Georg
TRAKL
a
Gedichte
Prosa
Briefe
St. Petersburg
«SYMPOSIUM»
2000

Георг
ТРАКЛЬ
<:
Стихотворения
Проза
Письма
Санкт-Петербург
«СИМПОЗИУМ»
2000

УДК 82/89
ББК 84.4Ав
Т65
Составление, редакция переводов и комментарии
Александра Белобратова
Предисловие Вальтера Метлагля
Оформление Вадима Пожидаева
Издатели выражают признательность
объединению «Культур Контакт* (Вена),
Правительству земли Тироль (Австрия)
и Министерству иностранных дел
Австрийской Республики
за содействие изданию этой книги
© Издательство «Симпозиум», 2000
© А. Белобратов, составление, перевод писем,
комментарии, 1996
© В. Метлагль, предисловие, 1996

w
ЖИЗНЬ И ПОЭЗИЯ ГЕОРГА ТРАКЛЯ
Георг Тракль, четвертый из шести детей почтенного торговца
скобяными изделиями Тобиаса Тракля и Марии Катарины
Тракль, урожденной Халик, появился на свет 3 февраля 1887 года
в Зальцбурге. В этом городе прошли его детские и школьные
годы. В 1897 г. Тракля приняли в государственную гимназию в
Зальцбурге. Тракль не доучился в гимназии, уйдя из нее после
окончания 7-го класса из-за плохой успеваемости. В сентябре
1905 г. он поступил учеником аптекаря в аптеку «У белого анге-
ла». Там он впервые испробовал наркотические вещества.
Еще в гимназические годы Тракль стал членом поэтическо-
го кружка «Аполлон» (позднее переименованного в ♦Минерву»).
В 1906 г. в Зальцбурге были поставлены две пьесы Тракля —
«День поминовения» и «Фата моргана», тексты которых впослед-
ствии были утрачены.
Осенью 1908 г. Тракль поступил в Венский Университет,
где изучал фармакологию. Поэтическое творчество постепен-
но заполняет всю его жизнь, все его помыслы и ощущения.
В 1909 г. Тракль составил из своих стихов первый (неопублико-
ванный) сборник. Отдельные стихотворения из него удалось на-
печатать в австрийских журналах того времени.
После завершения учебы в университете Тракль в октябре
1910 г., был зачислен на одногодичную добровольную службу в
армию. В апреле 1912 г. его приняли с испытательным сроком
на должность военного провизора при аптеке гарнизонного гос-
питаля в Инсбруке. После публикации в журнале «Бреннер»
стихотворения «Теплый ветер в предместье» (1 мая 1912 г.)
Тракль становится постоянным автором этого журнала, который,
благодаря его редактору Людвигу фон Фикеру, собрал на своих
W

w
страницах многих видных представителей молодого литератур-
ного поколения. Особо широкое внимание к Траклю привлекла
публикация его «Псалма» (1 октября 1912 г.), посвященного Кар-
лу Краусу.
30 сентября 1912 г. испытательный срок закончился, и Трак-
ля приняли в Министерство общественных работ в Вене на
должность младшего чиновника, которую он, однако, оставил на
следующий же день. В это же время он работает над своим зна-
менитым пятичастным стихотворением «Гелиан». В июле
1913 г. его еще раз приняли на службу в военное министерство,
однако уже через несколько дней Тракль подал прошение об
отставке по болезни. Попытки получить место в австрийском
Министерстве труда или в колониальной администрации Нидер-
ландов не принесли результата. Тракль ощущал свою вину за то,
что он оказался перед лицом «нелепо-неопределенного» будуще-
го, но тем настойчивее воспринимал он свое творчество как
«труд», как жизненную задачу.
С начала 1913 г. непосредственную помощь и поддержку
практически лишенному средств существования Траклю оказы-
вали Людвиг фон Фикер и его жена, писатель-сатирик Карл Кра-
ус и архитектор Адольф Лоос. а также инсбрукские друзья Трак-
ля Макс фон Эстерле, Отмар Цайлер и Карл Рек. В середине
июля 1913 г, был опубликован первый лирический сборник Трак-
ля «Стихотворения», вышедший в серии «Судный день» в изда-
тельстве «Курт Вольфф» в Лейпциге. В августе того же года
Тракль отправился в путешествие в Венецию с Краусом, Лоосом,
Петером Альтенбергом и супругами фон Фикер. 10 декабря 1913 г.
в Инсбруке состоялось первое и единственное публичное чтение
его стихов.
В середине марта 1914 г. Тракль приехал в Берлин к своей
младшей сестре Маргарете (Гретль), тяжело заболевшей после
прерванной беременности. Письмо Тракля из Берлина свиде-
тельствует о крайней степени отчаяния, в котором он пребывал.
Его здоровье все ухудшалось под воздействием наркотиков и
алкоголя.
В июле 1914 г. Тракль получил учрежденную Людвигом
W

w
Витгенштейном для бедствующих писателей и художников сти-
пендию в 20.000 крон, сразу разрешившую все его финансовые
затруднения. Однако воспользоваться этой стипендией Тракль
практически не успел: надвигались события, резко переменив-
шие жизнь и судьбу всей Европы.
Сразу после объявления войны Тракля как резервиста при-
звали в армию. Его часть направили в Галицию, и 8 и И сентя-
бря Тракль оказался свидетелем и участником ожесточенного
сражения под Гродеком. В старом сарае неподалеку от главной
площади этого городка Тракль в течение двух дней оказывал ме-
дицинскую помощь девяноста тяжелораненым, не имея практиче-
ски никаких медикаментов и без какой-либо помощи других
врачей. Во время отступления, проходившего через городок Ли-
манова, Тракль предпринял попытку к самоубийству. 8 октября
его через Вадовице направили в Краков и поместили в гарни-
зонный госпиталь для освидетельствования психического состоя-
ния. Людвиг фон Фикер навестил поэта в госпитале и ходатай-
ствовал об увольнении Тракля со службы. Вскоре после своего
возвращения в Инсбрук Фикер получил от Тракля письмо, в ко-
тором тот объявлял своей душеприказчицей сестру Гретль. Ве-
роятно в тот же день Тракль отправил открытку Людвигу Вит-
генштейну (военная часть которого располагалась в Кракове) с
просьбой навестить его в больнице.
Тракль умер 3 ноября 1914 г. от паралича сердца. В его исто-
рии болезни записана причина остановки сердца: «суицид вслед-
ствие интоксикации кокаином». Однако есть достаточно основа-
ний, свидетельствующих против этой версии. Истинные обстоя-
тельства смерти Тракля остаются непроясненными. Тракль был
похоронен на Раковицком кладбище в Кракове. В 1925 г. его
останки перенесены в Инсбрук.
Менее чем за десять лет. составляющих его творческую био-
графию, Траклю как художнику удалось подняться от первых
поэтических опытов, довольно традиционных, даже ученических,
к открытию новых лирических форм, которые в значительной
степени повлияли на развитие словесного искусства XX столе-
М/

w
тия. Воздействие Тракля простирается от едва скрытых звуковых
реминисценций до глубокого усвоения мотивов его лирики, поз-
воляющих догадаться о «первоисточнике». Превратившись таким
образом в «анонимную», лирика Тракля оказывает воздействие на
поэзию XX века вплоть до наших дней.
В развитии Тракля-поэта принято выделять четыре основных
фазы.
Самые ранние стихотворения (неопубликованный сборник
1909 г.) традиционны по версификации, строфике, рифмовке и
позволяют легко распознать образцы, которым подражал Тракль:
Стефан Георге, Райнер Мария Рильке, Гуго фон Гофмансталь, а
также Фридрих Гельдерлин, Фридрих Ницше, Шарль Бодлер и
Артюр Рембо. К этой же фазе относятся драматические произве-
дения Тракля: «День поминовения», 1905; «Фата моргана», 1906;
«Смерть Дон Жуана», 1906—1908, «Синяя борода. Пьеса для ку-
кольного театра», 1910; и его проза: «Волшебная страна», «Варра-
ва», «Мария Магдалина», «Забвение» — 1906 г.
В стихотворениях, возникших с конца 1909 по сентябрь
1912 гг., композиционную основу которых составляют четверо-
стишия с опоясывающими рифмами, ощущается воздействие
строго контролируемой техники стиха, к примеру, упоминаемая
Траклем в одном из писем «образная манера: в четырех от-
дельных стихах каждой строфы объединять четыре отдельных
фрагмента образа в единое, цельное впечатление». «Музыка в
Мирабелле» и «Маленький концерт» выполнены в этой манере.
Обращает на себя внимание и стихотворение «Теплый ветер в
предместье», в котором (от варианта к варианту) Тракль перехо-
дит от «ограниченно-личностной» к «универсальной» форме по-
этической образности.
Стихотворения, возникшие с осени 1912 до конца 1913 — на-
чала 1914 гг., написанные в основном верлибром, обнаруживают
поверх строфического членения новаторские мелодико-ритмиче-
ские композиционные фигуры. Еще доступная постижению се-
мантика образов соединяется у Тракля с алогичными образно-
семантическими сочетаниями, в которых проявляют себя выхо-
дящие за пределы понятийного языка музыкальные структурные
VI/

w
основания его поэтической системы (например «В пути», «Ги-
бель», «Элис», «Гелиан»).
Поздние стихотворения (с декабря 1913 г. и до смерти по-
эта) открываются стихотворениями «Молчаливым», «Песнь о
стране Запада» и «Запад» и заканчиваются «Жалобой»(Н) и «Гро-
деком», к ним относится и лирическая проза («Превращение зла»,
«Сон и помрачение», «Откровение и гибель», а также фрагмент
пьесы). Укороченный стих в таких произведениях, как «Ночь»,
«Возвращение домой», представляется вариацией «жестких
скреп» в поздних гимнах Гельдерлина; первоначально «горизон-
тально» простирающаяся структура отдельных стихов и целого
стихотворения, отличающаяся мягким музыкальным звучанием,
трансформируется в «вертикаль» следующих друг за другом
«возгласов», составляющих «апокалиптический тон» этих позд-
них стихотворений.
Мотивы траклевской лирики (античные мифы о сотворении
человечества, миф об Орфее, христианский миф о Христе, тема
средневекового монашеского братства, «святой брат» Гёльдерлин,
«святой пришелец» Новалис, Рембо, Достоевский) разрабатыва-
ются на сжатом пространстве и крайне экономными средствами.
Первоначальные варианты стихотворений еще позволяют зачас-
тую распознать источники этих мотивов, прежде чем они раство-
рятся в мелодике и образности траклевской поэзии. Лирике
Тракля свойственна рядоположенность образов в сочетании с
противоположением образа и анти-образа, а также длящийся пе-
ренос, т. е. постоянное возникновение образной семантики в
меняющихся контекстах. Это обстоятельство сообщает стихо-
творениям Тракля большую внутреннюю близость друг с дру-
гом и даже, пожалуй, позволяет рассматривать его творчество
как «единое стихотворение». Часто Тракль располагает лиричес-
кие мотивы симметрично вокруг единой оси (прием отражения,
как, например, в «Ронделе»). параллельно или в сложном пере-
крещивании гетерогенных смыслов. Отдельные группы стихо-
творений образуют структуры с высокой динамикой текста —
например «Меланхолия», возникшая из двух, ранее самостоятель-
ных, стихотворений. И обе книги стихотворений, составленные
М/

w
самим Траклем «Стихотворения» (Лейпциг, 1913) и «Себастьян во
сне» (Лейпциг, 1915) отличаются строгой композицией.
Сильное эмоциональное воздействие поэтической образнос-
ти Тракля позднее привело к тому, что его стали воспринимать
как продолжающего в своем творчестве традиции экспрессио-
нистской поэзии и живописи, однако Тракль крайне далек от
«пафоса крушения и вопля», свойственных экспрессионизму. На
самом деле эта форма глубинного воздействия стихов Тракля
обязана своим появлением, как это ни парадоксально, законам
музыкального построения, как бы лишенным образности и пре-
вращенным Траклем в формообразующие принципы своей по-
эзии.» К этим принципам в равной степени относится и молча-
ние, пауза. Рильке заметил однажды, что «Гелиан» «в равной
степени построен и на паузах». Тракль, подобно Рембо, пытался
«выразить в слове невыразимое». Он, «бедный Каспар Хаузер»,
открыл для себя заново поэтический язык, погружаясь в молча-
ние невыразимого. В его поэзии сменяют друг друга звучание и
тишина, вспышка и угасание, «Откровение и гибель», «Сон и по-
мрачение», словно Тракль реализует в своей поэзии аполлиниче-
ское и дионисийское начала из «Рождения трагедии» Ницше, рав-
но как и требование немецкого философа к поэтам полностью
стать музыкантами.
Абстрактное структурирование размыкает изобразительную
связь этого языка с внешней действительностью; язык «овеще-
ствляется», все более соотносится с самим собой и с поэтичес-
ким процессом как таковым.* В мире Тракля ситуации и образы
следуют друг за другом как знаки неразрешимой загадки или
как маски, из-под которых на вас глядит неведомое. Описатель-
но-конкретное начало в поэтическом языке Тракля постоянно
влечет за собой свою негативную противоположность. Здесь
творится постоянная метаморфоза, «алхимия слова». В стихотво-
рениях, посвященных Элису, вспыхивает воспоминание о счаст-
ливой жизни человечества «до начала времен», и тем интенсив-
нее Тракль изображает утрату этого состояния — в соответст-
вии с формулой «золотой взгляд начала, темное терпение конца»
(«Год»). Идущий к завершению год, клонящийся к закату
W

w
лень задают временной настрой этой лирики и направление ее
движения: умирание, «гибель». В его стихах возникает образ се-
стры — «юницы» и «монахини». Мотив инцеста в «Пролитой
крови», в «Весне души», в «Passion», — причем в последнем
стихотворении отчетливо цитируется тема из «Валькирии» Ри-
харда Вагнера, — не позволяет впрямую связывать эту тему с
частной жизнью поэта, однако стихотворения Тракля могут быть
прочитаны и под углом зрения его биографии. Мотив этих
стихотворений, сигнализирующий о внутренней опустошенности
любой формы социального бытия, не вступает с таким прочтением
в противоречие.
Лирика Тракля образует совершенную противоположность
по отношению к «цельному произведению искусства» Рихарда
Вагнера, которое, будучи по сути своей монументальным, подчи-
няет все искусства одной идее, одной концепции и использует их
как отражение политической или социальной жизни. Так же, как
Адольф Лоос в своей отбросившей орнаментальность архитек-
туре, или как Карл Краус в своем литературно-сатирическом
творчестве, Тракль в своей поэзии выступал против самосозна-
ния культуры как отражающей и представляющей внешний мир.
Его альтернативный путь пролегает в области синэстезирования
языковых процессов, в сфере недостижимого прежде обогаще-
ния языка образами, звучанием, запахом, молчанием. В поэзии
нашего столетия, вне всякого сомнения, продолжает существо-
вать «траклевский тон».
Тракль, в отличие от Стефана Георге, не воплощал собой вос-
певаемого Ницше поэта-мага и мастера, для которого бытие и
действительность «имеют единственно эстетическое оправда-
ние». Особо отличающей чертой Тракля-поэта была сдержанная
меланхолия, «нежное безумие», вкусившее от «горечи этого
мира», познавшее его «неискупленную вину и преступление», его
зло. и солидарное с «целокупным страданием» человечества. На
этом основании Тракль испытывал глубокие сомнения в истин-
ности своего художественного творчества. Он вопринимал свою
поэзию как «неполное раскаяние», «незавершенное наказание».
следуя тем самым не за Ницше, а за Достоевским.
W

w
В своем споре с Рихардом Вагнером Ницше противопостав-
лял «морали христианских ценностей» свою «господскую мо-
раль». По его мнению, христианская этика взросла «на пропитан-
ной смертью почве». Ницше видел отражение этой морали в
романных героях Достоевского, представлявшихся немецкому
философу типами из «нисходящей», декадентской жизни. И все
же, вопреки этой трактовке, Тракль выбирает для себя Достоев-
ского как единственную альтернативу, чтобы в эстетическом и
этическом смысле противостоять Ницше. Манера Достоевского
была для Тракля, как он нередко повторял, особенно в последние
годы своей жизни, «святой», это была «несущая исцеление», спа-
сительная для него манера в той трагической ситуации, когда
поэт воспринимал самоуничтожение человечества как совершен-
но конкретную, готовую осуществиться в реальности возмож-
ность. Достоевский был для Тракля много ближе, особенно в
последней фазе творчества австрийского поэта, чем, к примеру.
Толстой, по поводу которого Тракль использовал слова, высказан-
ные в свое время Ницше по-поводу Рихарда Вагнера: Толстой
представал как «Пан, гибнущий под собственным крестом». До-
стоевский, изначально охарактеризованный Ницше как декадент,
неожиданным образом придавал Траклю силу превратить в сво-
ем творчестве собственную слабость в логику и власть поэзии.
Вальтер Метлагль,
директор *Бреннер-архива»
(Инсбрук)
V3/

Gedichte
«Стихотворения»
1913

^
DIE RABEN
Uber den schwarzen Winkel hasten
Am Mittag die Raben mit hartem Schrei.
Ihr Schatten streift an der Hirschkuh vorbei
Und manchmal sieht man sie murrisch rasten.
О wie sie die braune Stille storen,
In der ein Acker sich verziickt,
Wie ein Weib, das schwere Ahnung beruckt,
Und manchmal kann man sie keifen horen
Urn ein Aas, das sie irgendwo wittern,
Und plotzlich richten nach Nord sie den Flug
Und schwinden wie ein Leichenzug
In Liiften, die von Wollust zittern.
W

^
ВОРОНЫ
Черной тучей над зарослью черной
Кружатся вороны в жаркий день.
Косулю пугает их крыльев тень;
Порою сядут, каркая вздорно.
О, как возмущает мерзкая стая
Покой коричневый женственных нив,
Что млеют, в тяжелом томленье застыв.
Порою с бранью они взлетают,
Почуяв падали дух зловонный.
Зачем-то на север их путь лежит,
И в воздухе, что от страсти дрожит,
Процессией тянутся похоронной.
Перевод О. Бараш
\XbJ

^
DIE JUNGE MAGD
Ludwig von Ficker
zugeeignet
1
Oft am Brunnen, wenn es dammert,
Sieht man sie verzaubert stehen
Wasser schopfen, wenn es dammert.
Eimer auf und nieder gehen.
In den Buchen Dohlen flattern
Und sie gleichet einem Schatten.
Ihre gelben Haare flattern
Und im Hofe schrein die Ratten.
Und umschmeichelt von Verfalle
Senkt sie die entzundenen Lider.
Diirres Gras neigt im Verfalle
Sich zu ihren FiiBen nieder.
2
Stille schafft sie in der Kammer
Und der Hof liegt langst verodet.
Im Hollunder vor der Kammer
Klaglich eine Amsel flotet.
W

^
МОЛОДАЯ БАТРАЧКА
Посвящается
Людвигу фон Фикеру
1
Каждый вечер, как стемнеет,
Зачарованная, встанет
У колодца, как стемнеет,
Глубоко в него заглянет.
На дубах повисли птицы,
И в хлебах скребутся мыши,
И она подобна птице,
И вечерней тени тише.
Все, что сгинуло, истлело,
Ждет и бродит где-то рядом.
На лугу трава истлела,
Тайным тронута распадом.
2
Вот сидит она в светелке.
Небо к ночи стало чистым.
Тихо плачет у светелки
Черный дрозд больным флейтистом.

—^
Silbern schaut ihr Bild im Spiegel
Fremd sie an im Zwielichtscheine
Und verdammert fahl im Spiegel
Und ihr graut vor seiner Reine.
Traumhaft singt ein Knecht im Dunkel
Und sie starrt von Schmerz geschiittelt.
Rote traufelt durch das Dunkel.
Jah am Tor der Stidwind riittelt.
3
Nachtens iibern kahlen Anger
Gaukelt sie in Fiebertraumen.
Miirrisch greint der Wind im Anger
Und der Mond lauscht aus den Baumen.
Balde rings die Sterne bleichen
Und ermattet von Beschwerde
Wachsern ihre Wangen bleichen.
Faulnis wittert aus der Erde.
Traurig rauscht das Rohr im Tiimpel
Und sie friert in sich gekauert.
Fern ein Hahn kraht. Ubern Tiimpel
Hart und grau der Morgen schauert.
W

—^—
Тускло в зеркале мерцает
Свет, написанный на звездах.
Тускло жизнь ее мерцает
И трепещет черный воздух.
Кто-то песнь заводит сонно,
И в ночи внимает кто-то.
Кровь в ночи струится сонно.
Жаркий ветр стучит в ворота.
3
Ночью бродит по деревне,
Вся в огне и в лихорадке.
Ветер бродит по деревне,
И луна играет в прятки.
Скоро звезды побледнеют,
В небе утреннем растают.
Щеки девичьи бледнеют,
На траве роса блистает.
Над прудом она застыла,
С каждым мигом холоднее.
Вот петух кричит. Застыло
Утро серое над нею.
W

—^
4
In der Schmiede drohnt der Hammer
Und sie huscht am Tor vortiber.
Gliihrot schwingt der Knecht den Hammer
Und sie schaut wie tot hinuber.
Wie im Traum trifft sie ein Lachen;
Und sie taumelt in die Schmiede,
Scheu geduckt vor seinem Lachen,
Wie der Hammer hart und rude.
Hell verspruhn im Raum die Funken
Und mit hilfloser Geberde
Hascht sie nach den wilden Funken
Und sie stiirzt betaubt zur Erde.
5
Schmachtig hingestreckt im Bette
Wacht sie auf voll stiBem Bangen
Und sie sieht ihr schmutzig Bette
Ganz von goldnem Licht verhangen,
Die Reseden dort am Fenster
Und den blaulich hellen Himmel.
Manchmal tragt der Wind ans Fenster
Einer Glocke zag Gebimmel.
Schatten gleiten ubers Kissen,
Langsam schlagt die Mittagsstunde
Und sie atmet schwer im Kissen
Und ihr Mund gleicht einer Wunde.
\f°/

4
В кузне слышен тяжкий молот,
И она крадется рядом
И к тому, кто держит молот,
Припадает мертвым взглядом.
Как во сне, внимает смеху,
Угасает, как огарок.
И спешит навстречу смеху,
Что, как молот, тверд и жарок.
Ярко вспыхивают искры,
На земле погаснув черной.
И она подобно искре
Наземь падает покорно.
5
Просыпается в постели,
Стыдной радостью объята.
На всклокоченной постели
Плачет сладко, виновато.
Вся светелка — в бликах света.
Небо залито лучами.
И с другого края света
Слышен колокол во храме.
Сколько вмятин на подушке!
Тихо шепчет: скоро встану.
И опять — лицом в подушку,
Рот ее горит, как рана.

—^
6
Abends schweben blutige Linnen,
Wolken iiber stummen Waldern,
Die gehiillt in schwarze Linnen.
Spatzen larmen auf den Feldern.
Und sie liegt ganz weiB im Dunkel.
Unterm Dach verhaucht ein Girren.
Wie ein Aas in Busch und Dunkel
Fliegen ihren Mund umschwirren.
Traumhaft klingt im braunen Weiler
Nach ein Klang von Tanz und Geigen,
Schwebt ihr Antlitz durch den Weiler,
Weht ihr Haar in kahlen Zweigen.
\E/

6
Окровавленная простынь —
Туча низко над лесами,
Завернувшимися в простынь:
Вечер с дальними огнями.
И лежит, во тьме белея,
Распростершаяся сонно,
Словно труп, в траве белея,
На устах сидят вороны.
И в пруду бездонном долго
Тонет память о созвучьях,
Милый облик тонет долго,
Веют косы в лысых сучьях.
Перевод В. Топорова
\2ZJ

^
ROMANZE ZUR NACHT
Einsamer unterm Sternenzelt
Geht durch die stille Mitternacht.
Der Knab aus Traumen wirr erwacht,
Sein Antlitz grau im Mond verfallt.
Die Narrin weint mit offnem Haar
Am Fenster, das vergittert starrt.
Im Teich vorbei auf siiBer Fahrt
Ziehn Liebende sehr wunderbar.
Der Morder lachelt bleich im Wein,
Die Kranken Todesgrausen packt.
Die Nonne betet wund und nackt
Vor des Heilands Kreuzespein.
Die Mutter leis' im Schlafe singt.
Sehr friedlich schaut zur Nacht das Kind
Mit Augen, die ganz wahrhaft sind.
Im Hurenhaus Gelachter klingt.
Beim Talglicht drunt' im Kellerloch
Der Tote malt mit weiBer Hand
Ein grinsend Schweigen an die Wand.
Der Schlafer flustert immer noch.
Vfl/

РОМАНС К НОЧИ
Под звездами порой ночной
Проходит путник в тишине.
Проснулся мальчик в страшном сне,
Один под мертвенной луной.
Простоволоса, у окна
Юродивая слезы льет.
По пруду парочка плывет,
Прохладна темная волна.
Убийцы кривятся уста,
Больных объемлет смертный страх.
Монашка в корчах пала в прах
Пред мукой крестною Христа.
Ребенка взгляд, правдив и прям,
Во тьму ночную устремлен.
Тихонько мать поет сквозь сон.
В вертепе шлюхи — смех и гам.
Малюет на стене мертвец
Молчанья мерзостный оскал.
Зияет пропастью подвал.
Сновидца шепот. Стук сердец.
Перевод О. Бараш

IM ROTEN LAUBWERK VOLL GUITARREN...
Im roten Laubwerk voll Guitarren
Der Madchen gelbe Haare wehen
Am Zaun, wo Sonnenblumen stehen.
Durch Wolken fahrt ein goldner Karren.
In brauner Schatten Ruh verstummen
Die Alten, die sich blod umschlingen.
Die Waisen siifl zur Vesper singen.
In gelben Dunsten Fliegen summen.
Am Bache waschen noch die Frauen.
Die aufgehangten Linnen wallen.
Die Kleine, die mir lang gefallen,
Kommt wieder durch das Abendgrauen.
Vom lauen Himmel Spatzen stiirzen
In griine Locher voll Verwesung.
Dem Hungrigen tauscht vor Genesung
Ein Duft von Brot und herben Wiirzen.

