LtiU: !
I.iY'S®

и*л
Издательство
иностранной
литературы
*

ЛИНКОЛЬН СТЕФФЕНС
Разгребатель

грязи
Сокращенный

перевод с английского

И. КАШКИНА
Под редакцией и с предисловием

М. ЧЕЧАНОВСКОГО
1949

ИЗДАТЕЛЬСТВО

ИНОСТРАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
М о с к в а

ПРЕДИСЛОВИЕ
Линкольн Стеффене — передовой американский писатель

и журналист, один из тех наших друзей, кто понял истори¬

ческую роль Советского Союза в самые тяжелые годы бло¬

кады и интервенции. Когда в США в двадцатых годах на¬

чалась гнусная кампания лжи и клеветы против «русского

эксперимента», против Великой Октябрьской социалистиче¬

ской революции, Линкольн Стеффене вместе с Джоном Ри¬

дом, раньше других прогрессивных писателей Америки, ра¬

зоблачили империалистские цели этой кампании. Линкольн

Стеффене искренне любил нашу страну, писал о Ленине,

о нашей партии, о социалистической культуре как верный

друг, который в советской стране увидел уже на закате

своих дней начало нового мира, «утреннюю зарю челове¬

чества».
В 1919 году банкир Бернард Барух, ныне незадачливый

автор плана «американской монополии» на атомную энер¬

гию, а тогда председатель военнопромышленного комитета,

ироническим тоном спросил Стеффенса, вернувшегося из

Москвы: «Говорят, вы были в Советской России?» — «Я

совершил поездку в будущее, и оно прокладывает себе

путь», — горячо ответил Стеффене.
Октябрьская социалистическая революция и встречи с

Лениным помогли Стеффенсу увидеть и раскритиковать

ограниченность, половинчатость, трусость буржуазного ли¬

берализма, совершили в нем настоящий переворот, о серьез¬

ности которого можно судить не только по книгам, но и по

письмам Стеффенса, собранным в 1939 году, уже после его

смерти. Это — правдивый и глубоко человеческий документ

перестройки самых основ общественно-политического со¬

знания писателя. Со всей откровенностью пишет он в те

годы отцу и друзьям о «трудном процессе очищения созна¬

ния от ложных теорий и предрассудков либерализма, не

имеющих под собой никаких научных оснований»*
5

Линкольн Стеффене, выступавший не один десяток лет

с буржуазно-либеральной программой муниципальных ре¬

форм и очистки «империалистских конюшен» США, в

1919—1920 годах открыто присоединяется к большевист¬

скому лозунгу: «Мир без аннексий и контрибуций».
Линкольн Стеффене, который всю свою долгую жизнь

безрезультатно «охотился по грязным следам американской

политической коррупции», говорит в 1920 г. о Ленине как

о «наиболее стойком кормчем веков, который проведет свой

корабль среди скал и рифов... Ленин — воплощение после¬

довательного действия, которое проводится на основе чет¬

кого плана».
Стеффене доказывает, что «русские добиваются все¬

общего демократического мира народов и в интересах этих

народов», что «интервенция в России — дело несправедли¬

вое и безнадежное», что «Америке еще надо бороться за

подлинную демократию».
В России он увидел «целый мир людей, которые не на¬

ходят удовлетворения в унылой и однообразной жизни, ка¬

кой мы все еще живем, которые освободились от примитив¬

ной борьбы за кусок хлеба и в состоянии направить свои

усилия на создание искусства, философии и науки». В совет¬

ской культуре он видел осуществление мечты всех народов

о мире и благосостоянии.
С каждым годом моральная сила влияния большевизма

на Стеффенса возрастала и углублялась. «То, что я видел

в России в 1917 году, — предзнаменование боев, которые

уже намечаются в США, в Мексике и еще кое-где», — пи¬

шет он в своей корреспонденции в первые годы существо¬

вания Советской Республики.
Линкольн Стеффене — журналист особого рода, если

вспомнить, что в американской прессе широко распростра¬

нен тип «недумающих газетчиков», которым ничего не стоит

выполнить любой заказ редакционного босса. Он не при¬

надлежал к армии обезличенных писак, прославляющих

умение делать побольше денег и рабски измышляющих дез¬

информацию и прямую клевету по указке хозяина фабрики

реакционной пропаганды. О таких фальсификаторах обще¬

ственного мнения Стеффене говорил с презрением, что они

«оглушают публику сенсациями, но не истиной, и умнее

своих читателей не более чем на один выпуск газеты».
6

В первые годы нашего столетия Линкольн Стеффене,

еще молодой провинциал из Калифорнии, готовивший себя

к философской карьере, объездил в качестве репортера

шестнадцать крупных городов, начиная с Нью-Йорка и Чи¬

каго, и одиннадцать штатов в различных концах Америки.
С его умением слушать людей и талантом собеседника,

он проникал туда, куда сунуть свой нос удавалось не вся¬

кому репортеру. Он спускался в недра городских муници¬

палитетов, банковских контор, страховых обществ, железно¬

дорожных и угольных компаний; входил в доверие полицей¬

ских инспекторов, жуликов и адвокатских «крючков»;

наблюдал в действии центр закулисного сыска и распреде¬

ления наживы — штаб босса, всесильное средоточие по¬

литической власти в американских городах.
Впервые так близко увидел Стеффене целую галлерею са¬

модержцев финансового и промышленного мира, биржевых

воротил и магнатов Уолл-стрита, равно прожженных поли¬

тиканов обеих буржуазных партий, циничных шулеров и ма¬

стеров грязных интриг.
Перед Стеффенсом, простодушно верившим тогда в пош¬

лый либеральный миф школьных учебников о счастливой,

лишенной противоречий американской демократии, откры¬

лась страшная, насквозь лживая и грязная действитель¬

ность, где процветают в маске государственных деятелей

проходимцы, взяточники, расхитители народного труда.
Стеффене собрал и изучил огромное число фактов кор¬

рупции, опутавшей всю политическую «машину» Соединен¬

ных Штатов сверху донизу. В каждом городе и в каждом

штате, которые он брал под пристальное наблюдение, с

устрашающим однообразием повторялась одна и та же кар¬

тина: продажность муниципального аппарата получала не¬

иссякаемое питание из генерального источника — бизнеса

монополистов.
Начиная примерно с 60-х годов подкуп и вымогательства

в США возрастают в размерах и бесцеремонности, распро¬

страняясь подобно чуме, превращая целые штаты в арену

чудовищных похождений авантюристов разнообразных ма¬

рок.
Эта свистопляска безоглядного, почти маниакального

обогащения и хищничества банды политических дельцов,

мошенников, казнокрадов была предметом официальных и

неофициальных расследований, однако коррупция в стране
7

от десятилетия к десятилетию лишь разрасталась. Очень

характерна демагогическая откровенность, с какой одна из

комиссий конгресса в начале девятисотых годов повество¬

вала о загнивании «ведущего» нью-йоркского муниципали¬

тета: «Мы видим ту же бесконтрольную власть, назначаю¬

щую чиновников, увольняющую чиновников, контролирую¬

щую комиссии, инструктирующую членов законодательного

собрания и муниципального собрания, мы видим невежество

и наглость на высоких постах, мы видим исполинскую и все

растущую толпу чиновников со все увеличивающимися ок¬

ладами, мы видим административную власть, проституиро¬

ванную, обращенную на покровительство преступлениям,

на деморализацию полиции, на развращение общества, на

использование административных функций в качестве ору¬

дия частного обогащения. Чудовищным ростом бюджета го¬

рода Нью-Йорка, бессилием и развалом учреждений, при¬

званных обслуживать население, деморализацией ряда

отраслей управления мы целиком обязаны этому отказу

служителей народа от власти в пользу учреждения, глава

которого, самодержавный деспот, сам свидетельствует, что

он всегда работал лишь для своего собственного кармана».
В 1904 году Стеффене опубликовал книгу «Позор горо¬

дов», итог его раздумий над пошлостью и бессердечием «аме¬

риканского образа жизни». Это был голос мелкобуржуаз¬

ного гуманиста, подавленного окружающей его мерзостью и

обманутого в лучших своих надеждах буржуазной действи¬

тельностью, где с невероятным цинизмом командуют короли

угля и железа, стали и электричества, хлопка и шелка, хлеба

и мяса, сахара и табака. Все эти магнаты промышленности

вдохновляют разбойничью предприимчивость своих боссов

и политиканов и гарантируют их безнаказанность. Причем

действительным хозяевам безразлично, заключать ли

сделки с республиканцами или с демократами: «Обе партии

одинаковы, как две горошины из одного стручка».
В «Позоре городов» довольно резко прозвучали горечь,

тревога за будущее Америки, обличительный гнев публици¬

ста, требовавшего выгребания накопившейся грязи. Вместе

с тем это была книга, в которой еще сказалось политически

ограниченное, мелкобуржуазное сознание Стеффенса.

Правда, у автора поблекли некоторые иллюзии насчет

реальности демократических свобод и «безграничных воз¬

можностей» в заатлантической республике, но вместе с дру-
8

гимн буржуазными либералами он разделял тогда иллюзии

«исключительности» Соединенных Штатов среди капитали¬

стических стран и верил еще в то, что «честные» американцы

сумеют восстановить скомпрометированную американскую

демократию, что американский капитализм найдет в себе

моральные силы разрядить создавшееся положение.
Антиимпериалистическая критика Стеффенса, примк¬

нувшего к движению так называемых разгребателей грязи,

велась с реформистских позиций и была густо окрашена в

либеральные тона.
Фактически программа действий разгребателей грязи

(девяностые — девятисотые годы), далеких от рабочего клас¬

са, при всей горячности их протеста против усиливающегося

закабаления трудящихся,, против разорения фермеров мо¬

нополистическим капиталом, заключалась в либерально¬

утопических призывах к «совести» бизнесменов — испра¬

вить «существующий порядок вещей». Ра'згребателям грязи

казалось, что стоит подобрать честных людей на место бес¬

честных администраторов — и удастся остановить процесс

загнивания государственной машины американского капи¬

тализма.
И Стеффене, один из лучших представителей американ¬

ской литературы социального протеста, некоторое время ве¬

рил в возможности облагороженного, очищенного от «на¬

кипи», управляемого «разумными руками» капитализма. Со

слепым упорством он стремился пробудить гражданскую

совесть и чувство .патриотизма в алчных дельцах, в «силь¬

ных людях» бизнеса, уповая на то, что они способны к ка¬

кому-то нравственному возрождению. «То были наивные

времена, и мы все были наивные люди», — осмеивал себя

Стеффене впоследствии, когда многие иллюзии буржуазного

либерализма были уже подорваны в его сознании.
Сама практика бесцеремонной коррупции и наглого бос-

сизма заставляла его постепенно отказываться от мелко¬

буржуазного донкихотства. Когда чикагский адвокат Дарроу

узнал, что Стеффене приехал с разоблачительными целями,

он «посмотрел мне в лицо и воскликнул: — Ах, я знаю! Вы

тот человек, который верит в честность. — Он хохотал дол¬

го, доупаду, до слез. Он взял мою руку и пожал ее, не пере¬

ставая хохотать... Он не стал отвечать на мои вопросы...

И дело кончилось тем, что я попросту убежал. Только год

или два спустя я понял, что подразумевал Дарроу, говоря,
9

что я верю в честность; в тот момент я понял лишь одно:

что он презирает меня как дурака, одержимого каким-то

предвзятым убеждением...»
Именно в этот период — между аннексией Гавайских

островов, захватом Кубы, Филиппин и открытием Панам¬

ского канала — закончилось превращение заокеанской рес¬

публики в жесточайшую из плутократий. Развивающиеся

события наносили удар за ударом иллюзиям Стеффенса.

«...Всемирная история несется теперь с такой бешеной бы¬

стротой и разрушает все привычное, все старое молотом та¬

кой необъятной мощности, кризисами такой невиданной

силы, что самые прочные предрассудки не выдерживают...

Идеализированная демократическая республика Вильсона

оказалась на деле формой самого бешеного империализма,

самого бесстыдного угнетения и удушения слабых и малых

народов». (Ленин, Соч., т. XXIII, стр. 292, изд. 3-е.)
Вступление США в первую мировую войну как бы от¬

крыло Стеффенсу глаза. «Мы давно стали империалиста¬

ми, — писал он, — но не хотим в этом признаться. Мы при¬

сваиваем кусок за куском, и всякий раз по особым основа¬

ниям и как будто без радости».
Теперь Стеффене настойчиво доказывал, что «США

неразрывно связаны с международной политикой империа¬

лизма, с его внешней торговлей, с его философией и куль¬

турой. Выделять США из мировой системы капитализма—

значит попросту галлюцинировать».
«Критика оружием», которую на глазах у Стеффенса

русский пролетариат направил против капитализма, произ¬

вела на него впечатление неотразимое. Если до приезда в

Россию в апреле 1917 года он искал наощупь, был далек

от целеустремленной критики буржуазного строя, а его про¬

тест разгребателя грязи против уродств американской бур¬

жуазной демократии был в какой-то* степени половинчат и

отвлечен, то после Октябрьской социалистической револю¬

ции, когда писатель почувствовал, что «мир тронулся в путь»,

отмирание либерала в Стеффенсе пошло ускоренным темпом.
Этот поворот Стеффенса, отнюдь не случайный и не узко

личный, был глубоко связан с серьезно пошатнувшимся

положением мелкобуржуазных слоев трудящихся в США

после первой мировой войны.
После десятилетия «процветания», долларового ожире¬

ния и биржевой лихорадки, Америку потряс тягчайший кри-
Ю

зис 1929—1933 годов. Масса мелкой буржуазии острее, чем

когда-либо, ощутила на себе, как жестоко экспроприируют

ее монополисты Уолл-стрита. Сотни тысяч фермеров, слу¬

жащих, инженеров, журналистов объединились в организа¬

ции экономической самозащиты и борьбы против наступле¬

ния уолл-стритской Америки.
В новых мировых условиях Линкольн Стеффене прео¬

долел миф об «исключительности» США среди других ка¬

питалистических стран и прочно убедился, что нельзя унич¬

тожить зло капитализма, не уничтожив самый капитализм.

Эти два положения определили крутую ломку либерально¬

буржуазных взглядов Стеффенса.
*	* *
На склоне лет Стеффене пишет своеобразную книгу ито¬

гов, памфлетно-разоблачительную «Автобиографию», —

наиболее значительные разделы ее предлагаются вниманию

советского читателя, — которую автор, имея в виду себя

самого, хотел бы назвать «книгой переобучившегося».
Стеффене придавал немалое идейно-воспитательное зна¬

чение откровенному рассказу о своем пути, о трудном, пол¬

ном заблуждений и ошибок процессе политического прозре¬

ния мелкобуржуазного либерала. Семидесятилетний писа¬

тель, который увидел наконец правду жизни, хочет своим

искренним признанием помочь молодежи «разобраться в

этом страшном мире».
Раздел «Автобиографии» «Мальчик на лошади» — это

история крушения юношеского романтизма в его столкнове¬

ниях с лицемерием и ханжеством современного американ¬

ского воспитания. В этих главах «Автобиографии» Стеф¬

фене не может забыть свои первые и тем более жестокие ра¬

зочарования в искренности и честности своих воспитателей.

«Я давно уже чувствовал в глубине души, что они близо¬

руки, что они многого не могут объяснить мне, потому что

многого не понимают сами; теперь я знал твердо, что если

я хочу чему-нибудь научиться, то мне придется самому о

себе позаботиться, придется самому поискать настоящих

учителей. Никакая видимость вещей не введет меня больше в

заблуждение. Я хотел узнать подлинную сущность всего...»
С незаурядной пластической силой изображены его бес¬

помощные поиски правды в ранние годы жизни. «Все было
//

не таким, каким казалось, что-то где-то было неладно, и я

не мог понять, в чем тут дело, и никто не мог мне этого

объяснить».
Дело не только в мастерстве Стеффенса-рассказчика.

Особенно ценно, что даже в этих главах о минувших днях

детства он далек от объективистской трактовки. И здесь он

разрабатывает тему, которая волновала его всю жизнь, —

тему развенчания капиталистической цивилизации, «той

лжи, которая внедряется воспитанием и оберегается зако¬

ном и обычаем». Детство Стеффенса среди легкой и воль¬

ной природы Калифорнии — не горестное плебейское дет¬

ство. Тем более примечательно, что тон и атмосфера его

повести о детских годах печальны. На беззаботную жизнь

ребенка, на видимость патриархальной идиллии в ка¬

лифорнийском быту шестидесятых годов прошлого столетия

отчетливо ложатся тени окружающей житейской мерзости и

пошлости.
Особенно актуален в «Автобиографии» Стеффенса цикл

портретных новелл, в которых с клинической наглядностью

проходит, штат за штатом, почти вся капиталистическая

Америка с ее всесильем монополий и концернов. Централь¬

ная идея этих разоблачительных историй звучит вполне

современно: «Политическая и всяческая коррупция в Мис¬

сури была та же, что и в Сан-Луи, и в Чикаго, и в других

штатах, — в сущности, те же пути и средства, те же люди

и та же цель: поставить весь государственный аппарат, за¬

конодательные и представительные органы, суд и печать на

службу и защиту специальных интересов плутократии, по¬

рабощающей народ».
Свидетельские показания Стеффенса о распаде и раз¬

ложении американской демократии, демократии доллара и

линчевания негров, обнажают перед нами самые истоки аг¬

рессивной политики Уолл-стрита. Стеффене помогает глуб¬

же понять, как это произошло, что Уолл-стрит безраздельно

правит ныне Соединенными Штатами, что Уолл-стрит при¬

казывает, определяет кандидатов в президенты, провоци¬

рует войны, что вся политическая жизнь Соединенных

Штатов управляется неким сверхправительственным орга¬

ном крупнейших монополий страны.
В своей «Автобиографии» Стеффене вернулся — на ос¬

нове значительно более зрелого общественно-политического

сознания — к тому же материалу американской действи¬
12

тельности, с которым он выступал двадцать пять лет назад

в «Позоре городов». За четверть века невиданного обостре¬

ния социальных противоречий в США Стеффене суще¬

ственно переобучился и переосмыслил свои оценки амери¬

канского империализма. Если в «Позоре городов» писатель

еще морализирует, наивно призывает бизнесменов покончить

добровольно с коррупцией, то в своей автобиографии, ко¬

торую он писал уже в тридцатые годы, он резко выступает

против попыток Уолл-стрита увековечить диктатуру капи¬

тала.
Стеффене со всей энергией стремился «разделаться в

корне со своими старыми идеями», но не следует замалчи¬

вать — не всегда это ему удавалось. И в предлагаемой

книге читатель может увидеть «родимые пятна» мелкобур¬

жуазного либерализма, следы незавершенности идеологиче¬

ского развития Стеффенса на пути к коммунизму.
Стеффене ошибочно полагал, будто в историческом

прошлом Соединенных Штатов реально существовал какой-

то «золотой век» подлинной демократии, которую-де гряз¬

ные политиканы и бизнесмены скомпрометировали и испа¬

костили.
Буржуазная ограниченность долго мешала Стеффенсу

понять, что подлинной демократии в США никогда, соб¬

ственно, и не было. Теперь каждому мыслящему амери¬

канцу ясно, что вся предшествующая история капиталисти¬

ческого развития и империалистической экспансии США —

лишь подготовка к прыжку, который Америка пытается

ныне совершить с атомной бомбой в одной руке и с долла¬

ром в другой.
В вопросе о виновниках загнивания американской демо¬

кратии он путает реальных врагов демократии с самими мас¬

сами американского народа. В его «Автобиографии» встре¬

чаются утверждения, из которых, так сказать, еще торчат

уши либерала, не до конца понявшего, что «не бывает и не

может быть при капитализме действительного участия экс-

плоатируемых масс в управлении страной, хотя бы потому,

что при самых демократических порядках в условиях капи¬

тализма правительства ставятся не народом, а Ротшиль¬

дами и Стиннесами, Рокфеллерами и Морганами».

(Сталин, Вопросы ленинизма, стр. 30, изд. 11-е.)
Стеффене допускает известную идеализацию и в харак¬

теристике Теодора Рузвельта, в буквальном смысле купив¬
13

шего пост президента на деньги Моргана и его группы, на¬

ловчившегося произносить лже-обличительные речи против

своих хозяев, будучи в то же время простой марионеткой в

их руках. Теодор Рузвельт, который жестоко подавлял де¬

монстрации фермеров и рабочих, который поклялся «бо¬

роться с проводниками недовольства — агитаторами», —

этот президент, открыто развивавший идею мировой геге¬

монии США уже в начале нашего века, показан у Стеф¬

фенса в смягченных тонах, а иногда даже и с некоторой

долей любования.
Ленин дал образец блестящего анализа избирательной

программы «Национальной прогрессивной партии», высту¬

павшей во главе с Теодором Рузвельтом в 1912 году на пре¬

зидентских выборах. Разоблачая демагогическую болтовню

и «реформаторскую» ложь этой программы, Ленин так из¬

лагал ее содержание: «Мы спасем капитализм реформа¬

ми — говорит эта партия. — Мы дадим самое передовое

фабричное законодательство. Мы введем государственный

контроль за всеми трестами (в Америке это значит за всей

промышленностью). Мы введем государственный контроль

за ними, чтобы не было нищеты, чтобы все получали «при¬

личную» заработную плату. Мы установим «социальную

и промышленную справедливость». Мы клянемся и божим¬

ся всеми реформами... мы не хотим только одной «рефор¬

мы»: экспроприации капиталистов/..
Понятно, что, при наличности этих современных рабо¬

владельцев, все «реформы» — пустой обман. Рузвельт

заведомо нанят миллиардерами-ловкачами для проповеди

этого обмана. «Государственный контроль», обещаемый им,

превратится — при сохранении капитала за капитали¬

стами — в средство борьбы со стачками и удушения их».

(Ленин, Соч., т. XVI, стр. 191, изд. 3-е.)
Объективистские нотки проскальзывают у Стеффенса

и в портретах бизнесменов и боссов. Несомненно, писатель

отдал дань некритическому любованию «сильными людьми»

капитализма, не имеющими ничего общего с мужественными

и благородными характерами, о которых Стеффене тоско¬

вал подобно Уоту Уитмену и Марку Твену.
*	* *
«Автобиография» Линкольна Стеффенса возникла на

развалинах мелкобуржуазных иллюзий о вечности амери¬
14

канской буржуазной демократии, о нерушимой «гармонии»

американского развития. Стеффене прошел большой путь

от наивной апологетики американской демократии к су¬

ровой критике ее эксплоататорско-собственнического содер¬

жания.
В тридцатых годах он примкнул к революционному дви¬

жению американского пролетариата. Обращаясь с просьбой

принять его в члены коммунистической партии, Стеффене

писал: «Коммунизм может разрешить наши проблег

мы. Коммунизм разрешает эти проблемы в Советской

России.
Вот мое кредо разгребателя грязи: программа американ¬

ской коммунистической партии в точности подходит для

разрешения нашей американской капиталистической ситуа¬

ции, и это единственная американская партия, которая подхо¬

дит к такому разрешению с головой на плечах... Коммуни¬

стическая партия предлагает сделать это в Калифорнии, в

Соединенных Штатах, она предлагала сделать это в Гер¬

мании и сделала это в Советской России, куда вы сами мо¬

жете съездить и поглядеть, как наша ужасная, старая,

враждебная цивилизации экономическая система опроки¬

нута там и лежит посреди степей вверх своими ржавыми

колесами».
Стеффене высмеивал тех американцев, которых обуяли

страх и истерика перед коммунистической опасностью, и

написал жестокий фарс об империалисте, выселившемся на

уединенный остров. Он никогда не играл в прятки, не спе¬

кулировал на политической конъюнктуре.
В 1936 году за несколько часов до паралича сердца он

призывал свой народ к бдительности и сопротивлению на¬

двигающейся опасности фашизма. Последние слова его

оставшейся недописанной статьи о гражданской войне в

Испании — «...мы, американцы, должны помнить, что нам

придется вести такой же бой с фашистами» — в наши дни

звучат как политическое завещание Линкольна Стеффенса

своему народу.
Стеффенс-коммунист пришел к твердому убеждению, что

американские империалисты, пытающиеся подчинить мир

своему господству, правители нынешней все более фашизи¬

рующейся Америки, не найдут поддержки в трудовом на¬

роде Соединенных Штатов, к каким бы гнусным мерам воз¬

действия на массы они ни прибегали.
15

И хотя аппетиты американских монополий после первой

мировой войны выросли неимоверно, а идеологи и прак¬

тики американского империализма достигли с тех пор но¬

вых, еще невиданных высот наглости и лицемерия, многое

из того, что Стеффене писал в последние годы своей жизни,

актуально и в наши дни.
Стеффене — представитель прогрессивной демократиче¬

ской Америки, за которой будущее, которая еще скажет

свое слово.
М. Чечановский.

ЛИНКОЛЬН СТЕФФЕНС
Разгребатель

грязи

Когда я был ангелочком
Р ано утром шестого апреля 1866 года в маленьком до¬

мике, в старинном квартале города Сан-Франциско, штат

Калифорния, родился я — Ленни Стеффене — замечатель¬

ный ребенок. Так, по крайней мере, утверждала замеча¬

тельная женщина — моя мать, неустанно заявляя об этом

до тех пор, пока я не подрос и не проявил себя на деле.

И даже тогда, как бы я ни хмурился, у нее неизменно

находились тому доказательства, которые восходили еще к

землетрясению 1868 года. Когда внезапный удар вытряхнул

горожан Сан-Франциско из домов на улицу, она побежала

наверх, в детскую, где я невозмутимо сидел на полу возле

опрокинутой кроватки. «Он не был ни убит, ни ранен, ни

вот настолечко испуган», — говорила она, заливаясь слеза¬

ми. — «Он, золотко мое, сидел себе и улыбался».
Я же объяснял это потом вовсе не каким-то особым бес¬

страшием, а скорее врожденной рассудительностью. Я знал,

что моя мать не покинет меня, хотя бы рушился весь свет

и разверзлись мостовые города. И что в этом удивитель¬

ного? Каждый хорошо воспитанный ребенок уверен, что он

может рассчитывать на свою мать. Если и было в этом не¬

что исключительное и многообещающее, то разве что прояв¬

ленная мною уже в ту пору способность разбираться в яв¬

лениях. Я уже тогда сумел воспринять землетрясение как

событие простое и естественное. Вот почему, должно быть,

я улыбался.
Я родился в хорошей семье. Моя мать Елизавета-Луиза

Сайме была англичанка. В шестидесятых годах она при¬

была из Нью-Йорка через Панамский перешеек в Сан-

Франциско с тем, чтобы найти тут жениха. В восточных

штатах шла молва, что золотая лихорадка 1849 года при¬

влекла в Калифорнию молодых мужчин — здоровых, пред¬

приимчивых, крепких, которые нашли здесь и золото и
2*
19

серебро, — словом, все, что они искали, только не жен. Здесь

была явная нехватка женщин брачного возраста. Моя мать

обладала чисто женским, в высокой степени развитым прак¬

тическим умом, побудившим ее к прямому действию. Она

не только знала, что, подобно всем девушкам, нуж¬

дается в муже, — она призналась себе в этом и предпри¬

няла шаги к тому, чтобы выйти замуж. На перенаселенном

Востоке у нее не было никаких шансов: слишком велика

была конкуренция для таких девушек без приданого. По¬

этому она решила переселиться на Запад. Хорошая порт¬

ниха, она шитьем всюду могла заработать себе на хлеб. Она

захватила с собой одну из сестер, Эмму, и они отправились

на наиболее ходкий рынок мужей — в Сан-Франциско, где

тотчас же и вышли замуж за двух закадычных друзей, ко¬

торых они повстречали на первом же постоялом дворе.

Случилось так, что каждая из них вышла за кавалера дру¬

гой; во всем прочем дело шло именно так, как задумали эти

две мудрые девы. Так, по крайней мере, рассказывал, по¬

смеиваясь, мой отец. Обычно он делал это в присутствии

матери, которой это и нравилось и досаждало. Она благо¬

душно выносила его подтрунивания. Он же всегда дразнил

ее и насмешничал, выработав свою теорию, что нет вещи

реальнее шутки.
Мой отец был шестнадцатым или семнадцатым ребен¬

ком фермера-переселенца из восточной Канады. Дед вме¬

сте со своей женой отправился в крытом фургоне на Запад,

в Иллинойс, купил там кусок целины, разделал и обра¬

ботал его, вырастил ораву рослых сыновей и крепких доче¬

рей и, наконец, когда ему самому пошел девятый десяток,

умер в 1881 году. Дедушка был оригинальный старик. Я его

видел в раннем детстве. Мать повезла к нему меня и мою

маленькую сестренку, и я помню, как, согбенный годами и

думами, он поднял на нас глаза, что-то буркнул и вновь по¬

грузился в молчаливое раздумье. О нем у меня сохранилось

еще только одно воспоминание. Я рассматривал метелку из

конского волоса, воткнутую в дощатый забор. Метелка

была так похожа на настоящий хвост, что я поглядел в

щелку, где же лошадь. Дед, наблюдавший за мною, сказал:

«А лошадь от хвоста отрезали». Я удивился, но он говорил

совершенно серьезно, и я ему поверил.
Заправский фермер, дед был еще и проповедником, а

когда почему-нибудь не было учителя, он учил и в школе.
20

Дед держал лошадей и выпускал их на скачках. Однажды,

на пари, он между двумя заездами произнес на скаковом

поле проповедь, которую настолько запомнили, что слух

о ней дошел и до меня. В зимние вечера дед собирал всю

семью вокруг очага и развлекался, заставляя бабушку рас¬

сказывать про какую-нибудь страшную ночную схватку с

индейцами. Она так наглядно изображала, как они подкра¬

дываются, что у всех по спине бегали мурашки, а в момент

атаки, когда индейцы выскакивали сзади, размахивая то¬

магавками, и перепуганные дети в страхе озирались, ожи¬

дая, когда они накинутся на них из темноты, — наступив¬

шее молчание прерывал пронзительный вопль деда.
Эффект этот был тщательно рассчитан и самим дедом и

«матерью», которая подыгрывала ему. Вскакивая из глу¬

бокого кресла, он испускал вопль, ему одному доступный,

душераздирающий боевой клич Дальнего Запада. Мой отец

говорил, что хотя дед с бабушкой разыгрывали эту игру

снова и снова, и всегда одинаково, так что дети не только

знали, что должно случиться, но знали также, что ничего

дурного случиться не может, старики так хорошо сыгра¬

лись, что, когда раздавался вопль, все вскакивали на ноги

и стояли, готовые отбиваться от врага, пока вопль не об¬

рывался раскатом хохота. Это была, должно быть, захва¬

тывающая игра: когда отец рассказывал о ней, в расши¬

рившихся глазах его еще мерцал отсвет былого страха, ко¬

торый передавался и мне, тогда еще совсем малышу.
Отец мой, последний ребенок первой жены деда, был

мал ростом и слабосилен. Дед звал его «последышем», уве¬

ряя, что он не жилец на свете, а когда отец выжил, старик

заявил, что во всяком случае на ферме от него толку не

будет. Поэтому он разрешил отцу делать, что ему взду¬

мается, и тот отправился в город, поступил на работу в

магазин и занимался в двух коммерческих школах. Работая

днем и учась ночью, отец получил образование и скопил

достаточно денег, чтобы переселиться на Запад.
Мой отец проделал этот путь по тому времени роскош¬

но — верхом. Он присоединился к колесному каравану под

командой полковника Леви Картера и вместе со своим прия¬

телем стал конным разведчиком каравана. Они ехали впе¬

реди или по бокам конных и воловьих упряжек колонны,

высматривая индейцев. Им пришлось видеть их. По пути

было несколько стычек, а одна из них перешла даже в
21

ожесточенный бой. Когда он кончился, отец нашел своего

приятеля со стрелою в груди, мертвым. Эта стрела храни¬

лась у нас в книжном шкафу, и каждый раз, как о ней

заходила речь, отец складывал газету, описывал тот давний

бой и показывал следы крови на наконечнике стрелы. А по¬

зволь ему, и он опять рассказал бы нам всю повесть о дол¬

гом переходе через прерии, в обход пустыни по предгорьям

Сьерры и вниз, в долину реки Сакраменто.
Этот спуск и до сих пор производит незабываемое впе¬

чатление на всякого вновь прибывающего в Калифорнию.

Для меня в детстве Калифорния была всем миром, и про¬

чие штаты и страны я представлял себе точно такими же.

Я не отдавал себе отчета в полнокровной, яркой, мощной

красоте Калифорнии, пока не покинул ее на время и не про¬

делал обратного пути по следам отца: томительные прерии,

выжженные пустыни, морозные ночи в горах, заря, разго¬

рающаяся на вершинах холмов, над мглистой долиной, и,

наконец, закат у Золотых ворот залива. Я ехал поездом

комфортабельно, быстро. Отец же, который весь этот дол¬

гий и трудный путь тащился воловьим шагом, томясь или

сражаясь, каждый раз замолкал, вспоминая, как, перевалив

через хребет, они радостно нырнули вниз, в невиданный

океан солнечного простора; он замолкал, как бы видя все

это вновь, и потом говорил: «Я понял: вот где надо жить!»
Когда караван распался, отец отправился в Сан-Фран¬

циско. Он искал не землю и не золото, а возможность на¬

чать дело, и в Сан-Франциско нашел эту возможность, в

сентябре 1862 года, став бухгалтером фирмы «Фуллер и Хи-

зер», импортная контора по краскам, олифе и стеклу. Он

работал там в годы своей женитьбы и моего рождения. Но

вскоре ему было предложено вступить пайщиком филиала,

который фирма открыла в Сакраменто. Он переехал туда,

и там началась моя сознательная жизнь.
Я не помню ровно ничего о моем младенчестве в Сан-

Франциско. Моя память пробудилась в Сакраменто, и пер¬

вое, что я помню, это дома, в которых мы жили. О пер¬

вом — на Второй улице — у меня сохранились в памяти от¬

дельные случаи, которые я живо представляю, но которые,

может быть, возникли хотя бы частично из семейных вос¬

поминаний о том времени. Я как сейчас вижу — моя мать

стоит, закрыв лицо руками, ее обступили встревоженные

прохожие. Снежком угодили ей прямо в глаз. Снег — ред¬
22

кость в этой части Калифорнии — он идет раз в четыре-

пять лет, — так что снегопад должен был радовать этих

переселенцев с Востока, и они все выбежали на улицу по¬

играть в снежки. Все это я знаю понаслышке. Но я как сей¬

час вижу фигуру пострадавшей матери. Я уверен, что видел

©то сам, потому что только в этот раз я запомнил ее моло¬

дой и красивой. Все прочие воспоминания о ней рисуют ее

много старше — не девушкой, не женщиной, а просто моей

матерью, не меняющейся, неизменной, моей, как моя рука.
И еще я вижу, как без всякого страха я наблюдаю — не

из окна ли? — как три конных пастуха накидывают лассо

на дикого длиннорогого быка. Потом они поскакали в раз¬

ные стороны и удерживали быка, пока его не привязали к

дереву. Никто не помнит этого случая, но весьма вероятно,

что он действительно был. Город Сакраменто находился в

самом центре ранчо и рудников. Расположенный при слия¬

нии реки Сакраменто и Америкен-ривер, он был средото¬

чием общественной жизни, торговли и порока для всей этой

долины земледельческих и пастушьих ранчо и золотых руд¬

ников у подножья гор. Он был связан пароходным сообще¬

нием с Сан-Франциско и железной дорогой с миром по ту

сторону хребта. Я помню мулов, позвякивая проходивших

через город, караваны в четыре-пять больших фургонов,

запряженных двенадцатью, а то и двадцатью мулами или

лошадьми, с одним погонщиком — иногда пешим, иногда

сидевшим на левой дышловой лошади или муле. Пастухи —

чаще всего мексиканцы,—которых называли вакеро, обычно

вваливались в город, горланя на брыкливые табуны не¬

объезженных лошадей, и скоро растворялись в пьяной,

азартной, драчливой в те времена толпе погонщиков, рудо¬

копов и матросов с речных пароходов.
Мое ребяческое сознание запечатлевало эти грубые

сцены и расцвечивало их красками и образами из подслу¬

шанных рассказов и разговоров. Кажется, уже тогда я

знал о стачках на золотых рудниках в нагорьях, о том, что

за хребтом в Неваде нашли серебро, о том, как люди бога¬

теют, разоряются, гибнут от пули. Конечно, меня обере¬

гали от этого мира; обо всем я слышал смутно и всегда как

о чем-то дурном. В мое сознание внедряли другие идеи и

идеалы, но втайне мне не терпелось поскорее вырасти и

вырваться к этой жизни. В ожидании, в своих играх, я был

погонщиком, вакеро и неистовым укротителем жеребцов^
23

капитанам парохода, а то и самим пароходом. Помню, как,

вынув доску из раздвижного обеденного стола, я волочил

ее по ковру, давая пароходные гудки. Три или четыре боль¬

ших кресла и все стулья со всего дома изображали кара¬

ван крытых фургонов и упряжных мулов; бельевая веревка,

зацепленная за передний стул и пропущенная сквозь все

спинки, служила вожжами, которыми я мог щелкать точь-

в-точь как это делали чернобородые погонщики. И, конечно,

для мальчика, мечтавшего стать вакеро, любой стул был не¬

объезженным жеребцом.
Лошади, настоящие лошади, занимали большое место

в моем детстве; помнится, я всегда стремился иметь лошадь.

В дождливый день и стул сходил за жеребца, но в другое

время я предпочитал убегать на улицу и клянчить у возчи¬

ков: «Пожалуйста, мистер, подвезите меня».
Мучительные «веселые святки»
Я присматривал себе желанного пони, я ходил на конские

торги, выспрашивал барышников и присмотрел не¬

сколько подходящих лошадок. Отец позволял мне «про¬

бовать» их. Я перепробовал столько пони, что скоро на¬

учился держаться в седле. Я выбрал себе несколько пони

по вкусу, но отец в каждом из них находил какой-нибудь

порок. Я был в отчаянии. С приближением рождества я

потерял всякую надежду на пони и в сочельник повесил

свой чулок рядом с сестриным. Кстати, к тому времени у

меня было уже три сестры. Я не упоминал о них и об их

рождении, потому что, вы же понимаете, они были дев¬

чонки, а девчонки считались ни во что в моей жизни

мужчины. И они не обижались; в сочельник они были так

счастливы и веселы, что их веселость заразила и меня.

Я стал соображать, что же мне подарят; я повесил самый

большой чулок, и все мы, сияющие, легли спать в ожида¬

нии праздничного утра. Как тут заснуть, да еще сразу!

А нам сказали, что мы не только должны сейчас же уснуть,

но и не просыпаться до половины восьмого — или, во вся¬

ком случае, не подходить раньше этого времени к камину

за подарками. Ну разве это возможно!
24

Конечно, мы спали и в эту ночь, но проснулись в шесть

часов. Мы лежали в кроватях и обсуждали через откры¬

тую дверь, не подождать ли, ну хоть до половины седь¬

мого. Потом мы не выдержали. Не помню, кто подал при¬

мер, но все мы ринулись вниз. Мы все вышли из повино¬

вения, стараясь очутиться первым у камина нижней гости¬

ной. Но когда я разобрался в общей сумятице, я увидел,

что чулок мой пуст; он вяло повис, и ни возле, ни под ним

ничего не было. Сестры на коленях ползали каждая вокруг

своего подарка; они визжали от упоения, потом, подняв

голову, они увидели меня, стоявшего в ночной рубашке с

пустыми руками. Они бросили свои подарки, подбежали ко

мне, и мы вместе еще раз обшарили пустое место. Ничего.

Они ощупали мой чулок. Ничего.
Я не помню, плакал ли я в ту минуту, но сестры мои

плакали навзрыд. Они побежали за мной к моей кровати,

и там мы ревели до тех пор, пока я не возмутился. От

этого нам стало легче. Я встал, оделся, прогнал от себя

сестер и один пошел на двор, в конюшню, и там, остав¬

шись один, выплакался вволю. Я еще рыдал, скорчившись

на полу маленького стойла для пони, когда в конюшню

вошла мать и попыталась утешить меня. На дворе послы¬

шался голос отца, звавшего мать, она что-то раздраженно

ответила ему. Она пыталась утешить меня, убеждала итти

завтракать. Я не мог, я не хотел ни утешения, ни завтрака.

Она ушла от меня и вернулась в дом, гневно укоряя отца.
Не знаю, как в этот день они завтракали. Сестры рас¬

сказывали мне потом, что «это было ужасно». Им стыдно

было восхищаться своими новыми игрушками. Они при¬

бежали ко мне, но я им нагрубил. Я убежал от них. Я по¬

шел на улицу, уселся на крылечке. Слез уже не осталось,

но мне было попрежнему больно. Меня обидели. Обидели

несправедливо — я сейчас еще чувствую то, что чувство¬

вал тогда, и если бы можно было видеть следы сердечных

ран, я уверен, что на моем сердце и по сей час можно было

бы отыскать рубец от того ужасного рождественского

утра. Даже отец, шутник-отец, и тот был озабочен. Я видел,

как он поглядывал в окошко. Час или два все кого-то вы¬

сматривал — меня, кого же еще, — еле приоткрывая зана¬

веску, чтобы я не заметил его, но я разглядел его лицо и

как сейчас вижу на нем выражение тревоги и досадливого

нетерпения.
25

Так прошло не знаю сколько времени — но не меньше

часа или двух, — моя мука дошла до крайнего предела.

Как вдруг я увидел выехавшего из-за угла человека. Он

сидел на пони, в новехоньком седле, — такого седла я еще

не видывал, и по размеру оно было детское; ноги у чело¬

века болтались в воздухе, потому что стремена были ему

слишком коротки. Сбруя была безупречная; словом —

полное удовлетворение моих просьб, предел всех моих же¬

ланий. Превосходная новая уздечка, легкий мундштук с

цепочкой. А сам пони! Когда он приблизился, я увидел,

что пони этот был настоящей маленькой лошадью. Мы

называли их индейскими пони — гнедой масти, с черной

гривой и хвостом, с белой отметиной на передней ноге и

белой звездочкой на лбу. За такую лошадь я бы отдал,

я бы простил все.
Но оборванец, растрепанный малый с подпухшим гла¬

зом и царапиной на лице, ехал себе, разглядывая номера

домов, и когда мои надежды — мои невероятные на¬

дежды — снова ожили, он посмотрел на нашу дверь и

проехал мимо — и он, и пони, и седло, и уздечка... Это

было слишком. Я упал ничком на ступени, и как я ни

выплакался, но теперь заревел навзрыд и еле разобрал,

что меня окликают.
—	Послушай, малыш, — говорил кто-то, — ты не

знаешь тут паренька, которого зовут Ленни Стеффене?
Я поднял голову. Это был тот же человек на пони,

вернувшийся к нашим дверям.
—	Знаю, — всхлипнул я сквозь слезы. — Это я.
—	Если это ты, — сказал он, — так вот твоя лошадь.

Я повсюду искал тебя и твой дом. Почему вы не вешаете

номера на видном месте?
—	Слезайте, — сказал я, подбегая к нему.
Он забормотал, что, мол, ему бы надо было доставить

лошадь к семи часам, сказали — доставь, мол, лошадку и

привяжи к столбу для молодого сэра, а я, видишь ли,

выпил, ну и подрался, и повели меня в больницу, и...
—	Слезайте, — сказал я.
Он слез и подсадил меня в седло. Он предложил под¬

тянуть стремена по росту, но я отказался. Я хотел сейчас

же ехать верхом.
—	Что это ты в самом деле? — сказал человек с до¬

садой. — Чего это ты ревешь? Что, тебе лошадь не хо¬
26

роша, что ли? Да это чудо что за лошадь. Я ее дав¬

но знаю. Вот, например, скот загонять, так она сама за¬

гонит.
Я слушал в полслуха, я не мог больше ждать, но он не

отставал. Он подтянул стремена, и тогда только я поехал,

медленно, словно прогуливаясь, такой счастливый, такой

взволнованный, что толком не знал, что делаю. Я не огля¬

дывался на дом и на человека, я ехал по улице, с востор¬

гом разглядывая все — уздечку, длинную черную гриву,

выгнутое кожаное седло. Никогда я не видел ничего пре¬

краснее. И подумать только — я проеду верхом мимо дома

мисс Кэй. Но тут я заметил на луке седла несколько пя¬

тен, словно следы дождя, я повернул и затрусил обратно,

но не к крыльцу, а прямо в конюшню. Там уже собрались

все — отец, мать, сестры. Все хлопотали вокруг меня, все

сияли от радости. Все раскладывали по местам принад¬

лежности моего нового хозяйства — попоны, скребницу,

щетку, вилы — все, что надо. И корм уже был запасен на

сеновале.
—	Что же ты так скоро вернулся?— спросил меня кто-

то. Или накатался уже?
Я показал пятна. — Не хочу, чтобы дождь портил мое

новое седло, — объяснил я.
Отец расхохотался.
—	Откуда ты взял дождь? — сказал он. — Это не

дождевые пятна.
—	Да это слезы, — ахнула мать и кинула на отца та¬

кой взгляд, что он сейчас же ушел в дом.
На лошади
Моя жизнь на лошади с восьми лет и до пятнадцати

была жизнь счастливая, свободная, независимая, полная

романтики и приключений, жизнь, многому меня научив¬

шая.
Я уезжал как можно дальше, привязывал пони на

длинное лассо, и он пасся, а я сидел и грезил. Я пристра¬

стился к чтению. Открыв, что книги питают мое вообра¬

жение, я с тех пор всегда захватывал с собой книгу и,
27

найдя укромный уголок, читал. И чтение всегда подска¬

зывало мне, кем быть. Я любил представлять своих героев

в седле и, хорошенько войдя, в роль, ехал на своем пони

Наполеоном, Ричардом Львиное Сердце или Байроном,

настолько сливаясь с их жизнью, что всякое реальное со¬

бытие, пробуждая от грез, огорошивало меня. Люди моих

грез населяли прибрежные кустарники; пустыри за моим

прежним горизонтом — дамбами реки Сакраменто — ста¬

новились не только интересными, но таившими и опасности

и славу, врагов и друзей.
—	Эй, парнишка! Не вздумай тут купаться. Тебя

унесет до самого Сан-Франциско.
Я поднял голову. Это был мостовой обходчик, тот са¬

мый, который проходил вслед за каждым поездом по дере¬

вянному мосту через Америкен-ривер и тушил смоленые

шпалы, загоравшиеся от угольков из паровозной топки.

Я уважал человека, выполнявшего столь важную работу,

но тем не менее я скользнул в воду, проплыл вдоль бе¬

рега, вылез и оделся. Разве я мог ему сказать, что Байрон

переплывал Геллеспонт, а это много труднее, чем пере¬

плыть Америкен-ривер, и мне не хотелось признаваться,

что на том берегу, где китайцы разводили плантации зем¬

ляного ореха, у меня поставлены капканы и что сами

китайцы — это на самом деле сарацины. Когда я оделся,

обходчик позвал меня к себе, и у нас быстро завязалась

дружба. Он меня не бранил, даже похвалил, что я хорошо

плаваю, но сказал, что течение в этом месте слишком

сильное и плавать тут — вовсе не храбрость, а просто глу¬

пость. «Мальчик не должен делать то, на что не осмелится

мужчина». Он задал мне несколько вопросов, спросил, как

меня зовут, сколько мне лет, где я живу и кто мой отец.

Он осмотрел и.одобрил моего пони. Я спросил его, как он

может так быстро ходить по мосту, где нет сплошного

настила и где ему приходилось шагать со шпалы на

шпалу.
—	Видишь ли, — сказал он, — я теперь хожу по ним

быстро потому, что начал ходить медленно.
Я решил попробовать. Он взял меня за руку и повел

медленно, со шпалы на шпалу, пока я не поборол свою

неуверенность. Когда я освоился, он пригласил меня к

себе в будку, которая помещалась почти посередине моста.
28

Я пошел, он шагал за мной следом. Когда мы добрались

до будки и расположились в ней, началась долгая друже¬

ская беседа, которая приняла задушевный характер, и я

признался ему, что я охотник и что мои капканы на бобров

расставлены по всей реке. Мое доверие не было обмануто.

Он не сказал, что на реке нет бобров, мы оба знали, что

их нет, и оба знали, что это неважно. Про себя он сказал,

что он золотоискатель и надеется еще разбогатеть.
—	Я не очень-то старательно ищу, — признался он. —

Больше вот хожу по мосту. Но между поездами, когда не¬

чего делать, я думаю об этом. Я все думаю о том, как при¬

ехал сюда на Запад в надежде напасть на богатую жилу,

разработать ее и разбогатеть, так вот я и пишу домой,

что этим я занят, разведкой и заявками, а иногда и пред¬

ставляю себе, что нашел жилу и вернулся домой транжи¬

рить денежки.
После этого я наловил еще больше бобров, и мы с ним

истратили выручку по моему вкусу. Да, а потом он нашел

жилу богаче обычного, и мы отправились на Восток и

швыряли его доллары на что вздумается. Вот было инте¬

ресно! Я заработал на этом дурную кличку. Находились

взрослые, которые говорили, что я «ужасный лгунишка»,

и, конечно, случалось что я привирал. Отец стал расспра¬

шивать меня, и я рассказал ему про мостового обходчика.

Я сказал, что он может бежать по мосту, не отставая от

поезда, и отец пристыдил меня за такие выдумки. Меня

это так огорчило, что я рассказал обо всем обходчику.
Он призадумался, а потом сказал: — Когда твой отец

поедет поездом в эту сторону, предупреди меня и скажи

отцу, чтобы на мосту он был на задней площадке послед¬

него вагона.
В следующий раз, как отец должен был пересекать реку

по железной дороге, я передал ему просьбу обходчика и

скорее поехал к моему другу. Он спустился с насыпи, ныр¬

нул в кусты и появился, неся несколько спелых дынь. Мы

ждали приближения поезда. По мосту поезда ходили мед¬

ленно, а тут еще, когда проходил паровоз, обходчик бросил

машинисту дыню и крикнул что-то вроде — давай полегче.

Как только прошел последний вагон, обходчик прыгнул

на шпалы и пустился за поездом, он догнал последний ва¬

гон и протянул вторую дыню моему отцу, который по¬

махал ему рукой, а потом махнул и мне шляпой.
29

Обходчик и я были чертовски горды. Мы без конца

говорили об этом случае и хохотали. «Так им и надо»,—

сказал я, и мы жалели, что нельзя раздобыть бобра, что¬

бы сунуть им в нос. «Ничего бы не пожалел, а купил бы

им бобра», — говорил мой друг.
Спортивная горячка
Лошадь дает мальчику большой кругозор — на время.

И некоторое время я был доволен тем пространством, ко¬

торое мог объездить за половину субботнего дня или с

трех часов до шести в дни школьных занятий. Если я без

промедления выезжал сейчас же после завтрака в свобод¬

ный день или сейчас же после занятий в другие дни, я мог

объездить большой кусок вселенной. Когда я повидал все

в этом радиусе, я повторял свои объезды и в результате

изучил все в округе. Наконец я открыл ипподром.
Ярмарочное поле, при котором он находился, располо¬

жено было неподалеку от нашего дома. Я ходил туда с

отцом на выставку скота и на скачки. В промежутки ме¬

жду ярмарками поле, повидимому, пустовало. Случалось,

я гнал моего пони с четверть мили по хорошей, но совер¬

шенно пустой дорожке, и приятно было воображать, что

ты жокей, и скакать, по-жокейски пригнувшись, а потом

вести своего победившего скакуна к трибунам, которые

мысленно заполняешь ревущей толпой.
Однажды, когда я рано утром приехал туда, я обна¬

ружил, что ярмарочное поле ожило. Растянувшись цепоч¬

кой по скаковой дорожке, жокеи и подручные грумы тре¬

нировали лошадей. Я пристроился сзади. Некоторые из

них закричали на меня, обозвали «постреленком» и велели

убираться. Но один из жокеев негр Смок, ехавший послед¬

ним в цепочке, обернулся ко мне и сказал, чтобы я не

обращал на них внимания. Я послушался, и когда другие

потребовали, чтобы я «проваливался», он ответил им за

меня:
—	Да пускай его, — сказал он.
После поворота я поскакал рядом с ним, и он объяснил

мне, что несколько конюшен на ипподроме работают круг¬
50

лый год, что другие скоро откроются для тренировки

и что я могу приходить к нему в конюшню, когда захочу.
—	Ты там спроси Смока, — сказал он, — скажи, что

ты мой приятель, и все будет ладно.
Я часто пользовался приглашением Смока. Другие

жокеи скоро привыкли ко мне, даже случалось и тренеры

разговаривали со мной. Один из них даже нашел способ

воспользоваться моими услугами. Я был меньше ростом

и легче любого из жокеев, умел ездить без седла, и он

попросил меня проезживать его рысака. Я был в восторге;

это открывало мне доступ в мир скачек и бегов. Он вывел

свою рослую резвую кобылу, взнузданную и в попоне,

взгромоздил меня ей на спину и строго наказал мне:

«Гнать ее рысью по кругу милю-другую и во весь дух.

