, а вскоре — к северу и северо-востоку, в Иль-де-Франсе, Пикардии, Шампани и т. д. и, наконец, на западе, в графствах Мэн и Анжу. Особенно широкий размах приобрели расчистки в Лимузене, серной Бургундии и Южной Шампани. В Бургундии в провинции Мако-и к началу XI в. сохранялись огромные леса, но вскоре население, занимавшее возвышенности, начало спускаться в долины внутренних райо-н в Бургундского плато. К концу XII в. земледелие проникло в самые "ухпе места Бургундии. По соседству осваивались дремучие леса Шам-"?нд. В Лимузене, где интенсивные расчистки начались в XI в., в XIII в. шгюсло 150 новых селений — судя по лесным элементам в названиях Tenant de la Tour, 1942, p. 163—169). Большие раскорчевки проводишь в районе Монтенбло, Морэ, Монтеро, Верну и далее — вокруг Рейм-Оплеана, Шартра (Конокотин, 1958, с. 40), в Пикардии (Fossier, А ' А с. 345-351).
53
1. Условия жизни крестьянства при развитом феодализме
В Западной и Юго-Восточной Франции на холмах и в горах интенсивная колонизация приходится на XII — начало XIV в. В Форезе, расположенном к востоку от сравнительно рано освоенной Оверни, большинство приходских церквей упоминается впервые лишь в XII—XIII вв. К этому же времени относится освоение Верхнего Прованса, Дофинэ и приальпийских районов. Здесь появилось много монастырей, особенно госпитальеров. Но еще раньше в горы Юго-Восточной Франции устремились крестьяне, основывая селения в лесной глуши, часто без ведома сеньоров. В Пуату расположен холмистый массив Гатинэ, густо поросший в XI—XII вв. лесом и кустарником, самое название которого означает «земля, непригодная для обитания». До XII в. сюда проникали лишь отдельные крестьянские семьи, основавшие несколько крошечных селений. К концу XII в. здесь появились почти все современные селения, а в XIII в. на их периферии возникло немало одиночных дворов (Beech, 1964, р. 17-32).
Иначе шел процесс на юго-западе страны, где расчистки начались позднее и продолжались дольше, в основном в конце XIII — начале XIV в., когда королевская власть в военных целях стала активно насаждать бастиды (Блок, 1957, с. 54). Правда, еще в XI в. наблюдался приток беженцев из Испании в Септиманию. Они начали создавать селения на землях, отнятых у арабов (Арский, 1941, с. 111, 121—126). Однако в последующие столетия происходит обратный процесс: отлив рабочей силы в Испанию в ходе Реконкисты, что замедлило колонизацию тех районов, откуда уходило население.
Но как ни велика была роль королевской власти и сеньоров в заселении пустошей, во Франции возникло гораздо больше хуторов и дворов, основанных крестьянами: на пустошах Нормандии и в Арденнах, Центральном массиве, на юге и западе, в долинах Луары, Гаронны и Роны. В Провансе, Арле, Авиньоне появились новые виноградники, выращенные руками крестьян, которые заключали договоры с владельцами пустошей, обязуясь засадить их виноградной лозой, а через пять—семь лет, когда собирался первый урожай, он делился между землевладельцем и новопоселенцем в установленной договором пропорции (Duby, 1962, р. 157). Расчистки сопровождались переселением из бедных районов в богатые. В XII—XIII вв. лимузенцы и бретонцы переселялись в лесистый район на нижнем берегу нижнего течения Креза, колонисты из Сен-тонжа направлялись в междуречье Гаронны и Дордони и т. п. Районы с неплодородными почвами не привлекали переселенцев, и в них порой несмотря на энергичные усилия сеньоров не удавалось создать новые деревни. В Парижском бассейне расчистки приостановились к 1230 г., в Йикардии — к середине XIII в., в некоторых других местах они продолжались и в XIV в.
Одновременно с расчисткой лесов идет осушение болот по берегам Атлантического океана, в Пуату, Сентонже. Особо широкий размах этот процесс получил в Нидерландах, где прибрежные районы страдали от бесконечных наводнений. Болота поддавались усилиям людей особенно трудно. До XI в. человек в этих местностях лишь приспосабливался к природным условиям, занимаясь охотой, рыбной ловлей, добычей торфа, выпасом скота в сухое время года. С XI в. начинается активное наступление на болота: борьба с паводками при помощи дамб, каналов и рвов, отвоевание у моря и болот больших пространств. В первую очередь осушались участки с более твердой аллювиальной и глинистой почвой. Торфяники же были слишком топкими, вода держалась здесь почти круглый
54
Глава 2. Аграрный пейзаж, и колонизация год, поэтому осушение проводилось здесь чаще небольшими участками, разбросанными на обширных площадях.
Сохранились некоторые сведения о процессе осушения болот. Обычно вдоль и поперек осушаемого участка прорывались каналы, собиравшие воду. Иногда участок окружался дополнительно невысокой насыпью, способной сдержать напор воды при небольшом паводке. Использовались деревянные желоба, чтобы придать водному потоку нужное направление, в каналах кое-где устраивались шлюзы. Для строительства дамб применялись лес, солома, песок и камни, которые скреплялись глиной и плотно утрамбовывались.
Первые сведения о строительстве дамб и каналов в Нидерландах восходят к середине XI в. Граф Фландрии Балдуин привлек сюда из глубинных районов колонистов, чем было положено начало системе дренированных полей — польдеров (Grand, Delatouche, 1950, р. 251). Вскоре эта система распространилась на Голландию, Зеландию, Фрисландию. Затем осваиваются болота, расположенные вглубь от побережья (Smith, 1967, р. 433—434). Здесь на осушенных землях возникали селения двух типов: компактные села с домами вдоль дороги на одинаковом расстоянии друг от друга и узкими длинными наделами сзади них и одиночные дворы, владения которых отделялись от соседних осушительными каналами.
Начиная с XIII в. осушение болот в Нидерландах получило такой размах, что потребовалось объединение многих городских и сельских общин и создание централизованного управления по организации этих работ. Такие объединения появились около 1200 г. сначала в Голландии в районе Дордрехта и Лейдена, затем в Утрехте и других провинциях. Ими было осушено большинство земель в западной части Нидерландов, проложено много дорог, прорыто множество каналов.
Осушительные работы играли важную роль в освоении земель и в Италии. Здесь были тесно связаны между собой осушительные и ирригационные работы. В X—XII вв. было восстановлено и сооружено заново много каналов в Умбрии, Тоскане и особенно в Лигурии. К концу XIII в. берега практически всех крупных рек были дренированы, и массивы плодородных земель культивированы чаще всего арендаторами. Здесь появились селения колонистов. В XI в. было прорыто много каналов в Ломбардии, многие для судоходства, но немало и с дренажными целями. В XIII в. предпринимается осушение Венецианской лагуны, Тосканской Мареммы — болотистой части побережья.
В ирригационных работах в Италии были достигнуты немалые успехи. Орошаемые поля и луга составляли предмет удивления европейцев вплоть до XVI в. К 1138 г. относится первое упоминание об орошаемом луге. В середине XIII в. ирригационные работы получили широкое распространение севернее р. По — от Пьемонта до Кремоны, а в конце XIII в.—к югу от р. По, на территории Пармы, Модены и Болоньи. Многие оросптельные каналы сооружались по инициативе коммун городов и находились под их контролем. Города играли ведущую роль в колонизации, раздавая пустоши переселенцам с условием культивировать их. Ранний пример такого пожалования относится к 1141 г., когда Генуя сдала в аренду огромную пустошь с тем, чтобы на ней были разбиты огороды и виноградники. С XII в. коммуны Тосканы и Пьемонта основывают много таких поселений («свободные бурги») в военных целях. Близость городского рынка и спрос на сельскохозяйственную продукцию толкали на ускоренное освоение пустошей и феодалов, и крестьян.
55
1. Условия жизни крестьянства при развитом феодализме
Инициаторами колонизации в XIII в. выступали нередко и сельские коммуны. Старые селения увеличивались в размерах, возникали новые. Наиболее значительные успехи наблюдались в низменных районах и в окрестностях городов. В XII—XIII вв. новые селения появляются и на холмах, а с середины XIII в. располагаются и по склонам гор.
Наивысший подъем колонизации в Италии приходится на конец XI — начало XIII в. В Мантуанской низменности, дельте По, Веронской низменности почти все земли были освоены — очищены от лесов и осушены. Таким же путем появилось много селений в Пьемонте, Вероне и других районах. Некоторые из них превратились в большие деревни, другие остались хуторами или одиночными дворами. Упоминания о заимках встречаются в Папской области, Апулии и других районах южной Италии, но здесь колонизация не получила широкого размаха. В Италии имели место и часто совпадали во времени все три типа колонизации. Это объясняется как особенностями рельефа, так и историческими условиями. Страна была освоена очень рано, но в ходе многочисленных завоеваний было опустошено и заброшено много земель, которые теперь осваивались заново.
В Англии все три типа колонизации прослеживаются сравнительно отчетливо. В XII—XIII вв. преобладали первый и третий тип. Здесь появились тысячи новых селений, но крупные компактные составляли немногим более 15% общего числа; подавляющее большинство деревень зафиксировано уже в 1086 г. Массового переселения госпитов в необжитые районы здесь не наблюдалось, хотя кое-где, особенно на севере, такие случаи имели место (Darby, 1940, р. 45). Видимо, не последнюю роль в этом играла сильная королевская власть, ограничивавшая инициативу магнатов.
Состояние источников и степень изученности колонизации в Англии позволяют составить более конкретное представление о ее ходе и результатах, чем в других странах. Следы колонизации прослеживаются всюду, но масштабы ее различны. В некоторых районах Восточной Англии, Южном Сассексе, Восточном Лестершире, Юго-Восточном Уорикшире, Восточном Глостершире к концу XI в. не только стабилизировалась география селений, но кое-где поля соседних приходов соприкасались. В XI в. больше всего была освоена Восточная Англия, и в XII—XIII вв. площадь пашни здесь увеличилась всего на 7—8%, а с учетом осушенных лугов и пастбищ — примерно на 15%. Особенно много земель было освоено в Фенах, прибрежных районах Эссекса, норфолкских и кентских Маршах, где велись осушительные работы (Miller, Hatcher, 1978, с. 36). В Фенах, огромном районе торфяниковых почв по берегу залива Уош, ранние поселения протянулись узкой длинной полосой (Hallam, 1965, ch. I—V). Наступление человека на природу происходило здесь в двух направлениях: в сторону моря и в сторону болот. В XI в. были сооружены первые дамбы. Наивысший подъем колонизации в Фенах приходится на 1150—1250 гг. В итоге только в Линкольншире было отвоевано у моря и болот свыше 150 кв. км, а в норфолкских Маршах — около 30 тыс. акров. Осушенные земли имелись практически во всех виллах района, в некоторых насчитывалось по 1200—2500 акров; почти каждый держатель имел участок как в вилле, так и на болоте.
Другим районом интенсивного осушения были Сомерсетские болота на юго-западе Англии. Уже в 1086 г. дикие топкие места во владениях Гластонберийского аббатства были превращены в луга и поля, доходность многих маноров удвоилась и даже утроилась (Medieval England,
56
Глава 2. Аграрный пейзаж и колонизация
1958, I, р. 14). Крупные работы по осушению болот и возведению защитных сооружений были проведены здесь в середине XIII в. В результате к началу XIV в. было превращено в пашню 70—80% земель в возвышенных районах и 30—46% в болотистых местностях. Кроме того, на осушенных землях появились богатые луга, составлявшие в отдельных селениях от 20 до 30% площади всех земельных угодий (Williams, 1970, р. 25).
На юго-востоке Англии центрами активной колонизации были Уилд — огромный лесной массив, простиравшийся на 120 миль с запада на восток и на 30 миль с севера на юг,— район песков и тяжелой глины на границе Беркшира, Гэмпшира и Сарри, Чилтернские холмы и Ромней-ские болота. Здесь общая площадь пашни увеличилась в XII—XIII вв. по сравнению с 1086 г. примерно на 18,6%, а с учетом лугов и пастбищ, отвоеванных у болот — не менее чем на 25%. Примерно такая же картина наблюдалась и в центральной Англии, где основными районами колонизации были Динский лес и Котсуолд в Глостершире, Арденны в Восточном Вустершире и Фекенгем в Западном Уорикшире.
Наибольшие изменения произошли в географии Северной Англии. Англосаксы начали осваивать север сравнительно рано, но в 1069 г. он был опустошен, в результате чего средняя плотность населения в конце XI в. мало где превышала пять человек на кв. милю, а кое-где вообще равнялась нулю (The Domesday Geography of the Northern England, p. 430). Поэтому здесь открывались широкие возможности для колонизации. Освоение целины происходило одновременно с возрождением разрушенных селений. Основными районами колонизации были Пеннины, северойорк-шпрские Муры, долина Пикеринг и долины рек Хамбера, Дона, Гулля, Уза в Йоркшире. В Ноттингемшире и Йоркской долине колонизация приходится в основном на XII в., в Чешире, Северо-Западном Дербишире п йоркширских Пеннинах она развернулась лишь в XIII в.
В Германии отчетливо прослеживаются разные типы колонизации в землях к западу и востоку от Эльбы. В первом районе преобладали первый и третий тип колонизации, а на востоке ведущая роль принадлежала внешней колонизации. В старогерманских западных землях в XI— начале XIII в. идет дальнейшее расширение запашки в селениях, особенно по нижнему и среднему Рейну, в Западной Лотарингии. Многочисленные расчистки были сделаны крестьянами в лесах вокруг Трира; появляются новые селения в Нордгау, Швабии, Баварии, Тироле, Саксонии (Smith, 1967, р. 134—137). Особенно много их возникло в предгорьях и по верхним склонам гор, например, на пути к перевалу Бреннер на границе Баварии и Тироля (Неусыхин, 1964, с. 153—156). На нижних склонах здесь возникали деревни, а выше в горах — пастушеские термы. В конце XIII в. человек проник в горы на высоту 1700— 2000 м. В XI в. начинает осваиваться район между Чехией и Франконией. где император расселил многих вассалов, начавших привлекать ::<да крестьян из Баварии и Франконии. Колонизация этого района особенно активизировалась после основания на его западной границе епископства Бамберг и продолжалась в течение всего XII в. Предпринимались попытки осушения болот, хотя и в меньших масштабах, чем в Нидерландах, Италии и Англии. В 1106 г. епископ Бременский одним из “ервых пригласил колонистов из Голландии для осушения заболоченных  опель на северо-востоке епископства. В результате здесь появилось не-:? :лько сот гуф и несколько селений. Отсюда голландцы проникли в .п-сонпю и дальше на восток. В горных долинах предпринимались по-
57
I.	Условия жизни крестьянства при развитом феодализме пытки регулировать разливы рек, строились плотины и особые сооружения для сбора стекавшей воды, препятствовавшие переувлажнению почвы. В горах сооружались рвы и деревянные желоба, распределявшие воду по участкам.
4.	Колонизация в странах Центральной и Восточной Европы
В старых районах Германии в середине XIII в. колонизация почти повсеместно прекратилась. Все силы были сосредоточены на освоении заэль-бских земель, завоеванных немецкими феодалами преимущественно в XII—XIII вв. До конца XII в. были захвачены земли полабско-прибал-тийских славян, где появились территориальные княжества Бранденбург и Мекленбург — плацдармы дальнейшего продвижения в Поморье и Прибалтику. Здесь установилась власть немецких феодалов, часть местного населения погибла, часть оттеснена на худшие земли, оставшиеся славянские селения урезались, пахотные земли в них все более сокращались.
Для того чтобы реализовать собственность на захваченные богатые славянские земли, немецкие феодалы должны были заселить их крестьянами.
Переселять крестьян из своих прежних владений значило бы уменьшить их доходность, поэтому начинается вербовка переселенцев не только в Германии, но и за ее пределами. Так, наряду с феодальной военной экспансией феодалов идет мирное переселение крестьян, известное под названием немецкой колонизации. Это название не совсем точно, ибо в ней участвовали выходцы из многих европейских стран и местное славянское население. Изредка магнаты сами организовывали переселение крестьян, но чаще использовали в качестве агентов монастыри или локаторов (Wunder, 1978, р. 49). Особой активностью отличались монастыри, выступавшие и в роли колонистов, и в роли миссионеров.
Одновременно шло продвижение немцев в юго-восточном направлении; в XII—XIII вв. они проникли в Чехию, Польшу, Венгрию, дойдя в XIV в. до Галицкой Руси. Но здесь немецкая колонизация носила иной характер. Там, где речь шла о плодородных землях, захваченных у славян, найти желающих переселиться было сравнительно легко. Но чем дальше проникали немецкие феодалы на восток, тем большей предприимчивости и опыта требовала деятельность локаторов, и она не всегда увенчивалась успехом. В освоении этих районов основная роль принадлежала оставшемуся славянскому населению, которое само создавало новые поселения.
Все плодородные земли в Заэльбской Германии были освоены практически к XIV в. Пустынными оставались лишь заболоченные низменности, куда продвижение началось позднее. Осушительные работы не пошли далее низовьев Эльбы. Магнаты планировали большие работы по осушению болот в начале XIII в., но они не были выполнены.
В Центральной Европе первые успехи по освоению земель приходятся на XI—XII вв. В чешских грамотах XI и особенно XII в. содержится много данных о госпитах. Следует отметить, что в чешских источниках термин «госпит» нередко обозначал вообще феодально-зависимого крестьянина (История Чехословакии, 1956, I, с. 77). Много сел, населенных госпитами, было вокруг Болеслава, Жатца, Литомержиц, Праги, Хру-дима. Новые деревни основывали и феодалы, и монастыри. Эти деревни
58
Глава 2. Аграрный пейзаж и колонизация
уже в XI в. были предметом пожалования. С середины XII и особенно в XIII в. в Чехии и Моравии получил распространение институт «льготы». Суть его заключалась в получении крестьянами вновь основанной деревни права наследственного пользования землей и в освобождении от денежных платежей на определенный срок.
В XII в. началось проникновение в Чехию немецких колонистов, которых приглашали чешские короли, расселяя их в пустующих горных и горно-лесных северных районах (Smith, 1967, р. 181). Особенно усилился поток немецких крестьян в XIII в. Как и всюду, большую роль в переселении играли магнаты и монастыри. Уже в XII в. появились большие села с немецким и онемеченным населением на границе с Баварией и Саксонией. В XIII в. их число увеличилось настолько, что серьезно нарушило национальную однородность населения в этих районах. Но даже в период наивысшего размаха немецкой колонизации много районов было освоено самими чешскими крестьянами. Многие из новых сел назывались славянским словом «льгота». В Богемии появилось более 300 селений с таким названием, в Моравии — около 300, в Словакии — более 40 (The Cambr. Econ. Hist., 1966, I, p. 483). Особенно много их в районе Судет и в Карпатах.
Установить районы ранней колонизации в Польше трудно из-за недостатка источников; однако немало фактов свидетельствуют о том, что в основном здесь шла переселенческая колонизация, хотя и в старых районах крестьяне занимались тяжким трудом по освоению лесов. Наглядную картину освоения новых районов рисуют документы Тшебницкого монастыря в Силезии. Первые колонисты появились здесь в начале XII в., когда этот плодородный край был покрыт дремучими лесами. К середине XII в. здесь было основано более десятка деревень; этот процесс интенсивно продолжается и в XIII в. (Smith, 1967, р. 178). Всего же в Силезии в 1200—1350 гг. было основано около 1200 селений (The Cambr. Econ. Hist., 1966, I, p. 485).
В XII в. после захвата немецкими феодалами земель прибалтийских и полабских славян приток в Польшу немецких колонистов усилился. Однако в Польше немецких колонистов было еще меньше, чем в Чехии, п их число резко сокращалось к востоку страны. Немецкие колонисты селились прежде всего в пограничных с Германией районах, в частности в Силезии и западном Поморье. В Силезии немцы осели преимущественно на северо-западе и в районе Вроцлава. Попытки князей привлечь крестьян-немцев в другие районы часто терпели неудачу, и здесь в XIII— XIV вв. возникали лишь разрозненные небольшие островки, которые стали базой для дальнейшей колонизации. Сохранилось много проектов заселе-нпя пустошей, но отнюдь не все они были реализованы. Поэтому даже в Силезии князья разрешали привлекать на пустоши наряду с немецкими крестьянами поляков, которым также давались льготы: нефиксированные повинности заменялись регулярным чиншем.
В XIII в. колонизация захватила главным образом Великую Польшу. На слабо заселенных до того открытых пространствах в окрестностях Познани, Гнезна, Бышева, Лэкна и др. возникло не менее 140 селений. Еше больше их было в лесах и пущах. На карте Польши насчитывается около 1500 селений с названиями «Льгота», «Воля», «Волька» и т. п. В конце XIII в. колонизация распространилась на предгорье Карпат, в XIV в.— на Малую Польшу, но в Мазовии она по-прежнему была слаба. Освоением земель активно занимались архиепископ Гнезненский и сам король. Казимир III охотно раздавал под корчевку огромные леса,
59
I. Условия жизни крестьянства при развитом феодализме особенно в Малой Польше. Не уступали ему и феодалы. Однако и в XV в. здесь еще оставалось много неосвоенных районов, особенно в лесных пущах и заболоченных низменностях.
Колонизация на территории Русского государства была теснейшим образом связана с его ростом. Она осложнялась огромными бедствиями, выпавшими на долю русского народа в связи с внешними нашествиями. Еще в XI в. богатые степи Причерноморья, Дона, Днепра, где были старинные славянские поселения, подверглись вторжению половцев, и народ-земледелец, удерживая в целом эти районы, был вынужден направить свою трудовую деятельность на освоение Нечерноземья. К середине XIII в. в основном завершилась славянско-русская колонизация бассейна верхней Волги и Оки. Население распределялось неравномерно по речным и озерным террасам с плодородными открытыми и хорошо дренируемыми почвами. Районами сравнительно высокого пашенного земледелия были Владимиро-Суздальское ополье, Переяславль, Углич, Кпмры.
Значительно раньше — в IX—X вв. появились поселения новгородцев на Ижорском плато, в Полужье, бассейнах Плюссы, Шелони, Ловати. Эти районы стали древнейшими плацдармами расселения русских в Северо-Западной Руси. До XII в. здесь шла активная внутренняя колонизация без расширения общей территории, затем начинается расселение в северо-западном, восточном и северном направлениях.
В период нашествия Батыя многие города и села были стерты с лица земли, население истреблено или угнано в плен, хозяйство разорено. Появилось множество пустошей на месте прежних селений. Нашествия Батыя избежали лишь Новгородская земля и северные окраины Ростово-Суздальской земли. Население бежало с насиженных мест в районы, защищенные от внешних врагов и княжеских притеснений массивами лесов и болотами. Это массовое перемещение было важным толчком к освоению лесов.
Хозяйственная активность крестьян имела здесь несколько направлений: восстановление разрушенных хозяйств в запустевших землях, увеличение культивируемой площади за счет освоения целины и дальнейшее расселение на новые места. Это был длительный и трудный процесс. На внешних границах Руси и на границах между отдельными княжествами появилось множество слобод, население которых несло сторожевую службу и одновременно занималось земледелием. В подобных случаях инициаторами колонизации чаще выступали феодалы, но освоение земель было и делом рук крестьян. Сравнительно легче было восстанавливать запустевшие селения, так как в них оставалась возделанная пашня. Тем не менее покинутые селения восстанавливались не сразу. Часто поля в них пахали «наездом». Землевладельцы охотно приобретали такие селения, используя их для расширения своего хозяйства. Для скорейшего восстановления они привлекали крестьян, давая им льготные грамоты с освобождением на ряд лет от повинностей. Иногда крестьяне обязывались привлекать на заброшенные земли других поселенцев.
По проторенным путям крестьянской колонизации часто шли монахи. В XIV в. в Северо-Восточной Руси, Новгородской и Псковской земле было основано 42 монастыря, в XV в.— 57. Их основатели нередко избирали места невдалеке от сел, занимая «пустыни», служившие пастбищами, охотничьими угодьями для окрестного населения, постепенно присваивалп его земли. Пользуясь предоставленными им привилегиями, монахи призывали на занятые пустоши крестьян, расширяя с их помощью пахотные земли и огороды.
60
Глава 2. Аграрный пейзаж и колонизация
Одновременно идет и освоение целины. В актах XIV—XV вв. часты упоминания о «сечах», «чистях», «нови», «починках» и т. п. Процесс происходил повсеместно. Он нашел отражение в появлении многочисленных деревень и починков, которые стали все более распространенной формой селений. Первые упоминания о таких деревнях мы находим в источниках в XIV в. Деревня состояла из одного или нескольких крестьянских дворов с обязательным комплексом земельных угодий: пашня, луга, леса и т. д. Располагались они в лесных районах. Дворы молодых семей «выставлялись» на починки, становившиеся базой развития земледелия на новом месте. Здесь имелось постоянное население, но земледельческая база была еще недостаточно прочна. Лишь обеспечив себя пашней, починок превращался в деревню. Для этого порой не хватало жизнп одного поколения. Некоторые починки вообще забрасывались из-за трудностей освоения.
К концу XIV в. деревни становятся основной хозяйственной единицей, а также важной единицей обложения. Происходит их постоянный численный рост при крайне медленном росте числа дворов и хозяйственного ареала в каждой из них. Большинство деревень были таким образом вновь возникшими или перестроенными. По размеру они были, как правило, невелики — один—три двора.
В результате к концу XV в. во всех районах Северо-Западной и Северо-Восточной Руси сложился устойчивый комплекс культивируемой пашни. Ареалы старых поселений постепенно разрастались, смыкаясь друг с другом; средние расстояния между селениями сократились. В некоторых районах Северо-Восточной Руси, на юге Новгородской земли и примыкавших к ним Псковских землях к началу XV в. возможности дальнейшего расселения были исчерпаны. На смену гнездовому типу расселения пришел сплошной массив поселений. Если ранее границы освоенных угодий деревни определялись формулой: «куда топор, соха и коса ходили», то теперь они уточняются конкретными географическими указаниями. Там же, где сохранились резервы колонизации, она продолжалась. Об интенсивности ее в конце XV в. свидетельствует увеличение числа сел в Новгородских пятинах в 1475—1490 гг. на 9,7%.
В XII в. началась колонизация русскими Европейского Севера. Источники, относящиеся к середине XII в., перечисляют погосты в Прионежье, на Двине, Сухоне и даже Пинеге. Больше всего было их на нижней Двине. Многие из погостов носят русские названия. Расположение селений, топонимика в сочетании с другими данными позволяют судить о направлении колонизации. Установлено, что решающая роль в освоении Заонежья и Поморья принадлежала новгородцам. Из Новгорода колонисты направлялись по Свири, Онежскому озеру, Водле, Онеге, оттуда по Емце на нижнюю Двину или по Мокше на Вагу и Сухону. В По-лвпнье сталкивались два потока колонистов — из Новгорода и княжеств Волго-Окского междуречья (Низовская земля), прежде всего Ростово-Суздальской Руси, а позднее — из Московской Руси. Ростовская епархия в XII в. простерла власть на Устюг и влияние великорусского центра сказывалось в верхнем Подвинье. К середине XII в. относится самое раннее известие о споре за дань между новгородцами и ростовцами.
К моменту прихода русских на севере обитало туземное население — чудь, лопь, карелы, занимавшиеся охотой и рыболовством. Русские также устраивали на севере ловчие станы, рыболовецкие поселки, соляные варницы. Но всюду, где позволяли природные условия, они занимались земледелием. Решающим моментом при устройстве жилья переселенцами
61
I. Условия жизни крестьянства при развитом феодализме
было наличие удобной для пашни почвы и сенокосов. В Заонежье и Приморье неосвоенных земель было сравнительно много, но участки пригодной для обработки земли были разбросаны небольшими островками среди лесов и болот. Поэтому селения размещались неравномерно, гнездами, тяготели к берегам рек, озер, заливов. Плотность населения была очень низкой, заниматься земледелием было трудно из-за тяжелых почв, неблагоприятного климата, разливов рек и т. п.
Более благоприятные условия были в Подвинье, куда поселенцев привлекало относительное обилие земельных угодий, особенно заливных лугов. К концу XV в. здесь появилась сравнительно густая сеть поселений, жители которых занимались преимущественно скотоводством.
Как уже отмечалось, земледельческое население спасалось в северных лесах не только от иноземных, но и от собственных угнетателей. Однако уже в XIV в. на расчищенные им земли потянулись бояре и монастыри. Боярские и монастырские владения появились и в Заонежье, и в Поморье, и в Подвинье. Столь быстрый рост феодального землевладения был обусловлен предшествующей активной крестьянской колонизацией. Захват земель феодалами сопровождался острой борьбой с крестьянами за наиболее ценные угодья, и поле колонизации превращалось в поле битвы. Самые острые и крупные столкновения были в Двинской земле, заселенной плотнее, чем Поморье.
Колонизация европейского севера продолжалось и в последующие столетия, но основные районы были освоены уже к концу XV в.
❖
Внутренняя колонизация была важным фактором развития европейского общества. Она была и показателем подъема сельского хозяйства, и толчком к дальнейшему экономическому и социальному развитию. В хозяйственный оборот были вовлечены огромные массивы пустошей. Если европейская деревня смогла прокормить в период развитого феодализма значительно возросшее население, обеспечивая нужды растущих городов, то это стало возможным прежде всего благодаря территориальному расширению пахотных земель, лугов и пастбищ. В некоторых районах Европы, в частности в Англии, Испании, Нидерландах, Альпах, колонизация способствовала развитию скотоводства, превратив его в одну из главных отраслей хозяйства. Успехи колонизации шли рука об руку со сдвигами в агротехнике. В районах с умеренным климатом она привела к территориальному распространению трехполья. Огромным хозяйственным достижением было появление в болотистых районах дренированных полей, отличавшихся большим плодородием. Особенно большие массивы этих полей были созданы руками человека в Нидерландах, Северной Италии и Восточной Англии.
По характеру и социальным результатам колонизация была сложным и противоречивым процессом. Колонизация привела к огромному перераспределению населения между отдельными областями Европы, она сопровождалась массовым передвижением крестьян в новые районы. Крестьяне, бежавшие на новые земли, спасались от малоземелья, феодального гнета и наиболее тяжелых форм зависимости. Поставленные перед фактом самовольного переселения крестьян феодалы порой были вынуждены определять характер отношений с ними путем договора.
В Центральной Европе колонизация способствовала улучшению экономических, общественных и правовых условий. С ней был связан перевод чешской и польской деревни на так называемое немецкое право.
62
Глава 2. Аграрный пейзаж, и колонизация
Внутренняя колонизация способствовала расслоению крестьянства. Расчистки распределялись среди крестьян отнюдь не равномерно, с одной стороны, концентрируясь в руках предприимчивой верхушкп, с другой — распыляясь мелкими и мельчайшими участками среди множества крестьян. Имущественной дифференциации способствовало и то, что в распоряжении заимкой крестьянин меньше был связан традицией: он мог ее завещать, продавать, сдавать в аренду. (Распространение на заимке межкрестьянской аренды — характерное и весьма широко известное явление.) Тем не менее в некоторых случаях феодалы, пользуясь тем, что госпиты появлялись на новых землях с пустыми руками, воссоздавали там сервильные держания. Так, на юге Англии, в Уилде, который начал осваиваться вплотную лишь в XII—XIII вв. и который, казалось бы, должен был стать оплотом крестьянской свободы, имелся высокий процент несвободных держаний. В одном из судебных протоколов XIII в. говорится: «Многие из указанных вилланов являются пришельцами, а их держания — на воле господина», в другом: «Все держатели заимки — вилланы и держат на сервильных условиях».
Хотя единой хронологической грани завершения колонизационного процесса в европейских странах не существует, повсюду колонизация пошла на спад и прекратилась тогда, когда дальнейшее сокращение пустошей, лесов и пастбищ стало угрожать возможности выпаса и содержания рабочего скота и подрывать этим нормальное ведение землепашества < Блок, 1957, с. 57).
ГЛАВА 3
КРЕСТЬЯНСТВО И ГОРОД
Возникновение и развитие средневековых городов, являвшихся центрами ремесла и торговли и в то же время средоточием административной, военной, церковной и культурной деятельности, определило начало нового этапа в жизни феодального общества — периода развитого феодализма. «Основой всякого развитого и товарообменом опосредствованного разделения труда является отделение города от деревни. Можно сказать, что вся экономическая история общества резюмируется в движении этой противоположности»,— отмечал К. Маркс (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 23, с. 365).
Одной из важнейших особенностей рассматриваемого периода феодального общества является взаимосвязанное развитие и упрочение самого города и перестройка деревни под воздействием города и товарно-денежных отношений в целом. Взаимосвязанность этих двух феноменов означает, что нельзя ограничиваться констатацией одностороннего воздействия города и товарного производства на деревню: немало существенных черт экономики, социального и политического строя города, сама направленность городской эволюции были обусловлены аграрной спецификой округи и всего региона, в котором располагался город.
Проблема «крестьянство и город» в период развитого феодализма составляет часть более общей, многоплановой проблемы эволюции феодального крестьянства в условиях роста товарного производства.
В настоящей главе мы попытаемся выявить лишь некоторые особенности взаимосвязи и взаимовлияния развития городов и аграрного строя; в первую очередь мы попытаемся проследить изменения в положении крестьянства в зависимости от типа экономического развития, социального и политического устройства города. Нас будут при этом интересовать изменения в структуре вотчины-сеньории, в формах земельной ренты, в специфике категорий крестьянской зависимости и в формах экономической эксплуатации городом деревни (в том числе налоговая политика, ростовщичество, регулирование крестьянской торговли); мы рассмотрим также политику города по отношению к новым городским жителям — выходцам из крестьян и роль города в освобождении крестьянства XII—XIII вв. от лично-наследственной зависимости \
В центре нашего внимания в данной главе будет первый этап развитого феодализма, на который приходится период возникновения и быстрого расцвета городов как основных центров товарного производства и обмена. По отношению ко второму периоду развитого феодализма в данной главе мы ограничимся характеристикой лишь некоторых узловых вопросов взаимодействия города и деревни. Ибо в течение этого периода, на который приходится высший этап в развитии простого товарного производства, города уже далеко не всегда являются основными и главными центрами товарного производства; в ряде регионов эта роль ими постепенно утрачивается и ее берет на себя преобразовывающаяся деревенская
1 Вопросы, связанные с развитием сельских ремесел и промыслов и их эволюцией, будут рассмотрены ниже, в главе 27. Конкретные проявления эволюции крестьянства в условиях развития городов и товарного производства в отдельных странах анализируются в соответствующих региональных главах.
64
Глава 3. Крестьянство и город
округа. Процессы перестройки аграрных отношений в эти переломные столетия подробно анализируются в региональных и системных главах второй части настоящего тома.
Особенности генезиса феодализма в разных регионах Европы и специфика путей формирования зависимого крестьянства были определенным образом связаны с самим наличием и характером раннесредневековых городов, в частности с тем, являлись ли они лишь политико-административными, церковными или военными центрами, либо уже тогда представляли и торгово-ремесленные организмы, поддерживавшие хотя бы ограниченные экономические связи с округой.
В период развитого феодализма возникновение тысяч новых городов и бурный рост или возрождение старых, ведших свое существование с античных времен, обусловили в большинстве регионов Европы экономическое господство города над деревней при его политическом подчинении этой последней. Итальянские же города, достигнув исключительной силы и могущества, установили и политическое господство над обширной сельской округой, превратившись в города-государства (см.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 25, ч. II, с. 365).
При этом надо отметить, что успехи развития городов и простого товарного хозяйства и широкое распространение денежной ренты не изменили на начальном этапе этих процессов существа крестьянского (равно как и вотчинного) хозяйства, которое сохраняло натурально-хозяйственную основу, так как основные условия хозяйствования, производительного потребления, а также непосредственные средства существования производились и воспроизводились в основном в рамках самого этого хозяйства (см.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 25, ч. II, с. 359-360).
Сказанное отнюдь не исключает значимости рыночных связей крестьянства. Не только в связи с обязанностью уплаты денежного чинша, но п для покупки ряда предметов хозяйственного обихода и личного потребления (а на более позднем этапе — и некоторых основных орудий и средств труда) крестьянин порой обращался на рынок. Степень участия крестьянина в торговле (и прежде всего выход его на рынок с целью удовлетворения нужд воспроизводства его хозяйства), в значительной степени определяла и особенности крестьянско-сеньориальных отношений, в частности существо арендного договора крестьянина с феодалом.
На наш взгляд, в Европе в период развитого феодализма можно выделить несколько типов средневековых городов, отличавшихся определенной спецификой их взаимосвязей с деревенской округой. Наибольшего экономического и политического влияния достигли города Средиземноморья, являвшиеся центрами экспортных отраслей ремесла (в первую очередь сукноделия, а также шелкоткачества, производства украшений, оружия) и международной торговли, что не исключало, впрочем, достаточно высокого уровня ремесленной деятельности, рассчитанной на внутренний рынок. Обычно они добивались значительной политической самостоятельности, приобретая не только статус свободной коммуны, но и города-государства (как правило, в условиях децентрализации страны), подчинившего своей власти более или менее обширную территорию округи. Наиболее представительными среди городов названного типа были города центральных и северных областей Италии (в гораздо меньшей мере — юга Апеннинского полуострова). Близкими к ним были города Южной Франции, Фландрии, отдельные центры Каталонии, Далматинского побережья Адриатики. С этого типа городов мы и начнем.
История крестьянства в Европе, т. 2
65
I. Условия жизни крестьянства при развитом феодализме
1. Средиземноморье
Италия, В XI—XIII вв. итальянские города одержали значительные успехи на пути освобождения от своих сеньоров — графов и епископов^ превратившись в самоуправляющиеся города-коммуны с разветвленной собственной администрацией и большими полномочиями городских советов, в которые входили сотни горожан, институтами консулов и многих других должностных лиц, общим собранием жителей города и т. п. Спецификой экономики наиболее крупных городов Италии была прежде всего активная посредническая средиземноморская торговля, сочетавшаяся с банковской и кредитно-ростовщической деятельностью. Достигшее в немалом числе городов высокого развития ремесленное производство (например, сукноделие) было основано в значительной мере на импортном сырье и полуфабрикатах и ориентировалось на продажу ремесленных изделий (дорогие ткани, оружие, украшения и т. п.) не только и не столько в прилегающих районах, но и в более далеких областях или за пределами Италии. Вместе с этим многие дорогие ремесленные изделия и предметы роскоши, потребляемые знатью и богатыми пополанами, поступали из других стран Средиземноморского бассейна и из государств Востока.
Важной отличительной чертой итальянского города, как уже отмечалось, было не только экономическое, но и политическое господство над деревней в форме города-государства. Итальянский город подчинил своей политической, административно-финансовой и юридической власти обширную окружающую территорию, не только непосредственно примыкающую к собственно городу и его предместьям — контадо (contado), но порой простирающееся на десятки километров дистретто (distretto), включающее в орбиту своего влияния и более мелкие города. Города-государства проводили свою политику, придавая ей силу закона постановлениями — статутами, и осуществляли ее с помощью разветвленного аппарата управления. При отсутствии в Северной и Средней Италии централизованного государства его функции в XI—XIII вв. выполнял каждый сколько-нибудь крупный город-коммуна.
Основные особенности аграрного развития Италии периода расцвета городов-коммун находились в непосредственной связи и зависимости от специфики развития города. Расширение городской территории было неотделимо от роста городского землевладения (как земель, принадлежащих непосредственно коммуне, так и отдельным горожанам). Городское землевладение в дальнейшем явилось одним из весьма важных факторов, обусловивших особенности «крестьянской политики» города, да и самого аграрного строя.
Пополанам-землевладельцам, как и нобилям-горожанам, более или менее тесно связанным с городским хозяйством (торговлей, кредитноростовщическими операциями, ремеслом) и имевшим от этого последнего главные (или немалые) источники доходов, было выгоднее иметь не обширное домениальное хозяйство, контроль за ведением которого был затруднителен, а продавать на рынке этого же города (или перепоручать купцам продажу в другом месте) продукцию натуральных оброков, полученную от крестьянских хозяйств и доставленную в город самими крестьянами (транспортная повинность существовала повсеместно). К тому же доставка сельскохозяйственных продуктов непосредственно в город с последующей их продажей на рынке полностью отвечала
66
Глава 3. Крестьянство и город
потребностям городского населения в целом и его правящей верхушки. Отсюда — небольшие размеры господской запашки, небольшое или даже незначительное место полевой барщины в системе крестьянских повинностей и возрастающая роль в конце XI—XII в., а с конца XII и в XIII-XIV вв.— и преобладание продуктовой ренты в составе оброков со всех категорий крестьянства (прежде всего на землях, принадлежащих горожанам и городской коммуне). Впрочем, и церковные учреждения, и светские феодалы, которые нередко имели в городах административно-хозяйственные центры своих вотчин, торговые и складские помещения, также были заинтересованы в продаже на городских рынках продукции крестьянских хозяйств; в их владениях зависимые крестьяне также все чаще платили натуральные оброки (на землях церкви несколько обширнее была барская запашка) (Котельникова, 1967, с. 13— 105; Самаркин, 1964; Chittolini, 1965, р. 236—237; Romeo, 1970, р. 52— 67).
Рост продуктовой ренты в Южной Италии стимулировался вывозом сельскохозяйственных продуктов в первую очередь не на внутренний (крупных городов на юге было сравнительно немного), а на внешний рынок — в города Северной и Центральной Италии, Далмацию, Прованс, Византию, Испанию (Абрамсон, 1968, с. 155—168).
Происшедшее в Италии раньше, чем в каком-либо другом европейском регионе, отделение ремесла от сельского хозяйства проявилось здесь особенно явственно. Большинство требовавшихся повседневно предметов ремесла, не говоря уже об украшениях и др. дорогих изделиях, можно было купить на рынке близлежащего города, где и проживали многие землевладельцы (впрочем, ремесленные изделия не обязательно производились в данном городе, но при интенсивных торговых связях этого и не требовалось). Все это не благоприятствовало развитию ремесла в крестьянских хозяйствах. Городские ремесленные цехи видели во внеце-ховых сельских ремесленниках своих конкурентов и применяли к подавлению их деятельности самые строгие меры.
В чем было своеобразие социального и юридического статуса крестьянства на землях, перешедших под власть города-государства или отдельных пополанов? Крестьяне — новые подданные городской коммуны (обычно одновременно являвшиеся и членами сельской коммуны, признавшей верховенство города, и именовавшиеся гражданами города — cittadini) — были держателями или арендаторами земель отдельных горожан или корпорации (городской коммуны), либо же мелкими свободными собственниками, находившимися в то же время в своего рода государственнокорпоративной зависимости от города; в пользу города они были обязаны уплачивать налоги — подворный или поочаговый (per foco) либо поимущественный (per libra), а с середины XII в. нередко тот и другой. (Впрочем, в действительности очень часто собственники одних участков были арендаторами других и наоборот.) В XIV в. налоговые взимания, удельный вес которых в крестьянских повинностях возрастал, осуществлялись с учетом размеров недвижимости на основе системы налоговых описей — эстимо, а в XV в. все чаще — системы кадастровых описей движимого и недвижимого имущества.
Если попытаться проследить особенности форм держаний на землях горожан или городской коммуны в XII—XIII вв., то следует отметить, что держателями здесь, как и на участках, принадлежащих церковным корпорациям и светским феодалам, выступали главным образом либел-лярии и иные наследственные держатели, обладавшие широкими права-
67
3*
I, Условия жизни крестьянства при развитом феодализме ми на свои держания и значительной личной свободой. Существовали также колоны и вилланы, прикрепленные к участку и весьма ограниченные в своих правах распоряжения землей и собственной личностью.
В XIV—XV вв., раньше всего на землях горожан, начала распространяться «классическая испольщина» на подере — полуфеодальная-полу-капиталистическая аренда. Ее рост, как и других видов краткосрочной аренды, происходил одновременно с исключительно быстрым распространением городского землевладения, за счет в первую очередь крестьянского (в том числе и общинных земель), но частично и дворянского и церковного.
В Италии — первой и почти единственной стране Европы — в XIII в. города выступили инициаторами освобождения от наиболее тяжелых форм лично-наследственной зависимости сервов и колонов. Наибольшие результаты имела серия законодательных постановлений 50-х годов XIII в. Болоньи и особенно «Райская книга» 1257 г., когда городом были выкуплены у сеньоров около 6 тыс. сервов (их земли и движимое имущество, однако, остались у феодалов) и Флорентийские постановления 1288—1289 гг., в результате которых было провозглашено освобождение многочисленных колонов, подчиненных графам Убальдини — наиболее непримиримым противникам Флоренции — и некоторым другим нобилям, также врагам Флоренции. Что же касается колонов, подчиненных горожанам Флоренции, то их статус остался практически без изменений. Колоны, подлежавшие освобождению, должны были сами вносить выкуп. В результате, по свидетельству ряда источников, освобождение колонов затянулось; предписания о необходимости их освобождения и одновременно данные о сопротивлении ему знати мы можем встретить в городских постановлениях XIV и даже XV в. Непоследовательность «освободительной политики» была обусловлена социально-экономическим и политическим статусом городской верхушки, которая, как уже говорилось, наряду с торгово-промышленной и финансовой деятельностью, как правило, была более или менее тесно связана с землевладением в городской округе. Экономические интересы торговцев и промышленников, нуждавшихся в свободных рабочих руках, переплетались (а порой и сталкивались) со стремлениями земельных собственников, заинтересованных в том, чтобы именно «их держатели» не уходили в город, а оставались на своих участках. Они прибегали с этой целью к различным средствам, добиваясь решения судебных курий о возвращении беглых сервов и колонов.
Отсюда понятна противоречивость и уже названных, п других освободительных актов. Если в городе создавались более или менее благоприятные условия для тех крестьян, которые уходили с земель феодалов — политических противников города, или же для «чужаков» (пришельцев из других городских дистретто), то для сервов и колонов, держателей земель «постоянных жителей города» и проживавших в дистретто данного города, само переселение в город и освобождение от наиболее суровых форм личного подчинения (прежде всего прикрепления к участку) были обставлены многочисленными ограничениями, делавшими это освобождение трудно осуществимым на практике. Вилланы и колоны, сбежавшие в город, получали освобождение не ранее чем через 10 (иногда — через 5) лет, беглые сервы же не освобождались и спустя 10 лет, и господин мог в любое время потребовать их возвращения (Котельникова, 1967, с. 46-50, 83-98, 151-157, 168-186; Vaccari, 1940; 1926; Luzzatto, 1966).
68
Глава 3. Крестьянство и город
Для того чтобы переселенцы могли прочно «осесть» в городе и более того стать полноправными горожанами, требовался ряд дополнительных — обременительных для имущественно несостоятельных крестьян — условий: в течение года или шести месяцев надо было построить в городе собственный (определенных размеров и стоимости) или взять в аренду дом, заплатить немалый вступительный взнос, а затем выполнять многочисленные повинности и выплачивать разнообразные налоги. Городская коммуна прежде всего была заинтересована в таких горожанах, с которых можно было бы получать достаточные налоговые суммы (Котельникова, 1969, с. 146—154).
Как складывались в Италии XII—XIII вв. торговые связи крестьянства с городом? Естественно, что господство или даже широкое распространение продуктовой ренты означало, что с рынком преимущественно был связан сеньор. Однако расположение многих земель горожан, а также церковных учреждений и отчасти светских вотчинников, в пригородной зоне и обязанность крестьян доставлять оброки своему сеньору непосредственно в город способствовали тому, что крестьянские хозяйства также вовлекались в торговые связи.
Источники содержат разнообразные сведения как о продаже на городских рынках сельскохозяйственных продуктов отдельными крестьянами (подчас по этой причине они не уплачивали в установленные сроки свои оброки, особенно зерном), так и о регламентированных поставках определенных продуктов сельскими коммунами городу.
Постоянная нехватка продовольствия в крупнейших итальянских городах (в XIV в., например, Флоренции зерна из собственного контадо могло хватить менее чем на полгода) приводила к жесткой регламентации правил продажи и покупки на городском рынке основных продовольственных товаров, к строгим запретам их вывоза за пределы дистретто и контадо данного города. Торговля продовольствием разрешалась лишь на специально отведенных рыночных площадях города по установленным городской коммуной (весьма низким) ценам. Запреты вывоза за пределы дистретто и перепродажи зерна, мяса, овощей, оливкового масла особенно усилились в середине XIV в., когда в условиях повторяющихся в течение ряда лет неурожаев и эпидемий снабжение продовольствием, и прежде всего хлебом, многих городов находилось в катастрофическом состоянии. Однако городская купеческая верхушка и представители того самого чиновничества, которое обязано было соблюдать постановления, находили всяческие лазейки и обходные пути для того, чтобы и в самые критические и голодные годы продолжать спекуляцию зерном, в том числе вывозить и перепродавать его по высоким ценам за пределами округи того самого города, где тысячи жителей умирали от голода (Pinto, 1972, р. 3—84; Котельникова, 1967, с. 54, 81—82: SB, rubr. 8, 9, 13, 19, 24; 8, 9, 13, 19, 24).
В сельских округах итальянских городов, которые были нередко значительными центрами кредитно-банковской деятельности, втягивание крестьян в кредитно-ростовщические операции приобрело большой размах. Немало бывших сервов и колонов становились должниками прежних сеньоров, будучи не в силах самостоятельно заплатить выкуп за свое освобождение от лично-наследственной зависимости. Выкупная сумма, добавляясь к ежегодному чиншу, составляла внушительную сумму. Велика была задолженность многих держателей и арендаторов по денежным и натуральным оброкам. Известны случаи, когда в числе должников оказывались почти все жители той или иной сельской коммуны.
69
I. Условия жизни крестьянства при развитом феодализме
Весьма распространенной формой кредитных сделок были залог-продажа держания, когда земельный участок номинально продавался и крестьянин получал его продажную цену, но действительное отчуждение земли имело место в случае неуплаты суммы залога (который и скрывался под продажей) с процентами в установленный от одного года до трех лет срок. Проценты были очень велики, достигая подчас половины цены участка, что делало выкуп заложенных земель практически невозможным для большинства заключавших подобные сделки обедневших держателей, нуждающихся в деньгах.
Хроническими должниками в XIV—XV вв. были многие испольщики. Они получали в качестве долговой ссуды деньги на приобретение семян, скота, орудий труда, зерна, которого им нередко не хватало до нового урожая, а также одежды и т. д. Кредитно-ростовщические операции сильно способствовали тому, что слой людей, лишившихся своих земельных участков или пока являвшихся их номинальными владельцами, но фактически уже потерявших возможность их выкупить, постепенно возрастал. Эти безземельные крестьяне заключали краткосрочные арендные договоры, нанимались за денежную плату на временную или постоянную работу к землевладельцам, нередко к тем же горожанам (Котельникова, 1973, с. 204-207; Cherubini, 1974, р. 503-520).
На примере итальянских городов можно выделить ряд специфических черт, присущих деятельности в сельской округе города-государства, центра экспортного ремесла и международной торговли.
Характерная для итальянского города фигура горожанина (пополана)-землевладельца, как и нобиля-горожанина, активно участвующих в торговле и финансовых операциях, а порой и в занятиях ремеслом, естественно сочеталась с «чистой сеньорией» в их владениях, отсутствием или незначительной ролью домениальной пашни, отсутствием полевой барщины, широким распространением продуктовой ренты.
Сравнительно небольшое распространение сельского ремесла в округе вызывалось двумя причинами: активным подавлением его могущественным городским ремеслом и возможностью приобрести необходимые ремесленные изделия на рынке близлежащего города (обычно расстояния между городами в Италии не превышали 15—20 км). В XIV—XV вв., в период появления в передовых городах рассеянной мануфактуры, домашняя промышленность, занятия отдельными отраслями городского мануфактурного производства получают распространение и в конта до, но это не самостоятельное ремесло, а лишь «ответвление» городской промышленности, полностью подчиненное купцам-предпринимателям сросшихся с компаниями цехов Ланы, Калималы, Сэты. В отличие от сельского ремесла в других европейских странах, у итальянского в сущности не оказалось самостоятельного будущего.
В XII—XIII вв. наиболее многочисленной категорией в сельской округе были наследственные держатели, обладавшие значительной личной свободой и обширными правами на держания, приближавшимися к фактической собственности. По мере подчинения городу немалой части прежних феодальных владений число этих наследственных держателей возрастало. Наряду с рентными обязательствами собственнику они уплачивали и городские налоги.
В XIV—XV вв. в округах наиболее развитых городских центров происходит быстрое распространение краткосрочной аренды, наиболее распространенной формой которой в XV в. на городских землях становится испольщина — аренда полуфеодального-полукапиталистического
70
Глава 3. Крестьянство и город
типа, в силу специфики своего характера обусловившая здесь на столетия стагнацию арендных отношений и препятствовавшая развитию предпринимательской аренды.
Освобождение рядом крупных городов по собственной инициативе от лично-наследственной зависимости (обычно за выкуп) наиболее приниженных категорий крестьян, принадлежавших в первую очередь «чужим» сеньорам, сочеталось со стремлением той же городской верхушки удержать в рамках жесткого подчинения «своих» лично-наследственных держателей. Обусловленные своего рода государственными функциями гброда-эмпории налоговые взимания занимают постепенно все возрастающую роль среди крестьянских повинностей, втягивая в орбиту подчинения городу одновременно и мелких свободных собственников, и целые сельские коммуны.
Продовольственная политика города, вызванная необходимостью обеспечить снабжение продуктами питания растущего городского населения, низкие цены на зерно, всевозможные ограничения крестьянской торговли на городском рынке нередко приводили к обратным результатам: попыткам обойти ограничения и реализовать с большей выгодой сельскохозяйственную продукцию в тех городах, где были более благоприятные условия, а подчас и замене зерновых посевов (в условиях нехватки зерна) более доходными и легко реализуемыми специализированными интенсивными культурами (к их разведению, кстати, каждое крестьянское хозяйство обязывали статуты городов и сельских коммун).
Затруднительно и неправомерно дать однозначную оценку результатам взаимосвязей город—крестьянство в Италии в период развитого феодализма. Безусловно положительное воздействие городской политики на процесс интенсификации производства в округе, освобождения крестьян от наиболее тягостных форм личного подчинения и прикрепления к земле. Прогрессивным было и распространение краткосрочной аренды, тесно связанное с ростом городского землевладения. Однако для широких слоев крестьянства, терявших свои земельные участки и наследственные (ставшие как бы «своими») держания и превращавшихся в опутанных долгами, не имевших практически никаких прав на участок краткосрочных арендаторов, новая форма договора была, несомненно, более тягостной, чем долгосрочные либеллярные контракты. В еще большей мере тяжесть своего неполноправия и подчинения ощущали крестьяне, находившиеся в лично-наследственной зависимости от сеньоров, в том числе и горожан,— сервы и колоны,— сохранявшиеся вплоть до XV в., а подчас и позже.
Таким образом, высокий уровень развития городской экономики и даже спорадическое возникновение элементов раннекапиталистических отношений, как и широкая административная автономия города-государства в Италии не гарантировали сами по себе глубоких и последовательных экономических и социальных преобразований в сельской округе.
Сходная картина обнаруживается вокруг городов — центров экспортного ремесла и международной торговли в Южной Франции, Каталонии, Нидерландах и на Далматинском побережье Адриатики.
Южная Франция, Оживление экономической жизни южнофранцузских городов как средневековых ремесленно-торговых центров наблюдается уже в X в., т. е. раньше, чем в других областях Европы (за исключением Италии). Оно было связано как с относительно быстрым развитием производительных сил в этой области Европы, так и с подъемом среди-
71
I.	Условия жизни крестьянства при развитом феодализме земноморской торговли. Свой расцвет южнофранцузские города переживали в XII — начале XIII в.
Южнофранцузские города наряду с активным участием в посреднической — в первую очередь средиземноморской — торговле являлись обычно важными центрами ремесленного производства, основанного на собственном сырье (при этом часть изделий ремесла вывозилась далеко за пределы области); они были также рынками сбыта сельскохозяйственной продукции, производившейся в их округах. Продавцами вина на рынке в Тулузе выступали как жители пригородной зоны, которая все больше специализировалась на виноградарстве и виноделии, так и зажиточные бюргеры. Среди них в XII—XIII вв. преобладали представители патрициата, которым в первую очередь принадлежали земли в окрестностях города.
Иначе складывалась ситуация в хлебной торговле и прежде всего в снабжении зерном населения южнофранцузских городов. Крупные производители хлеба — светские п церковные феодалы — предпочитали (что оказалось более прибыльным) вывозить зерно за пределы округи, прибегая к помощи или собственных вотчинных агентов, или же перекупщиков. В то же время южнофранцузские города испытывали нужду в хлебе. Не случайно довольно многочисленные постановления городского совета топ же Тулузы в XIII в. были направлены на то, чтобы, с одной стороны, облегчить ввоз в город зерна и других предметов потребления (вино, скот), освободив производителей от всяких пошлин, а, с другой стороны, ограничить деятельность перекупщиков. В ряде постановлений вообще запрещалась скупка зерна с целью его вывоза за пределы городской территории. В хлебной торговле в Провансе, которая находилась в руках крупных купцов, участвовали и крестьяне. Зерно из Прованса экспортировалось в Тоскану, Геную, иногда в Неаполь, в Каталонию.
Тесная связь горожан с землевладением являлась отличительной чертой южнофранцузских городов (как и итальянских). Рыцари-горожане составляли значительный и влиятельный элемент населения. Они держали свои фьефы — дома — от верховного сеньора того же города с обязательством охраны его городских владений. Представители рыцарства до конца XIII в. нередко занимали консульские должности. Право иметь собственных консулов в конце XII — начале XIII в. завоевало большинство городов: Арль, Тараскон, Ним, Тулуза, Марсель, Монпелье. Тулуза вообще была близка к тому, чтобы стать городом-государством итальянского типа, но этому помешал крестовый поход против альбигойцев в начале XIII в.
Возможность выгодной реализации сельскохозяйственной продукции на городском рынке и благоприятные условия дальней торговли зерном, вином, кожами для горожанина-землевладельца, нередко к тому же и купца, так же как и растущие потребности в продовольствии для всего городского населения обусловливали широкое распространение, а порой и господство, в XII—XIII вв. продуктовой ренты. Особенно часто встречался натуральный оброк — таска — из доли урожая (четверти или трети); нередкими были и испольные контракты.
Барщина и домениальное хозяйство в южнофранцузских областях встречались исключительно редко. Обычно барщинные обязанности сводились к транспортной повинности: доставке винограда или зерна на господский двор. Денежные цензы были невелики и почти всегда сочетались с натуральными. Ремесленные мастерские на домене не играли сколько-нибудь значительной роли. Преобладающая часть ремесленной
72
Глава 3. Крестьянство и город
продукции в деревне производилась свободными ремесленниками, по социальному статусу близкими к их соседям — мелким крестьянам-аллоди-стам. Ремесленники нередко были собственниками небольших участков земли (Люблинская, 1972, с. 77—84; Стам, 1969, с. 98—117; Sautel, 1955, р. 313-315; Еппеп, 1972, S. 100, 165-166; Stouff, 1970, р. 53-60; Devailly, 1973, р. 217, 335-349).
Крестьянство южнофранцузских областей, как и итальянское, было вовлечено в многочисленные кредитно-ростовщические операции. Формы кредитных сделок здесь были еще более многообразны, чем в Италии. В нотариальных регестах часто встречался договор «ad medium lucrum», по которому нобиль или горожанин предоставлял крестьянину в кредит несколько ливров с тем, чтобы он их использовал «в каком-либо прибыльном деле». В конце года должник возмещал полученную сумму и отдавал половину прибыли.
В Авиньоне, Руссильоне и Провансе кредиторами нередко были ростовщики-евреи, но еще чаще — особенно в юго-восточной Франции — итальянцы («ломбардцы»). Они предоставляли в долг денежные суммы как под продукты только что собранного урожая, так и под будущий урожай (весной), причем обычно цены при этом устанавливались ниже рыночных. Нередко долговые сделки заключались с состоятельными соседями, которые одалживали деньги для покупки того же скота и зерна. Возмещался долг или деньгами, или зерном. Несмотря на сравнительно невысокий долговой процент, подобные сделки, очевидно, не раз приводили к разорению должников. Недаром статут графов Прованса от 1266 г. запрещал передавать в счет уплаты долга сельскохозяйственные орудия и рабочий скот.
Еще одна форма кредитных сделок была распространена как на юге, так и на севере страны: займы под залог земли (les prets sur gage), когда крестьянин передавал кредитору право эксплуатации земли на срок до 20 и более лет. Практика наследственных рент возникла во Франции с конца XII в. и получила повсеместное распространение уже в середине XIII в. Владелец земли продавал право получать ежегодно и навечно ренту с его наследственного держания — цензивы. Это встретило оппозицию сеньоров, опасавшихся утери цензив. К XIV в. продажа ренты была приравнена к продаже держания с правом предпочтительной покупки сеньором (Fourquin, 1975, I, р. 523—529).
Для XII—XIII вв. характерен интенсивный рост южнофранцузских городов за счет деревенского населения. Однако сравнительно крупные города, насчитывавшие более тысячи очагов, составляли лишь 20%. Новые поселенцы получали освобождение здесь сравнительно быстро — как и в Германии, Северной Франции и других областях Европы — через год и один день. Привлекая жителей во вновь возникающие или расширяющиеся города, городские власти наряду с предоставлением им городского держания предоставляли ряд торговых льгот, в которых были заинтересованы как купеческое сословие, так и землевладельцы (Fevrier, 1964, р. 207, 139-141; Еппеп, 1972).
Каталония. Города Каталоно-Арагонского королевства, образовавшегося в 1137 г., и прежде всего крупные приморские центры — Барселона, Лерида, Херона, Перпиньян и другие — имели ряд сходных черт с итальянскими, но еще более — с южнофранцузскими городами.
Активная торговля благоприятствовала развитию главной отрасли ремесла Барселоны и десятков мелких центров каталонских графств — сукноделия. Шерсть была местной, частично она экспортировалась в
73
I. Условия жизни крестьянства при развитом феодализме
Италию. В XII—XIV вв. население Барселоны, Лериды, Перпиньяна добилось получения утверждаемых королем хартий, определявших их внутреннее самоуправление. Их жители были освобождены от ряда повинностей, связанных с привилегиями их сеньора. В 1202 г. городские депутаты появляются в кортесах, а с 1283 г. постоянно участвуют в них.
В 1283 г. королем Педро II Барселоне были предоставлены особые привилегии. Одной из них, подобно обычаю, действовавшему во многих западноевропейских городах, было право принимать в число горожан несвободных, проживших в городе год и один день. Одновременно такие же права приобрела Херона, а затем они распространились на целый ряд городов и местечек.
Вместе с тем широкое распространение городского землевладения и преобладание среди правящей верхушки бывших купцов, сблизившихся с феодальной знатью, обусловили ограниченность освободительных тенденций в крестьянской политике городов. Но и ограниченные освободительные акции вызывали протесты феодальных сеньоров. На Перпиньянских кортесах 1350—1351 гг. бароны и рыцари просили короля, чтобы городское гражданство давалось только крестьянам, проживавшим в городе большую часть года. Они требовали также запретить правителям Барселоны принимать в число горожан ременсов, проживших в городе один год и один день, если ременсы находились в городе «не по своей воле», т. е. не были отпущены сеньором, а пришли туда вместе с ним или по его приказанию. Король удовлетворил просьбу феодалов, и кортесы вынесли соответствующее постановление. Тем не менее полностью пресечь процесс освобождения крестьян от наиболее тяжелых видов зависимости было уже, очевидно, невозможно. В 1367 г. Херона выкупила на свой счет право юрисдикции на 12 селений, принадлежащих отдельным феодальным сеньорам, в 1394 г.— на 22 селения. Крестьяне этих областей становились городскими подданными, уплачивающими городские налоги (Пискорский, 1901, с. 121—170; Альтамира-и-Кревеа, 1951, I, с. 206—235; Renouard, 1968, II, р. 1083—1112; Bonnassie, 1975, I, р. 425-432; II, р. 717-727, 831-859).
Далматинское побережье. Города побережья Далмации — Дубровник, Сплит, Трогир, Задар и др.— являлись по преимуществу центрами транзитной средиземноморской торговли, объектами которой являлись скот, кожи, мясо, шерсть, сыр, воск, олово, серебро. Ремесленное производство в городах было развито слабо и нередко ориентировалось на вывоз продукции (например, кожевенное дело). Города во многом сохраняли полуаграрный характер. До начала XV в. города-коммуны Далмации находились под верховенством правителей то венгерского, то боснийского королевств. В начале XV в. они оказались под властью Венеции и постепенно потеряли свои коммунальные свободы и источники доходов, так как вся торговля направлялась на венецианский рынок. Сами же города все больше превращались в перевалочные пункты в торговых операциях Венецианской республики. Слабыми и немногочисленными были ремесленные корпорации — братства, в основном выполнявшие функции социальной защиты пополанов в их борьбе с патрициатом. В состав патрицианского Большого Совета входили купцы-землевладельцы, господство которых было обусловлено преобладанием внешней торговли в экономике городов. В деревне существовали самые разнообразные ремесленные специальности, необходимые в повседневной жизни: гончары, кузнецы, ткачи. Таким образом, крестьянин из окрестного села не искал
74
Глава 3. Крестьянство и город
ремесленных изделий на городском рынке: он находил все необходимое в деревне.
И все же далматинские города вовсе не являлись «чуждым элементом» для сельской округи. Деревня в значительной степени испытала воздействие городского развития и товарно-денежных отношений. Ее перестройка происходила в специфических для Балканского региона формах, однако некоторые из них имели сходство со странами Западного Средиземноморья.
Феодальная знать, как и крестьянская верхушка, становятся поставщиками скота, кож, шерсти на городской рынок, а скотоводы-влахи нанимаются пастухами к городским скотовладельцам. Именно пастухи-влахи полностью обеспечивали караванную торговлю на территории Балканского полуострова.
Под воздействием интенсивных торговых связей приморских городов' развивались крестьянские промыслы на побережье: население занималось выпаркой соли из морской воды, рыболовством, морским извозом, виноделием. Последняя отрасль была тесно связана с широко распространенным виноградарством.
Уже говорилось о ведущей роли землевладения в жизни практически всех социальных слоев города. В пригородной зоне сложилась и специфическая форма земельной аренды — колонат, начало массового распространения которого датируется XIII в. Объектом аренды — краткосрочной и издольной (часто из половины урожая) — были обычно виноградники. Особенно близка к западноевропейской испольщине была задарская аренда, которая предусматривала и денежный аванс собственника,, и значительные ограничения крестьянина в его хозяйственной деятельности. Наиболее же распространенной системой поземельных отношении в далматинской деревне был уже упомянутый колонат, весьма близкий к эмфитевзису: закладка и выращивание виноградников с последующим их разделом между собственником и держателем или, что бывало чаще, наследственное держание колона с широкими правами распоряжения участком, причем часть колонов составляли средние слои горожан. За границами городской округи преобладали вилланские (кметские) держания со значительным ограничением личной свободы и прав распоряжения участком и даже подчас барщинными обязательствами виллана (Фрейденберг, 1972).
2.	Нидерланды
По характеру взаимодействия с деревенской округой к экспортным центрам Средиземноморья были близки города Нидерландов и примыкающих к ним областей Франции. В XIII—XV вв. они являлись важными центрами экспортного сукноделия. Оно было подчинено крупным купцам-предпринимателям, принадлежавшим к патрицианской верхушке, которая занимала господствующее положение в городе до ее свержения цехами в XIV в. Вместе с тем в округах этих городов (в отличие от Италии) немалую роль продолжало играть сельское ремесло. В XIV—XV вв. в большинстве нидерландских земель, особенно во Фландрии, Брабанте, Зеландии, Голландии, возросла товарность сельского хозяйства. Складывались районы торгового земледелия. В Геннегау с конца XIII в. развивалось торговое льноводство и льноткачество, а в XIV в. эта отрасль хозяйства распространилась и на округи Брюсселя, Антверпена, Лимбурга. Растительные красители (марена, дрок) выращи-
75
I. Условия жизни крестьянства при развитом феодализме ъались в Зеландии и Западном Брабанте. Фрисландия и Голландия стали 'областями молочного животноводства. Зерно производили Зеландия, Ген-негау, Оверэйссел. Во Фландрии, Брабанте, Голландии в сельской округе развивались сельские промыслы: первичная обработка и прядение шерсти, изготовление дешевых тканей.
Предпринимательский характер раннекапиталистического типа в XIV в. приобрели мореходство и рыболовство в Северной Голландии, Фландрии, Фрисландии. Повсюду появились промысловые села. Как и в ^сельской округе городов данного типа, здесь уже в XIII в. домен был незначительным, преобладала денежная и смешанная рента. К концу XIII в. лично-наследственные зависимые крестьяне составляли небольшую группу. Преобладали держатели-чиншевики, а с XIII в. повсеместно увеличивался слой срочных арендаторов (в первую очередь — на вновь освоенных или осушенных и домениальных, а также выморочных и заброшенных землях). К концу XV в. арендаторы и коттеры (среди которых были и безземельные батраки, и ремесленники, и мелкие торговцы) составили основную группу сельского населения. Условия аренды были весьма различными — от денежных взносов до четверти и половины урожая. Во Фландрии собственники порой предоставляли арендаторам инвентарь, скот, семена, удобрения.
В городских округах существовала особая прослойка сельского населения, находившегося в непосредственном подчинении того или иного города, так называемые крестьяне «на городском праве»; их составляли лица, проживавшие в деревнях, пользовавшихся городскими хартиями, и сельские жители, обладавшие личным городским правом (buitenpoorters, bourgeois foraines) (Чистозвонов, 1978, с. 71—89).
*
Итак, для взаимоотношений города и деревни во всех рассмотренных выше областях характерны значительная роль городского землевладения, наличие вотчины с незначительной ролью домениальной запашки, широкое распространение продуктовой ренты и испольной аренды. Впрочем, немалыми были и различия, вызванные в определенной мере своеобразием городских центров, той или иной области, выражавшиеся главным образом в степени связи городского производства с местным рынком, в мере специализации сельского хозяйства пригородных областей, в развитости сельского ремесла в округе.
*
Другой распространенный в эпоху зрелого феодализма тип города — ремесленный центр; развитость ремесла не исключает при этом и даже как правило предполагает существование в нем и торговли, и банковско-кредитного дела. Рассмотрим взаимоотношения с сельской округой городов этого типа, которые были наиболее широко представлены в Западной и Центральной Европе.
3.	Западная и Центральная Европа
Северная Франция. Спецификой городов Северной Франции было развитое собственное ремесло, в первую очередь сукноделие, основанное на местном сырье, а также продажа на местном рынке собственных готовых изделий. Это предполагало сравнительно высокий уровень сельского хозяйства и к концу периода его значительную специализацию.
76
Глава 3. Крестьянство и город
Расцвет городов приходится здесь на XII—XIV вв. С конца XI в. началось завоевание ими независимости. Сеньором городов, располагавшихся на территории королевского домена, оставался король. Вместе с тем многие города добились освободительных «хартий», которые отменяли талью (произвольный налог), ограничения в наследовании имущества, нередко провозглашали освобождение всех сервов, переселившихся в город, что не могло не привлекать в города беглых крестьян. Пришельцы из сельской округи становились свободными по прошествии года и одного дня проживания в городе «при условии занятия ремеслом».
Ранее принадлежавшие городскому сеньору дома и земельные участки в городе и пригороде переходили в городскую собственность либо же становились собственностью или держанием отдельных горожан, в первую очередь патрициата.
Экономическое и политическое господство в городе принадлежало богатой патрицианской верхушке, тесно связанной с торговыми и кредитно-ростовщическими операциями, а в XIII—XIV вв. постепенно втягивавшейся во владение землями, жилыми и торговыми помещениями, которые нередко сдавались в аренду ремесленникам и мелким торговцам, продавались, а подчас являлись объектом спекуляций. В XIV в., особенно во второй его половине, в городах повсеместно происходила ожесточенная борьба ремесленно-цеховых кругов с патрициями. В городском управлении — в разных городах в различной степени — стали принимать участие представители ремесленного населения. В отличие от патрицианских семей эти социальные слои в массе своей пока еще не были владельцами более или менее крупных земельных комплексов, хотя и имеется немало данных о покупке ими отдельных домов и виноградников в городе и окрестностях, иной раз об аренде сравнительно мелких фьефов и фьеф-рент. Но чаще наиболее значительные доходы эти горожане извлекали из исполнения судебных и административных функций во владениях прежних сеньоров, а также от взимания разного рода податей и торговых сборов.
Потребность городов в продовольствии и сырье для ремесленного производства в основном удовлетворялась соседними и окружающими город областями. Однако к середине XIII в. обострилась нехватка предметов продовольствия и особенно зерна, в результате чего были введены запреты на его вывоз, установлены льготы для продавцов в «своем» городе, расширялась дальняя зерновая торговля. Но эти меры не были столь крутыми, как в итальянских городах.	<
В XII—XIII вв. и еще более в XIV в. сделала важные шаги специализация крестьянских хозяйств. Например, развитие сукноделия в Шартре в XII—XIII вв. оказало значительное влияние на ремесленное производство и специализацию сельского хозяйства в окружающих город районах. В них были построены сукновальные мельницы, работали сельские ткачи и прядильщицы, остававшиеся, однако, вне цеха. Сырьем для сукна (сравнительно невысокого качества, оно продавалось на местных рынках — в Анжере, Орлеане и других городах) была местная шерсть. В прилегающих районах получило большое развитие овцеводство. Вблизи многих центров текстильного производства разводились технические культуры — лен, пастель. В пригородных районах Парижа распространялось огородничество. В деревне происходило дальнейшее развитие домашней промышленности и специализация отдельных ремесел: отделки тканей, льноткачества. С виноградников Шампани, Северной Бургундии и
77
I. Условия жизни крестьянства при развитом феодализме
Парижского района продукция поступала в крупнейшие торговые центры Европы.
Рост городского населения и его потребностей в продовольствии и ремесленном сырье создавал благоприятные возможности для реализации на городском рынке сельскохозяйственной продукции прежде всего и& имений, расположенных в более близких к городу областях, отчасти — и для более отдаленных, но имевших с городом удобные пути сообщения. Указанные обстоятельства стимулировали рост продуктовой ренты среди сеньориальных доходов. Однако важное место среди крестьянских оброков занимали и денежные взимания, что наряду с отсутствием жесткой регламентации торговли на городских рынках до середины XIII в. благоприятствовало интенсивной крестьянской торговле. В «Обычаях города Шатийон сюр Сен» (XIV в.) называются 37 деревень, расположенных в непосредственной близости к городу, торговавших на городском рынке. Судя по «Отчету о сборах, получаемых с товаров, поступавших в Реймс», в 1359 г. город получал товары из более чем 20 селений, находившихся на расстоянии до 30 км от города по течению реки Вель (левый приток Энн), на которой расположен и Реймс.
По данным «Книги ремесел», в Париж в XIII в. крестьяне привозили зерно, скот, мясные продукты, яйца, овощи, фрукты, вино, оливковое масло, мед, сено, лен, шерсть, пеньку, кожи, животный жир, древесину.
Развитие городов и все более широкое распространение товарно-денежных отношений в деревне способствовали зарождению специализации сельского хозяйства. Произошли важные перемены и в социальных отношениях в результате втягивания в рыночные связи как сеньориального, так и крестьянского хозяйства. В XIV—XV вв. появилась полукапита-листическая аренда со спорадическим применением наемных работников. Крестьянство расслаивалось на зажиточных пахарей и малоземельных поденщиков. Все это в значительной мере способствовало тому, что по-
Доставка продовольствия в Париж.
Житие св. Дионисия. Начало XIV в. Франция. Национальная библиотека, Париж
78
Глава 3. Крестьянство и город
пытка феодальной реакции во Франции XIV—XV вв. в целом потерпела неудачу (Бессмертный, 1969, с. 24—25; 1983, с. 136—141; Коноко-тин, 1958, с. 5—50,	61—93; Люблинская, 1972, с. 78, сл.;
Boulet-Sautel, 1954, р. 371-405; 1955, р. 357-369; Еппеп, 1972, S. 209; Chedeville, 1973, р. 448-457, 493-497; Fourquin, 1964, р. 105-166, 192, 465-483; Belotte, 1973, р. 191-192, 227-228).
Англия. X—XI вв. в Англии были периодом возникновения и роста городов. Лондон являлся главным центром торговли с континентом. Торговлю с Фландрией, Скандинавией и Прибалтикой с XII в. вели также города Южной и Юго-Восточной Англии — Саутгемптон, Дувр, Ипсвич п ДР.
По сравнению с Лондоном, число жителей которого к началу XIV в. насчитывало около 40 тыс. человек, остальные города были не-
79
I. Условия жизни крестьянства при развитом феодализме
большими и мало населенными (обычно от 2 до 5 тыс. человек), а их рынки и ярмарки, как правило, имели лишь региональное значение.
Одной из важных особенностей Англии было медленное отделение города от деревни. Города долго сохраняли полуаграрный характер, многие отрасли ремесла развивались в деревне. Так, прядение и ткачество обычно производились в деревнях, в городах же сукна лишь подвергались отделке. Даже когда суконная промышленность стала перемещаться в города, в деревне продолжали вырабатывать грубые неотделанные сукна, находившие сбыт как внутри страны, так и за границей.
Город и по внешнему облику походил на сельское поселение. В XI— XII вв. горожане владели обычно небольшими земельными участками в черте города и вне городских стен — в непосредственной близости от города или на несколько более отдаленном расстоянии от него. Земельные участки горожан были также невелики. Преобладающая часть городских земель входила в состав королевского домена; остальная принадлежала светским и церковным феодалам, в пользу которых горожане должны были уплачивать небольшую фиксированную денежную сумму, доставлять ремесленные изделия или продукты промыслов, реже — исполнять барщинные работы (на пахоте, покосе, жатве) и иные службы (сопровождение лорда во время охоты, ночная караульная служба в усадьбе лорда, охрана лорда во время пребывания его в городе и т. п.). В конце XI—XII вв. большинство этих повинностей коммутировалось или вовсе отпало в результате приобретения городами освободительных хартий, но в некоторых городах они сохранились и во второй половине XII в.
Привилегия городского держания приравнивала горожан в качестве держателей земли к сокменам, т. е. освобождала их от отработочных повинностей, давала им свободу распоряжения их наделами и пользования городскими сервитутами. Привилегия «городской свободы» превращала в свободного человека всякого, кто прожил в городе год и один день и получил право городского гражданства. Но далеко не всегда виллану, чтобы стать свободным горожанином и получить права городского гражданства, достаточно было прожить в городе «год и один день». Порой требовалось выполнение и других условий. Одно из основных (до конца XIII в.) — приобретение городского земельного держания, а иной раз — специальное разрешение лорда или королевское пожалование.
Муниципальная автономия английских городов была несравнима с самостоятельностью коммун Северной Франции или, тем более, республик Северной и Центральной Италии.
Развитие городского ремесла Англии в XII—XIII вв. отставало от такового во Фландрии, Италии, Северной Франции и Западной Германии. Но к середине XIII в. рост городов усилился. При Эдуарде I были вызваны в парламент представители 166 городов, а в 1377 г. горожане составляли уже около 12% всего населения Англии. Густой была сеть небольших городов и рыночных местечек. Рынок посещали и крестьяне (уже в XII в. возрастает роль денежной ренты), но большими возможностями для торговли на отдаленных рынках и ярмарках располагало сеньориальное хозяйство. Главным центром хлебной торговли был Линн, откуда хлеб вывозился в Норвегию, Голландию и Зеландию, Фландрию и Гасконь (Левицкий, 1960; Косминский, 1947, с. 393—400; Гутнова, 1960, с. 196-199; Кириллова, 1958, с. 29-39; Ficher, 1954, р. 531-550).
В XI—XIII вв. рост городов и благоприятные условия торговли сельскохозяйственными продуктами, особенно зерновыми, вызвали существенные изменения в характере и манориального хозяйства, и крестьянских
80
Глава 3. Крестьянство и город
повинностях. В районах наиболее интенсивного развития городов и наибольшей товарности сельского хозяйства (Средняя Англия) во второй половине XIII в. вотчинники, прежде всего крупные церковники, попытались расширить домениальную запашку и увеличить барщинные повинности вилланов.
В специфических условиях отделения ремесла от земледелия, которое совершалось не только или даже не столько путем возникновения территориально обособленных городских центров, сколько путем отслоения, кристаллизации городских элементов в среде деревенского населения в недрах манора, безземельные и малоземельные фригольдеры смогли в зна-
Мельницы Большого моста в Париже.
Доставка зерна по Сене. Транспортировка муки с мельниц.
Миниатюра начала XIV в. Франция. Национальная библиотека, Париж
чптельной степени сохранить свою свободу, используя источник существования вне земледелия. По данным «Сотенных свитков», в центральных графствах около половины площади мелкого фригольда принадлежало некрестьянским элементам, причем среди них высок был удельный вес торгово-ремесленных слоев. В селениях, расположенных вблизи городов либо промышленных и торговых местечек, наблюдалась наибольшая концентрация мелких и прежде всего коттерских держаний, а сами коттеры подчас оказывались мастерами-подрядчиками, торговцами и т. д.
В XIV—XV вв. в обстановке тяжелых последствий Столетней войны и «черной смерти», а также внутренних междоусобиц приходят в упадок многие старые цеховые города, сокращается внешняя торговля. Однако такие города, как Лондон, Бристоль, Брайтон и другие, продолжали оставаться крупными центрами производства и торговли шерстяными тканями. Одновременно, прежде всего в западных графствах (но также и в северных и восточных областях), успешно развивались деревенские центры
81
I. Условия жизни крестьянства при развитом феодализме
сукноделия. Суконщики выступали нередко организаторами деревенской промышленности в форме рассеянной мануфактуры, раздавая сырье и полуфабрикаты в городской округе и получая готовую продукцию (Кос-минский, 1963, с. 146—178, 234-261; 1947, гл. IV, VII; Барг, 1962; Кириллова, 1969, с. 62—215).
Итак, «параллельное» и интенсивное развитие ремесла и торговли в городе и деревне в Англии во многом предопределило и особое место в среде деревенского населения торгово-ремесленных слоев, и более глубокое, чем в большинстве стран континента, преобразование социального строя в деревне в XIII—XV вв.: значительное место денежной ренты, широкое применение труда коттеров, формирование «нового дворянства», специфика мелкого фригольда в XIII в., распространение копигольда sb XV в. и т. д.
Не будучи независимыми и свободными городскими республиками, английские города тем не менее вместе с сотнями торговых и промышленных негородских или полугородских местечек обеспечили такой уровень товарно-денежных отношений в стране в целом, который во многом предопределил особенности классического генезиса капитализма как в промышленности, так и в сельском хозяйстве Англии.
Германские земли. Подъем городской жизни в Германии происходил с конца XI в. Раньше всего он наблюдался в прирейнских городах, сохранивших свой торговый и отчасти ремесленный потенциал в раннее средневековье. В это же время расширяли территорию, увеличивали население и образовавшиеся в наиболее благоприятно географически расположенных местах бургады, возникали новые города. К концу средневековья в Германии, насчитывалось приблизительно 3 тыс. городских поселений, из которых собственно городами были лишь несколько сотен; число жителей в них обычно было невелико даже по сравнению со средними городами Северной Франции — от 500 до 2 тыс. человек. Лишь некоторые из городов имели относительно многочисленное население (Кёльн — 40 тыс. жителей, Мец, Любек, Нюрнберг — около 25 тыс. жителей) .
Ремесло (сукноделие, металлургия и металлообработка — в прирейнских городах, хлопчатобумажная промышленность — в Южной Германии) достигли в XIII—XIV вв. довольно высокого уровня. В производстве бумазеи и льняных тканей широко применялся труд сельских ткачей, конкурирующих с городскими. В отличие от итальянских муниципалитетов, городские советы в Германии, как правило, не вводили запретов на развитие сельского ремесла. В немецких городах немалую роль играла и посредническая торговля: из районов Балтики на юг, с юга на север.
Признание прав городских общин в борьбе с их сеньорами — епископами в конце XI—XII вв. сопровождалось отменой отдельных видов зависимости и неполноправия (мэнморт, формарьяж и т. д.) городских жителей, в первую очередь пришедших из деревень феодально-зависимых крестьян. Однако бюргерская община в тесном смысле слова не включала всех горожан. Принадлежность к ней вначале была обусловлена наличием определенной земельной собственности, потом — имущества установленной стоимости, позже — уплатой за право допуска к городскому гражданству. Процент жителей, не являвшихся бюргерами, прежде всего бедняков, был довольно значительным. Они не имели права выполнять бюргерские обязанности, не имели «разрешения на жительство», не могли 'приобретать недвижимость, подчинялись специальному городскому чиновнику.
82
Глава 3. Крестьянство и город
Правящая верхушка германских городов — патрициат — формировался главным образом из купечества и крупных земельных собственников. Правда, в XIV в. немалая роль здесь принадлежала и ремесленным элементам, которые вели активную борьбу с патрициатом. Слабость королевской власти в Германии и отсутствие единого государства обусловили относительную независимость части городов, прежде всего «имперских»,, имевших особые привилегии от императора.
. В то же время, в отличие от сильных и независимых (в условиях, той же политической раздробленности) городов Северной и Центральной Италии, подчинявших себе немалую территорию округи, германские города, развивавшиеся более замедленными темпами, оказались включенными в территориальные княжества.
Городские магистраты выносили постановления относительно сельских ремесел, регламентировали размеры пастбищ и численность стад, принадлежащих горожанам. Забота о снабжении города продовольствием составляла одно из главных направлений городской политики и была тесна связана с особенностями экономического и социального статуса того или иного города.
Продовольственная политика городов Северо-Восточной Германии (район пашенного земледелия) сильно отличалась от политики городов Южной и Западной Германии и тем более Рейнской области (районы виноделия). Города северо-востока, расположенные по среднему и нижнему течению Эльбы, Одера и Вислы, находились среди плодородных равнин, дававших богатые урожаи зерновых. Входя в Ганзейский союз городов, они снабжали зерном Фландрию, Скандинавию и частично Данию, Голландию и Англию. Поэтому, хотя для снабжения этих городов, округа, казалось бы, производила достаточное количество продовольствия, хлеб нередко «уходил» за границу и в годы неурожая цены на хлеб резко возрастали и перед населением вставала угроза голода. Городские власти тогда жестко регламентировали торговлю продовольствием, чтобы помешать скупке и перепродаже зерна. Однако, как и повсюду^ крупные торговцы, а нередко и сами бюргеры успешно обходили все запреты, и ограничение касалось лишь крестьянской торговли (Стоклиц-кая-Терешкович, 1936; 1960, с. 39—40, 143—230, 249—279; Dollinger,. 1955, р. 371-400; Schneider, 1955, р. 403-481; Planitz, 1954, р. 192— 195, 269-275; Ennen, 1972).
Нужда городов в продовольствии и сырье для ремесла (ремесленное производство в основном базировалось на собственном сырье) обусловливала широкое распространение продуктовой ренты, сочетавшейся обычно с транспортной повинностью — доставкой оброков в административно-хозяйственные центры вотчин, нередко размещавшиеся в городах. В то жо время и денежные платежи занимали немалое место, особенно в районах непашенного земледелия. Денежная рента преобладала и на так называемых «новых держаниях» горожан в Рейнской области. Возрастало и непосредственное участие крестьян в торговле сельскохозяйственными продуктами. Так, в вотчинах аббатства Сен-Максимин и архиепископства Трир* в XIII в. от четверти до половины держателей мансов более или менее регулярно продавали свою сельскохозяйственную продукцию. Товарные связи крестьянства с рынком в IX—XII вв. выросли в этой области в пять раз, а в течение XIII в. почти в два раза (Бессмертный, 1969, с. 37-45).
В XIV—XV вв. наряду с сильным сокращением площадей под зерновыми на залежных и бросовых землях, занятых лесами и кустарника
83
I. Условия жизни крестьянства при развитом феодализме
ми площадях и малоплодородной пашне в непосредственной близости от городов создавались специализированные мелкие хозяйства по производству винограда, овощей, фруктов, технических культур (льна, вайды). Виноград разводился вплоть до окрестностей Мюнстера, Магдебурга и Берлина, где природные условия были далеко не благоприятными. Подобные специализированные хозяйства особенно распространились вокруг городов Юго-Западной Германии. В округах городов, расположенных на Рейне, Майне, Эльбе, Дунае на бывших домениальных землях, создавались крупные товарные овцеводческие хозяйства арендаторов-издольщиков, где применялся и наемный труд. Вблизи крупных городов, главным образом в винодельческих областях, получила распространение наследственная издольная аренда.
Относительно высокий уровень простого товарного производства в сельском хозяйстве юго-запада, а также сопротивление крестьянства во время Великой крестьянской войны и соответствующие социальные изменения не позволили сеньориальной реакции одержать здесь такую же победу, как в Заэльбье. Однако в следующем столетии прогрессивные тенденции не получили возможности развития и не смогли воспрепятствовать феодальной реакции.
Возможно, что широкая хлебная торговля Ганзы (источником которой во все больших масштабах становилось Заэльбье) способствовала специализации сельского хозяйства западных областей на производстве технических и интенсивных культур (хлеб они покупали на Востоке) (Бессмертный, 1963, с. 88—116; Гришина, 1967; Майер, 1964; 1965; 1967).
Кастилия и Леон. История городов Леона и Кастилии существенно отличалась от таковой в Каталонии. Полугородской, полусельский характер большинства кастильских городов отразился и на их облике: они состояли из собственно города и примыкавшей к нему обширной округи, которая включала подчас десятки деревень с тысячами жителей. Зависевшие первоначально как от короля, так и от светского или церковного сеньора по мере успехов Реконкисты и тесно связанного с нею широкого колонизационного движения крупные города Кастилии и Леона перешли в непосредственное подчинение короне, получив известную автономию в административной и судебной области. Согласно королевской привилегии они могли даже приобрести статус коммуны. Многие города находились под властью сеньора. Городская ассамблея (консехо) контролировала местный рынок, торговлю на ярмарках, в лавках и т. д. Заботясь о снабжении города продовольствием, городские власти стремились обеспечить приток на рынок дешевых товаров, подчас не разрешая деревенским жителям продавать свой урожай на сторону, пока не сделали закупок горожане. Города регулировали подачу воды на мельницы и оросительные каналы в округе (по соглашению с королевскими чиновниками или соседними коммунами).
Приобретение прав городского гражданства в городах Кастилии и Леона, как правило, не было обставлено какими-либо ограничениями и было более свободным, чем в большинстве стран средневековой Европы. Согласно обычному праву (фуэрос), для этого достаточно было поселиться в городе. В некоторых фуэрос Леона получал свободу серв, которого не нашел его господин. Но если хозяин являлся в город и доказывал свои права на беглого серва, последнего полагалось выдать господину. Но иногда (фуэрос Бургоса) предоставлялась свобода всем сервам, которые бежали от прежних господ.
84
Глава 3. Крестьянство и город
Условием приобретения полноправного гражданства была покупка земли в городе и округе.
Принадлежность к числу полноправных граждан давала возможность пользоваться угодьями городской общины, рассчитывать на помощь в •случае нападения, участвовать в управлении городом. Зависимые люди городских землевладельцев, поселившиеся в городе, освобождались от ряда повинностей; иногда им предоставлялась возможность судиться по общему городскому праву, как и прочим «соседям».
С XIV в. начинается постепенный упадок политического значения кастильских городов, усиливается вмешательство королевской власти в городское управление, от них отпадают многие прежде подвластные им селения и местечки, которым короли жаловали права самоуправления (Корсунский, 1976, с. 79—83, 97—181; Альтамира-и-Кревеа, 1951, I, р. 206—235; Dufourcq, Gautier-Dalche, 1976, р. 30—34, 71—73, 86—88).
4.	Византия *
Византийские города периода развитого феодализма значительно различались между собой по типу и функциям. Среди них были города-эмпо-рии, крупные центры ремесла и международной торговли (Фессалоника и Трапезунд); провинциальные города, располагавшие относительно плодородной аграрной периферией, которые были средоточием ремесла и местной торговли, главным образом сельскохозяйственными продуктами (Сер-ры, Коринф); ремесленные поселения городского типа вокруг рудников п промыслов; наконец, было немало мелких полуаграрных городов (Удальцова, 1975; Hrochova, 1967; Hrochova, 1981; Вернер, 1976; Полы-вянный, 1984).
Особая роль принадлежала Константинополю. В XII в. он доминировал над остальными городами империи и продолжал оставаться крупнейшим городом средневековой Европы. Он сохранил значение центра товарообмена между Востоком и Западом, и не в последнюю очередь — благодаря широким привилегиям, предоставленным западноевропейскому купечеству. Однако цена этих привилегий была слишком высока: пользуясь правом беспошлинной торговли, венецианцы, а с 1261 г. и генуэзцы получили неоспоримое преимущество перед местным купечеством, платившим высокие пошлины. Торгово-предпринимательская деятельность итальянцев способствовала упадку отдельных отраслей ремесла, прежде всего ткачества и производства предметов роскоши; вместе с тем она усиливала те отрасли, которые обслуживали посредническую торговлю, дорабатывали сырье. По самой своей природе она не охватывала всей сферы городской экономики и не была решающим фактором в развитии византийского города. Ее воздействие было неоднозначным для разных городов (Карпов, 1983), но наиболее губительным оно было именно в Константинополе, где с XIV в. центр экономической жизни перемещается в генуэзскую колонию Пера (Галата).
Высокий уровень товарно-денежных отношений, преобладание денежной ренты укрепляли связи города и деревни. Но крупная торговля сельскохозяйственными продуктами находилась в руках феодалов, живших в столице и других городах и сбывавших продукцию своих поместий часто непосредственно итальянцам (Maksimovic, 1981, р. 171—174). Поздневизантийский город не обладал также монополией в ремесленном производ
* Автор — С. П. Карпов.
85
I. Условия жизни крестьянства при развитом феодализме
стве. Оно развивалось и в деревне, вовлекая значительные слои париков» а сельские ярмарки, наряду с городскими рынками, играли важную роль в обмене. Но и здесь плодами этого пользовалась прежде всего феодальная верхушка. Существовавшая в Константинополе, а возможно, п некоторых других крупных юродах, система государственной регламентации ремесла и торговли превратилась из стимула расцвета городов (как это-было в Византии X- XI вв.) в фактор, сдерживающий развитие цехового и внецеховою ремесла, консервирующий старый технический базис (Удальцова, 1975, с. 147—149). Эти неблагоприятные факторы отражались прежде всего на Константинополе, в экономике которого черты спада, усилившиеся после захвата города крестоносцами, проступают с конца XII в. Однако было бы неверным оценивать экономическое развитие Константинополя в XIII—XV вв. только как упадок. Несмотря на сокращение населения города, с середины XIII до середины XIV в., да и позднее, происходит оживление ремесленного производства на новой основе, более близкой по типу к итальянскому, нежели византийскому,, цеху X в. (Oikonomides, 1979, р. 113—114). Новые тенденции затронули лишь немногие отрасли ремесла и были слабыми, но вряд ли справедливо их игнорировать. Вплоть до середины XIV в. Константинополь оставался важным центром транзитной торговли специями и предметами роскоши» а также экспорта хлеба (Laiou, 1981, р. 182—183). Постепенно укреплялось византийское купечество, тесно кооперировавшееся теперь с итальянцами и перенимавшее более прогрессивную коммерческую технику, новее же остававшееся лишь младшим партнером генуэзцев и венецианцев.
Гражданская война в Византии (1341—1347 гг.), а затем наступление-кризиса средиземноморской торговли (Kedar, 1976), совпавшего с ростом османской экспансии, ослабили значение положительных тенденций. Потеря Константинополем аграрной периферии превратила его из экспортера в импортера зерна, поставив в еще более тесную зависимость от иностранных купцов. Утратив свои поместья, византийские феодалы все-шире включаются в ростовщичество, кредитование итальянской торговли, помещают средства в генуэзские и венецианские банки, изымая их из производственной сферы (Oikonomides, 1979; Laiou, 1982).
По-иному складывалась судьба крупных провинциальных городов. Их подъем наметился в XII в. на базе политического союза местных феодалов, отстраненных от выгодных должностей в столице, с верхушкой торгово-ремесленного слоя, тяготившегося фискальным гнетом и контролем Константинополя. Этот союз был главной движущей силой процессов децентрализации и, вместе с тем, укрепления региональной централизации в Византии (Удальцова, 1976; Oikonomides, 1976). Падение* Константинополя в 1204 г. и расцвет международной посреднической торговли в XIII—XIV вв. способствовали поступательному развитию городов этого типа, но мало повлияли на большинство мелких провинциальных городов, которые оказались в стороне от главных торговых путей. В отношении этих городов можно говорить об известной консервативности их развития и ограниченности их воздействия на аграрную округу.
Экономический и политический кризис середины XIV в. крайне неблагоприятно отразился на судьбе византийских городов всех типов. Он усилил феодальную реакцию. Однако отдельные прогрессивные тенденции, особенно на периферии империи, просматриваются и в первой половине XV в. (Matschke, 1981).
86
Глава 3. Крестьянство и город
5.	Русь
К середине XIII в., в период, предшествовавший монголо-татарскому нашествию, письменные источники упоминают на Руси около 300 городских поселений. Собственно городов — ремесленно-торговых и административных центров — было значительно меньше. Укрепленные центры (кремли) обрастали посадами, которые населяли ремесленники и торговцы. Плотники, каменщики, гончары, иконописцы работали в основном на заказ. Ювелиры начинали производить свои изделия и для массового спроса.
В больших городах ремесленники селились улицами по профессиональному признаку (Гончарный и Плотницкий концы в Новгороде, Кожемяки—в Киеве). О высоком мастерстве древнерусских ремесленников свидетельствуют многочисленные находки археологов, архитектурные памятники Новгорода, Киева, Пскова, Владимира. Выплавка железа и производство украшений имели место и в сельской местности. Столетие, предшествовавшее монголо-татарскому нашествию, было периодом расцвета городского ремесла на Руси (Рыбаков, 1948, с. 206—207, 144—160, 380, 432 и др.; Преображенский, 1980, с. 58—80). Крупные города вели оживленную внутреннюю и внешнюю торговлю. На городских рынках торговали зерном и печеным хлебом, овощами, сыром, маслом, скотом и птицей, одеждой, обувью, оружием, посудой. По деревням мелкие торговцы (гостебники) развозили стеклянные бусы, шиферные пряслица (Тихонов, 1980, с. 71-73).
Большие города — Киев и Новгород — насчитывали несколько десятков тысяч жителей, однако в большинстве городов численность населения была невелика и не превышала тысячи человек. В города переселялись крестьяне, находя себе там ремесленные занятия. Не случайно во второй половине XII в. ростовские, суздальские и муромские бояре требовали выдачи им «холопов-каменщиков».
Монголо-татарское нашествие нанесло огромный ущерб экономическому развитию Руси. Многие города были полностью сожжены, население уничтожено или уведено в плен. Уцелевшие от разграбления Новгород и Псков продолжали сохранять значение крупных ремесленно-торговых центров, но их влияние на остальной территории Руси было ограничено и не могло компенсировать даже в небольшой степени нанесенного завоевателями ущерба.
В XIV—XV вв. как в городе, так и в деревне хозяйство постепенно восстанавливалось. В эти столетия на Руси насчитывались уже десятки городов — торгово-ремесленных центров и одновременно укрепленных пунктов: Ростов, Переяславль-Залесский, Юрьев-Польской, Суздаль, Владимир-на-Клязьме, Углич, Москва, Ярославль, Нижний Новгород, Вологда, Тверь и многие другие. На протяжении XIV—XV вв. шел дальнейший процесс превращения в города многих промысловых сел, прежде всего на территории Московского княжества (Радонеж, Руза, Боровск, Серпухов и др.) (Черепнин, 1960, с. 330—331; Сахаров, 1959, с. 17, сл.). Торгово-промысловые «рядки» и «слободки» возникали в Новгородской земле (Горский, 1960, с. 23; Очерки..., 1955, I, с. 39—40). Однако было бы ошибочным преувеличивать степень отделения торгово-промысловых занятий от земледельческих. Существенные сдвиги произошли в более позднее время.
К концу первого этапа развитого феодализма, на рубеже XV—XVI вв., в Русском государстве (без украинских и белорусских территорий) насчитывалось до 130 городов (с конца XIV в. в источниках «город» и
87
I. Условия жизни крестьянства при развитом феодализме
«укрепление» упоминаются раздельно). В XVI в. в городах существовало 220 ремесленных специальностей. Значительную группу ремесленников составляло зависимое население феодальных вотчин, в том числе и холопы (Горская, 1961, с. 153; 1969, с. 7—22; Корецкий, 1970, с. 93—94; Очерки..., 1976, I, с. 45—73). Вотчинное ремесло продолжало развиваться и в XVI в., но феодалы все чаще обращались к услугам посадских и деревенских ремесленников (в кожевенном деле, выработке и окраске тканей и изготовлении металлических изделий). Среди ремесленников преобладали посадские «черные люди» (Очерки.., 1976, I, с. 62—63; Шапиро, 1977, с. 49; Аграрная история Северо-Запада России, 197L I, с. 184—185). Ремесленники одной профессии жили в особых местах посада, имели свои церкви, рассматривали на своих сходках и некоторые судебные дела. Немало ремесленников селились в частновладельческих слободах и дворах, стремясь избежать государственных повинностей и налогов.
В результате обострялись противоречия между феодалами и тяглыми посадскими общинами, которые добивались упразднения привилегированных городских слобод и дворов, принадлежащих светским и духовным землевладельцам, и возвращения в тягло посадских «закладчиков» (Преображенский, 1980, с. 65—69).
В какой мере на Руси того времени «городской воздух делал свободным» зависимого крестьянина? Известно, что бежавшие в города крестьяне и холопы не всегда возвращались к своим господам. Тот, кто был в состоянии уплатить все причитающиеся платежи и повинности прежним господам, получал право остаться в городе. Однако часть холопов после специального расследования, по-видимому, все же возвращалась в прежнее состояние.
Многие крупные вотчины вели активную торговлю в городах. К концу XV в. в Москве был самый крупный торг, на котором продавались зерно, меха, ремесленные изделия. В XIV—XV вв. в ряде городов Северо-Восточной Руси крупнейшим монастырям, а также верхушке светских феодалов принадлежали дворы и слободы, являвшиеся центрами их торгово-промысловой деятельности (Черепнин, 1960, с. 373—382; Тихонов, 1980, с. 71—73). Троице-Сергиев монастырь имел дворы во Владимире, Москве, Дмитрове, Переяславле, Ростове и многих других городах; Кириллово-Белозерский — в Москве, Дмитрове, Вологде, Белоозере, Волоколамске; митрополичья кафедра — в Москве, Владимире, Переяславле и т. д.
Русские города в XIV—XV вв. в подавляющем большинстве своем находились под властью одного или нескольких феодалов-князей. Князья строили города, обносили укреплениями посады, расширяли городскую территорию, предоставляли городам и их населению отдельные льготы и привилегии. В Москве жили многие удельные князья, бояре и княжеские слуги. В XIV—XV вв. к укрепленному городу — судебно-административному и фискальному центру княжеских владений — «тянула» определенная территория (Черепнин, 1960, с. 356—373, сл.; 1948, с. 170, сл.; Сахаров, 1959, с. 175—186, сл.). Несмотря на то, что преобладало натуральное хозяйство, в XIV—XV вв. постепенно развиваются торговые связи крестьян — главным образом с местным рынком, в том числе и с городом. Так, в жалованной грамоте (1471 г.) дмитровского князя Юрия Васильевича Троице-Сергиеву монастырю речь идет как о торговле монастырских крестьян между собой, так и о торговле монастырских крестьян с горожанами и черными крестьянами (причем пошлинами обла
88
Глава 3. Крестьянство и город
гались лишь последние). Аналогичны грамоты Ивана III Троице-Сергие-ву монастырю (1472—1473 гг.) на села Юрьевского уезда и т. д. Иногда крестьяне выезжали для торговли и в более отдаленные местности. Из грамоты Ивана III (1493 г.) следует, что крестьяне суздальского села Шухобалова, принадлежавшего Троице-Сергиеву монастырю, провозили (очевидно, для продажи) на возах с монастырскими хлебными припасами свое зерно, чтобы избежать уплаты проезжих и торговых пошлин (монастырские хлебные обозы пользовались податным иммунитетом).
Появились зачатки специализации отдельных районов по производству тех или иных продуктов на продажу: например, в северных районах — пушнины, соли, в Новгородской и Псковской землях — продукции металлообработки, хмеля, льна и др. В конце XV—XVI вв. Москва вела торговлю во всех русских землях. Однако в целом превалировали местные рынки, хозяйство крестьян и феодалов ориентировалось в основном на внутреннее потребление, натурально-хозяйственные отношения продолжали господствовать (Черепнин, 1960, с. 219—317, 374—382; Тихонов, 1980, с. 74—75).
Итак, на Руси в течение первого этапа зрелого феодализма развитие городов как центров ремесленной и торговой активности, несомненно, стимулировало усиление торговых связей как между самими городами, так и между ними и деревней. В торговлю втягивались как духовные, так отчасти и светские вотчинники, имеющие в городах свои дворы и склады, а также и крестьяне, посещающие близлежащие рынки городов пли торговых местечек (торжков). Зарождалась и специализация отдельных районов по производству на рынок продукции сельского хозяйства и промыслов. Тем не менее в целом ремесла в городе и деревне были еще относительно слабыми, в торговле преобладал вывоз сельскохозяйственного сырья. Связи между отдельными районами — еще нерегулярные, крупные города в основном вели внешнюю торговлю. Характер торговли влиял и на особенности ренты: сочетались все три ее вида, при большей роли продуктовой ренты.
Стремление светских и церковных вотчинников приспособиться к рыночным отношениям и увеличить свои доходы приводило к увеличению ими барщинно-транспортных повинностей, покупке хлеба у крестьян с целью перепродажи, расширению ростовщических операций (Корецкий, 1970, с. 36—37).
Увеличение численности населения развивающихся городов вызывало приток в них беглых холопов и крестьян других категорий. Вместе с тем, поскольку большая часть городского населения продолжала заниматься сельским хозяйством, в городе сохранялись в малоизмененном гпде те отношения феодальной зависимости, которые складывались и в деревенской округе.
Участие крестьян в торговой и промысловой деятельности (прежде зсего в северных областях) в определенной мере способствовало устойчивости их хозяйства, их личной самостоятельности и независимости, что амедляло втягивание государственных (черных) крестьян в орбиту частной феодальной вотчинной власти.
89
I. Условия жизни крестьянства при развитом феодализме
6.	Северная Европа
В Скандинавии крестьянскому хозяйству был свойствен многоотраслевой характер. Наряду с земледелием, скотоводством, охотой и рыболовством, крестьяне занимались добычей железа из болотной руды, выжиганием древесного угля, ткачеством, гончарным делом, пивоварением и другими ремеслами и промыслами. Многие крестьяне участвовали в торговле, причем не только продуктами собственного труда — скотом, зерном, продукцией животноводства и промыслов,— но и в посреднической торговле, в том числе с ганзейскими купцами на Балтике.
Письменные источники и данные археологии свидетельствуют о наличии до конца XV в. в Швеции приблизительно 80 городов, учитывая входившие в ее состав финские области и ряд провинций Дании, состоявших в унии со Швецией.
Развитие специализированного горнорудного промысла оказало значительное влияние на экономику не только «горных городов», выросших непосредственно в районах промыслов, но и Стокгольма, Вестервика и т. д.— транзитных пунктов, занимавшихся экспортом металла.
Специализация хозяйства отдельных районов Швеции на раболовстве, скотоводстве и т. д. способствовала складыванию местных рынков. В Стокгольме, Мальме, Упсале в XIV—XV вв. существовали постоянные рынки, зерна, скота, рыбы, грубых тканей, железа, куда съезжались жители из самых различных (в том числе и довольно отдаленных) областей страны. Эти же города были и центрами внешней торговли.
Развитие внутреннего рынка вплоть до конца XV в. нередко совершалось помимо крупных городов, через рыночные местечки — чёпинги. Городские привилегии XIV—XV вв. содержат запреты «деревенской торговли» так называемыми «купеческими товарами», т. е. посреднической торговли шелком, сукном, пряностями, специями. В то же время королевскими указами, как и городскими привилегиями, бондам разрешалось свободно продавать ячмень, рожь, пшеницу, свинину, масло, хмель, полотно и обменивать их на железо и другие продукты промыслов. В 1491 г. на заседании Государственного совета представители Упсалы, Скарны и других городов жаловались на то, что бонды игнорируют их рынки и ярмарки, а торгуют между собой в деревне и устраивают «незаконные гавани», что наносит городам большой ущерб.
Из среды бондов выделялся слой профессионалов — «торговых бондов» или «деревенских купцов», в деревнях же создавались торговые компании. Однако для большинства бондов торговля продолжала оставаться лишь одним из видов хозяйственной деятельности. Возможно, для части обедневших бондов и арендаторов (ландбу) это был своего рода «сторонний заработок». Активное участие шведских бондов в торговле, связь с рынком в первую очередь через крестьянское хозяйство, очевидно, в значительной мере обусловили длительное сохранение здесь личной свободы и хозяйственной самостоятельности бондов, их силу и влияние в стране, относительную слабость здесь закрепостительных тенденций, более сильных в соседней Дании (Сванидзе, 1967; 1980г с. 251-272).
*
Итак, в эпоху зрелого феодализма в Европе можно выделить три основных типа городского развития и — соответственно — три типа взаимодействия города и деревни. Один из них характерен для городов, выступав
90
Глава 3. Крестьянство и город
ших центрами международной, посреднической торговли и экспортного ремесла. Шире всего такие города были представлены в Средиземноморье и Нидерландах. Завоевав независимость в политико-административной области, такие города смогли распространить свою власть на более или менее обширную округу. На первом этапе развитого феодализма эти города, боровшиеся с феодальными сеньорами, способствовали освобождению от лично-наследственной зависимости немалого числа крестьян; многие из них превращались в наследственных держателей горожан или городской коммуны в целом, среди их рентных обязательств возрастали налоги в пользу города-государства (хотя в то же время эти города стремились сохранить лично-наследственную зависимость < своих крестьян»). Города этого типа содействовали становлению сельских коммун, но покровительствуя едва ставшей свободной сельской коммуне, почти тут же пытались подчинять ее своей власти.
Здесь получает очень широкое распространение продуктовая рента, что было непосредственно связано с потребностью в продовольствии городского населения и со стремлением горожан-землевладельцев самим реализовать продукцию своих имений.
Исключительный рост городского землевладения и структурные пре-бразования на землях горожан (так же как обезземеление значительного числа наследственных держателей и мелких свободных собственников) создали на втором этапе развитого феодализма предпосылки для распространения срочной аренды в сельской округе городов первого типа.
Второй тип взаимодействия отличает города-ремесленпые центры, связанные в первую очередь с местным рынком. Этот тип предполагает •"олее глубокие и стабильные изменения в сельской округе; здесь зарождается специализация сельского хозяйства, идет развитие сельского ремесла и промыслов в соответствии с нуждами и потребностями ближайшего города. Городские ремесленники и торговцы являются здесь землевладельцами не так часто, как в городах первого типа. Им важно иметь постоянную возможность не столько продавать, сколько покупать сель-- нехозяйственную продукцию на рынке (в том числе и сырье для реместа). Поэтому горожане в гораздо большей степени заинтересованы здесь в получении денежной ренты, предусматривающей постоянную связь рестьянского хозяйства с рынком. Эти обстоятельства в значительной Игре обусловили сравнительно стабильный рост крестьянских свобод, газвитие срочной аренды в среде самого крестьянства, интенсификацию ^мледелия. Ибо города второго типа были объективно заинтересованы в освобождении крестьян от наиболее суровых форм личного подчинения, в обеспечении городского ремесла сырьем, в пополнении рынка рабочей силы.
Среди стран с преобладанием второго типа взаимодействия города и теревни надо особо отметить Англию, где недостаточное само по себе тазвитие большинства городов (за исключением нескольких наиболее -рунных) как торговых и ремесленных центров с успехом восполняешь значительным развитием полугородских и сельских торговых и промышленных местечек, в которых (или вблизи которых) возникали наиболее передовые формы промышленного и сельскохозяйственного производства. Крестьянство, тесно связанное с рынком, быстрее и глубже подверглось здесь имущественному расслоению, чем на континенте Европы. Сходным образом развитие ремесленной и торговой активности городов Юго-Западной Германии в XIV—XV вв. обусловило широ
91
I. Условия жизни крестьянства при развитом феодализме
кую специализацию сельского хозяйства пригородных областей, а также развитие ремесла в городских предместьях и на селе. В результате в этом районе феодальная реакция не достигла такого уровня, как в восточно-германских землях, где ганзейские города — центры посреднической торговли (более близкие к первому типу) — слабо способствовали социальным изменениям в сельской округе.
Особый тип взаимодействия города и деревни был, как мы видели, характерен для Руси, а отчасти и для Скандинавии. Здесь развитие городов как центров ремесленно-торговой активности хотя и способствовало росту внутренней и внешней торговли страны, привело на данном этапе лишь к некоторому облегчению личной и экономической несвободы части феодально-зависимого населения, переселяющегося в город и втягивающегося в торговлю или ремесленные занятия. Ибо зависимость города от феодальных властителей, проживавших и в самом городе, имела решающее значение. В то же время участие в торгово-промысловых операциях крестьян Русского Севера явилось, думается, немаловажным фактором длительного сохранения личной свободы и хозяйственной независимости многими из них, что сближает их с крестьянами Скандинавии — активными мореплавателями и промысловиками.
II. Развитие крестьянства на первом этапе зрелого феодализма Региональные очерки
ГЛАВА 4
ФРАНЦУЗСКОЕ КРЕСТЬЯНСТВО ВХ-ХШ вв.
Рассмотренные в трех предыдущих главах процессы агрикультурного подъема, внутренней колонизации, роста городов и товарно-денежных отношений определяли собой важнейшие черты социально-экономической эволюции, в рамках которой происходило в данный период развитие крестьянства во всех регионах Европы. В разных регионах эти процессы протекали, однако, далеко не одинаково (что, в частности, и побуждает различать самые эти регионы). Судя по ходу указанных процессов — как и по многим другим аспектам аграрной истории,— границы этих регионов в период зрелого феодализма постепенно сближались с государственными. Тем не менее в ряде стран, и в том числе во Франции, долгое время сохраняются более или менее существенные локальные особенности. В применении к развитию французского крестьянства наиболее явственно выступает в этом смысле различие между Севером и Югом (границей принято считать линию среднего течения реки Луары). Возникнув еще на этапе формирования феодально-зависимого крестьянства, различие этих двух областей в следующий период — в эпоху зрелого феодализма — хотя и заметно тускнеет, полностью не исчезает. Поэтому рассматривая развитие французского крестьянства в X—XIII вв., мы будем последовательно отмечать его особенности на севере и на юге страны, а в заключительном разделе главы выделим и его общие черты, и его региональную специфику.
1.	Агрикультурное развитие
Несмотря на то, что протяженность Франции с Севера на Юг даже в ее нынешних границах не превышает тысячи километров, своеобразие природных условий северной и южной частей этой страны весьма велико. Преимущественно равнинному рельефу Северной Франции на Юге противостоит преобладание холмистых местностей и плоскогорий. (Значительную часть Южной Франции занимает плато Центрального массива, средняя высота которого лишь на 300 м уступает Пиренеям.) Юг отличается также более сухим и жарким климатом, относительной бедностью почв. Не удивительно, что хлебопашество, господствовавшее со времен раннего средневековья на Севере, на Юге занимало гораздо более скромное место. Здесь преобладала поликультура, т. е. широкое сочетание зернового производства с виноградарством, разведением оливок, от-гонным скотоводством, выращиванием садовых культур и т. п. Несмотря на эту агрикультурную специфику, многие основные социально-экономические процессы периода развитого феодализма — и прежде всего, внутренняя колонизация, сельскохозяйственный подъем — почти с равной силой проявили себя и в южных, и в северных областях страны. Но особенности этих процессов, тем не менее, заслуживают внимания.
Раньше всего —с середины X в.—началось освоение земель в Южной Франции. За время арабских вторжений VIII—IX вв. здесь образовался довольно обширный фонд заброшенных владений. Судя по археологическим и топонимическим исследованиям последнего десятилетия, колонизация в X—XI вв. ряда южнофранцузских областей — особенно в гористых
94
Глава 4. Французское крестьянство в X—XIII вв.
Крестьянин с граблями и вилами. Псалтирь XIII в.
Франция. Библиотека Безансона
местностях — была связана с процессом так называемого «озамкования» (incastellamento — итал., enchatelement — франц.) Вновь создававшиеся-замки воздвигались здесь в первую очередь графами и другими крупными и средними сеньорами, которые пользовались широкими судебнополитическими прерогативами. Они не только принуждали крестьян к строительству самих замков, но и к переселению под их стены. Судебно-политическое господство позволяло этим сеньорам расширять число зависимых крестьян и укреплять свою власть над теми, кто уже был подчинен ими. Возникавшие вокруг замков деревенские поселения осваивали земли в близлежащих долинах, на склонах холмов, на осушаемых болотах (Fossier, 1982, р. 176, 179, 406; Poly, 1976, р. 214—218; Fournier, 1980, р. 131— 140). Колонизация и феодализация оказывались, таким образом, неразрывно связанными (Филиппов, 1980, с. 80—94).
Эта связь была менее органичной в областях Северной Франции, где подчинение крестьян феодальной власти в основном завершилось еще до развертывания массовой колонизации и не имело связи с процессом озамкования. Тем не менее и здесь развернувшийся с конца X в. процесс освоения нови осуществлялся не без участия феодальных собственников, которые старались взять на учет все заимки, предпринимавшиеся крестьянами, а иногда и сами организовывали распашку новых земель (Duby, 1971, р. 22— 36; Devailly, 1973, р. 553; Bur, 1977, р. 163; Chedeville, 1973, р. 113; Fossier, 1976, р. 321).
В целом за 200—250 лет — с середины X до XIII в,—площадь распахиваемых земель по самым осторожным оценкам выросла во Франции на 15% (Fossier, 1984, р. 119). Такого роста не знала вся последующая история страны.
Естественным результатом роста пашни явилось увеличение общих сборов зерна — этого основного продукта питания того времени. В XII—XIII вв. появляется достаточно данных для определения примерной урожайности основных злаков в ряде районов. В конце XII в. нормальным считали обычно урожай сам-4 — для ржи, ячменя и пшеницы; сам-3 — для овса. В более плодородных областях Северной Франции эта норма была несколько выше — сам-5, сам-4, в районах с бедными почвами — на юге Франции — наоборот, несколько ниже. В XIII в. в плодородных районах Пикардии и Иль-де-Франса урожаи пшеницы достигали сам-8 (Бессмертный. Современная западноевропейская историография..., 1981, с. 17—22; Duby, 1962, р. 187; Fossier, 1982, р. 647;. Fossier, 1984, р. 126). Хотя подобные урожаи удавалось в рассматри
95
II. Первый этап развитого феодализма
ваемое время собирать не слишком часто, данный уровень урожайности (как и общее расширение возделываемых площадей) позволили существенно увеличить объем прибавочного продукта и дать импульс общему подъему экономики уже в X—XI вв.
В течение ряда десятилетий многие медиевисты были склонны связывать этот ранний сельскохозяйственный подъем непосредственно с агротехническими достижениями, например, с использованием новой упряжи для тяглого скота, или же с заменой волов лошадьми, с совершенствованием системы полей, более интенсивным удобрением земли, повышением норм высева и т. п. (Bloch, 1931, Lefebre-Desnouettes, 1931; Grand, Dela-
Крестъянин сбивает желуди для свиней. Мартиролог Юзуарда. Ок. 1270 г. Франция. Национальная библиотека, Париж.
touche, 1951). Исследования последнего времени вскрыли недостаточную аргументированность подобного подхода. Все названные усовершенствования появляются уже после начала массовой колонизации и сельскохозяйственного подъема —не раньше XII в., и притом преимущественно со второй его половины (Duby, 1973, р. 220; Chedeville, 1973, р. 209; Fossier, 1982, р. 648 et aut.). Вероятно, начало экономического роста во Франции X—XI вв. правильнее связывать не столько с конкретными техническими усовершенствованиями, сколько с социальными изменениями — победой к началу этого периода сеньории, вынуждавшей крестьян интенсифицировать свой труд, углублением функционального разделения труда, «освобождавшим» крестьянскую массу от участия в ополчении и суде и в то же время обрекавшим ее на предельную поглощенность производительным трудом (см.: т. 1, гл. 6).
96
Глава 4. Французское крестьянство в Х-ХШ вв.
Некоторую роль в сельскохозяйственном подъеме сыграли, возможно, и благоприятные для земледелия изменения климата в X—XI вв. (Бессмертный. Климат..., 1981), а также демографический подъем. Последний наметился еще в IX в. (Блонин, 1984). В X—XI вв. его удается обнаружить по неуклонному нарастанию среднего числа детей на семью — от 3,5 около 1000 г. до 5 около 1100 г. (Fossier, 1968, р. 284; Chedevil-1е, 1973. р. 94). Специалисты полагают, что если около 1100 г. население Франции составляло 6,3 млн., то в 1200 г. оно достигло уже 9,2 млн. (Abel, 1962). Приблизительность исходных данных побуждает не придавать большого значения абсолютной величине приведенных цифр. Но динамика, выступающая из них — за 100 лет рост примерно в полтора раза —вряд ли может быть поставлена под сомнение. Особая роль в средние века численности населения для экономического развития, и в частности для освоения земли, общеизвестна. С этой точки зрения недооценивать демографический подъем X—XII вв. не приходится. Нельзя, однако, забывать, что демографический рост сам по себе не детерминировал ни направленность, ни характер социально-экономического переустройства, так что какая бы то ни была абсолютизация его роли неоправданна.
Для понимания путей развития французского крестьянства в X— XIII вв. первостепенное значение имеет изучение системы его эксплуатации в сеньории и изменения этой системы в связи с развитием городов и товарно-денежных отношений.
2.	Сеньория и система эксплуатации крестьянства во Франции X —XIII вв.
Характеристике структуры французской сеньории в X—XIII вв. необходимо предпослать несколько замечаний о трактовке этого института и его периодизации в современной западноевропейской медиевистике. Еще недавно происхождение и периодизация французской сеньории X— XIII вв. не вызывали принципиальных споров. В довоенной и послевоенной медиевистике считалась общепринятой концепция М. Блока, согласно которой «две эпохи феодализма», охватывавшие, первая —конец IX —середину XI в., вторая — середину XI—XIII в., были теснейшим образом преемственно связаны. Первая из них рассматривалась при этом как имевшая своим фундаментом каролингскую структуру VIII — IX вв., так что весь 600-летний период, начинающийся с VIII в., выступал в глазах исследователей французского средневековья как некое целое.
За последние 15 лет воззрения французских медиевистов по этому вопросу резко изменились. Новые данные о своеобразии аграрных отношений, и в частности о роли сеньории до и после периода, охватывающего конец X и середину XI в., были истолкованы многими специалистами как свидетельство коренного перелома, происшедшего в это время1.
1 Намеченный еще Р. Бутрюшем (Boutruche, 1970), этот пересмотр отчетливо прозвучал затем в работах Ж. Дюби (Duby, 1973; Duby, 1978; Duby, Lardreau, 1980) п П. Тубера (Toubert, 1973) и был доведен до своего логического конца в трудах Р. Фоссье, Г. Фурнье, П. Боннасси, Ж. Поли и Э. Бурназеля (Poly, Bournazel, 1980; Fournier, 1980, Bonnassie, 1980; Fossier, 1982). Теснейшим образом связанные с изменением общих воззрений на основные понятия средневекового общественного строя, новые концепции ведущих французских исследователей нашли широкий резонанс в современной западноевропейской медиевистике.
История крестьянства в Европе, т. 2
97
IL Первый этап развитого феодализма
600-летний период — VIII—XIII вв.— не представляется сторонникам новых взглядов сколько-нибудь целостным. По их мнению, на конец X и большую часть XI в. во Франции (и Северной, и Южной) приходится социальный переворот, столь глубоко затронувший все сферы жизни и столь явно сопровождавшийся «насильственным» их изменением, что его следует рассматривать как «революцию» («феодальную революцию»). В ходе этой революции побеждает «сеньориальный способ производства», при котором сеньория, издавна существовавшая во Франции в качестве частнохозяйственной организации, впервые превращается в ячейку всеобъемлющей власти господина над всем сеньориальным населением. Этот способ производства приходит на смену «древней социальной системе», преемственно связанной с поздней античностью и базировавшейся на использовании рабов или же «очень близких к ним по положению каролингских сервов». Наоборот, преемственность социально-экономического развития во Франции IX—XI вв. отсутствовала (см.: Бессмертный, 1984, с. 52—60).
Традиционная периодизация французского средневековья поставлена, как видим, ныне под сомнение. Поэтому, характеризуя историю французской деревни и вотчины в X—XIII вв., мы будем обращать особое внимание на соотношение в них явлений преемственности и прерывности, чтобы уяснить степень обоснованности новой трактовки.
*
К началу рассматриваемого периода во Франции сложились три основных типа сеньории, различавшихся по системе эксплуатации крестьянства. В сеньориях первого типа — так называемых классических вотчинах — крестьянские держания были очень тесно связаны в хозяйственном отношении с господским хозяйством (последнее отличалось здесь весьма большими размерами и охватывало до половины общей площади сеньории) ; часть домена составляла господская запашка, обрабатывавшаяся преимущественно на основе барщины крестьян-держателей. Сеньории этого типа нередко были очень крупными (число держаний в них измерялось тысячами), хотя аналогичную структуру имели и многие средние хозяйства (с числом держаний в несколько сотен). Наиболее распространена сеньория первого типа была в центре и на севере Парижского бассейна.
Вотчины второго типа, особенно часто встречавшиеся в Центральной и Южной Франции, отличались тем, что домен в них был невелик: основу системы эксплуатации крестьян составляло взимание натуральных и денежных платежей с земельных держаний. Кроме того, в сеньориях этой структуры играли более заметную роль судебно-административные доходы вотчинников, которые в сеньориях первого типа отходили на задний план по сравнению с иными статьями сеньориальных поступлений. В числе вотчин второго типа встречались владения и крупные, и средние, и мелкие по числу крестьян-держателей. Для сеньорий третьего типа, шире всего распространенных на Юге, было характерно полное (или почти полное) отсутствие господской запашки, ограниченность поземельных оброков и главенствующая роль судебно-политической эксплуатации крестьян.
Со времен раннего средневековья в отдельных районах сохранялись также мелкие вотчины, главной составной частью которых был небольшой домен, обрабатывавшийся в основном дворовыми.
В X—XIII вв. структура вотчин всех этих типов и система эксплуа
98
Глава 4. Французское крестьянеt < X — XIII вв.
тации крестьянства в них переживают немаловажные изменения. Важнейшим из них было сокращение господской запашки. Это не означало полного исчезновения зернового хозяйства на домене и существенного сокращения домениального хозяйства в целом: домениальные луга, леса, виноградники, как правило, сохранялись в прежнем объеме или даже расширялись, а масштабы господского животноводства явно увеличились. Но объем потребных господскому хозяйству барщинных служб, обеспечивавших в свое время, в первую очередь, пахоту и жатву, заметно уменьшился: сохранившиеся хлебные поля обрабатывались теперь в значительной мере наемными работниками и под руководством специально выделенных министериалов.
Недооценивать важность подобной перестройки не приходится, но считать ее — подобно ряду современных французских медиевистов — «революционной» тем более неоправданно, что степень сохранения в X— XIII вв. домениального хозяйства (как это выяснено как раз в новейших исследованиях') выше, чем это казалось в свое время, например, М. Блоку (Блок, 1957, с. 151-152).
Особо следует отметить относительно меньшую изменчивость структуры сеньории в Южной Франции. Не имевшая сколько-нибудь обширной господской запашки в предшествующий период, южнофранцузская сеньория и в рассматриваемое время не переживала ломки, которая имела место в Северной Франции. В основе эксплуатации на Юге лежало взимание оброков, а также различных судебных и торговых пошлин (Poly, 1976).
Сторонники концепции «социальной революции» X—XI вв. придают также очень большое значение тому изменению в эксплуатации французского крестьянства этого периода, которое связано с расширением так называемых сеньориальных прав. Под ними принято понимать перешедшие в руки французских сеньоров всех рангов (за исключением самых мелких) прерогативы органов королевской власти (в связи с ее резким ослаблением в X—XI вв.). Действительно, разные виды юрисдикции и судебных штрафов, дорожные и торговые пошлины, регальные права на леса, пустоши и пастбища, на обложение рынков, мостов, причалов, экстраординарные «помочи» (талья) и многие другие права открыли перед сеньорами широкие возможности новых поборов, причем не только с держателей земли вотчинника, но и со всех проживавших, проезжавших и приезжавших на территорию, подвластную данному земельному собственнику. Объем этих поборов был велик. Взимавшиеся в десятках и сотнях мест торговые, дорожные и мостовые пошлины часто вдвое-втрое превосходилп поземельные чинши, которые тот или иной сеньор получал со своих крестьян. Огромные доходы давала сеньориальная талья, даже после ее фискации превышавшая в XIII в. многие другие виды обложения. Обширными были и поступления с лесов и пастбищ, рост обложения которых вызывал острейшее недовольство крестьянства (Серовайский, 1980). На рубеже XI—XII вв. сеньориальные права еще более выросли за счет установления монополии вотчинников на мельницы, хлебные печи, давильни, право охоты, право иметь племенных производителей, на преимущественное право продажи вина и т. д.
Рост в X—XII вв. сеньориальных прав французских вотчинников — действительно очень важное явление в жизни деревни. Он не только изменил и расширил состав вотчинных доходов, но и воплотил в себе существенный качественный сдвиг в развитии сеньории рассматриваемого типа: переплетение в ней частнохозяйственного господства над кре
99
4*
II. Первый этап развитого феодализма
стьянами с политико-административным и судебным достигло отныне своего наиболее полного выражения. Иными словами, сеньория данного типа стала наиболее полно сочетать в себе и частнохозяйственное, и корпоративно-государственное господство над всем населением, т. е. приобрела форму, которую воистину можно назвать классической. Тем не менее, видеть в появлении этой сеньории «революцию», «породившую» феодальную форму эксплуатации, на наш взгляд, неправомерно. Подобный  подход возможен лишь при условии, что под феодальной понимается только военно-политическая и судебно-административная зависимость.
Для характеристики изменений в положении французского крестьянства, связанных с перестройкой вотчины, следует, кроме уже сказанного, отметить сокращение в X—XII вв. не вовлеченной в феодальную эксплуатацию мелкой свободной собственности. «Ничейных земель», не подчиненных какому-либо церковному или светскому сеньору (или королю), практически не осталось. В результате землевладельческая мощь господствующего класса в целом еще более выросла, а мелкая свободная собственность крестьянского типа стала встречаться еще реже. Абсолютное большинство жителей французских деревень были ныне зависимыми людьми церковных или светских сеньоров и короля.
Точно определить распределение крестьянства между этими тремя видами феодальных собственников трудно. Можно сказать лишь, что королевское землевладение было распространено на Севере шире, чем на Юге, и что доля крестьян, зависящих от церкви, в Северной Франции превышала число крестьян светских землевладельцев, на Юге же соотношение этих двух последних категорий было, видимо, обратным (Fossier, 1970, р. 234-235).
Как видно из предыдущего, одной из наиболее очевидных перемен в системе эксплуатации крестьянства было сокращение по сравнению с IX в. барщинных служб. Его можно проследить по источникам Северной Франции со второй половины XI в. К концу XII в. барщины редко превышали здесь несколько недель в году. В Анжу, Бургундии этот процесс был еще заметнее; в более южных районах, где и в IX в. барщина была очень невелика, она в XI—XIII вв. измерялась несколькими днями в страдную пору (Duby, 1962, р. 424—430; Fossier, 1968, р. 453, 465, 589; 1982, р. 700—701; Бессмертный, 1958; Тушина, 1985). Изменилось и предназначение барщин: большая их часть использовалась не для пахоты, сева и жатвы (как в IX в.), а для сенокошения и извоза. Еще, пожалуй, важнее то, что барщины стали почти повсюду сопровождаться предоставлением «харчей», включавших не только питание во время работы, но и зерно, сено, деньги, так что барщина превращается как бы в оплаченный принудительный труд.
Аналогичную форму эксплуатации представлял феодальный найм, т. е. принудительный труд за плату, отказ от которого мог повлечь предание вотчинному суду и наказание (Бессмертный, 1969, с. 274). Ближе к свободному найму был лишь наем «чужаков», однако их роль возрастает только к концу XIII в. Что касается безземельных холопов, работавших на домене раньше, то в течение рассматриваемого периода они почти везде приобретают хотя бы небольшие земельные наделы и либо «растворяются» среди других крестьян-держателей, либо участвуют в господском хозяйстве на правах наемных работников.
Немаловажным изменением системы эксплуатации было широкое распространение на нови и на домене так называемых новых держаний. Многие из них передавались крестьянам не наследственно, но лишь на
100
Глава 4. Французское крестьянство в X—XIII вв.
короткие сроки: на 9 лет, 3 года, один год. При пересдаче земли взимались высокие вступительные платежи. Общий уровень обложения был здесь выше, чем на традиционных наделах и достигал подчас половины урожая. При неуплате чинша с нового держания, сеньору было легче отобрать у крестьянина землю (В, 1019; В, 1443; В, 1459). Несмотря на невыгодность условий, крестьяне широко приобретали новые держания. Объяснялось это, во-первых, растущей нехваткой земли: средняя площадь надела сократилась в ходе раздробления традиционных держаний примерно в 4 раза и не превышала 4—6 га (Fossier, 1984, р. 154); это вынуждало малоземельных бедняков соглашаться на любые условия. Во-вторых, новые держания привлекали большей свободой юридического статуса. Порядок владения новым держанием оговаривался обычно особым договором (устным или письменным). Крестьянин мог в любой момент уйти с нового держания, продать его другому крестьянину. Обязанности и права крестьянина на новых держаниях были точно фиксированы. Споры о многих из них подлежали ведению не сеньориального, но графского суда. Тесно связанные с денежной экономикой, новые держания были, таким образом, сферой, где особенно заметно шел процесс приспособления феодальной эксплуатации крестьянства к товарно-денежным отношениям.
Этот же процесс заметен и по изменению преобладающей формы земельной ренты. С сокращением барщины она в общем зависела от удельного веса ренты продуктами и денежных оброков. Во Франции X— XIII вв. эти две формы почти повсеместно сосуществовали. Их соизмерение удается провести (при отсутствии достаточно определенных и постоянных денежных эквивалентов натуральных оброков) лишь косвенными путями. В целом для междуречья Рейна и Луары в XII — начале XIV в. вырисовывается следующая картина. В восточной части этого региона (вплоть до Мааса) в течение всего периода продуктовая рента превышала денежную в большинстве крестьянских хозяйств. Это же характерно и для более западных областей с той разницей, что преобладание продуктовой ренты было здесь менее ярко выраженным. От начала XII к концу XIII в. роль денежной ренты постепенно нарастала. На рубеже XII—XIII вв. она охватывала около трети крестьянских по-зтуплений, в начале XIV в. стала приближаться к их половине. Если :равнивать с IX в., то окажется, что в некоторых районах, по которым нами были проведены соответствующие подсчеты, за 300 лет —до кон-па XII в.—товарные связи крестьян, обусловливавшиеся одной только необходимостью уплаты денежной ренты, увеличились не менее чем пятеро, а за последующие 100 лет —с начала XIII до начала XIV в.— -пае не меньше чем вдвое (Бессмертный, 1969, с. 42, 220—228) 2.
Сопоставления подобного рода для Южной Франции затрудняет не-г.статок данных. Судя по локальным исследованиям, можно пока констатировать лишь очень широкое распространение издольного обложения < Ъашерия» в Провансе, «агриэр» в Аквитании, «таш» в долине Луары, пбериагиум» в Пуату и т. п.), так же как и специфических издольных п испольных держаний (Beech, 1964: Fossier, 1982, р. 703—704). Это кос-аанно свидетельствует о роли натуральной ренты. Не исключая денежных
: В 1245 г. Салимбене писал, что жители Оссрра (Бургундия) «не сеют, не жнут I ничего не копят в амбарах; им достаточно отправлять свое вино по протекающей  'лпзости реке... продажа вина в этом городе дает им вполне достаточно, чтобы 1- тностью обеспечить себя едой и одеждой».
101
II, Первый этап развитого феодализма
платежей (уплачивавшихся и в качестве выкупа некоторых сеньориальных прав, и при отчуждении держаний, и как особые пошлины), оброки продуктами (зерном, виноградом, скотом и т. п.) возможно и здесь долгое время превышали денежные сборы с крестьян. Но в бюджете сеньоров соотношение денежных и продуктовых поступлений и на Севере, и на Юге Франции могло быть иным: за счет многообразных судебно-административных доходов и торговых пошлин денежная часть нередко существенно превышала натуральную (Duby, 1962, р. 254; Fossier, 1982, р. 725-728; Тушина, 1985).
В общем структура сеньории и система эксплуатации крестьянства во Франции X—XIII вв. обусловливали довольно широкое участие в товарно-денежных отношениях и самих крестьян, и сеньоров. В сельскохозяйственном производстве решающая роль крестьянского хозяйства по сравнению с господским стала в X—XIII вв. еще более заметной, чем раньше. Но в сельской торговле сеньоры, присваивавшие немалую часть продуктов крестьянского хозяйства, сохраняли почти до самого конца рассматриваемого периода свое главенство. Продаваемая самими крестьянами часть сельскохозяйственной продукции была по объему меньше, чем та часть произведенных ими продуктов, которая реально поступала в денежный оборот. В этом отражалось активное использование феодалами товарно-денежных отношений в своих интересах.
Существенность сдвигов в организации и функционировании французской сеньории в X—XIII вв. не вызывает, как видим, никаких сомнений. Тем не менее, эти сдвиги не подрывали, на наш взгляд, преемственную связь сеньории рассматриваемого времени с каролингской вотчиной: обе эти формы обеспечивали эксплуатацию самостоятельно ведущего свое хозяйство мелкого земледельца земельным собственником, выступавшим в качестве личного господина последнего; обе они представляли, следовательно, формы феодальной эксплуатации крестьянства. Необходимо лишь в большей мере, чем это делалось до сих пор, учитывать их стадиальные различия, обусловливавшиеся вступлением в X—XI вв. французского общества в качественно новую фазу — фазу развитого феодализма (Бессмертный, 1984, с. 65—67).
3.	Социальная и имущественная структура французского крестьянства
и ее изменение в X—XIII вв.
Новой ступени в развитии французского общества соответствовали немаловажные особенности и в социальной структуре крестьянства. Изменения в ней по сравнению с каролингским периодом можно было бы свести и на севере, и на юге страны к двум основным: постепенному стиранию прежних социальных градаций и в то же время к возникновению новых социально-правовых категорий, строившихся на иных основаниях.
Первый из этих процессов был преемственно связан с наметившимся уже в VIII—IX вв. сближением, с одной стороны, колонов и рабов, с другой — колонов и бывших свободных, т. е. с процессом вытеснения стратификации, унаследованной от варварского или галло-римского общества, стратификацией, основывавшейся на подчинении всего внутри-вотчинного населения собственнику сеньории. Не приводя к унификации правового статуса крестьян, этот процесс в X—XII вв. заставлял все чаще забывать о генезисе различных прослоек данного класса. Так крестьяне-
102
Глава 4. Французское крестьянство в Х—ХШ вв. держатели — вне зависимости от своего личного происхождения — не различались во Франции X—XII вв. по характеру повинностей: одни и те же барщинные службы, одни и те же продуктовые и денежные оброки выполняли крестьяне всех категорий. Не различались крестьяне и по составу сеньориальных платежей 3.
Очень заметно сблизились владельческие права крестьян разного происхождения и статуса. Освоение новых земель и перестройка домениального хозяйства благоприятствовали приобретению крестьянами всех категорий новых держаний и расширению их участия в самых разных поземельных сделках, в том числе и за пределами сеньории, в которой они жили. Как полагают, доля продажных и обменных поземельных сделок за 100 лет — с середины XI до середины XII в.— выросла примерно вдвое (Fossier, 1970, р. 204). В этих сделках участвовали, хотя и в неравной мере, крестьяне всех категорий, и притом не только держатели, но и бывшие дворовые, которые, как отмечалось, также приобретали теперь небольшие земельные наделы.
Стирание прежних социальных градаций внутри крестьянства отразилось и на терминологии. Термин «servus», обозначавший раньше в первую очередь происхождение человека, все чаще использовался теперь и в ином смысле — как обобщающее обозначение любого зависимого от сеньории человека. Один и тот же крестьянин мог быть поэтому назван и «сервом» — в смысле зависимого человека сеньории — и «свободным» — в смысле его происхождения от свободных людей4. На взгляд современников, крестьянин последней категории был «свободным зависимым».
Сближение в X—XII вв. крестьян разного статуса сказалось и на возможности их ухода из сеньории. Как отмечалось в первом томе (гл. 6), в VIII—IX вв. эти возможности у людей разных категорий были различными. Наибольшими в рассматриваемом регионе были они тогда у зависимых свободного происхождения (liberi sub potestate potentiorum), наименьшими — у рабов. Освоение в X—XII вв. новых земель, рост городов и торговли, участие крестьян в крестовых походах благоприятствовали мобильности сельского населения. Ее рост обнаруживается и в северных, и в южных районах Франции (Fossier, 1982, р. 153; Herlihy, 1958, р. 23—41). Слабость центральной власти исключала общегосударственное регулирование крестьянских переходов. Нуждаясь в заселении сеньорий, созданных на новых землях, многие феодалы были заинтересованы в облегчении условий передвижения крестьян. Не удивительно, что уже в XI в. начинает узакониваться возможность переселения из сеньории в сеньорию зависимых всех правовых категорий. Допустимость такого перехода фиксируется в вотчинном праве (Marmoutier, р. 155; Bulletin..., р. 249), с XII в. она отражается в освободительных грамотах. В источниках все чаще упоминаются «serfs forains», «hommes aubains», «extranei» и тому подобные категории, само существование которых
3 Как было выяснено в послевоенной медиевистике, даже пошлины за право наследования, за брак вне вотчины и произвольная талья взимались в X—XII вв. со всех зависимых крестьян — сервов, homines proprii, viJlani, hommes de pooste и т. п., хотя, как будет показано ниже, порядок выполнения этих повинностей и не был одинаковым. Раньше в этих повинностях видели вслед за М. Блоком символ серважа как наиболее тяжелой формы зависимости (Verriest, 1946, р. 190—235; Perrin, 1955, р. 217—220).
4 Recueil..., t. IV, N 3380, р. 475, а. 1062; «facimus donum... videlicet villam de Ber-ziaco... cum servis et ancillis qui... sive sint liberi, sive sint servi».
103
IL Первый этап развитого феодализма
свидетельствует о возможности для крестьян поселиться вне той вотчины, в которой они родились. В следующем — XIII столетии — право перехода для крестьян всех категорий (включая наиболее приниженные) закрепляется кутюмами (В, 1457; В, 694; Cout. Picardie, XII, р. 125).
Все эти нормы, не будучи всеобщими, не исключали попыток некоторых феодалов — тех, для кого расширение мобильности крестьян было почему-либо невыгодно,— воспрепятствовать крестьянскому переходу. До нас дошли межфеодальные договоры о взаимном отказе принимать крестьян, принадлежавших договаривающимся сеньорам, о поимке и взаимном возврате беглых. Показательно, что такие соглашения обычно касались не какой-либо одной категории крестьян, но всех зависимых: сближение правового статуса сказывалось и в этом случае (Cart, de Metz, № 131). Эти соглашения запрещали переход крестьян из одной определенной сеньории в другую конкретную сеньорию, но не переход крестьян вообще. Подобное общее запрещение можно было бы осуществить лишь в общегосударственных масштабах, для чего не было ни объективной потребности, ни необходимых политических предпосылок. Поэтому единственной санкцией по отношению к крестьянам любой юридической категории, ушедшим из сеньории без ведома сеньора и без погашения недоимок, в XI—XII и в первой половине XIII в., обычно была конфискация оставшегося имущества беглеца. Кроме этой санкции, уходу крестьян из сеньории препятствовали родственные и общинные узы, его тормозили ограничения в переселении крестьян в города и в некоторые привилегированные сельские общины. Это сужало реальную свободу крестьянского выхода и превращало ее скорее в свободу перехода из одной сеньории в другую. Тем не менее, очевидно, что и юридическая, и практическая возможность ухода из вотчины расширилась в X—XIII вв. для крестьян всех категорий.
Тенденция к сближению правового статуса крестьян разного происхождения не означала, однако, их слияния. Наряду с сохранением остатков прежних юридических категорий, в X—XII вв. появляются новые, усложняющие социальную структуру крестьянства. К их числу следует отнести прежде всего новые градации свободы и несвободы. Содержание самих этих понятий в применении к зависимому от сеньории крестьянству было тогда весьма специфичным, ибо к свободным и несвободным причислялись в обоих случаях зависимые люди, имевшие возможность пользоваться землей и обеспечивать себя средствами к жизни, лишь признавая за своим сеньором право ограничивать свободу их хозяйственной и гражданской деятельности. О свободе любых из них можно поэтому говорить лишь в том специфическом смысле, который вкладывали в понятие свободы зависимых крестьян современники. Во Франции X—XII вв. к зависимым, не обладавшим свободой в этом смысле, причисляли не одну какую-либо категорию, но многие, имевшие не вполне сходный правовой статус и находившиеся, с точки зрения современников, в разной степени несвободы. В источниках они выступали под различными названиями: servi, hommes de corps, levants et couchants, homines proprii, homines de quista и т. д. Крестьян этой категории объединяло, в частности, то, что для всех них особенно последовательно действовал принцип «врожденной», наследственной зависимости от определенного сеньора. Где бы не жил такой крестьянин, чем бы он не занимался, какие бы должности не занимал — он оставался в личном подчинении от господина до тех пор, пока не получал юридического «освобождения». Это личное подчинение отражалось в X—XII вв. не столько на специфике конкретных обязан
101
Глава 4. Французское крестьянство в X—XIII вв.
ностей низшей категории несвободных (в соответствии с историографической традицией будем в дальнейшем именовать их условно сервами), сколько на порядке исполнения их повинностей и на объеме и способе ограничения их прав.
Выше, например, уже отмечалось, что сеньориальные права, так же как пошлины за брак вне вотчины и за наследование имущества, в X—XII вв. взимались во Франции со всех зависимых крестьян. Но если одни из них — вилланы (villani, hommes de pooste, francs, liberi) обязаны были уплачивать их тому или иному сеньору до тех пор, пока владели его держаниями и находились в пределах его сеньории, то противостоявшие в этом смысле вилланам сервы и им подобные наследственно выплачивали эти пошлины одному и тому же господину, где бы они сами ни находились; по своему объему это были весьма крупные платежи, равные годовому чиншу, и потому представлявшие немалый интерес для сеньоров. Аналогичным образом взимался так называемый поголовный чинш (capaticum, chevage): и в X, и в XI, и в XII вв. несервы платили его даже чаще, чем сервы (он выступал тогда в качестве символа правоспособности). Но там, где поголовный чинш уплачивался всеми крестьянами, он взимался с них по-разному: «несвободные» всегда платили его своему наследственному сеньору, зависимые свободного происхождения — тому, в чьей сеньории они в данный момент находились. (Объем этого чинша был невелик, но его роль как критерия, характеризовавшего тип зависимости, постепенно возрастала). Если сеньор почему-либо отказывался от брачной пошлины, не разрешая вступление в брак вне вотчины, «свободный» крестьянин мог сам перейти в другую сеньорию и осуществить там свое намерение. Серв в этом случае оказывался связанным запретом сеньора.
Имущество, вновь приобретенное «свободным» крестьянином, было в его полном распоряжении; он мог отчуждать его в любые руки, мог завещать кому угодно. Серв не имел такой свободы действий. Он не должен был передавать имущество церкви (чтобы не лишить своего наследственного сеньора возможности получить его, если бы серв не оставил наследников) , не обладал — по той же причине — свободой завещания (в Бове-зи, например, серву разрешалось составлять завещание на имущество не дороже 5 солидов). Без разрешения сеньора серв не мог стать и клириком, так как это лишило бы его господина ряда наследственных платежей с этого серва.
Поскольку зависимость сервов обеспечивала, таким образом, сеньорам ряд наследственных прав и предоставляла им как бы дополнительный источник доходов, права на сервов (точнее — права на получение с них определенных наследственных доходов) превращаются в самостоятельный вид владения, становятся объектом отчуждения. Формально такие сделки выглядят как «продажа» сервов. Фактически речь шла лишь об отчуждении некоторых доходов от эксплуатации сервов. Рассматриваемые как «несвободные» низшей категории, сервы считались неправомочными во всех судебных спорах против «свободных» зависимых или тем более против своего господина. Судьей серва — и притом наследственным — был его собственный господин. Только он получал судебные штрафы с серва. За отказ повиноваться сеньор мог подвергнуть серва телесным наказаниям, мог содержать его в тюрьме 5.
5 Впрочем, в XI—XIII вв. судебно-процессуальная дискриминация сервов в ряде областей Франции постепенно сходит на нет. Она сохраняется лишь для тех южнофранцузских сервов, которые оставались в положении домашних рабов.
105
11. Первый этап развитого феодализма
В противоположность сервам и подобным им категориям вилланы (francs, liberi, hommes de pooste, villani, caslani и т. д.) не знали «врожденной» личной зависимости. Правда, наследственность во владении земельными держаниями предполагала соответствующую наследственность поземельных обязанностей перед собственником земли. Но и эти обязанности, и ограничения в правах перед данным сеньором сохранялись лишь до тех пор, пока вилланы жили в данной сеньории. Будучи свободны от полного подчинения судебной власти своего вотчинника, крестьяне этой категории пользовались и более надежной правовой защитой. Меры их наказания строго фиксировались. Их не полагалось, например, содержать в тюрьме за долги. При нарушении их свобод они могли обжаловать действия своих сеньоров в вышестоящей судебной инстанции; показательно, что некоторые из подобных исков крестьян кончались успешно для них (Cout. Champagne, ch. 39; Cout. Picardie, XLVII, p. 41—42). Их сделки или соглашения с сеньорами подлежали письменному оформлению. На вилланов не распространялся запрет ношения оружия. Иногда им не запрещалось приобретать «благородные» держания — фьефы и лены; особенно частыми такие приобретения были на юге Франции, где разграничение «благородного» и «ротюрного» держаний долгое время не получало четкого юридического оформления.
Обладание «свободой» означало, следовательно, для французских крестьян XI—XIII вв. свободу от тех или иных ограничений в правоспособности («негативная» свобода). Наоборот, та или иная степень «несвободы» предполагала существование особенно широкого круга подобных ограничений. При этом «свобода» ничуть не исключала зависимости и отделяла лишь определенную ее форму, специфичную прежде всего по способу конституирования. Во Франции XI—XIII вв. «несвободными» считали, как правило, тех зависимых крестьян, для которых ограничения их правоспособности были лично-наследственными. В отличие от этого «свободными» называли зависимых, не имевших личнонаследственных ограничений. Серваж и вилланство соответствовали этим двум важнейшим видам стратификации зависимого населения.
В то же время ни серваж, ни вилланство не представляли чего-либо единого, охватывая всякий раз более или менее широкую совокупность однотипных форм. Между ними, как между двумя полюсами, существовало немало переходных ступеней, смыкавших их между собою. (Не случайно современники констатировали существование наряду с крестьянской свободой «полусвободы», «очень маленькой свободы» и т. п.)
Эту черту правосознания современников недооценил в свое время М. Блок, преувеличивший единство критериев серважа и чересчур резко отграничивший его от вилланства (Блок, 1957, с. 138—140). Критика блоковской концепции серважа в послевоенной медиевистике, и в частности опровержение тезиса Блока о существовании специфических сервильных повинностей, была поэтому справедливой (см. выше, примеч. 3). Но многоликость серважа не дает тем не менее оснований подвергать сомнению — подобно тому, как это делают некоторые современные исследователи — самое его существование (Evergates, 1975). Особая тяжесть для крестьян всех форм серважа очевидна, и расплывчатость его границ, затрудняя его выделение, не принижает различий между ним и вилланским статусом. Однако и другая крайность в истолковании французского серважа — интерпретация его как «средневекового пострабства», принципиально противостоящего «частичной свободе» основной массы сеньориального населения (Fossier, 1982, р. 577) — противоречит
106
Глава 4. Французское крестьянство в X—XIII вв.
исторической действительности. Как было показано выше, конкретные выражения серважа и самая его сущность не позволяют исключать его из рамок феодальной несвободы этой эпохи и отождествлять с полурабством (или же с крепостным состоянием). Кроме того, нельзя забывать, что не только серваж, но и вилланский статус не предполагал независимости крестьянина от сеньории, т. е. не предполагал его свободы (хотя бы и «частичной») в позитивном смысле данного понятия. Трактовка всех подвластных сеньории французских крестьян X—XII вв. как несвободных соответствует поэтому реальности (ср.: Fossier, 1982, р. 577).
Зарождение подчинения французских крестьян сеньории относится, как было показано в первом томе, к раннему средневековью. Тогда же зародилось и разделение на сервов и несервов. В течение рассматриваемого периода крестьянская зависимость отлилась в свои зрелые формы. Соответственно достигла дальнейшего развития и социально-правовая структура крестьянства, отразившаяся, в частности, в его разделении на тех, кто находился в лично-наследственной зависимости, и тех, кто был свободен от нее. И по сути, и по конкретному воплощению эта структура была преемственно связана со структурой каролингского времени.
В справедливости такого представления убеждает, в частности, преемственная связь правовых категорий рассматриваемого периода с категориями VIII—IX вв. (см. схему). Как признают исследователи разных направлений (Verriest, 1946, р. 182; Perrin, 1955, р. 219—225; Duby, 1962, р. 403—404; Boutruche, 1970, р. 52—82), французские сервы XI— XIII вв. — вопреки М. Блоку, который считал, что эта категория возникла за счет потомков крестьян самого разного происхождения (Bloch, 1963, р. 441—450) — были в значительной своей части непосредственными наследниками каролингских сервов или вольноотпущенников; потомков колонов и свободных они включали гораздо реже. Основная масса свободных (утративших, как отмечалось выше, независимость от сеньории еще до X в.) выступала во французских источниках X—XII вв. под именем вилланов (villani, homines de pooste, francs, liberi и т. п.). Относительно меньшая их часть имела своими предками колонов, сервов или вольноотпущенников. В X—XIII вв. во Франции, особенно Южной, сохранялась немногочисленная категория рабов в собственном смысле этого слова, использовавшаяся преимущественно в качестве дворовой прислуги. Не исключено, что некоторые из них были преемственно связаны с каролингскими предками. Но, вероятно, большинство состояло из вновь приобретенных невольников: невольничьи рынки сохранялись во Франции почти до конца средневековья. Некоторые каролингские рабы, вольноотпущенники, колоны стали в X—XIII вв. чиншевиками во владениях церкви.
Численное соотношение всех этих категорий в X—XIII вв. можно определить лишь самым приблизительным образом — по сохранившимся описям отдельных сеньорий. Оно не было одинаковым ни в разных районах Франции, ни в начале и в конце рассматриваемого периода. Но то абсолютное преобладание категории сервов над всеми остальными, о котором писал в свое время М. Блок (Bloch, 1963, р. 441), было исключением, а не правилом. Основную массу сельского населения в сеньории X—XII вв. составляли крестьяне, свободные от лично-наследственной зависимости — вилланы и им подобные. Доля чиншевиков была в целом невелика (за исключением церковных сеньорий северо-востока Франции, где эта категория составляла иногда половину всех зависимых. См.: Fossier, 1982, р. 552). Скромной была и доля «королевских свободных», сосредоточенных преимущественно в аквитанских владениях План-
107
II. Первый этап развитого феодализма

dZZ/ZZ/7ZeS tfifireS dU dZZZ/ dfidzznl, fiu/zzfizzes de /zzzesfie, fififierfi efic
defiZZZzfi
dfifierfi /zzz/zzfizzes
fid fieri szzfi /zzzfies fizz fie /zzzfiezzfiierzzzzz
Serz/i, fizezzzzzzes de eer/zs,fizz7/z7fizzes /zezz/zrifi efizz.
dfifierfiirfi
Serz/z
fifzz/zszjzzzzz
dezzsuzzfies^ z/etfizzfi, /zzuzzdififie/zes esefaees
Изменение социальной структуры во Франции IX—XIII вв. (в терминологии источников).
Жис-.ъ.ми линиями обозначены наиболее характерные преемственные связи правовых категорий
тагенетов (Boutruche, 1947). Об относительной незначительности числа рабов-невольников уже упоминалось.
Что касается сервов, то их удельный вес менялся из провинции в провинцию. В XII в. относительно многочисленными была они в областях Центральной Франции — Берри, Ниверне, Бурбонне, Верхнем Пуату, Форезе, Северной Бургундии, Южной Шампани; здесь они составляли, видимо, около половины сельского населения. Намного меньшей (около 25%) была доля сервов в Иль-де-Франсе, Аквитании, Южной Бургундии, Оверни, долине Роны, Фландрии, Лотарингии. Наименьшую часть крестьян охватывал в XII в. серваж в Нормандии, Центральной Пикардии, Булонне, Камбрези; в ряде районов этих областей сервы отсутствовали вовсе, в других — их доля измерялась несколькими процентами (Fourquin, 1975, р. 479—480; Patault, 1978, р. 11—26; Bois, 1976. р. 161-162; Fossier, 1982, р. 580; Evergates, 1975, р. 138-143).
В конце XII и на протяжении XIII в. численность сервов в большинстве французских провинций еще более сокращается вследствие так называемого освобождения крестьянства. Этот процесс, внесший заметные изменения в социальную структуру деревни, заслуживает специального внимания.
Наиболее выразительной его формой было получение сельской общиной хартии, в которой констатировалось уничтожение тех или иных несвобод местных жителей и определялся их новый правовой статус. До нас дошли, естественно, не все подобные хартии. Тем не менее число наличествующих «франшиз» впечатляет: только для северо-восточных французских провинций — Пикардии, Шампани, Бургундии и Лотарингии — их сохранилось более 700. В некоторых областях Северной Франции грамоты об освобождении были составлены, возможно, во всех крупных сеньориях. В ряде из них речь идет об одновременном освобождении 100, 200, 300 и даже 600 крестьян. Кроме хартий для рбщины в целом, было составлено много грамот об освобождении отдельных крестьянских семей. Это был несомненно массовый процесс перестройки взаимоотношений между сеньорией и деревней.
Известно несколько основных вариантов освобождения (оформлявшегося обычно по образцу грамсты для того или иного поселения — чаще всего Бомон, Лорис, Приш). Основное их содержание сводилось к сле
108
Глава 4. Французское крестьянство в X—XIII вв.
дующему. Сервильная — лично-наследственная — зависимость и все лично-наследственные повинности отменялись. Уничтожались ограничения в выборе брачной партии и в наследовании имущества (вместе с пошлинами, которые вместо них уплачивались). Не фиксированная по объему талья заменялась платежом строго определенной (хотя и немалой) величины. Фиксировался также размер военной повинности (или военного сбора), торговых пошлин, судебных штрафов. За членами освобожденной общины признавались свобода отчуждения движимости и недвижимости (при уплате соответствующих пошлин), а также свобода ухода с земли. Общине предоставлялась возможность участвовать вместе с сеньором в назначении магистратов (или даже самой — выбирать их); она могла распоряжаться общинными угодьями, а иногда и решать судебные споры между общинниками по делам низшей юрисдикции. Все жители общины — включая и пришлых, проживших на ее территории год и день,— приобретали единый правовой статус (bourgenses, manentes, masoyers и т. п.) и уплачивали одинаковые поземельные (и поочажные) платежи. Барщинные повинности либо вовсе не включались в обязанности жителей освобожденных деревень, либо ограничивались небольшими извозными работами и помочами в страду.
Все эти льготы не ставили, однако, под сомнение основы сеньориального господства: право господина деревни на получение поземельных повинностей, его судебно-административное и военно-политическое верховенство, возможность для него пользоваться сеньориальными правами, включая право на обложение альменды. Иными словами, освобождение не устраняло крестьянской зависимости как таковой; отменялась лишь одна форма зависимости — лично-наследственная и лишь отдельные виды повинностей — полевая барщина, произвольная талья.
Непосредственные мотивы, побуждавшие сеньоров к освобождению, довольно очевидны. Как говорилось в одном из освободительных ордонансов короля Людовика X, «со всеми теми жителями, кои будут требовать вышеназванной свободы», следует «договариваться и уславливаться относительно известных выкупов, которыми мы были бы достаточно вознаграждены за выгоды, кои с названного несвободного состояния могли поступать нам и преемникам нашим» (Французская деревня..., с. 57). Выкупные суммы бывали столь велики, что общины сплошь да рядом были не в состоянии выплатить их сразу п соглашались на установление на определенный срок ежегодных выкупных платежей. В ряде случаев их величина определялась методом капитализации прежних доходов из расчета 5—8% годовых (Fourquin, 1963—1964, р. 168).
Кроме выкупа, сеньоров побуждала к освобождению упорная борьба крестьян за него. Чем больше появлялось на вновь освоенных землях «свободных» деревень, чем заметнее росло число новых, «свободных», держаний, чем шире становился слой владельцев таких держаний — так называемых госпитов,— тем нестерпимее оказывались прежние ограничения и повинности для жителей старых поселений. Угроза ухода на новые земли или в города, сопротивление традиционным ограничениям, саботаж барщин, наконец, открытые выступления против серважа и наиболее одиозных сеньориальных прав — таковы были формы крестьянской борьбы в это время. О ее напряженности говорит, например, тот факт, что в Иль-де-Франсе середины XIII в. крестьянские мятежи против серважа повторялись чуть ли не ежегодно (Fourquin, 1963—1964, р. 171). Антисеньориальными волнениями были охвачены в это время также Фландрия, Пикардия, Шампань, Виваре, Тулузен (Fossier, 1984, р. 55).
109
II. Первый этап развитого феодализма
Существовали, однако, и более глубокие предпосылки крестьянского' освобождения. Они коренились в общих условиях социально-экономического и социально-политического развития французской деревни в XII— XIII вв. Интенсивный рост городов и торговли, широкая внутренняя колонизация, активное использование товарно-денежных отношений в сеньориальном и крестьянском хозяйствах сокращали возможности (и потребности) применения наиболее одиозных форм внеэкономической эксплуатации крестьянства. Барщинное зерновое хозяйство — вместе со свойственными ему лично-наследственными видами крестьянской зависимости и ограничениями в хозяйственных и личных правах — уходило в прошлое. Рост сеньориальных доходов от обложения новых поселений, торговли, ремесленной деятельности крестьян и горожан побуждали феодалов терпимо относиться к мобильности сельского населения, обеспечивавшей расширение иных видов сеньориальных поступлений. Сближение в новых хозяйственных условиях реального положения сервов и не-сервов делало все менее оправданным юридическое разграничение между ними. То же значение имела неспособность сеньоров — как и феодального государства в целом — воспрепятствовать переселению крестьян любого происхождения (в том числе сервов) в города и новые деревни, где их правовой статус фактически уравнивался со статусом свободных.
Определенное влияние на ход освобождения имела и политика королей, которые видели в освобождении крестьян, принадлежавших сеньорам, способ ослабления своих политических противников, средство расширения круга плательщиков королевских налогов и потому потворствовали ему — разумеется, за пределами королевского домена.
В целом массовое освобождение крестьян во Франции XII—XIII вв. сыграло немалую роль в судьбах этой страны: оно расширяло возможности экономического роста, укрепляло королевскую власть, способствовало социальному прогрессу. Что касается значения этого процесса для самих крестьян, то здесь следовало бы подчеркнуть прежде всего то, что освобождение коснулось пе только сервов. Отмена (за выкуп) таких сеньориальных прав, как формарьяж, мэпморт, фиксация тальи внесли существенные улучшения и в статус тех, не-наследственных зависимых, для которых эти повинности были (в отличие от сервов) поземельными. Но,, конечно, особенно резко улучшилось положение освобожденных сервов. В результате освобождения французские крестьяне добились расширения своих фактических владельческих прав и сделали, таким образом, шаг на пути к превращению в фактических собственников земли. Укрепилась их хозяйственная самостоятельность. Их экономическая (и социальная) мобильность выросла. Им стали понятнее и доступнее шедшие из города новые идейные веяния. Создались более благоприятные условия для роста крестьянского самосознания.
Охватив в общем всю Францию, освобождение не было, однако, равномерным в разных ее областях и в разных типах сеньорий. Интенсивнее развертывалось оноъо владениях крупных светских феодалов, широко' основывавших новые поселения и заинтересованных в притоке в них жителей; относительно медленнее шло оно в церковных владениях, а также в мелких вотчинах. Масштабы и объем крестьянских освобождений в Северной Франции были в общем значительнее, чем в Южной, где они сдерживались — в областях городского землевладения — самими городами. а в менее продвинутых экономических районах — сеньорами, слабо втянутыми в товарно-денежные отношения (Fossier, 1982, р. 536—541). К тому же в ряде районов Юга (особенно в Средиземноморье) серваж:
110
Глава 4. Французское крестьянство в X-XIII вв.
был вообще развит слабее, так что борьба против него была менее актуальной. Слабее всего освободительный процесс затронул Центральную Францию, где серваж сохранился в почти нетронутом виде и в XIV— XV вв. Лично-наследственные зависимые уцелели также в Шампани, Аквитании, Бургундии, Провансе.
❖
За время освобождения повсюду выросла и окрепла роль сельской общины, с давних пор выступавшей в качестве организующей ячейки деревенской жизни. Наиболее ярким свидетельством этого было приобретение рядом общин прав самоуправления. Мэр общины и эшевены-при-сяжные избирались в таких деревнях самими крестьянами. Интересы сеньора представлял специальный виллик, права которого сводились к контролю за выполнением повинностей. В отдельных местностях Северной Франции близлежащие сельские коммуны образовывали в XII — XIII вв. лиги, имевшие общую казну и даже свое ополчение. Однако более распространенными были во Франции сельские общины, пользовавшиеся лишь ограниченным самоуправлением; такие общины, тем не менее, сами регулировали порядок пользования лесами, пастбищами, охотничьими и рыболовными угодьями, обеспечивали охрану полей п общинной территории, определяли порядок пастьбы деревенского скота, устанавливали сроки сельскохозяйственных работ.
Наиболее широкими хозяйственными полномочиями обладали общины Северной Франции. Это во многом обусловливалось местными экономико-географическими условиями. На равнинах Пикардии, Нормандии и Парижского бассейна полевые участки отдельных домохозяев располагались обычно вперемежку друг с другом (чересполосно). Такое расположение объяснялось неоднородностью природно-почвенных условий на территории деревни и стремлением уравнять шансы всех земледельцев на размер урожая. Вследствие исчерпания в ходе колонизации неосвоенных земель и недостатка пастбищ для скота, его приходилось пасти либо по парам — обычно после жатвы яровых, либо по стерне — после жатвы озимых (в Северной Франции XII—XIII вв. господствовало трехполье). Чтобы скот не повредил несжатые посевы на полосах отдельных крестьян, сроки жатвы (а следовательно, и сроки сева, и состав высеваемых культур) устанавливались едиными для всей деревни (принудительный севооборот). В результате в ведении северофранцузской общины оказывалось фактически не только пользование угодьями, но и зерновое производство.
Рельефные и почвенные условия Южной Франции исключали существование обширных полей. Владения отдельных общинников — не только поля, но и огороды, сады, виноградники — располагались обычно компактно и обносились изгородями для защиты от скота. Чересполосица и принудительный севооборот отсутствовали. Тем не менее и здесь община устанавливала единые сроки сбора винограда (по-видимому, для того, чтобы предоставить всем домохозяевам равные возможности продажи вина), а иногда и сроки снятия полевых изгородей для пастьбы общинного стада.
В еще большей мере, чем на специфику общинной организации, экономико-географические условия влияли на форму сельского поселения. Старые деревни в Северной Франции принадлежали обычно к «скученному» (или «компактному») типу: улицы были перпендикулярны друг к другу, дома располагались в шахматном порядке. В одной такой деревне сплошь да рядом могло быть 50 (и даже 100) домов. Новые дерев
111
И. Первый этап развитого феодализма
ни чаще строились иначе — по обе стороны вытянувшейся на несколько километров улицы. Хотя поселения подобного же типа встречались и в Южной Франции, более характерными для ее преимущественно гористых местностей были «укрепленные деревни-коммуны» (bastides) или же деревни, созданные вокруг замка сеньора и окруженные с ним общей стеной. Располагавшиеся на возвышенных местах, эти деревни имели квадратную или овальную форму. Дома в них строились очень близко друг к другу, иногда вплотную; росли они лишь в высоту и нередко имели несколько этажей. Земельные угодья были разбросаны на склонах прилегавших холмов или же в близлежащей долине (Boutruche, 1970, р. 24; Ghapelot, Fossier, 1980, р. 189—201).
Обеспечивая всем своим членам возможность пользоваться сельской территорией, общинная организация XII—XIII вв. отнюдь не предполагала равномерного распределения земли между ними. Наделы отдельных крестьян составляли их индивидуально-семейное владение и могли быть сколь угодно разновелики (в разных географических районах они различались, кроме того, по своей форме: на Севере преимущественно удлиненные, на Юге чаще квадратные). С развитием товарно-денежных отношений и учащением в XI—XIII вв. поземельных сделок неравенство земельной обеспеченности отдельных крестьян резко выросло. Разрыв в земельной обеспеченности (как и в оценке движимого имущества) крестьян сплошь да рядом бывал 15- и 20-кратным. На одном полюсе сложилась зажиточная верхушка, сумевшая обратить себе на пользу выгоды освобождения, на другом находилось малоземельное крестьянство. Доля крестьян, обладавших ничтожными по площади земельными держаниями, недостаточными для прокормления семьи и выплаты повинностей, в конце XIII в. подчас достигала двух третей деревенского населения, и, видимо, редко опускалась ниже пятой его части (Бессмертный, 1969, с. 185—186, 194) 6. По оценке некоторых специалистов, в конце XIII в. из каждых десяти крестьян при «стесненных обстоятельствах» находились трое, один нищенствовал, четверо жили «скромно», двое были зажиточными (Fossier, 1970, р. 243). Бомануар в конце XIII в. рассматривает как обычный тот случай, когда кредитор, имевший право конфисковать имущество крестьянина или снять в его доме окна и двери, не находит там ни того, ни другого (В, 703). Повсеместную категорию в деревне этого времени составляли крестьяне, не имевшие рабочего скота, число которых, как правило, превышало число крестьян, владевших таковым. Эти крестьяне все чаще стали подрабатывать наймом к сеньору или к более зажиточным соседям.
Различия в имущественном положении крестьян сказывались на взаимоотношениях членов общины. Ее самоуправление — там, где оно имело место,— было в XIII в. далеко не демократическим. Показательно, например, что решения, принимавшиеся общинами, считались «имеющими юридическую силу» лишь при согласии с ними общинной верхушки (des mieus soufisans): иначе те, «кто мало знает и умеет, могли бы уничтожить порядки, установленные для общего блага» (В, 648). Именно в руках общинной верхушки находилось распределение тальи и выкупных платежей. При их раскладке устанавливалась обычно довольно вы
6 Говоря об имущественном положении крестьян, следует учитывать, что в XII—XIII вв.— в отличие от предшествующих столетий — домохозяйство образовывалось на севере Франции обособленной малой семьей. На юге же сохранялась домовая община из трех поколений.
112
Глава 4. Французское крестьянство в X—XIII вв.
сокая минимальная их ставка и сравнительно небольшая максимальная. В результате талья и выкупные платежи особенно сильно били по маломощным крестьянам и сравнительно легко погашались крестьянской верхушкой. Как видим, освободительное движение, нивелировавшее социально-правовой статус крестьянства, не только не уменьшало, но наоборот, обостряло имущественное расслоение в деревне. Улучшение правового статуса французских крестьян XIII в. было использовано в первую очередь зажиточной верхушкой.
*
Анализ развития французского крестьянства в X—XIII вв. позволяет убедиться в известном сходстве судеб этого класса на всей территории Франции. И на Севере, и на Юге основная масса крестьян была к началу рассматриваемого периода включена в состав частных сеньорий, эксплуатировавших зависимое население на основе взимания поземельных платежей и на базе реализации многообразных судебно-политических прерогатив.
В течение следующих за XI в. трех столетий французская феодальная деревня переживает относительно плавную эволюцию, имевшую повсеместно одно и то же направление. Суть этой эволюции — в постепенном расширении главенствующей роли крестьянского хозяйства и в производстве, и в сбыте сельскохозяйственной продукции, и в общем росте ее массы. Хотя сеньориальное господское хозяйство в этот период почти нигде полностью не исчезает, оно повсюду сокращается и перестраивается. Существенную роль оно сохраняет лишь в животноводстве (особенно на Юге) и лесном промысле. Почти во всех других отраслях оно удовлетворяет преимущественно потребительские нужды сеньоров. Поступающая па рынок доля продукции хлебопашества, виноградарства, огородничества производится главным образом на крестьянских держаниях — традиционных (наследственных) или же новых (в том числе срочных). Часть этой продукции экспроприируется сеньором в виде продуктовых оброков и затем реализуется на рынке силами тех же зависимых крестьян, другая часть продается непосредственно самими производителями, нуждавшимися в денежных средствах для уплаты возраставших денежных оброков и приобретения некоторых предметов потребления или же производственного инвентаря.
Французская деревня X—XIII вв. не знала, таким образом, ни на севере, ни на юге страны сколько-нибудь широкого барщинного господского хозяйства. Доходы сеньоров составлялись, помимо оброков с держаний, поступлениями от так называемых сеньориальных прав, баналитетов, церковной десятины. Эти доходы обеспечивались как частнохозяйственным верховенством сеньоров над крестьянами, так и — в еще большей мере — их государственно-корпоративным господством, каковое во Франции рассматриваемого периода реализовывалось через сеньорию в гораздо большей степени, чем через королевскую власть.
Имея благодаря этому возможность широкого обложения сельских (и городских) рынков, торговых путей и всех иных объектов, позволявших крестьянам реализовывать на рынке часть их продукции, французские сеньоры были заинтересованы в расширении хозяйственной самостоятельности крестьянина, обеспечивавшей пополнение их казны. Отсюда готовность сеньоров смириться с расширением владельческих и гражданских прав крестьян, с известной нивелировкой их правового статуса на относительно благоприятном уровне. Апогеем этой тенденции
113
II. Первый этап развитого феодализма
было освобождение крестьянства, также охватившее всю территорию страны. Парадоксально, jhto это освобождение, обусловленное, как отмечалось, до известной степени своекорыстными интересами частных сеньоров, в конечном счете подрывало их самовластие и создавало некоторые из предпосылок усиления к концу рассматриваемого периода противостоявшей сеньорам центральной власти. (Особенно это касалось периодов правления Людовика IX— 1226—1270 гг.—и Филиппа IV Красивого — 1285—1314 гг.) Наконец, еще одним свидетельством сходства судеб всего французского крестьянства X—XIII вв. был повсеместный процесс укрепления деревенской общины, регулировавшей многие производственные процессы и одновременно являвшейся оплотом крестьянства в его борьбе за улучшение своего положения. Итогом всех этих изменений было общее укрепление хозяйства французских крестьян. Имеется, как видим, достаточно оснований говорить об известной общности путей развития в X—XIII вв. французского крестьянства в целом.
Все это, однако, не означает исчезновения региональных особенностей в положении крестьян Северной и Южной Франции. Мы отмечали эти различия во всех сферах жизни, начиная с агрикультуры. Они были обусловлены не только своеобразием природных условий. Существенную роль сыграла специфика предыстории этих географических областей: более интенсивная романизация Юга, чем Севера, в первые столетия нашей эры; большая сохранность на Юге древних городов и большее влияние позднеантичных традиций рабства и колоната; наконец, сравнительно менее интенсивное и органичное развитие на Юге франкских политических институтов в раннее средневековье. Влияние всех этих моментов так или иначе сказывалось и в ходе генезиса южнофрапцузского феодального крестьянства, и в течение рассматриваемого периода.
Барщинное домениальное хозяйство не получило на Юге развития ни при Каролингах, ни после них; основной формой сеньориальной эксплуатации здесь оставалось взимание оброков и судебных пошлин; суровые формы личной зависимости по отношению к бывшим мелким свободным собственникам не пользовались распространением. Метаморфозы X— XIII вв., приведшие на Севере к серьезной перестройке сеньории и всей структуры крестьянства, на Юге протекали в более стертых формах и выражались преимущественно в упрочении и закреплении уже сложившихся в прошлом тенденций. Соответственно серваж не был на Юге столь суров, как на Севере, а освобождение не имело столь широкого размаха. Зато домашнее рабство (как одна из дополнительных форм эксплуатации) пережило здесь и период апогея серважа, и освободительное движение, и было унаследовано даже следующим хронологическим периодом — XIV—XV вв. В то же время своеобразие Юга нашло отражение в особенно раннем развитии некоторых форм товарно-денежных отношений, стимулировавшихся преемственным сохранением некоторых городов, их ранним ростом и их политической автономией. Не случайно колонизация и сельскохозяйственный подъем начались здесь раньше, чем на Севере, и имели особенно заметные последствия. Более глубоким было на Юге и имущественное расслоение крестьян, приведшее, в частности, к относительно более заметному использованию малоземельных (и безземельных) наемных работников, а также к распространению мелкокрестьянской издольщины. Все эти специфические черты побуждают констатировать сохранение немаловажных различий в развитии южнофранцузского и северофранцузского крестьянства в X—XIII вв.
114
ГЛАВА 5
АНГЛИЙСКОЕ КРЕСТЬЯНСТВО В XI-XIII вв.
Три фактора наиболее зримо определили особенности исторических судеб английского крестьянства в период, наступивший после нормандского завоевания 1066 г.
Во-первых, глубокие различия в структуре сельскохозяйственного производства отдельных районов, обусловленные тем, что, несмотря на сравнительно небольшие размеры территории, Англия отличается разнородностью естественно-географических условий. Во-вторых, по сравнению с рядом стран континента ранний расцвет товарно-денежных отношений в деревне при относительной слабости городов. И, наконец, в-третьих, наличие в столь ранний период централизованной (в масштабах всей страны) феодальной государственности. Кроме этих особенностей внутри-английского развития, играли определенную роль такие общеевропейские феномены, как рост народонаселения и внешний обмен. Только учитывая взаимодействие всех этих условий можно представить аграрную эволюцию Англии, ее исторические особенности и своеобразие.
1.	Агрикультурные особенности английской деревни в XI— XIII вв.
Для средневековой Англии был характерен своеобразный аграрный дуализм. При этом речь идет не только о типе сельского хозяйства, но и об аграрных распорядках в целом (тип сельского поселения, формы землепользования, структура феодальной вотчины и феодальной ренты и т. п.).
В Северо-Западной Англии — стране гор, узких и влажных долин с бедными почвами и прохладным климатом — преобладающей формой хозяйственного использования земли являлось скотоводство. Эта зона включала графства: Корнуолл, Девоншир, Сомерсетшир; западную часть Дорсетшира, Глостершир, Херефордшир, Вустершир, Шропшир, Стаффордшир, Дербишир, Чешир, Ланкашир, западный Йоркшир, Нортумберленд, Камберленд и Уэстморленд. К юго-востоку от нее — зона равнин, лишь местами пересеченных холмами и заболоченными поймами рек, где почвы были более плодородными, климат — теплее и суше, а хозяйственной основой жизни являлось земледелие. Граница между обрисованными зонами проходила приблизительно по линии рек Северн и Уош \ (Заметим также, что значительная часть территории Англии еще в XI в. была покрыта девственными лесами, служившими резервом для расширения пахотной площади в пору, когда в связи с ростом населения началась усиленная внутренняя колонизация.)
Однако аграрный дуализм средневековой Англии проявлялся не только в структуре сельского хозяйства соответствующих зон, но и в способе ведения его. Разбросанность «островков» удобной для пахоты земли и
1 Разумеется, противоположение этих двух зон сохраняет силу лишь при самой общей характеристике каждой из них. При желании не трудно было бы обнаружить «северо-западный» тип хозяйства к югу от указанной линии и наоборот. Более подробное историко-географическое описание Англии см.: Darby, 1973.
115
11. Первый этап развитого феодализма.
ничтожная роль поля в балансе кормов для скота (при наличии обширных выпасов) обусловили практическое отсутствие в Северо-Западной Англии системы открытых полей и связанной с ней чересполосицы. Земледелие велось здесь на индивидуально-подворной основе. Пахотные наделы были обособлены, они вплотную примыкали к крестьянским дворам и огораживались зеленой изгородью, рвами и т. п. Поскольку на этих наделах не существовало общинных сервитутов (к примеру, права общинного выпаса и т. п.), их хозяйственное использование определялось лишь интересами каждого данного двора. Здесь, как и в Южной Франции, гос-
Доение коровы. Миниатюра из бестиария первой половины XIII в.
Англия. Бодлеянская библиотека, Оксфорд. Ведро для молока — деревянное
подствовало двухполье (Gray, 1915, р. 44). Оно больше отвечало условиям земледелия на худших почвах при решающей роли яровых культур в хлебном балансе.
Иным был способ ведения сельского хозяйства в Юго-Восточной Англии. Здесь земледелие велось в условиях все более остро ощущавшейся диспропорции между пастбищем и пахотой в пользу последней. Важная и нередко решающая роль пашни в кормовом балансе деревенского стада диктовала потребность в системе открытых полей, связанной с чересполосицей и принудительным севооборотом. Все полосы на данном поле засевались одной и той же культурой, после уборки которой поле освобождалось от окружавшей его изгороди и превращалось в открытое общинное пастбище. Наконец, в этом регионе господствовало трехполье, что по сравнению с двухпольем означало ежегодное увеличение засеваемой площади надела с 50 до 66%. (Однако в графствах Восточной Англии и в Кенте сохранялось двухполье как система более соответствовавшая почвенно-климатическим условиям этих районов) 2.
2 Средневековые системы полей не сводились к противоположению двухполья и трехполья. Двухполье могло включать элементы трехпольного севооборота, когда
116
Глава 5. Английское крестьянство в XI—XIII вв.
Фискальные источники, и прежде всего Книга Страшного суда, созда-ют впечатление об универсальной распространенности восьмиволового тяжелого колесного плуга с резаком и отвалом.Однако средние по размеру наделы (приблизительно в 30 акров) такого количества тяглого скота, естественно, не были в состоянии содержать. Как обнаруживают источники конца XIII в., даже двухволовая упряжка имелась далеко не у всех надельных дворов. Остается предположить, что крестьянское поле обрабатывалось легким плугом, влекомым только парой и в лучшем случае двумя парами волов. В этих случаях прибегали к так называемой
Доставка зерна на водяную мельницу. Миниатюра из бестиария первой половины XIII в. Англия. Бодлеянская библиотека, Оксфорд.
Мельничное колесо подливного типа, под ним — деревянный желоб.
Внутри мельницы — деревянная зубчатая передача, приводящая в движение жернова. Выше жерновов — бункер для зерна.
супряге тягла двух или нескольких дворов. Таким же образом отбывалась и барщина на вспашке земли домена. О том, что наряду с тяжелым (восьмиволовым) плугом в Англии был распространен легкий плуг (впоследствии, когда быков на пахоте сменят лошади, его назовут пароконным) , свидетельствуют миниатюры X—XI вв.
одно из полей делилось пополам. Трехполье могло совмещаться с четырехпольными и даже более сложными севооборотами. На севере Англии «поля» вообще еще не были регулярными, поскольку удобные для обработки участки были разновеликими и разбросанными. Такую же иррегулярность в расположении пахоты обнаруживают «поля» в западных и юго-западных графствах. Наконец, число полей могло со вре-
117
II. Первый этап развитого феодализма
Различным был и тип сельских поселений в указанных зонах. В Северо-Западной Англии преобладали мелкие разбросанные поселения хуторского типа или отдельные дворы, далеко отстоящие друг от друга. В Юго-Восточной Англии — большие деревни, группировавшиеся обычно вокруг перекрестка двух улиц.
Перечисленные выше черты аграрного дуализма были обусловлены прежде всего естественной средой, корни же других его черт, например, господства системы единонаследия крестьянского двора в среднеанглийских графствах и системы равного раздела двора между сонаследниками — на востоке и юго-востоке страны, или обычая наследования двора в одних случаях старшим сыном, в других — младшим, следует искать, по-видимому, в традициях племен, поселившихся в свое время в данном районе Англии — англов, саксов, ютов, скандинавов и т. д. (Pitkin, 1968, р. 37; Faith, 1960, р. 3; Dodwell, 1967, р. 53); общепринятого объяснения происхождения этих различий в историографии нет.
Сложившаяся в Англии вотчинная система феодальной эксплуатации* будучи не только исторически вторичной по отношению к сельской общине, но и в известной мере производной от нее, должна была сообразовываться с региональными особенностями хозяйственного уклада крестьянства — она их воспроизвела в собственной структуре, формах феодальной ренты, характере крестьянской зависимости (Stenton, 1910; Douglas, 1927; Косминский, 1947). Однако с момента своего возникновения вотчина, в свою очередь, становилась фактором, нивелирующим исторически унаследованные условия (в одних случаях она связывала разбросанные мелкие поселения в единый владельческий комплекс, в других же дробила крупные виллы на несколько обособленных поселений. См.: Барг, 1962, с. 46).
2.	Особенности вотчинной структуры и положение крестьянства в Англии XI —XII вв.
Генезис феодальной сеньории оказался в Англии по ряду причин замедленным (Aston, 1958). Тем не менее к началу XI в. формирование феодального землевладения и на этой основе втягивание преобладающей части земледельцев в отношения сеньориальной зависимости (принимавшие форму серважа — на одном полюсе и только судебного подчинения — на другом), продвинулись уже довольно далеко (Lyon, 1962, р. 92). Нормандское завоевание, его ближайшие последствия (переход большинства владений англосаксонской знати в руки нормандских феодалов) значительно ускорили его течение, хотя до конца оно не завершилось. Предпринятый королем Вильгельмом I в общегосударственном масштабе фискальный кадастр земельных владений дает возможность в определенной мере представить отправной пункт аграрной эволюции Англии в интересующий нас период.
мелем увеличиваться путем прибавления (в ходе позднейших расчисток) нового дополнительного поля или даже нескольких полей. К тому же расчистки, если они осуществлялись силами отдельной семьи, обычно не включались в систему открытых полей. Их окружали изгородями: это означало, что владелец мог ими пользоваться по своему усмотрению. На таких расчистках практиковали нередко перелог: после нескольких лет посевов участок на годы превращали в пастбище. Эта система очень близка к так называемой «системе внутренних и внешних полей», при которой лучше удобряемые и более плодородные «внутренние», т. е. расположенные ближе к селению, поля дополняются полями «внешними», обрабатываемыми более экстенсивно — до истощения почвы с последующим забрасыванием па ряд лет в залежь {Baker, Butlin, 1973).
118
Глава 5. Английское крестьянство в XI -XIII вв.
Центром феодальной эксплуатации крестьянства являлся так называемый манор. Этим термином обозначался в одно и то же время и дом лорда, и подвластная ему территория. Манор мог совпадать с границами деревни-виллы (тогда все жители виллы были подвластны одному лорду), мог включать только часть виллы (в этом случае она была подвластна по крайней мере двум лордам), наконец мог включать части нескольких вилл или даже ряд селений. Маноры бывали, таким образом, различной величины — крупные, средние и мелкие. В Книге Страшного суда 1086 г. фиксировали маноры в Восточной Англии величиной в крестьянское держание — в 30—60 акров; недаром они назывались уменьшительно «manoriola». Точно так же различной была и структура маноров. Она могла быть «классической», т. е. состоять из господской запашки и земли, «розданной» в держания различным по статусу группам держателей, или только из одного домена, или только из одних держаний (Космии-ский, 1947, гл. II).
Степень манориализации разных районов Англии была неравномерной. На северо-востоке страны отдельные маноры были еще окружены селениями, именуемыми в описи соками, т. е. приписанными к этим майорам в силу прав юрисдикции, осуществлявшейся в них лордами этих маноров. Иными словами, ни в личном, ни в поземельном отношении жители этих сок еще не подчинялись манору. В северных графствах (Уэстморленд, Камберленд, Нортумберленд, частично Дарем) в качестве «вотчин» как центров сбора повинностей с подвластного населения служили виллы — своеобразные центры административных округов. Не была еще завершена манориализация в графствах Восточной Англии. Здесь большую роль в формировании вотчинного строя, помимо подсудности земледельцев лордам, играли еще отношения коммендации свободных, признавших личную зависимость от лордов в поисках «покровительства и защиты».
Незавершенность и неравномерность процесса феодального подчинения крестьянства к 1086 г. нашли отражение в многообразии отношений феодальной зависимости земледельцев. Наиболее распространенной ее формой было вилланство. Вилланов по Книге Страшного суда в Англии насчитывалось 109 тыс., или 41% всех держателей, в их пользовании находилось 45% пахотной площади. Вилланы были полнонадельными, поземельно-зависимыми крестьянами. Отягощенные повинностями малоземельные и безземельные слои — бордарии и котарии — составляли 32% населения (87 тыс.), за ними числилось лишь 5% пахотной площади. 37 тыс. свободных и сокменов — 14% сельского населения — владели 20% описанной в 1086 г. площади (Miller, Hatcher, 1978, р. 22).
Разумеется, цифры эти более чем приблизительны, поскольку один п тот же термин в разных регионах страны использовался применительно к довольно различным по своему статусу земледельцам (за исключением, может быть, только рабов, в положении которых отмечалась большая определенность). Тем пе менее, познавательную ценность представляет сама номенклатура статусов держателей и различия в удельном весе отдельных из них в различных регионах. Так, например, сокмены и свободные преобладали в графствах Северо-восточной и Восточной Англии, их число сходит постепенно на нет в направлении с северо-востока на юго-запад. Численность же сервов убывает в обратном направлении.
Итак, понятия крестьянской свободы и несвободы в Англии 1086 г. были градуированными. Если эталоном несвободы служило положение
119
//. Первый этап развитого феодализма
серва-раба, являвшегося родом движимой собственности господина, то эталоном свободы — немногочисленные свободные и сокмены, по роду служб приближавшиеся к рыцарям и владельцам аллодов — земель, не знавших еще власти сеньоров. Промежуточное положение между этими полюсами занимали вилланы: с одной стороны, их службы и повинности лордам были «низкими», поскольку включали барщину и «сервильные» по своему характеру платежи, с другой — их представители еще вызывались на собрания сотен, их облагали государственными поборами, с публичноправовой точки зрения они все еще являлись лично свободными, хотя эта свобода уже была ущербной. Столь противоречивые черты в положении этого разряда землевладельцев свидетельствовали, очевидно, о том, что исторические судьбы вилланства зависели от политики новых властителей Англии (поскольку политически она была страной централизованной), которая, как и следовало ожидать, проводилась отнюдь не в пользу крестьянства.
Уже ближайшие последствия нормандского завоевания оказались трагичными для массы вилланов: одни погибли, другие вынуждены были бежать, третьих насильно свезли с насиженных мест, четвертые лишились имущества. Даже 20 лет спустя после битвы при Гастингсе (1066 г.) обширные районы страны, в особенности на севере, все еще оставались настолько опустошенными, что описывать там было нечего. Однако и в других графствах во многих случаях сократилась площадь пахоты, так как недоставало плуговых упряжек для ее обработки3.
Во многих вотчинах произошло принижение владельческого статуса держателей: вместо сокменов появились вилланы (или число последних увеличилось за счет первых), вместо полнонадельных дворов появились полунадельные или даже держатели мельчайших наделов (коттарпи и бордарии), а «высвободившиеся» земли были использованы для образования или расширения площади домена4.
Что же касается отдаленных последствий нормандского завоевания для судеб английского крестьянства, то они заключались в ускоренном «подведении» многоликих форм связей земледельцев с вотчинником (судебных, фискальных, личной коммендации и др.) под универсальный титул сеньориальной зависимости. (Последняя охватывала как частнохозяйственное господство над крестьянами, так и судебно-политическое их подчинение сеньору.) Начало этого процесса отражено в Книге Страшного суда. В результате его дальнейшего развития противоположение раб — свободный потеряло свой смысл: число рабов все время уменьшалось, в то же время публичный статус виллана настолько принизился, что в указанной оппозиции все определеннее занимал место серва. Это означало, что вместо публично-правового основания этой оппозиции на первый план выступало основание сеньориальное.
3 Приведем один из примеров подобного рода в описи графства Кембриджшир. Манор Диттон: «Земли здесь для 16 плугов. В домене имеется два плуга. У вилланов — 3 плуга. И еще имеется пахота для 11 плугов» (ICC, р. 8).
4 Так, к манору Мэнсфилл (Ноттингемшир) было приписано селение, находившееся по другую сторону Шервудского леса, т. е. на расстоянии в 20 миль (ДВ, II, 281, 281 в.). В маноре Фулстрейв (Йоркшир) до нормандского завоевания проживало 108 сокменов, к 1086 г. здесь оставалось только 7 сокменов, зато появилось 15 вилланов и 14 бордариев (ДВ, I, 1, 299). В Кембриджшире до завоевания насчитывалось 900 сокменов, в 1086 г.—только 263 (ср.: Lennard, 1960, р. 67, 221; Weldon-Finn, 1963; Maitland, 1897, р. 62—63). В Книге Страшного суда встречаются случаи введения барщиных повинностей в вотчинах, в которых таковые были неизвестны до 1066 г. (см.: Maitland, 1897, р. 76—77; Vinogradoff, 1911, р. 387).
120
Глава 5. Английское крестьянство в XI— XIII вв.
Описанный процесс занял следующее за нормандским завоеванием столетие. Однако до его завершения статус вилланов все еще оставался «двуликим»: в рамках королевского права их продолжали противопоставлять сервам, в то время как в рамках права манориального они уже выступали как их воспреемники, т. е. как наследственно-зависимые держатели земли от лорда, обремененные регулярными еженедельными барщинными повинностями, натуральными и денежными платежами.
В целом описи начала XII в. (хронологически ближайшие к Книге Страшного суда) в ряде областей Англии обнаруживают завершенную структуру барщинного манора, которая немыслима при отсутствии уз лично-наследственной зависимости держателей барщинных наделов от лорда манора. Таким образом, победой сеньориального статуса виллана (как человека лично несвободного) над его публичным статусом судьба его свободы была предрешена5. При Генрихе II Плантагенете это получило силу закона в так называемом принципе Except! о villenagii, т. е. в принципе исключения вилланов из сферы действия гражданского права, что означало их неподсудность королевским судам и тем самым подчинение (в тяжбах с лордом манора) манориальным судам. С этих пор противоположение «виллан—свободный» стало отправным пунктом публично признанного сословного деления населения страны. В правовых документах последних десятилетий XII в. термины «виллан» и «серв» стали уже взаимозаменяемыми (Барг, 1962, гл. IV).
Во второй половине XII в. начинает складываться юридическая теория английского вилланства. Известно, что в этой доктрине статус виллана выступает «перевернутым»: т. е. статус держателя определяется не статусом держания, а предстает как его личный статус,—унаследованный и прирожденный по примеру статуса раба. Между тем среди доказательств этого статуса, если отсутствовали сородичи-сервы, фигурировали ссылки на характер повинностей (регулярная барщина, уплата мер-кета — пошлины, вносившейся при выдаче замуж дочери, произвольной тальи и др.). Так, в трактате, приписываемом верховному судье Англии Гленвилю (конец XII в.), статус держания и род повинностей с него причитающихся определяли личным статусом держателя (Glanvill, V). Поскольку рабы «древнего права» к этому времени давно уже исчезли из гражданского обихода, постольку правомерно заключить, что речь в данном случае идет о сервах нового, феодального, права, т. е. о вилланах (Maitland, 1897, р. 368). Так завершилась эволюция вилланов в общем праве — их признали наследственно-зависимыми людьми от лордов.
Судьбы других прослоек сельского населения, фиксированных в Книге Страшного суда, сложились следующим образом. Сервы «древнего права» были постепенно испомещены на землю и слились юридически с вилланами. Коттеры слились с имущественно близким к ним слоем бордари-ев, сохранив свое название. Что же касается юридического их статуса, то он стал вилланским. В описях XII—XIII вв. абсолютное большинство коттеров фигурирует в качестве сервов и, если они еще более принижены, чем вилланы (т. е. держатели полнонадельных дворов той же юридической категории), то это объяснялось их приниженным имущественным положением6. Несомненный интерес представляет и эволюция статуса
5 Так, в источнике середины XII в. (Dialogus de Scaccario, 56) значится: «Приписанные к земле манора, именуемые вилланами... не могут отказаться от своего статуса».
6 Коттеры часто селились не в основной вилле, а на ее окраине, или же в непосредственной близости к господскому двору. Это обстоятельство делает более чем
121
II. Первый этап развитого феодализма
сокменов — слоя довольно еще многочисленного в 1086 г. (если судить по Книге Страшного суда) в особенности в области так называемого датского права. К концу XII в. слой под этим названием включал по сути три обособленных разряда крестьян. Наиболее узкая прослойка потомков сокменов 1086 г. попала в число свободных держателей (т. е. держателей земли по общему праву), которые за пределами графств Восточной Англии редко встречаются среди держателей крестьянского типа. В других районах сокмены, судя по характеру повинностей, скорее напоминают мелких рыцарей и министериалов, нежели землевладельцев. Наиболее обширная прослойка потомков сокменов 1086 г. была настолько принижена, что оказалась среди вилланов конца XII в. Наконец, третья прослойка их потомков, так называемые antiqui socemani, занимала промежуточное положение: одними чертами своего статуса ее члены напоминали свободных держателей, другими же — вилланов. Наиболее точно их можно охарактеризовать как «обычных фригольдеров» (т. е. «свободных» в рамках манориального права в отличие от фригольдеров по общему праву, чей статус подтвержден грамотой).
Эволюция английского крестьянства в столетие, следующее за нормандским завоеванием, показана на схеме.
А7///77/77/ 7/	К /77/М M7///UC777P/J7///J77/
//7/7^77
//77777/^/77/
/?77777777/Ш
/С/7/77/7777/7/7/7 7//777/77/77/77777
/А7/7777/7/77/
///7/77777£/76/ - ТГЛ/7^77
/^U^777///77U 777/77/77£/76/
^//Т/ЭЛЛ/Т/Л//// //7£>£7777Л//77Д77г/7 /77/7/7/7(77/7 /7ЙЦ£/И// 77/7/zfy)
/р/777г/7Л6//£/7Ы ///7 77//6/7//77Л/ 77/77Z^P

Изменение социальной структуры крестьянства в Англии XI—XIII вв.
Жирными линиями обозначены наиболее характерные преемственные связи правовых' категорий
Представленная схема отнюдь не исчерпывает упоминавшиеся в источниках XII—XIV вв. категории крестьян. В ней указаны лишь наиболее универсальные из них, а также типы трансформаций («вилланы — фригольдеры крестьянского типа» и «коттарии — свободные коттеры»), олицетворяющие случаи отнюдь не частые, а скорее исключительные.
Итак, насколько английская феодальная монархия ограничила сеньорию в политической публично-правовой сфере, настолько она сделала ее полновластной в сфере социально-экономической. Исключение реформами Генриха II вилланов из сферы королевской юрисдикции — акт, отождествивший их статус с сервами,— открыло новую и одну из самых печальных страниц в истории английского крестьянства как класса. Дело вероятным допущение, что значительная (если не преобладающая) часть дворовые рабов была помещена на держаниях этого вида.
122
Глава 5. Английское крестьянство в XI—XIII вв.
в том, что если вилланский статус не был абсолютно преобладающим среди крестьян в большинстве графств7, то и в этом случае вилланство как институт являлось краеугольным камнем манориальной системы.
Что же касается фригольда крестьянского типа, то по крайней мере в среднеанглийских графствах (в границах описанных в Сотенных свитках 1279 г.), его площадь оказалась в действительности гораздо более скромной, чем это кажется на первый взгляд (см.: Барг, 1962, гл. III). Но об этом ниже.
Здесь же следует заметить, что в тот самый период, когда было завершено юридическое оформление института вилланства, в английской деревне наметился процесс, шедший как будто в противоположном направлении.
Экономическая и политическая конъюнктура в стране была еще далека от стабильности — напомним, что только к середине 50-х годов прекратилась усобица между Стефаном и Матильдой. Со времени Книги Страшного суда в Англии была широко распространена система сдачи крупными лордами (как церковными, так и светскими) своих вотчин в «аренду» (firma), причем в обязанность арендатору вменялась поставка определенного количества продуктов (фирмы). Нередко подобная «фирма» включала наряду с поставками натурой и денежные платежи. Эволюция этой ранней формы феодальной аренды завершилась в XII в. постепенным переходом к фиксированной арендной плате деньгами.
Ослабление хозяйственного контроля со стороны крупных лордов над своими вотчинами все более явно вело к хозяйственному упадку последних. Сроки этой аренды были обычно довольно длительными (на срок жизни арендатора). В качестве арендаторов выступали сплошь да рядом и клирпки, и предприимчивые светские вотчинники. А так как доходность маноров росла в XII в. довольно интенсивно в связи с развертыванием расчисток, ростом рыночных цен на зерно и скот, эта система становилась все более убыточной для владельцев. Еще более угрожающими были симптомы «исчезновения» самих владений: в одних случаях их присваивали арендаторы, в других отмечалось широкое раздаривание ими участков домена держателям и замена (коммутация) барщины и натуральных оброков деньгами (Postan, 1973, р. 173). Но поскольку виллан, не отбывавший барщины, оказывался на полпути к свободе, постольку возникала угроза резкого сокращения ресурсов рабочей силы, на которой зиждилось доменпальное хозяйство. Так, например, в маноре капитула собора Св. Павла в вилле Бошамп 130 акров домениальной земли перешло в руки держателей. В 1181 г. здесь же на ряде держаний барщина была коммутирована денежной рентой. Во владениях аббатства Гластонбери арендатор также коммутировал барщинные повинности многих вилланов. (Арендаторы явно спешили извлечь доход из всего, что только можно было продать.) Экстенты других вотчин свидетельствуют, что это отнюдь не были исключения. В последней трети XII в. унаследованная от англосаксов система хозяйственного использования вотчин лордами вступила в полосу очевидного кризиса.
7 В последнее время в английской литературе проявила себя тенденция недооценки места и значения института вилланства в социальной истории средневековья. Если даже отвлечься от слабой доказательности результатов подсчетов соотношения численности свободных и вилланов вместо подсчетов соотношения площади соответствующих держаний, роль института вилланства определяется не численностью вилланов, а его функцией в системе вотчинной эксплуатации в целом (Hilton, 1955; ср.: Miller, Hatcher, 1978).
123
II. Первый этап развитого феодализма
3.	Рост народонаселения, развитие рыночных связей, движение цен
Выше уже отмечалось, что рост народонаселения являлся в Англии XI— XIII вв. одним из факторов, влиявших на эволюцию сеньориально-крестьянских отношений. О том, что этот рост был чрезвычайно интенсивным, свидетельствуют многие косвенные данные, в том числе и очевидная перенаселенность старых вилл. Одним из следствий этого было значительное увеличение численности держателей в 1279 г. по сравнению с 1086 г., появление многих новых селений, выселков, хуторов, отдельных дворов и т. п. Однако, поскольку наши источники прямых данных не содержат, то остается возможность для серьезных расхождений в количественных оценках одних и тех же явлений.
Вопрос первый: каким образом «преобразовать» 275 тыс. держателей, фиксированных в Книге Страшного суда, в численность населения Англии? Ответ как будто ясен: необходимо умножить указанное число на среднюю численность семьи. Но какова она? Рассел, опираясь на позднейшие источники XIV в., приравнивает семейный коэффициент к 3,5 (Russell, 1948). Большинство других исследователей высказываются в пользу семейного коэффициента 4,5. В результате, по Расселу, население Англии составляло в 1086 г. около 1 млн. человек, при использовании второго коэффициента оно достигало бы 1,25 млн. человек (The Cambr. Econ. Hist..., 1966, vol. I, p. 561 f.). Данные подушной подати 1377 г. оставляют неучтенными лиц моложе 14 лет, кроме того, неясно число умышленно скрытых или по небрежности пропущенных в каждой вилле молодых людей от 14 до 17—18 лет. Численность населения моложе 14 лет одни исследователи оценивают в 33%, другие —в 50%, а численность умышленно скрытых — соответственно в 5 и 25%. В результате, по оценке Рассела, население Англии в 1377 г. составляло 2,2 млн. человек, а по подсчетам других исследователей — 2,5—3 млн. человек. Не менее труден вопрос об убыли населения в результате эпидемий чумы в 1348—1349, 1360—1362, 1369, 1375 гг., без решения которого нельзя определить примерный рост населения Англии с XI до начала XIV в.8 Наи-
8 Наши подсчеты по графству Кембриджшир полностью подтверждают предположение, что население Англии с 1086 по 1278 г. увеличилось примерно в 2,5—3 раза. Вот эти данные.
Сотня	Число		Соотношение	Сотня	Число		Соотношение
	держателей (по данным Книги Страшного суда)	держаний (по данным Сотенных свитков 1279 г.)			держателей (по данным Книги Страшного суда)	держаний (по данным Сотенных свитков 1279 г.)	
Папуорт	260	740	2,85	Стейн	149	444	2,95
Стэплоу	282	756	2,68	Лонгстау	305	964	3,17
Уильсфорд	153	464	3,03	Стау	273	673	2,47
Чилфорд	225	563	2,5	Уитерли	308	848	2,76
Триплоу Флоудич	251 215	573 662	2,2 3,09	Всего	2421	6687	2,76
Д. Гарлей предпринял аналогичное сопоставление по двум сотням графства Уорикшир. Результаты его подсчетов очень близки к вышеприведенным {Harley, 1958). Р. Хилтон сопоставил списки держателей Вустерского епископства за 1182 и 1299 гг.
124
Глава 5. Английское крестьянство в XI—XIII вв.
более близки к истине оценки, согласно которым население Англии в 1347 г. составляло около 4,5—5 млн. человек. При самом осторожном подходе можно подумать, что население Англии между концом XI и началом XIV в. примерно утроилось.
Этот демографический подъем в значительной мере был следствием принявшего (под покровом сеньории) регулярные формы процесса материального производства и более или менее упорядоченного взимания повинностей с крестьян. Указанный рост народонаселения имел, в свою очередь, важные последствия. Если учесть, что приращение пахоты в ходе внутренней колонизации составило в Англии только 50% к ранее существовавшей площади (Авдеева, 1973), а население возросло за тот же период в 3 раза, то в условиях, когда, с одной стороны, отсутствовали сколько-нибудь значительные не аграрные секторы производства, а с другой стороны, господствовала феодальная земельная собственность, сдерживавшая процесс освоения новых земель, результат мог быть лишь один — относительное перенаселение вотчин, бесконечное дробление крестьянских наделов в районах, в которых не существовал обычай единонаследия, и рост слоя безнадельного крестьянства в манорах, где этот обычай соблюдался. Оборотной стороной земельной тесноты являлось увеличение зависимости все возрастающей части сельского населения от хлебного рынка (Titow, 1969).
Отражение этого факта мы находим в развитии внутреннего обмена. Густая сеть местных рынков уже не укладывалась в границы городских стен, поэтому в локальные центры обмена превращаются многие сельские поселения. Так, автор этих строк, специально изучавший Кембриджшир, обнаружил в последней трети XIII в. рынки и ярмарки в виллах: Уиттлесфорд, Линтон, Уилбрехем, Кекстон, Абингтон, Немлингей, Берг-хем, Беруэл, Хилдершем, Бринкли и в ряде других весьма скромных размеров (Бергхем являлся хутором, а Эбингтон-Пигот насчитывал в 1327 г. лишь 13 налогоплательщиков (Miller, Hatcher, 1978, р. 76). И Кембриджшир отнюдь не был в этом отношении исключением. Между 1227 и 1350 гг. право на учреждение рынка или ярмарки получили 1200 населенных пунктов.
Сельские рынки не только облегчали приобретение продовольствия значительному слою малоземельных и безземельных сельчан, они избавляли сельских ремесленников от необходимости покидать родную деревню в поисках покупателей своих изделий и необходимых продуктов сельского хозяйства. Иными словами, растущая земельная теснота являлась фактором углубления общественного разделения труда внутри самой деревни, которая в Англии включала значительный «городской» по роду занятий элемент.
Наконец, рост численности покупателей сельскохозяйственной продукции в самой деревне не мог не отразиться на движении рыночных цен. Так, если мы сравним цены 1160 г. и первого десятилетия XIII в., то окажется, что они выросли на волов —на 118%, на овец —на 132, на коров —на 155, на пшеницу —на 264%. Причем наиболее интенсивный рост цен приходится на последние годы XII и первые годы XIII в. (Farmer, 1956, р. 34-43; 1957, р. 207-220; 1965, р. 1-16).
В этой новой демографической и рыночной ситуации лорды резко изменяют практику хозяйственного управления своими манорами. Сдача их
В итоге он пришел к заключению, что «держательское население в изученных вотчинах возросло за XIII ст. на 65%». (см.: Hilton, 1966, р. 73; Hallam, 1965, р. IV).
125
11. Первый этап развитого феодализма
в аренду прекращается. При первой же возможности лорды берут управление в собственные руки. Расширение рыночных возможностей и растущие цены на продукты сельского хозяйства порождают тенденцию к расширению барской запашки — цель, достигаемая в одних случаях путем возвращения в домен сделанных ранее «дарений», в других случаях — путем покупки земли у свободных держателей, в третьих — путем захвата части земель, находившихся в пользовании у вилланов, наконец, в четвертых — путем расчисток на пустошах, в лесах, в заболоченных местах.
Естественно, что расширение домениальной запашки было связано с возможностью обеспечить ее рабочей силой, т. е. с проблемой, которая могла быть разрешена главным образом путем увеличения барщинных повинностей в тех манорах, где она еще сохранялась, или путем введения барщины там, где она была ранее частично пли полностью коммутирована (или же для слоев крестьянства, которые к концу XII в. оставались свободными от барщины).
4.	Манориальная реакция XIII в. Изменения в положении крестьянства
Начавшийся в конце XII в. процесс рекоммутации, т. е. восстановления барщины, привел к значительному увеличению лордами Средней Англии нормы эксплуатации подвластных крестьян. В манорах, где барщина до тех пор была эпизодической (только в страдную пору), появляется барщина регулярная, еженедельная; в тех же манорах, в которых барщина уже до этого была еженедельной, увеличивается число барщинных дней (с одного-двух до трех-четырех).
Открывшаяся возможность выгодной продажи продуктов домениаль-ного хозяйства на рынке обусловила стремление крупных вотчинников расширить пределы власти над уже признанными вилланами и в то же время распространить статус вилланства на те слои крестьян, которые еще считались лично свободными (юридически или фактически). И это стремление не было случайным: статус виллана позволял лорду извлекать из его хозяйства гораздо большую долю производимого в нем продукта, не говоря уже о том, что само требование барщины было несовместимым со статусом свободного земледельца. Угрозами и прямым насилием значительную часть свободных и полусвободных крестьян в ма-норпализованных регионах вынуждали публично (в королевских судах) «признать» себя вилланами того или иного лорда и тем самым — своп наделы держаниями на «вилланском праве». Протоколы королевских судов конца XII —первых десятилетий XIII в. заполнены подобными «признаниями» не только отдельных лиц, но больших групп, а то и всех жителей деревни. Сами по себе массовые жалобы крестьян на то, что лорды в нарушение «древнего обычая» требуют от них повинности, которые были неизвестны их предкам и несовместимы со статусом свободных людей и т. д., являются наглядным свидетельством размаха манориальной реакции XIII в.— наступления лордов на жизненные интересы крестьянства9.
9 В 70-е годы в английской историографии стало своеобразной модой говорить о манориальной реакции XIII в. вскользь как о явлении скоропреходящем, к тому же затронувшем лишь небольшую часть крестьянства Англии, где его свободные разряды будто бы абсолютно преобладали (Miller, Hatcher, 1978, р. 220 и след.). С этих позиций осуществляется и «пересмотр» юридической теории вилланства, как
126
Глава 5. Английское крестьянство в XI—XIII вв.
Для понимания политико-экономической сути манориальной реакции начала XIII в. обратимся к юридической теории института вилланства. Наиболее ярко она выражена в трактате королевского судьи Брайтона «О законах и обычаях Англии» (30-е годы XIII в.). Как известно, особо примечательной чертой этого труда является заимствование из римского права ряда категорий, регулировавших институт рабства с целью подведения под них института английского вилланства (Vinogradoff, 1909, р. 100, 238). Отправная максима Брайтона гласит: «Все люди являются либо свободными, либо сервами, т. е. несвободными по рождению» 1и.
Это открытое стремление приравнять английского виллана к римскому рабу свидетельствует о том, что в условиях господства барщинного хозяйства на домене тенденция усиления лично наследственной зависимости крестьянина дает о себе знать с наибольшей силой. Так, Брактон отчетливо различает свободного человека, «добровольно» согласившегося «сесть» на вилланское держание, и виллана «по рождению», у которого не могло быть иного держания, кроме вилланского (Bracton, р. 7). В то же время он признает, что в первом случае статус свободного держателя может с течением времени «затуманиться» н. В случае, если дело доходило до королевского суда (не говоря уже о сеньориальных судах), такого свободного обычно признавали вилланом, поскольку главной «уликой» против его личной свободы были отбываемые им «низкие», т. е. вилланские, повинности.
Каковы же характерные черты вилланского статуса по Брайтону? Виллан — человек юридически бесправный: его личную свободу узурпировал лорд манора; он лишен какой-либо собственности, ибо все, чем он владеет по наследству, как и все, что он приобретает, принадлежит лорду. Его повинности произвольны — отходя ко сну, он не знает, «что от него утром потребует лорд». В качестве объекта собственности лорда виллан может быть в любое время согнан со своего держания, переведен на другое держание, призван на господский двор и продан вместе с держанием 12. Виллан не может покинуть пределы манора, в противном случае его разыскивают и силой возвращают господину; его сыновья не могут учиться ремеслу, становиться клириками без разрешения лорда, он платит меркет, произвольную талью, а после смерти виллана лорду принадлежит гериот (лучший скот) — одна, иногда две головы. Наконец, виллан исключен из королевской юрисдикции (кроме уголовных дел).
Однако известно, что в действительности отношения лорда и виллана регулировались довольно часто манориальным обычаем. Виллан хорошо знал, какие повинности (и в какие сроки) с него причитаются лорду; его хозяйство переходило обычно по наследству к одному из его сыновей (при уплате вступного файна, равного примерно годичному чиншу) . Внутри манора существовал оживленный земельный рынок, на котором вилланы выступали продавцами, покупателями и арендаторами она изложена в трактатах английских юристов того времени, преследуя при этом цель показать «радикальные отличия» реальных условий «повседневной жизни» виллана от максим учения юристов.
10	Отсюда формулы судебных приговоров: «villanus ex nativitate» (виллан по рождению), «origine est villanus» (виллан по происхождению). Поэтому, чтобы доказать вилланский статус своего держателя, претендующего на статус свободного, лорду достаточно было привести его «кровных родственников», не отрицающих свое вилланское состояние.
11	В начале XIV в. считалось, что свободный в «пятом поколении», «сидящий на вилланском держании», теряет личную свободу (см.: Vinogradoff, 1909, р. 61—64).
12	В XIII в. вилланов иногда продавали и без держания (CRR, IV, 37).
127
II. Первый этап развитого феодализма дробных частей земельных участков. Наконец, множество вилланов проживало за пределами маноров, занимаясь ремеслом и торговлей, их зависимость выражалась лишь в символическом платеже в несколько денариев в год.
Наблюдая это очевидное противоречие между юридической теорией и действительностью, некоторые исследователи склонны пренебречь правовой нормой, как мертвой буквой (Петрушевский, 1937, гл. III). Однако без учета правовой доктрины нельзя понять самую суть института вил-ланства, нельзя объяснить истоки феодальной реакции XIII в., т. е. возможность неоднократных и в массовом масштабе нарушений манориального обычая в пользу лордов. Приведем один пример, иллюстрирующий соотношение «обычая манора» и «воли лорда». Держатели манора Уэстон (Бедфордшир) жаловались королевским комиссарам в 1274 г. Манор этот, заявили они, был передан Иоанном Безземельным некоему Уильяму де Бокленд, который тотчас же по вступлении во владение пренебрег старинным обычаем и начал увеличивать повинности держателей. В правление Генриха II, продолжали они, держатели манора были обязаны лорду лишь тремя днями барщины в году во время жатвы. Уильям де Бокленд прибавил четвертый день и, кроме того, потребовал, чтобы держатели платили за выпас скота. На некоторое время этот новый «обычай» утвердился и оставался без изменений. Но вот сменился лорд (им стал некий Иоанн Трегоз), и барщина была снова увеличена — до десяти дней, и при этом отменены были господские харчи. Штрафы в судах вместо определенных стали произвольными. Через некоторое время манор оказался в руках нового лорда (некоего Хамо Кревеккер), он заменил фиксированные файны при наследовании наделов нефиксированными, ввел извозную барщину, которую раньше совершенно здесь не знали (Select pleas, р. 99).
Подобных примеров неисчислимое множество в источниках XIII в. И они проливают истинный свет на роль правовой доктрины в социальной практике манора: обычай оставался нерушимым только до тех пор и только постольку, пока и поскольку он соответствовал объективным возможностям взимания данной феодальной ренты. Однако как только эти возможности расширялись (в результате прогресса производительных сил либо в условиях высокой конъюнктуры на рынке), в действие приводились рычаги феодального нажима на крестьянство, и наиболее мощным из них являлась доктрина общего права, признававшая произвольный характер повинностей вилланов, или, что то же, повинностей на «воле лорда», т. е. доктрина, регулировавшая практику королевских судов (Bracton, 208). В такой критический момент полностью исчезала грань, отделявшая «свободного человека», державшего вилланскую землю, и виллана «по рождению». Когда возникала тяжба по поводу характера повинностей, личный статус держателя по сути предавался забвению и на первый план выдвигался статус держания, т. е. свидетельством вилланского состояния становились «низкие» повинности. В такие моменты и проявлялась вся жизненная сила юридической доктрины (Р1. А., р. 230). Этим, кстати, объясняется самая возможность массового низведения в вилланство свободных и полусвободных прослоек земледельцев — в особенности в графствах, давно и систематически манориализи-рованных, процесс, бросающийся в глаза каждому, кто читает судебные свитки Англии первых десятилетий XIII в.
Важной стороной все той же манориальной реакции XIII в. являлось наступление класса вотчинников на общинные права зависимых кресть-
128
Глава 5. Английское крестьянство в XI—XIII вв.
ян. В результате массовых расчисток и распашки лесов, лугов и пастбищ в центральных и юго-восточных графствах Англии в XIII в. стал ощущаться острый недостаток общинных угодий. В этих условиях лорды маноров начали размежевание пастбищ между манорами и внутри них. Однако если поначалу такой раздел происходил «полюбовно», «по соглашению», то позднее лорды поступали «по праву силы». Развернувшийся в стране захват общинных угодий вотчинниками получил с течением времени законодательную санкцию. Мертонский статут 1236 г. и Второй Вестминстерский статут 1285 г. декларировали право лорда манора выделять в свое единоличное пользование такую долю общинных земель, которая не ущемляла бы пастбищные права свободных держателей. Права держателей-вилланов при этом даже не упоминались, их должен был «рассудить» лорд манора. Из этого щедрого приращения «единоличной собственности» за счет общинных угодий лорды черпали ресурсы для расширения домениальной запашки, увеличения количества приносящих ренту держаний, увеличения численности собственного стада, наконец, для выделения парков, охотничьих угодий и т. п.
Известно, что одной из отличительных черт аграрного строя Англии в средние века являлось наличие довольно значительного слоя фригольдеров, т. е. свободных держателей на общем праве (Косминский, 1947, с. 209). В отличие от вилланов фригольдеры-крестьяне не знали регулярных барщин: их основная повинность заключалась в уплате лорду манора фиксированной денежной ренты, в посещении заседаний манориальной курии и нередко сотенных собраний, когда там появлялись агенты королевской администрации (шерифы или их министериалы). Главные привилегии этого слоя держателей состояли в неизменности однажды установленных повинностей и в свободном распоряжении землей. Против произвола лордов их защищали королевские суды. Однако много ли было в Англии фригольдеров крестьянского типа?
Следует отметить, что вопрос о крестьянском фригольде в последние годы значительно усложнился. Прежде всего стало ясно, что крестьянский по типу фригольд сплошь и рядом держали некрестьяне: дворяне, министериалы, горожане, клирики и др. Если вычесть такого рода держания, то в границах территории, описываемой в Сотенных свитках 1279 г., на долю собственно крестьян останется меньше половины от числа держаний и немногим более трети площади внутриманориального фригольда. Еще более узкой была «кайма» крестьянского фригольда в вотчинах Юго-Западной и Западной Англии. В них часто нельзя было обнаружить и двух фригольдеров, при отсутствии которых не могла, как известно, функционировать манориальная курия (Finberg, 1957, р. 38). Только в северо-восточных (Stenton, 1910) и восточных графствах (Douglas, 1927) численность мелких фригольдеров крестьянского типа была весомой. В этом факте сказывалась не только живучесть распорядков, установленных осевшими здесь выходцами из Скандинавии, но и хозяйственная специфика этих районов: преобладание скотоводства, промыслов и т. п.
Точно так же, поскольку это относится к среднеанглийским графствам, не следует усматривать во фригольде крестьянского типа только наследие «староанглийской» (донормандской) свободы. Напротив, в преобладающей своей части крестьянский фригольд являлся результатом раздробления рыцарских в прошлом держаний на разновеликие участки и их субинфеодации (отчуждения) субдержателям. Иными словами, фригольд чаще всего являлся здесь новообразованием XII—XIII вв.
5 История крестьянства в Европе, т. 2
129
II. Первый этап развитого феодализма
Сама по себе пестрота условий этих держаний отражает пестроту социально-имущественного состава их приобретателей. Наконец, то обстоятельство, что в абсолютном большинстве фригольдерские участки слишком ничтожны по размерам, чтобы усматривать в них основной источник существования их владельцев, заставляет видеть в значительной части мелких фригольдеров ремесленников, торговцев и т. д., оставшихся жить на селе. По крайней мере в основных хлебопроизводящих графствах страны фригольд — маргинальный институт в структуре английской деревни.
Говоря о манориальной реакции XIII в., следует, однако, учитывать что она была хотя и ведущей на протяжении большей части XIII в., но не единственной тенденцией социально-экономического развития. Не только в слабо манориализованных регионах страны, но и в среднеанглийских, южных и юго-западных графствах ей противостояла тенденция перевода крестьян на денежную ренту. Особенно ярко эта тенденция проявлялась во множестве мелких и средних маноров, которые в отличие от крупных церковных и светских вотчин были слабо обеспечены рабочей силой держателей-вилланов или вовсе лишены ее (Косминский, 1947, гл. V). Поэтому они могли вести хозяйство на домене главным образом или даже исключительно с помощью наемных батраков. Проявлялась она и в крупных манорах. Хотя возделывание домена здесь ложилось основной тяжестью на плечи вилланов, отбывавших барщину со своим инвентарем и тяглым скотом, тем не менее в этих манорах не могли обойтись без постоянных дворовых работников (famuli), использование которых в качестве скотников, пастухов, пахарей, возчиков представляло форму феодального найма: помимо небольшой суммы денег, дворовым работникам выдавали так называемую месячину — меру ячменя и бобов, поскольку это был люд безземельный. Нередко, наконец, такие вотчинники прибегали к найму сезонных работников во время страды (в этом заключалось косвенное признание большей эффективности наемного труда).
Инфляционная ситуация на внутреннем рынке — дороговизна сельскохозяйственных продуктов и дешевизна рабочей силы — делала возможной и нередко даже успешной попытку вести домениальное хозяйство прибегая к найму работников. Как свидетельствуют манориальные источники, оплата отдельных видов сельскохозяйственных работ оставалась на одном и том же уровне долгие десятилетия, в то время как цены на сельскохозяйственные продукты вплоть до конца XIII в. росли. Так, например, в маноре Уэст-Уикомб (Бакингемшир) оплата молотильщика оставалась неподвижной с 1250 г. по 1300 г. В маноре Хиндерли (Суффолк) оплата сельскохозяйственных рабочих поднялась на 5%' за 50 лет (начиная с 1270 г.) в сравнении с ростом цен на тот же срок на 25% (Beveridge, 1955, р. 21).
Использование труда наемных работников (особенно сезонных) — этой единственной альтернативы барщине — требовало денежных средств Неудивительно, что в мелких и средних вотчинах каждый клочок земли сдавался за денежную ренту. Превращение в деньги любого из «прав» и привилегий лорда являлось «хозяйственным нервом» в вотчинах указанной категории. Когда же в конце XIII в. барщинный манор вступил в полосу хозяйственного кризиса, подспудная до тех пор тенденция денежной ренты захватила и крупную вотчину, в особенности светскую.
Если тенденции манориальной реакции положила конец сравнительно быстро обнаружившаяся неэффективность барщинного хозяйства (в.
130
Глава 5. Английское крестьянство в XI—XIII вв.
условиях господства простого товарного обращения, ограниченного рамками местного рынка), то в качестве предела второй из указанных тенденций выступила круто изменившаяся конъюнктура на рынке труда — в сторону удорожания рабочей силы после эпидемии чумы 1348—1349 гг. Иными словами, барщинная система как наиболее грубый и примитивный способ феодального присвоения, равно как и феодальный наем, будучи подчинены целям рыночного хозяйства, рано или поздно обнаружили свою неэффективность.
До сих пор речь шла только о сеньориальных формах эксплуатации крестьянства. Однако к ним следует еще присовокупить церковную
Стрижка овец и изготовление шерстяной ткани. Миниатюра из «Кентерберийской псалтири».
XII в. Англия. Тринити-колледж, Кембридж
десятину, с одной стороны, королевские поборы — с другой. Ранняя политическая централизация Англии повлекла за собой и раннюю практику обложения «подданных» короля поборами в пользу фиска. Сначала (в рамках изучаемого периода) это были так называемые датские деньги, затем «погайдовый сбор», а потом налоги с движимого имущества. Более того, даже в тех случаях, когда речь шла об обложении одних лишь королевских вассалов (примером может служить скутагий — платеж взамен рыцарской службы), те спешили переложить платеж на своих держателей — крестьян. Тем не менее в XI—XIII вв. основной формой феодального присвоения являлись сеньориальные ренты — в них воплощалось основное бремя, лежавшее на крестьянах.
131
5*
II. Первый этап развитого феодализма
5. Имущественный облик английской деревни в конце XIII в.
В условиях земельной тесноты XIII в. лорды маноров всеми способами повышали повинности своих держателей и прежде всего те платежи, которые находились «на воле лорда» — талью и файны за допуск, связанные с получением вилланского держания «из рук» лорда. Вот несколько примеров подобного повышения рент: в 1214 г. файны на допуск в маноре Фонтхилл (Уилтшир) колебались от 1 шилл. до 1 шилл. 8 пенсов за виргату, в 1277—1348 гг. они достигали 46 шилл. 8 пенсов. В вотчинах Рамзейского монастыря в середине XIII в. сын наследовал отцовскую виргату, уплатив уже 60 шилл. (Miller, Hatcher, 1978, р. 46).
Не оставались неподвижными регулярные «обычные» ренты: когда в-начале XIII в. происходила рекоммутация, лорды зачастую «забывали» отменить денежные платежи, которые были в свое время введены взамен барщины. Точно так же, когда одно держание дробилось между двумя держателями, рента с каждой половины нередко оставалась на прежнем уровне. Вообще уровень ренты находился в обратной пропорции к величине держания, так что владельцы мелких держаний платили пропорционально больше владельцев более крупных держаний.
Чтобы составить себе представление об имущественном облике английского крестьянства, приведем сравнительные данные о распределении пахоты в его среде в конце XI и в конце XIII в. В момент составления Книги Страшного суда одна восьмая общего числа вилланов в среднеанглийских графствах имела наделы, колебавшиеся по величине между 60 и 100 фискальными акрами. Такие дворы могли держать четыре-шесть волов, несколько коров, овец, свиней, птицу. Около четверти всех вилланов в указанных графствах владели так называемым половинным наделом, т. е. 60 фискальными акрами. Наделы около половины всех вилланов колебались по размеру от 30 до 60 акров пахоты, наконец, у 7% вилланов держания были столь малы, что они практически не могли иметь ни одного вола.
Согласно описи 1279 г., практически исчезли все прослойки вилланов, чьи наделы превосходили 30 фискальных акров. Другими словами, не только нельзя было найти виллана, у которого бы имелась восьмиволо-вая упряжка, но большой редкостью стало и вилланское хозяйство, способное содержать четырех волов. От 20 до 40% вилланов (в зависимости от развития барщинной системы) могли содержать только двух волов, так что для пахоты необходимо было объединиться четырем дворам, чтобы составить полную (восьмиволовую) упряжку плуга. Наконец, больше половины всех учтенных в описи 1279 г. вилланов владело наделами в 7— 7,5 акров, т. е. они практически были лишены возможности содержать более одного вола (Косминский, 1947, гл. IV). Если вспомним, что в 1086 г. на долю этого имущественного разряда крестьян приходилось только 7% учтенных в описи вилланов, то вся глубина принижения и оскудения английского крестьянства к концу XIII в. вырисуется в полной мере.
До сих пор речь шла только о разряде вилланов. Если же присовокупить, с одной стороны, фригольдеров и с другой — коттеров, то эта картина станет еще более выразительной. В самом деле, среди фригольдеров фердели (т. е. держатели 5—10 акров) составляли 48% всех дворов, а держатели менее 5 акров —45%. Что же касается коттеров, то их причисление к вилланам (к которым они по юридическому статусу чаще
132
Глава 5. Английское крестьянство в XI—XIII вв.
всего принадлежали) увеличило бы удельный вес держателей менее 10 акров пахоты до 60% всего числа дворов.
Дифференциация крестьян по величине пахотного надела столь же отчетливо проявлялась и в распределении скота между отдельными крестьянскими дворами. Разумеется, среднее количество голов скота на один крестьянский двор колебалось от района к району (в зависимости от направления сельского хозяйства: преимущественно земледельческое либо преимущественно скотоводческое), однако во всех случаях скот был распределен между держателями крестьянского типа крайне неравномерно. Наряду с хозяйствами, содержавшими сотню овец, несколько коров, пару или даже две пары волов, было немало хозяйств, в которых две-три овцы, одна или две свиньи составляли весь скот. Таких было большинство в районах, остро ощущавших недостаток общинных пастбищ и выгонов 13. Как легко убедиться, особенно скудны были ресурсы рабочего скота, и это характерно для большинства земледельческих районов. Вот почему, когда наступала пора пахоты, крестьяне должны были либо прибегать к супряге, либо нанимать плуг у состоятельных соседей.
Из вышесказанного уже не сложно заключить, каким был, выражаясь современным языком, жизненный уровень основной массы крестьян. Временами трудно себе представить, как эта масса малоземельных крестьян вела свое хозяйство, платила ренту, церковные десятины, судебные штрафы и прежде всего — питалась и одевалась. Многие исследователи в прошлом (Беннет, Косминский) и в настоящем (Титов, Хэллем) предпринимали попытки воссоздать бюджет среднего крестьянина XIII в. При всех различиях в выводах, они согласны в одном: английский крестьянин XIII в. с наделом в 15 акров (в особенности проживавший в старопахотных районах страны) только в виде исключения получал на обед кусок мяса. Столь же редким лакомством были для него бекон или сало. Обычный его рацион состоял из ячменного хлеба и овсяной похлебки и бобов. Отсутствие в этом рационе животных протеинов обрекало массу крестьян на полуголодное существование даже в урожайные годы.
Какая же площадь пахоты могла обеспечить крестьянской семье тот минимум продовольствия, за пределом которого начинался жестокий голод? Попытки ответить на этот вопрос предпринимались в историографии неоднократно. Последние из них принадлежат английским ученым И. Титову и Г. Хэллему (Titow, 1964, р. 92; Hallam, 1972). Отсутствие многих необходимых при такого рода подсчетах данных (состав средней семьи, средняя урожайность на крестьянской земле и т. д.) придает гипотетичность любому ответу на указанные вопросы. Так, по заключению Хэллема, средняя крестьянская семья (принимая семейный коэффициент 3,4) нуждалась в 12 акрах ежегодного посева (что при двухпольной системе означало — 24 акра земли, а при трехпольной — 18 акров). И это при условии, что речь идет только об одном пропитании (не считая семян, ренты, десятины) и игнорируются все прочие потребности хозяйства. Если же принять во внимание, что более половины держаний
13 Изучение с этой точки зрения двух графств: восточного — Суффолка и западного — Уилтшира обнаружило следующее. В среднем на один двор приходилось в первом случае овец —10,5 и коров — 3,2, во втором случае соответственно овец — 15,6 и коров — 2,8. Следует при этом учесть, что указанные районы имели большие пастбищные возможности. А вот как выглядит с этой точки зрения земледельческая сотня Блэкбурн в 1283 г. (Miller, Hatcher, 1978, р. 153): лошадей — 3 на 4 двора; волов — 1 на 5 дворов; коров — 1 на 1 двор; свиней — 3 на 4 двора.
133
II. Первый этап развитого феодализма
крестьянского типа, по признанию того же Хэллема, насчитывали к концу XIII в. менее 10 акров, то легко будет заключить, какая масса крестьян оказывалась (при малейшем отклонении урожайности от средних показателей в сторону недорода — не говоря уже о годах, отмеченных явным недородом) во власти неумолимого голода.
Не приходится удивляться тому, что источники XIII в. полны сведений о самых различных формах сопротивления крестьян алчности лордов, о ситуациях острого социального конфликта. И хотя социальный протест в ту пору не приобрел еще характера широкого открытого восстания крестьян, тем не менее он был подлинно массовым, хотя и разрозненным по отдельным манорам и виллам. Повседневные формы крестьянского сопротивления «воле» лордов преследовали цель сократить всеми способами долю крестьянского труда или его продукта, безвозмездно присваиваемого лордами. Среди этих форм: невыходы и опоздания на барщину, нерадивый труд на лорда, потравы его посевов, порубки в его лесу и т. д. и т. п. Среди открытых форм крестьянского сопротивления феодальной реакции — отказ выполнять вилланские службы и повинности, бегство за пределы вотчины, поджоги господских построек, убийство ненавистных притеснителей, наконец, локальные восстания. Характерно, что в подобных ситуациях королевская власть предавала забвению политику «невмешательства» во внутриманориальные отношения и открыто всей силой средств подавления обрушивалась на непокорных господской воле крестьян.
*
XI—XIII вв. в истории английской деревни — период преобладания развитой манориальной системы феодальной эксплуатации крестьянства, ее «классическая» стадия. В начале этого периода процесс формирования класса феодально-зависимого крестьянства и его подчинения власти манориальных лордов лишь завершался, конец его отмечен уже первыми признаками надвигающегося кризиса манориальной системы, базировавшейся прежде всего на барщинных повинностях наследственно-зависимых держателей земли. Между указанными гранями уложилась полная драматизма история распространения на больших ареалах прежних пустошей мелкокрестьянской формы земледелия. Преемственно сохранявшийся в сменявших друг друга поколениях крестьянский двор, вопреки бремени феодальных повинностей, выступал как решающая и абсолютно преобладающая форма сельскохозяйственного производства — таков важнейший итог общественно-экономической эволюции английской деревни в указанный период.
Впрочем, при неоспоримости этой средней равнодействующей противоречивых тенденций английская деревня в указанную эпоху являла собой картину довольно значительных, а то и резких контрастов в личном, имущественном и держательском статусах крестьян, т. е. в степени их подчинения манору. Так, если среднеанглийские графства были относительно наиболее мапориализованными, то обширные регионы Северной, Северо-Восточной и Восточной Англии были покрыты лишь редкой сетью маноров, и множество вилл не знали здесь ни господского двора, ни постоянно пребывающих манориальных властей. Точно так же, если наследственно-зависимая категория крестьянства — вилланы — составляли большинство среди держателей Юго-Западной и Западной Англии, то графство Кент, например, вовсе не знало института вилланства, а в графствах Восточной и Северо-Восточной Англии вилланы составляли числен
134
Глава 5. Английское крестьянство в XI—XIII вв.
но меньшую часть сельского населения. В этих регионах незавершенность манориализации деревни слилась на следующем этапе уже с начавшимся процессом разложения барщинного манора.
Не менее контрастными были в рамках указанного двухсотлетнего периода ведущие тенденции в эволюции рентных отношений в английской деревне. Книга Страшного суда и первые писцовые книги начала XII в. обнаруживают явную тенденцию к расширению ареала барщинного манора и распространению барщинных повинностей на ранее свободные от них слои держателей земли в манорах. По-видимому, начиная с 30-х годов XII в. эту тенденцию сменяет другая: многие крупные вотчинники, как светские, так и церковные, отходят от хозяйственных дел и предпочитают сдавать свои маноры в аренду, что влечет за собой сплошь и рядом коммутацию барщинных повинностей и рост денежной ренты. С конца XII в., в связи с ростом дороговизны сельскохозяйственных продуктов, крупные вотчинники отказываются от услуг «арендаторов», снова берут управление манорами в собственные руки с целью расширения производства на земле домена, не только восстанавливают барщину там, где она ранее существовала, но (не без прямого насилия) вводят ее для остававшихся еще до той поры свободных от барщины цензуариев. Приблизительно в заключительную треть XIII в. в связи с начавшимся сокращением площади господской запашки значительная часть барщинных работ становится избыточной, и лорды все чаще прибегают к практике так называемой «продажи» барщины тем крестьянам, с которых она причиталась, т. е. вновь коммутируют барщинные работы денежной рентой.
Одним из немаловажных итогов рассматриваемого периода явилось также растущее оскудение средних слоев английского крестьянства, вследствие чего резко возрос удельный вес держателей мелких и мельчайших наделов или же вовсе безнадельных крестьян. В сравнении с концом XI в. их численность увеличилась без малого в 3 раза, что свидетельствовало о растущем земельном голоде как результате не столько роста народонаселения, сколько феодальной структуры землепользования (обзаведение надельным двором, помимо тяжести манориальных повинностей, требовало значительных материальных затрат на его приобретение и хозяйственное обзаведение).
Хотя функция крестьянской общины, оказавшейся под властью манора, все более ограничивалась регулированием пользования общинными сервитутами, само ее наличие создавало в деревне солидарность интересов земледельцев перед лицом произвольных нарушений лордом традиционно сложившегося в маноре «баланса» их «прав-обязанностей». Социальное возмущение крестьян подобными нарушениями обычно ограничивалось в этот период пределами отдельных вотчин; тем не менее общая картина сельской жизни была в это время полна конфликтов, возникавших из-за засилья лордов и их министериалов.
ГЛАВА 6
ИТАЛЬЯНСКОЕ КРЕСТЬЯНСТВО ВХ-ХШ вв.
1.	Аграрный пейзаж и агрикультура
Итальянский средневековый пейзаж — это сотни городов и городков, укрепленных поселений полугородского типа, деревень и хуторов, раскинувшихся на пойменных землях рек в окружении зерновых полей, на холмах среди виноградников и оливковых рощ, порой взобравшихся на крутые горные склоны, когда дома тесно жались друг к другу, перемежаясь крохотными участками сада или виноградника.
В Италии в силу ее географических особенностей исключительно мало земель, удобных для земледелия. Горы (Альпы и Апеннины с их многочисленными отрогами, носящими название отдельных областей — Пьемонтские Альпы, Тоскано-Эмилианские и Тоскано-Моденские Апеннины и т. д.) и предгорья занимают трп четверти территории. Кроме Паданской равнины (долины реки По в Ломбардии) и Мареммы (заболоченной части приморской равнины в Тоскане), а также Кампаньи (к югу от Рима), в Италии нет сколько-нибудь крупных низменностей. Особенности рельефа, климата и почв обусловили специфику сельскохозяйственного производства и распределения культур в разных областях страны, тип земледелия. Теплый и мягкий средиземноморский климат, бурые и коричневые почвы благоприятствовали разведению винограда, олив, многочисленных фруктовых деревьев.
Обилие жарких дней весной и летом при небольшом количестве осадков и дождливый осенне-зимний период обусловили насущную потребность как в орошении, так и в мелиорации многих обрабатываемых земель практически на всей территории Италии. Жаркие и сухие весна и лето препятствовали вызреванию яровых на большей части территории Средней и Южной Италии, где высевались преимущественно озимые культуры. В то же время более холодный и влажный климат в течение всего года на Паданской равнине благоприятствовал разведению озимых п яровых, зерновых и бобовых культур. Апулия, Калабрия и Сицилия в средние века были настоящей «житницей», снабжавшей зерном не только южные области Италии, но и практически все крупные города Тосканы и севера страны; часть «своего» хлеба Тоскана получала из Пизанской и Сиенской Мареммы, но его хронически недоставало.
Виноградники и плодовые деревья встречались повсюду на Юге и в Тоскане; в долине реки По — преимущественно в зоне альпийских озер. На севере большие пространства занимали естественные луга, «дикие» пастбища, немалое место принадлежало еще лесистым участкам. Неслучайно именно Паданская равнина с конца IX и до начала XIV в. стала объектом наиболее интенсивной внутренней колонизации: распашка целины и корчевка леса, осушение заболоченных земель и включение их в культурный севооборот.
Большую роль в строительстве и эксплуатации систем мелиорации и ирригации, освоении пустошей и необрабатываемых земель играли городские коммуны. В X—XII вв. в долине По, южной части Венето, на побережье Лигурии и в Тоскане документами засвидетельствовано повсе-
136
Глава 6. Итальянское крестьянство в X—XIII вв.
местное строительство каналов и канавок, дамб и дренажных сооружений городами. В XII в. Верона отвоевала у болот 1200 га земли в 20 км к юго-востоку от города (район Палю). Работы велись ремесленниками и рыцарями, лицами свободных профессий. Освоенная земля была поделена на участки, ставшие вначале наследственными держаниями колонистов, а затем превратившиеся в их собственность. Таким способом коммуна заботилась об обеспечении продовольствием собственного населения (Castagnetti, 1974, р. 364, 395-396; 1977, р. 33-138).
В XIII — начале XIV в. для отражения военной опасности и для борьбы с феодалами округи города создают многочисленные «свободные бурги» в Пьемонте и Тоскане. Эти бурги осваивали и новые земельные пространства (Cherubini, 1981, р. 290—292; Fasoli, 1942, р. 139—214).
В X—XIII вв. менее явными были следы колонизации новых земель (особенно лесных расчисток) на Юге, в Сицилии, а также в Лациуме — территориях, несомненно, в большей степени сохранивших традиции античной агрикультуры. Главное внимание здесь уделялось орошению, которое именно для Южной Италии представляло первостепенную важность. В Апулии, вероятно, еще с античных времен, применялись особые механические сооружения для орошения — водоподъемные колеса типа мельничных (Абрамсон, 1965, с. 18—37; Peri, 1978, р. 41—49, 135—151; Galasso, 1975, р. 13-59; Cherubini, 1981, р. 294-296).
Система поликультуры, сложившаяся в своем «классическом варианте» к XIV в. на крупных (до 10 и более га) компактных комплексах — подере, сдаваемых в срочную аренду, главным образом в испольщину, была довольно широко распространена и в XII—XIII вв. На отдельных земельных участках (обычно огороженных) высаживались зерновые и бобовые, а в междурядьях посевов и по краям поля располагались виноградники, оливы, фруктовые деревья, порой служившие границами участка (реже виноградник располагался отдельно, рядом с участком пашни).
Наиболее распространенными пропашными культурами были зерновые, среди которых преобладала пшеница. Рожь встречалась главным образом на Севере. В западной части Тосканы довольно широко культивировалось просо. Повсюду, хотя и в гораздо меньшем объеме, чем пшеница, встречались ячмень, полба, полуполба, сорго, овес.
Бобовые (бобы, красная и белая фасоль, бараний горох, чечевица, вика) занимали немалое место в питании еще во времена раннего средневековья. С XIII в. пшеничный хлеб занял главное место в пище горожан (прежде всего в Тоскане), возросла его роль и в питании сельского населения. Вместе с тем крестьянской пищей (особенно в Западной Тоскане) нередко оставалась похлебка из пшена и бобовых. При выпечке хлеба к пшеничной муке добавлялись пшено, ячмень, полба. Потребление низших зерновых в голодные годы сильно возрастало и в городах.