ГДЕ КРАСНАЯ ЛИСТВА, ВЗМЕТАЯ...
Где красная листва, взметая
Девичью прядь, в гитарных волнах
Плывет и тонет, — желт подсолнух.
За тучкой — тачка золотая.
В тени каштанов старцы-духи
Слились в объятьях — пьяно-кротки.
Так сладко льют псалмы сиротки.
Звенят в чаду желтушном мухи.
Белья еще на речке ворох.
Как ветер наволочку пучит!
Девчонка, что меня измучит,
Прошла сквозь сумеречный морок.
А воробьи свалились с неба
В зиянье, зелень и гниенье.
В бреду, в огне выздоровленья
Пахнёт корицей корка хлеба.
Перевод А. Прокопьева

^
MUSIK IM MIRABELL
2. Fassung
Ein Brunnen singt. Die Wolken stehn
Im klaren Blau, die weiBen, zarten.
Bedachtig stille Menschen gehn
Am Abend durch den alten Garten.
Der Ahnen Marmor ist ergraut.
Ein Vogelzug streift in die Weiten.
Ein Faun mit toten Augen schaut
Nach Schatten, die ins Dunkel gleiten.
Das Laub fallt rot vom alten Baum
Und kreist herein durchs offne Fenster.
Ein Feuerschein gliiht auf im Raum
Und malet trtibe Angstgespenster.
Ein weiBer Fremdling tritt ins Haus.
Ein Hund sturzt durch verfallene Gange.
Die Magd loscht eine Lampe aus,
Das Ohr hort nachts Sonatenklange.
\!V

МУЗЫКА В МИРАБЕЛЛЕ
(2-я редакция)
Звенит без умолку ручей.
Белеют тучи в небе ярком.
Как безмятежен шаг людей,
Что в час вечерний бродят парком.
Старинный мрамор тускл и сед.
Над ним взлетают птицы плавно.
Глядят фигурам темным вслед
Глаза невидящие фавна.
Деревья голы. За окном
Кружит багряный лист осенний.
На стенах в зареве печном
Зловещие проходят тени.
Собака лает у ворот,
Пришельца белого встречая.
Огонь погашен. И плывет
Во мгле мелодия ночная.
Перевод О. Бараш

^
MELANCHOLIE DES ABENDS
— Der Wald, der sich verstorben breitet —
Und Schatten sind urn ihn, wie Hecken.
Das Wild kommt zitternd aus Verstecken,
Indes ein Bach ganz leise gleitet
Und Farnen folgt und alten Steinen
Und silbern glanzt aus Laubgewinden.
Man hort ihn bald in schwarzen Schliinden —
Vielleicht, daB auch schon Sterne scheinen.
Der dunkle Plan scheint ohne MaBen,
Verstreute Dorfer, Sumpf und Weiher,
Und etwas tauscht dir vor ein Feuer.
Ein kalter Glanz huscht iiber Straflen.
Am Himmel ahnet man Bewegung,
Ein Heer von wilden Vogeln wandern
Nach jenen Landern, schonen, andern.
Es steigt und sinkt des Rohres Regung.
W

^
МЕЛАНХОЛИЯ ВЕЧЕРА
— Умершей роще нет предела. —
И тени вкруг, что загородки.
Ручей чуть слышно бьется, кроткий,
И птица, вздрогнув, полетела
Туда, где папоротник, камень
Могильный, серебро — сквозь ветки.
О, в черной глотке звуки редки. —
Не звезд ли там клокочет пламень?
Равнина темная безмерна,
Деревни, пруд, болото, кочки.
Блуждающие огонечки.
Холодный блеск — скупой, неверный.
Все небо в заревах проплешин,
Взмывают птичьи караваны
В иные, царственные, страны.
Камыш, как пьяный, безутешен.
Перевод А. Прокопьева
\!У

л
WINTERDAMMERUNG
An Max von Esterle
Schwarze Himmel von Metall.
Kreuz in roten Stiirmen wehen
Abends hungertolle Krahen
Uber Parken gram und fahl.
Im Gewolk erfriert ein Strahl;
Und vor Satans Fliichen drehen
Jene sich im Kreis und gehen
Nieder siebenfach an Zahl.
In Verfaultem siiB und schal
Lautlos ihre Schnabel mahen.
Hauser drau'n aus stummen Nahen;
Helle im Theatersaal.
Kirchen, Briicken und Spital
Grauenvoll im Zwielicht stehen.
Blutbefleckte Linnen blahen
Segel sich auf dem Kanal.
W

ЗИМНИЕ СУМЕРКИ
Максу фон Эстерле
Неба черного металл.
Криком красный мрак пронзая,
Воронья густая стая
В мертвом парке правит бал.
В тучах — месяца оскал.
В тусклом свете завывая,
Князя Тьмы поземка злая
Гонит каркающий вал.
Месят, мечут грязь и кал,
Падаль клювами терзая.
Стынет улица пустая.
Залит светом бальный зал.
Церковь, мост, приют, вокзал,
Жизни данность испитая.
Скатерть, красным залитая.
Парус. Ветер. Кровь. Канал.
Перевод И. Болычева

^
RONDEL
Verflossen ist das Gold der Tage,
Des Abends braun und blaue Farben:
Des Hirten sanfte Floten starben
Des Abends blau und braune Farben
Verflossen ist das Gold der Tage.
V!V

^
РОНДЕЛЬ
Пожухло золото дневное
И синью сумеречной стало:
Пастушья флейта отзвучала
И синью сумеречной стала,
Пожухло золото дневное.
Перевод И. Калугина
W

^
FRAUENSEGEN
Schreitest unter deinen Frau'n
Und du lachelst oft beklommen:
Sind so bange Tage kommen.
WeiB verbliiht der Mohn am Zaun.
Wie dein Leib so schon geschwellt
Golden reift der Wein am Hiigel.
Feme glanzt des Weihers Spiegel
Und die Sense klirrt im Feld.
In den Biischen rollt der Tau,
Rot die Blatter niederflieBen.
Seine liebe Frau zu griiBen
Naht ein Mohr dir braun und rauh
\!V

^
БЛАГОСЛОВЕНИЕ ЖЕНЕ
Выступаешь ты средь жен,
И в улыбке знак печали.
Дни тревожные настали.
Мак увял, жарой сожжен.
Зреет чрева дивный плод,
Виноград на склонах зреет.
Сонный пруд вдали синеет,
И в полях коса поет.
На кусте роса блестит,
Лист алеет безмятежно.
И жену приветить нежно
Дикий мавр к тебе спешит.
Перевод О. Бараш
VI/

DIE SCHONE STADT
Alte Platze sonnig schweigen.
Tief in Blau und Gold versponnen
Traumhaft hasten sanfte Nonnen
Unter schwuler Buchen Schweigen.
Aus den braun erhellten Kirchen
Schaun des Todes reine Bilder,
GroBer Fursten schone Schilder.
Kronen schimmern in den Kirchen.
Rosser tauchen aus dem Brunnen.
Blutenkrallen drohn aus Baumen.
Knaben spielen wirr von Traumen
Abends leise dort am Brunnen.
Madchen stehen an den Toren,
Schauen scheu ins farbige Leben.
Ihre feuchten Lippen beben
Und sie warten an den Toren.
Zitternd flattern Glockenklange,
Marschtakt hallt und Wacherufen.
Fremde lauschen auf den Stufen.
Hoch im Blau sind Orgelklange.

КРАСИВЫЙ ГОРОДОК
Площадь в солнечном молчанье.
Золотом лазурь струится.
Дробным шагом пьет черница
Буков томное молчанье.
С бурых стен старинной церкви
Строго смотрят мертвых лики,
На гербах — мечи и пики.
Тускло светят свечи в церкви.
Мрак живет на дне колодца.
В кронах — когти злых соцветий.
В тишине примолкли дети
В летний вечер у колодца.
Девушки, открыв калитки,
Смотрят пестрой жизни танец;
Мягких губ их влажный глянец
Ждет кого-то у калитки.
В небе — колокола звуки,
Марш военный, окрик зычный.
Чужестранец непривычный
Слушает органа звуки.

Helle Instrumente singen.
Durch der Garten Blatterrahmen
Schwirrt das Lachen schoner Damen.
Leise junge Mutter singen.
Heimlich haucht an blumigen Fenstern
Duft von Weihrauch, Teer und Flieder.
Silbern flimmern miide Lider
Durch die Blumen an den Fenstern.
W

Светлый луч знакомой песни.
В кружеве цветущих веток
Вспархивает смех кокеток.
Мать поет младенцу песни.
Дух смурной — цветов в окошках,
Дегтя, ладана, сирени.
Взгляд усталый в теплой тени
Сквозь герани на окошках.
Перевод И. Болычева
Ч1У

^
IN EINEM VERLASSENEN ZIMMER
Fenster, bunte Blumenbeeten,
Eine Orgel spielt herein.
Schatten tanzen an Tapeten,
Wunderlich ein toller Reihn.
Lichterloh die Biische wehen
Und ein Schwann von Mucken schwingt.
Fern im Acker Sensen mahen
Und ein altes Wasser singt.
Wessen Atem kommt mich kosen?
Schwalben irre Zeichen ziehn.
Leise flieBt im Grenzenlosen
Dort das goldne Waldland hin.
Flammen Паскегп in den Beeten.
Wirr verziickt der tolle Reihn
An den gelblichen Tapeten.
Jemand schaut zur Ttir herein.
Weihrauch duftet suB und Birne
Und es dammern Glas und Truh.
Langsam beugt die heiBe Stirne
Sich den weiBen Sternen zu.
W

^
В ПОКИНУТОЙ КОМНАТЕ
Цветники живых видений
Льет орган в мое окно.
На шпалерах пляшут тени,
Сумасшедшее рядно.
Куст, охваченный пожаром,
Комариных жаждет туч.
Звон косы — в сверканьи яром,
Песней жив старинный ключ.
Кто в лицо мне дышит нежно?
Нечет ласточек и чет.
Золотой страной безбрежной
Лес без удержу течет.
В цветниках — огонь видений,
Сумасшедшее рядно —
На шпалерах пляшут тени.
Кто глядит в мое окно?
Ладан пахнет грушей вялой,
Ночь на стеклах — темный гроб.
К белым звездам запоздало
Уплывет горячий лоб.
Перевод А. Прокопьева
\1У

AN DEN KNABEN ELIS
Elis, wenn die Amsel im schwarzen Wald ruft,
Dieses ist dein Untergang.
Deine Lippen trinken die Kiihle des blauen Felsenq
Lafl, wenn deine Stirne leise blutet
Uralte Legenden
Und dunkle Deutung des Vogelflugs.
Du aber gehst mit weichen Schritten in die Nacht,
Die voll purpurner Trauben hangt
Und du regst die Arme schoner im Blau.
Ein Dornenbusch tont,
Wo deine mondenen Augen sind.
O, wie lange bist, Elis, du verstorben.
Dein Leib ist eine Hyazinthe,
In die ein Monch die wachsernen Finger taucht.
Eine schwarze Hohle ist unser Schweigen,
Daraus bisweilen ein sanftes Tier tritt
Und langsam die schweren Lider senkt.
Auf deine Schlafen tropft schwarzer Tau,
Das letzte Gold verfallener Sterne.

л
ОТРОКУ ЭЛИСУ
Элис, когда из чернеющей рощи покличет дрозд,
Это смертный твой час.
Твои губы испили прохладу голубых родниковых струй.
Не страшись, пусть лоб твой сочится теплой кровью:
Сказкой извечной
И темной разгадкой птичьих кружений.
Ты же уходишь кроткою поступью в ночь,
Что пурпуровой никнет лозой,
И дрогнул милый очерк руки в синеве.
Там Купина глаголет,
Где видны твои лунные очи.
О, как давно умер ты, Элис.
Твоя плоть гиацинту подобна,
И в чашечку тихо монах восковые персты опускает.
Наше молчание, словно сумрак пещеры,
Из которой порой выступает смиренный зверь
И тихо смежает тяжкие веки.
На твои виски пролились черные росы,
Последнее золото звезд падучих.
Перевод С. Аверинцева
W

DER GEWITTERABEND
0 die roten Abendstunden!
Flimmernd schwankt am offenen Fenster
Weinlaub wirr ins Blau gewunden,
Drinnen nisten Angstgespenster.
Staub tanzt im Gestank der Gossen.
Klirrend stoBt der Wind in Scheiben.
Einen Zug von wilden Rossen
Blitze grelle Wolken treiben.
Laut zerspringt der Weiherspiegel.
Moven schrein am Fensterrahmen.
Feuerreiter sprengt vom Hugel
Und zerschellt im Tann zu Flammen.
Kranke kreischen im Spitale.
Blaulich schwirrt der Nacht Gefieder.
Glitzernd braust mit einem Male
Regen auf die Dacher nieder.

НЕНАСТНЫЙ ВЕЧЕР
Эти красные закаты!
Виноградом перевиты,
Голубою тьмой объяты,
Страхи в окна бьют сердито.
Пыль взбегает в сток вонючий,
Звон стекла в дрожащей раме.
Жеребцов горячих тучи
Хлещет молния кнутами.
Плачут чайки. С громким треском
Зеркало пруда разбилось.
Скачет пламя перелеском,
В елях вспыхнуло, забилось.
Крик истерики в больнице.
Синий посвист в перьях ночи.
И внезапно, как зарница,
Дождь сверкнул ей прямо в очи.
Перевод А. Прокопьева

^
ABENDMUSE
Ans Blumenfenster wieder kehrt des Kirchturms Schatten
Und Goldnes. Die heiBe Stirn vergliiht in Ruh und Schweigen.
Ein Brunnen fallt im Dunkel von Kastanienzweigen —
Da fiihlst du: es ist gut! in schmerzlichem Ermatten.
Der Markt ist leer von Sommerfruchten und Gewinden.
Eintrachtig stimmt der Tore schwarzliches Geprange.
In einem Garten tonen sanften Spieles Klange,
Wo Freunde nach dem Mahle sich zusammenfinden.
Des weiBen Magiers Marchen lauscht die Seele gerne.
Rund saust das Korn, das Maher nachmittags geschnitten.
Geduldig schweigt das harte Leben in den Hiitten;
Der Kuhe linden Schlaf bescheint die Stallaterne.
Von Liiften trunken sinken balde ein die Lider
Und offnen leise sich zu fremden Sternenzeichen.
Endymion taucht aus dem Dunkel alter Eichen
Und beugt sich tiber trauervolle Wasser nieder.
W

МУЗА ВЕЧЕРА
В цветник под окнами тень колокольни странно
Льет золото, со лба сгоняя воспаленье.
Как хорошо! — ты шепчешь: боль, томленье, тленье.
Источник струи льет во мрак ветвей каштана.
Уже и рынку пышный дар садов не нужен.
И роскошь врат теперь одна заменит лето.
Для нежных игр еще друзьям достанет света
В саду, где встретились они, оставив ужин.
Пусть белый маг душе рассказывает сказки.
Вокруг хлеба шумят — жнецы после полудня
Ушли в дома, в молчанье дней, в терпенье будней.
Фонарь в хлеву. И сон коров. Ночные краски.
От ветра пьяные сомкнутся веки слаще.
И новых звезд ты видишь глубь, не зная броду.
Эндимион, явясь из тьмы дубовой чащи,
Глядит в печальную бестрепетную воду.
Перевод А. Прокопьева

л
TRAUM DES BOSEN
/. Fassung
Verhallend eines Gongs braungoldne Klange —
Ein Liebender erwacht in schwarzen Zimmern
Die Wang' an Flammen, die im Fenster flimmern.
Am Strome blitzen Segel, Masten, Strange.
Ein Monch, ein schwangres Weib dort im Gedrange.
Guitarren klimpern, rote Kittel schimmern.
Kastanien schwiil in goldnem Glanz verkummern;
Schwarz ragt der Kirchen trauriges Geprange.
Aus bleichen Masken schaut der Geist des Bosen.
Ein Platz verdammert grauenvoll und duster;
Am Abend regt auf Inseln sich Gefluster.
Des Vogelfluges wirre Zeichen lesen
Aussatzige, die zur Nacht vielleicht verwesen.
Im Park erblicken zitternd sich Geschwister.
W

ВИДЕНИЕ ЗЛА
(1-я редакция)
Не гонга голос золотой когда бы...
Влюбленный вздрогнул и проснулся: стук, и —
Окно в огне: там парус, мачты, руки.
По щекам скачут огненные жабы.
Толпу несет: монах, на сносях баба.
Рубахи красные. Гитары звуки.
Каштаны в золотом сиянье муки.
Собор, чья пышность различима слабо.
Под маской бледной Демон Зла таится.
Летит во мрак лик площади сожженной.
На островах — закат и шепот жаркий.
И видит ясный знак в полете птицы —
Что к ночи он истлеет — прокаженный.
Брат и сестра дрожат в заглохшем парке.
Перевод А. Прокопьева

GEISTLICHES LIED
Zeichen, seltne Stickerein
Malt ein flatternd Blumenbeet.
Gottes blauer Odem weht
In den Gartensaal herein,
Heiter ein.
Ragt ein Kreuz im wilden Wein.
Ног' im Dorf sich viele freun,
Gartner an der Mauer maht,
Leise eine Orgel geht,
Mischet Klang und goldenen Schein,
Klang und Schein.
Liebe segnet Brot und Wein.
Madchen kommen auch herein
Und der Hahn zum letzten kraht.
Sacht ein morsches Gitter geht
Und in ftosen Kranz und Reihn,
Rosenrejhn
Ruht M^ria weiB und lein.
Bettler (|ort am alten Stein
Scheint verstorben im Gebet,

^
ДУХОВНАЯ ПЕСНЬ
Вязью редкостных письмен
Клумба яркая цветет.
Ярко-синий небосвод
Божьим духом напоен,
Упоен.
Крест к высотам вознесен.
Радость, смех со всех сторон.
У стены садовник жнет.
В вышине орган поет,
Там смешались свет и звон,
Дивный звон.
Хлеб любовью освящен.
Много девушек и жен
В этот час сюда придет.
Убран розами киот.
Там, венками окружен,
"Просветлен,
Лик Марии к нам склонен.
В тишь молитвы погружен,
Замер нищий у ворот.
\!5/

—^—
Sanft ein Hirt vom Hugel geht
Und ein Engel singt im Hain,
Nah im Hain
Kinder in den Schlaf hinein.
\!i/

По холмам пастух бредет.
Пенье ангелов, как сон.
Детский сон
Их крылами осенен.
Перевод О. Бараш
KbbJ

^
IM HERBST
Die Sonnenblumen leuchten am Zaun,
Still sitzen Kranke im Sonnenschein.
Im Acker miihn sich singend die Frau'n,
Die Klosterglocken lauten darein.
Die Vogel sagen dir feme Mar',
Die Klosterglocken lauten darein.
Vom Hot tont sanft die Geige her.
Heut keltern sie den braunen Wein.
Da zeigt der Mensch sich froh und lind.
Heut keltern sie den braunen Wein.
Weit offen die Totenkammern sind
Und schon bemalt vom Sonnenschein.
\*J

^
ОСЕНЬЮ
Подсолнухи лучатся у забора,
Сидят больные, греясь на припеке.
За песнею идет работа споро,
И раздается благовест далекий.
О южных странах распевают птицы,
И раздается благовест далекий.
Рыдает скрипка во дворе больницы,
В дубовых бочках выбродили соки.
Настал для человека час восторга,
В дубовых бочках выбродили соки.
Открыты нараспашку двери морга
И весело блестят на солнцепеке.
Перевод И. Калугина
\!Г/

^
ZU ABEND MEIN HERZ
Am Abend hort man den Schrei der Fledermause.
Zwei Rappen springen auf der Wiese.
Der rote Ahorn rauscht.
Dem Wanderer erscheint die kleine Schenke am Weg.
Herrlich schmecken junger Wein und Nusse.
Herrlich: betrunken zu taumeln in dammernden Wald.
Durch schwarzes Geast tonen schmerzliche Giocken.
Auf das Gesicht tropft Tau.
W

^
ПО ВЕЧЕРАМ МОЕ СЕРДЦЕ
Вечером слышатся крики летучих мышей.
Два коня на зеленом танцуют лугу.
Клен шелестит багряный.
Перед путником вдруг вырастает корчма у дороги.
Чуден вкус молодого вина и орехов.
Чудно входить опьяненным в темнеющий лес.
Сквозь черные ветви доносится колокол скорбный.
Каплет роса на лицо.
Перевод В. Вебера
\!У

DIE BAUERN
Vorm Fenster tonendes Grim und Rot.
Im schwarzverraucherten, niederen Saal
Sitzen die Knechte und Magde beim Mahl;
Und sie schenken den Wein und sie brechen
Im tiefen Schweigen der Mittagszeit
Fallt bisweilen ein karges Wort.
Die Acker flimmern in einem fort
Und der Himmel bleiern und weit.
Fratzenhaft flackert im Herd die Glut
Und ein Schwarm von Fliegen summt.
Die Magde lauschen blod und verstummt
Und ihre Schlafen hammert das Blut.
Und manchmal treffen sich Blicke voll Gier,
Wenn tierischer Dunst die Stube durchweht.
Eintonig spricht ein Knecht das Gebet
Und ein Hahn kraht unter der Tur.
Und wieder ins Feld. Ein Grauen packt
Sie oft im tosenden Ahrengebraus
Und klirrend schwingen ein und aus
Die Sensen geisterhaft im Takt.

КРЕСТЬЯНЕ
Зеленое, красное — шум в окно.
Под низким от копоти потолком
Крестьяне обедают, сев рядком:
Ломают хлеб, наливают вино.
Нарушив молчание, нет-да-нет,
Корявое слово слетит с языка.
В глазах этих — поле. Во все века.
И неба свинцовый свет.
Очаг их зачах в гримасе тоски
И воздух звенит от мух.
Пугливых батрачек встревожен слух —
Кровь шумно стучит в виски.
О, взгляды их алчны, как жажда греха!
Звериным духом повеял мрак.
Уныло молитву бубнит батрак.
А за дверью — крик петуха.
И снова в поле, где злак тугой
Колосится, внушая страх.
И косы взлетают в один мах,
Чтоб дружно упасть — в другой.
Перевод А. Прокопьева

^
ALLERSEELEN
An Karl Hauer
Die Mannlein, Weiblein, traurige Gesellen,
Sie streuen heute Blumen blau und rot
Auf ihre Griifte, die sich zag erhellen.
Sie tun wie arme Puppen vor dem Tod.
0! wie sie hier voll Angst und Demut scheinen,
Wie Schatten hinter schwarzen Buschen stehn.
Im Herbstwind klagt der Ungebornen Weinen,
Auch sieht man Lichter in der Irre gehn.
Das Seufzen Liebender haucht in Gezweigen
Und dort verwest die Mutter mit dem Kind.
Unwirklich scheinet der Lebendigen Reigen
Und wunderlich zerstreut im Abendwind.
Ihr Leben ist so wirr, voll triiber Plagen.
Erbarm' dich Gott der Frauen Н61Г und Qual,
Und dieser hoffnungslosen Todesklagen.
Einsame wandeln still im Sternensaal.
\!!/

^
ДЕНЬ ПОМИНОВЕНИЯ
Карлу Хауэру
Фигурки жен, мужей, детей унылых
Несут сегодня пестрые цветы
И теплят свечи на родных могилах.
О куклы в страхе вечной темноты!
Исполнены испуга и смиренья,
Как тени, у крестов скользят они.
Плач нерожденных слышен в день осенний,
Вдали блуждают бледные огни.
Там вздох влюбленных чуть колышет ветви,
А здесь младенец с матерью почил.
Что делать здесь живым? Вечерний ветер
Их разметал так странно меж могил.
Их жизнь безумна и полна страданья.
Взгляни, Господь, на этих бедных вдов,
Услышь, как безутешны их рыданья.
Пришельцы бродят среди звездных снов.
Перевод О. Бараш
\!У

^
MELANCHOLIE
3. Fassung
Blauliche Schatten. О ihr dunkeln Augen,
Die lang mich anschaun im Voriibergleiten.
Guitarrenklange sanft den Herbst begleiten
Im Garten, aufgelost in braunen Laugen.
Des Todes ernste Diisternis bereiten
Nymphische Hande, an roten Briisten saugen
Verfallne Lippen und in schwarzen Laugen
Des Sonnenjiinglings feuchte Locken gleiten.
64

^
МЕЛАНХОЛИЯ
(3-я редакция)
Тень или синь? О как над темным садом
Темны глаза, что не дают покоя.
Гитары льются и тоска рекою —
В сад, листопадом тронутый и ядом.
Так нимфа нежно гладит смерть рукою,
К сосцам кровавым, тронутым распадом,
Льнут губы, волосы блистают ядом
У солнца-отрока, струясь рекою.
Перевод А. Прокопьева
Ч!У

^
SEELE DES LEBENS
Verfall, der weich das Laub umdustert,
Es wohnt im Wald sein weites Schweigen.
Bald scheint ein Dorf sich geisterhaft zu neigen.
Der Schwester Mund in schwarzen Zweigen flustert.
Der Einsame wird bald entgleiten,
Vielleicht ein Hirt auf dunkeln Pfaden.
Ein Tier tritt leise aus den Baumarkaden,
Indes die Lider sich vor Gottheit weiten.
Der blaue Flufl rinnt schon hinunter,
Gewolke sich am Abend zeigen;
Die Seele auch in engelhaftem Schweigen.
Vergangliche Gebilde gehen unter.
V25/

ДУША БЫТИЯ
Многозначительно немое,
Листву подернувшее тленье.
Сквозь ветки черные: дрожит селенье
И шепчется сестра сама с собою.
Исчезнет скоро одинокий,
Вон тот пастух, чего же проще.
Выходит зверь из-под аркады рощи,
Все перед Богом мы прекраснооки.
И голубая речка слаще,
И облаков светлей теченье.
Души молчащей ангельское пенье,
Лик преходящего заходит в чаще.
Перевод А. Прокопьева

^
VERKLARTER HERBST
Gewaltig endet so das Jahr
Mit goldnem Wein und Frucht der Garten.
Rund schweigen Walder wunderbar
Und sind des Einsamen Gefahrten.
Da sagt der Landmann: Es ist gut.
Ihr Abendglocken lang und leise
Gebt noch zum Ende frohen Mut.
Ein Vogelzug griiBt auf der Reise.
Es ist der Liebe milde Zeit.
Im Kahn den blauen FluB hinunter
Wie schon sich Bild an Bildchen reiht —
Das geht in Ruh und Schweigen unter.
\!V

^
ПРОСВЕТЛЕННАЯ ОСЕНЬ
Так пышно гибнет этот год,
И золотые бродят соки,
Молчащий лес тебя берет
С собою, путник одинокий.
Крестьянин молвит: Дай-то Бог!
Пусть напоследок радость длится.
Всех благовест сзывает в срок.
Прощаясь, улетают птицы.
Любви тишайшая пора.
В ладье, под синее качанье,
Чудесных образов игра
Прейдет и не прервет молчанье.
Перевод А. Прокопьева
V!V

^
WINKEL AM WALD
An Karl Minnich
Braune Kastanien. Leise gleiten die alten Leute
In stilleren Abend; weich verwelken schone Blatter.
Am Friedhof scherzt die Amsel mit dem toten Vetter,
Angelen gibt der blonde Lehrer das Geleite.
Des Todes reine Bilder schaun von Kirchenfenstem;
Doch wirkt ein blutiger Grund sehr trauervoll und duster.
Das Tor blieb heut verschlossen. Den Schlussel hat der Kiister.
Im Garten spricht die Schwester freundlich mit Gespenstern.
In alten Kellern reift der Wein ins Goldne, Klare.
SuB duften Apfel. Freude glanzt nicht allzu feme.
Den langen Abend horen Kinder Marchen gerne;
Auch zeigt sich sanftem Wahnsinn oft das Goldne, Wahre.
Das Blau flieflt voll Reseden; in Zimmern Kerzenhelle.
Bescheidenen ist ihre Statte wohl bereitet.
Den Saum des Walds hinab ein einsam Schicksal gleitet;
Die Nacht erscheint, der Ruhe Engel, auf der Schwelle.
W

^
ГЛУХОЙ УГОЛОК В ЛЕСУ
Карлу Минниху
Каштаны бурые на кладбище. Несмело
Скользнули старики, как в тленье — лист березы.
С умершим братом шутит дрозд. И тихо слезы
Светловолосый льет учитель над Ангелой.
На витражах сияет смерть, лицом светлея.
Земля — в крови и беспросветной скорбью дышит.
Ворота заперты. Привратник не услышит.
Играет с призраком сестра в тени аллеи.
Вино в подвалах дозревает золотое.
Дух яблок сладкий. Светлый миг не за горами.
Так слепо сказкам верят дети вечерами.
Но знает правду и безумье золотое.
Дух голубой от резеды. Свечу — в покои.
Для вас, смиренные, уже готова месса.
Судьба плывет, всегда одна, у края леса,
Ночь на порог вступает ангелом покоя.
Перевод А. Прокопьева
W

IM WINTER
Der Acker leuchtet weiB und kalt.
Der Himmel ist einsam und ungeheuer.
Dohlen kreisen uber dem Weiher
Und Jager steigen nieder vom Wald.
Ein Schweigen in schwarzen Wipfein wohnt.
Ein Feuerschein huscht aus den Hutten.
Bisweilen schellt sehr fern ein Schlitten
Und langsam steigt der graue Mond.
Ein Wild verblutet sanft am Rain
Und Raben platschern in blutigen Gossen.
Das Rohr bebt gelb und aufgeschossen.
Frost, Rauch, ein Schritt im Ieeren Hain.