И, слышь ты, парнишка, — добавил он угрожающе,—

только не давай ей сбиваться. Понимаешь?»
Я послушно выполнил его указания. Откинувшись

сколько мог, подняв колени, изо всех сил натянув поводья

и балансируя всем телом, я с хорошим временем провел

этого тяжелого рысака вокруг всего поля. Милое дело —

для всякого рысака, особенно для кобылы: без лишнего

веса, без седловки, свободная, как на пастбище, она

все же вынуждена была держать аллюр. Другие тре¬

неры тоже брали меня. Мне бывало нелегко: попадались

лошади трясучие, они вытряхивали из меня душу, но я не

жаловался, разве можно? Смок ворчал, что меня эксплоа-

тируют, другие жокеи говорили, что я простофиля. Но

тренеры уверяли меня, что если я не буду расти, есть буду

мало, а работать много, то когда-нибудь смогу стать жо¬

кеем.
Мечта стать жокеем сменила прежние мечты о рыцаре,

паже или ковбое. Я много работал. Я проделывал четыре-

пять кругов на четырех-пяти лошадях в день. Я изучал

и усвоил язык, манеры и развалистую походку жокеев и

добился своего: репутация моя среди лошадников быстро

росла. Бывали, правда, неприятности дома. Иногда я ни¬

чего не ел за столом, иногда держал строгий пост и фор¬

менно голодал. Мать была обеспокоена. Она не могла

понять, в чем дело, и обратилась к отцу. Тот, по своему

обыкновению, поглядел на меня, покачал головой и с не¬

делю ничего не говорил мне. Он наблюдал, как временами

я ломал свой пост, прожорливо набрасывался на еду и,
31

насытившись, снова принимался за свою тренировку. На¬

конец, он отвел меня в сторону.
—	Чего ты добиваешься? — спросил он. — Разве это

пост? То ты отказываешься от всякой пищи, то не выдер¬

живаешь и обжираешься, как свинья. Разве так можно?

Поститься — так уж не надо есть вовсе. Но что все это

значит?
Я рассказал ему, что я лучший тренер бесседельной

проездки резвых рысаков и что передо мною открывается

блестящее будущее, если только я сумею сохранить свой

жокейский вес. Он выслушал меня, задал несколько во¬

просов — чьи конюшни, имена жокеев и моего любимца

Смока.
—	Ну, ладно, — сказал он. — Если ты серьезно хо¬

чешь стать жокеем, то делай это как следует. Держать

свой вес в норме нужно не тем, что тщ вовсе не ешь, а со¬

ответствующим режимом. Надо есть умеренно, простую

легкую пищу: никаких сладостей, ничего жирного, и осо¬

бенно тяжелого теста, которого ты всегда ешь слишком

много. Я помогу тебе подбирать и соблюсти диэту, а ты

говори мне время от времени, как у тебя идут дела на

ипподроме.
Этим был положен конец всем домашним затруднениям.

Мать моя поворчала, но недолго; одного взгляда отца

было достаточно, чтобы я отказался даже от пирожных,

которые она пекла к моему соблазну.
Само собой, что я бывал на всех скачках. Меня про¬

пускали через служебный проход. Я искренне жалел отца

и моих друзей, которые должны были проходить вместе

со всей публикой и потом сидеть на трибуне, тогда как

я мог свободно расхаживать по всему полю и тотализа¬

тору. Но это только в промежуток между заездами. Как

только лошадей выводили на старт, я сейчас же забирался

на свой обычный пост на одном из столбов, поддерживав¬

ших трибуну. К нему была прикреплена проволока фи¬

ниша. Здесь, сидя в развилке подпорок столба, как раз

напротив судейской ложи, я занимал самое выгодное по¬

ложение. Оно было лучше судейского. Я видел весь круг

и не хуже судей мог определить, какая из лошадей первой

прошла под проволокой. Игроки и «жучки» скоро убеди¬

лись в этом; они знали, что я прекрасно разбираюсь в

правилах, в лошадях, в жокеях, и вот в решающий момент,
32

когда судьи еще совещались, лошадники спрашивали меня

о результате.
—	Эй, парень, ну кто берет?
Быстро и точно я отвечал им и, спрыгнув вниз, бежал

смотреть, как грумы расседлывают, скребут, обтирают

лошадей и покрывают их попонами. Скачки были для

меня, как говорится, спортом королей и королем спорта.

Я идеализировал их, как идеализировал все на свете, и,

как всегда, пережил свою трагедию разочарования совсем

юным.
Толкаясь по конюшням, я вскоре услышал разговор о

«темных заездах». Что это были за темные заезды? Пер¬

вым ответом был хохот и улюлюканье. Жокеи закричали

хором: «Эва! Парнишка желает узнать, что такое темный

заезд!» Меня это обидело. Смок, должно быть, понял мое

состояние, он подошел ко мне и сказал:
—	Ничего, дружок, я тебе как-нибудь все расскажу.
—	Ну да, он расскажет, — засмеялся другой. — Он по

этой части мастак!
А третий добавил: «Такой заезд — хорошая штука.

Тут-то, понимаешь, мы и отыгрываемся».
Позднее Смок объяснил мне все. Оказалось, что на

каждых скачках о некоторых заездах заранее уславли¬

ваются, что в них первой придет «темная лошадка». А так

как все они — жокеи, грумы, тренеры и владельцы лоша¬

дей — играли, они могли срывать большие куши, когда

были посвящены в секрет темного заезда. Иногда сговари¬

валась одна компания, другой раз другая, иногда все бы¬

вали в сговоре, а то, случалось, в самый последний момент

сговор аннулировался, и проигрывали все, кроме вла¬

дельца лошади, тренера и жокея.
Я не играл. Жалованья мне никто не платил, и горечь

этого разочарования ничем не была возмещена. На мою

долю выпали только муки утраченных иллюзий. Больно

было видеть, как наездник придерживал фаворита, кото¬

рого я любил и знал как лошадь, достойную победы. Когда

это случалось, я готов был заплакать, слезы навертыва¬

лись мне на глаза.
Смок относился к этому точно так же, но вскоре он

сказал мне, что ему предстоит придержать свою лошадь.

Это был мерин, о котором Смок столько рассказывал мне

и которым мы оба восхищались. Это был «надежный конь»,
3	Стеффене
33

молодой, но верный кандидат в фавориты. Вся конюшня

знала это и знала также, что именно Смок мог выжать из

него блестящие результаты. Когда Смок сказал мне, что

конюшня «продала» эту лошадь — он улыбался. Мне

больно было за лошадь и стыдно за Смока. Я отвел глаза

в сторону, а Смок закончил словами: «Ну, что же, так или

иначе, я поставил на этот заезд кучу денег, все, что мог

занять, выпросить или украсть».
Со своего наблюдательного поста я следил за этим за¬

ездом и, посвященный в секрет, видел как Смок придер¬

живал лошадь. Ему пришлось это сделать. Лошадь уже

привыкла побеждать и намеревалась победить и на этот

раз. Дело дошло до борьбы лошади с наездником.

Я боялся, что другие — и особенно судьи — заметят, что

делает Смок. Он плохо взял старт, но лошадь наверстала

упущенное уже за первым поворотом и вела всю дальнюю

прямую. Взбунтовалась лошадь у второго поворота. Она

дважды закидывала голову, как будто стараясь закусить

удила, но Смок справился с ней, и в начале ближней пря¬

мой он уже скакал со средними. Потом лошадь обманула

его на мгновение и, легко вырвавшись, приблизилась к ве¬

дущим, но Смок прижал ее к краю дорожки и не дал ей

выравняться. А когда она попыталась срезать на повороте,

было уже слишком поздно — Смок крепко держал ее, не

давая ходу, и под проволокой она прошла третьей. Побе¬

дила, как было условлено, «темная лошадка».
После этой скачки мне не захотелось итти на дорожку

к лошадям. Я сидел в своем гнезде и видел, как проводили

к судейской ложе проигравшего фаворита. Он грыз удила

и, как мне показалось, был раздражен и ошеломлен проис¬

шедшим.
Когда Смок, приветствуя судей рукояткой хлыста, по¬

лучил разрешение итти на весы и спрыгнул с седла, пред¬

ставьте, лошадь оглянулась и посмотрела на него. Всего

только взгляд, но я заметил, что Смок не ответил на него,

он отвернулся и, подхватив седло и все прочее, побежал на

весы. Он стыдился лошади. А лошади, я в этом уверен,

стыдно было перед всеми. Она побрела в конюшню, понуря

голову, грызя удила, и когда грумы принялись чистить ее,

она начала брыкаться.
Немного погодя я пошел в конюшню к Смоку. Его нигде

не было видно, но один из конюхов, поняв, кого я ищу, под¬
34

мигнул мне и кивнул за конюшню, и там я нашел плачу¬

щего Смока.
—	Ничего, — бормотал он сквозь всхлипыванья. — Ни¬

чего. Для белых это выгодное дело, а негр, ну что ж, негр —

он не в счет, но конь — настоящий джентльмен. Ему больно

проигрывать скачку, его всегда обескураживает, когда все

это подстроено. Как он глянул на меня, когда я слезал с

седла! Мне пришлось поскорей улизнуть, и теперь я не

знаю, как я посмотрю ему в глаза.
Скачки стали терять для меня интерес. Они были со¬

всем не тем, чем представлялись мне раньше, и мостовой об¬

ходчик, с которым я на этот счет говорил, не сказал мне ни¬

чего утешительного.
—	Не принимай все это так близко к сердцу, — сказал

он, когда я рассказал ему обо всем. — Негр, видишь ли, не

хуже других, но он прав, что настоящий джентльмен — это

конь. В скачках, как и во всем, есть то, за что надо дер¬

жаться крепко. Ну вот, скажем, железные дороги. Политика

железнодорожных компаний — это грязное дело, но мы-то

стараемся держать дорогу в чистоте и порядке, чтобы во¬

зить грузы и пассажиров.
Он еще много говорил мне о дороге и о жизни. Я плохо

понимал его, но все-таки уловил, что все на самом деле вовсе

не такое, каким кажется, и однако же надо как-то с этим

мириться. Все зло, говорил он, от «рвачей», присосавшихся

к любому делу, которые покупают железнодорожные акции

или играют на тотализаторе.
А затем пришел конец Смока. Он так хорошо придер¬

жал коня в первый раз, что прослыл мастером этого дела.

Его, ненавидевшего это больше всех, чаще других принуж¬

дали к этому. Под конец его заподозрили, проследили, пой¬

мали с поличным и прогнали с дорожки.
Бедный Смок! Он пришел ко мне рассказать о своем по¬

зоре. Совсем малыш, не выше меня, он не мог понять про¬

исшедшего.
Белые люди поступают нечестно, говорил он. Ведь это

они заставили его придерживать лошадей. Они были влия¬

тельные люди. Любой из них мог заступиться за него, и дело

обошлось бы штрафом. Но они не сделали этого. Никто не

замолвил за него ни слова. «Не хотели впутываться в эту

историю». Нет. Они просили Смока не выдавать их, и он
3*	' 35

не выдал. Отчасти и потому, что он не захотел' повиниться

и выдать свою конюшню, у него отняли его жокейское сви¬

детельство.
Смок исчез, я никогда больше не встречал его.
Живописец в паж
Как-то в воскресенье отец привел к обеду художника. Это

был У. М. Марпл, художник из «города», как мы назы¬

вали Сан-Франциско. Я был взбудоражен. Я читал о зна¬

менитых художниках; искусство было одним из способов

стать великим; и меня водили в картинную галлерею Кро¬

кера в Сакраменто. Это было очень интересно, но тут кры¬

лась какая-то тайна. То, что мне больше всего нравилось,

были сцены из жизни золотоискателей или ковбоев на

ранчо или вообще темы из жизни. Но в этих картинах я не

мог обнаружить ничего поистине великого. Более того, мне

казалось, что они далеко не всегда правдивы, они изобра¬

жали вещи не так, как я видел их. Очевидно, что в искус¬

стве, как и во всем прочем, было чему поучиться. И приезд

этого художника предоставлял мне как раз такой случай.
—	Я ничего не могу сказать тебе об искусстве, — отве¬

тил мистер Марпл, когда я выложил перед ним за столом

все свои пылкие вопросы. — Да и никто не сможет. Но по¬

казать тебе его я могу.
После обеда он предложил пойти с ним на этюды. Так

значит он хотел писать картину! И позволяет мне быть сви¬

детелем того, как это делается! Но где? Что можно рисо¬

вать здесь, в Сакраменто? Я думал, что он будет рисовать

"Капитолий; что могло быть величественнее во всем нашем

городе. Но нет, меня ожидал триумф, но никак не связан¬

ны» с Капитолием.
Отец, мать и все прочие всегда изумлялись, почему я

провожу столько времени на старом русле Амернкен-ривер;

это были затопленные низины, куда никто вообще никогда

не ходил. Почему не проехаться верхом по улицам или по

хорошим дорогам? Я сам не смог объяснить причину моего

пристрастия. Речное русло было все занесено гравием и пе¬

ском, прорезано дождевыми потоками и совершенно забро-
36

шёно: пустынное место, лишь мертвые, занесенные грязью

кусты и деревья. Помню, как оно разочаровало меня, когда

я в первый раз приехал сюда на своем пони. Но с тех пор

я населил эту пустыню индейцами, турками, бобрами и

обитателями джунглей и сделал ее ареной изумительных

приключений и подвигов. Но разве я мог кому-нибудь по¬

ведать об этом! Я стыдился своего выбора.
И вот, это место было выбрано мистером Марплом. Он

попросил отца проводить его туда. Он сказал, что он од¬

нажды проезжал мимо этих мест поездом и приметил там

нечто достойное его кисти. К изумлению моего отца, да и к

моему собственному, нам пришлось привести великого ху¬

дожника как раз к месту моих фантастических игр. Про¬

водником, слегка смущенным, но все же гордым, был, ко¬

нечно, я. Но я не мог представить себе, что же мистер

Марпл может изобразить на своем полотне. Стоячий омут,

в котором я купался, потому что вода в нем была теплая,

ему не понравился. Он углубился в самую гущу кустарника

и, позабыв о нас, поглощенный своими поисками, бродил

взад и вперед, а найдя, наконец, то, что ему было нужно, до¬

стал свои принадлежности, установил мольберт, водрузил

на него подрамник с натянутым полотном и, не говоря ни

слова, принялся работать.
С каким вниманием я следил за ним. Первые его дви¬

жения я мог бы повторить, что я и сделал на следующий

день, рассказывая обо всем мостовому обходчику. Худож¬

ник смотрел на то, в чем я не находил ничего, достойного

внимания: просто кустарник, мили и мили заляпанных

грязью кустов и безлистных оголенных ив. Он вглядывался

во все это, прищурив глаз, подняв кисть и прикидывая что-

то, что он потом отметил на полотне. Затем он вгляделся

во что-то еще, остро, пристально, уже выдавливая краски

из тюбиков на свою многоцветную палитру. Что он делал?

Я спросил его.
—	Да вот, подбираю краски, — сказал он и внезапно

начал рисовать. Быстро. Я уже не улавливал, что он делает,

хотя не отрывал глаз ни от мольберта, ни от пейзажа. Я уже

ничего не понимал. Но что бы он ни делал, он делал это бы¬

стро, так быстро, что через несколько минут все полотно

было закрашено, а потом, когда он отступил от мольберта,

я поглядел и вдруг увидел, что это была уже картина, пей¬

заж; но только...
37

—	Что это? — спросил я его.
—	Когда этот этюд станет картиной, — сказал он, —

ну, что ж, я, пожалуй, назову это «Закат».
И правда. Солнце расплавленным золотом прожигало

дыру как раз над линией кустарника, и кустарник под нею

и вокруг золотился, как темное старое золото: это был зо¬

лотой закат. Художник глядел на полотно, прищурившись,

наклонял голову то в одну, то в другую сторону; трогал

его кистью то там, то здесь. Наконец, отступив далеко

от мольберта, он сказал: «А ведь неплохо, а? Право,

неплохо».
Это было бы прекрасно, подумал я, но ведь так неправ¬

диво. И кустарник был вовсе не тот кустарник. Я так и ска¬

зал. Он засмеялся и ответил мне словами, которых я ни¬

когда не забуду:
—	Ты видишь кустарник и налипшую грязь. Ну, что ж!

Есть и они. Там много всего, и каждый видит то, что ему

нравится, — ив этом и во всяком другом пейзаже. Я вижу

свет и краски, прекрасное сочетание красок и света.
Теперь уж и я не видел кустарника; ведь не эта налип¬

шая грязь заставляла меня приходить сюда и играть здесь.

Я ему сказал и это. Я признался, что таким я видел это ме¬

сто только в первый раз, когда приехал сюда на своем пони,

но потом — потом...
—	Ну, — подбадривал он меня, — что ж ты увидел

потом ?
Я был пойман. Пришлось признаться и об индейцах, и о

сарацинах, и о слонах, и — он не смеялся. Смеялся отец, но

не художник.
Мистер Марпл сказал: — Мы все рисуем то, что видим,

и так, как мы видим. Дар художника в том, чтобы во всем

видеть красивое, и его задача — заставить и других

увидеть то, что он видит сам. Я показал тебе золото,

ты мне — романтику зарослей. Оба мы артисты, каждый

по-своему.
Мой отец купил эту картину, а мать дала мне возмож¬

ность брать уроки рисования. Мне предстояло стать вели¬

ким художником, а пока я заполнял русло Америкен-ривер

всем, что я там видел. Но мой учитель рисования учил меня

совсем не так, как мистер Марпл. Я никак не мог научиться

копировать чужие рисунки. В этом роде мне удался только

рисунок лошадиных голов.
38

Посещение мистера Марпла принесло плоды не в этой,

а в смежной области. Мне предстояло научиться не рисо¬

вать, а видеть. К нам в гости приехал сын мистера Марпла,

Чарли. Может быть, это и^ыло основной причиной приезда

художника. Как бы то ни было, вслед за ним приехала мис¬

сис Марпл, и от нее я узнал, что сын ее, мальчик немногим

старше меня, должен был получить место пажа на следую¬

щую сессию законодательной палаты нашего штата. На это

время она искала для него пристанища в семье, где бы о

нем заботились. «Ты хочешь товарища?»
Ну еще бы! Я был в восторге. Я покажу ему все свои

любимые места, а он покажет мне палату. Но что значит

быть пажем? Я читал о пажах в своих книгах, это были

мальчики при дворе, в услужении у рыцарей и знатных

лэди. Но паж в палате представителей, что это за штука?

Мне объяснили, что это вроде рассыльного, мальчик, кото¬

рый носит записки, письма, различные материалы от одного

члена палаты к другому на заседаниях сената или палаты.

Это заставило меня заинтересоваться Капитолием, законо¬

дательной палатой, правительством. Я читал о них в кни¬

гах, я расспрашивал всех, посещал Капитолий и, как всегда

это со мной бывало, я создал свою собственную картину

всей правительственной машины. Да и в голове у меня воз¬

ник облик Чарли Марпла, составленный из всего, что я ви¬

дел и прочитал о пажах при королевском дворе.
Когда Чарли приехал, он соответствовал моему о нем

представлению не больше, чем этюд его отца моему высох¬

шему руслу, а что касается законодательной палаты... Чарли

был очень славным мальчиком, физически слабым, нелов¬

ким и неказистым, и гораздо более увлеченным моим пони,

чем своей политикой. О моем пони ему рассказывали, Чарли

не терпелось покататься верхом, и когда мы оба пошли на

конюшню, все ожидания его сбылись. Он осторожно поло¬

жил руку на круп моего коняги, и когда оглянулся, лицо

его сияло от восторга.
—	Но только, — сказал он, — я не умею ездить верхом.

Ни разу в жизни не садился в седло.
—	Ну, это совсем просто, — успокаивал я его и подса¬

дил на спину пони тут же в стойле. Когда он увидел, как

это просто, я отвязал пони и водил по двору, пока Чарли

не научился сидеть, не чересчур вцепляясь в гриву. И как

он был счастлив в конце первого урока; а я был горд этим.
39

Я вскочил на пони и, гарцуя взад и вперед попеременно

всеми аллюрами, показал Чарли, как я умею ездить*
—	Видишь, как это просто!
Потом мы пошли в Капитолий и в разные отели разу¬

знавать о его назначении, которое ему было только обе¬

щано. Меня это беспокоило, я уже знал цену обещаниям.

Теперь был его черед показывать и объяснять мне разные

разности. Мне казалось, что в политике он так же силен, как

я в верховой езде, но только верховой ездой он интересо¬

вался гораздо больше, чем своей политикой. Он заставлял

меня £ез конца повторять, куда мы с ним поедем: вниз по

реке, вверх по реке, за город, к свайному мосту, к бобровым

капканам. Все члены собрания уже были в городе. Сакра¬

менто кишел ими, а палата все не собиралась. Почему бы

это?
Чарли небрежно объяснил мне, что сейчас «организа¬

ционный период». Заседают разные комитеты, на которых

обо всем сговариваются, и кроме того надо было распреде¬

лить множество тепленьких должностей: не только пажей,

но и секретарей, сенатских приставов и мало ли еще кого;

сотни должностей, которых все-таки для всех нехватало.

Например, обещаний назначить пажами навыдавали втрое

больше, чем было вакансий, а ведь эта должность была

самой незавидной: паж получал десять долларов в> день.

Многие должности оплачивались куда лучше, не говоря уже

о связанных с ними побочные доходах.
—	Все зависит от того, кто будет председателем, — го¬

ворил Чарли. — Давай, поедем кататься.
—	А ты не боишься, что тебя не возьмут? — озабочен¬

но допытывался я.
Нет, он не боялся. Его покровитель был в Сан-Фран¬

циско воротилой железнодорожных спекулянтов—от рес¬

публиканской партии, —тот твердо рассчитывал захватить

председательское место, а вместе с ним и руководящую* роль

в палате. Он мог предоставить любую должность, но, ко¬

нечно, нужно было уделить кое-что и железнодорожным

дельцам из демократов, а также подкормить оппозиционное

крыло республиканцев. Этого требовала «палата».
Мы отправились кататься вдвоем на одной лошади.

Я сидел впереди, а Чарли сзади, обхватив менл за пояс. Он

был рад отсрочке сессии. Пока заседания не начались, мы

могли каждый день играть, а тем временем жалованье ему
40

уже шло — десять долларов в день! Эта сумма мне импо¬

нировала. Мальчи^, зарабатывающий десять долларов в

день, был истинным чудом для меня, редко имевшего в кар¬

мане хотя бы десять центов. А Чарли об этом и не думал.

Он всецело был поглощен пони, верховой ездой, поездками

на реку и за город, игрой в индейцев, рыцарей и охотой на

бобров.
Мне хотелось бы сейчас вспомнить все, что я пережил в

ту зиму. Чарли был назначен пажем, мы с ним пошли на

открытие сессии, где со всеми формальностями был избран

.председатель (как будто избрание его не было уже пред¬

решено), говорились речи (как бы импровизированные) и

учреждены комитеты и вся парламентская машина (как

будто все не было решено и расписано задолго до этого!).

Я понял, наконец, почему Чарли вовсе не интересуется своим

заработком: весь он шел его родителям, и у него в кармане

денег было не больше, чем у меня.
Убедился я также и в том, что законодательная пала¬

та — это вовсе не то, что о ней думали отец, учителя и

взрослые вообще; даже не то, что писали о ней те книги,

которые я читал. Тут была та же загадка, что и в искус¬

стве, как и во всем на свете. Все было не таким, каким ка¬

залось. Чарли принимал это так, как оно есть, отец мой —

как это ему казалось, я же не принимал вовсе. Но больше

всего меня смущало то, что никто из них не ощущал по-на¬

стоящему несоответствия между этими двумя планами.

Я переживал это всерьез. Помню, как я страдал. Я хотел,

я должен был как-то связать то, что было, и то, чем это

казалось. Что-то где-то было неладно, но я не мог понять,

в чем тут дело. И никто не мог мне этого объяснить.
Чарли только и думал, как бы улизнуть из Капитолия.

Только об этом думали и все законодатели. Они переносили

заседания, пользуясь каждым праздником, с субботы на

пэнедельник, с пятницы на вторник. У нас было время, и

мы пользовались им для прогулок. Мы совершали боль¬

шие поездки на ранчо, вдоль реки вверх и вниз по течению

и далеко за реку. Чарли это никогда не надоедало. Ему все

мало было наших путешествий и нашей романтики. Он

вошел во вкус моих игр в рыцарей и ковбоев. Он научился

ездить, верхом, он мог бы выезжать один, но я тоже любил

эти поездки, а он предпочитал прогулки вдвоем. Было гораз¬

до интереснее сообща выдумывать и обсуждать ожидавшие
41

нас опасности и гораздо надежнее встречать их плечом к

плечу. Я с радостью проводил тогда многие и многие дни

в этой увлекательной игре.
Но я с удовольствием сопровождал Чарли и на заседа¬

ния палаты, когда наступало его дежурство. Он находил мне

местечко в первом ряду для публики, и я наблюдал отту¬

да, как он и другие пажи снуют по залу среди законодате¬

лей, восседавших в своих креслах. Между поручениями Чар¬

ли, а за ним и другие пажи подходили ко мне и знакомили

меня с ходом заседаний. Мы стали знатоками всей парла¬

ментской процедуры. Самый ход прений, вне зависимости от

обсуждавшихся вопросов, крайне занимал меня. Речи по

важным вопросам обращены были обычно к аудитории,

состоявшей из председателя, секретарей и нас, мальчишек.

А где же были остальные законодатели? Я не часто задавал

этот вопрос, во всяком случае вслух. Но пажи каждый раз

при этом смеялись, смеялись все до единого. И Чарли дал

мне объяснение.
—	Представители сейчас там, где решается судьба за¬

конопроекта, который сегодня здесь обсуждается, — и он

повел меня в комнаты комитетов и в номера отелей, где за

бутылками, с сигарами в зубах, законодатели играли в по¬

кер с лоббистами и партийными боссами. — Представите¬

лям, возражавшим против законопроекта, таким образом

предоставляется возможность выиграть сумму, которая по

уговору им следует за их голоса.
Подкуп! Это было словно выстрел в лоб. И разум и

сердце мое были поражены этим словом.
Однажды, когда председательское место пустовало, а

кресла депутатов были заполнены и прения шли вяло, но

в очень напряженной атмосфере, меня вызвали в коридор,

к плотно закрытой двери одной из комитетских комнат.

У дверей толпились репортеры и небольшая кучка заинте¬

ресованных лиц. Мы долго ждали. Наконец вышел предсе¬

датель палаты, отрывисто бросил какое-то замечание и по¬

спешил в залу, сопровождаемый всеми ожидавшими. Чарли

задержал меня, чтобы показать мне «больших боссов», ко¬

торые приехали «из-за реки», чтобы протолкнуть этот за¬

конопроект, закрутив винт покрепче. Я поражен был и тем,

что один из этих воротил был слеп.
Мы пошли обратно в палату и там вместо обычных мно¬

гочасовых прений, законопроект был молниеносно прове¬
42

ден третьим чтением и направлен в сенат, где, в свою оче¬

редь, он был тут же одобрен. Это было «грязное дело», как

выразились мальчики-пажи, и я помню, как отец при* этом

покачал головой. «Мерзавцы!» — пробормотал он.
И в этом, поскольку я мог узнать от него и от прочих

очевидцев, — в этом была основная беда. Законодательная

палата, правительство — все было «в порядке», но были

этакие «мерзавцы», которые все портили. И этих мерзавцев

называли «политиканами». Как я ненавидел их, всех этих

«политиканов»! А на деле я часто видел Чарльза Прод-

жера в кулуарах палаты и помню, как про него говорили,

что он тоже «из этих», из «политиканов».
Был еще парламентский пристав, которого тоже зачис¬

ляли в этот разряд, считая одним из столичной шайки, а он

был одним из приятнейших, обходительнейших людей, ка¬

ких я когда-либо встречал. Он был так внимателен ко мне,

так заботился обо всех мальчиках. Сколько раз он отпу¬

скал Чарли Марпла, зная, что свободное время он проводит

со мной.
А сколько других! И все эти «негодяи» казались мне

похожими на моего мостового обходчика, на мистера и мис¬

сис Шторц и всех тех взрослых, которые понимали чело¬

века, не прятались за правила, не смеялись над тем, что го¬

ворили мы, мальчики, и не хмурились на каждую нашу про¬

винность.
Когда сессия палаты закончилась и Чарли Марпл вер¬

нулся домой, я много ездил по своим любимым местам один

и думал, думал. Конечно, я многих расспрашивал, самостоя¬

тельно я не мог осмыслить все, что узнал в эту зиму. Труд¬

но мне было решить вопрос о правительстве, о хороших и

плохих людях! Но от своих друзей я не получал ответов,

которые рассеяли бы окружавшую меня тьму. Мостовой об¬

ходчик уверял, что все парламенты одним миром мазаны.

Джим Нийли был того же мнения. Китайца A-Хука это

вообще не интересовало:
—	Зачем сплашиваешь? Китайцы, они давно знают:

всякая большая контола — одна сволочь, большие мел-

завцы.
Но к этому времени я получил ответ на одно из моих

недоумений: почему же никто не выступит против мерзав¬

цев, если они такое зло? Один из боссов города Сакра¬

менто, Франк Родс, крупный игрок, собрал совещание своих
43

подручных в одной из комнат своего игорного дома. Было

это поздно вечером. На собрании никого из посторонних не

было’, да никого из посторонних и не потерпели бы, а свои

были отъявленные забияки и стрелки как на подбор. В раз¬

гар совещания в комнату вошел Гров Джонсон, известный

в Сакраменто адвокат, в сопровождении двух сыновей, Аль¬

берта и Хирама, еще почти мальчиков, но вооруженных на

этот раз револьверами. Они подошли к играющим, и под

охраной своих сыновей мистер Джонсон высказал этим мер¬

завцам все, что он думал о них и об их подвигах. Его обви¬

нения были едки, бесстрашны, недвусмысленны; он оскор¬

блял этих политиканов, бросал им вызов; о-н призывал

сограждан вышвырнуть политиканов из города и предска¬

зывал, что скоро владычеству их придет конец. Ответа не

последовало. Кончив речь, он с сыновьями беспрепятственно

покинул помещение.
Поступок этот мне нравился. Это был один из способов

решить волновавшую меня проблему. Но никаких резуль¬

татов, насколько мне известно, не последовало. О Грове

Джонсоне распространялись всякие нехорошие слухи, а

шайка Родса продолжала распоряжаться городом. Позже,

много позже их босс куда-то исчез, а еще позже сам Гров

Джонсон сделался одним из боссов законодательной па¬

латы.
На ферме НиЗлн
Когда романтика ипподрома начала блекнуть, я стал

искать новых приманок, но в пределах досягаемости их

не было. Я почти исчерпал запас впечатлений, доступный

мне в радиусе шестичасовой езды от дома. Круг этот надо

было расширить; надо было уезжать на весь день. Что

удерживало меня? Не родители: они позволяли мне любые

прогулки. Не мой пони: это была крепкая лошадка. Все

упиралось в обед. Если бы я мог удаляться от дома до по¬

лудня, где-нибудь обедать и возвращаться домой к вечеру,

я мог бы отмерять мили и мили, видеть новые места, новых

людей. Вопрос был в том — где обедать самому, где кор¬

мить пони?
Сначала я пытался попросту обходиться без обеда,
44

Я ехал до полудня, слезал с пони у чьего-нибудь виноград¬

ника и утолял голод виноградом. Но, во-первых, там, где

был зрелый виноград, не было травы, и моему пони прихо¬

дилось пощипывать сухие стебельки на жнивье. Для него

этого было мало, а для меня виноград был слишком соблаз¬

нителен. Я приезжал домой с резями в желудке. Моя мать»

которая не в состоянии была понять мальчика, уверяла, что

вто от винограда, и предлагала брать с собой завтрак.

«Отец каждый день так делает», — убеждала она. Да, но

погонщики скота, следопыты, рыцари и ковбои никогда не

брали с собой завтрака — не буду брать и я. Когда мать

настаивала и снабжала меня пакетиком, я прятал его в

стойле или бросал в канаву. Нет, я не смалодушничаю.
Я посоветовался с мостовым обходчиком. Он предло¬

жил мне делить с ним его трапезу; это были хорошие, на¬

стоящие завтраки, яичница с салом, черный кофе с клено¬

вым сахаром. Но ему нечем было кормить пони, и, кроме

того, мост находился недостаточно далеко для обеденного

времени. Я пользовался его предложением, только когда

вставал с рассветом и мог добираться к нему не позже по¬

ловины седьмого.
Я подружился с A-Хуком, китайцем, ферма которого

была чуть подальше. Сначала он относился ко мне враж-

де(бно. У него была грядка дынь и арбузов, другая — зем¬

ляных орехов и он не доверял чужому мальчику.
—	Ваша чего ходи сюда кушать? — спрашивал он. —

Чего не кушай дома?
Я объяснял: «Слишком далеко»; и он спрашивал:
—	Чего так далеко ходи?
На это было легко ответить: — Я хочу поглядеть свет. —

Он смеялся.
—	Меликански мальчики, они люби ходи-смотли. А че¬

го смотли? Ни-чи-го. Китайски мальчики они не ходи

смотли. Его влелед знай — ничего там нет, то же самое.
Я отвечал ему так:
—	А твоя чего ходи далеко из Китая, — ходи-смотли

Сакраменто?
—	Моя не ходи-смотли Сакламенто, — отвечал он, —

моя мало-мало деньги лаботай, потом ходи домой в Китай.
—	Ну вот, — возражал я, — твоя ходи получать дол¬

лары, а моя ходи получай кушать, то же самое.
A-Хуку это понравилось, он захихикал и сдался:
45

—	Ну, что ж, ну что ж, — сказал он. — Ходи сюда,

кушай лис.
Два или три раза я заезжал к нему. A-Хук ставил моего

пони в стойло со своей старой тощей клячей. Но его меню

было всегда одно и то же — «лис» и чай, приготовленные

по-китайски, а я не любил рис. Надо было искать другое

пристанище.
Как всегда, я поставил поиски по-деловому, а дело пре¬

вратил в игру. Моя младшая сестренка даже философски

обосновала эту уловку. Когда кто-нибудь жаловался на

свою работу, она заявляла: «Зачем работать? Ты думай,

что играешь в работу, — и играй».
Сначала я выдумал такую игру. Я скрывался от закона

и отыскивал друга, который бы меня укрыл. Однако я так

вошел в роль преследуемого преступника, что был слишком

осторожен. Я избегал людей, которые могли помочь мне.

Я ничего не нашел. А еще один день был потерян потому,

что, позабыв о желанном друге, я принялся преследовать

воображаемого врага.
В следующую субботу я был разумнее. На этот раз я

был разведчиком, доверенным генерала, который послал

меня найти передовую базу, где бы он мог разместить и обе¬

спечить продовольствием свой авангард. Он дал мне стро¬

гий приказ не возвращаться, пока я не найду подходящего

места. Я ехал, поднимаясь по Стоктонской дороге, погля¬

дывал по сторонам и разведывал местность. Кое-что как

будто бы очень подходило. Я судил по внешности и предпо¬

читал опрятные фермы. Ферма Дуденов была как раз то,

что надо. Она была маленькая, но все строения были свеже

окрашены, заборы были в исправности, а поля хорошо возде¬

ланы. Мистер Дуден держал кузницу на перекрестке боль¬

шой дороги. Он там постоянно и работал, а на ферме оста¬

вались сыновья. Это сильно осложняло дело. Деревенские

мальчишки имели неприятное обыкновение презрительно

посматривать на городского мальчика, задавать ему всякие

каверзные вопросы и высмеивать любой ответ. Но положе¬

ние было безвыходное, авангард должен был быть размещен.

Генерал был превосходный командир, но крутоват по части

дисциплины. Я остановил свой выбор на ферме Дуденов.
Подъехав к кузне, я остановился и стал смотреть на ми¬

стера Дудена. Он на секунду поднял глаза от наковальни,

спросил меня, не намерен ли я подковать своего пони, и
46

когда я ответил отрицательно, он продолжал бить молотом

по раскаленной полосе, от которой сыпались искры на все —

на его кожаный фартук и, к моему удивлению, даже на его

обнаженные волосатые руки. От этого нельзя было глаз

отвести. Я не отказался бы стать кузнецом и подковывать

лошадей. Искры выжгли на полу черные отметины, но са¬

мого мистера Дудена они не трогали. Почему бы это?

Я спросил.
—	Ну, они меня знают, — ответил он, не подымая глаз.

Продолжая ковать полосы, он то опускал их в шипевшую

воду, то снова совал в огонь горна, так, словно меня вовсе

и не было. Я поехал дальше, и Дуден на год или на два ли¬

шился удовольствия познакомиться со мной и кормить меня

обедами.
Я свернул по дороге на Флорин, потому что заметил на¬

лево оазис — белое строение с небольшим ветряком в обне¬

сенном изгородью молодом садике и рядом большой не¬

крашеный сарай. Как будто под^Ьдит. С дороги туда вела

тропка. Я поехал по ней к дому между желтеющей пшени¬

цей и большим светлозеленым виноградником. Я заметил,

что в саду много свежих цветов и что между клумбами

искусно проведена целая сеть канавок, по которым струится

вода. Всюду здесь было опрятно, прохладно, тенисто и спо¬

койно. И кругом никого, пока я не подъехал к самым воро¬

там. Тут я вдруг увидел женщину, которая стояла за огра¬

дой, вытирая руки о передник и сурово глядя на меня. Это

была миссис Нийли.
Миссис Нийли, жена высокого, прямого, приветливого

фермера с Миссисипи, была сама родом из Новой Англии.

Это, как и многое из того, что я сейчас расскажу о ней и о

себе самом, я узнал много позже из ее рассказов, которые

безнадежно перепутались с моими собственными воспоми¬

наниями. Но я как сейчас вижу ее при этой первой встрече,

вижу твердую линию ее сжатых, молчаливых губ и веселый

огонек, мелькавший во внимательном и вопрошающем

взгляде. Мигом вышибло у меня из головы все слова о ге¬

нерале и авангарде.
—	Здрасьте, — робко начал я.
—	Здравствуй, — ответила она!
—	Я Ленни Стеффене, — объяснил я, — и я ищу ме¬

ста, где бы я мог получать завтрак для нас обоих, когда я

езжу далеко верхом.
47

—	Для нас обоих? — повторила она. — Кто это — мы?

Ты что же, имеешь в виду себя и своего пони?
—	Да — ответил я. — И отец говорит, что прежде чем

есть самому, надо накормить пони. Но он может пощипать

травы, если у вас нет сена.
—	Ну, сено-то у нас есть, — ответила она, — но почему

бы это нам кормить мальчика и его лошадь, когда им забла¬

горассудится пожаловать к нам?
—	Я не знаю, — сказал я, и я действительно не знал.

Мне часто задавали этот вопрос, я даже сам задавал его

себе, и никогда я не мог на него ответить.
—	Где вы живете, ты со своим пони?—спросила

она. — И чем вы оба занимаетесь? Что вы тут делаете, в

этих местах?
Я сказал ей, где живу. Я не мог объяснить ей, чем за¬

нимаюсь, сказал только, что хожу в школу. А относительно

нашего появления я уже объяснял, но могу растолковать

подробнее. Я искал места, где мог бы наверняка получать

еду, когда я езжу по дороге на Стоктон.
—	И твоя мама позволяет тебе так разъезжать по всем

дорогам? И твой папа? Знают они, где ты сейчас?
—	Нет, — я покраснел за них. — Нет, они не знают,

где я сейчас. Но я всегда рассказываю им, когда возвра¬

щаюсь. И они не сердятся. Они позволяют мне ездить,

куда я хочу, на моем пони, конечно.
—	Ах, так... понимаю, — сказала она. — Они доверяют

твоему пони. — И она позвала: — Джим! Джим!
Какой-то мужчина высунул голову из сарая. «Эге!» —

откликнулся он.
—	Поди сюда, Джим, — сказала она. — Поди и возьми

этого никчемного пони у этого непутевого мальчика, поставь

в стойло и покорми. Сеном, не овсом. А ты, — обернулась

она ко мне, — слезай со своего коня и идем со мной.
Подошел Джим, внимательно оглядел меня и увел пони.

Я пошел за миссис Нийли, которая привела меня к себе на

кухню и потребовала, чтобы я «отмылся». Она сказала, что

я грязен. Потом она занялась своей стряпней, а когда я вы¬

мылся, мы долго с ней разговаривали. Я сейчас хорошенько

не помню, о чем шла речь, но вспоминаю, что ее интересо¬

вали мои сестры, которые меня-то совсем не интересовали.

Это ведь были не мальчики, и польза от них была разве

что в дождливый день, когда они могли сойти за кондукто¬
48

ров, а то еще лучше — за пассажиров в поезде или на па¬

роходе из стульев. Спрашивала она меня и о школе, кото¬

рая и так стояла мне поперек горла. Единственно, что я мог

рассказать ей хорошего о школе, это то, что в пятницу был

неполный учебный день, уроки кончались в два часа вместо

трех и затем уж их не было до самого понедельника. Два с

половиной свободных дня. Но чтобы толком использовать

их, я должен был найти пристанище, где бы мог отдохнуть

и подкормиться.
Она поняла меня и сказала: — А когда ты решишь, что

мы годимся для одного из твоих привалов, ты отправишься

искать других, подальше?
—	Да-а, — признался я. Я не загадывал так далеко, но

когда она сказала это, я подумал, что и в самом деле хорошо

бы найти еще такие пристанища, подальше. И кроме того я

убедился, что миссис Нийли кое-что понимает, а это было

очень важно для мальчика, жизнь которого пока проходила

в постоянных поисках понимающих людей: ведь понятли¬

вость такая редкая вещь, особенно среди взрослых!
Я спасаю жнвнь, становлюсь героем
Большой вред приносит мальчикам то, что их окружают

любовью до того, как сами они полюбят. Так рано и так

широко проявляются по отношению к ним чувства и при¬

вязанность матерей, сестер и воспитательниц, что сами они

не могут научиться любить, и позднее, когда они становятся

любовниками и мужьями, они вымещают это на своих же¬

нах и возлюбленных. Еще не успев полюбить, они уже не¬

способны на это чувство, они не знают, что это такое.

Я, например, был рожден в атмосфере любви, мои родители

любили меня. Но они любили меня задолго до того, как во

мне проснулось сознание, и моя ребяческая любовь к ним не

имела возможности проявиться. Она зародилась, но не пу¬

стила корней. Потом одна за другой явились на свет мои

сестры. Их тоже любили от самого их рождения, и с ними

могло быть то же, что и со мной, но с девочками дело

обстоит совсем иначе. Сестры мои, казалось, наделены

были врожденной способностью любить, а не только быть
4	Стеффечс
49

любимыми. Во всяком случае, старшая из сестер, которая

была моложе меня на несколько лет, любила меня задолго

до того, как я стал замечать ее, и я никогда не забуду

своего изумления и досады, когда я обнаружил ее чувства

ко мне.
Она была отправлена в Стоктон погостить в семье пол¬

ковника Картера и уже через неделю так соскучилась по

мне, что отец с матерью взяли меня с собой навестить ее.

Это было целью их поездки. Мне же захотелось повидать

знаменитого начальника фургонного каравана, с которым

отец мой пересек прерии, и побеседовать с ним о рогатом

скоте. Можете себе представить мое состояние, когда, не

успели мы подойти к дому, как дверь распахнулась и моя

маленькая сестренка выбежала нам навстречу, обняла меня

и закричала, да, во весь голос закричала, обливаясь сле¬

зами: «Ленни мой, Ленни!»
Конечно, мне пришлось вытерпеть все это, но что дол¬

жен был подумать полковник Картер и его сыновья? И точ¬

но так же, как и в своей семье, складывались мои отноше¬

ния с миссис Нийли. В конце концов я полюбил ее, как по¬

любил мать и сестер, но только с большими трудностями,

все потому, что она полюбила меня первая и тогда, когда

я любил не ее, а ее восхитительную стряпню и, что хуже

всего, она любила меня так, как не может позволить себя

любить настоящий мужчина, каким я был, — лошадник, сле¬

допыт, охотник, рыцарь. Отсюда понятны и мои чувства,

когда однажды, вскоре после того как я уснул, мистер

Нийли разбудил меня. Что-то было неладно, а я был не

опечален этим, а скорее обрадован.
—	Миссис Нийли больна, — сказал он. — У нее силь¬

ный жар, и мне приходится просить тебя сейчас же

встать и съездить в город за доктором. Ты ведь сделаешь

это?
Сделаю ли? — подумал я и в ту же секунду вскочил и

начал одеваться. Ни один пожарный не оделся бы скорее

и с большей охотой. Мистер Нийли объяснил мне, какого

доктора позвать, где его найти, что ему сказать, и я слушал

все его указания. Конечно. Но думал я о другом: о дол¬

гой, трудной ночной скачке — впереди семь миль, потом

шесть, пять, четыре — и так до тех пор, пока измученные,

шатающиеся мой пони и я не доберемся до двери док¬

тора и...
50

Вошел Джим Нийли. — Лошадь готова, она у ворот, —

сказал он. Вот это я понимаю! Джим знал, что сказать, и я

ему ответил: — Ия готов!
Мистер Нийли повернулся к двери. — Я должен итти к

миссис Нийли, — сказал он, и лицо у него было при этом

озабоченное, испуганное, — очевидно, болезнь была дейст¬

вительно серьезная. Я бросился в дверь и к воротам, а

Джим едва поспевал за мной. Мигом я вспрыгнул на пони.
—	Минутку, — окликнул меня Джим и, взяв пони под

уздцы, заговорил. Говорил он очень медленно. — Ты, на¬

деюсь, знаешь, как надо ездить, когда едешь быстро и да¬

леко?
Конечно, я знал и хотел пуститься вскачь, но не тут-то

было. Джим тратил драгоценное время на разговоры.
—	Начинай полегоньку, коротким галопом, ну, скажем,

до дороги. Потом шагом метров сто, потом снова галопом,

ну, до фермы Дуденов. К этому времени пони разогреется,

но и малость запыхается. Опять веди его шагом, пока он

не переведет дух, потом пусти в галоп на милю. Опять ша¬

гом, быстрым, но шагом, потом гони, но недолго. Рысью с

полмили...
Это было ужасно! Джим был прав. Так и надо было

ехать; я это знал, но до чего это было трудно. Во всех моих

книгах коня гнали без отдыха, и в этом-то и была вся пре¬

лесть: гнать, пока конь не рухнет бездыханный. Но кавале¬

ристы, разведчики, индейцы и ковбои — все, когда они

куда-нибудь спешат, ездят' именно так, как советовал

Джим, конечно, если они не пьяны. А Джим говорил, что

я не должен опьяняться даже своим возбуждением. Я дол¬

жен быть трезвым и не забывать ни о чем.
—	Вот, например, о твоих собаках, — сказал Джим, —

и о других мальчиках... Что мне с ними делать?
Я рад был, что еще темно и Джим не может видеть, как

мне стыдно, что я обо всем позабыл. Он спросил меня, не

следует ли ему <? собаками выехать на дорогу к Флорину,

чтобы встретить там мою ватагу и сказать им, чтобы они

ехали на ранчо одни.
—	Да, да, так и сделай, — сказал я. — А теперь пусти!
Но Джим не выпускал поводьев. Он посоветовал мне,
повидав доктора, ехать домой, там позавтракать и на

ферму возвращаться уже завтра, в воскресенье. Да, да, я

так и сделаю, а сейчас...	f
4*	51

■— Сколько может проскакать твой понй во весь дух? —

спросил меня Джим, и я ответил:
—	Четверть мили.
—	Так вот, помни, — сказал он. — Пони может про¬

скакать только четверть мили, а перед тобой семь миль

пути.
К этому времени я был так разочарован, настолько буд¬

ничным стал мой грядущий подвиг, что Джим, должно быть,

заметил мое уныние. Он снова направил меня в поэтиче¬

скую колею.
—	Ну, так в путь, — сказал он. — И ты убедишься, что

быть героем — это трудное дело, оно требует разума и вы¬

держки, а не только хлыста и шпор. И, — добавил он, —

твой друг, миссис Нийли, нуждается в тебе сегодня, в тебе и

в докторе. Ну, путь добрый!
И я поскакал, но ведь там стоял Джим и наблюдал за

мной. Пришлось медленным галопом выбраться по тропе

к перекрестку и на большую дорогу. Пожалуй, галоп был

чуть быстрее, чем советовал Джим, но дальше по дороге до

фермы Дуденов я вел пони шагом и... вообще я довольно

точно следовал указаниям Джима. Это было очень трудно.

Быть героем оказалось на поверку вовсе не так просто.

У меня было время обдумать все это, у меня было время

обдумать и многое другое, когда я один, совсем один, ехал

в темноте, в полной темноте, по этой пустой доро¬

ге. Изредка, правда, попадались фермеры, ехавшие

на базар, но я быстро обгонял их и почти все время был

один на дороге. И воображение мне не помогало. Джим

испортил всю игру, а мои собственные размышления докон¬

чили дело. Потому что основной мыслью было, что миссис

Нийли очень плохо, она нуждается во мне, а я — ив этом

было все горе, — я был рад, что она больна и что это

послужило поводом для моей самоотверженной поездки

в город за доктором. Что же это в самом деле? Не¬

ужели я думаю только о самом себе, как говорила мать?

Неужели я неспособен к искренней при&язанности и к

любви?
К тому времени, как я добрался до городских окраин,

забрезжила заря — на небе и во мне самом. Она осветила

вершины Сьерры, а во мне —- мое сознание. Все ярче горе¬

ли горы и дорога, все было прекрасно и спокойно, а внутри

заря только подчеркивала мое нравственное убожество.
52

Я был не лучше других. Я не был тем, кем казался. Я при¬

творщик. А я не хотел быть притворщиком. Не хотел!
Стук подков, гулко разносившийся по сонным улицам,

порождавший эхо возле темных мертвых домов, вызывал у

меня дрожь, которая мне была приятна. Я обогнал молоч¬

ника и пронесся мимо него — интересно, что он подумал,

когда я ночью быстро пронесся мимо него, — но я ни на что

не обращал внимания. Я пригнулся к шее моего пони, низко

опустил поводья, как заправский жокей, и, круто завернув

за угол, на полном скаку подлетел к дому доктора. Забро¬

сив поводья на столб, я взбежал по ступенькам, дернул за

скобу колокольчика, застучал в дверь, опять и опять, пока

сонный слуга-китаец не показался за дверями.
—	Что угодно, пожалуйста?—спросил он.
—	Доктора, и поскорее, — сказал я.
Он, ворча, повернулся, исчез и долго не возвращался,

а когда пришлепал назад, то невозмутимо сказал: «Пожа¬

луйста». Он повел меня наверх и куда-то далеко в спальню,

где мы нашли доктора, выглядывавшего из постели. Когда

я изложил ему мое поручение, доктор застонал и с минуту

не двигался; потом поднялся с кровати и стал одеваться.
—	Ты говоришь, миссис Нийли?—спрашивал он на¬

тягивая сапоги. — Хорошая, славная женщина, настоящая

лэди, надо спасти ее. — И быстро одевшись, он уже спу¬

скался со мной по лестнице. При виде моего пони он при¬

остановился.
—	Вот как!—воскликнул он. — Не двуколка? Ты

приехал верхом? Ночью и один! Ну, это знаешь, поездка,—

он посмотрел на меня, — для такого мальчика.
Он спросил, и я рассказал ему, кто я.
—	Славный мальчик, — сказал он.— Смелый мальчик.

Так ты хотел спасти миссис Нийли? Ну, что же, мы спа¬

сем ее вместе. Ты свое дело сделал. Теперь я велю зало¬

жить экипаж и постараюсь как следует сделать свое дело.

А ты куда?
—	Джим сказал, чтобы я ехал домой, — ответил я.
Он пошел на конюшню, а я влез на пони и поплелся
к своим. Солнце уже совсем взошло, когда я добрался до

дому.
Я был в подавленном настроении. Меня заботило здо¬

ровье миссис Нийли, болезнь которой оказалась серьезной.
53

Доктор только покачивал головой, сообщая мне об этом

по возвращении с первого визита на ферму. Среди дня

он послал туда сиделку с неотложными лекарствами, а к ве¬

черу собирался ехать сам.
Я тоже собрался на ферму. Предварительно я зашел

к доктору, который был не на шутку озабочен.
—	Очень, очень больна, — сказал он. — Но мы дол¬

жны спасти ее. И спасем.
Он дал мне с собой кое-какие лекарства, и все долгие

семь миль я ехал с бодрящим чувством, что наконец-то я

кому-нибудь на что-нибудь нужен.
\фким был одет в праздничный городской костюм,

и вид у него был испуганный. Мистера Нийли я так и не

видел, не говоря уже о самой больной. Сиделка приходила

на кухню, но меня она не замечала. Она даже не взглянула

на меня. Все время я пробыл с Джимом, который покормил

и почистил моего пони. Сидя рядом на заборе скотного

двора, мы разговорились, и он очень тепло говорил о мис¬

сис Нийли.
—	А я думал, что она тебя не любит, — заметил я.
—	Ну, — сказал он. — Это она всегда делает вид, что

сердится на человека. Годы понадобились Биллу, чтобы

поверить, что она любит его. А ты! Помнишь, как она

делала вид, что обижается, что ты приезжаешь к нам

только ради обедов? Да ты пойми, что она так полна

любви, что должна напускать на себя суровый вид,

и так добра и нежна, что должна поступать резко, хо¬

лодно, грубо. Эта женщина, она, видишь ли, вроде как

лицемер, но только наизнанку, — совсем не так, как

все мы.
На другой день я снова наведался к доктору. Он по¬

спешно собирался к какому-то больному.
—	Миссис Нийли? — отозвался он на мой вопрос. —

А, миссис Нийли, ну что ж, ей, голубушке, лучше. Кризис

был трудный, я был там и уже почти отчаялся, но около

девяти часов она вдруг пересилила болезнь и заснула.