Прямых свидетельств о системе севооборота мы, как правило, в источниках не находим. По ряду косвенных данных удается установить, что в Тоскане, а также на Юге было распространено двухполье: чередование озимых и пара, что не исключало возможности одновременного высева на части занятого поля и яровых культур — проса и иногда ячменя (на Юге ячмень был озимой культурой). Нередко половину занятого поля засевали озимой пшеницей, половину — просом. Но уже с XII в. в Тоскане и Ломбардии, а в ряде районов Юга даже раньше имела место и более прогрессивная система хозяйства: чередование зерновых и бобовых культур. Последние высевались на участках, прежде находившихся
137
II. Первый этап развитого феодализма
Сельскохозяйственные работы в июне: жатва.
Скульптура Бенедетто Антелами в баптистерии в Парме. XII в. Италия. Колосья срезаны высоко, чтобы сохранить возможность выпаса скота на стерне
под паром. На Паданской равнине, а также в некоторых других зонах с XIII в. существовало трехполье.
В качестве удобрения применялся навоз, но его постоянно не хватало. Удобрением служили также зола и смесь стеблей бобовых с золой — совешо (Jones, 1964, р. 308—320; Cherubini, 1981, р. 292—302; Котельникова, 1973, с. 4—6; Абрамсон, 1965, с. 18—21).
Повсеместно в Центральной и Северной Италии, на юге полуострова и па Сицилии применялся симметричный легкий плуг без колес с горизонтальным лемехом. Он встречался уже в бронзовом веке у этрусков, мы видим его в римской мозаике, о нем упоминали Гесиод, Катон, Вергилий, Колумелла. Симметричный плуг взрыхлял землю и только при повторной перекрестной вспашке переворачивал пласты. В него обычно впрягали волов, иногда буйволов, по два или четыре на легких почвах и по шесть — восемь на тяжелых (в Северной Италии в XV в. иногда впрягали лошадь и вола). Волы были маленькие, красно-рыжей породы, рекомендованной в качестве рабочего скота еще римскими агрономами. Употреблялся и тяжелый колесный плуг с отвалом и асимметричным лемехом («пио», «плово») для глубокой вспашки на влажных почвах Паданской равнины и в Венето, а также в северной части Анконской марки. Он упоминается еще Плинием, а затем в лангобардских законах VII—VIII вв. Переходным между этими двумя типами плуга был «пертикайо», с асимметричным лемехом, отвалом, но без колес, также распространенный от Венето до Марке, в северных Абруццах и Восточной Умбрии.
Плуг, особенно железный лемех и нож, были дорогостоящими орудиями, их имел не каждый крестьянин. Из статутов сельских коммун известны частые случаи одалживания плуга у соседей, кражи плугов, споры из-за них. Лопата (заступ) и мотыга употреблялись широко. В Маремме и на юге влажные почвы вначале вскапывались заступом, по
том плугом — так обрабатывались земли и под посев, и под пар. Заступ и мотыга применялись чаще всего на небольших участках, на высоких холмах, при подъеме нови. Вспашка под будущие посевы обычно производилась не менее двух — трех раз, иногда даже четыре раза. Жатва производилась вручную серпами, иногда использовалась и галльская жнейка, колоски срезались высоко, чтобы оставить побольше соломы.
138
Глава 6. Итальянское крестьянство в X—XIII вв.
Молотили вручную цепами или с помощью лошадей. Волы подвозили снопы от поля к гумну. Водяные мельницы были широко распространены еще с раннего средневековья, а в начале XIII в. появились первые ветряные мельницы (Cherubini, 1981, р. 297-300; Абрамсон, 1965, с. 21-23; Котельникова, 1973, с. 7—8).
Данные об урожайности в источниках X—XIII вв. немногочисленны и даже приблизительные ее размеры приходится устанавливать с большим трудом. С большей или меньшей долей вероятности можно считать, что в среднем до XIV в. урожайность составляла сам-3 — сам-4, иногда сам-5. Это было несколько выше урожайности в Италии раннего средневековья (сам-2, сам-3) и примерно
то же, что в Италии в эпоху Колумеллы (сам-4) (Абрамсон, 1965, с. 23—24; Котельникова, 1973, с. 8—9; Cherubini, 1981, р. 280-282; Jones, 1964, р. 317—319; Montanari, 1981, р. 39-43).
Виноградарство было одной из наиболее распространенных в Италии отраслей сельского хозяйства и по сравнению с хлебопашеством достигло более высокого уровня агротехники. Многочисленные поземельные договоры свидетельствуют о том, что в X—XIII вв. в виноградники превращались пустоши и заброшенные земли, а подчас и пашни. Одной из основных обязанностей либелля-рия или эмфитевта было насадить на участке виноградник с тем, чтобы через 5—7 лет получить урожай (Котельникова, 1967, с. 212—213; Абрамсон, 1965, с. 24-25).
Оливы часто сажали в междурядьях и по краям посевов пропашных культур, хотя имелись и ком
Селъскохозяйственные работы в сентябре в итальянской деревне: сбор винограда.
Скульптура Бенедетто Антелами в баптистерии в Парме. XII в. Италия
пактные посадки — оливковые рощи.
Яблони, смоковницы, груши, миндаль, гранатовые деревья, сливы, персики, черешни, мушмулла, рябина, лавровое дерево выращивались как в садах, так и в виноградниках, а иногда в оливковых рощах. В XIII в. в районе Амальфи насаждались специальные розарии (вероятно, из роз изготовлялись благовония, применявшиеся при богослужении). Жители Кампании переняли у сицилийских арабов культуру цитрусовых, неизвестных в древней Италии (сведения о них имеются только со второй половины X в.). Постепенно цитрусовые получают на юге широкое рас
пространение.
Местный шелк-сырец появился в Южной Италии уже в X в. Отсюда шелководство распространилось по всей стране. Шелковица была известна в Италии давно, еще в античную эпоху, но лишь как плодовое дерево. Новыми культурами были также выращивавшиеся в Калабрии хлопок и сахарный тростник, заимствованные, по-видимому, у арабов, а также рис. Разводились красящие растения, на которые все более предъявляла спрос текстильная промышленность. Области Падуи, Болоньи, Пьемонта
139
11. Первый этап развитого феодализма
были главными центрами разведения льна; округи Феррары и Болоньи — конопли. Во многих крестьянских хозяйствах имелись огороды, где выращивались лук-порей, чеснок, капуста, репа, шпинат, салат, сельдерей, латук, дыни, тыквы, арбузы (Jones, 1964, р. 314—318; Абрамсон, 1965, с. 27-32).
Скотоводство в изучаемое время продолжало играть важную роль. Крупный рогатый скот — быков, коров, буйволов — разводили преимущественно в Ломбардии, Эмилии, предальпийских районах. Повсеместно в сельском хозяйстве применялись ослы и мулы. Овцы и козы встречались особенно часто в предгорьях и горных районах. Сыроварение было развито широко. Крестьянин, доставивший оброк сеньору, получал в качестве вознаграждения наряду с хлебной лепешкой и куском мяса (свинины или баранины) ломоть сыра.
Коневодство было распространено главным образом в Ломбардии, откуда кони даже экспортировались, но вплоть до XIII—XIV вв. они главным образом использовались под седлом и очень редко — на сельскохозяйственных работах. Важным подспорьем для крестьянина были охота и рыбная ловля, особенно там, где было мало пригодных для земледелия земель (Jones, 1964, р. 320—325; Cherubini, 1981, р. 319—333).
2.	Землепользование. Типы крестьянских поселений. Крестьянское жилище
До сих пор остается недостаточно ясным вопрос, в какой мере в Италии были распространены принудительный севооборот и открытые поля. Известно, что в северных областях нередко пахотные поля располагались особыми массивами и чересполосно, в сочетании с лугом и пастбищем, по отдельно от виноградников, садов и огородов. Обычно пашни там не огораживались сколько-нибудь основательно. Временными границами между участками служили небольшие рвы, невысокий терновник, деревянные колья, камни, которые могли быть легко убраны после сбора урожая и, очевидно, не мешали выпасу скота, принадлежащего общинникам. В некоторых статутах сельских коммун Северной Италии XIII— XIV вв. имеются предписания, запрещающие чинить препятствия выпасу скота на чужом поле после уборки урожая, по пару или же на чужих лугах после уборки сена (Самаркин, 1966, с. 47—50; 1958, с. 59—73). Тем не менее нет достаточных свидетельств о том, что принудительный севооборот и открытые поля существовали в Северной Италии X—XIII вв, повсеместно пли были распространены достаточно широко.
В Средней и Южной Италии участки пашни отдельных собственников обычно располагались не чересполосно, а находились или рядом с виноградниками, садами и огородами, или же виноградники и плодовые де-* ревья высаживались в междурядьях и по краям поля. Такие компактные массивы, как правило, огораживались, порой они обносились каменными стенками. В подобных условиях возможности пастьбы по пожне и пару (к тому же все чаще занятого бобовыми) практически не существовало. К XIV в. и в Северной Италии чересполосица и открытые поля (там, где они существовали раньше) исчезали, сменяясь компактными массивами (Котельникова, 1959, с. 143—147, 152—155).
Типы крестьянских поселений были непосредственным образом связаны с системой землепользования. В тех областях, где распространены были закрытые поля, крестьяне жили на хуторах или небольшими деревнями, где дома крестьян были окружены принадлежавшими им пахотны-
140
Глава 6. Итальянское крестьянство в X—X1II вв.
тми землями, садовыми участками, виноградниками и угодьями. В X—XIII вв. в обстановке непрерывных войн и вражеских нашествий по инициативе городов, сеньоров и крестьянских общин стремительно возникали многочисленные укрепленные поселения (castella, castra), подчас по своему внешнему виду напоминавшие городки. Земельные участки их обитателей обычно находились вне стен. Там же, где существовала в той или иной мере система открытых полей и чересполосица, поселения деревенского типа — виллы — состояли из беспорядочно разбросанных усадеб, иногда расположенных вдоль нескольких исходящих из центральной площади улочек. Деревни могли быть самых различных размеров. В XII—XIII вв. и они нередко обносились укреплениями.
Жилищем итальянского крестьянина был деревянный или каменный дом, покрытый соломой, тесом, тростником или черепицей. Нередко встречались дома удлиненной формы, разделенные на несколько частей, в каждой из которых жили отдельные семьи.
Господская усадьба обычно состояла из каменного дома с мезонином, нередко оштукатуренного, с многочисленными хозяйственными службами (амбаром, погребом, сеновалом, давильней, загоном для скота и пр.). Юна окружалась рвом и каменной оградой, а крупный сеньор жил в укрепленном замке. Разного рода хозяйственные постройки (погреб, сеновал, амбар) имели и крестьяне (Cherubini, Francovich, 1973, р. 879— .889; Jones, 1964, р. 327-329; Settia, 1980, р. 157-200).
3.	Семья, консортерия, община
Типы крестьянских общностей в X—XIII вв. были многообразны: консортерии, деревенские общины, приходские объединения, с XII в.— сельские коммуны и их федерации. Весьма важной была роль родственных коллективов, в ряду которых главное место занимала семья. В основном семья была индивидуальной, хотя встречались и домохозяйства, в составе которых были взрослые братья и сестры, в том числе и женатые дети главы дома. Невеста должна была приносить приданое (dos); обычно это было движимое имущество (одежда, постельные принадлежности, хозяйственная утварь) или денежная сумма. Муж также делал подарок (как правило, в размере четверти своего движимого и недвижимого имущества или в зависимости от величины приданого жены) — наутро после брачной ночи — morgencap («утренний дар»). Жена находилась под властью, покровительством (герм.: mundium) мужа. Незамужняя женщина имела покровителем брата или другого ближайшего родственника. Муж мог применять по отношению к жене телесные наказания (как гласят источники, «не до крови»), так же, как и по отношению к детям. Власть отца над детьми была столь велика, что освобождение от нее принимало характер особого юридического акта (emancipatio); историки права подчеркивали его формальное сходство с освобождением серва. Имущественные сделки совершались с согласия обоих супругов.
Совместные владения отца и его взрослых детей, других ближайших родственников либеллярными и колопатными держаниями, дарения и продажа земель этими родственными коллективами встречаются на всем протяжении рассматриваемого периода. Хотя генетически эти большесемейные родственные связи, вероятно, восходят к лангобардской кондоме из трех поколений, в X—XIII вв. такого рода общность (возможно, как большая семья вторичного происхождения) наличествует у крестьян, живших не только по лангобардскому, но и по салическому (франкско-гму) и римскому праву.
141
II. Первый этап развитого феодализма
Семья была также и фискальной единицей; нередким был в коммуне налог с «очага» (focolare, fumante). В случае неуплаты налога ответственность нес отец — глава семьи.
В Италии в X—XIII вв. широкое распространение получили консор-терии (consorteria) — сообщества крестьян—совладельцев отдельных участков земли, являвшихся их совместной собственностью, держанием или арендой. Число консортов было различным: от 2—3 до 10—20 человек. Платежи и повинности взимались обычно со всей группы консортов.
При наличии немалых пространств заброшенных земель и пустошей поднять целину или вспахать залежь особенно на холмах или в предгорьях, насадить виноградники и оливковые рощи, развести сад и огород при существовавшем тогда уровне производительных сил индивидуальной крестьянской семье зачастую было не под силу. В то же время роль широких родственных коллективов постепенно уменьшалась, а община вплоть до XII в. была относительно слабой. В этих условиях консорте-рии могли оказывать действенную поддержку отдельным домохозяевам, консорты выступали сообща на суде в случае каких-либо споров либо конфликтов.
Внутри крестьянских консортерий существовало неравенство. Одни их члены, более состоятельные, могли привлекать других консортов к участию в труде в большей мере, чем делали это сами. Порой наряду с держателями и арендаторами в консортерию входили коммендировавшие-ся ей люди, «друзья», выполнявшие, очевидно, наиболее трудоемкие операции. С усилением общинных объединений и образованием сельских коммун, взявших на себя осуществление ряда функций, прежде принадлежавших консортериям, роль их уменьшилась, хотя они и сохранились на протяжении всего рассматриваемого периода (Toubert, I960,, р. 444—449; Marongiu, 1944, р. 5—251; Абрамсон, 1972, с. 48—51; 1969, с. 77-81; Gaggese, 1907, I, р. 252-259).
Одной из разновидностей сельских сообществ в Италии XII—XIII вв. были приходские объединения. Соседи-прихожане должны были поддерживать в надлежащем состоянии (или даже возводить заново) приходскую церковь, дороги и мосты в округе, предоставлять постой и нести сторожевую службу в замке прихода и т. п. Одним из наиболее важных моментов было коллективное пользование прихожан общинными землями прихода, которые не полностью предназначались на культовые нужды, но как и в общинах в собственном смысле слова, были необходимы для нормального функционирования хозяйств прихожан. Приходские коммуны имели своих консулов и иных должностных лиц; им принадлежали юрисдикционные права над населением прихода. Эти коммуны сами избирали священника прихода и подчинялись обычно епископу не только как церковному главе, но и как светскому сеньору (Santini, 1964).
4.	Сельские коммуны
Одним из наиболее примечательных фактов итальянской истории периода расцвета феодализма было повсеместное существование сельских коммун — многочисленных, достаточно независимых и самостоятельных крестьянских организаций, сохранявших свою силу и прочность на протяжении нескольких веков. Их возникновение обычно датируется XII в., иногда концом XI.
На юге Италии с X в. распространяются так называемые поселенческие хартии — коллективные договоры крестьян, нередко проживавших
142
Глава 6. Итальянское крестьянство в Х—ХШ вв.
в укрепленных бургах, с духовными и светскими феодалами. С конца XI — начала XII в. в подобных хартиях не только фиксировались повинности общинников (как это делалось раньше), но и подтверждались довольно широкие права крестьян на держания (в частности, признавалась их наследственность), ограничивался произвол сеньора: никто не должен был заставлять держателей вступать в брак помимо их воли, обращать в сервильное состояние дочерей крестьян. Несколько упорядочивалось судопроизводство в общине. Общины (в первую очередь крупные) добились выборности своих представителей — «добрых людей», их участия в судебных и хозяйственных делах. В ряде общин были особые должностные лица — синдики, прокураторы и т. д. Община активно выступала как организатор крестьянского сопротивления (Абрамсон, 1969, с. 81-95; Leicht, 1946, р. 87-90).
В то же время южноитальянской общине не удалось достичь того уровня развития крестьянских ассоциаций, какого достигли сельские коммуны в Северной и Центральной Италии. Процесс становления сельских коммун был длительным и сложным, наполненным беспрерывными столкновениями с духовными и светскими сеньорами.
Борьба с феодальными сеньорами шла прежде всего вокруг владения общинными землями, порядка избрания администрации общины. Общинники требовали уменьшения различных платежей, ограничения судебной власти сеньора. Большое место занимали вопросы освобождения сервов и колонов, проживавших на территории общины, от лично-наслед-
ственной зависимости.	Барберино Вальделъса.
С кошта XT н ВОЧПАСТАРТ число Внутренняя часть укрепленного поселения.
и конца а.1 в. возрастает число	хш в Италия Тоскана
свидетельств о владении (или о коллективной собственности) крестьянскими сообществами Северной Италии (а с конца XII в. и Средней Италии) пастбищами, лугами, лесами и другими неподеленными землями. Иногда в общем владении или собственности крестьян оказывались и пашни.
В конце XI—XII в. постепенно складывается аппарат управления общиной — будущей коммуной: появляются консулы, виллики, кампарии, избираемые самими жителями, но утверждаемые, как правило, светскими и духовными сеньорами. Они представляли интересы общины перед сеньором, иногда даже — перед императором. В присутствии значительной части общинников или с согласия многих из них происходило заключение соглашений с феодалами, разбор ряда судебных исков, распределение платежей между общинниками.
143
II. Первый этап развитого феодализма
Многие сельские коммуны сформировались в укрепленных поселениях, первоначально принадлежавших какому-либо сеньору, а затем добившихся самоуправления. Нередко, как уже говорилось выше, «свободные бурги», ставшие в большинстве своем коммунами, были построены городами. Но хотя та или иная конкретная община сравнительно редко была непосредственной предшественницей располагавшейся на этой территории сельской коммуны, было бы неоправданно говорить об отсутствии какой-либо преемственности между общиной и сельской коммуной как социальными явлениями, как это порой утверждают некоторые историки (см.: Caggese, 1907, I, р. 189-222; Bognetti, 1926, Арр., р. XXIIL
Крестьянский дом XIII в. в Тоскане
XXV, XXVII и др.; Котельникова, Некоторые проблемы.., 1959, с. 133— 136; 1960, с. 116-126).
Что отличало итальянскую сельскую коммуну от ранней общины X—XI вв.? Отличие было в главном — в правах распоряжения общинными землями и в объеме самоуправления. Община была обычно коллективным владельцем неподеленных угодий (и очень редко — собственником). Коммуна же нередко была своего рода коллективным феодальным собственником леса, пастбища, иногда луга и подчас даже виноградника и пашни, либо коллективным арендатором этих земель у феодального сеньора или города. Общинные земли могли находиться в совместном владении членов коммуны, но чаще были поделены и розданы коммунальной администрацией в держание или аренду.
Неравенство во владении отдельными частями общинных земель особенно усилилось в XIV в., когда преимущественное право на них приобретали зажиточные крестьяне и горожане.
Административные и судебные органы коммуны устанавливали и изменяли границы отдельных участков, находившихся в ее пределах, решали различные поземельные споры. Коммуна пыталась даже регулировать мобилизацию земельной собственности и арендные отношения. Отчуждение земельных владений могло происходить лишь по особому разрешению совета коммуны и обставлялось многочисленными условия
144
Глава 6. Итальянское крестьянство в Х—ХШ вв.
ми: запрещением продавать их феодалам и церкви, предоставлением преимущественного права покупки членам коммуны или коммуне в целом.
Статуты многих сельских коммун назначали общие для всей коммуны сроки начала покоса, пастьбы скота на общинных лугах, сбора винограда и олив, желудей и каштанов. Почти все коммунальные статуты обязывали членов коммуны разводить огороды. Там, где сохранилпсь следы принудительного севооборота и «открытых полей», соответствующие постановления содержались и в сельских статутах. Однако основные занятия крестьян — производство зерна и винограда — статуты сельской коммуны не регламентировали. Должностные лица коммун наблюдали за своевременным проведением и содержанием в должном порядке мелиоративных каналов и оросительных систем, благоустройством дорог.
Сельскую коммуну отличало от ранней общины наличие разветвленной администрации (ректоров, синдиков, консулов и даже подеста), большей частью выбиравшейся самими членами коммун, но нередко утверждавшейся сеньором-городом или светским и церковным феодалом. Главное же отличие заключалось в существовании собственного законодательства — статутов, регулировавших внутреннюю жизнь коммуны и составленных ее представителями, правда, с той или иной степенью участия города или феодала.
Высшим законодательным органом коммуны был Общий совет, собиравшийся обычно два раза в год. В его состав входили главы семей, а иногда и все налогоплательщики от 18 до 70 лет. Для избрания на ту или иную должность требовался, как правило, значительный имущественный ценз. Руководящие посты нередко занимали представители зажиточного крестьянства и пополанов, имевших земли на территории коммуны. Представители знати допускались к некоторым должностям в виде исключения. В целом для большинства крупных и независимых коммун была характерна антидворянская направленность: нобили не признавались членами коммуны, всякие контакты с ними членов коммуны пресекались.
Высшим этапом в развитии сельских коммун были федерации, включавшие в себя несколько десятков мелких коммун, подчинявшихся коммуне — главе федерации, и имевшие широкую политико-административную автономию (Котельникова, Некоторые проблемы..., 1959, с. 4—14; Политика городов..., 1959, с. 3—22; 1960, с. 116—126; 1970, с. 90—113; Брагина, 1958, с. 31—50; 1955; Вернадская, 1959, с. 49—67; Caggese, 1909, II).
5.	Влияние городского развития на перемены в структуре вотчины и эволюцию земельной ренты.
Категории крестьянства
Специфика аграрного строя Италии, и прежде всего Центральной и Северной, в Х—ХШ вв. во многом определялась высоким уровнем развития городов, большинство из которых в конце XI— начале XII в. в процессе упорной и подчас ожесточенной борьбы превратилось в самоуправляющиеся коммуны, города-государства, подчинившие себе округу не только экономически, как повсюду в Западной Европе, но и политически. В подчинении у города оказались и сельские коммуны, борьбу которых за освобождение от церковных или светских сеньоров город вначале
145
II. Первый этап развитого феодализма энергично поддерживал, а затем в XII—XIII вв. сам — в лице своей правящей верхушки — занял место феодального сеньора.
Высокие темпы городского развития были самым непосредственным образом связаны и с ростом городского населения, прежде всего за счет его переселения из округ. Процент урбанизации Центральной Италии — Тосканы — был довольно высок уже в начале XIII в. (10,8%), а к концу столетия он составил 26,3%. В то же время средний процент урбанизации в Западной Европе лишь в XV в. достиг 20—25%.
Население таких крупных городов Центральной Италии, как Флоренция, выросло на протяжении XIII в. в пять-шесть раз (с 15—20 до 95 тыс. человек), Прато, Перуджи, Ареццо — в три раза и т. п. В конце XIII — начале XIV в. приблизительное соотношение городского и сельского населения составляло: в Падуе — 2:5, в Перудже — 3:5, Болонье — 5:7, в Сиене, Пистойе, Флоренции —1:2. В некоторых небольших, но отличавшихся высокой концентрацией населения центрах количество горожан порой превышало число жителей округи. Численность населения Милана, Венеции и, возможно, Генуи перевалила за 100 тыс. человек. Число жителей Флоренции, Болоньи, Палермо превышало 50 тыс. человек (Урланис, 1941, с. 66; Cherubini, 1981, р. 270—273; Russel, 1972, р. 39-52, 62-76, 230-247; Herlihy, 1972, р. 231; Beloch, 1940, 5, S. 184-187; Belletini, 1973, р. 504; Sereni, 1972, р. 175-177; Jones, 1974, р. 1682-1685).
Бурный рост многочисленных городов и городков, завоевание городом территории округи в процессе длительной и упорной борьбы с властвовавшими там феодальными сеньорами — какие все это имело последствия для эволюции аграрного строя? Прежде всего, создавались новые обширные рынки сбыта для сельскохозяйственной продукции, что не могло не оказать влияния на направленность сельскохозяйственного производства. Далее, победа городских коммун над окрестными феодалами, насильственное переселение их в город, лишение немалой части земель (они их должны были продать или подарить городу и принести клятву верности коммуне вместе со своими вассалами и зависимыми крестьянами, а также обещать военную помощь) привела к быстрому росту городского землевладения. При этом владения коммуны как таковой не были особенно значительными, ее земли обычно раздавались в держания или аренду горожанам либо же продавались.
Консулы и деканы, ректоры и судьи, нотарии и другие многочисленные чиновники городской администрации, владельцы ремесленных мастерских и торговых помещений, лица свободных профессий охотно и во все возрастающем масштабе приобретали земли, принадлежавшие как феодальным сеньорам и церкви, так и мелким и средним свободным собственникам. Победа городской коммуны над феодалами округи (как и освобождение сельских коммун из-под власти феодальных сеньоров) нанесла ощутимый удар по феодальному миру, но не уничтожила его. Рост землевладения пополанов, переселение феодалов в город, где они так или иначе соприкасались с торговой, ремесленной или банковской деятельностью, усиливали характерный в определенной мере для итальянского города и в X—XI вв. процесс взаимопроникновения, сближения и слияния пополанского и дворянского (нобильского) землевладения. Именно это обстоятельство во многом предопределило специфику эволюции аграрных отношений, а в немалой степени и пути развития самой городской коммуны и не только в XII—XIII, но и в XIV—XV вв.
Рассмотрим структуру итальянской феодальной вотчины, основные
146
Глава 6. Итальянское крестьянство в X—XIII вв.
категории феодально-зависимого крестьянства и его эволюцию в X— XIII вв. Уже в раннее средневековье (до X в.) в Италии выявилась небольшая роль домениального хозяйства, прогрессирующее сокращение домениальных земель (Котельникова, 1975, с. 110—113; Jones, 1966г р. 85-92; Violante, 1974, р. 89-123).
К XII в. повсеместно домениальная запашка была незначительной. Соответственно полевая барщина — и то далеко не везде — составляла, как правило, лишь несколько дней в году. В основном барщина сводилась к транспортной повинности, нередко с харчами, иногда — перевозке господских продуктов из одного пункта в другой, но чаще всего — к доставке зависимыми держателями их оброков в указанные вотчинниками места (обычно в резиденции феодалов — в города или в хозяйственно-административные центры вотчины, расположенные на сухопутных или речных магистралях, или на морском побережье) (Котельникова, 1967, с. 57-58; 98-103; Абрамсон, 1968, с. 169-171).
Небольшая роль собственного хозяйства вотчинников, как и специфика эволюции земельной ренты, были обусловлены своеобразием экономического и социального статуса землевладельцев, многие из которых еще со времен раннего средневековья являлись городскими жителями, торговцами, ростовщиками или ремесленниками, лицами свободных профессий, членами городской администрации. Естественно, что их вотчинное хозяйство нередко было связано с городским хозяйством, с интересами городского населения и его потребностями.
Все это предопределило и особый путь эволюции феодальной земельной ренты — от значительного распространения денежной ренты (наряду с продуктовой и барщиной) уже в раннее средневековье до почти повсеместного преобладания ренты продуктами в Северной и Средней Италии с конца XII и особенно в XIII—XIV вв. (Котельникова, 1967, с. 23—24, 46-58, 69-77; Абрамсон, 1968, с. 160-178, 82-90, 91-102, 172— 173; Violante, 1974, р. 89-169; Caggese, 1907, I, р. 9-12, 37-38; Romeo, 1970, р. 52-58).
Господство натуральной ренты в Италии при существовании развитых центров производства и обмена нельзя считать явлением регресса или отставания, признаком замедленности эволюции феодального хозяйства. Ведь оно было вызвано именно потребностями товарного производства, в первую очередь городского, и тесно с ним взаимосвязано. В силу особенностей сеньориальной торговли, когда доставку продуктов в город осуществляли в первую очередь не купцы и не вотчинные агенты, а сами крестьяне, эти последние имели реальную возможность выступать на городском рынке в качестве продавцов части продукции их хозяйства. Впрочем, конечно, прежде всего с рынком было связано господское хозяйство. В южноитальянской вотчине в X—XIII вв. также преобладала натуральная рента. Но покупателями зерна и вина были в первую очередь не местные города (их купцы порой играли роль посредников, поставляя продукты на внешний рынок), а города Северной и Центральной Италии, а также Далмация, Прованс, Византия, Испания, Сирия, Тунис, Египет, Кипр. Продавали продукцию южноитальянских вотчин иноземным купцам главным образом церковные, отчасти светские феодалы и их агенты.
Высокий уровень ремесленного производства в итальянских городах не способствовал развитию поместного ремесла, тем более, что вотчинники нередко проживали в городе, где могли на месте удовлетворить свои потребности, частично и за счет оброка имеющих от них землю в держа
147
II. Первый этап развитого феодализма
нии ремесленников — горожан (Котельникова, 1967, с. 53—61, 111 — 115, 316-318; Абрамсон, 1968, с. 156-178).
Наиболее многочисленную категорию феодально-зависимого крестьянства Северной и Средней Италии составляли либеллярии, эмфитевты и иные наследственные держатели. Специфика их экономического и правового статуса была прежде всего в обладании широкими правами распоряжения держаниями, близкими к собственности: они могли сдавать держания в субаренду, дарить, продавать, как соблюдая право предпочтительной покупки собственником, так и даже не ставя его об этом в известность. Именно поэтому плата за ввод в держание была высока, в несколько раз превышая чинш. Подчас либеллярное держание фактически продавалось: в ряде нотариальных формул, городских статутов и грамот, особенно ХШ в., передача в либеллярное держание прямо именуется продажей.
Трактовка держания как фактической собственности сказывалась и в том, что когда либеллярий хотел возвратить держание собственнику, то он получал вознаграждение в размере стоимости участка так, как если бы продавал его. Размер чинша — денежного или натурального — либел-ляриев и иных наследственных держателей был обычно фиксирован. Помимо уплаты чинша либеллярии и иные наследственные держатели были обязаны выполнять транспортную повинность, принимать посланца господина или его самого, подчас подчиняться судебной власти собственника (чаще либеллярии судились в городских куриях), иной раз вносить платежи за пастьбу скота на господской земле, покос травы (herbaticum, pascioraticum). Как члены сельской коммуны они должны были уплачивать поимущественные и подымные (с очага — «дыма») налоги в пользу коммуны и города, который был ее своеобразным верховным сеньором.
Будучи по своим владельческим правам на участок близки к собственникам, либеллярии, однако, ими не стали. От собственников их отделяла существенная грань. В ряде грамот есть специальные оговорки о том, что собственность остается за землевладельцем, даже в том случае, когда эмфитевт или либеллярий имеют в держании земли свыше 30 лет, и по римскому праву они должны были бы стать собственниками (Котельникова, 1967, с. 205—214).
Либеллярный договор в Южной Италии X—XI вв. был весьма близок таковому на севере и в центре страны. Однако с середины XI в. на юге начинается трансформация крестьянских либеллярных договоров в сделки, оформляющие зависимое феодальное держание со все более возрастающими обязательствами крестьянина: увеличение размера оброка (до половины урожая), введение барщины, ограничение в распоряжении участком и даже запрет его оставления, а позднее прикрепление к земле (Абрамсон, 1970, с. 147—154, 182—186).
Мелкие свободные земельные собственники, не находящиеся в частновладельческой зависимости, занимали определенное место среди итальянских крестьян Х—ХШ вв., хотя какое-либо численное соотношение между ними и другими разрядами крестьянства установить не представляется возможным. О существовании этого слоя, устойчивость которого тесным образом связана с относительно высоким уровнем городского развития, свидетельствуют сотни поземельных грамот, в которых свободные крестьяне продают, обменивают, дарят, закладывают небольшие участки земли, являющиеся их индивидуальной частной собственностью, заключают либеллярные и иные договоры. У нас нет данных о зависимости
148
Глава 6. Итальянское крестьянство в Х—ХШ вв.
этих людей от частных феодальных сеньоров, они подчинены городу-государству или сельской коммуне, нередко полугородского типа, являясь полноправными членами сельских коммун, а подчас и «горожанами» города-государства (в число последних порой включались жители городского контадо) со всеми вытекающими из этого факта правами и обязанностями, состоящими в том числе в уплате ординарных и чрезвычайных поимущественных налогов или налогов с очага (хозяйства). Эти налоги в определенной степени можно, очевидно, рассматривать как форму феодальной ренты городу-государству, выступавшему и как своего рода корпорация землевладельцев феодального типа, и как частный сеньор (в отношении земель, принадлежащих непосредственно городу).
Генетически эти мелкие собственники восходят к римским посессорам, а также частично к лангобардским ариманнам, уцелевшим в процессе феодализации. Слой мелких свободных собственников не оставался неизменным. Обедневшие крестьяне постепенно лишались своих земельных участков и вступали в зависимость от феодальных сеньоров. Но на смену им приходили другие: освобожденные колоны и сервы, выкупившие свои пекулии и наделы, либеллярии, приобретшие в собственность свои держания или купившие на стороне участки, свободные от повинностей частным сеньорам.
В X—XI вв. и особенно в XII—XIII вв. все возраставшую роль играет имущественная дифференциация внутри крестьянства разных социальных категорий. Это проявлялось не только и не столько в размерах их наделов (по грамотам не всегда удается определить точную величину всего держания и тем более всей земли, принадлежащей крестьянину, так как он мог иметь и другие земли, в грамоте не упомянутые). Более показательно неравенство в обложении крестьянских держаний, которое оказывается возможным установить, например, по грамотам и описям Луккской округи XI—XIV вв. Величина ренты с единицы держания — кольтра (coltra) (24 стайора) — колебалась здесь от 1 до 20 и более стайо зерна (1 стайо —24 кг). Конечно, по-видимому, играли роль и различия в местоположении участков, качестве почвы и т. д. (Котельникова, 1967, с. 37—40).
Имущественное неравенство среди крестьянства прослеживается в ряде статутов сельских коммун. Так, некоторые члены коммуны Ангиа-ри (округа Ареццо) настолько бедны, что не могут заплатить штраф в 10 сол. В уплату долга они вынуждены отдавать не только земельные участки, но и свои дома и иные постройки, а также движимое имущество— вплоть до одежды и постели (Anghiari, § 24, 71, 68—70, 80). Среди жителей коммуны Монтепульчано в конце XII в. (1195 г.) различали тех, кто имел волов (и соответственно платил епископу Кьюзи 1 стайо пшеницы с очага) и лишенных рабочего скота и живущих работой по найму (ДАС, № 415).
Многие крестьяне беднели и разорялись в результате втягивания их в ростовщические операции, связанные с залогами их собственных участков или держаний. Распространенной была особая форма кредитной сделки — залог-продажа держания, когда продажа являлась скрытым залогом. Весьма велика была, порой многолетняя (до 25—30 лет), задолженность крестьян (в том числе обедневших либелляриев и иных наследственных держателей) по чиншам. Результатом такой задолженности нередко была потеря держаний. Свидетельства тому — обширный перечень должников—крестьян и сельских коммун в целом, составленный в Лукке в середине XIII в., а также списки должников Флорентийского
149
II. Первый этап развитого феодализма
контадо. На другом полюсе оказывались зажиточные крестьяне, владевшие значительными по величине участками земли с обрабатывавшими их двумя-тремя и более держателями, привлекавшими также наемных работников (Котельникова, 1967, с. 36, 41—42, 74—75, 106—108, 214, 262-263; Conti, 1965, р. 298).
Тем не менее несмотря на рост имущественного неравенства социальные различия между либеллярием и колоном или между либеллярием и сервом в XI—XIII вв. оставались еще более значительными, чем между зажиточным и обедневшим либеллярием.
6. Освобождение колонов и сервов
Колоны (их называли также массарии, manentes, adscriptitii) не были в X—XIII вв. новой прослойкой феодально-зависимого крестьянства. Это — наследники и потомки римских колонов и отчасти — лангобардских сервов-массариев, альдиев и вольноотпущенников, слившихся с разорившимися свободными собственниками римского и лангобардского происхождения, в том числе и из числа либелляриев-колонов, т. е. людей, заключавших либеллярный договор на условиях, которые по существу мало чем отличались от колонатных. Имущественные права и личная свобода части колонов на протяжении X—XIII вв. несколько возросли: они выступали в качестве свидетелей на суде; иной раз при соблюдении ряда условий могли иметь некоторую возможность распоряжаться своими наделами, оставлять их и переселяться в города. Таким образом, прикрепление к земле у этих колонов уступало место другим видам зависимости, в меньшей степени связанным с прямым внеэкономическим принуждением. Повинности колонов в X—XIII вв., как правило, были те же, что и других категорий зависимых держателей, хотя и в большем объеме. Однако при всем этом главной особенностью статуса большинства колонов в Италии в XII—XIII вв. было прикрепление к участку, полученному от данного сеньора, и почти полное лишение прав распоряжения участком, запрещение его покидать. Нередкими были продажа, дарение, передача колонов в залог вместе с их. держаниями, трактовка их как людей несвободных.
Городское законодательство в Северной и Средней Италии в XII— XIII вв. уделяло много внимания колонам городских округ: оно подтверждало права господ на возврат беглых колонов, допускало убежавших из вотчин «чужих» (т. е. не из своей округи) колонов в число городских жителей после сравнительно небольшого срока проживания в городе; «свои» же могли быть приняты в состав горожан только по истечении пяти (чаще десяти) лет и при соблюдении ряда других условий (FFN, р. 48-49; Siena, 1262-1270, D. IV, rubr. 47; Bologna, D. VI, rubr. 20).
В Южной Италии прикрепление к земле сервов-держателей, близких к колонам (servi, servi glebae, adscriptitii), началось в общегосударственном масштабе в норманнскую эпоху. По законам Вильгельма II беглых сервов следовало немедленно передавать господину или королевским должностным лицам. Этот закон был включен в Мельфийские конституции и подтверждался при Анжуйской династии. Специальные лица занимались розыском и принудительным возвращением несвободных, бежавших с земель королевского домена и из вотчин церковных и светских феодалов.
В наиболее приниженном положении среди других групп зависимого крестьянства находились сервы. Господин мог свободно распоряжаться
150
Глава 6. Итальянское крестьянство в Х—ХШ вв.
как их имуществом, так и их личностью; продавать, обменивать, дарить, подвергать телесному наказанию. Господин имел в отношении серва неограниченные судебные права. Среди сервов в Х—ХШ вв. можно выделить две категории: зависимых держателей, по своему положению приближавшихся к колонам и прикрепленных к земле (частично они и сливались с последними), и дворовых слуг и домашних рабов, принадлежавших как деревенским сеньорам, так и городским господам. Источниками серважа были наследование сервильного состояния отца или матери, плен, обращение в рабство. Сервами становились также свободные, совершившие преступление и оказавшиеся не в состоянии уплатить вергельд, или штраф (Котельникова, 1967, с. 125—145).
ХШ век в Северной и Средней Италии — век освобождения сервов и колонов от наиболее тяжелых форм личной зависимости. В 1257 г. была издана «Райская книга» Болоньи. Ей предшествовала и за ней последовала серия освободительных актов этой коммуны в отношении сервов. Коммуна на свой счет выкупила 5682 серва у более чем 400 сеньоров, но их имущество осталось у господ. Большинство сервов стали зависимыми держателями в округе Болоньи. Согласно одному из актов коммуны, каждый серв приписывался к той или иной сельской коммуне контадо (Котельникова, 1967, с. 136—157, 173—182). В 1283 г. коммуна уплатила выкуп за свободу колонов и адскриптициев. Флорентийские постановления 1289—1290 гг. предписывали освободить от личной зависимости и прикрепления к земле колонов, зависимых от сеньоров Убальдини и ряда других феодальных фамилий, не подчинявшихся городской юрисдикции и не признавших себя «гражданами» Флоренции. Выкупную сумму должны были вносить сами колоны. Эта акция не касалась колонов, принадлежащих горожанам Флоренции и иным лицам, признававшим ее власть. Таким образом, освобождение затрагивало далеко не всех колонов округи. К тому же, эти постановления недостаточно полно осуществлялись на практике, так как они неоднократно повторялись в распоряжениях городского совета в начале XIV в., вошли в статуты Флоренции 1322—1325 гг. и даже 1415 г. В 1210 г. Ассизи провозгласил освобождение колонов за определенный денежный взнос, но наделы освобожденных оставались у господ. Статут Читта ди Кастелло предписывал каждому колону уплачивать господину за освобождение 20 лир или же, если сеньор этого пожелает, оставить ему половину имущества. В статутах Сиены 1262 г., Реджо-Эмилии 1242—1311 гг., Перуджи 1272 г., Верчелли 1243 г. содержались статьи об освобождении колонов лишь после десятилетнего проживания в городе, если они при этом не будут востребованы господами (Котельникова, 1967, с. 173—186; Vaccari, 1926, р. 112—118, 183; Salvemini, 1960, р. 173).
Освободительные акты городских коммун, прежде всего Болоньи и Флоренции, имели непреходящее значение: они принесли свободу значительному числу сервов и колонов. Но было бы преувеличением придавать только им решающее значение в освобождении этих категорий крестьянства. Прежде всего, далеко не все колоны могли заплатить требуемый выкуп (сумма его была порой довольно значительной). Далее, как уже отмечалось, города освобождали не всех колонов. Колоны, зависимые от горожан и феодальных сеньоров, подчинившихся коммуне, сохраняли свой статус-кво. Позиция коммуны Флоренции не была ни новой, ни исключительной. Было много постановлений других городских курий XII—ХШ вв., согласно которым иски сеньоров бежавших колонов обычно удовлетворялись, и беглецы должны были возвратиться на свои держа
151
II. Первый этап развитого феодализма
ния или же потерять их. Кроме того, для того чтобы быть принятыми в число полноправных горожан, а подчас и просто быть допущенными в среду городских жителей, надо было обладать определенным материальным достатком, платежеспособностью, которые едва ли были присущи большинству бежавших колонов.
Освобождение сервов и колонов могло происходить и происходило и другими путями, в частности в результате индивидуальных актов. При этом процедура освобождения сервов нередко заимствовалась из лангобардского права: отпуск на свободу в церкви, когда освобождаемый обходил вокруг алтаря в сопровождении священника, на перекрестке четырех дорог, на тинге (судебном собрании). Эти процедуры, а также провозглашение серва «полностью свободным» (fulcfree et haamund) и «римским гражданином» должны были быть решающими аргументами в пользу полной свободы и независимости освобождаемого серва, хотя в действительности последние обычно становились держателями — колонами, вилланами, реже либелляриями или же уходили в города (Котельникова, 1967, с. 133—136).
С конца XII в. все более частыми становятся индивидуальные акты освобождения колонов, согласно которым они (как правило, за выкуп) освобождались от прикрепления к земле. Запрещалось также продавать, дарить и обменивать колонов вместе с землей. Колонатное держание выкупалось или становилось наследственным на условиях, близких к ли-беллярному с фиксированным чиншем. Подчас колон был не в состоянии выкупить надел и терял все права на него. Колон становился свободным от наиболее тяжелых обязательств личного подчинения также в результате заключения либеллярного договора относительно его держания с приобретением соответствующих прав, правда, обычно с ограничениями в распоряжении наделом. Одним из довольно распространенных способов освобождения было заключение коллективных договоров с сеньором крестьянскими общинами и конституировавшимися сельскими коммунами. Наконец, подчас колоны покидали своих господ и переселялись в города или другие округи вопреки многочисленным и строгим ограничениям городских коммун, о чем свидетельствуют жалобы земельных собственников (Котельникова, 1967, с. 158—168, 183—186, 215—216; Vaccari. 1926, р. 127-129; Anghiari, 102, 105, 107; Siena, 1262-1270, D, V, rubr. 1).
Путь эволюции феодально-зависимого крестьянства в Южной Италии в XII—XIII вв. в условиях существования сильного централизованного государства и упадка городов был иным, чем в Северной и Средней Италии. Норманнские короли объявили (и проводили в жизнь) законы о прикреплении к земле сервов и других категорий зависимого крестьянства. Условия либеллярных договоров с середины XI в. начинают ухудшаться, и в XIII в. либеллярии в большинстве своем сливаются с основной массой феодально-зависимого крестьянства, отягощенного многочисленными обязанностями личного характера и прикрепленного к земле.
❖
К концу первого этапа зрелого феодализма в Италии четко выявились различные пути развития двух ее зон: границы первой в основном совпадают с северной и центральной областями, вторая — это главным образом южная часть страны. Северная и Центральная Италия — области интенсивного развития городского ремесла и торговли, могущественных городов-коммун, высокого уровня урбанизации населения. Среди феодально
152
Глава 6. Итальянское крестьянство в X—XIII вв.
зависимого крестьянства здесь явно преобладали категории, которым в наибольшей степени была присуща личная свобода и широкие права на держание. Эти же области — ареал массового распространения сельских коммун, а также принявшего значительные масштабы освобождения сервов и колонов.
Юг Италии — область с более замедленным городским развитием, а затем и постепенным, но неуклонным упадком крупных городов, резким ухудшением в XIII в. положения основной массы феодально-зависимого крестьянства, прикреплением значительной части его к земле, подчинением феодалам большинства общин.
Однако указанные географические границы двух зон нуждаются в уточнении. Ряд черт, специфических для второй зоны (слабость городов, распространение наиболее тяжелых форм личной зависимости крестьянства, могущество феодальных сеньоров и зависимость от них общин), наличествовал в Пьемонте, Фриули, а также в Лациуме и Тосканской Маремме.
ГЛАВА 7
КРЕСТЬЯНСТВО СТРАН ПИРЕНЕЙСКОГО ПОЛУОСТРОВА В XI —XIII вв.
Большую часть Пиренейского полуострова занимает Испания. Его юго-западная часть принадлежит Португалии. Почти вся территория Испании покрыта горами и плоскогорьями: Пиренеи, Кантабрийские горы на севере, Иберийские и Андалусские на востоке окружают Месету — обширное плоскогорье с малоплодородными почвами. Горная цепь Центральной Кордильеры делит его на Старую и Новую Кастилию. На юго-востоке полуострова проходят цепи Каталонских гор. Кроме прибрежных низменностей (Валенсийская, Мурсийская), на территории Испании расположены еще две — Андалусская и Арагонская. Кроме северных областей, на полуострове преобладает засушливый климат с резкими зимними и летними колебаниями температуры.
К началу XI в. на территории Пиренейского полуострова существовал ряд государственных объединений. Это — Кордовский халифат, расположенный на юге, и христианские государства в центре и на севере полуострова: Леон, Кастилия, Наварра, графство Барселонское и ряд более мелких территорий. В течение XI в., в ходе многочисленных династических усобиц и разделов, выкристаллизовываются королевства, ставшие впоследствии основой регионального деления Испании: Кастилия, включавшая также северные районы Галисии, Леон и Астурию; Наварра; Арагон, объединенный в результате унии с Каталонией. В это же время отделяются земли, составившие территорию Португалии.
В ходе Реконкисты в XI—ХШ вв. христианские королевства значительно расширяют свои владения. К 1085 г. кастильцы достигли Толедо; в это же время началось отвоевание Валенсии. В результате более половины территории Пиренейского полуострова перешло к христианам. Второй скачок Реконкиста сделала в XIII в., к концу которого в руках арабов остался лишь Гранадский эмират. Таким образом, христианские государства включили в себя территории, весьма разнородные по этническому составу, уровню развития сельского хозяйства, уровню и особенностям социальных отношений.
В XII—XIII вв. основная роль в Реконкисте и колонизации принадлежала Кастилии, территория которой составила значительную часть Пиренейского полуострова. Именно поэтому «кастильский вариант» мы будем рассматривать в известном смысле как основной; с этим вариантом кратко сопоставляются пути развития северных районов, Каталонии, а также Португалии.
По своему этническому облику государства Пиренейского полуострова не были однородны. На севере располагались области, заселенные преимущественно басками, кантабрами, галисийцами. Постепенно с ними сливались потомки тех, кто переселился на север после арабского завоевания с территории Толедского королевства. В X—XI вв. количество переселенцев с юга растет за счет мосарабов-христиан, в значительной степени воспринявших культуру завоевателей. В то же время наблюдается и встречный миграционный поток: в ходе Реконкисты и колонизации значительные массы жителей северных и северо-западных областей полуострова продвигались на земли, захваченные у арабов. Среди них были
154
Глава 7. Крестьянство Пиренейского полуострова в XI—XIII вв.
представители и духовенства, и различных слоев феодалов, однако основной силой колонизационного движения являлись крестьяне.
В период Реконкисты этнический состав христианских государств еще более усложнился за счет арабского элемента. Захват пленных мусульман, включение их в состав челяди, расселение в качестве держателей приводили к усложнению и этнической структуры крестьянства. Особенно это характерно для конца XI—XIII вв., когда в состав христианских государств вошли большие территории, заселенные мосарабами, арабами, берберами. Мусульманское, в том числе и крестьянское, население в некоторых районах сохранялось и частично ассимилировалось, а из других районов изгонялось. Однако, в любом случае в XII—XIII вв. арабский элемент занимал значительное место в составе крестьянского населения испанских государств.
1.	Развитие сельского хозяйства
Соотношение отдельных отраслей сельского хозяйства в разных частях Испании было неодинаковым. Это объяснялось как природными условиями, так и тем, что на землях Центральной и Южной Испании в период арабского владычества земледелие стояло на более высоком уровне, а во времена Реконкисты они не были так опустошены военными действиями, как, например, земли по р. Дуэро. Хотя скотоводство имело в Центральной и Южной Испании очень большое значение, главным занятием жителей было земледелие. Широко распространена была ирригация.
Для пахотного земледелия как на севере, так и на юге был характерен двухпольный севооборот. В редких случаях трехполья чередование и использование земель было следующим: пар, зерновые, травы. Пахота производилась плугом с копьеобразным лемехом; имеются свидетельства и о колесном плуге. В качестве тягловой силы повсеместно использовались волы. С XII в. начинают применяться лошади, а также мулы, которые одновременно использовались и как средство передвижения. Зерновые культуры остаются в основном прежними: пшеница, ячмень, рожь. Однако всюду преобладает поликультурное хозяйство, характеризующееся разнообразием возделываемых культур, особенно на юге Кастильского королевства (Фрязинов, 1965; 1965; Dufourcq, Gautier-Dalche, 1976, р. 158—160, 130—132 и др.) Повсеместно, и на севере и на юге, занимались садоводством и огородничеством. Источники говорят о большом разнообразии садовых культур: выращивали яблоки, груши, персики, миндаль, черешню. Виноградарство, известное всюду, в гораздо большей степени было развито в южных районах и приобретает особое значение в XII—XIII вв. Типичным для центральных районов полуострова являлось разведение олив, получавшее все большее распространение.
В целом уровень агротехники за рассматриваемый период повысился незначительно, однако применение новой тягловой силы, расширение возделывания незерновых культур, освоение в ходе колонизации новых земель свидетельствуют об определенном подъеме земледелия.
Важное место в это время занимало скотоводство. В разных районах преобладают различные виды животных, но в общем всюду встречается крупный рогатый скот, овцы, козы, лошади, ослы и мулы. С XII в. в Старой Кастилии особенно большое значение приобрело овцеводство, как стационарное, так и перегонное. Последнее стало особенно развиваться в связи с продвижением Реконкисты к югу. Стада перегонялись с летних пастбищ Сьерры на осенне-зимние пастбища Центральной Испании
155
II. Первый этап развитого феодализма
(Ла-Манчи, Андалусии). За перегон стад по дорогам, принадлежавшим отдельным собственникам, владельцы стад платили определенные суммы в их пользу, хотя иногда король жаловал владельцам стад привилегию свободного прохода по всему королевству. В середине XII в. в Кастилии начинают появляться объединения (месты) скотовладельцев, следившие за перегоном, охраной, составом стад. Постепенно локальные месты объединялись. В конце XIII в. скотоводы Леона и Кастилии создали единую Месту.
В Арагоне перегонное скотоводство также получило значительное развитие. В XIII в. и здесь возникают локальные объединения скотово-
Пахота. Миниатюра из «Cantinas de Alfonso X». Период Реконкисты. Испания. Эскориал.
В то время как один крестьянин пашет на волах, другой караулит
дов. Наиболее сильным было объединение в Сарагосе. Однако единой организации создано не было (Dufourcq, Gautier-Dalche, 1976, р. 158).
Стационарное животноводство изучено гораздо слабее. Мы можем лишь констатировать существование деревенских выпасов и пастбищ, наличие в составе натуральных оброков продуктов животноводства (см.: Фря-зинов, 1965).
Сохранение и развитие в южных областях Испании городов как центров ремесла и торговли явилось стимулом для расширения товарно-денежных отношений. Развивается внутренняя торговля продуктами ремесла и сельского хозяйства, в частности, зерном. В конце XI—XII в. с возникновением городских центров сходные явления наблюдаются и на севере полуострова. Формируются рыночные места и ярмарки, на кото
156
Глава 7. Крестьянство Пиренейского полуострова в XI—ХШ вв.
рые окрестные сеньоры и — реже — крестьяне вывозили сельскохозяйственную продукцию.
В XII—XIII вв. появляются первые элементы сельскохозяйственной специализации районов. Если для севера основным оставалось скотоводство, то южные районы производят земледельческую продукцию и на вывоз. Налаживается торговля внутри страны. С юга на север везли вино и зерно, с севера на юг — продукты животноводства и скот, некоторые виды ремесленных изделий.
Характер природных условий определил и различные виды поселений в северных и южных районах. На севере типичными формами сельских поселений были хутора (два-три хозяйства) и малые деревни, насчитывавшие от 10 до 12 хозяйств. Однако встречались и более крупные деревни, до 45—55 хозяйств (Мильская, 1967, с. 80 и др.; Serrano..., № 248, 252, 253 и т. д.; Llorente, 1968, № 4, 5, 53, 58 и др.). Небольшие, в сравнении с некоторыми западноевропейскими странами, размеры поселений севера были обусловлены горным рельефом местности. Для южных районов были характерны деревни более крупных размеров — 25—60 хозяйств (Cabrillana, 1968, р. 256). Ряд крупных поселений и укрепленных местечек, особенно на королевской земле, постепенно приобретали статус городских, сохраняя тем не менее сельскую экономическую и социальную структуру (Belda, 1948, № 62, 87).
Структура землепользования была различна в разных местах. В XI в. в некоторых северных районах обрабатываемая земля делилась на большие поля, каждое из которых занимала одна культура. В этом поле жители деревни имели свои участки (Llorente, 1968, № 105, 106, 111 и др.; Belda, 1948, № 79, 92, 99, 102 и др.). Для горных районов к северу от Овьедо характерно компактное расположение земель, принадлежавших одному владельцу, что было вызвано рельефом местности и постепенным, возможно в форме заимок, освоением площадей (Llorente, 1968, № 62, 78, 83). В более позднее время данные о больших полях не встречаются. Для районов Новой Кастилии типично компактное расположение участков. В XII—ХШ вв. появляются огороженные поля (Корсунский, 1976, с. 60). Вокруг деревни располагались пустоши, пастбища, леса, которые могли находиться в коллективном или индивидуальном владении.
В целом, общий уровень развития агротехники, урожайности и т. п. в христианских государствах Испании, несмотря на его рост по сравнению с предшествующим периодом (отчасти за счет южных частей Кастилии и Эстремадуры с их развитым поликультурным хозяйством), повышался все же довольно медленно, что связано как со сложными природными условиями, так и с постоянными опустошениями в ходе военных действий. Кроме того, частичный сгон мусульманского населения с земли во время и после завоеваний приводил к некоторой утрате местных традиций земледелия и ирригации. В то же время отсутствие этих традиций у переселенцев с севера затрудняло их адаптацию к условиям центра и юга полуострова, снижало уровень производства в их хозяйствах. Уход же их со своих старых земель приводил к запустению деревень и сокращению производства в северных районах, что в дальнейшем создало определенные трудности в экономическом развитии полуострова.
157
II. Первый этап развитого феодализма
2.	Колонизация.
Социальные отношения в XI —XIII вв.
Феодальный строй сложился на территориях, принадлежавших христианским государствам, в VIII—X вв. Тогда же формировалась феодальная вотчина, в которой использовался труд несвободных, а также постепенно втягивавшихся в феодальную зависимость свободных. Наиболее законченные формы феодальный строй получил в Каталонии и Галисии. В Леоне же, Кастилии и Астурии в этот ранний период сохранился (отчасти в связи с обстоятельствами арабского завоевания) значительный слой мелких земельных собственников, укреплялось общинное устройство и происходило даже «некоторое упрощение социального строя по сравнению с поздней готской эпохой» (Корсунский, 1976, с. 83).
К моменту присоединения к христианским государствам земель, входивших в состав арабских владений, на их территории существовали крупные земельные комплексы, сдававшиеся на условиях издольщины (от половины до шестой части урожая) держателям, которые в большинстве случаев были юридически свободными. Рабский труд использовался лишь в домашнем хозяйстве (Альтамира-и-Кревеа, 1951, I, с. 103; Vicens-Vives, 1959, I, р. 103).
При продвижении Реконкисты к югу осуществлялась широкая колонизация вновь отвоеванных земель как путем создания крупных земельных комплексов с использованием труда зависимого крестьянства, так и в результате заселения земель крестьянскими общинами или отдельными крестьянами-колонистами, причем земля становилась фактически собственностью крестьянина.
В последующие века формы колонизации постепенно меняются. В XI в. заселение территорий к югу от р. Дуэро осуществлялось в основном тремя способами. Это могла быть монастырская колонизация. Восстановление старых и возникновение новых монастырей несло с собой вовлечение значительных площадей в сферу формирующейся монастырской вотчины. Заселение монастырских земель происходило за счет крестьян различных социальных категорий. Нередко основатели монастыря помещали на них своих зависимых людей, выведенных из других вотчин, иногда на монастырских землях селились свободные или беглые зависимые крестьяне, получая наделы в держания или в аренду, поодиночке или общинами. Другой формой можно считать колонизацию земель по королевскому указу — заселение, организованное графами и другими должностными лицами короля. Земли в этом случае попадали как к светским крупным землевладельцам, так и к мелким земельным собственникам. Кроме того на пустующие земли стихийно устремлялся широкий поток переселенцев. Среди них были лица самого разнообразного статуса. Институт прессуры (права владения на основе захвата или освоения) способствовал возникновению частных владений, становившихся фактически собственностью захватившего землю. В результате в ходе колонизации расширялось вотчинное землевладение и в то же время складывался слой мелкой земельной собственности крестьянского типа (Корсун-окпй, 1976, с. 100—110; La Reconquista..., 1951, р. 133, 148—149).
С XII в. происходило освоение земель между Дуэро и Тахо, а затем в бассейне Гвадианы. Со второй половины XIII в. осваиваются области по Гвадалквивиру. На этом этапе королевская власть гораздо активнее, чем прежде, вмешивается в ход колонизации. Королевские должностные лица непосредственно участвуют в разделах земель; от короля пересе
158
Глава 7. Крестьянство Пиренейского полуострова в XI—XIII вв.
ленцы получают хартии, фиксирующие их права и обязанности, в первую очередь по отношению к королю (фуэро).
Мелкие свободные собственники крестьянского типа, сохраняя свободу распоряжения своими участками, оказываются, таким образом,, в определенной зависимости от короля, т. е. становятся своего рода государственно-зависимыми людьми, что выражается в уплате налогов, несении ряда служб и т. д.
Основным типом поселения в этот период являются консехо — самоуправляющиеся поселения городского типа. Такие общины, состоявшие преимущественно из свободных людей различного статуса, получали в свое владение определенную территорию с правом ее освоения. Внутри консехо земля распределялась в зависимости от статуса члена консехо и его заслуг во время военных действий. Права и обязанности членов консехо закреплялись в фуэро. В колонизации областей южнее Тахо большое участие приняли военные ордена Калатрава, Алькантара, Сантьяго. Кроме того, значительная доля захваченных земель жаловалась светским феодалам и монастырям (см.: La Reconquista..., 1951; Carle, 1968, р. 53-60).
Несмотря на большой отлив населения в ходе Реконкисты и колонизации с севера полуострова, в Галисии, Кантабрии и Басконии, Астурии в это же время разворачивается процесс внутренней колонизации, возникают новые поселения разного типа (Сантандер, Байона, Сан-Себастьян и др.).
Иные последствия имела Реконкиста и колонизация в Каталонии. Здесь с давних времен существовала сильная центральная власть графов, прочные связи внутри класса феодалов. Вновь отвоеванные у арабов земли по большей части сразу же попадали в руки феодалов. Продвижение на новые земли сопровождалось сооружением замков, подчинявших округу сеньориальной власти. Таким образом, крестьяне, осваивая новые земли, с самого начала оказывались здесь в той или иной форме зависимости.
Той ролью, которую крестьянство играло в Реконкисте, во многом буславливалось отношение к нему королевской власти. За крестьянами долгое время сохраняется право и обязанность военной службы. Жпте-м пограничных районов даются определенные привилегии, равно как жителям вновь заселяемых пунктов: освобождение на первое время т налогов, повышение юридического статуса (освобождение от серважа, предоставление прав кабальеро). По некоторым вопросам крестьяне, ? том числе и зависимые, могли обращаться к королю и в королевский уд. В свободных поселениях суд вершили королевские судьи. В XIII в. i - дставители деревень (видимо, верхушка крестьянства) входили в кор--.ы (Пичугина, 1972).
Совпадая по времени, а часто и по форме с внутренней колонизацией ’ дрлгпх странах Западной Европы, Реконкиста, понимаемая как широ-военно-колонизационное движение, тем не менее резко отличается от не только по условиям, но и по результатам. Реконкиста началась тадпально более низком уровне развития феодального общества. Само .ство, его политическая и социально-экономическая структура скла-• тись во многом в ходе и под влиянием Реконкисты. Позже Реконкиста = г пинает зависеть от особенностей социально-политических отношений в : гпанских королевствах, все более выражая экспансионистские устрем-феодальных государств. Два встречных потока колонизации, с се-и с юга, участники которых принадлежали к различным социально
159
II. Первый этап развитого феодализма
экономическим структурам, создавали единственное в своем роде сочетание экономических, социальных и политических элементов. Осуществлявшаяся в условиях непрерывных военных действий колонизация в большинстве случаев влекла за собой льготные условия поселения для крестьян-колонистов \ В результате всего этого социальное значение Реконкисты было гораздо более глубоким, а последствия ее прослеживаются гораздо дольше в истории Испании, чем влияние внутренней колонизации в истории других стран.
3.	Сеньория и зависимое крестьянство
Рост крупного землевладения, продолжавшийся в XI—XIII вв., осуществлялся за счет дарений, крупных прессур в ходе Реконкисты, скупки крупных земельных комплексов и мелких участков земли, принадлежавших крестьянам-собственникам. На отвоеванных землях образовывались новые сеньории. Большую роль в этом процессе играли королевские пожалования, передававшие церквам, монастырям, светским феодалам значительные территории.
Для крупных сеньорий Пиренейского полуострова в XI—XIII в. характерна значительная раздробленность (Фрязинов, 1965). Типичен пример одного из крупнейших в XI в. феодальных сеньоров — монастыря в Саагуне. Владения его были разбросаны более чем в 400 населенных пунктах, при этом нередко монастырю не принадлежала даже половина селения. В большинстве случаев в сеньории отсутствовал сколько-нибудь значительный домен. Последнее объяснялось горным рельефом многих районов, а также статусом и условиями поселения крестьян на новых землях. Исключение — вотчины на северо-востоке полуострова, где домен занимал значительную часть общей площади.
В XI—XIII вв. на территории, отвоеванной у арабов, основной формой ренты являлся натуральный оброк. Барщина была распространена незначительно в связи с неразвитостью домена. Реже всего она встречается в Кастилии, чаще и длительнее она была в Риохе, Арагоне, Наварре. Извозная повинность ограничивалась таким расстоянием, чтобы крестьянин мог в тот же день вернуться домой. Во время отработки крестьяне обеспечивались питанием (Фрязинов, 1965; Guglielmi, 1967, р. 127 и др.).
Натуральные платежи были весьма разнообразны. Среди них: ин-фурсьон или мартиньега — поземельный платеж, маньерия — плата за передачу надела по наследству бездетным держателем, луктуоса — доля с имущества умершего держателя, уэсас — взнос при женитьбе п т. д. (Hinojosa, 1919, № 27, 30, etc.; Munoz у Romero, 1847, р. 37— 38. etc.). С течением времени наряду с натуральными платежами появляется п денежный их эквивалент, постепенно вытесняя натуральный оброк. В XII—XIII вв. в некоторых районах вместо многочисленных пла-
1	Этим объясняется существование одной из категорий мелких земельных собственников — кабальеро-вильяно. В ходе Реконкисты, будучи заинтересованы в укреплении границ и расширении слоя служилых людей, короли нередко предоставляли статус кабальеро всем, кто обладал оружием и конем, или тем, кто принимал участие в победоносных военных кампаниях. Иногда в отдельных городах и местечках свободные земледельцы в обязательном порядке приписывались к кабальеро, если обладали имуществом в 100 мараведи. Кабальеро-вильяно имели земельные владения, однако нередко они были и держателями чужой земли. В последнем случае кабальеро платил поземельный взнос, но не был обязан барщиной. В имущественном отношении, а в Каталонии и в социальном, этот слой был неоднороден.
160
Глава 7. Крестьянство Пиренейского полуострова в XI—XIII вв.
тежей вводится единый оброк с хозяйства в натуральной или денежной форме. Он выплачивался раз в год и составлял примерно 1—2 солида. В XII—XIII вв. процесс замены натуральных платежей денежными становится особенно заметным в областях Новой Кастилии, с ее более развитым городским строем и более высоким уровнем развития товарно-денежных отношений.
Король жаловал крупным сеньориям иммунитетные права, обычно не на все территории владений, а на группу деревень, расположенных вблизи от центра вотчины. Согласно иммунитетным грамотам, население таких деревень или местечек выплачивало в пользу сеньора судебные штрафы. Высшая юрисдикция обычно оставалась в ведении королевской власти.
Документы XII—XIII вв. содержат данные о баналитетах — печном, мельничном, на виноградный пресс, на предпочтительное право продажи сельскохозяйственной продукции. Однако сведения эти единичны. Кроме того, крестьяне были обязаны предоставлять постой сеньору или королевским должностным лицам, являться к сеньору по его зову «для отражения противника».
Таким образом, для сеньории XI—XIII вв. характерно наличие элементов, свойственных зрелым формам сеньории периода развитого феодализма.
Зависимое население крупных сеньорий XI—XIII вв. было достаточно разнородным. Низшую его группу, наследственно связанную с сеньором, составляли сервы. Источники их происхождения остаются преимущественно теми же. что и в предыдущий период. Подавляющее большинство сервов сидит на своих наделах и занимается земледельческим трудом, но и в это время, и позже продолжает сохраняться слой домашних рабов, постоянно пополнявшихся за счет пленных арабов (Verlinden. 1955, р. 105-106. 110).
Термины, употреблявшиеся для обозначения сервильного статуса, различны: servus. ancilla, familia, famuli, mancipia. Термин mancipia, применявшийся в X—XI вв. в основном по отношению к домашним рабам, затем приобретает более широкое значение, а к концу изучаемого периода почти не встречается в источниках. Посаженные на землю сервы именовались кроме того касатос, а также криадос, криасонес (Корсунский, 1976, с. lOo').
Положение сервов, посаженных на землю, в XI — начале XII в. формально мало изменилось по сравнению с X в. Законодательный памятник, составленный в XIII в. в Кастилии,— Сьете Партпдас,— имевший общегосударственное значение, посвящает этой категории населения ряд статей. Согласно его установлениям, сервы находились во власти своего господина, не имели прав на землю или имущество, могли быть проданы. обменены без земли, с семьей или поодиночке (Larragueta, 1962. •V 53; Llorente, 1968, № 113 и др.). Однако в это же время наблюдаются отклонения от этих норм. Так, частные королевские постановления предписывают избегать продажи семей сервов в разные руки. Зафиксированы случаи приобретения земли сервами (Hinojosa, 1919, № 7). Практика отступала от старых юридических норм; развивалась тенденция к '•дыней хозяйственной самостоятельности серва, к превращению его в авпсимого держателя. Сервы заключают браки с свободными и с сервант другого господина. В случае дурного обращения господина серв имел т>аво пожаловаться королевскому судье (Larragueta, 1962, № Г13, 118; Hinojosa, 1919. № 7, 28 и др.).
г История крестьянства в Европе, т. 2
II. Первой этап развитого феодализма
Нек улучшение положения сервов связано с тем, что условия внут- н	колонизации и Реконкисты создавали возможность выхода из
се	-	статуса. Ряд фуэро прямо указывает на освобождение сервов
х поселения на отвоеванных землях. Совокупность всего этого, специфика заселения Новой Кастилии, о которой говорилось - ;—приводили к тому, что к югу от Дуэро и Тахо сервы не играли оп роли в производстве. Количество сервов резко сокращается с зера на юг, но мере осуществления Реконкисты (Verlinden, 1955,. т 140, Sanchez-Albornoz, 1965, р. 350—351). Исключение составляли Балеарские острова, где работорговля и сервильные отношения процветали до конца XV в.
Основную массу зависимого населения сеньории в Кастилии составляли категории крестьянства, именуемые обычно в испанской историографии как «полусвободные». К ним относятся соларьего, кольясо, ху-ниоро; они же часто называются более общим словом «homines». К концу изучаемого периода наиболее употребительным становится термин «соларьего». Крестьяне этих категорий имели наделы, обычно в наследственном держании, но могли приобретать землю и в собственность. Соларьего имели право уйти от сеньора, хотя уход и был затруднен. Личный статус соларьего был двойственным. С одной стороны, они резко отличались от сервов, что нашло отражение и в документах, и в законодательстве: иногда соларьего прямо именуются «свободными». Соларьего платили государственные налоги, выполняли некоторые службы в пользу государства (на строительстве укреплений, иногда несли военную службу, хотя чаще она заменялась денежным платежом). Соларьего имели право обращаться к королевским судьям с жалобой на беззакония и злоупотребления со стороны сеньора. С другой стороны, соларьего могли быть проданы, переданы, иногда (хотя и очень редко) и без земли; дети от браков соларьегос, принадлежащих разным сеньорам, могли оказаться зависимыми разных господ; сеньор нес ответственность за преступления соларьегос, он же получал штраф за ущерб, нанесенный его соларьего, в некоторых случаях сеньор мог наказывать соларьего, вплоть до лишения жизни. В середине XIII в. тенденция к ущемлению свободы соларьего нашла выражение в законодательстве. Не исключено, что попытки ухудшения юридического статуса соларьего были как бы реакцией на фактическое расширение их правовых возможностей. К концу XIII в. побеждает тенденция к смягчению зависимости и упрочению наследственных прав соларьего на земельные наделы и происходит фиксация крестьянских повинностей и пожалование многим деревням фуэро, освобождающих их от несения повинностей личного характера. Постепенно расширялись права соларьего на свои наделы: они могли, покидая сеньорию, продавать их лицам того же статуса (иногда — лишь внутри сеньории). Есть данные о сохранении в подобных случаях прав крестьянина на земельный надел путем уплаты специального взноса. Сьете Партидас санкционировали уход соларьего от сеньора со всем движимым имуществом (Guglielmi, 1967, р. 110—143; Корсунский, 1976, с. 107, 108 и др.).
Размеры отработочных повинностей у сервов и соларьего различались. Обычная норма барщины для сервов — 1—2 дня в неделю, для соларьего — несколько дней (обычно 12) в году, в период сева и сбора урожая. Инфурсьон мог составлять 6 хлебов и ягненка, мартиньега — 3 хлеба и свиную тушу (Hinojosa, 1919, № 27, 30; Munoz у Romero, 1847, р. 37— 38 и др.).
162
Глава 7. Крестьянство Пиренейского полуострова в XI—XIII вв.
Ввиду наличия больших необработанных площадей и существования широкого миграционного течения с севера на юг, довольно многочисленную прослойку вотчинного населения составляли свободные поселенцы, получавшие землю на договорных условиях. Таким условием могла быть обработка земли ad plantandum, чаще всего под виноградники, в течение нескольких лет, после чего возделанная земля делилась пополам между сеньором и крестьянином; свою половину крестьянин получал в собственность. Нередко поселенцам отдавались целые наделы на условиях издольной или фиксированной платы. В этих случаях, формально оставаясь лишь арендатором, крестьянин тем не менее постепенно втягивался в орбиту сеньории и фактически незначительно отличался от соларь-его (Sanchez-Albornoz, 1948).
Отдельную правовую категорию составляли крестьяне, пользовавшиеся правом бегетрии. В литературе это понятие употребляется обычно для обозначения особой формы общины, которая в XI в. распространяется в Галисии, Леоне, Кастилии. Правом бегетрии, однако, могли обладать целые деревни или их части, а иногда и отдельные лица. Население де-евень, обладавших правом бегетрий, могло быть достаточно разнород-ым, вплоть до инфансонов — низшего слоя дворянства. Основным пра-м и особенностью бегетрий являлось право выбора сеньора. Существо-лп бегетрии двух типов: имеющие право выбирать сеньора, где угодно пз какого угодно рода («от моря до моря») и имеющие право выбирать еЕъора только из членов одного рода (Пичугина, 1965; Sanchez-Albornoz, 1965). Таким образом, члены бегетрий должны были признавать господ- ’во какого-либо сеньора над собой, и это признание выражалось в оп-деленных материальных формах. Это и заставляет рассматривать данную категорию населения как часть феодально-зависимого крестьянства 'спании.
Происхождение бегетрий было различно. Они возникали по жалован-~ п храмоте на домениальной земле; иногда сеньор предоставлял право бегетрии своим вольноотпущенникам или другим категориям крестьян гри жизни или после своей смерти. Бывали и случаи, когда земельные агнаты принудительным образом брали под патронат свободные дерев-к п превращали их в бегетрии. Большое число таких деревень возникло инициативе королевской власти. Подобные пути формирования этого г я населения, по-видимому, также доказывают его принадлежность к ; ла льно-зависимому крестьянству. С течением времени, кроме сеньо-получавшего основные платежи и имевшего главные права в бегет-. появились и другие — обычно из боковых ветвей рода. Они также гели право на ряд платежей.
Члены бегетрий сохраняли юридический статус свободных. Они счи-сь собственниками своей земли, могли беспрепятственно покидать то жительства, продавать свои участки земли. Внутри бегетрий су-вовало имущественное расслоение, хотя оно, видимо, не зашло еще т-ко.
XII—XIII вв. состав повинностей, которые несли в пользу сеньо-"•егетрии, был различен и нередко зависел от ее происхождения (так, ’ гда бегетрии, возникшие в результате освобождения зависимых креста. продолжали выполнять хотя бы частично прежние повинности), г вными видами платежей в бегетриях были: инфурсьон; янтар — на-- 1ьный платеж во время пребывания сеньора в деревне; луктуоса "Н2по) и маньерия — платежи личного характера — встречались зна-тьно реже. Чаще всего эти платежи вносились в натуральной форме,
6*
163
II. Первый этап развитого феодализма
иногда частично — в денежной. Одновременно жители бегетрий платили налоги и были обязаны королю военной службой (или денежной компенсацией — фонсадерой). Бегетрии, кроме того, платили налог в знак подчинения королю — монеда форера, а также янтар при проезде через деревню короля или его должностных лиц. Свете Партидас установили порядок, согласно которому король получал половину всех платежей, которые шли сеньору с жителей бегетрий.
В целом можно отметить постепенный рост крестьянских платежей и повинностей в бегетрии в XII—XIII вв., отчасти за счет увеличения налогообложения. Кроме того, если в XI в. нередко платежи имели символический характер признания власти сеньора, в XII и особенно к концу XIII в. они становятся не только реальными, но и значительно возрастают. Отмечены случаи взимания платежей сеньорами произвольно, в нарушение обычая и фуэро. Одновременно ограничивается и свобода выбора сеньора. Постепенно сокращается число бегетрий первого типа — «от моря до моря». Сеньоры приобретают ряд судебных прав в отношении бегетрий, препятствуют уходу крестьян, ограничивают право распоряжения землей.
Таким образом, в течение XII—XIII вв. бегетрии эволюционируют в сторону все большей зависимости, что выражалось в принижении личного статуса и ограничении экономической свободы их жителей. Возникшие на основе прочных общинных традиций севера полуострова п укрепившиеся в условиях Реконкисты, бегетрии превращаются в зависимые общины. Это отразилось и в сознании современников, в частности в законодательных памятниках XIII в. (Пичугина, 1965; Sanchez-Albor-noz, 1965).
В XII—XIII вв. наблюдается значительное имущественное расслоение среди зависимого крестьянства. Наряду с зажиточными крестьянскими хозяйствами, имевшими в своем распоряжении несколько упряжек тяглового скота, пользовавшимися трудом сервов и наемных работников, бравшими дополнительно земли в прекарий, существовали и обедневшие крестьяне, не имевшие ни наделов, ни скота. В документах констатируется задолженность крестьян-держателей, утрата ими за долги части или всего надела, невозможность прокормиться в течение зимы (Фрязинов, 1965). В XIII в. в некоторых фуэро вводится имущественный ценз в 10 мараведи на недвижимость и 20 — на. движимость, начиная с которого-сеньор мог требовать с соларьего платежи (Корсунский. 1976, с. 115— 116). Процессу расслоения способствовало дробление наделов держателей между наследниками из-за сокращения, а в некоторых районах исчезновения необработанных земель, годных под пахоту, в пределах вотчины.
Результатом этого было возникновение прослойки наемных работников — мансебо. Данные о них относятся к X—XIII вв. Наемные работники выполняли различные сельскохозяйственные работы (пастушество, виноградарство, земледелие). Договоры с мансебо заключались на условиях оплаты, норма которой в XIII в. была не так уж низка (от 4 до 12 мараведи в год). Она выплачивалась как в натуральной, так и в денежной форме. В то же время мансебо были значительно ограничены в правах, а в период службы были связаны с хозяином узами феодальной зависимости. Но мансебо могли брать землю в держание, и в этих случаях они превращались в слой, сходный с соларьего (Vicens-Vives, 1959, р. 211; Корсунский, 1976, с. 131). Таким образом, статус наемного работника в это время остается еще обратимым.
164
Глава 7. Крестьянство Пиренейского полуострова в XI—XIII вв.
Выше уже говорилось об укреплении в Испании XI—XIII вв. крестьянской общины. На новых землях нередко имела место коллективная прессура целой общины переселенцев. Чаще всего в компетенцию общины входило распоряжение общинными угодьями. Пашня же, сады, виноградники, а также отдельные участки для выпаса находились в индивидуальном владении жителей деревни (Belda, 1948, № 89, Serrano..., № 267, 242, 85, и др.).
В XI в. повсеместно начинает оформляться орган внутреннего самоуправления общины — консехо. Функции его в разных местах были различны. Чаще они сводились к распоряжению общинной землей, фиксации или санкционированию земельных сделок, разбирательству земельных тяжб. В консехо нередко утверждали завещания или передачу земли на условии профплиации (акта усыновления для передачи земли чужому лицу в обход ближайших родственников). Состав консехо также мог быть различным; иногда консехо включал в себя все население деревни, иногда только мужчин, иногда в него входили лишь «достойные люди». Консехо получает свое юридическое оформление в фуэро (Carle, 1968, cap. 1; Llorente. 1968, № 71, 73, 80, 81: Serrano..., № 247, 27, etc.).
В X—XIII вв. на отвоеванных землях Новой Кастилии и Эстремадуры община играла особую роль в связи с необходимостью строительства укреплений, сооружения ирригационных систем и выполнения других хозяйственных функций; военная организация общества также требовала существования крестьянской организации. Такие организации объединяли как зависимое, так и свободное крестьянство (Carle, 1968, cap. 1; Пичугина, 1965, с. 121 — 122).
Наряду с частным индивидуальным землевладением п общинным владением угодьями в испанской деревне существовало «совладение». Пашнями, виноградниками, садами, участками необработанной земли могли владеть родственники: братья, отец и взрослые дети, сестры со своими мужьями и детьми. Подобное явление можно было бы трактовать, как результат совместного приобретения или временного совместного пользования. Однако существуют данные об ограничении главы дома в правах распоряжения землей, о преимущественных правах родственников на наследственную или отчуждаемую землю. Земельное владение понимается как общая собственность родителей и взрослых детей. Совокупность совладельцев выступает и как фискальная единица. В то же время глава дома нес ответственность за поступки родственников-совладельцев. Все эти данные позволяют исследователям говорить о существовании домовой общины. Это образование характерно для Астурии, Леона и северных районов Кастилии в XI—XIII вв. Южнее домовая община не получила распространения. Район распространения, а также несколько архаические для XII—XIII вв. черты указывают на ее генетическую связь с родовым устройством кантабров, басков, астурийцев готского периода (Корсунский, 1972).
В то же время уже к XI в. относятся многочисленные свидетельства разложения домовой общины. В фуэро появляются разрешения отчуждать наследственный надел в ущерб прямым потомкам. Происходит значительное дробление наделов. Если в предшествующий период в терминологии четко различаются недвижимость наследственная и приобретенная, то теперь они сливаются. Широко использовался институт профи-лпацип.
Общая тенденция развития- зависимого крестьянства в Кастилии в XI—XIII вв. состояла, видимо, в относительной нивелировке социально-
165
II	. Первый этап развитого феодализма го статуса различных его категорий. Своеобразием этого района можно считать то, что основная масса непосредственных производителей находилась в таких формах зависимости, которые предполагали достаточно прочные наследственные права крестьянина на надел, возможность его ухода от сеньора, сравнительно небольшие размеры повинностей.
Другой своеобразной чертой являлось сохранение на протяжении всего периода значительного слоя крестьян, которые, являясь фактическими собственниками земли, могут считаться «государственно-зависимыми крестьянами», обязанными налогами и службами в пользу феодального государства 2.
4.	Особенности положения крестьянства в Галисии, Каталонии и Португалии
В Галисии еще с вестготских времен сохранялись крупные земельные комплексы с использованием труда сервов. Сервильный статус также сохранялся здесь дольше, чем в Кастилии, и получил гораздо большее распространение. Откатившаяся далеко на юг Реконкиста мало влияла на отношения, сложившиеся в Галисии, и этот северо-западный угол Испании надолго становится одним из самых консервативных районов.
Влияние Реконкисты в Каталонии также в основном завершилось в XII в., когда в основном сложилась ее территория. Однако с самого начала Реконкиста и колонизация проходили здесь в формах, отличных от кастильских, о чем уже говорилось. Результатом этого явилось формирование в X—XII вв. широкого слоя крестьян-держателей на новых землях, по отношению к которым феодалы пользовались рядом прав. Сохраняя юридическую свободу, эти держатели тем не менее должны были выполнять так называемые дурные обычаи (Мильская, 1962, с. 119). Лишь в XIII в. юридически свободное население постепенно избавляется от них. Однако одновременно часть держателей в результате дарений их земель, долгов, штрафов и т. д. превращается в полностью зависимых крестьян, прикрепленных к земле. Слой этот особенно возрастает в XIII в. Именно на него падает тяжесть «дурных обычаев», которые в XIII в. представляли собой платежи за такие права феодала, как кугусия (право на имущество жены, совершившей измену), интестия и экзоркия (право на имущество крестьянина, умершего без завещания или без потомства), арсина (право на имущество крестьянина-погорельца) и т. д. В разных районах Каталонии в это время набор «дурных обычаев» мог быть разным (см.: Пискорский, 1901; Мильская, 1962, с. 118—120; Аль-тамира-и-Кревеа, 1951, I, с. 211). Эти крестьяне (ременсы) могли выкупать свои повинности (состоявшие из натуральных и денежных платежей), а также «дурные обычаи», но феодалы шли на это неохотно. Значительную часть зависимого населения в Каталонии составляли сервы и дворовые рабы. Именно они, видимо, выполняли основные работы на домене. Таким образом, в Каталонии, особенно после юридического офомления в XIII в. положения ременсов, доля зависимого населения в составе крестьянства была значительно выше, чем в Кастилии.
Развитие аграрных отношений в Португалии в XI—XIII вв. обнару-
2 К сожалению, у нас крайне мало сведений о внутреннем развитии крестьянского хозяйства. Лишь по некоторым косвенным данным — увеличение доли денежных платежей, ограничение торговли крестьян в пользу сеньора — можно судить о том, что в XII—XIII вв. крестьянское хозяйство втягивалось в рыночные связи.
166
Г лава 7. Крестьянство Пиренейского полуострова в XI—XIII вв.
живает как значительное сходство, так и большие различия с процессами в Леоно-Кастильском королевстве. Здесь также большую роль в сельском хозяйстве играло скотоводство. В земледелии преобладало поликуль-турное хозяйство. В XI—XIII вв. в Португалии формируется феодальная сеньория. На севере Португалии в XI в. основную массу сельского населения составляли крестьяне, находившиеся в лично-наследственной зависимости, уплачивавшие натуральные повинности и выполнявшие небольшие отработки. В XII—XIII вв. в северных областях начинается процесс смягчения зависимости: облегчаются некоторые личные службы, разрешается переход крестьянина из сеньории в сеньорию, что юридически оформлялось в виде грамот — форалов. Кроме влияния Реконкисты и внутренней колонизации, этот процесс был обусловлен общим развитием феодального хозяйства с его тенденцией в XII—XIII вв. к переходу к таким формам зависимости, при которых экономические факторы начинают играть большую роль, а также влиянием городов и торговли.
На землях к югу от р. Дору (Дуэро) в ходе Реконкисты и колонизации кроме крупных земельных комплексов возникают и мелкие земельные владения. Основной категорией крестьянства здесь с XIII в., после включения этих земель в состав Португалии, были так называемые колоны (их называли также «форейруш», «эрдадореш») — крестьяне, свободные от лично-наследственной зависимости, владевшие землей на основе договора. Они имели право покидать сеньора со своим движимым имуществом, приобретать землю в собственность. Договоры заключались на срок жизни одного-трех держателей или навечно, на условии фиксированной ренты или издольной платы четверти-трети урожая. На крестьян этого типа распространялись также некоторые личные платежи и баналитеты. В XIII в. постепенно увеличивается доля денежных платежей, особенно в центре и на юге Португалии (Marques, 1976, р. 54, 55, 89; Borges, 1977, р. 51-58; Castro, 1976, р. 36-37, 115-116).
Таким образом, в Португалии, как и на других территориях Пиренейского полуострова, совершается переход к более мягким формам зависимости, укрепляется самостоятельность крестьянского хозяйства, которое с XIII в. начинает втягиваться в товарные отношения.
*
В XI—XIII вв. на Пиренейском полуострове военно-колонизационное движение достигает наибольшего размаха и наибольшего влияния на социально-экономические отношения. Несмотря на значительную специфику социально-политического развития Испании, здесь, как и в других странах Западной Европы, расширяется сфера влияния сеньории, которая в значительной степени поглощает сохранившийся слой свободных земельных собственников крестьянского типа. Формы крестьянской зависимости в испанской сеньории типичны для первого этапа развитого феодализма, хотя соотношение их в разных регионах было далеко не одинаковым. Отсутствие значительного домена, распространение форм зависимости, позволявших крестьянину в большей или меньшей степени распоряжаться своим держанием, делали именно крестьянское хозяйство основой сельскохозяйственного производства. В то же время Реконкиста способствовала тому, что ряд институтов, присущих предшествующим общественным структурам, и в частности мелкая земельная собственность, сохранялись здесь, особенно в Кастилии, и в XI—XIII вв. в достаточно широком масштабе. Условиями Реконкисты объясняется и отсутствие заметных крестьянских восстаний на полуострове.
ГЛАВА 8
НЕМЕЦКОЕ КРЕСТЬЯНСТВО в XI — XIII вв.
Период XI—XIII вв. занимает в истории Германии важное место — в первом из этих трех столетий здесь завершилось становление феодализма, в течение двух последующих — он достиг своей зрелости. В это время развитие производительных сил подвело к отделению ремесла от земледелия, к интенсивному росту городов. В больших масштабах осваивались новые земли внутри и за пределами страны. Развернулось наступление феодалов на общинные владения. Обострились феодальные усобицы. Крупную перестройку переживала вотчина. В борьбе за политическую власть все более усиливались территориальные князья. Ко всем этим процессам крестьянство имело прямое отношение — либо оно создавало условия, необходимые для их развития, либо развитие крестьянства зависело от них.
1. Развитие производительных сил в деревне и освоение новых земель
К XI в. в Германии оказались освоенными только те земли, которые легко поддавались обработке при помощи простейших сельскохозяйственных орудий. На склонах гор Шварцвальда, Баварского леса, Швабского Альба, Франконского Альба, на Миттельгебирге, в Гарце и Тюрпнгском лесу еще преобладали земли, заросшие кустарниками, перелесками и лесами. Вдоль Рейна, Майна, Мозеля. Везера и других рек было немало полузатопленных и заболоченных земель, а по извилистому берегу Северного моря тянулись низины, периодически затопляемые морем.
К началу рассматриваемого периода сельское население уже накопило определенный опыт в обработке земли, содержании скота и выращивании зерновых, огородных, садовых и некоторых технических культур, особенно льна. Укреплялась соседская община. Сочетание внутри нее индивидуального хозяйства с общинным землепользованием стимулировало личную и коллективную инициативы, необходимые в столь трудном деле, как освоение нови.
В ходе освоения нови огромные малозаселенные территории были превращены в феодальную собственность. Особенно много земли сосредоточила в своих руках церковь. На льготных условиях, но при соблюдении известной выгоды для себя, земельные собственники предоставляли отдельным лицам и коллективам переселенцев небольшие участки и компактно лежащие земли для их освоения и заселения. Тексты сохранившихся соглашений используются некоторыми историками, чтобы обосновать идею заранее «продуманной», «организованной» и «планово» проведенной феодалами внутренней и внешней колонизации (Abel, 1962, S. 31—38). В действительности, однако, колонизационное движение по своей природе имело те же корни, что и уход части сельского населения в города. Колонисты надеялись избавиться от различных форм зависимости и угнетения. Особенно это относилось к сервам и малоземельным крестьянам из числа бывших дворовых (например, prebendarii). Освоение нови сулило им значительное улучшение материального положения и социально-правового статуса.
Наиболее интенсивно освоение новых земель шло в Германии в XI-XI II вв. Оно наложило свой отпечаток на особенности сельского пейза-
168
Глава 8. Немецкое крестьянство в XI —XIII вв.
жа, сохранившиеся до начала промышленного переворота в XIX в. (Topfer, Engel, 1976, S. 86). Колонизация резко расширила производство продуктов питания. Она способствовала значительному росту населения. Если, по приблизительным оценкам, в Германии накануне X в. проживало менее миллиона, то через четыреста лет — к концу ХШ в.— численность населения достигла 12—15 млн. человек (Bechtel, 1951, S. 255; Abel, 1962, S. 12-13; Mottek, 1957. S. 126).
Освоение земли в пределах бывшего Восточно-франкского королевства происходило в двух формах. Прежде всего осваивались близлежащие к деревням неиспользованные земли. Часто это были небольшие участки, их распахивали, как правило, индивидуально. Крестьян прп-
Типы крестьянских поселений: 1) кучевая деревня; 2) однодверное поселение;
3) круговое поселение; 4) хутор; 5) деревня с площадью посередине;
6 и 8) деревня, вытянутая вдоль улицы; 7) строчечная деревня
169
II. Первый этап развитого феодализма
влекало то, что новь не включалась в существовавшую в деревне полевую систему и на нее не распространялся принудительный севооборот. Более компактно лежавшие вблизи деревни бросовые земли осваивались всей общиной или группой соседей и родственников. Такая новь, более однородная по качеству почвы, образовывала отдельный клин (кон), в котором по установленным коллективом правилам или по распоряжению господина каждому крестьянину выделялась соответствующая полоса. В дальнейшем такой кон включался как составная часть одного из полей в севооборот. Иногда вновь освоенные земли составляли резервный фонд, который использовался крестьянами как пастбище и засевался только время от времени. Другой вариант внутренней колонизации предполагал освоение отдаленных от родной деревни владений с целью основания новых поселений.
Со времени внутренней колонизации в Германии распространены два типа дворов и домов в деревнях. На севере жилые и хозяйственные помещения крестьянского двора строились вплотную друг к другу под общей крышей — наследие так называемых длинных домов. В Средней и Южной Германии преобладал так называемый франконский двор, на котором жилые и хозяйственные помещения строились раздельно и располагались по двум, трем и четырем его сторонам. Дома строили из дерева: на юге — рубленые, на севере — деревянный каркас заполняли глиной. Колонисты редко сохраняли прежние формы сельских поселений — кучевые деревни (Haufendorf), небольшие выселки типа хутора (Weiler) и однодворные строения (Einzelhof). Почти везде переселенцы предпочитали строить длинные деревни с прямой двусторонней улицей или же так называемые строчечные деревни (Zeilendorf) с односторонней улицей, обычно вдоль дороги, берега реки или же кромки леса. В приморских землях сразу за улицей находились пахотные земли. Иногда двусторонняя, длинная улица располагалась вокруг луговой поляны (Angersdorf), на которой строились церковь, кузница, выкапывался пруд, и в течение пастбищного сезона там содержался общинный скот (Radig, 1955, S. 84-93; Abel, 1962, S. 68-69).
Основными орудиями труда переселенцам служили топор, пила, мотыга и обитая железом деревянная лопата. Поскольку лес высоко ценился как строительный материал и топливо, от наиболее простого и быстрого метода освоения заросших лесом пространств — подсечно-огневого — переходили к более сложному. Обычно топорами и пилами сваливали толстые деревья, затем при помощи острых топоров, мотыг и лопат избавлялись от кустарников и ветвей, которые либо сжигались, чтобы использовать золу как удобрение, либо укладывались в штабеля для дальнейшего употребления. Как правило, пни не сразу корчевались, так как для этого не хватало времени и сил. Чаще всего земля между пнями обрабатывалась мотыгами и лопатами и засевалась или использовалась как пастбище. И только позднее, когда пни становились трухлявыми, их сжигали или разбивали, чтобы остатки смешать с верхним слоем почвы для ее удобрения. Такой способ был весьма рационален тогда, когда преобладали лиственные породы деревьев с мощной корневой системой — дуб, клен, вяз, липа, ясень. С помощью дренирования сравнительно легко осваивались низменные и заболоченные места вдоль рек. Значительно больше энергии и сноровки требовалось при сооружении дамб, канав и дорог в приморских низменностях севера; здесь большую роль сыграли переселенцы из Нидерландов, знакомые с освоением приморских земель. Если при освоении лесистых и заболоченных земель преобладал ручной
170
Глава 8. Немецкое крестьянство в XI—XIII вв.
труд, то при поднятии безлесных земель применялась тягловая сила двух-трех пар волов, запряженных в тяжелый отвальный плуг.
Отвальный плуг распространился в XIII в. повсеместно. В Германии известны три его типа, для которых общим было наличие деревянного остова, передка с колесами, вертикально расположенного ножа, лемеха, отвального приспособления, рукоятки и рассохи для управления. Старонемецкий отвальный плуг имел асимметричный лемех с наглухо прикрепленным справа отвалом. Заимствованный из Нидерландов северогерманский плуг отличался от него треугольным лемехом и отдельно прикрепляемой отвальной доской; в юго-западных областях использовался
Плуг «старогерманского» типа. Миниатюра из «Книги рейнских формул». Ок. 1200 г. Австрия. Национальная библиотека, Вена. Кроме пахаря, изображен погонщик.
На заднем плане — рамочная борона для двух лошадей
плуг с загнутым назад лемехом и регулируемой (вплоть до установки с левой стороны) отвальной доской (Bentzien, 1980, S. 66—67). Для рыхления и выравнивания верхнего слоя почвы во многих местах пользовались сохой или ралом. На севере и к востоку от Эльбы, где были более рыхлые почвы, соха или рало почти полностью заменяли плуг.
До второй половины XIII в. в качестве основной тягловой силы при пахоте использовались волы, которых запрягали одной или несколькими парами друг за другом при помощи ига с дышлом или цепью посередине. С конца XIII в. волов вытесняют лошади, запрягаемые парами, цугом пли с пристяжной при помощи мягких хомутов с постромками. Пахота ускорилась и стала более качественной. В XIII в. появляется борона с железными зубцами. Каток и волокуша применялись весьма редко. Сеяли вручную. Зерновые культуры жали серпами, травы косили косой или горбушей. Усовершенствовалась телега: в зависимости от сезона ее легко
171
II. Первый этап развитого феодализма
можно было переоборудовать из обычной в удлиненную для перевозки снопов или короткую с высокими бортами для перевозки навоза и иных тяжелых грузов. Грабли и вилы оставались деревянными. Молотили цепами под навесами и в сараях даже в зимнее время. После обмолота солому и мякину убирали граблями, а собранное в груду зерно перелопачивали на ветру и пропускали через сито, чтобы полностью очистить от сорняков и примесей. Чистое зерно хранили в сусеках.
До XIV в. почти повсеместно использовались нижнебойные водяные мельницы. С XIV в. распространяется водяная мельница с верхнебойпым колесом. Ветряные мельницы были заимствованы в XIII в. из Нидерландов и Северной Франции. К 1222 г. относится первый документ, регистрирующий мельницу в Кельне (Bentzien, 1980, S. 80). В XII—ХШ вв. немало мельниц принадлежало общинам, которые п в дальнейшем отстаивали свое мельничное право на том основании, что воздух и вода — «общинное достояние» (Grimm, 1957, IV, S. 437, 509—510 etc.). Но все более прочными становились феодальные баналптеты на мельницы, хлебные печи, винодавильни, солеварни и т. п.
Разделение земледельческого труда было минимальным и осуществлялось преимущественно между членами крестьянской семьп. При пахоте плуг держал и направлял по борозде взрослый мужчина, подростки правили лошадьми или быками и чистили рабочие части плуга. На мужчин же возлагалась вся забота о тягловых животных. За остальным домашним скотом ухаживали женщины, хотя пастьбой общинного стада чаще занимались мужчины. На жатве чаще были заняты женщины, на косьбе — мужчины. Обмолачивали урожаи совместно мужчины и женщины. Судя по миниатюрам XIII—XIV вв., в корчевании пней участвовали не только мужчины, но и женщины.
В XI—XIII вв. успешно развивались хлебопашество, огородничество и садоводство. Овощи, фрукты и виноград (который занимал тогда большие площади) выращивали на приусадебных участках. В документах XIII в. не содержится еще указаний о видах работ в виноградниках, говорится только, что необходимо «своевременно и хорошо» в них работать (Sohn, 1914, S. 51) и вносить удобрения не менее одного раза в 12 лет (Lamprecht, 1886, II, S. 577). В огородах, садах и виноградниках трудились вручную, используя лопату, мотыгу, ножи, ножницы.
Зерновые занимали большую часть полезных площадей. Ведущими хлебными культурами были полба, рожь, просо, овес и ячмень. Во вновь освоенных приморских землях с самого начала отдавалось предпочтение ржи; это объясняется ее высокой урожайностью в местах с сырым климатом и тем, что ржаные зерна значительно проще и легче обрабатываются, чем полбяные (имеющие плотную оболочку). С XI в. рожь начала более интенсивно распространяться и в местах старого расселения. Огромные площади повсюду занимал овес (до 43% посевных площадей). Преимущественно его использовали на корм лошадям, но также пекли из него лепешки и варили кашу. В швабских землях традиционно сеяли много полбы, которая в районах с теплым климатом давала самые высокие урожаи. Во многих местах крестьяне сеяли разные культуры вперемежку, рассчитывая на то, что хотя бы одна из них уродится и труд окупится. Сеяли обычно рожь и полбу, ячмень и овес, эммер (вид полбы) и карликовую пшеницу. Обычную пшеницу из-за ее прихотливости сеяли исключительно редко; в IX—X вв. она занимала не более 0,1% посевных площадей и весьма медленно распространялась в последующие
172
Глава 8. Немецкое крестьянство в XI —XIII вв.
два века (Abel. 1962, S. 36). Только в XIV в. с ростом рыночного спроса на пшеницу этой культуре стали уделять больше внимания.
К концу периода в систему полевого хозяйства все чаще включают бобовые — фасоль, горох и чечевицу. Возрастало внимание к пастбищному и луговому хозяйству. Луга и пастбища очищались от кустарников, неровностей и кротовин; на них проводились дренажные работы, их обводняли. С лугов снимали по три урожая за лето — два раза косили сено п раз скармливали траву на корню. Скот выгоняли не сразу на все пастбища, а устанавливали очередность использования отдельных участков. После уборки хлебов на поле выгоняли общинное стадо. Из технических культур па первом месте стоял лен, который выращивался на поле. Коноплю, вайду. рапс, анис и другие торговые культуры возделывали еще в ограниченном количестве и преимущественно в огородах.
С освоением новых земель неразрывно было связано распространение трехполья. Его успехи в новых районах повлияли на победу трехполья в старых районах, где оно давно было известно, но распространялось медленно. Деление пашни на три равных поля было редко возможно из-за рельефа и по другим причинам. Учитывая рельеф и плодородие почвы, крестьяне разбивали каждое поле на несколько меньших по размерам площадей-конов (Gewanne). Во вновь осваиваемых районах коны возникали по мере распашки отдельных делянок. Система конов придавала трехполью гибкость: одной культурой засевали не целое поле, а только один или несколько конов. В каждом коне каждый крестьянин получал по полосе. Таким образом создавались почти равные условия для всех общинников при выращивании зерновых. Все коны, засеянные озимыми культурами, составляли озимое поле, так же как коны с яровыми культурами — яровое. При чересполосном размещении господских и крестьянских полос в каждом коне крестьянин-барщинник обрабатывал и свою, и господскую полосы. Следует отметить, что в зависимости от рельефа коны одного поля могли быть разделены между собой лесом, рощей, балкой, обрывом и т. п. Кроме того, в деревне могли быть отдельные участки пахоты, которые, как уже отмечалось, не входили в трехпольную систему севооборота и засевались по усмотрению их владельцев. При наличии многих конов в одном поле было легко исключить на несколько лет какой-нибудь кон из севооборота, чтобы дать земле отдохнуть. Такие нерас-пахиваемые земли обычно служили пастбищем. Коны, расположенные наиболее близко к деревне, чаще и лучше удобрялись.
Кроме трехполья, имелись и другие системы севооборота. На плодороднейших приморских землях закрепилось двухполье — два поля засевались попеременно разными культурами. Поскольку полевые наделы здесь размещались за или перед усадьбами, то поля лежали не параллельно, а друг за другом, что вынуждало и здесь соблюдать принудительный севооборот. Имелись и деревни, где при обычном расположении усадеб по двум сторонам улицы, земли не были разделены на поля и коны, а каждый крестьянин обрабатывал свое компактно лежащее поле (Blocksystem).
На втором месте по хозяйственному значению в Германии стояло скотоводство. Без тяглового скота немыслимы были ни плужное земледелие, ни переезды па новые земли, ни поднятие целины и залежей. Полный крестьянский надел измерялся поэтому не только пахотной площадью, но и количеством упряжных животных (обычно четыре вола, позднее — четыре лошади). Максимальное количество коров, коз, овец и свиней в хозяйстве устанавливалось общиной в зависимости от имев-
173
II, Первый этап развитого феодализма
zteh • в ее распоряжении пастбищ и лугов. Молоко и шерсть получали преимущественно с коз, селекции и уходу за которыми уделялось срав-
:,но много внимания. Породистые свиньи были редки. Среди овец еобл адали прямошерстные, среди коров — низкорослые, так называв-лесные, они давали мало молока и их держали главным образом для пол чения мяса и кожи.
2. Община и классовая борьба
В начале первого этапа развитого феодализма в районах старого расселения (в Вестфалии, Нижней Саксонии, прирейнских землях, Гессене, Франконии, в западной части Тюрингии и на всем юге и юго-западе) наиболее распространена была община-марка. Она объединяла всех крестьян, проживавших в одном или нескольких поселениях (иногда их число доходило до 12—14 и более). Как свидетельствуют общинные «уставы» (Weistum), марка рассматривалась как владение всех ее членов; в границах марки находились усадьбы, пашни, луга, пастбища и леса (Grimm, 1957, III, S. 85-90, 433 etc.).
С развитием внутренней колонизации начали формироваться соседские общины меньших размеров, объединявшие крестьян одной деревни (Gemeinde, Dorfgemeinde). Общины этого типа признавали феодала верховным господином над землей, людьми, лесами, водами и всем, чем они пользовались. Термином «марка» обозначали теперь какой-нибудь лесок или рощу (Grimm, 1957$ III, S. 192) — жалкий остаток некогда огромной территории. Деревенские общины решали вопросы пользования общинными угодьями (альмендой), организации севооборота и общинного управления. Феодалы возлагали на них контроль за выполнением барщинных повинностей и оброков. Третий тип общины — так называемые дворовые общины (Hofmark) — объединяли крестьян, получивших свои держания при разделе домениальных земель. Общины этого вида были наиболее ограничены в правах (Grimm, 1957, III, S. 11—17, 22-24 etc.).
Опираясь на все формы общинной организации, немецкие крестьяне вели постоянную борьбу против феодалов. Круг вопросов, из-за которых крестьяне вели борьбу, был довольно широк. Это и споры о составе общинных владений и прерогатив, и о размерах и видах барщинных работ и оброков, и об условиях крестьянских держаний и аренды и т. п. Главным результатом борьбы крестьян в XI—XIII вв. была твердая фиксация объема и сроков барщинных работ и оброков.
Особо обострились противоречия между крестьянами и феодалами в XI в., когда развернулось строительство замков. Небольшие по размерам, но весьма многочисленные замки строили рыцари (преимущественно из министериалов), нуждавшиеся в них как в опорных пунктах защиты своих интересов в деревенской округе. В отличие от этого большие по размерам крепости-бурги строили короли, в частности Генрих IV в Саксонии и Тюрингии. В связи с этим крестьяне все больше обременялись барщинными работами со стороны новых господ и короля. В 1073—1075 гг. доведенные до отчаяния крестьяне Саксонии и Тюрингии поднялись на восстание и вели настоящую войну против министериалов и бургов короля (Майер, 1981, с. 126). В 1074 г. крестьяне разрушили каменный королевский замок Гарцбург возле Гослара, названный крестьянами «игом Саксонии». Одновременно были уничтожены и бурги министериалов.
На общинные организации крестьяне опирались и в борьбе против.
174
Глава 8. Немецкое крестьянство в XI—ХШ вв.
церковной десятины, которая взималась повсеместно с полевых культур. В 1075 г. крестьяне Швабии сожгли продукты, собранные для уплаты десятины. Некоторые крестьяне отказывались признавать церковные таинства, отвергали исповедь и отпевание, детей крестили сами. В XII в. в долинах Верхнего, а затем и Среднего и Нижнего Рейна распространилось еретическое течение катаров, пользовавшееся успехом и среди крестьян. В начале XIII в. среди немецких крестьян появляются валь-денсы, которые призывали к отказу от всего мирского ради апостольской бедности, игнорировали таинства и не признавали церковной иерархии.
Нельзя не отметить значительный успех народных проповедников среди немецких крестьян в XI—XIII вв. Оставаясь нередко в лоне церкви п будучи монахами, они подвергали обличительной критике официальную церковь и высший клир. До сих пор на юге ФРГ почитаются святыми бродячие проповедники и аскеты XI в.— Хаймерад, Зебальдус, Удальрих и др. В XIII в. огромным успехом среди крестьян пользовались проповедники-доминиканцы Бертольд пз Регенсбурга и Давид из Аугсбурга, которые в своих пламенных речах порицали роскошь церкви и клира, а также светских господ. К возникшим в эту пору нищенствующим орденам примыкали тертарии — еретические организации крестьян и ремесленников.
После движения конца XI в. в Саксонии и Тюрингии наиболее мощным и длительным было восстание крестьян против архиепископов Бремена и графов Ольденбурга. Уже в XI в. бременские архиепископы владели большими территориями севернее р. Хунта. Крестьянам из Нидерландов и окрестных немецких провинций, поселившимся на этих землях, были предоставлены значительные льготы: наследственность наделов, весьма низкие оброки и права самоуправления. Создав свою общинную организацию — Deichgenossenschaft (от Deich — плотина), переселенцы долгие годы трудились над осушением болот и освоением нови.
На рубеже XII—ХШ вв. архиепископ и граф стали лишать местных крестьян договорно предусмотренных льгот и развернули строительство бургов, в которых размещали своих министериалов. Однако крестьяне, основав на базе общинного объединения военную организацию, в самом начале XIII в. напали на бурги и разрушили часть из них. Свою новую организацию они назвали «Союз штедингов» («Universitas stedin-gorum», от Stedinger — береговой житель) и изготовили даже печать с этим названием. В начале 20-х годов XIII в. новый архиепископ Гер-гард II пытался силой подчинить штедингов. Но крестьяне сами перешли в наступление, разгромили его войско, разрушили монастырь и захватили важнейшие бурги. Их власть теперь распространялась на большую территорию, к ним отовсюду стекались крестьяне. Гергард II добился у римского папы объявления повстанцев еретиками и призыва к крестовому походу против них. В Бремене собрались феодалы со служилыми людьми из Фландрии, Брабанта, Голландии, Геннегау, Гельдерна, Равенсбер-га, Клеве, Юлиха, Берга, Вестфалии, Липнской земли. В 1223 г. феодальное войско обрушилось на штедингов, но потерпело сокрушительное поражение от крестьянских ополченцев. Новое войско феодалов отважилось напасть на земли штедингов только в мае 1234 г. и то со стороны моря, где имелось меньше оборонительных сооружений. Но только после обходных маневров и добившись перевеса в силе и военной мощи, феодалы смогли одержать победу. Ополчение «Союза штедингов» было уничтожено, их земли — отданы на разграбление. Целые районы, где населе-
175
II. Первый этап развитого феодализма ние было перебито, вновь заселялись крестьянами, приглашенными из других областей.
Несмотря на неизбежные поражения крестьян, их восстания и беспрерывная борьба способствовали фиксации крестьянских работ и оброков,, а также общинных прав.
3.	Сеньория.
Основные формы крестьянской зависимости
В XI—XIII вв. в Германии получает дальнейшее развитие сеньория,, возникшая еще в каролингское время. В новое время историки назвали ее «грундгершафт» (Grundherrschaft). Вокруг этого термина в буржуазной историографии велись острые споры. Долгое время полагали, что этот термин следует понимать дословно, как господство только над землей (Brunner, 1959, S. 240). Однако уже Лютге писал, что грундгершафт — это «социальное явление», т. е. «власть вотчинника над людьми, возникающая вследствие его наследственных прав на землю, на которой эти люди живут» (Liitge, 1963, S. 41). В советской историографии всегда подчеркивалось, что грундгершафт как вотчина (пли сеньория) в широком смысле этого термина есть организация по присвоению феодалом-прибавочного труда крестьян (Сказкин, 1968, с. 101). В этом значении грундгершафт охватывает комплекс феодально-земельной собственности и неразрывно связанных с нею прав на феодально-зависимых крестьян.
До XIII в. вотчина в Германии переживает свой первый — сеньориальный — этап. На этом этапе сеньория включала, во-первых, барское хозяйство, т. е. господский двор (Fronhof) и домениальные земли (terra salica, Salland) и, во-вторых, крестьянские хозяйства, владельцы которых обрабатывали барские земли и сдавали оброки на господский двор. Сеньор обладал властью над зависимыми поземельно и лично людьми, пользовался по отношению к ним теми или иными судебными правами. Сельское население было в это время еще весьма пестро по своему юридическому положению. На господских дворах проживали дворовые (mancipia, servi, provendarii), которые иногда владели небольшими клочками земли. Личная несвобода этих крестьян носила наследственный характер. В отличие' от них крестьяне-держатели сохраняли зависимость от данного сеньора до тех пор, пока владели от него держаниями.
Существовали кроме того категории крестьян, пользовавшиеся темп пли иными дополнительными правами-свободами, из-за чего их именовали «свободными» (например, в Северо-Западной Германии встречались «графские свободные», «имперские свободные», «свободные колонисты», «свободные хэгеры» (корчевники) и «свободные фламандцы»). Ни одна из этих категорий крестьянства фактически не была полностью свободна от феодального господства. Их отличала, однако, большая свобода в распоряжении землей. Это не была, тем не менее, полная свобода, так как прежде чем отчуждать свой надел, «графские свободные» должны 'ыли сообщить об этом в графский суд, а «имперские свободные» — пгласить на акт отчуждения старосту и передать надел только себе д бным; «свободные хэгеры» же при отчуждении надела должны были итыься с предпочтительным правом старшего хэгера. Лишь «свободным чандцам» формально гарантировалось право свободного отчуждения ли: с течением времени и эти права исчезли. Общей тенденцией для -XIII вв. было нивелирование всех категорий, постепенно сливавших-линую категорию зависимых крестьян.
176
Глава 8. Немецкое крестьянство в XI—ХШ вв.
В. Впттих, исследовав организацию сеньории в Северо-Западной Германии, где было широко распространено барщинное хозяйство, назвал его вилликацией (от термина «виллик» — управляющий центральным господским двором) (Wittich, 1896, S. 275—276). «Вилликацпонная система» возникла еще в X в. В дальнейшем в ходе колонизации эта система получила распространение на всей территории Германии. В последнее время историки ГДР все чаще называют эту организацию «барщинно-дворовой системой» (Fronhofsystem), что подчеркивает ее эксплуататорскую сущность.
Параллельно с укреплением и распространением барщинно-дворовой системы эксплуатации крестьян возникает и другая форма сеньории — судебно-политическая — «баннгершафт», нередко перекрывавшая отдельные вплликации. Крупные феодалы — герцоги, князья, графы, архиепископы — присваивают или получают из рук короля право «повелевать и наказывать» («Zwing und Ванп») в пределах территории, которая называлась «баном». Исторически баннгершафт являлась результатом острой борьбы внутри класса феодалов из-за распределения ренты, владений и государственно-корпоративных функций, а также реакцией господствующего класса на сопротивление крестьян феодальной эксплуатации. Наиболее заметен рост судебно-политических сеньорий в период введения оттопог.-скпх церковных привилегий и строительства замков-бургов. Гарнизоны этих бургов состояли пз министериалов. Владелец бана (баннгер) сосредоточивал в своих руках высшую судебную власть. Суды низшей юрисдикции оставались в руках более мелких сеньоров. Укреплению судебнополитических сеньорий содействовало и распространение иммунитетов. Владельцы банов вели в XIII в. интенсивное наступление на крестьянские общины — марки. Они присваивали себе право распоряжаться Марковыми землями, лесами, водами и «всем, что в них водится» (Grimm, 1957. II, S. 261-262, etc.) *.
Грундгершафт и баннгершафт по форме и существу не представляли противоположности друг другу. В пределах собственных владений баннгер придерживался обычной организации барщинно-дворовой системы. В то же время собственники виллпкаций добивались расширения своих сеньориальных прав. В этой связи показательно расширение прав вил-ликов, которым предоставляются одинаковые с крестьянами права пользования общинными угодьями. Соответственно, вилликп стали принимать участие в собраниях марки и оказывать влияние на принимавшиеся там решения.
Под влиянием товарно-денежных отношений и обострившейся классовой борьбы с конца XII— начала ХШ в. развертывается перестройка сеньории: сеньор отказывается от крестьянских барщинных работ по обработке пашни, заменяя их деньгами. Господский двор с доменом и всеми правами передается в аренду бывшему управляющему или чаще — арендатору со стороны. Арендатор — мейер — становится также получателем всей ренты, уплачиваемой крестьянами, и контролирует оставшиеся виды барщинных работ. Подобная форма аренды — Pachtzins, при которой арендная плата совпадает по объему с суммой продуктовых и
1 «Баннгершафт,— подчеркивает историк ГДР Э. Вернер,— это дальнейшая монополизация меньшинством земельной собственности с целью интенсификации форм и методов эксплуатации в условиях простого товарного производства» (Werner, 1980, S. 461). К концу XI в. складывание судебно-политических сеньорий было завершено, и тем самым был создан тот территориально-правовой порядок, на фундаменте которого могла расти территориальная власть князей.
177
II. Первый этап развитого феодализма денежных оброков, постепенно распространяется. По мнению Виттиха, в Северо-Западной Германии сеньор из каждых четырех держательских крестьянских хозяйств создавал два крупных мейерских, включив в каждое по два крестьянских пашенных надела без дворов. Остававшиеся два крестьянских двора сдавались в аренду двум коттерам, получавшим, кроме усадьбы, не более 2—3 моргенов пашни.
Однако вилликационная система исчезла не на всей территории Германии. В оставшейся части вотчин императорской семьи и территориальных князей сохраняется господское хозяйство. В целом в Германии ХШ в. можно выделить три типа сеньории: «чистая», «окаменевшая» и «смешанная». В «чистой» сеньории барщина отсутствовала, в ней преобладала денежная рента, крестьяне были свободны от наследственной зависимости. Эта форма победила в Нижней Саксонии и Вестфалии (однако, с той разницей, что в Вестфалии сохранялись лично-наследственные зависимые). Разновидности «чистой сеньории» встречаются в Баварии, на имперских землях, в Саксонии и других местах. «Окаменевшие» вилли-кации — это сеньории, сохранившие систему барских дворов с барщинными работами, в которых участвовали и наследственно-зависимые дворовые. Подобная сеньория сохранилась как исключение в графстве Марк на северо-западе страны, более устойчиво она держалась в Алемании, Франконии, Прирейнской области. «Смешанный» тип не занимал сплошной территории, но главным образом был распространен в центральных районах Германии.
С перестройкой сеньории изменился юридический статус крестьян и их держаний. Мейеры-арендаторы Северо-Западной Германии в XIII-XIV вв. пользовались значительными свободами (их ограничение началось лишь в XV в., когда мейерская аренда перестала оформляться договорами и приняла устно-традиционный характер). В Гессенском графстве (прежде всего во владениях майнцского архиепископа, цистерцианского и премонстранского орденов) распространилась срочная издольная аренда, привлекавшая горожан. В Южной Германии (особенно в Баварии) появляются новые держатели, свободные от традиционных крестьянских ограничений в распоряжении землей (Liitge, 1963, S. 62). В Швабии, Бадене, Шварцвальде и Эльзасе свободные колонисты пользуются своими наделами на основе наследственного чиншевого права (Erbzinsgut). Они обязаны платить ренту, выполнять барщину, платить большую допускную плату и т. п. Однако при соблюдении этих обязательств свободные чиншевики могли беспрепятственно отчуждать свои наделы. В Тюрингии, Саксонии и пограничных районах Франконии и Гессена, где процесс освоения новых земель принял большие размеры и длился значительно дольше, крестьянам также удалось уже в ХШ в. освободиться от ряда ограничений в отчуждении надела (при условии своевременной выплаты ренты). Держание этого вида называют «обычным рентным владением» («schlichtes Zinsgut»).
Как видим, в ХШ в. немецкие крестьяне добились освобождения от ряда форм зависимости. Одновременно происходило как бы расщепление зависимости на поземельную, судебную, личную, церковную и территориальную. Редко один сеньор соединял в своих руках все эти виды господства над крестьянином. Последний мог иметь и поземельного господина (Grundherr), и судебного (Gerichtsherr), и личного (Leibherr), и церковного («десятинного» — Zehntherr), и территориального (Land-herr), причем каждая из этих форм господства могла отчуждаться отдельными феодалами третьим лицам. В результате светский феодал мог быть
178
Глава 8. Немецкое крестьянство в XI—XIII вв.
обладателем десятинных прав, а «личный» господин мог жить далеко от вотчины, в которой находился его лично-наследственный крестьянин. Нуждаясь в деньгах, крестьянин мог брать рентные обязательства по отношению к «чужим» сеньорам.
Размеры повинностей крестьян подсчитать трудно. Ни в одном документе нет полных данных о всех видах денежных и продуктовых оброков, о количестве и видах барщинных работ и прочих поборах и платежах. Как правило, вступая в поземельную зависимость по наследству или как арендатор, крестьянин брал на себя все те обязательства, которые были связаны с наследственным держанием или с арендованной землей. Кроме того, господин мог ему навязывать новые виды рент и поборов. В общем можно выделить следующие формы крестьянских феодальных повинностей: 1) обязательство по отношению к личному господину (поголовный чинш — Kopfzins); 2) собственно земельная рента (включая плату за допуск); 3) десятина; 4) судебные и другие платежи фогту; 5) налог территориальному князю; 6) баналитетные платежи; 7) поборы за предпочтительное право господина при продаже надела и имущества (Abel, 1962, S. 196).
По общему объему земельная рента колебалась в значительных размерах. Поземельные поборы достигали десятой доли урожая. В целом до трети урожая крестьянина уходило феодалам всех рангов. Тем не менее перестройка вотчины, которая происходила с конца XII в. и которая избавила крестьянина от основной части барщины, принесла ему существенные облегчения. У крестьянина появилось больше стимулов и возможностей трудиться в своем хозяйстве с целью увеличения его доходности (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 25, ч. II, с. 357—359, 362—364). Новая форма зависимости, возобладавшая в XII—XIII вв.,— «Horigkeit» — предполагала свободу передвижения, укрепление владельческих прав на землю и фиксированный характер повинностей. Следует, однако, отметить, что перестройка сеньории и общий рост производительности труда в сельском хозяйстве в период роста товарно-денежных отношений позволили феодалам существенно укрепить свое господство и расширить материальные ресурсы. Выросли их денежные доходы: крестьяне платили выкуп за барщину, арендаторы вносили арендную плату; вместо прежнего посмертного побора, пошлины за вступление в брак и других личных поборов крестьяне уплачивали специальные денежные поборы для «памяти» (Liitge, 1963, S. 84). При сокращении и выкупе плужной барщины другие ее виды не сократились и иногда даже расширились (в первую очередь это касается барщины по обеспечению роста животноводства).
4.	Колонизация немцами земель к востоку от Эльбы
Время со второй половины XII до начала (местами до середины) XIV в. характеризуется массовым переселением немецких крестьян на территорию к востоку от Эльбы. Это переселение явилось составной частью колонизационного движения, подготовленного военно-захватническими походами феодалов Германии под руководством королей и императоров (в X в.) и князей (в XII—XIII вв.). В результате военных завоеваний и колонизации к востоку от Эльбы появились новые немецкие владения — Бранденбург, Мекленбург, Рюген, Померания и Пруссия. Все эти земли с VI—VII вв. были заселены славянами и пруссами. (Лишь в долине
179
IL Первый этап развитого феодализма
Эльбы, возможно, сохранились отдельные поселения потомков древних германцев, занимавших эту территорию до начала так называемого великого переселения народов.— Schultze, 1961, S. 18—22.) К началу немецких завоеваний здесь сложился ряд славянских и прусских княжеств. В борьбе с немецкими феодалами они потерпели поражение. Часть славянской знати (primores, duces, nobiles) перешла на сторону немецких феодалов и приняла активное участие в переселении немецких крестьян на остэльбскую территорию и переводе славянских крестьян на так называемое немецкое право («ius teutonicum»). К концу колонизации немцы составляли около 50% населения Бранденбурга, Мекленбурга, Рюгена, Померании и Пруссии и 15% населения Силезии. Отдельные группы немецких колонистов проникали в Польшу, Чехию, Моравию и другие восточные районы.
О самом процессе колонизации сведений сохранилось мало. Отдельные стороны колонизации приходится восстанавливать ретроспективным путем, на основе более поздних хроник и документов. Имеют, в частности, значение первые переписи в Бранденбурге 1375 г. (см.: Das Land-buch, 1940) и в сеньории Copay 1381 г. (см.: Das Landregister, 1936). Содержащиеся в них сведения о положении в немецкой деревне конца XIV в. можно сопоставить с отрывочными и локальными данными из более древних документов или хроник. Буржуазные историки при этом преувеличивают планомерность заселения Остэльбии, роль немецких феодалов и особенно церкви. Ряд феодальных институтов, возникших позже, они необоснованно объявляют исконными (Кнапп, 1900; Liitge. 1963: Abel, 1962; Franz, 1970). Захват, раздел и заселение остэльбской территории продолжались полтора — два века, поэтому было бы ошибкой считать, что в основе их лежал какой-то единый план или что весь процесс был однозначен по своим результатам. При всем сходстве колонизация происходила различно в каждом княжестве.
Наиболее общим было то, что повсюду колонизации сопутствовала насильственная христианизация коренного населения. Христианизация была призвана не только укрепить положение новых феодальных господ и ускорить процесс феодализации, но и предупредить возможные столкновения между колонистами и местным населением. Необязательно при этом, чтобы христианство приносили с собой немцы. Так, славянам Западного Поморья оно было навязано Болеславом III, а на Рюгене — Вальдемаром Датским. Именно после этих событий славянские князья приглашают в Поморье и на Рюген немецких крестьян (Fuchs. 1888, S. 13). При таких же обстоятельствах была, вероятно, заселена восточная часть Мекленбурга. Этот вид заселения считается «мирным», хотя, как правильно отмечает историк ГДР X. Герикке, при этом не учитываются столкновения между крестьянами немецкого и славянского происхождения (Deutsche Geschichte, 1965, I, S. 310).
Иначе обстояло дело в Бранденбурге, Западном Мекленбурге и Пруссии. Инициаторами заселения этой территории выступали прежде всего немецкие феодалы — маркграфы, герцоги и магистры тевтонского ордена, которые явочным порядком присваивали себе верховные права на землю.
Для объяснения участия в колонизации Остэльбии немецких крестьян важно выяснить, какие именно их группы включились в этот процесс. Как показал историк ГДР 3. Эпперлейн, уход крестьян из Вестфалии и Нижней Саксонии был обусловлен обострением борьбы западнонемецких крестьян против роста ренты, за ее фиксацию, а также за
180
Глава 8. Немецкое крестьянство в XI— XIII вв.
гарантированные права на наследование земли п имущества; крестьяне стремились, кроме того, спастись от разорительных последствий феодальных междоусобиц и утраты земли при перестройке системы вилликаций. В то же время уходу крестьян содействовали льготные условия поселения в Заэльбье: ограничение прав феодалов на возвращение беглых крестьян (ius revocandi), временное приостановление или сокращение поземельных платежей, обещание феодалов охранять крестьянские хозяйства; прельщала и возможность получить большие наделы плодородной земли (Ер-perlein, 1960, S. 132—137); в колонизации участвовали как зажиточные, так и беднейшие слои деревни (Epperlein, 1960, S. 149—150).
При осуществлении колонизации собственники земли поручали особым локаторам вербовать колонистов в Старой Германии. Кроме того, следует учитывать, что, как отмечает Д. Н. Егоров, в некоторых областях, в частности в Восточном Мекленбурге, колонизация была скорее внутренней, чем внешней, так как в ней участвовало преимущественно славянское население (Егоров, 1915, с. 592, 594).
Историк ГДР Э. Мюллер-Мертенс (Muller-Mertens, 1951/1952, S. 59) выделяет по результатам колонизации в Бранденбурге три области — Альтмарк, Миттельмарк и Уккермарк. В Альтмарке, который наиболее близко расположен к Старой Германии и в котором еще раньше велись истребительные войны, маркграфу не понадобилось больших военных сил для захвата территории. Это позволило поручить организацию заселения локаторам из горожан и крестьян. Здесь даже в 1375 г. было сравнительно мало рыцарских владений, свободных от рентных поборов.
В Миттельмарке бранденбургский маркграф натолкнулся при завоевании на упорное сопротивление, что заставило его расширить свою армию за счет министериалов. Именно им он и поручал функции локаторов, что привело к образованию в большинстве деревень рыцарских дворов. Еще более своеобразна колонизация Уккермарка. Уккермарк был колонизован до того, как он перешел в руки маркграфа. Организаторами его заселения были герцог Померании и славянская знать, перешедшая на его сторону. Поэтому здесь локаторами выступали главным образом феодалы славянского происхождения, которые раньше владели в этих местах землей, а позже получали здесь лены.
Особенности колонизации Мекленбурга также обусловили основание здесь большого количества рыцарских дворов. В Пруссии же, как считает К. И. Фухс, первоначально созданные поселения принадлежали церкви: это были крупные хозяйства — грангии. И только когда эти грангип себя не оправдали, на их месте были созданы крестьянские наделы (Fuchs, 1888. S. 16-18).
Немецкие колонисты не всегда селились обособленно от славян. Иногда славянские крестьяне селились на тех же началах, что и немцы. Для этого обрабатываемые славянской деревней земли разбивались на наделы — гуфы, которые отдавались наиболее зажиточным крестьянам-славянам на условиях, характерных для немецких крестьянских держаний. Остальные жители деревни оставались на положении огородников и были фактически лишены пахотных наделов.
Возникавшие в ходе колонизации сельские поселения отличались от тех, что существовали в Старой Германии, и по форме, и по структуре. Вместо кучевых деревень и мелких хуторов Старой Германии здесь, как и в областях внутренней колонизации, создавались вытянутые в длину деревни с односторонней или двусторонней улицей. Но система полей оставалась в обшем той же (Mager, 1955, S. 50).
181
II. Первый этап развитого феодализма
Поток колонистов шел из Тюрингии, Саксонии, Франконии, Вюртемберга и других районов Старой Германии. Особенно активно в переселении участвовали крестьяне Нидерландов, имевшие большой опыт в необходимых в Остэльбии мелиоративных работах. Это отразилось в названиях — «фламандская гуфа», «фламандский порядок».
5.	Крестьянские хозяйства и феодальная эксплуатация в землях к востоку от Эльбы в XII —ХШ вв.
В ходе колонизации заселялись в первую очередь обезлюдевшие в результате военных столкновений и не обрабатываемые земли. Одновременно урезались существовавшие славянские поселения, пахотный ареал которых и без того был невелик. Колонисты разбивали пахотные земли на гуфы (Fuchs, 1888, S. 18). По размерам гуфы одной деревни были относительно равны между собой, но в разных селениях размеры их не совпадали. Обычно различают немецкую гуфу — 24 га по Мейху, 35— 37,5 га по Мейцену и фламандскую гуфу — 16,8 га (Muller-Mertens, 1951/52, S. 39). В Мекленбурге, как полагает Магер, гуфа была еще больше — 39—42 га (Mager, 1955, S. 50). В общем гуфа в Остэльбии примерно в два—четыре раза превышала гуфу в Старой Германии. Предполагают, что каждому крестьянину-колонисту отмеривали одну гуфу, локаторам — несколько, местами — даже каждую четвертую гуфу (Fuchs, 1888, S. 27—28). По характеру поземельных повинностей различают чиншевые и рыцарские гуфы: первые были обложены ими, вторые — свободны от них. Чиншевые гуфы давались крестьянам-колонистам; при реорганизации славянской деревни ими наделялись также славянские крестьяне. Если в дальнейшем чиншевая гуфа какими-то путями переходила в руки представителя другой социальной категории, она, как правило, по-прежнему числилась чиншевой и с нее взималась та же рента. Так как гуфы локаторов (даже если последние были из крестьян и горожан) освобождались от феодальных поборов, их обычно причисляют к рыцарским. Во всяком случае в документах они называются одинаково — «свободными гуфами».
С самого начала колонизации в Остэльбии складываются различные типы хозяйств. Наиболее распространенными были крестьянские хозяйства в одну гуфу. Они содержались трудом крестьянской семьи. Почти в каждом населенном пункте имелись кроме того хозяйства деревенских старост-шульцев. Они насчитывали по несколько гуф. Тем не менее если старостой был крестьянин, он вел хозяйство трудом своей семьи, нанимая дополнительно рабочую силу со стороны. В тех же, пока еще редких, случаях, когда старостой был рыцарь — потомок министериала-локатора,— его хозяйство основывалось на барщинном труде крестьян-держателей. Если такой рыцарский надел переходил в руки крестьянского старосты, он продолжал обрабатываться барщинным трудом. Во многих деревнях при колонизации создавались, кроме того, священнические дворы, которые обычно сдавались крестьянам в аренду.
По размерам рыцарские, старостинские и священнические дворы мало отличались друг от друга. По данным Лютге, рыцарский двор в Альтмарке имел от 3 до 4 гуф, в Неумарке — 8,5 гуфы, в Миттельмарке — 6 гуф, в Мекленбурге — 3—4, а иногда и 8 гуф. В Пруссии рыцарям давалось за «тяжелую воинскую службу» 40, а за «легкую» — 20 гуф (Liitge, 1963, S. 104—106). О размерах крестьянских хозяйств славян
182
Глава 8. Немецкое крестьянство в XI—XIII вв.
известно мало. Полагают, что на их землях создавались надельные хозяйства, состоявшие из гуфы фламандского образца, т. е. в среднем по 16,8 га. Однако во многих местах сохранились или создавались хозяйства мелких держателей, которые не превышали 2—4 моргенов. Их владельцы занимались преимущественно пчеловодством (Das Landregister, 1936, S. XXXI) и огородничеством.
Во всей Остэльбии преобладало зерновое хозяйство. Сеяли рожь, овес, ячмень, просо, реже полбу. Повсеместно утвердилось трехполье. Но в слабо колонизованных землях сохранилось двухполье. Для скота и особенно для овец отводились обширные пастбища. Общины типа марки здесь не возникали, создавались лишь небольшие сельские общины. Поскольку гуфы были больших размеров, чем в Старой Германии, владелец гуфы порой не нуждался в общинном пастбище, его скот пасся на необрабатываемой части гуфы.
Рента складывалась из различных компонентов. На первом месте стоял чинш, который был фиксирован и взимался в одинаковых размерах с гуф того или иного вида. Чаще всего чинш взимался в деньгах, но иногда в продуктах или в смешанном виде. На втором месте шла десятина, которая взималась с зерна (десятый сноп) и со скота (десятая голова). Кроме того, князья взимали с крестьян, как и со всего населения, экстраординарный налог (bede, precaria), который, однако, к концу XIII в. повсеместно превратился в постоянный земельный налог с чиншевых гуф. Так, в Бранденбурге рыцари после длительной борьбы заставили маркграфа в 1280—1282 гг. превратить bede в фиксированный денежный налог с чиншевых гуф (Muller-Mertens, 1951/52, S. 50). Аналогично поступили рыцари Мекленбурга (Mager, 1955, S. 41, 67). К концу XIII в. земельный налог не превышал десятой части чинша с гуфы. Все крестьяне обязывались кроме того выполнять в пользу князя гужевую повинность при строительстве мостов, дорог и бургов в военное время. Местами крестьяне платили князьям пфенниг «за чеканку монеты», «курицу с дыма», связку льна или конопли и т. д.
Наиболее благоприятной для крестьян формой держания был наслед-ственно-чиншевый надел (Zinserbgut), с которого взимался фиксированный чинш. Эта форма держания была наиболее распространенной. Кроме того, имелись пожизненные держания (Erbfallgut), за наследование которых взималась плата — обычно лучшая голова скота (Mager, 1955, S. 35). Наконец, имелись срочные держания, особенно распространенные в Пруссии на домениальных землях. Хозяйства славянских крестьян постепенно переводились на немецкое право. Поскольку при переводе славян на немецкое право размеры их наделов увеличивались, часть прежних владельцев земли оказалась лишенной надела.
Немецкий крестьянин-колонист и крестьянин-славянин, переведенный на немецкое право, экономически были в лучших условиях, чем немецкие крестьяне в Старой Германии. Относительная льготность условий земельных держаний облегчала хозяйственную деятельность. Не случайно в первые десятилетия после колонизации были распаханы обширные просторы залежей, болотистых и лесистых мест. Стали глубже и чаще пахать пашню, шире применялись орудия труда с железными рабочими частями, серп заменили косой. Урожайность достигла сам-4 — сам-5 Mottek, 1957, I, S. 126—128). Нельзя однако забывать, что временный ?<озяйственный подъем был здесь достигнут ценой гибели в войнах части павянского населения и экспроприации земли у некоторых из оставшихся в живых.
183
11. Первый этап развитого феодализма
Оценивая общин характер феодальной эксплуатации крестьянства в Остэльбии XIII — первой половины XIV в., можно констатировать наличие в ней ряда важных общих черт с современной ей западнонемецкой. Это сходство увеличивалось п за счет упомянутого хозяйственного подъема.
*
Итак, в XI—XIII вв. феодально-зависимое крестьянство Германии, используя успехи товарно-денежных отношений, добивается расширения своей хозяйственной самостоятельности. На раскорчеванной от лесов земле основываются новые хозяйства и целые деревни.
Прежняя барщинно-дворовая система перестраивается. Вотчина частично или полностью утрачивает господское хозяйство и отказывается от барщинного труда. Растут продуктовая и денежная формы ренты. Крестьяне к западу от Эльбы добиваются освобождения от наиболее суровых форм личной зависимости. Подобные крайние формы зависимости в XIII в. не распространяются пока что и в Остэльбии. В то же время повсюду увеличивается роль судебно-политических форм эксплуатации крестьянства — со стороны сеньоров банна на Западе и князей на Востоке.
ГЛАВА 9
КРЕСТЬЯНСТВО ПОЛЬШИ И ЧЕХИИ В XII-XIV вв.
Чешская и польская деревня в эпоху классического средневековья развивалась под знаком активной внутренней и внешней колонизации и тех перемен в статусе крестьянства, что связаны с внедрением так называемого немецкого права. На них, естественно, сконцентрировали свое внимание исследователи, однако усиленный интерес историков к указанным процессам диктовался не только пониманием роли, какую они сыграли в жизни западнославянской деревни и всего общества. Удаленные от XIX—XX вв. на многие столетия, эти сюжеты тем не менее оказывались весьма злободневными, и на предлагавшиеся решения медиевистических проблем падала густая тень социальных, политических, национальных конфликтов нового и новейшего времени.
Споры о роли немцев в аграрной истории западных славян XII — XIV вв. породили необъятную литературу. Большинство дворянских и буржуазных ученых, вдохновляемых политическими реалиями своей эпохи, не могло отрешиться от предвзятости. Общий подход к проблемам внешней колонизации и немецкого права бывал различным — от апологетического, как у шовинистической германской историографии (Г. Штен-цель, А. Мейтцен и др.), до резко негативного, как у славянских историков-романтиков И. Лелевеля, Ф. Палацкого и их последователей. Но, независимо от того, привычным для домарксистской науки оставался взгляд на новшества ХШ—XIV вв. как на нечто наносное, лишенное крепких местных корней. Исследователей поэтому мало интересовала предыстория: сопоставление порядков, существовавших до прихода немцев, с теми, что установились позднее, они строили по принципу резкого контраста.
Историкам-марксистам пришлось во многом заново писать аграрную историю Чехии п Польши. При этом прежде всего отпала презумпция извечности противостояния германского и славянского миров, и центр тяжести сместился с изучения этнических конфликтов на исследование классовых антагонизмов. Утвердился дифференцированный подход к колонизационным процессам, разграничивающий перемещения трудового люда (крестьян, ремесленников) и феодально-патрицианский «натиск на Восток» (см., например: Королюк, 1967). Перемены в жизни чешской и польской деревни стали рассматриваться в общем контексте длительной внутренней эволюции западнославянского общества. Не отрицая внешнего, в том числе германского, влияния (например, того, что формирование правовой надстройки, которая бы отвечала уровню общественного развития, было облегчено и ускорено рецепцией выработанных на Западе юридических норм), ученые убедительно доказывают спонтанность общего хода развития. При такой постановке вопроса, когда исчезает внезапность и произвольность социально-экономических мутаций, усилия науки направлены в первую очередь на то, чтобы выявить глубинные причинно-следственные связи, показать не только результат перемен, но и их предпосылки, начиная с совершенствования производительных сил.
185
II. Первый этап развитого феодализма
1.	Агротехника
Письменные памятники и археологические находки позволяют обозначить основные вехи в развитии агротехники у западных славян. Происходившие сдвиги по своей направленности, да и по хронологии были достаточно близки к тем, что наблюдались у соседних народов.
Плуг сколько-нибудь прочно вошел в быт едва ли ранее второй половины XII—XIII вв. (Historia kultury..., 1978, 1, s. 78—80). Новые исследования связывают начало внедрения плуга со всей совокупностью хозяйственных и социальных изменений в деревне XII—XIV вв. Дополнительный стимул к переходу на отвальную пахоту дало повышение увлажненности почв в эту эпоху из-за климатических колебаний.
Конструктивные особенности раннего плуга не ясны. В XIV в. были в употреблении и бесколесные и колесные орудия. Бесколесный плуг (или плужицу, как его называли в Мазовии), удобный для легких почв, принято было считать за «половину плуга». Порой трудно разобраться, когда в источнике говорится о нем, а когда — о рале, которое тоже обозначалось как «малый плуг», «половина плуга» и продолжало оставаться популярным; причем рало с полозом, которое лучше взрыхляло почву и меньше оставляло сорняков, встречалось теперь сравнительно часто. В Восточной Мазовии и Подляшье была распространена соха.
Характерно, что рало и плуг выступали одновременно в одних и тех же хозяйственных комплексах. Кузница в Рогожно (Великая Польша) должна была еженедельно поставлять в королевское хозяйство по два железных плуга и по одному наральнику (Codex... Majoris Poloniae..., t. 2, № 1068); архиепископ гнезненский Доброгостий обязал кузницу в Бохне давать ему 60 лемехов и 50 наральников (и еще сто железных прутьев длиной в локоть) в год (Visitationes... capituli Gnesnensis..., № 122) и т. д. Тяжелый плуг вошел в обиход прежде всего на дворах феодалов и в зажиточных крестьянских хозяйствах. За ралом там остались вспомогательные функции.
Чередование (или сочетание) озимых и яровых хлебов, издревле выступавшее у западных славян, наводило ученых (Л. Нидерле, Ю. Кост-шевский, В. Гензель и др.) на мысль об очень раннем внедрении трехполья. Но большинство современных историков в этом вопросе проявляет осторожность. Нельзя забывать, что посевы озимых и яровых еще не предрешают типа севооборота и что чередование озими и яри укладывается в систему двух полей. Во всяком случае, доказательств систематического применения трехполья до XIII в. для большинства территорий субрегиона не найдено. Если в Чехии оно зафиксировано со второй четверти XII в., то в польских областях, кроме Силезии, документально подтверждается только с XIV в. Томаш Цёлек из Богуции, продавая в 1325 г. солтыство в своей деревне, резервировал за собой восемь ланов земли, «а именно: два позади моего двора, где я сейчас живу, и шесть, разделенных на три поля, как принято делить поля у крестьян — в первой части два лана, во второй два и также в третьей два лана» (Codex... ecclesiae Cracoviensis..., 1, № 134). Но знаменательно, что система трех полей предстает здесь как вполне привычная (хотя, надо сказать, сама подлинность продажной грамоты 1325 г. вызывает некоторые сомнения) .
В течение рассматриваемых столетий сосуществовали двухполье и трехполье — как в нерегулярном, так и в регулярном их вариантах — и не исчезал перелог. Правильные севообороты отчетливо выступали в
186
Глава 9. Крестьянство Польши и Чехии в XII—XIV вв.
связи с переходом на немецкое право. С ним связан так называемый лановый порядок, когда пашни, прежде хаотично разбросанные вокруг села и засеваемые вперемежку разными культурами, сводились в массивы, подчиняясь принудительной ротации, и надельные крестьяне — чешские седлаки, польские кмети — получали в каждом из полей по полосе. Оценить удельный вес различных систем трудно. Во всяком случае, переход к регулярному трехполью — очень длительный процесс. Кроме того, сокращение паров с половины до трети пахотного ареала не всегда означало безусловный шаг вперед: так быстрее истощалась почва.
В обязанности некоторых деревень входил вывоз навоза на домениаль-ные поля. В инвентарях фигурируют «вилы для навоза» и «возы для навоза». Крестьянам Казнеева дозволялось в виде вознаграждения за труд брать навоз из монастырской овчарни (Regesta... Bohemiae et Moraviae, 4, N 1733). «Удобрение полей» записано Сазавским монастырем в число обязанностей осадчика деревни Гостиваже (Libri erectionum... Pragensis..., № 68). Значит, удобрять стали не только огороды, как прежде, но и поля. Но на равнине скота держали не так много, и удобрений не хватало. Необходимый прирост сборов получали не столько за счет интенсификации земледелия, сколько благодаря расширению посевов. От новых расчисток сокращались пастбища и луга, ограничивая возможности животноводства, что в свою очередь сказывалось на количестве удобрений.
Проса стали сеять меньше. Зато с огородов на поля перемещались горох, чечевица. С XI—XII вв. заметно расширяются посевы овса. Как фуражная культура, он был нужнее в хозяйстве феодала — крестьяне предпочитали волов лошадям (хотя в XIV в. нередко пахали лошадьми, что убыстряло темп полевых работ). Но овес широко употребляли в пищу, и потому его сеяли повсеместно. В польской сноповой десятине конца XIII — первой половины XIV в. (состав которой в известной мере отражал структуру крестьянских посевов) на него приходилось около двух пятых. Примерно столько же составляла рожь, пшеница — одну десятую, ячмень — одну двадцать пятую. Под последние две культуры отводили лучшие земли. Замечено, что их в больших количествах сеяли поблизости от городов: пшеница и ячмень раньше других товаризиро-вались.
Продолжали развиваться и иные отрасли сельского хозяйства, помимо хлебопашества. В виноградарстве шире, чем в какой-либо другой отрасли, применялся наемный труд. Рабочих рук здесь не хватало, и недаром, к примеру, аббатиса Старобрненского монастыря запрещала переманивать работников с винниц обещанием высокой платы (Codex... Moraviae..., 10, N 2). С середины XIV в. приобрели добрую славу чешские рыбники — искусственные пруды, где разводили рыбу. Современные хронисты приписывали заслугу в этом деле первому пражскому архиепископу — Арношту из Пардубиц или самому Карлу IV.
Деревня оказывалась способной прокормить гораздо больше людей, чем прежде: к середине XIV в. число обитателей Польского государства (которое, возродившись в начале века после почти 200-летней феодальной раздробленности, включило в себя только две области — Великую и Малую Польшу) и находящейся в ленной зависимости от него Мазо-вии 1 почти удвоилось в сравнении с 1000 г. Оно составило 1,2 млн. че-
1	Что касается силезских земель, то они отошли к Чехии, и Польское королевство вынуждено было признать их потерю. Восточное же Поморье, захваченное в начале XIV в. Тевтонским орденом, будет воссоединено с Польшей в 1466 г.
187
II. Первый этап развитого феодализма
ловек, т. е. 8—9 человек на км2. Демографический подъем пережи и Чешское королевство, где стадия политического раздробления про^4^ ла в латентных формах и рано, к исходу XII в., была преодолена (в^9' согласны все исследователи, хотя предпочитают обходиться без чигтт То>| показателей).	°BbJX
Абсолютно и относительно растет неземледельческое население Р чаще в актах выступают деревенские ремесленники — общинные ( °Се них преобладали мельники), вотчинные и, наконец, зависимые от чика — сельского старосты 2.	ОсЭД-
Спрос на сельскохозяйственные продукты увеличивался с ростп родов. Чешские источники позволяют утверждать, что как для кр * Г°'
Сенокос. Миниатюра из календаря в псалтири. Изображение июля. Между 1255 и 1267 гг. Польша. Библиотека университета, Вроцлав
нина, так и для феодала торговля зерном в предгуситскую эпоху стала привычной, обыденной. Насколько в ней было заинтересовано бюргерство, показывает серия привилегий, каких добились Мост, Жатец и иные города, заставив крестьян из окрестных сел везти предназначенный для продажи хлеб на городской рынок и только в том случае, если там не найдется покупателя, разрешая отправлять его в другое место.
Деревня не только удовлетворяла потребности страны (что, разумев1 ся, отнюдь не исключало недородов и голодных лет ни в Чехии, ни в ольше), зерно, хотя и в небольших количествах, вывозили в Австрию* Саксонию, Мейссен, Пруссию. Экспорт был объектом законодательного регулирования.
1	.1и?±ТаЦИЯ’ в™гивапие Деревни в рыночные связи и соответствую^ P ены в формах феодальной ренты (см. ниже)—все это к
-о численность и статус
188
Глава 9. Крестьянство Польши и Чехии в XII—XIV вв.
венные, но верные приметы прогресса в сельскохозяйственном производстве XII—XIV вв. Опп тем более важны, что сам прогресс — медленный и не бросающийся в глаза — плохо поддается измерению: сведений об урожайности немного, и репрезентативность их проблематичней Полагают, что — при всей нестабильности и пестроте сборов — в среднем собирали в 2—3, местами в 4 раза больше зерна, чем высевали 3. В Чехии, с ее благоприятными для земледелия природными условиями и лидерством в движении западнославянского аграрного производства, урожаи, по-впдпмому, бывали лучше, чем в Польше. Г. Ловмяньский (Lowmianski, 1967, 3, s. 304—307) считает, что за три с половиной столетия, к середине XIV в., урожайность в Польше возросла примерно на четверть или
Жатва серпом с зубчатым острием. Изображение августа. Миниатюра из календаря в псалтири. Между 1255 и 1267 гг. Польша. Библиотека университета, Вроцлав
треть. Сверх того, крестьяне больше прежнего получали со старопахотных земель по мере отказа от перелога п от двухполья, поскольку сужался паровой клин.
2.	Колонизационный процесс и его основные типы
В сумме подъем урожайности и расширение посевов при переходе к новым севооборотам обеспечивали существенную прибавку к собираемой массе зерна. Но этого все-таки не хватало, и было не обойтись без интенсивной колонизации.
3 При оценке средней урожайности, когда историк оперирует информацией скудной и неточной, неудивителен разнобой в выводах. Так, если один исследователь считает средним урожаем в предгуситской Чехии сам-3 — сам-5, то по твердому мнению другого, па землях феодально-зависимых крестьян в ту эпоху урожай 1 : 3 «был, надо полагать, столь же нечастым явлением, как и урожай 1 : 4» [Рубцов, 1963, с. 305).
189
II. Первый этап развитого феодализма
Как прежде, деревня припахивала новые поля, или от нее отпочковывались выселки и хутора. Одновременно продолжались и приобретали размах дальние крестьянские миграции. По наблюдениям археологов, уже с X—XI вв. существенно возрастает общее число и удельный вес деревушек, срок жизни которых ограничен одним-двумя поколениями их обитателей. Такие недолговечные поселки, свидетельствующие об интенсивных демографических перемещениях,— характерное явление вплоть до XIII в. Миграции обычно идут вверх по течению рек. Так заселялись долины Рабы, Соли, Скавы, Дунайца на юге Краковщины. Постепенно переселенцы продвигались в глубь лесов, отделявших Силезию от Лужиц, покрывавших восточнопольские земли и т. д. Особо зримыми были успехи в освоении чешско-моравской территории. В XIII— XIV вв. процесс в значительной мере охватил даже гористое пограничье — Рудные горы, Шумаву, Чешский Лес и др. Вовсе необжитых земель остается немного (Кркноши, северо-западные высоко расположенные области Рудных гор и т. п.).
На новых местах хлебопашество исподволь (и не везде) оттесняло охоту, рыболовство, лесные промыслы. Об отвоевывании пашни у леса напоминают такие популярные топонимы, как Клюки (чешек, «kluciti» — «корчевать»), Мыто («mytiti» — «вырубать лес») и т. д. По-другому, но о том же говорит множество деревень с названиями, которые хранят память о льготах, предоставляемых феодалом тем крестьянам, что поднимали новь. На карте Польши Р. Гродецки (Grodecki, 1931) насчитал полторы тысячи таких Воль, Во лек, Льгот; изрядная часть их появилась на свет в XIV в. и раньше.
В новые края, за черту устоявшейся феодальной эксплуатации, уходили аскриптиции, сервы и подобные им зависимые крестьяне. Туда же отступали свободные общинники, чьи владения оказывались зажатыми среди вотчин. Стихийные перемещения сочетались с акциями духовных и светских феодалов, привлекавших на свою пустовавшую землю переселенцев, которые получали статус «вольных гостей» (liberi hospites). Таким образом, оба элемента колонизационного движения — отлив из одних мест, прилив в другие — были во многом обусловлены экспансией феодального землевладения.
Епископства и монастыри живо приумножали свои богатства. За неполных два столетия (1136—1314 гг.) Гнезненское архиепископство приобрело НО сел, доведя число имений до 259. В 1374 г. ему принадлежало уже 330 сел и 12 городов. Сулеевский монастырь, которому при основании в 1176 г. было дано 14 деревень, к 80-м годам XIII в. присоединил к ним еще 28, естественно, не остановившись на этом, и т. д. Еще нагляднее успехи церковного землевладения в чешских землях. Оломоуцкому епископству в XII в. принадлежали 82 деревни и 261 двор, а к 30-м годам XIII в.— тысяча деревень и более 600 дворов.
Ход формирования крупной феодальной собственности полнее прослеживается по церковным архивам. Рост светского землевладения не так ощутим. Но и его подтверждают многие акты — прежде всего щедрые и уже в XII в. частые дарения монастырям. В XIII в. княжеские пожалования в Великой Польше получили 29 феодалов (из них 20 человек — по одной деревне, аналогичные данные далее приведены в скобках), роздано было 57 деревень; в малой Польше 22(20) лицам были даны 24 деревни, в Куявии, Ленчицкой и Серадзской землях4 11 (10) ли
4 Области, расположенные между Малой и Великой Польшей и нередко причисляемые к последней.
190
Глава 9. Крестьянство Польши и Чехии в XII—XIV вв.
цам — 12 деревень, Мазовии — 8 (4) лицам — 13 деревень, Поморье — 27 (18) лицам — 40 деревень, Силезии — 32 (29) лицам — 38 деревень.
Сводка (Sczaniecki, 1937—1938, s. 12—18) неполна не только от того, что часть грамот утрачена. Феодалы присваивали княжеские земли и без санкции государя. Политическая раздробленность и усобицы благоприятствовали захватам. С усилением королевской власти захваты утихли, а пожалования продолжались. Политические повороты — конец династии Пржемысловичей (1306 г.), борьба за престол и утверждение в Чехии Люксембургов (1310 г.), династические унии Польши с Венгрией (1370—1382 гг.) и Великим княжеством Литовским (с 1385 г.) и др.— заставляли королей не скупиться, привлекая сторонников. Феодалы расширяли свои владения и другими способами. Встречались в том числе случаи покупки земли у свободных крестьян.
Примером головокружительного возвышения служит малопольский род Лелевитов. Внукам комеса Спицимира, который в свое время унаследовал три деревни, на исходе XIV в. в родных краях принадлежало 46 деревень, несколько городов и замков, не считая приобретений вне Малой Польши.
Основная масса феодалов, конечно, занимала ступени намного ниже, чем потомки Спицимира. Численно преобладавшее мелкое дворянство по образу жизни зачастую мало отличалось от крестьян, с которыми и жило рядом (в отличие от феодалов покрупней, обитавших в замках). Знать в Чехии — паны — в XIII—XIV вв. отгородилась сословными привилегиями от владык и земанов. В Польше это ей не удалось. Тем не менее польские можновладцы по всем статьям были далеки от рыцарства, тем более от его низших прослоек, от влодык и паношей. Несмотря на сохранившуюся даже в XIV в. известную аморфность правящего класса, он в целом креп, обзаводясь новыми привилегиями. На положении деревни сильно сказалось распространение иммунитетов. Церковь приобретала иммунитетные права издавна. С XIII в. в борьбу за них деятельно включились светские феодалы.
Показатели динамики феодального землевладения уже несут на себе отпечаток колонизационных перемен. Прирост числа принадлежавших сеньору деревень и городов, столь наглядный в рассматриваемые века, был результатом сразу двух процессов. Во-первых, монастырь или церковь, барон или рыцарь распространяли свою власть на новую территорию с расположенными там селениями. Во-вторых, на землях, которые принадлежали феодальному семейству издревле либо достались ему путем пожалования, захвата, покупки, возникали новые поселки. Без учета этого должным образом не оценить, например, позиции богатейшего панского рода в Чехии — Витковцев, которые завладели югом страны (одну из пяти ветвей рода составили знаменитые Рожмберки).
Внутренняя колонизация приобрела размах с X—XI вв. и особенно в XII в. Все же ее возможности были ограниченны. Местного населения не хватало для того, чтобы форсировать освоение земель. Из-за крестьянских миграций оголялись старые владения. Выходило как раз то, чего хотел избежать князь Болеслав V Стыдливый, когда в локационной грамоте 1257 г. запретил своему столичному городу Кракову принимать «какого-либо аскриптиция нашего или церковного, или принадлежащего кому-нибудь иному, а также свободного поляка, который до той поры жил в деревне», тут же пояснив: «дабы по этой причине не опустели деревни наши, или епископа, или каноников, или иных особ» (Codex... Cracoviensis, 1, N 1).
Чешские и польские феодалы сажали на землю военнопленных, во
191
II. Первый этап развитого феодализма время военных экспедиций угоняли жителей, с охотой принимали иноземцев и специально приглашали их к себе. В источниках лучше запечатлен тот поток, который шел с запада — из Нидерландов, Саксонии, Франконии, Баварии, Австрии, Бранденбурга, и в исторической литературе внешнюю колонизацию в западнославянских областях принято называть немецкой, хотя среди выходцев из германских княжеств было немало славян.
Обычно землевладелец действовал через осадчика, с которым заранее договаривался о правах и повинностях переселенцев. Эти условия фиксировала грамота, издаваемая князем или королем. Отношения между сторонами при этом регулировались правовыми нормами, перенесенными из Германии. Отсюда — широко принятое название «немецкое право». Впрочем, землевладелец и крестьяне, принимая взаимные обязательства, порой и теперь обходились без санкции сюзерена и без письменного оформления условий. Устный договор и обычай особенно часто заменяли локационную грамоту при распространившемся в конце XIII—XIV в. переводе старых чешских и польских деревень на немецкое право. Наши сведения о масштабе колонизационных процессов опираются на локационные грамоты и, значит, весьма неполны.
В Чехии (вместе с Моравией) от XIII в., когда внешний приток набирает силу, сохранилось 80 известий о локациях. В 19 случаях действие происходило на землях короля (в Моравии — маркграфа), в 55 — в имениях церкви. Участие светских феодалов ничтожно: три случая. Сверх того, одна локация была на земле, принадлежавшей мещанину, и в двух не обозначен статус владельца. Распределение по типам владений, возможно, отразило не столько практику XIII в., сколько сохранность архивов, несравненно лучше сберегаемых церковью. В следующем веке соотношение выглядит так: король и маркграф — 30 локаций, церковь — 86, рыцари — 38, мещане — 4, лица, сословная принадлежность которых неизвестна—3. В каждом четвертом случае оговорено, что двор, деревня, город5 не основаны вновь, а восстанавливаются. Напомним еще раз, что эти цифры годны лишь для ориентировки. Для XIII в. они неправдоподобно малы. По нарративным памятникам, подкрепленным ретроспективными изысканиями, установлено, что максимум локаций падает на правление Пржемысла II Оттокара (1253—1278 гг.).
Среди польских земель колонизация на немецком праве раньше других охватила Силезию. К 40-м годам XIV в. привилегиями там обладало более 600 деревень. На территории будущего Польского королевства локации в первой половине XIII в. были единичными. К 1333 г. немецким правом пользовалось уже около 750 деревень — четвертая часть общего числа. При этом количество новых селений не так велико: из 284 малопольских деревень, приобретших немецкое право, бесспорно новыми были 24 (около 9%).
Своего пика колонизационное движение достигло при Казимире III (1333—1370 гг.): за 40-летие возникло 65 городов. Число сельских локаций достигло 500, и примерно каждая пятая грамота относилась к ново-заложенной деревне. Больше половины (268) локаций приходилось на церковные земли. Рвением в этом деле отличался гнезненский архиепископ Ярослав Богория, который заложил сотню сел. О нем хронист
5 Источники не позволяют строго обособить сельскую колонизацию от городской, но первая, можно не сомневаться, решительно преобладала. О городах печь идет в 13 случаях для XIII в., в 12 — для XIV в.
192
Глава 9. Крестьянство Польши и Чехии в XII—XIV вв.
(Kronika JanKo z Czarnkowa, s. 628) с почтением сообщает: архиепископ, основав в Ловичском округе многолюдные деревни, поднял там чинш с гривны ежегодного дохода до 800 гривен в год.
И освоение новых земель, и переход на немецкое право на просторах монархии Пястов происходили неравномерно. В XIV в. живее всего процессы шли в Малой Польше, где известна 201 локация времен Казимира III (треть — вновь поднявшиеся села). Особенно активно заселялись Люблинщина и Радомская пуща.
Ближние и дальние расчистки, колонизация внутренняя и внешняя в общей сложности дали огромный прирост культивируемого ареала. В Польском государстве XIV в. по примерной прикидке (Topolski, 1958, s. 19) пахотные земли составляли около 25% всей территории — против 16% на рубеже X—XI вв. Показательно, что стало больше конфликтов между общинами и между землевладельцами: чем ближе друг к другу подходили деревни, тем острей были взаимные претензии из-за лесов, вод, лугов, пашен. Властям (в особенности чешским) приходилось ограничивать корчевки, сдерживая неумеренное истребление леса.
Колонизационные маршруты перекрещивались и сталкивались. В приграничных, поздно заселенных Подляшье и Прикарпатье выходцы из Руси встречали польских переселенцев. С юга в Прикарпатье перебирались скотоводы-влахи. Чешские крестьяне уходили в Австрию. В XIV в. поляки проникали в словацкие области, а со второй половины столетия мазовецкие крестьяне переселяются во владения Тевтонского ордена, в район Мазурских озер. В земли Пржемысловичей и Пястов уходили славяне из захваченных немецкими князьями территорий и т. д.
Удельный вес немецких колонистов в сложных и по маршрутам и по этническому составу миграциях варьировал в зависимости от времени и места. В чешских землях XIII в. осадчики-немцы зафиксированы в 17 грамотах, чехи — в 7 (если брать те случаи, когда возможна достаточно уверенная этническая идентификация). Для XIV в. соотношение иное: чехов — 26, немцев — 14. Видна область наиболее активного проникновения последних — пограничные округа на севере и северо-западе. В Польше немецкая сельская колонизация сильно затронула Силезию и Поморье. До восточнопольских окраин она не дошла совсем. Поляками были, как полагают, четыре пятых осадчиков в монархии Казимира III. Не исключено, что местными силами обходились по меньшей мере 95 из 100 селений (Kaczmarczyk, 1964, s. 115).
Оценив численность пришельцев в Польшу с запада всего лишь в 10—20 тыс. человек, Я. Рутковский (Рутковский, 1953, с. 61—62) утверждал, что обширные планы польских феодалов относительно внешней сельской колонизации потерпели неудачу, поскольку многие из локационных проектов не были осуществлены, и в огромном большинстве случаев дело свелось в переводу старых селений на немецкое право и т. д. Такая точка зрения6, родившись в пылу полемики, страдает односторонностью. Неудачные локации бывали повсеместно, при любом типе осад-
6 С данной точкой зрения корреспондируют возражения со стороны некоторых ученых против терминов «немецкая колонизация», «колонизация на немецком праве», чрезмерно, на их взгляд, акцентирующих одну, притом не главную, сторону проблемы: участие переселенцев с Запада в хозяйственном и социальном развитии Польши и Чехии. Иногда (см.: Historia chlopow..., 1970, t. 1, s. 165) вызывает протест само слово «колонизация», которое (едва ли основательно) ассоциируется лишь с заселением пустующих земель чужестранцами или с превращением территории, захваченной иммигрантами, в колонию.
7 История крестьянства в Европе, т. 2
193
II. Первый этап развитого феодализма
ничества, и ссылка на них мало что говорит. И все же сейчас общая картина рисуется далеко не так, как представляет ее К. Кайндль (Kaindl, 1909, Bd. 1, s. 117) и другие шовинистически настроенные германские историки. Тем более, что происходила ассимиляция: потомки немецких колонистов постепенно перенимали язык и обычаи окружающей этнической среды. Обратный результат — германизация славянской деревни под влиянием переселенцев — встречается реже.
3. Социальные последствия внешней колонизации и перехода на немецкое право
Предметом жарких споров долго являлся вопрос о роли, какую прилив колонистов извне сыграл в социально-экономическом и политическом развитии средневековых Чехии и Польши. Сейчас ясно, что немецкая колонизация — явление внутренне неоднородное и противоречивое — не может быть ни однозначно восхвалена, ни однозначно осуждена.
Если говорить о западнославянских странах, которые не утратили своей государственной самостоятельности и не стали добычей германских князей, то здесь непригодна популярная в свое время трактовка немецкой колонизации как скрытой формы германской феодальной агрессии. Проникновение немцев в польскую и чешскую деревню носило преимущественно характер спонтанной инфильтрации, которая нередко задевала интересы феодалов Саксонии, Бранденбурга и других германских княжеств, терявших таким образом своих подданных.
Обострение этнических конфликтов вследствие наплыва чужестранцев имело место. Однако, во-первых, оно обнаруживало себя не везде с одинаковой силой: в Чехии, Силезии, Поморье заметнее, чем в Великой и Малой Польше, не говоря уж о Мазовии. Во-вторых, его породили главным образом колонизационные потоки несельского типа, которые вели к засилью немцев на высоких ступенях феодальной иерархии и среди городского патрициата, либо к онемечиванию местной верхушки.
Прилив рабочих рук в западнославянскую деревню стимулировал освоение новых земель и развитие сельского хозяйства в целом. В какой мере пришельцы-колонисты повлияли на прогресс агротехники, остается неясным. С полным основанием отбросив представления, что только они по-настоящему приобщили славян к земледельческой культуре (Below, 1920, s. 43; ср.: Koetzschke, 1921, s. 149), современная историография не отрицает заслуг переселенцев в совершенствовании орудий труда и агротехнических приемов. Неоспоримо воздействие внешней колонизации и на статус крестьянства.
Чтобы привлечь колонистов, феодалы предлагали им условия более выгодные, чем те, в которых они находились у себя на родине. При всех территориальных и индивидуальных отличиях в Чехии и Польше довольно рано возникла типичная совокупность условий и норм. В принципе не отличаясь от тех условий, какие предлагались колонистам в других частях Европы, она воспроизводила немецкие юридические образцы и потому, как сказано выше, была названа немецким правом. Однако, независимо от происхождения его отдельных формул и норм, немецкое право отразило прежде всего органические перемены в состоянии западнославянской деревни, связанные с дальнейшим развитием продуктовой ренты и появлением ренты денежной. Элементы этого правопорядка обнаруживались еще до прихода переселенцев из-за рубежа, на него переходили обитатели старых деревень. Новые порядки охватили постепенно и тер
194
Глава 9. Крестьянство Польши и Чехии в XII —XIV вв.
ритории, не затронутые внешней колонизацией. В тех областях, где — как в Мазовии — прежние юридические нормы действовали особенно долго, они все равно модифицировались, обретая черты все того же немецкого права.
Перестройка деревни в связи с колонизацией совершалась в обстановке классовых конфликтов, которые в XII—XIV вв. приобрели значительную остроту. О порядке выдачи зависимых крестьян, бежавших от своего господина «в другую землю» (возможно —к другому удельному князю), трактует 28-я статья Эльблонгской книги, или Польской Правды,—древнейшей (вторая половина XIII или начало XIV вв.) записи польского обычного права (Польская Правда, с. 747). Бегство подданных приобрело такой размах, что о нем говорят международные договоры.
С переходом на немецкое право побеги и иные формы классового протеста не затухают. Однако в целом положение деревни скорее всего менялось к лучшему — во всяком случае крестьяне нередко прилагали максимум стараний, чтобы приобрести «новое», «лучшее» право, и шли ради этого на значительные расходы. Такого рода признаки тем более важны, что непосредственно измерить эффект перестройки историку не дано из-за фрагментарности источников и невозможности привести все элементы старой и новой системы отношений к какому-либо общему знаме' нателю.
Параллельно с такими определениями права, как «немецкое», «лучшее», «новое», бытовали, отражая те или другие черты нового порядка, другие его обозначения. На использование деревней городских юридических норм указывал термин «городское право». Право называли также «закупным», поскольку во владениях Пржемысловичей было принято, что переводимый на него местный крестьянин или пришелец-колонист вносил землевладельцу определенную сумму — «закупные деньги». По этой причине в грамотах писали, что господин «продал» новое право. В польских землях закупная система была не столь распространена.
Такой существенный признак новой системы, как наследственность крестьянского держания, запечатлелся в наименовании «эмфитевтиче-ское право», общепринятом в Чехии, откуда оно проникло в Силезию и изредка встречалось в других областях Польши. Правоведы XIII — XIV вв. порой рассматривали отношение крестьянина к землевладельцу в категориях вассалитета. В локационных грамотах упоминается лен (от которого происходит название стандартного крестьянского надела и соответственно единицы площади — лан), омаж. Но эти абстрактные понятия не играли большой роли и скоро были преданы забвению. Крестьянин был не более как пользователем принадлежавшей феодалу земли, а вносившиеся им оброки являлись не только платой за пользование чужой собственностью, но и знаком подданнической зависимости от землевладельца.
Чтобы упрочить зависимость крестьянина, феодалы использовали пережитки традиционного — «польского» и «чешского» — правопорядка, в том числе «право мертвой руки» — посмертный побор. Ст. 22 Эльблонгской книги гласила: «Если умрет кметь, не имея сына, то господин берет его имущество» (Польская Правда, с. 744). С перестройкой сельского быта эта норма постепенно утрачивала силу в монархии Пястов, но только в середине XIV в. «право мертвой руки» было формально отменено статутами Казимира III. Чешская юриспруденция в данном вопросе оказалась еще более консервативной, надолго сохранив посмертный побор, плату за допуск к наследству и другие платежи, указывавшие на
195
7*
II. Первый этап развитого феодализма
несвободное состояние крестьян. В нескольких архиепископских селах вблизи Праги «право мертвой руки» было отменено в 1386 г. В первые годы XV в. его упразднили во всех имениях архиепископства, за что с крестьян был взыскан выкуп. Некоторые монастыри и светские феодалы последовали их примеру. Тем не менее вплоть до гуситских войн «право-мертвой руки», вызывавшее негодование крестьян и не раз осужденное в проповедях Яна Гуса, оставалось во многих имениях.
Хотя законодательство не давало четкого ответа на вопрос, отчуждаем ли крестьянский надел, крестьянин-эмфитевт мог (в одних случаях с согласия землевладельца, в других — не спрашивая такового) продать свое держание с тем, чтобы все повинности перешли на покупателя.
Обычай и писанное право признавали за крестьянином возможность уйти из деревни. Чешские акты (грамота города Жатца, выданная в 1266 г. Пршемыслом II, и др.) включают условие, согласно которому селянин обязан получить разрешение своего господина и не иметь недоимок. Представленный в 1355 г. на утверждение сейма проект законника Карла IV унифицировал требования к уходящему: выход разрешался после дня св. Мартина (12 ноября) при условии выплаты либо перевода на оставляемого вместо себя крестьянина всех оброков и податей. Разрешение землевладельца было нужно, но за него не следовало платить, и господин не вправе был удерживать подданных (Majestas Carolina, с. 855). Хотя сейм не принял свод законов Карла IV в целом, отдельные его части были утверждены, и среди них — изложенная выше ст. 74 «О выходе людском». Тем не менее не предусмотренный ею платеж за разрешение на выход удержался во многих местах. Сама же санкция господина требовалась во второй половине XIV в. почти повсеместно.
В Польском государстве некоторое ограничение крестьянских выходов, кое-где практиковавшееся в годы феодальной раздробленности, было узаконено для всей Малой Польши Вислицким статутом Казимира III (ср. XIV в.): «Из-за того, что подданные покидают господские имения без всяких к тому надлежащих оснований, эти имения часто пустеют... Поэтому мы устанавливаем, чтобы из одного села в другое вопреки желанию господина села, в котором они живут, могло перебраться не больше чем один-два кметя» (Полный свод статутов..., с. 759). Однако эта ограничительная норма (имевшая в виду число уходящих в течение одного года) не привилась. Изданный одновременно для Великой Польши Петрковский статут разрешал выход на рождество, если за крестьянином не было недоимок. Статуты провозглашали строгие санкции против беглых селян и их укрывателей.
Локационные грамоты и позднейшие акты, регулируя статус отдельного крестьянского двора, вместе с тем определяли принципы сельского самоуправления, согласовав их с верховными судебно-административными прерогативами феодала. Во главе деревни стоял наследственный староста — в Чехии рижтарж (термин был принесен франконскими колонистами), в Польше солтыс или войт (оба термина из саксонской практики) . Свои судебные функции он выполнял при участии выборных лавни-ков. Долгое время историки думали, что, в отличие от старого — «польского» и «чешского» — права, новые правовые нормы в западнославянской деревне не опирались на общинный строй, разрушали его. В послевоенные годы эту точку зрения отстаивал Б. Д. Греков (Греков, 1952, ч. 1, с. 349). Дальнейшие изыскания не подтвердили ее. В XIII-XIV вв. сходит со сцены древнее ополье со своим корнями уходящим в дофеодальную эпоху укладом. Оно трансформируется под напором соци-
196
Глава 9. Крестьянство Польши и Чехии в XII—XIV вв. альных перемен, запечатленных, с одной стороны, в немецком праве, с другой — в иммунитетных привилегиях, которые выводили феодальную собственность из-под действия опольной системы. Остатки ополья дольше всего (до XV в.) просуществовали (под названием «осада») в мазовец-кой деревне. Нормы немецкого права лишь адаптировали ее к изменившимся условиям: в связи с перемером полей источниками засвидетельствован принудительный севооборот и т. д.
Охарактеризованные выше порядки гв деревне на эмфитевтическом праве в первую очередь касались феодально-зависимых полнонадельных крестьян: седлаков в Чехии, кметей в Польше. Эти категории составляют остов сельского общества XIII—XIV вв. Прежняя пестрота групп зависимого населения терялась с распространением эмфитевзиса. Как следствие — происходит терминологическая унификация.
Отмирали употребительные еще в XII в. обозначения: сервы, нароч-ники, приписанцы, десятинники, гости и т. д. Некоторые из терминов (например, servi) знакомы всей Европе, что, впрочем, не гарантирует их единообразного и четкого употребления. Другие — местные, иногда сугубо локальные, тем более трудно поддаются дешифровке. В своем большинстве они передавали оттенки неимущественного порядка. Такое обычное и, казалось бы, не требующее комментариев обозначение, как раире-res, подразумевало не бедняков, не малоимущих, а людей, чьи права были «бедны», т. е. зависимых от господина.
Для тех категорий, которые находились в личной зависимости от феодала и по своему положению были недалеки от невольников (ascripticii, ancillae, familia и т. п.), нивелировка, стиравшая память об их происхождении и о различиях в формах повинностей, была благом. С другого конца социально-правовой шкалы в массив феодально-зависимого крестьянства втягивались свободные общинники. Измерить вес свободных селян в обществе мешает хотя бы то, что для современников «дедичами» (heredes) были как мелкие аллодисты, так и наследственные держатели. Во всяком случае, существование этой группы в XIII—XIV вв. и позже засвидетельствовано источниками. Но, и ранее гетерогенная, она со временем расслаивалась и размывалась.
Сословное размежевание шло медленнее на окраинах, где крестьянин оставался воином. В Чехии обитатели гористой пограничной полосы, куда нормы феодального правопорядка доходили с запозданием, сохранят некоторые привилегии вплоть до XVI—XVII вв.
На грани между крестьянством и дворянством стояли польские заго-новые (иначе — загродовые) шляхтичи, которых больше всего было в Ма-зовии и на Люблинщине. По поводу происхождения этой межсословной прослойки в исторической литературе предложено много гипотез. По-видимому, оформление прослойки связано с созданием пограничных поясов, которые прикрывали польские земли с востока и северо-востока.
Если основная тенденция развития феодальной деревни вела к четкому разграничению сословий, то перестройка аграрных порядков в Чехии и Польше ХШ—XIV вв. добавила к разряду промежуточных по своему социальному облику категорий уже упомянутых наследственных сельских старост. У рихтаржей, солтысов, войтов бывало неодинаковое происхождение: среди них встречались не одни крестьяне, но также горожане и рыцари. Старосту от односельчан отделяло многое. Его земля свободна от чиншей (а сам надел больше обычного в несколько раз). Ему положена доля — обычно треть — взимаемых в пользу феодала судебных штрафов и т. д. Лежащая на нем обязанность военной службы, уравни-
197
II. Первый этап развитого феодализма
вая в этом смысле старосту с мелким рыцарем, подкрепляла его притязания на принадлежность к нобилитету. Понятно, что феодалам все это было не по душе, и они всячески старались столкнуть солтысов в ряды крестьянской верхушки.
Говоря о структурных изменениях в западнославянской деревне, важно подчеркнуть, что XIII—XIV вв. зафиксировали выделение категории малоземельного крестьянства — подседков в Чехии, загродников в Польше. Подседки держали карликовые наделы, которые порой раз в 60 уступали обычному наделу седлака. В источниках конца XIV в. выступают подседки, имевшие только дом с огородом. Если свое хозяйство и могло прокормить загродничью семью (что, очевидно, бывало не всегда), необходимость платить оброки, церковную десятину, подати заставляла малоземельных искать приработка.
4. Эволюция форм феодальной ренты
Записанные в локационных грамотах отработки были минимальными. Они включали в себя извоз, починку мостов и т. п. и зачастую не предполагали полевой барщины.
В Польше XIII —начала XIV в. обычный размер денежного оброка — четверть гривны (или, считая в другой монетной системе, 12 грошей) с полного ланового надела7. Вторую половину оброка взимали зерном — как правило, по две меры пшеницы, ржи и овса. К этому добавлялись баналитетные платежи и разного рода натуральные приношения. Деревня обязана была содержать своего господина либо его посланцев, когда те дважды в году приезжали вершить суд (в третий раз содержание ложилось на солтыса). С нее следовали экстраординарные повинности — при выкупе господина из плена и пр.
В Чехии той же поры оброки были выше по размерам и денежные платежи занимали большее место. В XIII в. чаще платили по два ферто-на (один фертон — 16 грошей) с лана. К концу столетия грамоты фиксируют и три фертона (48 грошей) и гривну (64 гроша). Если вспомнить, что там шире распространен был обычай взимать закупные деньги и срок льгот в XIII в. был короче польских, напрашивается вывод, что условия эмфитевтического права в Чехии были более жесткими. Возможно, различия в платежах отражают разницу не столько в норме эксплуатации, сколько в массе прибавочного продукта. Благоприятные природные условия и сравнительно высокий уровень агротехники давали Чехии преимущества, а удельный вес денежной ренты говорит о более активном втягивании чешских крестьян в товарно-денежные отношения. Столетие спустя в той же Чехии сроки льгот несколько удлинились. Такая тенденция, должно быть, указывает на усложнение расчисток: ближние и удобные для колонистов земельные резервы во многих местах кон-
7 Монетные системы в Польше и Чехии менялись, как менялось и содержание серебра в монете (при этом монеты чешской чеканки, особенно появившиеся на рубеже XIII—XIV вв. пражские гроши, пользовались у современников лучшей репутацией). Лан не был строго определенным понятием. Это могла быть и мера площади и единица обложения. При отмеривании лана считались с качеством земли и другими, чаще всего нам неизвестными, факторами. Если даже принять, что самая распространенная разновидность лана отвечала наделу размером около 17 га, то вовсе не значит, что в лановом хозяйстве непременно бывала распахана вся площадь. Поэтому данные о платежах и наделах больше годны для приближенных сопоставлений, чем для характеристики абсолютных величин.
198
Глава 9. Крестьянство Польши и Чехии в XII—XIV вв.
лились, нужно было забираться в глушь и затрачивать больше сил, что и возмещала льгота.
Сравнение многих десятков локационных грамот убеждает, что в западнославянских странах на протяжении XIII—XIV вв. денежная рента завоевывала первенство среди крестьянских повинностей. Процесс, однако, не был прямолинейным: сталкивались различные тенденции, заметны были локальные отличия.
Из сохранившихся 19 великопольских грамот второй половины XIII в. денежный чинш без натуралий знала одна (5%), продуктовый чинш без денежных платежей — 5 (26%) и сочетание обеих форм —13 грамот (69%). В 64 грамотах, происходящих из Великой Польши и датируемых второй половиной XIV в., соотношение оброков иное: поборы деньгами — в 39 актах (61%), натурой —в 7 (11%), и тем и другим —в 18 грамотах (28%). Что касается размеров денежной ренты, то они зримо увеличивались, в своем движении опережая обесценивание монеты. Росла и рента продуктами.
Что особенно примечательно — на исходе рассматриваемого периода чаще упоминаются отработки. Среди 64 великопольских грамот второй половины XIV в. о них говорят 39 (61%), тогда как столетием ранее из 19 — одна (5%). Тенденция к росту отработочной ренты и внедрению полевой барщины заметна в польских землях повсюду. В ранних грамотах, как сказано выше, полевая барщина обычно не фигурировала, и до-мениальные поля — те несколько ланов, которые землевладелец при локации оставлял за собой,—обрабатывала, по-видимому, челядь (хотя помещичьи ланы могли и просто лежать нетронутыми). Понемногу эту обязанность перекладывали на крестьян, которых в XIV в. заставляли по два-четыре дня в году работать на господской земле. Такая система была принята в Великой Польше и Силезии. В малопольских источниках обозначали не число барщинных дней, а размер участка, который надлежало возделать кметям. Обычно на крестьянский двор падала обработка двух моргов; в переводе на рабочие дни урок составлял от 10 до 20 дней в году.
В Чехии сумма феодальных платежей и повинностей (как и в Польском государстве, включавшая в себя, помимо присваиваемой землевладельцем ренты, церковную десятину и государственную подать) также возрастала номинально и реально. Исследованиями Б. Т. Рубцова (Рубцов, 1963, гл. 4) и других обнаружена определенная районизация.
В центре страны, в Пражском округе, где развитие внутренней и внешней торговли обеспечивало землевладельцу возможность широкого сбыта сельскохозяйственной продукции, феодалы, прежде всего монастыри, сделали упор на развертывание домениального хозяйства. Барщина появилась в тех деревнях, где ее в XIII в. не было вовсе, и заметно, что помещики предпочитали урочную систему поденной. Расширялся перечень барщинных работ. Во владениях Бржевновского монастыря, расположенных вблизи столицы, барщина достигала трех дней в неделю. Судя по урабариям, в доходах бржевновских бенедиктинцев барщина кое-где стояла наравне с чиншами. Это было исключением, но симптоматичным.
На крайнем юге, в незамыслицких селах того же самого монастыря, отработки были значительно меньшими. В трех селениях из восьми они сводились к нерегулярной починке дорог. Здесь заметна тенденция переводить барщинную повинность на деньги. В светском землевладении Южной Чехии барщина тоже не играла большой роли. В огромных имениях
199
II. Первый этап развитого феодализма
Рожмберков крестьяне или не знали ее, или могли выкупать. Прочие области Чешского королевства занимали промежуточное положение между Пражским округом и югом, будучи все же ближе к последнему.
Источники XIV в. запечатлели значительную пестроту крестьянского землевладения, тогда как в ХШ в., полагают, обычным для кметей и седлаков был лановый надел. Сравнительно полные и надежные данные доставляют чешские урбарии. По ним видно, что под конец XIV в. в Южной Чехии доминировали наделы ниже ланового. В Пржибрамских владениях Пражского архиепископства (47 селений) 36,5% хозяйств держали до четверти лана, 35,6% хозяйств—от четверти до половины лана и т. д. (Рубцов, 1963, с. 278). В пражской округе, напротив, велик был вес однолановых и даже более крупных дворов. Как видно, расслоение крестьянства шагнуло дальше в тех районах, где господствовала денежная рента и была слаба барщина.
В заключение следует подчеркнуть, что эмфитевтическое право, отразив органические перемены в состоянии западнославянского общества, оформило переход от примитивной отработочной ренты (если вслед за рядом специалистов признать существование здесь таковой стадии, что, однако, еще далеко не доказано) и нерегламентированных, основанных на обычае, поборов к стабильному оброку. Отсюда еще одно название нового порядка: «чиншевое право». В XIV в. в обстановке роста товарности сельского хозяйства и интенсивного влияния города денежная рента выходит на авансцену.
ГЛАВА 10
ВЕНГЕРСКОЕ КРЕСТЬЯНСТВО
В СЕРЕДИНЕ XIII — 30-х ГОДАХ XV в.
Венгерское крестьянство населяло значительную часть королевства Венгрии: Большую Среднедунайскую низменность, прилегающие к ней предгорья (до границы буковых лесов) и лесные долины склонов Карпат и Трансильванского плато. В состав королевства входили в изучаемый период также земли, населенные словаками, хорватами, немцами, влахами, русинами, сербами. Основное внимание в дальнейшем изложении будет уделено венгерскому крестьянству. Но следует иметь в виду, что особенности его хозяйственного положения и правового статуса были свойственны в значительной мере и сельским трудовым группам иной этнической принадлежности. Показательно, что источники, и прежде всего акты государственной власти, редко различают крестьян по этническому признаку.
В середине XIV — первой трети XV в. Венгрия переживала экономический подъем. Одним из его показателей служит рост численности населения: в середине XIV в. оно достигло примерно 2 млн. человек, а менее чем через столетие — примерно 3 млн. В конце первой трети XV в. горожан насчитывалось около 30—35 тыс. Показательно, что среди собственно городского населения ремесленники находились в явном меньшинстве—на их долю приходилось по разным подсчетам от 17 до 30% или от 20 до 25%. Хотя именно в этот период наблюдается сравнительно быстрый рост городов (собственно статус городов и оформляется во второй половине XIII в.), реальные масштабы этого процесса были невелики, что объясняет и узость медленно складывающихся областных рынков, и слабость проникновения товарно-денежных отношений в венгерскую деревню. Это, как мы увидим ниже, оказало непосредственное воздействие на характер эксплуатации крестьянства.
Земледелие занимало в XIII в. ведущие позиции в сельском хозяйстве. Процесс колонизации приобрел широкий размах уже в этом столетии и продолжался позднее. Природно-климатические, почвенные условия, а также социальные факторы определили господство переложной системы земледелия с разным набором культур и разными ротационными циклами. На рубеже XIII—XIV вв. появляется трехполье, масштабы применения которого постепенно увеличиваются. Основным орудием было тяжелое рало, хорошо известное практически во всех странах Европы. Помимо расширения площади освоенных земель, сельскохозяйственный прогресс проявлялся в известном совершенствовании агротехнических приемов и отборе культур. На протяжении рассматриваемого времени увеличивается значение пшеницы, ржи, овса, ячменя, и практически исчезают просо и полба. Постепенно растет возделывание интенсивных культур — конопли, льна, а в особенности — виноградной лозы. Развитие виноградарства особенно заметно во второй половине XIV—XV в. В то же время расширяется возделывание фруктовых культур вообще. Заметную долю в продукции крестьянского двора составляют овощи.
Рост земледелия не означал, однако, упадка скотоводства, традиционно игравшего у венгров большую роль. Более того, в некоторых аспектах интенсификация труда выступала в скотоводстве раньше и более выпукло (имеем в виду меры по улучшению сенокосных угодий, наме-
201
II, Первый этап развитого феодализма
чавшуюся порайонную специализацию). Широко были развиты и рыболовство и пчеловодство.
Показателем экономического прогресса служит также зарождение и постепенное развитие сельского ремесла и появление нового типа аграрных поселений — местечек, т. е. крупных по размерам деревень, где налицо местный торг и где в основном концентрировались сельские ремесленники. В XV в. насчитывалось около 800 таких местечек (Шушарин, 1971, с. 203). Быстрее всего расширились в них те виды ремесел, которые обслуживали отрасли земледелия и скотоводства, связанные с рынком.
Структура феодального землевладения в основных своих чертах сложилась еще в предшествующую эпоху (см. т. 1, гл. 12). Сохранилось, а в ряде отношений усилилось преобладание крупных владений магнатов (баронов). Им в конце XIV в. принадлежало свыше 33% населенных пунктов и 34% крестьянских хозяйств. На долю средних и мелких феодалов, дворян, сословная консолидация которых была закреплена так называемой Золотой буллой 1267 г., приходилось в конце XIV в. несколько более 39% поселений. Церковным феодалам принадлежало 12,1% сельских пунктов, королям — свыше 15% поселений. Показательны изменения, происшедшие примерно за полстолетия: в 30-е годы XV в. магнаты владели 40% сельских поселений, дворяне —43%, церковь — 12%, а король—всего 5%. Сопоставление с приведенными выше цифрами показывает быстрый рост светского магнатского землевладения, более умеренное расширение дворянских владений, причем источником пополнения и в том и в другом случае была раздача королевских имений. В конце первой трети XV в. светские и духовные магнаты владели в общей сложности 52—56% поселений страны (Шушарин, 1971, с. 170).
Для крупных сеньорий типична разбросанность отдельных имений, их компактность уходит в прошлое. Только с XV в., и то в небольших размерах, начинает развиваться барский домен. В скотоводстве увеличивается роль собственно вотчинного хозяйства.
Все отмеченные социально-экономические процессы самым непосредственным образом повлияли на особенности экономического положения крестьян и повышение их правового статуса. Здесь необходимо выделить два периода: первый охватывает вторую половину ХШ —начало XIV в., второй — начало XIV — первую треть XV в.
К середине ХШ в. формы феодальной зависимости отдельных категорий венгерского сельского населения были различными (см. т. 1, гл. 12). Эволюция правового положения этих категорий привела в начале XIV в. к исчезновению существенных различий между ними. Это было следствием ряда взаимосвязанных процессов. Так, произошло смягчение личной зависимости сервов, которые раньше не имели права свободного перехода. К 20-м годам XIV в. сервы и либертины как особые категории феодально-зависимого крестьянства исчезают. К этому же времени в источниках перестают упоминаться в качестве особых категорий удворники и замковые люди. В связи с сокращением королевских владений и быстрым ростом частных сеньорий они превращались в частновладельческих крестьян.
Возросла абсолютная и относительная численность крестьян-госпитов (венгров, славян и др.). Категория госпитов, свободных от лично-наследственной зависимости, пополнялась за счет беглых сервов, удворников, замковых людей. Не случайно, стремясь удержать замковых людей и удворников на пх наделах, король Бела IV (1235—1270) иногда предо-202
Глава 10. Венгерское крестьянство в XIII — 30-х годах XV в.
ставлял им статус госпитов. Госпиты сыграли немалую роль в освоении новых земель.
Процесс колонизации сопровождался в Венгрии предоставлением крестьянам и иных льгот. Так, госпиты, приглашенные для распашки нови, нередко освобождались от повинностей на ряд лет. Но не всегда. Так, в 15 госпитских грамотах из известных нам 33 такая льгота не оговорена. Эти же памятники отразили основные тенденции эволюции феодальной ренты в изучаемое время — утверждение в качестве ее-юснов-ных форм натурального, а также денежного оброка и постепенное исчезновение примитивных отработок.
Сев. Миниатюра из иллюстрированного календаря. XV в. Венгрия. Государственная библиотека «Сеченьи», Будапешт
Характерной чертой статуса госпитов было наличие права выхода из имений, не связанного с согласием землевладельца. С расширением слоя госпитов, вобравшего в себя крестьян, находившихся ранее в личнонаследственной зависимости, рента натурой и деньгами становилась повинностью все большего числа крестьян, а право перехода — характерной чертой их правового положения. Показательно, однако, что почти ?лповременно составляются и такие госпитские грамоты, где одним иа обязательных условий выхода фигурирует согласие землевладельца.
В результате нивелировки статуса различных категорий зависимого населения, начавшейся еще в предшествующий период, современники
203
II. Первый этап развитого феодализма
стали все чаще называть зависимое сельское население общимц^гермина-ми: «иобагионы», «народ» (populus), «люди» (homines). В а(кте 1327 г. Веспремского монастыря констатируется, что зависимое население (populus) охватывает крестьян различных категорий, проживавших в данном имении в предшествующее время (CDH, VIII/3, р. 260). От термина «jobagiones» произошло и венгерское слово «jobbagy» — феодальнозависимый крестьянин. Распространение для обозначения зависимого крестьянства обобщающих терминов отражало тенденцию к складыванию единого в правовом отношении класса крестьянства. Законодательно эта тенденция была закреплена декретом 1314—1315 гг., ст. 69 которого рас-
Уплата крестьянами натурального оброка помещику. Миниатюра из книги епископа Родерика «Зерцало человеческой жизни». Венгрия. 1479 г. Библиотека университета, Лейпциг
сматривает всех крестьян королевства Венгрии (rustici) в качестве единого слоя зависимых от дворян людей (jobagiones) (SVC, I, р. 181).
Хотя все эти крестьяне пользовались фактической свободой перехода, в XIV в. такому переходу постепенно начинают чинить препятствия. Так, в королевских грамотах появляются оговорки относительно того, что переход возможен лишь при согласии господина (RMA, р. 625). В первые десятилетия XIV в. феодалам удалось добиться подобного ограничения крестьянского перехода в общем порядке: закон 1314—1315 гг., закрепив за всеми крестьянами право выхода, обусловил его разрешением землевладельца. Но пока продолжался процесс колонизации (т. е. до 30-х годов XV в.), фактическая свобода крестьянских переходов (особенно для госпитов) сохранялась (последняя госпитская грамота, зафиксировавшая это право, относится к 1438 г.).
204
Глава 10. Венгерское крестьянство в ХШ — 30-х годах XV в.
Относительная благоприятность социально-правового статуса крестьян и укрепление самостоятельности крестьянского хозяйства как раз и создали предпосылки экономического подъема страны в XIV — первой трети XV в.
Отмеченные в начале раздела явления роста производительных сил в сельском хозяйстве характерны прежде всего для этого времени. Показательны в той же связи постепенно расширявшиеся связи крестьянского хозяйства с рынком: главными поставщиками сельскохозяйственной продукции для него (при всей узости областных рынков) были именно крестьяне. Феодалы появляются на внутреннем рынке (и то в
Крестьяне вносят десятину.
Миниатюра из книги епископа Родерика «Зерцало человеческой жизни». Венгрия. 1479 г. Библиотека университета, Лейпциг
небольших масштабах) лишь в первой половине XV в., правда, вывоз сельскохозяйственных товаров (скот, вино и пр.) в соседние государства они целиком держат в своих руках. Крестьяне же доставляли на торжища венгерских городов и местечек живой скот (лошади, волы, быки, коровы, телята, овцы, свиньи), мясо, сыр, жир, шерсть, вино, зерно (продовольственное и кормовое), соленую рыбу, сено и т. п.
Постепенное втягивание крестьян в товарно-денежные отношения диктовалось отчасти их собственными нуждами, а в большей мере — изменением ренты. Ее эволюция определялась факторами двух планов. С одной стороны, феодалы — как светские, так и церковные — добивались расширения денежной ренты, соперничая в этом отношении некоролевской властью. С другой стороны, размеры, а иногда и виды взиманий в немалой степени зависели от силы крестьянского сопротивления феодальному нажиму.
205
II. Первый этап развитого феодализма
Вследствие относительной узости внутреннего рынка и ограниченности товарно-денежных отношений не удалось ни увеличить абсолютную величину денежной ренты (так называемого денежного поземельного взноса), ни коммутировать натуральные оброки и кое-где сохранившиеся отработочные повинности. Светским сеньорам удалось добиться лишь роста ренты натурой. Так, в 1351 г. была узаконена девятина — «девятая часть всех плодов и вина». Этот законодательный акт закрепил и распространил на крестьянство всего королевства повинность, собиравшуюся до его издания лишь с части крестьян. Законом 1397 г. вводился еще один натуральный побор: феодалы стали получать третью часть рыбы, выловленной в реках, протекавших через их имения, и половину, пойманной в их прудах и озерах (МТТ, 23. к; 221—223. 1.). Часть собранных таким образом продуктов феодалы сбывали на рынках, прежде всего внешних. Иностранные источники уже с XIV в. говорят о вывозе за границу скота. Показательно, что закон 1397 г. освободил феодалов от уплаты пошлин «за продовольствие, перевозимое из одного имения в другое или в другие места» (МТТ, 3. к., 222. 1).
К увеличению денежных поступлений с крестьян стремилась, как мы уже отмечали, и церковь. Закон 1397 г. разрешил перевод церковной десятины на деньги. Однако реализовать этот законодательный акт вряд ли удалось: уже в 1447 г. десятины вновь предписывалось взимать натурой. Объяснялось это в немалой степени «конкуренцией» в сборе денег с крестьян со стороны государства. Рост государственной эксплуатации заметен уже с конца XIV в., и выражался он как в увеличении норм денежного регулярного налога, так и во введении чрезвычайных налогов на военные цели. Укрепление аппарата местной администрации привело в 30-е годы XV в. к постепенному распространению практики комитатских налогов, взимавшихся на местные нужды. В описываемый период сохранялись, по крайней мере отчасти, разного рода военные службы — повинности в пользу государства или их владельцев.
К концу рассматриваемого периода в Венгрии наступает постепенное ухудшение положения крестьянства. Крестьян лишают возможности бесплатного пользования лесами, ограничиваются их права на составление завещания, все более затрудняются крестьянские переходы, расширяются судебно-административные прерогативы сеньоров.
Уже в первые десятилетия XIV в. фиксируются попытки отдельных феодалов воспрепятствовать выходу крестьян даже при выполнении условий, предусмотренных законодательством. Известны случаи, когда господа избивали членов семей крестьян, собиравшихся уйти из имения, запрещали им убирать урожай, отнимали имущество и т. д. В законах короля Жигмонда (1387—1437 гг.), формально подтверждавших право выхода крестьян, упор делался на возможность для мелкого и среднего дворянства добиваться «вывода» крестьян из имений других феодалов.
Законодательные акты первой половины XV в. (закон 1405 г. и др.) уже прямо говорят о стремлении крупных феодалов ликвидировать крестьянский выход. Попытки той прослойки землевладельцев, которые обладали для этого силой, задерживать крестьян стали настолько частым явлением, что потребовалось вмешательство государственной власти. Вот что говорится, например, во многих актах о заселении имений в первой половине XV в.: «Есть многие жители нашего королевства, имеющие или держащие имения, которые различными обвинениями, истребованием штрафов, податей и взносов стараются удержать у себя крестьян, пожелавших перейти для жительства в имения других владельцев, и не раз
206
Глава 10. Венгерское крестьянство в XIII — 30-х годах XV в.
решают им свободно уйти. Поэтому некоторые наши королевские имения, как и имения церквей и дворян и людей другого достоинства, терпят немалый ущерб из-за запустения» (Knauz, 1863, 717—718. 1.). Судя по подобным свидетельствам, крестьянский «выход» в XV в. был сильно затруднен.
На ухудшение своего положения крестьянство ответило восстаниями. В соглашении, заключенном крестьянами с представителями феодалов в ходе знаменитой крестьянской войны 1437—1438 гг., говорилось: «Когда [крестьяне] хотят перейти из одного имения в другое место, то им не разрешают это сделать, даже в случае, если они будут лишены всего их имущества... Ясно, что все жестокие мучения и угнетения жителей королевства происходят от того, что тем, которые хотят переселиться для жительства в другое место, не разрешают этого делать» (DT, р. 98,102).
Практическая ликвидация крестьянских переходов в середине XV в. была шагом на пути к утверждению крепостного права в Венгрии. Существенно, однако, что прекращение выходов крестьян, явившееся результатом позиции большинства господствующего класса, не было оформлено законодательно в масштабе всей страны. И это понятно. Королевская власть с конца XIV в. все чаще рассматривала переход не как акт волеизъявления самих крестьян по преимуществу, а как их «вывод» («вывоз») одними феодалами у других. Именно эти отношения и регулируют как частные, так и общие постановления правительства. Первые связаны с судебными исками прежних владельцев из-за нарушений условий вывода крестьян их новым господином. В таких тяжбах феодалов крестьяне — всего лишь объект спора, и в самом разбирательстве они не принимают активного участия. Распоряжения правительства более общего характера касаются прежде всего в первой половине XV в. отдельных областей королевства, запрещая в них «вывод» («вывоз») крестьян обычно сроком на один год. Так постепенно возникала практика введения «заповедных лет», когда крестьянский вывод официально (правда, временно) отменялся. Колебания в политике королевской власти в данном вопросе свойственны и последующим десятилетиям XV в., отражая ожесточенную борьбу разных групп феодалов за перераспределение рабочей силы крестьян.
Положение крестьянства внутри сеньорий определялось традиционными нормами обычного феодального права, а также королевскими иммунитетными пожалованиями. Раздача иммунитетных грамот в XIV — первой трети XV в. продолжалась в широких масштабах. Большинство таких актов содержит ссылку на подсудность крестьянина своему землевладельцу, как «на старый обычай и свободу королевства».
Наиболее показательно положение в магнатских имениях. Уже в первой половине XIV в. магнаты Венгрии присвоили себе право высшей юрисдикции, закреплявшееся за ними особыми королевскими грамотами. Они узаконивают право того или иного барона иметь в имениях виселицы и приводить в исполнение смертные приговоры (так называемое «право меча»): «Они [землевладельцы] могут ловить и задерживать зловредных людей, т. е. воров и разбойников, любых других, добывающих себе пропитание под покровом ночной темноты, и наказывать их должным образом, вплоть до вынесения смертных приговоров, а также могут распорядиться об установлении в границах их имений виселиц для наказания схваченных злодеев» (CDH, IX/1, р. 769). В 1397 г. Жигмонд квалифицировал «право меча» как «издавна утвердившийся обычай королевства». В том же плане выразительно ограничение процессуальной
207
II. Первый этап развитого феодализма дееспособности крестьян: по закону 1405 г. они могли выступать в суде в качестве ответчиков лишь в присутствии своих владельцев.
Естественным следствием постепенного усиления крестьянской зависимости стал формировавшийся у феодалов взгляд на крестьян как на объект имущественных сделок. Землевладельцы передавали право на крестьян с их наделами по завещанию, продавали, обменивали и отдавали в залог. Для данной стадии показательно, однако, то, что отчуждались крестьяне вместе с землей — именно она и была объектом сделок.
Усиление эксплуатации крестьянства, ухудшение его правового статуса вызвали с его стороны, как уже отмечалось, резкий отпор, и крестьяне, восставшие в 1437 г., заявляли: Господа землевладельцы низвели крестьян до положения рабов, которых можно продавать» (DT, р. 98). Обострение классовой борьбы особенно явственно прослеживается с последней трети XIV в. В это время имели место вооруженные выступления крестьян отдельных общин, захват крестьянами земель феодалов, действия мелких крестьянских отрядов, именовавшихся в официальных документах «разбойниками», бегство, распространение гусизма в 30-е годы XV в. (Шушарин, 1963, с. 146—171). Кульминацией классового противоборства стала и первая в истории королевства Венгрии крестьянская война 1437—1438 гг., вспыхнувшая в восточных районах (Шушарин, 1971, с. 173).
На первом ее этапе восставшие крестьяне создали укрепленный лагерь. Затем повстанцы отправили своих послов к феодалам. Последние ответили на это новыми военными действиями в начале лета 1437 г. На втором этапе восстание распространилось на часть воеводства Трансильвании, а также на верховья реки Тисы. Именно данный период официальные документы и хронисты характеризуют как «крестьянскую войну». Для второго этапа показателен явный перевес повстанцев над феодалами. Только этим можно объяснить решение последних заключить с крестьянами соглашение, чтобы ценой существенных уступок выиграть время. По так называемому первому соглашению от 6 июля 1437 г. дворяне были вынуждены отменить девятину и ряд десятин, побор вином, реквизиции, а также восстановить свободу перехода крестьян, право крестьян на составление завещаний и учредить ежегодное крестьянское собрание. Пункты данного договора отчетливо показывают причины войны: крестьянство стремилось ликвидировать усилившийся экономический нажим феодалов и нормы постепенно складывавшегося крепостного права.
На третьем этапе активность крестьян уменьшилась, чем и воспользовались дворяне. 16 сентября была заключена так называемая уния «трех наций» — союза венгерского дворянства, секейской знати и немецкого патрициата городов воеводства Трансильвании. В конце сентября 1437 г. произошло решительное сражение между восставшими и объединенным войском дворян. Его исход в целом оказался в пользу феодалов, о чем свидетельствует второе соглашение между ними и повстанцами от 6 октября 1437 г. Его условия были куда тяжелее для крестьян: в нем нет пункта об ежегодном крестьянском собрании, нет указаний на отмену девятины и побора вином, а также ряда других. Однако вооруженная борьба еще продолжалась, а потому дворяне в этот момент не могли полностью отменить первое соглашение. Четвертый этап (после 6 октября 1437 г. до конца января 1438 г.) характеризуется активными действиями дворянских сил, которые последовательно на-
208
Глава 10. Венгерское крестьянство в XIII — 30-х годах XV в.
носят поражения отдельным крестьянским отрядам. Разобщенность последних выступает в это время наиболее отчетливо.
Сохранившиеся от времени восстания тезисы трансильванских гуситов позволяют говорить о том, что идеологической основой войны 1437— 1438 гг. были воззрения таборитов — представителей революционного крыла гусизма. Восставшие использовали военную технику и организацию войска, характерную для чешских таборитов. Поражение повстанцев в значительной мере объясняет, почему в последующее время становление крепостничества в стране шло достаточно быстрыми темпами.
Итак, в течение рассмотренного периода завершилось складывание класса феодально-зависимых венгерских крестьян; отдельные его прослойки сблизились между собой; их социально-правовой статус несколько укрепился. Преобладающими формами ренты стали продуктовая и денежная. К концу периода господствующий класс предпринял наступление на права крестьян, добившись, в частности, ограничения свободы их перехода. Поражение крестьянской войны 1437—1438 гг., вызванной этим феодальным нажимом, обусловило в дальнейшем становление крепостничества.
ГЛАВА 11
ВИЗАНТИЙСКОЕ КРЕСТЬЯНСТВО В XII -XV вв.
1. Характерные черты положения византийских крестьян в XII в.
Исследователь располагает сравнительно небольшим количеством византийских источников XII в. Мы не имеем от этого периода поимущественно-налоговых описей, подобных тем, которые сохранились от XIII— XIV вв., отсутствуют императорские распоряжения типа новелл императоров Македонской династии, а также законодательные сборники наподобие Василик, Эклоги и др. До нас дошли в основном жалованные грамоты, но и их значительно меньше, чем от последующего периода. В распоряжении исследователя имеются также монастырские типики, некоторые источники делового характера, нарративные памятники, агиография.
Источники свидетельствуют, что в XII в. происходит дальнейший рост крупной собственности и усиление процессов феодализации, а также обнаруживаются некоторые новые качественные их признаки.
Уже Фиванский кадастр XII в. (Svoronos, 1959), представляющий собой фрагмент общего кадастра энории (района) Фив, упоминает в качестве собственников преимущественно представителей господствующего класса. Об этом свидетельствуют титулы собственников. Упоминаются протоспафарип, келларии, друнгарии, проэдры, нотарии и т. д. Среди собственников имеется лишь один птох, т. е. бедняк. Значение этих данных, впрочем, не следует переоценивать, так как источник характеризует городскую округу: известно, что византийская аристократия преимущественно жила в городах. Но и другие источники говорят о значительной социальной роли в XII в. крупной земельной собственности, основанной на эксплуатации зависимого крестьянства. Провинциальные чиновники-землевладельцы составляли социальную опору Комнинов. Распространяется пожалование земли и зависимых крестьян. При этом родственники императоров не только получают земли в частную собственность, но и имеют собственную фискальную администрацию, исполнявшую функции по переписи земель и сбору налогов (Lemerle, 1979, р. 213). Наряду с этим они имеют полный податной иммунитет. Таким образом, при Комнинах во владениях родственников и близких императора создаются экзимированные владения западного типа, основанные на эксплуатации зависимых крестьян. Государственная власть при Комнинах окончательно отказывается от многих, характерных для предшествующей эпохи мероприятий, имевших целью воспрепятствовать росту крупной собственности. Государство не прибегает больше к политике последовательной защиты мелкого собственника-налогоплательщика, как это имело место во времена императоров Македонской династии. Более того, позиция государства в этом вопросе существенно меняется. Политику ограничений частнособственнических устремлений сменяет политика их поощрений, проявлявшаяся в широких государственных пожалованиях земель и привилегий. Расширяется практика пожалования частным лицам налогов с крестьян, живущих на государственной территории, получает распространение появившийся ранее харистикий.
Благодаря политике пожалований растет также крупное монастырское
210
Глава 11. Византийское крестьянство в XII —XV вв.
и церковное землевладение, а также крупные домены частных лиц. Значительную роль играет императорский домен. Следует подчеркнуть особенность этих пожалований. Передавая частным лицам, которые не связаны родственными узами с императорским домом, или церковно-монастырским учреждениям права на землю и права на полную или ограниченную (обязанность уплаты части государственных налогов в казну) эксплуатацию зависимых крестьян, государство сохраняло за собой в отношении этих земель часть публично-правовых прерогатив: государственные чиновники имели право вступать на территорию частных собственников, составлять описи владений, вершить суд. Иными словами, административный и судебный иммунитет в большинстве владений оставался в Византии не только в XII в., но и до конца существования империи ограниченным. Это не создавало в целом той автономности частной собственности, которая характерна для средневекового Запада. Для положения частнозависимых крестьян, таким образом, была характерна зависимость и от непосредственного собственника, и от государства.
О стремительном росте монастырского землевладения в этот период свидетельствует, например, устав монастыря Космосотиры близ Эноса (Petit, 1908). Известно также, что сын императора Алексея I Комнина Исаак Комнин пожаловал монастырю целый ряд своих родовых владений. Растут владения крупнейшего афонского монастыря Лавры св. Афанасия (Svoronos, 1968, р. 375—395), равно как и других афонских монастырей, а также монастырей в Константинополе, которым Мануил I Комнин подтвердил все их владения, даже те, которые были приобретены не в результате императорских пожалований, а иными путями (купля, дары, захваты и т. д.) (Jus, III, 450—454). В составе пожалованных владений находились пахотные и пастбищные земли, принадлежавшие ранее казне или входившие в состав императорских доменов, а также класмы, т. е. покинутые владельцами земли, не востребованные в течение 30 лет и перешедшие казне: имелись и земли, находящиеся в держании у зависимых крестьян. Ранее, до пожалования, эти крестьяне были зависимы от казны, теперь они превращались в частно-зависимых.
Земельные владения интересовали представителей светской и духовной знати в связи с возможностью обработки как можно большего количества земель с помощью зависимых крестьян. Эти крестьяне или были пожалованы собственнику вместе с их держаниями, или он поселял на своих землях неимущих, так называемых элевтеров, или ксенов (чужаков), «неизвестных казне». Наряду с императорскими пожалованиями для дальнейших судеб византийского крестьянства огромное значение имело распространение таких важных институтов социально-экономического и правового развития, как прония (забота, попечительство) и иммунитет.
Прония появляется еще в XI в. Источники свидетельствуют о пожаловании в пронию земли, париков и т. д. (Lavra, I, № 64). По мнению некоторых исследователей, прония являлась лишь пожалованием (за службу) невещных (фискальных) прав, т. е. государственных налогов с определенной территории без права на нее как таковую (Glykatzi — Ahrweiler, 1964; Ahrweiler, 1980). Другие полагают, что прония была условным владением земли за исполнение государственной службы (Острогорски, 1951, с. 29).
Наиболее справедливой представляется точка зрения, согласно которой прония — совокупность ряда прав (Сюзюмов, 1957, с. 60), образующая некоторое попечительство над территорией и зависимым населением
211
II. Первый этап развитого феодализма
(Осипова, 1981). Подтверждением служит опубликованный в 60-е годы трактат об обложении, относящийся к XI или к XII вв., который содержит упоминание о прониарских правах (Karajannopoulos, 322). Про-ииарские права неоднократно встречаются в описях XIV в. владений крупного афонского монастыря Лавры св. Афанасия (Lavra, II, № 90; № 108).
Вряд ли справедливо усматривать в пронии пожалование только невещных прав. В такой же мере неоправданной представляется попытка четко разграничить доходы с территории, взимаемые как налоги и как частноправовые сборы. Те виды византийских правовых отношений,
Пахота в Византии. Миниатюра из «Охоты» Оппиана. Конец XV в. Национальная библиотека, Париж
которые не восходили непосредственно к римскому праву (к ним принадлежит и ирония), были достаточно аморфными в правовом отношении. Известно, что четкие юридические представления, характерные для классического римского права, смешивались уже в постклассический период (Липшиц, 1976, с. 56). Еще в большей степени отсутствие четких граней между юридическими понятиями характерно для более позднего в истории Византии времени. Тонкое различие между вещными и невещными правами в условиях, когда те и другие относятся к эксплуатации зависимых крестьян, занимающих определенную территорию, исчезает. Вещные и невещные права переплетаются в некое неразделимое единство, образуя новый правовой институт — попечительство, т. е. пронпю. Известно, что подобного рода переплетение вещных и невещных прав характерно для феодального права на Западе.
Если не de jure, то во всяком случае de facto прония превращалась в условное землевладение, пожалованное на срок жизни, а иногда и пожизненно (Острогорски, 1951, с. 86) при условии несения государственной службы. Прония, таким образом, во многом аналогична западноевропейскому бенефицию (Lemerle, 1979, р. 222).
Пожалование земли и крестьян в пронию до известной степени заменило стратиотское землевладение крестьянского типа, которое, впрочем,
212
Глава 11. Византийское крестьянство в XII—XV вв.
полностью никогда не исчезало, а сохранилось до конца существования Византии. Стратиотами нередко называли и прониаров, так что иногда нелегко определить, кто именно скрывается в источниках под наименованием «стратиот».
Источники упоминают стратиотские, церковные, монастырские земли (ММ, VI, 319). Под стратиотскими подразумеваются, вероятно, значительные по размеру прониарские владения. Интенсивное развитие пронии происходило при Комнинах, когда она была пожалована многим представителям светской знати (История Византии, III, с. 242). Хотя в основном в пронию передавались земли, принадлежавшие казне, но византий-
Уборка урожая в Византии.
Миниатюра Мануила Цикандила в Книге Иова с комментариями. 1362 г. Национальная библиотека, Париж
ский историк Никита Хониат сообщает, что в правление Мануила Комнина (1143—1180 гг.) практиковались раздачи в пронию свободных налогоплательщиков (Литаврин, 1977, с. 40).
Немалую роль в подчинении зависимых крестьян частной власти играло дальнейшее развитие в изучаемый период податного иммунитета (экскуссия), жалуемого крупным собственникам. Податной иммунитет означал освобождение от уплаты в казну государственных налогов. При этом особо освобождался домен и особо — крестьянские держания. Налоги, исчисленные с домена, в таком случае упразднялись, а с крестьянских владений предоставлялись в распоряжение собственника земли, составляя часть (в XII в.— основную) его доходов. Податной иммунитет имел в XII в. некоторые особенности. В это время исчезают длинные освободительные клаузулы (см., например, ММ, VI, р. 104—105), появляется тяготение к общим формулировкам, характерным для XIII— XV вв., дается освобождение от дополнительных повинностей. Основные же налоги — синона и капникон — в отличие от XIII—XIV вв. уплачивались в казну (Lavra, I, № 56, 91—92). Впрочем, это — правило не без исключения. Некоторые крупные монастыри имели уже в XII в. полный холатной иммунитет. Ивирский монастырь на Афоне обладал им уже с XI в. (Dolger, Schatz..., № 35; ср.: ММ, V, р. 137.19). Ограничение по-
213
11. Первый этап развитого феодализма датного иммунитета проявлялось и в том, что обычно число париков, освобожденных от уплаты налогов в казну и платящих их собственнику, строго ограничивалось. Такие парики назывались экскуссатами (Petit, 1900, с. 26-29, 33; Литаврин, 1977, с. 81-82; ММ, VI, р. 57-58). Иногда говорится о пожаловании определенной налоговой квоты с соответствующих париков — арифмосе (Lemerle, 1979, р. 175, 245).
Чертами переходности характеризуется в XII в. и общее социально-экономическое положение крестьян. Наличие земли и упряжки еще рассматривалось — в отличие от более позднего времени — как нормальное явление в положении парика. И все же в XII в. уже наметились новые черты в положении различных категорий крестьян.
По сравнению с предшествующим периодом несколько увеличилась консолидация зависимого сословия. Правда, этот процесс был еще далек от той стадии, которую мы находим в позднее время. В XII в. в источниках часто встречаются такие термины, как парик, димосиарий, мистот, дулевт, дулопарик (два последних обозначения свидетельствуют, возможно, о рабском происхождении зависимых людей). Термин парик, который в последующий период становится наиболее употребительным для обозначения зависимых крестьян, в XII в. еще многозначен. Под ним скрывается иногда слой свободных и неплатежеспособных — тех, кого обычно называли ксены, неизвестные казне. Наряду с этим обозначения «эпики» и «хориты» подразумевали в X в. свободных крестьян-налогоплательщиков казны, теперь иногда используются для фиксации зависимых крестьян (Lavra, I, № 48). Изредка упоминаются проскафимены, широко известные по источникам XIII—XV вв. (Svoronos, 1959, р. 357). Существовали специальные категории крестьян, обязанных воинской службой (Lemerle, 1979, р. 230). Практика широких раздач земельных владений в пронию свидетельствует прежде всего о том, что в это время еще существовал значительный слой государственных париков. Это — разорившиеся свободные, которые в качестве присельников обосновывались на государственных землях, записывались в государственные кадастры, приобретая со временем известные владельческие права. Потеря прав собственности на землю приводила к превращению бывших свободных в государственных париков, и они обязывались несением целого ряда специфических паричских повинностей, среди которых первое место занимала барщина.
Процесс феодализации в Византии означал, таким образом, с одной стороны, оскудение свободных общинников — димосиариев, собственников земли и плательщиков налога, и превращение их или в париков-димо-сиариев (в случае поселения на государственных землях), или в частновладельческих париков (при поселении на землях частных собственников). С другой стороны, этот процесс означал переход государственных париков под власть частных лиц в результате их пожалования соответствующему частному лицу со стороны государства. Наличие значительного количества государственных деревень, населенных государственными париками,— существенная типологическая черта византийского феодализма. Пожалование этих владений частным лицам и монастырям, практиковавшееся в XII в. и получившее еще больший размах в последующую эпоху, означало эволюцию аграрных отношений в сторону сближения с западным типом соответствующих отношений, с характерным для Запада преобладанием частной зависимости. Поэтому раздача земель частным лицам, монастырям или прониарам на условии полной или условной собственности свидетельствовало об углублении феодальных от-
214
Глава И. Византийское крестьянство в XII—XV вв.
ношений. Однако и в этом случае сохранялась специфика византийского пути развития аграрных отношений. Частновладельческие крестьяне по-прежнему платили государственный налог — канон-димосий. Разница в их положении по сравнению с положением париков-димосиариев состояла лишь в том, что в случае пожалования частному собственнику податного иммунитета налог взимался не государством, а частным собственником. Кроме того, в любом случае парик исполнял в пользу частного собственника или государства барщину, которая, как правило, регламентировалась обычаем. Публично-правовая рента по-прежнему преобладала в крестьянских платежах — в этом специфика византийского частного поместья. Частноправовые платежи составляли арендную плату за сданные в аренду участки домениальной земли.
Несмотря на то что аграрное развитие XII в. идет под знаком неукоснительного роста крупной частной собственности, свободное крестьянство, имевшее землю на правах собственности, и свободная община продолжали существовать. Это обстоятельство также характеризует XII в. как переходное время от периода X—XI вв., когда крупная собственность и эксплуатация зависимых крестьян заявляют о себе, к периоду XIII—XV вв., когда такого рода явления доминируют. Свободные крестьяне по-прежнему были объединены в общины, обладали известным самоуправлением (Литаврин, 1960, с. 62; ММ, VI, с. 95—99; Литаврин, 1977, с. 62; Lemerle, 1979, р. 206). Общины контролировали совместное использование угодий, пастбищ, лесов, мест рыбной ловли и т. д. (D61-ger, Schatz..., № 107.16). За пользование угодьями, находящимися в совместном владении села (юридически собственность на эти угодья, по-видимому, принадлежала или отдельным общинникам, или государству, но использовались пастбища и луга совместно), крестьяне платили специальные подати. Представители общинного самоуправления распределяли эти подати, начисленные на общину в целом, между отдельными хозяйствами в зависимости от наличного скота и т. д. Таким образом, функционировала коллективная податная ответственность. Другим проявлением этой ответственности являлась характерная и для более раннего времени обязанность общины платить подати за покинутые общинниками земли, находившиеся ранее в частной собственности отдельных крестьян.
Податная ответственность — это та функция общины, которая наиболее полно охарактеризована в наличных источниках. Это обстоятельство побудило некоторых зарубежных византинистов свести все функции общины к фискальным. В действительности преимущественное упоминание в источниках о податной ответственности (аллиленгий) общины объясняется характером источников, их назначением фиксировать публичноправовые отношения. Но фискальные функции общины связаны и являются производной от ее хозяйственных функций. В то же время крестьянские поселения могли купить у государства класмы — давно заброшенные, отошедшие к казне земли, некогда принадлежавшие частным собственникам (Dolger, Schatz..., № 107.16). В результате такой покупки фактически возникала общинная собственность. Формально-юридически собственниками являлись отдельные крестьяне, т. е. юридически существовали собственность и совладение, в котором каждый имел долю.
Характерная особенность византийской общины состояла в отсутствии переделов пахотных наделов и принудительного севооборота. Этому во многом была причиной значительная чересполосица земельных держаний, вызванная как развитием социально-экономических отношений, так и
215
77. Первый этап развитого феодализма особенностями рельефа, обилием горных пересечений, рек, ручьев. Практика сервитутов римского права, равно как и обычное право, регламентировали совместные права общинников на угодья. В этих условиях велика была роль соседских отношений, которые сами по себе никак не могут быть полностью сведены к отношениям в поземельной соседской общине. Соседские отношения регламентировались правом близости и правом предпочтения. В условиях законодательства Македонской династии об ограничении роста крупного землевладения путем запрета динатам скупать земли крестьян на основе права предпочтения, основанного на соседстве, право предпочтения исполняло функцию защитника свободных общин. Позднее, в условиях проникновения в общину крупного собственника, право предпочтения должно было стать одним из средств скупки динатами крестьянских владений и средством разрушения общины.
XII век — это период интенсивного наступления крупных собственников на общину. Крупный собственник в зависимых поселениях исполнял многие фискальные функции свободных общин. В частности, ему принадлежал контроль и использование покинутых земель. Но и зависимые крестьяне не только в XIII—XV вв., но и в XII в. самостоятельно раскладывали между отдельными хозяйствами подати за пользование угодьями, право собственности на которые принадлежало частному собственнику.
Если основная тенденция развития государственной политики по отношению к крупной собственности в XII в. состояла в пожаловании земель, крестьян и, хотя и ограниченных, податных привилегий, то это не означает полного отсутствия противоположных мер, призванных ущемить интересы крупного землевладения. Политика государства в отношении крупных собственников в XII в., равно как и в предшествующий и в последующий периоды, была противоречивой. Система разного рода привилегий и ограничений в различных вариантах проходит через всю историю Византии, отражая известную аморфность византийского правопорядка, влияние императорской власти на развитие аграрных отношений и составляя важную типологическую черту византийского феодализма. Особенно характерны в этом отношении периодические нарушения податного иммунитета (Jus, III, р. 502). Иногда императоры, как и в более поздние времена, даже отбирали монастырские земли, возвращая налогоплательщиков в казну. Эти противоречивые меры знаменовали собой перманентную борьбу за рабочие руки зависимых крестьян, разгоравшуюся между представителями господствующего класса и государством.
Итак, XII век — период дальнейшего развития феодальных отношений, период возрастания социальной роли частно-феодального поместья, населенного зависимыми крестьянами. В то же время в этот период ярко проявляются типологические черты византийского феодализма и византийского крестьянства: преобладание публично-правовой ренты, ограничение административного иммунитета, специфические черты общины, роль государственной власти в аграрных отношениях. Однако развитие некоторых конкретных форм феодальных отношений — таких, как податной иммунитет, положение париков, окончательно оформившихся в поздний период, характеризуется чертами неопределенности. Эти обстоятельства и побуждают выделить XII столетие, когда завершился период поступательного развития византийской государственности, в отдельный период, имевший свои особенности и применительно к истории крестьянства.
216
Глава 11. Византийское крестьянство в XII—XV вв.
2.	Общая характеристика аграрных отношений в Византии в XIII —XV вв.
От XIII—XV вв. сохранилось несравненно большее количество источников, чем от предыдущего. Исследователь располагает многочисленным актовым материалом: жалованными грамотами византийских императоров, содержащими пожалование или подтверждение предыдущих пожалований крупным вотчинникам земель, целых крестьянских поселений, а также предоставление иммунитетных привилегий. Сохранились также подробные поимущественно-налоговые описи, так называемые практики, отдельных владений крупных собственников, в которых содержатся перечни зависимых крестьян, их имущества и повинностей, а также описание домениальных владений, иногда земель, сдаваемых собственником в аренду, и фиксация покинутых земель. Сведения о положении крестьян встречаются также в судебных постановлениях по поводу земельных тяжб, в завещаниях, дарственных, купчих грамотах, некоторые сведения содержат агиография и нарративные источники. В рассматриваемый период складываются огромные земельные владения таких афонских монастырей, как Лавра св. Афанасия, Ивирский, Хиландарский, Зографский и др. Актовый материал, относящийся к этим вотчинам, составляет основной источник для исследования положения крестьян в Византии XIII-XV вв.
Характерной особенностью этого периода является общий политический кризис империи, который не мог не влиять на экономическую структуру общества. Восстановленной в 1261 г. Византийской империи уже не суждено было обрести политическое могущество и территориальную целостность. Византия включила лишь небольшую часть из тех владений в Малой Азии, на Балканах и островах Эгейского моря, которые некогда составляли империю ромеев. Многие из этих территорий являлись по существу самостоятельными уделами отдельных представителей византийской знати. Многие города, пережившие вражеские нашествия, являвшиеся ареной политической борьбы, испытывали экономический спад (Maksimovic, 1981, р. 157). Византийская монета (номисма) неуклонно обесценивалась на протяжении всего рассматриваемого периода (Zakythinos, 1948, р. 6, 23). Это приводило к росту цен. Неустойчивость экономической конъюнктуры способствовала резкому демографическому спаду (Laiou-Thomadakis, 1977, р. 223).
Интенсивный процесс вовлечения крестьян в зависимость от частных лиц не сопровождался растущим экономическим влиянием города на аграрные отношения. Напротив, наблюдается аграризация отдельных городских центров и доминирование аграрных отношений в социально-экономическом развитии в этот период (Maksimovic, 1981).
В отличие от Запада в Византии отсутствовали развитые формы феодальной иерархии, основанной на иерархической структуре собственности. В XIII—XIV вв. сохранялись также разветвленная система налогов и сочетание частноправовых форм эксплуатации с публично-правовыми.
Как и в XII в., политика государства по отношению к крупным собственникам была противоречивой. Основная тенденция этой политики состояла в пожаловании крупным собственникам земельных владений и привилегий. Практически изживал себя такой вид ограничения частной собственности светских и духовных лиц, как пожалование строго определенного числа париков-экскуссатов. В жалованных грамотах неоднократно подчеркивается, что крупные собственники, в частности монастыри,
217
II. Первый этап развитого феодализма могут поселить в своих владениях столько людей, лишенных собственности и незафиксированных в государственных кадастрах как налогоплательщики, сколько им удастся найти (Lavra, II, № 155, р. 134, 20—31; № 72, р. 15, 66-68).
Наряду с императорскими пожалованиями существовали и другие источники роста крупного землевладения. Земли покупались, обменивались, завещались, давались в качестве приданого и т. д. Монастыри получали крупные пожалования от частных лиц. В то же время государство стремилось ограничить собственную инициативу монастырей в приобретении земельных владений и зависимых крестьян, особенно если такие приобретения затрагивали интересы фиска. Известны факты возвращения зависимых крестьян в распоряжение казны (Lavra, II, № 106, р. 176, 17). Практиковались и другие меры ограничения крупной собственности и особенно податного иммунитета. Это происходило обычно в тяжелые периоды обострения внешней опасности и внутренних неурядиц. Так, при пожаловании податного иммунитета государство иногда отказывалось от взимания в свою пользу только податей с домена, тогда как парич-ский телос (основной налог) по-прежнему взимался (Хвостова, 1968, с. 146). Административный иммунитет крупных собственников по-прежнему был ограниченным. Государственные чиновники имели право посещать владения крупных вотчинников в целях составления поимущественно-налоговых описей. Лишь наиболее влиятельные собственники, такие, например, как монастырь Лавры на Афоне, издавна добивались полного освобождения от посещения их владений государственными уполномоченными. Мануил II Палеолог в условиях возросшей угрозы османской агрессии в XV в. вынужден был использовать часть монастырских земель в государственных целях, доходы с них шли на содержание прониаров (Lavra, IV, р. 52).
Прония в этот период приобретает огромное значение. В целом, как и ранее, это было условное пожалование совокупности прав, прежде всего фискальных, на определенное владение и зависимых крестьян, но практически прония превращалась в XIII—XIV вв. в условную собственность типа западного феода, так как представители знати получали наследственные пронии (Lavra, III, № 149; Острогорски, 1951, с. 61). Владения прониаров и монастырей располагались чересполосно (Lavra, II, № 90; № 108) и, хотя владения разных собственников огораживались валами, рвами и межевыми знаками, постоянно возникали конфликты из-за земли. Земля, однако, интересовала представителей светской и духовной элиты не сама по себе, а как источник доходов, т. е. при условии, что она обрабатывается зависимыми крестьянами. В рассматриваемый период продолжается борьба за зависимых крестьян между государством, прониарами и монастырями. Эта борьба являлась одним из важных факторов развития аграрных отношений, который влиял и на положение крестьян.
3.	Техника сельскохозяйственного производства и хозяйственные занятия крестьян
В агрикультуре и технике сельскохозяйственного производства в рассматриваемый период произошло мало изменений по сравнению с предшествующим временем. В Византии, как и у южных славян, на Балканах, в средние века господствовало двухполье с занятым или свободным
218
Глава II. Византийское крестьянство в XII —XV вв
паром (Кондов, 1960, с. 3—13). По-видимому, не менее половины летнего поля составлял незанятый пар. Вторая половина использовалась под яровые культуры: просо, ячмень, овес, бобовые (Kondov, 1974, S. 98). Высеивалась и пшеница, которая была низкосортной, содержала много примесей (Kondov, 1974, S. 108).
Большое значение, как и в предшествующий период, имели огородные и садовые культуры, виноградарство. В источниках неоднократно упоминаются яблони, груши, маслины, орешник, оливы, черешня, тутовые деревья, каштаны, смоковница. Известны насаждения дубовых рощ. Желудями откармливали свиней (Кондов, 1969, с. 11, 50).
Одним из немногих технических достижений рассматриваемого периода было распространение водяной мельницы (Teall, 1971, р. 51). Обработка земли по-прежнему осуществлялась с помощью легкого беско-лесного плуга, не имевшего отвалов и запряженного парой волов (Lefebvre des Noettes, 1931. р. 89). В источниках изредка упоминаются лошади, но наличие их в крестьянском хозяйстве было чрезвычайно редким (Iber., А 54; Lavra. IV. р. 173). Иногда вместо волов впрягали буйволов (ММ, VI, 6.20). Пахотная земля разделялась на категории в зависимости от качества. Нередко упоминается земля низкого качества, мало пригодная к обработке (Iber., А 119). К этой же категории принадлежала каменистая почва и земля, вообще не подлежавшая обработке (Iber., А 121; Schilbach, 1970). В составе владений крупного собственника немалые пространства занимали луга и пастбища (Lavra, II, № 114, р. 293; 3—4: Iber., А 23). Часто применялось орошение (Iber., А 53).
Низкий уровень сельскохозяйственной техники обусловливал низкую урожайность, которая в крестьянских хозяйствах на пахотных землях составляла в среднем сам-3 (Schilbach, 1970, S. 57).
Поимущественно-налоговые описи-практики монастырских владений фиксируют значительные площади покинутых земель, ранее принадлежавших зависимым крестьянам (Iber., А 156, 250, passim). В условиях неустойчивой экономической конъюнктуры, постепенных вражеских набегов в поздней Византии наблюдалось запустение целых сел и разорение отдельных семей (Antoniadis-Bibicou, 1965, р. 343). Несмотря на то что рост крестьянской семьи иногда побуждал ее членов возделывать новь и образовывать новые хозяйства, фонд покинутых необработанных земель, очевидно, не сокращался, а, напротив, возрастал, как и в предшествующие столетия. В X—XI вв. государство разрабатывало специальный режим эксплуатации покинутых земель, предоставляя свободным поселениям, жители которых уплачивали налоги непосредственно в казну и не зависели от частных собственников, податные льготы за находящиеся в их распоряжении покинутые земли и предусматривая процедуру лишь постепенного восстановления податного бремени, если земля вновь начинала обрабатываться (Литаврин, 1977, с. 208—209).
В XIII—XV вв. целых поселений с полностью свободными крестьянами почти пе осталось. Покинутые земли зависимых крестьян переходили к вотчиннику. Если он имел податной иммунитет, то процедура постепенного восстановления подати утрачивала свое значение. Большая часть покинутых земель вотчинником не обрабатывалась. В условиях нараставшего экономического спада запустение земель превращалось в бедствие. В XV в. оказываются опустевшими целые села. В отдельные годы не только крестьяне, но и крупные монастыри, имевшие домениаль-ные земли, обрабатывавшиеся барщинным трудом, вынуждены были по
219
II. Первый этап развитого феодализма
купать хлеб (Lavra, III, р. 25, № 123. 157—160). Крупные монастыри получали от государства субсидии.
Крестьяне занимались не только земледелием. Немалую роль в их хозяйствах играло скотоводство, особенно в районах с сильно пересеченной местностью и каменистой почвой, где было затруднено хлебопашество. В описях упоминается, с одной стороны, тяглый скот — упряжки волов, буйволов (зевгари), отдельные волы, ослы, а с другой стороны^ нерабочий скот: коровы, козы, овцы, свиньи. Среди имущества крестьян известны также пчелиные ульи и рыбачьи лодки, мельницы.
Среди париков нередко упоминаются ремесленники. Всего в актах и практиках (XIV—XV вв.) зафиксировано множество специальностей сельских ремесленников — жителей зависимых сел. Самыми распространенными из них являлись кузнецы, сапожники, булочники, плотники^ портные, бочары и т. д. (Сметанин, 1971, с. 168 и след.).
4.	Крестьянское землепользование и эксплуатация крестьян
Основу крестьянского хозяйства составлял комплекс земельных владений^ а иногда только дом. В Византии крестьянский дом играл огромную роль в структуре аграрных отношений и как основа налогообложения и прикрепления к тяглу. Крестьянин мог быть безземельным, не иметь скота, но если у него в данной деревне был дом, то он являлся париком, т. е. зависимым человеком от собственника деревни, и платил налог или в казну, или данному собственнику, обладавшему податным иммунитетом и соответственно правом на взимание податей со своих париков. В этом существенное отличие от Запада, где основой рентных отношений являлась земля. Возле дома иногда имелся небольшой приусадебный участок пахотной земли (эсофирий), сада или виноградника (Iber., А 122, Р 83т К149). Большая часть крестьянских земельных владений находилась поодаль, в системе полей данной деревни. Это хорафии, в пределах которых также нередко имелись сады, виноградники и другие виды земельных угодий.
Для периода ХШ—XV вв. характерна резкая чересполосица крестьянских владений, связанная частично с особенностями рельефа. Этому способствовали горные хребты, холмы, реки, ручьи. Но в значительной степени чересполосица была обусловлена длительной и сложной эволюцией крестьянского землепользования на протяжении столетий, дроблениями крестьянских семей, переходом от большой семьи к малой, миграцией населения, результатом купли-продажи, дара в приданое, завещаний и т. д. Часто упоминаются доли крестьянского хозяйства (ипостаси).
Нередко крестьянин имел дом и приусадебный участок в одном месте, а виноградник или пахотные наделы — в другом. Наделы, расположенные чересполосно, являлись или держанием крестьянина на парич-ском праве, или он владел ими на правах аренды или собственности. Иногда владения крестьянина, хотя и расположенные в одном и том же поселении, были разбросаны по всей его территории. Имелись держания и в разных поселениях (Lavra, II, № 109, passim).
Сложной по отношению к рассматриваемому периоду представляется проблема обеспеченности крестьян пахотной землей. Для XI—XII вв. среднее крестьянское держание, нормальная стась составляла 48—50 мо-
220
Глава 11. Византийское крестьянство в XII—XV вв.
диев земли второго качества (Литаврин, 1977, с. 60) или 24—25 модиев первого качества и около 100 модиев третьего качества (таковы принципы приравнивания земли разных качественных категорий, применявшиеся в византийской фискальной практике).
В источниках XIII—XV вв. мы почти не встречаем париков-держателей больших наделов пахотной земли. Лишь отдельные держатели в Македонии (Chil., I, № 92) владели 100, 120 модиями земли первого качества. Большие наделы имели также некоторые крестьяне во владениях Лавры св. Афанасия на Лемносе (Lavra, II, № 73, 74, 76). Остров Лемнос превращается к этому времени в крупнейшую житницу Византии. Около четверти территории Лемноса принадлежало монастырю Лавры св. Афанасия (Lavra, IV, р. 134—148). Однако многие земельные владения монастырских крестьян, по данным описи 1284 г., располагались за пределами деревенской территории (Lavra, II, № 73). Не совсем ясно, на каких условиях крестьяне владели соответствующими землями. Возможно, это не были наделы на паричском праве. Дело в том, что зависимые крестьяне в данной описи названы не париками (чаще всего встречающееся обозначение), а птохами. Это название употребляется во многих источниках различных периодов для обозначения бедных (Хвостова, 1982, с. 208—216) и в целом не имело точного технического смысла, а в данном случае, обозначая очень зажиточных держателей, служит для выражения приниженности социального статуса.
Для периода XIII—XV вв. характерно наличие у зависимых крестьян карликовых земельных держаний на паричском праве. Еще чаще такие держания отсутствуют вообще (Хвостова, 1978, с. 57). В этих условиях иногда практиковалось вторичное наделение землей из резерва земель, находившихся в непосредственном распоряжении вотчинника (Lavra, II, № 109, passim). Отсутствие держания на паричском праве в ряде случаев сочеталось с наличием рабочего скота, что заставляет предполагать распространение частноправовой аренды земли (Chil., № 92), которая редко фиксировалась в источниках, отражающих публично-правовые отношения.
Косвенным свидетельством того, что держание на паричском праве в XIII—XV вв. часто отсутствовало, является изменение фискальной практики и терминологии. В XI—XII вв. земля и упряжка воспринимались как некое единство, свидетельствующее об их взаимосвязи в хозяйственной практике. Термин «зевгарь», означающий в переводе «упряжка», подразумевал одновременно и соответствующий земельный надел. Крестьяне — владельцы упряжки и надела, именовались в источниках зевгарата-ми. Держатели половинного надела известны как воидаты (владельцы вола). Крестьяне, у которых отсутствовали надел и рабочий скот, назывались актимонами (ММ, VI, р. 4—15).
В поздневизантийских описях эти наименования встречаются очень редко. Гораздо чаще надельная земля и рабочий скот фиксируются отдельно. Это свидетельствует о том, что тесная взаимосвязь этих компонентов крестьянского хозяйства исчезла. Нормы обложения упряжки варьируют между 0,3 и 1 номисмой, в среднем составляя около 0,5 но-мисмы. Нормы поземельного обложения в позднее время не изменились по сравнению с теми, которые практиковались в более ранний период византийской истории. Это означает, что при наличии надела одного и того же размера и упряжки в XIII—XV вв. с хозяйства должны были бы взыскиваться большие денежные суммы, чем в предшествующий хронологический период. Однако, учитывая обесценивание византийской
221
II. Первый этап развитого феодализма
валюты, трудно с уверенностью утверждать увеличение нормы эксплуатации крестьянства в рассматриваемый период.
Кроме того, несомненно, что более бедные крестьяне эксплуатировались сильнее, чем зажиточные. При наличии в хозяйстве большого надела с него взыскивалась сравнительно низкая подать. При этом другие виды имущества, в частности движимость (коровы, овцы, свиньи, а иногда и упряжка), не облагались. Что же касается крестьян, имевших небольшие наделы на паричском праве или не имевших их вовсе, то объектом обложения становились другие имевшиеся у них виды имущества. В описях нередко фиксируются крестьяне, у которых отсутствует всякое имущество, однако и они облагаются податью, взимаемой с дома (Хвостова, 1980, с. 103).
Специфическая черта поздневизантийских аграрных порядков, состоящая в отсутствии у подавляющего большинства крестьян зависимых держаний на паричском праве, отражала, как видно, существенную перестройку в системе землепользования, произошедшую к рассматриваемому времени. Об этом свидетельствуют и упоминания о «внешних», т. е. находившихся вне территории поселения, наделах (эксофирии.—См.: Ксен., 3, 23; Lavra, II, № 73), «внешних» виноградниках, а также данные о возникновении новых хозяйственных центров-усадеб (Lavra, II, № 97, р. 132, 25), функционировавших наряду с прежними хозяйствами (в последних оставался иногда только дом — основа податной ответственности) .
Подобные владения, известные еще по источникам X—XI вв., очевидно, играют в позднее время значительную роль. Возникало, таким образом, несколько центров крестьянского хозяйства. При этом их ядро очень часто составляли отнюдь не земли на паричском праве, а владения на других условиях. Чтобы вести хозяйство в таких владениях, было необ ходимо постоянное местопребывание в них. Мы встречаем в практиках данные о переселении париков (Lavra, II, № 109, 477, р. 249), хотя как налогоплательщики они продолжали числиться в практиках по прежнему местожительству. Такие переселения были связаны с дроблением крестьянских семей. В них, кроме того, один из источников запустения сел. Прежнее местожительство через определенное время могло оказаться заброшенным, что никоим образом не означало прекращения податной ответственности, связанной с этим бывшим местожительством. Откуда брались земли, на которых возникало новое крестьянское хозяйство? Это не только арендованные земли, но и владения в других деревнях, полученные в приданое, купленные, обмененные, освоенные нови, владения, возникшие в результате недавнего вторичного наделения землей со стороны собственника.
Усложнение структуры землепользования сочеталось с распространением сложных форм личной и поземельной зависимости. Известны случаи, когда крестьянин владел виноградником, подать с которого поступала не в пользу непосредственного собственника, а в пользу другого лица. В то же время собственник также взимал за эти виноградники определенную плату (Lavra, II, р. 225, passim). Очевидно, парики Лавры арендовали эти виноградники у других собственников и платили им арендную плату, а Лавре — дополнительную небольшую подать, равнявшуюся обычно одной шестой номисмы (Lefort, 1974, р. 221) и входившую в состав общей подати данного парика. Мы сталкиваемся с ситуацией, характерной для Запада, когда крестьянин был обязан рентными платежами одновременно в пользу разных сеньоров.
222
Глава 11, Византийское крестьянство в XII —XV вв.
Широкое распространение имел ампелопакт (Iber., А 316), т. е. аренда виноградника на основе уплаты пакта, равного одной номисме с 8— 10 модиев. На этих условиях виноградники арендовали как «свои» парики, так и «чужие» — ксенопарики.
Как и в предшествующий период, рента зависимых крестьян-париков состояла из двух частей: из публично-правовых сборов, т. е. налогов, передаваемых государством частному собственнику в порядке пожалования ему податного иммунитета, и ренты частноправового характера, регламентируемой обычаем. Основную часть публично-правовых сборов составлял телос — основной налог с крестьянского хозяйства. Этот налог представлял собой суммарную подать, состоявшую из нескольких частей. Если парики имели пахотный надел или виноградник и упряжку, телос состоял из капникона — подати с дома, ситаркии — поземельной подати и зевгаратикия — подати с упряжки (Dolger, Schatz.., S. 201). Иногда учитывались также мельницы, пчелиные ульи, нерабочий скот, рыбачьи лодки и другое имущество.
В XI—XII вв. податью, аналогичной телосу, являлся канон, который состоял из капникона и синоны. В XI в. упряжка облагалась вместе с земельным наделом и соответственно в составе канона отсутствовал зев-гаратикий. Произошедшее к позднему времени изменение в структуре крестьянского землепользования привело и к изменению структуры тело-са. Упряжка, уже не связанная с обязательным владением наделом на паричском праве, становится объектом самостоятельного обложения в составе телоса. Более того, при обложении париков, не имевших парич-ского держания (пахотной земли или виноградника) или отсутствии у них упряжки, а иногда и при наличии ее, объектом обложения становится и нерабочий скот: овцы, козы, свиньи, а также плодовые деревья. Телос перестает быть по преимуществу поземельным сбором и превращается в поимущественную или нехозяйственную подать. При отсутствии у крестьянина всякого имущества, кроме дома на паричском праве, телос сводится к капникону. Усиливаются, таким образом, различия в налогообложении крестьян, с одной стороны, и крупных собственников — с другой. Первые уплачивали поимущественный или нехозяйственный налог, вторые — сугубо поземельную подать. Поскольку число париков, лишенных надела на паричском праве, возрастает, увеличивается социальная роль капникона, т. е. подати с домовладения, учитывающей в виде надбавки и доходы от различного рода деятельности, не связанные с держанием на паричском праве. Это обстоятельство обнаруживает важные тенденции эволюции телоса (Хвостова, 1980, с. 141). Телос в ходе дальнейшего развития аграрного строя империи, если бы оно не было прервано османским завоеванием, мог эволюционировать или в сторону приближения к западноевропейскому подоходному налогу или налогу с очага.
