ЛИТЕРАТУРНОЕ ПРОШЛОЕ
УСАДЬБЫ МУРАНОВО
К числу «литературных мест» Подмосковья, поль-
зующихся заслуженной любовью москвичей, отно-
сится музей-усадьба Мураново имени Ф. И. Тютчева.
Мураново расположено в четырех километрах от
станции Ашукинская Московской железной дороги.
Холмистые поля, узенькая, извилистая речка Талица,
молодой лес на правом ее берегу напоминают типич-
ные для средней полосы России пейзажи, запечатлен-
ные на полотнах И. И. Левитана, М. В. Нестерова и
других русских художников.
Среди подмосковных музеев-усадеб Мураново за-
нимает особое место. Этот «дом поэтов», как его ча-
сто называют, воскрешает яркую картину русской об-
щественной и литературной жизни прошлрго сто-
летия.
*
Перед нами потрепанная рукопись середины
XVIII века — «Межевая книга и план сельцу Мура-
нову и деревни Григоровой с пустошми». Из ее по-
3
желтевших страниц, исписанных довольно разборчи-
вым писарским почерком, мы узнаем, что «1767-го году
августа 10-го дня... учинена межа в Московском уез-
де, в Радонеже и Бели стану, сельцу Муранову, при-
надлежащей к нему деревне Григоровой и с пу-
стошми, с их пашенными землями, сенными покосы,
лесными и протьчими угодьи, которые состоят во
владении маэора князь Михаила княж Иванова сы-
на Оболенского, от всех смежных посторонних зе-
мель».
Межевая книга 1767 года — единственный доку-
мент, по которому можно судить о том, что представ-
ляло собой Мураново как земельное владение 200 с
лишком лет назад. «По нынешней меже состоит,—
пишет землемер капитан Иван Травин, — пашенной
земли двести пятьдесят десятин, лесу строевого и дро-
вяного двести двадцать восемь десятин пятьсот девя-
носто восемь квадратных сажен, сенных покосов
семнадцать десятин тысяча восемьсот квадратных са-
жен, под поселением, огородами, гуменниками и ко-
нопляниками пятнадцать десятин восемьсот квадрат-
ных сажен, под дорогами... шесть десятин тысяча во-
семьсот квадратных сажен, под речкою Талицой и
прудом одна десятина две тысячи сто девяносто квад-
ратных сажен, всего во оном сельце Муранове, в де-
ревне Григоровой и в пустошах всяких угодий пятьсот
двадцать десятин две тысячи триста восемьдесят во-
семь квадратных сажен, а за исключением дорог,
речки и пруда, неспособных к пашне мест, пятьсот
двенадцать десятин семьсот девяносто восемь квадрат-
ных сажен. На сем числе во время межевания земли
внутри окружной межи... состояли: сельцо Мураново...
в нем мужеска полу пятьдесят четыре души, принадле-
жащая к нему деревня Григорова... в ней двадцать душ,
всего семьдесят четыре души».
4
Дом в Муранове. Акварель П. А. Нисевина. 1869 г.
Документы усадебного архива не дают возможно-
ги проследить, до какого времени Мураново остава-
ось во владении князя М. И. Оболенского или его
аследников. В бумагах начала XIX столетия уже
стречаются иные имена — Суровщикова, Сипягиных,
[удышкиных.
В 1814 году сельцо Мураново и деревня Григорово
ыли куплены надворным советником А. Г. Черевй-
ым за 40 тысяч рублей. Через два года новый владе-
ец перепродал имение за ту же сумму жене генерал-
[айора Екатерине Петровне Энгельгардт. Сохрани-
ась купчая на гербовой бумаге пятидесятирублевого
остоинства: «Лета тысяща восемьсот шестнадцатого
ктября в тридцатый день надворный советник Алек-
андр Григорьев сын Черевин продал я генерал-майор-
5
ше Екатерине Петровне Энгельгардт и наследникам ее
крепостное свое недвижимое имение, состоящее Мо-
сковской губернии Дмитровской округи: сельцо Му-
раново и деревню Григорову и к оным принадлежа-
щие пустоши отхожие... с пашенною и непашенною
землею, с лесы, с сенными покосы, прудами и рыб-
ными ловлями и состоящую при оном имении на реке
Талице мукомольную о трех поставах внутри дачь и
непримычьную к постороннему владельцу берегу
мельницу на ходу со всеми ко оной принадлежностя-
ми !, а людей и крестьян, написанных по нынешней
седьмой ревизии, мужеска пола дворовых людей и
крестьян восемьдесят две души, из коего числа исклю-
чаются дворовые люди, а именно: вдова Авдотья Гор-
деева с сыном Андреем Алексеевым, вдова Арина Про-
хорова и Дмитрий Козмин холостой, а за сим исклю-
чением действительно поступает в сию продажу
дворовых людей и крестьяй мужеска пола восемьдесят
душ с беглыми и пожилыми. За ним деньгами, со от-
данными после оной ревизии в рекруты и ратники,
с женами и обоего пола детьми, со вдовами, братьями,
племянниками, со внучаты и приемаши, во оном ре-
вижном количестве и с новорожденными от них обое-
го пола детьми, со всяким в том сельце и деревне гос-
подским и крестьянским дворовым, хоромным, огород-
ным и огуменным строением, с хлебом стоячим, моло-
ченым и в земле посеянным, с лошадьми, рогатою и
мелкою скотиною и дворовою птицею, с их крестьян-
скими пожитки и со всяким правом собственности, и
буде до сей купчей в оные сельцо и деревню люди
и крестьяне из других деревень переведены или собою
1 Мукомольная мельница впервые упоминается в купчей на
имя А. Г. Черевина от 27 июля 1814 года, находящейся в архиве
Мурановского музея. Здание мельницы не сохранилось.
6
перешли, вдовы и девки замужь выданы, и тем оста-
ватся при мужьях их без выключения, так равно и
принятым в дом в зятья оставатся в тех домах, где
ныне живут... а взял я, продавец, у нее, покупщицы,
за оное имение денег государственными ассигна-
циями сорок тысяч рублей...»
Этому документу, в котором о живых людях упо-
минается наряду с «рогатою и мелкою скотиною и
дворовою птицею», суждено было открыть новую
страницу в истории Муранова. Заурядная дотоле по-
мещичья усадьба превращается с этого времени в одно
из «литературных гнезд» XIX века.
*
Екатерина Петровна Энгельгардт (177... —1821)
была дочерью известного московского богача и масона
Петра Алексеевича Татищева, одного из деятелей
«Дружеского ученого общества», основанного в
1781 году и сыгравшего значительную роль в истории
русского просвещения. Как известно, на основе этого
Общества возникла в 1784 году знаменитая «Типогра-
фическая компания», во главе которой стоял замеча-
тельный русский сатирик и просветитель Н. 14. Нови-
ков. В 1799 году Е. П. Татищева вышла замуж за
командира Уфимского полка Льва Николаевича Эн-
гельгардта (1766—1836). Двоюродный племянник
князя Г. А. Потемкина, он в 1783—1784 годах состоял
адъютантом при этом всесильном тогда фаворите им-
ператрицы Екатерины II. Во время русско-турецкой
войны 1787—1790 годов Энгельгардт сражался под
знаменами фельдмаршала П. А. Румянцева-Задунай-
ского, а в 1794 году служил под начальством А. В. Су-
ворова.
7
С. Т. Аксаков, ребенком видавший Энгельгардта
в доме своих родителей, рассказывает в «Детских го-
дах Багрова внука» (глава «Зима в Уфе»): «Из воен-
ных гостей я больше всех любил сначала Льва Нико-
лаевича Энгельгардта: по своему росту и дородству
он казался богатырем между другими и к тому же был
хорош собою. Он очень любил меня, и я часто сижи-
вал у него на коленях, с любопытством слушая его
громозвучные военные рассказы и с благоговением
посматривая на два креста, висевшие у него на груди,
особенно на золотой крестик с округленными кон-
цами и с надписью: «Очаков взят 1788 года 6 декаб-
ря». Я сказал, что любил его сначала; это потому, что
впоследствии я его боялся,— он напугал меня, сказав
однажды; «Хочешь, Сережа, в военную службу?».
Я отвечал: «Не хочу».—«Как тебе не стыдно,—про-
должал он, — ты дворянин и непременно должен слу-
жить со шпагой, а не с пером. Хочешь в гренадеры?
Я привезу тебе гренадерскую шапку и тесак...». Я пе-
репугался и убежал от него. Энгельгардт вздумал про-
должать шутку и на другой день; видя, что я не под-
хожу к нему, сказал мне: «А, трусишка, ты боишься
военной службы, так вот я тебя насильно возьму...».
С тех пор я уже не подходил к полковнику без осо-
бенного приказания матери, и то со слезами».
Вскоре после женитьбы, в 1799 году, Л. Н. Энгель-
гардт был произведен в генерал-майоры и вышел в от-
ставку.
«Бог благословил меня супружеством, блаженство
коего продолжалось двадцать два года и шесть меся-
цев»,— говорит Энгельгардт в своих «Записках».
Крупные родовые и приобретенные поместья
Е. П. Энгельгардт находились в Казанской губернии.
Однако после покупки Муранова Энгельгардты обыч-
но стали проводить летние месяцы в своей подмосков-
8
ной. Л. Н. Энгельгардт с семьей наезжал сюда и зи-
мой, охотился на зайцев, а в часы отдыха и досуга
писал или диктовал детям свои воспоминания о днях
Екатерины II и Павла I Ч
Никаких рисунков, изображающих Мураново той
поры, не сохранилось. Не дошли до нас и планы
усадьбы. По семейным воспоминаниям, одноэтажный
деревянный дом Энгельгардтов отличался крайней
простотой. К нему примыкала или же стояла рядом
с ним домовая церковь Казанской богоматери. Недаг
леко от дома, в саду, находилась персиковая оранже-
рея. С северной стороны сад был огражден стеной
елей, поредевших лишь за последние годы. Судя по
расположению оврагов в Муранове, здесь некогда
была система искусственных прудов, соединявшая
большой пруд (упомянутый в «Межевой книге»
1767 года) с парком.
На площадке перед домом при Энгельгардте стоя-
ли две пушки «времен очаковских иль покоренья
Крыма». В так называемые «царские дни» (дни рож-
дения и именин членов императорской фамилии) из
этих пушек производились салюты. Надев все свои
ордена и медали, отставной генерал-майор появлялся
на крыльце и смотрел, как его младшая дочь, Сонечка,
подходила к пушкам и, преодолевая страх, поджигала
фитили.
Эти старые пушки Энгельгардт завещал родствен-
нику своей жены, поэту, партизану Отечественной
войны 1812 года Денису Васильевичу Давыдову
1 Л. Н. Энгельгардт начал писать «Записки» в 1826 году,
когда ему минуло 60 лет. Рукопись затерялась после смерти ав-
тора и лишь осенью 1858 года была найдена в одном из муранов-
ских амбаров, в сундуке с разным хламом. «Записки» Энгель-
гардта были напечатаны в журнале «Русский вестник» 1859 года,
а в 1867 году выпущены отдельным изданием.
9
Семейство Энгельгардт. Пастель К. Барду. 1816 г.
(1784—1839). Женатый на племяннице Е. П. Энгель-
гардт — Софье Николаевне Чирковой, Давыдов неод-
нократно посещал Мураново. У него самого было в
Московской губернии имение Мышецкое, где он жил
в 1830-х годах, после выхода в отставку. Именем слав-
ного поэта, одного из инициаторов партизанского дви-
жения и представителя оппозиционно настроенных
кругов русской армии, открывается длинный список
гостей мурановской усадьбы.
10
Современники высоко ценили своеобразный поэ-
тический талант Давыдова — этого «счастливого певца
вина, любви и славы». Белинский писал, что Давыдов,
«как поэт, решительно принадлежит к самым ярким
светилам второй величины на небосклоне русской
поэзии».
Денис Давыдов познакомил семью Энгельгардтов
с другим поэтом, имя которого стало украшением му-
рановской литературной летописи. Это был Е. А. Ба-
ратынский Ч
♦
Современник и почти сверстник Пушкина, Евгений
Абрамович Баратынский (1800—1844) известен как
один из поэтов пушкинского «созвездия». Литератур-
ная репутация поэта в основном сложилась в 1820-е
годы, в тот период, когда, при всей несоизмеримости
талантов, творческие искания Баратынского и Пуш-
кина во многом совпадали. В дальнейшем их пути ра-
зошлись. Пушкин стал величайшим основоположни-
ком реализма в русской литературе, Баратынский —
одним из крупнейших и своеобразнейших представи-
телей философской лирики русского романтизма.
Произведения Баратынского неизменно высоко
оценивались Пушкиным. «Баратынский принадлежит
к числу отличных наших поэтов, — писал Пушкин в
1 Транскрипция фамилии поэта до сих пор отличается не-
устойчивостью. Начертание «Боратынский» основано на поль-
ском происхождении этой фамилии (от названия замка Бора-
тын, принадлежавшего предкам поэта). Начертание «Баратын-
ский» возникло в XVIII веке и обусловлено особенностями рус-
ского произношения. Применительно к самому поэту вторая
транскрипция стала преобладающей и традиционной в литера-
туре.
И
неоконченной статье об его творчестве.— Он у нас
оригинален — ибо мыслит. Он был бы оригинален и
везде, ибо мыслит по-своему, правильно и независимо,
между тем как чувствует сильно и глубоко». В этой на-
сыщенности мыслью, в постоянном стремлении «по-
бедить умом сердечное чувство» и заключается харак-
терная особенность поэзии Баратынского, ее «лица
необщее выраженье», как сказал о ней сам поэт в сти-
хотворении «Муза». По мнению Белинского, дума
преобладала в творчестве Баратынского над непосред-
ственностью художественного восприятия. Почти
каждое его стихотворение «было порождаемо не
стремлением осуществить идеальные видения фанта-
зии художника, но необходимостью высказать скорб- з»
ную мысль, навеянную на поэта созерцанием жизни».
Развитию пессимистических настроений, нашед-
ших отражение в поэзии Баратынского, способство-
вали обстоятельства его личной жизни на заре твор-
ческой деятельности. С годами эти настроения углу-
бились и осложнились под влиянием конкретно-исто-
рических условий русской действительности.
Детство Баратынского прошло в усадьбе Мара
Тамбовской губернии, Кирсановского уезда, где он
родился 19 февраля 1800 года. Двенадцати лет буду-
щий поэт поступил в Пажеский корпус — одно из
привилегированных учебных заведений того времени.
В 1816 году он был за проступок исключен из корпуса
без права поступления на какую бы то ни было
службу, кроме военной, и не иначе, как рядовым.
Годы солдатчины совпали с началом поэтической
деятельности Баратынского. Чем была для него поэ-
зия, можно судить по его признанию:
Меня тягчил печалей груз,
Но не упал я перед роком:
Нашел отраду в песнях муз.
12
С 1819 года стихи Баратынского начинают появ-
ляться на страницах периодических изданий. В это
время он сближается с Пушкиным, Дельвигом и Кю-
хельбекером. «Святое братство» четырех друзей-поэ-
тов, основанное на общности передовых литератур-
ных и общественных взглядов, вызывает подозрение
у реакционных кругов. В 1820 году этот «союз поэ-
тов», по выражению Кюхельбекера, насильственно
расторгается: Пушкина отправляют на службу в Бес-
сарабию, Баратынского переводят из лейб-гвардии
егерского полка в армейский Нейшлотский пехотный
полк, расквартированный в Финляндии.
В последующие годы складываются дружеские
отношения Баратынского с поэтами-декабристами
К. Рылеевым, А. Бестужевым и А. Одоевским. Изве-
стно, что Рылеев и Бестужев намеревались издать со-
брание стихов поэта.
В «финляндском изгнаннике» они видели не толь-
ко жертву ненавистного им царского произвола: Ба-
ратынский был близок им по своим идейным настрое-
ниям. Он сочувствовал народам, борющимся за свою
национальную независимость, и стремился к свободе.
Желанием вырваться из состояния «раболепного по-
коя» проникнуто бунтарское по своему общему тону
стихотворение Баратынского «Буря». Но самым ярким
выражением свободолюбия поэта явилась гневная
надпись к портрету всемогущего временщика Арак-
чеева:
Отчизны враг, слуга царя,
К бичу народов — самовластью
Какой-то адскою любовию горя,
Он незнаком с другою страстью.
Скрываясь от очей, злодействует впотьмах,
Чтобы злодействовать свободней.
Не нужно имени: у всех оно в устах,
Как имя страшное владыки преисподней.
13
Однако активным борцом против самовластья Ба-
ратынский не стал и в этом смысле не оправдал тех
надежд, которые возлагали на него друзья-декабристы.
В его лирике преобладают мотивы элегической грусти
и безнадежности. В известной мере они обусловлены
душевной травмой, перенесенной поэтом в юности,
и тем противоречивым общественным положением, в
которое он был поставлен.
Пять лет прослужил Баратынский в Финляндии.
Царь на неоднократные представления о производстве
его в офицеры отвечал: «Рано еще, пускай послу-
жит!» Потребовались упорные хлопоты друзей, пре-
жде чем он получил, наконец, долгожданный чин пра-
порщика. Среди покровителей Баратынского был,
в частности, и лично еще незнакомый с ним Денис
Давыдов.
Осенью 1825 года Баратынский приехал в отпуск
в Москву, где жили его мать и сестры. Здесь он впер-
вые встретился с Давыдовым. Этой встрече посвя-
щено стихотворное послание Баратынского к знаме-
нитому поэту-партизану:
Пока с восторгом я умею
Внимать рассказу славных дел,
Любовью к чести пламенею
И к песням муз не охладел,
Покуда русский я душою,
Забуду ль о счастливом дне,
Когда приятельской рукою
Пожал Давыдов руку мне!
О ты, который в пыл сражений
Полки лихие бурно мчал
И гласом бранных песнопений
Сердца бесстрашных волновал!
Так, так! покуда сердце живо
И трепетать ему не лень,
В воспоминаньи горделиво
Хранить я буду оный день!
14
Клянусь, Давыдов благородной,
Я в том отчизною свободной,
Твоею лирой боевой
И в славный год войны народной
В народе славной бородой!
10 декабря 1825 года Д. Давыдов писал командиру
Отдельного Финляндского корпуса А. А. Закревскому,
под начальством которого служил Баратынский: «Мой
протеже Баратынский здесь, часто бывает у меня,
когда не болен, ибо здоровье его незавидное. Он жа-
лок относительно обстоятельств его домашних, ты их
знаешь, — мать полоумная, и, следовательно, дела идут
плохо. Ему надо непременно идти в отставку, что я
ему советовал, и он совет мой принял. Сделай же ми-
лость, одолжи меня, позволь ему выйти в отставку, и
когда просьба придет, то реши скорее, за что я в нож-
ки поклонюсь тебе, ты меня этим навек обяжешь».
В доме Давыдова Баратынский познакомился со
своей будущей женой Анастасией Львовной Энгель-
гардт (1804—1860), старшей дочерью Л. Н. Энгель-
гардта. 31 января 1826 года поэт вышел в отставку,
а 9 июня того же года состоялась его свадьба.
Для друзей поэта его женитьба была неожиданно-
стью. Некоторые из них считали, что он поступил
опрометчиво, и опасались, как бы семейная жизнь не
отразилась неблагоприятно на его поэтическом твор-
честве. Но эти опасения не оправдались. А. Л. Бара-
тынская не отвлекала мужа от литературных занятий
и была ему верной подругой. В стихотворном обраще-
нии к жене, написанном на восемнадцатом году их
супружеской жизни, поэт признавался:
Когда, дитя и страсти и сомненья,
Поэт взглянул глубоко на тебя,
Решилась ты делить его волненья,
В нем таинство печали полюбя.
15
Ты, смелая и кроткая, со мною
В мой дикий ад сошла рука с рукою,—
Рай зрела в нем чудесная любовь.
О, сколько раз к тебе, святой и нежной,
Я приникал главой моей мятежной,
С тобой себе и небу веря вновь.
Тем же чувством душевного спокойствия и умиро-
творенности дышат строки из письма Баратынского
к одному из друзей: «Я живу потихохоньку, как сле-
дует женатому человеку, и очень рад, что променял
беспокойные сны страстей на тихий сон тихого сча-
стия. Из действующего лица я сделался зрителем и,
укрытый от ненастья в моем углу, иногда посматри-
ваю, какова погода в свете».
Близкие отношения установились у Баратынского
с его тестем и младшей сестрой жены — Софьей. Сын
Л. Н. Энгельгардта, Петр, подпоручик Ряжского пе-
хотного полка, был душевнобольным, и Баратынский,
по словам старика Энгельгардта, «быв только зятем»,
заменил ему родного сына. Насколько искренней была
дружба, связывавшая поэта с Софьей Львовной Эн-
гельгардт (1811 — 1884), можно судить по стихотворе-
нию, которое он ей посвятил:
Нежданное родство с тобой даруя,
О, как судьба была ко мне добра!
Какой сестре тебя уподоблю я,
Ее рукой мне данная сестра!
Казалося, любовь в своем пристрастье
Мне счастие дала до полноты;
Умножила ты дружбой это счастье,
Его могла умножить только ты.
Впоследствии, в 1837 году, С. Л. Энгельгардт вы-
шла замуж за одного из лучших друзей Баратын-
ского-Николая Васильевича Путяту (1802 — 1877).
Баратынский сблизился с ним еще в Финляндии, где
16
Путята служил адъютантом при генерале А. А. Зак-
ревском. «Милый Путятушка» принял деятельное уча-
стие в судьбе поэта. Крепкая дружба связывала Бара-
тынского с Путятой в течение всей его жизни.
В московских литературных кругах второй поло-
вины 1820-х годов Баратынский был принят как один
из виднейших поэтов того времени. Его произведения
не только печатаются в журналах и альманахах, но и
выходят в свет отдельными изданиями: в 1826 году —
поэмы «Пиры» и «Эда», в 1827 году — сборник стихо-
творений, в 1828 году — поэма «Бал», начатая еще в
Финляндии и законченная в Москве. Наблюдения над
жизнью московского светского круга помогли поэту
создать сатирический бытовой фон, на котором раз-
вертывается действие поэмы.
В Москве Баратынский часто встречается с Пушки-
ным. Вскоре после своего приезда из Михайловского,
осенью 1826 года, великий поэт читает ему «Бориса
Годунова». Еще раньше, прослышав об окончании
Пушкиным его трагедии, Баратынский писал ему в
Михайловское: «Жажду иметь понятие о твоем Году-
нове. Чудесный наш язык ко всему способен; я это чув-
ствую, хотя не могу привести в исполнение. Он соз-
дан для Пушкина, а Пушкин для него. Я уверен, что
трагедия твоя исполнена красот необыкновенных».
Эта уверенность теперь оправдалась: Баратынский в
письме к своему другу А. А. Муханову отзывается о
«Борисе Годунове» как о «чудесном произведении, ко-
торое составит эпоху в нашей словесности». Стихотво-
рения и поэмы Баратынского также восторженно при-
ветствуются Пушкиным. Так, например, о его поэме
«Эда» — одной из первых в русской литературе пси-
хологических поэм — он писал: «...Перечтите сию про-
стую восхитительную повесть, — вы увидите, с какою
глубиною чувства развита в ней женская любовь».
2 К. Пигарев
Е. А. Баратынский. Литография Мюнстера.
В воспоминаниях близкой родственницы А. И. Гер-
цена — Т. П. Пассек «Из дальних лет» есть интерес-
ная страница, живо рисующая атмосферу московской
общественной жизни второй половины 1820-х годов
и показывающая, каким вниманием окружала публика
двух друзей-поэтов: «Мы увидали Пушкина с хор Бла-
городного собрания. Внизу было многочисленное об-
щество, среди которого вдруг сделалось особого рода
движение. В залу вошли два молодые человека. Один
был блондин, высокого роста; другой — брюнет, роста
среднего, с черными, кудрявыми волосами и вырази-
тельным лицом. «Смотрите,—сказали нам: — блон-
дин — Баратынский, брюнет — Пушкин». Они шли
рядом, им уступали дорогу».
Характерным фактом, свидетельствующим о дру-
жеских взаимоотношениях поэтов в эти годы, служит
выпуск в свет «Бала» Баратынского и «Графа Ну-
лина» Пушкина в одной обложке и под общим загла-
вием «Две повести в стихах».
Часто встречался Баратынский в московских лите-
ратурных кружках и салонах с великим польским поэ-
том Адамом Мицкевичем. Высоко ценя талант Мицке-
вича, Баратынский тем не менее, как и многие другие
его современники, усматривал в некоторых его произ-
ведениях следы влияния Байрона. В стихотворном об-
ращении к Мицкевичу поэт предостерегал его:
Не подражай: своеобразен гений
И собственным величием велик...
Когда тебя, Мицкевич вдохновенный,
Я застаю у Байроновых ног,
Я думаю: поклонник униженный!
Восстань, восстань и вспомни: сам ты бог!
Однако живое участие в литературной жизни Мо-
сквы не изгладило из памяти Баратынского воспоми-
наний о былых друзьях-декабристах, с которыми он
19
был разлучен навсегда. В стихотворении «Стансы» он
делает знаменательное признание:
Я братьев знал; но сны младые
Соединили нас на миг:
Далече бедствуют иные,
И в мире нет уже других.
Время общения с этими «братьями» было временем
наибольшей популярности поэта. В московский пе-
риод жизни популярность Баратынского начинает
постепенно ослабевать.
В начале 1830-х годов ряд произведений Баратын-
ского был холодно встречен критикой. Особенно тя-
жело перенес поэт неуспех поэмы «Наложница»
(1831). Поэт начинает сторониться журнальной «чер-
ни», ссылаясь на то, что «время поэзии индивидуаль-
ной прошло, другой еще не наступило». «Я не отказы-
ваюсь писать, но хочется на время, и даже долгое
время, перестать печатать»,— признается он своему
другу И. В. Киреевскому. Поверяя ему свои мечты об
«уединении», Баратынский поясняет: «Под уедине-
нием я не разумею одиночества; я воображаю
Приют, от светских посещений
Надежной дверью запертой,
Но с благодарною душой
Открытый дружеству и девам вдохновений.
Таковой я себе устрою рано или поздно и надеюсь,
что ты меня в нем посетишь».