зимой
Морозный свет. Лежит земля
Под небом жестким и молчаливым.
Черные птицы кружат над обрывом,
Охотники лесом выходят в поля.
Порою огонь мелькнет из окна —
Там люди укрылись в глухих домах.
Седой колокольчик плачет впотьмах,
И медленно встает луна.
Зверь истекает кровью у межи.
Вороны плещутся в красной луже.
Взметнулся камыш в ознобе и стуже.
В роще безлюдной эхо дрожит.
Перевод Н. Захаревич

^
IN EIN ALTES STAMMBUCH
Immer wieder kehrst du Melancholie,
О Sanftmut der einsamen Seele.
Zu Ende gliiht ein goldener Tag.
Demutsvoll beugt sich dem Schmerz der Geduldige
Tonend von Wohllaut und weichem Wahnsinn.
Siehe! es dammert schon.
Wieder kehrt die Nacht und klagt ein Sterbliches
Und es leidet ein anderes mit.
Schaudernd unter herbstlichen Sternen
Neigt sich jahrlich tiefer das Haupt.
V74/

^
В СТАРЫЙ АЛЬБОМ
Снова и снова ты возвращаешься, грусть.
О кротость души одинокой.
Догорает день золотой.
Покорно смиренник во власть отдается страданью,
Благозвучием полон, безумием мягкосердечным.
Погляди, уже вечереет!
Снова ночь возвратилась, и слышно, как где-то
Что-то смертное жалобно плачет
И ему откликается кто-то.
Пред осенними звездами в страхе
Год от года все ниже склоняется голова.
Перевод В. Вебера
W

^
VERWANDLUNG
2. Fassung
Entlang an Garten, herbstlich, rotversengt:
Hier zeigt im Stillen sich ein tuchtig Leben.
Des Menschen Hande tragen braune Reben,
Indes der sanfte Schmerz im Blick sich senkt.
Am Abend: Schritte gehn durch schwarzes Land
Erscheinender in roter Buchen Schweigen.
Ein blaues Tier will sich vorm Tod verneigen
Und grauenvoll verfallt ein leer Gewand.
Geruhiges vor einer Schenke spielt,
Ein Antlitz ist berauscht ins Gras gesunken.
Hollunderfriichte, Floten weich und trunken,
Resedenduft, der Weibliches umspiilt.
VIS/

^
ПРЕВРАЩЕНИЕ
(2-я редакция)
Осенним пурпуром сады опалены.
Здесь каждый день безрадостен и труден:
Охапки бурых лоз проносят люди,
И кроткой грустью взгляды их полны.
Под вечер: в черном поле звук шагов.
Кто бродит там под сенью алых буков?
Склонился синий зверь в предсмертных муках,
И тихо тлеет сброшенный покров.
А у дверей трактира — тишь, покой,
Лицо хмельное тонет в желтых листьях.
Там пенье флейт, бузинных ягод кисти,
И женский шаг овеян резедой.
Перевод О. Бараш
W

^
KLEINES KONZERT
Ein Rot, das traumhaft dich erschtittert —
Durch deine Hande scheint die Sonne.
Du fuhlst dein Herz verruckt vor Wonne
Sich still zu einer Tat bereiten.
In Mittag stromen gelbe Felder.
Kaum horst du noch der Grillen Singen,
Der Maher hartes Sensenschwingen.
Einfaltig schweigen goldene Walder.
Im griinen Tumpel gliiht Verwesung.
Die Fische stehen still. Gotts Odem
Weckt sacht ein Saitenspiel im Brodem.
Aussatzigen winkt die Flut Genesung.
Geist Dadals schwebt in blauen Schatten,
Ein Duft von Milch in Haselzweigen.
Man hort noch lang den Lehrer geigen,
Im leeren Hof den Schrei der Ratten.
Im Krug an scheufllichen Tapeten
Bluhn kiihlere Violenfarben.
Im Hader dunkle Stimmen starben,
Narzifi im Endakkord von Floten.
\!V

^
МАЛЕНЬКИЙ КОНЦЕРТ
Цвет алый — головокруженья,
Цвет солнца сквозь твои ладони.
Блаженство сердца, дрожь погони
В немом предчувствии свершенья.
Желтеют нивы в зыбком зное.
Кузнечики примолкли в страхе.
Звенящих кос тугие взмахи.
Лесов молчанье золотое.
В пруду — зеленый блеск гниенья.
Перебирает ангел юный
Струящихся миазмов струны.
Проказа жаждет исцеленья.
В тени витает дух Дедала.
В кустах лещины — дух молочный.
Учитель скрипки скучно точный,
И визги крыс во тьме подвала.
На стенах масляных трактира
Цветут холодные фиалки.
Бранчливых пьяниц ропот жалкий.
В извивах флейт — нарцисс. И лира.
Перевод И. Болычева
VI!/

MENSCHHEIT
Menschheit vor Feuerschlunden aufgestellt,
Ein Trommelwirbel, dunkler Krieger Stirnen,
Schritte durch Blutnebel; schwarzes Eisen schellt,
Verzweiflung, Nacht in traurigen Gehirnen:
Hier Evas Schatten, Jagd und rotes Geld.
Gewolk, das Licht durchbricht, das Abendmahl.
Es wohnt in Brot und Wein ein sanftes Schweigen
Und jene sind versammelt zwolf an Zahl.
Nachts jichrein im Schlaf sie unter Olbaumzweigen;
Sank* Thomas taucht die Hand ins Wundenmal.
i

^
РОД ЛЮДСКОЙ
Пред бездной огненной построен род людской,
Дробь барабана, рати в гари жирной,
Сквозь червлень мглы удар подков глухой:
Ум плачет, обрученный с тьмой всемирной,
Тень Евы здесь, червонцы, гон лихой.
Лучем пробита облачная скань.
Вино и хлеб — путь жертвы молчаливой,
Се кротко отдают Двенадцать дань
И вопиют, уснувши под оливой;
Святой Фома влагает в раны длань.
Перевод А. Солянова
\!У

^
DER SPAZIERGANG
1
Musik summt im Geholz am Nachmittag.
Im Korn sich ernste Vogelscheuchen drehn.
Hollunderbusche sacht am Weg verwehn;
Ein Haus zerflimmert wunderlich und vag.
In Goldnem schwebt ein Duft von Thymian,
Auf einem Stein steht eine heitere Zahl.
Auf einer Wiese spielen Kinder Ball,
Dann hebt ein Baum vor dir zu kreisen an.
Du traumst: die Schwester kammt ihr blondes Haar,
Auch schreibt ein ferner Freund dir einen Brief.
Ein Schober flieht durchs Grau vergilbt und schief
Und manchmal schwebst du leicht und wunderbar.
2
Die Zeit verrinnt. О siifier Helios!
О Bild im Krotenttimpel siifl und klar;
Im Saflcl versinkt ein Eden wunderbar.
Goldartirnern wiegt ein Busch in seinem Schofl.
Ein Bruder stirbt dir in verwunschnem Land
Und st^hlern schaun dich deine Augen an.
W

ПРОГУЛКА
1
Под вечер в роще музыка слышна.
Грозят и машут пугала в полях.
Дом вспыхивает в меркнущих лучах;
Трепещет вдоль дороги бузина.
Тимьян в воздушном золоте разлит.
На камне пышет пламенем число.
Хохочут дети. Дерево взошло
И медленно над головой парит.
И снится: друг далекий пишет мне,
Сестра склонилась с гребнем надо мной.
Стог вдаль бежит, пожухший и кривой,
И я взмываю в воздух, как во сне.
2
Безумно время. Гелиос, мой бог!
Твой образ — над кишением червей;
Овсяночки, рассевшись меж ветвей,
Баюкают кустарник вдоль дорог.
Твой брат в краю отчаянья умрет,
В стальных глазах твоих застыл туман.

^
In Goldnem dort ein Duft von Thymian.
Ein Knabe legt am Weiler einen Brand.
Die Liebenden in Faltern neu ergliihn
Und schaukeln heiter hin urn Stein und Zahl.
Aufflattern Krahen urn ein ekles Mahl
Und deine Stirne tost durchs sanfte Griin.
Im Dornenstrauch verendet weich ein Wild.
Nachgleitet dir ein heller Kindertag,
Der graue Wind, der flatterhaft und vag
Verfallne Diifte durch die Dammerung spiilt.
3
Ein altes Wiegenlied macht dich sehr bang.
Am Wegrand fromm ein Weib ihr Kindlein stillt.
Traumwandeind horst du wie ihr Bronnen quillt.
Aus Apfelzweigen fallt ein Weiheklang.
Und Brot und Wein sind siifl von harten Miihn.
Nach Friichten tastet silbern deine Hand.
Die tote Rahel geht durchs Ackerland.
Mit friedlicher Geberde winkt das Griin.
Gesegnet auch bliiht armer Magde SchoB,
Die traumend dort am alten Brunnen stehn.
Einsame froh auf stillen Pfaden gehn
Mit Gottes Kreaturen siindelos.
\!V

Разлит в воздушном золоте тимьян.
Свой дом огню ребенок предает.
Влюбленные в обличьи мотыльков
Витают там, где камень и число.
Сквозь гущу трав горит твое чело.
Вороны вьются — гнусный пир готов.
Терновник дарит кроткой птице смерть.
Мчит за тобой твой светлый день, дитя,
И духоту, сквозь сумерки летя,
Сметает ветренная круговерть.
3
Мать у дороги кормит малыша,
А ты от колыбельной оробел.
Стон яблони твой слух во сне задел.
Журчаньем млечным смущена душа.
Вино и хлеб сластит суровый труд.
Серебряной рукой срываешь плод.
По полю мертвая Рахиль бредет,
И травы ей вослед поклоны бьют.
Священно лоно девушки простой,
Что грезит над источником одна,
С безгрешным божьим бременем она
Идет спокойно мирною тропой.
Перевод Е. Баевской

^
DE PROFUNDIS
Es ist ein Stoppelfeld, in das ein schwarzer Regen fallt.
Es ist ein brauner Baum, der einsam dasteht.
Es ist ein Zischelwind, der leere Hutten umkreist.
Wie traurig dieser Abend.
Am Weiler vorbei
Sammelt die sanfte Waise noch sparliche Ahren ein.
Ihre Augen weiden rund und goldig in der Dammerung
Und ihr SchoB harrt des himmlischen Brautigams.
Bei der Heimkehr
Fanden die Hirten den siiBen Leib
Verwest im Dornenbusch.
Ein Schatten bin ich feme finsteren Dorfern.
Gottes Schweigen
Trank ich aus dem Brunnen des Hains.
Auf meine Stirne tritt kaltes Metall
Spinnen suchen mein Herz.
Es ist ein Licht, das in meinem Mund erloscht.
Nachts fand ich mich auf einer Heide,
Starrend von Unrat und Staub der Sterne.
Im Haselgebusch
Klangen wieder kristallne Engel.
\w/

^
DE PROFUNDIS
Эти колючие жнивья, куда черный излился дождь.
Этот бурый ствол, что один на закате стоит.
Этот вихрь, что свистит вокруг опустевших домов —
Как горестен этот вечер.
У края полей
Сиротка робко сбирает в подол колоски.
На закате золотом очи мерцают, круглясь,
И заждалось Жениха нездешнего лоно.
По дороге домой
Сладчайшее тело нашли пастухи
Истлевающим в жестких кустах.
Я — дальняя тень, что пала от сумрачных сел.
Безмолвие Божье
Я испил в лесном роднике.
Холодный металл моего касается лба.
Мое сердце ищет паук.
И свет угас в обмирающем рту.
Я очнулся на пустоши, ночью,
Средь нечистот и звездного праха.
В орешнике вновь
Кристально взывали ангелов гласы.
Перевод С. Аверинцева
\*У

^
TROMPETEN
Unter verschnittenen Weiden, wo braune Kinder spielen
Und Blatter treiben, tonen Trompeten. Ein Kirchhofsschauer.
Fahnen von Scharlach stiirzen durch des Ahorns Trauer,
Reiter entlang an Roggenfeldern, leeren Miihlen.
Oder Hirten singen nachts und Hirsche treten
In den Kreis ihrer Feuer, des Hains uralte Trauer,
Tanzende heben sich von einer schwarzen Mauer;
Fahnen von Scharlach, Lachen, Wahnsinn, Trompeten.
W

ТРУБЫ
Там, где под ивами дети в невыразимых
Играх с листвой все темнее, — пение труб неземное,
С хоругвей багрового клена всадники скачут в ночное
Вдоль мельниц заброшенных и бесполезных озимых.
Или поют пастухи по ночам и смеются их губы,
Оленей пугают костры древней скорбью земною,
Танцуя, толпятся они перед черной стеною;
Хохот, безумье, хоругви багровые, трубы.
Перевод А. Прокопьева

^
DAMMERUNG
Im Hof, verhext von milchigem Dammerschein,
Durch Herbstgebrauntes weiche Kranke gleiten.
Ihr wachsern-runder Blick sinnt goldner Zeiten,
Erfiillt von Traumerei und Ruh und Wein.
Ihr Siechentum schlieBt geisterhaft sich ein.
Die Sterne weiBe Traurigkeit verbreiten.
Im Grau, erfiillt von Tauschung und Gelauten,
Sieh, wie die Schrecklichen sich wirr zerstreun.
Formlose Spottgestalten huschen, kauern
Unci flattern sie auf schwarz-gekreuzten Pfaden.
0]- trauervolle Schatten an den Mauern.
D*e andern fliehn durch dunkelnde Arkaden;
^П(1 nachtens stiirzen sie aus roten Schauern
Pei* Sternenwinds, gleich rasenden Manaden.
W

СУМЕРКИ
Белесым светом заморочен двор.
Больные в сумерках изжелто-грязных
Скользят, и пеленой мечтаний праздных
Повит их восковой округлый взор.
Хворь замкнута на призрачный запор.
Сочится грусть из звезд однообразных.
Смотри, как толпы чудищ безобразных
Под благовест текут в ночной простор.
Роится сонм бесформенных видений,
На черных тропах шелест и возня.
Что за тоска — следить за пляской теней!
А те взлетели, небосвод черня,
И ночью звездопад шальной, осенний
Швырнет их оземь сгустками огня.
Перевод Е. Баевской

^
HEITERER FRUHLING
2. Fassung
1
Am Bach, der durch das gelbe Brachfeld flieBt,
Zieht noch das diirre Rohr vom vorigen Jahr.
Durchs Graue gleiten Klange wunderbar,
Voriiberweht ein Hauch von warmem Mist.
An Weiden baumeln Katzchen sacht im Wind,
Sein traurig Lied singt traumend ein Soldat.
Ein Wiesenstreifen saust verweht und matt,
Ein Kind steht in Konturen weich und lind.
Die Birken dort, der schwarze Dornenstrauch,
Auch fliehn im Rauch Gestalten aufgelost.
Hell Griines bliiht und anderes verwest
Und Kroten schliefen durch den jungen Lauch.
2
Dich lieb ich treu du derbe Wascherin.
Noch tragt die Flut des Himmels goldene Last.
Ein Fischlein blitzt voruber und verblaBt;
Ein wachsern Antlitz flieBt durch Erlen hin.
\!5/

^
ЖАРКАЯ ВЕСНА
(2-я редакция)
1
На прошлогодней желтизне полей —
Ручей в оправе серой тростника.
И слышен каждый звук издалека,
И дышит утренний туман теплей.
Сережки ивы ветер теребит.
Солдат поет печально о земле.
Стоит ребенок в предвечерней мгле,
И силуэт его слегка размыт.
Стволы берез, корявый черный граб —
Все это в дымке зыбко, все плывет.
Жизнь зеленеет, прошлое гниет.
И в стрелках лука — скользкий шорох жаб.
2
О, прачка грубая, тебе — стихи.
Река в небесном золотом огне.
Блеснет и гаснет рыбка в глубине.
Лик восковой сквозит в ветвях ольхи.
V!!/

^
In Garten sinken Glocken lang und leis
Ein kleiner Vogel trallert wie verruckt.
Das sanfte Korn schwillt leise und verztickt
Und Bienen sammeln noch mit ernstem FleiB.
Komm Liebe nun zum rnuden Arbeitsmann!
In seine Hiitte fallt ein lauer Strahl.
Der Wald stromt durch den Abend herb und fahl
Und Knospen knistern heiter dann und wann.
3
Wie scheint doch alles Werdende so krank!
Ein Fieberhauch urn einen Weiler kreist;
Doch aus Gezweigen winkt ein sanfter Geist
Und offnet das Gemiite weit und bang.
Ein bluhender ErguB verrinnt sehr sacht
Und Ungebornes pflegt der eignen Ruh.
Die Liebenden bltihn ihren Sternen zu
Und stiBer HieBt ihr Odem durch die Nacht.
So schmerzlich gut und wahrhaft ist, was lebt;
Und leise riihrt dich an ein alter Stein:
Wahrlich! Ich werde immer bei euch sein.
О Mund! der durch die Silberweide bebt.
\!V

—э
Над зеленью садов — колокола.
И соловей безумствует чумной.
Зерно набухло сладкой тишиной.
И взятку первую несет пчела.
Ступай, любимая, ступай к нему!
Случайный луч скользнет в ваш бедный дом.
И будет вечер с теплым ветерком,
И взбухших почек жаркий треск — во тьму.
3
Как все же становление больно,
Ущербно в жалкой алчности своей!
Но некий дух витает меж ветвей,
И от него просторно и вольно.
Цветущей жизни теплая волна,
И нерожденной — медленный покой.
Влюбленные цветут своей звездой,
И нежным их дыханьем ночь полна.
Какая правды боль во всем живом!
И даже старый камень хочет жить:
О, я хочу навеки с вами быть,
О, губы ив, дрожащих серебром.
Перевод И. Болычева
W

VORSTADT IM FOHN
Am Abend liegt die Statte 6d und braun,
Die Luft von graulichem Gestank durchzogen.
Das Donnern eines Zugs vom Briickenbogen —
Und Spatzen flattern iiber Busch und Zaun.
Geduckte Hiitten, Pfade wirr verstreut,
In Garten Durcheinander und Bewegung,
Bisweilen schwillt Geheul aus dumpfer Regung,
In einer Kinderschar fliegt rot ein Kleid.
Am Kehricht pfeift verliebt ein Rattenchor.
In Korben tragen Frauen Eingeweide,
Ein ekelhafter Zug voll Schmutz und Raude,
Kommen sie aus der Darnmerung hervor.
Und ein Kanal speit plotzlich feistes Blut
Vom Schlachthaus in den stillen FluB hinunter.
Die Fohne farben karge Stauden bunter
Und langsam kriecht die Rote durch die Flut.
Ein Flustern, das in triibem Schlaf ertrinkt.
Gebilde gaukeln auf aus Wassergraben,
Vielleicht Erinnerung an ein fruheres Leben,
Die mit den warmen Winden steigt und sinkt.

ТЕПЛЫЙ ВЕТЕР В ПРЕДМЕСТЬЕ
По вечерам здесь скука, мрак и страх.
Вонючий воздух гнилостно-изгоист.
Стальной дугой моста грохочет поезд,
Взметая щебет воробьев в кустах.
Кривые крыши, тропок канитель.
В пустых дворах дырявые корзины.
Порой взметнется вой полузвериный.
И юбки детской красная пастель.
На свалке крысы жирные пищат.
Сюда несут корзины с потрохами
Работницы с бугристыми руками,
И в сумраке суров их смрадный ряд.
Из бойни в реку выхаркнул канал
Клубящийся кровавый жирный сгусток.
Под теплым ветром дрогнул хилый кустик.
И по реке пошел кровавый вал.
Невнятный ропот в мутном полусне.
В канавах сточных — сор видений пошлых,
Воспоминания о жизнях прошлых,
О теплом ветре, минувшей весне.

^
Aus Wolken tauchen schimmernde Alleen,
Erfiillt von schonen Wagen, kiihnen Reitern.
Dann sieht man auch ein Schiff auf Klippen scheitern
Und manchmal rosenfarbene Moscheen.
W

А в облаках — сияющая мгла:
Кареты, дамы, рыцари, вассалы.
Беззвучный грохот кораблей о скалы.
И розовых мечетей купола.
Перевод И. Болычева
V!!/

^
DIE RATTEN
In Hof scheint weiB der herbstliche Mond.
Vom Dachrand fallen phantastische Schatten.
Ein Schweigen in leeren Fenstern wohnt;
Da tauchen leise herauf die Ratten
Und huschen pfeifend hier und dort
Und ein graulicher Dunsthauch wittert
Ihnen nach aus dem Abort,
Den geisterhaft der Mondschein durchzittert
Und sie keifen vor Gier wie toll
Und erfiillen Haus und Scheunen,
Die von Korn und Friichten voll.
Eisige Winde im Dunkel greinen.
\m/

^
КРЫСЫ
Осенней луною двор освещен.
Причудлива тень черепичной крыши.
В окнах пустых — тишина и сон.
И тут из нор выползают крысы.
С писком шныряют взад и вперед;
Смрад тошнотворный серой волною
Во двор из отхожего места плывет,
И призрачно все под белой луною.
Ссорясь от жадности, полчища их
Заполоняют дом, кладовые,
Полные зерен и яблок сухих.
Слышатся ветра вздохи ночные.
Перевод О. Бараш
W

^
TRUBSINN
/. Fassung
Weltungliick geistert durch den Nachmittag.
Baraken fliehn durch Gartchen braun und wiist.
Lichtschnuppen gaukeln um verbrannten Mist,
Zwei Schlafer schwanken heimwarts, grau und vag.
Auf der verdorrten Wiese lauft ein Kind
Und spielt mit seinen Augen schwarz und glatt.
Das Gold tropft von den Biischen triib und matt.
Ein alter Mann dreht traurig sich im Wind.
Am Abend wieder iiber meinem Haupt
Saturn lenkt stumm ein elendes Geschick.
Ein Baum, ein Hund tritt hinter sich zuriick
Und schwarz schwankt Gottes Himmel und entlaubt.
Ein Fischlein gleitet schnell hinab den Bach;
Und leise riihrt des toten Freundes Hand
Und glattet liebend Stirne und Gewand.
Ein Licht ruft Schatten in den Zimmern wach.
\m/

ПЕЧАЛЬ
(1-я редакция)
Вселенский ужас веет над землей.
Взлетает вихрем вырванный барак.
Кривляясь, звезды рушатся во мрак,
А двое спящих держат путь домой.
По мертвенным лугам бежит дитя,
Закатывая черные зрачки.
С дерев сочится золотом тоски,
Руками страха старца оплетя.
А вечером встает над головой
Сатурн, судьбу роняя на весы.
Шарахаются люди, рощи, псы
От неба, обделенного листвой.
Скользит рыбешка по реке времен.
И лишь ладонью та, что умерла,
Касается горячего чела.
Свет, окликая тени, гонит сон.
Перевод В. Топорова

^
IN DEN NACHMITTAG GEFLUSTERT
Sonne, herbstlich dunn und zag,
Und das Obst fallt von den Baumen.
Stille wohnt in blauen Raumen
Einen langen Nachmittag.
Sterbeklange von Metall;
Und ein weiBes Tier bricht nieder.
Brauner Madchen rauhe Lieder
Sind verweht im Blatterfall.
Stirne Gottes Farben traumt,
Spurt des Wahnsinns sanfte Fliigel.
Schatten drehen sich am Hiigel
Von Verwesung schwarz umsaumt.
Dammerung voll Ruh und Wein;
Traurige Guitarren rinnen.
Und zur milden Lampe drinnen
Kehrst du wie im Traume ein.
M2V

^
ПРЕДВЕЧЕРНИЙ ШЕПОТ
Свет осенний на траве.
Стукают о землю сливы.
Тихие поля тоскливы
В предвечерней синеве.
Похоронный звон лопат.
Мертвый зверь на лапах белых.
Песни девок загорелых
Заметает листопад.
Божьих красок пестрый сон;
Ласковые крылья ада.
Тени черные распада
Всходят на пологий склон.
Сумерки хмельны, пусты.
Струн печальных переборы.
И на свет в разрезе шторы,
Как во сне, стремишься ты.
Перевод И. Болычева
уоу

^
PSALM
2. Fassung
Karl Kraus zugeeignet
Es ist ein Licht, das der Wind ausgeloscht hat.
Es ist ein Heidekrug, den am Nachtmittag
ein Betrunkener verlaBt.
Es ist ein Weinberg, verbrannt und schwarz
mit Lochern voll Spinnen.
Es ist ein Raum, den sie mit Milch getiincht haben.
Der Wahnsinnige ist gestorben. Es ist
eine Insel der Stidsee,
Den Sonnengott zu empfangen. Man ruhrt die Trommeln.
Die Manner ftihren kriegerische Tanze auf.
Die Frauen wiegen die Hiiften in Schiinggewachsen
und Feuerblumen,
Wenn das Meer singt. О unser verlorenes Paradies.
Die Nymphen haben die goldenen Walder verlassen.
Man begrabt den Fremden. Dann hebt ein Flimmerregen an.
Der Sohn des Pan erscheint in Gestalt eines Erdarbeiters,
Der den Mittag am gluhenden Asphalt verschlaft.
Es sind kleine Madchen in einem Hof in Kleidchen
voll herzzereiBender Armut!
Es sind Zimmer, erfiillt von Akkorden und Sonaten.
Es sind Schatten, die sich vor einem erblindeten Spiegel umarmen.
ХШ6/

^
ПСАЛОМ
(2-я редакция)
Посвящается Карлу Краусу
И светильник, погашенный ветром.
И грязный кабак, покинутый пьяницей на закате.
И виноградник, обугленный, черный, с норами,
полными пауков.
И пространство, выбеленное молоком.
Безумец умер. Вот остров в полдневном море,
Здесь ждут пришествия бога солнца. Гремят барабаны.
Мужчины пляшут воинственный танец.
Женщины поводят бедрами, увитыми гирляндами плюща
и огненных маков,
И море поет. О, наш потерянный рай.
Нимфы покинули золотые леса.
Хоронят пришельца. Начинается мерцающий дождь.
Сын Пана в образе землекопа
Спит в полдень на раскаленном асфальте.
И нищие дворовые девочки в оборванных платьях.
И комнаты, полные аккордов и сонат.
И тени, застывшие в объятьях перед ослепшим зеркалом.
\т/