Надбавка к капникону у крестьян, не имевших имущества на паричском праве, означала влияние внеэкономических факторов обложения. Надбавка определялась «на глаз», четких критериев ее начисления не было. В целом размеры надбавки увеличивались обратно пропорционально размерам держания.
Публично-правовая рента включала также ряд сборов, относившихся ко всей общине в целом (Laiou-Thomadakis, 1977, р. 53), например энномии — пастбищный сбор, десятину со скота и ульев, подать за пользование причалом для лодок, местами рыбной ловли, некоторые судебные пошлины и т. д. Виды и объемы различных налогов не были четко
223
II. Первый этап развитого феодализма
фиксированными. Они варьировали в зависимости от места и времени. В периоды обострения внешней опасности налагались экстраординарные платежи.
Наряду с указанными податями публично-правового характера, которые, по-видимому, во многом или полностью были аналогичны тем, которые уплачивались свободными крестьянами-налогоплательщиками казны, существовали частноправовые повинности, несение которых являлось признаком паричской зависимости. Парики исполняли барщину, которая регламентировалась обычаем и, как правило, была сравнительно невелика (Iber., S. 106; Iber., RV 337),—барщина составляла 24 дня в году. Кроме того, они были обязаны рядом натуральных подношений. Судя по практике монастыря Лавры, в XV в. происходила коммутация барщины: зевгараты должны были вместо исполнения барщины платить 4 номисмы, воидаты — 3,5 номисмы, те, кто имел корову,— 3 номисмы и вдовы — 1 номисму (Lavra, III, № 165, р. 37—38).
В поздневизантийский период происходят существенные изменения не только в структуре телоса, но эксплуатации в целом. Роль платежей, регламентирующихся публичным правом, снижается и возрастает роль частноправовых сборов, среди которых доминирующую роль играет арендная плата. Такая перестройка свидетельствует о приближении. византийских рентных отношений к западноевропейскому типу (Хвостова, 1978; 1980, с. 62). В то же время существенная типологическая черта византийских аграрных отношений — отсутствие баналитетов западного типа.
5.	Община
В поздней Византии еще сохранялась прослойка свободного крестьянства, владевшего землей на правах собственности и уплачивавшего государственные налоги. Очевидно, эта прослойка в поздневизантийский период постепенно сокращалась в силу нестабильности экономической конъюнктуры. До нас дошли акты продажи земель частными лицами крупным монастырям. Незначительные размеры продаваемых участков заставляют полагать, что среди таких продавцов были свободные крестьяне.
Прослойка свободных крестьян сохраняла общинную организацию (Ангелов, 1947, с. 20). Что же касается частно-зависимого крестьянства, то оно, видимо, утратило многие общинные права. К собственнику перешел контроль над заброшенными землями, которые изымались из ведения общины. Но и зависимые крестьяне продолжали совместно использовать угодья, находившиеся в общинном владении, тогда как право собственности принадлежало господину. Об этом свидетельствуют подати, взимавшиеся с общины в целом. Государство продолжало в XIII—XV вв. использовать хозяйственные функции общины, связывая их с фискальными. Оно не разрушало, а, напротив, консервировало общину.
Ослаблению общины способствовали реальные социально-экономические процессы, в частности перестройка хозяйства, о которой речь шла выше и которая состояла в появлении нескольких центров хозяйственной деятельности крестьянина, в разных деревнях. В состав общины, рассматриваемой как некоторое фискальное единство, очень часто входили парики, жившие в разных деревнях, хотя как налогоплательщики в государственных практиках они числились по одной деревне. Миграция населения, переселение жителей в города (Lavra, II, № 109, п. 225, 53— 54) также ослабляли общину. Ослаблению общинных связей способство-
224
Глава 11. Византийское крестьянство в XII— XV вв.
вала также система земельных пожалований со стороны государства частным собственникам. Обычно в собственность крупным землевладельцам жаловались части деревень. Массовое запустение деревень приводило к бегству крестьян, они бросали дома и поселялись на территории крупных собственников. Общинная организация в этом случае создавалась заново, не имела традиций и была слаба. Община государственных париков разрушалась в силу того, что части земель жаловались государством крупным собственникам, а также в связи с пожалованием крупным собственникам угодий (Lajou-Thomadakis, 1977, р. 30). Тем не менее крестьянство, в том числе и зависимое, сохраняло на протяжении всей византийской истории элементы общинного самоуправления. Об этом свидетельствуют многочисленные упоминания в источниках о старцах, казначеях и других представителях общинной администрации.
6,	Социально-экономическое и правовое положение зависимого крестьянства
Феодально-зависимые крестьяне XIII—XV вв. именовались в источниках главным образом париками (Iber., S. 18). Обычно этот термин употреблялся для обозначения всего зависимого населения вотчины безотносительно к некоторым различиям в их социально-экономическом и юридическом положении. Парики в XV в., как и в X, когда их юридический статус нашел свое выражение в постановлении Козьмы Магистра,— держатели чужой земли. Но в отличие от арендаторов они были прикреплены к земле. Их прикрепление к земле тем не менее не было самоцелью, оно являлось производной от прикрепления к тяглу. Именно ради обеспечения фискальных потребностей и осуществлялось прикрепление париков, что отнюдь не означало запрета всяких перемещений и переселений. Запрещался лишь самовольный уход с земли и переселение в неизвестное место, т. е. запрещался уход, который повлек бы за собой прекращение исполнения повинностей.
Парики были обязаны платить вотчиннику и государству повинности, состоявшие из телоса, а также упомянутых выше сборов со всей общины. Прикрепление к тяглу означало, что парик ни при каких условиях не мог порвать с этим тяглом (Iber., S. 19, anm. 45). Неуплата податей приводила к потере париком земли. В этой связи характерно такое свидетельство источника. Предписывая дуке Фракийской фемы Константину Ласкарису описать владения в селе Вари, императорская грамота 1234 г. констатирует, что парик может владеть спорным воидатным участком при условии уплаты им налогов и прочих паричских повинностей; если же он не сможет выполнить повинности, участок следует передать монастырю Лемвиотиссы (ММ, IV, р. 182). Прикрепление к тяглу влекло, следовательно, прикрепление к собственнику владения, на территории которого парик имел держание на паричском праве или хотя бы дом. Уход с владений, сопровождавшийся отказом от несения тягла, или захват париков другими лицами, карался (Lavra, II, № 71, р. 9. 37—39). Парики должны были быть возвращены на их прежнее местожительство. В то же время прикрепление к личности не означало прикрепления к земле. При условии выполнения повинности парик мог свободно передвигаться по владениям данного собственника, а мог переселяться в другие места, в частности в города, не принадлежавшие данному собственнику, оставаясь при этом париком того же лица. Поэтому в источниках неоднократно упоминаются случаи пожалования земли без чужих париков — ксенопа-
8 История крестьянства в Европе, т. 2	225
IL Первый этап развитого феодализма
риков, проживавших на данной территории (Lavra, II, № 89, р. 74, 105-106).
Парики казны принадлежали казне и назывались парики или па-рики-димосиарии. На них распространялись те же запреты, что и на частновладельческих париков (Lavra, II, № 106, р. 176, 16, 17, 33, passim). Сравнение разновременных практиков, относящихся к одному и тому же району и разделенных небольшим промежутком времени (например, четырьмя годами практиков Ивирского монастыря. Ср.: Iber., А и К), показывает значительную миграцию населения. Это вполне понятно в условиях малоземелья, чересполосицы, неустойчивости экономической и фискальной конъюнктуры.
Подчеркнем, однако, что прикрепление к тяглу, и в этом смысле к земле, а также к личности существовало de facto п не имело четкого-юридического оформления. Оно возникало в результате поселения на территории частного собственника «чужаков», не известных казне,— про-скафименов, элевтеров (Lavra, II, р. 172, № 106.5). Так называлось население, покинувшее в силу тех или иных причин и вопреки запретам прежнее местожительство или же лишившееся его в силу стихийных бедствий или набегов врагов, социальных неурядиц и т. д. Прикрепление к личности возникало также в результате пожалования частному собственнику париков казны. Возможно, юридически положение париков регламентировалось законодательством Юстиниана и другими законоположениями о колонате, но в документах отсутствуют на этот счет указания.
В то же время бесспорно определенное сходство в юридическом положении поздневизантийских париков и позднеримских колонов, энапо-графов (Iber., S. 19, anm. 45; Липшиц, 1976, с. 147). Однако есть и ряд отличий. Если колон был прикреплен к земле и его свобода перемещения ограничивалась (Липшиц, 1976, с. 146), то парик был прикреплен прежде всего к тяглу. Если колоны не несли самостоятельной ответственности за уплату податей и эта ответственность принадлежала собственнику, то поздневизантийский парик нес эту ответственность, что убедительно следует из практиков. Последние свидетельствуют о том, что парики самостоятельно уплачивали причитающиеся с них подати. Это имело место как в тех случаях, когда подати платились в пользу феодального собственника, т. е. были ему пожалованы государством в порядке податного иммунитета, так и в случае уплаты паричского телоса непосредственно в казну. Самостоятельная податная ответственность отличает париков от античных энапографов и сближает их со средневековыми феодально-зависимыми крестьянами Запада, хотя в платежах париков преобладала публично-правовая рента.
Лично-наследственная зависимость париков от собственника и прикрепление к тяглу сочетались с довольно широкими правами распоряжения земельным держанием. Парики передавали землю по наследству, в приданое, могли обменивать ее и продавать (Lavra, II, р. 224, № 109, 30, 31, 49, 61, passim). Однако все эти операции они могли осуществлять только при условии сохранения податной ответственности и при условии, что земля продолжала находиться под паричским тяглом. Из этого правила существовало, очевидно, одно исключение, а именно продажа париком земли самому вотчиннику (Lavra, III, № 122, р. 18, 15, 31). Выморочные земли и земли беглых переходили к собственнику (Lavra, III, № 122, р. 18.68—69). В этом случае характер тяготевших на держании повинностей должен был измениться.
226
Глава 11. Византийское крестьянство в XII—XV вв.
В отличие от феодального Запада в Византии de jure отсутствовал статус держания. Этот статус складывался de facto в зависимости от того, кто держал землю. Если, например, ксены или элевтеры, «чужаки», не платившие налогов, т. е. «не известные казне», поселялись в деревне, где жили парики, они становились париками-проскафименами (присель-никами), получали держание на паричском праве и платили телос и другие подати, а в пользу вотчинника выполняли барщину и другие повинности. Если же ксен поселялся на территории, не поделенной на ларинские наделы (стаей), он иногда превращался в арендатора на условиях уплаты пакта или морты.
Выморочные паричские стаей, а также покинутые, заброшенные, входившие в состав вотчины, теряли свой статус паричского держания (в отличие от Запада). Отсутствие de jure статуса держания приводило к тому, что выморочное, покинутое или купленное вотчинником паричское держание после перехода к другому владельцу меняло свое лицо в фискальном отношении. Над этим держанием уже тяготел не паричский телос, а поземельная подать. В чем между ними разница? Разница в том, что земля, не поделенная на стаей, сдававшаяся в аренду, запущенная, облагалась по определенным ставкам в зависимости от качества. Что же касается паричского телоса, то он, как уже говорилось, состоял по меньшей мере из трех частей: из капникона, ситаркии, зевгаратикия. Ситар-кия — поземельная подать — была аналогична поземельной подати с не поделенной на стаей земли, взыскивалась по тем же нормам и также зависела от качества земли. Но наряду с этим к ситаркии приплюсовывался капникон и зевгаратикий, которых не платили вотчинники. Таким образом, парики за исключением очень зажиточных и имевших льготы, фактически за ту же землю платили более высокую подать, чем вотчинники.
7. Связь крестьянства с рынком. Правовые и социально-экономические категории крестьян
Как уже отмечалось, основная часть платежей византийских крестьян взималась в денежной форме. Это является неоспоримым свидетельством их разветвленных связей с рынком. В то же время отношения крестьян, а также деревни в целом с городским рынком в силу особенностей положения поздневизантийских городов носили сложный и специфический характер. Становившиеся в XIII—XV вв. более тесными, эти связи крестьян с рынком и городом отнюдь не сводились к торговым и даже не ими определялись. Известны сведения источников о переселении зависимых монастырских крестьян в города, где крупные монастыри имели мастерские, торговые лавки, склады, дома (Lavra, III, № 123, р. 24—25; № 48, р. 111.11; № 153, р. 127.7; № 174, р. 199.7). Переселившиеся в города крестьяне работали в этих мастерских, лавках и продолжали числиться как налогоплательщики по своему прежнему местожительству в деревне, где сохранялся их дом и проживал кто-либо из членов семьи.
В то же время представляется маловероятным, чтобы крестьяне продавали продукцию своих хозяйств в городах. Известно, что на территории владений крупных собственников регулярно устраивались ярмарки (Iber., А 158). Крупные монастыри и представители светской знати рас-
227
8*
II. Первый этап развитого феодализма полагали собственными кораблями для перевозки грузов и пользовались освобождением от торговых пошлин. Местные рынки п ярмарки в сельских местностях, по-видимому, в большей мере, чем городские рынки, служили источником денежных средств зависимых крестьян. В трудные годы монастыри поставляли хлеб в Константинополь (Lavra, III). Крупные собственники продавали зерно, которое в этот период было основным экспортируемым Византией товаром. Однако в периоды сильного разорения в результате войн или неурожая крупные собственники, как уже отмечалось, сами нуждались в государственной помощи.
В городах отсутствовали признаки зарождения новых, предкапитали-стических отношений (Медведев, 1970, с. 391—408). В социально-экономическом плане города не противостояли деревне, а сращивались с ней. Представители светской аристократии жили в городах (Maksimovic, 1981г р. 182). В Византии отсутствовали характерные для Запада укрепленные феодальные замки, находящиеся в сельской местности. Укрепления служили исключительно военным целям. В городах располагались крупные монастыри, которые имели владения, а также подчиненные им менее крупные монастыри и церкви, расположенные в разных византийских провинциях.
В социально-экономическом и правовом отношении византийское крестьянство XIV—XV вв. не было полностью однородным. Источники позволяют выделить в его составе несколько категорий. Выше упоминались такие, как частновладельческие парики, проскафимены, ксены. государственные парики, элевтеры, дулевты (или дулопарики), свободные крестьяне. Охарактеризуем их статус, как он выступает в источниках XIII-XV вв.
Элевтеры, как правило, не отличались от ксенов, неизвестных казне. По-видпмому, мы сталкиваемся с двумя различными обозначениями одного и того же слоя крестьян. Ио если обычно элевтеры — это те бедняки, которые недавно поселились на территории крупных собственников и были освобождены (разумеется, временно) от уплаты государственных налогов (вероятно, они несли частноправовые повинности), то в некоторых случаях элевтеры, как и другие феодально-зависимые крестьяне, уплачивали налоги.
Термин «парик» наиболее часто встречается в источниках, обозначая различные группы феодально-зависимого крестьянства, отличавшиеся друг от друга объемом владельческих прав, характером и происхождением личной и податной зависимости. Имеются непосредственные свидетельства источников, свидетельствующие о том, что термин «парик» употребляется иногда в качестве обобщающего наименования «зависимых крестьян». В одном из документов говорится о дулевтах (т. е. дворовых или рабах), называемых париками (ММ, VI, р. 241). Общим для разных групп зависимого крестьянства, именуемых париками, было то, что все они уплачивали телос и другие подати, а также выполняли барщинные повинности. Кроме того, они были прикреплены к тяглу, не имели прав собственности на свое владение, за ними признавались только владельческие права.
Термин «проскафимен», как многие другие термины средневековых псточнпков, не отличался однозначностью. Он употреблялся по меньшей мере в двух значениях: обозначал, во-первых, людей, зависевших от данного вотчинника, но недавно поселившихся на территории данной вотчины и не приобретших еще наследственных владельческих прав на свое владение (Lavra, II, № 98, 5, р. 138); проскафимены — это зависимые
228
Глава 11. Византийское крестьянство в XII—XV вв. крестьяне, отличавшиеся объемом владельческих прав от так называемых париков-гоникариев, т. е. наследственных владельцев земли *.
В этом значении проскафимены, видимо, во всяком случае в отношении владельческих прав близки к элевтерам и ксенам, неизвестным казне (Lavra, II, № 94, р. 123-24-25, 28-29, № 106, р. 176. 39-40). Во-вторых, проскафимены — это парики данного вотчинника, по переселившиеся из той вотчины, в описи которой они зафиксированы, в другие владения этого же или иного вотчинника, но сохранившие еще дом и хозяйство на прежнем месте (где, возможно, оставалась семья) и платившие за это основное хозяйство налоги (Lavra, II, № 109, passim). Такие парики-проскафимены ппогда противопоставлялись элевтерам (Lavra, II, № 105, р. 172.5). В некоторых случаях эксплуатация проскафпменов отличалась и рядом дополнительных признаков (Сметанин, 1981, с. 20).
Вотчинные ремесленники, неизменно упоминающиеся в описях, не составляли специальной категории крестьян. Они так же, как и остальные крестьяне, обычно именуются париками, платят те же налоги и выполняют барщинные повинности.
Имущественный статус париков иногда характеризуется обозначением ипостасик. Наличие этого наименования означает, что крестьянин имел часть стасп (хозяйства) 1 2.
В поздней Византии, как и в предшествующий период, существовали крестьяне, несущие специальные воинские повинности. Эти крестьяне могли быть как свободными, так и зависимыми. Хорошо известны свидетельства византийского историка ХШ в. Пахимера об акритах — пограничных жителях, обязанных охранять границы. Большинство акритов, очевидно, являлись свободными крестьянами. Встречаются сведения о стратиотах, которые, впрочем, могли быть и прониарами и крестьянами (Максимович, 1974; ММ, IV, р. 35; Lavra, II, № 97, р. 131. 6-7; III, № 122. р. 18. 10—11; № 146, р. 102, прим.).
*
Итак, в рассматриваемый период в Византии получила дальнейшее развитие феодальная вотчина. Крупные феодальные собственники, представители светской аристократии, а также крупные монастыри обладали значительными земельными владениями, состоявшими из деревень, населенных зависимыми крестьянами, а также домена, сдававшегося частично
1 Часть проскафименов уже были занесены в кадастры, являлись париками, но по-прежнему они отличались объемом прав на землю от париков-гоникариев. Некоторые представители париков-гоникариев, согласно Пире — сборнику судебных постановлений X в.,— а именно те, которые в течение 30 лет имели наследственное владение землей, не могли быть согнаны с этой земли при условии несения повинностей. Проскафимены этой привилегией, очевидно, не обладали. Они отличались и от париков-хрисобуллатов, т. е. привилегированных (Lavra, II, № 71, р. 10, 56—57, 61; № 72, р. 15, 66—67; № 89, р. 74, 123, 122, 137; № 98, р. И; Lavra, III, 118, р. 6, 126). Права этих последних на землю, равно как и определенный размер и объем повинностей были регламентированы жалованными грамотами (хрисовулами), выданными собственнику.
2 Зависимые крестьяне скрываются иногда под петехническим обозначенном «люди». Анализ актового материала Лавры ХШ—XV вв. позволяет высказать пред положение о постепенном вытеснении термина «парик» некоторыми другими менее техническими: «птох», «люди», «апор» (бедный). Это обстоятельство, очевидно, должно быть поставлено в связь с отмеченными выше явлениями перестройки крестьянского землевладения п форм эксплуатации.
Так, например, монастырь Лавры в XIV в. получал в дар старую крепость Контея на острове Лемнос с окружающей территорией и разрешением селить людей, обязанных охраной местности (Lavra, III, № 126; 127).
229
II. Первый этап развитого феодализма
в аренду, а частично обрабатывавшегося при помощи барщины (Chil. I, № 92). Крупные собственники в силу пожалования им податного иммунитета (иногда, впрочем, нарушаемого) взимали в свою пользу государственные налоги. В целом по сравнению с предшествующим периодом более полным становился податной иммунитет. Изъятия из иммунитета по отношению к крупным собственникам, диктуемые крайней необходимостью, рассматривались как мера экстраординарная. Прония из условного владения преимущественно на срок жизни, каким она была в XII в., иногда превращалась в наследственное условное владение. Это обстоятельство способствовало усилению зависимости крестьян от прониаров. Различные способы контроля над вотчиной (в частности, арифмос) практически не использовались. Собственнику предоставлялось обычно неограниченное право селить на своей территории ксенов, «неизвестных казне». Характерной особенностью рассматриваемого времени является также рост частноправовых платежей крестьян — свидетельство того, что византийский тип аграрно-правовых отношений приближался к западноевропейскому.
Наряду с этим до конца существования империи сохранялись черты, воплощавшие специфику византийского типа развития феодальных отношений (Удальцова, Осипова, 1974; Удальцова, 1975, 1977). В эксплуатации крестьян существенную роль играла публично-правовая рента. Государственные чиновники обладали правом приходить на территорию вотчин, обладавших иммунитетом, и устанавливать размеры этого налога. Контроль государства над частновладельческой эксплуатацией хотя и ослабевал, но продолжал сохраняться до конца существования Византии, составляя важную типологическую черту византийского феодализма.
Другие, не менее важные типологические черты состояли в ослаблении общины, характере взаимоотношений города и деревни. Крупные византийские города до середины XIV в. продолжали вести интенсивную внешнюю торговлю. В частности, не прекращался вывоз зерна. Однако с середины XIV в. в отдельные периоды экспорт зерна заменялся импортом (Карпов, 1981; Laiou, 1981, р. 218—219). Ведущую роль в экономической жизни города играли городская аристократия — владельцы городских и пригородных земель и торгово-предринимательские круги. Положение в крупных городах осложнялось острым соперничеством итальянского купечества, имевшего от византийских властей торговые привилегии (Badoer, 1965). Система государственных регламентаций тормозила в этот период экономическую жизнь города. Отсутствовали новые, более передовые формы организации ремесла. Соответственно не происходило прогрессивного влияния города на аграрные отношения. В частности, наблюдавшиеся в поздневизантийской деревне отдельные случаи предпринимательской аренды ((Хвостова, 1968, с. 290) не играли, очевидно, в условиях частичного экономического спада в крупных городах, а также упадка и аграризации менее крупных провинциальных городов существенной роли. В условиях преобладания публичноправовой формы эксплуатации посредством взимания налогов и проживания земельных собственников в городах крестьянству непосредственно противостояло государство, а не крупные собственники. Названные черты обусловили специфику не только аграрного развития, но и классового сопротивления крестьян. Это последнее обычно принимало характер сопротивления налоговому гнету. Что же касается борьбы с земельной аристократией, то она в Византии, как об этом подробно говорится ниже, происходила в городах. И в этой борьбе крестьянство принимало участие.
230
Глава 11. Византийское крестьянство в XII—XV вв.
8. Классовая борьба в XII —XV вв.
Рассмотренные выше характерные черты положения византийского крестьянства XII—XV вв., а также формы взаимоотношений деревни и города обусловили характер и особенности классовой борьбы в этот период. В течение XII в. происходили движения, для которых характерно участие самых разнородных слоев населения, включая еще сохранявшуюся прослойку свободных. Так известный византийский историк — Никита Хониат, писавший в XII в., оставил свидетельство об антиправительственной позиции жителей острова Корфу, которые при императоре Ма-нуиле Комнине в 1147 г. добровольно сдались норманам. Инициатором сдачи острова выступили те, кого называли голыми. Они объявили, что не в состоянии больше сносить обиды сборщиков налогов (Nic. Chon., р. 1).
В отличие от XII в., для XIII—XV вв. характерно более четкое разграничение движений в городах и сельских местностях. К числу наиболее известных движений в деревне относится восстание акритов. Акри-ты — свободные пограничные поселенцы, по словам Пахимера, обеспечивали во многом процветание и обороноспособность Никейской империи. Однако уже после восстановления Византийской империи император Михаил VIII Палеолог лишил акритов привилегии освобождения от налогов и тем самым спровоцировал их недовольство, вылившееся в восстание акритов Вифинии в 1262 г. (Pachym., р. 193—201). Подавление этого движения потребовало от правительства немалых усилий.
Крупные византийские города были связаны в XIII—XV вв. постоянными миграционными процессами со значительной сельской округой. Выше говорилось о проскафименах, которые были зафиксированы как налогоплательщики в вотчинах крупных собственников, но фактически временно или постоянно пребывали в городах, где или работали в мастерских, или занимались торговой деятельностью, или же имели на тех или иных условиях участок в составе городских владений. Кроме того, в каждой вотчине имелось большое количество заброшенных владений, держатели которых иногда просто бежали от тягла. Бегство составляло пассивную форму крестьянского сопротивления (Lavra, III, № 167). Элевтеры,. ксены, неизвестные казне,— это или беглые крестьяне, или разоренные неурожаями, вражескими набегами и т. д. В то же время горожане имели владения в сельской местности и переселялись туда па время жатвы и сбора плодов (Gregor., v. I, р. 83. 20). В трудных условиях вражеских нашествий и внутриполитической борьбы жители города, как и сельской округи, подвергались разорению (Gregor., v. I, р. 229. 1—3). Разорение приводило к тому, что городские жители в течение долгого времени не могли заниматься сельским хозяйством (Gregor., v. I, р. 262. 20—24). В этих случаях они часто переселялись в деревни, пополняя ту группу проскафименов, которая состояла из лиц, относительно недавно поселившихся на территории вотчины. Постоянная миграция населения между городом и деревней обусловливала близость социальных интересов ряда сельских и городских кругов и способствовала участию сельских жителей в городских движениях.
Население крупных византийских городов XIV—XV вв. не было однородным. Оно состояло из земледельческой аристократии, представителей чиновничества, духовенства, торгово-ремесленных и предпринимательских кругов, интеллигенции, воинов, бедноты, пришедших из сельской округи крестьян. Соответственно сильны были и социальные
231
II. Первый этап развитого феодализма
противоречия, которые, в частности, нашли свое выражение в трактате Алексея Макремволита «Диалог бедных и богатых» (Поляковская, 1972). Гражданская война в Византии 1341—1347 гг. явилась борьбой городской аристократии, захватившей городские земли и эксплуатировавшей город, во главе с Иоанном Кантакузином и торгово-предпринимательской оппозиции во главе с Алексеем Апокавком. Оппозиция привлекала также представителей низшего духовенства, чиновников, моряков и бедноту. Временами события развертывались в условиях широкого демократического движения. Так, в 1341 г. произошло движение низших слоев населения Адрианополя. Во главе низов встал некий Вран — бедняк, землекоп. Он призывал к борьбе со знатью и захвату ее имущества. Многие владения знати были разорены (Contac., II, р. 175—178).
Дальнейший ход гражданской войны, которую Кантакузин называл войной убогих, бедных и динатов, приводит к известной консолидации демократических сил. В Фессалонике власть переходит к так называемым зилотам — «ревнителям», представляющим в целом интересы торгово-ремесленных кругов города, оппозиционных к Кантакузину (История Византии, III, с. 147). Тем не менее Кантакузин в своем сочинении постоянно подчеркивает участие в движении не только широких демократических слоев, но и бедноты (Cantac., I, р. 233—235). В 1342 г. Кантакузин опустошил пригород Фессалоники, и сельское население нашло пристанище в городе. По словам Кантакузина, вся империя ромеев была охвачена борьбой. Не только земледельческая знать, но и многие представители торгово-ремесленных кругов были разорены. Движение зилотов имело несколько этапов, на каждом из которых попеременно приобретали влияние как более, так и менее радикальные элементы. Программой этих последних была беспощадная борьба с городской аристократией. Многие представители землевладельцев были уничтожены или изгнаны из города.
Сложный состав движения обусловил раскол в лагере его участников, в частности переход чиновников на сторону Кантакузина. Движение в 1347 г. потерпело поражение и ощутимых последствий в плане социально-экономического развития не имело. Оно в то же время обнаружило определенные черты социальной стратификации империи и определенный уровень консолидации социальных сил. Эти явления отразили специфику византийского общественного порядка: мобильность населения города и деревни, зыбкую грань между городскими и сельскими социальными низами, роль земельной аристократии в судьбах византийского города.
ГЛАВА 12
КРЕСТЬЯНСТВО НА БАЛКАНАХ (Сербия, Хорватия, Болгария) В XII —XIV вв.
История крестьянства, проживающего к югу от Карпатских гор, неотделима от судеб византийского государства, и не только потому, что это государство подчинило себе на какое-то время Балканы, но и потому, что оно долго и очень активно участвовало в эксплуатации крестьянства. Так, в поле зрения исследователя аграрных отношений попадает XII век, последнее столетие существования сильной Византийской империи, — время унифицированного общебалканского политического развития, когда все формы феодальных отношений, начавшие развиваться в предшествующую эпоху, приобретают законченный облик. В XIII— XIV вв. эволюция крестьянства совершается в рамках уже не одной Византийской империи, но п возникших на Балканах славянских государств, отчасти продолжая наметившиеся тенденции, отчасти порывая с ними. Окончательный разрыв наступит в конце XIV в. в ходе османского завоевания и последовавших за ним демографических перемен, хозяйственных сдвигов, а главное — создания новой общественно-политической структуры. Таким образом, рассматриваемый нами этап развития балканского крестьянства — это 300 лет, с конца XI до конца XIV в., с внутренним рубежом, приходящимся на 1185—1204 гг.
Характеризуя местное крестьянство, мы неизбежно, с одной стороны, будем говорить о крестьянстве болгарском, сербском, греческом, отдавая дань будущей национальной характеристике, а с другой — находить в их облике общие черты. Эти черты можно с особенной отчетливостью увидеть, если сосредоточить внимание на центральных областях полуострова, широким полукругом располагающихся вокруг Эгейского побережья,— бассейнам рек Струмы, Вардара, Марицы, верховьям Южной Моравы (о районировании на Балканах и одновременно об этнографической и хозяйственно-культурной характеристике балканского населения см.: Иванова, 1982, с. 164—188). Об этом регионе больше всего сведений в источниках, и местная аграрная история изучена значительно детальнее.
Здешнюю деревню прежде всего характеризуют такие черты, как поликультура в долинах: хлебопашество в сочетании с садоводством и виноградарством, отгонное скотоводство в горах; сравнительно раннее складывание вотчины и вместе с тем длительное сохранение государственной эксплуатации в форме налогов; сравнительная развитость рыночных отношений; высокий удельный вес денежной ренты п одновременно существование слоя малоземельных п даже безземельных крестьян: сохранение при этом прочных родственных связей в их большесемейных и патронимических вариантах.
Применительно к этому району основными проблемами сельской действительности будут следующие: крестьянин и окружающая его природа; сельскохозяйственный и ремесленный труд в деревне; крестьянин и рынок; общинные связи в сельской среде; категории крестьянской зависимости; крестьянин п вотчинник, крестьянин и государство; отношения собственности.
233
II, Первый этап развитого феодализма
1.	Агрикультура. Рынок
Балканы — юг Европы. В приморских областях очень тепло; лесов меньше, чем на севере; речные долины или давно проторенные магистрали указывают местному населению путь к морским портам и оживленным городским рынкам. В континентальной части много старопахотных равнин, расположенных в межгорьях, которые образно называют «котлина-мп», в них велик удельный весь земледельческих занятий. Покрытые •лесами горы, занимающие значительную часть полуострова, горные пастбища — «планины» — и предгорья представляли идеальные возможности для отгонного скотоводства, являющегося на Балканах самостоятельной производственной сферой.
Балканские пастухи-скотоводы постоянно перегоняли отары овец с зимних пастбищ на летние, большую часть года жили в шатрах и крепко держались патриархальных устоев и родовых связей. Нередко они были обособлены и этнически. Пастухов часто именовали «влахами». Влахи — это потомки древнего населения полуострова, говорившие и по-славянски, и на одном из романских диалектов (о ранних влахах см.: Литаврин, 1972, с. 91—138). Порой эти признаки оказывались нерасторжимыми в сознании равнинного жителя — он называл влахом и романца, и пастуха.
Существование двух устойчивых и издревле присущих Балканам форм аграрного быта — земледельческого в «котлинах», скотоводческого в горах — следует непременно иметь в виду при оценке судеб балканского крестьянства. Пастух и земледелец, как правило, не могли прожить без взаимного обмена (сыра, шерсти, кож — на вино, хлеб и соль), ставшего обязательным признаком здешней экономики. Этим обменом объясняется широкое распространение местных торжищ («торгов», fiere), часто вне городов и даже противостоящих городам. Они существовали и в такой урбанизированной области, как далматинское побережье (Freidenberg, 1970, с. 245—252), например, там, где караваны, которые шли из внутренних областей, загружались солью на обратную дорогу (торги Дриева или Свети Срдж). Скотоводство издревле преобладало на тех площадях, которые длительное время считались «ничейными», свободными и в качестве таковых были присвоены государями. Удельный вес неосвоенных пространств на Балканах был велик, и у крестьянина, таким образом, всегда имелась возможность ухода на эти земли, а у общины — расширения своих угодий. К сожалению^ сколько-нибудь точных данных на этот счет в источниках не содержится.
Почвенный состав балканских земель изменялся в течение столетий, но в основном здесь преобладают красные почвы на западе, в районе Динарских гор (Хорватия, Далмация), долго хранящие влагу в течение жаркого лета, черноземы на севере и северо-западе (в зоне Дуная и его притоков), бурые лесные почвы несколько южнее дунайской зоны и, наконец, слабоподзолистые в Сербии и Босипи. Климат основных балканских регионов континентальный — они открыты и доступны массам холодного воздуха с севера, в Далмации же и Хорватии остро чувствуется близость Адриатики — аккумулятора солнечного тепла.
Этнографы отмечают на Балканах два типа сельских поселений: скученные, компактные села на равнинах и так называемые «разбросанные» в горах, каждое из которых распадалось на ряд отдельных «ком-шилуков» (т. е. «соседств») или «махал». При этом, как правило, расположение усадеб и в горах, и в долинах было хаотичным, дома строились свободно, а улицы являлись лишь проходами между домами. Мно-
234
Глава 12. Крестьянство на Балканах в XII—XIV вв. гие села имели при себе дочерние, меньшие поселения — «заселки», а частые миграции сельского населения объясняют появление и запустевших сел («селищ») (Михадьчий, 1967, с. 173—224). В ряду сельских поселений в горах следует назвать такие, как «катун» — общинную организацию, объединявшую скотоводов-влахов (Филиповий, Трифуноски, 1963), или группу построек, которые вместе с загоном для скота давали приют пастухам и стадам во время летнего выпаса.
Каково соотношение в эти столетия разных видов занятий в структуре сельского производства? Хлебопашество, бесспорно, являлось ведущей отраслью хозяйства. Исследователи продолжают спорить о преобладающем типе полеводства, но наиболее убедительным представляется мнение о господстве двухполья в двух его разновидностях — с занятым и незанятым паром (Кондов, 1961, с. 3—13).
К середине XIV в., т. е. сравнительно поздно, распространяется плуг — до этого основным пахотным орудием являлось легкое на горных склонах и тяжелое (с полозом) в долинах рало. Новейшие исследования позволяют заключить, что наиболее типичным наделом был участок в 2,5 га, требовавший 5—6 «стар» (или 22—27 «каблов», т. е. 500—600 л) зерна для засева, а средняя урожайность равнялась сам-4 (Благо]’евий, 1973).
Пребывание южнославянских земель в составе империи ромеев, несомненно, обеспечило для местного крестьянства воздействие византийской агрикультуры. Уже в X в. «из страны греков» миссионеры переносят сюда «все виды плодовых деревьев»; названия овощей в славянских землях в ряде случаев восходят к греческому языку (Литаврин, 1960, с. 12—13). В XIV в. здесь распространяются айва, персик, имбирь, грецкий орех, миндаль, гранат, смоковница. Еще одной зоной импульсов для развития интенсивного земледелия были прибрежные области — Черноморское и Адриатическое побережье. Здесь культура винограда, маслины, смоковницы восходят к очень давнему времени (Фрейденберг, 1972, с. 42—50; Захаров, 1978, с. 34—49). Распространение лозы и садовых культур имело и социальные последствия. Оно прочно привязывала к земле значительную часть деревенского населения, повышало его доходы; правда, крестьянское хозяйство становилось весьма чувствительным к политическим потрясениям, войнам и даже эпизодическим разорениям — восстановить деревья и лозу было много труднее, чем снова засеять вытоптанное поле.
Пока еще нет полной ясности относительно ареала распространения лозы. Но, несомненно, к моменту османского нашествия лоза культивировалась на узкой приморской полосе и в некоторых внутренних районах (Наумов, 1978, с. 21). Отдельные исследователи отмечают, впрочем, успехи виноградарства и на более широкой территории — на сербских, черногорских и албанских землях (Наумов, 1971, с. 17—132). Новые виноградники возникали главным образом в рамках не крестьянского, а господского хозяйства за счет раскорчевки лесов. Источники часто упоминают «лазы» и «требежи» — лесные расчистки. Характерно, что в монастырском хозяйстве распространяется не только виноградарство, но и животноводство — может быть, под воздействием убыли рабочих рук в результате «черной смерти». В XII—XIV вв. происходит продвижение и иных интенсивных культур во внутренние районы полуострова — в сербских актах все чаще упоминаются лен, конопля и хмель.
Балканские крестьяне занимались не только земледельческим трудом. Многие из них уходили на лето (как правило, с Георгиева дня, 23 апре-
235
II. Первый этап развитого феодализма
ля, и до Димитрова дня, 26 октября) со скотом в горы. Характерные для местной деревни большие семьи сохранились здесь еще и потому, что в обширном коллективе всегда было легче выделить людей для этой цели. На сезонные приработки по выпарке соли пз морской воды уходили крестьяне далматинского побережья (Фрейденберг, 1972, с. 50—54). Какая-то часть окрестных крестьян отправлялась на сербские и боснийские рудники (ДиниИ, 1950, 1962). Аналогичное разделение труда приводило и к выделению сельских ремесленников, с той только особенностью, что ‘сельское ремесло на Балканах всегда было развито достаточно интенсивно. До 70% из них не имели рабочего скота. Не является ли это сви-
Пахота на волах. Фреска из монастыря Дечани.
Первая половина XIV в. Юго-Западная Сербия Плуг — бесколесный, ярмо закреплено за рога волов
детельством их профессионального обособления? (Кондов, 1964, с. 191— 206).
В македонских вотчинах XIV в. удалось насчитать мастеров 28 специальностей (кузнецы, медники, оружейники, ковали, строители лодок, бондари, углежоги, ткачи, гончары, сапожники и др.). В сербских вотчинах «майстори» и «технптари» составляли особую прослойку зависимого населения (Ангелов, 1960, с. 79—80), а названия целого ряда сел (Сед-
236
Глава 12. Крестьянство на Балканах в XII—XIV вв.
лари, Кожушари, Златари, Штитари) достаточно выразительны (см. также: Шаферова, 1972; 1973). Ремесло не всегда выходило за рамки семьи, масса сукна производилась, например, в домашнем хозяйстве. Такие сукна, именуемые «раша» (от Рашка — старое название Сербии) или «склавина», в огромном количестве вывозились через далматинские порты на запад. Ремесло и промыслы (бортничество, рыболовство, охота) — характерные для местной деревни — вовлекали ее в рыночный обмен, еще более способствуя созданию сети местных рынков, торжищ, ярмарок.
Многие сельские торги испытывали ту же судьбу, что и села, в которых они возникли,— оказывались под властью окрестных вотчинников.
Сбор винограда. Фреска из монастыря Дечани. Первая половина XIV в. Юго-Западная Сербия
Так, мы видим сербские и болгарские монастыри в роли собственников лавок и торговых рядов в городах, а в сельской местности — «панагиров» (ярмарок) и «торгов». Нередко в одном и том же селе монастырь владел тем и другим, например, монастырь св. Георгия под Скопье имел в селе Брод и «тьрг» и «панагир», и еще «всяка неделя тьрг» (Лишев, 1957, с. 87—88). На одних местных рынках феодалы располагали правом сбора пошлин (об этом свидетельствуют иммунитетные грамоты), на других — торговой монополией («На сем панагири продают црьковно вино и хлеб
237
II. Первый этап развитого феодализма
и мясо, а иной никто не продает без благословения игумена». См.: грамота 1300 г. св. Георгию).
Власть феодальной вотчины над местным рынком на Балканах не случайна. Она находится в тесной связи с двумя взаимосвязанными процессами — укреплением позиций провинциальной аристократии и подъемом провинциальных городов, начавшимся еще в XI в. В литературе давно отмечено, что в XI—XII вв. многие города империи, бывшие до тех пор лишь епископскими резиденциями или военными укреплениями, превратились в центры ремесла и местного обмена (История Византии, 1967, т. 2, с. 249—253). Это доказывается прежде всего археологическими и нумизматическими данными — именно на конец XI—XII вв. приходится бурный рост монетных находок. Рост ремесла в провинциальных городах объясняется не одними производственными потребностями, но и тем,, что здесь возникают резиденции крупной землевладельческой знати — усадьбы, хозяйственные комплексы, дворцы и церкви. Рост провинциальных центров отмечен прежде всего на территории греческих областей Византии, в Средней Греции, особенно в Фессалии, Пелопоннесе, на островах Эгейского моря (История Византии, 1967, т. 2, с. 250), а также* на завоеванных Империей землях, в частности в Болгарии (Лишев, 1957, с. 49; 1958, с. 118—160). Этот подъем становится основой проникновения рыночных отношений в балканскую деревню, что, в частности, влечет зап собой в дальнейшем имущественное расслоение и коммутацию рент.
2.	Общинная организация
Балканская деревня XII—XIV вв. в значительной степени сохраняла традиционную структуру внутрикрестьянских связей, в первую очередь общинных и кровнородственных. Общеизвестен термин «задруга», которым в литературе обычно обозначают южнославянскую семейную общину, именовавшуюся в сельском быту «большим домом» или «большой семьей» (Косвен, 1963, с. 47—54). На далматинском побережье она засвидетельствована уже в XI в. (Фрейденберг, 1967, с. 68—72), ее знает и Душанов Законник, упоминающий «брата или сына или родственника, живущих в одном доме» (ст. 70), и поместные описи, перечисляющие* женатых сыновей, живущих вместе с отцом, и в еще большей степени — сборники обычного права из Приморской Хорватии. Задруга фиксируется далматинскими судебниками чаще всего в период раздела, но это не признак ее распада и изживания, а просто та житейская ситуация, которая чаще всего вызывает споры, а потому и полнее отражена в юридических нормах. Семейные общины будут жить на Балканах еще очень долго, вплоть до XX в., лишь время от времени разрастаясь, делясь и вновь возрождаясь на основе индивидуальных семей. Их производственная потребность вызывалась трудностями раскорчевки лесов, обработки каменистых почв в горах и предгорьях, внутрисемейным разделением труда — необходимостью иметь и хлебопашцев, и скотоводов, и, наконец, потребностью в социальной защите в годы усобиц, а затем османского завоевания, когда рушились старые политические институты, и крестьянин мог выжить только с помощью ближайших родственников.
Балканская, в особенности южнославянская, действительность знает и другие общинные организмы, где преобладает не родственное, а соседское начало: союзы «ближних», parentes, «братьев» (например, «вервных братьев») или просто «братства». Все эти коллективы, как правило, представляли собой деревню (или часть ее), где жителей объединяли общие
238
Глава 12. Крестьянство на Балканах в XII—XIV вв.
угодья, кладбище, имя — память о происхождении (реальном или мнимом) от общего предка — и, наконец, контроль за наследственной землей, «племенщиной» или «баштиной». Общинник не мог продать землю, не спросив согласия у родственников или не предложив им купить ее. Родство то преобладало над соседством, то подавлялось им. Такой коллектив чаще всего представлял собой патронимию, т. е. хорошо известный исследователям организм, возникавший на месте распавшейся большой семьи. Балканская патронимия, как правило, представляла собой группу домохозяйств, объединенных соседством (серб, «комшилук») или даже живущих на отшибе, носящих одно имя в память об общем предке, нередко мифическом, пользующихся какой-то неразделенной землей и вместе хоронящих своих покойников. Такая патронимия, разрастаясь, могла достигнуть численности в несколько десятков, а то и сотен человек, имея тенденцию превратиться в так называемое братство. Наконец, третьим типом местной общинной организации являлась соседская община, которая могла существовать то в виде отдельного села, то в виде группы сел — «жупы» (Грачев, 1972), своеобразной параллели русской волости с выборными старостами, судьями, членами «веча» — совета.
3.	Формы феодальной эксплуатации
Обратимся теперь к проблеме феодальной эксплуатации балканского крестьянства. Ее исходным пунктом явились порядки, установившиеся на территории Византии в XII в., когда под властью Константинополя оказалась большая часть балканских земель, а сама Империя вышла из затяжного кризиса. Все исследователи сходятся во мнении, что в Византии существовали две системы эксплуатации крестьянства. Одна, осуществлявшаяся частным лицом, чаще всего крупным земельным собственником,— частносеньориальная, и вторая, которую практиковало государство при помощи системы налогообложения,— государственно-централизованная (История Византии, 1967, т. 2, с. 118, 121, 131 и след.). Никто не сомневается, что создание частновладельческой системы эксплуатации олицетворяет хорошо известный путь феодализации, близкий к западным образцам. Споры, длящиеся уже несколько десятилетий, порождает оценка второй, государственно-централизованной. Предметом обсуждения в данном случае является несколько проблем. Во-первых, лежит ли в основе этой системы верховная собственность государства на всю землю в стране (в этом случае изымаемая у крестьянства доля прибавочного продукта должна быть названа рентой-налогом) или же суверенитет, реализуемый в форме налогов, пошлин и т. п. И, во-вторых, если мы признаем, что государство является верховным собственником, то не следует ли считать, что крестьяне, уплачивавшие налоги государству, находились от него в зависимости или даже прикреплялись в своему тяглу? (подробнее см.: Литаврин, 1977, с. 7 и след.).
Не вдаваясь здесь в споры по поводу первой проблемы, отметим, что различие между двумя сферами собственнических отношений в средневековом мире — государственной и сеньориальной, которое долгое время считалось столь существенным, на самом деле есть различие двух вариантов, двух сторон единой сущности. Доказывая данный тезис, Ю. Л. Бессмертный одновременно обосновал другую, весьма важную для нас мысль — о том, что обе группы прав, которыми располагало средневековое государство,— его власть собственника и его суверенные прерогативы — были в действительности очень близки (Бессмертный, 1978). По
239
II, Первый этап развитого феодализма
этому в наши дни для историков не так уж важно, являются ли налоги реализацией отношений государственной собственности или прав суверенитета (суждения по этому поводу см.: Литаврин, 1977, с. 9).
Ближе к нашим целям вторая проблема: о зависимости южнославянского крестьянства, находившегося под властью Византии, и прикреплении его к тяглу. В ходе ее решения ряд исследователей пришел к выводу, что византийское государство, стремясь сохранить налогоплательщиков, производило ревизию имений крупных собственников, разыскивало перебежавших к ним крестьян и старалось вернуть их под власть казны. Не настаивая на идее о прикреплении крестьян к земле, мы все же обязаны указать на эти немаловажные ограничения свободы крестьянских переходов. Во всяком случае, они сопутствуют всей аграрной практике византийского государства и остаются неизменными, пока оно сохраняет свою силу, т. е. в течение всего XII в.
В это столетие, как позволяют судить новейшие исследования, крестьянство, подвластное Византии, было разделено на три основные категории: 1) слой частновладельческих париков, который восходит к свободным арендаторам VII в.; 2) государственные парики, живущие на домениальных землях императора или в казенных имениях; 3) свободные аллодисты — собственники своих наделов. Различие между этими категориями крестьян было весьма ощутимым — свободные аллодисты платили приблизительно в 2,5 раза меньше налога, чем зависимые парики. На протяжении всего XII в. сохраняются те же тенденции, которыми было отмечено развитие греческой и болгарской деревни в предшествующую эпоху,— втягивание деревни в рыночные связи с провинциальными городами; рост товарной продукции, производимой селом, но в рамках не крестьянского, а владельческого хозяйства; постепенная коммутация рент: укрепление вотчины и рост частновладельческой эксплуатации; созревание таких феодальных институтов, как экскуссия (иммунитет, преимущественно податной), прония (условное пожалование совокупности различных прав) и харистикий — условное пожалование монастыря или церкви на срок. Этим нововведениям сопутствовало сохранение норм римского права, особенно в области отношений собственности, прежняя система налогообложения и строгий контроль целой армии чиновников за ее функционированием. Исчезновение такого контроля составит главную отличительную черту в новых государствах, возникших на Балканах после IV крестового похода.
Впрочем, одна принципиальная особенность не исчезнет и после 1204 г., ею явится сохранение и взаимопроникновение обеих форм эксплуатации — и государственной, и сеньориальной. Так, в «практиках» (поместных описях) македонских монастырей XIV в. часть сеньориальных повинностей крестьян выражена в форме государственных налогов. В практиках Ивпрского монастыря на Афоне, относящихся к первой половине XIV в., крестьяне — держатели монастырской земли — выступают лишь как плательщики государственного налога «телоса», что объясняется особенностью составления практиков: в них записывался только телос, переданный вотчиннику, хотя он составлял меньшую часть доходов собственника (История Византии, 1967, т. 3, с. 100). При этом правительство стремилось сохранить существовавшие в IX—XI вв. уравнительные нормы налогообложения. Однако в XIII—XIV вв., когда слой держателей средних наделов распался на зажиточных, средних и бедных крестьян, это одинаковое обложение всей тяжестью легло на малоимущих, содействуя их дальнейшему разорению (Хвостова, 1980, с. 118—119).
240
Глава 12. Крестьянство на Балканах в XII—XIV вв.
В поздней Византии ускоряется и процесс создания вотчинно-домени-альноп структуры — чаще встречаются упоминания о частносеньориальных владениях и о праве монастырей возвращать беглых париков, происходит развитие иммунитета, хотя он и не приводит, как на Западе, к созданию экзимированных округов. Но сохранение сильной государственной власти и в это время препятствует победе сеньории. Поэтому исследователи предпочитают говорить о сеньориализации, как о продолжающемся процессе, который так и остался незавершенным в ХШ—XIV вв. (История Византии, 1967, т. 3, с. 105).
Перейдем к характеристике локальной истории крестьянства. Мы почти ничего не знаем о судьбах феодального землевладения в Болгарии в первые десятилетия XIII в.,— вотчинные архивы погибли, но ясно, что закончился очередной, довольно длительный период в истории болгарского крестьянства.
Второе Болгарское царство, возникшее в 1185—1187 гг., весьма активно содействует созданию крупных частных владений. В болгарской деревне идет энергичная раздача частным собственникам десятков сел, сотен крестьян, сопровождающаяся присвоением вотчинниками юрисдикции, ростом сеньориальных повинностей и т. п. Процесс формирования и развития феодальной вотчины обрел теперь и активную поддержку государства, он происходил ныне под прямым воздействием всего государственного аппарата, как это справедливо подчеркивается в новейших исследованиях (Горина, 1979, с. 110—111).
Быстро растут монастырские вотчины, стремительно увеличивается численность самих монастырей. Большая их часть (свыше 20 из 70, существовавших в средние века в стране) возникла именно в это время Монастыри не только строятся, но и щедро одариваются царями и светской знатью — грамоты сообщают примерно о 85 деревнях, которыми владеет монастырь-вотчинник, причем все это не разрозненные участки и не отдельные домохозяйства, а целые села, о размерах которых мы практически не осведомлены. Некоторые обители приобрели десятки сел: Рпльский монастырь — 21 село, Виргинский — 39 сел и 4 заселка. Все они рассеяны по разным областям — монастырские вотчины не отличались компактностью (Горина, 1972, с. 46). Пожалование целого села станет основным путем формирования вотчины не в одной Болгарии.
В сербских и соседних землях аграрная эволюция в эти столетия совершается в том же направлении, но прослеживается гораздо отчетливее. Можно судить о формировании не только церковного, но и домениального землевладения государя. В его состав очень рано входят пастбища: создание рыцарского войска в XIII в. вызвало рост коневодства и обостренное внимание к зимнему корму. Начинается присвоение государством равнинных пустошей и лесов — их огораживают, запрещают на них всеобщий выпас и превращают в заповедные пастбища — «забелы» (Благо]евий, 1966, с. 1—17). После этого наступает очередь горных пастбищ — планин. Вначале королевская власть пытается присвоить себе исключительное право распоряжаться ими как ничейной (или общенародной) землей — «в планинах никто не имеет наследственных земель, кроме королей и церквей, которым [эти земли] короли дали». Но уже через несколько лет Законник Стефана Душана допускает существование и частной собственности на планины: он делит их на царские, церковные и «властельские» (ст. 81). Общинной собственности на эти пастбища, с точки зрения феодального права, уже не существует (Благо]евий, 1966, с. 3-96).
241
IL Первый этап развитого феодализма
В сербских землях вотчина создавалась за счет пахотных земель, например, путем дарений, вкладов и запродажных сделок — то, чего мы за отсутствием свидетельств не видим в Болгарии. Например, в вотчинной описи монастыря Богородицы из-под Хтетово из 82 объектов владения 51 был получен в виде дарений, а остальные — в результате запродажных сделок. Часть сделок совершалась знатными людьми, их можно узнать по слову «кир» — «господин» перед именем («кир-Манойло»). Другие связаны с крестьянами, они дарят или продают по одной ниве, одному винограднику, нередко в обмен на мех, вина, сыр, свинью, 20 мер зерна (Ангелов, 1956, с. 156—158). Приведенные факты относятся к XIII—XV вв., и речь в данном случае идет о церковном землевладении, которое обычно опережает светское. Не свидетельствует ли это об известной запоздалости развития не только византийской, но и сербской вотчины?
Однако не вклады крестьян и даже не дарения знати были основным фондом пополнения монастырского землевладения. Главными здесь являлись пожалования государя, и снова, как и в Болгарии, не отдельных участков, а целых сел — это наиболее типичный путь образования церковной вотчины не только для болгарских, но и для ряда сербских областей (Наумов, 1975, с. 101). Получателями королевских (позднее — царских) милостей являются самые крупные монастыри в долинах рек Вардар и Струма, это не только старые афонские монастыри, но и славянские обители, возникшие в окрестностях Скопле, Прилепа, Хтетова, Прешева, Охрида. Именно здесь, в долинах этих рек в свое время возник центр византийского феодального землевладения — здесь обосновались роды Дук, Комнинов, Ангелов. Затем на этих плодородных землях, имеющих прямой выход к Эгейскому морю и к солунскому рынку, возник своего рода заповедник монастырского землевладения.
Итоги процесса внушительны. К началу XIV в. монастырь Георгия «Быстрого» около Скопле располагал 24 селами (Ангелов, 1958, с. 20), монастырь Трескавец (под Прилепом) получил в 1335 г. 16 сел, в 1337 г.— еще бив 1346 г.— снова 6. В конце XIV в. афонский монастырь Пантелеймона имел около 40 сел, а знаменитый Хиландарь — даже 100 (Ангелов, 1960, кн. 6, с. 66). Одновременно площадь его домениальных земель выросла с 31 до 160,5 га (Боброва, 1963, с. 15) — абсолютный размер, может быть, и невелик, но рост очевиден.
Особенно активными пожалования становятся при Стефане Душане. Подсчитано, что если до его вступления на престол в 1331 г. число сел, принадлежавших всем монастырям, не поднималось выше 35, то через 40—50 лет, к моменту захвата османами, их число уже приближалось к 200 (Ангелов, 1956, с. 141). По другим подсчетам, в Сербии, Зете и соседних землях с конца XII в. и до 1355 г. в собственности церкви названо свыше 500 сельских поселений (Наумов, 1975, с. 130). И это несмотря на известное уменьшение размеров церковного землевладения в результате секуляризационных тенденций после смерти Душана (Наумов, 1975, с. 146 и след.).
В составе царских пожалований иногда оказываются села, уже побывавшие в составе феодальной вотчины, однако чаще жалуются деревни, еще не знающие вотчинного подчинения. Наконец, объектом пожалований нередко становятся мелкие монастырьки, уже создавшие свой земельный фонд. Такие подчиненные монастыри именуются «метохами», в некоторых местах их было так много, что это отразилось на местной топонимике (ср.: Метохия около Косова поля).
242
Глава 12. Крестьянство на Балканах в XII—XIV вв.
В ХШ—XIV вв. в Сербии растет не только церковное, но и светское? землевладение, однако знаем мы о нем значительно меньше. Для XIII в. эти свидетельства скудны, удается установить лишь наличие светской феодальной собственности, наследственной в XIV в. и обозначаемой как «баштина», уже освободившейся от притязаний со стороны широкого^ круга родственников. В XIV в. известны светские вотчины очень крупного по местным масштабам размера. Так, вельможа Муса владел целой жупой и городом Бревник с 13 селениями, некогда принадлежавшими царю, 33 поселениями, некогда бывшими собственностью крупных и мелких владельцев, и еще 17 пунктами, происхождение которых неизвестно. Вельможа Муса имел еще одну жупу — Звечанскую; Фома, сын «кесаря» Прелюба,— область Морихово. Насчитывался еще целый ряд огромных вотчин, после 1355 г. (года смерти Душана) превращавшихся в полунезависимые княжества. Им сопутствовало, а порой и предшествовало появление мелких (а возможно, и средних) вотчин — сёла некоего Гояка,. село Мутиводичей, село Ивана Челюговича (Наумов, 1975, с. 139—140).
Какова же судьба крестьянского землевладения в селе, перешедшем под власть вотчинника? Это исконное крестьянское землевладение мы назвали бы «дедовским», а тогдашнее правосознание именовало его «отцовским», «баштиной» (от «башта» — отец). Носителей этого крестьянского землевладения, или, как затем их будут именовать,— «баштинников», мы вправе рассматривать как общинников, ибо нам хорошо известно о существовании в сербском селе того времени общинного самоуправления,, сельских сходов (их пытается запретить ст. 68 Душанова Законника). Села выступают как юридические лица, они строго следят за сохранением своего земельного фонда, а межи между селами — постоянная деталь при упоминаниях сел в жалованных грамотах. По косвенным данным можно судить и об общинном происхождении крестьянского участка — даже земли вотчинников иногда именовались «жребиями», т. е. наделами, возникавшими в рамках общины.
Владельческие права сербского общинника на надел в ХШ—XIV вв. являются наследственными, они не зависят от воли родственников, в отличие от Хорватии, где сербской баштине соответствует «племенщина», т. е. родовая земля, контроль над которой сосредоточен в руках родственного коллектива. Правом предпочтительной покупки пользуются здесь главным образом «ближние», т. е. родственники. Обычное право хорватов категорически выступает против отчуждения родовой земли — Полицкий статут настаивает на том, чтобы племенщину не продавали «без великой неволи» (ст. 49а). Преобладание родственных связей, которое всегда было так или иначе свойственно южнославянской деревне, находит выражение в контроле родственников над правом общинника на его надел.
Баштиной именуется позднее и надел зависимого крестьянина, «ме-ропха». Его надельный участок также наследуется достаточно свободно, без каких-либо взносов в пользу вотчинника (отраничены, правда, права вдовы, но не исключено, что это является следствием общинного права, а не вотчинных распорядков). Еще важнее то, что баштина меропха может продаваться. Правда, некоторые монастыри разрешают это лишь в пределах вотчины, но в Душановом Законнике по этому поводу сказано, что покупатель должен принять на себя все повинности прежнего держателя (ст. 174). Правом свободного отчуждения своих наделов сербские меропхи и близкие к ним болгарские парики пользуются постоянно, порой распространяя его даже на домениальные земли, сданные им
243
II. Первый этап развитого феодализма
® обработку: так поступают братья из Хтетово, продавшие участок, который они возделывали в «церковной стаей» (Ангелов, 1958, с. 67). Таким образом, следует признать существование значительных владельческих драв зависимого крестьянина в болгарских и сербских землях на его надел, тех прав, которые получат позднее дальнейшее развитие.
Категории сербского крестьянства фиксированы в своде феодального права — Душановом Законнике — и детально изучены в литературе. Их немного — процесс унификации крестьянства зашел достаточно далеко. По существу речь идет о трех категориях. Одна из них — «сокаль-ники», группа сельского населения, для которой характерно исполнение повинностей на господском дворе, например в качестве кухонной челяди (Соловьев, 1938, с. 103—132). Если сокальники характерны только для сербской деревни, то «отроки» — и для других южнославянских стран: архиепископ Охридский Феофилакт-Эфест в начале XII в. упоминает особую подать за право владения ими — «отрочину» (Литаврин, 1960, •с. 189). Везде отроки — это холопы. «Отроки» встречаются и в Боснии. Вывоз холопов-рабов и особенно рабынь из Боснии постоянно фиксируется в далматинских актах, хотя они и не называются в них отроками. Рабы именуются «de genere servorum Bosniensium» (Monumenta Tragu-riensia, II, c. 191, 203, 226), т. e., по-видимому, они были рабами уже у себя дома. В Боснии кипят религиозные распри, и понятен вывоз за пределы страны богомилов («патаренов»), порабощенных за ересь, но, очевидно, речь идет не только о них.
Отроки в Законнике Стефана Душана — либо владельческая челядь, либо крепостные самого низкого статуса. Они могут располагать землей и вести хозяйство в тех же селах, что и остальные крестьяне, и в то же время они являются полной собственностью своих господ («и отроки, которых имеют властели, им в баштину и дети их в вечную баштину». См.: Законник, ст. 44). Их могут свободно продавать (но не давать в приданое), и они не могут рассчитывать на правовую защиту («каждому следует оказывать правосудие, кроме отрока властельского». См.: Законник, ст. 72). Их барщина, согласно одной грамоте, равняется восьми дням в дни сева (Наумов, 1962, с. 265).
Отроки в ряде отношений напоминают третью, самую значительную, прослойку средневековой сербской деревни — меропхов. К ним приковано внимание и законодателя, и получателей жалованных грамот. Это, вне сомнения, основная группа зависимого крестьянского населения. Мероп-хи — барщинники, отработочная повинность — их отличительный признак (она так и называется «меропщина»). Она может исчисляться поурочно и тогда сводится к обработке 7,5 мьтей в XIII в. или 11 мьтей в начале XIV в. («мьть» — около 0,08 га). Она может быть повременной, и тогда ее нормой являются два дня в неделю (Законник, ст. 68). Существовал также ряд других отработок — косьба сена, работа на винограднике, рядом с которыми натуралии выглядят сравнительно скромно (1анковиЬ, 1956, с. 28—29). Барщинному состоянию меропха соответствовало и его прикрепление к земле. Уже в 1198 г. первый сербский король Стефан Первовенчанный приказал возвращать беглых афонским монастырям; это был не общегосударственный акт, а частное пожалование, причем речь шла не обо всех крестьянах, а только о самых подвижных — влахах. В XIII в. о возврате беглых ничего не известно, но в XIV в. в соседней Боснии уже запрещается принимать беглых. Так, бан Степан Котрома-нич обещает князю Вукославу, что «не будет принимать» его людей, а король Твртко I в 1353 г. на этот же предмет выдает грамоту Влатко
244
Глава 12. Крестьянство на Балканах в XII—XIV вв.
Вукославпчу (Historija, 1953, с. 584). Душанов Законник содержит уже общегосударственный запрет меропхам уходить с земли («Если меропх убежит... от своего господина в другую землю, где его найдет господин, пусть заклеймит его и распорет ему нос...». См.: ст. 201). В начале следующего столетия, в 1407 г. он подтвержден еще одним законодательным актом (Новаковий, 1912, с. 498). Это запрещение, по сути дела означавшее прикрепление меропхов к земле, должно вызывать естественное чувство недоумения: выше отмечено право меропха продавать свой надел. По-видимому, воспрещено было покидать землю без разрешения вотчинника, но возможно и другое объяснение. Суровые кары для беглого меропха, предусмотренные в Законнике, вполне могли быть всего лишь попыткой создания новой юридической практики общегосударственного масштаба. Законник знает еще один опыт подобного рода, о нем речь пойдет ниже; это установление двухдневной барщины в неделю в имениях прониаров, распоряжение, так фактически и нереализованное. Рассмотрение этого сюжета подводит нас к проблеме феодальной ренты.
Нелегко, по крайней мере до середины XIV в., уловить единую тенденцию ее развития. Несомненно, что для Византии XII в. можно засвидетельствовать коммутацию государственных платежей, осуществившуюся уже в предшествующем столетии и даже вызвавшую народные волнения па территории Болгарии. Стремление выражать «телос», государственный налог, в деньгах существовало в Византии и в XIII—XIV вв., но это был результат воздействия не столько рыночных связей, сколько государственной практики. В размерах же барщины встречаются значительные колебания, и они демонстрируют локальные и достаточно резкие различия, а не общую эволюцию рентной системы. В областях, испытавших длительное воздействие византийских порядков, на плодородных старопахотных землях отработочная рента была сравнительно невелика. Да и к северу она не представляется значительной, в хиландарских владениях близ Штппа она составляла три дня в году (день пахоты, день сенокоса и день жатвы) для крестьян различных категорий — париков, отроков, влахов. В других местах она равнялась уже восьми дням весенней пахоты.
Однако севернее, где вотчина складывается позднее, барщина измеряется иначе (она носит поурочный характер) и больше по объему: в Сербии крестьянин должен был вспахать, засеять, убрать от одной трети до двух третей га земли, от 4 до 8 мьти (См.: Наумов, 1962, с. 261—266). Барщина делится на безвозмездную («заманицу») и на господских харчах («бедбу»). Последний термин пли эквивалентный ему — «моба»-еще очень долго, до конца XIX в., означал в Сербии коллективную работу жителей деревни в помощь своему односельчанину. Есть большой соблазн и известные основания усмотреть в этой преемственности использование вотчинником старых общинных форм взаимопомощи для нужд собственного хозяйства.
Только с середины XIV в. удается почувствовать какую-то общую тенденцию в эволюции отработочной ренты. Душанов Законник в общегосударственном масштабе фиксирует для меропхов обязанность работать два дня в неделю. Однако эта норма является ограниченной и касается не всех вотчин, а лишь имений прониаров, а еще важнее то, что позднее она исчезает. Сейчас признано, что тенденция резкого усиления барщинных повинностей, наметившаяся в Законнике, оказалась весьма недолговечной; в целом ряде балканских областей в дальнейшем произошло снижение и вытеснение барщины (Наумов, 1982, с. 22, 26).
245
II. Первый этап развитого феодализма
Другое дело государственные повинности. Они испытывают с середины XIV в. постоянную тенденцию к возрастанию. Список рент, которыми обязан меропх, включает в себя немало государственных повинностей, вызывая в памяти «телос», уплачивавшийся поздневизантийскими париками. В первую очередь это, конечно, государственный налог, «соча» («сок»), равный в XIV в. одной серебряной монете, перперу («царский перпер») или одной мере, «каблу», зерна. Ряд монастырей, впрочем,, пользовался иммунитетом, который мы вправе именовать судебно-административным и финансовым: зависимые люди монастырей были освобождены от какого-либо подчинения государственным чиновникам («Да не имеют над ними власти ни севаст, ни сборщик налогов, ни князь... Градов ни строить, ни охранять... оброков не давать») (Ангелов, 1958, с. 125, 132). Но им пользовались далеко не все духовные феодалы, не говоря уже о светских, а кроме того, иммунитетные привилегии нередко носили временный характер: давались, к примеру, всего на пять лет.
К тому же тогдашняя правовая теория считала зависимого крестьянина ответственным не только перед вотчинником, но и перед государством. Его повинности включали в себя также и строительство крепостей, ремонт дорог и мостов, охрану замков и тюрем, обязанность кормить, давать постой и сопровождать государя, его чиновников и иностранных послов, подводную повинность и проч. При сохранении сложного и громоздкого аппарата, унаследованного от Византийской империи, это было» нелегкой задачей. А когда в XIV в. на полуостров прорвались османы и обострились усобицы, выросла потребность в крепостных сооружениях,, поставках на войско и налоговых поступлениях. Работа на государства стала особенно ненавистной крестьянству. Недаром зять сербского деспота Стефана Лазаревича — Фома Кантакузин, возводивший на Дунае мощную крепость Смедерево в 20-х годах XV в., и его сестра получили в. народе прозвище «проклятых». Поэтому мы вправе утверждать, чта в XIV и XV вв. происходит возрастание всей суммы государственных взиманий и повинностей с крестьян, а не только роли государственной власти в регламентации крестьянских повинностей (Наумов, 1982, с. 27). И поскольку мы можем рассматривать эти поборы и повинности в качестве составного элемента феодальной эксплуатации (Бессмертный, 1978,. с. 25 и след.), то становится более отчетливой и общая тенденция развития совокупной феодальной ренты и достаточно высокий уровень развития феодальных отношений в целом.
Структура вотчины находится в соответствии с этими общими направлениями эволюции ренты, в частности с невысоким удельным весом земледельческой барщины. Лишь изредка можно заметить, как энергично^ растет барская запашка. Так, в одной из сравнительно ранних грамот, хрисовуле 1276—1281 гг., указано, что земля, передаваемая монастырю, должна быть разделена пополам: «церкви — половина и людям — половина». Разумеется, по этому единичному примеру вряд ли можно судить о реальной структуре использования земель, входивших в состав вотчины. Тем более, что в других случаях реальные размеры вотчинной запашки в сербских землях были ограниченными. Например, во Вранян-ском владении Хиландарского монастыря (Юго-Восточная Сербия) 74 крестьянских домохозяйства должны были обрабатывать всего 16 га господской пашни (Наумов, 1962, с. 264). Недавно была высказана догадка о том, что отработочные повинности составляли треть производственных возможностей крестьянина, а следовательно, барская запашка в вотчине — никак не менее трети всей земли (Благо]евий, 1973, с. 337,
246
Глава 12. Крестьянство на Балканах в XII—XIV вв.
сл., с. 406—407). Позднее эта цифра и самая попытка исчислить сколько-нибудь единообразный размер господского домена в сербских вотчинах были подвергнуты критике (Фрейденберг, 1976, с. 193—196; Наумов, 1982, с. 18). И хотя сейчас воздерживаются от точных оценок, исследователи, тем не менее, склонны гораздо осторожнее говорить о масштабах домениальных земель.
В некоторых вотчинах, во всяком случае, домен был достаточно ограниченным. Встречаются указания на крестьянское малоземелье («землице мало имаю»), которое вынуждает вотчинников раздавать свою запашку крестьянам — так было в Призренском монастыре в 1348 г. Практика раздачи домена здесь приняла форму аренды. Она могла быть долгосрочной («седением») (крестьянин как бы надолго «садился» на землю) и краткосрочной — тогда она называлась «подоранием». Норма арендной платы составляла и десятую часть, но чаще— четверть урожая, и была близка к той, что имела распространение в приморских областях (Ьир-ковий, 1963, с. 273—275). Следует учесть также, что в относительной близости к большой средиземноморской торговле земельным собственникам принадлежали не только пашни и виноградники, но и пасеки, сады, рыбные тони, мельницы. В этом хозяйстве было рациональнее использовать труд не барщинников, а наемных работников, крестьян малоземельных или совсем безземельных. Их хорошо знает балканское средневековье. Безземельные могли и не осаживаться на надел, а работать в поместье в качестве «ратаев» — поденщиков, родственных византийским мистиям или болгарским «работникам» (Горина, 1972, с. 60, и след.). Возможно, работники, подобные ратаям, были заняты и в других звеньях вотчинного хозяйства. Каков же источник происхождения этих безземельных крестьян?
Мы вправе видеть его в далеко зашедшем расслоении балканского крестьянства. Судя по данным афонских практиков первой половины XIV в., в среде византийского крестьянства существует сильная тенденция к имущественному расслоению и к уменьшению держателей среднего надела. Так, в одной из деревень только половина крестьян имела этот средний надел, а 20% были малоземельными. Увеличился разрыв между наибольшим и наименьшим наделом, он колебался между 128 и 8 модия-ми (модий — около 0,08 га). Наконец, уменьшается и размер нормального надела. В XI в. им являлось держание в 48—50 модиев, в XIV в. оно равняется приблизительно 25—30 модиям (Хвостова, 1980, с. 65). Мы не располагаем столь же убедительными данными по другим районам, но наличие малоземельных и даже безземельных засвидетельствовано и в болгарских землях (Ангелов, 1960, с. 86—90). Такое расслоение являлось следствием ряда обстоятельств. Во-первых, фискальной политики византийского правительства, которое, как мы отмечали выше, уже не могло охранить средний слой крестьян от разорения, а напротив, активно этому разорению способствовало (Хвостова, 1980, с. 118—119). Во-вторых, развития товарных отношений и втягивания крестьянства в рыночные связи, во всяком случае, в центральнобалканском регионе. Начавшийся еще в XI в. и упоминавшийся выше рост местных рынков не прошел бесследно. Именно он в немалой степени повлиял на размывание среднего слоя местных крестьян и ускорил появление в рамках деревни безземельных, без которых трудно представить балканский аграрный быт XIII-XIV вв.
247
II. Первый этап развитого феодализма
4.	Особенности аграрного развития в хорватских землях
Судьбы крестьянства в Хорватии и Славонии (междуречье Савы и Дравы) развиваются во взаимодействии не с византийскими, но с венгерскими аграрными распорядками. Свободные крестьяне широко раздаются под власть королевских замков, именуясь с этого времени «замковыми иоба-гионами». Долго сохраняются раннефеодальные дани, среди них так называемая мартурина, пли куновина, в свое время взимавшаяся куньими шкурами. К началу XIII в. в Славонии уже налицо обширные вотчинные комплексы, например владения загребского капитула. В списке крестьянских повинностей преобладают натуральные, но существует и вполне ощутимая барщина (около 26 дней в году).
В XIII в. в хорватской деревне развертывается процесс колонизации — идет расчистка лесов, расширяется прослойка «госпитов» (в известной степени за счет переселяющихся сюда немцев). Поэтому намечается известное улучшение положения крестьян, которое продлится до начала XV в.; большая часть их отныне фигурирует в источниках под именем «свободных людей» или «свободных подданных».
В XIV в. в хорватских землях ощущается известный экономический подъем — растут города, разрабатываются рудные богатства, расширяются коммерческие связи с Венгрией и Неаполем. Возрастает заинтересованность вотчинников в крестьянских руках — все чаще отмечаются случаи «своза» крестьян. Коммутация барщины, наметившаяся раньше, становится все более затрудненной — выкуп одного дня барщины во владениях загребского капитула стоит 40 денариев, в то время как годовой взнос мартурины равняется 24—42 денариям. Другие же категории хорватских крестьян и в XIV в. остаются свободными (Historija, 1953, с. 693-709).
Сословное обособление крестьянства в Хорватии в эти столетия не завершено. Размытость сословных границ здесь отчетливо проявлялась в существовании широкой прослойки «крестьян-дворян» (если следовать терминологии, принятой в югославской литературе). Эти «крестьяне-дворяне»,— как правило, свободные аллодисты, сохраняющие наследственные земли, личную свободу, право на ношение оружия (они служат в королевском войске), а также представления о «благородстве» своего происхождения. В последующие столетия часть их действительно поднялась до положения рыцарей, но в XIV в., когда впервые в источниках зафиксирована эта категория сельских жителей, они — самые обыкновенные общинники, свято берегущие свои права на землю, свободу, а главное — свою общинную организацию, принадлежность к которой дает им возможность устоять перед наступлением вотчины.
Крестьянство, жившее на узкой полосе далматинского побережья (от Задара до Котора, около 450 км), было немногочисленным — в начале XVIII в. здесь насчитывалось всего 100 тыс. жителей. В этом крае преобладают поземельные отношения особого типа. Они сформировались под влиянием многочисленных городов и представляли собой колонат или долгосрочную аренду. Отличие местных аграрных порядков от внутри-континентальных было весьма велико — колон брал, как правило, каменистый участок на склонах гор и разбивал виноградник или масличную рощу. Отныне он мог свободно наследовать участок и распоряжаться насаждениями. Участки колонов лежали вне сферы общины, колон был свободен от общинного контроля. Полностью свободен он был и лично,
248
Глава 12. Крестьянство на Балканах в XII—XIV вв.
вступая с собственником в чисто договорные связи. Колон активно выступал на местном рынке — его толкал к рынку характер производства, и договоры обычно предусматривали вывоз вина и масла на продажу в город (Фрейденберг, 1972, с. 97—130).
В отличие от колонов далматинские «кметы» находились в феодальной зависимости от землевладельцев. Кметы встречаются либо на периферии городских округов, либо в Дубровницкой республике (Фрейденберг, 1984). Кмет получал свой надел, дом и постройки от землевладельца, от которого он зависел и в судебном отношении, уплачивая судебные штрафы; кметы несли также барщину, хотя и небольшую (12—13 дней в году), но вполне заметную (Roller, 1955).
Формы социального протеста крестьянства в эти столетия предопределялись характером эксплуатации. Доля государственных повинностей в системе феодальных взиманий здесь была велика не только в византийские времена, но и в последние десятилетия XIV в., этот рост мы имели возможность отметить выше. Поэтому не приходится удивляться тому, что антифеодальные крестьянские выступления во многих случаях были направлены против государства, чаще всего не против своего, а против чужеземного, государства-завоевателя, государства-поработителя. Так рождается на Балканах своеобразная форма социального протеста — антивизантпйские движения народных масс. Они имеют устойчивую традицию, восходят ко временам государства Самуила в Западной Болгарии (Македонии) и восстаниям 1040—1041 и 1072—1073 гг. в завоеванной византийцами Болгарии. Наиболее крупным антивизантийским выступлением было восстание 1185—1187 гг., приведшее к созданию Второго Болгарского царства. Исследователи полагают, что народно-освободительная борьба этих лет не переросла целиком в антифеодальное движение, но участие свободного крестьянства в нем не подлежит сомнению (Литаврин, 1960, с. 464—465).
Еще более значительным был элемент классового протеста в крупнейшем народном движении в Болгарии ХШ в., известном под названием восстания Ивайла (1277—1280 гг.). По свидетельству византийского писателя Георгия Пахимера, пастух Ивайло сумел поднять на борьбу широкие слои крестьянства, жестоко страдавшего и от налогов, и от набегов татар. Удачливому предводителю восставших сопутствовал успех, его отрядам не только удалось вступить в столицу — Тырново, но и нанести поражение войскам и болгарских феодалов, и византийского императора. Ивайло был даже провозглашен царем Болгарии. Скудость источников не позволяет восстановить ход событий в деталях, но ясно, что перед нами — значительное событие из истории классовой борьбы не только болгарского, но и балканского крестьянства в целом в средние века.
*
Сколь ни многообразна эволюция крестьянства в разных странах балканского региона, некоторые черты оказываются для него общими. В их числе — особая роль государственной централизованной формы эксплуатации и замедленность развития частного землевладения. Эти особенности складывались здесь под влиянием широкого комплекса условий общественного развития, среди которых и специфика генезиса феодализма. Свою роль сыграли и природные факторы, определившие особую роль в этом регионе отгонного скотоводства.
ГЛАВА 13
КРЕСТЬЯНСТВО НА РУСИ В СЕРЕДИНЕ XII- КОНЦЕ XV в.
Эпоха развитого феодализма на Руси охватывает время с середины XII в, до середины XVII в. и подразделяется, в свою очередь, на два периода, грань между которыми приходится на рубеж XV—XVI столетий. Такое деление определяется как уровнем социально-экономического развития общества, так и эволюцией его государственно-политического строя. Первый период охватывает эпоху феодальной раздробленности на Руси и постепенного становления Русского централизованного государства в форме сословно-представительной монархии; второй — время окончательного оформления и дальнейшего развития Русского централизованного государства. Это деление выделяет и существенные, переломные моменты в истории крестьянства. Рубеж XV—XVI столетий — заметная грань в развитии производительных сил страны в аграрной сфере, в эволюции государственно-корпоративного и частнофеодального землевладения, в изменении феодальной эксплуатации крестьян (в том числе в соотношении частносеньориальной и государственно-корпоративной ее форм), наконец, в социальном и юридическом положении крестьянства.
По сравнению с большинством стран Западной и Центральной Европы первый этап зрелого феодализма на Руси имел большую длительность. Это было вызвано комплексом причин, в том числе природно-географическими условиями хозяйственной жизни, особенностями социально-экономических процессов в эпоху генезиса феодального общества и раннего этапа его эволюции (см. т. I), рядом политических и военных факторов. Нашествие полчищ Батыя и установившееся затем иго Золотой Орды не только резко затормозили хозяйственное развитие древней Руси, но и — что не менее существенно — принципиально изменили ее политическую карту.
Ослабление Руси в результате завоевания монголо-татарскими феодалами привело к утрате политической самостоятельности и к отторжению' многих древнерусских территорий. К концу 30-х годов XII в. на Руси было 12 крупнейших земель и княжеств, простиравшихся от Закарпатья на юго-западе до Северного Урала и Зауралья на северо-востоке, от бассейна Западной Двины и Буга на западе до слияния Оки и Волги на востоке, от берегов Баренцева и Белого морей на севере до нижнего Днепра и Северного Донца на юге. К первой трети XV в. почти все будущие белорусские и украинские земли, а также основная территория Смоленского княжения и большая часть Чернигово-Северской земли были захвачены Великим княжеством Литовским, часть Западной и Юго-Западной Украины — феодалами Польши и Венгрии, Ливонский орден отторгнул ряд территорий Полоцкого княжения, Новгородской и Псковской феодальных республик. Единство исторических судеб всех земель и княжеств Руси первой трети XIII в. оказалось надолго разорванным (Пашуто, Флоря, Хорошкевич, 1982).
Непрерывность исторического процесса во всей полноте его проявлений (социально-экономических, этнических, политических, культурных) сохранилась лишь на Северо-Востоке и Северо-Западе древней Руси, притом в условиях тяжелой зависимости от Золотой Орды. Именно здесь, в границах бывшего Владимиро-Суздальского, а также Рязанского кня-
250
Глава 13. Крестьянство на Руси в середине XII—XV вв.
жеств, Новгорода и Пскова, части земель Смоленского и Чернигово-Северского княжений постепенно складывалось Русское централизованное государство. В дальнейшем речь пойдет о древнерусском крестьянстве середины XII — первой трети XIII в. и о крестьянах Северо-Восточной и Северо-Западной Руси середины XIII — конца XV в.
Хотя аграрная проблематика, главное место в которой занимают исторические судьбы русского крестьянства, стала важнейшим направлением советской историографии с момента ее становления, многие проблемы остаются дискуссионными. Назовем три, пожалуй важнейшие, причины такой ситуации. Во-первых, сама сложность анализируемых проблем. Во-вторых, существенные различия в подходах к решению многих разных вопросов, что, разумеется, не отменяет общности принципиальных установок марксистско-ленинского понимания исторического процесса на Руси всеми советскими историками. И наконец, крайняя скудость письменных источников, недостаточный объем введенных в научный оборот иных материалов, прежде всего археологических. Только для Новгородской земли, п то конца XV столетия, ученые располагают писцовыми книгами, в которых среди других данных содержится относительно систематическое описание крестьянских повинностей.
1.	Аграрный пейзаж.
Развитие производительных сил
Жизнь и трудовая деятельность древнерусских крестьян протекала на бескрайних просторах Восточноевропейской (Русской) равнины. Это огромное, равное почти половине всей площади Европы, пространство лишь на окраинах окаймлялось мощными горными системами — Карпатами, Кавказом, Уралом. Немногочисленные возвышенности Восточной Европы не достигали и 400 м. При этом, однако, лишь на юге равнины были налицо обширные плоские низменности, рельеф основной же ее части имел слабовсхолмленный и волнистый характер. Природно-климатические и почвенные условия Восточноевропейского региона были менее благоприятными, чем на Западе, и для развития сельского хозяйства, и для хозяйственного прогресса в целом. Так, был значительно затруднен выход к морям: если для территории Европы типично расстояние от морского побережья не более 250 км, то на Восточноевропейской равнине такие земли составляли менее 15%. Мощные речные системы Восточной Европы (так, бассейн Волги, величайшей реки Европы, составлял 12% ее площади; к крупным рекам континента относились также Дон, Днепр, Днестр, Буг, Западная и Северная Двина, Печора) не меняли принципиально ситуации. Все реки Восточной Европы замерзали на несколько месяцев в году. Большинство рек впадало в Белое, Каспийское и Черное моря, а их роль в международной торговле в XII—XV вв. была невелика или отсутствовала вовсе. Наконец, доступ к Балтийскому, Черному и Каспийскому морям не был обеспечен в военно-политическом отношении. Отсюда менее интенсивное развитие внешней торговли и ее меньшее воздействие на ход экономической жизни.
Источники не содержат даже приблизительных показателей численности населения (прежде всего — сельского) и его плотности в середине XII—XV вв. По ряду косвенных данных можно сделать два вывода. Прежде всего, средняя плотность населения была на Руси в это время крайне низкой, во много раз уступая большинству стран Европы. Так, в Новгородской земле на рубеже XV—XVI вв. она равнялась 1,8
251
II. Первый этап развитого феодализма
человека на 1 кв. км, при наивысшем показателе 7 человек на 1 кв. км п при наименьшем — 0,07 человека. В наиболее освоенных землях Новгородчины средняя плотность колебалась вокруг уровня 3 человека на 1 кв. км. Есть основания считать, что такова же была средняя плотность населения и в близких к Новгороду по уровню освоения центральных уездах Северо-Восточной Руси, а в ряде районов (в опольях и т. п.) — возможно, и немного выше.
На протяжении трех с половиной веков демографическая ситуация существенно менялась, причем неоднократно. Несомненен быстрый рост населения во второй половине XII — первой трети ХШ в., о чем свидетельствуют достаточно высокие темпы колонизации почти во всех землях и княжествах. Тяжелейшие последствия имели нашествие Батыя и последующие походы и набеги. Так, в ряде областей, подвергшихся разорению не менее двух раз, поселения, известные к первой трети XIII в., как правило, прекратили существование. В зоне расселения вятичей, часть территории которой почти не была затронута нашествиями ордынцев, к XIV в. сохранилось лишь 11% сельских поселений (из числа обследованных археологически). Все известные ныне феодальные усадьбы в том же районе оказались заброшенными. На Смоленщине, почти не захваченной непосредственно военными действиями, сельские поселения сократились на треть. Конечно, крестьян не только убивали и уводили в рабство, какая-то их часть уходила в более безопасные районы. Несомненно, что многократное сокращение сельского населения, причем прежде всего за счет наиболее трудоспособных контингентов, имело и отдаленные демографические последствия.
Более благоприятной была первая половина XIV в. Однако уже в середине второй половины XIV в., а также в 20—40-е годы XV в. демографическая ситуация вновь резко ухудшилась. В 50-е годы XIV в. и в 20-е годы XV в. на Руси распространились две пандемии чумы, хотя их последствия были здесь менее пагубными, чем в большинстве стран Европы. Кроме того, в это же время учащаются ордынские походы и набеги на Русь, а также ожесточенная военная борьба между разными княжениями Северо-Востока Руси. Для второй половины XV в. показательно быстрое увеличение численности населения. Так, в Новгородской земле за 10—20 лет численность населения увеличилась на 14 %; Для основной территории складывавшегося Русского централизованного государства характерны бурные процессы колонизации, имевшие своей необходимой предпосылкой рост сельского трудового населения, (АИСЗР, 1971, с. 321-324; Седов, 1960, с. 24-25; Каргалов, 1967, с. 163—189; Назаров, Русь..., 1978; Назаров, 1980; Никольская, 1981, с. 57, 61. 63, 68, 80).
Преобладающим этносом в XII—ХШ вв. являлась древнерусская народность, на основе которой с XIV в. началось формирование трех братских народностей — великорусской, украинской и белорусской. Великорусская народность была ведущим этническим элементом в Русском централизованном государстве. В состав разных русских земель и княжеств уже в XII —середине ХШ в. входили территории, населенные балтскими, финно-угорскими (западной и восточной их ветвями), тюркскими племенами, а также малыми племенными группами северных народов. Вполне закономерно, что уже при складывании Русского централизованного государства отчетливо видна его полиэтническая структура. Подчеркнем три момента. Во-первых, вольная колонизация земледельцев (а она чаще всего предшествовала феодально-государственному освоению
252
Глава 13. Крестьянство на Руси в середине XII—XV вз.
новых территорий) носила обычно мирный характер. Во-вторых, умножение межэтнических контактов приводило к взаимному обогащению-опытом в сфере сельскохозяйственного производства п промыслов. Русский крестьянин приносил на осваиваемые земли более высокий уровень земледелия и был наиболее активной фигурой в процессах колонизации. Но и в XII—XIII вв., и позднее постепенно растет роль в них балтских и финно-угорских племен. В-третьих, широкое расселение русского крестьянства вело в одних случаях к ассимиляции сравнительно небольших этносов, а в других — к ускорению социально-экономического развития местных племен п народностей.
История колонизации в значительной мере совпадала с демографической эволюцией. В периоды роста численности населения освоение новых земель или возобновление земледельческой культуры на заброшенных территориях шло более интенсивно. Так обстояло дело (судя по археологическим данным) в середине XII — первой трети XIII в. В это время налицо п первичное освоение в удаленных областях, и рост окультуренной пашни в старых районах расселения восточных славян. В первом случае формируется дисперсная сеть поселений, привязанная чаще всего к рекам — главным путям колонизации, а также к приозерным равнинам. Во втором происходило постепенное уплотнение сети поселений: отпочковавшиеся от «материнского» селища новые поселения занимают более или менее пригодные для окультуривания земли обычно в бассейне той же реки пли ее притоков.
Нашествие монголо-татарских феодалов, последующие их походы на Русь, возникновение Золотой Орды резко повлияли на характер, направление и динамику колонизации. Показательно изменение потоков миграции — население уходит в менее благоприятные по природным условиям, но зато более безопасные районы (верхнее Поволжье, лесное Заволжье, западное и центральное междуречье Оки и Волги, бассейн Сухоны и Двины, Пермская п Вятская земли). В связи с этим более интенсивно осваиваются территории водоразделов. Характерно также периодическое возобновление культуры земледелия в опольях (Владимиро-Суздальском, Юрьевском, Переславском, Ростовском) и в областях с наиболее плодородными почвами (Рязань, Нижний Новгород). Указанные процессы нарастали в годы военно-политической стабильности (вторая треть и конец XIV в.), но особый размах приобрели по мере укрепления Русского централизованного государства с середины XV в. К началу XVI в. стабилизировался ареал пахотных земель во многих уездах; уровень распашек был равен или близок к максимально возможному при имевшихся тогда орудиях труда и системах земледелия.
Соответственно изменилась и сеть расселения. Почти полностью’ преобладала починковая колонизация, для которой характерны мало-дворные новые поселения (1—3 двора). Преобладание подобной формы обусловливалось сочетанием как социальных (прежде всего ведущей ролью натурального оброка в системе эксплуатации крестьян, а также главными тенденциями в развитии феодального землевладения), так и хозяйственных и природных факторов (обширные, удобные для пашенного земледелия пространства были редки, в малодворных поселениях наделы крестьян были обычно больше, наиболее распространенной в крестьянской среде была малая семья и т. п.). Починковая колонизация была распространена и в районах с более благоприятными природными условиями. В них, однако, расширение ареала окультуренных земель шло-частью за счет увеличения дворов в сравнительно крупных поселениях.
253
II. Первый этап развитого феодализма
К рубежу XV—XVI вв. плотность сельских поселений в центральных и северо-западных областях Русского государства стала достаточно высокой (своего максимума она достигла к середине XVI в.). Источники рубежа XV—XVI вв. свидетельствуют о тесном соседстве вотчин, поместий, дворцовых владений и черносошных земель. О том же говорит и резко возросшее количество поземельных конфликтов. Типичным элементом сети расселения было село (крупное поселение с числом дворов ют 10—15 и более) с комплексом тянущихся к нему деревень, починков и пустошей. К концу XV в. вполне различимы региональные различия
Пахота, сев, боронование на Руси.
Миниатюра Хронографического тома Лицевого свода из собрания Исторического музея. Конец 60-х годов XVI в.
(Рисунок иллюстрирует библейский текст о «делах» и «великом богатстве» Иова). Пахота двузубой сохой, бытовавгией на Руси в течение нескольких столетий.
Борона-плетугиа
в типах поселений и средней численности дворов. Наименьшим количество дворов было в поселениях Севера, несколько большим — на Северо-Западе, в верхнем Поволжье, лесном Заволжье. В центральных же уездах, на Юге и Юго-Востоке оно повышалось в несколько раз, прежде всего за счет большого удельного веса многодворных сел (они были здесь крупнее) и большего числа дворов в деревнях (ОИРД, 1956, с. 7—18; Седов, 1960, с. 18—50; Черепнин, 1960, с. 160—178; Монгайт, 1961, с. 146—149 и др.; Романов, 1960; Кочин, 1965, с. 102—128, 231— /248; Каргалов, 1967, с. 163—189; Алексеев Л. В., 1966; Алексеев Л. В.,
254
Глава 13. Крестьянство на Руси в середине XII—XV вв.
1980; АИСЗР, 1971; Шапиро, 1977, с. 5—79; Назаров, 1980; Дегтярев,, 1980; Буганов, Преображенский, Тихонов, 1980, с. 19—34; Никольская,. 1981, с. 57-72, 80; Жекулин, 1982; Дулов, 1983).
Характер и темпы колонизации свидетельствуют в первую очередь об экстенсивном развитии сельского хозяйства, что подтверждается и данными об орудиях труда и системах земледелия. Эволюция пахотных орудий была длительной. В XII—ХШ вв. существовали разные виды архаичных сох, конструктивные особенности которых (и прежде всего сошников) обусловливались их функциями: одни предназначались для зе-
Работа лопатой и мотыгой.
Миниатюра лицевой рукописи «Жития Зосимы и Савватия Соловецких». Конец XVI — начало XVII в. ГИМ.
Миниатюра иллюстрирует начальную историю Соловецкого монастыря (вторая половина XV в.)
255
II. Первый этап развитого феодализма
мель, вводимых в культуру, другие — для старопахотных. В XIV—XV вв. постепенно увеличиваются размеры и массы сошников, появление же у -сохи полицы (первоначально перекладной, т. е. не закрепленной неподвижно) стало рубежом ее эволюции в орудие плужного типа. В зоне хвойных и смешанных лесов применялись и плуги. Несомненно их бытование во Владимиро-Суздальском ополье, на территории Нижегородчины, Рязанщины, в ряде районов верхнего Поволжья и других. Скорее всего, то были архаичные плуги, выросшие на базе поздних тяжелых рал с полозом. На юге появление плуга современного типа (с кривым грядилем и массивными асимметричными лемехами) относится к XIV в. В XII—XIII вв. в лесостепной зоне были распространены разные типы рал, а также архаичного плуга (ОИРД, 1956, с. 23—28; ОРК, 1969, с. 58—82; Чернецов, 1973; Шапиро, 1977, с. 15—30).
Набор орудий русского крестьянина был широк. Известны заступы, лопаты (с металлическими оковками рабочей части), мотыги, деревянные бороны («смыковые» и «плетуши»), топоры (наиболее производительными были появившиеся в XII в. широколезвийно-лопастные), серпы (ими жали зерновые; наилучшими рабочими качествами отличались серпы новгородского типа), вилы, косы (горбуши и, возможно, с XV в. косы-литовки), деревянные грабли и цепы, ручные жернова и т. п. (ОИРД, 1956, с. 39-50, 60-76, 93-99, 106-138; ОИРД, 1959; ОРК, 1969, с. 84-92, 99-105, 110-137, 147-151; Никольская, 1981).
Набор культур — зерновых, бобовых, технических, огородно-садовых — был в принципе одинаков и в XII — первой половине XIII в., и в XIV—XV вв. Однако в их соотношении происходили важные изменения. В зерновых пшеница и ячмень уступают ведущие позиции озимой ржи (по существу единственной озимой культуре) и овсу, который выходит на первый план среди яровых. По массовым материалам Новгорода, на долю ржи и овса приходилось от 75 до 100% зерновых, пшеницы (по ряду пятин) — 5—8, ячменя — от 3,5—5,3 до 11—17,5%. Удельный вес остальных зерновых (яровой ржи, гречихи и т. п.) был значительно ниже. Тенденция к выдвижению ржи на первый план определилась, скорее всего, еще в XII—XIII вв. По новгородским данным конца XV в., она занимала от 41% до 46,5—52% в натуральных оброках. В целом сочетание ржи и овса при пх ведущей роли характерно для развития трехполья. В XIV—XV вв. исчезают (или почти исчезают) такие культуры, как полба, просо. Еще в XII в. появляется гречиха — ценнейшая пищевая культура, дававшая неплохие урожаи на кислых почвах. Из бобовых известны горох, бобы, мак. В яровом клину иногда выделялись особые площади для репы. Капуста хорошо произрастала на иловатых почвах нижних террас приречных и приозерных долин. Из других огородных растений известны редька, морковь, свекла, огурцы, лук (в том числе •озимый), чеснок, культурная мята и т. п. Определенное распространение имели сады — главным образом в селах — резиденциях феодалов, где росли яблони, вишни, сливы, редко груши (в более южных районах), смородина, малина, крыжовник. Важной культурой был хмель, хотя он п не имел всеобщего распространения. Ведущими техническими культурами были конопля и лен. Первая весьма требовательна к почвенным условиям, агротехнике возделывания: ее выращивали почти без исключения на хорошо унавоженных специальных конопляниках (ОИРД, 1956, с. 50-60: Кочин, 1965, с. 212-230; ОРК, 1969, с. 40-47, 99-105; АИСЗР. 1971, с. 343-345; Шапиро, 1977, с. 30-36; Синская, 1969, •с. 180-206).
256
Глава 13. Крестьянство на Руси в середине XII —XV вв.
Главную роль сыграло крестьянство в эволюции систем земледелия. Принудительный севооборот с принудительным чередованием культур (той или иной меры его регулярности) достаточно жестко связан с пашенной системой земледелия. Последняя известна на Руси в виде двуполья и трехполья, а также смешанных вариантов с более длительным ротационным циклом (четырех- или шестилетним). Исторически предшествовали ей и длительно сопровождали подсечная (или подсечно-огневая) система, а также перелог (лесной и луговой). Соотношение указанных систем (как временное, так и территориальное), набор признаков, указывающий на их бытование, а соответственно и их характер, возникновение и темпы распространения трехполья — эти вопросы остро дебатировались в литературе в течение многих лет. Определились ответы на некоторые из них. Во-первых, общепризнанно, что трехпольный севооборот занял ведущие позиции не позднее второй половины XV в. Во-вторых, большинство исследователей склоняется к тому, что его зарождение и постепенное развитие относится к XII — первой половине XIII в., а может быть, и к XI в. В-третьих, исследователи отказались от упрощенных и чрезмерно схематических построений; выявилась сложность в эволюции систем земледелия, их взаимосвязь, характер которой определялся комплексом природных, социально-экономических и политических факторов.
Господство трехполья ко второй половине XV в. стало итогом длительного развития, знавшего свои подъемы и спады. Во второй половине XV в. появляются прямые указания на применение навоза, с XIV в. известна соха с полицей, в источниках учащаются признаки принудительного севооборота (в том числе указания на стадный выпас скота, о чем говорят упоминания пастухов). Но даже к началу XVI в. не было абсолютного господства трехполья и его правильной регулярности. Подъем новин происходил или в виде перелога, или подсеки. Последняя имела ряд преимуществ, обеспечивая, в частности, высокие аккордные урожаи в течение двух-трех сезонов, самую возможность возделывания земель в «диком», «черном» лесу. Но периодичные повторы больших палов надолго выводили земли из хозяйственного оборота. Поэтому в чистом виде подсека вряд ли существовала длительное время. Обычно после первого же цикла такие поля переводили в залежь, используя в качестве покосов п выпасов, а по прошествии ряда лет вновь пускали в оборот с применением перелога. Последняя система использовалась для подъема целины на более удобных землях (лесных полянах, суходолах и т. п.), переводя их постепенно на дву- или трехполье с элементами перелога. На прочно окультуренных ближних полях, обычно лучше удобрявшихся, доля перелога была незначительна (или его не было вообще), но на дальних, особенно при использовании пашни «наездом», его роль как регулятора в восстановлении плодородия возрастала. В зависимости от конкретных погодных условий могло резко меняться соотношение полей в трехпольном севообороте: вымораживание озимых вело к расширению ярового клина за счет пара или перелога. Засушливое лето приводило к росту озимого поля. Последнее вообще обычно составляло более трети общей площади используемых в обороте земель. Длительное воздействие неблагоприятных факторов (природных, демографических, политических) могло вызвать к жизни двуполье и перелог. Постепенно росла и тщательность обработки, вырабатывались навыки агротехники (в частности, в подготовке семян). Известны случаи мелиорации плохо дренированных почв (Кирьянов, 1959; Кочин, 1965, с. 129—200; Петров, 1968; ОРК,
9 История крестьянства в Европе, т. 2	257
II. Первый этап развитого феодализма
1969, с. 47-58, 94-97; АИСЗР, 1971, с. 36-40, 343-345; Шапиро, 1977, с. 36—67; Жекулин, 1982, с. 78—79, 113—125; Горская, Милов, 1982).
Обобщенным показателем уровня развития сельского хозяйства является урожайность. Имеющиеся источники не содержат прямых данных. Урожайность, конечно, была весьма пестрой, как и вообще при феодализме. Она существенно менялась от общины к общине, от владения к владению, от области к области. Так, иностранные путешественники и в XII, и в начале XVI в. дружно удивлялись изобилию, густоте и высоте хлебов на Рязанщине. Циклически менялись урожайность и на протяжении ряда лет (обычно за промежуток в 5—7 лет сменялись мало-, средне- и высокоурожайные годы). Уровень урожайности зависел от множества факторов. В целом, видимо, преобладала тенденция медленного, постепенного повышения урожайности, что проявлялось в несомненном и значительном росте суммарного прибавочного продукта, создаваемого трудом крестьян. Авторы коллективной монографии по аграрной истории Новгорода принимают среднюю урожайность в этом регионе для ржи — сам-4, для овса —сам-3 (АИСЗР, 1971, с. 36—40, 363—365; ср.: Горская, Милов, 1982).
Мало данных и для оценки развития скотоводства. В XII—XIII вв. вполне определилась ведущая роль лошади как тяглой силы в лесной зоне. Повсеместно был распространен крупный и мелкий рогатый скот. Свиней больше держали в городе, в деревне же их было, по-видимому, меньше, чем мелкого рогатого скота. На юге разведение свиней практиковалось шире. Разведение скота было более развитым в хозяйстве феодалов, особенно в княжеском. Та же картина и в XIV—XV вв. В феодальных вотчинах конские стада разделялись по назначению: воинские, выездные кони, рабочие лошади. Особо содержались высокопородные жеребцы и кобылы. Многочисленны были стада рогатого скота (крупного и мелкого), как продуктивного, так и тяглого. Так, в хорошо поставленной светской вотчине Новоторжского уезда в первой трети XV в. было 22 больших лошаков и кобыл, 20 «страдных» (пахотных) лошадей, 65 волов, коров и телят, 130 коз и овец (АСЭИ, I, № 71, с. 64).
Состав скота в крестьянском дворе прямо неизвестен. Однако по ряду показаний можно считать, что обычно в нормально функционирующем хозяйстве держали две-три головы крупного рогатого скота (включая телят, но без учета волов как тяглой силы в ряде местностей), несколько овец, какое-то количество птицы. В таком среднем хозяйстве было, по-видимому, не менее двух взрослых лошадей и до трех жеребят разного возраста (ср.: АИСЗР, 1971, с. 325—327). Природные условия жестко обусловливали характер содержания скота: оно было стойлово-пастбищным. В целом скотоводство, как и земледелие, переживало несомненный подъем. Это видно, в частности, из усложнения номенклатуры продуктов животноводства во владельческих оброках и поборах разных кормленщиков. Уровень товарности скотоводства был, возможно, несколько выше, чем зерновых культур.
Широко распространены уже в XII—XIII вв. были бортничество, охота и рыболовство. Промысловые занятия в древнерусской деревне в сумме всех сфер хозяйственной деятельности вообще имели больший удельный вес, чем в большинстве стран Западной Европы. Этому благоприятствовали прежде всего природные условия — бесчисленные озера, реки и болота, бескрайние леса с богатой флорой, обильная и весьма разнообразная фауна. Промыслы играли заметную роль в ходе колони
258
Глава 13. Крестьянство на Руси в середине XII—XV вв.
зации, особенно на первых ее этапах. Хотя главным результатом колонизации было распространение пашенного земледелия, в ряде областей (на Севере и Северо-Востоке) именно добыча пушнины и ценных пород рыбы занимала порой первое место. Показательно, что в процессе освоения русскими крестьянами новых территорий возникали тесные контакты в области материальной культуры с местными этносами, у которых охота и рыболовство были нередко ведущими занятиями.
Развитие промыслов стимулировалось также социальными и экономическими факторами. Так, внешний и внутренний рынок предлагали устойчивый, постоянно растущий спрос на воск, меха, дорогую рыбу, мед. Одним из главных потребителей воска была церковь. Дорогостоящие меха, свежая дичь, осетр, стерлядь, лососи служили для удовлетворения потребностей верхушки господствующего класса. Внешний спрос на эти продукты постоянно увеличивался вне зависимости от переориентации международной торговли, так что промыслы были неплохим подспорьем земледелию, особенно в годы неблагоприятной политической конъюнктуры или же в периоды массовых неурожаев.
Бортничество (в сочетании с охотой и земледелием) шире всего было развито в районах смешанных и лиственных лесов, в лесных местах, соседствующих с заливными лугами (Нижний Новгород, лесное Заволжье, верховье Оки и т. д.). Не позднее второй половины XV в. фиксируется распространение пасечного пчеловодства. Охота на ценного пушного зверя и ловчих птиц к концу XV в. концентрируется на севере, северо-востоке и востоке, где она совмещается с рыболовством, а на морском побережье — с добычей морского зверя. Типичным для северных районов был высокий удельный вес скотоводства и рыболовства. Соединение двух последних занятий (при наличии пашенного земледелия и огородничества) показательно для промысловых поселений на побережье крупных озер и в приречных равнинах ряда рек (Ильмень, Ладожское, Онежское, Селигер, Белое; бассейны Невы, Шексны и т. п.). В центральных и северо-западных областях рыболовство и охота имели в крестьянском хозяйстве подсобный характер (малоценная рыба занимала определенное место в рационе земледельцев). Лишь в ряде мест здесь до конца XV в. сохранялся промысел бобров, а также ловчих птиц.
С лесом были связаны и другие промыслы — из дерева возводились жилища и хозяйственные постройки, изготавливались орудия труда, бытовые предметы, утварь, посуда, средства передвижения и т. п. Многое из названного производилось непосредственно в крестьянском хозяйстве. В сельской округе крупных городов (например, Новгорода) подобные занятия в ХШ—XV вв. постепенно приобретали товарную направленность — на городской рынок поставляли разного рода полуфабрикаты (включая строительные материалы из дерева), а порой и готовые изделия. Достаточно широко были распространены смолокурение, выработка дегтя, выжигание углей.
В ряде областей в сельской местности были развиты солеварение, добыча руды, выплавка железа и его первичная обработка. Несомненен рост объема этих производств, ориентированных и на местные, и на дальние рынки (в соответствии с естественно-географическим разделением труда). В богатых усольях в XIV—XV вв. происходит процесс перерастания промысловых поселений в промыслово-торговые посады и города. Показательно вместе с тем, что эти промыслы сочетались с нормальным занятием земледелием и скотоводством. Так, в Водской пятине Новгорода все домники и почти все кузнецы обладали нормаль
259
9*
II. Первый этап развитого феодализма
ным для этого района наделом, доход от занятий железоделательным промыслом составлял от 20 до 30% чистого дохода крестьянского двора. Ведущей формой использования трудовых ресурсов была складническая и семейная кооперация.
Общераспространенными в крестьянском хозяйстве были домашнее прядение и ткачество из льна и конопли. Наибольшее развитие (с частичным отделением изготовления пряжи от выработки полотна) они получили в тех регионах, где эта продукция шла частью на внешний рынок или же входила в состав привозных товаров — Новгород, 'Псков и ряд других (Рыбаков, 1948, с. 182—187, 539—564; ОИРД, 1956, с. 106-138; ОИРД, 1959; Колчин, 1959, с. 10-16, 118-120, сл.; Черепнин, 1960, с. 297-311; ОРК, 1969, с. 115-151, 156-230; АИСЗР, 1971, с. 298—320; Шапиро, 1977, с. 84—120 и др.).
2.	Основные тенденции развития феодальной собственности и ренты
Среди советских историков нет единства в решении ряда проблем, связанных с эволюцией феодальной собственности. Так, по-разному определяют хронологию и интенсивность развития сеньории-вотчины (и светской, и духовной); одни исследователи говорят о становлении условного землевладения (поместного типа) в середине XII — первой трети XIII в., другие не находят однозначно интерпретируемых источников в пользу такого мнения. Но наиболее существенны расхождения в понимании природы черных (черносошных) земель. Часть исследователей (И. И. Смирнов, Ю. Г. Алексеев, А. И. Копанев, Н. Е. Носов) трактуют их как собственность крестьян (различно оценивая соотношение собственнических прав отдельных крестьянских хозяйств-семей и территориальной общины). Тем самым отрицается само существование государственной феодальной собственности на землю; совокупность налогов, повинностей и пошлин понимается только как реализация суверенитета, публично-правовых прерогатив государства; соответственно отрицается рентный характер государственного тягла. Таким образом, при признании факта эксплуатации непосредственных производителей со стороны государства ее экономические основания остаются необъясненными. Другие ученые (А. Л. Шапиро, И. Я. Фроянов) развивают тезис о разделенной (расчлененной) между государством и волостной общиной собственности. Динамика процесса, по их мнению, заключалась в усилении позиций государства. По разным оценкам, превращение расчлененной собственности в чисто государственную имело место на протяжении XVI или XVII в. В обеих указанных концепциях по существу не признается и монопольный характер собственности господствующего класса на землю и непосредственных производителей.
Третья группа историков трактует черные земли как собственность класса (корпорации) феодалов в целом в лице его главы — государя, обладающего теми или иными собственническими правами на личность черносошных крестьян. Последние (индивидуально и в составе общин) обладали владельческими правами (правда, в их максимальном выражении) на данные земли. Отсюда рентный характер государственного тягла, в котором, бесспорно, налицо и та сторона, которая связана с публично-правовыми прерогативами и суверенитетом государства. Эти исследователи исходят из понимания отношений собственности как концентрированного выражения производственных отношений (всех их фаз), а не как
260
Глава 13. Крестьянство на Руси в середине XII—XV вв.
суммы определенных правомочий и юридических норм. Подобная концепция (а ее никак нельзя смешивать с тезисом о патримониальном характере собственности и общественной структуры в древней Руси) позволила наметить решение ряда конкретно-исторических проблем (таких, например, как взаимосвязь, в том числе и генетическая, государственных и сеньориальных поборов, повинностей, платежей; значение государственных взиманий в воспроизводстве структуры господствующего класса и т. п.).
На подобных представлениях во многом базируется недавно сформулированная Ю. Л. Бессмертным точка зрения. Ее смысл — доказательство органичной и диалектической взаимосвязи, взаимопроникновения двух вариантов (видоизменений) — государственного и сеньориального — единой по сути и сложной по строению феодальной собственности. Это вытекает из структурного уподобления данных форм, сходства (или близости) многих элементов указанных структур и характера их сочленения, когда оба варианта феодальной собственности «обременены» характерными чертами друг друга. Такой подход представляется перспективным и в социологическом, и в конкретном плане. Он позволит точнее определить, в частности, этапы развития и критерии выделения как государственной, так и сеньориальной формы собственности. Здесь важно учесть конкретные способы функционирования обеих форм и их соотношение, причем в двух аспектах: с одной стороны, применительно к разным разрядам непосредственных производителей, а с другой — применительно к каждой такой группе (сводку литературы до 1976 г. см.: Черепнин, Пашуто, Назаров, 1978, с. 16—20; Свердлов, 1978; см. также: Копанев, 1978, с. 30—71 и др.; Горский, 1979; Сахаров, 1979; Бессмертный, 1980; Янин, 1981, с. 229—257, 272—282; Назаров, 1984; Барг, 1984, с. 238-259).
Сохранившиеся крайне немногочисленные источники позволяют обрисовать лишь наиболее существенные моменты в истории феодальной собственности в середине XII —конце XV в. Процесс феодальной раздробленности был связан со складыванием структур феодального землевладения, имевших, бесспорно, особенные черты в каждом княжении. В силу характера Источниковой базы они, однако, не могут быть уловлены, за немногими исключениями (Новгородская земля, в определенной степени Смоленское и Владимиро-Суздальское княжества до середины XIII в., ряд княжений Северо-Востока Руси в XIV—XV вв.). Спонтанное развитие феодального землевладения, кроме того, было сильно осложнено нашествием Батыя и установившимся затем золотоордынским игом.
В целом для всего указанного периода, во-первых, показательно наиболее тесное переплетение государственных и сеньориальных вариантов феодальной собственности и соответствующих форм эксплуатации, причем характер их взаимосвязи был специфичен в каждом случае. Во-вторых, несомненен рост эксплуатации непосредственных производителей, прежде всего за счет расширения совокупности платежей, оброков, повинностей и пошлин, как государственных, так и сеньориальных.
Становление более зрелых форм государственной собственности было тесно связано с увеличением численности господствующего класса и ростом государственного, а также вотчинного землевладения — как княжеского домениального (в узком смысле слова), так и боярского. В Новгороде эти явления датируются рубежом XI—XII вв., но определенную интенсивность эти процессы приобрели, по-видимому, с середины XII в. Уже в XII —середине XIII в. очевидно постепенное разрастание номенк
261
II. Первый этап развитого феодализма
латуры государственных взиманий и тягла. Новгородские и смоленские источники свидетельствуют, что уже тогда дань представляла собой совокупность целого ряда платежей. Пространная редакция Русской Правды, смоленско-рижские договоры (ХШ в.) показывают рост числа судебных взиманий. Судя по смоленским данным, расширилась номенклатура торговых пошлин. Видимо, увеличились повинности отработочного типа (повоз, мостовщина, городовое дело и т. п.).
Указанная тенденция упрочилась и еще более развилась на протяжении второй половины XIII—XV вв. В немалой мере это стимулировалось ордынской зависимостью — регулярный «выход», нерегулярные платежи, а также экстраординарные поборы и повинности были тягчайшим бременем для русского крестьянства. Хотя все это было результатом завоевания, совокупность ордынских платежей стала частью государственного тягла, так или иначе воздействуя на остальные его компоненты. Не случайно поэтому более интенсивное разрастание судебно-административных взиманий и разного рода пошлин в XIV—XV вв., связанных как с внутренней и внешней торговлей, так и различного рода сделками. Еще более показательно другое — ослабление ордынского ига в XIV в. и его свержение в XV в. не привели к простой ликвидации его налоговых норм: в том или ином виде они вошли в состав государственного тягла формировавшегося Русского централизованного государства.
Оценивая характер государственной эксплуатации, важно охарактеризовать ее реальное функционирование, а именно: кто, с каких разрядов сельского населения и каким образом собирал указанные выше взимания. Картина не была однородной. Главным объектом государственной эксплуатации были черносошные крестьяне. Показательно, что именно в конце XII в. в источниках фиксируется сама терминология, обозначающая тяглое непривилегированное население и тяглые земли. Хотя темпы развития вотчин были разными в различных княжениях, в середине XII —первой трети ХШ в. черное крестьянство составляло большинство или, по крайней мере, значительную часть сельского трудового люда (это были начальные шаги интенсивного складывания структуры сеньориального землевладения). При этом, однако, основная тенденция заключалась в постепенном уменьшении этой сословной группы крестьян.
Ситуация, скорее всего, изменилась в результате ордынских нашествий: на Северо-Востоке Руси черная волость оказалась более устойчивой к военно-политическим потрясениям, чем вотчинное землевладение. Этому же способствовали экономические формы золотоордынского ига. Так, судя по новейшим исследованиям, наиболее живучими оказались те черносошные волости, которые сформировались не позднее последней трети XIII в. и соответственно попали в ордынское «число». К тому же вели сокращение численности господствующего класса в XIII в., дальнейший рост феодальной раздробленности и ряд иных социально-экономических факторов. С середины XIV столетия (а в ряде княжеств Северо-Востока несколько ранее) возобновляется интенсивное развитие вотчинного землевладения (за счет пустующих земель, а также черных на недавно колонизуемых территориях) и соответственно падает удельный вес черносошных крестьян. Наиболее интенсивно поглощение черной волости частнофеодальными владениями в центральных областях Русского государства шло к концу XV в.
Существенно иной была динамика феодального землевладения в Новгородской республике. Уже ко второй половине XIV в. черная волость
262
Глава 13. Крестьянство на Руси в середине XII—XV вв.
(погост) почти исчезла. Государственное землевладение, развивавшееся здесь с XII в. как своеобразный симбиоз княжеских и собственно новгородско-корпоративных земель (к последним следует отнести немалую часть волостей новгородской архиепископии и тех новгородских монастырей, которые входили в состав городских и кончанских магистратов), в XV в. было невелико. Это прежде всего относится к княжеским домени-альным имениям.
Черносошные крестьяне не были единственным объектом государственной эксплуатации — в ее сфере находились и разные категории зависимого населения сеньорий. Это вытекает из сословно-монопольного и иерар-хически-расчлененного характера феодальной собственности на землю и личность производителей. Уровень такой эксплуатации в отношении указанных групп определялся прежде всего спецификой их юридического статуса и объемом финансового и судебно-административного иммунитета соответствующей сеньории. Хотя в северо-восточных княжениях наибольшего развития вотчинный иммунитет достиг во второй половине XIV — середине XV в., соответствующие привилегии феодалов только в немногих случаях были всеобъемлющими. Во второй половине XV столетия налицо тенденция ограничения и финансового, и судебного иммунитетов, проводившаяся, правда, с разной мерой последовательности в отношении различных категорий светских и церковных феодалов. При несомненном преобладании в вотчинных владениях сеньориальной эксплуатации постепенно повышается относительная доля государственных взиманий.
Для всего указанного периода известны два способа сбора и распределения государственных взиманий. Один из них связан с поступлением денег, натуральных оброков или отбыванием повинностей непосредственно в пользу княжеской (государственной) казны и уже последующим перераспределением среди представителей господствующего класса. Второй — и он был ведущим в данный период — заключался в делегировании сувереном, главой корпорации феодалов, права непосредственного изъятия совокупности платежей, оброков, пошлин светским феодалам с черносошного, а отчасти и частновладельческого крестьянства. Собственно, это вытекало из права—обязанности каждого полноправного члена данной феодальной корпорации на соучастие в исполнении публичных, политических, судебно-административных функций по отношению не только к зависимому населению его сеньории, но и всей совокупности непосредственных производителей, подчиненных данной ассоциации феодалов. Мера такого соучастия определялась прежде всего местом данного лица в структуре феодальной иерархии. За исключением послужильцев-министериалов, подобными привилегиями—обязанностями обладали тогда все или подавляющее большинство светских феодалов. Конкретно это выражалось в исполнении ими обязанностей наместников, волостелей, великокняжеских тиунов и праведчиков, данщиков и писцов и т. п. на основе системы кормлений.
Первые шаги последней были сделаны еще до XII в. В литературе установлено ее формирование применительно к межкняжеским вассальным отношениям, к функционированию собственного княжеского судебного аппарата в XI в. Важнее, однако, другое. Судя по ряду явлений и косвенных указаний (образование института «княжего двора», интегрировавшего дружинные и местные вотчинно-боярские элементы светских феодалов в каждом данном княжении; постепенное распространение управления с помощью наместников и волостелей; отделение сбора даней
263
II. Первый этап развитого феодализма
от исполнения судебных функций; расширение практики сбора кормов при функционировании всех органов государственной администрации и т. п.), система кормлений в главных своих чертах сложилась не позднее рубежа XII—ХШ вв. Наибольшего развития она достигла в последующее время, и именно тогда в ней наиболее отчетливо проявились сеньориальные признаки. Действительно, наместники и волостели (а эти фигуры наиболее выразительны) обладали по отношению к управляемому ими сельскому населению не только публичными, но и частнохозяйственными прерогативами. Так, сбор натуральных кормов происходил по системе поземельной разверстки (аналогично вотчинным порядкам), осуществлялся он кормленщиком с помощью собственного аппарата по-служильцев-министериалов (именно они составляли управленческий штат и в сеньории), в пользу кормленщика отбывались и повинности отработочного типа (возведение и ремонт резиденции и т. п.). Хотя те или иные кормления не были наследственно закреплены за какими-то родами и фамилиями, само право на получение кормлений определенных размеров было наследственным, а время пребывания на одном и том же кормлении бывало порой длительным. Необходимо учесть и следующие обстоятельства. В XIII—XIV вв., в период наибольшего развития феодальной раздробленности, управляемые кормленщиком территории и его вотчинные владения нередко соседствовали. При подобных условиях превращение кормления или его части в сеньорию вряд ли было редким исключением. По некоторым признакам можно предполагать такой путь образования ряда боярщин в Новгороде. По источникам первой половины XVI в. известны случаи земельных приобретений наместниками в подведомственных им районах. С тем же кругом реалий, скорее всего, связано наделение кормленщиков поместьями в ряде регионов государства в конце XV в.
Обширность прерогатив кормленщиков и волостелей способствовала этим явлениям и прямым злоупотреблениям сеньориального толка. С помощью своего аппарата они использовали на разного рода работах в собственном хозяйстве тех или иных крестьян-тяглецов, вымогали сверх установленного денежные взимания и натуральные поборы. Но самыми тяжелыми были судебные злоупотребления: «поклепные» иски по делам высшей юрисдикции (убийствам, грабежам, воровству) сопровождались большими штрафами и пошлинами для управляемого кормленщиками тяглого населения. Мало помогала и регламентация деятельности наместников, возникшая одновременно с самим этим институтом. Разного рода ограничения— запрет непосредственного сбора кормов, поездок по территории, за исключением случаев вызова на суд и исполнения его постановлений, обязательное присутствие на судебных заседаниях представителей населения и т. п.— наиболее характерны лишь для XV в., но и они не были эффективными.
Доходы кормленщиков складывались главным образом из натуральных кормов, нормированных и ненормированных; из разного рода судебных пошлин и штрафов; из различных по происхождению пошлин (торговых, при оформлении сделок на холопов и землю, явочных); наконец, из права держать корчму.
Кормленщиками были и лица, обеспечивавшие поступление в государственную казну дани (данщики и писцы), а также агенты, организовывавшие отбывание государственных повинностей (посоха, ям, подвода, городовое дело и т. п.). Но в отличие от чинов судебно-административного управления, они имели право лишь на обеспечение натуральны
264
Глава 13. Крестьянство на Руси в середине XII—XV вв.
ми кормами и сравнительно незначительными денежными платежами. Несомненен, однако, государственно-корпоративный способ взиманий государственно-централизованных доходов. Таким образом, с точки зрения организации поступлений государственной ренты государственно-корпоративное начало в середине XII — конце XV в. полностью преобладало. Лишь к концу этого времени заметна тенденция становления государственного аппарата, функционально (а отчасти и социально) обособленного от иерархической структуры господствующего класса и обеспечивавшегося, по крайней мере частично, за счет казны.
Сами кормления были естественной и необходимой стороной жизни практически каждого феодала, ибо каждый вотчинник, «государь» земли и зависимого населения в своей сеньории, член вассально-иерархической корпорации «бояр и вольных слуг» определенного княжения, по самому своему положению обладал правами «согосударя» (в тех или иных границах, в том или ином объеме) над подвластным, тяглым населением данного княжества. Отсюда взгляд на кормление как на своеобразный рентный фьеф, известный нормативным источникам московских и удельных княжеств конца XIV в.: в ряде случаев, к примеру, дань бралась «по кормленью и по путем».
Важно и соотношение в общей массе государственной ренты двух ее частей. Хотя источники не позволяют сделать точных выкладок (тем более в динамике за 350 лет), вряд ли будут ошибочны следующие два вывода. Несомненно преобладание государственно-корпоративной части среди всех государственных взиманий и повинностей (мы не учитывали ордынские платежи, поскольку они не связаны имманентно с русским средневековым обществом). Так, в Новгороде в конце XV в. «обежная дань» (главная часть денежных поступлений в казну) почти в два раза уступала стоимостному выражению наместничьего корма (в расчете на единицу оклада). На Двине в конце XV —середине XVI в. вся совокупность платежей в казну в 1,7—2 раза превышала стоимость наместничьих кормов, однако учет подавляющей части взиманий в пользу кормленщика дает иную картину: эти взимания превышают платежи в казну в несколько раз. Не случайно, что налог, введенный после отмены наместничьего управления, более чем в полтора раза превосходил все остальные платежи в казну.
Столь же несомненно, что указанное соотношение к концу XV в. постепенно менялось в пользу государственно-централизованных доходов, хотя последние и не стали тогда преобладающими. Это происходило главным образом по двум линиям. Во-первых, введением к рубежу XVI в. в ряде регионов страны новых государственных налогов (они иногда являлись денежным эквивалентом повинностей). Во-вторых, изъятием в пользу казны (или представителей формирующегося центрального аппарата) ряда платежей, пошлин и доходов: прежде всего торгово-таможенных, затем «питейных» и некоторых судебных.
Сложными были и процессы развития сеньории. И в середине XII — первой половине XIII в., и в последующее время интенсивнее всего развивалась собственная княжеская вотчина (домениальные владения князей-суверенов в узком смысле термина). Для нее характерна много-составность, разбросанность по разным районам, заметный удельный вес в хозяйственной структуре коневодства и промыслов — бортничества, рыболовства, охоты, солеварения и т. п. Последнее связано и с образом жизни крестьян, и с известной рыночной направленностью промыслов. При всем том решающее значение имела общая потребительская ориен
265
II. Первый этап развитого феодализма
тация княжеского хозяйства, а в нем, бесспорно, преобладали имения с пашенным земледелием. Показательна высокая мера слитности здесь сеньориального и государственного компонентов в механизме извлечения ренты. В княжеском хозяйстве были весьма распространены отработки-повинности и натуральные поборы не только с зависимого крестьянства этих домениальных владений, но и с соседних черных крестьян, а в ряде случаев — и с крестьян частных сеньорий. Комплекс таких повинностей и поборов (последние шли в пользу лиц, возглавлявших соответствующие отрасли) был связан с княжеским коневодством; аналогичная картина в промыслах (рыболовстве, охоте, бортничестве, солеварении). Привлекалось окружающее княжеские имения крестьянское население для молотьбы, строительства жилых и хозяйственных построек, копания прудов, подводной повинности и т. п. Отделить указанные повинности от собственно государственных на практике довольно трудно, тем более, что с течением времени происходила коммутация части их в денежные платежи. Различие, которое порой не улавливали современники, здесь в том, что данные отработки и поборы шли не в пользу князя как главы определенной феодальной корпорации и государственного образования, а в пользу князя-вотчинника, владельца наиболее крупного хозяйства в границах данного княжения. Важно, однако, и другое. Собственно княжеское хозяйство служило не только потребительским целям князя, его семьи, родственников и ближайшего окружения. Система «путей», на которые оно подразделялось, управлялась и функционировала на началах той же системы кормлений, что и остальная территория княжества. Нет данных и о различении в бюджете князя доходов от собственных владений и от государственных налогов. Таким образом, переплетенность государственного (в первую очередь государственно-корпоративного) начала с сеньориальным выступает здесь, пожалуй, еще ярче, чем на черносошных землях.
Примерно та же ситуация и в светской и церковной вотчине, прежде всего крупной. Хотя полный судебно-административный и финансовый иммунитет был скорее исключением, набор привилегий — прерогатив публично-правового свойства —был достаточно широким: вотчинники в пределах своих сеньорий обладали судом низшей юрисдикции, а порой и по делам высшей юрисдикции; в сеньорию был обычно закрыт доступ кормленщику и его аппарату; феодал выступал представителем интересов своих зависимых крестьян при исках к ним со стороны (практика «сместных» судов). Традиционные минимальные финансовые изъятия включали освобождение от натуральных (или денежных) поборов в пользу кормленщиков, от большинства повинностей и взиманий в пользу княжеского домениального хозяйства, а также выделение зависимого населения сеньорий из податных кругов черных волостей и соответственно его освобождение от всякого рода волостных расходов. Максимум податных привилегий, показательный для первой половины — середины XV в., включал освобождение от ряда государственных повинностей (яма, подводы, городового дела), важнейших торговых и проезжих пошлин, временные льготы в уплате дани. Нарастающее к концу XV в, сокращение именно этих финансовых иммунитетов отразило ту же тенденцию усиления государственно-централизованной ренты, о которой говорилось выше применительно к деятельности наместников-кормленщиков.
Хозяйственная структура и формы сеньориальной ренты в частновладельческих имениях варьировали в достаточно широких пределах. На
266
Глава 13. Крестьянство на Руси в середине XII— XV вв.
метим некоторые основные тенденции. Интенсивное складывание вотчинной структуры в XII —первой трети ХШ в. (в ряде южнорусских княжеств оно, возможно, началось ранее) происходило обычно в двух взаимодополняющих формах: на основе пожалования в вотчину государственных или княжеских домениальных земель и в результате частнохозяйственной инициативы феодала (покупка, заклад крестьян с землей, освоение незанятых территорий, захваты земель и т. н.). Необходимые в последнем случае средства светские сеньоры получали в результате соучастия в государственно-корпоративной эксплуатации, а также из ряда иных источников.
Несомненно наличие домениального хозяйства с барской запашкой» скотоводством, заметной ролью разных промыслов — светская и церковная вотчина шла здесь за собственными княжескими владениями. На меру распространения и долю домена в общем объеме сеньориальных доходов установить не удается. Упоминание барского домена в источниках обычно связано с указанием на холопов, другую дворовую челядь, крестьян, находившихся в наиболее тяжелых формах зависимости (закупы и т. н.). Можно не сомневаться, что в домениальном хозяйстве крупной и средней вотчины использовались разного рода отработки — и регулярные, и периодические — основной массы надельного крестьянства, генетически связанные с аналогичными повинностями как государственными» так и в пользу собственных княжеских владений: обычные иммунитетные освобождения от них зависимого крестьянского населения сеньории означали, собственно, право феодала требовать их выполнения в свою пользу (подвода, сенокошение, строительно-ремонтные отработки и т. н.).
При всем том ведущей формой сеньориальной ренты был натуральный оброк. Скорее всего, уже до середины ХШ в. бытовали две формы era взимания — издолье и фиксированный оброк (поен). Указания на половников (не позднее XII в.) свидетельствуют о распространении из-долья в наиболее тяжелом виде, причем здесь налицо связь с хозяйственной инициативой сеньоров и их вотчинного аппарата (предоставление крупной ссуды производственного назначения разорившимся но тем или иным причинам крестьянам, получавшим от сеньора и землю; окуп и посажение на пашню холопов и т. н.—все это при отсутствии или незначительных размерах барской запашки). Виды и нормы фиксированного оброка прямо или опосредованно восходили к соответствующей таксе государственного обложения, что отражает факт возникновения таких сеньорий путем пожалований черных или собственных княжеских земель. Денежные взимания в сеньории но преимуществу генетически связаны с определенными платежами из комплекса дани, а также с судебно-административными штрафами и пошлинами.
Дальнейшая эволюция частнофеодального землевладения (до конца XV в.), сохраняя многие из указанных только что признаков, имела региональные особенности. Различие Новгорода и княжеств Северо-Востока Руси определялось совокупностью факторов. Укажем четыре, пожалуй, важнейшие. Во-первых, история новгородской вотчины не сопровождалась резкими осложнениями в результате нашествия Батыя и установления золотоордынского ига. Напротив, на Северо-Востоке развитие сеньориальной структуры было этим серьезно подорвано, а ее регенерация и новый рост возобновились с XIV в. (особенно его середины). Во-вторых, характер соотношения сословно-классовой структуры Новгородской республики с землевладельческой структурой таков, что служебный характер
267
II. Первый этап развитого феодализма
новгородской вотчины почти неразличим. Помимо прочего, это не способствовало ориентации на развитие или сохранение домениального хозяйства. В северо-восточных княжествах, наоборот, связь между сеньорией, вассальной иерархией и службой (прежде всего военной) вполне определенна, она характерна для вотчины, еще сильнее — для условного землевладения (достаточно интенсивно складывавшегося на личных княжеских и черных землях еще до массовых испомещений конца XV в.). Это создавало дополнительные стимулы для распространения барского домена, призванного обеспечить минимум жизненных и служилых потребностей феодала. В-третьих, на характер новгородской вотчины и ее хозяйственный строй весьма ощутимо влияли товарно-денежные отношения, уровень развития которых в Новгородской республике был заметно выше, чем на Северо-Востоке. Наконец, в-четвертых, сеть расселения в Новгороде была более плотной, чем на Северо-Востоке, при полном преобладании малодворных поселений и городской оседлости подавляющей части вотчинников, включая значительную часть мелких и мельчайших землевладельцев. Крупнейшие и крупные боярщины состояли обычно из 6—14 отдельных волосток (владений), причем размеры каждой из них могли быть и внушительными и небольшими. Но в обоих вариантах барские дворы в них редки. На Северо-Востоке при несколько меньшей плотности поселений и ведущей роли малодворных средняя их дворность была все же выше, а главное— был выше удельный вес многодворных пунктов. И на Северо-Востоке Руси крупная и крупнейшая вотчина была разбросана по ряду районов, но ее отдельные части представляли нередко село (сельцо) с барским двором и хозяйством, к которому тянула совокупность деревень и починков.
Каковы же итоги? В Новгороде налицо сильнейшая дифференциация светских владельцев: 4% собственников принадлежало свыше 51% вотчинных земель, причем каждый из них имел не менее 900 десятин (в трех полях). На другом полюсе—владельцы мелких и мельчайших имений (до 150 десятин в трех полях): они составляли около 78% учтенной совокупности собственников, но им принадлежало всего чуть более 18% светских земель. Иными словами, доходы у четырех пятых новгородских вотчинников не могли обеспечить их конную военную службу. Размеры владений свыше 58% собственников (до 75 десятин в трех полях) вообще близки или соизмеримы с наделами зажиточных крестьян. На Северо-Востоке владельческая структура светской сеньории также состояла из крупных, средних и мелких вотчин. Но уровень мобилизации (в силу указанных выше причин) был ниже, причем ее следствия смягчались развитием условного служилого землевладения и заметной ролью системы кормлений.
Существенны отличия и в формах сеньориальной ренты. В Новгороде абсолютно преобладал натуральный оброк при вполне ощутимом значении денежной ренты и очень малом удельном весе барщинных повинностей. Барская запашка не превышала 2% обрабатываемых земель, ее сравнительно высокая доля в мелких и мельчайших вотчинах (от 23 до 31%) была связана в значительной мере с личным трудовым участием таких собственников. В наиболее развитых районах доля денежности ренты составляла от 20 до 27% (в двух пятинах) и около 11% (еще в одной пятине). Практически почти в любой вотчине с зависимым крестьянством налицо хотя бы незначительные денежные взимания. В ряде средних и крупных владений денежная рента превышала (и порой значительно) половину общей массы рентных выплат. В денежные платежи
268
Глава 13. Крестьянство на Руси в середине XII—XV вв.
коммутировались (насколько можно предположить) ряд повинностей и определенная (иногда большая) часть фиксированного оброка. Оценить в цифрах судебно-административные взимания в вотчине не удается, тем более это невозможно для государственных денежных платежей. Но они заметно повышали удельный вес денежной части всех крестьянских обязательств.
Тенденция к повышению роли денежной ренты в сеньориальных доходах в Новгороде выражена достаточно ярко, но преобладал натуральный оброк. Соотношение поспа и издолья было примерно одинаковым, причем они порой сосуществовали в пределах одного владения. Среди видов из-
ЕЯ
kX п н ч н -г (9 а р Д/у.д /л д.у г- кум \ / N н ц м-д п умлнд, у д t т 9 /yr'baosi' I Л КН.г-FTP О A IT	__
Etj	-Tf
Z? 7	2 3 b 5&f
Прорисъ новгородской берестяной грамоты № 136. XIV в.
В грамоте (своеобразном договоре крестьян с феодалом) указаны виды и нормы фиксированного натурального оброка
долья — половье, третий, четвертый и пятый сноп, более распространены два последних. Такая картина была, как можно догадываться, результатом разных экономических процессов: раздачи домениальных земель крестьянам в держание на условиях издольного оброка (явление, хорошо известное и другим странам Европы), освоение новых или заброшенных земель в вотчине путем окупа холопов на пашню, призыва крестьян из других мест с выдачей значительной ссуды и соответственно выплатой издолья и т. п. Возможно, что половье и треть урожая преобладали в более раннее время —по крайней мере, в документации XII—XIV вв. упоминаются именно половники и третники, равно как—с архаичными чертами—в источниках XV в. Выдвижение на первый план четвертой и пятой доли урожая к концу XV в., по-видимому, связано с постепенным повышением производительности крестьянского хозяйства и с ориентацией феодалов на эксплуатацию полнонадельного (много- и среднепосевного) крестьянского двора.
Таким образом, общая масса продукта, поступавшая к феодалу, имела тенденцию к увеличению в результате роста облагаемой пашни и, возможно, некоторого повышения урожайности. Важно, что эти явления отражали и тенденцию к повышению феодальной эксплуатации, прежде всего за счет разрастания разных видов взиманий, выплат и оброков.
269
II. Первый этап развитого феодализма
Последнее, бесспорно, легче и эффективнее реализовывалось применительно к полнонадельным крестьянским хозяйствам. Еще ярче указанные явления выступали в сеньориях (или их частях) с фиксированным оброком. Судя по правовым источникам, в домениальном хозяйстве применяли и наемный феодальный труд (скотников, наймитов-челядинов и т. п.), его значение со временем уменьшалось (из-за сокращения самого барского хозяйства) и вряд ли вообще когда-либо было большим.
В княжествах Северо-Восточной Руси, как и в Новгороде, имело место сочетание всех трех форм ренты при преобладающей роли натурального оброка. Он опять-таки известен здесь в двух видах — издолья (упоминания о половниках и третниках мы находим в источниках XIII— XV вв.) и поспа. Последний, вероятно, был распространен шире, особенно в XV в., в связи с изменениями в системе обложения тяглом. Гораздо заметнее на Северо-Востоке разного рода барщинные отработки (включая полевую барщину). Величина их колебалась в немалых пределах. В светской вотчине с доменом барская запашка обрабатывалась прежде всего руками холопов, но и здесь отработочные повинности крестьян (сенокошение, поставка дров, ремонт и возведение разных построек, подводная повинность, привлечение, видимо нерегулярное, по мере надобности, к полевым работам и т. п.) были ощутимы. Судя по размерам сеньориальной запашки в новгородских поместьях переселенных сюда московских феодалов, доля домена была невелика — от 6 до 10% всей пашни, порой до 13—14% (вероятно, при определении величины барского поля они исходили из привычных им норм). В ряде случаев, когда в селе с барским двором крестьянское население уступало по численности холопам и другой челяди, можно предполагать обособление полевого домена (включая земли холопов-послужильцев) из массива крестьянских полей.
Несколько иное соотношение домена и крестьянской пашни было в княжеском хозяйстве и монастырской вотчине: здесь барское поле составляло 14—17% всей обрабатываемой земли. Правда, сеньориальная запашка обычно располагалась в общем клине крестьянских земель, чересполосно с их наделами. Это обстоятельство, а также способ отбывания полевой барщины (повытный дворовой оклад) сближали такие повинности в некоторых существенных пунктах с издольем. В целом домениальное хозяйство имело ярко выраженную потребительскую направленность, а характер сеньориальных повинностей носил явные черты первичных барщинных отработок. Показательны поэтому факты раздачи земель домена в отдельных княжеских селах в надельное крестьянское пользование. О коммутации ряда повинностей, связанных с княжеским хозяйством, в денежные платежи говорилось выше. Вероятно, на Северо-Востоке, хотя и медленнее, чем в Новгороде, постепенно повышался удельный вес денежных взиманий в массе сеньориальной ренты: часть упоминаний в источниках крестьян-«серебряников» может быть связана с наличием заметной по размерам денежной ренты. Более весомыми были на Северо-Востоке денежные доходы вотчинников от судебно-административных взиманий и т. п.
Итак, если распространение и традиционность разного рода повинностей крестьян на основной территории формирующегося Русского централизованного государства были связаны по преимуществу с фактом роста сеньориального землевладения, то преобладание натурального оброка и наметившееся возрастание роли денежной ренты определялись, помимо этого, и иными экономическими явлениями. Прежде всего, налицо (как и в Новгороде) тенденция к увеличению эксплуатации крестьян
270
Глава 13. Крестьянство на Руси в середине XII—XV вв.
в первую очередь за счет разрастания платежей, взиманий оброков и соответствующая этому тенденция к эксплуатации полнонадельного тяглого крестьянского двора (ГВНП, № 1—3, 79—86 и др.; ДДГ, № 11—13, 19, 30, 61; 80, 86 и др.; АФЗХ, I, № 160, 166, 201, 205, 213-216, 228; АСЭИ, I, № 472, 499, 562, 642; АСЭИ, III, № 190; ДКУ, с. 141— 152; Веселовский, 1947, с. 146-159, 169-230, 263-274, 329-456; 1969; Черепнин, 1951, с. 116-210; 1960, с. 178-210; 1972, с. 146-167, 195-229, 249-251; Носов, 1957, с. 138-140; Павлов, 1958; Горский, 1960, с. 162—261; Кочин, 1965, с. 308—369; Назаров, «Двор»..., 1978; 1984; Щапов, 1965; Каштанов, 1967; АИСЗР, 1971, с. 34-35, 328-332, 340, 350—353, 359; Флоря, 1972; 1974; Абрамович, 1972; Янин, 1977; 1981, с. 229-281; Кобрин, 1980; Чернов, 1982; 1983).
3.	Город и деревня
Развитие товарно-денежных отношений постепенно оказывало все большее влияние на характер эволюции древнерусской деревни. Сама возможность денежных взиманий и последовавшее повышение удельного веса этих платежей в общей массе ренты прямо и опосредованно взаимосвязаны с ростом товарно-денежных отношений, с прогрессом в процессе общественного разделения труда.
Еще в канун Батыева нашествия на Руси, по неполным данным, насчитывалось свыше 270 городов и крепостей. Особенно плотной их сеть была в регионах с более древними и более развитыми традициями земледелия, а также на важнейших речных торговых путях (скопление городов и поселений городского типа свойственны ряду областей Галицко-Волынского, Киевского, Чернигово-Северского и Владимиро-Суздальского княжений). По одному из подсчетов, число ремесленных специальностей в городе превышало 60, что предполагает начало перехода к мелкотоварному производству. Еще важнее, что такой переход происходил в отраслях, в значительной мере ориентированных на сельскую округу. Радиус распространения городских ремесленных изделий (50—100 км) свидетельствует о начальных фазах складывания областных рынков. Рост внутренней торговли отразился и в повышении роли таможенных взиманий в это время. В свою очередь, быстро растущие города (а среди них были весьма крупные, насчитывавшие десятки тысяч жителей — Киев, Новгород) создавали спрос на продукцию сельского хозяйства и сельских промыслов. Межобластные торговые потоки формировались на основе естественно-географического разделения труда; из сферы сельского производства в них вовлекалась прежде всего продукция промыслов.
В годы ордынских нашествий и походов XIII в., в период золотоордынского ига именно город, ремесленное производство, сфера товарно-денежного обращения понесли наиболее разрушительные потери (за исключением Новгорода). Последствия этого были весьма тяжелыми в социально-экономической сфере, но более ощутимы они в социально-политической области. Отметим следующие факты. Без существенных осложнений продолжалось развитие города, ремесла и торговли в Новгородской республике, где соответственно к концу XV в. воздействие этих факторов на хозяйственные процессы в деревне было сильнее, чем в Северо-Восточной Руси. Сеть городов включала Новгород (свыше 32 тыс. жителей), Старую Руссу (свыше 10 тыс. жителей) и около десятка мелких городов-крепостей. В целом горожане составляли не менее 9,3% всего населения. Складывание регионального рынка, стимулировавшееся
271
II. Первый этап развитого феодализма
обширными международными торговыми связями, достигло высокого уровня (его функционирование обеспечивалось быстро растущей сетью торгово-ремесленных и промысловых поселений — рядки и т. п.). Новгород, Старая Русса были емкими рынками для зерновых продуктов, овощей и т. д. По ряду признаков связь деревни с рынком осуществлялась и через хозяйство феодала, и через крестьянское хозяйство. И в том и в другом случае в оборот шли прежде всего продукция промыслов, домашних промышленных занятий крестьян (феодалы получали ее в составе ренты продуктом), скотоводства, технических культур и лишь излишки зерна. Обращение феодалов к рынку диктовалось почти исключительно потребительскими целями. Так, структура импорта определялась прежде всего бытовыми запросами и жизненным стандартом боярской верхушки. Крестьянин выходил на рынок в первую очередь за получением денежных средств для рентных выплат и иных взиманий, но периодически он обращался к нему и для производственных нужд. Тенденция к втягиванию крестьянского хозяйства в товарно-денежные отношения к концу XV в. налицо, но нет оснований ее преувеличивать: денежная рента не стала в целом ни преобладающей, ни тем более господствующей. Показательно, что полный переход к денежным платежам в некоторых местах в конце XV в. в ряде случаев не удался, а в других привел к ощутимому снижению уровня рентных обязательств. Иными словами, реализация на рынке значительной части крестьянской продукции в силу разных причин была затруднительной.
Аналогичные процессы, но позже возобновившиеся и менее интенсивные, имели место в обширных регионах Северо-Востока. Восстановление и новый подъем городов датируется здесь XIV в. (в основном — второй половиной), постепенное складывание областных и местных рынков заметно в XV в. (формируются сети сельских торгов в крупных селах и слободах, входящих в ареал торговых связей того или иного города и т. п.). На рубеже XVI в. в Русском централизованном государстве насчитывалось до 130 городов. Плотность их, однако, нельзя признать значительной, доля горожан в населении страны была небольшой (в сравнении с Новгородской областью — не менее чем в 2—3 раза ниже). Менее заметно стимулирующее воздействие внешней торговли (но оно постепенно возрастало), зато в силу более разнообразных природных условий быстрее шло развитие межобластных связей, затрагивая частью и деревню. В целом влияние рынка здесь более ограниченно, о чем говорит меньший удельный вес денежных взиманий. Но структура связей деревни с рынком типологически близка Новгороду.
Отмеченные явления свидетельствуют о несомненном хозяйственном подъеме и благоприятной в целом экономической конъюнктуре, особенно во второй половине XV в., с чем и связано, в частности, постепенное усиление воздействия товарно-денежных отношений и рыночного обращения на эволюцию русской деревни (Рыбаков, 1948, с. 120—490, 501—518, 525-728; ОИРД, 1956, с. 106-138; ОИРД, 1959; Тихомиров, 1956, с. 10, 42 и др.; Сахаров, 1959, с. 17—174; Колчин, 1959, с. 10—16, 118—120 и др.; Черепнин, 1960, с. 297-345, 363-411; ОРК, 1969, с. 185-230, 307-347 и др.; АИСЗР, 1971, с. 298-320, 325-327; Шапиро, 1977, с. 84-120).
272
Глава 13. Крестьянство на Руси в середине XII—XV вв.
4.	Главные изменения в социально-экономическом положении и юридическом статусе крестьянства
Экономическое положение крестьян яснее всего определяется из соотношения хозяйственных потенций крестьянского двора и меры его феодальной эксплуатации. Наличные источники не позволяют судить об этом строго, особенно в динамике (за 350 лет). Но некоторые показатели и расчетные данные на конец XV в. следует привести. Производственные возможности крестьянского хозяйства (двора) фиксируются совокупностью следующих параметров: размерами и видами землепользования, обеспеченностью рабочими руками, тяглым и продуктивным скотом, орудиями труда, наконец, степенью развития промыслов и домашних занятий. По новгородским писцовым книгам, средний крестьянский надел в разных пятинах равнялся 7, 9, 12 и 15 десятинам (в трех полях). В центральных уездах, в княжеских личных владениях, он составлял (в двух соседних селах) 10,5 и 17,5 десятин, а после ликвидации домена соответственно 14 и около 21 десятины. Аналогичные средние показатели крупной дворцовой вотчины в другом уезде центра в 40-х годах XVI в., восходящие, видимо, к началу столетия, колебались от 8 до 10 десятин. Известна, наконец, вытная норма крестьянских земель в монастырских владениях— 15 десятин. Поскольку по ряду признаков можно предполагать для этого периода преобладание дворов, положенных в целую выть или близкую ей долю выти, следует считать, что и в данном случае размеры надела колебались от 8—10 до 15 десятин. Размеры тяглого надела определяли почти полностью размеры крестьянского землепользования: указания на оброчный съем пашни в источниках крайне редки, подавляющая их часть приходится на черносошные волости, и, как правило, речь идет о возобновлении культуры на запустевшей территории или вновь осваиваемых пространствах. Такой съем был лишь ступенькой к переводу подобных земель в тягло. Нет фактов, чтобы предположить наличие аренды вследствие земельной тесноты или же под влиянием тяжести государственного тягла. Обширный фонд так называемых государевых оброчных земель, возникший в результате массовых конфискаций в ряде земель и бывших княжеств после их присоединения к Москве, был разновидностью государственного землевладения, отличаясь от черносошного (и то временно) несколько более льготным налоговым статусом.
Что же до обеспеченности крестьян покосами, то, судя по новгородским материалам, положенные в тягло сенокосы порой не могли полностью обеспечить нужды крестьянского хозяйства. Лесные поскотины, выгоны, пожни на лесных полянах в какой-то мере улучшали положение дел.
Характерно, что упоминаний об аренде крестьянами покосов больше, чем об аренде пахотных земель. Показательно и другое. Если наличие и величина домена пока не коррелируют с размерами крестьянского надела (по новгородским данным), то такая связь по сенокосным угодьям, скорее всего, существовала: в расчете на единицу пашни домениаль-ное хозяйство лучше обеспечено покосами (нередко в 2 и более раз), чем крестьянское. Вероятно, что и в центральных уездах во владениях с барским доменом пользование крестьян сенокосами также уже начинало ограничиваться, что, впрочем, вряд ли свидетельствовало о существенных
273
IL Первый этап развитого феодализма различиях в соотношении земледелия и скотоводства в хозяйстве крестьян и феодалов. Однако необходимость в выездных конях повышала потребность землевладельцев в обеспечении лугами и покосами.
По новгородским писцовым книгам, включавшим в число «людей» только женатых мужчин, на один двор приходилось в среднем 1,3 человека, а в ряде районов — 1,6 и более. Таким образом, каждый из трех (а в некоторых пятинах один из двух) крестьянских дворов имел неразделенные семьи. Последние дольше сохранялись при затруднениях в получении нового надела или освоении незанятых земель, при значительном удельном весе промыслов в хозяйстве крестьян (что требовало кооперации труда большего, чем обычно, числа работников) и т. п. Характерно, что если средний дворовой надел колебался в разных пятинах от 7 до 15 десятин, то в расчете на одну семью показатели сближаются — от 6,2 до 9,5 десятин (в трех полях). Это свидетельствует о достаточной обеспеченности трудовыми ресурсами крестьянского двора в Новгородской земле — в среднем один-двое (редко трое) взрослых (женатых) мужчин. Во многих сельскохозяйственных работах (бороновании, жатве, молотьбе, уходе за скотом, обработке огорода и т. п.), промыслах и домашних занятиях широко применялся труд женщин, подростков и детей. Отрывочные данные по центральным уездам рисуют в целом схожую картину. Хотя удельный вес неразделенных семей здесь, видимо, ниже, это не свидетельствует о принципиальных отличиях двух регионов. Близость размеров наделов подтверждает, наш вывод.
Прямых данных о численности тяглого и продуктивного скота в источниках нет. Однако по составу продуктов животноводства во владельческом оброке видно, что разведение мелкого рогатого скота (овцы, бараны, козы) стояло на первом плане по сравнению с крупным рогатым скотом. Среди тяглого скота почти безраздельно господствовала лошадь — упоминания о волах редки. Скорее всего, в нормально функционирующем хозяйстве крестьян со средним или большим наделом было две-три и более лошади и какое-то число жеребят.
Источники XV в. не говорят о каких-либо серьезных затруднениях в обеспечении орудиями труда. Так, их почти не видно в составе разного рода владельческих ссуд. По примерным подсчетам удельного веса продукции ряда промыслов и ремесленных занятий в составе сеньориальной ренты и при учете всех видов такой производственной деятельности крестьян можно считать, что ее доля составляла от одной пятой до одной трети (а иногда и больше) в общем объеме хозяйства крестьянского двора.
В общем можно говорить об экономическом подъеме новгородской деревни во второй половине XV в., о достаточно высоком уровне развития крестьянского хозяйства, о его многоотраслевом характере при ведущей роли пашенного земледелия. Модель среднего хозяйства (построенная, правда, с целым рядом допущений) показывает, что при урожайности сам-3 — сам-4 (даже при неполном учете доходов от животноводства, технических культур и промыслов, связанных только с рекой и лесом) сохранялись все условия для простого воспроизводства. Урожайность сам-5 давала уже реальную возможность накопления излишков (не исключено, что в определенной ситуации это осуществлялось и при урожайности сам-4). Лишь урожайность сам-2 требовала привлечения имевшихся в хозяйстве резервов или же обращения за ссудой. Судя по ряду данных (правда, не систематических), в целом благоприятная конъюнктура была налицо и в центре страны.
274
Глава 13. Крестьянство на Руси в середине XII—XV вв.
О том же говорят и иные наблюдения. Так, в Новгороде средне- и многопосевные крестьянские дворы (с запашкой свыше 9 десятин в трех полях) составляли 90% (показатель дан в расчете по однодворным деревням), причем многопосевные (свыше 20 десятин, а в отдельных случаях —до 45—60) дают 25% общего числа. Сопоставление цифр «старого» и «нового» письма (с разрывом до 15—20 лет) показывает увеличение численности поселений, дворов и населения. В источниках по Новгороду и центру конца XV в. пустоши упоминаются крайне редко, но зато часты указания на починки. Последние сравнительно быстро превращаются в тяглые деревни. С этим прежде всего связана тенденция к снижению сроков податных льгот: если ранее нередко льгота давалась на 10—15 лет, то теперь речь идет о двух-трех, реже пяти годах.
Итак, к концу XV в. несомненно усиление хозяйственных потенций крестьянского хозяйства-двора, укрепление его экономических позиций. Это стало одним из главных результатов процесса колонизации, нараставшего распространения, а затем и господства пашенного земледелия с трехпольным севооборотом, совершенствования орудий и приемов труда, более широкого хозяйственного использования окружающей среды и трудовых ресурсов крестьянской семьи. Такой эволюции способствовали и социально-политические условия (сокращение ордынских набегов и ликвидация ордынского ига в 1480 г., прекращение феодальных усобиц в результате образования Русского централизованного государства), благоприятные в целом природные и демографические факторы (во второй половине XV в. массовые неурожаи редки, не было и крупных эпидемий) .
На основании упомянутой выше модели выведено, что общая масса ренты составляла в обычных условиях 25—30% совокупного продукта среднего крестьянского двора. При всей условности подобных подсчетов, они дают определенный ориентир. С учетом региональных отличий, разницы в окладах сеньориальной ренты и государственного тягла у различных групп крестьян и ряда иных факторов, видимо, следует определить Амплитуду колебаний указанных показателей в пределах от 20 до 35%, а иногда и больше1. Высокая норма изъятия прибавочного продукта и прибавочного труда крестьян отразила тенденцию к повышению степени их эксплуатации. О том же свидетельствует разрастание всей совокупности крестьянских платежей, оброков, повинностей и взиманий в пользу отдельных сеньоров, корпорации феодалов и феодального государства. Стала более частой и плотной сеть, с помощью которой господствующий класс улавливал большее число возможных источников дохода, охватывая все (или почти все) сферы экономического и социального быта крестьянства. В том же плане показательны изменения в принципах обложения, обнаруживающиеся не позднее середины — второй половины XV в.: новые единицы оклада тяглом лучше учитывали производственные возможности каждого двора.
Итак, с одной стороны, налицо тенденция к усилению феодальной эксплуатации крестьян, а с другой — достаточно уверенно фиксируемое укрепление экономических позиций крестьянского хозяйства. Существование этих двух противоречивых тенденций развития вполне закономер
1 Но даже при уплате половины урожая нельзя считать норму эксплуатации равной 50%. Дело не только в других доходных статьях крестьянского хозяйства, но и в том, что при половничестве возмещение издержек производства происходило в известной мере за счет начальных, а затем, видимо, периодических ссуд от феодала.
275
II. Первый этап развитого феодализма
но. На протяжении первого этапа зрелого феодализма рост производственных потенций крестьянского двора несколько опережал или, во всяком случае, не отставал от роста совокупной феодальной эксплуатации. Постепенное ее увеличение не препятствовало хозяйственной инициативе крестьян, поскольку виды и нормы ренты пока еще не сковывали резко деятельность крестьянина как производителя. В обобщенном виде это отразилось в отношении крестьянства к хозяйствованию на тяглом наделе (напомним, что аренда пахотных земель была развита слабо). Интенсивная колонизация (особенно с середины XV в.) в сочетании с довольно быстрым переводом осваиваемых земель в состав тяглых свидетельствует о том, что наличный уровень эксплуатации не ставил под угрозу крестьянское хозяйство. Заметный подъем борьбы черносошного крестьянства за землю, помимо прочих причин (см. ниже), объясняется тем, что данный разряд крестьян не считал размер государственно-корпоративного и государственно-централизованного тягла чрезмерным. Важнейшим регулятором в соотношении указанных выше тенденций было классовое сопротивление крестьянства (ГВНП, № 21; ДДГ, № 57; АФЗХ, I, № 166, 201, 205; II, № 178; Черепнин, 1960, с. 227-244; Кочин, 1965, с. 304-307, 316-368; АИСЗР, 1971, с. 40-52, 321—327, 343-348, 358-371; Шапиро, 1977, с. 171-177; Колычева, 1983).
Не менее противоречивы явления и процессы, характеризующие изменения в сфере юридического статуса крестьянства. Для середины XII-XIV вв. типична значительная дробность стратификации крестьян, показателем чего служит многообразие их правового положения. Имущественное неравенство, несходство форм и норм эксплуатации существуют и в это время, но они достаточно тесно связаны с различиями юридического порядка. Последние осложнялись региональными особенностями, определявшимися спецификой складывавшейся структуры феодального землевладения и эксплуатации, отличиями в сословном строе и системах права, различных в тех или иных княжениях и землях. Уже в XIV в. заметны признаки унификации статуса крестьян. Но гораздо интенсивнее эта тенденция проявилась в XV столетии. К рубежу XVI в. основные особенности положения крестьянства определяются двумя признаками — различиями в экономическом положении и во владельческой принадлежности крестьян.
Характеристика первого показателя (вопреки иногда высказываемому мнению) целиком укладывается в рамки свойственной зрелому феодализму имущественной дифференциации. По новгородским данным, амплитуда колебаний в соотношении низших и высших размеров наделов достаточно велика: от 1:7 до 1:15 (по разным пятинам). Следует, однако, учесть, во-первых, что, как отмечалось, абсолютно преобладали средне- и многопосевные дворы, причем последние в 2,5 раза превышали группу с наименьшим наделом (25 и 10,1%). Подобное соотношение немыслимо даже при первых шагах социального расслоения крестьян. Во-вторых, хозяйственно-имущественное разделение крестьян (которое в принципе не было новостью в XV в., а известно и по источникам предшествующих столетий) определялось сложной совокупностью природноландшафтных, демографических и социально-экономических факторов, в числе которых товарно-денежные отношения и рынок отнюдь не играли ведущей роли. В-третьих, сопоставление размеров дворовых наделов с числом наличных женатых мужчин показывает, что только в исключительных случаях могло иметь место привлечение рабочих рук вне рамок семейной кооперации. В-четвертых, характерна повсеместность развития
276
Глава 13. Крестьянство на Руси в середине XII—XV вв.
промыслов, тесная связь даже наиболее специализированных из них (домничество, кузнечное дело) с полноценным занятием сельским хозяйством. В-пятых, изменения в хозяйственном состоянии крестьянской семьи вообще цикличны. При прочих равных условиях постепенное накопление материальных средств, а главное — рост числа рабочих рук в малой семье позволяют ей достичь максимума экономической мощи. Но следующий затем раздел (или выдел) вновь существенно ослабляет хозяйственные потенции новых малых семей.
Нарастающая унификация крестьянского статуса заметна уже по смене терминов. Источники XII—XIV вв. пестрят множеством определений групп крестьянства: смерды, закупы, изгои, половники, изорники, пущенники, прощенники, сироты, третники, серебряники и т. п. Многие из них не перешли рубежа XV в. (закупы, изгои, пущенники и др.), а большинство остальных — рубежа XVI в. В источниках XVI в. нет ни смердов, ни изорников, ни сирот (термин, правда, прижился в литературных сочинениях) и т. д. Всем им на смену пришли «крестьяне» («крестьянин»).
В различных источниках XV в. и последующего времени фигурируют именно крестьяне в сочетании с эпитетами преимущественно двух видов: а) «черные», «государевы оброчные», «дворцовые», «боярские», «помещичьи», «монастырские» и т. п.; б) «добрые» («лучшие», «прожиточные»), «середние», «молотчие^ и т. п. Аналогична эволюция термина «старожилец»: из ряда его значений на первый план выступало то, которое фиксировало устойчивую связь крестьян с тяглым наделом.
За сменой терминов — сложные процессы отмирания одних категорий, изменения статуса других. Важно определить направление и суть развития. Приглядимся к эволюции ряда групп, исчезнувших на протяжении XII—XV вв., для суждений о которых есть достаточный материал. Таковы закупы (характерны для XII—XIII вв., одна их разновидность упомянута в источнике рубежа XIV—XV вв.), изорники (известны в Псковской республике с XIII, а может быть и с XII, по XV в.), половники (появились не позднее XII в., сравнительно широко были распространены в Новгороде и во многих регионах Северо-Востока Руси XIV— XV вв.; в XVI—XVII вв. встречаются только в двух территориально ограниченных областях на Севере и Северо-Востоке Русского государства). Несомненны отличия между ними. Так, закуп, как правило, типи, чен для вотчины с домениальным хозяйством, и наоборот — изорники и половники показательны для сеньорий, где нет барской запашки, а господское хозяйство развито слабо. Налицо и ряд различий в юридическом статусе. Однако куда больше признаков, объединяющих эти категории крестьянства.
В социально-экономическом плане — это земледельцы, которые вели самостоятельное хозяйство. Это безусловно для подавляющей части изор-нпков и половников (некоторые из них были промысловиками), а также для большинства закупов (часть их использовалась в господском хозяйстве на началах феодального кабального найма). Далее — это категории зависимого крестьянства сеньорий. Самостоятельное хозяйствование для лих было возможно при двух обязательных условиях: получении от вотчинника крупной ссуды производственного назначения, включавшей деньги, а иногда тяглый скот и орудия труда (купа, покрута; своеобразной ссудой для части половников был «окуп на землю»), и при предоставлении феодалом земли (для некоторых половников была характерна специфическая самопродажа с землей). Сочетание этих моментов при-
277
II. Первый этап развитого феодализма водило к ярко выраженной личной зависимости от феодалов, которая не только определялась поземельной зависимостью, но и была связана с фактом выдачи ссуды. Относительно значительная роль личной зависимости в сравнении с поземельной прослеживается в характере взаимоотношений данных групп с их господами, особенностях прекращения этих отношений, в объеме гражданской дееспособности.
Так, способы и нормы эксплуатации закупов не были ограничены традицией или законом — они в первую очередь зависели от произвола феодала. Для изорников и половников предельный размер платежей был установлен (и подтвержден законом) — половина урожая (и, возможно, половина всего произведенного в хозяйстве). Не видно, чтобы власть феодала над наделом закупа, изорника, половника ограничивалась чем-либо, кроме соображений экономической целесообразности. Ситуации, описываемые статьями закона и нормативных актов, говорят о личностном, индивидуализированном характере отношения господина с закупом (изорником, половником): община в качестве посредника не предусмотрена. «Битье закупа про дело» наглядно свидетельствует о его реальном положении и юридическом статусе в вотчине. Наконец, и закуп, и изор-ник (по-видимому, и половник) материально отвечали за хозяйственные упущения (при работе на господина и на своем наделе).
Разрыв отношений был для них по закону процедурно ограничен. Для изорников и части половников существовал лишь один срок в году. Для всех групп требовалась полная расплата крестьянина по ссуде и текущим рентным платежам. Изорники (не исключено, что и некоторые половники) уплачивали сверх того значительную пошлину. В ряде районов половники вообще рассматривались как «люди неотхожие». Любое другое прекращение отношений, даже временный уход закупа из вотчины (за исключением двух специально оговоренных случаев), рассматривалось как побег и притом именно от господина, а не с земли. Это крайне выразительная черта: закон и нормативные источники не применяли в то время понятия бегства к группам крестьян с типологически иной формой зависимости, чем у изорников и половников.
Сильно была ограничена (хотя и по-разному) гражданская дееспособность. Господин изорника имел ощутимые процессуальные преимущества при разбирательстве дел о разрыве отношений; его материальные претензии удовлетворялись из имущества изорника в первую очередь. Закуп мог выступать в суде свидетелем только во второстепенных делах, обращение его с жалобами на господина было строго ограничено и регламентировано. В случае совершения кражи он становился холопом, притом (что и показательно) не потерпевшего, а своего господина (последний мог оставить новообращенного холопа или же продать). Половник облагался половинной нормой государственного тягла, что демонстрирует не только его экономическую маломощность, но и неполноправность в сравнении с нормальными плательщиками — крестьянами. В Новгороде было обязательно присутствие владельцев половников (равно как и холопов) при суде над ними: и дело здесь не в иммунитете, а в материальной ответственности феодалов за преступления, совершенные половниками. По ряду признаков к этой типологической группе можно отнести и иные категории: изгоев, прощенников, пущенников, некоторые виды серебряников, видимо, «рядовых юрьевских людей» и т. п.
Вряд ли все указанные группы составляли когда-либо большинство зависимого крестьянского населения сеньорий, а тем более феодальнозависимого крестьянства в целом. Но при определенных условиях в не-
278
Глава 13. Крестьянство на Руси в середине XII—XV вв.
которых областях они, видимо, преобладали среди зависимых производителей вотчин. Данные категории скорее свойственны ранним этапам развития сеньорий, они численно росли в периоды неблагоприятной конъюнктуры, природных и военных потрясений; не исключено, что их удельный вес был выше в средней и малой вотчине; некоторые из указанных групп были распространены лишь в церковных владениях. Для их эволюции характерна судьба половников. К исходу XV в. в большинстве районов они (как и изорники) исчезли, слившись с основной массой крестьянства. В Новгороде, к примеру, бывшие половники или их потомки, надо думать, оказались среди крестьян-издольщиков, притом не только тех, нормой оброка которых было половье2. Это был итог длительного процесса. По отдельным указаниям можно догадываться, что его суть заключалась в экономическом укреплении половничьего хозяйства, в постепенном расширении их владельческих и иных прав, в нараставшем их включении в общинную организацию (в хозяйственной сфере и в податном отношении). Иными словами, статус половника улучшался за счет ослабления личных форм зависимости и, соответственно, возрастания роли поземельной зависимости. Если учесть один из источников пополнения половников, то выстраивается следующий ряд: холоп — холоп, окупленный на землю, т. е. половник — тягло-надельный крестьянин с преобладанием поземельных форм зависимости.
Именно такое соотношение (преобладание поземельной зависимости при второстепенной роли личных форм) объединяет основную массу крестьянства XII—XV вв. в иную типологическую группу. Это — смерды, сироты, сельчане, деревенщики, черные люди, люди «данные», «письменные», «тяглые», «вытные», наконец, старожильцы и просто крестьяне (с тем или иным определением). Совокупность терминов частью фиксирует сменявшие друг друга категории, а частью взаимно определяет разные стороны статуса и деятельности крестьян. Вся эта группа подразделяется на зависимых крестьян сеньорий и крестьян, находившихся в зависимости от феодального государства. Различия между ними существенны, но применительно к указанному типологизирующему признаку они не принципиальны. Показательно, что термин «смерды» в XII— XIII вв. охватывал и сеньориальных, и государственных земледельцев.
Для всех них характерна прежде всего широта владельческих прав на надел. Многочисленные факты на сей счет о черносошных крестьянах дали даже повод ряду исследователей квалифицировать эти права как собственность (что, на наш взгляд, неверно). Соответствующие правомочия сеньориальных крестьян уже (они ограничены хотя бы пределами данной вотчины), но достаточно объемны. Известная клаузула льготных грамот о возможности возвращения «разошедшихся» старожильцев вновь «на свои места» обычно толкуется как показатель роста прикрепления крестьян к земле. Но в ней есть еще одна, не менее, а, пожалуй, и более важная сторона: даже уход такого крестьянина не означал полной утери им прав владения на свой прежний надел. Вернувшийся (по своему желанию, а не по принуждению) старожилец имел, следовательно, правовую основу (зафиксированную нормативным актом) для того, чтобы сесть «на свое место». Иными словами, феодал в норме не
2 В новгородских писцовых книгах есть редкие упоминания о половниках, живущих во дворах представителей сеньориальной администрации и крестьянской верхушки. Это, конечно, иные половники, чем те, что известны источникам XII—XV вв. внутри сеньории.
279
II. Первый этап развитого феодализма
мог произвольно распоряжаться таким, даже временно покинутым участком. О том же свидетельствуют активные действия сеньориальных крестьян в земельных конфликтах.
Прочности прав крестьян на землю способствовала активность общин. Соответствующие факты о черной волости-общине хорошо известны: она энергично отстаивала свои земли от феодалов-вотчинников (хотя нередко и безуспешно), а порой пыталась включить в свой состав наделы перешедших сеньориальных земледельцев3. Прочны были и позиции владельческой общины. Так, одна новгородская община энергично опротестовала решение сеньора о передаче деревни (видимо, запустевшей) неизвестному («несуседний человек») крестьянину (именно так мы трактуем текст берестяной грамоты № 311).
Регулирование поземельных отношений происходило на основе норм обычного крестьянского права: принципа потомственно-подворного владения усадьбой, пахотным наделом и частью угодий (в сочетании с правом общины на остальные угодья и ее определенными правомочиями на всю данную территорию) и принципа первого трудового освоения. Так было в черных волостях и в вотчинах. Важно, что отдельные обычноправовые нормы в XIV—XV вв. включаются в закон (Судебник 1497 г., нормативные акты), в судебную практику и, видимо, в обычное вотчинное право. Это, бесспорно, свидетельствует о сохранении и укреплении поземельных прав крестьян. Противоположная тенденция к концу этого периода выражена была слабо. Она в основном прослеживалась лишь в интенсивном освоении черной волости в центральных уездах частнофеодальными владениями. Но не забудем, что внутри последних владельческие поземельные правомочия крестьян были еще достаточно велики.
Собственность этой типологической группы крестьян на движимое имущество была почти не ограниченна. Принципиально важно, что ни по закону, ни по нормативным установлениям сеньориальные крестьяне не были ответственны своим имуществом в случае несостоятельности их владельца. Ясна экономическая подоплека: в условиях хозяйственного подъема, постепенно развивающегося вовлечения крестьян в товарно-денежные отношения сохранение и укрепление их собственнических прав на движимость было естественным. Единственным ограничителем была совокупная феодальная рента, поскольку тягло-надельный крестьянин нес ответственность за исправную выплату ренты в пользу государства и сеньора. Налицо также отдельные улучшения в этой сфере: определенные ограничения прав наследования у смердов в XII—XIII вв. неизвестны праву и практике XV в. Регулирование межкрестьянских отношений (а частью и отношений крестьян с феодалами) основывалось на нормах обычного крестьянского права (наследование семейно-подворного имущества по прямой нисходящей линии, слабая дифференцированность личных имущественных прав от семейных и т. п.).
Ограничительные тенденции в области гражданской дееспособности тягло-надельных крестьян наглядно видны через призму форм личной зависимости. Таковы повсеместно распространенные брачные пошлины, размер которых зависел от того, выходила ли невеста замуж в пределах
3 В этих редких фактах отразились некоторые обычно-правовые воззрения крестьян: их владельческие права на земельный надел представлялись им столь несомненными, что перемена их личного статуса не должна была сказываться на этих правах. Земледелец уходил от господина в черную волость, из сеньориального становился государственным, но обрабатываемая им земля должна была как бы «следовать» за ним. Такие представления феодальным правом отвергались.
280
го 00
а)	Прорись новгородской берестяной грамоты № 310. Первая половина XV в.
б)	Прорись новгородской берестяной грамоты № 311. Конец XIV — начало XV в.
В первой грамоте группа крестьян, вернувшаяся к прежнему владельцу, жалуется ему на действия феодала, от которого они ушли и который не возвращает им их рожь.
Во второй — крестьянская община энергично возражает против решения господина передать «деревеньку» землевладельцу, не известному крестьянам
II. Первый этап развитого феодализма
данной черной волости (а также сеньории) или за их границы (платежи шли кормленщику или сеньору). Того же плана разрастание судебноадминистративных взиманий: развивавшееся процессуальное право устанавливало пошлины буквально за каждый шаг, за каждую фазу процесса. Скрупулезное улавливание этих платежей (а они были весомой частью феодальных доходов) стало возможным по мере укрепления центральных и местных органов власти, по мере развития судебного иммунитета сеньорий. Характерно, что и кормленщик, и вотчинник действовали с помощью аппарата из холопов послужильцев.
У этих явлении есть и оборотная сторона. Чтобы быть исправным плательщиком судебных взиманий, тягло-надельный крестьянин должен был обладать определенным набором правомочий. Так, в отличие, к примеру, от закупа и половника, этот крестьянин сам нес материальную и юридическую ответственность за деяния, подпадавшие под статьи уголовного п гражданского права. Он (чаще в составе группы) был вполне авторитетным послухом по целому ряду дел. Наконец, не позднее конца XV в. представители черной общины получают право присутствовать на суде наместника как гаранты правильности производства процесса (при необходимости они должны были засвидетельствовать это в Москве). Вероятно наличие аналогичной коллегии из представителей владельческой общины на сеньориальном суде. Конечно, объем прав у тягло-надельных сеньориальных крестьян был уже, чем у черносошных. Но их роднит то, что они прежде всего— субъект права в максимальном варианте, который был достижим для сословнонеполноправного крестьянства в целом.
В XIV—XV вв. постепенно усиливается процесс закрепощения крестьянства. Нормы феодального права в данной сфере вырабатывались постепенно, отражая реалии экономической и политической жизни страны и имея одним из источников обычное вотчинное право. Последнее определяло наиболее удобные сроки перехода, связанные с особенностями годового цикла сельских работ и с установившимися сроками рентных выплат. Налицо принцип расчета по текущим обязательствам в пользу феодала и государства, а также ссудам. Показательно, что для основной массы крестьян (тягло-надельных сеньориальных и государственных) практика не выработала в этот период понятия бегства. Совокупность межкняжеских докончаний и льготных грамот XIV—XV вв. дает противоречивую картину. В первых зафиксированы взаимные обязательства государей не принимать тяглых крестьян, вторые запрещали феодалу призывать тяглецов данного княжения, обращая его инициативу в сторону своих прежних старожильцев и крестьян иных княжений. Последовательная и одновременная реализация этих статей, естественно, исключалась, и предпочтение одной из них вытекало из нужд политической конъюнктуры или фискальных интересов. Нет оснований преувеличивать эффективность таких мер: в них не предусмотрены санкции за нарушения, а также процедура выявления последних. К середине XV в. относится серия грамот московских великих и удельных князей, запрещавших переход крестьян или ограничивавших его сроки, которые, впрочем, имели в виду только зависимое население отдельных монастырских вотчинных владений. Одни из этих грамот подтверждали ограничения сроков и условия перехода половников, некоторых «серебряников», «рядовых юрьевских людей» п т. п. Иногда здесь упоминались и тягло-надельные крестьяне. В других — переход временно запрещался всему крестьянскому населению сеньории.
282
Глава 13. Крестьянство на Руси в середине XII—XV вв.
Итогом разнообразной практики в данной сфере стала ст. 57 Судебника 1497 г. Согласно ей, сроки перехода крестьян ограничивались неделей до и после Юрьева дня осеннего (26 ноября ст. ст.) с уплатой специальной пошлины —пожилого. Существенно, что нормы статьи носят общегосударственный характер и относятся ко всему крестьянству. Ясно виден поземельный характер прикрепления. Это отразило преобладающую форму крестьянской зависимости и связано с ведущей чертой положения тягло-надельного крестьянства. В ст. 57, таким образом, максимально обобщенно фиксируются итоги слияния разных категорий крестьян по одному из важнейших признаков их статуса. Статья устанавливает прикрепление глав дворохозяйств к земле. Здесь налицо и мотивы, связанные с фискальными интересами государства. Частично это объясняется определившимися сдвигами в соотношении государственно-корпоративной и государственно-централизованной эксплуатации.
Краткость статьи проистекает из того, что законодатель зафиксировал в ней принципиально новые моменты (отсюда пропуск обязательного расчета по ренте и ссудам). Известные практике Московского княжения сроки выхода получили теперь общерусский масштаб. Иное дело с пожилым. Прямых данных о его выплате основной массой тягло-надельного крестьянства нет. Но аналогичная пошлина известна у категорий с относительно большой ролью личных форм зависимости (изорников и, возможно, части половников). Распространение этой нормы на крестьянство в целом знаменовало, скорее всего, первые шаги в развитии личных форм прикрепления, а в экономическом плане затрудняло реализацию крестьянами права перехода. С точки зрения последующей исторической перспективы ст. 57 стала заметной вехой в длительном и противоречивом процессе оформления крепостничества. Но то было лишь начало. Характерно, что, не предусматривая санкций за нарушение декларированных норм, законодатель едва ли не мыслил возможные споры как гражданские иски, разбираемые в общем порядке. Не видно, чтобы понятие бегства, выработанное задолго до 1497 г. относительно закупов, изорников, половников, было применено к крестьянам, нарушавшим нормы ст. 57. Другими словами, нет оснований преувеличивать уровень закрепощения.
В то же время, как установлено в литературе последних лет, видимо, не следует и говорить об изживании холопства. Сельские холопы и в XII—XIII вв., и в XIV—XV вв. сохраняли значение главной рабочей силы домениального хозяйства. Мотивы феодалов понятны: холопы представляли собой наиболее мобильную форму подневольного труда, в характере и норме использования которого представители господствующего класса не ограничивались ни традицией, ни законом. Хотя случаи перевода холопов на надел в конце XV в. уже известны, выводить отсюда сближение холопов с крестьянством не приходится — источники не дают оснований для различения наделов холопов-послужильцев и холопов-земледельцев (ГВНП, № 7, 21, 164, 257, 294, 348; АСЭИ, I, № 71, 237, 239, 265, 358, 359, 420, 502 и др.; II, № 29, 101, 138, 177, 193, 326, 333; III, Ха 28, 117, 190; ДКУ, с. 141, 144; Данилова, 1955, с. 74-79, 82 и др.; Черепнин, 1960, с. 210-263; 1972, с. 167-187, 229-251; Горский, 1965; Колычева, 1971; 1983; АИСЗР, 1971, с. 57-64, 368-371; Зимин, 1973, 243—269; Алексеев Ю. Г., 1980, с. 143—203; Свердлов, 1983, Александров, 1984).
283
III. Развитие крестьянства на втором этапе зрелого феодализма Региональные очерки
II. Первый этап развитого феодализма
5. Классовая борьба крестьянства и формы его социальной организации
Важнейшими институтами социальной жизни крестьян были семья, община, приход4. Преобладание малой семьи у русских зафиксировано в литературе для XII—XIII вв. Но относительная доля большесемейных форм и патронимий была тогда в целом выше. Позднее неразделенные отцовские (с женатыми сыновьями и внуками) и братские (женатые братья) семьи обычно трехпоколенного состава вырастали на основе малой семьи и были этапом в ее циклическом развитии. Так, по завещаниям северных крестьян, полный и окончательный раздел хозяйства п имущества между братьями происходил после смерти отца. Как иключе-ние встречаются крестьянские дворохозяйства, где совместно проживают неродственники. Среди нерусских народов (карел, коми и других) дольше сохранялись большесемейные организации родового типа и патронимии, но переход к малой семье уже твердо наметился.
Характер семьи влиял на структуру древнерусской общины. Древняя вервь (при сохранении ряда черт родовой общины и патронимических институтов) являлась территориальной общиной. Ее эволюция на протяжении XII—XV вв. была сложной и противоречивой. Так, по мере успехов колонизации, возрастания плотности поселений и иных причин постепенно расширялись хозяйственные функции общины (регулирование землепользования, характера использования разных угодий, неосвоенных или запустевших участков и т. п.), усиливалась ее роль в разверстке и сборе налогов, оброков, в определении порядка отбывания повинностей. Изменения в характере деятельности наместников и волостелей развили и укрепили функции общины в административно-полицейской сфере: она превращалась в низовую ячейку государственного управления. Община имела, хотя и крайне ограниченную (по самым мелким делам и при определенных условиях), судебную юрисдикцию. В то же время к концу XV в. несколько расширились ее контрольные функции по защите интересов своих членов на суде у кормленщиков. Вообще община все в большей мере опосредует практически все сферы отношений между крестьянами и сеньорами, между крестьянами и представителями государственной власти. Первоначально это свойственно основной массе государственного и сеньориального крестьянства, к исходу рассматриваемого периода — крестьянству в целом.
Указанные процессы имели следствием постепенное формирование разветвленной системы выборных органов (сроки деятельности должностных лиц общины бывали порой длительными), число и сфера деятельности которых соответствовали расширявшимся функциям общины. Она приобретает достаточно сложную структуру: крупная и средняя община (как государственная, так и владельческая) имела обычно два или три уровня.
Происходившие изменения еще ярче выявили дуализм общпны. Одна сторона дела — двойственность общинной организации в поземельном плане. Вторая сторона — дуализм общины в структурах феодального общества и государства, в сфере феодальной эксплуатации. Расширявшиеся
4 Приход в XIII—XV вв. в значительной мере территориально совпадал с общиной (черной и владельческой в крупной вотчине). В практике повседневной жизни деятельность и целый ряд функций институтов, стоявших во главе общин и приходов, тесно переплетались.
284
Глава 13. Крестьянство на Руси в середине XII—XV вв.
функции общины позволяли ей в ряде случаев успешно противостоять феодальному нажиму, точнее использовать благоприятную политическую конъюнктуру, более эффективно организовывать сопротивление крестьян. Но превращение ее в низшую ячейку государственно-полицейского управления означало усиление подчинения ее государству (черная волость), а использование владельческой общины как низшего звена сеньориального аппарата по извлечению ренты знаменовало важный рубеж в ее подчинении сеньору.
В целом, однако, община достаточно эффективно исполняла функцию организатора социального сопротивления. XII—XV вв. не знают крупных
П А ИЛО Н Ъ ш И М ША №	JVI	Д'
<- HA Н	ЙН'ЬТШ Д-ПйГН	ЛДЧ-
ШX X Л,ЧРЛ снитннТ wX XX У НгNА Гф.YNЛТ W7ТЬЪьид (i
О 7 г <? 4 5 сн
а) Прорись новгородской берестяной грамоты № 370. Вторая половина XIV в.
б) Прорись новгородской берестяной грамоты № 94. Конец XIV — начало XV в. Крестьяне настаивают на смене ключников, жалуясь феодалам на их «буянство» (№ 94), неумение отстоять в суде интересы крестьян (№ 370) и т. д. Требование о присылке нового приказчика подкреплено угрозой ухода крестьян из вотчины (№ 370)
чисто крестьянских восстаний. Это объясняется и экономическими факторами, и социально-политическими условиями, наконец, значительной раздробленностью крестьян на разные категории и, соответственно, значительной разницей в условиях их существования. С точки зрения задач борьбы, ее форм и способов можно выделить следующие направления классового сопротивления русского крестьянства.
Для категорий крестьян со значительной ролью личной зависимости показательны акты индивидуального сопротивления, и прежде всего побеги. Собственно, сама формулировка побега как незаконного разрыва отношений зависимости со стороны закупа, изорника, половника была сформулирована феодальным правом в ответ на многочисленные подобные действия. Сюда же следует отнести случаи порчи господского имущества и иных нарушений материальных интересов землевладельца. Более ярки и выпуклы факты классового сопротивления тягло-надельных крестьян светских и духовных сеньорий. Главные мотивы — отпор попыткам феодалов ограничить владельческие права крестьян на землю, борьба за фиксацию видов и норм ренты или за сохранение ее традиционного со-
285
II. Первый этап развитого феодализма
става и уровня, резкий протест против насилий и злоупотреблений вотчинной администрации. Здесь характерны коллективность действий, на первый план выступает община или ее часть. Начальной фазой таких выступлений является обычно подача челобитной сеньору. Неудовлетворение просьбы нередко приводило к следующей фазе — отказу от исполнения каких-то повинностей и т. п. Но наиболее действенное оружие — коллективный уход крестьян, порой даже угроза такого ухода. Не случайно, что ряд подобных жалоб сопровождается именно этой угрозой. Ее эффективность зафиксирована источником — резкое повышение ставок и денежности тягла в некоторых погостах Новгорода в конце XV в. привело к их запустению и отмене рентных нововведений. Нормативным источникам известны случаи вооруженных нападений крестьян на феодалов, агентов вотчинной администрации. Превалирует, однако, стремление к легальным формам сопротивления.
Аналогичные задачи ставили перед собой черносошные крестьяне. Однако у них значительное место занимала борьба за сохранение своего статуса против обояривания черных земель. В целом эта борьба не увенчалась успехом. Но в конкретных условиях второй половины XV в., в условиях благоприятной политической конъюнктуры резкий подъем борьбы черных крестьян за землю был одной из причин сохранения заметного массива черносошных волостей в центре страны и значительного расширения такой формы землевладения (или близких к ней) во вновь присоединяемых к Москве землях и княжествах. Были известные отличия и в другом отношении: противником черной волости выступал соседний феодал (на Севере почти исключительно духовные вотчинники), но чаще — наместник-кормленщик. Помимо легальных форм протеста (обращение к великому князю), государственные крестьяне прибегали и к прямым насильственным действиям. Эффективность этого направления классового сопротивления в целом несомненна — именно это прежде всего служило поводом и причиной для изменений в наместничьем управлении.
Вооруженные и насильственные действия против представителей государственной власти, агентов княжеского домениального управления были свойственны выступлениям крестьян и в моменты крупных городских восстаний. Мотивы традиционны. Это борьба против произвольного повышения тягла и ренты, за сохранение своего статуса, против злоупотреблений администрации и т. п. Так было в новгородских восстаниях и движениях 1136, 1209 гг., а также в ряде восстаний XV в. Те же мотивы прослеживаются и в восстании во Владимире 1175 г. Для этих и других восстаний показательна ожесточенность классового противоборства. Крестьяне составляли заметную часть в антиордынских городских восстаниях ХШ—XV вв. Наиболее крупные из них — восстания в Твери 1327 г., восстания и движения в Москве в 1382, 1445, 1480 гг. Их специфика заключается в сочетании борьбы за национальное освобождение с антифеодальными мотивами. Последние включают и задачи уничтожения политического и податного ордынского гнета, и выступления против русских феодалов.
В целом акты социального сопротивления и открытой классовой борьбы сыграли важную роль в сохранении и укреплении относительно благоприятных условий для функционирования крестьянского хозяйства (ГВНП, № 348; Тихомиров, 1955; Данилова, 1982; Черепнин, 1960, с. 275—296 и др.; 1969, с. 36—82 и др.; Янин, 1962, с. 62—71 и др.; Смирнов, 1963; АИСЗР, 1971, с. 333 и др.; Зимин, 1973; Горский, 1974; Александров, 1976; 1984).
ГЛАВА 14
ЭКОНОМИЧЕСКИЕ И ДЕМОГРАФИЧЕСКИЕ ПРОЦЕССЫ В ЕВРОПЕ
НА ВТОРОМ ЭТАПЕ ЗРЕЛОГО ФЕОДАЛИЗМА
Второй этап развитого феодализма, непосредственно предшествующий эпохе генезиса капитализма, привлекает большое внимание историков в течение всего послевоенного времени. Удивляться этому не приходится: от истолкования протекавших в течение этого этапа социально-экономических процессов во многом зависит трактовка истоков современного капитализма. Однако сколько-нибудь подробная характеристика историографии данного вопроса увела бы нас далеко за пределы истории крестьянства. Она излишня еще и потому, что в нашей науке уже не раз давался критический анализ едва ли не всех концепций, выдвигавшихся по этому вопросу (Косминский, 1957; Корхов, 1959; Барг, 1973; Бессмертный, 1983; Гутнова, 1983).
Мы ограничимся поэтому самыми общими оценками и лишь отметим, что все попытки трактовать явления данного периода как кризис или тем более «общий кризис» феодализма и феодального способа производства потерпели крах. Это не означает, что можно в какой бы то ни было мере недооценивать глубину социально-экономического сдвига, происшедшего на данном этапе, ибо в это время совершился переход феодализма на новую ступень развития, связанную с расцветом простого товарного производства. В Западной Европе, с одной стороны, и Восточной — с другой, феодализм перестраивается на данной ступени во многом по-разному. Но повсюду его преобразование несет на себе явствен-ные следы мощного воздействия роста товарно-денежных отношений.
Естественно, что переход на новую ступень не мог пройти безболезненно. Почти повсюду он осуществлялся ценой временных кризисных явлений. Это был, однако, кризис роста, связанный с формированием новой, более высокой по уровню развития социальной структуры, сохранявшей тем не менее все важнейшие черты феодальной формации.
Прежде чем перейти в последующих региональных главах к конкретному воспроизведению путей развития крестьянства в данный период, дадим краткий обзор наиболее заметных демографических и экономических процессов.
1. Демографические процессы
Прошедшая в 1976—1982 гг. на страницах известного английского журнала «Паст энд презент» дискуссия о закономерностях перехода западноевропейских стран от феодализма к капитализму показала, каким огромным влиянием до сих пор пользуются на Западе неомальтузианские концепции. Это побуждает нас, прежде чем говорить об экономических сдвигах, остановиться па демографическом аспекте эволюции, с тем чтобы разграничить действительно подтверждающиеся источниками явления от мнимых феноменов.
Долгое время господствовало убеждение, что кривая численности народонаселения Европы, достигнув максимума к началу 40-х годов XIV в., резко повернула вниз в результате урона, нанесенного ему страшной катастрофой — эпидемией чумы («черной смерти») 1347—1349 гг. и по-
288
Глава 14. Экономические и демографические процессы
вторных ее волн в 60—70-х годах того же века \ Затем, в продолжение целого столетия (вплоть до середины XV в.), численность народонаселения стагнировала на одном и том же уровне, составляя приблизительно 55—65% его численности в 30—40-х годах XIV в. (Урланис, 1941, с. 23; Russell, 1948, р. ИЗ; Hollingworth, 1969, р. 380-388).
Однако новейшими исследованиями в данной области было установлено, что в действительности критическая точка в движении народонаселения по восходящей линии была достигнута в странах Западной и Центральной Европы на грани ХШ и XIV вв. (Postan, 1978, р. 221). Уже в первые десятилетия XIV в. здесь появились признаки новой отри-
«Черная смерть» (чума) в 1349 г. Захоронение трупов близ Турнэ (Франция). Миниатюра из рукописи Жиля Лемюиси, аббата монастыря св. Мартина в Турнэ.
Королевская библиотека. Брюссель
цательной тенденции в данной области, а к 40-м годам этого века она стала ярко выраженной. Причины такого перелома — предмет все еще продолжающейся острой дискуссии. По мнению сторонников неомальту-зианской концепции, указанный поворот был вызван несоответствием между численностью населения и способностью культивируемого ареала его прокормить. В качестве доказательства в пользу этой точки зрения приводились следующие аргументы: исчерпание фонда пригодных для колонизации земель, снижение плодородия старопахотных земель, что выражалось в заметном снижении урожайности, перенаселение деревни, т. е. распространение среди крестьян малоземелья, появление обширного слоя держателей, практически лишенных пахотных наделов (типа английских коттеров), становившихся в неурожайные годы легкой добычей голода и эпидемий (Postan, 1950, р. 221; Le Roy Ladurie, 1978, р. 55). II хотя по ряду частностей эта концепция подвергалась в западной историографии справедливой критике (Brenner, 1976, р. 30 seq.; Hallam, 1981,
1 В сокращении численности народонаселения, помимо эпидемий, немаловажную роль сыграли участившиеся в начале XIV в. недороды и массовые голодовки, а также внешние войны и внутренние усобицы. XIII в. и в этом смысле был в общем и целом более благополучным, чем XIV в.
10 История крестьянства в Европе, т. 2
289
111. Второй этап развитого феодализма
р. 8; Dyer, 1980, р. 375), коренной пересмотр ее положений был предпринят только в советской историографии (Косминский, 1957; Корхов, 1959; Барг, 1973; Бессмертный, 1983; Гутнова, 1983).
Несомненно, что производительные силы земледелия, а точнее крестьянского двора, подвергались в Западной Европе XIII в. перенапряжению. Однако главной причиной этого являлся не рост народонаселения* а институт феодальной собственности и норма феодальной эксплуатации крестьянства, которая оказалась здесь к концу XIII в. столь высокой, что затрудняла (и нередко полностью исключала) возможность простого воспроизводства крестьянского двора, т. е. его самостоятельное хозяйственное функционирование. Все ухудшающиеся материальные условия жизни крестьянства — первопричина наступившего в начале XIV в. перелома в динамике народонаселения.
В самом деле, с большим или меньшим приближением принято считать, что семья из пяти человек нуждалась в 45 бушелях пшеницы в год2. Для получения такого количества хлеба требовалось при трехпольном севообороте держание минимум в 15 акров (дававшее, помимо пшеницы, в яровом клине 35 бушелей овса). Поскольку из этого урожая еще следовало уплатить ренту, церковную десятину, всякого рода файны, а также запастись семенами для будущего посева, то естественно, что и овсяного хлеба у обладателя такого надела вдоволь не было. Трудности в продовольственном положении его семьи усугублялись еще тем обстоятельством, что овсяный хлеб и бобы (и только изредка мясо) являлись основой ее повседневного рациона. Между тем, как показали наши подсчеты (на материале среднеанглийских графств), наделом в 15 акров и более к исходу XIII в. обладало только 59,6% всех держателей, учтенных в описи 1279 г., в то же время 40,4% из общего числа находились ниже такого уровня обеспеченности землей (Барг, 1962, с. 315) 3. К тому же если учесть, что приблизительно треть лучших пахотных земель страны находилась в непосредственном владении лордов, то станет очевидным, что крестьянское малоземелье не только и не столько следствие «давления» на жизненные средства растущего народонаселения или, что то же самое, «неспособности» культивируемой площади прокормить это население, сколько следствие давления на земледельцев института сеньории, т. е. феодальной эксплуатации крестьянства, составлявшего более девяти десятых народонаселения Европы той эпохи. Иными словами, малоземелье — прямой результат сеньориальной системы; «перенаселение» имело феодальное происхождение, т. е. было относительным, а не абсолютным. Так или иначе, фактом остается то, что перелом в демографической тенденции на Западе Европы наступил за несколько десятилетий до эпидемии чумы 1347—1349 гг., т. е. эпидемия случилась уже на отрезке нисходящей кривой динамики народонаселения, многократно усилив отрицательные следствия нового демографического цикла.
К сожалению, все попытки статистически оценить и выразить интересующие нас процессы приводят лишь к весьма приблизительным результатам. Дело в том, что для времени до введения в государственную практику подушных переписей (XVIII в.) наука располагает лишь кос-
2 Условность этих подсчетов обнаруживается без труда, поскольку хорошо известно, что в своем абсолютном большинстве средневековые крестьяне питались не пшеничным, а овсяным хлебом, нередко с примесью бобов.
3 По мнению Л. Макай, большинство крестьян во Фландрии и Брабанте между 1369 и 1605 гг. обладали держаниями протяженностью в среднем менее 10 акров (Makkai, 1982, р. 29).
290
Глава 14. Экономические и демографические процессы
ценными данными4 и к тому же более чем фрагментарными. Так, например, во Франции сохранилась опись 1328 г., содержащая перечень приходов по отдельным провинциям и в каждом приходе указание на число «очагов». Всего перечислено 2 469 987 очагов в 23 671 приходах. Однако, для того чтобы по этим данным установить численность населения Франции в 1328 г., следует предварительно ответить на два вопроса: 1) какое количество человек приходилось на один очаг (т. е. каков семейный коэффициент) и 2) какая часть Франции отражена в указанных списках? 5 Исследователи отвечают на первый вопрос: от четырех до пяти человек, на второй: от 0,4 до 0,6. Чтобы проиллюстрировать, к чему приводят подобные «колебания», приведем соответствующие подсчеты (табл. 1).
Таблица 1*. Население Франции по данным описи
1328 г., млн
Оценка доли описанной территории в составе страны	Численность населения при семейном коэффициенте		
	4	4,5	5
0,4	24,0	27.0	30,0
0,5	19,2	21,6	24,0
0,6	16,0	18.0	20,0
* Урланис, 1941, с. 39.
К тому же нельзя упускать из виду, что средневековое крестьянское подворье («семья») — величина, меняющаяся не только с течением времени, но и от одного региона к другому. Например, в среднеанглийских графствах господствовала малая семья, состоявшая из родителей и их неженатых детей (до вступления последних в брак). Современные исследователи считают, что в среднем на такую семью приходилось 4—4,85 человека (Hallam, 1958, р. 340; Dyer, 1980, р. 230—231). Однако нельзя полностью исключить и наличие «расширенных семей», состоявших из трех поколений (родителей, женатого сына и его детей). Нельзя исключить и возможность проживания под одной крышей также батрака6.
Имеются свидетельства и в пользу мнения, согласно которому подворье более состоятельных крестьян было многолюднее, чем его бедных соседей. В этих случаях в доме на «задах» могла жить семья «подсу-седка» — обычно бедного родственника пли батрака (Homans, 1942, Р. 210-211).
Наконец, городские очаги были, как правило, более многолюдными, чем сельские (Baratier, 1969, р. 255). Например, в некоторых городах Южной Франции среднее число жителей на один очаг равнялось 7—
4 Средние века не имели надобности в сколько-нибудь точных оценках движения народонаселения не только ввиду рутинности экономики, но и из-за глубокой убежденности в том, что все в мире, в том числе и в обществе, неизменно.
5 Эти же вопросы встают и перед исследователем, изучающим население Англии по Книге Страшного суда (1086 г.) или по феодальным описям более поздней поры (Krause, 1957, S. 420).
6 Впрочем, зачастую в этой роли выступали лишенные наследства холостые младшие братья и незамужние сестры наследника двора (Krause, 1957, S. 420). В некоторых графствах Англии (например, в Кенте), наоборот, наследником отцовского пзора становились младшие сыновья, между которыми делилось имущество.
291
10*
111. Второй этап развитого феодализма
8,5 человека (что объяснялось большим числом слуг, подмастерьев и др.). Если к тому же учесть значительные изменения в структуре семьи, происшедшие с течением времени, то можно понять мнение одного из современных исследователей, считающего невозможным определить численность населения по данным об очагах.
Однако, несмотря на всю гипотетичность ожидаемых результатов, такие попытки время от времени предпринимаются. Приведем для сравнения результаты подсчетов населения Белохом, Расселом и Паундсом (табл. 2).
Таблица 2 *. Оценки численности населения отдельных европейских стран, млн.
Регион, страна	1340 г.		1460 г.		Регион, страна	1340 г.		1460 г.	
	по Белоху	По Расселу	По Расселу	По Паундсу		по Белоху	По Расселу	По Расселу	По Паундсу
Британские острова	4,0	5,0	3,0	—	Италия	11,0	10,0	7,5	7-9,0
Франция	14,0	19,0	12,0	17-18	Греция	—	6,0	4,5	4-6,0
Нидерланды	15,0	—	—		Россия	—	8,0	6,0	—
Германия	—	11,5	7,5	10-12,0	Польша	—	3,0	2,0	1,5-3,0
Скандинавия	1,9	—	—	1-2,0	Венгрия	—	2,0	1,5	3-4,0
* Beloch, 1900, S. 420; Russel, 1958; Pounds, 1974, р.162.
Единственный вывод, какой позволяют сделать эти данные, состоит ь том, что, если опираться на вычисления Рассела, население Европы даже в середине XV в. все еще было без малого на треть меньше, чем накануне эпидемии чумы в середине XIV в. Дав о себе знать в конце 1347 г. в Сицилии и Южной Италии, эпидемия чумы к 1349 г. свирепствовала уже в Германии и Англии, а в 1350 г.—в Скандинавии7. Относительно того, какой урон «черная смерть» нанесла населению различных стран Европы, в науке нет единого мнения (и вряд ли оно когда-нибудь будет достигнуто). С определенностью можно сказать лишь, что в начальный период чума была более губительной, чем в заключительной фазе, и что в городах (из-за большей скученности населения) эпидемии были более опустошительными, чем в деревне.
В Англии «черная смерть» 1349 г. унесла приблизительно третью часть населения (Russell, 1948, р. 92). Характерно, однако, что в возрастной группе от 25 до 30 лет этот урон составлял только пятую часть ее общей численности. В Германии, по оценкам некоторых исследователей, от чумы середины XIV в. погибла четвертая часть населения (Keyser, 1964, р. 369). Ущерб, нанесенный населению Италии, был, по-видимому, гораздо большим. По подсчетам Белоха, городское население в этой стране сократилось на 40—60% (Beloch, 1900, S. 339).
Вероятно, меньше, чем Западная Европа, должны были пострадать
7 Эпидемии «черной смерти» в 1347—1351 гг. избежали только небольшие ареалы в Западных Пиренеях, Нидерландах, во Франконии, в Померании, Пруссии, Богемии, Силезии, Центральной Польше и некоторые др.
292
Глава 14. Экономические и демографические процессы
Скандинавия и Восточная Европа. Редкое население в странах этих регионов, с одной стороны, их отдаленность от исходных очагов эпидемии — с другой, уберегли их от худших последствий.
Итак, хотя глубина потрясений, вызванных эпидемиями чумы в XIV—XVI вв. значительно варьировала от одного региона к другому, несомненным остается далеко идущий характер ее последствий в формировании демографической ситуации в Европе. Влияние этого катаклизма станет особенно очевидным, если не упускать из виду тот факт, что повторные волны эпидемии поднимались неоднократно как в XIV, так и в XV в. (1363-1366, 1372-1373, 1393-1399, 1417, 1441-1443, 1467). И хотя эти вспышки носили по преимуществу локальный характер, их суммарный результат заключался, как мы видели, в том, что даже в середине XV в. население Европы еще на целую треть отставало от уровня, отмеченного в канун «черной смерти».
Демографический кризис, охвативший за небольшими исключениями страны Европы на втором этапе развитого феодализма, обусловил феномен так называемых запустений. Их проявление: обезлюдение ранее обжитых мест, исчезновение многих населенных пунктов, прежде всего хуторов и небольших деревень, сокращение пахотной площади, превращение заброшенных полей в пастбища и подлески. Зарастали лесом некогда распаханные земли; с гор — Альп, Центрального массива, Пиренеев — население ушло в более плодородные долины. Снова заболачивались некогда осушенные низины. К сожалению, процесс запустения в различных странах изучен далеко не равномерно. Так, мы узнаем, что в XIV— XV вв. исчезло 20% вилл в Вюртемберге, 44% — в Гессене, 66% — в Северной Тюрингии. В целом в обследованных районах Германии исчезло 23% поселений (Abel, 1955, S. 521). В Англии за тот же период исчезло 25% существовавших до 1300 г. селений, причем прежде всего в хлебопроизводящей части страны (Beresford, 1954, р. 29). Так, в Йоркшире зафиксировано 128 исчезнувших вилл, в Глостершире — 67, в Иорчестершире — 40 (Dyer, 1980, р. 244).
Забрасывание полей и обезлюдение мелких селений происходило и в Италии. Если в Северной и Средней Италии в течение интересующего нас периода исчезло всего лишь около 10% селений, то в Южной Италии ч на островах — от 25 до 50% (СЕНЕ, I, р. 677). Еще более неравномерно процессом запустения былп затронуты различные районы Франции. Здесь массовые запустения были известны лишь в Эльзасе и Провансе. В наиболее развитых провинциях — Нормандии, Иль-де-Франсе, Гиени и др.—исчезло не более 2—5% деревень, несмотря на то, что именно эти провинции больше других пострадали от Столетней войны и чумы (Бес-:мертный, 1983). Несколько более значительными были запустения в Бургундии, Брабанте, Эно, Люксембурге. В Нидерландах исчезновение вилл в изучаемый период — редкое явление. Скорее здесь может идти речь :>б исчезновении отдельных хуторов, в особенности на востоке Нидерландов.
К сожалению, у нас нет количественных данных относительно течения того же процесса в странах Восточной и Юго-Восточной Европы, на Руси. Но и эти страны не остались в стороне от него. Так или иначе, но процесс запустения был общеевропейским.
Естественно предположить, что интенсивность процесса запустения оррелировалась с мерой сокращения народонаселения в результате эпи-пемий, массовых голодовок (таких, к примеру, как голод 1315—1317 гг.), также феодальных усобиц и войн (Столетняя война между Англией и
293
III. Второй этап развитого феодализма
Францией, османская экспансия на Балканах, польско-шведская интервенция на Руси).
Однако было бы ошибочно усматривать в процессе запустения лишь следствие сокращения народонаселения в ходе эпидемий, войн и т. п. Значительную роль играли также, с одной стороны, миграции населения — из мелких вилл и хуторов в большие селения, из деревень — в города (Jones, 1965, р. 69) 8, а с другой — сдвиги в структуре сельского хозяйства: возрастание удельного веса скотоводства и «пригородных отраслей» (садово-огородных), культивирование технических культур, которым отдавали теперь предпочтение перед зерновым хозяйством. Результатом этого хозяйственного сдвига являлась концентрация сельского населения в пригородных зонах.
Очевидно, что превращение пашни в лес, пастбище и луг, с экономической точки зрения, не ^’стда означало регресс и упадок, напротив, довольно часто именно таким образом проявлялся хозяйственный прогресс — переход к более интенсивным формам сельской экономики. Новый уровень товарности крестьянского хозяйства, отраженный в указанных сдвигах,— таков еще один немаловажный фактор так называемых запустений, в которых В. Абель и его школа усматривают лишь следствие «мальтузианского закона» народонаселения.
2. Экономические процессы
Как мы уже отмечали, состояние европейской экономики на втором этапе развитого феодализма и особенно в период «кризиса» XIV—XV вв. и по сей день остается предметом острой дискуссии (Brenner, 1976; Postan, Hatcher, 1978; Le Roy Ladurie, 1978; Bois, 1978; Hilton, 1978). На первый взгляд все как будто ясно: поскольку в это время в Западной Европе численность самодеятельного населения выражала состояние основной производительной силы и, следовательно, уровень валового общественного продукта и поскольку именно этому фактору экономики был нанесен столь длительно ощущавшийся ущерб демографической тенденцией XIV—XV вв., есть все основания предположить для этих столетий хозяйственный цикл упадка, как бы его ни называли — «экономический кризис», «низкая хозяйственная конъюнктура», «затяжная депрессия» (Postan, 1972, р. 180).
Однако при ближайшем рассмотрении аргументации приверженцев такой точки зрения, не трудно заметить, что вся она построена на свидетельствах, отражающих экстенсивную сторону хозяйственного развития (посевная площадь в сельском хозяйстве, объем производства в промышленности и т. п.). При этом почти полностью игнорируются свидетельства, отражающие интенсивную сторону его развития, т. е. рост производительности труда. К тому же цифровые данные, содержащиеся в средневековых источниках, систематически нуждаются в том или ином поправочном коэффициенте, вследствие чего их познавательное значение оказывается сплошь и рядом ничтожным или даже приводящим в заблуждение (Mollat et aut., 1955, р. 664).
Прежде чем попытаться обрисовать экономическую конъюнктуру в Европе на втором этапе развитого феодализма, следует заметить, во-пер
8 Так, по подсчетам К. Блашке, в 1300 г. соотношение сельского и городского населения в Саксонии составляло в процентном отношении — 81,0 :19,0, а в 1500 г.— 69,6:30,4 (Blaschke, 1966, р. 414).
294
Глава 14. Экономические и демографические процессы
вых, что введенные в научный оборот фактические данные очень неравномерно освещают положение вещей в различных регионах Европы. Большинство из них относится к странам Западной и частично Центральной Европы, т. е. к ареалу, на материале которого и сложилась концепция «кризиса» XIV—XV вв.
Во-вторых, нет сомнений, что психологический эффект эпидемий, начавшихся в середине XIV в., был глубоким и длительным 9. Но как конкретно он отразился на хозяйственной деятельности?
В Западной Европе демографическая ситуация в столетие с 1350 по 1450 г. если и не вызвала переворота в хозяйственной конъюнктуре, то, во всяком случае, внесла в нее значительные изменения в сравнении с предшествующим периодом. Заимствуя категории более поздней эпохи, правомерно утверждать, что экономическая конъюнктура в этот период характеризовалась ярко выраженной тенденцией к низким ценам на землю (что проявлялось и в стагнации и снижении уровня земельных рент), дешевизной предметов твердого спроса (и прежде всего хлеба) и, наконец, ростом стоимости наемных рабочих рук (заработной платы) 10. Так, поскольку площадь пахоты на одного работника (при учете всех привходящих обстоятельств) в среднем увеличилась, на первый план вместо поиска земледельцем вакантного держания, как это имело место в XIII в., выступил поиск сеньором держателя, согласного «сесть на опустевший двор» (и тем самым взять на себя несение причитающихся с него повинностей, особенно сервильных) и. Этим обстоятельством и объясняется наблюдаемое в это столетие на Западе облегчение сеньориальных повинностей (Dyer, 1980, chap. 12).
Однако, прежде чем мы обратимся к некоторым статистическим иллюстрациям вышесказанного, следует заметить, что в движении рыноч-
Таблица 3 *. Цены на пшеницу и рожь, ед. серебра
Годы	Пшеница				Рожь
	Англия	Страсбург	Альби	Фландрия	Франкфурт
	1401-1410 гг.=		=100		
1391-1400	90	—	—	—	96
1411-1420	81	89	318	75	83
1421-1430	80	94	389	92	74
1431-1440	102	66	240	106	112
1441-1450	77	94	145	74	78
1461-1470	74	66	42	65	53
1471-1480	59	56	55	65	50
* СЕНЕ, I, р. 683.					
9 Тема смерти, мимолетности человеческой жизни и т. п. надолго определяет содержание ученых трактатов и народных баллад; изображение скелета — «танец смерти» — все чаще появляется в миниатюрах, украшавших рукописи.
10 За «общеевропейскими» наблюдениями и в данном случае скрывается множество локальных особенностей процесса, нередко прямо противоположных. Так, к примеру, в Пистойе (Италия) цены на зерно во второй половине XIV в. не только не снизились, но, напротив, повысились (Herlihy, 1967).
11 Так, в 1419 г. во владениях Тевтонского ордена остались вакантными 6561 мане из общего числа 31,5 тыс., т. е. 21% (СЕНЕ, I, р. 677).
295
III. Второй этап развитого феодализма
ных цен отражена не только долговременная тенденция, обусловленная демографическим циклом, но и влияние кратковременных факторов, таких, как периодические колебания урожайности, а также порча монеты, к которой время от времени прибегали короли с целью «пополнить» пустую казну (см. табл. 3).
Приведенные цифры вскрывают ведущую тенденцию к снижению хлебных цен. Ее подтверждают также данные, установленные по материалам Польши, Норвегии, Нижней Австрии 12.
Иначе складывалась кривая цен на продукты животноводства (см. табл. 4).
Таблица 4*. Цены на пшеницу и мясо в Англии, %
Годы	Пшеница	Мясо
1301-1350 гг.=100		
1351-1400	101	115
1401-1450	96	140
1451-1500	90	136
* СЕНЕ, I, р. 683.		
Приблизительно таким же было соотношение цен на зерно и скот во Франции 13. Цены на предметы длительного пользования — ремесленные изделия значительно опережали цены на зерно. Так, в Кракове соотношение между ценами на пшеницу в 1361—1400 гг. и 1401—1450 гг. составляло 100 и 84, а цены на ремесленные изделия соотносились соответственно как 100 и 180. Немгловажным фактором в возникновении этих «ножниц» являлось относительное и абсолютное удорожание рабочих рук. Так, по материалам того же Кракова, за те же годы соотношение заработной платы составляло 100 и 128 (Pelc, 1935, s. 44).
Из приведенных данных, аналоги которых встречаются в Европе почти повсеместно, следует, что в той мере, в какой земледелец в изучаемый период вынужден был обращаться к рынку, он оказывался в вдвойне невыгодном положении. Во-первых, чтобы достать денег для уплаты ренты, он должен был выступить как продавец, и прежде всего зерна. И хотя ренты, как уже отмечалось, проявили тенденцию к снижению, цены на зерно снизились в гораздо большей степени, чем цены на продовольствие в целом. Из чего следует, что с точки зрения бюджета крестьянской семьи рента не только не снизилась, а серьезно повысилась, поскольку для получения одной и той же суммы денег приходилось продавать значительно больше зерна.
Во-вторых, если крестьянин выступал как покупатель ремесленных изделий, то и тут конъюнктура складывалась не в его пользу, поскольку цены на зерно, как уже говорилось, были ниже цен на ремесленные из
12 Поскольку рожь менее прихотлива и ее урожайность более устойчива (в сравнении с пшеницей), цены на нее упали в большей степени, чем на пшеницу. Так, например, в маноре Кроули (Англия) квартер пшеницы с 1315 по 1383 г. в среднем продавался за 7 шилл. 7 пенсов, а с 1384 по 1448 г.— в среднем за 5 шилл. 7,75 пенса; рожь соответственно за 2 шилл. 10,5 пенса и 2 шилл. 2,'}5 пенса (СЕНЕ, I, р. 683—685).
13 Это указывает на возросший спрос на продукты животноводства и. следовательно, на значительный сдвиг в рационе питания — прежде всего горожан, в пользу белков и жиров.
296
Глава 14. Экономические и демографические процессы
делия. Кроме того, поскольку крестьянин, будучи переведенным на денежный оброк, должен был доставать деньги к определенному сроку, он нередко продавал свое зерно в то время, когда цены на него были низкими.
Исходя из сказанного выше, правомерно предположить, что резкое и повсеместное увеличение площади пастбищ и лугов за счет заброшенной под залежь пашни, может быть, было обусловлено не только климатическими условиями, но и выгодно сложившейся рыночной конъюнктурой, резко повысившимся спросом на продукты животноводства. Все это вместе взятое выдвинуло скотоводство, в особенности в странах к северу и к востоку от Альп, в качестве наиболее прибыльной отрасли сельского хозяйства. О том, что дело обстояло именно таким образом, свидетельствует резкое повышение ренты за участки огороженного пастбища, луга — на фоне падения ренты за пахотные участки — и развернувшаяся в общинах борьба с сеньориальной властью из-за права и норм выпаса скота на пастбищах (Abel, 1973) 14.
В общем и целом в течение второго этапа развитого феодализма хозяйственная конъюнктура в Западной Европе (где лично-наследственная зависимость крестьянства отошла или отходила в прошлое), в столетие с 1350 по 1450 г., была выгодна верхушке крестьянства, а в регионах к востоку от Эльбы, в которых сеньориальное подчинение крестьянства в это и особенно в следующие столетия эволюционировало в обратном направлении — в сторону наследственно-личной и крепостной зависимости земледельцев,— дворянству. В первом случае речь идет об открывшихся для имущих крестьян возможностях расширения и перестройки хозяйства в соответствии с конъюнктурой рынка. Во втором случае — о возможности для дворянства в ряде случаев создавать и расширять основанное на барщине домениальное хозяйство, ориентируя его на запросы рынка. Таким образом, в обоих случаях резко раздвигались границы торгового земледелия.
Так или иначе, но в изучаемый период Европа вступила в новую, высшую фазу развития простого товарного производства, фазу, предшествовавшую генезису капитализма. На этой стадии рынок сельскохозяйственных продуктов и рынок сельскохозяйственного труда во многом опосредствуют направления эволюции крестьянско-сеньориальных отношений.
Неудивительно, что и в западноевропейском и восточноевропейском вариантах наибольшую остроту приобретал «рабочий вопрос». Однако если в последнем случае он решался с помощью крепостничества, то в первом случае — речь могла идти только о «вольнонаемных» рабочих. Причем в наемных рабочих руках здесь нуждались как сеньоры, коммутировавшие всю барщину (или большую ее часть) денежными платежами, так и значительная прослойка зажиточных крестьян и крупных арендаторов господских доменов, хозяйство которых уже не могло обходиться без привлечения рабочей силы со стороны. Наконец, естественно, в наемных рабочих нуждались все отрасли ремесла, транспорт и строительство.
Каково же было положение слоя людей, оставшихся в эту сравнительно раннюю пору без самостоятельного источника существования (кресть
14 Западная Европа XIV в. оказалась окруженной «скотоводческим поясом». Овцеводство на Балканах, в Южной Италии (6 млн. голов), Сицилии и в Испании 2.5 млн. голов) теснило земледелие и разоряло земледельцев. Венгрия в XVI в. продавала в Южной Германии и Венеции 200 тыс. голов крупного рогатого скота. Ненамного отставала от нее в этой области и Польша. Крупными центрами мясо-мо-~ энного хозяйства стали Швейцария и Нидерланды (см.: Makkai, 1982, р. 31).
297
111. Второй этап развитого феодализма
янского хозяйства или ремесленной мастерской)? Если в предшествующий период «земельного голода» наемные работники (famuli) составляли довольно многочисленный слой городского и сельского населения и были готовы наниматься за любую плату, лишь бы не умереть с голоду, то в новых условиях их положение, если не радикально, то во всяком случае существенно изменилось и в общем в лучшую для них сторону.
Прежде всего смертность в среде этой прослойки населения должна была быть относительно большей, чем в среде имущественно более обеспеченных его слоев,— систематическое недоедание и ослабление организма содействовали быстрому распространению эпидемий в этой среде. Однако, помимо количественной убыли, немалое число бывших коттеров, «подсуседков» и им подобного безнадельного люда смогли обзавестись — и на сравнительно выгодных условиях — надельным крестьянским двором и тем самым покинуть рынок труда. Кроме того, если принять во внимание миграцию населения из деревень в города, то и в этом случае речь шла о значительном сокращении численности нанимавшихся за плату работников — они сравнительно легко снимались с насиженных мест. При этом из деревни уходили не только ремесленники, но и многие из тех безнадельных крестьян, кто оказывались в городе поденщиками, носильщиками, грузчиками и т. п.
Если мы даже воздержимся от вывода, что притягательность для них города заключалась в наличии большого «ничейного» выморочного имущества и, следовательно, в возможности быстрого обогащения (Liitge, 1950, S. 169), то все же остается несомненной возможность обеспеченности работника регулярным заработком. К тому же заработок рабочего в городе был выше, чем в деревне.
Неудивительно, что, несмотря на большую убыль населения в предшествующее время, население в городе даже приумножилось за счет деревни. Так, например, в Альби в 1357 г. 49% фамилий были неизвестны еще в 1343 г. Аналогичную картину рисуют данные по Любеку и Люнебургу (см. табл. 5).
Таблица 5 *. Динамика роста городского населения
Годы	Число новоселов		Годы ।	Число новоселов	
	Любек	Люнебург 1 ।		Любек	Люнебург
1317-1349	175	29	1352	255	86
1350	271	36	1353	210	82
(январь - сентябрь)			1354	236	52
1351	422	95	1355	205	73
* СЕНЕ, I, р. 693.					
Открыв широкий доступ переселенцам из деревни, город значительно усугубил нехватку рабочих рук на селе. Все это объясняет дефицит наемных работных людей и долговременную тенденцию относительного роста заработной платы, длившуюся по крайней мере до середины XVI в. Приведем некоторые статистические данные (см. табл. 6—7).
Так называемое «Рабочее законодательство» Эдуарда III и вскоре последовавшие за ним аналогичные меры во Франции, Испании и других странах свидетельствовали об остроте «рабочего вопроса» в канун генезиса капитализма.
298
Глава 14. Экономические и демографические процессы
Влияние «рабочего вопроса» на социально-экономическую действительность изучаемого периода было многосторонним. Прежде всего относительная дороговизна рабочих рук повлияла на судьбы господских доменов. В тех случаях, когда они не были обеспечены отработочными повинностями держателей, сеньору ничего другого не оставалось, как сдавать их разноликими парцеллами в держания. А так как желающих «сесть» на держание было в общем немного и работа по найму была в новых условиях сплошь и рядом экономически выгоднее, чем ведение самостоятельного крестьянского хозяйства, то само по себе желание удержать у себя наличных держателей удерживало чинши в общем и целом на низком уровне, что означало фактически значительное снижение нормы сеньориальной эксплуатации. Далее, дороговизна рабочих рук тормозила до поры до времени распространение крупной коммерческой аренды. Хотя класс арендаторов-коммерсантов начал складываться в XIV—XV вв., преобладающим типом аренды продолжало оставаться либо приарендовыва-ние зажиточным крестьянином клочков домена в дополнение к основному наделу, либо аренда участков луга, пастбища, лесов (т. е. земель, экономическая реализация которых не была связана с большими трудовыми затратами), либо мелкокрестьянская испольщина. Наконец, дороговизна рабочих рук была в ряде случаев (например, в Англии) причиной рекоммутации, т. е. попыток сеньоров вернуться в крестьянско-вотчинных отношениях к системе отработочных рент 15.
Сдвиги в экономической ситуации, сложившейся в западноевропейской деревне XIV—XV вв., были бы обрисованы далеко не исчерпывающим образом, если бы мы оставили вне поля зрения процесс весьма примечательный: «миграцию» значительной части тогдашнего промышленного производства — и прежде всего шерстяного — из города в деревню.
Таблица 6*. Заработная плата поденщика во владениях Вестминстерского аббатства в Англии, пенсы
Годы	Плотник	Сельскохозяйственный работник	Кровельщик с напарником	
			покрытие соломой	покрытие черепицей
1330-1339	4,56	2,18	4,04	6,34
1360-1369	6,09	3,96	8,36	11,25
* СЕНЕ, I, р. 689.
Таблица 7*. Стоимость обмолота 3 квартеров зерна в Англии, пенсы
Годы	Владения	
	Уинчестерского епископа	Вестминстерского аббатства
1330-1339	4,92	7,35
1360-1369	6,10	12,76
1440-1449	7,75	13,00
* СЕНЕ, I, р. 691.
10 Во всяком случае, когда арендаторы снимали в аренду весь домен сеньории —и значительную его долю, то они получали право пользоваться и отработочными z: чинностями держателей (разумеется, если таковые еще сохранялись).
29S
III. Второй этап развитого феодализма
Этому процессу содействовал ряд факторов отнюдь не локального характера. Прежде всего в нем прослеживается стремление верхушки городских корпораций избавиться от ограничений, налагавшихся на торгово-промышленную деятельность цеховыми статутами, от которых деревенское ремесло было свободно. Немаловажную роль играла также сравнительная дешевизна рабочей силы в деревне в сравнении с ее стоимостью в городе. Наконец, сельские промыслы были гораздо ближе к источникам сырья.
В результате в изучаемый период в округе более или менее значительных рыночных центров формируются «пояс» промысловых деревень, в которых занятие тем или иным ремеслом для малоземельной части сельских жителей становится основным источником существования (Dyer, 1980, р. 345—346). Впрочем, более подробно этот процесс будет обрисован ниже, в специальной главе.
*
Подведем некоторые итоги. Прежде всего очевидно, что нет никаких оснований рисовать экономическую ситуацию на втором этапе зрелого феодализма как сплошной «упадок» и «кризис». Даже внутри каждой отдельной страны упадок в одних отраслях производства возмещался и нередко с лихвой перекрывался ростом в других его отраслях, равно как и регресс в одном районе компенсировался прогрессом в другом (Mollat, 1955, р. 805).
Господствующий класс ряда стран пытался в это время в ответ на укрепление экономических и социальных позиций верхушки сельского и городского населения восстановить и расширить некоторые из утраченных им позиций и привилегий. Это вылилось в так называемую феодальную реакцию, более или менее длительную в разных странах. Но в общем и целом экономическая ситуация характеризовалась интенсивной перестройкой самого способа хозяйствования и структуры производства в рамках господствующих феодальных отношений, т. е. процессами, обусловившими экономический рост в следующий период — период генезиса капитализма.
ГЛАВА 15
ФРАНЦУЗСКОЕ КРЕСТЬЯНСТВО В XIV—XV вв.
1. Перелом в развитии французской деревни и проблема крестьянских восстаний
XIV век в истории французской деревни во многих отношениях отличается от двух предыдущих. Как говорилось выше, XII—XIII вв. были отмечены экономическим подъемом, демографическим ростом, расширением возделываемых площадей, увеличением валовых сборов зерна, улучшением правового положения освобожденного крестьянства, укреплением крестьянского хозяйства. Ни одно из этих явлений не характерно для XIV и начала следующего — XV столетия.
На всей территории Франции экономический подъем сменился стагнацией или даже сокращением масштабов сельскохозяйственного производства. (Так, площадь под зерновыми уменьшилась по некоторым оценкам с 8—9 до 5 млн. га, т. е. более чем на одну треть. См.: Le Roy Ladurie, 1977, р. 504). Сократилось общее число деревень (за полтора столетия безвозвратно исчезла 1—3 тыс. поселений из общего числа 30— 35 тыс.). Население Франции, в том числе и сельское, уменьшилось минимум на 40%. (Общая численность населения Франции в 1328 г.— 16—18 млн., в 1450—1480 гг. 10—11 млн.; доля сельского населения составляла 90—95%. См.: Бессмертный, 1983, с. 135; Fourquin, 1975, р. 535; Neveux, 1975, р. 74). Большое число крестьянских хозяйств исчезло с лица земли. Величина деревень и численность крестьянского двора («очага») существенно снизились. В худшую сторону изменились и условия крестьянского землевладения. Прекратились коллективные освобождения крестьян, сложилась новая форма серважа. Все большая часть лесов, пустошей и пастбищ изымалась из пользования крестьянских общин и объявлялась безраздельной собственностью отдельных сеньоров, графов, короля. Специальный ордонанс 1346 г. (завершивший и ужесточивший серию предшествующих законодательных распоряжений) запретил передачу крестьянам каких бы то ни было новых лесных угодий. Другие королевские ордонансы узаконили налоговый иммунитет дворянства, означавший перекладывание всей тяжести фискального гнета на средние и зажиточные слои ротюрьеров (беднейшие категории налогов не платили); резко были ограничены юридические возможности аноблиро-вания, что препятствовало социальному подъему верхушки неблагородного населения; ордонансы 50-х годов XIV в. регламентировали и предельную величину заработной платы, лишая деревенскую бедноту возможности использовать в своих интересах ее рост. В общем возобладала тенденция к ухудшению правового положения всех слоев крестьянства, прямо противоположная той, что господствовала в XII и в течение большей части XIII в.
Резко изменилась и внутриполитическая обстановка. Смена династии в 1328 г. королем становится Филипп Валуа), попытки Англии овладеть французским престолом, Столетняя война (1337—1453 гг.) повлекли за собой длительные и разорительные военные столкновения на территории Франции и длительные периоды ослабления королевской власти. Испытывавшие финансовые затруднения французские рыцари создают в это
301
III. Второй этап развитого феодализма время многочисленные военные отряды (членов этих отрядов называли routiers — «бандитами с большой дороги»), которые объявляют ту или иную область зоной своей «защиты» от англичан и наемников, что давало повод для самовластных действий на ее территории: они реквизировали здесь имущество местных жителей и проезжих купцов или же добивались получения большого выкупа. Все это в сочетании с эпидемиями чумы и недородами тяжело отражалось на положении крестьян.
Перечень отличий XIV в. от двух предыдущих будет, однако, неполным, если не назвать еще одно, быть может, самое важное: бурный рост числа и размаха массовых народных восстаний. Перечисление всех крестьянских выступлений на территории Франции (и примыкающих к ней провинций Бельгии и Нидерландов) в XIV в. заняло бы слишком много места. Назовем лишь наиболее известные движения, в которых крестьяне играли решающую или, по крайней мере, очень активную роль: 1302 г.— восстание в Приморской Фландрии; 1315 г.— движение в Сеноне (юго-западная Шампань); 1320 г.— движение «пастушков» (затронуло Фландрию, Шампань, Берри, Бургундию, Лангедок); 1323— 1328 гг.— новое восстание в Западной Приморской Фландрии под руководством Заннекина и Пейта; 1358 г.— Жакерия (Иль-де-Франс, Пикардия, Шампань); 1356, 1357, 1359 гг.— выступления тюшенов в Нормандии; 1363, 1365, 1373, 1384 гг.— движение тюшенов в Оверни: 1382— 1384 гг.— движение тюшенов в Лангедоке, Пуату, Дофине, Провансе. Из 100 лет 18 отмечены, как видим, заметными крестьянскими волнениями; в среднем они повторялись каждые пять с половиной лет, а во второй половине столетия и, того чаще.
Прежде чем перейти к объяснению частоты и упорности этих восстаний, обратим внимание на то, что они охватывают самые разные области Франции — и Северной и Южной. Эти крестьянские выступления, как и отмеченные выше социально-экономические и политические процессы XIV и XV вв., не носили лишь локального характера; они были во многом общефранцузскими. Это, разумеется, не исключает определенных местных особенностей. Но магистральные линии развития французского* крестьянства на Севере и на Юге сблизились в XIV—XV вв. еще более, чем в Х—ХШ вв. Этому способствовало в течение рассматриваемого периода единство политических и внешнеполитических явлений францу-ской истории. Анализ развития французского крестьянства XIV—XV вв., и в частности изучение причип массовых крестьянских движений этого периода, могут поэтому строиться более обобщенно \
Перемены во французской деревне XIV в. и причины роста крестьянских выступлений давно привлекают внимание специалистов. Для их объяснения было предложено немало гипотез (см.: Барг, 1973, гл. IV). Касаясь лишь концепций, разработанных в 60—80-е годы нашего столетия, упомянем прежде всего точку зрения Ж. Дюби, подчеркивающего сочетание в это время неблагоприятных конъюнктурных условий (войны, эпидемии, недороды) с действием столь же неблагоприятных долговременных социально-экономических факторов (упадок зернового производства из-за введения в оборот в XIII в. неплодородных земель при педо-
1 Это, однако, не означает, что южные и северные области Франции вовсе утратили своеобразие своего аграрного облика: основные черты этого своеобразия в XIV— XV вв. будут охарактеризованы ниже. Следует, кроме того, иметь в виду, что в последующие столетия —в XVI—XVII вв.—различия в судьбах крестьянства па севере и юге Франции вновь относительно увеличились вследствие специфики протекания в этих районах генезиса капитализма.
302
Глава 15. Французское крестьянство в XIV—XV вв.
статке скота и удобрений; усиление сеньориального и фискального гнета; расширение доли малоимущего крестьянства, неспособного вынести тяготы обложения; рост крестьянского самосознания. См.: Duby, 1962, р. 564-568, 601-603; Duby, 1973, р. 377).
Этой концепции, пользовавшейся особым вниманием в зарубежной науке 60-х годов, в последнее время стали противопоставляться откровенно мальтузианские теории. Как пишет, например, Г. Фуркен, «десятилетия, предшествовавшие несчастьям чумы и Столетней войны, кажутся подтверждающими Мальтуса: средства существования расширялись неизмеримо медленнее, чем численность населения...». Именно из-за этого обострилась нехватка угодий, раздробились крестьянские держания, остановился рост производства, что и сделало невыносимым рост налогов; резкое усиление недовольства крестьян было, таким образом, неизбежным итогом «перенаселения» деревни, гибельные последствия которого усугубили еще и неблагоприятные изменения в климате (Fourquin, 1975, р. 561—591). К этой трактовке близки также Э. Ле Руа Ладюри, А. Неве, М. Грамен (Le Roy Ladurie, 1977, р. 486; 1978, р. 55—59; Neveux, 1975, р. 70—88; Grammain, 1972, р. 41).
Несколько иное объяснение выдвинул французский историк Ги Буа. По его мнению, социальный перелом XIV—XV вв. был воплощением «общего кризиса феодализма», а самый этот кризис был предопределен основными закономерностями феодального способа производства и лишь ускорен ростом в XIV в. королевского обложения и переходом господствующего класса к «военной экономике» (Bois, 1976, р, 349—363; 1978, р. 60-69).
Критический анализ этих попыток объяснить развитие французской .деревни в XIV в. и происходившие в ней народные движения уже был предпринят в советской медиевистике (Бессмертный, 1976, с. 205 и сл.; 1978, с. 327—332; 1983, с. 127—146). Опираясь на его результаты и на данные специальных исследований, можно констатировать, что в основе происходившего в это время социального перелома лежал не «общий кризис феодализма» (господство феодального строя сохраняется во Франции еще несколько столетий), но и не мальтузианские «ножницы» между численностью населения и агрикультурными возможностями деревни. Суть этого перелома была в столкновении двух тенденций общественного развития — поступательной, связанной с реализацией объективных закономерностей нового этапа феодализма и предполагавшей постепенное размывание внеэкономических привилегий дворянства, и регрессивной, обусловленной стремлением дворянства сохранить безраздельность своего господства, не допустить социально-правового и хозяйственного подъема верхушки неблагородного населения и изыскать дополнительные источники сеньориальных доходов, которые могли бы компенсировать потери .дворянства от неблагоприятной рыночной конъюнктуры. Выражением этой попытки феодальной реакции 2 были все упоминавшиеся выше меры правовой и фискальной дискриминации неблагородного населения. Естественно, что они вызывали острое недовольство в самых разных слоях де
2 Употребляя термин «феодальная реакция», мы имеем в виду отнюдь не явления. хоть сколько-нибудь подобные «реакции» второй половины XVIII в., предшествовавшей революции, но специфическую для XIV в. ситуацию борьбы социальных сил за и против поступательного развития общества. В этом (или сходном) смысле понятие феодальной реакции используется применительно к рассматриваемому нами периоду и в советской, и в зарубежной литературе (Чистозвонов, 1975; Latouche, -1966; ср.: Люблинская, 1978, р. 102)
303
III. Второй этап развитого феодализма
ревни и города. Феодальная реакция и создавала, следовательно, одну из главных предпосылок массовых народных движений.
Это была, однако, «необходимая», но не «достаточная» их предпосылка. Чтобы крестьяне этого периода решились на открытое противодействие своим сеньорам, необходимы были, помимо роста недовольства создавшимся положением, изменения в их психологии и миропонимании, достаточные для высвобождения из-под гнета стародавних традиций. Опутывая сознание крестьян представлениями о неизменности и неизменяемости социального устройства, рутина традиций долгое время сковывала действия масс, сдерживала активность их выступлений против власть имущих. (Случайно ли, что до XIII в. во французской деревне преобладали пассивные формы крестьянского сопротивления?)
Размыванию в XIII—XIV вв. традиционных поведенческих стереотипов способствовали все более широкое участие французского крестьянства в торговле и товарно-денежных отношениях, усиление имущественного расслоения деревни, проникновение еретических учений (особенно ересей бегинов и бегаров).
Отход французских крестьян от обычных поведенческих норм стимулировали и демографические потрясения XIV в. Так, интенсивные внутренние миграции отрывали наиболее динамические элементы сельского населения от семьи, родни, общины, от привычных форм жизнедеятельности. Оседая на новом месте, крестьяне-мигранты были меньше скованы силой обычая, меньше связаны традицией покорности «своему» сеньору. Немалое значение имело и изменение в ходе войн и эпидемий половозрастной структуры населения, и прежде всего резкий рост числа вдов,, увеличение доли бездетных молодых семей (чума косила в первую очередь детей и стариков): не испытывавшая сдерживающего влияния старшего поколения молодежь отличалась большей восприимчивостью к идейным веяниям, шедшим из городов, готовностью отказаться от рутинных моделей поведения, большей способностью решиться на активные действия в защиту своих прав.
Как видим, при объяснении социального развития французской деревни в XIV в. и крестьянских движений этого столетия приходится принимать во внимание широкий круг экономических, политических, демографических и социально-психологических процессов. Крестьянское движение выступало как ответ на попытку феодальной реакции, как следствие внутренней перестройки деревни в связи с развитием в ней товарно-денежных отношений, как последствие социально-психологической перестройки деревни под влиянием городских веяний и демографических сдвигов3 (Бессмертный, 1983, с. 141—144).
Эта концепция предпосылок крестьянских восстаний во Франции. XIV в. подтверждается анализом самого их хода. Так, обнаруживается,, что крестьянские выступления были интенсивнее всего в тех провинциях, где быстрее развивались города и товарно-денежные отношения,— в Иль-де-Франсе, Фландрии, Пикардии, Нормандии, Провансе, Лангедоке. Те из этих областей, в которых крестьянские движения происходили после начала чумных эпидемий и военных разрушений, принадлежали к числу глубоко затронутых демографическими сдвигами (Иль-де-Франс, Нормандия, Прованс, Лангедок). Наоборот, наименьший размах выступления крестьян имели в экономически отсталых областях — независимо'
3 Соответственно трудно согласиться с попытками объяснить обострение классовой борьбы во Франции XIV в. лишь растущим «обнищанием крестьянства» (ср.: Серовайский, 1980, с. 76).
304
Глава 15. Французское крестьянство в XIV—XV вв.
от того, насколько велики были в них последствия демографических перемен (Бурбонне, Ниверне, Берри),—так же, как и в западнофранцузских провинциях, где эти демографические перемены были вообще наименьшими (Гасконь, Ангумуа, Бретань, Мэн).
Показательны и действия восставшего крестьянства. Судя по их характеру и тем целям, которые преследовали участники восстаний, последние можно было бы разделить на три основных типа. Первый составляли движения, направленные в первую очередь против сеньоров. Самым ярким их примером была Жакерия, участники которой, как известно, после нападения 28 мая 1358 г. на дворянский отряд, осуществлявший в Бовези реквизицию продуктов у крестьян, стали осаждать рыцарские замки, сжигать или захватывать поместья (было разрушено не менее 100 замков и домов), уничтожать ненавистные крестьянам списки сеньориальных повинностей и требовать «истребления» всех дворян, кроме короля 4. (О силе «царистских иллюзий» ярко свидетельствует тот факт, что на знаменах восставших фигурировали королевские лилии.) В менее выраженной форме антисеньориальная (но не антпкоро-левская) направленность заметна и в действиях нормандских тюшенов в 50-е годы 5.
Ко второму типу движений можно отнести фландрские восстания 1302 и 1323—1328 гг. и движения тюшенов в Южной Франции 60— 80-х годов. Эти движения были направлены не только против светских и духовных сеньоров и церковной десятины (замки дворян при этом поджигались, а зерно, собранное в счет десятины, раздавалось крестьянам). Восставшие отвергали, кроме того, власть королевских наместников и добивались отмены королевских поборов (будь то контрибуция, как в Западной Фландрии, или же талья, фуаж, габель, как в Оверни и Лангедоке) ; они отказывались также признавать королевские ограничения в пользовании лесами и пастбищами, стремились изгнать или убить королевских сборщиков налогов, графских чиновников, судей. (Королевские знамена с белой лилией здесь уничтожали. См.: Пиренн, 1937, с. 371.) Среди восставших в этих областях немалую роль играли горожане и даже часть местного дворянства, стремившегося восстановить провинциальные вольности. (И Фландрия, и южно-французские провинции, где действовали тюшены, принадлежали к числу областей, сравнительно недавно вошедших в состав королевского домена.) Характерной особенностью движений этого типа было, следовательно, переплетение в них антисеньо-риальной борьбы с борьбой против королевских установлений и одновременно против церковных повинностей. Именно в восстаниях этого второго типа, в частности во Фландрии в 1326 г., были выдвинуты наиболее радикальные требования о передаче земель тем, кто их обрабатывает, и о полном уничтожении церковной иерархии.
К восстаниям третьего типа во Франции XIV в. можно было бы отнести движение «пастушков» 1320 г. и движение в Шампани 1315 г. В обоих случаях движения сочетали, выражаясь словами Блока, элементы мистицизма и революционной борьбы (Bloch, 1958, р. 63), поскольку
4 По мнению А. Неве, во время Жакерии крестьяне выступали только против светских сеньоров (Neveux, 1975, р. 63). Ошибочность этого суждения видна из материалов, собранных А. В. Конокотиным, свидетельствующих о том, что «жаки» нападали и на владения церковных собственников (Конокотин, 1964, с. 48).
5 Неявность антисеньориального характера их выступлений объясняется, вероятно, тем, что из-за английской оккупации Нормандии борьба тюшенов против «своих» сеньоров как бы пересекалась с борьбой против английских захватчиков.
305
III. Второй этап развитого феодализма
выступления против церковных властей, отдельных сеньоров и городских богатеев были во многом подчинены целям создания обособленной, «народной» церкви (Керов, 1979).
Несмотря на различия трех выделенных типов движений, действия и цели всех участников — и особенно действия участников восстаний первого и второго типов — объединяет борьба против тех или иных проявлений феодальной реакции. В старинных провинциях королевского домена это была в первую очередь борьба против расширения привилегий дворянства, его попыток увеличить объем взиманий с крестьянства, его наступления на общинные угодья, его стремления использовать для обеспечения своих нужд прямые военные акции. В окраинных областях к этому добавлялось сопротивление росту королевских поборов, деятельности новых королевских чиновников, самоуправству дворян, получавших здесь от короля новые фьефы. Попытка феодальной реакции выступала, следовательно, как одна из важнейших причин всех крестьянских восстаний XIV в.
Судьба этой попытки зависела от взаимодействия ряда факторов. Одним из них были сами народные движения, объективно противодействовавшие ей. Но, пожалуй, наиболее фундаментальное значение имели спонтанно складывавшиеся социально-экономические (а в XV в.— и политические) условия. Именно в них черпала силы тенденция поступательного развития французского общества, одолевшая в конечном счете попытку феодальной реакции. Эта тенденция проявлялась в эволюции и сеньориального, и крестьянского хозяйства.
2. Изменения в структуре французской сеньории и сеньориальной эксплуатации крестьянства
в XIV-XV вв.
Об эволюции сеньориального хозяйства в течение XIV—XV вв. сохранилось гораздо больше конкретных данных, чем по отношению к предшествующим столетиям. В ряде сеньорий, особенно крупных, в это время начинает играть все большую роль учет расходов и доходов. Новые виды хозяйственной документации — «счетные книги», приходно-расходные записи — позволяют яснее представить бюджеты сеньорий и детальнее проследить хозяйственную эволюцию. Поэтому, несмотря на то, что далеко не все такие «книги» сохранились (а те, что сохранились, еще не полностью извлечены из архивов и опубликованы), современный исследователь располагает рядом ценных сведений о формах сеньориального хозяйства в XIV—XV вв., об использовании в нем аренды и найма, о зарплате батраков, ценах на сельскохозяйственные продукты, масштабах их сбыта, об ипотеке, кредите и т. д. (Кроме приходно-расходных документов, освещению подобных вопросов помогают арендные договоры, налоговые описи, кредитно-ростовщические документы, материалы о таможенных сборах, а также судебные расследования, королевские ордонансы, хроники и т. п.)
Анализируя сеньориальное хозяйство в XIV — начале XV в., легче всего заметить понесенные им разорения. Иноземные вторжения, разбойные действия враждующих дворянских группировок и отрядов routiers нанесли громадный урон деревне в целом. Сеньориальные хозяйственные постройки, инвентарь, скот, поля пострадали при этом очень сильно, так как сеньориальные владения, более богатые, чем крестьянские, осо
306
Глава 15. Французское крестьянство в XIV—XV вв.
бенно привлекали грабителей всякого рода. Свою лепту в уничтожение сеньориальной собственности внесли и восставшие крестьяне, действовавшие, разумеется, из совершенно иных побуждений. Разрушение феодальных замков, уничтожение принадлежавшей сеньорам собственности, захват их богатств, сжигание сеньориальной документации составляли, как уже отмечалось, неотъемлемые элементы восстаний XIV в. Не прошел бесследно для сеньории и демографический спад. Неудивительно поэтому, что в середине XIV — начале XV в. в сеньориях быстро росли недоимки; часть пашенных земель — и из состава домена, и из состава держаний — была заброшена (или превратилась в пастбище); чтобы удержать крестьян от бегства, сеньорам приходилось соглашаться на сокращение их платежей (Neveux, 1975, р. 42, 50, 77; Bois, 1976, р. 200, 230; Duby, 1962, р. 572 s.). Многие разоренные сеньории были проданы их прежними владельцами. Они перешли либо к церкви, либо к тем дворянским родам, которые оказались наиболее умелыми хозяевами. С XV в. покупателями сеньориальной собственности все чаще становились, вопреки формальным запретам, неблагородные выходцы из городской и сельской верхушки (Forquin, 1971, р. 168; Червонная, 1958, с. 77—81; Люблинская, 1978, с. 122—155).