Казалось бы, что воспоминания детства должны
были привязывать Баратынского к затерянной в там-
бовских степях Маре. Имение это было подарено в
1796 году Павлом I отцу поэта — генерал-лейтенанту
Абраму Андреевичу Баратынскому. Евгений Абрамо-
вич жил там до восьмилетнего возраста. Ему было
всего лишь десять лет, когда умер его отец. В дальней-
20
шем судьба надолго оторвала Баратынского от Мары.
За это время обширное и благоустроенное поместье
постепенно пришло в упадок. Некогда, как пишет в
своих воспоминаниях сосед Баратынских, профессор-
юрист Б. Н. Чичерин, «здесь были пруды, каскады,
каменный грот с ведущим к нему из дому потаенным
ходом, беседки, мостики, искусно проведенные до-
рожки». В 1830-х годах ничего этого уже не было..
Поэт с трудом отыскивал «знакомые тропы»: плотины
размыты, беседка развалилась, «величественный грот»
вот-вот обрушится. И Баратынский в стихотворении
«Запустение» воспевает Мару как «заглохший Эли-
зей», по-своему прекрасный и полный обаяния «для
друга мечтанья и природы». Но «видения прежних
дней» не являются ему здесь. Наоборот, в Маре с осо-
бенной остротой приходит на память поэту иная «ми-
лая страна», иной «угол на земле», которому принад-
лежит не его прошлое, а его настоящее:
Я помню ясный, чистый пруд;
Под сению берез ветвистых,
Средь мирных вод его три острова цветут:
Светлея нивами меж рощ своих волнистых,
За ним встает гора, пред ним в кустах шумит
И брызжет мельница. Деревня, луг широкой,
А там счастливый дом... Туда душа летит,
Там не хладел бы я и в старости глубокой!
Там сердце томное, больное обрело
Ответ на все, что в нем горело,
И снова для любви, для дружбы расцвело
И счастье вновь уразумело.
^Сердцу поэта отраднее был простой деревенский
пейзаж Муранова, чем живописная картина «запусте-
ния» причудливых садов и затейливого грота Мары.
Жизнь в родном гнезде осложнялась для него и не-
дружелюбными отношениями между его женой и ма-
терью. «Я бы хотел поселиться поближе к Москве и
21
к вам», — пишет однажды Баратынский из Мары
С. Л. Энгельгардт. «Я изнываю вдали от моей настоя-
щей семьи»,— признается он ей же в другом письме.
В 1836 году умер Л. Н. Энгельгардт. Это вынуж-
дает Баратынского взять в свои руки управление всем
имением жены, свояченицы и их нервнобольного
брата. С этого времени открывается мурановский пе-
риод биографии поэта. «Гамлет-Баратынский», как
называл его Пушкин, превращается в сельского хо-
зяина.
*
Живейший интерес к садоводству и огородниче-
ству Баратынский проявлял еще в юношеские годы.
В 1815 году, находясь в Пажеском корпусе, он озабо-
чен благоустройством родной Мары и спрашивает в
письме к матери, есть ли смородина в саду, принялись
ли деревья, проложены ли дорожки. Среди пустын-
ных скал Финляндии, в «дни весны своей опальной»,
он помышляет о том, чтобы «возделывать отеческое
поле». Его элегия «Родина» не просто дань теме сель-
ского уединения, характерной для русской поэзии
первой четверти XIX века. Образы элегии конкретны
и навеяны воспоминаниями о родном крае:
Оратай, ветхих дней достигший над сохой,
В заботах сладостных наставник будет мой.
Мне дряхлого отца сыны трудолюбивы
Помогут утучнять наследственные нивы.
А ты, мой старый друг, мой верный доброхот,
Прилежный Яков мой, ты, первый огород
На отческих полях разведший в дни былые,
Ты поведешь меня в сады свои густые,
Деревьев и цветов расскажешь имена.
Я сам, когда с небес роскошная весна
Повеет негою воскреснувшей природе,
С тяжелым заступом явлюся в огороде;
Приду с тобой садить коренья и цветы.
22
Тогда же в послании к своему другу и ротному
командиру Н. М. Коншину Баратынский спрашивал:
Нельзя ль найти любви надежной,
Нельзя ль найти подруги нежной,
С кем мог бы в счастливой глуши
Предаться неге безмятежной
И чистым радостям души?..
Мечта поэта сбылась: он нашел «подругу нежную»
в своей жене и «счастливую глушь» в Муранове.
К концу 1830-х годов, более чем за десять лет су-
пружеской жизни Баратынского, семейство его зна-
чительно выросло. У него было три сына и четыре до-
чери. Поэт намеревался жить в деревне круглый год,
но дом в Муранове был для этого неудобен, мал и те-
сен. В 1841 году Баратынский разобрал его и присту-
пил к постройке нового дома.
Рассказывая об этой поре жизни поэта, его друг
Н. В. Путята пишет: «Он любил архитектуру, имел
в ней вкус, делал сам планы строениям и приводил их
в исполнение под своим надзором».
Одним из таких строений, сохранившимся до на-
ших дней, и является мурановский дом. Он сооружен
недалеко от того места, где стоял старый «счастливый
дом» Энгельгардта. Расположенный на склоне холма,
он обращен своим южным фасадом к запруженной
речке Талице. С северной стороны его защищают де-
ревья парка.
При виде этой типичной русской усадьбы невольно
вспоминаешь пушкинские строки:
Господский дом уединенный,
Горой от ветров огражденный,
Стоял над речкою; вдали
Пред ним пестрели и цвели
Луга и нивы золотые.
23
Общий вид усадьбы Мураново со стороны пруда.
Фотография 1920-х годов.
Под самыми окнами мурановского дома с южной
стороны был разведен цветник, а между цветником и
прудом расстилался воспетый Баратынским «луг ши-
рокий». На противоположном берегу пруда раскину-
лась молодая березовая роща1. За ней поднимались
холмы, покрытые нивами и окаймленные на горизонте
темным еловым лесом.
Со времен Баратынского дом в Муранове не под-
вергался существенным переделкам. К более позднему
времени относится лишь пристройка застекленного
крыльца-подъезда и комнаты с балконом по северному
фасаду здания.
1 Роща не сохранилась.
24
Внешняя архитектура мурановского дома отли-
чается от традиционной архитектуры усадебных до-
мов той эпохи, украшенных обязательным портиком
и мезонином. Он состоит из трех частей: двухэтаж-
ного основного здания, одноэтажной пристройки и
примыкающей к ней двухэтажной башни. Все строе-
ние деревянное — из вертикально поставленных бре-
вен, но основное здание и башня обложены кирпичом.
Главная часть дома увенчана восьмигранным фонарём
с конической крышей и в нижнем этаже пересечена
пополам длинной сквозной комнатой — залой. Сна-
ружи, с южной и северной сторон дома, ей соответст-
вуют трехгранные выступы с тремя застекленными
дверями в нижнем этаже и тремя окнами — в верхнем.
Внутри зала разделена на три части. В верхнем этаже
над ней помещаются три комнаты, из них средняя
освещается через небольшие длинные окна под кры-
шей. При Баратынском в середине крыши был дву-
скатный стеклянный верх. Эта комната служила клас-
сной для детей поэта, метко прозвавших ее «тужилов-
кой». Предусмотрительный отец разместил окна так,
чтобы дети не могли смотреть в них и отвлекаться от
уроков. Остальные комнаты дома незатейливы по от-
делке, кроме столовой, где для маскировки дверей в
коридор и верхний этаж сделана ниша с двумя колон-
нами. Анфилада комнат от прихожей до библиотеки
завершалась «зеленой перспективой» — зимним садом,
занимавшим пространство между библиотечной ком-
натой и башней. Зимний сад был уничтожен во второй
половине прошлого столетия.
Приступив к постройке мурановского дома, Бара-
тынский с семьей переселился в соседнее имение
Пальчиковых — Артемово, километрах в трех от Мура-
нова. В начале зимы 1841 года поэт писал матери:
«Мы живем... в глубочайшем уединении... Все поме-
25
щичьи дома вокруг пусты. Мы столь мало рассчиты-
ваем на чьи бы то ни было посещения, что в нанятом
нами доме, построенном на старинный лад, следова-
тельно, крайне неудобно, мы оставили только черный
ход... В прихожей, дверь которой, выходящая на
крыльцо, заперта, нашла себе приют француженка.
Наше время протекает совершенно единообразно.
Распорядок дня зависит от различных уроков детей».
«Наш дом,—рассказывает он в другом письме,—на-
поминает в настоящее время маленький университет.
Среди нас пять чужестранцев...». Эти «чужестранцы»
обучали детей Баратынского общеобразовательным
предметам, латинскому, французскому и английскому
языкам, рисованию и музыке.
Сам Баратынский в это время готовил к печати
новый сборник своих стихов под заглавием «Сумер-
ки». По семейному преданию, заглавие книги подска-
зано поэту названием одного места в окрестном лесу,
где протекает речка Сумерь. В сборник вошли стихо-
творения, написанные и, за немногими исключениями,
уже напечатанные в журналах 1835—1841 годов. Все
они проникнуты чувством безысходного пессимизма.
Этот все более овладевавший поэтом пессимизм был
обусловлен внутренним неприятием русской социаль-
ной действительности, невозможностью найти себе
место в современном обществе. Сборник открывается
трагическим стихотворением «Последний поэт», в ко-
тором говорится о бесполезности поэтического дара
в «железный», преданный «промышленным заботам»,
капиталистический век. В качестве своеобразного эпи-
лога в сборнике помещено стихотворение «Рифма».
В нем воскрешается образ античного поэта-оратора,
который славословит или оплакивает «народную фор-
туну», и высказывается сожаление, что «нашей мысли
нет форума».
26
Несмотря на то что поэзия Баратынского «вышла
не из праздно мечтающей головы, а из глубоко рас-
терзанного сердца», Белинский осудил новый сборник
его стихотворений. Он увидел в них отрыв поэта от
передовых общественных сил того времени, отсутст-
вие веры в будущее, «веры в идею».
Сборник «Сумерки» вышел в свет весной 1842 года.
В это время Баратынский был поглощен хозяйствен-
ными хлопотами и заботами. Каждое утро он ездит из
Артемова в Мураново наблюдать за постройкой дома,
возвращается к обеду, а под вечер снова отправляется
туда пешком со старшими детьми. Летом 1842 года он
пишет матери: «Новый мурановский дом уже нахо-
дится под крышей и общекатурен внутри. Остается
настелить полы, навесить двери и оконные рамы. Это
нечто в высшей степени привлекательное: маленькие
импровизированные Любичи. Я надеюсь в него все-
литься в конце августа».
В этом письме сам Баратынский указал на «прооб-
раз» мурановского дома. Это дом в Любичах, имении
соседа Баратынских по Тамбовской губернии, прия-
теля Пушкина — Николая Ивановича Кривцова.
О том, что представляли собой Любичи, можно судить
по воспоминаниям Б. Н. Чичерина. В середине 1830-х
годов в голой тамбовской степи «воздвигся большой
барский дом без прихотей старого русского барства,
но со всеми удобствами английского комфорта, отде-
ланный со вкусом, с удобною и приятною гостиною,
где красовался большой, изящной формы камин, с ле-
жащею в стороне столовою, с большой библиотекой,
с прекрасными, примыкающими к дому оранжереями,
С капитальными надворными принадлежностями. Не-
далеко от дома, на вершине холма, вознеслось другое
здание, единственное, которое носило на себе харак-
тер фантазии: высокая башня красивой архитектуры,
27
с развевающимся над ней флагом, господствующая над
местностью, напоминая собою английские замки. Она
предназначалась для приезжих гостей».
Все то, что Баратынскому нравилось в Любичах и
что придавало своеобразный характер этому поме-
стью, он и попытался перенести в Мураново. Получи-
лись Любичи в миниатюре: вместо оранжерей, при-
мыкающих к дому, — небольшой, шагов в двадцать
длиной, зимний сад; вместо «господствующей над ме-
стностью» башни — маленькая башня с двумя крошеч-
ными комнатками. В гостиной, как и в Любичах, кра-
совался камин с вделанным над ним зеркалом, и по
вечерам около этого камина в течение многих десяти-
летий собирались мурановские обитатели.
Увлеченный постройкой дома, Баратынский в
1841 — 1842 годах усиленно занимается также сводом
леса и устройством лесопилки. Письма его к Н. В. Пу-
тяте полны практических соображений и расчетов.
Считая более выгодным продавать лес бревнами и до-
сками, Баратынский устроил в Муранове «пильную
мельницу». С гордостью писал он Н. В. Путяте: «Вче-
ра 7 марта (1841 года.—К. 77.), в день моих именин,
я распилил первое бревно на моей пильной мельнице.
Доски отличаются своей чистотой и правильностью».
В целях большей производительности сельского
хозяйства Баратынский ограничивает применение
крепостного труда и пользуется вольнонаемными ра-
бочими. Во всех казанских имениях жены и свояче-
ницы, подобно Евгению Онегину,
Ярем он барщины старинной
Оброком легким заменил,
а своим тамбовским крестьянам разрешил «почтовую
гоньбу», назначив им от 80 до 100 рублей в год с тягла
и «по два обоза с рожью в Москву». В Муранове кре-
28
постной труд применялся только для подвоза леса к
лесопилке.
У нас нет данных, позволяющих судить о том, ка-
ковы были взаимоотношения Баратынского-помещика
с крестьянами. Однако, по свидетельству Н. В. Путя-
ты, уничтожение крепостного права постоянно зани-
мало мысли поэта, причем «он выражал мнение, что
освобождение не должно совершиться иначе, как с
наделом земли в собственность крестьянина». И, ко-
нечно, не одними практическими соображениями Ба-
ратынского-хозяина объясняется его сочувствие рас-
крепощению крестьян. Появление указа 1842 года об
обязанных крестьянах застало Баратынского в Арте-
мове L «У меня солнце в сердце, когда я думаю о бу-
дущем. Вижу, осязаю возможность исполнения вели-
кого дела (освобождения крестьян. — К. 77.) и скоро
и спокойно», — писал он.
Осенью 1842 года Баратынские поселились в новом
доме. Но долго еще раздавался здесь стук молотка,
каждый день что-нибудь доделывалось. Зато в начале
января 1843 года Баратынский с чувством удовлетво-
рения сообщал Н. В. Путяте и его жене: «Слава богу,
дом хорош, очень тепел. Были и большие морозы и
сильные ветры: мы не чувствовали ни тех, ни других
и, что в особенности редко в деревенских домах, ни-
когда не знали, с которой стороны непогода... Дом
отделан вполне: в два полных этажа, стены общека-
турены, полы выкрашены, крыт железом».
Весь артемовский распорядок дня был перенесен
в Мураново. По-прежнему шли занятия детей, по-
1 Этот указ давал помещикам право освобождать крестьян
от крепостной зависимости с предоставлением им земельного на-
дела. За это крестьяне должны были нести в пользу помещика
определенные «обязанности» — барщину или оброк. Практически
указ об обязанных крестьянах почти не применялся.
29
прежнему вечера были посвящены чтению новинок
русской и иностранной литературы, по-прежнему
творческие замыслы зрели в голове поэта. Но до на-
ступления холодов хозяйственные заботы отвлекали
Баратынского от письменного стола:
...Отвергнул струны я,
Да хрящ другой мне будет плодоносен!
Й вот ему несет рука моя
Зародыши елей, дубов и сосен.
И пусть! Простяся с лирою моей,
Я верую: ее заменят эти
Поэзии таинственных скорбей
Могучие и сумрачные дети.
Однако в черновиках только что процитированной
элегии «На посев леса» встречается знаменательное
признание: «Отвергнул струны я, но не мечту». Мечту
о поэзии, о творчестве 'Баратынский таил в душе
своей: он надеялся со временем перебраться в Петер-
бург, чтобы завершить там образование своих детей.
Поэт рассчитывал на то, что для его музы животвор-
ным окажется общение с петербургскими литерато-
рами. В августе 1842 года он писал своему давнему
приятелю П. А. Плетневу: «Обстоятельства удержи-
вают меня теперь в небольшой деревне, где я строю,
сажу деревья, сею, не без удовольствия, не без любви
к этим мирным занятиям и к прекрасной окружающей
меня природе; но лучшая, хотя отдаленная моя надеж-
да: Петербург, где я найду тебя и наши общие воспо-
минания... С нынешней осени у меня будет много до-
суга, и, если бог даст, я снова примусь за рифмы.
У меня много готовых мыслей и форм...»
Эти «мысли и формы» остались невоплощенными,
если не считать существенной переработки Баратын-
ским своей последней поэмы «Наложница». Однако
30
в новой редакции поэма при жизни Баратынского на-
печатана не была.
Тем временем расстроенное здоровье жены Бара-
тынского требовало лечения. В сентябре 1843 года,
оставив четырех младших детей у Путят в Петербурге,
Баратынский с семьей выехал за границу.
Осень и зиму 1843/44 года Баратынские провели
в Париже. Письма поэта к родным свидетельствуют
о постоянной смене впечатлений, о многочисленных
знакомствах, завязанных им во французских литера-
турных кругах. Он встречается с выдающимися поэ-
тами и писателями — Альфредом де Виньи, Ламарти-
ном, Нодье, Мериме, Сент-Бевом, учеными и полити-
ческими деятелями — братьями Тьерри и Гизо. Но
особенно важным для поэта было общение с находив-
шимися в Париже русскими. Среди них были декаб-
рист Н. И. Тургенев и члены московского кружка
Герцена — Н. П. Огарев, Н. М. Сатин, Н. И. Сазонов
и И. Г. Головин. В них он нашел то, чего ему в по-
следние годы недоставало в России. Встречи с про-
грессивно настроенной русской молодежью пробу-
дили в нем веру в будущее. «В Париже мы сблизились
с ним и полюбили его всей душой», — писал впослед-
ствии Сатин о Баратынском. По словам Сатина, поэт
«жаждал дел» и «имел много планов», что указывает
на преодоление ранее тяготившей его «безнадежно-
сти». Об этом же свидетельствует полное жизнерадо-
стности новогоднее поздравление, посланное Бара-
тынским из Парижа Н. В. Путяте и его жене: «По-
здравляю вас, любезные друзья, с новым годом... По-
здравляю вас с будущим, ибо у нас его больше, чем
где-либо; поздравляю вас с нашими степями, ибо это
простор, который ничем не заменят здешние науки;
поздравляю вас с нашей зимой, ибо она бодра и бли-
стательна и красноречием мороза зовет нас к движе-
31
нию лучше здешних ораторов; поздравляю вас с тем,
что мы в самом деле моложе 12-ю днями других наро-
дов и посему переживем их, быть может, 12-ю сто-
летьями».
Весной Баратынские выехали в Италию. Избытком
душевных сил и здоровья проникнуто замечательное
стихотворение «Пироскаф», написанное поэтом во
время переезда морем из Марселя в Ливорно:
С детства влекла меня сердца тревога
В область свободную влажного бога;
Жадные длани я к ней простирал.
Темную страсть мою днесь награждая,
Кротко щадит меня немочь морская:
Пеною здравия брызжет мне вал!
Столь же жизнерадостными были и письма, кото-
рые Баратынский посылал из солнечного Неаполя
своим близким: «Мы ведем в Неаполе самую сладкую
жизнь», — сообщал он H.dB. и С. Л. Путятам. Тем бо-
лее неожиданным было для них известие, что 29 июня
1844 года Евгений Абрамович скоропостижно скон-
чался.
Тело поэта было перевезено в Россию и погребено
в Петербурге, в Александро-Невской лавре.
Со смертью Баратынского временно опустело Му-
раново.
Через год усадьбу посетил Н. В. Путята вместе с
вдовой поэта. При жизни своего друга Путяте не уда-
лось ознакомиться с плодами его строительно-хозяй-
ственной деятельности. В письме к жене он так пере-
дает свои впечатления от поездки в Мураново: «В Му-
ранове мы провели около двух суток. Поехали туда
в воскресенье поутру, а возвратились во вторник ве-
чером. Тут все живо напоминает покойного Евгения.
Все носит свежие следы его работ, его дум, его пред-
положений на будущее. В каждом углу, кажется, слы-
32
шим и видим его. Я не мог удалить из памяти его
стиха:
Тут не хладел бы я и в старости глубокой!
Я не пишу тебе о том, что должна была чувство-
вать Настасья Львовна. Ее печаль так глубока, так ис-
тинна, что я смотрю на нее с каким-то благоговением,
не смею говорить с ней, не смею даже замечать ее...».
В этом же письме Путята отдает должное архитек-
турным способностям покойного поэта: «Дом в Мура-
нове прелесть, особенно внутреннее расположение.
Оригинально и со вкусом».
*
Через шесть лет после смерти Баратынского по
разделу, произведенному между А. Л. Баратынской и
С. Л. Путятой, Мураново досталось последней, и семья
Путят поселилась в усадьбе.
Муж С. Л. Путяты — Николай Васильевич в моло-
дости по своим идейным взглядам был близок к декаб-
ристам. Он воспитывался в Московском училище для
колонновожатых, готовившем офицеров Генерального
штаба. Одновременно с Путятой здесь учились буду-
щие члены тайных обществ — Н. В. Басаргин, братья
Н. С. и П. С. Бобрищевы-Пушкины, П. А. Муханов,
Н. А. Крюков, Н. А. Загорецкий, А. Н. Черкасов,
Н. Б. Аврамов, В. Н. Лихарев, Н. В. Заикин. Позднее
Путята познакомился с Е. П. Оболенским, К. Ф. Ры-
леевым, И. И. Пущиным и А. А. Бестужевым. Имя
Путяты встречается в документах следственного дела
декабристов. По-видимому, он знал о существовании
тайного общества, хотя сам в нем и не состоял. К след-
ствию Путята не привлекался, но над ним был уста-
новлен секретный надзор, снятый лишь в 1831 году.
3
К. Пигарев
33
Н. В. Путята. Фотография 1860-х годов.
В день казни декабристов Путята находился в Пе-
тербурге и был ее очевидцем. «Несколько ночей сряду
я не мог спокойно заснуть,— писал он впоследствии
в своих воспоминаниях. — Лишь только глаза мои смы-
кались, мне представлялась виселица и срывающиеся
с нее жертвы» Ч
1 Как известно, трое из приговоренных к смерти декабристов
сорвались с петли и, вопреки существовавшему обычаю, по кото-
рому казнь в подобных случаях отменялась, были повешены
вторично.
34
Свободолюбивым настроениям, роднившим его с
декабристами, Путята оставался верен и в зрелом воз-
расте. В своем архиве он хранил тщательно перепи-
санные «стихотворения, пользовавшиеся некогда ру-
кописною или карманною славою», то есть запретные
произведения русской политической лирики первой
четверти XIX века. Тут были и басни Дениса Давы-
дова («Голова и ноги», «Басня и быль, как кто хочет»),
и стихотворение П. А. Вяземского «Негодование», и
эпиграмма Баратынского на Аракчеева, и целая тет-
радь стихов А. С. Пушкина, в том числе ода «Воль-
ность», «Деревня», послание «К Чаадаеву», «Ь1оё1»
(«Ура, в Россию скачет...»). Именно эти стихотворе-
ния играли большую агитационную роль в годы, пред-
шествовавшие восстанию декабристов.
С самим Пушкиным, о котором он оставил крат-
кие, но очень содержательные воспоминания, Путята
встретился впервые в сентябре 1826 года, вскоре по
приезде поэта из Михайловского в Москву. Познако-
мил их Баратынский. С этого времени встречи Пу-
тяты с Пушкиным стали довольно частыми. «Он легко
знакомился, сближался, особенно с молодыми людь-
ми...— рассказывает Путята.— Среди всех светских
развлечений он порой бывал мрачен; в нем было за-
метно какое-то грустное беспокойство, какое-то нера-
венство духа; казалось, он чем-то томился, куда-то
порывался. По многим признакам я мог убедиться, что
покровительство и опека императора Николая Павло-
вича тяготили его и душили».
Великий поэт не раз читал Путяте свои новые про-
изведения (отрывок из «Египетских ночей» — «Чертог
сиял...», «Утопленника»). Однажды, посетив его в Пе-
тербурге, Пушкин прочел стихи «Твоих признаний
жалоб нежных...» и тут же записал их Путяте на па-
мять. Стихи были посвящены женщине, которую хо-
35
рошо знал Путята, — графине А. Ф. Закревской, жене
финляндского генерал-губернатора.
В 1828 году Пушкин обратился к Путяте с прось-
бой быть его секундантом на дуэли с французским
дипломатом Т. Лагрене. Дуэль не состоялась благо-
даря умелому посредничеству Путяты.
С тех пор как семья Путят поселилась в Муранове,
литературные интересы вновь нашли себе здесь госте-
приимный приют. Сам Николай Васильевич был лите-
ратором, автором ряда статей и очерков исторического
и литературно-мемуарного характера. С 1866 по
1872 год он был председателем «Общества любителей
российской словесности» при Московском универси-
тете.
Среди первых литературных гостей Н. В. Путяты
в Муранове был Николай Васильевич Гоголь. С Гого-
лем Путята был знаком давно. В его заграничных пу-
тевых заметках 1836 года имеется такая запись:
«Аахен, 25 июня — встреча с Гоголем». В августе
1849 года Гоголь дважды гостил в подмосковном по-
местье Сергея Тимофеевича Аксакова Абрамцеве, на-
ходящемся недалеко от Муранова. Во время своего
первого пребывания в Абрамцеве Гоголь с нарочным
послал Н. В. Путяте письмо: «Известите меня... бу-
дете ли вы дома сегодня и завтра, потому что, если не
сегодня, то завтра, я и старик Аксаков, сгорающий
нетерпением с вами познакомиться, едем к вам». Вме-
сто ответа Путята сам поехал в Абрамцево, где и со-
стоялось его знакомство с С. Т. Аксаковым.
Через несколько дней, на обратном пути в Москву,
Гоголь посетил Мураново. В письме к сыну Ивану от
22 августа 1849 года С. Т. Аксаков пишет: «20-го, по-
завтракав, поехали мы с Констой (К. С. Аксаковым.—
К. П.) проводить Гоголя до Путяты (он живет в своем
имении, Муранове, 8 верст от нас) и отдать послед-
36
нему визит; но только стали подъезжать к так назы-
ваемому артемовскому лесу, как нас догнал верхо-
вой с известием, что приехал Хомяков. Разумеется,
мы воротились домой... Гоголь уехал уже один и
очень недоволен: ему хотелось, чтобы мы его прово-
дили».