^
An den Fenstern des Spitals warmen sich Genesende.
Ein weiBer Dampfer am Kanal tragt
blutige Seuchen herauf.
Die fremde Schwester erscheint wieder
in jemands bosen Traumen.
Ruhend im Haselgebiisch spielt sie mit seinen Sternen.
Der Student, vielleicht ein Doppelganger, schaut ihr
lange vom Fenster nach.
Hinter ihm steht sein toter Bruder, oder er geht
die alte Wendeltreppe herab.
Im Dunkel brauner Kastanien verblaBt die Gestalt
des jungen Novizen.
Der Garten ist im Abend. Im Kreuzgang flattern
die Fledermause umher.
Die Kinder des Hausmeisters horen zu spielen au[
und suchen das Gold des Himmels.
Endakkorde eines Quartetts. Die kleine Blinde lauft zitternd
durch die Allee,
Und spater tastet ihr Schatten an kalten Mauern hin,
umgeben von Marchen und heiligen Legenden.
Es ist ein leeres Boot, das am Abend
den schwarzen Kanal heruntertreibt.
In der Dusternis des alten Asyls verfallen
menschliche Ruinen.
Die toten Waisen liegen an der Gartenmauer.
Aus grauen Zimmern treten Engel
mit kotgefleckten Fliigeln.
Wtirmer tropfen von ihren vergilbten Lidern.
V25/

^
В окнах больницы греются выздоравливающие.
По каналу белый пароход ведет за собой караван
кровавых болезней.
Чья-то сестра вновь бередит чьи-то любовные грезы.
В орешнике тихо играет она звездчатой тенью.
Студент, или двойник, долго глядит на нее из окна.
Мертвый брат стоит у него за спиной, или спускается
по винтовой лестнице.
В сумраке бурых каштанов бледнеет лицо молодого
послушника.
Вечер в саду. По галерее монастыря порхают
летучие мыши.
Последний аккорд квартета. Маленькая слепая бежит,
дрожа, по аллее,
И тень ее ощупывает холодные камни стены
в тумане сказок и священных преданий.
И пустая лодка, плывущая вечером по черному каналу.
Во мраке последних убежищ догнивают людские останки.
Мертвые сироты лежат у садовой стены.
Из темных комнат выходят ангелы с пятнами гнили
на крыльях,
С их пожелтевших ресниц сыплются черви.
уоу

^
Der Platz vor der Kirche ist finster und schweigsam, wie
in den Tagen der Kindheit.
Auf silbernen Sohlen gleiten fruhere Leben vorbei
Und die Schatten der Verdammten steigen
zu den seufzenden Wassern nieder.
In seinem Grab spielt der weifle Magier
mit seinen Schlangen.
Schweigsam iiber der Schadelstatte offnen sich
Gottes goldene Augen.
\no/

э
Площадь перед собором мрачна и молчалива,
как в детстве.
В серебряных сандалиях скользят мимо прошлые жизни,
Тени проклятых спускаются к темным водам.
Белый маг в могиле играет со змеями.
В тишине над лобным местом
открываются золотые глаза Бога.
Перевод И. Болычева
V1V

—т—
ROSENKRANZLIEDER
AN DIE SCHWESTER
Wo du gehst wird Herbst und Abend,
Blaues Wild, das unter Baumen tont,
Einsamer Weiher am Abend.
Leise der Flug der Vogel tont,
Die Schwermut uber deinen Augenbogen.
Dein schmales Lacheln tont.
Gott hat deine Lider verbogen.
Sterne suchen nachts, Karfreitagskind,
Deinen Stirnenbogen.
112

ПЕСНИ ЧЁТОК
СЕСТРЕ
Где ты проходишь, там осень и вечер,
Синий зверь, поющий под сводом ветвей.
Одинокий в сумерках пруд.
Тихая музыка птичьего лёта.
Грусть над сводом бровей.
Тонкой улыбки пенье.
Бог вылепил твои веки.
Дитя Страстной пятницы, звезды ищут
Свод чела твоего.
Перевод В. Вебера
^изу

ъ
NAHE DES TODES
2. Fassung
О der Abend, der in die finsteren Dorfer der Kindheit geht.
Der Weiher unter den Weiden
Fullt sich mit den verpesteten Seufzern der Schwermut.
О der Wald, der leise die braunen Augen senkt,
Da aus des Einsamen knochemen Handen
Der Purpur seiner verzuckten Tage hinsinkt.
О die Nahe des Todes. LaB uns beten.
In dieser Nacht losen auf lauen Kissen
Vergilbt von Weihrauch sich der Liebenden schmachtige Giieder.
\ш/

БЛИЗОСТЬ СМЕРТИ
(2-я редакция)
О вечер, бредущий к темным селениям детства.
Пруд под ивами полнится
Чумными вздохами грусти.
О лес, опускающий карие очи,
Когда из костлявых рук одинокого
Пурпур дней ускользает, упоенный собой.
О близость смерти! Давай же, помолимся вместе.
В этой ночи растворится на теплых подушках
Увядшая от фимиама хилая плоть влюбленных.
Перевод В. Вебера

^
AMEN
Verwestes gleitend durch die morsche Stube;
Schatten an gelben Tapeten; in dunklen Spiegeln wolbt
Sich unserer Hande elfenbeinerne Traurigkeit.
Braune Perlen rinnen durch die erstorbenen Finger.
In der Stille
Tun sich eines Engels blaue Mohnaugen auf.
Blau ist auch der Abend;
Die Stunde unseres Absterbens, Azraels Schatten,
Der ein braunes Gartchen verdunkelt.
\ny

^
АМИНЬ
Тлен, витающий в ветхой каморке. Тени на желтых обоях.
Грусть цвета слоновой кости сводом наших ладоней
Всплывает в призрачных зеркалах.
Коричневый жемчуг струится сквозь мертвые пальцы.
В тишине
Открываются ангела маково-синие очи.
Вечер, он тоже синий.
Час нашего отмирания, тень Азраила
Над коричневым маленьким садом.
Перевод В. Вебера
\иу

^
VERFALL
Am Abend, wenn die Glocken Frieden lauten,
Folg ich der Vogel wundervollen Fltigen,
Die lang geschart, gleich frommen Pilgerzugen,
Entschwinden in den herbstlich klaren Weiten.
Hinwandelnd durch den dammervollen Garten
Traum ich nach ihren helleren Geschicken
Und fiihl der Stunden Weiser kaum mehr riicken.
So folg ich iiber Wolken ihren Fahrten.
Da macht ein Hauch mich von Verfall erzittern.
Die Amsel klagt in den entlaubten Zweigen.
Es schwankt der rote Wein an rostigen Gittern,
Indes wie blasser Kinder Todesreigen
Um dunkle Brunnenrander, die verwittern,
Im Wind sich frostelnd blaue Astern neigen.
viy

РАСПАД
Под вечер в церкви в колокол звонили.
В осеннем небе пролетали птицы.
Как будто богомольцев вереницы
К святым местам над головою плыли.
И в сумерках мне грезилось: отныне
И я причастен их крылатой доле,
И больше нет ни времени, ни боли —
Есть только путь в заоблачной равнине.
Но вздрогнул я: на всем печать распада.
Корявых грабов остовы сухие.
В кровавых листьях ржавая ограда.
И блеклые, как девочки больные,
Поникли вдоль пустых дорожек сада
В ознобе смертном астры голубые.
Перевод И. Болычева

^
IN DER HEIMAT
Resedenduft durchs kranke Fenster irrt;
Ein alter Platz, Kastanien schwarz und wtist.
Das Dach durchbricht ein goldener Strahl und flieBt
Auf die Geschwister traumhaft und verwirrt.
Im Sptilicht treibt Verfallnes, leise girrt
Der Fohn im braunen Gartchen; sehr still geniefit
Ihr Gold die Sonnenblume und zerfliefit.
Durch blaue Luft der Ruf der Wache klirrt.
Resedenduft. Die Mauern dammern kahl.
Der Schwester Schlaf ist schwer. Der Nachtwind wiihlt
In ihrem Haar, das mondner Glanz umspult.
Der Katze Schatten gleitet blau und schmal
Vom morschen Dach, das nahes Unheil saumt,
Die Kerzenflamme, die sich purpurn baumt.
VJ20/

НА РОДИНЕ
Дух резеды в больном окне дрожит.
На площади каштанов черный строй.
Ударив в крышу пикой золотой,
Сестре и брату солнце ворожит.
В помоях зреет смрад. И ни на миг
Не молкнет ветер в жестяной листве.
Исходит золотом подсолнух. В синеве
Высок и звонок стражи вечный клик.
Дух резеды. Подвальных крыс пиры.
И сон сестры тяжел. И волосы порой
Ей треплет ветер черной пятерней.
Кошачья тень скользит в тартарары
С прогнившей кровли. И беда в ночи.
Багрово дыбится перо свечи.
Перевод В. Фадеева

ъ
EIN HERBSTABEND
An Karl Rock
Das braune Dorf. Ein Dunkles zeigt im Schreiten
Sich oft an Mauern, die im Herbste stehn,
Gestalten: Mann wie Weib, Verstorbene gehn
In ktihlen Stuben jener Bett bereiten.
Hier spielen Knaben. Schwere Schatten breiten
Sich tiber braune Jauche. Magde gehn
Durch feuchte Blaue und bisweilen sehn
Aus Augen sie, erfullt von Nachtgelauten.
Fur Einsames ist eine Schenke da;
Da saumt geduldig unter dunklen Bogen,
Von goldenem Tabaksgewolk umzogen.
Doch immer in das Eigne schwarz und nah.
Der Trunkne sinnt im Schatten alter Bogen
Den wilden Vogeln nach, die ferngezogen.
\m/

ОСЕННИЙ ВЕЧЕР
Карлу Реку
Деревня. Осень. Пятна бурой прели.
Вдоль стен немые призраки снуют —
Она ли, он ли... Тянутся в уют
Промозглой спальни, в мертвый зев постели.
Мальцы играют. Небеса стемнели,
Над бурой жижей тени восстают.
Из синевы девичьих глаз поют
Ночных колоколов густые трели.
Для одиночества здесь есть кабак,
Где прижилось оно неистребимо
Под низким сводом, в сизых клубах дыма.
Но дышит за спиной извечный мрак.
И грезит пьяный, голову понуря,
О стае птиц, истаявших в лазури.
Перевод Е. Баевской

^
MENSCHLICHES ELEND
IMenschliche Trauer/ 2. Fassung
Die Uhr, die vor der Sonne fiinfe schlagt —
Einsame Menschen packt ein dunkles Grausen,
Im Abendgarten kahle Baume sausen.
Des Toten Antlitz sich am Fenster regt.
Vielleicht, daB diese Stunde stille steht.
Vor trtiben Augen blaue Bilder gaukeln
Im Takt der Schiffe, die am Flusse schaukeln.
Am Kai ein Schwesternzug voruberweht.
Im Hasel spielen Madchen blaB und blind,
Wie Liebende, die sich im Schlaf umschlingen.
Vielleicht, daB um ein Aas dort Fliegen singen,
Vielleicht auch weint im MutterschoB ein Kind.
Aus Handen sinken Astern blau und rot,
Des Jtinglings Mund entgleitet fremd und weise;
Und Lider flattern angstverwirrt und leise;
Durch Fieberschwarze weht ein Duft von Brot.
Es scheint, man hort auch graBliches Geschrei;
Gebeine durch verfallne Mauern schimmern.
Ein boses Herz lacht laut in schonen Zimmern;
An einem Traumer lauft ein Hund vorbei.
V!V

^
БЕДА ЛЮДСКАЯ
(2-я редакция)
Часы бьют пять, начало и конец,
И одиноких страх берет за горло.
В садах ветров не умолкают сверла.
Маячит за окном мертвец.
Быть может, час остановил свой ход.
И синих грез колеблется огарок
В такт мерному покачиванью барок.
Чреда монахинь шелестит вдоль вод.
В кустах играют девочки, бледны
И слепы, как влюбленные на ложе.
И пенье мух над трупом или, может,
То плачем лона матерей полны.
Ладонь роняет астры пестрый цвет,
Уста отводит отрок непреклонно.
Трепещут веки робко и смятенно.
И запах хлеба забредает в бред.
Порою кажется, кричит беда.
Из ветхих стен скелеты выпирают.
В чертогах злое сердце смехом лает.
Бродячий пес бежит невесть куда.
\125/

^
Ein leerer Sarg im Dunkel sich verliert.
Dem Morder will ein Raum sich bleich erhellen.
Indes Laternen nachts im Sturm zerschellen.
Des Edlen weifle Schlafe Lorbeer ziert.
\}3>

—э
Порожний гроб теряется во мгле.
Убийце и в ночи хватает света,
Согнула буря фонарей скелеты.
И кто-то белый с лавром на челе.
Перевод В. Фадеева
V27/

IM DORF
1
Aus braunen Mauern tritt ein Dorf, ein Feld.
Ein Hirt verwest auf einem alten Stein.
Der Saum des Waids schlieBt blaue Tiere ein,
Das sanfte Laub, das in die Stille fallt.
Der Bauern braune Stirnen. Lange tont
Die Abendglocke; schon ist frommer Brauch,
Des Heilands schwarzes Haupt im Dornenstrauch,
Die kuhle Stube, die der Tod versohnt.
Wie bleich die Mutter sind. Die Blaue sinkt
Auf Glas und Truh, die stolz ihr Sinn bewahrt;
Auch neigt ein weiBes Haupt sich hochbejahrt
Aufs Enkelkind, das Milch und Sterne trinkt.
2
Der Arme, der im Geiste einsam starb,
Steigt wachsern iiber einen alten Pfad.
Die Apfelbaume sinken kahl und stad
Ins Farbige ihrer Frucht, die schwarz verdarb.
Noch immer wolbt das Dach aus diirrem Stroh
Sich iibern Schlaf der Kuhe. Die blinde Magd

^
В ДЕРЕВНЕ
1
В подкове стен деревня, луг, жнивье.
Пастух, навек присохший к валуну.
В лесу, где лист слетает в тишину,
Замкнулось глухо синее зверье.
У землепашцев замшевые лбы.
Вечерний звон. Мольба безмолвных уст.
Главу спасителя язвит терновый куст,
И комнаты покойны, как гробы.
Как матери бледны. И будто лед
Синит покров на крышке гробовой.
К младенцу старец никнет головой,
К тому, кто молоко и звезды пьет.
2
Бедняк покинул свой убогий кров,
Где в одиночестве истаяла душа.
Уж отпылали яблони, шурша
Под тяжестью чернеющих плодов.
Давно привык к коровьему теплу
Все тот же из сухой соломы свод.
\т/

Erscheint im Hof; ein blaues Wasser klagt;
Ein Pferdeschadel starrt vom morschen Tor.
Der Idiot spricht dunklen Sinns ein Wort
Der Liebe, das im schwarzen Busch verhallt,
Wo jene steht in schmaler Traumgestalt.
Der Abend tont in feuchter Blaue fort.
3
Ans Fenster schlagen Aste fohnentlaubt.
Im SchoB der Baurin wachst ein wildes Weh.
Durch ihre Arme rieselt schwarzer Schnee;
Goldaugige Eulen flattern um ihr Haupt.
Die Mauern starren kahl und grauverdeckt
Ins kiihle Dunkel. Im Fieberbette friert
Der schwangere Leib, den frech der Mond bestiert.
Vor ihrer Kammer ist ein Hund verreckt.
Drei Manner treten finster durch das Tor
Mit Sensen, die im Feld zerbrochen sind.
Durchs Fenster klirrt der rote Abendwind;
Ein schwarzer Engel tritt daraus hervor.

—^
Слепая вдоль поленницы бредет;
Да лошадиный череп на колу.
Любовью бредит местный дурачок,
Взывая к черным зарослям вдали,
Что нежный образ для него сплели.
Немолчный вечер синевой намок.
3
В окно стучит ветвями суховей.
От боли баба голосит навзрыд,
А черный снег ей руки леденит
И совы златоглазые над ней.
К холодным стенам грязный мрак прирос.
Знобит беременную за стеной,
Бесстыдно оголенную луной.
А у порога издыхает пес.
И вот выходят трое из ворот.
На тусклых косах кровь убитых трав.
И черный ангел, крылья распластав,
С порога начинает свой полет.
Перевод В. Фадеева
Vil/

^
ABENDLIED
Am Abend, wenn wir auf dunklen Pfaden gehn,
Erscheinen unsere bleichen Gestalten vor uns.
Wenn uns diirstet,
Trinken wir die weiBen Wasser des Teichs,
Die SiiBe unserer traurigen Kindheit.
Erstorbene ruhen wir unterm Hollundergebusch,
Schaun den grauen Moven zu.
Fruhlingsgewolke steigen iiber die finstere Stadt,
Die der Monche edlere Zeiten schweigt.
Da ich deine schmalen Hande nahm
Schlugst du leise die runden Augen auf,
Dieses ist lange her.
Doch wenn dunkler Wohllaut die Seele heimsucht,
Erscheinst du WeiBe in des Freundes herbstlicher Landschaft.
узу

ВЕЧЕРНЯЯ ПЕСНЬ
Под вечер, когда идем мы темными тропами,
Бледные тени наши встают перед нами.
Жаждой томясь,
Пьем мы белые воды пруда,
Сладость печального детства.
И, умерев в зарослях бузины,
Смотрим на серых чаек.
Весенние тучи встают над сумрачным городом,
Полным молчания старых, монашьих времен.
Когда я взял твои тонкие руки,
Ты тихо раскрыла круглые очи
Как давно это было.
Но если созвучия темные вдруг в душу ворвутся, —
И, белая, ты восстаешь в осеннем пейзаже друга.
Перевод О. Бараш

^
DREI BLICKE IN EINEN OPAL
An Erhard Buschbeck
1
Blick in Opal: ein Dorf umkranzt von diirrem Wein,
Der Stille grauer Wolken, gelber Felsenhugel
Und abendlicher Quellen Kiihle: Zwillingsspiegel
Umrahmt von Schatten und von schleimigem Gestein.
Des Herbstes Weg und Kreuze gehn in Abend ein,
Singende Pilger und die blutbefleckten Linnen.
Des Einsamen Gestalt kehrt also sich nach innen
Und geht, ein bleicher Engel, durch den leeren Hain.
Aus Schwarzem blast der Fohn. Mit Satyrn im Verein
Sind schlanke Weiblein; Monche der Wollust bleiche Priester,
Ihr Wahnsinn schmiickt mit Lilien sich schon und duster
Und hebt die Hande auf zu Gottes goldenem Schrein.
2
Der ihn befeuchtet, rosig hangt ein Tropfen Tau
Im Rosmarin: hinfliefM ein Hauch von Grabgeriichen,
Spitalern, wirr erfiillt von Fieberschrein und Fluchen.
Gebein steigt aus dem Erbbegrabnis morsch und grau.
\ш/

ТРИ ВЗГЛЯДА СКВОЗЬ ОПАЛ
Эрхарду Вушбеку
1
Взгляд первый: чахлый виноград со всех сторон.
Седые облака над желтою скалою,
Прохлада родника — что зеркало двойное
В оправе блещущих камней и темных крон.
Кресты в закат бредут, и осень им вдогон:
Поют паломники. Простынь кровавых пятна.
Как бледный ангел, Одинокий в путь обратный
Отправился сквозь долгий лес, пустой, как сон.
Вновь дует черный фён. Сатиры, девок стон,
Монахи похоти, священники разлуки.
Безумье, в лилиях, заламывает руки.
О, страшным золотом крик Господа червлен.
2
Лик скорби увлажнен росою. Розмарин
Могильным духом разлился из богаделен,
Где бред горячечный живуч, а плач — смертелен.
Из склепа кость торчит — трухлявый белый клин.

^
In blauem Schleim und Schleiern tanzt des Greisen Frau,
Das schmutzstarrende Haar erfiillt von schwarzen Tranen,
Die Knaben traumen wirr in durren Weidenstrahnen
Und ihre Stirnen sind von Aussatz kahl und rauh.
Durchs Bogenfenster sinkt ein Abend lind und lau.
Ein Heiliger tritt aus seinen schwarzen Wundenmalen.
Die Purpurschnecken kriechen aus zerbrochenen Schalen
Und speien Blut in Dorngewinde stair und grau.
3
Die Blinden streuen in eiternde Wunden Weiherauch.
Rotgoldene Gewander; Fackeln; Psalmensingen;
Und Madchen, die wie Gift den Leib des Herrn umschlingen.
Gestalten schreiten wachsernstarr durch Glut und Rauch.
Aussatziger mitternachtigen Tanz fiihrt an ein Gauch
Diirrknochern. Garten wunderlicher Abenteuer;
Verzerrtes; Blumenfratzen, Lachen; Ungeheuer
Und rollendes Gestirn im schwarzen Dornenstrauch.
О Armut, Bettelsuppe, Brot und stiBer Lauch;
Des Lebens Traumerei in Hiitten vor den Waldern.
Grau hartet sich der Himmel iiber gelben Feldern
Und eine Abendglocke singt nach altem Brauch.
^36/

В покровах илистых синеющих седин,
Вся — слезы скорбные, подруга старца пляшет.
Там ива прядями, детей пугая, машет.
Проказа дышит им в лицо букетом вин.
Так дышит в окна теплый вечер с луговин.
Гниют стигматы без святого. Столь же хрупок
Улиткин дом. Ползут из треснувших скорлупок
Плевки кровавые в терновник и жасмин.
3
Слепые ладаном жгут язвы гнойных ран.
Все — в красном, в золоте: огни и псалмопенье,
Девицы к Господу припали в исступленье,
Их, восковых, пожрет огонь и съест туман.
Кукушка дохлая. У прокаженных план —
Забраться в сад для буйных ласк и приключений.
О, визг цветов кокетливых, о грех влечений!
В терновнике гниет звезда Альдебаран.
Похлебка нищенская, лук — везде обман.
Пред лесом, в хижине, жизнь грезит молодая.
Над желтой нивой твердь небес совсем седая.
Все колокол звонит, все древней скорбью пьян.
Перевод А. Прокопьева

^
NACHTLIED
Des Unbewegten Odem. Ein Tiergesicht
Erstarrt vor Blaue, ihrer Heiligkeit.
Gewaltig ist das Schweigen im Stein;
Die Maske eines nachtlichen Vogels. Sanfter Dreiklang
Verklingt in einem. Elai! dein Antlitz
Beugt sich sprachlos iiber blauliche Wasser.
O! ihr stillen Spiegel der Wahrheit.
An des Einsamen elfenbeinerner Schlafe
Erscheint der Abglanz gefallener Engel.
узе/

^
НОЧНАЯ ПЕСНЯ
Недвижного мира дыханье. Лик зверя,
застывший перед святостью синевы.
Безмерно молчанье, живущее в камне.
Маска полуночной птицы. Плавно сливается
в звук неделимый трезвучье. Илу! Твой лик
безмолвно склонился над синей водой.
О правды тихие зеркала! У одинокого
на виске из слоновой кости
падших ангелов отсвет.
Перевод В. Вебера
V139/

^
HELIAN
In den einsamen Stunden des Geistes
1st es schon, in der Sonne zu gehn
An den gelben Mauern des Sommers hin.
Leise klingen die Schritte im Gras; doch immer schlaft
Der Sohn des Pan im grauen Marmor.
Abends auf der Terrasse betranken wir uns mit braunem Wein.
Rotlich gliiht der Pfirsich im Laub;
Sanfte Sonate, frohes Lachen.
Schon ist die Stille der Nacht.
Auf dunklem Plan
Begegnen wir uns mit Hirten und weiflen Sternen.
Wenn es Herbst geworden ist
Zeigt sich nuchterne Klarheit im Hain.
Besanftigte wandeln wir an roten Mauern hin
Und die runden Augen folgen dem Flug der Vogel,
Am Abend sinkt das weiBe Wasser in Graburnen.
In kahlen Gezweigen feiert der Himmel.
In reinen Handen tragt der Landmann Brot und Wein
Und friedlich reifen die Fruchte in sonniger Kammer.
\ш/

^
ГЕЛИАН
В часы одиночества духа
Так прекрасно идти под солнцем
Вдоль желтых стен лета.
Еле слышны шаги в траве; но в сером мраморе спит
Сын Пана сном непробудным.
Вечером на террасе мы пьянели от темных вин.
Персик в листве красным горел огнем.
Мягкость сонаты, смех.
Прекрасен ночной покой.
На сумеречной равнине
С пастухами и белыми звездами назначена встреча у нас.
Когда наступает осень,
Нам рощи являют трезвую ясность.
Умиротворенно бредем мимо красных стен
И взором открытым глядим вослед улетающим птицам.
В погребальные урны текут вечерние белые воды.
Празднество неба в голых ветвях.
Чистые руки крестьян хлеб и вино приносят.
Мирно зреют плоды в солнечной кладовой.
М1У

^
О wie ernst ist das Antlitz der teueren Toten.
Doch die Seele erfreut gerechtes Anschaun.
Gewaltig ist das Schweigen des verwusteten Gartens,
Da der junge Novize die Stirne mit braunem Laub bekranzt,
Sein Odem eisiges Gold trinkt.
Die Hande ruhren das Alter blaulicher Wasser
Oder in kalter Nacht die weiBen Wangen der Schwestern.
Leise und harmonisch ist ein Gang an freundlichen Zimmern hin,
Wo Einsamkeit ist und das Rauschen des Ahorns,
Wo vielleicht noch die Drossel singt.
Schon ist der Mensch und erscheinend im Dunkel,
Wenn er staunend Arme und Beine bewegt,
Und in purpurnen Hohlen stille die Augen rollen.
Zur Vesper verliert sich der Fremdling
in schwarzer Novemberzerstorung,
Unter morschem Geast, an Mauern voll Aussatz hin,
Wo vordem der heilige Bruder gegangen,
Versunken in das sanfte Saitenspiel seines Wahnsinns,
О wie einsam endet der Abendwind.
Ersterbend neigt sich dasHaupt im Dunkel des Olbaums.
Erschiitternd ist der Untergang des Geschlechts.
In dieser Stunde fiillen sich die Augen des Schauenden
Mit dem Gold seiner Sterne.
\m/

^
О как серьезен лик дорогих умерших!
И лишь праведное созерцание способно возрадовать душу.
Беспредельно безмолвье опустошенного сада,
Где юный послушник, чело увенчав коричневою листвою,
Холодным золотом дышит.
Руки его прикасаются к древности синих вод,
Гладят в холодной ночи белые щеки сестер.
Гармонии полон шаг его тихий вдоль горниц радушных,
Где одиночество, шелест кленов,
Где, может быть, еще распевает дрозд.
Прекрасен, величествен человек,
Когда во тьме удивленно движется тело его
И в багровых глазницах очи вращаются тихо.
В черном ноябрьском опустошении некто блуждает
в час предвечерний,
Затерян средь ветхих ветвей, вдоль стен,
пораженных проказой
Там, где инок пред тем проходил,
Погруженный в мягкие струнные звуки безумья.
О как одиноко ветер вечерний кончает свой путь!
Склонил, умирая, голову в сумрак оливы.
Потрясает гибель людского рода.
Очи, зрящие в этот час,
Полнятся золотом его звезд.
\ш/