Все эти перемены составляли, однако, лишь фон для внутренней перестройки сеньориального хозяйства. Ярче всего эта перестройка видна на примере крупных церковных сеньорий, особенно многочисленных, как известно, в Северной Франции. Выше уже отмечалось (см. гл. 4), что в XII—XIII вв. зерновое домениальное хозяйство здесь, хотя и сократилось, по не исчезло. В XIII в. оно велось обычно под надзором сеньориальных министериалов силами наемных батраков. В XIV в. (а в некоторых подпарижских монастырях, таких, например, как Сен-Дени, еще с середины XIII в.) церковные землевладельцы стали вовсе отказываться от собственного хлебопашеского хозяйства. К этому их побудили рост заработной платы батраков и пастухов (Neveux, 1975, р. 77; Kaiser-Gyuot, 1974, р. 79; Duby, 1961, р. 19—20, 33) и относительное падение хлебных цен 6 (Fourquin, 1964). Сохранив домениальные поля в своем владении, церковь, однако, передавала их — в первую очередь наиболее плодородные и расположенные близко от городов — в срочную аренду — a ferme (см.: Strayer, 1936; Fourquin, 1964; Higounet, 1965; Sivery, 1977; Belotte, 1973; Bois, 1976). Эти церковные домены сохранились и в последующие столетия, дожив подчас до революции XVIII в., по, повторим, не как объекты господского хозяйства, а как арендные земли.
Арендаторами в XIV—XV вв. чаще всего выступали зажиточные крестьяне—«пахари» (laboureurs), нередко выполнявшие функции министериалов и ведавшие в прошлом организацией господского хозяйства. Многие из них сохранили функции сержантов, мэров, прево и продолжали брать на откуп сбор поступлений с крестьянских держаний (Fourquin, 1966, р. 9, 20, 37; Bois, 1976, р. 142; Neveux, 1975, р. 80) 7. Это обеспечивало их средствами для ведения хозяйства на арендованной
6 По абсолютной величине цены на хлеб в это время продолжали расти; так как, однако, цены па мясо, рыбу, скот, молочные продукты и многие другие сельскохозяйственные товары росли значительно быстрее, происходило относительное снижение хлебных цеп.
о 7 В дальнейшем, в конце XV в., в качестве арендаторов сеньориальных владений в Северной Франции стали выступать и более широкие слои крестьян, а также горожане.
307
III. Второй этап развитого феодализма
земле. К тому же сами арендуемые участки были, как правило, не слишком велики — 20—40 га (Fourquin, 1975, р. 576—586; Bois, 1976, р. 142, 216—226), так что их обработка могла осуществляться в основном силами семьи арендатора при привлечении одного-двух поденщиков в страдную пору. Арендная плата взималась сеньорами в деньгах и продуктах. Сроки аренды измерялись в Северной Франции девятью-шестью, реже тремя годами (т. е. согласовались с преобладавшим здесь трехпольем). Краткосрочность аренды позволяла изменять ее условия в зависимости от конъюнктуры (которая, правда, во Франции этого времени определялась не только экономическими факторами, но и меняющейся
Сельскохозяйственные работы в июле и ноябре.
Изображение на западном портале кафедрального собора в Шартре
политической обстановкой и локальными условиями) (ср.: Сказкин, 1968, с. 295—296; Strayer, 1936; Люблинская, 1978, с. 115). Поэтому уровень арендной платы в XIV—XV вв. то резко падал, то вновь повышался. В любом, однако, случае на всем протяжении XIV—XV вв. аренда пашни и в еще большей мере широко распространившаяся аренда мельниц и хлебных печей, так же как судебные и торговые пошлш ны, обеспечивали львиную долю доходов крупных церковных сеньорий. В подгородных хозяйствах и плодородных местностях доходы только от крупной срочной аренды превышали поземельные поступления с традиционных крестьянских держаний в десятки раз. (Так, в Сен-Дени они обеспечивали около 80% доходов. См.: Fourquin, 1975, р. 584—585; Neveux, 1975, р. 35.)
308
Глава 15. Французское крестьянство в XIV—XV вв.
В общем аналогичная картина была характерна и для крупной светской сеньории с той, однако, разницей, что созданию домениальных массивов наиболее плодородных земель, сдаваемых в срочную аренду, здесь предшествовал более длительный и трудный период земельных отчуждений и конфискаций держаний неплательщиков, поскольку домены светских сеньоров сильнее подверглись в предшествующий период раздаче в держания и раздроблению.
Что касается домениальных лесов, пастбищ, лугов, то они, как и раньше, сохранялись непосредственно в собственности сеньоров и управлялись их министериалами (Fourquin, 1975, р. 586). В XIV—XV вв.
Сельскохозяйственные работы в июне и июле.
Изображение на северном портале кафедрального собора в Шартре
площадь этих угодий в собственности крупных сеньоров даже выросла за счет захвата общинных земель. Здесь выпасался господский скот (в первую очередь овцы и свиньи), который также сдавался в краткосрочную аренду исполу (Kaiser-Guyot, 1974). В некоторых хозяйствах большая часть собранного арендаторами зерна и едва ли не вся полученная овечья шерсть сбывались ими самими на рынках близлежащих городов (см.: Bois, 1976, р. 222; Duby, 1961, р. 22).
В средних и мелких сеньориях, особенно многочисленных на юге и западе Франции, небольшая домениальная пашня — там, где она раньше имелась,— сохранялась и в XIV—XV вв.; ее обрабатывали наемные работники; поступления с нее использовались преимущественно для обеспечения потребительских нужд сеньоров (Bois, 1976, р. 137; Genicot,
309
III. Второй этап развитого феодализма
1972, р. 131—132). Доля этих поступлений, как и поземельных платежей держателей, в составе сеньориальных доходов была, однако, очень небольшой; главную роль среди этих доходов играли поступления от мельниц, десятина, торговые и судебные пошлины, а также мелкокрестьянская испольная аренда (Bois, 1976, р. 197; Genicot, 1972, р. 132—133). Эта последняя была шире всего распространена на юге — в Провансе, Тулузене, Керси, Гиени, Лионне (а также в Солони), где домениальная запашка встречалась вообще реже, чем на Севере. Аренда небольших до-мениальных полей (metairie, faucherie), как и мелкая испольная аренда скота (megerie), развивалась здесь уже в начале XIV в. и даже раньше
Ярмарка Ланди под Парижем. Миниатюра из санской рукописи XIV в. Франция. Национальная библиотека. Париж.
В XII—XIV вв. на этой ярмарке продавались товары из Иль-де-Франса, Шампани, Фландрии, Нормандии, Орлеаннэ, Оксерруа
310
Глава 15. Французское крестьянство в XIV—XV вв.
(Sicard, s.d., р. 16; Histoire de 1’Aquitaine, 1971, p. 229; Fourquin, 1975, p. 589; Kaiser-Guyot, 1974, p. 85; Lorcin, 1974; Guerin, 1960). В качестве арендаторов преобладали малоземельные крестьяне, получавшие от сеньора в качестве аванса скот, инвентарь, семена.
Как видим, в XIV—XV вв. система эксплуатации крестьянства в сеньории пережила немаловажные изменения. Если в предшествующие столетия сошла на нет отработочная форма ренты, то теперь и денежные оброки, повсеместно возобладавшие в составе феодальных повинностей крестьян-держателей, превратились в сугубо второстепенный источник сеньориальных доходов. Все большую роль стали приобретать такие формы эксплуатации крестьянства, как фермерская аренда (на севере), мелкокрестьянская испольщина (на юге), а также наем.
Эти изменения в структуре сеньории не могли не оказать влияния на «крестьянскую политику» дворянства. Возраставшая экономическая важность аренды побуждала земельных собственников (и старых, и новых) мириться с упрочением правовых возможностей крупных арендаторов (тем более, что многие из них сохраняли за собой права министериалов). В ряде провинций дворянству пришлось отказаться и от некоторых крайних форм дискриминации неблагородных в фискальной области, и в частности отменить налоговый иммунитет части дворян (Leguai, 1972, р. 78 s.). В отношении использования общинных угодий крупные арендаторы получили даже прямую поддержку земельных собственников, заинтересованных в расширении возможностей выпаса своего скота. Формальные запреты для верхушки неблагородных аноблироваться и приобретать дворянские земли стали, как уже отмечалось, соблюдаться в XV в. все реже. Та часть рыцарства, которая объективно была опо-юй регрессивной социально-правовой тенденции и которая сама осуще-твляла прямое военное ограбление масс крестьянства, постепенно утраивала вес, теряла земельную собственность, а с 30-х годов XV в. стала ♦ тказываться от междоусобной борьбы и самоуправства, консолидируясь круг королевской власти — силы, способной противостоять попыткам Англии вовсе вытеснить французское дворянство с социально-политиче-кой арены. Таким образом, и экономические, и политические процессы бусловливали преодоление на данном этапе попытки феодальной ; акции.
Объективно все это отражало определенное приспособление феодальной эксплуатации к прогрессу товарно-денежной экономики. В ходе такого приспособления феодалы все чаще отказывались от участия в производстве важнейших сельскохозяйственных продуктов; объем собственного хозяйства сеньора непрерывно уменьшался. Это не означало ответствующего сокращения домена. Последний, как мы видели, мог д же расширяться за счет выкупа или конфискации (за неуплату) ча-*и крестьянских держаний. Но территория этих «очищенных» от фео-тьных повинностей домениальных владений все в большей мере ставилась сферой товарного арендаторского хозяйства. В этой сфере, смотря на относительную стабильность агрикультуры8, шла интенси-
5 Ни плодородие почвы, ни состав основных сельскохозяйственных культур, ни ’•хника земледелия не претерпевают во Франции XIV—XV вв. существенных изменяй. В то же время нельзя не заметить частных агрикультурных перемен. Забра-ывание неплодородных пашен сопровождалось некоторым увеличением средней жайпости зерновых (в XV в. сам-5 — сам-6; на лучших землях Парижского бас-' йна— сам-8 — сам-15, что соответствовало урожаю до 15 ц с га. См.: Morineau, 1. р. 75—87; Bois, 1976, р. 187—188; Бессмертный, 1981, с. 17 и след.) Этому спо-
311
III. Второй этап развитого феодализма фикация производства. На лучших по плодородию землях и на землях, расположенных поблизости от емких городских рынков, формировалась дифференциальная рента I. Пользуясь возможностью аренды таких земель, фермер-арендатор не тратил денег на их покупку и вкладывал свой производственный капитал лишь в живой и мертвый инвентарь и наем работников, что облегчало оборот средств. Иногда землевладелец сам авансировал фермеру и скот, и инвентарь, и семена (Recueil..., р. 288, art. 23). Возрастала интенсивность труда, повышалась его производительность, увеличивался валовый продукт. Нельзя не видеть во всем этом определенной подготовки к генезису капитализма.
Тем не менее основополагающие устои феодального господства над крестьянами оставались пока что незыблемыми. Ибо ни аренда, ни наем не означали во Франции XIV—XV вв. даже «формального подчинения труда капиталу» (см.: Архив Маркса и Энгельса, т. II (VII), с. 91 — 95): в качестве авансировавших имущество земельных собственников выступали сеньоры, лишь частично использовавшие свои доходы в товарном обороте; у крестьян-арендаторов (применявших, как отмечалось выше, главным образом труд собственной семьи) натуральное воспроизводство рабочей силы оставалось господствующим; сами они нередко еще были в той или иной форме феодальной зависимости. Рабочая сила не стала, следовательно, свободно обращающимся товаром, а товарное производство не приобрело капиталистического характера.
Сохраняется и сеньориальное господство над основной массой деревенского населения — мелкими крестьянами-держателями, продолжавшими нести поземельные или даже личные повинности. Правда, доля этих повинностей в доходах сеньории, как отмечалось, резко сократилась. Но зато доля судебных и баналитетных платежей, уплачивавшихся теми же держателями, еще более выросла. Сеньория в этом смысле все больше превращалась в форму реализации государственно-корпоративного господства над крестьянством. Специфика XIV—XV вв. во Франции состояла, однако, в частности, в том, что сеньория в этом последнем качестве сталкивалась с растущей конкуренцией со стороны центральной власти.
По мере усиления королевской власти растут налоги, в первую очередь королевская талья. Ее взимание начинается еще с ХШ в., т. е. тогда же, когда освобождение крестьян упрочивает их прямую связь с королевской властью. В XIV—XV вв. обложение королевской тальей распространялось в первую очередь на таких «вольных» крестьян, но иногда ее взимали (в меньшей мере) и с владельцев сервильных держаний (Leguai, 1972, р. 78—82). По способу обложения талья могла быть или подоходным, или поземельным налогом. В XIV в. сбор тальи предпринимался не слишком часто и всякий раз по специальному решению Генеральных (или провинциальных) штатов. С 1439 г. она становится постоянным ежегодным налогом. В большинстве северных провинций ее обязан был уплачивать каждый член общины, не имевший налогового иммунитета («персональная» талья), на Юге же единицей раскладки было любое земельное держание (если только оно не обладало привиле-собствовали также засевание паров в передовых хозяйствах викой и другими бобовыми, обогащающими почвы {Neveux, 1975, р. 23). Возрастают масштабы отгонного скотоводства на юге {Sclafert, 1959, р. 146—147; Histoire de FAquitaine, 1971, р. 196). В отдельных районах увеличиваются площади под техническими культурами (красителями), кормовыми травами и овощами {Duby, 1962, р. 617). Более глубокие изменения в агрикультуре происходили в XIV—XV вв. лишь на территории Фландрии и Брабанта {Tits-Dieuaide, 1981, р. 362—382).
312
Глава 15. Французское крестьянство в XIV —XV вв.
тированным, неподатным, статусом), независимо от сословной принадлежности его владельца («реальная» талья. См.: Freche, 1971, р. 321).
С начала XIV в. талью все чаще дополнял другой прямой налог — фуаж («поочажный сбор»). Как и при выплате тальи, за уплату фуажа каждая община отвечала на основе круговой поруки. В условиях эпидемий и войн, когда число налогоплательщиков быстро и резко сокращалось, это взваливало на оставшихся в живых особенно тяжелое налоговое бремя (Bois, 1976, р. 259—260). С середины XIV в. приобретают все большую тяжесть косвенные налоги, в первую очередь знаменитая табель (обязанность ежегодно покупать у королевских откупщиков определенное количество соли по высокой цене), а также «эд» и «мальтот» (наценка на все потребительские товары в размере одной двадцатой — одной сороковой их продажной цены. См.: Lot, Fawtier, 1960, р. 259— 263). Одновременно с королевскими в XIV—XV вв. расширялись налоги в пользу графов и герцогов — для откупа от нападений routiers, для поддержания местной монеты, для восстановления разрушенных замков п т. п. (Bois, 1976, р. 30; Neveux, 1975, р. 55—56; Sivery, 1977, р. 594— 600; Leguai, 1972, р. 73-74).
Усиление налогового пресса изменяло соотношение сеньориального и государственного обложения французских крестьян. Если в начале XIV в. сеньориальная эксплуатация была в 3—4 раза интенсивнее королевской (Бессмертный, 1980, с. 34), то уже в середине того же века и в начале следующего налоги в пользу публичной власти превышали в отдельных провинциях сеньориальные взимания в 1,5, 2—3 и даже 4— 5 раз (Charbonnier, 1980; Bois, 1976, р. 191—193). В этом отражалась растущая роль централизованной формы феодального господства над крестьянством, в определенном смысле «компенсировавшая» ослабление поземельной сеньориальной эксплуатации. Фискальный гнет, баналитет-ные повинности в пользу сеньоров, военные реквизиции и потравы, массовая гибель от эпидемий, участившиеся неурожаи из-за войн, тех же эпидемий и неблагоприятных изменений в климате — все это резко ухудшило, как уже отмечалось, материальное положение французских крестьян.
Это ухудшение не смогли компенсировать ни упоминавшееся выше сокращение поземельных платежей, ни вынужденный отказ многих земельных собственников от взимания недоимок, ни готовность сеньоров ради привлечения рабочей силы заменить часть краткосрочных держаний пожизненными или наследственными. То же самое следует сказать и про последствия широкого распространения в XIV в. цензивы — одной из самых благоприятных форм крестьянского держания.
От еще сохранившихся традиционных земельных держаний (сервильных, менмортабельных, вилланских и т. п.) цензива отличалась целым рядом льгот. Она предоставляла держателю очень широкие владельческие права, позволяя продавать, завещать, дробить между наследниками и закладывать землю практически без ограничений со стороны сеньора (требовалось лишь формальное признание его верховной собственности). Строго фиксированные обязанности цензитария сводились к уплате небольшого денежного ценза (обычно несколько солидов в год с каждой единицы площади) и пошлин при отчуждении цензивы; (в некоторых провинциях, кроме того, уплачивались шампар, несколько каплунов или кур — как символ зависимости, и баналитетные платежи). Неизменность этих преимущественно денежных платежей — при неуклонном ухудшении монеты — все более уменьшала их реальную величину. Цензитарий,
313
III. Второй этап развитого феодализма
выполнивший повинности, мог в любой момент продать цензиву и уйти из сеньории. Его сделки с третьими лицами и распоряжение урожаем никак не лимитировались. В случае судебных споров о цензиве и общинных угодьях (право пользования которыми цензива предполагала) сеньориальный суд был для цензитария лишь судом первой инстанции. На другие судебные споры компетенция сеньориальной юрисдикции не распространялась. Очевидно, что цензива предоставляла максимум хозяйственных и правовых возможностей, мыслимых для феодально-зависимых крестьян. Она предполагала относительно наибольшее — в рамках феодализма — соответствие формы земледельческого производства и формы собственности. Неудивительно, что многие арендаторы домениальных земель, вступившие на путь товарного производства, принадлежали к числу цензитариев и сохраняли цензиву одновременно с арендованной землей. Перед зажиточной деревенской верхушкой цензивная форма держания открывала, несомненно, благоприятные экономические перспективы. Однако все это касалось лишь небольшой по численности верхней имущественной прослойки крестьянства. Огромное большинство деревенского населения не смогло воспользоваться преимуществами цензивы. Ибо в трудных условиях XIV — начала XV в. рядовой цензитарий едва-едва сводил концы с концами, особенно если в составе цензивы оказывались неплодородные или удаленные от торговых центров земли.
В этом возрастающем влиянии имущественного статуса крестьянина на формы его феодальной эксплуатации отражались немаловажные изменения во внутренней структуре сельского населения.
3. Изменения в социальной структуре крестьянства
Вплоть до начала XIV в. главенствующим критерием социального статуса крестьянина во французской деревне была его принадлежность к той или иной правовой категории. Крестьянин более высокой юридической категории намного чаще оказывался более зажиточным, социально мобильным и уважаемым внутри своей деревни, чем крестьянин низшей юридической категории (и наоборот). В XIV—XV вв. это положение изменяется и ведущим социальным признаком оказывается имущественный статус. Правовая принадлежность крестьянина либо вовсе предается забвению, либо становится функцией его материального положения (поскольку зажиточный крестьянин все чаще мог выкупиться из сервильного состояния). Тенденция подобной перестройки так или иначе действовала в течение всего рассматриваемого периода. Но побеждает она далеко не сразу, о чем ярче всего свидетельствует судьба серважа.
О сущности и эволюции этой наиболее суровой формы крестьянской зависимости в XII—XIII вв. подробно говорилось в гл. 4. В XIV—XV вв. сервы сохранялись не во всех французских провинциях, концентрируясь преимущественно в Центре и на Юго-Востоке (Шампань, Бургундия, Прованс, Франш-Конте), а также в северо-восточной Гиени и Бордэле. Согласно новым исследованиям, еще недавно господствовавшие представления о том, что в этих провинциях сервы составляли в XIII—XIV вв. большинство населения (см.: Fourquin, 1975, р. 492 s.), не подтверждаются. Доля сервов и здесь не превышала половины сельских жителей и чаще ограничивалась 30% (Patault, 1978, р. 26; GuSrrin, 1960, р. 100, 202—210). Другие крестьяне этих провинций (как и абсолютное боль
314
Глава 15. Французское крестьянство в XIV—XV вв.
шинство сельского населения остальной Франции) считались после освобождения королевскими подданными и оставались во власти того или иного сеньора лишь до тех пор, пока владели от него земельными держаниями.
В XIV в. в положении сервов — там, где эта категория сохранялась,— обнаруживается ряд новых черт, обусловленных военно-политическим и демографическим кризисом и феодальной реакцией. Повсеместная нехватка рабочих рук побудила сеньоров прекратить «коллективные» освобождения крестьян. Получить освободительную грамоту удавалось теперь лишь отдельным сервам и за большой выкуп. В ряде провинций Центральной и Восточной Франции графы и герцоги пользуются усилением своей власти, чтобы воспретить на территории данного графства (или герцогства) переход сервов из сеньории в сеньорию и обеспечить возврат беглых. Личные повинности — формарьяж, мэнморт, шеваж, неабони-рованная талья, которые в прошлом несли все крестьяне, ныне превращаются здесь в отличительную особенность сервов и взимаются особенно строго (Boutruche, 1970, II, р. 78). Известную новизну в положение сервов вносил и тот факт, что после завершения периода массовых освобождений сервам противостояли не такие же, как и они сами, лица, зависимые от судебной юрисдикции сеньора, но королевские подданные. Вследствие всего этого серваж XIV в. приобретал как бы новый облик: он подразумевал особо тяжелые ограничения и повинности и резче противопоставлял сервов всем другим зависимым крестьянам. Именно этот «новый» серваж особенно часто воспринимался как позорное «пятно».
Просуществовал новый серваж сравнительно недолго. Он разделил судьбу регрессивной социально-правовой тенденции XIV в. и как массовое явление исчез вместе с ее преодолением. В обстановке народных восстании, войн и междоусобиц усилилось бегство сервов из сеньорий, из которых уход был запрещен (Glenisson, Misraki, 1965, р. 273). Запустение ряда деревень облегчало устройство беглецов на новом месте. Этому же способствовали и внутриполитические неурядицы, мешавшие осуществлению межсеньориальных соглашений о взаимном возврате беглецов. Определенную роль сыграли и действия королевской власти, направленные на ослабление земельных магнатов: короли нередко разрешали чужим сервам так называемые aveux au гоу, т. е. признание непосредственного подчинения королю и аннулирование зависимости от прежнего сеньора. Сокращению серважа в конце XIV и начале XV в. способствовало и естественное вымирание сервов, смертность среди которых — как и смертность среди низов населения в целом — была особенно велика (Бессмертный, 1983). Еще заметнее становится сокращение серважа после завершения Столетней войны — во второй половине XV в. И старые, и новые сеньоры этого времени, заинтересованные в привлечении населения в свои владения, возобновляют предоставление крестьянским общинам льготного правового статуса при аннулировании серважа (Heers, 1963, р. 108; Neveux, 1975, р. 81—83).
К рубежу XV—XVI вв. серваж охватывал сравнительно немногочисленные и изолированные группы. О происхождении крестьянина из сервов стали все чаще забывать. Значение самого разделения на сервов и вилланов стало постепенно тускнеть. Социальное положение определялось теперь иными критериями — условиями держания (срочное или наследственное; цензивное или сервильное), характером прав на землю феодальное держание или аренда), доходностью земельного владения т. е. его величиной, расположением, качеством почвы), объемом дви-
315
III. Второй этап развитого феодализма жимости (т. е. прежде всего наличием или отсутствием тяглого скота и плуговой запряжки). Ради экономических выгод, которые могли сулить те или иные из этих особенностей материального положения, крестьянин был теперь подчас готов в течение более или менее длительного времени отказываться от улучшения личного юридического статуса, лишь бы сохранить владение выгодною землею (так, в XV в. в некоторых сеньориях Солони сервы, имевшие возможность освободиться от серважа ценою ухода на другие земли, долгое время отказывались это сделать. См.: Guerin, 1960, р. 205—211).
Соответственно социальную структуру крестьянства стало все в большей мере определять его разделение на различные имущественные прослойки. Само по себе это разделение отнюдь не было чем-то новым: оно существовало и в Х—ХШ вв., и даже в период генезиса феодализма. Новым были его масштаб и последствия. Уже на рубеже ХШ—XIV вв. разрыв в земельной обеспеченности и объем имущества бывал 15- и 20-кратным, а доля крестьянства, не способного обеспечить себя средствами к жизни за счет земельного держания, достигала подчас двух третей населения (Бессмертный, 1969, с. 185—186, 194). В середине XIV в. и во второй его половине глубина расслоения и доля малоземельных в ряде мест временно сократились, так как убыль населения и обилие пустующих земель расширили среднюю прослойку, особенно в малоплодородных и удаленных местностях, где спрос на землю был ниже (Neveux, 1975, р. 84). Но в наиболее доходных местах земельная теснота сохраняла свою остроту, а в XV в. стала нарастать почти повсеместно. Если раньше невозможность для большей части крестьян обеспечить себя средствами к жизни за счет своего держания отличала отдельные местности, то в XV в. такое становится обычным для многих провинций и Северной, и Южной Франции.
Это отнюдь не означало пока что «раскрестьянивания»: маломощные крестьяне (manouvriers, ouvriers des bras) сохраняли собственное хозяйство и собственный дом, имели коров, овец, свиней, коз, достаточно скарба; многие из них владели небольшими цензивами (Bois, 1976, р. 163—167). Однако у них не было ни тяглого скота, ни плуга, ни телеги. Они арендовали их у более зажиточных цензитариев-«пахарей» (laboureurs). Чтобы свести концы с концами, малоземельные крестьяне были вынуждены подрабатывать, либо нанимаясь батраками, пастухами или поденщиками к «пахарям», крупным арендаторам или сеньорам, либо приарендовывать у них же землю. В любом из этих случаев маломощный крестьянин оказывался в экономической зависимости от более крупного землевладельца. И хотя эта зависимость не стала пока что решающей, в ней отражался процесс подготовки классового раскола крестьянства на батраков и фермеров.
Подготовке этого раскола не помешало сохранение и даже упрочение во Франции XIV—XV вв. деревенской общины. Как и в XII—ХШ вв., она по-прежнему регулировала сроки полевых работ, пользование общинными угодьями, порядок выпаса скота по стерне и на паре. Сокращение угодий и обострение нехватки пастбищ даже увеличивали необходимость в общинных сервитутах. Роль общины выросла и в связи с ее участием в раскладке налогов, взимание которых становилось все более регулярным. В период войн и смут XIV—XV вв. общинная организация нередко использовалась и при организации самообороны общинной территории, создании вооруженных отрядов, возведении вокруг деревни оборонительных сооружений, при ведении партизанской борьбы против английских захватчиков.
316
Глава 15. Французское крестьянство в XIV—XV вв.
Однако численное разрастание деревенских общин 9 и расширение их функций совмещались с возраставшим хозяйственным обособлением отдельных домохозяев. В Северной Франции такие домохозяйства часто бывали невелики по размеру (особенно у маломощных крестьян) и представляли обычно малые семьи, включавшие родителей и их неженатых детей. (У зажиточных «пахарей» и арендаторов, наоборот, семьи включали и женатых детей, и боковых родственников.) В Южной Франции, в областях «реальной тальи», где при наследовании действовало правило майората, преобладали «неразделенные» крестьянские дворы, объединявшие несколько поколений и боковых родственников (Flandrin, 1976, ch. 2). Соответственно этим различиям в Северной Франции был особенно многочисленный слой крестьянской бедноты, пополнявшей ряды батраков и поденщиков. Этот слой существовал, разумеется, и на Юге. Но сила родственных уз и традиции нераздельности домохозяйства придавали его использованию патриархальные черты (Charbonier, 1980) г которые долгое время препятствовали превращению рабочей силы в товар и перерождению средневекового найма в буржуазный.
♦
В отличие от предыдущего этапа развитие французского крестьянства в XIV—XV вв. не было ни плавным, ни однонаправленным. Перелом в состоянии деревни назревал уже на рубеже XIII—XIV вв. и достиг апогея во второй половине XIV в., затронув едва ли не все сферы крестьянской жизни. Как было показано выше, суть этого перелома — в становлении двух противоположных тенденций социального развития — поступательной и регрессивной. Попытка феодальной реакции поставила на время под сомнение реализацию объективных закономерностей нисходящей ветви французского феодализма, т. е. поставила под сомнение возможность постепенного высвобождения экономических сил из-под сковывающего воздействия феодальных установлений. И только тогда, когда эта попытка была в начале XV в. преодолена, смогло возобновиться поступательное движение французской деревни.
В ходе социально-экономических и политических потрясений XIV— XV вв. и народных восстаний произошли существенные сдвиги в организации сельскохозяйственного производства. Собственное господское хозяйство еще более сократилось; в ряде ведущих отраслей — в хлебопашестве и виноградарстве — оно утратило всякое значение; сельскохозяйственная продукция, поступавшая на рынок, почти целиком производилась ныне в крестьянском хозяйстве; ее сбыт осуществляли сами крестьяне. Крестьянские платежи с традиционных держаний превратились теперь повсюду во второстепенный (или даже третьестепенный) источник доходов сеньоров. Главенствующую роль в этих доходах играли централизованные или частные судебные и фискальные взимания, а также платежи за аренду земли. На Севере преобладающей формой аренды становится крупнокрестьянская, фермерская, на Юге — сохраняется сложившаяся еще на предыдущем этапе мелкокрестьянская издольщина. В обеих этих формах заметны, более или менее выраженные, феодальные черты, но в то же время эти формы, и особенно северофран-дузская крупнокрестьянская аренда, несомненно увеличивали уровень
9 Их величина достигала в Северной Франции 100 и более дворов (400—500 человек минимум), а на юге (например, в Провансе) —400—500 дворов (около 2 тыс. человек) — См.: Bois, 1976, р. 132; Fourquin, 1975, р. 555.
317
III. Второй этап развитого феодализма товарности сельского хозяйства и его общую производительность, способствовали внедрению в социальные отношения принципов товарного производства, усиливали имущественную поляризацию деревни и тем подготавливали некоторые условия для генезиса капитализма. На этой основе изменялась внутренняя структура крестьянства: она все в большей мере начинает определяться имущественным статусом, тогда как прежние правовые категории либо утрачивают свою роль, либо постепенно приобретают производный от имущественного положения характер.
Эти магистральные линии эволюции французской деревни воплощались в разных областях не вполне тождественно. Важнейшим условием их реализации становится в это время общий уровень товарно-денежного развития той или иной провинции. Чем он оказывался выше, тем глубже были соответствующие изменения, тем острее была борьба крестьянства против феодальной реакции. Соответственно наиболее интенсивно происходила очерченная перестройка на территории французской Фландрии (и тех провинций Нидерландов, которые, не входя в состав французского государства, переживали те же самые, что и в передовых французских провинциях, изменения), в Иль-де-Франсе, Нормандии, Пикардии, а также в ряде районов южных и юго-восточных провинций — Бургундии, Лангедока и Прованса. Напротив, менее всего выраженной она была в центральных областях — в Бурбоннэ, Ниверне, Берри, в ряде западных и юго-западных областей. Противостояние Севера и Юга Франции, как видим, в известной мере «растушевывалось», хотя полностью и не утрачивало своего значения. Об этом же свидетельствовала и судьба серважа: исчезнув на Севере, он сохранялся главным образом в отсталых центральных и северо-восточных областях. Более определенно специфика Юга проявлялась в относительной прочности мелкой и средней сеньории и в сохранении патриархальной домовой общины, долгое время препятствовавшей здесь полному обезземеливанию бедноты.
ГЛАВА 16
АНГЛИЙСКОЕ КРЕСТЬЯНСТВО В XIV—XV вв.
XIV—XV вв. остаются по сей день одним из наименее изученных периодов в истории английского крестьянства. Основная тому причина — специфика источников этого периода, их разрозненность и «дробность». Для XIV—XV вв. не найти правительственных кадастров типа Книги Страшного суда (1086 г.) или Сотенных свитков (1279 г.), охватывавших в той или иной мере значительную часть страны. На первый план выдвигаются источники сугубо локального характера — экстенты, протоколы манориальных курий, приказчичьи отчеты, посмертные расследования и т. д. Естественно, что любое основанное на подобного рода источниках исследование в данной области оказывается только локальным зондажем общеанглийских проблем (см., например: Halcrow, 1955; Du Boulay, 1966; Hatcher, 1970; Newton, 1970; Harvey, 1977). И пока территория страны не покрывается более или менее густой «сетью» подобных зондажей, любая попытка обрисовать общеанглийскую картину аграрной эволюции неизбежно окажется суммированием фрагментарных и хронологически разрозненных данных (см., например: Hodget, 1966).
1.	Кризис барщинной системы
Выше отмечалось, что в основе феодальной реакции конца XII — первой половины XIII в. лежала выгодно сложившаяся для манориальных лордов рыночная конъюнктура на продукты сельского хозяйства и обусловленное ею их стремление превратить основанное на барщине господское хозяйство на домене в товарное производство, отвечающее на возрастающие запросы рынка. В результате наблюдалось массовое низведение еще оставшихся полусвободных прослоек земледельцев до положения сервов и ужесточение всего института вилланства (Барг, 1962, гл. IV).
К концу ХШ в. эта внешне отлаженная, но доведенная до «перенасыщения» система феодальной эксплуатации надломилась, она подорвала свое собственное основание — крестьянское хозяйство. (Таков, рано или поздно, удел всех барщинных систем, поставленных на службу рынка.) Научная заслуга в определении времени наступившего перелома — не в середине XIV в. (как было принято считать со времен Роджерса, Пейджа, Грея и др. См.: Rogers, 1866; Page, 1900; Gray, 1914), а в конце ХШ — начале XIV в.— принадлежит английскому исследователю М. Постану (Postan, 1973). Однако ему же принадлежит объяснение причин указанного перелома, с которым трудно согласиться. Но сначала • фактах.
В последние десятилетия ХШ в. кривая движения народонаселения, достигнув вершины, повернула вниз (Postan, 1973, р. 30; ?р.: Hallam, 1972, р. 220). Более сложным было движение цен на зерно. С одной стороны, каждый недород и тем более несколько неурожайных лет подряд сопровождались резкими взлетами цен на хлебном рынке и, наоборот, первый же хороший урожай приводил к их снижению Farmer, 1957, р. 212; Beveridge, 1929, р. 155). С другой стороны, з основании этих годичных перепадов рыночной конъюнктуры обнаруживается в качестве господствующей тенденции долговременный (веко-
319
III. Второй этап развитого феодализма
вой) цикл понижения хлебных цен. Параллельно с ним, но в противоположном направлении развертывался приблизительно такой же длительности цикл медленного роста реальной заработной платы наемных работников (прежде всего в сельском хозяйстве. См.: Postan, 1973, р. 272). Этими факторами был обусловлен затяжной кризис домениаль-ной системы хозяйства.
Первые признаки его проявились уже в конце XIII в., о чем свидетельствовали сокращение площади домениальной запашки, рост избыточной барщины, которую лорды маноров соглашались в каждом году «продавать» обремененным ею вилланам, т. е. заменять ее денежными выплатами, сокращение численности круглогодично нанимаемых слуг (famuli). Усугубленный последствиями эпидемии чумы 1348—1349 гг. и ее повторными волнами в 60—70-х годах XIV в., а также несомненным воздействием восстания Уота Тайлера, указанный кризис достиг кульминации в конце XIV — в первые десятилетия XV в. В 30-е годы XV в. он завершился массовой ликвидацией собственного хозяйства лордов на домене, окончательной коммутацией барщинных повинностей денежной рентой и на этой основе фактическим исчезновением (отмиранием) вил-ланства как преобладающего юридического выражения отношений феодальной эксплуатации в деревне (Савин, 1903, гл. 1).
Предложенное М. Постаном и его школой объяснение только что обрисованных процессов нельзя назвать иначе, как неомальтузианским. Основной тезис его концепции гласит: благодаря интенсивному росту народонаселения Англии в XII—XIII вв. в стране возникло перенапряжение производительных сил земледелия. Культивировавшаяся до тех пор почва истощилась (в первую очередь это относится к вновь вовлеченным в севооборот расчисткам на малоплодородных землях), в то же время бесконечное дробление наделов обусловило наличие в деревне значительного по удельному весу слоя крестьян, живших на грани постоянного недоедания и скрытого голода. Сколько-нибудь значительное повышение хлебных цен ставило их на грань голодной смерти (Postan, Titow, 1959, р. 392). В результате все более частые недороды, массовые голодовки и сопутствующие им эпидемии «естественным путем» сокращали чрезмерно разросшееся народонаселение и на длительный срок поворачивали вниз кривую его движения. К середине XV в. нарушенное было равновесие между численностью населения страны и ее природными ресурсами восстановилось, и притом в пользу последних, чем обеспечивалась возможность нового цикла интенсивного роста народонаселения (Postan, 1973).
Такова господствующая в современной английской историографии, но отнюдь не общепризнанная (в том числе и в самой Англии) концепция, призванная объяснить суть социально-экономических процессов в Англии XIV—XV вв. С нею не согласился, например, Г. Хэллэм. По его мнению, эта концепция придала всеобщий характер данным сугубо локальным. Условия в Англии были весьма различными до нормандского завоевания, и такими они остались и в столетия, последовавшие за ним. По этой причине прежде чем предпринять попытку обобщения, следует воссоздать своего рода экономико-демографическое районирование Англии, которое должно лежать в основе любой обобщающей картины (Hallam, 1972, р. 103; Барг, 1962, гл. IV). Однако собственного объяснения процессам XIV—XV вв. Г. Хэллэм не дал.
Между тем имеются прямые доказательства в пользу интерпретации кризиса XIV в. как вызванного в первую очередь системой барщинного
320
Глава 16. Английское крестьянство в XIV—XV вв.
хозяйства, и в частности связанным с нею относительным перенаселением деревни беднейшими слоями — малоземельными и безземельными держателями (коттерами), самое существование которых в прямом смысле слова зависело от дешевизны рыночного хлеба. Более того, даже средние по размеру наделы хозяйства (в 15—20 акров) после выполнения причитавшихся лорду, церкви и королю повинностей оказывались в критическом положении из-за недостатка средств, необходимых для дальнейшего их функционирования.
Это значит, что основной причиной земельной тесноты в Англии, складывающейся на рубеже XIII—XIV вв., являлись отнюдь не сами по себе демографические процессы, а их преломление сквозь систему феодальной эксплуатации. Прекращение около середины XIV в. внутренней колонизации объяснялось не столько исчерпанием пригодных для этого земель, сколько отсутствием у лордов побудительных мотивов для ее продолжения, с одной стороны, и отсутствием у нуждавшихся в земле слоев крестьянства необходимых материальных ресурсов (скота, орудий п т. п.) — с другой. Установившиеся в XIII в. высокие феодальные ренты непропорционально тяжело давили именно на малообеспеченных землей держателей, ибо, чем меньшим было держание, тем выше была норма платежей и служб. Этим и объясняется оскудение массы крестьян в английской деревне. Эти массы оказывались на грани прожиточного минимума (а нередко и ниже. См.: Косминский, 1947) не до уплаты рент и десятины, а после нее. Отсюда очевидно, что чрезмерно высокая норма феодальной эксплуатации английского крестьянства — вот тот решающий фактор, который обусловил особенности социально-экономических процессов в XIV в.
Убедительным свидетельством реальности именно данной ситуации является обнаруженная самим Постаном прямая корреляция между уровнем хлебных цен, с одной стороны, и количеством посмертных платежей — гериотов, фиксированных в манориальных источниках,— с другой (Postan, Titow, 1959, р. 392). О смертности прежде всего среди малообеспеченных землей или полностью безземельных слоев держателей свидетельствует то обстоятельство, что за неимением скота наследники умерших, как правило, уплачивали его деньгами. Иными словами, не чрезмерное население «давило» на почву страны, а лорды своими требованиями чрезмерных рент подрывали производительные ресурсы крестьянского двора, исключая самую возможность его простого воспроизводства \ Один недород, а тем более несколько неурожайных лет означали для всех тех, у кого и в урожайные годы пищи было в обрез, реальную угрозу голодной смерти 2.
2.	Изменения в судьбах крестьянства
Какое влияние оказал кризис барщинной системы на положение крестьянства? Как известно, основное бремя этой системы лежало на плечах вилланов. И хотя об удельном весе вилланов среди земледельцев
1	При ренте в 1 шилл. за акр держатель-полувиргатарий (имеющий 15—20 акров) мог с превеликим трудом сводить концы с концами, и то только в урожайные гиды. Следует помнить, что регулярная, т. е. ежегодно вносимая рента, отнюдь не дочерпывала повинности держателя. Если даже не учитывать реальную возможность удебных штрафов, то еще оставались десятина церкви и талья лорду манора.
2	По данным Постана и Титова, смертность в деревне в такие годы составляла 75—80 человек на 1000 (Postan, Titow, 1959, р. 392).
4 1 История крестьянства в Европе, т. 2
111. Второй этап развитого феодализма
различных графств в историографии все еще идут споры, нет сомнения в том, что, во-первых, в графствах, которые являлись житницей Англии, вилланы составляли преобладающую часть крестьянства и, во-вторых, что институт вилланства как предельная форма крестьянской зависимости самим фактом своего существования оказывал решающее влияние на судьбы крестьянства как класса в целом.
Известно, что процесс коммутации барщины, отражавший сокращение площади домениальной запашки (Halcrow, 1955, р. If.), сделал значительные успехи уже к 1348 г. Схематично его можно разделить на три стадии. Сначала барщина заменялась ее денежной стоимостью («прода-
Пахота. Миниатюра из Люттреллъской псалтири. Ок. 1340 г. Восточная Англия. Британский музей, Лондон.
Плуг — грядковый, без колесного передка, с резаком, молотком для закрепления клиньями рабочих частей плуга, двумя рукоятками, правосторонним отвалом с железной обшивкой, грядилем, плужной лопаткой для очистки лемеха, двумя парами волов, впряженными друг за другом
валась» — venditio operum); в один год часть барщинных работ оказывалась излишней, в другой год она могла понадобиться. Затем часть барщинных работ «продавалась», т. е. коммутировалась уже более или менее регулярно. Однако и в первом и во втором случаях выбор оставался за лордом манора. Иными словами, на этих, условно говоря, подготовительных стадиях коммутация еще находилась «на воле лорда». Кроме того, как уже подчеркивалось, она затрагивала лишь часть барщинных работ. И только на третьей стадии, когда лорд либо переориентировал домениальное хозяйство на использование главным образом наемных слуг, либо сдавал его в аренду, коммутация основной части барщинных работ становилась окончательной (Davenport, 1906, р. 37; Raftis, 1957, р. 235).
К 1348—1349 гг. коммутация достигла наибольших успехов в графствах, издавна отличавшихся слабым развитием домениального хозяйства, и гораздо меньших — в графствах с наиболее развитым барщинным хозяйством. На процесс коммутации влияло и соотношение в данном
322
Глава 16. Английское крестьянство в XIV—XV вв.
графстве церковного и светского землевладения: чем меньшим был удельный вес первого, тем более интенсивным был процесс коммутации. И, наконец, наименее успешно процесс коммутации шел в районах, близких к крупным хлебным рынкам (прежде всего к Лондону), и наиболее успешно — в районах, отдаленных от таких рынков (Page, 1900, р. 44—46, 59—65). С этими ограничениями и оговорками следует относиться к результатам исследований Т. Пейджа по вопросу о динамике коммутации и барщины в Англии до «черной смерти» и после нее.
Для периода, предшествовавшего эпидемии 1349 г., им были изучены материалы, относящиеся к 81 манору, причем в 44 манорах барщина
Боронование и сев. Миниатюра из Люттреллъской псалтири. Ок. 1340 г. Восточная Англия. Британский музей, Лондон.
Борона с бревенчатой рамой. Сеющий крестьянин отгоняет грачей с помощью пращи
использовалась полностью, в 22 манорах — только в половинном объеме, в 9 манорах — только незначительная доля фиксированного ее объема и в 6 манорах — вся барщина была уже коммутирована.
Однако материал Пейджа относится преимущественно к церковным владениям, наиболее цепко державшимся за барщинную систему2. По подсчетам Грея (Gray, 1914), в канун эпидемии «черной смерти» меньше всего барщинных повинностей оставалось на севере и западе Англии, на юго-востоке их не было в Кенте. В других графствах этого региона из 309 учтенных маноров в половине барщины уже не было, развитая барщина сохранилась в шестой части всех маноров и частичная — в трети. Наиболее «барщинными» оказались графства Норфолк, Суффолк, Эссекс, Суссекс и Хартфордшир.
Рассматривая последствия этой первой волны коммутации барщины, следует прежде всего учесть, что институт вилланства, хотя и не был порожден барщинной системой, но находился с ней в теснейшей связи. Расцвет этой системы в конце XII и в XIII в. привел к распростране-
3 Критический анализ этих подсчетов см.: Косминский, 1947, с. 228—229.
323
11*
III. Второй этап развитого феодализма
нию и ужесточению «вилланского статуса», к приравниванию его в ука,-занный период к статусу сервов римского права. В свою очередь, кризис барщинной системы, первые признаки которого появились уже в конце XIII — начале XIV в., должен был рано или поздно сказаться и на судьбе вилланства.
Как известно, английская деревня не знала того массового юридического (по грамоте) освобождения сервов и «моментального» перевода их в разряд вольных, поземельно зависимых держателей, который был характерен для французской деревни XIII—XIV вв.4 Тем не менее тот же по своей сути процесс происходил в Англии, по преимуществу спонтан-
Жатва. Миниатюра из псалтири королевы Марии. Начало XIV в. Англия. Британский музей, Лондон. За работой крестьян на барщине наблюдает господский приказчик
но, исподволь, и поэтому был довольно медленным и затяжным, к тому же он протекал не без временных поворотов вспять. С точки зрения буквы общего права, коммутация барщины денежным оброком сама по себе ничего не меняла в юридическом статусе вилланов, составлявших большинство земледельцев на большей части территории страны. Такие держатели могли десятилетиями платить денежный ценз вместо «причитавшейся» с них регулярной еженедельной барщины, но в описях их по-прежнему фиксировали под рубрикой «сервы» (nativi, bondi, villani).
Так гласила юридическая теория. Однако жизнь вносила свои поправки в юридическую норму. Перевод вилланов на денежный оброк, как уже отмечалось, означал сдвиг решающего значения — разрывая хозяйственную связь между держаниями вилланов и доменом, он тем самым приводил к ослаблению, а то и к полному прекращению хозяйственного контроля за двором виллана со стороны лорда, т. е. вся хозяйственная связь между ними сводилась к уплате (обычно в два срока) денежного
4 Это отнюдь не означало, что в Англии не известна была практика освобождения (манумиссии) сервов по грамоте. Случаи выкупа вилланами своей свободы встречаются довольно часто уже в XIII в., в особенности во владениях епископа Уинчестерского. За 81 год, с 1209 по 1289, было дано 218 манумиссий, т. е. на 25 маноров, обследованных с этой точки зрения, ежегодно приходилось не менее 7 маиу-мпссий по грамоте (см.: Postan, 1973, р. 278).
324
Глава 16. Английское крестьянство в XIV—XV вв.
ценза и изредка к отбыванию вилланом эпизодических барщинных работ (косовица, извоз). Правда, оставалась еще юридическая связь между ними, выражавшаяся в подсудности виллана манориальной курии (если таковая у лорда имелась), в обязанности уплачивать файны, связанные с переходом держания (или части его) из рук в руки, а также пошлины за пользование пастбищем и лесом или за разрешение (если оно испрашивалось) жить вне пределов манора; оставались и другие, так называемые вилланские платежи (гериот, меркет, талья и т. п.). Тем не менее процесс фактического освобождения вилланов от сервильной зависимости начинался именно с коммутации барщины.
За столом лорда манора. Миниатюра из Люттреллъской псалтири. Ок. 1340 г. Восточная Англия. Британский музей, Лондон.
За обеденным столом — сэр Джеффри Люттрелл с семьей.
Перед ним — его виночерпий.
Два доминиканца слева — вероятно, капеллан и духовник лорда
Многозначительным был сам по себе факт появления в манориальных описях разделения вилланских держаний на две категории: «вилланские держания на барщине» (ad opus) и «вилланские держания на тброке» (ad censum). И хотя, повторяем, на правовых нормах это никак не отразилось, фактические последствия указанного разделения были далеко идущими. Прежде всего с распространением коммутации резко усилился «исход» из деревни вилланов, предпочитавших промыслы, ремесло z торговлю земледелию или искавших держания на стороне, в другом маноре. В одних случаях это был «исход» с разрешения лорда при ; зловии ежегодной явки уходящего в курию и уплаты им «поголовной» пошлины (каплуна или нескольких пенсов в знак признания своей зависимости), в других случаях — бегство вилланов из маноров, влекшее а собой конфискацию лордом оставленного двора и движимости и ро-:ь:ск беглого. Очевидно, что и та и другая формы разрыва связей вил-~- нов с манором были значительно облегчены коммутацией барщины.
Далее, тот же процесс намного увеличил экономическую самостоятельность вилланов. Продолжая подчиняться по-прежнему общинным : ?. с порядкам землепользования (прежде всего принудительному севообо-т '.ту), вилланы-цензуарии более свободно распоряжались землей своих
325
III. Второй этап развитого феодализма
держаний. В XIV в. намного возросла мобильность держаний, умножились случаи «передач» (связанных часто с дроблением) земельных участков из рук в руки (King, 1973, р. 99; Hyams, 1970, р. 18; Hoskins, 1957, р. 70). Лорды теперь не препятствовали такого рода отчуждениям — оживленный земельный рынок внутри манора приносил значительный доход в виде файнов за «разрешение» отчуждать землю и за «допуск» нового держателя к наделу. В манориальных протоколах все чаще появляются файны за допуск, нередко в несколько раз превышающие годовую сумму ренты (хотя «обычай» требовал файна в размере годичной ренты. См.: Raftis, 1967, р. 248—249). Очевидно, что межкрестьянские поземельные сделки (купли-продажи, сдача в аренду) в значительной степени видоизменяли ту картину распределения земли между держателями, которая вырисовывается из манориальных описей и ренталей. О размахе этого перераспределения земли в среде держателей в известной мере позволяют судить протоколы манориальных курий, в которых такие сделки фиксировались 5.
Важным следствием процесса коммутации было распространение в маноре арендных отношений. Эти отношения развивались, с одной стороны, на земле домена и с другой — на земле держателей. Очевидно, что по своим размерам аренда последнего типа (т. е. главным образом межкрестьянская) могла быть лишь мелкой. Аренда же на домене имела несравнимо больший простор, хотя и здесь она в начале XIV в. приняла форму аренды преимущественно мелкокрестьянской6. До сих пор, пока сохранялось барское хозяйство, речь, очевидно, могла идти лишь о сдаче в аренду мелких участков домена — разрозненных и разнохарактерных (участки пашни, луга, пастбища, леса и т. п.), не затрагивавших его хозяйственную целостность.
История складывания этой аренды проходит ряд фаз: от юридически совершенно необеспеченного статуса арендного держания (держание на «воле господина») через держание на три, семь, девять вплоть до аренды на 99 лет 7 В, а в хозяйственном отношении — от феодальной аренды манора со всеми его доходами, включая повинности держателей, до аренды чисто коммерческой одного лишь домена или его частей. Феодаль
5 Отнюдь не все междержательские сделки фиксировались в манориальной курии. Чтобы избежать файнов за допуск нового держателя к держанию, многие сделки совершались «на словах», в особенности краткосрочные аренды. Отнюдь не редкими были, вероятно, случаи, когда признанный манориальной администрацией держатель надела фактически уже лишался большей части земли.
6 Сдача в аренду участков домена (terra arentata) значительно увеличивала сумму рентных поступлений. Так, в маноре Броутон (Рамзейский монастырь) эта сумма в 1252 г. составляла 112 шилл. 7 пенсов, в 1307 г.— 197 шилл. 3 пенса, в 1326 г.— 221 шилл. 7 пенсов. В маноре Уардбейс (тот же монастырь) рента составляла в 1303 г. 246 шилл., в 1344 г.— 438 шилл. 2 пенса, в 1347 г.— 467 шилл. 2 пенса (Raftis, 1957. р. 245: Hilton, 1953—1954, р. 1).
7 Разумеется, в качестве формы земельного отношения аренда в Англии появилась не в XIV в. Как п многие другие средневековые аграрные институты, аренда к тому времени имела длительную историю. Уже в XII в. была широко распространена практика сдачи в аренду целых маноров за фиксированную ежегодную ренту.
В первой половине XIII в. в судопроизводстве появился специальный судебный иск: «Почему арендатор лишен держания до истечения срока?» Однако, признавая эту хронологическую преемственность аренды, мы ни в коем случае не должны упускать из виду различия в социально-экономической сути арендного договора. Аренда целого манора, включая сеньориальные права лорда, и «голодная» аренда нескольких акров пашни, аренда как скрытая форма «живого» или «мертвого» залога и аренда предпринимательского типа — это полярные формы феодальной аренды (см.: Pollock. Maitland, 1898, II, р. 107).
326
Глава 16. Английское крестьянство в XIV—XV вв.
ный характер аренды подтверждается также тем, что в ряде случаев повинности арендаторов включали, помимо арендной платы, такие «типично вилланские» платежи, как маркет, гериот, талью и нередко «прекарные» барщины8. В целом, хотя держания «на воле лорда» затушевывали аренду до сравнительно позднего времени, в XIV в. все большее распространение получает аренда договорная (per scripta). Земля, сданная в аренду (terra arentata), все чаще становится постоянной рубрикой в доходной части манориального бюджета.
3.	Предпосылки крестьянского восстания 1381 г.
Хотя эпидемия чумы 1348—1349 гг. затронула Англию далеко не равномерно, ее последствия не следует и преуменьшать (см.: Raftis, 1967, р. 158). Принято считать, что в результате чумы население страны сократилось на 30—45% (Hatcher, 1977, р. 25).
«Черная смерть» обострила «рабочий вопрос» в стране в целом и в деревне в особенности8 9. В районах наибольшей смертности обеспечение рабочей силой (как барщинной, так и наемной) стало наиболее уязвимым местом манориального хозяйства, что явилось исторической предпосылкой так называемого рабочего законодательства, начиная с ордонанса 1349 г. и кончая серией последующих статутов. Основная цель его заключалась в том, чтобы в принудительном порядке заставить рабочих по найму трудиться за плату, взимавшуюся до эпидемии чумы. Иными словами, «рабочее законодательство» было проявлением растущего вмешательства королевской власти в сферу крестьянско-сеньориальных отношений. В то же время в «рабочем законодательстве» Эдуарда III проявилась феодальная реакция, направленная против обширного слоя наиболее обездоленных жителей деревни и города, которым представилась временная возможность несколько улучшить условия найма в связи с резкой убылью рабочей силы в стране. Ответом на эту попытку был узаконенный в государственном масштабе террор: «Каждый мужчина и каждая женщина, какого бы состояния они ни были,— гласил ордонанс,— свободные или несвободные, здоровые и не старше 60 лет, кто не живет торговлей и не занят каким-либо ремеслом, лишенные собственных средств к жизни или же земельной собственности, возделыванием которой они были бы заняты, обязаны наниматься к тому, кто их потребует, за плату, существовавшую до „черной смерти44» (SR, I, р. 89).
Чтобы судить об удельном весе этого слоя сельского населения, по крайней мере в Восточной Англии, приведем данные об имущественном составе населения сотни Тингоу (Суффолк) в канун восстания 1381 г. (на основе податных списков) — см. табл. 1.
На 870 жителей, проживавших в 18 деревнях этой сотни, приходилось 344 рабочих и 362 слуги, т. е. в общей сложности 706 человек. Правда, этот регион страны издавна отличался малоземельем (здесь господствовал принцип равного раздела отцовского двора между всеми сонаследниками). Однако процент практически безземельных коттеров
8 Нередко оба вида держаний «сливались» в списках держателей манора. В других случаях они различались даже в руках одного и того же держателя.
9 Как мы попытались показать, этот «вопрос» возник задолго до эпидемии чумы. Однако полного единства взглядов в данном случае в науке не существует (Postan, 1973, р. 186; Russell, 1966, р. 1).
327
Ill, Второй этап развитого феодализма
Таблица 1
Деревня	Количество жителей				
	Всего	в том числе			
		земледельцев	ремесленников	рабочих	слуг
Барроу	71	6	16	28	—
Броклп	70	10	17	8	33
Флимтоун	33	8	—	13	12
был значителен и в других районах. Недаром при обложении в 1340 г. коттеров причисляли к нищим и рабочим, т. е. разряду лиц, освобождавшихся от королевских податей (Powell, 1896, р. 67).
На вопрос, как соотносились статуты «о рабочих» (точнее было бы сказать — против рабочих) с манориальной системой, ее важнейшими атрибутами (вилланством, барщинным хозяйством, сеньориальной юрисдикцией и т. д.), современная наука все еще отвечает неоднозначно (см. подробную разработку этой темы: Петрушевский, 1937, с. 453 и след.). С одной сторонЬт, право «отзыва» ушедшего из манора виллана, его розыска и насильственного возврата в «родную» деревню являлось наглядным проявлением феодальной реакции. С другой стороны, «рабочее законодательство» в ряде случаев устанавливало приоритет на рабочие руки виллана не личного его господина, а любого нанимателя, успевшего заключить с вилланом «договор» о найме до того, как лорд заявил на него свои притязания. В этом и ряде других случаев узы «старого вилланства» явно расшатывались и вводился род «нового вилланства», по форме «наемного» и «срочного», но, может быть, более жесткого.
Рассмотрим теперь, в каком положении оказался в середине XIV в. надельный виллан. Известно, что после эпидемии 1348—1349 гг. значительная часть вилланских дворов осталась «бесхозной», что резко снизило доходы маноров. Однако, как свидетельствуют манориальные источники, лордам потребовалось немного времени, чтобы найти новых держателей. Так, например, в маноре Уистоу (Хантингдоншир) в 1351 г. в руках господина находились 4 виргаты земли; в 1352 г. все они были сданы новым держателям. В маноре Слип (в том же графстве) в 1351 г. «вакантными» оказались 8 виргат. По описи 1366 г. все они были заняты держателями (Raftis, 1967, р. 259; Levett, Ballard, 1916, Chap. II). Два фактора облегчили этот процесс «заселения» опустевших дворов новыми держателями: 1) наличие в маноре значительной прослойки безнадельных, которым открылась возможность получить надельный двор, пусть и на вилланском праве, 2) манориальная администрация могла принудить силой виллана «сесть» на пустующее держание (точнее, возложить на него ответственность за поступление ренты с пустующего двора). Что же касается форм ренты, то они определялись двумя взаимоисключающими тенденциями. С одной стороны, давала о себе знать и была некоторое время ведущей тенденция феодальной реакции, т. е. стремление противопоставить росту дороговизны рабочей силы восстановление барщинной системы, с другой — проявляла себя тенденция
328
Глава 16. Английское крестьянство в XIV—XV вв. дальнейшего сокращения домениального хозяйства и замены барщины денежно-договорными формами ренты.
Однако продолжавшееся в связи с повторными эпидемиями чумы (1361, 1368, 1375 гг.) ухудшение демографической ситуации и обострение классового сопротивления крестьянства благоприятствовало скорее не первой, а второй из указанных тенденций. Найти держателя на опустевший двор с годами становилось все труднее, и тем более на условиях выполнения барщины. Так, например, в маноре Форнцет в 1378 г. четвертая часть «земли вилланов» (terra nativa) — 250 акров — «вернулась» в руки лорда манора и была сдана за денежную ренту. В результате число держаний с регулярной барщинной повинностью сократилось здесь с 25 до 7. (Davenport, 1906, р. 70). В маноре Хоутон в 1336 г. было 36,5 виргат «на барщине», в 1364 г. их насчитывалось лишь 24; вместо 17 коттерских дворов обнаружено только 8. В маноре Апвуд в 1347 г. было 22 виргат «на барщине»; в 1357 г. их осталось только 15 (Raftis, 1957, р. 271). Казалось, что с переходом части прежде безземельных коттеров в разряд надельных крестьян имущественный облик деревни в XIV в. должен был бы нивелироваться (The Cambridge Economic..., 1966, vol. I, p. 719). Однако доступный нам материал свидетельствует об обратном: о значительном к концу XIV в. углублении социально-имущественной дифференциации деревни, о формировании за счет размывания средних слоев узкой прослойки своего рода «крестьянской аристократии» на одном полюсе и увеличении численности безземельных и малоземельных прослоек на другом. Характерно, что этот процесс прослеживается не только в среде фригольдеров, но, что более важно, и среди вилланов (Raftis, 1969, р. 14—18). Одним словом, процесс дифференциации английского крестьянства в канун восстания Уота Тайлера (1381) зашел уже достаточно далеко. Под влиянием этого процесса постепенно рушилась солидарность сельской общины. Тем не менее к концу XIV в. крестьянско-сеньориальный антагонизм все еще перекрывал внутриобщинные противоречия, чем создавалась объективная возможность для открытых массовых антифеодальных выступлений.
В историографии нередко выражается удивление, почему наиболее мощные крестьянские восстания потрясают средневековую деревню не в век почти безраздельного господства барщинного хозяйства и апогея сер-важа, а в век, когда это хозяйство было в значительной степени свернуто и сервы в такой же степени избавлены от регулярной барщины и переведены на денежный оброк (Landsberger, 1974, р. 21). Ответ на этот далеко не простой вопрос должен во всяком случае включать наряду с характеристикой объективных факторов, таких, как восполнение сеньориальной ренты государственными поборами и обострение на этой почве социального протеста крестьянства, и факторов субъективных, отражавших развитие самосознания крестьянства.
Нет сомнения, что перенесение центра тяжести вилланских повинностей па денежные платежи в условиях долговременной тенденции к понижению хлебных цен фактически означало повышение нормы эксплуатации вилланов. Для получения одной и той же денежной единицы теперь приходилось изъять из хозяйства гораздо больше продуктов для продажи на рынке. Если к этому прибавить участившиеся королевские поборы, отражавшие существенный рост государственной эксплуатации крестьян (Гутнова, 1978, с. 69—70), то причин для роста недовольства
329
III. Второй этап развитого феодализма
не только среди малоземельных, работавших по найму в условиях ужесточения «рабочего законодательства», но и среди надельных вилланов, окажется более чем достаточно.
Из обрисованной ситуации уже не трудно заключить, почему столь невыносимым стал для крестьянина его вилланский статус именно в XIV в., а не в веке предшествующем. И дело не только в материальном бремени, в нем заключавшемся. На основе роста хозяйственной самостоятельности крестьянства развилось его сословное самосознание, все отчетливее становилось высоконравственное призвание пахаря и паразитизм его угнетателей. Английскую деревню просветили не только новые политико-экономические условия, в которых она оказалась, но и раннее реформационное движение в XIV в. (Maddicot, 1975). Устремления крестьянина стали более дифференцированными и разнообразными, его горизонты — более широкими. Типичный земледелец — виллан — постепенно переставал смотреть на себя и своих ближних, как на представителей «особого племени», по всем характеристикам «низшего» даже в сравнении с последним городским мастером. Крестьянин в возрастающей степени осознавал себя англичанином, чаяния и потребности которого в каких-то, пусть минимальных, масштабах не должны иметь сословных перегородок и различий. Без учета этого нового психологического фактора — осознания земледельцем своей органической принадлежности к тому же народу, к которому принадлежит и его господин, осознания своего человеческого и гражданского достоинства — невозможно объяснить появления поэмы Ленгленда — этого гимна крестьянскому труду («Видение Уильяма о Петре Пахаре»). Одним словом, речь идет о том, что абсолютно невозможно адекватно объяснить во всей его сложности феномен крестьянского восстания 1381 г., если его рассматривать обособленно от процесса формирования нации.
4.	Восстание Уота Тайлера (1381 г.)
Фактическая история восстания вкратце такова. Уже в парламенте 1377 г. общины горько жаловались на «непокорность» вилланов, на то, что те вступают в сговор с целью прекращения уплаты всех повинностей лордам. Все более частыми становились случаи неявки вилланов на барщину, неуплаты оброка и т. п., порубок в господских лесах, потрав на господских полях и других форм протеста против манориального строя.
Искрой, от которой вспыхнул пожар восстания, послужили сборы подушной подати, следовавшие один за другим (1377—1381 гг.) и сопровождавшиеся вопиющими злоупотреблениями.
Восстание началось на обоих берегах Темзы в мае 1381 г.— в Эссексе и Кенте, а затем распространилось на обширную территорию. Восставшие двумя колоннами двинулись к Лондону. 13 июня они вступили в столицу, схватили и казнили архиепископа и канцлера Симона Седбери, которого считали повинным в злоупотреблениях и притеснениях народа. Другой временщик при малолетнем короле Ричарде II — Джон Гонт — успел бежать в Шотландию, его дворец сожгли.
Наиболее примечательными событиями восстания в этом районе были две «встречи» восставших с королем (вынужденным согласиться на них ввиду полного бессилия перед восставшими) в Майл-Энде и Смитфилде. В Майл-Энде король «обещал» уничтожить институт вилланства и согла-
330
Глава 16. Английское крестьянство в XIV—XV вв.
силен на установление максимума ренты — 4 пенса за акр10, скрепив свое согласив грамотой. В Смитфилде восставшие, среди которых преобладали, по-видимому, неимущие элементы, этим не ограничились. Здесь прозвучало также требование секуляризации церковных земель и раздачи их нуждающимся, уничтожения всех притеснительных законов (имелось в виду прежде всего рабочее законодательство и ряд других) (Петрушевский, 1937, с. 312). Очевидно, что в Майл-Энде прежде всего проявила себя прослойка надельных вилланов, а в Смитфилде — прослойка малоземельных крестьян. Объединяющим эти две программы восставших было единодушное радикальное требование: в Англии не должно быть вилланов, все должны быть свободными и одного сословия, «все люди рождаются голыми — потому равными». Последнее требование нельзя толковать как чисто крестьянское, оно шире по содержанию. Восставшие здесь говорят от имени всех угнетенных и неполноправных слоев народа. «Уравнительная» проповедь примкнувших к восстанию «бедных священников» (лоллардов) только формулировала то, в чем восставшие были давно убеждены. Наличие программы, направленной против феодальных порядков, придало восстанию 1381 г. политическую окраску. Оно явилось выражением борьбы против сословной исключительности дворянства.
Легковерие восставших, разрозненность их действий предрешили исход восстания. Оно потерпело поражение — жестокой казни подверглись его зачинщики и предводители, остальных участников король «милостиво простил», ограничившись тяжелыми штрафами. В свою очередь, лорды поспешили воспользоваться поражением восстания в своих интересах. Все земли восставших рассматривались теперь как конфискованные; однако лорды соглашались вернуть их бывшим держателям на условиях уплаты штрафа и принесения клятвы верности. Все грамоты, выданные королем восставшим, были объявлены недействительными как «исторгнутые силой». На первый взгляд все вернулось к прежнему порядку вещей. Однако это впечатление обманчиво. Восстание не прошло бесследно.
5.	Английское крестьянство в XV в.
После восстания все процессы, связанные с кризисом и разложением манориальной системы, интенсифицировались. Их ускорил не только страх феодалов, исключавший возможность поиска выхода из кризиса на путях феодальной реакции, но и рыночная конъюнктура.
Конец XIV —первые десятилетия XV в. (точнее, первая его половина) — период самого низкого уровня демографической кривой. Численность народонаселения страны, продолжавшего сокращаться в результате все новых волн эпидемий в 60—70-х годах XIV в., стагнировала на этом уровне вплоть до последней трети XV в. (Hatcher, 1977, р. 317). Начавшееся еще в XIV в. запустение английской деревни намного усилилось. Сельские поселения, исчезнувшие с лица земли в этот период, исчисляются многими сотнями (Beresford, Hurst, 1971). Это был период самых низких цен на зерно и самой высокой стоимости рабочих рук. До-мениальное хозяйство себя изжило даже в глазах наиболее упорных, цеплявшихся за традиции церковных лордов (Harvey, 1977). Численность вилланов в манорах резко убывала. Вакантные крестьянские дво
10 Заметим, что реальная рента за акр вилланской земли в среднем в 3 раза пре-- исходила эту норму, составляя 1 шилл. за акр (Holmes, 1967, р. 143).
331
III. Второй этап развитого феодализма
ры годами ие находили охотников «сесть» на них, в особенности на вилланских условиях. Крестьяне в массовом масштабе отказывались отбывать повинности не только барщинные, но и денежные, в особенности вытекавшие из вилланского статуса и.
В итоге в условиях, когда соотношение между численностью рабочей силы и обрабатываемой площадью резко изменилось в пользу крестьян, пробил последний час домениального хозяйства: барщина повсеместно окончательно коммутируется, домен сдается в аренду. Но в отличие от коммутации конца XIII —первой половины XIV в. вилланский статус не остается неизменным: он «тихо» и «незаметно» уходит в небытие.
Процесс превращения вилланского (сервильного) держания в держание обычное протекал исподволь, но смысл его оказался в конечном счете тем же: вместо наследственно-зависимого от лорда на вилланской в прошлом земле появился свободный от лично-наследственной зависимости держатель, статус держания которого определялся «на воле лорда и по обычаю манора», что означало: титул собственности принадлежит лорду манора, а условия такого держания регулируются согласно обычаю манора. Такое держание и было названо вскоре копигольдом — держанием по копии, так как документом, его подтверждавшим, была копия записи, сделанной в протоколе манориальной курии (Савин, 1903, гл. 1). Иными словами, юридически признав исподволь совершившееся освобождение личности виллана, манориальные лорды вознаградили себя тем, что оставили его надел в своей столь же четко юридически признанной собственности. Сервильное происхождение копигольда раскрывалось в сохранении таких повинностей, как файн за допуск к держанию, гериот после смерти держателя и подсудность манориальной курии по земельным делам (Савин, 1903, гл. 1) 11 12.
Следует, однако, подчеркнуть, что отрицательные стороны копигольда проявили себя только с конца XV в., накануне аграрной революции. До тех пор, пока экономическая конъюнктура складывалась в пользу крестьян, экономическое содержание отношений копигольда выражало формирование крестьянской собственности «под феодальными вывесками» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 23).
В то же время в условиях установившегося, практически свободного, внутрпманориального (междержательского) земельного рынка значительно углубилась имущественная дифференциация в среде крестьян. Основная особенность этой фазы давно уже шедшего (подспудно) процесса заключалась в перерастании имущественных различий в социально-классовые. Последнее проявлялось в выделении верхушки преуспевших держателей, собравших в своих руках держания, в несколько раз превышавшие площадь среднего в данном маноре крестьянского надела. Эти «теплые», по выражению А. Н. Савина, «лоскутные одеяла» могли включать
11 Документы манориальной отчетности в 30—40-х годах XV в. часто констатируют, что «держатели отказываются платить», что «различные держатели отказываются платить ренты, как это делали их предшественники на этих держаниях», что они «не желают повиноваться, не считаются с законами; они не хотели бы иметь над собой господ».
12 Характерно, что эта форма крестьянского держания, сохранявшаяся в земледельческих графствах Англии в XVI—XVIII вв., возникла на основе практики сдачи по договору освободившихся вилланских держаний, практики, сложившейся в XIV в. сначала на условиях чисто прекарных («на воле лорда»), затем по договору на год, на срок жизни, на срок трех жизней, наконец, только в небольшом числе случаев этот договор, фиксированный в протоколе манориальной курии, предусматривал вечнонаследственное держание {Harvey, 1977, р. 280).
332
Глава 16. Английское крестьянство в XIV—XV вв.
держания на праве и фригольда, и копигольда, и аренды, и держания от различных лордов. На другом полюсе деревни увеличивалась численность безземельных слуг. Обнаружить их в манориальных источниках практически невозможно, поскольку они от лордов ничего не держали. Но их численность в столь раннюю пору не может не поразить. Так, например, в ряде списков подушной подати 1380 г. по Глостерширу в конце описи значится: «Все они являются работниками и слугами». В вилле Кемп-сфорд на 118 подлежавших обложению жителей оказалось 30 слуг, при повторном расследовании было дополнительно обнаружено еще 39 слуг, из них 19 женщин. В маноре Букленд (Глостершир) числилось 30 дворов землевладельцев, в половине из этого числа указаны взрослые сыновья и дочери, в пяти дворах — постоянные слуги. Помимо того, в списке, озаглавленном «слуги» (servientes), зафиксировано восемь семейных пар, шесть холостых мужчин и две незамужних женщины (Hilton, 1975, р. 32—34). Не трудно предположить, что между деревенскими богатеями («кулаками») и безземельными слугами уже существовала социальная пропасть. Между этими полюсами располагались полные, половинные, четвертные наделы, наконец, держания, состоявшие из одних только усадеб без наделов.
В этих условиях начался упадок сельской общины. Период крестьянской солидарности перед лицом «воли лорда» сменился периодом усиливавшейся внутренней розни, и прежде всего из-за пользования общинными сервитутами. Сельскую бедноту вытесняли с общинных пастбищ, заполнявшихся скотом арендаторов, зажиточных крестьян. Смертельный удар общине наносили огораживания, исподволь шедшие уже на протяжении всего XV в.
6.	Развитие аренды на домене в XV в.
В 1388 г. аудиторы герцога Джона Гонта после посещения манора Хен-гем-ферерс сообщали, что хозяйство на домене не покрывает расходы и оборачивается для милорда большими убытками. Поэтому они советуют сдать домениальные земли в аренду, как это сделано в других манорах.
Видов аренды было в это время несколько. Следует различать аренду на домене крупную, когда речь шла о всей площади домена со всеми хозяйственными постройками, скотом, инвентарем и нередко сохранившимися обычными повинностями держателей, и аренду части домена (без хозяйственных принадлежностей и сеньориальных прав). Далее, следует выделить аренду, включавшую наряду с пашней также все другие угодья и общинные сервитуты, и аренду только одного из указанного «набора» вида угодий, скажем, пашни или пастбища, луга или участка леса и т. п. Наконец, важно не упустить из виду различие аренды на земле держаний, почему-либо вернувшихся в руки к лорду, сдававшему их арендатору, и аренды держания или части его, сданных самим держателем. Однако этим различия типов еще не исчерпываются. Так, если в случае аренды на домене важно было бы знать, является ли арендатор местным жителем или чужаком, то в случае аренды на земле держаний не менее важно было бы учесть, идет ли речь о межкрестьянской аренде, выступает ли арендатором представитель джентри или человек городских занятий (ремесленник, торговец и т. п.). Установление всех этих градаций и различий имеет первостепенное значение, поскольку от них зависели и уровень ренты, и сроки аренды, и, наконец, социально-эконо
333
III. Второй этап развитого феодализма
мическая суть той или иной арендной сделки. Однако только в редчайших случаях мы получаем ответы на подобного рода вопросы.
Рассмотрим характерный случай аренды XV в. Речь идет о маноре Донингтон (Ланкашир) (Hilton, 1953—1954, арр. IV). Первое известие о сдаче домена в аренду относится к 1331 г. Тогда речь шла об очень крупной аренде (340 акров пашни в полях и дополнительно 79 акров в отдельном поле, именовавшемся «1е oldhac», 70 акров луга и 70 акров пастбища). В 1377 г. 206 акров с лишним были сданы мелкими участками многим держателям (по-видимому, взять эту аренду целиком желающих не нашлось). В 1421 г. крупная и мелкая аренда на домене сосуществует: большую часть домена в этом году совместно снимали два фермера (Ричард Лоуэр и Джон Боневиль) сроком на 10 лет. Наряду с различными сельскохозяйственными угодьями им была передана также усадьба манора и сад. Арендаторы обязаны были платить десятину, содержать в исправности все постройки, ограды и сад. Необходимым для этого древесным материалом их снабжал лорд манора. Наконец, арендаторы получили право пользования причитающимися лорду обычными повинностями. Арендная плата была вначале установлена в 10 фунтов, а в 1426 г. она была снижена до 8 фунтов. Наряду с этой крупной арендой (206 акров пашни) 108 акров пашни были сданы мелкими участками (общим числом 18) различным держателям. Точно так же в аренду были сданы луга и пастбища как крупным, так и мелким арендаторам домена. Рента, причитавшаяся с мелких арендаторов, составляла сумму 7 фунтов 17 шилл. (характерно, что на пашню в этой сумме приходилось только 1 фунт 3 шилл. 1,25 пенса, что свидетельствует об особой ценности пастбища и луга). О сроках мелкой аренды мы ничего не знаем. В 1429 г. срок договора о десятилетней крупной аренде истекал, и договор был возобновлен. Та часть пашни, которая в этом году не лежала под паром, была вся сдана мелким арендаторам. В 1440 г. мы снова находим на домене крупного фермера —уже знакомого нам Джона Боне-виля, на этот раз одного. Он держал 280 с лишним акров пашни с лугом и пастбищем сроком на 9 лет. Год 1440 был последним в указанном сроке. Его рента снова уменьшилась и составляла всего 5 фунтов 6 шилл. 8 пенсов. Зато мелкие арендаторы, державшие больше лугов и пастбищ, нежели пашни, вносили 14 фунтов 7 шилл. 7 пенсов.
Следует заметить, что, как правило, мелкая аренда была краткосрочной: арендаторы снимали только ту землю, которая в данном году оказывалась под посевом; как только наступал год, когда данный участок должен был быть под паром, от него отказывались. Эти столь благоприятные в общем для крестьянина условия сохранялись только до середины XV в. Уже в последней трети его перелом к худшему стал очевидным. И одним из его признаков явились печально знаменитые огораживания.
7.	Огораживания XV в.
Пролог аграрного переворота
Как уже отмечалось, население Англии в XV в. было еще редким и к тому же крайне неравномерно распределенным по территории страны. Вместо 4,5 (или даже 5,0) млн. человек, проживавших в стране (как полагают современные английские исследователи) до эпидемии 1349 г., к середине XV в. здесь насчитывалось только 3 млн. (Russell, 1966, р. 211). Произошло резкое сокращение площади пашен и их конверсия в пастбища, что сопровождалось в одних случаях сокращением числен
334
Глава 16. Английское крестьянство в XIV—XV вв.
ности крестьянских дворов, в других — исчезновением целых деревень. По всей Англии к концу XV в. по тем или иным причинам исчезло около 800 селений (Beresford, 1954, р. 16). В этих условиях скотоводство, и прежде всего не требовавшее больших затрат дорогостоящего труда овцеводство (в связи с растущим спросом на шерсть), стало наиболее выгодной формой материализации феодального права собственности, и манориальные лорды ею воспользовались.
О том, что действительный пролог огораживаний относится не к XVI и даже не к концу XV, а к ХШ в., известно уже давно (Авдеева, 1955). Об этом свидетельствуют с очевидностью статут 1236 г. и Второй Вестминстерский статут 1285 г., разрешившие лордам маноров огораживать в свое индивидуальное пользование часть общинных (неподеленных) земель при условии, что у свободных держателей, пользовавшихся на этих землях сервитутами, остается достаточно земли для реализации этих прав. Уже в Сотенных свитках 1279 г. мы сталкиваемся с указаниями на результат процесса огораживаний в виде выделения в индивидуальное пользование отдельных полос, конов, полей (cultura separata). Особенно частыми подобные упоминания становятся в описи графства Хантингдоншир. В XIV в. процесс огораживаний лордами своих доменов (до этого разбросанных чересполосно в общинных полях) нарастал. После длительных обменов участками в одних случаях и выкупа участков у держателей — в других лордам удавалось сколачивать сплошные площади пашен, которые обносились рвами и живой изгородью. Иногда на этот путь становились и держатели, которые по «взаимному соглашению» огораживали свои парцеллы, лишая всех других общинников права пользоваться выпасом на этой земле. Как правило, все участки, отвоеванные у целины, огораживались с самого начала. Таким образом, рвы и зеленые изгороди становились характерными штрихами сельского пейзажа почти повсеместно.
В особенности далеко зашел этот процесс в XIV—XV вв. в Лестершире, Девоншире, Хантингдоншире и ряде других графств. Огораживания увеличивали стоимость земли, будь то пашни или пастбища13. II это по той причине, что огороженная земля изымалась из принудительного севооборота и общинного пользования и открывала владельцу возможность хозяйствовать по своему усмотрению. Однако очевидно, что экономическая выгода меньшинства приходила в противоречие с интересами большинства деревенских жителей, в особенности в районах, не обеспеченных пастбищами, являвшимися основным подспорьем для малоземельных и безземельных слоев крестьян. В результате огораживания приводили к вытеснению этих слоев из деревни и к консолидации мелких держаний в крупные фермы.
Так, начатое лордами (не без содействия их арендаторов и крупных держателей) наступление на общинные права крестьянства и весь строй общинного землепользования неизбежно вело к крутой ломке традиционных земельных распорядков, всего уклада деревенской жизни, в котором до тех пор находили себе место и малоимущие держатели. Общинные угодья были основным подспорьем их дворов, поэтому огораживания явились способом неприкрытого ограбления лордами своих держателей-крестьян, свидетельством возобладания в английской деревне под
13 Опись XIV в. констатирует: «Акр, лежащий в общинных полях, стоит в год 1 денарий; акр же огороженной земли стоит в год 4 денария» (Петрушевский, 1937, 312).
335
III. Второй этап развитого феодализма
сенью «закона» права сильного. Капеллан графа Уорика Джон Роуз имел все основания писать в середине XV в.: «Сыны —не господа, а маммоны,— те, кто находит для себя более выгодным шерсть и мясо, чем хлеб».
♦
Итак, две тенденции — барщинно-крепостническая и оброчно-договорная, наметившиеся в крестьянско-сеньориальных отношениях на завершающей стадии предшествующего периода, продолжали и в XIV в. определять условия жизни английского крестьянства. Отличие заключалось, однако, в том, что чаша весов все больше склонялась в пользу второй из указанных тенденций (хотя и не без временных движений в обратном направлении). Развернувшаяся в первые десятилетия XIV в. на почве кризиса барщинного хозяйства на домене коммутация барщины денежной рентой больше затронула светские средние и мелкие вотчины, нежели церковные и крупные, и больше вотчины на далекой периферии, нежели вотчины вблизи крупных рыночных центров (прежде всего Лондона). Эпидемия чумы в середине XIV в. на время прервала этот процесс. Острый недостаток рабочей силы и дороговизна рабочих рук вызвали новую волну феодальной реакции, выразившейся в ужесточении уз личной зависимости вилланов, в возврате во многих случаях к барщине, в розыске вилланов, покинувших в прежние годы пределы манора. Так называемое рабочее законодательство короля Эдуарда III явилось одним из проявлений этой реакции, распространившим формы принудительного труда на безнадельные слои сельских жителей безотносительно к их личному юридическому статусу.
Вызванное феодальной реакцией, а также участившимися королевскими поборами острое недовольство крестьян, столь отчетливо проявившееся в ходе восстания Уота Тайлера, положило фактически конец надеждам манориальных лордов на возможность возврата рентных отношений к изжившим себя формам прямого внеэкономического принуждения.
Последние десятилетия XIV и первые десятилетия XV в. оказались временем повсеместной и окончательной коммутации барщины. Сдача вилланских (в прошлом) земель за денежную ренту постепенно привела к возникновению сначала держаний «на воле лорда» — необеспеченных и незащищенных перед этой «волей», однако, с течением времени превратившихся в копигольд, т. е. держаний «на воле лорда и по обычаю манора». Это были держания, ежегодная рента с которых оставалась неизменной по крайней мере на «срок жизни» и условия которых регулировались. договором. В общем английские вилланы, хотя и освободились от лично-наследственной зависимости без выкупа (удержать их в маноре в условиях выгодной для рабочих по найму рыночной конъюнктуры, с одной стороны, и резкого отставания спроса на земельные держания от предложения таковых — с другой, было практически невозможно), в отличие от французских цензитариев, не смогли закрепить за собой земельные наделы в вечно-наследственное пользование. Впрочем, угроза традиционным земельным распорядкам исходила не только от лендлордов, но и от появившихся в деревне крупных арендаторов, ибо с момента ликвидации барщинного хозяйства лордов на домене последний стал своеобразным рассадником крупной аренды коммерческого типа.
ГЛАВА 17
ИТАЛЬЯНСКОЕ КРЕСТЬЯНСТВО В XIV-XV вв.
В XIV—XV вв. в Италии происходили процессы и события огромного значения. Крупнейшие итальянские города — Флоренция, Сиена, Милан, Венеция, Генуя — превратились в важные центры международной торговли, промышленности, банковско-кредитного дела. В отдельных передовых городах появились и развивались раннекапиталистические мануфактуры. Обострение классовых противоречий между богатой попо-ланской верхушкой и низшими слоями населения — бедными и разоряющимися ремесленниками и наемными рабочими — вылилось в крупные народные движения, среди которых особую известность получили восстание чомпи во Флоренции в 1378 г., «обездоленных» в Сиене в 1371 г., восстание плебеев в Перудже в 1371 г. и т. д. (Рутенбург, 1958, с. 98— 133). В начале XIV в. северные области Италии потрясло крупнейшее крестьянско-плебейское восстание Дольчино, получившее резонанс далеко за пределами Италии, а в 80-е годы XIV в. по северо-западу страны прокатилось крупное крестьянское восстание тукинов. В XIV—XV вв. страна переживала небывалый расцвет культуры Возрождения. Вместе с тем на те же самые XIV—XV столетия падают многие трагические явления итальянской истории: в середине XIV в. начались эпидемии «черной смерти», периодически повторявшиеся до конца XV в. и унесшие миллионы жизней. Ряд неурожайных лет — начиная с 20-х годов XIV в. привел к голоду и смерти тысяч людей. Немало прежде цветущих земель пришло в запустение. Со второй половины XV в. ухудшилась конъюнктура для итальянских городов на мировых рынках, сократился объем торговли, появились первые признаки спада в сукноделии во Флоренции и некоторых других отраслях, прежде всего экспортного производства.
Как сказалось городское развитие во всей его сложности и противоречивости в XIV—XV вв. на состоянии аграрного строя, глубине и на-равленности преобразований в итальянской деревне? Можно ли обнаружить элементы раннекапиталистических отношений и в аграрной сфере? Смогла ли деревня удовлетворить нужды выросшего городского населе-нпя и его промышленности и торговли? Как отразились на состоянии сельского хозяйства негативные «кризисные явления»?
1. Сельское хозяйство и аграрный пейзаж в XIV-XV вв.
«Кризисные явления»
Главными итогами развития агрикультуры в Италии X—XIII вв. было расширение площади обрабатываемых земель и ассортимента сельскохо-•* пственных культур (особенно интенсивных культур), а также несомненный рост продуктивности земледелия, что в немалой степени было гязано с утверждением и распространением в Северной и Средней Ита-ши поликультурного земледелия, улучшением севооборотов, некоторым ростом урожайности. Тем не менее все это не смогло обеспечить при-т сельскохозяйственной продукции внутри страны, который мог бы влетворить спрос значительно выросшего (прежде всего городского) .еления.
337
III. Второй этап развитого феодализма
Весьма пагубно сказались на сельском хозяйстве, как и на всей жизни страны, волны эпидемий «черной смерти», захлестнувшие Апеннинский полуостров с середины XIV в. и до конца XV в.
Эпидемиям предшествовали и их сопровождали многочисленные неурожайные годы (1316—1317, 1340—1350, 1374—1375 гг. и т. д.). Особенно тяжелыми были 1346—1347 гг., предшествовавшие наиболее сильной вспышке чумы в 1348 г. В те годы в Тоскане зерна было собрано не более четвертой, а в иных местах и шестой части того количества, которое собирали в средний по урожайности год (заметим, что и в благоприятные годы крупнейший город Тосканы — Флоренция могла обеспе-
Аграрный пейзаж, при господстве поликультуры в Италии.
Деталь картины «Св. Георгий и дракон» Паоло Учелло (прибл. 1450 г.). Франция. Музей Жакмарт Андре, Париж.
По границам полей — живые изгороди
338
Глава 17. Итальянское крестьянство в XIV—XV вв.
чить себя зерном, из своей округи, менее чем на полгода). Цены на зерно в 1346 г. выросли почти на треть по сравнению с 1340 г., тоже неурожайным, причем в сельской округе они были значительно выше, чем на городском рынке. Чрезвычайные меры городских властей Флоренции, предусматривавшие изыскание дополнительных средств (за счет новых налогов) для покупки зерна в Сицилии, Апулии и Сардинии, не дали ожидаемых результатов: удалось приобрести лишь половину требуемого зерна. В Тоскане наступил голод. «Голод был так велик,—писал флорентийский хронист Дж. Виллани,—что большая часть крестьянских семей покидала подере [земельные участки]; мучимые голодом, они занимались
воровством, многие нищенствовали во Флоренции... они не могли ни обрабатывать, ни засевать землю. Если землевладельцы хотели, чтобы их подере были обработаны, они вынуждены были снабжать [арендаторов] семенами, хотя это и стоило очень дорого» (Villani, XII, 73).
Периодически повторявшиеся до конца XV в. многочисленные эпидемии и голодные годы привели к резкому демографическому спаду: с 1300 по 1450 г. население Италии сократилось с И до 8 млн. человек. В 1338— 1427 гг. население Флоренции и ее сельской округи уменьшилось более чем в три раза (к 1340 г. оно составляло приблизительно 120 тыс. человек, а в 1347 г.— 76 тыс., к концу XIV в.— всего 50 тыс. человек) и далее продолжало сокращаться. На треть л более уменьшилось население Воль-терры, Пистойи, Прато и др. городов Herlihy, Klapisch-Zuber, 1978, р. 182— S3, 176-177, 200; Fiumi, 1972, р. 91-92, 161; 1968, р. 83-90, 265-266; Нег-ihy, 1972, р. 86-87).
Участились выступления жителей
Крестьянин с собакой. Деталь фрески. XIV в. Италия.
Дворец коммуны в Сиене
льских округ против горожан-землевладельцев. Так, в постановлении подеста Флоренции от 30 декабря 1346 г. говорилось, что жители Панцаио и Сан-Донато-ин-Поджо (район Валь-ди-Пезы, округа Флоренции), «воору-’енные бродяги, злоумышленники, воры, люди, о которых идет дурная олва, опустошали подере, вырубали виноградники, оливы, фруктовые л ревья, отнимали зерно у собственников и угрожали смертью тем арендаторам, которые возобновляли работу, так как хотели, чтобы земли оставалось необработанными» (Pinto, 1972, р. 81—83).
В 1347—1348 гг. произошло еще более крупное выступление арендато-: в и наемных работников — жителей контадо Флоренции — против го-: жан — земельных собственников. 22 января 1348 г. землевладельцы-~ рожане обратились к правителям города — приорам с жалобой на жи-’ лей округи, которые «недозволенными способами и злостными махинациями» добиваются того, чтобы никто не обрабатывал земли горожан,
339
III. Второй этап развитого феодализма
никто не селился в их домах (очевидно, на сданных в аренду подере), не молол зерно на их мельницах и не торговал с ними, их арендаторами и колонами.
Сторонники теории «кризиса» XIV—XV вв. обычно связывают с демографическим спадом и последствиями «черной смерти» обезлюдение и запустение ряда поселений и даже целых районов, сокращение пахотных земель и превращение части их в пастбища. Однако специальные исследования показали, что причины и предпосылки этого явления нельзя сводить лишь к последствиям демографического спада, так же как нельзя объяснить лишь эпидемиями демографический спад и неурожаи с последовавшими за ними голодовками. Иными словами, невозможно установить прямую связь между обезлюдением той или иной территории и последствиями эпидемий или военных опустошений.
В целом в историографии — прежде всего марксистской, но и не только в ней — все больше утверждается та точка зрения, что «кризисные явления» в Италии, как и в других странах Западной Европы в XIV в., при всех их негативных последствиях были преходящими и недолговременными, что глубина их воздействия на эволюцию общества сильно преувеличена.
Демографический спад не был ни всеобщим, ни единовременным, он проявлялся неравномерно в разных регионах. К тому же он не был последствием лишь «черной смерти», а начался за 30—60 лет до нее. Обезлюдение поселений не происходило на сплошных территориях. Покинутые деревни также распределялись очень неравномерно и находились прежде всего в тех областях, где агрикультура была более отсталой, а поблизости не оказывалось развитых городских центров (Сардиния, Романья, Тосканская Маремма). Иное дело — если уход жителей был связан с изменением характера их занятий, что, в свою очередь, вызывалось потребностями городского производства.
Словом, негативные, «кризисные» явления не могут быть объяснены каким-либо одним рядом причин, они вызывались совокупностью экономических и социальных условий, по-разному сказывались в различных регионах и на тех или иных социальных категориях населения. При всей значимости «кризисных явлений» они не оказали решающего влияния ни на общую направленность экономического и социального развития страны, ни на структурную перестройку в землевладении и арендных отношениях, ни на рост имущественной и социальной стратификации как в городе, так и в деревне (Котельникова, 1976, с. 218—233; Klapisch-Zuber, Dav, 1965, р. 419—459; Klapisch-Zuber, 1972, р. 333—370; Tangheroni, 1972, р. 54-74; Cherubini, 1974, р. 171-174; Settia, 1975, р. 237-328; Comba, 1977, р. 76-77; Jones, 1976, р. 439-440).
«Перестройка» — вот термин, пожалуй, более всего подходящий для определения того состояния, в котором находилась Италия в XIV— XV вв., как ее городская жизнь, политическая и социальная структура, так и аграрная сфера.
Рассмотрим перемены в жизни деревни Италии в XIV—XV вв. более подробно. Вначале обратимся к аграрному пейзажу. Новая волна колонизации с середины XIV в. была направлена на освоение бедных и неудобных почв (в Маремме, Апеннинах, в некоторых менее плодородных зонах холмов), на расширение естественных пастбищ. Последнее было особенно важно в связи с сокращением общинных угодий в результате перехода их в собственность частных лиц. С середины XV в. интенсифицировались лесные расчистки как в горах, так и на равнине. Вместе с тем уже в
340
Глава 17. Итальянское крестьянство в XIV—XV вв.
XIV—XV вв. начали сказываться нарушения экологического равновесия в результате вырубки лесов на ближайших горных склонах, т. е. в местах, наиболее доступных человеку. Так, стал изменяться водный режим ряда крупных рек, истоки которых находились в Апеннинах. Уже в 1333 г. Флоренция пережила одно из сильнейших наводнений. Расширялись работы по мелиорации и дренированию влажных и заболоченных земель. Крестьяне из Ломбардии, Эмилии и Романьи приглашались заселять Тосканскую Маремму, жители альпийских долин (особенно из области Бергамо) и немецкие колонисты переселялись в район Виченцы и Вероны (Cherubini, 1981, р. 307—315; Anselmi, 1975, р. 49—50; Imber-ciadori, 1971, р. 161—192).
Однако и к концу XV в. еще немало земельных пространств оставались заболоченными: в тосканской Маремме, на побережье области Ла-циум, в Кампанье, Калабрии и других местах. Именно эти районы, где царствовала малярия, в первую очередь покидало население (Cherubini, 1981, р. 307-308; Cherubini, Francovich, 1973, р. 892-894; Jones, 1976, р. 441-442).
Однако было бы ошибочным полагать, что эти заболоченные области превратились в безжизненные пространства. В XIV—XV вв. в Италии широкое распространение получило перегонное скотоводство. С Апеннин п Альп осенью на зимние пастбища в Паданскую равнину и Тосканскую Маремму перегоняли тысячи овец и коз, а также крупный рогатый скот и лошадей. На лето же — а оно на равнине сухое и жаркое — стада снова поднимались в горы. Маршруты перегона стад были строго определены: в Тосканской Маремме пасли животных из Романьи и Пармы, в Римской Кампанье — из центральных Апеннин, в Апулии — из южных Апеннин.
Дорога с гор на равнину была долгой, и поэтому в пути устраивали стоянки, своего рода «осенние пастбища», где пастухи и животные отдыхали, прежде чем добирались до зимних пастбищ. Образованные в Тоскане, Римской Кампанье и Апулии компании стремились монополизировать использование пастбищ, контролировать движение скота. В специальных постановлениях они указывали место пастьбы и устанавливали размеры арендной платы с пастухов за выпас и за право «транзита». Компании осуществляли также судебные прерогативы.
Развитию перегонного скотоводства в XIV—XV вв. способствовал возросший спрос на шерсть со стороны городских сукноделов ввиду увеличившихся трудностей в использовании внешних рынков. Впрочем, лучшая итальянская шерсть (особенно ценилась шерсть из области Лациу-ма — Абруццы) всегда была хуже английской, бургундской или испанской. И тем не менее в Тоскане овцеводство и разведение крупного рогатого скота не стали высокотоварными отраслями хозяйства, перестраиваемыми на капиталистической основе, подобно английскому овцеводству. Несколько иначе обстояло дело к концу XV в. в Ломбардии, где начинала т азвиваться крупная фермерская аренда скота с целью его продажи. Стойловое содержание крупного рогатого скота, мясное и молочное животноводство получили широкое распространение на Севере Италии — т Пьемонта до Эмилии. С середины XIV в. далеко за пределами полуострова приобрел известность «пармиджанский» сыр (из области ..армы).
Во Флоренции, Перудже, Анконе, Венеции, Генуе, особенно в Пизе ыли развиты такие отрасли обрабатывающего производства, как выдел-кож и изготовление обуви, перчаток, одежды, кошельков, обложек для
341
III. Второй этап развитого феодализма
книг, пергаментов и т. д. (Cherubini, 1981, р. 326—329; Imberciadori, 1971, р. 107-140).
Главным направлением эволюции сельского хозяйства Средней и в значительной степени Северной Италии в XIV—XV вв. было дальнейшее распространение поликультуры, интенсивных культур, появление элементов порайонной специализации сельскохозяйственного производства, связанного с потребностями городской промышленности.
Основное место среди зерновых принадлежало пшенице. В Центральной и Восточной Тоскане сеяли преимущественно пшеницу мягких сортов. Наиболее ценная пшеница твердых сортов культивировалась в Сицилии, являвшейся ее крупнейшим поставщиком для всей Италии. В небольших количествах она высевалась и в Тоскане, но природные условия для нее здесь были малопригодны. В Западной Тоскане (округи Лукки, Пизы, большая часть области Сиены) среди зерновых культур особенно были распространены просо (miglio), «итальянское просо» (panico), ячмень и сорго. Наряду с почвенно-климатическими условиями меньшее распространение пшеницы здесь было вызвано также возможностью этих прибрежных областей использовать привозное зерно (из той же Сицилии) .
Типы севооборотов были разнообразны. Так, в окрестностях Флоренции на землях банкира Липпо ди Феде дель Сега до 40-х годов XIV в. два года подряд сеяли пшеницу, затем год — низшие зерновые, после чего применялся «зеленый клин» (пар, занятый люпином и бобовыми, у которых срезали зеленую массу, не дожидаясь их созревания). Позднее неблагоприятные природные условия и скудость урожаев заставили применить менее интенсивную систему: пшеница — низшие зерновые — пар, т. е. один год земля отдыхала, хотя использование бобовых в качестве «зеленого клина» не было полностью прекращено. В начале XV в. на землях купца и промышленника Франческо ди Марко Датини в окрестностях Прато производственный цикл продолжался также четыре года и включал: «зеленый клин» — два года посевов пшеницы по пшенице, и в четвертый год — низшие зерновые и бобовые. При испольной аренде собственник и арендатор были заинтересованы в максимально высокой эксплуатации земли. Поэтому на землях, сданных исполу, в XV в. и вплоть до XIX в. пшеница подчас высевалась по пшенице не только два, но и три года подряд, иной раз с использованием части земли под пар; наряду с зеленым удобрением применялся навоз.
Урожайность колебалась очень значительно, будучи зависима от плотности посевов и продуктивности разных земельных участков: пшеницы от сам-2—3 до сам-8—10, иногда до сам-12, но в среднем — сам-4—6. Урожайность ячменя и полбы была немного выше —от сам-6 до сам-12. Урожайность бобовых была ниже урожайности пшеницы и составляла сам-3 — сам-7. Навоз оставался дорогостоящим удобрением (использовались также голубиный и куриный помет); чаще в источниках встречаются данные об употреблении «совешо» — зеленой массы бобов, люпина и вики, которые скашивались в цветущем состоянии, иной раз практиковалось выжигание отдельных участков жнивья, с последующим перекапыванием.
В XIV—XV вв. основным орудием пахоты оставался железный плуг с лемехом и ножом. Встречался и тяжелый плуг, весом до 14—15 либбр, но по-прежнему широко распространен был легкий плуг — пертикайо (perticaio), от 4 до 7 либбр. Как и раньше, для глубокой вспашки и для подготовки к посеву уже обработанной земли, а также боронования и
342
Глава 17. Итальянское крестьянство в XIV —XV вв.
переворачивания пластов использовали мотыгу, весившую от 5 до 7 либбр, т. е. такой же тяжести, как и легкий плуг. Для подъема нови использовали лопату, или заступ (vanga), которая была очень тяжелой: ее вес (до 11 либбр) чуть ли не вдвое превышал вес легкого плуга. Стоимость орудий труда была очень высока: так, цена заступа достигала стоимости 7 рабочих дней поденщика на пахоте п 5,5 дня на жатве.
Преобладание пшеницы среди зерновых в Восточной и Центральной Тоскане привело к тому, что пшеничный хлеб повседневно мог бы употребляться в пищу не только горожанами, но и крестьянским населением. Структура зерновых посевов на арендуемых испольщиками участках (на 80—90% занятых пшеницей) почти не позволяла крестьянам компенсировать хроническую нехватку пшеничного зерна более дешевым просом, ячменем или полбой. Парадоксальная ситуация: голодающий крестьянин получает в кредит от землевладельца пшеничное зерно, хотя на эту же сумму мог приобрести в два раза больше проса или бобовых!
Однако пшеница занимала преимущественное место в питании населения лишь некоторых областей Тосканы и Сицилии. В других областях белый пшеничный хлеб повседневно употребляется в пищу лишь горожанами. Крестьянская же семья нередко питалась похлебкой из проса и бобов. Выпекались и лепешки из проса и других низших зерновых. В горных областях — в той же Тоскане, а также Пьемонте — из каштановой муки, которая в больших количествах добавлялась к пшенице, ячменю и полбе, приготавливалась «полента», хорошо известная и в наши дни (Cherubini, 1981, р. 370—373; Pinto, 1982, р. 226—231; Imber-ciabori, 1971, р. 220—231; De Angelis, 1981, р. 205—220; Mazzi, Raveggi, 1983, p. 125-236).
Широкое распространение виноградарства — одна из характерных черт итальянского сельского хозяйства в средние века. Виноградарству посвятили многие страницы своих произведений агрономы — болонец Пьетро ди Крещенци и флорентиец Анджело Таналья.
Вино было одним из главных напитков. В 30-х годах XIV в. на душу населения во Флоренции приходилось от двух третей до трех четвертей литра вина в день, т. е. 248—293 л в год; член купеческой семьи в Пизе и Венеции в год потреблял до 700 л вина. Впрочем, нередко вино было невысокой крепости или разбавленным. Рост потребностей в вине разных слоев городского населения стимулировал не только возрастание объема производства, но и специализацию отдельных районов на изготовлении разных сортов вина: белое треббьяно изготовляли в Тоскане и Марке, с XV в. там же — красное ламбриска или роверуско, в Лигурии — верначчьо, «греческое» и «латинское» — на Юге и т. д.
В засушливых районах (особенно на Юге) виноградники располагались компактно, отдельными участками, лозы находились близко от земли, без подставок, обвивая деревья. В более влажных районах Средней и Северной Италии (прежде всего на равнине) виноградные лозы высоко поднимались по живым деревьям (вишне, дубу, липе) или же поддерживались высохшими стволами каштанов, жердями из тростника, располагались шпалерами (De Angelis, 1981, р. 214—217; Pinto, 1979, р. 247— 261; Cherubini, 1981, р. 375-376).
Главной областью распространения олив был Юг. В Центральной и Северной Италии оливы вплоть до XV в. встречались относительно редко. Распространению олив препятствовала их небольшая урожайность при больших затратах труда, необходимость регулярного унавоживания почвы, мотыжения и т. п. К тому же плодов от вновь посаженного дере-
343
III. Второй этап развитого феодализма ва приходилось ждать 11—12 лет, поэтому арендаторам, срок договора которых истекал через 3—5 лет, было невыгодно сажать новые деревья (Imberciadori, 1975, р. 15—25; Pinto, 1982, р. 175—194; De Angelis, 1981, р. 210-213).
Разведение овощей и фруктов практиковалось широко во всех областях Северной, Средней и Южной Италии. В имении флорентийского купца и писателя XV в. Бонаккорсо Питти росло 164 фиговых дерева, 106 персиковых, 24 миндальных, 86 слив, 16 груш, 25 яблонь. Славились казоланские яблоки (округа Флоренции), пармские тыквы, фасоль из Кремоны, репа из Романьи. Лимоны и апельсины, ввезенные греками и арабами и распространившиеся в Южной Италии и Сицилии еще в предшествующий период, достигли Лигурии, Лациума, Тосканы и Марке, но оставались еще деликатесами (Cherubini, 1981, р. 378—379; Piccolomini, II, 77, IV, 314; Pinto, 1982, р. 192-195; Jones, 1976, р. 449). Со второй половины XV в. в Ломбардии на орошаемых землях начинает распространяться рис, а век спустя эта культура, ранее известная лишь на Юге и в Сицилии, встречалась и в Пьемонте, и в Венето, и в Эмилии (Jones, 1976, р. 449; Sereni, 1961, р. 186).
Спрос городского ремесла и промышленности с начала ХШ в. стимулировал разведение во все более широких масштабах красящих растений: марены — для приготовления красной краски (в Ломбардии и Романье), вайды — для изготовления синей краски (в Тоскане, особенно в округе Ареццо, в долине Тибра), шафрана —для окраски сукон, льняных и шелковых тканей, он использовался и в косметике, а также художниками-миниатюристами (в Аквилее и на Юге) (Gherubini, 1981, р. 380-381; Melis, р. 298, 318, 320, 322).
Возросший спрос на шелк-сырец в XIV—XV вв. в связи с развитием шелкоткачества способствовал широкому распространению тутового дерева в Тоскане (Луниджане и Валдиньеволе неподалеку от Лукки, славившейся своими шелками), в Эмилии-Романье (особенно округе Болоньи) (Cherubini, 1981, р. 382—383; Piccolomini, I, 196).
Растущий спрос на льняные ткани, постельное белье и одежду привел к увеличению посевов льна; потребность в рыбных сетях, мешках, грубой одежде способствовала разведению конопли. Эти растения выращивались главным образом в Ломбардии, но также и в округе Болоньи. Лен встречался и на Юге — в области Витербо и Неаполя (Cherubini, 1981, р. 383-384; Melis, 1972, р. 178, 156, 158).
2. Перемены в крестьянско-сеньориальных отношениях. Распространение срочной аренды
Либеллярии и иные наследственные держатели в Северной и Средней Италии в XIII в., как уже говорилось, добились значительной самостоятельности в ведении крестьянского хозяйства и распоряжении держанием, обладали значительными личными свободами.
По иному пути пошло развитие крестьянства в Южной Италии и Сицилии. В конце ХШ и в XIV в. завершилось установление наиболее тяжелых форм личной зависимости основной массы южноитальянского крестьянства. Крестьяне были обязаны уплачивать многочисленные экстраординарные взносы, произвольно устанавливаемые сеньорами, нести барщину. Господин мог принудить крестьянина выдать свою дочь замуж
344
Глава 17. Итальянское крестьянство в XIV—XV вв.
за его — барона — избранника, мог посадить своего серва в тюрьму или подвергнуть пытке; крестьяне были крайне ограничены в распоряжении своим имуществом (как в передаче его по наследству, так и в его отчуждении) и прикреплены к земле. Немногим отличалось и положение значительной массы феодально-зависимых крестьян в Римской области и Пьемонте (Leicht, 1946, р. 134—135, 181—182; D’Alessandro, 1963, р. 231— 233, 242-245; Peri, 1978, р. 33-84, 169-252).
В Северной и Средней Италии в XIV—XV вв. в положении большей части крестьянства произошли качественные изменения. Традиционные либеллярные и наследственные держания иного типа сменялись краткосрочной арендой — испольщиной и аффиктом (affitto — аренда за фиксированный денежный или натуральный чинш — фикт).
Объектом аренды исполу (mezzadria poderale) были чаще всего поде-ре — компактные участки земли довольно крупных размеров — до 20— 30 и более га, сдававшиеся одной, иногда двум-трем крестьянским семьям, совместно ведущим хозяйство. Хозяйство на подере велось по типу поликультуры. К. Маркс выразительно охарактеризовал испольщину как «переходную форму» от феодальной к капиталистической ренте (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 25, ч. II, с. 365). При этой форме аренды в издержках производства, воспроизводстве производительного капитала принимает участие и земельный собственник: кроме земли, он предоставляет арендатору (зачастую в кредит) часть семян, чаще всего бобовых или зерновых, на участках, где осуществлялся подъем нови, частично или полностью дает ссуду на приобретение рабочего скота, порой оплачивает некоторые дополнительные работы по насаждению новых виноградных лоз, перекопке виноградников и проведению канавок, разделяющих посадки, установке подпорок и т. п.
Арендатор-испольщик — уже не прежний наследственный и традиционный владелец земли, ведущий самостоятельное хозяйство, подобно лпбеллярию. Он уже частично (хотя и не полностью) лишен средств производства, отделен от них, и обычно без помощи собственника, своими средствами, не может вести хозяйство, хотя на него и ложится основная часть забот по приобретению и воспроизводству орудий труда, семян и других атрибутов хозяйственной деятельности на подере. Помимо собственного труда, испольщик мог привлечь в помощь членам своей семьи сезонных работников с ведома и разрешения собственника. Арендатор также предоставляет часть «производительного капитала» । семена основных культур, и прежде всего пшеницы). Он полностью или частично покупает скот, доставляет навоз и т. п.
«Рента здесь уже не выступает как нормальная форма прибавочной - топмости вообще. С одной стороны, издольщик, применяет ли он только собственный или же и чужой труд, предъявляет притязание на известкую часть продукта не потому, что он работник, а потому, что он владелец части орудий труда, капиталист сам для себя. С другой стороны, земельный собственник предъявляет притязание на свою долю не только в ллу собственности на землю, но и как лицо, ссудившее капитал» Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 25, ч. II, с. 367).
Срочные арендаторы-испольщики и аффиктарии в отличие от либел-лярпев, эмфитевтов и иных наследственных держателей по договору не имели никаких прав на арендуемый участок. Они не толко не могли тчуждать держания (дарить, продавать, закладывать), но и были илактически лишены права на хозяйственное использование участка по ?.оему усмотрению в течение срока аренды, возможности производить
345
III. Второй этап развитого феодализма
даже минимальные агротехнические преобразования, если таковые не были специально обусловлены договором и не осуществлялись по желанию и указанию собственника.
Пути развития срочной аренды в Италии в XIV—XV вв. и в последующие столетия существенно отличались от направления перестройки деревни в Англии или даже Северной Франции. Предпринимательская, фермерская аренда с применением наемного труда, в рамках которой в других регионах Европы происходил генезис капиталистических отношений в сельском хозяйстве, не получила в большей части Италии вплоть до XVIII в. (а в Тоскане п позже) заметного распространения.
Бывший господский дом и двор в Тоскане. XV в.
Маркс справедливо отмечал, что капиталистическая аренда «общим правилом» «может стать лишь в странах, которые при переходе от феодального к капиталистическому способу производства господствовали на мировом рынке, что степень развития капиталистических отношений в земледелии зависит от общего развития капиталистического производства вне пределов сельского хозяйства» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 25, ч. II, с. 363).
Было бы, однако, ошибочным считать, что, поскольку Италия не знала явлений типа английских огораживаний, переход от традиционно наследственных держаний к срочной аренде был в Италии плавным и малоза
346
Глава 17. Итальянское крестьянство в XIV—XV вв.
метным, не вызывавшим сколько-нибудь значительных перемен в структуре землевладения и статусе основной массы крестьянства.
Распространение срочной аренды п ее господствующей формы — испольщины, получившей преимущественное распространение на землях горожан, было обусловлено исключительно быстрым ростом пополанского землевладения, особенно заметным во второй половине XIV—XV в. К горожанам переходили земли многих обедневших мелких и средних собственников из сельской округи, а также либелляриев и эмфитевтов, колонов и сервов, получивших освобождение, но лишившихся земельных наделов, крестьянских ассоциаций — сельских коммун, частично нобилей и церкви. Процессы имущественной дифференциации были значительны и в городской среде.
Оборотной стороной процесса имущественной дифференциации сельских и городских землевладельцев, обезземеления мелких собственников и держателей было сосредоточение значительной массы земель в руках наиболее богатых слоев городских жителей, в первую очередь торгово-промышленной и финансовой их прослойки, а также верхушки сельских коммун, отчасти магнатских семей, проживавших в городах и городских церковных учреждениях, к концу XV в. вновь увеличивших свои богатства.
Вот лишь некоторые примеры. В округе Сиены уже в начале XIV в. (1320—1330 гг.), по данным поземельной описи (Tavola delle possession!), в руках 5,3% собственников, владевших недвижимостью на сумму свыше 5 тыс. лир каждый, оказалось 42,6% земли. Это наиболее крупные магнатские семьи — Толомеи, Малавольти, Буонсиньори, Салимбени, Пикколомини. За ними идут купеческие фамилии. В то же время мельчайшие собственники, недвижимость каждого из которых не превышала 20 лир, составляли 46% всех собственников (Cherubini, 1974, р. 247— 249, 259, 302-303).
В округе Прато, по данным Кадастра 1428—1429 гг., 49,9% населения, владевшего состоянием до 20 флоринов (т. е. считавшегося бедным), принадлежало лишь 3,3% всего имущества, в то время как 11,6% богатых людей, размер состояния которых колебался от 500 до 3 тыс. флоринов, обладали 60,7% богатства (Fiumi, 1968, р. 113—116).
В контадо Флоренции в начале XVI в. из 35 810 собственников более половины были уже горожанами либо представителями церкви. 37% горожан — земельных собственников принадлежало 60,4% земельного зонда (по его стоимости). 15% собственников (церковные учреждения) знадели 22,3% земель. На долю сельских жителей, составляющих другую Головину собственников земель в контадо, большинство которых принадлежало к крестьянам, приходилось лишь 17,3% земельной собственности
-е стоимостной оценке (Demarco, 1969, р. 130).
Процессы сокращения числа мелких и средних собственников и кон-Птнтрации богатства в руках немногочисленных семейств происходили и з других областях. Так, в области Кьери (Пьемонт) число малообеспеченных собственников (владевших до 1 га земли) уменьшилось в 1327— гг. с 49,7% до 27,02%, а их доля земельного богатства — с 5,9% до ..75%. В то же время владельцы 50—400 и более га земли сосредоточили в своих руках в начале XIV в. 26,63%, а в 60-х годах XV в.— -:.9% земельного фонда, составляя лишь соответственно 1,08% и 2,9% 'пагаемого населения (Rotelli, 1967, р. 29—39).
Было бы неправомерным, однако, делать вывод о том, что уже в в. повсюду мелкие п средние собственники полностью исчезли или
347
III. Второй этап развитого феодализма
сохранились лишь в незначительном количестве. Данные Кадастра — поземельной описи Флоренции и ее округи (Catasto),— составленного в 1427 г., свидетельствуют о том, что более 56% налогоплательщиков имели еще собственные дома и земельные участки. Тем не менее тенденцией развития было не сохранение и укрепление мелкой собственности, а, напротив, ее размывание, поляризация богатства. Показательно, что собственники небольших участков одновременно нередко приарендовывали п другие земли. По данным той же флорентийской описи 1427 г., около четверти испольщиков одновременно продолжали владеть собственными участками (Herlihy, Klapisch-Zuber, 1978, р. 268—269).
Магистральной линией развития аренды в XIV—XV вв. в Средней и в меньшей мере Северной Италии было довольно быстрое распространение на землях горожан испольщины в ее классической форме — медзадрии на подере (mezzadria poderale).
Из сиенской описи 1316—1318 гг. следует, что на землях горожан испольщина господствовала почти во всех районах, за исключением тех, которые непосредственно примыкали к городу, где медзадрия уступала место аффикту, а также хозяйству мелких собственников, ведущих его непосредственно силами своей семьи или частично привлекая наемных работников (Cherubini, 1974, р. 295—301).
Поземельные описи округи Флоренции 1427 г. и 1498 г. также свидетельствуют о господстве испольщины на землях горожан в округе в целом и о широком распространении, а подчас и господстве аффикта на церковных землях. Однако испольщина распределялась по округе неравномерно. Она преобладала в центре флорентийской округи, к югу от Флоренции, в районах наиболее высокой концентрации населения, а также к северу от города; реже она встречалась к западу и северо-западу от Прато и почти не встречалась в окрестностях Пистойи, Тосканской Маремме, округе Пизы, Лукки и т. д. (Herlihy, Klapisch-Zuber, 1978, р. 269; Casini, 1965, р. 34—43).
Каким было положение испольщиков? Известно, что, помимо сдачи собственнику половины урожая «всех плодов», т. е. зерновых, вина, фруктов и т. п., арендатор должен был выполнять на участке некоторые работы по расширению пашни, насаждению новых виноградных лоз и фруктовых деревьев, приготовлению определенного количества виноградного вина, сусла или масла и т. п. В XIV в., когда в результате массовой смертности от эпидемий и голодовок не хватало- рабочих рук, эти работы частично оплачивались или записывались в счет уплаты долга. Однако чаще всего они выполнялись полностью на средства арендатора. Уже в XIV в., но во все большем объеме в XV, испольщики должны были, помимо половины урожая, поставлять собственнику так называемые «дополнительные дары»: кур, десятки, а порой и сотни яиц, до 10 и более пудов свинины или баранины.
Со второй половины XV в. нередко бесплатно выполнялись определенные работы на участке: перекопка или проведение новых канав между виноградниками, размеры которых фиксировались. Испольщик мог покинуть свой участок, лишь рассчитавшись полностью с землевладельцем и оставив новому арендатору навоз, солому, мякину и другие необходимые в хозяйстве материалы. Нередко землевладелец «сманивал» чужого арендатора и уплачивал его долг прежнему хозяину, однако записывая эту сумму в своих расчетных документах на счет нового арендатора.
Рабочие волы в хозяйствах испольщиков не воспроизводились, их ежегодно покупали на рынке. Как уже говорилось, часто половину сто
348
Глава 17. Итальянское крестьянство в XIV—XV вв.
имости вола собственник возмещал испольщику, так же, как и половину стоимости семян (чаще бобовых культур, а не главной культуры — пшеницы). Но и эти суммы нередко предоставлялись в долг.
Достаточно ли было оставшейся доли урожая, чтобы не только удовлетворить воспроизводственно-хозяйственные нужды, но и обеспечить необходимые средства существования для испольщика и его семьи? Проделанные до сих пор исследования (в этом направлении они только начались) показывают, что при всех колебаниях размеров дохода с участка, остававшегося в распоряжении арендатора, в зависимости от площади участка, «вклада» арендатора и собственника в воспроизводственный процесс, величины «дополнительных даров» и т. п. доля испольщика в лучшем случае лишь покрывала его самые насущные потребности, не оставляя ему, как правило, каких-либо излишков. Если он и выходил на рынок, то лишь для того, чтобы приобрести скот или семена, необходимые в хозяйстве, или же продать часть вина с тем, чтобы на эту сумму купить пшеницы, пшена или бобов, предметы одежды и обуви. В то же время земельные собственники, которым принадлежали десятки и сотни сданных в испольщину подере, нередко продавали на городском рынке до половины и более урожая. Мелкие же и средние землевладельцы-горожане, собственники одного-двух подере, часто пользовались доходами с них прежде всего для обеспечения нужд своей семьи в условиях острой нехватки продовольствия в итальянском городе (Котельникова, 1975, с. 128—141; Kotelnikova, 1981, р. 145—147; Гусарова, 1983, с. 72—84; Самаркин, 1971, с. 116—133; Imberciadori, 1968, р. 3—16; 1958, р. 254— 272).
Весьма часто доли арендатора не хватало и для обеспечения его самых необходимых потребностей. Хроническая задолженность испольщика — обычное явление в итальянской деревне. Известно, что многие испольщики прибегали к сторонним заработкам, работе по найму в соседних хозяйствах (вопреки договору с собственником подере), их жены нередко выполняли заказы на прядение или ткачество от городских сукнодельческих мастерских цеха Ланы или Калималы, а позднее — шелкоткацкого цеха Сэты. Во множестве литературных произведений и трактатах этико-нравоучительного плана описывается безысходность и нужда испольщиков, их постоянная задолженность землевладельцам.
Флорентийский купец XIV в. Паоло да Чертальдо отмечал постоянно шществующее у испольщиков чувство глухого недовольства и вражды но отношению к их господам, которое могло при незначительном поводе вырваться наружу. Он советовал пополану-землевладельцу по возможно-ли избегать встреч с крестьянами в праздничные дни, когда они «раз- рячены от вина», а посещать их в будни, во время полевых работ, . >гда они «спокойны» и «покорны» (Paolo da Certaldo, 1945, р. 102— 7’3).
В новелле сиенского писателя XV в. Дж. Сермини приводится запись азговоров, подслушанных автором среди крестьян. «Посмотри на моих ; бят, совсем раздетых и разутых,— говорит испольщик Ронконе друго-ш крестьянину Пьодже,— а он, владелец, все же требует половину :его: сыра, яиц, фруктов, овощей, льна, шафрана. Все надо делить полам, и я падаю от усталости, добывая и обрабатывая его половину так л как и мою...» (Гуковский, 1966, с. 8—10).
В одном из произведений, принадлежащем перу горожанина Падуи датируемом 80-ми годами XV в., подробно рассказывается о том, как шстьянин (виллан) всячески уклоняется от своих обязанностей по об-
349
III. Второй этап развитого феодализма работке участка, обманывает собственника при дележе урожая, доставляет ему худшие продукты, присваивает себе значительную часть денег, вырученных от продажи на рынке части урожая сеньора. Автор памфлета рекомендует принять все меры к тому, чтобы заставить трудиться и выполнять свои обязанности этих «неверных собак, невежественных и жестоких людей» (Merlini, 1881, р. 175—220).
Арендаторы мелких и мельчайших парцелл (будь то испольщики или аффиктарии) должны были осуществлять расходы по воспроизводству основных средств труда почти полностью на свой счет. Землевладелец принимал при этой форме аренды участие в издержках производства в минимальной степени. Хозяйства такого рода были более выгодны для собственника, чем подере, так как величина обложения с единицы площади здесь была выше, чем на подере, особенно при сдаче парцелл в аффикт. Арендатор парцеллы обычно мог обеспечить себя средствами существования с арендуемого участка лишь в размере не более половины необходимых потребностей. Поэтому неизбежными и необходимыми для него были иные — дополнительные (а порой и главные) источники дохода: занятие ремеслом, торговлей, наличие других арендованных или собственных земель, поденная работа в сельском хозяйстве и т. п. (Котельникова, 1975, с. 138—140; Kotelnikova, 1981, р. 145—149; Cherubini, 1974, р. 383—392).
Иной путь испольщина и срочная аренда аффикт проделали в Ломбардии, на севере страны. В долине р. По расширялась зона орошаемых лугов с применением ряда новых гидротехнических сооружений. В конце XV — середине XVI в. здесь начала распространяться крупная аренда, в которой возникали элементы капиталистического предпринимательства с постоянным использованием наемного труда. Наибольшее развитие получила аренда тремя-четырьмя арендаторами большого участка луга с целью производства сена на продажу или же крупный аффикт пашни с уплатой чинша натурой — зерном. Арендаторы, в свою очередь, сдавали землю в субаренду, отчасти прибегали к найму батраков. Размеры арендуемых комплексов возросли в XVI в. (теперь они нередко включали и пашню, и луг), увеличивались и размеры используемого наемного труда. Расширялась и сдача в аренду скота, крупным производителем которого стала Северная Италия (Chittolini, 1978, р. 828—844; Sereni, 1972, р. 176).
Однако в целом наемный труд в собственном смысле слова в XIV— XV вв. не получил широкого распространения в деревне. Чаще всего сезонными работниками или поденщиками была арендаторы или мелкие собственники соседних участков. Оплата их труда производилась деньгами, порой натурой, иногда они работали сдельно — от части выработанного продукта. Зарплата сельских наемных работников варьировала в зависимости от времени года. Нередко хозяева предоставляли им и питание. Статуты характеризуют наемных работников как сельских жителей, не имеющих семьи и земли и работающих «из-за бедности» поденно на полях и виноградниках. Порой особо подчеркивается, что семейный арендатор, даже не заключивший нового арендного договора, пе должен поденно работать в поле или на винограднике, а обязан взять в аренду новый участок (SB, 1348, rubr. 146, 147, 144; SF, 1415, rubr. 1222, L. IV; SAP —L. Ill, rubr. 85, L. II, p. 72).
350
Глава 17. Итальянское крестьянство в XIV—XV вв.
3. Сельские коммуны
Как и в предыдущий период, жизнь сельского населения Северной и Средней Италии протекала в рамках общинных объединений — сельских коммун. XII—XIII века были периодом, когда большая часть сельских коммун Северной и Средней Италии, одержав победу в борьбе с феодальными сеньорами за собственность или широкое распоряжение общинными угодьями, а также политико-административную автономию, достигла высшей степени своей самостоятельности и свободы, закрепленной в статутах, которые они сами и издавали. Однако лишь немногие коммуны (главным образом в горных районах Альп и Апеннин) смогли сохранить свою самостоятельность на сколько-нибудь значительный срок.
Господство феодалов очень часто сменялось подчинением сельской коммуны городу. Однако немало коммун в Романье, Пьемонте, Римской Кампанье и других областях и в XIV—XV вь. продолжали по существу оставаться несвободными общинами, члены которых находились в феодальной зависимости от сеньора коммуны и были обязаны ему многочисленными платежами и повинностями, вплоть до барщины и баналп-тетов. Нередки были случаи, когда сельская коммуна одновременно подчинялась городу и крупному феодальному сеньору, чаще всего епископу. Изучаемые нами столетия характеризуются возрастанием власти городов и синьорий (там, где они образовывались, как, например, в Северной Италии) над сельскими коммунами. Городские власти стремились принимать участие в составлении статутов сельских коммун. Если же их составляли специально избранные для этой цели представители сельской коммуны, то наряду с ними в этой процедуре участвовал городской но-тарий. Городские должностные лица утверждали сельские статуты, пересматривали и отменяли те из них (или отдельные их параграфы), которые они находили противоречащими интересам города, часть прежних постановлений сельских коммун включалась в городские статуты. При наибольшем подчинении коммун городу городские чиновники сами составляли сельские статуты. Городские правители назначали должностных лиц сельских коммун.
Подчинение сельских коммун городу достигалось и путем сокращения сферы деятельности должностных лиц сельских коммун. Города нередко присваивали себе право самим определять те функции, которые оставались на долю администрации (как правило, по менее значительным делам) сельских коммун. Почти во все более или менее крупные сельские коммуны города назначали своих подеста, ректоров, викариев, к которым переходил все больший круг дел.
Если некоторые городские постановления, особенно в период расцвета коммун, в определенной степени способствовали хозяйственному прогрессу, росту производства, то в XIV в. и позже регламентация сельскохозяйственных работ стесняла инициативу и самостоятельность коммун, и в первую очередь предпринимательскую деятельность зажиточных слоев.
Еще более ограничивали возможность расширения объема производства отдельных хозяйств предписания города об ограничении и строгой регламентации торговли зерновыми и некоторыми другими сельскохозяйственными продуктами, низкие цены, устанавливаемые на городском рынке, принудительная реквизиция зерна. Наиболее тяжелыми были многочисленные налоги, как имущественные, так и подворные, как постоянные, так и чрезвычайные.
351
III. Второй этап развитого феодализма
В XIV в. общинное землевладение уже сильно сократилось: значительная часть земель перешла в собственность или индивидуальное пользование, от чего выиграло в первую очередь зажиточное крестьянство. В большей степени общинные угодья сохранились в коммунах, расположенных в горных районах Северной и Средней Италии. Немалое место в их статутах занимало и регулирование перегонного скотоводства — с гор на равнину и обратно. В XV в. количество сельских коммун в округах крупнейших городов продолжало уменьшаться (Брагина, 1955, с. 286—301; Вернадская, 1959, с. 49—67; Котельникова, 1959, с. 133-170; Sorbelli, 1910; Toubert, 1960).
4. Крестьянские движения в XIV—XV вв.
В XIV—XV вв. Италия знала ряд крупных крестьянских движений, которые явились заметной вехой в истории классовой борьбы крестьянства и охватили всю территорию страны. Восстание Дольчино 1303—1304 гг. было наиболее зрелым по программным требованиям и действиям участников.
Идеи восставших, их требования всеобщего духовного и имущественного равенства, попытка осуществить эти идеи общности имуществ на практике (правда, главным образом в качестве военной меры), намерение создать вольную деревенскую коммуну с уравнительным разделом земли свидетельствуют о том, что движение Дольчино, будучи закономерным отражением перемен, происходивших в аграрном строе с конца XIII в., явилось одним из первых и важнейших открытых выступлений крестьян Европы против феодального общества. Грозную силу восставших осознавали не только местные правители — епископ Верчелли, маркизы Монферрато и Салуццо, но и папа Климент V, призвавший к крестовому походу против крестьян, и даже правители соседних стран. Восстание Дольчино, ознаменовавшее собой начало XIV столетия, являлось исключительно важным этапом классовой борьбы и потому, что здесь крестьянско-плебейская ересь соединилась с восстанием (Сказкин, 1981, с. 47-52, 249-263).
Ярко выраженная антифеодальная направленность отличала и восстание тукинов. Название происходит, возможно, от «tuchin» (лес) или «tuchinaggio» (объединение), или же от «tutti uno», «tuic ип» (выражение на пьемонтском диалекте, означающее «все как один»). Это крупнейшее крестьянское восстание разразилось в конце XIV в. в районе, близком к действиям восставших крестьян под предводительством Дольчино,—в округе Верчелли, Канавезе (северная часть Пьемонта), части пьемонтско-савойских земель, южной Швейцарии. Восставшие в разных районах не были связаны между собой и действовали стихийно и разрозненно. Наибольший размах движение получило в Канавезе, в округе Турина, где, начавшись в августе 1386 г., охватило десятки деревень. В этих районах имели место наиболее тягостные формы лично-наследственной зависимости крестьянства: барщина, произвольная талья, фор-марьяж, мэнморт, почти неизвестные крестьянам других областей Северной и Средней Италии. Восставшие разрушали феодальные замки, убивали сеньоров. Они пользовались широкой поддержкой населения соседних областей — от Бьеллы и долины Сезии до Аосты и Монферрато, где также были попытки выступлений. К началу 1387 г. тукины угрожали Сеттимо, расположенному в 10—12 км от Турина. Феодалы, вначале придерживавшиеся выжидательной тактики, объединились и
352
Глава 17. Итальянское крестьянство в XIV—XV вв.
весной 1387 г. наиболее крупные отряды крестьян были разгромлены войсками графов Савойи и Аккайя совместно с городским ополчением Кьери и Савицьяно. Все же граф Савойский вынужден был пойти на некоторые уступки. Возможно, что при этом он преследовал и политические цели — ослабить феодалов, своих противников. В июле 1387 г. крестьяне семи деревень, принадлежавших враждебному графам Савойским роду Канаведа, освобождались от формарьяжа, мэнморта и произвольной тальи, сокращалась их барщина, все они были объявлены подданными графа Савойского, которому были обязаны платить поголовный налог (Сказкин, Самаркин, 1970, с. 364—367).
Многие крупные крестьянские восстания XIV—XV вв. в Италии носили антиналоговый характер: среди требований восставших главное место занимали отмена или снижение тех или иных налогов или торговых пошлин. Это можно объяснить тем, что в системе эксплуатации крестьянства разного рода налогам со стороны города-государства принадлежало немалое место уже с конца XII — начала ХШ в., т. е. со времени подчинения городу сельской округи в результате победы над окрестными феодалами, когда к городу-коммуне переходили юрисдикция, административная и финансовая власть над прежними подданными этих сеньоров. Население округи, как и города, обязывалось выплачивать многочисленные прямые и косвенные, постоянные и чрезвычайные налоги. Подчас и все повинности прежних феодальных держателей, которые теперь становились городскими подданными, заменялись взносами в пользу города. В XIV—XV вв. налоговое обложение, особенно в связи с ростом бюрократического аппарата синьорий, сильно возросло.
Прямые налоги со второй половины ХШ в. взимались на основе системы эстимо (estimo). В документе, составленном специально выделенными для этой цели городскими чиновниками, против фамилии каждого главы семьи города или сельской коммуны проставлялась определенная денежная сумма коэффициента, обозначавшего платежную способность данного налогоплательщика, исходя из размера его недвижимости из расчета 7—10% доходности хозяйства. С начала XV в. утвердилась новая система налогообложения — кадастр, при которой учитывалось все имущество, в том числе и движимость. Неимущие семьи, а также должники, сумма долга которых превышала их доход, не освобождались от налогообложения, их платежеспособность оценивалась минимальной (но для них немалой) цифрой — от 25 до 100 лир (Barbadoro, 1929; Conti, 1965, I, III; Casini, 1965, р. 3-6).
Порядок описи имущества и взимания налогов на основе эстимо и кадастров заключал в себе огромные возможности для злоупотреблений чиновников.
Антиналоговые выступления крестьян в округе Пистойи происходили на протяжении всего XIV в. В 1303—1307 гг. под руководством Музоне делла Москакьи в разгар борьбы коммуны с Луккой и Флоренцией крестьяне горных районов отказались платить налоги, перешли к открытым выступлениям и блокировали важнейший торговый путь на Болонью.
Волнения продолжались и в 1346, 1349, 1351, 1352 и 1356 гг. В 1358 г. все селькое население дистретто выступило против городских правителей, которым пришлось пойти на уступки и смягчить налогообложение. В 1401—1403 гг. во время антифлорентийского восстания нобиля Ричар-до Канчелльери с оружием в руках поднялись десятки сельских коммун горных и холмистых районов. Прекратились сельскохозяйственные работы, крестьяне требовали снижения рент и налогов, покидали земельные
•2 История крестьянства в Европе, т. 2	353
III. Второй этап развитого феодализма участки. В 1455 г. крестьянское войско захватило даже часть городских кварталов (Herlihy, 1972, р. 233—237).
В 1459 г. все крупнейшие провинции Неаполитанского королевства были охвачены восстанием крестьян, испытывавших тяготы феодальных платежей и повинностей, стихийных бедствий и эпидемий. Особенно страдали крестьяне от налоговой политики Арагонской династии. Налог на очаги (фоколерро) отнимал значительную часть урожая, поэтому его отмена стала главным требованием крестьян. Восстание началось весной 1459 г. Вначале отказ крестьян платить налоги был использован баронами, возглавлявшимися графом Чентеллесом, выступавшими против короля Ферранте I Арагонского.
Летом того же года начался новый этап крестьянского движения. Была выработана общая программа, главным требованием которой являлась отмена фоколерро. Летом численность восставших под руководством Николо Тосто достигла 20 тыс. человек. Крестьяне громили и сжигали замки баронов, одержали несколько побед над королевскими войсками. Осада крестьянами Козенцы, местопребывания губернатора Калабрии, заставила короля Ферранте I организовать поход в Калабрию, к которому присоединились почти все бароны области. Крестьянское войско, укрепившееся на вершине одной из гор в деревушке Кастильоне, было разбито, однако крестьянские выступления продолжались еще два месяца в других местах области. Крестьян обязали выплатить все просроченные платежи, но и со стороны короля были сделаны некоторые уступки (Сказкин, Самаркин, 1970, с. 367—370).
В 1462 г. произошло крупное крестьянское восстание в округе Пьяченцы во главе с Бьянко Гранелло и «крестьянским императором» Пелидзарро (Пелоджо). Восстание было направлено против миланского герцога Франческо Сфорцы, ставшего в 1448 г. синьором города. При нем были введены высокие пошлины и многочисленные ограничения продажи продовольствия: зерна, мяса, вина. Крестьяне штурмом взяли дворец капитана контадо в Ладзевольо, сожгли дома оказавших сопротивление горожан и выпустили из тюрем должников. 7-тысячное крестьянское войско подступило к Пьяченце, предъявив наместнику герцога свои требования: отменить налог на помол зерна, разрешить свободную продажу продуктов в городе и округе, уменьшить пошлины на продаваемые вино, зерно, скот. После долгих безрезультатных переговоров с наместником герцога крестьяне вместе с войском врага Сфорцы графом Ангвиссолой осадили резиденцию миланского комиссара, но феодалы бросили их на произвол судьбы и восстание было подавлено (Leicht, 1946, р. 190).
Крестьянские восстания конца XIV—XV в., носившие антиналоговый характер, отличались по своему содержанию как от восстания Дольчи-но, так и от восстания тукинов. Отсутствие программных требований, которые содержались в движении Дольчино (хотя и под религиозной оболочкой), снижало в определенной степени идейный уровень движений. Тем не менее было бы ошибочным рассматривать эти восстания как низшую ступень в истории выступлений итальянского крестьянства XIV— XV вв. Размах антиналоговых движений был необычайно велик даже по сравнению с восстанием Дольчино. Восставшие, выступая против налогов, защищали не только собственные интересы, но и интересы значительной части населения города и округи, прежде всего малоимущих слоев. Эти движения, как правило, были связаны с другими формами политической борьбы этого периода, что, возможно, способствовало их
354
Глава 17. Итальянское крестьянство в XIV—XV вв.
широкому распространению. Но стихийность, разобщенность, недостаточное осознание собственных целей обусловили их поражение.
*
Итак, в XIV—XV вв. в положении крестьянства Средней и Северной Италии произошли существенные перемены. Главной фигурой в деревне стал срочный арендатор-испольщик, сменивший традиционно-наследственного держателя-либеллярия. Предпосылками распространения срочной аренды были структурные сдвиги в системе землевладения и землепользования, и прежде всего концентрация в руках богатой торгово-промышленной прослойки города земельных владений, принадлежавших мелким и средним собственникам, а также наследственным держателям, либелляриям и получившим освобождение, но не выкупившим свои наделы колонам и сервам. Земельное богатство состоятельной пополанской верхушки увеличивалось, кроме того, за счет общинных владений сельских коммун, частично — нобилей и церкви. Происходило укрупнение мелких участков и образование крупных компактных комплексов — подере, хозяйство на которых велось по типу поликультуры. «Кризисные явления» XIV в. (эпидемии, неурожаи, голод, забрасывание земель и целых поселений), безусловно, повлияли на характер и темпы преобразований в деревне, но не смогли остановить поступательного развития аграрных отношений.
Переход к системе испольщины был прогрессивным: она была переходной формой от феодальной ренты к капиталистической и тем самым олицетворяла новую ступень в развитии арендных отношений. Вместе с тем в конкретной итальянской действительности основная тяжесть расходов по приобретению орудий и средств труда падала на арендатора, который, будучи лишен каких-либо прав хозяйственного распоряжения участком, оказывался мало заинтересованным в прогрессе агрикультуры, улучшении плодородия и продуктивности земель. Росту вложений арендатора на хозяйственные нужды препятствовал и чрезвычайно низкий уровень его жизни.
Аренда исполу парцелл, занятых зерновыми или специализированными культурами, а также аффикт парцелл, реже аффикт подере, большей частью распространенный на церковных землях, в силу особенностей договорных отношений давали больший доход землевладельцу при гораздо менее значительном участии в издержках производства: это предполагало большую возможность привлечения поденщиков или сезонных рабочих; подобная форма аренды содержала в себе большие потенции прогрессивного аграрного развития в будущем.
Однако преобладание в Средней и Северной Италии городского землевладения с господствующей испольщиной на подере (а не арендой парцелл) содействовало здесь замедлению, а в дальнейшем и стагнации аграрных отношений. Этот процесс был усилен ростом феодальных по своему характеру «дополнительных» обязательств испольщиков, а также стойкостью феодальных отношений, сохранением большого объема повинностей зависимых крестьян, в том числе и наиболее тягостных форм их личного подчинения сеньорам в таких областях, как Пьемонт и Романья, Юг Италии, Сицилия и Сардиния, Фриуль и некоторые другие.
В Северной Италии, в Ломбардии появление с конца XV в. крупной аренды и ширившееся постепенно использование арендаторами наемного труда знаменовали начало перестройки арендных отношений и возникновение элементов капиталистического предпринимательства. Но перекройка здесь растянулась по меньшей мере на два-три столетия.
12*
ГЛАВА 18
КРЕСТЬЯНСТВО СТРАН ПИРЕНЕЙСКОГО ПОЛУОСТРОВА BXIV-XVbb.
События XIV—XV вв. на Пиренейском полуострове имели огромное значение не только для внутреннего развития испанских государств, но и для всей Европы. В XIV—XV вв. взятием Гранадского эмирата завершается продолжавшаяся почти восемь веков Реконкиста. В XV в. происходит политическое объединение испанских территорий, за исключением Португалии. Развиваются города: Севилья, Гранада, Кордова превращаются в центры международной торговли. Конец XV в. ознаменовался началом Великих географических открытий. Одновременно изменение внутриполитической и экономической ситуации в Испании повлекло за собой в XV в. ряд крупных крестьянских волнений. В то Же время именно этот период в Испании отмечен спадом сельскохозяйственного производства, сокращением населения, появлением значительных площадей заброшенных земель. Реконкиста и колонизация на ее последнем этапе, кризисные явления в сельском хозяйстве, изменения в структуре землевладения и характере крестьянского держания, влияние этих факторов на положение крестьянства — вот те вопросы, которые мы попытаемся рассмотреть в данной главе.
1.	Колонизация Андалусии
Для Кастильского и Арагонского королевств Реконкиста закончилась в разное время. Взятием Валенсии в 1238 г. была завершена арагонская Реконкиста; дальнейшее расширение владений Арагона могло быть произведено только в нарушение договора с Кастилией. Поэтому с конца XIII — начала XIV в. экспансионистские устремления Арагона направлены вне полуострова — в Тунис, Сицилию, Италию. Кастилия же продолжала борьбу с арабами. На протяжении XIV—XV вв. земли Гранадского эмирата постепенно переходят к Кастилии. Уже при завоевании территорий южнее р. Тахо огромные земельные площади были переданы королевской властью в руки крупных феодалов — монастырей, военнорыцарских орденов, светских феодалов. То же происходило и в XIV— XV вв. Так, основная территория Андалусии была разделена между семью собственниками; Эстремадурой владели герцог де Фигероа и орден Калатрава (Литаврина, 1966, с. 41). Крестьянам при завоевании Гранадского эмирата была роздана лишь малая часть захваченных земель. Тем не менее для Кастилии XIV—XV вв., так же как и в более раннее время, характерны миграционные процессы, связанные с заселением отвоеванных земель, хотя и не в прежних масштабах.
2.	Кризисные явления в деревне. Состояние сельского хозяйства
Уже с конца XIII в. в экономике Кастилии и других испанских территорий появляются признаки некоторого спада и кризисных явлений: сокращаются площади обработанных земель, растут цены на продукты сельского хозяйства и т. д. Особенно это заметно с начала XIV в. Не-
356
1 лава 18. Крестьянство Пиренейского полуострова в XIV—XV вв.
которые причины этих явлений были общими для стран Западной Европы: эпидемии, неурожайные годы, голод. В середине XIV в. эпидемия чумы наносит значительный урон населению, особенно в прибрежных районах — в Валенсии, в Каталонии, на Балеарских островах (Dufourcq, Gautier-Dalche, 1983, р. 223). В Арагоне и Каталонии потери составили до 68% населения (Nueva historia, 1973, р. 223). Кастилия меньше испытала на себе влияние «черной смерти», однако и здесь за восемь лет после начала эпидемии количество населения в некоторых деревнях сократилось на две трети; в округе Валенсии из 460 селений 82 исчезло (Cabrilla-па, 1968).
Деревня Кадия в Алъпухарре — типичное поселение в Южной Испании, сохранившее традиционные арабские формы
357
111. Второй этап развитого феодализма
Сложным оставалось и политическое положение на полуострове. На протяжении XIV—XV вв. Арагон и Кастилию непрерывно сотрясали династические войны, смуты и междоусобицы знати, в ходе которых различные группировки знати, выдвигая своих претендентов на престол, боролись не только против укрепления королевской власти, но и за сохранение и перераспределение земельных владений (особенно в условиях фактически закончившихся завоеваний на полуострове). Прекращение династических распрей после брака наследницы кастильского престола Изабеллы и арагонского короля Фернандо отнюдь не означало политического и экономического объединения страны., Кастилия и Арагон не имели крепких экономических связей и еще долго были политически обособлены. Внутри Арагона Каталония и Валенсия во многом сохраняли самостоятельность, так же, как и Майорка. Кастилия, Каталония, Арагон, Валенсия имели собственные кортесы. Отсутствовал единый политический центр в стране.
Значительной оставалась и экономическая обособленность отдельных районов страны. Северные области полуострова, изолированные в период арабского господства от Средиземноморья, традиционно поддерживали экономические связи с Францией, Англией и Нидерландами. Торговля с этими странами велась через порты Галисии, Астурии, Бискайи, захватывала также районы Леона и Старой Кастилии. Подъем экономики в этих районах в XII—XIII вв. сменяется в рассматриваемый период некоторым застоем в связи с перемещением в ходе Реконкисты к югу центра политического и экономического развития страны. Центральные области Испании тяготели к району Толедо. Здесь возникает значительное количество городов и городков с развитым ремесленным производством и торговлей продуктами сельского хозяйства. Андалусские города, переживавшие в XIV—XV вв. период подъема, были ориентированы на Внешние связи с Средиземноморьем.
Все эти обстоятельства усугублялись в Кастилии XIV в. одним существенным моментом. Уже в конце XIII в. после волнений арабского населения было принято решение об изгнании мавров; меры подобного рода принимались и в дальнейшем (Ruiz, 1979). Переселенцы с севера были не в состоянии быстро перенять традиции земледельческой культуры южной Испании. Некоторые из них, так и не привыкнув к климату и условиям труда, возвращались обратно. В результате резко сократилось сельское население Андалусии, ее плодородные земли во многих местах оказались заброшенными, ирригационные системы приходили в упадок. Во многих районах (Андалусия, Каталония) наблюдается отток сельского населения в города (Dufourcq, Gautier-Dalche, 1983, р. 144; Пискорский, 1901, с. 147—148). Результатом всего этого было падение урожайности, сокращение производства зерновых и уменьшение общего количества продуктов питания, тем более, что основное внимание теперь было обращено на возделывание таких культур, как оливы и виноград (Ruiz, 1979; Nueva historia, 1973).
Кризисные явления были характерны и для северных и для южных районов полуострова. Во многих местностях появились необработанные земли, заброшенные участки, пустоши (Cabrillana, 1972; Garcia Garcia, 1980, р. 274 etc.). Масштабы запустения были различны. Если феодал предоставлял льготные условия обработки пустошей, то старые поселения восстанавливались, производились новые распашки (Garcia Garcia, 1980, р. 277—278). Запустению и обезлюдению прежде всего были подвержены мелкие деревни, не имевшие возможности сопротивляться
358
Глава 18. Крестьянство Пиренейского полуострова в XIV—XV вв.
злоупотреблениям и насилию феодалов, налоговому гнету, неурожаям* противостоять военным столкновениям (Cabrillana, 1972). Сокращение количества рабочих рук и объема сельскохозяйственной продукции имело своим следствием рост цен и заработной платы наемным работникам и поденщикам. За первую половину XIV в. цены на сельскохозяйственную продукцию выросли в 6—10 раз и поднялись еще более за время эпидемий (Ruiz, 1979, р. 552). Повышение же платы наемным работникам вызвало ответную реакцию со стороны феодального государства. Ряд кортесов на протяжении XIV в. принимают акты об ее ограничении как в Кастилии, так и в Арагоне, Каталонии (Valdeon Baruque, 1979, р. 86; Valdeavellano, 1973, р. 263).
Все это обусловливало глубокий экономический и демографический спад, оказавший на развитие государств Пиренейского полуострова тем более глубокое влияние, что он сочетался с изменениями в характере земледелия и в соотношении земледелия и скотоводства.
Каково же было общее состояние сельского хозяйства? Наметившаяся ранее специализация областей в XIV—XV вв. углубляется. Многие районы Старой и Новой Кастилии, Арагона производили зерно, которое вывозилось в другие области страны, а в урожайные годы шло на экспорт. Среди зерновых, как и прежде, главное место занимали пшеница, ячмень, реже рожь. Арагон в это время вывозит пшеницу и ячмень в Каталонию, где ощущается нехватка зерновых. Садоводство и огородничество особую роль играло на юге Испании, в долинах Гвадалквивира и Хукара (Nueva historia, 1973, р. 45). На центральных плато и в Южной Испании все большее значение приобретает оливководство. В Каталонии начинают возделывать технические культуры — шафран, анис, в Андалусии выращивают и экспортируют сахарный тростник, тутовник (Dufourcq, Gautier-Dalche, 1976, р. 131, 157).
Повсеместно в Кастилии наблюдается рост площадей под виноградниками (Garcia Garcia, 1980, р. 364; Vicens Vives, 1959, р. 231; Huetz de Lemps, 1967, p. 210—212). Вино вывозится в Англию, Фландрию, на север Европы. К концу XV в. складываются основные зоны производства вина: Андалусия (с центрами в Хересе и Кордове), Ла-Манча, Риоха и долина Дуэро (округи Вальядолида и Торо).
Агротехника в XIV—XV вв. не претерпевает сильных изменений. По-прежнему основным типом севооборота остается двухполье. В редких случаях деления поля на три клина ежегодно обрабатывается лишь один клин (Фрязинов, 1965, с. 90; 1961, с. 185—189). Объяснение этого, факта коренится в климатических условиях большей части Испании — а именно существовании опасности засухи. Урожайность зерновых составляла сам-4 —сам-5 (Фрязинов, 1965, с. 95). В Андалусии и Каталонии уровень развития земледелия (урожайность, система орошения, возделывание интенсивных культур) был несколько выше, чем в центральных областях Испании (Фрязинов, 1961, с. 193). Однако и здесь сказались описанные выше кризисные явления, вызвавшие в XIV — начале XV в. спад сельскохозяйственного производства. На протяжении XV в. прогресс в агрикультуре происходит в основном за счет роста интенсивных отраслей (виноградарство, садоводство, огородничество), особенно вокруг больших городов; в то же время расширяются обрабатываемые площади (Nueva historia, 1973, р. 49, 59; Литаврина, 1975, с. 159).
В это время получает дальнейшее развитие скотоводство. В конце XIII — начале XIV вв. на полуострове появляется новая порода длинношерстных овец — мериносы, в связи с чем отчасти и возрастает спрос
359
III. Второй этап развитого феодализма
йа испанскую шерсть. Опа вывозилась в Англию и Фландрию. Развитию перегонного скотоводства способствовало запустение пахотных земель, захватывавшихся скотовладельцами или использовавшихся феодалами под пастбища. Овцы перегонялись с летних пастбищ Сьерры на зимние пастбища Эстремадуры и Андалусии. Если в начале XIV в. количество овец на отгонных пастбищах составляло 1,5 млн. голов, то через полтора столетия их насчитывалось около 2,7 млн. голов (Vicens Vives, 1959, р. 232).
В сферу перегонного скотоводства втягивались мелкие горожане и крестьяне. К концу XV в. Места объединяла уже около 3 тыс. человек. Однако контроль над ее деятельностью находился в руках крупных скотовладельцев, обладавших тысячными стадами. Так, монастырь Эскори-ала имел стадо в 40 тыс. голов, герцог Бахара — 25 тыс. и т. д. (Vicens Vives, 1959, р. 236). В XIV—XV вв. овцеводство приобретает Товарный характер (Литаврина, 1976, с. 158; Nueva historia, 1973, р. 48). Наряду с этим сохранялось и стационарное животноводство. Разводили коз, овец, свиней, крупный рогатый скот, особенно в Андалусии. Однако во многих районах стационарное животноводство играет лишь вспомогательную роль, отступая на второе место после земледелия (Garcia Garcia, 1980, р. 371—373).
Изменения в сельском хозяйстве затронули далеко не все районы Испании. По мнению испанских ученых, уровень развития агротехники па большей части полуострова значительно отставал от других европейских стран. В Кастилии развитие сельского хозяйства происходило за счет резкого крена в сторону товарного овцеводства (Nueva historia, 1973, р. 48—49). В конце XV в. часть пустошей и пастбищ вновь начинает распахиваться, но ужй под виноградники, сады, огороды и т. д.
3.	Сеньория и положение крестьян bXIV-XV вв.
Сохранению и расширению сеньорий способствовало введенное в действие еще во времена правления Альфонсо X, в конце XII в., установление майората. При преемниках Альфонсо X институт майората продолжал развиваться. Со второй половины XIV в. большинство королевских пожалований совершалось именно на основе неотчуждаемости и неделимости владений и наследования по праву первородства. Чаще эти сеньории представляли собой раздробленные владения. Домен в них почти отсутствовал. Большая часть земли была роздана в держания или в аренду зависимым крестьянам. В XIV в. значительные площади отводились и под пастбища (Valdeavellano, 1973, р. 247—248).
Кроме прямого пожалования земель короли даровали феодалам право сбора податей с определенной территории (онра) и право получения доходов пли их части с королевских земель (тьерра).
Форма ренты была в XIV—XV вв. неоднородной. В северных районах — в Галисии, Леоне, а также в Арагоне и Каталонии в старых сеньориях сохранились барщинные службы. Наиболее распространены были оброки продуктами, заменявшиеся иногда денежным эквивалентом. В отдельных местностях вся совокупность платежей была заменена единым денежным взносом раз в год. Многочисленными оставались и повинности, связанные с обязанностями по охране и ремонту замков, укреплению дорог и т. д.. хотя в это время они нередко коммутируются (Garcia Garcia, 1980, р. 338—340; Фрязинов, 1965, с. 98, 99, сл.).
360
Глава 18. Крестьянство Пиренейского полуострова в XIV—XV вв.
Кризисные явления в экономике заставили феодалов искать пути компенсации понесенного ущерба. Во многих случаях они видели такой путь в замене натуральных платежей денежными. Часто феодалы стремились сократить сроки держания или арендного договора с последующим повышением ренты, включением в договоры новых платежей и служб (см.: Пискорский, 1901, с. 132). Имели место и случаи прямого насилия, сгона крестьян и превращения земель в пастбища. Часть каталонских феодалов вернулась к требованию уплаты «дурных обычаев» (Пискорский, 1901, с. 165—168). Даже в Кастилии, где это не было распространено, наблюдаются попытки возродить баналитетные права сеньоров (Valdeon Baruque, 1979, р. 92).
Рассмотрим крестьянское население сеньорий в этот период. В некоторых районах, преимущественно на севере страны, в Астурии, Леоне, Галисии, Старой Кастилии продолжают существовать соларьего — крестьяне, имевшие чаще всего в наследственном держании наделы, уход с которых был затруднен, и обладавшие ограниченными личными правами. В XIV в. законодательно оформляется фактически уже сложившееся право соларьего покидать своего сеньора, сохраняя имущество, а также менять надел в пределах сеньории. Укрепляются наследственные права соларьего на наделы. В отдельных районах исчезают те или иные повинности, в частности, весьма редки становятся платежи, связанные с личной зависимостью (Salomon, 1964, р. 194); иногда они коммутируются и теряют свой первоначальный смысл.
Значительную часть крестьянского населения составляли держатели, получавшие землю на договорных началах (эредеро, фореро, печеро). Договоры на держания могли заключаться на разные сроки — на время жизни одного или нескольких поколений или навечно. Для разных районов полуострова соотношение типов договоров было различным. В общем, видимо, преобладали держания вечнонаследственные (Salomon, 1964, р. 158; Garcia Garcia, 1980, р. 323—324). По договору держатели могли получать как целые наделы, состоявшие из усадьбы и земель разного хозяйственного назначения и угодий, так и отдельные участки земли: виноградники, поля и т. д. Согласно договору держатели уплачивали поземельный платеж в натуральной или смешанной форме. Размеры его сильно отличались в отдельных районах и во владениях разных сеньоров. Чаще всего взималась третья или четвертая часть урожая, как с зерновых, так и с винограда. Но встречаются случаи и более высоких платежей — до половины урожая (Alamo, 1950, № 532 и др.). Однако в некоторых случаях они снижались до одной шестой и даже одной десятой доли урожая. Как правило, в северных районах платежи выше, точно так же как в церковных вотчинах по сравнению во светскими (Фрязинов, 1965, с. 98; Salomon, 1964, р. 158—160).
Держатели по договору были связаны с сеньором не только в поземельном отношении. Ряд прежних феодальных платежей взимались о, каждого такого держания (Garcia Garcia, 1980, р. 338—340; Фрязинов, 1965, с. 99). Однако его владелец мог свободно покинуть надел, продав или обменяв его.
В очень небольших количествах, но все же сохраняются в этот период и сервы. Они используются преимущественно как дворня, на работах в садах и виноградниках сеньора, а также на домениальных пахотных землях, если таковые имелись, в частности, в монастырских хозяйствах (Alamo, 1950, № 506; Belda, 1948, № 243; Garcia Garcia, 1980, p. 307),
361
111. Второй этап развитого феодализма
Сходные с описанными выше формы крестьянской зависимости существовали и на землях, принадлежавших городам и находившихся в собственности городских землевладельцев. Крупные и средние комплексы земли сдавались в держание на основе договора. В основном на этих землях договоры заключались на срок жизни держателя или двух-трех поколений. Существовала также и краткосрочная аренда, преимущественно отдельных участков, в том числе виноградников (Yzquierdo-Benito, 1980, р. 365—378). Нередко в помощь съемщикам-держателям нанимались работники (Vicens Vives, 1959, р. 225).
В северных районах Кастилии и в этот период существовали бегетрии. Они не получили развития южнее Дуэро. Однако в Старой Кастилии еще в середине XIV в. более четверти всех поселений оставались бегетриями (Пичугина, 1965, с. 111). Формально и в XIV в. за бегетриями признается право выбирать сеньора как «от моря до моря», .так и «из одного рода». Но к середине XIV в. большая часть бегетрий попала в руки семейства Лара (Пичугина, 1965, с. 119). Юридически оставаясь свободными, члены бегетрий несли в пользу сеньора различные, достаточно обременительные повинности (инфурсьон, янтар, в бегетриях, дарованных деревне самим сеньором, иногда и маньерию). В XIV в. при составлении переписи поселений Кастилии — «Телячьей книги бегетрий» — была произведена фиксация обязанностей жителей бегетрий. Кроме сеньориальных платежей, члены бегетрий платили также и государственные налоги.
Одновременно со все большим подчинением феодалу бегетрии в целом, некоторые их обедневшие члены попадают в зависимость типа соларьего (Пичугина, 1965, с. 121). Тем не менее даже в это время бегетрии, как наиболее сплоченные крестьянские коллективы, сохраняли больше возможностей противостоять натиску феодалов, особенно в период войн и междоусобиц и попыток сеньоров возродить старые феодальные обычаи. В отличие от крестьян-соларьего члены бегетрий подлежали по большей части королевской юрисдикции.
Особенно тяжелые формы крестьянской зависимости были характерны Для Каталонии и Арагона. Еще в конце XIII в. происходит законодательное прикрепление каталонских крестьян — ременсов — к земле. В Арагоне в XIV в. в юридической теории и практике было признано право сеньора на жизнь крестьянина. В XIV в. ременсы составляли не менее четверти всего крестьянского населения Каталонии, в Старой Каталонии их было большинство. Ременсы должны были по-прежнему выполнять «дурные обычаи», подлежали сеньориальному суду, где сеньор обладал и правом высшей юрисдикции, вплоть до вынесения смертного приговора. Освобождение ременсов через выкуп, возможность которого была прокламирована еще в XIII в., тормозилось сеньорами (Пискорский, 1901, с. 117).
С возникновением кризисных явлений в экономике феодальные собственники пытались преодолеть трудности как повышая норму эксплуатации, усиливая внеэкономическое принуждение и возвращаясь к старым феодальным правам, так и заменяя денежными платежами натуральные й отработочные повинности. Часть феодалов идет и на то, чтобы получить единовременный выкуп за личные повинности. Однако процесс этот растянулся на столетие. В середине XV в. каталонское крестьянство в результате упорной борьбы добилось права сходов для решения вопроса о выкупах. И лишь в конце XV в. с оружием в руках оно смогло до
362
Глава 18. Крестьянство Пиренейского полуострова в XIV—XV вв.
биться проведения выкупной операции (Арский, 1936, с. 97; Hinojosa-y-Naveros, 1948, I, р. 96—98) \
Однако и в XIV—XV вв. на Пиренейском полуострове сохранялся слой свободных мелких земельных собственников, хотя и в меньших масштабах, чем в прежние века 1 2.
Вопрос о степени участия крестьян и крестьянского хозяйства в рыночных связях мало разработан в испанской историографии. Наличие в составе крестьянских повинностей денежных платежей, рост городов, развитие рынков и ярмарок, некоторые прямые данные о вывозе на городские рынки крестьянами сельскохозяйственной продукции дают возможность говорить о существовании этих связей. Однако их уровень, степень постоянства, соотношение участия в них крестьян и сеньоров требуют дальнейшего изучения.
Несколько определеннее, чем для других районов, можно говорить о развитии товарно-денежных отношений в Португалии. В то же время, видимо, именно в этот период сильнее сказываются различия между Португалией и Кастилией. Характерная для Португалии широкая экспортная торговля была основана преимущественно на вывозе продукции земледелия. Резкий рост в XIII в. городов, базировавшихся в основном на заморской торговле, их связи с аграрным производством привели к более значительной товаризации сельского хозяйства, чем в соседних землях. Видимо, в связи с этим и дифференциация крестьянства приобрела больший масштаб. Наряду со значительным числом безземельных и малоземельных крестьян существовала прослойка зажиточных крестьян, обладавших обширными земельными владениями и использовавших труд сельских наемных работников (Cunhal, 1975, р. 38—40; Hoffmann, 1971, р. 922). Последние применяются и на землях феодальных собственников и городских землевладельцев. Стремление преодолеть трудности в сельском хозяйстве толкало феодалов на сокращение сроков крестьянских договоров и ухудшение их условий, что в свою очередь усугубляло расслоение крестьянства. Тем же стремлением было вызвано и издание в 1375 г. знаменитого «Закона о заброшенных наделах». Среди других положений закон устанавливал максимум оплаты труда наемных работников и строгие наказания за его нарушения, вводил для крестьян имущественный ценз в 500 либр, наличие которого освобождало от принудительного найма. При невозможности обработать пахотные земли самостоятельно, земледелец был обязан сдать их в аренду. Таким образом, закон отразил наличие значительного расслоения в деревне и одновременно способствовал укреплению зажиточной части крестьянства, имевшей возможность арендовать земли и нанимать батраков.
4.	Крестьянские движения в XIV—XV вв.
В XIV—XV вв. Пиренейский полуостров не раз потрясали крестьянские волнения и вооруженные восстания. В основном они были связаны с усилением гнета со стороны феодалов, их попытками вернуться к старым порядкам, а также стремлением крестьян к беспрепятственному расшире
1 Особое положение сложилось на Балеарских островах, которые издавна были центром работорговли. В аграрной сфере здесь дольше, чем где-либо, сохранялось использование рабского труда, значительно расширившееся в XIV в. и приведшее к частичному сгону с наделов крестьян.
2 В этот период постепенно исчезают кабальеро-вильяно — привилегированный слой кастильского крестьянства. Верхушка его вливается в нижние слои дворянства
363
111. Второй этап развитого феодализма
нию самостоятельности своих хозяйств. В начале XV в. начинается восстание в Галисии, районе, где в наибольшей степени сохранились формы зависимости типа соларьего, а эксплуатация крестьянского населения была выше, чем в других областях Кастилии. В 1421 г. крестьяне трех деревень поднялись против своего сеньора. Вместе с присоединившимися к ним жителями соседних мест они составили значительную силу (по сообщению хрониста — несколько тысяч человек). Они называли себя братьями (эрмандино) и создали братство (эрмандад). Не покушаясь на права и доходы королевской власти, эрмандино разорили земли своего сеньора епископа Сантьяго, осадили замок, уничтожили укрепления вокруг него. Восстание было подавлено королевскими войсками (Альтами-ра-и-Кревеа, 1951, I, с. 279; Фрязинов, 1957, с. 110—112). В конце 60-х годов оно вспыхивает с новой силой. Эрмандино вновь разрушают замки, убивают сеньоров. Но в этот раз восстание было использовано в своих целях знатью; оно постепенно теряет свою антифеодальную направленность и вливается в междоусобные распри феодалов (Альтамира-и-Кревеа, 1951, I, с. 279; Фрязинов, 1957, с. 114).
Сходное движение возникло в 30-е годы в провинции Алава, где издавна существовали крестьянские организации — эрмандады. В ходе восстания крестьяне с оружием в руках требовали признания королевской властью эрмандад, в том числе и объединяющих несколько селений. Восстание было подавлено, а эрмандады в Алаве разбиты и фактически прекратили свое существование. В Кастилии происходили и другие выступления (в Басконии, Леоне, Андалусии), однако значительно меньшего масштаба.
Наибольшего размаха борьба крестьянства достигла в Каталонии и на Балеарских островах. В Каталонии крестьяне начали сбор денег по дворам для выкупа ременсов. Одновременно крестьяне прекратили платежи феодалам. Но в 1455 г. король временно запретил сбор денег, а феодалы вновь стали взимать с крестьян повинности в прежних размерах. Это вызвало среди крестьян сильные волнения. В 1462 г. возникли первые вооруженные отряды. Крестьяне осаждают и берут штурмом замок Бе-валю, происходят волнения в Хероне. В движении принимали участие как ременсы, так и крестьяне других категорий. Было создано крестьянское ополчение, которое содержалось на средства, собираемые с крестьянских дворов. Лишь в результате раскола в крестьянском движении ослабленное крестьянское войско было разбито силами каталонских кортесов. В соответствии с решением кортесов 1481 г. все прежние платежи и порядки были восстановлены. Уже через год после этого восстание разгорается с новой силой. Во главе его становится крестьянин Пере Сал. Крестьянское войско ведет вооруженную борьбу, расправляется с феодалами, осаждает города. Партизанская борьба продолжается даже после того, как крестьянское войско было разбито силами феодалов. Сила крестьянского сопротивления была столь велика, что феодальному государству пришлось пойти на уступки крестьянам. По решению кортесов третейским судьей был избран король Арагона Фернандо Католический. Для совещания были приглашены представители крестьянских отрядов, и в 1486 г. была издана Гваделупская сентенция, согласно которой за единовременный выкуп в 60 солидов или ежегодный взнос 3 солида в Ка-
(в это время термины «идальго» и «кабальеро» становятся синонимами.— Алътами-ра-и-Кревеа, 1951, I, с. 272), остальные превращаются в мелких земельных собственников крестьянского типа или в держателей (Dujourcq, Gautier-Dalche, 1976, р. 189).
364
Глава 18. Крестьянство Пиренейского полуострова в XIV—XV вв.
талонии отменялись шесть «дурных обычаев». Отменялось право феодального суда. Крестьяне могли свободно уходить от феодала с движимым имуществом, могли приобретать на свои средства землю. Две трети недоимок за годы восстания прощались крестьянам. Отменялись новые платежи, установленные сеньорами с целью повышения ренты (Пискорский, 1901, с. 212-213).
На Балеарских островах феодалы потребовали у крестьян, желавших выкупить «дурные обычаи», грамоты, подтверждавшие их права на наделы. Поскольку крестьяне, конечно, не могли представить документы, начался сгон крестьян с земли. Ответом на это были крестьянские волнения. Уже в 1450 г. собралось крестьянское ополчение, насчитывавшее до 6 тыс. человек, под предводительством батрака Симона Балестера. Оно осадило Пальму и вынудило феодалов острова пойти на переговоры с крестьянами и послать депутацию к королю. Переговоры с королем тянулись долго. Постепенно на сторону крестьянства перешла городская беднота. Не дожидаясь конца переговоров, феодалы организовали карательную экспедицию против крестьян. Ополчение снова переходит к открытым военным действиям. Была сделана также попытка создать собственный галерный флот, для чего был введен подворный денежный взнос. Это оттолкнуло от повстанцев часть крестьянства. Ослабленное ополчение крестьян потерпело поражение в битве под Инкой. На крестьян было возложено возмещение военных убытков и недоимок, что вызвало поток эмиграции с островов. Вспыхнувшее в 1463 г. новое восстание было быстро подавлено. Лишь к концу XV в. на Балеарских островах были отменены наиболее тяжелые повинности, в том числе «дурные обычаи», но захват крестьянских земель продолжался и после этого (Арский, 1936, с. 101-103, 109).
*
В XIV—XV вв. в связи со значительным ослаблением Реконкисты меняется и роль крестьянства в политической жизни общества, и возможности его дальнейшего развития. Меняется и отношение к крестьянству королевской власти. Феодальное государство в целом поддерживает стремления феодалов к усилению эксплуатации крестьянства. Так, в первой половине XV в. был издан закон, запрещающий участие крестьян в кортесах (Альтамира-и-Кревеа, 1951, I, с. 316). В то же время растущая экономическая роль крестьянства, а также его мощное сопротивление феодальной эксплуатации, отмеченное высоким уровнем самосознания, вынуждало власти идти на некоторые уступки. К концу рассматриваемого периода почти на всей территории Пиренейского полуострова происходит освобождение большинства крестьян от наследственной зависимости. Характерно постепенное сглаживание правовой пестроты среди крестьянства, типичной для предшествующего периода, при одновременном усилении имущественного расслоения внутри деревни.
ГЛАВА 19
НЕМЕЦКОЕ КРЕСТЬЯНСТВО В XIV - НАЧАЛЕ XVI вв.
После колонизации в XII—XIII вв. немцами остэльбских земель сложилось два, различающихся по типу развития, варианта эволюции немецкой деревни — один из них был характерен для областей к западу от Эльбы, другой — для районов к востоку от этой реки. Соответственно история крестьянства в этих двух субрегионах рассматривается в данной главе раздельно.
1.	Перестройка сельского хозяйства и аграрных отношений в XIV—XV вв.
в районах к западу от Эльбы
В немецкой деревне к западу от Эльбы в XIV — начале XV в. происходят глубокие социально-экономические изменения, которые превращают крестьянство в главную ударную силу антифеодальной борьбы, развертывающейся в Германии к концу рассматриваемого периода. Главные причины этих изменений неразрывно связаны с ростом товарно-денежных отношений. Возникают новые формы хозяйств, ориентированных болееу чем прежние, на производство продуктов на продажу. Дифференциация крестьянства доходит в этой части Германии до его расслоения порою на два противоположных слоя — зажиточных крестьян, имеющих достаточно средств для расширения своего хозяйства, и безземельных, вынужденных искать работу по найму. Возникают условия для проникновения в деревню предпринимательского капитала. Поэтому развернувшаяся со второй половины XV в. сеньориальная реакция становится главной причиной обострения и углубления классовых противоречий между крестьянами и феодалами (Смирин, 1952, с. 104).
Первостепенное значение для углубления и расширения товарного производства в немецкой деревне к западу от Эльбы имел начавшийся в предшествующие века и продолжавшийся на протяжении этих двух столетий распад вилликационной (барщинно-дворовой) системы. В результате резко сократились домениальная запашка и полевая барщина, стали реже встречаться наиболее суровые виды личной зависимости крестьянства. При условии выполнения рентных обязательств многие крестьяне в начале рассматриваемого периода могли почти беспрепятственно распоряжаться своим наделом, который не только передавался по наследству, но и мог быть продан. Это давало держателям и арендаторам земли возможность проявлять значительно больше хозяйственной инициативы.
Для сельского хозяйства Германии к западу от Эльбы в XIV—XV вв. в целом была характерна определенная перестройка. Посевные площади под зерновыми сокращаются, хотя они по-прежнему занимают главную часть земель. Некоторые поля, располагавшиеся на малоплодородных землях, превращаются в пастбища. Особое внимание уделяется землям, отошедшим под овощи, фрукты и виноград, вайду, их чаще и лучше удобряют, более тщательно обрабатывают. Земли, оставленные под зерновыми, также лучше обрабатывают и удобряют по установленной практикой норме (Boelcke, 1964, S. 261). Особо тщательно удобряют па-
366
Глава 19. Немецкое крестьянство в XIV — начале XVI вв.
ровое поле, его три—четыре раза перепахивают до посева озимых. Заметно сокращаются посевные площади под овсом и полбой. Ведущей культурой становится рожь.
Серьезные сдвиги происходят в развитии скотоводства. Захват феодалами общинных лесов и пастищ способствовал переходу крестьян к стойловому и полу стойловому содержанию скота. Увеличилось число лошадей и коров. Больше внимания стали уделять улучшению пород скота. Ввозят фламандских и английских породистых баранов. Феодалы создают крупные овцеводческие фермы. Естественные пастбища удобряются, регулярно боронуются и нередко обводняются.
Как никогда раньше идет специализация крестьянских хозяйств, а также хозяйств отдельных горожан на выращивании огородных, садовых, виноградных и технических культур (бобовых, капусты, свеклы, льна, конопли, фруктов, овощей, растений, содержащих красящие вещества и др.). Большинство хозяйств, специализировавшихся на этих культурах, было расположено вблизи городов или вдоль дорог, ведших к городам. Под огороды, хмельники, виноградники и сады осваивались овражистые, заросшие кустарниками; пустующие земли. Только в 1449 г. горожане Эрфурта за короткий срок освоили под огороды 65 га заболоченной земли (Haupt, 1908, S. 57). На севере Германии, где нельзя было успешно заниматься виноградарством, особое место занимал хмель, его даже приравнивали по значению к винограду (Wimmer, 1905, S. 256; Rothert, 1962, 2, S. 436). Окрестности Кельна и Эрфурта стали крупнейшими центрами производства тмина, аниса, шафрана, рапса и краппа (Inama-Sternegg, 1899, III, 1, S. 337; Janssen, 1893, S. 359).
Виноградники занимали все прибрежные районы вдоль Рейна вплоть до границ Нидерландов. Выращивали виноград и в долинах Верры и Фульды, на берегах Майна, Мозеля, Эльбы и Гавеля, у подножья Гарца., в Тюрингии, Гессене и даже в окрестностях Мюнстера, Магдебурга и Берлина, т. е. там, где в последующее время от него полностью отказались. Если в документах XIV в. говорится о семи-восьми видах работ, выполняемых в винограднике (UB Altenberg, I, S. 627—628), то в XV в. известно уже 10 видов (Sohn, 1914, S. 51). Начиная с XIV в. виноградники удобрялись каждые пять-шесть лет, иногда даже через четыре года (Sohn, 1914, S. 52, 131, 149-150; Lamprecht, 1885, I, S. 577). Центром производства вайды стала Тюрингия, где эту культуру выращивали в деревнях вокруг Эрфурта, Готы, Лангензальца, Теннштедта и Арнштадта. Под вайду поле тщательно удобрялось и три-четыре раза перепахивалось, затем систематически пропалывалось. Зато и снимали два—три и даже четыре урожая за лето. Предварительная обработка вайды проводилась в крестьянском хозяйстве (Майер, 1971, с. 145—162). На выращивании и предварительной обработке льна специализировались многочисленные деревни в Саксонии, Вестфалии, Пфальце, в окрестностях Меммингена, Ульма, Кельна, Дица и т. д. (Майер, 1979, с. 106—107).
В районах выращивания зерновых формируются арендаторские хозяйства. В Северо-Западной Германии это были хозяйства с пашней в 20 га и более. В Вюртемберге мейеры арендовали господские дворы, примерно такой же величины (Майер, Крупная аренда..., 1964, с. 9—10). Документально такие хозяйства зарегистрированы с конца XIV в. в графстве Гогенберг, в XV в.— в Саксонии, Гессене, Франконии и многих других гайонах Германии (Майер, Крупная аренда..., 1964, с. 17—28). Крупные арендаторские хозяйства возникали и в овцеводстве. Здесь создание крупных ферм является княжеской регалией, которая продается, дается в лен
367
111. Второй этап развитого феодализма
или даруется различным землевладельцам. Последние сдавали овцеводческие фермы в аренду. Крупная издольная аренда в зерновом и скотоводческом хозяйстве предполагала, что землевладелец и арендатор вкладывали в хозяйство определенную, договором установленную долю. В зерновом хозяйстве земельному собственнику обычно принадлежал двор с постройками, иногда инвентарь и семена, арендатор имел упряжку, плуг и другое движимое имущество, иногда каждый из них владел определенным количеством крупного и мелкого скота. Особенно тяжелым было положение испольщиков, обязанных отдавать земельному собственнику половину урожая. В овцеводческом хозяйстве преобладала издольная аренда. Часто встречались фермы в 300 голов овец, из которых 250 принадлежало собственнику фермы, 50 — арендатору. За содержание 250 хозяйских овец арендатору полагалась плата, которая давалась в натуре. В виноградарстве, где требовалась особо тщательная работа, приносившая плоды только через много лет, устанавливается мелкая наследственная аренда на издольных началах. Значительное место занимала наследственная аренда и в садоводстве и огородничестве.
Крупными арендаторами в зерновом и скотоводческом хозяйстве нередко выступали горожане, а также зажиточные крестьяне. Эти крупные арендаторы вели настоящее наступление на хозяйства своих деревенских соседей. Пользуясь пастбищным и особенно прогоннйм правом, купленным или традиционно связанным с арендованным наделом, арендаторы постоянно ущемляли своих соседей, вытесняли их с общинных пастбищ. В районах, где имелись крупные арендные хозяйства, ускорялся процесс обнищания части крестьян. Интенсивное развитие товарно-денежных отношений в деревне идет и там, где преобладали мелкие хозяйства огородников, садоводов и виноградарей. В некоторых городах в XV в. возникали даже цехи огородников и садоводов (Inama-Sternegg, 1899, III, 1, S. 333; III, 2, S. 505, 508). Производство овощей и фруктов было здесь рассчитано на продажу.
Горожане в XIV—XV вв. интенсивно проникают в деревню, подчиняя себе производство и сбыт сельскохозяйственных продуктов. Начиная с 80-х годов ХШ в. и до 1507 г. Эрфурт стал собственником 83 деревень и городка Земмерда. На 18 тыс. горожан приходилось 32 тыс. сельских жителей (Rach, 1959, S. 32—33). Все производство вайды было в Эр-фур! е поставлено под контроль города. Вся произведенная и предварительно обработанная вайда продавалась только внутри города по установленной цене. Но даже при таких условиях имелись деревни, которые в год продавали вайду на сумму в 12—16 тыс. талеров (Rach, 1959, S. 35).
Специализация сельского хозяйства привела к значительным демографическим изменениям. Там, где сокращались посевные площади и расширялись пастбища, происходил определенный отлив сельского населения в города и горнорудные местечки. Наоборот, в районах, где бурно развивается виноградарство, садоводство и огородничество, идет концентрация населения независимо от того, расположены соответствующие хозяйства в городе, вблизи или в отдалении от него. Растут деревни и в областях производства льна.
Для XIV—XV вв. характерно интенсивное проникновение в деревню ростовщического капитала. Чаще всего ростовщик оформлял ссуду феодалу в виде купчей на землю, что давало ему право на земельную ренту, но фактическим собственником земли оставался феодал. «Купив» таким образом землю у феодала, ростовщик заставлял крестьянина привозить ренту в город. Все чаще ростовщик ссужал деньги и крестьянам.
368
Глава 19. Немецкое крестьянство в XIV — начале Л VI вв.
В таком случае ростовщический кредит тоже оформлялся в виде купли-продажи: ростовщик «покупал» у крестьянина надел или часть его и тут же возвращал его обратно за обязательство выплачивать повышенные платежи. Поскольку, однако, юридическим собственником земли оставался феодал, ему продолжал поступать обычный по размеру чинш. Ростовщик, следовательно, присваивал себе излишек над традиционной суммой ренты. Развитие ростовщичества ухудшало и без того трудное экономическое положение крестьян. Но в то же время у зажиточных элементов появлялась возможность улучшить и расширить свое хозяйство.
Богатый материал об имущественном расслоении крестьян содержится в общинных уставах (вейстюмах) XIV—XVI вв. В них довольно часто говорится о наличии в деревне и мейеров, и коттеров, упоминаются и полнонадельные, и полунадельные, и даже четвертьнадельные крестьяне, однолошадные и безлошадные барщинники; подчеркивается, что разные имущественные прослойки крестьян имеют разные права на альменду. Более точные сведения о расслоении крестьян могут быть почерпнуты в налоговых списках. Так, судя по спискам графства Гогенберг за 1385— 1408 гг., в 59 деревнях графства «имелись четыре имущественные прослойки крестьян, охватывавшие, видимо, лиц разного юридического статуса. Наиболее многочисленны были беднейшие крестьяне с имуществом стоимостью до 20 фунтов. В разных округах графства они составляли от 33 до 43% налогоплательщиков. Наиболее зажиточные, с имуществом от 301 до 1000 фунтов, составляли от 1,3% до 2,2% налогоплательщиков. Зато им принадлежало от 10 до 12,4% всей собственности в деревне. Сильнее всего расслоение было вблизи городов. В отдаленных деревнях преобладала всеобщая бедность (Майер, 1979, с. 140—156). В XV в. расслоение еще более усиливается. В Саксонии появляются сельские жители, владеющие четырьмя-семью полнонадельными хозяйствами. У многих из них обширные виноградники и вайдовые плантации. В то же время возрастает масса малоземельных и безземельных поденщиков, слуг, бродяг и нищих. Г. Хейц, исследовав имущественное положение крестьян 80 деревень Саксонии в начале XIV в., отмечает, что 65,2% из них были безземельные. Среди последних 36% числились в качестве домашней прислуги, 25% — безземельными родственниками и 39% — «подсуседками» (Hausgenossen) более зажиточных крестьян (Heitz, 1958, S. 24). О росте числа безземельных свидетельствует и княжеское законодательство (Wuttke, 1893, S. 8—14; Reyscher, 1841, Bd. 12, S. 19, 70). К концу XV — началу XVI в. в деревнях к западу от Эльбы расслоение крестьян достигло такого уровня, что зажиточные могли эксплуатировать безземельных и малоземельных односельчан (Майер, 1979, с. 162). Отношения между этими прослойками особенно обострились во время начавшейся во второй половине XV в. феодальной реакции.
2.	Сеньория и феодальная реакция второй половины XV в.
в землях к западу от Эльбы
Сдвиги в сельском хозяйстве и аграрных отношениях происходили в рампах сеньории — Grundherrschaft —, от структуры которой во многом зависел характер происходивших изменений. Со временем Ф. Лютге принято выделять следующие варианты эволюции сеньории в землях к западу т Эльбы: среднегерманский (характерный для Тюрингии, Курсаксонии в восточной части Франконии), северо-западный, юго-западный и бавар
369
III. Второй этап развитого феодализма
ский. Различаются эти варианты по степени прочности крестьянского права владения, по характеру крестьянских платежей и повинностей, по месту, которое занимали в них те или иные виды господского хозяйства (Liitge, 1963, S. 155—164). В XV в. домениальные хозяйства в том или ином объеме сохранялись во многих областях: в Средней Германии —в Тюрингии, Курсаксонии и Ангальте, а также в Гессене, Рейнской области, Северо-Западном районе и в княжеских владениях Юго-Западной Германии. Во второй половине XV в. в условиях выгодной рыночной
конъюнктуры многие вотчинники пытаются использовать их для расширения доходов. Источники XV в. говорят о стремлении сеньоров расширить
Фогт и крестьянин.
Гравюра на дереве Питера Драха из рукописи «О природе вещей» Петра Крещенция.
1483 г. Шпейер. Германия. Библиотека университета, Лейпциг
домениальные скотоводческие хозяйства за счет крестьянских. Так, вейстюмы констатируют претензии господ на общинные леса. Засбах-ский устав 1432 г. устанавливает в общинном лесу границу, дальше которой общинники (die marglut) не имеют права выгонять своих свиней, так как местность за установленной линией предназначается для барского свиноводства (Grimm, 1957, IV, S. 510). В уставе деревни Шерцгейм в Северном Шварцвальде от 1492 г. говорится о порядке надзора за пользованием лесом, согласно которому право свободно пользоваться лесом для выгона свиней имеет только сеньор (Grimm, 1957, IV, S. 517-518).
На ущемление прав общин из-за роста господского скотоводства жаловались крестьяне ряда верхнешвабских деревень во время Крестьянской войны. Так, жители трех деревень Оксенхаузенского монастыря заявляли, что аббат выгоняет на общинные пастбища крупный и мелкий скот, в том числе — сотни овец. Крестьяне монастыря Блаубейрен протестовали против того, что аббат этого монастыря, который раньше имел пра
во выгонять па общинный луг не больше трех-четырех голов крупного рогатого скота, теперь выгоняет до 30 голов, нарушая права всей деревни (Vogt, 1882, N 896). В той же жалобе выражается недовольство тем, что аббат не разрешает никому из крестьян быть овцеводом-издольщиком за пределами его владений. Те же, кто
уже являются такими издольщиками, должны отказаться от издольного использования чужого скота и стать издольщиками своего аббата.
Во второй половине XV в. учащаются жалобы крестьян и на обременение их барщинными работами. Крестьяне недовольны прежде всего ростом числа барщинных дней. Так, в жалобе двух деревень в Юго-Западной Германии (Эпфинген и Гриссинген) говорится, что «нет ни одно
370
Глава 19. Немецкое крестьянство в XIV — начале XVI вв.
го дня», когда крестьяне могли бы быть уверены в том, что их не заставят работать на барщине (Смирин, 1952, с. 60—61). Крестьяне деревни Кислег жаловались на расширение господского хозяйства, в связи с чем их заставляют выполнять без всякого вознаграждения работы па удобрению и обработке земли, по уборке и вывозу урожая господина. В частности перечисляются все виды работ по выращиванию и обработке конопли и льна. В жалобе подчеркивается, что указанное расширение барщин — новое явление, что крестьян заставляют выполнять их сверх предусмотренных раньше повинностей (Baumann, 1877, N 104). В жалобах деревень Штюллингенского района также подчеркивается рост требований сеньоров по выполнению повинностей, связанных с выращиванием, обработкой и перевозками товарных культур — конопли, льна, вина и по их доставке на городские рынки (Baumann, 1877, N 199).
Характерен спор крестьян верхнешвабской деревни Бусманхаузен с их сеньором Гансом фон Ротом. Крестьяне жаловались на то, что господин заставляет их делать для него «все, что ему нужно... в городах и на рынках». Их заставляют выполнять все работы по выращиванию и обработке льна, «сколько бы господин его ни посеял». В своем ответе сеньор не отрицал расширения посевов льна в господском хозяйстве, оправдываясь тем, что это расширение произошло уже при его отце лет 40—50 тому назад. Кроме того, он заявлял, что готов уменьшить посевы льна, если и крестьяне поступят так же в отношении своих посевов. Поскольку жо крестьяне расширяют посевы льна, то и он считает необходимым действовать так же в отношении своих (Vogt, 1882, N 553).
Смену владельца земельного держания феодалы старались использовать для включения новых обязательств. Так, в акте 1480 г. из вюртембергской деревни Хаунсхейм говорится, что новый держатель обязан служить господину земли «как другие держатели» и сверх того обязан выполнять все работы по выращиванию и обработке льна (Knapp, 1902.. S. 291-292).
Рост господского скотоводства за счет захватов общинных угодий, расширение на домене посевов льна, конопли, других технических культур и связанное с этим увеличение барщины отражали только одно из направлений развития сеньории в период феодальной реакции в районах к западу от Эльбы. Другое направление феодальной реакции в XV в. связано с распространением крупной издольной аренды домениальных владений, которая, как уже отмечалось, появилась еще в XIV в., в период преобладания прогрессивных тенденций в сельском хозяйстве. Применяя наемный труд, используя агрономические достижения в удобрении и обработке почвы, эти хозяйства обеспечивали увеличение производства сельскохозяйственных продуктов и содействовали вытеснению барщинной системы. Однако во второй половине XV в. по мере развертывания феодальной реакции начинается наступление на права арендаторов. На первом этапе развития аренды право арендатора на часть прибавочного труда в виде прибыли не оспаривалось. Часть своих продуктов арендатор реализовал на рынке. Однако уже в первой половине XV в. стали учащаться случаи, когда для сбора и обмолота господской доли урожая вновь стал применяться барщинный труд (Майер, Крупная аренда..., 1964, с. 25). В XVI в. появляются и другие методы феодальной эксплуатации арендаторов. Их заставляют вывозить на поля большее количество навоза, за их счет производят улучшения, повышающие стоимость земли. Издольную арендную плату заменяют фиксированной. В годы плохих урожаев твердая арендная плата поглощала не только весь прибавочный
371
III. Второй этап развитого феодализма
продукт, но и часть (зачастую — значительную) необходимого, что вело к разорению арендаторов. Кроме того, сближение условий издольной аренды с условиями феодальных держаний при определившихся уже явлениях сеньориальной реакции свидетельствовало о сокращении намечавшихся ранее прогрессивных тенденций в развитии издольной аренды (Майер. Крупная аренда..., 1964, с. 34, сл.).
Следующее направление феодальной реакции в районах к западу от Эльбы было связано с изменением сроков и условий традиционных наследственных держаний и превращением их в пожизненные. Так, в уставах второй половины XV в. затрудняется доступ наследника к отчему на-
Уплата крестьянином чинша.
Гейдельбергская иллюстрированная рукопись «Саксонского зерцала». Первая четверть XIV в. Германия. Государственная библиотека, Лейпциг
делу. Для совершения акта «приема» держания наследником устанавливался жесткий срок, по истечении которого феодал мог передать надел другому лицу или тем же наследникам, но на новых, ухудшенных условиях.
Нарушение наследственных прав крестьян на традиционные держания вызвало ряд волнений в Верхней Швабии и Шварцвальде во второй половине XV и в XVI в. (Смирин, 1952, с. 67—69). Характерен конфликт крестьян с аббатом Ротского монастыря (близ г. Лейткирха). В 1456 г. намерения аббата превратить наследственные держания в пожизненные вызвали активное сопротивление крестьян, добившихся тогда подтверждения их наследственных прав. Тем не менее к началу Крестьянской войны наследственного права на крестьянские держания во владениях этого монастыря уже не существовало. В своей жалобе, датированной 14 февраля 1525 г., крестьяне Ротского монастыря требовали, чтобы все их наделы «снова стали наследственными» (Vogt, 1882, N 34; Knapp, 1902, S. 117-119).
О методах наступления сеньоров на наследственные права крестьян можно составить представление из ответов владельца деревни Бусманхау-зен на жалобы его крестьян по поводу сгона наследников с участков их
372
Глава 19. Немецкое крестьянство в XIV — начале XVI вв.
отцов, а также ущемления прав живых владельцев и повышения их платежей при одновременном сокращении площади держаний. Феодал в категорической форме заявил, что ни он, ни его отец не сдавали никому держаний иначе, как пожизненно. Из дальнейшего выясняется, что речь идет о землях, сданных в течение последних «30—50 лет». Кроме того, вотчинник настаивает на том, что право распоряжаться лесом имеет только он, а не община, и что в силу этого он может предоставлять право пользоваться лесом только тем держателям, которые его больше устраивают. Узурпация альменды служила в данном случае сеньору орудием для наступления на владельческие права крестьян (Vogt, 1882, N 55,13).
Крестьяне просят уменьшить чинш. Миниатюра из рукописи 1451 г. Польша. Библиотека университета, Вроцлав, (к гл. 20)
Еще дальше пошел аббат Кемптенского монастыря, требовавший ново-акта «приема» крестьянского держания не только при смене держате-". но и при каждой смене аббата. В ответ на жалобу крестьян в янва-1525 г. аббат этого монастыря не отрицал, что при его предшествен-ках данное правило не применялось, но ссылался на практику других воров (Baumann, 1877, S. 64—65). В результате наследственные дер-атели превращались в срочных. А при каждой пересдаче земли объем "язанностей держателя возрастал (Baumann, 1877, S. 337).
Перевод наследственных держаний в срочные проводился иными гос->дами под видом подыскания лучшего и более пригодного держателя, к, в ряде уставов Сен-Близиенского монастыря (Брейсгау) предусмат-ается смена держателя за плохое ведение хозяйства на небольших - чоградниках — шупозах (Grimm, 1957, I, S. 317, 325).
Наконец, еще одно — четвертое — направление феодальной реакции ’ рои половины XV в. в немецких землях к западу от Эльбы выража
373
III. Второй этап развитого феодализм
лось в увеличении судебных и личных повинностей крестьян и в попытках установления крепостного статуса некоторых из них. С этой цельк> восстанавливались и расширялись так называемые случайные повинности, т. е. повинности, так или иначе связанные с определенными случаями (точнее — событиями) в жизни крестьян: с переменой владельца в результате продаж или смерти, с браками и рождениями. В качестве посмертного побора при отсутствии прямых наследников чаще всего взималась лучшая голова скота (Besthaupt). При перемене владельца взимался побор «за допуск» (Erschatz, Handlohn), достигавший часто значительных размеров (Смирин, 1952, с. 76—78). Характерной чертой «случайных» повинностей была их гибкость и неопределенность допускавшая возможность их увеличения. Из ряда вейстюмов видно, что феодалы способствовали дроблению держаний, чтобы иметь возможность требовать с каждой части хозяйства особого посмертного побора (Grimm, 1957, L. S. 389 f.; VI, S. 300-308).
Юридической основой посмертного побора считалась лично-наследственная зависимость крестьянина (Leibeigenschaft). Правда, перед Великой крестьянской войной обязанность уплаты этого побора стала распространяться в ряде мест на всех зависимых крестьян (Baumann, 1877,, N 200, 35). Однако с крестьян, пребывавших в крепостном состоянии, этот побор взимался строже, а часто и в большем размере (Смирин,, 1952, с. 79—80). Там, где разные виды феодального господства — поземельного, судебного и личного (Grundherrschaft, Gerichtsherrschaft, Leibherrschaft) — существовали раздельно, посмертный побор взимался каждым из господ, причем первым взимал его личный господин, которому таким образом доставалась самая лучшая голова скота.
Главное значение института крепостного состояния заключалось не-столько в увеличении специальных поборов, связанных с личным статусом крестьянина (тем более, что сами эти поборы часто бывали незначительными), сколько в том, что это состояние давало феодалам больше* возможностей для произвольных действий в отношении увеличения поборов и вообще в отношении присвоения имущества крестьян. Именно поэтому все феодалы — поземельные сеньоры (Grundherren), судебные господа (Gerichtsherren), обладатели территориальной власти (Landesher-ren) — старались присоединить к своим правам также и права личных господ (Leibherren). Однако немецкий крестьянин и в XIV, и в XV в. все же сохранял право и возможность после расчета с сеньором оставить свой надел и покинуть деревню; принудительный возврат беглых крестьян не практиковался.
О том, что лично-наследственная форма зависимости использовалась как средство расширения сеньориальных претензий к крестьянам, говорит ряд фактов. Так, в актах 1478 и 1512 гг., оформлявших крепостное состояние ряда крестьян, устанавливается, что последние обязуются вы полнять все те работы, которыми обязаны другие крепостные люди в данной местности (Knapp, 1919, S. 349—350). Альгауские крестьяне во время их переговоров с представителями эрцгерцога Фердинанда заявили, что они не желают оставаться крепостными и нести те тяготы и выполнять те барщинные работы, которые они до сих пор выполняли в силу этой своей зависимости (Baumann, 1877, S. 274). В групповой жалобе крестьян Штюллингенского района говорится: «По праву все рождаются свободными. Мы же по вине наших предков или по нашей собственной вине попали в крепостную зависимость (Leibeigenschaft), а наши господа, считая нас своими собственными людьми, поступают с нами, как с прирож
374
Глава 19. Немецкое крестьянство в XIV — начале XVI вв.
денными рабами, и заставляют нас делать для них все, что они прикажут, а со временем дойдет до того, что они станут нас продавать. Просим признать, что они обязаны освободить нас от крепостного состояния. Тогда мы, как верные подданные, будем выполнять для наших господ все, что исстари обязаны для них делать и что не относится к указанным отягощениям» (Baumann, 1877, S. 206—207).
О том, что крепостной зависимостью крестьян аргументировались претензии господ не только на отдельные поборы, но и на все крестьянское имущество, свидетельствует устав второй половины XV в. для деревни Свингеп (Линцгау). Свободные чиншевики уплачивают здесь небольшой
Уплата десятины. Гравюра на дереве Гюнтера Цайнера из книги Родриго Заморры «Зерцало человеческой жизни». Германия
посмертный побор. Для крепостных же предусматривается посмертный побор, состоящий из лучшей головы скота, лучшего платья и, кроме того, трети всего наследства. Имущество бездетных, вдовцов, вдов, холостяков и незамужних (если они считались в крепостном состоянии) полностью переходило сеньору. В деревнях Салемского монастыря после смерти крепостного и его жены представитель монастыря забирал все движимое имущество. Этот же порядок предусматривался в отношении наследства, оставленного свободным, состоявшим в браке с крепостным (Grimm, 1957, I, S. 361).
Предметом конфликтов крестьян с сеньорами были также массовые насильственные превращения свободных чиншевиков в крепостных с целью обоснования претензий на крестьянское имущество. Так, аббат Кемптенского монастыря, отвечая на требование крестьян признать за ними право свободно вступать в брак с людьми, не являющимися кре
375
III. Второй этап развитого феодализма
постными этого монастыря, утверждал, что такое право лишит монастырь возможности распоряжаться имуществом своих крестьян. «Имущество^ бедных людей,—говорил кемптенский аббат в январе 1525 г.,—составляет их собственность, но сами бедные люди являются собственностью господ, и каждый крепостной подчиняется юрисдикции господина в отношении себя и своего имущества... Если же позволено будет такому крепостному человеку свободно и безнаказанно связаться браком с лицом, являющимся крепостным другого господина, то имущество этого крестьянина путем наследования и посмертных поборов перейдет другим господам». Аббат подтверждал свою позицию тем, что «таков порядок во всем Альгау» (Baumann, 1877, S. 59).
Такого же взгляда на крепостное состояние как на средство обеспечить контроль над имуществом крестьян придерживались монастыри и светские феодалы не только в Альгау, но и в Б.аварии и в других местах Юго-Западной Германии (Смирин, 1952, с. 102—104). Как видим, сеньориальная реакция второй половины XV в. в областях между Рейном и Эльбой проходила в самых разных формах.
В период сеньориальной реакции изменяется и положение крестьянской общины. Уже с конца XIV в. она почти во всем подчиняется феодалам.
Составлявшиеся в XV—XVI вв. общинные уставы, формально являвшиеся приговорами и постановлениями сельских общинных судов, содержали интерпретацию обычного права, которая соответствовала интересам феодалов (Смирин, 1952, с. 53—54). Одновременно происходят массовые захваты феодалами общинных угодий, в результате которых сокращаются и функции общины в регулировании пользования лесами и лугами. Крестьянским общинам приходилось выступать в качестве арендаторов захваченных феодалами пастбищ. Не случайно среди крестьянских жалоб времен Крестьянской войны большое место занимают те, в которых говорится о потере общинами пастбищ (Смирин, 1952, с. 57). Об острой нехватке общинных угодий свидетельствует и тот факт, что, согласно некоторым уставам (например, уставу от 1410 г. деревни Хельблингштат—между Вюрцбургом и Вертхеймом), феодалы предоставляют пользование водами и лугами в полном объеме только тем крестьянам, которые соглашаются выполнять повинности наравне с крепостными (Grimm, 1957, VI, S. 76).
Говоря о феодальной реакции XV—XVI вв., нельзя не коснуться вопроса о том, какую роль сыграла в это время политическая система Германии и прежде всего система территориальных княжеств. Территориально-княжеская власть несомненно способствовала процессу усиления личной зависимости крестьян в XV—XVI вв., тем более, что князья нередко не отделяли княжеских прерогатив от своих частновладельческих прав. Что касается противоречий между князьями и сеньорами, то крестьяне, естественно, стремились использовать их в своих интересах. Однако реального покровительства со стороны феодального государства немецкие крестьяне, как правило, в то время не получали. Несколько * особым было положение в некоторых австрийских землях, особенно в Тироле, где крестьяне имели территориально-сословные права, в частности — обеспеченное право наследственного владения землей и более легкие, чем в соседних землях, поборы. Но здесь решающее значение имели особые отношения габсбургских территориальных властей со знатью Тироля и других австрийских наследственных земель. В действиях Габсбургов проявлялась прежде всего их имперская великодержав
376
Глава 19. Немецкое крестьянство в XIV — начале XVI вв.
ная политика, а не просто политика территориального господства. Не случайно в крестьянских требованиях начала XVI в. здесь выдвигалось безоговорочное: «Никаких властей, кроме единой власти императора!» (Смирин, 1952, с. 372, сл.).
3.	Обострение классовых противоречий и крестьянские выступления
в землях к западу от Эльбы
Политическая раздробленность Германии сказывалась и на формах революционной борьбы крестьянства в период Реформации и Великой Крестьянской войны. От разрозненных выступлений, не имевших программы, крестьяне переходят в это время к более зрелым формам движения. Выдвигаются программные требования, включающие социально-экономические, религиозные и политические аспекты.
В 1336—1339 гг. по территории Франконии, Швабии, Гессена и Эльзаса прокатилось восстание крестьян, известное как движение армледе-ров. И даже после того, как в 1339 г. был подавлен основной очаг восстания, крестьянские выступления продолжались вплоть до 1345 г. Только тогда, когда дворяне объединились с городской патрицианской верхушкой, удалось окончательно усмирить крестьян. Началось это восстание как локальное выступление крестьян в смежных районах Франконии и Швабии. После временного затишья зимой 1337 г. оно с лета 1337 по май 1338 г. распространилось по всему правобережью Рейна, перекинулось на левый берег и достигло кульминации в Эльзасе. Восстание начали крестьяне, доведенные до отчаяния неурожаями, феодальными поборами, ростом ростовщичества. На первых порах главный удар п был направлен против части ненавистных крестьянам городских ростовщиков. Погромы, учинявшиеся повстанцами в городах, поощрялись католической церковью и особенно монашеством, которые при помощи восставших намеревались расправиться с ростовщиками-евреями, своими конкурентами. Но вскоре борьба развернулась против всех власть имущих в городе и деревне. По форме и характеру восстание было стихийным, и нередко отряды крестьян действовали разбойничьими методами. В то же время крестьяне придавали особое значение формированию собственных вооруженных сил с крестьянскими вождями во главе. Сражавшийся в 1338 г. под стенами эльзасского города Кольмара крестьянский отряд, по сообщению современного хрониста, насчитывал до 200 человек (Hoyer, 1965, S. 78). Главный крестьянский отряд, возглавлявшийся «королем Армледером», имел более или менее сплоченное чдро из малоземельных крестьян, городских ремесленников и плебеев и опадал большой мобильностью. По какой бы территории ни проходил тот отряд, крестьяне встречали его сочувственно и примыкали к нему, крестьянское войско делилось на пешие и конные подразделения, кото-; ые, умело лавируя, то рассеивались, то объединялись в зависимости от бстоятельств. Наряду с военными предводителями крестьянского войска имелись и своего рода идеологи восстания. Справедливость действий рестьян они оправдывали утверждением, что восставших вдохновляют жественные силы. Начавшись как стихийное, восстание постепенно приобретает отчетливо антифеодальный характер. К концу восстания действия его участников определенно направляются против светских и духовных феодалов и городского патрициата.
377
III. Второй этап развитого феодализма
С этого времени и в течение почти двух столетий крестьяне Франконии, Швабии и Эльзаса остаются передовым отрядом бунтарских антифеодальных сил.
В истории крестьянских восстаний в Германии с конца XIV и особенно с начала XV в. заметную роль играет «швейцарский пример». В 1401 г. началась так называемая война аппенцеллов. К созданному крестьянами деревни Аппенцелла союзу немедленно присоединились крестьяне Тироля, Форальберга, Рейнталя, Тургау и Тоггенбурга. В течение ряда лет крестьяне успешно сражались и наносили поражения войскам феодалов. В ходе борьбы, продолжавшейся с небольшими перерывами десять лет, аппенцеллы проявили исключительную организованность и последовательность в своих действиях. Они создали строгую воинскую организацию «швейцарского» образца и пытались сформировать свои органы власти. Даже после того как вооруженное восстание было разгромлено, феодальные власти предпочли разрешить присоединение аппенцеллов к Швейцарскому союзу.
Под влиянием успехов восстания в Аппенцелле крестьяне соседней швабской территории Альгау образовали свой союз, упорно сражавшийся против феодального войска. Одновременно восставшие вели переговоры с феодальными властями о получении автономии. Альгауские крестьяне потерпели поражение, однако их выступление помогло аппенцеллам добиться успехов. Значение обоих восстаний заключается, в частности, в том, что крестьяне выдвигают политические требования, создают органы управления, стремятся к политическому обособлению восставшей области. Они пытаются добиться признания их самостоятельной политической силой. В этом ярко проявлялся антифеодальный характер восстаний в Юго-Западной Германии.
В 1431—1432 гг., когда в Чехии шли ожесточенные сражения гуситов с феодальными войсками, в окрестностях Вормса вспыхивает крестьянское восстание. Крестьяне выступали со своим знаменем и своей организацией и вместе с городской оппозицией из плебеев и бюргеров. Впервые мы слышим признание, что у крестьян имелась собственная программа, которую хронист, правда, отказался включить в свое повествование, считая ее слишком дерзкой (Смирин, 1952, с. 221).
В 1439—1445 гг. крестьяне Юго-Западной Германии, придя на помощь своим швейцарским собратьям в борьбе против французских феодальных войск арманьяков, впервые сражались под знаменем «Башмака» (Смирин, 1952, с. 173—226). Отряды крестьян были лучше организованы и вооружены, чем в предыдущем восстании возле Вормса. Временами им удавалось объединиться с швейцарцами и городской оппозицией немецких городов. В отрядах крестьян сражались представители из многих областей Германии. Основной их удар был направлен на ослабление феодальных властей (Смирин, 1952, с. 187).
Со второй половины XV в. крестьяне все более активно выступают против усиливавшейся феодальной реакции. Впервые это ярко проявилось в 1460 г. в районе Хэгау. Крестьяне вновь выступают здесь под знаменем «Башмака». Хорошо организованные крестьянские отряды разбивали свои лагери вблизи городов и оттуда совершали походы по окрестным деревням с целью активизации крестьянских выступлений. Хотя требования крестьян дошли до нас частично, из них видно, что крестьяне выступали против нарушений феодалами традиционных размеров барщины, за отмену посмертного побора и соблюдение законов.
378
Глава 19. Немецкое крестьянство в XIV — начале XVI вв.
Феодалов больше всего беспокоило наличие у крестьян организации и их настойчивость в отстаивании своих требований.
Началом нового этапа в крестьянской антифеодальной борьбе было выступление 1476 г. под руководством Ганса Бехайма. Движение началось в форме массового паломничества. Новым, однако, было то, что руководителем выступал сугубо светский человек, представитель сельской бедноты — пастух и литаврщик, прославленный затейник деревенских свадеб и народных праздников. Бехайм обладал ораторским даром, сочинял стихи, которые распевались его последователями. За короткий период его призыву последовало 60—70 тыс. паломников из Франконии, Баварии, Швабии, Эльзаса, Гессена, Саксонии, Тюрингии, Рейнской области, Веттерау и многих других районов. Многие из них были из поденщиков, они приносили с собой лопаты и вилы, а иногда и оружие (Hoyer, 1979, S. 214).
Проповеди и пророчества Бехайма носили антиклерикальный характер. Он осуждал светскую власть церкви и взимание десятины и требовал полного истребления духовенства. Он призывал к возвращению крестьянам альменды, к полному лишению светских и духовных феодалов их собственности и превращению в рядовых тружеников: пусть господа трудятся за поденную плату и пусть все будет общим, никто не должен иметь больше другого (Ермолаев, 1961, с. 50, 68 и др.). Несмотря на жестокое поражение крестьян, восставших после ареста Бехайма феодальными властями, движение имело огромное значение. Оно было широким массовым выступлением, открывшим путь к подготовке Крестьянской войны.
В 1493 г. под знаменем «Башмака» была создана первая конспиративная организация крестьян. Она имела разработанный план вооруженного выступления, согласно которому заранее назначались командиры '-трядов, связные и общее руководство. Заговорщики клялись быть твердыми до конца, не выдавать свои планы даже под пытками. Заговор «Башмака» 1493 г. был первой локальной организацией по подготовке вооруженной борьбы против феодального строя. В заговоре участвовали крестьяне и горожане. Провал организации, гибель руководства н многих рядовых членов не помешали возникновению новых конспиративных объединений.
В 1502 г. крепостной Йос Фриц создал тайное крестьянское общест-_ г в Шпейерском епископстве. Среди требований заговорщиков имелись z такие, как раздел между крестьянами имущества духовенства, сокращение числа церковных должностей, упразднение всех феодальных повинностей и платежей, ликвидация крепостной зависимости и возвраще--ле всех узурпированных общинных владений. Как и во время предше--твующего заговора, предполагалось опираться на заранее подготовленные \евые отряды, которые должны были объединять вокруг себя революционные массы все под тем же знаменем «Башмака». Конспиративные гделения тайного крестьянского союза «Башмак» действовали и во темя городских движений 1513 и 1517 гг. Характерно, что с 1493 г. •:е более настойчиво выдвигалось политическое требование — устранено княжеских властей. Императорская власть признавалась только в том учае, если она присоединится к антикняжеской борьбе. Как видим, щмецкие крестьяне задолго до Лютера выступали против католической -тг-кви и, в отличие от него, выдвигали политические требования, объектно направленные на объединение страны, стремились к ликвидации г. здального гнета.
379
III. Второй этап развитого феодализма
4.	Изменения в положении крестьянства в землях к востоку от Эльбы
в XIV-XV вв.
Немаловажное влияние на положение крестьян в XIV—XV вв. оказывали изменения, происходившие внутри класса феодалов. Если в период, колонизации земля первоначально попала в собственность князей, церкви, локаторов-рыцарей, представителей славянской феодальной знати, то в последующие полтора—два века основным земельным собственником стало остэльбское рыцарство. Основной костяк его сложился из потомков министериалов. Участие в военных походах против славян, а затем в феодальных междоусобицах, укрепило их позиции по отношению к территориальным князьям и церкви. В руках рыцарей сосредоточилась большая экономическая, судебная и полицейская сила. Они приобретают и фискальные права, взимая в свою пользу земельный налог, следовавший раньше князьям (так, по крайней мере, обстояло дело в Бранденбурге конца XIV в.).
Новые собственники земли все больше ориентировались на рынок и поэтому стремились расширить объем повинностей с крестьян и урезать их права. Тем не менее крестьяне пока еще могли оставить свой надел и переселиться в другое место (о чем свидетельствует, например, Бранденбургская перепись 1375 г.).
Крестьяне повсеместно платили три основных вида феодальных поборов: чинш, «аренду» и налог (bede). Чинш взимался в постоянных размерах со времени колонизации.
Зато взимавшийся рыцарями земельный налог сильно вырос. Если в 1280—1282 гг. он был равен десятой части чинша, то к 1375 г. он увеличился в Альтмарке в три раза, в отдельных районах Миттельмар-ка он вырос на 250—500% (в Цаухе — на 250%, Гавельанде — на 300%, Барниме — на 350% и Тельтове — на 400%), а в Уккермарке — на 4000%.
С конца XIV в. в связи с ростом спроса на зерно в таких странах, как Англия, Нидерланды, Франция, Испания, в Остэльбии началось быстрое развитие товарного хозяйства. В Остэльбии этого времени имелись две силы, которые разными путями могли вступить на путь товарного производства. С одной стороны, это были крестьяне, которым принадлежали две трети пахотной земли, с другой — рыцари и «шульцы», владевшие большей частью остальной земли. Однако у крестьян было недостаточно тягловой силы, рабочих рук, орудий труда, удобрений. О малом количестве рабочих рук свидетельствует, между прочим, и то. что во многих местах крестьянские гуфы пустовали.
Иным было положение в рыцарских хозяйствах. По размерам они были больше крестьянских, ресурсы же рабочей силы могла дать барщина. Перед рыцарями вставала задача увеличения барщины и закрепощения крестьян. Эта задача начинает решаться в XV в.
Характерно, что перепись 1375 г. не знает фольварков в Бранденбурге. Их, возможно, не было и в других остэльбских землях. Начав в XV в. с создания фольварков на собственных рыцарских дворах, дворяне-рыцари постепенно присваивали себе пустовавшие крестьянские наделы и часть тех, с которых им удавалось путем сгона или выкупа повинностей вытеснить прежних владельцев. Во многих местах крестьяне, лишенные разными путями земельных наделов, насильственно переселяются на худшие земли, где они составляют категорию «огородников».
380
Глава 19. Немецкое крестьянство в XIV — начале XVI вв.
Дворяне везде сохраняют столько полнонадельных крестьянских хозяйств, сколько нужно было для того, чтобы тягловой силой и инвентарем крестьян можно было обрабатывать их фольварки. Все сельское трудовое население — и полнонадельные крестьяне, и огородники, владевшие 2—4 моргенами земли,—постепенно превращалось в крепостное, обязанное выполнять барщину со своим скотом и инвентарем. Этапы и пути этого превращения необходимо рассматривать в неразрывной связи с расширением крепостничества в‘Восточной Германии XVI—XVII вв., освещаемого в следующем томе настоящего издания.
*
Итак, в XIV — начале XVI в. развитие немецкого крестьянства в западных и восточных областях Германии не было вполне однотипным. Западнонемецкое крестьянство активно включается в торговлю сельскохозяйственными продуктами и соответственно специализируется на овцеводстве, виноградарстве, огородничестве, садоводстве и выращивании технических культур. Внутри крестьянства углубляется имущественное расслоение. Зажиточная верхушка выступает в качестве арендаторов крупных издольных хозяйств. В этих хозяйствах складываются прогрессивные тенденции экономической и социальной перестройки земледелия. Во второй половине XV в. в противовес этим тенденциям начинает нарастать феодальная реакция, выражавшаяся в попытках расширения барщинного домениального хозяйства, ущемления прав арендаторов, ухудшения правового статуса крестьян и крестьянских держаний.
Особенно заметно эта реакция нарастала в остэльбских землях, где прогрессивные тенденции сельскохозяйственной эволюции не получили развития. Тем не менее крепостнические отношения ни в Остэльбип, ни тем более в западных районах Германии в рассматриваемый период не получили широкого и полного воплощения.
ГЛАВА 20
КРЕСТЬЯНСТВО ЧЕХИИ И ПОЛЬШИ В XV в.
1. Состояние сельского хозяйства
В истории западнославянского крестьянства XV век обострил те тенденции, что обозначились в XIII—XIV вв., и не принес ни одной из них решающего перевеса. Интенсифицировались товарно-денежные отношения и развивалась денежная рента. Вместе с тем, феодалы перешли к активным экономическим экспериментам, расширяя или заводя доме-ниальное хозяйство.
По-прежнему многое объединяло социально-экономическую эволюциг Чехии и Польши. Но как раз XV столетие делает очевидным и усиливает те различия в жизни деревни, которые в будущем разведут эти две страны по разным регионам восточноевропейского ареала. Если в Польше был в ту пору заложен фундамент барщинно-крепостнического хозяйства, то в Чехии мощь городского сословия и другие факторы не позволили развернуться этому процессу, хотя и не оборвали его. Заметная неравномерность движения и, больше того, несхожесть путей, которыми каждая из стран в XVI—XVII вв. пришла к торжеству так называемого второго издания крепостного права, заставляют по ряду тем излагать раздельно материал, касающийся польского и чешского крестьянства XV в.
Что изменилось в западнославянской агротехнике по сравнению с XIII—XIV вв.? Плуг продолжал теснить орудия безотвальной вспашки. Больше встречается упоминаний о том, что рало употребляли как подсобное орудие наряду с плугом — на тяжелых почвах ралом пахали по второму и по третьему разу. Входившая в обычай косьба яровых хлебов, надо полагать, сказалась на конструкции косы, но для XV в. достоверных сведений об этом нет.
Регулярные севообороты теперь несомненно доминировали. В составленной знаменитым историком Яном Длугошем в середине столетия Книге пожалований Краковского диоцеза на сотни деревень лишь изредка отмечены случаи, когда пахотный массив не поделен на севооборотные поля. Однако, как и прежде, нелегко ответить на вопрос, насколько отступило двухполье. С одной стороны, в чешских и польских источниках конца XIV—XV в. систему трех полей обозначали как «привычную». С другой — показательно, что в возникавших в XV—XVI вв. фольварках — особенно мазовецких — нередко практиковалось чередование двух полей. Иногда в таких случаях источник ссылается на скудость почвы. Но есть примеры двухполья на плодородных землях, где ничто, казалось бы, не мешало выделить третье поле. В Сохачевской земле ревизоры записали: «Фольварочная пашня в Касках делится только на два поля, потому что в той деревне только двойные поля, но земля добрая; одно поле больше, чем другое» (цит. по: Prandota, 1957, s. 147).
Нельзя упускать из виду также возможность возврата к старому. Истощение почвы вынуждало отказаться от трехполья и перейти, например, к промежуточной системе, известной и много позже, в яровом клине оставляли незасеянной половину земли с тем, чтобы на четвертый год, когда то же поле засевалось снова весной, оставить под паром дру-
382
Глава 20. Крестьянство Чехии и Польши в XV в.
гую половину клина, т. е. вводилась шестилетняя ротация, в рамках которой ежегодно отдыхала половина пашни.
Удобрение оставалось узким местом. Удобрения обычно вносили только под озимь и только выборочно. В инструкциях не раз предписывалось вывозить навоз на барское поле «лишь там, где без того не обойтись». Традиционный выпас скота на полях после жатвы мало что менял с этой точки зрения.
Отрывочные и неточные данные о средней урожайности на втянутых в регулярный севооборот полях говорят, что она поднялась до сам-4, местами до сам-5 — сам-6. Структура ных перемен. Преобладала озимая рожь. Много сеяли овса в связи с тем, что с конца XIV в. заметное предпочтение отдавали лошадям перед волами как тяглу. Чаще стали встречаться смешанные посевы кормовых: овес с горохом, горох с викой.
Среди иных, кроме хлебопашества, сельских занятий выделялось рыборазведение, которое переживало заметный подъем. Впереди была Чехия (особенно юг страны), в польских землях сооружение прудов развернулось в Силезии и Малой Польше. Совершенствовались устройства для сброса воды. У чехов входила в практику ступенчатая система прудов, когда ;ыбу по мере роста переводили из : иного водоема в другой. Занятие то требовало немалых средств и 'ыло хлопотным, но доходным. От тух рыбников (т. е. прудов) в пях, принадлежавших архиепи-:>пу пражскому, еще в 1383 г. вручили 12600 пражских грошей, тда как полугодовой доход от упнейшего из архиепископских па
тыс. Тевтонские рыцари в Хомутове предпочли в начале XV в. продать виноградники и устроить рыбник, ожидая от него больших доходов. Впри-тьное дело вкладывали деньги горожане. Крестьяне устраивали общин-. пруды, зажиточные седлаки брались за дело и в одиночку.
XV в. в современной аграрной историографии характеризуют как ня. когда производительные силы в Чехии и Польше приблизились ровню, на котором им без больших изменений (в лучшем случае, му что в XVII — начале XVIII в. бывали и сильные срывы) пред-то продержаться до конца периода феодализма. Применяемые тогда едельческие орудия и агротехнические приемы по большей части ржали долгую проверку временем, и только буржуазное хозяйство то внести радикальные перемены.
экономическим ростом западнославянской деревни XV в. неразрыв
посевов оставалась без существен-
Пахота.
Миниатюра из «Чешской хроники» Козьмы Пражского.
1125 г. Библиотека университета, Лейпииг.
Изображен плуг Пржемысла
L Ржечицкого, составил менее
383
III. Второй этап развитого феодализма
но связаны успехи урбанизации. Во многом они обусловлены этим ростом, во многом стимулировали его.
Городское население продолжало относительно и абсолютно прибывать. Городской статус приобретали некоторые деревни. При такой трансформации не мог не играть роли произвол землевладельца, и не все новые города и местечки утратили былой сельский облик. Тем не менее в своем большинстве локации оказались удачными, и в западнославянских землях XV в. создавались реальные предпосылки для роста городов. Вместе с тем процесс урбанизации прошел свой максимум еще в XIII—XIV вв. Исключение составит Мазовия: если в XIV в. городское право там получили 36 селений, то в следующем веке оно было пожаловано 43. Впрочем, здесь также в скором времени обозначится спад (в первой половине XVI в. добавилось еще 33 города, во второй половине—лишь 7). Общая для Польши и Чехии довольно ранняя датировка свертывания городских локаций заставляет связывать его не столько с последствиями барщинно-крепостнической системы или с неблагоприятными для региона сдвигами европейских торговых путей, сколько с тем, что уже было достигнуто известное насыщение сельской округи торговоремесленными центрами.
Часть изделий городского ремесла предназначалась деревне, продукция сельскохозяйственной округи находила сбыт на городском рынке — город и деревню связывал живой товарообмен. Его масштабы и значимость заставляли феодалов активно защищать свои интересы, а попутно и интересы своих подданных, прокладывая дорогу деревенским товарам и ущемляя торговцев-мещан,—в чем больше преуспела польская шляхта. Нешавскими статутами (1454 г.) она закрепила за собой право торговать своей продукцией в городе, утвердив конституцией 1496 г. освобождение от пошлин на продаваемые продукты собственного хозяйства.
Сильно расширилась внешняя торговля. Из Чехии,— торговые связи которой, нарушенные гуситскими войнами и войнами при Иржи Поде-браде, возрождались постепенно, достигнув своего пика в последней четверти XV в.,— везли хмель, лен, волов, лошадей. Чешское зерно пользовалось спросом в Саксонии и Баварии, Нижней Австрии и Тироле. Важную статью экспорта составляла рыба. Главными предметами польского сельскохозяйственного экспорта были зерно, крупный рогатый скот, кожи, сало. Внешняя, особенно хлебная, торговля оживилась в последней трети XV в.—после того как, разбив Тевтонский орден в Тринадцатилетней войне, Польское государство по Торуньскому миру (1466 г.) вернуло себе выход к Балтике.
Увеличение сельскохозяйственной товарной массы в определенной мере отражало рост феодальной эксплуатации крестьянства. Но одновременно оно свпдетельствовало о том, что деревня была способна поднять производство,—сказывались как продолжавшееся расширение посевных площадей, так и интенсификация сельского хозяйства.
2. Чешское крестьянство в эпоху гуситского движения
В новейшей историографии есть попытки трактовать это движение и его предпосылки как яркие проявления «первого всеобщего кризиса феодализма» XIV—XV вв. Е. А. Косминский, М. А. Барг и др. показали методологическую необоснованность теории формационного кризиса XIV—
384
Глава 20. Крестьянство Чехии и Польши в XV в.
XV вв. В частности, для Чехии правомерно говорить лишь (что вовсе немало) о социальном и политическом кризисе, связанном с распадом натуральнохозяйственных и развитием товарно-денежных отношений, со сменой форм феодальной ренты, с резким обострением классовых противоречий в ходе развития феодальной формации. Помимо общих и глубоких причин, которые вели к социальному взрыву, действовали иные факторы, накалявшие обстановку в стране (засилье немцев в городских верхах и пр.).
Гуситское революционное движение, знаменующее новый этап классовой борьбы в Европе (Чистозвонов, 1975, с. 19), не может быть здесь охарактеризовано сколько-нибудь полно. Подчеркнем лишь ту огромную роль, какую играло в нем крестьянство, что позволяет некоторым исследователям (Рубцов, 1955) называть гуситские войны Великой крестьянской войной в Чехии.
Реформационные идеи Яна Гуса широко проникали в крестьянскую массу, что облегчалось давней народно-еретической традицией. Во втором десятилетии XV в., в обстановке обострившихся классовых конфликтов, деревня была питательной средой для хилиастических учений, которые шли значительно дальше, чем учение Гуса, не покушавшегося на сословную структуру общества, и постепенно избавлялись от сектантской замкнутости и фатализма, прежде свойственных хилиазму. Сельский люд преобладал среди тех десятков тысяч паломников, которые весной и летом 1419 г. предприняли «хождение на горы»1. Табор —самый большой из паломнических лагерей, по словам хрониста, притягивал крестьян, как магнит притягивает железо. Они шли туда, невзирая на то, что, боясь восстания, «некоторые из знати, угрожая своим подданным потерей жизни и имущества, строжайше запретили им... ходить на сборища на гору Табор» (Лаврентий из Бржезовой..., с. 110—111). В июне 1419 г. на горе собралось со всех концов Чехии и Моравии около 40 тыс. гуситов. Крестьянство вместе с городским плебсом количественно и качественно определило облик возникшего весной 1420 г. города Табора (Южная Чехия, около г. Усти Сезимово), который стал шлотом радикального крыла в гуситском движении.
Общеизвестен опыт таборитов, исполненных решимости создать цар-тво божие на земле, немедленно установив полное равенство. Уравнительно-коммунистическая программа крестьянско-плебейского лагеря и емпнуемая в условиях XV в. неудача ее реализации подробно изучена арксистской историографией (Kalivoda, 1961; Резонов, 1973 и др.). Мы ограничимся двумя отрывками из памятников, достаточно точно рисующими хилиастический идеал: «...пусть на Таборе не будет ничего моего и ничего твоего, но пусть всего у всех будет поровну; отныне все  всех и всегда должно быть общим» (Ktoz jsu bozi bojovnic, s. 59), ’все должны быть братьями, а господ чтобы не было... Не будет ни л «датей, ни оброков, ни тех, кто принуждает их платить» (Stari -topisove cesti, s. 397). Последняя фраза вдвойне примечательна: твергая «подати и оброки», автор не счел нужным упомянуть о бар-гшне. Аналогичные наблюдения над другими гуситскими источниками г дкрепляют вывод о том, что к 1420-м годам отработочная рента в чеш-п геревне не приобрела большого веса.
1	Сам уход на горы еще раз напоминает о крестьянском характере движения: ь сказалось укоренившееся в селянине недоверие к городу. Гуситские проповедан должны были убеждать народ, что и города могут быть местом, где собирают-^раведники.
2	История крестьянства в Европе, т. 2	385
III. Второй этап развитого феодализма
Гражданская война, продолжалась полтора десятилетия. Таборитский же радикализм скоро пошел на спад под давлением неумолимой действительности, в которой не было места для общества равных. Крайне левое течение вскоре встретило противодействие внутри самого Табора и союзных ему общин и осталось в изоляции. Расправа Яна Жижки над экстремистски настроенными единомышленниками Мартина Гуски в 1421 г. подвела черту под попытками деревенской и городской бедноты незамедлительно осуществить хилиастпческую утопию. Верх взяли более зажиточные круги, и в том же 1421 г. Табор стал взыскивать поборы с окрестных деревень, превращаясь постепенно в землевладельца — получателя ренты. Победоносное таборитское войско профессионализировалось, привлекая в свои ряды больше рыцарей, чем прежде. Угасание революционного энтузиазма первых лет отразил тот факт, что начиная с 1422 г. источники упоминают о крестьянах, бежавших из Табора и вернувшихся по домам.
Однако, несмотря на сдвиг вправо, несмотря на имущественное и социальное расслоение таборитов, их общины оставались твердыней народного крыла в гуситском движении. К слову сказать, в глазах современников таборит по-прежнему ассоциировался с крестьянином.
3.	Положение чешской деревни в послегуситский период
С разгромом полевых войск таборитов в битве у Липан 30 мая 1434 г, и падением три года спустя последней из их крепостей закончились гуситские войны, оставив глубокий след в жизни всей Европы. Их результаты и следствия определили течение социальной, политической? идеологической истории послегуситской Чехии. Как непосредственно отразились они на состоянии деревни и крестьянства?
Перемена, которая наиболее очевидна,— перераспределение феодальной земельной собственности.
Закрытие многих монастырей и активно проведенная секуляризация церковных имуществ, с которой Риму пришлось смириться, сильно сократили владения духовенства. Церковь сохранила свои позиции лишь в некоторых пограничных районах — там, где в ходе войн перевес был на стороне прокатолических городов (Пльзень, Будеевице) и феодальных группировок (Хебско и др.). Крепче чувствовало себя католическое духовенство в Моравии, но и там в течение XV в. часть имений так или иначе ушла из его рук. Оломоуцкое епископство сочло за благо продать свои разоренные и запустелые дворы; Здярский монастырь продал в 1483 г. 13 дворов, оставив себе 2. Покупателями были рыцари, а также сельские общины и зажиточные крестьяне.
Захватом церковных земель поправили свои дела многие феодалы. Иные из рыцарей стали латифундистами — как гуситский гетман Яку-бек из Вржешовиц, завладевший Былиной, Усти-на-Лабе и другими селениями. В секуляризации участвовали также сторонники императора п Рима (Рожмберки и др.), изображавшие захваты как возмещение за ущерб, понесенный ими в боях с гуситами, или как средство спасти церковное имущество от еретиков. Немало земель присвоили города, которые надолго (до последней трети XV в., когда знать сумела перетянуть мелких феодалов на свою сторону) стали политическим партнером рыцарства. Каждый из королевских городов завладел хотя бы десятком дере-
386
Глава 20. Крестьянство Чехии и Польши в XV в.
пень. Пражским Старому и Новому городам принадлежало 70 деревень и местечек. Богатым землевладельцем сделался Табор.
Судьбу духовных владений разделила часть королевских земель — они явились объектом прямых захватов или были розданы самой центральной властью, покупавшей таким образом себе поддержку. Моравские дворяне разными способами приобрели 600 бывших королевских и церковных имений.
В качестве контрмеры правительство Иржи Подебрада в середине 50-х годов провело ревизию, объявленную императором Сигизмундом еще в 1436 г. В итоге у тех дворян и городов, которые не сумели подтвердить своего права на находившиеся у них в руках былые имущества короны и церкви, было изъято, по неполным, правда, данным, 126 деревень. Общего положения эти конфискации не меняли.
Очень скупа информация о влиянии гуситских войн на имущественное состояние деревни. Возможно, они на какое-то время несколько сгладили различия в крестьянской среде: от реквизиций, грабежей и разорения страдали, должно быть, прежде всего зажиточные дворы, а многие бедняки, побывавшие в войске, поправили свои дела за счет военной добычи.
В какую сторону и насколько изменилось бремя феодальных повинностей? Вопрос вызывал и вызывает споры.
Деревня испытала облегчение, перестав вносить десятину и другие платежи в пользу церкви. Отмена не была полной — утраквистское духовенство тоже не брезговало поборами, местами право на десятину присвоили себе светские феодалы. Но сбор этих поборов наладился не сразу и не с прежним размахом, и реальные поступления с крестьян, бесспорно, уменьшились.
Государственную подать — берну — за 60 лет собирали всего десять раз и не повсеместно. При этом однажды, в 1472 г., взыскали по грошу • человека. В остальных случаях в казну должна была поступать установленная доля — половина или четверть от годичной суммы получаемых осподином оброков. С учетом роста цен на продукты питания, от кото-ого выигрывали средние и крепкие крестьянские дворы, и порчи мо-еты, централизованная феодальная рента в послегуситский период не с зросла, а, скорее, сократилась.
В 1430—1440 гг. объем ренты, присваиваемой непосредственно помещиком, стоял ниже уровня начала века. Наученные опытом гуситских •ин, феодалы в какой-то мере ограничили свои притязания. Рабочих рук не хватало, землевладельцы переманивали крестьян друг у друга, города редко выдавали беглецов — все это тоже учило помещиков сдержанно--тп. В течение второй половины XV в. эксплуатация росла. Бывали тучаи резкого подъема оброков. В 1498 г. кладрубский священник пот-, бовал от селян, которые держали его двор в Врбице, платить чинш чешскими, а не мишенскими грошами, как было прежде. От такой опе-* ации реальный размер платежа удваивался. Однако подобные примеры не следует генерализировать, да и падали они больше на конец века.
Из 179 деревень, для которых уцелели урбарии XV в. (преимущест-- нно за 80—90-е годы), половина (87) знала только денежные платежи. В ±9 случаях сочетались денежный и натуральный чинши, в 19 — z нежные платежи дополнялись работами и в 24 сосуществовали все три вида ренты. Денежная рента не уступала первенства, а барщина, встре-ч -ясь только в одной из каждых четырех деревень, по своим размерам ила невелика. Хотя с конца XV в. заметно стремление помещиков уве
387
13*
III. Второй этап развитого феодализма
личить отработочную повинность, урбариальные (т. е. записанные в урбарии, основные) отработки и в XVI в. редко поднимались до 12 дней в году. Это не значит, что во второй половине XV в. не развивалось домениальное хозяйство. Процесс шел и зачастую больно задевал интересы деревни. Под хмельники, под пастбища для овец помещик занимал лучшие земли, тесня крестьян. Акты пестрят крестьянскими жалобами на великий ущерб от панских рыбников: при сооружении прудов затопляли деревенские луга и пашни. Однако овцеводство, выращивание хмеля, устройство рыбников — это все занятия не только прибыльные, но и требующие квалифицированного и заинтересованного труда. Поэтому они строились на найме. Зерновое же производство для помещика оставалось на втором плане, и в послегуситские десятилетия барская запашка практически не росла, следовательно, не было и особого стимула для внедрения регулярной барщины. Таким образом, наряду с социальными факторами рост барщины сдерживали особенности хозяйственного профилирования господского двора в Чехии.
Не меньше споров, чем оценка перемен в формах и объеме феодальной ренты, вызывает вопрос о правовом статусе чешского крестьянина во второй половине XV в.
Уже в 1437 г. земский суд постановил: крестьян, бежавших в город или в другое место, надлежит возвращать их господину, или же они обязаны посадить на брошенное свое хозяйство другого человека. «Если бы они не захотели ни вернуться к господину, ни посадить на хозяйство другого, то господин вправе взять их везде как своих людей. И никто не смеет ему в том препятствовать» (Codex iuris Bohemici, 3, р. 2, s. 8). Сеймом 1453 г. под закон о выдаче беглых была подведена челядь. Велено было хватать каждого паупера, который не имел господина; если за ним не окажется другой вины, ему дадут две недели на подыскание службы (Archiv cesky, 4, s. 422). Святовацлавский сейм (осень 1479 г.), повторив предписание о возврате беглых седлаков и челяди, предписал при найме челяди спрашивать письменное свидетельство о том, что слуга честно отслужил положенный срок и отпущен прежним господином. За найм беглого грозил штраф 300 грошей — какого бы сословия ни был наниматель (Archiv cesky, 4, s. 499).
В 1485 г. король Владислав вновь обязал города выдавать беглых (Archiv cesky, 5, s. 432). Хотя в 1487 г. земский суд и сейм усилили санкции, выдача беглецов оставалась предметом постоянных препирательств между панами, рыцарями, городами. Весной 1497 г. Владислав повторил строгий закон 1485 г., изъяв, однако, из-под его действия тех, кто покинул своего господина до 1467 г. (Archiv cesky, 5, s. 471). Спустя два месяца король ввел новое ограничение в розыск беглых: «Что касается тех людей, которые, имея отца или братьев, ушли в города... а на землях, с которых они ушли, сидят люди, то бежавших не должно трогать, ежели они вышли ранее чем за 18 лет до издания этой грамоты» (Archiv cesky, 5, s. 145). Оба постановления вошли в Земское устройство 1500 г.
Вместе взятые, эти и другие аналогичные акты убедили ряд историков (В. Валька, А. И. Озолин и др.) в том, что во второй половине XV в. положение крестьянства резко ухудшилось, и к концу столетия юридическое оформление крепостного права было завершено (см., например: История Чехословакии, 1956, I, с. 202). Теория раннего закрепощения чешской деревни, аттестующая послегуситский период как первый этап «второго издания крепостного права», оказалась, однако, сильно уязви
388
Глава 20. Крестьянство Чехии и Польши в XV в.
мой. Ее слабые стороны убедительно показало исследование А. Мики (Mika, 1960).
Если ориентироваться на звучание правовых норм, не рассматривая подробно, чем они были вызваны и как выглядела практика, то с не меньшим основанием начало «вторичного крепостничества» можно датировать XIV в.: требования, провозглашаемые с конца 1430-х годов сеймом и королем, не были новыми для Чехии. Конечно, в послегусит-скую пору они звучат настойчивее — давнее стремление феодалов привязать крестьян к земле было стимулировано тем, что за годы военных действий многие землевладельцы лишились подданных. Сельское население к середине XV в., по-видимому, вообще сократилось. Должны были сказаться людские потери, отлив в войско и в города.
Пресечь или хотя бы существенно сдержать миграции было в жизненных интересах землевладельца. Но желание оставалось неосуществимым, о чем свидетельствовали частые повторы закрепостительных актов. Продолжавшиеся в стране политические смуты не облегчали задачу, хотя в минуты примирения враждующие феодальные группировки особо оговаривали, что будут выдавать друг другу ушедших крестьян. Еще большей помехой служили сильные — и в хозяйственном и в политическом смысле — города. При подготовке сеймового постановления о беглых 1479 г. часть городов открыто протестовала против обострения санкций. Потом возражения были сняты, но, судя по многочисленным жалобам помещиков, пражские и иные городские власти старались не выдавать беглецов.
4.	Классовая борьба в чешской деревне второй половины XV в.
Для общей оценки ситуации в послегуситской деревне решающими могут сказаться наблюдения над динамикой классовой борьбы.
В развернувшихся с конца 1430-х годов политических конфликтах, которые не раз выливались в гражданские войны и сочетались с внешними войнами, чешское крестьянство не выступает активно со своими обственными требованиями. Тем не менее деревня отнюдь не была покойной и покорной. Крестьянские уходы, отказы выполнять повин-ости, расправы с помещичьими слугами входили в ее повседневный it. Классовый протест находил выход и в деятельности различных сект, жалившаяся обстановка порой порождала в обществе предчувствие идущих потрясений, что оставило след в популярных тогда прорица-н лх. Одно из них, 1472 г. экстраполировав уже вполне ощутимые ре-'льтаты роста домениального хозяйства («Господа отнимут у своих под-т. иных многие земли и наделают из них себе рыбников, выхватывая людей хлеб изо рта»), предсказывает: «Оттого потом будут великие ертоубийства, грабежи и пожары, ибо подданные захотят отомстить опм господам» (цит. по: Kavka, 1965, s. 60). Но были ли случаи реши-т тьных и массовых акций?
Редко какая из книг о Чехии середины XV в. не вспоминала о «ста-тлцком короле». Слух о нем прошел весной 1445 г., в пору острой борьбы • жду феодальными группировками. Недалеко от Праги, у Стадиц — -ла, откуда, по древней легенде, был родом князь Пржемысл, основатель "трвой чешской династии, правившей до начала XIV в.,—появился ста-Якуб. Ссылаясь на волю небес, этот седлак из окрестностей Теплиц ’явил себя королем. Крестьяне воздали ему почести и обеспечили
389
III. Второй этап развитого феодализма
охрану, к старцу стекался народ. Вера в своего, мужицкого короля, который покончит со смутами в стране и установит справедливость, ширилась, захватывая горожан и даже рыцарей. Насмешливое поначалу отношение знати к «стадицкому королю» сменилось тревогой. Владелец Стадиц, Якубек из Вржешовиц, схватил старца и его приближенных. Те не оказали сопротивления, и никто не поднялся на их защиту. Со временем арестованных отпустили, никакого отзвука в народе это уже не вызвало.
Эпизод со «стадицким королем» быстро оброс легендами. Преувеличенные представления о событиях 1445 г. запечатлел Эней Сильвий Пикколомини, будущий папа Пий II, в письме 21 мая того же года сообщавший, что приверженцы старца «повергли в великий страх все королевство» (Nase narodni minulost..., 1, s. 180). Но нет причин усматривать в происшедшем «крупное антифеодальное крестьянское восстание» (История Чехословакии, 1956, 1, с. 204).
Настойчивые розыски убедили исследователей в том, что до 1490-х годов в источниках вообще нет достоверных упоминаний о крестьянских восстаниях. «Пять послегуситских десятилетий рисуются как отлив революционной волны, как сравнительно мирный период в чешской деревне, когда преобладали низшие формы классовой борьбы» (Mika, 1960, s. 283).
Положение меняется на исходе XV в. Современник, выдающийся чешский правовед Викторин Корнель из Вшегрд, писал, возмущаясь теми помещиками, что вводят в своих селах неположенные отработки: «...люди, не в силах снести такого нового и немилосердного обременения, иной раз, бросив хозяйство, убегают... и занимаются воровством, убийствами, поджогами и прочими злодеяниями, а земля пустует... Другие, будучи побуждаемы тем же бременем, поднимаются против своих господ» (Kornel ze Vsehrd, s. 163—169).
Юрист подкрепил свои слова двумя примерами. В 1494 г. в Забржеге (Моравия) крестьяне из-за «несправедливых отягощений и неположенных работ» поднялись против помещика, ранили его и избили так, что он умер. По другим источникам историки установили, что одной из причин бунта был захват под рыбники деревенских земель. Второй, более примечательный казус — восстание литомержицких подданных рыцаря Адама Плосковского из Драгониц в 1496 г. Возмущенные нововведенной барщиной, крестьяне осадили Плосковицы, взяли замок, и раненый рыцарь спасся только тем, что дал клятву отпустить крестьян на волю и не преследовать их по суду. Повстанцы признали своим господином соседнего рыцаря — Далибора из Козоед. Тот принял их и заступился, когда Адам Плосковский подал на крестьян жалобу. За это сам Далибор был арестован и по приговору земского суда казнен в 1498 г. (исход конфликта еще не был известен Викторину Корнелю, когда тот готовил свой трактат).
По мотивам (введение новых отработок играло роль в обоих случаях) и по своей остроте описанные Викторином Корнелем события принадлежат уже последующей эпохе. Да и датированы они серединой 1490-х годов. Тот же, примерно полувековой период, что наступил после гуситских войн, не ознаменовался значительными крестьянскими выступлениями. Нет поводов считать, что разгром таборитов сломил решимость народа противостоять феодальному натиску (тем более, что в городах схватки плебса и ремесленных кругов с патрициатом протекали в острых формах, включая большое восстание в Праге осенью 1483 г.). Сравнпте-
390
Глава 20. Крестьянство Чехии и Польши в XV в.
льное затишье в деревне, очевидно, подтверждает вывод о том, что продолжавшаяся полтора десятилетия открытая борьба не прошла напрасно для чешского крестьянства.
5.	Социальная структура польской деревни
В XV в. продолжалась колонизация еще далеко не везде освоенных пространств. Переселенцы часто выходят теперь за пределы речных долин, вдоль которых они шли поначалу, глубоко вторгаясь в лесные массивы. За столетие площадь лесов в Великой Польше сократилась на 20%. Темп локаций идет на убыль; тем не менее, за первую половину XV в. число селений, называемых в источниках, выросло на целую треть. Колонизация живо шла в Прикарпатье, Люблинщине, Мазовии (особенно правобережной), захватывая Подляшье. Примером успехов в освоении окраин служит Цехановская земля. На территории этой мазо-вецкой области, расположенной к северу от Вислы, к концу первой четверти XV в. было 377 деревень. Через сто лет деревень стало 621.
В миграциях участвовал главным образом местный этнос. Из неполь-?кпх пришельцев особого упоминания заслуживают пастухи-волохи среди которых, по-видимому, собственно волохов было меньше, чем усинов). С конца XIV в. они заселяют Прикарпатье, постепенно при-: единяя земледелие к привычному занятию — овцеводству.
Уход (или бегство) крестьян на необжитые земли — одна из причин ^спространения заброшенных полей в давно освоенных областях. Наря-* с ней действовали другие факторы: эпидемии, военные разорения, удачный выбор места для новых локаций и пр. Как и отчего в XV в. тало так много заброшенных земель, наука до сих пор не сумела полстью объяснить (проблема, как известно, остается дискуссионной не  лько для полонистов). Но массовость их несомненна. В начале XVI в.
стые ланы» составляли до трети всех надельных земель в Польском ударстве. Больше всего зафиксировано их в Великой Польше. Правда, ть отмеченных в актах «пустошей» на деле не пустовала. Во вла-’ях Гнезненского архиепископства, где до описи 1511—1512 гг. дым» значился каждый четвертый лан, почти половина «пустых •в» была под плугом: 345 ланов держали крестьяне, неся за них по-)сти меньшие, чем полагалось с надельной земли, 140 поглотил к iy XVI в. домен.