Теперь, со вчерашнего вечера, она уже на пути к полному

выздоровлению. А если бы ты во-время не сообщил мне

тогда, ночью, все могло бы обернуться совершенно иначе.
Так постепенно и дома и на ферме сложилась легенда,

что я спас миссис Нийли. Это была приятная для меня

легенда, и, уверовав в нее, я был очень горд.
54

Мне дарят жеребенка, и я его воспитываю
Полковник Картер подарил мне жеребенка. У меня уже

был пони, но полковнику Картеру казалось, что он обещал

подарить мне лошадь. Он этого вовсе не обещал. Я бы уж

наверное помнил об этом. Но это не имело значения, раз

он считал лошадь обещанной.
Это была буланая кобылка с черной гривой, чолкой и

хвостом и с черным ремнем на спине. Рослая, стройная,

горячая. Я считал ее тогда и считаю теперь прекрасней¬

шей из лошадей. Полковник Картер растил и воспитывал

ее, имея в виду мои потребности. Она была хорошо рас¬

считанной помесью дикой кобылицы с кровным рысаком

и обладала статьями дикарки и в то же время резвостью

и грацией скаковой лошади. И при этом у нее было

чувство юмора. Когда полковник Картер вылез из

своей двуколки и подошел к ней, она захрапела, стала на

дыбы, высоко вскинула голову, а потом, опустив пе¬

редние копыта на землю, ласково уткнулась носом ему

подмышку.
—	Я с ней много возился, — сказал он. — Она лас¬

кова, как котенок, и чувствительна, как лэди. Ты можешь

испортить ее одной единственной ошибкой. Если ты хоть

раз выйдешь из себя, хоть раз оскорбишь ее, ты ее погу¬

бишь. Кроме того, она необъезжена. Я, конечно, мог бы

дать объездить ее для тебя, но не хотел. Ты сам сделаешь

это. Я, как видишь, приучил ее ходить в поводу — при¬

шлось, потому что иначе я не смог бы даже привести ее.

И вот он, необъезженный жеребенок, — твой. Ты и объез¬

жай его. Ты сейчас только мальчик, но если ты как следует

объездишь этого жеребенка, ты станешь мужчиной —

молодым, но мужчиной. И я тебя научу, как этого до¬

стигнуть.
На Дальнем Западе, как известно, объезжают лошадь

прямо из табуна; на нее набрасывают лассо, валят и сед¬

лают. Потом, когда она поднимается, испуганная и потря¬

сенная, на ней уже сидит верхом вопящий объездчик.

Животное становится на дыбы, брыкается, ковбой вонзает

в нее шпоры, и она несется стремглав. Лошадь закусывает

удила, прыгает, бьется, падает, пока вес человека, хлыст,

шпоры не сокрушают ее, и она покоряется. Не таким спо¬

собом должен был я объезжать моего жеребенка.
55

—	Ты должен объездить свою лошадь так, чтобы она

даже не заметила этого, — сказал полковник Картер. — Ты

будешь кормить и чистить ее, ты, а не конюх. Ты будешь

водить ее на водопой и на прогулку. Бери длинную корду и

отпускай ее поиграть, а потом зови и тихонько тяни корду.

Потом выпусти ее на лужайку и, когда она нарезвится до

устали, зови ее. Не пойдет — оставь ее в покое. Захочет

она пить и есть — сама придет на твой зов, и тогда при¬

ласкай ее, покорми и будь к ней внимателен.—Так гово¬

рил он с полчаса, с чрезвычайными подробностями растол¬

ковывая мне, как надо обходиться с ней.
Когда Картер уехал домой, я принялся за свою новую

лошадь. Старую, своего пони, я пустил только на деловые

поездки. Но все внимание и свободное время я уделял

воспитанию моего жеребенка, восхитительной буланой ко¬

былки, которая вскоре подружилась со мной и моими кар¬

манами. В них я носил теперь сахар, чтобы угощать ее за

успехи, и она открыла, где я его держу; вскоре догадался

об этом и пони, и, когда руки у меня бывали заняты, они

совали нос мнет в карманы, которые теперь все время были

у меня порваны. Жеребенок делал успехи. Я приучил его

бегать на корде и по сигналу поворачиваться и бежать в

обратную сторону.
Мне помогали сестры. Я держал корду и хлыст (для

сигнала), а одна из девочек водила кобылку. Это было

для них нелегко, но они часто. сменялись. Они водили ко¬

былу по кругу, пока я не щелкал хлыстом, тогда они пово¬

рачивались — и так до тех пор, пока кобыла не научилась

делать это самостоятельно. И обучение шло очень быстро.

Вскоре она подавала «для рукопожатия» любое из четы¬

рех копыт. Она позволяла нам бегать взад и вперед у нее

под брюхом. Но еще очень долго она не позволяла мне

ездить на себе. Следуя советам полковника Картера, я на¬

чал с того, что клал ей на спину руку или подпругу. Если

она начинала дрожать, я тихонько снимал руку. Когда она

освоилась с этим, я старался седлать ее, затягивая под¬

пругу все туже и туже. Клал я ей на спину и попону —

сначала сложенную, потом развернутую и, наконец, стал

взбираться на нее сам, сидел с секунду и, как только она

начинала дрожать, соскальзывал. Сестры держали ее,

и, когда я приучил ее и она позволяла мне сидеть секунду-

другую, я привязывал ее к столбу, и мы с сестрами прак-
56

тикова'лись, влезая и слезая с её спины. Она скоро при^

выкла к этому и позволяла нам соскальзывать с ее крупа,

но еще очень, очень не скоро я впервые выехал на ней

верхом.
Для этого мы проводили ее вдоль высокой обочины,

и я на ходу взбирался на нее, проезжал несколько шагов,

а потом, когда она, почувствовав меня на спине, вся под¬

биралась, я соскальзывал на землю. Она так и не научи¬

лась возить девочек, да они ведь всегда водили ее под

уздцы, когда я пытался ездить. Это не было сделано на¬

меренно, но как-то так случилось, что, когда я впервые

объехал на ней весь двор и подсадил в седло одну из де¬

вочек, кобыла заартачилась. Она задрожала, стряхнула

девочку и отбила у сестер охоту ездить на ней.
Мы еще объезжали нашу кобылу, когда к нам в город

приехал цирк. Его открытая арена была чуть ли не напро¬

тив нашего дома. Чудесно! Неделю я почти прожил в

цирке. Все представления я просмотрел только по разу, но

я наблюдал дрессировщиков лошадей, и по утрам, когда они

были посвободнее, я рассказывал им о моей кобыле и рас¬

спрашивал их, как мне обучить ее всяким цирковым шту¬

кам. По их указаниям я научил ее становиться на дыбы,

на колени, ложиться и балансировать на маленьком ящике.

Последнее оказалось легче, чем я мог предположить. Я. по¬

ставил ее сначала на низкий большой ящик и научил ее

повертываться на нем. Потом я достал ящик поменьше, на

котором она повторяла то же, что и на большом. Мало-

помалу мы добились того, что она взбиралась на высокий

ящик такого маленького размера, что на нем едва поме¬

щались ее копыта, но тем не менее она поворачивалась и

на нем. *
Циркач дал мне один совет, который стоил всех его

советов, взятых вместе. «Ты подметь что-нибудь, забавное,

что она делает по собственной воле, — сказал он, — а по¬

том приучи ее повторять это». Именно так я обучил ее

кланяться.
Когда я верхом на ней в первый раз проехал по улице,

я был очень горд, да и моя кобылка тоже. Она не шла,

а словно подтанцовывала, — может быть, с непривычки и

нервничая. Как бы то ни было, мне понравилось, как она

закидывала голову, закусывала удила и, перебирая но¬

гами, приплясывала по мостовой. Все останавливались
57

полюбоваться на нее, и, когда она начинала успокаиваться,

я снова взбадривал ее пяткой и поводом, приговаривая:

«На вас смотрят, Лэди», и, к моему восторгу, она начи¬

нала красоваться. Упорным повторением я добился того,

что по сельской дороге она, опустив голову, трусила ино¬

ходью, пока мы не приближались к ферме или к группе

прохожих. Тогда я говорил: «Смотрят, Лэди», — и она

закидывала голову, а ноги ее пускались в пляс.
Но когда я научил ее кланяться тем, к кому я обра¬

щался, — об этом заговорили все. «Нет, вы подумайте,

лошадь Ленни Стеффенса умеет кланяться!» — говорили

о ней, и она действительно кланялась. Я никому не сказал,

что она этому научилась совершенно случайно. За нами

гонялись собаки, и кобыле это нравилось, она брыкала их

обеими задними ногами. Я принял участие в этой игре,

а так как мне легче было оглядываться, я поджидал, когда

собаки подбегут поближе, а потом давал команду. «Бей

собак», — говорил я и притрагивался к ее бокам каблу¬

ками. Так мы собирали целую ораву собак, и кобыла, раз-

брыкав их во все стороны, прорывалась сквозь воющую

стаю.
Однажды, повстречав на улице знакомую девушку,

я раскланялся и, должно быть, нечаянно тронул свою

лошадь пяткой. Во всяком случае, сна наклонила го¬

лову и брыкнула — слегка, ведь собак поблизости не было,

и она просто ответила на неожиданную команду чем-то

вроде поклона. С тех пор я стал приучать ее. Каждый раз,

как я хотел раскланяться с девушкой или с каким-нибудь

встречным, вместо «доброе утро» я бормотал «бей собак»,

легонько пришпоривал ее, и вот самодовольный кентавр

раскланивался, вызывая у всех восхищение.
Однажды мой приятель Ялмар приехал в город на

своей Черной Бесс, покрытой попоной. У нее только что

вырезали на плече большой свищ, и ее нужно было дер¬

жать в тепле. Я ожидал увидеть ее слабой и вялой, но

старуха закусывала удила и танцевала не хуже моей ко¬

былы.
—	Что это ее так разбирает? — спросил я, и Ялмар

сказал, что не знает, но, должно быть, она гордится своей

попоной. Великолепная мысль! Я раздобыл нарядную по¬

пону, надел ее на кобылу — и едва мог удержать ее. Мы

с Ялмаром вдвоем проехались по главной улице, и обе ло¬
58

шади, оба наездника были преисполнены такого тщеславия,

что все с улыбкой останавливались поглядеть на нас. Нам

казалось, что нами восхищаются. Может быть, так оно и

было. Но кучка соседских мальчишек заставила нас взгля¬

нуть на это под другим углом. Они тоже остановились и

глазели на нас, но когда мы проезжали мимо, один из них

заметил:
—	Ишь, задаются! Подумаешь, невидаль!
А ведь и в самом деле мы воображали себя невидан¬

ным чудом. Сознание этого отрезвило нас на минуту, по

не больше, а лошади, те и вовсе не обратили внимания на

завистников. Вороная и буланая, они гарцевали вниз по

улице Д. и вверх по улице К., и мы с Ялмаром решили

повторять такие прогулки почаще. Но только я предложил

не пользоваться больше попонами. Если лошади гордятся

попоной, то они будут щеголять и всяким необычным

украшением. В следующий раз мы испробовали цветы.

Я прикрепил большую розу к уздечке моей кобылы, как

раз под ухом, и это подействовало — она прогарцевала по

улицам, держа голову набок, словно и в самом деле она

щеголяла своим цветком. Время от времени мы обновляли

украшения — вместо розы подвязывали бант, или бубен¬

чик, или перо, но в сущности для моей кобылы все это

было излишне. Старуха Бесс нуждалась в таком возбуди¬

теле, но мне стоило только подтянуть поводья, тронуть

мою лошадь каблуком и сказать «смотрят», и она гарце¬

вала боком от одного тротуара к другому, требуя чтобы

ею восхищались. И ею восхищались. Восхищались нами.
Бывало, когда я ездил в лавку отца, я соскакивал с

гарцующей кобылы посреди улицы и бежал к отцу. Ло¬

шадь, освободившись от всадника, сразу успокаивалась и,

повернувшись, шла за мной по тротуару, так что мне при¬

ходилось приказывать ей подождать меня. Если в мое от¬

сутствие к ней кто-нибудь подходил, она храпела, взвива¬

лась на дыбы и брыкала. Никто чужой не мог подступиться

к ней. Она своей пугливостью пугала других, но когда я

показывался из лавки, она бежала ко мне, опускала го¬

лову, и я вскарабкивался к ней на шею; она закиды¬

вала голову и взбрасывала меня на спину, — конечно,

задом наперед. Я мгновенно усаживался как следует, и мы

пускались в путь — самый тщеславный мальчик и самая

горделивая лошадь во всем штате.
59

Я становлюсь пьяницей
В ясный день из долины Сакраменто видны снеговые

шапки вершин Сьерры, и когда яровая пшеница сладко

нежится в лучах солнца, когда мужчины, мальчики и жи¬

вотные исходят паром и потом, — хорошо глядеть сквозь

добела раскаленный воздух на холодную голубизну гор и

взглядом скользить по их снежным склонам. Все свое дет¬

ство я стремился в Сьерру. Горы были моим сном наяву

и мечтою во сне. Мать всегда старалась осуществить наши

желания, и отец всегда уступал ее уговорам, когда время

подтверждало, что желания эти по-настоящему сильны и

осуществимы. Одно лето мы провели в предгорьях; снега

не было; снежные пики попрежнему манили нас издалека.

После этого мы поднимались с каждым разом все выше

и выше, в Голубой каньон, на Сэммит Стэйшн, на озеро

Тэйху, и все это еще до того, как проведена была пере¬

вальная желевная дорога к северу, на Маунт Шеста.
Я полюбил горы. Они оказались совсем не такими, как

я думал. Потребовалось несколько летних каникул и не¬

сколько добавочных вершков росту, чтобы добраться до

снеговой линин, а там ждало меня разочарование: зимний

снег «сгнил», как говорили торцы; нечего было и думать

о санках, лыжах, снежках. Но, как и всегда, разочарование

было вознаграждено. Находки были там, где я и не ждал,

и лучше того, чего не нашел: охота, рыбная ловля, ку¬

панье, лодки, переходы по лесной чаще, озера, горные

стремнины и ущелья.
Моя верховая жизнь в долине развила во мне сноров¬

ку, смекалку, способность радостно наслаждаться но¬

выми для меня впечатлениями. Охота на воображаемых

бобров научила меня ставить капканы на сусликов и

успешно ловить их; стрельба по кроликам, жаворонкам и

уткам была тренировкой, пригодившейся при охоте на

перепелов и оленей. А друзья мои, там внизу, в долине,

подготовили меня к общению с горцами.
Верховая езда — полезное занятие для мальчика; дрес¬

сировка жеребенка была хорошей школой для меня самого,

и, конечно, полковник Картер имел в виду мое воспитание,

когда поручил мне воспитывать кобылу-двухлетку. Как он

и предсказывал, я стал хорошим стрелком; не таким, каким

я себя считал и каким представлялся другим. Но воспи¬
60

тание жеребенка выработало во мне терпение, выдержку

и самообладание, которые очень пригодились мне в горах

и потом в жизни. Однажды, например, когда с компанией

рыболовов я был на горной реке, я подружился с мальчи-

ком-индейцем, примерно моих лет. Когда я впервые встре¬

тил его, он стрелял рыбу из винтовки. Он неподвижно

стоял на обрыве над глубоким тихим омутом, долго

выслеживал стаю форелей, отдыхавшую в глубоких тем¬

ных заводях, и как только крупная рыбина подымалась

на поверхность — еще не успевая проделать свое саль-

тамортале, — как он спускал курок и спешил вниз

по течению, чтобы перехватить раненую или убитую фо¬

рель.
Молчаливый, как истый индеец, он не приветствовал

меня, не сказал ни слова. Зато говорил я. Я сказал, что

тоже умею стрелять, не рыбу, нет, но оленя, медведя —

всякого зверя. Он долго, без единого замечания слушал

мою хвастливую болтовню. Но когда мы возвращались в

наш лагерь, он неожиданно заметил сокола. Тот сидел на

верхушке высокой сосны, по ту сторону каньона, на расстоя¬

нии ярдов в двести. Я уж думал, что он собирается его под¬

стрелить. Но он установил прицел и, не говоря ни слова,

передал ружье мне.
С таким же успехом он мог сказать: «Что ж, посмот¬

рим}» Как я влопался! Сейчас я промажу и осрамлюсь.

Но выхода не было. Я взял ружье, небрежно прицелился

(какое это имело значение?) и быстро спустил курок.

И птица упала! Вне себя от изумления, я все же не подал

вида, что изумлен. Я вернул ему ружье и продолжал бол¬

тать так, словно ничего особенного не произошло. Я ни¬

когда не вспоминал этого случая и не сделал ни одного

выстрела в этой округе. Ни одного. В этом-то и прояви¬

лось самообладание. Это была тренированная сметка.

Молва об этом выстреле, разнесенная мальчиком, заслу¬

жила мне среди индейцев и горцев репутацию, которая не

могла быть улучшена, но легко могла быть утеряна.

Я прослыл замечательным стрелком, но, странное дело,

стрелком, которому стрельба, видимо, наскучила.
Но все это воспитание характера несколько диссони¬

ровало с моей школьной учебой. В приготовительной

школе я шел одним из последних и, в конце концов, про¬

валился при переходе в старший класс. Отец винил во всем
61

жеребенка. Но он был не совсем прав. Ведь и в колледже,

когда у меня уже не было лошади, я плелся одним из по¬

следних. Дело было совсем не в этом; в чем-то гораздо

более существенном, как это стало мне ясно теперь. Но

лошадь была для моих родителей достаточной причиной

моих неуспехов, и этот диагноз сделал для них затрудни¬

тельным всякое воздействие на меня. Потому что к этому

времени они сами заразились моей болезнью.
Мы стали семьей лошадников. Когда я объездил же¬

ребенка под седло, я подарил своего пони сестрам. Но их

было три, и одного пони им было мало. Отец купил

третью верховую лошадь. Тем временем он, и для себя и

для всей семьи, купил коляску и пару вороных, которых

я тоже объездил под седло, потому что и мать заразилась

лошадиной горячкой.
Так мы и сделались семьей из шести человек при трех

верховых лошадях и двух объезженных под седло упряж¬

ных. Само собой, что всем захотелось прокатиться по

моим следам, познакомиться с моими друзьями, посетить

те места, о которых я так много рассказывал. Неохотно,

постепенно, я вводил их в свой круг, начав с мостового

обходчика.
Однажды мы, верхами и в коляске, добрались до ме¬

ста, где мой обходчик-старатель, заблаговременно преду¬

прежденный, радушно принял нас и рассказал им обо мне.

«Только то, что они хотели слышать, — говорил он мне

потом. — Я не очень распространялся о прогулках по по¬

лотну. Не говорил и о купанье в стремнине. Рассказал о

сарацинах, но умолчал о китайцах, их земляных орехах

и дынях».
Обходчик нашим понравился, он был достойной ком¬

панией и поднял меня в глазах моих родителей.
—	Хороший человек, — сказал отец.
—	У тебя хороший друг, — сказала мать.
A-Хук, которого мы посетили через неделю-другую,

произвел не столь благоприятное впечатление. Отцу А-Хук

понравился, он купил у него земляных орехов и заказал

ему мешок «на потеху ребятишкам». Но матери хотелось

услышать мнение A-Хука об ее сыне. Она любила, чтобы

мной восхищались, а китаец усмехнулся и выложил ей все

на чистоту.
—	Его все лавно как дулака. Его совсем понимай нет.
62

Его лги. Его всегда лги. Мне лги, всем лги, себе тоже лги.

Он мальсик большой дулака, лгун. Да!
Мать не захотела задерживаться у A-Хука, она не

могла понять, что я нашел в нем особенного. Мы быстро

собрались домой и всей семьей больше к нему не возвра¬

щались. A-Хук в результате своей бестактности потерял

все шансы стать другом семьи.
Однако семья Нийли сгладила впечатление от ми¬

стера A-Хука. Наш семейный визит на ферму Нийли был

тщательно подготовлен и надолго запомнился. Мы отпра¬

вились туда все вместе, трое верхом, трое в коляске, а

Нийли встретили нас одетые по-праздничному, только у

миссис Нийли поверх черного шелкового платья был на¬

рядный фартук. После первых приветствий она побежала

обратно на кухню, а мы с Джимом и мистером Нийли за¬

нялись лошадьми. Когда все было готово, прозвучал рог

и все мы, теснясь, проследовали к столу, где нас ждал

великолепный обед. Для гостей миссис Нийли выставила

все то, чем угощала меня, и еще много-много всяких не¬

виданных яств. Джим был в восторге и все подмигивал

мне. Но и все остальные были довольны угощением.
Я не очень вслушивался в разговор. Он шел исключи¬

тельно обо мне и принял форму состязания между матерью

и миссис Нийли, кто расскажет больше. Я знал наизусть

все мамины рассказы, знали их и мои сестры, которые

сейчас подсмеивались надо мной и толкали меня под сто¬

лом ногами. Я знал и все воспоминания миссис Нийли, но

только не в том виде, в каком она рассказывала их сейчас.

Казалось, она помнила все, что я говорил и делал у них,

но только некоторые мои поступки и, особенно, слова зву¬

чали совсем не так, как они представлялись мне. Даже хо¬

рошие поступки выглядели смешными. Мать громко выра¬

жала свое изумление, а сестры шушукались, что они вовсе

не изумлены. Я не хочу сказать, что миссис Нийли высмеи¬

вала меня, или, если она и делала это, то весьма тонко.

Наоборот, мои поступки, которые особенно возмущали ее

в свое время, теперь каким-то образом выглядели совсем

по-другому. Например, случай, когда я свалился в свиной

загон и ей пришлось мыть и меня и мое платье До послед¬

ней ниточки. Тогда миссис Нийли была явно разъярена.—

Вот, надрывайся, возись с тобой, а ты, чистенький,

разляжешься в моей только что постеленной кровати
63

любоваться, как я вокруг тебя пляшу! — вот что она гово¬

рила мне тогда. А теперь, рассказывая об этом случае ма¬

тери, она только смеялась, вроде Джима, как будто я ей

доставил тогда большое удовольствие.
Наши семьи крепко подружились на всю жизнь. Друж¬

ба эта продолжалась и после того, как я уехал в колледж.

Я был в Германии, когда миссис Нийли заболела и

умерла. Ее смерть подкосила мистера Нийли. Он стал

быстро стариться; продал свою ферму; не знаю, что ста¬

лось с Джимом, но мистер Нийли переехал в город. Мой

отец взял на себя заботы об его небольших сбережениях.

Он нашел для него комнату с полным пансионом, и они рас¬

считали, на сколько лет, месяцев и дней хватит у него де¬

нег на оплату хозяйке. Получился не очень долгий срок,

и это беспокоило мистера Нийли. По просьбе отца, я при¬

слал письменное поручительство в том, что по израсходо¬

вании денег, я берусь оплачивать полное содержание на¬

шего друга до самой смерти. Мистер Нийли, казалось,

успокоился. Но умер он как раз к тому сроку, как кончи¬

лись его деньги. Он уверял отца, который посещал его

перед концом почти ежедневно, что охотно позволит мне

заботиться о нем, но мне не привелось отблагодарить его за

все то хорошее, что дали мне он и миссис Нийли, — всего

несколько недель на мне лежала почетная обязанность

оплачивать его содержание. Миссис Нийли так и не узнала,

что я стал пьяницей и с широкой стези проповедника свер¬

нул на тропку, ведшую прямо в ад.
В Сакраменто переселилась с Восточного побережья

состоятельная семья, и мальчики Саузворт завладели умами

нашей компании, уже хотя бы потому, что мы презирали

их и старались как-нибудь задеть. Они были франты.

А «наша братия» подчеркнуто пренебрегала хорошей одеж¬

дой, и так как во что-нибудь одеваться все-таки было

нужно, то мы предпочитали непритязательное платье

фермеров, пастухов и ковбоев. Мальчики Саузворт были

для нас живым укором: они носили столичное платье,

какое мы видели только в нью-йоркских и бостон¬

ских журналах, и носили не стыдясь и непринужденно.

Мальчики могут презирать и восхищаться, осуждать,

втайне ненавидеть и любить одновременно, они далеко не

так последовательны, как взрослые. Мы собрались обсу¬

дить, что же нам делать, и решили, что хорошее платье
64

носить не штука, а вот пусть попробуют поездить верхом.

Мы их посадим на такую лошадь, что она разом собьет с

них спесь.
Лошадь моей матери была с норовом и никого, кроме

нее, не слушалась. Мы прозвали ее Молния. Я предложил

Эрни Саузворту прокатиться с нами верхом. Он вежливо

ответил, что он весьма ценит наше • внимание. И вот од¬

нажды после школы мы забрали лошадей и верхом поехали

к дому Саузвортов. Я был на своей кобыле и вел в поводу

Молнию. Мы подсадили Эрни на лошадь, и она, как мы

и ожидали, мигом взвилась и ускакала. Нам пришлось

пуститься вслед за ней. Наш франтик мотался в седле,

шляпа с него слетела, нарядный пиджачок вздувался па¬

русом, сам он весь побелел. Молния пронеслась к нашей

улице, круто свернула, так что он едва удержался в седле,

и ринулась прямо к конюшне. Она скакала с такой быстро¬

той, что не смогла повернуть в ворота и, промахнув еще

несколько метров, налетела на тумбу. Мгновенная оста¬

новка, два-три бешеных прыжка разъяренного мустанга —

и Эрни Саузворт был сброшен на тумбу, за которую он

уцепился руками и ногами.
Когда мы подскакали, заарканили Молнию и соскочили

с коней, чтобы вдоволь насладиться увечьями и прокля¬

тиями франтика, он уже поднялся на ноги и... и принес

свои извинения. Он вовсе не думал, что лошадь так по¬

несет, он не ждал, что это случится так внезапно, и вино¬

ват, что упустил поводья. Он хочет снова попробовать и

надеется, что на этот раз ему удастся. Нет, стыдно было

издеваться над таким смельчаком. Мы признались в своей

проделке, приняли его в свою компанию и тут же преда¬

лись пьянству.
Только мальчики могут понять неуязвимую логику

этого процесса: так как Эрни Саузворт выдержал испыта¬

ние бешеной лошадью, он стал одним из наших, а так как

он хорошо одевался, а мы были сплоченной компанией, мы

тоже начали обращать внимание на одежду. Став щего¬

лями, мы не то чтобы во всем подражали приезжим с

Атлантического побережья, но стремились перещеголять

их, копируя типы, выведенные в юмористических журна¬

лах. Ну, а когда ты соответствующим образом одет, при¬

ходится и поступать соответствующим образом. Мы стали

танцевать и ухаживать за девушками. А мир женщин,
5	Стеффене
65

танцев и мод:— это совершенно особый мир, со своими

идеалами и героями. Героем этого нашего нового мира

сделался человек немного постарше нас самих. Он был

танцор, щеголь, говорун и любимец девушек, потому что

на другой день после вечеринки мог им подробно расска¬

зать на их собственном языке, как была одета каждая щего¬

лиха.
Мы хотели быть похожими на него, но не умели так

искусно описывать дамские платья, так что нам надо было

придумать что-нибудь свое. А из всех его привычек легче

всего было перенять посещение кабаков, где за стойкой мы

заказывали порцию за порцией. Конечно, мы и танцевали,

и ухаживали, и празднословили, но выпивка была для нас

поистине находкой — такой же мнимой, как наша охота

на бизонов или капканы на бобров, но не менее увлека¬

тельной. Однажды, когда я, пошатываясь (наполовину

притворно), вышел из бара, я слышал, как один мужчина

сказал другому:
—	А эти мальчишки здорово пьют, смотри-ка!
Это было замечательно. Но еще лучше был ответ дру¬

гого зеваки.
—	Да, — сказал он, — но грустно видеть, как такие

юнцы катятся по наклонной плоскости.
Наполеон
Я стал пьяницей точно так же, как раньше был ры¬

царем, охотником и проповедником, — не надолго и не то

чтобы с большой охотой, но зато с большими фантазиями.

Выручил меня желудок. Мне было противно то, что я пил;

я от этого заболевал. Если бы я мог заказывать пиво или

содовую, или лимонад, я, может быть, и пристрастился бы

к пьянству, но, подумайте1—войти в бар, небрежно опе¬

реться ногой на перекладину стойки, а локтем на полиро¬

ванный прилавок — совсем как мужчина, — а потом за¬

казывать «мороженое с содовой». Нет, это невозможно!

Так не принято среди настоящих мужчин. Пиво — другое

дело, но его пили в жару, когда хотелось пить, а на беду

до жары было далеко и пить мне не хотелось. Я катился
66

по наклонной плоскости, и никто бы не заметил, никто не

посочувствовал бы моей горькой доле, если бы я не зака¬

зывал «ром с вином», горлодерное, тошнотворное пойло,

которое было тогда в моде у «гуляк». Это был излюблен¬

ный напиток Билла Росса, нашего героя. Весь город опла¬

кивал падение этого блестящего молодого человека. Этого

было довольно, чтобы мы тоже заказывали «ром с вином»

и, собравшись с духом, глотали его, как лекарство. Хо¬

рошо еще, когда удавалось украдкой вылить его. Я налов¬

чился в этом. Правда, иногда меня изобличали, но риско¬

вать все же стоило. Человек, которому удавалось вылить

побольше стаканов, мог перепить всех остальных, а ведь

это и значило пить по-мужски.
—	Посмотри-ка на этого гуся, — сказал при мне од¬

нажды какой-то погонщик скота про молодого банковского

клерка, который был к тому же и непобедимым биллиарди-

стом, — знаешь, он может проглотить пойла больше, чем

целый вагон скота!
Эх, если бы это было сказано обо мне!
Все мы боялись отцов. Казалось само собой разумею¬

щимся, что если они узнают о пьянке, они подымут бучу,

но и это было необходимым этапом карьеры героя. Неко¬

торые из завзятых пьяниц были изгнаны из отцовского

дома. Отец мой никогда не оправдывал ожиданий. Когда

он узнал, к чему я пристрастился, он вовсе не «взвился

словно ракета», казалось, он даже не был огорчен.
Однажды, когда я по своему новому обыкновению вер¬

нулся домой поздно ночью, отец вошел ко мне в комнату

в ночной рубашке, белый и молчаливый, и, ни слова не

говоря, долго наблюдал, как я, тоже без единого слова,

раздевался и добирался до кровати.
—	И что же ты собираешься делать? — спросил он

наконец.
—	Да ничего, — ответил я, насколько мог членораз¬

дельно.
—	Вижу, вижу, что ничего, — возразил он. — У тебя

всегда один ответ: ничего. Но ты подумай, что это за «ни¬

чего». Если ты будешь продолжать в том же духе, как раз

что-то получится. Что-тв дурацкое! После известной прак¬

тики, ты можешь войти во вкус вина.
Итак, он все понимал; понимал все наше поведение.

Как мог он знать это, знать больше меня самого? Я был
б*
67

расстроен и унижен, на больше всего мне хотелось спать.

Он понял и это и, пренебрежительно фыркнув, дал мне

уснуть. Он никогда не упоминал об этом. Он действовал.
Однажды он объявил, что я должен поступить в воен¬

ную школу в Сан-Матео, к югу от Сан-Франциско. Я был

в восторге — как-никак перемена. Отец, насколько помню,

объяснял свой выбор тем, что я провалился при выпуске

из начальной школы и не мог поступить в среднюю без

повторения курса последнего класса, а сделать это дома

я, конечно, не мог. Мне нужна была школа с суровой

дисциплиной, которая могла бы заставить меня работать.

В моей домашней жизни было слишком много игры и сво¬

боды. Отсюда и военная школа.
Я был в восторге. Мой новый дружок Эрни Саузворт

долго подавлял нас одним своим преимуществом. Он знал

все, решительно все о Наполеоне. Я знал кое-что о Напо¬

леоне и Ричарде Львиное Сердце, о графе Монте-Кристо

и о многих, многих других рыцарях; я знал кое-что и о

других достойных подражения людях: поэтах, ковбоях,

охотниках, проповедниках. Мои интересы были многооб¬

разны, мои роли так же многолики, как у обычного актера.

У Эрни был один устойчивый высокий идеал, один ге¬

рой — Наполеон Бонапарт, и когда он, верхом на своей

старой белой кобыле, принимался рассказывать нам об

этом великом завоевателе, мы притихали, смущенные, во¬

одушевленные, но и приниженные. Потому что Эрни, не в

пример всем нам, не разыгрывал сам Наполеона, он лишь

следовал по его стопам, как его маршал или, вернее, кап¬

рал с маршальским жезлом в ранце, соблюдая почтитель¬

ную дистанцию, смелый, преданный, готовый к повино¬

вению.
Когда же, наконец, обнаружилось, что Эрни предстоит

ехать на Восток учиться на дантиста, тогда как я на За¬

паде должен был обучаться на Наполеона, ко мне верну¬

лось счастливое чувство превосходства. Большинство других

участников моей ватаги поступило в местную среднюю шко¬

лу. Они завидовали мне. И они, и девочки, и все мои семей¬

ные придавали большое значение маему отъезду, и это радо¬

вало меня. «Уезжать в школу» быдо отличием, было при¬

ключением.
Мне было около пятнадцати лет, но я совершенно не

представлял себе, чему нас будут учить в новой школе,
68

кроме военного дела, конечно. А когда я попал туда, я об¬

наружил, что мальчики в нарядной серой форме прокли¬

нали и свою форму и всю военную муштру. Я не мог

понять, в какой мере все это напускное. Ведь и я делал

вид, что меня тяготит дисциплина, которая на самом деле

восхищала меня. Это скрытое увлечение принесло плоды;

я вскоре был произведен в капралы и, что еще лучше, сде¬

лан репетитором новичков, которых я до конца своего

пребывания в школе обучал тактике. Я много читал о Напо¬

леоне, и так, словно дело шло о моем собственном будущем.
Это я помню, как помню и другие прочитанные мною

книги; на свой лад я продолжал заниматься собственным

воспитанием. Но я не могу вспомнить ничего из того, чему

учили нас в классах этой школы, как, впрочем, и во всех

других классах всех других школ, где я обучался. Это

была довольно хорошая школа для того времени, возмож¬

но — лучшая из так называемых частных школ штата,

который, вообще говоря, славился постановкой образова¬

ния. Но, насколько я помню, не было сделано ни малейшей

попытки заинтересовать нас тем, чему нас обучали.
Я был не силен в ходовых играх: футболе, бейзболе,

камешках, пятнашках. Моя жизнь в седле не развила во

мне способности бегать, увертываться. Случалось, мне при¬

ходила мысль вытребовать сюда в школу мою кобылку,

чтобы показать всем этим голкиперам и хавбекам, что я

способен не только муштровать их на плацу. А когда я

единственный раз отличился в спорте, это вышло совер¬

шенно случайно.
Однажды, участвуя в беге, я сразу вырвался вперед, и

так как я давно уже претерпевал унижения, то твердо решил

оставаться с передовиками до конца. Мы прошли уже

с милю, когда я начал сдавать. Я был вне себя от горя; ка¬

залось, я вот-вот упаду и умру. Я уже видел, как меня

мертвого несут обратно в школу. Но тут я заметил впереди

на дороге большой дуб и решил, что до него-то я добегу

непременно. К моему изумлению, еще до дуба меня прошиб

пот, дыхание стало свободнее, я снова вырвался к передо¬

вым и наравне с ними кончил бег с таким чувством, что могу

бежать без конца. Они также были изумлены и не нашли

этому объяснения. Так я нашел второе дыхание и, пола¬

гаясь на него, всегда принимал участие в беге на дальние

дистанции.
69

Все же я тосковал — не по дому, но по своей лошади,

по далеким загородным прогулкам и по своей прерванной

карьере пьяницы. На каникулы я ездил домой. Мой жере¬

бенок, теперь уже подросший — вместе со мной, возил меня

к мостовому обходчику, на ферму Нийли и ко всем моим

старым друзьям. Это было лучшее время в моей жизни.

С ними я был самим собой, без всякого притворства.

У меня только не хватило жестокости сказать миссис

Нийли, что я не то чтобы отказался от мечты стать про¬

поведником, а просто забыл о ней. Для семейства Нийли

и других моих взрослых друзей я стал тем, чем я был на

самом деле, — школьником, и от других школьников отли¬

чался лишь тем, что я, так или иначе, должен был стать

великим человеком; правда, я подозреваю, что и все про¬

чие школьники для своих близких отличались от других

именно тем же.
Прощай, героика!
В роли Наполеона я кончил, как и сам император, —

в заточении. Как предводитель я должен был найти то,

что подлежало завоеванию. Я избрал пьянство, и мои по¬

следователи меня не оставили. Раньше я взял себе за пра¬

вило пить только на каникулах в Сакраменто, в Сан-

Матео я был трезв и забавлялся этой двойной жизнью.

Но на последний курс я приехал из дому пьяным, впрочем

не таким пьяным, каким казался. Я мог взять себя в руки

и не подавать виду в присутствии старших и мог распу¬

ститься и разыгрывать вдрызг пьяного перед другими

мальчиками, которые были так поражены, так восхищались

и завидовали, что мне пришло в голову ввести этот обычай

и в школе.
Для этого мне надо было провести подготовительную

кампанию. Это было нелегко. Один из вожаков класса

наслушался речей против религии. Он привез с собой в

школу кипу брошюр и книг и добился того, что вскоре все

мальчики горячо обсуждали различные претензии к разоб¬

лаченной религии. Мне это не нравилось, я старался не

принимать в этом участия, но подобные разговоры шли

повсюду, и мне поневоле приходилось их слушать. И, мо¬

жет быть* именно потому, что я не спорил, а только слу¬

шал, — может быть, именно потому я был наполовину

совращен. Более того, мне кажется, что из всех мальчиков

я один заинтересовался вопросами, лежавшими в основе

ходивших сомнений. Но мне предстояло драться за первен¬

ство, я не мог позволить отвлечь меня на преходящие по¬

иски истины, и я твердо стоял на своих позициях. Я стоял

за выпивку как разрешение всех этих проблем, и, наконец,

когда прошла горячка споров, моя проповедь была услы¬

шана и принята во внимание. На смену академическим ре¬

лигиозным спорам встал практический вопрос: где нам

достать вина, чтобы напиться? Я взял все на себя, но это

оказалось не так легко, как я думал. Ни один торговец не

решался продать вина школьнику, бармены, один за дру¬

гим, наотрез отказывали мне. Но как все вожаки, я нашел

помощников, которые сделали то, чего не мог сделать я.

Один мальчик, который долго отказывался участвовать в

«заговоре против доброго имени школы», в конце концов

заявил, что не только присоединится к нам, но и раздо¬

будет вина. Я предлагал «ром с вином», он стоял за пиво.

Мимо нашей школы часто проезжал фургон пивовара,

и вот хитрец остановил его и договорился, что тот в суб¬

боту вечером доставит бочонок пива на отдаленную поляну.

Нас собралось туда двадцать или тридцать человек; охот¬

ников было много больше, но мы, выпускники, не взяли

их. Помню, как плакали и возмущались малыши, что мы

преграждаем для них эту прямую дорогу в ад. Мы уте¬

шали их, что когда они подрастут, мы прихватим их туда

с собою, и с этим оставили их, отправившись на свидание

с пивоваром.
Он приехал, как было условлено, раскупорил для нас

бочонок и даже ссудил нам жестяную кружку — «только

ради нас». Было жарко, школа была далеко, нашу жажду

трудно было залить одной кружкой. Вот мы и пили, круг

за кругом, и когда откатили пустой бочонок в укромное

местечко, — на нас стоило поглядеть и стоило нас послу¬

шать. Может быть, это и было основной причиной того,

что все раскрылось, хотя позднее я слышал, что нас выдал

из мести один разобиженный малыш. Как бы то ни было,

послушать нас и посмотреть на наше возвращение сбежа¬

лась вся школа. Среди них были и учителя.
Последовала порка, последовали назидательные пропо¬

веди и речи, последовали рези в желудке, и больше на
71

моей памяти пьянства в школе не было. Мы все были на¬

казаны, но я, как Наполеон, был лишен сабли и звания

и приговорен к одиночному заключению на гауптвахте на

двадцать два дня. Только один мальчик на всем веку

школы — когда-то, в незапамятные времена — был в за¬

ключении двадцать один день. Я должен был войти в лето¬

пись школы с тягчайшим наказанием, когда-либо вынесен¬

ным, — отсюда и срок в двадцать два дня.
Карцер был для меня благодеянием. Я читал. Мне до¬

ставляли книги — не романы, а исторические и другие

научные труды. Среди них был том энциклопедии со вся¬

кого рода статистическим материалом. Мне предложили

прочитать в нем главу о пьянстве, что я и сделал. Она мне

показала раз и навсегда не только безумие и расточитель¬

ство пьянства, но и тщеславие, как его основу. Я тем легче

воспринял это, что и сам уже начинал понимать напускной

характер моего пьянства; это была поза, рисовка, и когда

я увидел, что точно так же рисуются этим мужчины,

взрослые мужчины, — вся романтика рассеялась. Пьян¬

ство стало для меня в один ряд с игрой на скачках, поли¬

тиканством и прочими иллюзиями. После этого я уже не

находил удовольствия в пьянстве; я стыдился его так же, как

в свое время постыдился бы стать «рвачом» на скачках.
Была в энциклопедии еще одна глава — о религии,

о том, как много их было и как люди, взрослые люди,

всегда исповедовали ту, которая главенствовала в их

время. Это разожгло мои сомнения, и я потребовал новых

книг — Герберта Спенсера, Дарвина и других, — которые

мне, не раздумывая, доставляли. Но более всего поразила

мое воображение одна книга о войне, — не помню сейчас

ее заглавие. Эта совершенно неподходящая для мальчиков

книга трактовала войну, все войны на протяжении всей

истории человечества, как идиотскую растрату сил. Я по¬

просил бумаги и карандаш. Я должен был написать речь

к выпускному акту, и я написал ее, на основе этой книги, на

тему о нелепости войн. Не написал я только заключения

к ней, — раскрепощающий мое сознание вывод, что люди,

старшие, взрослые люди, которых я всегда уважал,

были — теперь, как и всегда, — по большей части невеже¬

ственными глупцами, которым юноша, даже мальчишка

вроде меня, ни в коем случае не должен был подражать.

Я уж давно подозревал в тайниках души, что сами они не
72

знают прямого пути, что они не могут объяснить мне мно¬

гого, потому что сами не понимают. Теперь я убедился,

что если хочу чему-нибудь научиться, то сам должен найти

учителей, которые хоть что-нибудь знают, и даже в этих

поисках должен рассчитывать только на себя.
Когда я вышел с гауптвахты, отсидев свой срок до по¬

следней минуты, я был героем всей школы и мог бы на¬

слаждаться боязливым восхищением. Но я увидел свет.

Я покончил со своей прежней рисовкой.
Я презирал источник, порождавший их восхищение.

Они были молокососы, фаты, грош цена была их уваже¬

нию. Потом я слышал, да так оно и было, что у меня был

вид надменного, самодовольного педанта, но теперь я знаю,

что тогда я был поглощен новыми интересами, твердым

решением. Я решил итти в университет, — не для того

чтобы поддержать там репутацию школы и заставить ее

гордиться своим питомцем, — я шел в университет, чтобы

доискаться решения некоторых мучивших меня вопросов:

я не дам больше обманывать себя видимостью вещей,

я хочу знать о них всю правду. Я не сомневался, что хотя

бы некоторые из университетских профессоров эту правду

знают.
Я становлюсь репортером
Л ак только наш пароход вошел в нью-йоркскую гавань,

служащий моего отца передал мне в карантин письмо, ко¬

торое я до сих пор помню слово в слово:
«Дорогой сын, после окончания школы тебе захотелось

пойти в колледж. Я послал тебя в Беркли. Окончив кол¬

ледж, ты не пожелал войти в дело, и я продал твой пай.

Ты предпочел поехать в Берлин и там учиться дальше.

Я пошел тебе навстречу. После Берлина ты поехал в Гей¬

дельберг, после Гейдельберга — в Лейпциг. После немец¬

ких университетов ты захотел учиться во французских,

в Париже. Я согласился, и после года учения во Франции

тебе понадобилось провести еще полгода в Лондоне, в Бри¬

танском музее. Прекрасно. Я согласился и на это.
Теперь тебе, должно быть, известно все, что надо знать

о теории жизни, но в жизни есть и практическая сторона.
&

С ней тоже стоит познакомиться. Я предлагаю тебе изу¬

чить ее и укажу способ изучения: поживи в Нью-Йорке и

потолкайся среди людей.
К сему прилагаю сто долларов; на эти деньги ты мо¬

жешь жить, покуда не найдешь работы и не будешь в со¬

стоянии прокормиться сам».
Прочитав это письмо, я почувствовал, что корабль подо

мною идет ко дну и надо спасаться вплавь. Плавать я не

умел, во всяком случае в здешних водах, но не страх по¬

действовал на меня так сильно. И не разочарование. Моих

планов это не опрокинуло, потому что у меня не было ника¬

ких планов. У меня была смутная мысль вернуться на роди¬

ну, в Калифорнию, и «посмотреть», нет ли случая при¬

строиться, скажем, в какой-нибудь колледж преподавателем

и в то же время самому, приглядываясь к поведению лю¬

дей в деловой жизни, в политике и в труде, продолжать

занятия наукой о поведении — этикой. Я не мог занять

должности при университете в восточных штатах, где меня

не знали, но я мог бы продолжать мои практические на¬

блюдения на каком-либо другом поле деятельности в ка¬

честве участника или постороннего наблюдателя. Жена

спросила меня, каким образом я достану себе работу и чем

мы будем жить до тех пор. Кажется, тут я в первый раз

понял, что мне полагается, по существующим правилам,

содержать свою жену и что жена моя надеялась на помощь

моего отца, хотя бы в первое время. Жена настаивала,

чтобы мы немедленно сообщили отцу о нашем браке, но

я не мог. Я сказал, что больше не возьму у отца ни

цента, — и не взял. Следующая денежная сделка между

нами заключалась в том, что я дал отцу взаймы.
—	Нет, — сказал я, — отец хочет меня испытать, ну

что ж, подвергнемся испытанию.
Моя теща, миссис Бонтекью, тоже поддержала меня.

Она сказала, что поможет нам из своих маленьких средств.

Джозефина рассердилась на меня, одним словом, наше

возвращение на родину было не из веселых. Один я ра¬

довался втайне. Мне пришла в голову счастливая идея:

я начну писать.
В маленькой гостинице, которую нашла моя жена,

я взял карандаш и бумагу и написал коротенький рассказ

«Веселый пунш». Дело было в субботу. Я кончил его в тот

же день, а в воскресенье переписал и выправил. Вечером
74

зашел Лун Лэб. Он работал иллюстратором в «Харпере

мэгэзнн» и сказал, что завтра же предложит мой рассказ.

Ему удалось продать этот рассказ за пятьдесят долларов.

Я уселся за стол и принялся высчитывать. Этот рассказ

был написан и продан в три дня. Пускай хоть в неделю.

Значит, я могу заработать пятьдесят долларов в неделю;

в год это выходило две с половиной тысячи. На жизнь

хватит. Но ни на этой неделе, ни на следующей я второго

рассказа не написал. «Был занят поисками работы», — так

говорил я себе в оправдание, но суть была в том, что я в

течение месяца так и не смог написать второго рассказа,

а потом, когда написал, рассказ не приняли. Прошло много

лет, прежде чем я снова стал печататься в журналах.
Понадобилось много недель, чтобы найти работу. Меня

удивило, что это оказалось так трудно. В цилиндре,

в изящнейшем выходном костюме я ходил по объявлениям,

готовый работать кем угодно, от редактора до рассыльного.

Да, да. Я еще находился под влиянием детских книг. Они

повествовали о том, как юноши начинали с нижней сту¬

пеньки лестницы, а со временем поднимались на верхнюю.

Я стал тем, чем так желал быть когда-то: бедным, но энер¬

гичным молодым человеком, без семьи, без друзей и без

денег, который ищет себе места в жизни, места на нижней

ступеньке лестницы, места, чтобы только поставить ногу;

все остальное я намеревался завоевать по примеру героев

моих детских книжек. А такая возможность все не * пред¬

ставлялась! Я никак не мог понять, почему.
Больше всего требовалось людей в районе порта; и вот

я входил в какую-нибудь из этих дрянных, грязных и тем¬

ных лавчонок, где торговали корабельными снастями или

морскими сухарями, — одетый франтом, не забудьте

э:ого! — и, предъявив вырезку из газеты, просил места.

Лавочник откидывался на спинку стула и, уставившись на

меня в остолбенении, начинал заикаться: «А... а вы ду¬

маете, что подойдете для этой работы? Работа, знаете ли,

тяжелая, и... и сумеете ли вы? Чем вы занимались до сих

пор?» А я отвечал, что учился, в Беркли, в Берлине, Гей¬

дельберге, Сорбонне! И непонятно, по какой причине, на

этом дело кончалось.
В то время все дельцы были предубеждены против уни¬

верситетского образования. Компаньоны моего отца тоже

страдали этим предрассудком. Они предостерегали его, что
75

такое воспитание меня погубит, и, кажется, именно они по¬

советовали отцу бросить меня на произвол судьбы в Нью-

Йорке и посмотреть, кто прав — они или он. С тех пор

дельцы имели случай убедиться, что университет делает

молодежь неспособной только к умственному труду, они бе¬

рут молодых баккалавров и докторов на службу и всегда

скажут вам, что университеты — лучший в мире поставщик

дешевой рабочей силы. Но в мое время, кроме костюма и

изысканных манер, мне больше всего мешало университет¬

ское образование, да еще полученное не в одном универси¬

тете, а в пяти. Некоторые из хозяев беспомощно опускали

руки и смотрели на меня, разинув рот, пока я не уходил

сам, другие выталкивали меня за дверь, а были и такие —

двоих я помню как сейчас, — которые собирали всех служа¬

щих «полюбоваться на университетского молодчика, же¬

лающего мыть окна и быть на побегушках».
Отец был прав. Вернувшись домой, к жене и теще,

я должен был признаться, что кое-чему научился и что

жизнь не такова, какой я ее себе представлял по книгам.

Деньги вышли все — и отцовские сто долларов и пятьдесят

долларов за рассказ, — так что теперь я оплачивал только

собственные расходы. Моя теща платила за свою дочь,

а скоро стала платить и за зятя. Я пришел в отчаяние. Отец

дал мне рекомендательное письмо от главного редактора

всех изданий, субсидируемых Южно-Тихоокеанской желез¬

ной дорогой, — ежемесячных журналов, еженедельников и

газет, которыми дорога фактически владела, к одному из

редакторов журнала «Сенчюри». Я не хотел воспользо¬

ваться этим письмом, чтобы не прибегать к «протекции».

Я желал продвинуться в жизни единственно в силу моих

личных достоинств. Миссис Бонтекью соглашалась со мной.

Джозефина была более практична и сердилась на мое упрям¬

ство. Она заставила меня отнести по адресу рекомендатель¬

ное письмо, что я и сделал. Я попросил мистера Роберта

Ундервуда Джонсона устроить меня на редакционную ра*

боту в журнале «Сенчюри».
Он прочел письмо, потом задал мне несколько вопросов,

чтобы уяснить себе, что я за человек. Он, кажется, сразу

понял, в чем дело, — по моему костюму и моим словам,

и очень осторожно спросил меня, не соглашусь ли я —

только для практики — начать мою редакторскую карьеру

с репортажа. Не соглашусь ли я? Разумеется, я согласился
76

(я готов был бросить свой цилиндр и стать мальчишкой-га-

зетчиком). Это облегчило его задачу и, возможно, рассеяло

ложное впечатление от моего костюма, сшитого лондонским

портным. Во всяком случае, он предложил мне работу в

«Трибюн» или «Ивнинг пост», и я, счастливый и гордый,

отправился домой обсуждать в кругу семейства, которую

из этих двух газет мне выбрать.
Не помню уже, почему мы так решили, но, кажется, мы

выбрали «Ивнинг пост» единственно потому, что это была

вечерняя газета и вечера у меня оставались бы свободными

для другой литературной работы. Как бы то ни было,

Джонсон дал мне записку к Джозефу Бишопу из «Ивнинг

пост». Бишоп поморщился, однако повел меня к Генри

Райту, редактору отдела городской хроники, который по¬

смотрел на меня беспомощно, а на Бишопа сердито.
—	Мне не нужно больше репортеров, — сказал он Би¬

шопу,— но (обращаясь ко мне), если хотите, можете

прийти в следующий понедельник, и, если подвернется слу¬

чай, я дам вам работу — построчно.
Я не понял, что это значит, но мне было все равно. Те¬

перь у меня есть работа. Когда я рассказал все это жене и

теще, Джозефина была далеко не в таком восторге, как ее

мать; да и сам я тоже не ощутил восторга, когда в поне¬

дельник уселся за редакционным столом сложа руки, в то

время как все другие репортеры вихрем носились по редак¬

ции. На другой день я имел случай видеть самого «Ларри»

Годкина, автора передовиц, которые я читал и перечитывал

с восхищением. Бишоп, проходя, кивнул мне, но ни Райт,

ни другие репортеры даже не смотрели в мою сторону. По-

видимому, эточ был занятой народ, им, верно, были изве¬

стны все тайны большого города. Они разговаривали мало,

но из того, что я слышал, можно было понять, что и спорт,

и политика, и финансы, и светская хроника были им зна¬

комы как свои пять пальцев и надоели до смерти. Я с бла¬

гоговением наблюдал, как по одному слову редактора они

стрелой вылетали из редакции или выходили не торопясь,

отсутствовали какой-нибудь час, возвращались, делали

краткое сообщение редактору, потом садились, писали, не¬

брежно сдавали написанное и, развалясь, лениво читали

газеты, читали без конца.
Однажды около часу дня Райт вошел в комнату и, уви¬

дев, что никого из репортеров, кроме меня, нет, сердито
77

выбранился и ушел. Через минуту он вернулся и подошел

прямо ко мне.
—	Послушайте, — сказал он, — тут пропал один мак¬

лер. Исчез без следа. Дело не чисто. Сходите к его компань¬

ону, узнайте, почему он исчез, может быть и каких-нибудь

ценных бумаг нехватает.
Он дал мне записочку с названием фирмы и ее адресом

на Уолл-стрит. Поручение! Я должен написать заметку.