Вскоре между семьями Путят и Аксаковых устано-
вились дружеские отношения. Дочь Н. В. Путяты —
Ольга Николаевна вспоминала о том, как С. Т. Акса-
ков, неподвижный и сосредоточенный, сиживал со
своими удочками на берегу мурановского пруда. Тогда
в нем водились судаки, привлекавшие сюда окрест-
ных рыболовов. Большой любитель судаков, Аксаков
называл их «постной говядиной». Н. В. Путя-
та не был охотником до рыбной ловли. С автором
«Записок об уженье» его связывали интересы ли-
тературные. Все свои новые книги Аксаков неизмен-
но дарил «дорогим соседям». В бумагах Н. В. Пу-
тяты уцелело одно письмо С. Т. Аксакова и не-
сколько писем его старшего сына, Константина Сер-
геевича (1817—1860). Из этих писем видно, что со-
седи пересылали друг другу газеты и журналы, обме-
нивались новостями, политическими и семейными,
а то и просто разными житейскими советами. Собо-
лезнуя приятелю по случаю недуга жены, С. Т. Акса-
ков пишет ему: «Зная по опыту, какое действие произ-
водит чай на нервы, я бы советовал прекратить его
употребление, а если это невозможно, то пить его
меньше, слабый и смешанный с вареньем или с чем-
нибудь».
Именами Гоголя и Аксаковых не ограничивается
перечень литературных деятелей, посещавших Мура-
ново при Путятах. Дружеская переписка, дарственные
надписи на книгах, семейные рассказы сохранили нам
имена тех, кто бывал здесь.
37
В мурановской библиотеке имеется книга, подарен-
ная Н. В. Путяте известным библиофилом и библио-
графом Сергеем Дмитриевичем Полторацким (1803 —
1884) «в воспоминание доброго гостеприимства в Му,
ранове». Дарственная надпись скреплена оригиналь-
ной подписью: «С. Р/г — цкий».
Листок голубой почтовой бумаги с автографом од-
ного стихотворения Евдокии Петровны Ростопчиной
(1811 — 1858) напоминает о приезде в Мураново этой
известной некогда поэтессы. К стихотворению сде-
лано следующее примечание: «Переписано в Мура-
нове для самого старого из моих лучших друзей Ни-
колая Путяты 18 сентября 1853».
Ростопчина нередко дарила Путяте рукописи сво-
их неизданных стихов. В его бумагах хранился, на-
пример, автограф ее раннего стихотворения «Стра-
дальцам-изгнанникам», посвященного декабристам.
Как известно, свободолюбивые настроения, под влия-
нием которых молодая поэтесса написала эти стихи,
с течением времени уступили место откровенной ре-
акционности, определившей салонный характер ее
творчества. Однако прогрессивные представители рус-
ского общества помнили обращение Ростопчиной к
«сибирским каторжникам», а потому Н. П. Огарев по-
святил ей негодующее стихотворение под названием
«Отступнице».
Неоднократно посещал Мураново при Путятах
приятель Пушкина, автор широко распространенных
в рукописях эпиграмм и шуточных стихотворений
Сергей Александрович Соболевский (1803 — 1870).
Списки некоторых из них хранились в бумагах Пу-
тяты. Бывал здесь и видный писатель, музыкальный
деятель и разносторонне образованный человек того
времени Владимир Федорович Одоевский (1804—
1869).
38
Но особенное значение для Муранова имели дру-
жеские, а затем и родственные связи семьи Путят с
поэтом Ф. И. Тютчевым.
*
Федор Иванович Тютчев родился 23 ноября
1803 года в родовой усадьбе Овстуг Орловской губер-
нии, Брянского уезда. С Овстугом были связаны са-
мые ранние воспоминания поэта. Там Тютчевы прово-
дили обычно летние месяцы; зимой они жили в Мо-
скве, где у них был собственный дом (ныне № 11) в
Армянском переулке.
Тютчев учился сначала дома под руководством мо-
лодого филолога и поэта-переводчика С. Е. Раича, за-
тем в Московском университете (с 1819 по 1821 год).
Еще до поступления в университет он обратил на себя
внимание как поэт. В 1818 году одно его стихотворное
подражание римскому поэту Горацию было прочи-
тано в «Обществе любителей российской словесно-
сти», и юный Тютчев, которому тогда было около
пятнадцати лет, был избран сотрудником Общества.
С 1819 года стихотворения Тютчева начинают появ-
ляться в печати.
Воспитатель Тютчева — С. Е. Раич был связан с
одним из первых в России тайных политических об-
ществ — «Союзом благоденствия». Восприимчивость
к свободолюбивым идеям проявил и его ученик. Това-
рищ Тютчева по университету, впоследствии историк
и публицист М. П. Погодин записывает однажды в
своем дневнике разговор с ним «о молодом Пушкине,
об оде его «Вольность», о свободном, благородном
духе мыслей», который начинает распространяться в
русском обществе. В 1820 году в своем стихотворении
39
Ф. И. Тютчев. Фотография Деньера. 1864 г.
«К оде Пушкина на вольность» Тютчев приветствует
обличителя «тиранов закоснелых». Правда, в этом
же стихотворении сказывается и умеренность поли-
тического вольнодумства Тютчева: он призывает поэ-
та «смягчать», а не «тревожить» сердца царей.
По-видимому, именно в эти годы и состоялось зна-
комство Ф. И. Тютчева с Н. В. Путятой. В своей авто-
биографии С. Е. Раич называет имена Тютчева и Пу-
тяты в числе лиц, посещавших литературные вечера у
него в доме. Вскоре это знакомство надолго прерва-
лось: по окончании университетского курса Тютчев
поступил на дипломатическую службу и весной
1822 года уехал за границу.
На чужбине Тютчев прожил до середины 1840-х
годов. Начав службу сверхштатным чиновником рус-
ской миссии в Мюнхене, он закончил ее старшим сек-
ретарем русской миссии в Турине. По собственному
признанию, он «не умел» служить, «не относился к
службе серьезно».
За границей в 1826 году Тютчев женился на мюн-
хенской уроженке Элеоноре Ботмер. Овдовев через
двенадцать лет, он вступил там же во второй брак с
внучатой племянницей известного немецкого басно-
писца Пфеффеля Эрнестиной. Дружеские отноше-
ния связывают Тютчева с немецким философом Шел-
лингом и знаменитым немецким поэтом Генрихом
Гейне. Но эти родственные и приятельские связи вов-
се не означают внутреннего отрыва поэта от родины.
Равно любивший «отечество и поэзию», как он сам
писал В. А. Жуковскому, Тютчев живо интере-
суется русской общественной и литературной жизнью.
В одном из своих писем он отзывается о Пуш-
кине как лучшем выразителе «русского ума» и ста-
вит его выше всех современных ему французских по-
этов.
41
Во второй половине 1820-х годов созревает поэти-
ческий талант Тютчева. Такие стихотворения, как
«Проблеск», «Весенняя гроза», «Видение», «Летний
вечер», «Бессонница», написанные им в это время,
являются шедеврами русской лирической поэзии. Од-
нако до середины 1830-х годов творчество Тютчева не
получило широкого признания в русских литератур-
ных кругах.
Весной 1836 года молодой дипломат, сослуживец
Тютчева и ценитель его стихов И. С. Гагарин, приехав
в Петербург, передал рукопись стихотворений поэта
П. А. Вяземскому. «Через несколько дней, — рассказы-
вает Гагарин в письме к Тютчеву,—захожу к нему
невзначай около полуночи и застаю его вдвоем с Жу-
ковским за чтением ваших стихов и вполне увлечен-
ных поэтическим чувством, коим они проникнуты. Я
был в восхищении, в восторге, и каждое слово, каждое
замечание, в особенности' Жуковского, все более
убеждало меня в том, что он верно понял все оттенки
и всю прелесть этой простой и глубокой мысли. Тут
же решено было, что пять или шесть стихотворений
будут напечатаны в одной из книжек пушкинского
журнала («Современник»,—К. 77.), то есть появятся
через три или четыре месяца... Через день узнал о
них и Пушкин. Я его видел после того; он ценит
их, как должно, и отзывался мне о них весьма сочув-
ственно».
Друг Пушкина — П. А. Плетнев вспоминал
впоследствии об «изумлении и восторге», с каким ве-
ликий поэт отнесся к стихам Тютчева. В том же году
в третьем и четвертом томах журнала «Современник»
было напечатано не «пять или шесть», как сначала
предполагалось, а двадцать четыре тютчевских стихо-
творения. Среди них — «Весенние воды», «Фонтан»,
«Silentium!», «Я помню время золотое...», «Не то,
42
что мните вы, природа...», «О чем ты воешь, ветр ноч-
ной», «Полдень», «Песок сыпучий по колени...».
Это были именно те стихи, которые впоследствии кри-
тика признала лучшими произведениями поэта. Од-
нако «Стихотворения, присланные из Германии» (под
таким заглавием Пушкин поместил их в «Современни-
ке), не вызвали никакого отклика в печати.
Настоящая литературная известность приходит к
Тютчеву лишь в 1850-х годах, через несколько лет пос-
ле возвращения его в Россию. В январском номере
«Современника» за 1850 год Н. А. Некрасов поместил
большую критическую статью с разбором стихотворе-
ний поэта. Он безоговорочно отнес дарование Тютче-
ва к «русским первостепенным поэтическим талан-
там», глубоко и проникновенно охарактеризовал его
лирику и высказал пожелание, чтобы стихи поэта бы-
ли выпущены отдельным изданием. При этом Некра-
сов писал, что книжку тютчевских стихов «каждый
любитель отечественной литературы поставит в своей
библиотеке рядом с лучшими произведениями русско-
го поэтического гения».
Через несколько лет И. С. Тургенев взял на себя
труд по подготовке к печати отдельного собрания сти-
хотворений Тютчева. Оно вышло в 1854 году в виде
приложения к «Современнику». В напечатанной тогда
же статье «Несколько слов о стихотворениях
Ф. 14. Тютчева» Тургенев утверждал: «Тютчев может
сказать себе, что он... создал речи, которым не сужде-
но умереть».
Слова Некрасова о том, что стихотворения Тютче-
ва займут почетное место в библиотеке любителей
родной поэзии, начали оправдываться еще при жизни
поэта. Прочитав впервые стихи Тютчева, Л. Н. Тол-
стой (по собственному признанию) «просто обмер от
величины его творческого таланта». Ф. М. Достоев-
43
ский считал Тютчева «первым поэтом-философом».
Н. Г. Чернышевский называл его стихи «прекрасны-
ми». Н. А. Добролюбов, полемизируя с поборника-
ми так называемого «чистого искусства», противопо-
ставлял лирике одного из главных его представите-
лей, Фета, поэзию Тютчева с ее «знойной страстно-
стью,.. суровой энергией и глубокой думой, возбуж-
даемой не одними стихийными явлениями, но и во-
просами нравственными, интересами общественной
жизни».
Действительно, творчество Тютчева относится к
наиболее выдающимся явлениям русской поэзии
XIX века. Автор с детства знакомых каждому из нас
«Весенних вод» и «Весенней грозы», Тютчев прежде
всего певец природы, мастер изумительных, по выра-
жению Некрасова, «пейзажей в стихах». Однако поэт
не просто любуется природой, но стремится философ-
ски осмыслить ее явлений, понять ее в движении,
проследить переходы из одного состояния в другое.
Стихам Тютчева присущ тонкий психологизм и гума-
низм. Очень часто стихотворные «пейзажи» служат
поэту лишь поводом и предлогом для выражения
его дум о человеке. Таковы, например, его сти-
хотворения «Осенний вечер», «В душном воздуха
молчанье...», «Обвеян вещею дремотой...» и многие
другие.
Особенно любит поэт изображать бури и грозы,
происходящие в природе и в человеческой душе. Эти
мотивы своеобразно отражают историческое мировос-
приятие Тютчева. Недаром поэт ощущал себя совре-
менником «революционной эры», в которую, по его
словам, вступила Европа с 1830 года (со времени
июльской революции во Франции). Переломные мо-
менты истории привлекали к себе его живейший ин-
терес.
44
Блажен, кто посетил сеи мир
В его минуты роковые —
Его призвали всеблагие,
Как собеседника на пир:
Он их высоких зрелищ зритель...—
писал Тютчев в стихотворении «Цицерон».
В своих высказываниях на политические темы поэт
нередко обнаруживал большую остроту и проница-
тельность, умел образно и точно определять историче-
ское значение политических событий того времени.
Однако созерцание общественных сдвигов, «высоких
зрелищ» социальных потрясений будило в нем не
только жадный интерес, но и настроения человека,
идейно еще тесно связанного с обреченным общест-
венным строем. Отсюда близость Тютчева к славяно-
филам, проявившаяся в реакционных мотивах его по-
литических стихов и в публицистических статьях. Но,
отвергая революционный путь исторического разви-
тия, он тем не менее резко отрицательно оценивал со-
временную русскую крепостническую действитель-
ность, критиковал политику правящих кругов и горячо
возмущался оторванностью светского общества от на-
рода. Эти настроения отразились в письмах и
эпиграммах Тютчева. Из них наибольшей смелостью
отличается эпиграмма на смерть Николая I:
Не богу ты служил и не России,
Служил лишь суете своей,
И все дела твои, и добрые и злые,—
Все было ложь в тебе, все призраки пустые:
Ты был не царь, а лицедей.
Материальная необеспеченность вынуждала Тют-
чева до самой старости служить чиновником. Послед-
ние пятнадцать лет он занимал должность председате-
ля Комитета иностранной цензуры. На этом посту он
пытался бороться с «лицемерно-насильственным про-
45
изволом», в тисках которого находилась русская
печать. Отношение поэта к цензурному ведомству от-
четливо видно из одного письма его к жене: «У меня
на днях была неприятность в министерстве, все по
поводу этой злосчастной цензуры... Не будь я так нищ,
я с наслаждением бросил бы им в лицо содержание,
которое я получаю, и открыто сразился бы с этим ста-
дом скотов...»
*
После приезда из-за границы Тютчев постоянно
жил в Петербурге. Но не порывались связи поэта с
Москвой... В Москве жили его мать, брат, сестра и
младшая дочь от первого брака. С Москвой связывали
Тютчева и многие дружеские отношения. Среди тех,
с кем поэт вновь встретился по возвращении на ро-
дину, был и Н. В. Путятд. Тютчев посещал его и в
Москве и в Муранове. Именно теперь это давнее зна-
комство становится более тесным.
Дружбе Тютчева с семьей Путяты суждено было
скрепиться родственными узами: в 1869 году младший
сын поэта, Иван Федорович (1846—1909), женился на
единственной дочери Путяты, Ольге Николаевне
(1840—1920). Об отношении Тютчева к семейству
Путят лучше всего свидетельствует его письмо к не-
весте сына:
«Мне очень совестно, любезная и милая Ольга Ни-
колаевна, что вы меня опередили. Ибо почин в нашей
переписке должен был бы принадлежать мне, хотя бы
уже затем только, чтобы поблагодарить вас за вашу
любовь к Ивану и за то доверие, с каким вы к нему от-
носитесь. Лишь бы только милый мальчик оправдал и
то и другое! Вот чего я вам от души желаю. Нужно ли
мне уверять вас в гом, что, говоря вам это, я говорю от
46
лица всей семьи и что ваше счастье отныне неразрыв-
но связано с нашим.
Соблаговолите, прошу вас, быть моей посредницей
перед вашими дорогими родителями, которых я с дав-
них пор привык любить и уважать. Ничто не могло
мне быть более отрадным, как укрепить и освятить эту
старую, более нежели двадцатилетнюю дружбу но-
выми отношениями, которые теперь установятся
между нами.
Призывая на вас, милое дитя, благословение неба,
позвольте мне обнять вас со всей нежностью любви,
которая жаждет подтвердиться на деле.
Ф. Тютчев».
Судя по письмам поэта, последний раз он был в Му-
ранове у своего сына летом 1871 года. 15 июля 1873 го-
да Тютчев умер в Царском Селе и был похоронен на
Новодевичьем кладбище в Петербурге.
Стараниями вдовы и сына Тютчева все наследие
его было сосредоточено в Муранове. Прежде всего
сюда перевезли из Петербурга всю обстановку каби-
нета и спальни поэта, а затем некоторые вещи и фа-
мильные портреты из покинутой родовой усадьбы
Тютчевых — Овстуга. Таким образом, было как бы
положено начало будущему музею в Муранове.
*
Однако Мураново не сразу после смерти Тютчева
стало музеем. В последние десятилетия XIX века две-
ри мурановского дома по-прежнему были радушно
раскрыты для литературных гостей.
Здесь бывали поэты Яков Петрович Полонский
(1819—1898) и Аполлон Николаевич Майков (1821 —
1897); последний помогал вдове Тютчева готовить к
47
печати посмертное собрание его стихотворении, вы-
шедшее в свет в 1886 году.
Неоднократно гостил в Муранове писатель-публи-
цист и славянофил Иван Сергеевич Аксаков (1823 —
1886), женатый на старшей дочери Тютчева, Анне Фе-
доровне (1829—1889).
Когда в 1878 году И. С. Аксаков был выслан из
Москвы за речи против Берлинского конгресса, произ-
несенные им в Славянском благотворительном об-
ществе, И. Ф. Тютчев предложил ему гостеприимство
в Муранове. Однако из-за близости Муранова к Моск-
ве Аксакову не разрешили жить здесь, и он вынужден
был выехать в имение Е. Ф. Тютчевой — село Варвари-
но Владимирской губернии.
После смерти И. С. Аксакова, по желанию его
вдовы, в 1886 году в мурановскую усадьбу была пере-
везена обстановка его московского кабинета, а в
1903 году, после продажи Варварина, сюда же были
доставлены многие хранившиеся там семейные вещи
и книги.
Девятого июля 1895 года Мураново посетила деле-
гация болгарских общественных деятелей, в состав ко-
торой входил знаменитый поэт и политический дея-
тель Иван В азов (1850—1921). Пребывание делегации
в России и, в частности, вечер, проведенный в Мура-
нове, отражены в тогдашней русской и болгарской пе-
чати. По приезде гости совершили прогулку по парку,
ощутив «поэтическое обаяние этой сельской и тихой
местности». После ужина осматривали дом. «Братская
интимная беседа» продолжалась до часу ночи.
Так вплоть до конца XIX века мурановский дом
выполнял то назначение, о котором мечтал Е. А. Бара-
тынский: закрытый для докучных «светских посеще-
ний», он был гостеприимным приютом для тех, кому
были дороги искусство и поэзия.
48
Заслуженный деятель искусств РСФСР Н. И. Тютчев,
внук поэта. Фотография 1948 года.
4 К. Пигарев
К 1903 году, после смерти последней дочери
Ф. И. Тютчева, Дарьи, все семейное наследие Тютче-
вых перешло к сыну поэта, Ивану Федоровичу, и в
основном было сосредоточено в Муранове.
После Великой Октябрьской социалистической ре-
волюции это «литературное гнездо» стало достоянием
народа. 10 декабря 1919 года состоялось постановле-
ние Коллегии по охране памятников искусства и ста-
рины об открытии в Муранове музея имени Ф. И. Тют-
чева, а в августе 1920 года двери дома раскрылись пе-
ред первыми посетителями.
С первых же лет существования музея его храни-
телем и директором был Николай Иванович Тютчев
(1876—1949), родной внук поэта. Им разработана вся
основная экспозиция музея, которую он обогатил мно-
жеством лично принадлежавших ему мемориальных и
художественно-бытовых предметов, связанных с вла-
дельцами и гостями Мурандв а.
Советское правительство высоко оценило много-
летнюю научную деятельность Н. И. Тютчева и его
работу по собиранию и охране памятников культуры
и искусства. Указом Президиума Верховного Совета
СССР от 16 декабря 1946 года Н. И. Тютчев в связи
с 70-летием со дня рождения был награжден орденом
Трудового Красного Знамени, а указом Президиума
Верховного Совета РСФСР от 12 декабря того же года
ему присвоено почетное звание заслуженного деятеля
искусств РСФСР.
ПО ЗАЛАМ МУЗЕЯ
Мурановский музей прежде всего всесторонне зна-
комит посетителей с жизнью и творчеством Ф. И. Тют-
чева и Е. А. Баратынского. Но в стенах музея хранится
50
живая память и о других литературных деятелях, име-
на которых связаны с усадьбой.
Не менее велико и историко-бытовое значение му-
зея. Этот единственный в своем роде образец средне-
поместной усадьбы раскрывает перед нами картину
быта культурных представителей русского дворянства
XIX века. Множество хранящихся в музее предметов
чисто художественного значения (живопись, мебель,
фарфор, бронза и др.) делают Мураново интересным
не только для историка культуры и быта, но также и
для любителя искусства. Недаром академик И. Э. Гра-
барь записал в музейной книге впечатлений: «Мура-
новский музей не только первоклассный литератур-
ный музей, но и редчайшее собрание произведений
русской живописи».
Произведения изобразительного искусства, нахо-
дящиеся в Муранове, исключительно разнообразны.
Масло, пастель, акварель, миниатюра, рисунок, силуэт,
скульптура, живопись на фарфоре, гравюра, литогра-
фия, дагерротип, фотография... Золоченые рамы
XVIII и начала XIX века, цветные окантовки 1830—
1840-х годов, дубовые и ореховые резные рамки вто-
рой половины прошлого столетия прекрасно гармони-
руют с запечатленными на портретах костюмами, при-
ческами и предметами разных, сменявших одна другую
эпох. Исключительно интересно и бытовое убранство
дома. Все это — драгоценные документы для истории
русской материальной культуры.
Мурановский дом необыкновенно богат всевозмож-
ными предметами быта, и в то же время весь ансамбль
его производит естественное впечатление. Те же са-
мые столики, которыми некогда в Овстуге пользова-
лись родители Тютчева, или кресла, еще в старом му-
рановском доме служившие Энгельгардту, естест-
венно, являлись для их детей и внуков не только па-
51
мятью старины, но и предметами обихода. Однако,
не довольствуясь вещами, доставшимися от предков,
эти дети и внуки, в свою очередь, обставляли свое
жилище предметами новейшего времени. Стул крас-
ного дерева с прекрасно полированной спинкой, быть
может наследие XVIII столетия, стоит в кабинете
Тютчева неподалеку от мягкого, бесформенного, но
очень удобного дивана 60-х годов XIX века. В мура-
новском доме уживаются предметы разных веков и
разных стилей. И это вполне закономерно. Ведь сам
Тютчев родился почти с веком, а умер на исходе его
третьей четверти. Разнородные стили не раз сменялись
в современном ему прикладном искусстве, сообразно
с запросами и вкусами общества.
В обстановке мурановского дома много замечатель-
ных образцов русской и заграничной мебели XVIII —
XIX столетий. Художественное значение их в настоя-
щее время по достоинству оценено. Так, например,
в альбоме «Бытовая мебель русского классицизма»
(Москва, 1954) воспроизведен ряд предметов из собра-
ния музея.
Как известно, широко распространенной в старину
принадлежностью бытового и декоративного убран-
ства дворянских гнезд был фарфор. Изделия из фар-
фора ставились на консолях, горках — открытых или
застекленных, висячих кронштейнах, а то и просто на
столах. Вспомним описание дома Райского в романе
Гончарова «Обрыв»: «На виду красовались старинные
саксонские чашки, пастушки, маркизы, китайские
уродцы, бочкообразные чайники, сахарницы, тяжелые
ложки» (часть I, глава 7). В Муранове несколькими
поколениями его владельцев собрана целая коллекция
изделий русских и иностранных фарфоровых заводов
XVIII—XIX столетий. Из русских заводов представ-
лены — Императорский (ныне Государственный име-
52
Фарфор завода Гарднера, начало XIX века.
ни Ломоносова), Гарднера (ныне Дмитровский), По-
пова, Кудинова, Новых, Миклашевского, Сазонова,
Сабанина, Иконникова, Кузнецова, Всеволожского,
Поливанова; из французских — заводы Даготи, Фейе,
Дарта, герцога Ангулемского; из немецких — Мёйс-
сенский, Венский, Берлинский; из английских —
Дерби.
В музее можно увидеть различные старинные пред-
меты, давно вышедшие из употребления. Среди них —
набор принадлежностей для топки камина, ящик для
дров в виде полубочонка, масляные и спиртовые лам-
пы, настольные колокольчики, фарфоровый чайник-
ночник.
Некоторые мелочи напоминают хорошо знакомые
нам литературные произведения. Так, например, ста-
туэтка Наполеона из слоновой кости (в Большой го-
стиной) невольно напрашивается на сравнение с чу-
гунным Наполеоном, укргашавшим кабинет пушкин-
ского Евгения Онегина:
...столбик с куклою чугунной
Под шляпой, с пасмурным челом,
С руками, сжатыми крестом.
В одной из глав романа Л. Н. Толстого «Анна Ка-
ренина» рассказывается о том, как, написав письмо,
Каренин сложил и загладил его «большим массив-
ным ножом слоновой кости» (часть III, глава 14). Та-
кой нож-разрезалка лежит на письменном столе Тют-
чева.
Есть в музее и пепельницы из морской раковины,
подобные той, о которой также упоминается в романе
Толстого.
Эти экспонаты музея нередко служат как бы пред-
метным комментарием к страницам классических про-
изведений русской литературы XVIII—XIX веков.
54
ПРИХОЖАЯ
Простая обстановка из дуба и ели, находящаяся в
этой комнате, сделана в середине XIX века муранов-
скими столярами. Ими же выполнен и сосновый пар-
кет, щиты которого отделены один от другого поло-
сками мореного дуба. Такой же паркет, но несколько
иного рисунка, имеется в Зеленой гостиной, столовой
и библиотеке. Настилка паркета произведена во вто-
рой половине XIX века взамен крашеных полов.
На стенах висят старинные гравюры и литографии,
воспроизводящие события русской истории.