э
Am Abend versinkt ein Glockenspiel, das nicht mehr tont,
Verfallen die schwarzen Mauern am Platz,
Ruft der tote Soldat zum Gebet.
Ein bleicher Engel
Tritt der Sohn ins leere Haus seiner Vater.
Die Schwestern sind feme zu weiBen Greisen gegangen.
Nachts fand sie der Schlafer unter den Saulen im Hausflur,
Zuriickgekehrt von traurigen Pilgerschaften.
О wie starrt von Kot und Wiirmern ihr Haar,
Da er darein mit silbernen FiiBen steht,
Und jene verstorben aus kahlen Zimmern treten.
О ihr Psalmen in feurigen Mitternachtsregen,
Da die Knechte mit Nesseln die sanften Augen schlugen,
Die kindlichen Fruchte des Hollunders
Sich staunend neigen iiber ein leeres Grab.
Leise rollen vergilbte Monde
Uber die Fieberlinnen des Jiinglings,
Eh dem Schweigen des Winters folgt.
Ein erhabenes Schicksal sinnt den Kidron hinab,
Wo die Zeder, ein weiches Geschopf,
Sich unter den blauen Brauen des Vaters entfaltet,
Uber die Weide nachts ein Schafer seine Herde ftihrt.
Oder es sind Schreie im Schlaf,
Wenn ein eherner Engel im Hain den Menschen antritt,
Das Fleisch des Heiligen auf gliihendem Rost hinschmilzt.
\ш/

^
Отзвучавший звон колокольный в воздухе вечера тонет.
Камни рушатся черных стен.
Мертвый солдат умоляет нас помолиться.
Бледным ангелом входит сын
В опустевший дом своих предков.
Сестер, что ушли далеко к старцам белоголовым,
Спящий нашел перед домом своим,
Возвратившихся из печального паломничества.
О как волосы их свалялись в кишащем червями дерьме,
В которое погружены его серебряные ступни!
А из келий пустых умершие тихо выходят.
О эти псалмы в час полуночных огненных ливней,
Когда чернь крапивой стегала по кротким глазам!
Над могилой пустой удивленно склонились
Детски-наивные ягоды бузины.
И покуда юноша не уйдет безмолвью зимы вослед,
Пожелтевшие луны будут катиться тихо
По его горячечным простыням.
Величье судьбы замышляет идущий вослед Кедрону
Туда, где кедр расцветает созданием кротким
Под голубыми бровями отца.
Пастырь по пастбищу ночью ведет свое стадо.
Но когда к человеку в роще приближается ангел
железный
И на раскаленной решетке плавится кровь святого, —
Быть может, это лишь крики во сне?
\ш/

^
Um die Lehmhutten rankt purpurner Wein,
Tonende Biindel vergilbten Korns,
Das Summen der Bienen, der Flug des Kranichs.
Am Abend begegnen sich Auferstandene auf Felsenpfaden.
In schwarzen Wassern spiegeln sich Aussatzige;
Oder sie offnen die kotbefleckten Gewander
Weinend dem balsamischen Wind, der
vom rosigen Hiigel weht.
Schlanke Magde tasten durch die Gassen der Nacht,
Ob sie den liebenden Hirten fanden.
Sonnabends tont in den Hiitten sanfter Gesang.
Lasset das Lied auch des Knaben gedenken,
Seines Wahnsinns, und weiBer Brauen und seines Hingangs,
Des Verwesten, der blaulich die Augen aufschlagt.
О wie traurig ist dieses Wiedersehn.
Die Stufen des Wahnsinns in schwarzen Zimmern,
Die Schatten der Alten unter der offenen Tiir,
Da Helians Seele sich im rosigen Spiegel beschaut
Und Schnee und Aussatz von seiner Stirne sinken.
An den Wanden sind die Sterne erloschen
Und die weiBen Gestalten des Lichts.
Dem Teppich entsteigt Gebein der Graber,
Das Schweigen verfallener Kreuze am Hiigel,
Des Weihrauchs StiBe im purpurnen Nachtwind.
\ш/

^
Возле глиняных хижин наливаются алые гроздья,
Распевают снопы пожелтевшей ржи,
Пчелы гудят, журавль пролетает,
По вечерам на скалистых тропах случаются встречи
воскресших.
Прокаженные в черные смотрятся воды.
Рыдая, распахивают изгаженные одежды
Навстречу целебному ветру, что с розовых дует холмов.
Деревенские девушки робко бредут переулками ночи,
Доброго пастыря ищут.
По субботам в хижинах слышится мягкое пенье.
Помяните и отрока в песне,
И безумье его, и кончину, и белые брови,
Его, побежденного тлением, открывшего синие очи!
О, как грустно свидание это!
Ступени безумия в черных покоях,
Тени древних на сквозняке дверей,
В розовом зеркале видит себя душа Гелиана,
И снег, и проказа сходят с его чела.
На сводах погасли звезды
И белые образы света.
Из-под земного ковра выходят могильные кости.
На склонах холмов молчат покосившиеся кресты.
В багровом ветре ночном ладана сладость струится.
\ш/

О ihr zerbrochenen Augen in schwarzen Mundern,
Da der Enkel in sanfter Umnachtung
Einsam dem dunkleren Ende nachsinnt,
Der stille Gott die blauen Lider uber ihn senkt.
\m/

^
О глаза, что разбились и в разверстые черные канули рты!
И в то время как внук в помрачении тихом ума
О страшном грядущем конце помышляет,
Тихий бог опускает над ним свои голубые веки.
Перевод В. Вебера
VJ2/

Sebastian im Traum
«Себастьян во сне»
1915

w
SEBASTIAN IM TRAUM
KINDHEIT
Voll Fruchten der Hollunder; ruhig wohnte die Kindheit
In blauer Hohle. Uber vergangenen Pfad,
Wo nun brauniich das wilde Gras saust,
Sinnt das stille Geast; das Rauschen des Laubs
Ein gleiches, wenn das blaue Wasser im Felsen tont.
Sanft ist der Amsel Klage. Ein Hirt
Folgt sprachlos der Sonne, die vom herbstlichen Hiigel rollt.
Ein blauer Augenblick ist nur mehr Seele.
Am Waldsaum zeigt sich ein scheues Wild und friedlich
Ruhn im Grund die alten Glocken und finsteren Weiler.
Frommer kennst du den Sinn der dunklen Jahre,
Kiihle und Herbst in einsamen Zimmern;
Und in heiliger Blaue lauten leuchtende Schritte fort.
Leise klirrt ein offenes Fenster; zu Tranen
Ruhrt der Anblick des verfallenen Friedhofs am Hiigel,
Erinnerung an erzahlte Legenden; doch manchmal
erhellt sich die Seele,
Wenn sie frohe Menschen denkt, dunkelgoldene
Friihlingstage.
VIE/

—w
СЕБАСТЬЯН ВО СНЕ
ДЕТСТВО
Все ягодами бузины усеяно было; безмятежно детство
Обитало в синей пещере. Теперь над заглохшей тропой,
Где одна только буро трава шелестит,
Свисают задумчиво ветви: шум от листвы
Такой, словно бьет из скалы синий ключ.
Нежно печалится дрозд. Пастух без единого слова
Вслед за солнцем идет, что катится тихо с холма.
Голубое мгновенье — мерцание чистой души.
Робко появится зверь на опушке, и мирно
Онемеют в низине древние колокола и мрачные деревушки.
Все смиренней теперь принимаешь смысл темных лет,
Осень и холод в пустынных оставленных комнатах:
Где в святой синеве светятся звонко шаги.
Скрипнет рама окна: до слез
Растрогает ветхий погост на холме,
Когда опять оживут рассказы и вымыслы; но бывает, что и
просветлеет душа,
Вспомнив, как радость жила в человеке, тусклое золото
вешних дней.
Перевод А. Прокопьева

w
STUNDENLIED
Mit dunklen Blicken sehen sich die Liebenden an,
Die Blonden, Strahlenden. In starrender Finsternis
Umschlingen schmachtig sich die sehnenden Arme.
Purpurn zerbrach der Gesegneten Mund. Die runden Augen
Spiegeln das dunkle Gold des Friihlingsnachmittags,
Saum und Schwarze des Walds, Abendangste im Griin;
Vielleicht unsaglichen Vogelflug, des Ungeborenen
Pfad an finsteren Dorfern, einsamen Sommern hin
Und aus verfallener Blaue tritt bisweilen ein Abgelebtes.
Leise rauscht im Acker das gelbe Korn.
Hart ist das Leben und stahlern schwingt die Sense der Landmann,
Fiigt gewaltige Balken der Zimmermann.
Purpurn farbt sich das Laub im Herbst; der monchische Geist
Durchwandelt heitere Tage; reif ist die Traube
Und festlich die Luft in geraumigen Hofen.
SuBer duften vergilbte Fruchte; leise ist das Lachen
Des Frohen, Musik und Tanz in schattigen Kellern;
Im dammernden Garten Schritt und Stille
des verstorbenen Knaben.
V!V

ПЕСНЯ ВРЕМЕНИ
Робко встречаются темные взгляды влюбленных,
Белокурых, сияющих. В стылом мраке
Переплетаются в изнеможении страстные руки.
Благословен пурпурный губ излом. В круглых глазах
Отражается темное золото весенних сумерек,
Лесные опушки и чащи, вечерние страхи в листве;
Несказанность полета птицы и нерожденного
Путь по грустным деревням вдоль одинокого лета;
Из выцветшей голубизны выступает почивший.
В поле нежно шумит желтая рожь.
Сурова жизнь, и отливают сталью тугие взмахи косы,
Плотник вгоняет в пазы тяжелые балки.
Осенью одевается в пурпур листва; монашеским духом
Исполнены жаркие дни; тяжел виноград и густ
Воздух в просторных дворах.
Слаще яблочный дух; нежен смех
Счастья, музыка, танцы в прохладных пивных.
В сумраке сада шаги и молчанье умершего мальчика.
Перевод И. Болычева

w
UNTERWEGS
Am Abend trugen sie den Fremden in die Totenkammer;
Ein Duft von Teer; das leise Rauschen roter Platanen;
Der dunkle Flug der Dohlen; am Platz zog eine Wache auf.
Die Sonne ist in schwarze Linnen gesunken;
immer wieder kehrt dieser vergangene Abend.
Im Nebenzimmer spielt die Schwester eine Sonate von Schubert.
Sehr leise sinkt ihr Lacheln in den verfallenen Brunnen,
Der blaulich in der Dammerung rauscht. O, wie alt ist
unser Geschlecht.
Jemand flustert drunten im Garten; jemand hat
diesen schwarzen Himmel verlassen.
Auf der Kommode duften Apfel. GroBmutter ziindet
goldene Kerzen an.
O, wie mild ist der Herbst. Leise klingen unsere Schritte
im alten Park
Unter hohen Baumen. O, wie ernst ist das hyazinthene
Antlitz der Dammerung.
Der blaue Quell zu deinen FiiBen, geheimnisvoll
die rote Stille deines Munds,
Umdustert vom Schlummer des Laubs, dem dunklen Gold
verfallener Sonnenblumen.
Deine Lider sind schwer von Mohn und traumen leise
auf meiner Stirne.
Sanfte Glocken durchzittern die Brust. Eine blau Wolke
Ist dein Antlitz auf mich gesunken in der Dammerung.
V*/

w
В ПУТИ
Под вечер они отнесли в мертвецкую незнакомца;
Запах дегтя, шуршание красных платанов; галок
Черный полет; а на площади стража уже в караул заступила.
Солнце сокрылось под черными простынями; этот
вечер минувший возвращается снова и снова.
В комнате рядом сестра играет сонату Шуберта.
Еле слышно ее улыбка погружается в ветхий колодец,
Чье голубое журчанье в сумерках не затихает.
О, как древен наш род!
Чей-то шепот в саду; кто-то уже покинул эти черные
небеса.
Пахнут яблоки на комоде. Золотисто горят зажженные
бабушкой свечи.
О, как осень тепла. Мы так тихо шагаем под высокими
кронами
Старого парка. О, как серьезен гиацинтовый лик полумрака.
У ног твоих голубой родник, тайна сокрыта
в красном безмолвии твоих губ,
Отененных дремотой листвы, темным золотом сникших
подсолнухов.
Веки твои тяжелеют от мака, тихо грезят,
прильнув к моему челу.
Нежные звоны трепетом грудь наполняют.
Облаком синим твой лик
В душу мою низошел.
\1!У

w
Ein Lied zur Guitarre, das in einer fremden Schenke erklingt,
Die wilden Hollunderbiische dort, ein lang vergangener
Novembertag,
Vertraute Schritte auf der dammernden Stiege,
der Anblick gebraunter
Balken,
Ein offenes Fenster, an dem ein siifles Hoffen zuruckblieb —
Unsaglich ist das alles, о Gott, daB man erschiittert
ins Knie bricht.
0, wie dunkel ist diese Nacht. Eine purpurne Flamme
Erlosch an meinem Mund. In der Stille
Erstirbt der bangen Seele einsames Saitenspiel.
LaB, wenn trunken von Wein das Haupt in die Gosse sinkt.
viy

w
Звуки гитары, песня в безвестном трактире,
По сторонам бузины одичалость, день ноябрьский,
такой далекий
Звук знакомых шагов в парке на сумеречных ступенях,
Побуревшие ставни открытых окон, под которыми оставались
годы сладких надежд.
Все так несказанно, о Боже, что опускаешься на колени...
О, как темна эта ночь. Пурпурное пламя погасло,
Прикоснувшись к моим устам. Одинокая музыка
В робкой душе замирает, объятая тишиной.
Пусть же, пусть голова, от вина тяжелея,
склоняется к сточной канаве.
Перевод В. Вебера

w
LANDSCHAFT
2. Fassung
Septemberabend; traurig tonen die dunklen Rufe der Hirten
Durch das dammernde Dorf; Feuer spriiht in der Schmiede.
Gewaltig baumt sich ein schwarzes Pferd; die hyazinthenen
Locken der Magd
Haschen nach der Inbrunst seiner purpurnen Niistern.
Leise erstarrt am Saum des Waldes der Schrei der Hirschkuh
Und die gelben Blumen des Herbstes
Neigen sich sprachlos iiber das blaue Antlitz des Teichs.
In roter Flamme verbrannte ein Baum; aufflattern
mit dunklen Gesichtern die Fledermause.
Vi°/

w
ПЕЙЗАЖ
(2-я редакция)
Сентябрьский вечер; печально звучат пастушьи темные зовы
Над смеркающейся деревней; в кузне огонь сверкает.
Черный огромный конь встает на дыбы; гиацинтовый
локон девы
Захвачен страстью пурпурных его ноздрей.
На опушке лесной цепенеет тихо крик оленихи
И желтые цветы осени
Склоняются бессловесно над голубым ликом пруда.
Дерево в красном сгорело огне; взлетают темноликие
летучие мыши.
Перевод В. Вебера

AN DEN KNABEN ELIS
Elis, wenn die Amsel im schwarzen Wald ruft,
Dieses ist dein Untergang.
Deine Lippen trinken die Kiihle des blauen Felsenque
LaB, wenn deine Stirne leise blutet
Uralte Legenden
Und dunkle Deutung des Vogelflugs.
Du aber gehst mit weichen Schritten in die Nacht,
Die voll purpurner Trauben hangt
Und du regst die Arme schoner im Blau.
Ein Dornenbusch tont,
Wo deine mondenen Augen sind.
0, wie lange bist, Elis, du verstorben.
Dein Leib ist eine Hyazinthe,
In die ein Monch die wachsernen Finger taucht.
Eine schwarze Hohle ist unser Schweigen,
Daraus bisweilen ein sanftes Tier tritt
Und langsam die schweren Lider senkt.
Auf deine Schlafen tropft schwarzer Tau,
Das letzte Gold verfallener Sterne.

МАЛЬЧИКУ ЭЛИСУ
Элис, когда черный дрозд кликнет из черного леса,
Твоя гибель близка.
Губы твои пьют голубую прохладу горного родника.
Оставь, пусть чело твое
Кровоточит преданьями старины,
Ворожбою по птичьим полетам.
Но, мягко ступая, ты входишь в ночь
Под своды, полные гроздьев пурпурных,
Еще прекраснее в синеве движения твоих рук.
Куст терновый поет,
Стоит к нему прикоснуться лунным твоим глазам.
Как давно ты умер, Элис, о как давно.
Плоть твоя — гиацинт, в который
Монах погружает свои восковые пальцы.
Наше молчанье зияет пещерою черной.
Порой из нее кроткий выходит зверь
И медленно опускает свои тяжелые веки.
А на твои виски черная каплет роса.
Последнее золото чахнущих звезд.
Перевод В. Вебера

ELIS
3. Fassung
1
Vollkommen ist die Stille dieses goldenen Tags.
Unter alten Eichen
Erscheinst du, Elis, ein Ruhender mit runden Augen.
Ihre Blaue spiegelt den Schlummer der Liebenden.
An deinem Mund
Verstummten ihre rosigen Seufzer.
Am Abend zog der Fischer die schweren Netze ein.
Ein guter Hirt
Fiihrt seine Herde am Waldsaum hin.
O! wie gerecht sind, Elis, alle deine Tage.
Leise sinkt
An kahlen Mauern des Olbaums blaue Stille,
Erstirbt eines Greisen dunkler Gesang.
Ein goldener Kahn
Schaukelt, Elis, dein Herz am einsamen Himmel.

w
ЭЛИС
(3-я редакция)
1
Совершенен покой золотого дня.
Под старым дубом
Покоишься ты, Элис, и глаза твои широко раскрыты.
В их синеве отражается нега влюбленных.
На устах твоих
Замирают их светлые вздохи.
Вечером рыбак тянет тяжелый невод.
Добрый пастух
Ведет свое стадо к опушке леса.
О как праведны, Элис, все твои дни!
Тихо склонился
К голым стенам синий покой олив,
Замер старца темный напев.
Золотая ладья
Колышет, Элис, твое сердце в одиноком небе.
^65/

2
Ein sanftes Glockenspiel tont in Elis' Brust
Am Abend,
Da sein Haupt ins schwarze Kissen sinkt.
Ein blaues Wild
Blutet leise im Domengestriipp.
Ein brauner Baum steht abgeschieden da;
Seine blauen Fruchte fielen von ihm.
Zeichen und Sterne
Versinken leise im Abendweiher.
Hinter dem Hiigel ist es Winter geworden.
Blaue Tauben
Trinken nachts den eisigen SchweiB,
Der von Elis' kristallener Stirne rinnt.
Immer tont
An schwarzen Mauern Gottes einsamer Wind.
M!V

w
2
Нежный колокол звонит в груди Элиса
Под вечер,
Когда голова его никнет к черной подушке.
В зарослях терновых
Кровью истекает голубая дичь.
Бурое дерево стоит в отдаленьи,
Роняет свои голубые плоды.
Знаки и звезды
Тихо тонут в вечернем пруду.
Вдали за холмами наступила зима.
Сизые голуби
Пьют по ночам ледяной пот,
Что стекает с хрустального чела Элиса.
Не умолкает
У черных стен одинокий ветер Бога.
Перевод И. Кузнецова
М£/

w
HOHENBURG
2. Fassung
Es ist niemand im Haus. Herbst in Zimmern;
Mondeshelle Sonate
Und das Erwachen am Saum des dammernden Walds.
Immer denkst du das weiBe Antlitz des Menschen
Feme dem Getiimmel der Zeit;
Uber ein Traumendes neigt sich gerne griines Gezweig,
Kreuz und Abend;
Umfangt den Tonenden mit purpurnen Armen sein
Stern,
Der zu unbewohnten Fenstern hinaufsteigt.
Also zittert im Dunkel der Fremdling,
Da er leise die Lider uber ein Menschliches aufhebt,
Das feme ist; die Silberstimme des Windes im Hausflur.
\m/

w
ХОЭНБУРГ
(2-я редакция)
Никого. Пусто в доме. В комнатах — осень.
Лунносветна соната;
И от сна пробуждение там, где край черного леса.
Все-то в мыслях твоих — как белеющий лик человека
От времен суеты вдалеке;
Снова над сноувиденным зеленая клонится ветка.
Крест и вечер;
И поющего голос ласкает пурпурные руки
Той звезды его, что встает в стеклах окон безжизненных.
В темноте пробирает озноб чужеродца,
Когда медленно веки подъемлет над тем, что далеко,
Над вселюдным. В сенях — ветра голос серебрян.
Перевод В. Санчука

w
SEBASTIAN IM TRAUM
Fur Adolf Loos
1
Mutter trug das Kindlein im weifien Mond,
Im Schatten des NuBbaums, uralten Hollunders,
Trunken vom Safte des Mohns, der Klage der Drossel;
Und stille
Neigte in Mitleid sich iiber jene ein bartiges Antlitz
Leise im Dunkel des Fensters; und altes Hausgerat
Der Vater
Lag im Verfall; Liebe und herbstliche Traumerei.
Also dunkel der Tag des Jahrs, traurige Kindheit,
Da der Knabe leise zu kiihlen Wassern,
silbernen Fischen hinabstieg,
Ruh und Antlitz;
Da er steinern sich vor rasende Rappen warf,
In grauer Nacht sein Stern iiber ihn kam;
Oder wenn er an der frierenden Hand der Mutter
Abends iiber Sankt Peters herbstlichen Friedhof ging,
Ein zarter Leichnam stille im Dunkel der Kammer lag
Und jener die kalten Lider iiber ihn aufhob.
VIS/

w
СЕБАСТЬЯН ВО СНЕ
Адольфу Лоосу
1
В белый месяц
Окунула мать свое дитя, положила
В тень орешника, дряхлой бузины,
Напоила маком, жалобой синицы;
Осторожно,
Тихо наклонялся бородатый
Над ребенком; и домашнее хозяйство
В этом доме было в запустенье —
Лишь любовь и осенние мечтанья.
Темный день был в году, печальное детство.
Шел к воде, к серебряным рыбам;
Тень и ласка,
Он бросался вороным под копыта.
Серой ночью
Всходила его звезда.
Или осенью, на кладбище святого Петра,
Цеплялся за маленькую руку матери,
И нежный мертвец из темноты гроба
Поднимал на него холодные веки.
\171/

w
Er aber war ein kleiner Vogel im kahlen Geast,
Die Glocke lang im Abendnovember,
Des Vaters Stille, da er im Schlaf
die dammernde Wendeltreppe hinabstieg.
2
Frieden der Seele. Einsamer Winterabend,
Die dunklen Gestalten der Hirten am alten Weiher;
Kindlein in der Hutte von Stroh; о wie leise
Sank in schwarzem Fieber das Antlitz hin.
Heilige Nacht.
Oder wenn er an der harten Hand des Vaters
Stille den finstern Kalvarienberg hinanstieg
Und in dammernden Felsennischen
Die blaue Gestalt des Menschen durch seine Legende ging,
Aus der Wunde unter dem Herzen purpurn das Blut rann.
О wie leise stand in dunkler Seele das Kreuz auf.
Liebe; da in schwarzen Winkeln der Schnee schmolz,
Ein blaues Liiftchen sich heiter im alten Hollunder ting,
In dem Schattengewolbe des NuBbaums;
Und dem Knaben leise sein rosiger Engel erschien.
Freude; da in kuhlen Zimmern eine Abendsonate erklang,
Im braunen Holzgebalk
Ein blauer Falter aus der silbernen Puppe kroch.
\2/

w
А сам он был маленькой пташкой в лысых сучьях,
Далеким колокольчиком вечернего ноября,
Молчанием отцов, — когда в сновиденье,
Шаг за шагом,
Спускался по зыбкой лестнице превращений.
2
Покой души. Одинокий зимний вечер.
Темные фигуры пастухов у пруда.
Дитя под соломенной крышей; о, как тихо
В черной лихорадке исчезал облик.
Святки.
Или, поднимаясь на черную гору,
Цеплялся за жесткую руку отца.
И в зыбких расщелинах скал сквозь его легенды
Синий скользил человек, но с пурпурною раною
в сердце.
О, как тихо в темной душе воздвигался крест.
Любовь; ибо в черных углах таял снег,
Голубая лужица весело росла под старою бузиной,
В тенистом сплетении орешника:
Тихо представал перед отроком розовый ангел.
Радость; ибо в холодных комнатах звучала
вечерняя соната,
В бурых потолочных балках
Из серебряной куколки выбиралась голубая бабочка.
\т/

w
0 die Nahe des Todes. In steinerner Mauer
Neigte sich ein gelbes Haupt, schweigend das Kind,
Da in jenem Marz der Mond verfiel.
3
Rosige Osterglocke im Grabgewolbe der Nacht
Und die Silberstimmen der Sterne,
Dafl in Schauern ein dunkler Wahnsinn von der Stirne
des Schlafers sank.
О wie stille ein Gang den blauen FluB hinab
Vergessenes sinnend, da im griinen Geast
Die Drossel ein Fremdes in den Untergang rief.
Oder wenn er an der knochernen Hand des Greisen
Abends vor die verfallene Mauer der Stadt ging
Und jener in schwarzem Mantel ein rosiges Kindlein trug,
Im Schatten des NuBbaums der Geist des Bosen erschien.
Tasten iiber die griinen Stufen des Sommers. О wie leise
Verfiel der Garten in der braunen Stille des Herbstes,
Duft und Schwermut des alten Hollunders,
Da in Sebastians Schatten die Silberstimme des Engels
erstarb.
vzy