Я стремглав бросился из редакции к лифту и, спрашивая

дорогу у каждого встречного, добрался до Уолл-стрита —

до Уолл-стрита! — и до конторы пропавшего маклера. Его

компаньон встретил меня в штыки: «Не знаю, почему он

сбежал. Понятия не имею. Нет, все цело. Да иначе и быть

не может». Но я не собирался упустить свой первый приз

и не отставал, задавая вопросы насчет пропавшего маклера,

расспрашивал о его характере, прошлом, привычках.
Скоро маклер разговорился, мы перешли к нему в ка*

бинет, уселись, я рассказал ему свою жизнь, он мне — свою,

и я уже подумывал, не написать ли мне что-нибудь о мо¬

рали маклерства, как вдруг компаньон вскочил с места и

воскликнул:
—	Нет, такого назойливого малого я в жизни не виды¬

вал,— ваша взяла! Так и быть, расскажу вам, хоть вы и

без того все знаете. Мой... компаньон не только сбежал не¬

известно куда, но забрал из кассы все, до последнего цен¬

та, из банка тоже, да и еще кое-что! — Он назвал сумму, и

я, удивленный этим открытием, но довольный, что напал на

сенсацию для первой страницы, побежал обратно в газету,

где удивил своего редактора.
—	Вот как? — сказал он. — Вы уверены? Это диффа¬

мация, знаете ли, если вы ошиблись. Он сам вам сказал,

то есть сам компаньон? Это верно? Гм! Ну что ж, пишите

заметку, посмотрим.
Карандаши у меня были очинены — я их чинил каждый

день на всякий случай, — и я приступил к работе. Описать

факты было не так уж трудно, но я чувствовал, что должен

написать так, как пишут о больших событиях в газетах. Га¬

зетному стилю я учился в свободные часы, и выучиться бы¬

ло нелегко. Я трудился до тех пор, пока редактор не выбе¬

жал посмотреть, что я делаю; посмотрел, прочел, наклонясь

через мое плечо, все варианты моего первого абзаца и, вы¬

хватив один из них, сказал: «Этого довольно». И убежал с
78

этим вариантом. Теперь мне оставалось только ждать, раз¬

валившись в кресле, пока мое произведение не выйдет из пе¬

чати, ждать долго-долго — целых полчаса, пока набор не

спустят в машину, и еще двадцать минут, пока не принесут

газету. И вот, когда ее принесли, сырую, пахнущую крас¬

кой, моей заметки там не оказалось! Я пробегал столбцы то

с надеждой, то со страхом и тревогой. О деньгах я не думал,

заметка была коротенькая, но я чувствовал, что мое звание

репортера поставлено на карту, и когда я, наконец, убе¬

дился, что моей заметки нет, я встал и потащился домой,

совершенно разбитый и уничтоженный. Я рассказал об

этом не жене, а миссис Бонтекью, и она попыталась меня

успокоить. Если я потерпел неудачу в журналистике, убеж¬

дала меня старушка, то остается еще литература.
Факты, изложенные в моей заметке, появились в утрен¬

нем выпуске газеты, но написано это было гораздо лучше,

более ясно и сжато, чем у меня; значит, я провалился не как

репортер, а как писатель. Это заключение подтвердилось в

редакции, где редактор поздоровался со мной и, когда все

репортеры разошлись, дал мне поручение расспросить о чем-

то инспектора городских школ. Ну что ж, еще одна проба

сил.
Я твердо решил сделать на этот раз все, что можно, и

задал инспектору порядочную гонку. Ему пришлось отвечать

не только на вопрос, интересовавший редактора, но и на

другие вопросы, на много вопросов. Ему пришлось расска¬

зать мне о школах, о воспитании, о своих методах работы

решительно все. У меня были кое-какие собственные сообра¬

жения на этот счет, я поделился ими с инспектором: его де¬

ло было принять их или отвергнуть. Он так увлекся бесе¬

дой, что при расставании пригласил меня зайти как-нибудь

на днях «для продолжения нашего разговора». Отлично.
Я вернулся в редакцию и написал интервью в целый

столбец. На этот раз, когда газета вышла, интервью было

напечатано, однако напечатали только первый вопрос и пер¬

вый ответ. Значит, все-таки репортер я был хороший, а пи¬

сатель плохой.
На следующий день меня послали проверить сообщение

о самоубийстве и протелефонировать в редакцию, а выслу¬

шать меня и дать заметку должен был другой репортер.
В тот же день я увидел, что репортеры делают вырезки

из страниц «Пост». Я спросил, зачем это, и один из репор¬
79

теров ответил, что собирается представить свой счет. Он

вырезал все свои заметки, склеил их в длинную полосу, сме¬

рил линейкой и подсчитал, сколько выйдет по стольку-то за

столбец. Я сделал то же, и оказалось, что первая неделя моей

практической деятельности принесла мне довольно жалкую

сумму, что-то около двух долларов десяти центов. И я не

только не стыдился этого, наоборот, был доволен, даже

горд.
Но это было еще не все. Не успел я склеить свои замет¬

ки, как редактор городского отдела подозвал меня к своему

столу и предложил обработать для субботнего номера мое

интервью с инспектором школ. Вне себя от восторга, я

остался в редакции отшлифовывать свою первую «статью».

На другой день я имел удовольствие прочесть ее без всяких

сокращений; все, что я написал, было напечатано. Я украд¬

кой смерил статью, вышло на четыре доллара с лишним —

недурное начало для следующей недели.
Воскресенье прошло очень скучно; я едва мог дождаться

понедельника, чтобы вернуться к репортерской работе, и не

давал покоя жене и теще, развивая им свои идеи и планы.
Утром в понедельник, когда я вошел в редакцию, полный

рвения и надежд, меня очень смутило, что никто не обра¬

щает на меня внимания. Никто со мной даже не поздоро¬

вался. Других репортеров постепенно разослали с поруче¬

ниями, и когда я, наконец, понял, что сегодня меня никуда

не пошлют, я очень огорчился. Я взял шляпу и сказал ре-*

дактору, что мне хотелось бы написать заметку по собствен¬

ному почину. Он кивнул в знак согласия, и я отправился к

инспектору школ, долго беседовал с ним, потом написал ин¬

тервью и сдал в редакцию. В печати оно не появилось, и це¬

лых два дня меня продолжали не замечать. Из других моих

начинаний трже не выходило толку. Людей, которых я хо¬

тел видеть, не оказывалось дома, или они не желали меня

принимать. Я переживал чувство провала, не объяснимого

никакими причинами. К концу недели мне поручили проин¬

тервьюировать директора городских железных дорог, и я до¬

был кое-какие сведения, которые понравились редактору;

заметка была написана сжато и сухо и появилась в печати.

В эту неделю я не заработал и шести долларов. Зато в суб¬

боту, правда, слишком поздно, чтобы его можно было вклю¬

чить в счет, появилось мое интервью с инспектором школ.
Это поддержало мое настроение на воскресный день, а в
80

понедельник я снова окунулся в пучину журналистики. Мне

приходилось самому давать себе задания, но теперь я знал,

как это делать. Я написал вторую статью о школах, которая

была напечатана, и третью, которую задержали для суббот¬

него номера,— я это знал теперь. Я зашел еще раз к дирек¬

тору городских железных дорог, который дал мне краткое

интервью, я воспользовался случаем и опросил по этому же

вопросу его коллег. Это было интересно, и статью немед¬

ленно напечатали.
Моя система оправдывала себя и, как я узнал впослед¬

ствии, очень занимала сотрудников и редактора, который и

разъяснил мне ее. Оказалось, что я напал на систему «хож¬

дения по следу», хорошо известную журналистам. Каждый

раз, как меня посылали к какому-нибудь лицу, обладающему

известными сведениями, я пользовался им как источником

и в дальнейшем обращался к нему за дополнительным ма¬

териалом или за сведениями более общего характера. Если

в газетах появлялась статья по какому-нибудь вопросу, не

имевшая исчерпывающего характера, я смотрел, нет ли упу¬

щений, не забыли ли осветить какую-нибудь сторону, потом

шел к заинтересованным в этом вопросе лицам и расспра¬

шивал их. Каждый раз, когда редактор посылал меня за ма¬

териалом, я не только добывал нужные ему сведения, но и

возвращался туда же вновь — за сведениями более общего

характера. Он предоставлял мне работать по моему соб¬

ственному усмотрению; поведение его объяснилось через не¬

сколько месяцев, когда я стал зарабатывать по пятьдесят-

шестьдесят долларов в неделю и другие репортеры стали

на меня коситься.
Как-то в пятницу, когда я подсчитывал свой заработок,

Уильям Сэррин, южанин, очень славный юноша, один из

наших лучших репортеров, заглянул через мое плечо и ах¬

нул:
—	Как? Семьдесят два доллара? Да это чуть не втрое

больше моего заработка.
Он подозвал других, и когда те в свою очередь ахнули,

объяснил мне:
—	Да ведь вы зарабатываете больше всех других со¬

трудников!
Для меня это была новость. Я не знал, сколько платят

другим сотрудникам, знал только, что я теперь в состоянии

содержать себя самого и свою жену. Я бы отказался от
0	Стерфеас
81

большого заработка, лишь бы стать штатным репортером.

Я думаю теперь, что кто-нибудь из репортеров «наябедни¬

чал» редактору, что мне, новичку, платят больше, чем им,

«ветеранам». Как бы там ни было, он послал за мной и,

объяснив, что редакции приходится выплачивать по моим

счетам слишком большие суммы, спросил, не соглашусь ли

я перейти с построчной платы на оклад, самый высокий,

какой платят рядовому репортеру, — тридцать пять долла¬

ров в неделю.
—	Тогда, — сказал он, — я могу использовать вас для

более важных поручений.
Я не только согласился, я был ослеплен собственным

триумфом. Все выяснилось в этом кратком разговоре с моим

начальством. Меня не посылали с поручениями потому, что

я и без этого зарабатывал много и вообще «делал успехи».
Одним словом, я одержал победу, и хотя второй такой

же ослепительной удачи в моей жизни не было и у меня

теперь имеются кое-какие сомнения насчет того, насколько

удачна бывает удача, я теперь понимаю удачливых людей;

когда я смотрю на них, я знаю, как они должны себя чув¬

ствовать.
Когда меня перевели с построчной платы в штатные со¬

трудники, мистер Райт, редактор городской хроники, посту¬

пил так, как обещал. Он давал мне поручения каждое утро,

и так как я старался, не жалея сил, раздобыть нужный га¬

зете материал, то мне стали давать все более важную и раз¬

нообразную работу. За несколько месяцев я успел побывать

во всех частях города, повидать всякого рода людей — по¬

литических деятелей, биржевиков, социальных реформато¬

ров; я давал заметки о самых разнообразных событиях: о

пожарах, несчастных случаях, драках, забастовках, митин¬

гах. Нью-Йорк был похож на большой бассейн, и каждый

день я нырял в воду то в одном, то в другом месте и плавал,

стараясь выловить что-нибудь достойное внимания.
Как-то в конце зимы Райт подозвал меня и спросил, не

хочу ли я занять место репортера, который пишет об Уолл¬

стрите; он англичанин, и уехал на родину хоронить отца.

Райт сказал мне, что Уолл-стриту предстоит пережить тя¬

желые времена, период депрессии, возможно панику, и

«нам» нужно послать туда специального репортера, который

будет отдавать все свое внимание бирже и банкам. Ему из¬

вестно, сказал он, что у меня нет опыта в банковском деле
82

и коммерции, однако он успел заметить, что я много рабо¬

таю и читаю по каждому вопросу, который мне приходится

освещать в печати. Университет научил меня работать с

книгой. По его словам, я сумею подготовиться и взять на

себя Уолл-стрит. Во всяком случае, если я согласен

рискнуть, то и он пойдет на риск. Так вот, согласен ли я?
Я размышлял и никак не мог собраться с мыслями.

Уолл-стрит! Я вспомнил, что мой предшественник англича¬

нин перед отъездом советовал мне выбрать какую-нибудь

специальность, если я намерен сделаться профессиональным

журналистом — спорт, театр, финансы. Я понимал, что это

имеет смысл. Но намерен ли я стать журналистом-профес-

сионалом? И если намерен, то буду ли я иметь успех как

специалист по финансовым вопросам, я, который всегда

боялся их как огня. Я сказал Райту, что подумаю день-два,

прежде чем ответить.
Жена засмеялась, вообразив меня на Уолл-стрите, как

засмеялся бы мой отец. Умница-теща прислушивалась к на¬

шему разговору и в конце концов подсказала мне решение.

Она всегда понимала, что мне было нужно, и советовала

именно то, чего мне самому хотелось. Миссис Бонтекью ду¬

мала, что поскольку мне придется только замещать другого

репортера, который через год вернется, то мне не помешает

приобрести сведения об Уолл-стрите. Во всяком случае, это

будет полезно — если не газете, то мне самому.
На следующий день я пришел к Райту с готовым пла¬

ном. Он должен был дать мне список с именами пяти или

шести крупных банкиров Уолл-стрита, и я попробую с ними

договориться, чтобы во время депрессии они давали мне

сведения о бирже. Райт встретил мое предложение с жи¬

вейшей радостью и дал мне список банкиров Уолл-стрита,

к которым я и зашел в тот же день; но когда я изложил мое

дело, когда упомянул слово «паника», они были потрясены.

Даже когда я заменил «панику» сначала «депрессией», по¬

том «заминкой в делах», они категорически отрицали воз¬

можность чего-либо подобного.
Они врали, но меня это ничуть не тревожило.
Узнав о существовании списка, они оживились. Список?

Составленный моим шефом список ведущих банкиров?

Нельзя ли им взглянуть на этот список, — и опять они

были задеты за живое. Одни, откинувшись на спинку

кресла, хохотали во все горло. Другие не смеялись, но
S3

принимали негодующе-презрительный вид. «Банкиры! —

восклицали они.—Это по-вашему, банкиры? Да еще веду¬

щие! Кто дал вам этот список? Редактор городской хро¬

ники? Посоветовавшись с редактором финансового отдела?

Не может быть! Я знаю редактора финансового отдела, ему

известно, кто ведущие банкиры на Уолл-стрите».
Я уже хотел было бросить мой список в корзину, од¬

нако — нет, оказалось, что бросать не стоит. В списке есть

и нужные имена. Тут я сообразил, что, разумеется, один

из списка всегда оказывался моим себеседником, и этот пер¬

вый всегда готов был допустить, хоть и не очень охотно,

что второй и третий тоже могут быть нам полезны. Один

из банкиров рекомендовал мне запомнить раз и навсегда,

что в Соединенных Штатах имеется только три солидных

банкира; и даже назвал мне двух из этих трех, — одного в

Чикаго, а другого... собственно говоря, остальные два живут

в Нью-Йорке.	%
Я понял, в чем дело, и впоследствии, когда я бывал на

Уолл-стрнте, мне не раз давали понять, что я имею случай

беседовать с одним из этих трех банкиров, настоящих, со¬

лидных банкиров Америки.
Я начал свою работу на Уолл-стрите. Все банкиры моего

списка, кроме одного, согласились оказывать содействие

«своей газете», а тот, который сказал, что «посмотрит»,

сразу начал присматриваться ко мне. Чтобы испытать меня,

он тут же сообщил мне какую-то интересную новость «по

секрету». Я не попался на эту удочку, потому что сразу

понял моего доверителя; я передал редактору сообщение

хитрого банкира, но предупредил его, что оно передано мне

специально, чтобы посмотреть, будет оно напечатано или

нет. Конечно, мистер Райт ничего не напечатал, и когда

банкир увидел это, он начал искушать меня снова. Так было

не раз. Он испытывал меня целый месяц, если не больше,

а потом, мало-помалу, сделался для меня неистощимым

источником всяких сведений. Другие тоже стали доверять

мне, к моему списку прибавилось много имен: тут были

не только банкиры, но и маклеры, спекулянты, бирже¬

вики всех сортов, и все они вместе взятые заставили меня

пройти хорошую теоретическую подготовку по части фондов

и денежного рынка, а также и повседневной биржевой

жизни.
Новости были незаурядные. Паника 1893 года была
84

одним из наиболее крупных периодических кризисов в исто¬

рии наших финансов. Для человека со стороны, который не

спекулировал и которому нечего было терять, паника имела

всю занимательность приключения; и крахи банков и же¬

лезных дорог, и банкротства спекулировавших акциями ком¬

паний представлялись только сценами большой драмы.

Я умел писать свои заметки спокойным тоном, если получал

сведения заблаговременно, и банкиры скоро убедились, что

мне можно доверить дурную новость, вроде какого-нибудь

большого краха, и что я изложу ее сухим, скучным, обстоя¬

тельным языком, принятым для этих случаев в «Ивнинг

пост». Я записывал факты и цифры, составлял заметку, и

не раз задолго до события у нас уже была набрана

статья, точно некролог какой-нибудь умирающей знамени¬

тости.
«...Председатель ликвидационного комитета принял се¬

годня дела американской компании «Канаты и снасти»... —

и дальше шел столбец или два, в которых излагалась исто¬

рия компании, — все это было написано и набрано заранее,

так что мне оставалось только позвонить в редакцию, и че¬

рез пять минут статья шла в печать.
Испано-американская война окончилась в отделе город¬

ской хроники. Армия — точнее, все то в ней, что заслужи¬

вало внимания, — полковник Рузвельт, Дикие Всадники и

еще несколько полков, занимавших видное место на столб¬

цах военных известий,— высадилась в Монтоке (штат

Нью-Йорк). Мы все поочереди ездили туда и потом опи¬

сывали людей, быт и нравы лагеря. Так однажды появи¬

лась заметка об одном солдате, Эдвине Эмерсоне, который

пригласил двух гостей на пирог, засиженный мухами, и

съел все три порции сам.
Этот Эдвин Эмерсон был проклятьем всей недолгой

военной жизни полковника Рузвельта. Когда-то Эмерсон

работал вместе со мной в «Ивнинг пост» и был уволен от¬

туда за то, что неверно предугадал вердикт присяжных в

одном уголовном деле. Когда я стал заведовать отделом

городской хроники, он предложил мне свои услуги в каче¬

стве репортера и, нуждаясь в своем человеке, я взял его.

Как-то раз он явился ко мне домой обедать в час, когда ему

полагалось быть на работе, и сказал, что материал, кото¬

рого я жду, у него уже имеется; он раздобыл его, поговорив

по телефону с постом конной полиции. На следующий день,
85

когда он принес свой отчет, я уличил его во лжи, сказав,

что пост конной полиции не имеет телефона, но он только

весело засмеялся в ответ и попросил меня устроить его куда-

нибудь в другое место. У Эдвина Эмерсона был счастливый

характер. Позднее он поступил в «Ивнинг сан», но вскоре

вылетел и оттуда. Сам он рассказывал об этом так: «Пони¬

маете, у них там есть три списка: имена, которые никогда не

следует упоминать, имена, которые следует упоминать

только с похвалой, и имена, которые следует упоминать

только с насмешкой. Для меня это оказалось слишком.

Я только и делал, что упоминал тех, кого упоминать нельзя,

смеялся над теми, кого надо был хвалить, и хвалил тех,

над кем надо было смеяться. Так что — не поможете ли

вы мне устроиться еще куда-нибудь? Может, вы дадите

мне письмо к Теодору Рузвельту? Судя по тому, каких

людей он подбирает в свой полк, я просто для него создан».
Я написал письмо, в котором говорилось, что податель

его обладает всеми свойствами, необходимыми для Дикого

Всадника; когда полк вернулся в Монток, а с ним и Эмер¬

сон, закованный в кандалы (но веселый), и Рузвельт на¬

бросился на меня с упреками, я просил его перечитать мое

письмо и убедиться, что я писал ему правду. Полковник

чуть не задохнулся от бешенства и смеха, но дал Эмерсону

увольнительную на час, чтобы он мог показать мне лагерь.
Рузвельт уделяет некоторое место Эмерсону в своей

книге о Диких Всадниках. Он сказал мне, что посадил его

под арест за то, что тот написал «характеристику личного

состава полка», а когда я возразил, что не вижу в этом

ничего преступного, полковник переменил тему разговора.
—	Меня называют в числе кандидатов в губернаторы

Нью-Йорка, — сказал он. — Стоит ли баллотироваться?
Если Рузвельт задавал такие вопросы, это не значило,

что он ждет ответа. Он просто вслух спрашивал самого

себя, но забавно было сделать вид, что принимаешь вопрос

всерьез, и ответить. Я сказал, поспешно и твердо:
—	Да, конечно.
Удивленный и заинтересованный, он повернулся ко мне

с новым вопросом: —Зачем?
—	Ну, — сказал я, — хотя бы для того, чтобы досадить

Платту и его машине.
Он уже рассердился, но в это время — мы стояли у са¬

мого входа в палатку — два бывших ковбоя из его полка
86

с шумом и гиканьем промчались через лагерь, и Рузвельт

выскочил, чтобы помахать им шляпой и издать приветствен¬

ный ковбойский крик. Это его утихомирило на время, пока

я не спросил, разрешается ли по уставу устраивать такие

скачки на территории лагеря.
—	Нет, не разрешается, — сказал он и юркнул в па¬

латку.
—	А разве устав больше не соблюдается? —спросил я.
—	Да. Нет. Ах, господи, война ведь уже кончилась. Но

вы скажите по-честному, зачем это вам нужно, чтобы я

баллотировался в губернаторы?
—	Чтобы я мог из первоисточника узнавать политиче¬

ские новости и каждый день иметь обеспеченный сенсацион¬

ный материал.
Он повернул мне спину и объявил, что от меня никогда

не дождешься серьезного ответа. Но я указал ему на то, что

из моего ответа явствует, насколько я убежден в его избра¬

нии. — Так оно и будет, — сказал я, считая, что если сена¬

тор Платт, республиканский босс штата, соглашается, скре-

пя сердце, поддержать Рузвельта,' значит этот прожжен¬

ный политикан знает, что герою войны обеспечен успех на

выборах. Впрочем, тут были свои трудности. Рузвельт и

как реформатор и как глава полиции постоянно имел столк¬

новения с боссом, и теперь ему не совсем удобно было

связываться с ним и принимать его необходимую помощь.

Рузвельт присел на ящик в палатке, задумчиво качая

головой.
—	Ну, там видно будет, — сказал он наконец. — Пока

что займусь своей книгой. — И он стал диктовать ожидав¬

шему стенографисту. Я достаточно хорошо знал Рузвельта,

чтобы не сомневаться, что он выставит свою кандидатуру;

а это, безусловно, было сенсацией, даже для самого Руз¬

вельта.
Полковник Рузвельт в роли губернатора
Полковник Диких Всадников развязался с армией в Мон-

токе так же быстро, как и связался с ней. Он объявил,

что ему нужно в Нью-Йорк, посоветоваться с друзьями на¬

счет баллотировки в губернаторы.
87

—	Не знаю, получу ли я право выставить свою канди¬

датуру, — говорил он. — А если получу, не знаю, стоит ли

им воспользоваться.
—	Пора вам начать думать головой,— сказал ему я и, ви¬

дя недоумение на его необычайно выразительном лице, при¬

бавил: — Ведь нутром, так сказать, вы уже решили, что вос¬

пользуетесь этим правом и даже, в случае надобности, сде¬

лаете все, чтобы его получить и чтобы добиться избрания.
Его выдвинувшаяся было вперед челюсть медленно втя¬

нулась на место, и он рассмеялся. — Верно, — сказал он. —

Но как вы это поняли раньше, чем я сам?
—	Вы и сейчас еще этого не понимаете, — сказал я.
Я действительно каким-то образом видел его насквозь.
За те годы, что мне пришлось иметь с ним дело как с гла¬

вой полицейской комиссии, я научился читать его мысли,

слушая его ответы на наши вопросы, как моряк предсказы¬

вает погоду по краскам неба и моря. Мое замечание, что он

«и сейчас этого не понимает», он оставил без ответа. Он от¬

вернулся, потом снова обернулся ко мне и стал вслух

называть тех людей, с которыми ему нужно было посове¬

товаться.
—	А Платт? — спросил я.
—	Ни за что! — ответил он.
Сенатор Томас Платт, республиканский босс штата, яв¬

лялся антиподом Ричарда Крокера, босса Таммани. Рефор¬

маторы ненавидели обоих, а Рузвельт был реформатором.

Не то чтобы он ненавидел породу боссов; состав его пол¬

ка — спортсмены и франты с Востока и бандиты с Запада —

говорил о его природных вкусах. Только головой он был на

стороне реформаторов, а реформаторы, устами Годкина в

«Ивнинг пост», уже спрашивали, не намерен ли Тедди

капитулировать перед Платтом, протянуть ему руку

и заключить с ним соглашение. Но Рузвельту незачем было

заигрывать с боссом. Он вернулся с Кубы героем. После

высадки на Монтокском мысу, командира Диких Всадни¬

ков избрали бы куда угодно; Платт его искренне терпеть

не мог, но сенатор был прежде всего политикан и знал, что

лучшее средство обеспечить своей партии победу на выбо¬

рах— это поставить имя Тедди во главе списка. Через

своих репортеров я знал, что Платт не станет требовать от

Рузвельта никаких политических гарантий; он удовлетво¬

рится формальным признанием его руководящей роли. Я со¬
88

общил об этом полковнику, который все еще себя не пони¬

мал.
—	Вам не нужно ходить к Платту, — сказал я, — но вы

пойдете.
—	Вы думаете? — огрызнулся он,_ и челюсть его так

выдвинулась вперед, что, казалось, высунулась из палатки,

на пороге которой происходил разговор. Впрочем она скоро

вернулась на место.
—	А зачем это я к нему пойду? — спросил он, и любо¬

пытство к самому себе было у него не менее искренне, чем

ярость по поводу моего самонадеянного пророчества.
—	Вы человек практический, — ответил я; я употребил

это выражение в пренебрежительном смысле, как все мы, ре¬

форматоры, но Рузвельт принял его всерьез.
—	Да, да, вы правы, — сказал он. — Я человек практи¬

ческий.
Он повторил это еще и еще; и не раз повторял потом,

на протяжении своей весьма практической политической

карьеры. «Мы люди практические», — написал он как-то

президенту одной железнодорожной компании, и все газеты

подхватили эту фразу. Рузвельт был прирожденным поли¬

тиком.
Встреча с сенатором Платтом состоялась. После перего¬

воров со всеми друзьями, после многих семейных советов,

с высказываниями за и против этого шага, полковник из¬

вернулся — и поехал к боссу республиканской машины

штата. Торговаться ему не пришлось: Платт не потребовал

никаких гарантий. Рузвельт возвратился, высоко держа го¬

лову, выдвинув челюсть и сжав кулаки. Он не уступил ни

йоты своей самостоятельности.
—	А вас об этом просили?—полюбопытствовал я.
Он с воинственным видом расхаживал по столовой своей
сестры, миссис Робинсон, и мой вопрос подействовал на

него, как внезапный удар. Он остановился, сердито уста¬

вился на меня, потом с заминкой ответил: — Н-нет.
—	Но, — он с угрозой на меня надвинулся, — меня об¬

виняют в том, что я сдался Платту.
—	Ах, это вы о реформаторах; это их вы топчете но¬

гами, их готовы стереть в порошок!
—	Он засмеялся. — Да.. Никто не видел, как я ездил к

Платту, но каким-то образом это уже стало известно. Как?

Как? Как?
89

—	Платт, — предположил я. — Это все, что он на этом

выиграл: ваше признание его руководящей роли. Он хочет,

чтобы об этом знали.
Рузвельт с минуту постоял, раскачиваясь на ногах. —

Правильно, — сказал он. — Правильно. Ему не важно было

повидаться со мной, ему важно было, чтобы другие знали,

что мы с ним виделись. Правильно. Вот он и... Идемте со

мной.
Он бросился в переднюю, схватил свою шляпу и пота¬

щил меня в небольшое помещение, похожее на контору, где

он устроил себе нечто вроде штаба. Сейчас там никого не

было.
—	Вот что, — сказал ор. — Вы должны мне помочь.

Нужно опровергнуть тот факт, что я виделся с Платтом.

Реформаторы раздули целый пожар из этой встречи, и я

должен потушить его. Напишем опровержение. Вы займе¬

тесь этим. Садитесь за стол и пишите.
—	Но позвольте, — запротестовал я. — Это же факт.

Вы виделись с Платтом.
—	Знаю, знаю, но надо найти какую-нибудь такую фор¬

мулировку, которая бы смазала факт.
—	Тут уж нужен государственный деятель, а не репор¬

тер.
Он вышел из себя, стал кричать, что мне все шутки;

даже когда речь идет о серьезных вещах, от меня никакой

пользы, никакой помощи. Сейчас не до шуток. Как это с

ним бывало всегда, он выкричался и потом стал спокойным

и рассудительным.
—	Давайте сделаем вот что, — предложил я с улыб¬

кой. — Вы садитесь за стол и пишите текст, как репортер,

а я, как редактор, прочту, что вы написали, одобрю или за¬

бракую с точки зрения правдоподобия, а то и выправлю

немножко.
Так мы и сделали. Он сел, с усилием написал несколько

строк и подал мне. Я прочел и, должно быть, улыбнулся.
—	Понятно, — сказал он. — Это не годится, но можно

написать так, чтобы годилось, и я напишу. — Он составил

новый вариант опровержения, с надеждой протянул мне, и

пока я читал его, он читал у меня на лице и снова прочел

неудачу. — Понятно, понятно. Но ничего — погодите.
Он писал снова и снова, один текст за другим, так что

в конце концов весь стол оказался завален отклоненными
90

вариантами. Было уже поздно. Мне нужно было итти до.^ц

обедать; его ждали другие дела.
—	Вот что, полковник, — сказал я. — Нельзя за^и-

маться этим делом всю ночь напролет, да и ни к чему.

такой литературной формы, которая позволила бы 0ТрИ-

цать факт, не прибегая ко лжи, а лгать вы не хотите. Да-

вайте выберем один из этих вариантов, уничтожив все

остальные, вы его повесите у себя над столом и будете

тать до и после каждой еды. Через несколько дней вы с^ми

поверите в то, что написали, и тогда это можно будет н^пе.

чатать, не кривя душой.
Он посмотрел на меня; я постарался принять са^ый

серьезный вид, и он пробормотал: — Ну что ж, ну что ж>

это мысль. Какой же нам выбрать?
Я взял наудачу один листок; он покачал головой.
—	Нет, вот этот лучше, — и подал мне другой, по своему ^ы-

бору. Я согласился. Остальные мы разорвали. Потом я

укрепил выбранный на крышке бюро и сказал: — Ну а0т.

Читайте это два раза перед завтраком и один раз посЛ€;

один раз перед ленчем и два раза после — и так далее до

конца дня. В постели тоже читайте, без счета, пока не аас.

нете. Это принцип молитвы. В одно прекрасное утро вы со¬

чувствуете, что то, что здесь сказано, — правда.
—	Спокойной ночи, — буркнул он и заторопил м^ня

домой.
Все газеты усиленно добивались от Рузвельта выступле¬

ния в печати. Я знал о существовании готового текста и

тел, чтобы мы были первыми. Я рассказал о нем в своей

редакции, и всем также захотелось, чтоб мы были Пер¬

выми. Выждав два дня, я обратился к нашему кандидату.

Но я неудачно сформулировал вопрос.
—	Ну как, полковник, — спросил я, — удалось уже &ам

поверить в свою ложь?
Он пришел в ярость. Он отскочил от бюро, на которое

красовалось его заявление, и заорал, что я ему «испортил

все дело»;он только стал настраиваться так, что можно бь^до

уже начать думать о напечатании, а теперь я своим нахаль¬

ным вопросом отбросил его на день или два назад.
—	А напечатать нужно, — плакался он. — Все требует

от меня заявления. Вот оно, заявление, почему же дер¬

жать его под спудом? — Но мне он его не захотел дать.

Ни за что на свете, — сказал он.
91

На следующий день я прочитал это заявление в печати,

но не в своей газете, а в утренних, и в редакции все были

возмущены мной. Раздавались голоса, что лучше бы мне

сидеть за столом и заниматься своим делом, а репортаж

предоставить настоящим репортерам. Но мне репортер¬

ская работа нравилась больше редакторской, и я продол¬

жал репортерствовать. Распределив все задания, я послал

самого себя проинтервьюировать республиканского канди¬

дата в губернаторы.
—	Ну-с, — сказал я ему. — Вижу, вы наконец сочли

возможным опубликовать свое лживое заявление.
—	Оно вовсе не лживое, — закричал он. — Все, что в

нем написано, — чистейшая и абсолютнейшая правда.
—	Еще бы, — сказал я. — Я же вам говорил, что вы

когда-нибудь сами в это поверите.
Стоя у своего бюро, он посмотрел на меня так, как часто

смотрел: как будто он вот-вот примется меня дубасить.

Этого ни разу не случилось; ни разу дело не пошло дальше

«вот-вот». Мне просто везло.
—	Послушайте, — сказал он мне однажды во время

предвыборной кампании, — дела в штатах идут не очень

хорошо. Нужна новая тактика. Что бы нам придумать?
—	А почему не попробовать старую тактику?
—	Какую это?
—	Поезжайте по районам и кайтесь. Бейте себя

в грудь, признавайтесь, что вы заблуждались в чем-

либо, допустили ошибку, согрешили или чуть не со¬

грешили.
—	Но этого не было, — мрачно возразил он.
—	Я говорю о политике, а не о фактах, — сказал я.
Он метнулся в другой конец комнаты, потом метнулся

обратно и встал передо мной. Вперив в меня вызывающий

взгляд, он сказал: — Вы из этого делаете шутку. А это не

шутка. Это политика, хорошая политика и...
—. Не вижу разницы.
—	Ну вот, опять. Все острите. А я вам говорю, что это

прием, который может подействовать, и я применю его.

Я покажу своим избирателям, что я такой же, как они; что

я — один из них.
Он это сделал — и имел успех; и вся его карьера была

доказательством, что он умеет во-время совершать ошибки

и признаваться в них.
92

Наблюдал я за Рузвельтом систематически. Издатель¬

ство Даблидэй, Пэйдж и К° заключило со мной договор, по

которому я брался написать его биографию, а я заключил

договор с Рузвельтом — он брался рассказать мне свою

жизнь и предоставить документы. Ни одна строчка этой био¬

графии так и не была написана; работа в газете оставляла

мне слишком мало времени. Все же начало мы положили.

Рузвельт в то время заканчивал свою книгу о Диких Всад¬

никах и готовился к губернаторским выборам; но он умел

делать двадцать дел одновременно.
—	Идем, — звал он меня после какого-нибудь полити¬

ческого совещания. — Побродим и побеседуем.
Вырвавшись из своего дома в Ойстер-Бэй, он перепры¬

гивал через изгородь и устремлялся в лес; я, пыхгя, трусил

за ним и на бегу слушал рассказ о том, как его отец...
—	Мой отец — это был настоящий человек, джентль¬

мен и спортсмен — первым из американцев стал разъезжать

по Нью-Йорку в экипаже четверкой — по полной форме,

как водится в доброй старой Англии. Он боролся за мою

жизнь, и спас ее. Я был хилым ребенком — с астмой,

со слабыми легкими, и я помню — мне кажется, что

я помню, — как бывало, когда я начинал задыхаться,

он всю ночь носил меня на руках по комнате. Щеголь,

красавец — мысль о нем всегда согревала меня и сей¬

час согревает. У него на руках я дышал и спал спокойно.

Мой отец дал мне дыхание, здоровье, силу — дал мне

жизнь.
Этот рассказ я хорошо запомнил, потому что сам едва

не задохся, слушая его. Я с трудом поспевал за этим быв¬

шим астматиком, который в часы отдыха от политических

забот носился как угорелый по зарослям лонг-айлендского

леса.
—	Ах, полковник, — помнится, говорил я ему. — Как

бы я хотел, чтобы вы были мне таким же отцом, каким ваш

отец был вам.
—	То есть как?
—	А вот — взяли бы меня на руки и понесли, чтобы я

мог дышать спокойно.
—	Что вы! — говорил он. — Ведь так приятно мчаться

сквозь чащу, словно дикий олень.
—	Возможно, — отвечал я. — Но не так приятно быть

собакой, которая гонится за диким оленем.
93

Так я несколько лет продолжал делать вид, что пишу

его биографию; это был отличный прием, чтобы находиться

в постоянной близости к нему, а следовательно, и к бога¬

тейшему источнику материала во все время его губернатор¬

ства и президентства. Немало хороших сюжетов было тут

почерпнуто, и я даже написал о нем несколько журнальных

статей. Обработка его обильных воспоминаний и рассуж¬

дений не представляла для меня труда, но эти загородные

кроссы по вспаханным полям, с перепрыгиванием через вы¬

сокие изгороди были выше моих сил. Когда срок губерна¬

торства Рузвельта подходил к концу, он все чаще стал по¬

говаривать о своих видах на будущее — ив этих видах то и

дело мелькало манящее слово «Вашингтон».
—	Там и для вас нашлось бы дело, — намекал он. Но

меня это не интересовало. Помню, я сказал ему, что венцом

мсих желаний является синекура — «чтоб получать хоро¬

шее жалованье и ничего не делать».
—	Найдите такое место — и оно ваше, — пообещал он,

но даже энергичный тон, которым было дано это обещание,

подействовал на меня угнетающе. Моя энергия иссякла —

я «скис». Если б мне тогда сказали, что мне предстоит

«обозреть» шестнадцать городов и одиннадцать штатов так,

как я обозревал Нью-Йорк, — я вероятно умер бы на

месте.
Из газетчиков в журналисты
Однажды ко мне в отдел хроники «Коммершиэл адвер-

тайзер» заглянул Джон С. Филипс, помощник редак¬

тора «Журнала Мак-Клюра». Он пригласил меня позав¬

тракать и в разговоре, с характерной для него обстоятель¬

ностью и осмотрительностью, раскрыл цель своего посеще¬

ния: он искал заведующего редакцией для журнала. Сейчас

эту должность занимал Джон Финли, но он

собирался перейти на другую, более академиче¬

скую работу, и С. С. Мак-Клюр, Филипс и прочие

руководители журнала решили пригласить моло¬

дого, но опытного газетного работника для заведования ре¬

дакцией и наблюдения за общей политикой журнала. Огэст

Джакаччи, заведующий отделом искусства у Мак-Клюра,
94

отметил успех «Коммершиэл адвертайзер»; он спросил

Нормана Хэпгуда, который вел у нас отдел театра, кому

обязана газета своим успехом, и Хэпгуд, видимо, полностью

или частично приписал эту честь мне. Так или иначе, но

решено было предложить мне перейти к ним и помочь сде¬

лать журнал таким, каким ему надлежало быть. Вот Филипс

и зондировал меня, чтоб посмотреть, гожусь ли я для этого.

Помню, я отнесся к его предложению без энтузиазма. Мне

не хотелось расставаться со своими сотрудниками, с кото¬

рыми так весело было работать. Наконец, я просто устал.

Филипс, должно быть, вернувшись в свою редакцию, рас¬

сказал, что я не горю желанием перейти к ним. Но у них

никого больше не было на примете, а с другой стороны, я об¬

наружил, что мой патрон по газете не имеет ничего против

моего ухода, он даже советовал мне перейти. Тут выясни¬

лось, что, по мнению моих хозяев, я «переутомился», «вы¬

дохся», «окончательно исписался». Когда Филипс пришел

во второй раз, я оказался более сговорчив.
—	Как вы думаете налаживать дело в журнале? —

спросил он.
—	Ввести в него хронику, — ответил я. У меня было

время подумать над этим, и я пришел к мысли, что среди

материала хроники попадаются заметки, которые так ве¬

лики по объему и существенны по содержанию, что газет¬

ный читатель перед ними теряется. Еженедельник мог бы

уже комментировать сюжеты таких заметок, а тем более

ежемесячный журнал имеет полную возможность вернуться

к материалу и дать его в развернутом, законченном виде,

раскрывая и комментируя все его содержание.
Филипс, видимо, понял мою мысль и согласился с нею.

Он повел меня в свою редакцию. Мак-Клюра в редакции

не было, но мы застали там Джона Финли, а также Джа-

каччи и Элберта Бойдена. Джакаччи взялся за меня

всерьез, потащил к себе в гости, без конца говорил сам и

старался вызвать на разговор меня. Такая уж у него была

манера. Он не был способен к дружбе; ему требовалась

пылкая любовь, и он творил чудеса с художниками, кото¬

рые делали для него иллюстрации. Истинный редактор, он

никогда не обрабатывал материал; он обрабатывал людей,

которые этот материал создавали, и сила его влияния тем

и определялась, что оно было таким сугубо личным. Он

ведал отделом искусства, но для него литература, публи-
95

Цистика — все было искусством, и он также ухаживал за

авторами, пленял их и добивался успеха, как и за иллю¬

страторами.
Именно Джакаччи и покончил дело с моим зачисле¬

нием. Он увидел, что я действительно переутомлен работой

в газете и поддержал мою просьбу о том, чтобы мне дали

отдохнуть летние месяцы. Я предполагал приступить к ра¬

боте в редакции с осени. Это не очень устраивало осталь¬

ных; заведующий редакцией требовался журналу уже те¬

перь, весной. Филипс качал головой, он думал о редакции,

но «Джок», как мы называли Джакаччи, думал обо мне;

художники, писатели, редакторы и все прочие сотрудники

всегда были для него прежде всего людьми.
—	Бойден может пока исполнять обязанности заведую¬

щего, — сказал Джек.
Я уехал в Адирондакские горы, где моя жена уже сняла

на лето домик на берегу Четвертого Озера. Совершенно

не помню, как я туда доехал; мысль об отдыхе до того раз¬

нежила меня, что я впал в какое-то оцепенение, которец

по прибытии на место, перешло в спячку. В первые сутки

я проспал двадцать часов; во вторые — девятнадцать. Я ел

раз — самое большее два раза в день, а остальное время

спал на подстилке из хвои на веранде нашего маленького

домика, и так продолжалось несколько недель. Потом стал

купаться в озере; постепенно прибавилось катанье на бай¬

дарке или на обыкновенной лодке. Как-то в воскресенье,

проснувшись довольно поздно, мы обнаружили, что все

наши запасы провизии уничтожены, а у раскрытого шкафа

сидит Эдвин Эмерсон и дожевывает последние крошки. Он

похохотал, угостил нас хорошим завтраком в соседней го¬

стинице и отправился дальше. Понятия не имею, откуда

он появился и куда ушел. В другой раз нас навестил отец

моей жены, доктор Р. Б. Бонтекью. Он катал меня по

озеру и рассказывал о том, как в молодости путешествовал

по Амазонке. Других гостей не было. Не было ни книг,

ни газет, ничего, кроме ночей без сновидений и похожих

на сновидения дней в зелени и прохладе этого великолеп¬

ного естественного парка. Я жил, словно во сне, пока не

истекли три из оговоренных четырех месяцев моих каникул.

Тогда я дал телеграмму в «Журнал Мак-Клюра» с запро¬

сом, могу ли я приехать и приступить к своим обязанно¬

стям; они ответили: «Приезжайте», — и я возвратился к
96

работе, к новому долгому периоду деловой сосредоточен¬

ности. Это было все равно, что, выпрыгнув из теплой по¬

стели, сразу нырнуть в озеро — в жизнь. А вода была

холодная.
В редакции у Мак-Клюра мне был предоставлен пись¬

менный стол — и, несомненно, широкое поле деятельности;

редакционный аппарат нуждался в организации, но я был

плохой организатор. И администратор — тоже неважный.

Я просто не годился в заведующие. Слоняясь по редак¬

ционным помещениям в поисках дела, я понял, что у меня

дутая репутация. В газете у меня было больше руководя¬

щей работы; я действительно направлял свой штат репор¬

теров. В журнале мне даже некем было руководить. По¬

стоянными сотрудниками были мисс Айда М. Тарбелл и

Рэй Станнард Бэкер, но у каждого из них уже имелась

своя тематика. На мою долю оставались писатели, которые

но большей части в редакции не появлялись, а присылали

рукописи по почте. Работа, разумеется, немалая и довольно

приятная, но с ней отлично справлялся сам Мак-Клюр и

прочие редакторы. Я тоже пытался заниматься этим, но

довольно неудачно. Я слишком становился на сторону

автора; соглашался на то, чего хотел автор, в ущерб тому,

чего хотели от него мы; принимал его условия оплаты,

вместо того чтобы продиктовать ему наши.
Разоблачил этот мой грех Джемс Хоппер. Он прислал

с Филиппин два или три рассказа, написанных с большой

силой. Войона Розборо, наш рецензент, увидела в них все

признаки крупного, растущего таланта. Мисс Розборо

редко оставляла без внимания что-нибудь стоящее. Хоп¬

пера она открыла под конец долгого утомительного дня,

проведенного за чтением рукописей. Она тотчас же вско¬

чила, надела шляпу и, покинув свою Гарлемскую квар¬

тирку, явилась в редакцию как раз перед самым закрытием.
—	Слушайте, — таинственно сказала она мне. — По¬

явился новый писатель. Рассказы его грубоваты и могут

кой-кому не понравиться. Прочитайте их сегодня вечером,

и мы будем отстаивать их вместе.
Я прочитал рукопись и испытал при этом те же чув¬

ства, что и мисс Розборо, другие же редакторы, как и

следовало ожидать, признали, что рассказы написаны

сильно, но печатать их отказались. Настояния мисс Роз¬

боро не помогли. Все сходились на том, что рукопись нужно
7	Стеффеяс
97

вернуть, но при этом написать любезное письмо о том, что

редакция желала бы поближе познакомиться с мистером

Хоппером. Решили пригласить Хоппера в Нью-Йорк. Он

приехал, и мы нашли для него занятие, кажется по коррек¬

торской части, а затем принялись обучать его искусству

писать более доходчивые рассказы. Я пригласил его к себе,

в Кос-Коб, и старательно объяснял, о чем и как следует

писать. «Вы мне черт знает что советовали», — говорил он

впоследствии. Однако он, видимо, послушался моих сове¬

тов, так как несколько его рассказов мы напечатали. Он

уже стал приобретать известность, когда из Европы вер¬

нулся Мак-Клюр и взял бразды правления в свои руки.

Хоппера он сразу оценил по достоинству.
—	Это, во всяком случае, ваше достижение, — сказал

он, когда речь зашла о моей работе в редакции. Странное

замечание, и оно несколько встревожило меня. Единствен¬

но, чем я еще заслужил его одобрение, была моя переписка

с авторами. «Вы обходитесь с ними как человек, который

знает, что они нас кормят и мы нуждаемся в них и в их

работе». — Это было сказано тоном упрека остальным.
Однажды Хоппер положил передо мной рукопись но¬

вого рассказа и сказал, что ему хотелось бы получать более

высокий гонорар за свои произведения. Я посмотрел рас¬

сказ, увидел, что это одна из лучших написанных им ве¬

щей, и вернул ему рукопись. «Пошлите ее куда-нибудь в

другое место», — сказал я. — «Ее напечатают. Для нас

это будет доказательством, что вас уже начинают ценить —

и вы сможете заговорить об увеличении гонорара».
Когда рассказ появился в печати, Мак-Клюр поднял

страшный шум. На это он был мастер. Он потребовал к

себе Хоппера и накинулся на него с криком: как он смеет

посылать свои вещи в другие издания, состоя у нас штат¬

ным сотрудником. Хоппер сказал, что сделал это по моему

совету.
—	Стеффене сказал мне, чтобы я предложил рассказ

еще кому-нибудь.
Мак-Клюр выпустил Хоппера, влетел ко мне в комнату

и напустился на меня. Я отбиваю авторов от журнала,

сплавляю хорошие рассказы в другие издания — зачем, за¬

чем, зачем? Я ему объяснил, зачем: чтобы конкуренция за¬

ставила нас больше платить нашим авторам, и в ответ на

его недоуменный взгляд добавил, что ведь он же сам про¬
98

сил меня не забывать, что авторы нас кормят и следует

обходиться с ними хорошо, а значит, рассудил я, нельзя

забывать, что и мы должны кормить авторов.
Стоило появиться на горизонте новому писателю, но¬

вому исследователю, новому государственному деятелю —

и Мак-Клюр уже мчался познакомиться с ним и «залу¬

чить» его в «Журнал Мак-Клюра». Он путешествовал по

Африке, часто бывал в Европе, вдоль и поперек изъездил

Соединенные Штаты в неуемной жажде смотреть, слушать

и говорить самому. Однажды он рассказал одному поляр¬

ному исследователю, что тот видел в Антарктике; из ску¬

пого и скучного отчета этого человека он выловил не¬

сколько наводящих замечаний и, перехватив у рассказчика

инициативу, нарисовал ему такую живую и увлекательную

картину его путешествия, что сам пришел в восторг. Он те¬

леграфировал нам в редакцию, что заказал исследова¬

телю — даже не статью, а целый цикл статей. Мы все тер¬

петь не могли цикловых статей; они нас очень связывали в

работе, и Мак-Клюр это отлично знал. Приехав в Нью-

Йорк, он не пробыл там и нескольких дней и тут же сбежал

в Европу. Причина такой поспешности выяснилась не¬

сколько позже, когда в редакцию самолично явился поляр¬

ный исследователь и вручил мне свои безнадежные произве¬

дения.
—	Мистер Мак-Клюр заказал мне эти статьи, — важно

сообщил он мне и тут же назвал внушительную цифру

обещанного ему гонорара.
—	Мистер Мак-Клюр не заказывал этих статей, — воз¬

разил я. — Мистер Мак-Клюр заказал собственное пред¬

ставление о вашем путешествии. Вы описали то, что вы ви¬

дели; а надо было вам описать то, что видел в Антарктике

Мак-Клюр.
Сообразив, что Мак-Клюр для того и уехал за границу,

чтобы предоставить нам самим расхлебывать кашу, кото¬

рую он заварил, мы устроили редакционный совет. Пред¬

ставленный материал совершенно невозможно было исполь¬

зовать; нельзя было даже переписать его заново: в нем

преимущественно содержались сообщения вроде того, что

автор «встал в 5 ч. 55 м. и шел пеп1ком четыре часа». Про¬

блему разрешил я. Исследователь как раз собирался в Ев¬

ропу. Я дал ему адрес Мак-Клюра, и болъше мы о нем ни¬

когда не слыхали.
7*
99

То же бывало и после' каждого возвращения Мак¬

Клюра. Прямо с парохода он являлся в редакцию, собирал

нас всех и принимался рассказывать о том, что он видел и

слышал, делал и говорил. Раскрывая чемодан, набитый

вырезками, газетами, книгами, письмами, он похвалялся,

что привез такой материал, какого никогда ни у одного из¬

дателя не было, — самые замечательные, поистине потря¬

сающие сюжеты и готовые произведения. Иногда в самом

деле попадались хорошие вещи. Кое-что из его предложе¬

ний мы принимали спокойно и критически. Но примерно

пять из семи новых, потрясающих, исторического значения

замыслов приходилось отвергать дружными усилиями. При¬

чем бороться с ним было нелегко. Нападая на нас, он ис¬

пользовал в качестве оружия те номера журналов, которые

мы делали во время его отсутствия. Мы неудачники, мы

балласт! Он один вдохновляет журнал и придает ему твор¬

ческий дух. Первое время я становился в таких случаях на

его сторону; я считал, что ему нужно дать свободу дей¬

ствий. Однако это оказалось неосуществимо — чересчур

накладно. Большинство его великих замыслов оканчива¬

лось глупостями; в конце концов я присоединился к осталь¬

ным и сделался «тормозом», умеряющим безумные взлеты

мак-клюровского «гения».
Мак-Клюр часто говорил другим редакторам, что я

единственный настоящий редактор из всех — не считая его.