На раскрашенной гравюре петровского времени с
оригинала П. Д. Мартена написано: «Изображение
конечного разрушения Швецкой армеи от Росийского
войска после Главной Полтавской баталии, случивше-
гося недалеко от Переволочны, где оная без всякого
супротивления ружье свое положила, состоящая в
18 000 пред нашими 9 600 больше, Июня в 30 день
1709 году». Под второй гравюрой (того же времени
и с оригинала того же мастера) значится: «Изображе-
ние морской баталии между Росийскою Галерною
авангардиею, которою командовал карабельный шаут
бейнахт (то есть сам Петр I.— К. П.), и швецкою
эскадрою под командою шаут бейнахта Эрн. Шилта,
случившейся у Гангута Июля в 27 день 1714 году».
Гравюра и литография налево от входа связаны с
Отечественной войной 1812 года. В Муранове они
особенно уместны. По собственному признанию Ба-
ратынского, он с восторгом внимал «рассказу славных
дел» из уст их непосредственного участника Дениса
Давыдова. Вспоминаются также слова И. С. Аксакова
из его «Биографии Ф. И. Тютчева» о том, что впечат-
ления героической годины «как в Тютчеве, так и во
всех его сверстниках-поэтах зажгли ту упорную, пла-
55
менную любовь к России, которая дышит в их поэзии
и которую потом уже никакие житейские обстоятель-
ства не были властны угасить».
БОЛЬШАЯ ГОСТИНАЯ
Дверь из прихожей ведет в самую обширную из
«парадных» комнат мурановского дома — так называе-
мую Большую гостиную.
Обстановка этой комнаты в основном относится
к первой половине XIX века, но отдельные предметы
в ней более раннего времени (например, часы и кан-
делябры французской работы последней четверти
XVIII века). Очень красивы ломберный стол из набор-
ного дерева и круглый стол с черной мраморной до-
ской, в которую вставлены мозаичные медальоны с
видами Рима. Некоторые вещи (книжные шкафы) сде-
ланы руками мурановских крепостных столяров и на-
ходились в доме с самого его основания.
У центральной стены стоит диван с глубоким, поч-
ти квадратным сиденьем и откидными полочками по
бокам. Такие диваны, нередко встречающиеся на ста-
рых акварелях 30-х и 40-х годов XIX века, назывались
crapaud — «жаба». В обивке дивана чередуются по-
лосы. малинового бархата и вышивки шерстью. Вы-
шивки выполнены Э. Ф. Тютчевой, второй женой
поэта.
Дубовый паркет в Большой гостиной и в смежном
с ней кабинете перевезен И. Ф. Тютчевым из имения
Овстуг, когда тамошний усадебный дом пришел в
состояние полного обветшания.
В середине центральной стены висит самый старый
из имеющихся в Муранове портретов. На нем изобра-
жен Нефед Никитич Кудрявцев (родился около
56
1676 года, умер в 1774 году) — прапрадед А. Л. Бара-
тынской и С. Л. Путяты. Поступив в 1704 году в один
из драгунских полков, Кудрявцев участвовал в Пол-
тавской битве. За это, по преданию, Петр I наградил
его шпагой с клинком из дамасской стали. На пор-
трете работы неизвестного художника (масло) Куд-
рявцев показан еще далеко не старым человеком. По-
видимому, портрет относится к Петровской эпохе. Он
находился ранее в селе Каймары, где Е. А. Баратын-
ский жил с семьей в 1831 —1832 годах.
Некоторые портреты, украшающие Большую го-
стиную, висели в Муранове при жизни Баратын-
ского. Это, прежде всего (налево от камина), портре-
ты родителей его жены — Л. Н. и Е. П. Энгельгардтов,
написанные масляными красками неизвестным жи-
вописцем. В этой же комнате есть их портреты,
выполненные в 1814 году пастелью художником
К. В. Барду. Они сделаны в Казани, где в 1812 —
1816 годах жил и работал этот модный в то время пор-
третист. В «Казанских известиях» от 5 октября
1812 года Барду поместил следующее объявление:
«Приезжий из Москвы иностранец, артист-живописец
господин Барду имеет честь предлагать свои услуги
здешнему почтеннейшему дворянству. Он с натуры
пишет портреты сухими и водяными красками, также
и миниатюрные портреты, за весьма умеренную цену.
Он постарается заслужить благоволение здешней пуб-
лики. Имеющие в нем надобность могут спросить его
на Воскресенской улице, в Шварцевом трактире, или
в доме купца Крупенникова». По-видимому, Барду
вполне «заслужил благоволение» Энгельгардтов:
в 1816 году он пишет групповой портрет всей семьи,
который также находится в Муранове.
Заслуживают внимания портреты (масляными кра-
сками) матери Л. Н. Энгельгардта, Надежды Петров-
57
ны Энгельгардт, урожденной Бутурлиной (умерла
в 1785 году), ее дочери Варвары Николаевны Навро-
зовой и зятя, генерала-от-инфантерии Сергея Кузь-
мича Вязмитинова (1744—1819).
Портрет Н. П. Энгельгардт принадлежит кисти
Григория Сердюкова и датирован 1777 годом. Работ
этого, видимо, очень способного живописца сохрани-
лось немного.
Портрет Наврозовой (крайний справа на централь-
ной стене) принадлежит кисти неизвестного худож-
ника конца XVIII века и в художественном отноше-
нии не представляет ничего выдающегося. Современ-
ники называли Наврозову «одноглазой красавицей»:
один глаз у нее был искусственный. С. Т. Аксакову
приписывают галантный экспромт, обращенный к На-
врозовой:
Хотя один, но несравненный,—
Такая участь вам дана.
И одно соХнце во вселенной,
И в небесах одна луна.
Парадный портрет Вязмитинова (крайний слева на
центральной стене) не подписан. Предполагают, что
он является работой Ореста Кипренского (1782 —
1836). Фамилия этого художника значится на совре-
менной литографии Л. Горшенкова, в основном совпа-
дающей с портретом.
Родом из незнатных дворян, Вязмитинов достиг
высоких постов на военной и государственной служ-
бе. В 1802 году он был назначен министром военно-
сухопутных сил. Дважды, во время войн 1805 и 1812
годов, Вязмитинов исполнял должность Петербург^
ского «главнокомандующего». В романе «Война и
мир» (том I, часть III, глава 2) приведен по этому по-
воду анекдот о Вязмитинэве: «У середины стола князь
Василий сосредоточил вокруг себя слушателей. Он
58
рассказывал дамам, с шутливой улыбкой на губах, по-
следнее — в среду — заседание государственного со-
вета, на котором был получен и читался Сергеем Кузь
мичом Вязмитиновым, новым петербургским военным
генерал-губернатором, знаменитый тогда рескрипт
государя Александра Павловича из армии, в котором
государь, обращаясь к Сергею Кузьмичу, говорил, что
со всех сторон получает он заявления о преданности
народа и что заявление Петербурга особенно приятно
ему, что он гордится честью быть главою такой нации
и постарается быть ее достойным. Рескрипт этот на-
чинался словами: Сергей Кузьмин! Со всех
сторон доходят до мен я слухи и т. д,
— Так-таки и не пошло дальше, чем «Сергей Кузь-
мич»? — спрашивала одна дама.
— Да, да, ни на волос, — отвечал, смеясь, князь Ва-
силий.— «Сергей Кузьмич... со всех сторон. Со всех
сторон, Сергей Кузьмич...» Бедный Вязмитинов никак
не мог пойти далее. Несколько раз он принимался
снова за письмо, но только что скажет Серге й...
всхлипывания... Ку...зъми...ч — слезы... и со всех
сторон заглушаются рыданиями, и дальше он не
мог. И опять платок, и опять «Сергей Кузьмич, со всех
сторон», и слезы... так что уже попросили прочесть
другого.
— Кузьмич... со всех сторон... и слезы...— повторил
кто-то смеясь.
— Не будьте злы, — погрозив пальцем, с другого
конца стола, проговорила Анна Павловна,—c’est un
si brave et excellent homme notre bon Viasmitinoff...»1
Так «Сергей Кузьмич» вошел в литературу. И эта
страница романа Л. Н. Толстого принесла Вязмити-
нову гораздо большую «литературную» известность,
1 Он такой славный и прекрасный человек, наш добрый Вяз-
митинов...
59
Портрет А. Н. Надаржинской. Масло.
Приписывается Ф. С. Рокотову.
чем комическая опера «Новое семейство», сочиненная
им в 1781 году.
Наряду с портретами, имеющими отношение к
семьям Энгельгардтов и Баратынских, в гости-
ной имеется несколько портретов родственников
Ф. И. Тютчева.
При входе в комнату, по обеим сторонам арки, ви-
сят овальные портреты масляными красками. На них
изображены тетка поэта Анастасия Николаевна
(176...—1830) и ее муж Алексей Филиппович Надар-
жинский (1747—1799). Несмотря на плохую сохран-
ность (в особенности мужского портрета) и поздней-
шую реставрацию, в портретах с первого взгляда за-
метна кисть настоящего мастера. Ряд характерных
художественных особенностей этих портретов дает
возможность приписывать их Федору Степановичу
Рокотову (1736—1808). Во второй период своего твор-
чества (после 1765 года) Рокотов любил писать оваль-
ные портреты, размер которых совпадает с портретами
Надаржинских. По всей вероятности, они написаны
вскоре после их свадьбы, примерно в 1783 — 1784 годах.
Направо от камина портрет (масло) другой тетки
Ф. И. Тютчева, Надежды Николаевны Шереметевой
(1775—1850), работы неизвестного художника. Пор-
трет напоминает о глубокой дружбе, которую питал
Гоголь к этой старой женщине с «пламенным и прав-
дивым» сердцем. Дорожа письмами Шереметевой, Го-
голь писал ей однажды: «В мои болезненные минуты...
я всегда нахожу в них утешение и благодарю всякую
минуту руку промысла за встречу мою с вами».
Шереметева отличалась большим умом, литератур-
ным вкусом, властным характером и эксцентрично-
стью привычек. Она одевалась неизменно в темное
платье полумонашеского покроя (в нем она изобра-
жена и на портрете), но вместе с тем носила стриже-
61
ные волосы, что немало шокировало ее современни-
ков. Пренебрегая светскими условностями, Шереме-
тева любила быструю езду в открытых экипажах. Все
эти «вольности» резко осуждались чопорными блю-
стителями приличий. «Мужчина еще мог ездить в от-
крытом экипаже, в две лошади,—негодовал один из
них,—но даму непременно должна была везти чет-
верня. Одна богатая и знатная дама, госпожа Шереме-
тева, утратила всякое к себе уважение за то, что ез-
дила в дрожках, обрезала себе волосы и одевалась
просто».
Дочь Н. Н. Шереметевой — Анастасия Васильевна
была замужем за декабристом И. Д. Якушкиным.
Раскрашенные гравюры Патерсена показывают
виды Петербурга в начале XIX века: , парад на Двор-
цовой площади и Большой (ныне не существующий)
театр.
Последняя гравюра, с костром на первом плане и
греющимися вокруг негЪ кучерами, вызывает в памяти
строки из «Евгения Онегина»:
Еще прозябнув, бьются кони,
Наскуча упряжью своей,
И кучера, вокруг огней,
Бранят господ и бьют в ладони...
Украшением Большой гостиной являются расстав-
ленные на горках и столах изделия из русского и за-
граничного фарфора. Среди них следует отметить
строгие по формам белые вазы с орнаментом из зеле-
ных дубовых листьев Венского завода (1803), два
кашпо 1 завода Дерби, окрашенные в характерный для
изделий этого завода светло-лимонный цвет, золоче-
ную чашку завода Гарднера (?) с портретом героя
1 Кашпо — ваза, которая служит для маскировки цветоч-
ного горшка.
62
Портрет А. Ф. Надаржинекого. Масло.
Приписывается Ф. С. Рокотову.
Отечественной войны 1812 года атамана М. И. Пла-
това. Другая чашка — с портретом Платова верхом на
коне — выполнена на французском заводе Дарта.
С потолка спускается красивая люстра из черной
и золоченой бронзы с мифологической группой в се-
редине (начало XIX века).
При Путятах и Тютчевых в Большой гостиной ста-
вились любительские спектакли. Одна из арок пере-
гораживалась занавесом, и за ним устраивалась сцена.
Молодежь разыгрывала отрывки из французских клас-
сических трагедий (например, из «Гофолии» Расина),
инсценировала басни Лафонтена или развлекала
взрослых каким-нибудь модным в то время водевилем,
вроде «Отец, каких мало».
КАБИНЕТ
В этой комнате, окна которой выходят на север, в
тенистый парк, помещался рабочий кабинет Е. А. Ба-
ратынского. В ней всегда спокойный, приглушенный
свет — потому-то и облюбовал ее поэт для своих твор-
ческих занятий.
В глубине комнаты, направо у окна, письменный
стол-бюро из простой березы. Это работа муранов-
ских крепостных столяров. По семейному преданию,
чертеж для него делал сам Баратынский. За этим сто-
лом он готовил к печати последний сборник своих
стихотворений — «Сумерки», вышедший в 1842 году.
На столе чернильница, бювар, печать и разные другие
мелкие вещи, принадлежавшие поэту.
Над письменным столом висит портрет поэта, вы-
полненный итальянским карандашом и мелом. Авто-
ром этого портрета, по всей вероятности, является
художник Эллере, о котором Баратынский сообщал
64
Кабинет. Письменные столы Е. А. Баратынского
и Ф. И. Тютчева.
матери в одном из писем 1842 года: «...случай доста-
вил нам превосходного учителя рисования». Хотя
Эллере и изобразил Баратынского не по возрасту мо-
лодым, ему все же лучше других удалось передать
романтический образ поэта-мыслителя, «певца пи-
ров и грусти томной», как охарактеризовал его
Пушкин.
Тут же портрет А. Л. Баратынской, жены поэта
(старая фотография с несохранившейся акварели),
и гравированный Уткиным портрет Пушкина (с ори-
гинала работы О. Кипренского). Об этой гравюре,
приложенной к альманаху Дельвига «Северные цве-
ты», Баратынский писал Пушкину в начале 1828 года:
«Портрет твой в Северных Цветах чрезвычайно по-
хож и прекрасно гравирован. Дельвиг дал мне особый
Б К. Пигарев	65
оттиск. Он висит теперь у меня в кабинете, в благо-
пристойном окладе»
На акварелях художника П. А. Нисевина изобра-
жен мурановский дом со стороны главного входа и со
стороны зимнего сада. Обе акварели относятся к
1860-м годам, когда дом оставался еще таким, каким
был при Баратынском (до упразднения зимнего сада).
Некоторые предметы, хранящиеся в кабинете, на-
поминают о путешествии Баратынского за границу.
Таковы дорожный ящик для письменных принадлеж-
ностей и два итальянских пейзажа, написанные аква-
релью художником С. Корроди. Эти пейзажи были
куплены для мурановского дома самим поэтом.
Тут же подаренная А. Л. Баратынской Н. В. Пу-
тяте гипсовая маска с лица умершего поэта. Знамени-
тый художник А. А. Иванов, одновременно с Бара-
тынским находившийся в Неаполе, писал отцу в на-
чале июля 1844 года: «В продолжение этих трех теку-
щих месяцев моего пребывания здесь я был озабочен
больными, принадлежащими России и проживающими
здесь одинокими. Но сии последние дни более всего
меня занимала скоропостижная смерть нашего слав-
ного поэта Баратынского. Вдова с семью детьми1 2, не
имея никого знакомых, заставила меня отдаться всею
душой этому делу. Посмотрев на усопшую красивую
голову нашего поэта, я узнал у рыдающих, что нет в
России хорошего портрета, и тотчас же велел сфор-
мовать маску, чтобы заказать бюст в Риме. Или я дам
форму с советом адресоваться в Академию художеств
для слепков с нее. Хорошо, если бы вы постарались
1 Согласно устному семейному преданию (сообщение
О. Н. Тютчевой, жены сына поэта, Ивана), Пушкин однажды по-
сетил Баратынского в Муранове.
2 Из них в Неаполе находились только трое детей, четверо
оставались в России.
66
направить ее к самому мастеру и к какому-нибудь из
работников». С маски, по-видимому в России, был
сделан гипсовый бюст. Он принадлежал семье поэта
и в настоящее время находится также в Муранове
(в отделе «Жизнь и творчество Баратынского»). Здесь
же имеется копия с него, принадлежавшая семье Пу-
тят (в библиотеке).
Экспонированные в кабинете вещи хранились в
Муранове Н. В. и С. Л. Путятами, которые свято
чтили память Баратынского. В 1867 году Н. В. Пу-
тята напечатал в журнале «Русский архив» письма к
нему поэта со своими пояснениями. Портреты супру-
гов Путят висят в простенке между окон.
В этой же комнате размещена перевезенная из
Петербурга в конце 1873 года обстановка кабинета
Ф. И. Тютчева. На письменном столе — чернильница,
гусиное перо со следами чернил, бювар из потертой
кожи, под зеленым абажуром — свечи. В бюваре уце-
лел конверт от письма к Тютчеву его зятя И. С. Ак-
сакова. На конверте — почтовый штемпель: «1873 г.».
Эти свечи в последний раз были зажжены самим
Тютчевым. Этим пером 2 апреля 1873 года, за три ме-
сяца до смерти, больной поэт написал свою послед-
нюю собственноручную записку. Продиктовав жене
поздравительное письмо сыну, И. Ф. Тютчеву, по слу-
чаю рождения внука Федора, он пожелал сам припи-
сать несколько строк матери новорожденного:
«Привет мой также и вам, милая моя Ольга, и спа-
сибо от всего сердца. Отдыхайте теперь от ваших тру-
дов и наслаждайтесь в мире и добром здоровье их
блестящим результатом. С нетерпением ожидаю по-
дробностей. Мое здоровье лучше, но выздоровление
будет медленным. Но теперь не все ли равно? Ведь я
уже больше не предпоследний
Тютчев».
67
В кабинете есть несколько портретов поэта. Самым
ранним из них является висящий над диваном портрет
молодого Тютчева — пастель работы баварской ху-
дожницы-дилетантки Ипполиты Рехберг (1838 г.).
С едва приметной иронической улыбкой на губах, на-
смешливо прищуренными глазами смотрит на нас
Тютчев-дипломат, друг Гейне и собеседник Шеллинга.
Ряд портретов передает привычный читателю образ
пожилого Тютчева.
Превосходна по исполнению несколько «парадная»
фотография поэта, выполненная; в 1862 году обрусев-
шим французом Ипполитом Робильяром, имевшим в
Петербурге свою фотографическую мастерскую. Поэт
сфотографирован сидящим в кресле перед столом, на
котором лежит книга (портрет висит направо от входа
в кабинет).
Широко известен портрет Тютчева со скрещен-
ными на груди руками (в простенке между окон). Ре-
продукция с этого портрета, сделанного петербург-
ским фотографом-художником Левицким в конце
1860-х годов, неоднократно помещалась в посмертных
собраниях сочинений поэта. В семье Тютчевых этот
последний портрет считался одним из самых удачных.
Портреты, развешанные на стенах кабинета, зна-
комят нас с родными и друзьями поэта — с теми, с кем
беседовал он когда-то, сидя в этих креслах, или ком^
писал, наклонившись над этим столом.
Вот родители Тютчева — Иван Николаевич (1776—
1846) и Екатерина Львовна (1776—1866). На портрете
И. Н. Тютчева, писанном масляными красками худож-
ником Ф. Кюнелем в 1801 году, хорошо передан внут-
ренний облик этого мягкого человека и примерного
семьянина, воплощавшего в себе идеалы эпохи сенти-
ментализма. В полном соответствии с господствую-
щим литературным стилем этого времени, Тютчев в
68
самом раннем из своих стихотворении воспевал «лю-
безного папеньку», как «нежнейшего мужа, отца-бла-
готворителя», окруженного любовью детей и «под-
данных».
В кабинете два портрета матери поэта — в молодо-
сти и в старости,— оба писаны масляными красками
неизвестными художниками. Как известно, Е. Л. Тют-
чева из всех своих детей больше всех любила «Фе-
деньку», очень походившего на нее своей склонностью
к фантазии и своей нервной впечатлительностью.
Вот единственный брат Тютчева — Николай Ива-
нович (1800—1870). На портрете масляными красками
(работы неизвестного художника) он изображен еще
совсем юным офицером Генерального штаба. Тут же
фотография, снятая лет сорок спустя и запечатлевшая
его обрюзгшим стариком, «Английского клоба старин-
ным верным членом до гроба» (оба портрета — на цен-
тральной стене). Далекий от литературы, называвший
своего младшего брата-поэта «пустым человеком»,
Н. И. Тютчев (как свидетельствует И. С. Аксаков)
относился к нему с отцовской заботливостью и «при
всякой беде, всюду поспешал на помощь». Памяти
брата посвящено глубоко прочувствованное стихотво-
рение поэта «Брат, столько лет сопутствовавший
мне...».
На стене направо от двери портрет масляными
красками, изображающий Элеонору Тютчеву (1799 —
1838), первую жену поэта. Неизвестный художник на-
писал ее в причудливой прическе в виде банта из во-
лос. В этой же комнате акварельный портрет ее сест-
ры, Клотильды Ботмер (1809—1882). К ней обращен
ряд стихотворений Гейне из цикла «Новая весна». В
доме Тютчевых в Мюнхене, в обществе поэта, его же-
ны и свояченицы, Гейне любил проводить вечера, им-
провизируя устные рассказы.
69
Элеонора Тютчева умерла в Италии. Весной
1838 года она отправилась с тремя маленькими дочерь-
ми морским путем из Петербурга в Турин, где тогда
служил ее муж. На пароходе возник пожар. Эта ката-
строфа описана одним из ее очевидцев, И. С. Турге-
невым, в рассказе «Пожар на море». Э. Тютчева про-
явила большое мужество и одной из последних сошла
с горевшего парохода, но простуда и сильное нервное
потрясение были причиной ее безвременной смерти.
Памяти жены Тютчев посвятил строки, автограф кото-
рых хранится в музее:
Еще томлюсь тоской желаний,
Еще стремлюсь к тебе душой —
И в сумраке воспоминаний
Еще ловлю я образ твой...
Твой милый образ, незабвенный,
Он предо мной везде, всегда,
Недостижимый, неизменный,
Как ночью на небе звезда...
На стене висит портрет трех дочерей Тютчева от
первого брака — Анны, Дарьи и Екатерины. Он нари-
сован углем художником Саломе в 1843 году. Когда
умерла их мать, старшей дочери было всего восемь
лет. Тютчев женился вторично, и его новая жена, по
собственному признанию поэта, окружила осиротев-
ших девочек подлинно материнской заботой.
Портрет (масло) второй жены Тютчева — Эрнес-
тины Федоровны (1810—1894), «женщины замеча-
тельной красоты и ума», как отзывался о ней
И. С. Аксаков, украшает центральную стену каби-
нета. Портрет написан баварским художником
Ф. Дюрком (1809—1884). Иностранка по происхож-
дению (из семьи полунемецкой, полуфранцузской),
Э. Ф. Тютчева полюбила родину своего мужа и изу-
чила русский язык. Высоко ценя поэтический талант
70
Кабинет. Стена с семейными портретами Тютчевых.
71
Тютчева, она немало потрудилась над собиранием его
литературного наследия и подготовкой его к печати.
Сам поэт называл Эрнестину Федоровну своим «зем-
ным провидением» и уверял, что не знает никого ум-
нее ее.
Тут же строгий по колориту и сильный в своей ха-
рактеристичности портрет масляными красками,
изображающий мужчину средних лет. Это Карл
Пфеффель (1811 — 1890), брат второй жены Тютчева.
К. Пфеффель находился в постоянной переписке с
поэтом и написал посвященный ему некролог для
одной иностранной газеты.
Среди портретов, висящих над диваном, привлека-
ет внимание акварельный портрет молодой белокурой
девушки с карими глазами и ожерельем из кораллов.
Это Мария Федоровна Тютчева (1840—1872) — дочь
поэта от второго брака. Портрет сделан художником
Л. Фишером в 1857 году.'От всего облика М. Ф. Тют-
чевой веет обаянием молодости. Вспоминается четве-
ростишие, посвященное ей отцом:
Когда осьмнадцать лет твои
И для тебя уж будут сновиденьем —
С любовью, с тихим умиленьем
И их и нас ты помяни...
Ничем не примечательный с художественной сто-
роны гипсовый горельеф Василия Андреевича Жуков-
ского заставляет вспомнить, с каким глубоким почте-
нием относился Тютчев к этому замечательному поэ-
ту и человеку. Жуковский посещал дом его родите-
лей, когда Тютчев был еще юношей. Особенно сбли-
зился он с Жуковским за границей в 1838 году, после
смерти своей жены. «Я прежде знал его ребенком, а
теперь полюбил созревшим человеком... Он человек
необыкновенно гениальный и весьма добродушный,
72
мне по сердцу», — писал тогда же о Тютчеве Жуков-
ский его тетке Н. Н. Шереметевой. Памяти Жуков-
ского посвящено два стихотворения Тютчева: «Я ви-
дел вечер твой. Он был прекрасен...» и «Прекрасный
день его на Западе исчез...». В первом из них он вспо-
минает о том, как Жуковский в 1847 году читал ему
свой перевод «Одиссеи» Гомера:
В нем не было ни лжи, ни раздвоенья,
Он все в себе мирил и совмещал.
С каким радушием благоволенья
Он были мне Омировы читал...
Направо от печи висит литографированный порт-
рет замечательного русского мыслителя и публициста
Петра Яковлевича Чаадаева. Когда Чаадаев был еще
молодым офицером гусарского полка, Пушкин оха-
рактеризовал его в следующем четверостишии:
Он вышней волею небес
Рожден в оковах службы царской;
Он в Риме был бы Брут, в Афинах Периклес,
А здесь он — офицер гусарской.
Ему же посвятил Пушкин знаменитое послание
«Любви, надежды, тихой славы...», в котором вырази-
лось с наибольшей силой свободолюбие поэта.
В 1836 году Чаадаев напечатал в журнале «Теле-
скоп» статью под названием «Философические пись-
ма к г-же ***. Письмо 1-ое». В дальнейшем он намере-
вался опубликовать еще ряд писем такого же фило-
софско-публицистического содержания. В них он из-
лагал свою концепцию философии истории и свое по-
нимание национального и всемирно-исторического
значения России. Несмотря на мистический колорит,
которым окрашено письмо, в основе концепции Ча-
адаева лежало резкое отрицание самодержавно-кре-
постнического строя. Вспоминая в «Былом и думах»
73
о впечатлении, которое произвела статья Чаадаева на
передовые умы того времени, Герцен писал: «Это был
выстрел, раздавшийся в темную ночь... «Письмо» Ча-
адаева потрясло всю мыслящую Россию».