Аренда пустошей крестьянами и во все времена практиковавшаяся пика участков без ведома помещика в какой-то мере обесценивают ?анные историками цифровые данные о размере наделов в разных ях и за разные периоды. Тем не менее, без этих данных не обой-при показе имущественного расслоения деревни. По-прежнему пре-дал полный лаковый надел (примерно 17 или 24 га). У сельской \ шки — солтысов (старост), мельников, корчмарей —и у богатых тей хозяйства бывали и покрупнее; сравнительно много таких дворов в Королевской Пруссии (Гданьском Поморье) и Великой Польше, же время в великопольской деревне часто встречались полуланови-
В Мазовии середины века их, полагают, было больше, чем полно--дь пых кметей. Не редки были еще меньшие наделы —как в Непро-\Малая Польша), где, по сведениям Яна Длугоша, на единствен-ше сидело четверо кметей. ртину расслоения надельного крестьянства дополняет информация жимом имуществе из судебных актов. Так, Николай Лоек из Пет-
391
III. Второй этап развитого феодализма
шейовиц, бывший крестьянин Лысогурского монастыря, жаловался в 1490 г.: он покинул деревню с согласия настоятеля, а когда вернулся за оставленным добром, то был прогнан монахами и потерял таким образом двух коней, вола, корову, зерно, домашнюю утварь, понеся ущерб в 40 гривен (Starodawne prawa polskiego pomniki, t. 2, № 4368). Случаи, когда имущество кметя оценивалось в 40—50 гривен, далеко превышая среднюю норму (в пределах 3—20 гривен) —не единичны2. Они — даже с поправкой на преувеличения, естественные для потерпевшего — демонстрируют наличие зажиточных деревенских верхов. По судебным записям видно, что богачи промышляли ростовщичеством, торговали скотом и хлебом, иной раз далеко выходя за пределы своей округи.
Судя по реестру оброков Любуского епископства 1405 г., в 23 малопольских деревнях на 336 кметских дворов приходилось 23 загро-дничьих; сверх того, отмечено 3 солтыса, 16 мельников, 21 корчмарь. В 19 великопольских имениях того же епископства солтысов было 16, мельников — 5, корчмарь — 1, кметей — 220 и загродников — 18. Примерно таков же удельный вес малоземельных крестьян-загродников во владениях Краковского епископства середины XV в., но относятся эти данные (почерпнутые из Книги пожалований Яна Длугоша) к большему комплексу — 225 деревням: солтысы — 76 хозяйств (2,2%), мельники — 38 (1,1%), корчмари — 142 (4,2%), кмети3 — 2953 (86,7%), загродни-ки—196 (5,8%).
Загродники — не очень еще многочисленные — все же играли заметную роль в деревенской жизни, если, например, в 1424 г. сбор с них десятины стал предметом особого соглашения между мазовецким князем Земовитом и епископом плоцким. Существенно, что современники начали разграничивать «загродников с полем» (наделы варьировали от четверти лана до морга, т. е. до одной тридцатой лана) и загродников, «которые не имеют полей, а лишь огороды» (потом их будут называть также халупниками). Историками давно отмечено: вблизи городов малоземельных крестьян было больше. Длугош, например, отмечает, что в пригородном Краковском ключе (комплексе имений) соотношение кметей и загродников — 50:39, а в захолустном Бондзетинском ключе — 240:8. Чем вызвано различие? Обычно причину видят в обострении имущественного неравенства под прямым действием городского рынка, а также под влиянием интенсивно растущей именно вблизи городов феодальной эксплуатации. Эти моменты, очевидно, действовали. Но концентрацию загродников в городской округе нельзя, как справедливо указал Л. Житкович (Zytkowicz, 1971, s. 104), отнести на счет лишь местных процессов, забыв о притоке с периферии. Малоземельные переходили поближе к городу, где было проще найти себе пропитание. Часто они занимались ремеслом, превращаясь в так называемых партачей, которые противостояли цеховым корпорациям.
Коморники — крестьяне, не имевшие не только земли, но и своей избы, однако располагавшие, пусть минимальным, живым инвентарем,— впервые упомянуты источниками XV в. У Длугоша читаем: «кмети, корчмари, загродники со своими коморниками», «кмети и корчмари со свои
2 Для сравнения: упряжной конь стоил от 1 до 3 гривен, вол — 1—2 гривны, корова — около 1 гривны.
3 Для солтысов и кметей Книга пожалований фиксировала число ланов, а не число дворов. Исследователи — С. Инглот и вслед за ним Р. Гек (Historia chlopow..., 1970, 1, s. 183) — при пересчете приняли кметский надел в среднем равным лану.
392
Глава 20. Крестьянство Чехии и Польши в XV в.
ми коморниками», «сельские коморники, что не имеют ни нолей, ни заг-род и работают на кметей за вознаграждение» (Dlugossii... Liber benefi-ciorum, 1, s. 45, 375, 534). Формулы такого рода достаточно ясно рисуют облик этой прослойки. Регулярных повинностей коморники, как правило, не несли, хотя вместе со своими хозяевами привлекались к экстраординарным работам на барском дворе. Помещики тоже селили их у себя в усадьбах, используя труд коморников в домениальном хозяйстве.
Рядом с коморниками стояли люзные, или гулящие, люди. Своего хозяйства у них не было. Они переходили с места на место, кормясь временными приработками. К концу XV в. проблема гулящих людей приобретет значительный вес. Петрковский статут 1496 г. трижды обращается к ней.
Изредка акты упоминают такие категории селян, как ремесленники и ратаи. Помимо мельников и корчмарей-пивоваров, которые стояли особняком, принадлежа к деревенским верхам, сельское ремесло — все еще малоспециализированное — представлено скупо. Среди мастеров преобладали кузнецы и гончары. Ратаем, или колоном, по-видимому, называли крестьянина, жившего при помещичьем дворе и получавшего за работу небольшой надел и часть инвентаря, а также плату. Такой батрак практически неотличим от фольварочного наймита-коморника. Их, должно быть, не различали сами современники, и это объясняет, отчего в XV в. и позднее, когда стоявшее за термином явление было весьма распространено, так редко заходит речь о ратаях.
Если прежде на пограничье двух классов — крестьянства и феодалов — находились довольно неопределенные по своему сословному статусу прослойки, то XV век уточнил демаркационную линию. Исчезает представленный главным образом в Малой Польше слой влодык — мелких воинов, стоявших ступенью ниже шляхты. Его члены стали дворянами, а какая-то часть, сословно деградировав, слилась с крестьянством. Близкие к владыкам загоновые шляхтичи, особенно многочисленные на востоке Мазовии и севере Люблинщины, получили подтверждение своего дворянского звания, невзирая на то, что по образу жизни они мало отличались от кметей. Зато наследственные старосты в деревнях на немецком праве — солтысы, соединявшие в себе черты крестьянина и мелкого феодала и своей хозяйственной активностью (устройством микро-иоменов в том числе) мешавшие помещикам, были оставлены за порогом дворянского сословия. Сословное обособление солтысов от деревни, предусмотренное в середине XIV в. актами центральной власти, которая возложила на них — независимо от условий локационного привилея — бязанпость военной службы и подчинила государственной юрисдикции, не удержалось. Теперь владелец солтыства, если по своему происхождению он не принадлежал к шляхте или мещанству, считался пусть привилегированным, но крестьянином. А постановление Вартского статута 1423 г. «О неполезном либо строптивом солтысе», позволив помещику принудительно выкупать солтыства, нависло над наследственными старо-:тами постоянной угрозой.
б.	Зачатки барщинно-крепостнической системы в Польше
? кормление более четкой сословной структуры общества шло рука об туку с правовой унификацией сельского населения и означало дальнейшее ограничение личной свободы крестьянина. Противоположная тенден-
393
III. Второй этап развитого феодализма ция — к ослаблению внеэкономического принуждения, которая идет снизу и стимулируется продолжавшимся втягиванием деревни в рыночные связи, в законодательстве XV в. не нашла достаточного отзвука. Ограничения крестьянских переходов можно рассматривать как реакцию феодалов на усилившиеся миграции сельского люда.
Перевод статутов Казимира III с латыни на польский язык, выполненный в середине века, содержит пункт о том, что покидающий деревню кметь обязан оставить в порядке хозяйство (заплатив все положенное за год) и найти себе заместителя, т. е. теперь суммированы те требования, которые в оригинальном тексте XIV в. предъявлялись крестьянину альтернативно. Вартский статут (1423 г.) установил, что кметь, посаженный в лесу и пользовавшийся льготами, не может уйти прежде, чем не раскорчует поле; в 1454 г., в год начала Тринадцатилетней войны с Тевтонским орденом, запрещено было уходить из имения, покуда господин воюет, и т. д.
Серию актов подытожил Петрковский статут 1496 г. Статья, озаглавленная «Сколько крестьян ежегодно подлежит отпуску из деревни» (Volumina legum, t. 1, s. 122), возобновила не удержавшуюся в свое время норму статутов Казимира III для Малой Польши, распространив ее действие на всю страну. Впредь не более чем один кметь мог ежегодно покидать деревню без согласия землевладельца. Согласно статье «О кметских сыновьях», только одному из них дозволялось уйти в город учиться ремеслу или в услужение; единственный сын не вправе был этого делать. Продолжая проложенную Вартским и Нешавским (1464 г.) статутами линию, сеймовая конституция 1496 г. также усилила кары за укрывательство беглых подданных. Не забыла она и неимущих селян: горожанам запрещалось принимать к себе на службу на срок меньше года людей без постоянного местожительства и занятия, если у них нет отпускной грамоты. Запрет был нацелен против тех люзных, что на зиму уходили из деревни в город. Шляхта полагала, что, отняв у пауперов зимний приработок, она заставит их быть сговорчивее при найме на фольварк в страдную пору. С другой стороны, гулящим людям, которые без позволения властей кормились бы милостыней, грозили отправкой на фортификационные работы. Наконец, ради того, чтобы сдержать отлив рабочих рук из деревни, запрещался уход на сезонные работы за рубеж, особенно в Силезию и владения Ордена.
В исторической литературе давно повелось считать, что Петрковский статут фактически лишил крестьян права перехода. Разделяют это мнение и многие современные исследователи. Так, по словам Л. В. Разумовской, постановлениями Петрковского и последующих сеймов, вплоть до статута 1520 г., «было оформлено прикрепление крестьян к земле» (Разумовская, 1968, с. 272; ср., например: История... славян, 1979, с. 159). Однако предложено и другое, по-видимому, более реалистичное истолкование статута 1496 г., исходящее из того, что санкционированный законом уход одного кметя из деревни в течение года (или угроза такого ухода) таил в себе весьма неприятные для помещика осложнения (Wyczanski, 1978). Селения в ту пору бывали небольшими, преобладали деревеньки из пяти-шести кметских дворов. Значит, феодал, который слишком активно давил бы на деревню, рисковал за пять-шесть лет лишиться всех своих крестьян на вполне легальной основе. Если под таким углом зрения взглянуть на проблему, придется признать, что Петрковский сейм, приложив максимум усилий для уменьшения миграции, тем не менее оставил довольно широкую возможность кметского выхода.
394
Глава 20. Крестьянство Чехии и Польши в XV в.
Малоземельные же и безземельные крестьяне к земле и к господину еще не были прикреплены.
Нет причин сомневаться в том, что многие шляхтичи обращались со своими крестьянами, как с крепостными. Не напрасно статут 1496 г., ограничив число самовольно уходящих кметей до одного в году, счел нужным пригрозить штрафом тому помещику, который не пожелает отпускать и этого единственного кметя. Перед глазами законодателя стояли, очевидно, реальные и нередкие казусы подобного рода. Однако их все же недостаточно для вывода о закрепощении польской деревни в XV в.4 Оно произойдет позже, на протяжении первой половины XVI в.
В то время как прежде отработочная рента занимала скромное место и полевые работы далеко не везде входили в обязанности кметей, источники XV в. фиксируют сдвиги в этом отношении. Традиционные формы — повинности, измеряемые числом барщинных дней в году, и ютшины5 — встречаются теперь чаще. Еженедельная барщина, случаи которой засвидетельствованы еще для конца XIV в., входит в обиход все новых имений, местами получив поддержку в законодательстве. Указ мазовец-кого князя Януша (1421 г.) обязал кметей работать на помещика один день в неделю с лана. Шляхта Холмской земли приняла аналогичное постановление в 1477 г. Локальные акты подготовили почву для превращения однодневной барщины в общепольский минимум (1520 г.). Соответственно расширялась домениальная запашка. Феодалы прибегали и к наемному труду, но в целом фольварк (барское хозяйство) базировался на барщине.
Споры из-за незаконного повышения отработок занимали большое место в конфликтах между деревней и господином. Среди причин, толкавших кметя к уходу или побегу, часто фигурировала барщина. «Ушел я от пана из-за той обиды, что он велел мне работать больше, чем я обязан»,—подобное объяснение, влагаемое в уста крестьянина, стало стереотипным в судебных записях при разборе дел о побегах (а самих таких дел заметно прибавилось). Об отношении деревни к отработкам и, косвенно, об их распространенности свидетельствует приобретшая популярность в дворянских кругах «Сатира на ленивых мужиков». Анонимный стихотворец второй половины XV в. (должно быть, шляхтич) живописал в ней хитрости кметей, которые на барщину «едва выберутся к полудню; по дороге останавливаются, как будто поправляют плуги...
4 Опорой для гипотезы о том, что в Польше феодальная практика сильно обогна-~а процесс юридического закрепощения деревни, служит прежде всего знаменитое есто из речи, с которой профессор Краковской академии Ян пз Людзиска обратился прибывшему в 1447 г. на коронацию Казимиру Ягеллончику: «Поистине земле-льцы жесточайшим обременены рабством — худшим, чем некогда испытали сыны раиля в Египте от фараона, худшим, чем испытывают купленные рабы или пле-шые в сражении и уведенные в рабство» (loannis de Ludztsko..., s. 63). Ряд уче-х (Разумовская, 1968, с. 270 и др.) всецело доверяет словам Яна из Людзиска, ;тючая из них, что к середине XV в. прикрепление крестьян к земле становится - мой, хотя и не получает еще законодательной санкции. Иные (Hejnosz, 1953, ' 312—313) даже полагают, что к 1447 г. закрепощение стало свершившимся фак-. Но такая трактовка столь тенденциозного источника, каким была приветствен-речь, вызывает обоснованные возражения. Можно думать, прав Тыменецкий n'ieniecki, 1969, t. 3, s. 118—121), когда видит в страстных словах оратора не бо-чем прозрачный намек на незаконное, с точки зрения духовенства, обременение хтьян в церковных владениях побором в пользу казны.
5 Ютшина, при которой крестьяне обязаны были возделать отведенное им по-пшком домениальное поле («вспахать, засеять, сжать, собрать урожай и свезти  амбар»), отнимала у кметя, как считает Арнольд (Arnold, 1955, s. 135), в среднем пхто 20 рабочих дней в году.
395
III. Второй этап развитого феодализма
Скотину впрягают больную... ибо умышленно делают так, чтобы у пана худо уродилось. Когда пан приходит, кметь пашет хорошо, а когда тот уйдет,—то как можно хуже» (Wies panszczyzniana..., s. 37—38).
Твердо установив, что в Польше XV в. главным элементом в движении феодальной ренты оказывается рост отработок, историки— особенно в последние годы — сконцентрировали внимание на территориальных и иных особенностях процесса.
Различия в формах эксплуатации крестьян, сидевших на польском и на немецком праве, по-видимому, уже стерлись. Что же касается специфики разных областей страны и разных типов земельной собственности, то наблюдения могут быть суммированы следующим образом. Перемены сравнительно мало коснулись великопольских воеводств. В церковных владениях и в части светских имений отработочная рента здесь была довольно распространена еще в XIV в. Теперь она встречалась повсюду, включая королевские земли, по крайней мере, так предполагают исследователи на основе сохранившихся скудных источников. Но удерживались ее прежние формы, и недельную барщину успели достаточно широко внедрить только в селах Гнезненского архиепископства.
Для шляхетских и королевских владений Малой Польши характерно сочетание двух тенденций. Частично восстанавливалась натуральная рента, в предшествующий период замененная денежными платежами. Шло внедрение отработок — землевладельцы увеличивали размеры годовой барщины, вводили барщину недельную. Несхожие между собой тенденции в развитии феодальной ренты имели один общий признак: в руках помещика оставался готовый продукт. Полученное в виде оброка или произведенное на фольварке зерно помещик продавал, несколько потеснив крестьянина на рынке.
Самые отчетливые сдвиги произошли в малопольских духовных владениях и в мазовецких владениях всех типов. Размеры денежного чинша в них, как и в прочих местах, повышались, существовали поборы натурой. Но это не мешало отработкам выйти на первый план, превратиться в основной вид ренты. Известны деревни, где кмети работали на фольварке по два, три, даже по четыре дня в неделю. Источники не позволяют установить очаги, откуда в Мазовии распространялась барщина. В Малой Польше первенство принадлежало краковским имениям белого духовенства.
Фольварочные порядки медленнее всего прокладывали себе дорогу в светском крупном землевладении. Король и магнаты, укрепившие свои имущественные позиции (в частности, в результате того, что Ягеллоны, нуждаясь в деньгах на войну, закладывали коронные земли), не спешили с перестройкой. Зато средние и мелкие феодалы проявляли рвение, порой обгоняя духовенство. К середине XV в. на юге, под Сандомиром и Сончем, во владениях короля и церкви один фольварк приходился на четыре деревни, тогда как в трех из каждых четырех шляхетских деревень был свой, пусть некрупный, домен.
Итак, зачатки барщинно-крепостнического строя в Польше появились рано, предвещая наступившую в XVI в. победу так называемого второго издания крепостного права. Корни этого процесса — общего для стран остэльбской Европы — необходимо искать вне сугубо польских реалий. Как убедил долгий историографический опыт, причины поворота позднефеодальной деревни от чинша к барщине могут быть обнаружены лишь при сравнительном анализе явлений, характерных для всего восточноевропейского региона XV—XVII вв., и, более того, лишь при учете
396
Глава 20. Крестьянство Чехии и Польши в XV в.
влияния, какое оказывали на регион страны Западной Европы. Поэтому речь о барщинно-крепостнической системе периода позднего феодализма и ее месте в общеевропейской аграрной эволюции пойдет в третьем томе «Истории крестьянства».
7.	Хозяйственный потенциал крестьянского двора
Чтобы судить о хозяйственном положении западнославянской деревни, историки неоднократно пробовали взвесить экономические возможности крестьянского двора и соотнести их с бременем давних и новых феодальных повинностей — денежного и продуктового оброка, отработок, церковной десятины и прочих поборов в пользу церкви, государственных податей. Для первой половины XIV и для XV в. модели, более или менее удовлетворительно воспроизводящие главные параметры ланового хозяйства, предложены польскими исследователями (Zarys historii gospo-darstwa..., 1964, I, s. 394, 402—404, 429, 442; Historia kultury..., 1978, 2, s. 55, 257, 258).
Согласно первой из них, с малого, или фламандского, лана (примерно 17 га) при трехполье в добрый год (урожай сам-4) собирали 55—60 ц зерна — ржи, пшеницы, ячменя и овса, из них первые две культуры составляли больше половины (до 35 ц). Каковы были основные повинности? Чиншевик с малого лана платил, как правило, по 12 грошей; сумму, эквивалентную приблизительно восьмой части всего урожая, вносили поздней осенью, на св. Мартина (11 ноября). Церковная десятина выступала в традиционной форме сноповой десятины (для крестьянина весьма обременительной уже по той причине, что до ее взыскания нельзя было свозить урожай с поля) либо в виде стабильного платежа деньгами или натурой, который по размерам не уступал чиншу. Расходы на содержание господина, когда тот дважды в году приезжал в имение вершить суд, добавляли в пересчете на один двор по 1,5—2 гроша. Приуроченные к рождеству и другим праздникам натуральные поборы в пользу землевладельца и священника — яйцами, медом и пр.— в стоимостном выражении не превышали в среднем 2—3 грошей, почти не задевая зерновой продукции крестьянского двора, для которой рассчитана модель.
Получается, что в XIV в. помещик и церковь присваивали четвертую часть валового сбора. За вычетом семян кметю оставалась его половина—до 30 ц. Почти вся рожь —12,5 ц —уходила на хлеб (из расчета на семью, состоящую из четверых взрослых и двоих детей). Результат оказался бы еще скромнее, если бы была учтена подать — лановое, которое до 70-х годов XIV в. составляло 12 грошей. Таким образом, остаток сверх прожиточного минимума и феодальной ренты был минималы ным.
Аналогичная модель для XV в., исходящая из сбора сам-5, позволяет полагать, что урожай четырех хлебов с лана поднялся до 70 ц: 35 ц ржи, 9 — пшеницы, 4 — ячменя, 22— овса. Денежный оброк в среднем достиг полугривны или даже целой гривны, т. е. 24—48 грошей, за столетие удвоившись либо учетверившись. До гривны выросла и церковная десятина. Впрочем, рост во многом был обусловлен порчей монеты (в 1371 г. грош содержал 1,7 г серебра, в 1410—1425 гг.—лишь 1,14 г) и подъемом цен на продовольствие. Реальное же усиление эксплуатации воплотилось главным образом в отработках. Считая по грошу за день тяглой барщины, следует оценить годичные еженедельные отработки примерно в гривну. Объем оброчных повинностей больших изменений не
397
III. Второй этап развитого феодализма
претерпел. Помещику и церкви доставалось около 20% собранного на крестьянском наделе зерна, общая стоимость которого в ту пору составляла 9—11 гривен. Сверх того, в руках феодала находилась домениаль-ная продукция. Пока не принятое во внимание податное бремя в последней четверти XIV в. пошло на убыль. Дворянство в своих собственных интересах постаралось оградить крестьянские земли от вмешательства государственного фиска, добившись по Кошицкому привилею 1374 г. снижения ланового побора в шесть раз — до двух грошей с лана кмет-ской пашни. Спустя шесть лет привилегию распространили на владения церкви (в монастырских селах действовал двойной побор: 4 гроша с лана). В XV в. казна, каждый раз испрашивая согласие феодалов, практически вернулась к старым ставкам. Почти ежегодно брали по 12 грошей с лана, хотя реальное содержание этой подати значительно отстало от того, что было во времена Казимира III. Кроме подати, не учтены некоторые дополнительные платежи, как, впрочем, и доходы крестьянского двора от иных занятий, помимо хлебопашества.
Выходит, что в XV в., расплатившись с землевладельцем, церковью, казной и отложив семена на посев, кметь-лановик и его семья располагали примерно 40 ц зерна. Следует подчеркнуть, что на этот раз усреднение еще более условно, чем для XIV в. Имущественная дифференциация среди кметей растет. Полулановый двор, если к нему подойти с теми же критериями, окажется способным только-только прокормить себя. На продажу не останется ничего или почти ничего.
Какие выводы о динамике сельскохозяйственного производства на протяжении XIV—XV вв. следуют из сравнения двух моделей? За столетие усилилась эксплуатация. Но, благодаря успехам земледелия, росту производительности труда, продукт, остававшийся в крестьянском хозяйстве, не сократился. У зажиточных кметей он ощутимо возрос, открыв перед ними возможности активного втягивания в товарообмен и позволив утвердить связи с городским рынком. Наблюдение, подкрепленное другими имеющимися в распоряжении историка данными, наталкивает на основной вывод, что XV век — сравнивать ли его с предшествующим веком или с веком грядущим — был для польской, как и для чешской, деревни относительно благоприятным.
ГЛАВА 21
ВЕНГЕРСКОЕ КРЕСТЬЯНСТВО
В 40-е ГОДЫ XV - ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XVI в.
Современные исследователи истории Венгрии второй половины XV — начала XVI в. установили, что в это время созревали предпосылки для утверждения в последующее время крепостничества. Дискуссионным остается вопрос о времени их полного созревания — в середине или в конце XV в.
Если предшествующий период характеризовался в целом медленным, но неуклонным хозяйственным подъемом, то во второй половине XV — первой половине XVI в. экономическая конъюнктура ухудшилась, застой пли спад обозначились как в аграрной сфере, так и в области развития ремесла и торговли. Особенно показателен в данной связи начавшийся во второй половине XV в. упадок венгерских городов. Он оказал непосредственное воздействие на судьбы венгерского крестьянства, так как привел к еще большему сокращению емкости внутреннего рынка, и без того достаточно узкого.
В конце XV в. в королевстве Венгрии проживало 3,5—4 млн. человек, причем доля горожан не превышала 2—2,3%. В стране накануне 1526 г. было всего 25—30, максимум 30—35 городов. Характерно, что 80% местечек — центров местной торговли и сельского ремесла — принадлежали частным владельцам, и только 8% располагались на землях королевского домена. Почти непрерывные войны, как внутри страны, так и за ее пределами, широкомасштабное наступление Османской империи, превратившееся с конца XV в., особенно с 20-х годов XVI в. в реальную угрозу для государства, еще большая тяга магнатов и дворян к роскоши имели результатом значительно увеличившуюся потребность в деньгах и у государства, и у феодалов, а соответственно резко усилившийся их нажим на крестьянское хозяйство.
Дошедшие до нас десятки описей повинностей крестьян на землях церковных и частных магнатов, а также в королевском домене и во владениях горожан — урбарии середины XV в.— первой половины XVI в.— отразили стремление феодалов повысить денежную ренту за счет введения дополнительных поборов и коммутации части натурального оброка. Однако из-за отсутствия объективных возможностей для реализации таких устремлений масса ренты возрастала за счет увеличения натурального оброка и постепенного роста барщины. Об увеличении нолевой барщины, кроме свидетельств об отдельных имениях, говорит т. 18 закона 1522 г.: «Многие дворяне, владея определенным числом авпсимых крестьян, не имеют, однако, ни виноградников, ни рыбных -вель, ни желудевых лесов, и их крестьяне слишком мало вносят или т е ничего не вносят этим дворянам, а пашут и жнут на них, косят оно и наполняют их амбары, от чего эти дворяне получают ежегодно немало денег» (GJH, I, р. 794).
Процесс натурализации крестьянских платежей был свойствен и -рковным владениям. О замене денежной десятины натуральной по за-ну 1447 г. мы уже говорили. Декреты последующего времени категори--скп запрещают церкви требовать десятину в деньгах и прямо перечисляют зерновые культуры, с которых следует десятина в натуре. Так был -креплен возврат к натуральной форме поборов в пользу церкви (хотя .: п не всегда соблюдался).
399
III. Второй этап развитого феодализма
В XV в. интенсивно растет королевское обложение крестьянства. Ежегодный налог (так называемый доход казны) обычно не распространялся на дворян, как имеющих зависимых крестьян, так и не имеющих таковых (законы 1447, 1467, 1472 гг.). Установление 1471 г. подтвердило старую практику освобождения духовенства от налогов (SVC, II, р. 102, 200, 225, CJH, I, р. 289, 368). В 1467 г. государственное собрание в Буде приняло постановление о введении вместо «дохода казны» другого побора — «налога королевского фиска» (tributum fisci regni) такого же размера: «по 1 флорину с пяти ворот» (VC, р. 377). Это не было простым изменением названия. Предпринятый шаг имел более существенную цель: он делал недействительными все прежние освобождения от платежа «дохода казны».
Во второй половине XV в. стал фактически ежегодным военный налог, превратившись из чрезвычайного побора в постоянный. В памятниках он фигурирует под названием «contributio», «subsidium», «dica», «taxa». Распоряжения о взимании налога для защиты королевства в размере 1 флорина с каждого крестьянского хозяйства содержатся во многих постановлениях. Декрет 1478 г. предусматривал его сбор ежегодно в течение пяти последующих лет, причем прежний налог — «доход казны» — засчитывался в сумму военного побора, а не взимался дополнительно (CJH, I, р. 380). Характерно, что современники рассматривали налог в 1 флорин с надела в качестве «обычного налога». Превращение чрезвычайного военного налога в постоянный свидетельствовало о стремлении королевской власти увеличить свою долю в присваиваемом господствующим классом прибавочном труде крестьянина и именно в денежной форме. Упрочение практики ежегодного сбора этого налога фактически означало увеличение ставки государственных поборов по номиналу в 5 раз. Но даже королевская власть не могла добиться полной уплаты налогов. По свидетельству источников, ей удавалось взыскивать с крестьян едва ли половину денежных средств, которыми они были обложены. Отсюда случаи, когда должностные лица заменяли денежный налог натуральными платежами.
Часть крестьянства Венгрии продолжала нести военную повинность. Закон 1459 г. обязывал зависимых крестьян церковных магнатов воевать в составе их отрядов-бандерий (Syl., I, р. 163). В 1463 г. собрание «трех наций» воеводства Трансильвании приняло «Военные постановления», которые ограничили («насколько это возможно») участие зависимых крестьян в конном ополчении (а более бедных крестьян — в качестве пехотинцев). Постановления предусматривали, что даже при широком участии крестьян в ополчении пятая их часть «должна оставаться по старинному обычаю дома для охраны границ, крепостей и других мест» (Dipl, 1463, р. 196). Некоторые крестьяне, кроме того, были обязаны нести службу по охране замков своих господ.
Привлечение крестьян к военной службе сокращалось прежде всего под давлением вотчинников. Во второй половине XV в. дворяне добиваются издания законов, по которым их крестьяне не привлекаются к военной повинности, но сеньоры обязываются содержать воинов-наемников. Так, декрет 1454 г. обязывает выступать в походы вместе со своими феодалами только тех крестьян, чья служба господину состояла в основном из помощи во время военных походов (jobagiones exercituantes) (CJH, I, p. 320). Правда, в моменты наибольшей опасности феодалы шли на создание крестьянского ополчения, которое, например, в 1456 г. обеспечило Яношу Хуньяди победу под Белградом: современник-хронист
400
Глава 21. Венгерское крестьянство в XV - первой половине XVI в.
говорит, что она была одержана «крестьянской рукой, которой привычнее было иметь дело с мотыгой, чем с оружием» (Thur., р. 272).
Численность воинов, выставленных феодалами, была пропорциональна, как и в предшествующее время, численности зависимых от них крестьян. Законы второй половины XV и начала XVI в. предписывали землевладельцам выставлять одного конного воина с 10, 20 или 36 наделов, а в таких комитатах как Заранд, Арад, Темеш — с 24. Остальные крестьяне обязаны были предоставлять войскам постой и обеспечивать их продовольствием и фуражом. Ссылки на ущерб, наносимый войсками крестьянам, достаточно часты в законах. По закону
Жатва. Миниатюра из иллюстрированного календаря XV в. Венгрия. Государственная библиотека «Сеченьи», Будапешт
1459 г. дворянские усадьбы были освобождены от постоя войск (LE, I, р. 501).
Усиление феодального гнета, постоянно ведущиеся войны, стихийные бедствия, нередкие эпидемии, голодовки привели к ухудшению материального положения крестьянства. Современник-хронист вложил в уста турецкого посла слова о том, что король Венгрии и внутри страны и вне ее считается богатым, «его покои в изобилии украшены золотом и серебром, однако, поля крестьян вследствие нужды не имеют самого необходимого» (Tub., р. 135). Иштван Вербёци, юрист и государственный дея
401
III. Второй этап развитого феодализма
тель (1458—1541) говорил на государственном собрании 1520 г.: «Посмотрим на наших крестьян (coloni et rustici), благодаря поддержке которых все мы существуем. Все они обездолены, превращены в бедняков и столь сильно истощены, что едва-едва в силах влачить существование. Многих из них нужда с каждым днем приводит к нищете... Можем же мы бедных крестьян избавить от постоянных поборов и платежей и пощадить их!» (Verb., 141, 144.).
Эти эмоциональные характеристики современников подтверждаются цифровыми показателями. Наблюдается прежде всего быстрый рост численности пустующих наделов. Если в первой половине XV в. их доля в
Давление винограда. Миниатюра из иллюстрированного календаря XV в. Венгрия. Государственная библиотека «Сеченъи», Будапешт
разных районах королевства составляла от 10 до 30%, то во второй половине столетия эта цифра возросла до 50—60% (Szabo, 1948, 20— 21.1.). Сокращается площадь и самих наделов. Согласно данным урбария Вилагошвара, только 20% крестьян имели полный надел, 35% — половинные наделы, а 45% — менее половины надела. В среднем на одного зависимого крестьянина здесь приходилось 0,49 надела. Для всего королевства эта цифра колебалась от 0,39 до 0,77 надела (Szabo, 1948, 17-18.1.).
402
Глава 21. Венгерское крестьянство в XV — первой половине XVI в.
Значительное усиление нажима государства и феодалов на крестьян в обстановке войн и смут сопровождалось усилением крепостнических тенденций. Выше отмечалось, что уже в конце первого этапа развитого феодализма перераспределение крестьян между отдельными феодалами осуществлялось в результате не столько их перехода от одного владельца к другому, сколько вывода (вывоза) землевладельцами непосредственных производителей. В таком выводе (вывозе) крестьянина был прежде всего заинтересован осуществлявший его землевладелец, так что уход крестьянина из прежнего имения в первую очередь зависел от его инициативы. При всем том сохранение вывода было фактором, в известной
Убой свиней. Миниатюра из иллюстрированного календаря XV в. Венгрия. Государственная библиотека «Сеченъи», Будапешт
степени сдерживавшим феодальный нажим. После лишения крестьян возможности уходить от феодала по собственной воле, степень личной "ависимости крестьянина определялась прежде всего эволюцией права ывода».
Важным шагом на пути усиления крепостнических тенденций стало прекращение на определенные сроки «вывода» крестьян — введение так зазываемых заповедных лет во всем государстве. «Вывод» обычно при-станавливался на год (1452, 1454, 1462, 1463, 1471 гг.). Это было свя
403
III. Второй этап развитого феодализма
зано нередко с военными походами, в которых участвовала основная масса средне- и мелкопоместного дворянства. Государство обеспечивало материальные интересы этой группы, гарантируя сохранение за ней крестьянских рабочих рук на время войны.
Правовое положение крестьян определялось не только законодательными актами о временном прекращении «вывода», но и рядом других законоположений. Важнейшим из них явилось постановление о возвращении прежним владельцам крестьян, «выведенных» без согласия этих владельцев. Представители государственной власти — ишпаны комитатов и дворянские судьи— должны были водворять крестьян на их прежнее местожительство и взыскивать штраф в 6 марок с феодалов, виновных в незаконном выводе крестьян (1470 г.: VS, р. 386; LE, I, р. 508; 1471 г.: CJH, I, р. 364). Следует отметить, что в этих постановлениях еще нет указаний на сроки сыска и возвращения незаконно вывезенных крестьян, т. е. не предусмотрены так называемые урочные годы. Но уже в декрете 1486 г. они установлены — согласно одной из его статей, предусматривался годичный срок сыска и возвращения нелегально выведенных крестьян (CJH, I, р. 432). В дальнейшем эти сроки увеличиваются. 24 июня 1508 г. Уласло II разрешил трансильванским дворянам возвращать в свои имения крестьян, ушедших в область саксов или в другие королевские имения, в течение шести лет (ОК, 316— 317 .1.). Грамота же короля от 29 ноября 1514 г. разрешает возвращение вывезенных в течение трех лет (ТО, II, 338.1.). Хотя эти постановления и не имели еще общегосударственного значения, они тем не менее подготавливали почву для полного запрета крестьянских переходов.
Впрочем характерно, что вплоть до конца XV столетия издавались декреты как прекращавшие «вывоз», так и признававшие его в качестве легального средства перемещения крестьян из имений одних феодалов во владения других (1458, 1468, 1471, 1486, 1492 гг.). Это было связано с борьбой различных групп класса феодалов. В сохранении «вывоза» больше были заинтересованы магнаты, а не среднее и мелкое дворянство. Первым было выгодно сохранить легальные возможности для перемещения на свои земли чужих крестьян. В основе такой позиции крупных феодалов лежала их экономическая и политическая мощь. Магнаты имели немало земель, располагали необходимыми ресурсами для предоставления новым поселенцам освобождения от повинностей на ряд лет. В то же время они имели достаточно сил для фактического запрета «вывода» собственных крестьян другими феодалами, не прибегая к помощи государственных органов. Так, магнат Пал Кинижи в 1494 г. собственной властью запретил «вывоз» крестьян в южных районах Венгрии, где находились его владения (Marki, 1913, 277. 1.). Более заинтересованное в отмене «вывода» мелкое и среднее дворянство оказывало постоянное давление не только на королевскую власть, но и на представителей короны в отдельных областях, в частности на воеводу Трансильвании.
Другие шаги государства по пути закрепощения выразились в принятии законов, изменяющих условия «вывода». Так, в 1495 г. крестьянину, выводимому в имение другого феодала, было запрещено переносить на новое жительство дом, ограду, а также другие деревянные постройки, сделанные им на прежнем месте (CJH, I, р. 574, 576). Закон 1504 г. еще более затруднил «вывод» крестьян, связав его с согласием не только их владельцев, но и представителя всего дворянства комитата — дворянского судьи (CJH, I, р. 680). Логическим продолжением этих тенденций
404
Глава 21, Венгерское крестьянство в XV — первой половине XVI в.
явился закон, принятый государственным собранием в 1514 г. после подавления крестьянской войны под руководством Дьёрдя Дожи. Он вовсе прекратил «вывод» крестьян — dimissio vel abductio (CJH, I, p. 716), что и было подтверждено актами 1518 и 1525 гг.
Значительное ухудшение правового статуса крестьян прослеживается также по памятникам, характеризующим судебную власть феодалов. «Трипартитум» Иштвана Вербёци, составленный в 1504—1514 гг. и кодифицировавший правовые нормы, действовавшие в королевстве, называет в качестве одной из таких норм судебную власть помещика над своими крестьянами (Verb Тг., р. 410). Магнаты пользовались, как и ранее, высшей юрисдикцией — «правом меча», которое за ними утверждалось не только королем, но и воеводами. В «Трипартитуме» закреплялось право владельца казнить крестьянина за побег из имения (§ 17, гл. 26, ч. Ill) (Verb Тг., р. 406—408). По ряду данных можно предполагать, что к началу XVI в. большая часть венгерских крупных и средних феодалов обладала правом высшей юрисдикции, а, следовательно, основная масса крестьянства находилась в полном распоряжении господ, которые могли по своей воле казнить крестьян и подвергать их пыткам. В «Трипартитуме» зафиксирован запрет для крестьян выступать в суде в качестве одной из сторон против дворян (Verb Тг., р. 416). Эта норма начала действовать еще во второй половине XV в. В это же время появляются свидетельства об отчуждении крепостных отдельно от земли. Оно осуществлялось в форме захватов и увода крестьян без их имущества.
Результаты процесса закрепощения четко осознавались современниками. Так, феодал Ференц Чаки еще в 1450 г. определял положение венгерских крестьян четырех деревень как рабское (OCs, I, 392. 1.). Француз Шок де Бретань писал 16 декабря 1502 г. на родину: «Все венгерские дворяне — воины. Земледельцев и других трудовых людей они приравнивают к скоту, жестоко обращаясь с ними». (Choc, р. 97). Далматинский современник отмечал: «Здесь существует нечто вроде прирожденной ненависти между плебсом и дворянством; многие же дворяне, забыв о человечности, обращаются с плебеями как с рабами». Хронист вложил в уста крестьянского вождя Дожи призыв «сбросить ярмо рабства» (Tub., р. 330).
Естественной реакцией крестьянства на наступление феодалов было резкое усиление классовой борьбы. Ее кульминационным пунктом явилась великая крестьянская война 1514 г. под предводительством Дьёрдя Дожп. Восстали крестьяне, собравшиеся для крестового похода против турок-османов, провозглашенного в королевстве Венгрии в апреле 1514 г. Численность крестьянского войска, отдельные отряды которого действовали в разных областях страны, достигала предположительно 100 тыс. человек. Самый крупный отряд возглавлял выходец из секеев, воин-профессионал Дьёрдь Дожа. Переход к открытой вооруженной борьбе крестьян против феодалов и государства завершился вскоре л ос ле 23 мая, когда антиосманский поход был официально запрещен. Против дворянских сил выступили семь крупных крестьянских отрядов, = также множество мелких формирований, успешно действовавших на территории всей страны. Апогей движения приходится на июнь — первую половину июля 1514 г. Поражение сил Дожи 15 июля привело к по-тепенному спаду восстания, но только к октябрю феодалам удалось дтсле ожесточенного сопротивления подавить все очаги вооруженной ' >рьбы крестьян.
405
III. Второй этап развитого феодализма
Программных документов участники войны не оставили. Совокупность же свидетельств о ней (дипломы и нарративные памятники) позволяют судить о том, что главные причины войны крылись в усилении крепостной зависимости венгерского крестьянства («рабства»), а также в росте требований денежной ренты со стороны государства и господствующего класса. Наиболее радикальные требования крестьян включали идеи равенства и уравнительного раздела земель; крестьяне стремились физически истребить дворянство и уничтожить сословные различия (Шушарин, 1971, с 246—254). Как уже отмечалось, именно поражение повстанцев в 1514 г. привело к полному и окончательному запрету крестьянских переходов.
Известны и другие формы сопротивления крестьянства. Широкие масштабы приобрело бегство. В документах второй половины XV в. нередко встречаются распоряжения местных и центральных властей королевства о возвращении беглых крестьян. «Обычай» их возврата был узаконен декретами. Бежали не только крестьяне. Закон 1498 г. содержит признание о побегах приходских священников, принужденных к этому тяжестью налогов или «бедностью» (egestate) (CJH, I, р. 634). Феодалы присваивали имущество беглых крестьян. Эффективность бегства как формы сопротивления была немалой. Приведем лишь один, но выразительный пример. 11 июня 1502 г. землевладелец обратился к властям с просьбой уменьшить налог с его крестьян, «так как я боюсь, что они убегут, если будут переобременены налогами» (Шушарин, 1971, с. 205).
В королевстве продолжали сохраняться революционные традиции гуситов, преследовавшихся инквизицией. Их взгляды оказывали влияние на лозунги войны 1514 г. В горных местностях, где жили словаки, действовали отряды словацких таборитов-братриков во главе с Петром Аксамитом.
Классовое сопротивление венгерского крестьянства не смогло, однако, предотвратить или надолго задержать становление крепостничества в стране, оформившегося в главных своих чертах в первой половине XVI в.
ГЛАВА 22
КРЕСТЬЯНСТВО СКАНДИНАВИИ (Швеция, Норвегия, Дания)
В XIV-XVI вв.
1.	Население и агрикультура
Особенности феодализма в Скандинавии, замедленность его развития обусловили тот факт, что первый и второй этапы зрелого феодализма оказались здесь как бы слитыми и хронологически смещенными на период XIV—XVI вв. Соответственно и крестьянство в качестве общественного класса сложилось в Скандинавии только к концу XIII — началу XIV в. Основная его масса вела свое происхождение от полноправных свободных — бондов древнескандинавского варварского общества, и поэтому слово «бонд» 1 стало означать «крестьянин».
По предположительным ретроспективным расчетам, к концу XIII — середине XIV в. население Дании (в состав которой в средние века входили Шлезвиг и южные области современной Швеции — Блекинге, Сконе и Халланд) достигало более 1 млн., Швеции — около 0,5 млн., Норвегии — около 400 тыс. человек (Сванидзе, 1968, с. 201; Christensen, 1938, s. 16; Johnsen, 1938, s. 89). На основании данных XVIII в. можно сделать вывод, что в XIV—XVI вв. крестьяне составляли абсолютное большинство (более 90%) населения Скандинавских стран.
В Дании крестьяне жили чаще всего в деревнях. Следует, однако, иметь в виду, что в Скандинавии «деревней» (Ьуг) считалось (и считается) поселение даже из трех дворов. В датских деревнях, как правило, 'ыло не более 16 дворов (Steensberg, 1956). Но в Средней, Западной и еверо-Восточной Ютландии, в центральных районах Фюна и на Борнхольме преобладали хутора из одного-двух дворов.
В Южной и Восточной Швеции, как и в Дании, большинство крестьян жили в деревнях, но в западных и северных областях страны — на vTopax. Шведские деревни обычно были еще меньше, чем датские. Даже XVII в. в Южной и Средней Швеции деревня более чем из 10 дворов читалась большой (Dovring, 1947, s. 211—354; Lindgren, 1939, s. 104—
•5; Veirulf, 1935, s. 65).
В гористой Норвегии деревень почти не было. Крестьяне жили здесь хуторах и в отдельных дворах, нередко расположенных на значитель-I расстоянии друг от друга.
В отличие от большинства регионов Европы на большей части Скан-: иавии земледелие — основная отрасль производства при феодализме — пграло главной роли в крестьянском хозяйстве. Пригодные для зем--долпя почвы (при тогдашнем уровне агрикультуры) имелись лишь в чи и в Южной и Средней Швеции. В Норвегии же и в Северной ’1ве щи таких земель было очень мало (и в наше время в Норвегии обкатывается лишь около 3%, а в Швеции — около 9% всей территории), ав ные трудности для земледелия в Скандинавии составляли лесистость тности, излишек воды и каменистость почвы. По мнению автора в омического трактата первой половины XVII в. шведского барона Ше-
Бонд» (древнедат. «bonde», «bondae»; древнешвед. «bonde»; древненорв. «Ьбп-*b< ^ndi»)—причастие настоящего времени от глагола «Ьоа» («иметь собствен-1ЙСТВО») .
407
III. Второй этап развитого феодализма
ринга Росенхане, «едва ли в каком-нибудь [другом] месте земледелие труднее и для пахаря, и для тягла, чем в Швеции» (Rosenhane, 1944, s. 61). Эту оценку можно считать справедливой для всей Норвегии и для некоторых районов Дании (например, Ютландии).
Земледелие в Скандинавии к началу XIV в. в целом было экстенсивным. Из зерновых культур крестьяне возделывали здесь главным образом ячмень (в конце XVI в. в Швеции он составлял около 65% всего урожая зерна), в меньшей мере рожь (в конце XVI в. в Швеции она составляла треть всего урожая зерна) и овес, из которого в Норвегии и Западной Швеции пекли хлеб. Пшеницы сеяли совсем мало (в конце XVI в. в Швеции она составляла только около 0,6% всего урожая зерна) . Из технических культур возделывали лен, коноплю и вайду, из других культур — репу, занимавшую важное место в питании крестьян и даже дворян до появления картофеля (Rosenhane, 1944, s. 75), горох, бобы, капусту, лук и хмель. Садоводство (разведение яблоневых, грушевых и сливовых деревьев) было развито очень слабо (Erixon, 1956, s. 141-155).
Сельскохозяйственный инвентарь скандинавских крестьян в целом был довольно примитивен. Тяжелый колесный плуг с упряжкой из семи пар волов использовался только в некоторых областях Дании (в Скопе и Халланде), в остальных областях Дании, а также в Швеции и Норвегии — легкий плуг и соха. Крестьяне широко пользовались деревянными сохами и боронами. Паровые системы земледелия из-за недостатка пригодных для обработки земель были мало распространены. Трехпольная система земледелия применялась лишь в некоторых районах Дании (на датских островах, в Сконе и Юго-Восточной Ютландии), двухпольная — в некоторых районах Дании (в Сконе и в Западной Ютландии), Швеции (в Эстеръётланде, Свеаланде и на Готланде) и Норвегии (в Треннелаге и Эстланне). В остальных районах Дании, Швеции и Норвегии в это время — впрочем как и в течение всего средневековья — сохранялись однопольная и переложная подсечно-огневая (svedjebruk) системы земледелия.
Вследствие недостаточного развития земледелия в Дании и Швеции не меньшую, а в Норвегии даже большую, чем земледелие, роль в крестьянском хозяйстве играло скотоводство (Reinton, 1964, s. 587— 589). Крестьяне разводили крупный и мелкий рогатый скот и свиней. Свиноводством занимались особенно интенсивно в Дании и в Южной и Средней Швеции, где росло много дубовых лесов. Зато птицеводство (разведение кур и гусей) в Скандинавии было развито слабо. Наряду со стойловым скотоводством в Дании, Швеции и особенно в Норвегии широко было распространено экстенсивное пастбищное скотоводство. Вдали от поселений, в лесах и горах, крестьяне строили летние хижины, называвшиеся в Дании и Швеции «фэбудами», а в Норвегии «сетерами». Там часть членов крестьянских семей проводила целое лето, занимаясь исключительно выпасом скота.
В лесных районах большую роль в хозяйстве играла охота, а в приморских и озерных — рыболовство.
Наряду с земледелием, скотоводством, охотой и рыболовством, скандинавские крестьяне занимались различными подсобными промыслами (ткачеством, гончарным делом, пивоварением и др.), домашними ремеслами и торговлей. Они издревле добывали железо из болотной железной руды, выжигали древесный уголь. С XIV в. в Швеции и с XV в. в Норвегии многие крестьяне уходили на заработки на железные и медные
408
Глава 22. Крестьянство Скандинавии в XIV—XVI вв.
рудники. Датские, шведские и норвежские крестьяне торговали не только продуктами собственного труда, но занимались и посреднической торговлей. Некоторые из них совершали торговые поездки за границу.
Таким образом, крестьянское хозяйство в Скандинавии было многопромысловым. Это хорошо прослеживается по предписаниям о составе церковной десятины в датских, шведских и норвежских «областных законах».
В изучаемый период в тех районах Дании и Швеции, где имелись деревни, продолжали существовать соседские общины. В датской и шведской общине приусадебные и пахотно-луговые участки являлись патриархально-семейной собственностью, «одалем» отдельных домохозяйств. Их можно было отчуждать (продавать, дарить и обменивать) без ведома соседей. Вся остальная земля вблизи деревни, леса, пастбища, пустоши, а также воды были «альменнингом» (общим владением, ср.: нем. «альменда») данной деревни. Заимку на альменнинге деревни можно было сделать лишь с согласия всех соседей.
В датских и шведских деревнях существовали система открытых полей, чересполосица и принудительный севооборот. Вся пахотная земля деревни обычно представляла собой одно, два или три (при двух- и трехпольной системах земледелия) больших поля, огороженных для защиты от скота общей изгородью, где каждое домохозяйство имело одну или несколько полос и было ответственно за часть общей изгороди, приходившейся на его долю пашни. После уборки урожая изгороди снимались и пашня превращалась в общее пастбище. Это вынуждало всех общинников одновременно сеять и жать. Датские и шведские «областные законы» предписывали определенные сроки для установки и снятия изгородей, для сева и жатвы (JyL III, 59; G1 I, кар. 26; UL В 10; DL В 41). За нарушение этих предписаний деревенский сход имел право взимать в свою пользу судебные штрафы.
Все невозделанные земли, а также леса и воды, не принадлежавшие какой-либо деревне или частному лицу, первоначально считались в Скандинавии альменнингом всего народа. Однако в Дании и Норвегии к началу изучаемого периода королевская власть уже установила свое верховенство над альменнингом: крестьяне, селившиеся на альменнинге, считались арендаторами короля (Меуег, 1956). В Швеции же еще в XIV и XV вв. имелись альменнинги ландов (областей) и альменнинги херадов (округов). Селиться на альменнинге ланда или херада можно 'ыло только с разрешения тинга данного ланда или херада. Согласно Ландслагу» (земскому уложению) короля Магнуса Эрикссона, изданному в 1347 г., крестьяне, селившиеся на альменнинге («бонды альменнин-:а>), становились наследственными арендаторами своих участков и обязаны были ежегодно платить арендную плату ланду или хераду (она телилась между землевладельцами «пропорционально землевладению каждого»). Треть ее получал король (MEL, В, 23, § 3—7, Tg5). Только з 1542 г. все невозделанные земли Швеции были объявлены собственностью короны.
2.	Крестьянство в первой половине XIV в.
X началу XIV в. крестьянство в Дании, Швеции и Норвегии делилось в : дпально-правовом отношении на три основных слоя: 1) бонды — соб-твенники обрабатываемой ими земли, 2) бонды-арендаторы и 3) безземельные, «неоседлые» (loskaermaen).
409
111. Второй этап развитого феодализма
К этому времени бонды-собственники в Дании, Швеции и Норвегии были уже податным сословием. Они ежегодно платили королю постоянные поземельные и подушные налоги, а также чрезвычайные налоги, которые довольно часто взимались в первой половине XIV в. Бонды-собственники исполняли также и другие государственные повинности: они обязаны были участвовать в морском ополчении, строить и снаряжать боевые корабли, нести дозорную службу, поочередно посещать судебные собрания — окружные и областные тинги, строить и ремонтировать королевские замки, а также церкви, дороги и мосты в своих округах. Платили они и церковную десятину. Судя^ по имеющимся источникам, положение бондов-собственников в Дании, Швеции и Норвегии в первой половине XIV в. было тяжелым. Постоянно возраставший налоговый гнет приводил многих из них к разорению, утрате земли и превращению в арендаторов короны, церкви и светских феодалов или в «неоседлых» наемных сельскохозяйственных работников.
Быстро растущую массу зависимого крестьянства в Скандинавии в первой половине XIV в. составляли бонды, арендовавшие землю короны, церкви и светских феодалов. В Дании и Швеции они назывались «ландбу» (landbor), в Норвегии — «лейлендинги» (leiglendingar). В источниках на латинском языке они именуются «колонами». Ландбу и лейлендинги были срочными арендаторами.
В Дании срок аренды был один год, в Норвегии — три. В Швеции до 1347 г. в разных областях страны были разные сроки аренды: в Вестеръ-ётланде — год, в Эстеръётланде — шесть лет и в Свеаланде — восемь лет (VgL I А 18 pr; OgL В 9 pr; SdmL J 10 pr; UL J 10 pr; VmL J 15 рг). С 1347 г. по всей Швеции был установлен шестилетний срок аренды (MEL Egn27). Договор об аренде заключался при свидетелях в устной форме. При заключении договора ландбу или лейлендинг платил землевладельцу особую плату за допуск — «дар». Согласно шведскому областному закону Эстеръётланда, таким «даром» могли быть бык или корова (OgL В 9 pr).
Ежегодно, в определенный законами срок, ландбу или лейлендинг обязан был уплатить землевладельцу арендную плату. В Дании она называлась «ландгильд», в Швеции — «авард», в Норвегии — «ландск-юльд». Согласно датским, шведским и норвежским законам, размеры арендной платы определялись при заключении арендного договора. Но на практике ее величина регулировалась обычаем. В Дании и Швеции арендная плата вносилась отчасти деньгами, но в основном продуктами (зерном, коровьим маслом, скотом, птицей, рыбой, домотканым сукном и холстом и т. п.), в Норвегии — обычно только продуктами (коровьим маслом, скотом, зерном, рыбой, пушниной и т. п.). Датские и шведские ландбу, жившие вблизи господских имений, обязаны были также отработать несколько дней в году на барщине (в Швеции — два дня, в Дании — от двух до шести). В Норвегии, где господских имений с барской запашкой почти не было, отработки не практиковались. За неуплату в установленный срок арендной платы ландбу и лейлендинги подвергались штрафам. Ландбу и лейлендинги исполняли также и публичные повинности: платили церковную десятину и государственные налоги (правда, в Дании и Швеции ландбу церкви и дворянства были освобождены от постоянных налогов, по норвежские лейлендинги обязаны были платить все налоги наравне с бондами-собственниками), строили и ремонтировали королевские замки, церкви, дороги и мосты в округах, где находились арендованные ими дворы.
410
Глава 22. Крестьянство Скандинавии в XIV —XVI вв.
Датские и шведские ландбу и норвежские лейлендинги были юридически свободны и им не запрещалось уходить от своего хозяина после окончания срока аренды и даже до его окончания. Юридически они считались равноправными землевладельцами и могли судиться с ними на тингах. В то же время, в отличие от крестьян-держателей Франции, Германии и Италии, обладавших правом наследовать и даже отчуждать свои держания, датские и шведские ландбу и норвежские лейлендинги были лишены каких-либо прав на арендную землю. Землевладельцам ничего не стоило согнать их с земли в любое время, даже до окончания срока аренды. Хотя аренда была краткосрочной, на практике она часто бывала пожизненной и даже наследственной. Но краткосрочность аренды была выгодна землевладельцам, которые могли изменять условия аренды под угрозой сгона ландбу или лейлендинга с земли. Кроме того, при каждом возобновлении арендного договора ландбу или лейлендинг должен был давать землевладельцу новый «дар». В правовом отношении датские и шведские ландбу и норвежские лейлендинги формально считались бондами. Но по сравнению с бондами-собственниками их правоспособность была несколько ограничена. Они не имели права выступать свидетелями в тяжбах о земле. Датские и шведские ландбу не обладали правом голоса на сходах в сельских общинах. Датские ландбу также не имели права быть соприсяжниками и присяжными заседателями на тингах, а норвежские лейлендинги — участвовать в областных тингах (участвовали только в тингах округов-херадов).
Вероятно, меньший, но, по-видимому, довольно значительный, слой скандинавского крестьянства в первой половине XIV в. составляли безземельные и не имевшие постоянного местожительства крестьяне — работавшие по найму «хусманы» (husmaen) и «наймиты» (leghodraen-гаг). В шведских областных законах они именуются «бедным людом» наряду со слугами и нищими (UL Кк 9). Хусманом назывался человек, который снимал дом в чужом дворе, иногда с небольшим клочком земли, но не имел пахотной земли и скота (UL Кк 7 § 7). Хусманы работали за содержание или плату в хозяйствах землевладельцев. В шведских областных законах хусман и его жена названы «домашними животными» SdmL 7 § 2; OgL Kk 10). Наймиты работали в сельском хозяйстве за •держание или плату и жили в доме хозяина. Хусманы и наймиты про-сходили из разорившихся бондов и невыделенных сыновей бондов. Труд  сманов и наймитов использовался не только в имениях крупных землевладельцев, но и в хозяйствах зажиточных бондов-собственников и ндов-арендаторов.
В Норвегии и Швеции существовало внеэкономическое принуждение наемному труду неимущих и малоимущих. В 1303 г. шведский король •пгер Магнуссон издал указ против бродяжничества, по которому ждый бродяга обязан был в течение месяца наняться к кому-нибудь на службу. Нарушителю этого указа грозили порка и отрезание ушей
S, № 1384). Согласно норвежским и шведским законам, работать по -♦йму обязаны были все люди, имевшие имущества менее чем на 3 мар-
(FtL, Inledning, 20; MEL, В, 14). По сравнению с бондами (и соб-нниками, и арендаторами) хусманы и наймиты были бесправны. Они могли быть соприсяжниками и свидетелями на тинге. За их проступ-»тветственность несли их хозяева (JyL II, 70; UL М 47 § 6).
В конце XIII — первой половине XIV в. в Дании, в области действия ндского права — на островах Зеландия, Лоланн, Мен и Фальстер — з дкла своеобразная форма личной зависимости крестьян — «ворнедс-
411
III. Второй этап развитого феодализма
габ». Феодальная анархия вынуждала многих бондов, в том числе и собственников, отдаваться под защиту («ворн») какого-нибудь духовного или светского феодала, который выступал от их имени на тингах и получал за них судебные штрафы и возмещения. Такие бонды назывались «ворнеде» — «защищенные».
Имеющиеся источники не дают возможности установить, каково было численное соотношение между перечисленными выше слоями крестьянства в Скандинавских странах в первой половине XIV в. Однако на основании более поздних данных (XVI и XVII вв.) скандинавские ученые сделали следующие предположительные расчеты. В Дании к середине XIV в. насчитывалось 80 тыс. крестьянских хозяйств. Из них 10 тыс. принадлежали бондам-собственникам, 12 тыс.—ландбу церкви, 30 тыс.—ландбу дворянства и 28 тыс.— ландбу короны (Arup. 1961, 2. bog, bd A, s. 46—47). В Норвегии до 1350 г. бондам-собственникам (вместе с горожанами и чиновниками) принадлежало 40% всех возделываемых земель, церкви —41, дворянству —15 и короне —4% (Bjorkvik, 1962, sp. 667); в Швеции — бондам-собственникам — около 52%, церкви —21, дворянству около 22 и короне около 5% всех крестьянских хозяйств (Rosen, 1962, sp. 661). Таким образом (если эти расчеты правильны), можно предположить, что в первой половине XIV в. в Дании бонды-собственники составляли уже меньшинство, в Норвегии, по-видимому,— еще около половины, а в Швеции — даже более половины всех крестьян.
Итак, к середине XIV в. феодальная форма собственности на землю в Дании всецело господствовала, в Норвегии численно преобладала. В Швеции же еще несколько преобладала общинно-крестьянская собственность на землю.
3.	Хозяйственный упадок середины XIV в. и феодальная реакция XV — начала XVI в.
В 1349—1350 гг. Скандинавию, как и многие европейские страны, захватила пандемия чумы — «черная смерть», завезенная в Данию и Норвегию из Англии. Полагают, что от «черной смерти» вымерло в Дании около четверти (Schtick, 1938, s. 163; Christensen, 1968, sp. 242), в Швеции около трети (Сванидзе, 1968, с. 201), а в Норвегии половина или даже две трети (Bjorkvik, 1968, s. 245) всего населения. Эпидемии чумы вспыхивали вновь: в Дании в 1460, 1466, 1483—1484 гг., в Швеции в 1413, 1422, 1439, 1450, 1455, 1465, 1484, 1495 гг, в Норвегии в 1356, 1359-1360 (оспа?), 1370-1371, 1379, 1390, 1392, 1420, 1445 и в 1447-1448 гг. Вследствие периодических эпидемий, а также феодальных войн и голодовок, вызванных чрезмерными налогами, убыль населения от «черной смерти» середины XIV в. начала восполняться, как полагают, только к концу XV в.
Значительное уменьшение численности населения в Скандинавии привело к нехватке рабочих рук в сельском хозяйстве, к массовому забрасыванию, запустению сельских дворов и даже целых деревень, к упадку земледелия, выразившемуся в сокращении пахотного ареала, к увеличению удельного веса скотоводства, наконец, к падению размеров арендной платы и цен на землю. В отдельных Скандинавских странах указанные факты имели место в разное время и проявились с разной силой.
В Дании забрасывание дворов началось в 1370—1380 гг. и достигло кульминации в 1401—1420 гг. Так, во владениях епископа роскилльского в 1370—1380 гг. было заброшено 10% дворов, а в 1401 — 1420 гг.—уже
412
Глава 22. Крестьянство Скандинавии в XIV—XVI вв.
26%. В Ютландии из 114 дворов ландбу, принадлежавших трем феодалам^ в 1401—1420 гг. 80 оказалось заброшено. В некоторых местностях в это время опустели целые деревни (Christensen, 1968, sp. 242; 1964, s. 257— 348). Во владениях шлезвигского соборного капитула в 1437 г. арендная плата за землю понизилась до одной трети уровня 1352 г. и оставалась таковой в течение долгого времени (Christensen, 1960, s. 161—244). Подъем земледелия (обработка заброшенных земель и расчистка целины) наметился в Дании лишь около 1450 г. (Christensen, 1964, s. 347).
В Швеции дворы стали забрасываться также во второй половине XIV в., но большая их часть была заброшена в период с 1400 по 1450 г. Этот процесс особенно интенсивно происходил в южных, пограничных с Данией, областях, в меньшей степени — в Средней Швеции, где землевладельцы чаще всего значительно понижали арендную плату. Падение цен на землю началось в Швеции с 1360 г. В 1410—1419 гг. они упали более чем вдвое. Понижение арендной платы в Швеции началось в ближайшие годы после «черной смерти». К середине XV в. в некоторых местностях она понизилась до 30% уровня первой половины XIV в. Начало подъема земледелия в Швеции приходится, как и в Дании, примерно на 1450 г.
В Норвегии массовое забрасывание дворов и сокращение пахотного ареала началось непосредственно после 1350 г. Тогда же вдвое упали цены на землю и понизилась арендная плата (Norborg, 1964, s. 63). Процесс забрасывания дворов особенно усилился здесь в 1451—1500 гг. Bjorkvik, 1966, s. 312). В этот период арендная плата катастрофически понизилась. В некоторых районах страны она упала от одной трети до одной пятой уровня первой половины XIV в. (Johnsen, 1939, s. 146). Тысячи крестьянских дворов опустели. Во многих дворах возделывалась тпшь часть пахотной земли, а остальная земля превращалась в пастбища или зарастала лесом. Вместо ячменя сеяли овес, требовавший меньших затрат труда (Hasund, 1933, s. 190). Скотоводство стало играть еще 'ольшую роль. Арендная плата с середины XIV в. все реже вносилась ерном и все чаще — продуктами скотоводства. В Северной Норвегии, где возросло значение рыболовства, арендная плата вносилась рыбой. Натурой платились и налоги. Развивался натуральный обмен. Упадок < мледелия продолжался в Норвегии дольше, чем в Дании и Швеции,— ло первых десятилетий XVI в.— и имел более тяжелые последствия. Еще 1500 г. оставалось заброшено около четверти бывших крестьянских дворов (Holmsen, 1949, s. 416).
Какое влияние оказал упадок земледелия в Скандинавии во второй ловине XIV и в XV в. на положение крестьянства?
В историографии широко распространена точка зрения, что он уда-ил главным образом по феодалам (вследствие сокращения доходов от поземельных платежей), а не по крестьянам. Считается, что положение ндов (и собственников, и арендаторов) в этот период улучшилось, по-кольку многие из них могли пользоваться землями заброшенных дворов платно или за небольшую арендную плату (Bjorkvik, 1966, s. 310; istensen, 1964, s. 298, 309; Larsson, 1964, s. 156—181). Иногда гово-ят даже об «экономическом процветании» шведского крестьянства в "о время. Насколько правомерна такая точка зрения?
Установлено, что во второй половине XIV и в XV в. в Дании и в ивеции наблюдается тенденция к ликвидации крупных господских хо-=иств. Домениальная земля передавалась мелким арендаторам (Christen, 1964; Norborg, 1958, s. 312). Некоторая часть мелких и средних
413
III. Второй этап развитого феодализма феодалов разорилась, но аристократия пострадала мало. В Норвегии же эпидемии чумы и упадок земледелия нанесли дворянству тяжелый удар. Многие дворянские семьи вымерли. Большинство дворян превратилось в мелких феодальных собственников. Часть из них в новых условиях оказалась не в состоянии исполнять конную рыцарскую службу короне и перешла в сословие бондов. Если в начале XIV в. в Норвегии насчитывалось до 300 богатых аристократических семей, то к началу XVI в. их осталось не более 20. К концу XVI в. дворянству в Норвегии принадлежало только 12% обрабатывавшейся земли.
Положение некоторой части скандинавского крестьянства действительно улучшилось. Во второй половине XIV и в XV в. в Дании сократился слой хусманов. Многие из них превратились в ландбу (Christensen, 1964, s. 257 f., 277). В Норвегии некоторые лейлендинги получили право собственности на заброшенные дворы за уплату налогов короне (Johnson, 1938, s. 95). Как уже говорилось, во всех Скандинавских странах сильно понизилась арендная плата.
В то же время в этот период в Скандинавии можно отметить явления феодальной реакции. Феодалы, нуждавшиеся из-за уменьшения населения в рабочих руках, стремились ограничить право ухода ландбу и увеличивали их повинности; усилился налоговый гнет, вводились новые государственные повинности.
В Дании в XV в. в области действия Зеландского права упоминавшаяся выше своеобразная личная зависимость — «ворнедсгаб» переродилась в состояние крепостной зависимости. Все тамошние ландбу стали считаться ворнеде своих господ-землевладельцев. Ландбу не имели права уходить из арендованной усадьбы. В случае бегства землевладелец мог их вернуть насильно. После смерти ландбу его усадьбу обязан был арендовать сын или ближайший наследник. Господа могли продавать своих ландбу и членов их семей с землей и даже без земли2. В 1521 г. король Кристиан II официально запретил этот «дурной и нехристианский обычай». В 1523 г. король Фредерик I попытался отменить крепостное право, но феодалы — члены риксрода (государственного совета) — воспрепятствовали этой реформе. Крепостное право на островах зеландской группы просуществовало вплоть до 1702 г.
Крепостное право возникло в этой части Скандинавии, во-первых, потому, что именно отсюда в XV в. крестьяне бежали в города и даже за границу, и во-вторых, потому, что именно здесь феодалы были особенно сильны экономически и политически, а свободных крестьян-собственников оставалось меньше.
В других областях Дании в XV в. феодалы просто затруднили возможность перехода арендаторов. Уходя, ландбу обязан был внести землевладельцу особую плату — «фёрлов» — за право увезти свое имущество. В это время большинство датских ландбу фактически, несмотря на краткосрочность арендного договора, держали свои усадьбы пожизненно. В 1523 г. Фредерик I узаконил пожизненную аренду, запретив сгонять с земли арендаторов, исправно плативших ландгильд и исполнявших барщину и другие повинности.
В конце XV в. датские духовные и светские феодалы получили право взимать судебные штрафы со своих ландбу. Согласно Кальмарскому ре-
2 Ландбу монастыря Соре, на острове Зеландия, назывались «servi ascriptitii et glebe astricti». Аббат монастыря имел право продавать их и членов их семей. Выморочное имущество крестьян переходило к монастырю. Монастырь имел право суда над ландбу, вплоть до высшей юрисдикции (см.: Агир, 1961, bd A, s. 278).
414
Глава 22. Крестьянство Скандинавии в XIV—XVI вв.
цессу 1483 г., каждый клирик и дворянин должен был быть «королем над своим собственным ландбу» во всех делах, за которые причитались штрафы менее чем в 40 марок. Но члены риксрода как представители короля требовали также штрафы и в 40 марок. Многие феодалы учреждали свои вотчинные судебные тинги, на которые собирались только крестьяне, жившие в их имениях, и которыми руководили или сами феодалы пли их фогты (Агпр, 1961, bd A, s. 228).
С XV в датские ландбу обязаны были, кроме ландгильда, ежегодно платить дополнительные платежи свиньями, ягнятами, гусями и курами. Установился обычай, согласно которому господин мог «гостить» вместе со свитой у своих ворнеде. Таким образом, феодалы компенсировали большое понижение ландгильда.
Во второй половине XIV и в XV в. в Дании сильно возросли постоянные налоги и государственные повинности, вся тяжесть которых ложилась на бондов-собственников. В XV в. церковь и светские феодалы добились освобождения от чрезвычайных налогов и повинностей (часто вводившихся в это время) для своих имений и дворов своих ландбу, которые регулярно работали на барщине. Это привело к тому, что бонды-собственники стали платить большую часть чрезвычайных налогов. В 1441 — 1443 гг. в Ютландии произошло крупное восстание бондов-собственников, вызванное введением чрезвычайных налогов.
В Швеции в 1442 г. право перехода ландбу было ограничено до одного раза в семь лет. Согласно изданной в этом году новой редакции Ландслага (Ландслаг короля Кристофера), землевладелец мог силой возвращать бежавшего от него до окончания срока аренды ландбу вместе с его имуществом. Если ландбу при этом оказывал сопротивление и был ранен, его господин не нес никакой ответственности. Если ландбу был ;.бит, за него полагался вергельд в 20 марок, т. е. вдвое меньше обычного. Если же при этом ландбу ранил или убивал своего господина или его ;огта, он должен был платить двойное возмещение. Беглый ландбу •бязан был возместить господину все убытки, причиненные бегством, и оплатить сверх того 6 марок штрафа (KrL J 23). Ландслаг Кристофера увеличил повинности ландбу. Ландбу обязан был возвратить землевладельцу двор «лучше, а не хуже» прежнего и ежегодно расчищать под ташню полмаркланда3 нови (KrL J 25). В течение второй половины XV в. на ландбу были наложены новые повинности: ежегодно чинить изгородь усадьбы и менять крышу дома, рыть канавы для осушения почты, давать господину определенное количество пива, снабжать его фогта провизией и фуражом, исполнять барщину (обычно 8—12 дней в году) z извозную повинность (Norborg, 1965, sp. 203).
В XV в. в Швеции, как и в Дании, сильно увеличились постоянные залоги и государственные повинности. Вся их тяжесть ложилась на бон-: эв-собственников, так как ландбу дворян («фрэльсисманов») и церкви 'ыли от них освобождены. С 1403 г. каждый бонд обязан был отработать za барщине в коронном имении 16 дней в году. С середины XV в. на ' ндов была возложена обязанность один день в году кормить королевах коней. О тяжести налогового гнета свидетельствует рифмованная Хроника Карла» XV в. В ней рассказывается, что после того, как с . ХЗ г. исчисление налогов стало производиться в деньгах, произошло
Маркланд — участок, на котором можно было посеять зерно ценой в марку ; т-'ром.
415
111. Второй этап развитого феодализма
массовое разорение и вымирание бондов:
Там, где сотня бондов жила, Ныне и двадцать не наберется (Klemming, 1866, s. 23)
Часто взимались чрезвычайные налоги, которые платили и бонды-собственники, и ландбу.
Ухудшилось положение крестьян и в Норвегии, которая с 1397 г. попала под власть датских королей. Последние правили страной в интересах датских феодалов, которым жаловали лены и замки в Норвегии. Многие датские феодалы становились крупными землевладельцами в Норвегии. Так, например, датская семья Круммендик, обосновавшаяся в 40-х годах XV в. в Вестфолле, владела более чем 270 дворами и частями дворов в разных областях страны. Датские короли вводили новые налоги и увеличивали старые. При взимании их чиновники-датчане допускали злоупотребления. В конце XV в. налоги с крестьянского двора были увеличены более чем вдвое. Многие бонды были не в состоянии их платить. За это они подвергались большим штрафам и другим наказаниям, вплоть до смертной казни. В отличие от Дании и Швеции, в Норвегии все налоги наравне с бондами-собственниками обязаны были платить и аренда-торы-лейлендинги церкви и дворянства.
Из сказанного видно, что во второй половине XIV и в XV в. положение крестьянства Скандинавии в целом не улучшилось, а ухудшилось.
Однако в XV в. шведские крестьяне, в отличие от датских и норвежских, завоевали право участвовать в политической жизни страны. В 1397 г. Швеция, вступив в Кальмарскую унию, оказалась, как и Норвегия, под властью датских королей и феодалов, но не надолго. В результате восстания горняков и крестьян под руководством мелкого дворянина-горнопромышленника Энгельбректа Энгельбректссона в 1434— 1436 гг. Швеция фактически стала независимой. В борьбе с датскими феодалами во второй половине XV и начале XVI в. мелкое и среднее шведское дворянство во главе с правителями Швеции из рода Стуре опиралось главным образом на бондов и горожан. В середине XV в. в Швеции возник орган сословного представительства, позднее названный «риксдаг». В риксдаге, кроме представителей духовенства, дворянства и горожан, заседали выборные от бондов-собственников и коронных ландбу. Представители церковных и дворянских ландбу в риксдагах не участвовали.
После того как упадок земледелия в Скандинавии был преодолен, в конце XV — начале XVI в. процесс феодальной реакции еще более усилился. В Дании он был сходен с развитием барщинно-фольварочной системы по другую сторону Балтики. Уже в конце XV в. здесь обнаруживается тенденция к превращению многих господских имений в крупные поместья. В XVI в. в связи с ростом цен на зерно на внешнем рынке повсеместно стали создаваться крупные поместья с барской запашкой. Феодалы путем обменов стремились собрать свои разбросанные имения в единые комплексы. Иногда они разрушали принадлежавшие им деревни и на их месте создавали новые господские поместья. (Например, в Ско-не в 1536—1650 гг. возникло 65 новых поместий (Arup, 1961, bd В, s. 601, 610). Крестьяне при этом сгонялись с земли, арендная плата — ландгпльд — заменялась барщиной. Размеры барщины не нормировались ни законом, ни обычаем. Бонды-собственники сохранились в XVI в. главным образом в Ютландии и Сконе и составляли лишь 10—15% всех датских крестьян (Skrubbeltrang, 1960, sp. 84).
416
Глава 22. Крестьянство Скандинавии в XIV—XVI вв.
В Швеции, как и прежде, крупных господских поместий — сетерий — было мало; во второй половине XVI в. их насчитывалось около 370. Ландбу, усадьбы которых находились вблизи сетерий, работали на барщине. Крупные феодалы иногда располагали рабочей силой целого прихода. Но обычно имения дворян были разбросаны по всей области, а у самых богатых —по всей стране. Аристократические роды Стуре, Тролле, Бьел-ке, Оксеншерна владели каждый по 500—600 усадеб, роды Браге, Рус, Лейонхувуд, Грип —по 300—400 усадеб (Ingers, 1941, s. 174). Однако большинство шведского дворянства составляли средние дворяне, в руках которых находилось самое большее несколько десятков усадеб. Многие мелкие дворяне владели только одним имением. В Вестерьётланде и в Смоланде было много «фрельсисманов», усадьбы которых мало отличались от усадеб бондов. Некоторые из них служили не в коннице, как все дворяне, а в королевской пехоте.
Обычно землевладельцы взимали со своих ландбу только «аврад» (продуктами и, отчасти, деньгами) и надзирали за ними через фогтов или управляющих. Величина аврада, как правило, не изменялась. Но в царствование короля Густава I Вазы (1523—1560 гг.) поступали жалобы. особенно часто из Смоланда, о произвольных повышениях аврада. Дворяне стремились увеличить свои доходы, повышая другие повинности гандбу и вводя новые. Они увеличивали размеры «дара», дававшегося ландбу каждый седьмой год, принуждали его засевать для них часть арендованной усадьбы и т. д. В XVI в. было установлено право преимущественной покупки за «умеренную цену» господином продуктов труда - го ландбу. Положение коронных ландбу при Густаве Вазе было хуже, тем положение ландбу церкви и дворян. Их аврад значительно превышал залоги, платившиеся бондами-собственниками, и, кроме того, как и ос-альные ландбу, они каждый седьмой год давали «дар». Поэтому секуля-лзация церковных земель в ходе королевской реформации, проведенной 20—30-х годах XVI в., означала ухудшение положения бывших церковных ландбу. К концу царствования Густава Вазы короне принадлежало -S.5% всех крестьянских дворов Швеции, дворянству — 21,4 и бондам-'ственнпкам — 50,1% (Heckscher, 1935, bil. IV). В Финляндии бонды-Пственники составляли еще 96% всех крестьян (Oja, 1965, sp. 204).
Во второй половине XVI в. шведское дворянство добилось новых важ-х привилегий. Ландбу дворян были освобождены от обязанности опть королевские замки. Половину чрезвычайных налогов они обяза-были платить короне, а другую половину своим господам. Ландбу, шие на расстоянии мили (шведская миля —10 км) от господского «епия, освобождались от военной службы (так называемая миля свобо-. а все господские имения — от повинностей короне. Дворяне, не спорные более к рыцарской службе короне, сохраняли все дворянские пвплегии. Были учреждены наследственные лены — графства и баро-Графы и бароны получили право взимать в свою пользу в своих -.чах государственные налоги. Это ущемляло право бондов-собственни-сближало их с арендаторами-ландбу.
В 1536 г. Норвегия была объявлена датской провинцией. Одновремен-началась реформация. После секуляризации церковных земель часть перешла к датским дворянам, которые резко усилили эксплуатацию итендингов, сидевших на этих землях. В результате реформации в вегии укрепилась власть датского короля и датских феодалов, из  та которых назначались и протестантские «суперинтенданты» (епис- ты).
тория крестьянства в Европе, т. 2
417
III. Второй этап развитого феодализма
В XVI в. были введены дополнительные платежи с лейлендингов сверх ландскюльда: так называемые «первый платеж», вносившийся при заключении арендного договора в первый раз, и «третьегодичный платеж», вносившийся раз в три года при возобновлении аренды. Хотя фактически аренда стала наследственной, феодалы использовали установленную законом ее краткосрочность для повышения земельной ренты. Во второй половине XVI в. наблюдается тенденция к повышению самого ландскюльда.
Наряду с увеличением поземельных платежей датские дворяне стремились ввести в Норвегии существовавшую в Дании барщинную систему. В некоторых местах Южной Норвегии им удалось принудить лейлендингов исполнять еженедельные отработки в господских дворах. Но барщинно-обязанных крестьян в Норвегии было немного. В небольшом числе имений, основанных после реформации, ленники получили право суда над лейлендингами. Однако в Норвегии, как и в Швеции, крестьяне так и не были закрепощены.
В XVI в. в Норвегии были введены новые очень тяжелые налоги и государственные повинности, а в связи с установлением монополии короны на разработку горных богатств — повинность крестьян по рубке леса, выжиганию древесного угля, перевозке руды и снабжению продовольствием мастеров, работавших на рудниках и литейных заводах. Кроме того, бонды обязаны были строить дома в коронных имениях, работать при сооружении укреплений, возделывать пустующие земли. «Угощения», которые крестьяне предоставляли королю, заменялись чрезвычайным налогом, платившимся деньгами и тканями.
К концу XVI в. около 40% всех дворов в Норвегии оставалось еще во владении бондов-собственников (Bjorkvik, 1962, sp. 665).
Ухудшение положения скандинавского крестьянства вызвало в XV и XVI вв. ряд крупных крестьянских восстаний в Дании, Швеции и Норвегии.
В Дании в 1439 г. началось восстание крестьян острова Зеландия — центра распространения крепостничества. Затем оно охватило всю страну и достигло наибольшей силы в Ютландии в 1441—1443 гг. В ходе восстания крестьяне, среди которых преобладали бонды-собственники, жгли коронные и дворянские имения. Причиной восстания было введение чрезвычайных налогов и повинностей. Восстание крестьян в Ютландии, Сконе и на островах в августе 1523 г. заставило короля Кристиана II отменить чрезвычайный «серебряный налог». В сентябре-декабре 1534 г. в Северной Ютландии произошло последнее в Дании крупное крестьянское восстание под руководством шкипера Клемента. Восставшие выступали под знаменем Реформации. После подавления этого восстания бонды-собственники в 49 ютландских херадах были превращены в коронных ландбу.
В Швеции в 1434—1436 гг. произошло уже упоминавшееся восстание крестьян и горняков под руководством Энгельбректа Энгельбректсона. Вначале оно носило антидатский характер. Восставшие требовали отмены новых налогов и пошлин, жгли и грабили замки и имения королевских фогтов-датчан. Однако, когда шведские феодалы, примкнувшие вначале к восстанию, весной 1436 г. предательски убили Энгельбректа и заключили соглашение с королем, крестьянское движение обратилось и против шведских феодалов. Но плохо вооруженные и неорганизованные крестьяне уже в 1437 г. потерпели поражение, а их вожди были казнены. Ряд крестьянских восстаний были вызваны усилением налогового гнета в царствование Густава Вазы. В 1524—1525, 1527—1528 и в 1531—1533 гг.
418
Глава 22. Крестьянство Скандинавии в XIV—XVI вв.
произошли восстания в Даларне. В 1542—1543 гг. в Смоланде вспыхнуло крупное крестьянское восстание под руководством крестьянина Нильса Дакке («восстание лесных воров»). Хотя восстания происходили под религиозными (антиреформационными) лозунгами (что объясняется сильным влиянием духовенства), по существу они носили антифеодальный характер. Восставшие крестьяне изгоняли и убивали королевских фогтов, отказывались платить налоги. Все эти восстания были подавлены.
Усиление эксплуатации после установления датского господства вызвало активное сопротивление норвежских бондов. В XV и XVI вв. в Норвегии произошел ряд крупных крестьянских восстаний: в 1436, 1438, 1496, 1501—1502, 1507, 1518, 1541, 1573—1575 гг. Восстания были направлены против датских наместников и феодалов. Обычно они проходили под лозунгом защиты старинных порядков, которые крестьяне называли «законами святого Олава» (норвежского конунга первой половины XI в.). Эти в сущности антифеодальные восстания носили антидатскую окраску. Норвежское дворянство пыталось использовать классовую борьбу крестьянства в своих целях, но не было способно возглавить освободительное движение. Многие дворяне были тесно связаны с датскими феодалами и добивались лишь автономии Норвегии в рамках унии с Данией. Датские феодалы жестоко подавляли крестьянские восстания, иногда с помощью норвежских дворян (как это было в 1438 г.), боявшихся своих крестьян больше, чем датского короля. В XVI в. легальными органами крестьянского сопротивления в Норвегии вновь стали местные тин-ги, с которыми датским королям приходилось считаться.
♦
Сравнивая положение крестьянства Скандинавии в изучаемый период с положением крестьянства других регионов Европы, можно отметить следующие его особенности. В Скандинавии, особенно в Швеции и Норвегии, сохранилась значительная масса крестьян — собственников своих земельных владений, не попавших в прямую зависимость от отдельных феодалов, но тем не менее подвергавшихся эксплуатации со стороны класса еодалов через посредство аппарата феодального государства. Поземель-о-зависимые крестьяне в Скандинавии — ландбу и лейлендинги (за ключением крестьян-ворнеде на четырех датских островах) — никогда знали наследственной личной зависимости и не были прикреплены к мле. Известные слова Энгельса — «норвежский крестьянин никогда не 'ыл крепостным, и это дает всему развитию, так же как и в Кастилии, всем другую подоплеку» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 37, 352) — с полным правом можно отнести не только к норвежскому кре-ьянству, но и ко всему шведскому и большей части датского.
Конечно, скандинавские крестьяне были неполноправны по сравне-~ло с феодалами. Но их неполноправие сильно отличалось от неполноправия и сословной приниженности крестьян более развитых регионов Европы. Это объясняется тем, что классовое общество возникло в Скан-~ навии относительно поздно и в ходе внутреннего разложения варвар-го общества, без прямого синтеза с позднеримскими институтами. Хо-£ сложившиеся здесь господствующий класс феодалов и феодальное ударство во многом походили на континентальные, у них не хватало разрушить все общественные институты дофеодального общества, .тдарственная власть была здесь слабее и отдельные представители по детву ющего класса (за немногими исключениями) не получили и могли получить частную административную и судебную власть.
419
14»
ГЛАВА 23
КРЕСТЬЯНСТВО РОССИИ В XVI - СЕРЕДИНЕ XVII в.
Второй этап развитого феодализма в России охватывает период начала XVI по середину XVII в. То было время сложных и противоречивых процессов в развитии феодальной собственности, в эволюции ренты, в росте промышленности и торговли, наконец, в изменении экономического положения и правового статуса крестьянства. Противоречивость социальной эволюции наглядно видна из простого указания на крайние полюса: с одной стороны, Соборное уложение 1649 г. во многом подвело итог юридическому оформлению закрепощения крестьянства; с другой —в середине XVII столетия появляются первые ростки капиталистических отношений в промышленности, а на XVII в. в целом приходится начальный этап в складывании общероссийского рынка.
Сложность исследуемых процессов обусловила не в последнюю очередь дискуссионность некоторых узловых проблем этого периода в советской историографии. Она вызвана также и неодинаковым подходом разных исследователей к решению ряда вопросов. Весьма существенно также, что степень детальной разработки многих (если не большинства) конкретных аспектов истории крестьянства пока еще далека от желаемой. Главное препятствие тут — недостаточность и неравномерность Источниковой базы. Так, введенные в оборот массовые сведения о крестьянском хозяйстве, о сеньориальной ренте, о государственном тягле ограничены как по объему, так и территориально, хронологически и, наконец, применительно к разным разрядам крестьян.
В то же время успехи, достигнутые советскими историками, особенно в последние 20—25 лет, несомненны. Именно в это время были выявлены и исследованы крупные массивы архивной документации, но что еще важнее — иными стали уровень постановки исследовательских задач, способы их решения, методы обработки и анализа разнообразных источников (ОРК, 1977; 1979; 1974; 1978; Буганов, Преображенский, Тихонов, 1980; Горская и др., 1977; Черепнин, Пашуто, Назаров, 1978, с. 14— 28; Назаров, Пашуто, Черепнин, 1978, с. 7—10, 16—17, 30—47).
1. Территория и население. Природно-географические условия.
Развитие производительных сил
Территория Русского централизованного государства в первой четверти XVI в. определяется приблизительно в 2,8 млн км2, а в начале XVIII в. европейская часть Российской империи составляла около 4 млн. км2. Во второй половине XVI в. в состав России были включены Среднее и Нижнее Поволжье, Предуралье и Урал, районы лесостепи и отдельные степные окраины на юге.
Стремительное увеличение территории страны происходило на фоне замедленного роста населения. По последним подсчетам, численность населения европейской части страны по данным переписи 1678 г. составляла около 9,1 млн. человек (или около 4,55 млн. душ мужского пола), а в 1646 г. (время первой подворной переписи) — 7 млн. человек (3,5 млн. душ мужского пола) и была такой же в начале XVII в., т. е.
420
Глава 23. Крестьянство России в XVI—XVII вв.
темп прироста за полстолетия был нулевым. Низким был уровень при^ роста населения во вторую половину XVI в.: на середину XVI в. численность населения страны определяют в 6,5 млн. человек (3,25 млн. душ мужского пола). Средняя плотность населения на это же время составляла 2,3 человека на 1 км2 — показатель низкий по европейским масштабам. В наиболее освоенных районах в 1678 г. плотность населения составляла 4 человека на 1 км2 (показатель также невысокий), и примерно такой же (или даже чуть выше, учитывая конъюнктуру экономического подъема) ее следует считать в первой половине XVI в. В целом плотность населения была или низкой (порой крайне низкой — на Европейском Севере, в районах черносошного землевладения она равнялась 0,1—0,2 человека на 1 км2) или невысокой, что мало способствовало переходу к интенсивному земледелию (Водарский, 1973, с. 23—27, 151— 153; Население..., 1977 с. 90, 94—95, 102—104, 192 и др.).
На протяжении XVI — середины XVII в. климат несколько изменился. Зимы стали в целом более суровыми, более длительными и снежными, что, впрочем, резко не сказалось на сельском хозяйстве издавна освоенных областей: указания источников на засуху как причину неурожаев единичны — влаги здесь хватало. Большее значение это имело в районах новой колонизации (подзона широколиственных лесов, лесостепь), но, судя по темпам освоения, климатические условия и здесь не сдерживали заметно развития сельского хозяйства. Губительным для районов старой культуры было сочетание прохладного, дождливого и короткого лета с дождливой же осенью и ранними заморозками, а также возвратом холодов весной. Из-за недостатка солнечных дней и недобора плюсовых температур большинство зерновых полностью не вызревало, семена легло вымерзали и вообще давали плохие всходы. Повторение подобных условий в течение двух-трех лет приводило к катастрофическим последствиям. Так было в 1601—1603 гг., когда голод охватил почти всю страну; : ильные голодовки по этим же причинам фиксируются в ряде регионов рубеже 60—70-х годов XVI в. и во второй четверти XVII в. (Жекулин, 982, с. 105 и др.; Дулов, 1983, с. 15—18).
Процессы колонизации были сложными и неоднозначными. Выделятся два их этапа. До 60-х годов XVI в., в период устойчивого экономп-ского подъема, налицо сочетание продолжавшейся внутренней колони-дии (главным образом в форме починков) в областях давней сельско-тяйственной культуры с достаточно интенсивным освоением районов по хней Оке, к югу от среднего ее течения, а также Нижегородского я и южных, юго-западных окраин Рязанщины. В Поморье шла ак-ian колонизация его восточной части, а на западе и в центре (где воэние в основном завершилось) в оборот вовлекались сравнительно г •многочисленные расчистки. Достаточно быстрыми темпами осваивался чтский край.
Иная ситуация сложилась во второй половине XVI — середине XVII в. кризис последней трети XVI в., разруха начала XVII в. привели к резкому з ряде регионов почти полному) сокращению обрабатываемых земель в новных областях страны. Восстановление культуры земледелия здесь -метилось в конце XVI в., а затем достаточно быстро шло в 30—40-е ны XVII в. Если в первой половине XVI в. процессы внутренней и внеш-колонизации были в значительной степени параллельны, то для вто-z половины столетия показателен массовый отток крестьянства во z.Bb осваиваемые области (главным образом на юге и в Поволжье).
последних ограничивающим фактором были внешнеполитические и
421
III. Второй этап развитого феодализма
военные условия. Именно в результате их воздействия темпы освоения в южном регионе резко замедлились в первой трети XVII в.: бурная колонизация возобновилась здесь лишь в ходе восстановления старых и строительства новых пограничных укреплений в конце 30—50-х годах XVII в.
В целом колонизационным процессам на новых территориях был присущ волнообразный характер. Вольная крестьянская колонизация как правило опережала и предшествовала правительственному и частнофеодальному освоению. Среди причин, подталкивавших крестьян к перемене мест, помимо природных и экономических (лучшие почвы и климат, более высокая урожайность и т. п.), все большее значение приобретают социальные — уход от усиливавшейся феодальной эксплуатации и растущего режима крепостничества. Хотя главной фигурой в распространении земледелия в новых районах был русский крестьянин, активнейшее участие в этом принимали украинцы, народы Поволжья (мордва, татары, марийцы, чуваши), коми и другие. Наконец, в областях внешней колонизации обычно иная (чем в центре страны в XVI в.) сеть поселений: плотность ее значительно ниже, но выше показатель дворности, т. е. большинство поселений — многодворные.
К 60-м годам XVI в. на Северо-Западе и во многих уездах центра плотность поселений достигла максимума по отношению к удобной для окультуривания земле. В кризисные годы (в последней трети XVI и в первой четверти XVII в.) произошло многократное сокращение числа поселений с одновременным увеличением количества дворов. Реставрация сети поселений в областях старого освоения не завершилась к середине XVII в.: уровня середины XVI в. плотность поселений достигла лишь к 70—80-м годам XVII в., причем их число составляло от 35—40% до 50—60% существовавших к 60-м годам XVI в. (Миклашевский, 1894; Веселовский, 1936; Корецкий, 1970; 1975; Важинский, 1974, с. 43—45 и др.; Колесников, 1976, с. 126—161; Водарский, Запустение..., 1977; Васильев, 1979, с. 22—37; Дегтярев, 1980, с. 37—130).
Как и ранее, преобладало пашенное зерновое земледелие, однако со второй половины XVI в. заметно повысился удельный вес скотоводства. Набор зерновых культур практически не изменился. Несколько повысился удельный вес технических культур, особенно льна и конопли. При повсеместном их распространении (что типично для натурального в целом облика крестьянского хозяйства) формируются районы, где их возделывание занимало относительно большое место. В XVII в. для льна такой областью стало Верхнее Поволжье (наряду со старыми районами — Новгородом и Псковом), для конопли — зона к югу и юго-западу от Смоленска и Калуги. В целом расширился набор огородных культур. В XVI, а особенно в первой половине XVII в. намечается тенденция к специализации огородничества. Выращивание рассады и семян овощных культур постепенно концентрируется в подгородных селах и деревнях (а также в ряде малых городов), в ряде центральных уездов (Ростов, Романов и др.).
Соха сохранила значение главного пахотного орудия. Плуг был распространен только в отдельных районах, включая и некоторые области новой колонизации. В Поволжье у местных народов встречался архаичный плуг («сабан»). Общераспространенной была соха с полицей (с перекладной или же неподвижной), часто снабжавшаяся отрезом (для облегчения взрезывания почвенного пласта). Сформировался и более усовершенствованный вариант тяжелой сохи — косуля (впервые упомянута на рубеже XVII в., но, видимо, ее прототип датируется серединой
422
Глава 23. Крестьянство России в XVI—XVII вв.
XVI в.). Несмотря на высокую цену косули (она более чем в 20 раз превышала стоимость сохи с полицей), она была широко распространена.
Трехпольный севооборот продолжал господствовать. Показательно, что он вводился на осваиваемых землях, на арендуемых «запустевших» землях и т. п. Унавоживание приобрело широкие размеры, его идеальные нормы (применительно к домениальным полям) соответствовали агрономическим требованиям XIX в. Выполнялись, правда, эти нормы редко. Для восстановления естественного плодородия крестьяне почти повсеместно использовали сочетание трехполья с элементами перелога. В кризисные годы возрастала роль переложной системы и подсеки. В пе-
Чертеж. плана села близ Суздаля. Фрагмент. 1672 г. Суздальский историко-архитектурный музей-заповедник. Данный тип застройки характерен для многодворных поселений в безлесной или малолесистой местности
риод постепенного подъема, а также на арендуемых землях широко применялась пахота «наездом», которая зачастую не была связана с правильным севооборотом.
Обработка почв стала в целом более тщательной. Паровое поле в центральных уездах обычно подвергали трехкратной обработке, в северных районах нередко «четверили». В южных областях новой колонизации качество почв не требовало такой тщательности обработки — в XVII в. считали, что затраты труда в этом регионе были в 1,5—2 раза ниже, чем в центре. Яровое поле нередко пахали дважды. В отдельных дворцовых имениях в середине XVII в. пытались ввести пятипольный севооборот с частично занятыми парами. Возросший интерес к агротехнике отра-
423
III. Второй этап развитого феодализма зился в ряде источников. Так, нередки специальные указания на эту тему в наказах монастырским приказчикам, в хозяйственной документации крупных светских вотчин. Немало страниц «Домостроя» посвящено советам по поводу содержания скота, огородничества и садоводства. Второй половиной XVI в. датируется перевод на русский язык (с польского издания 1549 г.) знаменитого агрономического трактата итальянца П. Крещенция. Самое интересное в переводе — стремление приспособить систему терминов труда, его содержание к русской практике.
Данные об урожайности отрывочны, особенно для крестьянских хозяйств. Так, в начале XVI в., по нашим данным, на Рязанщине (этот край считался тогда наиболее плодородным) средняя урожайность за три года на крестьянских землях составляла: по ржи около сам-4,5, по овсу сам-4,3 — сам-6, по ячменю сам-8 — сам-16, по пшенице сам-7,5 — сам-8. В близких по плодородию южных уездах в начале их освоения урожайность ржи равнялась порой сам-9,5, сам 13,2 и даже сам-17,3. По официальной оценке, в конце XVI в. в Новгороде урожай ржи в сам-2 — сам-3 на крестьянской земле считался низким, а сам-4 — средним. Выше была урожайность в более северных уездах на монастырских полях на рубеже XVI—XVII вв.: для ржи средняя урожайность — сам-3,5 — сам-4; для овса — сам-2,5; для ячменя — сам-4 — сам-5. Высокая урожайность равнялась: по ржи — сам-4,5 — сам-5 (порой и выше), по ячменю — сам-6 — сам-7, (порой сам-11,5 — сам-15). В центральных уездах рожь давала от сам-2 до сам-3, овес — сам-1,3 — сам-2,2, ячмень — сам-2,7 — сам-4,8. В более южном Козельском уезде показатели значительно выше: рожь — сам-4,5 и выше, овес — сам-3, ячмень — сам-5, пшеница — сам-5. Следует отметить, что, судя по источникам, урожайность была выше на подмонастырской пашне, а также на полях меньших размеров (при прочих равных условиях). Иными словами, урожаи были лучше там, где обеспечивалась более качественная обработка почв и больше вносилось удобрений. Характерно, что на юге на государевой «десятинной» пашне в XVII в. урожайность была крайне низкой (менее сам-1,5 — сам-2). Поскольку на своем наделе крестьянин работал наиболее добросовестно и старался его лучше удобрить, то вряд ли ошибочно считать, что средняя урожайность на крестьянских надельных землях приближалась к высокой на домениальных полях того же владения. Сведений о XVII в. введено в оборот пока немного. Так, в крупной вотчине Б. И. Морозова в имениях в центральных уездах рожь давала около сам-3, овес — сам-2,5; в имениях же на юго-востоке урожайность ржи равнялась сам-3,5. По-прежнему относительно высока урожайность на Севере: рожь — сам-3,7 — сам-9,3 (Вологодский уезд) и около сам-8 (Важский уезд), овес — сам-3,5 — сам-5 (Вологодский уезд), ячмень — сам-5,1 — сам-6,6 (Вологодский уезд) и около сам-4,5 (Важский уезд).
В целом земледелие развивалось экстенсивно, но уже заметны первые признаки интенсификации труда, особенно в возделывании технических культур и огородничестве. Были они и в зерновом земледелии. Так, разница в урожайности между центром и севером страны в немалой степени объяснима различиями в качестве и количестве вложенного труда, в более широком использовании навоза и т. п. Те же явления отражает и тенденция к сокращению размеров надела — на нем крестьянин трудился больше и качественней. Накапливавшиеся улучшения в агротехнике возделывания разных культур были связаны почти исключительно с опытом ведения крестьянского хозяйства. Его рутинность и сильнейшая зависимость от природных факторов вовсе не исключали находок и новиз-
424
Глава 23. Крестьянство России в XVI—XVII вв.
пы в селекции культур, в методах обработки земли, в варьировании систем земледелия, одним словом — обогащения и развития традиционных приемов хозяйствования. Тот факт, что подобные указания известны только из вотчинной документации, говорит о постоянном стремлении феодалов использовать эти улучшения в собственном хозяйстве.
Аналогичная ситуация сложилась и в животноводстве. Повышение удельного веса животноводства (хотя и при сохранении ведущей роли зернового земледелия), по последним исследованиям, датируемое второй половиной XVI в., наблюдалось и в хозяйстве феодалов, и в крестьянском хозяйстве. Однако прогрессивные моменты в развитии животновод-
Боронование. Деталь иконы Артемия Веркольского XVII в. ГИМ. На иконе изображены бороны-плетуши
ства связаны именно с крестьянским хозяйством. Уже к XVII в. относится складывание породной группы холмогорского молочного скота.
Занятие промыслами, ремеслом и домашней промышленностью продолжало сохранять важное значение в общем балансе производственной деятельности крестьянства. Налицо и изменения по сравнению с XV в. Т к, бортничество концентрируется в южных областях (особенно в По-bi тжье, где им широко занимались местные народы, и на Северщине), центральных уездах постепенно развивалось пасечное пчеловодство. Промысловое рыболовство сохранило позиции в некоторых районах Се-?ера и Северо-Востока, в ряде мест Северо-Запада, бурно развивалось в Среднем и Нижнем Поволжье. За исключением крайних северо-восточных бластей снизилась роль охоты, промысел бобров в центральных уездах резко сократился, сохраняя определенные позиции лишь в регионах но-- -п колонизации.
Еще более возросла роль занятий, связанных с заготовкой леса и де-ревообработкой. В районах солеварения и железоделательных промыслов вмела широкие масштабы заготовка дров. Почти повсеместно были рас-
425
III. Второй этап развитого феодализма пространены смолокурение, производство дегтя, полуфабрикатов и разных строительных материалов, тары, поделочной древесины для городских деревообрабатывающих ремесел и многое другое. Значение данных промыслов видно из того, что в XVII в. порой считали доходы от них достаточными для уплаты налогов. Постепенно сходит на нет крестьянское складническо-долевое солеварение на Севере из-за бурного развития соледобычи в районах, где ее условия были куда благоприятнее (Соль Камская и др).
Значительно шире стали железоделательные занятия. К середине XVII в. известно свыше десяти сельских районов (в том числе новых) с развитой выплавкой сыродутного железа и его обработкой. В сельской местности возникают или развиваются промышленно-торговые села с достаточно узкой специализацией в металлообработке. Усиливается подчинение железоделательных промыслов на селе городам с развитыми металлообрабатывающими ремеслами (подобная связь обычно устанавливается еще в предшествующий период, но тогда она была выражена слабее). В ряде таких районов к середине XVII в. заметны первые явления, относящиеся к начальной фазе становления рассеянной мануфактуры. Последнее в известной мере характерно и для крестьянского прядения и ткачества в районах, где был высок удельный вес льноводства, близких к тому же к важнейшим торговым путям. Как ни трактовать форму организации производства на соляных промыслах (простая кооперация или централизованная мануфактура), и в этой сфере в XVII в. налицо первые ростки новых, буржуазных отношений.
Бесспорно, для подавляющей части крестьян промысловые занятия не меняли принципиальным образом натурально-потребительского характера их хозяйств в целом. Однако большинство промыслов были сильнее ориентированы на рынок, чем другие отрасли крестьянского двора. Некоторые из промыслов (солеварение, промысел ценных пород рыб, моржей и тюленей, охота на ценного пушного зверя и т. д.) давали возможность накопления довольно значительных денежных средств. Доля чистого дохода от промыслов у крестьян (и притом, что важно, почти всегда в денежной форме), как правило, была выше — и притом значительно — соответствующего показателя применительно к пашенному земледелию. Главная причина заключалась в том, что совокупная феодальная эксплуатация (поземельная в своей основе) гораздо хуже улавливала соответствующие доходные статьи крестьянского двора (Горская, 1963; 1979; Заозерская, 1970; Сербина, 1971; Назиратель, 1972; АИСЗР, 1974, с. 27-28, 292-299; 1978, с. 113-135; Колесников, 1976, с. 185— 205, 210-212, 287-290, 295-301; ОРК, 1977, с. 43-98, 137-155; ОРК, 1979, с. 25—74 и др.; Шапиро, 1977, с. 29—30, 50—79 и др.; Васильев, 1979, с. 38—53; Буганов, Преображенский, Тихонов, 1980).
2. Основные тенденции в эволюции феодальной собственности и ренты
Крайне противоречивыми были процессы развития феодальной земельной собственности. Отметим лишь те аспекты, которые прямо были связаны с положением крестьянства и внутренней структурой феодальных владений.
Прежде всего, в указанный период четки и определенны границы между различными видами феодального землевладения. Коллективной собственностью господствующего класса в целом в лице главы государст-
426
Глава 23. Крестьянство России в XVI—XVII вв.
ва были черносошные и ясачные земл!и. Первые из них к cepezzse XVII в. остались лишь в северных и северо-восточных уездах европейской части страны: на остальной территории они были поглощены частнофеодальным землевладением (в основном к середине XVI в., а практически целиком — в первой четверти XVII в.). Ясачные земли были сосредоточены в местах проживания народов Поволжья и Предуралья (мордва, татары, марийцы, чуваши, башкиры и др.). По данным 1678 г., черносошных крестьян насчитывалось около 300 тыс. душ мужского пола (или 7,6% крестьянского населения европейской части государства), а ясачных — около 230 тыс. душ (5,9% соответственно) *.
Частновладельческие земли подразделялись на дворцовые, церковные и светские. По данным 1678 г., крестьян светских владельцев насчитывалось 2,3 млн. душ мужского пола (58,5% всех крестьян европейской части или 67,7% всех владельческих), церковных — 700 тыс. душ (17,8% и 20,5% соответственно), дворцовых — 400 тыс. душ (10,2% и И,8% соответственно). Приведенные соотношения с достаточной уверенностью можно считать типичными и для середины XVII в.1 2
Сам термин «дворцовые земли» появляется в источниках на рубеже XVI в. Состав их был весьма изменчив. В отдельные периоды они бурно росли прежде всего за счет конфискаций родовых светских вотчин, выморочных земель того же статуса, за счет ликвидируемых личных владений удельных князей, наконец, в результате частичных отписок отдельных монастырских вотчин. В то же время дворцовые земли были постоянным источником для пополнения фонда поместных земель (массовые раздачи подобного рода в разных регионах известны для 30—40-х годов XVI в., последней трети того же столетия, 10—20-х годов XVII в.). Существовало несколько разновидностей дворцовых владельческих комплексов. Одни из них по своей хозяйственной структуре и форме эксплуатации были сходны с владельческими имениями, другие в ряде пунктов сближались с черносошными землями. Именно поэтому в некоторых законодательных источниках дворцовые крестьяне называются рядом и параллельно с черными. Иногда от дворцовых владений отделялись так называемые «государевы оброчные земли», распространенные в районах, где происходила ломка прежней структуры землевладения (Новгород и ряд иных), а также в областях новой колонизации. Особой их разновидностью 'ыли земли, отдававшиеся в конце XVI — середине XVII в. различными нейтральными ведомствами обычно в краткосрочную аренду.
Главными источниками быстрого роста церковного землевладения на предшествующем этапе были черные земли и светская вотчина. Уже к нонцу XV в. для светских феодалов и государства стали очевидными от-пцательные последствия такого развития, поскольку вотчинные владения церкви были фактически неотчуждаемыми. По ряду политических и экономических причин правительство не пошло на секуляризацию ни в XVI, ни в XVII в., хотя подобные проекты и выдвигались. Увеличение нерковного землевладения в целом продолжалось, но ограничительные еры законодательного и практического свойства, предпринятые прави-ёльством, были порой достаточно результативными. Так, в XVI в. рас-_прение монастырских вотчин возобновилось лишь с конца 30-х годов,
1 Здесь и далее, кроме оговоренных случаев, подсчеты сделаны автором на ос-: вании данных о численности населения, приведенных в монографии Я. Е. Водар-го (Водарский, 1977).
2 С той лишь поправкой, что доля крестьян в вотчинах духовных феодалов была е-’колько выше.
427
III. Второй этап развитого феодализма
но особо бурный их рост (путем вкладов, заклада и продажи светских вотчин) имел место во второй половине 60-х и в 70-х годах — в период опричнины и хозяйственного кризиса.
Сложную эволюцию претерпела светская вотчина. К концу предшествующего периода родовые, пожалованные и купленные вотчинные владения являлись основой всей системы светского феодального землевладения. Но уже к середине XVI в. удельный вес старой вотчины заметно сократился, а к концу столетия она почти исчезла. Решающую роль в этом сыграли факторы социально-политического характера и лишь отчасти — демографические и экономические. Однако, по многим социальным, хозяйственным и социально-психологическим мотивам вотчина оставалась более предпочтительной (по сравнению с поместьем) для большинства светских феодалов — прежде всего в силу лучшей обеспеченности потомственно-наследственных прав на нее. Показательно, что вотчина в целом оказалась несколько более устойчивой в годы кризисов и спадов. С этим связано и появление новых форм вотчинных владений. С 70-х годов XVI в. началась практика продажи «порозжих» (т. е. пустующих и не имеющих владельца) поместных земель в вотчину в нескольких центральных уездах. В 20—40-х годах XVII в. она продолжалась и, скорее всего, в большем объеме. С конца XVI в. известны отдельные пожалования «выслуженных» вотчин. Но особо широкий размах пожалования «выслуженных» вотчин приобрели в период первой крестьянской войны и в ближайшие после ее окончания годы. Они охватили не только придворную часть светских феодалов, но и верхние и средние слои провинциального дворянства. У последних в вотчины таким путем переходила большая доля их поместных владений (по норме полагалось пожалование в вотчину пятой части поместного оклада, что при значительном разрыве между окладом и реальной дачей и приводило к указанному результату) . В итоге в разных районах с развитым светским землевладением вотчина составляла к середине XVII в. от 20 до 40% (а порой и более) общего числа частнофеодального светского землевладения.
Поместье — специфическая разновидность частнофеодальной условной земельной собственности — появляется в самом конце XV в., т. е. на исходе предшествующего периода. Эта форма восходит к земельным держаниям условного типа светских феодалов, как правило, в рамках домениальных владений великих и удельных князей. Специфичность же поместья заключается в том, что эта форма землевладения, обусловленная прежде всего военной службой, усиленно развивается в России на втором этапе зрелого феодализма, когда во многих странах Европы подобная связь в силу разнообразных факторов постепенно ослабевает. Бурный рост поместной системы в России объясняется сложным комплексом причин. Поместья, во-первых, обеспечили интенсивное освоение черносошных и государственных оброчных земель как в староосвоенных регионах, так и в областях новой колонизации. Во-вторых, поместья — в отличие от старовотчинных владений — потенциально открывали больше возможностей для повышения эксплуатации крестьян, поскольку формально не были обременены традицией в видах и норме ренты (другое дело, что эти потенции реализовывались далеко не всегда и не в полном объеме).
Кроме того, поместная система, при которой связь размеров землевладения с характером военной службы выражалась наиболее полно и прямо, лучше обеспечивала потребность Русского централизованного государства в массовой армии типа феодального ополчения. Поместье как бы уравнивало все слои светских феодалов по способу земельного обеспече
428
Глава 23. Крестьянство России в XVI—XVII вв.
ния. Это было крайне важным прежде всего по двум обстоятельствам. Как известно, включение различных земель и княжеств и соответственно их корпораций феодалов в состав Русского централизованного государства происходило на неодинаковых условиях, с большим или меньшим сохранением местной специфики в поземельном праве и структуре землевладения. Поместная же система была нейтральна именно в этом отношении. Кроме того, более чем двухвековое развитие старовотчинной структуры привело к образованию значительного слоя малоземельных вотчинников, к широкой практике перехода безземельных феодалов на статус послужильца-министериала и т. п. Массовые испомещения, обес-
Усадьба феодала в с. Никольском. Рисунок 1661 г. из альбома А. Мейер б ер га «Виды и бытовые картины России XVII века». СПб., 1903
ччвшие резкий рост численности господствующего класса, означали гля таких слоев укрепление их материального положения, улучшение их •и: 1льного статуса. Наконец, существенно, что поместье не было обре-* ш но так сильно, как старовотчинные владения, традициями податного
3 дебно-административного иммунитета. Это соответствовало уже проя-зЕшейся к концу XV в. тенденции к изменению в соотношении госу-р гвенной и сеньориальной ренты, а следовательно, отвечало потреб-стям государственного фиска и задачам преобразования государствен-го аппарата, в первую очередь местного.
Пнимечательна эволюция норм поместного права. На первом этапе в ряде пунктов сближались с вотчинным правом, при принципиаль-
’ отличии, однако, в условиях наследования. Разработка и тщательная :~ламентация к середине XVI в. норм поместного оклада (а позд-и реальных дач), правил перехода поместий и т. п. привели к зна-еяьным расхождениям с вотчинным правом середины XVI — начала :'Л в. В это время поместные нормы оказывают ощутимое влияние на мы вотчинного права. В последующие годы права распоряжения по--тьями несколько расширяются, поместье сближается в отдельных мо
429
111. Второй этап развитого феодализма
ментах с вотчиной (правила обмена и сдачи поместий и т. д.), но эта тенденция лишь намечается. Соборное Уложение 1649 г. регламентирует в основном статус поместья классического типа, и именно ему законодатель отдает явное предпочтение даже перед новыми видами вотчин.
В годы экономического подъема поместье оказалось достаточно эффективной и устойчивой экономической формой частнофеодального землевладения. Более того, в областях массовых первичных раздач на протяжении XVI — начала XVII в. поместья имели определенные преимущества^ прежде всего за счет компактности расположения и первоначально полного соответствия между окладом и дачей, что, правда, утрачивалось обычно на протяжении жизни одного—двух поколений. Наконец, для подавляющей части помещиков характерно почти постоянное пребывание в своих владениях (своего рода сельская оседлость). В сочетании с первичной компактностью владений и их средними размерами (от 150 до 600 десятин в трех полях) это создавало больше условий для тщательного учета тяглых возможностей крестьян и контроля над получением ренты. Впрочем, слабости поместной системы проявились достаточно-быстро. Уже в последней трети XVI в. рост фонда поместных земель отстает от естественного прироста господствующего класса и от его пополнения за счет промежуточных групп — отдельных слоев «служилых людей по прибору» в областях новой колонизации. В результате возник резкий разрыв между окладом и поместной дачей (последняя в первой половине XVII в. редко превышала 40% оклада), а на смену среднему и компактному владению пришло, в основном, мелкое и мельчайшее, мозаичное по структуре поместье. Оно оказалось еще более неустойчивым (па сравнению с вотчиной) в годы хозяйственных разрух: как правило, поместье раньше и быстрее запустевало и позднее восстанавливалось. Резко возросли темпы мобилизации, причем относительная стабильность в фамильно-родовой принадлежности поместий во второй половине XVI в. сменилась дробностью и многократными переходами поместий из одних рук в другие.
Итак, в XVI — середине XVII в. резко возрос служилый характер светского землевладения. Это выразилось не только в преобладании поместья над вотчиной, но и в усилении служилого статуса последней. Уложение 1556 г. уравняло нормы военной службы с поместий и вотчины, права распоряжения новыми видами вотчинных владений в XVII в. ограничивались под влиянием норм поместного права. Отчуждение вотчин, повлекшее прекращение службы прежнего вотчинника, признавалось Соборным Уложением 1649 г. незаконным. Приобретение вотчин из пустующих земель детьми феодалов, не несших в данный момент военной службы, в обязательном порядке сопровождалось их записью в соответствующую городовую корпорацию детей боярских.
Более того, служилый статус в известной мере был распространен и на церковные земли. Не говоря уже о несколько более тяжелой норме обложения их налогами, отметим, что с конца XVI в. развивается практика привлечения в армию монастырских слуг и даточных людей. Кроме того, на ряд монастырей в пограничных и стратегически важных районах возлагалась и обязанность содержания довольно крупных гарнизонов. «Даточные люди» в армию брались с конца XVI в. и с дворцовых, и с чепных земель.
Служилый характер частнофеодального землевладения, усилившийся по сравнению с предшествующим периодом, бесспорно повлиял на формы и условия обращения земельной собственности. Ее сословный характер
430
Глава 23. Крестьянство России в XVI—XVII вв.
не ослабел, а укрепился на протяжении XVI — середины XVII в. Мобилизация земли внутри господствующего класса регулировалась прежде всего социально-политическими факторами. Это очевидно для поместного фонда и в XVI в., и в первой половине XVII в. Возможности мобилизации светской вотчины посредством разных форм отчуждения (включая рыночное обращение) в XVI в. сокращались по мере исчезновения самой старовотчинной структуры. Вряд ли были значительными темпы мобилизации новых видов вотчин в первой половине XVII в. Показательно, что крупнейшие светские владения первой половины XVII в. (бояр Романовых, Б. И. Морозова, кн. Черкасских) создавались в первую очередь за счет разного рода пожалований и лишь в заметно меньшей мере путем скупки вотчин других феодалов. Существенно, что жесткая связь земельной собственности со службой воздействовала и на характер иных операций с землей: юридически необеспеченной в значительной мере была аренда тяглых земель, особенно поместных.
Наконец, первая половина XVII в.— время усиления запретов на земельные сделки на черносошные земли. Хотя далеко не все эти запреты строго и последовательно соблюдались, несомненно стремление правительства ограничить оборот черных земель рамками черносошных крестьян и нередко только лишь определенного региона. В начале 50-х годов XVII в. в ряде северных уездов была произведена конфискация тех черных земель, которые путем покупок и заклада перешли в руки богатых купцов и горожан (Рождественский, 1897; Новосельский, 1961; Веселовский, 1941; 1947, с. 17-39, 74-109, 165-210, 263-328; Копанев, 1978; 1984; Щепетов, 1961; Алексеев, 1966; Петрикеев, 1967, с. 17—54; АИСЗР, 1974, с. 270—279; 1978, с. 136—144; Абрамович, 1975; Соколова, 1975; Шватченко, 1982; Зимин, 1977; Водарский, 1977, с. 90—111, 134; Дегтярев, 1978; Кобрин, 1980; Буганов, Преображенский, Тихонов, 1980, с. 43—52, 156—159, 166—171; Маньков, 1980, с. 58—92; Черкасова, 1982).
Служилый облик землевладения влиял наряду с другими факторами на хозяйственный строй вотчин и поместий, уровень и виды сеньориальной ренты. Среди этих факторов отметим размеры и тип владельческих комплексов, соотношение государственной и частнофеодальной ренты, меру втянутости домениальных и крестьянских хозяйств в товарно-денежные отношения, характер экономической конъюнктуры в те или иные периоды второго этапа развитого феодализма и т. п.
Начиная с характеристики конъюнктуры, отметим, что время примерно до 60-х годов XVI в. было периодом довольно устойчивого экономического подъема. Ситуация стала меняться на рубеже 70-х годов XVI в. когда страна вступила в длительную полосу хозяйственного кризиса, охватившего и город, и деревню. Его главные признаки в аграрной сфере — резкое сокращение размеров тяглой пашни, численности населенных пунктов и самого населения; причем темпы сокращения тяглых земель были наибольшими, ненамного от них отличалась быстрота, с которой забрасывались поселения, несколько меньшими были темпы убыли населения.
Эти явления показательны для значительной части страны, хотя :уществовали и региональные различия. Наибольшего размаха кризис до-:тпг в 80-е годы XVI в. на Северо-Западе, Западе и многих центральных уездах центра страны. Так, в большинстве новгородских пятин население по сравнению с началом века сократилось почти в 5 раз, в 7—11 раз Уменьшилось число поселений, запустевшие тяглые земли (с учетом
431
III. Второй этап развитого феодализма «порозжих») составляли около 95% всей учтенной в описаниях площади.
Первые признаки хозяйственного оживления датируются в основном последним десятилетием XVI в., а в некоторых уездах — второй половиной 80-х годов. Последствия кризиса были еще далеко не преодолены, когда катастрофический голод 1601—1603 гг. и последовавшие затем военные действия в ходе первой крестьянской войны и интервенции польских и шведских феодалов повергли сельское хозяйство страны в состояние разрухи. Весьма относительное благополучие отмечалось лишь в немногих уездах Севера, Северо-Востока и Юго-Востока (нижегородско-арзамасский регион и Казанский край) страны. Начавшееся восстановление было сильно заторможено в результате русско-польской войны 1632—1634 гг. и набегов крымских орд в 30-е годы XVII в., так что к середине века хозяйственное оживление не привело еще к ликвидации всех последствий кризиса и разрухи его начала. Иными словами, свыше 80 лет аграрное производство страны находилось в условиях сильнейших потрясений и медленного, постепенного их преодоления.
По данным источников 70-х годов XVI в., одной из главных причин массового запустения являлась тяжесть государева тягла. Аналогичная ситуация сложилась и в начале XVII в.: одним из важнейших требований восставшего крестьянства (и владельческого и черносошного) в разных регионах государства было требование резкого снижения или отмены государственных налогов. Налоговый гнет и разорение в ходе военных действий — ведущий мотив в челобитиях о разного рода податных льготах и сбавках в 20—40-е годы XVII в. Это принципиально новая ситуация, явившаяся следствием кардинальных изменений в уровне и характере государственной ренты, ее соотношения с сеньориальной рентой. Отметим главные факты.
Уже к концу XV в. наметилось возрастание удельного веса государственно-централизованных форм взиманий по сравнению с государственнокорпоративными. Эта тенденция нашла завершение к середине 50-х годов XVI в., когда в результате ряда реформ местного управления была ликвидирована система кормлений. Не касаясь всех причин происшедших перемен, укажем на значительный рост численности господствующего класса, изменения в его сословно-чиновной структуре и усиление служилого характера светского землевладения. Одним из главных итогов было уравнение всех групп светских феодалов по способу (но, конечно, не по размерам) получения денежных доходов централизованным путем из государевой казны. Эти регулярные выплаты (с большей или меньшей периодичностью в зависимости от ряда условий) были по существу аналогом поместных дач: и те и другие были призваны прежде всего обеспечить исправную военную службу. Отмена системы кормлений сопровождалась введением новых налогов. Особо тяжелыми они были для черносошных земель: «кормленый окуп» с них в 1,6 раза превышал весь объем податей, взимавшихся до его учреждения. В совокупности окладных (регулярных) платежей этот налог составлял около 62% в середине XVI в. и 60% в конце столетия. Ставки данной подати применительно к владельческому крестьянству были ниже — в общей массе взиманий в пользу государства они составляли примерно одну десятую. Показательно, однако, что новый сбор был практически обязательным, хотя в первой половине XVI в. заметная часть светских и духовных феодалов имела освобождение от уплаты кормов кормленщикам. Наконец, налоги за отмену кормлений шли в центральные правительственные учреждения,
432
Глава 23. Крестьянство России в XVI—XVII вв.
в пользу же новых органов местной власти собирались дополнительно разные сборы 3.
Еще важнее изменения в формах взимания и в уровне государственного тягла в конце 40 — начале 50-х годов XVI в. Их суть — в почти единовременном переводе на деньги всех повинностей, включая появившиеся в первой трети века. В результате, по новгородским данным (наиболее полно обследованным), общая масса уплачиваемых в казну налогов возросла более чем в 16 раз. Примерно та же картина и в других регионах страны, с учетом лишь того, что в ряде областей переход к денежной форме отдельных повинностей совершался постепенно. В комплекс этих преобразований середины столетия входит и повсеместное распространение большой сохи — унифицированной окладной поземельной единицы (в двух ее главных вариантах), опять-таки спорадически встречавшейся ранее. Размеры ее дифференцировались в зависимости от качества почвы и владельческой принадлежности. Так, земли светских феодалов, монастырские вотчины и черные земли соотносились по тяжести оклада как 1:1,44:1,66.
С указанными мерами тесно взаимосвязаны иные аспекты правительственной финансовой политики XVI в.: постепенная ликвидация иммунитетных привилегий в сфере таможенных и проезжих пошлин, сосредоточение всех этих взиманий (в том числе и в большинстве торговых пунктов в сеньориях) 4 в рамках государственных поступлений; нараставшие ограничения и почти полное уничтожение податного иммунитета как светских, так и церковных владений (хотя отдельные пожалования имели место позднее); введение казенной питейной монополии (и здесь были исключения); ряд мер по упрочению позиций казны во внешней торговле и т. д.
Существенно, что после преобразований середины XVI в. в общей массе ренты государственно-централизованные формы заняли ведущие и активные позиции. Из новгородских материалов видно: окладные платежи в казну составляли в разных пятинах от 30—35 до 43—69% совокупной ренты, в денежной же ее части они превосходили выплаты помещикам в 1,6—1,8 или в 2,8—4 раза. Еще наглядней возрастание доли государственной ренты в начале 60-х годов, когда последовало новое утяжеление государева тягла (в расчете на двор с 64 до 80 денег). В 70—80-е годы, несмотря на кризис, практически сохранился уровень налогов начала 50-х годов (58 и 62,5 деньги с двора), хотя и понизилась в ряде случаев сеньориальная рента (порой в 1,5—2 раза). По отдельным указаниям, примерно та же картина складывалась в центре страны. Наконец, по дан-нмч монастырской вотчины, в центральных районах крестьянский двор гирщиной и денежным оброком платил государству в 30-е годы XVII в. кладных и неокладных сборов в 2—3,8 раза больше, чем сеньору. Даже сравнительно немногочисленных оброчно-денежных дворах взимания в (зну превышали выплаты монастырю, хотя и незначительно. Итак, если
3 По традиции в пользу новой местной администрации и во второй половине VI в., и в первой половине XVII собирались разного рода корма и взимания, что, ако, не меняло принципиально иной их природы. Эти сборы не надо смешивать н жными сборами для обеспечения работы новых органов.
4 Исключения из этого правила известны и в конце XVI в., и в первой половине -VII в. Но они рассматривались как особые пожалования и, понятно, не были чачи. Важно, что в ряде случаев такие взимания шли в счет дачи в соответствии местным окладом.
433
III. Второй этап развитого феодализма
в первой половине XVI в. преобладающим элементом в совокупной эксплуатации была сеньориальная рента, то с середины столетия ситуация меняется: именно государственно-централизованная рента становится регулирующим элементом, прямо воздействуя и на уровень, и на формы сеньориальных взиманий (прежде всего денежных). Показательно, что именно государственные окладные платежи (не говоря уже об экстраординарных, неокладных сборах, превышавших порой значительно регулярные подати) наиболее подвижны и произвольны. Во второй половине XVI — середине XVII в. росли ставки старых налогов, но главное — периодически добавлялись новые.
Наличие домениального хозяйства, барской запашки — один из главных признаков экономической структуры сеньории, притом и светской, и церковной, и крупной, и средней, и мелкой на протяжении всего рассматриваемого периода. Так, в новгородском поместье домениальный клин за первые 40 лет XVI в. вырос и абсолютно, и относительно. В начале века его размеры колебались от 10,5—23 до 46 десятин (в трех полях), составляя 1,5—3,3 крестьянского надела, а в 40-е годы его площадь колебалась от 24—27 до 58—69 десятин, равняясь 3,2—5,7 наделам. В отдельных пятинах рост помещичьей пашни продолжался до конца 60-х годов. Если в 40-е годы барское поле составляло в среднем 15—17% площади регулярной пахоты, то в 60-е годы этот показатель поднялся до 18—25%. В годы экономических потрясений абсолютные размеры домена сократились в 2,5—5,5 раз при одновременном увеличении его удельного веса по отношению к регулярно обрабатываемой пашне (свыше 25%, нередко до 33 и даже 56%). Во владениях Троице-Сергиева, Новодевичьего, Иосифо-Волоколамского и некоторых иных монастырей в конце XVI — начале XVII в. комплексы, где отсутствовала монастырская запашка, были в общем редкостью. Равным образом, число крестьянских дворов без барщины (во владениях, где была монастырская пашня) значительно уступало числу дворов с полевой барщиной. Та же картина наблюдалась в середине XVII в.— в патриарших владениях, в селах ряда крупных и средних монастырей, в крупной светской вотчине (бояр Романовых, Б. И. Морозова, кн. Черкасских). В средних и мелких светских владениях первой половины XVII в. (вотчинных и поместных) наличие домениального клина было практически обязательно. В этих владениях, а также в церковных, сеньориальная пашня составляла от 20—25 до 40% и более. Обобщая, можно сказать, что в зависимости от экономической конъюнктуры барское хозяйство развивается и укрепляется в годы подъема, в условиях же кризисов оно сохраняется или восстанавливается.
В то же время бесспорен натурально-потребительский характер барского хозяйства. Для подавляющей части светских феодалов это вытекает из самих размеров домена, урожай с которого не мог давать сколько-нибудь значительных товарных излишков зерна. Аналогична ситуация и с монастырями. Доля поступлений от торговли составляла во второй половине XVI в. обычно от 6—7 до 17% доходной части монастырского бюджета (в редких случаях поднимаясь до 33%), причем среди реализуемых на рынке товаров ведущее место занимали вещевые вклады в обитель, продукты промыслов, технические культуры и их продукция и т. п. Зерно составляло весьма незначительную часть. В Иосифо-Волоколам-ском монастыре хлеб продавали лишь в урожайные годы, причем на рынок в таких случаях попадало всего только 6% годового поступления ржи (с домена и в виде натурального оброка) и не более трети наличных запасов, т. е. остатков хлеба сверх годового потребления. Соответствующие
434
Глава 23. Крестьянство России в XVI—XVII вв.
цифры по овсу —до 20—25% сбора и до 50% запасов. Иными словами, от половины до двух третей годового поступления зерна оставалось в резерве. Это понятно, если мы не забудем огромный размах сеньориальных ссуд крестьянам зерном (а часто и деньгами) во второй половине XVI — середине XVII в. Факты подобного рода известны задолго до XVI в., однако наибольшее распространение подобная деятельность феодалов приобретала именно в периоды крайней неустойчивости крестьянских хозяйств. Ее мотивы очевидны — стремление сохранить, а по возможности и приумножить наличный состав тяглых крестьянских дворов.
Условия кризиса и постепенного хозяйственного оживления в сочетании с ведущей ролью государственной денежной ренты создавали дополнительные стимулы для сохранения и поддержания барской запашки. Изъятия в пользу казны лимитировали прежде всего возможный рост сеньориального денежного оброка, а при массовом сокращении тяглоспо-собности крестьянских хозяйств были сравнительно невыгодны и сборы натурой. В то же время для обработки домениального клина в светских владениях широко использовались холопы, а также бобыли, ставшие массовой категорией именно в последней трети XVI в. В монастырских вотчинах с той же целью также применяли труд бобылей и монастырских детенышейб.
К тому же приводила жесткая связь светского землевладения со службой, а также сельская оседлость основной части феодалов. Существенные перемены произошли в годы кризисов конца XVI и начала XVII в. Массовый отлив крестьянства, запустение множества малодворных поселений и постепенное увеличение дворности в сохранившихся имели одним из следствий ослабление владельческих прав крестьян на наделы, и соответственно возросли возможности феодалов по устройству домениальной запашки сообразно своим интересам. В том же направлении подталкивала светских феодалов и правительственная финансовая политика: в начале 90-х годов XVI в. большая часть помещичьей запашки была освобождена от налогов, что сразу привело к расширению домениальной пахоты. Судя по ряду указаний, подобная практика сохранялась в 20—30-е годы XVII в., по крайней мере в ряде уездов.
Мера государственно-централизованных взиманий, широкое распространение домениальной запашки (натурально-потребительской в своих главных характеристиках), традиции и, наконец, рост потребностей господствующего класса — вот те факторы, которые непосредственно влияли ла уровень и формы сеньориальной ренты.
В светской сеньории (по новгородским данным) на протяжении первой половины XVI в. происходит известное снижение рентных взиманий в результате двух различных процессов: образования новых владений из состава оброчных земель и реального снижения наиболее высоких рентных платежей. Налицо тенденция к усреднению сеньориальных рентных бязательств. Ведущим оставался натуральный оброк при возрастающей роли денежных платежей и наличии в целом очень скромных по объему тработочных повинностей. На домене использовался почти исключительно труд холопов.
Это положение сохранилось и позднее — в конце XVI — середине л\ II в. Однако уже с 60-х годов XVI в. привлечение крестьянства к полевой барщине становится ощутимым. Так, по одному из подсчетов,
° В годы хозяйственного оживления (особенно в XVII в.) в связи с нехваткой : -'очих рук применялся в барском хозяйстве и наемный труд.
435
III. Второй этап развитого феодализма удельный вес крестьянского труда на домене в одном из районов Новгорода в конце XVI в. составлял около 15%. Эта тенденция усиливается в первой половине XVII в. По данным (правда, немногочисленным) о светских владениях, в центральных уездах крестьянская барщина постепенно достигает заметных размеров. Вообще, ведущим становится то или иное сочетание барщины с денежной рентой при подчиненной роли натуральных взйманий. В крупной привилегированной вотчине встречаются владения с чистым денежным оброком, но чаще с преобладанием барщины (под Москвой, в южных уездах).
Более высокие нормы крестьянской барщины быстрее распространились в монастырской вотчине, лишенной рабочих рук холопов. При том, что на монастырской пашне уже в конце XVI в. довольно широко применялся труд монастырских детенышей (они были известным аналогом холопам в светских владениях), а также бобылей, именно к последним десятилетиям XVI в. относятся попытки почти полного перевода крестьян на барщину (правда, неудачные), расширение практики барщины «взгопом» (т. е. сверх традиционно установленных ее норм по вытному окладу), наконец, увеличение подворных ее ставок. Последние, судя по данным Троице-Сергиева монастыря, в конце XVI в. достигают таких показателей, которые остаются типичными и для 30—40-х годов XVII в. Заметна также тенденция к росту денежного оброка (но она выражена слабее), прежде всего за счет появления чисто оброчных имений, а также оброчных дворов (при наличии незначительных натуральных взиманий) в селениях с доменом. В таких случаях на деньги переводились полевая барщина, разнообразные изделья, а также основная часть натуральных выплат. Та же картина в целом и в первой половине XVII в. По сравнению со светскими владениями выше был удельный вес натурального оброка.
Судя по приблизительным расчетам, характерный для 50-х годов XVI в. уровень совокупной эксплуатации крестьянства в целом сохранялся и в конце XVI, и в 30—40-е годы XVII в. Фактически это означало усиление меры феодальной эксплуатации. Действительно, резкое повышение меры изъятия прибавочного продукта у крестьян в середине XVI в. (почти исключительно за счет роста государственно-централизованной ренты) базировалось на накопленном за более чем полустолетний период экономического подъема производственном потенциале крестьянского хозяйства. Иная ситуация сложилась в конце XVI и в 30—40-е годы XVII в., когда крестьянское хозяйство выходило из длительного кризиса. Кроме того, происходят заметные перемены в формах сеньориальной ренты, связанные с ростом внеэкономического принуждения.
Натурально-потребительский характер сеньориального хозяйства не означал полной замкнутости. Потребность феодалов в деньгах и в рыночных товарах (вооружении, породистых лошадях, одежде, предметах роскоши и т. п.) была велика. Показательна поэтому «предпринимательская» окраска ряда сфер их хозяйствования в первой половине XVII в., заметная прежде всего в крупной вотчине. Это относится к ряду промыслов, организованных, как правило, на крепостнической основе. Определенной товарной направленностью отличалось и барское животноводство. Есть первые сдвиги того же плана и в производстве зерна, но они почти исключительно связаны с использованием винной монополии (поставка значительных партий зерна на вотчинные винокурни и в вотчинные же кабаки, взятие казенных подрядов на доставку вина в области новой колонизации, в армию и т. п.). Все это свидетельствует о первых,
436
Глава 23. Крестьянство России в XVI—XVII вв.
начальных шагах в складывании товарно-ориентированного домениально-го хозяйства. Подобные факты свойственны крупным и, видимо, лишь части средних владений.
Иную тенденцию отражают явления, связанные с развитием денежного оброка. Здесь связи с рынком реализуются через крестьянское хозяйство, а степень сеньориального внеэкономического регулирования существенно ниже. Такие процессы опять-таки типичны в первую очередь для крупных, отчасти средних, вотчин. В основной массе мелких владений они, по указанным выше причинам, почти не имели распространения. Правда, в периоды кризисов и разрух в мелких поместьях известны факты ликвидации домена и раздачи всех земель в аренду соседним крестьянам. Случаи такого рода были, однако, немногочисленными, а главное — такая аренда не была длительной. Следует их все же отметить, поскольку они отражают ту же тенденцию некрепостнической эволюции.
Столь же противоречиво шло развитие аренды пахотных земель. Оброчный съем различных угодий известен еще до XVI в., равно как и отдельные факты крестьянской аренды пахотных земель. Последняя, однако, приобрела широкий размах в годы кризиса последней трети XVI в. Для феодалов подобные операции были привлекательны, поскольку этими денежными доходами они не делились с государством (в аренду шли исключенные из государева тягла запустевшие крестьянские наделы и части домена, и арендная плата порой превосходила в 1,5—1,7 раза денежные взимания с тяглых крестьян того же имения). Арендаторами выступали и собственные крестьяне, и зависимое население соседних сеньорий. Широкие масштабы имела аренда на государственных «порозжих» землях, не говоря уже о незаконной, «воровской» распашке и сенокосах на них. Одна тенденция в развитии аренды была связана с относительно свободным действием по преимуществу экономических факторов: «неуказная» (обычно сравнительно низкая) цена арендуемых земель, отсутствие связи между владельческой принадлежностью держателей аренды и статусом сдаваемой в аренду земли, отсутствие ограничений в объеме пахотных угодий, снимаемых на стороне крестьянами данного владения, и т. п. Другая тенденция, наоборот, была связана с ограничением таких действий, с принуждением крестьян арендовать пустующие наделы внутри имения, с регулированием этих отношений отдельными нормами вотчинного вытного оклада, наконец, с установлением высоких «указных» пен аренды (как правительством, так и отдельными владельцами). Оба рида аренды оставались в рамках феодальных отношений; и та и другая беспечивали более полное использование трудовых ресурсов крестьянского щора, расширенное воспроизводство крестьянского хозяйства в от-д-льные моменты, наконец, дополнительные доходы арендодателям. Но ли первая тенденция прямо вытекала из производственной инициативы крестьянского хозяйства, то вторая была связана с постепенно усиливавшимся феодально-крепостническим регулированием этой сферы отношений. В конце XVI в., судя по данным Троице-Сергиева монастыря, были налицо обе тенденции, причем трудно говорить о преобладании какой-’пбо из них. В новейшем исследовании о монастырских крестьянах пока-кно. что к середине XVII в. в целом возобладала вторая тенденция ЛКМГ, I, с. 731—786; II, с. 1—23 и др.; Каштанов, 1961; 1967, 239; Горская, 1964; 1977, с. 124-206, 239-274, 318-339; Сахаров, Ф6. с. 192—213; Петрикеев, 1967, с. 82—134; Абрамович, 1970; 1972; >лоря, 1972; 1974; Тихомиров, 1973; АИСЗР, 1974, с. 102-110, 132— 145-156, 220-233, 280-299; 1978, с. 28-35, 176-183; Тихонов,
437
111. Второй этап развитого феодализма
1974, с. 118-169; Колычева, 1976; 1982; Шапиро, 1977, с. 184-208; Дегтярев, 1980, с. 37—149; Буганов, Преображенский, Тихонов, 1980, с. 34— 57, 156—160, 174—177; Милов, Булгаков, Гарскова, 1982).
3. Город и деревня
В XVII в. во взаимоотношениях города и деревни налицо процессы,, имевшие уже принципиальные отличия от предшествующего периода: появление первых мануфактур и промышленных заведений с применением (в том или ином объеме) наемного труда, зарождение первых форм рассеянной мануфактуры в некоторых сельских местностях, начальный этап формирования единого рынка. В. И. Ленин подчеркивал, что «только новый период русской истории (примерно с 17 века) характеризуется действительно фактическим слиянием всех таких областей, земель и княжеств в одно целое», которое «вызывалось усиливающимся обменом между областями, постепенно растущим товарным обращением, концентрированием небольших местных рынков в один всероссийский рынок»» (Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 1, с. 153—154).
В литературе продолжаются споры о том, к какому именно отрезку XVII в. относится приведенное положение В. И. Ленина: к его началу,, середине или последней трети? С точки зрения хронологических рамок этой главы отметим, что первые элементы капиталистических отношений в сфере промышленного производства датируются не позднее чем 30— 50-ми годами XVII в.
Констатация указанных явлений и процессов в данном случае важна,, конечно, не сама по себе, а применительно к истории крестьянства. Речь поэтому должна идти о том, какова была емкость сельскохозяйственных рынков, каковы были условия выхода крестьян на рынок, в какой мере и какие отрасли крестьянского хозяйства были затронуты процессами развития товарно-денежных отношений, и наконец, отразилось или нет (если да, то как именно) зарождение капиталистических отношений в промышленной области на положении крестьян. Последний сюжет, связанный с характером социальной эволюции крестьянства, рассмотрим в следующем разделе, сейчас же попытаемся ответить на остальные вопросы.
Существуют разные методики учета численности городов и на разные периоды XVI в., и на середину — третью четверть XVII в. (так, на последнюю дату считают от 180—200 до 226 городов). Очевидно, что на протяжении интересующего нас времени происходило увеличение численности городов, сопровождавшееся также заметным ростом (особенно во второй четверти XVII в.) торгово-промышленных сельских поселений. Без учета феодалов, все городское население составляло в 1678 г. примерно 7,4% непривилегированного населения европейской части страны, причем посадские люди (134 тыс. душ мужского пола) — не более 3,3'%. Если принять во внимание ряд иных категорий городского и сельского населения, то, по-видимому, достаточно регулярно обращалось к рынку за продуктами питания от 5 до 6% населения страны, и, кроме того, 2—4% населения нуждалось в продукции сельского хозяйства в производственных целях.
В том же плане показательны структурные особенности сети городов и сельских торгово-ремесленных поселений, плотность которой в целомг была незначительной. Она заметно возрастала в зонах важнейших торговых коммуникаций (внутренних и внешних), в округе крупнейших городов. Существенна также концентрация торгово-ремесленного населения в
438
Глава 23. Крестьянство России в XVI —ХУЛ вв.
крупных и крупнейших центрах: в 1652 г. в 5% городов страны было сосредоточено более трети всех посадских людей (а в 19% городов — почти две трети). Аналогичная тенденция различима и применительно к торгово-ремесленным селам (особенно в районе Волжского торгового пути). Такая концентрация городского населения (при прочих равных условиях) повышала емкость сельскохозяйственного рынка и стимулировала рост межобластных связей — такие крупнейшие центры, как Москва, Ярославль, Вологда, Калуга, Новгород, Нижний Новгород и др., стягивали продукцию не только своей сельской округи.
По сравнению с XVI в. рыночная торговля зерном к середине XVII в., видимо, возросла. Среди продуктов питания зерновые занимали на рынке первое место. Но это — изменения количественного порядка, к которым относится и постепенное увеличение межобластных товарных потоков, ориентированных на крупнейшие города, области старого освоения, где обычно не хватало собственного хлеба (Европейский Север), а отчасти — регионы новой колонизации. Почти не фигурировало зерно в русском экспорте — оно относилось к числу «заповедных» товаров, и отдельные крупные поставки за границу во второй четверти XVII в. были вызваны дипломатическими мотивами. Не приходится говорить об устойчивом товарном производстве зерна ни в домениальном, ни в крестьянском хозяйстве. Произведенный по документам середины XVI в. расчет хлебного бюджета монастырских крестьян свидетельствует о наличии незначительных излишков зерна. По ряду причин (включая хозяйственную необходимость иметь хотя бы минимальные резервы зерна) крестьяне выходили на рынок с зерном отнюдь не в первую очередь (если не в последнюю). Признаки товаризации зернового хозяйства заметны лишь в середине XVII в. в связи с развитием частного винокурения.
Мера рыночной ориентации животноводства была выше. При том, что спрос на его продукцию, видимо, уступал зерновым (горожане, как правило, держали скот и в заметном количестве; нетранспортабельность ряда животноводческих продуктов и т. п.), продукты животноводства широко и разнообразно применялись во многих ремеслах и промышленных занятиях. В русском экспорте продукты животноводства (сырье, полуфабрикаты, продукты питания и т. п.) занимали первое место. Столь же ощутимой была связь с рынком технических и некоторых огородных культур. Товарная направленность большинства промыслов и промышленных занятий крестьян была значительной, развитие ряда из них, собственно, и было одним из проявлений роста общественного разделения труда. Здесь также существенно стимулирующее воздействие внешней торговли, «обепно с европейскими странами.
Характерно, что более или менее регулярная связь с рынком ряда сфер аграрного производства, зачатки интенсификации труда были присущи прежде всего крестьянскому хозяйству, а не домениальному. Товарный облик в последнем (как правило, в рамках крупной и средней вот-нлны) имели лишь отдельные промыслы (производство поташа, монастырское солеварение и т. п.).
Условия выхода крестьян на рынок не были простыми. Если исключить округи крупных городов, зоны, прилегающие к крупнейшим торговым артериям, где было немало поселений с торгами, то проблемой не-с-елко становилась сама доставка крестьянской продукции на рынок. ? немалом числе районов невелика плотность городов и особенно пунктов с местным торгом, сеть которых, собственно, и могла обеспечить ус-’ шное движение товаров в рамках локальных и областных рынков. Это
439
III. Второй этап развитого феодализма относится не только к районам новой колонизации: соответствующие сельские поселения медленно восстанавливались после потрясений начала XVII в. и в ряде староосвоенных районов (а они пострадали, пожалуй, сильнее всего). Эти обстоятельства увеличивали роль скупщиков крестьянской продукции и соответственно ухудшали позиции крестьян. Ограничивались они и законодательно. Так, по Соборному Уложению, крестьянам запрещалось владеть лавками и другими торговыми местами в городах, допускалась лишь их розничная торговля.
Степень вовлечения крестьян в товарно-денежные отношения во второй половине XVI — середине XVII в. возросла, и притом значительно, прежде всего из-за резкого роста их денежных платежей в казну, а также тенденции к развитию сеньориальной денежной ренты. Подворные ставки были высоки, так что крестьянин, плательщик государственной и частнофеодальной ренты, должен был реализовать ощутимую часть своей продукции на рынке. Хотя удельный вес судебных денежных взиманий в это время снижается (особенно в рамках вотчинной юрисдикции), их также нельзя сбрасывать со счета. На крестьянские деньги содержались приходские церкви, прямо или опосредованно (через цену товара) крестьянин оплачивал таможенные пошлины и сборы, на нем держалась прибыльность казенной винной монополии. Этот перечень можно и продолжить, но ясно, что потребность в деньгах у крестьян возрастала. Постепенно расширялось и обращение к рынку крестьянина в качестве покупателя. По имеющимся наблюдениям, даже дорогие, сложные орудия труда были достаточно широко распространены в XVII в. Не менее показательно и другое. В источниках конца XVI — середины XVII в., описывающих крестьянское имущество, нередки упоминания украшений, сравнительно дорогой одежды, утвари, икон (это помимо орудий труда, явно приобретенных на рынке). Указанные тенденции и явления не подрывали, однако, натурально-потребительского в своей основе характера крестьянского хозяйства: решающие, главные условия его воспроизводства лежали вне рамок рыночных связей (Смирнов, 1919, с. 128, сл.; Бахрушин, 1952; Водарский, 1966; Население..., 1977, с. 130—134; Прокофьева, 1967; Сербина, 1971; Миронов, 1972; Данилова, 1976; Шапиро, 1977, с. 94—139; Горская, 1979; Буганов, Преображенский, Тихонов, 1980, с. 62—70, 185—187, 199; История рабочего класса СССР, 1983, с. 39—41, сл.).
4. Изменения в экономическом положении крестьян. Закрепощение крестьянства
Середина XVII в.—важная веха в истории закрепощения русского крестьянства. Соборное Уложение 1649 г. не только подвело итог закрепости-тельной политике конца XVI — середины XVII в., но и в немалой степени предопределило формы и характер последующей эволюции крепостничества. Конкретное развитие крепостнического законодательства, причины закрепощения можно понять из уже приведенной выше характеристики изменений в хозяйственном строе сеньорий, в структуре и уровне феодальной ренты, а также из анализа перемен в экономическом и социальном положении крестьян (в расчете на средний двор).
Касаясь этого последнего вопроса, отметим, что сведения о размерах крестьянского землевладения достаточно многочисленны. В центре, на юго-востоке и на северо-западе страны в первой половине XVI в. дво-
440
Глава 23. Крестьянство России в XVI—XVII вв.
ровый тягловый надел колебался от 7—9 до 15—19 десятин6. Речь идет о полевой пашне, хотя и в XVI, и в XVII в. надел включал приусадебный участок, огороды (при дворе и отдельно), луга и сенокосы.
В ходе кризиса последней трети XVI в. площадь наделов резко сокращается. В Новгороде в 80-е годы средний их размер равнялся 3—4 десятинам, редко поднимаясь до 6 десятин. В центре в вотчинах Троице-Сергиева монастыря в 90-е годы встречаем тяглые участки от 2,6—2,8 до 9—10 десятин (типичные — от 3—4 до 6—7 десятин). Потрясения начала XVII в. привели к дальнейшему уменьшению надела. Так, в семи селах Новодевичьего монастыря надел в 20-е годы XVII в. (четыре уезда) не превышал 2,2 десятин, а во многих случаях равнялся нескольким соткам; в еще пяти селах (три иных уезда) средняя величина надела колебалась от 3 до 5,8 десятин (т. е. была ниже, но в целом близка к показателям конца XVI в); наконец, в менее разоренных районах (семь сел в четырех уездах) она приближалась к показателям середины XVI в.— от 9 до 15,8—19 десятин. Сходные данные по вотчинам Троице-Сергиева монастыря, где удельный вес наделов размером до 6—7 десятин был наибольшим. По мере хозяйственного восстановления величина надела растет, но медленно. В 40—60-е годы XVII в. средний надел в монастырской вотчине центральных уездов колебался от 3—3,8 до 6,7—7 десятин. В Рязанском уезде в духовных имениях был более распространен надел в 4,5—9 десятин, но нередки и показатели в 11,25—18 десятин. По данным ряда описаний, усредненный надел частнофеодальных владений центра в середине XVII в. колебался вокруг 6 десятин.
Сокращение обрабатываемой надельной пашни частью компенсировалось развитием аренды в разных формах земель под пахоту. Значительный размах подобные процессы приобрели уже в конце XVI в, но подворные ставки (в сопоставлении с наделами) в массовом порядке для этого времени не определены. В середине XVII в. крестьянская (главным образом внутривотчинная) аренда — широко распространенное явление. В монастырских владениях эти земли обычно составляли от 15—20 до 30—40% (редко больше) размеров надела.
В Новгороде в начале XVI в. преобладали дворы с двухпоколенной семьей и одним—двумя полным работником (редко тремя). В первой половине XVI в. в стране в целом господствует тенденция к выделу семей и образованию новых дворов, обычно в почпнках. В годы кризиса конца XVI в. уже заметны иные процессы — постепенный рост населенности крестьянского двора. Еще ярче они проявились в 30—40-е годы XVII в. В разных регионах центра и юго-востока страны в имениях светских феодалов на один двор приходилось от 1,7—1,8 до 2,4—2,5 взрослых мужчин (женатых или близких к брачному возрасту). Возросла доля неразделенных отцовских семей, братских и иных сложных по составу. Трудовые возможности крестьянского двора к середине XVII в. по сравнению с первой половиной XVI в. увеличились примерно в 1,5—2 раза.
По данным конца XVI — середины XVII в., относящимся к разным крестьянским дворам в центральных, северных, северо-западных, западных и южных уездах, в средних хозяйствах было от 3 до 6 лошадей и обычно несколько меньше крупного рогатого скота.7 В ряде случаев выявляется тесная взаимосвязь этих показателей с наличием рабочих рук:
6 Здесь и далее размеры пахотных земель (надельной, арендуемой) указывают-: -- в трех полях, если нет особых оговорок.
7 В это число входит и молодняк, который считаем за 0,5 головы.
441
III. Второй этап развитого феодализма
на одного полного работника приходилось, как правило, две (реже три^ лошади.
В литературе признается в целом достаточным имевшийся у крестьян набор орудий труда: соха—косуля (не говоря уже о сохе с полицей) была распространена довольно широко, как и ряд иных типов сох, других почвообрабатывающих орудий и т. п.
Данные о феодальной эксплуатации на 40—50-е годы XVI в., 90-е годы XVI в. и 30—40-е годы XVII в. в целом отрывочны. Сравнение их, возможное лишь путем приблизительных подсчетов, дает все же ориентиры для определения тенденций развития. Принципиально близок уровень сеньориального обложения. Так, обязательства новгородского крестьянина помещику в 40-е годы XVI в. могут быть оценены в 1—1,2 руб. (по курсу первой трети XVII в. и с учетом изменения цен), а платежи оброчного двора в монастырщине конца XVI — середины XVII в. составляли 0,7—0,9 руб. (при небольших натуральных взиманиях), в светских имениях второй четверти XVII в.— 1,3 руб. (припомним, что монастырские крестьяне платили больше государственных налогов). При преобладании барщины ее наиболее распространенные подворные нормы в монастырской вотчине конца XVI в. равнялись 0,4—0,8 десятины в одном поле, а в середине XVII в.— 0,3—0,4—0,6—0,75 десятины; в светских имениях того же времени — 0,3—0,5 десятины. Наконец, платежи государству с монастырского двора в середине XVII в. определяются в среднем в 130 денег, а с крестьянского двора в новгородском поместье середины XVI в.— примерно 130—140 денег (по курсу первой трети XVII в., по ставкам оклада с монастырщин и при учете неокладных и экстраординарных сборов).
В целом несомненна принципиальная близость уровней государственной и частнофеодальной ренты на указанные даты. Высокая мера совокупной эксплуатации, достигнутая в 50-е годы XVI в. при активной, ведущей роли государственно-централизованных взиманий, стала нормой, на которую ориентировались государство и феодалы в периоды медленного преодоления кризиса последней трети XVI в., а затем разрухи начала XVII в. Если в середине XVI в. резкое повышение уровня изъятия прибавочного продукта у крестьян, прежде всего в пользу государства, объективно базировалось на потенциале, который крестьянские хозяйства накопили за 70—80 лет экономического подъема, то в конце XVI и в середине XVII в. тот же уровень притязаний на результаты труда крестьян прилагается государством и феодалами к хозяйству, только выходящему из длительной полосы экономических потрясений. В ряде случаев в конце XVI — середине XVII в. фиксируются предельно высокие нормы сеньориальной ренты. Ими считают ставки барщины свыше 1 десятины в одном поле (порой до 1,8—2 десятин) и платежи свыше 1—1,3 руб. (иногда до 2 руб.) с двора — соответственно в барщинных и оброчных дворах. Даже при учете возможных податных льгот, локальных и иных особенностей данные нормы, так сказать, опережали свое время. Собственно, в этом и заключается объективное значение таких фактов при всей их немногочисленности: в них как бы закодирована будущая программа роста ренты при более благоприятных социальных и экономических условиях.
Итак, следует констатировать бесспорное ухудшение экономического положения крестьянства во второй половине XVI — середине XVII в. Об этом же свидетельствуют резкое сокращение крестьянского тяглого населения в староосвоенных областях, массовое бегство его на окраины.
442
Глава 23. Крестьянство России в XVI—XVII вв.
быстрый рост численности и удельного веса бобылей, появление сравнительно многочисленной категории гулящих людей, рекрутировавшейся в значительной мере за счет крестьянства. Происходят серьезные изменения в вытном окладе крестьянских дворов: на смену хозяйствам с преобладающей нормой тягла от полувыти до выти приходят в конце XVI в. дворы, положенные обычно в — 7в или */«— 7в выти, а в середине XVII в.— в 78““7з2 или 7б — 7г4 выти. Налицо падение хозяйственных потенций крестьянского двора по данному признаку (Дьяконов, 1895, с. 19—21, 26, 29 и др.; Готье, б. г., с. 506—513, сл.; АИСЗР, 1974, с. 20-24, 102-110, 220-240, 267-269, 280-289; 1978, с. 28-35,
Русские крестьяне. Гравюра 1656 г. из книги А. Олеария «Описание путешествия в Московию». СПб., 1906
’-—183; Тихонов, 1974, с. 18—169; Назаров, Тихонов, 1977; ОРК, "7, с. 43-98; Горская, 1977, с. 42-83, 185-191, 239-263, 326-331; 79; Воробьев, Дегтярев, 1980; Копанев, 1984, с. 140—141).
Другая сторона проблемы связана с тем, как крестьянство ответило 1 мощный феодальный нажим. Крестьяне пошли на максимально до-•етимое с хозяйственной точки зрения сокращение тяглого надела первыми элементами интенсификации труда на нем — надел должен беспечить прожиточный минимум крестьянской семье, а также от-ие барщины, уплату сеньориальных и государственных натураль-взиманий и части денежных). О том же говорит тенденция к кон--нпрации ресурсов рабочей силы в рамках двора. Усиливается инициа-крестьян за рамками хозяйствования на наделе в тех сферах чный съем земель под пашню, сенокосы; большее развитие животно-
443
111. Второй этап развитого феодализма водства, повышение удельного веса и промыслов и промышленных занятий и т. п.), доходы с которых хуже улавливались сеньориальной рентой, а главное — государственными налогами и сборами. Указанные явления становятся заметными лишь в периоды хозяйственного восстановления, а их следствия очевидны далеко не сразу, в границах значительных временных отрезков.
В связи с проблемой закрепощения крестьянства в России в этот период в литературе идут споры главным образом по следующим вопросам: об оценке хода и характера крепостнического законодательства конца XVI — середины XVII в., о его соотношении с нормами обычного вотчинного права, о причинах закрепощения.
Касаясь первого вопроса, отметим, что заметные расхождения между историками в реконструкции не дошедшего до нас законодательства 80 — начала 90-х годов XVI в. не имеют существенного значения в рамках данной работы. В конечном итоге не столь важно, вводился ли режим заповедных лет одним правительственным указом в начале — середине 80-х годов на территории всей страны или же серией распоряжений, имевших в виду отдельные регионы. Показателен результат — несомненно, что запрет крестьянских переходов распространялся во второй половине 80-х годов XVI в. по крайней мере на большую часть государства. То же следует сказать и о реконструкции указа 1592/93 г.: не имеет принципиального значения его трактовка как общегосударственного закона или же частного правительственного решения. Существеннее другое — норма о бессрочном сыске беглых крестьян и бобылей, так или иначе известная в практике конца XVI в., не привилась в это время: уложение 1597 г. ввело пятилетний срок подачи исковых челобитий в делах о беглых крестьянах.
Следует подчеркнуть следующие особенности крепостнического законодательства конца XVI в., унаследованные и первой половиной XVII столетия. Это, прежде всего, поземельный характер прикрепления крестьян (а именно глав дворохозяйств, когда крепостнические нормы не распространялись на все остальное мужское население двора). Отсутствуют пока постановления, так или иначе вводящие государственный сыск беглых крестьян и соответственно штрафы в пользу государства за их прием, причем дела о беглых и вывезенных крестьянах подлежали судебному рассмотрению в общем порядке. Важно, что крепостнические нормы распространялись на все разряды крестьян, включая бобылей, а еще шире — тяглое население городов. Несомненна, наконец, взаимосвязь закрепости-тельных мер и финансовой политики конца XVI в. В этом, в частности, один из каналов воздействия роста государственно-централизованной эксплуатации на усиление внеэкономического принуждения и показатель активной роли государства в процессе закрепощения.
В противоречивой взаимосвязи с общегосударственными складывались крепостнические нормы вотчинного обычного права, акцент в которых постепенно смещался в сферу личного прикрепления крестьян. Первые факты подобного рода относятся еще к 50—70-м годам XVI в., когда феодалы нередко нарушали правила выхода крестьян согласно нормам Судебника 1550 г. От конца XVI в. известны первые замаскированные сделки на куплю-продажу крестьянских семей. Подобные явления получили большее развитие в первой половине XVII в. В том же плане показательны и появление в порядных грамотах клаузулы о невыходе по-ряжающегося крестьянина или бобыля (в разной формулировке), и распространение нормы о невыходе на крестьянских детей (она нашла
444
Глава 23. Крестьянство России в XVI— XVII вв.
иначе решает прежде всего вопрос о
Рукопись Соборного Уложения 1649 г. ЦГАДА. Соборное Уложение было первым печатным кодексом русского права
также отражение в законодательстве о кабальном холопстве), и постепенное и пока, правда, ограниченное расширение прав феодалов на движимое имущество крестьян, и достаточно широкая практика перевода крестьян феодалами из поместий в вотчины, и наконец, ясно обозначившееся сокращение владельческих прав крестьян на наделы. Все указанное в своей совокупности свидетельствовало о постепенном усилении собственнических прав отдельных феодалов на личность крестьян и бобылей.
Хотя такие факты приобрели в первой половине XVII в. немалый размах, ведущей оставалась поземельная крепость крестьянства. Все законодательство этой поры так или сроках сыска беглых или вывезенных крестьян. В ходе крестьянской войны начала XVII в. оказались опрокинутыми не только новые статьи крепостнического законодательства этого времени (в частности, постановления уложения 1607 г., вводившие элементы государственного сыска беглых и штрафов за их прием, а также 15-лет-нпй срок самого сыска), но и поколебленными нормы конца XVI столетия. Их реставрация и стала первым шагом новой династии Романовых в данной сфере. Впоследствии, под нажимом боль-шпнства уездных корпораций дворянства правительство удлиняло роки сыска беглых и вывезенных рестьян — уже в 10-е годы XVII в. становлен 9-летний срок сыска и ыдачи для крестьян Троице-Сер-ева монастыря; в 1637 г. эта рма распространена на всех слу-илых феодалов, а в 1641 г. вво-лдтся 10-летний срок для сыска глых крестьян и 15-летний — in вывезенных. Принципиально с вый рубеж был намечен указом 46 г. о проведении подворной - -реписи: в нем было обещание
.ановления бессрочного сыска беглых и вывезенных земледельцев.
Итог данному этапу закрепощения был подведен Соборным Уложе-£ м 1649 г., посвятившим этому вопросу специальную главу (гл. XI уд о крестьянах»). Уложение прежде всего провозгласило бессрочное кично-потомственное прикрепление крестьян и бобылей к наделу. Юри-гяеским обоснованием владельческой принадлежности крестьянства
знавались писцовые книги 20—30-х годов XVII в., разнообразная до-яентация на поместья и вотчины, в которой фиксировалось крестьян-п бобыльское население имений, а также переписные книги 1646—
5 гг. Существенно также, что Уложение ввело ощутимые денежные *;афы за прием беглых и заложило основы для развития государствен-сыска беглых и вывезенных крестьян.
445
III. Второй этап развитого феодализма
Более противоречиво отношение Уложения к нормам обычного вотчинного права. В частности, оно не признало законными переводы феодалами крестьян из поместий в вотчины (правда, в специфических случаях—при переходе поместий в другие руки новый владелец мог требовать возврата таких крестьян), ряд сделок на крестьян и т. п. Уложение оказалось консервативнее некоторых предшествующих ему законов. Главная причина — всемерная охрана и укрепление поместного фонда, и именно в отношении поместных крестьян поземельный характер их крепостного статуса выявлен ярче всего. Аналогична позиция законодателей по отношению к крестьянскому имуществу: крестьянин, его хозяйство и его имущество рассматриваются прежде всего как атрибут того или иного феодального владения. В той же связи важно, что Уложение 1649 г. еще мыслит крестьянина и бобыля в качестве субъектов права в ряде сфер судопроизводства.
В целом Соборное Уложение завершило длительный процесс бессрочного, лично-потомственного поземельного прикрепления крестьянства. Оно в известной мере санкционировало также постепенно усиливавшиеся права феодалов на личность и имущество земледельцев, но в данной сфере его значение заключается скорее в том, что оно подготовило основания и расчистило путь для интенсивного развития такого законодательства во второй половине XVII —XVIII в. (Корецкий, 1970, с. 89—182; 1975, с. 28-116, 148-191, 312-341; Скрынников, 1975, с. 167-213; Панеях, 1975; 1984, с. 162-195; АИСЗР, 1978, с. 184-199; Маньков, 1980, с. 93-110).
Что касается вопроса о предпосылках и причинах закрепощения, то в последних работах общепризнана необходимость учитывать совокупность факторов. Исследователи расходятся только в определении ведущих из них. Выдвижение в качестве главной причины барщины (точнее — ее роста или территориального распространения) нередко сопровождается определенным сближением порядков конца XVI — начала XVII вв. с крепостническим режимом конца XVII —XVIII вв. Между тем это разные стадии процесса. К тому же, как было показано выше, нет серьезных оснований преувеличивать развитие барщины в последней трети XVI — середине XVII в. Показательно, что в это время еще сохраняются значительная роль и прежние функции холопов в домениаль-ном хозяйстве, которое имело обычно потребительскую направленность в прямом смысле слова. При всем том распространенность барского хозяйства, разнообразие видов и традиционность крестьянского изделья, наконец, отмеченный выше постепенный рост полевой барщины — немаловажные факторы крепостнического законодательства.
Известное значение имели для него и особенности в эволюции феодального землевладения. В условиях тяжелейшей демографической ситуации установка правительства на сохранение или поддержание на прежнем уровне удельного веса поместных владений стимулировала поземельное прикрепление крестьян с целью обеспечить для основной части феодалов минимум рабочих рук.
В свою очередь, резкое ухудшение в последней трети XVI и в начале XVII в. демографической ситуации и экономического положения было следствием ряда природных, политических, военных и социально-экономических причин. Конечно, эпидемии, сильные неурожаи, массовые голодовки и военные разорения встречались в эпоху зрелого феодального общества в России не впервые. Сами по себе они не были первопричиной. закрепостительных мер. Их разрушительность проистекала не
446
Глава 23. Крестьянство России в XVI—XVII вв.
только из их совместного действия, но и вызывалась опосредованием круга явлений, связанных с уровнем и характером совокупной эксплуатации крестьян.
Налицо также сложная взаимосвязь развития товарно-денежных отношений, меры вовлечения в рыночную сферу аграрного производства с изменением статуса крестьян. Отметим лишь важнейшие аспекты. Исходной посылкой повышения степени эксплуатации в середине XVI в. стал заметный рост потребностей феодалов и государства, который не может быть правильно понят и описан вне рамок развивавшихся товарно-денежных отношений и который в немалой мере был ими и вызван. Постепенно расширявшаяся потребность казны в деньгах была одним из важнейших регуляторов внутренней политики в целом. Существенные потребности разных слоев феодалов могли быть удовлетворены (прямо или косвенно) посредством обращения к рынку.
Далее. Резкое повышение денежных взиманий с крестьян в середине XVI в. в пользу государства естественно предполагало рост связей крестьянского хозяйства с рынком. Об этом же свидетельствует появление чисто оброчно-денежных дворов, удельный вес которых в крупной и средней сеньории конца XVI —середины XVII в. заметен. Факты того же порядка отразились и в ряде иных экономических явлений, связанных с арендой определенного вида, относительно большим развитием незерновых отраслей сельского хозяйства и т. п. Во всем этом выразилась тенденция некрепостнического развития русской деревни, объективно наиболее соответствовавшая интересам крестьянского хозяйства и наиболее прямо связанная с ростом товарно-денежных отношений. Несомненно, однако, что удельный вес таких явлений был относительно невелик; превалировали процессы, связанные с усилением внеэкономического принуждения, с развитием крепостнических отношений, с максимально полной утилизацией государством и феодалами в совокупной ренте результатов связей с рынком крестьянских хозяйств. Отсюда двуединая, диалектическая оценка. Более широкое распространение товарно-денежных отношений по сравнению с XIV—XV вв. дало основание для возникновения явлений, показательных для некрепостнической эволюции аграрного строя. Однако уровень простого товарного производства в стране и мера вовлечения в рыночные отношения сельского хозяйства ^казались в целом недостаточными для того, чтобы указанные явления стали доминирующими. Последнее определялось и рядом иных факторов. Отмеченная недостаточность на макроэкономическом уровне связана, з частности, с преобладанием экстенсивных форм хозяйствования в аграрной сфере.
Структурообразующим элементом указанной совокупности факторов акрепощения стали изменения в уровне и характере совокупной феодальной ренты. Речь идет о четырех моментах— об абсолютном (резкий рост совокупных взиманий в 50—60-е годы XVI в. прежде всего за счет государственно-централизованных платежей) и относительном (сохранение данного уровня изымаемой рентной массы в длительные периоды с неблагоприятной хозяйственной конъюнктурой) увеличении степени феодальной эксплуатации, о преобладающей роли государственно-централи-: ованных взиманий, о резком повышении удельного веса денежной ренты (рента, шедшая государству, как правило, в денежной форме, в соединении хотя бы с минимальными сеньориальными платежами, судебными и другими взиманиями заметно превосходила 50% всего ее объема) и переходе от фиксиоовянных и традиционных норм эксплуатации к
447
III. Второй этап развитого феодализма произвольному их повышению. Все указанные особенности во многом предопределили и ведущую роль государства в процессе закрепощения, и преимущественно поземельный характер прикрепления крестьян (Корецкий, 1970, с. 18—32 и др.; 1975, с. 28—82, 83—191 и др.; Данилова, 1970; Тихонов, 1974, с. 6—35, 306—310; Скрынников, 1975, с. 113—166; Панеях, 1975, с. 243-261; 1984, с. 229-239; АИСЗР, 1978, с. 184-199; Маньков, 1980, с. 93—110).
Поскольку главные нормы крепостнического законодательства конца XVI — середины XVII в. распространялись на все разряды крестьянства, следует говорить о сословно-классовой консолидации крестьян. Не случайно также, что по Судебнику 1550 г. (ст. 26) и Соборному Уложению 1649 г. (гл. X, ст. 94), одинаковое минимальное возмещение за бесчестье (1 руб.) положено всем группам крестьян — черносошным, дворцовым, владельческим, а по Уложению и бобылям (такое же возмещение полагалось рядовым холопам и гулящим людям). Здесь все они выступают еще субъектами права, и именно в таком качестве Соборное Уложение знает их как ответчиков по большинству дел высшей юрисдикции, как плательщиков судебных пошлин, как послухов в земельных тяжбах и т. п. Убийство любого крестьянина — уголовно наказуемое преступление, любой крестьянин имеет определенные права на защиту своего имущества.
Однако в нормативных памятниках, а тем более на практике налицо заметные отличия между группами крестьян, выделенных по их владельческой принадлежности. Так, не одинаков характер крепостного состояния. Прежде всего, у черносошных, а в известной мере и у дворцовых крестьян практически не выражены те черты, которые связаны с прикреплением к личности феодала. Различаются и особенности поземельного прикрепления. В среде черносошного крестьянства это, собственно, означало коллективную, общинную ответственность за исправный платеж податей с зафиксированного в кадастре количества тяглых наделов, включая те из них, которые были оставлены их владельцами с согласия волости-общины. Правительство следило за сохранностью самих черных земель, чем и был вызван ряд их сысков в середине XVII в. В той же связи показательно, что понятие бессрочности прикрепления к тяглу применительно к черным крестьянам встречается уже в 20—40-е годы XVII в., и связано оно с сысками посадских людей. Характерно и то. что Уложение не знает прямого запрета перехода на посад черносошных крестьян.
Объем владельческих прав на землю у черных крестьян был шире. Впрочем, именно к первой половине XVII в. относятся достаточно настойчивые меры правительства по их ограничению, вызванные стремлением сохранить наличный состав черных земель. Шире трактовал закон и имущественную ответственность государственно-зависимых крестьян: в отличие от владельческих они имели право брать на откуп таможни и кабаки. В целом статус черносошного крестьянства, по сравнению с частновладельческим, несмотря на всю тяжесть государственно-централизованной эксплуатации, был более благоприятным.
Впрочем, не было тождества в положении и разных владельческих крестьян. Поземельное прикрепление было ярче выражено у поместного крестьянства, чем у вотчинного: так, помещик по Уложению не имел права переводить крестьян из поместья в свою же вотчину, не мог выдавать крестьянам отпускные грамоты и т. п. Иными словами, крестьянин рассматривался почти исключительно как принадлежность поместья.
448
Глава 23. Крестьянство России в XVI—XVII вв.
Здесь Уложение дезавуировало предшествующую практику, однако в перспективе эти нормы были опрокинуты дальнейшим ходом закрепощения. В жизни реальное положение владельческих крестьян во многом зависело от могущества и влиятельности их сеньора (Дьяконов, 1898, с. 40—72 и др.; Маньков, 1980, с. 93—110; Копанев, 1984, с. 11—17, 56-66).
Особый вид членения крестьянства на прослойки создавала имущественная дифференциация. Сама она в XVI —середине XVII в. приобрела ряд новых черт: заметно увеличилась величина колебании признаков, по которым определяется степень зажиточности крестьян, их градация
Наказание батогами. Рисунок из альбома Э. Пальмквиста. 1674 г.
х зяйственной мощи стала одной из ведущих в системах стратифика-Действительно, отнесение того или иного крестьянского двора к ту «лучших» («прожиточных», «семьянистых»), «середних», «молодили же его квалификация в качестве бобыльского — одна из важ-качественных характеристик, определяющих многие стороны его п. В целом ясно, что растущее неравенство явилось следствием ряда in I, причем одной из важнейших было постепенное втягивание аг-о производства в товарно-денежные отношения, постепенное рас-нпе рыночной ориентации крестьянского хозяйства. Однако дискус-
-:т( ия крестьянства в Европе, т. 2	449
III. Второй этап развитого феодализма
сии в современной историографии идут главным образом по другой проблеме: перерастает ли имущественная дифференциация крестьян в России второй половины XVI — середины XVII в. в социальное расслоение раннекапиталистического типа и если да, то когда, как быстро и в каких сферах занятий?
Согласно одной точке зрения, раннебуржуазное расслоение свойственно в заметных масштабах черносошному северному крестьянству уже в XVI в. и сохраняется (или даже увеличивается) в XVII столетии. В иной трактовке процессы, связанные с раннекапиталистическим расслоением, относятся к первой половине XVII в., причем в их рамки включается широкий круг явлений как в собственно аграрном производстве, так и сфере промышленно-ремесленных и промысловых занятий. Наконец, сторонники третьей концепции считают, что и в XVI, и впервой половине XVII в. полностью господствовали или же превалировали факты, лежащие в рамках простого имущественного неравенства в феодальной деревне. По мнению этих исследователей, хотя во второй четверти XVII в. возникли явления, свидетельствующие о первых элементах буржуазного расслоения в сфере промышленности и промыслов, они были немногочисленными и лимитированными локально. На размах имущественной дифференциации и социального расслоения с последней трети XVI в. все в большей степени воздействовал высокий уровень совокупной эксплуатации и формирующееся закрепощение крестьян. Исходя из введенного в научный оборот на современном этапе массива фактических данных представляется более верной именно третья точка зрения.
Действительно, глубина колебаний предельных показателей в размерах наделов не может сама по себе свидетельствовать о начавшемся со-пиальном расслоении ни черносошного, ни владельческого крестьянства. Па массовом новгородском материале показано, что соотношение групп крестьян по величине надела в XVI в. свойственно по своим параметрам именно имущественному неравенству. В начале и середине столетия преобладали средне- и многопосевные дворы при незначительной доле малопосевных, причем последних было значительно меньше, чем многопосевных. В период кризиса конца XVI в. превалируют мало- и средне-посевные дворы при незначительной доле многопосевных. Аналогичная ситуация в монастырской вотчине конца XVI —середины XVII в. С учетом изменившегося характера развития, по мере хозяйственного восстановления происходит переход от преобладания средне- и малопосевных хозяйств к преобладанию средне- и многопосевных. Принципиально та же картина в районах черносошного крестьянства. Из приведенных в литературе приблизительных подсчетов видно, что много- и среднепосевные дворы даже в годы благоприятной экономической конъюнктуры не располагали значительными товарными излишкамп зерна. Только в единичных исключениях в середине XVI в. (при весьма значительной запашке) можно говорить о необходимости привлечения дополнительных трудовых ресурсов, хотя их характер остается невыясненным.
Равным образом, вряд ли верна трактовка половников на крестьянских черносошных землях в XVI —середине XVII в. как наемных работников — прямых показаний источников здесь нет, а иные материалы квалифицируют этот круг отношений как межкрестьянскую аренду. Вообще, за несколькими исключениями, нет недвусмысленных свидетельств о применении наемного труда в собственно пашенном земледелии у зажиточных крестьян, причем и эти единичные исключения за
450
Глава 23. Крестьянство России в XVI—XVII вв. недостатком дополнительных данных не интерпретируются однозначно. Сказанное подтверждает, на наш взгляд, тезис об отсутствии явлений, связанных с социальным расслоением крестьян в сфере аграрного производства на надельных землях.
Более того, размах неравенства по наделу начинает лимитироваться, с одной стороны, высокой мерой совокупной эксплуатации государством и феодалами, а с другой — уравнительными тенденциями, свойственными как владельческой общине, так и самим сеньорам. С рубежа XVI— XVII вв. известны достаточно многочисленные факты частичных порав-нений тягла и надела, во второй же четверти XVII в. появляются и первые уравнительные переделы. Резюмируя, подчеркнем волнообразный характер эволюции надельного землепользования крестьянства в целом, при котором не происходило вымывания средней группы. Отметим также п сохраняющуюся цикличность развития каждого крестьянского хозяйства, когда максимум его хозяйственной мощи и имущественной состоятельности приходится обычно на максимум его населенности, а раздел на ряд дворохозяйств (или выдел даже одного) существенно снижал ти экономические показатели.
Вненадельное землепользование крестьян не вносило принципиальных перемен. Внутрисеньориальная аренда с нарастающим вотчинно-крепост-т пческим регулированием, как правило, некрупная по размерам была менее выгодна для крестьян, чем иной вид феодальной же аренды, при •торой крестьянин снимал земли у других феодалов или же из соста-а «порозжих» поместных территорий, и условия которой определялись немалой мере экономической конъюнктурой. И здесь преобладал съем сравнительно небольших участков. Однако в конце XVI в. известны .тучаи значительной по размерам аренды (свыше 100 и более десятин) пахотных земель и покосов (под Москвой и в новгородских пятинах). ’ казанные факты описаны в наличных источниках слишком скупо, потому решительные выводы здесь вряд ли правомерны. Но отдельные рты (крупные размеры и неизбежная при этом ориентация на рынок, траты больших средств и т. д.) как будто сближают ее в некоторых ментах с «предпринимательской» арендой ряда западноевропейских тран. Не исключено, что расширение подобной практики и привело бы такому результату. Пока же необходимо констатировать отсутствие казаний в литературе на подобные случаи в первой половине XVII в. вообще сокращение крестьянской аренды на пустующих землях и вне ' -мок вотчины. Именно аренда второго типа отражала некрепостниче-хие тенденции развития в крестьянском хозяйстве.
К явлениям буржуазного расслоения сторонники второго подхода от-ят обычно факты отделения непосредственного производителя (пре-щественно крестьянина) от средств производства, отхода крестьян и ‘ылей, накопления капиталов у крестьянской верхушки, возникновения некапиталистических заведений в сфере сельских промыслов и реме-п т. п. С фактами этого рода трудно не согласиться, но их истол-анпе может быть и иным. Так, массовое разорение крестьян (и, ес-"венно, их отделение от средств производства) имело место в годы :зпса конца XVI в. и разрухи начала XVII в., но комплекс причин, вызвавший, вряд ли связан с генезисом капитализма. Показательна  м же плане эволюция бобылей. Бобыль — это малообеспеченный в лиственном плане крестьянин («обмолодавший» или «оскудевший» от 'Царева тягла, военного разорения п аналогичных причин), не вклю-: :ый поэтому в вытный оклад и обязанный государству и феодалу об-
451
15*
III. Второй этап развитого феодализма легченным денежным оброком (в 1,5—2,5 и более раз ниже, чем соответствующие платежи крестьян). Удельный вес бобылей в разные периоды ясно показывает, что их больше в годы кризиса и разрух и меньше в годы подъема. Так, массовой категорией они стали в конце XVI в., а своего максимума достигли в 20—30-е годы XVII в., когда они составляли во многих уездах от 20—25 до 40% сельского населения, а в целом ряде южных уездов —более 50%. В дальнейшем их контингент по мере хозяйственного восстановления стал быстро сокращаться: к 1678 г. во владениях светских и духовных феодалов их доля равнялась 20—25%, в среде черносошных крестьян —6—10% от общей численности крестьянского населения соответствующей категории. Также выразительно распределение по разрядам крестьян: бобылей меньше всего там, где уровень развития товарно-денежных отношений выше, где действительно заметны первые элементы буржуазных отношений в сфере промыслов и промышленных занятий — а именно в среде черносошного, а отчасти и дворцового крестьянства.
Равным образом далеко не каждый факт крестьянского или бобыльского отхода на заработки может быть расценен как показатель буржуазного расслоения. Тут необходимы два дополнительных признака. Во-первых, решающее значение этого заработка в воспроизводстве крестьянина (включая рентные платежи). Во-вторых, применение труда такого крестьянина и бобыля должно быть систематическим и происходить в действительно раннебуржуазных предприятиях. Так, наем чужих крестьян и бобылей на работы в светской и духовной сеньории вряд ли можно занести в актив генезиса буржуазных отношений. Отход в первой половине XVII в. был вообще немногочисленным.
Кроме того, накопление значительных средств (прежде всего в сфере промыслов — солеварения, пушной охоты и т. п.) у крестьянской верхушки имело место и в XVI, и в первой половине XVII в. Не так уж редок был и переход, а порой и перевод таких богатеев в иное социальное качество, а именно в купцы, в отдельных случаях в состав их самых привилегированных групп. Однако вряд ли следует расценивать приведенные примеры как факты появления ранних капиталистов без дополнительной характеристики— хотя бы частичного отлива капитала в производственную сферу с эксплуатацией наемного труда.
Суммируя сказанное, подчеркнем, что, хотя имущественное неравенство крестьян и в XVI, и в XVII в. было значительным, раннебуржуазные формы не затронули пока еще собственно аграрного производства и соответственно не породили социального расслоения капиталистического порядка. Об элементах генезиса капитализма в середине XVII в. можно говорить только в сфере сельских промыслов и промышленных занятий, с которыми также связан ряд фактов крестьянского и бобыльского отхода, накопление капиталов у крестьян-богатеев и т. п. Наиболее они заметны в районах черносошного крестьянства, а также в зонах крупнейших торговых артерий — волжского и сухоно-двинского торговых путей (ПКМГ, I, с. 114—115, 156—160, 731—850 и др.; Рождественский. 1897, с. 382—384 и др.; Индова, Преображенский, Тихонов, 1962; Сахаров, 1966, с. 19-87, 119-145, 157—171; Носов, 1969, с. 240-284: Преображенский, 1972, с. 288—319; АИСЗР, 1974, с. 132—136. 220—240. 267-270, 293-299; 1978, с. 113-135, 176-183; Горская, 1977, с. 42-83, 124—206, 318—325; Шапиро, 1977, с. 158—208; Водарский, Население..., 1977, с. 111-115; Копанев, 1978, с. 146-157, 172-210; 1984. с. 163—191; История рабочего класса СССР, 1983, с. 41—43, 48—49 .
452
Глава 23. Крестьянство России в XVI—XVII вв.
5. Классовая борьба крестьянства и формы его социальной организации
Вторая половина XVI в. стала временем бурного нарастания активных форм классовой борьбы крестьянства в ответ на значительное ухудшение его экономического положения и правового статуса. Дальнейшее резкое обострение классовых противоречий, а также внутриклассовых конфликтов в среде господствующего класса привели в начале XVII в. к грандиозной по масштабам первой крестьянской войне в России. Помимо предпосылок социально-экономического порядка, важное значение имели в этом плане социально-политические явления, связанные прежде всего с развитием форм социальной организации крестьянства, с постеленным формированием утопической легенды о «царе-избавителе».
Крестьянская община XVI —середины XVII в. унаследовала от предшествующего периода и весь объем ее функций, и достаточно сложную пстему органов и институтов, и характер, направленность действий в . эциальной сфере, и ее дуализм. Но были и новые явления.
Значительные перемены в черносошной общине связаны с реформа-
I местных органов власти и отменой кормлений в середине XVI в. Соб-.твенно говоря, постоянные и целенаправленные классовые выступления черного и дворцового крестьянства против кормленщиков стали одной из ‘жнейших причин этих преобразований. С точки зрения материальных & социальных интересов черносошных и дворцовых крестьян указанная ' рьба относится к ряду тех явлений, которые в своей совокупности и тределяют содержание тенденции некрепостнического развития. Деист-стельно, речь шла о ликвидации института с сильно выраженными чер-’’и сеньориального управления и гнета, института, осуществлявшего посредственный и мелочный контроль на местах над деятельностью шин, наконец, института, знаменитого многочисленными злоупотреблении частнофеодального толка. Реформы, однако, привели к компромисс-результатам и, в частности, к усилению контроля и подчинения данных институтов центральным правительственным учреждениям,, гтавное — к резкому увеличению государственно-централизованных т жей. В том же плане характерно появление с конца XVI в. военного местного управления, взявшего под бдительный контроль зем-и общинные органы черной волости. Напомним, что вторая четверть II в.— время настойчивых и достаточно последовательных попыток тптельства ограничить владельческие поземельные права черных тьян. Но наряду с этим несомненно развитие автономности и рас--нпе судебно-административных и иных функций институтов земско-моуправления, выросших на основе соответствующих общинных ор-п тесно слившихся с ними. Значительно обогатился внутриполи-ий опыт, что в ряде случаев способствовало успешности действий ошных крестьян против увеличения государственного обложения, под крестьянской войны северное крестьянство в целом сохраняло сть правительственному лагерю, однако эффективность его движе-золнений и открытых вооруженных выступлений была достаточно и когда речь шла о смене неугодного воеводы, и когда шла борь--за уровня и объема платежей в казну или государственных повин-. Несмотря на острые конфликты внутри волостных общин в пер-. 'ловпне XVII в., основной фронт борьбы пролегал по линии ирония крестьян феодальному государству. В реальной жизни .шных общин крестьянской ориентации на некрепостнические фор
453
III. Второй этап развитого феодализма
мы развития противостояли постоянно усиливавшиеся действия правительства государственно-крепостнического толка.
В пстории владельческой общины факты, связанные с ростом самоуправления, куда менее ярки. Однако они налицо. Возникновение и функционирование ряда местных органов дворянского самоуправления сопровождалось введением при них института целовальников из крестьян, избиравшихся крестьянскими мирами. Здесь — один из источников роста общения владельческих крестьян на уездном и даже региональном уровне. Это сыграло положительную роль в событиях первой крестьянской войны. Сохранила владельческая община и разнообразные хозяйственные, поземельные, податные и административно-полицейские функции. В то же время возросло замыкание общины владельческими границами вотчины или поместья, особенно в 20—30-е годы XVII в., в период восстановления структуры феодального землевладения. С конца XVI в. наблюдается ограничение наследственных прав крестьян на надел, а также некоторых функций общины в данном плане. Это пропсходило в условиях массового обезлюдивания феодальных имений, в условиях серьезных перемен в сети поселений, когда произвол феодала в выборе места и определении размеров своего домена был слабо ограничен общиной. Ситуация относительно улучшилась лишь в ходе преодоления разрухи начала XVII в.
Наиболее действенной формой защиты своих материальных и иных интересов у крестьян в первой половине XVI в. были легальные переходы. В условиях кризиса последней трети XVI в. и первых закрепости-тельных мер усиливается значение такой формы социального протеста как побеги. Размах побегов, их коллективность, ориентация на уход в окраинные районы характеризует их как активную форму классового противоборства. Их масштабы были особенно велики накануне и в ходе крестьянской войны, в 20—40-е годы XVII в. В 80—90-е годы в России уже происходит ряд крупных движений и волнений крестьян. В этих действиях крестьян обнаруживается их стремление в явочном плане закрепить в социально-экономической сфере тенденции некрепостнического развития. Показательна поэтому направленность массовых побегов — в регионы новой колонизации. Волнения монастырских крестьян были вызваны резким усилением барщины и в ряде случаев привели к отмене этих нововведений. Но наиболее зримо объективная ориентация крестьянства на некрепостническую эволюцию проявилась в крестьянской войне, крупнейшем антифеодальном выступлении данного периода.
Катастрофические неурожаи и массовый голод 1601—1603 гг., усиление внутриклассовой борьбы и ряд других факторов привели к назревавшему следствию — в 1603 г. началось восстание Хлопка, первый акт войны в целом. Масштабы ее грандиозны: она продолжалась не менее 15 лет, охватила практически всю европейскую территорию государства, в годы кульминации (восстание под предводительством II. Болотникова в 1606—1607 гг.) были сформированы три крупные повстанческие армии, их силы, осаждавшие столицу осенью 1606 г., насчитывали от 30 до 50 тыс. человек. В осаде был и ряд других центров (Нижний Новгород и др.). В ходе войны известно не мепее 30 боев и сражений. Только с огромным напряжением сил правящему классу удалось подавить вооруженную борьбу крестьян, казаков, холопов, горожан. Ее течение и ход были сильно осложнены внутриклассовой борьбой феодалов и внешнеполитическим фактором — иптервепцпей польско-литовских, а также шведских феодалов.
454
Глава 23. Крестьянство России в XVI-XV1I вв
исследовате-
--1 воины как зрения, огра-1 или 1603-
Такое понимание событий присуще сейчас болыпинствтг лей, й оно 5ВЯЗ?Н°’ в частпости, с пониманием крестьянской ?па#ДаНСК0П BOiIHbL Ранее были высказаны и иные точки --дичивавшпе воину событиями восстания И. Болотникова 1609 гг.
Оценивая характер и формы участия крестьянства в войне, подчеик нем следующее. Крестьяне были массовой базой всех крупных повстав «еских армий, хотя устойчивость их пребывания в них была, видимо небольшой- Наряду с главными силами в ряде регионов действовали крупные повстанческие отряды. В Поволжье наблюдается совместное ^астие в антиправительственной борьбе русских крестьян, приборных лдужилых и местных народов. Поражение восстания Болотникова усилило^ локальность крестьянских движений и восстаний. Для владельческих
Изгнание крестьянами монахов.
CK>^aTK>^a лиЦев°й рукописи «Жития Антония Сийского». 1648. ГИУ1 т миниатюры связан с основанием Антониево-Сийского монастыря в 20—ЗО-е годы XVI в.
и столкновениями черносошных крестьян с монахами
455
III. Второй этап развитого феодализма
крестьян показателен массовый переход в вольные казачьи войска, сформировавшиеся в центральных районах страны. Показательно, что вольное казачество на заключительных этапах войны претендовало на замену дворянства в его функции военной защиты страны. В ряде уездов центра известны движения и вооруженные выступления крупных масс дворцового п черносошного крестьянства, особенно в 1609—1610 гг. Во многих удаленных областях последние вообще заметно влияют на развитие ситуаций, особенно в союзе с приборными служилыми.
Социально-политическая и идеологическая стороны деятельности повстанцев в значительной мере были связаны с утопической легендой о
Действия повстанческой крестьянской армии под предводительством И. И. Болотникова под Москвой. Коней ноября — начало декабря 16С6 г.
«царе (царевиче)-избавителе». Существующий режим признавался незаконным, а надежды крестьян связывались с «чудесно спасшимся» «истинным царем (царевичем)». Представления о будущем строе были аморфны, но они включали по крайней мере два момента: мечту о социальной справедливости (реально — отмена или резкое сокращение эксплуатации и прежде всего — государева тягла), а в политическом
456
Глава 23. Крестьянство России в XVI —XVII вв.
плане — сохранение монархической власти «истинного царя» при прямом доступе к нему крестьян. Эти устремления реализовывались в практических действиях повстанцев. Борьба за установление власти «законного правителя» означала разгром и нередко физическую ликвидацию всех сторонников «царя-узурпатора» (Б. Годунова пли В. Шуйского), т. е. большинства или значительной части господствующего класса, а соответственно и заметное разрушение структуры землевладения. Известны поместные раздачи в повстанческом лагере, но их количество, судя по всему, явно не поспевало за масштабами реальной ликвидации феодального землевладения и хозяйства на территориях, контролируемых восставшими. При восстановлении феодальных имений в таких районах уровень эксплуатации был скорее всего минимален. Государственные налоги не платились по 6—8 лет, а когда платились, то (в районах, удаленных от театра действий главных сил) в произвольно-уменьшенном размере. Наконец, в годы крестьянской войны возникли региональные и местные институты власти на основе представительства от сословий. Крестьянство, в особенности черносошное и дворцовое, играло в них заметную, а иногда и решающую роль.
Поражение восстания Болотникова в 1607 г. предопределило и поранение войны в целом. Третий период войны (1608—1618 гг.) характеризовался нарастающим обособлением разных групп п слоев повстанческого лагеря, усилением противоречий между ними. Заметно меняется в пяде аспектов роль казачества, а отчасти и его состав. Теперь типичны движения и восстания социально более ограниченные. Реставрация го-:ударственно-политического строя (с 1613 г.), консолидация господствующего класса ускорили все указанные процессы: последние выступления в 1614—1615 и в 1617—1618 гг.) носили в значительной мере узко ка-лчпй характер.
Крестьянская война в своих непосредственных результатах бесспорно затормозила темпы закрепощения, привела к временному снижению со-купной ренты, к отливу населения па окраины, где феодальное земле-’Тадение в ходе войны было подорвано сильнее всего, к переходу заметай части крестьянства на статус приборных служилых людей и к почтению новых разрядов последних. Но это — ближайшие по времени ледствия, не остановившие развития крепостничества. Оно возобновись — в типологически сходных с концом XVI в. социально-экономиче-их и политических условиях и соответственно развивалось в том же направлении. Поражение крестьянской войны заметно понизило и так большие шансы на вероятность некрепостнической эволюции. Каждое I вое обострение экономической, военной, политической, внутренней и --гиней ситуации вызывало яркие вспышки открытой классовой борьбы пример, крестьянско-казацкое восстание под предводительством Баша в годы Смоленской войны 1632—1634 гг.). Их результативность, ’ако, была в целом еще более низкой. К середине XVII в. дальнейшее тупление крепостничества проявилось весьма ярко (Черепнин, 28: 1978; Смирнов, 1951; Шепелев, 1957; Поршнев, 1957; Долинин, 8; О крестьянской войне..., 1961; Носов, 1969; с. 240—366; Корецкий, ’ ’. с. 235—300; 1975: Назаров, 1972; Nazarov, 1978; Александров, с. 3- 47, и др.; Андреев. 1977: Горская, 1977, с. 207—233; Копа-1978, с. 214-231; 1984, с, 208-227; Станиславский, 1978: 1980; Мп-1981).
ГЛАВА 24
КРЕСТЬЯНСТВО
В БАЛКАНО-КАРПАТСКИХ ЗЕМЛЯХ (Сербия, Хорватия, Болгария, Дунайские княжества) В XV - XVI вв.
В XV и XVI вв. органическое развитие балканской деревни прерывается, и насильственно вводятся поземельные порядки, принесенные извне. Эта ломка связана с османским (турецким) завоеванием. Оно началось в последней трети XIV и в основном завершилось в середине XV в. (в 1459 г. была окончательно завоевана Сербия, в 1463 г. покорена Босния). Захват полуострова явился началом длительного периода османского господства, который может быть условно разделен на два этапа — до и после 80-х годов XVI в.
Первый из этих этапов, рассматриваемый в данной главе, в свою очередь. включает два подпериода — время разрушительных завоеваний (до середины XV в.) и время относительной стабилизации (с середины XV до 80-х годов XVI в.). Империя продолжает воевать, но Балканы отныне находятся в тылу. В XVI в. прекращаются межгосударственные войны и внутренние усобицы, оживляется внутрибалканская торговля, растет товарное обращение, энергично идет урбанизация. Система османской администрации, суда, финансов приобретает свой законченный вид и действует, если не безотказно, то без видимых перебоев. И новый порядок поземельных отношений и податного обложения, который османы стали вводить с первых же своих шагов, функционирует также сравнительно бесперебойно. Это длится до 80-х годов XVI в., когда сбалансированное развитие общества заканчивается.
1.	Экономические и демографические процессы
Не все балканские страны сразу попали под власть османов. Османское завоевание не было валом, равномерно катившимся по полуострову. Оно совершалось рывками, и пока одни страны боролись, вступив в схватку, другие оставались более или менее в стороне от военных невзгод. В них шла относительно мирная жизнь, и даже продолжалось поступательное хозяйственное развитие.
Битва на Косовом поле (1389 г.) не уничтожила сербского государства, центр его в начале XV в. переместился на север, где возникла Дес-потовина — небольшое сербское государство во главе с «деспотами». Его государи имели дело с большими массами свободного или полусвободного крестьянства, чем Душан пли его преемники,— север сербских земель в XIV в. был еще сравнительно мало знаком с поместным строем. Это крестьянство отныне облагается государственными повинностями, быстро растущими в новых условиях. Это были не только регулярные подати, но и чрезвычайная дань туркам («турецкая плата»), побор на содержание войска («вопштатик») и отработочные повинности по строительству крепостей. Расширилась не только государственная эксплуатация крестьянства, по и вотчинная, усилилась борьба между светскими и церковными вотчинниками за крестьянские руки, и деспот вынужден обещать монастырям защищать их от «властельских наездов». Одновременно в Дес-потовине происходит подъем ориентированных на рынок промыслов.
458
Глава 24. Крестьянство в Балкано-Карпатских землях в XV—XVI вв.
ремесел, некоторых отраслей сельского хозяйства. Это преимущественно добыча золота, серебра, олова и свинца с целью вывоза их на западный рынок, экспорт воска, кож, сыра, скота, но в то же время это и дальнейшее развитие местных городских центров (Божий, 1972, с. 111—122), т. е. продолжение процессов, начавшихся еще в XIV в. II в том и в другом случаях крестьянское хозяйство должно было испытывать воздействие их, то приобретая возможности для дополнительных заработков на рудниках, то поставляя сырье на городской рынок. Как ни интересен рост городов, горных выработок п внешнего вывоза в северосербскпх землях, это — несостоявшийся путь развития, как бы пример той эволю-
Захват пленных турками.
Рисунок из путевых записок С. Швайгера. Вторая половина XVI в.
_д, которую могли пережить южнославянские страны, если бы они не попали под власть завоевателей. Значительно важнее оценить последствия пановления османского господства для захваченных территорий.
Завоевания означали для балканского полуострова удар неслыханно-масштаба. Он прежде всего принял форму всемерного ограбления. Ос-ы не сразу включили балканские страны в состав своего государства, целью, особенно в XIV в., были не территориальные захваты, а воен-ч добыча, их методом являлось не планомерное наступление, а много-тные грабительские набеги. Военная добыча долго будет оставаться  вным источником существования господствующего класса османско-государства, ибо этот класс еще не скоро превратится в землевладель-гую аристократию. На протяжении ряда десятилетий он будет жить :чет ценностей, захваченных на войне,— денег, оружия, украшений,
459
III. Второй этап развитого феодализма
одежды, а в основном — скота и невольничьего полона — людей1. Крестьянство балканских стран в этих войнах понесет огромные потери.
Еще одним следствием османских вторжений оказался рост налогового гнета в странах, еще не завоеванных турками. До того, как стать жертвой османского наступления, многие страны превратились в вассалов османов и были вынуждены платить дань — «харач». Босния, например, платила в год 50 тыс. золотых дукатов, сербская Деспотовина — 30 тыс. (Spremic, 1966, с. 38), Дубровницкая республика — 12,5 тыс. Так, дань в пользу османов стимулировала в еще не завоеванных землях процесс, начавшийся за несколько десятилетий до этого — рост государственной эксплуатации.
Наконец, в самом ходе завоеваний, в огне пожарищ погибнет множество виноградников, садов и масличных рощ, исчезнут и не восстановятся сотни сельских поселений. Таковы составные того хозяйственного разгрома, который постиг южнославянские страны в XIV—XV вв. и вехами которого были участие турок во внутривизантийских усобицах 1340-х годов, начало завоевания Фракии в 1350—1360 годах, поражение болгар при Марице, сербов на Косовом поле, завоевание Болгарии и после некоторого перерыва — захват Сербии, Боснии, Герцеговины и Черногории. Таков лишь самый общий перечень фактов, за каждым из которых стоит подчинение народа, захват страны п опустошение цветущих местностей.
Особо следует упомянуть о демографических переменах. Невозможно установить, сколько народа было угнано османами во время их наступления, переселено в Малую Азию пли продано на невольничьих рынках или бежало за Дунай, никакие данные не могут претендовать на достоверность. Несомненно одно: поселения, расположенные на равнинах, т. е. там, где только п возможна сколько-нибудь регулярная земледельческая деятельность, и подвергшиеся самому интенсивному разгрому, потеряли значительную часть своего населения. Эти беды коснулись прежде всего долин Вардара, Струмы, Бистрицы, где уже с начала XV в. сказалось уменьшение численности населения, отход оставшихся равнинных жителей на северо-запад в горы и переселение на горные пастбища скотоводов-кочевников из Малой Азии. В Родопских горах и в Солунскон низменности появились кочевые племена тюркского происхождения («юрюки», «коняры») (Соколоски, 1973, с. 85—99), заселившие целые области. Это была первая колонизационная волна (тюркскоогузских племен) на территории полуострова. Она захлестнула южно-славянские страны в последние десятилетия XIV в. и исчерпала себя в начале XV в. (Тодоров, 1960, с. 191, сл.).
В XV в. колонизация принимает менее стремительный, но зато и бо-лее целенаправленный характер, когда сами турки заселяют плодородные долины, побережья, города, концентрируясь в основном во Фракии л Северо-Восточной Болгарии, в Боснии, Герцеговине и Албании. Чпсл: мусульман увеличивается и за счет перешедших в ислам, добровольи' пли принудительно, местных жителей. В итоге в начале XVI в. соотн -шение мусульманских и немусульманских хозяйств составило 1 : 4 (Т<:-доров, 1978, с. 65). По подсчетам известного турецкого историке
1 В последние годы внимание исследователей все чаще привлекает проблема рыботорговли в турецком государстве (Новичев, 1978, с. 55—72). Еще в XVII в. в й:-граничпой полосе существовали категории «ловцов людей», занимавшихся пропажей их па невольничьих рынках (см.: ДабиК, 1975, с. 91—102).
460
Глава 24. Крестьянство в Б алкано-Карпатских землях в XV—XVI вв.
О. Л. Баркана, в 1520—1535 гг. на Балканском полуострове насчитывалось 805 тыс. податных единиц — «ханов» — немусульманского населения п 180 тыс. ханов мусульман (Грозданова, 1972, с. 81—91).
Значительное перемещение населения произошло в Сербии. Массы сербского крестьянства двинулись на запад, на побережье под защиту венецианцев и через Дунай, в сторону Венгрии. В 1479—1483 гг. туда переселилось около 200 тыс. сербов,. которых король Матиаш Корвин разместил на южных границах страны в качестве колонистов. Там, к северу от Дуная, с конца XV в. стало создаваться ядро будущей Воеводины — сербские области Бачка (к западу от Тиссы) и Банат (к востоку от нее). Наконец, повсеместно наблюдалось перемещение влахов-скотоводов с гор в равнинные области и расселение их на запустевших площадях.
Со второй половины XV в. начинается период стабилизации, о котором шла речь выше. Балканы занимают теперь основное место в жизни Османской империи. По данным генуэзца Якова де Промонторио, 25 лет прожившего в Константинополе, ежегодно с Балкан поступало 1469 тыс. дукатов из 1800 тыс., составлявших общий доход Османского государства (Spremic, 1966, с. 41). С каждым десятилетием сглаживаются последствия опустошений, возрождается производство. С помощью податных льгот Порта (так на Западе именовали константинопольское правительство, официальный термин — «Высокая» или «Блистательная Порта») добивается заселения площадей, разоренных в ходе завоевания. Распространяется новая, прибывшая с востока порода скота, развивается коневодство. Разводят хлопок, рис, кунжут, впоследствии — табак и мак. Ведущей особенностью сельского хозяйства становится его связь с рынком.
Все исследователи согласны в том, что на конец XV в. и XVI в. приходится рост городского рынка и городской жизни в целом (Structure sociale et developpement culturel, 1975). Эта урбанизация XV—XVI вв. опирается на успехи, достигнутые городами еще в доосманский период (Тодоров, 1978, с. 23, сл.). В ходе завоевания развитие городов принимает неравномерный характер — одни из них пустеют, другие, напротив, наполняются служилым людом и обслуживающими их мастеровыми. По окончании же завоеваний развитие становится более плавным. После 1520 г. среднегодовой прирост населения в Велесе составлял 4,7%, Скопле—8,3%, Новом Пазаре — 18,2%; это очень высокие цифры, но Белград и Сараево растут еще более быстрыми темпами — свыше 30% в год. В XV—XVI вв. на Балканах насчитывают свыше 200 городов, в которых живет около 8% всего податного населения (Тодоров, 1978, с. 73—75). Уже самый рост городов имеет непосредственное отношение к судьбам деревни — именно она поставляет городу его новых жителей.
Рост городов объясняется в известной степени тем, что они стали опорными центрами османского господства на полуострове, где прежде всего концентрировалось иноземное население, островками иноэтничных элементов среди славянской, греческой, албанской округи. С течением времени, правда, они испытали прилив окрестного населения, но это были люди, уже принявшие ислам, т. е. освободившиеся от тех повинностей, которые несли христиане (Handzic, 1974, с. 60—69). Процесс смены вероисповедания происходил в эти столетия во всех слоях балканского общества, но в городе он носил особенно интенсивный характер. В каждом балканском городе рядом с ремесленными кварталами (они обозначаются словом «чаршия») создавался и оживленный рынок. Балканский крестьянин отныне ощущал постоянное воздействие рыночной экономики.
461
III. Второй этап развитого феодализма
2.	Формы земельной собственности и система эксплуатации крестьянства
Перестройка, произведенная османами в деревне, была предопределена самим фактом завоеваний — все завоеванные земли отныне считались собственностью султана («эразп-мирие»). Таким образом, все предшествующие формы собственности, в том числе и крупное частное землевладение вотчинного типа, были ликвидированы.
Впрочем, «эрази-мирие» допускала существование подчиненных ей прав на землю. Так, в городах существовало частное землевладение — «мюльк». Однако мюльки еще не стали устойчивой формой землевладения — они не были ограждены от султанского произвола, и чтобы как-то обеспечить свои права, собственники нередко передавали их религиозным учреждениям. Эти последние — мечети, медресе, больницы — владели так называемыми «вакфными» землями с относительно свободным населением и были освобождены от взносов в пользу государства. Вакфы составляли значительную часть земель в империи (по некоторым данным— до одной трети), причем это были не сплошные массивы, а разрозненные территории, обычно поселения — села и города (Мейер, 1980. с. 4—21). Третья категория земель находилась не только в верховной собственности, но и в реальном распоряжении султана, образуя его домен, или «хасс».
Наконец, существовала еще одна очень обширная группа земель, предназначавшихся для раздачи военно-служилому сословию и к судьбам крестьянства имевших самое непосредственное отношение. Все земли, предназначенные для пожалований, назывались «тпмар», поэтому практику условных держаний принято называть тимарной системой. (Тпмаром в узком смысле считалась земля, приносившая от 3 до 20 тыс. мелких серебряных монет «акче» — от греческого «аспр» — годового дохода.) Держателя этого полученного от государства пожалования принято обозначать термином «тимариот».
Более обеспеченную категорию владельцев земельных пожалований составляли «займы», они держали «зеаметы», в теории приносившие от 20 до 100 тыс. акче в год, но и их в литературе принято называть ти-марпотамп. Такова была норма, зафиксированная около 1516 г., часто цитируемая, но скрывавшая за собой величайшее многообразие.
Воин па службе султана нередко обозначался арабским словом «си-пахй» («спахия» в современной югославской терминологии), поэтому держание под условием военной службы именуется также и «спахий-скпм». Военные обязанности спахип в принципе былп подобны службе ленника в любом феодальном государстве. Он также должен был выступать в поход по первому зову — с мая по сентябрь, пока росла трава, ибо спахия был конным и только конным воином. Он должен был за счет собираемых с тимара денег вооружиться, впрочем, достаточно архаическим, а поэтому не очень дорогим оружием — луком со стрелами, саблей, булавой или боевой секирой, а позднее копьем, огнестрельного оружия спахия не употреблял, и особых расходов на вооружение ему не требовалось. Он шел на войну вместе с несколькими помощниками, «дже-белиями» — конными или пешими воинами и слугами — «гулямами», которые заботились о его коне, разбивали палатку п берегли захваченную военную добычу. О воинской службе спахип следует сказать уже потому, что доступ к ней в какой-то степени был открыт и для части крестьянства — военная прослойка в империи не была замкнутой. И тем не менее
462
Глава 24. Крестьянство в Балкано-Карпатских землях в XV—XVI вв.
не военная добыча была главным источником доходов военного служилого сословия империи. Им являлись доходы с пожалованных земель.
Тимар никогда не был пустующей, он был населенной землей, и по отношению к этому населению спахия располагал одним-едпнственным правом — взимать пожалованные ему поборы. Он не обретал земельной собственности, а если хотел вести собственное хозяйство, то масштаб последнего всегда был ограничен — оно не должно было превышать одного крестьянского надела. Поэтому характеристика спахии как «собственника земли» или даже «господина людей», которая иногда встречается в
. улотьба в болгарском селе с помощью молотильной доски — «дикани». Конец XIX в.
то никах, является переносом на действительность XV—XVI вв. бо-е поздних представлений (Vasic, 1978, с. 48—49).
Несмотря на глубокое изменение титула верховной земельной собст-нности, в рассматриваемый период владельческие права крестьян не лько сохранились, но даже упрочились. «В селе, где был только спа-ля, земля считалась крестьянской»,— писал, вспоминая старые порядки, тк Караджич. Крестьянские наделы сохранили прежнее наименование Чаплины» — наследственной земли. Этим словом обозначался и надел, крепленный за христианином. Надел же, принадлежавший мусульма-лну, именовался «чифтликом» (от «чифт», греч. «зевгос» — воловья пряжка) и также был наследственным. Из турецких реестров нам из-тен размер «чифтлика» — «баштины», он измерялся в дюнумах (дю-' м — 0,094 га) и в теории равнялся на лучших землях 6,6—7.5 га ”0—80 дюнумов), на средних — 9,4 (100 дюнумов) и худших — 12,2 га
403
III. Второй этап развитого феодализма
(130 дюнумов) (Тверитинова, 1959, с. 34—36). Баштины не только именовались, но и действительно являлись наследственными землями. Лишь в том случае, когда земля продавалась пли переходила к боковым родственникам, оформлялся документ, именуемый «таппей» (тур. «тапу»). и крестьянин обязывался не дробить своего надела. Государство экспроприировало земли выморочные пли же остававшиеся в течение трех лет без обработки (Filipovic, 1978, с. 305—358). Неудивительно, что в литературе земельные права крестьян этого периода рассматриваются порою как «ограниченная условная собственность», хотя, конечно, правильнее говорить о прочном наследственном владении (Мутафчиева, 1962).
Полевые работы крестьян. XV в. Пахота, жатва, перенос зерна на мельницу
Известными наследственными правами на пожалованный ему тимар располагал и спахия. Впрочем, сыну спахпп передавалась пе вся отцовская земля, а только так называемый кылыдж-тимар (или «сабельный тимар»), т. е. земля, достаточная для службы в войске. Остальную часть земли, приобретенной спахией, государство могло вернуть себе, используя ее для новых пожалований.
Каков же был характер и уровень эксплуатации крестьянства? Система обложения южнославянского крестьянства в XV—XVI вв. может быть воссоздана не с помощью вотчинной документации (описей), а податных реестров, «дефтеров», которые создавались во всех завоеванных областях и ориентировались на местные законы, «кануннаме». В данном случае османы следовали византийской налоговой системе и в выборе объектов, и в уровне налогообложения, ы в способе исчисления налогов (Inalcik. 1969, I). Следует при этом учитывать, что дефтеры устанавливают раз
464
Глава 24. Крестьянство в Балкано-Карпатских землях в XV—XVI вв.
меры лишь натуральных и денежных поборов, не определяя объем отработочных повинностей.
Одним из главных денежных налогов, которые Османское государство возложило на крестьян и не передало частным владельцам, была подушная (поголовная) подать — «джизье», или «харач» (Hadzibegic, 1966, Грозданова, 1974). Ее платили лишь христиане (с 12-летнего, позже — с 14-летнего возраста). Джизье считалась эквивалентом военной службы, крестьяне-мусульмане были от нее освобождены, а христиане должны были уплачивать по одной из трех категорий — высшей, средней или низшей. В начале XVI в. средняя норма джизье составляла один дукат в год (Винавер, 1970, с. 37), а в начале XVIII в. она равнялась двухмесячному солдатскому жалованью (Грозданова, 1974, с. 180). Впрочем, и те христиане, которые несли вспомогательную службу,— пушкари, стражники, сельские старосты,— а также старики, женщины и больные, были от него освобождены (Rizaj, 1978, с. 202). Упомянем также и группу так называемых «чрезвычайных» налогов, наиболее традиционным из которых был «авариз — и дивание». В середине XVI в. он стал регулярным взносом и равнялся 50—60 акче с налоговой единицы, «хана» (т. е. с домохозяйства), а впоследствии, в связи с падением ценности монеты, резко возрос (Цветкова, 1958, с. 20—22; Мейер, 1975, с. 104— 105). Эти налоги государство оставляло за собой.
В пользу спахии государство уступало поземельно-подушный побор, который именовался «испендже» (для немусульман) или «ресми-чифт» (для мусульман). В первом случае он равнялся 25, во втором — 22 акче, эта величина была твердо фиксированной. Затем крестьяне были обязаны спахии некоторыми отработочными повинностями (доставка урожая в город, строительство дома для спахии и пр.). Их нередко выкупали за 9—22 акче. Кроме того, они отдавали спахии десятину с урожая — «ушур». Денежному обложению подлежал также скот, в размере акче за 2 или 3 овцы, сенокосы, летние и зимние пастбища 2.
Правящий класс империи был заинтересован не столько в повышении повинностей, которое могло вызвать волнения п ослабить тыл в предстоящих войнах, сколько в военной добыче (Rizaj, 1978, с. 204). Спахия же был подконтролен и местной администрации, которая в это кремя еще не вышла из повиновения Порте, и не мог повышать повинности.
3.	Социальная структура балканской деревни
Обратимся теперь к вопросу о месте балканского крестьянства в обще-твенной структуре Османской империи. Низшим сословием этого обще-тва считалось податное — «райя» («реайя»). Вначале термин еще не значал одних христиан (этот смысл он приобрел в XVII—XVIII вв.)
2 Вот конкретные расчеты. Реальный доход крестьянского хозяйства в Боснии ~ конце XV в. равнялся приблизительно 590-650 акче (Исторща., 1960, с. 118). Если гаже считать, что это доход самого зажиточного хозяйства, которое платило джизье - о высшей ставке —160 акче плюс 25 акче испендже и даже десятину, вносимую гпахпи (т. е. 65 акче), то и в этом случае обшая сумма повинностей будет составлять немногим более одной трети крестьянского дохода. Расчеты, которые проделаны в болгарской литературе, дают цифру в 80—140 акче (Mutafcieva, 1960, с. 152— 154), а расчеты югославских историков показывают, что эта доля была еще ниже — четверть и даже шестая часть (Винавер, 1970, с. 38). В доосманский же период в . -рцеговине крестьянин уплачивал собственнику 62% урожая (Ъирковий, 1963, 273—276; Filipovic, 1978, с. 335).
Таким образом, в конце XV в. объем прямых взиманий с балканского крестьянина несколько понизился.
465
III. Второй этап развитого феодализма
п был лишен презрительного оттенка: «райя» в переводе — «паства», т. е. те, о ком нужно заботиться — султан как бы брал на себя задачу опекать податное сословие государства3. XV—XVI вв. были тем временем, когда норма государственной эксплуатации, установленная вскоре после завоевания, еще не была серьезно нарушена.
Члены господствующего класса в теории считались слугами султана, подразделяясь на две прослойки: «люди меча» (т. е. военные) и «люди пера» (или улемы, духовное сословие, кому принадлежала и судебная власть). Однако в последние годы в литературе все настойчивее обращают внимание на второе членение османского служилого сословия. Это различие между той частью служилых, которая вознаграждалась за службу земельными держаниями, т. е. уже известными нам тимариота-ми, и теми, кто не входил в этот слой, кого султан вознаграждал из государственных средств как чиновников, считавшихся его рабами («капыкулу»). Отношения с последними складывались в целую систему (ее называют системой «кул» (Цветкова, 1980, с. 44 и след.), своеобразную п к судьбам крестьянства имеющую непосредственное отношение.
Над каждым из своих подданных (включая чиновников) султан имел право жизни и смерти, и не только теоретически, но совершенно реально (суд вершили, как правило, заочно и приговор исполняли немедленно), причем собственность казненных чаще всего отписывалась в личную казну султана. Вот каков был порядок рекрутирования султанских «рабов». Они все с юных лет должны были воспитываться в качестве пажей («пчогланов») при дворе, откуда и вербовались кандидаты в военачальники, чиновники или дворцовую гвардию, в янычары. Все эти категории приближенных падишаха должны были провести юные годы в обстановке дворцовой казармы. Путь же в них шел через хорошо известный побор «девшпрме» или «налог кровью» (Иналцик, 1974; Мейер, 1980. с. 183)
Раз в 3—5 лет особые комиссары производили в каждом селе смотр всех крестьянских сыновей в возрасте от 8 до 20 лет, исключая единственных детей, женатых, иностранцев, цыган, отдавая преимущество земледельцам. С каждых 40 домохозяйств отбирался один юноша (мальчик), как правило, из числа самых сильных, смышленых и красивых,— это и были кандидаты в дворцовые пажи, будущие янычары или чиновникп (Rizaj, 1978, с. 203—204). Один источник начала XVII в. сообщает: «Христианская молодежь, когда переходит в ислам, бывает ревностной в вере и становится врагом своих родственников» (Инал ик, 1974, с. 111). Девшпрме действительно стал одним из средств исламизации славянского населения на Балканах. Этим путем в XV—XVI вв. совершался переход части крестьянства в состав господствующего класса.
Другую, более опосредованную форму этой социальной мобильности можно усмотреть в массовой исламизации сельского населения на Балканах. Переход в ислам несколько облегчал податной статус крестьянина, он давал ему чувство сопричастности к господствующей прослойке.
Как мы могли убедиться, османы многое изменили на Балканах. Но многое они и оставили без перемен. И те характерные для Балкан категории крестьянства, которые в доосманские времена являлись лишь
3 Эта сторона деятельности государства в первый период < ушес” •< ч. шы империи получает гипертрофированное освещение в работах сов рем г тин ।	 е кик ис-
ториков (Икалъцик, 1974, с. 7).
466
Глава 24. Крестьянство в Балкано-Карпатских землях в XV—XVI вв.
плательщиками государственных налогов, сохраняя наследственные земли и личную свободу, стали ядром новых прослоек сельского населения, обязанных службой государству. Так появились особые категории крестьян «со специальными повинностями» — воевать, охранять дороги, строить мосты или крепости. К ним относились «войнуки» (сербск.), или «войниганы» (болг.), которые несли вспомогательную службу в турецком войске. Эта обязанность была возложена на целые поселения («войнпшки села»), откуда в поход должны были выступать воины с собственным вооружением. Позднее они служили обозниками, конюхами, строителями мостов. Войнуки владели своими землямп на правах пожалования от султана, что роднило их со спахпямп, но с правом передачи по наследству, подобно крестьянам. Помимо освобождения от харача и ряда других налогов, войнуки пользовались и иными льготами — правом постоянно носить оружие, иметь своих выборных командиров и, что особенно важно, сохранять в селах собственное самоуправление — вооруженные турки не могли даже проходить через их селения (hypheb, 1947, с. 75-137).
К войнукам были близки «мартолосы» — нерегулярные части, пользовавшиеся дурной репутацией грабителей и насильников. Они выступали в качестве легкой кавалерии и использовались для разведки, внезапных нападений, опустошения пограничных областей. Хотя мартолосы обычно рекрутировались из числа разоренных жителей, в их состав часто, особенно в пограничных краях, зачислялись целые деревни (Vasic, 1967; Цветкова, 1960, с. 196—220; Сто]ановски, 1974).
С войнуками сходна также категория «дервенджиев», на которых возлагалась обязанность охранять дороги, мосты и горные проходы. Сведения о них достаточно многочисленны. Известно, что дервенджии были обязаны сопровождать и охранять путников, поднимать тревогу при появлении подозрительных лиц, поставлять корм и фураж для турецких чиновников. Они чем-то похожи на византийских акритов в Малой Азии, хотя дервенджии, в отличие от вопнуков и мартолосов, работали не на военные, а на мирные нужды. Феодальные повинности дервенджиев были облегчены, они не платили частновладельческого «ушура» и фискальной джизье, но ряд налогов все-таки вносили в казну.
Итак, в XV—XVI вв. балканская деревня живет под воздействием османского завоевания и всего, что за ним последовало — коренной ломки поземельных отношений и системы обложения, активной урбанизации, перестройки социальной, а отчасти — и конфессиональной структуры. Османское господство принесло с собой и новые формы социального и фискального гнета, но на протяжении первых ста с лишним лет все его отрицательные последствия еще не выявились в полной мере.
4.	Хорватские земли
Совершенно иным путем в эти годы шло развитие той части хорватского крестьянства, которое избежало подчинения османам. Судя по сохранившимся поместным описям, здесь происходит весьма сложная эволюция поземельных отношений.
По поводу характера этой эволюции существуют две точки зрения. В советской исторической науке была обоснована мысль о том, что значительное ухудшение положения хорватских крестьян, наступившее в XV—XVI вв., происходило не только за счет роста налогов, вызванного расходами на оборону от османского нашествия, но и за счет увели-
467
III. Второй этап развитого феодализма
ченпя барщинных повинностей (Бромлей, 1959). В югославской историографии 80-х годов Й. Адамчеком была выдвинута иная концепция. По его мнению, хотя Хорватия и савско-дравское междуречье (Славония) жестоко пострадали в 60-х годах XV в. от турецких набегов, восстановление наступило очень быстро — уже через 20—30 лет (опасность для мирных занятий сохранялась лишь в пограничной зоне). В конце XV в. здесь успешно развивались виноградарство, возделывание зерновых, свиноводство. Крестьянское хозяйство активно товаризируется. Повсеместно возникают торговые местечки (в начале XVI в. в них живет 20—25% всего сельского населения). Резко изменяются и формы феодальной эксплуатации крестьянства: происходит коммутация натуральных повинностей. В конце XV п начале XVI в. господствующее место занимает денежная рента.
Как полагает Й. Адамчек, перемены начинаются лишь с 40-х годов XVI в. Быстрый рост цен обесценивает фиксированные денежные платежи, а благоприятная рыночная конъюнктура заставляет вотчинников искать источники натуральных поступлений. Происходит возврат к продуктовым оброкам, вводятся преимущественные права вотчинников на продажу вина на местных рынках. Наступает новый этап развития хорватской деревни, который тянется до начала XVII в., этап господства натуральной ренты. Не барщина, а натуральные оброки преобладают среди крестьянских повинностей в Хорватии XVI в.— таков главный тезис Й. Адамчека (Adamcek, 1976, с. 773—789). Эти оброки, помимо традиционных кур, сыра и зерновых, включают значительное количество вина (пятнадцатую, десятую и даже пятую долю).
По мнению Й. Адамчека, вотчинная структура не изменяется в этой части Хорватии до начала XVII в. И только с первых десятилетий XVII в. может быть отмечен рост домениальной запашки и отработочной ренты, что, однако, связано уже с новым этапом в жизни хорватской деревни.
5.	Социальная борьба
Эпоха османского завоевания принесла новые формы социального протеста крестьянства. Одной из них, правда весьма своеобразной, явился тот отказ от поддержки своих феодальных правителей в их борьбе против османов, который проявили крестьяне в отдельных землях, например в Боснии. Боснийский король Стефан Томашевич прямо признавал, что его крестьяне могут перестать его поддерживать в надежде на обретение свободы. Он писал папе Пию II: «Турки в моем королевстве... показали себя любезными по отношению к крестьянам: обещали, что каждый, кто перейдет к ним, будет свободен... Легко может случиться, что народ, обманутый этим, отпадет от меня...» (Historija..., 1953, с. 610). Действительно, Босния была завоевана в несколько летних месяцев 1463 г.
Однако с установлением османского господства на полуострове отношение крестьян к новой государственной системе начало меняться. И если первые десятилетия новой власти не знают открытого крестьянской' сопротивления, то впоследствии оно дает о себе знать, правда, в модифицированной форме, в облике так называемого гайдучества или ухода ~ разбойничьи отряды. Следует учесть, что подлинного размаха гайдучест-во достигло в XVII—XVIII вв., когда Османская империя вступила ? полосу затяжного кризиса. В XVI в. частные случаи гайдуцких выступлений еще не сливаются в массовое движение. Но в исторической пет-
468
вв.
глам Крестьянство е Балкано-Карпатских земляк . XV-XV!
с1,ЙфаеГсилу Ф°РМа К1)еСТЬЯПСК,,Г0 пР0Тес™ „а Балканах существует ’ "однако никакие формы антифеодального сопротивления на тепппт„ „„„ Османской империи по могут пи по размаху, пи по вып-Апт™ГР Цениться с народными движениями за пределами империи - наТем" ,,х. попавших под власть Венеции или Габсбургов. Первое из них ,,Л' ' „шло па далматинском острове Хваре в 1510-1514 гг. и не носи™ „„сто крестьянского характера - крестьяне приняли в нем участие лишь постольку, поскольку их требования ликвидации аристократического патрицианского режима на острове совпали с требованиями городской простонародья (Фрейденберг, 1979, с. 108-116).	1 Д
Второе из восстаний, происшедших в XVI в., по размаху несопоставимо даже с хварским. Оно было подготовлено движением, начавшимся уже весной 1572 г. в двух вотчинах неподалеку от Загреба, по вспыхнуло в январе 1573 г.4 Зависимые крестьяне, кметы Суседградского и Сту-бицкого имений, принадлежавших графу Франьо Тахи, поднялись, доведенные до отчаяния ростом феодальных поборов. Историки расходятся во мнении относительно того, лежало ли в основе этого роста увеличение барщины или расширение натуральных оброков 5, по самый рост вотчинных взиманий не подлежит сомнению.
Восстание сразу же было воспринято вотчинниками и властями как серьезная опасность. По свидетельству современника, костяк повстанцев составили «крестьяне... сильные, воинственные, обученные обращению с оружием, большей частью служившие на границе и отважные» (Бромлей, 1959, с. 230—231). К хорватским крестьянам примкнули и словенские из соседних областей; повстанческое войско, разделенное на три больших отряда, достигло 14—15 тыс. человек. Высшая военная власть была вручена Илье Грегоричу, имевшему опыт военной службы. Нужно отметить, что у восставших возникла идея создания собственного крестьянского государства со свопм «королем» (Губецом) и с центром в Загребе. Восставшим удалось захватить ряд небольших городков и замков. В отличие от крестьянских движений в других странах, во время хорватского восстания не было выдвинуто каких-либо религиозных требований. Разгром восставших (в феврале 1573 г.) и страшные репрессии, последовавшие за ним, потрясли современников (Adamcek, 1977) и надолго остались в памяти потомков — широко известен цикл стихов выдающего-Ся хорватского поэта XX в. Мирослава Крлежп, посвященных народному бунтарю Петрице Керемпуху.
6.	Крестьяне Дунайских княжеств (Молдавия и Валахия) *
В Дунайских княжествах, в которых сформировались молдавская[ п ва-•а,1,ская народности, завершение периода раннего Фе°Да- ские оепТ',ОСЬ до К0П1*а XIV в- Немалую роль сыграли в этом дем°П)а^ер0ЛЬ енности п структура сельского хозяйства, в частпост ,	._	д_
С'°т°водства. К этому времени завершается становление животновод торат/!Ит°РатУРа, посвященная восстанию 1573 г„ очень°^“Жота^О. В- Бромлея И®ро самым крупным исследованием этой темы является раоота
5 СмМ' ТаК>Ке: к1аЛё' 197Гк	- 4oro г 12G сл- Adamcek, 1973, с. 49-77.
Лм- по этому поводу: Бромлей, 1959, с. 12b сл..
ПТоР — П. в Советов.
469
III. Второй этап развитого феодализма
ческо-земледельческой системы хозяйства. В Молдавском княжестве особое развитие получило разведение крупного рогатого скота, особенно быков, а в Валахии — овец (см.: Stahl, vol. I, 1958, р. 227—319; ИНХ, 1976, с. 147—161; Драгнев, Советов, 1978, с. 77—100).
В XV—XVI вв. возрастала роль земледелия. Крестьяне возделывали просо, ячмепь, пшеницу, овес, рожь, бобовые — горох, чину, фасоль, чечевицу, технические культуры — коноплю и лен, а также овощи — капусту, лук, чеснок и др. Господствовали яровые посевы. Озимые появились в Валахии раньше, чем в Молдавии, хлебопашество там вообще было более развитым (AM, 1956, № 4, р. 299—313; ИНХ, 1976, с. 98— 100, 151-156).
Интенсивные виды земледелпя развиваются слабее. Виноградарство распространяется преимущественно в рамках господского хозяйства. В приморских районах, вблизи многочисленных рек и озер развивается рыболовство (ИНХ, 1976, с. 163—172).
Рыночные связи крестьянского двора в Молдавии п Валахии, более слабые в XV в., усиливаются в XVI в. Постоянного городского рынка сельскохозяйственных продуктов в княжествах до середины XVI в. не было. В XV в. крестьяне сбывали свою продукцию местным купцам или на периодических городских ярмарках, где они приобретали ремесленные изделия, доставлявшиеся из городов Трансильвании, Польши и Западной Украины, а также местного производства.
В XVI в. на первое место выдвигается внешний рынок, который поглощает большую часть товарной продукции не только вотчинного, но и крестьянского хозяйства. В это время на городских рынках Центральной Европы возникает благоприятная конъюнктура для традиционных товаров, экспортируемых из Дунайских княжеств: скота и продуктов животноводства. Из княжеств в отдельные годы вывозилось до 20—30 тыс. голов крупного рогатого скота и 200 тыс. овец. В результате животноводство стало наиболее товарной отраслью сельского хозяйства вообще и крестьянского в частности. На внешний рынок шли также рыба, вино, мед, воск, изредка зерно.
К началу XVII в. роль внешнего европейского рынка в приобретении сельскохозяйственной продукции пз Дунайских княжеств в целом падает, и происходит принудительный поворот всей внешней торговли в сторону менее выгодного рынка Османской империи с его почти монопольной системой заниженных цеп на продукты, шедшие пз Молдавии и Валахии. В этих условиях вывоз зерновых в пределы Османской империи не стимулировал рост товарности зернового производства (Manolescu. 1965, р. 15-81, 104-142, 254-258; Lehr, 1960, р. 223-307; ИНХ. 1976, с. 118-125, 202-250).
Одновременно растет роль сбыта на внутреннем рынке обоих княжеств; в ряде городов складывается регулярно действующий ежедневный рынок. Нет, однако, оснований говорить о формировании единого внутреннего рынка Молдавии и Валахии: оба княжества экспортировали одни и те же товары и между собой не имели никаких рыночных связей. На усилении непосредственных связей крестьянского хозяйства с внутренним рынком благоприятно сказывалось и то, что Дунайские княжества не знали известной многим странам средневековой Европы политики государственного или вотчинного ограничения крестьянской торговли на рынке. Огромный рост денежных податей периода османского ига гнал крестьян на ближайшие рынки и ярмарки. Однако полуаграрный характер городов Валахии и Молдавии ограничивал сбыт продукции кресть
470
Глава 24. Крестьянство в Б алкано-Карпатских землях в XV—XVI вв.
янского хозяйства (также как и возможность отходничества), консервируя натурально-хозяйственную замкнутость крестьянского двора. Усиливающееся владычество Османской империи, выкачивавшей из Дунайских княжеств значительные материальные, в том числе денежные ресурсы, способствовало сохранению традиционных форм хозяйства (Lehr, 1960, р. 223-306; ИНХ, 1976, с. 185-190; 202-250).
К XV в. в Дунайских княжествах сложились две основные категории зависимого сельского населения: крестьяне, жившие по так называемому «волошскому праву» на частновладельческих или государственных землях, и зависимые люди, жившие по «холопскому» (пли «татарскому») праву.
Положение последней группы было наиболее тяжелым. Холопами становились иноплеменники: в обоих княжествах цыгане, а в Молдавии п татары. Холопы, число которых в отдельных вотчинах составляло несколько десятков (а иногда и несколько сот) душ, использовались в качестве рабочей силы в поместье, домашних слуг или ремесленников. Они могли иметь движимое имущество и содержать скот и должны были нести повышенные повинности по сравнению с крестьянами, жившими по волошскому праву. Холопы-цыгане уже в XV в. находились в состоянии крайней степени несвободы. Они считались собственностью своих господ, которые, хотя и не имели права лишить их жизни, могли наказывать, передавать по наследству, продавать, завещать, дарить, обменивать п отдавать в приданое отдельно или вместе с членами их семей. Холопы-цыгане не могли быть свидетелями или же вступать в брак с крестьянами, жившими по волошскому праву. За убийство холопа судебный штраф не взыскивался, следовала лишь компенсация его владельцу (Grigoras, 1967, р. 31—79).
Основная масса зависимых крестьян жила по волошскому праву, их эксплуатация в вотчине осуществлялась главным образом на основе взимания натуральной ренты, состоявшей в Молдавии XV—XVI вв. из «дижмы» — десятины (со всех зерновых, луговых, огородных п садовых культур, а также бортей и рыбных ловлей). В отличие от Молдавии, в Валашском княжестве брался еще иногда и сеньориальный пастбищный побор — «хотарщина» — с овец и свиней. В Молдавии за пользование сельскими пастбищами выполнялась отработочная рента. Но барщинные повинности в обоих княжествах были очень невелики (два—шесть дней в году) и включали работы по сенокосу, извозу, на мельницах и на барском дворе. Среди бапалитетов ведущую роль играл мельничный. Денежные платежи крестьян землевладельцам были незначительными (в пределах 7 %).
Большую часть денежных средств крестьян забирали государственные повинности. Ими облагалась ведущая отрасль крестьянского хозяйства — животноводство (особенно в Молдавии, где в отличие от Валахии господарская десятина с зерна не бралась). Существенную роль в княжествах играли различные отработочные повинности частновладельческих крестьян на господарей, обозначавшиеся византийским термином «ангерия». Среди этих повинностей источники упоминают: работы в крепостях и посадах, на господарских виноградниках, во дворах, на прудах, мельницах, сенокосах, извоз, «помощь» в перегоне скота и содержании господарских коней, заготовка дров, сторожевая повинность и др. Со второй половины XVI в. государственные повинности крестьян в княжествах начинают быстро расти в связи с платежами Османской империи (Mioc et al., 1960, р. 221-241; Советов, 1980, с. 30-189, 197-200).
471
III. Второй этап развитого феодализма
Кроме того, частновладельческие и господарские крестьяне (по одному от каждого двора) должны были участвовать в большом господарском войске. Наличие у крестьян оружия и навыков в пользовании им существенно ограничивало возможность роста частновладельческих вотчин. Поэтому частновладельческие повинности, и особенно барщина, в Дунайских княжествах XV — середины XVI в. были намного ниже, чем в ряде окружающих феодальных государств (Польше, Венгрии и др.). Более слабым до середины XVI в. был и процесс закрепощения крестьян. В XV в. нет известий о запрещении крестьянского выхода и возврате беглых. Лишь в конце XV в. в Валахии сложился обычай, согласно которому за выход пли даже вывоз крестьян необходимо было уплатить землевладельцу определенную плату — «кыблу» (позже «галяту»). В Молдавии выход ограничивался лишь обязанностью расчета по текущей ренте и долгам с землевладельцем (Panaitescu, 1956, р. 63—79; Советов, 1962, с. 3—18).
Правовое положение крестьян в Валахии и Молдавии не было идентично. В отличие от Молдавии, некоторая часть светских и церковных вотчин Валахии имела податной и судебный иммунитет. В Молдавии такими иммунитетами обладала только церковная вотчина. Монастырской вотчине Молдавии, сформировавшейся в конце XIV—XV в. преимущественно за счет дарений «окняженных» земель, передавались вместе с крестьянами-тяглецами как право взыскания сеньориальной ренты («урик со всем доходом»), так п государственные повинности (за исключением военной обязанности) и судебные штрафы в рамках юрисдикции по «великим винам» (исключая измены). Но здесь проживало не более 16% частновладельческих крестьян.
В пределах светских вотчин, в которых была сосредоточена основная масса частновладельческих крестьян, взыскание податей п суд над крестьянами, особенно в Молдавии, осуществляло непосредственно государство и его служилые людп. Относительная слабость аппарата сеньориального господства в светской вотчппе обусловливала вмешательство государства во внутренние отношения вотчинника и крестьян. Отсюда сильные узы зависимости крестьян от государства при замедленных темпах прикрепления крестьян к лпчностп п владениям отдельных феодалов-вотчинников.
Дальнейшее развитие феодальных отношений вглубь ограничивалось структурой феодальной собственности, ее высокой концентрацией, особенно в Молдавии, где число обеспеченных землей военно-служилых людей не превышало 2 тыс. человек. Однако со второй половины XV в. положение изменяется. За счет раздробления крупных вотчин число феодальных землевладельцев выросло за XVI в. почтп в 5 раз, что привело к массовому формированию военно-служплого сословия: в Молдавии «кур-тян» (дословно дворян) и «немешеп» (венгр, «знатный»), а в Валахип «роший» — и к отстранению зависимых крестьян от военного дела.
В результате этого, а также вследствие некоторого развития барского хозяйства в связи с его приспособлением к более развитым товарно-денежным отношениям, происходит рост частновладельческой эксплуатации, в том числе рост барщинных повинностей основной массы зависимых крестьян с 2—6 дней в году до 12. Эта нерегулярная барщина обеспечивала потребности вотчинного хозяйства в корме для скота (сенокошение) и извозе (сена и вина). Одновременно выделяется небольшая группа крестьян в вотчине (менее 10% их общего числа), которые, бу-
472
Глава 24. Крестьянство в Балкано-Карпатских землях в XV —XVI вв.
дуч.и освобождены от всех других повинностей, в первую очередь государственных, выполняли обширную регулярную барщину — 100 дней в году п более. Их труд использовался в наиболее развитых, товарных отраслях вотчинного хозяйства — животноводстве и виноградарстве (Советов, 1972, с. 74-106, 225-349; ИМ, 1982, с. 61-62, 92-95). В то же время феодалы захватывают часть общинных угодий, в том числе леса, пастбища, сенокосы, воды. Комплекс этих земель получил название «бранище». Часть бранищ использовалась в господском хозяйстве, часть же сдавалась в своеобразную феодальную аренду крестьянам, вследствие чего выпас скота, раньше не облагавшийся, становится в пределах бра-нища облагаемым (DRHB, 1966, I, р. 415—416; Советов, 1980, с. 53—66).
В 80—90-х годах XVI в. зависимые частновладельческие и господарские крестьяне теряют право перехода и становятся крепкими своим господам-землевладельцам. Прикрепление крестьян оформляется государственными переписями населения. Первая такая перепись была проведена в Молдавии в 1590—1591 гг. В княжестве Валахия отмена права перехода в общегосударственном масштабе была первоначально осуществлена в результате так называемого «прикрепления» господаря Михаила Храброго (после 1595 г.).
С конца XVI в. для обозначения крепостных крестьян вводятся термины «вечин» в Молдавии и «румын» в Валахии. К положению основной массы крепостных крестьян — вечин и румын — приближался и статус небольшой категории крестьян — «послушников», находившихся в личнонаследственной зависимости от церковных феодалов. В начале XVII в. в обоих княжествах устанавливаются сроки исковой давности на крепостных. Это привело к появлению небольшой категории «латурашей». т. е. крестьян, осевших на новых землях, но не успевших еще попасть в разряд вечин или румын (Panaitescu, 1956, р. 95: Stefanescu, 1960, р. 96-98; Мохов, 1964, с. 245-265; ИМ, 1982, с. 96-97).
Этот процесс закрепощения крестьян в Дунайских княжествах ускорился в результате того, что феодальное государство было заинтересовано в обеспечении систематического несения быстро растущих государственных повинностей. Этим обеспечивались все возраставшие платежи Османской империи. Поэтому государство с конца XVI в. решительно вмешивается в процесс закрепощения и прикрепления зависимых крестьян к тем селам, где они сидели и несли государственное тягло. В дальнейшем вмешательство государства в жизнь вотчины и ее отношения с крестьянами все время усиливается по мере роста османского владычества в Дунайских княжествах.
Во второй половине XVI в. в связи с усилением феодальной эксплуатации и закрепощением крестьян происходит обострение классовой борьбы в валашской и молдавской деревне. Как и на Балканах периода турецкого владычества, в XVI в. возникает гайдуцкое движение. Крестьянские восстания теперь впервые охватывают одновременно большую часть территории княжеств. Для их подавления привлекаются не только господарские войска, но иногда и турецкие и татарские отряды (восстания 1563, 1566, 1581, 1591 гг. в Молдавии; 1617—1618, 1629—1632 гг. г Валахии). Некоторые из этих крестьянских восстаний проходили вначале под лозунгом «доброго господаря»; во главе нередко становились чожди, именовавшие себя господарями. Но постепенно, по мере того как г сподарь превращался в ставленника турецкого султана и на престол попадают выходцы из Османской империи, восстания крестьян теряют
473
III. Второй этап развитого феодализма
такую окраску и все больше направляются против различных форм феодально-государственной эксплуатации (IR, vol. II, 1962, р. 856— 861; Мохов, 1964, с. 145-153, 265-278; ИМ, 1982, с. 98-100).
*
В XV—XVI вв. османское завоевание и создание Османской пмперпп наложили глубокий отпечаток на всю историю крестьянства балканских стран и дунайских княжеств (в том числе и там, где удалось избежать прямого подчинения османской власти). Спонтанное развитие феодального строя было искусственно прервано. Формы феодальной эксплуатацпп крестьянства пережили существенную ломку. Рост частновладельческой вотчины был приостановлен. Решающее значение сохранили государственно-централизованные формы обложения. Иноземное завоевание нанесло производительным силам деревни огромный урон. Рост городов п товарно-денежных отношений не смог оказать здесь того преобразующего воздействия на развитие деревни, которое было характерно, например, для западноевропейских регионов.
IV. Крестьянство в системе зрелого феодального общества
ГЛАВА 25
КРЕСТЬЯНСКАЯ ОБЩИНА
1.	Общая характеристика
Роль общины в период развитого феодализма была исключительно велика. При мелком производстве община в той или иной форме являлась естественным и неотъемлемым дополнением парцеллярного, индивидуального хозяйства крестьянина, которое не могло существовать без наличия общинных угодий, «...не пользуясь общинными угодьями,—писал Ф. Энгельс,— мелкий крестьянин не может содержать скота, не содержа скота, он не имеет удобрений, без удобрений невозможно рациональное земледелие» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 19, с. 343).
Община существовала повсеместно в течение всего развитого феодализма. Более того, именно на первом его этапе она не только оформилась как административно-правовой институт, но и достигла значительной самостоятельности как самоуправляющаяся и независимая ассоциация, обладающая определенными судебными полномочиями, право?! раскладки и сбора налогов (в том числе и в свою пользу) и оказывающая немалое воздействие на весь цикл сельскохозяйственных работ в пределах общины.
Присущий сельской общине в средние века дуализм общинной (прежде всего на угодья) и частной (на дом и двор, на пахотные участки, нередко на луг, сад, огород) собственности (или владения) являлся, с одной стороны, источником ее жизненной силы, придававшим прочность ее устоям, а с другой — «элементом, разлагающим экономическое и социальное равенство» в общине, саму общинную форму хозяйствования (см.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 19, с. 404).
На втором этапе развитого феодализма тенденции к хозяйственной регламентации и уравнительности, свойственные общине как коллективу, все более наталкивались на сопротивление отдельных общинников, в первую очередь зажиточной верхушки. Эти столкновения интересов общины и ее отдельных членов усиливались в связи с возрастающим обособлением частновладельческих хозяйств, имущественной и социально:! поляризацией населения общины.
Сельская община начала терять свое экономическое значение в процессе интенсивного развития простого товарного производства, углублявшегося имущественного неравенства общинников и сокращения фонда общинных земель (присваиваемых зажиточной верхушкой или «сторонними» общине торгово-ремесленными слоями города, дворянством, церковью). «Марка,— отмечал Энгельс,— экономически ... устарела, потеряв жизнеспособность в качестве формы земледельческого производства, фактически лишь с тех пор, как гигантский прогресс сельского хозяйства за последние сто лет превратил земледелие в науку и привел к появлению совершенно новых форм производства» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 19, с. 337).
На разных этапах развития феодального строя в Европе в различны?; странах и регионах мы встречаемся с разнообразными формами общинного устройства — начиная от общины, сохраняющей остатки кровнородственной общности до федерации сельских коммун, объединявшей несколько десятков деревень. В Европе периода развитого феодализма наиболее типичной формой общины была соседская. Она представляла собой
476
Глава 25. Крестьянская община
производственный коллектив соседей (среди которых могли быть н родственники), имевших в общем владении леса, пастбища, пустоши, болота, пруды и другие необрабатываемые пространства; все эти угодья общинники использовали совместно или раздельно, выделяя отдельным домохозяйствам их доли на тот или иной период времени, а позднее — в XIV—XV вв.—все чаще сдавая их в держания или аренду; в компетенцию общины входило регулирование порядка эксплуатации угодий ее членами.