В конце концов ему пришлось опровергнуть это на деле.

Он хотел сделать из меня своего редактора, своего первого

помощника, он следил за мной с надеждой и всячески меня

подбадривал.
Но однажды Мак-Клюр уселся рядом со мной. — Вы

действительно были редактором, — сказал он мне задушев¬

ным, ласковым тоном. — И сейчас вы редактор. Но вы по¬

нятия не имеете о том, как редактировать журнал. Вам

нужно поучиться.
—	Как же это мне учиться?—сердито спросил я.
Он положил руку на мое колено. — Не здесь, — ска¬

зал он. — Сидя здесь, в редакционном кабинете, не на¬

учишься редактировать журнал.
—	А где же мне этому учиться?
Он вскочил и описал рукой широкий круг в воздухе.
—	Где угодно, только не здесь. Выбирайтесь отсюда,

путешествуйте, разъезжайте где хотите. Зайдите в наш от¬
100

дел объявлений. Узнайте, с какой дорогой у них есть рас¬

четы. Возьмите билет, сядьте в поезд, и там, куда он вас

привезет, вы научитесь редактировать журнал.
Лэкаваниская железная дорога была должна нам деньги

за объявления. Мне выписали ордер на билет до Чикаго.

И там я, в самом деле, если и не научился редактировать

журнал, то начал кое-что, из чего вышел потом не один,

а несколько журналов. Я начал нашу работу по разгреба¬

нию грязи в политике.
Изнанка города
Как представителю нью-йоркского журнала в Чикаго

мне следовало навещать писателей, издателей и первых лю¬

дей города, узнавать, чем они интересуются, и некоторых

из них привлекать к сотрудничеству в «Журнале Мак¬

Клюра». У меня был список фамилий. Берт Бойден, кото¬

рый руководил моей работой, дал мне эгот список и приба¬

вил к нему имя своего брата Билла, одного из компаньонов

нотариальной конторы «сМатц, Фишер и Бойден». Только

из любезности я зашел к Уильяму Бойдену, и только из

любезности этот добродушный человек выслушал меня и

принял участие в моем деле.
—	Ну что же, давайте посмотрим, — сказал он. — Чтоб

не ходить далеко, начнем с моего компаньона Фишера; он

хочет оздоровить городское управление в Чикаго.
—	Оздоровить управление? В Чикаго? — засмеялся я

и этим, вероятно, выразил ясно мысль, что это, может

быть, и интересно, но скорее как шутка.
—	Что ж, — сказал Бойден, — он не один, имеются и

другие. В Сан-Луи есть один человек, его фамилия Фолк,

который поднял пыль столбом из-за взяточничества в го¬

родском управлении. Газеты видят пыль, а в чем, соб¬

ственно, дело, никто не знает. Вот бы вам поехать туда,

повидать этого Фолка и написать о нем и его разоблачениях

для тех, кто не бывал в Сан-Луи и не знает этого города.
Это совпадало с той линией, которую я собирался про¬

водить в нашем журнале: брать материал местного харак^

тера и давать обобщения, которые имели бы ценность для

всей страны.
101

В тот же вечер я уехал в Сан-Луи, а утром сидел

уже вместе с Джозефом Фолком в тихом уголке «Отеля

плантаторов». Он «бросил все» и прибежал ко мне.

Ему нужна была помощь, ему нужно было добиться

гласности.
—	Местные газеты пока что помогают мне, и некото¬

рые делают это охотно; и все печатают мой материал. Но

они еще не знают того, что знаю я. — Он оглянулся по

сторонам, словно человек, боящийся преследования. — Все

это так разветвляется, показания идут по такому пути

и сопротивление, которое я встречаю, принимает такой ха¬

рактер, — боюсь, что очень скоро меня здесь никто поддер¬

живать не будет. Ваш журнал издается в Нью-Йорке. Вас

не испугают угрозы и давление, которые играют роль здесь,

в Сан-Луи. Вы можете оказать мне настоящую поддержку

и подготовить почву для здешних газет. Но я должен пре¬

дупредить вас, что все это превосходит всякое вероятие:

я сам себе едва верю.
Обнаружив на мгновение свою внутреннюю тревогу,

он улыбнулся, и лицо его приняло спокойное, твердое вы¬

ражение, которое затем редко его покидало. Он был малень¬

кого роста, узкий в плечах, с бледным лицом, черты кото¬

рого казались острее от жидких черных волос и черных

глаз. Представление о жизни он вынес из школ штата Тен¬

несси и из занятий юриспруденцией. Он приехал из Тен¬

несси, чтобы занять место юрисконсульта в одной круп¬

ной фирме. Он немного занимался политикой, больше для

практики в ораторском искусстве и для того, чтобы обза¬

вестись знакомствами и клиентурой и подготовиться к бле¬

стящей карьере государственного деятеля, о которой меч¬

тают все молодые южане. Он сделался помощником проку¬

рора, потом прокурором округа Сан-Луи — случайно, почти

против своей воли. Он совершенно не интересовался уго¬

ловным правом (которое представляет больше всего шан¬

сов сделать карьеру), он даже питал к нему отвращение.

Но местные политиканы запутались и никак не могли вы¬

брать кого-нибудь из своих кандидатов на эту должность,

а тут подвернулся Джо Фолк, безобидный и респектабель¬

ный молодой человек, президент безобидного и респекта¬

бельного Демократического клуба. Бэтлер, «босс» местных

демократов, сам рекомендовал Фолку выставить свою кан¬

дидатуру на должность окружного прокурора.
102

—	Я буду выполнять свой долг, — кротко предупредил

его Фолк.
—	Само собой, — ответил Бэтлер: он по опыту

знал, что такое «долг» для молодых людей, делающих

карьеру.
Должность прокурора представляет собой вершину

горы, с которой зоркий человек может увидеть все на свете,

и большинству наблюдателей с этого пункта, должно быть

от нестерпимого блеска, приходится то и дело зажмуривать

глаза. Фолк не мог этого делать. Когда он сидел со мной в

отеле и рассказывал свою историю, было видно, что ему

очень тяжело.
Картина мира, вынесенная из Теннессийской школы,

была раскрашена самыми розовыми красками. Он должен

был верить, что каждый американский город управляется

законом, а тут к нему приходили «босс» или его прихво¬

стни и диктовали Фолку, кого ему взять в помощники и

что ему делать; или приходил Эд Бэтлер — не судья и не

представитель закона, а конокрад в прошлом и профессио¬

нальный нарушитель закона в настоящем, — этот мошен¬

ник входил в кабинет Фолка, как в свой собственный, и го¬

ворил: «Джо, назначьте такого-то вашим первым замести¬

телем, такого-то —вторым и такого-то — третьим, не пре¬

пятствуйте нашим людям всыпать как следует противной

партии...», — когда Фолк рассказывал об этом, по его

округлившимся от изумления глазам было видно, что его

представление о мире разлеталось вдребезги.
—	Мной и законом, представителем которого я яв¬

ляюсь, хотят управлять преступники!
Он так и выразился. У него было воображение. Должно

было быть потому, что, собрав по клочкам разорванную

картину своего мира, он поразил и мое воображение и за¬

ставил меня увидеть другую картину. Я брал отдельные,

разрозненные факты политической коррупции и складывал

из них новую панораму города как он есть. Тут он прервал

меня.
—	Но это еще пустяки, — сказал он. — Это было

только начало. Оно заставило меня внимательнее рассле¬

довать другие дела, то есть все остальные.
Фолк начал преследовать по закону лиц, фальсифици¬

ровавших подсчет голосов по обеим партиям, — не щадя и

демократов.
103

—	Но ведь они же выбрали вас, Джо, — протестовал

Бэтлер. — Без них и без нас вы не сидели бы на этом

месте.
—	Я исполняю долг присяги, — сказал Фолк.
—	Ну, смотрите, мы до вас доберемся, — грозил ему

Бэтлер.
—	Сначала я до вас доберусь, — гордо ответил

южанин.
Скоро он обнаружил, что без свидетельских показаний

не может добиться обвинительного приговора, он обнару¬

жил в то же время, что когда арестованному угрожает

тюрьма, он склонен выгораживать себя и выдавать других.

Такова была практика прокуроров: оказывая снисхождение

уже уличенным, добывать показания против других пре¬

ступников. Фолк извлек из этого урок и понял, в чем тут

сила. Обещая оказать снисхождение, он, как окружной про¬

курор, мог ознакомиться с подкладкой всех преступлений;

так Фолк вступил в переговоры оначала с лицами, фальси¬

фицировавшими подсчет голосов, которые рассказали ему

о подоплеке политической жизни; потом он узнал и кое-

что другое.
Как-то репортер, по прозвищу Красный Голвин, обра¬

тил внимание Фолка на газетную заметку в десять стро¬

чек, где говорилось, что в банк внесена была большая сумма

денег, предназначенная для подкупа некоторых членов го¬

родского управления, с тем, чтобы в положение о город¬

ских железных дорогах был введен новый параграф. В за¬

метке не были названы имена, но Голвин высказал догадку,

что упомянутый параграф был наруку «Пригородной же¬

лезнодорожной компании». Через час Фолк послал шерифу

список в сто имен с инструкцией вызвать названных лиц в

предварительное судебное присутствие. В списке были

члены городского управления, члены собрания выборщиков,

служащие и администрация пригородной железной дороги,

директоры банков и кассиры. Фолк еще ничего не знал, да

и не мог знать.
До него доходили все же кое-какие слухи; впрочем, он и

сам мог судить об относительной силе и слабости подозре¬

ваемых им людей. Он выбрал Чарльза Тернера, директора

пригородной железной дороги, и Филиппа Стока, защищав¬

шего в кулуарах сената интересы пивоваренных заводов.

Ему казалось, что они должны выдать других. Он стал их
104

допрашивать в присутствии присяжных, искусно пряча

свои карты.
—	Джентльмены, — сказал он им?— у меня собралось

достаточно улик, чтобы отдать вас под суд за взяточниче¬

ство; я намерен с вами поступить по всей строгости закона

и упрятать вас в тюрьму, если вы не расскажете присяжным

без всякой утайки о методах коррупции, которыми вы поль¬

зовались для того, чтобы в положение о железных дорогах

был введен параграф 44.
Он дал им на размышление три дня, и в течение этих

трех дней обвиняемые и их друзья старались подействовать

на него протестами, угрозами и слезами. А кого только не

было среди этих друзей! Фолк был поражен, когда узнал,

какие почтенные, занимающие высокое положение в обще¬

стве люди вступаются за мошенников. Тем не менее он

исполнял свой долг; он был тверд, невозмутим и решите¬

лен. Господа Тернер и Сток не выдержали и сознались,

они рассказали все: кому было дано, сколько именно и

когда. Они впутали и других людей, которые рассказали в

свою очередь о других сделках. При помощи этих сделок

дельцы, крупные и мелкие, почтенные и непочтенные, систе¬

матически получали льготы, привилегии и подряды, поль¬

зовались общественной собственностью в течение многих

лет и намерены были пользоваться всеми этими благами и

в будущем.
Рассказывая обо всех этих мошенничествах отрывисто,

резко, лаконично, Фолк мало-помалу бледнел и становился

тише; его глаза, острые, как булавки, следили, вижу ли

я во всем этом то, что видит он, а так как я молчал и

лицо мое ничего не выражало, то он не выдержал.

Он наклонился ко мне и крикнул — нет, он прошептал,

но таким горячим шепотом, что шепот прозвучал, как

крик:
—	Так наши «добродетельные» деловые люди подку¬

пают безнравственных политиканов: «здоровая» деловая

жизнь разложила в Сан-Луи городское управление.
С минуту он помолчал, потом заговорил опять:
—	Почтенные граждане Сан-Луи жиреют, подрывая

корни города.
Он замолчал, вопросительно глядя на меня, и когда я

не ответил, сказал очень просто, откинувшись на спинку

кресла:
105

—	Как прокурор и уголовный суд защищают преступ¬

ников, а не народ, у нас, в Сан-Луи, так и законодательные

учреждения и собрание депутатов являются представите¬

лями взяточников и спекулянтов.
То, что происходило в сознании Фолка, было довольно

просто, но не обычно. Он собирал все известные ему случаи

подкупа воедино, чтобы извлечь из фактов некую истину.

Он обобщал. Вместо того чтобы заниматься своим делом и

преследовать каждую шайку мошенников отдельно за каж¬

дое открытое им преступление, он думал о всех этих мошен¬

никах вместе и старался уяснить себе, что они значили

вместе взятые.
—	Подкуп не есть простое нарушение закона, — воскли¬

цал он. — Это государственная измена. — И вспоминая

теперь, как все взяточники и взяткодатели твердили ему

одно и то же: «Так всегда делается, мистер Фолк: в делах

иначе нельзя», — изумленный прокурор говорил: — Это

целая система. Так всегда делается. Подкуп и коррупция

представляют собою процесс, который превращает демо¬

кратическое правительство в представителей не всего на¬

рода, а лишь низшей сто части.
—	Или высшей, — пробормотал я, и он вскочил, по¬

вторяя, как эхо:
—	Да, высшей — именитых граждан Сан-Луи.
Я написал в «Журнал Мак-Клюра», что у меня есть для

них статья и что, как только я найду человека, который смо¬

жет ее написать, я вернусь в Нью-Йорк. Фолк назвал мне

всех репортеров, которые писали о его разоблачениях,

и рекомендовал Клода Уэтмора. Я повидался с ним, проин¬

структировал его и предложил ему написать статью

о Фолке и Сан-Луи.
О Сан-Луи, заметьте это. Уэтмор, а не я, должен был

написать о необыкновенных условиях, раскрытых в Сан-

Луи этим необыкновенным прокурором. Тогда я еще не за¬

нимался разгребанием грязи. Я был редактором, и мне в

голову не приходило писать об этом самому. По дороге в

Нью-Йорк в моем уме началась та же работа, что и в уме

Фолка. Я обобщал. Я думал о Нью-Йорке. Необыкновен¬

ные условия в Сан-Луи были очень похожи на необыкно¬

венные условия в Нью-Йорке. Коррупция, которую я видел

в Нью-Йорке, гнездилась в полицейском управлении; кор¬

рупция в Сан-Луи сосредоточилась в городском упразле-
106

нии. Я слышал то же о Филадельфии, а в Миннеаполисе,

судя по газетам, творилось что-то похожее на взяточниче¬

ство полиции в Нью-Йорке.
Может быть, необыкновенное положение в Сан-Луи и

Нью-Йорке было самым обыкновенным для большинства

городов Соединенных Штатов?
Когда статья Уэтмора была прислана в редакцию, я сде¬

лал в ней некоторые поправки. Он замолчал некоторые

довольно важные факты, пощадил кое-кого из видных

граждан, обошелся весьма милостиво с Эдом Бэтлером.

Я восстановил то, что мог припомнить. Уэтмор запротесто¬

вал: ему нельзя будет жить и работать в Сан-Луи, если

статью напечатают в таком виде. Я настаивал, и он пошел

на компромисс. Я должен подписать статью вместе с ним

и отвечать за вставки. Отлично. По рукам. Так я выступил

в роли разгребателя грязи. А также в роли политического

мыслителя. Я озаглавил статью «Времена Твида в городе

Сан-Луи» и ввел в нее несколько сравнений для иллюстра¬

ции овладевшей мною мысли, той мысли, которую сформу¬

лировал Фолк: что подкуп не есть заурядное преступление,

а разрушительный процесс, охвативший все города Аме¬

рики, и что если я доберусь до его источников, то, может

быть, найду причину политической коррупции и средство

ее уничтожить.
Но сначала, для того чтобы убедиться, что этот процесс

аналогичен повсюду, я должен был исследовать на месте

полицейскую коррупцию в Миннеаполисе и сравнить ее с

коррупцией в Нью-Йорке.
Позор Миннеаполиса
Перед моим отъездом из Нью-Йорка Мак-Клюр про¬

диктовал мне заглавие и основные положения статьи, кото¬

рую я должен был написать о Миннеаполисе. Это было не

так бессмысленно, как кажется. Миннеаполис давным-

давно разоблачили; уже целый год в газетах освещались

факты, говорившие о коррупции в этом городе. Моя ра¬

бота должна была заключаться в том, чтобы собрать эти

разрозненные заметки и связать их в систематический и по

возможности полный обзор.
107

—	Мы назовем статью «Позор Миннеаполиса», — ска¬

зал Мак-Клюр.
Собственно говеря, я поехал в этот западный город,

оплот республиканской партии, населенный выходцами из

скандинавских стран и управляемый выходцами из Новой

Англии, чтобы выяснить, не похожа ли полицейская кор¬

рупция в Миннеаполиее на коррупцию в Нью-Йорке и нет

ли там в городском управлении такой же систематической

коррупции, как в Сан-Луи и Нью-Йорке.
Очень скоро я увидел, что один человек, мэр города

доктор Э. Эймс, вершил в Миннеаполисе и политические

дела, и управлял городским хозяйством, и грабил жителей,

то есть отправлял все те функции, которые в Нью-Йорке

выполняли сначала Твид, потом Крокер, а в Сан-Луи —

Эд Бэтлер. Разоблачить злоупотребления и искоренить их,

подобно Фолку в Сан-Луи, пытался также лишь один че¬

ловек, некто Хови Кларк, старшина присяжных. Система

коррупции, раскрытая в Миннеаполисе, очень походила на

нью-йоркскую систему. Была и разница. Сам мэр — а не

начальник полиции, как в Нью-Йорке, — стоял во главе

банды мошенников — доктор Эймс сделал начальником

полиции своего брата, полковника Эймса. Через посред¬

ство брата мэр организовал систему коррупции и упра¬

влял ею.
Система наблюдения за преступным миром, как и в Нью-

Йорке, была продумана и разработана полицией до мель¬

чайших подробностей вовсе не для того, чтобы предотвра¬

щать, раскрывать и пресекать преступления, а для того

чтобы защищать преступников, «наводить» их и делить с

ними добычу. Так называемые моральные элементы народа,

требуя строгих законов против порока и преступления,

играли наруку преступников-полицейских, как и в Нью-

Йорке. Продажа спиртного производилась по правилам,

проституция и азартные игры были запрещены, и, раз¬

умеется, убийства, грабежи и прочие преступления тяжко

карались. Мэр Эймс и полиция, посовещавшись с профес¬

сиональными преступниками, составили таксу, по которой

оплачивались все нарушения закона. Салуны платили

столько-то в месяц за то, чтобы торговать спиртным в не¬

урочные часы, за то, чтобы нарушать постановления об

азартной игре и смотреть сквозь пальцы на возраст игро¬

ков и пьющих; публичные дома номинально преследова¬
1G8

лись: производились аресты, взимались мелкие штрафы.

В действительности Эймс отменил штрафы, увеличил число

публичных домов и, для того чтобы взятки поступали ре¬

гулярно, поощрял ограбление «клиентов» и другие виды

преступлений. Азартные игры допускались в самых широ¬

ких масштабах, мэр и полиция участвовали в прибылях,

и прибыли эти возрастали вместе с ростом шулерства. Доля

банкомета была увеличена, колесо рулетки вертелось по

воле крупье. Были введены мелкие обсчеты, а также и во¬

ровство за зеленым столом. Наводчикам, карманщикам,

громилам и всякого рода жуликам не только разрешено

было действовать под наблюдением полиции, которая сле¬

дила, чтобы им никто не мешал, и заботилась только о

том, чтобы они не обсчитали мэра и его приближенных:

среди преступного мира в других городах был брошен

клич, что ловким жуликам будут рады в Миннеаполисе,

если они сумеют поладить с полицией. Воры и мошенники

приезжали в город и на месте оценивали положение вещей.

Некоторые из них заходили в полицию и ставили свои

условия; к другим полицейские чиновники ходили сами и

приглашали их на работу.
Во всем этом пойманные жулики и полицейские не раз

сознавались на суде, приводя все подробности, называя

имена, цифры, место и время сговора и передавая свои со¬

глашения почти текстуально. Билли Эдвардс был шулер и

обдирал «сосунков» на покере. Сыщик Норбек, старый его

знакомец, предложил организовать притон для него и не¬

коего Чарли Говарда, приводить туда «сосунков» и запуги¬

вать «нагретых» жалобщиков, которые вздумают обра¬

щаться в полицию.
—	Я уезжал на Побережье, — рассказывал Эдвардс, —

и долгое время не виделся с Норбеком. Вернувшись в Мин¬

неаполис, я сел как-то вечером в трамвай. Норбек и другой

сыщик, де-Леттр, тоже были в этом вагоне. Норбек подо¬

шел ко мне, Поздоровался и сказал: «Ну, Билли, как

дела?» Я сказал: «Неважно». Тогда он и говорит:

«А здесь многое переменилось после твоего отъезда. Мы с

Гарднером (сборщик налогов и правая рука мэра во всех

жульнических махинациях) теперь всем заправляем. Они

думали, что я ничего не знаю, да я им показал, так что те¬

перь я ворочаю делами».
—	Я рад за тебя, Крис, — говорю я. А он говорит:
109

—	Я и для тебя придумал знатную штуку. Я тебе от¬

крою игорный притон.
—	Это бы хорошо, — говорю я, — только не верится,

что ты это можешь.
—	Я теперь все могу, — отвечает он, — мы с Гардне-

ром и не такими делами ворочаем.
—	Ну, если можешь, — говорю я, — так я тебя не

обижу.
—	Сколько будешь платить?—опрашивает он.
—	Долларов сто пятьдесят — двести в неделю.
—	По рукам, — говорит он. — Я тебя сведу с Гардне¬

ром, и мы устроим это дельце.
На следующий вечер сыщик вместе с шулером отпра¬

вился к Гарднеру, который говорил с ним о делах вообще,

показал ему полный ящик денег, которые были им собраны

с проституток, состоящих у него под надзором, и которые

следовало передать «старику» (то есть мэру), когда он вер¬

нется в город. «Позднее, — говорил Эдвардс, — он пере¬

дал, что мэр остался очень доволен суммой в пятьсот дол¬

ларов, сказал, что все в порядке, и велел нам продолжать

в том же духе».
Линк Кроссман, другой сыщик, имевший дело с Эдвард¬

сом, рассказывал, что Гарднер сначала требовал для мэра

тысячу долларов в неделю, а потом уступил и согласился

на пятьсот долларов для мэра, пятьдесят — для Гарднера

и пятьдесят — для Норбека. Начальнику полиции Фргду

Эймсу они давали время от времени мелкие взятки.

«В первую неделю, — рассказывает Кроссман, — я дал

Фреду пятнадцать долларов. Норбек повел меня к нему.

Я пожал ему руку и передал конверт с пятнадцатью дол¬

ларами. Фред вытащил список наводчиков, который мы

ему прислали, и сказал, что его нужно проверить. В дру¬

гой раз я сунул ему в руку двадцать пять долларов, когда

он стоял в вестибюле городского управления».
Притонов, где игра шла по большой и по маленькой,

было очень много, и все они обслуживались полицией в

этом же роде. «Наводчики» знакомились с «сосунками» на

улице, в гостиницах, на вокзалах, втирались к ним в дове¬

рие и вели их в притон. «Сосунки» прозывались по сумме,

на которую их «нагревали»; например, «стодолларовый»,

«тридцатипятидолларовый». Одного только, Романа Мэй-

ixa, звали по имени: он проиграл семьсот семьдесят пять
110

долларов и отличился настойчивостью в жалобах. Все они

жаловались и помогали этим полиции получать свою долю

прибылей. Сыщик Норбек, который для того и был постав¬

лен в дверях притона, выслушивал первый «писк» жертвы

и старался запугать ее: «Ах, так вы играли в азартную

игру? А разрешение у вас есть? Нет? Так вам, знаете ли,

лучше будет убраться из этого горю да, да поживей».
Иногда он препровождал потерпевшего на вокзал и

сажал в поезд. Если попадался человек настойчивый, Нор¬

бек вел его к начальнику полиции. Фред Эймс выдерживал

жертву в приемной в надежде, что ее терпение должно ко¬

гда-нибудь истощиться, а если это не действовало, грозил

арестом или неприятностями.
Грабежи были самым заурядным явлением, и многие из

них организовывались полицией. Одно дело, занесенное в

протоколы суда, состояло в ограблении конторы пивова¬

ренного завода Пабст. Полицейские подговорили одного из

служащих узнать шифр сейфа и вместе с профессиональ¬

ным громилой очистить его, пока полицейский надзиратель

с сыщиками будет «стоять на стреме».
Все растущее число и дерзость преступлений, веселая

наглость преступников-полицейских, откровенность, с кото¬

рой все это совершалось, приводили в ужас пуритански-чо-

порных граждан Миннеаполиса. Год проходил за годом,

полиция и другие должностные лица ссорились из-за до¬

бычи, объединялись в группы или банды, которые соперни¬

чали между собой, интриговали, добиваясь расположения

мэра. Они вмешивались в дела друг друга, и каждая банда

перехватывала и сажала в тюрьму «чужих» громил, воров,

проституток и шулеров. Эта-то «чересполосица» и открыла

широкий простор для разоблачения и судебных преследо¬

ваний. Система преступлений и подкупов, оказывается, так

же нуждалась в едином управлении и контроле, как всякое

другое дело.
Но из всех этих разоблачений становилось ясно одно:

система полицейской коррупции в Миннеаполисе была со¬

вершенно та же, что и в Нью-Йорке.
И это еще не все. Система коррупции в Миннеаполисе

была совершенно та же, что в Сан-Поле, так называемом

«городе-близнеце», на другом берегу реки. Она была той

же в Портленде, Сиэттле, Сан-Франциско, Чикаго, Нью-

Орлеане и в большинстве городов Америки.
111

Это я узнал от посвященных лиц.'Хови Кларк, стар¬

шина присяжных, добившийся расследования, после кото¬

рого мэр и его администраторы были изгнаны из городского

управления, прикрыл двух крупных шулеров, о которых го¬

ворилось выше, — Эдвардса и Говарда. Их «подсидела»

шайка Эймса, и они в бессильной злобе отбывали тюремное

заключение, когда Кларк разыскал их. Он попросил их

рассказать все, что они знают. Согласно их профессиональ¬

ной этике это было тяжким грехом — «ябедничать». Но,

с другой стороны, оба жулика были вне себя от ярости,

партнеры-полицейские продали их и показали себя «нечест¬

ными жуликами», — как они выражались, — а Кларк

был не таков.
—	Я людей знаю, — говорил мне Эдвардс, — я знаю,

что Кларк человек порядочный и не трус.
Они с Говардом рассказали Кларку всю историю и в

качестве вещественного доказательства передали ему ма¬

ленькую заборную книжку из мясной лавки, в которой

аккуратно велся учет всех награбленных денег и дележей.

Воры очень редко ведут счета; в Миннеаполисе они это де¬

лали для того, чтобы избежать споров и неприятностей и

не обидеть полицию. Так как в нее заносились суммы, по¬

лученные от «жертв», расходы на помещение, на карты и

на все прочее, доля мэра, доля начальника полиции, доля

каждого сыщика, то эта книга была веским доказатель¬

ством. Кларк взял ее и держал под спудом, чтобы потом

предъявить на суде. Он одолжил ее мне, и я сфотографи¬

ровал несколько страниц для своей статьи. Но мне хотелось

повидать шулеров и расспросить их о системе полицейской

коррупции в других городах, и я попросил Кларка сказать

мне, где они скрываются, под предлогом, что мне нужно

перевести жаргонные словечки из этой книжки.
—	Но ведь они только того и добиваются, чтобы унич¬

тожить эту книжку, — запротестовал Кларк. — Они свя-'

заны только словом, которое дали, и моим обещанием вер¬

нуть им книжку. Если книжка попадет им в руки, они не¬

медленно улизнут.
—	Не улизнут, — сказал я, и моя уверенность, в ко¬

торой я сам не мог бы дать отчета, убедила Кларка. Он дал

мне адрес пустовавшего дома на окраине города, и на сле¬

дующее утро в восемь часов утра я уже стучался в дверь

этого дома. FJo утрам с людьми легче иметь дело.
112

За дверью зашлепали босые ноги, потом наступило

молчаЛие. Они были удивлены, не знали, что подумать,

может быть одевались. Я подождал, потом опять постучал,

негромко, и услышал, как в прихожей, около самой двери,

скрипнула доска. Я отступил назад, так, чтобы меня можно

было разглядеть через скважину дверного замка, держа

книжку на виду. Это, без сомнения, ввело в соблазн взи¬

равшее на меня око. Ключ тихонько повернулся в замке.

Я подошел и постучал опять, на этот раз нетерпеливо;

дверь чуть-чуть приоткрылась, и в щели показалась небри¬

тая физиономия, подозрительно меня оглядевшая.
—	Я всего-навсего репортер из Нью-Йорка, — сказал

я. — Ваша книжка у меня, и я хотел бы, чтоб вы объяснили.

мне некоторые выражения.
Дверь закрылась, послышался шепот, потом дверь опять

открылась. Билли Эдвардс, в брюках и рубашке, пригласил

меня войти, а Говард, которому принадлежала книжка и

который лично вел ее, протянул руку и взял ее как бы ма¬

шинально. Мы вошли в спальню, где были койка, матрац

на полу и расшатанный стул. Я повторил еще раз, зачем

я сюда пришел, и сейчас же перевел речь на Нью-Йорк и

на их «работу», перечисляя сыщиков, громил, карманни¬

ков, которых я знал лично или понаслышке, таким тоном,

как если бы был одним из них; хоть и репортер, а свой

человек, — я решил так держаться.
Теперь ежи не работали в Нью-Йорке, доводилось бы¬

вать, да не ужились там.
—	Приезжих с Запада у нас не любят, — сказал я

смеясь. — У нас и своих жуликов довольно.
—	Да, я знаю, — сказал Эдвардс, — а только у вас,

то есть у них, так и норовят напакостить человеку. Я хотел

погостить немножко и погулять в Нью-Йорке, работать не

собирался, и сам старик мне разрешил. А эти мошенники-

сыщики выжили меня: донесли по одному случаю, будто

бы это моя работа, а я до карт и пальцем не дотронулся.
—	Надо было свалить на кого-нибудь, — предположил

я. — А в каком городе вы работаете?
Они почти не обращали внимания на меня и едва-едва

отвечали на вопросы. Они были всецело заняты книжкой,

ощупывали ее, передавали из рук в руки, и каждый из них,

получив книжку, держал ее бережно, с любовью, как соб¬

ственное дитя. Они жаждали захватить книжку. Они пере¬
8	Стеффене
113

глядывались, советуясь настолько ясно, что даже я мог по¬

нять, что они спрашивают друг друга, как поступить с

книжкой и со мной. Не глядя на книжку, притворившись,

будто бы я о ней забыл, я вскользь, тоном близко знако¬

мого человека упомянул Кларка, других присяжных, влия¬

тельных друзей из общества и из преступного мира в Мин¬

неаполисе, Нью-Йорке, Сан-Луи, Чикаго, чтоб напомнить

им, что я не кто-нибудь со стороны и со мной шутить

нельзя; но говорил я так, будто бы совсем не думаю ни о

себе, ни о книжке. И они успокоились. Они даже увлеклись

разговором. Они еще не решили, как им быть, я это чувство¬

вал, они отложили пока решение и сосредоточились на пред¬

мете разговора.
Они «работали» на Побережье — в Сиэттле, Порт¬

ленде, Сан-Франциско и Лос-Анжелосе, когда за ними при¬

слали из Миннеаполиса. Здесь их знали как «хороших» ра¬

ботников по своей части, и Норбеку и другим сыщикам они

были нужны. «Эти парни в Миннеаполисе просто бро¬

дяги», — говорили сыщики и пояснили, что Эймс и его

банда политиканов плохо знали, что такое «система». А это

во&се не просто. Посмотрели бы вы, какая дисциплина во

Фриско, а уж в Нью-Йорке или в Чикаго... В Чикаго и

Нью-Йорке они не были «своими людьми», их обошли,

и они чувствовали себя обиженными, однако не могли не

уважать совершенство тамошней «системы».
—	Но ведь это та же система, что и здесь, на

Западе, — заметил я.
—	Конечно, она везде одна и та же, однако есть раз¬

ница. Нужно время, чтобы разработать систему как сле¬

дует, время, способности и честность, главное — честность

в сделках. Каким-нибудь мелким жуликам нечего за это и

браться, или вот таким любителям, как здешние бродяги.
—	Ну, а в Сан-Луи?
Сан-Луи они не знали. Они знали тех, кто там рабо¬

тает, слышали, конечно, — впрочем, нет, о Сан-Луи им

ничего не известно, кроме как понаслышке.
Я добился того, за чем пришел; с меня было довольно,

однако игру нужно было довести до конца. Я взял книжку

и почувствовал, что Говард вздрогнул, когда я брал ее у

него из рук, и оба они ухватились за книжку и не выпу¬

скали, пока я держал ее, перелистывая страницы, и спраши¬

вал, что значит та или другая запись. Когда я встал, соби¬
114

раясь уходить, драгоценная книжка была у Гозарда.

Разговор по дороге к дверям шел очень сбивчиво. Я его

поддерживал, они рассеянно отвечали. Настоящий разго¬

вор шел между ними, говорили одни глаза. Я нисколько не

опасался, что они оставят себе эту книжку; они должны бы¬

ли почувствовать, что я им верю. Я даже взглядом не пока¬

зал, что думаю о ней. Я говорил, рассказывал анекдоты об

инспекторе Бирнсе из нью-йоркской полиции; так они выве¬

ли меня из квартиры на крыльцо. Я сделал вид, будто бы

совсем забыл про книжку, потом спохватился и вспомнил.
—	Ах, да, а где же книжка?—сказал я. — Как бы ее

не забыть, нето Хови Кларк...
Я пожал руку сначала Говарду, у которого была

книжка, потом Эдвардсу, левую руку я протянул за книж¬

кой, и, к моему облегчению, книжка оказалась в руке, по¬

том скользнула обратно, потом была опять вложена в мою

руку. Я стиснул ее и сунул в карман. Я вернул ее Хови

Кларку. И когда я сунул эту книжку, конечно очень не¬

брежно, так, мимоходом, в руку мистера Кларка, мне пока¬

залось, что он почувствовал такое же облегчение, какое чув¬

ствовал я сам, получив книжку от жуликов.
Как бы то ни было, когда я сказал ему, что, по словам

этих жуликов, наших самых надежных свидетелей, поли¬

цейская система защиты и поощрения порока и преступле¬

ний, которую он раскрыл в своем городе, типична и для

других городов Америки, он попросил меня повидаться с

новым мэром, Перси Джонсом, который уже приступил к

исполнению своих обязанностей, и рассказать ему это.

Я пошел к нему и услышал от этого аристократического

джентльмена вопрос, рисующий другую сторону проблемы.
—	А может ли вообще городское управление разде¬

латься с пороком и преступлениями, не идя на компромисс

с преступниками?
Мэр Джонс спросил меня об этом. Я сам хотел задать

ему этот вопрос, но он заговорил первый.
Я достигаю славы и еще кое-чего получше
Временный мэр Джонс, которого совет присяжных

назначил для закрепления своих успехов, был совершенным

новичком. Он был молод, богат, образован и внутренне
8*
115

честен. Он принадлежал к тем сынкам преуспевающих роди¬

телей, которые слыхали, будто дурные люди сделали наше

хорошее американское городское самоуправление дурным,

а потому решили, что если они, хорошие люди, займутся по¬

литикой, то это дурное самоуправление снова станет хоро¬

шим. Перси Джонс был олдерменом — членом городского

правления, з то время когда волею случая в старшины при¬

сяжных попал Хови Кларк, бизнесмен старшего поколения;

волею случая его разозлило откровенное взяточничество

мэра Эймса и его сподручных, и встретив сопротивление и

угрозы, он разъярился и выступил в поход против «дурных»

людей.
Типичный промышленный магнат по своему складу,

Кларк считал, что при наличии сильной воли и крепкого ума

можно так же успешно справиться с чисткой городской ад¬

министрации, как с любым другим делом. Он и справился,

причем стал диктатором, который правил силою страха. Но

его не интересовала политическая карьера. Он еще не со¬

ставил себе состояния и спешил возвратиться к личным де¬

лам. Он избрал Перси Джонса в качестве продолжателя на¬

чатого частью потому, что знал его как честного и неустра¬

шимого молодого человека, частью потому, что во время

предшествовавшей войны за реформу Джонса не было в

городе и, следовательно, он был свободен от всякого при¬

страстия и зависти, связанных с этой войной.
Когда Хови Кларк посоветовал мне повидаться с мэром

Джонсом, в глазах у него мелькнула лукавая искорка. Это

было уже под конец моего пребывания в Миннеаполисе; мы

сидели вдвоем в вестибюле отеля, где жил Кларк, и подво¬

дили итоги сделанному им, стараясь извлечь мораль из того

опыта, который он приобрел на своем посту старшины при¬

сяжных.
Я отправился к мэру Джонсу, но после короткого, очень

короткого предварительного обмена любезностями, мэр

вдруг сказал мне серьезным, взволнованным голосом: —

Вот, послушайте, я сейчас расскажу вам, что сделал я и что

сделали со мной за то недолгое время, что я тут работаю.

А потом я спрошу вас, что мне делать дальше.
На всем протяжении моей разоблачительной деятельно¬

сти меня постоянно принимали за какого-то специалиста по

вопросам взяточничества, политики и управления. Воры,

бизнесмены, политики, реформаторы и читатели нашего
116

журнала — все воображали, что у меня есть то, что я только

еще стремился приобрести — знание. Это имело свою хоро¬

шую сторону. «Бывалые люди» легко посвящали меня в

свои секреты. Полагая, что я и так все знаю, они не видели

надобности скрытничать; н я, разумеется, поддерживал

это заблуждение.
Но случалось, что эта репутация человека всеведущего

ставила меня в затруднительное положение, как, например,

в описываемое утро, когда молодой мэр Джонс обратился ко

мне за советом. Ему так нужен был совет; он так уверен

был, что я сумею дать его.
Этот честный молодой человек пришел к власти в мо¬

мент, когда полицейская проблема настойчиво требовала

разрешения. Казалось, тут все просто. Нужно поставить во

главе полиции честного человека, не связанного с миром по¬

рока и преступлений, и поручить ему подобрать штат поли¬

цейских, которые изгнали бы из города правонарушите¬

лей, —разумеется, всех без исключения. С преступниками

не торгуются. К ним просто применяют закон. Первым от¬

крытием мэра Джонса было то, что полицейская служба —

это специальность, требующая известных практических на¬

выков. Во вверенном ему городе не нашлось человека с по¬

лицейским стажем, способного организовать полицию и ру¬

ководить ею, который не был бы в той или иной степени за¬

маран предшествовавшими разоблачениями. В конце концов

он назначил на этот пост некоего дьякона, своего личного

друга, исходя из того, что ему нужен человек, которому он

мог бы доверять. Штат полицейских они нарочно укомплек¬

товали людьми, уволенными бывшим мэром и его братом,

бывшим начальником полиции. Очевидно, чем-то люди хо¬

роши, а если даже и плохи, то плохое в них направлено про¬

тив прежних методов и прежних руководителей.
Следующим открытием явилось то, что ни мэр, ни его

новая полиция не в состоянии осуществить закон, воспре¬

щающий проституцию. Поэтому проституткам только за¬

претили появляться за пределами определенного, находя¬

щегося под наблюдением района.
Третьим открытием было то, что почтенные граждане,

домовладельцы, дома которых были очищены от- притонов

разврата, пришли в ярость от такого нововведения, лишив¬

шего их высокой арендной платы. К вящему удивлению

мэра, этим домовладельцам удалось натравить на него
7/7

духовенство, а также других почтенных граждан, обвиняв¬

ших его в том, что он идет на компромисс с пороком и,

вместо того чтобы блюсти закон, официально санкционирует

его нарушение. Джонс, надо отдать ему справедливость, про¬

явил стойкость. Возможно, это ему и не удалось бы, если б

он был политиком и заботился о своем переизбрании. Мэр

Джонс не понимал, что будь на его месте «дурной» чело¬

век, он под давлением почтенных граждан проявил бы мень¬

шую суровость по отношению к непочтенным. Его реши¬

тельные меры восстановили против него содержателей са¬

лунов, пивоварен и прочих подобных предприятий.
Но самым поучительным было открытие, ожидавшее

мэра Джонса в области уголовных преступлений. За время

деятельности Хови Кларка количество преступлений в го¬

роде несколько уменьшилось, и первая неделя или две про¬

шли для мэра спокойно. Потом преступники снова взялись

за дело; кражи и ограбления участились, и дьякон, возглав¬

лявший полицию, был не в силах помешать этому или об¬

наружить виновных. О преступлениях узнали газеты. Жерт¬

вы негодовали; их соседи нервничали; мэр Джонс и его по¬

лиция были оконфужены и немножко струсили. И когда к

мэру явилась делегация синдиката содержателей игорных

домов и заявила, что может предложить выход из положе¬

ния, он согласился их выслушать.
Пусть мэр разрешит синдикату открыть четыре игорных

дома в деловой части города, и тогда они позаботятся о том,

чтобы нигде в других кварталах не практиковались азарт¬

ные игры. Мистер Джонс послушал, подумал и покачал го¬

ловой. Он на полтора месяца затянул переговоры и заметил,

что за это время преступления почти прекратились. Пред¬

ставители синдиката не замедлили отметить этот факт и на¬

бавили цену. Они, конечно, не преступники, говорили они,

и не сообщники преступников, но им знаком преступный

элемент, его повадки и его расчеты. Никакая честная поли¬

ция не может бороться с преступностью без посторон¬

ней помощи. Миннеаполис скоро опять наводнят воры,

и куда против них мистеру Джонсу с его полицейским-

дьяконом!
Представители синдиката предложили взять городских

преступников под свой контроль.
Мэр, не на шутку заинтересованный, объявил, что не ве¬

рит в опасность нового оживления преступных элементов.
118

Синдикатчики улыбнулись н ушли. На следующий же день

началось то, что газеты называют «эпидемией преступле¬

ний». Правда, дело не шло дальше мелких краж, но мэр

встревожился. Ему показалось странным, что это происхо¬

дит именно сейчас, а его начальнику полиции показалось

странным, что об этом немедленно все узнают.
Синдикатчики опять посетили мера. Ну вот, разве они

не предсказывали? Разве не предупреждали мэра, что нач¬

нется новая полоса преступлений? Да, это верно, сказал

мэр, но все же какие-то «домушники» и «форточники» его

не запугают. Представители синдиката в ответ заметили, что

домушники и форточники — это только начало; следует

ожидать и более серьезных преступлений. И действительно,

в ближайшие дни произошли один, два, три грабежа со

взломом, и все в домах солидных граждан, лично знакомых

Джонсу; затем последовал четвертый — на этот раз в доме

одного родственника мэра Джонса.
Синдикатчики явились снова. Если им будет предостав¬

лено монопольное право держать игорные дома в Миннеа¬

полисе, они выполнят все то, что обещали раньше, и кроме

того в случае какого-нибудь крупного грабежа обязуются

вернуть «поживу» или даже поймать вора. Мистер Джонс

усомнился, по силам ли им это. Синдикатчики в доказатель¬

ство предложили вернуть все драгоценности, похищенные

в местах последних четырех грабежей. Мэр захотел

убедиться, что это возможно, и синдикатчики ушли.

Через несколько дней все награбленное, вещь за вещью,

было полностью доставлено начальнику полиции, с соблю¬

дением обычного ритуала уголовно-полицейской таинствен¬

ности.
Когда синдикатчики явились снова, у мэра уже готов

был ответ на все их предложения. Этот ответ сводился к

следующему: пока он, Джонс, остается на посту мэра, азарт¬

ные игры с ведома и попустительства полиции во вверенном

ему городе процветать не будут. Вероятно, обращаясь к син-

дикатчикам, он произнес эти слова очень смело, твердо и

уверенно, но когда он повторил их мне, такой уверенности

не чувствовалось.
—	Сумеем мы справиться? — спрашивал он меня, и в

тоне его была тревога. Он признался, что потому принял

такое крутое и энергичное решение, что недолго должен был

занимать- свой пост. Если бы ему предстояло оставаться
119

мэром длительный срок, сказал он, он бы еще не раз поду¬

мал, прежде чем дать ответ нарушителям закона. Вероятно,

в конце концов он пришел бы к тому же решению, но, зная

то, что он знает, он бы очень серьезно поразмыслил над во¬

просом, можно ли управлять городом, не заключая союза

с преступными элементами. Вопрос этот оставался откры¬

тым, и когда он поставил его передо мною, я подумал о

Сан-Луисе. Не было ли там тей же системы подкупа поли¬

ции преступными элементами, которая действовала в Мин¬

неаполисе и в других западным городах, да и в самом Нью-

Йорке? Я не спросил об этом мистера Джонса. Я задал ему

другой вопрос, казалось бы, совершенно не идущий к делу,

но на самом деле очень существенный. Когда он рассказы¬

вал мне о том противодействии, какое его политика встре¬

тила в деловых и церковных кругах и просто среди добро¬

порядочных граждан, я спросил, почему он не занялся рас¬

следованием в совете олдерменов. Ответ заставил меня за¬

дрожать от волнения.
—	Мы проводили такое расследование, — сказал он. —

Несколько лет назад у нас тут было скандальное дело по

поводу коррупции среди олдерменов. После этого моя

группа и решила выступить за реформы.
Итак, я был на пути к установлению некоторых обобще¬

ний. Чтобы подтвердить мои выводы, нужно было снова

поехать в Сан-Луи. Я спешно вернулся в Чикаго. Там при¬

шлось задержаться; были другие дела, понадобились пере¬

говоры с авторами. В конце концов, я был прежде всего ре¬

дакционным работником, а не писателем и уж во всяком

случае не ученым. Номе^журнала с моей статьей о Миннеа¬

полисе вышел. Когда я ехал в Сан-Луи, в вагоне я слышал

разговоры об этой статье и обо мне. Называли мое имя,

причем не искажая его и с одобрением. Позже, в вагоне-ре¬

сторане, я услышал те же разговоры. Повидимому, мою пер¬

вую статью читали; она имела успех. Это было приятно, но

совсем не так волнующе прекрасно, как я воображал рань¬

ше. Я смотрел на людей, которые дали мне ощутить впер¬

вые вкус славы, и думал о том, что это люди из делового

круга и если провести расследование в их городе, то они

очень легко могут оказаться взяточниками или пособниками

взяточников. Но пусть даже они честные люди — что из

этого? Что могут понимать такие люди? Слава — совсем

не то, за что ее выдают. Так я думал, и мне становилось
120

стыдно; и это чувство стыда потом все росло из месяца в

месяц, по мере того как росло разочарование — чувство, что

в одобрении этой публики есть что-то оскорбительное, что

ей всегда нравится самое худшее в том, что ты сделал,что

она воспринимает тебя не таким, как ты есть, а старается

возвысить или принизить тебя до своего о тебе предста¬

вления.
Впрочем, истинная причина моего пренебрежения коре¬

нилась в том, что я был увлечен другим — своей уверенно¬

стью, что мне удалось создать теорию коррупции и что я

должен теперь подвергнуть ее проверке на научной основе,

чтобы доказать, что политическая коррупция везде одина¬

кова. Раз в Миннеаполисе и Нью-Йорке коррупция про¬

никла и в деловую среду и в полицейский аппарат, значит и

в Сан-Луи, где Фолк уже изобличил коррупцию в деловой

среде, должна существовать также и система, связывающая

полицию с преступниками, хотя Фолк не обнаружил ее и от¬

рицает. И потому, встретившись с окружным прокурором,

я именно так и подступил к нему — безапелляционно.
—	Фолк, — сказал я ему, — здесь, в Сан-Луи, наверня¬

ка существует система подкупа полиции. — Он замотал го¬

ловой: нет, мол; но я сказал ему, почему я так в этом уве¬

рен: — Миннеаполис, Нью-Йорк...
—	Нет, нет, — заупрямился он, и судя по его настой¬

чивости можно было предположить, что он просто хочет из¬

бежать лишней работы. Тогда я предложил ему проверить

основательность моих подозрений*— не для того, чтобы воз¬

буждать дело, но лишь для моего сведения.
—	Это займет у вас не больше часа, — сказал я. —

У вас в тюрьме есть несколько взяточников, которые уже

сознались в собственных провинностях; они вам расскажут,

чем держится проституция, азартные игры, порок и пре¬

ступление. Вызовите одного из них и расспросите; а я тем

временем спущусь на городское «дно» и тоже попытаюсь вы¬

яснить, что можно.
Мы расстались, уговорившись встретиться за обедом;

и когда вечером мы сошлись в вестибюле отеля, Фолк, уста-

вясь на меня выпученными глазами, воскликнул: — Вы

были правы, это есть — и все в точности так же, как

в Миннеаполисе, в точности так же, как в Нью-Йорке.

В точности. Методы, цены, принцип дележки — все то

же самое.
121

За обедом мы обменялись сведениями, входя во все де¬

тали. Фолк огорчался, считая, что обязан выступить на

борьбу против этой гнусной системы подкупа полиции. Ему

не хотелось, у него хватало хлопот со взяточниками из де¬

лового мира. Я посоветовал ему не связываться с городским

«дном».
—	И кроме того, — сказал я, — достаточно установить,

что в трех городах все обстоит одинаково; не обязательно

доказывать это именно здесь. Я поеду в другие города и

покажу, что и там обстоит так же.
Помню, как Фолк сидел, одинокий, безмолвный, борясь

со своими мыслями, и как наконец он поднял голову и ска¬

зал то главное, что было у него на уме.
—	Здесь, в Сан-Луи, я уже потерпел поражение, — он

вздохнул. — Придется мне судить босса Бэтлера где-нибудь

в другом городе; в Сан-Луи я не смог бы добиться его

осуждения. Люди здесь против меня.
Он сделал паузу, потом про должал: — И мне здесь не¬

чего рассчитывать на переизбрание. А надо бы дело довести

до конца — я должен опять баллотироваться в окружные

прокуроры. Избиратели Сан-Луи провалят меня — и те

принципы, во имя которых я действую.
—	Почему бы вам не обратиться ради себя к тем, к

кому вы обращаетесь ради босса Бэтлера? — спросил я.
—	К кому это? — не понял он.
—	К штату Миссури, — объяснил я. — Вы переносите

дело Бэтлера на рассмотрение штата? Отлично. Перенесите

и собственное дело туда же.
Он все еще не понимал. — Как так? — спросил он оза¬

даченно.
—	Не выставляйте свою кандидатуру в окружные про¬

куроры Сан-Луи. Выставьте свою кандидатуру на пост гу¬

бернатора Миссури.
Он отбросил свою салфетку.
—	Вы правы, — сказал он. — Вы совершенно правы.

Все следы взяточников ведут к законодательному собранию

штата. Я отправляюсь туда и по этим следам дойду назад,

до Сан-Луи. Избиратели Миссури пока еще на стороне

справедливости.
—	Избиратели Миссури пока еще думают, что они на

стороне справедливости, — поправил я,
122

Бесстыдство Сан-Луи
После того как окружной прокурор Фолк подтвердил мое

предположение, что в Сан-Луи, наряду с взяточниче¬

ством среди деловых кругов, действует организованная си¬

стема коррупции в полицейском аппарате, мне не терпелось

поехать еще в какой-нибудь город, например Чикаго, и про¬

верить нет ли и там этой же системы. То, что было известно

о Чикаго и о Филадельфии, позволяло предположить, что

они не составляют исключения, но мне казалось, что выби¬

рать такие бесспорные объекты будет ненаучно, неубеди¬

тельно и даже недобросовестно.
—	Вы, кажется, сказали, что собираетесь пешком итти

на вокзал? — спросил меня как-то вечером клерк одного

чикагского отеля. — Не советую. Это небезопасно. Лучше

возьмите кэб.
Чикаго представлял, конечно, большой соблазн. Мистер

Мак-Клюр, руководствуясь редакторскими соображениями,

настаивал, чтобы я ехал именно туда. Успех моей статьи о

Миннеаполисе превзошел все ожидания. В розничной про¬

даже нехватало экземпляров; число подписчиков непре¬

станно увеличивалось, а с каждой почтой приходили письма

с хвалебными отзывами, одобрениями и предложениями.