Прочитав статью Чаадаева, Николай I распорядил-
ся закрыть журнал, в котором она была напечатана,
отрешить от должности цензора, пропустившего ее, а
самого Чаадаева официально объявить сумасшедшим.
Редактор «Телескопа» Н. И. Надеждин был выслан в
Усть-Сысольск.
Познакомившись с Чаадаевым после своего возвра-
щения в Россию из-за границы, Тютчев охотно посе-
щал его скромный дом на Новой Басманной в Моск-
ве. Питая к Чаадаеву глубокую симпатию, но не раз-
деляя его философско-исторической концепции, Тют-
чев говорил: «Это человек, с которым я согласен ме-
нее, чем с кем бы то ни было, и которого, однако, я
люблю больше всех».
После смерти Чаадаева его двоюродный племян-
ник М. И. Жихарев прислал Тютчеву фотографию
комнаты, в которой поэт вел оживленные беседы с Ча-
адаевым. На этой пожелтевшей фотографии, висящей
теперь в кабинете мурановского дома, можно разли-
чить профиль Чаадаева, глубоко погрузившегося в
вольтеровское кресло. Благодаря Жихарева за этот
«драгоценный подарок», Тютчев писал: «Не без уми-
ления узнал я в присланной вами фотографии знако-
мую памятную местность — этот скромный ветхий до-
мик, о котором незабвенный жилец его любил по-
вторять кем-то сказанное слово, что весь он только
одним духом держится. И этим-то его духом запечат-
лены и долго держаться будут в памяти друзей все во-
споминания, относящиеся к замечательной, благо-
родной личности одного из лучших умов нашего вре-
мени».
74
Среди многочисленных мелочей в кабинете Тютче-
ва имеется простое стеклянное пресс-папье. В него
вставлена фотография Петра Андреевича Вяземского
с его автографом. Она напоминает о долголетней
дружбе двух поэтов. Именно ему в 1836 году И. С. Га-
гарин передал рукописи стихотворений Тютчева, ко-
торые были потом напечатаны в пушкинском «Совре-
меннике». Вяземский уже тогда был лично знаком с
Тютчевым. Ближе сошлись они несколько позже, по
приезде поэта из-за границы в Петербург. «Я очень
здесь рад Тютчеву... —сообщал Вяземский своему дру-
гу А. И. Тургеневу. —Разговор его возбуждает вопросы
и рождает ответы, а разговор многих других возбуж-
дает одно молчание. Я часто являюсь в салон с по-
требностью и желанием говорить, но после двух ми-
нут чувствую, как замерзают мои мысли в голове и
слова мои в горле». В другом письме Вяземский писал
о Тютчеве: «Он очень умен и мил; он один умеет рас-
шевелить меня и дергать за язык».
Отзывы Тютчева об отдельных стихотворных и
прозаических произведениях Вяземского свидетельст-
вуют о том, что он был тонким ценителем его твор-
чества. Пять стихотворений Тютчева посвящены Вя-
земскому. В свою очередь, Вяземский трижды обра-
щался к Тютчеву со стихотворными посланиями.
Дорожа дружбой с Вяземским, Тютчев, однако,
осуждал его за «сварливый старческий задор», с каким
тот относился к «новым поколениям», и остроумно
сравнивал его с предубежденно настроенным иност-
ранцем, путешествующим по малоисследованной и не-
знакомой ему стране.
Очень близким другом семьи Тютчевых был поэт
Яков Петрович Полонский. Ему посвящено одно из
наиболее задушевных стихотворений Тютчева —
«Другу моему Я. П. Полонскому» («Нет боле искр
75
живых на голос твой приветный...»). Оно написано в
ответ на стихотворное обращение к нему Полонско-
го — «Ночной костер зимой у перелеска...». Полон-
ский был не только поэтом, но и художником-любите-
лем. В кабинете висит его карандашный рисунок
хутора Гостиловки близ Овстуга. На этом хуторе
Тютчев написал в 1868 году один из лучших своих
«пейзажей в стихах»:
В небе тают облака,
И, лучистая на зное,
В искрах катится река,
Словно зеркало стальное...
Час от часу жар сильней,
Тень ушла к немым дубровам,
И с белеющих полей
Веет запахом медовым.
Чудный день! Пройдут века —
Так же будут, в вечном строе,
Течь и искриться река
И поля дышать на зное.
Налево от входа фотографический портрет сухова-
того и несколько самодовольного мужчины, снятого во
весь рост. Это видный сановник, министр иностран-
ных дел, а затем государственный канцлер князь
Александр Михайлович Горчаков, лицейский товарищ
Пушкина. Тютчева связывали с ним долголетние слу-
жебные и личные отношения. Ряд стихотворений, по-
священных ему поэтом, приурочен к разным событиям
его внешнеполитической деятельности. Ценя ум и спо-
собности Горчакова, Тютчев в то же время подтруни-
вал над его честолюбием. Портрет выполнен в 1867 го-
ду, когда праздновалось пятидесятилетие государст-
венной деятельности Горчакова и когда он был назна-
чен государственным канцлером. Рассказывая в пись-
ме к жене об этом юбилее, Тютчев со свойственной
76
ему ироничностью замечает, что Горчаков достиг
«вершины почестей» и теперь может рассчитывать
лишь на... «великолепие похорон, подобающих канц-
леру».
Портреты (масло) деда и бабки поэта — Николая
Андреевича Тютчева (умер в 1797 году) и Пелагеи
Денисьевны Тютчевой (1739—1812), урожденной
П анютиной,—возможно, работы крепостных живо-
писцев, находились некогда в овстугском доме.
В майора Н. А. Тютчева была влюблена известная
своей жестокостью крепостница и «душегубица» Сал-
тычиха. Не отвечая ей взаимностью, он немало пре-
терпел от ее козней. Н. А. Тютчев, как и некоторые
его сородичи, по словам И. С. Аксакова, отличался
«разгулом и произволом, доходившим до неистовства».
Посетив Овстуг в 1846 году, после двадцатичеты-
рехлетнего отсутствия, Тютчев писал жене: «...я окру-
жен вещами, которые для меня самые старые знакомые
в этом мире... Стены увешаны старыми, с детства столь
знакомыми портретами — они гораздо меньше соста-
рились, нежели я». Впоследствии эти портреты были
вывезены Тютчевым в Петербург, а после смерти поэ-
та доставлены в Мураново.
ЗЕЛЕНАЯ ГОСТИНАЯ
Комната получила свое название по цвету обивки
мебели. Гарнитур гостиной красного дерева, с золо-
чеными украшениями из левкаса 1 — русской работы
20-х годов XIX века. К более раннему времени отно-
сятся книжный шкаф-бюро красного дерева, с откид-
1 Левкас — особый состав, в который входит мел и сто-
лярный клей.
77
ной волнообразно изогнутом крышкой и искусно за-
маскированными потайными ящиками (русской рабо-
ты середины XVIII века), и превосходный комодик из
красного дерева французской работы, стиля жакоб.
Замечателен по своей правдивости портрет мужа
сестры Ф. И. Тютчева — литератора Николая Василь-
евича Сушкова (1796—1871). Он написан масляными
красками в 1852 году Василием Андреевичем Тропи-
ниным (1776—1857). Это, бесспорно, лучший портрет
в собрании музея. Портрет Сушкова отличается не
только внешним мастерством, но и глубиной внутрен-
ней характеристики. Незадачливый стихотворец
и драматург, подававший своими произведениями по-
вод к многочисленным эпиграммам, нередко исходив-
шим от его собственных приятелей, Сушков обладал
редким благодушием. Именно таким он и изображен на
портрете. Художник писал его в то время, когда Суш-
ков готовил к печати отдельное издание стихотворе-
ний Тютчева (по неизвестным причинам издание не
вышло в свет). «Неутомимую, неистощимую, всеобъ-
емлющую попечительность» Сушкова о других Тют-
чев отмечал в одном из своих писем к нему.
Несколько тусклым по колориту и вялым по ри-
сунку является висящий на этой же стене портрет же-
ны Н. В. Сушкова — Дарьи Ивановны (1806—1879).
Он принадлежит кисти модного в середине прошлого
столетия портретиста Ивана Кузьмича Макарова
(1822-1897).
После своей женитьбы Н. В. Сушков в течение не-
скольких лет занимал пост губернатора в Минске. В
Муранове хранятся две наивные акварели, нарисован-
ные художником-самоучкой Спиридоном Тимофее-
вым в 1841 году. С необычайным вниманием к мело-
чам он воспроизвел внутренний вид двух комнат —
гостиной и столовой в минском доме Сушковых. При
78
Портрет Н. В. Сушкова. Масло.
Работа В. А. Тропинина. 1852 г.
всей беспомощности этих акварелей они драгоценны
как историко-бытовой документ. Многие предметы,
которые с такой добросовестностью запечатлел Тимо-
феев в своих рисунках, впоследствии попали в Мура-
ново. На одной из акварелей изображен и сам хозяин,
держащий попугая, а в нескольких шагах от него, на
диване, хозяйка. При этом Н. В. Сушков вышел у ху-
дожника настоящим великаном, жена же его — кро-
хотной куколкой.
Гостиная Сушковых в Москве, где они поселились
по выходе Н. В. Сушкова в отставку, пользовалась ре-
путацией литературного салона. Тютчев писал однаж-
ды жене, что в Москве он видит «за две недели боль-
ше развитых людей, чем в Петербурге за шесть меся-
цев», и добавлял: «Надо сознаться, что салон Сушко-
вых положительно приятен».
Между портретами Сушковых висит портрет Ека-
терины II, «жалованный»"одному из предков Тютче-
ва — Ф. А. Остерману. Это очень хорошая копия с
оригинала работы шведского художника А. Рослина.
По-видимому, она вышла из мастерской художника.
Над дверью в Голубую гостиную — картина масля-
ными красками работы Я. П. Полонского, изобража-
ющая горный пейзаж с озером. Она была подарена
Полонским М. Ф. Тютчевой, дочери поэта.
Любопытен висящий над диваном большой груп-
повой портрет. На нем изображены тетка Ф. И. Тют-
чева — Евдокия Николаевна Мещерская (1774—1837),
ее дочь и воспитанница. Некогда портрет находился в
усадьбе Мещерских Аносино Звенигородского уезда
Московской губернии. В 1812 году в Аносине побыва-
ли французы. Один из них, увидев на стене гостиной
портрет, размахнулся и несколько раз полоснул его
саблей. Долгие годы этот портрет висел в Аносине,
как живой свидетель вандализма «великой армии».
80
Впоследствии его реставрировали, но швы на холсте
заметны до сих пор. Кем написан портрет, неизвест-
но, ибо подпись на обороте повреждена. Зато уцелел
год —«1801» и помета, что портрет сделан в По-
лоцке.
Об Отечественной войне 1812 года напоминает и
другой экспонат в этой комнате. Золоченые бронзо-
вые часы-колесница французской работы начала
XIX века (фирмы Гийо) были куплены отцом Тютче-
ва у партизан, которым они достались от французов в
числе других трофеев. Очевидно, часы были похище-
ны солдатами наполеоновской армии где-нибудь в
Москве или Подмосковье. Полученные впоследствии в
приданое сестрой поэта, они изображены на одной из
упомянутых выше акварелей С. Тимофеева.
Другие, тоже французские, часы первой половины
XVIII века, работы Жилля Старшего, в бронзовой оп-
раве стиля Людовика XV, до сих пор оглашают ком-
нату своим мелодичным боем.
Две фарфоровые статуэтки завода Гарднера как бы
воскрешают темы и образы известных литературных
произведений. Унылый крестьянин верхом на понурой
лошади словно символизирует то «рабство тощее»,
против которого восставали передовые представители
русской литературы. Судья-взяточник, разрешающий
тяжбу в пользу того истца, который принес ему целую
корзину съестных припасов, кажется одним из гого-
левских типов.
ГОЛУБАЯ ГОСТИНАЯ
Обитые голубой материей кушетка, два кресла
и два стульчика с овальными спинками относятся
к 30-м годам XIX века.
6
К. Пигарев
81
В простенке между окон — большое настенное
зеркало в великолепной раме красного дерева, с укра-
шениями из чеканной бронзы (французской работы
начала XIX века). Напротив, над кушеткой, другое
зеркало в деревянном позолоченном обрамлении с
характерными для 40—50-х годов XVIII века причуд-
ливыми линиями.
Среди портретов, висящих в этой комнате, гравиро-
ванный портрет одного из «властителей дум» своего
времени — английского поэта Байрона. Пушкин, опи-
сывая деревенский кабинет Онегина, недаром отмеча-
ет «лорда Байрона портрет». Висел такой портрет и
у самого Пушкина в Михайловском. Привлекает вни-
мание изящный в своей простоте портрет неизвестной
молодой женщины с васильками, приколотыми к кор-
сажу. Он принадлежит кисти известного акварелиста
Владимира Ивановича Гау (1816—1895) и датирован
1845 годом. Не лишены сатирической остроты портре-
ты некоторых членов семьи Путят, во главе с матерью,
Екатериной Ивановной, похожей на «пиковую даму».
Автор этих акварелей — неизвестный художник-лю-
битель, одаренный большой наблюдательностью и чув-
ством юмора.
В настенном шкафчике фарфоровые статуэтки-ми-
ниатюры завода Попова. Одна из них — «Пустынник
и медведь» — иллюстрирует известный басенный сю-
жет, прославленный Лафонтеном и Крыловым. Другая
статуэтка изображает античную богиню юности Гебу,
кормящую из чаши орла. Эта статуэтка невольно вы-
зывает в памяти последние строки тютчевской «Весен-
ней грозы»:
Ты скажешь: ветреная Геба,
Кормя Зевесова орла,
Громокипящий кубок с неба,
Смеясь, на землю пролила.
82
Зеленая гостиная.
Образ Гебы неоднократно встречается в поэзии и
в изобразительном искусстве конца XVIII — начала
XIX века. Юная Геба, которая «из сосуда льет златого
в чашу злату — снедь орлу», упоминается в стихотво-
рении Державина «Геба». В Эрмитаже находится мра-
морная статуя Гебы, изваянная знаменитым итальян-
ским скульптором Антонио Кановой.
Оригинальна тарелка завода Новых с изображен-
ными на ней игральными картами. Подобный рисунок
украшает и находящуюся тут же чашку завода Поли-
ванова. Эта чашка напоминает ту, из которой пил ге-
рой романа Тургенева Лаврецкий наутро по своем
приезде в Васильевское: «Лаврецкий напился чаю из
большой чашки; он еще с детства помнил эту чашку:
игорные карты были изображены на ней, из нее пили
только гости, — и он пил из нее, словно гость» (гла-
ва XIX).
Тарелка Императорского завода с портретом, как
предполагают, балерины Тальони заставляет вспом-
нить письмо Баратынского к жене, в котором он де-
лится своими впечатлениями о прославленной танцов-
щице: «О Тальони не стану говорить. Все выше всяко-
го чаяния. Смесь страсти и грации, которых нельзя
описать. Надобно видеть неожиданность, прелесть,
правду поз. Дух захватывает».
Тут же стоит ларчик с принадлежностями для пле-
тения кружев. Он вырезан из моржовой кости архан-
гельскими кустарями. На крышке его — аллегориче-
ское изображение присоединения Финляндии к Рос-
сии, которое произошло в результате русско-шведской
войны 1808—1809 годов. Об этом событии вспомина-
ет Баратынский в эпилоге к своей поэме «Эда». Этот
эпилог предназначался для альманаха В. Ф. Одоевско-
го и В. К. Кюхельбекера «Мнемозина», но не был в
1824 году пропущен цензурой. В нем поэт осуждает
84
колонизаторскую политику самодержавия и восхища-
ется мужеством «падшего народа», который бесстраш-
но отстаивал свободу своих «угрюмых скал».
СТОЛОВАЯ
Со времен Баратынского в этой комнате сохранил-
ся круглый раздвижной стол — «сороконожка»; В не-
раздвинутом виде он невелик: за ним могли помес-
титься всего восемь-девять человек. Впрочем, хозяин
Муранова предпочитал тесный круг друзей-сотрапез-
ников:
Я не люблю хвастливые обеды,
Где сто обжор, не ведая беседы,
Жуют и спят. К чему такой содом?
Хотите ли, чтоб ум, воображенье
Привел обед в счастливое броженье,
Чтоб дух играл с играющим вином,
Как знатоки Эллады завещали?
Старайтеся, чтоб гости за столом,
Не менее Харит своим числом,
Числа Камен 1 у вас не превышали.
За столом-«сороконожкой» собирались все литера-
турные гости, перебывавшие в Муранове, и не раз, ко-
нечно, он бывал раздвинут во всю длину. Так было,
когда И. Ф. Тютчев принимал в 1895 году болгарских
гостей. За столом в этот вечер произносились речи. С
«краткой и проникновенной речью» выступил И. Ба-
зов.
Остальная мебель, находящаяся в столовой, при-
надлежала Путятам и Тютчевым.
1 В античной мифологии три Хариты (Грации) олицетво-
ряют женскую красоту, девять Камен (Муз) — богини поэзии,
искусств и наук.
85
Между колонн, в нише, помещены стоящие на полу
английские часы фирмы Уард в футляре красного де-
рева. Такие часы, отличавшиеся своей точностью, бы-
ли во множестве выписаны из Англии при Екатери-
не II. Тяжеловесен, но эффектен огромный буфет-
горка красного дерева, с богатой резьбой, 30-х годов
XIX века.
В простенке между окон висит копия с известной
картины О. Кипренского «Отдыхающий садовник»,
подлинник которой хранится в Русском музее в Ле-
нинграде. На стене копии с портретов Павла I и его
жены работы А. Рослина. Они унаследованы матерью
Тютчева от своего дяди Ф. А. Остермана.
Большим украшением столовой служит художест-
венный фарфор и фаянс. Многие предметы некогда на-
ходились в домашнем обиходе. Так, например, в тече-
ние более ста лет употреблялся в семье Тютчевых
(правда, только в парадных случаях) саксонский чай-
ный сервиз второй половины XVIII века. Он стоит те-
перь в горке между окон. По мере того как разбива-
лись отдельные предметы, сервиз дополнялся поддел-
ками, которые изготовлялись по специальному зака-
зу на русских фарфоровых заводах Попова, Иконни-
кова и Сабанина. Употреблялся в семье Ф. И. Тютчева
и обеденный фаянсовый сервиз, сделанный на одном
из английских заводов (сервиз выставлен в буфете).
Очень красивы стройные белые вазы с превосходно
выполненными букетами (завод Попова).
Хрустальная люстра русской работы конца XVIII
века, спускающаяся над столом, зажигалась в торже-
ственных случаях. В обычные дни столовая освеща-
лась масляными настенными лампами, позднее пере-
деланными для керосина, и свечами в бронзовых под-
свечниках, стоящих на небольшом столе в глубине
комнаты.
86
Столовая.
БИБЛИОТЕКА
Библиотечная комната — одна из самых уютных в
доме. В застекленных шкафах красного дерева хра-
нятся книги, собранные несколькими поколениями
обитателей Муранова. Однако эта комната не вме-
щает всех книг, накопившихся в мурановском доме.
Книжные шкафы есть и в других комнатах — в прихо-
жей, гостиных, кабинете, Литературной комнате и
даже под лестницей на второй этаж.
По своему содержанию библиотека достаточно
разнообразна, но преобладают в ней книги гумани-
тарные.
Два шкафа, стоящие посредине библиотечной ком-
наты, отведены русской художественной литературе.
Здесь находятся: первое издание сатир А. Д. Канте-
мира (1762), «Путешествие из Петербурга в Москву»
А. Н. Радищева в лондонском издании Герцена (1858),
смирдинские собрания сочинений русских писателей
XVIII — первой половины XIX века, академическое
издание произведений Г. Р. Державина под редакцией
Я, К. Грота, некогда считавшиеся образцом научных
изданий классиков, несколько собраний сочинений
Пушкина (первое посмертное и так называемые ан-
ненковское и исаковское), первые издания романов
Гончарова, Достоевского, Толстого и других писа-
телей.
В шкафах, расставленных вдоль стен, видны тяже-
лые тома знаменитой французской Энциклопедии;
книги первого русского Энциклопедического лекси-
кона, издававшегося Плюшаром в 1835 — 1841 годах и
прекратившегося на букве «Д»; французский журнал
«Revue des deux Mondes» за несколько десятков лет;
русские и иностранные мемуары.
Состав мурановской библиотеки во многом харак-
88
терен для дворянских усадебных библиотек прошлого
столетия. В ней имеются разные поваренные книги,
собрания карточных пасьянсов, домашние лечебники
и множество русских и переводных романов и пове-
стей первой половины XIX века. Таковы «Абейлард
и Элоиза, или Драгоценное собрание писем сих не-
щастных любовников» (Москва, 1816), «Граф де Сен-
Меран, или Новые заблуждения сердца и ума» (Мо-
сква, 1818), «Адриан и Стефания, или Необитаемый
остров, изданный сочинителем Марии, Антония и
Жаннеты, Берты и Рихмонта» (Москва, 1819), «Ами-
ранте Кастильский» герцогини д'Абрантес (Москва,
1836), «Две невесты, или Любовь, верность и терпе-
ние» Августа Лафонтена (Москва, 1818), «Елена»
мисс Эджеворт (Санкт-Петербург, 1835), «Юлия, или
Подземелье Мадзини» Анны Радклиф (Москва, 1819)
и др. Своеобразной энциклопедией такого развлека-
тельного чтения является изданная А. Смирдиным
«Библиотека для дач, пароходов и железных дорог,
собрание романов, повестей и рассказов, новых и ста-
рых, оригинальных и переводных» (Санкт-Петербург,
1855 — 1857). В Муранове сохранился ряд томов этой
«Библиотеки», включающей произведения Карамзина,
Загоскина, Нарежного, И. и В. Панаевых, Даля, Сол-
логуба, Поля де Кока, Бальзака, Жюля Жанена и мно-
гих других.
На полях некоторых книг встречаются пометки их
прежних читателей. Так, например, просматривая
книгу Д. А. Кропотова «Жизнь графа М. Н. Муравье-
ва» (Санкт-Петербург, 1874), Н. В. Путята отметил
тремя знаками восклицания рассуждения автора об
«умеренности и незлобии, с которыми производилось
расследование» дела декабристов. Такими же воскли-
цательными знаками сопровождает Путята заявление
Кропотова о том, что, кроме пятерых казненных, про-
89
чие декабристы «отделались более или менее продол-
жительной ссылкой, собственно говоря, географиче-
скою переменою своего местопребывания».
В других книгах на вклеенных листах бумаги Пу-
тята восполнил цензурные пропуски. Таковы, напри-
мер, экземпляры одного из первых изданий «Горя от
ума» Грибоедова, русского издания записок Н. А. Саб-
лукова об убийстве Павла I («Русский архив», 1869,
вып. XI), записок Л. Н. Энгельгардта (оттиск из «Рус-
ского вестника», 1859). В мурановской библиотеке
имеется также один из десяти экземпляров отдельного
издания «Записок Л. Н. Энгельгардта» (1867) на хо-
рошей бумаге и с фотографическим портретом. В этом
экземпляре все, что исключено цензурой, вписано
рукой известного библиографа М. Н. Лонгинова.
Любопытны замечания и пометки неизвестного чи-
тателя на страницах «Похождений Жилблаза де Сан-
тилланы, описанных г. Де Сажем, а переведенных
Васильем Тепловым» (Санкт-Петербург, 1792). Боль-
шинство из них сделано с целью исправления и уточ-
нения перевода. В одном случае дается мотивировка
поправки: «Позорище разумеется постыдное или не-
благопристойное, а зрелище разумеется любопытное,
или трогательное, или приятное». В некоторых помет-
ках содержится оценка прочитанного: «Никуда не го-
дится», «Прекрасно!», «В сем месте г. Ле Саж открыл
себя, что он не юриспрудент».
Все эти nota bene, полемические или одобритель-
ные замечания и даже простые «отметки резкие ног-
тей» на полях книг позволяют догадываться о мыслях,
чувствах и переживаниях их прежних читателей.
К сожалению, книги из личной библиотеки
Ф. И. Тютчева, перевезенные в Мураново после
смерти поэта, не дают полного представления о круге
его чтения.
90
Библиотека.
Известно, что Ф. И. Тютчев очень много читал,
обычно по утрам или на ночь, лежа в постели. По сло-
вам его родных, он «обладал способностью читать с
поразительной быстротой, удерживая прочитанное в
памяти, а потому и начитанность его была изумитель-
ная». Уже стариком он наизусть приводил цитаты из
произведений греческих и латинских историков, чи-
танных им в ранней молодости. Тем большее разоча-
рование и недоумение вызывает надпись на книгах из
его библиотеки: «Остатки библиотеки Ф. Тютчева».
Надпись эта сделана рукой его вдовы. Почему «остат-
ки», когда все, что принадлежало поэту, было забот-
ливо сохранено его близкими? Кто же растерял его
91
библиотеку? Оказывается, сам Тютчев. С книгами он
обращался так же небрежно, как и со своими собст-
венными рукописями. Написанное стихотворение и
прочитанная книга тотчас же теряли интерес в его
глазах. Стихи он обычно бросал на произвол судьбы,
а книги отдавал читать другим, не заботясь, чтобы они
были вовремя возвращены. Многие ценные книги из
библиотеки Тютчева исчезли. Где, например, оттиск
знаменитой статьи Гончарова «Мильон терзаний»,
присланный Тютчеву автором в 1872 году? Вероятно,
Тютчев подарил его кому-нибудь, как подарил авто-
граф сопроводительного письма Гончарова. Вот по-
чему «остатки» библиотеки поэта лишь до некоторой
степени определяют его интересы как читателя.