Что касается пахотных земель и лугов, то они находятся в индивидуальном владении членов соседской общины. Переделов пашни п луга мы, как правило, не наблюдаем. Однако соседская община могла обладать известными прерогативами по отношению и к этим землям. Они выражались в установлении принудительного севооборота и системы открытых полей на чересполосно расположенных участках пашни и луга, а также во введении принудительного выпаса скота по жнивью п пару (на лугах — после осеннего сенокоса) на участках, принадлежащих отдельным членам общины. Порою общинные магистраты стремились активно влиять на сделки общинников с принадлежавшей им землей (продажей, сдачей в аренду, дарениями), следили за тем, чтобы участки пашни и луга использовались по прямому назначению.
Сельская община являлась и фискальной ячейкой, обеспечивавшей исполнение повинностей в пользу сеньора — феодала, города или государства и их раскладку среди общинников.
Административная организация и степень самостоятельности общины по отношению к сеньору были многообразными. Но даже при наибольшем подчинении землевладельцу сельская община имела в период развитого феодализма своих должностных лиц, которые следили за порядком использования общинных угодий, уплатой взносов п исполнением повинностей членами общины.
Сельская община нередко оказывалась в подчинении феодальной вотчины, существуя «под господской опекой» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 19, с. 338). Приобретая пахотные земли н луга на территории общины, землевладелец приобретал тем самым и соответствующие права на альменду, первоначально равные с другими общинниками. В дальнейшем однако феодалы развертывают наступление на общинные земли и пытаются лишить общину ее административных и судебных прав. Подобные попытки продолжались на всем протяжении развитого феодализма и вызывали отчаянное сопротивление общины. Ее роль как организующей силы в массовой борьбе крестьянства с сеньорами была весьма велика.
Повышение социального и юридического статуса крестьянства, освобождение его от наиболее суровых форм лично-наследственной зависимости, фиксация крестьянских повинностей, самая возможность владения и пользования общинными угодьями — все это в немалой степени было достигнуто благодаря организованному сопротивлению крестьянства, объединенного в сельские общины. По выражению Маркса община давала крестьянам «локальную сплоченность и средство сопротивления» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 21, с. 155). Свидетельства организованного сопротивления крестьянских общин имеются в источниках повсеместно. Они решительно опровергают тезис сторонников Марковой теории о «социальной гармонии» вотчины и общины.
Сложные и неоднозначные отношения сложились у сельских общпн с городами: на первом этапе развитого феодализма, когда города вели
477
IV. Крестьянство в развитом феодальном обществе
борьбу с феодалами, добиваясь автономии и самоуправления, они нередко поддерживали крестьян в их тяжбах и насильственных действиях против общего противника, препятствовавшего не в меньшей степени и укреплению крестьянской общины как экономически и административно самоуправляющейся ассоциации. Вместе с тем городские коммуны, в свою очередь, стремились подчинить себе крестьянские общины. И в ряде регионов в конце первого этапа развитого феодализма и особенно на втором его этапе феодального сеньора сменял в общине город.
Не меньшим разнообразием отличались отношения сельской общины с государственной властью, особенно в связи с тем, что в разных странах государственные повинности и роль общин в их исполнении имели в течение рассматриваемого периода не одинаковое значение.
Хотя основной формой крестьянской ассоциации в рассматриваемое время была соседская община, в течение всего периода зрелого феодализма и особенно на первом его этапе сохранялась и большесемейная (домовая, дворовая) община. Возникшая из неразделенных малых семей п входившая в состав соседской общины, она обнаружила немалую устойчивость и приспособляемость к новым экономическим и социальным условиям. Домовая (большесемейная) община включала в свой состав родителей и их взрослых детей (женатых или неженатых), внуков, а подчас даже дядьев с племянниками, нераздельно владевших недвижимостью и совместно ведущих хозяйство. При отчуждении недвижимости требовалось согласие всех членов большой семьи. Нередко отец и взрослые женатые сыновья совместно владели либеллярными, колонатными и иными держаниями, наследовали их вплоть до «третьего колена». Довольно длительному сохранению большесемейных связей в ряде регионов способствовали особенности географического порядка — трудность обработки почв в горах, предгорьях и на холмах, и вообще наличие значительного количества земель, для обработки которых было недостаточно рабочих рук малой семьи, а также особенности налогообложения (фискальной единицей весьма часто был весь коллектив «двора», «дыма», «очага»); крестьяне, естественно, стремились избежать раскладки налогов на каждую малую семью \ Одновременно существовал и некий промежуточный вариант крестьянской ассоциации, как бы переходный между домовой и соседской общиной. Имеем в виду сообщество крестьян-родственников с неродственниками-соседями. Яркий пример — итальянская консортерия (consorteria). Такие сообщества крестьян-родственников и соседей могли, например, заключать договор о совместном держании или аренде какого-нибудь земельного участка или же приобретать этот участок в совместную собственность. При этом каждая малая семья кон-
1 Свидетельства о сохранении домовой общины мы встречаем в Испании, где она называлась hermandad, в Италии (кондома), в Византии. Особенно широкое распространение домовая община получила на Балканах (задруга), где она сохранялась даже в XIX в., что в немалой степени было обусловлено природными и экономико-социальными условиями: трудностью раскорчевки лесов и обработки каменистых почв в горах и предгорьях, необходимостью разделения труда (земледельческого и скотоводческого) в сравнительно многочисленной семье, а также потребностью в социальной защите в годы междоусобиц и османского завоевания. Родственное начало (необходимость разрешения родственников и право их на предпочтительную покупку недвижимости и т. и.) преобладало или занимало большое место и в таких южнославянских общинных организациях, как парентела (союз «ближних») или «братство». объединявших деревню или ее часть, подчас группу жителей разных деревень, владевших общими угодьями, контролировавших использование наследственной земли (племешципы пли баштины), объединенных общим именем пли идеей происхождения от общего предка (Фрейденберг, 1972, с. 188—191).
478
Глава 25. Крестьянская община
сортов фактически самостоятельно распоряжалась «своей долей», вплоть до ее продажи, но с сохранением права предпочтительной покупки другими консортами (Kotelnikova, 1975; Toubert, 1960; Marongiu, 1944; Корсунский, 1976, с. 58—60; 1972, с. 193—195; Абрамсон, 1972; 1969; Лучицкий, 1883; Алаев, 1977, с. 109—110).
Переходя к характеристике крестьянской общины в разных странах и регионах Европы, мы постараемся сгруппировать их в зависимости от формы преобладавшего общинного устройства. Сами эти формы общины мы будем типологизировать с учетом развитости в них функций регулирования сельскохозяйственного производства, полптпко-администратпв-ной самостоятельности, а также связей общинной организации с государством. Рассматривая эти разные формы общины, мы проследим их взаимосвязь с особенностями природных условий области, ее агрикультурой, спецификой сеньории и города.
2.	Германская община
Специфика хозяйственных и административных прав германской общины на первом этапе развитого феодализма во многом определялась замедленным развитием феодализма в Германии по сравнению с другими западноевропейскими странами; здесь вплоть до конца XI в. сохранилось немалое число свободных крестьян, не втянутых (или втянутых лишь частично) в орбиту феодальной вотчины (Неусыхин, 1964, с. 17—44; Мпльская, 1975, с. 61—70); среди этих крестьян была распространена община-марка 2.
Как хозяйственная организация германская община перпода развитого феодализма обладала широкими правами. Жптелп деревни являлись полноправными владельцами двора (с расположенными на нем постройками) и сада (огорода); двор и сад огораживались. Участки общинной земли (преимущественно пастбища) с весны до осени находились в пользовании отдельных общинников, в остальное время — в распоряжении всей деревенской общины. Запрещалось огораживать отдельные участки пастбищ. На пахотные участки общинников распространялась система принудительного севооборота.
С XIV в. рост плотности населения приводил к тому, что площадь садов (огородов) увеличивалась, подчас под сад с согласия всех жителей деревни, которым вотчинник передавал свое право банна, отводплпсь участки пашни, изымавшейся из системы севооборота в деревне. Часть земель, не будучи огороженными, являлась владениями по особому праву, переходного характера от коллективного к индивидуальному. Эти земли, отводимые обычно под коноплю, лен и другие культуры, изымались (полностью или частично) из общинного пользования и служили определенным подспорьем в хозяйстве деревенского жителя, стесненного рамками трехпольного хозяйства и принудительного севооборота. Феодал обладал верховной собственностью над пахотной землей и угодьями общины. В компетенцию общин входило назначение третейских судей и наблюдателей в нередких тяжбах между вотчинником и общиной, различными деревенскими общинами, между общиной и ее отдельными членами.
С ХШ в. возрастает число записей обычного права, в составлении
2 Эволюцию германской общины-марки блестяще проследили в своих работах К. Маркс и Ф. Энгельс (см.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 19, с 32"—345 -100-421).
479
IV. Крестьянство в развитом феодальном обществе
которых активно участвовали жители деревни. В этих записях определялись границы земель п права вотчинника и крестьян. Тяжбы между общинниками (прежде всего относительно пользования альмендой) со временем перешли из графского суда в суд вотчинника, а затем в судебное собрание деревенской общины.
Тяжбы между деревенскими сообществами, а позднее — между господином и деревней, рассматривались в особой судебной инстанции, состоявшей из трех-семи судей во главе с председателем (шультгейсом пли фогтом), назначавшимися (пли чаще утверждавшимися) господином или избиравшимися тяжущимися сторонами (Bader, 1962, 1973; Мильская. 1977, с. 306—321; Ковалевский, 1900, II, с. 158—237).
В общем, германская община в первый период развитого феодализма обладала относительно широкими хозяйственными функциями (в рамках подчинения феодалу — верховному собственнику земли). В то же время ее административно-правовая компетенция была ограничена политикоадминистративным и судебным верховенством феодального сеньора, особенно в части высшей юрисдикции.
Сеньориальная реакция в германских землях, начавшаяся с конца XIV в., самым непосредственным образом затронула общину и ее хозяйственную основу — общинные угодья. Порой при записи общинных уставов, проводившейся под наблюдением феодалов, последние узаконивали невыгодные для крестьян нововведения в практике эксплуатации общинных угодий, расширение крестьянских повинностей, представляя их как решения самих общин.
Захваты феодалами общинных пастбищ, лугов и лесов в XIV и особенно в XV—XVI вв. были частым явлением, что подрывало крестьянское скотоводство, усиливало имущественную и социальную дифференциацию крестьянства. Функции крестьянских общин в регулировании общинных угодий сокращались, им приходилось арендовать эти земли. Не случайно среди крестьянских жалоб времен Крестьянской войны (особенно верхнешвабских деревень) большое место занимают протесты против захватов сеньорами лесных пастбищ.
Наступление феодалов на общинные угодья находилось в определенной связи с выгодной рыночной конъюнктурой для продажи ремесленноторговому населению растущих городов продуктов животноводства. Феодалы продавали захваченные у крестьянских общин леса. С целью расширения продажи леса феодалы предпринимали меры для замены лиственных пород лесов хвойными — более ценными, что сильно подрывало возможности крестьянского разведения свиней. Крестьяне этому всячески сопротивлялись.
Общины следили за тем, чтобы пастбища в дубовых и буковых лесах использовались только после созревания плодов, запрещали выгонять туда свиней в летнее время, охраняли леса от овец и коз. В зависимости от размеров хозяйства общины принимали решения о максимальном количестве свиней, которое мог выгонять на лесные пастбища каждый домохозяин (богатому пли зажиточному крестьянину предоставлялось «полное право», бедняку — «половинное»). Тот, у кого свиней было меньше установленного для его хозяйства «максимума», мог продавать свое право односельчанину, количество свиней которого превышало положенное число. Тем самым это постановление способствовало как росту состоятельности зажиточных общинников, так и развитию имущественного неравенства в общине. Феодалы же при этом стремились не допускать какого-либо ограничения для выпаса своих стад в общинном лесу.
480
Глава 25. Крестьянская община
Одновременно расширялось барское овцеводство — также с коммерческими целями — на пастбищах, захваченных у тех же крестьянских общин. Наиболее полно борьбу крестьян против наступления феодалов на общинные пастбища с целью превращения их в загоны для овец отразили документы, возникшие накануне п во время Великой Крестьянской войны в Саксонии, Тюрингии и других местах. Конец XV — начало XVI в. характеризовались наибольшим развитием крупного феодального овцеводства в Саксонии, Тюрингии, Баварии, Франконии и др. областях (Смирин, 1952; Майер, 1967, с. 71-111; 1956, с. 211-216).
Деревенские общины возникали и на вновь освоенных и колонизованных землях, хотя их хозяйственные и административные права оказались здесь более урезанными. Эти общины были подчинены светским или церковным феодалам, либо территориальному князю. На формирование здесь общинных объединений, включавших обычно в свой состав небольшие деревни или хутора, оказали влияние как славянская, так и среднеэльбская община X—XI вв. Во главе общины здесь стояли старосты, исполнявшие административные и низшие судебные функции под контролем вотчинника и при участии выборных лиц от деревни. За службу староста получал земельный участок, свободный от чинша, мельницу, корчму, рыбные ловли и другие угодья, шестую или седьмую часть чинша с крестьянских хозяйств, за сбор которого отвечала община, треть всех судебных штрафов. Сходные черты имела организация ряда польских и чешских крестьянских общин (История Польши, 1956, 1, .. 86; История Чехословакии, 1956, 1, с. 76; Мильская, 1975, с. 63—64).
3.	Английская община
Два типа английской сельской общины во многом обусловливались географическими особенностями двух частей страны. В Восточной и Центральной Англии сочетались звхмледелие и скотоводство при перевесе земледелия. Там община имела много сходства с германской общиной Мы встречаемся с чересполосицей пахотных наделов и «открытыми полями». Общинные луга делились между дворами по жребию (обычно жегодно).
В Северо-Западной Англии, где, как и в предгорьях и горных "анонах Центральной Италии пли Центральной Франции и Испании ~ еобладало скотоводство, пахотные наделы примыкали к каждому дво-усадьба огораживалась, здесь не было чересполосицы и системы от-•ытых полей. Селения хуторского типа располагались обособленно и на л "вольно далеком расстоянии друг от друга.
Число голов скота, который члены общины (в том числе и лорд) гли содержать на общинном пастбище, обычно было пропорционально личине пахотных наделов, принадлежавших общинникам. Иногда аждый держатель мог высылать на пастбище столько скота, сколько он ыл в состоянии прокормить зимой. Как правило, общинными угодьями : льзовались как свободные, так и вилланы. Все общинные угодья (кро-- лугов) находились круглый год в нераздельном пользовании. Луга же бычно использовались раздельно, хотя порой имели место их переде-
- раз в несколько лет. Но и луга после 1 августа (очевидно, после са) поступали в общее пользование под выгон. Номинальным собст-нпком общинных угодий в маноре считался лорд. Однако общинные тзва принадлежали не манору, а вилле, которая часто не совпадала с ором. Сплошь и рядом (особенно в Северо-Восточной Англии) об-
« Пгтория крестьянства в Европе, т. 2 дО1
IV. Крестьянство в развитом феодальном обществе щинными правами в том или ином лесу, на пустоши, на болотных землях пользовались жители трех, пяти, восьми и более селений, принадлежащих различным лордам. Специальные старосты, которым должны были подчиняться не только держатели, но и лорды, наблюдали за соблюдением обычая.
В лесах и пустошах часть общинных земель могла быть отдана во временное пользование, в том числе и под пашню, отдельным общинникам, а затем снова поступить в общинный фонд и использоваться как выгон. Временная запашка особенно часто практиковалась в малонаселенных районах с бедными почвами. По мере сокращения общинных угодий обостряется борьба за них между лордами и держателями. В XII в. почти везде началось уточнение границ и раздел пустошей между манорами. Наступление феодалов на общинные права началось со взимания платежей за выпас скота. Лорды стремились также изменить порядок пользования общинными угодьями, исключив по своему произволу часть лиц, которые прежде имели на это право. Порой скот вилланов допускался на общинное пастбище лишь после того, как туда был выпущен скот лорда, иногда на выделенное пастбище лорда допускался скот отдельных держателей за дополнительную плату. Вместе с правом па альменду лорды узурпировали в ХШ в. право заимки (теперь на это требовалось разрешение королевской власти или лорда за дополнительную плату). И, наконец, завершали захват лордами общинных прав огораживание и изъятие общинных земель из общего пользования В XII—ХШ вв. обычным явлением были «мирные» соглашения между' лордом и его держателями или лордом и держателями соседних маноров, в результате которых общинники отказывались от прав на общинные угодья, получая за это компенсацию. Однако в судебных протоколах и Сотенных свитках конца XIII в. мы находим свидетельства и о другом пути огораживаний — насильственном. Огороженные общинные земли использовались как для устройства парков, мест для охоты, так и во все более возрастающем масштабе для пастбищ. В большинстве случаев это было самым прямым образом связано с расширением коммерческогс овцеводства и ростом экспорта шерсти. Наибольшее распространение ранние огораживания получили в северо-восточных графствах.
Мертонский статут 1236 г. придал огораживаниям видимость законности. Как и позднее второй Уестминстерский статут (1285 г.) он признавал действия лорда законными, если тот оставлял свободным держателям достаточно земли под пастбище. Впрочем, доказать обратное должна была сама община. Королевский суд почти всегда — в 80% дел — выноси.-: решение в пользу лорда. За сопротивление же огораживаниям устанавливалась ответственность всех жителей соседних селений. Тем не менее борьба крестьян против огораживаний была повсеместной.
В XIV—XV вв. в ряде районов Англии процесс огораживаний охватил немалые по площади земли, причем к общинным угодьям все больше присоединялись домениальные земли лордов, разбросанные чересполосно в общинных полях. Теперь общинники лишались права выпаса на этих землях, а сами земли изымались из системы принудительного севооборота в общине, что давало лордам возможность вести на них хозяйство по своему усмотрению.
Ограничение этих прав общины есть выражение того факта, что ее роль как хозяйственной организации неуклонно уменьшается. Вследствие быстро усиливающейся имущественной поляризации крестьян община постепенно разлагается. Соответственно происходит и дальнейшее ослабле-
482
Глава 25. Крестьянская община
ние административно-правовых функций общины (Авдеева, 1955, с. 123—150; 1973, гл. VI; Барг, 1962; Косминский, 1947; Виноградов, 1911, с. 311-321; Гутнова, 1984).
4.	Французская община
По типу хозяйственной организации община Северной и Восточной Франции была близка к германской общине, но по объему своих административных и юридических полномочий значительно превзошла ее. Однако, как и в Англии, общины на территории различных областей Франции в немалой степени отличались друг от друга. Прежде всего, это было связано с неодинаковым типом хозяйства отдельных областей, но не только с ним. Имели большое значение специфика процесса освобождения крестьянства, а также своеобразие городского развития. Наиболее распространенным во Франции был тот тип общины, с которым мы встречаемся в Парижском бассейне, районе с преимущественно зерновым хозяйством, высоким плодородием почвы и большой плотностью населения. На длинных неогороженных чересполосных полях господствовали трехполье с принудительным севооборотом п выпасом по пару, стерне и на частновладельческих лугах после первого укоса. Общпна регламентировала использование общинных угодий, назначала обязательные для всей общины сроки сева, сенокоса, жатвы и сбора винограда. В горных же районах Центральной Франции, Пиренеях, Арденнах, Вогезах и Альпах, где преобладало скотоводство и пашни были огорожены, община регулировала пользование общинными пастбищами. В долинах нередко возникали конфедерации общин, которые обладали широкими правами самоуправления. В Южной Франции с ее поликультурным типом хозяйства и двухпольем небольшие поля и луга не подчинялись принудительному севообороту. Однако принудительный выпас здесь существовал — на лугах после первого укоса и на пашне — после жатвы.
Общины Северной и Центральной Франции и Фландрии конституировались в XII—XIII вв. в процессе освобождения значительных групп крестьян от лично-наследственных и ряда других повинностей. Они имели довольно широкую административно-правовую автономию.
Особенностью освободительных актов в Северной Франции было освобождение, как правило, не отдельных лиц, а целых общин. Причем освобождению подлежали не только лично-наследственные сервы, но и крестьяне других юридических категорий. Приобретение общиной улучшенного правового статуса изменяло положение всех ее членов. Объем шлучаемых привилегий был различным: освобождение всех жителей от лэнморта, шеважа, формарьяжа, произвольной тальи, либо их фиксация и перевод в денежную форму; укрепление владельческих прав крестьян на лх держание: свобода завещания, заклада, продажи и покупки и т. д., уничтожение лично-наследственного статуса сервов.
Высшим типом общины в Северной Франции и Рейнской Германии 'ылп сельские коммуны, пользовавшиеся автономией в административной л правовой сфере и значительной хозяйственной независимостью от шньора (хотя последний обычно и сохранял политическое верховенство л высшие юрисдикционные права). Статус сельских коммун был зафик-шрован в хартиях, в которых содержался подробный перечень как их прав по отношению к своим членам, так и к окрестным сеньорам. Не-т ?лко борьба за коммуну длилась в деревне в течение десятилетий, крестьяне могли провозгласить коммуну и без согласия сеньора, о чем
483
16*
IV. Крестьянство в развитом феодальном обществе
свидетельствуют отдельные хартии, в которых крестьянам запрещалось требовать и создавать коммуну «без разрешения» церкви или светского сеньора. В результате провозглашения коммуны крестьяне приобретали права на избрание скабинов, эшевенов, лесничих и др. Выборные лица участвовали в раскладке и сборе феодальных рент, охраняли посевы, леса, виноградники, выявляли нарушителей и облагали их штрафом совместно со служащими сеньора, заботились о поддержании общественного порядка, помогали сеньориальной администрации в суде и т. п. Однако их функции были ограничены, сеньоры не стремились укреплять или расширять крестьянское самоуправление.
Нередко города-коммуны поддерживали борьбу общин за свое освобождение от власти феодальных сеньоров, добивались включения новых земель в их округу (банлье), где предоставляли крестьянам городские привилегии, право пользования лесами и водами (но одновременно требовали выполнения этими крестьянами ряда повинностей и налогов, которыми были обязаны горожане).
Однако сельские коммуны не являлись наиболее распространенным типом крестьянской общины в Северной Франции. Большая часть общин пользовалась ограниченными правами самоуправления в судебно-административной области. Одной из важных обязанностей общинников была круговая порука — коллективная ответственность за своевременное исполнение феодальных повинностей каждым крестьянином. Весьма значительной была роль общины в расчистках новых земель. Общинные угодья — леса, луга и воды — как правило, были неподеленными. Условия их пользования устанавливались по общему соглашению, нередко — пропорционально площади земельных держаний. При этом обычно плата за общинные угодья взималась обладавшим на них правом верховной собственности сеньором. Община как коллектив и юридическое лицо могла передавать угодья в держание на сторону, дарить и продавать.
На общинных собраниях уже в XII—XIII и особенно в XIV в. ведущая роль принадлежала зажиточным общинникам. Поденщики, не имевшие собственного дома, общинными правами не пользовались. В XIV в. зажиточные общинники еще более расширили свои хозяйственные привилегии, в частности, они могли посылать в общинное стадо больше голов скота, чем другие жители деревни, а обедневшие крестьяне порой продавали свое право на пастьбу другим членам общины. Борьба крестьян с сеньорами из-за угодий происходила на всем протяжении XII— XIV вв., но особенно обострилась она с середины ХШ в. с ростом товарного животноводства на домене и соответственно с возрастанием потребности сеньоров в новых пастбищах.
В Южной Франции общины также обладали довольно широкой автономией и немалой самостоятельностью. Избранные общим собранием общины — ассамблеей, должностные лица по соглашению с сеньором определяли права ассоциации (Люблинская, 1975, с. 116—128; Бессмертный. 1969, с. 166—178; Конокотин, 1957, с. 123—139; Блок, 1957; Fourquin. 1975, р. 486-489).
5.	Итальянская община
В период развитого феодализма сильное воздействие на хозяйственную организацию, социальный строй и административно-правовые функции общины оказал город. Это влияние особенно значительным было в Средиземноморье и прежде всего в Италии, для которой, как известно, было
484
Глава 25. Крестьянская община
характерно в средние века подчинение городом деревни не только в экономическом, но и политическом плане (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 25, ч. II, с. 365).
Крестьянские общины как административно-политические и правовые ассоциации достигли в Италии (прежде всего в Северной и Средней) наивысшего расцвета, большая часть их приобрела статус сельских коммун. Они достигли широкой административной автономии, выбирая собственных должностных лиц и издавая собственное законодательство — статуты или хартии. Немалую роль в экономике сельских коммун играли ремесло и торговля (хотя главным оставалось сельскохозяйственное производство), ремесленники и торговцы подчас занимали руководящие посты в администрации. Да и по внешнему виду иногда трудно было провести грань между этими полугородскими поселениями и селениями чисто деревенского типа, так как и те и другие большей частью представляли собой окруженные стенами и башнями castelli.
Конституирование сельских коммун в Северной и Средней Италии и конце XI—XII вв. происходило в условиях их непрекращающейся борьбы с феодальными сеньорами, посягавшими на общинные угодья, стремившимися обложить дополнительными поборами и повинностями крестьян-общинников. В этой борьбе города не раз принимали сторону сельской общины. Правда, не прошло и столетия, как они сами начали наступление на ее хозяйственные функции и административную автономию, но теперь уже в своих собственных интересах.
В хартиях, полученных южноитальянскими сельскими общинами в конце XI — начале XIII в. в результате их активных выступлений против феодалов, не только фиксировались повинности общинников, но и рас-_ прялись их права на держания. В частности, признавалась наследствен-сть держаний, типичная для большинства либеллярных держаний Северной и Центральной Италии. Ограничивался произвол сеньора по •ношению к сервам и колонам. Общины добились выборности их пред-тавителей и их участия в хозяйственных и судебных делах. Но при всех v пехах в достижении административной и хозяйственной автономии юж-~ «итальянские общины не могли достичь столь большой ступени незави-мости, как сельские коммуны Северной и Центральной Италии. С сере-’ ны XIII в. в связи с возрастанием в Южной Италии лично-наследст-~ :нной зависимости крестьян от феодальных сеньоров здесь оказались льно урезанными и права общин.
Судьба сельских коммун Северной и Средней Италии в XIV—XV вв. та иной: постепенно возрастала их зависимость от городов. Практиче-л уже и в XIII в. они, особенно в административной сфере, в немалой ~ пени подчинялись городской коммуне. К концу же второго периода нзвптого феодализма, т. е. к концу XV в., в большинстве сельских ком-* "н Центральной и Северной Италии на руководящие должности город начал своих представителей. Статуты сельских коммун составлялись непременном участии городских должностных лиц. Городские власти гулировали порядок сбора налогов, исполнение ряда общественных по-ностей, издавали постановления о запрете экспорта продовольствия и нудительной продаже его только на рынке данного города. Подчас го-> некие власти предписывали даже порядок и сроки проведения в ком-нах разного рода сельскохозяйственных работ, что стесняло инициати-п самостоятельность как отдельных хозяйств, так и коммун в целом. XV в. число самостоятельных сельских коммун в Северной и Средней лпп сильно сократилось. Фонд общинных земель уменьшился: они
485
IV. Крестьянство в развитом феодальном обществе
чаще сдавались в аренду (нередко на аукционе), преимущественное право на их владение приобретали зажиточные крестьяне и горожане, постепенно занимавшие ключевые посты и в администрации коммуны.
Специфика внутреннего строя общины в Северной и Средней Италии в ХШ—XIV вв. состояла в том, что она поднялась на высшую в условиях феодального строя ступень административно-хозяйственной самостоятельности, приблизившись по многим параметрам (собственное законодательство, выборность должностных лиц, самостоятельность в осуществлении юрисдикции и налоговой политики, корпоративная собственность или широкие права владения на угодья, а частично и пахотные земли, луга, виноградники и т. п.) к небольшим городским коммунам.
Однако по своим производственным функциям и правам итальянская сельская коммуна значительно отличалась от той общины, которую мы наблюдали в Германии, Восточной Англии или Северной Франции.
В Италии с ее поликультурным земледелием чересполосица, принудительный севооборот и система «открытых» полей встречались редко (возможно, они существовали лишь в некоторых районах Паданской равнины). Принудительный выпас также мог осуществляться на ограниченной территории, обычно на лугах.
Общинные угодья, как и принадлежавшие общине пахотные земли и виноградники, раздавались в держание или аренду, служили объектом всевозможных земельных сделок. Это способствовало сокращению фонда общинных земель, росту имущественного неравенства среди общинников и, в конечном счете, вело к ослаблению общины. Подобные явления особенно были характерны для сельских коммун Северной и Средней Италии на втором этапе развитого феодализма — в XIV—XV вв., когда усилились процессы имущественной и социальной дифференциации в городе и деревне, происходило обезземеление немалого числа наследственных держателей и мелких собственников.
Итальянская община не пыталась регулировать сроки и порядок сева и жатвы на территории общины. Иногда, правда, она устанавливала сроки покоса трав и уборки сена на лугах (которые могли использоваться для принудительного выпаса). Заботой об обеспечении крестьян продуктами питания, заготовке кормов для скота, очевидно, были продиктованы постановления сельских статутов, устанавливающие общие сроки сбора каштанов и желудей в общинном лесу.
Сельские коммуны стремились содействовать интенсификации производства в общине, разведению специализированных культур, чему служили предписания статутов об обязанности каждого члена сельской коммуны развести на участке перед домом сад (огород), высадить плодовые деревья.
Осуществляя свое верховенство над землями, находящимися во владении отдельных общинников, итальянская коммуна в лице своего совета — органа зажиточной верхушки — стремилась взять под контроль мобилизацию земельной собственности, устанавливая порядок отчуждения участков отдельных общинников. Она заботилась и о том, чтобы уплата оброков и арендной платы феодальным сеньорам со стороны держателей — жителей общины не служили препятствием в исполнении жителями общины их обязанностей в самой общине. Таким образом, обладая немалыми хозяйственными правами, итальянская коммуна пользовалась ими скорее как коллективный феодальный сеньор, являя собой в то же время ассоциацию, довольно далеко зашедшую по пути разложения собственно общинной формы хозяйствования.
486
Глава 25. Крестьянская община
Было бы ошибочным, конечно, считать, что все или большинство итальянских общин (даже в северных и центральных областях) приобрели статус сельской коммуны. Немало их, особенно в традиционно феодальных областях — Романье и Римской Кампанье, Пьемонте и Лациу-ме,— оставались в подчинении феодальных сеньоров, в пользу которых они уплачивали многочисленные взносы п даже несли барщинные повинности.
Специфика итальянской общины (прежде всего в северных и центральных областях) была в немалой степени обусловлена особенностями развития города и товарно-денежных отношений, а также спецификой вотчинного строя. Сказывались, в частности, небольшие размеры (или отсутствие) домена и барщины, наличие значительного слоя наследственных держателей, обладавших широкой личной свободой и правами распоряжения держаниями (подчас близкими к собственности); немало влияла также сравнительная многочисленность мелких собственников позднеримского или аллодиального типа, в той или иной степени подчинявшихся (через общину) городу-государству, в округе которого располагались их земли (Абрамсон, 1969, с. 77, 95; Брагина, 1958, с. 31—50; Вернадская, 1959, с. 49—68; Котельникова, 1960, с. 122—136; 1959, Политика городов..., с. 4—14; 1959, Некоторые проблемы..., с. 133—170; Caggese, 1907—1909).
6.	Испанская община
В центральных и северных областях Испании община по своей административно-правовой автономии, особенностям хозяйственной организации имела ряд сходных черт с итальянской. Особенно это касается бегетрий, наиболее часто встречавшихся в Старой Кастилии, к северу от р. Дуэро, а также в Леоне и Португалии. В XI—XIV вв. бегетрия обеспечивала наиболее благоприятный статус для своих членов. До XIII в. бегетрии могли, как правило, свободно избирать и смещать своих сеньоров («от моря до моря»). Повинности членов бегетрии в пользу сеньоров были незначительны. Иногда бегетрии добивались от вотчинников прав поселения на земле бегетрии сервов и лпбертинов, которые тем самым освобождались от наиболее суровых форм лично-наследственной зависимости. На территории бегетрии рядом со свободными крестьянами-собственниками жили и зависимые крестьяне — соларьего, не принадлежавшие к бегет-ии, которые нередко бежали на ее территорию от сеньориального произвола. Согласно «старому фуэро Кастилии», сеньор обладал правом на жизнь и имущество соларьего, член же бегетрии обладал личной свободой и мог менять сеньора, а также продавать свой земельный участок хотя и с рядом ограничений, в том числе с правом преимущественной скупки его сеньором). С XIII в. усиливается зависимость бегетрий от пх сеньоров. И хотя сохраняются «бегетрии от моря до моря», для большей части их становится обязательным избрание сеньоров из определенного рода. Возрастают сеньориальные повинности бегетрий (так же, как их платежи и обязанности в отношении короля); в некоторых случаях s вникает даже барщина.
Как хозяйственная организация испанская община широко распоряжалась альмендой: дарила, обменивала, продавала. Совет общины — кон-ехо — фиксировал или санкционировал сделки с землей, разбирал зе-нельные тяжбы, утверждал завещания. Его права юридически оформлялась в записях обычаев — фуэрос.
487
IV. Крестьянство в развитом феодальном обществе
Чересполосица, открытые поля и принудительный севооборот имели здесь, как и в Италии, ограниченное распространение. Как и в других областях Средиземноморья, в Испании сохраняла свое значение домовая община. На специфику испанской общины, ее широкие административные п политические права оказали большое воздействие прежде всего Реконкиста и колонизация, а также потребность в организации для строительства многочисленных крепостей, сооружения ирригационных систем и т. и. (Корсунский, 1976, с. 118—125; 1972, с. 195; Лучицкий, 1883; Пичугина, 1965, с. 104—123; Пискорский, 1902; Мпльская, 1962, с. 121— 146; Фрязинов, 1971, с. 72—110).
7.	Община в Византии
Длительное существование, сила и самостоятельность сельской общины являлись отличительной чертой аграрного строя Византии. Византийская община по ряду признаков была близка к средиземноморской. В ее основе было наличие мелкой крестьянской собственности — как частной собственности, регулируемой римскими юридическими нормами и генетически восходящей к позднеримской митрокомпи, так и собственности мелких крестьян-общинников.
Одной из важных черт византийской общины (как и средиземноморской) являлось сохранение и устойчивость домовой общины. У византийской общины отсутствовали верховные права на парцеллы общинников, находившиеся в их индивидуальной собственности или владении (за исключением права предпочтительной покупки). Византийская община не обладала ни правом передела участков общинников, ни правом устанавливать принудительный севооборот. Практика принудительного выпаса скота на отдельных участках членов общин после снятия урожая не свидетельствовала о наличии открытых полей; в Византии господствовало трехполье. Вместе с тем община обладала правом верховной собственности на неподеленные угодья (пастбища, водные источники, леса и кустарники, рыбные тони, дубовые рощи и т. п.). Она могла покупать запустевшие земли у казны, продавать своп угодья, уточняла пх границы, вела судебные дела как юридическое лицо. Община могла вынести решение о вступлении в патронатные отношения с крупным землевладельцем. Нередко она самостоятельно, без участия государственных чиновников, производила раскладку некоторых налогов между своими членами и определяла степень их участия в выполнении натуральных и отработочных повинностей в пользу казны или церкви.
Спецификой византийской общины, в отличие от большинства общин Средиземноморья, была ее более тесная связь с государством, в пользу которого общинники платили многочисленные и разнообразные налоги, что обусловливалось наличием государственной собственности на землю (Удальцова, 1977, с. 5—7).
8.	Община на Руси
В период развитого феодализма на Руси роль общины как самоуправляющейся административной и хозяйственной ассоциации наиболее ярко проявлялась прежде всего на черных землях, находившихся непосредственно под властью великого князя. (Впрочем, наличие общинного устройства в той или иной форме можно констатировать и на митрополичьих и монастырских землях, равно п на частновладельческих землях светских феодалов.)
488
Глава 25. Крестьянская община
На черных землях к волости, своего рода конфедерации более мелких общин, тянули низшие общины разного типа. Управлялись общины, в большинстве своем, выборными «добрыми людьми» — старостами, десятскими, сотскими. Крестьянские общины на черных землях отвечали перед великим князем за «тишину и порядок» в волостях, за исправный сбор податей и отправление повинностей. Представители крестьян участвовали в судах наместников и волостелей.
Крестьяне-общинники наследственно владели двором—усадьбой и полосами пашни в различных «концах» поля, а также лугами. Продажа, заклад, обмен участков должны были происходить под контролем как общинных властей, так и должностных лиц великого князя. Леса и воды находились в общем пользовании. «Черные люди», как городские, так и сельские, имели право свободного перехода из деревни в город, из города в деревню, с общинных земель к частным землевладельцам. Но «садиться» на земли, селиться в других местах они могли лишь с согласия общин и общинных властей или землевладельцев. Существовал единый срок перехода крестьян из одной земли в другую. Судебники 1497 и 1550 гг. подтверждали ограничение права перехода крестьян определенным сроком — неделей до Юрьева дня и неделей после него.
У частновладельческих крестьян общину составляли все села, деревни и починки, принадлежавшие к одному имению. У мелких землевладельцев, имевших по два—пять дворов, крестьяне входили или в черную волость, или составляли общины из нескольких мелких имений, находящихся по соседству. Порой казенные сборы включались в число платежей, которые частновладельческие крестьяне несли своему господину, а он уже представлял эти подати в казну. Возможно, поэтому богатые крестьяне «садились» на земли крупных бюяр, предпочитая иметь дело с одним господином, а не со многими казенными сборщиками.
Постепенно усиливалась тенденция великокняжеской власти превратить черную общину в ячейку фискального и полицейского княжеского аппарата. Одновременно происходит захват все большего числа черных земель светскими и церковными феодалами. Не случайно в середине XIV в. запрещение покупать черные земли вошло в официальные документы в качестве правовой нормы. Великий князь и сам совершал различные сделки с черными пустошами, передавал их своим вассалам и слугам. Сохранились многочисленные свидетельства о жалобах на захват черных земель, с которыми обращались в суд не только отдельные крестьяне, но подчас и целые волости. Иногда волость пыталась выкупать отошедшие земли, но порой общинники силой пытались отстоять свои земли, возвращая их «явочным порядком», распахивая, засевая и т. д. Конец XV — середина XVI в. на Руси в целом были временем наиболее полной административной и хозяйственной автономии крестьянской общины. Общины в городах и селах были приравнены по своим правам и бязанностям. В середине XVI в. земской реформой было ликвидировано  правление наместников на местах и значительно расширены судебные, ктминистративные и финансовые прерогативы выборного волостного самоуправления. Новые органы управления возглавляли представители закаточной верхушки. Но в то же время деятельность волости была подчинена более жесткому контролю со стороны органов центральной вла-::п в Москве. Община должна была вносить подати и за беднейших крестьян, и за опустевшие земли до составления новых писцовых книг. 3 изучаемый период отмечается уже немалое имущественное неравенст-з: среди общинников: документы различают «больших людей», «пешехог
489
IV. Крестьянство в развитом феодальном обществе
дцев», «беспашенных крестьян». Поляризации способствовал и вненадель-ный наем земли как феодалами, так и крестьянами. С конца XVI в. начинает развиваться воеводское управление, а с середины XVII в. под контроль воевод переходят многие административно-полицейские функции.
В начале XVII в., в период первой крестьянской войны, повсеместно появились общесословные органы — советы уездного и областного уровня, обычно состоявшие из представителей всех или большинства классов и сословных групп, начиная с местного дворянства и кончая крестьянством (как правило, черносошным, но в ряде случаев и владельческим). Их состав, объем прерогатив варьировал под влиянием общей ситуации в стране и соотношения сил на местах, но порой можно говорить о довольно значительной роли в этих советах представителей крестьянства. Апогей участия крестьян в высшем органе сословного представительства — Земский собор 1613 г. Позднее крестьянство было отстранено от участия в работе земских соборов, лишь представители северных городов в некоторой степени представляли интересы черносошного крестьянства (Беляев, 1879, с. 20-71; Горский, 1960, с. 131-161; 1974. с. 35—180; Алексеев, 1966, с. 13—41; Черепнин, 1960, с. 263-293; 1951, с. 232-252).
9.	Община в Скандинавии
В Дании и Швеции, там, где имелись поселения деревенского типа, хотя бы и из нескольких дворов, существовала община, в той или иной степени близкая к германской.
В то же время повсеместно в Скандинавии была значительной роль большесемейной домовой общины. Совокупность семейных общин, возможно, родственных между собой, и составляла деревню. Приусадебные участки, пашни и луга находились в индивидуальной собственности или владении членов домовой общины. Эти участки можно было продавать, дарить, обменивать и закладывать при сохранении права преимущественной покупки за родственниками. Леса, пастбища, пустоши, воды были общей землей деревни. Заимки и любые другие операции на этой земле могли происходить лишь с разрешения соседей — общинников. Помимо этого, в Дании и Швеции общины обладали широкими хозяйственными правами и на землю, находившуюся в индивидуальной собственности или владении соседей. В деревнях существовали чересполосица, система принудительного севооборота, открытых полей и принудительного выпаса по жнивью. В Областных законах Швеции и Дании были специальные статьи, определяющие сроки сева, жатвы, установки и снятия изгородей, окружающих пахотную землю данной деревни. Изгороди снимались после уборки урожая. Каждый житель деревни имел свою долю в пахотной земле и в общинных угодьях. Права и обязанности каждого жителя деревни были пропорциональны этой доле. Шведские областные законы не упоминают о каких-либо периодических переделах земли (История Швеции, 1974, с. 98; Ковалевский, 1977, с. 135—143).
Особенности географических условий Норвегии и преобладание хуторской системы обусловили специфику норвежской соседской общины. В ней огромную роль играло скотоводство. В частном владении или собственности домохозяйств были небольшие пахотные участки (подчас разбросанные на значительном расстоянии) и луга. Лесные угодья выделялись в пользование отдельных хозяев. Обычно этим же участком в известных пределах могли пользоваться и другие крестьяне. «Лучше спросить позволения, хотя собственник и не имеет права отказать»,—
490
Глава 25. Крестьянская община
говорилось в «Законах Фростатинга». Очевидно, лес находился в собственности коллектива крестьян. Выгоны нередко были поделены, но могли быть и общими.
Соседская община средневековой Норвегии обычно представляла собой совокупность нескольких домохозяйств, расположенных поблизости одно от другого, или даже группу живших в одном дворе хозяев, как родственников, так и неродственников. В ее состав редко входило больше нескольких дворов, хотя территория, которую они занимали, могла быть весьма значительной. Соседи исполняли совместно некоторые административные функции, выступали свидетелями в тяжбах, помогали друг другу в хозяйстве: на сенокосе, прополке, подвозе сена с горных пастбищ ремонте дорог и изгородей и т. п. Такая соседская община могла образоваться из разросшейся домовой общины. Наряду с одальменами в состав общины могли входить лица, купившие землю, а также лейлендинги, сидевшие на чужой земле.
Пастбища, особенно важные для скотоводства, леса и воды (альмен-нинг) находились в собственности более широких общинных объединений, они считались собственностью всего народа. Альменнингом обычно' пользовались совместно все общинники, населявшие тот или иной район. Альменнинг служил также земельным фондом, за счет которого могли расширяться индивидуальные владения крестьян. С XVI в. альменнинг, так же как и в Дании, становится верховной собственностью короля Норвегии. Теперь селившиеся на альменнинге крестьяне считались королевскими арендаторами (Гуревич, 1958, с. 5—27; История Норвегии, 1980г с. 90-92; Анохин, 1971, с. 82-167).
В Швеции подобные земли являлись собственностью областей и находились под властью областных собраний — тингов, а селившиеся на них крестьяне были наследственными арендаторами. Но и здесь треть их арендной платы поступала королю. Впрочем, в Швеции, хотя и гораздо позже — к середине XVI в.,— все невозделанные земли также были объявлены собственностью короля.
*
Итак, можно выделить три основных типа крестьянской общины в Европе периода развитого феодализма. Первый из них — община, обладавшая значительными правами во всей хозяйственной жизни на ее территории, включая землепользование и основные циклы сельскохозяйственного производства (Германские земли, Дания, Швеция, Восточная Англия, Северная Франция). Подобная община имела довольно широкие права в административно-правовой области, но подчас эти права были не столь велики, как в производственной сфере.
Ко второму типу можно отнести средиземноморскую общину, достигшую высшей степени политико-административной и правовой самостоятельности, издававшей собственные законы — статуты, регулировавшие всю ее внутреннюю жизнь. Вместе с тем собственно общинная функция регулирования сельскохозяйственного производства, «общинность» землевладения и землепользования, здесь были развиты слабо; верховная власть общины на ее территории проявлялась скорее в ее попытках регулировать процессы мобилизации земельной собственности, раскладку и уплату налогов и сборов (в немалой мере и в свою пользу) , осуществлять юрисдикцию (вплоть до высшей). Общину средиземноморского типа мы встречаем повсеместно в Италии, к ней была близка испанская бегетрия, община в Византии, Южной Франции — там, где
491
IV. Крестьянство в развитом феодальном обществе большое распространение имело поликультурное земледелие, где отсутствовала (или была незначительной) чересполосица, где в жизни деревни значительную роль играли городское развитие, товарно-денежные отношения и где была сравнительно далеко зашедшая имущественная дифференциация среди общинников. (В Испании специфика свободных бегетрий была кроме того тесно связана с особенностями Реконкисты и колонизационного процесса в целом.) Крестьянская община второго типа не была полностью независимой: она обычно подчинялась либо городу-государству, либо центральной — королевской или императорской — власти, либо — значительно реже — церковному или светскому сеньору г.
Что касается третьего типа общины, то он соединял в себе черты, свойственные двум первым, отличаясь в то же время ярко выраженной подчиненностью государственно-корпоративной или государственно-централизованной власти. Ярким воплощением общинной организации третьего типа была русская черная волость; опа пользовалась значительной самостоятельностью в управлении, в осуществлении фискальной функции, в административно-судебных делах, имела широкие права в регулировании производственной деятельности общинников и в то же время находилась в постепенно нараставшем подчинении у князя. Сходные черты характерны для общин Скандинавии.
Конец второго этапа развитого феодализма для общин ряда регионов отмечен тенденцией к сеньориальной реакции, росту государственных налогов и повинностей. Одновременно происходит сокращение фонда общинных земель — экономической основы существования общины, а как следствие этого — и ослабление ее как института.
Наступление на общинные земли было связано с выгодной рыночной конъюнктурой и развитием торгового скотоводства (овцеводства в Англин, свиноводства и овцеводства в Германии). Лишение общин их общественного земельного фонда происходило двояким путем. Один из них — насильственное присвоение общинных угодий, что не исключало, разумеется, придания порой этим актам «законного» обоснования в виде судебных постановлений. Но был и иной — внешне «мирный» путь — посредством продаж, дарений, передачи в аренду, вовлечения общинных земель в кредитно-ростовщические операции. При этом прежние общинные земли приобретались как дворянством, так и все чаще «денежными людьми»: зажиточными общинниками, купцами, богатыми ремесленниками, городскими чиновниками, охотно помещавшими свои капиталы в земельные владения, особенно свободные от сеньориальных обязательств.
Ускорялся процесс имущественной дифференциации среди общинников, развивались одновременно две противоречивые тенденции: дальнейшее укрепление частнособственнических прав владения пахотными участками и лугами со стороны наиболее состоятельных и богатых крестьян и обеднение значительной массы крестьянства, теряющей постепенно все права на держания или аллодиальную собственность и превращающейся в арендаторов или неимущих безземельных наемных работников. Указанные процессы способствовали постепенному разложению общины.
3 Недостаточность хозяйственных функций средиземноморской общины по регулированию сельскохозяйственного производства в некоторой степени «возмещалась» немалой ролью здесь большесемейной домовой общины вторичной генерации или полуродствепной, полусоседской консортерии; иными словами, домовая община, особенно в X—XII вв., как бы до поры до времени «заменяла» соседскую. Похожие сообщества встречаются и на Балканах, и в Скандинавии, где в их длительном и устойчивом существовании велика была, очевидно, роль географического фактора
ГЛАВА 26
СЕНЬОРИЯ
И СИСТЕМА ФЕОДАЛЬНОЙ ЭКСПЛУАТАЦИИ КРЕСТЬЯНСТВА
Пути и формы эксплуатации крестьянства в период развитого феодализма были, как известно, весьма многообразны. Поземельные и личные платежи деньгами и продуктами, баналитетные поборы, отработочные повинности, церковная десятина, государственные и местные налоги, торговые и дорожные пошлины, судебные штрафы, легальные (или внелегаль-ные) реквизиции, не говоря уже об ограничениях в правовых возможностях,— составляли тяжкое бремя, лежавшее на крестьянах этой эпохи.
В феодальной эксплуатации так или иначе участвовали все члены господствующего класса и все институты, созданные им: королевская (княжеская) власть, центральные и местные органы государства, церковь, сеньория. В ряде стран в этой эксплуатации принимали участие города-государства и отдельные горожане. Каждая из этих форм господства над крестьянами является предметом специального рассмотрения в данном издании. Но, пожалуй, особого внимания заслуживает среди них сеньория, составлявшая специфический и неотъемлемый атрибут феодализма в целом и феодальной эксплуатации крестьянства в частности.
В историографии неоднократно предпринимались попытки дать общее определение сеньории как института (см. обзор мнений: Boutruche, 1968). Неудача многих из них обусловливалась многообразием конкретных форм сеньории и ее эволюцией. Неизменной в течение всего средневековья оставалась лишь основная социальная функция сеньории, подчеркиваемая в марксистской медиевистике. Под сеньорией — в самом широком смысле этого термина — в нашей науке понимают одну из важнейших организационных форм присвоения прибавочного труда феодально-зависимых крестьян и соответственно — одну из важнейших форм реализации феодальной земельной собственности — экономической основы феодализма. В этом своем смысле термин «сеньория», получивший особое распространение в медиевистике, является синонимом взятых в широком смысле русских терминов «вотчина» и «поместье», английского «манор» и немецкого «грундхершафт» (каждый из них имеет, кроме того, и иное — узкое — значение *).
Характеризуя зрелую сеньорию и ее место в системе феодальной эксплуатации крестьянства, остановимся, во-первых, на ее сущностных признаках, во-вторых, на основных типах сеньориальной эксплуатации на
1 Под сеньорией в узком смысле термина подразумевается вид сеньориальной организации, отличающийся сравнительно небольшой ролью господского хозяйства пли его полным отсутствием («чистая сеньория», немецкий синоним — reine Grund-herrschaft); в сеньории такого рода вся земля роздана в держания и господствует продуктовая или денежная (или же денежно-продуктовая) рента. Для обозначения противоположного по хозяйственной структуре вида сеньориальной организации -развитое барское хозяйство, широкое применение барщинного труда — используется термин «поместье», взятый в узком смысле (немецкий сипоним — Gutsherrschaft). Тот же термин «поместье» — в ином узком смысле слова — употребляется для обозначения условного вида феодального землевладения в противовес вотчине в узком смысле как наследственному (аллодиальному) владению. Наконец, термин «манор» в узком смысле может означать дом лорда.
493
IV. Крестьянство в развитом феодальном обществе каждом из двух этапов развитого феодализма и, в-третьих, на соотношении в это время сеньориальных и внесеньориальных форм феодальной эксплуатации крестьянства.
1. Основные черты сеньории в период развитого феодализма
Будучи одной из важнейших форм реализации феодальной земельной собственности, сеньория, естественно, воспроизводит в себе особенности этой последней. К числу характерных черт феодальной земельной собственности относится то, что она, по выражению К. Маркса, является «лишь составной частью собственности определенных лиц на личность непосредственных производителей» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 25, ч. II, с. 184). Поскольку эти непосредственные производители владели при феодализме огромной частью земли, собственными средствами производства, предметными условиями труда, они были хозяйственно независимы от феодалов. Сеньоры оказывались лишь номинальными собственниками земельных держаний своих крестьян. Вследствие этого собственнические отношения неизбежно включали «господство и порабощение» 2, ибо «прибавочный труд для номинального собственника можно выжать... только внеэкономическим принуждением» (Там же, с. 353). Соответственно непосредственный производитель в зрелом феодальном обществе всегда оказывался в подчиненном, несвободном состоянии, которое варьировало от простого оброчного обязательства до крепостничества с барщинным трудом.
Эта всеобщая личная несвобода феодального крестьянства предполагала повсеместное исполнение феодальным собственником — не только государем пли находившимся у него на службе должностным лицом, но и частным сеньором — различных публично-правовых функций — судебных, административных, военных, фискальных. Собственник зрелой сеньории неизбежно выступал поэтому как обладатель политической власти и политического господства.
Сеньориальная и вообще феодальная собственность не сводилась, таким образом, к владению некоей четко очерченной территорией3 и не предназначалась лишь для обогащения представителей господствующего класса. «Могущество феодальных господ, как и всяких суверенов, определялось не размерами их ренты, а числом их подданных, а это последнее зависит от числа крестьян, ведущих самостоятельное хозяйство» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 23, с. 729). Сеньория, следовательно, всегда охватывала широкий комплекс экономических, политических и личных прав на крестьян, находившихся в пределах власти ее собственника.
Экономическая реализация феодальной земельной собственности внутри сеньории (как и при всякой иной форме реализации феодальной собственности) осуществлялась через взимание с крестьян земельной ренты. В рассматриваемый период повсеместно наблюдался рост общей массы
2 Как обоснованно замечают А. И. Неусыхин п С. Д. Сказкин, фигурирующие в немецком оригинале слова «Knechtung» и «Knechtschaftverhaltnis» точнее было бы перевести термином «подчинение» (Неусыхин, 1964, с. 18; Сказкин, 1968, с. 116).
3 М. А. Барг справедливо подчеркивает, что считать, подобно некоторым специалистам по политэкономии, феодальную собственность на землю просто собственностью феодала, это значит не схватывать «самого главного — специфики феодальных отношений собственности» (Барг, 1978, с. 87; см. также: Makkai, 1982, р. 10—11).
494
Глава 26. Сеньория и феодальная эксплуатация
ренты, а в ряде регионов и рост того «избытка над необходимейшими средствами существования» крестьянина, который оставался ему самому (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 25, ч. II, с. 353). Величина этого «избытка» при прочих равных условиях зависела от величины ренты, которая, следовательно, лимитировала возможность крестьянина улучшать свое положение. В целом же земельная рента выступает при феодализме как единственная господствующая и нормальная форма прибавочного труда, присваиваемого феодальным собственником.
Общеэкономические условия — и, прежде всего, натуральный характер воспроизводства и неразвитость экономических связей — предопределяли
Нападение воинов на пашущих крестьян.
Миниатюра из рукописи папы Григория Великого «Поучение по книге Иова». XII в. Франция. Национальная библиотека, Париж.
Плуг — колесный, с отвалом и сошником, в упряжке два вола
исключительную пестроту объема ренты. Ее величина зависела от самых различных моментов и, в первую очередь, от естественно-географических, хозяйственных и социально-политических факторов, а также исторических традиций. В результате норма сеньориальной эксплуатации крестьянства варьировала в широких пределах не только в разных регионах и странах, so подчас даже в соседних деревнях. Борьба за ренту означала поэтому н зрелой феодальной сеньории борьбу крестьянства против изменения тра-типпонного уровня взиманий в данном конкретном месте в большей сте-z ни, чем за снижение их абсолютного уровня до какой бы то ни было Зщепринятой нормы.
Выступая как важнейшая организационная форма феодальной эксплу-тации крестьянства, сеньория была, тем не менее, неизбежным и необ
495
IV. Крестьянство в развитом феодальном обществе
ходимым явлением. Потребность в ней определялась в конечном счете тем же, чем обусловливалось самое возникновение общественного разделения труда во времена средневековья: при тогдашнем уровне развития производства какое бы то ни было поступательное развитие экономики оказывалось возможным лишь ценою полного сосредоточения мелких земледельцев на производительном труде при соответственном отстранении их от управленческих функций (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 20, с. 292—293). Сеньория как раз и обеспечивала подобное функциональное разделение труда между классами крестьян и феодалов. (Особенностью зрелой сеньории было то, что это разделение достигало своих наиболее полных и завершенных форм.) На сеньорию (как и на другие институты феодального общества, наделенные публично-правовыми функциями) ложились поэтому задачи военной и судебной защиты «своих» крестьян от внешних притязаний, поддержания сложившихся правовых традиций и правовых установлений. И хотя в конкретной действительности эти задачи сплошь да рядом выполнялись плохо (или даже вовсе не выполнялись) и крестьяне оказывались жертвами произвола «чужих» и «своих» феодалов, роль сеньории в поддержании некоего минимума условий, необходимых для жизнедеятельности крестьянства, недооценивать нельзя: ведь «от исправности и благосостояния крестьянского хозяйства» зависела самая возможность взимания с него феодальных повинностей (Сказкин, 1968, с. 103—104). Поэтому сеньоры были объективно заинтересованы в сохранении крепких крестьян. (Не случайно в ряде регионов запрещалось дробление крестьянских наделов.) Сеньоры нуждались и в поддержании земледелия на определенном агрикультурном уровне, обеспечивавшем пополнение их казны. Отсюда их стремление культивировать на домениальных землях наиболее ценные культуры, обеспечивать — за счет крестьян — более интенсивное удобрение и более тщательную обработку домениальных полей, использовать на них передовые севообороты.
В некоторых случаях сеньоры брали на себя даже создание и эксплуатацию сооружений, необходимых для сельскохозяйственного производства (мельниц, давилен, хлебных печей). Сплошь да рядом создание подобных сооружений (мельниц, печей, давилен) служило поводом для расширения взиманий с крестьян и сопровождалось насильственным уничтожением аналогичных общинных построек пли же запретом пх создания. Не участвуя в процессе производства, сеньоры не могли обеспечить и совершенствования сельскохозяйственной инфраструктуры. Ограничение ими правовых возможностей крестьян было тормозом поступательного развития. И тем не менее нельзя не замечать тех отмеченных выше последствий существования сеньории, которые объективно имели позитивное значение для сельского хозяйства.
Объективная заинтересованность сеньоров в поддержании определенного уровня сельскохозяйственного производства не означала, что сеньориальное хозяйство было рассчитано на рост производства. Феодалам была чужда какая бы то ни была погоня за «максимально возможной выгодой», они не знали «безграничной потребности в прибавочном труде» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 23, с. 247). Объяснялось это отнюдь не их личной бескорыстностью. Едва ли не всю их жизнедеятельность пронизывала откровенная алчность. Однако эта алчность носила, если так можно выразиться, узко потребительскую направленность. (Противопоставляя цели феодалов и буржуазии, Маркс характеризовал «стародворянский» принцип деятельности словами Гегеля «потребление имею
495
Глава 26. Сеньория и феодальная эксплуатация
щегося в наличии».— Там же, т. 23, с. 602.) Поскольку феодальное накопление ограничивалось целями потребления, а устремления самих феодалов не шли дальше обеспечения занимаемого или желаемого ими социального статуса, расширение принадлежавших им хозяйств (не говоря уже о расширенном воспроизводстве) не было необходимым элементом сеньориальной системы (хотя при некоторых особых условиях оно и имело место — см. ниже). Отсюда—тенденция хозяйственной застойности, рутины, пассивности в сеньориальной экономике.
Если эти тенденции в ходе многовекового развития были в конечном счете преодолены, то объясняется это в немалой мере огромной ролью
Крестьяне на баргцине.
Гравюра на дереве Ганса Винтлера к «Книге добродетели».
1486 г. Германия, Аугсбург
в сеньории крестьянского хозяйства. В Европе зрелого феодализма сеньория почти нигде не выступала как крупное производство. Она была лишь крупным по размеру хозяйством, целиком базировавшимся на мелком индивидуальном крестьянском хозяйстве, входившим в состав деревенской общины. Общинная организация как раз и выступала в качестве главного регулятора сельскохозяйственного производства в деревне (тем более, что в ряде случаев одна и та же деревня и одна и та же община могла разными частями входить в состав нескольких разных сеньорий). Соответственно, сеньориальное хозяйство зависело в своем поступательном развитии от отдельных мелких крестьянских хозяйств п общины. В результате это поступательное развитие шло крайне медленно, но тем не менее шло. И мера его ускорения во многом определялась тем вовлечением крестьянства в товарно-денежные связи в деревне п городе, о котором подробно говорилось в предыдущих главах.
Как видим, главные черты зрелой феодальной сеньории определялись общим характером экономики рассматриваемого периода и особенностями феодально-собственнических отношений в целом.
497
IV. Крестьянство в развитом феодальном обществе
2. Сеньория и феодальная эксплуатация крестьянства на первом этапе развитого феодализма
Период зрелого феодализма — это и период развития соответствующих — зрелых — форм сеньории. Складывание таких форм, подготовленное предшествующим этапом генезиса феодализма, проходило в разных регионах Европы не вполне тождественно. Тем не менее в этом процессе имелись некоторые принципиальные общие черты, заслуживающие внимания в первую очередь. Отметим прежде всего, что этот процесс почти всюду имел два важнейших проявления. С одной стороны, расширялись судебно-политические прерогативы сеньории, позволявшие ей раздвигать сферу своего господства и тем самым увеличивать свою роль в системе феодальной эксплуатации; с другой стороны, изменялась система эксплуатации уже включенных в ее рамки мелких непосредственных производителей. Рассматривая сеньорию и феодальную эксплуатацию крестьянства на первом этапе развитого феодализма, мы раздельно охарактеризуем эти две стороны процесса складывания зрелой сеньории, которые в реальной действительности были, естественно, неразрывно взаимосвязанными.
Первая из двух названных форм преобразования ранней сеньории в зрелую выражалась в более широком сочетании частно-хозяйственных и судебно-политических средств ее господства над крестьянством. Процесс такого расширения функций сеньории особенно детально изучен в последние годы в применении к западноевропейским и центральноевропейским регионам.
На итальянских, французских, бельгийских и немецких источниках X—XII вв. прослежено, как землевладельцы всех рангов — включая п обладателей рядовых сеньорий — обретали политические, военные, судебные и фискальные права. Прежний поземельный чинш, издавна уплачивавшийся держателями сеньориальных владений, оказывался прп этом лишь одним из критериев обложения новыми повинностями, поскольку последние взимались независимо от наличия и принадлежности земельного держания со всех, на кого сеньору удавалось распространить свою власть4. В западноевропейских источниках эти права собственников сеньорий именовались по-разному: bannum et justiciam, servitutes. consuetudines, exactiones. Но везде при их описании подчеркивалась их необычность и новизна, заставлявшая видеть в них явпое нарушение сложившейся практики и традиции (Poly, Bournazel, 1980, р. 94; Lemari-gnier, 1965; Genicot, 1982, p. 7).
Эти права включали прежде всего широкие судебные полномочия (вплоть до высшей юрисдикции), предполагавшие возможность как вынесения судебных вердиктов, так и их исполнения (т. е. взимание штрафов, осуществление конфискаций имущества, арестов, казней осужденных). Владельцу бана предоставлялось также весьма широкое право публичных «предписаний» (commans), позволявшее обязывать все подвластное население участвовать в поимке преступника (или же вносить с этой целью специальные платежи), помогать при строительстве баналитетных объектов (мельниц, давилен, хлебных печей), участвовать в извозе и т. д.
4 Вот, например, как говорится об обязанностях зависимых людей некоего Бодуэна Дезо (не являвшегося ни графом, ни виконтом, ни шателеном): «Rustice servitutes quae ultra censum debitum terrarum a rustices exiquntur» (цит. no: Genicot. 1982, p. 1). Аналогично описываются обязанности зависимых, переданных в намюрской деревне Боншан аббатством Мутье небольшому соседнему монастырю Бронь: «Census... et insuper bannum et iusticiam ipsius ville» (Ibid., p. 6).
498
Глава 26. Сеньория и феодальная эксплуатация
(Fossier, 1970, р. 198; Genicot, 1982, р. 97). Обладатель бана мог контролировать брачные соглашения крестьян (и разрешать или же не разрешать их — до уплаты специальных пошлин), наследование имущества, отчуждение земельных наделов. В его прерогативы входило установление и взимание дорожных и торговых пошлин, контроль за мерами веса и объема, осуществление права постоя и права военных реквизиций.
Особый разряд составляли права собственников бана, связанные с осуществлением ими функций военной защиты. Как раз в X—XII вв. в Западной Европе становится обычным укрепление жилища сеньора. Не только владетельные магнаты (как раньше), но и рядовые сеньоры стали сооружать для себя специальные укрепленные замки. В наиболее обжитых районах их можно было встретить через каждые 3—4 км. В случаях нападения такой замок укрывал не только слуг и приближенных самого сеньора, но и подвластных ему крестьян из окрестных селений. Присвоение собственниками банов судебно-политических прав позволило им привлекать все окрестное население к работам по возведению таких замков, а также к вспомогательным службам при осуществлении военных рейдов (Fossier, 1982, р. 201—209). Военные же нужды давали повод облагать всех крестьян, подвластных собственнику бана, экстраординарными «помочами» (талья), которые со временем стали взиматься и в мирное время (например, при посвящении в рыцари сына сеньора или выдаче замуж его дочери).
Не будучи единообразными по объему и составу, все эти новые сеньориальные права имели то общее, что при их исполнении сеньор выступал как полноправный судебно-политический правитель. Отсюда и названия,-которые дают современные источники сеньориям этого вида — сеньория «бана», сеньория «высшей юрисдикции», сеньория «замка». В современных исследованиях ее чаще всего именуют «замковой» пли «банальной», самые же эти права называют сеньориальными или «банальными» (Genicot, 1982, р. VI; Toubert, 1973, р. 493; Poly, Bournazel, 1980, р. 97; Duby, Lardreau, 1980, р. 173—174; Patze, 1976; Fossier, 1970, p. 197). «Сеньориальные права» существенно изменяли структуру феодальных доходов. Доля поземельного чинша сокращалась (по оценкам некоторых специалистов, она не превышала 25—30% крестьянского урожая — Мак-kai, 1982, р. 29), на первое место выходили поступления от реализации ^сеньориальных прав» 5. Роль этих последних (особенно у более крупных феодалов) не снижается и на втором этапе зрелого феодализма, в период сословной монархии6. Неудивительно, что обладание сеньориальными правами становится существеннейшим элементом феодальной власти, побуждая всех членов господствующего класса домогаться их.
Очевидно, что в сеньориальных правах нельзя видеть прямое воспроизведение прав, которыми раньше — в период генезиса феодализма —
5 Так, в Северной Франции XIII в. продуктовые и денежные оброки с крестьянского двора большей частью не превышали 10 солидов. Величина судебных штрафов -о наиболее часто встречавшимся делам «без пролития крови» колебалась в это вре-ия от 6 до 60 солидов. Достаточно было случиться в деревне (обычная величина деревни в это время 20—25 дворов) одной большой драке (в которой бы участвовало, кажем, 10—12 крестьян), чтобы судебные штрафы, даже при условии, что они не превышали бы средней величины (35 солидов), намного превзошли ежегодный похмельный чинш со всей деревни.
6 Так, во Франции XIII в. (как и в последующие столетия) территориальные князья — графы, герцоги — сохранили и расширили свои судебные и фискальные ~2ава {Duby, 1962, р. 481—482). Аналогичное положение было в Англии XIV—XVвв. Гутнова, 1978, с. 65) и на Руси XV—XVI вв. (Флоря, 1972, с. 51, 57, сл.; 1974, с. 313).
499
IV. Крестьянство в развитом феодальном обществе
обладали король, граф или владелец иммунитетной сеньории. Об этом свидетельствует, в частности, то, что некоторые из сеньориальных прав (например, брачная и наследственная пошлины) взимались раньше только с крестьян наиболее приниженных категорий — рабов, вольноотпущенников, самозакабалившихся. Другие из этих прав (в частности, военные повинности) раньше возлагались, наоборот, только на полноправных свободных. Ныне же и теми, и другими облагалось все население, подвластное собственнику бана, или, говоря иначе, все население «баналп-тетноп» сеньории (мы будем пользоваться этим условным названием, чтобы избежать употребления двусмысленного в русском языке термина «банальная» сеньория). Но, пожалуй, еще важнее, что короли, графы и иммунисты раннего периода вообще не могли реализовать свои судебно-политические прерогативы с той полнотой и широтой, которая оказалась доступной сеньорам бана в эпоху зрелого феодализма. Последние обладали «властью на местах», эффективность которой была тогда несомненно выше, чем власть даже сильного, но далекого короля (или графа). Вот почему для понимания специфики баналитетной сеньории очень важно учитывать, что на первом этапе зрелого феодализма ее прерогативами стала пользоваться вся основная масса господствующего класса (Boutruche, 1970, р. 136; Genicot, 1982, р. И).
Не сливая, таким образом, баналитетную сеньорию с предшествующими формами сеньории, нельзя в то же время не заметить ее внутреннего родства с ними. Ведь в Западной Европе частно-правовая власть над крестьянами начала возникать задолго до распространения системы банов. Ею обладали все владельцы иммунитетных пожалований. Ею пользовались и собственники так называемых юрисдикционных сеньорий7. В каролингское время практически во всех крупных поместьях их собственники сочетали поземельные и частно-правовые судебные и политические прерогативы. Все это означает, что нет оснований приравнивать складывание баналитетной сеньории к «революции», якобы впервые породившей характерное для феодализма сочетание поземельной и судебно-политической власти земельных собственников над крестьянами8.
Формирование баналитетной сеньории отражало, тем не менее, важный этап в развитии крестьянско-сеньориальных отношений. Отличие этого этапа не только в увеличении роли, которую стала играть сеньория в системе феодальной эксплуатации крестьянства. Видоизменялось самое содержание этих отношений, ибо впервые была достигнута столь всесторонняя регламентация жизнедеятельности всей основной массы крестьян. Личная несвобода и зависимость с особой полнотой определяла теперь социальное положение не только преемников древних рабов, вольноотпущенников и колонов, но и тех, кто имел своими предками мелких свободных собственников позднеримского общества или свободных германцев. Начали складываться новые представления о крестьянской свободе п несвободе и новая стратификация зависимого населения, базировавшиеся
7 Встречавшиеся в конце эпохи генезиса феодализма в Южной Франции, Северной Англии, Северной Германии, Кастилии и некоторых других областях, такие сеньории обеспечивали взимание с населения судебных штрафов, военных повинностей, иногда налогов, при почти полном отсутствии поземельных платежей.
8 Подобный подход получил очень широкое распространение в современной западной медиевистике (см. об этом: Бессмертный, 1984, с. 55, сл.). Генетически он связан с тенденцией преувеличивать роль политических изменений в складывании феодальной структуры, которая издавна наблюдается в буржуазной историографии (см.: Барг, 1973, гл. 1).
500
Глава 26. Сеньория и феодальная эксплуатация
в первую очередь на конкретных производственных функциях, выполняв шихся крестьянами внутри сеньории. (Происхождение крестьян такж< продолжало еще оказывать свое влияние, но оно переставало быть опреде ляющпм.) Во всем этом отражался процесс превращения судебно-полити ческой власти в повсеместный атрибут сеньориального господства.
Характеризуя содержание и значение того изменения сеньориально] эксплуатации крестьянства, которое связано со становлением банали тетной сеньории, мы основывались до сих пор на лучше изученных мате риалах Франции, Бельгии, Италии и Германии. Есть, однако, основание говорить, что аналогичные явления имели место и в других европейски: странах. Это касается, в частности, Испании. «Дурные обычаи», особен но широко распространенные в Каталонии (но встречавшиеся и в неко торых иных испанских королевствах), могут, как кажется, быть рассмот рены в качестве прямого аналога сеньориальным правам в соседних < Испанией странах. По содержанию и смыслу они совпадали почт! полностью. Столь же частым было совпадение и в терминологии (обыч нымп для Франции и Италии были термины malae consuetudines, consue tudines indecentes, injustae et violentae, injuriosae и т. д.— Genicot, 1982 p. 7; Poly, Bournazel, 1980, p. 94).
Рост судебно-политических и бапалитетных прав частных сеньоро] имел место па данном этапе не только в Западной Европе. Аналогичные явления наблюдались, в частности, в Польше и Чехии (см. выше, гл. 9)
Во многом отличным было положение на Руси, где в начале период» зрелого феодализма частновладельческие вотчины играли вообще мень шую роль. Тем не менее, новое рассмотрение процессов, протекавши: здесь в сфере княжеского и черносошного землевладения, дает как будт< бы ныне основания для выявления некоторых общих с Западной Европот тенденций. Еще до монголо-татарского завоевания при реализации кня жеской власти над черносошным населением здесь усилилась роль на местников, обладавших всей полнотой власти в той или иной местности Выражая государственно-корпоративное господство над крестьянством судебно-политическая власть этих наместников, как правило, обрастал; и определенными элементами частноправовых функций. Роль наместников кормленщиков и волостелей пе уменьшилась и в дальнейшем. Согласие новым данным, эти институты сыграли вообще особую роль в становленш русской вотчины (Горская, Милов, 1983, с. 81). По своему объективном; смыслу эти институты нередко приобретали некоторые черты общносп с западноевропейскими частносеньориальными рентными фьефами (Бес смертный, 1980, с. 29—32). Если к этому добавить, что к концу первое этапа зрелого феодализма русские частновладельческие вотчины приобре тают на основе иммунитетных пожалований ряд важных судебных праг то можно будет заключить, что и на Руси в рассматриваемый перио, развертывается интенсивное взаимопроникновение разных форм феодаль ной эксплуатации крестьянства и происходит распространение таких е вариантов, в которых частнохозяйственное и судебно-политическое господ ство оказываются в более гармоничном, чем раньше, сочетании.
Сходное по своему объективному смыслу взаимопроникновение част но-сеньориальных и публично-правовых форм взимания феодальной рев ты нашло на данном этапе яркое воплощение в Византии: взимают государственных налогов теснейшим образом переплеталось здесь — п крайней мере по отношению к частновладельческому крестьянству — с ег внутривотчинной эксплуатацией; частновладельческие средства внеэконс мического принуждения тесно смыкались с императорскими (Удальцове
501
IV. Крестьянство в развитом феодальном обществе
1975, с. 142—143). Поучительно, что такое переплетение было здесь достигнуто, несмотря на полное отсутствие баналитетных форм сеньории (и неразвитость судебно-административных иммунитетов), невозможных в условиях существования централизованной империи (Удальцова, 1975, с. 138).
Можно, следовательно, констатировать, что как бы ни были своеобразны конкретные пути сеньориальной эволюции в отдельных регионах Европы, увеличение на данном этапе роли сеньории в общей системе феодальной эксплуатации и теснейшее переплетение частнохозяйственного и судебно-политического господства над крестьянством выступает как одна из общеевропейских черт периода зрелого феодализма. Там, где это господство с самого начала осуществлялось главным образом через частновладельческую сеньорию, последняя переживала неизбежный процесс расширения судебно-политических прерогатив, приобретая в большинстве случаев «баналптетную» форму. Там, где господство над крестьянами поначалу реализовывалось преимущественно через государственнокорпоративные формы, последние со временем обрастали частно-сеньориальными элементами.
*
Усиление в зрелой сеньории элементов судебно-политической власти позволяет лучше понять сходство и различие между частновладельческим и государственным крестьянством. Как известно, роль этих двух категорий не была одинаковой: в Западной Европе рассматриваемого периода абсолютно преобладала первая из них, в Восточной — вторая. Это различие дает подчас основание отрицать существование в Восточной Европе и, особенно, на Руси зрелых феодальных форм и вообще резко противопоставлять общественную природу стран с преобладанием частновладельческой сеньории и стран с преобладанием государственно-корпоративного землевладения. Не рассматривая здесь эту проблему в целом (см.: Черепнин, 1972, с. 210, сл.), остановимся лишь на том ее аспекте, который связан с различиями в положении двух названных категорий крестьянства.
Под «государственными крестьянами» в период развитого феодализма понимают обычно мелких самостоятельных земледельцев, не входивших ни в частные, ни в королевские (императорские, княжеские) сеньории. Соответственно, в пределах рассматриваемого этапа к числу таких крестьян можно отнести русских черносошных крестьян, византийских «свободных крестьян» (а также государственных париков), сербских «баштпн-нпков», «графских» или «имперских» свободных в Германии, мелких свободных земледельцев в Кастилии, ариманнов Северной Италии, английских фригольдеров «по общему праву» и сокменов, французских «свободных людей короля» («королевских свободных») и т. д. Встречаясь практически во всех странах, государственные крестьяне были, однако, в это время наиболее характерны для Руси, Византии, Балканского региона. На Западе Европы эта категория чаще встречалась лишь там, где природные условия не благоприятствовали хлебопашеству и где преобладали скотоводство и промыслы (Удальцова, Гутнова, 1975, с. 119—120). Именно в этих областях медленнее развивалась частная сеньория и дольше сохранялось свободное крестьянство, подчиненное лишь королям (князьям) и их агентам. Происхождение государственных крестьян классического средневековья, таким образом, достаточно ясно: они были наследием раннефеодального периода, осколком взаимодейство
502
Глава 26. Сеньория и феодальная эксплуатация
вавших в раннюю эпоху варварского и позднеантичного укладов. Не вызывает сомнений и подвижность грани между частновладельческим и государственным крестьянством: рост частновладельческой сеньории (и в частности баналитетной) увеличивал долю частновладельческого крестьянства за счет государственного. Но положение этой последней категории претерпевает на первом этапе зрелого феодализма и иные изменения: даже те из государственных крестьян, что оставались под властью суверенов, все теснее подчинялись их должностным лицам.
Механизм этого подчинения в Западной Европе лучше всего изучен по материалам Франции. Эксплуатация «королевских свободных» осуществлялась здесь в XIII в. королем с помощью наследственных управителей судебных округов — королевских прево и бальи. Их прерогативы по отношению к «королевским свободным» были достаточно широкими. Они собирали налоги (несомненно удерживая определенную пх часть в свою пользу), отправляли правосудие, получали судебные штрафы, ру-Koi эдили сбором ополчения, владели правом постоя; во время исполнения своих функций они получали от «королевских свободных» особое натуральное и денежное содержание (своего рода «корма»); нередко они имели также право контроля за поземельными сделками, при заключении которых взимали такие же продажные пошлины, что следовали в пользу бана штетных сеньоров с их зависимых людей (Boutruche, 1947, р. 112, 21—126). Все поступления, которые получали прево с «королевских сво-' дных» — налоги (и в первую очередь, талья), судебные штрафы, • корма», поземельные пошлины и т. д.,—рассматривались как рентный ьеф (т. е. фьеф, имевший своей материальной основой не землю как таковую, но доходы с земли и ее владельцев). Самый этот фьеф считал-таким же наследственным правом того или иного феодального рода, акпм было исполнение его членами должностных обязанностей в дан-м округе (см. например: Recognitiones, № 680). Сохраняя из поколения в поколение контроль над «королевскими свободными» определенного
-руга, такой феодальный род постепенно расширял свою власть за уза-‘ ненные пределы, добивался коммендаций в свою пользу, увеличивал купные платежи за военную службу и постой, пытался присвоить часть
-мель (Boutruche, 1947, р. 112—122) 9. Сами «королевские свободные» ' ~адали правами, которые, хотя и не представляли в период освобож--нпя крестьян чего-либо совершенно необычного, были достаточно шп-:-п: они свободно распоряжались землею, не были ограничены в пере-нпи с места на место, могли вчинять судебные иски людям любого  туса, пользовались полной свободой ухода в город, в поступлении в •тгппкп (или же в участии в отрядах военных наемников) и т. п.
Дают ли эти права возможность видеть во французских «свободных с :ях короля» (и других подобных им категориях западноевропейского
-ления) свободных собственников земли? При рассмотрении этого троса следует иметь в виду, что, как писал в свое время С. Д. Сказ-
ходные формы эксплуатации государственных крестьян встречались и в Гер-. Так. королевскую власть над немецкими крестьянами Дитмаршена и Везер-i марки осуществляли в конце XII — начале XIII в. бременские архиепископы, ’бовавшие как обычные вотчинники. В Швеции XIII—XIV вв. существовали вовые лены», передававшие ленникам (впрочем, ненаследственно) права на (а иногда и на судебные штрафы) со свободного населения той или иной об-- _ Gericke, 1960, S. 40; Колесницкий, 1959, с. 149—150; Ковалевский, 1977, с. 249; 'нее о политике феодального государства по отношению к крестьянам см. • гл. 27).
503
IV. Крестьянство в развитом феодальном обществе кин, «исходя из основного марксистского определения собственности как отношения, реализацией которого является рента, мы не можем крестьянина, непосредственного производителя феодальной формации, как бы ни были прочны и широки его владельческие права, считать собственником, поскольку он является не получателем, а плательщиком феодальной ренты, за тот участок земли, который он обрабатывает сам или силами своей семьи» (Сказкин, 1969 с. 129).
Своеобразие французских «королевских свободных» (как и подобных им крестьян в других странах) состояло, однако, в том, что они выполняли свои обязанности в пользу государя и его агентов не столько за какие-либо конкретные земельные участки, сколько в силу сословной подвластности королю. Порождая немаловажные особенности в пх положении, это тем не менее не обеспечивало таким крестьянам подлинно свободного статуса. Пользование землею и ее отчуждение обусловливалось для них уплатой налогов и пошлин; в судебном и политическом отношении они целиком зависели от наследственных управителей судебными округами; подчиненность этим последним выражалась и в специальных платежах в их пользу. Социальная природа всех этих ограничений определялась типом общественной системы в целом: поскольку власть французского короля выражала в ХШ в. господство класса феодалов над всей территорией французского королевства, постольку подвластность «королевских свободных» королю и его агентам носила феодальный характер. Эта подвластность была равнозначна зависимому состоянию и охватывала переплетавшиеся между собой элементы государственнокорпоративной зависимости и частно-сеньориальной подчиненности наследственным владельцам судебных округов.
Что касается восточноевропейских регионов, то наибольшие споры в историографии вызывал вопрос о том, кого можно относить к государственно-зависимым крестьянам на Руси 10. Не касаясь здесь этой дискуссии, отметим лишь, что, как уже было отмечено, ряд специалистов признают ныне в черносошных русских крестьянах категорию, во многом зависевшую от непосредственно осуществлявших княжескую власть наместников, волостелей и кормленщиков. Тем самым признается зависимое состояние земледельческого населения черных волостей, причем в его зависимости усматриваются как государственно-корпоративные, так и частносеньориальные элементы. Аналогичная эволюция происходила, вероятно, и в ряде стран Центральной Европы (Makkai, 1982, р. 23—27).
Это означает, что подобно тому как распространение баналитетной сеньории предполагало взаимопроникновение частнохозяйственных и судебно-политических («государственных») форм феодальной эксплуатации по отношению к внутрисеньориальному крестьянству, эволюция форм королевского (княжеского) властвования создавала предпосылки для аналогичного взаимопроникновения тех же составных элементов феодальной эксплуатации по отношению к внесеньориальному («государственному») крестьянству. В результате складывалось всеобщее состояние феодальной зависимости, охватывавшее все разряды непосредственных производителей.
Отражая внутреннее единство сеньориальной и государственной форм феодальной собственности, эта всеобщая зависимость крестьянства периода зрелого феодализма отнюдь, однако, не исключала существенных
10 Споры о статусе государственных крестьян идут и по отношению к другим регионам См., в частности, характеристику дискуссии о византийских государственных париках {Удальцова, 1975, с. 141—142).
504
Глава 26. Сеньория и феодальная эксплуатация
/£ОТЯ П не принципиальных) различий между отдельными категориями крестьянства. Самые эти различия были естественны и неизбежны поскольку система «личных, сословных и „публичных11 статусов» выступала 'гда как обязательное обличье («маска») производственных отношений (Барг- с- Важнейшими среди этих различий были те, что разделяли частновладельческое (сеньориальное) крестьянство и государственное. Выражались они в широте владельческих и личных прав, в нор-ме эксплуатации, в степени защищенности личного статуса от возможно-ст11 его ущемления. По всем этим критериям государственные крестьяне были в лучшем положении, чем сеньориальные. Но в том-то и состоит своеобразие рассматриваемого периода, что наибольшей динамичностью общественного развития отличались страны, где быстрее сложилось преобладание частновладельческой сеньории и сеньориального крестьянства. Обеспечивая более интенсивный рост прибавочного продукта, сеньориальная эксплуатация и сеньориальная собственность создавали предпосылки скорейшего развития феодализма по восходящей линии.
Тем не менее существование в феодальном обществе государственного крестьянства, отличавшегося относительной благоприятностью своего статуса, имело определенное соцпальное значение: его пример вселял в массы частновладельческих зависимых определенные надежды, свидетельствовал о возможности иного, более свободного положения, вдохновлял на борьбу за него. Обусловливалось это, в частности, тем, что современники осмысливали отличия в положении государственно-зависимых крестьян именно как проявление их свободы.
Смысл, который вкладывался прп этом в понятие свободы, был, естественно, весьма своеобразным. Свобода отнюдь не подразумевала независимости. Более того, к обладателям «свобод» причисляли тогда вообще не только государственных крестьян, находившихся вне какой бы то ни было сеньории, но даже п ряд категорий внутрисеньориального населения. Ибо под свободой крестьянина в первую очередь пмели в впду отсутствие у него некоей определенной и конкретной обязанности пли же освобождение от того пли пного ограничения гражданской дееспособности Ясно, что подобная свобода отнюдь не исключала выполнения крестьянином большего плп меньшего числа повинностей. Некоторые из них могли при этом выступать даже символом свободы от определенных других обязанностей 12. Ясно также, что такое понимание свободы нисколько не исключало зависимости; более того, оно предполагало всеобщую зависимость, по отношению к которой «свобода» выступала лишь как часть к целому.
Это понятие свободы может быть названо по своему смыслу «негативным). ибо в противоположность «позитивной» свободе, которой пользовались. например, свободные соплеменники в варварских обществах (плп H'f свободные граждане античных полисов), она предполагала не «позитивные» возможности, но только отрицание некоторых ооязанностей 'Нгусыхпп, 1957, с. 33; Гуревич, 1970, с. 199; Bloch, 1939, р. 398—
с *’ Pj° всяком случае, именно такое понимание крестьянской свободы было наи-• °с типичным для этого периода.	»	,	-
6	‘ “Да будет ведомо,—говорится в грамоте одного из северофрапц^зскпх ао-
есткТВ ° ^“надлежащих ему крестьянах,—что уплата вышеозначенного чпиша С1йпЛВ,идетельство и проявление свободы (signum et magmfestatio libertatis), Ми" Ml,°riie из сервов — плательщиков этого чинша — были „сделаны свободпы-192/, 'з sunt liberi) и переданы церкви на условии его уплаты» (цит. по: Roland,
505
IV. Крестьянство в развитом феодальном обществе
399) 13. Естественно, что современники допускали при этом существование самых разных «свобод»: «полусвободы» (semilibertas), «свободной зависимости» (liberum servitium), «очень маленькой свободы» (Dollinger,. 1949, р. 237, 364) и, наоборот — «очень полной и всесторонней свободы» (Boutruche, 1970, р. 53).
Наибольшей свободой в этом специфическом ее понимании пользовались, естественно, государственные крестьяне, свободные от власти любого сеньора, кроме короля (императора, князя) или его должностных лиц. Одним из выражений их меньшей несвободы было то, что они повсеместно несли меньшие по объему повинности, чем частновладельческие крестьяне.
Из сказанного видно, сколь условно и неточно часто встречающееся в нашей литературе разделение феодальных крестьян на «лично свободных» и «несвободных». Фактически это означает воспроизведение — без должного переосмысления — стратификации, свойственной современникам средневековья. Научно обоснованная стратификация феодальногс-крестьянства рассматриваемого периода должна учитывать всеобщий характер его несвободы. Разграничение государственных и сеньориальных крестьян, как и любых статусов внутри обеих этих категорий, отражает лишь различия в степени несвободы.
*
Характеризуя сеньорию на первом этапе развитого феодализма, мы останавливались до сих пор на тех ее особенностях, которые определялись усложнением п расширением ее функций в феодальной системе в целом, а также на соответствующих изменениях в эксплуатации и в стратификации крестьянства. Однако, как отмечалось выше, складывание зрелой сеньории отражалось и в изменении ее внутренней структуры, что также вызывало глубокие изменения в положении крестьян. Рассмотрим эти аспекты подробнее.
Многообразие внутренней структуры феодального поместья общеизвестно. Оно проявлялось в бесконечных вариантах соотношения двух его главных частей — домена п держаний (от сеньории без домена до сеньорий, почти не имевших держаний), в различных сочетаниях поземельных, и судебно-политических прав сеньоров, в неодинаковой величине сеньории (от крупной до мелкой и мельчайшей), в разной компактности ее расположения (от сеньории, охватывавшей всю деревню, до сеньории, состоявшей из небольших частей многих деревень), в различии видов рабочей силы, использовавшейся на домене (крестьяне-барщинники. феодальные наемные работники, дворовые, арендаторы и т. д.), в особенностях состава угодий и т. п. Зависело это многообразие от естественногеографических и демографических факторов, хозяйственных и общественных традиций, внешне-политических явлений и многого другого: однако при прочих равных условиях определяющее влияние на структуру сеньории оказывал общий ход социально-экономического развития. В этом убеждают, в частности, данные о хозяйственной перестройке европейской сеньории на первом этапе зрелого феодализма.
13 С критикой этого подхода выступил недавно Р. Фоссье, по мнению которого, считать, что свобода французского крестьянина сводилась лишь к праву выбирать себе сеньора, может только «ортодоксальный марксист» {Fossier, 1982, р. 577). Между тем эту же точку зрения убедительно доказывал еще М. Блок {Блок, 1957, с. 136; Bloch, 1960, р. 77).
506
Глава 26. Сеньория и феодальная эксплуатация
Обрисуем самым кратким образом основные вехи этой перестройки ® разных регионах. При ее характеристике нам придется по необходимости ориентироваться на наиболее изученные виды сеньории в основных областях европейских стран.
Один из наиболее полно и отчетливо представленных в источниках вариантов сеньориальной перестройки, типичной для первого этапа развитого феодализма — французский. (Точнее его следовало бы назвать севере- п западнофранцузским, так как он не охватывает средиземноморские области Франции). На данном этапе сеньория здесь не только укреплялась в политическом и судебно-административном отношении, но и расширялась территориально, охватывая остатки нефеодализированно-го крестьянства и вновь колонизованные территории (Duby, 1962, р. 147— 150; Fossier, 1982, р. 687). Это расширение в некоторых местах вело к увеличению домениальных владений сеньоров — в лесах, лугах и пастбищах — при одновременном сокращении господской пашни. Оставшаяся часть барской запашки (как правило, наиболее плодородная) обрабатывалась под руководством министериалов силами наемных работников (или же при использовании всевозможных «гибридных» форм между феодальным наймом и барщиной — например, оплачиваемых барщин). Наиболее доходной становится та часть домена, продукция которой в относительно большей степени реализуется на рынке,— господские луга, леса, пастбища (за счет которых растет господское животноводство), виноградники, баналитетные мельницы, хлебные печи, давильни и т. п. В качестве рабочей силы здесь использовались и крестьяне-барщинники (выполнявшие извозные и сенокосные работы), и наемные батраки. Потребность в рабочих руках в этих отраслях была относительно меньше, чем в хлебопашестве. Соответственно с сокращением барщинного производства хлеба объем необходимых сеньории полевых барщинных служб резко уменьшился. У основной массы крестьян — держателей земельных наделов — они либо вовсе отсутствовали, либо ограничивались несколькими днями в год (Fossier, 1982, р. 701; Genicot, 1982, р. 26—27; Duby, 1973, р. 252—253). Главной формой сеньориальной эксплуатации стало взимание продуктовых и денежных повинностей (в том числе баналитет-ных).
Сходный тип перестройки переживала немецкая сеньория. Параллельно с укреплением и территориальным расширением сеньории в целом и ломениальных владений в частности здесь также шел процесс раздачи некоторых домениальных полей новым держателям. Он шел, однако, в Германии медленнее, чем во Франции и был менее повсеместным (Dol-I nger, 1949, р. 113—167; Dubled, 1960, S. 433—473). Соответственно ‘Лесь дольше сохранялись остатки полевых барщин, особенно в княже-кпх и императорских поместьях Алеманнии, Франконии и Рейнской об-пасти. Тем не менее в той же долине Рейна, где в конце IX в. крестья-отбывали еженедельные 3—4-дневные полевые службы, в конце XII в. ьврщина не превышала 2—3 недель в год (Бессмертный, 1958, с. 59). Несколько большим объем барщин в Германии XIII в. был лишь там, на бывшей земле домена возникли крупные арендные держания ми-териалов-майеров и где полевые службы исполнялись не в пользу сеньора, но новому владельцу земли. В значительной части вотчин барны были просто коммутированы в продуктовую ренту. На сохраняв-~ пся части домена зерновые были несколько потеснены овощными и ническими культурами, а также животноводством, частично рассчи-' иными на рынок.
507
IV. Крестьянство в развитом феодальном обществе
Еще сложнее была перестройка английского манора. Ее общие тенденции п разультаты в целом совпадали с тем, что отмечалось для французского варианта: укрепление и расширение сеньории (в том числе п рост в ряде областей общей площади домена) и здесь сочетались с относительным сокращением к концу рассматриваемого периода доме-ниальной запашки, испомещением на землю дворовых, сокращением барщин и ростом денежной и продуктово-денежной ренты. Но внутри этого периода в крупных манорах Средней Англии отчетливо прослеживался этап манориальной реакции, выразившийся во временной смене ранней коммутации резким ростом в конце XII — начале XIII вв. собственного барщинного хозяйства. Вследствие этого сеньориальная структура Англии в течение рассматриваемого периода отличалась от сеньориальной структуры почти всех других европейских стран наличием развитого барщинного хозяйства и связанных с ним крайних форм крестьянской несвободы. (Что касается мелкого манора — изученного в Англии лучше, чем в других странах,— то он на протяжении всего периода сохранял небольшой полевой домен, основывавшийся преимущественно на труде феодальных наемных работников.— См. выше, гл. 5).
С типологической точки зрения перестройка сеньории в странах Западного Средиземноморья (Южная Франция, Северная и Средняя Италия, отчасти Испания) являлась отклонением от французского варианта как бы в противоположную по сравнению с Англией сторону: домен и барщина, мало развитые здесь и в раннее средневековье, в период зрелого феодализма не только не расширяются, но и вовсе сходят на нет. В значительной мере это было связано со спецификой полпкультурного земледелия, обилием интенсивных культур (виноград, оливки, цитрусовые) и еще более — с социальными условиями — относительной слабостью крупных земельных собственников (в частности, в Юго-Восточной Франции), бурным ростом городского землевладения (в Средней Италии), обстоятельствами Реконкисты (в Испании). Все это не исключало, однако, общего роста и, местами, расширения территории сеньорий в их специфической средиземноморской форме (городские сеньории, юрисдикционные сеньории без домена — Baratier, 1966, р. 395—441; Toubert, 1977, р. 689—702; Fossier, 1982, р. 698; Poly, 1976). В относительно отсталых областях Средиземноморья (Северо-Западная Италия, Северная Испания) рост и укрепление сеньорий сопровождались сохранением (или даже некоторым ростом) домениального хозяйства, в том числе и барщинного. Но для основных районов этих стран уже с начала рассматриваемого периода было характерно господство продуктовой (в Италии — денежной) ренты, еще более укрепляющееся к концу периода (в том числе и в Италии, где денежная рента уступает место продуктовой) 14.
Сходную структуру имели на рассматриваемом этапе частновладельческие сеньории Восточного Средиземноморья, входившего в состав Византии: барщинное доменпальное хозяйство здесь хотя и существовало, играло относительно скромную экономическую роль; пахотные домениальные земли в значительной своей части сдавались в аренду; преобладала денежная рента (Удальцова, 1975, с. 143; см. также выше, гл. 11).
14 Южная Италия, социально-политическое развитие которой во многом отличалось от других областей Апеннинского полуострова, в отношении роли барщинного домениального хозяйства была к ним сравнительно близка: домен и барщины имели здесь небольшие размеры (Абрамсон, 1970, с. 195).
508
Глава 26. Сеньория и феодальная эксплуатация
При всех отличиях, которыми характеризовалось развитие поместного строя в странах Центральной и Восточной Европы, ему были присущи на первом этапе зрелого феодализма и общие с западноевропейским типом черты. Прежде всего это выражалось в расширении территории частновладельческих вотчин (складывавшихся здесь, как известно, медленнее, чем на Западе) и укреплении их власти над поместным населением. Перестройка хозяйственной организации выражалась в начале рассматриваемого этапа в переходе от примитивной отработочной ренты и нерегламентпрованных поборов к стабильным продуктовым и денежным взиманиям. Однако данное изменение формы ренты, несмотря на его, казалось бы, полное совпадение с тем, что характерно для Запада, следует считать проявлением скорее внешнего, чем внутреннего сходства: ведь в странах Центральной и Восточной Европы это изменение отражало этап становления сеньории, уже давно пройденный на Западе.
Более существенно для типологического единства западноевропейской и восточноевропейской сеньории то, что к концу первого этапа зрелого феодализма структура поместья повсеместно — и на Западе, и на Востоке Европы — характеризовалась эксплуатацией крестьян-держателей и взиманием с них продуктовой и денежной ренты. Столь же показательно развитие на Востоке (как и на Западе) новых, более свободных видов держаний (на «немецком праве» в Чехии и Польше, гостиз в Венгрии, арендных держаний в некоторых областях Балканского полуострова). Общность путей развития европейской сеньории сказалась также в широком распространении (как на Западе, так и на Востоке) таких отраслей домениального хозяйства, которые были связаны с рынком (господское животноводство в Венгрии, рыбоводство в Чехии, виноградарство на Балканах). Правда, и в Польше, и в Венгрии, и в Сербии, и на Руси в конце рассматриваемого этапа намечается — в отличие от западноевропейских регионов — известный рост барской запашки, а кое-где — и полевых барщин. Но нигде они пока что не становятся определяющим фактором сеньориального производства.
Как видим, хозяйственная структура сеньории во всех основных регионах Европы — как на Западе, так и на Востоке — имела к концу первого этапа зрелого феодализма ряд сходных черт. Барская запашка и полевые барщины не играли главенствующей роли. Соответственно в доходах от домена зерновое хозяйство занимало сравнительно скромное место. Рост сеньориальных доходов обеспечивало развитие иных отраслей господского хозяйства. В одних странах это было господское животноводство, в других — виноградарство, в третьих — мельничный промысел, в четвертых — рыбоводство и т. д. Но почти везде это были отрасли, предполагавшие более или менее постоянную связь сеньориального хозяйства с рынком.
Таким образом, нигде в Европе сеньор не превратился в этот период в пассивного «земельного рантье» (как это полагал в свое время в отношении Западной Европы XII— XIII вв. М. Блок.— Блок, 1957, с. 127— 152). Именно хозяйственная активность вынуждала сеньоров ряда регионов сравнительно редко использовать барщинный труд: «нерадение, лень п безразличие» барщинников, по известному выражению аббата одного пз эльзасских монастырей (Perrin, 1935, р. 102), делали эту форму эксплуатации на данном этапе мало пригодной. Господствующую роль во всей Европе стала играть продуктовая или продуктово-денежная рента.
Поскольку эта форма ренты отражала расширение товарно-денежных отношений в деревне, она предполагала предоставление крестьянину оп-
509
IV. Крестьянство в развитом феодальном обществе ределенной свободы хозяйственной и правовой деятельности. В результате, общей тенденцией в эволюции положения европейского крестьянства было на данном этапе расширение его свобод.
То были феодальные «свободы», о сути и смысле которых говорилось выше. Их расширение не противоречило включению в узы зависимости — будь то от баналитетной сеньории или же от феодального государства — все новых масс крестьянства. Ибо предоставляя освобождение от тех или иных конкретных обязанностей (или ограничений в дееспособности), эти свободы не давали независимости от феодала, не приводили к подлинному освобождению из-под его власти, не превращали крестьян в свободных частных собственников земли. Но открываемые ими возможности создавали более благоприятные перспективы для крестьянства и оно упорно добивалось подобного освобождения.
Формы этого процесса были многообразными. В ряде областей Франции, Германии, Италии крестьяне получали юридическое освобождение от ряда прежних обязанностей и ограничений на основе составления специальных освободительных хартий. В большинстве случаев подобные грамоты давались за выкуп. В Англии этот процесс имел форму коммутации барщины денежными платежами, поскольку здесь свобода от барщины определяла социальный статус крестьянина. В некоторых испанских королевствах освобождение выражалось в сокращении или выкупе «дурных обычаев», введенных раньше и включавших жесткую хозяйственную и гражданскую регламентацию. Важной общеевропейской формой освобождения было распространение упоминавшихся новых, более свободных держаний. Повсюду — от Испании до Руси — на вновь осваиваемых землях складывались крестьянские общины, которые по мере подчинения данной территории феодальной власти добивались фиксации более или менее льготного режима пользования землею. В «старопахотных» областях крестьянские общины также играли немалую роль в освобождении, организуя крестьян и добиваясь самоуправления в сфере административной и судебной (по делам низшей юрисдикции), или даже широкой административной и судебной свободы — как в итальянских сельских коммунах.
Объем свобод, завоеванных крестьянством в ходе этого процесса в разных регионах был, естественно, весьма различным. Наиболее общим было предоставление крестьянам возможности отчуждать свои наделы и свободно уходить из данной сеньории, строгая фиксация объема платежей и служб, а также освобождение от лично-наследственных ограничений (например, при заключении брака или наследовании имущества) и обязанностей (личные службы и платежи). Все такие личные повинности либо вовсе отменялись, либо — чаще — становились поземельными, т. е. распространялись на всех владельцев земельных держаний. Число лично-наследственных зависимых — французских или итальянских сервов, английских вилланов, немецких манципиев, польских кметов. чешских седлаков, русских холопов и т. п.— стало заметно уменьшаться, тогда как число зависимых держателей, свободных от лично-наследственной зависимости — увеличиваться. Именно эта категория становится, как уже подчеркивалось выше, главной к концу рассматриваемого этапа во всех регионах Европы.
Несмотря на уменьшение численности и сокращение хозяйственной роли низшей категории внутрисеньориального крестьянства (условно будем называть членов этой категории сервами), она сохраняется на первом этапе развитого феодализма во всех европейских странах. Поло-
510
Глава 26. Сеньория и феодальная эксплуатация
жение сервов почти везде переживает определенные изменения, но их правовые отличия от основной массы зависимого крестьянства подчас не только не стираются, но даже становятся более отчетливыми и резкими (что отчасти объясняется отмеченным выше процессом улучшения правового статуса всей остальной массы крестьян) 15. В чем эти отличия выражались и как были связаны с развитием сеньориального строя? Отвечая на этот вопрос, абстрагируемся от повсеместной внутренней неоднородности статуса сервов (даже внутри одной и той же сеньории): к ним могли одновременно причислять и крестьян, почти не отличавшихся по правовому и фактическому положению от основной массы, и в то же время крестьян наихудшего юридического статуса. Для понимания природы этой категории всего важнее рассмотреть именно крайнюю форму сервильной зависимости.
Во всех европейских регионах для нее характерны жесткие ограничения владельческих и личных прав. По отношению к таким сервам сеньор мог обладать всей полнотой судебной власти, имея право подвергать их любым наказаниям (вплоть до смертной казни), контролировать (и запрещать) пх браки, их поступление в клирики, а также наследование ими земли. Все принадлежащее им имущество считалось собственностью сеньора. Он сохранял за собою право произвольно изменять повинности серва, взимать с него специфические личные повинности, принуждать к несению особых служб, отчуждать свои права на сервов другим лицам. Изменение местожительства — даже если оно совершалось — не освобождало подчас от сервильного статуса, наследственно привязывавшего серва к его господину. Самое такое перемещение подлежало жесткому контролю: беглец, отказывавшийся признавать свою сервильную зависимость, подлежал принудительному возврату.
Эти правовые нормы известны не только для стран Центральной и Восточной Европы, где к концу первого этапа зрелого феодализма предпринимались попытки закрепощения. Они содержатся и в западноевропейских правовых установлениях, причем того же периода, когда в этих странах развертывалось массовое «освобождение» крестьян (Барг, 1962, с. 254, сл.; Boutruche, 1970, р. 52; Котельникова, 1967, с. 146, сл.; Lutge, 1963). В странах Центральной и Восточной Европы они также совпадают по времени с общим укреплением социального положения основной части зависимого населения. Уже из одного этого факта следует, что в приведенных правовых нормах нельзя видеть отражение некоей определяющей тенденции в социальной эволюции европейского крестьянства на первом этапе зрелого феодализма.
Но еще более существенно учитывать специфику реального положения самих сервов. Большинство приведенных выше норм сервильного статуса повсеместно и систематически нарушались. Вопреки букве права сервы широко участвовали во всевозможных имущественных и поземельных сделках, приобретали, продавали и наследовали движимость и недвижимость, вчиняли судебные иски третьим лицам, выступали ответчиками и свидетелями в судебных спорах. Их повинности были на деле почти столь же фиксированными, что и у других крестьян, и мало где
15 Специфика этой категории издавна привлекала внимание юристов и историков, склонных подчас рассматривать ее статус как выражающий суть феодальной зависимости вообще.— См. об этом: Бессмертный, 1971, с. 93, сл.; Boutruche, 1970, г. 51—82; Fossier, 1982, р. 571—582; Hilton, 1976; Bak, 1980, р. 3—18; Makkai, 1J82, р. 12.
511
IV. Крестьянство в развитом феодальном обществе
отличались по своему составу 16. Редко удавалось пресечь и самовольный уход сервов из сеньории, поскольку во всех странах, где на данном этапе не была ликвидирована феодальная раздробленность, возврат беглецов мог осуществляться лишь ограниченными средствами непосредственного господина серва. Самовольное переселение сервов в другие сеньории и города представляло поэтому обычное явление 17. Чаще — особенно на Западе — сервы выделялись из остальной массы самим принципом личнонаследственной связи с господином, так как этот принцип реализовывался в явном для всех способе раскладки повинностей и предполагал определенный контроль (а иногда и патронат) со стороны сеньора (например, при спорах с третьими лицами — Бессмертный, 1971, с. 105). Но и эта специфика сервов в некоторых странах отсутствовала полностью (в частности, в Византии п на Руси), в других — затушевывалась общностью реального положения сервов и других крестьян, так что принадлежность человека к сервам могла быть незамеченной на протяжении нескольких поколений.
Видимо, на рассматриваемом этапе нормы серважа в абсолютном большинстве регионов не соответствовали ни реальным возможностям сеньории, ни ее коренным потребностям. В самом деле, как уже отмечалось, почти во всех странах сеньория этого периода просто не могла добиться возврата беглых. Соответственно, для сеньоров были небезопасны попытки произвола во взимании повинностей (или же в ограничении имущественных сделок, права вступления в брак, свободы завещаний и т. п.). Ведь ответом на такие попытки легко могло стать бегство сервов, чего в условиях дефицита рабочей силы сеньоры должны были стараться избегать. В то же время хозяйственная эволюция сеньории п. в частности, ограниченность в абсолютном большинстве регионов масштабов барщинного домениального хозяйства существенно уменьшала потребность в жестком контроле за деятельностью крестьян. (Как известно, при взимании продуктовой или продуктово-денежной ренты прибавочный труд осуществляется крестьянином «не под прямым надзором и принуждением земельного собственника или его представителей», но «под своей собственной ответственностью», вследствие «силы отношений» — Маркс К.. Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 25, ч. II, с. 358). Более того, во многих случаях — особенно на Западе — сеньоры были объективно заинтересованы в усилении хозяйственной активности и социальной мобильности сервов. Ибо это было время резкого расширения площади освоенных земель, время основания новых деревень, роста городов и товарно-денежных отношений. В этих условиях уход сервов во вновь создававшиеся поселения или города вел лишь к их росту, что в конечном счете усиливало политическую и фискальную мощь того же сеньориального класса. Не удивительно, что на данном этапе этот класс в общем мирился со складыванием в противовес нормам серважа противоречащей ему правовой практики 18.
16	Это видно как из материала всех региональных очерков, так и из обширной литературы: Genicot, 1982, р. 50, 226—228; Miller, Hatcher, 1978, р. 220 f.; Liitge, 196с S. 91f.; Boutruche, 1970, p. 51 s.; p. 141 s., etc.
17	Возможность крестьянского выхода (в том числе и для крестьян-держателе:: низшей категории) была в этот период признака во Франции (Сказкин, 1968, с. 230 в Германии (см. выше, гл. 6), в Кастилии, а также Каталонии (Милъская, 1962. с. 148), в Северной и Средней Италии (Котельникова, 1967, с. 159), в Венгрии (Шушарин, 1971, с. 153), на Руси (Черепнин, 1972, с. 244).
18	Приглашение госпитов во вновь основанные поселения практиковалось в ’ всех западноевропейских странах и затронуло немалую часть зависимого населения
512
Глава 26. Сеньория и феодальная эксплуатация
Тем не менее такие нормы провозглашались и подтверждались. И это требует своего объяснения. При подобном объяснении следует, конечно, тщательно учитывать региональные особенности и традиции. Но одновременно необходимо иметь в виду некоторые ведущие тенденции в развитии сеньории этого периода. Как уже отмечалось, наиболее острой на первом этапе развитого феодализма была в сеньории проблема увеличения числа зависимых людей, включавшая, естественно, и проблему удержания уже подчиненных крестьян. Эту последнюю проблему можно было в принципе решить и путем установления жесткого серважа (т. е. прикрепления крестьян к земле), и на основе привлечения крестьян в сеньорию сравнительно льготным социально-правовым статусом. Сеньоры стремились использовать обе эти возможности. Не от них зависело, какая из них окажется более реальной. Объективные же условия исторической эволюции привели в большинстве стран к реализации на данном этапе второй из них.
Что касается возобладания жесткого серважа, то он получал распространение лишь там, где конкретно-историческая обстановка позволяла господствующему классу перейти в успешное наступление на права крестьян. Для этого требовались особые экономические, политические и даже естественно-географические условия. Так для реализации жестких сервильных норм была необходима, как это уже отмечалось, сильная центральная власть. (Без нее недостижимо прочное прикрепление крестьян к земле, а следовательно и ужесточение других норм серважа.) На первом этапе развитого феодализма такая власть существовала в течение более или менее длительного времени в норманнской Англии, в Сицилийском королевстве, в Византии; кроме того, сравнительно сильные центральные органы власти существовали в Арагоно-Каталонском государстве (где сложились мощные политические союзы магнатов) и в итальянских городах-государствах. Именно в этих — и только в этих — регионах реально применялись нормы серважа и, в первую очередь, прикрепление крестьян к земле. В странах Центральной и Восточной Европы закрепостительные тенденции обнаруживаются тоже лишь при усилении центральной власти (в конце первого этапа развитого феодализма).
Однако сильная центральная власть выступает как, хотя и необходимое, но недостаточное, условие реализации серважа. Это видно из того, что наблюдающееся к концу первого этапа развитого феодализма в большинстве европейских стран укрепление королевской власти лишь в виде исключения сопровождается усилением серважа. Видимо, не менее — если не более — важной предпосылкой крепостнических тенденций в Европе этого периода была слабость городов и бюргерства. Не вызывает сомнений, что горожане были заинтересованы в относительной свободе сельского населения, так как это облегчало рост городов и развитие торговли. Естественно, что всюду, где города были достаточно сильны, они выступали против серважа, прежде всего по отношению к жителям самих городов, а также и по отношению к городской округе. Исключение составляли итальянские города-государства. Их правящая верхушка стремилась в узкоэгоистических интересах обеспечения своих потребительских нужд пресечь уход крестьян с земли, принадлежащей жителям данного города. Показательно однако, что те же итальянские города-го-
«старых» сеньорий (Duby, 1962, р. 156 s.); массовый характер носило и приглашение в XII—XIII вв. крестьян-иноземцев и среди польских, чешских и немецких (остэльбских) сеньоров (Epperletn, 1960).
17 История крестьянства в Европе, т. 2
513
IV. Крестьянство в развитом, феодальном обществе
сударства всячески потворствовали мобильности крестьян, живших в кон-тадо или дистретто других городов. Там же, где города и бюргерство были относительно слабо развиты, класс феодалов встречал меньшее сопротивление наступлению на права крестьян и в то же время больше нуждался в ужесточении серважа, так как доходы сеньоров от обложения городов и торговли здесь были меньшими и не могли компенсировать сокращение поступлений от эксплуатации сервов 19.
В общем там, где общественное развитие шло обычными путями — без особого раннего усиления центральной власти, без отставания городов (или, наоборот, без того, чтобы феодализм — как в Италии — был преждевременно «сломан» их бурным ростом),—там, при прочих равных условиях, проблема людских ресурсов решалась европейской сеньорией без использования крайних форм серважа. Его широкое применение представляло на первом этапе зрелого феодализма, по большей части, отклонение от магистрального пути развития 20.
Необходима также осторожность в обозначении серважа терминами «крепостничество», «крепостное состояние», а сервов — термином «крепостные». Эти русские термины выработаны на материалах позднего средневековья и подразумевают наличие общегосударственного правового статуса, реальное пресечение ухода с земли для основной массы крестьянства, тесную связь с его использованием на барщине (или же с его привлечением к уплате обширных государственных налогов), т. е. все то, что на первом этапе зрелого феодализма либо вовсе отсутствовало, либо встречалось в качестве исключения. К тому же, в конце феодальной эпохи в России названные понятия предполагали противостояние свободе уже не в феодальном (негативном) ее истолковании, но преимущественно в новом, буржуазном ее осмыслении, что придавало крепостному состоянию совершенно особый смысл. Вот почему, на наш взгляд, указанные термины — взятые в своем специальном, а не расширительном значении (Черепнин, 1981, с. 30) — могут внести лишь путаницу в научные представления о первом этапе зрелого феодализма 21.
19 Еще одна характерная черта регионов, в которых феодалам удалось реализовать нормы серважа и прикрепление сервов к земле,— островное (или полуостровное) их положение (как, например, в Апглии, Сицилии или на Апеннинском полуострове), видимо, затруднявшее бегство крестьян.
20 К числу подобных отклонений следовало бы относить и Сербию при Стефане Душане, в которой рост барщин и закрепощение меропхов являлось сравнительно недолговременным эпизодом, связанным, вероятно, с резким усилением центральной власти в условиях слабости городов.
21 В связи с этим следует остановиться на понимании известного высказывания К. Маркса в 3-м томе «Капитала» по поводу стадии отработочной ренты, где он говорит, что при феодальной эксплуатации «необходимы отношения личной зависимости, личная несвобода в какой бы то ни было степени и прикрепление к земле в качестве придатка последней, необходима крепостная зависимость [в оригинале Horigkeit.— Ю. £.] в подлинном смысле этих слов» {Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 25, ч. II, с. 354). Прежде всего отметим, что, как это явствует из письма Энгельса Марксу от 22 декабря 1882 г., Маркс и Энгельс отнюдь не понимали под Horigkeit крепостной зависимости. «Радуюсь,— пишет Энгельс,— что в отношении истории крепостного права [Leibeigenschaft] мы «единодушны»... Несомненно, крепостное право и зависимость [die Leibeigenschaft und Horigkeit] не являются какой-либо специфической средневеково-феодальной формой...» {Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 35, с. 112). Иными словами, Энгельс разграничивает крепостное право — Leibeigenschaft — и обычную феодальную зависимость — Horigkeit. Соответственно перевод данного места «Капитала» неточен, ибо Маркс говорит о необходимости «зависимости» — «Horigkeit», а не «крепостной зависимости» — «Leibeigenschaft». Что касается высказывания Маркса о необходимости «личной несвободы в какой бы то ни было степени и прикрепления к земле в качестве придатка послед-
514
Глава 26. Сеньория и феодальная эксплуатация
Подытожим суть изменений в сеньории и системе феодальной эксплуатации крестьянства на первом этапе зрелого феодализма. Сложившаяся в этот период зрелая сеньория отличалась взаимопроникновением и слиянием всех видов господства над мелкими непосредственными производителями — частнохозяйственного, судебно-административного, военно-политического. Это обуславливало всеобщность сеньориальной власти, охватывавшей и держателей земельных наделов сеньории, и тех, кто, не владея от нее землей, оказывался на подвластной ей территории. Все крестьянское — и не только крестьянское — население оказывалось в той пли иной степени в личном подчинении у сеньора. Черты такого подчинения складывались и у государственных крестьян, тем более, что власть над ними феодальных суверенов при реализации на местах «обрастала» элементами частновладельческого толка. В результате несвободное, зависимое состояние становилось отчасти характерным и для этой категории крестьян. Говоря о Европе в целом, можно было бы констатировать, что складывание такого зависимого состояния шло в разных частях континента как бы с «разных концов»: на Западе отправным пунктом выступала зависимость частновладельческая, на Востоке Европы и в Византии — государственная. Но итог повсюду имел много общего.
С расширением и усложнением функций сеньории как организации, обеспечивавшей реализацию феодальной земельной собственности, был неразрывно связан процесс перестройки внутрисеньориального господства. В ходе данного процесса постепенно стирались различия в сеньориальной эксплуатации крестьян разного происхождения — из рабов, полусвободных и свободных. Над этими различиями надстраивался (и их вытеснял) единый по сути способ сеньориального господства, предпола-авший эксплуатацию зависимых держателей земельных наделов, пользо-авшихся большими или меньшими феодальными свободами. Абсолютное преобладание этого способа эксплуатации обуславливалось на данном этапе общеэкономическими условиями, исключавшими широкое развитие арщины и крайних форм закрепощения. Последние складывались лишь при том или ином отклонении от магистрального пути развития. Внутри-ньориальная перестройка определяла таким образом фактически ту же * нденцию, что и расширение сферы сеньориального господства — склады-т 'Ние всеобщей и сходной по сути формы феодальной зависимости ; естьянства.
Эта общая для данного периода тенденция развития по-разному вонзалась в разных регионах Европы. Различия касались не только темпа Авития и исходных его пунктов, но и путей, средств и даже некото-ых результатов процесса. Обусловливалось это многообразием природной ды и своеобразием социальных феноменов. Среди последних особое течение имели: особенности агрикультуры, уровень товарно-денежных шений, сила городов и городского сословия, мощь центральной вла-псторические традиции.
. то, исходя из самой этой формулировки, очевидно, что личная несвобода -.кой бы то ни было степени» может сочетаться лишь со столь же многообраз-♦прикреплением к земле» в «какой бы то ни было степени». Следовательно, бы неверным истолковывать данную формулировку Маркса как свидетель-шую о всеобщей необходимости крайней формы прикрепления к земле. Если ~чъ идет о «какой бы то ни было степени» прикрепления, то таковое можно пвать во всех, даже самых «свободных» формах феодальной зависимости уже ку, поскольку все они предполагают неизбежность личной несвободы «в ка-м то ни было степени» для хозяйственно самостоятельных мелких производи-i вынужденных сидеть на сеньориальных наделах.
515
17*
1 V. Крестьянство в развитом феодальном обществе
3. Сеньория и феодальная эксплуатация крестьянства на втором этапе развитого феодализма
Чтобы проследить общее и особенное в изменении внутреннего строя сеньории и ее места в общей системе феодальной эксплуатации на втором этапе развитого феодализма, охарактеризуем вкратце суть этих изменений в разных регионах Европы.
Внутренняя перестройка французской сеньории включала на этом этапе прежде всего рост на территории сеньориального домена крупнокрестьянской аренды (ориентированной на рынок) и распространение мелкой испольщины (особенно в животноводстве и виноградарстве); одновременно распространялась цензива, хотя доля цензивных платежей в сеньориальном бюджете резко сокращается,— как и доля доходов от собственного господского хозяйства. Эта перестройка была в немалой мере обусловлена общим ростом во Франции рынка сельскохозяйственных продуктов и своеобразием рыночной конъюнктуры: расширение рыночного спроса делало возможным дальнейший подъем простого товарного производства; относительное падение цен на зерно (из-за более быстрого роста спроса на продукты животноводства, огородные и технические культуры, а также, вино) подрывало господское зерновое хозяйство; увеличение средней зарплаты батраков создавало преимущества для крупнокрестьянской аренды и в других отраслях земледелия (крестьяне-арендаторы использовали наемную рабочую силу лишь эпизодически); падение покупательной способности денег обесценивало получаемые сеньорией фиксированные денежные чинши с цензитариев; их продуктовые оброки (также давно фиксированные и по составу и по объему) далеко не всегда соответствовали потребностям рыночного спроса.
Влияние этих конъюнктурных обстоятельств на французскую сеньорию усугубилось в период Столетней войны и совпавших с нею по времени чумных эпидемий, неурожаев, экономического и демографического спада. В условиях катастрофического сокращения сеньориальных доходов французские феодалы попытались усилить внутрисеньориальную эксплуатацию крестьянства. Однако для преодоления хозяйственного кризиса этого оказалось недостаточно. Выход из положения французский господствующий класс стал искать в расширении всевозможных внехо-зяйственных источников поступлений — за счет увеличения общегосударственных и местных налогов, новых привилегий дворянства (фискальных, социально-правовых и административных), ограничений заработной платы батраков, а также на основе прямого военного ограбления населения. Феодальная реакция отражала определенное изменение места французской сеньории в поземельной эксплуатации крестьянства. Доля сеньории в общей массе феодальной земельной ренты к концу рассматриваемого этапа резко сократилась.
Это положение не изменилось и тогда, когда в конце рассматриваемого этапа были преодолены последствия экономического и демографического спада и когда массовые народные восстания заставили отменить многие из акций периода феодальной реакции. Главными в сеньориальных поступлениях остаются в это время судебно-политические доходы. А основными хозяйственными формами во французской деревне становятся — помимо традиционной цензивы — крупнокрестьянская аренда, мелкая испольщина и наем. В их рамках — и в условиях резко возраставшего имущественного расслоения крестьянства — начиналась подготовка условии к генезису капитализма во Франции.
516
Глава 26. Сеньория и феодальная эксплуатация
Английский вариант сеньориальной перестройки на втором этапе развитого феодализма отчасти напоминал французский. Те же особенности конъюнктуры содействовали, с одной стороны, росту товарно-денежных отношений в деревне, развитию крестьянской аренды домениальных земель или мелкокрестьянского копигольда, а с другой — полной ликвидации зернового господского хозяйства с наймом. Почти те же что и во франции, неблагоприятные политические и экологические условия (Столетняя война, чума, неурожаи, а также массовые запустения) усилили кризис манора и толкнули английское дворянство к наступлению на права крестьян, и прежде всего к рекоммутации барщин и попыткам прикрепления вилланов к земле. В еще большей мере, чем во Франции английское государство попыталось поддержать это контрнаступление господствующего класса введением антирабочего законодательства.
Эта попытка феодальной реакции была пресечена восстанием Уота Тайлера. В условиях неблагоприятной для господского зернового хозяйства рыночной конъюнктуры оттеснение феодалов от хозяйственной жизни стало все более осязаемым. Старое дворянство было вынуждено искать доходы вне своих вотчин; «феодалы паразитически бросаются на созданный короной аппарат, так как он является источником власти и, главное, денег. Должности при дворе, в совете, на местах, администрация, финансы, суд захватываются ими как новый способ извлечения из населения феодальной ренты» (Косминский, 1963, с. 167). Естественно, что это потребовало огромного роста государственных налогов: еще в конце XIII в. они в 5—7 раз уступали сеньориальным взиманиям, а через полтора столетия уже сравнялись с ними (Гутнова, 1978, с. 69—70). В результате и в Англии роль манора в поземельной эксплуатации крестьянства заметно сократилась. Доходы господствующего класса в значительной мере обеспечивались за счет перераспределения государственно-корпоративных и государственно-централизованных взиманий.
Тем не менее, не только в XIV, но и в XV в. многие английские сеньоры сохраняли обширные иммунитеты, предоставлявшие им возможность пользоваться по отношению к крестьянам частной судебно-политической властью (Писарев, 1980). Что же касается выхода из хозяйственного спада конца XIV — начала XV вв., то он был достигнут к концу XV в. в первую очередь на основе новодворянского товарного овцеводства и коммерческой крестьянской аренды. Аренда, наем, копигольд с денежной рентой — вот те главные формы землепользования и эксплуатации крестьянства, с которыми английская деревня вступала в эпоху подготовки генезиса капитализма.
Преодолеть глубокий экономический и демографический спад и феодальную реакцию удалось к концу рассматриваемого этапа и в ряде районов Испании. Однако в отличие от французской и английской, испанская сеньория благодаря обстоятельствам, сложившимся после завершения Реконкисты, дольше сохраняла свою хозяйственную мощь. Этому способствовало в частности развитие под эгидой Месты сеньориального овцеводства, которое почти целиком ориентировалось на рынок. Подспудно расширялось и крестьянское товарное производство: к концу периода отмечается явный рост на сеньориальных землях крестьянской аренды (в том числе краткосрочной), а также наследственных крестьянских держаний с денежной рентой. Развитие свободных форм крестьянского землепользования было объективным результатом массовых крестьянских восстаний, облегчивших преодоление попыток феодальной реакции и, в частности, побудивших отменить в конце XV в. «дурные
517
IV. Крестьянство в развитом феодальном обществе
обычаи», как и введенные королями антирабочие законы. Тем не менее сеньория долго сохраняла во многих районах Испании немалые судебнополитические права по отношению к крестьянам и иммунитетные привилегии (Пискорский, 1909, с. 110 сл.). Хозяйственная и судебно-политическая мощь сеньоров была одним из факторов, сдерживавших складывание в Испании условий для генезиса капитализма.
Интенсивный рост простого товарного производства характерен в рассматриваемый период и для Средней и Северной Италии. Слабость здесь дворянской сеньории, широкое распространение испольщины и других видов краткосрочной аренды, глубокое имущественное расслоение крестьян, их постоянное участие в торговле сельскохозяйственной продукцией — все это, казалось бы, благоприятствовало развитию буржуазных отношений. Своеобразие аграрной эволюции в этих ведущих областях Италии состояло, однако, в частности в том, что в качестве земельных собственников на данном этапе в большинстве случаев выступали горожане (или город как корпорация). Заинтересованные, прежде всего, в обеспечении своих потребительских нужд, горожане предпочитали прогрессивной перестройке сельскохозяйственного производства усиление эксплуатации непосредственных производителей на базе испольщины. Отсюда — перекладывание на испольщика (и арендатора или субарендатора) непосильных для них обязанностей по улучшению земли и интенсификации хозяйства, отсюда же — быстрый рост городских налогов (не раз провоцировавших массовые восстания), жесткая регламентация крестьянской торговли и как итог — истощение сил работника и самой земли и тенденция стагнации в сельскохозяйственном производстве.
Городская сеньория — главная форма сеньории в Средней Италии — оказалась, таким образом, одним из главных источников своеобразной феодальной реакции: она вводила для испольщиков ограничения в уходе с земли, расширяла их личные повинности, налагала на них даже барщинные обязательства. Эта реакция совпала по времени и с попытками ужесточения крестьянской зависимости в феодальных поместьях отсталых областей Северо-Западной Италии и крайнего Юга. Не удивительно, что в Италии преодоление демографического спада и последствий неурожаев, запустений и других «кризисных явлений», оказалось на втором этапе зрелого феодализма очень трудным делом и фактически не было достигнуто вплоть до конца этого периода (Котельникова, 1986, гл. II).
В еще большей мере феодальная реакция определяла к концу второго этапа развитого феодализма изменения в структуре сеньории и в методах эксплуатации крестьянства на территории Германии. Такая ситуация создалась здесь, правда, не сразу. В начале рассматриваемого периода эволюция немецкой деревни напоминала французский тип: то же сокращение остатков домениального зернового хозяйства и барщины, тот же рост денежной ренты и товарного крестьянского хозяйства, то же распространение крупнокрестьянской аренды и мелкокрестьянской испольщины, расширение владельческих прав крестьян и усиление их имущественного расслоения. Однако, если во Франции выход из демографиче-ческого и экономического кризиса был найден в конечном счете через преодоление попытки феодальной реакции, то в Германии, наоборот, феодальная реакция явилась как бы ответом на кризисные явления. Этому способствовал ряд особенностей развития Германии, и в частности ее экономическая и политическая раздробленность, а также позиция немецкого бюргерства (нередко поддерживавшего всесилие немецкой знати), политика германских императоров и т. д. (Неусыхин, 1974, с. 362 сл.).
518
Глава 26. Сеньория и феодальная эксплуатация
С кризисом поместных доходов немецкие сеньоры боролись в XV в. главным образом на путях ухудшения условий крестьянских держаний (в том числе, и арендных), экспроприации общинных угодий, восстановления барщинного домениального хозяйства и лично-наследственной зависимости. В наиболее резких формах эта тенденция проявилась в Заэльбье XV в., но в той или иной мере опа присутствовала и в западнонемецких землях, особенно, в юго-западных и среднегерманских (Смирин, 1952, с. 60—104). В феодальной эксплуатации немецкого крестьянства ’ сеньория сохранила, таким образом, ведущее место вплоть до конца рассматриваемого периода. Королевское (императорское) обложение играло здесь сравнительно скромную роль.
Не менее отчетливо последствия феодальной реакции сказались на развитии скандинавского крестьянства. За глубоким демографическим и экономическим спадом середины XIV в. (заставившим поначалу до предела сократить и так очень небольшую барскую запашку) здесь последовали резкие ограничения прав держателей-арендаторов (Ковалевский, 1974, с. 4—6), антирабочие законы и даже спорадическое возрождение домена и барщины. Объяснение этим явлениям в Дании, Швеции, отчасти в Южной Норвегии следует, вероятно, искать в общих особенностях исторического развития Скандинавии. Известную роль сыграл, видимо, уже тот факт, что со времен Кальмарской унии власть над всеми скандинавскими государствами принадлежала датским феодалам. Действуя на значительной территории этого региона в качестве жестоких иноземных правителей, обладавших фактически неограниченной властью, датские феодалы смогли добиться крайне невыгодных для крестьян законодательных установлений и использовать в своих интересах благоприятную рыночную конъюнктуру (расширение балтийского экспорта сельскохозяйственных продуктов в страны Запада). Необходимость крайних форм прикрепления крестьян к земле диктовалась здесь острой нехваткой рабочей силы. Возможность же такого прикрепления обуславливалась отчасти тем, что основная масса непосредственных производителей так и не приобрела здесь права наследственных владельцев земли и выступала лишь в качестве временных ее арендаторов, отчасти же — слабостью местных городов и бюргерства. В результате, к концу второго этапа зрелого феодализма хозяйственная роль скандинавского поместья не только не сократилась, но даже выросла — точно так же, как увеличивалось его значение и в системе феодальной эксплуатации крестьянства.
Эта же тенденция весьма характерна и для таких стран Центральной и Восточной Европы, как Чехия, Венгрия, Польша, Русь22. Рост внутреннего и внешнего рынка сельскохозяйственных продуктов пришелся здесь на такой этап в развитии класса феодалов, когда последний по ряду причин не испытывал сколько-нибудь серьезного противодействия со стороны городского сословия и был достаточно свободен в выборе средств эксплуатации крестьянства. В то же время относительная слабость городов лишала господствующий класс тех источников доходов, которые могло бы дать их обложение (и которые побуждали западноевропейских феодалов мириться с их ростом). Относительно невелика была из-за природно-демографических особенностей и доходность земледелия: средняя урожайность была здесь в целом ниже, чем на Западе (Slicher
22 Что касается большинства областей Балканского региона, то там сеньория превращается под властью турок-османов преимущественно в фискальную единицу государственного обложения, что повлекло складывание весьма специфичных форм эксплуатации крестьянства (см. гл. 24).
519
IV. Крестьянство в развитом феодальном обществе
van Bath, 19/0, р. 103). Малая плотность населения и обилие незанятых земель осложняли организацию феодальной эксплуатации и уменьшали ее доходность (Аграрная история..., 1978, III, с. 189-199). В рассматриваемый период доходы феодалов еще более сократились из-за общего ухудшения климата п участившихся неурожаев, а также вследствие перенапряжения крестьянского хозяйства, массового бегства крестьян на окраинные территории и запустения целых районов (см. выше, гл. 20, 21; Горская, Милов, 1983, с. 84). Между тем внешнеполитическая агрессия (в Чехии и Польше — немецкая, в Венгрии — турецкая, на Руси — польско-шведская, османская, а также со стороны Крымского ханства) существенно увеличила потребность в росте поступлений.
Этот комплекс обстоятельств и представляет, по мнению ряда специалистов, главную предпосылку наступления на права крестьянства в этих странах. Такое наступление выразилось в государственном ограничении крестьянских переходов, в резком увеличении государственных налогов, в возложении на крестьян обширных полевых барщин, в общегосударственном ограничении свободы хозяйственной деятельности самих крестьян (Шапиро, 1972, с. 130—155; Кахк, 1972, с. 184—198; Аграрная история..., 1978, III, с. 198—199; Горская, Милов, 1983, с. 85). Во всех этих странах к концу рассматриваемого этапа увеличилась площадь господской запашки, выросла торговая активность поместья (ориентировавшегося как на ближний, так и на дальний рынок сбыта), увеличилась абсолютная масса феодальной ренты, в том числе и частновладельческой. Все это свидетельствовало о явном ухудшении в положении основной массы крестьянства, о резком усилении крепостнических тенденций.
В течение рассматриваемого периода эти тенденции возобладали здесь не полностью и не повсюду. Общегосударственное прикрепление крестьян к земле еще не было завершено. У многих крестьян главной формой поместных взиманий оставалась денежная рента (как в Чехии) или продуктовая рента (как в Польше); нередкой была краткосрочная крестьянская аренда (издольная или за деньги). Крестьяне не были вытеснены и из участия в торговле. Наряду с барщиной господские хозяйства практиковали в ряде мест и наем. Тем не менее общая эволюция характеризовалась усилением собственного хозяйства землевладельцев и распространением в общегосударственном масштабе норм крепостного права.
*
Характеристика основных вех перестройки сеньории и феодальной эксплуатации крестьянства в разных регионах Европы на втором этапе зрелого феодализма с очевидностью обнаруживает некоторые общие тенденции, действовавшие в масштабах всего континента. Повсюду эта перестройка была так или иначе связана с расцветом простого товарного производства и большим или меньшим подчинением сельского хозяйства рыночной конъюнктуре. Почти столь же повсеместно складывались формы землепользования, подобные краткосрочной крестьянской аренде, и формы эксплуатации, подобные найму, которые в условиях роста товарного производства обеспечивали развитие договорных отношений между землевладельцем и непосредственными производителями и предполагали большее или меньшее их высвобождение из пут феодальной зависимости; в среде этих непосредственных производителей спорадически появлялись, с одной стороны, неимущие работники, с другой — предшественники капиталистических фермеров. Вместе с ростом имущественного расслоения и интенсификацией производства все это подготавливало не-
520
I лава 26 Сеньория и феодальная эксплуатация которые социальные предпосылки для генезиса капитализма в сельском хозяйстве.	м
Тем не менее даже о «формальном подчинении труда капиталу» (Маркс) речь пока не шла. Господствующим оставалось натуральное воспроизводство рабочей силы (рабочая сила не стала свободно обращаю щимся товаром); в качестве аванспровавших капитал земельных собст венников выступали землевладельцы, лишь частично использовавшие свои доходы в товарном обороте; над основной массой деревенского населения сохранялось феодальное господство, осуществлявшееся как внутрисеньориальными, так и общегосударственными средствами. Самое распространение новых форм земледелия далеко не везде было интенсивным. Во всех странах, где о такой интенсивности действительно можно говорить (Западная Европа), мы сталкиваемся на рассматриваемом этапе с ярко выраженной феодальной реакцией. Обусловленная всякий раз своеобразными конкретно-историческими обстоятельствами того или иного региона, эта реакция объективно отражала сопротивление господствующего класса натиску новых сил и отношений, его стремление сохранить прежнее господство, попытки перейти в контрнаступление. Преодолению этой реакции в ряде западноевропейских стран объективно способствовали массовые народные движения. В тех западноевропейских странах, где преодолеть реакцию не удалось — в Германии, в Италии, в Скандинавии,— в той или иной мере обнаруживалась тенденция к стагнации, к использованию барщинно-домениальных форм сеньориального хозяйства и даже к усилению лично-наследственной зависимости крестьянства. Что касается ряда стран Центральной и Восточной Европы, то здесь крепостнические тенденции (стадиально совпадавшие с феодальной реакцией на Западе) фактически определяли собою завершающий этап зрелого феодализма, подавляя или оттесняя на второй план прогрессивные формы перестройки крестьянско-сеньориальных отношений.
Общей чертой перестройки феодальной эксплуатации на втором этапе зрелого феодализма было, как мы видели, увеличение роли государственно-корпоративных и государственно-централизованных форм. В некоторых странах Запада это приводило даже к тому, что сеньория как организация по извлечению феодальной ренты отодвигалась на второй план. В отличие от этого в Центральной и Восточной Европе сеньория — в частности, благодаря усилению крепостнических тенденций — сохранила или даже увеличила свое значение в эксплуатации крестьян. Показательно, однако, что и здесь налицо был несомненный рост госу-дарственных налогов, усиление вмешательства центральной власти в сферу крестьянско-сеньориальных отношений. Ярче всего это проявилось в тех странах Центральной и Восточной Европы, в которых оыли осуществлены общегосударственные мероприятия по ограничению крестьянской правоспособности и прикреплению к земле; частновладельческое кресть янство здесь в ряде случаев начинает рассматриваться как единая юридическая категория.	.
Тенденция к складыванию общегосударственного статуса была характерна и для частно-сеньориального крестьянства в ряде западноевропейских стран. В этом отражался общий процесс стирания внутрикрестьян-ских правовых градаций. На их место все более выдвигались град имущественные. Имущественное расслоение редко пока в^вал0^ в циальное, но подготовка условий к «раскрестьяниванию» лено лео. общественное развитие не было в той или инои мере ПР	тенлен-
Дальной реакцией или же деформировано крепости Циями.
ГЛАВА 27
КРЕСТЬЯНСКИЕ РЕМЕСЛА И ПРОМЫСЛЫ
Развитие крестьянских ремесел и промыслов — это прежде всего их обособление от сельскохозяйственного производства и превращение в особую сферу труда и хозяйства, связанную с прочими через обмен; это часть общественного разделения труда, представлявшего главную базу экономического и социального движения феодального общества. Процесс отделения ремесла от сельского хозяйства отнюдь не заканчивался складыванием городов, он продолжался на протяжении всего феодализма, проходя в своем движении ряд стадий, обычно долго сосуществовавших.
Первоначально ремесленный труд играл главным образом роль вспомогательного при сельскохозяйственном производстве на крестьянском и барском дворе. Осуществляясь средствами и из ресурсов прежде всего крестьянской семьи, он составлял необходимую принадлежность натурального хозяйства (Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 3, с. 328, 331).
Постепенно некоторые подсобные ремесла и промыслы в ряде поселений и районов превращались в систематическое занятие сельского населения и одновременно товаризовались. Жители такой деревни или района — это уже «крестьяне-ремесленники»: сохраняя землю (и свои по ней обязательства), они регулярно занимаются ремеслом и сбытом ремесленных изделий. По своему характеру это полупрофессиональное, домашнее ремесло, «домашняя промышленность»; оно еще органически соединено с сельским хозяйством, с домом и всем бытом крестьянина, развивается на натурально-хозяйственной основе, но в то же время все более тесно связывается с рынком.
Хотя обе формы ремесла — ремесло как вспомогательное занятие к земледелию и домашнее ремесло — сохранялись в течение всего периода развитого феодализма, постепенно наиболее заметное развитие получает домашнее ремесло. В дальнейшем в отдельных случаях домашнее ремесленное производство оказывается подчиненным торговцу-скупщику, а затем и предпринимателю, причем до такой степени, что работник постепенно теряет экономическую самостоятельность и превращается в наемного работника-кустаря. Кустарная деревенская промышленность, основанная на наемном труде надомных работников, еще не порвавших с землей, зачастую имевших свой инвентарь, а подчас и сырье, становится органической частью развивавшейся мануфактуры.
Кроме того, в деревне в течение всего рассматриваемого периода проживали ремесленники-профессионалы. Ремесленная профессионализация, как мы убедимся, произошла сравнительно рано, но охватывала лишь относительно узкий круг ремесел (кузнечное, гончарное, сапожное и немногие другие). После возникновения городов подавляющее большинство ремесел в деревне, включая столь жизненно важные и распространенные, как прядильное, ткацкое, плотницкое, осуществлялись преимущественно самими крестьянами. Необходимо отметить, что сельские ремесленники-специалисты также обладали каким-то земельным держанием, несли за него повинности и формально принадлежали к крестьянскому сословию, хотя основные средства к существованию они получали благодаря производству и сбыту ремесленных изделий.
Обособление крестьянских ремесел и промыслов как часть обществен-
522
Глава 27 Крестьянские ремесла и промыслы
ного разделения труда при феодализме имело две стороны* 1) экпппуш ческую, определявшуюся степенью Функционально-профессионального обособления и уровнем товарности; 2) социальную, определявшуюся изменением социально-правового статуса работника. Очевидно что обе эти стороны развития крестьянских ремесел и промыслов были важными факторами эволюции класса крестьянства.
Основополагающий вклад в изучение этой проблемы сделал В И Ле нин, который сформулировал и обосновал тезис, что эволюция крестьянского ремесла есть часть эволюции — -------------
ну его размывания. В. И. Ленин классификацию стадий и типов
класса крестьянства, причем, в сторо-дал существенную для медиевистики
крестьянской промышленности (домашняя, кустарная) и определение зависимости, которая существовала между социально-экономическим положением крестьянства, эволюцией отдельных его слоев — и несельскохозяйственными занятиями крестьян (Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 3, с. 328—331). Ряд исследований и важных заключений по проблеме крестьянских ремесел предложили затем советские ученые.
В зарубежной историографии отдельные аспекты проблемы крестьянских ремесел и промыслов шире и успешнее всего разрабатывались немецкими, английскими скандинавскими историками. Но во всем своем многообразии эта, по существу, комплексная проблема в историографии почти не ставилась.
Крестьянские ремесла и промыслы в феодальную эпоху имели три организационно-производственных центра: двор вотчинника, индивидуальное крестьянское подворье и сельское поселение. Специфика средневековых источников такова, что они чаще всего пока-
Кузнецы. Деталь рельефа на портале собора св. Марка в Венеции. XIII в. Италия
зывают ремесленно-промысловые занятия крестьян через призму земельных и личных повинностей и поэтому не дают адекватного представления о состоянии крестьянского ремесла и статусе производителен в Целом. Но они все же позволяют судить о районировании сельских ремесел, их номенклатуре и профессиональном уровне, о специализации ремесленного производства, и, очень косвенно, о действительной или потенци альной его товарности.
В целом на сегодня можно считать доказанным, что основная ма продукции деревенского ремесла изготовлялась не на помещичьем дво ре или в мастерских профессионалов, но на крестьянских подворьях, ес спорно, далее, что зависимость между несельскохозяйственными п аг-
523
IV. Крестьянство в развитом феодальном обществе рарными занятиями крестьян имела обратный характер и что она определялась социальными причинами в не меньшей мере, чем природными И что при всем распространении ремесел в деревне ведущая роль в эволюции ремесла в целом принадлежала городу.
Историческая роль, формы и последствия развития несельскохозяйственных занятий крестьян были разными в разных частях континента. Они зависели от ряда факторов и разных условий: времени, темпов, полноты отделения города от деревни; наличия или отсутствия домениального хозяйства; типа ренты; социальной широты товарного обращения; степени личной зависимости крестьян. На подавляющей части территории Европы несельскохозяйственные виды труда крестьян и после сложения городов составляли особую отрасль общественного производства, занима-
а) Ловля рыбы. 6) Ловля куропаток
в) Поимка кроликов. В то время как одна женщина сажает в кроличью нору хорька, другая ловит выскакивающего кролика.
Миниатюры из псалтири королевы Марии. Начало XIV в. Англия.
Британский музей, Лондон
524
Глава 27. Крестьянские ремесла и промыслы ли важное место в рыночных отношениях, а на севере континента -в Финляндии, Швеции, отчасти Норвегии и Северо-Западной Руси - не месла и промыслы на этой стадии развивались по преимуществу в де-
По-другому обстояло дело в странах Средиземноморского мира-Италии, Франции, Византии, оолыпей части Испании, где отделение ремесла от сельского хозяйства имело античные традиции, а феодальные города рано достигли значительного развития. В этой группе стран ремесло и промыслы еще на первом этапе зрелого феодализма выделились из деревни и профилировались, сохраняясь в крестьянской среде лишь частично.
На втором этапе развитого феодализма крестьянские ремесла и промыслы как товарная отрасль общественной экономики вполне сформировались в Северной Европе и возродились на юге, став в результате общеевропейским явлением. Наиболее перспективной формой крестьянского ремесла в это время являлась кустарная промышленность. Соответственно, главным критерием эволюции ремесла становится к концу этапа степень его подключения к зарождающейся мануфактурной организации. Характерной чертой этого этапа было усиленное развитие в деревне целых отраслей профессионального ремесла — на базе главным образом непосредственной переработки сельскохозяйственного сырья.
Особо стоит вопрос о внутрипоместном ремесле в деревне. После возникновения городов его развитие было почти исключительно обусловлено судьбой домена, которую оно разделяло. На втором этапе зрелого феодализма эта форма организации ремесленного труда либо сохраняла традиционный, застойный характер, либо изменялась вместе с товарной трансформацией домена.
В настоящей главе освещаются не все аспекты истории деревенского ремесла и промыслов, но лишь те, которые наиболее тесно связаны с социально-экономической эволюцией феодально-зависимого крестьянства
1. Крестьянские ремесла и промыслы на первом этапе развитого феодализма
С возникновением и ростом городов развитие ремесел и промыслов в вотчинах не прекратилось. Напротив, сеньоры предпочитали скорее задерживать своих мастеровых людей, нежели покупать ремесленную продукцию на городских рынках, даже близких. Значительную часть ремесленных барщин крестьяне выполняли на территории барского подворья, где ремесло получило четкое оформление. Данные об этом из немецких и французских документов собраны еще Г. Маурером и Ю. А. Корховым (Корхов, 1940, с. 9, сл.; Maurer, 1862, I, S. 181, 202, 242, 246). Судя по таблице, которую составил Ю. А. Корхов, в отдельных крупных, прежде всего монастырских, поместьях насчитывалось в среднем по 20—30 чело^ век, одновременно занятых ремесленным трудом, причем число лиц одной специальности достигало 4—6 человек, не считая домашних слуг, также выполнявших некоторые ремесленные работы. В хозяйствах меньш размера обычно имелось по одному специалисту по наиболее важным р
В общем поместное ремесло было на первом этапе р рптииня дализма одной из заметных форм ремесленного произведет • объективно способствовала развитию ремесленных навыко У Р'	’
тем более, что, как показал Ю. А. Корхов, большинство лиц,
525
IV. Крестьянство в развитом феодальном обществе
вотчиннику ремесленным трудом, относилось не к дворне, а именно к держателям земли. По мнению В. Мюллера, и большая часть ремесленни-ков, включенных в магистерии на барских дворах, имела свои хозяйства (Muller, 1910). Таким образом, в целом поместная организация ремесла ориентировалась в это время именно на труд зависимых держателей земли.
Ремесленные отработочные повинности крестьян были, как известно, очень разнообразными. Это — обязанность постоянно работать в дворовых службах и мастерских, прясть, ткать, строить, чинить, прокладывать дороги и т. д. (Полянский, 1954, с. 238, 239; Грацианский, 1960, с. 393 394).
Иногда держатель выполнял в поместье все виды определенных ремесленных работ (по дереву, по металлу и т. п.), которые составляли либо всю сумму повинностей с его держания, либо их половину, треть и т. д. (Зомбарт, 1931, I, 1, с. 22; Rogers, 1866, р. 449). В книге ежегодных доходов архиепископа и церкви Трирской (область среднего Мозеля, 1220 г.) фигурируют мансы кузнецов, бочаров, стекольщиков, пер-гаменщиков. Их натуральные оброки в виде древесных поделок, льна, мелкого скота и т. п. могли быть заменены денежными взносами, но основные натуральные платежи (зерном и вином) были постоянными. Ручные работы на мельнице, на господском дворе выполнялись также в порядке барщины; два оброчника поставляли льняные ткани. Характерно, что на первом этапе развитого феодализма доля ремесленных повинностей держателей увеличивается, причем их по-прежнему более всего несли несвободные держатели низших категорий, которые выполняли трудоемкие, но несложные задания.
Значительная часть ремесленного труда держателей взималась в форме оброков. Ремесленные оброки — их состав, соотношение с ремеслом дворни и «ручными» барщинами, социальное и правовое положение оброчников и т. д.— изучены значительно слабее, чем ремесленная барщина. Хорошо известно, однако, что барские хозяйства Германии, Франции, Англии и других европейских стран получали в XI—XIII вв. в виде оброков самые разнообразные ремесленные продукты (Полянский, 1954, с. 238, 239). Чаще всего это были готовые продукты питания (сыр, вино, хлеб, мука, растительное и животное масло) и ткани (Мильская, 1962, с. 57, 59, 106). Упоминания о шерстяных и льняных тканях часто встречаются и в Книге Страшного суда, и в «Черной книге» Питерборо-уского монастыря, документах Сен-Бертинского, Прюмского, Вейсенбург-ского аббатств и др. Нередко женщина в счет оброка изготовляла пряжу, ткань, а подчас и одежду из ею же выращенного льна — классический образец крестьянского ремесла. Крестьяне же поставляли вотчиннику строевой лес, тесины, черепицу и сланец для крыш (в Англии), мельничные жернова и строительный камень. Одним из наиболее распространенных ремесленных оброков с крестьянских наделов были кузнечные изделия: серпы, пилы, топоры, сошники, даже копья (например, в итальянском монастыре Боббио), ножи, косы, вилы, топоры и т. п. (Вейсенбург-ский монастырь), а также различная деревянная тара (особенно бочки, ушаты и т. п.), утварь (фляжки, чаши, кружки, тарелки) и хозяйственные поделки, особенно колеса (Зомбарт, 1931, с. 87—90).
Состав оброков, конечно, зависел от местных природных условий, от развития в той или иной местности рыболовецкого, соляного, железодобывающего, лесного, охотничьего и других промыслов или ремесел, а также от экономического и социального развития данного района, в частно
526
Глава 27. Крестьянские ремесла и промыслы
сти от характера поместного строя и уровня развития городов Там где аграрная сфера сохраняла более замкнутый характер, или там где гоно да развивались раньше и интенсивнее, доля ремесленной продукции в об роках могла быть относительно невелика. Наиболее ярко аграрный состав оброка проявлялся в Италии, что, без сомнения, было связано с та кой исключительной ее особенностью, как сочетание рано сложившегося городского строя с полностью подчинившейся городу сельской периферией
Вместе с тем, крестьяне более всего преуспевали в тех видах ремесленных работ, которые требовали лишь «обычного» крестьянского умения. Это можно хорошо проследить хотя бы по строительному делу в то время выросшему уже в сложную отрасль. Крестьяне участвовали здесь прежде всего в добыче, доставке, а также частичной обработке сырья. Сложные, дорогостоящие сооружения и виды строительных работ производились артелями наемных мастеров-профессионалов (Lamprecht 1885, I, S. 588; Грацианский, 1935, с. 199, сл.; Зомбарт, 1931 с. 92* Кеннингем, 1909, с. 160).
Обычными крестьянскими навыками обходились держатели и при изготовлении деревянных поделок, что во многих странах Европы оставалось исключительно (или по преимуществу) крестьянским ремеслом и довольно рано товаризовалось. В России, Швеции, Финляндии и других странах деревня снабжала все население посудой, разнообразной мелкой тарой из дерева, даже бочками и лодками; на этих ремеслах специализировались иногда крестьяне целых поселений (Сванидзе, 1967, с. 45—46).
Аналогичное положение было с кожевенным делом, широко распространенным в деревне и особенно развившимся в животноводческих районах Европы, где оно подчас становилось объектом законодательного регулирования: например, вошло в «Лесную Ассизу» в Англии (1184). О развитии кожевенного производства свидетельствует и распространение в первой половине XIII в. водяных мельниц для размягчения кожи; их география показывает, что кожевенное дело стало концентрироваться в пригородах. При этом в оброчных поставках сравнительно редко встречается обработанная кожа или изделия из нее и совсем редко обувь, хотя сапожники, дубильные заведения и кожевенные мастерские были довольно обычными в поместьях. Это показывает, что в области обработки кожи и меха крестьяне специализировались преимущественно на «сырьевых» ремеслах или стадиях.
Такая же ситуация была характерна почти для всех видов ремесленного труда, представленного в крестьянских хозяйствах, в том числе полупрофессионального. Исключений здесь было немного: в какой-то степени гончарное ремесло, имевшее сезонный характер (Фехнер, 1956, с. 279), канатное, прядильное, некоторые виды деревообработки и, главным образом, изготовление продуктов питания.
В отдельных местностях крестьяне варили на продажу пиво, возможно, среди них были и специалисты — пивовары (Кафенгауз, 1969, с. 27). В южных районах Европы очень важное место занимало приготовление вина и оливкового масла, для чего использовались (обычно на паях) особые приспособления: давильни для винограда и масличные прессы.
В целом можно отметить, что на первом этапе развитого феодализма профессиональный уровень крестьянского ремесла заметно отставал от ремесла специализированного, особенно городского. Это проявлялось как в характере операций, более простых в деревне, так и в номенклатуре отраслей домашнего ремесленного труда. Примером может служить хотя бы кузнечно-литейное дело, которое, как известно, в деревне спе
527
IV Крестьянство в развитом феодальном обществе
диализировалось раньше всего и продукция которого подчас поступала и на городские рынки (особенно в Англии, Северной России, Швеции Германии). Обычно в деревнях число кузниц определялось местными потребностями и, как показывают источники, редко превышало одну-две на несколько селений. Даже в XIII в. деревенские кузнецы часто выполняли оброки и барщины простыми изделиями и полуфабрикатами (например, заготовки для подков или гвоздей); в деревенской кузне преобладали «черные» работы — Ковальские, которые не требовали сложного оборудования и рассчитаны были преимущественно на местный сбыт (Hodgen, 1952, р. 56; Фехнер, 1956, с. 279, сл.; Мальм, 1956, с. 149; Рындина, 1963, с. 254—258).
Особенно развитым во многих европейских странах был мельничный промысел. Мельницы, как известно, сыграли огромную роль в развитии средневековой экономики. Они применялись не только для помола зерна, но и в сукновалянии, кузнечно-металлургическом, кожевенном деле и некоторых других ремеслах. Соответственно мельницы, их доли иногда выступают как часть держания или хозяйств таких промысловиков, как железоделатели, сукновалы, дубильщики (кожевники), а также рыбаки. Сооружение и содержание мельницы и мельничной запруды (плотины) было делом прибыльным, но дорогим и особо охранялось законом. Наличие мельницы намного повышало цены земельного держания, вотчинники всячески стимулировали сооружение мельниц на своих землях. В западноевропейских документах уже в XI в. часто фиксируются держания части мельницы (от половины до одной шестой и еще мельче) и даже части запруды. Дробность владельческих и держатель-ских прав в отношении мельниц заставляет с осторожностью относиться к общим подсчетам пассажей о мельницах, например, в английской Книге Страшного суда; но десятки и сотни этих пассажей по отдельным графствам позволяют говорить о широком размахе мельничного промысла в Англии уже на рубеже XI—XII вв., когда в стране насчитывалось, видимо, до 5 тыс. мельниц (DB, I, р. 301, 351, 370; II, р. 30, 38; Hodgen, 1952, р. 80). Аналогичная картина была, вероятно, и в других развитых странах Европы. Так, на землях Сен-Жерменского аббатства, где проживало примерно 3 тыс. семей, было свыше 80 мельниц, т. е. одна мельница на 37,5 семей. С конца XII в. в Англии и Северной Франции получили широкое распространение ветряные мельницы.
Особое место в средневековой крестьянской промышленности почти по всей Европе занимали различные ткацкие ремесла, прежде всего, сукноделие. Производство тканей в средние века вообще было одной из наиболее распространенных отраслей ремесла; формы его организации, степень и место концентрации довольно точно отражали местные особенности разделения труда между городом и деревней. В регионах с римским наследием центрами изготовления тканей были города. В городах сосредоточивалось ткачество, прежде всего сукноделие, и в ряде более молодых стран, где оно особенно бурно развивалось (Нидерланды) и имело общеевропейский спрос. На севере континента (например, в Швеции) ткани делали по преимуществу в деревне (Чистозвонов, 1973; Сванидзе, 1967, с. 51—57). Англия, Северная Франция, Германия, Россия знали и городское, и сельское ткачество и сукноделие.
Разнообразие форм эволюции ткачества заложено, как подчеркивал В. И. Ленин (Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 3, с. 387), уже в его технологии, которая определяет и относительную легкость перехода технологической иерархии этой отрасли в социальную. Именно так произо-
528
Глава 27. Крестьянские ремесла и промыслы
ШЛО в Англии, политика и торговля которой в средние века были «по-строены на шерсти» (Левицкий, 1960, с. 118-121- Power 194? n 4R-Heaton, 1920; Darby, 1936, р. 228; Lipson, 1952; Hilton 1966 в ₽209/
Изготовление шерсти, базой для которого служило раннее’ развитие овцеводства, широко культивировалось в Англии уже к началу зрелого феодализма, преимущественно в деревнях и мелких городах. Масса деревенского сукна была в числе тканей, вывозимых через городские рынки. Есть сведения, что уже со второй половины XII в. некоторые городские гильдии занимались отделкой и окраской деревенского сукна. И хотя в целом на первом этапе развитого феодализма первенство в шерстоткачестве и сукноделии принадлежало городу, эти ремесла были очень распространены и развиты в деревне. Крестьяне делали также льняное полотно и мешковину, канаты и веревки. Эти предметы, наряду с продуктами питания, чаще всего входили в состав оброков.
Ткачество и прядильное дело в деревне были почти целиком домашними ремеслами. Специализация происходила только при дворах вотчинников, особенно в цистерцианских монастырях. Другой примечательной чертой деревенского ткачества была его отчетливая связь с имущественным положением работника; в Западной Европе уже в XIII в. оно все более становилось важным и регулярным подсобным занятием беднейшей части сельского населения (Левицкий, 1972, с. 92; Salzman, 1923, р. 125; Hodgen, 1952, р. 88, 89; Lipson, 1952, р. 67—79).
На Руси производство тканей, в т. ч. на рынок, было обычным крестьянским занятием, а специалисты этого дела — высоко ценимые помещиками домотканы, сукновалы-сермяжники, тонкопрядицы, скатер-ницы и многие другие — были, как и портные, лишь при дворовых мастерских. Но и при наличии специалистов феодалы покупали хорошие ткани на рынке, чаще всего зарубежные (Кочин, 1965, с. 299; Колычева, 1971, с. 81—86). В Швеции, где город до XVI в. вообще практически не знал ткачества, тонкие ткани доставлялись исключительно из-за границы, а льняные ткани и грубое сукно—вадмаль, носимые всей страной и вывозившиеся за ее пределы, вырабатывали крестьяне (Сванидзе, 1967, с. 56).
Наиболее значительно в рассматриваемый период товаризовались и специализировались отхожие промыслы крестьян — несельскохозяйственные добывающие занятия, связанные с использованием или разработкой природных богатств. Здесь следует назвать прежде всего добычу и переработку металлических руд, строительного материала, органических удобрений, соли, рыбы.
Первоначальное обособление этих занятий диктовалось уже самой их географией: источники промыслового сырья не повсеместны, по ряду объектов (соль, руда, уголь) строго локализованы, причем чаще всего места расположения природных ископаемых были мало пригодными для сельского хозяйства. Постепенно отхожие промыслы стали превращаться в особую отрасль хозяйства, связанную с прочими отраслями через рынок.
Наиболее серьезные сдвиги претерпели горное дело и металлургия, особенно добыча серебра — денежного и ювелирного сырья. Самые богатые металлические руды добывали на землях Центральной Европы. Германия и Чехия были главными — до притока американского серебра — поставщиками этого металла в Европе. Качественным скачком, переворотом в развитии рудного промысла в этих странах явился переход в XII в. от открытых (ямного и карьерного, болотного, озерного и т. п.)
529
1 V. крестьянство в развитом феодальном обществе способов добычи руды к шахтному способу. Следующим шагом была замена крестьян-старателей профессиональными рудокопами и соответст-венпо, полное экономическое обособление промыслов.
Специализированная добыча металлических руд с самого начала приобрела своего рода комплексный характер, соединяя добычу руды ее обогащение, плавку и проковку металла, изготовление древесного угля. Здесь же, вблизи места добычи руды, обычно изготовлялись и некоторые виды кузнечных изделий, например, наконечники для стрел, гвозди, серпы и другие предметы массового производства, требующие относительно простых операций и выполнявшиеся местными ремесленниками.
Сохранившиеся документы позволяют достаточно четко представить себе горнометаллургический промысел того времени: мелкие карьеры или неглубокие шахты, преобладание ручного труда, нерасчлененность производства, его теснейшую связь с землевладением. Главной фигурой на горнометаллургических промыслах был мелкий промысловик, индивидуальный работник, чаще всего держатель земли. Старатель-рудокоп лично разрабатывал свой участок. Держатель-металлоделатель, даже мастер, в западноевропейских источниках XI—XII вв. зачастую упоминается среди обычных держателей, т. е. в глазах общества его особый статус еще не получил соответствующего определения и закрепления. Промысловики-старатели столь тесно «сращивались» со своими участками, их общественный статус столь точно входил в рамки держательского (или, реже, мелкого свободного) владения, что в большинстве случаев будет справедливо отнести этих людей к категории крестьян-ремесленников (DB. I. р. 87, 88, 92, 165, 185; Агрикола, 1962; Рыбаков, 1948, с. 121—133; Сванидзе, 1967, с. 279, сл; Ellis, 1833; Darby, 1952, р. 18).
Исключение составлял лишь наиболее развитый тип горнометаллур-гпческого промысла, который сложился в Германии, Чехии, Венгрии, Австрии, особенно на серебряных рудниках, а также в Швеции. Однако и там, хотя основной силой на специализированных промыслах являлись люди, постоянно работающие по найму, среди рабочих, особенно забойщиков, было много сезонников, имевших семью, хозяйство, землю в окрестных деревнях.
Еще сильнее аграрно-крестьянские элементы были представлены в горнометаллургическом деле Швеции, которое развивалось в центральных районах страны. Многие горняки были местными аллодистами-бондами, которые занимались старательством в качестве подсобного промысла. Другие выжигали уголь, делали крепежный материал для шахт и плавилен, тару для угля и руды, занимались извозом, подрабатывали в качестве чернорабочих. Промыслы преобразовывали жизнь всего местного крестьянства (Сванидзе, 1967, с. 297).
Наиболее оторваны от крестьянской жизни были промыслы в тех местностях, где в силу природных условий сельское хозяйство еще не развилось, аграрное население не сложилось и единственными стабильными формами производства являлись именно промыслы, причем нередко нескольких видов одновременно. Так произошло, например, в обширном английском Динском лесу, очень редкое население которого в рассматриваемый период специализировалось главным образом на добыче, обработке металла и кузнечном деле, но занималось также рыболовством и охотой. Аграрные занятия развились там постепенно, как вторичные по отношению к основному, промысловому виду деятельности (Salzman, 1923, р. 23, 24, 41; Lincoln, 1959, р. 202; Schubert, 1957; Tait, 191b,
530
Глава 27. Крестьянские ремесла и промыслы
р._103, 123, 191; Hoskins, 1957). Сходный путь прошли и некоторые районы Новгородской земли.	F
Выделение, специализация горнометаллургического промысла были важнейшей частью процессов общественно-отраслевого разделения труда По мере своего роста и все большего обособления наиболее развитые горные промыслы начали бороться за освобождение от сеньориальной зависимости и добиваться особого горного права, привилегий, личной свободы горняков, что способствовало обособлению этого промысла как отдельной сферы экономической, социальной и административно-правовой жизни. И хотя в масштабах континента горнометаллургический промысел еще долго имел мелкий, крестьянско-старательский характер, для своего времени он являлся передовым 4.
Тенденции, характерные для горнометаллургических промыслов, были — в разной мере, но в целом слабее — свойственны в средние века и другим промыслам, основанным на разработке земельных недр. Это добыча извести, мергеля, глины, сланца, строительного камня (туфа, мрамора и т. д), торфа (Чистозвонов, 1964, с. 109). С XIV в. шахтные методы стали распространяться на добычу каменного угля. Его разработка (и, в очень небольших размерах, вывоз) началась в Северной Англии примерно с XII в. и вплоть до XVI в. зачастую велась крестьянами в манорах. Впрочем, в быту и промышленности в качестве топлива применялись тогда главным образом дерево и древесный уголь; древесное топливо использовали, в частности, в плавильнях и кузнях (даже после распространения домен), в солеварении и т. д. В лесах было много ям для выжигания угля, где трудились угольщики; есть сведения о коммерческом занятии этим промыслом и крестьянского населения.
Наиболее широко специализировавшимся — после горнометаллургического дела — промыслом была добыча соли, повсеместно применявшейся тогда не только для непосредственного употребления, но и для консервации продуктов питания, а также в некоторых ремеслах. Соль была в числе важнейших товаров средневековой торговли. Места добычи соли и солеварни, как и промыслы металлических руд, были объектом яростной борьбы внутри класса феодалов, добивавшихся в этой области монопольных прав. Рудничная добыча каменной соли была тогда очень ограниченной (знаменитый Зальцбург); обычно употреблялась горькая соль, которую выпаривали из морской воды или источников соленесущпх подземных вод по всему побережью европейского континента. Особенно широко известны были солеварни-всалины» в Юго-Западной Франции и в Англии; в некоторых английских манорах или поселениях были десятки салин. Наряду с городскими и промысловыми слободами, специализировавшимися на солеварении, им занимались и крестьяне — в качестве сезонных работ. Рента с салин шла деньгами, чаще солью или солью и деньгами, что одновременно свидетельствует о непосредственных рыночных связях солеварен. Таким образом, соледобыча, даже в рамках вотчинной системы, накладывала свой отпечаток на облик целых посе-лений (Стам, 1969, с. 101, 102, 115, 152; Bridbury, 1955; Felhnann, 1961; Lennard, 1959, р. 242, 244; Lincoln, 1959, р. 202; Problema.., 1966).
1 К. Маркс и Ф. Энгельс выделяли горное дело как сферу средневекового производства, одной из первых породившую на соответствующем этапе обществе! развития промышленный капитал, хотя п в его «особом виде» (Маркс К., ангел Соч. 2-е изд., т. 25, ч. I, кн. 3, гл. 20; ч. II, с. 480).
531
IV крестьянство в развитом феодальном обществе
Итак, в тех странах, где крестьянские промыслы и ремесла были распространены, они существовали на первом этапе развитого феодализма одновременно и в домашней форме — как подсобное занятие крестьянских семей, и в полупрофессиональной — как занятие крестьян-ремесленников, и в виде профессионального занятия особых деревенских специалистов". Промыслы стимулировали рыночные связи крестьянина, которые нередко возникали и развивались именно за счет несельскохозяйственного производства (Косминский, 1947, с. 208, 237, 248, 249, 259).
При этом концентрация ремесел и промыслов в определенных поселениях и районах сообщала своеобразное направление хозяйственному и социальному развитию соответствующих местностей. Так, в Х—ХШ вв. Ланкашир и другие животноводческие районы Англии славились производством шерсти и дубильным промыслом, Йоркшир и графства долины р. Северн — горнорудным, кузнечным делом, шерстоткачеством и сравнительно молодым там сукноделием. Сельские поселения юга Англии, особенно Сассекса и Кента, обслуживали местное судостроение (обработка дерева, изготовление гвоздей, болтов и полос из железа, канатов, парусины и т. д.). На Руси также выделились районы, известные развитием ремесел и промыслов: железодобычей и обработкой металла — Новгородская, Галицкая, Черниговская земли, добычей соли — междуречье Волги и Клязьмы, земли по Вычегде, побережью Белого моря и т. д. Районирование деревенского ремесла и промыслов составило важную часть складывания внутренних и международного рынков в средневековой Европе.
Говоря о факторах, способствовавших развитию крестьянских ремесел, следует прежде всего упомянуть природные условия. Из хозяйственных документов видно, как внимательно изучались людьми средневековья местные возможности, особенно там, где пашни были малы или скудны. При оценке держаний и фиксации рент специально оговаривалась пригодность земли для различных видов охоты, ловли рыбы или добычи железных руд. Природные условия располагали к промыслам и ремеслам не только там, где имелись обильные естественные богатства, но и там, где были скудны возможности для земледелия или сельского хозяйства вообще; часто оба эти условия сочетались.
Но в числе факторов, стимулирующих развитие деревенского ремесла в период зрелого феодализма, все более заметными становятся социальные моменты: эволюция ренты, имущественная и правовая дифференциация в крестьянской среде. В свое время В. И. Ленин, опираясь на русский материал, обнаружил наличие обратной связи между состоятельностью основного крестьянского хозяйства и удельным весом в нем «сторонних», несельскохозяйственных занятий (Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 1, с. 248). Затем эта зависимость была специально изучена на средневековом материале Англии, Швеции, России, Франции, Ирландии и других стран. Именно наиболее малоземельные крестьяне в основном занимались ремесленным трудом. Документы Глостерского аббатства XII—XIII вв., Уинчестерского епископства начала XIII в., многие русские, французские, немецкие и другие источники подтверждают, что малоземелье природного, а затем и социально-экономического происхождения весьма способствовало специализации и распространению несельскохозяйственных занятий, развитию ремесел и промыслов на широких тер риториях — например в Северо-Западной Руси, Швеции, ряде районов Англии. Держатели мелких и мельчайших участков также часто были связаны с ремеслом и торговлей. Заметна и тенденция к ремесленным
532
Глава 27. Крестьянские ремесла и промыслы
занятиям в низших социально-правовых группах крестьянства особенно сохранявших сильные лично-наследственные связи с господином
Характерно, что низшие в имущественном и правовом отношении категории крестьянства, прибегая к ремеслу и промыслам, занимались обычно «дешевыми» их видами, не требующими особого снаряжения и обучения: ткацким и прядильным ремеслами, углевыжиганием солеварением. Эти же занятия могли превращаться и в труд по найму Напро тпв, лпца, сидящие на свободных держаниях в качестве ремесленников были, как правило, экономически более самостоятельными.	’
Вычленение ремесел и промыслов из агросферы означало одновременно выход из крестьянства лиц, занятых ремесленным трудом. Став необратимым, процесс ремесленной специализации закреплялся в социальных и правовых отношениях. Наиболее четко по всей Европе этот процесс резюмировался в городском строе: на первом этапе развитого феодализма не только быстро расцветали «старые» города, но и продолжали возникать новые городские центры, нередко на базе развития в деревне ремесел и промыслов и торговли их продукцией. Благодаря соляной добыче и торговле солью выросли Дройтвич в Англии, Люнебург, Галле, Зальцбург — в Германии, Тулуза во Франции; на рудниках и кузнечном деле развились и разбогатели Глостер, Гослар, Яхимов, Хе-демура и Фалун; на добыче угля — Ньюкэстл; на рыбной ловле и рыботорговле — Бервик, Ярмут, Гримсби, Скарборо, города Сконе; на сукноделии, в том числе сельском, и торговле сукном — Йорк и Норидж, города Фландрии. Одновременно происходило промышленное развитие и втягивание в рыночные отношения пригородов и специализированных сельских поселений, которые использовались городами как поставщики сырья. Документы Страсбурга и Трира (конец XII в.) свидетельствуют об обязанности пригородных деревень приготовлять «бревна для моста» или привозить в город древесный уголь и пеньку. В то же время некоторые источники (например, предписания о «заповедной миле») свидетельствуют, что пригороды были соперниками собственно городов в производстве ряда предметов широкого потребления, особенно пива, вина, печеного хлеба. Нередко ремесла, составлявшие производственную основу города, развивались именно в пригороде (то же сукноделие, ткачество).
Одновременно росли мелкие промысловые и ярмарочные местечки, села, хутора, которые составляли целую сеть, глубоко связанную с местной жизнью. Лишь редкие из них превращались в города, большинство же, как Трелазе и другие во Франции или многие английские местечки, занесенные в Книгу Страшного суда, оставались ремесленно-промысловыми слободами, специализировавшимися на одном, чаще нескольких промыслах. Яркий пример промыслового села в Англии — королевский манор Нортон (Нортгемптоншир); держания там были мелкими, Денежный чинш шел с девяти мельниц, леса, пасек и самьй большой дене ный чинш - с кузнецов и сокменов (DB, I, р. 91, 92, 165, 179, 180, 185, 214; II р. 11, 75). Во Франции торгово-промышленные местечки нередко получали привилегированный статус. В ряде областей ( отарингии, например) они появились в XII в., в XIII в. их число значите росло, в XIV сократилось, а в XV сошло на нет: хронология, очень характерная для процесса развития «окологородских» неаграрных 4070 также и в Италии, Северной Руси, Германии и др. (Котельн ,	>
с. 90, 98, 99; Седов, 1960, с. 126).	QTTQnt _
Концентрация ремесла в сельской местности соп₽0®®®д®л^И₽алмое рением там торговли. Иногда деревенские рынки получ ф
533
IV. Крестьянство в развитом феодальном обществе
признание правительства (Carta Mercatoria в Англии, 1303 г.), иногда становились объектом запретительных мер (хартии XIV—XV вв’. в Швеции), иногда просто фиксировались в хозяйственных и законодательных документах как обычное явление. Сеть постоянных рынков в сельской местности многих западноевропейских стран XI—XIII вв. свидетельствует о явном росте товарно-денежных отношений. Ремесло и торговля постоянно переплетаются здесь с деревенской, аграрной жизнью, их развитие в значительной степени идет через деревню.
Как отразился рост ремесла и промыслов на судьбе самих крестьян? Сохранилась масса свидетельств о ремесленниках-крестьянах и сельских мастерах-профессионалах, переселявшихся в города, промысловые села, торговые местечки и таким способом социально закреплявших свой профессионально-экономический статус. Был и иной путь: формирование производственного населения городов происходило за счет «обычного» крестьянства, когда приобретение нового социального статуса, переход в новое сословие предшествовали смене занятий. В каждом случае преобладание первого или второго пути было, видимо, связано с особенностями каждой страны, обусловлено уровнем эксплуатации, степенью личной зависимости крестьян и, разумеется, уровнем развития крестьянских ремесел.
Более всего из агросферы, как уже отмечалось, уходили представители низших имущественных и правовых категорий. Однако уходили также и состоятельные и лично менее зависимые крестьяне (Plesner, 1934). Классический для данного сюжета материал Англии показывает, что вилланская, т. е. преобладающая часть крестьянства занималась домашним ремеслом; профессиональные ремесленные и торговые занятия были уделом либо низших категорий крестьянства (коттеры и сервы), либо высших его слоев (верхушка вилланства, фригольдеры). При этом ремесло крестьянских низов граничило с работой по найму. Соответственно, становясь ремесленниками, представители разных слоев деревни формировали разные слои ремесла и разные категории неаграрного, в том числе городского населения.
В целом масштабы воздействия на крестьянство разделения труда и рынка на первом этапе развитого феодализма не следует преувеличивать. Даже в ведущих областях деревенского ремесла, и даже там, где оно было развито и приобрело профессиональный характер, оно уступало ремеслу городскому по концентрации, общему масштабу и темпам развития. Профессиональное ремесло в деревне отличала поразительная стабильность; на протяжении ряда столетий неизменными оставались как численность исполнителей, так и номенклатура профессий и изделий. Отвечая условиям стабильного, очень медленно изменяющегося сельского быта, профессиональное деревенское ремесло практически не оказывало воздействия на этот быт.
Другое дело — домашнее ремесло. На первом этапе зрелого феодализма оно также было все еще подчинено натурально-хозяйственной системе, входя в состав материальных первооснов и поместного, и крестьянского хозяйства. Тем не менее оно значительно воздействовало на нее «изнутри» хозяйственной ячейки. Так, именно домашнее ремесло способствовало росту товарно-денежных отношений; оно же играло для крестьян роль подспорья в хозяйстве.
Обращает на себя внимание и факт сохранения или даже преобладания неразделенных семей там, где было значительно развито ДО^аш-нее ремесло: в Англии, Скандинавии, Северной Руси и т. д. (Hilton,
534
Глава 27. Крестьянские ремесла и промыслы
1975; Сванидзе, 1967, с. 354, сл.). Соответственно, прп развитии домашних ремесел и отхожих промыслов, в отличие от профессионализации ремесленников, центр процесса разделения труда проходит не только через деревню или поместье, но и через семью. Это тормозило и распад семьи, и ее оскудение. Поэтому наличие разросшихся семей, возможно, интенсифицирует домашние ремесла там, где наделы не могли такие семьи прокормить2. Можно даже предположить, что распад большой семьи на малые был одним из стимуляторов профессионального выделения ремесла.
2. Крестьянские ремесла и промыслы на втором этапе развитого феодализма
На втором этапе развитого феодализма в несельскохозяйственных занятиях крестьянства все еще бытовали традиционные формы и типы: организация ремесла вокруг барского двора, в рамках крестьянского двора или деревенского поселения; в формах полупрофессионального или домашнего занятия. Но внутри этих традиционных феодальных типов и форм произошли уже изменения, имевшие в ряде случаев принципиальное значение. Остановимся на этих новых явлениях.
Эволюция крестьянских несельскохозяйственных занятий, организованных вокруг поместий, заключалась в изменении масштабов, концентрации, номенклатуры и, прежде всего, самих функций этих занятий и, соответственно, их значения в поместной жизни и жизни самих крестьян. Конечно, здесь огромную роль играл город, играл уже самим фактом своего существования. Хорошо известно, например, что большие барские хозяйства, удаленные от городов или рыночных местечек, обычно вынуждены были держать больше ремесленной дворни и получали больше ремесленных барщин и оброков, нежели те, которые располагались вблизи торговых центров. Определенную роль играла и трансформация самого домениального хозяйства: его сокращение, разрушение, либо перестройка на товарный лад, на основе наемного или барщинного труда. Чаще всего поместное ремесло было сосредоточено на бытовом обслуживании вотчинника и его домашних, т. е. имело застойную классическую средневековую форму, и в таком виде просуществовало вплоть до разрушения феодально-помещичьего строя.
Был возможен и другой путь — товаризация поместных ремесел. Она особенно характерна для горнометаллургического промысла и соледобычи, а также сукноделия и некоторых других промыслов и ремесел, в том числе художественных. В этих случаях даже если поместное ремесло основывалось на барщинном труде, его характер был уже качественно иным. Если же домен перестраивался на товарный лад с переориентацией на наемную рабочую силу, как это было в ряде областей Англии, Франции и других стран, то поместное ремесло практически вытеснялось наемным трудом профессиональных, довольно высоко оплачиваемых мастеров.
В целом поместное ремесло в Европе рассматриваемого периода стало клониться к упадку, все более уступая место либо наемному труду, либо домашнему ремеслу зависимых крестьян. Центр несельскохозяйственных
2 Хилтон, например, полагает, что работать по найму в деревне регулярно устраивались скорее всего младшие сыновья {Hilton, 1966, р. 92).
535
IV. Крестьянство в развитом феодальном обществе
занятий в деревне окончательно перемещается на крестьянское подворье где его формы, в свою очередь, претерпевают существенные изменения" Более единообразно обстояло дело с ремесленными оброками, которые все чаще использовались для продажи на рынке. Особенно это заметно в Северной, Центральной и Восточной Европе, где сложилась удачная рыночная конъюнктура для сырья, полуфабрикатов и недорогих изделий массового потребления. Товарное использование оброков наблюдалось в самых разных странах. Из поместий Вестфалии столь регулярно вывозили в Девентер дубовую древесину, лен и льняное полотно, что извозная барщина в тамошних хозяйствах именовалась «девентерской ездой». Сбыт ремесленных оброков и осуществление связей с рынком через помещичий двор также были свойственны более всего странам Северной, Центральной и Восточной Европы.
«Ремесленники-крестьяне» по-прежнему распространены в Европе, на большей части континента мы находим их среди земельных держателей, в том числе пашенных крестьян. Поместные документы и законодательство фиксируют их как отдельную категорию сельских жителей. Их судьба складывалась по-разному. В Скандинавии, Англии, России, где условия для домашних промыслов были весьма благоприятными, полупрофессиональные сельские ремесленники существовали параллельно с городскими и их специализация была достаточно высока, но количественно эта прослойка была небольшой и постоянно дифференцировалась. Более состоятельные уходили в город, обращая накопления в сферу торговли и ростовщичества. Бедные же чаще прибегали к труду по найму, но при возможности снова становились крестьянами. В частности, английские материалы XIV—XV вв. рисуют крестьян-ремесленников именно как лиц, стоящих на грани между ведением собственного крестьянского хозяйства и трудом по найму. Характерно, что бедные деревенские ремесленники и наемные работники в английских документах того времени идут в одном ряду с аналогичными слоями городского населения, составляя общую для города и деревни категорию неустроенных людей, на которых не распространяется ни общинная защита, ни городские привилегии и вольности.
Английский вариант эволюции крестьян-ремесленнпков — их обеднение и сближение с наемными работниками — не получил всеобщего распространения в тот период. В других передовых странах эти явления выступали на втором этапе развитого феодализма лишь как тенденция. Гораздо более типичным было дальнейшее профессиональное обособление ремесла в деревне. Как показывает немецкий материал, этот процесс развивался в деревне, во-первых, за счет появления в крестьянском поселении новых для него, пусть еще очень редких, ремесленников-специалистов (профессиональные плотники, столяры, тележники, портные и сапожники, ткачи, пекари, мясники); во-вторых, за счет появления новых отраслей ремесленного производства, хотя и базирующихся на продукции аграрного хозяйства, но уже специализированных: виноделие, обработка вайды и др. (Duncker, 1903; Peyer, 1975; Schultz, 1978; Frit-ze, 1976). Закрепление статуса и позиций таких крестьян-ремесленнпков сопровождалось усиленной борьбой с ними со стороны городов, вплоть до насильственного переселения в городские пределы деревенских мастеров. В целом, до конца классического средневековья крестьяне-ремесленники — сельские жители, сидевшие на земле и торгующие изделиями своего ремесла — были характерной чертой деревенской жизни Европы.
Особенностью домашнего ремесла на втором этапе развитого феода
536
Глава 27. Крестьянские ремесла и промыслы
лизма была активизация связи с рынком, и превращение в регулярное занятие для определенных, подчас значительных групп крестьянства Крестьяне все более участвуют в торговле по линии несельскохозяйственной продукции, вынося на рынок множество разных поделок-от лесоматериалов до бочек, от глиняной посуды до сукна и головных уборов и т. д. Это факт бесспорный, зафиксированный налоговыми торго-вымп и многими другими документами.	' F
Регулярное поступление на рынок в некоторых районах континента продукции домашнего ремесла отразилось на составе платежных средств, зафиксированном в праве. Так, в Тироле еще в первой половине XV в. в качестве «валюты страны» применялись такие изделия крестьянского ремесла, как сыр, лен, сыромятная кожа, домашнее полотно и некованое железо. В Швеции до конца XV в. в числе платежных средств фигурировали домашние сукно (вадмаль) и полотно, сыр, коровье масло, формованный металл (Duncker, 1903, S. Ill- Сванидзе 1980 с. 321).
Сбываемой на рынке продукцией крестьянских семей в Англии, Нидерландах, Швеции и остзейских областях были грубая шерсть и сукно, в южнославянских и ряде немецких земель — глиняные и деревянные товары, в Северо-Западной Руси —пушнина и т. д. И во многих случаях то или иное несельскохозяйственное занятие, продукт которого вышел на рынок, становилось единственной или важнейшей частью товарной сферы хозяйства данного крестьянина.
Формы домашнего ремесла, степень и масштабы его развития очень различались в разных его отраслях, в разных районах и регионах. Быстрее всего эволюционировала домашняя промышленность там, где роль пашенного земледелия была относительно малой, а степень свободы непосредственных производителей относительно высокой; обычно в этих условиях не был сильно выражен и монопольно-корпоративный режим городов. Такая обстановка сложилась, например, в Северной Европе. Интересные данные об эволюции домашнего несельскохозяйственного производства в условиях преобладания комплексного деревенского хозяйства имеются по отношению к Северной Руси, где промыслы играли в жизни населения одну из ведущих ролей. Главным предметом крестьянской торговли были здесь пушнина, воск, рыба, железная руда, моржовая кость, соль, смола. В условиях сочетания земледелия с домашней промышленностью и торговым звероловством выработался характерный тип северного крестьянина—не только земледельца, но и промысловика, и торговца.
Следует отметить, что на Руси для продажи на рынке регулярно использовались продукты отхожих промыслов, попадавшие на рынок чаще всего после получения их вотчинником в виде оброков, а поделки домашних ремесел попадали на рынок почти исключительно через о -рок. В частности, смола, воск, мед, льняные ткани, а также «рыоии зу », вывозившиеся Русью на международные рынки, по большей части поступали землевладельцам именно в виде оброков. Денежный оброк в ряде районов европейского Севера и Северо-Запада также имел ярко выРа" женное промысловое происхождение, так как крестьянин входил в сферу товарного обращения именно с несельскохозяйственной продукцией. В Швеции рыночные связи крестьян по линии домашней промышленности в XIV—XV вв. также стали рядовым явлением; но там, как и в Англии, продукция домашних ремесел поступала на рынок главным оо-разом через крестьянские руки. При этом крестьянская торговля по-
537
IV. Крестьянство в развитом феодальном обществе
стоянно осуществлялась не только через городские рынки, но и через сельские торжища (Рыбаков, 1964, с. 157, сл.; Вернадский, 1961 с 83 86; Сванидзе, 1980, с. 83, сл., 253, сл.; Косминский, 1947, с. 438,’Колы-* чева, 1971, с. 80; Кочин, 1965, с. 285—303; Heckscher, 1947, S. 45).
Уже с конца XIII — начала XIV в., но особенно в XV в. крестьянские ремесла и промыслы стали в ряде стран основой некоторых форм торговли, прежде всего скупки. Можно также заметить, что скупщики большей частью выходили именно из крестьян — «торговых мужиков». В большинстве стран Европы скупка в этот период выступает преимущественно как одна из форм профессиональной торговой деятельности, весьма способствующей росту товарности крестьянского хозяйства, в том числе домашних ремесел и промыслов. Внедрение таких скупщиков в крестьянское ремесло или промысел в качестве предпринимателей в этот период еще не стало системой, а наблюдалось лишь в немногих районах Европы, где сложились для этого определенные условия, притом лишь в тех отраслях, продукция которых находила зарубежный сбыт (соледобы-
ча, канатное и парусное производство, некоторые виды ткачества и сукноделия).
В течение второго этапа развитого феодализма производство и сбыт ремесленно-промысловой продукции в земледельческих районах Европы все более становились уделом бедных слоев крестьянства, искавших «стороннего приработка» (Сказкин, 1973, с. 173; Чистозвонов, 1964, с. 109, 123; Черепнин, 1967, с. 43—52; Косминский, 1947, с. 368, сл.; Гришина, 1967, с. 85, сл.; Hilton, 1966, р. 98, 114). Б. Ф. Поршнев справедливо указывал, что в условиях слаборазвитой системы наемного труда обедневшие крестьяне обращались к домашнему ремеслу как к источнику жизненных средств, более стабильному в этих условиях, чем сельское хозяйство (Поршнев, 1964, с. 93, 98).
Особенно эффективной была эволюция домашнего ремесла при соединении таких факторов, как обеднение крестьянства и, одновременно, рез
кое повышение роли каких-либо отраслей ремесленного производства,, доступных крестьянам. Именно так произошло в Западной Европе XIV— XV вв. с шерстоткачеством, давшим наиболее яркий образец трансформации подсобного крестьянского ремесла в условиях расцвета простого товарного производства. Уже с XIII в. шерсть и сукно становятся одним из наиболее распространенных предметов европейской торговли, с XIV в. в ряде районов континента экспортной отраслью становится сельское ткацкое ремесло. Рост рынка способствовал в сукноделии и шерстоткачестве подрыву цеховой системы и возникновению в ее недрах системы скупки и раздачи сырья, а затем ранних форм предпринимательства, подготавливавших превращение независимых производителей в наемных рабочих. Этому способствовала и сама технология производства, включавшая до 20 последовательных операций, каждая из которых как бы вы-
делилась в особую специальность и заняла свое место в цепи зависимости от скупщика-раздатчика. В конце рассматриваемого периода в Тулузе и Париже скупщику уже отчасти подчинялись сукновалы, ткачи, ворсильщики, красильщики. Так же обстояло дело и в городах французской Фландрии, Северной и Средней Италии (Флоренции, Венеции, Генуе), английских (Лондоне и др.) и немецких (особенно рейнских — Амьене, Страсбурге, Шпейере) городах (Рутенбург, 1958; Социальная история.., 1927, II, с. 884, сл.; Стам, 1969, с. 230; Эшли, 1897, с. 517; Rapport, 1970; Пиренн, 1937, с. 252, сл.).
Последствия этой системы для деревенской промышленности в ра
538
Г лава 21. Крестьянские ремесла и промыслы
странах были неодинаковы. Так, во Франции и Голландии шерстяное производство и сукноделие остались по преимуществу в рамках городов, где зависимые и низшие категории работников рекрутировались из бедных горожан, вчерашних пришельцев из деревни. Но в ряде стран Европы зависимость от скупщика-раздатчика сырья уже в рассматриваемый период стала проникать в крестьянское ремесло, способствуя возникновению новой социально-экономической формы деревенской промышленности — кустарной, когда непосредственный производитель, отрываясь от рынков сбыта и сырья, в лучшем случае еще сохранял инструментарий, но при всех условиях становился квази-самостоятельным производителем.
Кустарные формы крестьянского ремесла в Германии развились не в шерстоткачестве и сукноделии, а в производстве бумажных и льняных тканей, традиции которого были сильны в деревнях востока, севера п особенно юга страны. Немецкие ткани из смеси льна и хлопка пользовались спросом, и городские цехи льна и бумазеи широко применяли труд сельских кустарей. Там также действовала система раздачи пряжи, где главными распорядителями и инвеститорами выступали красильщики. Прядением и ткачеством на городских скупщиков-раздатчиков были заняты крестьяне из многих деревень вокруг городов Ульм, Констанц, Аугсбург, Мемминген, Равенсбург, Сен-Гал-лен. В городах производилась отделка и продажа льняных и бумажных деревенских тканей, а целиком изготовлялись лишь лучшие их сорта. Что же касается шерстоткачества, то в нем из-за жесткого досмотра городских цехов использование крестьянского ремесла еще и в середине XIV в. было незначительным. На среднем Рейне, с его прославленным сукноделием (особенно по правому берегу, где сложилась густая сеть мелких и средних городов), в деревне допускалось лишь прядение.
Иначе получилось в Италии, Фландрии, Англии, где столкновение цехов и требованиями расширяющегося суконного производства завершилось в конце рассматриваемого периода превращением крестьян отдельных деревень в надомников-кустарей. В Италии процесс «выплескивания» шерстяной промышленности за пределы городов вызвал в деревне своего рода возрождение крестьянского ремесла. Компании флорентийских скуп
Торговцы красящими растениями (голубой пастелью).
Скульптурные изображения из часовни св. Николая в Амьене. Ок. 1300 г. Франция
между ограничительной политикоп
539
IV. Крестьянство в развитом феодальном обществе
щиков в течение XIV—XV вв. вовлекли в свой производственный комплекс бедных крестьянок из окрестных деревень, которые в основном и производили пряжу и ткань. Но в целом товарное ремесло в указанный период не получило распространения в итальянской деревне (Рутенбуог 1958, с. 144—145; Котельникова, 1972).
Широкое вовлечение деревни в сукноделие произошло в Нидерландах, где традиции этой отрасли были очень древними. Во Фландрии и Брабанте многие крестьянки занимались прядением. К XV в. стало обычным делом, что крестьяне, заводя ткацкие станы или — на паях — сукновальную мельницу, работали на предпринимателя. Имея землю, они довольствовались меньшей платой, чем жители города. Поэтому предпринимательство в деревне расширялось, став одной из основ возникновения мануфактур. Аналогичное положение складывалось и в ряде районов Голландии. Крестьяне из окрестностей Лейдена использовались на чесании и прядении, а в окрестностях Наардена — на всех предварительных операциях: сортировке и мойке шерсти, кордовании, прядении. Для жителей пригородных деревень это стало важным средством существования, они начали превращаться в наемных рабочих. К концу XV — началу XVI в. для суконной промышленности Голландии было характерно сочетание корпоративного строя все еще могучих городских ремесленных организаций с предпринимательством раннекапиталистического типа (Амстердам). Города здесь яростно боролись против деревенского производства и в конце рассматриваемого периода задавили его, что привело к упадку всей отрасли (Чистозвонов, 1964, с. 39—60, 109—110, 123; 1963).
Наиболее серьезные последствия для крестьянства имело, как известно, развитие суконной промышленности в Англии, рано организовавшейся на мануфактурной основе. Уже с конца XIII в. обыденной фигурой экономического быта английской деревни начали становиться скупщики шерсти, приобретавшие сырец, пряжу и грубое крестьянское сукно, доработкой которого занимались городские ремесленники. Деревенское шерстопрядение еще более усилилось в XIV в., благодаря возросшему спросу на шерсть. Особенно широко распространилось сукноделие в Юго-Западной и Восточной Англии, в городах и селах долины р. Стор, округах Лондона, Нориджа, Йорка, Бристоля и др. Известно, например, что сбывавшиеся в Норидже пряжа, шерсть и сукно из окрестных селений составляли конкуренцию даже фламандским сукнам, особенно продукция из деревень Керси и Уорстед (которые дали и названия своим сукнам). Суконщики Нориджа подчинили себе деревенских ткачей и прядильщиков, в основном женщин и детей. В конце XIV—начале XV в. система домашнего производства вытеснила средневековую гильдию. В конце XV в. в деревне появились мануфактуры. Богатые сукноделы, иногда даже из бывших скотоводов, нанимали мужчин и женщин из окружающих деревень для переработки шерсти из своих имений. Появление кустарного деревенского производства раннемануфактурного типа в Англии не было случайным; это результат совмещения ряда факторов: крестьянского мелконаделья и традиций деревенского несельскохозяйственного производства, сильных торгово-ремесленных фригольдерских элементов внутри маноров и распространения наемного труда в деревне, наконец, предпринимательских методов ведения хозяйства, сложившихся в городе, но не уместившихся в его рамки и перенесенных в деревню (Косминский. 1947, с. 369, 394, 488; Барг, 1962, с. 220, 225, сл.).
540
Глава 27. Крестьянские ремесла и промыслы
Раннекапиталистические отношения, спорадически возникавшие ь конце рассматриваемого периода в отдельных районах Западной Европы, проявлялись раньше и шире всего в сукноделии, но в большей или меньшей мере охватывали и другие производственные отрасли, доступные крестьянскому домашнему хозяйству: льноткачество, добычу соли, минеральных удобрений, торфа и камня-песчаника, изготовление веревок и парусов, лесопильное дело, отчасти добычу металлических руд, мелкое судостроение, рыболовство, морской и речной извоз и т. д.
Подводя итоги, можно отметить, что воздействие деревенской промышленности на судьбы крестьянства шло в общем в русле усиления роли товарно-денежных отношений и подготовки размывания крестьянства как класса феодального общества. Однако в разных регионах конкретные последствия этого развития деревенской промышленности зависели от совокупности социально-экономических и политических условий. В некоторых районах Восточной Европы простое товарное несельскохозяйственное производство в деревне могло содействовать консервации феодальных отношений и феодально-зависимого крестьянства на более пли менее длительное время.
ГЛАВА 28
КРЕСТЬЯНСТВО В СИСТЕМЕ ФЕОДАЛЬНОГО ГОСУДАРСТВА
В отношениях между крестьянством и феодальным государством в сред-ние века обнаруживается та сфера эксплуатации непосредственных производителей, которая лежала за рамками внутривотчинных отношений. В то же время в политике феодального государства в отношении крестьян с наибольшей отчетливостью вскрывается его классовая природа, как «,,машины“ для поддержания господства одного класса над другим» (Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 39, с. 73).
В немарксистской медиевистике существуют три концепции: первая подчеркивает особую «антифеодальную» роль государства в освобождении крестьянства, объясняя это тем, что оно было заинтересовано в благополучии всех своих подданных (Vinogradoff, 1892, р. 135; Петрушевский, 1903; Wilkinson, 1948—1952; Marongiu, 1968; Mayer, 1937); сторонники другой концепции указывали на фискальную подоплеку такой освободительной политики и считали, что она сопровождалась усилением эксплуатации крестьян со стороны государства, отвергая, однако, классовую природу этого явления (Bloch, 1920, р. 65, 103—104, ИЗ; Duby, 1962, II, р. 601—605; Fossier, 1970, р. 340—342; Le Roy Ladurie, 1974, р. 683-684, 690; Hyams, 1982, р. 221-266; Pool, 1946, р. 13-14, 22-23, 77—78 etc.); наконец, некоторые буржуазные медиевисты если не в теории, то на практике отмечали антикрестьянский характер политики средневекового государства в период развитого феодализма (Савин, 1903, с. 274, 313, 318, 326; Ковалевский, 1906, с. 197; Кареев, 1913, с. 189-190, 198, 366-411).
В советской историографии в работах по аграрной истории периода развитого феодализма накоплен большой фактический материал, главным образом в плане отношения феодального государства к классовой борьбе крестьянства (Косминский, 1947; Барг, 1962; Конокотин, 1958; Сказкин, 1968; Бессмертный, 1969; Котельникова, 1967; Гуревич, 1967; Авдеева, 1955; Греков, 1946; Корецкий, 1970; Черепнин, 1960; Горский, 1974). Вопрос о позиции государства в отношении к крестьянству в более обобщенном виде рассматривался Б. Ф. Поршневым, который видел в государстве прежде всего «орган подавления борьбы народных масс» (Поршнев, 1964, с. 321—380). В работах советских исследователей, специально посвященных истории государства в Англии, Франции, Испании, Византии, на Руси в XI—XVI вв., затрагивается и фискальная политика государства в отношении крестьянства, его позиция в развитии права и судебной системы, враждебных крестьянству, и, конечно, в вопросе личного освобождения или закрепощения крестьян (Черепнин, 1960; Тихомиров, 1973; Сахаров, 1969; Шмидт, 1973; Удальцова, 1975; Гутнова, 1960; Смирин, 1952; История Франции, 1972, I; Корсунский, 1976; Хачатурян, 1976).
Во взаимоотношениях крестьянства с феодальным государством в Европе в период развитого феодализма можно выделить два этапа. Первый приходится на начало периода развитого феодализма, когда, за исключением Византии, основная масса крестьян — зависимые — имела мало прямых контактов со слабой еще центральной властью. Второй
542
Глава 28. Крестьянство и государство
этап падает на последние столетия периода развитого феодализма и характеризуется все более широким втягиванием крестьянских масс в прямые связи с усилившейся центральной властью. В Западной Европе и Византии с небольшими отклонениями в ту или другую сторону, первый из этих этапов охватывает время с середины XI — по середину’ или конец XIII в., второй - середину XIII-конец XV в. В Центральной и Восточной Европе— первый этап охватывает XII—XV вв., второй начинается с середины или конца XV в. и продолжается до конца XVI или даже середины XVII в. На Руси же и на втором этапе сохраняются многие черты, характерные для первого.
1. Отношения крестьянства и государства на первом этапе развитого феодализма
На начальном этапе развитого феодализма в Западной Европе основную часть крестьянства составляли поземельно или лично-зависимые земледельцы, которые, как правило, имели мало прямых связей с центральным правительством. Феодалы, жившие в основном за счет своих вотчинных доходов, располагали широким комплексом судебно-административных, полицейских, фискальных функций и прав, которые обеспечивали им необходимые средства внеэкономического принуждения для максимальной эксплуатации зависимых крестьян.
Центральная же — королевская или княжеская (там, где она была) — власть не располагала еще реальными возможностями для вмешательства в деятельность сеньориального или иммунитетного судебно-административного аппарата. Власть короля или князя распространялась главным образом на земли королевского домена, а аппарат королевского управления носил тоже сеньориальный характер. Однако почти везде в Западной Европе эта система развивалась в направлении общей централизации, обычно в масштабе территории целой страны, иногда — региональных княжеств (Германия) или городов-государств (Северная и Средняя Италия). В этом процессе перестраивался и центральный аппарат, постепенно утрачивавший свои сеньориальные черты и приобретавший признаки публичной власти. В Скандинавских странах и на Руси эти сеньориальные методы управления сохранялись дольше.
Только в Византии на этом этапе продолжало существовать сильное централизованное государство. Несколько ослабевшее в период генезиса феодализма, оно вновь упрочилось в эпоху классического средневековья, уже как феодальное государство с сильной центральной властью, которое в XI—XII вв. еще имело прямые фискальные и судебные отношения с большей частью крестьянства. В дальнейшем в XIII в. потребность в сильной центральной власти диктовалась в Византии стремлением восстановить единство государства после латинского хозяйничания в стране, в XIV в.—необходимостью держать в повиновении крестьян и усилившихся, часто подымавших мятежи феодалов.
И усиление, и ослабление королевской власти протекали в ходе и в форме борьбы внутри класса феодалов за землю и доходы, а также за власть, которая обеспечивала и то и другое. Соотношение сил в этой борьбе во многом зависело от позиции разных групп феодалов, которая в конечном счете определялась ростом или падением сеньориальных доходов и степенью потребности феодалов в централизованных средствах внеэкономического принуждения. В случае усиления королевской власти
543
IV. Крестьянство в развитом феодальном обществе за счет власти крупных феодалов частновладельческое крестьянство все более втягивалось в регулярные прямые отношения с короной; в случае же усиления экономического и политического влияния магнатов эти связи. напротив, ослабевали.
Политика феодального государства в отношении зависимого крестьянства
Основная масса зависимого крестьянства, особенно находившегося в лпчно-наследственной зависимости, была в большей или меньшей мере неравноправна не только в масштабе сеньории, но и государства в целом.
Королевская власть предпочитала в большинстве случаев не вмешиваться во внутривотчинные отношения не только потому, что король как феодал был солидарен с другими феодалами, но и потому, что в то время король еще не располагал для этого достаточной силой. Однако позиция центральной власти по отношению к крестьянству по существу носила ярко выраженный классовый характер.
Например, в Англии, где в XII—XIII вв. уже складывалось общегосударственное право («общее право»), в законах, издававшихся королями, начиная с ассиз Генриха II, почти не упоминаются вилланы. Зато весьма настойчиво подчеркивается, что субъектом права являются только лично-свободные люди. Тем самым вилланы совершенно исключались из-под действия королевского законодательства и «общего права» (Гутнова, 1960, с. 107—136; Косминский, 1947, с. 204; Барг, 1962, с. 253-254).
В Византии законодательство формально признавало всех жителей империи (кроме рабов) свободными подданными императора (История Византии, 1967, II, с. 156; Литаврин, 1974, с. 51); на практике же среди крестьянства были группы весьма разного статуса (см. гл. 11).
Иногда, однако, феодальное государство активно вмешивалось в крестьянско-сеньориальные отношения в пользу феодалов. В Каталонии, например, постановлениями кортесов зависимым крестьянам было запрещено обращаться за защитой в королевские суды; уходить с земли сеньора они могли, лишь выкупив повинности, связанные с личной зависимостью и отказавшись от своего надела (Пискорский, 1901, с. 40).
В Южной Италии в 40-х годах XII в. Рожер II Сицилийский начал проводить законодательное прикрепление крестьян к земле, запретив лично-зависимым держателям уходить из вотчины. В 1231 г. эти постановления были включены Фридрихом II в Мельфийские конституции и дополнены предписанием возвращать беглых крестьян их бывшим господам. Вскоре зависимые крестьяне-сервы были признаны в законодательстве неправоспособными (История Италии, 1970, I, с. 181—184, 194).
Отдельные антикрестьянские правительственные постановления принимались в XI—XIII вв. в Словакии и Венгрии при королях Ладиславе и Калояне (История Чехословакии, I, 1956, с. 87), в Сербии—в Законнике Стефана Душана (История Югославии, 1963, I, с. 102). На Руси XIV—XV вв. в судебниках, судных и уставных грамотах отдельных княжеств и земель, договорных грамотах между князьями уже отмечается усиление зависимости частновладельческих крестьян, ограничение права их перехода, подчеркивается бесправное положение холопов (Леонтьев, 1970, с. 15-18). Более противоречивый характер носило государственное законодательство и право по отношению к частновладель
544
Глава 28. Крестьянство и государство
ческим зависимым крестьянам во Франции XII —начала XIV в., в Кастилии. а также в городах-государствах Северной и Средней Италии.
На первом этане развитого феодализма повсеместно в Европе государство еще широко продолжало практику раздачи феодалам земель и иммунитетов за счет владений, конфискуемых у провинившихся вассалов, или территорий, освоенных в результате внутренней и внешней колонизации, а иногда за счет земель королевского домена или фиска. Это характерно, например, для Англии, Германии, христианских государств Пиренейского полуострова (Гутнова, 1960, с. 247—248; Неусыхин 1974 с. 313—314; Кудрявцев, 1937,
с. 102, 112, 144; Корсунский, 1976, гл. IV). В XIII-XIV вв. аналогичная политика проводилась королями Венгрии (История Венгрии, 1972, I, с. 127—129), Сербии (Наумов, 1975, с. 98), Чехии, Польши, господарями Молдавии и Валахии. На Руси к концу XV в. основной фонд бывших «черных земель» в центральных областях оказался в руках крупных церковных и светских феодалов (Веселовский, 1947, с. 117—122). В Византии в XI—XII вв. проводились щедрые земельные пожалования, в том числе и условного характера (пронии), и раздачи фискальных иммунитетов — «экскуссии» (История Византии, 1967, II, гл. 9, 12).
Такие мероприятия центральной власти укрепляли феодальную земельную собственность, расширяли сферу частновладельческой феодальной эксплуатации и бесправия крестьян. Однако поскольку уже на первом этапе развитого феодализма во многих странах шел процесс централизации, которому противодействовали крупные феодалы, то наряду с политикой раздачи земель и феодальных привилегий, королевская власть иногда пыталась ограничивать судебные права феодалов за счет расширения компетенции королевских судов. Такого рода мероприятия, подобные судебным реформам Генриха II в Англии (XII в.) или Людовика IX во Франции (XIII в.) или проверке феодальных иммунитетов, предпринятой Эдуардом I в Англии в конце XIII в., конечно, не имели в виду защиту инте-
Суд королевской скамьи
(верховный суд по уголовным делам в Англии). Миниатюра из трактата сер. XV в. Британский музей, Лондон.
Вверху — пятеро судей, ниже — королевский чиновник (коронер), королевский адвокат и другие, слева — присяжные. Посредине — подсудимый в ножных кандалах, по обеим его сторонам — адвокаты. На переднем плане — арестанты, скованные цепью, под надзором тюремщиков. В центре по сторонам — двое судебных приставов, один из них, по-видимому, приводит к присяге присяжных
18 История крестьянства в Европе, т. 2
545
IV. Крестьянство в развитом феодальном обществе ресов зависимого крестьянства. Но в некоторых случаях они препятствовали его полной изоляции от центральной власти.
В Англии уже в XI—XIII вв. лишь очень немногие феодалы, даже из крупных, пользовались правом высшей юрисдикции. Подавляющее большинство располагало лишь низшей (Гутнова, 1953). Уголовная юрисдикция в отношении всех жителей королевства, включая вилланов, со времен Генриха II находилась в компетенции королевских судов.
Хотя на практике зависимым частновладельческим крестьянам трудно было пробиться в королевские суды из-за отсутствия средств, в среде крестьянства в XI—XIII вв. нарастало стремление к королевской юстиции. Очевидная для крестьян классовая пристрастность сеньориальной юрисдикции, неудовлетворенная жажда правосудия обращали взоры и надежды обиженного сеньором крестьянина к королевскому суду, как ему казалось, более беспристрастному в его споре с сеньором. Способствовали этому и свойственные крестьянству монархические иллюзии. Наконец, в некоторых странах королевская юстиция действительно обладала рядом преимуществ по сравнению с сеньориальной, обеспечивала большую обоснованность решений с помощью расследования через присяжных (например, в Англии, с 60-х годов XII в., во Франции с середины XIII в.).
Подавляющее большинство крестьянских исков, попадавших в королевские суды, было так или иначе связано с жалобами на притеснения их сеньоров. В свою очередь и сеньоры по мере обострения локальной классовой борьбы в деревне все чаще искали управы на своих мятежных крестьян в королевских судах. Так, вопреки позиции «невмешательства», феодальное государство в XIII в. в Западной Европе, в XIV— XV вв. в других регионах, оказалось перед необходимостью занять более определенную позицию в борьбе между крестьянами и феодалами. Когда дело касалось зависимых, особенно лично-зависимых, крестьян, королевские и княжеские суды склонялись чаще всего в пользу феодалов. В Англии в XIII — начале XIV в., например, они, как правило, подтверждали наследственный сервильный статус вилланов, полное отсутствие у них прав не только на их земельный надел, но даже и на движимое имущество, склонны были приравнивать средневекового виллана к рабу римского права. Юридическая теория вилланства, на которую они во многом опирались, представляла собой проявление на английской почве общеевропейского явления — «рецепции римского права» (Косминский, 1947, с. 408-425; Гутнова, 1960, с. 113-124, 125, 126-137; Барг, 1962, с. 254-264; 347-366; Hyams, 1982, р. 3-82; Хилтон, 1955). Во Франции в XII — начале XIII вв., хотя позиция королевских судов в целом также не благоприятствовала сервам (Конокотин, 1958, с. 104, 112, 121; Блок, 1957, с. 183), рецепция римского права не имела столь тяжелых последствий для крестьянства, как в Англии. Французские юри сты в условиях постепенной ликвидации старого серважа в эти столетия сближали серва не с рабом, но с колоном римского права (adscriptus glebae) (Блок, 1957, с. 139—160), что не давало королевским судам достаточной правовой основы для явной поддержки прямых проявлений сеньориальной реакции.
Королевские суды, как правило, были враждебны в~ отношении крестьянских исков в Арагоне, в Каталонии (Пискорскип, 1901, с. 132), а также в Сицилийском королевстве (История Италии, 19/0. L с 129-132) В Германских княжествах по мере ослабления центральной власти имперские суды к концу XIII в. фактически полностью утратили
546
Глава 28. Крестьянство и государство
контакт с зависимым крестьянством (Deutsche Geschichte, 1983, 2, S. 221—225). В XIII—XIV вв. в странах Центральной и Юго-Восточной Европы, где даже многие частновладельческие крестьяне еще не были крепостными, главная масса исков в королевские или княжеские суды шла именно от крестьян, свободных от наиболее суровых форм личной зависимости. Однако частновладельческие лично-зависимые крестьяне, особенно холопы на Руси, были бесправны. Установились даже юридические нормы, согласно которым убийство холопа считалось не преступлением, но лишь грехом (Черепнин, 1960, с. 275—276; Леонтьев, 1970, с. 17-18).
На страже интересов феодалов в их конфликтах с зависимыми крестьянами выступали не только суды, но и административный аппарат
Сбор налогов в Византии. Миниатюра на полях проповедей Григори Монастырь св. Екатерины на Синае. Вторая половина ЛИ в. За столом — старший из -чиновников казначейства.
Другой чиновник держит весы для взвешивания денег
18*
547
IV. Крестьянство в развитом феодальном обществе центральной власти, представители которого осуществляли решения королевских судов, направленные против крестьян. При этом они повсеместно чинили злоупотребления и насилия в отношении простого народа (Гутнова, 1960. с. 168—183; Черепнин, 1960, с. 268—272, 272—279; Литаврин, 1974). Аппарат феодального государства в значительной мере находился в руках представителей господствующего класса — крупных, средних или мелких феодалов, а также клириков среднего ранга. Для этих людей их служба была одним из важных средств личного обогащения и повышения их статуса в феодальной иерархии.
Сами венценосцы, однако, любили демонстративно заявлять о своем полном беспристрастии в отношении «бедных и богатых», «сильных и слабых», предпочитали не отвечать прямым отказом на жалобы и иски даже зависимых крестьян.
Отдельные государи издавали постановления, направленные на смягчение участи зависимых крестьян. Сицилийский король Карл I Анжуйский в конце XIII в. запретил сеньорам сажать крестьян в свои тюрьмы и пытать (История Италии, 1970, I, с. 190—191). Византийские императоры Македонской династии (867—1056) охотно выставляли себя в качестве «заступников» крестьянства, издавая законы в защиту мелкой крестьянской собственности и в пользу сохранения приходившей в упадок общины (История Византии, 1967, II, с. 119—120). «Заступниками народа», в отличие от своих тиунов, считали себя и некоторые русские князья (Тихомиров, 1968, с. 181). Помимо личного прославления, такое противопоставление королями и князьями своей позиции действиям государственного аппарата иногда преследовало и другие, политические цели — заручиться в случае необходимости поддержкой крестьянства, ь том числе и зависимого, в конфликтах с крупными феодалами. Однако во время открытых вооруженных выступлений крестьян позиция короля или князя неизменно полностью совпадала с позицией сеньора мятежных крестьян.
Во многих странах средневековой Европы на первом этапе развитого феодализма государственные налоги или вовсе отсутствовали или взыскивались в свою пользу владельцами фискальных иммунитетов (Блок, 1957, с. 129—133; Колесницкий, 1959, с. 127). Однако на практике феодальные «вспомоществования», собиравшиеся королями со своих непосредственных вассалов, часто, в конечном счете, перекладывались не только на свободных, но и на зависимых держателей земли в виде всякого рода внутривотчинных платежей— «тальи», «помочей», «просьб», «требований» (Блок, 1957, с. 132—133; Колесницкий, 1959, с. 135— 147). В Англии, например, даже «щитовые деньги» (налог, частично заменивший личную военную службу королевских вассалов) фактически выплачивались крестьянами, в том числе и вилланами, соответственно размерам их держаний (Гутнова, 1960, с. 141).
Но не везде фискальный иммунитет феодальных владений был полным. В Англии, например, даже в XI—XII вв. вилланы, наряду со всеми другими слоями общества и сословиями, платили «датские деньги» (налог, восходивший к англосаксонской эпохе), а затем поземельный налог — «погайдовый сбор». С начала же XIII в. они обязаны были платить и общегосударственный налог на движимость (Гутнова, 1960, с. 142, 515, 525). До конца XII в. отдельные государственные налоги собирались с зависимых крестьян в Германии (Колесницкип, 1959, с. 200—-I 1), с крестьян, живших по «немецкому праву», в Польше (История Полыни, 1954, I, с. 135), в XIII-XIV вв.-в Сербии (Наумов, 1975, с. 116,
548
Глава 28. Крестьянство и государство
149-150) и Болгарии (История Болгарии, 1954, I, с. 135). На Руси в XIII—XV вв. крестьяне, в том числе и частновладельческие, наряду с рентой своим господам, плагили общегосударственные дани и пошлины участвовали в уплате ордынских поборов. Тяжелые государственные налоги платили не только свободные, но и зависимые, в том числе и частновладельческие крестьяне в Византии, за исключением жителей тех владении, которые пользовались наиболее полной экскуссией (Хвостова 1968, гл. II). Правда, соотношение сеньориальной ренты и государственных налогов для основной части зависимого крестьянства в этот период складывалось еще обычно в пользу первой. В Византии наряду с частновладельческой сохраняла значение и государственная рента. (Удальцова, 1975, с. 42) . В Скандинавских странах государственная эксплуатация играла еще большую роль.
В большинстве стран Европы крестьянство, находившееся в поземельной и личной зависимости, было устранено от выполнения государственной военной службы. Так было во Франции вплоть до XIV в., в Англии до конца XIV в. (Гутнова, 1960, с. 139-140). В Германии крестьянам, как и горожанам, еще в середине XII в. королевским указом было запрещено ношение оружия (Колесницкий, 1959, с. 302—303). От военной службы были, по-видимому, отстранены сервы Северной и Средней Италии, Арагона и Каталонии, зависимые крестьяне Сицилийского королевства.
В тех странах, где в этот период лично-наследственная зависимость крестьян еще не стала господствующей, крестьяне в том или ином качестве привлекались в армию, хотя и там шел процесс вытеснения крестьянского войска рыцарским. В Византии в XI—XIII вв. крестьяне императорских доменов и фиска использовались в войске в качестве обслуживающего персонала (История Византии, 1967, II); к военным действиям, как и раньше, привлекались стратиоты. Некоторые военные обязательства сохраняло зависимое крестьянство в Дунайских княжествах. Более или менее широко и регулярно привлекалось крестьянство к государственной военной службе лишь в тех странах, где оно сохраняло личную свободу: во Фрисландии, Швейцарии, Тироле (Лампрехт, 1895, II, с. 83), в Скандинавских странах (История Швеции, 1974, с. 88, 89, 92, 96), или приобрело ее в этот период — в Леоне, Кастилии и Португалии (Кудрявцев, 1937, с. 104—106). На Руси «черные» крестьяне, а иногда и частновладельческие, тоже привлекались к военной службе.
Устранение зависимого крестьянства от государственной военной службы не только подчеркивало его приниженный статус, так как ему не доверялось ношение оружия, но и лишало крестьянина легальной воз< можности иметь оружие.
Политика феодального государства в отношении зависимых крестьян короля и свободного крестьянства
Для крестьян, живших на землях королевского домена или государственных (в Византии, на Руси), сеньориальная и государственная эксплуатация практически сливались. С эксплуатацией со стороны государства им было труднее бороться, чем частновладельческим крестьянам против отдельных сеньоров.
Но, с другой стороны, у крестьян этой группы, даже наследственнозависимых, были и некоторые преимущества. Королевский домен был
549
IV. Крестьянство в развитом феодальном обществе освящен особым авторитетом верховной власти и пользовался рядом привилегий. Короли и князья следили за тем, чтобы крестьяне домениаль-ных земель не подвергались эксплуатации со стороны других феодалов в результате вторжений в домен короля. Особенно характерно в этом отношении положение вилланов так называемого старинного домена короны в Англии XII—XIII вв. Вилланы здесь пользовались привилегией обращаться в королевские суды с жалобами на своих сеньоров, если те сгоняли их с земли за невыполнение повинностей или повышали их (Гутнова, I960, с. 127—128; Барг, 1962, с. 350). Эта привилегия и подобные ей в других странах помогали домениальным крестьянам иногда выигрывать Тяжбы по поводу притеснений других феодалов. Короли поддерживали привилегии домениальных зависимых крестьян, чтобы помешать давлению на них со стороны других феодалов, а также чтобы привлечь на земли домена новых поселенцев. Вместе с тем такая политика укрепляла в крестьянских массах представление о короле как о защитнике «обиженных» И «угнетенных», способствовала росту престижа центральной власти.
Еще более благожелательной была политика феодального государства в отношении «свободного крестьянства». Мы пользуемся этим не очень ясным и спорным термином для обозначения не вообще лично-свободных Крестьян, но лишь мелких земельных собственников разного! типа или свободных наследственных держателей, права которых на землю защищались не только обычаем, но и общегосударственным законодательством и королевскими судами (например, английские фригольдеры крестьянского 'типа). Эти группы свободных крестьян уже в рассматриваемый период подвергались более тяжелой фискальной эксплуатации со стороны государства, чем зависимые. Они же несли, в той или иной мере, и тяготы военной службы (Гуревич, 1967, с. 168—186, 195—200; История Швеции, 1974, с. 88—92; Гутнова, 1960, с. 538; Литаврин, 1974, с. 5, 13). Вместе с тем королевская власть обычно пыталась поставить их в более привилегированное в правовом отношении положение по сравнению с другими категориями крестьянства; она обеспечивала их равноправие с другими свободными людьми. В Норвегии и Швеции в XIII в. бонды не только обладали правом судебной защиты своего имущества, в том числе и земельного, но и составляли еще основной элемент войска, были обязательными и главными участниками местных и областных народных собраний, сами выполняли там судебные функции (Гуревич, 1967, с. 150—156; История Швеции, 1974, с. 83—99). В Англии земельные права свободных крестьян и их движимое имущество защищались королевскими судами. Свободные крестьяне имели право участвовать в собраниях сотен и графств, которые являлись центрами местного управления, в комиссиях присяжных, расследовавших уголовные и гражданские тяжбы, слушавшиеся не только в местных, но и в центральных и разъездных королевских судах. Свободные крестьяне, достигшие определенного имущественного достатка, обязывались принимать рыцарское звание (Гутнова, 1960, с. 144—166).
В свободном крестьянстве, там где оно уцелело в процессе феодализации, короли видели важный источник доходов и резерв для независимого от крупных феодалов войска. Однако на практике в XII—XIII вв. для подавляющего большинства свободных крестьян — среднего достатка и бедноты — их привилегии нередко превращались в обременительн\ ю повинность. И в Скандинавских странах, и в Англии пользоваться этими «привилегиями» фактически могла лишь немногочисленная огатая вер хушка, тяготевшая к мелким вотчинникам. Сходную эволюцию можно
550
Глава 28. Крестьянство и zocydapcTeo
видеть и среди византийских стратиотов, наиболее богатая часть которых сближалась с мелкими феодалами (История Византии, 1967, II с 166) И все же в рассматриваемый период государственная’эксплуатация свободных крестьян в целом была легче, чем сеньориальная эксплуатация зависимых держателей, и ощущалась самими свободными крестьянами как более легкая. Право свободных крестьян обращаться в королевские суды открывало туда путь п для крепостных, оспаривавших свой сервильный или вилланскпй статус, создавало прецеденты такого рода и для самих судов. Включение свободного крестьянства в политико-юридическую систему феодального государства могло поэтому объективно оказывать известное стимулирующее воздействие на процесс личного освобождения крестьян в Западной Европе.
Процесс освобождения крестьян в Западной Европе и политика феодального государства
На первом этапе развитого феодализма процесс освобождения крестьян от лично-наследственной зависимости шел только в странах Западной Европы. В странах Центральной, Восточной (на Руси) Европы, а также в Скандинавских странах процесс втягивания крестьян в зависимость еще не был завершен и не встречал препятствий со стороны государства. В Византийской империи в XI—XII вв. шел процесс усиления частновладельческой вотчины и сеньориальной эксплуатации, втягивания париков в зависимость (История Византии, 1967, II, гл. 2), наметилась тенденция к прикреплению крестьян к земле, но оно не было юридически санкционировано государством (Удальцова, 1975, с. 140). Внутри западноевропейского региона наблюдаются две тенденции в политике государства в вопросе освобождения крестьян. Первая, при которой центральная власть пыталась воспрепятствовать этому процессу, и другая, когда она не только не препятствовала, но даже содействовала ему. Первая тенденция нашла наиболее отчетливое выражение в Англии, где центральное правительство и королевские суды в XII—ХШ вв., усиливая бесправие вилланов, пытались воспрепятствовать их освобождению. Основанием такой политики было относительно медленное разложение в Англии барщинной системы хозяйства, особенно в крупных вотчинах, и наличие в стране с середины XIII в. довольно сильной сеньориальной реакции. Известную роль играло и то, что английское феодальное государство уже в конце XII в. оказалось настолько сильным, что смогло заставить даже наследственно-зависимых частновладельческих вилланов платить регулярные налоги в пользу государства и подчинить уголовной юрисдикции государства, не высвобождая их из-под власти лордов. Враждебную позицию в вопросе освобождения крестьян вплоть до конца XIV в. занимало феодальное государство и в Каталонии.
Другой тип политики феодального государства дают Франция, Кастилия, а также Северная и Средняя Италия в XII—XIV вв. Французские короли в начале XII — начале XIV в. провели ряд мероприятий по ликвидации серважа в отдельных домениальных владениях (Bloch, 1920, р. 56, 66, 103; Конокотин, 1958, с. 121, 122). Ордонанс Людовика X от 5 июля 1315 г. об освобождении всех домениальных сервов уже открыто претендовал на общегосударственное значение, прямо призывая других сеньоров последовать примеру короля (Хрестоматия по истории Средних веков, 1950, II, с. 45). Французские короли часто подтверждали освобождение сервов и других крестьян, находившихся в наиболее суровых фор-
551
IV. Крестьянство
в развитом феодальном обществе
мах наследственной зависимости, проводившееся частными сеньорами (Сказкин, 1968, с. 239; Duby, 1962, 2, р. 121).	Р
Соображения морали и благочестия играли в этом деле второстепенную роль по сравнению с экономическими и политическими выгодами, которые извлекало из освобождения крестьян центральное правительство (See, 1901, р. 244-254, 617-618; Блок, 1957, с. 161). Цена выкупа, выплачивавшегося освобожденными крестьянами, в том числе и королевскими сервами, уже в XIII в. была непомерно высока (до пятикратной стоимости их движимости), начиная же с Филиппа IV она еще более возрастает. Таким образом освобождение домениальных сервов превращается и явно фискальную операцию (Bloch, 1920, р. 65, 97, 103—104, 113; See 1901, р. 243; Duby, 1962, II, р. 478). Вроме того, освобождение больших Групп частновладельческих крестьян от личной зависимости и связанное с этим массовое создание вольных крестьянских общин означали установление непосредственных политических связей между ними и королевской властью. Это открывало перед государством возможность в перспективе расширить за счет освободившихся крестьян свою юрисдикцию, а главное масштабы фискальной эксплуатации. Но была и другая причина «освободительной» политики французских королей — широкий размах борьбы французских крестьян в XII — начале XIV в. за свое освобождение, который побуждал идти на уступки им и отдельных сеньоров и феодальное государство (Сказкин, 1968, с. 229; Конокотин, 1958, с. 94, 110—114; Бессмертный, 1969, с. 334).
«Освободительная» политика французских королей XII — начала XIV в. ни в коей мере не шла в разрез с интересами французских феодалов, большинство которых в этот период уже не вело домениального хозяйства, а поэтому не было особенно заинтересовано в сохранении лично-наследственной зависимости вообще и серважа в частности. Нужно иметь в виду и то, что «освобождение» французских крестьян не упраздняло не только поземельной, но и ряда форм их личной несвободы (Сказкин, 1968, с. 235, 360; Конокотин, 1958, с. 123—127; Duby, 1962, II, р. 489; Бессмертный, 1969, с. 336—338, 341).
Благоприятную позицию в отношении личного освобождения крестьян—сервов, колонов и т. д.—занимало в XII—XIII вв. феодальное государство в Леоне и Кастилии, игравшее значительную роль в даровании и гарантировании крестьянам — участникам Реконкисты, селившимся на отвоеванных землях, «фуэрос» и хартий поселения. В этих документах фиксировалось освобождение крестьян от лично-наследственной зависимости и соответствующих повинностей. Короли Леона и Кастилии широко утверждали также освободительные документы других феодалов. Однако и здесь подобные акты не охватывали всей массы крестьянства. Не отменяли они и поземельной феодальной зависимости «свободного» крестьянства, которое обычно не имело права собственности на свои наделы и было обязано платить высокие ренты (Пичугина, 1962, с. 52—59; Корсунский, 1976, гл. VII). Вместе с тем в качестве государственно-зависимых крестьяне платили и налоги в пользу короля.
Благожелательную в целом позицию в отношении освобождения крестьян занимали и города-государства в Северной и Средней Италии в XII—XIII вв. Многие из них (Болонья, Флоренция, Пиза, Перуджа, Сиена и др.) в ходе борьбы с окрестными феодалами издавали специальные декреты, освобождавшие сервов и колонов, принадлежавших враждебным данному городу сеньорам, иногда даже уплачивая за это вык\п (История Италии, 1970, I, с. 118-119). Однако, приобретая свооодныи
552
Глава 28. Крестьянство и государство
статус, сервы и колоны обычно теряли свое право на надел, которое или оставалось за сеньором, или переходило к городу вместе со всеми сеньориальными притязаниями на держателя. Освободившийся серв или колон становился держателем города, платил ему ренту за держание (История Италии, 1970 I, с. 120-123) и, кроме того, подлежал городскому (государственному) налогообложению. Таким образом, содействуя освобождению крестьян от наиболее суровых форм личной зависимости, государство ставило своей целью лишь замену одних форм феодальной эксплуатации другими, на данном этапе более выгодными для феодалов или городов (в Италии).
«Освободительная» политика государства объективно способствовала общему прогрессу крестьянства. В этих случаях централизация государства ускоряла процесс ликвидации личной зависимости, открывала путь к повышению правового и социального статуса освободившихся крестьян, к укреплению их владельческих прав на держание. В условиях феодальной раздробленности мероприятия королевской власти, направленные на обуздание самоуправства крупных феодалов,— ограничение феодальных иммунитетов, расширение королевской юрисдикции с ее более совершенными методами — создавали и для зависимого крестьянства некоторые полулегальные возможности обращаться к королю с жалобами на своих сеньоров. Борьба центральной власти с феодальными усобицами, от которых в первую очередь страдало крестьянство, установление «королевского мира» в стране — объективно создавали хотя бы формальные гарантии жизни крестьян, сохранности их имущества и возможности для относительно спокойного хозяйствования.
2. Крестьянство и феодальное государство на втором этапе развитого феодализма
На втором этапе развитого феодализма в большинстве стран Европы продолжался процесс централизации феодального государства.
В Западной Европе, по мере освобождения все больших масс крестьян от наиболее жестких форм их подчинения частновладельческим сеньорам и значительного расширения классовой борьбы, сеньориальные средства внеэкономического принуждения становились все менее действенными. В то же время происходивший в этом регионе кризис вотчинного хозяйства резко сокращал сеньориальные доходы феодалов. Это создавало у сеньоров потребность в новых, более централизованных средствах принуждения, способных облегчить осуществление начавшейся во многих странах сеньориальной реакции, обеспечить рост их доходов за счет государственных финансов, подавлять классовую борьбу крестьянства. Эта потребность сплачивала не только мелких и средних, но зачастую и крупных феодалов вокруг королевской власти.
В Центральной и Восточной Европе феодалы, особенно мелкие и средние, также нуждались в усилении центральной власти. Здесь в это время шел процесс усиления личной зависимости крестьянства, расширения и укрепления частновладельческой феодальной земельной собственности. Поскольку процесс этот происходил уже при наличии возможности ухода крестьян в города, а иногда также в порубежные земли, то для его завершения необходима была сильная центральная власть.
Процессу централизации феодального государства повсюду в вропе содействовали: развитие экономических связей внутри стран и между ними; усиление социального и политического значения городскою сосло-
553
IV. Крестьянство в развитом феодальном обществе
Ьия (особенно на Западе) и служилого мелкого и среднего рыцарства* наличие во многих странах постоянной (или потенциальной) внешней угрозы — мавров в Испании (до полного завершения Реконкисты), Столетней войны для Англии и Франции, золотоордынского ига на Руси турецкой опасности-в Византии, Венгрии и Дунайских княжествах’ В большинстве европейских стран процесс государственной централизации в XIII—XVI вв. привел к складыванию новой формы феодального государства — монархии с сословным представительством. Она складывалась или в масштабах целых стран и крупных народностей, или в масштабе отдельных княжеств пли провинций (Германские территориальные княжества, Нидерланды, Пьемонт, Аоста — в Северной Италии) (Marongiu, 1968, р. 170, 192-206). В городах - государствах Северной п Средней Италии с конца XIV в. наметился переход от республиканского управления к синьориальному — тирании (История Италии, 1970, I, с. 299, 324, 344). В Византии после восстановления империи в 1260 г. возродилось относительно сильное самодержавное государство.
Для феодальных государств Европы этого периода, уже достаточно крупных по их территории, были характерны рост и усложнение государственного аппарата, увеличение расходов на армию и появление наемных армий, значительное расширение и укрепление централизованной фискальной системы (с помощью общегосударственного обложения). Система управления все более приобретает публично-правовой характер, постепенно утрачивая сеньориальные черты, охватывает всю территорию государства, включая в той или иной мере владения даже крупнейших феодалов.
В большинстве стран Европы характерной чертой этих государств нового типа было также появление сословно-представительных собраний, общегосударственных или местных (территориальных) (Германия), а иногда и тех и других одновременно (Франция, Нидерланды, Польша, Русь) (Vilfan, 1980, р. 193—203). Однако и в рамках сословных, относительно централизованных, монархий продолжалась постоянная борьба Между центральной властью и крупными феодалами.
Политика центральной власти и личный статус крестьянства
В Западной Европе, где в XIV—XV вв. в некоторых странах еще прю-должался процесс освобождения крестьянства, позиция феодального го-
сударства в этом вопросе в разных странах имела существенные нюансы. Английская сословная монархия в XIV в., как и ранее, проводила политику притеснения вилланов и всеми мерами препятствовала их освобождению, которое завершилось там лишь в начале XV в. Она всеми средствами поддерживала новую волну сеньориальной реакции, поднявшуюся После «черной смерти» (Петрушевский, 1914, с. 427—524). После восстания 1381 г. королем и парламентом были аннулированы все отпускные грамоты, данные вилланам их лордами во время восстания (Английская деревня, 1935.., с. 224—227); королевским судам было запрещено принимать от беглых вилланов иски против их лордов с целью доказать свои
свободный статус (Stat., р. 38).
Напротив, короли Арагона с конца XIV в. исподволь вели подготовку освобождения за выкуп крепостных (ременсов) королевского' обсуждали такую возможность и размеры выкупа с крестьянскими оощи-нами. С середины XV в. они склоняются к проведению выкупных о р
554
Глава 28. Крестьянство и государство
ций уже в общегосударственном масштабе. Когда раздраженные такой политиком феодалы в союзе с городской верхушкой Барселоны в 1461 г низложили короля Хуана II, это послужило поводом для крестьянского восстания в 14Ь2 г. (Пискорский, 1901, с. 150—157, 167, 168 171) Правда, победа, одержанная Хуаном II с помощью крестьян, не принесла им желанной свободы. Вопрос получил благоприятное для крестьян, хотя и компромиссное, решение только в результате крестьянского восстания 1484—1486 гг. Во время этого восстания новый король - Фердинанд занял выжидательную позицию, не поддержав феодалов. Напуганные сеньоры пошли на соглашение с крестьянами. Переговоры, проведенные при посредничестве короля, увенчались подписанием в 1486 г. санкционированной Фердинандом «Гваделупской сентенции», по которой за высокий выкуп были отменены «дурные обычаи», а вместе с ними и личнонаследственная зависимость ременсов. Подобный, исключительный исход событий, очевидно, можно объяснить отчасти выгодностью для короля выкупных операций, отчасти огромным размахом классовой борьбы крестьянства в 60—80-х годах XV в. Известную роль в позиции каталонских королей сыграло и то, что они оказались с начала XV в. изолированными не только от враждебных им магнатов, но и от горожан и мелкого рыцарства, в большинстве своем поддерживавших крупных сеньоров против короля. Чтобы утвердить свою власть в стране, не оставалось
иного выхода, как пойти на временный союз с восставшими крестьянами. Аналогичная ситуация сложилась в конце XIV в. в герцогстве Савойском. В 1387 г. во время войны с Монферратом герцог Савойский Аме-дей освободил от лично-наследственной зависимости крестьян, принадлежавших феодалам из враждебного ему клана Каневезе, превратив их в своих подданных (История Италии, 1970, I, с. 367).
Однако феодальное государство, как правило, не принимало обычно никаких мер к повышению социально-правового статуса освободившихся от зависимости крестьян. Так, в Англии даже в XV в., когда основная масса вилланов уже превратилась в свободных от ряда форм личной зависимости копигольдеров, последние, в отличие от фригольдеров, не могли пользоваться защитой королевских судов, не допускались к выборам депутатов парламента или каких-либо должностных лиц на местах, т. е. сохраняли свое неполноправие (Савин, 1903, гл. II). Во Франции государство не препятствовало ни повышению сеньориальных платежей освобожденных крестьян, ни распространению краткосрочной аренды и ^особенно «нового серважа», ухудшавших земельные права крестьян: освобождение и здесь не уравнивало крестьян, получивших волю, со свободными людьми, даже горожанами (Бессмертный, 1969, с. 240, 246—247, 255—256). Оформление в XIV в. цензивы — наследственного чиншевого держания, наиболее благоприятного для крестьян того времени (Сказкин, 1968, с. 294; Конокотин, 1964),—совершалось без какой-либо поддержки со стороны государства, под давлением экономических причин и упорной
классовой борьбы французского крестьянства.
Кастильские короли, способствовавшие в XII—XIII вв. освобождению крестьян, в XIV—XV вв. нисколько не препятствовали росту феодальной эксплуатации и разорению феодально-зависимого крестьянства (Кудрявцев, 1937, с. 126-131; Корсунский, 1976, с. 122). Даже в Каталонии королевская власть в «Гваделупской сентенции» поспешила гарантировать феодалам сохранение всех важнейших средств феодальной эксплуатации: крестьяне могли уйти от своего сеньора, только уплатив все долги и, главное, оставив свой надел (ст. 7), им запрещалось отчуждать свою зем
555
IV. Крестьянство в развитом феодальном обществе
лю (ст. 13), они обязывались платить все поземельные поборы (Пискорский, 1901, с. 211—214).
В итальянских городах — государствах в XIV—XV вв. основная масса освобожденных крестьян превратилась в краткосрочных арендаторов, подвергавшихся тяжелой эксплуатации и лишенных каких-либо прав на землю. Города-государства ничего не предпринимали, чтобы облегчить их участь, и сами подвергали их жестокой эксплуатации с помощью тяжелых налогов. Неравноправным с другими сословиями становится в XIV—XV вв. свободное от лично-наследственной зависимости крестьянство в Швеции — бонды, которые в отличие от подлинно «свободных» людей — дворян (фрелсисменов), платили государственные подати (История Швеции, 1974, с. 92). Централизованные государства Западной Европы в XIV — начале XV в. решительно выступали в защиту интересов феодалов (и городской верхушки) в борьбе за размеры заработной платы, разгоревшейся во второй половине XIV в. после «Черной смерти». Во многих странах они обрушили на наемных работников драконовские х<рабочие законы», имевшие целью с помощью чисто феодальных мер принуждения искусственно снизить заработную плату. Главный удар так называемого рабочего (а вернее — антирабочего) законодательства был направлен именно против сельскохозяйственных рабочих, в состав которых входили в этот и более поздний период не только безземельные батраки, но и множество малоземельных крестьян (Петрушевский, 1914, гл. IV). Постановления такого рода были изданы в Англии (1349, 1350, 1360, 1388 гг.), во Франции (в 1350 и последующие годы), в Арагоне (1370, 1373, 1381 гг.), в Кастилии (1349 г.), в Австрии, Тироле, во многих областях Германии и в Нидерландах (Ковалевский, 1903, III, с. 319— 321, 326—327, 329—330). В Северной и Средней Италии постановления о максимальной заработной плате, направленные против наемных рабочих, издавались еще в XIII в. Издавая подобные законы, феодальное государство открыто вмешивалось в отношения между крестьянами и феодалами на стороне последних, выступало как проводник одного из проявлений феодальной реакции. Так, выгоды, которые массы крестьянства получили в результате освобождения от лично-наследственной зависимости, отчасти сводились на нет антикрестьянскими мероприятиями централизованного государства, направленными на то, чтобы облегчить феодалам эксплуатацию крестьян в новых условиях.
В странах Центральной Европы (в том числе в Германских землях, за исключением Северо-Западной Германии) с конца XIV в. наметилась 'тенденция к сильной сеньориальной реакции. В отличие от аналогичных явлений во Франции и Англии, она здесь уже к концу XV в. приняла необратимый характер, а в XVI—XVII вв. переросла во «второе издание крепостничества ».
На Руси с середины XVI в. ведущей тенденцией было дальнейшее укрепление домениального хозяйства и прикрепление крестьян к земле. Во всех перечисленных странах феодальное государство активно содействовало личному закрепощению и усилению вотчинной эксплуатации крестьянства. В Германских землях эти функции с конца XIV в. (в некоторых областях с XV в.) взяли на себя территориальные княжества (Below, 1923, S. 58, 62, 197-199; Лампрехт, 1896, II, с. 385, 540-543). Кпязья поддерживали активное наступление феодалов на общинные зем-ли, их стремление превратить ранее наследственные держания в пожизненные и даже — в краткосрочную аренду. К концу XV в. наметилась и явная тенденция к увеличению крестьянской ренты и восстановлению
556
Глава 28. Крестьянство и государство лично-наследственной зависимости крестьян (Смирин 1952 гл П-Deutsche Geschichte, 2, S. 396—397).	’	’
Княжеские суды в XIV—XV вв. в тяжбах между отдельными сеньорами и их крестьянами неизменно брали сторону сеньоров. С помощью рецепции римского права, начавшейся здесь с некоторым опозданием — в конце XIV — начале XV вв.— князья стремились изменить старое земское право в сторону ухудшения правового статуса крестьян (Below, 1923, р. 149). Германские князья утверждали свой княжеский суверенитет над всеми жителями данной территории, пытались использовать его для того, чтобы создать «специальное немецкое „подданство11, которое делало крестьян и бюргеров одинаково крепостными государя...» (Архив Маркса и Энгельса, VII, с. 97). Позднее, в конце XV, особенно в XVI в., в восточных областях Германии рецепция римского права широко использовалась для повышения барщины, сгона крестьян с земли (Below, 1923, S. 149—150; Смирин, 1952, с. 94—104) и в конечном счете способствовала их полному закрепощению.
Политику содействия личному закрепощению крестьянства с начала XIV в. вела и венгерская сословная монархия. В 1312—1314 гг. право крестьянского «выхода» было поставлено в зависимость от воли феодала. С середины XV в. феодальное государство вводит «заповедные лета», во время которых вообще запрещается «выход» крестьян (1452, 1454, 1462, 1463, 1471 гг.). Декретом 1486 г. были введены «урочные лета», т. е.установлены сроки сыска беглых крестьян в > один год, а позднее в три и даже пять лет. В 1514 г., после разгрома крестьянской войны под руководством Дожи, «уход» и «выход» крестьян были окончательно запрещены, т. е. государство по существу ввело крепостное право (История Венгрии, 1972, I, с. 167-168, 201-202).
В Чехии с конца XIV в. также шло постепенное наступление феодалов на права крестьян, поддерживаемое государством. В 1380 г. Моравский сейм запретил крестьянам уход от сеньоров без отпускной грамоты (Рубцов, 1963, с. 337). В 1437, 1454 и 1467 гг. были приняты постановления, предписывавшие возвращать беглых крестьян их панам. Наконец, в 1487 г. решением сейма крестьянам было полностью запрещено уходить от своего господина, т. е. они фактически становились крепостными (История Чехословакии, 1956, I, с. 202). С 1402 г. единственной судебной инстанцией по всем делам для крестьян становился вотчинный или иммунитетный суд сеньора (Рубцов, 1963, с. 339—340).
В Польше с конца XV в. феодалы весьма активно использовали государство для наступления на права крестьян. Уже во второй половине XIV в. Вислецкий статут ограничил праьо «выхода» крестьян. В 1451 и 1454 гг. издаются постановления против укрывательства беглых крестьян (Нешавские статуты). Согласно Петроковскому статуту 1496 г., крестьяне фактически лишались права перехода (без согласия пана), а также права покупки земли и вступления в духовное звание. С начала XVI в. крестьянские иски против помещиков исключались из компетенции королевских и церковных судов (кроме исков крестьян королевских и церковных владений). Крестьяне светских феодалов могли быть заложены, проданы без земли, их можно было безнаказанно убить (История Польши, 1955, I, с. 106, 159—160).
В Сербии в Законнике Стефана Душана имелась статья, запрещавшая принимать беглых крестьян и предписывавшая суровые наказания для зависимых крестьян-метохов, бежавших от своих господ (История Югославии, 1963, I, с. 102).
557
IV. Крестьянство в развитом феодальном общества
На Руси в этот период в отношении частновладельческих крестьян политика государства была весьма решительна и бескомпромиссна. Апелляции их в княжеские суды обычно оканчивались для них безрезультатно (Черепнин, 1960, с. 275), в том числе и тогда, когда речь шла о земельных спорах (Горский, 1974, с. 112). С середины XV в. появляются княжеские грамоты, запрещающие уходы крестьян от своих господ или ограничивающие право ухода определенными сроками — в частности двумя неделями в году — за неделю до и после осеннего Юрьева дня. Судебник 1497 г. (ст. 57) ввел Юрьев день, как единственный для всего русского государства срок для «отказа» — т. е. ухода или «увоза» крестьян в другие вотчины (Черепнин, 1960, с. 276, 248—249, 252—253,. 278—279). Эти постановления были подтверждены в Судебнике 1550 г. (Ивана IV) (Корецкий, 1970, с. 63). С 80-х годов XVI в. стали вводиться «заповедные годы», во время которых правительство запрещало крестьянские «выходы» даже в Юрьев день (Корецкий, 1970, с. 124—145). Закрепостительная политика правительства, помимо стремления отстоять интересы феодалов, была обусловлена и необходимостью обеспечить получение с крестьян государственного тягла. С начала 90-х годов XVI в. борьба с крестьянскими «выходами» еще более ужесточилась. Указом от 24 ноября 1597 г. была установлена бессрочность исков о беглых холопах. Добровольная служба свободного человека господину отныне ограничивалась шестью месяцами, после чего она автоматически превращалась в кабалу (Корецкий, 1970, с. 124—125).