«Приезжайте сюда, к нам», писали из разных городов, го¬

родков и даже деревень; «увидите такие дела, что Миннеа¬

полис и Сан-Луи покажутся образцами добропорядочного

городского управления».
—	Вы, кажется, могли бы зарядить мною пушку и вы¬

стрелить наудачу, — сказал я главному редактору, — и куда

бы я ни попал, везде нашелся бы сюжет.
Для меня на первом плане была моя теория, но для Мак¬

Клюра — интересы дела; чтобы закрепить и использовать

свой успех, мы должны были усилить сенсационный эле¬

мент материала. Требовалось найти какой-нибудь город,

вроде Чикаго или Филадельфии, где положение было бы

еще хуже, чем в Миннеаполисе и Сан-Лун. Разгорелся жар¬

кий спор; вся редакция разделилась на партии, и дело могло

бы кончиться плохо, если б мисс Айда Тарбелл не помирила

всех, как она это делала не раз. Чуткая, умная и очень сер¬

дечная, она хорошо знала каждого из нас, знала все наши

пристрастия и недостатки. У нее самой таковых не было, на¬

сколько мы могли судить. Когда нам случалось окончательно
123

передраться, все по очереди посылали за ней, и она являлась

в редакцию, высокая, красивая, всегда с улыбкой, точно

молодая мамаша, входящая в детскую, чтобы унять расхо¬

дившуюся детвору. Она умела извлечь суть из каждого

спорного вопроса и помножить ее на собственный здравый

смысл. Выявлялись и подчеркивались интересы журнала, а

затем и она и все мы возвращались к своей работе. В дан¬

ном случае мисс Тарбелл сразу учла и указала нам, что

впереди еще достаточно времени для выбора следующего

объекта. А пока что надо снова ехать в Сан-Луи и доделать

там то, что не доделано. Я хотел проследить и осмыслить

для себя все разветвления этого невидимого правящего

центра, типичного для американского города; журнал хотел

напечатать результаты дальнейших расследований мистера

Фолка и, между прочим, содействовать избранию этого че¬

ловека на пост губернатора Миссури. Поэтому мы пришли

к некоторому компромиссному решению. Я обещал придер¬

живаться фактов и как можно меньше вдаваться — или даже

совсем не вдаваться — в теорию. Это был пункт нашего со¬

глашения. Но когда я на это соглашение шел, мысленно я

прибавил к нему оговорку, что, заряжая свою новую статью

о Сан-Луи опасными, взрывчатыми фактами из арсенала

Фолка, я и эти факты и самую статью наведу, как орудие,

на ходячие, популярные теории (включая теорию Мак¬

Клюра); и сумею взорвать их, чтобы расчистить себе до¬

рогу, к тому времени, когда я готов буду сформулировать

во всеуслышание свой диагноз. Я в те дни был метким

стрелком. Я умел попадать в самую точку и быть понятным

для читающей публики, потому что я сам разделял, или

очень недавно перестал разделять, ее убеждения.
Выше я рассказывал, как еще мальчишкой, благодаря

дружбе с одним из «пажей» законодательной палаты Кали¬

форнии, я заглянул снизу в ту систему махинаций и взяток,

на которой держалась политика штата; как позднее, нью-

йоркским репортером, я столкнулся с коррупцией в полицей¬

ских, политических, законодательных и судебных органах;

но со всеми этими наблюдениями я поступил так, как

обычно поступают со всякими знаниями, которые причи¬

няют беспокойство, — отложил их в особую клеточку мозга.

Я не дал им повлиять на мое представление о жизни.

Я тогда видел мир примерно таким же, каким его видели

мои читатели.
124

Основной вопрос, который ставила моя вторая статья

о Сан-Луи, гласил: «Оправдывает ли себя демократия?»

Это был трюк, политический трюк. Я «ичуть не сомневался

в том, что народ может и будет управлять сам, не сомне¬

вался в этом и Фолк. Вопрос был поставлен только для того,

чтобы воздействовать на самолюбие и гражданские чувства

избирателей. Со слов Фолка я писал о том, как многих и

многих из них загоняют в политические партии; как их по¬

буждают переносить на партийную машину те гражданские

чувства, которые по праву принадлежат городу, штату и

Соединенным Штатам Америки; как их обманным образом

заставляют голосовать за кандидатов двухпартийной или

беспартийной шайки заведомых жуликов, которые контро¬

лируют обе партийные машины, и добиваются победы на

выборах, переключая продажные голоса граждан с одного

описка на другой; и как эти же самые жулики используют

свою власть, продавая подряды, лицензии и другие ценные

привилегии, а также разную общественную собственность

тому, кто больше даст: то «хорошим» местным бизнесменам,

то «дурным» нью-йоркским и другим иногородним финан¬

систам. Со слов Фолка, я рассказал, что эти мошенники от

политики собирались продать Крытый рынок, старую Су¬

дебную палату и водопроводную станцию. Они и сейчас

не отказались от этих замыслов. Водопроводную станцию —

основу водоснабжения города — взяточники расценили в со¬

рок миллионов и собирались уступить за пятнадцать, что

позволило бы каждому из пятнадцати членов шайки поло¬

жить в карман миллион.
—	План был такой: получить деньги и смыться, — го¬

ворил один из них. — Если припутать сюда проект уста¬

новки каких-нибудь фильтров, это вполне осуществимо...

Когда-нибудь еще до этого дойдет.
Мы напечатали его слова вместе с указанием, что эти са¬

мые люди, сознавшиеся, а в отдельных случаях уже предан¬

ные суду, продолжают заседать в муниципальном совете;

что они и там продолжают свои аферы и ведут систематиче¬

скую борьбу против Фолка; что они уже сейчас подготов¬

ляют его провал в ближайшую политическую кампанию, с

тем чтобы самим сохранить свои посты, свою власть и при¬

вести в исполнение свои разбойничьи планы. Обо всем этом

«Журнал Мак-Клюра» поведал миру — хотя Сан-Луи это

было известно лучше и подробнее, чем нал, — в надежде н
125

расчете, что жители Сап-Луи возмутятся и встанут на за¬

щиту демократии, в которую верил американский народ и

мы с Фолком. Да, я тоже верил в демократию, несмотря на

то, что по всем политическим симптомам мне было ясно, что

шайка взяточников провалит Фолка, если он вздумает вновь

баллотироваться в окружные прокуроры Сан-Луи, и потому

я сам советовал ему через головы жителей Сан-Луи обра¬

титься к жителям Миссури, выставив свою кандидатуру в

губернаторы штата. Как странно устроен человеческий ра¬

зум. Мой разум, например. Ведь у меня во всяком случае

нормальный человеческий мозг. Что же это за странный ор¬

ган, который позволяет человеку видеть все факты, проти¬

воречащие его убеждениям, и все же сохранять верность

этим убеждениям?
Фолк добился того, что дело, возбужденное им против

Эда Бэтлера, босса демократической партии, было перене¬

сено из Са«-Луи в Колумбию, университетский город штата

Миссури. Я поехал туда, чтобы присутствовать на суде, и я

видел общее сочувствие Фолку. Его -можно было выразить

словами, высеченными над входом в старинное здание судеб¬

ной палаты: «О справедливость, если тебя изгонят из дру¬

гих обиталищ, то здесь ты найдешь себе приют!» Фолк не

нападал на Бэтлера; он вел дело так, как будто не босс на¬

ходился перед судом, а демократия и Миссури, и закончил

свою речь призывом: «Миссури, Миссури!», который про¬

изнес почти шепотом. Боссу был вынесен обвинительный

приговор. Публика реагировала правильно — в Миссури.

Но на местах, в Сан-Луи, она реагировала уже не так пра¬

вильно. Первое, что я услышал там по возвращении, было на¬

стойчивое и всюду повторявшееся утверждение, что «Бэтлер

все равно не наденет полосатую тюремную куртку». Сам босс

вел себя очень умно. Несколько недель он нигде не показы¬

вался — пока к нему не явилась комиссия, составленная из

жителей фешенебельного жилого квартала с просьбой прове¬

сти в палате делегатов билль о благоустройстве одной из улиц

этого квартала. И Бэтлер провел этот билль. Вскоре Фолк

получил первый привет: из некоей высокой инстанции ему

дали понять, что он зашел уже слишком далеко. Он «е обра¬

тил на это внимания. Он занялся доведением до суда дру¬

гих дел. Среди них оказалось дело Генри Николауса, бога¬

того пивовара, обвинявшегося в даче крупной взятки. Ми¬

стер Николаус утверждал, что не знал о назначении чека на
126

сто сорок тысяч долларов, на котором он поставил свою под¬

пись. Кажется, достаточно? Судья немедленно изъял дело у

присяжных и вынес оправдательный приговор. Это было

первое поражение Фолка; следующие восемь дел он выиграл,

закончив состязание со счетом четырнадцать — один. Но

борьба перешла в верховный суд. Сначала исподволь, по¬

одиночке, а зате-м уже гуртом, высшая апелляционная ин¬

станция стала отменять приговоры по делам взяточников.

Механизм правосудия не выдержал нажима покровителей

взяточничества. А механизм политической машины мог

ЕГыдержать что угодно. Двухпартийная шайка, обеспечив

себе поддержку реформаторов и бизнесменов, объединилась

и провела свой список взяточников, а затем — босс Бэтлер

реорганизовал «новую» палату делегатов, сделав одного из

своих клевретов председателем, а другого — управляю¬

щего его заводом по переработке утиля (в интересах этого

завода и была дана взятка, за которую его осудили) — по¬

ставив во главе санитарного комитета!
Питсбург. — Под приподнятой крышкой ада
Когда я заканчивал свою работу в Сан-Луи и «наши» еще

колебались относительно того, какой город избрать в ка¬

честве следующего объекта, меня пригласил к себе сан-луи-

ский представитель железнодорожной компании Гулда и

предложил заняться Питсбургом. Он утверждал, что этот

город в смысле коррупции превосходит Сан-Луи и может со¬

перничать с Филадельфией. Ему это известно вот почему:

компания Гулда хотела сделать Питсбург конечным пунк¬

том своей железнодорожной линии, но не могла добиться

разрешения, хотя и местная торговая палата и деловые кру¬

ги отлично понимали, насколько выгодно было бы, бели бы

через город прошла еще одна дорога, конкурирующая с Пен¬

сильванской. Политическая клика, заправлявшая городом и

связанная с кликой Матта Квэя, заправлявшей штатом, за*»

интересована в Пенсильванской железнодорожной компании

и отстаивает ее монополию. Агенты Гулда уже давно ведут

переговоры, которые продолжаются и поныне, но без всякой

надежды на успех. За это время они успели хорошо узнать
7 27

методы и степень влияния развращенных правителей Питс¬

бурга. Мой собеседник был глубоко возмущен положением

вещей, с которым ему пришлось столкнуться. Если я захочу

поехать в Питсбург и заняться там разоблачениями, люди

Гулда сообщат мне известные им факты и помогут доказать

наличие коррупции и освободить город от ее отвратитель¬

ной власти.
Это предложение мне и моим коллегам по «Журналу

Мак-Клюра» показалось заманчивым. Возможно, Гулд рас¬

считывал на то, что ему легче будет вести с питсбургскими

боссами дипломатические переговоры, когда я стану насту¬

пать на них с тыла, но мне это было безразлично. Когда

воры дерутся, честные люди только в выигрыше. Но я не

отваживался в одиночку пускаться на расследования в со¬

вершенно незнакомом мне городе. У меня такого опыта не

было. Мои издатели и читатели видели во мне расследова¬

теля и обличителя зла; даже этот представитель Гулда го¬

ворил со мной так, будто это я сделал все разоблачения в

Сан-Луи. Я, действительно, вел кое-какие самостоятельные

наблюдения в Нью-Йорке как репортер полицейской и по¬

литической хроники, но я не расследователь; я просто шел

туда, где трудился кто-то другой — Джо Фолк или Хови

Кларк, — и, пользуясь плодами чужих, подчас рискованных

усилий, оформлял и определенным образом истолковывал

добытый ими материал.
С другой стороны, для моей профессиональной и обще¬

ственной репутации было бы очень лестно, если б я взялся

за такой город, как Питсбург, и, опираясь на тайную по¬

мощь местных адвокатов, кулуарных политиков и детекти¬

вов, состоящих на жалованье у железной дороги, сумел бы

приподнять крышку и показать, что под ней варится.
Теоретическим задачам, которые я себе ставил, Питс¬

бург соответствовал вполне. Он.не был притчей во языцех

подобно Филадельфии или Чикаго; его разоблачение долж¬

но было явиться сюрпризом для всех. Кроме того, убедив¬

шись на примере других городов, что в основе политической

коррупции лежит бизнес, я хотел глазами бизнеса заглянуть

в жизнь города, где в схватке между двумя железнодорож¬

ными компаниями политические заправилы, действуя в ин¬

тересах большого бизнеса, ущемляют малый. Наконец,

третье преимущество заключалось в том, что Питсбург —

город шотландско-ирландско-американский. Некоторые
128

апологеты американского городского самоуправления за-*

являли, что приводимые мною примеры Сан-Луи, Миннеа¬

полиса и Нью-Йорка не могут считаться типичными, по¬

тому что Сан-Луи — немецкий город, Миннеаполис — скан¬

динавский, а Нью-Йорк — ирландский. Питсбург мог по¬

служить отличным возражением на этот вздор. Но было

еще одно демагогическое утверждение, над которым стоило

призадуматься. В то время образованные городские жи¬

тели говорили, а может быть и думали — во всяком случае

в своих действиях они исходили из этой теории, — что во

всех недостатках муниципальной политики повинен разный

темный сброд иностранного происхождения, скапливаю¬

щийся в больших перенаселенных городах. Реформаторы

Сан-Луи, Миннеаполиса, Нью-Йорка постоянно обраща¬

лись в законодательные учреждения своих штатов с требо¬

ванием изъять из ведения муниципалитетов полицию и

другие местные органы, где совершенно явно процветали

злоупотребления.
Из моей же только что зарождавшейся теории явство¬

вало, что как один город неизбежно походит на другой, так

и штат неизбежно должен походить на входящие в него го¬

рода. Фолк теперь убеждался в этом на деле. Он еще ничего

не предпринял, но у него скопилось уже немало доказа¬

тельств того, что Миссури так же подвержен коррупции, как

и Сан-Луи, и действуют там подобные люди и теми же мето¬

дами. Я дал обещание когда-нибудь поехать туда и обнаро¬

довать собранные им факты и доказательства, касающиеся

штата, губернатором которого ему предстояло сделаться.

А пока что нужно было подготовить материал для сравне¬

ний по какому-нибудь другому штату. Пенсильвания вполне

подходила для эгой цели, а Питсбург и затем Филадельфия

открывали мне дорогу в Пенсильванию.
У меня навсегда сохранилось то первое впечатление от

Питсбурга, которое я получил, когда приехал, чтобы писать

о нем. Это была картина ада, в буквальном смысле. Приехав

в город поздно вечером, я бесцельно бродил в дымной мгле

его улиц, и какой-тр мост вывел меня на холм. Город лежал

у подножья, зажатый между реками, в огне плавильных пе¬

чей. Через определенные промежутки времени из домн вы¬

рывались вулканические вспышки света, пронизывая облако

тумана и дыма, лежавшее над городом, и золотя серебро

угрожающе вздувшихся рек. В тот же вечер я написал
9	Стеффене
129

Джакаччи, нашему заведующему художественным отделом,

чтобы он прислал мне художника — не иллюстратора, а ху¬

дожника— зарисовать эту картину. Приехал Жюль Герен

и написал настоящее произведение искусства, которое назвал

«Под приподнятой крышкой Питсбургского ада». Эта кар¬

тина до сих пор висит у меня в доме, и я ее очень люблю.

Это и мое произведение. Я вложил в него не меньше, чем Ге¬

рен. Я вложил в него то чувство страха, которое во мне

жило; я боялся таинственности и мощи этого города, где

рождались сталь и миллионеры. Я боялся его потому, что

мне предстояло за него «взяться» в одиночку.
Компания Гулда меня предала. Не помню, говорил ли я

об этом Герену, но только в самый день его приезда в Питс¬

бург я побывал в том агентстве, куда по указанию сан-луи-

ского представителя я должен был обратиться за фактиче¬

ским материалом, и оказалось, что там обо мне не слыхали.

Человек, к которому я был направлен, меня принял, но ему

ничего не было известно ни обо мне, ни об обещанной мне

помощи. Так, по крайней мере, он сказал. Его замешатель¬

ство и быстрый многозначительный взгляд, брошенный на

секретаря, опровергали его слова, но он объяснил мне, что

компания не хочет навязываться Питсбургу силой; если го¬

родские власти и деловые круги пожелают иметь еще одну

железную дорогу, тогда другое дело, но пока нужды мест¬

ного транспорта обеспечиваются Пенсильванской железно¬

дорожной компанией, с которой у Гулда имеется удовлетво¬

ряющее обе стороны соглашение. Я понял. Переговоры

подвигались более успешно, чем думал сан-луиский предста¬

витель, и дипломатические демарши агентов Гулда не пона¬

добилось подкреплять диверсией в тылу; Гулду открыли

доступ в тот круг большого бизнеса, который контролировал

городское управление, и нужда в спасителе извне миновала.

Я сразу понял то, что потом подтвердили люди и события,

но от этого мое чувство одиночества и беспомощности не

уменьшилось.
Когда я бродил чужеземцем по этому большому загадоч¬

ному городу, не зная, с кого или с чего начинать свои рас¬

спросы, мне очень хотелось сбежать. Но сбежать нельзя

было. Нужно было оставаться, чтобы установить и разобла¬

чить факт коррупции этих невидимых правителей города, ко¬

торые казались такими могущественными, такими грозными

и такими неуловимыми. Не было на этот раз ни Фолка, ни
130

Хови Кларка, не было ни друзей, ни знакомых. Даже слу¬

жащие в гостинице сохранял» ледяное равнодушие; они

знали: газеты уже оповестили обо мне и о целях моего при¬

езда. Вероятно, все, кого это касалось, были настороже и

смеялись надо мной; я обнаружил, что ко мне приставлены

детективы, следящие за каждым моим шагом. Повсюду —

в биржевых залах, в коридорах, на улицах — я видел кучки

улыбающихся, шепчущихся людей, и в выражении их лиц

мне чудилась насмешка над моей растерянностью.
Мне много пришлось поездить по чужим странам; но

нигде, никогда я не чувствовал себя таким чужим, одино¬

ким, нежеланным и жалким, как в Питсбурге в эти страш¬

ные первые дни.
Но как-то, сидя в неуютном гостиничном номере, я заду¬

мался об особенностях своей профессии, о том, что в каж¬

дой газете есть люди, которые знают больше, чем печатает

их газета, которые знают решительно все. Да и городские

обыватели тоже кое-что знают; во всяком случае то, что об¬

щеизвестно. Я сделал проверку. Я обращался к трамвайным

спутникам, к случайным соседям по ресторанному столику,

и спрашивал: «Кто у вас тут политический босс?» И мне от¬

вечали, что боссов раньше было двое — Крис Мэджи и

Вильям Флинн, но Крис умер, так что остался один Флинн.

Да, за ними стоят дельцы крупного бизнеса; можно даже

назвать имена — известные имена, вот, например, Эндру

Меллон. Все эти рядовые горожане отлично знали всю

«кухню» и были в курсе некоторых особенно скандальных

историй. Они могли пересказать мне ходившие по этому

поводу слухи, с упоминанием сумм, дат и принципа дележа.

В Нью-Йорке в свое время подобные слухи оправдались,

и я припомнил, что они оправдались и в Сан-Луи.
Я обошел, одну за другой, все газетные редакции, и мне

посчастливилось найти подход, который я с тех пор стал

применять, о чем бы ни шла речь — о делах, о политике, о

реформах. Во всех слоях общества есть люди, пребывающие

в состоянии честного неведения; они искренне верят в показ¬

ную сторону вещей и чистосердечно повторяют вам ходячие

выдумки, придающие всему благопристойный вид. Они мо¬

гут не понимать сути тех дел, которые вокруг них творятся,

но кто этими делами руководит, они знают так же хорошо,

как и то, кто является политическим боссом города. Вопрос

который я задавал в газетных редакциях, имел целью найти
9*
131

истинного хозяина газеты. Предъявив свою карточку, я

спрашивал мальчишку-рассыльного:
—	Скажи, паренек, кто у вас тут главный?
—	Редактор газеты, мистер такой-то, — следовал ответ.
—	Нет, нет, — возражал я. — Не на вывеске главный,

а на самом деле.
—	А, вы про издателя спрашиваете! Издатель — мистер

Икс.
Изобразив на лице недовольство и разочарование, я го¬

ворил:
—	Если редактор — вывеска, то издатель — касса. А я

хочу знать, кто тут заправляет всей лавочкой. Кто знает,

что к чему, и чей голос вообще решает.
• — А! — и тут физиономия моего собеседника — будь

это рассыльный, репортер или автор передовиц — неизменно

озарялась тем внутренним прозрением, которого обычно фи¬

зиономии не отражают. — А, ну так человек, о котором вы

спрашиваете, — это Нат Броун.
Нат Броун — так, или примерно так, звали первого че¬

ловека, который пришел мне на помощь в Питсбурге. Это был

репортер одной из питсбургских газет, связанной с полити-

ко-деловой кликой Питсбурга и Пенсильвании, — репортер,

который ничего не писал и писать не мог, по-английски во

всяком случае. Нат Броун фактически распоряжался этой

газетой, ее издателями, редакторами и всем персоналом, хотя

в редакции появлялся редко.
—	Он сюда почти и не показывается, — сказал мне рас¬

сыльный. — Вот это, — он указал пальцем, — его стол, но

только ему некогда сидеть за ним. А кабинета у него и во¬

все нет. Он целый день в бегах по городу. Но если вы хотите

повидать его, то я вам посоветую: ступайте к закрытию

биржи в контору маклеров Икса и Игрека. Там вы его за¬

станете.
И я действительно застал его там. Я увидел человека,

казавшегося именно тем, чем он был: «стреляный воробей»,

который начал с мальчишки-газетчика, на школьной скамье

не сидел, а жизнь изучал на собственном опыте. Он никогда

«е задавался вопросом об «истинной сути», никогда не тер¬

зал себя идеалами. Он преуспевал в качестве политика, в ка¬

честве репортера, в качестве дельца.
—	Ну что ж, — сказал он, когда я объяснил, кто я и

что мне нужно. — Могу вам выложить все начистоту.
132

И тут же стал выкладывать. Он подтвердил толки, ко¬

торые я слыхал от случайных людей, и дополнил их подроб¬

ностями, а когда я прервал его вопросом, в состоянии ли он

подкрепить свои слова фактами и, в случае надобности, от-»

вести обвинение в диффамации, — он сразу же ответил:
—	У Оливера Мак-Клинтока есть доказательства.
Оливер Мак-Клинток! Я слышал это имя; ничего хоро¬

шего оно не сулило. Сограждане отзывались без особого

восторга об этом коммерсанте-«реформаторе», всеобщей до¬

куке Питсбурга. Он всюду «совал свой нос», из-за всего

«поднимал шум», и, главное, «без толку». От этого человека

мне следует держаться как можно дальше, твердили мне со

всех сторон, и я соглашался. Первое доброе слово, которое я

о нем услышал, было произнесено Натом Броуном, пройдо¬

хой и взяточником, и Ната Броуна искренне позабавил и по¬

радовал мой изумленный возглас: «Оливер Мак-Клинток!»
—	Именно, — сказал Нат. — У Оливера Мак-Клинтока

мы как на ладони. Мы его, понятно, ругаем на все корки, но

это для людских ушей, а про себя — так каждый из нас го¬

тов снять шляпу перед маленьким мистером Мак-Клинто-

ком. Он настоящий вояка. Будь у него армия, хоть какая-

нибудь, хоть десяток бойцов — только настоящих бойцов, —

он бы всю нашу воровскую шайку в порошок стер.
После такой рекомендации я поспешил к мистеру Оли¬

веру Мак-Клинтоку в его городскую контору. Как только я

назвал себя и дело, которое меня привело, он приложил па¬

лец к губам, внимательно огляделся по сторонам и предло¬

жил мне перейти в его личный кабинет. Передо мной был

трезвый и опытный делец, ухитрившийся каким-то образом

сберечь детское представление о прекрасном мире, населен¬

ном благородными мужчинами и добродетельными женщи¬

нами, романтический образ из школьных книг по истории.

Но жизнь, какою он ее наблюдал и какою сам жил в Питс¬

бурге, создала у него другое, параллельное представление.

Он шепотом рассказывал мне о том, как, шаг за шагом, рас¬

крывалась перед ним закулисная сторона того, что проис¬

ходило в муниципалитете и в деловых кругах города, как он

сперва не верил, потом убедился и ему захотелось встать

скромным солдатом под знамена какого-нибудь великого

полководца и выступить на борьбу против Чудовища Ко¬

рысти, Обмана и Лжи. Он обратился к некоторым своим

друзьям — дельцам, влиятельным, уважаемым гражданам —
т

и встретил отпор; а когда стал настаивать, что кругом не¬

благополучно и необходимо что-то предпринять, последовало

недвусмысленное предостережение: он заблуждается, но

даже если он прав, пусть не вмешивается, иначе постра¬

дает его торговля, его семья и он сам.
Тихий старик-коммерсант принялся собирать доказа¬

тельства своей правоты. Он пристально следил за порядком

сдачи городских подрядов, подсчитывал и проверял, и вскоре

у него накопились целые папки документов, устанавливав¬

ших систематическое, беззастенчивое взяточничество во всех

областях общественной деятельности. Он пытался опублико¬

вать эти документы, показывал их своим близким друзьям

и постепенно сделался центром, к которому естественно

стекались все сведения о фактах взяточничества и подкупа.

Он знал и мог наглядно показать, что творится в мире биз¬

неса, мелкого и крупного, — но никто не желал смотреть.

Его стали сторониться; даже у себя в магазине, даже в лоне

собственной семьи ему волей-неволей приходилось молчать.

Мистер Мак-Клинток упорно продолжал свои расследовг-

<ния, но собранные им материалы лежали втуне до нашей

■встречи. Я взял эти материалы. Для печати я использовал

немного. Все это было чересчур подробно и скучно; публика

не любит читать цифры. Но ценность таких материалов не

в возможности их опубликования. У меня уже вошло в при¬

вычку все имеющиеся в моих руках доказательства злоупо¬

треблений хранить в «адежном месте — на случай привле¬

чения меня к суду за диффамацию, что всегда возможно.

Мне приходилось показывать их юрисконсульту нашего

журнала (который всегда говорил, что мои доказательства

недостаточны и что моих статей не надо печатать). Но самое

полезное употребление материалов Оливера Мак-Клинтока

(и всех других) заключалось в том, что, читая их, я знако¬

мился с приемами и повадками взяточников и учился рас¬

познавать силуэты невидимых правителей; а кроме того, я не

побрезговал довести до сведения членов политической клики

и стоявших за ними бизнесменов, что в моих руках нахо¬

дится и (может быть предъявлено суду все боевое снаряже¬

ние этого почтенного бойца, который рад будет подняться

на свидетельскую трибуну и во всеуслышание рассказать

то, что ему известно.
Мистер Мак-Клинток был моим питсбургским Фолком.

Он работал для меня и он служил мне опорой, всегда гото¬
134

вый подкрепить фактами то, о чем я писал в своих статьях.

В каждом городе современной Америки есть свои Фолки

или хотя бы Мак-Клинтоки, которые знают и могут дока¬

зать с фактами в руках, но нет разгребателей грязи, способ¬

ных написать об этих фактах, и нет «разгребательских» из¬

даний, готовых опубликовать их.
Я не написал и десятой доли того, что мог написать по

материалам Мак-Клинтока. Но того, что я написал, было

достаточно, чтобы показать, что и в мелких злоупотребле¬

ниях полицейских властей и в глубокой коррупции деловых

кругов Питсбург ничем не отличается от Нью-Йорка, Сан-

Луи и Миннеаполиса. Для меня же главными были те вы¬

воды, которые Питсбург позволял мне сделать относительно

положения вещей в Пенсильвании, так разительно сходного

с положением вещей в Миссури и в штате Нью-Йорк. На

очереди у меня была Филадельфия, и Питсбург являлся

лишь ступенью к этому более крупному объекту. Нити ра¬

зоблачений Мак-Клинтока нередко тянулись через Гаррис-

бург, главный город Пенсильвании, к Филадельфии, старой

столице. Я чувствовал себя в силах взяться за этот город;

главным образом, впрочем, потому, что твердо рассчи¬

тывал найти и там какого-нибудь Мак-Клинтока, какого-

нибудь незадачливого реформатора, располагающего фак¬

тами и их доказательствами, которые он с радостью пере¬

даст в мое распоряжение, и твердо надеялся, что теперь, на

основе опыта четырех других городов, у меня хватит и му¬

жества и уменья использовать все это как следует.
Филадельфия
Итак, я положительно убедился в том, что между всеми

американскими городами существует фамильное сход¬

ство, а потому, отправляясь в Филадельфию, я был настоль¬

ко же полон уверенности, насколько перед Питсбургом тер¬

зался сомнениями и страхами. Я знал, чего искать. Перед

моим мысленным взором была схема управления городом,

диаграмма фактически существующей системы, и я даже на¬

рисовал эту диаграмму С. С. Мак-Клюру. Он испугался.
—	Ваша теория одолевает вас, — запротестовал он.
135

—	Вы настолько уверены в своем всеведении, что ничего не

увидите и никакого материала не соберете.
Желая подразнить его, я отвечал, что один из методов

научного исследования — построить гипотезу и проверить

ее на фактах, а один из способов проверки истины — соста¬

вить прогноз, исходя из теории, и проследить, подтвердит

ли его действительность.
Если продажность и развращенность политических дея¬

телей, которую он считает явлением местным, исключитель¬

ным, встречается в одинаковых формах повсеместно, зна¬

чит эта общая беда есть не случайное следствие деятельно¬

сти каких-то дурных людей, а объективный результат

естественных причин, которые, быть может, можно распо¬

знать и устранить.
Мистер Мак-Клюр перестал смеяться над моими тео¬

риями, но «блестящего материала» в них тоже не усмотрел.

Он твердил, что все это ему не нравится. Я чувствовал, что

его беспокоит судьба журнала. Он боялся, что, встав на путь

доктринерства, я из журналиста превращусь в пропаган¬

диста; а это было опасно. Сам я не испытывал страха. Мне

нравилось менять свои взгляды. Теоретизирование заклю¬

чало в себе определенный риск. Мне случалось вплотную

наблюдать, какое гибельное и в то же время смехотворное

воздействие оказывают на иных профессоров и студентов

гипотезы, перешедшие в подсознательные убеждения. И это

помогло мне, когда я стал репортером, имеющим дело с фак¬

тами, отбросить многие школьные представления из области

моей старой специальности — этики. Это было нелегко сде¬

лать; идеи, подобно артериям, могут обизвествляться;" одна

из моих теорий гласит, что устоявшиеся убеждения подобны

артериосклерозу. Но факты, которые мне как журналисту

приходилось подвергать профессиональной обработке, за¬

ставили меня постепенно, одну за другой, забыть мои акаде¬

мические теории. Отсюда уже было недалеко до другого, еще

более привлекательного соблазна —построения новых тео¬

рий.
На самом деле, почти ни одна из моих старых академи¬

ческих теорий не выдержала проверки практикой, и точно

так же теперь действительность опрокидывала мои муници¬

пальные теории. Филадельфия, например, опровергла мою

гипотезу о единообразии в органах городского управления в

Америке.
136

Как будто все было как обычно, и, как обычно, все всё

знали. Я попросил управляющего отелем, где я остановился,

назвать мне местных боссов и местных реформаторов.

Управляющий ни в малой мере не интересовался политикой,

но на мой вопрос ответил без запинки. Я узнал, что Дик

Крокер, доктор Эймс, Эд Бэтлер Филадельфии — это

И. Дархэм. Питсбургский Оливер Мак-Клинток носил здесь

имя Рудольфа Вланкенбурга; Дзожеф В. Фолк назывался

Ротервеллом; роль Чарльза Паркхерста играло некое филан¬

тропическое общество.
Аналогия между Филадельфией и другими городами

была до того полной, что это даже становилось смешно.

И все же, помимо мелких, несущественных отклонений, было

одно очень большое и значительное различие.
Управляющий отелем рассказал мне, что во время по¬

следних выборов, когда он подошел к урне, его остановили:

он уже проголосовал, сказали ему. Он возразил, что не го¬

лосовал еще; возник спор, в результате которого выясни¬

лось, что его имя и имя его брата были использованы под¬

ставными лицами ринга для вторичного, незаконного голо¬

сования. «Я знаю очень много таких случаев, — сказал он

мне. — Правда, я поднял такой скандал, что им пришлось

допустить меня к голосованию, но они тут же возместили

себе потерю моего голоса, вызвав двух молодчиков, которые

бодро проголосовали за нужного кандидата, назвавшись

Джорджем Вашингтоном и Бенджаменом Франклином».
Это гнусное «развлечение» было очень принято в Фила¬

дельфии; при незаконном голосовании использовались

имена, скреплявшие священную конституцию Соединенных

Штатов, подписи под новой хартией, списки членов фешене¬

бельных клубов. Это веселое осквернение святынь было

лишь одним из признаков той новой черты, которую я под¬

метил в этом прекрасном старом городе. Об этой черте го¬

ворило отношение управляющего отелем и других добропо¬

рядочных граждан Филадельфии к нахальным, бесцеремон¬

ным и циничным мошенникам, вершившим все политические

и коммерческие дела в городе.
Отношение было самое пассивное. «Ничего с этим не

поделаешь, — сказал мне управляющий. — Мы уж пробо¬

вали проводить реформы, и не раз; старались бороться с

этими махинациями; все равно ничего не выходит». При-*

мерно так же рассуждали и реформаторы, с которыми мне
137

приходилось там встречаться. Они продолжали добиваться

чего-то, но только по мелочам, не ставя себе задачей ради¬

кальную реформу всей системы управления. В их распоря¬

жении были факты. Им ничего не стоило бы добыть все

нужные доказательства по любому из тех бесчисленных

скандальных дел, которые и поныне позорили город.

И среди реформаторов были смелые, умные люди. Одним

из самых упорных бойцов являлся Э. А. Валькенбург, глав¬

ный редактор филадельфийского «Норс Америкен», круп¬

ной газеты, владельцем которой был Томас Б., сын Джона

Уонамэйкера. Валькенбург был приятный, улыбающийся

человек, опытный журналист, поработавший в качестве кор¬

респондента и редактора во многих газетах Пенсильвании.

Он всех и все знал. И все печатал. Когда ему пригрозили

смертью, он только отодвинул свой стол от окна и продол¬

жал собирать и публиковать обличительный материал,

•уничтожающие, неопровержимые факты. Клика пыталась

шантажировать владельца газеты, угрожая какими-то ра¬

зоблачениями личного характера; Джон Уонамэйкер в ответ

открыто предложил два с половиной миллиона долларов за

подряд на постройку городской железной дороги, который

мэр готовился кому-то отдать. «Норс Америкен» не легко

было смутить, но и клику тоже. Мэр Ашбридж, получив

предложение Уонамэйкера, поспешно подписал отмену под¬

ряда. И Валькенбург настойчиво допытывался у меня, как

это реформаторам Сан-Луи и Миннеаполиса удается так

много сделать. В Филадельфии он, и только он один, видимо

еще питал какие-то надежды одолеть систему. Я не мог под¬

сказать ему пути для этого, он усердно старался выкачать из

меня совет, очень ловко ставя свои вопросы. Но я просто

не знал того,, чего он от «меня добивался; у меня в голове

полно было вопросов, а не ответов. Я сам искал ответов, ко¬

торых не мог получить ни от одного реформатора.
С отчаяния я в один прекрасный день явился к самому

боссу, Израэлю Дархэму. Секретарь покачал головой: «Со¬

мневаюсь, сможет ли мистер Дархэм принять вас; он слиш¬

ком занят. Спрошу». Через минуту он вышел из кабинета,

раскрыв от удивления глаза и рот. «Войдите», — сказал

он; я вошел и увидел человека, с которым стоило познако¬

миться. Он сидел ссутулясь за письменным столом, малень¬

кий и тщедушный. «Болен», — подумал я. Только в глазах

была жизнь; он смотрел ласково и вопросительно. Он н$
138

встал мне навстречу. Когда я остановился на пороге, он,

улыбаясь, кивнул в знак приветствия.
—	Затворите дверь, — сказал он негромким голосом, —

я хочу задать вам несколько вопросов.
—	Ну, нет, — запротестовал я. — Я приехал в Фила¬

дельфию собирать материал, а вместо того все задают мне

вопросы, вроде вас. Довольно. Сначала вы ответьте на мои

вопросы.
Он улыбнулся.
—	Ладно, — сказал он. — Сперва спрашивайте вы,

а потом я. Что вы хотели бы знать?
В Филадельфии было недавно целое вулканическое из¬

вержение, настоящая эпидемия афер и «панам», все при

мэре Ашбридже. Я спросил Дархэма, как они решаются за¬

тевать столько рискованных предприятий сразу, на протя¬

жении такого короткого времени.
Его не смутило подразумевавшееся в моем вопросе

утверждение, что сдачи подрядов были «аферами» и что ему

это известно. С минуту он помолчал; потом спокойно спро¬

сил меня, намерен ли я ссылаться на него в печати.
Я сказал, что нет. Я в самом деле был в недоумении и

хотел только понять политику Ашбриджа и его администра¬

ции; помню, я сказал, что внешне она выглядит, как дурная

политика. Он в раздумье медленно покачал головой: нет.
—	Вначале, — сказал он, — Ашбридж хотел именно

этого. Он не собирался пробыть в должности мэра бо-льше

чем один срок и за этот срок хотел провести как можно

больше дел — сколько мы ему позволим. Мы обсудили этот

вопрос между собой. При мэре, о котором известно, 'что он

переизбираться не будет, нам пришлось бы терпеть постоян¬

ные нарекания. Вся ответственность ложилась на меня. Но

мы рассудили...
—	Позвольте, — сказал я, воспользовавшись его запин¬

кой. — Одну такую аферу можно было бы провести и в

Нью-Йорке и в каком-нибудь другом городе, но даже и

одна потребовала бы напряжения всех сил от любой извест¬

ной мне политической организации. А уж пять — или даже

больше!
Он улыбнулся.
—	Мы рассудили, — продолжал он, — мы все пришли к

выводу, что только это и может нас спасти: пять — или

даже больше.
139

Он выслушал мои недоуменные возгласы, потом сразу;

внес ясность:
—	Если бы мы затеяли только одно такое дело, газеты

и публика могли бы сосредоточить на нем свое внимание,

раскопать факты и вступить в борьбу. Но мы рассудили,

что если мы обрушим их на город два, три, четыре, одно за

другим — залпом, без передышки, — газеты не управятся

со всеми сразу, а публика будет оглушена и отступит: слиш¬

ком много. Мы сидели и смотрели друг на друга, — он — за¬

бавляясь, я — не менее оглушенный, чем его публика.
—	Ну, надо сказать, у вас, у пенсильванских политиков,

даже для Таммани нашлось бы чему поучиться.
Он кивнул: — Да, — сказал он. — Они могли бы у нас

многому поучиться. Например, тому, что публику можно до¬

вести до отчаяния и что это «хорошая» политика.
Итак, вот почему и управляющий отелем, и местные ре¬

форматоры, и профессора университетов, и просто добропо¬

рядочные граждане — все говорили, что тут ничего не по¬

делаешь.
—	Филадельфия — город, где с реформами покон¬

чено, — подытожил я.
Он кивнул и с лукавой улыбкой стал слушать мое даль¬

нейшее теоретизирование. Я обобщил то, что, по моим на¬

блюдениям, отличало Филадельфию от других городов: она

уже находилась в той стадии, которой Сан-Луи, скажем, до¬

стигнет тогда, когда местная система взяточничества опра¬

вится от наскоков Фолка. Городское население постепенно

приспособляется к разоблаченным порядкам и нравам,

и перестраивает свой образ мыслей соответственно суще¬

ствующему положению вещей.
Босс слушал; улыбаться он перестал, но попрежнему

кивал головой в такт моим словам.
—	Следовательно, — продолжав я, — политическая кор¬

рупция есть процесс. Это не временное зло, не случайное

помрачение, не изживаемый признак молодости народа. Это

естественный процесс, в ходе которого демократия посте¬

пенно превращается в плутократию. Короче говоря, преда¬

тельство интересов народа не есть отдельный дурной посту¬

пок; это политика, неуклонно и успешно проводимая, и раз¬

личие между одним городом и другим определяется здесь

только возрастом. Филадельфия хуже, чем Сан-Луи, по¬

тому что у нее более долголетний опыт*
UQ

—	Если этот процесс затянется, — сказал я, — то наша

прославленная американская республика превратится в

строй, где правящие органы представляют организованную

порочность привилегированного класса.
Я совсем позабыл о Дархэме; я не думал обвинять его

в предосудительных действиях. Я встал; мне хотелось

остаться одному и разобраться во всех этих нахлынувших

на меня соображениях.
Позор штатов. Миссури
Политическая машина штата, независимо от принад¬

лежности к той или иной партии, оказывает поддержку го¬

родской политической машине; пораженный коррупцией

штат защищает взяточников пораженного коррупцией

города. Я пришел к теоретическому выводу, что в борьбе за

«хорошее» или «плохое» организационной единицей должен

считаться штат. Решив твердо заняться штатами, мы для

начала остановились на Миссури. Я мог бы взять на выбор

любой из пяти штатов — Пенсильванию, Миссури, Илли¬

нойс, Нью-Йорк или Коннектикут, — у меня хватило бы

материала. Но в это время Фолк, бывший сан-луиский про¬

курор, выставил свою кандидатуру на пост губернатора

Миссури — живой пример того, как городской реформатор

вынужден перейти к реформаторству в масштабах штата, —

и он просил нашей помощи. Он рассчитывал пройти на вы¬

борах; вышло бы так, будто мы оказали влияние на штат и

посадили «своего» губернатора, что для нас безусловно

было лестно. Кроме того Фолк располагал всеми нужными

мне фактами. Я поехал в Сан-Луи.
Ехал я туда в страхе и трепете, и сразу же мне пришлось

узнать на практике, что такое мужество трусости. Один из

местных политиканов, Гарри Хоуэс, задетый моими стать¬

ями о Сан-Луи, сказал (как мне передавали), что убьет

меня при первой встрече. Хоуэс впоследствии сделался се¬

натором США; очень может быть, что оа ничего подобного

не говорил; но до меня и в Нью-Йорке и потом, в Сан-Луи,

доходили слухи, будто он неоднократно при свидетелях

грозил пристрелить меня, и я этому верил. Надо сказать»
141

что я здорово струсил; страх одолевал меня все сильнее и

не давал мне покоя. Я не знал, что делать; и в конце концов

сделал то, что меня самого удивило. Как-то под вечер я

увидел, что Хоуэс садится в трамвай; и тут же, не размыш¬

ляя, не имея ни плана в голове, ни револьвера в кармане,

я выбежал на улицу, на ходу вскочил в этот же самый

трамвай и, протолкавшись через толпу пассажиров, очу¬

тился плечом к плечу со своим предполагаемым убийцей.

Сделал я это только от страха, хотя со стороны мой посту¬

пок мог показаться проявлением героизма или тактической

мудрости. Хоуэс оглянулся, увидел меня и, к несказанному

моему облегчению, протянул мне руку.
—	Хелло! — воскликнул он. — Опять вы тут?
Да. Спорить не приходилось.
—	Что же вы задумали на этот раз?
—	Все то же — сказал я. — Только теперь я хочу за¬

няться делами штата, увязать их с городскими делами и

прояснить всю картину.
—	Вот как! — протянул он, и мы премило болтали,

пока я не обнаружил, что заехал за десять улиц от того

места, куда мне было надо. Тогда я распрощался и на ходу

спрыгнул с трамвая. На душе у меня было легко. Я чувство¬

вал себя героем, и мне нравилось это ощущение. Я жаждал

новых встреч с врагом.
Фолку не надо было далеко ходить за фактами, он знал

их как свои пять пальцев. Немудрено. Ему не раз приходи¬

лось иметь с ними дело в судебных процессах, а сейчас они

служили ему материалом для предвыборных речей, которые

мы с ним сочиняли вместе. У нас была одна и та же задача:

обработать огромный материал улик и показаний уголов¬

ного мира и с помощью этого материала нарисовать истин¬

ную картину администрации Миссури поверх той мнимой

картины, которую привыкли рисовать себе миссурийцы,

идеальное правительство конституций, хартий и школьных

учебников истории. А Фолк был неплохим художником.

Я слышал некоторые из его речей, и это были поистине

образцы мастерства. Его ораторская манера была сдержан¬

ной, мягкой, подкупающей, почти интимной, но он увлекал

аудиторию силой своего воображения, своим уменьем вы¬

брать из груды материала все нужное и — ничего лишнего,

чтобы создать яркий образ правительственной машины, по¬

раженной коррупцией. А к этому стремился и я, как писа¬
W

тель: отобрать из многочисленных фактов те, которые по¬

могли бы мне дать правильное представление о любом

штате США.
Моя статья была напечатана под броским заголовком

«Фолк дерется за Миссури» сначала в «Журнале Мак¬

Клюра», а затем в сборнике материалов о штатах, назван¬

ном. «Борьба за самоуправление». Суть ее сводилась к дока¬

зательству, что политические и правительственные деятели

в штате Миссури подкупаются деловыми кругами точно

так же, как в городе Сан-Луи, — те же методы, те же мо¬

тивы, установки и люди и та же конечная цель — включить

должностных лиц штата, законодательное собрание и суды

в систему, представляющую частные интересы взяточников,

преступников и политических дельцов; далее, что случаи

взяточничества и подкупа, представляющие как бы ряд от¬

дельных преступлений, образуют непрерывный процесс, ко¬

торый превращает демократическое в теории управление

штата и городов в плутократическую систему, действующую

не на пользу народа, а на пользу искателей привилегий.

В статье объяснялось, почему Фолк терпел поражения в

своих судебных процессах: судьи, благодаря влиянию поли¬

тической машины, назначались из числа юристов, связан¬

ных с деловым или с преступным миром. Но кроме сан-луи-

ских взяточников и дельцов, финансировавших избира¬

тельные фонды, в Миссури фигурировали еще представи¬

тели междуштатных железных дорог и общенациональных

трестов: корпорации предприятий общественного пользова¬

ния, издатели школьных учебников, какая-то компания

по производству пекарного порошка и многие другие,

с которыми мне приходилось потом сталкиваться и

в других штатах. Они подкупали блюстителей и толко¬

вателей закона, зачастую даже в ущерб интересам мест¬

ной миссурийской промышленности и рядового населения

Миссури.
Это поистине был бизнес, включавший город, штат и,

повидимому, даже междуштатные отношения.
Для меня это явилось страшным, почти невероятным от¬

крытием; и я, как Фолк, не раз ставил себе вопрос: кто же

тут виноват? Да, мы все еще спрашивали «кто», а не «что»,

и даже в наши дни большинство людей не задается вопро¬

сом, что является причиной преступления, коррупции,

войны, а лишь ищут виноватого или виноватых.
143

Иллинойс
В разных местах стали развиваться движения, вазы*

вавшиеся прогрессивными, и почвой для их развития слу¬

жило разгребание грязи или, вернее, то общественное недо¬

вольство, которое разгребатели раздували своими разобла¬

чениями. Так создалась прогрессивная партия; так воз¬

никла и комиссионная форма городского управления, пле¬

нившая воображение мистера Мак-Клюра. Он даже настаи¬

вал, чтобы я бросил заниматься делами штатов и написал

бы об этом. Но я отказался: мне-то было известно, что не

в форме дело. В Вашингтоне, округ Колумбия, комиссион¬

ная форма существовала уже давно. Для того чтобы изба¬

виться от цветных избирателей, которые составляли там

почти большинство, этот город отказался даже от видимо¬

сти демократии; он лишил права голоса всех избирателей —

белых, коричневых, желтых и черных — и передал управле¬

ние городом комиссии, состоявшей из комитета конгресса и

нескольких влиятельных местных жителей, по назначению

президента. А президентом был тогда Теодор Рузвельт.

Блестящий случай познакомиться с тем, как комиссия, со¬

стоящая из подобранных государственных деятелей и биз¬

несменов, управляет городом без помехи со стороны полити¬

ков, партий и толпы! Блестящий случай показать муници¬

пальным экспериментаторам, во что в конечном счете вы¬

льется этот эксперимент с комиссиями! Блестящая возмож¬

ность проследить процесс вплоть до конгресса и федераль¬

ного правительства! Я достаточно долго жил в Вашингтоне,

чтобы убедиться, что местный муниципалитет являет пример

самой вопиющей коррупции, и разоблачение органов упра¬

вления столицы дало бы мне как журналисту великолеп¬

нейший сенсационный материал. Но я твердо решил, что с

городами покончено. Интересовали меня теперь только

штаты, и мне уже пришлось познакомиться с несколькими

междуштатными скандальными махинациями, нити от кото¬

рых тянулись из Миссури в республиканский Охайо. Те¬

перь представлялся соблазнительный случай проследить

одну из этих нитей.
В опубликованном мною списке организаций, которые

были разоблачены Фолком в Миссури как рассадники кор¬

рупции в национальном масштабе, значился некий мощный

трест, выпускавший школьные учебники; представитель
144

этого треста явился ко мне в редакцию журнала в Нью-

Йорке и сказал, что, повидимому, я намерен предать

гласности все вообще политические связи предприятий

по выпуску учебников. Мне это пока не приходило

в голову.
—	Так вот, — сказал он с апломбом анонсодателя, —

не советую вам это делать. Мы будем бороться, предупре¬

ждаю.
Я поблагодарил его за идею. Из всего, что я слышал в

городах, в поездах, в законодательных собраниях о дея¬

тельности издателей учебников, если собрать, проверить и

опубликовать факты, может получиться премиленький скан¬

дал. Факты покажут, как в ход пускаются не только деньги,

но и женщины — на предмет обольщения школьных дирек¬

торов, попечителей и педагогов. Они покажут также, как

университетских профессоров заставляют задумываться над

тем, чему учить студентов и что писать.
От составления учебников профессора могут иметь —

а некоторые и имеют — в два-три раза больший доход, чем

от педагогической работы, но профессору, заподозренному

в «радикализме», никто не закажет писать учебник для

юношества; а «радикальный» на языке издателей учебников

означает «самостоятельный в суждениях» или «будящий

мысль».
После этого предупреждения, сделанного в присутствии

нашего заведующего отделом объявлений мне до смерти за¬

хотелось покопаться в делах издателей учебников; я был

уверен, что тут вскроются многие источники зла в Америке.

Я сказал этому шантажисту, что непременно воспользуюсь

его многообещающей идеей, и очень жалею, что не сдержал

слова, и, не воспользовавшись имевшимися нитями, из Мис¬

сури шагнул по соседству в Иллинойс. Я надеялся, что на¬

глядная аналогия между этими двумя штатами подтвердит

или внесет поправки в мою теорию о том, что система упра¬

вления штата тесно связана с системой управления города.

Политическая машина штата тормозила усилия городских

реформаторов, а крупный бизнес угрожал им через законо¬

дательные органы штата, и они, как в Сан-Луи вокруг

Фолка, объединились здесь вокруг Чарльза Денина, про¬

курора Чикаго, который засудил такое количество богачей,

что одна из галлерей местной тюрьмы даже получила на¬

звание «банкирской». Реформаторы поддерживали кандида¬
10 СтеДОено
145

туру Денина на пост губернатора, а Джордж Коль, основа¬

тель «Чикагской лиги избирателей», организовал «Лигу из¬

бирателей штата», чтобы применить в законодательном со¬

брании те самые методы, которые оказались столь успеш¬

ными в совете олдерменов. Он вел свою регистрацию голо¬

сов, которая должна была показать, является ли данный

законодатель представителем народа или же ставленником

бизнеса и политической машины. То обстоятельство, чтЛ

Иллинойс был республиканским штатом, а Миссури демо¬

кратическим, только подчеркивало, что редакция журнала

не видит разницы между обеими партиями и что крупный

бизнес и крупные политиканы тоже ее не видят. Те самые

концерны, которые были уличены в разложении админи¬

страции в Миссури, оказывались республиканцами в Илли¬

нойсе.
«Какие же это концерны?» — возразил мне президент

одной железнодорожной компании. Он указывал на то, что

противниками чикагских реформаторов в Спрингфильде и

Чикаго были фирма Йеркс и компании предприятий обще¬

ственного пользования, и никак не хотел согласиться с «ши¬

рокими обобщениями» в вопросе о причастности деловых

кругов к политической коррупции. Пришлось признать, что

тут он прав. Не все деловые предприятия были замешаны в

политике. Я мог уличить только некоторые, отнесенные

мною к большохму бизнесу. Более детальным анализом я

стал заниматься позднее, в Охайо. Но в Иллинойсе я еще

не шел дальше различия между малым и большим бизнесом,

и в разговоре со своим железнодорожным приятелем дол¬

жен был признать, что руководящая роль принадлежит

деятелям большого бизнеса, а мелкота уже следует за ними.

Он возразил, что не все предприятия большого бизнеса за¬

нимаются политической игрой — «вот железные дороги, на¬

пример, нет», — но я на это сказал, что по утверждению

крупных политиков именно владельцы железных дорог эту

игру начали и, получив почти все, что им нужно было, пре¬

доставили предприятиям общественного пользования, у ко¬

торых были свои интересы, продолжать их грязное дело.

Мой собеседник спорил, и я тогда обратился к пожилым

людям, которые знали историю Иллинойса. От них я услы¬

шал, что железные дороги штата всегда были основной си¬

лой бизнеса в политике, что их общие политические инте¬

ресы представляла Иллинойская центральная, делившая
145

расходы с остальными, и что поныне любая из них могла

обратиться в органы Чикаго или Иллинойса и добиться

всего, что ей нужно. Действуя таким образом, я собрал до¬

статочно данных, чтобы заставить замолчать своего «желез¬

нодорожника», тем более, что о« сознательно пытался сбить

меня с толку. Он и сам был из породы «стреляных воро¬

бьев», как большинство коррупционистов на Западе; в этом

их отличие от типичных магнатов Востока: они все знают,

но молчат, пока не убедятся, что и вы знаете. Припертый к

стене, этот президент железнодорожной компании сказал,

что «железным дорогам приходится интересоваться полити¬

кой только для того, чтобы оградить себя от демагогии».