О, близость смерти. Из каменной стены
Желтая голова — и ни слова ребенку:
Месяца не стало в этом марте.
3
Розовый пасхальный перезвон в могильном
сплетении ночи
И серебряные голоса звезд
Изгоняют черное безумие из головы спящего.
О, как тихо спуститься к голубой реке,
Думая о забытом, ибо в зеленых ветках
О своей гибели непостижимо кричит синица.
Или, идя вдоль разрушенной городской стены,
Цеплялся за костлявую руку старца,
Который нес розовое дитя и кутался в черный плащ.
В тени орешника появлялся дух зла.
На ощупь зеленые ступени лета. О, как тихо
Сад исчезал в коричневой тишине осени,
Печаль и благоухание старой бузины,
Ибо в тени Себастьяна умер серебряный голос ангела.
Перевод В. Топорова

w
AM MOOR
3. Fassung
Wanderer im schwarzen Wind; leise flustert das dtirre Rohr
In der Stille des Moors. Am grauen Himmel
Ein Zug von wilden Vogeln folgt;
Quere tiber finsteren Wassern.
Aufruhr. In verfallener Htitte
Aufflattert mit schwarzen Fiiigeln die Faulnis;
Verkrtippelte Birken seufzen im Wind.
Abend in verlassener Schenke. Den Heimweg umwittert
Die sanfte Schwermut grasender Herden,
Erscheinung der Nacht: Kroten tauchen
aus silbernen Wassern.
vzy

w
НА БОЛОТЕ
(3-я редакция)
Путники на черном ветру. Тихо шепчет
Сухой камыш в безмолвном болоте. На сером небе
Летит стая диких птиц
Над мрачными водами.
Мятеж. В развалившейся хижине
Машет черными крыльями тлен,
На ветру вздыхают березы-калеки.
Вечер в безлюдной харчевне. Над дорогою к дому
Веет тихая грусть пасущихся стад.
Ночь близка: выплывают жабы из вод серебристых.
Перевод Г. Ратгауза
viy

w
IM FRUHLING
Leise sank von dunklen Schritten der Schnee,
Im Schatten des Baums
Heben die rosigen Lider Liebende.
Immer folgt den dunklen Rufen der Schiffer
Stern und Nacht;
Und die Ruder schlagen leise im Takt.
Balde an verfallener Mauer bluhen
Die Veilchen,
Ergriint so stille die Schlafe des Einsamen.
\m/

w
ВЕСНОЙ
Под глухими шагами тихо подается снег,
В тени дерева
Поднимают розовые веки любящие.
Следует темному зову кормчий,
Ночь и звезда.
Весла беззвучно опускаются в такт.
Скоро уже зацветут на развалинах
Фиалки,
Зазеленится робко висок одинокого.
Перевод М. Белорусца
KW9/

w
ABEND IN LANS
2. Fassung
Wanderschaft durch dammemden Sommer
An Bundeln vergilbten Korns vorbei. Unter getunchten
Bogen,
Wo die Schwalbe aus und ein flog, tranken wir feurigen Wein.
Schon: о Schwermut und purpurnes Lachen.
Abend und die dunklen Diifte des Gruns
Kiihlen mit Schauern die gluhende Stirne uns.
Silberne Wasser rinnen iiber die Stufen des Walds,
Die Nacht und sprachlos ein vergessenes Leben.
Freund; die belaubten Stege ins Dorf.
\m/

w
ВЕЧЕР В ЛАНСЕ
(2-я редакция)
Странствовать по уходящему в сумерки лету
Мимо снопов пожелтевшей пшеницы. Под крашенным
известью сводом,
Где ласточка дико металась, пили мы огненное вино.
Благо: скорбь и багровый смех.
Вечер и темное благоухание зелени
Трепетно льют прохладу на воспламененный лоб.
Над лесными уступами серебристые мчатся потоки,
Ночь и забытая чья-то безответная жизнь.
Друг, по увитым листвою мосткам перейти —
и в небесном селенье.
Перевод А. Прокопьева

w
AM MONCHSBERG
2. Fassung
Wo im Schatten herbstlicher Ulmen der verfallene Pfad
hinabsinkt,
Feme den Hiitten von Laub, schlafenden Hirten,
Immer folgt dem Wandrer die dunkle Gestalt der Kiihle
Uber knochernen Steg, die hyazinthene Stimme des Knaben,
Leise sagend die vergessene Legende des Walds,
Sanfter ein Krankes nun die wilde Klage des Bruders.
Also riihrt ein sparliches Grtin das Knie des Fremdlings,
Das versteinerte Haupt;
Naher rauscht der blaue Quell die Klage der Frauen.
\mj

w
НА МОНАШЬЕЙ ГОРЕ
(2-я редакция)
Там, под сенью осенних вязов, вдали от людей,
Где петляет по склону заброшенная тропа,
Неотступно преследует странника темный облик прохлады
У костлявых мостков, гиацинтовый голос мальчика
Шепчет о забытых лесных преданьях,
Безответна больная, яростна жалоба брата.
В чахлые травы опускается на колени пришелец,
Склоняет окаменелую голову;
Слышнее журчит голубой родник жалобой женщин.
Перевод И. Болычева

KASPAR HAUSER LIED
Fur Bessie Loos
Er wahrlich liebte die Sonne, die purpurn
den Hugel hinabstieg,
Die Wege des Walds, den singenden Schwarzvogel
Und die Freude des Gruns.
Ernsthaft war sein Wohnen im Schatten des Baums
Und rein sein Antlitz.
Gott sprach eine sanfte Flamme zu seinem Herzen:
О Mensch!
Stille fand sein Schritt die Stadt am Abend;
Die dunkle Klage seines Munds:
Ich will ein Reiter werden.
Ihm aber folgte Busch und Tier,
Haus und Dammergarten weiBer Menschen
Und sein Morder suchte nach ihm.
Fruhling und Sommer und schon der Herbst
Des Gerechten, sein leiser Schritt
An den dunklen Zimmern Traumender hin.
Nachts blieb er mit seinem Stern allein;

w
ПЕСНЯ КАСПАРА ХАУЗЕРА
Бесси Лоос
Он любил пурпуровый шар заходящего за холм солнца.
Тропинки в лесу, поющих черных птиц,
Первую зелень.
Серьезна была его жизнь в тени деревьев,
И светел лик.
Бог вдохнул в его сердце нежное пламя:
О, человек!
Тих был его шаг по вечернему городу,
Невнятно шептали губы:
Я хочу стать всадником.
За ним следили кусты и звери,
Дома и сумрачные дворы белых людей,
И его убийца.
Весна, и лето, и чудесная осень
Праведника, его нежный шаг
По комнатам темных грез.
По ночам он оставался наедине со своею звездой.
\185/

w
Sah, daB Schnee fiel in kahles Gezweig
Und im dammernden Hausflur den Schatten des Morders.
Silbern sank des Ungebornen Haupt hin.
^186/

w
Взгляни, на голые ветки падает снег.
В сумерках на крыльце — тень убийцы.
С серебристым вздохом поникла голова нерожденного.
Перевод И. Болычева
\т/

w
NACHTS
Die Blaue meiner Augen ist erioschen in dieser Nacht,
Das rote Gold meines Herzens. 0! wie stille brannte das Licht.
Dein blauer Mantel umfing den Sinkenden;
Dein roter Mund besiegelte des Freundes Umnachtung.
V!5/

w
ночью
Голубизна моих глаз в эту померкла ночь,
Красное золото сердца. О, как тихо горел огонь.
Твой синий плащ окутал поникшего;
Твой алый рот печатью скрепил ума омрачение.
Перевод С. Аверинцева
ут/

w
VERWANDLUNG DES BOSEN
2. Fassung
Herbst: schwarzes Schreiten am Waldsaum; Minute
stummer Zerstorung; auflauscht die Stirne des Aussatzigen
unter dem kahlen Baum. Langvergangener Abend, der nun
uber die Stufen von Moos sinkt; November. Eine Glocke
lautet und der Hirt Fuhrt eine Herde von schwarzen und
roten Pferden ins Dorf. Unter dem Haselgebiisch weidet der
griine Jager ein Wild aus. Seine Hande rauchen von Blut
und der Schatten des Tiers seufzt im Laub iiber den Augen
des Mannes, braun und schweigsam; der Wald. Krahen, die
sich zerstreuen; drei. Ihr Flug gleicht einer Sonate, voll
verblichener Akkorde und mannlicher Schwermut; leise lost
sich eine goldene Wolke auf. Bei der Miihle ziinden Knaben
ein Feuer an. Flamme ist des Bleichsten Bruder und jener
lacht vergraben in sein purpurnes Haar; oder es ist ein Ort
des Mordes, an dem ein steiniger Weg vorbeifiihrt. Die
Berberitzen sind verschwunden, jahrlang traumt es in
bleierner Luft unter den Fohren; Angst, griines Dunkel, das
Gurgeln eines Ertrinkenden: aus dem Sternenweiher zieht
der Fischer einen groBen, schwarzen Fisch, Antlitz voll
Grausamkeit und Irrsinn. Die Stimmen des Rohrs, hadernder
Manner im Riicken schaukelt jener auf rotem Kahn iiber
frierende Herbstwasser, lebend in dunklen Sagen seines
Geschlechts und die Augen steinern uber Nachte und
jungfrauliche Schrecken aufgetan. Bose.
\m/

w
ПРЕВРАЩЕНИЯ ЗЛА
(2-я редакция)
Осень; черное шествие по опушке; пора безмолвной раз-
рухи; чуток лоб прокаженного под сенью голых ветвей.
Вечер, давно минувший, сходит по мшистым ступеням; но-
ябрь. Звук колокола, и пастух гонит в деревню табун во-
роных и рыжих коней. В кустах бузины зеленый охотник
свежует дичь. На руках его дымится кровь, и тень зверя
вздыхает в листве над человеком, бурая и молчаливая;
лес. Кружат вороны, их три. Их полет — словно соната,
полная блеклых аккордов и человечьей печали; облако
золотое тает над головой. Мальчишки у мельницы жгут
костер. Огонь — брат того, кто здесь самый бледный, того,
кто смеется, зарывшись в пурпурные пряди его; или здесь
место убийства, и путь сюда каменист. Куст барбариса ис-
чез, под соснами круглый год сонно и воздух свинцов;
страх, зеленая тьма, бульканье утопающего: из звездного
озера тянет рыбак огромную черную рыбу, обличье безу-
мья и мрака. Под шелест тростника, позади бранящихся
людей качается он в красной лодке на стылой осенней
воде, живет в темных преданиях предков, и над мраком
ночей, над девичьими страхами открываются каменные
глаза. Зло.
Что привело тебя сюда, зачем стоишь на лестнице этой
шаткой в доме твоих предков? Свинцовая тьма. Что ты
V!!/

w
Was zwingt dich still zu stehen auf der verfallenen Stiege,
im Haus deiner Vater? Bleierne Schwarze. Was hebst du mit
silberner Hand an die Augen; und die Lider sinken wie
trunken von Mohn? Aber durch die Mauer von Stein siehst
du den Sternenhimmel, die MilchstraBe, den Saturn; rot.
Rasend an die Mauer von Stein klopft der kahle Baum. Du
auf verfallenen Stufen: Baum, Stern, Stein! Du, ein blaues
Tier, das leise zittert; du, der bleiche Priester. der es
hinschlachtet am schwarzen Altar. О dein Lacheln im
Dunkel, traurig und bose, daB ein Kind im Schlaf erbleicht.
Eine rote Flamme sprang aus deiner Hand und ein
Nachtfalter verbrannte daran. О die Flote des Lichts; о die
Flote des Tods. Was zwang dich still zu stehen auf
verfallener Stiege, im Haus deiner Vater? Drunten ans Tor
klopft ein Engel mit kristallnem Finger.
О die Holle des Schlafs; dunkle Gasse, braunes Gartchen.
Leise lautet im blauen Abend der Toten Gestalt. Grune
Blumchen umgaukeln sie und ihr Antlitz hat sie verlassen.
Oder es neigt sich verblichen uber die kalte Stirne des
Morders im Dunkel des Hausflurs; Anbetung, purpurne
Flamme der Wollust; hinsterbend sturzte uber schwarze
Stufen der Schlafer ins Dunkel.
Jemand verlieB dich am Kreuzweg und du schaust lange
zuruck. Silberner Schritt im Schatten verkriippelter Apfel-
baumchen. Purpurn leuchtet die Frucht im schwarzen Geast
und im Gras hautet sich die Schlange. 0! das Dunkel; der
SchweiB, der auf die eisige Stirne tritt und die traurigen Traume
im Wein, in der Dorfschenke unter schwarzverrauchtem
Gebalk. Du, noch Wildnis, die rosige Inseln zaubert aus dem
braunen Tabaksgewolk und aus dem Innern den wilden
Schrei eines Greifen holt.wenn er urn schwarze Klippen
jagt in Meer, Sturm und Eis. Du, ein griines Metall und innen
\m/

w
подносишь в своей серебристой ладони к глазам? Отчего
опустились веки, словно под тяжестью макового дурмана?
Но и сквозь каменную стену ты видишь звездное небо,
Млечный Путь и Сатурн; он красен. Неистово бьются о
камень стены голые сучья деревьев. Ты на шатких ступе-
нях: дерево, камень, звезда! Ты, зверь голубой, который
кротко трепещет, ты, бледный жрец, в жертву его принося-
щий на черный алтарь. О, это твой смех в темноте, мрач-
ный и злой, от него бледнеет во сне ребенок. Красное пла-
мя взмывает с твоей ладони, и в нем гибнет ночной моты-
лек. О эта флейта света; о эта флейта смерти. Зачем ты
снова здесь, на шатких этих ступенях, в доме своих пред-
ков? Внизу стучится в ворота ангел хрустальным пер-
стом.
О преисподняя сна; темный проулок; бурый палисадник. С
тихим звоном плывет в вечерней голубизне образ умер-
шей. Зеленые цветки порхают вокруг, и она без лица.
Бледное, оно склоняется над холодным лбом убийцы в
темной подворотне; молитва, пурпурное пламя похоти;
угасая, бросается спящий по черным ступеням во мрак.
Кто-то оставил тебя на распутье, и ты долго смотришь на-
зад. Шаг серебристый под сенью корявых яблонь. В чер-
ных сучьях сияет пурпурный плод, и змея в траве сбрасы-
вает кожу. О этот мрак; пот на ледяном лбу и страшные
винные грезы в деревенском кабаке под закопченными
черными сводами. Ты, сам пустыня, наволхвовал эти розо-
вые острова в бурых клубах табачного дыма, и дикий крик
грифа, который, высматривая добычу, кружит над черными
скалами, и море, и бурю, и лед. Ты, зеленый металл с огнен-
ным ликом внутри — он рвется наружу воспеть с кургана
костей темные времена и пламенное низвержение ангела.
О скорбь, что с немым воплем преклоняет колени.
\т/

w
ein feuriges Gesicht, das hingehen will und singen vom
Beinerhugel finstere Zeiten und den flammenden Sturz des
Engels. O! Verzweiflung, die mit stummem Schrei ins Knie
bricht.
Ein Toter besucht dich. Aus dem Herzen rinnt das selbst-
vergossene Blut und in schwarzer Braue nistet unsaglicher
Augenblick; dunkle Begegnung. Du —ein purpurner Mond,
da jener im grtinen Schatten des Olbaums erscheint. Dem
folgt unvergangliche Nacht.
\m/

w
Мертвый приходит к тебе. Истекает сердце захлебываю-
щейся кровью, под черными бровями гнездится невыска-
занный взгляд; темная встреча. Ты — пурпурный месяц,
вот он сияет в зеленой тени олив. Следом идет непрехо-
дящая ночь.
Перевод И. Болычева
М!У

w
DER HERBST DES EINSAMEN
IM PARK
Wieder wandelnd im alten Park,
0! Stille gelb und roter Blumen.
Ihr auch trauert, ihr sanften Gotter,
Und das herbstliche Gold der Ulme.
Reglos ragt am blaulichen Weiher
Das Rohr, verstummt am Abend die Drossel.
O! dann neige auch du die Stirne
Vor der Ahnen verfallenem Marmor.
V%/

ОСЕНЬ ОДИНОКОГО
В ПАРКЕ
Снова и снова бродить по старому парку.
О безмолвье цветов, желтых, пурпурных!
И вы, вы тоже грустите, нежные боги,
И осеннее золото вязов.
Молчит, недвижим, над синим прудом
Камыш, затихает под вечер дрозд.
О склони же и ты чело
Над распавшимся мрамором предков.
Перевод В. Вебера
Ч1!У

w
EIN WINTERABEND
2. Fassung
Wenn der Schnee ans Fenster fallt,
Lang die Abendglocke lautet,
Vielen ist der Tisch bereitet
Und das Haus ist wohlbestellt.
Mancher auf der Wanderschaft
Kommt ans Tor auf dunklen Pfaden.
Golden bluht der Baum der Gnaden
Aus der Erde kuhlem Saft.
Wanderer tritt still herein;
Schmerz versteinerte die Schwelle.
Da erglanzt in reiner Helle
Auf dem Tische Brot und Wein.
^19у

w
ЗИМНИЙ ВЕЧЕР
(2-я редакция)
В час, когда метель — навзрыд,
Колокол не молкнет дальний,
Станет светлый дом печальней —
Стол для путника накрыт.
Кто устал, кто жил вдали,
Темною пришел дорогой.
Золотое древо Бога
Бродит соками земли.
Входит странник, тих и слеп,
Боль порога — твердый камень.
Осиянны, чистый пламень,
На столе — вино и хлеб.
Перевод А. Прокопьева
V|99/

DIE VERFLUCHTEN
1
Es dammert. Zum Brunnen gehn die alten Fraun.
Im Dunkel der Kastanien lacht ein Rot.
Aus einem Laden rinnt ein Duft von Brot
Und Sonnenblumen sinken iibern Zaun.
Am FluB die Schenke tont noch lau und leis.
Guitarre summt; ein Klimperklang von Geld.
Ein Heiligenschein auf jene Kleine fallt,
Die vor der Glastiir wartet sanft und weifl.
0! blauer Glanz, den sie in Scheiben weckt,
Umrahmt von Dornen, schwarz und starrverzuckt.
Ein krummer Schreiber lachelt wie verriickt
Ins Wasser, das ein wilder Aufruhr schreckt.
2
Am Abend saumt die Pest ihr blau Gewand
Und leise schlieBt die Tiir ein finstrer Gast.
Durchs Fenster sinkt des Ahorns schwarze Last;
Ein Knabe legt die Stirn in ihre Hand.

ПРОКЛЯТЫЕ
1
Завечерело. Слабое тепло
Струится из пекарни вдоль оград.
В тени каштанов прячется закат,
Подсолнечники дышат тяжело.
Полупуста харчевня над рекой;
Речь тихая, несмелый звон монет,
Ленивая гитара, слабый свет —
И в этом свете кажешься святой.
Ты светишься, ступая на порог,
Тернистой тьмой твой облик перевит.
Смерть в сумерках по берегу спешит.
Река струится вдаль, полна тревог.
2
Чума проснулась под вечер, чума!
Свой черный груз в окно уронит клен, —
И кто-то плачет, кто-то бьет поклон, —
Невзрачный мальчик или ты сама?

w
Oft sinken ihre Lider bos und schwer.
Des Kindes Hande rinnen durch ihr Haar
Und seine Tranen stiirzen heiB und klar
In ihre Augenhohlen schwarz und leer.
Ein Nest von scharlachfarbnen Schlangen baumt
Sich trag in ihrem aufgewiihlten SchoB.
Die Arme lassen ein Erstorbenes los,
Das eines Teppichs Traurigkeit umsaumt.
3
Ins braune Gartchen tont ein Glockenspiel.
Im Dunkel der Kastanien schwebt ein Blau,
Der siifle Mantel einer fremden Frau.
Resedenduft; und gliihendes Gefiihl
Des Bosen. Die feuchte Stirn beugt kalt und bleich
Sich iiber Unrat, drin die Ratte wiihlt,
Vom Scharlachglanz der Sterne lau umspiilt;
Im Garten fallen Apfel dumpf und weich.
Die Nacht ist schwarz. Gespenstisch blaht der Fohn
Des wandelnden Knaben weifles Schlafgewand
Und leise greift in seinen Mund die Hand
Der Toten. Sonja lachelt sanft und schon.
V202/

Набрякли веки, стали тяжелы,
Тебе, наверно, хочется заснуть. —
Но ни слезы не скатится на грудь,
Твои глазницы — два кольца смолы.
Переплелись в девичьем животе,
Лениво пламенея, две змеи.
Невзрачный мальчик стонет в забытьи,
И тело коченеет в темноте.
3
Над сонною рекой — колокола.
В тени каштанов брезжит слабый свет.
И запах тленья — твой последний след —
Напомнил резеду... Победа зла.
Повсюду, надо всем. Склонив чело
Над падалью, вспугнешь кишенье крыс.
Гнилых созвездий душный свет повис,
И яблоки упали тяжело.
Черна еще... Ночь сонная черна.
Невзрачный мальчик плачет над рекой,
И, мертвая, касаешься рукой
Его щеки. Родная, ты нежна.
Перевод В. Топорова

w
SONJA
Abend kehrt in alten Garten;
Sonjas Leben, blaue Stille.
Wilder Vogel Wanderfahrten;
Kahler Baum in Herbst und Stille.
Sonnenblume, sanftgeneigte
Uber Sonjas weiBes Leben.
Wunde, rote, niegezeigte
LaBt in dunklen Zimmern leben,
Wo die blauen Glocken lauten;
Sonjas Schritt und sanfte Stille.
Sterbend Tier griiBt im Entgleiten,
Kahler Baum in Herbst und Stille.
Sonne alter Tage leuchtet
Uber Sonjas weiBe Brauen,
Schnee, der ihre Wangen feuchtet,
Und die Wildnis ihrer Brauen.
^

w
соня
Вечер, выросший в кочевьях,
Перелистывает ноты.
Плачут птицы на деревьях.
Жизнь твоя — глухая нота.
Синий свет вечерни дальней
Над твоей витает жизнью.
Рдеют раны в темной спальне
И живут отдельной жизнью.
Вечер, важный и щемящий...
Что ты плачешь, что ты, что ты?
Белый зверь, забитый в чаще,
Боль твоя — глухая нота.
Давних дней седое солнце
Опалило эти брови.
Снег пойдет, погаснет солнце,
Вьюга сядет в изголовье.
Перевод В. Топорова
Х205/

w
ENTLANG
Geschnitten sind Korn und Traube,
Der Weiler in Herbst und Ruh.
Hammer und AmboB klingt immerzu,
Lachen in purpurner Laube.
Astern von dunklen Zaunen
Bring dem weiBen Kind.
Sag wie lang wir gestorben sind;
Sonne will schwarz erscheinen.
Rotes Fischlein im Weiher;
Stirn, die sich furchtig belauscht;
Abendwind leise ans Fenster rauscht,
Blaues Orgelgeleier.
Stern und heimlich Gefunkel
LaBt noch einmal aufschaun.
Erscheinung der Mutter in Schmerz und Graun;
Schwarze Reseden im Dunkel.
\206/

ПО ТЕЧЕНИЮ
Убрана рожь и в деревне — печальней,
Осень — покойней, слышней.
Смех сквозь багровые листья страшней
Молота и наковальни.
Астры с незримой ограды
Девочке в белом отдай.
Умерли мы или нет, отгадай;
Черное солнце отрады.
Рыбка в пруду словно красная рана;
Страх овевает чело.
Ветер закатный стучит в стекло,
Синие звуки органа.
Искры — закрытой звездою,
Тянет и тянет еще раз взглянуть:
Мать проплывает. Ужас и жуть.
Тьма расцвела резедою.
Перевод А. Прокопьева

w
HERBSTSEELE
2. Fassung
Jagerruf und Blutgebell;
Hinter Kreuz und braunem Hugel
Blindet sacht der Weiherspiegel,
Schreit der Habicht hart und hell.
Uber Stoppelfeld und Pl'ad
Banget schon ein schwarzes Schweigen;
Reiner Himmel in den Zweigen;
Nur der Bach rinnt still und stad.
Bald entgleitet Fisch und Wild.
Blaue Seele, dunkles Wandern
Schied uns bald von Lieben, Andern.
Abend wechselt Sinn und Bild.
Rechten Lebens Brot und Wein,
Gott in deine milden Hande
Legt der Mensch das dunkle Ende,
Alle Schuld und rote Pein.
\208/

w
ДУША ОСЕНИ
(2-я редакция)
Гончих лай и крик стрелков.
Крест и холм — глядятся двое
В зеркало пруда слепое.
Ястреба холодный зов.
Над тропой и над жнивьем
Немоты предвестье черной.
Небо мертвое просторно.
Лишь ручей журчит живьем.
Скоро смолкнет лай и гам.
Вечер синий в тенях сонных
Разведет друзей, влюбленных
По домам и по дворам.
Хлеб, вино — венец забот.
Бог в твои влагает руки
Жизни сроки, смерти муки,
Все грехи и красный пот.
Перевод И. Болычева
209

w
AFRA
2. Fassung
Ein Kind mit braunem Haar. Gebet und Amen
Verdunkeln still die abendliche Kiihle
Und Afras Lacheln rot in gelbem Rahmen
Von Sonnenblumen, Angst und grauer Schwiile.
Gehiillt in blauen Mantel sah vor Zeiten
Der Monch sie fromm gemalt an Kirchenfenstern;
Das will in Schmerzen freundlich noch geleiten,
Wenn ihre Sterne durch sein Blut gespenstern.
Herbstuntergang; und des Hollunders Schweigen.
Die Stirne ruhrt des Wassers blaue Regung,
Ein harnes Tuch gelegt auf eine Bahre.
Verfaulte Frtichte fallen von den Zweigen;
Unsaglich ist der Vogel Flug, Begegnung
Mit Sterbenden; dem folgen dunkle Jahre.
Х2Ш/

АФРА
(2-я редакция)
Она темноволоса. Вечерами
Молитвы мглой подернута прохлада.
Улыбка Афры рдеет в желтой раме
Подсолнухов, и страха, и распада.
Дивился встарь монах во мгле церковной
На нежный образ в синем покрывале.
И звезд ее огонь, святой и ровный,
В крови забрезжив, утолит печали.
Закат осенний; бузины молчанье,
Склоненный лоб над синими волнами
И чей-то гроб, накрытый власяницей.
В саду плодов созревших увяданье.
Круженье птиц и встреча с мертвецами.
А после — годы темной вереницей.
Перевод О. Бараш

DER HERBST DES EINSAMEN
Der dunkle Herbst kehrt ein voll Frucht und Fiille,
Vergilbter Glanz von schonen Sommertagen.
Ein reines Blau tritt aus verfallener Hiille;
Der Flug der Vogel tont von alten Sagen.
Gekeltert ist der Wein, die milde Stille
Erfullt von leiser Antwort dunkler Fragen.
Und hier und dort ein Kreuz auf odem Hiigel;
Im roten Wald verliert sich eine Herde.
Die Wolke wandert ubern Weiherspiegel;
Es ruht des Landmanns ruhige Geberde.
Sehr leise riihrt des Abends blauer Fliigel
Ein Dach von diirrem Stroh, die schwarze Erde.
Bald nisten Sterne in des Miiden Brauen;
In kuhle Stuben kehrt ein still Bescheiden
Und Engel treten leise aus den blauen
Augen der Liebenden, die sanfter leiden.
Es rauscht das Rohr; anfallt ein knochern Grauen,
Wenn schwarz der Tau tropft von den kahlen Weid

ОСЕНЬ ОДИНОКОГО
Она, щедра и призрачна, настала,
Померкло дней недолгое сиянье.
Густая синева без покрывала,
Отлеты птиц, как древние преданья.
Вино поспело; тихо зашептало
Разгадку тайны темное молчанье.
То здесь, то там — кресты по хмурым горкам,
В лесу багряном стадо заблудилось.
Луна плывет над речкой, над ведерком,
Рука жнеца устало опустилась,
И синекрылый сумрак с тихим вспорхом
Над крышами пронесся; тьма сгустилась.
Созвездья на челе твоем свивают
Ночные гнезда; все полно покоя,
И ангелы, неслышные, слетают
С губ любящих, сливаясь с синевою.
Испариной предсмертной проступает
Роса, блестя над скошенной травою.
Перевод В. Топорова

w
SIEBENGESANG DES TODES
RUH UND SCHWEIGEN
Hirten begruben die Sonne im kahlen Wald.
Ein Fischer zog
In harenem Netz den Mond aus frierendem Weiher.
In blauem Kristall
Wohnt der bleiche Mensch, die Wang' an seine Sterne gelehnt;
Oder er neigt das Haupt in purpurnem Schlaf.
Doch immer riihrt der schwarze Flug der Vogel
Den Schauenden, das Heilige blauer Blumen,
Denkt die nahe Stille Vergessenes, erioschene Engel.
Wieder nachtet die Stirne in mondenem Gestein;
Ein strahlender Jungling
Erscheint die Schwester in Herbst und schwarzer Verwesung.
\2U/