Более осторожной была политика государства в отношении «черных» и особенно дворцовых крестьян. Хотя княжеские суды обычно поддерживали феодалов в конфликтах и с этими крестьянами из-за земли (Черепнин, 1956, 2, с. 235-236, 252, 340-341; Ивина, 1970, с. 329, 341, 345, 340—350; Будовниц, 1966, с. 358—359), в то же время зачастую они выносили решения в пользу «черных» крестьян (Горский, 1974, с. 134—163). Это объяснялось тем, что правительство стремилось ограничить несанкционированные им захваты дворцовых и черных земель феодалами (Горский, 1974, с. 147). В отношении монастырского землевладения такая тенденция, возможно, еще усиливалась общими «нестяжательскими» настроениями в правительственных кругах в это время. Подобная позиция в отношении светского землевладения могла быть обусловлена антибояр-ской политикой Василия III и особенно Ивана Грозного (Корецкий, 1970, с. 59-61, 88).
Отмеченные выше общие тенденции аграрного и социального развития Византийской империи в направлении дальнейшего расширения сеньориальной эксплуатации также требовали усиления средств внеэкономического принуждения по отношению к крестьянству (Удальцова,. 1975, с. 139—143; Хвостова, 1968, с. 225—232; История Византии, 1967„ III, с. 97—108). Вместе с тем политика центральной государственной власти в вопросе о правовом статусе крестьян была в Византии менее определенной, чем в странах Центральной и Восточной Европы, отличаясь некоторой двойственностью. С одной стороны, широко практикуя раздачу земель фиска вместе с сидящими на них париками и иммунитетов, государство способствовало процессу феодализации; с другой стороны, сохраняя в своих руках ряд экономических и правовых прерогатив, оно поддерживало незавершенность этого процесса, что составляло специфику феодальных отношений в Византии (Хвостова, 1968, с. 230—231; Удальцова, 1975, с. 104).
Таким образом в вопросе о свободном личном статусе крестьянеib& 558
Г лава 28. Крестьянство и государство
политика феодального государства в Западной Европе довольно резко отличалась от остальных ее регионов. Однако во всех прочих аспектах по зицпя государства в отношении крестьянства повсюду в Европе имела больше сходства, чем различий.
Крестьянство и политика государства в области пожалования земель и судебно-административных привилегий
Такое сходство имело место в политике государств в деле роста крупного землевладения, а также иммунитетных пожалований в пользу крупных феодалов. В большинстве стран Западной Европы в XIV—XV вв. королевская власть в основном жаловала феодалам земли за счет перераспределения уже сеньориализированных территорий, издавна обеспеченных определенными иммунитетными правами. Раздача новых иммунитетов являлась в этот период большой редкостью. Однако иммунитетные права и в этот период высоко ценились крупными феодалами, так как в условиях кризиса домениального хозяйства в XIV—XV вв? они являлись важным средством дополнительного нажима на крестьян в виде повышения всякого рода единовременных сеньориальных поборов.
В Англии с конца XIII в., особенно же в XIV—XV вв. при попустительстве правительства закладывались основы крупнейших феодальных территорий — «палатинатов» и герцогств (Косминский, 1963, с. 166; McFarlane, 1973, р. 41—82). Феодалы располагали в этих владениях судебно-административными правами, сложным и разветвленным аппаратом управления (Denholm-Young, 1937, р. 1—12, 29—31, 69—82, 162—164). С его помощью феодалы нередко полностью подчиняли себе все население этих территорий, и в первую очередь крестьянство, даже свободное от лично-наследственной зависимости. Крупные феодальные владения такого типа (апанажи) складываются в XIV в. во Франции. В испанских королевствах тогда же возникают принципаты. В Кастилии в XIV—XV вв. при полной поддержке королевской власти все более расширяются экономические и политические привилегии Месты (Кудрявцев, 1937, с. 127; Литаврина, 1956, с. 174—176).
В Центральной Европе, на Руси и в Византии королевские и княжеские пожалования земель и иммунитетов в конце XIV—XV в. приобретают все более широкий характер. В отличие от Западной Европы такие пожалования здесь во многих случаях делались еще из дворцовых владений и земель королевского фиска (на Руси —черных земель) и стимулировали дальнейшее развитие и укрепление частновладельческой крупной вотчины. Вместе с тем такие мероприятия, как и на Западе, сопровождались периодическими попытками ограничить иммунитетные права феодалов. Однако борьба между государственной властью и феодалами не только не облегчала, но делала еще более трудной участь закрепощавшегося крестьянства, превращая его в объект эксплуатации не только отдельных феодалов, но и государства. В Венгрии, Чехии, Польше, а также на Руси (XV-XVI вв.), т. е. в странах, где усиление крупного землевладения сопровождалось ростом и укреплением государственного аппарата, крестьянство, отданное под власть феодалов-иммунистов, продолжало тем не менее эксплуатироваться государством (История Венгрии, 1972, I, с. 180—181; Рубцов, 1963, с. 339—340). На Руси в XV XVI вв. все более усиливались ограничительные тенденции. В ооласти феодального землевладения это проявилось в развитии и росте поместной
559
IV. Крестьянство в развитом феодальном обществе
системы сначала в рамках боярского и церковного землевладения (XV -первая четверть XVI в.), а затем за счет ослабления боярского и удельно-княжеского землевладения (вторая половина XVI в.).
В целом же государственная политика в поддержку крупного землевладения п раздачи судебных иммунитетов во всех странах Европы перемежалась попытками ограничить это землевладение и связанные с ним привилегии. При всем том эта политика замедляла централизаторские усилия государства, сводила на нет улучшения в правовом положении крестьянства, достигнутые ранее в Западной Европе, и служила важным дополнительным рычагом закрепощения крестьян в остальных ее областях.
Крестьянство и фискальная политика сословной монархии
Феодальное государство на втором этапе развитого феодализма усиливает налоговый нажим на все слои населения в связи с ростом расходов на содержание аппарата, дорогостоящих наемных армий, с длительностью больших, иногда общеевропейских войн. Как правило, тяжесть растущих налогов, которые теперь почти повсюду собирались и с крестьян, распределялась очень неравномерно между разными социальными слоями. Дворянство и духовенство частично освобождались от государственных налогов с помощью широких податных иммунитетов или вообще не должны были платить налоги (Франция, Швеция, Кастилия, Русь). Если же они и подлежали государственному обложению (Англия), то платили налоги в меньшем размере, чем другие категории населения. Основная тяжесть налогов падала на города и на крестьянство.
В Англии XIV—XV вв. главной формой прямого обложения оставались налоги на движимость, установившиеся еще во второй половине XV в., обычно в размере одной пятнадцатой для сельских местностей и одной десятой для городов. Наряду с ними взымались иногда и налоги натурой, в частности шерстью. Квота крестьян на практике была значительно выше квоты феодалов, которые пользовались рядом льгот (Гутно-ва, 1960, с. 523—524, 528—529; 1978, с. 67). В конце 70-х годов XIV в. английское правительство сделало попытку заменить или дополнить налог на движимость новым подушным налогом, что и послужило непосредственным поводом к восстанию 1381 г. (Петрушевский, 1914, с. 20— 24). Хотя подушный налог был отменен после восстания, требование сокращения налогов было одним из главных во всех крестьянских движениях в Англии XV столетия.
Во Франции периодическое обложение крестьянства и городов началось с правления Филиппа IV (начало XIV в.), который ввел косвенные налоги на соль (gabelle) и на все продаваемые товары (maltote), а также прямой налог (талья). С начала XIV в. к этим налогам прибавился по-очажный сбор (fouage), очень быстро возраставший. С 1439 г. королевская талья становится ежегодным налогом. Во второй половине XV в. рост налогов продолжался, причем действовавшая во Франции откупная система повышала размеры поборов в 4—5 раз (История Франции, 1972, I. с. 121, 129; Strayer, Taylor, 1939, р. 8-9, 51-57; Guenee, 1971, р. 171-175; Topfer, 1977, S. 252). И во Франции со второй половины XIV в. антиналоговые мотивы играли решающую роль во всех крестьянских выступлениях.
Рост государственных налогов с крестьянства происходил с конца 560
Г лава 28. Крестьянство и государство
ХШ в. также в Кастилии и Арагоне (Кудрявцев, 1937, с. 125* Пичугина 1962, с. 54; Корсунский, 1976, с. 86-97, 189-190, 188-200) Сицилийском королевстве (История Италии, 1970, I, с. 369-370), а также в городах — государствах Северной и Средней Италии.
В странах Центральной Европы и на Руси в XIV—XVI вв тоже
происходил рост налогов, в первую очередь за счет обложения крестьянства в силу относительной слабости и неразвитости там городов. В отличие от западноевропейских стран, где уже в XV в. государственные нало-
ги по мере постепенного сокращения сеньориальной ренты как бы вытес
няли ее понемногу из эксплуатации крестьянства, в других частях Европы именно в XIV—XVI вв. увеличение государственных налогов сопровождалось ростом сеньориальной ренты. Так, в германских территориальных княжествах князья еще с конца XIV в. присвоили себе право на сбор ранее императорского поголовного налога (bede), особенно тяжело ложившегося на крестьян. В XIV—XV вв. они стали собирать с нпх также поземельный налог. В конце XV — начале XVI вв. одним из важных поводов крестьянских движений здесь также служил все возраставший гнет княжеских поборов (Смирин, 1952, гл. VII). В Венгрии с конца 30-х годов XIV в. стал собираться ежегодный подворный («с ворот») налог с крестьян, а с начала XV в. они стали платить также чрезвычайные военные налоги и оброк натурой в пользу государства. Иммунитеты не освобождали крестьян от уплаты этих налогов; выполняли они также работы по охране дорог, ремонту крепостей (История Венгрии, 1972, I, с. 167). Государственные налоги росли в эти столетия в Чехии и Польше, где феодалы, за исключением специально оговоренных случаев, в принципе освобождались от их уплаты (Флоря, 1972, с. 70). В Византии XIV—XV вв. государственные налоги сохраняли важное значение в эксплуатации крестьянства. Податные иммунитеты — экскуссии лишь в очень редких случаях полностью освобождали их владельцев и принадлежавших им крестьян от всех государственных платежей. При этом, если феодалы платили только поземельные налоги, то парики — еще по-душно-поимуществепные налоги (История Византии, 1967, II, с. 133, 247-248; Хвостова, 1968, с. 240-241, 249-253).
На Руси с конца XV и особенно в XVI в. росло число государственных налогов. Наряду со старым налогом — «данью», в уплате которого издавна участвовали все категории крестьянства, с конца XV в. со всех крестьян ряда районов регулярно взимаются «ямские деньги». В 1550 г. вводится еще один регулярный налог с крестьян на выкуп пленных — «полоняничные деньги». Крестьянство платило также налоги на содержание царских наместников, поставляло главную рабочую силу для постройки и ремонта городских укреплений (Корецкий, 1975, с. 35; Сахаров, 1969, с. 97; Веселовский, 1947, с. 135). Чтобы расширить число налогоплательщиков, а также разграничить сферы эксплуатации крестьянства между государством и отдельными феодалами, правительство с начала 80-х годов стало проводить, хотя и очень непоследовательно, политику ограничения податных иммунитетов на вотчинных землях (Веселовский, 1947, с. 135; Носов, 1969, с. 89-91; Флоря, 1972, с. 57-58). Одной из главных ее целей было привлечение к государственному ооложению массы частновладельческих крестьян, ранее частично ограждавшихся от них иммунитетами господ. В начале XVI в. раздача податных иммунитетов («тарханных грамот») светским феодалам была сильно ограничена, а по мнению некоторых ученых,—почти прекратилась. Судебник 15э0 г. предписывал отобрать у светских феодалов разного ранга и старые «тархан-
561
IV. Крестьянство в развитом феодальном обществе
ные грамоты» (Каштанов, 1967, с. 13; Веселовский 1947 с 135-14R-Зимин, 1960, с. 352; Флоря, 1972, с. 67-70; Носов’ 1969’ с. 91-132)’ В 80-х годах XVI в. «тарханные грамоты» были отменены для подавляющего оольшпнства монастырей (Каштанов, 1967 с. 223—239 260—267 375: Сахаров, 1969, с. 97).	’	’
Так русское феодальное государство к концу XVI в. добилось привлечения всей массы крестьянства к государственному налогообложению, и прптом именно тогда, когда быстро росла и его сеньориальная эксплуатация. Поскольку правительство возложило на землевладельцев полную ответственность за выплату государственных налогов их крестьянами, феодалы получили дополнительный стимул, чтобы препятствовать уходу крестьян с тягла. При «отказе» они стали требовать с них уплаты не только «пожилого» и «повоза» — платежей, предусмотренных судебниками, но и погашения всех недоимок по налогам князю. Это еще более затрудняло уход и способствовало полному закрепощению крестьян (Веселовский, 1947, с. 143—145).
Процесс государственной централизации XIV—XVI вв. означал для крестьянства резкое и все возраставшее усиление налогового гнета, который восполнял, а иногда и перекрывал сокращавшуюся феодальную ренту в странах Западной Европы, или накладывался на растущую сеньориальную ренту (в Центральной, Юго-Восточной и Восточной Европе), резко увеличивая общую эксплуатацию крестьянства. При этом значительная часть получаемых государством финансовых средств шла не только на содержание двора, аппарата и армии, но и на всевозможные субсидии представителям господствующего класса. Доступ к центральному управлению и к государственной казне становится все большей приманкой для разных феодальных группировок, стимулом усобиц и династической борьбы между ними, в которой честолюбие и жажда власти переплетаются сплошь и рядом с весьма меркантильными интересами («Война роз» в Англии XV в., феодальные смуты во Франции при Карле VI, боярские смуты на Руси в малолетство Ивана IV, борьба внутри господствующего класса во время опричнины).
Эти феодальные усобицы, которые часто велись в национальном масштабе, оказываются для широких масс крестьянства в XIV—XVI вв. не меньшим, а иногда и более страшным бедствием, чем мелкие локальные конфликты между феодалами более раннего периода.
Классовая борьба крестьянства и сословная монархия
Феодальная природа сословной монархии особенно явно проявлялась в ее отношении к классовой борьбе крестьянства. За исключением каталонских восстаний 60—80-х годов XV в. феодальное государство всегда принимало самое активное участие в подавлении крупных крестьянских восстаний. Напомним, что во время Жакерии король Наварры Карл Злой, забыв свои претензии на королевскую корону, пришел на помощь дофину Карлу Валуа и подавил крестьянское восстание. Только вмешательство Ричарда II в ход восстания 1381 г. и прямой обман повстанцев с его стороны позволили господствующему классу Англии подавить это мощное
крестьянское восстание.
Р Сплочение всех феодальных сил вокруг графа Фландрскогс’ °6ec“®™' ло в конце концов победу над длившимся в течение многих лет восс нием в Приморской Фландрии (1322—1328).
562
I лава 28. Крестьянство и государство
Вмешательство центральной королевской власти обеспечивало не только единство политического и военного руководства, но и широкие возможности демагогического маневрирования и обмана. Успех подобной дипломатии во многом определялся силой владевших крестьянами монархических иллюзий. При отсутствии или слабости центральной власти в стране в момент восстания последнее иногда могло достигнуть временного успеха (например, восстание Уота Тайлера), иногда же принимало более затяжной характер.
Продолжительность таких движений, как восстание Дольчино, восстания в Приморской Фландрии, движение таборитов и ременсов, крестьянская война начала XVI в. в Венгрии и Первая крестьянская война начала XVII в. в России, во многом объяснялась отсутствием в тех областях, где они развертывались, сильного централизованного государства, или условиями политической борьбы в стане феодалов, как это было на Руси в начале XVII в.
Крестьянство и сословно-представительные собрания
В большинстве стран Западной и Центральной Европы, а также, как правило, и на Руси крестьянство не имело представительства в сословных собраниях (Marongiu, 1968, р. 65—131, 224—228; Черепнин, 1978,. с. 382—389; 1981, с. 224). Постепенно складываясь в процессе централизации в общегосударственное сословие, крестьянство отличалось от других сословий не наличием комплекса каких-либо прав и привилегий, но скорее, напротив, их отсутствием. Были лишь отдельные исключения. Так, в Кастилии, со второй половины XIII в. в кортесах в составе третьей палаты наряду с представителями городов заседали также депутаты вольных крестьянских общин (Кудрявцев, 1937, с. НО; Пичугина, 1972, с. 191—192; Корсунский, 1976, с. 193—197).
Бонды были представлены в шведском риксдаге (в XV—XVI вв.), где они составляли даже отдельное сословие (История Швеции, 1974, с. 127; Кареев, 1913, с. 300). Депутаты от крестьян заседали также в сословных собраниях Фрисландии (в составе третьего сословия) и Тироля (в виде особой палаты) (Кареев, 1913, с. 292). Во Франции крестьяне в отдельных случаях (Аженэ, Керси) участвовали только в областных сословных собраниях, но не имели представительства в генеральных и провинциальных штатах (Люблинская, 1972; Хачатурян, 1976, с. 82—105). В Англии фригольдеры, в отличие от вилланов, позднее копигольдеров, формально участвовали в выборах представителей графств в парламент. Фактически же это право использовали лишь наиболее зажиточные, а быть избранными в парламент могли только титулованные рыцари или близкие к ним по положению лица (Гутнова, 1960, с. 363— 373, 378—381). В отдельных земских соборах на Руси участвовали крестьяне дворцовых владений и черных волостей, особенно в период крестьянской войны и польской интервенции (Черепнин, 1978, с. 149— 204, 388, 391-393). В тех странах, где крестьянство было устранено от прямого участия в сословно-представительных собраниях, сословные собрания вовсе не учитывали крестьянские интересы и обычно поддерживали антикрестьяпские мероприятия правительства, а там, где и города не играли существенной роли в этих собраниях, они прямо активизировали враждебную крестьянам политику правительства. В большинстве случаев политика сословных собраний была невыгодной для крестьян. Размеры
563
IV. Крестьянство в развитом феодальном о&ществе
налогов, вотировавшихся сословными собраниями без участия крестьян, учитывали нужды крестьянства лишь в той мере, в какой сами феодалы боялись доводить их до полного разорения. Сословные собрания нередко препятствовали освобождению крестьянства, когда правительство под давлением обстоятельств пыталось смягчить зависимость: в Каталонии в XIV—XV вв. (Пискорский, 1901, с. 131, 155), в Англии в конце
в- после подавления восстания Уота Тайлера. В странах Центральной Европы, особенно в Венгрии и Польше, сословные собрания, как мы видели, играли активнейшую роль в личном закрепощении крестьянства. Земские соборы на Руси в XVI в., которые начали созываться как раз в пору интенсивного закрепощения крестьянства, ни в коей мере ему не противодействовали, а в начале XVII в., как и везде, даже способствовали. В таком явно антикрестьянском мероприятии как рабочее законодательство в странах Западной Европы XIV в. сословно-представительные собрания также принимали самое активное участие (в Англии, например) .
Конечно, там, где в сословных собраниях имелось крестьянское представительство, они были вынуждены действовать более осторожно. Так, кастильские кортесы несколько ограничивали платежи и повинности, ложившиеся на городские и сельские общины; по петициям городских и сельских депутатов подтверждались иногда вольности и привилегии, полученные их общинами в ходе Реконкисты (Пичугина, 1972, с. 196—197). С интересами зажиточного крестьянства вынужден был, видимо, считаться и шведский риксдаг.
Во всех конфликтах между крестьянами и феодалами, и в первую очередь во время крупных крестьянских восстаний, сословно-представительные собрания оказывались на стороне феодалов. Неудивительно, что крестьянство почти повсеместно относилось к сословным собраниям настороженно, иногда прямо враждебно. Классовый характер политики этих собраний был для крестьянства зачастую яснее и очевиднее, чем в позиции короля. Показательно, что ни в программах, ни в действиях крестьян в восстаниях XIV—XVI вв., за исключением восстания Кеда в Англии (1450 г.), мы не встречаем каких-либо попыток искать у сословных собраний поддержки и посредничества в столкновении крестьян с сеньорами или использовать эти уже готовые учреждения, даже дополнив их крестьянскими представителями, в качестве политических органов новой власти.
*
Итак, в период развитого феодализма во взаимоотношениях центральной государственной власти с частновладельческими зависимыми крестьянами отчетливо выступают две основные тенденции: во-первых, стремление государства во всех основных вопросах крестьянско-сеньориальных отношений защищать интересы феодалов в ущерб интересам крестьянства. Во-вторых, стремление центральной власти извлечь какую-то долю прибавочного продукта даже этих частновладельческих крестьян в свою пользу в виде судебных платежей, военных поборов или государственных налогов. На раннем этапе развитого феодализма в Западной Европе преобладала первая из этих двух тенденций. В это время доля государства в эксплуатации частновладельческого зависимого крестьянства была отно сительно невелика.
На втором этапе развитого феодализма усилились обе тенденции 1 о-сударство, отбрасывая личину «невмешательства», чем дальше, тем
564
Глава 28. Крестьянство и государство
ше, стало открыто использовать значительно укрепившийся к этому времени центральный аппарат для поддержки интересов класса феодалов, теперь уже в общегосударственном масштабе. В Западной Европе, где крестьянское население быстро освобождалось от лично-наследственной зависимости, государство все больше и больше брало на себя функции удержания крестьянства в повиновении с помощью законодательных мероприятий, судебных решений, административного нажима. В Центральной Европе и на Руси активизация антикрестьянской политики государства ярче всего проявилась в его мерах по закрепощению крестьянства. Вместе с тем на втором этапе развитого феодализма заметно усилилась и вторая из отмеченных тенденций. В странах Западной Европы в этот период центр тяжести эксплуатации крестьян, свободных от лично-наследственной зависимости, все более переносится с сеньориальных на государственные ее формы, государственная эксплуатация во многих странах становится для крестьян в этот период главным бременем. В Центральной и Восточной Европе государственная эксплуатация крестьян теперь еще более усиливается на фоне одновременного роста сеньориальной, что создает для основной массы крестьян особенно тяжелый двойной гнет. В Византии при содействии государства растет частноправовая сеньориальная рента.
Вместе с тем между этими двумя тенденциями в политике государства существовали известные противоречия. Они обычно реализовались в борьбе между королями (князьями) и крупными феодалами за раздел получаемой от крестьян феодальной ренты и усиливались по мере роста государственной централизации. При благоприятных условиях эти противоречия, как и процесс централизации, могли быть использованы крестьянами прежде всего для освобождения от наиболее суровых форм личной зависимости. Однако поддержка государством освобождения крестьян была возможна лишь в тех странах, где этого требовали экономические условия (только в странах Западной Европы). Но даже и в этом регионе далеко не везде государство проводило «освободительную» политику. Там, где, как например в Англии, имелись заметные тенденции к сеньориальной реакции, государство не могло идти в разрез с этими тенденциями. Определенное влияние на «освободительную» политику государства оказывал и уровень классовой борьбы крестьянства.
Кроме того на политику феодальных государств в этом вопросе воздействовали и особенности в расстановке социальных сил внутри господствующего класса в каждой стране. Там, где, как это было, скажем, в Англии, королевская власть имела постоянных союзников в лице не только городов, но и большей части мелкого рыцарства и довольно многочисленного свободного крестьянства, она не нуждалась в том, чтобы использовать зависимых крестьян в качестве опоры в этой борьбе. Поэтому она препятствовала их освобождению.
Короли Франции и Кастилии, а на втором этапе и Арагона, так же как и итальянские городские республики, которые не имели столь многочисленных и постоянных союзников, могли добиться участия в прямой эксплуатации частновладельческих крестьян, только ослабив их зависимость от сеньоров.
Борьба двух тенденций в политике правительства в процессе централизации приносила крестьянству некоторые объективные выгоды и в Других отношениях: ограничение феодальных иммунитетов, расширение королевской, обычно более совершенной, юрисдикции. Борьба центральной власти с феодальными усобицами также в какой-то мере приносила
565
IV. Крестьянство в развитом феодальном обществе
пользу и крестьянству. Однако по мере усиления централизованных го сударств, эти позитивные моменты во многих случаях отходили на задний план, а иногда и вовсе сводились на нет тяготами, порождаемыми самим процессом государственной централизации. Даже в Западной Европе централизованный гнет, по существу, не давал крестьянским массам! на втором этапе развитого феодализма вкусить плоды недавно завоеванной личной свободы. Рост налогов, а также ограничения в пользовании королевской юрисдикцией, начавшиеся с конца XIV в. настоящие войны между разными феодальными группировками, а также длительные межгосударственные войны с лихвой перекрывали те выгоды, которые на первых порах нес крестьянам процесс усиления центральной власти.
В свете всех этих фактов представления об «антифеодальном» характере политики средневековых государств или абсолютном благе для крестьянства государственной централизации представляются малообоснованными. В условиях феодального строя прогрессивный в целом процесс государственной централизации совершался в значительной мере за счет крестьянства и оборачивался для него многочисленными новыми бедствиями. Не случайно в XIV—XVI вв. все наиболее значительные антифеодальные крестьянские движения были направлены не только против; отдельных феодалов, но и против притеснений феодального государства.
Вместе с тем складывание крестьянства в общегосударственное сословие в известной мере объективно способствовало успехам государственной централизации. Во-первых, потому, что по мере освобождения крестьян,, а на Руси даже при развитии крепостничества, крестьянство являлось одним из главных источников государственных доходов, рост которых был важной предпосылкой централизации. Во-вторых, массовые крестьянские-движения XIV—XVI вв., вызывавшие большой страх у феодалов, в некоторых случаях побуждали их к сплочению вокруг королевской (или княжеской) власти как силы, способной не допускать подобные восстания или легче пресекать их.
ГЛАВА 29
КЛАССОВАЯ БОРЬБА КРЕСТЬЯНСТВА
В период развитого феодализма крестьянство, представлявшее единый ^Ь6УС“ШПИСЯ КЛаСС’ ВеЛ° непРекРаЩающуюся антифеодальную
Советские историки всегда уделяли и уделяют в своих работах по аграрной п политической истории разных стран в этот период большое внимание не только крупным восстаниям, но и повседневным конфликтам в деревне (Гутнова, 1979, с. 160-186; Курмачева, Назаров 1974 с. 145—148).	’	’
При всех различиях во взглядах историков-марксистов по отдельным вопросам интересующей нас проблемы, все они сходятся в главных принципах подхода к ней: видят в крестьянских выступлениях, в какой бы форме они ни происходили, проявление классового антагонизма между крестьянами и феодалами, закономерный результат экономического и социально-политического развития феодального общества (Косминский 1947, с. 410—425; Сказкин, 1968, с. 352—357, 359—363; Барг, 1962, с. 356—366; Поршнев, 1964, с. 274—278, 280—285; Гутнова, 1966; 1980; 1984; История Византии, 1967; Корецкий, 1970, с. 275—284; Горский, 1974; Epperlein, 1975, S. 79—86, 105—137; Topfer, 1977). Признание закономерности классовой борьбы в феодальном обществе ни в коей мере не снимает вопроса о стимулирующей роли в ее развитии экономической конъюнктуры, демографических сдвигов, войн, политики государства.
Западная медиевистика в последние десять лет проявляет большой интерес к антифеодальной борьбе крестьянства и вообще народных масс в период развитого феодализма (Гутнова, 1977, с. 203—229).
В ней господствуют следующие положения. Первое из них это то, что -антифеодальную борьбу крестьянства в средние века нельзя считать классовой борьбой вообще или, по крайней мере, до середины XIV в. Второе — главным источником этой борьбы, в частности крестьянских восстаний XIV—XV вв., были не социальные, тем более производственные, •отношения феодального общества, а либо политика централизующихся государств, либо преходящие конъюнктурные явления — голодовки, неурожаи, эпидемии, войны. И третье — борьба крестьян носила не революционный, но скорее консервативный или даже реакционный характер, так как не выдвигала обычно позитивных требований, а вследствие этого была полностью безрезультатной и, как считают некоторые историки, даже враждебной прогрессу (Fourquin, 1972, р. 26—29, 49—52: Mollat, Wolff, 1970; Cambr. Econ. Hist., 1966, I, p. 608-610, 730, 735-736; Histoire de la France rurale, 1975, vol. 2, p. 59—89).
Лишь немногие западные историки пытались и пытаются трактовать вопросы антифеодальной борьбы крестьянства с менее предвзятых позиций, считая, что борьба крестьян против феодалов имела место во все периоды истории средних веков, что в основе ее, в том числе и в XIV XV вв., лежал классовый антагонизм между крестьянами и феодалами, хотя в эти последние два столетия этот антагонизм обострился и углубился благодаря привходящим факторам. Эти ученые считают,^ что борьба крестьян с феодалами (они избегают называть ее классовой оорьоои; оказывала немалое воздействие на развитие феодального °бЩа.£тва,^способствуя разложению барщинной системы хозяйства (Блок, 1957, с. —
567
IV. Крестьянство в развитом феодальном обществе
230; Hilton, 1973; Rural protest, 1974; Cherubini, 1984 p 415—439- RrPn ner, 1976, p. 30-73; Fossier, 1984, p. 53, 55, 184).	₽	’ Bren'
Проблема классовой борьбы средневекового крестьянства имеет много спорных вопросов. Главные из них следующие: на каком уровне организованности и сознательности антифеодальные выступления крестьянства можно расценить как классовую борьбу? Каковы были наиболее, распространенные формы крестьянского протеста? Каково было соотношение социальных крестьянско-сеньориальных противоречий и так называемых конъюнктурных факторов в возникновении крестьянских восстаний XIV—XV вв.? Каков был их социальный состав? Кто выступал в качестве союзников и главных врагов крестьян? Наконец, каковы были результаты и общеисторическое значение разных проявлений крестьянской борьбы против феодального угнетения?
1. Антифеодальная борьба крестьянства на первом этапе развитого феодализма
В большинстве стран Западной Европы первый этап периода развитого феодализма был временем наиболее полного расцвета сеньориального строя. Хотя на жизнь феодальной деревни уже сильно влияло развитие товарно-денежных отношений, оно, за исключением Северной и Средней Италии, еще не вносило существенной деформации в изначальную сущность вотчинного строя. Правда, повсюду в Западной Европе шел процесс коммутации ренты и частичного освобождения крестьян от наиболее* суровых форм личной зависимости. Но домениальное барщинное хозяйство и тяжелая личная зависимость крестьян в большинстве стран не исчерпали еще всех своих возможностей. Центральная власть еще не оказывала прямого и существенного воздействия на характер сеньориальнокрестьянских отношений, так как повсюду в Западной Европе это было* время феодальной раздробленности или лишь начала политической централизации. Поэтому и классовая борьба крестьянства в Западной Европе-в XI—XIII вв. носила преимущественно внутривотчинный, локальный характер и была направлена в первую очередь против сеньориальной эксплуатации. Борьба велась чаще всего из-за размеров и формы ренты,, в частности — против барщины, за максимальную свободу крестьянина* распоряжаться своим наделом и устранение платежей, связанных с наследственно-личной зависимостью (посмертный сбор, брачная подать,, талья), из-за права пользования общинными угодьями и, наконец, за освобождение от наследственной личной зависимости (во Франции и Италии— серважа, вилланства — в Англии, ременсы — в Каталонии и др.) Стремление крестьян уничтожить личную зависимость имело не только экономические, но и социально-психологические причины: чем~ больше возможностей в связи с развитием товарно-денежных отношений открывалось для обогащения и личной активности крестьян, тем более невыносимой и унизительной становилась для них всякая личная зависи-
мость.	тятто
В Центральной и Восточной Европе и в Скандинавских странах скла дывание вотчинной системы на первом этапе развитого феодализма не* было еще полностью завершено. В Скандинавских странах, а также> _ Руси, имелся еще большой фонд государственных земе^ь’Хиой Хиси в пользовании крестьянства, свободного от лично-наслед	н0_
мости. Следствием этих особенностей было то, что хот	играло на
нах государство было слабо централизованным, оно
568
Глава 29. Классовая борьба крестьянства
атом этапе более заметную, чем на Западе, роль в эксплуатации кресть янства, особенно свободного от частновладельческой зависимости Она осуществлялась в форме государственных поборов и сопровождалась всевозможными злоупотреблениями со стороны королевских или княжеских должностных лиц. Поэтому наряду с локальными выступлениями крестьянства для Руси, Скандинавских стран, Польши, Чехии были ха-рактерны крупные народные движения с массовым участием крестьянства, типа раннесредневековых, направленные против налогового гнета и королевской администрации. Аналогичные движения в XI — начале XII в. имели место и в Византии, где сильное, еще централизованное государство тяжело эксплуатировало крестьянство с помощью налогов.
Повсеместно в Европе наиболее примитивными и повседневными форумами социального протеста крестьян были акты индивидуального неповиновения феодалу: отказы от работы на барщине или нерадивое ее выполнение, а также небрежное отношение к господскому скоту и инвентарю (Конокотин, 1958, с. 109—110; Котельникова, 1955, с. 118—119; Янин, 1965, с. 115; Хилтон, 1955, с. 102; Le Goff, 1964, р. 273* Epperlein’ 4975; Гутнова, 1984).
В Западной Европе обычным явлением были также индивидуальные попытки освободиться от лично-наследственной зависимости с помощью обращения в королевские или княжеские суды (Гутнова, 1984, с. 46— 51; Конокотин, 1958, с. 110—111, 120; Котельникова, 1955, с. 117—118; Барг, 1962, с. 254—264). Крестьяне вели также борьбу против мер и весов, устанавливаемых феодалами, а также против предписаний, касающихся качества таких продуктов, как хлеб, пиво, вино, стеснявших торговую деятельность крестьян или сельских ремесленников (Le Goff, 1964, р. 374). В центральноевропейском, восточноевропейском и юго-восточном регионах, в частности — в Византии, более обычными были индивидуальные иски крестьян, направленные против посягательств феодалов на крестьянские наделы (Литаврин, 1974, с. 114).
Гораздо более массовой и распространенной во всех странах Европы формой социального протеста крестьян были уходы или побеги из вотчины в города, в другие вотчины, где они могли селиться на более льготных условиях (например, госпиты — во Франции), на вновь осваиваемые в процессе внутренней колонизации лесные и болотистые земли (на Руси — в северовосточные и северные области). Наконец, там, где для этого имелась возможность, крестьяне активно участвовали во внешней колонизации в пограничных зонах, как это было в Германии (при колонизации Заэльбья) или в Пиренейских государствах (во время Реконкисты) . Одной из социальных причин широкого размаха внутренней и внешней колонизации было, несомненно, стремление крестьянства осво-бодиться от феодального гнета (Блок, 1957, с. 48—58; Duby, 1962, I, р. 142—161; Черепнин, 1960; Deutsche Geschichte, 1983, 2, S. lb—17, Авдеева, 1973, с. 108—111; Epperlein, 1975, S. 251—258; Fossier, 198 , ch. III). Побеги и уходы из родной обжитой деревни требовали от крестьян большой активности и личного мужества.
Все перечисленные формы индивидуального протеста осуществлялись отдельными крестьянами против отдельных, «плохих», нарушавших, по их мнению, вотчинный обычай феодалов и самими крестьянами не осо знавались как классовые, направленные против феодальной эксплуатации в целом. В этих действиях участвовали разные категории уже достаточно расслоенного крестьянства — богатые, средние и бедные. На Западе в роны это главным образом были частновладельческие зависимые, в дру
569
IV. Крестьянство
в развитом феодальном обществе
гих регионах также и государственные крестьяне. В побегах и vxonax н » новые места осооенно большую роль играла многочисленнаяГуже в это время крестьянская беднота.	у ке в это>
С XII в. (а в Италии даже с конца XI в.) в западноевропейском легионе начинаются в массовом масштабе коллективные локальные выступления крестьян против своих сеньоров по вопросу о размерах и форме-ренты: во Франции (Конокотин, 1958, с. 111-139; See, 1901, p$2&8-
Северной и Южной Италии (Котельникова, 1955 с. 116—12Г Аб-рамсон, 1951, с. 64—66), Англии (Косминский, 1947, с. 413—422- Хил-тон, 1955), в Каталонии (Пискорский, 1901, с. 129-131). Обычно борьба за размеры ренты переплеталась с борьбой против сервильного статуса.
Такого рода конфликты чаще всего начинались с коллективного отказа выполнять наиболее ненавистные повинности. В ответ на это феодалы пытались принудить крестьян к покорности местными сеньориальными средствами. Если это не удавалось, то мятежные крестьяне или прибега-
ли к открытому насилию, или, расширяя рамки локального конфликта, обращались в королевские или другие вышестоящие феодальные суды. Иногда, напротив, туда апеллировал сеньор мятежных крестьян. Открытый бунт крестьян иногда предшествовал такой аппеляции, иногда же следовал за ней как акт отчаяния после проигрыша дела в суде (See, 1901, р. 258; Конокотин, 1958, с. 111; Гутнова, 1984, с. 72—81).
Нередко отношения крестьян с их сеньорами в течение ряда лет были
столь напряженны, что малейший повод вызывал вооруженный конфликт. В перманентном конфликте со своим сеньором (монастырем Монтекасси-но) на протяжении почти всего XII в. находились крестьяне ряда общин Южной Италии, неоднократно поднимавшие вооруженные восстания. Постоянно вели борьбу с сеньором крестьяне общин Компрадон, Баньелас, Арль в Каталонии (Абрамсон, 1951, с. 64; Пискорский, 1901, с. 132). Во Франции и Каталонии крестьяне обычно после долгой вооруженной или судебной борьбы коллективно выкупали иногда за очень большие деньги,
ненавистные повинности и лично-наследственную зависимость, получая от сеньоров освободительные хартии (Hilton, 1973, р. 81—83; Fossier, 1984, р. 185—196). От XIII в. дошло 218 освободительных хартпй для одной только Северной Франции (Конокотин, 1958, с. 115).
В Англии выкуп вилланского статуса и повинностей был более редким явлением, зато здесь были больше распространены коллективные апелляции вилланов в королевский суд. Возможность для этого, вопреки принципу «исключения вилланства», им давало существование в английском общем праве привилегии «старинного домена короны». Неопределенность понятия «старинного домена» в XIII в. (Барг, 1962, с. 347—354) облегчала им эту возможность. По далеко неполным данным, с 1200 по-1350 г. только в центральных королевских судах Англии было запротоколировано 230 таких тяжб между группами вилланов и их лордами; этим тяжбам чаще всего предшествовала длительная борьба внутри вотчины (Гутнова, 1984, с. 56). В такой повседневной локальной борьбе крестьяне проявляли огромное упорство, часто вели ее в течение многих лет (В1оспг 1965; Hilton, 1973, р. 84).
Широко развернулась во всех странах Западной Европы в All XIII вв. коллективная борьба за общинные угодья. Сначала она велась-против высоких платежей за пользование ими, а затем, чем дальше, тем больше — против попыток феодалов присвоить себе исключительное право пользования этими землями или их частью, а в Северной и реднеи Италии — даже за приобретение их в собственность или за право полно
570
Глава 29. Классовая борьба крестьянства
свободы распоряжения ими (Конокотин, 1958, с. 206-207; Брагина 195о, с. 287- 291). Большой размах приобрели конфликты в Англии с начала ХШ в. против «улучшений» и «огораживаний» (Авдеева, 1955) Так как наследственно-зависимые крестьяне в этих случаях не имели права обращаться в королевский суд, они могли отстаивать свои права только с помощью насильственных действий - разрушая изгороди и рвы производя (часто с оружием в руках) потравы и порубки на огороженных участках. Крестьяне обычно действовали большими группами до 100, иногда 200 человек, среди них могли быть и крестьяне, свободные ют лично-наследственной зависимости, но не имевшие средств, чтобы добиться своих прав в королевском суде (Авдеева, 1955; Косминский 1947 •с. 422—425; Гутнова, 1957, с. 215—216).
В Западной Германии до конца XIV в. коллективные действия крестьянства в борьбе за ренту и общинные угодья тоже имели место, но были менее частым явлением (Topfer, Engel, 1976, S. 89—91; Epperlein, 1975, S. 59). Широкие возможности крестьянской колонизации в Заэльбье вынуждали феодалов не только во вновь колонизуемых, но и на старых -землях, во всяком случае, не ухудшать, а иногда и улучшать положение крестьянства, не доводя дело до конфликтов.
В Северной и Средней Италии и во Франции борьба за ренту, свободный статус и общинные права в XII—XIII вв. во многих случаях перерастала в борьбу за общинное самоуправление — за право сельской коммуны, которое являлось важной гарантией ограничения феодальной эксплуатации ее членов. Вместе с тем оно означало уже административно-политическую автономию деревни по отношению к власти феодала и •создавало непосредственную связь между ней и государством. Стимулом и образцом в борьбе крестьян за коммунальные права нередко служили городские коммунальные хартии (Люблинская, 1975). Однако права коммуны добивались далеко не все общины. Многие получали более ограниченные права самоуправления. В Пикардии, например, только десятая часть деревень пользовалась каким-либо самоуправлением (Fossier, 1968, р. 708), а число сельских коммун было еще меньше. В Италии движение за коммуны было более успешным. Борьба за коммуну часто переплеталась с борьбой за освободительные хартии (See, 1901, р. 692, 696; Брагина, 1955, с. 288—291; Hilton, 1973, р. 81).
В Англии и Германии крестьянские общины путем отдельных незначительных уступок со стороны феодала добивались в XIII—XIV вв. права издавать местные постановления на основе вотчинного обычая, формировавшегося в ходе компромиссов между феодалом и общиной. В Англии таким образом складывалось «общинное право» (bylaw), регулирующее жизнь деревни; в Германии известную аналогию ему составляли «уставы» — Weistiimer (Hilton, 1973, р. 90—93; Ault, 1972, р. 18—20, 81—4^, Майер, 1956).
В центральноевропейском, восточноевропейском и юго-восточном регионах коллективные выступления против роста повинностей происходили в Словакии (История Чехословакии, 1956, I, с. 87), Хорватии (История Югославии, 1963, I, с. 150), а также на Руси. Из Новгородских берестяных грамот, «рядных грамот» и дарственных документов XIV в. видно, что крестьяне иногда оказывали сопротивление повышению повинностей, что вынуждало феодалов к их фиксации (Черепнин, 1960, с. 277).
Особенностью антифеодальной борьбы крестьянства в странах Центральной и Восточной Европы было широкое распространение коллективных выступлений преимущественно еще свободных от частновладельче-
571
IV. Крестьянство в развитом феодальном обществе
ской зависимости крестьян против феодалов, расширявших свои вотчииы за счет крестьянских наделов и захвата общинных угодий Такие столк новения из-за земли имели место в XIV в. в Венгрии, Трансильвании (Шушарин, 1963, с. 146-147), Чехии (История Чехословакии, 1956 I с. 87), Польше (История Польши, 1954, I, с. 58), Сербии (История Югославии, 1963, I, с. 102), на Руси — в XIII—XV вв. в Новгородской земле а с конца XIV в. и в северо-восточной Руси (Горский, 1974). Интересный фрагмент борьбы крестьян за землю на этой территории рисуют жития святых — основателей монастырей, созданию которых активно сопротивлялись вольные крестьянские общины тех мест. Крестьяне прекрасно понимали, что монастыри угрожали им лишением их земли и личной свободы. Крестьяне нападали на основываемые монастыри, поджигали их, избивали и убивали монахов (Будовниц, 1966, с. 133—148, 375—381), добиваясь их ухода, а если это не удавалось, пытались искать защиту в великокняжеском суде (Черепнин, 1960, с. 179—280). В коллективных локальных действиях против феодалов они выступали самостоятельно, без каких-либо союзников. В них участвовали как бедные, так и средние и зажиточные слои крестьянства. Об этом свидетельствуют, в частности, крупные суммы денег, собиравшиеся нередко крестьянами для коллективного выкупа повинностей и для ведения дел в судах. В конфликтах из-за земли и из-за общинных угодий широкое участие принимала беднота. В конфликтах такого типа в Западной Европе особенно часто осуществлялось взаимодействие зависимых и свободных от лично-наследственной зависимости крестьян, как членов одной общины. В центральном, восточноевропейском и юго-восточном регионах эта последняя категория крестьянства играла иногда определяющую роль в борьбе за землю и за ренту. В Византии, а также в Болгарии, как и в более ранний период, социальный протест крестьян выражался в народно-еретических движениях павликиан и богомилов.
Особенно большую организующую роль в таких выступлениях повсеместно играла община. Иногда движение возникало на базе церковного прихода. В рамках этих общностей обычно заключались тайные соглашения (conjurationes) или заговоры (conspirationes), связывавшие всех участников присягой в верности общему делу. Крестьяне иногда создавав ли значительные денежные фонды, нанимали адвокатов. Наконец, в этих выступлениях, в отличие от актов индивидуального протеста, заметны уже элементы классового самосознания — понимание того, что феодал является источником лежащего на всех крестьянах деревни тяжелого гнета и что добиться его ослабления можно, только действуя коллективно, что личная свобода и общинное самоуправление могут облегчить этот гнет. Осознание последнего обстоятельства означало шаг крестьянства от чисто экономической борьбы к борьбе политической, хотя и в локальных рамках. Апеллируя в королевские суды, крестьяне в своей борьбе спорадически также выходили за эти локальные рамки, приходили в столкновение и с государством. В этих формах крестьянского протеста можно видеть уже проявление классовой борьбы, хотя еще и в низших, неразвитых формах.
Крестьянские восстания широкого масштаба на первом этапе развитого феодализма были нечастым явлением. Однако среди них бывали и довольно крупные. Например, восстание «пастушков» 1251 г. во Франции и восстание под руководством Ивайло в Болгарии в 1277—12о0 гг., напр в ленные прежде всего против церкви и духовенства. Восстание «пасту ш ков» генетически было еще связано с участием бедноты в перв
572
Г лава 29. Классовая борьба крестьянства стовых походах, но вместе с тем уже предвосхищало крестьянские восстания XIV—XV вв., сочетавшиеся с крестьянско-плебейской ересью (Керов, 1956; Hilton, 1973, р. 101). Восстание Ивайло, в основном крестьянское по своему социальному составу, было направлено скорее против центрального правительства, чем против сеньориального гнета. На более позднем этапе, когда пастух Ивайло после победы повстанцев был объявлен царем, восстание фактически было подчинено политической борьбе вокруг царского престола, утратив свои специфически крестьянские цели (История Болгарии, 1954, I, с. 144-146). В числе восстаний этого рода назовем также большое восстание акритов — свободных поселенцев пограничных областей — в 1262 г. в Вифипии, а также восстание «голых» на о. Корфу в 1174 г. (см. гл. 11 — 12).
Итак, на первом этапе развитого феодализма в Европе в борьбе крестьян с их господами безусловно превалировали экономические и довольно ограниченные цели: она была направлена не против феодального строя в целом, но против отдельных его экономических тягот. Среди различных форм крестьянского сопротивления этой поры, особенно в Западной и Центральной Европе, преобладали локальные — индивидуальные и коллективные — выступления и повсеместно — побеги.
Индивидуальный протест крестьян в рамках вотчины, как правило, не имел успеха. Но уходы и побеги крестьян, когда они носили массовый характер, особенно при наличии возможности внутренней и тем более внешней колонизации, были более эффективным средством некоторого облегчения феодальной эксплуатации крестьян. Крестьянская колонизация, а также отток сельского населения в города (во Франции, Англии, Италии) нередко вынуждали феодалов идти на уступки своим крестьянам, чтобы избежать их ухода или вернуть ушедших. Бежавшие крестьяне в местах нового поселения нередко также улучшали свое положение (Авдеева, 1973, с. 124—125). Наиболее успешны были коллективные локальные выступления крестьян во Франции и Северной и Средней Италии. Этому содействовала как поддержка городов (особенно в Италии), так и то, что большинство феодалов в этих странах уже с конца XI в. (в Италии еще раньше) стали отказываться от домениального хозяйства и не были особенно заинтересованы в сохранении барщины и серважа.
В других странах борьба крестьян была менее успешной. В Англии, например, крестьянские бунты и иски в королевских судах в XIII — на-чале XIV в. чаще заканчивались поражением (Косминский, 1947, с. 412—418; Гутнова, 1984, с. 55—56). Это объясняется отчасти иной позицией значительной части английских феодалов, расширивших, напротив, свое домениальное хозяйство и вступивших с середины XIII в. на путь феодальной реакции. Отчасти же это связано с политикой относительно сильного и централизованного английского феодального государства, которое решительно поддерживало эти притязания феодалов. Тем не менее повсюду в Западной Европе антифеодальная борьба крестьянства на первом этапе развитого феодализма способствовала освооожде-нию крестьянства от наиболее суровых форм личной зависимости, а так-» же коммутации ренты и иногда сокращению повинностей. В других регионах она в некоторых случаях замедляла процесс втягивания крестьян в личную зависимость или приводила к фиксации повинностей на относительно выгодном для крестьян уровне.
Объективный смысл этой борьбы крестьян с феодалами на данном этапе сводился к замене одних форм эксплуатации другими, которые в
573
IV. крестьянство в развитом феодальном обществе
некоторых отношениях облегчали положение крестьянства (натуральная или денежная рента вместо барщины, поземельная зависимость вместо лично-наследственной). Но в условиях господства феодального строя эти выгодные крестьянам изменения нередко оборачивались для них новыми тяготами. Например, утерей освободившимися крестьянами владельческих прав на землю — в Италии, «новым серважем» — во Франции. При всем том классовая борьба крестьянства на этом этапе имела, несомненно, прогрессивное значение.
2. Антифеодальная борьба крестьянства на втором этапе развитого феодализма
Второй этап в эволюции развитого феодализма привел во всех странах Европы к значительному обострению и усложнению социальных противоречий. В Западной Европе в целом он ознаменовался почти полной ликвидацией домениального хозяйства феодалов и барщинной системы и перенесением центра тяжести феодального производства в крестьянское хозяйство. В отдельных странах региона — Северной и Средней Италии, -Северной и Южной Франции — этот процесс начался еще в XII—XIII вв. Вызванная общим кризисом домениальной сеньории перестройка феодальной системы хозяйства во многом была выгодна для крестьянства, так как способствовала коммутации ренты и его освобождению от лично-наследственной зависимости. Вместе с тем эта перестройка создала для него и новые трудности. Во-первых, она происходила почти повсюду медленно, порой с рецидивами тяжелой феодальной реакции в самых различных проявлениях. Во-вторых, во многих случаях ликвидации домениального -Хозяйства сопутствовал значительный рост денежной или натуральной ренты, а также единовременных сеньориальных платежей, посягавших на весь прибавочный продукт крестьянского хозяйства. В-третьих, во всех странах Западной Европы кризис домениального барщинного хозяйства, -а также воздействие на деревню товарно-денежных отношений, резко усилили расслоение крестьянства и значительно увеличили количество малоземельных крестьян, безземельных сельских ремесленников и батраков. Положение этих слоев оставалось тяжелым, даже когда они получили свободу. Наконец, усилившееся в этот период во всех странах Западной Европы централизованное государство по мере освобождения крестьянства все больше и больше претендовало на долю в его избыточном продукте, подчиняя крестьян государственному обложению. К этому надо добавить все усиливающееся давление на крестьянские массы правительственной администрации, с которой им по мере освобождения приходилось все более часто сталкиваться (Гутнова, 1978, с. 48—70; 1984, с. 105—110). Источником классовой борьбы крестьянства становятся теперь уже не только его отношения с отдельными феодалами, но и с феодальным государством, а также церковью. Обострению классовой борьбы крестьянства Западной Европы способствовали эпидемии середины и конца XIV в., приведшие к резкому сокращению количества рабочих рук в деревне, драконовским антирабочим законам, направленным против сельской бедноты, и к усилению явлений феодальной реакции. Ухудшила положение крестьянства, особенно во Франции и Англии, также Столетняя война и связанные с ней насилия и разорение. Едва ли можно считать все перечисленные причины недовольства крестьян, подготовившие последующие восстания, чисто конъюнктурными, как это принято в УРЖ^ азной историографии. Ведь феодальная реакция в результате кризиса
574
I лава 29. Классовая борьба крестьянства
барщинной системы и гнет централизованного государства были порождением закономерного развития феодального строя и присущих ему классовых противоречий. Все тяготы, ложившиеся на крестьянство, ощущались им том более остро, что в конце ХШ — начале XIV в. многие его представители уже считали себя свободными. Эти обманутые в XIV в. надежды питали крайнее обострение классовой ненависти крестьян к феодалам и быстрый рост их классового самосознания. Новые трудности, испытываемые массой крестьянства, затрагивали не только беднейшую его часть, но в не меньшей степени среднее и даже зажиточное крестьянство. Поэтому в борьбе против феодального гнета и в этот период участвовали все его слои.
Аллегорическое изображение трех сословий - светских феодалов, клириков и крестьян в Германии.
Гравюра по дереву Якоба Мейденбаха к «Предсказанию» ЛихтенСер. р  Майнц, 1492 г.
575
IV. Крестьянство в развитом феодальном обществе
В других регионах Европы на втором этапе развитого феодализма были своп, во многом иные, причины для усиления феодального нажима на крестьянство В некоторых странах (в Восточной Германии, Венгрии Прпоалтике, в Дании, на Руси) это было время дальнейшего укрепления и утверждения домениальной системы хозяйства, усиления личной зависимости крестьян. В других странах центральноевропейского региона (в Центральной Германии, Чехии, Польше, южнославянских странах) рост товарно-денежных отношений приводил, как и на Западе, к явлениям феодальной реакции, имевшей тяжелые необратимые последствия даже там, где личная зависимость крестьян была ослаблена ранее — в XIII—XIV вв. Таким образом, во всех регионах Европы централизованные государства (или территориальные княжества) не только увеличивали фискальный гнет на крестьянство, но и всемерно содействовали укреплению вотчинного строя и феодального господства над крестьянами (Гутнова, 1978, с. 48—70). Ухудшалось в эти столетия и положение массы крестьян-париков в Византии (см. гл. И). Тяжело отражались на по-
ложении крестьянства этих регионов многочисленные войны: золотоордынские набеги на Русь (XIV—XV вв.), турецкие завоевания в Юго-Восточной Европе.
Рост государственной централизации в этот период во всех регионах способствовал классовой и сословной консолидации крестьянства, которому все чаще приходилось сталкиваться в своей борьбе с относительно сильным государством. Это во многом изменило характер и формы его антифеодальной борьбы. В коллективных выступлениях старого типа те-
перь намечается известная тенденция к преодолению локальной изолированности. В Англии, например, в петиции Палаты общин в парламент 1377 г. говорится о массовом и повсеместном характере коллективного отказа крестьян от исполнения барщинных повинностей и других служб и непризнании ими какой-либо зависимости («как личной, так и связанной с названными держаниями»), об объединении их в союзы для противодействия своим сеньорам «вооруженной рукой» (Английская деревня, 1935.., с. 130). В то же время крестьянская беднота в Англии вела упорную борьбу с рабочим законодательством как в индивидуальном и локально коллективном, так и в общегосударственном масштабе. В Катало-
нии борьба за отмену личной зависимости крестьян — ременсы и связанных с ней «дурных обычаев» также перерастает с середины XV в. локальные рамки. Крестьяне по всей стране собирают деньги на выкуп «дурных повинностей», созывают для этой цели сходки, выбирают на них депутатов для ведения переговоров с королем (Пискорский, 1901, с. 162). С конца XIV и особенно в XV в. массовый характер приобретают локальные коллективные выступления в Западной Германии. Хотя они обычно начинались как крестьянско-сеньориальные конфликты, но
часто перерастали в политические, антикняжеские, антиналоговые восстания, в ходе которых выдвигались требования «самостоятельных судов» с участием крестьян и т. д. (Майер, 1956; Epperlein, 1975, S. 123—149; Смирин, 1952, с. 162-233, 333-398; Deutsche Geschichte, 1983, 2, S. 397-400). С конца XIV в. растет число локальных антифеодальных выступлений в Чехии (Рубцов, 1963, с. 342-344), Словакии, где в конце XV в. сложился крестьянский союз, объединивший до 20 тыс. крестьян (г сто-рия Чехословакии, 1956, I, с. 272).
Заметно обострилась антифеодальная борьба крестьянства на В конце XV в. борьба за землю между «черными крестьянами» и^ феод -лами достигает наивысшего размаха. В 80—90-е годы усилив-
576
Глава 29. Классовая борьба крестьянства
борьба владельческих крестьян с их госплпамхг о
феодалами (Горский, 1974, гл. V, VI) С начала’ XVIf КЖ? с сосеДиими характер, чем ранее, приобретает борьба черных крестмнТ^^0®^ мп, нередко кончавшаяся жестокой расправой с монахами им P”' этпх монастырей (Будовниц, 1966, с 272, 298-303 314 ччч uWBaM I960, с. 280-283, 288-290). Со второй КлавиныГх$"в
борьоа на Руси еще более активизировалась в результате ycKop™^ цесса закрепощения крестьянства в последние десятилетия XVI в рХ барщинных и оброчных повинностей, а также государственных и»™ S5S: 2«™-3ь>2,_88' ,24~га’ 2а-ж- г™
Аллегорическое изображение закрепощения крестьян.
Гейдельбергская иллюстрированная рукопись «Саксонского зерцала».
Первая четверть XIV в. Германия
Новой формой социального протеста крестьян на втором этапе развитого феодализма становится социальный разбой. Конечно, разбой вообще был обычным явлением во все периоды средневековья. Однако именно в этот период действия разбойничьих отрядов, во-первых, особенно часто приобретают социально направленный характер — против крупных феодалов, монастырей, государственных должностных лиц, богатых купцов и в защиту бедных и обездоленных; во-вторых, сами эти отряды не только состоят из «простых людей», но часто возглавляются выходцами из крестьянской среды. В таких случаях есть основание говорить о социальном бандитизме как одном из проявлений антифеодальной борьбы крестьянства. Такие явления, как отряды «объявленных вне закона» в Англии, послужившие прообразом для легенд о лесных стрелках Робина Гуда, «тюшенов» в Южной Франции в 60—80-х годах XIV в. (Поршнев, 1964, с. 286; Hobsbawm, 1974, р. 142-144), разбойничьи
19 Истории крестьянства в Европе, т. 2
IV. Крестьянство в развитом феодальном обществе крестьянские отряды в Чехии в XIV — начале XV в. (Рубцов, 1963, с. 342—344), а затем после подавления гусизма — в XVI в. (Лаптева, 1971, с. 58), в Венгрии в конце XI — начале XVI в. (История Венгрии, 1971, I, с. 205), гайдуцкие движения в Сербии, Боснии, Македонии, Болгарии (История Югославии, 1963, I, с. 205), иногда разбойничьи отряды на Руси в XV—XVI вв. (Черепнин, 1960, с. 280; Корецкий, 1970, с. 263— 266), свидетельствуют о том, что среди преступлений, называемых в официальных документах всех стран «разбоем», «воровством» и т. д., скрывалось немало актов социального протеста (Hobsbawm, 1974, р. 142—155).
Специфическим проявлением социальной борьбы крестьянства на Руси в XVI в. было формирование на ее окраинах «вольного казачества». Оно рекрутировалось в основном из крестьян центральных областей, бежавших от угрозы закрепощения. На новых местах поселения они жили как свободные крестьяне, несли пограничную военную службу и пользовались автономным правом общинного самоуправления. Хорошо организованные, вооруженные и более инициативные, чем зависимые крестьяне, они сыграли важную роль в крестьянских войнах XVII в. в России (Назаров, 1972, с. 120—122; Nazarov, 1979, р. 126—127).
На этом общем социальном фоне в Европе возникают крупные крестьянские восстания XIV—XVI вв. В 1304—1307 гг. происходит восстание Дольчино в Северо-Западной Италии, в 1320 г.— крестьянско-плебейское восстание в Северной Франции и Фландрии, в 1323—1328 гг.— крестьянское восстание в Приморской Фландрии. За ним последовали: в 1358 г. Жакерия, охватившая многие области Северо-Восточной Франции; в 60—80-х годах XIV в. движение тюшенов в Бретани и Нормандии и одновременно в Оверни и Лангедоке; восстание 1381 г. в Англии; восстание тукинов в Северо-Западной Италии в 1382—1387 гг. В 20— 30-х годах XV в. всю Европу потрясает таборитское движение в Чехии. В 1437—1438 гг. произошло крупное восстание в Трансильвании, в 1450 г.— восстание под руководством Кеда в Англии, в 1459 — большое крестьянское восстание в Калабрии, в 1462 и 1484 гг.— восстания ремен-сов в Каталонии. В 1441 — 1443 гг. вспыхнуло крупное крестьянское восстание в Дании (Форстен, 1884, с. 65), в 1434—1436 гг.— восстание под руководством Энгельбректа в Швеции (История Швеции, 1974, с. 121— 128), в 1436—1438 —в Норвегии (История Норвегпи, 1980, с. 190). В 90-е годы XV в. начинается серия восстаний в Юго-Западной Германии, связанных с союзами «Башмака» и «Бедного Конрада». В 1491— 1492 гг. разразилось восстание «хлеба и сыра» в Северной Голландии (Vetter, 1980, р. 650—655). В 1342—1349 гг. имело место восстание «зилотов» в Фессалонике (Византия), в котором приняли участие крестьяне городской округи (см. ниже). Происходят крупные восстания в украинских землях под руководством Мухи (1490—1492 гг.) и в Краковском воеводстве (1496—1498 гг.) (История Польши, 1954, I, с. 159). В 1514 г. началось восстание под руководством Дьердя Дожи в Венгрии. В XVI в. аналогичные крупные восстания происходят в южнославянских странах: в Словении (1515 г.), Хорватии (1573 г.) (История Югославии, 1963, I, с. 240—241, 272—273). Крестьянскую, антифеодальную направленность имели антитурецкие восстания 1564—1565 гг. в Македонии и в 1594 г. в Сербии (История Югославии, 1963, I, с. 206). Наконец в начале XVII в. в России разразилась первая крестьянская война, согласно новейшим исследованиям, продолжавшаяся 15 лет — с 1603 по 1618 г. (Nazarov, 1979, р. 118; Корецкий, 1975, с. 223-234), с кульминацией в восстании Болотникова (1606—1607 гг.).
578
Глава 29. Классовая борьба крестьянства
Эти массовые Движения иногда называются «крестьянскими войнами» (Поршнев, 1964, с. 290; Крестьянские войны..., 1974, с 6) Мы однако предпочитаем пользоваться более принятым в советской медиевистике термином «крупные крестьянские восстания» (за исключением первой крестьянской воины в России). Он подчеркивает, на наш взгляд, некоторые отличия между массовыми движениями такого типа в период развитого феодализма, с одной стороны, и в период позднего средневековья -с другой, когда движения по существу приобретают характер общенациональных многолетних и гораздо более организованных «крестьянских войн», как это и было в России в начале XVII в.
Каждое из этих восстаний имело свои, порой существенные особенности. Вместе с тем в них было и много общего. Все они отличались широким территориальным охватом, что показывает социальную солидарность больших масс крестьянства, которая выходит уже за локальные рамки. Другой характерной чертой этих движений была их общеполитическая или антицерковная, часто еретическая, окраска. Они имели обычно не только социальные, но и политические или религиозные предпосылки. Распространение ереси «апостольских братьев» в Италии было одной из важных предпосылок восстания Дольчино; феодальная реакция, тяжелый налоговый гнет, военные бедствия подготовили восстание в Приморской Фландрии в 1323—1328 гг. (Pirenne, 1900, р. XII—XV; Керов, 1979, с. 50—72), а позднее Жакерию и движение тюшенов во Франции (Себенцова, 1954; Сидорова, 1960, с. 45—49; Hilton, 1973, р. 177). Общеизвестно, что непосредственным поводом к восстанию 1381 г. в Англии послужило резкое увеличение государственных налогов. Поводом для каталонского восстания 1462 г. было то, что крупные феодалы не пускали в страну короля, в котором ременсы видели своего заступника (Пискорский, 1901, с. 171). Толчком к началу таборитского движения послужила национально-освободительная борьба против немецких феодалов и католической церкви, восстание Дьердя Дожи выросло из крестового похода против турок, в котором участвовало много крестьян. Одним из стимулов к массовому движению крестьян в ходе первой крестьянской войны в России послужило выступление Лжедмитрия I с претензиями на русский престол.
Подавляющее большинство участников этих восстаний составляли крестьяне. Источники обычно прямо называют повстанцев «пастухами», «пахарями», «крестьянами», «деревенскими людьми» (rustici), вилланами, ременсами, на Руси — холопами, крепостными. Это не исключает, конечно, участия в этих восстаниях крестьян, свободных от лично-наследственной зависимости, и других социальных элементов, которые пытались использовать крестьянское движение в своих интересах. «Химически чистых» крестьянских восстаний, конечно, не было и в этот период. Наиболее прочным и постоянным союзником крестьянства в таких восстаниях, особенно в Западной и Центральной Европе, был городской плебс. Влияние обычно более радикальных плебейских идей легко распространялось в крестьянской среде потому, что, как уже отмечалось, почти повсюду в Европе в этот период имелся широкий слой деревенской бедноты, в том числе и сельских ремесленников, близких по положению и настроениям к городскому плебсу. Наиболее сильным плебейский элемент был в ереси «апостольских братьев» и связанном с ним восстании Дольчино, а также в движении таборитов. В меньшей, но тоже довольно значительной степени он присутствовал во фландрском восстании 1323—1328 гг. и в восста нии Уота Тайлера, особенно в событиях, происходивших в Лондоне,
IV. крестьянство в развитом феодальном обществе
а также в движениях «Башмака», «Бедного Конрада», восстании Ганса Бехайма в~ Германии. Однако плебейские массы, видимо, не играли существенной роли в Жакерии, каталонских восстаниях, восстании Дожи и южнославянских движениях.
В качестве союзников крестьянства нередко выступали не только городская беднота, но и горожане более высокого ранга, иногда даже городская верхушка. Заметнее всего это участие было в немецких движениях конца XV в., где оно нередко отражалось даже в программных требованиях (Смирин, 1952, с. 334, 338—345, 350, 354), в восстании Уота Тайлера (Кириллова, 1969, с. 176—252), во фландрском восстании, во время которого повстанцы поддерживали все время тесные отношения с горожанами и магистратом мятежных Брюгге и Ипра и выступали заодно с ними (Pirenne, 1900, р. XIX, XX; Керов, 1979, с. 52, 53, 66—68), в движении тюшенов, тесно связанном с горожанами и консулами городов, в частности Фиура (Hilton, 1973, р. 122, 128—129). Однако даже в этих* случаях решающего влияния на программы и действия крестьян горожане никогда не оказывали. Обычно поддерживали крестьян далеко не все города. Участие городов в целом слабо отразилось в Жакерии. В трансильванском, венгерском и южнославянских восстаниях, а также на Руси в начале XVII в., города и горожане также не играли заметной роли (Назаров, 1972, с. 120; Корецкий, 1975, с. 258—310). В Каталонии они даже действовали в основном против крестьян. Еще меньшую роль в большинстве крестьянских восстаний рассматриваемого периода играли дворян-
ские элементы, хотя отдельные представители господствующего класса участвовали почти во всех восстаниях, иногда даже возглавляли их. Исключение составляет таборитское движение, в котором мелкое дворянство и бюргерство принимали активное участие и которое возглавлял долгое время мелкий рыцарь Ян Жижка, а также первая крестьянская война в России. В ней действовали в период выступления Лжедмитрия I и даже во время восстания Болотникова «служилые люди по прибору», казаки и даже отдельные дворянские отряды П. Ляпунова, И. Пашкова и Ф. Сунбулова, ставившие в движении свои, не всегда совпадавшие с крестьянскими, цели (Мавродин, 1974, с. 37; Корецкий, 1974, с. 134— 136).
В крестьянских восстаниях, как правило, не участвовало высшее духовенство. Но во многих из них играли активную роль представители низшего духовенства — бедные приходские священники, капелланы, недоучившиеся студенты-теологи, еретические проповедники. Все они выступали в крестьянских восстаниях как враги существующего строя и официальной феодально-церковной идеологии, часто даже в качестве главных идейных вождей движения. Однако в некоторых крупных восстаниях — в Жакерии, Фландрском, каталонских, в движении тюшенов представители низшего духовенства не принимали заметного участия.
Как правило, в крестьянских восстаниях XIV—XV вв. активно участвовали разные слои крестьянства, в том числе средние и зажиточные. Об этом прежде всего свидетельствует наличие во многих из этих восстаний умеренных и радикальных группировок (в восстании 1381 г., трансильванском восстании, движении таборитов). Но есть и более прямые данные. Например, во фландрском восстании 1323—1328 гг. из ооще-го числа повстанцев, убитых в последней битве при Касселе, только 891 человек (немногим более четверти) не имел земельной собственности. Средний размер надела на остальных 2294 человека составлял 2 га Wa (Pirenne, 1900, р. 65). В восстании 1381 г. зафиксировано участие
580
Глава 29. Классовая борьба крестьянства
Победа швейцарских крестьян над Pbl^aPCKU^^^^p^cKo^xpJ^e.1484 г. (1386 г.). Миниатюра Диболъда Шиллинга в Частной bep	Р
581
IV. Крестьянство в развитом феодальном обществе
дельных лиц, имевших земли гораздо больше виргаты (30 а), иногда свыше 100 а, много скота и значительные денежные доходы - 20 и более фунтов в год, т. е. относительно состоятельных йоменов. Однако значительную часть повстанцев составляла малоземельная или безземельная сельская беднота, а большинство являлось крестьянами среднего достатка (Hilton, 1973, с. 180—182). В каталонском восстании также участвовали относительно обеспеченные крестьяне, о чем свидетельствуют большие суммы, собранные ременсами для выкупа «дурных» повинностей накануне восстания 1462 г., а также то, что они за свой счет содержали 3 тыс. пеших и конных воинов, составлявших войско Вернтальята (Пискорский, 1901, с. 165, 184). Среди участников Жакерии было немало зажиточных крестьян, имевших луки, арбалеты, коней (Конокотин, 1964, с. 55). Нужно учесть также, что Жакерия охватывала те области Франции, где уровень сельского хозяйства и уровень жизни крестьян были относительно высоки. В первой крестьянской войне в России, особенно на первом ее этапе, напболее инициативны и активны были более зажиточные и лично-свободные крестьяне окраинных областей, в том чпсле упоминавшиеся вольные казаки (Корецкий, 1975, с. 249—256).
Степень расслоения крестьянства сказывалась в разных движениях различно. Заметнее всего она была во фландрском восстании, восстании 1381 г. в Англии, среди таборитов и в немецких восстаниях конца XV в. В восстании Дольчино расслоение сказалось слабее, так как в нем, очевидно, меньше участвовали более зажиточные слои. В Жакерии и в некоторых центральноевропейских движениях расслоение, по-видимому, было выражено не столь отчетливо. Но даже там, где расслоение проявлялось достаточно явно, крестьянство в восстаниях XIV—XV вв. выступало еще как единый класс против класса феодалов и защищавшего его государства.
Крестьянский состав восстаний этого периода отразился и на социальном облике их вождей. Лишь отдельные из них были выходцами из дворян, и притом обычно бедных (Франциско Вернтальят в Каталонии, Ян Жижка в Чехии, П. Ляпунов и И. Пашков — в России), или людьми, заслужившими личной доблестью дворянский титул (Дьердь Дожа). В подавляющем большинстве восстания возглавлялись крестьянами, чаще всего среднего достатка. Таковы были вождь «Жаков» Гильом Каль, Уот Тайлер, Пере Сала — вождь восстания ременсов 1484—1486 гг., Колен Заннекин — вождь фландрского восстания, Йос Фриц — организатор заговоров «Башмака» в Германии, Антоний Большой, возглавлявший трансильванское восстание. В качестве идеологов большинства крестьянских восстаний, особенно когда они сливались с крестьянско-плебейской ересью, чаще всего выступали представители низшего духовенства, подобные Дольчино, Джону Боллу, Джону Роу (в восстании 1381 г.), Мартину Гуске, Яну Желивскому (у таборитов), священнику Мартину, сподвижнику Дожи и др.
Крестьянская основа рассматриваемых восстаний отчетливо проявилась и в их целях и задачах. Программы и требования (преимущественно в изложении противников крестьян) дошли далеко не от всех восстаний. Как правило, эти программы, а тем более заключавшиеся в ходе восстаний соглашения выражали минимальные требования крестьян, приемлемые для всех слоев крестьянства, в том числе зажиточных, и не имевшие в виду ликвидации феодального строя в целом. Напротив, высказывания идеологов восстаний, а иногда и практические действия всей массы повстанцев выражали более широкие цели восстания, его макси-
582
Глава 29. Классовая борьба крестьянства
мальные требования. Минимальные требования крестьян, выраженные в программах или соглашениях, обычно были очень схожи с теми которые ранее выдвигались в локальных движениях: личная свобода и уничтоже ние наиболее тяжелых унизительных повинностей, сокращение размеров ренты, в частности барщины, или ее отмена, иногда - уменьшение или отмена церковной десятины, предоставление свободы пользования общин ными угодьями и возврат тех, которые ранее были захвачены феодалами. Новым было почти повсеместное требование сокращения государственных налогов, наконец, часто — амнистии участникам восстания. Там, где восстание сочеталось с крестьянско-плебейской ересью, обычным был лозунг
Участники восстания под предводительством Уота Тайлера казнят в Тауэре архиепископа Кентерберийского.
Миниатюра из «Хроник Франции и Англии» Фруассара, т. II. Ок. 1460 г.
Британский музей, Лондон
существенных изменений в церковной организации (в восстаниях Дольчино и Уота Тайлера, движении таборитов, трансильванском восстании}. В тех странах, где крестьянство в значительной своей части находилось еще в личной крепостной зависимости, лозунг личного освобождения ыл самым главным. Это хорошо видно в обеих программах, выдвинутых во время восстания Уота Тайлера,— Майлэндской и Смитфилдскои, в тре бованиях, которые выдвигались в ходе первого и второго каталон восстаний, а затем были зафиксированы в заключительном согла 1486 г.- Гваделупской сентенции, отменившей, правда за выкуп, лцчни-наследственпую зависимость ременсов, «дурные обычаи», а также ч тично сократившей барщины и натуральные оброки (Пискорский, ,
583
IV. Крестьянство в развитом феодальном обществе
с. 211—213). Лозунг личного освобождения выдвигался и в трансильванском восстании (Шушарин, 1963, с. 188), а также в восстании Дожи хорватском и словенском восстаниях XVI в.	’
В тех странах, где к моменту крупных крестьянских восстаний крестьянство в массе своей было уже свободно от лично-наследственной зависимости — в Италии начала XIV в., во Франции XIV в., в Юго-Западной Германии XV в., в Чехии накануне гуситских войн — в центре внимания повстанцев оказались вопросы о размере повинностей, иногда об общинных угодьях и о государственных налогах, а также в той или иной форме ставился вопрос об уравнении сословий. Жакерия, например, не оставила разработанной программы, но ее лозунг уничтожить «всех дворян» говорит о том, что и «Жакам» было не чуждо стремление к ликвидации сословных привилегий. В целом подобные «минимальные» требования крестьян (если исключить лозунг уравнения сословий) совпадали с объективными задачами крестьянской борьбы и ставили себе цели, вполне осуществимые в рамках феодального строя.
Цели, ставившиеся повстанцами в тех странах, где степень расслоения крестьянства была достаточно высока, в какой-то мере отражали это расслоение. Наличие более радикальных и умеренных групп среди участников восстаний проявилось во фландрском восстании 1323—1328 гг. (Pi-геппе, 1900, р. XXIV—XXV), в каталонском восстании 1462 г., когда часть повстанцев искала компромисса с дворянским правительством в Барселоне, а другая, более радикальная, отказывалась от переговоров, рассчитывая на союз с королем (Пискорский, 1901, с. 186—191). Еще более четко две группировки выделялись в таборитском движении после разгрома пикартов в 1421 г. Но программное выражение различия в целях движения в связи с расслоением его участников нашли только в восстании Уота Тайлера. Майлэндская программа, выражавшая настроения наиболее зажиточных и умеренных элементов крестьян-повстанцев, требовала ликвидации личной зависимости, барщины, всех запрещений на торговлю крестьян в городах и амнистии участникам движения. В Смитфилдской программе, исходившей от более бедных и радикальных слоев крестьянства, хотя прямо и не говорилось о социальном перевороте, выдвигались требования не только личного освобождения крестьян, но и уравнения сословий, отмены всех законов, запрещения объявлять кого-либо вне закона в судах, конфискации церковных имуществ и распределения их между прихожанами, ликвидации всех епископов, кроме одного, всех сеньоров и сеньорий и раздела этих сеньорий между всеми (Английская деревня, 1935 ..., с. 170—171). Эти требования предполагали уничтожение феодального строя вообще, т. е. приближались к максимальным целям крестьянских восстаний.
Для всех без исключений рассматриваемых восстаний второго периода развитого феодализма главной формой борьбы были нападения крестьянских отрядов на феодальные вотчины, их разгром, иногда грабеж, но всегда — уничтожение вотчинных документов, фиксировавших повинности крестьян и их личную зависимость, убийство феодалов и их должностных лиц. С этими действиями был связан лозунг, выдвигавшийся почти во всех восстаниях,—истребление «всех дворян», или «господ». Это было характерно не только для Жакерии (Конокотин, 1964, с. 82), но и для фландрского восстания, особенно на втором его этапе — 13-э— 1328 гг. (Pirenne, 1900, р. XVIII, XIX, XXV-XXVI), и для движения тю-шенов, которые призывали убивать «людей с чистыми руками без ^олеи» (Hilton. 1973, р. 132), и для каталонских ременсов (Пискорскии, 19U1,
584
Г лава 29. Классовая борьба крестьянства
с. 180-181), и для английских крестьян в 1381 г., и для движения та-боритов (История Чехословакии, 1956, I, с. 152—154, 157, 162—165) и для венгерских повстанцев 1514 г. (История Венгрии, 1971, с. 235)’ и для немецких крестьян — участников союзов «Бедного Конрада» и «Башмака» (Крестьянские движения в Германии, 1961, с. 118—119) Разгром поместий, убийство помещиков и их слуг были обычны и во время первой крестьянской войны в России, особенно в период восстания Болотникова, который в своих «листах» прямо призывал к этому (Корецкий, 1974, с. 137—143), а также имел намерение захватить Москву и власть в стране (Корецкий, 1975, с. 259, 267, 307, 309—310).
Убийство Уота Тайлера. Миниатюра из «Хроник Франции и Англии» Фруассара, т. II. Ок. 1460 г. Британский музей, Лондон.
Слева — убийство Уота Тайлера мэром У олуорсом в присутствии короля Ричарда II, справа — обращение короля к восставшим крестьянам
Даже в тех восстаниях, которые не были окрашены ересью, часто было характерно также особенно враждебное отношение к духовенству.
Стихийное и недостаточно социально осмысленное стремление к уничтожению всей существующей общественной структуры, выражавшее максимальные цели восставших, в некоторых восстаниях переросло в о-лее четкие идеологические представления. Это отразилось в проповедях и посланиях Джона Болла и его единомышленников, а также Дольчино, Г. Бехайма в Германии, в идеях таборитов и трансильванских гуситов во время восстания 1437—1438 гг., в Венгрии в 1514 г., в Каталонии 1472 и 1484-1486 гг. Подобные идеи в какой-то мере были свойственны и казачеству в первой крестьянской войне в России (Nazaiov, ,
585
IV. Крестьянство в развитом феодальном обществе
р. 126). Наиболее законченные, идеологически осмысленные максималистские цели, задачи и программы крестьян находили отражения в крестьянско-плебейских ересях, когда они сливались с крестьянскими восстаниями. Ересь в этих случаях выступала как высшая форма крестьянской идеологии, а восстание приобретало максимально сознательный по тому времени характер. Это особенно заметно на примере восстаний под руководством Дольчино и Уота Тайлера, а также таборитского движения. Мечты о социальном переустройстве, о сословном и даже имущественном равенстве, а иногда и общности имуществ обосновывались «божественным» и «естественным» правом. Иногда выдвигались уже и контуры будущего общества. Однако в подавляющем большинстве случаев крестьяне в своих восстаниях не выдвигали четких положительных идеалов. Подобные максимальные цели крестьянских восстаний носили всегда утопический и сугубо субъективный характер, который не соответствовал объективному смыслу этих массовых движений, ибо выходил далеко за пределы возможностей эпохи. Объективный же их смысл заключался в создании наиболее благоприятных условий для самостоятельного крестьянского хозяйства, превращения крестьян в товаропроизводителей, уничтожения или смягчения их сословного неполноправия.
Почти все крестьянские восстания XIV—XVI вв. имели политическую окраску. Чаще всего их политические цели сводились к требованию снижения налогов, реже выражались в стремлении ограничить произвол должностных лиц короля, в некоторых случаях —активизировать правительство в борьбе с национальным врагом (во фландрском восстании, Жакерии, таборитском движении). Но в отдельных восстаниях крестьяне в какой-то мере формулировали и более далеко идущие максимальные цели— уничтожение существующего государства с его законами и должностными лицами, замену его или народной мужицкой монархией (во время восстания Уота Тайлера) или даже подобием народной республики (движение таборитов). В некоторых восстаниях обнаруживалось стремление их участников к разным формам крестьянского самоуправления: фландрские мятежники планомерно заменяли всех графских должностных лиц своими «капитанами» (Pirenne, 1900, р. XVI—XVII); в Вюртембергском восстании 1514 г. восставшие договорились «не соблюдать никаких законов и запретов» и изгнали всех должностных лиц (Крестьянские движения в Германии, 1961, с. 118—119, 129—130). Словенские крестьяне в 1515 г., создав крестьянский союз, считали его постоянным органом, представляющим их интересы перед императором (История Югославии, 1963, I, с. 273). Одним из требований трансильванских повстанцев было создание постоянного, ежегодно созываемого крестьянского собрания области (Шушарин, 1963, с. 185).
Во время восстания Болотникова в России восставшие создавали в захваченных ими областях свои органы власти, в которых были представлены все социальные слои, участвовавшие в движении. Возможно, они имели и общий центр управления при ставке Болотникова и самозванном царевиче Петре (Nazarov, 1979, р. 134—135).
Такого рода тенденции к народоправству в подавляющем большинстве случаев уживались с характерным для крестьянских масс неистребимым монархизмом. Тяготение к королевскому покровительству, стремление склонить на свою сторону короля, действовать от его имени, видеть в нем защитника простого народа и врага знати было характерно и для восстания Дольчино, и для Жакерии, и для восстания 138 г. в Англии, и для каталонских восстаний, и для начального этапа восста-
586
Глава 29. Классовая борьба крестьянства
ния Дожи. Своеобразной формой наивного монархизма крестьянских масс было самозванство в России. В первой (как и последующих) крестьянской воине начала XVII в. восставшие крестьяне поддерживали притязания на престол сначала Лжедмитрия I, затем царевича Петра (во время восстания Болотникова), на исходе движения — Лжедмитрия II. Борьба в пользу самозванцев была связана с надеждой широких масс крестьянства, а также казачества, на то, что, вступив на престол, их ставленники будут «добрыми», «мужицкими» царями (Nazarov, 1979, р. 138— 140).
Общеизвестно, что крестьянские восстания средневековья, и периода XIV—XVI вв. в частности, были слабо организованы, отличались раздробленностью и стихийностью. Всем им была свойственна весьма схожая организационная форма: местные крестьянские отряды во главе с отдельными вождями в большинстве случаев действовали изолированно и объединялись лишь для временного взаимодействия. Эти отряды формировались обычно на общинной сходке жителей одного села или деревни, к которым затем присоединялись соседние общины. Местные отряды напоминали разбойничьи, партизанские, о которых говорилось выше. Затем из них складывались более крупные соединения. Отряд Гильома Каля, состоящий из крестьян Бовези, насчитывал до 6 тыс. человек (Конокотин, 1964, с. 148). В основном отряде повстанцев 1381 г., вошедшем в Лондон, по данным хроник (может быть преувеличенным), было 100тыс. человек. Главные силы восставших на первом и втором этапах крестьянской войны в России начала XVII в. тоже насчитывали около 100 тыс. воинов (Nazarov, 1979, р. 120). Однако наряду с такими крупными отрядами, которые обычно имели целью захват столицы, во всех восстаниях действовали изолированные местные группы, боровшиеся в основном с окрестными феодалами.
Итак, крупные восстания XIV—XVI вв., вопреки утверждениям большинства современных западных историков, в основе своей были классовыми — крестьянскими, а отнюдь не общесословными. Не только их со-циальные, но и политические цели имели в первую очередь крестьянскую направленность, так как государство, против которого они выступали, было органом классового господства феодалов и само эксплуатировало крестьян в их интересах. Несмотря на их политическую окраску, в этих восстаниях крестьянско-сеньориальные противоречия еще безусловно преобладали. По территориальному охвату, общегосударственному характеру требований, по уровню сознательности, идейной оснащенности и даже организации — эти восстания могут рассматриваться как высшая форма классовой борьбы крестьянства периода развитого феодализма.
Среди этих восстаний по их организованности и уровню сознательности можно выделить разные типы. Первый, наиболее характерный— восстание, более всего приближающееся к чисто крестьянскому, такой была Жакерия. Она отличалась относительно низким идейным и организационным уровнем. Второй тип наиболее ярко представлен восстанием Уота Тайлера, более сложным по социальному составу, с сильной примесью плебейского элемента и более активным участием бюргерства. Оно обнаруживает и юраздо большую степень расслоения крестьянства. Для этого восстания характерно значительное влияние еретических идеи ранних лоллардов и, как следствие этого, наличие идеологических моментов и большей организованности. Третий тип вырисовывается в таборитском движении, еще более сложном по своему составу и переплетению в нем
587
IV. Крестьянство в развитом феодальном обществе
различных социальных, политических и идейных мотивов. Массовое участие в этом движении плебейства, крестьянской бедноты, а также мелкого бюргерства и дворянства, роль в нем национально-освободительных мотивов и огромное влияние крестьянско-плебейской ереси определяют его исключительно высокий для средних веков идейный и организационный уровень. Большинство восстаний располагалось на «шкале», лежащей между Жакерией и восстанием У. Тайлера. Причем наиболее значительные — восстание в Приморской Фландрии, восстание Дольчино, восстание в Каталонии, движения «Башмака» и «Бедного Конрада» в Германии по своему типу были ближе к последнему.
Первая крестьянская война в России по своему территориальному охвату, степени вовлечения в нее разных социальных элементов и военной организации была ближе к таборитскому движению, однако не имела столь четких и радикальных идеологических установок.
Крестьянские восстания XIV—XVI вв. рано или поздно заканчивались поражением. Как неоднократно отмечали К. Маркс, Ф. Энгельс и В. И. Ленин, главной причиной таких фатальных неудач были свойственные всем крестьянским восстаниям в той или иной мере общие черты — преобладание, в конечном счете, стихийности над сознательностью, негативных разрушительных программ над позитивными, неорганизованности над стремлением к единому руководству и твердой дисциплине. Все эти черты определялись классовой природой крестьянства — как мелких самостоятельных производителей, недостаточно объединенных в труде и быту. Общинная сплоченность могла лишь временно преодолеть эту разобщенность, давала движению первый импульс. Крестьян было трудно поднять на восстание, еще труднее удержать в движении на длительный срок (см. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд, т. 3, с. 52; т. 7, с. 405; т. 8, с. 208; Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 39, с. 28—31; т. 20, с. 140, 174; т. 17, с. 211). Немалую роль в поражении крестьянских восстаний XIV—XVI вв. сыграло то, что на этом этапе им уже почти повсеместно противостояло относительно централизованное (в тех или иных масштабах) государство. Однако крестьянские восстания не были абсолютно безрезультатны. Конечно, если говорить о максимальных целях, выдвигавшихся наиболее радикальными элементами, то они никогда не были реализованы, во-первых, потому, что феодальный строй еще далеко не исчерпал в то время своих возможностей, во-вторых, потому, что крестьянские движения сами по себе, как показали факты позднего средневековья, не могли его сокрушить. Если же говорить о минимальных, более реальных целях крестьянских восстаний, совпадавших с их объективными задачами, то здесь результаты могли быть очень различны. В частности, длительная борьба каталонских крестьян закончилась успехом, пусть и неполным. Восстание 1381 г., хотя и потерпело поражение, положило конец феодальной реакции в Англии, решило вопрос в пользу окончательной ликвидации барщинной системы хозяйства. Да и в других странах Западной Европы период конца XIV—XV вв., несмотря на поражения крестьянских восстаний, был временем полного освобождения основной массы крестьянства от лично-наследственной зависимости, хотя и без специальных законодательных постановлений. Конечно, само экономическое развитие этих регионов во многом определило характер социальной эволюции крестьянства (Чистозвонов, 1975, с. 22—23). Но эти экономические потенции не могли бы быть столь полно и сравнительно быстро реализованы без массового и активного нажима снизу, в частности, без больших крестьянских восстании.
588
Глава 29. Классовая борьба крестьянства
Сложнее выявить эффективность крестьянских восстаний в центральноевропейском и других регионах, где в XV—XVI вв., напротив укреплялась барщинная система, усиливалось или вновь возрождалось крепост ничество. Крестьянские восстания здесь не смогли помешать развитию этой экономической тенденции (Чистозвонов, 1975, с. 23). Однако в некоторых случаях они замедляли ее ход, задерживая полное закрепощение крестьянства. Так, таборитское движение временно приостановило и даже отбросило вспять начавшуюся в Чехии феодальную реакцию.
В России первая крестьянская война начала XVII в. замедлила процесс закрепощения крестьянства, породила борьбу между закрепоститель-ными и некрепостническими тенденциями, способствовала развитию крестьянского самоуправления, переходу многих крестьян в число стрельцов и казаков, а также посадских людей. Но независимо от того, какой результат имели крестьянские восстания, все они являлись школой классового идейного и политического воспитания крестьянских масс, давали им организационный опыт коллективных действий в большом территориальном масштабе, объединения усилий разных категорий крестьянства для совместной борьбы, а также взаимодействия с другими социальными слоями и классами.
На всем протяжении периода развитого феодализма крестьянство являлось активным участником многих широких общественно-политических движений. В них оно не всегда выступало как самостоятельная сила, часто не ставило особых требований. Крестьяне принимали массовое участие в ересях этого периода. Крестьянско-плебейские ереси — павликиане, богомилы, «апостольские братья», ересь Джона Болла, та-бориты—являлись прямым выражением классовой борьбы крестьянства. Но и менее радикальные ереси часто отражали его социальный протест (см. гл. 30).
Крестьянские массы участвовали в первых крестовых походах, особенно в «походе бедноты» 1096 г. (Сидорова, 1953, с. 27, 29; Заборов, 1956, с. 60—69). Крестьяне, особенно свободные, нередко участвовали и в социально-политической борьбе между различными группировками господствующего класса. Например, в гражданской войне между биркебай-нерами и баглерами, происходившей в Норвегии в конце XII — начале XIII в., когда свободные крестьяне сражались на стороне обеих боровшихся за власть партий (Гуревич, 1967, с. 215—217, 218—219). Или в Швеции в 1434—1436 гг. в восстании под руководством Энгельбректа. Оно началось как восстание горняков и крестьян против роста королевских налогов и усиления феодальной эксплуатации, а также против «чужеземного» датского короля Эрика и Кальмарской унии, но затем было использовано правящими классами Швеции как орудие в борьбе против этого короля и не принесло облегчения народным массам (История Швеции, 1974, с. 121-128). Сложный состав имело восстание низов городского населения в Адрианополе в 1341 г. и восстание «зилотов» в Фессалонике в 1342-1349 гг. Оба эти восстания происходили на фоне борьбы за престол двух феодальных группировок. В восстаниях участвовали разные слои горожан, а также сельское население. На втором этапе восстания в Фессалонике, в 1345—1349 гг. ведущую роль среди «зило тов» стали играть городские ремесленники, беднота, крестьяне, пресл довавшие феодалов и богатых горожан и пытавшиеся провести ряд меР° приятий в пользу простого народа. Зилоты пользовались значительно политической самостоятельностью от Константинопольского правительст ва (см. гл. 11).
589
IV. Крестьянство в развитом феодальном обществе
Переплетение крестьянских выступлений с городскими и политическая окраска характерны для восстания, происходившего в Боголюбове и Владимире после убийства Ростово-Суздальского князя Андрея Боголюбско-го в 1174 г. (Рыбаков, 1964, с. 114-120). Крестьяне неоднократно уча-ствовали во внутригородской борьбе в Новгороде.
Крестьяне неизменно принимали массовое и активное участие, особенно в XIV—XVI вв, в национально-освободительных движениях иборь-бе против внешнего врага, придавая им порой антидворянскую направленность, например во Франции накануне и во время выступления Жанны д’Арк (L’Histoire de la France rurale, 1975, II, p. 60—63, 68—72), в сопротивлении крестьян и городов Западной Германии дворянским, грабительским шайкам арманьяков в первой половине XV в. (Смирин, 1952г с. 174—180), восстаниях на Руси в ХШ—XV вв. против ордынского ига, имевших нередко антикняжеский характер, в массовых антитурецкихг в основном крестьянских, движениях в Македонии (1564—1565 гг.) и Сербии (1594 г.). Частое и массовое участие крестьянства в столь разнородных общественных движениях, нередко оказывавшее на их ход и результаты известное влияние, прежде всего является показателем тяжелого положения значительной его части, постоянной готовности к выражению недовольства.
*
Антифеодальная борьба крестьянства проходит через всю историю периода развитого феодализма. Характер и формы этой борьбы эволюционировали в процессе развития феодального общества и самого крестьянства как класса. От низших форм социального протеста — изолированного, индивидуального — крестьяне постепенно переходили к коллективным антифеодальным выступлениям, которые сначала также носили локальный, иногда легальный, иногда насильственный характер, но всегда имели на этом этапе весьма ограниченные цели — несколько ослабить эксплуатацию в рамках существующего феодального строя, не посягая на него в целом. Расширяясь и охватывая постепенно все большие массы крестьян, локальная борьба на втором этапе рассматриваемого периода,, хотя и продолжалась, но часто перерастала в крупные крестьянские восстания, представлявшие собой гораздо более высокую форму антифеодальной борьбы, чем все предшествующие.
Не все формы социального протеста средневекового крестьянства в период развитого феодализма можно безоговорочно считать классовой борьбой. Напомним в этой связи, что для пролетариата, уровень классового сознания которого с момента его возникновения был значительно выше, чем у средневековых крестьян, В. И. Ленин считал развитой формой классовой борьбы лишь такие выступления, «когда все передовые представители рабочего класса всей страны осознают себя единым рабочим классом и начинают вести борьбу не против отдельных хозяев, но против всего класса капиталистов и против поддерживающего этот класс правительства» (Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 4, с. 187—188). Борьбу же рабочих против отдельных хозяев, в том числе даже относительна организованные экономические стачки, В. И. Ленин определял как «зачаточную форму» классовой борьбы (Ленин В. И. Поли. собр. соч.г т. 6, с. 29—30). Но в феодальном обществе, как уже отмечалось в советской историографии, наивысшие возможности классовой борьоы и сознательности крестьянства были неизмеримо ниже .в^0ЖН?>с7т^97??' летариата в обществе капиталистическом (Поршнев, lJb4, с.
590
Г лава 29. Классовая борьба крестьянства
Поэтому, подходя к вопросу исторично, можно с полным основанием отнести понятие классовой борьбы ко многим формам антифеодального протеста крестьян, хотя по уровню своей организации и сознательности они, конечно, не могут идти в сравнение с соответствующими стадиями и формами классовой борьбы пролетариата. К проявлениям индивидуального изолированного крестьянского протеста этот термин применим лишь в том смысле, что объективно, но совершенно неосознанно эти индивидуальные акты в совокупности выражали открытый антагонизм между крестьянами и феодалами. Но все коллективные, даже локальные, формы крестьянской борьбы, в которых крестьяне осознавали себя как группу людей, противостоящих феодалу-угнетателю, а также явления социального разбоя можно квалифицировать уже как начальные формы классовой борьбы. Массовые же крестьянские восстания, направленные не против отдельных феодалов, но против господствующего класса в целом, а иногда и против феодального государства, ни в коем случае не преувеличивая их сознательности и организованности, можно считать уже вполне развитой, высшей для феодального общества формой его классовой борьбы.
Антифеодальная борьба средневекового крестьянства в рассматриваемый период, независимо от ее непосредственных результатов, имела, как было отмечено, большое значение для развития самого этого класса. Но борьба эта в рассматриваемый период оказывала косвенное воздействие и на развитие феодального общества в целом. Она иногда побуждала определенные группы господствующего класса консолидироваться и оказывать поддержку централизации государства, влияла отчасти и на положение церкви, как в том смысле, что вынуждала ее представителей демагогически выставлять себя защитниками бедного простого народа, так и в том, что создавала социальную атмосферу, благоприятную для возникновения и распространения народных ересей.
Крестьянские выступления против феодального гнета, переплетаясь с национально-освободительной борьбой, нередко оказывали существенное воздействие на положительный исход последней. Наконец, участие крестьянских масс во многих общественно-политических движениях почти всегда накладывало отпечаток на их ход и результаты, вынуждая борющиеся феодальные группировки к взаимным компромиссам. Нельзя также забывать, что в борьбе с феодалами крестьянские массы накапливали определенный организационный и политический опыт, получали идейную закалку, что способствовало развитию их общественного созна ния и классового самосознания, в частности.
ГЛАВА 30
ДУХОВНАЯ ЖИЗНЬ ЕВРОПЕЙСКОГО КРЕСТЬЯНСТВА И ЕГО ОБЩЕСТВЕННОЕ СОЗНАНИЕ
В период развитого феодализма зависимое крестьянство повсюду в Европе выступает уже как сложившийся класс. Противоречия между крестьянством и феодалами отражаются и в общественном сознании — в более четком размежевании социально-психологических и идейных позиций обоих классов и поэтому полнее, чем в более ранний период отражены в разнообразных источниках.
Под «социальной психологией» мы подразумеваем комплекс представлений о природе и обществе, чувств, настроений, чаяний, стихийно возникающих у людей одного класса — в данном случае крестьянства — под непосредственным воздействием их социально-экономического и правового положения, а также их отношения к производству и природе. «Социальная психология» во многих своих проявлениях инстинктивна, безотчетна, а присущие ей элементы сознательности не систематизированы и теоретически не осмыслены. Под «идеологией крестьянства» имеется в виду мировоззренческий комплекс, включающий морально-этические, социально-политические и религиозные взгляды крестьянства, в определенной степени систематизированные и теоретически (на средневековом уровне) осмысленные и связанные с более высокой степенью классового самосознания крестьянских масс (см.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 3, с. 25; т. 13, с. 7; т. 21, с. 312—314; Поршнев, 1966, с. 15—28; Социальная психология и история, 1975, с. 122—125). Термин «общественное сознание» крестьянства служит для обозначения представлений крестьянства (возникающих как на социально-психологическом, так и идеологическом уровнях) о его положении в обществе и его взаимоотношениях с другими классами.
В советской медиевистике есть много работ, посвященных крестьянскому общественному сознанию, прежде всего социально-политическим взглядам крестьянства (Сапрыкин, 1972), особенно в связи с крестьянскими восстаниями, а также ересями и реформационными движениями. Однако при этом одни ученые считают, что у средневекового крестьянства были свои особые идеологические представления (Гутнова, 1966; Сапрыкин, 1972; Черепнин, 1974; Индова, Преображенский, Тихонов, 1974), другие, подчеркивая стихийность крестьянских движений, отсутствие системы взглядов в крестьянских представлениях и требованиях, несовпадение их субъективного содержания с объективными целями движений, отрицают наличие у средневекового крестьянства идеологических форм общественного сознания (Поршнев, 1964, с. 12, 314; Рахматуллин, Рындзюнский, 1972; Милов, 1981, с. 34—53). В современной немарксистской медиевистике большинство ученых до недавнего времени отрицало наличие у крестьян в средние века своей идеологии по двум основаниям: потому, что в духовной жизни крестьянства преобладало эмоциональное, стихийное, а не рациональное восприятие мира, и потому, что в условиях полного господства в средневековом обществе церковного религиозного мировоззрения, все идеи, имевшие хождение в среде неграмотного и темного крестьянства, вольно ил и невольно, отраж ал и лишь эту господствующую идеологию (Le Goff, 1964, р. 185-loJ; Uwbt,
592
Г лава 30. Духовная жизнь крестьянства
1961, р. 8, 23, 166, 216). Есть однако и такие авторы, которые учитывая все слабые стороны крестьянского общественного сознания, видят в нем наряду с социально-психологическим и идеологический пласт. В частности, он присутствовал в милленаристских ересях и в некоторых социально-политических программах, выдвигавшихся крестьянами в восстл-ниях (Fossier, 1970, р. 343, 346; 1984, р. 264; Mollat Wolff 1970 р. 206-210, 262-267, 289, 290, 291; Hilton, 1973, р 102—106* 130-133, 185, 220-221, 283-330; 1975, р. 14-16; Rural Protest 1974 р 20 25, 44-45, 117-119).	’ р’ '
В последние годы при рассмотрении духовной жизни средневекового крестьянства все больше внимания уделяется вопросам народной культуры, которая связывается скорее с социально-психологическим, чем с идейным уровнем общественного сознания крестьянства, более всего с его религиозными представлениями. Возникшее первоначально в советской историографии (Сидорова, 1953, р. 199—208; Бахтин, 1965) это понятие теперь широко используется как на Западе (Le Goff, 1977, р. 46—108, 162—181, 223—335; Manselli, 1975; Duby, 1978, р. 387— 403), так и в нашей стране (Гуревич, 1981). При изучении духовной жизни средневекового крестьянства в период развитого феодализма выделяются два этапа. Первый, который характеризуется расцветом сеньориального режима, в духовной жизни крестьянства порождал узость его умственных горизонтов, локальность, неподвижность и традиционность всех представлений. Второй этап периода развитого феодализма — время быстрых изменений в положении крестьянства в Европе. Нарушается натурально-хозяйственная замкнутость деревни, расширяются ее экономические связи с внешним миром, ослабляются стабильность и традиционность общины, обостряется классовая борьба крестьянства вплоть до крупных крестьянских восстаний. На фоне всех этих социально-политических изменений происходит заметный рост кругозора крестьянских масс, их классового и сословного самосознания.
В связи с тем, что в сфере духовной жизни крестьянства периода развитого феодализма эти два этапа прослеживаются менее четко, чем в других сторонах его бытия, мы отказались в данной главе от поэтапного рассмотрения проблемы и пользовались методом последовательного анализа эволюции наиболее важных аспектов духовной жизни крестьянства в период развитого феодализма в целом.
1. Уровень грамотности крестьянства
Крестьянское население Европы в период развитого феодализма в массе своей оставалось неграмотным. Обучение крестьянских детей затруднялось тем, что феодалы, не желая терять рабочие руки, препятствовали поступлению крестьянских детей в школу, а позднее в XIV—XV вв. и в университеты; за разрешение на это они требовали больших платежей, недоступных рядовому земледельцу (Coulton, 1925, р. 254; Литаврин, 1974, с. 143, 146).
Все же некоторая, хотя и очень небольшая часть крестьян пр бо благоприятных условиях получала элементарное образование, а условия более часто создавались на втором этапе рассматриваемого риода, когда в Западной Европе значительная часть крестьянства о-в бодилась от наиболее суровых форм личной зависимости, а коли i начальных школ повсюду несколько увеличилось. Во Франции во гих деревнях уже в XIII в. имелись церковноприходские ш о ,
593
IV. Крестьянство в развитом феодальном обществе
торых обучались и крестьянские дети, готовившиеся к духовному званию (Добиаш-Рождественская, 1914, с. 154). В Англии в XIV—XVвв* Гоми™ начальных «певческих» школ в городах при кафедральных соборах и коллегиальных церквах, куда изредка попадали и крестьянские мальчики, существовали школы такого же типа и в сельских местностях при крупных монастырях, где чаще обучались наряду с другими и крестьян-ские дети (Coulton, 1946, р. 388). С начала XIV в. даже в небольших деревнях существовали иногда частные школы капелланов, содержавшиеся за счет платы учеников. На Руси, как видно из новгородских берестяных грамот, в XIV—XV вв. крестьяне писали жалобы своим господам на их тиунов и ключников (Очерки истории русской культуры 1970 ч. 2, с. 162—168; Янин, 1965, с. 115—119). В XV в. и здесь школы находились в глухих деревнях, таких как, например, Обонежье, где учились позднее канонизированные как святые Александр Свирский и Зоси-ма Соловецкий, или в селе около Кирилло-Белозерского монастыря, где обучался Мартин Заозерский (Лихачев, 1962, с. 24). Центрами школьного обучения на Руси были многие приходские церкви и мелкие монастыри.
Конечно, число грамотных крестьян даже в XIV—XV вв. было не очень велико. Кроме того, многие из крестьянских детей, обучавшихся грамоте, принимали духовный сан или уходили в города. Правда, в то же время и в деревне появлялись грамотные выходцы из городов: ремесленники, трактирщики, бывшие солдаты и т. п. Общение с этими пришлыми людьми, рост рыночных связей на втором этапе развитого феодализма, необходимость общения с государственными органами управления, особенно судебными, стимулировали развитие грамотности среди крестьян.
На этом этапе развитого феодализма крестьяне часто сами составляли исковые жалобы в суды, многие вожди крестьянских восстаний были грамотны или имели грамотных сподвижников; рассылая пропагандистские послания повстанцам, они рассчитывали, что те смогут их прочесть.
2. Крестьянство и его идеологи
Забитое, придавленное эксплуатацией и в массе своей неграмотное средневековое крестьянство не способно было само по себе подняться выше сугубо практических представлений о своей жизни, труде, положении в природе и обществе, выработать сколько-нибудь обобщенную систему взглядов.
Элементы сознательности, необходимые для идеологического оформления представлений, «мыслительный материал» вносились в крестьянскую среду извне идеологами, представителями тогдашней «интеллигенции», в первую очередь, представителями низшего, по выражению Энгельса, «плебейского духовенства». Сначала это был приходскии священник, прямой обязанностью которого было внедрять в сознание крестьян господствующие ортодоксальные церковные взгляды.
На первом этапе развитого феодализма именно эти взгляды определяли идейный багаж крестьянства. В XII в. в отдельных странах (Северная Италия, Южная Франция), а в XIII в. во всей Западной Европе, появляются многочисленные странствующие проповедники, дававшие подчас неортодоксальную или прямо еретическую трактовку христианст ва. Из их среды вышли виднейшие идейные вожди средневекового крестьянства: византийский ересиарх, богомил Василии (начало ’ ’ «венгерский проповедник» — вождь восстания «пастушков», руково
594
Г лава 30. Духовная жизнь крестьянства
ли секты «апостольских братьев» Сегарелли и Дольчино Джон Болл и «бедные священники» 70-х годов XIV в. в Англии, руководители левых таборитов н другие. К низшему духовенству принадлежали авторы многих обличительных стихов и песен, а также отдельные крестьянские поэты, например, Уильям Ленгленд. Эти люди, как правило, были выходцами из крестьянства или городской бедноты, хорошо знали нужды народа и хотя формально принадлежали к духовному сословию и облекали свои идеи в религиозную форму, объективно выражали в этих идеях насущные потребности, стремления и настроения крестьянских масс. Именно они выступали как творцы крестьянских идей, противостоящих
Джон Болл, произносящий проповедь перед восставшими Миниатюра из «Хроник Франции и Англии» Фруассара, т. II. Ок. 1460 г. Англия. Британский музей, Лондон
официальной феодальной идеологии. Начиная с XIV в., в формировании крестьянских идей и в их распространении стали играть роль и люди светского звания, преимущественно выходцы из крестьян.
3. Отношение крестьянства к природе, времени, пространству
Особая близость крестьянства (по сравнению с другими кла Р векового общества) к природе и зависимость от нее опреде	.
губо непосредственное, конкретное и эмоциональное отношен ппчной Природа оставалась для крестьянина во многом непонят	,, р
силой, которую надо было привлекать на~ свою сторону л_пй„ипогть в кого рода ритуальных и магических действии. Отсюда у
595
IV. Крестьянство в развитом феодальном обществе
социальной психологии крестьянства религиозного чувства (Платонов 1967, с. 32-34). Но вместе с тем крестьянин видел в природе и источник всех жизненных благ и радостей. Поэтому непосредственно религиозное отношение крестьян к природе было чуждо мрачного аскетизма христианства и стояло ближе к языческому ее восприятию (Рыбаков 1971; 1981, с. 605-606). Оно уживалось в их представлениях с элементами стихийно-материалистического подхода к природе (Носова, 1975 с- 4—17; Coulton, 1946, с. 90—100). С таким отношением к природе были связаны пространственно-временные представления крестьянства в которых, как и в раннее средневековье, господствующее положение занимало природное циклическое понятие времени, определявшееся сменой времен года, ритмом сельскохозяйственных работ (Le Goff, 1964, р. 225, 228; Le Roy Ladurie, 1978, p. 276—278) и связанными с ними праздниками, восходившими к языческим культам. Прошлое мыслилось как конкретное понятие — «время отцов и дедов», совпадавшее как бы с родословной каждого человека или семьи. И в повседневной жизни, и в сказках, сагах или эпосе о нем говорилось просто как о «незапамятных временах». Такое конкретное и вместе с тем неопределенное понятие времени, господствовавшее в раннее средневековье во всех слоях общества, теперь становится все более типичным именно для крестьянского обыденного сознания. Однако уже в XI—XIII вв. под влиянием церкви в крестьянскую среду стали проникать, а в XIII—XV вв. получили распространение элементы «линейного» исторического понятия времени, с такими необратимыми хронологическими вехами христианской мифологии, как «сотворение мира», «грехопадение Адама и Евы», «рождение и искупительная жертва Христа», а в будущем — неотвратимый конец мира. И все же в обыденном сознании крестьянства циклическое конкретное
время оставалось господствующим и в эти столетия.
Более подвижными были пространственные представления. Долгое время в них также преобладало конкретное понимание пространства, ограниченное территорией родной деревни и мало связанное с другими местностями. Все, что лежало за пределами этого хорошо изученного
локального пространства, воспринималось как чуждое, населенное злыми и добрыми духами и поэтому не вполне реальное. Представления о чужих странах были близки к весьма неопределенной сказочной формуле «в некотором царстве, в некотором государстве». Однако уже в XIII, особенно же в XIV—XV вв. пространственные представления крестьян заметно расширились и, главное, рационализировались. Родная деревня стала восприниматься как часть более обширной территории или целой
•страны. Английские повстанцы 1381 г., например, стремились в столицу государства — Лондон и знали кратчайшие пути туда. Крестьянка Жанна д’Арк, никогда ранее не выезжавшая из своей деревни, знала, что ей надо пробраться в Бурж к дофину Карлу и что путь ее лежит через оккупированную территорию. Вместе с тем в пространственных представлениях крестьян оставалось меньше места для всякого рода «нечистой силы». Например, в лесах видели теперь уже не только враждебное, населенное духами пространство, но и надежное пристанище от бед и притеснений. В написанной в Англии в самом начале XIV в. «Песне о ъяв ленного вне закона» воспевается тенистый лес «Бельрегард», «где нет обмана и дурных законов», «где нет судов и никого кроме диких зверей и благодатной тени» (The Political Songs of Englan ...,	, P- “
236). Автор песни, так же как позднее герои баллад ° Ро^' или реальные тюшепы, смотрел на лес с таких новых п
596
Глава 30. Духовная жизнь крестьянства
4.	Коллективизм и элементы индивидуализма в социальной психологии средневекового крестьянства
Для социальной психологии крестьянства (как, впрочем, и других социальных слоев феодального общества) в период развитого феодализма как и в ранпее средневековье, была характерна слабая выраженность личности и индивидуального сознания. Человек того времени недостаточно отчетливо противопоставлял себя не только природе, но и тем социальным общностям, в которых протекала его жизнь.
Главной базой сохранения коллективизма общественного сознания крестьянства в эти столетия являлась община. Община помогала крестьянам организовывать сельскохозяйственное производство, объединяла их против эксплуатации и всевластия феодалов и притеснений государства, во многих случаях давала им готовую организацию для актов локальной классовой борьбы. Естественно, что средневековый крестьянин не мыслил свое существование вне общины и связанного с ней обычая, в котором он видел гарантию права, порядка, справедливости. Общинный коллективизм обыденного сознания крестьянства имел ряд прогрессивных сторон: он ассоциировал понятие общины и обычая с исконной свободой, «волей» крестьянства, давал лозунги борьбе крестьян за личное освобождение и локальное самоуправление (в Западной Европе), против закрепощения (в Центральной и Восточной). Наконец, он создавал предпосылки для распространения в крестьянской среде идей сословного, а отчасти и имущественного равенства. Однако на втором этапе развитого феодализма личные интересы крестьянина и его семьи, особенно его стремление к личному обогащению, к укреплению своего хозяйства в условиях развивающихся товарно-денежных отношений, начинают сталкиваться с интересами общины. Это укрепляло индивидуалистические черты в социальной психологии крестьянства, вело к поискам новых представлений и идей, связанных уже не с общинными традициями, но с правами и обязанностями отдельной личности перед людьми и богом. Противоречия между коллективистскими и индивидуалистическими элементами крестьянского обыденного сознания имели и еще более глубокую основу — противоречивое положение крестьянства как класса в феодальном обществе.
В крестьянине той поры совмещались задавленный нуждой эксплуатируемый труженик и самостоятельный мелкий хозяин с сильным собственническим инстинктом, все более возраставшим по мере развития феодального общества. В XIII—XV вв. индивидуализация крестьянского сознания выражалась в стремлении отдельных крестьян обогатиться за счет своих односельчан и соседей, в расчетливости и осторожности крестьян в обращении с деньгами, которая давала повод представителям церкви и рыцарства ханжески видеть именно в крестьянах воплощение пороков «скупости» и «жадности» (See, 1901, р. 55; Langlois, 191 » р. 102; Добиаш-Рождественская, 1914, с. 14).
Стремление как-то улучшить условия своей жизни стимулировало личную предприимчивость крестьян, вынуждало их часто принимать индивидуальные решения, порывать с древними традициями (например, когда они уходили на новые места в качестве колонистов, в города в поисках лучшей доли, нанимались в армию, бежали в леса). се эти акции требовали от крестьянина не только решительности, но и осозна ния себя как личности, выделившейся из коллектива себе подо ных.
Рост крестьянского индивидуального сознания проявился и в заро
597
IV. Крестьянство в развитом феодальном обществе
дении на втором этапе развитого феодализма собственно крестьянской литературы, и в появлении среди крестьян отдельных относительно грамотных и мыслящих людей, а также в распространении в этот период в средневековой деревне многочисленных еретических учений. Все эти новые явления вносили в обыденное сознание крестьян в более поздний период определенную противоречивость и нестабильность, которые заметно сказывались в его идеологии.
5.	Крестьянское поэтическое творчество
Поэтическое творчество крестьянских масс находило выражение в фольклоре. Расцвет фольклора, по общепризнанному мнению, относится как раз к средневековому периоду, когда он бытовал главным образом в крестьянской среде (Аникин, 1969, с. 12—15; Нечаев, 1960, с. 135—143). Наиболее древние фольклорные жанры— трудовые и обрядовые песни, сказки, героические поэмы, поговорки — возникли еще в доклассовом обществе или в период зарождения классов и первоначально отражали социально нерасчлененное сознание. В период развитого феодализма разные жанры постепенно приобретают неоднозначную социальную окраску. Героический эпос в Западной Европе сравнительно рано фиксируется в письменной форме (Х—ХШ вв.) и при этом все более приобретает феодально-рыцарский оттенок, отдаляется от специфически крестьянских настроений и чаяний. Это характерно и для возникшей в X—XI вв. в Византии поэмы о «Дигенисе Акрите», воплотившей идеал византийского воина, но имевшей первоначально народную основу (История Византии, 1967, II, с. 376—377). Такая же социальная окраска характерна и для возникающего в ХШ—XV вв. жанра исторических песен. В Центральной и Юго-Восточной Европе, а также на Руси, в силу более медленного развития феодализма, героический эпос (русские былины, например) дольше сохранял свой общенародный характер. Песни, сказки, поговорки, басни, которые по крайней мере до XVI в. повсеместно сохранялись только в устной традиции, бытовали преимущественно в крестьянской среде и чем дальше, тем больше становились выражением собственно крестьянского мировосприятия (Аникин, 1969, с. 31—35; Ме-летинский, 1958, с. 3, 228—229; Lloyd, 1970, р. 12, 14, 17, 22; Thompson, 1946, р. 5, 442, 461. История Византии, 1967, III, с. 267—271). То же относится и к новым фольклорным жанрам — балладам и лирической песне, возникшим в ХШ—XV вв. именно в крестьянской среде. Широкое распространение в ней в XII—ХШ вв. приобрел так называемый «звериный эпос», в котором под видом зверей высмеивались различные социальные типы. В Западной Европе его наиболее ярким воплощением был «Роман о Лисе». В Византии к этому жанру относились «Повествования о четвероногих», «Птицеслов», «Плодослов», басни об осле, волке и лисе (см. ниже), носившие остро сатирический характер (История Византии, 1967, III, с. 267—273).
Фольклор как коллективное устное творчество, традиционное по своим сюжетам, ритмам, языку, стилистике, с характерной для него в целом слабой индивидуализацией героев как нельзя более отвечал важнейшим характерным чертам традиционалистской и общинно-коллективистскои социальной психологии средневекового крестьянства, а также его эсте тическим потребностям.
Народное поэтическое творчество играло огромную роль в повсед-невной жизни средневековой деревни, сопровождая крестьянина в т
598
I лава 30. Духовная жизнь крестьянства
и развлечениях. Хоровые песни, сопровождаемые плясками (напримеп caroles,—в Англии) по случаю многочисленных праздников детичьи песни на зимних посиделках, гадания, колядки на Рождество капнаваль ные шествия по случаю проводов зимы (масленица на Руси) коллектив ное слушание сказок, басен, героических песен и баллад в долгие зим ние вечера - все это скрашивало тяжелую жизнь крестьянина утешало и развлекало его, а вместе с тем воспитывало в духе народной морали и мудрости, отложившихся в опыте многих поколений и отраженных в фольклоре.
В период безраздельного господства в мировосприятии крестьянства общинных мотивов основные тогда фольклорные жанры — героический
Крестьянские игры и песни в южнофранцузской деревне. Миниатюра из Парижского песенника конца XIII — начала XIV в.
Библиотека медицинского факультета, Монпелье
эпос, сказки, хоровые песни — слабо индивидуализировали своих героев, строили их образы в соответствии с определенными социальными и психологическими стереотипами: хороший бедняк и плохой богач, земледелец-крестьянин и воин-рыцарь, добрый король и его дурные слуги. Положительный герой большинства сказок — бедняк, хотя и стремится к лучшей доле, но всегда пассивен и преуспевает только благодаря помощи колдунов, нечистой силы, добрых зверей и волшебных предметов (Мелетинский, 1958, с. 222-229; Нечаев, 1960, с. 143). Новые фольклорные жанры, возникшие на втором этапе развитого феодализма, отразили рост индивидуального сознания крестьянства. Баллады,~ распространенные в устной традиции почти во всех странах Западной, Центральной и Юго-Восточной Европы в XIV—XVII вв., отличались от старых жанров краткостью, драматичностью и даже трагичностью сюжета, но вместе с тем реальностью, бытовизмом, жизненностью, относительно^ редкими в средневековой сказке и эпосе (Vargyas, 1967, р. 4У1	,
Chumbers, 1957, р. 172-174). Объектом баллады обычно является психо-
599
IV. Крестьянство в развитом феодальном обществе
логическая коллизия, связанная с семейной или социальной проблемой. Баллада всегда решает проблему «человек в обществе». Излюбленные сюжеты баллад связаны в первую очередь с живыми человеческими чувствами и переживаниями - страданиями влюбленных из-за различий в их социальном положении, защитой девушкой своей чести или ее местью за поруганную честь (обычно человеку богатому и привилегированному), трагедией семьи, разоренной долгами, столкновениями между бедными и богатыми. В некоторых балладных циклах, например в английских балладах о Робине Гуде, прямо отражены мотивы крестьянского антифеодального протеста. Психология личности в балладах гораздо более разрабо-
«Шаривари» («кошачий концерт») — ритуальное осмеяние нарушителей брачных канонов.
Миниатюра из рукописи романа Жермена Дюбо начала XIV в. Франция. Национальная библиотека, Париж
тана, чем в сказках или эпосе, образы героев достаточно индивидуализированы. Герой баллады в отличие от героя сказки всегда активная, деятельная личность, противодействующая несправедливым порядкам и обычаям общества (Vargyas, 1967, р. 242, 268—270).
О росте индивидуального самосознания в крестьянской среде свидетельствует и распространение в ней в XIV—XV вв. жанра лирической народной песни. Как и баллады, такие песни были обращены к внутреннему миру простого человека, к его радостям и печалям, связанным с любовью или утратой любимой, выражали его личное отношение к природе (Chum-bers, 1957, р. 92, 172, 179; Lloyd, 1970, р. 57).
В конце XIII, особенно в XIV в., в некоторых странах ^Европы появляются, правда лишь отдельные, произведения письменной литературы, созданные выходцами из крестьянской среды и отражающие взгляды и настроения крестьянства. К их числу с полной определенностью отнести поэму «Крестьянин Гельмбрехт», написанную в сеРеДине А1П в* немецким поэтом Вернером Садовником (Вернер Садовник, 1971, История
600
Глава 30. Духовная жизнь крестьянства
немецкой литературы, 1962, I, с. 130), а также знаменитую поэму У. Ленгленда «Видение Уильяма о Петре Пахаре», стихи на латинском и английском языках отшельника и народного проповедника первой половины XIV в. Ричарда Ролля из Хемпола (Schlauch, 1956, р. 202). Эти литературные произведения, как и памятники крестьянского фольклора, являются важными источниками изучения социальной психологии и идеологии крестьянства средних веков.
6.	Социально-этические представления и взгляды крестьянства
Данных о существовании на первом этапе развитого феодализма в крестьянской среде каких-то особых, отличных от традиционной ортодоксальной христианской морали социально-этических представлений почти нет. В крестьянской среде, как и в других слоях общества, они определялись церковной социально-политической теорией «трех сословий». Все вытекающие из этой теории социально-этические оценки каждого из сословий в период развитого феодализма оставались примерно такими же, как п в раннее средневековье. Привилегированные сословия, презирая физический труд как занятие низменное (в отличие от военной деятельности и отправления религиозного культа), переносили это презрение и на труженика-крестьянина. Неизменным в принципе оставалось и отношение к бедности и богатству, как к двум неразрывно связанным и взаимодополняющим явлениям. Всякая зависимость крестьянства, в том числе и личная, по-прежнему считалась закономерной, установленной богом после грехопадения, а его равенство с другими членами общества признавалось только перед богом, но категорически отвергалось применительно к реальной общественной жизни. Идеологи господствующего класса пытались обосновать эти положения авторитетом бога и Священного писания. Даже в XIV в. английский епископ Рольф Актон в одной из своих проповедей говорил, что бог, хотя и мог создать всех людей одинаково сильными, мудрыми и богатыми, «не пожелал так поступить», ибо сильные, здоровые, мудрые и богатые нужны «для того, чтобы они могли спасать свою душу, помогая другим; тогда как другие должны быть слабыми, глупыми и нуждающимися, чтобы они имели возможность спасти свои души, терпя лишения и принося покаяние» (Owst, 1961, с. 561). Ассоциация бедного с трудящимся человеком была обычной в XIII—XV вв. В литературе XIII—XV вв. крестьянин обычно изображается как бедняк или человек, стоящий на грани бедности. Таков даже относительно благополучный Петр Пахарь в поэме Ленгленда, который от урожая до урожая еле сводит концы с концами (Ленгленд, 1941, о. 245). «Бедняками» рисует нормандский поэт Эсту Легоз лично свободных вилланов в поэме «Версонские вилланы» (XIII в.), и уж совсем нищенский облик имеет крестьянин-«пахарь», видимо самостоятельный хозяин (имеющий упряжку из двух волов), описанный в лоллардистскои английской поэме конца XIV в. «Кредо Петра Пахаря» (Хилтон, Фаган, 1952, с. 85-86).
Такой удел бедного труженика плохо согласовался с представлением о личном достоинстве крестьянина. Даже в ортодоксальной церковной литературе, с ее внешним пиететом к бедности, крестьянам охотно приписывались пороки, которые как бы служили оправданием их вд-пости и тяжелого, неполноправного положения. Монах^ Гильом из Нормандии (XIII в.) видел главный порок бедных людей в том, что они
601
IV. Крестьянство в развитом феодальном обществе
«не желают покорно, по доброй воле, сносить свои страдания и бедность что они преступны и полны зависти, злословия, гордости... всегда мечтают о приобретении богатства» (Langlois, 1911, р. 102). Другой церковный писатель XIII в. Готье де Куэнси считал, что тяжелый труд и бедность крестьян — это наказание за их равнодушие к богу и церкви, нежелание платить десятину и ненависть к духовенству (Coulton, 1925* р. 21).
Еще резче настроено было в XIII—XV вв. по отношению к бедным, и в частности к крестьянам, рыцарство, особенно во Франции и в Англии. Около 1260 г. французский поэт, рыцарь Робер де Блуа в поэме «Наставление государям» призывает «более всего воздерживаться от доверия к сервам», ибо «против природы возвышать тех, кого она желает принизить». Сервы же существуют только для того, «чтобы служить». Они лишены чувства верности и ежедневно готовы менять по своей воле сеньора, ибо не умеют любить всем сердцем (See, 1901, р. 169—170). Широко известны инвективы против крестьян знаменитого трубадура Бертрана де Борна (конец XII в.): «Мужики, что злы и грубы, на дворянство точат зубы, только нищими мне любы. Любо видеть мне народ голодающим, раздетым, страждущим, необогретым» (История французской литературы, 1961, I, с. 77). Среди феодалов имели хождение унизительные для крестьян поговорки «спина Жака-простака все вынесет», «мужик тот же бык, только без рогов» и прозвища «пентюх», «войлок», «гужеед», «земляной крот» и т. д. (Кулишер, 1922, I, с. 113). Эти принижающие достоинство крестьянина характеристики оказывали известное влияние на его самооценку. На первом этапе развитого феодализма даже неудовлетворенность своей судьбой со стороны крестьянства выражалась не в активной, но в пассивной форме — в жалобах на безысходность своего положения, в признании в тяжелом труде (соответственно церковной догме) своего жизненного удела, своего проклятия и наказания.
Однако на втором этапе развитого феодализма социальный, жизненный опыт крестьянства постепенно порождал в его среде более реалистические и естественные для него представления о своем положении в обществе. Этот опыт прежде всего убеждал крестьянина в том, что за счет его труда живут как светские, так и духовные феодалы, церковь как организация, отчастп и горожане, а также король с его слугами. Даже приниженный автор английской «Песни землепашца» (начало XIV в.) знает, что «вся рыцарская спесь опирается на труд бедняка», что для уплаты королевских налогов крестьянин вынужден продавать посевное зерно (Хрестоматия по истории средних веков, 1963, II, с. 318—319). В XIII, особенно в XIV в. в Западной Европе в крестьянских массах эта мысль получает отнюдь не ортодоксальное развитие: все другие сословия расцениваются как тунеядцы, а крестьянский труд прославляется как высшая добродетель. В поэме Вернера Садовника «Крестьянин Гельмбрехт» трудовая жизнь крестьянина резко противопоставляется бесчестной жизни рыцаря-тунеядца, к которой стремится крестьянский сын Гельмбрехт-младший. Отец, увещевая непутевого сына, говорит ему с гордостью, что мужик «не словом — делом всех кормит в мире целом», и далее замечает: «Благодаря твоим трудам и короли упрочат власть, когда свою получат часть. Богатым не был бы богатый — не помогай ему оратай» (Вернер Садовник, 1971, с. 24—25). Еще более резкое противопоставление труженика-крестьянина тунеядцу-рыцарю звучит в немецкой балладе «Крестьянин и рыцарь» (записана в XV в.).
602
Глава 30. Духовная жизнь крестьянства
На похвальбу рыцаря своей знатностью крестьянин отвечает- «А „ ™ жусь, что я тружусь и хлеб насущный сею. Когда б нГсеял 1 ™ не рыл бы огород, подох бы с голоду давно твой знаменитый Тод» «Гпп дость мужика-труженика» он противопоставляет «ничтожной чести ня»-рыцаря (Немецкие народные баллады с 12-13)	₽У
Отчетливо звучит противопоставление полезного крестьян™™ тунеядству феодалов и в знаменитой проповеди Джона Нокп» » нии Фруассара: «У сеньоров досуг и пышные дворцы, а ™ТаТты и труд и ветер на полях, а между тем от нашего труда УИде,то чем держится государство» (Петрушевский, 1914, с. 188). Ранее, чем в дт
Бродячий артист со своим медведем. Миниатюра из псалтири королевы Марии. Начало XIV в. Англия. Британский музей, Лондон.
Запечатлен момент, когда медведь внезапно бросился на проходившую мимо женщину
странах, высокая оценка крестьянского труда прозвучала в учении богомилов, которое было широко распространено среди болгарских и византийских крестьян в X—XIV вв. Основная масса богомилов (за исключением небольшой группы «совершенных»— аскетов, которые должны были жить милостыней) высоко ставила свой труд, считала его своей важной общественной функцией. Богомилы даже призывали крестьян работать в праздничные, воскресные дни (Ангелов, 1969, с. 305—310).
В XIV в. отдельными представителями крестьянства делаются попытки как-то идеологически осмыслить это новое отношение к крестьянскому труду. Весь пафос поэмы Ленгленда «Видение Уильяма о Петре Пахаре», например, заключается не только в противопоставлении труженика-пахаря тунеядцам-расточителям, но и в религиозном обосновании особых достоинств, даже «святости» крестьянского труда (Ленгленд, 1941, с. 53). При этом Уильям Ленгленд, признавая в соответствии с церковно-феодальной доктриной, что кормить общество является обязанностью крестьянина, подчеркивает в противовес ей, что этот порядок установлен не только богом, как учила церковь, но светской властью королем, рыцарством и «общиной» (Ленгленд, 1941, с. 53). Он говорит уже не только о полезности, но и о «праведности», осооой угодности оогу крестьянского труда. Эта новая, противоречащая ортодоксальным пред
603
IV. Крестьянство в развитом феодальном обществе
ставлениям о труде как о наказании, идея подробно раскрывается им в описании путешествия паломников к Правде (гл. V—VII). Дорогу к ней знает только Петр Пахарь. Он берется проводить паломников туда, но не прежде, чем они помогут ему вспахать пол-акра земли у большой дороги. Это является условием для получения доступа к Правде, а следовательно, и к прощению грехов (Ленгленд, 1941, с. 217—219). Крестьянский труд выступает в поэме как средство спасения, как одна из высших христианских добродетелей. Когда Правда награждает Петра Пахаря и его помощников за их земледельческий труд отпущением всех грехов, представитель ортодоксальной церкви — священник пытается оспорить эту «индульгенцию», так как она написана не по форме. Вмешиваясь в этот спор, Ленгленд решает его в пользу Пахаря. «Ия решил,—пишет он,— что „Делай Добро“ превосходит индульгенцию, двухлетние и трехлетние мессы, епископские грамоты и что „Делай Добро“ в день суда будет принято с почетом и превзойдет всякое прощение, даваемое церковью св. Петра» (Ленгленд, 1941, с. 265). Крестьянский деятельный труд тем самым ставится выше созерцательной жизни, даже если она проходит в постах и молитвах.
Речь идет уже о специфически крестьянской идее, которая выражала настроения и представления широких народных масс в Англии 60—80-х годов XIV в., о чем говорит огромная популярность поэмы Ленгленда в крестьянской среде в эти годы.
Осознание значимости крестьянского труда как особо угодного богу было характерно и для богомилов. При этом, однако, в отличие от Ленгленда, по словам их противника пресвитера Козьмы, они «всякому рабу не велят работать на господина своего» (Хрестоматия по истории средних веков, 1950, II, с. 186; Ангелов, 1969, с. 308).
Поэтизация крестьянского труда, его возвышение над трудом воина-дружинника или рыцаря были характерны и для русского, скорее всего, еще лично свободного, крестьянства. Это видно из известной былины «Вольга и Микула». К какому бы времени ни относить возникновение этой былины (к X—XII или XIV—XV вв., о чем идут споры), крестья-нин-«оратай» Микула Селянинович отчетливо противопоставляется в ней как положительный персонаж отважному, но заносчивому воину Вольге. Посмеиваясь над ним и его дружиной, Микула говорит: «То не мудрая дружинушка хоробрая твоя, а не могут они сошки из земельки повы-дернуть, из омешиков земельку повытряхнуть, бросить сошку за ракитов куст. Не дружинушка есте хоробрая. Только одна есте хлебоясть» (Былины, 1954, с. 6).
Итак, в крестьянской поэзии труд, в особенности земледельческий^ резко противопоставляется лени, тунеядству. Но в крестьянской среде в XIII—XV вв. существовали и иные представления о труде и лени. Они особенно ярко отразились в поэмах и балладах о стране изобилия, также возникавших на более позднем этапе развитого феодализма и бытовавших и во Франции («Страна Кокань»), и в Англии («Страна Кокейн»), п в Италии («Страна Куканья»), и в Германии («Страна Шлараффия») ► Содержание всех этих поэм очень сходно и, возможно, восходит к общему источнику. Схоже оно и со сказочными сюжетами о пряничных странах и городах, о молочных реках и кисельных берегах и т. д. Но главная прелесть этой страны — и это подчеркивается во всех вариантах,— что там не надо работать: «Потеть не надо, чтобы счет оплатить» (Мортон, 1956, с. 266). Согласно итальянской версии, в «стране Куканье... вообще запрещено работать» (Чиколини, 1980, с. 264); в немецкой балладе «Про
604
Глава 30. Духовная жизнь крестьянства
Кукольный театр (наверху); бродячие „У™канты “
Миниатюры из «Романа об Александр > ( J (начало XIV в) Бодлеянская библиотека, Оксфорд и из	Восточная Англия.
и Люттрелльской псалтири (ок. 1340 г.) восточп
Британский музеи, Лондон
IV. Крестьянство в развитом феодальном обществе страну Шлараффию» говорится, что там почетная грамота вручается тем, «кого вконец заела лень, кто спит в постели целый день» (Немецкие народные баллады, с. 96).
Конечно, главное в поэмах этого цикла не прославление лени и тунеядства, но выражение ненависти изголодавшихся, усталых от непосильного труда людей, их стремления хотя бы в мечтах насладиться тем, чего они лишены в действительности. Социальный подтекст этой крестьянской утопии особенно отчетливо звучит в английском варианте. Для того, чтобы попасть в «страну Кокейн», говорится в поэме, «надо сначала целых семь лет в навозе свином просидеть, по шею в него погрузиться, тогда сможет там очутиться». Это условие автор поэмы считает неосуществимым для «гордых лордов», которым поэтому никогда не попасть в этот земной рай (Мортон, 1956, с. 268).
Некоторую аналогию мечтам о блаженном острове, где нет ни царей, ни вельмож, нет торговли и зависти, разбоя и воровства, где все счастливы и живут в изобилии, можно видеть и в русской апокрифической литературе, распространенной в XV—XVII вв., в частности в «Слове о рахманах и предивном их житии» инока Ефросина (60—80-е годы XV в.) (Клибанов, 1977, с. 25—26).
Конечно, в практической повседневной жизни лень и тунеядство вовсе не рассматривались в крестьянских массах как добродетель, но, как правило, сурово осуждались, как это мы уже видели на примере Ленгленда. В этом неоднозначном отношении к труду и лени проявлялась, однако, не столько противоречивость взглядов крестьянства в этих вопросах, сколько различные аспекты их рассмотрения — утопический и реалистический.
Более противоречивым было отношение крестьянства к бедности. Ассоциация бедного с трудящимся человеком была обычной в XIII — XV вв. (Литаврин, 1974, с. 108—109; Mollat, 1978, р. 13). Еще раньше павликиане и богомилы осуждали богатство и восхваляли бедность (Ангелов, 1969, с. 272—282). Однако в повседневной жизни крестьянства, в его поэзии и фольклоре бедность, несмотря на церковную пропаганду и даже идею «добровольной бедности», разделявшуюся многими еретическими учениями, в том числе крестьянско-плебейскими, воспринималась скорее как несчастье, чем как достоинство (Le Roy Ladurie, 1978, р. 333).
Но, с другой стороны, и богатство в широких массах крестьянства всегда вызывало подозрение в моральной нечистоплотности, стяжательстве, ассоциировалось с неправедно нажитым добром. В памятниках фольклора богатые люди чаще всего выводятся глупцами, которых легко обводит вокруг пальца умный бедняк, часто простой крестьянин. Один из излюбленных сказочных сюжетов в средневековой Европе — о богатом и бедном крестьянине. Бедняк все время обманывает жадного богача, готового ради обогащения верить всяким небылицам, которые рассказывает ему бедняк, и в конце концов бросается с моста в реку, убежденный бедняком, что на дне реки пасется множество овец (Thompson, 1946, р. 165—166). Напротив, положительным персонажем большинства народных сказок средневековья является социально обездоленный бедный человек, крестьянский, часто младший, сын, лишенный наследства, пасынок или падчерица, также живущие в нищете. Иногда этот герой на первый взгляд придурковат, но в действительности он почти всегда сметлив, ловок и морально стоит выше своих богатых и могущественных антиподов. Таковы Иванушка-дурачок или Емеля русских
606
Глава 30. Духовная жизнь крестьянства
сказок, Иван Запечник, Иван Пополов, Затрубник, Золушка в сказках других народов. Правда, этот герой обычно пассивен и преуспевает главным образом с помощью волшебных сил. Но они помогают ему именно потому, что он добр, великодушен, щедр, трудолюбив, готов помочь человеку и зверю в беде, скромен и не чванлив, как его обычный антипод — богач, глупый царь, феодал или поп. В конце сказки герой обычно преодолевает все препятствия, женится на царевне или принцессе, становится богатым, иногда царем (Мелетинский, 1958, с. 21, 129—205) Таким образом, богатство и преуспевание являются воздаянием за моральные добродетели. Моральное осуждение богатства звучит и в сюжета иного типа, развиваемом в русской сказке и апокрифической литературе о «Правде и Кривде», восходящей к XIV в., а может быть, и к более раннему времени. Фреска на этот сюжет (70—80-е годы XIV в.) имелась на стене Болотовской церкви близ Новгорода (Лихачев, 1962, с. 123; Клибанов, 1977, с. 13—17). В ней описывается, как Христос, явившись на землю в одежде нищего, был выгнан богачом (владельцем постоялого двора) и нашел приют у бедной вдовы, разделившей с ним свое нищенское жилье. В одном из богомильских апокрифов — «Книге Еноха» — говорится, что в аду, кроме прочих грешников, находятся люди, «которые угнетают нищих, берут с них поборы и богатеют за их счет» (Ангелов, 1969, с. 279). Противоречивость крестьянского отношения к бедности и богатству имела, помимо влияния некоторых ересей, и более глубокие социальные и социально-психологические корни. Чем больше крестьянин становился товаропроизводителем, тем больше росла его тяга к обогащению. Но одновременно все острее он ощущал свое сословное неполноправие, свою бедность по сравнению с эксплуататорами. Прославление бедности и бедняков в этих обстоятельствах, так же как высокая моральная оценка своего труда, становилось для крестьян средством утвердить свое личное и сословное достоинство.
На втором этапе развитого феодализма в крестьянской среде зарождается и оформляется чувство и сознание личного и сословного достоинства простого труженика-крестьянина. Массы создают свой идеал крестьянского героя не только в сказках, но и в балладах; здесь также почти всегда утверждается моральное преимущество бедного простого человека над богатым (Vargyas, 1967, р. 247—253). По словам Гельмбрехта-отца, «достойней сын простого рода, чем трутень рыцарской породы. Пусть род его не знаменит, народ им больше дорожит, чем тем наследником поместья, кто выбрал леность и бесчестье» (Вернер Садовник, 1971, с. 23). Хронист Жан де Венет, хорошо знавший настроения французских крестьян накануне Жакерии, утверждает, что одним из мотивов восстания послужило презрение дворян к крестьянам (Мелик-Гапказова, 1970, с. 168). Чем дальше, тем больше забитому, неверному, лживому мужику церковной и рыцарской литературы в крестьянском сознании противопоставляется положительный народный идеал, утверждающий силу, мужество, благородство простого сельского труженика. Наиболее ярким образом такого рода в Западной Европе можно считать Робина Гуда, «объявленного вне закона», «йомена», героя особого цикла английских и шотландских баллад, записанных в XV в. (Dobson, Taylor, 1976, р. 17—36), но в устной традиции существовавших во всяком случае уже в XIV в., как это известно из поэмы Ленгленда. Главные сподвижники Робина Гуда тоже люди из народа, стоящие «вне закона»,—кузнец «малютка Джон», мельник Мэч, расстрига-монах Тук. Робин отважен, благороден, добр, предан своим товарищам, но, главное, всегда готов помочь обиженным и слабым.
607
IV. Крестьянство в развитом феодальном обществе
Вместе с тем он сметлив, лукав, ловок, умело обводит вокруг пальца своих противников — шерифа, епископа, богатого монаха и др. Стоящие «вне закона» Робин и его «лесные стрелки» ведут активную борьбу прежде всего с этим законом и его носителями, а также с представителями богатого духовенства. В них заложено бунтарство, протест против многих (хотя и не всех) сторон социальной действительности, выраженный в определенной социальной направленности их действий. Они грабят только богатых людей — эрлов, баронов, аббатов, епископов, а также королевских должностных лиц, особенно шерифа (Dobson, Taylor, 1976 р. 80, 89—93, 102—104). Напротив, всякий, обиженный шерифом или королем, «находил в глухом лесу совсем другой прием» (Баллады о Робине Гуде, 1963, с. 7). Возможно, что на образе Робина Гуда сказалось некоторое влияние рыцарской литературы, в частности рыцарских романов. Однако «рыцарственность» этого народного героя следует скорее отнести за счет стремления коллективных создателей этого образа подчеркнуть, что и простой крестьянин не уступает в своих достоинствах рыцарю.
Свой крестьянский герой был и на Руси в рассматриваемый период. Его лучшие черты нашли свое поэтическое воплощение в образе Ильи Муромца. Этот непобедимый богатырь русского былинного эпоса — «крестьянский сын», и военные подвиги для него не самоцель, как для других русских богатырей и, конечно, западных рыцарей, но лишь средство борьбы за родину или за «веру верную» с такими их врагами, как Идолище Поганое, Калина-царь или Соловей-разбойник. Илья Муромец свято соблюдает в этом отношении завет своей матери, простой крестьянки, которая, провожая его в Киев, просит: «А не кровавь сабли кро-вавоей, а не сироти ты да малых детушек, а не бесчести-ка ты молодых жен» (Былины, 1954, с. 11). Недаром, Соловей-разбойник и князь Владимир величают этого необычного богатыря «мужичищем-деревенщиной». Но этот мужик-богатырь всегда готов помочь бедным и обездоленным. Захватив в поле клад из золота, серебра и драгоценностей, Илья «раздавал это серебро по нищей по братии», «по сиротам и бесприютным» (Былины, 1954, с. 11). Илья часто оказывается не в ладах с князем Владимиром и ведет себя по отношению к нему независимо. Не позванный на княжеский пир, где были все другие богатыри, он посбивал кресты и золотые маковки с киевских церквей, на добытые таким способом средства устроил свой пир, на который созвал бедноту из города и окрестных сел — «мужиков деревенских», «лапотников» да «балахонников» (Былины, 1954, с. 38). Доброта, смелость, великодушие, непобедимая физическая сила — таковы черты русского народного героя, символизирующие идеал крестьянства. Высокое достоинство простого человека, независимое от происхождения, подчеркивается и в русской повести XIV в. «О Петре и Февронии», имеющей, видимо, фольклорные корни. Главная героиня повести простая крестьянская девушка Феврония, вышедшая замуж за князя Петра, по своему уму и моральным качествам оказывается много выше враждебных ей бояр, а отчасти и самого безвольного и нерешительного князя (Лихачев, 1962, с. 80—81).
Чувство личного и сословного достоинства, все отчетливее выступавшее в XIII—XV вв. в социальной психологии крестьянства Западной Европы, было трудно совместимым с его личной несвободой. Личная зависимость теперь сплошь и рядом воспринимается крестьянскими мае сами как оскорбление и унижение. В 1392 г. в Йоркшире ( нглия), где в это время происходили крестьянские волнения, была популяр
608
Г лава 30. Духовная жизнь крестьянства бунтарская боевая песня: «Но презрения мы не потерпим, ни от Хоба пи от Джона, нп от кого другого. Мы были бы последними негодяями, если бы потерпели пренебрежение к вилланам, все равно от большого инн малого человека» (Powell, Trevelyan, 1899, р. 19—20). Позднее в конце XV в., крестьянскую жажду свободы один английский виллан выразил так: «Если бы я мог добиться свободы, я был бы гораздо более счастлив, чем если бы имел любой материальный достаток» (Coul-ton, 1946, р. 87).
Жажда личной свободы, конечно, была знакома и крестьянству Центральной п Восточной Европы, в частности Руси. Однако до конца XV в. она не была столь острой как на Западе, поскольку в этих регионах в XIII—XV вв. личная зависимость крестьян была выражена относительно слабо. В это время более актуальной здесь была борьба за землю (Горский, 1974, гл. 1).
Таким образом, социально-этические представления и взгляды крестьянства на втором этапе развитого феодализма коренным образом расходятся с представлениями и взглядами рыцарской п церковной морали. Источником этих расхождений были реальные условия жизни и социальной борьбы крестьянства, не укладывавшиеся в рамкп господствующей морали. На этом этапе истории крестьянства представления о труде, бедности, богатстве, возникавшие в его среде на социально-психологическом уровне, стали принимать форму более обобщенных, аргументированных наличным мыслительным материалом идей. Весь комплекс рассмотренных выше социально-этических представлений находил свое идеологическое обоснование и выражение в известной краткой, но весьма емкой формуле, широко использовавшейся в XIV7 в. Джоном Боллом и его единомышленниками: «Когда Адам пахал, а Ева пряла, кто тогда был дворянин?» За этой доходчивой формулой стояла идея о том, что люди равны по «естественному праву». Этого не отрицала п ортодоксальная доктрина. Но она утверждала, что первоначальное равенство людей недостижимо в земной жизни, так как оно навсегда уничтожено богом в результате грехопадения, что зафиксировано «божественным правом». Поэтому бороться против неравенства бессмысленно.
Крестьянское представление о первоначальном равенстве всех людей по «естественному праву», напротив, распространялось и на земную жизнь, так как «грехопадение» давно искуплено жертвой Христа. Крестьяне исходили из того, что и «божественное право» также утверждает справедливость полного равенства людей и требует его восстановления на земле, а поэтому является основой социальной справедливости.
7. Правовые представления и правосознание крестьянства
Феодальное право вообще было сугубо традиционным: большое место в нем, особенно до XIII в., занимало обычное, неписанное или уже зафиксированное в письменном виде право, преимущественно в виде вотчинного и феодально-ленного обычая. Только в Византии сохранялось римское право и судопроизводство, основанное на праве безусловной частной собственности. По мере роста государственной централизации в XIII—XV вв. почти повсеместно шел процесс, во-первых, унификации местных обычаев, во-вторых, постепенного развития общегосударственного права, находившего выражение в королевском пли княжеском законодательстве. Последнее отчасти включало в себя наиболее устоявшиеся п живые нормы
1/120 История крестьянства в Европе, т. 2
IV Крестьянство в развитом феодальном обществе
обычного феодального права, ио чем дальше, тем больше опиралось на каноническое право п на адаптированные к системе феодального общества элементы римского. Позиция крестьянства по отношению к господствующей системе права полнее всего обнаруживается в той практической интерпретации, которую оно пыталось давать этой системе в своих действиях. В судебных тяжбах с феодалами отдельные крестьяне и целые общины главным аргументом в защиту своих прав выдвигали «обычай», «старое право» и т. п. На них постоянно ссылались французские (Коно-котпн, 1957; Duby, Mandrou, 1958, р. 51-52) и английские крестьяне, как свободные, так и лично-зависимые, в борьбе за общинные угодья (Косминский, 1947, с. 422—425; Авдеева, 1955, с. 144—150; Гутнова, 1984, с. 304—307). В Англии позиция крестьян в исках об огораживаниях резко противостояла правовым установкам королевских постановлений по этому вопросу — Мертонского (1236 г.) и Второго Вестминстерского статутов (1285 г.). Статуты рассматривали общинные угодья как частную собственность лордов. Крестьяне же — и свободные п вилланы — были убеждены, что общинные земли являются с незапамятных времен собственностью илп вечным владением общины п что права как крестьян, так п лорда-совладельца на эти угодья одинаково основываются на обычном общинном праве.
Столь же различно было отношение господствующего феодального права, с одной стороны, и крестьян — с другой, к правам последних на их наделы. Феодальное право решительно считало их собственностью феодала и чем дальше, тем больше отстаивало право феодала свободно распоряжаться ими. Крестьяне же, исходя из обычая, закреплявшего пх наследственное пользование надельной землей, и из того, что практически сгон крестьян с их наделов, по крайней мере до XVI в., был исключительным явлением, всегда считали эту землю своей, если пе полной собственностью, то близкой к ней.
Особенно отчетливо противопоставление общинного обычая феодальному праву заметно там, где значительная часть крестьянства оставалась лично свободной и сидела не на частновладельческих, но на государственных землях, в частности на Руси. В XIV—XV вв. основная борьба здесь происходила по вопросу о земле (Горский, 1974). В судебных тяжбах, разбиравшихся в княжеских судах, крестьяне, отстаивая своп права на общинную и на надельную землю, также опирались на «обычай» и «давность владения» (Черепнин, 1960, с. 263—269; Будовниц, 1966, с. 114—117, 133—136; Горский, 1974, с. 128—150). При этом онп трактовали спорную землю как общинную, хотя п признавали, что она принадлежит великому князю, который как бы является лишь хранителем, своего рода гарантом, этой земли, тогда как крестьяне с незапамятных времен являются ее законными и постоянными владельцами.
Во многих случаях крестьяне пытались использовать в своих интересах не только древний общинный, по и вотчинный обычай, сложившийся в ходе феодализации. Это имело место в борьбе крестьянства против повышения рент и других проявлении сеньориальной реакции в XIII— XV вв. (Конокотин, 1958, гл. III; Косминский, 1947, с. 400—417; Гут-вова, 1960, с. 126-137; Барг, 1963, с. 354-363; Смирин, 1952, с. 368). В этих случаях они использовали консервативность вотчинного обычая, его отставание от жизни и более высоких новых норм эксплуатации (Маркс К., Энгельс Ф., Соч. 2-е изд., т. 25, ч. II, с. 357). Обычай противопоставлялся крестьянами более гибкому в современному писанному праву, в частности рецепции римского права п деятельности ото
610
Г лава 30. Духовная жизнь крестьянства наиболее активных проводников — «знатоков права», легистов и т п которые пытались с помощью римского права создать законную основу для феодальной реакции.	J
Но в правовых представлениях крестьянства вместе с тем заметна сильная тяга к королевской юстиции, как к источнику высшей справедливости, что было связано со свойственными средневековому крестьянству «царистскими иллюзиями». Его вера в справедливость королевской юстиции уживалась с враждебностью крестьян к феодальной юрисдикции и к королевским судейским чиновникам. Отсюда то упорство, с которым крестьяне, проигрывая свои тяжбы в королевских и ’ княжеских судах, вновь и вновь обращались лично к королю, настойчивое, из древности идущее стремление уклониться от суда княжеских слуг и «тиунов» как ненужных посредников (Черепнин, 1960, с. 264, 266-268 269-275; Гутнова, 1960, с. 174-185; Горский, 1974. с. 169-176; Bloch’ 1965; Хилтон, 1955).
При всей традиционности крестьянского правового сознания, оно сравнительно легко адаптировало и некоторые новшества, если их можно было как-то обратить в свою пользу. Крестьяне, особенно наиболее зажиточные и поднаторевшие в судебных исках, иногда с помощью адвокатов, но иногда и без нее, достаточно хорошо ориентировались в действующем феодальном праве и не только обычном (Черепнин, 1960, с. 269—270; Горский, 1974, гл. XI; Гутнова, 1984, с. 306).
На втором этапе развитого феодализма складываются в крестьянских массах и более отвлеченные правовые идеи. Мы имеем в виду уже упоминавшееся неортодоксальное понимание «естественного» и «божественного» права, согласно которому и то и другое выдвигались как обоснование равноправия всех людей, свободы и достоинства крестьянства не только перед богом, но и в земном мире, настоящем или будущем.
Таков был правовой подтекст уже упоминавшейся крылатой фразы об Адаме и Еве и знаменитых слов Джона Болла из его проповеди в начале восстания 1381 г.: «По какому праву держат опн нас в крепостном состоянии? Не происходим ли мы от одного отца и одной матери — Адама и Евы? И как они могут доказать, какие основания могут они привести, почему они должны быть большими господами, чем мы» (Хилтон, Фаган, 1952, с. 100). Другой вариант этой правовой идеи передает французский хронист XV в., излагая слова крестьян, восставших в 1430 г. в областях Маконэ и Фореза: «Когда Адаму было предписано богом добывать хлеб в поте лица своего, все люди были подвергнуты этому наказанию, в том числе и знать не должна быть от него освобождена. Поэтому знатные люди тоже должны работать, если хотят жить» (Воппешёге, 1856, I, р. 391). На «божественное право» или «божественную справедливость» постоянно ссылались немецкие крестьяне^ накануне и во время Крестьянской войны 1524—1525 гг. С крестьянской трактовкой «естественного» и «божественного» права в чем-то перекликается и категория «правды», распространенная в среде русского крестьянства XV-XVI вв. и несомненно связанная с представлением о первоначально установленной богом «естественной» справедливости, попранной зате*’[ * земном мире временно победившей «крпвдой» (Клиоанов, , с. 28-29).
Подобные новые более отвлеченные идеи часто использовались качестве правового и морального обосновапия борьоы крестьянства за личное освобождение, сословное равноправие, укрепление его владель ческих прав па землю.
IV. Крестьянство в развитом феодальном обществе
8. Социально-политические взгляды крестьянства
Социально-политические взгляды средневекового крестьянства представляли одну из наиболее идеологизированных сфер его духовной жизни. На первом этапе развитого феодализма крестьяне, как правило, смотрели на окружающий их социальный строй сквозь призму официальной церковно-феодальной доктрины. Только на втором этапе в крестьянской среде повсюду в Европе начинает распространяться мнение о несправедливости существующего строя. Но за исключением периодов крупных восстаний или подготовки к ним, даже и в это время большинство крестьянства редко поднималось до отчетливого осознания необходимости ниспровержения этого строя. У. Ленгленд, например, считал вполне естественным, что крестьянин должен содержать феодала своим трудом. Его Петр Пахарь говорит рыцарю: «Я буду трудиться, потеть и сеять для нас обоих и другие работы выполнять из любви к тебе всю мою жизнь» (Ленгленд, 1941, с. 219). Правда, он выдвигает два условия: чтобы рыцарь охранял его от «расточителей» и чтобы он чрезмерно не притеснял своих держателей. Но при этом Ленгленд даже не осуждает личной зависимости крестьян (Ленгленд, 1941, с. 221).
Далек Ленгленд и от идеи сословного, тем более социального равенства. Он проводит резкую грань между самостоятельным, относительно благополучным хозяином — Петром Пахарем и наемными рабочими, которых он включает в число тунеядцев-«расточителей» и всячески обличает, совершенно в духе современной ему рыцарской и церковной литературы (Ленгленд, 1941, с. 245—246).
Аналогичные взгляды, по-видимому, определяют линию поведения даже бунтаря и защитника бедных Робина Гуда. Среди людей, которых он берет под свою защиту, Робин называет наряду с землепашцем и «добрым йоменом» также рыцаря и сквайра. Он говорит, что «помочь благородному рыцарю, который впал в бедность», столь же угодно богу, «как подать милостыню нищему» (Dobson, Taylor, 1976, р. 79—80).
Старик Гельмбрехт поучает сына: «Тот остается не у дел, кто восстает на свой удел» (Вернер Садовник, 1971, с. 16). Лейтмотив поэмы — призыв к сохранению добрых старых традиций, в том числе в отношениях между феодалами и крестьянами.
Даже французские крестьяне во время Жакерии объясняли свою непримиримую ненависть к дворянам не в последнюю очередь тем, что они не выполнили свою сословную обязанность защиты королевства, и в частности крестьян (Мелик-Гайказова, 1970, с. 162—165).
Такого рода примиренческие взгляды на положение общества и перспективы его развития во многом определяли повседневную локальную борьбу крестьянства за улучшение его правового и экономического положения. Но они отражались нередко и в программах крестьянских восстаний даже XIV—XVI вв. Мыслительным материалом для их идейного оформления, как и в более ранний период, служила официальная церковная политическая теория «трех сословий». Выразителем крестьянских взглядов этого умеренного толка в России середины XVI в. был, возможно, небогатый священник Ермолай-Еразм (Клибапов, 1977, с. 38—4-Ь
Однако наряду с таким примиренческим отношением к окружающей социальной действительности в крестьянской среде на этом более позднем этапе получают распространение и новые социально-политические
612
Глава 30. Духовная жизнь крестьянства
идеи, связанные со стремлением изменить существующий строй. Среди них наиболее популярной была идея уравнения сословий. Как заметил ф. Энгельс, идея имела городское происхождение (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 20, с. 117). Но в силу бесправного и угнетенного положения крестьянских масс она легко воспринималась ими (так же как и городским плебейством) и отстаивалась особенно рьяно. Поэтому требование уравнения сословий было более характерно не для бюргерских но для крестьянско-плебейских восстаний (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е пзд., т. /, с. 361 362). Часто оно формулировалось на практике как требование ликвидации личной зависимости крестьян. Примерно в то же время, когда Ленгленд призывал к мирному сотрудничеству между крестьянином и рыцарем, многочисленные реальные английские «пахари» вели упорную борьбу за то, чтобы любым путем «избавиться от всякой несвободы как личной, так и связанной с их земельными держаниями» (RP, III, р. 21). Позднее, в восстании 1381 г. это стремление, охватившее практически все крестьянство, было четко сформулировано в первом наиболее радикальном пункте Майлэндской программы: «Чтобы ни один человек не был больше крепостным (neif)».
Во время Жакерии идея уравнения сословий была выражена в крайне радикальной, но чисто негативной формуле — «уничтожить всех дворян». Такой же ярко выраженный антпдворянский характер носило восстание тюшенов в Оверни в 1384 г. Два года спустя, когда французские феодалы после очередного неудачного похода на Англию, направились в южные провинции Франции, чтобы обновить свои силы, в народе, по словам Фруассара, распевали песенку: «Отправляйтесь, отправляйтесь в Англию, жабье отродье, и пусть ни один из вас больше не вернется» (Воппешёге, 1856, р. 353). Требование уничтожить всех дворян выдвигалось и в восстании Дожи в Венгрии (История Венгрии, 1971, I, с. 252—253). Участники восстания Болотникова в России призывали боярских холопов «побивати своих бояр и жены их», суля им отнятые у господ вотчины и поместья (Смирнов, 1951, с. 282—283; Корецкий, 1974, с. 137-143; 1975, с. 259, 267, 307-310; Мавродин, 1974, с. 37).
Одним из выражений стремления крестьян к уравнению сословий было характерное для многих восстаний, радикальных еретических движений, а иногда и настроений крестьянства даже в относительно мирные периоды, враждебное отношение к духовенству. Оно проявлялось в самых разных формах — от призывов к уничтожению отдельных духовных лиц и духовенства как сословия (во время восстания «пастушков» 1251 г., восстания Дольчино 1304—1307 гг., отчасти восстания 1381 г. в Англии, восстания Дожи в Венгрии в 1514 г. и многих других) до жестокого высмеивания этого сословия в фольклоре (сказки, пословицы, фаблио, баллады) и в литературе XII—XV вв.
Однако крестьянские массы средневековья зналп не только негативную, но и вполне позитивную формулировку пдеи «уравнения сословий». В период подготовки восстания 1381 г. Джон Болл и его «единомышленники» — бедные священники обосновывали эту идею прирожденным «равенством сынов божьих», «естественным» и «божественным правом» Они полагали, что необходимо кардинально изменить сословную организацию Англии, где, по словам Джона Болла, дела «пойдут хорошо только тогда, когда не будет ни вассалов, ни лордов, когда лорды перестанут быть господами» (Хилтоп, Фаган, 1952, с. 100). Эта идея нашла практическое осуществление в одном из пунктов Смитфилдской программы 1381 г., который наряду с отменой личной зависимости требовал, чтооы
20* История крестьянства в Европе, т. 2	613
IV. Крестьянство в развитом феодальном обществе
все люди были «свободны и одного состояния (et de un condition)» (Английская деревня, 1935..., с. 158). Подобные взгляды были присущи и чешским таборитам, которые считали, что «следует ниспровергнуть и уничтожить» всех дворян, рыцарей, господ «как неправильно растущие деревья в лесу» и отменить «все княжеские, земские и крестьянские права» как выдумку людей, а не дело божье (Хрестоматия по истории средних веков, 1950, II, с. 158). Дольчино причислял к числу «слуг дьявола», наряду с духовенством, также «многих светских лиц, могущественных господ» (Самаркин, 1971, с. 53). О необходимости лишить князей и господ их привилегий и заставить их жить трудом своих рук говорил и Ганс Бехапм пз Никласгаузена. Близкие к этому мысли высказывали трансильванские гуситы накануне восстания 1437—1438 гг. (Шушарин, 1963, с. 203). Жестоко преследовали знать и богачей зилоты в Фессалонике после 1345 г. По словам современника, в это время «рабы и бедня-
ки, ставшие господами оружия и денег, считали подходящей для тех, кто владел этим ранее, участь рабов...Здесь раб гонит господина, купившего — купленный, стратига — поселянин, стратиота — земледелец» (История Византии, 1967, III, с. 147).
В определенных кругах крестьянства пользовалась популярностью и пдея уравнения пмуществ, которая обычно сочеталась с требованием его обобществления. Еще до восстания 1381 г. в одной из английских народных песен мы встречаем жалобу на то, что «мое и твое уничтожают любовь в народе. Эти две вещи часто будут причинять нам горе» (The Political Songs of England..., p. 252). В описании страны Кокейн говорит-
ся, что там «всё вместе у всех — у юнцов, стариков, у кротких, у смелых, худых, толстяков» (Мортон, 1956, с. 256). В своих проповедях Болл выдвигал в качестве условия благополучия Англии не только уравнение сословий, но и такое положение, «когда все станет общим». Идею общности
имуществ проповедовали и левые табориты во главе с Мартином Гуской. Они установили в Таборе порядок, при котором там не было \«моего и твоего», и считали, что и всегда «все должно быть общим для всех п никто не должен иметь отдельной собственности» (Хрестоматия по истории средних веков, 1950, II, с. 158). Уже упоминавшийся Ганс Бехайм полагал, что община, завладев имуществом феодалов, должна «пользоваться им сообща» (Крестьянские движения в Германии, 1961, с. 91). Во время восстания «Бедного Конрада» в 1514 г. в Вюртемберге часть повстанцев придерживалась мнения, что «имущество должно быть рав-
ным» и если богатые хотят есть, «то должны позволить нам есть вместе с ними, или же мы их передушим» (Крестьянские движенпя в Германии, 1961, с. 207). Об установлении равенства и общности имуществ мечтал русский ерисиарх, беглый холоп Феодосий Косой и его последователи на
Руси, а затем в Литовских и Польских землях, куда~ он п ряд его сподвижников бежали в 50—60-х годах XVI в. (Корецкий, 1970, с. 246— 248, 251-252; Клибанов, 1977, с. 69-75).
Примитивно-уравнительная оболочка этих требований, иногда связанная с проповедью крайнего аскетизма, естественно, могла привлечь лишь беднейшие слои крестьянства, остро нуждавшиеся в земле и не державшиеся за свое жалкое имущество, но они обычно оставались чуждыми для широких крестьянских масс, стремившихся, напротив, к максимальному улучшению своего положения, к укреплению своего личного хозяи ства и не желавших делить свое имущество с бедняками.
Ни в одной из программ восстания 1381 г., включая П0ЛУмп*ПЧтет^ «Исповедь Джека Строу», идея общности и уравнения имуществ
614
Глава 30. Духовная жизнь крестьянства
не отразилась. Взгляды левых таборитов-пикартов также не нашли сочувствия среди основной массы таборитов. Ян Жижка без особых затруднений разгромил их в 1421 г.
Уравнительные идеи в смысле уравнения как сословий, так и иму-ществ были тесно связаны со стремлением крестьянских масс к полному переустройству общества на основе социальной справедливости и также носплп скорее позитивный характер. Перекликается с ними отчасти и русская бунтарская былина XVI в. «Вавила и скоморохи». Ее герой — крестьянин, «оратай» Вавила оставляет свою пашню и отправляется «скоморошпть». Под «скоморошением» имеются в виду бунтарские дей-
Ганс Бехайм из Никласгаузена произносит проповедь перед крестьянами. Гравюра по дереву к книге Хартманна Шеделя «Мировая хроника». 1493 г.
Германия. Нюрнберг
ствия: целью своего похода скоморохи, а с ними и Вавила ставят «иниш-ное царство» во главе с «царем Собакой», которого они хотят «переиграть» в состязании на гудках. Это «инишное царство» изображается как несправедливое и враждебное простым людям. Вавила и скоморохи не просто «переигрывают», но и изгоняют царя и его присных: «Загорелось инишное царство. И сгорело с краю до краю... Вавила же стал новым, крестьянским царем» (Былины, 1954, с. 178—182).
Другой вариант мечтаний о переустройстве общества на более справедливых основах мы находим в планах, выдвигавшихся отдельными вождями в некоторых крестьянских восстаниях. Дольчино, например, утверждал в своем первом послании (1303 г.), что вскоре — в 1305 г,— король Фридрих Сицилийский поставит нового, праведного папу, который обновит церковь, а вместе с нею и все общество (Самаркип, 19/1, с. 55-58).
IV. Крестьянство в развитом феодальном обществе
Особенно отчетливо этот мотив переустройства общества звучал в учении таборитов, которые считали, что их время будет «концом света т. е. уничтожением всего злого на этом свете», когда все противники закона божьего «должны быть уничтожены мечом или огнем или иным способом умерщвлены» и «будет царствовать сам Христос» (Крестьянские движения в Западной Европе в XIV—XVI вв., 1960, с. 31—32).
Такого рода социальные утопии сочетались обычно с призывом к ак-тивному революционному действию и насилию. Так, Дольчино призывал своих соратников во время восстания истреблять последователей римской церкви, требовать с них выкупа, отнимать их имущество, утверждая, что это не является грехом (Самаркищ 1971, с. 72). Табориты оправдывали «божественным правом» призыв «обагрить свои руки кровью злых». Они доходили до утверждения, что «в это время не следует подражать господу Христу в милосердии и кротости, и если бы кто так направлял людей, тот бы их совращал» (Крестьянские движения в Западной Европе в XIV—XVI вв., 1960, с. 31). В речи на Блекгизе уже после начала восстания Джон Болл призывал крестьян перебить всех магнатов, убить архиепископа, изгнать всех судей и законоведов и установить порядок, при котором у всех будет «одинаковая свобода, одинаковая знатность п одинаковая власть» (Хилтон, Фаган, 1952, с. 113).
Уравнительные взгляды и вытекавшие из них планы переустройства общества на основе социальной справедливости были новыми в крестьянском общественном сознании. Этот комплекс радикальных революционных социально-политических взглядов питался уже не ортодоксальной христианской доктриной, как более умеренные крестьянские взгляды, но ее явно еретической интерпретацией.
И уравнительные идеи в обоих видах, и мечты о царстве социальной справедливости на земле были неосуществимы в рамках феодального общества. Идеал крестьян — общество свободных равноправных мелких землевладельцев — формально был обращен к прошлому, имел в виду возрождение общинных распорядков доклассового периода или раннехристианских общин. Однако вместе с тем эти идеи не только имели определенное позитивное содержание, но и были наиболее прогрессивным
проявлением духовной жизни крестьянских масс, выражали значительный рост их классового самосознания в XIV—XVI вв., факт зарождения уже собственно крестьянской идеологии.
При всей своей утопичности эти идеи были порождены вполне реальными стремлениями и потребностями широких крестьянских масс. Идея уравнения сословий логически завершала и теоретически оформляла крестьянские представления о своем труде, месте в обществе, свободе, достоинстве. Идея уравнения имуществ являлась, по словам Ф. Энгельса, «стихийной реакцией против вопиющих социальных неравенств» феодального общества, «выражением революционного инстинкта крестьянских масс» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 20, с. 108). Призыв к уравнению сословий на практике означал сначала борьбу за личное освобождение крестьян, затем за укрепление крестьянских прав на землю, еще позднее — за ликвидацию всех пережитков феодализма в деревне. Идея имущественного равенства являлась идеологическим оооснова-нием борьбы крестьян против наиболее жестоких форм феодальной эксплуатации, за уничтожение хотя бы «наиболее кричащих имущественных различий» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 7, с. 362), в частности за некоторое ограничение крупного землевладения, в том числе за ликвидацию церковного землевладения и перераспределение этих земелы .
фондов в пользу крестьян.
616
Глава 30. Духовная жизнь крестьянства
Б. И. Ленин применительно к классовой борьбе крестьянства в XIX-начале XX в. называл идею равенства (в том числе и уравнительного передела земли) «самой революционной для крестьянского движения пдееп, не только в смысле стимула к политической борьбе, но и в смысле стимула к очищению сельского хозяйства от крепостнических пережитков» (Ленин В И.Пмн. собр. соч., т. 12, с. 317). Нам представляется, что эти слова В. JL Ленина применимы и к оценке роли крестьянских уравнительных идей в классовой борьбе средневековья, по крайней мере - с начала XIV в. Этим очевидно объяснялось и то, что т момепты крупных восстании уравнительные идеи временно увлекли не только крестьянские низы, но и более широкие круги крестьянства.	н
Итак, взгляды крестьянских масс на социальный строй феодального общества и возможности его переустройства были весьма неоднозначны. Их противоречивость, как уже отмечалось, в значительной мере определялась различиями в социальной психологии и ориентации разных слоев крестьянства. Однако они коренились также в «двуликой природе всякого мелкого производителя», в том числе и крестьянина в феодальном обществе. В таком крестьянине сочетались, по словам В. И. Ленина, «революционные способности человека эксплуатируемого и реакционные-вожделения хозяйчика, желающего „получить, а не отдать44» (Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 13, с. 405).
Противоречивым было и отношение крестьянства к феодальному государству. Хорошо известно, что средневековому крестьянству (как, впрочем, и крестьянству нового времени) были всегда присущи монархические иллюзии. Они являлись одним из наиболее устойчивых и консервативных элементов крестьянского общественного сознания и странным образом сочетались даже с революционными идеями, возникавшими в его среде. Напомним, что Гильом Каль и Уот Тайлер пали жертвами этих иллюзий. Даже Дольчино в своих планах переустройства мира уповал на помощь короля Фридриха Сицилийского, а Джон Болл, поднимая крестьян на восстание, предлагал им сначала убедить короля помочь им, а уж если он откажется, «самим найти способ улучшить наше положение» (Хилтон, Фаган, 1952, с. 100). Ярким проявлением монархических иллюзий крестьянства было «самозванство», особенно частое на Руси в XVII-XVIII вв.
Живучесть монархических чувств и иллюзий в крестьянской среде питалась многими источниками. Главный — это социальная природа крестьянства как класса мелких, самостоятельных хозяев, разобщенных в процессе производства, способных к объединению лпшь в локальных масштабах общины. На эту глубокую социальную основу наслаивались и длительные исторические традиции, восходившие еще к дофеодальному и отчасти раннефеодальному периоду, когда король или вождь считался представителем всего народа. В развитом феодальном обществе наивный^ монархизм крестьянства поддерживался тем, что они часто превратно истолковывали борьбу королевской власти с крупными феодалами ка проявление заступничества за угнетаемых крестьян, а также тем, чт королевская власть в тех странах, где сохранялось значительное чи свободных крестьян, иногда действительно в своих политических ц оказывала им некоторую защиту. Нельзя не учитывать и того, т нархизм, хотя и в разных формах, был господствующей полит идеей в феодальном обществе. До XIV в. монархический идеа о_ выдвигался крестьянами в сугубо ортодоксальной форме, ид ром этапе развитого феодализма в отдельных случаях крест
617
j V. Крестьянство в развитом феодальном обществе
лись более или мепее осознанно связать свои планы социального переустройства общества с изменением его государственного строя, хотя и не посягая на монархию. Так, отличительной чертой восстания’ 1381 г в Англии было последовательное истребление всех представителей государственного аппарата. Отправляясь на Смитфилд, Уот Тайлер рассчитывал получить от короля полномочия на истребление всех законоведов и тех, кто умеет писать, считая, что после уничтожения этих людей, «все будет устроено по решению простого народа и вовсе не будет никаких законов, а если и будут, то они будут установлены по их мысли» (Английская деревня, 1935..., с. 186). Крестьяне, очевидно, собирались не просто сменить личный состав государственного аппарата, но изменить всю машину управления, гаменить ее мужицкой демократией во главе с добрым крестьянским королем, который управлял бы страной без всяких посредников. Подобные идеи, хотя и в еще более расплывчатой форме, были присущи и трансильванским повстанцам 1437—1438 гг., которые настаивали на создании нового политического органа — общекрестьянского ежегодного собрания (Шушарин, 1963, с. 184), и восставшим в 1514 г. крестьянам Вюртемберга, которые требовали, чтобы герцог вел -с ними переговоры не через депутатов ландтага, а непосредственно через крестьянских ходоков (Крестьянские движения в Германии, 1961, с. 127, 134).
Мечта о народной монархии без всяких посредников между царем или королем и народом, выраженная в более или менее четкой форме, являлась политическим идеалом более радикально настроенных и созна-
тельных элементов крестьянства, идеалом не негативным, но позитивным. Лежала она и в основе самозванства, столь характерного для России XVII в.
В отдельных же, исключительных случаях наиболее революционная часть крестьян порывала с монархическими иллюзиями. Так было у пав-ликиан и богомилов в Болгарии, а затем и в Византии в XI—XII вв. Считая земной мир порождением дьявола, они выступали не только против церкви, но и против представителей светской власти, в том числе и царской: «царя ненавидят, поносят старейшин, укоряют бояр, работающих на царя считают презренными» (Хрестоматия по историп средних веков, 1950, II, с. 186). Отсутствие монархических иллюзий характерно для чешских таборитов. Согласно их учению, не подобает впредь ни иметь короля, ни выбирать себе такового, «теперь сам бог хочет быть королем над людьми, и правление должно быть передано в рукп народа» (Хрестоматия по истории средних веков, 1950, II, с. 50).
Идеи республиканизма еще в большей степени, чем уравнительные идеи, не могут рассматриваться как общекрестьянские: даже в позднее средневековье такие взгляды обычно были характерны лишь для крестьянской бедноты и лишь там, где в движении крестьян участвовали предпролетарские элементы, в частности горнорабочие (как в Тюрингии или Тироле в 1525-1526 гг.). В целом же монархические идеи господствовали в общественном сознании крестьянства даже тогда, когда речь шла о планах полного социального переустройства. В большинстве же случаев монархические иллюзии крестьянства служили совсем иным целям - компромиссу с существующей политической системой и Феодальным строем. Такова политическая концепция Ленгленда к ₽ предлагает устранить все недостатки социальной и полити	м
туры Англии XIV в. путем правильного выбора РазУ“н““’’’‘"1‘™С/оССии королем добрых и умных советников, или Ермолая-Еразма
618
Глава 30. Духовная жизнь крестьянства
середины XVI в. Такая политическая концепция, отражавшая, видимо, более умеренные цели среднего и зажиточного крестьянства, неоднократно возникала в крестьянских восстаниях XIV—XVI вв. Особенно заметна она в восстании Кэда в Англии (1450 г.). Облегчение налогового гнета, отставка дурных советников короля, прекращение феодальных междоусобиц, пресечение коррупции судебно-административного аппарата, иногда упорядочивание выборов в парламент — все эти требования оказались вполне приемлемыми для городов и даже рыцарства (Сапрыкин, 1972, с. 108—114) и обнаруживают удивительное сходство с идеями канцлера Англии конца XV в.—Джона Фортескью (Каменецкий, 1971). При всем том нельзя забывать, что крестьянский монархизм в любом своем варианте отличался н от монархической идеологии церкви, в основе которой лежала идея божественного происхождения королевской власти, и от монархизма светских феодалов, имевшего своим идейным основанием даже в XIV—XV вв. принцип вассальной верности. Крестьянский монархизм в первую очередь был связан с общинными традициями, с представлением о прямой связи королевской власти с простым народом, без посредников. Поэтому он часто причудливым образом сочетался с враждебностью к политике феодального государства и особенно к его .аппарату.
Монархизм большинства крестьян не исключал, однако, их враждебного отношения к представителям государственного аппарата. Оно проявлялось в различных источниках фольклорного и литературного характера — в политической поэзии этого времени, в поэме Ленгленда, в балладах о Робине Гуде, но также в «зверином эпосе», особенно в баснях, имевших широкое хождение в народе. Так, в Византии в одной из басен «звериного эпоса» — «Житие осла» — простодушный осел (т. е. мужлан) попадает в общество важных должностных лиц — хитрых лисы и волка. Плывя в одной лодке, в ожидании кораблекрушения, лиса и волк сначала каются в своих прегрешениях — убийствах, обманах и т. д., но затем по всем правилам судят ии в чем неповинного осла за то, что он однажды съел листочек салата своего господина, и приговаривают его к смерти. Правда потом он спасается от нее, выбросив за борт своих злобных спутников (История Византии, III, с. 270—271). Сходные басенные сюжеты имели широкое хождение и в других странах Европы (Гутнова, 1984, с. 121-123).
Осознание крестьянскими массами классового характера государственного аппарата в XIV—XVI вв. также было новым явлением, которое означало известный рост классового и политического самосознания крестьянства.
Новым было и зарождение в крестьянских массах на втором этапе развитого феодализма патриотического чувства. Преодоление исконного, ограниченного местными интересами, крестьянского обыденного сознания было отчасти следствием процесса государственной централизации и возникшего в связи с этим у крестьян внимания к общеполитическим вопросам. Однако одним из важных стимулов возникновения и укрепления этих новых чувств и настроений были иноземные вторжения и притеснения. Так, в восстании пастуха Ивайло в Болгарии (1277 г.) антифеодальные стремления крестьян сплетались с борьбой против татаро-монгольской угрозы (Ангелов, 1969, с. 473). Столетняя война способствовала росту патриотизма во всех слоях французского общества (Bossuat, 1968, р. 116, 120), но, по общему мнению современников, настроения такого рода были особенно сильны в крестьянской среде, где они слива
619
IV. Крестьянство в развитом феодальном обществе
лись с ненавистью к отечественным феодалам. В них крестьяне не без некоторых оснований готовы были видеть, если не изменников родины, то во всяком случае плохих ее защитников и патриотов. Так, Жан де Венет противопоставляет патриотические действия французских крестьян в районе Компьеня, под руководством Гильома Алу и Большого Ферре, организовавших там в 1359 г. крестьянскую самооборону, равнодушию к войне дворян, которые «не защищали отечество от врагов, но попирали его ногами» (Мелик-Гайказова, 1970, с. 172—174, 181—183). Акты крестьянской самообороны особенно усилились после возобновления Столетней войны в 1415 г., выливаясь в оккупированных районах (Нормандии, Пикардии, Анжу и др.) в настоящую партизанскую войну, главную военную силу в которой составляли крестьяне и которая часто возглавлялась выходцами из их среды (Воппетёге, 1856, р. 393—394). Общеизвестно, что и действия Жанны д’Арк опирались на сочувствие и активную поддержку широких народных масс, в том числе и крестьянства. Патриотические идеи в крестьянской среде чаще всего также были связаны с монархическими иллюзиями, ибо для крестьянства XIV—XV вв. единство страны и ее национальная независимость естественно воплощались в короле, как это отчетливо видно на примере деятельности той же Жанны д’Арк.
Происходившие под знаменем «Башмака» выступления крестьян Юго-Западной Германии в 30—40-х годах XV в. были направлены одновременно и против местных феодалов, и против бандитско-рыцарских шаек «арманьяков», приглашенных этими феодалами и императором Фридрихом III из Франции для подавления крестьянских и городских мятежей в этих областях Германии (Смирин, 1952, с. 174—226).
Хорошо известно, какую огромную роль сыграли патриотические чувства и зарождающееся национальное самосознание не только в гуситском движении в целом, но и в политике и взглядах таборитов, в значительной мере выражавших настроения и чувства чешского крестьянства в 20 — начале 30-х годов XV в.
Патриотизм был характерен для испанского крестьянства эпохи Реконкисты, в которой оно принимало самое активное участие, для народных масс южнославянских стран и Византии в период турецкого завоевания, для польского крестьянства в борьбе с тевтонским орденом.
На Руси рост патриотических чувств и национального самосознания вообще и в крестьянской среде в частности был сильно ускорен золотоордынским завоеванием. И здесь они принимали нередко антифеодальную окраску, которая находила реальную опору в том, что некоторые князья и высшие представители церкви старались поддерживать мирные отношения с Золотой Ордой, ездили туда для переговоров, получения «ярлыков» на княжение, брали там жен и иногда даже призывали татар* в качестве союзников в своих междоусобиях (Тихомиров, 1968, с. 184; Будовниц, 1960, с. 343—345). Патриотические чувства народа находили отражение не только в постоянных аитиордынских восстаниях, но~ п в памятниках фольклора, прежде всего в былинах. Наиболее ранний их цикл — «Киевский» — в собирательном образе киевского князя «Владимира Красное солнышко» совмещает образы исторических князей Владимира I, Владимира Мономаха, может быть, Святослава. Он изображается как организатор борьбы с завоевателями, а его богатыри, и в первую* очередь Илья Муромец, ведут эту борьбу непосредственно (Будовниц, 1960, с. 345-346; Лихачев, 1962, с. 114-115; Астахова, 1966, с. Юз 114). Если первоначально в самой древней традиции, восходящей, как
620
Глава 30. Духовная жизнь крестьянства
считают некоторые исследователи, к IX—XIII вв., в образах Идолища Поганого, Змея Тугарина, Калины-царя персонифицировались враги Руси вообще (Рыбаков, 1964, с. 51), то в XIV-XV вв., когда этот цикл оформился в том виде, в котором он был позднее записан (Лихачев 1962, с. 108—114; Очерки истории русской культуры, 1970, ч. 2, с. 115)’ они уже твердо ассоциируются с ордынскими ханами. Киев же и его князья выступают в этом былинном цикле как символ единства и силы Русского государства. В былинах подчеркивается активная роль в борьбе с ордынцами простых «меньших людей» и, напротив, «соглашательская» в некоторых случаях линия господ. Это заметно в любопытной былине «О Батыге и Василии Игнатьевиче». В ней описывается, как «Батыга Батыгович» осадил Киев, когда все богатыри князя Владимира были в разъезде. Положение спас «добрый молодец» Василий Игнатьевич — горький пьянпца, «голь кабацкая», который «пропил-промотал все житье-бытье свое», но тем не менее успешно отразил вражеское нашествие, перебив всех врагов (Будовнпц, 1960, с. 346—347).
Патриотическими настроениями пронизаны характерные для XIII— XV вв. «песни о татарском полоне», близкие к балладному жанру, описывающие беды и горести пленников в Орде, а также «исторические песни», в основе которых всегда лежит какое-то конкретное историческое событие. К этому циклу относится резко антиордынская песня «Щелкан Дудентьевпч», в основе которой лежит реальное событие — восстание тверичей в 1327 г. против ордынского наместника Чолхана. В песне он выведен под именем Щелкана страшным извергом, причем князья тверские «Борисовичи» изображены как неспособные противостоять ему. Зато народ расправляется с ненавистным мурзой, разодрав его на части (Очерки истории русской культуры, 1970, 2, с. 118).
9. Религиозные представления и взгляды
Духовная жизнь средневекового крестьянства была окрашена религиозными чувствами и представлениями. Сила и устойчивость религиозного' мировосприятия определялась отношением крестьянства к природе и зависимостью от нее, низким уровнем его образованности и общественного' сознания. Однако немалую роль в укреплении и консервации такого религиозного мировосприятия играла и целенаправленная деятельность церкви (как католической, так и православной). Используя свою монополию на интеллектуальное образование в средневековом обществе, церковь стремилась, и небезуспешно, воздействовать на все стороны духовной жизни крестьянства, подчиняя ее господствующей церковно-феодальной идеологии. Подавляющее большинство крестьянства вплоть до конца XV в., а в некоторых странах и позднее, находилось под сильным влиянием этого господствующего мировоззрения. Однако под покровом его в средневековой деревне все время возникали п развивались религиозные представления, отличные от тех, которые насаждались церковью.
Вплоть до конца XII в., а в некоторых странах Европы и позднее, в крестьянской среде продолжали сохраняться устойчивые языческие традиции, к этому времени уже почти исчезнувшие в высших слоях общества. Особенно сильны они были в тех регионах, где феодализм развивался более медленно. На Руси, например, языческие обряды и верования, суеверия сохранялись в крестьянских массах до конца XIII — начала XIV в., несмотря на жестокую борьбу с ними церкви. В народе продолжали поклоняться языческим богам — Перуну, Хорсу, насыпали
621
IV. Крестьянство в развитом феодальном обществе
погребальные курганы, справляли древние сельскохозяйственные поазп ники, верили в языческих полубогов - русалок, леших, водяных домо вых в колдовство и волхвованне. Крестьяне неохотно ходили к исповеди Дан елпсо н no \,вв- совершали браки по языческому обряду (Тихомп-₽0В’ <осй’ С’ 9Д~9^ Рыбаков’ 1964, с- 56> 59. 61, 64; Носова, 1975; Романов 1966 с. 1/5; Очерки истории русской культуры XIII-XV в. 1970 ч. 2, с. 50—51). В Норвегии, Исландии (Гуревич, 1965, с. 75-88) Венгрии XI—XIII вв. (История Венгрии, 1971, I, с. 113) по крайней мере до конца XII в. можно говорить о религиозном синкретизме, или «двоеверии». Но и в странах более старой христианской традиции - Италии, Франции, Англии, Западной Германии, где двоеверие в эти столетия было уже пройденным этапом, также бытовали магические, колдовские обряды, пляски в церквах и на погостах в церковных облачениях, использование церковной утвари для колдовских ритуалов, шутовские игры, слияние старых языческих богов с христианскими святыми (Вотана с архангелом Михаилом, например) или с покровителями того или иного народа, поселения, леса, поля, ручья и т. д. (Добиаш-Рождествен-ская, 1914, с. 33, 91—92, 120, 133—136; Coulton, 1946, р. 96—99, 112—113). Языческие представления продолжали жить и в фольклоре европейскпх народов, особенно в сказках, в виде гномов, эльфов, троллей, великанов, фей и др. Живучесть языческих пережитков в крестьянской среде объяснялась рядом причин: традиционностью обыденного сознания крестьянских масс, стихийностью и непосредственностью восприятия окружающего мира и природы, которому ближе были антропоморфная или анимистическая языческая религия, чем аскетическое христианство. Это очень образно выразил пермяцкий волхв Пам в диспуте с миссионером Стефаном Пермским (XIV в.), действовавшим среди пермяков. Он говорил: «И вера наша много лучше вашей, потому что у христиан бог один, а у нас много богов, много помощников, много поборников» (Тихомиров, 1968, с. 172). Языческие религиозные традиции были более терпимы к слабостям человеческой природы, не осуждали, а скорее поощряли проявления радости, веселья, скрашивавшие тяжелые будни крестьянина. Кроме того, христианство связывалось в представлении крестьянских масс с феодальным угнетением, потерей личной свободы: ведь в лице монастырей, епископских кафедр, соборных капитулов крестьянство издавна видело едва ли не самых жестоких своих угнетателей, а в призывах к бедности и смирению со стороны богатых прелатов — большую дозу лицемерия. Приверженность крестьянства к пережиткам язычества оказывала известное обратное воздействие на христианскую религию и церковь. Церковь не могла полностью их преодолеть и часто вынуждена была идти на компромисс с языческими верованиями (Coulton, 1946, р. 110).
В результате подобных компромиссов церковь включила все основные языческие сельскохозяйственные праздники в свой ритуал, приурочив их к основным вехам легенд о жизни Христа и святых, к рождеству, пасхе, троице, Иванову дню. Она превратила многих языческих богов или в христианских святых или в демонов и бесов — «прислужников дьявола». Вместе с тем церковь вынуждена была упростить христианское вероучение, чтобы сделать его понятным и доходчивым для неграмотных земле-дельцев и пастухов. Так возникла простонародная трактовка христианства, или «народная религия», с характерной для нее материа™?ц религиозного культа, представлений о рае и аде в духе яз™ диции, с верой в особую силу святых реликвии, икон, свяюи Д .
622
Глава 30. Духовная жизнь крестьянства и самые невероятные чудеса, в возможность отлучать от церкви животных и насекомых и прочими грубыми суевериями (Coulton, 1946, р. 107-110; Duby, Mandrou, 1958, р. 29-31; Manselli, 1975, гл I-V* Le Goff, 1977, p. 46-108, 162-181, 223-235; Vauchez, 1975, p. 51-62 137—146, 155-165; Карсавин, 1918, c. 129—130, 139, 164-167; Гуревич^ 1981). В связи с этим в христианском вероучении этого времени акцент делался не на Евангелин, а на Ветхом завете и Апокалипсисе, культивировавших в массах страх перед жестоким мстительным богом; главным средством спасения от его мести предлагалось не столько соблюдение христианских моральных принципов, сколько внешних полуязыческих обрядов и материальные приношения в пользу той или иной конкретной церкви. Так даже победа христианства не устранила почвы для возникновения и сохранения в крестьянской среде стихийного нонконформизма. Наиболее безобидным его выражением было скептическое и насмешливое отношение к духовенству, ярко выраженное в фольклоре (Шувалова, 1960; Нагорный, 1915). Скептическое отношение к господствующей церкви п ее служителям создавало, в свою очередь, почву для религиозного свободомыслия, и в частности для распространения в Западной и Центральной Европе с XI — начала XII вв. ересей в крестьянской среде. В Византии ересь крестьянско-плебейского типа — павликианство — возникла еще в VIII — первой половине IX в. В X—XI вв. широкое распространение в Болгарии, а затем и в Византии получила также дуалистическая крестьянско-плебейская ересь богомилов (Ангелов, 1969, с. 343-356).
Хотя большинство крестьянства в период развитого феодализма оставалось в лоне ортодоксальной официальной церкви, однако почти все ереси этого периода находили неизменно сторонников среди крестьянства (Гутноза, 1975; 1984). Ереси в Западной и Юго-Западной Европе возникали, как правило, в городах и поэтому особенно многочисленны были в регионах с наиболее густой их сетью — в Северной и Средней Италии, Южной и Северной Франции, Фландрии, Прирейнской Германии. В регионах более медленного развития городов — в Англии, Скандинавских странах, Восточной Германии, на Балканах, в Чехии, Венгрии, Польше, а также на Руси — ереси стали распространяться значительно позднее — в XIV—XV вв. В XI—XII вв. лишь отдельные ереси — павликиане и богомилы в Болгарии и Византии, ересь пастуха Леутара во Франции (Lambert, 1977, р. XIV, 26, 27) — имели собственно крестьянское происхождение. О крестьянском происхождении болгаро-византийских ересей свидетельствуют не только призывы богомилов не работать на своих господ, ио и любопытная черта богомильской космогонии. При описании восстания Сатаны против бога, по представлению богомилов, мятежный ангел прельщал других ангелов обещанием уменьшить платежи и дани, которые с них требует бог (Ангелов, 1969, с. 170). Однако и ереси, возникавшие в городах, как правило, очень быстро вовлекали в свою орбиту и окрестное крестьянское население (Сидорова, 1953, с. 63, 70—72). С точки зрения догматики и организационных форм эти ранние ереси, включая альбигойцев, катаров, вальдепсов, трудно разделить на крестьянские и городские (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 7, с. 363).
На втором этапе развитого феодализма среди ересей выделяются, с одной стороны, крестьянско-плебейские, с другой — бюргерские. Первые в большинстве случаев сочетаются с крестьянскими восстаниями, Давая им более или менее стройное идеологическое обоснование, вторые
623
IV. Крестьянство в развитом феодальном обществе
(Маркс к., Энгельс Ф. с четко выделенными ересями в большинстве европейских“тран"nS" жали существовать и ереси, включавшие в свой состав кпомо « Р Д скпх, и крестьянско-плебейские элементы. Это хаоактеппА Я бюргер-ереси поздних катаров (XIII в.), вальденсов (XHI-XV вв ) РвТф ДЛ" цип, Северной Италии Дофине, Юго-Западной Германии, Бо^тш fc ше, Австрии (Leff, 1967, II, р. 454, 456, 468, 483-484- Вернёп 1964-(Кеёов3 1977°С1сte29”	””” бегип°в в ПРовансе в начале XIV в’.
(Керов, 1977, с. 29-31) бегинов п бегардов в Нидерландах, долине Р чо/ 4о/П?оо?ар“И (Leff’ 19671 Р- 230; WerneT, 1960; Лей, 1962, с. <594 <595, 598), наконец, для движения поздних лоллардов с 1382 до конца XV в. (McFarlane, 1952, р. 13, 145-146, 180-187; Кузнецов, 1969, с. 102—112). На Руси распространенные в XIV — начале XVI в* в Новгороде, Пскове, затем в Москве радикальные городские ереси (стригольники, московско-новгородская ересь) совсем не затронули крестьянство (Казакова, Лурье, 1955, с. 56, 73). Только в середине XVI в. на Руси зарождается ересь крестьянско-плебейского типа — «новое учение» Феодосия Косого, носившее антикрепостнический и примитивно уравнительный характер и во второй половине столетия находившее немало приверженцев в крестьянской среде (Корецкий, 1970, с. 246—248, 251— 252: Клпбанов, 1977, р. 55—82).
Широкое участие крестьянских масс Западной Европы во многих еретических движениях XII—XV вв., очевидно, свидетельствует о том, что крестьяне находили в этих враждебных ортодоксии религиозных движениях нечто созвучное своим настроениям и интересам.
Все ереси рассматриваемого периода в той или иной степени были связапы с раннехристианской традицией, которая в этих учениях резко противопоставлялась господствующей церкви. В X—XII вв. к этой раннехристианской традиции иногда примешивались заметные манихейские элементы, особенно в ереси павликиан, богомилов, начиная с X в., и катаров — с конца XII — начала XIII в. (Сидорова, 1953, с. 59—97). В ересях более позднего времени (XIV—XV вв.) к преобладающей раннехристианской традиции примешивались мистические учения ересей «свободного духа», видевших в религии вопрос внутренней личной веры каждого человека, связанной с божественным откровением и не нуждающейся в посредничестве церкви (у бегинов и бегардов, поздних вальденсов. лоллардов и таборитов).
Несмотря на эти нюансы, все ереси отстаивали очень схожие в основном религиозные воззрения. Они были резко враждебны к господствующей церкви и ее адептам, видели в ней иногда (катары, «апостольские братья») порождение дьявола, или антихриста. Этой «испорченной» церкви они противопоставляли раннехристианский идеал, признавали в качестве главного источника веры и религиозной истины Священное писание, в первую очередь Евангелие, считая, что каждый верующий сам может разобраться в нем без посредничества церкви.
Вообще на первый план почти все еретические учения (осооенно ереси «свободного духа») выдвигали личное суждение человека по религиозным вопросам и поэтому в той или иной мере ставили под сомнение учение о «божественной благодати», служившее основой авторитета господствующей церкви. Большое место в еретической пнтерпретацш 'пли стианства, особенно с конца XII в., занимала проповедь бедности^ пли во всяком случае крайней умеренности в /кпзне
624
Глава 30. Духовная жизнь крестьянства
а иногда и сурового аскетизма. Бедность, в частности «добровольная», рассматривалась не просто как закономерно существующее и даже полезное явление, как считала официальная доктрина, но и как один из главных признаков благочестия, а иногда даже как основное средство личного спасения.
Различия между крестьянско-плебейскими и бюргерскими ересями вытекали из очень разной интерпретации этих основных положений. Собственно крестьянское понимание этих принципов отразилось в крестьянско-плебейских ересях.
Крестьянско-плебейские ереси, в том числе павликиане и богомилы в Болгарии и Византии, идеологически подготовляли крупные крестьянские восстания, часто сливались с ними и обычно сильно радикализировались в ходе этих восстаний, приобретая характер самостоятельного «партийного воззрения» рядом с бюргерской ересью (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 7, с. 368).
Крестьянско-плебейские ереси, как отметил еще Энгельс, всегда выступали не только против феодализма церковного, но и против существующего социального строя в целом (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 7, с. 362; Сказкин, Самаркин, 1975). Мечты о возрождении раннехристианской церкви конкретизировались их идеологами в требованиях сословного и даже имущественного равенства. Именно эти крестьянско-плебейские ереси служили идеологическим обоснованием для борьбы крестьян за личное освобождение, за сокращение оброков и повинностей, за отмену церковной десятины и налогов — то есть за вполне практические цели. Но в то же время они часто давали религиозное обоснование и стремлению крестьянства переустроить существующее общество. Эта позитивная программа находила свое наиболее полное идеологическое выражение в мечтах о близком наступлении «тысячелетнего царства», характерных более всего для крестьянско-плебейских ересей. В случаях, когда они сочетались с восстаниями, ереси этого типа порывали с пассивностью, непротивлением насилию — чертами, характерными для христианской религии вообще и ее других еретических интерпретаций в частности. Городское плебейство и крестьянская беднота представляли наиболее благоприятную социальную почву для таких милленаристских революционных ересей. Но и более широкие слои крестьянства, особенно в моменты высокого накала классовой борьбы, не были чужды таким взглядам, конечно, вкладывая в них свое специфическое крестьянское антифеодальное содержание.
В подавляющем большинстве средневековых ересей, однако, крестьянско-плебейские мотивы не были четко отчленены от бюргерских.
В ересях конца XI — начала XII в. городские и крестьянские стремления и идеалы были схожи из-за близости в то время массы городского населения к крестьянству. В более поздних ересях, хотя в них обычно участвовали значительные массы крестьянства, основные положения Доктрины шли скорее в русле бюргерских, в основном чпсто религиозных требований, главным из которых было требование «дешевой церкви». Эти ереси не шли дальше представления о прирожденном равенстве всех людей перед богом, были чужды призыва к революционному насилию.
Недавние исследования выявили наличие в некоторых сектах этого типа — поздние немецко-австрийские вальдепсы (Вернер, 1964, с. 116— 117, 119, 124), бегины и бегарды в Нидерландах п Реннской области в XIV в. (Лей, 1962, с. 403; Leff, 1967, I, р. 321, 405), поздние лоллар-
625
IV. Крестьянство в развитом феодальном обществе
вв., крестьян-
ды-под покровом внешнего единства - разных группировок- более па дикальных и более умеренных и, возможно, связанных с оазными ™ циальными кругами. Среди лоллардов выделяются в XV в. такие деятели как Уайт, Дж. Флоренс, Менджин, Хук и Дайтон, вокруг которых вили’ мо, группировалась беднота и которые проповедовали общность hmv ществ, призывали к отказу от уплаты церковной десятины священникам предлагая разделить ее среди бедняков (Кузнецов 1969 с 21А 99=; ’ 232; Leff, 1967, II, р. 603).	’	°’
Участвуя в таких «нерасчлененных» ересях XIV-XV вв крестьянство, по-видимому, по-своему интерпретировало некоторые общие положения их учений.
В этом смысле даже смешанные ереси, если в них вовлекались значительные массы крестьянства, могут рассматриваться как выражение, хотя и косвенное, крестьянских чаяний и настроений в периоды между крупными крестьянскими движениями.
В современной немарксистской историографии преобладает точка зрения, согласно которой ереси, хотя их распространению и содействовало социальное недовольство масс, всегда были не социальными движениями, но порождением внутрицерковных разногласий и противоречий, в частности между словами и делами церкви (Duby, Mandrou, 1958, р. 119—124; Leff, 1967, II; Heresies et societes..., 1968; etc.). Религиозная форма ересей, видимый консерватизм лежащих в их основе призывов к возрождению давно отживших раннехристианских идеалов служат основанием для многих современных зарубежных ученых считать средневековые ереси явлением, скорее враждебным прогрессу и отчасти даже мешающим классовой борьбе народных масс, «наиболее острой формой идеологического отчуждения» (Le Goff, 1964, р. 386). Даже мил-ленаристские ереси нередко расцениваются как реакционные, ибо, согласно им, «золотой век» был позади, так что средневековые люди как бы «двигались вперед, глядя назад» (Le Goff, 1964, р. 248).
Бесспорно, средневековые ереси как религиозные теченпя неизбежно облекали взгляды различных социальных слоев феодального общества, в том числе и крестьянства, в мистифицированную форму. Верно п то, что тем самым они в какой-то мере извращали представления крестьянских масс об окружающей их социальной действительности, иногда уводили их от реальной борьбы за улучшение своего положения в мир несбыточных утопий (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 7, с. 361). Однако религиозное восприятие действительности было присуще всем проявлениям средневековой идеологии, в том числе даже философскому свободомыслию той поры. Поэтому само по себе оно не может служить критерием оценки реакционности или прогрессивности тех пли иных идей в средневековом обществе. Критерием оценки их реакционности и прогрессивности может быть, в первую очередь, конкретная пх интерпретация и соотнесение с господствующей, тоже религиозной, идеологией.
Если учесть реальное социально-историческое содержание ересей разных типов и их идейные позиции по сравнению с ортодоксально-церковными, то оценка исторической роли ересей оказывается сложной и многогранной. Мы видели, что при всем своем утопизме крестьянско-плебейские ереси в крупных восстаниях средневековья обычно служили вовсе не «идеологическому отчуждению масс», но напротив ческим обоснованием их активной социально-политической р'	Р
существующего строя и его вполне конкретных зол и их пол
626
Глава 30. Духовная жизнь крестьянства
го социально-политического идеала. Ереси в этих случаях безусловно играли не реакционную, но прогрессивную в тогдашних условиях роль. Но даже «нерасчлененные>> ереси, хотя они и порождали в крестьянской среде пассивное, сектантское отношение к своим социальным невзгодам едва ли всегда можно считать однозначно реакционными. Ведь и они’ как и бюргерские ереси, имели определенное прогрессивное значение в борьбе с «церковным феодализмом», нередко перерастали в крестьянско-плебейские ереси, а позднее создавали почву для более поздних реформационных движений.	р
*
Итак, в развитии духовной жизни крестьянства прослеживается заметная динамика и в общем его мировосприятии, и в росте индивидуального сознания, и особенно в характере социально-этических, социально-политических и религиозных взглядов. На первом этапе основу крестьянских представлений, верований, художественного творчества составляли связанный с общиной традиционализм и коллективизм, выступавшие в форме несистематизированного обыденного сознания. На этом этапе, таким образом, идеологический пласт по существу отсутствовал в крестьянском общественном сознании.
На втором этапе развитого феодализма — с конца ХШ в. в Западной, несколько позднее — в Восточной Европе — наметилось частичное преодоление локальности общественного сознания крестьянства, появление интереса к общеполитическим вопросам, зарождение национального сознания. Начинает развиваться индивидуальное самосознание. Но важнее всего то, что на этом этапе возникает и довольно быстро оформляется классовое самосознание крестьянства, которое приходит в столкновение с феодальной господствующей идеологией. На этой основе в крестьянских массах складывается определенный комплекс взглядов, достаточно отчетливо противостоящих по ряду позиций господствующей иделогии.
В этом комплексе, правда, продолжали господствовать социальнопсихологические мотивы, но вместе с тем уже известное место заняли более или менее четко выраженные, обобщенные и осмысленные (конечно, в понятиях господствующего религиозного мышления) идеи. Эти идеи, вносимые в крестьянскую среду мыслящими представителями крестьянства или близкого к ним по духу плебейского духовенства, были в какой-то мере систематизированы и опирались на некоторые общие идеологические предпосылки, почерпнутые главным образом в наиболее радикальных еретических учениях: на концепцию прирожденного равенства людей, на своеобразное истолкование теорий «естественного» и «божественного» права, идеалов раннего христианства, идеи установления царства божьего на земле. Последняя сочеталась с мечтами о справедливом обществе, мыслившемся в виде мужицкого царства с добрым королем или царем во главе. Эти идеи находили опору в новых социально-психологических мотивах, появившихся на этом этапе в крестьянских массах: в стремлении улучшить свое материальное и социально-правовое положение, возросшем чувстве личного и социального достоинства, их презрении и ненависти к дворянству и духовенству как тунеядцам, изменникам и лицемерам. Эти новые идеи п представления определяли отнюдь не всегда только негативный, как иногда утверждают, характер крестьянских программ и требований в крупных крестьянских восстаниях этого времени.
627
IV. Крестьянство в развитом феооальном обществе
Духовная жизнь крестьянства в период развитого феодализма отличалась крайней противоречивостью. В ней уживались консервативные традиционные представления и понятия, уходившие своими корнями в раннефеодальный и даже доклассовый период и поддерживавшиеся патриархальным бытом деревни и пропагандой ортодоксальной церкви с новыми представлениями и идеями, отражавшими сдвиги, происходившие ъ их жизни и быте в XI XV вв. К числу традиционных представ-лений, как мы видели, можно отнести сознание необходимости подчинения общине и обычаю, веру в доброго короля («царя-батюшку»), религиозно-магическое восприятие мира. Среди новых явлений в духовной жизни крестьянства рассматриваемого периода наиболее важные — рост индивидуального, сословно-классового и национального самосознания, распространение уравнительных идей, стремления к революционному переустройству общества. Эта группа идей отражала бунтарскую, революционную сторону социальной психологии и мировоззрения крестьянских масс, их общий антифеодальный настрой. В общественном сознании крестьянства уживались, говоря словами В. И. Ленина, «ненависть, созревшее стремление к лучшему, желание избавиться от прошлого, и — незрелость мечтательности, политической невоспитанности, революционной мягкотелости» (Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 17, с. 212).
Противоречивость социальной психологии и идейного настроя крестьянских масс имела несколько причин. Отчасти она определялась тем, что новые взгляды, отражавшие изменения в жизни деревни, даже на втором этапе рассмотренного нами периода лишь очень медленно вытесняли старые и никогда не смогли их полностью вытеснить. Кроме того, на этом этапе противоречивость крестьянских представлений была в большой степени результатом уже заметного в тот период имущественного и даже зачаточного социального расслоения в крестьянской среде. Отчасти противоречивость крестьянских взглядов на природу и общество порождалась и тем, что они формировались под воздействием очень разных идейных влияний — общинных и языческих традиций, с одной стороны, ортодоксальной христианской доктрины — с другой, еретических учений разного толка — с третьей. Но самая главная, определяющая причина противоречий крестьянского общественного сознания коренилась в противоречивости положения крестьянства как класса в феодальном обществе, о чем уже говорилось.
Наконец, можно сделать еще один вывод — о зарождении на втором этапе развитого феодализма собственно крестьянской идеологии, отличной от идеологии господствующего класса. Конечно, уровень систематизации крестьянских идей был гораздо ниже, чем в средневековой церковной идеологии, не говоря уже о буржуазной и пролетарской идеологии более позднего времени.
Эта идеология, как все общественное сознание крестьянства, была крайне противоречива. В общем балансе идей средневекового крестьянства неадекватные представления об обществе и своем положении в нем, о целях и задачах борьбы преобладалп над реалистическим пониманием, негативные идеи — пад позитивными. В рассматриваемый период зарождающаяся крестьянская идеология была еще, недостаточно отдифференцирована от своей социально-психологической основы, которая по-преж-нему преобладала. Присущие крестьянскому мировоззренпю элементы сознательности, концентрировавшиеся в первую очередь средн напооле обездоленных радикальных его слоев, никогда не моглп пере
628
Глава 30. Духовная жизнь крестьянства
стихийность в антифеодальных крестьянских движениях. Поэтому, когда мы рассматриваем комплекс илей средневекового крестьянства в сопоставлении с буржуазной и особенно с пролетарской идеологией, заметны в первую очередь его слабые стороны.
Но если подходить к оценке этой зарождавшейся крестьянской идеологии с учетом той исторической обстановки, в которой она возникла обнаруживается, что она отражала значительный прогресс в развитии обшественного сознания крестьянских масс. С ее появлением крестьянство стало гораздо более отчетливо осознавать себя как класс, противостоящий феодалам, церкви, а иногда и феодальному государству, поняло необходимость борьбы за свои интересы, начало выдвигать более обобщенные социально-политические требования. Зарождение собственно крестьянских идей усиливало революционную активность крестьянства как класса, способствуя в какой-то мере подрыву социальных устоев феодального общества.
НЕКОТОРЫЕ ИТОГИ ИЗУЧЕНИЯ ИСТОРИИ КРЕСТЬЯНСТВА В ПЕРИОД РАЗВИТОГО ФЕОДАЛИЗМА
Обобщение результатов проделанного исследования выявляет сложную эволюцию, пережитую европейским крестьянством в течение двух основных этапов развитого феодализма. На первом из этих этапов завершилось феодальное подчинение массы сельского населения. В ходе внутренней колонизации под власть частных сеньоров или феодальных государей была поставлена вся основная территория европейских стран (а в Западной Европе даже все пригодные для освоения земли). Феодальная земельная собственность стала абсолютно господствующим типом. Рамки феодального господства охватили, помимо деревенских поселений, и города. Феодальная эксплуатация развивалась, однако, на этом этапе не только вширь, но и вглубь. Под контролем феодалов оказались теперь все сферы жизнедеятельности крестьянства, все формы функционирования крестьянского двора. Частная сеньория стала шире использовать, помимо частнохозяйственных, судебно-политические формы господства. Интенсифицировалась также феодальная эксплуатация со стороны центральных органов феодальных государств, усиливших свой контроль и за хозяйственной деятельностью, и за внутренней жизнью общин государственных крестьян. В результате всего этого общий объем феодальной ренты и норма эксплуатации крестьянского хозяйства повсеместно выросли.
Важнейшей экономической предпосылкой такого роста был прогресс производительных сил в земледелии, достигнутый как за счет абсолютного расширения возделываемых площадей и демографического роста,
так и за счет определенного подъема производительности земледельческого труда. Увеличение этой производительности стало возможным, несмотря на отсутствие на данном этапе существенных изменений в урожайности зерновых культур, благодаря углублению общественного разделения труда и значительному расширению товарно-денежных отношений. В рыночный обмен все шире вовлекалась продукция сельского хозяйства, сельских ремесел и промыслов, городского ремесла. Возможность приобретать хотя бы часть предметов повседневной необходимости на рынке способствовала производственной специализации отдельных крестьянских хозяйств и совершенствованию трудовых навыков. Благодаря связям с рынком начала ослабевать натуральная замкнутость крестьянского хо-
зяйства.
С развитием рынка была взаимосвязана и эволюция формы земельной ренты. В течение первого этапа развитого феодализма почти повсеместно возобладала продуктовая или смешанная продуктово-денежная рента. Барщина играла в это время, как правило, небольшую роль (лишь в отдельные периоды реакции в некоторых районах — таких, например, как Средняя Англия — она сравнительно ненадолго приобретала ведущее значение). При такой структуре ренты прибавочный труд выполнялся непосредственным производителем «не под прямым надзором и приму ж-депием земельного собственника», но «под своей сооственпопответствен-ностыо» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 25, ч. II, с. Зо4). Гспст венно поэтому, что’ на данном этапе укрепилась самостоятельность кре-
630
Некоторые итоги
стьянского хозяйства и расширились владельческие и личные права основной массы крестьян. Необходимость (и возможность!) приобретения на рынке денежных средств для выполнения крестьянином его феодальных обязанностей предполагала дальнейшее расширение товарно-денежных отношений в деревне.
На втором этапе зрелого феодализма продолжалось развитие некоторых из отмеченных тенденций. Так, продолжала усложняться отраслевая структура сельского хозяйства. Распространялись технические и интенсивные культуры; увеличивался удельный вес животноводческих занятий крестьян; зарождалась порайонная специализация сельского хозяйства; расширялись сельские ремесла и промыслы, смыкавшиеся в некоторых областях с первыми мануфактурами. Сбыт излишков сельскохозяйственных продуктов на рынке стал обычным явлением. Соответственно, почти повсюду еще более выросла доля денежной ренты, превратившейся в ряде регионов в ведущую форму эксплуатации крестьян. Товарное производство в деревне достигло своего наивысшего развития. Естественно, что на этом этапе продолжала действовать тенденция к дальнейшему возрастанию экономического значения крестьянского хозяйства и к одновременному расширению хозяйственных и правовых возможностей крестьян.
Хотя эта тенденция присутствовала повсюду, степень ее реализации на втором этапе развитого феодализма была в разных регионах Европы принципиально различной. Полнее всего она проявилась на Западе Европы, где, несмотря на попытки феодальной реакции, продолжались сокращение господского сеньориального хозяйства и общее уменьшение роли сеньории в феодальной эксплуатации (сеньория отступала здесь на второй план по сравнению с государственной эксплуатацией). В отличие от этого в Центральной и Восточной Европе на втором этапе развитого феодализма наметилось, наоборот, укрепление частной сеньории, увеличение барской запашки и расширение сеньориальных прерогатив по отношению к крестьянам; в ряде стран данного ареала в конце периода появились даже крепостнические тенденции.
И тем не менее некоторые новые явления и процессы в развитии крестьянства носили общеевропейский характер п на втором этапе зрелого феодализма. Помимо отмеченного выше, упомянем в качестве таких общих черт усиление имущественного расслоения крестьян. Не означая массового «раскрестьянивания», оно, однако, отражало возраставший разрыв в земельной обеспечепности зажиточных и бедных крестьян и, что еще важнее,— в самой организации их хозяйства. Малоземельные крестьяне не смогли воспользоваться расширением правовых возможностей для улучшения своего материального положения, они были вынуждены все чаще изыскивать средства к жизни за счет приработка по найму или за счет аренды земли. В то же время в среде верхушки крестьянства в большинстве стран стала появляться прослойка владельцев крупных земельных наделов, продававших часть продукции на рынке и эксплуатировавших наемных батраков или краткосрочных арендаторов. Именно эта среда могла при определенных условиях стать «рассадником капиталистических арендаторов» (Маркс).
На фоне усиливавшегося имущественного расслоения крестьянства уменьшилось значение традиционных правовых градаций в его среде. Сами эти градации отнюдь не исчезли. Порою прежние юридические категории приобретали новый смысл, как бы дублируя имущественные прослойки. В этих случаях социальное значение правовых градаций Даже увеличивалось Но влияние традиционных правовых различий,
631
Некоторые итоги
унаследованных от эпохи генезиса феодализма, уменьшалось повсе-
Столь же повсеместным был на втором этапе развитого феодализма рост классового самосознания крестьянства. Участие крестьян в товарно-денежных отношениях, рост их связей с городом, увеличение мобильности все это разрушало традиционную замкнутость деревенской жизни и помогало крестьянам осмысливать нетерпимость феодального угнетения. В противоборстве с господствовавшей феодальной идеологией формировался комплекс крестьянских воззрений, включавший подчас требования уравнительного передела собственности и революционного переустройства общества в целом (см. гл. 30). Развитие крестьянского самосознания и крестьянской идеологии придавало особую остроту развернувшимся в течение данного этапа массовым крестьянским восстаниям, подробно рассмотренным выше (см. гл. 29).
Констатация известной неоднозначности эволюции, пережитой европейским крестьянством в течение двух этапов развитого феодализма, не может, однако, заслонить общности некоторых важнейших закономерностей, действовавших на протяжении всего этого периода. Говоря о них, обратим внимание на две, на первый взгляд, противоречащие друг другу общие тенденции: с одной стороны, неуклонный рост масштабов феодальной эсплуатации, с другой — возрастание экономического значения хозяйства крестьян и расширение их хозяйственной и правовой самостоятельности. В той или иной мере обе эти тенденции характеризовали всю эпоху развитого феодализма. В то же время ни одна из них не может абсолютизироваться. Как подчеркивалось выше, рост экономической самостоятельности крестьянских хозяйств и расширение феодальных «свобод» крестьянства даже при наиболее благоприятных условиях не уничтожали феодальной зависимости. Совмещаясь с усложнением форм феодальной эксплуатации, они не исключали сохранения тех или иных форм личной несвободы у всей массы непосредственных производителей в деревне, в том числе и у государственных крестьян. В некоторых же регионах к концу рассматриваемого периода появились, как отмечалось выше,
даже отдельные черты крепостнических порядков.
Но и тенденцию к увеличению масштабов феодальной эксплуатации не следует понимать превратно. Она отнюдь не предполагала обнищания основной массы крестьян или же превращения всех их в крепостных. Нельзя забывать, что при феодализме в целом и при развитом феодализме в частности не существовало (в отличие от капитализма) экономической необходимости безграничного роста прибавочного продукта. Для сохранения феодалами их господства получение «максимально возможной выгоды» не составляло обязательного условия (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 47, с. 81). Более того, феодальная эксплуатация могла осуществляться лишь при сохранении у крестьян определенной хозяйственной обеспеченности: иначе они были бы не в состоянии
выполнять феодальные повинности. Это было взаимосвязано с натуральным характером воспроизводства рабочей силы в феодальной деревне, с преобладанием потребительского использования богатства, с натуральным характером феодальной экономики в целом. Но в результате всего этого феодальная эксплуатация крестьянства в период зрелого феодализ-ма не выходила за определенные рамки и сама по себе не предполагала разорения массы непосредственных производителен. В зрелой феодаль-пой структуре не было экономической необходимости п вл * использовании крайних форм крестьянской несвободы тина крепостпн
632
Некоторые итоги
ства пли же наиболее тяжелых форм повинностей, подобных регулярным и обширным барщинам. Не исключая при определенных условиях подобных явлений, зрелый феодализм в целом характеризовался преобладанием смешанной продуктово-денежной ренты, предполагавшей предоставление крестьянам ряда хозяйственных и правовых возможностей. Поэтому нельзя согласиться с теми западными историками, которые усматривают основные устои феодальной системы эксплуатации крестьянства в бар-щинно-домениальной организации и прикреплении крестьян к земле. Соответственно, нет никаких оснований видеть в исчезновении подобных явлений «кризис феодализма», о котором пишут некоторые из западных историков.
Одной из важнейших общих закономерностей развития крестьянства в период развитого феодализма было возрастание социальной активности этого класса. Именно трудом крестьян было осуществлено освоение новых земель, внедрение интенсивных сельскохозяйственных культур, как п все другие изменения в сельском хозяйстве, обеспечившие подъем производительных сил. Крестьянский же опыт обеспечил отбор и накопление наиболее эффективных приемов и методов агрикультуры, позволивших реализовать все возможности естественного плодородия почвы, а иногда (в первую очередь в хозяйствах наиболее зажиточных крестьян и, кроме того, на барской земле) поднять его за счет тех илп иных улучшений.
Невозможно переоценить социальное значение классовой борьбы крестьянства. Крестьянские движения противодействовали росту феодальной ренты, защищали общинные угодья от посягательств сеньоров, способствовали признанию правовых возможностей крестьянства, вынуждали господствующий класс предоставлять ему те или иные феодальные свободы, препятствовали попыткам феодальной реакции. Во всех подобных случаях крестьянская борьба объективно помогала развитию крестьянского хозяйства и упрочению социального положения крестьянства как класса. И то, и другое составляло неотъемлемые условия общественного прогресса. Классовая борьба выступала здесь как один из его важнейших рычагов.
Такую же роль играла эта борьба и там, где она вынуждала господствующий класс осуществлять структурные изменения в хозяйственной или политической сферах. Так, в некоторых странах угроза крестьянского бегства (или бунта) заставляла — при определенных социально-экономических и политических обстоятельствах — отказываться от наиболее одиозных форм эксплуатации (в частности, от барщины и крепостничества) и соответственно изменять организацию господского хозяйства (или сокращать его масштабы). На втором этапе зрелого феодализма, когда крестьянское сопротивление особенно возросло и развернулись массовые восстания, классовая борьба крестьян могла при известных условиях способствовать консолидации господствующего класса вокруг центральной власти (см. гл. 29). Таким образом, есть все основания отвергнуть построения буржуазных историков, отрицающих огромное прогрессивное значение классовой борьбы крестьянства.
И в классовой борьбе, и в повседневной хозяйственной деятельности крестьянства немаловажную роль играла деревенская община. Именно в рассматриваемый период она достигла апогея своего влияния, обретя в некоторых регионах даже функции автономной судебно-административной и фискальной единицы. Но и там, где такая автономия не была Достигнута, община долгое время помогала своим членам поддерживать
21 История крестьянства к Европе г 2	633
Некоторые итоги
взаимовыгодный порядок пользования полями и угодьями, защищать последние от феодальных посягательств, противодействовать судебному и фискальному произволу господствующего класса, а в периоды классотых столкновении или смут - и организовывать взаимопомощь и самозащиту (см. гл. Zoy.
Все сказанное свидетельствует об общности в масштабах всей Европы ряда важнейших процессов развития крестьянства в период зрелого феодализма. По сравнению с, предшествующим этапом - эпохой генезиса феодализма — общность путей эволюции крестьянства в рассматриваемый период явно возрастает. В то же время конкретная эволюция класса крестьян в разных странах отнюдь не становится тождественной. Опираясь на приведенный выше материал, можно наметить несколько основных типов этой эволюции. Критерии для их выделения следует, очевидно, избрать с учетом тех же трех важнейших факторов, которым придавалось основополагающее значение и при типологическом анализе генезиса крестьянства: условия развития крестьянства, своеобразие его эволюции, результаты этой эволюции. Использование комплекса этих критериев позволяет выделить в Европе несколько важнейших «стадиальных регионов» (см.: Барг, Черняк, 1975, с. 57, сл.), различающихся по типу развития крестьянства в рассматриваемый период: северо-западный (ярче всего его представляют Северная Франция, Средняя Англия и Западная Германия), средиземноморский (включает в первую очередь Северную и Среднюю Италию, большую часть Испании, а также Южную Францию), центральноевропейский (в него входят в первую очередь Польша, Чехия, заэльбские области Германии, а также Венгрия), византийский, балканский, скандинавский и русский. Специфика каждого из
этих регионов очерчена в заключениях к соответствующим региональным
главам.
Нетрудно заметить, что выделенные типы и регионы эволюции европейского крестьянства в рассматриваемый период почти полностью соответствуют типам и регионам развитого феодализма в целом (см.: Гут-нова, Удальцова, 1975, с. 107—123; Удальцова, 1975, с. 124—157). Данное совпадение — естественное следствие того факта, что наиболее существенным и определяющим критерием типологии феодальных обществ в период зрелого феодализма остается аграрная структура (Гутнова, Удальцова, 1975, с. 122). Это не исключает, однако, возможности и необ-
ходимости частного типологического анализа, касающегося отдельных
аспектов в истории крестьянства. Так, более глубокому изучению вариантов взаимосвязи города и деревни способствует предпринятое в гл. 3 выделение основных ее типов. Аналогичным образом в гл. 25 выделены европейские ареалы, различавшиеся по формам преобладавшего в них общинного устройства. В гл. 26 намечены наиболее различавшиеся между собой типы эволюции европейской сеньории, в гл. 27 — варианты эволюции крестьянского ремесла, в гл. 29 выделены ареалы, различавшиеся по преобладавшим в них формам классовой борьбы крестьянства, а в гл. 28 — по особенностям в политике государства по отношению к крестьянам. Подобный типологический анализ помогает уяснить общее и особенное в различных сферах жизнедеятельности крестьянства и в его взаимоотношениях с другими классами, увидеть за пестротой конкретн
исторического материала общеевропейские закономерностп.
Подводя итоги изучению истории европейского крестьянств Р зрелого феодализма, следует также упомянуть и о ®ек°™р“^ с Р ше. вопросах, не нашедших пока что в нашей науке оощепрпнятого реше
634
Некоторые итоги
ния. Один из таких вопросов касается внутреннего членения класса крестьянства. Воспроизводимая в большинстве глав тома концепция, согласно которой вся основная масса сельских непосредственных производителей эпохи зрелого феодализма может рассматриваться в качестве зависимого крестьянства, каков бы ни был объем их феодальных свобод и кто бы ни выступал в качестве их господина — частный сеньор, церковная корпорация или государство,— опирается на ряд конкретно-исторических и теоретических аргументов. Один из них — в том, что в условиях зрелой феодальной структуры любая форма земельной собственности есть «лишь составная часть собственности определенных лиц на личность непосредственных производителей» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 25, ч. II, с. 184). Соответственно, даже самая «свободная» форма феодальной зависимости исключает свободу крестьянина (если только ее понимать в позитивном, а не в специфически феодальном, негативном смысле). Эта точка зрения подтверждается тем, что, как показано в ряде глав, даже крестьяне, получившие формальное «освобождение», сохраняли по отношению к тем или иным земельным собственникам более или менее широкий круг обязанностей и ограничений своей жизнедеятельности. Подобные ограничения и обязанности до некоторой степени сковывали и крестьян, не знавших над собой власти частного сеньора или церкви и подвластных лишь государю данной территории. Как отмечалось выше, подобная подвластность объективно адекватна зависимости крестьян от такого государя. Поэтому «государственная зависимость» и «частно-сеньориальная зависимость», несмотря на различия между ними, могут рассматриваться как разные варианты одной и той же феодальной несвободы, и ни одна из входящих в состав крестьянства прослоек не может на данной стадии трактоваться как лично свободная. Некоторые из не разделяющих эту концепцию медиевистов противопоставляют феодально-зависимое и государственное крестьянство, также как тех феодально-зависимых, которые обладают и, наоборот, не обладают «личной свободой»; эта трактовка предполагает признание принципиального, сущностного характера различий между данными категориями крестьян.
Другой вопрос, порождающий разногласия между специалистами, касается причин, объясняющих расхождения в конце 2-го этапа развитого феодализма — направлений в аграрной эволюции, с одной стороны, стран Южной и Западной Европы, с другой стороны, стран Центральной и Восточной Европы. Объясняя нарастание в этих последних крепостнических тенденций, авторы тома отдают предпочтение комплексной концепции, учитывающей при их объяснении влияние экономических, внутри- и внешнеполитических, природных и других факторов (см. гл. 20, 23, 26), в отличие от точки зрения, признающей решающую роль расширения экспортной сельскохозяйственной торговли.
Не касаясь здесь ряда других, менее широких по масштабу, спорных проблем, названных в отдельных главах, отметим лишь, что решение всех подобных вопросов требует в первую очередь продолжения конкретных исследований. Одним из стимулов к их развертыванию и должно, по замыслу авторов, явиться настоящее издание.
21
ИСТОЧНИКИ И СОКРАЩЕНИЯ
Лгриколэ — Георгий Агрикола. О горном деле и металлургии: В 12-ти кн. М.
Агрикультура в памятниках западного средневековья / Пер. и коммент под ред. О. А. Добиаш-Рождественской, М. И. Бурского. М.; Л., 1956.
АИСЗР, 1971— Аграрная история Северо-Запада России: Вторая половина XV — начало XVI в. Л., 1971.
АИСЗР, 1974 — Аграрная история Северо-Запада России XVI в.: Новгородские пятины. Л., 1974.
АИСЗР, 1978 — Аграрная история Северо-Запада России XVI в.: Север. Псков. Общие итоги развития Северо-Запада. Л., 1978.
Английская деревня, 1935...—Английская деревня XIII—XIV вв. и восстание Уота Тайлера. М.; Л., 1935.
АСЭИ, I — Акты социально-экономической истории Северо-Восточной Руси конца XIV — начала XVI в. М., 1952. Т. I.
АСЭИ, II — Акты социально-экономической истории Северо-Восточной Руси конца XIV —начала XVI в. М., 1958. Т. II.
АСЭИ, III — Акты социально-экономической истории Северо-Восточной Руси конца XIV —начала XVI в. М., 1964. Т. III.
АФЗХ, I — Акты феодального землевладения и хозяйства XIV—XVI вв. М.г 1951. Ч. I.
АФЗХ, II — Акты феодального землевладения и хозяйства. М., 1956. Ч. II.
АФЗХ, III — Акты феодального землевладения и хозяйства. М., 1961. Ч. III.
Баллады о Робин Гуде, 1963...— Баллады о Робине Гуде / Пер. с англ. И. Ивановского. Л., 1963.
Былины, 1954.— Былины. М., 1954.
ВВ — Византийский временник.
Вернер Садовник, 1971.— Вернер Садовник. Крестьянин Гельмбрехт. М.. 1971.
ВИ — Вопросы истории
ВО — Византийские очерки
ГВНП — Грамоты Великого Новгорода и Пскова. М.; Л., 1949.
ГЗМ — Гласник Земальског Myaeja.
ДДГ — Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV XVI вв. М.; Л., 1950.
ДКУ — Древнерусские княжеские уставы, XI—XV вв. М., 1976.
ЗРВИ — Зборник радова Византолошког института
ЗФФБ — Зборник филозофског факултета.
ИГ — Исторщски гласник.
ИМ — История Молдавской ССР с древнейших времен до наших дней. Кишинев, 1982.
ИНХ — История народного хозяйства Молдавской ССР с древнейших времен до 1812 г. Кишинев, 1976.
ИП — Исторически преглед.
ПЧ — Исторически часопис.
Крестьянские движения в Западной Европе в XIV—XVI вв ,	рест
ские движения в Западной Европе в XIV XVI вв. М.»
Крестьянские движения в Германии, 1961 - Крестьянские движения в 1ер-мании/Изд. В. А. Ермолаев. Саратов, 1961.
Keen.— Actes de Xenophon.— Византийский временник. СПо., 190о, .	, Р • -
№ 1.
636
Источники и сокращения
Лаврентий из Бржезовой...— Лаврентий из Бржезовой. Гуситская хпоника / Пер. В. С. Соколова. М., 1962.	F
Ленгленд, 1941.— Ленгленд У. Видение Уильяма о Петре Пахаре/Пеп и ппе-дисл. Д. М. Петрушевского. М., 1941.	F
ПАА — Народы Азии и Африки
НДВШ — Научные доклады высшей школы.
Немецкие народные баллады.— Немецкие народные баллады / Пер Л Гинзбурга. М., 1958.
Немецкий город...—Немецкий город XIV—XV вв./Сост. В. В. Стоклицкая-Те-решкович. М., 1936.
ОИРД, 1956 —Очерки по истории русской деревни Х—ХШ вв. М.. 1956 (Тп
ГИМ, вып. 32).	k р'
ОИРД, 1959 — Очерки по истории русской деревни Х—ХШ вв. М 1959 (Тп ГИМ, вып. 33).	‘
ОИРД, 1967 —Очерки по истории русской деревни Х—ХШ вв. М, 1967 (То ГИМ, вып. 43).
ОРК, 1969 —Очерки русской культуры XIII—XV вв. М., 1969. Ч. I. Материальная культура.
ОРК, 1977 — Очерки русской культуры XVI в. М., 1977. Ч. I. Материальная культура.
ОРК, 1979 —Очерки русской культуры XVII в. М., 1979. Ч. I. Материальная культура.
Очерки XVII в.—Очерки истории СССР: Период феодализма. XVII в. М., 1955.
Памятники истории Англии...— Памятники истории Англии XI—XIII вв./Пер. и введ. Д. М. Петрушевского. М., 1935.
ПРП — Памятники русского права. М., 1953. Вып. II. Памятники права феодально-раздробленной Руси XII—XV вв.
ПКМГ, I — Писцовые книги Московского государства XVI в. СПб., 1872. Ч. 1, отд. I.
ПКМГ, II — Писцовые кнпги Московского государства XVI в. СПб., 1877. Ч. I, отд. II.
Полный свод статутов Казимира Великого.— В кн.: Хрестоматия памятников феодального государства и права стран Европы. М., 1961.
Польская Правда — Польская Правда XIII в.— В кн.: Хрестоматия памятников феодального государства и права стран Европы. М., 1961.
СВ — Средние века.
Соборное уложение 1649 г.— Тихомиров М. Н., Епифанов П. П. Соборное Уложение 1649 г.: Пособие для высшей школы. М., 1961.
Средневековый быт — Средневековый быт. Л., 1925.
Судебники — Судебники XV—XVI вв. / Под общей редакцией Б. Д. Грекова М.; Л., 1952.
СЭ — Советская этнография.
УЗ — Ученые записки.
Французская деревня XII—XIV вв.— Французская деревня XII—ХП вв. и Жакерия: Сб. документов / Под ред. Н. П. Грацианского. М., 1935.
Хрестоматия по истории средних веков / Под ред. Н. П. Грацианского и С. Д. Сказкина. М., 1950. Ч. II.
Хрестоматия по истории средних веков / Под ред. С. Д. Сказкина. М.. 1963. Т. II.
Agr HR — Agricultural History Review.
Alamo, 1950 — Alamo I. Coleccion diplomatica de San Salvador de Ona. Madrid, 1950.
Alberti...— Leon Battista Alberti. I primi libri della famiglia / A cura di R. Romano, A. Tenenti. Torino, 1969—1972.
AM — Archeologia Moldovei. Buc., 1956, N 4.
Anali — Anali Historijskog institute JAZU u Dubrovniku.
Anghiari — Gli statuti del comune di Anghiari nel secolo XIII / A cura di M Modigliani.— Archivio storico italiano, 1880, set. IV, vol. V.
637
Источники и сокращения
Archiv cesky...—Archiv cesky/Vgd. F. Palacky. Pr., 1846. T. 4-5.
В~1900ВТ.в1-П₽А' Coutumes de Beauvaisis/Publ. par A. Salmon. P„ 1899-Bad КотТнЙб!1 libr° de‘ C°nti di Giacomo Badoer/Ed. U. Dorini, Th. Bertele. Barrau-Dihigo, 1900- Barrau-Dihigo L. Chartes de 1’eglise de Valpuesta IX-
XI s.—In: Revue hispanique. P„ 1900.	’«puesiaiA.
BCH — Bulletin de Correspondence Hellenique
Beld.^ *948 ””Sdnchez Belda L Cartulario de San Torbio de Liebana. Madrid,
Bizzarri...— Bizzarri D. Imbreviature notarili. Liber imbreviaturarum communis Senarum, 1221—1223. Torino, 1934, vol. 1.
Bologna — Statuti del popolo di Bologna del secolo XIII/A cura di A Gaudenzi. Bologna, 1888.
Bracton — Bracton. De Legibus et Consuetudines Angliae / Ed. Travers-Twiss. L.,
Cantac.— Joannis Cantacuzeni historiarum, libri IV. Bonnae, 1828—1832. Vol. I—III.
Cap. de villis.— Capitulate de villis.— In: Capitularia Regum Francorum / Ed. A. Boretius. Hannoverae, 1883.
Cart, de Metz...—Cartulaire de I’eveche de Metz/Publ. par P. Marichal Metz 1903-1905. T. IV-V.
CDH — Codex diplomaticus Hungariae ecclesiastics ac civilis / Ed. G Fejer Bu-dae, 1829.
CEHE — The Cambridge History of Europe. Cambridge, 1960. Vol. I.
Chartes de coutumes en Picardie...— Chartes de coutumes en Picardie (XI— XIII ss.)/Publ. par R. Fossier.— In: Collection de documents inedits sur Fhistoire de France. P., 1974.
CHE — Cuadernos de Historia de Espana.
Chil.— Actes de Chilandar — Ed. B. Korablev, L. Petit. Partie I. Actes grecs.—BB, XVII, СПб., 1911, прил. № 1.
Choc — Choc de Bretagne. 1502,/Kozli H. Marczali.— MTT, 23.k. Bp., 1877, 97— 113. 1.
CJH — Corpus juris Hungarici. Magyar Torvenytar. 1000—1526. evi. torvenycik-kek. Bp., 1899.
Codex... ecclesiae Cracoviensis...— Codex diplomaticus cathedralis ad S. Vences-laum ecclesiae Cracoviensis I Ed. F. Piecosinski. Krakow, 1874.
Codex... Cracoviensis — Codex diplomaticus civitatis Cracoviensis / Ed. F. Piecosinski. Krakow, 1879.
Codex... Moraviae...— Codex diplomaticus et epistolaris Moraviae. Brno, 1860.
Codex... Majoris Poloniae...— Codex diplomaticus Majoris Poloniae / Ed. I. Zacr-zewski, F. Piekosinski. Poznan, 1879.
Codex juris Bohemici... Codex juris Bohemici/Vgd. H. lirecek. Pr., 1873.
Cout. Champagne — L’ancien coutumier de Champagne / Publ. par P. Portejoie. Poitiers, 1956.
Cout. Picardie — Ancien coutumier inedit de Picardie / Publ. par A. J. Marnier.
P„ 1840.
CRR — Curia Regis Rolls / Ed. Flower. L., 1922. Vol. 1—10.
DAC — Documenti dell’antica costituzione del comune di Firenze/ Publ. per cura di P. Santini. Firenze, 1895 (Documenti di storia itahana. Vol. X).
DB —Domesday Book sive Liber Censualis Willelmi Primi regis Angliae/Ed. by A. Farley, H. Ellis (Record Comission). L„ 1783—1816. Vol. I IV.
DD - Diplomatarium Danicum/Ed. F. Blatt m. fl. Kobenhavn, 1938-1958. DGL^—Danmarks gamle landskabslove med kirkelovene / Ed. I. Brondum.-Niel-DI -I'Cronache^eTstatuti^della^cittb'di Viterbo. Firenze, 1872. (Documenti di s.oria Dialogu^de Scaccario...- Dialogus de Scaccario / Ed. Ch. Johnson. L„ 1950.
638
Источники и сокращения
DL — Dalalagen: Vastmannalagen I: Samling av Sveriges gamla lagar. Stock-noim; Luna, 1827.
D1Ufc^	l0aDniS ЫЬеГ beneficiorum diocesis
DN — Diplomatarium Norvegicum / Ed. C. A. Lange m. fl. Kristiana, 1849-1915
Dolger, Schatz...— Dolger F. Aus den Schatzkammem des Heiliges Berges Mun-cnen, 1948.	b
DRBH Documenta Romanae Historica. В. Tara Romaneasca. Buc., 1966. Vol I DS — Diplomatarium Suecanum / Ed. J. G. Liljegren. Stockholm, 1829—1959.
DT — Demeny L. Textele celor doua intelegeri, incheiate in 1437 intre rasculati §i nobili, dupa documentele origin.— Studii. Revista de istorie Buc 1960 N 1, p. 91—112.
EcHR — Economic history review.
EHR — English historical Review.
EJ —The Economic Journal: The quarterly journal of the Royal economic society.
EYCh — Early Yorkshire Charters / Ed. by W. Farter, Ch. T. Clay. Edinburgh 1914-1952. Vol. I-IX.	S ’
FFN— Formularium florentinum artis notariae (1226—1242). Milano, 1943.
Franz, 1963 — Franz G. Quellen zur Geschichte des Bauernkrieges. Miinchen, 1963.
FtL — Frostatings Lov
Germanenrechte, 1936 — Germanenrechte: Altspanische-Gotische Rechte. Weimar, 1936.
GL — Gotalagen
Glanvill...— Glanvill R. Consuetudines Angliae. Leipzig, 1871.
Gregor.— Nicephor Qregorae Byzantini historia. Bonnae, 1829—1830. Vol. I—II.
Grimm, 1957 — Grimm J. Weisthiimer. B., 1957. Bd. I—VII.
Hinojosa, 1919 — Hinojosa E. Documentos para la historia de las instituciones de Leon у Castilla. Madrid, 1919.
HS — Hansische Studien
Iber.— Dolger F. Sechs byzantinische Praktika des 14. Jahrhunderts fur das At-hoskloster: Iberon.— Abhandlungen der Bauerischen Akademie der Wissen-schaften. Philosophische-historische Klasse, Neue Folge. Munchen, 1949, H. 28.
ICC — Inquisitio Comitatus Cantabrigiensis subjicitur Inquisitio Eliensis/Ed. H. E. S. A. Hamilton. L., 1876.
IR — Istoria Rominiei. Buc., 1864.
JAZU — Jugoslavenska Akademija znatnosti i umjetnosti.
JIC — Jugoslavenski istorijski casopis.
Jus — Jus Graeco-romanum / Ed. par K. Zachariae von Lingehthal. Lipsiae. 1857. Vol. III.
JyL — Jyske Lov
Karayannopulos, 1966 — Fragmente aus dem Vademecum eines byzantinischen Finanzbeamten.— In: Polychronion. Festschrift Fr. Dolger zum 75 Geburstag. Heidelberg, 1966.
Keutgen — Urkunden zur stadtischen Verfassungsgeschichte/Hrsg. von Keutgen. 1901.
Knauz — Knauz N. A jobbagyok szabad koltozesi joga — Magyar Sion Esztergom, 1863, l.k.	.	.
Kong Valdemars jordebog...—Kong Valdemars jordebog/Ed. S. Aajaer. Konen-havn, 1926—1943.	r	,
Kornel ze Vsehrd — Kornel ze Vsehrd. О pravich zeme ceske Kmhy devatery/
Vgd. H. Игесёк. Pr., 1874.
KrL — Kong Kristoffer’s Landslag	,
Kronika Janko z Czarnkowa...— Kronika Janko z Czarnkowa/V yc. zan ski.— Monumenta poloniae historica. Lwow, 1872. T. 2.
639
Источники и сокращения
Ktoz jsu bozi bojovnici — Kto2 jsu bozi bojovnici/Vyd. I. Macek. Pr. 1951.
DaS L SnchuUzhe’. B.f°i940DaS Landbuch der Mark Brandenburg von 1375/Hrsg. von Da%LonnLeSchuUU19B®793D6aS Landregister der Herrschaft Sorau von 1381/Hrsg. Urragueta, ^2-Lamigueta L. G. Coleccion de documentos de la catedral de Lavra — Actes de Lavra / Ed. P. Lemerle e. a. P., 1970—1982.
Legendary Ballads...—Legendary Ballads of England and Scotland. L., 1880.
LE — Leges ecclesiasticae return Hungariae et provinciarum adiacentum / Ed I. Battyany. Albae Carolinae, 1785. Vol. I; Claudipoli, 1827. Vol. II—III.
Libri erectionum... Pragensis...— Libri erectionum archidiocesis Pragensis sas XIV et XV / Ed. Cl. Borovy. Pr., 1875.
Libri del mercato...— Libro del mercato di Montaperti: Documenti di storia ita-liana. Firenze, 1889. Vol. IX.
Llorente, 1968 — Llorente P. Coleccion diplomatica del monasterio de San Vicente de Oviedo. Oviedo, 1968.
Majestas Karolina — В кн.: Хрестоматия памятников феодального государства и права / Под ред. В. И. Корецкого. М., 1961.
Marmoutier — Le livre des serfs de Marmoutier / Ed. par A. Salmon. Tours, 1864. MEL — Magnus Eriksson’s Landslag
Melis — Melis F. Documenti per la storia economica dei secoli XIII—XVI. Firenze, 1972.
MM — Acta et Diplomata graeca medii aevi/Ed. F. Miklosich, J. Muller. Vindo-bonnae, 1870—1890.
Monumenta Traguriensia...— Monumenta Traguriensia / Ed. M. Barada. Zagreb, 1950. Vol. 11.
MS, III — Monumenta Ecclesiae Strigonensis. Strigonii, 1924. T. III.
MTT — Magyar Tortenelmi Tar.
MU — Monumenta Ungarica/Ed. I. Chr. Engel. Viennae, 1809.
Munoz у Romero, 1847 — Munoz у Romero T. Coleccion de fueros municipales у cartas pueblas. Madrid, 1847.
Nase narodni minulost...— Nase narodni minulost v documentech: Chrestomatie k dejinam ceskoslovenska. Pr., 1954. T. 1.
NGL — Norges gamle love indtill 1387/Ed. R. Keyser og P. A. Munch. Kristiana, 1846-1895. I—V.
NK — Nya eller Karlskronikan (1389—1452) /Utg. af. G. E. Klemming. Stockholm, 1866.
OCs I—II — Okleveltar a grof Csaky csalad tortenetehez / Osszegyiit bartfai Sza-16 L. Bp., 1919. l.k., l.r. (1229—1449); 2.k. (1500—1818).
OgL — Ostergotalagen
OK — Okleveltar Kolozsvar tortenetehez / Szerk E. Jakab. Buda, 1870. l.k. (1166
1746).	.	.