И прибавил для наглядности: «Вроде той, от которой мы

страдали в Висконсине».
—	Висконсин? Лафоллет? — переспросил я.
—	Да, этот пустопорожний демагог Боб Лафоллет, —

отвечал он. — Вот, почему бы вам не заняться разоблаче¬

нием таких людей, как Лафоллет или Том Джонсон? По¬

чему вы только на нашего брата нападаете?
Замечание показалось мне справедливым. Мы обличали

взяточников и взяткодателей; мы поддерживали реформа¬

торов вроде Фолка и Фишера. Собирался я писать и еще о

некоторых реформаторах. Было бы справедливо и журна¬

листски правильно уделить время разоблачению какого-ни-

будь демагога типа Лафоллета. Мой железнодорожный пре¬

зидент, видя, что его идея понравилась, поспешил усилить

напор. Если я отправлюсь в Висконсин и займусь Лафолле-

том, он напишет друзьям в Мильвоки, и по его просьбе они

меня снабдят данными — в любом количестве. Кое-какие

факты известны и ему, он тут же привел их. Я ^написал

Мак-Клюру, и тот ответил согласием. Тогда я закончил

статью об Иллинойсе. Потом заехал к своему железнодо¬

рожному президенту за рекомендательными письмами к

«знающим людям» в Мильвоки, от которых я должен был

получить материал о деятельности реформаторов в масшта¬

бах штата, подтверждающий мой тезис о штатах.
Пока что этот тезис оправдывался на примерах Илли¬

нойса и Миссури. Фолк, государственный прокурор Сан-

Луи, и Денин, государственный прокурор Чикаго, — оба

были избраны губернаторами, один в Миссури, другой в

Иллинойсе. Городские реформаторы, обратясь к гражданам

своих штатов, встретили сочувствие и одержали победу.
10*
147

Род-Айленд. — Покупка голосов
О
ж искованное дело — рассуждать о политике и управ¬

лении; куда верней наблюдать все на месте. Как раз когда

я делал окончательные выводы о моральном превосходстве

масс сельского населения и о преимуществах штата перед

городом в качестве элемента политического действия, две

крупные восточные газеты выступили с разоблачениями

администрации Род-Айленда. В них рассказывалось о том,

как голоса избирателей покупались за наличные у самых

урн, раньше — представителями старой аристократии, те¬

перь — лидерами делового мира, которые продавали свою

добычу Уолл-стриту, а главу всей род-ай лен декой системы,

Нельсона Олдрича, послали в сенат Соединенных Штатов,

где он заслужил прозвище «политического босса США».

Миссури, Иллинойс и Висконсин принадлежали к сравни¬

тельно молодым среднезападным штатам; но Род-Ай¬

ленд — это был один из самых старых штатов Новой Ан¬

глии, из тех, которые еще в качестве тринадцати колоний

объединились когда-то для освободительной войны. Это был

почти такой же старый, чисто американский штат, как Мас-

сачузетс, и в городах Род-Айленда все, казалось, обстояло

благополучно; но над городами властвовал штат; «система»

здесь воплощалась в деятельности органов штата, основан¬

ной на подкупе сельских избирателей.
Это был случай подвергнуть испытанию американскую

демократию; заглянуть в дела Новой Англии, колыбели

наших идеалов и нашей культуры; проверить мою теорию о

том, что чем старше органы управления, тем сильней они

заражены коррупцией; сравнить муниципальную систему с

системой управления штата и проследить весь путь до самой

вершины — федерального правительства (представлявше¬

гося мне тогда более свободным от пороков). Я поехал в

Род-Айленд.
«Машина» оказалась налицо, как и везде; именно она

фактически управляла Род-Айлендом, и удостовериться в

этом было нетрудно. Во главе штата, например, находился

выборный губернатор; тогда этот пост занимал доктор Лю-

шиес Гарвин, почтенный старый новоанглийский джентль¬

мен, именно такой, какими обычно воображают себя ново¬

английские джентльмены. Губернатор Гарвин сидел у себя

в кабинете одинокий, беспомощный, никому не нужный, и у
148

него нашлось достаточно свободного времени, чтобы про¬

странно описать мне прискорбное положение вещей в

штате и признаться в своем полном бессилии. Фактически он

губернатором не был. Фактически бессменным губернато¬

ром или диктатором Род-Айленда был слепой генерал

Чарль Брайтон, политический босс. Архитектор, строивший

в этом городе дом для администрации, не предусмотрел в

нем помещения для босса. Многочисленных посетителей,

имевших дела со штатом, генерал Брэйтон принимал в кан¬

целярии шерифа — совершенно открыто. И совершенно от¬

крыто он эти дела вершил. Он управлял законодательным

собранием, помещавшимся по соседству. Так он говорил,

и все это знали; и управлял он, соблюдая интересы бизнеса.

По его словам, в свое время он (а по его указаниям законо¬

дательные и административные органы) представлял инте¬

ресы железной дороги Нью-Йорк — Нью-Хэвен — Харт¬

форд. То было в эпоху пара, когда железные дороги нужда¬

лись во всяких лицензиях, привилегиях, налоговых и иму¬

щественных льготах. Он и сейчас еще получает от дороги

десять тысяч долларов в год и числится ее уполномоченным.

Но на смену пару пришло электричество; компании предпри¬

ятий общественного пользования, объединив весь городской

и загородный электротранспорт под фирмой «Род-Айленд

компани», стали новыми деловыми боссами этого полити¬

ческого босса. Их интересы Чбыли на первом месте. За ними

шли фабриканты, предприниматели, пользовавшиеся наем¬

ным трудом, и все вообще отрасли бизнеса — каждому

было что-нибудь нужно. За сравнительно скромный «гоно¬

рар» генерал Брэйтон оказывал им всем разнообразные

услуги, если только это не противоречило интересам желез¬

ной дороги и «Род-Айленд компани». Он оформил себе

адвокатские права, чтобы можно было получать не взятки,

а гонорары. Но на самом деле он попросту продавал под¬

ряды, .привилегии, лицензии и имущественные льготы

взяткодателям из делового мира, которые, как, например,

в случае пресловутой «Род-Айленд компани», перепрода¬

вали их филадельфийским и нью-йоркским банкирам. Это

был самый налаженный, самый вкоренившийся и самый

бессовестный образец «системы», который я видел, и он

относился к штату, а не к городскому самоуправлению. Род-

Айленд был штатом, который можно было купить, и притом

не дорого. Но почему же?
149

Потому что это маленький штат. Такое объяснение давал

генерал Брайтон. «Все это плохо, но не хуже, чем во многих

других штатах. Просто Род-Айлейд мал, и здесь все бро¬

сается в глаза». Слепой босс был слеп только физически.

Я жил в штате Коннектикут и знал, что в отношении этого

соседа он во всяком случае прав. Нью-Хэмпшир уже под¬

вергался разоблачениям, показавшим примерно тот же уро¬

вень коррупции и дешевой продажности. Массачузетс пока

оставался неразоблаченным. Отблеск Род-Айленда доста¬

точно осветил мне картину Новой Англии для подкрепле¬

ния моей теории о том, что чем штат старее, тем коррупция

проникает глубже.
Цинциннати и босс Кокс
Примерно год спустя, находясь в Вашингтоне, я полу¬

чил от президента Теодора Рузвельта приглашение к

завтраку в Белый Дом — приглашение, подозрительное по

своей настойчивости. Я приехал туда рано и несколько ми¬

нут должен был дожидаться в обществе других гостей,

среди которых не увидел никого знакомых; наконец в ком¬

нату вломился Рузвельт и со смехом представил мне Флейш-

мана — мэра Цинциннати.
—	Очень смешно, что я это делаю, — сказал он прочим

гостям и в пояснение добавил, что я специально занимался

изучением общественной жизни Цинциннати и опубликовал

статью об этом городе. — И ни разу не посетил мэра, даже

в глаза его не видал.
В этих словах звучали и вызов и укор; это был выговор

в шутливой форме, и мистер Флейшман, вторя смеху, под¬

хватил вызов:—Да, — сказал он, — я вас ждал, а вы

даже не зашли.
Так вот зачем Теодору Рузвельту понадобилось, чтобы я

присутствовал на этом завтраке. Я выдержал вежливую

паузу, дав обоим нахохотаться, а затем подтвердил, что,

действительно, за все время пребывания в Цинциннати я ни

разу не обращался к мэру, прибавив, что не видел в этом

надобности. Мистер Флейшман был избран на должность

мэра; но мэром он не был; он не возглавлял, а лишь симво¬

лизировал городское самоуправление. Главой города был
150

Джордж Кокс; этот человек, в сущности, заменял собой

весь муниципалитет; и его я навещал часто, неукоснительно

и с пользой для себя.
На этот раз президенту и мистеру Флейшману при¬

шлось выдержать вежливую паузу, длившуюся до тех пор,

пока Рузвельт не встал и не пригласил нас к столу. В сто¬

ловой он переменил тему беседы и заговорил о верховном

суде, о своем недовольстве одним только что назначенным

членом суда. Этот судья в каком-то крупном деле вынес ре¬

шение, противоречившее хорошо известной точке зрения

президента.
—	Вот к этому судье вы, по всей вероятности, охотно бы

обратились, — кслко заметил Рузвельт.
—	После его решения — безусловно, — ответил я. — До

этого решения я обратился бы к вам, мистер президент.
—	Значит, ваше присутствие здесь я должен рассматри¬

вать как особую честь, — сказал он (Рузвельт за словом в

карман не лез).
—	Рассматривайте его как знак моего уважения к пре¬

зиденту и моей личной дружбы к вам.
И чтобы не дать президенту ответить, я предложил рас¬

сказать о своей первой встрече с боссом Коксом в Цинцин¬

нати. Но президент читал об этом в моей статье; покосив¬

шись на мистера Флейшмана, который тоже читал, он оста¬

новил меня. — Это мы все знаем, — сказал он и снова вер¬

нулся к верховному суду. Он дал характеристику главного

судьи; потом стал перебирать весь состав присяжных, для

каждого находя несколько метких слов, но вдруг встретился

взглядом с миссис Рузвельт. В числе гостей за столом нахо¬

дились молодой армейский офицер, несколько женщин и

я — газетный репортер. Рузвельт запнулся, тут же, не меняя

темпа, заговорил о чем-то другом, потом неожиданно снова

свел разговор на членов верховного суда и разделал их до

конца. Но вернемся к Цинциннати.
Я приехал в Цинциннати из Кливленда, уже хорошо

знакомый с местными условиями, зная, что к чему, и в пер¬

вое же утро по приезде нанес визит боссу Коксу. Его кан¬

целярия или контора помещалась на втором этаже, в гряз¬

ной маленькой комнате окнами на улицу, над салуном

«Мекка», содержателем которого был он сам. Дверь была

открыта. Я увидел огромного неуклюжего человека, который

сидел спиной к двери, положив ноги на подоконник, и читал
151

газету; в комнате больше никого яе было. Я постучал — ни¬

какого ответа. Я вошел — он даже не поднял головы.
—	Мистер Кокс? — спросил я.
Утвердительное ворчание.
—	Мистер Кокс, вы, если не ошибаюсь, являетесь бос¬

сом Цинциннати?
Ноги медленно, одна за другой сползли с подоконника.
Затем они неторопливо затопали по полу, поворачивая

вращающееся кресло, и я увидел заплывшее, рыхлое лицо,

с которого уставилась на меня пара острых черных глаз.

Пока они меня измеряли, я назвал свое имя и объяснил,

что интересуюсь «вопросами политической жизни, полити¬

ческой коррупции и боссизма». В заключение я повторил,

что мне назвали его как босса Цинциннати. — Это верно? —

спросил я.
—	Верно, — проворчал он хриплым, гортанным голо¬

сом.
—	У вас, конечно, есть мэр, совет, судьи?
—	Есть, — согласился он и тут же, ткнув большим

пальцем через плечо, по направлению к столу, добавил: —

у меня вон и телефон есть.
—	И граждане в вашем городе имеются? Американцы и

американки?
Он довольно долго смотрел на меня, потом грузно повер¬

нулся на своем кресле и снова уткнулся в газету. Это крат¬

кое интервью наглядно изображало положение вещей в

Цинциннати, культурном городе, находившемся под властью

диктатора, который внушал горожанам страх, а сам, ничуть

не боясь, открыто торговал их интересами. Каждый мог бы

кое-что рассказать об этой недвусмысленной тирании,

о постыдной коррупции, проникшей всюду: в бизнес и в по¬

литику, в школы и в суды; но нашлось лишь несколько че¬

ловек, которые на это решились. И то все они переходили

на шепот, сообщая известные им факты. Республиканская

машина Кокса, совершенно открыто действовавшая в кон¬

такте с демократической машиной, составляла списки изби*

рателей, следила за ними, на каждого «собирала материал»

и, в случае надобности, расправлялась, ущемляя человека

в его делах. Но зато вам могли помочь в делах — и помо¬

гали, — если вы «вели себя хорошо».
Мне необходимо было от самого Кокса получить под¬

тверждение того, о чем я собирался писать. Было ясно, что
152

если он против меня возбудит дело о клевете, на свидетелей

мне полагаться нечего: никто не выступит. Поэтому я снова

пошел к боссу и заключил с ним сделку. Он с самого начала

установил за мной наблюдение; сыщики следовали за мной

по пятам, так что и я сам и другие отлично это видели. Это

было одной из причин, мешавших людям говорить. Мне же

нравилось быть объектом слежки. Вскоре я разцаботал

такой трюк: я приводил сыщиков к дому какого-нибудь че¬

ловека, который при желании мог бы снабдить меня материа¬

лом. Войдя в дом, я нарочно засиживался подольше, даже

в том случае, если свидетель отказывался говорить, — в рас¬

чете, что сыщики, руководствуясь профессиональной подо¬

зрительностью, донесут, что я провел час, или два, или

три, «запершись» с возможным осведомителем. И я узнал,

что они действительно доносят, и Кокс заглатывает при¬

манку.
Спустя несколько дней после приезда в Цинциннати,

я пошел к нему снова. На этот раз он принял меня не¬

сколько вежливее. Он сразу повернулся в кресле мне на¬

встречу.
—	Ну, что разузнали?
Я пересказал ему кое-какие толки, всем известные

случаи.
—	Вранье, — забурчал он. — Сплошное вранье.
—	Неужели? — наивно удивился я. — Хорошо, про¬

верю еще.
На следующее утро я снова пришел к нему и сказал:
—	Мистер Кокс, все это совершенная правда. Есть кое-

какие неточности, — и я перечислил и тут же исправил эти

неточности. — Остальное все верно.
Видя, что он больше не пытается отрицать, я обратился

к нему с таким предложением:
—	Слушайте, мистер Кокс, вы приставили ко мне сы¬

щиков. Вас, очевидно, интересует, с кем я встречаюсь и что

узнаю. Давайте, я сам буду приходить к вам каждые два-

три дня и все вам рассказывать; ищеек своих можете не

отзывать, пусть ходят, для проверки. Вы можете вносить в

мои информации исправления, если понадобится, но

только будьте честны. Я ведь тут чужой, меня легко ввести

в заблуждение, но именно вы не должны этого делать.

Говорить вы мне, конечно, ничего не обязаны; находить

нужные мне факты — мое дело; но если я получу от кого-
153

нибудь неверные сведения, у вас будет возможность опро¬

вергнуть ложь — только бы сами уж не должны меня обма¬

нывать.
Он сощурился; потом отвернулся к окну и стал смотреть

на улицу. Потом опять повернулся ко мне и молча вперил

в меня пристальный, немигающий взгляд. Слово предостав¬

лялось мне.
—ННу, — сказал я, — значит, договорились?
—	Только приходите всегда с утра пораньше, — бурк¬

нул он.
Главным моим источником информации в Цинциннати

был редактор «Пост», газеты Скриппса. Этот человек мог

в связной и законченной форме изложить мне со всеми по¬

дробностями историю города, иллюстрируя ее материалом

своей газеты и других городских газет, — и он не жалел

времени, чтобы помочь мне. Я, разумеется, встречался и с

другими людьми, хотя бы для того, чтобы проверять и до¬

полнять его факты, но он располагал самым, что назы¬

вается, «пикантным» материалом. Этого материала было

гораздо больше, чем я мог использовать; впрочем, и для из¬

лишков нашлось применение.
Меня часто спрашивали, каким образом, будучи авто¬

ром стольких разоблачительных статей, я ни разу не при¬

влекался за клевету. Мои отношения с Коксом в известной

мере отвечают на этот вопрос. За те несколько недель,

что я провел в Цинциннати, у меня накопилось немало

фактов против босса и его шайки; точно не считал, но

думаю, что их хватило бы на двадцать пять процессов.

Все эти факты я ему пересказывал. Мои утренние визи¬

ты повторялись часто; я приходил и сообщал ему все,

что мне удавалось узнать. И всякий раз он становился на

дыбы.
—	Кто это вам напел?
—	А что, неправда? — спрашивал я.
—	Совсем не так, как у вас выходит.
—	Отлично, проверим, — и у него на глазах я записы¬

вал себе в книжку: «ложь»; а через два-три дня прихо¬

дил опять и говорил: «Все чистая правда, мистер Кокс»,

или: «В этой истории с судьей кое-что пришлось испра¬

вить, мистер Кокс». Я говорил это, глядя ему прямо

в глаза.
—	Ну, выкладывайте, что там еще?
154

Так мы переходили от обвинения к обвинению, пока не

перебрали все те, скажем, двадцать пять случаев, о которых

мне было известно, и он знал, что мне известно. Затем по¬

явилась моя статья, он прочел ее и увидел, что в ней упоми¬

нается лишь восемь или десять случаев; мне этого оказа¬

лось достаточно для создания полной картины, да больше и

не уместилось бы. Но Кокс удивился и сказал мне (на од¬

ном политическом собрании): «Что ж это, и половины па¬

тронов не расстреляли из тех, что заготовили на меня?»
Читатели нашли, что я очень круто расправился с Кок¬

сом, но сам Кокс находил, что я обошелся с ним очень дели¬

катно. Возможно, он опасался, что весь остальной имею¬

щийся у меня материал я приберег на случай процесса по

обвинению в клевете, но скорей, мне кажется, он усматривал

в моем поведении «товарищескую» деликатность одного

честного жулика по отношению к другому. И все наши раз¬

говоры велись именно в таком плане.
Как работает его машина? Вот вопрос, который был для

меня основным. Широко применялся подкуп, конечно; в лю¬

бом городе он применялся; вершилась политика, и делались

дела. Но как все это осуществлялось — подкуп, политика и

дела — с технической или, так сказать, эстетической точки

зрения? Действовали тут осторожно, хитро или же грубо,

с шумом, напролом? Кокс слушал, как завороженный, мои

рассказы о других политических машинах; попытки сравне¬

ния выводили его из себя. Ему, конечно, хотелось, чтобы

я высказался в похвалу его «системы», но это я умышленно

отложил до самого последнего нашего свидания, когда я

зашел к нему проститься.	*
—	Ну, а что же вы о моей скажете? — спросил он, под¬

разумевая свою политическую машину.
—	Недурна, — сказал я.
—	Не ду... — он даже не договорил от возмущения. —

Да вы нигде не увидите лучшей, — резко отпарировал он

наконец.
—	Ну, не знаю, — сказал я. — Когда речь идет о такой

организации, как ваша, я сужу о ней по тому, сколько чело*

век участвует в дележе-поживы. Сколько вас тут?
—	Никакой поживы нет, — буркнул он.
—	Значит, организация никуда не годится.
Он задумался на минуту; потом спросил: — А по-ва¬

шему, сколько?
155

—	Уж не меньше троих, — сказал я. — Вы, Гарри Гер¬

ман и Руд Хайнике.
Он презрительно хмыкнул и, выставив один палец, мно¬

гозначительно потряс им у меня перед глазами: — Один,

Понимаете? Один!
Это не вполне соответствовало истине. Кокс не лгал. Но

под. старость он становился тщеславен и любил прихваст¬

нуть. Подразумевал же он то самое, что хотел сказать я:

он или, вернее, он и его два ближайших помощника контро¬

лировали и распределяли доходы от политической деятель¬

ности, а прочие получали свою долю по его указаниям. Ве¬

роятно, Кокс устанавливал, сколько должен получить каж¬

дый участник. Кокс также вмешивался в дела банков и дру¬

гих деловых предприятий. Он был богат, и в бизнесе был

не менее полновластен, чем в политике. И он не преувели¬

чивал, говоря о своей машине и ее методах, это, пожалуй,

действительно была организация, совершенная в своем роде.

Но, толкаясь по городу, беседуя с политиками и осведомлен¬

ными гражданами, я обнаружил, что Кокс и его участковые

руководители живут за счет старой репутации. В последнее

время они запустили ту работу, которую так кропотливо

выполняли раньше, — перестали вести списки избирателей

и собирать материал для шантажа. Внешне они усердство¬

вали все так же, попрежнему их боялись, но оснований к

тему уже не было. Я пробовал проверять это наблюдение

на Коксе, и его яростные протесты убедили меня, что я дей¬

ствительно нащупал слабое местечко.
Я заявил реформаторам, что машина Кокса — миф и ей

легкЬ можно нанести поражение. Они не поверили, не могли

поверить. Но они согласились выставить свой список и

вести по нему подготовительную работу, побуждая избира¬

телей на деле опровергнуть ту оценку, которую я дал граж¬

данам Цинциннати в своей только что вышедшей статье.

Я пообещал, что если местные избиратели одержат верх над

Коксом, я возьму обратно все свои высказывания о них.

Сделка состоялась, но реформаторы не захотели сами пре¬

тендовать на выборную должность, они выставили канди¬

датом в мэры одного молодого человека, почти мальчика,

и когда он, к их величайшему удивлению, был избран, то ока¬

зался довольно беспомощен практически, и Кокс со своей

машиной снова пришел к власти.
156

Теодор Рузвельт в роли президента
Боги наделили Рузвельта даром радости жизни. Его

радовало все, чем бы он ни занимался — охота, прогулки

скотоводство, политика, реформы полицейского и граждан*

ского управления, формирование полка Диких Всадников и

командование им.
Но самую большую радость в своей жизни Теодор Руз¬

вельт испытал, заняв президентское кресло. Я был тогда в

Вашингтоне; многие реформаторы съехались туда, чтобы

присутствовать при вступлении Рузвельта в должность пре¬

зидента. Это выглядело так, словно мы подстрелили круп¬

ную дичь и выставили ее всем на съедение. Банкиры со всей

страны, учуяв добычу, слетелись точно коршуны на падаль.
Рузвельт еще не жил в Белом Доме. День он проводил

в служебных помещениях, расположенных в то время во вто¬

ром этаже главного здания; там он работал и принимал,

но ночевать уходил на свою старую квартиру, так как се¬

мейство Мак-Кинли еще не выехало. В кабинете с утра до

вечера толпился народ, главным образом реформаторы,

и президент занимался своими делами в гуще этой толпы,

что было не очень спокойно, но очень весело. Он с победным

видом расхаживал среди нас, пожимал руки и беседовал,

диктовал и подписывал бумаги и — смеялся. Вашингтон и

вся страна были в официальном трауре, и, без сомнения,

новый президент понимал, что должен быть сдержанным,

но не мог; он старался, но радость проглядывала в каждом

его слове и движении. Вероятно, ему казалось, что он обуз¬

дывает свои чувства, и томительно хотелось сбросить узду,

что он и делал при каждом удобном случае. Как-то вечером,

когда стемнело и пора было уже итти домой, он подхватил

Вильяма Алиена Уайта под одну руку, меня под другую и

со словами «Пошли отсюда!» потащил нас из Белого Дома.

Час или два мы гуляли по вашингтонским улицам, и тут-то

он дал волю своему ликованию. Лицо, ноги, кулаки — все

в нем радовалось удаче. Не стесняясь в выражениях, он вы¬

смеивал бешенство босса Платта и трагическое разочарова¬

ние Марка Ханны: оба они не только лишились своего пре¬

зидента, Мак-Кинли, но вдобавок еще получили вместо него

человека, которого рассчитывали сгноить в вице-президент¬

стве. Теодор Рузвельт наслаждался крахом их надежд

и смеялся, восторгаясь той властью и положением, которые
157

он теперь приобрел. Убийство Мак-Кинли произвело на

него, правда, впечатление, но скорей в романтическом плане.

Он говорил о том, что бы он стал делать, если б на него на¬

пал убийца. Он вглядывался в тень деревьев, под которыми

мы проходили, — не притаился ли там подлый трус, гото¬

вый нанести ему предательский удар и мне кажется, живо¬

писно изображая — кулаками, ногами, большими белыми

зубами, — как он, президент, расправится с этим злодеем,

он втайне питал надежду, что злодей и в самом деле вот-вот

появится из-за ближайшего угла. Я ясно ощущал то страст¬

ное упоение, с которым президент думал об убийстве

убийцы.
Меня привело в Вашингтон желание убедиться, действи¬

тельно ли Рузвельт, когда-то смотревший на вещи так же,

как я, и теперь смотрит на них так, как я смотрю, и какие

практические выводы он намерен из этого сделать. Я про¬

водил долгие часы на галлерее прессы в сенате и в па¬

лате представителей, слушая уже знакомых мне по своей

прежней деятельности сенаторов и конгрессменов, наблюдая,

как они заботятся об интересах — чьих? Вот Олдрич из

Род-Айленда суетится, болтает то с тем, то с другим сенато¬

ром; с трибуны он выступает редко, но все же постоянно

чем-то занят. Я знал, чьи интересы он представлял в Род-

Айленде. В сенате он — председатель финансовой комиссии.

Я знал, что он там делает. И знал, что делают сенаторы,

с которыми он беседует. Сенат — палата боссов. От каждого

штата — два сенатора: один представляет политическую ма¬

шину штата, которая предает народные интересы, другой —

верхушку делового мира штата, для которой работает мест¬

ный босс. В то время мне уже было ясно, что сенат США —

это гнездо коррупции и бизнеса, палата предателей, — мы

так и говорили: «сенатская измена». А они не понимали, что

мы под этим подразумеваем.
Олдрич как-то прислал мне с курьером приглашение в

Мраморный зал. Я пошел, совершенно уверенный, что раз¬

говор будет по поводу моей статьи о Род-Айленде. Ничуть

не бывало. Он был очень мил, очень любезно меня встре¬

тил, и единственный упрек, который он мне сделал в связи

со статьей, — почему я написал, что он начал свою карьеру

мальчиком в бакалейной или мясной лавке?
—	Это была большая оптовая бакалейная торговля, —

сказал он, и когда я пообещал внести исправление при из¬
158

дании книги, он был вполне удовлетворен.— Да, вот еще, —

сказал он: — что означают ваши слова о том, что мы, биз¬

несмены, плохо разбираемся в бизнесе, даже в нашем соб¬

ственном?
—	А вот вам пример, — ответил я: — когда вы объеди¬

нили все трамвайные линии в Провиденсе, вы обещали

ввести пересадочные билеты и не ввели. Несколько лет вы

вели войну с теми, кто хотел вас заставить это сделать.

Настоящую затяжную воину, с подкупом, с интригами.

А когда, в конце концов, вы потерпели поражение и должны

были ввести эти самые пересадочные билеты — что про¬

изошло?
—	Произошла странная вещь, — сказал он: — наши до-

ходы увеличились.
—	А я знал,*что так будет, — сказал я. — Я хоть и не

трамвайщик, но я наблюдал это во многих других городах.

И уж настолько-то я разбирался в вашем бизнесе. А вы не

могли разобраться. Не могли и не можете. Вы, деловые

люди, собственного дела не знаете.
Он растерянно посмотрел на меня, потом любезно со

мной распростился и вернулся к своим обязанностям в се¬

нате бизнесменов, бизнес-адвокатов и бизнес-политиков.
Я рассказал об этом случае президенту и поставил пе¬

ред ним беспокоивший меня тогда вопрос.
—	Конгрессмены и сенаторы, — сказал я, — те, кото¬

рых я знаю, которые представляют обследованные мною

штаты, — это специально подобранные люди, испытанные

в своих штатах слуги системы. Они отстаивают все, против

чего вы боретесь, и борются против всего, что вы отстаи¬

ваете. Их попечением все департаменты заполнены людьми,

присланными сюда получать награды за свою антиобщест¬

венную деятельность, и от вас будут требовать, чтобы на

все открывающиеся вакансии вы назначали других таких

же негодяев.
Теодор Рузвельт кивнул. Он это знал.
—	Я возьмусь за эти подлые машины — сказал он, —

и за машинистов тоже. Да, да, даже в самом конгрессе.
—	Как же вы думаете поступить с ними, когда они

начнут требовать мест для своих приспешников?
—	Постараюсь сторговаться, — отрезал он. — Станут

голосовать за мои мероприятия — буду назначать их став¬

ленников на государственные должности. Так прямо ими
159

скажу. Им, понимаете, это в голову не приходит. Я при¬

глашу сюда парочку сенаторов «от машины» и несколько

ведущих конгрессменов и предложу им такую сделку.
Я стал возражать.
Я предпочел бы, чтоб Теодор Рузвельт выступил про¬

тив системы в целом. Но в тот момент я исходил лишь из

того, что не следует рисковать тем политическим весом, ко¬

торый придавала ему его политическая репутация. Я ука¬

зывал, что все знают его как реформатора, не способного

ввязываться в жульнические махинации с приобретением

голосов в конгрессе в обмен на государственные должности,

и что это очень важное преимущество. До тех пор, пока

конгрессмены думают именно так, они будут меньше про¬

сить, больше ценить полученное и лучше служить ему в

благодарность за те немногие уступки, ада которые он,

скрепя сердце, пойдет.
—	Нет, нет! — он энергично замотал головой. —

У меня свои методы. Я хочу, чтобы те, кто от меня получит

назначение, и служили мне. А потому я пущу слух, что го¬

тов войти в игру, назначать их людей, если они поддержат

мои мероприятия, но, — тут он сжал кулаки и оскалил

зубы, — их люди, которых я назначу, должны будут от

меня получать приказания и выполнять их безоговорочно.
Именно такой политики он и придерживался с боссами,

агентами политических и деловых кругов в обеих палатах

конгресса. Он вступал с ними в переговоры; он делал с

ними дела и с самого начала предупредил их об этом. Он

не боролся против политической машины, напротив, он по*

могал ее строить — и тем самым частично заставил ее слу¬

жить ему. Думаю, что это входило в его расчеты: насаж¬

дать в партийный аппарат побольше людей, обязанных

своим назначением ему, и так повести дело, чтобы этот ап¬

парат в чаянии наград или в страхе наказаний выдвинул

и провел его в президенты. В Рузвельте было гораздо

больше от политикана, чем от реформатора, это был, по

терминологии радикалов, карьерист, оппортунист без даль¬

него прицела, но, во всяком случае, — фигура интересная и

красочная.
Я как-то обвинил его в поверхностности, еще в первые

годы его президентства, когда он, выполняя свое обещание,

старался продолжать политику Мак-Кинли. Этим он оправ¬

дывался, говоря, что у него «связаны руки». Он делал все
160

для того, чтобы «заслужить» свое переизбрание на второй

срок.
—	Вы не стараетесь провести ничего существенного, —

сказал я, но он только засмеялся в ответ. Он сидел за

своим письменным столом, а я стоял напротив. Он был

большой любитель легких перепалок, и задеть его всерьез

было трудно. Тогда, чтобы пробить эту броню невозмути¬

мости, я сказал с самой презрительной интонацией, на ка¬

кую только был способен:—Честная сделка — дальше

этого вы не идете.
—	Чудесно! — закричал он и, вскочив с кресла, стукнул

по столу обеими руками. — Вот мой лозунг: честная сделка.

Я провозглашу его в своем следующем выступлении. —

И он так и сделал.
Что ему было до того, какой смысл и значение вклады¬

вал я в свои слова. Он знал, как эти слова будут воспри¬

няты; политическое чутье подсказывало ему, что самые

разные люди усмотрят в них идеал, вполне приемлемый

идеал; он провозгласил этот лозунг — и не ошибся. «Чест¬

ная сделка». Эти два слова, брошенные ему в укор и осуж¬

дение, он подхватил и сделал из них свой боевой клич.
В другой раз, когда я обвинил его в том, что он ведет

переговоры с Олдричем, он мне рассказал целую историю.
—	Олдрич? Олдрич у меня большой человек; не лично,

но как лидер сената. Это король в моих кеглях. Именно.

Я первый кланяюсь Олдричу; я беседую с Олдричем;

я уважаю его, в то время как он меня не уважает. Я ведь

всего лишь президент, а он насмотрелся президентов на

своем веку. Зато Олдрич первый кланяется Дж. П. Мор¬

гану. Но Морган — банкир. Недавно он приезжал в Ва¬

шингтон, и мы — Дж. П. Морган, я и Олдрич — э... э...

консультировались втроем. Да, вот верное словечко — кон¬

сультировались. — Он подмигнул мне и засмеялся. —

И вот, я заметил, что он, Морган, обращается ко мне, а не

к Олдричу. Олдрич — сенатор, а сенатором банкира не

удивишь. Сенатор для него обиходное знакомство. Прези¬

дент — другое дело. Поэтому Морган обращался ко мне,

а я обращался к Олдричу, который, в свою очередь, обра¬

щался к Моргану. Как сейчас вижу эту сцену — я и тогда

ее видел как бы со стороны и едва удерживался, чтобы не

захохотать вслух: я, президент, сижу, вполоборота повер¬

нувшись к сенатору, сенатор сидит, всем корпусом повер¬
11	Стеффене
767

нувшись к банкиру, а банкир — прямо лицом ко мне, пре¬

зиденту Соединенных Штатов.
Он весело хохотал, хлопал себя по колену и, видно,

искренне забавлялся, представляя себе эту картину. Мои

упреки по поводу того, что он сговаривается и торгуется с

боссом США, не произвели на него ни малейшего впечат¬

ления. А когда я попробовал повторить их, он попросту от¬

махнулся. — А, бросьте вы. Я и с вами вот сговариваюсь и

торгуюсь, а ведь вы — журналист, пресса. Подлаживаться

к вам — значит заниматься демагогией, это значит подла¬

живаться к тем людям, для которых вы пишете.
Я старался отвлечь президента от Олдрича для того,

чтобы втянуть его в союз с реформаторскими лидерами, ко¬

торые уже мало-помалу проникали в сенат на смену олдри-

чам, спунерам, платтам. То что впоследствии стало прогрес¬

сивной партией, в то время уже оформилось как движение,

и мы, разгребатели грязи, были выразителями этого дви¬

жения и готовили ему голоса на будущее. Рузвельт это

видел; он признавал энергию и жизнеспособность нового

движения, но он знал также, у кого сила, а сила была по-

прежнему у клики, у политической машины. Я радовался

возможности перехода руководящей роли к национальному

прогрессивному движению; я знал, как трудно это осуще¬

ствить, потому что я не раз подмечал, что реформистские

лидеры городов или штатов были типичные главари-оди¬

ночки, не умеющие работать с другими людьми. Но Руз¬

вельт не боялся ни равных, ни даже тех, кто был сильней

его. Когда он сделал министром Элиху Рута, я указал ему,

что Рут является представителем трестов и финансовых

верхов и, будучи человеком умным и одаренным, захочет

командовать президентом. Рузвельт скорчил обычную сви¬

репую гримасу и сказал: — Я вашего Рута не боюсь, и вы

это увидите. Когда он станет работать у меня, я буду им

«командовать», как вы выражаетесь. Он будет проводить

мою политику.
Президента бреют
У меня давно созревал один честолюбивый политический

замысел, и, когда Рузвельт сел в президентское кресло,

в подумал, что теперь возможно осуществить его. Я расска-
162

вал Рузвельту, в чем дело; вернее, я попытался это сделать.

Рассказать ему что-либо было не легкой задачей: ничего не

стоило заставить его говорить — о чем угодно, хотя бы о

государственных тайнах, но добиться обратного, то есть

заставить его слушать, было почти невозможно. Кое-кто сра¬

внивал монологи президента с Ниагарой, но, по-моему, это

было больше похоже на гигантскую плотину, которую при

первом вашем слове прорывало, и вы погибали под водой.

Вот и на этот раз, как только я упомянул о своем честолю¬

бивом замысле, — хлынул поток.
—	Честолюбие? У вас? А я считал, что вы против че¬

столюбивых стремлений. По крайней мере, вы их осуждали,

когда мы с вами встречались в Нью-Йорке. Тогда я вам го¬

ворил, что вы не правы, а теперь скажу, что вы правы. И я

вам дам возможность убедиться в этом на собственном

опыте. Можете рассчитывать на любой пост, который вы

захотите занять, почти на любой.
Только это словечко «почти» явилось выражением

мысли; а все остальное было разливом великодушных по¬

буждений, и он еще не закончился; целая речь о честолю¬

бии вот-вот должна была затопить меня. Но тут Рузвельт

попался. Я как-то просил его назначить определенный час,

когда бы я мог являться к нему в любой день; он заглянул

в свою книжку и сказал, что все время у него уже распи¬

сано, но видя мое огорчение, он заглянул еще раз, и его

осенила идея.
—	Знаете что, — сказал он. — Я вас поставлю на па¬

рикмахерский час. Парикмахер приходит меня брить еже¬

дневно в 12.40, вот и вы приходите с ним.
Это оказалось очень удобно для меня. При таком рас¬

порядке я мог дважды стрелять по одной цели. Зная, что

за первой же моей репликой последует словоизвержение,

я всегда входил в комнату, заряженный каким-нибудь f во¬

просом, который сразу и выпаливал; и тотчас же Рузвельт

срывался с цепи. Все время, пока парикмахер делал свое

дело, президент говорил, но наступал момент, когда

бритва подбиралась к верхней губе. И тут — второй вы¬

стрел — я снова получал возможность вставить слово,

чтобы задержать или направить в другую сторону поток

его красноречия.
Гимн честолюбию продолжался, пока бритва скользила

по щекам, подбородку, шее, но вот парикмахер, склоняясь
163

над головой президента, приступает к верхней губе — и тут

я беру слово.
Мой честолюбивый замысел состоял не в том, чтобы за¬

нять какую-либо политическую должность. Мне хотелось

обследовать федеральное правительство точно так же, как

я обследовал муниципалитеты и правительства штатов, и в

результате своей работы поставить вопрос — не ради полу¬

чения ответа, но просто чтобы этот вопрос прозвучал и

чтобы каждый стал его задавать себе, — кого собственно

представляет наше представительное правительство?
Президент заерзал, завозился; ему не терпелось на

меня наброситься, но я просил парикмахера брить как

можно медленнее и тщательнее, и он предостерегающе вос¬

кликнул:— Осторожно, мистер президент!
—	Зачем постоянно спрашивать, честен ли тот или

иной сенатор, когда интересует нас вовсе не это, а то, чьи

интересы он защищает — народные или чьи-нибудь еще.

Или возьмем президента, — ввернул я, специально чтобы

усилить пытку. — Честны вы или нет? А если даже честны,

что из этого? Вы можете быть очень честны и — честно

представлять интересы железных дорог или Уолл-стрита.
—	Минуточку, мистер президент, — сказал парикмахер

честному президенту, извивающемуся в кресле, — одну ми¬

нуточку.
—	Вот я и хочу, — продолжал я, — побывать в вашинг¬

тонских учреждениях и спросить вас всех — и вас, и чле¬

нов конгресса, и департаментских чиновников, — кого вы,

представители, представляете? А ваши бессмертные души

предоставим... священникам.
Парикмахер отскочил, далеко отведя руку с бритвой,

а я немножко попятился назад, потому что президент сор¬

вался с кресла.
—	Нельзя, нельзя! — загремел он. — Можете сами за¬

давать такие вопросы, но других нечего на это наводить.

Они все равно вернутся к вопросу о честности — они захо¬

тят знать, хорошие ли мы люди, искренние ли. Политика —

это нравственная проблема... — и пошел, и пошел. Па¬

рикмахер освежал ему лицо холодной водой, причесывал

волосы, словом, делал все, что мог, чтобы умиротворить

его, но монолог о нравственности продолжался. — Даже

если вы найдете такого сенатора, который плохо представ¬

ляет народные интересы, вам придется выяснить, что тому
164

причиной, и если не взятка — ничто вам не поможет. Се¬

натор честен, и все тут!
—	Для меня — не все, — вставил я.
—	Для меня тоже, — оборвал он. — Но ведь мы гово¬

рим о том, чтобы вашу точку зрения внушить избирателям.
—	И лидерам...
—	И потом вы слишком обобщаете, — продолжал

он. — Честный человек может стоять за протекционные

тарифы...
—	Если он умен — едва ли, — попробовал я помочь

делу, но не помог. Последовал настоящий взрыв. Рузвельт

оседлал тему тарифов и использовал мою «ограничен¬

ность», чтобы доказать, как опасен мой вопрос; затем заго¬

ворил о добрых намерениях; затем о... Тут его позвали

завтракать, он, не переставая говорить, напялил пиджак, вы¬

летел из комнаты, хлопнув дверью, и я убежден, что он

продолжал говорить и в коридоре. И досталось же, ве¬

роятно, гостям, приглашенным в этот день к завтраку. Руз¬

вельт размышлял, а размышлять он привык именно так,

вслух. Это внушало мне надежды. Был шанс, что он дораз-

мышляется до того, что согласится на мою просьбу и даст

мне написать задуманные статьи.
Кстати, об этой его манере. Я раз присутствовал при та¬

ких размышлениях вслух в его кабинете, перед совещанием

министров. Министры, один за другим, входили в смежный

с кабинетом зал и рассаживались по своим местам за

большим столом, стоявшим на виду, против самых дверей,

но Рузвельт даже не смотрел в их сторону. Он говорил об

Уолл-стрите и о растущей там оппозиции к нему. Немного

спустя, когда министры были уже в полном сборе, прези¬

дент не спеша поднялся и, продолжая думать вслух, ска¬

зал: — Ну, надо мне итти. — После этого он проводил

меня до двери, которая была рядом с широко распахну¬

тыми двойными дверями зала заседании. Я вышел в кори¬

дор и, встретив там Леба, секретаря президента, остано¬

вился поговорить с ним, причем стояли мы против другой,

боковой двери в зал заседаний, и, так как она была

открыта, нам было видно все, что делается в зале. Прези¬

дент стоял у своего кресла и рассеянно смотрел не на мини¬

стров, а на Леба и на меня; потом вдруг его взгляд про¬

яснился, он поманил меня пальцем и сам бросился к боко¬

вой двери.
12	Стеффене
165

—	Понимаете, — сказал он, обращаясь попрежнему к

самому себе, — там, на Уолл-стрите, распускают обо мне

всякую нелепицу, будто я пью сверх меры, попросту ска¬

зать — пьянствую, и даже будто я употребляю наркотики.

Ну что мне с этим делать? Полезть в драку или не обра¬

щать внимания?
Он явно не ожидал ответа; вопрос был адресован са¬

мому себе. Но я, шутки ради, решил ответить. Бесстраст¬

ным, рассеянным тоном я сказал: — Ах, мистер президент,

на вашем месте я последовал бы вашему доброму старому

правилу, которым вы всегда в таких случаях руководство¬

вались.
—	Старому правилу? — повторил он, недоумевая. —

Моему старому правилу? Это какому же?
—	Никогда ничего не отрицать, кроме правды, — спо¬

койно сказал я.
—	Никогда — ничего — не отрицать — кроме... — он

начал повторять мои слова так же спокойно, как они были

сказаны, но вдруг опомнился. — А ну вас! — вскричал он

и, подтолкнув меня в сторону выхода, расхохотался и запер

дверь. Я услышал затем его смех в зале; как будто он рас¬

сказывал об этом своим советникам, — но не слышно было,

чтобы кто-либо из них смеялся.
Я не отставал от Рузвельта со своим вашингтонским

проектом; он сопротивлялся, я настаивал, и так продолжа¬

лось несколько месяцев. Его согласие было мне необходимо,

так как я рассчитывал использовать в качестве материала

его опыт, его биографию, историю его конфликта с дей¬

ствующей здесь, на месте, системой, а он, естественно, опа¬

сался возможной нескромности с моей стороны и со своей

собственной.
Теодор Рузвельт не был человеком интеллектуального

склада; он был человеком действия. Он все читал, очень

много знал, и его знания -всегда были у него под рукой.

Но, делая что-либо, он часто не знал, почему он это делает,

приводил доводы в пользу своих поступков вместо их дей¬

ствительных мотивов.
Его нежелание рассказать мне о своих столкновениях с

системой, с машинами партий в сенате и в палате представи¬

телей, с судами, с окружным управлением в городе Вашинг¬

тоне и с Уолл-стритом было вызвано тем, что он не боролся со

всеми этими организациями, а старался сработаться с ними.
166

Он был не реформатором в Белам Доме, а карьеристом. Он

пришел к мысли, что не так уж существенно, какая при¬

чина или какая взятка заставила сенатора «сбиться

с пути»; он втайне признавал, что самое важное — это чьи

интересы человек представляет, какую позицию он зани¬

мает при голосовании биллей, выявляющих противоречия

между демократией и плутократией. И, в конце концов, ои

согласился на мой проект. Но еще долго он не давал мне

приступить к его осуществлению и сам не хотел помогать

мне, потому что внутренне, плотью и кровью, понимал, что

он не герой, сражающийся за представительную демокра¬

тию. Поэтому я стал ездить к другим людям, находившимся

в открытой вражде с системой. Но я то и дело возвращался

в Вашингтон, чтобы быть в курсе дел Рузвельта, и нарочно

рассказывал ему обо всем, что видел. Он все понимал, он

реагировал, как демократ и как историк, но самому ему

трудно было сдвинуться с места.
—	Я тоже веду борьбу, — утверждал он и как-то при¬

вел такой пример своей борьбы: — Мои билли об урегули¬

ровании деятельности железных дорог и трестов и о кон¬

троле над ними — как раз из тех, что выявляют противо¬

речия. Они приводят к прямому и открытому столкнове¬

нию между мной и представителями частных интересов.
—	Да, — сказал я. — Вернее, могли бы привести, если б

вы боролись энергично и упорно, но вы ведь идете на

компромиссы. Вы позволяете железным дорогам вносить

поправки в ваш железнодорожный билль. Вы только ду¬

маете о том, чтобы провести какой-нибудь закон о желез¬

ных дорогах, а не о том, чтобы оттеснить железные дороги

от управления страной.
—	Закон? — переспросил он.
—	Да, какой-нибудь закон. Лучший вариант, на кото¬

рый вам удастся добиться согласия железных дорог.
И любопытно, что он тут же подтвердил мою мысль.

Он вытащил и показал мне письмо, подписанное президен¬

том Пенсильванской железной дороги, в котором анализи¬

ровался железнодорожный билль и предлагались поправки

к нему. И сам же отметил те уступки, на которые считал

возможным пойти, чтобы обеспечить принятие билля.
—	Кого вы увольняли из нью-йоркской полиции?
спросил я его как-то уже в Белом Доме, в разговоре о «хо¬

роших» и «плохих» сенаторах.
12*
167

—	Жуликов, — отвечал он.
—	Ничего подобного, — сказал я. — Вы увольняли

жуликов, которые вам противодействовали, но вы остав¬

ляли других жуликов, тех, которые помогали вам блюсти

закон по-вашему. Вы, как и все, — долбил я, — терпеть

не можете некоторых честных людей. В сущности, жулик

ля, честный ли человек, — вам нужно одно, чтоб он был на

вашей стороне и представлял ваши интересы.
—	Но ведь я представляю общественное благо, — за¬

явил он.
—	Прекрасно. Так почему же вы не хотите понимать

то, что должны понимать и желать и вы и каждый из нас:

чтобы представительное правительство представляло

народ?
—	Народ этого никогда не поймет, — возразил он,

и это возражение шло не от головы, а от нутра. — Вы не

внушите избирателям, что полиция представляет интересы

преступников, они только знают, что полисмены Там-

мани — жулики.
И мы отложили разговор до того времени, когда глава

народа поймет то, чего, по его мнению, никогда не сможет

понять народ.
Бен Линдсей— ребячий судья
Б.» Линдсей .„а, с „,ло«т„„х пр^пникс, . „од ко.

нец его противником оказалось все организованное об¬

щество. Работая окружным судьей в Денвере, он честно и

слепо тянул лямку официального правосудия, пока однажды

женский крик, раздавшийся в глубине зала суда, не пробу¬

дил его сознание. Кричала мать мальчика, которого он

только что присудил к тюремному заключению, и этот крик

заставил его взглянуть на подсудимого. То есть он взглянул

на этого скверного мальчишку как на человеческое существо

и увидел, что мальчишка вовсе не такой скверный. Он со¬

вершил скверный поступок, но сам он был просто обыкно¬

венный мальчишка. Судья спустился со своих судейских

высот. Он судил испуганного преступника еще раз, с при¬

влечением матери в качестве свидетельницы и, пренебрегая

буквой закона, отпустил обоих, и обвиняемого и мать. Он
168

заКотел самолично увидеть ту тюрьму, в которую попадали

по его решению вот такие мальчики. И он увидел.

Эта тюрьма, как и большинство тюрем, была настоящей

школой преступления. Гнусная яма, где отпетые бродяги

и закоренелые преступники предавались пороку и по¬

учали других всем тонкостям и прелестям преступной

жизни.
И вот судья Бен Линдсеи стал представителем интере¬

сов детей — не закона и, пока еще, не демократии и на¬

рода, а только детей этого народа. Он судил малолетних

преступников так, как судил того мальчика. Приходилось

воевать с полицией. Когда к нему приводили очередного

«испорченного мальчишку», дерзкого юного правонаруши¬

теля из тех, что потом вырастают в грабителей и воров

крупного масштаба, и он, судья, покидал свое судейское

кресло, чтобы терпеливо и участливо поговорить с преступ¬

ником, полисмены выходили из себя: «Нечего вам, судья,

миндальничать с этим парнем. Он стащил велосипед (или

что-нибудь другое), и нужно заставить его вернуть чужое

имущество». «Да, да, я знаю. Вы беспокоитесь об имуще¬

стве, а я беспокоюсь о мальчике. Я найду вам этот велоси¬

пед; верно ведь, паренек? Но, кроме того, я хочу спасти

мальчика».
Когда к нему приводили или привозили какого-«и-

будь особенно «испорченного» подростка, он прежде всего

старался сердечным разговором завоевать расположение

и доверие преступника, а затем напрашивался к нему

домой — в те районы, где растут и играют все эти сквер¬

ные дети.
И оказалось, что эти скверные дети говорят тем же

языком, выражают те же мысли и стремятся к тем же иде¬

алам, что и окружающие их взрослые. Следуя путем, ука¬

занным его малолетними проводниками, он наталкивался

на дурные семьи, дурное соседство, дурные примеры; путь

этот чаще всего приводил в трущобы и в Тендерлойн,

где порок и преступления составляли основное занятие и

основной интерес жизни. Линдсей предложил снести

с лица земли Тендерлойн и заняться улучшением быта

трущоб. С наивностью ребенка он отстаивал свою идею

об уничтожении тех условий, которые сильных по натуре

мальчиков и девочек толкали на совершение дурных

поступков.
169

На первых порах его попытки очистительной работы не

встретили противодействия. Кто же откажется прийти на

помощь детям? Сам в ту пору политик, Линдсей обратился

к политикам, и они осуществили кое-что из его пожеланий,

без шума, но основательно. Однако ребячий судья никогда

не умел применить к взрослым ту истину, которую он

усвоил в отношении детей: что именно условия или какие-то

материальные причины побуждают сильных по натуре муж¬

чин и женщин совершать дурные поступки. Очень скоро он

натолкнулся в своей деятельности на сопротивление тех,

кого он называл дурными людьми. Владельцы игорных до¬

мов, содержатели притонов, лица, заинтересованные в про¬

изводстве и сбыте спиртных напитков, объединились для

борьбы с ним. Их жизнь тоже зависела от условий, кото¬

рые требовалось изменить. Но все же цели, которые ставил

себе Линдсей, были настолько разумны, что встретили

дружную поддержку у здравомыслящих людей. Нашлись

реформаторы, принявшие на себя руководство, и борьба за¬

кончилась победой реформ. Большинство оказалось на сто¬

роне суда по делам несовершеннолетних и его судьи, кото¬

рый прославился сам и прославил Денвер.
Но эта борьба и события, последовавшие за нею, поко¬

лебали установленный в Денвере порядок вещей; партий¬

ные машины и партийные боссы почувствовали опасность.