При виде пятитомного собрания сочинений
И. С. Тургенева (Карлсруэ, 1865) вспоминается от-
зыв, которым Тютчев откликнулся в письме к жене на
появление в 1852 году «Записок охотника»: «Я так и
думал, что ты оценишь книгу Тургенева. Полнота
жизни и мощь таланта в ней удивительны. Редко
встречается в такой мере и в таком полном равнове-
сии сочетание двух начал: художественное чувство и
чувство глубокой человечности. С другой стороны, не
менее удивительно сочетание реальности в изображе-
нии человеческой жизни со всем, что в ней есть со-
кровенного, и сокровенного природы со всей ее поэ-
зией».
Вот брошюра «Торжественное собрание импера-
торской Академии наук 1-го декабря 1866 года, в па-
мять столетней годовщины рождения Н. М. Карам-
зина» (Санкт-Петербург, 1867). Как известно, Тютчев
участвовал в «братской тризне» по знаменитом писа-
теле и историке и написал к этому дню стихотворение
«На юбилей Н. М. Карамзина».
Еще более живое участие принял поэт полгода спу-
92
стя в так называемом «Славянском съезде», подробно
описанном в книге Н. А. Попова «Всероссийская эт-
нографическая выставка и Славянский съезд в мае
1867 года» (Москва, 1867). Экземпляр этого издания
с дарственной надписью автора Тютчеву имеется в
мурановской библиотеке.
Как и большинство его сверстников, Тютчев пре-
красно знал литературу французского классицизма.
Произведения Паскаля, Буало, Расина были в юные
годы внимательно прочитаны и изучены Тютчевым.
До нас дошли переплетенные в сафьян томики Буало
с инициалами «Ф. Т.» на корешке. Среди книг поэта
не случайно находится сборник писем французской
писательницы Севинье. Сам Тютчев не уступает при-
знанным классикам эпистолярного стиля, у которых
он многому научился. В своих письмах он не раз
ссылается на литературный авторитет Севинье. Из
произведений французских поэтов-романтиков сохра-
нилось здесь отдельное издание поэмы Ламартина
«Жоселен». Тютчев купил его в Мюнхене в 1836 году.
Как известно, он с сочувствием относился к Ламар-
тину и его творчеству. В 1821 году Тютчев перевел
одно из его «поэтических размышлений» («Одиноче-
ство»), а в конце 1840-х годов посвятил ему стихотво-
рение «Как он любил родные ели...».
Не только сам Тютчев, но и остальные члены его
семьи владели несколькими иностранными языками.
Не удивительно поэтому, что приблизительно поло-
вину всей мурановской библиотеки составляют ино-
странные книги — французские, английские, немец-
кие, итальянские; попадаются издания на латинском,
чешском, болгарском и шведском языках.
В библиотеке развешаны гравюры и литографии
на исторические и жанровые темы, портреты истори-
ческих деятелей. Направо от входа гравированный
93
Часы французской работы начала XIX века. Бронза.
портрет известного прямотой характера и смелостью
своих суждений соратника Петра I — Якова Долгору-
кого. Имя его впоследствии стало синонимом граж-
данской стойкости. К. Ф. Рылеев, посвятивший ему
одну из своих дум, упоминает о нем в оде «Граждан-
ское мужество» и в думе «Волынской», а Пушкин —
в послании к Н. С. Мордвинову.
В библиотеке же висит гравированный портрет
этого популярного в кругах декабристов государст-
94
венного деятеля, одного из кандидатов в члены Вре-
менного правительства. Рылеев посвятил ему сборник
своих «Дум». Назначенный членом Верховного уго-
ловного суда над участниками восстания 14 декабря
1825 г., Мордвинов был единственным, подавшим го-
лос против смертной казни.
На камине — произведение китайской керамики
XIV—XV веков, изображающее Фо — собаку Будды.
Перед камином экран с вставленным в него стеклом.
Такие экраны были распространены в середине
XIX века. О них упоминает Диккенс в «Холодном
доме» (1853): «...слуги разводят яркий огонь в ками-
нах и для тепла огораживают кушетки и кресла стек-
лянными экранами, сквозь которые алый свет прони-
кает в самые дальние углы...» (гл. 58).
Любопытны большие часы с календарем в ориги-
нальном футляре, напоминающем по форме лиру. На
циферблате — фамилия мастера: «Августин Мартэн в
Москве». Это француз-часовщик, обосновавшийся в
России, один из тех «вечных французов», на которых
сетовал грибоедовский Фамусов.
ЛИТЕРАТУРНАЯ КОМНАТА
По семейным рассказам, в этой комнате некогда
собирались приезжавшие в Мураново гости Н. В. Пу-
тяты. Налево от входа висит овальный фотографиче-
ский портрет Путяты — благообразного старика с бе-
лоснежными волосами и такой же бородой.
Портреты, украшающие стены Литературной ком-
наты, воскрешают перед нами образы литературных
современников Баратынского и Тютчева — А. С. Гри-
боедова, Д. В. Давыдова, В. А. Жуковского, И. И. Коз-
лова, В. Ф. Одоевского, В. А. Соллогуба и других.
95
Некоторые портреты заслуживают особенного
внимания. Таково, например, литографированное изо-
бражение И. А. Крылова с собственноручной
надписью знаменитого баснописца: «Его Сиятельст-
ву], к[нязю] Рафаелу Ивановичу Долгорукову. Каков
есть в знак памяти от оригинала».
Небольшой автопортрет поэта-славянофила Алек-
сея Степановича Хомякова (1804—1860), писанный
масляными красками, и сделанный им же портрет его
жены, Екатерины Михайловны (1817—1852), урожден-
ной Языковой, относятся к середине 1830-х годов, то
есть как раз к тому времени, когда Хомяковы входили
в круг ближайших знакомых Баратынского.
Налево от двери из библиотеки портрет жены од-
ного из братьев Баратынского, Анны Давыдовны
(1816—1889), урожденной княжны Абамелек, воспе-
той Пушкиным красавицы. Великий поэт знал ее,
когда она была еще ребенком. Впоследствии, в
1832 году, он обратился к ней со стихами:
Когда-то (помню с умиленьем)
Я смел вас нянчить с восхищеньем,
Вы были дивное дитя.
Вы расцвели: с благоговеньем
Вам ныне поклоняюсь я.
За вами сердцем и глазами
С невольным трепетом ношусь
И вашей славою и вами,
Как нянька старая, горжусь.
А. Д. Баратынская была не чужда литературе. Ей
принадлежат переводы на английский язык ряда сти-
хотворений Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Некра-
сова, Хомякова и А. Толстого.
Портрет А. Д. Баратынской написан масляными
красками, по-видимому, одним из учеников Карла
Брюллова. В выражении влажных глаз, в трактовке
96
пышных богатых тканей — бархата занавеса, атласа
платья — и других деталях портрета заметно подра-
жание художника своему учителю, но без его мастер-
ства.
На этой же стене фотография видного ботаника
и педагога, профессора Московского университета
Сергея Александровича Рачинского (1833—1902).
Племянник Баратынского, сын его сестры, Рачинский,
наряду с Н. В. Путятой, много потрудился над соби-
ранием и публикацией эпистолярного наследия поэта.
Он был участником тесного дружеского кружка, соби-
равшегося в середине 1860-х годов в Москве у дочери
Н. В. Путяты — Ольги Николаевны. Кружок состоял,
вместе с хозяйкой, из шести человек. Собирались по
вторникам. Каждый что-нибудь читал или рассказы-
вал. Три сказки, сочиненные Рачинским для прочте-
ния на этих вечерах, были изданы им в 1867 году под
заглавием «Три вторника» в количестве шести экзем-
пляров — по числу постоянных участников кружка.
Книжка эта тем самым представляет величайшую биб-
лиографическую редкость (в настоящее время сохра-
нилось только два ее экземпляра). Сказкам предпо-
слано стихотворное посвящение:
В память дружбы, в память споров
И гостиной голубой,
В память тихих разговоров
На Никитской, на Сенной,
И того, что между нами
На заветных вечерах
Недосказано словами,
Нед описано в стихах.
В память маленького круга,
Где, бывало, в поздний час
Вы внимали сказкам друга,
Покидающего вас.
7
К. Пигаре!
97
В последней строке — намек на предстоящий отъ-
езд Рачинского из Москвы в свое смоленское имение
Татево, где он основал народную школу, в которой
сам преподавал. Одним из учеников этой школы был
известный художник Н. П. Богданов-Бельский. В его
позднейших картинах «Воскресное чтение в сельской
школе» (1895) и «Устный счет» (1896) показан класс
татевской школы и запечатлен образ самого Рачин-
ского.
Над диваном висит портрет молодой девушки в
бальном платье, с розой в волосах (работы И. К. Ма-
карова). Это Екатерина Федоровна Тютчева (1835 —
1882) — младшая дочь поэта от первого брака. По
окончании Смольного института она жила в Москве
у своей тетки Д. И. Сушковой. Здесь в 1857—1858 го-
дах с Е. Ф. Тютчевой встречался Л. Н. Толстой. Запи-
си в его тогдашнем дневнике свидетельствуют о том,
что в течение несколькцх месяцев Е. Ф. Тютчева «не-
отступно» занимала воображение Толстого. Но это
увлечение не было глубоким, и вскоре он сам понял,
что Тютчева «слишком оранжерейное растение».
Интересны две литографированные группы арти-
стов Александрийского театра в Петербурге — вид-
нейших деятелей русской сцены середины прошлого
столетия. Среди них великие актеры А. Е. Мартынов
и И. И. Сосницкий, знаменитый исполнитель устных
комических рассказов И. Ф. Горбунов и другие.
В Литературной комнате находятся портреты двух
декабристов — Н. В. Басаргина и А. Е. Ринкевича.
Николай Васильевич Басаргин (1799—1861), учив-
шийся вместе с Н. В. Путятой в Училище колонново-
жатых, был членом Южного тайного общества.
После подавления восстания декабристов он был аре-
стован, заключен в Петропавловскую крепость и при-
говорен к каторжным работам. Отбыв каторгу, Ба-
98
саргин жил в Сибири на поселении; в 1846 году ему
было разрешено поступить на гражданскую службу.
Однако в европейскую часть России он вернулся
только после амнистии 1856 года.
Перу Басаргина принадлежат известные «Запи-
ски», представляющие большой интерес для изучения
истории дворянского этапа русского освободитель-
ного движения.
Фотографический портрет Басаргина, находящий-
ся в Литературной комнате, сделан по возвращении
его из Сибири и подарен им своему давнему другу
Н. В. Путяте.
Корнет лейб-гвардии конного полка Александр
Ефимович Ринкевич (1802—1829) за принадлежность
к Северному обществу был переведен прапорщиком
в бакинский гарнизон и менее чем через три года
после этого умер.
Свободы мученик изгнанный,
Отчизны верный, храбрый сын,
Враг самовластья, враг тирана,
Душой и сердцем славянин —
так характеризует Ринкевича в неизданном стихотво-
рении 1830 года поэтесса Е. П. Ростопчина.
Литографированный портрет А. Е. Ринкевича дол-
гое время ошибочно считался портретом поэта
А. А. Полежаева и даже воспроизводился в собраниях
его сочинений.
Интересны два пейзажа, необычные для тех ху-
дожников, кисти которых они принадлежат. Романти-
ческий морской пейзаж работы А. К. Саврасова
(1830—1897) относится к раннему периоду его твор-
чества (1859) и ничем не напоминает его позднейшие
знаменитые картины «Грачи прилетели» и «Просе-
лок», Столь же неожиданным для зрителя является
99
пейзаж И. К. Айвазовского (1817—1900) — закат без
моря, помеченный 1871 годом.
Карандашный набросок художника Александра
Орловского (1777—1832) мастерски передает запря-
женную четверкой коляску, которая, подымая пыль,
проезжает по деревне. Впереди, почти бросаясь под
копыта лошадей и заливаясь лаем, несется рассвире-
певшая шавка. Этому рисунку в полной мере присуща
та «размашистость карандаша», которой восхищался
Вяземский, почтивший смерть художника стихотво-
рением «Памяти живописца Орловского».
Часть стоящей здесь мебели красного дерева (рус-
ской работы 1830-х годов) перевезена из имения
Е. Ф. Тютчевой Варварина, где в 1878 году жил вы-
сланный из Москвы И. С. Аксаков.
ТЮТЧЕВСКАЯ КОМНАТА
Здесь находится обстановка спальни поэта
Ф. И. Тютчева, доставленная в Мураново после его
смерти.
Посредине комнаты стоит кровать, на которой
15 июля 1873 года умер поэт.
Первые признаки недуга Тютчев почувствовал еще
в декабре 1872 года. Тем не менее в день Нового года
он поехал с обычными визитами и был привезен до-
мой, разбитый параличом. Последние месяцы жизни
превратились для Тютчева в упорную борьбу со
смертью.
До конца своих дней поэт не переставал интересо-
ваться всеми событиями окружающей действительно-
сти. «Жить значило для него мыслить, — рассказывает
его биограф И. С. Аксаков.— Прикованный к постели,
он истинно дивил и врачей и посетителей блеском
100
Литературная комната.
своего остроумия и живостью участия к отвлеченным
интересам. Он требовал, чтобы ему сообщались все
политические и литературные новости».
Среди книжных новинок, с которыми познако-
мился умирающий Тютчев, были две книги, сохранив-
шиеся в мурановской библиотеке: «Histoire de Gre-
goire VII» («История Григория VII») французского
историка Вилльмена и «Lettres a la princesse» («Пись-
ма к княгине») французского критика Сент-Бева. На
обеих книгах рукой жены поэта сделана надпись:
«Derniere lecture» («Последнее чтение»).
Из других предметов в спальне Тютчева интересна
икона, завещанная поэту его дядькой Николаем Афа-
101
насьевичем Хлоповым. Крепостной Татищевых, Хло-
пов был отпущен на волю и поступил на службу в
дом Тютчевых. Тесная дружба связывала старого
дядьку с его молодым питомцем. Когда после оконча-
ния университета Тютчев поступил на дипломатиче-
скую службу, Хлопов сопровождал его за границу и
был при нем в течение нескольких лет, по-видимому
до 1825 года.
В память «искренней любви и усердия» Хлопов
завещал Тютчеву образ, отметив на обороте даты па-
мятных событий из жизни своего «друга Федора Ива-
новича».
В особенности любопытны две записи: «Генваря
19, 1825, Федор Иванович должен помнить, что слу-
чилось в Минхене от его нескромности и какая была
опасность»; «20 генваря, то есть на другой же день,
кончилось благополучно». По семейным преданиям,
поэту грозила дуэль из-за мюнхенской красавицы
Амалии Лерхенфельд, которой он тогда увлекался
(портрет ее можно видеть в отделе «Жизнь и творче-
ство Ф. И. Тютчева»). Воспоминанием о «младой
фее» навеяны два стихотворения поэта: «Я помню
время золотое...» (середина 1830-х годов) и «Я встре-
тил вас — и все былое...» (1870).
Своего рода эпилогом этого романа является одна
из последних собственноручных записок Тютчева.
Она адресована дочери Дарье Федоровне и датируется
1 апреля 1873 года: «Вчера я испытал минуту жгучего
волненья вследствие моего свидания с графиней Ад-
лерберг, моей доброй Амалией Крюденер!, которая
пожелала в последний раз повидать меня на этом
свете и приезжала проститься со мной. В ее лице про-
1 А. Лерхенфельд была по первому мужу Крюденер, по вто-
рому — Адлерберг.
102
шлое лучших моих лет явилось дать мне прощальный
поцелуй».
На стенах портреты близких Тютчева. У изголовья
кровати портрет его младшей дочери, Марии Федо-
ровны, жены Н. А. Бирилева — участника героической
обороны Севастополя 1854—1855 годов. Рядом аква-
рельный портрет умершей полуторагодовалой дочери
Бирилевых. Очень выразителен акварельный портрет
Н. И. Тютчева, брата поэта, написанный в 1834 году
венским художником И. Крихубером (1801 — 1876).
Над туалетным столом литография с фрески не-
мецкого художника Вильгельма Каульбаха «Битва
гуннов», присланная им Тютчеву, с которым он встре-
чался в Мюнхене. Сюжет фрески, созданной в 1834—
1837 годах, был подсказан ему поэтом.
Две акварели работы сына первой жены Тютче-
ва— Оттона Александровича Петерсона (1821 — 1883)
дают представление об усадьбе Тютчевых Овстуг, где
родился и провел свое детство поэт. На одной изоб-
ражен усадебный дом, построенный его отцом, когда
сам он находился за границей. Впервые перешагнув
через порог этого дома в 1846 году, Тютчев писал
матери: «Что до нового дома, то он, право, весьма хо-
рош, и вид со стороны сада очень красив». На другой
акварели показаны проселочная дорога, деревья ов-
стугского парка и старая деревянная церковь.
Из обстановки Тютчевской комнаты интересны:
зеркало в деревянной раме петровского времени; за-
тянутые материей точеные ширмы красного дерева;
шифоньерки, в застекленных дверцах которых встав-
лены картонные щиты с наклеенными на них фигу-
рами, цветами и бабочками, вырезанными из француз-
ских цветных гравюр. Такие «аппликации» были в
моде в 1830-х годах.
103
ЛЕСТНИЦА НА ВЕРХНИЙ ЭТАЖ
На стенах лестницы развешаны «проспекты» Пе-
тербурга, Ораниенбаума и Петергофа, «снятые» в се-
редине XVIII века подмастерьем «грыдоровального»
(гравировального) художества Михаилом Махаевым
(1716—1770). В своих документально точных гравю-
рах Махаев запечатлел новую столицу Российской
империи в ту пору, когда из «Петербурга-городка»
вырастала пышная «северная Пальмира». Два ряда
этих длинных гравюр в простых крашеных рамах с
черными уголками образуют верхний ярус над серией
цветных литографированных видов Москвы 1850—
1860-х годов. Это та Москва, которую знал и любил
Тютчев. «...Больше всего мне хотелось бы показать
тебе самый город,— пишет он жене из Москвы
27 июля 1843 года, — город в его огромном разнообра-
зии. Чего бы только тыг умеющая все разглядеть, не
высмотрела здесь! Как ты наитием почуяла бы то, что
древние называли гением места; он реет над этим ве-
личественным нагромождением разнообразнейших,
живописнейших предметов. Нечто мощное и невозму-
тимое разлито над этим городом». О посещении
Кремля поэт пишет ей же: «Это единственное во всем
мире зрелище».
На площадке, между окон, стоит горка с русским
фарфором первой половины XIX века.
ГОГОЛЕВСКАЯ КОМНАТА
В этой комнате, обычно отводившейся гостям,
20 августа 1849 года ночевал Н. В. Гоголь. Он при-
ехал в Мураново из Абрамцева, где гостил у С. Т. Ак-
сакова.
104
С этого времени, как рассказывала впоследствии
О. Н. Тютчева, комната получила название Гоголев-
ской. Тем самым как бы подчеркивалось особое ува-
жение, с каким относилась семья Путят к великому
писателю.
Отдельные предметы из тогдашнего убранства Го-
голевской комнаты и по сей день находятся в Мура-
новском музее: диван-«жаба» и два кресла работы ме-
стных столяров.
Сейчас в Гоголевской комнате собраны многочис-
ленные акварельные рисунки, запечатлевшие внешний
облик мурановской усадьбы при Путятах и Тютчевых.
Автором большинства их является художник-люби-
тель генерал-адъютант Дмитрий Васильевич Путята
(1806—1889). Тут же висит его литографированный
портрет. Любопытно, что на одной акварели фигура
женщины с гусями пририсована писателем и худож-
ником-этнографом Николаем Николаевичем Карази-
ным (1842-1908).
На картине масляными красками, работы неизве-
стного малоопытного живописца, мы видим семью
Н. В. Путяты на террасе мурановского дома. Вдали
при свете луны поблескивает пруд. Слева, рядом с
самим Путятой, виднеется силуэт комнатной собачки
Муму, названной в честь «героини» тургеневской по-
вести.
Над диваном малоизвестный портрет Гоголя (ли-
тография Шамина, 1852). На противоположной стене
портреты других мурановских гостей: Д. В. Давыдова,
С. Т. и К. С. Аксаковых, С. Д. Полторацкого.
В витрине выставлена детская игра — домино
1870-х годов с персонажами из «Ревизора» и «Мерт-
вых душ» и выточенная из слоновой кости рука,
приделанная к гладко отполированной палочке чер-
ного дерева. Некогда такие палочки были широко
105
Анфилада комнат в нижнем этаже музея
(вид из библиотеки).
распространены в помещичьем быту. Описывая в
«Мертвых душах» кабинет Хлобуева, Гоголь пишет:
«На столе лежала щегольская ручка слоновой кости
для почесывания себе самому спины» (часть II, гла-
ва 4).
Любопытен дружеский шарж Карла Павловича
Брюллова (1799—1852), изображающий С. А. Собо-
левского, человека, входившего в круг близких знако-
мых Баратынского и Н. В. Путяты. При отъезде Ба-
ратынского за границу Соболевский снабдил его ре-
комендательными письмами к французским литерато-
рам. На том же листе, на котором нарисован профиль
Соболевского, Брюллов сделал несколько карандаш-
ных набросков, в том числе автопортрет. С Брюлло-
вым был знаком Баратынский. В 1835 году он участ-
вовал в чествовании художника, впервые после дли-
тельного пребывания за границей приехавшего в Мо-
скву. В 1840 году поэт посетил мастерскую Брюллова
в Петербурге, где смотрел знаменитую картину «По-
следний день Помпеи» и другие его работы.
АКСАКОВСКАЯ КОМНАТА
Напротив Гоголевской комнаты расположена Ак-
саковская — в ней находится обстановка московского
кабинета И. С. Аксакова.
И. С. Аксаков был зятем и первым биографом
Ф. И. Тютчева. Его биографический труд о поэте вы-
шел в 1874 году в виде особого выпуска журнала «Рус-
ский архив». С научно-методологической и фактиче-
ской стороны эта книга не может удовлетворить со-
временного читателя, но в ней содержится блестящая
характеристика личности Тютчева, основанная на соб-
107
ственных впечатлениях и воспоминаниях автора, а
также ряд тонких наблюдений над его лирикой. Это
делает труд Аксакова незаменимым источником для
всех, кто изучает жизнь и творчество поэта.
У правого окна находится конторка, за которой
И. С. Аксаков имел обыкновение работать стоя. Над
ней — фотографические портреты Аксакова и его
жены, сделанные в год свадьбы (1866). Анна Федо-
ровна была любимой дочерью Ф. И. Тютчева. Од-
нажды, в день ее рождения, который совпадал с днем
именин самого поэта, он послал дочери стихотворную
телеграмму:
Мир и согласье между нас
Сказались с первого же дня:
Поздравим же, перекрестясь,
Тебя со мной, с тобой меня.
До замужества Анна Федоровна в течение двена-
дцати лет была фрейлиной при царском дворе. Она
описала придворную жизнь в интереснейших мемуа-
рах «При дворе двух императоров», изданных в 1928—
1929 годах. Придворный быт с его внешним лоском
и внутренней пустотой нашел в лице А. Ф. Тютчевой
не бесстрастного наблюдателя, но строгого судью.
Вот, например, как рассказывает она об одном музы-
кальном вечере с участием А. Г. Рубинштейна в гат-
чинском дворце: «...я пошла в Арсенал. Там была му-
зыка. Играл Рубинштейн... К несчастью, императрица-
мать, которая любит оживление, пожелала, чтобы
молодежь бегала в горелки в одном конце Арсенала,
в то время как в другом конце происходила музыка.
Это и делалось с ужасным гвалтом. Я краснела, глядя
на лицо Рубинштейна: он совершенно не старался
скрывать впечатления, которое производил на него
этот шум. В настоящее время это первый пианист в
108
Европе, всюду его слушают с восторгом и благогове-
нием, а здесь он принужден играть перед двумя рус-
скими императрицами под крики и шум веселящейся
молодежи. Присутствие артистов в императорских
салонах причиняет мне всегда страдание... Их талант
сам по себе ставит их выше всех этих титулованных
ничтожеств... Я не могла не подойти к Рубинштейну
и не принести ему смиренно самых формальных изви-
нений». Этот отрывок показывает, что, находясь при
дворе, А. Ф. Тютчева не изменила той «правде серд-
ца», которую отец считал основной чертой ее харак-
тера.
На другой стене большая фотография группы сла-
вянских общественных и литературных деятелей, при-
езжавших на открытие Славянской этнографической
выставки в Москве в мае 1867 года. Как известно,
Тютчев откликнулся на приезд славянских гостей
двумя стихотворениями: «Привет вам задушевный,
братья!..» и «Они кричат, они грозятся...». И. С. Ак-
саков принимал деятельное участие в организации
выставки. Славянский съезд имел большое значение
для укрепления культурных взаимосвязей между сла-
вянскими странами.
Фотографический портрет выдающегося полко-
водца, участника русско-турецкой войны 1877—
1878 годов М. Д. Скобелева был подарен им самим
Аксакову.
На акварели О. А. Петерсона изображена терраса
дома в усадьбе Варварино, куда был выслан в 1878 го-
ду Аксаков за речи, направленные против внешней
политики правительства. В Варварине он написал ряд
стихотворений, в том числе «Среди цветов поры осен-
ней...». Автограф его хранится в Мурановском музее.
К автографу приколота засушенная роза, распустив-
шаяся в варваринском саду 28 сентября 1878 года и
109
вдохновившая Аксакова на эти стихи. В Варварино
к Аксакову приезжал И. Е. Репин, которому
П. М. Третьяков заказал написать портрет опального
публициста. Этот портрет находится в экспозиции
Репинского зала Государственной Третьяковской га-
лереи.
Большая часть библиотеки Аксакова была пере-
дана его вдовой Московской духовной академии. Но
отдельные книги попали в Мураново. Тут имеются
славянофильские периодические издания («Москов-
ский сборник», «Молва», «Русская беседа», «Сельское
благоустройство», «День», «Русь»), собрание сочине-
ний Ф. Шиллера, принадлежавшее К. С. Аксакову,
несколько книг из библиотеки С. Т. Аксакова, в том
числе «Новая полная поваренная книга, состоящая из
710 правил, по которым всякий может с лучшим вку-
сом желаемые кушанья приготовлять, также садовые
и огородные плоды сушить и другими способами
впрок запасать» (Санкт-Петербург, 1808).