Paolo da Certaldo...— Paolo da Certaldo. Libro di buoni costumi/A cura di A. Schiaffini. Firenze, 1945.
PaP — Past and Present
Petit 1900 — Le monastere de Notre Dame de Pitie en Macedoine / Ed. par L. Petit — Известия Русского Археологического Института в Константинополе, 1900, VI.	Рр
Petit, 1908 —Typicon du monastere de la Kosmosotira pres d’Aenos/Ed.^parL_ retit—Известия Русского археологического Института в Константинополе,
Piccol9omi^n-P.o П Piccolomini. I commentari/Trad, di G. Bernetti. Siena, 1972—1976. Vol. 1—5.	1ЯЯЯ
Pine Rolls -The Great Roll of the Pipe/Ed. by J. Hunter. L., 1844—1888.
Pi~a — Statuti inediti della citta di Pisa dal sec_XII al XIV/RaccolU ed .llustra-ti da F. Bondini. Firenze, 1854—1857. Vol. I IL
1’IA — Placitorum abbreviatio. Record Comission. L.,
640
Источники и сокращения
The Politicals Songs of England...—The Politicals Songs of England from the Reign of John to that of Edward IL L., 1839.
QuB — Quellen zur Geschichte der Stadt Brasso. Kronstadt, 1886.
Recogmtiones — Recognitiones feodorum in Aquitania / Publ. par Ch. Bemont. P.,
Recueil- Recueil des chartes de I’abbaye de Cluny/Ed. par A. Bernard, A. Bruel. r., looo. 1. IV.
Recueil...— Recueil des anciens coutumes de la Belgique. Bruxelles, 1869. T. I.
Regesta... Bohemiae et Moraviae — Regesta diplomatica nec non epistolaria Bohe-miae et Moraviae. Pr., 1855.
RMA — Rerum Hungaricarum Monumenta Arpadiana / Ed. St. L. Endlicher San-galii, 1849.
RP — Rotuli parliamentorum. L., 1832. Vol. III.
Ryckel...— Le livre de 1’abbe Guillaume de Ryckel (1249—1272) /Publ. par H Pi-renne.
Sanchez-Albornoz — Sanchez-Albornoz Cl. Contos de arrendamiento en el Reino ‘Asturleones.— Cuadernos de historia de Espana, Buenos-Aires, 1948, vol. X.
SAP — Statuti Ascoli Piceno dell’anno 1377. Roma, 1910 (Fonti per la storia d'Italia vol. 47).
SB — Statutum bladi rei publicae Florentiae (1348). Firenze, 1934.
SdmL — Sodermannalagen
Select Pleas...— Select Pleas in manorial and other seignorial courts / Ed. F. Maitland. L., 1889.
Serrano — Serrano L. Becerro Gotico de Cardena. Silos etc., 1910.
SF—Statuta populi et communis Florentiae 1415. Freiburg; Berlin, 177. Bd. I—II.
SGL — Samling av Sveriges gamla lagar/Ed. H. S. Collin och С. I. Schlyter. Stockholm; Lund, 1827—1877.
Siena, 1262 — Il costituto del comune di Siena dell’anno 1262/A cura di L. Zde-kauer. Milano, 1897.
Siena, 1262—1270 — Zdekauer L. Il frammento degli ultimi due libri del piu antico Costituto senese (1262—1270).— Bulletin© senese di storia patria. Siena, 1894.
SRD — Scriptores return Danicarum medii aevi / Ed. I. Langbaek. Kobenhavn, 1772—1834. I—VIII.
SRS — Scriptores rerum Svericarum medii aevi / Ed. E. M. Fant m. fl. Uppsala, 1818-1876.
Stafi letopisove ce§tf...— Stafi letopisove cesti od r. 1378 do r. 1527/Vyd. F. Pa-lacky. Pr., 1829.
Starodawne prawa polskiego pomniki...— Starodawne prawa polskiego pomniki/ Wyd. A. Z. Hencel. W-wa, 1856. T. 2.
Stat.— Statutes of the Realm. L., 1810. Vol. 2.
Syl.— Sylloge Decretorum Comitialium inclity regni Hungariae / Ed. J. N. Ko\a-chich. Pestini, 1818. T. 1—2.
SVC — Suppiementum ad vestigia comitiorum apud hungaros/Ed. M. G. Kova-chich. Budae, 1792. T. I; 1800. T. II.
Textes...—Textes et documents d’histoire du Moyen Age. X—XIV siecles. P., 1970—1977. T. I—II.
Thur.- loannis de Thurocz Chronica Hungarorum, pars ~ I.n:orSc{71Pt^n^’ rum Hungaricarum veteres ac genuini / Ed. J. G. Schwandtner. Vm , 1746, t. I, p. 123—921.	,	„ „ ,	„
TO, I—II —A Romai Szent Birodalmi drof Szeki Teleki-csalad okleveltara О>ь-zeall. S. Barobas. Bp., 1895. l.k. (1206-1437); 2.k. (1438-1526).
Tub.—Ludovici Tuberonis... Commentariorum de rebus suo	l)_‘
nia et finitimis regionibus gestis libri XL-In: Scr^^n^m17H^ngtdrRil rum veteres ac genuini / Ed. J. G. Schwandtner. Vmdibona ,	»
p in____381
UB Altenberg — Urkundenbuch der Abtei Altenberg. Dusseldorf, 1955. Bd. II.
UFP — Urbare feudalnych panstiev na Slovensku. Bratislava, 1955. D. I.
641
Источники и сокращения.
UG, I—IV — Urkundenbuch zur Geschichte der Deutchen in Sledenburgen Her-mannstadt, 1892—1937. Bd. I-IV.	eunurgen. ner
UL — Upplandslagen
US — Die Urkunden Kaiser Sigmunds. Innsbruck, 1896—1897.
VC — Vestigia comitiorum apud hungaros I Ed. M. G. Kovachich. Budae, 1790.
VCH — The Victoria History of the Counties of England. L., 1906—1912.
Verb.— Verbdczi Istvan Kiadatlan levelei es egy orszaggyiilesi beszede (1513— 1526) I Kozli V. Fzaknoi — MTT, 22.k., 1877, 123—149.1.
Verb Tr.— Tripartitum opus juris consuetudinarii inclity regni Hungariae per ma-gistrum Stephanum de Werbewcz... accuratissime editum. Werboczy Istvan Harmaskonyve. Bp., 1897 (Corpus juris Hungarici).
VgL — Vestgotalagen
Villani— Villani G. Cronica. Milano, 1848.
Visitationes... capituli Gnesnensis...—Visitationes bonorum archiepiscoparus nec non capitula Gnesniensis s. XVII Ed. B. Ulanowski. Krakow, 1920.
VmL — Vestmannalagen
Vogt, 1882 — Die Corresponded des schwabischen Budeshauptmannes Ulrich ° Arzt / Hrsg. von W. Vogt. S. 1., 1882.
Volumnia legum — Volumnia legum. Petersburg, 1859. T. I.
Wies panszczyzniana...— Wies panszczyzniana w literatutze polskiey (w. XV— XIX). W-wa, 1972.
ZfG — Zeitschrift fiir Geschichtswissenschaft
ZSSR — Zeitschrift der Savigny — Stiftung fiir Rechtsgeschichte.
ЛИТЕРАТУРА
ТРУДЫ
ОСНОВОПОЛОЖНИКОВ МАРКСИЗМА-ЛЕНИНИЗМА
Маркс Я. Капитал, т. I; т. III,-Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд т 23- т
Ч. 1 11.	A-	1. “О,
фашины. Применение природных сил и науки. Из рукописи 1861-техники 1968₽выпК25ПОЛИ1И,еСКОИ экономии>-ВопР- истории естествознания и 1 VA.XlxlX\xl| IvUOt х)Х>11Ла
Маркс К. Наброски ответа на письмо В. И. Засулич,-Маркс К., Энгельс Ф Соч 2-е изд., т. 19, с. 327—345.	’
Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология.— Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд т 3
Маркс К. Формы, предшествующие капиталистическому производству____Мапкс к
Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 46, с. 461—508.	1	л"’
Энгельс Ф. Анти-Дюринг.— Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 20.
Энгельс Ф. Крестьянская война в Германии.—Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд,
Энгельс Ф, Марка.— Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 19, с. 327—345.
Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства.— Маокс К
Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 20, с. 23—178.
Ленин В. И. Капитализм в сельском хозяйстве.—Поли. собр. соч., т. 4.
Ленин В. И. О государстве.—Поли. собр. соч., т. 39.
Ленин В. И. Развитие капитализма в России.— Поли. собр. соч., т. 3.
ЛИТЕРАТУРА КО ВСЕМУ ТОМУ
Авдеева К. Д. Внутренняя колонизация и развитие феодализма в Англии в XI— XIII вв. Л., 1973.
Барг М. А. Исследования по истории английского феодализма в XI—XIII вв. М., 1962.
Барг М. А. Проблемы социальной истории в освещении современной западноевропейской медиевистики. М., 1973.
Барг М. А. Категории и методы исторической науки. М., 1984.
Бессмертный Ю. Л. Феодальная деревня и рынок (по северофранцузским и западнонемецким материалам). М., 1969.
Блок М. Характерные черты французской аграрной истории. М., 1957.
Горский А. Д, Борьба крестьян за землю на Руси в XV — начале XVI в. М., 1974.
Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. М., 1972.
Гутнова Е. В. Возникновение английского парламента. М., 1960.
Гутнова Е. В. Классовая борьба и общественное сознание средневекового крестьянства в Западной Европе (XI—XV вв.). М., 1984.
Гутнова Е. В., Удальцова 3. В. К вопросу о типологии развитого феодализма в Западной Европе.— В кн.: Проблемы социально-экономических формаций: Историко-типологические исследования. М., 1975.
Ковалевский М. М. Экономический рост Европы до возникновения капиталистического хозяйства. М., 1898. Т. 1.	ттт м
Ковалевский С. Д. Образование классового общества и государства в Швеции, м., 1977.
Конокотин А. В. Очерки по аграрной истории Северной Франции в IX XIV вв.
УЗ Иванов, пед. ин-та, 1958, т. 16.	__
Корсунский А. Р. История Испании IX—XIII вв. (социально-экономические отно ния и политический строй Астуро-Леонского и Леоно-Кастильского р ства). М., 1976.	ттт |Q47
Косминский Е. А. Исследования по аграрной истории Англии XI н в.	•
Котельникова Л. А. Итальянское крестьянство и город в XI XIV вв. ( р лам Северной и Средней Италии). М., 1967.
Майер В. Е. Деревня и город в Германии в XIV—XVI вв. JL, 19/У.
Неусыхин А. И. Проблемы европейского феодализма. М., 1974.
Петрушевский Д. М. Восстание Уота Тайлера. М., 1937.
Пискорский В. К. Крепостное право в Каталонии. Киев, 1901.
643
Литература
Доршнев Б. Ф. Феодализм и народные массы М 1964
л' л' ^ст0₽ическая „география Западной Европы в средние века М юта Сванидзе А А .Средневековый город и рынок в Швеции XII—XV вв м 19яо1976’ м	₽КП П° ИСТ°РИИ западноев₽опе“ского крестьянства в средние века.
Сказкин С. Д. Избранные труды по истории. М., 1973.
Сказкин С. Д. Из истории социально-политической и духовной жизни	г-
ропы в средние века. М., 1981.	"	изни ^ападнои Ев-
Удалъцова 3. В. Проблемы типологии феодализма в Византии —В кн • циально-экономических формаций М., 1975.	ыроолемы со-
VucroeaoHoe А. Н. Европейский крестьянин в борьбе за землю и волю. XIV-XV вв -V»©, 1У/О, ВЫП. ОУ.
Ястребицкая А. Л. Западная Европа XI—ХШ вв.: Эпоха Быт Костюм м
The Cambridge Economic History of Europe. Cambridge, 1966 Vol 1
Chedeville A. Chartres et ses campagnes (XI—XIII ss.). P.. 1973.
Chapelot J., Fossier R. Le village et la maison au Moyen age. P, 1980
Dub^ G- L’economie rurale et la vie des campagnes dans Г Occident' medieval, P., 1970.
Fossier R. Histoire sociale de 1’Occident medieval. P., 1970.
Histoire de la France rurale / Sous la dir. de G. Duby, A. Wallon. P., 1975. T. 1, 2 Lutge F. Geschichte der deutschen Agrarverfassung vom friihen Mittelalter bis zum 19. Jahrhundert. Stuttgart, 1963.
МШег Д.,^агс/гег /^Medieval England-Rural Society and Economic Change, 1086—
Poly J.-P. La Provence et la societe feodale, 879—1166: Contribution a I’etude des structures dites feodales dans le Midi. P., 1976.
Postan M. M. Essays on Medieval Agriculture and General Problems of the Medieval Economy. Cambridge, 1973.
See H. Les classes rurales et le regime domanial en France. P., 1901.
вв.—СВ, 1965, вып. 28. XV — начало XVI в.) / культурных растений.
ЛИТЕРАТУРА ПО ГЛАВАМ
ГЛАВА 1
Абрамсон М. Л. Сельское хозяйство Южной Италии Х—ХШ
Аграрная история Северо-Запада России (вторая половина Отв. ред. А. Л. Шапиро. Л., 1971. Т. 1.
Бахтеев Ф. X. Очерки по истории и географии важнейших М., 1960.
Бессмертный Ю. Л. Некоторые данные по истории земледелия в бассейне Рейна в XII—XIV вв.— В кн.: Европа в средние века; экономика, политика, культура: Со. ст. к 80-летию акад. С. Д. Сказкина / Ред. 3. В. Удальцова и др. М., 1972.
Бессмертный Ю. Л. Урожайность зерновых в Германии, XII—ХШ вв.— В кн.: Проблемы германской истории. Вологда, 1973, вып. 2.
Бессмертный Ю. Л. Современная западноевропейская историография о развитии производительных сил в средневековом земледелии. М., 1981.
Блок М. Характерные черты французской аграрной истории. М., 1957.
Буганов В. И., Преображенский А. А., Тихонов Ю. А. Эволюция феодализма в России. М., 1980.	D
Горская Н. А. Земледельческое хозяйство монастырского крестьянина центра гус-ского государства, XVII в.—Ист. зап., 1979, т. 104.	п
Горский А. Д. Из истории земледелия в Северо-Восточной Руси XIV XV вв. вкн.. Материалы по истории земледелия СССР. М., 1959, сб. 3.
Горский А. Д. Древнерусская соха по миниатюрам Лицевого летописного свода XVI в — В кн.: Историко-археологический сборник. М., 1962.	„ „t<rvn„
Горский А. Д. Сельское хозяйство и промыслы.—В кн.: Очерки русской культуры, ХШ—XV вв М., 1970, ч. 1. Материальная культура.
Горский А. Д. Почвообрабатывающие орудия по данным древнерусских миниатюр.
R кн • Материалы по истории сельского хозяйства CGGr. м., 1уоэ, со. о.
ского средневековья. М., 1960.
644
Литература
История Италии. М., 1970. Т. I.
Конокотин А. В. Очерки по аграрной истории Северной Франции в IX—XIV вв.— УЗ Иванов, пед. ин-та. 1958, т. 16.
Котельникова JI. /1. Агрикультура и урожайность в Тоскане в XII—XIV вв — СВ 1973, вып. 36.	’
Котельникова Л. А. Аграрные отношения Италии XIV—XV вв. в современной западной медиевистике и концепция «кризиса».— СВ, 1976, вып. 40.
Кочин Г. Е. Развитие земледелия на Руси с конца XIII по конец XV в.— В кн.: Вопросы экономики и классовых отношений в Русском государстве, XII—XVH вв М.; Л., 1960.
Кочин Г. Е. Сельское хозяйство на Руси в период образования русского централизованного государства, конец XIII — начало XVI в. М.; Л., 1965.
Левашова В. П. Сельское хозяйство.— В кп.: Очерки по истории русской пепевни X-XIII вв. М., 1956.	«Р.
Майер В. Е. Деревня и город Германии в XIV—XVI вв.: Развитие производительных сил. Л., 1979.
Милъская Л. Т. Аграрное развитие Каталонии XII — начала XIII в — СВ, 1981, вып. 44.
Очерки по истории техники докапиталистических формаций. М.; Л., 1936.
Семенов С. А. Происхождение земледелия. Л., 1974.
Серовайский Я. Д. К вопросу о продуктивности французского земледелия в средние века, IX—XIV вв.— В кн.: Вопросы истории. Алма-Ата, 1972, вып. 4.
Серовайский Я. Д. Севооборот в средневековой Франции (IX—XIII вв.).— СВ, 1972, вып. 35.
Сказкин С. Д. Очерки по истории западноевропейского крестьянства в средние века. М., 1968.
Чернецов А. В. Сцена пахоты на миниатюре Радзивилловской летописи.— Крат, со-общ. Ин-та археологии, 1977, вып. 150.
Шапиро А. Л. О подсечном земледелии на Руси в XIV—XV вв.— В кн.: Ежегодник по аграрной истории Восточной Европы, 1963. Вильнюс, 1965.
Шапиро А. Л. Проблемы социально-экономической истории Руси, XIV—XV вв. Л., 1977.
Abel W. Geschichte der deutschen Landwirtschaft from friihen Mittelalter bis zum XIX.
Jahrhundert. Stuttgart, 1962.
Abel W. Agricultural fluctuations in Europe from XIII to XX c. L., 1980.
Agricoltura e mondo rurale in Occidente nell’alto medioevo. Spoleto, 1966.
Bennett M. K. British wheat yield per acre for seven centuries.— EcHR, 1935, vol. 3.
Beveridge L. The yield and price of Middle Ages.— EcHR, 1927, vol. 1.
Bishop T. A. M. The Rotation of crops in Westerham, 1297—1350.— EcHR, 1938, vol. 9.
Bois G. Crise du feodalisme: Economic rurale et demographic en Normandie Orientale du debut de XIV s. au milieu du XV s. P., 1976.
Bloch M. Land and Work in Medieval Europe. N. Y., 1967.
Bolens L. Engrais et protection de la fertilite dans 1’agronomie hispano — arabe XI— XII siecles.— Etudes rurales, 1972, N 46.
Britnell R. H. Production for the market on a small 14-century Estate.— EcHR, 1966,
vol. 19.
Brunet P. Structure agraire et economic rurale des plateaux tertiaires entre la Seine et Oise. Caen, 1960.
Bur M. La formation du compte de Champagne (950—1150). Lille, 1977.
The Cambridge Economic History of Europe. Cambridge, 1966, vol. I.
Chapelot J., Fossier R. Le Village et la Maison au Moyen Age. P., 1980.
Chedeville A. Chartres et ses campagnes (XIе — XIIIе siecles). P., 1973.
Cipolla С. M. Storia economica dell’Europa pre-industriale. Bologna, 1974.
Colwin H. M. Medieval Drawing of a Plough.— Antiquity, 1953, N 27.
Curwen E. C., Hatt H. Plough and Pasture. N. Y., 1953.
Deleage A. La vie economique et sociale de la Bourgogne dans le Haut Moyen Age.
Macon, 1941.	.
Duby G. L economic rurale et la vie des campagnes dans 1’Occident medieval (France, Angleterre, Empire IX—XV siecles). P., 1962.
Duby G. La revolution agricole medievale.— Revue de Geographic de Lyon, 19/1, t. XXIX.
Duby G. Techniques et rendements agricoles dans les Alpes du Sud en 1338.— Annales du Midi, 1958, t. 60.	„	_
Farmer D. L. Grain Yields on the Winchester Manors in the later Middle Ages. EcHH,
1977, vol. XXX.
Faucher D. L’assolement triennal en France.— Etudes rurales, 1961, N 1.
645
Литература
Finberg Н. Р. R. The Domesday plough — team — EHR 1951 vnl tytt
Flnberg H.P R., Hoskins W. G. Devonshire Studies L 952
Fossier R. Enfance de ГЕигоре. P., 1982. T. I, II. ’
Fossier R. Lai terre et les hommes en Picardie jusqu’a la fin du XIII s P 1968 Fourquin G. Les campagnes de la region parisienne a la fin du Moyen Age P 1964 Fourquin G. Histoire economique de 1’Occident medieval P 1969 У 8	1УЬ4*
Fussell G E Farming Technique from Prehistoric to Modern Times. Oxford 1966 СеП\С94з£.\960С¥оО1тГ2ГиГа е namuroise au Bas м°Уеп Age (1199-1429). ’ Louvain, GrandR. Delatouche R. L’agriculture au Moyen age de la fin de 1’Empire Romain au
AVI S. A •, 1УЭ1Л
Gras N. The Evolution of the English Corn Market from the XIIth to the XVIIIth Cen tury. Cambridge, 1926.
Gray H. L. English Field Systems. Cambridge, 1915.
Hallam H. E. Rural England, 1066—1348. New Jersey, 1981.
Harwood Long W. The Low Yields of Corn in Medieval England.— EcHR 1979 vol 32
N 4.	’	’	’
Haudricourt A. G., Hiden L. L’homme et les plantes cultivees. P., 1943.
Haudricourt A. G., Bruhnes Delamarre M. J. L’homme et la charrue a travers le monde P., 1955.
Herlihy D. The Agrarian Revolution in South France and Italy (801—1150).— Speculum 1958, vol. XXXIII, N 1.
Higounet Ch. L’assolement triennal dans la plaine de France au XIII-ёте siecle —In: Academic des Inscriptions et des Belles lettres, comptes-rendus. P., 1956.
Histoire de la France rurale/Sous la dir. de G. Duby, A. Wallon. P., 1975. T. I, II.
Histoire generale de techniques. P., 1962. T. I.
A History of Technology / Ed. by Ch. Singer et al. Oxford, 1975. Vol. II.
Hodgett G. A. L. A Social and Economic History of Medieval Europe. L., 1972.
Houtte J. A., van. An Economic History of the Low Countries, 800—1800. N. Y., 1977.
Knowles D. Religions Orders in England. Cambridge, 1940. Vol. 1.
Krzimowski K. Geschichte der deutschen Landwirtschaft. Stuttgart, 1939.
Lamprecht K. Deutsches Wirtschaftsleben im Mittelalter. Leipzig, 1884—1886, Bd. I— III.
Lange E. Botanische Beitrage zur Mitteleuropaischen Siedlungsgeschichte. B., 1971.
Lee N. E. Harvests and Harvesting through Ages. Cambridge, 1959.
Lennard R. The Alleged Exhaustion of the Soil in Medieval England.— EJ, 1922, vol. XXXII, N 125.
Lennard R. Statistics of Sheep in Medieval England.— AgrHR, 1959, vol. 7.
Lennard R. The Composition of Demesne Plough — teams in Xllth century England.— EHR, 1960, vol. LXXI.
Le Roy Ladurie E. Les paysans de Languedoc. P., 1969.
Lille B. Les developpements technologiques en Europe de 1100 a 1400.— Cahiers d histoire mondiale, 1956, vol. III.
Mertens I. A., Verhulst A. E. Yield-Rations in Flanders in the XIVth century.— EcHR, 1966, vol. 19, N 1.
Miller E. English Economy in the XHIth Century. England: Implications of Recent Research.— PaP, 1964, vol. 28.
Miller E., Hatcher I. Medieval England: Rural Society and Economic Change, 108b 1348. L., 1978.	л „ v
Miskimin H. A. The Economy of Early Renaissance Europe, 1300—1460. Cambridge, 1975
Nicholas D. Economic Reorientation and Social Change in the XIVth century Flandres. PaP 1976 N 70.
Nicholas D. Social Economic and Political Tensions in the XIVth century Flanders.
Brugues, 1971.
Nightingale M. Ploughing and Field — Shape.—Antiquity, 1953, vol. -7.
The Origin of the Open Field Agriculture / Ed. by J. Rowley. L., 1J81.
Orwin C. S. Open fields. Oxford, 1954	Economic
Parain Ch. The Evolution of Agricultural Technique —In: The Cambridge Econom c Park^Wtf G?ow₽th KfcK' European Economy -Scandinavian EcHR, PaynTr. G^The’British Plough: some stages in its Development.—AgrHR, 1957, wl. 5. Perroy E. La terre et les paysans en France au ХИ-ХШ ss. к, 1лю.	N L
Ta ^Provence6!/!^ sodlT^	Vat’ude deS StfUC’
tures dites feodales dans le Midi. P., 1976.
M6
Литература
Postan М. М. Essays on Medieval Agriculture and General Problems of Medieval Economy. Cambridge, 1973.
Postan M. M. Investment in Medieval Agriculture.— Journal of Economic History, 1967 vol. XXVII.	’	’
Postan M. M. The Medieval Economy and Society. L., 1976.
Productivity of land and Agricultural Innovation in the Law Countries. 1200—1800 / Ed by H. Wee, van der. L., 1980.	‘
Produttivith e technologia nei secoli XIII—XVIII.— In: Atti della III settimana di studio Istituto internazionale di storia economica «F. Datini». Prato; Firenze, 1981.
Raftis J. A. The Estates of Ramsey Abbey. A study in Economic Groowth and Organization. Toronto, 1957.
Richardson H. G. The Medieval Plough — Team.— History, 1942, vol. 26.
Roden D. Demesne Farming in the Chiitem Hills (the Xllth — XHIth Centuries) — AgrHR, 1969, vol. 17.
Rogers Th. The History of Agriculture and Prices in England. L., 1866. Vol. 1.
Searle E. Lordship and Community: Battle Abbey and its Banlieu, 1066—1538 Toronto 1974.
Slicher van Bath В. H. The Agrarian History of Western Europe A. D. 500—1850 L 1963.
Smith С. T. An Historical Geography of Western Europe before 1800. L., 1967.
Steenberg A. Northwest European Plough — types of Prehistoric Times and the Middle Ages.— Acta Archaeologica, 1936, vol. 7.
Studies of Field Systems in the British Isles/Ed. by A. R. H. Baker, R. A. Butlin. Cambridge, 1973.
Titow J. L. English Rural Society, 1200—1350. L., 1969.
Titow J. L. Winchester Yields: A Study in Medieval Agricultural Productivity. Cambridge, 1972.
Tits-Dieuaide M.-J. L’evolution des techniques agricoles en Flandre et en Brabant: XIVе — XVе siecle.— Annales: ESC, 1981, vol. 36, N 3.
Trow-Smith R. A History of British Livestock Husbandry to 1700. L., 1957.
Verhulst A. L’agriculture medievale et ses problemes.— Studi medievali, 3 set, 1961, t. II.
Verhulst A. Le probleme de la disparation de la jachere dans l’agriculture flamande (XII—XVII s.).— Namur Wetenschaffelich Tydschrift, 1956, t. XXXVIII.
Waites B. Pastoral Farming on the Duchy Lancaster’s Pikering Estates in the XIV— XV centuries.— York Archaeological Journal, 1977, vol. XLIX.
White L. Medieval Technology and Social Change. Oxford, 1962.
White L. The Study of Medieval Technology, 1927—1974.— Technology and Culture, 1975, vol. 16, N 4.
White L. Technology and Invention in the Middle Ages.— Speculum, 1940, vol. 15.
ГЛАВА 2
Авдеева К. Д. Внутренняя колонизация в Сассексе в XI—начале XIV века.— СВ, 1973, вып. 37.
Авдеева К. Д. Внутренняя колонизация в Англии в XI—XIII вв.— СВ, 1975. вып. 39.
Авдеева К. Д. Внутренняя колонизация и развитие феодализма в Англии в XI
XIII вв. Л., 1973.	м
Авдеева К. Д. Социальный аспект внутренней колонизации в Англии в XI Х111 вв.
СВ, 1976, вып. 40.
Аграрная история Северо-Западной России XV — начала XVI в. / Ред. А. Л. Шапиро.
Л., 1971.	„ тл
Арский И. В. Реконкиста и колонизация в истории средневековой Каталонии.
В кн.: Культура Испании. М., 1940.
Арский И. В. Очерки по истории средневековой Каталонии до соединения с Арагоном (VIII—XIII вв.). Л., 1941.	г _
Бернштам Т. JI. Роль верхневолжской колонизации в освоении русского Севера.
В кн.: Фольклор и этнография русского Севера. Л., 1973.
Блок М. Характерные черты французской аграрной истории. М., 1957.
Будовниц И. У. Монастыри на Руси и борьба с ними крестьян в XIV XVi вв. м.,
1966.	VT _
Варъяш О. И. О наличии свободного крестьянства в Старой Кастилии, X—XI вв.
В кн.: Проблемы всеобщей истории. М., 1974.	_
Варъяш О. И. Колонизация и крестьянство в Леоне и Кастилии в IX XI вв.
В кн.: Проблемы испанской истории. М., 1979.	„
Велъгош 3. Из истории крупного землевладения цистерцианского ордена в Люоуш-ской земле в XIII — первой половине XV в.— СВ, 1963, вып. 24.
647
Литература
С. Б. Село и деревня в Северо-Восточной Руси, XIV—XVI вв. М ♦ Л Витов М. В. Историко-географические очерки Заонежья XVI—XVII вв М iqk?
Л Д Очерки экономического положения крестьян Северо-Восточной Руси Al V V 1 Jo В. 1V1«, IvOU.	*
Дегт^в пЛ'4^РУССКаЯ Де₽евня В XV~XVI1 вв-: Очерки историп сельского расселе-ним. 1Уои.
Жекулин В. С. История сельскохозяйственного освоения ландшафтов Новгородского края.— В кн.: История географии и историческая география М 1975
Пейна ЛИ. Крупная вотчина Северо-Восточной Руси конца XIV-первой половины XVI в. Л., 1979.
История Польши. М., 1956. Т. I.
История Чехословакии. М., 1956. Т. I.
Качмарчик 3. Средневековая немецкая колонизация в Польше и развитие городов на славянских землях.— В кн.: «Дранг нах Остен» и развитие Центральной Восточной и Юго-Восточной Европы. М., 1967.	’
Колесников П. А. Северная деревня в XV — первой половине XIX в. Вологда. 1976. Конокотин А. В. Очерки аграрной истории Северной Франции в IX—XIV вв,—УЗ Иванов, гос. пед. ин-та, 1958, т. 16.
Корсунский А. Р. История Испании IX—ХШ вв.: Социально-экономический и политический строй Астуро-Леонского и Леоно-Кастильского королевства. М.. 1976. Кочин Г. Е. Сельское хозяйство на Руси конца ХШ — начала XIV в. М., 1965. Луццатто Дж. Экономическая история Италии. М., 1954.
Любавский М. К. Образование основной государственной территории русской народности. Л., 1929.
Мильская Л. Т. Аграрное развитие Каталонии XII —начала ХШ в.—СВ. 1981, вып. 44.
Насонов А. Н. «Русская земля» и образование территории русского государства. М., 1951.
Неусыхин А. И. Судьбы свободного крестьянства в Германип в VIII—ХШ вв. М., 1964.
Очерки по истории колонизации Севера. М., 1922. Вып. I, II.
Очерки по истории русской деревни. М., 1967.
Поршнев Б. Ф. Феодализм и народные массы. М., 1966.
Разумовская Л. В. Очерки по истории польских крестьян. М.; Л., 1958.
Романов Б. А. Изыскания о русском сельском поселении эпохи феодализма.—В кн.: Вопросы экономики и классовых отношений в русском государстве, XII— XVII вв. М.; Л., 1960.
Савич А. А. Главнейшие моменты монастырской колонизации русского Севера в XIV—XVII вв.— В кн.: Сборник Общества исторических, философских и циальных наук при Пермском университете. Пермь, 1929, вып. 3.
Черепнин Л. В. Образование русского централизованного государства в XIV—XV вв. М., 1960-	-	тт
Шапиро А. Л. Проблемы социально-экономической истории Руси, XIV—XV вв. Л., 1977.
Шурыгина А. П. Новгородская боярская колонизация.— Учен. зап. Ленингр. пед. ин-та им. А. И. Герцена, 1948, т. 78.
Abel W. Geschichte der deutschen Landwirtschaft vom friihen Mittelalter his zum 19. Jahrhundert. Stuttgart, 1962.
Agricoltura e mondo rurale in Occidente^ nell’alto medioevo. Spoleto, 1966.
Arnold C. J., Wardle P. Early Medieval Settlement Patterns in England — Medieval аг chaeology, 1981, vol. XXV.	.	.	. ,, ,	>
Baker А. В. H. Evidence in the «Nonarum Inquisitiones» of Contracting Arable Lani in England during the early XIVth Century.— EcHR, 1966, vol. XIX, N 3.
Balzer 0. Niemcy w Polsce.—Kwartalnik historyczny Lwow, 1911, vol. XXV.
Barley M. W. Cistercian land Clearances in Nottinghamshire: Three deserted \illages and their Moated Successor —In: Nottingham Medieval Studies/By. L. inorpe.
Beec^aG.brd?l’rural’society in Medieval France: the Gatine of Poitou in the XI—XII c. Bislwp^^A^M. Assarting and Growth of Open fields in Yorkshire.—EcHR. !Jo5, Bishop T. A. M. Monastic Granges in Yorkshire.—-EHR, 1936, vol. LI.	Hntory
Bishop T. A. M. Norman Settlement in Yorkshire-In: Studies in Medial пк У presented to T. M. Powicke / By. R.-W. Hunt. Oxford 1959.	voJ IX
Bishop T. A. M. The Rotation of crops in Westerham, 1297—la50.—EcHH, 1J^,
со-
648
Литература
5re"Eu?ope.-|”p“976,aN7S0trUCtUre Economic Development in Pre - Industrial
Bujak T. Stadia nad oskdnictwem Malopolske.-Rozprawy Akademii Umieietnosci. Cra-COW, 19U0, I. AV 11.	r
Bur M. La formation du comtd de Champagne (950—1150). Lille 1977
The Cambridge Economic History of Europe. Cambridge, 1966 Vol I
Chap elot J., Fossier R. Le village et la Maison an Moyen Sge.’p 1980
Chedeville A. Chartres et ses campagnes (XIе — XIIIе siecles). P. 1973
Cipolla С. M. Storia economica dell’Europe preindustriale. Bologna, 1974
Darby H. C. Clearing of the English Woodland.—Geography 1951 vol XXYVT
Darby H. C. Medieval Cambridgeshire. Cambridge, 1977.	’
Darby H. C. Medieval Fenland.— Cambridge, 1940.
Dion H. Essai sur la Formation du Paysage Rural Fran^ais. Tours, 1954.
The Domesday Geography of the Northern England/Ed. by U.’ C. Darby J S Maxwell. Cambridge, 1962.	’
Donkin R. A. The Cistercian Settlement and Royal Forests.—Citeaux- Commentarii гчо_ terciensis, 1959—1960, vol. X-XI.
Donkin R. A. Settlement and Depopulation on Cistercian Estates during the XII and XIII c., especially in Jorkshire.—Bulletin of the Institute of Hist. Research 1960 vol. 33, N 88.
Donkin R. A. The site changes of medieval Cistercian Monasteries.— Geography, 1959, vol. 44.
Duby G. L’Economie rurale et la vie de la campagne dans 1’Occident medieval. P. 1962. T. I, II.
Dyer C. Lords and Peasants in a Changing Society: Bishopri of Worcester, 680—1540. Cambridge, 1981.
Dyer C. Population and Agriculture on a Warwickshire manor in later middle ages.— Univ, of Birmingham Hist. Journal, 1968, vol. XI.
East W. G. An Historical Geography of Europe. L., 1966.
Everett A. M. The making of agrarian landscape of Kent.—Archaeologia Cantiana, 1977, vol. XCII.
Farmer D. L. Livestock Price Movements in the XIIIth Century England.— EcHR, 1965, vol. XXII.
Fel A. Reflexion sur les paysages agraires des Hautes terres du Massif Central — Annar-les de 1’Est, Nancy, 1969, N 21.
Finberg H. P. R., Hoskins W. G. Devonshire studies. L., 1952.
Finberg H. P. R. Tavistock Abbey. Cambridge, 1951.
Finberg H. P. R. Gloucestershire: an illustrated Essay on the history of the landscape. Leicester, 1955.
Foecema Andreae J. S. Embanking and Drainage Authorities in the Netherlands during the middle ages.— Speculum, 1952, vol. XXVII.
Fourquin G. Les campagnes de la region Parisienne a la fin du Moyen Age. P., 1964.
Fourquin G. Histoire economique de 1’Occident medieval. P., 1969.
Fossier R. Enfance de 1’Europe. P., 1982. T. I, II.
Genicot L. L’economie rurale namuraise au Bas Moyen Age 1943—1960. T. I, II.
C ’	“ -	’•
1943.
г ourquin Cr. xiistoire economique ue i vcciuciii ineuievai.
Fossier R. La terre et les hommes en Picardie: Jusqu a la fin du XIIIе siecle. P., 1968.
(1199—1429). Louvain,
Gradmann R. Das landliche Siedlungswesen des Konigreichs Wiirtemberg. Stuttgart, 1943.
Grand R., Delatouche R. L’agriculture au Moyen age de la fin de 1’empire Romain au XVIе Siecle. P., 1950.
Hallam H. E. Rural England, 1066—1348. New Jersey, 1981.	.	,
Hallam H. E. Settlement and Society: An Early Agrarian History of South Lincolnshire. Cambridge, 1965.
Harris A. The Rural Landscape of the East Riding of Yorkshire. L, 1УЫ.
Harvey B. Westminster Abbey and its Estates in the Middle Ages. Oxford, 19
Harvey T. The Population Trend in England 1300-1348.-Transactions of the Royal
Historical Society, 3 ser., 1966, vol. XVI.	_ cnp_
Herlihy D. The agrarian revolution in the South France and Italy (801 lloU).
culum, 1958, vol. XXXIII, N 1.
Hey D. The Making of South Yorkshire. Buxton, 1979.
Higounet Ch. Cisterciens et bastides.— Le Moyen Age, 1950, t. Lyl, in L ,. f
Higounet Ch. L’expansion de la vie rurale au XIIе et XIII siecles. L i historique, 1951, N O.	.. .	, A лнгя
Higounet Ch. Les forets de 1’Europe Occidental du Vе au XIsiecle^ I ' * °
e mondo rurale in occidente nell’alto medioevo. Spoleto, 1966, ло1. Alli.
649
Литература
Histoire de la France rurale/Sous la dir dp Duhv п и пгл -г» . _
GrAt mV00? ra?d Economic History of Medieval Europe L 1972 V°' '
Zati°n N°rthern RydaleS’ YorksU.-Geograph. Jour-Uomans G English villagers of the XHIth Century. Cambridge 1942
Hom berg A. Grundfragen der deutschen Siedlungforschung. В ,1938
Wo.odland“.Journal of Hist. Geography, 1978, vol IV N 4 H vol ХпАЛ/2? Reclamatl0n of the Waste in Devon, 1550-1800.-EcHR, ’ 1943, Hoskins W. G. The Making of the English Landscape. L., 1955
ЯОг??957 W‘ G' Leicestershire: an Illustrated Essay on the History of Landscape. L., Houtte J. A., van. An Economic History of the Low Countries, 800—1800. N Y 1977 Juillard E. La Genese des Paysages Agraires.—Annales: ESC, 1951, A. 6, N 3	’
Juillard E Meynier A. Die Agrarlandschaft in Frankreich.—Munchener Geographische Heite, 19oo, Bq. IX.
Karzmarczyk Z. Kolonizacja niemiecka na wschod od Odry. Posnan, 1945.
Kirbis W. Siedlung und Flurformen der germanischen Landerh. Gottingen, 1962.
Knowles D. The Monastic Orders in England, Cambridge, 1963. Vol. I.
^^1953^ DaS Laudliche Siedlungs und Agrarwesen in Sachsen. Remagen a. R., Krzimowski K. Geschichte der Deutschen Landwirtschaft. Stuttgart, 1939.
Lamprecht K. Deutsches Wirtschaftsleben in Mittelalter. Leipzig, 1884—1886. Bd. I—III.
Lennard R. Rural England 1086—1135. A Study of Social and Agrarian Conditions. Oxford, 1959.
Le Roy Ladurie E. Les paysans de Languedoc. P., 1969.
Medieval England/Ed. by A. Poole. L., 1958. Vol. I.
Meyner A. Problemes de Structure agraire.— Annales: ESC, 1955, A 10, N 1.
Miller E. English Economy in the XIIIth century: Implications of Recent Research.— PaP, 1964, vol. XXVIII.
Miller E., Hatcher J. Medieval England: Rural Society and Economic Change, 1086— 1348. L., 1978.
Millward R. Lancashire: an illustrated Essay on the History of the Landscape. L., 1955. A New Historical Geography of England I Ed. by H. C. Darby. Cambridge, 1973.
The Origin of Open — Field Agriculture / Ed. by T. Rowley. L., 1981.
Orrman E. The Progress of Settlement in Finland during the late Middle Ages.— Scandinavian EcHR, 1981, XXIX, N 2.
Orwin C. S. Open Fields. Oxford, 1954.
Perroy E. La terre et les paysans en France au XII—XIII siecles. P., 1956.
Perroy E. La terre et les paysans an Moyen Age.— Annales: ESC, 1963, An. 18, N 1.
Planhol X., de. Essai sur la genese du paysage rural en champs ouverts.— Annales de 1’est. Nancy, 1959, N 21.	,	,
Poly J.-P. La Provence et la societe feodale (879—1166).—Contribution a 1 etude des structures dites feodales dans le Midi. P., 1976.
Postan M. The Medieval Economy and Society. L., 1976.
Raftis J. A. The Estates of Ramsey Abbey: A Study in Economic Growth and Organization. Toronto, 1957.	„ , _	, o . t
Raistric A. The West Riding of Yorkshire: The Making of English Landscape Series. L., 1970.
Reaney P. The Origin of English Place — Names. L., 1961.	. , .
Roberts В. K. A Study of Medieval Colonization in the Forest of Arden, Warwickshire Robert^ ВХ1ПТЬе Gree^vi’lllges’ of° C^nty₽Durham: A Study in Historical Geography. Roden D. Demesne Farming in the Chiltern Hills (the XIIth—XIIIth c.) — AgrHR, Roden^D. 'woodTand₽and its Management in the Medieval Chilterns.—Forestry, 1970, Rus/eZZ XLpreplague Population in England.-Journal of British Studies, 1966, vol. 5, Searle E. Lordship and Community: Battle Abbey and its Banheu, 1066—1538. Toion 1974
Shaw R. C. Royal Forest of Lancaster. Preston, 1956. Europe A D 500-1850. L, Slicker van Bath В. H. The Agrarian History of Western Europe
1963.
650
Литература
^"“vWnV МаГЗЬ Embankment and Sea Defence in Medieval Kent-EcHR, 1940, Smith С. T. An Historical Geography of West Europe before 1800 L 1967
Steenberg A. Plough and Field Shape.—In: Selected Parers of thn	i
Congress of Anthropological and Ethnological Sciences. Philadelphia 1956^atlona>
Steinbach F. Studien zur Westdeutschen Stammes und Volksgeschichte 1рпЯ iqor SyZGXaDphvhN 19a6n9dSCaPe *	BorderlenVTsUd^T Srical
UvUgX	• 14,	1J.) 1«7U«7.
Taylor C. Dorset: the Making of English Landscape Series. L., 1970
Tenant de la Tour H. L’homme et la terre de Charlemagne a Saint Louis P iqzo c Titow J. Z. English Rural Society, 1200—1350. L., 1969.	’’ 9*2 s‘
Toubert P. Les structures du Latium medieval. Rome, 1973. T. I—II.
Тус T. Pocz^tek kolonizacji na prawe niemeckim w Wielkopolsce. Posnan 1924
Verhulst A. Probleme der mittelalterlichen Agrarlandschaft in Fiandern — Zeitschrift fiir Agrargeschichte und Agrarsoziologie, 1961, Jg. 9, H. 1.
Vigoroux C. La coutume forestiere fran^aise. Aurillac, 1942.
Waites B. The monastic settlement in North-East Yorkshire.—York Archeol Journal
1961, vol. XL, N 3.	r
Waites B. Monastic Granges as a Factor in the Settlement of the North — East Yorkshire.— York. Archaeol. Journal, 1962, vol. XL, N 4.
Williams M. The Draining of Somerset Levels. Cambridge, 1970.
Witney К. P. The Yutish Forest. A Study of the Weald of Kent from 450 to 1380. L
1976.	*
Wunder H. Peasant Organization and Class Conflict in East and West Germanv — PaP 1978, N 78.
Young C. R. Royal Forests in Medieval England. Leicester, 1979.
ГЛАВА 3
Абрамсон M. JI. Влияние торговли на формирование феодальных отношений в Южной Италии (IX—ХШ вв.) — СВ, 1968, вып. 31.
Абрамсон М. Л. Характерные черты южноитальянского города в раннее средневековье (VI—XI вв.).— СВ, 1976, вып. 40.
Аграрная история Северо-Запада России (вторая половина XV — начало XVI в.) / Отв. ред. А. Л. Шапиро. Л., 1971.
Алътамира-и-Кревеа Р. История Испании. М., 1951. Т. I.
Барг М. А. Исследования по истории английского феодализма в XI—ХШ вв. М., 1962.
Бессмертный Ю. Л. О социальном значении новых форм земельных держаний в рейнской деревне XII—XIII вв.— СВ, 1963, вып. 24.
Бессмертный ТО. Л. Феодальная деревня и рынок в Западной Европе XII—ХШ вв. (по северофранцузским и западнонемецким материалам). М., 1969.
Бессмертный Ю. Л. Демографические и социальные процессы во французской деревне XIV в.— Французский ежегодник, 1981. М., 1983.
Вернер Э. Византийский город в эпоху феодализма: Типология и специфика.— ВВ, 1976, вып. 37.
Горская Н. А. Урожайность зерновых культур.— В кн.: Ежегодник по аграрной истории Восточной Европы, 1961. Рига, 1963.
Горская Н. А. Товарность зернового земледелия в хозяйствах монастырских вотчин центра Русского государства к исходу XVI — началу XVII в.— Ежегодник по аграрной истории Восточной Европы, 1962. Минск, 1964.	v
Горский А. Д. Очерки экономического положения крестьян Северо-Восточной Руси в XIV—XV вв. М., 1960.
Горянов Б. Т. Поздневизантийский феодализм. М., 1962.
Гришина О. И. О формах земельных держаний и правах владения в рейнской деревне XIV—XVI вв.— Вести. МГУ. Сер. 8, История, 1967, № 3.	'
Гутнова Е. В. Возникновение английского парламента. М., 1960.
История культуры Древней Руси. М.; Л., 1948. Т. I.
Кириллова А. А. Из социальной истории городов Англии ХШ в. (Н вопрос} о циально-экономическом содержании «свободы» и «полноправия» в англи городе ХШ в.).— СВ, 1958, вып. XIII.	_ R
Кириллова А. А. Классовая борьба в городах Восточной Англии в,	V в. о
Вопросы социальной и классовой борьбы в английских городах xiv	•»
Конокотин А. В. Очерки по аграрной истории Северной Франции в IX XIV вв. Ива ново, 1958.
651
Литература
Корецкий В. II. Закрепощение крестьянства и классовая бопьба п РпггПИ рои половине XVI в. М., 1970.	Р оа в России во вто-
"ОРРос“иИйМй'1ОТ5РМПР°ВаНИе Крепостного П₽ава и пеРвая Крестьянская война в Корсунский А. Р. История Испании IX—XIII вв. М., 1976
Косминский Е. А Исследования по аграрной истории Англии XIII в М- Л 1047 Яое-^ий Д А. Проблемы английского феодализма и историографии средних ве!
КОВ. 1V1*, 1УОО.	г
К0Т^ С^еда^ ^СмернойНИт°алии)еСМ.™967? '
К°Т	ХП—XIV^bbo”—^СВ,Г1969, Хб°3Д2ИЫ1 К₽еСТЬЯН <П° МаТе₽Иала“ С₽е«-
Котельникова Л. А. Кредитно-ростовщические операции в итальянской деревне в
ХП XJX ИХ вли*ние на экономическое и социальное положение крестьян-ства. СВ, 1973, вып. 37»
Котельникова Л. А. Итальянский город раннего средневековья и его роль в процессе генезиса феодализма.— СВ, 1975, вып. 38.
Кочин Г. С. Сельское хозяйство на Руси в период образования Русского централизованного государства. М.; Л., 1965.
Левицкий Я. А. Города и городское ремесло в Англии в X—XIII вв. М., 1960.
Люблинская^ А. Д. Расцвет феодализма (X—XIII вв.).—В кн.: История Франции. М., Майер В. Е. Крупная издольная аренда в бывших домениальных землях в Германии в XIV—XV вв.— УЗ Перм. ун-та, 1964, № 117.
Майер В. Е. Виноградарство и его место в аграрной истории Германии XIV— XVI вв,— СВ, 1965, вып. 27.
Майер В. Е. Крупное овцеводческое хозяйство в Германии в XIV—XVI вв. и появление в нем элементов капиталистического предпринимательства.— В кн.: Генезис капитализма в сельском хозяйстве. М., 1965.
Майер В. Е. Специализация мелких хозяйств города и деревни Германии в XIV— XVI вв. на выращивании огородных, садовых и некоторых технических культур.— УЗ Удм. пед. ин-та, 1967, № 15.
Наследова Р. А. Город, ремесло и торговля в Поздней Византии.— В кн.: История Византии. М., 1967, т. 3.
Очерки истории СССР: Период феодализма. Конец XV —начало XVII в. М., 1955. Т. I.
Очерки русской культуры XVI в. М., 1976. Т. I
Пискорский В. К. Крепостное право в Каталонии в средние века. Киев, 1901.
Преображенский А. А. Город и промышленность.— В кн.: Буганов В. И., Преображенский А. А., Тихонов Ю. А. Эволюция феодализма в России. М., 1980.
Ревуненкова Н. В. К истории свободного ремесла в городах Южной Франции.— СВ, 1962, вып. 31.
Рыбаков Б. А. Ремесло Древней Руси. М., 1948.
Самаркин В. В. Эволюция либеллярного держания в Северо-Восточной Италии в
XII—XIV вв.— Вести. МГУ. Сер. 8, История, 1964, № 3.
Сахаров А. М. Города Северо-Восточной Руси, XIV—XV вв. М., 1959.
Сванидзе А. А. Ремесло и ремесленники средневековой Швеции. М., 1967.
Сванидзе А. А. Средневековый город и рынок в Швеции. М., 1980.
Сметанин В. А. Категории свободного крестьянства в поздней Византии.— вв, Стам С. М. Экономическое	vnv.^a
XIII вв.). Саратов, 1969.	г л гпппття R
Стоклицкая-Терешкович В. В. Очерки по социальной истории немецкого города Сто^ицк^Терешков^В. В. Основные проблемы истории средневекового города. Тихонов Ю. А. Торговля и торговые пути.— В кн.: Буганов В И., Преображен
ский А. А., Тихонов Ю. А. Эволюция феодализма в России М., 1Уби_	_
Тушина Г. М. Средиземноморская торговля южнофранцузсьих городов
XIV вв.: Автореф. канд. дис. Горький 1971.	лгтеиогКпР наблюдения).—ВО,
Удальцова 3. В. Византия и Западная Европа (типологические наол д
1977.	_	__ уттт_XV вв Калинин,
Фройденберг М. М. Деревня и городская жизнь в Далмации лш
Черепнин Л. В. Русские феодальные архивы XIV“X¥ Зд^с^а1 в XIV-XVbb.
Черепнин Л. В. Образование русского централизованного государ
М., 1960.
иицшни npcviunxiuiDd О	.......—	•
и социальное развитие раннего города (Тулуза XI
652
Литература
Чечулин Н. Д. Города Московского государства в XVI в СПб 1889
Чистозвонов А. Н. Генезис капитализма в Нидерландах,—В кн.: Проблемы генези-са капитализма. М., 1978.	F	женили
Шо.пиР'О] А. Л. Проблемы социально-экономической истории Руси, XV_______XVI вв М
Boulet-Sautel М. La formation de la ville medievale dans les regiones du centre Hp b France.— In: La ville. Bruxelles, 1955, vol. II.	8	la
Cherubini G. Signori, contadini, borghesi. Firenze, 1974.
Chittolini G. I beni terrieri del capitolo della Cattedrale di Cremona.—Nuova rivista storica, 1965, fasc. Ill—IV.
Devailly G. Le Berry du Xе siecle au milieu du XIIIе: Etude politique, religieuse so-ciale et economique. P., 1973.	6	’
Dollinger P. H. Les villes allemandes au Moyen Age. Les grouppements sociaux — In-La ville. Bruxelles, 1955, vol. II.
Dufourcq E., Gautier-Dalche J. Histoire economique et sociale de 1’Espagne chretienne au Moyen Age. P., 1976.
Engelmann E. Zur stadtischen Volksbewegung in Siidfrankreich: Kommunenfreiheit und Gesellschaft. B., 1960.
Еппеп E. Die europaische Stadt des Mittelalters. Gottingen, 1972.
Fevrier P. A. Le developpement urbain en Provence de I’epoque romaine a la fin du XIVе siecle. P., 1964.
Fischer D. G. V. Economic Institutions in the Towns of Medieval England.—In: La ville. Bruxelles, 1954, vol. I.
Fourquin G. Les campagnes de la region parisienne a la fin du moyen age du millieu du XIIIе siecle au debut du XVIе siecle. P., 1964.
Fourquin G. Les ruraux, les echanges et la ville.— In: Histoire de la France rurale / Sous la dir. du G. Duby. P., 1975, vol. I.
Hrochova V. Byzantska n^sta ve 13—15 stoleti. Pr., 1967.
Kedar B. Z. Merchants in crisis. Genoese and Venetian men of affairs and the XlV-tli century depression. New-Haven; London, 1976.
Laiou-Thomadikis A. E. The Byzantine economy in the Mediterranean trade system; XIII—XlV-th centuries.— Dumbarton Oaks Papers, 1980—1981, t. 34—35.
Maksimovic L. Charakter der sozial-wirtschaftlichen Struktur der spatbyzantinischen Stadt (13.—15. Jh.).—Jahrbuch der Osterreichischen Bysantinistik, 1981, Bd. 31, H. 1.
Matschke K.-P. Die Schlacht bei Ankara und das Schiksal von Byzans. Weimar, 1981.
Oikonomidbs N. Hommes d’affaires grecs et latins a Constantinople (XIIIе—XVе siec-les). Montreal; Paris, 1979.
Pinto G. Firenze e la carestia del 1346 e 1347.: Aspetti e problem! delle crisi annona-rie alia meta del 300.— Archivio storico italiano, 1972, disp. I.
Planitz H. Die deutsche Stadt im Mittelalter von der Romerzeit bis zu den Zunftkamp-fen. Bohlau etc., 1954.
Renouard У. Les principaux aspects economiques et sociaux de 1’histoire. des pays de la couronne d’Aragon aux XIIе, XIIIе, XIVе siecles.— In: Etudes d’histoire medievale. Pt. VII. P., 1968, vol. II. Peninsule iberique.
Romeo R. Il comune rurale di Origgio nel sec. XIII. Assisi, 1970.
Sautel G. Les villes du midi mediterraneen au Moyen Age: Aspects economiques et sociaux. (IX—XIII siecles).— In: La ville, Bruxelles, 1955, vol. II.
Schneider J. Les villes allemandes au Moyen Age. Les institutions 6conomiques. In:
La ville. Bruxelles, 1955, vol. II.	_n
Stoujj L. Ravitaillement et alimentation en Provence aux XIV et XV siecles. P., 19/u
Vaccari P. L’affrancazione dei servi della gleba nell’Emilia e nella Toscana. Bologna, 1926.
Vaccari P. Le affrancazioni collettive dei servi della gleba. Milano, 1940.
ГЛАВА 4
Бессмертный Ю. Л. Господствующая форма ренты в крупных вотчинах Лотарингии
ХШ в —СВ, 1958, вып. 13.	Qnn. п
Бессмертный Ю. Л. Климат и сельское хозяйство во Франции (8W—louu;.— в
Природа и общество. М., 1981.	па«чтии
Бессмертный Ю. Л. Современная западноевропейская историография о развито производительных сил в средневековом земледелии. М., 1981.
Бессмертный Ю. Л. «Феодальная революция» X—XI вв.? — ВИ, 1984, № 1.
Блок М. Характерные черты французской аграрной истории. М., 1957.
653
Литература
БЛ°;ииФращ™И2^Н?9^Г47И ЧИСЛеННОСТИ '“ьского населения на террин СеР°^“-Х^ввБ1РСВ, fcXC“X КРеСТЬЯН ПР°ТВВ Фао«ально™ освоения л<^ СКа м“М1968 Д' °ЧеРК11 "С™рии' западноевропейского крестьянства в средние века. ГУШс^йГеЖ"годаеикТО1Р983. М “1985 ° ПРовансальск°“ крестьянстве XIII в-Француз-ФиЛно7тии/среднАпРТекожМ.,шГ' ПРИ КаР°ливгал-В *-•: Проблемы антич-Abel.ИЛ Geschichte der deutschen Landwirtschaft vom friihen Mittelalter zum 19 Jahr hundert. Stuttgart, 1962.
Beech G. T. A Rural Society in Medieval France: the Gatine of Poitou in the XI and XII centuries. Baltimore, 1964.
Bloch M. Les caracteres originaux de 1’histoire rurale fran^aise. Oslo; Paris, 1931 Bloch M. Les «colliberti»: Etude sur la formation de la classe servile.—In: Bloch M Melanges Historiques. P., 1963.
Bois G. Crise du feodalisme: Economic rurale et demographic en Normandie oriental© du debut du XIVе siecle au milieu du XVIе siecle. P., 1976.
Bonnassie P. De Rome a la Galice: genese et modalites de regime feodal.— In: Structures feodales et feodalisme dans 1’Occident mediterraneen. Paris; Roma, 1980.
Boutruche R. Une societe provinciale en lutte contre le regime feodal. P., 1947. Boutruche R. Seigneurie et feodalite. P., 1968—1970. T. I, II.
Bulletin de la Commission Royale d’histoire, 1852, 2е ser., IV.
Bur M. La formation du comte de Champagne. Nancy, 1977.
Chapelot J., Fossier R. Le village et la maison au Moyen Age. P., 1980.
Chedeville A. Chartres et ses campagnes, XI—XIII siecles. P., 1973.
Devailly G. Le Berry du Xе au milieu du XIIIе siecle. P., 1973.
Duby G. Economic domaniale et economic monetaire.— Annales: ESC, 1952.
Duby G. L’economie rurale et la vie des campagnes dans 1’Occident medieval. P., 1962» Duby G. La societe aux XIе et XIIе siecles dans la region maconnaise. P., 1971.
Duby G. Guerriers et paysans. P., 1973.
Duby G. Les trois ordres ou 1’imaginaire du feodalisme. P., 1978.
Duby G., Lardreau G. Dialogues. P., 1980.
Duby G. Le chevalier, la femme et le pretre. P., 1981.
Evergates T. Feudal Society in the baillage of Troyes under the Counts of Champagne» Baltimore; London, 1975.
Fossier R. La terre et les hommes en Picardie jusqu’a la fin du XIIIе siecle. Paris; Louvain, 1968.
Fossier R. Histoire sociale de 1’Occident medieval. P., 1970.
Fossier R. L’histoire de la Picardie. Toulouse, 1976.
Fossier R. Enfance de 1’Europe: Aspects economiques et sociaux. P., 1982. T. 1, 2. Fossier R. Paysans d’Occident (XIе — XIVе siecles). P., 1984.
Fournier G. Chateaux et peuplements au Moyen Age. Essai de synthese.— In: Chateaux et peuplements en Europe Occidentale du Xе au XVIIIе siecle. Auch, 1980.
Fourquin G. Les campagnes de la region parisienne a la fin du Moyen Age. P., 19oo 1964.
Fourquin G. L’histoire economique de 1’Occident medieval. P., 1969.
Fourquin G. Le temps de la croissance.—In: Histoire de la France rurale. P., 197d.
Genicot L. L’economie rurale Namuroise au Bas Moyen Age, Louvain, Bruxelles, 19oZ» T. III.
Grand R., Delatouche R. L’agriculture au Moyen Age. P.. 1951.	__ g
Herlihy D. The Agrarian Revolution in Southern France and Italy (801—lloU). &pe-LefeTvre-Desnouettes C. L’attelage: Contribution a l’histoire de 1 esclavage. P., 1931.
Patault A. Les hommes de corps en Champagne meridionale. Nancy, 1978. Con„ess<> Perrin Ch.-Edm. Le servage en France et en Allemagne au Moyen Age.-X Congress*
Internazionale di Scienze Storiche. 71955;	p1'^
E:;!“
654
Литература
ГЛАВА 5
Авдеева К. Д. Внутренняя колонизация в Сассексе в XI—XIV в.— СВ, 1973 вып 37 Барг М. А. Исследования по истории английского феодализма в XI—XIII вв. М.
1962.	*’
Батыгина Т. В. Свободное крестьянство в Восточной Англии в XI—XIV вв • Канд дис. М., 1968.	”
Косминский Е. А. Исследования по аграрной истории Англии XIII в. М. 1947 Петрушевский Д. М. Восстание Уота Тайлера. М., 1937.
Ailton R. Freedom and Villeinage.—In: Peasants, Knights and Heretics. Cambridge 1976.
Ashley W. J. The Bread of our Forefathers. Oxford, 1928.
Aston T. H. The origin of the manor in England.— Tr. R.H.S., 1958, ser. V, vol 8 Ault W. 0. Private Jurisdiction in England. New Haven, 1923.
Baker&/L R. H., Butlin R. A. Studies of Field Systems in the British Isles. Cambridge,
Beloch K. J. Bevolkerungsgeschichte Italiens. Berlin; Leipzig, 1940. Bd. III.
Bennett H. S. Life on the English manor: a study of peasant conditions (1150—1400) Cambridge, 1938.
Beveridge W. Westminster wages in the manorial area.— EcHR, 1955, vol. VIII.
Bishop T. A. The Distribution of manorial Demesne in the Vale of Yorkshire — EHR 1934, vol. XLIX.
Bishop T. A. Assarting and the Growth of the Open Fields.— EcHR, 1935, vol. VI.
Cam H. M. Studies in the Hundred Rolls. Oxford Studies in Social and Legal History / Ed. P. Vinogradoff. Oxford, 1921. Vol. XI.
The Cambridge Economic History of Europe. Cambridge, 1966. Vol. I.
Chibnall M. The English Lands of the Abbey of Bee. Oxford, 1946.
Coulton G. G. The medieval village. L., 1925.
Cox J. C. The Royal Forests of England. L., 1905.
Darby H. C. (ed.). An Historical Geography of England before 1800. Cambridge, 1936.
Darby H. C. Clearing of the English Woodland.— Geography, 1951, vol. XXXVI.
Darby H. C. (ed.). New Historical Geography of England. Cambridge, 1973.
Davenport F. J. The Economic Development of a Norfolk manor. Cambridge, 1906. Denholm-Y oung N. Seignorial administration in England. L., 1937.
The	Domesday	Geography	of	Eastern England/Ed. H.	C. Darby. Cambridge, 1952.
The	Domesday	Geography	of	Midland England / Ed. H.	C. Darby. Cambridge, 1954.
The Domesday Geography of Northern England/Ed. H. C. Darby. Cambridge, 1962.
The	Domesday	Geography	of	South-East England / Ed.	H. C. Darby. Cambridge, 1962.
The	Domesday	Geography	of	South-West England / Ed.	H. C. Darby. Cambridge, 1967.
Dowdell B. Holdings and inheritance in medieval East England.— EcHR, 1967, vol. XX. Douglas D. L. The Social Structure of Medieval East Anglia.— In: Oxford Studies in Social and Legal History / Ed. P. Vinogradoff. Oxford, 1927. Vol. XI.
Faith R. Peasant families and inheritance customs in medieval England.— Agricultural Review, 1960, vol. XVI.
Farmer D. L. Some Price Fluctuations in Angevin England.— EcHR, 1956, vol. IX.
Farmer D. L. Grain price movements in 13-th century England.— EcHR, 1957, vol. X.
Farmer D. L. Livestock price movements in 13-th century England.— EcHR, 1965, vol. XXII.
Finberg A. P. R. Tavistock Abbey: A Study in Social and Economic History of Devon. Cambridge, 1951.
Gras N. S. B. The Evolution of the English Corn Market. Cambridge (Mass.), 1915.
Gras N. S. B., Gras E. C. The Economic and Social History of an English Village: Crawley, Hampshire. 909—1928. Cambridge (Mass.), 1930.
Gray H. L. The English Field Systems. Cambridge (Mass.), 1915.
Hallam H. E. The New Lands of Elloe: A study of Early Reclamation in Lincolnshire. Leicester, 1954.
Hallam H. E. Some Thirteenth Century Censuses.— EcHR, 1958, vol. X.
Hallam H. E. Settlement and Society. Cambridge, 1965.
Hallam H. E. The Postan Thesis.— Hist. Studies, 1972, vol. IV, N 58.	.
Harvey J. B. Population Trends and Agricultural Development from the Warwickshire Hundred Rolls of 1279.— EcHR, 1958, vol. XI.
Hilton R. H. The economic development of some Leicestershire Estates in XIV—Xv cc. Oxford, 1955.
Hilton R. H. A medieval Society: The West Midland of the end of the thirteenth Century. L., 1966.
655
Литература
?i,.cжги	»•
«^ilbgM95“dl,,a	3~Ы History о, . и,...»,-
&„?АТ5<>»?0Х?1 D.e“es°e i“ English Constitutional History, 1066-127-> L 1451 Jolhffe J F. A Northumbrian Institutions.—EHR, 1926 vol. XLI. У	L" 1951_
Krause J. T. The Medieval Household, large or small? —EcHR 1957 vnl ty £e"oxrford; 1959RUral Eng'and’ 1086-1135: A StUdy °f“/SlgraSn conditions. Lennard R. V. Rural England. Oxford, 1960.
Levett G. R. Studies in Manorial History. Oxford, 1938.
4'?°" H- R- Anglo-Saxon England and the Norman Conquest Longmans L 1962 Maitland F. W. Domesday Book and Beyond. Cambridge, 1897
Miller E. The Abbey and Bishopric of Ely: The Social History of an Ecclesiastical Es-tate from the tenth century to the early fourteenth century. Cambridge 1951
Miller E., Hatcher I. Medieval England: Rural Society and Economic Change 1086— 1348. L., 1978.	6 ’
Nielson N. Economic Conditions on the Manors of Ramsey Abbey. Philadelphia 1898 Oschinsky D. Medieval Treatises on Estate Accounting.—EcHR, 1947, vol. VIII.’ Page F. M. The Estates of Crowland Abbey. Cambridge, 1934.
Pitkin D. Partible inheritance and the Open fields.—Agricultural History, 1968 vol. XXV.	’	*
Pollock F., Maitland F. W. History of English law before the time of Edward I Cambridge, 1898. Vol. I, II.
Postan M. M. The Famulus: The Estate Labourer in the Twelfth and Thirteenth Century, Cambridge, 1954.
Postan M. M. Essays in the Agrarian History. Cambridge, 1968.
Postan M. M. Essays on medieval agriculture and General Problem of the medieval
Economy. Cambridge, 1973.
Postan M. M. The Medieval Economy and Society. 1978.
Russell J. C. British Medieval Population. Albuquerque, 1948.
Seebohm F. The English Village Community, an essay on economic history. L., 1883.
Smith R. A. L. Canterbury Cathedral Priory. Cambridge, 1943.
Stenton F. M. Danelaw.— In: Oxford Studies/Ed. P. Vinogradoff. Oxford, 1910.
Stenton F. M. Types of Manorial Structure in the Danelaw.—In: Oxford Studies/Ed.
P. Vinogradoff. Oxford, 1910.
Thirsk J. The Common Fields.— PaP, 1964, vol. 29.
Titow J. Z. Medieval England and the open field systems.— PaP, 1964, vol. XXIX; 1966^ vol. XXXIII.
Titow J. Z. English Rural Society, 1200—1350. Cambridge, 1969.
Vinogradoff P. Villeinage in England. Oxford, 1892.
Vinogradoff P. English Society in the Eleventh Century. Oxford, 1908.
Vinogradoff P. Roman Law in the Medieval Europe. Oxford, 1909.
Vinogradoff P. Growth of the Manor. Oxford, 1911.
Weldon-Finn W. An Introduction to Domesday Book. L., 1963.
White L. Medieval Technology and Social Change. Oxford, 1962.
ГЛАВА 6
Абрамсон M. JI. О состоянии производительных сил в сельском хозяйстве Южной,
Италии.— СВ, 1965, вып. 28.	rtTT - D
Абрамсон М. JI. Влияние торговли на формирование феодальных отношен ной Италии (IX—XII вв.).—СВ, 1968, вып. 31.	.q70 j
Абрамсон М. Л. Южная Италия, IX—ХШ вв.—В кн.: Велория Итали.
Абрамсон М. Л. Южноитальянская община IX—XIII вв.—СВ, 1УоУ, вып. R .
Абрамсон М. Л. Крестьянские сообщества в Южной Италии, л—л 1	
Западная Европа в средние века: Экономика, политика, культура. .,	-•
Вернадская Е. В. Из истории сельских коммун Моденской провинци .	,
Брагина 2L М. Сельские коммуны Северо-Восточной Италии и их подчинение го-
^бщинное'^землевладение в Северо-Восточной Италии, ХШ-
Кот^ъникова^л'. ^Политика городов по отношению к сельским комм>нам Северной и Средней Италии в XII в.— СВ, 1959, вып. 16.
656
Литература
^Г"тГаИвТхЛ1^вв%ФС^М19б5бХНН17Й ОрГанИза^и североитальянского крестьян-Котелъникова Л. А Некоторые проблемы социально-экономической истопии сель
ских коммун в Средней Италии в XIII и XIV вв — В кн • Из истоп™
ся масс Италии. М„ 1959.	" Из ИСТОР™ трудящих-
Котелъникова Л. А. Итальянское крестьянство и город в XI—XIV вп г™ „
риалам Средней и Северной Италии). М„ 1967.	v ' (п0 мате’
Котельникова ЛА. Особенности развития феодализма в Северной и Средней Ита-
лии в IX—XIV вв.— В кн.: История Италии. М., 1970, т. I.	р Д ей пта
Котельникова Л. А. Агрикультура и урожайность зерновых в Тоскане в XII—
XIV вв.— СВ, 1973, вып. 36.
Котельникова Л. А. Итальянский город раннего средневековья и его роль в ппопрсср генезиса феодализма.— СВ, 1975, вып. 38.	F ц
Самаркин В. В. К вопросу о системе открытых полей в Падуанском пистоиктр п
XII в.- Вести. МГУ, Сер. 8., 1958, вып. 3.	Дистрикте в
Самаркин В. В. Эволюция хозяйственных распорядков Падуанской пеиевни в ХП—
XIV вв.- Вести. МГУ, Сер. 8, 1966, вып. 6.	Р
Урланис Б. Ц. Рост населения в Европе. М., 1941.
Belletini A. La popolazione italiana dall’inizio dell’era volgare ai giorni nostri. Valuta-zioni e tendenze.— In: Storia d’ltalia. Torino, Einaudi, 1973, vol. V.
Beloch K. Bevolkerungsgeschichte Italiens. Berlin; Leipzig, 1937. Bd. HI.
Bertagnolli C. Delle vicende dell’agricoltura in Italia. Firenze, 1979.
Bognetti P. Sulle origini dei comuni rurali del Medioevo. Pavia, 1926.
Caggese R. Le classi e comuni rurali nel medioevo italiano. Firenze, 1907—1909. Vol I.
II.
Castagnetti A. Primi aspetti di politica annonaria nell’Italia comunale. La bonifica dell’epalus comunis Verone» (1194—1199).—Studi medievali, 3 ser., 1974, a. XV.
Cherubini G., Francovich R. Forme e vicende degli insediamenti nella campagna tosca-na dei secoli XIII—XV.— Quaderni storici, 1973, N 24.
Cherubini G. Le campagne italiane dall’XI al XV secolo.—In: Storia d’ltalia, dir. da G. Galasso, vol. IV. Utet. Torino, 1981.
Conti E. La formazione della struttura agraria moderna nel contado florentino. Roma, 1965, pt. 1.
Easoli G. Ricerche sui borghi franchi dell’alta Italia.— Rivista di storia del diritto italiano, 1942, a. XV.
Calasso G. Gonsiderazioni intorno alia storia del Mezzogiorno d’ltalia.— In: Mezzogior-no medievale e moderno. Torino, 1975.
Herlihy D. Pistoia nel Medioevo e nel Rinascimento (1200—1430). Firenze, 1972.
Jones Ph. J. L’Italia agraria nell’alto medioevo. Problemi di cronologia e di continuity.— In: Agricoltura e mondo rurale nell’Occidente nell’alto medioevo. Spoleto, 1966.
Jones Ph. J. Per la storia agraria italiana; lineamenti e problemi.— Rivista storica italiana, 1964, a. LXXVI, fasc. II.	1 VT„ _ .
Jones Ph. J. La storia economica. Dalia caduta dell’impero romano al sec. XIV. in.
Storia d’ltalia. Torino, ed. Einaudi, 1974, vol. II, 2.	R
Ceicht P. S. Operai, artigiani, agricoltori in Italia dal VI al XVI sec. Milano, 194b. Marongiu A. La famiglia nell’Italia meridionale (sec. VII—XIII).—Milano, 1944. Medioevo rurale. Sulla tracce della civilta contadina / A cura di V. Fumagalli, u.
setti. Bologna, 1980.
JWontanari M. L’alimentazione contadina nell’alto Medioevo. Napoli, 1979.
-Montanari M. Rese cerealicole e rapporti di produzione. Consideraziom sull liana p dana dal IX al XV secolo.— Quaderni medievali, 1981, N 12.
Peri 1. Uomini, citta e campagne in Sicilia dal XI al XIII secolo_ Bari, 197 .
Romeo R. Il comune rurale di Origgio nel secolo XIII. Assisi, 197U.
Russel J. C. Medieval Regions and their Cities. Newton Abbot, 1972.
Salvemini G. Magnati e popolani di Firenze dal 1280 al |295. Torino, 1	.	j_
Santini P. I comuni di valle del Medioevo. La costituzione federal© d g
ЛаП^Т?ес^°^е^mediow>°’itaHano. Contribute alia storia dei comuni mondo rurale.-in: Storia d’ltalia. Torino, ed. Einaudi, 1972, I.
Caratteri originali.	~ a ьП1Сг1н
Settia A. Lo sviluppo degli abitati rurali in alta Italia: ^il aggi, c s	,.	®
dall’alto al basso Medioevo.-In: Medioevo rurale. Sulle tracce della civuia tadina. Bologna, 1980.
657
Литература
Toubert Р. Les status communaux et l’histoire Нрч	i v ,
le.- Melanges d’archeologie et d’histofre I960 t S i lombards aux XIV siec-
СТ9Г26Р’ L’afemCazi0ne dei servi dena gleba nell’Emilia e nella Toscana. Bologna,
Vaccari P’ LTe affrancazioni collettive dei servi della gleba. Milano 1940
Violante C. La societa milanese nell’eta precomunale. Bari 1974
Violante C. Economia, societa, istituzioni a Pisa nel Medioevo. Pisa, 1980.
ГЛАВА 7
Альтамира-и-Кревеа P. История Испании. M., 1951. Т. I.
ном fvHI-хТвв ГлИС194?И Средневековой Каталонии до соединения с Араго-Корсунский А. Р. История Испании, IX—XIII вв. М., 1976.
Корсунский АР. О характере крестьянских сообществ" в Астурии и Леоне в X— XIII вв.—В кн.: XIV Межреспубликанский симпозиум по аграрной истопи® Восточной Европы. Минск, 1972, вып. 2.	F
Кудрявцев А. Е. Испания в средние века. Л., 1937.
Лучицкий И. В. Бегетрии.—Унив. изв., Киев, 1882, № 10; 1883, № 1.
Лучицкий И. В. Поземельная община в Пиренеях.—Отеч. зап., 1883, № 9.
Мильская Л. Т. К вопросу о характере землевладения в Астурии в IX—XII вв — СВ, 1967, вып. 30.
Мильская Л. Т. Очерки из истории деревни в Каталонии в X—XII вв. М., 1962.
Пискорский В. К. Крепостное право в Каталонии. Киев, 1901.
Пискорский В. К. История Испании и Португалии. СПб., 1909.
Пичугина И. С. Бегетрии в Кастилии в XI—XV вв.—В кн.: Социально-экономические проблемы истории Испании. М., 1965.
Пичугина И. С. О положении крестьянства Леона и Кастилии, XII—XIII вв.—СВ, 1962, вып. 21.
Пичугина И. С. Крестьянство и кортесы Кастилии во второй половине XIII — первой половине XIV в.— В кн.: Европа в средние века: экономика, политика, культура: Сб. ст. М., 1972.
Уотт М., Какиа П. Мусульманская Испания. М., 1976.
Фрязинов С. В. Феодальное землевладение и хозяйство Кастильского монастыря в-Онье XI—XIII вв.— УЗ Горьк. ун-та. Сер. ист., 1965, вып. 67.
Фрязинов С. В. Феодальное землевладение и хозяйство монастыря св. Торибия в Льеване, XI—XIV вв.— В кн.: Социально-экономические проблемы псторип Испании. М., 1965.
Barbero A., Vigil М. Sobre los origenes sociales de la Reconquista. Barselona, 1974.
Borges Coelho A. A revolucaon de 1383. Lisboa, 1977.
Cabrillana X. Los despoblados en Castilla la Vieja.— Hispania, 1972, N 32.
Cabrillana N. La crisis del siglo XIV en Castilla: la pesta negra en el obispado de Palencia.— Hispania, 1968, N 109.
Carle M. del C. Del concejo medieval Castellano-Leones. Buenos Aires, 1968.
Castro A. Estudos de historia socio — economica de Portugal. Lisboa, 1976.
Costa J. Collectivismo agrario en Espana. Madrid, 1915.
Dufourcq Ch. E., Gautier-Dalche J. Histoire economique et sociale de lEspagne clire-tienne au Moyen Age. P., 1976.	.	.
Garcia Garcia M. San Juan Bautista de Corias (historia de un senono monastico asiu-
riano). Oviedo, 1980.	ж , , . . . 9ntiffnft
Guglielmi N. La dependencia del campesino no-propietano. Anales de histo g у medieval. Buenos Aires, 1967, vol. 13.
Hinojosa у Naveros E. Obras. Madrid, 1948—1955. T. I, II.
La Reconquista espanola у repoblacion del pais. Zaragoza, 1951.
Les structures sociales de 1’Aquitaine, du Languedoc et 1 Espagne. r., Marques Oliveira A. H. Historia de Portugal. Lisboa, 1976.
Moxo S. Feudalismo europeo у feudalismo espanol.—Hispania, IJb ,	•	1979
Moxo S. Repoblacion у sociedad en la Espana c^stianaCHpd\g61_i963 N 33-38. Pescador C. La caballeria popular en Leon у Castilla CHE, 1	castellans
Ruiz Г. E. Expansion et changements: La conquete de Seville et la sue e
1248—1250.— Annales: ESC, 1979, N 34. ч	, p 19(54
Salomon N. La campagne de nouvelle Castille a la fin du X -	• •»
Sdnchez-Albornoz Cl. Espana, un enigma historico. Buenos Aires, ijoo. . •	i965u
Sauchez-Albornoz Cl. Estudios sobre las instituciones medievaleb c>panoi<u.
658
Литература
S&nchez-Albornoz Cl. Pequenos propietarios libres en el Reino Asturleones.— In: Agri-coltura i mondo rurale in Occidente. Spoleto, 1966.
Sdnchez-Albornoz Cl. Ensayos sobre historia de Espana. Madrid, 1973.
Valdeavellano L. G. Historia de Espana. Madrid, 1955. T. I.
Valdeavellano L. G. La comunidad patrimonial de la familia en el Derecho Espanol medieval.—Derecho, N 1, Salamanca, 1956, t. 3.
Valdeavellano L. G. Curso de historia de las instituciones espanolas. Madrid, 1976.
Valdeon Baruque J. Las realidades agrarias en la Edad Media Castellana (X—XIII)— Hipania, 1969, N 113.
Velayos S. M. El monasterio de San Pedro de Cardena. Salamanca, 1971.
Verlinden Ch. L’esclavage dans 1’Europe medievale. Brugge, 1955. T. I.
Vicens-Vives J. Manual de historia economica de Espana. Barcelona, 1959. T. I.
Ubieta Arteta A. Los «tenentes» en Aragon у Navarra en los siglos XI у XII. Valencia, 1973.
ГЛАВА 8
Егоров Д. H. Славяно-германские отношения в средние века: Колонизация Мекленбурга в XIII в. М., 1915.
Ермолаев В. А. Крестьянские движения в Германии перед Реформацией. Саратов, 1961.
Кнапп Г. Ф. Освобождение крестьян и происхождение сельскохозяйственных рабочих в старых провинциях прусской монархии. СПб., 1900.
Майер В. Е. К истории взаимосвязи феодальной крепости и средневекового города Германии с X по XVI в.— В кн.: Античная древность и средние века. Свердловск, 1981.
Сказкин С. Д. Очерки по истории западноевропейского крестьянства в средние века. М., 1968.
Abel W. Geschichte der deutschen Landwirtschaft im friihen Mittelalter bis zum 19. Jahrhundert. Stuttgart, 1962.
Bechtel H. Wirtschaftgeschichte Deutschlands von der Vorzeit bis zum Ende des Mit-telalters. Munchen, 1951.
Bentzien U. Bauernarbeit im Feudalismus: Landwirtschaftsgeschichte: Arbeitsgerate und Arbeitsverfahren im Deutschland von der Mitte des ersten Jahrtausends v. Z. bis zum 1800. B., 1980.
Boelecke W. Wandlungen der dorflichen Sozialstruktur wahrend Mittelalter und Neu-zeit.— In: Wege und Forschungen der Agrargeschichte. Frankfurt a. M., 1967.
Brunner O. Land und Herrschaft. 4. Aufl. B., 1959.
Deutsche Geschichte. B., 1965. Bd. I.
Epperlein S. Bauernbedriickung und Bauernwiderstand im hohen Mittelalter. B., 1960.
Franz J. Geschichte der deutschen Bauernstandes vom friihen Mittelalter bis zum 19. Jahrhundert.— Deutsche Agrargeschichte. Stuttgart, 1970, Bd. IV.
Fuchs C. Der Untergang des Bauernstandes und das Aufkommen der Guttsherrschaf-ten. Strasburg, 1888.
Hoyer S. Die Armlederbewegung: Ein Bauernaufstand 1336/1339.— ZfG, 1965, H. 1.
Hoyer S. Neues zum Pfeifer aus Niklashausen.— Jahrbuch fiir Geschichte des Feudalismus. B., 1979, Bd. 3.
Knapp J. Gesammelte Beitrage zur Rechts- und Wirtschaftsgeschichte vornehmlich des deutschen Bauernstandes. Tubingen, 1902.
Knapp J. Neue Beitrage zur Rechts- und Wirtschaftsgeschichte des Wiirtembergischen Bauernstandes. Tubingen, 1919.
Lamprecht K. Deutsches Wirtschaftsleben im Mittelalter. Leipzig, 1885—1886. Bd. I—II.
Lutge F. Geschichte der deutschen Agrarverfassung von friihen Mittelalter bis zum 19. Jahrhundert. Stuttgart, 1963.
Mager F. Geschichte des Bauerntums und der Bauernkultur im Lande Mecklenburg. B., 1955.
Mottek H. Wirtschaftsgeschichte Deutschlands: Ein GrundriB. B., 1957. Bd. I.
Muller-Mertens E. Hufenbauern und Herrschaftsverhaltnisse im brandenburgischen Dor-fern nach dem Landbuch Karls IV von 1376.— Wissenschaftliche Zeitschrift der Humboldt — Universitat, 1951/1952, H. 1.
Kadig W. Die Siedlungstypen im Deutschland und ihre Friihgeschichte. B., 1955.
Schultze J. Die Mark Brandenburg. B., 1961. Bd. I.
Sohn J. Geschichte des wirtschaftlichen Lebens der Abtei Eberlach. Wiesbaden, Topfer B., Engel E. Vom staufischen Imperium zum Hausmachtkdnigtum.
Deutsche Geschichte vom Wormser Konkordat bis zum Doppelwahl vom 1314. Weimar, 1976,
659
ДО
М.,
и<
Литература
’Feri980£N 5k0“°miSChe U“d 8021818 Strukture“ im «>• «nd H- Jahrhundert.-ZfG. Wittich W. Die Grundherrschaft im Nordwestdeutschland. Leipzig, 1896.
ГЛАВА 9
Греков Б. Д. Крестьяне на Руси. 2-е изд. М., 1952. Ч. 1
История Польши: В 3-х т. М., 1956. Т. 1.
История Чехословакии: В 3-х т. М., 1956. Т. 1.
Королюк В. Д. «Дранг нах Остен» и историческое развитие народов стран Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европы в период феодализма.— В кн • «Дпанг нах Остен» и историческое развитие стран Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европы. М., 1967.
^U*1958* Е История ro™TBa и права феодальной Польши XIII—XIV вв. Л., Маловист М. Экономическое развитие феодальной Польши в XIV—XVII вв — Ист зап., 1955, т. 53.
Разумовская Л. В. Очерки по истории польских крестьян от древних времен XV в. М.; Л., 1958.
Рубцов Б. Т. Исследования по аграрной истории Чехии: XIV —начало XV в. 1963.
Рутковский Я. Экономическая история Польши: Пер. с пол. М., 1953.
Фоменкова В. М. Положение крестьян в Польше во второй половине XIII XIV вв.— УЗ Ин-та славяноведения, 1956, т. 12.
Bardach^ L, Lesnodorski В., Pietrzak М. Historia panstwa i prawa polskiego. W-wa,. Below G. Probleme der Wirtschaftsgeschichte. Tubingen, 1920.
Beranovd M. Zemedelstvi v Cechach na poCatku feudalisms— Archeologicke rozhledy, 1963, t. 15.
Buczek K. Organizacja opolna w Polsce sredniowiecznej.— Studia historyczne, 1970, t. 13, z. 2.
Buczek K. Z dziejow mlynarstwa w Polsce sredniowiecznej.— Studia historyczne, 1969r t. 12, z. 1.
Dqbrowski H. Rozwoj gospodarki rolnej w Polsce od XII do polowy XIV w.—Studia-z dziejow gospodarstwy wiejskiego, 1962, t. 5, s. 1.
Dejiny teclmiky v Ceskoslovensku (do konce 18.st.). Pr., 1974.
Dembinska M. Konsumpcja zywnosciowa w Polsce sredniwiecznej. Wroclaw, 1963.
Dembinska M. Przetworstwo zbozowe w Polsce sredniowiecznej (X—XIV w.). Wroclaw,. 1973.
Dobrowolska M. Przemiany srodowiska geograficznego Polski do XV w. W-wa. 1961. Dunin-Wqsowicz T. Zmiany w topografii osadnictwa wielkich dolin na Nizu Srodko-woeuropejskim w XIII w. Wroclaw, 1974.
Dzieje lasow, lesnictwa i drzewnictwa w Polsce. W-wa, 1965.
Dzieje wsi wielkopolskiej. Poznan, 1959.
Fiala Z. Priedhusitske Cechy, 1310—1419. Pr., 1968.
Fiala Z. Premyslovske Cechy. Pr., 1965.	.	. • rtnft,
Grodecki R. Wole i Lgoty — In: Studia z historii spoleeznej i gospodarczej, poswigcona-
Ft. Bujakowi. Lwow, 1931.	, t	1Qeq
Guidon Z. Walka klasowa chlopstwa polskiego od XII do polowy XIV w. lorun, 1уэо_ Historia chlopow polskich. s. 1., 1970. T. 1.
Historia kultury materialnej Polski w zarysie. Wroclaw, 1978. T. 1, Historia panstwa i prawa Polski do r. 1795. W-wa, 1957. Cz. 1.
Historia Polski. W-wa, 1957. T. 1. Cz. 1.
Historia Pomorza. Poznan, 1972. T. 1.
Historia Slaska. Wroclaw, 1960. T. 1. Cz. 1.	,	,	. cbni-nik historicky^
Hrabova L. К problemu nemecke koloniczace v sredm Europe. Sboim KacZmarczyk Zd. Polska czasow Kazimierza Wielkiego Krakow, 1964. 1909 Bd. 1. Kaindl K. Geschichte der Deutschen in den Karpatenlander •	» yj‘ j xiV w.
Kaminska J. Rozwoj osadnictwa w rejonie Burzenma nad Warta on KZic^L^a^^Mozliwosci konsumpcijne zboz. i то11У^.?2^а wiefsk\^
Polsce do konca XII w.- Studia do dziejow gospodarstwa wiejskieg , Koetzschke R. Deutsche Wirtschaftsgeschichte bis zum 17. Jahrhundert. 2. Aufl. Breslau, 1921.
660
Литература
Krojta К. Dejiny selskeho stavu. 3. vyd. Pr., 1949.
Krzemienska-Tretstkova B. Vyziva ve sredoveku.—Ceskoslovensky dasopis historick^,
Kuras S. Przywileje prawa niemieckiego miast i wsi malopolskich XIV—XV w. Wroclaw, 1971.
Lowmianski H. Poczqtki Polski. W-wa, 1967—1973. T. 3—5.
Malowist M. Wschod a Zachod Europy w XII—XVI w.: Konfrontacja struktur spolecz-no — gospodarczych. W-wa, 1973.
Meznik J. Venkovskd statky brnenskych mest’anh ve 14. a 15. stol.— Sbornik Matice moravske, 1960, t. 79.
Meznik J. Vyvoj ceny rent a rentoveho vlastnictvi ve 14. a 15. stol.— Sbornik praci fi-lisoficke fakulty brnenske university: Rada historicka, 1960, t. 9.
Mika A. Feudalni velkostatek v jiznich Cechach (XIV—XVI. stol.).—Sbornik historickv 1953, t. 1.
Pocatky Ceskeho statu. Pr., 1973.
Pocz^tki pafistwa polskiego. Poznan, 1962. T. 2.
Podwinska Z. Technika uprawy roli w Polsce sredniowiecznej. Wroclaw, 1962.
Podwinska Z. Zmiany form osadnictwa wiejeskiego na ziemiach polskich we wczes-niejszem sredniowieczu. Wroclaw, 1971.
Podwinska Z. Zrodla pisane i ikonograficzne do historii rolnictwa Polski sredniowiecznej.— Studia z dziejow gospodarstwa wiejskiego, 1960, t. 3, z. 1.
Polska dzielnocowa i zjednoczona: Panstwo — spoleczenstwo — kultura. W-wa, 1972.
Pozywienie w dawnej Polsce.— Studia z dziejow gospodarstwa wiejskiego, 1967, t. 9, z. 3.
Prehled dejin Ceskoslovenska. Pr., 1980. T. 1. Sv. 1.
Sczaniecki M. Nadania ziemi na rzecz rycerzy w Polsce do korica XIII w.— Prace Komi-sji historycznej. Poznan, 1937—1938, t. 11, z. 3.
Smilauer V. Osidlenf Cech v svetle mistnuch jmen. Pr., 1960.
Stepanek M. Strukturalni zmeny sredovekeho osidleni.— Ceskoslovensky casopis his-toricky, 1969, N 4—5.
Topolski J. Gospodarstvo wiejskie w dobrach arcybiskupstwa gnieznienskiego od XVI do XVIII wieku. Poznan, 1958.
Trawkowski S. W sprawie roli kolonizacji niemieckiej w przemianach kultury mate-rialnej na ziemiach polskich w XIII w.— Kwartalnik historii kultury materialnej, 1960, N 2.
Tymienicki K. Historia chlopow polskich. W-wa, 1965—1966. T. 1, 2.
Vanecek V. Dejiny statu a prava v Ceskoslovensku do r. 1945. 2 vyd. Pr., 1970.
Zarys historii gospodarstwa wiejskiego w Polsce. W-wa, 1964. T. 1.
ГЛАВА 10
Шушарин В. П. Крестьянское восстание в Трансильвании (1437—1438). М., 1963.
Шушарин В. П. Феодальная раздробленность (середина XIII —20-е годы XIV в.).
Рост эксплуатации крестьянства. Укрепление феодального государства (20-е годы XIV в.— 1439 г.).—В кн.: История Венгрии. М., 1971. т. 1.
Demeny L. Az 1437—1438-as babolnai nepi felkeles. Buc., 1960.
Marki S. Dosa Gyorgy. Bp., 1913.
Szabo I. Tanulmanyok a magyar parasztsag tortenetebol. Bp., 1948.
Szabo I. A kozepkori magyar falu. Bp., 1969.
Szabo I. A falurendszer kialakulasa Magyarorszagon (X—XV. szazad). 2. kiad. Bp., 1971.
Szabo I. Jobbagyok — parasztok. Bp., 1976. 31—166. 1
Sziics J. Megosztott parasztsag — egysegesiilo jobbagysag. A paraszti tarsadalom ata-lakulasa a 13. szazadban.— Szazadok, Bp., 1981, N 1, 3—65. 1.; N 2, 263—314. 1.
ГЛАВА 11
Ангелов Д. Принос към народностните и поземелни отношения в Македония (Епирския деспотат през първата половина на ХШ век).— Изв. на камарата на народната культура. Сер. хуманитарни науки, С., 1947, т. IV, № 3.
История Византии. М., 1966. Т. П; 1967. Т. III.
Карпов С. П. Особенности развития поздневизантийского города — эмпория (1 рапе-зунд в XII-XV вв.).- ВО, 1977.
661
Литература
Коидое Я. К К вопросу о системе полеводства в болгарских и соседних с ними ,₽м ЛЯХ Балканского полуострова в средние века.— ВВ 1960 т 20 Д
Кондов Н. К. Овощарство в българских земи през среднивёковието София 1969 Липшиц Е. Э. Право и суд в. Византии в IV—VIII вв М 1976	ф я’ 1УЬУ'
Литавр ин Г. Г. Болгария и Византия в XI—XII вв. М., 1960.
Литаврин Г. Г. Византийское общество и государство в X—XI вв. М. 1977.
Максимович Jb Прошцари у Трапезинду.— Београдский Универзитет. Збоиник сЬи-.. л°зофско] факултета. Споменица у част Г. Острогорски. Београд, 1974 кн> 12/1 Медведев И. П. Проблемы мануфактуры в трудах классиков марксизма-лемнизма и вопрос о так называемой византийской мануфактуре.— В кн • В И Ленин и проблемы истории. Л., 1970.
Медведев И. П. Мистра. Л., 1973.
Осипова К. А. К вопросу о роли государства в утверждении феодализма в Византии.—XVI-e Congres International des Etudes byzantines: Resumes des communications. Wien, 1981, 4, 1.
Осипова К. А. К проблеме присельничества в Византии (X—XII вв.).—ВО 1977.
Острогорски Г. Пронща: Прилог HCTopjn феудализма у Византии и у }южнословен-ским земл>ама. Београд: САН, Посебна изданььа, 1951, кн» CLXXVI.
Сметанин В. А. Сельские ремесленники поздней Византии как социальная группа.______
Античная древность и средние века, 1971, т. 7.
Сметанин В. А. Проскафимены поздневизантийского времени.— ВВ, 1981, т. 42.
Сюзюмов М. Я. Внутренняя политика Андроника Комнина.— ВВ, 1957, т. 12.
Удальцова 3. В. Проблемы типологии феодализма в Византии.— В кн.: Проблемы социально-экономических формаций. М., 1975.
Удальцова 3. В. Византия и Западная Европа (типологические наблюдения).—ВО, 1977.
Удальцова 3. В., Осипова К. А. Отличительные черты феодальных отношений в Византии: (Постановка проблемы).—ВВ, 1974, т. 36.
Хвостова К. В. Особенности аграрно-правовых отношений в поздней Византии (XIII—XV вв.). М., 1968.
Хвостова К. В. Судьбы парикии и особенности налогообложения париков в поздней Византии.— ВВ, 1978, т. 39.
Хвостова К. В. Количественный подход в средневековой социально-экономической истории. М., 1980.
Хвостова К. В. Еще раз о термине	в Византии,—ВО, 1982.
Ahrweiler Н. La pronoia a Byzance.— Collection de 1’ecole frangaise de Rome, 1980, N 44.
Antoniadis-Bibicou H. Villages desertes en Grace: Un bilan provisoire.—In: Villages desertes et l’histoire economique aux XI—XVII ss. P., 1965.
Glykatzi-Ahrweiler H. La concession des droits incorporate Donations conditionnelles. In: Actes du XIIе Congres International des etudes byzantines. Beograd, 1964.
Kirsten E. Die Byzantinische Stadt.— Berichte zum XI. Internationalen Byzantinisten-kongress. Munchen, 1958.	. . ,f.
Kondov N. K. Uber den warscheinlichen Waizenertrag auf der Balkanhalbinsel im Mit-telalter.— Etudes balkanique, 1974, N 1.	. .	,
Laiou-Thomadakis A. E. Peasant Society in the Late Byzantine Empire: A Social ana Demographic Study. Princeton, 1977.	A	Q
Lefebvre des Noettes. L’attelage et le cheval de selle a travers les ages. P.,
Lefort J. Fiscalite medievale et informatique. Recherches sur les baremes pour 1 importation des paysans byzantins du XIV s.— Revue historique, 197-*, 515.
Lemerle P. The Agrarian History of Byzantium Galway University Press, :l»7tf.
Maksimovic L. Charakter der Sozial-wirtschaftlichen Structur der SPatbyzantmisc Stadt (13.—15. Jh.).— Jahrbuch der Osterreichischen Byzantmistik, 31/1, av . ternationaler Byzantinistenkongress. Akten, 1/1. Wien, 1981.	,	Rruxelles,
Ostrogorskij G. Quelques problemes d’histoire de la paysannene by
1956.	„
Schilbach E. Byzantinische Metrologie. Munchen, 1970.	уПе q Le
Svoronos N. Recherches sur le cadastre byzantin et la fiscalite aux
cadastre de Theles.— BCH, 1959, 83.	du Centre de
Svoronos N. L’epibole a 1’epoque des Comnenes. Travaux et Mem
recherche d’histoire et civilisation byzantines. P., 1968,	> paners 1971, 25.
Teall L L. The Byzantine Agricultural Tradition.—Dumbarton Oak Pap Zakythinos D. Crise monetaira et crise economique a Byzance du ХШ
Athenes, 1948.
662
Литература
ГЛАВА 12
Ангелое Д. Рост и структура крупного монастырского землевладения в Северной в
Средней Македонии в XIV в.—ВВ, 1956, т. И.	р и
Ангелов Д. Аграрнпте отношения в Северна и Средна Македония през. XVI век. С. 1958.	’ ’*
Ангелов Д. Въпроси на феодализма в българските земи през XI—XIV в.—ИП 1960 КН. 6.	’	’
Бессмертный Ю. Л. Сеньориальная и государственная собственность в Западной Ев ропе и на Руси в период развитого феодализма.—В кн.: Социально-экономические проблемы российской деревни в феодальную и капиталистическую эпоху* Материалы XVII сессии симпозиума по изучению проблем аграрной истопии Ростов н/Д, 1978.	г *
БирковиК С. М. «Четвртина».— ЗФФБ, 1963, VI—I.
Благо]ввиЪ М. Планине и паппьаци у средн>ов]ековно} Срби|и.— ИГ, 1966.
Благо]ввиЪ М. Среджовековни забел.—ИЧ, 1966, год. XIV—XV.
Благо]ввиЪ М. Землюраджа у среджов^ековно] Србщи. Београд, 1973.
Боброва С. И. Некоторые вопросы крестьянского землевладения в Сербии XII — первой половины XIV вв.— В кн.: Вопросы истории славян. Воронеж, 1963 вып. 1.	’	*
BojaHuh Д. О српско] баштини и cohy у турским законима.—ИЧ, 1973, год. 20.
Горина Л. В. Социально-экономические отношения во Втором Болгарском царстве.
Горина Л. В. Материалы дневника Антона Барбери по истории Болгарии и Византии в XIV в.— Byzantinobulgarica, Sofia, 1973, IV.
Горина Л. В. Об особенностях развития феодальной земельной собственности в Болгарии.— В кн.: Проблемы развития феодальной собственности на землю. М., 1979.
Грачев В. П. Сербская государственность в X—XV вв.: (Критика теории «жупной организации»), М., 1972.
ДиниК М. За исторщу рударства у среджовековно] Србщи и Босни. Београд, 1950— 1962, т. I—II.
Захаров В. В. Агрикультура в Далмации в XIV—XV вв.— В кн.: Хозяйство и общество на Балканах в средние века. Калинин, 1978.
Иванов Й. Български старини из Македония. С., 1931.
Иванова Ю. В. Формирование культурной общности народов Юго-Восточной Европы.— В кн.: Балканские исследования. М., 1982, вып. 7.
JaHKoeuh Д. История државе и права феудалне Cp6nje (XII—XV век). Београд, 1956.
История Византии. М., 1967. Т. 1—3.
Кондов И. К. К вопросу о системе полеводства в болгарских и соседних с ними землях Балканского полуострова в средние века.—ВВ, 1961, т. 20.
Кондов Н. К. Селското занаятчйство в области на Долна Струма през първата половина на XIV век.— ЭРВИ, 1964, кн> VIII—2.
Кондов Н. Овощарството в българските земли през средновековието. С., 1969.
Косвен М. О. Семейная община и патронимия. М., 1963.
Литаврин Г. Г. Византия и Болгария в XI—XII вв. М., 1960.
Литаврин Г. Г. Влахи византийских источников X—ХШ вв.— В кн.: Юго-Восточная Европа в средние века. Кишинев, 1972.
Литаврин Г. Г. Византийское общество и государство в X—XI вв.: Проблемы истории одного столетия, 976—1081. М., 1977.
Лишев С. За столового производство въ феодална България. С., 1957.
Лишев С. За проникването и ролята на парите във феодална България. София, ио».
МихалчиК Р. Селишта.— ЭФФБ, 1967, IX—1.	„ тт
Наумов Е. И. К вопросу об эволюции феодальной ренты в Сероии, Северной и Ц -ральной Македонии и Зете в первой половине XIV в.— УЗ Ин-та славянов д ния, 1962, т. 26.	«rvnpir-
Наумов Е. П. Проблемы экономического развития балканских стран в эпоху .р ц кой экспансии. Сельское хозяйство Сербии, Зеты и Северной Албании во втор половине XIV и первой половине XV в.— Балканика, Београд, 1971, т. .	___
Наумов Е. П. Господствующий класс и государственная власть в сероии аш
XV вв. М., 1975.	лттттиа vtv R_
Наумов Е. П. Экономическое положение сербского государства в середине .
В кн.: Хозяйство и общество на Балканах в средине век^„тал£л?И’ . но_
Наумов Е. П. Балканское крестьянство в феодальной системе хш вв;* \ просу об эволюции крестьянских категорий и повинностей в южносл -странах и в северной Албании).— В кн.: Балканские исследования. .,	»
вып. 7.
663
Литература
СметанийXZXTr-° Ве-Ка' Бе°Г₽ад’ 1912-Античная древность и₽ средние ХТсХловеГтв b^T°" WeBHe- В
/аучноТдрХва, Щ, ^0₽~-Риско светлости,-Гласник Скоп-кат^а-В Симпо-
Ре 1961М,бвып.Л15.Л/' <<Ве₽ВЬ>> в ^едневековой Хорватии,-УЗ Великолук. пед. пн-та.
Фрейбенберг М М. Родственные коллективы в Далматинской Хорватии в XI-Л V 1 ВВ.—	1У0/, JN2 1,
Фрейденберг М. М. Деревня и городская жизнь в Далмации XIII—XV вв. Калинин, ^Срби^ Венгра! 197?.-VmWM,‘	? <~jeKOBHoj
Фреиденберг М. М. Дубровник и Османская империя. М., 1984.
Хвостова К. В. Количественный подход в средневековой социально-экономической истории. М., 1980.
Шаферова Л. А. Сельское ремесло в Сербском государстве (XIII в.).—В кн.: Вопросы всеобщей истории. Красноярск, 1972, вып. 2.
Шаферова Л. А. Средневековые сербские торги (Южная Сербия, XIII—XIV вв.).— В кн.: Вопросы всеобщей истории. Красноярск, 1972, вып. 2.
Шаферова Л. А. Сельские мельники в Сербском государстве в XIV в.— В кн.: Вопросы всеобщей истории. Красноярск, 1973, вып. 3.
Freidenberg М. Seljak i gradsko trziste u Dalmaciji od XIII do XV stoljeca.—Zadarska revija, Zadar, 1970, N 2.
Historija naroda Jugoslavije. Zagreb, 1953. Kn. 1.
Lucic J. Grane privrede u Dubrovackoj Astareji (do u polovinu XIV st.).— Anali, 1961, god. X—XI.
Roller D. Agrarno-proizvodni odnosi na podrucju Dubrovacke republike od. XIII. do XV. stoljeca. Zagreb, 1955.
Verlinden Ch. L’esclavage sur la cote dalmate au bas Moyen age.—Bulletin de 1’insti-tut historique beige de Rome. Bruxelles; Roma, 1970, fasc. XLI.
ГЛАВА 13
Абрамович Г. В. Государственные повинности владельческих крестьян Северо-Западной Руси в XVI — первой четверти XVII века.— История СССР, 1972, № 3.
Александров В. А. Сельская община в России (XVII — начало XIX в.). М., 1976. Александров В. А. Обычное право крепостной деревни России XVIII — начала XIX в. М., 1984.
Алексеев Л. В. Полоцкая земля: Очерки истории Северной Белоруссии в IX—XIII вв. М., 1966.
Алексеев Л. В. Смоленская земля в IX—XIII вв.: Очерки истории Смоленщины и Восточной Белоруссии. М., 1980.	м
Алексеев Ю. Г. Аграрная и социальная история Северо-Восточной Руси XV—XvIbb.: Переяславский уезд. М.; Л., 1966.
Алексеев Ю. Г. Псковская Судная грамота и ее время: Развитие феодальных отношений на Руси, XIV—XV вв. Л., 1980.
Алексеев Ю. Г. Челядин — наймит Правосудия митрополичьего. В кн.: Россия на путях централизации: Сб. ст. М., 1982.
Барг М. А. Категории и методы исторической науки. М., 1984.
Бессмертный Ю. Л. Сеньориальная и государственная собственность в Западной Европе и на Руси в период развитого феодализма —В кн.: Социально-эконод ские проблемы российской деревни в феодальную и ка°пт^л^™^сп^У^СТОрПП‘ Материалы XVII сессии симпозиума по изучению проблем аграрной истори .
Ростов н/Д, 1980.	ТТ
Веселовский С. Б. Село и деревня в Северо-Восточной Руси, XiV xvi
С. Б.	кВла?сГ₽с0Луж0"лыхН Тем^адеАьцез* м'.’
1969.
664
Литература
Горская Н. А. и др. Советская литература 1970—1975 гг пп
зяйства и крестьянства IX—XVII вв.—История СССР 1977 №3₽ сельского которская Я. 4., Милов JI. В. Некоторые итоги и перспективы изучения агоапппй иг тории Северо-Запада России.— История СССР, 1982 №2 У ия аграрнои ис" хГуЛуЛвв°мГГ960КОНОМВ,еСКОГО положевия кР®™ян Северо-Восточной Русн
Горский А. Д. Об ограничении крестьянских переходов на Руси в XV в — в «п. годник по аграрнои истории Восточной Европы, 1963 г. Вильнюс 1965
Г орский А. Д. Отражение татаро-монгольского ига в русских актах XIV__XV
В кн.: Феодальная Россия во всемирно-историческом процессе- Сб r-i щенный Л. В. Черепнину. М., 1972.	процессе. СО. ст., посвя-
Горский А. Д Борьба крестьян за землю на Руси в XV —начале XVI в. М 4974 Горский А. Д. К вопросу о сущности черного землевладения на Руси в XIV—XV вв —
В кн.: Проблемы развития феодальной собственности на землю* Сб ст М 1979 Греков Б. Д. Крестьяне на Руси с древнейших времен до XVII в. 2-е изд.’ М.’ 1952
Данилова Л. В. Очерки по истории землевладения и хозяйства в Новгородской земле в XIV—XV вв. М., 1955.
Данилова Л. В. О внутренней структуре сельской общины Северо-Восточной Руси — В кн.: Россия на путях централизации: Сб. ст., М., 1982.
Дегтярев А. Я. Русская деревня в XV—XVII вв. Л., 1980.
Дулов А. В. Географическая среда и история России: Конец XV—середина XIX в. М., 1983.
Жекулин В. С. Историческая география: предмет и методы. Л., 1982.
Зимин А. А. Из истории поместного землевладения на Руси.—ВИ, 1959, № 11.
Зимин А. А. Холопы на Руси (с древнейших времен до конца XV в.). М., 1973.
Зимин А. А. Крупная феодальная вотчина и социально-политическая борьба в России (конец XV—XVI в.). М., 1977.
Ивина Л. И. Крупная вотчина Северо-Восточной Руси конца XV — первой половины XVI в. Л., 1979.
К аргалов В. В. Внешнеполитические факторы развития феодальной Руси: Феодальная Русь и кочевники. М., 1967.
Кафенгауз Б. Б. Древний Псков. М., 1969.
Каштанов С. М. Социально-политическая история России конца XV —первой вины XVI в. М, 1967.
Кирьянов А. В. История земледелия Новгородской земли X —XV вв.—В кн.: риалы и исследования по археологии СССР. М., 1959, № 52.
Кобрин В. Б. Становление поместной системы.— Ист. зап., М., 1980, т. 105.
Колчин Б. А., Черных! Н. Б. Дендрохронология Восточной Европы. М., 1977.
Колчин Б. А. Железообрабатывающее ремесло Новгорода Великого.— В кн.: 1 риалы и исследования по археологии СССР. М., 1959, № 65.
Колчин Б. А. Новгородские древности: Деревянные изделия. М., 1968.
Колычева Е. И. Холопство и крепостничество (конец XV—XVI в.). М., 1971.
Колычева Е. И. Мероприятия правительства по регламентации сеньориальной ренты и обычное право.— В кн.: Общество, государство, право России и других стран Европы: Норма и действительность: Чтения, посвященные памяти академиков С. Д. Сказкина и Л. В. Черепнина. Тезисы докладов и сообщении. М., 1983.
Копанев А. И. Крестьянство русского Севера в XVI в. Л., 1978.
Кочин Г. Е. Сельское хозяйство на Руси конца XIII — начала XVI в. М., Л., 1Уоо. Монгайт А. Л. Рязанская земля. М., 1961.
Назаров В. Д. Жалованная грамота Лжедимитрия I Галицкому ^®л®к0ПУст1^нс^пйУ Авраамьему монастырю.— Археографический ежегодник за 1965 год. М.,	•
Назаров В. Д. «Двор» и «дворяне» по данным летописания (XII—XIV ®®*'* 7Я Народы Восточной Европы в древности и средневековье: Со. ст., М., у • Назаров В. Д. Русь накануне Куликовской битвы.— ВИ, 1978, № 8.	Пртппия
Назаров В. Д. О феодальном землевладении в Новгородской республике. Р
СССР, 1984, № 2.	т	оатттой Рлпины.
Назаров В Д., Пашуто В. Т., Черепнин Л. В. Новое в исследовании нашей годины. М., 1978.
Никольская Т. Н. Земля вятичей. М., 1981.	папной
Носов Н. Е. Очерки по истории местного управления Русского госуд р Р половины XVI в. М.; Л., 1957.	» Грпрпо-Вос-
Носов Н. Е. О двух тенденциях развития феодального землевладения р ть_ точной Руси в XV-XVI вв.: (К постановке вопроса) .— В кн Проблемы крес янского землевладения и внутренней политики России: СО. ст. .,
поло
Мате-
Мате-
22 История крестьянства в Европе, т. 2	665
Литература
Павлов П. Н. К вопросу о русской дани в Золотую Onnv vq v
1958, т. 13, вып. 2.	уЮ ирду.-УЗ Краснояр. пед. ин-та,
Пашуто В. Т., Флоря Б. Н., Хорошкевич A. JI. ДоевнртгггИЛО „
ские судьбы восточного славянства. М., 1982 русское наследие и историче-Пашуто В. Т. Голодные годы в Древней Руси.—В кн • Гжргптт»™
тории Восточной Европы, 1962 г. Минск, 1964	” Ежегодник по аграрной ис-
Пашуто В. Т. Черты политического строя Древней Pvcn —R
и др. Древнерусское государство и его международной качение М^Эб^' П’ Петров В. П. Подсечное земледелие. Киев 1968 J д е значение. М., 1965. ^Тосс^ХПГ	черносошного землевладения в
Ролов О М’ Княжеские владения на Руси в’X —первой половине XIII в М 1077
ОСвлад^нм MV-XVlfBf ’’ В,аП“/'пЛ йЛ’ ° фо₽мах черного крестьянского земле-ренней политики РоссииГсб ст. 1972““ КрвСТЬЯНСКОГ° землевладения и внут-Романов Б. А. Изыскания о русском сельском поселении эпохи феодализма.— В кн.:
Вопросы экономики и классовых отношений в Русском государстве, XII— A VII ВВ. nl.J Л., 1Уои.
Рыбаков Б. А. Ремесло Древней Руси. М., 1948.
Рыбаков Б. А. Киевская Русь и русские княжества, XII—XIII вв. М., 1982.
Сахаров А. М. Города Северо-Восточной Руси, XIV—XV вв. М., 1959.
Сахаров А. М. Феодальная собственность на землю в Российском государстве, XVI—
XVII вв.—В кн.: Проблемы развития феодальной собственности на землю- Сб ст. М., 1979.
Свердлов М. Б. Генезис и структура феодального общества в Древней Руси. Л., 1983. Седов В. В. Сельские поселения центральных районов Смоленской земли (VIII—
XV вв.).—В кн.: Материалы и исследования по археологии СССР. М., 1960, №92. Синицын В. М. Введение в палеоклиматологию. Л., 1967.
Синская Е. И. Историческая география культурной флоры. Л., 1969.
Смирнову И. И. Заметки о феодальной Руси, XIV—XV вв.— История СССР, 1962, Смирнов И. И. Очерки социально-экономических отношений на Руси, XII—XIII вв.
М.; Л., 1963.
Тихомиров М. Н. Условное держание на Руси, XII в.— В кн.: Академику Б. Д. Грекову ко дню семидесятилетия. М., 1952.
Тихомиров М. Н. Крестьянские и городские восстания на Руси, XI—XIII вв. М., 1955.
Тихомиров М. Н. Древнерусские города. 2-е изд. М., 1956.
Флоря Б. Н. Эволюция податного иммунитета светских феодалов России во второй половине XV — первой половине XVI в.— История СССР, 1972, № 1.
Флоря Б. Н. Эволюция иммунитета светских феодалов в период образования единых Польского и Русского государств.— В кн.: Польша и Русь: Черты общности и своеобразия в историческом развитии Руси и Польши, XII—XIV вв. М., 1974.
Черепнин Л. В., Пашуто В. Т., Назаров В. Д. Основные проблемы изучения истории СССР периода феодализма.— В кн.: Изучение отечественной истории в СССР между XXIV и XXV съездами КПСС. Вып. 2. Дооктябрьский период. М., 1978.
Черепнин Л. В. Русские феодальные архивы, XIV—XV вв. М., 1951, ч. 2.
Черепнин Л. В. Из истории формирования класса феодально-зависимого крестьянства на Руси.— Ист. зап., М., 1956, т. 56.
Черепнин Л. В. Образование русского централизованного государства в XIV—XV вв.: Очерки социально-экономической и политической истории Руси. М., 1960.
Черепнин Л. В. Общественно-политические отношения в Древней Руси и Русская Правда.— В кн.: Новосельцев А. П. и др. Древнерусское государство и его международное значение. М., 1965.	„	м
Черепнин Л. В. Новгородские берестяные грамоты как исторический источник. 1969
Черепнин Л. В. Русь: Спорные вопросы истории феодальной земельной
сти в IX—XV вв.—В кн.: Новосельцев А. П„ Пашуто В. Т„ Черепнин Л. В. Пути
развития феодализма. М., 1972.	„	и тпгсгкой
Чернецов А. В. К вопросу о происхождении восточноевропейского шцга и ру сохи.— Вести. МГУ. Сер. 8. История, 1972, № 2.	.q7o
Чернецов А. В. Пахотные орудия древней Руси: Автореф... канд.Д™с. М., УпахОт-Чернецов А. В. Классификация и хронология наконечников древнерусск па.^о ных орудий.— Краткие сообщения Института археологии А	•>
Че/шовП’с,143. Воскресенская земля Троице-Сергиева монастыря —Археографический ежегодник за 1981 год. М., 1982.
666
Литература
Чернов С. 3. Происхождение вотчин XIV—XV вв. в районе Троице-Сергиева монастыря (историческая география землевладения): Автореф... канд. дис М 1983
Шапиро A. JI. О «пожилом» Судебников 1497 и 1550 ггВ кн.: Исследования по социально-экономической истории России: Сб. статей. Л., 1971.
Шапиро А. Л. Проблемы социально-экономической истории Руси, XIV—XV вв. Л.
1977.	’	’ *’
Щапов Я. Н. Церковь в системе государственной власти Древней Руси.______В кн • Но-
восельцев А. П. и др. Древнерусское государство и его международное значение.
Щапов Я. Н. Княжеские уставы и церковь в Древней Руси, XI—XIV вв. М. 1972 Юшков С. В. Очерки по истории феодализма в Киевской Руси. М.; Л. 1939.’ Юшков С. В. Общественно-политический строй и право Киевского государства. М., 1949.
Янин В. Л. Новгородские посадники. М., 1962.
Янин В. Л. Очерки комплексного источниковедения: Средневековый Новгород. М.,
Янин В. Л. Новгородская феодальная вотчина: (Ист.-генеал. исслед.). М., 1981.
ГЛАВА 14
Барг М. А. Исследования по истории английского феодализма в XI—XII вв. М 1962.
Барг М. А. Проблемы социальной истории в освещении современной западноевропейской медиевистики. М., 1973.
Бессмертный Ю. Л. Демографические и социальные процессы во французской деревне XIV в.— Французский ежегодник, 1981. М., 1983.
Гутнова Е. В. О движущих силах перехода от феодализма к капитализму.—ВИ, 1983, № 9.
Корхов Ю. А. Дискуссия о переходе от феодализма к капитализму.— СВ, 1959, вып. 15. Косминский Е. А. Были ли XIV—XV века временем упадка европейской экономики? — СВ, 1957, вып. 10.
Урланис Б. Рост населения в Европе. М., 1941.
Abel W. Wiistungen des Ausgehenden Mittelalters. В., 1955.
Abel W. Crises Agraires en Europe (XIII—XX siecles). P., 1973.
Baratier E. Histoire de la Provence. Toulouse, 1969.
Beloch J. Die Bevolkerung Europas un Mittelalter.— Zeitschrift fiir Sozialwissenschaft, 1900, Bd. 3.
Beresford M. The Lost villages of England. L., 1954.
Blaschke K. Bevolkerungsgang und Wiistungen in Sachsen wahrend des spaten Mittelalters.— In: The Cambridge Economic History of Europe. Cambridge, 1966, vol. 1.
Bois G. Against the Neo-Malthusian Orthodoxy.— PaP, 1978, N 79.
Brenner R. Agrarian Class Structure and Economic Development in Pre-Industrial Europe — PaP, 1976, N 70.
Duby G. Medieval Agriculture 900—1550.— In: Fontana Economic history of Europe / Ed. by C. Cipolla. Brighton, 1976.
Dyer C. Lords and Peasants in a changing Society: the Estates of the Bishopric of Worcester, 680—1540. Cambridge, 1980.
Hallam H. R. Some 13th century censuses.— EcHR, 1958, vol. X.
Hallam H. E. Rural England 1066—1348. New Jersey, 1981.
Herlihy D. Medieval and Renaissance in Pistoia. New Haven, 1967.
Hilton R. A Crisis of Feudalism.— PaP, 1978, N 80.
Hollingworth T. H. Historical Demography. L., 1969.
Homans G. C. The English villagers in the thirteenth century. Cambridge (Mass.), 1942.
Jones P. The Agrarian development of medieval Italy.— In: Deuxieme Congres International de T’histoire economique. P., 1965.
Keyser E. Die Pest in Deutschland und ihre Erforschung.— In: Actes du Colloque international de demographic historique. Liege, 1964.
Krause J. T. The Medieval Household: large or small? — EcHR, 1975, vol. IX.
Le Roy Ladurie E. A Reply to Professor Brenner.— PaP, 1978, N 79.	. . T i
Lutge F. Das 14.—15. Jahrhundert in der Sozial und Wirtschaftsgeschichte. Janrnucn fiir Nationaldkonomie und Statistik, 1950, Bd. CLXII.
Makkai L. Grand domaine et petite exploitation: seigneur et paysans en Europe au Moyen Age et aux temps modernes.— In: Eight International Economic History Congress. Bp., 1982.
Malo wist M. Croissance et repression en Europe XIV—XV ss. P., 1972.
Mollat M. et al. L’Economie Europeenne aux deux derniers siecles du moyen age, Roma, 1955.
667
22*
Литература
Pelc J. Ceny w Krakowie w letach 1380—1600. Lw6w 1935
195^2 wrS°“l H°nOmic Evidence of population in the later Middle Ages.-EcHR, ^OStlS^Berkel^re;^LoVsaAngetes™W72^ A“ eC°D°miC	“«>-
₽0* non^: Cambridge,	agriculture and general ₽roblems of medieval Eco-
Post™,M-’ Hatcher J' PoPulation and Class Relations in Feudal Europe.—PaP, 1978, Pounds N. J. An Economic History of Medieval Europe. L.; N. Y., 1974 Russell J. C. British medieval Population. Albuquerque, 1948.
fltiweH Л C. Late Ancient and Medieval Population.—In: Transaction of the American Philosophical Society. Philadelphia, 1958, vol. 43, N 3.
ГЛАВА 15
Барг M. А. Проблемы социальной истории в освещении современной западной медиевистики. М., 1973.
Бессмертный Ю. Л. Феодальная деревня и рынок в Западной Европе XII—XIII вв М., 1969.
Бессмертный Ю. Л. Предпосылки и характер народных движений во Франции XIV века.— Французский ежегодник, 1974. М., 1976.
Бессмертный Ю. Л. Рец.: G. Bois. Crise du feodalisme.— СВ, 1978, вып. 42.
Бессмертный Ю. Л. Сеньориальная и государственная собственность в Западной Европе и на Руси в период развитого феодализма.—В кн.: Социально-экономические проблемы российской деревни в феодальную и капиталистическую эпохи. Ростов н/Д, 1980.
Бессмертный Ю. Л. Современная западноевропейская историография о развитии производительных сил в средневековом земледелии. М., 1981.
Бессмертный Ю. Л. Демографические и социальные процессы во французской деревне XIV века.— Французский ежегодник, 1981. М., 1983.
Керов В. Л. Народные движения во Фландрии в начале XIV века. М., 1979.
Конокотин А. В. Жакерия 1358 г. во Франции.— В кн.: Из истории народных восстаний против феодализма. Иваново, 1964.
Люблинская А. Д. Французские крестьяне в XVI—XVIII вв. JI., 1978.
Пиренн А. Средневековые города Бельгии. М., 1937.
Серовайский Я. Д. Борьба французских крестьян против феодального освоения лесов в Х—ХШ вв.— СВ, 1980, вып. 43.
Сказкин С. Д. Очерки по истории западноевропейского крестьянства в средние века. М, 1968.
Тушина Г. М. Некоторые вопросы аграрной истории Прованса в XIV—XV вв,— Французский ежегодник. 1983. М., 1985.
Червонная Т. М. Сеньория Стен в XV—XVII вв.: [К вопросу об аграрных отношениях в Северной Франции XV—XVIII вв.].— СВ, 1958, вып. 12.	evtv
Чистозвонов А. Н. Европейский крестьянин в борьбе за землю и волю [XIV—
XV вв.].—СВ, 1975, вып. 39.	а
Belotte М. La region de Bar-sur-Seine a la fin du Moyen age. Lille, 1973.
Bessmertny Y. Reflexions sur les soulevements pay san s, du XIVе siecle en France. In: La France dans les recherches des historiens sovietiques. Moscou, 1977.
Bloch M. La France sous les derniers Capetiens (1223—1388). P., 1958	л„-Опь1а
Bois G. Crise du feodalisme: Economic rurale et demographic en Normandie onenta
du debut du XIVе siecle au milieu du XVIе siecle. P., 1976.
Bois G. Against the Neo-Malthusian Orthodoxy.— PaP, 1978, N 79.
Boutruche R. Seigneurie et feodalite. P., 1970. T. II.	vive au
Charbonnier P. Une autre France. Seigneurie rurale en Basse Auvergne du xn
XVIе siecle. Clermont-Ferrand, 1980.	, Prnvpnrp au bas
Coulet N., Stouff L. Les institutions communales dans les villages de Provence at
Moyen Age.— In: Etudes rurales. P., 1976, N 63/64.	Q T Ftlljp4 rura-
Duby G. La seigneurie et 1’economie paysanne: Alpes du Sud, 1
Duby G. L’economie rurale et la vie des campagnes dans 1 Occidentl^^^Haye: 1973. Duby G. Hommes et structures du Moyen Age. Recueil d articles. .	У1976.
Flandrin J.-L. Families. Parente, maison, sexualite dans lancie	: ’’ p 2954
Fourquin G. Les campagnes de la region parisienne	| Etudes rurales,
Fourquin G. Les debuts du fermage: 1 exemple de Saint Denis.
P., 1966, N 22—24.
668
Литература
F°Ur?onse G197in Si6de de calami'®3- In: Hi3t°ire de l’Ile-de-France et de Paris. Tou-
FourquinG. Au seuil du XIVе siecle.— In: Histoire de la France rurale P 1074 . i РггсЛе G Gompois, propriete fonciere, fiscally en pays de taille reelie - iT'Revue d histoire moderne et contemporame, 1971, t. 18	nevue
Genicot L Une petite seigneurie de Flandre a la fin du XIVе siMe.-In: Etudes ru-rales. P., 19/2, IN 4o.
Glenisson J Mitraki J. Desertion rurale dans la France medievale — In- Villas Я4-sertes et histoire economique. P., 1965.	’ Vllia6es ae“
Gramain M. Do exemple de demographic meridionale: la viguerie de Beziers dans b premiere moitie du XIVе siecle.-In: La demographie medievale (Sources et m^ thodes). Nice, 1972.
Guerin J. La vie rurale en Sologne aux XIVе et XVе siecles. P. I960.
Heers J. L’Occident aux XIVе et XVе siecles. P., 1963.
Higounet Ch. Le grange de Vauleret. Structure et exploitation d’un terrien cistercien de la plaine de France, XII—XV siecles. P., 1965.
Histoire de 1’Aquitaine / Sous la direction de Ch. Higounet. Toulouse, 1971.
Kaiser-Guyot М.-Th. Le berger en France aux XIVе et XVе siecles. P., 1974.
Latouche R. L’exploitation agricole dans le Main du XIIIе au XVIе siecle.—In: Latou-che R. Etudes mddievales. P., 1966.
Leguai A. Demographie medievale dans le duche de Bourgogne: Sources et methodes.— In: La demographie medievale: Sources et m6thodes. Nice, 1972.
Le Roy Ladurie E. Les masses profondes: la paysannerie. — In: Histoire economique et sociale de la France. P., 1977, t. 1.
Le Roy Ladurie E. A reply to Prof. Brenner.— PaP, 1978, N 79.
Lorcin М.-Th. Les campagnes de la region lyonnaise aux XIV—XV siecles. Lyon, 1974.
Lot F., Fawtier R. Histoire des institutions frangaises au Moyen Age. P., 1960. T. 2.
Morineau M. Les faux-semblants d’un demurrage economique: agriculture et demographie en France au XVIIIе siecle. P., 1961.
Neveux H. Les problemes de la France rurale vers 1330—1430. Les temps des malheurs (1340—1450).— In: Histoire de la France rurale. P., 1975, t. 2.
Patault A. Hommes et femmes de corps de Champagne meridionale a la fin du Moyen Age. Nancy, 1978.
Sclafert Th. Culture en Haute Provence. Deboisements et paturages au Moyen age. P., 1959.
Sicard G. Le metayage dans le Midi toulousain. Toulouse, s. d.
Sivery G. Structures agraires et vie rurale dans le Hainaut a la fin du Moyen Age. Lille, 1977.
Strayer J. R. The Royal Domaine in the Baillage of Rouen. Princeton, 1936.
Tits-Dieuaide M.-J. L’evolution des techniques agricoles en Flandre et en Brabant du XIVе au XVIе siecles.— Annales: E.S.C., 36 an., 1981, N 3.
ГЛАВА 16
Авдеева К. Д. Огораживания общинных земель в Англии в XIII в.—СВ, 1955, ВЬШют*’ Барг М. А. Исследования по истории английского феодализма в XI Х111 вв. м., 1962
Гутнова Е. В. Сословная монархия и крестьянство в Западной Европе XIII Х1\ вв.— ВИ, 1978, № 8.	д	VTTT м. л iq47
Косминский Е. А. Исследования по аграрной истории Англии Х111 в. м., л., w • Петрушевский Д. М. Восстание Уота Тайлера. М.; Л., 1937.
Савин А. Н. Английская деревня в эпоху Тюдоров. М., 1903.
Beresford М. W. The Lost Villages of England. N. Y., 1954.
Beresford M. W., Hurst J. G. Deserted Medieval Villages, 1971.
Beveridge J. The yield and price of corn in the Middle	EcHR, 19 ,
The Cambridge Economic History of Europe. Cambridge, 1966. Vol. I. щяб—1565 Davenport F G. The Economic History of a Norfolk Manor (Forncett), 1086-1603. Du Bo™aydF.e’The°Lordship of Canterbury: An essay on medieval	^ol^lO
Farmer D. L. Grain price movements in 13th century England - EcHR, mi. vol . Finberg H. Tavistock abbey: a study in the social and economic history Сга^Я^.^ТЬе Commutation of villein services in England before the Black Death.
EHR, 1914, vol. V.	,	. ,O1-
Gray H. L. The English Field Systems. Cambridge (Mass), 1910.	Cathedral Prio-
Halcrow E. The Decline of Demesne farming on the Estates of Durham Cathedral rno ry — EcHR, 1955, vol. VII.
669
Литература
Hallam Н. Е. The Postan Thesis.—Historical Studies, 1972 vol 15 N 5R
В F Westminster Abbey and its estates in the Middle Ages Oxford 1Q77
bridge, 1970 тУ е1У Ь DUChy °f G°rnWalj^ 0300-1500) Gam-Hatcher J. Plague, Population and the English Economy 1348______1530	im-
Hilton R. H. Gloucester Abbey, Leases of the late 13 cpntnrv tt™* Macmillan, 197/.
ham Historical Journal, 1953-1954, IV	century.-University of Birming-
Hilton R. H. The English Peasantry in’the Later Middle Ages Oxford 1475
Holrnes G. The Estates of the Higher Nobility in the fourteenth century England. Cam-
JDriClgts, AmO / •
Hodget G. A. Agrarian England in the later middle ages L 1966
“lagT МастШаМп“	еС°П°тк	MstOry °£
Hyams P. R. Origins of Peasant Land Market in England.—EcHR 1970 vol 23
King E Peterborough Abbey, 1086-1310: A Study in the land market. Ca’mbridge' 1973
Landsberger H. A. Rural Protest. Peasant movements and social change London- Basingstoke, 1974.
Levett A. E Ballard A. The Black Death on the Estates of the See of Winchester Oxford, 1916.
Maddicot J. R. The English Peasantry and the Demands of the Crown, 1294—1341 Oxford, 1975.
Miller E., Hatcher J. Medieval England: Rural Society and Economic Change 1086— dQZC T	° ’
Newton R. The Manor of Writtie. L., 1970.
Page J. The End of Villeinage in England. N. Y., 1900.
Pollock P., Maitland F. History of English Law. Cambridge, 1898. Vol. 1, 2.
Postan M. M., Titow J. Z. Heriots and prices on Winchester manors.—EcHR, 1959, vol. 11.
Postan M. M. Essays on Medieval Agriculture and General Problems of the Medieval Economy. Cambridge, 1973.
Powell E. The Rising in East Anglia in 1381. Cambridge, 1896.
Raftis J. A. The Estates of Ramsey Abbey. A study of economic growth and organisation. Toronto, 1957.
Raftis J. A. Tenure and mobility: studies in the social history of the medieval English village. Toronto, 1969.
Raftis J. A. Changes in an English village after the Black Death.— Medieval Studies,
1967, 29.
Rogers T. A History of Agriculture and Prices in England. L., 1866. Vol. 1.
Russel J. The preplague population in England.— Journal of British Studies, 1966, 5.
ГЛАВА 17
Вернадская E. В. Из истории сельских коммун Моденской провинции.—СВ, 1959, вып. 14.
Брагина JI. М. Сельские коммуны Северо-Восточной Италии и подчинение их городу в XIII—XIV вв.— СВ, 1955, вып. 7.
Гуковский М. А. К вопросу о положении народных масс Италии XV в.—В кн.: Итальянское Возрождение. Л., 1966.
Гусарова Т. П. Город и деревня Италии на рубеже позднего средневековья, м., 1983
Котельникова Л. А. Некоторые проблемы социально-экономической истории сельских коммун в Средней Италии.— В кн.: Из истории трудящихся масс Итали .
М., 1959.	Талг-опм та
Котельникова Л. А. Экономическое положение крестьян-исполыциков юсканы в
Котельникова Л. а! Аграрная история Италии XIV—XV вв. в современной запад ной медиевистике и концепции «кризиса».—СВ, 1976, вып. 4U.	п0_
Котельникова Л. А. Некоторые особенности социальной природы	°
поланов в XIV—XV вв. (землевладение торгово-промышленных и банко * компаний Тосканы).— В кн.: Социальная природа средневеково P Р
XIII—XVII вв. М., 1979.	m	л ytv-няч XV в,-
Котельникова Л. А. Аренда на землях церкви в Тоскане в конце л
СВ, 1983, вып. 46.	ytv—XV вв М • Л., 1958.
Рутенбург В. И. Народные движения в городах Италии, Aiv л Рутенбург В. И. Италия и Европа накануне нового времени л у/ Самаркин В. В. Тосканская испольщина в начале XV в,— СЬ, 1J/1, вып.
670
Литература
Скаякин С Д. Исторические условия восстания Дольчино. Восстание Дольчино-в средний :ет1ЖаЛЬНа-П0ЛИ1,”,вСК0Й " «У™"0» »»»- ЗапаЛйЬЕ“о°пы
СКаИталвЛС197а0КтиН1В' В' КрестЬянские Движения XIV—XV вв.-В кн - История dUCat0 Г~ = 1’ catastazione
4"S^L-Q°uXrL7:Ztiricll9/9^	rese neIle £attOTie “Bb’Bstiane, 1398-
Barbadoro D. Le finanze della repubblica fiorentina. Firenze, 1929
Bee Ch. Le paysan dans la nouvelle toscane (1350—1430).-In: Civilta ed economia agricola in Toscana nei secoli XIII-XV: problemi della vita delle campagne nel tardo Medioevo. Pistoia, 1981.	1 s
Beloch K. J. Bevolkerungsgeschichte Italians. Berlin; Leipzig, 1937. Bd. III.
Belletini A. La popolazione italiana dall inizio dell’era volgare ai giorni nostri Vain tazioni e tendenze.— In: Storia d’Italia. Torino, ed. Einaudi, 1972, vol. V 1
Borlandi F. Il commercio del grano nel Medioevo.—In: Storia ’ deU’economia italiana Torino, 1959.
Casini B. Aspetti della vita economica e sociale di Pisa dal Catasto del 1428—1429. Pisa 1965.	’	’
Cherubini G. Le campagne italiane dall’XI al XV secolo.— In: Storia d’ltalia diretta da G. Galasso. vol. IV, Utet. Torino, 1981.
Cherubini G. Signori, contadini, borghesi: Ricerche sulla societa italiana nel basso medioevo. Firenze, 1974.
Cherubini G., Francovich R. Forme e vicende degli insediamenti nella campagna toscana dei secoli XIII—XIV.— Quaderni storici, 1973, N 24.
Chittolini G. Alle origini delle’grandi aziende della bassa Lombardia.— Quaderni storici, 1978, N 39.
Civilta ed economia agricola in Toscana nei secoli XIII—XV: I problemi della vita delle campagne nel tardo Medioevo. Pistoia, 1981.
Cognasso F. L’Italia nel Rinascimento (Societa e costumi: Panorama di storia sociale e tecnologia). Torino, 1965.
Comba R. La populazione in Piemonte sul finire del Medioevo. Ricerche di demografia storica. Torino, 1977.
Conti E. La formazione della struttura agraria moderna nel contado fiorentino. Vol. I. Le campagne nell’eta precomunale; Vol. II, parte I; I catasti agrari. vol. Ill, parte II. Monografie e tavole statistiche. Roma, 1965.
D’Alessandro V. Politica e societa nella Sicilia aragonese. Palermo, 1963.
De Angelis L. Tecniche di coltura agraria e attrezzi agricoli alia fine del Medioevo.— In: Civilta ed economia agricola in Toscana nei secoli XIII—XV. Pistoia, 1981.
Demarco D. La struttura economico — sociale del Mugello nei secoli XV—XVI.— In: La poesia rusticana nel Rinascimento. Roma, 1969.
Fiumi E. Demografia, movimento urbanistico e classi sociali in Prato dall eta comu-nale ai tempi moderni. Firenze, 1968.
Fiumi E. Popolazione, societa ed economia volterrana dal Catasto del 1428—1429. Ras-segna volterrana, 1972, a. 36—39.	.	. .
Goldthwaite R. I prezzi del grano a Firenze dal XIV al XVI secolo. Quaderni storici, 1973 N 28
Herlihy D. Pistoia nel Medioevo e nel Rinascimento, 1200—1430. Firenze, 1972.
Herlihy D., Klapisch-Zuber Ch. Les Toscanes et leurs families: Une etude du Catasto fiorentin de 1427. P., 1978.	.	.
Imberciadori I. Agricoltura italiana dall’XI al XIV secolo.— Rivista di storia dell agr -Imberciadori 1. Come per omaggio a Niccold Macchiavelli.— Rivista di storia dell agri-Imb^ciadori L^Per la storia dell’olivo nell’agricoltura italiana.— In: L’ohvo patrimomo Imberciadori I. Per la storia della societa rurale: Amiata e Maremma tra il IX e u aa Zmb^rXdirT^Hproprieta terriera di F. Datini e parziaria mezzadrile nell’400.- Economia e storia, 1958, fasc. 3.	.	.	_	, T
Jones Ph. J. L’Italia.— In: Storia economica Cambridge. Torino, 1976, vol 1.
Jones Ph. J. La storia economica. Dalia caduta delllmpero romano al secolo X V.
Storia d’ltalia. Torino, ed. Einaudi, 1974, vol. II, 2	et his-
Klapisch-Zuber Ch., Day J. Villages desertes en Italic.— In: Villages desertes
toire economique. XI—XVIII siecle. P., 1965.
671
Литература
Klapisch-Zuber Ch. Villagi abbandonati ed emiffrazinni into™ T o. .
rino, ed. Einaudi, 1972, vol. V, 1. emigraziom interne.- In: Storia d’ltalia. To-fclapisch-Zuber Ch. Mezzadria e insediamenti rurali alia finp	т ~
ed economia agricola in Toscana nei secoli XIII—XV Phitob к»Я4 °~ In: Civilta
Kotelnikova L. A. Il patrimonio fondiario dei Medici alia	w
Omaggio a Ildebrando Imberciadori Studi di storia d51®^ .del. Quat^ocento.— In:
XIX). Bologna, 1981.	’	° d 1 dell agncoltura (secoli XIII—
Larner J. Signorie di Romagna. Bologna, 1972.
^zatto.	Pr°prietari venezia“i-ln: Studi in onore di Gino Luz-
Leicht P. S. Operai, artigiani agricoltori in Italia dal sec. XI al XVI. Milano 1946
rofento" Fi>enz^^ *	" 6 * C°Se nelIe -mpagne ^“’de^Quat^
Merlini D. Saggio di ricerche sulla satira contro villano. Firenze 1881
Peri I. Uomini, citta e campagne in Sicilia dal XI al XIII secolo. Bari, 1978.
Pinto G. Il libro del Biadaiolo. Carestie e annona a Firenze dalla met& del’200 al 1348
Firenze, 1978.
Pinto G. La Toscana nel tardo Medioevo: Ambiente, economia rurale, societa. Firenze 1982.	’
Rodolico V. Il popolo minuto: Note di storia fiorentina (1343—1378). Firenze, 1968.
Rotelli C. L’economia agraria di Chieri attraverso i catasti dei secoli XIV—XVI Milano, 1967.
Rotelli C. Una campagna medievale: Storia agraria del Piemonte fra il 1250 e il 1450 Torino, 1973.
Russel J. C. Medieval Regions and their Cities. Newton Abbot, 1972.
Russel J. C. Population in Europe 500—1500.— In: The Fontana Economic History of Europe. London; Glasgow, 1972, vol. I. The Middle Ages.
Sereni E. Agricoltura e mondo rurale.— In: Storia d’ltalia, Caratteri originali. Torino; Einaudi, 1972, vol. I.
Sereni E. Storia del paesaggio agrario italiano. Bari, 1961.
Settia A. Insediamenti abbandonati sulla collina torinese.—Archeologia medievale, 1975, N IL
Slicher van Bath В. H. Storia agraria dell’Europa occidental (500—1850). Torino, 1972.
Sorbelli A. Il comune rurale dell’Appenino emiliano nel secolo XIV e XV. Bologna, 1910.
Tangheroni M. Per lo studio dei villagi abbandonati a Pisa e in Sardegna nel Trecento.— Bolletino storico pisano, 1972, a. LX—LXI.
Toubert P. Les statuts communaux et 1’histoire des campagnes lombardes au XIV s.— Melanges d’archeologie et d’histoire. P., 1960.
ГЛАВА 18
Алътамира-и-Кревеа P. История Испании. M., 1951. Т. I.
Арский И. В. Крестьянские войны в Испании в XV в.— Борьба классов, 1936, № 5.
Литаврина Э. Э. Испания в эпоху географических открытий.— В кн.: Бартоломе де Лас Касас. М., 1966.
Литаврина Э. Э. Некоторые проблемы генезиса капитализма в испанской деревне XVI в.— В кн.: Проблемы испанской истории, 1975. М., 1976.
Пискорский В. К. История Испании и Португалии. СПб., 1909.
Пискорский В. К. Крепостное право в Каталонии. Киев, 1901.
Пичугина И. С. Из истории средневековых общин-бегетрий.— В кн.: Социально-экономические проблемы истории Испании. М., 1965.	м
Пичугина И. С. Крестьянство и кортесы Кастилии во второй половине лш Р" вой половине XIV в.—В кн.: Европа в средние века: экономика, политика, культура: Сб. ст. М., 1972.	„	Тлттпна и
Фрязинов С. В. Феодальное землевладение и хозяйство мона^ыРя ^в. Торибия^ Льеване XI—XIV вв.—В кн.: Социально-экономические проблемы истории Ис
Фря^Некоторые данные о крестьянских движениях в Кастилии в XV в.-
ФРяУиК1в°РСКВУ^авопросуЫоб уровне сельского хозяйства в кастильской деревне, XIII—XIV вв.—НДВШ, 1961, № 2.	.	м
Cabrillana N. Los despoblados en Castilla la Vieja.-	l’n ej* obispado de Pa-
Cabrillana N. La crisis del siglo XIV en Castilla: la pesta negra en el оокра lencia.— Hispania, 1968, N 109.	Dliorne Aires 1968
Carle M. del C. Del concejo medieval Castellano-Leones. Buenos A
672
Литература
Cdrdenas Е. Ensayos sobre la historia de la propiedad territorial en Esoafia Madrid 1837-1875. T. I, II.	p майна,
Clavero B. Mayorazgo: Propiedad feudal en Castilla (1369—1836). Madrid, 1974
Dufourcq Ch.-E., Gautier-Dalchd J. Historia econ6mica у social de Esnana cristiana on la Edad Media. Madrid, 1983.	p iana en
Estudios sobre la sociedad Castellana en la baja Edad Media. Madrid, 1969.
Huetz de Lemps: Vignobles et vins du Nord-ouest de 1’Espagne. Bordeaux 1967 Garcia Garcia M. San Juan Bautista de Corias. Oviedo, 1980.	’
Gunhal A. As luta de classes en Portugal nos fines da idade media. Lisboa 1975
Hoffmann R. C., Johnson H. B. Un village portugais en mutation.— Annales: ESC 1971 № 5.	’	’
Ladero Quesada M. A. Granada: Historia de un pais islamico (1232—1571). Madrid 1969.	’
La economica agraria en la Historia de Espana: Propriedad, Explotacion, Comercializa-ci6n, Rentas. Madrid, 1979.
La Reconquista espanola у repoblacion del pais. Zaragoza, 1951.
Moxo S. Los Senorios: En torno a una problematica para el estudio del regimen seno-rial.— Hispania, 1964, N 24.
Nueva historia de Espana. Madrid, 1973. T. 8.
Pastor de Tognieri R. Conflictos sociales у estancamiento economieo. Barcelona, 1973.
Ruiz J. Expansion et changements: La conquete de Seville et la societe castellane 1248—1250.— Annales: ESC, 1979, N 34.
Salomon N. La campagne de Nouvelle Castille & la fin du XVI siecle. P., 1964. Valdeavellano L. G. Curso de historia de las instituciones espanolas. Madrid, 1976.
Valdeon Baruque J. Aspectos de crisis castellana en la primera mitad del siglo XIV.— Hispania, 1979, N 111.
Valdeon Baruque J. Los conflictos sociales en el reino de Castilla en los siglos XIV у XV. Madrid, 1979.
Vicens-Vivens J. Manual de historia economica de Espana. Barcelona, 1959. T. I. Yzqierdo-Benito R. Modo de explotacion del patrimonio del cabildo de la catedral de
Toledo.— Hispania, 1980, N 45.
ГЛАВА 19
Барг M. А. О так называемом «кризисе феодализма» в XIV—XV вв.— ВИ, 1960, № 8. Барг М. А. К вопросу о начале разложения феодализма в Западной Европе,— ВИ, 1963, № 3.
Ермолаев В. А. Крестьянские движения в Германии перед Реформацией. Саратов, 1961.
Кнапп Г. Ф. Освобождение крестьян и происхождение сельскохозяйственных рабочих в старых провинциях прусской монархии. СПб., 1900.
Майер В. Е. Вопросы аграрной истории Германии XIV—XV вв. в освещении буржуазных историков ФРГ.— СВ, 1964, вып. 26.
Майер В. Е. Крупная аренда на бывших домениальных землях в Германии.— УЗ Перм. ун-та, 1964, № 117.
Майер В. Е. Социально-экономические сдвиги в районах производства и торговли вайдой в Германии XIV—XVII вв.— СВ, 1971, вып. 34.
Майер В. Е. Деревня и город Германии в XIV—XVI вв. Л., 1979.
Смирин М. М. Очерки истории политической борьбы в Германии перед Реформацией. М., 1952.
Abel W. Agrarkrisen und Agrarkonjunktur im Mitteleuropa vom 13. bis zum 19. Jahr-hundert. B., 1935.
Abel W. Die Wiistungen des ausgehenden Mittelalters. Stuttgart, 1955.
Abel W. Geschichte der deutschen Landwirtschaft vom friihen Mittelalter bis zum 19. Jahrhundert. Stuttgart, 1962.
Baumann F. L. Akten zur Geschichte des deutschen Bauernkrieges aus Oberschwaben. Tubingen, 1877.	.	.
Boelcke W. A. Bauerlicher Wahlstand in Wiirtermberg.— Jahrbiicher fur Nazionaloko-nomie und Statistik, 1964, Bd. 176, H. 3.
Haupt H. Die Erfurter Kunst- und Handelsgastnerei. Jena, 1908.
Heitz G. Die Entwicklung der landlichen Leinenproduktion Sachsens. B., 1958.
Hoyer S. Die Armlederbewegung. Ein Bauernaufstand 1336—1339.— ZfG, 1965, H. 1. fnama-Sternegg K. Th. Deutsche Wirtschaftsgeschichte in den letzten Jahrhunderten des Mittelalters. Leipzig, 1899, Bd. Ill, Th. 1—2.
Janssen J. Geschichte des deutschen Volkes. Freiburg, 1893, Bd. I.
Kelter E. Das deutsche Wirtschaftsleben des 14. und 15. Jahrhunderts im Schatten der
673
Литература
Peste^>idemien.—Jahrbiicher fiir Nationalokonomie und Statistik, 1953, Bd. 165, Knapp J. Gesammelte Beitrage zur Rechts- und Wirtschaftsaperhirb^ ,	,
deutschen Bauernstandes. Tubingen, 1902.	geschichte vornehmhch des
Knapp J. Neue Beitrage zur Rechts- und WirtschafKap^hirbto w * ,	. ,
Bauernstandes. Tubingen, 1919. vvirLscnattsgeschichte des Wurtembergischen Kaczynski J. Einige Uberlegungen uber die Rolle der Natur in der Gesellschaft anl^OQ_
schichfc, l^TUni.^613 BUCh йЬеГ
Lamprecht K. Deutsches Wirtschafsleben im Mittelalter. Leipzig, 1885 Bd I П
^^^IS.^aShunder^Stutt^uCToeS? Agrarvertassul*’ vom Mittelalter bis zum Muller-Mertens E. Hufenbauern und Herrschaftsverhaltnisse im brandenburgischen
Dorfern nach dem Laudbuch Karls IV vom 1376,-Wissenschaftliche Zeitschrift der Humbold-Umversitat, 1951/1952, H. 1.
Rach A. Die Bliiterzeit des Erfurter Waidhandels — Jahrbiicher fiir Nationalokonomie und Statistik, 1959, Bd. 171, H. 1/2.
Reyscher A. L. Volstandige, historisch und kritisch bearbeitete Sammlung der Wiir-tembergischen Gesetze. Tubingen, 1841, Bd. 12.
Rothert H. Westfalische Geschichte. Gutersloh, 1962. Bd. 2.
Sohn J. Geschichte des wirtschaftlichen Lebens der Abtei Eberbach. Viesbaden, Wimmer J. Geschichte des deutschen Bodens. Halle, 1905.
Wuttke R. Gesindeordnungen und Gesindezwangsdienst in Sachsen bis zum Jahr Leipzig, 1893.
1914.
1835.
ГЛАВА 20
История Чехословакии: В 3-х т. М., 1956. Т. 1.
История южных и западных славян: Курс лекций. М., 1979.
О золин А. И. Из истории гуситского революционного движения. Саратов, 1962.
Разумовская Л. В. Очерки по истории польских крестьян в XV—XVI вв. М., 1968.
Резонов П. И. К вопросу о происхождении и развитии социально-политических взглядов таборитов.— В кн.: Вопросы историографии и источниковедения славяногерманских отношений. М., 1973.
Рубцов Б. Т. Гуситские войны (Великая крестьянская война XV в. в Чехии). М., 1955.
Руколъ Б. М. Элементы утопического социализма у таборитов.—В кн.: История общественной мысли. М., 1972.
Чистозвонов А. Н. Европейский крестьянин в борьбе за землю и волю (XIV— XV вв.).— СВ, 1975, вып. 39.
Arnold S. Podloze gospodarczo — spoleczne polskiego Odrodzenia.— In: Odrodzeme w Polsce. W-wa, 1955, t. 1.
Bartos F. M. Cechy v dobe Husove. Pr., 1947.
Bartos F. M. Hustska revoluce. Pr., 1965—1966. T. 1, 2.
Borkiewicz-Celiriska A. Osadnictwo ziemi ciechanowskiej w XV w. (1370—1520). Wroclaw, 1970.	л t	..
Cerny V. Hospodarske instrukce: Prehled zemedelskych dejin v dobe patrimony mho velkostatku v XV.—XVI. st. Pr., 1930.	. о*Лял1п<н>7па
Hejnosz W. Przypisanie chlopow do ziemi.—In: Pierwsza konferencja metodologiczna historykow polskich. W-wa, 1953, t. 1.
Historia chlopow polskich. S. 1., 1970. T. 1.
Historia kultury materialnej Polski w zarysie. Wroclaw, 1978. 1. 1, 2.
Historia panstwa i prawa Polski do 1795 r. W-wa, 1957. Cz. 2.
Historia Polski. W-wa, 1957. T. 1. Cz. 2.
Kalivoda R. Husitska ideologic. Pr., 1961.
Kavka F. Dejiny Ceskoslovenska od r. 1437 do r. 1781. Pr., 1965	materialnej,
Lalik T. Zagroda na Mazowszu w XV w.- Kwartalnik historii kultury maiena j, Matejek F. Feudalm velkostatek a poddany na Morave s prihlednutim k pnlehlemu uzemi Slezka a Polska. Pr., 1959.	. hneitske Roz-
Meznik 1. Venkovske statky prazskych mest’anu v dobe predhusits a
prawy CSAV, 1965, t. 75, s. 2.	. w _ p шл
Mika A. Poddany lid v Cechach v prvmpolovine 16. st. Pr„ ww.
674
Литература
Novi R. Struktura feudalni renty v predhusitskych Cechach.- Ceskoslovenskf 6asODi« historicky, 1961, N 1.	F '
Podwiiiska Z. Rozmieszczenie wodnych mlynow zbozowych w Malopolsce w XV w-Kwartalmk historn kultury materialnej, 1970, N 3	F	w’
Prendeta W. Produkcja rolnicza w folwarkach starostwa sochaczewskiego w XVI i
XVII w.—Studia z dzejow gospodarstwa wiejskiego, 1957 t 2
Butkovska-Ptachcinska A. W sprawie charakteru rezerwy panskiei w okresip darki czynszowej.— Przeglqd histo^czny, 1957, z. 3.	J w oRresie gospo-
Tymieniecki K. Historia chlopow polskich. W-wa, 1969. T. 3.
Tymieniecki K. Pierwsze objawy przewrotu gospodarczo-spolecznego w Wielkonokrp ™ XV w.- In: Studia historyczne ku czci S Arnolda. W-wa, 1965 ^“opolsce w
^*1962 Hospodarsk* politika feudalni ho velkostatku na predbelohorske Morave. Pr.,
Vanecek V. Mistr Viktorin Kornel ze Vsehrd a dalsi vyvoi ceskeho nravnictvi — Рлт prawy CSAV, 1960, t. 70-79.	P
Wyczanski A. Gzy chlopu bylo zle w Polsce XVI w.? — Kwartalnik historyczy, 1978, N 3.
Zarys historii gospodarstwa wiejskiego w Polsce. W-wa, 1964. T. 1.
Zytkowicz L. Chlopi polscy w XV i XVI w.— Przegl^d historyczny, 1971, z. 1.
Zytkowicz L. Przeslanki i rozwoj przytwierdzenia do gleby ludnosci wiejskiej w Polsce — polowa XIV — poczatek XVI w.— Przegl^d historyczny, 1984, z. 1.
ГЛАВА 21
Шушарин В. П. Венгерская феодальная сословная монархия. Распад королевства.— В кн.: История Венгрии. М., 1971. Т. I.
Barta G., Fekete Nagy A. Paraczthaboru 1514 — ben. Bp., 1973.
Mdrki S. Ddsa Gyorgy. Bp., 1913.
Pach Zs. P. Nyugat-Europai es magyarorszagi agrarfejlodes a XV—XVII. szazadban. Bp, 1963.
Szabo I. Jobbagyok — parasztok. Bp, 1976, 167—252. 1.
Szekely Gy. Videki termeloagak es az arukereskedelem Magyarorszagon a 15—16. szazadban.— Agrartbteneti Szemle, Bp, 1961, N 3/4, 309—343. 1.
ГЛАВА 22
Гуревич А. Я. Большая семья в Северо-Западной Норвегии в раннее средневековье.— СВ, 1956, вып. 8.
Гуревич А. Я. Норвежская община в раннее средневековье..—СВ, 1958, вып. 11.
Гуревич А. Я. Основные этапы социально-экономической истории норвежского крестьянства в XIII—XVII вв.— СВ, 1959, вып. 16.
Гуревич А. Я. Свободное крестьянство феодальной Норвегии. М, 1967.
История Норвегии. М, 1980.
История Швеции. М, 1974.
Сванидзе А. А. К исследованию демографии шведского города XIV—XV вв.—ъв, 1968, вып. 31.	о	м
Сванидзе А. А. Ремесло и ремесленники средневековой Швеции (XIV XV вв.). м,
Сванидзе А. А. Хозяйство Вадстеновского монастыря в XV веке.—Скандинавский сб, 1966, т. 11.	. ПСЛ
Andrae С. G. Kyrka och fraise i Sverige under aldre medeltid. Uppsala, 19b0.
Andrae C. G., Bjorkvik H. Kolonisation.— KL, 1963, bd. VIII.
Arup E. Danmarks historic. Kobenhavn, 1961. 1, 2.
Bjorkvik H. Kven atte jorda i den gamle leiglendingstida? — Heimen. Oslo, iuoz— IX
Bjorkvik H. Bystaevne.— KL, Kobenhavn, 1957, bd. II.
Bjorkvik H. Jordejendom.— KL, Kobenhavn, 1962, bd. VII.	,	л11л_а1лЛГАП —
Bjorkvik H. Oydegardar og ny busetjing i Norig og Sverige i seinmellomalderen. NHT, 1966, bd. 45.
Bjorkvik H. Pest.—KL, Kobenhavn, 1968, bd. XIII.	n >
Christensen A. E. Danmarks befolkning og bebyggelse i middelalderen. NK, ,	>
Christensen C. A. Krisen pa Slesvig domkapitels jordegods 1352—1437.— DHT, 1960, 11. rk, VI.
675
Литература
Christensen С. A. Aendringerne i landsbyens okonomiske na «nruu i * og 15. arhundrede.— DHT, 1964, 12. rk, I. BK°nomisKe °8 sociale struktur i det 14.
Christensen C. A. Nedgangen i Landgilden i det 14. Aarh — DHT m л, т Christensen C. A. Pest.— KL, Kobenhavn, 1968, bd. XIII ’ ’ Г*’’ Christensen W. Dansk statsforfatning i det 15.’Aarh. Kobenhavn 1904 Det danske Landbrugs Historic I Udg. K. Hansen. Kobenhavn 1925 I
Sverige. Lundfl947°C^ marklandet: Studier 6ver agrarforhAlianden i medeltidens Dovring F. De staende skatterna pi jord 1400—1600 Lund 1951 llSeskoS K.Svensk torpbebyggelse fran 1500-talet till laga skiftet. Lund 1945 Enxon S Garden och familjen: Bidrag till belysning av storfamiljenssystemets fiire-1Q9S1v ge “In: Etnologiska studier tillagnade Nils E. Hammarstedt. Stock-noim, iyzi.
Erixon S. Lantbruket under historisk tid.— NK, Stockholm, XIII, 1956
Erslev K. Valdemarernes storhetstid: Studier og omrids. Kobenhavn 1903
Friberg N. Klimat.—KL, Kobenhavn, 1963, bd. VIII.
Fussing H. H. Herremand og Faestebonde. Kobenhavn, 1947.
Glanzner P. Das Pachtrecht der schwedischen Landschaftsrechte.— Mediaeval Scandinavia, Odense, 1969, 2.
Gretvedt P. N. Mansbot.— KL, Kobenhavn, 1966, bd. IX.
Hald Kr. Busetnad.— KL, Kobenhavn, 1957, bd. II.
Hasselberg G. Boter.— KL, Kobenhavn, 1957, bd. II.
Hasselberg G. Fostre.— KL, Kobenhavn, 1959, bd. IV.
Hasund S. Korndyrkinga i Noreg i eldre tid. Bidrag til bondesamfundets historie. Oslo. 1933. Bd. I.
Heckscher E. F. Sveriges ekonomiska historia fran Gustav Vasa. Stockholm, 1935. D. I. Heckscher E. F. Svenskt arbete och liv fran Medeltiden till Nytiden. Stocldiolm, 1941. Hildebrand H. Sveriges medeltid. Stockholm, 1879—1903. I—III.
Holmsen A. Norges historie. Oslo, 1949. I.
Holmsen A. Litt om gard og skyld i eldre tid.— Heimen, 1952—1954, IX.
Ingers E. Bonden i svensk historia. Stockholm, 1941. D. I.
Johnsen O. A. Norges folk i middelalderen.— NK, Oslo, 1938, II.
Johnsen O. A. Norwegische Wirtschaftsgeschichte. Jena, 1939.
Klemming J. E. (utg). Nya eller Karlskronikan. Stockholm, 1866.
Larsson L.-O. Det medeltida Varend. Lund, 1964.
Lindgren G. Falbygden och dess narmaste angivning vid 1600-talets mitt. Uppsala, 1939. Lindkvist T. Landborna i Norden i aldre medeltid. Uppsala, 1979.
Lbnnroth E. Statsmakt och statsfinans i det medeltida Sverige: Studier over skattva-sen och lansforvaltning.— Goteborgs Hogskolas Arsskrift. Gotenborg, 1940. XLVI. 1940: 3.
Meyer P. Danske Bylag. Kobenhavn, 1949.
Meyer P. Alminding.— KL, Kobenhavn, 1956, bd. I.
Meyer P. Bymark.— KL, Kobenhavn, 1957, bd. II.
Meyer P. Hemmansklyvning.— KL, Kobenhavn, 1961, bd. VI.
Martensson I. Bondeskipnad i Norig i eldre tid. Kristiania, 1904.
Norborg L.-A. Storforetaget Vadstena kloster: Studier i senmedeltida gods politik оси ekonomiforvaltning. Lund, 1958.	T
Norborg L.-A. Odegardar og ny bosetning i de nordiske land i senmiddelalder. in.
Problemer i nordisk hislorieforskning. Bergen, 1964.
Norborg L.-A. Landbo.— KL, Kobenhavn, 1965, bd. X.
Oja A. Landbo.— KL, Kobenhavn, 1965, bd. X.
Ostberg Kr. Norsk Bonderett. Oslo, 1934, IX.	. ллх«Ятл.
Piekarczyk St. Studia nad rozwojem struktury spolecznogospodarcze] wczesnosrean wiecznej Szwecji. W-wa, 1963.
Reinton L. Kvaegavl (Noreg).—KL, Kobenhavn, 1964, bd. IX.
Robberstad K. Odelsrett.—KL, Kobenhavn, 1957, bd. II.
R6sen J. Fralse.—KL, Kobenhavn, 1959, bd. IV.
R6sen J. Jordeiendom (Sverige).— KL, Kobenhavn, 1962, bd. VI1.
Rosenhane Sch. Oeconomia / Utg. av. T. Lagerstedt. Uppsala, 1944.
Schuck A. Ur Sveriges medeltida befolkningshistoria - NK, Oslo, 1938, 11.	.	__
Scrreiner J. Pest og prisfall i senmiddelalderen.- Avh. utg. av Det norske Videnskaps
Akademi i Oslo, II. Hist.— filos. kl., Oslo, 1948, N 1.	_4krifter
Skappel Si Om husmandsvaesenet i Norge, dets °Prr.1°del|?ln5)g1_1ut0Si“ J999 n 4 utg. av Det norske Videnskabs-Akademi. II. Hist-filos. kl., Oslo, 1922, in 4. Skrubbeltrang F. Husmand og Inderste. Kobenhavn, 1940.	iqS7 bd n
Skrubbeltrang F., Bjerkvik H., Granlund J. Bonde.—KL, Kobenhavn, 1957, na.
676
Литература
Skrubbeltrang F. Bryde.— KL, Kobenhavn, 1957, bd II
Skrubbeltrang F. Faeste.—KL, Kobenhavn, 1960 bd V
Steensberg A. Bebyggelse paa Landet i Danmark i historisk Tid.-NK, Stockholm, 1956,
Steenstrup J. Faestebonde Retsforhold i aeldre Tid.—DHT 5 гк VI
Steenstrup J. Studier over Kong Valdemars Jordebog. Kobenhavn’ 1974
Vtterstrom G Climatic Fluctations and Population Problems ’in early Modern Histo-ry — Scandinavian Economic History Review, 1955, 3.	y modern nisto-
Veirulf 0. Bygdestadier i Vasterdalarna: Bebyggelsen i Lima och
under 1600-tellet, sadan den framtrader i de kistariska aleterna UUA
Wallen P.-E., luul S„ Frlmannslund J. Husbonde.- KL, Krtenhav? 19™ bd Vli
Yrwing H. Landskop.— KL, Kobenhavn, 1965, bd. X.	»	, a. VII.
ГЛАВА 23
Абрамович Г. В. К вопросу о значении кредитования крестьян феодалами в пазви-тии сельского хозяйства Руси XV—XVI вв.— Ежегодник по аграрной истопил Восточной Европы, 1965 г. М., 1970.	F
Абрамович Г. В. Государственные повинности владельческих крестьян Северо-Западной Руси в XVI —первой четверти XVII в.—История СССР, 1972, № 3.
Абрамович Г. В. Поместная система и поместное хозяйство в России в последней четверти XV и в XVI в.: Автореф. ... докт. дис. Л., 1975.
Александров В. А. Сельская община в России (XVII —начало XIX в.). М., 1976.
Александров В. А. Обычное право крепостной деревни России. XVIII —начало XIX в. М., 1984.
Алексеев Ю. Г., Копанев А. И. Развитие поместной системы в XVI в.— В кн.: Дворянство и крепостной строй России XVI—XVIII вв.: Сб. ст. М., 1975.
Алексеев Ю. Г. Аграрная и социальная история Северо-Восточной Руси XV—XVI вв.: Переяславский уезд. М.; Л., 1966.
Андреев И. Л. Балашовцы.— ВИ, 1977, № 6.
Бахрушин С. В. Научные труды. М., 1952, т. I.
Буганов В. И., Преображенский А. А., Тихонов Ю. А. Эволюция феодализма в России: Социально-экономические проблемы. М., 1980.
Важинский В. М. Землевладение и складывание общины однодворцев в XVII в. (по материалам южных уездов России). Воронеж, 1974.
Васильев Ю. С. Аграрные отношения в Поморье XVI—XVII вв. Сыктывкар, 1979.
Веселовский С. Б. Село и деревня в Северо-Восточной Руси XIV—XVI вв. М.; Л., 1936.
Веселовский С. Б. Монастырское землевладение в Московской Руси во второй половине XVI в.— Исторические записки, М., 1941, т. 10.
Веселовский С. Б. Феодальное землевладение в Северо-Восточной Руси. М.; Л., 1947. Т. 1.
Водарский Я. Е. Численность и размещение посадского населения в России во второй половине XVII в.— В кн.: Города феодальной России: Сб. ст. М., 1966.
Водарский Я.	Е.	Население	России	за 400 лет (XVI — начало XX в.). М., 1973.
Водарский Я.	Е.	Правящая	группа	светских феодалов в России в XVII в.— В кн.:
Дворянство и крепостной строй России XVI—XVIII вв.: Сб. ст. М., 1975.
Водарский Я.	Е.	Население	России	в конце XVII — начале XVIII века. М., 1977.
Водарский Я.	Е.	Запустение	пашни	в России в первой половине XVII в.: (К проб-
леме внутренней колонизации страны).— Ежегодник по аграрной истории Восточной Европы, 1970 г. Рига, 1977.
Воробьев В. М. Изживалось ли холопство в поместьях Северо-Запада России середины XVII — начала XVIII в.? — История СССР, 1983, № 4.
Воробьев В. М., Дегтярев А. Я. Основные черты сельского расселения на северо-западе Руси в XVI—XVII вв.— История СССР, 1980, № 5.
Горская Н. А. и др. Советская литература 1970—1975 годов по истории сельского хозяйства и крестьянства IX—XVII веков.— История СССР, 1977, № 3. rnPV_
Горская Н. А. Урожайность зерновых культур в центральной части Русского у-дарства в конце XVI —начале XVII в —Ежегодник по аграрнои истории восточной Европы, 1961. Рига, 1963.	пптппн
Горская Н. А. Товарность зернового земледелия в хозяйствах монасты^ких вотчин Центра Русского государства к исходу XVI — началу XVII в. Еже од аграрной истории Восточной Европы, 1962. Минск, 1964. V,Z1T м iqc?
Горская Н. А. Монастырские крестьяне Центральной России в XVii в.	л
Горская Н. А. Земледельческое хозяйство монастырского крестьянина Ц Р У ского государства в XVII в.— Исторические записки, М., 1979, т. 1
677
Литература
Готье Ю. В. Замосковный край в XVII в. Б. м., б. г.
Кн 2* & КрестЬяне иа Руси с ДРевнейших времен до XVII в. 2-е изд. М., 1954.
Данилова Д. В. К вопросу о причинах утверждения крепостничества в России-Ежегодник по аграрной истории Восточной Европы, 1965 М 1970
Дан^ова Л В.К вопросу о характере воспроизводства в ’ крестьянском хозяйство России XVIII в.—В кн.: Материалы XV сессии симпозиума по проблемам аграрной истории СССР. Вологда, 1976, вып. 1.	Р	а
Дегтярев А. Я. О мобилизации поместных земель в XVI в.—В кн.- Из истооии *ро-дальной России: Сб. ст. Л., 1978.	г *
Дегтярев А. Я. Русская деревня в XV—XVII вв.: Очерки истории сельского расселения. Л., 1980.
Долинин Н. П. Подмосковные полки (казацкие «таборы») в национально-освободительном движении 1611—1612 гг. Харьков, 1958.
^1983 ГеогРаФическая среда и история России: Конец XV —середина XIX в.
Дьяконов М. А. Акты, относящиеся к истории тяглого населения в Московском государстве. Юрьев, 1895. Вып. 1. Крестьянские порядные.
Дьяконов М. А. Очерки из истории сельского населения в Московском государство (XVI-XVII вв.). СПб., 1898.
Жекулин В. С. Историческая география: Предмет и методы. Л., 1982.
Заозерская Е. И. У истоков крупного производства в русской промышленности XVI— XVII вв. М., 1970.
Зимин А. А. Крупная феодальная вотчина и социально-политическая борьба в России (конец XV—XVI в.). М., 1977.
Ивина Л. И. Крупная вотчина Северо-Восточной Руси в конце XIV — первой половине XVI в. Л, 1979.
Индова Е. И., Преображенский А. А., Тихонов Ю. А. Буржуазное расслоение крестьянства в России XVII—XVIII вв.— История СССР, 1962, № 3.
История рабочего класса СССР: Рабочий класс России от зарождения до начала XX в. М., 1983.
Каштанов С. М. Отражение в жалованных и указных грамотах финансовой системы Русского государства первой трети XVI в.— Исторические записки, М., 1961, т. 70. Каштанов С. М. Социально-политическая история России конца XV — первой половины XVI в. М., 1967.
Кобрин В. Б. Становление поместной системы.— Исторические записки, М., 1980, т. 105.
Колесников П. А. Северная деревня в XV — первой половине XIX века. Вологда,. 1976.
Колычева Е. И. Холопство и крепостничество (конец XV—XVI в.). М., 1971.
Колычева Е. И. Денежный бюджет монастырей по приходно-расходным книгам XVI в.— В кн.: Материалы XV сессии симпозиума по проблемам аграрной истории СССР. Вологда, 1976, вып. 1.
Колычева Е. И. Податное обложение в центральных уездах России.— В кн.: Россия на путях централизации: Сб. ст. М., 1982.
Копанев А. И. Крестьянство русского Севера в XVI в. Л., 1978.
Копанев А. И. Крестьяне русского Севера в XVII в. Л., 1984.
Корецкий В. И. Закрепощение крестьян и классовая борьба в России во второй п ловине XVI в. М., 1970.
Корецкий В. И. Формирование крепостного права и первая крестьянская в России. М., 1975.	~	„ тт 4 пол
Маньков А. Г. Уложение 1649 г.-кодекс феодального права Росеии Л., м
Миклашевский И. Н. К истории хозяйственного быта Московского государства, м., 1894. Ч. I. Заселение и сельское хозяйство южной окраины Xvll в. „ЛМЙГТКЯ Милов Л. В., Булгаков М. Б., Гарскова И. М. Об экономической структуре поместья и вотчины начала XVII в.: (Опыт количественного анализа).—В кн.. госсия н* путях централизации: Сб. ст. М., 1982.	Y,ZTT vvttt rr —
Милов Л. В. Классовая борьба крепостного крестьянства России в XV11 луш в .
Миронов Б. Я. О критерии единого национального рынка.—Ежегодник по аграрной Baa^Fffi^^	Новое в исследовании истории нашей
Назаров^1 Д, ’Тихонов Ю. А. Крестьянский и бобыльский двор в светских владениях центральных уездов первой половины XVII в. Д^рия j XVII в в Рос_
Назаров В. Д. О некоторых особенностях крестьянской воины начала
678
Литература
сии — В кн.: Феодальная Россия во всемирно-историческом процессе: Сб ст М 1972.	’	’’
Nazarov V. Peasant Wars in Russia and their Place in History of the Class Struggle in Europe.— In: The Comparative historical Method in Soviet Medieval Studies M 1978.	’ ”
Назиратель. M., 1972.
Новосельский А. А. Правящие группы в служилом городе XVII в.— УЗ Ин-та истории РАНИИОН, М., 1928, т. V.
Новосельский А. А. Распад землевладения служилого города в XVII в.— В кн.: Русское государство в XVII в.: Сб. ст. М., 1961.
Носов Н. Е. Становление сословно-представительных учреждений в России: Изыскания о земской реформе Ивана Грозного. Л., 1969.
Носов Н. Е. О двух тенденциях развития феодального землевладения в Северо-Восточной Руси в XV—XVI вв.— В кн.: Проблемы крестьянского землевладения и внутренней политики России: Дооктябрьский период: Сб. ст. Л., 1972.
О крестьянской войне в Русском государстве в начале XVII в.: Обзор дискуссии__
ВИ, 1961, № 5.
Нанеях В. М. Кабальное холопство на Руси в XVI в. Л., 1967.
Ланеях В. М. Холопство в XVI — начале XVII века. Л., 1975.
Ланеях В. М. Холопство в первой половине XVII в. Л., 1984.
Петрикеев Д. И. Крупное крепостное хозяйство XVII в. Л., 1967.
Поршнев Б. Ф. Социально-политическая обстановка в России во время Смоленской войны.— История СССР, 1957, № 5.
Лреображенский А. А. Урал и Западная Сибирь в конце XVI — начале XVIII в. М., 1972.
Прокофьева Л. С. Вотчинное хозяйство в XVII в. М.; Л., 1959.
Прокофьева Л. С. Хлебный бюджет крестьянского хозяйства Белоозерского края в середине XVI в.— В кн.: Крестьянство и классовая борьба феодальной России: Сб. ст. Л., 1967.
Рождественский С. В. Служилое землевладение в Московском государстве XVI в.
СПб., 1897.
Сахаров А. Н. Русская деревня XVII в. М., 1966.
Сербина К. Н. Крестьянская железоделательная промышленность Северо-Западной
России XVI — первой половины XIX в. Л., 1971.
Скрынников Р. Г. Россия после опричнины. Л., 1975.
Смирнов Л. П. Челобитные дворян и детей боярских всех городов в первой половине XVII в. М., 1915.
Смирнов П. П. Города Московского государства в первой половине XVII в. Киев, 1919. Т. I. Вып. 2.
Смирнов И. И. Восстание Болотникова, 1606—1607. М., 1951.
Соколова И. И. Служилое землевладение и хозяйственное состояние Приокских уездов Русского государства в конце XVI — первой трети XVII в.: Автореф... канд. дис М., 1975.
Станиславский А. Л. Восстание 1614—1615 гг. и поход атамана Баловня.— ВИ, 1978, № 5.
Станиславский А. Л. Казацкое движение 1615—1616 гг.— ВИ, 1980, № 1.
Тихомиров М. Н. Монастырь-вотчинник XVI в.— В кн.: Тихомиров М. Н. Российское государство XVI—XVII вв. М., 1973.
Тихонов Ю. А. Помещичьи крестьяне в России. Феодальная рента в XVII — начале XVIII в. М., 1974.
Флоря Б. Н. Эволюция податного иммунитета светских феодалов России во второй половине XV — первой половине XVI в.— История СССР, 1972, № 1.
Флоря Б. Н. Эволюция иммунитета светских феодалов в период образования единых Польского и Русского государств.— В кн.: Польша и Русь: Черты общности и своеобразия в историческом развитии Руси и Польши XII—XIV вв. М., 1974.
Черепнин Л. В., Пашуто В. Т., Назаров В. Д. Основные проблемы изучения истории СССР периода феодализма.— В кн.: Изучение отечественной истории в СССР между XXIV и XXV съездами КПСС. М., 1978. Вып. 2. Дооктябрьский период.
Черепнин Л. В. Из истории борьбы за крестьян в Московском государстве в начале XVII в.—УЗ Ин-та истории РАНИИОН, М., 1928, т. VII.
Черепнин Л. В. Земские соборы Русского государства в XVI—XVII вв. М., 1978.
-Черкасова М. С. Землевладение Троице-Сергиева монастыря в XV—XVI вв.: Автореф... канд. дис М., 1982.
.Шапиро А. Л. Проблемы социально-экономической истории Руси XIV—XVI вв. Л., 1977.
Hlanupo А. Л. Холопы-страдники в XVI в.— В кн.: Из истории феодальной России: Сб. ст. Л., 1978.
679
Литература
Шватченко О. А. Светское феодальное землевладение и хозяйство Рпгоп^.
дарства конца XVI-первой трети XVII века (по матеоиалям ™ЛК°Г° госу’ центральных уездов): Автореф... канд. дис. М. 1975 Р писцовых книг Шеатчемко О. А. Распространение выслуженной вотчины в России первой половины
XVII в. и эволюция форм светского феодального землевладения-Вкн 15 лемы исторической географии России. М., 1982, вып. 1. Материалы второй Вср российской конференции по исторической географии России Р второй все-
Шеп%% И'£' Освоб°Дительная и классовая борьба в Русском государстве в 1610 гг. Пятигорск, 1957.
Щепетов К. Н._ Помещичье предпринимательство в XVII в. (по материалам хозяй-1961 КНЯЗеИ Черкасских) ~в кя-: Русское государство в XVII веке: Сб. ст. М„
1608-
ГЛАВА 24
БожиН И. Српске земле у доба Стефана Лазаревича.—В кн.: Моравская школа и н»ено доба. Београд, 1972.
Бромлей Ю. В. Крестьянское восстание 1573 г. в Хорватии. М., 1959.
Винавер В. Преглед исторще новца у ]угославским землама (XVI—XVIII век) Београд, 1970.
Грозданова Е. За данъчната единица хане в демографските проучвания.— ИП 1972 кн. 3.
Грозданова Е. Налог Джизье с балканских земель в системе доходов государственной казны Османской империи (по турецким документам XVII—XVIII вв.).— В кн.: Восточные источники по истории народов Юго-Восточной и Центральной Европы. М., 1974, т. 1.
ДабиК В. С. Прилог проучван» у ратне привреде у Хрватско] Славенско) Кра]’ини од половине XVI до Kpaja XVII в — ИЧ, 1975, 22.
Димитров С., Манчев К. История на балканските народи. София, 1971.
Драгнев Д. М., Советов П. В. Основные этапы развития и размножения общины в Молдавии (до нач. XIX в.) — В кн.: Славян о-во л ошские связи. Кишинев, 1978.
Бурцев Б. О во)нуцима (са освртом на развод турског феудализма л на питание бо-санског агалука).— ГЗМ, 1947, II.
Иванова Ю. В. Формирование культурной общности народов Юго-Восточной Европы.— В кн.: Балканские исследования. М., 1982, вып. 7.
Иналцик X. Османско царство: Класично доба 1300—1600. Београд, 1974.
Историка народа 1угославще. Београд, 1960. Кн. II.
Мейер М. С. Влияние «революции цен» в Европе на Османскую империю.— НАА, 1975, № L
Мейер М. С. К характеристике правящего класса в Османской империи лVI— XVII вв.— В кн.: Средневековый Восток: Источниковедение, культура. М.. 1980.
Мейер М. С. Роль вакфов в развитии городов Османской империи в XV—XVI вв.
В сб.: Общество и государство на Балканах в средние века. Калинин, 1980.
Мохов И. А. Молдавия эпохи феодализма. Кишинев, 1964.
Мутафчиева В. Аграрните отношения в Османската империя през XV XVI в. со фия, 1962.	-
Новичев А. Д. Рабство в Османской империи в средние века.—В кн.: Проолемы с циальной структуры и идеологии средневекового общества. Л., 1978, вьга.
Советов П. В. О праве перехода зависимых крестьян в Молдавии XV —сер. xvii в.
Изв. АН МССР, 1962, № 11.	„	. тегтппии
Советов П. В. Исследования по истории феодализма в Молдовии (очерк Р землевладения в XV—XVIII вв.). Кишинев, 1972.	прпты
Советов П. В. Развитие феодализма и крестьяне Молдавии (очерки истор Р в XVI —нач. XVIII в.). Кишинев, 1980.	-я пи
Соколоски М. За }уруците и з'уручката организации во Македонща д
XVIII век.— Исторща, Скоще, 1973, IX—1.
Соколоски М. Исламизацща у Македонии у XV и XVI веку.
Сто]ановски А. Дервенциството во Македоща. Скоще, 1974.
Тверитинова А. С. К вопросу о крестьянстве и крестьянски —	17
майской империи (XV—XVI вв.).—УЗ Ин-та востоковеден,	» _** XV—
Тодоров Н. За демографского състояния на Балканский полу ₽ XVI вв —Годишник на Софийския университет, философско-истор. А . София, 1960, т. 53. кн. 2.
Тодоров Н. Балканский город фическое развитие. М., 1978.
фрейденберг М. Хварское восстание 1510 1514 гг.
XV-
ИЧ, 1975, кн>. XXII.
во Македоща. скоще, !»/<*.	к Ос-
крестьянстве^и крестьянском ^землепользовании в
през XV—
). факультет,
XV—XIX веков. Социально-экономическое и демогра
ВИ, 1979, № 12.
680
Литература
Цветкова Б. Новые данные о христианах-спахиях на Балканском полуострове в период турецкого господства.— ВВ, 1957, т. XIII.
Цветкова Б. А. Извънредни данъци и държавни повинности в българските земли под рурска власт. София, 1958.
Цветкова Б. А. К вопросу о положении дервенджийското населения в болгарских землях в период турецкого господства.— УЗ Ин-та славяноведения, 1960, т. 20.
Цветкова Б. А. Характерни черти на османската oбщecтвeннo-икoнoмичecкaтa, структура в Европейския Югоисток през XV—XVI в.— ИП, 1980, № 4.
БирковиН С. «Четвртина».— ЗФФБ, 1963, VI—1.
Adamcek J. Uzroci i program seljacke bune 1573 godine.— In: Radovi Instituta za hrvatsku povijest. Zagreb, 1973, 5.
Adami ek J. Tece kmetska krv. Zagreb, 1977.
Adami ek J., Kampui J. Popisi i obracuni poreza u Hrvatskoj u XVI stoljedu. Zagreb,
Adamiek J. Agrarni adnosi u Hrvatskoj od sredine XV do kraja XVII stoljeca Zagreb, 1980.
Filipovic N. Contribution to the Problem of Islamization in the Balkan under the Ottoman Rule.— In: Ottoman Rule in the Middle Europe and Balkan in the 16th and 17th centuries. Pr., 1978.
Grigoras N. Rolia in Moldova.— Analele Institutuali de istorie §i archeologie «А. D. Xe-nopol» Jasi, 1967, N IV.
Hadzibegic H. Glavarina u Osmanskoj drzavi. Sarajevo, 1966.
Handzic A. Znacaj muafijeta u razvitku gradskih naselja u Bosni u XVI vijeku.—JIC, 1974, N 1/2.
Historija naroda Jugoslavije. Zagreb, 1953. Knj. 1.
Inalcik H. Suleiman the Lawgiver and Ottoman Law.— Archivium Ottomanicum, 1969, vol. 1.
Inalcik H. Common Traits of Economic and Social Development of Balcan and South East European Peoples under the Ottoman Empire.— В кн.: Доклад на III Международном конгрессе по изучению Юго-Восточной Европы в Бухаресте. Бухарест, 1974.
Kalesi Н. Oriental Culture in Jugoslav Countries from the 15th Century till the End of the 17th Century.— In: Ottoman Rule in the Middle Europe and Balkan in the 16th and 17th Centuries. Pr., 1978.
Klaic N. Drustvene previranja i bune u Hrvatskoj u XVI i XVII gloljecu. Beograd, 1976.
Lehr Comerful Tarii Rominesti §i Moldovei in a dona jumatate a secoluli XVI si pri-ma jumatat a secoluli XVII.— Studii $i materiale de istorie medie. Buc., 1960, v. IV.
Manolescu R. Comertai Tarii Rominesti §i Moldoveicu Bra§ovul (sec. XIV—XVI). Buc., 1965.
Mioc D., Stefanescu St., Chirca H. L’evolution de la rente en Valachie et en Moldovie du XIV au XVIII s.— In: Nouvelles etudes d’histoire. Buc., 1960.
Mutafcieva V. Del’exploitation dans les terres de population bulgare sous la domination turque au XV—XVI.— In: Etudes Historiques. Sofia, 1960.
Panaitescu P. Dreptul de stramutare al taranilor in tarile romine (pina la mijlocul secoluli al XVII — lea).—Studii $i materiale de istorie medie, vol. I. Buc., 1956.
Rizaj S. Pravni i stvarni polozaj raje Rumelijskog ejaleta od sredine XVI do sredine XVII vkeka.— JIC, 1978, N 1—4.
Roller D. Agrarno-proizvodni odnosi na podrucju Dubrovacke republike od XIII. do XV. stoljeca. Zagreb, 1955.
Spremic M. Turci i Balkansko poluostrvo u XIV i XV veku.—JIC, 1966, N 1/2.
Stahl H. H. Contributii la studuil satelor devalmase rominesti, vol. I. Buc., 1958; vol. III. Buc., 1965.
Stefanescu St. Consideratii asupra termenilor «vlah» $i «rumin» pebaza documentelor interne ale Tarii Rominesti din veacurile XIV—XVII.— Studii §i materiale de istorie medie, vol. IV. Buc., 1960.
Vasic M. Martolosi u jugoslovenskim zemljama pod turskom vladavinom. Sarajevo, 1967.
Vasic M. Social Structure of Jugoslav Countries under the Ottoman Rule till the End of the 17th Century.— In: Ottoman Rule in Middle Europe and Balkan in the 16th and 17th Centuries. Pr., 1978.
ГЛАВА 25
Абрамсон M. JI. Крестьянские сообщества в Южной Италии в X—ХШ вв.— В кн.: Западная Европа в средние века: Экономика, политика, культура. М., 1972, с. 48—58.
Абрамсон М. Д. Южноитальянская община, IX—XIII вв. Ч. 1. Основные этапы эволюции общины.— СВ, 1969, вып. 32.
681
Литература
Авдеева К. Д Огораживания общинных земель в Англии в XIII в-СВ 1951 мт к ХШ» Л %7узтренняя ионизация и развитие феодализма в И’ в xi^ ./bill ВВ» vl»|
Алаев Л Б. Проблемы сельской общины в классовых обществах.—ВИ 1977 № 9
Александров В. А. Сельская община в России (XVII — нач. XIX в.). М 1976
Алексеев Ю Г. Аграрная и социальная история Северо-Восточной Руси XV— XVI вв.: Переяславский уезд. М.; Л., 1966.	J ’
Анохин Г. И. Общинные традиции норвежского крестьянства. М., 1971.
Барг М. А. Исследования по истории английского феодализма’XI—XIII вв. М.; Л,
Барг М. А. Проблемы социальной истории. М., 1973.
Беляев И. Д. Крестьяне на Руси. М., 1879.
Вернадская Е. В. Из истории сельских коммун Моденской провинции.— СВ 1959 вып. 14.	’	*
Бессмертный Ю. Л. Сеньориальная и государственная собственность в Западной Европе и на Руси в период развитого феодализма.—В кн.: Социально-экономические проблемы российской деревни в феодальную и капиталистическую эпохи: Материалы XVII сессии симпозиума по изучению проблем аграрной истории* Ростов на-Дону, 1978. Ростов н/Д, 1980.
Бессмертный Ю. Л. Феодальная деревня и рынок в Западной Европе, XII—XIII вв.: (По северофранцузским и западнонемецким материалам). М., 1969.
Блок М. Характерные черты французской аграрной истории. М., 1957.
Брагина Л. М. Сельские коммуны Северо-Восточной Италии и их подчинение городу в XIII—XIV вв.—СВ, 1955, вып. 7.
Брагина Л. М. Общинное землевладение в Северо-Восточной Италии, XIII—XIV вв.— СВ, 1958, вып. 12.
Буганов В. И., Преображенский А. А., Тихонов Ю. А. Эволюция феодализма в России. М., 1980.
Виноградов П. Г. Средневековое поместье в Англии. СПб., 1911.
Горская Н. А., Маньков А. Г., Панеях В. М. и др. Советская литература 1970—1975 гг. по истории сельского хозяйства и крестьянства IX—XVII вв.— История СССР, 1977, № 3.
Горский А. Д. Борьба крестьян за землю на Руси в XV — начале XVI в. М., 1974.
Горский А. Д. Очерки экономического положения крестьян Северо-Восточной Руси в XIV—XV вв. М., 1960.
Гуревич А. Я. Норвежская община в раннее средневековье.— СВ, 1958, вып. И.
Гутнова Е. В. Историография истории средних веков (середина XIX в.—1917 г.). М., 1974.
Гутнова Е. В. Классовая борьба и общественное сознание крестьянства в средневековой Западной Европе (XI—XV вв.). М., 1984.
Данилов А. И. Проблемы аграрной истории раннего средневековья в немецкой историографии конца XIX — начала XX в. М., 1958.
Данилов А. И., Неусыхин А. И. О новой теории социальной структуры раннего средневековья в буржуазной медиевистике ФРГ.— СВ, 1960, вып. 18.
Данилова Л. В. Место общины в системе социальных институтов.— В кн.: XIV межреспубликанский симпозиум по аграрной истории Восточной Европы (Минск Гродно, 25—29 сент. 1972 г.). М., 1972.
Инкин В. Ф. Крестьянский общинный строй в Галицком Прикарпатье (опыт ср в тельного изучения поземельных союзов): Автореф. дис. ... д-ра ист. наук. , 1978.
История Норвегии. М., 1980.
История Польши. М., 1956. Т. 1.
История Чехословакии. М., 1956. Т. 1.
История Швеции. М., 1974.	,,ппптаппетичй-
Ковалевский М. М. Экономический рост Европы до возникновения капиталис
ского хозяйства. М., 1900. Т. II.	„ тлении М
Ковалевский С. Д. Образование классового общества и государства в швец . КоноТотин А. В. Борьба за общинные земли во французской деревне, XII—XIV вв. Коно.1А.ТБорьба крестьян за самоуправление и коммуну на севере Франции
в XII-XIV вв,— ВИ, 1957, № 9.
Корсунский А. Р. История Испании, IX—XIII вв. М., 19/0. л и Кастилии в Корсунский А. Р. О крестьянских сообществах в Астур » аграрной истории
IX—XIII вв.- В кн : XIV Межреспубликанский симпозиум п« агРаРнои Восточной Европы (Минск — Гродно, 25—29 сент. 1972 .).
682
Литература
Косминский Е. В. Исследования по аграрной истории Англии XIII в. М., 1947.
Ко тель ников а Л. А. Некоторые проблемы социально-экономической истории сельских коммун в Средней Италии в XIII—XIV вв.— В кн.: Из истории трудящихся масс Италии. М., 1959.
Котельникова Л. А. Политика городов по отношению к сельским коммунам Северной и Средней Италии в XII в.— СВ, 1959, вып. 16.
Котельникова Л. А. О формах общинной организации североитальянского крестьянства в IX—XII вв.—СВ, 1960, вып. 17.
Лаптин П. Ф. Община в русской историографии последней трети XIX —начала XX в. Киев, 1971.
Литаврин Г. Г. Византийское общество и государство в X—XI вв. М., 1977.
Лучицкий И. В. Поземельная община в Пиренеях.—Отеч. зап., 1883, № 9/11.
Люблинская А. Д. Крестьянская община во Франции в XIII—XVIII вв.—В кн.: XIV Межреспубликанский симпозиум по аграрной истории Восточной Европы (Минск — Гродно, 25—29 сент. 1972 г.). М., 1972.
Люблинская А. Д. Сельская община и город в Северной Франции XI—XIII вв.—СВ, 1975, вып. 38.
Майер В. Е. Уставы как источник по изучению положения крестьян Германии в конце XV — начале XVI в.— СВ, 1956, вып. 8.
Майер В. Е. Изменения в структуре скотоводства Германии в XIV—XVI вв.—УЗ Удм. пед. ин-та, 1967, вып. 15.
Майер В. Е. Деревня и город в Германии в XIV—XVI вв.: Развитие производительных сил. Л., 1979.
Маретин Ю. В. Стадиальная типология общины.— В кн.: XIV Межреспубликанский симпозиум по аграрной истории Восточной Европы (Минск — Гродно, 25—29 сент. 1972 г.). М., 1972.
Мильская Л. Т. Очерки из истории деревни в Каталонии, X—XII вв. М., 1962.
Мильская Л. Т. К вопросу о трактовке проблемы сельской общины в современной историографии ФРГ.— СВ, 1975, вып. 38.
Мильская Л. Т. Средневековая деревня в трехтомном труде К. 3. Бадера.— СВ, 1977, вып. 42.
Назаров В. Д., Пашуто В. Т., Черепнин Л. В. Проблемы общественно-политической истории феодальной России в новейшей историографии.— ВИ, 1976, № 4.
Неусыхин А. И. Структура общины в Южной и Юго-Западной Германии в VIII— X вв.— СВ, 1953, вып. 4, 5.
Неусыхин А. И. Судьбы свободного крестьянства в Германии в VIII—XII вв. М., 1964.
Носов Н. Е. О двух тенденциях развития феодального землевладения в Северо-Восточной Руси в XV—XVII вв.— В кн.: Проблемы крестьянского землевладения и внутренней политики России. Л., 1972.
Пискорский В. К. История Испании и Португалии. СПб., 1902.
Пичугина И. С. Из истории средневековых общин-бегетрий Кастилии.— В кн.: Социально-экономические проблемы истории Испании. М., 1965.
Серовайская Ю. Я. Крестьянские общины в системе заповедного королевского леса в Англии в XI—XIII вв.— СВ, 1975, вып. 39.
Сказкин С. Д. Очерки по истории западноевропейского крестьянства в средние века. М., 1968.
Смирин М. М. Очерки истории политической борьбы в Германии перед Реформацией. М., 1952.
Советов П. В. Проблема долевого землепользования в Европе. М., 1964.
Удальцова 3. В. Византия и Западная Европа (типологические наблюдения).—ВО, 1977.
Фрейденберг М. М. Общинные коллективы у южных славян в XV—XVIII вв.— В кн.: XIV Межреспубликанский симпозиум по аграрной истории Восточной Европы (Минск — Гродно, 25—29 сент. 1972 г.). М., 1972.
Фроянов И. Я. Киевская Русь. Л., 1974.
Фрязинов С. В. Феодальное землевладение и хозяйство монастыря в Онье в XI— XIII вв.—УЗ Горьк. ун-та, 1971, вып. 109.
Черепнин Л. В. Русские феодальные архивы, XIV—XV вв. М., 1951. Т. 2.
В. Образование русского централизованного государства в XIV—XV вв.
Черепнин Л. В. Вотчинное право на Руси, XIV—XV вв.— В кн.: Проблемы социально-экономической истории России. М., 1971.
Черепнин Л. В. Русь: Спорные вопросы истории феодальной земельной собственности в IX—XV вв.— В кн.: Пути развития феодализма. М., 1972.
683
Литература
Шапиро А. Л. Проблемы генезиса и характера русской обшины в ГрРТа
Bognetti G. P. Studi sulle origini del comune rurale. Milano 1978 agVolf‘2Le C13SSi 6 СОтиЫ ГиГаИ nel Medioevo italiano. Firenze,1907-1909.
Fossier R. Histoire sociale de 1’Occident medievale. P., 1970.
Fourquin G. Les libertes rurales.— In: Histoire de la France rurale. P, 1975 vol I
Kotelnikova L A. I contadini italiani nei secoli X-XIII (alcuni aspetti generali) -Ri-vista di storia dellagncoltura, 1975, N 3.	6 h
Leicht P. S. Operai, artigiani agricoltori in Italia dal VI al XVI secolo. Milano 1946
Les libertes urbaines et rurales du XI au XVI siecle. P., 1968	’
Marongib A. La famiglia nell’Italia meridionale (sec. VII—XIII). Milano 1944
Santini P. I comuni di pieve nel Medioevo italiano: Contribute della storia dei comuni rurali. Milano, 1964.	«шиш
Santini P. I comuni di valle del Medioevo. La costituzione federate del Frignano (Dalia origine all autonomia politica). Milano, 1960.
Schlesinger W. Bauerliche Gemeindebildung in den mittelelbischen Landen im Zeital-ter der mittelalterlichen deutschen Ostbewegung.— In: Die Anfange der Landge-meinde und ihr Wesen. Konstanz; Stuttgart, 1964, Bd. I/II.	6
Sorbelli A. Il comune rurale dell’Appennino emiliano nel secolo XIV e XV. Bologna 1910.	‘	6 ’
Toubert P. Les statuts communaux et 1’histoire des campagnes lombardes au XIV siec-le.— Melanges d’archeologie et 1’histoire, 1960, t. LXXII.
ГЛАВА 26
Абрамсон M. Л. Южная Италия, IX—XIII вв.— В кн.: История Италии. М., 1970, т. I. Аграрная история Северо-Запада России. JI., 1971—1978. Т. I—III.
Барг М. А. Исследования по истории английского феодализма в XI—XIII вв. М., 1962.
Барг М. А. Проблемы социальной истории. М., 1973.
Барг М. А. О природе феодальной собственности.— ВИ, 1978, № 7.
Бессмертный Ю. Л. Господствующая форма ренты в крупных вотчинах Лотарингии в XIII в.— СВ, 1958, вып. 11.
Бессмертный Ю. Л. Северофранцузский серваж: К изучению общего и особенного в формах феодальной зависимости крестьян.— СВ, 1971, вып. 33.
Бессмертный Ю. Л. Сеньориальная и государственная собственность в Западной Европе и на Руси в период развитого феодализма.— В кн.: Социально-экономические проблемы российской деревни в феодальную и капиталистическую эпохи. Ростов н/Д, 1980.
Бессмертный Ю. Л. «Феодальная революция» X—XI вв.? — ВИ, 1984, № 1.
Блок М. Характерные черты французской аграрной истории. М., 1957.
Горская Н. А., Милов Л. В. Некоторые итоги и перспективы изучения аграрной истории Северо-Запада России.— История СССР, 1983, № 2.
Гуревич А. Я. Проблемы генезиса феодализма в Западной Европе. М., 1970. Yttt—
Гутнова Е. В. Сословная монархия и крестьянство в Западной Европе лш XV ВВ,— ВИ, 1978, № 8.	*
Кахк Ю. Ю. Об общих чертах в аграрном развитии южного побережья Балтийского моря с XVI до первой половины XIX в.— В кн.: Проблемы развития фе д ма и капитализма в странах Балтики. Тарту, 1972.	м
Ковалевский С. Д. Образование классового общества и государства в швец •	•»
1977
Колесницкий Н. Ф. Исследование по истории феодального государства в Германии.
Косминский Е. А. Вопросы аграрной истории Англии в XV в.— В ский Е. А. Проблемы английского феодализма и историографии средн М., 1963.	vt__YTV рп М 1967.
Котельникова Л. А. Итальянское крестьянство и Г^РОД в Al xiv •	»
Котельникова Л. А. Феодализм и город в Италии. М., 198b.	69
Мильская Л. Т. Очерки по истории деревни в Каталонии X—All вв. м.,	-•	_
Неусыхин А. И. Возникновение зависимого крестьянства как клас р
ного общества в Западной Европе, VI—VIII вв. М., 1957.
684
Литература
Неусыхин А. И. Судьбы свободного крестьянства в Германии в VIII—XII вв. М. 1964.
Неусыхин А. И. Очерки истории Германии в средние века.— В кн.: Неусыхин А. И Проблемы европейского феодализма. М., 1974.
Сказкин С. Д. Очерки по истории западноевропейского крестьянства в средние века. М., 1968.
Смирин М. М. Очерки истории политической борьбы в Германии перед Реформацией. М., 1952.
Писарев Ю. И. Магнаты и корона в Англии, XIV в.— СВ, 1980, вып. 43.
Пискорский В. К. История Испании и Португалии. СПб., 1909.
Удальцова 3. В. Проблемы типологии феодализма в Византии.— В кн.: Проблемы социально-экономических формаций. М., 1975.
Удальцова 3. В., Гутнова Е. В. К вопросу о типологии развитого феодализма в Западной Европе.— В кн.: Проблемы социально-экономических формаций. М., 1975.
Флоря Б. Н. Эволюция податного иммунитета светских феодалов России во второй половине XV — первой половине XVI в.— История СССР, 1972, № 1.
Флоря Б. Н. Эволюция иммунитета светских феодалов в период образования единых Польского и Русского государств.— В кн.: Польша и Русь. М., 1974.
Черепнин JI. В. Русь: Спорные вопросы истории феодальной земельной собственности в IX—XV вв.— В кн.: Пути развития феодализма. М., 1972.
Черепнин Л. В. Некоторые проблемы истории русского феодализма в трудах В. И. Ленина.— В кн.: Черепнин Л. В. Вопросы методологии исторического исследования. М., 1981.
Шапиро А. Л. О причинах закрепощения в России XVI в.— В кн.: Проблемы развития феодализма и капитализма в странах Балтики. Тарту, 1972.
Шушарин В. П. Феодальная раздробленность.— В кн.: История Венгрии. М., 1971, т. I.
Bak J. М. Serfs and Serfdom: Words and Things.— Review, (Research Foundation of SUNY), 1980, IV, 1.
Baratier E. La fondation et 1’etendue du temporel de Tabbaye de Saint Victor.— Provence historique, 1966, t. XVI.
Bloch M. La Societe feodale. P., 1939, t. I.
Bloch M. Seigneurie frangaise et manoir anglais. P., 1960.
Bois G. Crise du feodalisme: Economic rurale et demographie en Normandie orientate du debut du 14е siecle au milieu du 16е siecle. P., 1976.
Boutruche R. Une societe provinciate en lutte centre le regime feodal. P., 1947.
Boutruche R. Seigneurie et feodalite. P., 1968—1970. T. I, II.
Charbonnier P. Une autre France. Seigneurie rurale en Basse Auvergne du XIVе au XVIе siecle. Clermont-Ferrand, 1980.
Dollinger Ph. L’evolution des classes rurales en Baviere depuis la fin de 1’epoque ca-rolingienne jusqu’au milieu du XIIIе siecle. P., 1949.
Dubled H. Administration et exploitation des terres de la seigneurie rurale en Alsace aux XIе et XIIе siecles.— Vierteljahrschrift fur Sozial- und Wirtschaftgeschichte, I960.
Duby G. L’economie rurale et la vie des campagnes dans 1’Occident medieval. P., 1962.
Duby G. Guerriers et paysans. P., 1973.
Duby G., Lardreau G. Dialogues. P., 1980.
Epperlein S. Bauernbedriickung und Bauernwiderstand im hohen Mittelalter. B., 1960.
Fossier R. Histoire sociale de 1’Occident medieval. P., 1970.
Fossier R. L’histoire de la Picardie. Toulouse, 1976.
Fossier R. Enfance de 1’Europe. P., 1982. T. I, II.
Genicot L. L’economie rurale Namuroise au Bas Moyen age. Bruxelles; Louvain, 1982. T. III.
Gericke H. Universitas Stedingorum. Halle, 1960.
Hilton R. (ed.). The Transition from Feudalism to Capitalism. L., 1976.
Lemarignier J. F. Le gouvernement royal aux premiers temps capetiens. P., 1965.
Lutge F. Geschichte der deutschen Agrarverfassung vom friihen Mittelalter bis zum 19. Jahrhundert. Stuttgart, 1963.
Makkai L. Grand domaine et petites explotations; seigneur et paysan en Europe au Moyen Age et aux temps modernes.— In: Eighth International Economic History Congress. Bp., 1982.
Miller E., Hatcher J. Medieval England: Rural Society and Economic Change, 108b 1348. L.; N. Y., 1978.
Patze H. Die Burgen im deutschen Sprachraum. Sigmaringen, 1976.
Perrin Ch.-Edm. Essai sur le foturne immobiliere de 1’abbaye alsacienne de Marmoutier. Strasbourg, 1935.
685
Литература
Poly J. P. La Provence et la societS feodale (879—1166). P., 1976.
Poly J. P., Bournazel E. La Mutation feodale. P., 1980.
Roland P. Les hommes de Ste Marie a Tournai.— Revue beige de Philologie et d’His-toire, 1924.
Slicher van Bath В. H. Vrijheid en lijfeigenschap in agrarisch Europa.—A.A.G Biidra gen. Wageningen, 1970, t. 15.
Toubert P. Les structures du Latium medieval. Paris; Roma, 1973. T. 1, 2.
Toubert P. Pour une histoire de 1’environnement economique et social du Mont —Cas-sin.— In: Contes-rendus de 1’Academie des inscriptions et de belles lettres P 1977.	’*
ГЛАВА 27
Аграрная история Северо-Запада России: Вторая половина XV — начало XVI в / Отв. ред. А. Л. Шапиро. Л., 1971.
Бааш Э. История экономического развития Голландии, XVI—XVIII вв. М., 1949.
Барг М. А. Исследования по истории английского феодализма, XI—XIII вв. М., 1962.
Вернадский В. Н. Новгород и Новгородская земля в XV в. М.; Л., 1961.
Бессмертный Ю. Л. Феодальная деревня и рынок в Западной Европе, XII—ХШ вв М., 1969.
Грацианский Н. П. Парижские ремесленные цехи в ХШ—XIV ст. Казань, 1911.
Грацианский Н. П. Бургундская деревня в X—XII столетиях. М., 1935.
Грацианский Н. П. Из социально-экономической истории западноевропейского средневековья. М., 1960.
Гришина О. И. О формах земельных держаний и правах владения крестьян рейнской деревни XIV—XVI вв.— Вести. МГУ. Сер. 8, История, 1967.
Гутнова Е. В. Возникновение английского парламента. М., 1960.
Зимин А. А. Отпуск холопов на волю в Северо-Восточной Руси XIV—XV вв.— В кн.: Крестьянство и классовая борьба в феодальной России. Л., 1967.
Зомбарт В. Современный капитализм. М.; Л., 1931. Т. I.
Кафенгауз Б. Б. Древний Псков. М., 1969.
Кеннингем У. Рост английской промышленности и торговли: Ранний период и средние века. М., 1909.
Ковалевский М. М. Экономический рост Европы. М., 1898, т. I.
Колычева Е. С. Холопство и крепостничество. М., 1971.
Корхов Ю. А. Догородское ремесло средневековой Германии.— УЗ МГПИ, 1940, т. 26, вып. 1.
Косминский Е. А. Исследования по аграрной истории Англии, XIII в. М.; Л., 1947.
Котельникова Л. А. Особенности развития феодализма в Северной и Средней Италии в IX—XIV вв.— История Италии. М., 1970, т. I.
Котельникова Л. А. Сукноделие в сельской округе городов Тосканы в ХШ—XIV вв. и политика города и цеха.— В кн.: Европа в средние века: Экономика, политика, культура. М., 1972.
К очин Г. Е. Сельское хозяйство на Руси в период образования русского централизованного государства: Конец ХШ — начало XVI в. М.; Л., 1965.
Кулишер И. М. Очерк истории русской промышленности. Пг., 1922.
Левицкий Я. А. Города и городское ремесло в Англии в X—XII вв. М.; Л., 1960.
Левицкий Я. А. Ранний этап развития сукноделия в английских городах (XII— XIII вв.).— В кн.: Европа в средние века: Экономика, политика, культура. М., 1972.
Мальм В. А. Промыслы древнерусской деревни.— В кн.: Очерки по истории русской деревни, X—XIII вв. М., 1956.
Майер В. Е. Деревня и город Германии в XIV—XV вв.: (Развитие производительных сил). Л., 1979.
Мильская Л. Т. Очерки из истории деревни в Каталонии, X—XII вв. М., 1962.
Муравьев А. В., Самаркин В. В. Историческая география эпохи феодализма: Западная Европа и Россия в V—XVII вв. М., 1973.
Некрасов Ю. К. Очерки по экономической истории Германии конца XV —начала XVI в.— В кн.: Проблемы социально-экономической истории Германии и Австрии XV—XVI вв. Вологда, 1969.
Петрушевский Д. М. Очерки из экономической истории средневековой Европы.
М.; Л., 1928.
Пиренн А. Средневековые города Бельгии. М., 1937.
Полянский Ф. Я. Экономическая история зарубежных стран: Эпоха феодализма. М., 1954.
Полянский Ф. Я. Товарное производство в условиях феодализма. М., 1969.
Поршнев Б. Ф. Феодализм и народные массы. М., 1964.
686
Литература
Роджерс Т. История труда и заработной платы в Англии с XIII по XIV в. СПб, 1899.
Рутенбург В. И. Наемные рабочие в Италии XIV—XV вв.— В кн.: Из истории рабочего класса и революционного движения. М., 1958.
Рыбаков Б. А. Ремесло древней Руси. М., 1948.
Рыбаков Б. А. Первые века русской истории. М., 1964.
Рындина Н. В. Технология производства новгородских ювелиров.—Тр. ГИМ 1963 № 117.
Сванидзе А. А. Ремесло и ремесленники средневековой Швеции (XIV—XV вв) М 1967.	‘	’’
Сванидзе А. А. Средневековый город и рынок в Швеции, XIII—XV вв. М., 1980.
Седов В. В. Сельские поселения центральных районов Смоленской Земли. М., 1960.
Сказкин С. Д. Избранные труды по истории. М., 1973.
Смирин М. М. К истории раннего капитализма в Германских землях (XV—XVI вв) М., 1969.
Социальная история средневековья / Ред.: Е. А. Косминский, А. Д. Удальцов М 1927.
Стам С. М. Экономическое и социальное развитие раннего города (Тулуза X— XIII вв.). Саратов, 1969.
Стам С. М. Средневековый город и проблема возникновения нефеодальных форм собственности.— В кн.: Средневековый город. Саратов, 1974, вып. 2.
Стоклицкая-Терешкович В. В. Очерки по социальной истории немецкого города в XIV—XV вв. М., 1936.
Теоретические и историографические проблемы генезиса капитализма. М., 1969.
Тихомиров М. Н. Древнерусские города. М., 1946.
Фехнер М. Ф. Деревня северо-западной и северо-восточной Руси Х—ХШ вв. по данным архивов.— В кн.: Очерки по истории русской деревни Х—ХШ вв./Под ред. Б. А. Рыбакова. М., 1956 (Тр. ГАИМК; Вып. 32).
Черепнин Л. В. Новые документы о классовой борьбе в Новгородской земле в XIV — первой половине XV в.— В кн.: Крестьянство и классовая борьба. М., 1967.
Чистозвонов А. Н. Социальная структура сукноделия в Голландии в XIV—XVI вв.— В кн.: Генезис капитализма в промышленности. М., 1963.
Чистозвонов А. Н. Реформационное движение и классовая борьба в Нидерландах в первой половине XVI в. М., 1964.
Чистозвонов А. Н. Детерминанты технологии средневекового шерстоткачества (преимущественно на материалах Нидерландов).— СВ, 1973, вып. 36.
Эшли У. Дж. Экономическая история Англии в связи с экономической теорией. М., 1897.
Bridbury A. R. England and the Salt Trade in the later Middle Ages. Oxford, 1955.
Carus-Wilson E. M. Evidence of Industrial Growth on Some Fifteenth-Century Manors.— EcHR, 2 nd. Ser., 1959, t. XII.
Darby H. The Domesday Geography of Eastern England. Cambridge, 1952.
Darby H. (ed.). An historical Geography of England before 1800. Cambridge, 1936.
Duncker H. Das Mittelalterliche Dorfgewerbe (mit AusschuB der Nahrungsmittel.— Industrie) nach den Weistumsiiberlieferungen. Phil. Diss. Leipzig, 1903.
Ellis H. General Introduction to Domesday Book. L., 1833. Vol. I, II.
Fellmann W. Die Salzproduction in Hanseraum.— HS, 1961.
Fritze K. Burger und Bauern zur Hansezeit. Studien zu den Stadt-Land-Bezie — hungen in der siidwestlichen Ostseekiiste vom 13. bis 16. Jahrhundert. Weimar, 1976.
Hagedorn B. Ostfieslands Handel und Schiffahrt im 16. Jahrhundert. B., 1910.
Heaton H. The Yorkshire woolen and worsted industries from earliest times up to Industrial Revolution. Oxford, 1920.
Heckscher E. F. Svenskt arbete och liv. Stockholm, 1947.
Hensel W. Anfange der Stadte bei den Ost- und Westslawen. Bautzen, 1967.
Hilton R. H. A Medieval Society: The West Midland at the End of the thirteenth century. L., 1966.
Hilton R. H. English Peasantry in the later Middle Ages. L., 1975.
Hodgen M. T. Domesday Water Mills.— Antiquity, 1939, vol. 13.
Hodgen M. T. Change and History: A Study of the dated distribution of technological innovations in England. N. Y., 1952.
Hoskins W. G. The Midland peasant. L., 1957.
Hoskins W. G. Provincial England. L., 1965.
Lamprecht K. Deutsches Wirtschaftsleben im Mittelalter: Untersuchungen iiber die Entwicklung der materiellen Kultur des Flatten Landes auf Grund der Quellen zu-nachst des Mosellandes. Leipzig, 1885. Bd. I. H. 1.
687
Литература
LenrZd Я195Н9иГа1 En81aDd’ 1086-1135: А of Social and Agrarian Conditions. Ox-
Lincoln E. F. Britain’s Unwritten History. L., 1959.
Lipson E. The History of the woolen and worsted industries L 1921 Vnl 1 9
Lipson E. The Economic History of England. L., 1945. Vol. I. ’
Lipson E. A short History of wool and its manufacture. Cambridee 1952
MaUBd ®_[yBauernh6fe und der Hofverfassung in Deutschland.’ Erlangen, 1862-1863.
Muller W Zur Frage des Ursprungs der mittelalterlichen Ziinfte В 1910
Peyer H C. Wollgewerbe, Viehzucht, Solddienst und Bevolkerungsentwicklung in Stadt und Landschaft Freiburg i Uc. vom 14. bis 16. Jahrhundert - In: Agrarischen Ne-bengewerbe und Formen der Reagrarisierung im Spatmittelalter und 19/20 Jahrhundert/Hrsg. von H. Hellenbenz. Stuttgart, 1975.
Plesner J. Immigration de la campagne й la ville libre de Florence au XIII s Koben-havn, 1934.
Power E. The wool trade in England Medieval History. Oxford, 1942.
Problema storico dei salari.—Rivista Storica Italiana, 1966, fasc. II Raonort a la II Settimana & Prato. Prato, 1970.
Rogers J. E. T. A history of Agriculture and Prices in England. L., 1866. Vol. I.
Salzman L. F. English Industries of the Middle Ages. Oxford, 1923.
Schubert H. R. History of the British Iron and steel industry from 450 В. C. to A. D 1775. L., 1957.
Schultz H. Das Landhandwerk in der Epoche der Ubergangs zum Kapitalismus. PhiL Diss. Wilhelm-Pieck-Universitat. Rostock, 1978.
Tait J. The Domesday Survey of Cheshire. Manchester, 1916.
Usher P. A history of Mechanical inventions. L., 1929.
ГЛАВА 28
Барг М. А. Исследования по истории английского феодализма (XI—-XIII). М., 1962. Бессмертный Ю. Л. Феодальная деревня и рынок в Западной Европе XII—ХШ вв.
(по северофранцузским и западнонемецким материалам). М., 1969.
Блок М. Характерные черты французской аграрной истории. М., 1957.
Будовниц И. У. Монастыри на Руси и борьба с ними крестьян. М., 1966.
Веселовский С. Б. Феодальное землевладение в Северо-Восточной Руси. М.; Л., 1947.
Горский А. Д. Борьба крестьян за землю на Руси в XV —начале XVI в. М., 1974.
Горянов Б. Т. Поздневизантийский феодализм. М., 1962.
Гуревич А. Я. Свободное крестьянство феодальной Норвегии. М., 1967.
Гутнова Е. В. К вопросу об иммунитете в Англии в XIV в.— СВ, 1953, вып. 4.
Гутнова Е. В. Возникновение английского парламента. М., 1960.
Гутнова Е. В. Сословная монархия и крестьянство в Западной Европе XII—XV вв.— ВИ, 1978, № 8.
Зимин А. А. Реформы Ивана Грозного. М., 1960.
Ивина Л. И. Судебные документы и борьба за землю в русском государстве во второй половине XV—XVI вв.— Ист. зап., 1970, т. 86.
История Болгарии. М., 1954. Т. I.
История Венгрии. М., 1972. Т. I.
История Византии. М., 1967. Т. II.
История Италии. М., 1970. Т. I.
История Польши. М., 1955. Т. I.
История Франции. М., 1972. Т. I.
История Чехословакии. М., 1956. Т. I.
История Швеции. М., 1974.
История Югославии. М., 1963. Т. I.	СПб
Кареев Н. И. Поместье — государство и сословная монархия средних веков, с ., Каштанов С. М. Социально-политическая история России в XV —начале XVI в. М.г Ковалевский М. М. От прямого народоправства к представительному и от патрпар-хальной.монархии к парламенте^	впяиикттовения капиталистпче-
Ковалевскии	---------- х
ских хозяйств. М., 1903. Т. III.
Колесницкий И. Ф. Исследования по IX—XI вв. М., 1959.
Конокотин А. В. Борьба за общинные СВ, 1957, вып. 10.
М. М. От прямого народоправства к представительному и от патрвар-гонархии к парламентской. М., 1906.	ияпиталистиче-
М. М. Экономический рост Европы до возникновени
истории феодального государства в Германии, земли во французской деревне XII—XIV вв —
688
Литература
Конокотин А. В. Очерки по аграрной истории Северной Фоанпии в IX—ytv
УЗ Иванов, пед. ин-та. Ист. науки, 1958, т. 16.
Конокотин А. В. Жакерия 1358 г. во Франции.—УЗ Иванов, пед ин-та 1964 т 35
Корецкий В. И Закрепощение крестьян и классовая борьба в России’во второй половине XVI в. М., 1970.
Корецкий В. И. Формирование крепостного России. М., 1975.
права и первая крестьянская война в
Корсунский А. Р. История Испании в IX—XII вв. М., 1976.
Косминский Е. А. Исследования по аграрной истории Англии в XIII в М 1947
Косминский Е. А. Вопросы аграрной истории Англии в XV в,—В кн.: Космйн-скии Е. А. Проблемы английского феодализма и историографии средних веков М., 1963.
Котельникова Л. А. Итальянское крестьянство и город в XI—XIV вв. М. 1967
Кудрявцев А. Е. Испания в средние века. Л., 1937.
Лампрехт К. История германского народа. М., 1896. Т. II.
Леонтьев А. К. Право и суд.— В кн.: Очерки русской культуры, XIII—XV вв М 1970, ч. 2.
Литаврин Г. Г. Как жили византийцы. М., 1974.
Литаврина Э. Э. К проблеме экономического упадка Испании в XVI в.—В кн.: Из истории средневековой Европы (X—XVII вв.). М., 1956.
Люблинская А. Д. Структура сословного представительства в средневековой Фпан-ции.— ВИ, 1972, № 1.
Майер В. Е. Уставы как источник по изучению положения крестьянства в Германии в XV — начале XVI в.— СВ, 1956, вып. 8.
Наумов Е. П. Господствующий класс и государственная власть в Сербии в XIII— XV вв. М., 1975.
Неусыхин А. И. Проблемы европейского феодализма. М., 1974.
Носов Н. Е. Становление сословно-представительных учреждений в России. Л., 1969.
Петрушевский Д. М. Очерки из истории английского государства и общества в средние века. СПб., 1903. Ч. 1.
Петрушевский Д. М. Восстание Уота Тайлера. М., 1914.
Пискорский В. К. Крепостное право в Каталонии. Казань, 1901.
Пичугина И. С. Крестьянство и кортесы в Кастилии во второй половине XIII—первой половине XIV в.— В кн.: Европа в средние века: Экономика, политика, культура. М., 1972.
Пичугина И. С. Положение крестьянства Леона и Кастилии в XII—XIII вв.—СВ, 1962, вып. 21.
Поршнев Б. Ф. Феодализм и народные массы. М., 1964.
Рубцов Б. Т. Исследования по аграрной истории Чехии. М., 1963.
Савин А. Н. Английская деревня в эпоху Тюдоров. М., 1903.
Сахаров А. М. Образование и развитие российского государства в XIV—XVII вв. М., 1969.
Сказкин С. Д. Очерки по истории западноевропейского крестьянства в средние века. М., 1968.
Смирин М. М. Очерки истории политической борьбы в Германии перед Реформацией. М., 1952.
Тихомиров М. Н. Русская культура, X—XVIII вв. М., 1968.
Тихомиров М. Н. Сословно-представительные учреждения в России, XVI в.— В кн.: Тихомиров М. Н. Российское государство, XV—XVII вв. М., 1973.
Удальцова 3. В. Проблемы типологии феодализма в Византии.— В кн.: Проблемы социально-экономических формаций. М., 1975.
Флоря Б. Н. Эволюция податного иммунитета светских феодалов России во второй половине XV — первой половиве XVI в.— История СССР, 1972, № 1.
Хачатурян Н. А. Возникновение Генеральных штатов во Франции. М., 1976.
Хвостова К. В. Особенности аграрно-правовых отношений в Византии, XIV XV вв. М, 1968.
Хилтон Р. Крестьянские движения в Англии до 1381 г.— СВ, 1955, вып. 7.
Черепнин Л. В. Русские феодальные архивы. М., 1956. Ч. 2.
Черепнин Л. В. Образование русского централизованного государства. м-’ J’’"'.
Черепнин Л. В. Земские соборы русского государства в XVI—XVII вв. М., 1У/о.
Черепнин Л. В. Сословно-представительная монархия и генезис абсолютизма в гос-сии.— В кн.: Черепнин Л. В. Вопросы методологии и исторического исследования: Сб. ст. М., 1981.
Шмидт С. О. Становление российского самодержавства: Исследование социально литической истории времен Ивана Грозного. М., 1973.
Below G. Territorium und Stadt. Munchen; Berlin, 1923.
689
Литература
Bloch М. Rois et serfs. P., 1920.
Cam H. The Studies in the Hundred Rolls. Oxford, 1931.
Denholm-Young N. Seignorial Administration in England. L., 1937.
Deutsche Geschichte. B., 1983. Bd. 2.
Duby G. L’economie rurale et la vie des campagnes dans 1’Occident medieval P, 1962.
Vol. I, II.
Fossier R. Histoire sociale de 1’Occident medieval. P., 1970.
Guenee B. L’Occident aux XIV et XV siecles: Les Etats. P., 1971.
Hyams P. R. King, Lords, and Peasants in Medieval England. Oxford, 1982.
Le Roy Ladurie E. L’histoire immobile.— Annales: ESC, 1974, N 3.
Marongiu A. Medieval Parliaments: A comparative Study. L., 1968.
McFarlane К. B. The Nobility of Later Medieval England. Oxford, 1973.
Mayer Th. Die Entstehung des «modernen» Staates des Mittelalters und die freien Bauern.— ZSSR, 1937, Bd. 57.
Pool A. L. Obligations of Society in the XI and XII centuries. Oxford, 1946.
See H. Les classes rurales et le regime domanial en France au moyen age. P., 1901.
Strayer S., Taylor Ch. H. Studies in Early French Taxation. Cambridge (Mass.), 1939. Topfer B. Stande und staatliche Zentralisation in Frankreich und im Reich der zwei-ten Halfte des 15. Jahrhunderts.— Jahrbuch fiir Geschichte des Feudalismus. B.. 1977, Bd. 1.
Vilfan S. Les etats particuliers et leur reunion.— In: Comite international des sciences historiques XVе Congres International des sciences Historiques. Buc., 1980, Rapp., vol. III.
Vinogradoff P. G. Villainage in England. Oxford, 1892.
Wilkinson B. The Constitutional History of England (1216—1399) with select documents. L., 1948—1952. Vol. 1, 2.
ГЛАВА 29
Абрамсон M. Л. Положение крестьянства и крестьянские движения в Южной Италии в XII—XIII вв.— СВ, 1951, вып. 3.
Авдеева К. Д. Огораживания общинных земель в Англии XIII в.— СВ, 1955, вып. 6.
Авдеева К. Д. Внутренняя колонизация и развитие феодализма в Англии, XI— XIII вв. Л., 1973.
Барг М. А. Исследования по истории английского феодализма в XI—XIII вв. М., 1962.
Блок М. Характерные черты французской аграрной истории. М., 1957.
Брагина Л. М. Сельские коммуны северо-восточной Италии и подчинение их городу в XIII—XIV вв.— СВ, 1955, вып. 7.
Будовниц И. У. Монастыри на Руси и борьба с ними крестьян. М., 1966.
Горская Н. А. Монастырские крестьяне Центральной России в XVII в. М., 1977.
Горский А. Д. Борьба крестьян за землю на Руси в XV — начале XVI в. М., 1974.
Гуревич А. Я. Свободное крестьянство феодальной Норвегии. М., 1967.
Гутнова Е. В. Экономические и социальные предпосылки централизации феодального государства в XII—XIII вв.—СВ, 1957, вып. 9.
Гутнова Е. В. Возникновение английского парламента. М., 1960.
Гутнова Е. В. Некоторые проблемы идеологии крестьянства эпохи средневековья.— ВИ, 1966, № 4.
Гутнова Е. В. Средневековое крестьянство и ереси,— СВ, 1975, вып. 38.
Гутнова Е. В. Классовая борьба средневекового крестьянства в XI—XV вв. в освещении французской, английской и американской медиевистики.— СВ, 1977, вып. 40.
Гутнова Е. В. Сословная монархия и крестьянство в Западной Европе, XIII—XV вв.— ВИ, 1978, № 8.
Гутнова Е. В. Проблемы классовой борьбы западноевропейского крестьянства периода развитого феодализма в советской медиевистике (1920—1975).—В кн.: История и историки, 1976. М., 1979, с. 160—186.
Гутнова Е. В. Основные этапы и типы антифеодальной борьбы крестьянства в Западной Европе в период развитого феодализма (XI—XV вв.).— В кн.: Проблемы социальной структуры и идеологии средневекового общества. JI., 1980, вып. 3. Гутнова Е. В. Классовая борьба и общественное сознание крестьянства в средневековой Западной Европе. М., 1984.
Заборов М. А. Крестовые походы. М., 1956.
История Болгарии. М., 1954. Т. I.
История Венгрии. М., 1971. Т. I.
История Византии. М., 1967, т. III.
690
Литература
История Норвегии. М., 1980.
История Польши. М., 1954. Т. I.
История Чехословакии. М., 1956. Т. I.
История Швеции. М., 1974.
История Югославии. М., 1963. Т. I.
Керов В. JI. Восстание «пастушков» в Южных Нидерландах и во Фпанпии в 1251 г_
ВИ, 1956, № 6.	F м	*
Керов В. JI. Народное движение во Фландрии в начале XIV в. М., 1979.
Кириллова А. А. Классовая борьба в городах Восточной Англии — В кн • УЧ мгпи 1969, №321.	•• миш,
Конокотин А. В. Очерки по аграрной истории Северной Франции в IX______XIV вв__
УЗ Иванов, пед. ин-та, 1958, т. 16.
Конокотин А. В. Жакерия 1358 г. во Франции.— УЗ Иванов, пед. ин-та, 1964 т 35
Корецкий В. И. Закрепощение крестьян в России и классовая борьба во втопой половине XVI в. М., 1970.	F
Корецкий В. И. О формировании И. И. Болотникова как вождя крестьянского восстания.— В кн.: Крестьянские войны в России. М., 1974.
Корецкий В. II. Формирование крепостного права и первая крестьянская война в России. М., 1975.
Косминский Е. А. Исследования по аграрной истории Англии в XIII в. М., 1947.
Котельникова Л. А. Положение и классовая борьба зависимого крестьянства в Северной и Средней Италии в XI—XII вв.— СВ, 1955, вып. 5.
Крестьянские войны в России в XVII—XVIII вв.: Проблемы, поиски, решения М 1974.	’	”
Курмачева М. Д., Назаров В. Д. Советская литература 1971—1972 гг. по истории России до XIX века.— История СССР, 1974, № 2.
Лаптева Л. П. Классовая борьба в чешской деревне в первой половине XVI в.— В кн.: Тезисы докладов и сообщений XIII сессии межреспубликанского симпозиума по аграрной истории Восточной Европы. М., 1971.
Люблинская А. Д. Община и город во Франции XI—XIII вв.—СВ, 1975, вып. 38.
Мавродин В. В. По поводу характера и исторического значения крестьянских войн в России.— В кн.: Крестьянские войны в России. М., 1974.
Майер В. Е. Уставы как источник по изучению положения крестьянства в конце XV — начале XVI в.— СВ, 1956, вып. 8.
Майер В. Е. Уставы как источник для изучения классовой борьбы в английской деревне.— УЗ Удм. пед. ин-та, 1956, № 9.
Назаров В. Д. О некоторых особенностях крестьянских войн в начале XVII в. в России.— В кн.: Феодальная Россия во всемирно-историческом процессе. М., 1972.
Nazarov V. The Peasant Wars in Russia and their Place in the History of the Class Struggle in Europe.— In: The Comparative Historical Method in Soviet Medieval Studies. Moskwa, 1979.
Пискорский В. К. Крепостное право в Каталонии. Киев, 1901.
Поршнев Б. Ф. Феодализм и народные массы. М., 1964.
Рубцов Б. Т. Исследования по аграрной истории Чехии, XIV—XV вв. М., 1963.
Рыбаков Б. А. Первые века русской истории. М., 1964.
Себенцова М. М. Восстание тюшенов.— УЗ МГПИ, 1954, т. 64, вып. 4.
Сидорова Н. А. Очерки по истории ранней городской культуры во Франции. М., 1953.
Сидорова Н. А. Антифеодальные движения в городах Франции во второй половине XIV — начале XV в. М., 1960.
Сказкин С. Д. Очерки по истории западноевропейского крестьянства в средние века. М., 1968.
Смирин М. М. Очерки по истории политической борьбы в Германии перед Реформацией. М., 1952.
Форстен Г. В. Борьба из-за господства на Балтийском море в XV и XVI столетиях.
СПб., 1884.	-
Хилтон Р. Крестьянские движения в Англии накануне восстания 1381 г. СВ, 1Уоэ, ВЫП. 7.	iQfin
Черепнин Л. В. Образование русского централизованного государства, м., Черепнин Л. В. Об изучении крестьянских войн в России XVII—XVIII вв. Крестьянские войны в России XVII—XVIII вв. М., 1974.	R iq7r
Чистозвонов А. Н. Европейский крестьянин в борьбе за землю и волю, св, вып. 39.
Шушарин В. П. Крестьянское восстание в Трансильвании. М., 1963.
Янин В. Л. Я послал тебе бересту. М., 1965.	п	т г
Ault W. О. Open-Field Farming in Medieval England: Study of Village By-Law. l., 1972.
691
Литература
BloGh М. From the royal court to the court of Rome.— In: Changing Medieval Society. N. Y., 1965.
Brenner R. Agrarian class Structure and economic development in preindustrial Europe.— PaP, 1976, N 70.
The Cambridge Economic History of Europe. Cambridge, 1966. Vol. I.
Cherubini G. Le campagne italiane dall’ XI al XX seculo Firenze, 1984.
DubV' Ij’economie rurale et la vie des campagnes dans 1’Occident medieval. P., 1962.
Epperlein S. Der Bauer im Bild des Mittelalters. Leipzig, 1975.
Le Goff J. La civilisation de 1’Occident medi6val. P., 1964.
Fossier R. La terre et les hommes en Picardie jusqu’a la fin du XII siecle. P., 1968.
Fossier R. Paysans d’Occident (XI—XIV siecles). P., 1984.
Fourquin G. Les soulevements populaires au moyen age. P., 1972.
Hilton R. Bond Men Made Free: Medieval mouvements and the English Rising of 1381.
L’Histoire de la France rurale. P., 1975. Vol. I, II.
Hobsbawm E. J. Social Banditry.— In: Rural Protest: Peasant Movements and Social Changes. L., 1974.
Mo llat M., Wolff Ph. Ongles bleus, Jacques et «ciompi»: Les revolutions populaires en Europe aux XIV et XV siecles. P., 1970.
Pirenne H. Le soulevement de la Flandre Maritime de 1323—1328. Bruxelles, 1900.
Putnam B. Enforcement of the statute of Labourers. N. Y., 1908.
Rural Protest: Peasant Mouvements and Social Changes/Ed. H. Landsberger. L.; N. Y., 1974.
See H. Les classes rurales et le regime domanial en France. P., 1901.
Topfer B. Volksbewegungen: Ideologic und gesellschaftliche Fortschritt in der Epoche des entwickelten Feudalismus vom 11. bis 15. Jahrhundert.—ZfG, 1977, N 10.
Topfer B., Engel E. Vom Staufischen Imperium zum Hausmachtkonigtum. B., 1976.
Vetter K. Das «Kaas en Brodspel».— ZfG, 1980, N 0.
ГЛАВА 30
Авдеева К. Д. Огораживания общинных земель в Англии, XIII в.— СВ, 1955, вып. 6. Аникин В. П. Фольклор как коллективное творчество народа. М., 1969.
Астахова А. М. Былины: Итоги и проблемы изучения. М.; Л., 1966.
Барг М. А. Исследования по истории английского феодализма. М., 1963.
Бахтин М. М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. М., 1965.
Будовниц И. У. Общественно-политическая мысль древней Руси. М., 1960.
Будовниц И. У. Монастыри на Руси и борьба с ними крестьян. М., 1966.
Вернер Э. Немецко-австрийское вальденство в XIV веке.— СВ, 1964, вып. 25.
Горский А. Д. Борьба крестьян за землю на Руси в XV — начале XVI в. М., 1974.
Гуревич А. Я. История и сага. М., 1965.
Гуревич А. Я. Проблемы средневековой народной культуры. М., 1981.
Гутнова Е. В. Возникновение английского парламента. М., 1960.
Гутнова Е. В. Некоторые проблемы идеологии крестьянства эпохи средневековья.— ВИ, 1966, № 4.
Гутнова Е. В. Средневековое крестьянство и ереси.— СВ, 1975, вып. 38.
Гутнова Е. В. Классовая борьба и общественное сознание крестьянства в средневековой Западной Европе. М., 1984.
Добиаш-Рождественская О. А. Церковное общество во Франции в XIII в. Пг., 1914.
Индова Е. И., Преображенский А. А., Тихонов Ю. А. Лозунги и требования участников крестьянских войн в России.— В кн.: Крестьянские войны в России XVII—XVIII вв. М., 1974.
История Венгрии. М., 1971. Т. I.
История Византии. М., 1967. Т. III.
История немецкой литературы. М., 1962. Т. I.
История французской литературы. М., 1961. Т. I.
Казакова Н. А., Лурье Я. С. Антифеодальные еретические движения на Руси в XIV — начале XVI в. М.; Л., 1955.
Каменецкий Б. А. Требования кентских повстанцев и политическая программа Джо на Фортескью.— СВ, 1971, вып. 33.
Карсавин Л. П. Культура средних веков. Пг., 1918.
Керов В. Л. Борьба народных масс против католической церкви во Франции в конце XIII — начале XIV в. М., 1977.
Клибанов А. И. Народная социальная утопия в России. М., 1977.
692
Литература
Конокотин А. В. Борьба за общинные земли во французской деревне XII—XIV вв___
СВ, 1957, вып. 10.
Конокотин А. В. Очерки по аграрной истории северной Франции в IX—XIV вв Иваново, 1958.
Косминский Е. А. Исследования по аграрной истории Англии в ХШ в. М 1947
Корецкий В. И. Закрепощение крестьян и классовая борьба в России во второй по^ ловине XVI в. М., 1970.
Корецкий В. И. О формировании И. И. Болотникова как вождя крестьянского восстания.— В кн.: Крестьянские войны в России XVII—XVIII вв. М., 1974
Корецкий В. И. Формирование крепостного права и первая крестьянская война в-России. М., 1975.
Кузнецов Е. В. Движение лоллардов в Англии (конец XIV—XV в.). Горький, 1969.
К у лише р И. М. Лекции по истории экономического быта Западной Европы. Пг.' 1922*
Лей Г. Очерк истории средневекового материализма: Пер. с нем. М., 1962.
Литаврин Г. Г. Как жили византийцы. М., 1974.
Лихачев Д. С. Культура Руси времени А. Рублева и Епифания Премудрого. М., 1962.
Мавродин В. В. По поводу характера и исторического значения крестьянских войн в России.— В кн.: Крестьянские войны в России, XVII—XVIII вв. М., 1974.
Мелетинский Е. М. Герой волшебной сказки. М., 1958.
Мелик-Гайказова Н. Н. Французские хронисты XIV века как историки своего времени. М., 1970.
Милов Л. В. Классовая борьба крепостного крестьянства в России в XVII— XVIII вв.— ВИ, 1981, № 3.
Мортон А. Л. Английская утопия. М., 1956.
Нагорный Г. Как верили предки. М., 1915.
Нечаев А. Н. О тождестве литературы и фольклора.— В кн.: Вопросы народно-поэтического творчества. М., 1960.
Носова Г. А. Язычество в православии. М., 1975.
Очерки истории русской культуры ХШ—XV вв. М., 1970. Ч. 1.
Очерки истории русской культуры XIII—XV вв. М., 1970. Ч. 2.
Петрушевский Д. М. Восстание Уота Тайлера. СПб., 1914.
Платонов К. К. Психология религии. М., 1967.
Поршнев Б. Ф. Феодализм и народные массы. М., 1964.
Поршнев Б. Ф. Социальная психология и история. М., 1966.
Рахматуллин М. А., Рындзюнский П. Г. Некоторые итоги изучения крестьянской войны в России 1773—1775 гг.— История СССР, 1972, № 6.
Романов Б. А. Люди и нравы древней Руси. М., 1966.
Рыбаков Б. А. Первые века русской истории. М., 1964.
Рыбаков Б. А. Язычество и мировоззрение русского средневековья.— ВИ, 1971, № L
Рыбаков Б. А. Язычество древних славян. М., 1981.
Самаркин В. В. Восстание Дольчино: Учеб.-метод. пособие. М., 1971.
Сапрыкин Ю. М. Социально-политические взгляды английского крестьянства, XIV— XVII вв. М., 1972.
Сидорова Н. А. Очерки по истории ранней городской культуры во Франции. М.г 1953.
Сказкин С. Д., Самаркин В. В. Дольчино и библия.— СВ, 1975, вып. 38.
Смирин М. М. Очерки истории политической борьбы в Германии. М., 1952.
Смирнов И. И. Восстание Болотникова 1606—1607 гг. М., 1951.
Социальная психология и история: Краткий очерк / Под ред. Г. П. Предвечного, Ю. А. Шерковина. М., 1975.
Тихомиров М. Н. Русская культура X—XVIII вв. М., 1968.
Хилтон Р. Крестьянские движения в Англии до 1381 г.— СВ, 1955, вып. 7.
Хилтон Р., Фаган Г. Восстание английского города в 1381 г. М., 1952.
Черепнин Л. В. Образование русского централизованного государства. М., 19Ь0.
Черепнин Л. В. Об изучении крестьянских войн в России XVII—XVIII вв.: (К теории проблемы).—В кн.: Крестьянские войны в России, XVII—XVIII вв. М.г
Чиколини Л. С. Социальная утопия в Италии XVI — начала XVII в. М., 1980.
Шувалова А. П. Сатира русских народных сказок. М., 1960.
Шушарин В. П. Крестьянское восстание в Трансильвании. М., 1963.
Янин В. Л. Я послал тебе бересту. М., 1965.	, _ .
Bloch М. From the Royal Court to the Court of Rome.— In: Change in Medieval Society / Ed. S. Thrupp. N. Y., 1965.	ж
Bonnemere E. Histoire des paysans depuis la fin du moyen age jusqu a nos jouis (1200—1850). P., 1856. T. I.
693
Литература
Bossuat A. Jeanne d’Arc. P., 1968.
Chambers E. R. English Literature of the Close of Middle Ages. Oxford, 1957.
Coulton G. G. Medieval Village. Cambridge, 1925.
Coulton G. G. Medieval Panorama. Cambridge, 1946.
Dobson R. B., Taylor J. Rymes of Robyn Hood: An Introduction to the English Outlaw Chatham. L., 1976.
Duby G. Les trois ordres ou 1’imaginaire du feodalisme. P., 1978.
Duby G., Mandrou R. Histoire de la civilisation frangaise. Moyen age — XVI siecle. P„ 1958.
Fossier R. Histoire sociale de 1’Occident medieval. P., 1970.
Fossier P. Paysans d’Occident (XI—XIV siecles). P., 1984.
Le Goff J. La civilisation de 1’Occident medieval. P., 1964.
Le Goff J. Pour un autre moyen age. P., 1977.
Hilton R. Bond Men Made Free. L., 1973.
Hilton R. The English Peasantry in the Later Middle Ages. Oxford, 1975.
Heresies et societes dans 1’Europe preindustrielle. P., 1968.
Lambert M. Medieval Heresy: Popular Movements from Bogomil to Hus. L., 1977.
Langlois Ch. La vie en France au moyen age d’apres quelques moralistes du temps.
P., 1911.
Leff G. Heresy in the Later Middle ages. Manchester, 1967. Vol. I, II.
Lloyd A. F. Folk Song in England. N. Y., 1970.
Le Roy Ladurie E. Montaillou; The promised Land of Error. Traduction into English.
N. Y., 1978.
Manselli R. La religion populaire au moyen age. P., 1975.
McFarlane К. B. John Wicliffe and the Beginning of English Nonconformity. L., 1952.
Mollat M., Wolff Ph. Ongles bleus, jacques et «ciompi». P., 1970.
Mollat M. Les pauvres au moyen age. P., 1978.
Powell E., Trevelyan G. M. The Peasant Rising and the Lollards. L., 1899.
Owst G. R. Literature and Pulpit in Medieval England. Cambridge, 1961.
Rural Protest: Peasant mouvements and Social Changes. L.; N. Y., 1974.
Schlauch M. English Medieval Literature and its Social foundations. London; Oxford, 1956.
Fee H. Les classes rurales et le regime domanial en France. P., 1901.
Thompson S. The Folk tale. N. Y., 1946.
Vargyas. Researches into the Medieval History of Folksballad. Bp., 1967.
Vauchez A. La spiritualite du Moyen Age occidentale VIII—XII ss. P., 1975.
Werner E., Erbstbsser F. Ideologische Probleme des mittelalterlichen Plebeyertums. B., 1960.
Исправление
В т. I «Истории крестьянства в Европе» на стр. 4 строку 5 снизу следует читать: Л. Т. Мильская, К. А. Осипова, Л. П. Репина;
История крестьянства в Европе
Эпоха феодализма
Том второй
Крестьянство Европы в период развитого феодализма
Утверждено к печати Институтом всеобщей истории АН СССР
Редакторы издательства
О. Б. Константинова, Н. В. Шевелева
Художник Е. А. Михельсон
Художественный редактор
Н. Н. Власик
Технический редактор И. Н. Жмуркина
Корректоры
Г. М. Котлова, Л. Р. Мануильская
ИБ № 29553
Сдано в набор 14.06.85. Подписано к печати 11.12.85
Т-23310. Формат 70*100l/iQ
Бумага типографская № 1
Гарнитура обыкновенная. Печать высокая.
Усл. печ. л. 56,55. Усл. кр. отт. 58,17. Уч.-изд. л. 61,7
Тираж 15600 зкз. Тип. зак. 1636 Цена 4 р. 20 к.
Ордена Трудового Красного Знамени издательство «Наука»,
117864 ГСП-7, Москва В-485, Профсоюзная ул., 90
2-я типография издательства «Наука»
121099, Москва, Г-99, Шубинский пер., 6
Страница
Строка
108 ИЗ 122 225 345
411 477 544 560 613
617 624 630 632
10 св.
16 св.
9 св.
17 сн.
19 св.
4 св.
8 сн.
9 св.
24 сн.
4 св.
6 св.
2 св.
2 сн.
12 сн.
И ИСПРАВЛЕНИЯ
Напечатано	Должно быть
структуры	структуры крестьянства
XI в.	Хв.
землевладельцев	земледельцев
фракийской	фракесийской
с. 365	с. 367
землевладельцами	землевладельцам
Маркса	Энгельса
неравноправна	неполноправна
XV в.	XIV в.
с. 117	с. 106-107
т. 12, с. 317	т. 15, с. 226-227
с. 363	с. 361
с. 354	с. 358
т. 47	т. 42