СЕМИГОЛОСИЕ СМЕРТИ
ПОКОЙ И БЕЗМОЛВИЕ
Пастухи зарыли солнце в голом лесу.
Поднял рыбарь
Волосяной своей сетью месяц из стынущих вод.
В голубом кристалле
Обитает бледный жилец, приклонивший щеку к звездам;
Или он никнет главой в пурпурную дрему.
Но вновь окликает черное птичье круженье
Созерцателя, тайна цветов голубых,
Мысль безмолвии зовет забытое, свет, что затмился.
Снова склоняется лоб на ночлег в лунные скалы;
Словно сияющий отрок,
Явилась сестра в осеннем, в черном истленьи.
Перевод С. Аверинцева

w
ANIF
Erinnerung: Moven, gleitend tiber den dunklen Himmel
Mannlicher Schwermut.
Stille wohnst du im Schatten der herbstlichen Esche,
Versunken in des Htigels gerechtes MaB;
Immer gehst du den grtinen FluB hinab,
Wenn es Abend geworden,
Tonende Liebe; friedlich begegnet das dunkle Wild,
Ein rosiger Mensch Trunken von blaulicher Witterung
Ruhrt die Stirne das sterbende Laub
Und denkt das ernste Antlitz der Mutter;
O, wie alles ins Dunkel hinsinkt;
Die gestrengen Zimmer und das alte Gerat
Der Vater.
Dieses erschuttert die Brust des Fremdlings.
O, ihr Zeichen und Sterne.
GroB ist die Schuld des Geborenen. Weh,
ihr goldenen Schauer
Des Todes,
Da die Seele kuhlere Bltiten traumt.
Immer schreit im kahlen Gezweig der nachtliche Vogel
Uber des Mondenen Schritt,
Tont ein eisiger Wind an den Mauern des Dorfs.
M15/

w
АНИФ
Вспомнишь вдруг: чайки скользят над сумрачным небом
Человечьей печали.
Тихо живешь ты под сенью осеннего ясеня, —
И холм тебе впору, —
Вечно идешь по теченью зеленой реки,
Когда сделался вечер,
Любовь неумолчная в шуме шагов, мирно приветствуя
темного хищника,
Розового человека. Хмелея от голубоватого
Ветра, лбом случайно коснешься отжившей листвы
И вспомнишь матери строгие губы:
О, как быстро во тьму это все переходит;
Грозные комнаты, ветхая утварь
Предков,
Все приводит в смятение незнакомца.
О вы,звезды и знаменья.
Вина твоя многа, рожденный. Горе вам, золотые зрители
Смерти,
Ведь душе только снится цветенье в прохладе.
Снова в лысых ветвях ночная птица кричит,
Услыхав под собой шорох шагов — месяц странствует,
Ледяной дует ветер у деревенской ограды.
Перевод А. Прокопьева

w
GEBURT
Gebirge: Schwarze, Schweigen und Schnee.
Rot vom Wald niedersteigt die Jagd;
0, die moosigen Blicke des Wilds.
Stille der Mutter; unter schwarzen Tannen
Offnen sich die schlafenden Hande,
Wenn verfallen der kalte Mond erscheint.
0, die Geburt des Menschen. Nachtlich rauscht
Blaues Wasser im Felsengrund;
Seufzend erblickt sein Bild der gefallene Engel,
Erwacht ein Bleiches in dumpfer Stube.
Zwei Monde
Erglanzen die Augen der steinernen Greisin.
Weh, der Gebarenden Schrei. Mit schwarzem Fliigel
Rtihrt die Knabenschlafe die Nacht,
Schnee, der leise aus purpurner Wolke sinkt.
\£!У

РОЖДЕНИЕ
Горы — изломы, черноты, снег.
Алой охоты вьется стезя.
О, мшистые взгляды зверя.
Материнский покой; под черной елью
Раскрываются сонные руки,
Когда являет себя стынущий месяц.
О, человека рожденье. Полночный плеск
Струй голубых по камням;
Падший ангел, вздыхая, видит свой облик,
Пробуждается бледное в дремоте кельи.
Как две луны,
Блестят глаза на каменном лике старухи.
Горе, вопль роженицы. Черным крылом
Висков дитяти касается ночь,
Снег, что с пурпурных небес никнет неслышно.
Перевод С. Аверинцева

w
UNTERGANG
5. Fassung
An Karl Borromaeus Heinrich
Uber den weiBen Weiher
Sind die wilden Vogel fortgezogen.
Am Abend weht von unseren Sternen ein eisiger Wind.
Uber unsere Graber
Beugt sich die zerbrochene Stirne der Nacht.
Unter Eichen schaukeln wir auf einem silbernen Kahn.
Immer klingen die weiBen Mauern der Stadt.
Unter Dornenbogen
О mein Bruder klimmen wir blinde Zeiger gen Mitternacht.
\220/

w
ГИБЕЛЬ
(5-я редакция)
Карлу Борромойсу Хайнриху
Пролетев над белеющим прудом,
Скрылись дикие птицы.
С наших звезд вечерами леденящие дуют ветры.
Ночь над могилами нашими
Склоняет надтреснутое чело.
Плывем под дубами, качаясь в серебрянном чёлне.
Не затихая, гудят белые стены града.
Под сводом тернистым, о брат мой,
Мы — стрелки, ползущие слепо к вершине ночи.
Перевод В. Вебера
\221/

w
AN EINEN FRUHVERSTORBENEN
0, der schwarze Engel, der leise aus dem Innern des Baums trat,
Da wir sanfte Gespielen am Abend waren,
Am Rand des blaulichen Brunnens.
Ruhig war unser Schritt, die runden Augen
in der braunen Kuhle des Herbstes,
0, die purpurne SiiBe der Sterne.
Jener aber ging die steinernen Stufen
des Monchsbergs hinab,
Ein blaues Lacheln im Antlitz und seltsam verpuppt
In seine stillere Kindheit und starb;
Und im Garten blieb das silberne Antlitz des Freundes zuriick,
Lauschend im Laub oder im alten Gestein.
Seele sang den Tod, die grune Verwesung des Fleisches
Und er war das Rauschen des Walds,
Die inbrunstige Klage des Wildes.
Immer klangen von dammernden Tiirmen
die blauen Glocken des Abends.
Stunde kam, da jener die Schatten in purpurner Sonne sah,
Die Schatten der Faulnis in kahlem Geast;
Abend, da an dammernder Mauer die Amsel sang,
Der Geist des Fruhverstorbenen stille im Zimmer erschien.
\222/

w
К УМЕРШЕМУ В ЮНОСТИ
О, черный ангел, что молча из недр древесных ступил,
Когда были мы мирные дети в час вечерний,
У колодца, чья глубь голубела.
Покоен был шаг наш, округленны глаза в бурой осенней
прохладе.
О, пурпурная сладость звезд.
Он же прошествовал вниз по жестким ступеням
Монашьей горы,
С голубой улыбкой на лике, завесясь от нас
Тишиною ушедшего детства, и умер.
Но серебристым милым обличьем остался в саду,
В листве затаясь или в древних камнях.
Душа воспевала смерть, зеленое тление плоти,
И лес неумолчно шумел,
Взывала жалоба зверя.
Вновь и вновь окликали с прозрачных высот голубые
вечерние звоны.
Пробил час, и он тени на пурпуре солнца узрел,
Тени истленья в голых ветвях;
Ввечеру, когда дрозд на дремотной стене запел,
Дух умершего в юности молча ступил меж нас.
\223/

w
0, das Blut, das aus der Kehle des Tonenden rinnt,
Blaue Blume; о die feurige Trane
Geweint in die Nacht.
Goldene Wolke und Zeit. In einsamer Kammer
Ladst du ofter den Toten zu Gast,
Wandelst in trautem Gesprach unter Ulmen
den griinen FluB hinab.
\224/

w
О, кровь, что из певчего горла бежит,
Голубой цветок; о, горящие слезы,
Пролитые ночью.
Золотая слава лучей, и время. В тиши
Приглашаешь ты мертвого часто к себе,
И в милой беседе сходишь под ульмы, к зеленым струям.
Перевод С. Аверинцева
225

w
GEISTLICHE DAMMERUNG
2. Fassung
Stille begegnet am Saum des Waldes
Ein dunkles Wild;
Am Hugel endet leise der Abendwind,
Verstummt die Klage der Amsel,
Und die sanften Floten des Herbstes
Schweigen im Rohr.
Auf schwarzer Wolke
Befahrst du trunken von Mohn
Den nachtigen Weiher,
Den Sternenhimmel.
Immer tent der Schwester mondene Stimme
Durch die geistliche Nacht.
\226/

w
ДУХОВНЫЕ СУМЕРКИ
(2-я редакция)
На краю рощи тихо встречает нас
Темный зверь;
На холме умирает вечерний ветер.
Молкнет жалоба птицы,
И осени нежные флейты
Спят в тростниках.
На облаке черном
Плывешь ты, пьянея от мака,
По ночным озерам
Звездного неба.
Все еще кличет лунный голос сестры
Сквозь духовную ночь.
Перевод С. Аверинцева
V22y

ABENDLANDISCHES LIED
0 der Seele nachtlicher Fliigelschlag:
Hirten gingen wir einst an dammernden Walden hin
Und es folgte das rote Wild, die grime Blume und
der lallende Quell
Demutsvoll. 0, der uralte Ton des Heimchens,
Blut bluhend am Opferstein
Und der Schrei des einsamen Vogels iiber der grunen
Stille des Teichs.
0, ihr Kreuzziige und gliihenden Martern
Des Fleisches, Fallen purpurner Friichte
Im Abendgarten, wo vor Zeiten die frommen
Jiinger gegangen,
Kriegsleute nun, erwachend aus Wunden
und Sternentraumen.
0, das sanfte Zyanenbiindel der Nacht.
0, ihr Zeiten der Stille und goldener Herbste,
Da wir friedliche Monche die purpurne Traube gekeltert;
Und rings erglanzten Hiigel und Wald.
0, ihr Jagden und Schlosser; Ruh des Abends,
Da in seiner Kammer der Mensch Gerechtes sann,
In stummem Gebet um Gottes lebendiges Haupt rang.

w
ПЕСНЬ О СТРАНЕ ЗАПАДА
О, как бьет крылами душа по ночам:
В пастушеском веке брели мы вдоль темневших лесов,
И преклонялись — красный зверь, зеленый цветок и
говорливый ключ,
Смиренные. О, первобытный напев сверчка,
Цветенье крови на жертвенном камне
И крик одинокой птицы над зеленым безмолвием вод.
О, звезда Крестовых Походов, и вы, пламеневшие муки
Плавимой плоти, пурпурных плодов ниспаденье
В вечерних садах, где в давние дни тихо бродили
Отроки, воины ныне, меж ран и звездного бреда.
О, кроткий дар ночных синецветов.
О, времена тишины и осеннего злата,
Когда мы, монахи, прилежно пурпурные гроздья сбирали,
И окрест светились роща и холм.
О вы, охоты и замки; покой вечеров,
Когда правое мыслил в затворе своем человек,
Бога живую Главу улучая молитвой немой.
\229/

w
0, die bittere Stunde des Untergangs,
Da wir ein steinernes Antlitz in schwarzen
Wassern beschaun.
Aber strahlend heben die silbernen Lider die Liebenden:
E i n Geschlecht. Weihrauch stromt von rosigen Kissen
Und der siiBe Gesang der Auferstandenen.
\230/

w
О, горькое время конца,
Когда мы в чернеющих водах прозрели каменный лик.
Но, сияя, подымутся серебристые веки любящих:
Единый род. Ладан струится от заалевшего ложа
И сладкая песнь, что поют воскресшие.
Перевод С. Аверинцева
\231/

VERKLARUNG
Wenn es Abend wird,
VerlaBt dich leise ein blaues Antlitz.
Ein kleiner Vogel singt im Tamarindenbaum.
Ein sanfter Monch
Faltet die erstorbenen Hande.
Ein weiBer Engel sucht Marien heim.
Ein nachtiger Kranz
Von Veilchen, Korn und purpurnen Trauben
1st das Jahr des Schauenden.
Zu deinen FtiBen
Offnen sich die Graber der Toten,
Wenn du die Stirne in die silbernen Hande legst.
Stille wohnt
An deinem Mund der herbstliche Mond,
Trunken von Mohnsaft dunkler Gesang;
Blaue Blume,
Die leise tont in vergilbtem Gestein.

w
ПРОСВЕТЛЕНИЕ
Когда свечереет,
Тихо покинет тебя голубеющий лик.
Малая пташка поет в тамаринде.
Мирный инок
Умершие руки слагает.
Белый ангел нисходит к Марии.
Ночному венку
Из фиалок, и злаков, и пурпуровых роз
Подобен год созерцателя.
У ног твоих
Отверзаются гробы усопших,
Когда ты склоняешь чело в мерцанье ладоней.
Тихо живет
Подле уст твоих месяц осенний,
Пьян маковым соком темной песни.
Цветок голубой,
Тихо звенящий в камне замшелом.
Перевод С. Аверинцева
\233/

w
FUHN
Blinde Klage im Wind, mondene Wintertage,
Kindheit, leise verhallen die Schritte an schwarzer Hecke,
Langes Abendgelaut.
Leise kommt die weiBe Nacht gezogen,
Verwandelt in purpurne Traume Schmerz und Plage
Des steinigen Lebens,
DaB nimmer der dornige Stachel ablasse vom verwesenden Leib.
Tief im Schlummer aufseufzt die bange Seele,
Tief der Wind in zerbrochenen Baumen,
Und es schwankt die Klagegestalt
Der Mutter durch den einsamen Wald
Dieser schweigenden Trauer; Nachte,
Erfullt von Tranen, feurigen Engeln.
Silbern zerschellt an kahler Mauer ein kindlich Gerippe.
\234/

ТЕПЛЫЙ ВЕТЕР
Слепая жалоба ветра; лунные зимние дни,
Детство; слышатся еле шаги у темной ограды.
Долгий вечерний звон.
Тихо приходит белая длинная ночь,
В пурпурные сны обращая боль и заботы
Каменной жизни.
Но вечно терновое жало ранит бренную плоть.
Тяжки сонные вздохи души боязливой,
Тяжки стоны ущербных дерев на ветру.
И скитается матери скорбный образ
По пустынному лесу
Молчаливой печали; ночи,
Полные слез и пламенеющих ангелов.
Серебристо у голой стены рассыпается остов ребенка.
Перевод О. Бараш

w
DER WANDERER
2. Fassung
Immer lehnt am Hugel die weiBe Nacht,
Wo in Silbertonen die Pappel ragt,
Stern' und Steine sind.
Schlafend wolbt sich iiber den GieBbach der Steg,
Folgt dem Knaben ein erstorbenes Antlitz,
Sichelmond in rosiger Schlucht
Feme preisenden Hirten. In altem Gestein
Schaut aus kristallenen Augen die Krote,
Erwacht der bluhende Wind, die Vogelstimme
des Totengleichen
Und die Schritte ergrunen leise im Wald.
Dieses erinnert an Baum und Tier. Langsame Stufen
von Moos;
Und der Mond,
Der glanzend in traurigen Wassern versinkt.
Jener kehrt wieder und wandelt an griinem Gestade,
Schaukelt auf schwarzem Gondelschiffchen
durch die verfallene Stadt.
\236/

w
СТРАННИК
(2-я редакция)
Снова на холм опускается белая ночь,
Там в серебристых звонах высится тополь,
Звезды и камни.
Выгибается сонно мостик над быстрым ручьем,
За спиною у мальчика — мертвенный лик,
Серп месяца в розовой бездне,
Далекое пение пастухов. В старых камнях
Хрустальные глаза жабы,
Поднимается ветер цветущий, птичий голос подобия смерти,
И тихо в лесу зеленеют шаги.
Воспоминанья о звере и дереве, неспешность мшистых
ступеней,
И месяц,
Который, сияя, тонет в мрачной воде.
Он возвращается, бредет по зеленому берегу,
В черной гондоле, покачиваясь, плывет по руинам города.
Перевод И. Болычева

w
KARL KRAUS
WeiBer Hohepriester der Wahrheit,
Kristallne Stimme, in der Gottes eisiger Odem wohnt,
Zurnender Magier,
Dem unter flammendem Mantel der blaue Panzer
des Kriegers klirrt.
\238/

w
КАРЛ КРАУС
Белый первосвященник истины,
Кристальный голос, что веет льдистым дыханием Бога,
Разгневанный маг,
Чьи голубые латы звенят под пламенной ризой.
Перевод С. Аверинцева
\239/

AN DIE VERSTUMMTEN
0, der Wahnsinn der grofien Stadt, da am Abend
An schwarzer Mauer verkruppelte Baume starren,
Aus silberner Maske der Geist des Bosen schaut;
Licht mit magnetischer GeiBel die steinerne Nacht verdrangt.
0, das versunkene Lauten der Abendglocken.
Hure, die in eisigen Schauern ein totes Kindlein gebart.
Rasend peitscht Gottes Zorn die Stirne des Besessenen,
Purpurne Seuche, Hunger, der griine Augen zerbricht.
0, das grafiliche Lachen des Golds.
Aber stille blutet in dunkier Hohle stummere Menschheit,
Fugt aus harten Metallen das erlosende Haupt.

w
МОЛЧАЛИВЫМ
О, сумасшедший город, где вечером
У черной стены замирают увечные липы,
Где из серебряной маски смотрят глаза недоброго духа,
Где за каменной ночью гонится свет, сжимая магнитный бич.
О, подводный гул колоколен.
Шлюха в ледяной судороге рожает мертвую девочку.
Божий гнев бешено хлещет по лбу одержимых,
Чума красногубая; голод выпил зрачков зеленую воду.
И это золото с его жуткой улыбкой.
Но в пещерах, в кровавом поту молчаливое трудится племя,
Из твердых металлов плавит главу избавителя.
Перевод Г. Ратгауза

w
PASSION
3. Fassung
Wenn Orpheus silbern die Laute riihrt,
Beklagend ein Totes im Abendgarten,
Wer bist du Ruhendes unter hohen Baumen?
Es rauscht die Klage das herbstliche Rohr,
Der blaue Teich,
Hinsterbend unter grtinenden Baumen
Und folgend dem Schatten der Schwester;
Dunkle Liebe
Eines wilden Geschlechts,
Dem au[ goldenen Radern der Tag davonrauscht.
Stille Nacht.
Unter finsteren Tannen
Mischten zwei Wolfe ihr Blut
In steinerner Umarmung; ein Goldnes
Verlor sich die Wolke iiber dem Steg,
Geduld und Schweigen der Kindheit.
Wieder begegnet der zarte Leichnam
Am Tritonsteich
Schlummernd in seinem hyazinthenen Haar.
DaB endlich zerbrache das kiihle Haupt!
\242/

w
PASSION
(3-я редакция)
Лишь только Орфей коснется струны серебром
И плачет в саду на закате о рано умершей,
О, полузабытое, кто ты — под сенью высоких древес?
Плач его, жалобно стонет осенний тростник
И пруд голубой,
Так тлеющий долго под сенью зеленых древес
И молча следящий за тенью сестры,
За темной погибелью
Страсти, терзающей дикий наш род,
Которому день на колесах поет золотых все о том же.
Тихая ночь.
Под сенью угрюмых елей,
Два волка, смешали мы кровь,
Каменея в объятиях; пух золотой
Оставило облачко, переходя по мосткам,
Терпенье безмолвного детства.
И снова навстречу
Тень милого трупа, тритонами пахнущий пруд,
Заснувший в ее волосах, гиацинтово-влажных.
Когда ж наконец ты рассыплешься, призрачный лик!
Х243/

Denn immer folgt, ein blaues Wild,
Ein Augendes unter dammernden Baumen,
Dieser dunkleren Pfaden
Wachend und bewegt von nachtigem Wohllaut,
Sanftem Wahnsinn;
Oder es tonte dunkler Verzuckung
Voll das Saitenspiel
Zu den kiihlen FuBen der BuBerin
In der steinernen Stadt.
\2AAJ

w
Но вечно следит она, синяя птица,
Немой соглядатай, под сенью вечерних древес,
За этими темными тропами,
От сна вдалеке и гармонией ночи взволнована,
Безумием нежным;
Темное вздрогнет блаженство,
Всплакнувшей струной
Припадая к холодным стопам вечно молящей прощения
В городе мертвых камней.
Перевод А. Прокопьева
\2АЬ/

w
SIEBENGESANG DES TODES
Blaulich dammert der Friihiing; unter saugenden Baumen
Wandert ein Dunkles in Abend und Untergang,
Lauschend der sanften Klage der Amsel.
Schweigend erscheint die Nacht, ein blutendes Wild,
Das langsam hinsinkt am Hugel.
In feuchter Luft schwankt bluhendes Apfelgezweig,
Lost silbern sich Verschlungenes,
Hinsterbend aus nachtigen Augen; fallende Sterne;
Sanfter Gesang der Kindheit.
Erscheinender stieg der Schlafer den schwarzen Wald hinab,
Und es rauschte ein blauer Quell im Grund,
DaB jener leise die bleichen Lider aufhob
Uber sein schneeiges Antlitz;
Und es jagte der Mond ein rotes Tier
Aus seiner Hohle;
Und es starb in Seufzern die dunkle Klage der Frauen.
Strahlender hob die Hande zu seinem Stern
Der weiBe Fremdling;
Schweigend verlaBt ein Totes das verfallene Haus.
X246/

w
СЕМИГОЛОСИЕ СМЕРТИ
В сумерках синих весна, под ветвями гудящих деревьев
Вечера темная тень и закат
Слушают нежные жалобы птиц.
Молча является ночь, окровавленный зверь,
Брюхом вползающий на холмы.
Влажную мглу ворошат цветущие ветви яблонь;
Распадаются серебристые узы,
Умиранье в померкших глазах; падучие звезды;
Нежные песни детства.
Спящий, мерцая, встает над черным лесом,
Синий источник в траве шелестит о том,
Как на его белоснежном лице поднимаются медленно
Бледные веки.
И гонит луна из логова
Красного зверя;
В умирающих стонах — темные жалобы женщин.
Лучась, простирает руки к своей звезде
Белый пришелец.
Молча уходит мертвец из погибшего дома.
\2ATJ

w
О des Menschen verweste Gestalt: gefiigt
aus kalten Metallen,
Nacht und Schrecken versunkener Walder
Und der sengenden Wildnis des Tiers;
Windesstille der Seele.
Auf schwarzlichem Kahn fuhr jener schimmernde Strome hinab
Purpurner Sterne voll, und es sank
Friedlich das ergrunte Gezweig auf ihn,
Mohn aus silberner Wolke.
\24y

w
О, человеческий образ, истлевший — отлитый в холодном
металле,
Ночью и страхом пропитанные леса,
И палящей яростью зверя;
Безветрие тихой души.
В черном челне плывет по мерцающей речке,
Полной пурпуровых звезд, под мирною сенью
Поникших зеленых ветвей,
Из серебристого облака — мак.
Перевод И. Болычева
\249/

WINTERNACHT
Es ist Schnee gefallen. Nach Mitternacht verlalM du
betrunken von purpurnem Wein den dunklen Bezirk der
Mcnschen, die rote Flamme ihres Herdes. О die Finsternis!
Schwarzer Frost. Die Erde ist hart, nach Bitterem schmeckt
die Luft. Deine Sterne schlieBen sich zu bosen Zeichen.
Mit versteinerten Schritten stampfst du am Bahndamm hin,
mit runden Augen, wie ein Soldat, der eine schwarze
Schanze sturmt. Avanti!
Bitterer Schnee und Mond!
Ein roter Wolf, den ein Engel wtirgt. Deine Beine klirren
schreitend wie blaues Eis und ein Lacheln voll Trauer und
Hochmut hat dein Antlitz versteinert und die Stirne
erbleicht vor der Woilust des Frostes;
oder sie neigt sich schweigend iiber den Schlaf eines
Wachters, der in seiner holzernen Hutte hinsank.
Frost und Rauch. Ein weifles Sternenhemd verbrennt die
tragenden Schultern und Gottes Geier zerfleischen dein
metallenes Herz.
О der steinerne Hugel. Stille schmilzt und vergessen der
kuhle Leib im silbernen Schnee hin.
Schwarz ist der Schlaf. Das Ohr folgt lange den Pfaden
der Sterne im Eis.
Beim Erwachen klangen die Glocken im Dorf. Aus dem
ostlichen Tor trat silbern der rosige Tag.

w
зимняя ночь
Выпал снег. В полуночный час, хмелея пурпурным вином,
ты оставляешь темную область людей, красное пламя их
очага. О, помрачение ночи!
Черный мороз. Жестка земля, и у воздуха горький вкус.
Твои звезды смыкаются в недобрые знаки.
Каменным шагом стучишь ты о дорожный вал, и круглит-
ся око, словно у воина, что идет на черный окоп. Avanti!
Месяц и горький снег!
Это красный волк, которого ангел теснит в битве. Ноги
твои скользят и скрипят, как голубой лед, и улыбка боли ;
гордости окаменила лицо, и лоб побледнел перед похотью
стужи;
или тихо склоняется он над дремою сторожа, что никнет
на землю в деревянной своей сторожке.
Стужа и дым. Белый холст звездной рубашки сжигает не-
сущие плечи, и Божий птицы расклевали твое железное
сердце.
О, каменистый холм. Тихо плавится позабытое тело, пере-
правляясь в серебряный снег.
Черен сон. Долго следит ухо пути созвездий во льду.
В час пробужденья звонили колокола в деревне. Через
врата востока вступил в серебро розовый день.
Перевод С. Аверинцева

GESANG DES А ВGESСHIEDENEN
IN VENEDIG
Stille in nachtigem Zimmer.
Silbern flackert der Leuchter
Vor dem singenden Odem
Des Einsamen;
Zaubrisches Rosengewolk.
Schwarzlicher Fliegenschwarm
Verdunkelt den steinernen Raum
Und es starrt von der Qual
Des goldenen Tags das Haupt
Des Heimatlosen.
Reglos nachtet das Meer.
Stern und schwarzliche Fahrt
Entschwand am Kanal.
Kind, dein krankliches Lacheln
Folgte mir leise im Schlaf.
X252/

ПЕСНЬ ОТРЕШЕННОГО
В ВЕНЕЦИИ
Безмолвна ночная комната.
Мерцает серебром светильник
Под поющим дыханием
Одинокого.
Волшебно розовы облака.
Мухи темным роем
Затмевают каменные своды,
И муками золотого дня
Полнится глава
Безродного.
Недвижимо ночное море.
Темнеющий путь со звездою
Пропал в канале.
Дитя, твоя больная улыбка
Тихо следует за мною в сон.
Перевод М. Белорусца
\253/

w
VORHOLLE
An herbstlichen Mauern, es suchen Schatten dort
Am Htigel das tonende Gold
Weidende Abendwolken
In der Ruh verdorrter Platanen.
Dunklere Tranen odmet diese Zeit,
Verdammnis, da des Traumers Herz
UberflieBt von purpurner Abendrote,
Der Schwermut der rauchenden Stadt;
Dem Schreitenden nachweht goldene Ktihle,
Dem Fremdling, vom Friedhof,
Als folgte im Schatten ein zarter Leichnam.
Leise lautet der steinerne Bau;
Der Garten der Waisen, das dunkle Spital,
Ein rotes Schiff am Kanal.
Traumend steigen und sinken im Dunkel
Verwesende Menschen
Und aus schwarzlichen Toren
Treten Engel mit kalten Stirnen hervor;
Blaue, die Todesklagen der Mutter.
Es rollt durch ihr langes Haar,
Ein feuriges Rad, der runde Tag
Der Erde Qual ohne Ende.
X25y

w
ПРЕДДВЕРИЕ АДА
Скитаются тени у стен осенних,
Ищут звенящее злато холма.
Плачут вечерние тучи
В тени засохших каштанов.
Час, что слезами черными дышит.
Небесная кара: в сердце сновидца
То пурпур вечерней зари,
То дымного города грусть.
И ступает пришелец, овеян
Золотистой прохладой, будто с погоста
Следом крадется нежный мертвец.
Тихо каменный дом поет.
Сад сирот и сумрачная больница.
Красный корабль на реке.
Призрачно сходят на берег и тонут во тьме
Полуистлевшие люди.
Из чернеющих врат
Выступают холодные ангелы.
Синева и смертные стоны
Матерей.
Сквозь длинные волосы их несется
Колесо огнистое — круглый день,
Бесконечная скорбь земная.
\255/