В журналах и газетах, которые издавал Аксаков,
не раз печатались стихи Тютчева. Несколько стихо-
творений поэта, опубликованных в журнале «Русская
беседа» за 1857 год, были сочувственно встречены
Чернышевским. «Давно мы не говорили о стихах,—
писал он в одном из своих журнальных обзоров,— это
потому, что давно не встречали в наших журналах
таких стихотворений, которые заслуживали бы осо-
бенного одобрения своими художественными достоин-
ствами. Теперь мы должны указать читателям на пре-
красные пьесы, помещенные г. Тютчевым во 2-й книге
«Русской беседы»...». Стихотворения, обратившие на
себя внимание Чернышевского, были: «Эти бедные
селенья...», «Вот от моря и до моря...» и «О вещая
душа моя!».
110
ПРОХОДНАЯ КОМНАТА
Часть мебели в этой комнате (книжный шкафчик,
стол, стулья) сделана руками мурановских крепост-
ных столяров.
Стены украшены картинами, выполненными
гуашью и изображающими пейзажи окрестностей
Неаполя (вилла дель Галло, Пестум, Везувий). Они
были куплены Баратынским в Италии и привезены
сюда вдовой поэта. За несколько дней до смерти Ба-
ратынский писал Н. В. и С. Л. Путятам: «Мы уже ви-
дели все здешние чудесные окрестности...» Да-
лее, перечисляя эти окрестности, поэт называет и
Пестум.
Здесь же раскрашенные литографированные виды
Венеции, Милана, Вены и английские цветные гра-
вюры XVIII века «Cries of London» («Крики Лондо-
на») , запечатлевшие типы всевозможных уличных тор-
говцев.
СПАЛЬНЯ
Эта комната была спальней последней владелицы
Муранова — О. Н. Тютчевой.
Комната обставлена типичной для усадебных до-
мов мебелью первой половины XIX века. Напротив
двери из проходной комнаты стоит трюмо в стиле рус-
ского классицизма. Два золоченых льва со смешными,
добродушными мордами сидят на тумбочках по обеим
сторонам зеркала. Подобные же львы нередко укра-
шали тогда ворота дворянских домов.
Большой ковер с красочными цветами вышит шер-
стью по канве Э. Ф. Тютчевой, второй женой поэта.
На стенах акварельные и фотографические семей-
ные портреты. Среди них, над туалетным столом, пор-
111
Кресло русской работы, первая четверть XIX века.
Литературная комната.
трет местной дворовой крестьянки Анисьи Федоровны
Будкиной, няни в семье Путят, пользовавшейся боль-
шим уважением в доме.
Налево от двери из проходной комнаты — фото-
графический портрет Н. И. Тютчева, внука поэта,
одного из старейших советских музейных работников,
первого директора Мурановского музея. Значитель-
нейшая часть жизни Н. И. Тютчева была связана с
Мурановом. Здесь 9 ноября 1876 года он родился, здесь
же он и умер 26 августа 1949 года.
В ряду других экспонатов заслуживает внимания
акварельный вид Ялты, датированный 1861 годом. Пу-
стынная набережная и редкие строения ничем не на-
поминают современного состояния этого прославлен-
ного советского курорта.
*
Два литературных отдела музея посвящены жизни
и творческой деятельности Е. А. Баратынского и
Ф. И. Тютчева.
ОТДЕЛ «ЖИЗНЬ И ТВОРЧЕСТВО
Е. А. БАРАТЫНСКОГО»
Отдел «Жизнь и творчество Е. А. Баратынского»
помещается в центральной комнате верхнего этажа,
бывшей некогда классной детей поэта («тужиловке»).
Экспозиция отдела в хронологической последова-
тельности отражает основные этапы жизненного и
творческого пути Баратынского, знакомит с его лите-
ратурными друзьями и современниками, с оценкой его
поэзии Пушкиным и Белинским.
Среди портретов Баратынского — копия с каран-
дашного рисунка Жана Вивьена, оригинал которого
8 К. Пигарев	ИЗ
был подарен поэтом Соболевскому в 1826 году и ныне
находится во Всесоюзном музее Пушкина, и каран-
дашный портрет, выполненный уже после смерти
поэта его дочерью Александрой Евгеньевной (1827—
1874) отчасти по памяти, отчасти по портрету, при-
писываемому Эллерсу и хранящемуся в кабинете му-
рановского дома.
К числу наиболее примечательных экспонатов, вы-
ставленных в отделе, принадлежат: виды усадьбы
Мара, где родился поэт (карандашные, слегка подкра-
шенные акварелью рисунки Э. А. Дмитриева-Мамо-
нова) ; цветная литография, изображающая Пажеский
корпус, в котором он воспитывался; прижизненные
издания стихотворений и поэм Баратынского; жур-
налы и альманахи, в которых печатались его произве-
дения («Полярная звезда» Рылеева и Бестужева, «Се-
верные цветы» Дельвига, «Московский вестник» По-
година, «Московский телеграф» Полевого, альманах
«Новоселье» за 1833 год, в котором впервые было на-
печатано одно из лучших стихотворений Баратын-
ского — «На смерть Гете» и др.).
Интересен миниатюрный портрет контр-адмирала
Ильи Андреевича Баратынского (1776—1837), дяди
поэта. Портрет этот, возможно, является авторской
копией Владимира Лукича Боровиковского (1757—
1825) с оригинала масляными красками, находящегося
в Тамбовской областной картинной галерее. Миниа-
тюра ранее принадлежала правнучке И. А. Баратын-
ского, замечательной русской певице, народной арти-
стке СССР Н. А. Обуховой.
Акварельный автопортрет Сергея Абрамовича Ба-
ратынского (1807—1866), младшего брата поэта,
вставлен в крышку шкатулки, сделанной им самим
и подаренной своей жене. Врач по образованию,
С. А. Баратынский любил заниматься ручным трудом.
114
Ваза русской работы, начало XIX века. Фарфор.
Очень эффектен большой литографированным
портрет во весь рост графини Аграфены Федоровны
Закревской (1800—1879), жены финляндского гене-
рал-губернатора. Она выведена Баратынским в поэме
«Бал» под именем княгини Нины. Ей же посвящено
его стихотворение: «Как много ты в немного дней /
Прожить, прочувствовать успела...».
Портрет композитора Михаила Ивановича Глинки
(1804—1857) напоминает о знаменитом романсе, ко-
торый он написал на стихи Баратынского «Разувере-
ние» («Не искушай меня без нужды...»). В музее хра-
нится экземпляр сборника стихотворений Баратын-
ского «Сумерки» (1842) с дарственной надписью
поэта М. И. Глинке.
Вид виллы Реале в Неаполе (картина гуашью, куп-
ленная самим Баратынским) как бы иллюстрирует
первое письмо поэта, посланное оттуда Н. В. Путяте:
«Вот Неаполь! Я встаю’рано. Спешу открыть окно и
упиваюсь животворительным воздухом. Мы посели-
лись в Villa Reale, над заливом между двух садов...
Каждый день два раза, утром и поздно вечером, мы
ходим на чудный залив, глядим и не наглядимся».
В отделе собраны посмертные собрания сочинений
поэта, в том числе издания советского времени.
Здесь же экспонируется этюд художника Михаила
Васильевича Нестерова (1862 — 1942), изобразившего
вид на мурановский дом с противоположного берега
пруда, того самого пруда, который воспет в стихо-
творении Баратынского «Есть милая страна...». На
протяжении 1924—1940 годов Нестеров каждое лето
гостил в Муранове у своего друга Н. И. Тютчева.
В наших музеях и частных собраниях хранится до-
вольно много нестеровских этюдов, изображающих
окрестности Муранова.
116
ОТДЕЛ «ЖИЗНЬ И ТВОРЧЕСТВО Ф. И. ТЮТЧЕВА»
Две последние комнаты музея отведены под экспо-
зицию литературного отдела «Жизнь и творчество
Ф. И. Тютчева».
Материалы отдела знакомят с основными фактами
биографии и творческой деятельности поэта; раскры-
вают тематику его лирики и характерные особенности
его поэтического мастерства; показывают, как Тютчев
откликался на крупнейшие общественно-политиче-
ские события того времени. Тут же экспонированы
портреты Некрасова, Тургенева, Чернышевского, Доб-
ролюбова, Шевченко, Л. Толстого, Достоевского, Фета
и других литературных современников Тютчева и
приведены их высказывания о его поэзии.
В экспозиции немало подлинных изобразительных
и документальных материалов. В первом разделе, по-
священном детским и юношеским годам поэта, можно
увидеть самый ранний его портрет. С пастели работы
неизвестного художника беспечно смотрит Феденька
Тютчев —- любимец и баловень матери. На этом пор-
трете ему не более трех лет. Приблизительно к этому
же времени относится шелковый шнурок в конвер-
тике, на котором нетвердым почерком Е. Л. Тютчевой
написано: «Мерка Фединькина росту». Тут же запи-
санный ею первый «поэтический опыт» Тютчева —
стихотворение «В день рождения папеньки», сочинен-
ное, когда ему было лет десять. Экземпляр «Трудов
Общества любителей российской словесности» за
1819 год раскрыт на «Послании Горация к Меце-
нату» — первом напечатанном произведении поэта.
На портрете масляными красками неизвестный ху-
дожник запечатлел облик Тютчева — студента сло-
весного отделения Московского университета.
Здесь же портреты тогдашнего ректора универси-
117
тета и председателя «Общества любителей россий-
ской словесности» Антона Антоновича Прокоповича-
Антонского (1782—1848), профессоров Алексея Фе-
доровича Мерзлякова (1778—1830) и Михаила Тро-
фимовича Каченовского (1775 — 1842), лекции кото-
рых слушал Тютчев, его университетского товарища
Михаила Петровича Погодина (1800—1875), русских
и иностранных писателей (Державина, Вольтера,
Руссо, Шиллера и других), чьи произведения входили
в круг чтения поэта.
Экспозиция, посвященная заграничному периоду
жизни и творчества Тютчева, открывается гравиро-
ванным портретом его дальнего родственника, выдаю-
щегося русского полководца графа Александра Ива-
новича Остермана-Толстого (1770—1857). Участник
штурма Измаила и Отечественной войны 1812 года,
лишившийся левой руки в сражении при Кульме
(1813), Остерман-Толстой содействовал назначению
поэта на дипломатическую службу в Мюнхен. В од-
ном из позднейших писем к родителям Тютчев писал:
«Странная вещь — судьба человеческая! Надобно же
было моей судьбе вооружиться уцелевшею Остер-
мановою рукою, чтобы закинуть меня так далеко от
вас!»
Ко времени пребывания Тютчева за границей от-
носятся два его портрета, показанные в экспозиции:
карандашный рисунок, сделанный неизвестным ху-
дожником (подписан инициалами «А. Е.») в 1820-х
годах, и превосходный по своей сохранности дагерро-
тип начала 1840-х годов, принадлежащий к числу наи-
более выразительных изображений поэта.
Миниатюра работы художника И. Шёлера хорошо
передает обаятельный облик Элеоноры Тютчевой,
первой жены поэта, красотой которой восхищался
Генрих Гейне. Портрет автора «Книги песен» напо-
118
минает не только о дружбе немецкого поэта с Тют-
чевым, но и о том, что русскому читателю его стихи
впервые стали доступны именно в тютчевских пере-
водах.
Большой интерес проявлял Тютчев в эти годы к
творчеству Гете. На смерть Гете он отозвался изве-
стным стихотворением «На древе человечества высо-
ком / Ты лучшим был его листом...». В экспозиции
представлена чугунная чернильница с фигурой немец-
кого писателя, принадлежавшая поэту.
В одной из витрин — альманахи и журналы, в ко-
торых печатались стихи Тютчева во второй половине
1820-х — начале 1830-х годов («Урания» Погодина,
«Северная лира» Ознобишина, «Галатея» Раича и др.).
В другой витрине выставлен третий том пушкинского
«Современника» за 1836 год. В нем, под заглавием
«Стихотворения, присланные из Германии», помещено
шестнадцать стихотворений поэта. На стене литогра-
фированный портрет друга и сослуживца Тютчева
князя Ивана Сергеевича Гагарина (1814—1882), через
посредство которого Пушкин получил рукописи тют-
чевских стихов. Под портретом Пушкина (литогра-
фия 1837 года) фотокопия с автографа стихотворения
Тютчева «29-ое января 1837» («Из чьей руки свинец
смертельный / Поэту сердце растерзал...»).
В ряде гравюр и литографий отображен современ-
ный Тютчеву Петербург, ставший основным местопре-
быванием поэта по возвращении его из-за границы
в Россию в 1844 году.
В разделе, посвященном общественно-политиче-
ским событиям, на которые откликался Тютчев, экспо-
нированы портреты героев обороны Севастополя, в
том числе лейтенанта Николая Алексеевича Бирилева
(1823-1882), впоследствии контр-адмирала и мужа
младшей дочери поэта. Им были подарены Тютчеву
119
ядро и картечь, привезенные из Севастополя и храня-
щиеся тут же под стеклом.
Среди иконографических материалов привлекает
внимание портрет Елены Александровны Денисьевой
(1826—1864). Любовью к ней навеян изумительный
по беспредельной искренности и трагической силе
чувства цикл стихотворений поэта 1850—1860-х годов.
С поблекшей от времени фотографии устремлен на
нас глубокий взор еще молодой, но много пережив-
шей женщины, — «судьбы не одолевшей, но и себя не
давшей победить», как сказал о ней поэт.
Портрет Тютчева с пледом на плече (датирован
1864 годом) является едва ли не самым значительным
из всех его портретов с точки зрения тонкости внут-
ренней характеристики. Он выполнен известным пе-
тербургским фотографом А. И. Деньером и был экспо-
нирован на Парижской международной выставке
1867 года в числе лучшйх образцов русской фотогра-
фии того времени.
В ряду портретов современников Тютчева, высту-
павших в качестве его критиков и ценителей, очень
интересен карандашный рисунок художницы Елены
Сергеевны Селивачевой, изобразившей А. А. Фета за
чтением своих стихов на одном литературном вечере.
Фет называл Тютчева своим «обожаемым поэтом» и
выразил восторженное отношение к его лирике в из-
вестном стихотворении, последние строки которого
стали крылатыми:
...Муза, правду соблюдая,
Глядит, а на весах у ней
Вот эта книжка небольшая
Томов премногих тяжелей.
С исчерпывающей полнотой представлены в экспо-
зиции отдельные издания сочинений Тютчева, начиная
120
с первого сборника, выпущенного в 1854 году, и кон-
чая советскими изданиями.
После Великой Октябрьской социалистической ре-
волюции вышло восемнадцать изданий стихотворений
Тютчева, из них пять полных. В них включено значи-
тельное количество ранее не опубликованных стихов
поэта, например эпиграмма на Николая I, ряд пере-
водов из Гете, Гейне, Беранже и др.
В заключительном разделе экспозиции приве-
дены материалы, свидетельствующие об отношении
В. И. Ленина к поэзии Тютчева.
П. Н. Лепешинский в своей книге «На повороте»
называет Баратынского и Тютчева среди тех поэтов,
стихи которых «в редкие минуты своего отдыха»
перечитывал Ленин. «Даже, если не ошибаюсь,—
добавляет Лепешинский,—Тютчев пользуется его
преимущественным благорасположением». Это указа-
ние Лепешинского подкрепляется воспоминаниями
В. Д. Бонч-Бруевича: «Из старых поэтов и писателей
мы всегда могли видеть у Владимира Ильича и Пуш-
кина и Лермонтова, но особенно кого он ценил— это
был Ф. Тютчев. Он восторгался его поэзией. Зная
прекрасно, из какого класса он происходит, совер-
шенно точно давая себе отчет в его славянофильских
убеждениях, настроениях и переживаниях, он говорил
о стихийном бунтарстве гениального поэта, предвку-
шавшего величайшие события, назревавшие в то время
в Западной Европе.
На этажерочке около стола Владимира Ильича в
его кабинете в Совнаркоме, а нередко и на самом
столе мы могли видеть томик Тютчева, который он пе-
речитывал, перелистывал и вновь и вновь читал люби-
мые им стихи».
В 1918 году Ленин подписал декрет о так называе-
мой монументальной пропаганде. В список выдаю-
121
щихся деятелей русской культуры прошлого, память
которых было решено увековечить монументами, было
включено и имя Тютчева.
В наше время творчество Тютчева широко изве-
стно не только в Советском Союзе, но и за рубежом.
Об этом свидетельствуют вышедшие отдельными
сборниками новые переводы его стихов на англий-
ский, болгарский, венгерский, итальянский, польский,
словенский, французский и чешский языки. Неизмен-
но включаются стихотворения Тютчева и в разные
иностранные антологии русской поэзии.
ПАРК
Северный фасад мурановского дома обращен в
парк. Прямо перед террасой — дорожка, окаймленная
кустами роз. Она изображена на акварели работы
Д. В. Путяты, висящей в Гоголевской комнате. До-
рожка эта вела когда-то к оранжерее, где выращива-
лись персики.
В парке не было никаких барских затей вроде па-
вильонов, беседок, гротов и тому подобных сооруже-
ний, типичных для XVIII — первой половины
XIX века. Лишь в 1870-х годах И. Ф. Тютчев вы-
строил для своих детей маленький игрушечный домик
в виде крестьянской избушки. Он сохранился до на-
шего времени (направо от центральной дорожки).
Украшением парка является вековая плакучая бе-
реза, ветви которой почти касаются земли. Неподале-
ку от нее — несколько старых берез и сосен, посажен-
ных, вероятно, еще при Е. А. Баратынском.
Флигель в правом углу этой части парка был по-
строен в 1879 году для Э. Ф. Тютчевой, вдовы поэта.
В Гоголевской комнате музея есть вид этого флигеля
122
Мурановский музей.
вскоре после его постройки (акварель Д. В. Путяты).
Э. Ф. Тютчева, постоянно проживавшая в Петербурге,
проводила в нем летние месяцы.
Липовая аллея ведет в дальнюю часть парка, где
на краю оврага стоит церковь. Она была перестроена
в 1878 г. из амбара, сохранившегося со времен
Л. Н. Энгельгардта. У восточной стены церкви —
склеп, в котором похоронены И. Ф. и Н. И. Тютче-
вы — сын и внук поэта.
Овраги мурановского парка заросли густым папо-
ротником и орешником. Молодая поросль дубов и
елок подымается на смену уже давно поредевшим сто-
летним их предкам.
123
НАУЧНАЯ ЖИЗНЬ МУЗЕЯ
В одно из своих посещений Муранова художник
М. В. Нестеров записал в музейной книге отзывов:
«В Муранове я не в первый раз. Оно поражает меня
тем, что все в нем живет, все дышит подлинной
жизнью. Люди, творившие здесь большое культурное
дело: поэты, писатели, публицисты — Тютчев, Бара-
тынский, Аксаков,— все они, так любившие свою Ро-
дину, еще здесь, еще с нами. Как это хорошо, как вол-
нительно!»
По единодушным высказываниям посетителей, в
Муранове «испытываешь реальное ощущение эпохи
Тютчева» и, что особенно важно, отчетливо осознаешь
«связь быта и пейзажа с лирикой Баратынского и
Тютчева».
Но Мурановский музей не только хранилище ре-
ликвий прошлого. Задача его — быть своего рода оча-
гом научно-исследовательской работы по изучению
жизни и творчества двух поэтов — Тютчева и Бара-
тынского. Нет ни одного научного издания их стихо-
творений, которое было бы осуществлено без обра-
щения к материалам, собранным в музее. Самое непо-
средственное участие принимал коллектив музея в
подготовке к печати последнего полного собрания
стихотворений Тютчева, вышедшего в 1965 году в из-
дательстве «Наука» (серия «Литературные памят-
ники»). Ряд исследований, диссертаций и студенче-
ских дипломных работ, посвященных творчеству Тют-
чева и Баратынского, написан при том или ином со-
действии музея. Нередко его материалами и консуль-
тациями пользуются и зарубежные ученые.
Большое научное значение имеет составляемая му-
зеем картотека материалов для изучения жизни и
творчества Тютчева. В настоящее время в ней насчи-
124
тываются десятки тысяч карточек. Один из наиболее
крупных ее разделов — «Тютчев по дневникам и пись-
мам современников». Здесь в хронологическом по-
рядке приведены выдержки как из опубликованных,
так и из рукописных материалов о поэте. Этот раздел
картотеки, в основном образовавшийся в результате
многолетнего труда покойного директора музея
Н. И. Тютчева, содержит богатейший источник доку-
ментальных данных для будущей «Летописи жизни и
творчества Ф И. Тютчева». Обширны и другие раз-
делы картотеки, например библиография литературы
о Тютчеве на русском и иностранных языках, библио-
графия переводов его стихотворений на иностранные
языки, материалы для словаря поэтического языка
Тютчева, словарь тютчевских рифм и др.
Научная библиотека музея пополняется в первую
очередь книгами, брошюрами, оттисками и вырезками
статей, содержащими тот или иной материал о Тют-
чеве и Баратынском.
До 1942 года в стенах музея хранился архив, основ-
ную ценность которого составляли подлинные ру-
кописи, преимущественно письма, Тютчева и Бара-
тынского. Много документов крупного историко-лите-
ратурного и общественно-исторического значения,
находившихся в этом архиве, было опубликовано в
печати. Ряд специальных научно-исследовательских
работ о Тютчеве целиком основан на материалах му-
рановского архива.
Сейчас значительная часть архива, а именно фонды
Ф. И. Тютчева, Е. А. Баратынского, Н. В. Путяты и
И. С. Аксакова, хранится в Центральном государст-
венном архиве литературы и искусства в Москве. Они
были переданы туда в связи с постановлением прави-
тельства о централизации писательских архивных
фондов.
125
В музее имеется коллекция фотокопий со всех ав-
тографов художественных произведений Тютчева, на-
ходящихся в архивах и частных собраниях. Такая фо-
токоллекция служит ценным подспорьем при изуче-
нии творческой лаборатории поэта.
Работники музея ведут большую массовую работу.
В музее устраиваются выставки, приуроченные к па-
мятным литературным и историческим датам. Такие
выставки дают возможность знакомить посетителя с
изобразительными и книжными фондами музея.
Мурановский музей принял участие в устройстве
музея Ф. И. Тютчева на родине поэта — в селе Овстуг
Жуковского района Брянской области. Экспозиция
развернута в здании бывшей школы, которая была
открыта в 1871 году дочерью Ф. И. Тютчева —
М. Ф. Бирилевой, и является филиалом Брянского
областного краеведческого музея. Перед зданием не-
сколько лет назад поставлен первый скульптурный
памятник Тютчеву.
Сотрудники Мурановского музея систематически
выступают с выездными лекциями на литературные
темы. Лекции иллюстрируются диапозитивами и со-
провождаются прослушиванием музыкальных произ-
ведений в магнитофонной записи.
Неуклонно растущая из года в год посещаемость
Мурановского музея свидетельствует о большом инте-
ресе советских людей к этому выдающемуся памят-
нику русской культуры.
Е. А. Баратынский. Рисунок Эллерса. 1842 г.
СТИХОТВОРЕНИЯ Е. А. БАРАТЫНСКОГО
Из всех поэтов, появившихся вместе с Пушкиным,
первое место, бесспорно, принадлежит Баратынскому.
...поэзия Баратынского — не нашего времени; но мыс-
лящий человек всегда перечтет с удовольствием стихо-
творения Баратынского, потому что всегда найдет в них
человека — предмет вечно интересный для человека.
В. Белинский
Гармония его стихов, свежесть слога, живость и точ-
ность выражения должны поразить всякого, хотя не-
сколько одаренного вкусом и чувством.
А. Пушкин
ВОДОПАД
Шуми, шуми с крутой вершины,
Не умолкай, поток седой!
Соединяй протяжный вой
С протяжным отзывом долины!
Я слышу: свищет аквилон
Качает елию скрыпучей,
И с непогодою ревучей
Твой рев мятежный соглашен.
Зачем с безумным ожиданьем
К тебе прислушиваюсь я?
Зачем трепещет грудь моя
Каким-то вещим трепетаньем?
1 А к в и л о н — северный ветер (в античной мифологии).
128
Как очарованный стою
Над дымной бездною твоею
И, мнится, сердцем разумею
Речь безглагольную твою.
Шуми, шуми с крутой вершины,
Не умолкай, поток седой!
Соединяй протяжный вой
С протяжным отзывом долины!
1821
БЕЗНАДЕЖНОСТЬ
Желанье счастия в меня вдохнули боги:
Я требовал его от неба и земли,
И вслед за призраком, манящим издали,
Жизнь перешел до полдороги;
Но прихотям судьбы я боле не служу:
Счастливый отдыхом, на счастие похожим,
Отныне с рубежа на поприще гляжу
И скромно кланяюсь прохожим.
[1823]'
ПРИЗНАНИЕ
Притворной нежности не требуй от меня;
Я сердца моего не скрою хлад печальной.
Ты права, в нем уж нет прекрасного огня
Моей любви первоначальной.
1 Большая часть стихотворений Баратынского не поддается
точной датировке. В скобки здесь и далее заключена дата, позд-
нее которой стихотворение не могло быть написано.
9 К. Пигарев	129
Напрасно я себе на память приводил
И милый образ твой, и прежние мечтанья:
Безжизненны мои воспоминанья,
Я клятвы дал, но дал их выше сил.
Я не пленен красавицей другою,
Мечты ревнивые от сердца удали;
Но годы долгие в разлуке протекли,
Но в бурях жизненных развлекся я душою.
Уж ты жила неверной тенью в ней;
Уже к тебе взывал я редко, принужденно,
И пламень мой, слабея постепенно,
Собою сам погас в душе моей.
Верь, жалок я один. Душа любви желает,
Но я любить не буду вновь;
Вновь не забудусь я: вполне упоевает
Нас только первая любовь.
Грущу я; но и грусть минует, знаменуя
Судьбины полную победу надо мной:
Кто знает? мнением сольюся я с толпой;
Подругу без любви, кто знает? изберу я.
На брак обдуманный я руку ей подам
И в храме стану рядом с нею,
Невинной, преданной, быть может, лучшим снам
И назову ее моею;
И весть к тебе придет, но не завидуй нам:
Обмена тайных дум не будет между нами,
Душевным прихотям мы воли не дадим:
Мы не сердца под брачными венцами,
Мы жребии свои соединим.