Линдсей и его группа не домогались власти в политике или

в бизнесе, не стремились даже к выборным должностям, но

завоеванные ими голоса нарушили политическое равнове¬

сие. Чистка трущоб и Тендерлойна грозила политическим

боссам потерей группы продажных голосов, которой они

распоряжались по своему усмотрению, чтобы создать пере¬

вес в той или другой партии. Как и в других, уже знакомых

мне городах, продажное меньшинство, примыкающее то к

одной партии, то к другой, фактически решало исход выбо¬

ров. Реформы Линдсея, проводимые в тех именно избира¬

тельных участках, где условия могли способствовать дет¬

ской преступности, ставили под угрозу могущество полити¬

ческих машин, оспаривающих друг у друга право защищать

интересы предприятий общественного пользования или дру¬

гих видов бизнеса. Политические боссы разъяснили это

боссам делового мира, а те, в свою очередь, поспешили

внушить своим собратьям — промышленным магнатам,

своим управляющим, акционерам и покупателям, а также
170

своим женам и их духовным наставникам, одним словом,

всем «добропорядочным» членам высших слоев обще¬

ства, — что деятельность Аиндсея в защиту малолетних,

может быть, и очень похвальна сама по себе, но она вредит

интересам бизнеса, а следовательно, необходимо убедить

или заставить его отстраниться от политики. Пусть возится

с ребятами, которые уже совершили преступление, но не

касается условий, толкнувших их на преступный путь. Эти

условия являются частью тех условий, которые обеспечи¬

вают успех в делах и приносят доход.
Линдсей и его друзья тоже понимали это и, со своей

стороны, ополчились против предприятий общественного

пользования и других зараженных коррупцией видов биз¬

неса, для процветания которых необходимы были нищета,

порок и бесчестное политиканство. Вскоре весь город убе¬

дился в том, что такая зависимость существует. В Коло¬

радо возникло новое промышленное предприятие — строи¬

лись бумагопрядильные фабрики, и торговая палата востор¬

женно приветствовала развитие новой отрасли индустрии.

Но Линдсей установил, что в целях успешной конкуренции

с Югом колорадским предпринимателям придется ввести

на своих фабриках детский труд. Новая хлопчатобумажная

промышленность была взята им под обстрел. Он сосредо¬

точил свое внимание на местном муниципалитете—и рас¬

крыл факты подкупа и злоупотреблений. Он занялся во¬

просом о бытовых условиях рабочего класса, среди кото¬

рого так много было детворы, и это привело его к столкно¬

вению с колорадскими компаниями топливной и металлурги¬

ческой промышленности, да и с другими предпринимателями

тоже. Одним словом, в короткий срок Линдсей оказался на

ножах с самой системой, которая руководила жизнью

штата, его колледжей, его церквей, его общества. Борьба

длилась годы. С прмощью кулуарных воздействий он про¬

водил через законодательное собрание билли, касавшиеся

суда для несовершеннолетних; он добился того, что за пре¬

ступления, совершенные детьми, часть ответственности воз¬

лагалась на родителей и вообще на взрослых. Он пользо¬

вался влиянием на политиканов, которые понимали, какие

цели он преследует, и соглашались время от времени про¬

пустить справедливый закон. Главным врагом судьи была

верхушка общества: адвокаты, которым нечего было делать

на процессах Линдсея, священники, учителя; сопротивление
171

руководителей общества, бизнеса, людей свободных профее>

сий в значительной мере ослаблялось тем, что Линдсей

многим из них оказывал тайные услуги, спасая от тюрьмы

и позора их собственных детей. Низшие же классы, пред¬

ставители честного труда, и сами дети, когда они под¬

растали, — все голосовали за Линдсея и обеспечивали ему

большинство.
Успех линдсеевского суда для несовершеннолетних при¬

вел к тому, что и в других местах стали возникать такие

же суды. Последователям Линдсея уже не приходилось

выдерживать такую трудную борьбу, но, с другой стороны,

они и не шли так далеко, как их учитель. Они никогда не

пытались устранить общественные и экономические при¬

чины детской преступности.
Сидя на солнышке в денверском парке, я слушал рас¬

сказ Бена Линдсея, и меня поражали неуклонная логика его

метода, ведшая его от следствия назад, к причинам, сме¬

лость и размах, с которыми он экспериментировал, обра¬

щаясь к сильным сторонам натуры «испорченных маль¬

чишек».
Страхование жизни
Пока я занимался вопросами политической коррупции,

Рэй Стеннард Бэйкер писал о коррупционной дея¬

тельности строительных подрядчиков, разлагающих про¬

фессиональные союзы, а мисс Айда Тарбелл занималась

историей «Стандард ойл компани», то есть историей того,

как группа дельцев совершала прямые преступления — под¬

жоги, например, — систематически занималась подкупом

политических деятелей и железнодорожной администрации,

добивалась юридических и экономических преимуществ

перед своими конкурентами и беззастенчиво злоупотребляла

своей властью для создания монополии. Бэйкер и я устана¬

вливали, что за всеми профсоюзными и политическими зло¬

употреблениями стоит бизнес; мисс Тарбелл — что сам

бизнес полон злоупотреблений. И неудивительно. Основа

стольких порочных явлений не может сама не быть пороч¬

ной. Но на разоблачения мисс Тарбелл возражали обычно,

что «Стандард ойл» — исключительно «дурной» концерн и,
172

к тому же, это концерн новый, недавно возникший; что

очень возможно, что «дурными» бывают новые предприя¬

тия или предприятия привилегированного бизнеса, но не

бизнес вообще. Корпорации предприятий общественного

пользования, пришедшие на смену железным дорогам, взяли

на себя труд использования политики и администрации

в интересах бизнеса. Но железные дороги не захотели отойти

от политики даже тогда, когда они добились всего, что им

нужно было. И то же повторилось потом с предприятиями

общественного пользования.
«Но зачем?» Этот вопрос я задал, находясь в Цинцин¬

нати, управляющему городского трамвая. Ведь его компания

получила все, чего только хотела, все льготы, когда-либо пре¬

доставлявшиеся подобной компании; получила даже больше,

чем могла использовать. Он кивнул: верно. «А между

тем, — продолжал я, — все в один голос говорят, что вы

больше чем кто бы то ни было занимаетесь коррупцией

местных политических организаций. Зачем?»
—	Вы, случайно, не знаете, какой цифрой исчисляется

наш капитал?
—	Знаю, — сказал я. — Пятьдесят пять миллионов.
—	Ну так вот, — протянул он. — Боюсь сказать точно,

но думаю, что на полную перестройку и переоборудование

всей нашей сети понадобилось бы восемь, девять — ну,-

пусть одиннадцать миллионов.
—	Что же из этого?
—	А то, — он улыбнулся, — что разница между один¬

надцатью и пятьюдесятью пятью миллионами представляет

наше уязвимое место.
Никакая честная городская администрация не разрешит

брать с граждан лишнюю плату за проезд для того, чтобы

обеспечить процент или дивиденд с сорока четырех миллио¬

нов долларов дутого капитала. А потому городская желез¬

ная дорога Цинциннати, как и всякая железная дорога или

иное предприятие, действующее в ущерб общественным ин¬

тересам, «поневоле» должна была ввязываться в политику,

чтобы защищать свое «уязвимое место». «Бизнес есть биз¬

нес», — гласила излюбленная поговорка тех лет.
И вот грянули разоблачения страховых обществ;

вскрыты были такие злоупотребления, рядом с которыми

художества моих градоправителей показались детскими ша¬

лостями. — Послушайте, — сказал мне один чикагский по-
773

литии, — да если б мы сделали что-либо подобное, вы же

нас назвали бы...
—	Выбирайте выражения, — предостерег я его.
—	Хорошо, — согласился он. — Скажем, вы назвали

бы нас джентльменами.
И я вспомнил слова Ричарда Крокера и Эда Бэтлера,

сказанные, когда их поймали и начали стыдить: «Уж во

всяком случае мы лучше их».
Чего только не нашлось в страховом деле: и мелкое взя¬

точничество, и крупные хищения, и «влияния», и «протек¬

ции», и сложные финансовые махинации. Были тут и тай¬

ные соглашения между двумя сторонами в ущерб третьей

и раздутые счета на канцелярские и иные принадлеж¬

ности — старый, испытанный мошеннический прием. Были

и такие авантюры, когда должностные лица наживали со¬

стояния на строительстве роскошных дворцов, воздвигае¬

мых «в различных городах, — совершенно по типу скандаль*

ных историй в муниципальной политике, связанных с со*

оружением по удвоенной стоимости ратуш, судебных зда-'

ний и тюрем. Меня поразила эта полная аналогия между

финансовыми'злоупотреблениями в деловых предприятиях

и так называемыми политическими злоупотреблениями в

административных органах городов и штатов. Ведь деловые

предприятия управлялись теми самыми деловыми людьми,

об административных талантах которых я так давно уже

слышал. И люди все были с репутацией хороших дельцов,

и предприятия — солидные, старые фирмы.
Эти страховые общества, казалось бы, не принадлежали

к типу коммерческих предприятий; лишь одно из них,

«Эквитебл», представляло собою акционерную компанию,

и то оно выпустило очень немного акций, — яКобы для того,

чтобы сохранить контроль за предприятием в руках на¬

дежных, добропорядочных, честных людей. В остальном же

уставы обществ по страхованию жизни различались между

собой не более, чем хартии наших городов. Они создава¬

лись и рекламировались как учреждения, призванные за¬

ботиться о «священных нуждах вдов и сирот»; на этом

основании добивались всяческих льгот через кулуары зако¬

нодательных собраний, и под этим лозунгом взывали ко

всему миру; и отцы, матери, опекуны и дети доставляли все

средства, необходимые обществам для гарантии страховых

полисов, сулящих нуждающемуся помощь в час нужды.
174

Естественно, что в управляющие таких крупных трести¬

рованных фондов должны были подбираться (и, предполо¬

жительно, подбирались) люди особенно бескорыстные,

опытные и заслуживающие доверия — такие, скажем, каких

деловой мир хотел бы видеть на посту мэра, губернатора,

президента; а советы директоров (весьма многолюдные и

весьма почтенные синклиты избранных представителей

различных отраслей бизнеса с преобладанием финансистов)

должны были состоять из людей, которых дело¬

вой мир охотно послал бы в законодательные

органы, в конгресс. Некоторые из них и явля¬

лись членами сената США. И вот эти-то люди

были теперь уличены в продажности или несоответствии за¬

нимаемому месту; они либо знали обо всем, что творится

за их спиной, либо проявляли преступное незнание; а кое-

кто играл даже руководящую роль в мошеннических про¬

делках. Что же касается важных, почтенных директоров,

которые, заседая в советах, издавали постановления, регу¬

лирующие управление фондами и жизнью упомянутых вдов

и сирот, — оказалось, что это заведомые «марионетки»,

какими, по существу, являются и члены наших законода¬

тельных органов. Столь счастливое сочетание управляющих

и директоров обеспечивало такую систему руководства в

этой аристократической отрасли бизнеса, какая, пожалуй,

даже в политике не удержалась бы.
Передо мной встал ряд вопросов. Как обстоит дело в

других отраслях бизнеса? Есть ли и там такие же злоупо¬

требления? Можно ли считать вообще, что методы делового

управления бизнесом еще хуже, чем методы политического

управления в интересах бизнеса? Если в общественных, не

коммерческих по своим целям, предприятиях, какими явля¬

лись общества по страхованию жизни, происходят подоб¬

ные злоупотребления, то что же творится в каких-нибудь

частных предприятиях, преследующих исключительно цели

наживы?
Эти вопросы, видимо, испугали бизнесменов, и они с

жаром принялись отводить мои «клеветнические» предполо¬

жения. Но у меня был веский аргумент. Разоблачения в

страховом деле начались с определенного общества, и памя¬

туя о том, как наблюдения над одним городом подтвержда¬

лись в других, я посетил несколько лично знакомых мне

деятелей других страховых обществ и задал им вопрос: не
175

происходит ли и у них то же самое? Все, разумеется, ска¬

зали «нет», как и следовало ожидать. Но я заметил, что

некоторые давали отрицательный ответ спокойно, как люди,

уверенные в своих словах, а другие нервничали, и было

ясно, что они знают больше, чем говорят.
А знали они то, что вскоре и подтвердилось, а именно:

каково одно страховое общество, точно таковы и все дру¬

гие. Помнится, после того, как вся подоплека деятельности

обществ по страхованию жизни была уже раскрыта, я посо¬

ветовал расследователям копнуть в области страхования от

огня. Тогда они не пожелали. Но прошло несколько лет,

и на одном большом товарном складе случился пожар, при

обстоятельствах, которые показались подозрительными. До¬

знание выяснило, что в деле страхования от огня все об¬

стоит так же, как и в деле страхования жизни. Но суще¬

ствуют ведь и еще виды страхования: от кораблекрушения,

например. А впрочем зачем ограничиваться страховым

делом? Большинство деятелей страхового бизнеса связано

н с иными отраслями бизнеса; многие из них имеют соб¬

ственные предприятия; примечательной чертой делового

мира является система переплетающихся директоратов,

в силу чего одни и те же имена фигурируют в списках дирек¬

торов десятков обществ. Не являются ли эти директора

профессиональными марионетками? Не прикрывают ли они

своими именами повсюду одни и те же методы коррупции,

преследующие одни и те же цели в интересах одних и тех

же боссов?
Именно боссов. Потому что боссы орудуют в деловом

мире, так же как и в мире политическом. Разоблачения в

страховых обществах настолько ясно показали это, что

после них при рассмотрении скандалов делового мира —

история «Эри Нью-Йорк Сентрал», история железной до¬

роги Сентрал-Пасифик — за грубыми, сенсационными фак¬

тами стала вырисовываться определенная система. Власть,

свободная от ответственности, — вот сущность и цель бос-

сизма в политике; политический босс стремится назначать и

контролировать по своему усмотрению мэров и губернато¬

ров, олдерменов и законодателей, судей, членов департамен¬

тов и комиссий, чтобы их руками делать то, чего сам лично

он, вероятно, делать не захотел бы. История босса Оделла и

губернатора Рузвельта пояснит мою мысль. Когда Теодор

Рузвельт занимал губернаторское кресло в Олбэни, Оделл
176

исполнял обязанности республиканского босса штата и,

в качестве такового, стал оказывать нажим на губернатора,

Добиваясь передачи подряда на водоснабжение Нью-Йорка

одной частной компании. Я был знаком кое с кем из дельцов

с Уолл-стрита, заинтересованных в этом проекте; а Теодор

Рузвельт рассказывал мне всю историю со своей точки зре¬

ния. Он наотрез отказался поддержать проект, к большому

неудовольствию моих знакомых. Но после Рузвельта губер¬

натором был избран Оделл, в своей партийной деятельности

лишь замещавший настоящего босса — Платта, — и на

Уолл-стрите воспрянули духом.
—	Ну, теперь водопровод у нас в кармане, — говорили

авторы проекта. Но они ошибались; и когда проект оконча¬

тельно провалился, я пошел к одному из них спросить,

в чем дело.
—	Оделл не хочет, — был мрачный ответ.
—	Как же так? — удивился я. — Ведь он же настаивал,

требовал, когда губернатором был Рузвельт. Почему же те¬

перь он сам этого не делает? Что он вам ответил?
—	Он нам сказал: «Ни в коем случае. Другого я мог

подбивать на утверждение такого проекта, но сам — боже

меня упаси. Человек, который отвечает за это дело, рискует

тут крушением своей политической карьеры».
Крупные деловые боссы, большей частью банкиры, на¬

значали марионеточных директоров и марионеточных управ¬

ляющих всех этих обществ по страхованию жизни, и они

же, сознательно или по небрежности, допускали мелкие и

крупные злоупотребления в ведении дела, а сами при этом

держались в стороне, чтобы удобнее было вкладывать в тре¬

стированные страховые фонды крупные пакеты акций своих

предприятий.
Банкиров было много, они конкурировали между собой

из-за того добропорядочного солидного бизнеса, который

представляло собой страховое дело, и самые крупные банки¬

ры добивались контроля над марионетками и старались сыг¬

раться с руководителями страховых обществ, чтобы обеспе¬

чить предпочтение своему товару. Эти «предпочитаемые»

банкиры и являлись, таким образом, деловыми боссами, ко¬

торые поощряли злоупотребления и тем обеспечивали себе

контроль — не только над страховыми обществами, но и над

другими крупными банковскими клиентами, вроде железных

дорог и значительных концернов. Сами они не вступали в
177

эти контролируемые концерны, оставались в стороне, но

направляли их деятельность о своих интересах. Дж. П.

Морган-старший, например, являлся боссом многих желез¬

ных дорог, банков, торговых объединений и страховых

обществ, но официально принимал участие лишь в несколь¬

ких организациях этого рода.
Параллелизм между политикой и бизнесом получался

полный. И нити политического и делового управления схо¬

дились в одних и тех же руках. Я уже раньше пришел к за¬

ключению, что за спиной политического босса всегда стоит

деловой босс, чьим агентом тот фактически является, а те¬

перь убедился, что этот же деловой босс регулирует всю

политику бизнеса и злоупотреблений в бизнесе. Я не затруд¬

нился бы назвать имена фактических диктаторов, распоря¬

жавшихся всей деловой, политической и всякой иной

жизнью многих городов, хартии которых, подобно уставам

страховых обществ, предусматривают республиканский или

демократический образ правления. Ведь корпорация содер¬

жит все элементы конституционного строя. Есть тут клиен¬

ты, которые соответствуют населению какого-нибудь го¬

рода, штата или страны; права голоса в корпорации они

не имеют. В корпорации голосуют только акционеры. А ру¬

ководители этих акционеров (банкиры, маклеры, адвокаты)

убеждают их передавать свои голоса, именуемые здесь пол¬

номочиями, группе, находящейся у власти, и эта группа

намечает и проводит избрание директоров и всех должност¬

ных лиц — лиц, которые подобно политическим админи¬

страторам всецело подчиняются воле стоящего в тени

босса.
Рудольф Спрекельс, банкир из Сан-Франциско, расска¬

зал мне однажды, как он, располагая лишь меньшинством

акций, хотя и значительным, добился контроля над газовой

компанией своего города. Он обнаружил злоупотребления и

неумелое ведение дела и решил выжить засевших в компа¬

нии мошенников. Мошенники, рассуждал он, не станут при¬

лагать марок на ответ, обращаясь к акционерам за полномо¬

чиями, как обычно это делается; исходя из этого, он, Спре¬

кельс, разослал всем акционерам такое обращение от своего

имени и в каждое письмо вложил конверт с надписанным

адресом и двухцентовой маркой. Спрекельс не пользовался

популярностью, но он получил большинство. Так дешево

можно было купить этих собственников, этих держателей
178

акций. В Коннектикуте самые что ни на есть подонки обще¬

ства Новой Англии привыкли брать за свои голоса не

меньше чем по два-три доллара; на два цента они бы и не

взглянули.
Рождение «Американского журнала»
Где блестит, там и рвется. Пословица, правда, гласит не¬

сколько иначе. Но «Журнал Мак-Клюра» имел поистине

блестящий успех; все у нас было — тиражи, доходы, влия¬

ние. И создавать этот успех было приятно каждому из нас:

сама борьба доставляла удовольствие. Не обходилось без

шероховатостей, денежных затруднений, несогласий внутри

редакции. Но я, находясь в разъездах, далеко от Нью-

Йорка, узнавал обо всем с опозданием. Дойдя до меня, со¬

бытия успевали потерять остроту, и я воспринимал их со

смешной стороны; чужая трагедия для нас — комедия. Слу¬

шая рассказы своих товарищей о возмутительных словах

или поступках С. С. Мак-Клюра, я сравнивал его диктатор¬

ские замашки с тем, что мне приходилось наблюдать в го¬

родах и штатах, и сходство казалось забавным — за исклю¬

чением тех случаев, когда дело касалось меня.
Однажды я говорил по телефону из Кливленда с Бер¬

том Бойденом и услышал от него, что Мак-Клюр забрако¬

вал одну из статей, написанных мной для журнала. Это мне

уже не понравилось; подобные штуки он мог выкидывать с

другими, но со мной... Я сел в поезд, явился прямо к Мак¬

Клюру — ив следующем номере статья была напечатана.

Я уже говорил, что у меня лично с хозяином недоразумений

не бывало. Но когда я занялся делами страховых обществ

и поселился в Нью-Йорке, мне скоро стало ясно, что те, ко¬

му приходилось изо дня в день встречаться и работать с

ним, должны были постепенно его возненавидеть. Ибо я на

себе испытал его капризы, его безрассудства и его темпера¬

мент, не знавший удержу ни в выдумках, ни в расходах. Се¬

годня он приходил в бешеный восторг от некоего плана,

который иначе нельзя было назвать, как гениальным,

а завтра отбрасывал его, увлекшись другим, несомненно при¬

званным составить эпоху в истории журнализма. Этот редак¬

тор сам нуждался в редакционной обработке. Когда нача¬
179

лись разоблачения в страховом деле, он потребовал, чтобы

я беспощадно бичевал бизнесменов, замешанных в этой

скандальной истории; на следующий день он познакомился

с президентом одного из страховых обществ и узнал от

его родных, что бедняга совершенно убит позором разоб¬

лачения. Нужно обойтись с ним помягче. А, протекция!

На меня пытаются «влиять» в моем собственном редак¬

ционном кабинете! Я запротестовал. Я не политический

прихвостень, пляшущий под дудочку босса. Я действую в

интересах справедливости, я буду писать о фактах, кому

бы ни пришлось плохо от этого. И вся редакция меня под¬

держала.
Внутриредакционные распри в «Журнале Мак-Клюра»

обострялись все больше и в конце концов привели к реше¬

нию — всем коллективом уйти от Мак-Клюра и основать

собственный журнал. Я в то время бывал в городе только

наездами и не принимал участия в составлении всех этих

планов. Но когда однажды вечером ко мне явился Джон

Филипс, компаньон фирмы «Мак-Клюр, Филипс и К0», и

изложил мне проект покупки «Американского журнала»,

я вместе со всей мак-клюровской редакцией согласился

принять в нем участие. Предполагалось, что это будет

писательский журнал и редактировать его будем мы все

вместе.
«Американский журнал» начал свое существование, и мы

собрались, чтобы распределить между собою задания.

Я должен был заняться Вильямом Рэндолфом Херстом.

Все мы друг друга отлично знали, один Питер Данн был но¬

вичком в нашей редакционной семье. Он-то главным обра¬

зом и веселил всех, причем не только своим умом и остро¬

умием; ума у него было достаточно, но он не умел приме¬

нять его к Питеру Данну. Он не умел совладать с самим

собой. Не умел заставить себя писать. Я никогда не встре¬

чал писателя, для которого писание являлось бы таким тяж¬

ким трудом; он, видимо, ненавидел это занятие и всячески

отлынивал от него. Говорят, Джозеф Конрад, когда жена

утром пыталась усадить его за письменный стол, бросался

на пол, как ребенок, орал и колотил ногами — так ему не хо¬

телось писать. Вот таков же был и Данн.
Однажды, придя в редакцию, я направился по коридору

в свой кабинет, но в это время меня шепотом подозвал

Боиден, наш заведующий редакцией. «Ступайте, — сказал
180

он, — но только мимо двери Даяна постарайтесь пройти по¬

быстрее. Он работает. Он вас непременно окликнет — ему

бы только какой-нибудь предлог, чтобы перестать писать.

Так вы не останавливайтесь и не вступайте с ним в раз¬

говор. Идите прямо к себе». И точно, когда я проходил мимо

двери Данна, он окликнул меня и, не получив ответа, стал

ругаться. Причем ругался он так выразительно, что мне

большого труда стоило не остановиться. Но мы час или два

нарочно не заходили в его кабинет. Потом я услышал возню

за стенкой и заглянул к нему.
—	Хелло, Данн.
—	А ну вас к черту.
—	Да скажите, что с вами?
—^ Все равно вы ничего не поймете, так что не стоит и

говорить. Все вы — дельцы, бизнесмены, которые только и

знают, что тиражи, да объявления, да...
И посыпались горькие, полные обиды слова; что-то, ви¬

димо, ему не давало покоя. Но что именно? Я повторял

свой вопрос каждый раз, когда он останавливался, чтобы

перевести дыхание, и в конце концов он сказал мне.
—	Тут все комнаты оклеили новыми обоями, красоту

наводят. Полюбуйтесь, что мне устроили!
Я оглядел ко-мнату. Обои были простые, одноцветные,

спокойного светлого тона.
—	А что, собственно? — спросил я.
—	Вот, я так и знал, что вы не поймете. Помните, какие

обои тут были раньше? Полосками крест-накрест, и в каж¬

дой клеточке цветок.
Я вспомнил. Отвратительный узор!
—	Ну конечно, — сказал он. — Где же вам понять!

Я так и знал.
—	Но послушайте, Данн, что же вам в них нравилось?
—	В этом узоре была прелесть, был смысл. Бывало,

войдешь в комнату, сядешь, достанешь блокнот, перо, а за¬

тем — ну, затем, скажем, сосчитаешь, сколько цветов в каж¬

дом вертикальном ряду, от пола до потолка, и запишешь.

Потом сосчитаешь, сколько цветов в поперечном ряду, от

угла до угла, и тоже запишешь. И перемножишь оба числа —

вертикальное и горизонтальное. Потом можно было сосчи¬

тать еще по диагонали и это третье число умножить на каж¬

дое из двух первых и на их произведение. И ведь это

только одна стена, а их четыре... А теперь, черт его побери.
13	Стеффене
181

я прихожу сюда и должен писать. Считать нечего, множить

нечего. Остается или сидеть без дела, или писать.
Он засмеялся, но смех был невеселый; его слова были

нелепы, но говорил он их вполне серьезно. Юмористы часто

такие.
Снова Уолл-стрит
Приятно было посидеть немного дома. У меня ведь был

дом. Я о нем почти не упоминаю, потому что очень мало

времени проводил там; дом и жена не занимали большого

места в моих мыслях, и жена очень ощутительно доказала

мне это после своей смерти. Еще когда мы жили в пансионе

в Кос-Кобе мы думали о том, чтобы завести свой домик; мы

«подыскивали имение». Это была игра, которую придумал

Томпсон Сэтон. Мы с ним измерили десятки километров,

осматривая участки, которые продавались за Кос-Кобом.

Земля тут была очень дешевая. За Гринвичем, где селились

нью-йоркские богачи, цены доходили до тысячи долларов

за акр, а здесь, всего на две-три мили восточнее, акр

стоил десять, двадцать пять, пятьдесят долларов. И мест¬

ность была более дикая, девственная, живописная. Мы

с Сэтоном наслаждались, исследуя ее — пешком или в ка¬

бриолете.
В Сэтоне, высоком, красивом, было что-то поэтическое

и что-то диковатое. Вероятно, большинство людей употре¬

било бы тут слово «детское», говоря о той животной радо¬

сти, которую вызывали в нем ручейки и водопады, деревья,

растения, тенистые уголки, попадавшиеся нам на пути. Мест¬

ные жители и агенты по продаже недвижимости не пони¬

мали, что нам так нравится в заросших болотах и непрохо¬

димых чащах. Они предпочитали землю расчищенную и

приведенную в порядок. Помню, я пленился одним неболь¬

шим пригорком. Он весь порос чудесными раскидистыми

старыми деревьями. Старый янки, хозяин участка, заметил,

что я непрочь приобрести его, и сказал: «Вам нравится это

местечко? Вот погодите, приезжайте весной, так уж не уеде¬

те отсюда. Я ведь вижу, что вас сейчас смущает». Всю зиму

он трудился, вырубая и расчищая участок, и когда я при¬

ехал весной и, схватившись за голову при виде голого, безо¬
182

бразного склона, заявил, что теперь он мне ни к чему, —

старый янки просто махнул на нас рукой.
Сэтон смотрел на природу не только взглядом худож¬

ника. Часто он говорил: «Тут бы понравилось оленю» —

или белке, или сове. Осматривая каждый «продажный» уча¬

сток, он мысленно прикидывал, что бы он сделал или чего

бы не стал делать, купив его. Он воображал, где были бы

проложены дорожки и протоптаны тропки, выбирал место

для дома и придумывал его архитектуру, совсем как ребе¬

нок. Он не торопился, явно получая удовольствие от поис¬

ков, старался наметить три или четыре участка, чтоб было

из чего выбирать. Труднее всего было выбрать. Но в конце

концов он остановился на одном, а я взял другой из наме¬

ченных им. Третий и четвертый тотчас же купили наши зна¬

комые. Сэтон мог бы развернуть крупную спекуляцию за¬

брошенными коннектикутскими фермами, если бы имел вкус

к таким вещам или если бы на месте оказался какой-нибудь

восточный агент по недвижимости, чтобы втравить его в

это дело.
К моему удивлению, когда участок был уже куплен, на¬

строение у меня испортилось. Мне нравилась эта игра, а те-

перь она кончилась и я проиграл. Но я решил сыграть еще

раз. Сэтон уже трудился на своем участке, я же ничего не

предпринимал и потихоньку стал подыскивать себе другой.

Но бродить в одиночестве было скучно, и я решил искать

поближе к берегу, потому что тогда это можно было бы де¬

лать на лодке, гребной или парусной. Это еще усиливало

спортивный интерес. Плохо было только то, что сколько я

ни плавал по проливу, все больше удаляясь от Кос-Коба,

сколько ни встречал мысков и бухточек, где можно было

построить дом, я все время знал, что мне не найти лучше

местечка, чем крохотный мысок в Ривер-сайде, у самой га¬

вани, который я прозвал «Стрелкой»,— полоска земли, акра

в полтора, песчаный пляж, заливчик и старый дом на при¬

горке под деревьями.
—	Вот то, что нужно, — говорил я жене всякий раз,

когда мы проезжали мимо, на что жена отвечала:
-	Ну что же, давай купим.
Но покупке мешали два серьезных обстоятельства. Во-

первых, участок был окружен дачами богачей; мне больше

по сердцу был другой берег, облюбованный художниками.

Во-вторых, он не продавался. Как-то осенью, когда мы уже
13*
183

решили перебираться в город, ко мне зашел один рыбак,

знавший, что я ищу.
—	Дача Скатта идет в продажу, — сказал он. — Ста¬

рик Скатт умер и завещал продать дачу одному горожа¬

нину, который по воскресным дням ловил на мыске рыбу и

беседовал со стариком.
Я разыскал этого городского рыболова, и он сказал: да,

ему поручено заняться продажей дачи, — но тут же спро¬

сил: «А зачем она вам? Рыбу-то можно ловить и с лодки,

не, обязательно с берега». Я продал свои семьдесят акров

за Кос-Кобом, купил Стрелку и, подобно Сэтону, взялся за

работу. Поиски кончились. Попрежнему я с тайным томле¬

нием поглядывал на разные «уютные уголки», но постепенно

все больше втягивался в оседлую жизнь на Стрелке.
Между тем, после ухода из «Американского журнала»

я снова поступил на службу — в редакцию «Журнала для

всех», правда, не на полное время. Жена настояла на этом.

Она объявила со свойственной ей решительностью, безапел¬

ляционностью и житейским практицизмом, что на Стрелке

я не живу, а умираю. И я даже был согласен с ней, но

втайне находил — высказать это вслух я не решался, — ч*о

умирать подобным образом не так уже плохо. Пожалуй, ни¬

когда мое существование не казалось мне таким приятным

и здоровым. Хочешь — косишь траву перед домом, хо¬

чешь — ставишь парус и едешь побеседовать с устрични-

ками или идешь в Кос-Коб и смотришь, как трудятся ра¬

ботяги вроде художника Чайлда Хессема. Работяги,

правда, злились, но это тоже было приятно. Они обязаны

были работать, а я нет. Я был волен гулять, размышлять о

чем угодно — а то и ни о чем. И в городе тоже. Это было

вроде «поисков имения»; существовала, правда, опасность

ввязаться в какое-нибудь дело, но, при наличии известной

силы воли, можно было спокойно входить в редакции жур¬

налов, заглядывать в прокуренные склепы и небрежно-ве-

село ронять: — Хелло, Данн! Трудитесь?
И Питер Данн, обрадовавшись помехе, поднимал голову

и говорил: — Хелло! Что поделываете?
—	Ничего, — с гордостью отвечал я и наблюдал, как

зависть искажала черты бедного невольника, находившегося

передо мной. Может быть, в «Американском журнале» это

было и не совсем так. Но ведь оставались еще редакции га¬

зет, где в самом деле кипит работа, где люди суетятся, бе¬
784

гают, торопливо царапают пером илн сидят и смотрят на

вас с ненавистью. Вероятно, тени умерших именно потому

и не навещают живых, чтобы не вызывать ненависти близ¬

ких своей блаженной праздностью... Были и другие изда¬

ния. Заходил я в «Журнал для всех» к Джону О’Хара

Косгреву или Гилмену Хиллу. Тут дело обстояло хуже.

В прочих редакциях было твердо известно, что я выдохся,

исписался; но в редакции «Для всех» этого не слыхали и

потому каждый раз предлагали мне работу.
—	Хотите поехать от нас в...
—	Нет, — упорно отвечал я. Но я допустил неосторож¬

ность, которая не имела бы значения в «Глобусе», или в

«Американском», или у Мак-Клюра. Я постоянно учил ре¬

дакторов «Для всех», как редактировать журнал. В других

местах редакторы знали, что я как раз этого и не умею, а

сами они умеют. Но здесь редакторы не умели сами и не

знали, что я не умею. Я надавал Косгреву и Хиллу столько

советов и указаний, что в конце концов они мне предложили

войти в штат редакции и консультировать их раз или два

в неделю. Я рассказал об этом жене; сделал я это просто

так, чтобы похвастаться, но это пагубное стремление поло¬

жило конец моему безделью, как прежде — «поискам име¬

ния». Жена заставила меня согласиться.
Снова началась трудовая жизнь. Главным редактором

был И. Дж. Риджэй. За эти два раза в неделю он предло¬

жил мне десять тысяч в год, но я отказался, говоря, что

не желаю обременять себя сознанием, что должен зара¬

ботать так много; в конце года я сам скажу ему, сколько

я, по-моему, заработал, и постараюсь, чтобы это было

поменьше.
В «Журнале для всех» печатались сенсационнейшие ра¬

зоблачения крупных финансистов под заголовком «финан¬

совое бешенство». В качестве разоблачителя выступал То¬

мас Лоусон, бостонский биржевик, хорошо знакомый с во¬

ротилами Уолл-стрита и с их методами. Том Лоусон читал

статьи разгребателей грязи и сказал, что все наши разобла¬

чения не стоят и ломаного гроша по сравнению с тем, что

он мог бы порассказать. Риджэй предложил ему страницы

своего журнала, Косгрев взял на себя миссию заставить

его диктовать, а потом обрабатывать надиктованное. В ре¬

зультате вскрылись такие дела в финансовом мире, что мои

муниципалисты казались образцом добродетели. Кстати,
185

кривая распространения и доходности «Журнала для всех»

сразу же взлетела вверх. Редакторы стали смотреть на

Уолл-стрит как на благодарнейший сюжет для журнали¬

стики. Я решил, что это для меня случай ближе изучить по¬

литику бизнеса и написать серию статей о власти кредита.

Итак, я снова очутился на Уолл-стрите и увидел, что там

за это время произошло не меньше перемен, чем во мне са¬

мом. Я встретил своих ровесников, которых я когда-то знал

маклерами и подчиненными; теперь это были важные осо¬

бы, президенты банков, трестов и тому подобное. Отлично.

Они снисходили до меня, и я поздравлял их с успехом. Но,

встречаясь с ними, я обнаружил, что они попрежнему зани¬

мают подчиненное положение. Подобно городским мэрам,

они лишь служили фасадом, прикрытием для какого-нибудь

старого президента или банкира, удалившегося в спокой¬

ное уединение конторы босса. Система боссизма, вскрытая

при разоблачениях и реформах страховых обществ, стала

общепринятой в деловом мире. Консолидировались банки,

сливались компании, на самые высокие административные

посты бизнеса выдвигались молодые люди, но все это оста¬

валось под контролем стариков, которые, официально не

фигурируя и не неся ответственности, объединяли свои силы

в общей игре. Все это делалось совершенно так же, как и в

политике, и смысл такой концентрации сил заключался,

между прочим, и в том, что это помогало подчинить поли¬

тику бизнесу. Я пришел к выводу, что в Америке, соб¬

ственно говоря, существует самодержавие и что, как и в Ев¬

ропе, трон выскользнул из-под королей и президентов и не

достался народу. Этим безыменным средоточием фактиче¬

ского господства являлась в конечном счете абсолютная

власть кредита; политическая власть и власть бизнеса и де¬

нег представляли собой лишь отдельные моменты этого по¬

литического контроля бизнесмена над функцией денежного

оборота, кредитования. Боссам незачем было подкупать

компании, как они подкупали политические партии; чтобы

обеспечить себе повиновение, им, подобно политическим

боссам, достаточно было скомандовать собственникам и из¬

бирателям, обладающим правом голоса (будь то в форме

подачи бюллетеня или предоставления полномочий).

В банке такой босс желает диктовать, какие и кому следует

предоставлять ссуды; в политике— определять, кто должен

пользоваться привилегиями, причем решение политический
186

босс предоставляет своему хозяину — боссу деловому. Итак,

деловой босс — вот кто является самодержцем.
Мое вторичное знакомство с Уолл-стритом привело меня

к выводу, что все в организованном обществе основано на

организации привилегированных для контроля над приви¬

легиями, над источниками привилегий и мыслями и поступ¬

ками непривилегированных.
Грязь, которую я разгреб в Бостоне
В то время как я жил попеременно то в Нью-Йорке, то в

Риверсайде, Эдвар Филийн, крупный бостонский ком¬

мерсант, отыскал меня и предложил разгрести грязь в Бо¬

стоне. Бостон! Он, конечно, не знал, что я давно хотел по¬

бывать там, чтобы изучить у самых истоков те американские

идеалы, которые не давали плодов нигде во всей стране. Он,

очевидно, ожидал обычного разоблачения политической кор¬

рупции города, но сказал, что я волен делать и писать все,

что мне вздумается. Он предложил мне приехать в Бостон

всей семьей, прожить там год, изучить и описать положение

и, если это будет возможно, составить план необходимых

преобразований. Он же брался собрать небольшой фонд,

достаточный для покрытия моих расходов. В возмещение

этого мой отчет должен был перейти в собственность коми¬

тета пайщиков, которые должны были опубликовать книгу

и воспользоваться всеми доходами.
Целый год я жил и работал в Бостоне — и с двойным

результатом, который, впрочем, свелся к нулю. Это была,

во-первых, книга, которая так и осталась ненапечатанной;

во-вторых — план, который был напечатан, но не был осу¬

ществлен. Книга была разрушительно-критическая, она ана¬

лизировала существующее положение и ставила диагноз бо¬

лезни. План — «Бостон 1915 года» — носил конструктив¬

ный характер, указывал выход, способ лечения. Книгу я пи¬

сал несколько лет, а закончив, передал комитету, но коми¬

тет, как и я сам, не смог найти ей издателя. В Бостоне хо¬

дили слухи, что комитет не желал ее опубликования. Гово¬

рили, что я, как и в других городах, занялся разоблачением

городских политиков и что мой анонимный комитет уважае¬
187

мых граждан, недовольный нарисованной мною картиной,

предпочел, воспользовавшись своим правом, скрыть ее от

публики.
Эта моя книга всех разочаровывала, и я думаю, дело в

том, что она стояла вне всякой связи с модными тогда идея¬

ми. Это была попытка критиковать наши американские

идеалы (не наши дурные дела, а наши добродетели), усмат¬

ривая в них признаки и неизжитые причины всех наших

язв. В стране, где в то время «хорошие» люди полагали, что

«дурные» люди создают язвы, для исцеления которых до¬

статочно поставить «хороших» у власти, а умы, более

искушенные в науке, считали и язвы и идеалы порождением

дурной экономики, нельзя было найти ни издателей, ни чи¬

тателей для моей книги, доказывавшей, что язвы являются

следствием двух причин и одна из них — идеалы.
Мои бостонские комитетчики уповали на свою личную

мораль и свои общественные идеалы, видя в них не причину

зла, а средство его искоренения (даже если им и не удавалось

осуществить этого на деле). Они принадлежали к многочи¬

сленным в Бостоне сторонникам морального реформизма,

ожидавшим от меня разоблачения пороков, чтобы они могли

искоренять эти пороки силой нравственного начала.
Но их нравственное начало не действовало в других ме¬

стах. Из Новой Англии оно распространилось на Запад

вместе с теми переселенцами, которые оседали в Охайо,

Миннеаполисе, Орегоне и тому подобных местах, забирали

там силу, лихоимствовали, наживались и при этом громко

жаловались на местные условия, виня иностранцев и другие

подозрительные элементы в том, в чем повинна была си¬

стема, бессознательно внедряемая уроженцами Новой

Англии. Идеалы их были таковы, что они не только допу¬

скали, а потом и защищали зло, — они попросту несли его

с собой. Но было бы неправильно судить об этой культуре

по западным образцам. Действительность Охайо и Кали¬

форнии не соответствовала идеалам Новой Англии;

по мнению янки, Запад можно и нужно было

спасти, воспитывая его в духе высоких идеалов и

безупречной респектабельности — не Род-Айленда, нет,

Род-Айленд, Коннектикут, Нью-Хемпшир и Вермонт

составляли прискорбное исключение; все это, правда, были

штаты Новой Англии, но в силу каких-то необъяснимых

причин они сбились с пути. Как же обстояло дело в старом
188

культурном Бостоне, где зародились, развились и до сих

пор были живы наши добрые старые американские «идеалы»

и «добродетели»?
Бостон был заражен коррупцией. Был заражен ею и

Массачузетс, коренной штат Новой Англии. По первому

впечатлению Бостон показался мне хуже Филадельфии,

хуже всего, что мне до сих пор пришлось наблюдать. Но я

припомнил свою старую теорию прогрессирующей корруп¬

ции. Правильней было бы сказать, что Бостон находился

на более поздней, более отвратительной стадии того самого

безостановочного процесса, во власти которого находились

все уже изученные мною города. Также и Массачузетс бо¬

лее глубоко увяз в той системе привилегий и фальшивых

или противоречивых догматов мысли, которая была знакома

мне по другим штатам. Но для Новой Англии этот штат не

являлся исключением; напротив, это был типичный штат

Новой Англии, этого сгустка Америки. То, что в Бостоне

называлось «лучше», на самом деле было хуже, Бостон не

имел политического босса, каких имело большинство других

городов. Факт этот показывает, что политический босс —

явление изживаемое: его деятельность носит слишком

скандальный характер, и кроме того, следуя выраже¬

нию босса Калифорнии, «он должен дать поживиться каж¬

дому мелкому жулику». В Бостоне это явление уже из¬

жито; деловые боссы нашли, что отлично могут справиться

с коррупцией политических кругов сами, без политических

боссов.
В Бостоне было меньше скандалов, меньше разоблаче¬

ний, а если и начиналось какое-нибудь дело такого рода, его

умели удержать в границах. Оттого-то Бостон выглядел

благопристойнее Филадельфии, оттого-то разгребателю

грязи приходилось там труднее. Как раз перед моим приез¬

дом в городе начался разоблачительный процесс. До сессии

присяжных дошли кое-какие слухи; началось расследование,

которое с очевидностью установило наличие политической

коррупции, в частности при сдаче общественных подрядов.

Дело было замято, прежде чем в него успели замешать та¬

ких людей, чьи имена превратили бы местный скандал в об¬

щенациональную сенсацию. В моей книге была глава, по¬

священная этому делу; написал ее один из моих сотовари¬

щей и учеников. Я сам не мог ее написать. И факты и их

значение представляли нечто до такой степени обычное, я
189

столько раз писал о таких пещах, что новое повторение вы¬

зывало у меня нравственную да и физическую тошноту. Бо¬

стон до того походил на все остальные города, что я не

мог — и не захотел — разгребать его политику, которая от

начала до конца была бизнесом. Но Бостон навел меня на

мысль, что политика и бизнес должны составлять одно; что

это естественно и неизбежно, чтобы бизнес взятками,

подкупом или еще как-нибудь обеспечивал себе правя¬

щую роль.	*
Позднее эту теорию единства делового и политического

управления подкрепили мои европейские наблюдения, но в

то время мои американские идеалы помешали мне особенно

задумываться над этим, потому что я должен был учесть

также и то, как это обернется для рабочих, для фермеров,

для нас — для народа, которому в сфере бизнеса были от¬

ведены только роли производителей, потребителей и наблю¬

дателей. Демократия! Я верил в демократию, и это мешало

мне смотреть и видеть. Потому что для меня демократия

была делом убеждения, а не теории; и тем самым всякие но¬

вые теории исключались.
Это было совершенно ясно на примере Бостона, города,

основанного кучкой угрюмых английских пуритан, мнивших

себя носителями «истины» и желавших жить сообразно ей,

прибывших на чужую землю, чтобы провозгласить прин¬

ципы свободы и правоты. Как можно верить одновременно

и в свободу и в правоту? Пуритане признавали свободу для

себя, но они не могли предоставить ее тем, кто был неправ.

Они преклонялись перед идеалами христианства, но они

создали такую экономическую систему — другой они не

знали! — которая поощряла, даже требовала бережливости,

коварства, собственничества — они стремились к облада¬

нию имущественными благами, чтобы жить в праздности,

потому что они много говорили о пользе труда и постепенно

приучались его избегать. Они возвеличивали благородство

и дисциплину труда и в то же время оправдывали накоп¬

ление богатств, чтобы избавить своих детей от этой самой

дисциплины. Они отстаивали свободу слова, свободу печати

и прочее и тиранически зажимали рот агитаторам и поку¬

пали или бойкотировали газеты, сеющие недовольство. Бо¬

стон довел практику лицемерия до энной степени утонченно¬

сти, изящества и бесплодности. Новая Англия умирает от

лицемерия.
190

Когда я вернулся из Бостона в Нью-Йорк, все было

кончено для меня с разгребанием грязи да и с реформатор¬

ской деятельностью. Реформа? Проходя по Пятому авеню,

я встретил как-то Меллона, директора железнодорожной

линии Нью-Йорк — Нью-Хэвн — Хартфорд, — она как

раз в это время страдала от ряда катастроф, жертвой кото¬

рых становились главным образом последние вагоны. Почти

столкнувшись со мной, он задержал меня.
—	Ну, вот вы, — сказал он в агрессивном тоне, — вы

же гораздо лучше меня знаете, как руководить железной

дорогой, так подайте же мне совет. Со времени этих самых

катастроф все наши поезда ходят с пустыми задними ваго¬

нами. Никто не хочет ездить в последнем вагоне. Так вот,

что бы вы сделали при таких обстоятельствах?
—	Да очень просто, — ответил я. — Я бы отказался от

последнего вагона.
Не дав ему прийти в себя, я раскланялся и быстро ото¬

шел, а когда я обернулся, он все еще стоял на месте, глядя

мне вслед. Я снова прикоснулся рукой к шляпе и пошел

своим путем, но думаю, что он к моей железнодорожной ре¬

форме отнесся примерно так же, как я к политическим

реформам. Мое общение с реформаторами убедило меня уже

в то время, что реформа политики бизнеса пропагандой и

политическими мероприятиями невозможна. И я утвер¬

дился в мысли, что ничто кроме революции не может из¬

менить этой системы.
О реформизме и коммунизме *
Товарищи!
Всю свою долгую — слишком долгую — жизнь я охо¬

тился по вонючему следу нашей так называемой политиче¬

ской коррупции: от дурной политики, которую мы осуж¬

даем, до «хорошего» бизнеса, который покупал наше дурное

правительство и владел им; прослеживал наши богатства и

нашу нищету, порок, наше университетское невежество, и

так вплоть до мирового и самопроизвольного краха всей
*	Письмо Линкольна Стеффенса в Центральный комитет Амери¬

канской коммунистической партии. (Прим. пер.)
191

идиотской, преступной, мелкой экономической системы, ко¬

торую мы сегодня называем цивилизацией. Когда в

1929 году наступил кризис, я снова вступил на охотничью

тропу, чтобы поглядеть, послушать, что скажут некоторые

из воротил бизнеса, те, кто в свое время издевались над

нами, разгребателями грязи, и я обнаружил, что они не по¬

нимают, что с ними случилось, не понимают, что же такое

неладно и чем можно помочь беде. Они не знали этого

раньше, не знают и сейчас. Наши правители и хозяева не

понимают механики своего бизнеса и всей нашей цивилиза¬

ции, не знают, что с ней делать. И наши школы и универ¬

ситеты — вся наша культура не знает иного пути, как путь

от подъема к краху, повторяющемуся опять, опять и опять.
И они требуют от нас терпения — они, покоясь на своем

богатстве, хотят, чтобы вы и я в нашей нужде и страданиях

спокойно взирали на захлестывающие нас нищету и бед¬

ствия.
Эти люди, порождавшие грязь, всю жизнь насмехались

надо мной и моими товарищами по разгребанию грязи, они

издевательски предлагали мне известить их, если я, идя по

следу, доберусь до причины, найду лекарство от всех наших

бед. Я обещал многим из них и самому себе, что, когда на¬

ступит этот день, я и на самом деле извещу их.
Так вот — этот день пришел.
Я могу ступить на землю, на это сознательно избранное

место, перед этой аудиторией сочувствующих слушателей, пе¬

ред единственной аудиторией, которой предстоит действо¬

вать, — я могу выступить здесь и указать вам и всем моим

американским согражданам научно обоснованное лекарство

от всех наших бед.
Это — коммунизм. Для наших Соединенных Штатов.

Да, особенно для этой обширной и удачливой страны, в пе¬

риод постигших ее бедствий и смуты, именно теперь, когда

благодаря механизации мы можем производить такое коли¬

чество пищи, жилищ и одежды, что мы уже не в состоянии

распределять это изобилие в условиях частной собствен¬

ности. Теперь, когда семнадцать миллионов голодных яро¬

стно требуют дать им все, что мы может изготовить.
Именно теперь американская коммунистическая партия

предлагает программу, которая подходит для разрешения

наших социальных проблем — всех проблем подкупа, не¬

вежества, нищеты, перепроизводства, порока, угрозы войны.
192

Коммунизм может разрешить наши проблемы. Комму¬

низм разрешает эти проблемы в Советской России. Вот мое

кредо разгребателя грязи: программа американской комму¬

нистической партии имеет ключ к решению нынешней аме¬

риканской капиталистической ситуации, и это единственная

американская партия, которая подходит к такому разреше¬

нию с головой на плечах.
К разрешению всего: политической коррупции, нищеты и

изобилия, периодических кризисов экономики — всех наших

забот, и предлагает разрешить их во что бы то ни стало.

Коммунистическая партия предлагает сделать это в Кали¬

форнии, в Соединенных Штатах, она предлагала сделать это

в Германии и сделала это в Советской России, куда вы сами

можете съездить и поглядеть — как это сделал я, — куда

каждый может съездить и поглядеть, как наша ужасная,

старая, враждебная цивилизации экономическая система

опрокинута там и лежит посреди степей вверх своими ржа¬

выми колесами.
Там, на наших глазах — пытливых, недоверчивых гла¬

зах, — там ведущая часть человечества успешно выполнила

работу, которую нам еще предстоит выполнить, которую нам

нужно, которую мы должны выполнить. И не так, как пред¬

лагает Эптон Синклер, — не можем мы, каждый из нас, вы¬

ступать как «хорошие» кандидаты в губернаторы и делать

все это за свой страх, индивидуально.
Мы должны выполнить это так, как Американская ком¬

мунистическая партия, к счастью, обладающая опытом рус¬

ских предшественников, предлагает это сделать нам: созда¬

нием закаленной, высоко дисциплинированной партии, все

члены которой — все до единого — стремятся во что бы то

ни стало достигнуть единой, общей жизненно важной цели.

ОГЛАВЛЕНИЕ
Предисловие		5
Когда я был ангелочком		19
Мучительные «веселые святки»		24
На лошади		27
Спортивная горячка		30
Живописец и паж		36
На ферме Нийли		44
Я спасаю жизнь, становлюсь героем		49
Мне дарят жеребенка, и я его воспитываю ....	55
Я становлюсь пьяницей		60
Наполеон		66
Прощай, героика 			70
Я становлюсь репортером			73
Полковник Рузвельт в роли губернатора		87
Из газетчиков в журналисты		94
Изнанка города	101
Позор Миннеаполиса	107
Я достигаю славы и еще кое-чего получше ....	115
Бесстыдство Сан-Луи	123
Питсбург.— Под приподнятой крышкой ада ....	127
Филадельфия	135
Позор штатов. Миссури	141
Иллинойс . * 		144
Род-Айленд.— Покупка голосов	148
Цинциннати и босс Кокс	150
194

Теодор Рузвельт в роли президента .......	157
Президента бреют	162
Бен Линдсей — ребячий судья	168
Страхование жизни	172
Рождение «Американского журнала»	179
Снова Уолл-стрит	18?.
Грязь, которую я разгреб в Бостоне	187
О реформизме и коммунизме	191

Обложка художника И, Семенова

Технический редактор А. Дроков
Корректоры А. Рыбальченко

в Вч Соколов

*
Сдано в производство 10/Х 1949 г.
Подписано к печати 12/XI 1949 г*

А-14736. Печ. л. 12вкл. Уч.-издат.

а. 10,2. Формат 84 X 108Va«. Из дат.

1Чш. Цена 7 р. 15 *. Зак. № 1906.
*
3«я типография «Красный пролетарий»

Главполиграфиадата при Совете Миним¬

етров СССР. Москва, Красно пролег

тарская, 16

ЛИНКОЛЬН СТЕФФЕНС РАЗГРЕБАТЕЛЬ ГРЯЗИ