Прощай! Мы долго шли дорогою одною:
Путь новый я избрал, путь новый избери;
130
Печаль бесплодную рассудком усмири
И не вступай, молю, в напрасный суд со мною.
Не властны мы в самих себе
И, в молодые наши леты,
Даем поспешные обеты,
Смешные, может быть, всевидящей судьбе.
[7623]
ПОСЛЕДНЯЯ СМЕРТЬ
Есть бытие; но именем каким
Его назвать? Ни сон оно, ни бденье;
Меж них оно, и в человеке им
С безумием граничит разуменье.
Он в полноте понятья своего,
А между тем, как волны, на него,
Одни других мятежней, своенравней,
Видения бегут со всех сторон;
Как будто бы своей отчизны давней
Стихийному смятенью отдан он;
Но иногда, мечтой воспламененный,
Он видит свет, другим не откровенный.
Созданье ли болезненной мечты,
Иль дерзкого ума соображенье
Во глубине полночной темноты
Представшее очам моим виденье?
Не ведаю; но предо мной тогда
Раскрылися грядущие года;
События вставали, развивались,
Волнуяся подобно облакам,
И полными эпохами являлись
От времени до времени очам,
И наконец я видел без покрова
Последнюю судьбу всего живого,.
131
Сначала мир явил мне дивный сад:
Везде искусств, обилия приметы;
Близ веси весь и подле града град,
Везде дворцы, театры, водометы,
Везде народ, и хитрый свой закон
Стихии все признать заставил он.
Уж он морей мятежные пучины
На островах искусственных селил,
Уж рассекал небесные равнины
По прихоти им вымышленных крил;
Все на земле движением дышало,
Все на земле как будто ликовало.
Исчезнули бесплодные года,
Оратаи по воле призывали
Ветра, дожди, жары и холода;
И верною сторицей воздавали
Посевы им, и хищный зверь исчез
Во тьме лесов, и в высоте небес,
И в бездне вод, сраженный человеком,
И царствовал повсюду светлый мир.
Вот, мыслил я, прельщенный дивным веком,
Вот разума великолепный пир!
Врагам его и в стыд и в поученье,
Вот до чего достигло просвещенье!
Прошли века. Яснеть очам моим
Видение другое начинало:
Что человек? что вновь открыто им?
Я гордо мнил, и что же мне предстало?
Наставшую эпоху я с трудом
Постигнуть мог смутившимся умом.
Глаза мои людей не узнавали;
Привыкшие к обилью дольных благ,
На все они, спокойные, взирали,
132
Что суеты рождало в их отцах,
Что мысли их, что страсти их, бывало,
Влечением всесильным увлекало.
Желания земные позабыв,
Чуждаяся их грубого влеченья,
Душевных снов, высоких снов призыв
Им заменил другие побужденья,
И в полное владение свое
Фантазия взяла их бытие,
И умственной природе уступила
Телесная природа между них:
Их в Эмпирей и в Хаос уносила
Живая мысль на крылиях своих.
Но по земле с трудом они ступали
И браки их бесплодны пребывали.
Прошли века, и тут моим очам
Открылася ужасная картина:
Ходила смерть по суше, по водам,
Свершалася живущего судьбина.
Где люди? где? скрывалися в гробах!
Как древние столпы на рубежах,
Последние семейства истлевали;
В развалинах стояли города,
По пажитям заглохнувшим блуждали
Без пастырей безумные стада;
С людьми для них исчезло пропитанье:
Мне слышалось их гладное блеянье.
И тишина глубокая вослед
Торжественно повсюду воцарилась,
И в дикую порфиру древних лет
Державная природа облачилась.
Величествен и грустен был позор
Пустынных вод, лесов, долин и гор.
133
По-прежнему животворя природу,
На небосклон светило дня взошло;
Но на земле ничто его восходу
Произнести привета не могло...
Один туман над ней, синея, вился
И жертвою чистительной дымился.
[/827]
*
Мой дар убог, и голос мой не громок
Но я живу, и на земли мое
Кому-нибудь любезно бытие:
Его найдет далекий мой потомок
В моих стихах; как знать? душа моя
Окажется с душой его в сношеньи,
И, как нашел я друга в поколеньи,
Читателя найду в потомстве я.
[/828]
МУЗА
Не ослеплен я Музою моею:
Красавицей ее не назовут,
И юноши, узрев ее, за нею
Влюбленною толпой не побегут.
Приманивать изысканным убором,
Игрою глаз, блестящим разговором
Ни склонности у ней, ни дара нет;
Но поражен бывает мельком свет
Ее лица необщим выраженьем,
Ее речей спокойной простотой;
И он, скорей чем едким осужденьем,
Ее почтит небрежной похвалой.
[/829]
134
Где сладкий шопот
Моих лесов?
Потоков ропот,
Цветы лугов?
Деревья голы;
Ковер зимы
Покрыл холмы,
Луга и долы.
Под ледяной
Своей корой
Ручей немеет;
Все цепенеет,
Лишь ветер злой,
Бушуя, воет
И небо кроет
Седою мглой.
Зачем, тоскуя,
В окно слежу я
Метели лёт?
Любимцу счастья
Кров от ненастья
Оно дает.
Огонь трескучий
В моей печи;
Его лучи
И пыл летучий
Мне веселят
Беспечный взгляд.
В тиши мечтаю
Перед живой
Его игрой
И забываю
Я бури вой.
135
О провиденье,
Благодаренье!
Забуду я
И дуновенье
Бурь бытия.
Скорбя душою,
В тоске моей,
Склонюсь главою
На сердце к ней,
И под мятежной
Метелью бед,
Любовью нежной
Ее согрет,
Забуду вскоре
Крутое горе,
Как в этот миг
Забыл природы
Гробов1ый лик
И непогоды
Мятежный крик.
1831 (?)
*
В дни безграничных увлечений,
В дни необузданных страстей
Со мною жил превратный гений,
Наперсник юности моей.
Он жар восторгов несогласных
Во мне питал и раздувал;
Но соразмерностей прекрасных
В душе носил я идеал;
Когда лишь праздников смятенья
Алкал безумец молодой,
136
Поэта мерные творенья
Блистали стройной красотой.
Страстей порывы утихают,
Страстей мятежные мечты
Передо мной не затмевают
Законов вечной красоты;
И поэтического мира
Огромный очерк я узрел,
И жизни даровать, о лира!
Твое согласье захотел.
1831
НА СМЕРТЬ ГЕТЕ
Предстала, и старец великий смежил
Орлиные очи в покое,
Почил безмятежно, зане совершил
В пределе земном все земное!
Над дивной могилой не плачь, не жалей,
Что гения череп — наследье червей.
Погас! но ничто не оставлено им
Под солнцем живых без привета;
На все отозвался он сердцем своим,
Что просит у сердца ответа:
Крылатою мыслью он мир облетел,
В одном беспредельном нашел ей предел.
Все дух в нем питало: труды мудрецов,
Искусств вдохновенных созданья,
Преданья, заветы минувших веков,
Цветущих времен упованья.
Мечтою по воле проникнуть он мог
И в нищую хату, и в царский чертог.
137
С природой одною он жизнью дышал:
Ручья разумел лепетанье,
И говор древесных листов понимал,
И чувствовал трав прозябанье;
Была ему звездная книга ясна,
И с ним говорила морская волна.
Изведан, испытан им весь человек!
И ежели жизнью земною
Творец ограничил летучий наш век
И нас за могильной доскою,
За миром явлений не ждет ничего,—
Творца оправдает могила его.
И если загробная жизнь нам дана,
Он, здешней вполне отдышавший
И в звучных, глубоких отзывах сполна
Все дольное долу отдавший,
К предвечному легкой душой возлетит,
И в небе земное его не смутит.
1832
*
Болящий дух врачует песнопенье.
Гармонии таинственная власть
Тяжелое искупит заблужденье
И укротит бунтующую страсть.
Душа певца, согласно излитая,
Разрешена от всех своих скорбей;
И чистоту поэзия святая
И мир отдаст причастнице своей.
[1834}
138
*
Весна, весна! как воздух чист!
Как ясен небосклон!
Своей лазурию живой
Слепит мне очи он.
Весна, весна! как высоко
На крыльях ветерка,
Ласкаясь к солнечным лучам,
Летают облака!
Шумят ручьи! блестят ручьи!
Взревев, река несет
На торжествующем хребте
Поднятый ею лед!
Еще древа обнажены,
Но в роще ветхий лист,
Как прежде, под моей ногой
И шумен и душист.
Под солнце самое взвился
И в яркой вышине
Незримый жавронок поет
Заздравный гимн весне.
Что с нею, что с моей душой?
С ручьем она ручей
И с птичкой птичка! с ним журчит,
Летает в небе с ней!
Зачем так радует ее
И солнце и весна!
Ликует ли, как дочь стихий,
На пире их она?
139
Что нужды! счастлив, кто на нем
Забвенье мысли пьет,
Кого далеко от нее
Он, дивный, унесет!
*
Есть милая страна, есть угол на земле,
Куда, где б ни были: средь буйственного стана,
В садах Армидиных !, на быстром корабле,
Браздящем весело равнины океана,
Всегда уносимся мы думою своей;
Где, чужды низменных страстей,
Житейским подвигам предел мы назначаем,
Где мир надеемся забыть когда-нибудь
И вежды старые сомкнуть
Последним, вёчным сном желаем.
Я помню ясный, чистый пруд;
Под сению берез ветвистых,
Средь мирных вод его три острова цветут;
Светлея нивами меж рощ своих волнистых,
1 А р м и д а — героиня поэмы Торквато Тассо «Освобожден*
ный Иерусалим», обладательница волшебных садов. В данном
случае выражение употреблено в нарицательном смысле.
За ним встает гора, пред ним в кустах шумит
И брызжет мельница. Деревня, луг широкой,
А там счастливый дом... туда душа летит,
Там не хладел бы я и в старости глубокой!
Там сердце томное, больное обрело
Ответ на все, что в нем горело,
И снова для любви, для дружбы расцвело
И счастье вновь уразумело.
Зачем же томный вздох и слезы на глазах?
Она, с болезненным румянцем на щеках,
Она, которой нет, мелькнула предо мною !.
Почий, почий легко под дерном гробовым:
Воспоминанием живым
Не разлучимся мы с тобою!
Мы плачем... но прости! Печаль любви сладка,
Отрадны слезы сожаленья!
Не то холодная, суровая тоска,
Сухая скорбь разуверенья.
11634}
♦
Были бури, непогоды,
Да младые были годы!
В день ненастный, час гнетучий
Грудь подымет вздох могучий;
Вольной песнью разольется:
Скорбь-невзгода распоется!
А как век-то, век-то старый
Обручится с лютой карой,
1 Имеется в виду Наталья Львовна Энгельгардт, сестра жены
Баратынского, умершая в конце 1826 г. в возрасте двадцати лет.
14а
Груз двойной с груди усталой
Уж не сбросит вздох удалой:
Не положишь ты на голос
С черной мыслью белый волос!
1839
ПИРОСКАФ
Дикою, грозною ласкою полны,
Бьют в наш корабль средиземные волны.
Вот над кормою стал капитан:
Визгнул свисток его. Братствуя с паром,
Ветру наш парус раздался недаром:
Пенясь, глубоко вздохнул океан!
Мчимся. Колеса могучей машины
Роют волнистое лоно пучины.
Парус надулся. Берег исчез.
Наедине мы с морскими волнами;
Только что чайка вьется за нами
Белая, рея меж вод и небес.
Только, вдали, океана жилица,
Чайке подобно, вод его птица,
Парус развив, как большое крыло,
С бурной стихией в томительном споре,
Лодка рыбачья качается в море:
С брегом набрежное скрылось, ушло!
Много земель я оставил за мною;
Вынес я много смятенной душою
Радостей ложных, истинных зол;
Много мятежных решил я вопросов,
Прежде, чем руки марсельских матросов
Подняли якорь, надежды символ!
142
С детства влекла меня сердца тревога
В область свободную влажного бога;
Жадные длани я к ней простирал.
Темную страсть мою днесь награждая,
Кротко щадит меня немочь морская:
Пеною здравия брызжет мне вал!
Нужды нет, близко ль, далеко ль до брега!
В сердце к нему приготовлена нега,
Вижу Фетиду мне жребий благой
Емлет она из лазоревой урны:
Завтра увижу я башни Ливурны,
Завтра увижу Элизий 1 2 земной!
1844
1 Баратынский имеет в виду богиню Тетию, супругу Океана.
2 В античной мифологии Элизий — местопребывание бла-
женных теней в загробном мире. В позднейшем поэтическом
словоупотреблении — царство красоты и счастья.
Ф. И. Тютчев в йолодости. Рисунок неизвестного художника.
Начало 1820-х годов.
СТИХОТВОРЕНИЯ Ф. И. ТЮТЧЕВА
...Мысль Тютчева никогда не является читателю нагою
или отвлеченною, но всегда сливается с образом, взя-
тым из мира души или природы, проникается им, и сама
его проникает нераздельно и неразрывно.
И. Тургенев
У нас Пушкин, Лермонтов, Тютчев — три одинаково
больших поэта.
Л. Толстой
...яркому поэтическому огню Тютчева суждена завид-
ная будущность не только освещать, но и согревать гря-
дущие поколения.
А. Фет
ЛЕТНИЙ ВЕЧЕР
Уж солнца раскаленный шар
С главы своей земля скатила,
И мирный вечера пожар
Волна морская поглотила.
Уж звезды светлые взошли
И тяготеющий над нами
Небесный свод приподняли
Своими влажными главами.
Река воздушная полней
Течет меж небом и землею,
Грудь дышит легче и вольней,
Освобожденная от зною.
Ю К. Пигарев
145
И сладкий трепет, как струя,
По жилам пробежал природы,
Как бы горячих ног ея
Коснулись ключевые воды.
Конец 1820-х годов
БЕССОННИЦА
Часов однообразный бой,
Томительная ночи повесть!
Язык для всех равно чужой
И внятный каждому, как совесть!
Кто без тоски внимал из нас,
Среди всемирного молчанья,
Глухие времени стенанья,
Пророчески-прощальный глас?
Нам мнится: мир осиротелый
Неотразимый Рок настиг —
И мы, в борьбе, природой целой
Покинуты на нас самих;
И наша жизнь стоит пред нами
Как призрак, на краю земли,
И с нашим веком и друзьями
Бледнеет в сумрачной дали;
И новое, младое племя
Меж тем на солнце расцвело,
А нас, друзья, и наше время
Давно забвеньем занесло!
146
Лишь изредка, обряд печальный
Свершая в полуночный час,
Металла голос погребальный
Порой оплакивает нас!
Конец 1820-х годов
УСПОКОЕНИЕ
Гроза прошла — еще курясь, лежал
Высокий дуб, перунами сраженный,
И сизый дым с ветвей его бежал
По зелени, грозою освеженной.
А уж давно, звучнее и полней,
Пернатых песнь по роще раздалася,
И радуга концом дуги своей
В зеленые вершины уперлася.
1830
*
Как над горячею золой
Дымится свиток и сгорает,
И огнь, сокрытый и глухой,
Слова и строки пожирает,
Так грустно тлится жизнь моя
И с каждым днем уходит дымом;
Так постепенно гасну я
В однообразье нестерпимом!..
О небо, если бы хоть раз
Сей пламень развился по воле,
И, не томясь, не мучась доле,
Я просиял бы — и погас!
1830 (?)
147
SILENTIUM!1
Молчи, скрывайся и таи
И чувства и мечты свои —
Пускай в душевной глубине
Встают и заходят оне
Безмолвно, как звезды в ночи,—
Любуйся ими — и молчи.
Как сердцу высказать себя?
Другому как понять тебя?
Поймет ли он, чем ты живешь?
Мысль изреченная есть ложь..
Взрывая, возмутишь ключи,—
Питайся ими — и молчи.
Лишь жить в себе самом умей —
Есть целый мир в душе твоей
Таинственно-волшебных дум;
Их оглушит наружный шум,
Дневные разгонят лучи,—
Внимай их пенью — и молчи!..
1830 (?)
♦
Нет, моего к тебе пристрастья
Я скрыть не в силах, мать-Земля!
Духов бесплотных сладострастья,
Твой верный сын, не жажду я.
Что пред тобой утеха рая,
Пора любви, пора весны,
1 Молчание! (лат,).
148
Цветущее блаженство мая,
Румяный свет, златые сны?..
Весь день, в бездействии глубоком,
Весенний, теплый воздух пить,
На небе чистом и высоком
Порою облака следить;
Бродить без дела и без цели
И, ненароком, на лету,
Набресть на свежий дух синели
Или на светлую мечту...
Середина 1830-х годов
*
Еще земли печален вид,
А воздух уж весною дышит,
И мертвый в поле стебль колышет,
И елей ветви шевелит.
Еще природа не проснулась,
Но сквозь редеющего сна
Весну послышала она
И ей невольно улыбнулась...
Душа, душа, спала и ты...
Но что же вдруг тебя волнует,
Твой сон ласкает и целует
И золотит твои мечты?..
Блестят и тают глыбы снега,
Блестит лазурь, играет кровь...
Или весенняя то нега?..
Или то женская любовь?..
Середина 1830-х годов
149
♦
На древе человечества высоком 1
Ты лучшим был его листом,
Воспитанный его чистейшим соком,
Развит чистейшим солнечным лучом!
С его великою душою
Созвучней всех на нем ты трепетал,
Пророчески беседовал с грозою
Иль весело с зефирами играл!
Не поздний вихрь, не бурный ливень летний
Тебя сорвал с родимого сучка:
Был многих краше, многих долголетней,
И сам собою пал, как из венка!
1832
29-е ЯНВАРЯ 1837 2
Из чьей руки свинец смертельный
Поэту сердце растерзал?
Кто сей божественный фиал
Разрушил, как сосуд скудельный?
Будь прав или виновен он
Пред нашей правдою земною,
Навек он высшею рукою
В «цареубийцы» заклеймен.
1 Стихотворение написано на смерть Гете.
2 Стихотворение написано на смерть А. С. Пушкина.
150
Но ты, в безвременную тьму
Вдруг поглощенная со света,
Мир, мир тебе, о тень поэта,
Мир светлый праху твоему!..
Назло людскому суесловью,
Велик и свят был жребий твой!..
Ты был богов орган живой,
Но с кровью в жилах... знойной кровью.
И сею кровью благородной
Ты жажду чести утолил —
И осененный опочил
Хоругвью горести народной.
Вражду твою пусть Тот рассудит,
Кто слышит пролитую кровь...
Тебя ж, как первую любовь,
России сердце не забудет!..
1837
*
Слезы людские, о слезы людские,
Льетесь вы ранней и поздней порой...
Льетесь безвестные, льетесь незримые,
Неистощимые, неисчислимые,—
Льетесь, как льются струи дождевые
В осень глухую, порою ночной.
1849 (?)
*
Неохотно и несмело
Солнце смотрит на поля.
Чу, за тучей прогремело,
Принахмурилась земля.
151
Ветра теплого порывы,
Дальний гром и дождь порой..,
Зеленеющие нивы
Зеленее под грозой.
Вот пробилась из-за тучи
Синей молнии струя —
Пламень белый и летучий
Окаймил ее края.
Чаще капли дождевые,
Вихрем пыль летит с полей,
И раскаты громовые
Все сердитей и смелей.
Солнце раз еще взглянуло
Исподлобья на поля,
И в сиянье потонула
Вся смятенная земля.
1849
*
Обвеян вещею дремотой,
Полураздетый лес грустит...
Из летних листьев разве сотый,
Блестя осенней позолотой,
Еще на ветви шелестит.
Гляжу с участьем умиленным,
Когда, пробившись из-за туч,
Вдруг по деревьям испещренным,
С их ветхим листьем изнуренным
Молниевидный брызнет луч!
152
Как увядающее мило!
Какая прелесть в нем для нас,
Когда что так цвело и жило,
Теперь, так немощно и хило,
В последний улыбнется раз!..
1850
*
О, как убийственно мы любим,
Как в буйной слепоте страстей
Мы то всего вернее губим,
Что сердцу нашему милей!
Давно ль, гордясь своей победой,
Ты говорил: она моя...
Год не прошел — спроси и сведай,
Что уцелело от нея?
Куда ланит девались розы,
Улыбка уст и блеск очей?
Все опалили, выжгли слезы
Горючей влагою своей.
Ты помнишь ли, при вашей встрече,
При первой встрече роковой,
Ее волшебный взор, и речи,
И смех младенчески-живой?
И что ж теперь? И где все это?
И долговечен ли был сон?
Увы, как северное лето,
Был мимолетным гостем он!
153
Судьбы ужасным приговором
Твоя любовь для ней была,
И незаслуженным позором
На жизнь ее она легла!
Жизнь отреченья, жизнь страданья!
В ее душевной глубине
Ей оставались вспоминанья...
Но изменили и оне.
И на земле ей дико стало,
Очарование ушло...
Толпа, нахлынув, в грязь втоптала
То, что в душе ее цвело.
И что ж от долгого мученья,
Как пепл, сберечь ей удалось?
Боль, злую боль ожесточенья,
Боль без отрады и без слез!
О, как убийственно мы любим!
Как в буйной слепоте страстей
Мы то всего вернее губим,
Что сердцу нашему милей!
1851 (?)
*
Чародейкою Зимою
Околдован, лес стоит —
И под снежной бахромою,
Неподвижною, немою,
Чудной жизнью он блестит.
И стоит он, околдован,—
Не мертвец и не живой —
154
Сном волшебным очарован,
Весь опутан, весь окован
Легкой цепью пуховой...
Солнце зимнее ли мещет
На него свой луч косой —
В нем ничто не затрепещет,
Он весь вспыхнет и заблещет
Ослепительной красой.
1852
*
Увы, что нашего незнанья
И беспомощней и грустней?
Кто смеет молвить: до свиданья
Чрез бездну двух или трех дней?
1854
*
Так, в жизни есть мгновения —
Их трудно передать,
Они самозабвения
Земного благодать.
Шумят верхи древесные
Высоко надо мной,
И птицы лишь небесные
Беседуют со мной.
Всё пошлое и ложное
Ушло так далеко,
Всё мило-невозможное
Так близко и легко.
155
И любо мне, и сладко мне,
И мир в моей груди,
Дремотою обвеян я —
О время, погоди!
/555 (?)
*
Она сидела на полу
И груду писем разбирала,
И, как остывшую золу,
Брала их в руки и бросала.
Брала знакомые листы
И чудно так на них глядела,
Как души смотрят с высоты
На ими брошенное тело...
О, сколько жизни было тут,
Невозвратимо пережитой!
О, сколько горестных минут,
'Любви и радости убитой!..
Стоял я молча в стороне
И пасть готов был на колени,—
И страшно грустно стало мне,
Как от присущей милой тени.
1858
ДЕКАБРЬСКОЕ УТРО
На небе месяц — и ночная
Еще не тронулася тень,
Царит себе, не сознавая,
Что вот уж встрепенулся день,—
156
Что хоть лениво и несмело
Луч возникает за лучом,
А небо так еще всецело
Ночным сияет торжеством.
Но не пройдет двух-трех мгновений
Ночь испарится над землей,
И в полном блеске проявлений
Вдруг нас охватит мир дневной...
1859 (?)
*
О, этот Юг! о, эта Ницца!..
О, как их блеск меня тревожит!
Жизнь, как подстреленная птица,
Подняться хочет — и не может...
Нет ни полета, ни размаху —
Висят поломанные крылья,
И вся она, прижавшись к праху,
Дрожит от боли и бессилья...
1864
*
Ночное небо так угрюмо,
Заволокло со всех сторон.
То не угроза и не дума,
То вялый, безотрадный сон.
Одни зарницы огневые,
Воспламеняясь чередой,
Как демоны глухонемые,
Ведут беседу меж собой.
157
Как по условленному знаку,
Вдруг неба вспыхнет полоса,
И быстро выступят из мраку
Поля и дальние леса.
И вот опять все потемнело,
Все стихло в чуткой темноте —
Как бы таинственное дело
Решалось там — на высоте.
1865
*
Когда дряхлеющие силы
Нам начинают изменять
И мы должны, как старожилы,
Пришельцам новым место дать,—
Спаси тогда нас, добрый гений,
От малодушных укоризн,
От клеветы, от озлоблений
На изменяющую жизнь;
От чувства затаенной злости
На обновляющийся мир,
Где новые садятся гости
За уготованный им пир;
От желчи горького сознанья,
Что нас поток уж не несет
И что другие есть призванья,
Другие вызваны вперед;
Ото всего, что тем задорней,
Чем глубже крылось с давних пор
И старческой любви позорней
Сварливый старческий задор.
1866
158
*
Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить:
У ней особенная стать —
В Россию можно только верить.
7866
*
От жизни той, что бушевала здесь,
От крови той, что здесь рекой лилась,
Что уцелело, что дошло до нас?
Два-три кургана, видимых поднесь...
Да два-три дуба выросли на них,
Раскинувшись и широко и смело.
Красуются, шумят,— и нет им дела,
Чей прах, чью память роют корни их.
Природа знать не знает о былом,
Ей чужды наши призрачные годы,
И перед ней мы смутно сознаем
Себя самих — лишь грезою природы.
Поочередно всех своих детей,
Свершающих свой подвиг бесполезный,
Она равно приветствует своей
Всепоглощающей и миротворной бездной.
787/
СОДЕРЖАНИЕ
Литературное прошлое усадьбы Мураново	3
По залам музея . ........................ 59
Парк................................123
Научная жизнь музея.................124
Стихотворения Е. А. Баратынского	.	.	.	128
Стихотворения Ф. И. Тютчева.........145
П иг а р е в Кирилл Васильевич
МУРАНОВО. М., «Московский рабочий». 1970.
160 с.	8Р1(069)
Редактор О. Тимофеева. Художественный редактор А. Беднарский. Художник Ю. Жи-
галов. Технический редактор С. Устинова. Издательство «Московский рабочий»,
Москва, К-12, ул. Куйбышева, 21. Л 104247. Подписано к печати 1/IX 1970 г.
Формат бумаги 70 X 108*/з2- Бум. л. 2.5. Печ. л. 7,0. Уч.-изд. л. 6,52.
Тираж 35 000. Тем. план 19/0 г. № 191. Цена 27 коп. Зак. 3501. Ордена Ленина
типография «Красный пролетарий». Москва, Краснопролетарская, 16.