In kiihlen Zimmern ohne Sinn
Modert Gerat, mit knochernen Handen
Tastet im Blau nach Marchen
Unheilige Kindheit,
Benagt die fette Ratte Tiir und Truh,
Ein Herz
Erstarrt in schneeiger Stille.
Nachhallen die purpurnen Fltiche
Des Hungers in faulendem Dunkel,
Die schwarzen Schwerter der Luge,
Als schluge zusammen ein ehernes Tor.
\256/

В прохладных комнатах бродит безумье.
Плесневеет посуда; рукой костяною
Тянется в синь за сказкой
Неправедное дитя.
Жирные крысы подгрызли пол и порог.
Сердце
Застыло в снежном оцепененье.
Проклятью пурпурному голода
В гниющей тьме
Вторят, лязгая, черные сабли лжи,
Словно скрежет железных ворот.
Перевод О. Бараш
V257/

w
DIE SONNE
Taglich kommt die gelbe Sonne uber den Htigel.
Schon ist der Wald, das dunkle Tier,
Der Mensch; Jager oder Hirt.
Rotlich steigt im griinen Weiher der Fisch.
Unter dem runden Himmel
Fahrt der Fischer leise im blauen Kahn.
Langsam reift die Traube, das Korn.
Wenn sich stille der Tag neigt,
Ist ein Gutes und Boses bereitet.
Wenn es Nacht wird,
Hebt der Wanderer leise die schweren Lider;
Sonne aus finsterer Schlucht bricht.
\S/

СОЛНЦЕ
Каждый день желтое солнце уходит за холм.
Прекрасен лес, темный зверь,
Человек — пастух иль охотник.
Пурпурно зыблется рыба в зеленом пруду.
Под округленным небом
Молча рыбак в голубом челне проплывает.
Медлительно зреют гроздь и зерно.
Когда к вечеру клонится день,
Добро и зло созревают.
Когда наступит ночь,
Тихо подымет путник тяжелые веки.
Из темной пропасти хлынет солнце.
Перевод С. Аверинцева

w
GESANG EINER GEFANGENEN AMSEL
Fiir Ludwig von Ficker
Dunkler Odem im griinen Gezweig.
Blaue Bliimchen umschweben das Antlitz
Des Einsamen, den goldnen Schritt
Ersterbend unter dem Olbaum.
Aufflattert mit trunknem Fliigel die Nacht.
So leise blutet Demut,
Tau, der langsam tropft vom bluhenden Dorn.
Strahlender Arme Erbarmen
Umfangt ein brechendes Herz.
\260/

w
ПЕСНЯ ПОЙМАННОГО ДРОЗДА
Людвигу фон Фикеру
В зеленых ветвях темное дуновенье.
В голубом обрамленьи цветов парящих
Лик одинокого, чьи золотые шаги
Затихают под сенью оливы.
Ночь взлетает, взмахнув опьяненным крылом.
Кровь смирения так тиха,
Роса, что стекает по капле с цветущего терна.
Лучистые руки укроют
Состраданьем разбитое сердце.
Перевод В. Вебера
\261/

w
SOMMER
Am Abend schweigt die Klage
Des Kuckucks im Wald.
Tiefer neigt sich das Korn,
Der rote Mohn.
Schwarzes Gewitter droht
Uber dem Hiigel.
Das alte Lied der Grille
Erstirbt im Feld.
Nimmer regt sich das Laub
Der Kastanie.
Auf der Wendeltreppe
Rauscht dein Kleid.
Stille leuchtet die Kerze
Im dunklen Zimmer;
Eine silberne Hand
Loschte sie aus;
Windstille, sternlose Nacht.
\262/

w
ЛЕТО
К вечеру молкнет в лесу
Кукушки печаль.
Ниже клонится рожь
И красный мак.
Черные грозы стоят
Над круглым холмом.
Сверчка старый напев
Меркнет в полях.
Ни единым не дрогнет листом
Ветвь каштана.
По крутым ступеням вниз
Шелестит твое платье.
Тихо горит свеча
В темном покое;
Мерцающая рука
Гасит свечу;
Глухая, беззвездная ночь.
Перевод С. Аверинцева
\ч263/

w
SOMMERSNEIGE
Der grime Sommer ist so leise
Geworden, dein kristallenes Antlitz.
Am Abendweiher starben die Blumen,
Ein erschrockener Amselruf.
Vergebliche Hoffnung des Lebens. Schon riistet
Zur Reise sich die Schwalbe im Haus
Und die Sonne versinkt am Hiigel;
Schon winkt zur Sternenreise die Nacht.
Stille der Dorfer; es tonen rings
Die verlassenen Walder. Herz,
Neige dich nun liebender
Uber die ruhige Schlaferin.
Der grune Sommer ist so leise
Geworden und es lautet der Schritt
Des Fremdiings durch die silberne Nacht.
Gedachte ein blaues Wild seines Pfads,
Des Wohllauts seiner geistlichen Jahre!
X264/

НА СКЛОНЕ ЛЕТА
Несказанною тишью объята зелень
Летних сумерек, лик твой хрустальный.
Поникли цветы над вечерним прудом.
Испуганный крик дрозда.
Надежда непрочная жизни. Под кровлей
Готовится ласточка в путь далекий,
И солнце заходит за холм.
В звездные странствия манит ночь.
Деревни в покое; поют окрест
Леса пустынные. О душа,
Клонись же, клонись любовнее
Над безмятежной сновидицей.
Несказанною тишью объята зелень
Летних сумерек; слышен шаг
Пришельца в ночи серебристой.
О путях своих вспомни, синий зверь,
О духовных лет благозвучьи.
Перевод О. Бараш

w
JAHR
Dunkle Stille der Kindheit. Unter grunenden Eschen
Weidet die Sanftmut blaulichen Blickes; goldene Ruh.
Ein Dunkles entzuckt der Duft der Veilchen;
schwankende Ahren
Im Abend, Samen und die goldenen Schatten der Schwermut.
Balken behaut der Zimmermann; im dammernden Grund
Mahlt die Miihle; im Hasellaub wolbt sich
ein purpurner Mund,
Mannliches rot iiber schweigende Wasser geneigt.
Leise ist der Herbst, der Geist des Waldes; goldene Wolke
Folgt dem Einsamen, der schwarze Schatten des Enkels.
Neige in steinernem Zimmer; unter alten Zypressen
Sind der Tranen nachtige Bilder zum Quell versammelt;
Goldenes Auge des Anbeginns, dunkle Geduld des Endes.
\266/

w
год
Темная тишина детства. В зелени вязов
Тонет блаженствуя синий взгляд. Золотой покой.
Ароматом фиалок наслаждается темнота; по вечерам
Колеблющиеся колосья, пшеничные зерна и
золотые тени тоски.
Плотник стучит молотком; в темной низине
Мельница мелет зерно; в листве орешника
Круглится пурпурный девический рот,
И алый мужской силуэт склоняется над безмолвием вод.
Тиха осень, душа лесов; облако золотое
Следует за одиноким, внука черная тень.
Поникни главою в каменных стенах комнат; под старыми
кипарисами
Струится поток, куда канули все ночные виденья и слезы.
Начала взор золотой, темное терпенье конца.
Перевод О. Татариновой
\267/

w
ABENDLAND
4. Fassung
Else Lasker-Schiiler
in Verehrung
1
Mond, als trate ein Totes
Aus blauer Hohle,
Und es fallen der Bluten
Viele tiber den Felsenpfad.
Silbern weint ein Krankes
Am Abendweiher,
Auf schwarzem Kahn
Hinuberstarben Liebende.
Oder es lauten die Schritte
Elis' durch den Hain
Den hyazinthenen
Wieder verhallend unter Eichen.
О des Knaben Gestalt
Geformt aus kristallenen Tranen,
Nachtigen Schatten.
Zackige Blitze erhellen die Schlafe
Die immerktihle,
Wenn am griinenden Hiigel
Friihlingsgewitter ertont.
\268/

w
ЗАПАД
(4-я редакция)
Эльзе Ласкер-Шюлер
с почтением
1
Месяц, словно мертвец,
Выходит из синего грота,
На каменистые тропы
Сыплется дождь лепестков.
Серебряным плачем плачет
Боль над вечерним прудом,
Влюбленные утонули,
В черном плывя челноке.
А среди гиацинтов в роще
Слышен Элиса шаг звенящий,
Затихающий под дубами.
Отрока образ, рожденный
Из слез хрустальных,
Из теней ночи.
Вечнопрохладный висок
Высветляют зигзаги молний,
Когда по цветущим холмам
Весенний катится гром.
\269/

2
So leise sind die griinen Walder
Unserer Heimat,
Die kristallne Woge
Hinsterbend an verfallner Mauer
Und wir haben im Schlaf geweint;
Wandern mit zogernden Schritten
An der dornigen Hecke hin
Singende im Abendsommer,
In heiliger Ruh
Des fern verstrahlenden Weinbergs;
Schatten nun im ktihlen SchoB
Der Nacht, trauernde Adler.
So leise schlieBt ein mondener Strahl
Die purpurnen Male der Schwermut.
3
Ihr groBen Stadte
Steinern aufgebaut
In der Ebene!
So sprachlos folgt
Der Heimatlose
Mit dunkler Stirne dem Wind,
Kahlen Baumen am Htigel.
Ihr weithin dammernden Strome!
Gewaltig angstet
Schaurige Abendrote
Im Sturmgewolk.
Ihr sterbenden Volker!
Bleiche Woge
Zerschellend am Strande der Nacht,
Fallende Sterne.

2
О, безмолвье зеленых лесов
Нашей родины,
Гибель хрустальной волны
У подножия рухнувших стен —
Как плакали мы во сне;
Медлителен шаг поющих,
Что бредут вдоль тернистых оград
Вечереющим летом
Средь святого покоя
Виноградников светоносных;
Вот и тени, скорби орлы,
В холодной утробе ночи.
Лунный свет заживляет беззвучно
Пурпурные раны тоски.
3
О великие города,
Грудами камня
Лежащие на равнине!
Так человек бездомный
С помраченным челом, онемев,
Вслед ветру бредет.
Вслед голым деревьям на склонах.
О где-то вдали иссякающие потоки!
Огромен страх,
Что вселяет
В тучах дрожащий закат.
О гибнущие народы!
Бессильной волной суждено вам
Разбиться о берег ночи,
О падучие звезды!
Перевод В. Вебера

w
FRUHLING DER SEELE
Aufschrei im Schlaf; durch schwarze Gassen sturzt der Wind,
Das Blau des Fruhlings winkt durch brechendes Geast,
Purpurner Nachttau und es erioschen rings die Sterne.
Griinlich dammert der FluB, silbern die alten Alleen
Und die Turme der Stadt. О sanfte Trunkenheit
Im gleitenden Kahn und die dunklen Rufe der Amsel
In kindlichen Garten. Schon lichtet sich der rosige Flor.
Feierlich rauschen die Wasser. О die feuchten Schatten der Au,
Das schreitende Tier; Griinendes, Blutengezweig
Riihrt die kristallene Stirne; schimmernder Schaukelkahn.
Leise tont die Sonne im Rosengewolk am Hugel.
GroB ist die Stille des Tannenwalds, die ernsten Schatten am FluB.
Reinheit! Reinheit! Wo sind die furchtbaren Pfade des Todes,
Des grauen steinernen Schweigens, die Felsen der Nacht
Und die friedlosen Schatten? Strahlender Sonnenabgrund.
Schwester, da ich dich fand an einsamer Lichtung
Des Waldes und Mittag war und groB das Schweigen
des Tiers;
WeiBe unter wilder Eiche, und es bluhte silbern der Dorn.
Gewaltiges Sterben und die singende Flamme im Herzen.
\272/

w
ВЕСНА ДУШИ
Вскрик во сне; в черных улочках мечется ветер,
Голубизна весны проглядывает в смятенных кронах,
Пурпурна ночная роса, гаснут звезды.
В рассветном сумраке зеленовата река, серебрятся
Старые городские аллеи и башни. О нежное опьяненье
В скользящем челне и темные зовы дрозда
В садах детства. Светлеет розовый полог.
Празднично воды шумят. О росистые тени луга,
Шествие зверя, зелень листвы, ветка в цвету,
Задевающая хрустальный лоб. В блестках качается челн.
Тихая поступь солнца в розовых облаках над холмом.
Величава тишина елей, их строгие тени.
Ясность! Ясность! Куда подевались пугающие тропы смерти
С их серокаменной немотой, скалы ночные
И тревожные тени? Сияющая бездна солнца.
Сестра, я нашел тебя на одинокой опушке,
Полдень стоял и огромно было молчание зверя;
Ты белела под дубом, и терновник серебряно цвел.
Беспредельное умирание и пламя поющее в сердце.
\273/

w
Dunkler umflieBen die Wasser die schonen Spiele
der Fische.
Stunde der Trauer, schweigender Anblick der Sonne;
Es ist die Seele ein Fremdes auf Erden. Geistlich dammert
Blaue uber dem verhauenen Wald und es lautet
Lange eine dunkle Glocke im Dorf; friedlich Geleit.
Stille bluht die Myrthe uber den weiBen Lidern des Toten.
Leise tonen die Wasser im sinkenden Nachmittag
Und es griinet dunkler die Wildnis am Ufer, Freude
im rosigen Wind;
Der sanfte Gesang des Bruders am Abendhugel.
\274/

В потемневших водах рыба играет.
Час печали, безмолвный взгляд солнца.
Здесь душа чужестранка. Сумерки духа
В синеве над вырубками лесными и долгий
Темный звон колокольный в селенье. Мирные проводы.
Тихо цветет мирт над белыми веками мертвеца.
Тихо струятся воды уходящего дня, темнеют
Прибрежные заросли; радостен розовый ветер;
И нежное пение брата на высоком закатном холме.
Перевод О. Татариновой

w
IM DUNKEL
2. Fassung
Es schweigt die Seele den blauen Frahling.
Unter feuchtem Abendgezweig
Sank in Schauern die Stirne den Liebenden.
О das grunende Kreuz. In dunklem Gesprach
Erkannten sich Mann und Weib.
An kahler Mauer
Wandelt mit seinen Gestirnen der Einsame.
LFber die mondbeglanzten Wege des Walds
Sank die Wildnis
Vergessener Jagden; Blick der Blaue
Aus verfallenen Felsen bricht.
X276/

В СУМЕРКАХ
(2-я редакция)
Молчит в душе голубая весна.
Под тяжестью соков вечерних ветвей
Низко клонятся лица дрожащих влюбленных.
О зеленящийся Крест. В темных речах
Раскрываются друг перед другом
Мужчина и женщина. Одинокий
Бредет у голой стены со своими звездами.
Непроходимой чащобой в лесах заросли
Лунные тропы забытых охот;
Ломится взгляд синевы
В прогалы скалистых руин.
Перевод О. Татариновой

w
GESANG DES ABGESCHIEDENEN
An Karl Borromaeus Heinrich
Voll Harmonien ist der Flug der Vogel. Es haben
die grtinen Walder
Am Abend sich zu stilleren Htitten versammelt;
Die kristallenen Weiden des Rehs.
Dunkles besanftigt das Platschern des Bachs,
die feuchten Schatten
Und die Blumen des Sommers, die schon im Winde lauten.
Schon dammert die Stirne dem sinnenden Menschen.
Und es leuchtet ein Lampchen, das Gute, in seinem Herzen
Und der Frieden des Mahls; denn geheiligt ist Brot und Wein
Von Gottes Handen, und es schaut aus nachtigen Augen
Stille dich der Bruder an, daB er ruhe von dorniger Wanderschaft.
О das Wohnen in der beseelten Blaue der Nacht.
Liebend auch umfangt das Schweigen im Zimmer
die Schatten der Alten,
Die purpurnen Martern, Klage eines groBen Geschlechts,
Das fromm nun hingeht im einsamen Enkel.
\278/

w
ПЕСНЬ ОТРЕШЕННОГО
Карлу Борромойсу Хайнриху
Полон гармонии птичий полет. Зеленые чащи
Под вечер сходятся у засыпающих изб.
Хрустальны оленьи луга.
Нежно во мраке журчанье ручья, влажные тени
И лета цветы, что красиво поют на ветру.
Сумрак объемлет чело, погруженное в думы,
И огонек, благодать, зажигается в сердце.
Трапезы мир; священны хлеб и вино
В ладонях Господа; темные очи брата.
Да обретет он покой от тернистых странствий.
О приют в синеве одушевленной ночи.
В комнатах тени старцев окутаны кротким молчаньем.
Пурпур святых; и жалоба рода большого,
Что тихо теперь угасает в единственном внуке.
\279/

w
Denn strahlender immer erwacht aus schwarzen
Minuten des Wahnsinns
Der Duldende an versteinerter Schewelle
Und es umfangt ihn gewaltig die kiihle Blaue und
die leuchtende Neige des Herbstes,
Das stille Haus und die Sagen des Waides,
Mafl und Gesetz und die mondenen Pfade
der Abgeschiedenen.
\280/

w
От черных минут безумья пробуждается лучезарно
Терпеливый у каменного колодца,
И душу его объемлют прохладная синь и осенний ясный
закат,
Безмолвный дом и преданья леса,
Закон, и мера, и лунные тропы мертвых.
Перевод О. Бараш
\281/

w
TRAUM UND UMNACHTUNG
Am Abend ward zum Greis der Vater; in dunklen Zimmern
versteinerte das Antlitz der Mutter und auf dem Knaben
lastete der Fluch des entarteten Geschlechts. Manchmal
erinnerte er sich seiner Kindheit, erfiillt von Krankheit,
Schrecken und Finsternis, verschwiegener Spiele im
Sternengarten, oder daB er die Ratten fiitterte im dam-
mernden Hof. Aus blauem Spiegel trat die schmale Gestalt
der Schwester und er sturzte wie tot ins Dunkel. Nachts
brach sein Mund gleich einer roten Frucht auf und die
Sterne erglanzten iiber seiner sprachlosen Trauer. Seine
Traume erfullten das alte Haus der Vater. Am Abend ging
er gerne iiber den verfallenen Friedhof, oder er besah in
dammernder Totenkammer die Leichen, die grtinen Flecken
der Verwesung auf ihren schonen Handen. An der Pforte
des Klosters bat er urn ein Stuck Brot; der Schatten eines
Rappen sprang aus dem Dunkel und erschreckte ihn. Wenn
er in seinem kiihlen Bette lag, uberkamen ihn unsagliche
Tranen. Aber es war niemand, der die Hand auf seine Stirne
gelegt hatte. Wenn der Herbst kam, ging er, ein Hellseher, in
brauner Au. 0, die Stunden wilder Verzuckung, die Abende
am grtinen Flufl, die Jagden. 0, die Seele, die leise das Lied
des vergilbten Rohrs sang; feurige Frommigkeit. Stille sah
er und lang in die Sternenaugen der Krote, befuhlte mit
erschauernden Handen die Kuhle des alten Steins und
besprach die ehrwurdige Sage des blauen Quells. O, die
\282/

w
СОН И ЗАТМЕНИЕ
К вечеру стал стариком отец; в темных комнатах окаме-
нел лик матери и пало на отрока проклятие вырождаю-
щихся поколений. Иногда вспоминались ему годы детства,
исполненные болезней, испуга и тьмы, потаенные игры в
саду созвездий — или то, как во дворе, сумерничая, кормил
он крошками крыс. Выступала из голубого зеркала строй-
ная тень сестры, и он падал во мрак, как подкошенный.
Ночами уста его раскрывались подобно алому плоду и
звезды сияли над его безъязыкой печалью. Сны его на-
полняли старый дом предков. Вечерами любил он бродить
по запустелому кладбищу или же расматривал в залитой
полумраком мертвецкой трупы с зелеными пятнами раз-
ложения на все еще безукоризненно изящных руках. У
монастырских ворот просил он о куске хлеба; тень воро-
ного выпрядывала из тьмы и пугала его. Когда он лежал в
своей холодной постели, глаза ему застилали невырази-
мые слезы. Но не было никого, кто опустил бы ему на
чело свою руку. Когда наступала осень, он, ясновидящий,
бродил по бурым лугам. О, часы звериного очарования,
вечера на зеленой реке, гон охоты. О, душа, тихо подхваты-
вающая песню пожелтелого тростника; пламень правед-
ности. Он всматривался в тишину и подолгу — в звезд-
ные очи жаб, ощупывал содрогающимися руками прохладу
старых камней и вторил достопочтенным сказаниям голу-
бого источника. О, серебристые рыбы и яблоки, падавшие
\283/

w
silbernen Fische und die Frtichte, die von verkriippelten
Baumen Helen. Die Akkorde seiner Schritte erfiillten ihn mit
Stolz und Menschenverachtung. Am Heimweg traf er ein
unbewohntes SchloB. Verfallene Gotter standen im Garten,
hintrauernd am Abend. Ihm aber schien: hier lebte ich
vergessene Jahre. Ein Orgelchoral erfullte ihn mit Gottes
Schauern. Aber in dunkler Hohle verbrachte er seine Tage,
log und stahl und verbarg sich, ein flammender Wolf, vor
dem weiBen Antlitz der Mutter. O, die Stunde, da er mit
steinernem Munde im Sternengarten hinsank, der Schatten
des Morders iiber ihn kam. Mit purpurner Stirne ging er
ins Moor und Gottes Zorn ziichtigte seine metallenen
Schultern; o, die Birken im Sturm, das dunkle Getier, das
seine umnachteten Pfade mied. HaB verbrannte sein Herz,
Wollust, da er im griinenden Sommergarten dem schweigen-
den Kind Gewalt tat, in dem strahlenden sein umnachtetes
Antlitz erkannte. Weh, des Abends am Fenster, da aus pur-
purnen Blumen, ein graulich Gerippe, der Tod trat. 0, ihr
Turme und Glocken; und die Schatten der Nacht fielen
steinern auf ihn.
Niemand liebte ihn. Sein Haupt verbrannte Liige und
Unzucht in dammernden Zimmern. Das blaue Rauschen
eines Frauengewandes lieB ihn zur Saule erstarren und in
der Ttir stand die nachtige Gestalt seiner Mutter. Zu
seinen Haupten erhob sich der Schatten des Bosen. O, ihr
Nachte und Sterne. Am Abend ging er mit dem Kriippel am
Berge hin; auf eisigem Gipfel lag der rosige Glanz der
Abendrote und sein Herz lautete leise in der Dammerung.
Schwer sanken die sturmischen Tannen iiber sie und der
rote Jager trat aus dem Wald. Da es Nacht ward, zerbrach
kristallen sein Herz und die Finsternis schlug seine Stirne.
Unter kahlen Eichbaumen erwiirgte er mit eisigen Handen
X284/

w
с изуродованных деревьев. Ритм собственных шагов на-
полнял его гордостью и презрением к человеческому
роду. На обратном пути он проходил мимо необитаемого
замка. Падшие боги виднелись в саду, исполненные ве-
черней печали. Но ему все же чудилось: именно здесь и
обитал я в забвенные годы. Органный хорал внушал ему
божественный трепет. Но в беспросветной пещере он ко-
ротал свои дни, лгал, и крал, и таился, пламенеющий волк, и
бежал белого лика матери. О, час, когда с каменными уста-
ми рухнул он наземь в саду созвездий и воздвиглась над
ним тень убийцы. С пурпуром на челе вступил он в тря-
сину, и Гнев Божий бичом ожег его металлические пле-
чи; о, березы — ив бурю, темная тварь земная, шарахав-
шаяся с его одетой затменьем тропы. Ненависть сжигала
ему душу, похоть, — в час, когда в зеленеющем летнем
саду взял он насилием безответное дитя, распознав в
светозарном свой помраченный затмением облик. Горе,
вечером у окна, когда из пурпурного цветения выступил
серый остов смерти, она сама. О, вы, колокола и башни; и
тени бессветные пали каменно на него.
Никто не любил его. Голова его источала не свет, но един-
ственно ложь и непотребство в сумеречных чертогах. Го-
лубой шорох женского одеяния превращал его в камень —
в дверях проступали ночные очертания матери. У него в
изголовье громоздилась тень зла. О вы, ночи, вы, звезды.
Вечерами бродил он с калекой по горам; на льдистой вер-
шине лежал золотисто-розовый блеск вечерней зари, и
сердце его тихо звенело в сумерках. Тяжело оседали во
мглу исполинские ели, и алый охотник выступал из чащи.
Едва наставала ночь, как сердце его разбивалось на хрус-
тальные осколки, и тьма хлестала его по лицу. Под дубом
с лысыми сучьями душил он железными руками дикую
Х285/

w
eine wilde Katze. Klagend zur Rechten erschien die weiBe
Gestalt eines Engels, und es wuchs im Dunkel der Schatten
des Kruppels. Er aber hob einen Stein und warf ihn nach
jenem, daB er heulend floh, und seufzend verging im
Schatten des Baums das sanfte Antlitz des Engels. Lange
lag er auf steinigem Acker und sah staunend das goldene
Zelt der Sterne. Von Fledermausen gejagt, sturzte er fort
ins Dunkel. Atemlos trat er ins verfallene Haus. Im Hof
trank er, ein wildes Tier, von den blauen Wassern des
Brunnens, bis ihn fror. Fiebernd saB er auf der eisigen
Stiege, rasend gen Gott, daB er sttirbe. 0, das graue Antlitz
des Schreckens, da er die runden Augen iiber einer Taube
zerschnittener Kehle aufhob. Huschend iiber fremde Stiegen
begegnete er einem Judenmadchen und er griff nach ihrem
schwarzen Haar und er nahm ihren Mund. Feindliches
folgte ihm durch finstere Gassen und sein Ohr zerriB ein
eisernes Klirren. An herbstlichen Mauern folgte er, ein
Mesnerknabe, stille dem schweigenden Priester; unter
verdorrten Baumen atmete er trunken den Scharlach jenes
ehrwiirdigen Gewands. 0, die verfallene Scheibe der Sonne.
SuBe Martern verzehrten sein Fleisch. In einem verodeten
Durchhaus erschien ihm starrend von Unrat seine blutende
Gestalt. Tiefer liebte er die erhabenen Werke des Steins;
den Turm, der mit hollischen Fratzen nachtlich den blauen
Sternenhimmel stiirmt; das kiihle Grab, darin des Menschen
feuriges Herz bewahrt ist. Weh, der unsaglichen Schuld, die
jenes kundtut. Aber da er Gluhendes sinnend den herbst-
lichen FluB hinabing unter kahlen Baumen hin, erschien in
harenem Mantel ihm, ein flammender Damon, die Schwester.
Beim Erwachen erloschen zu ihren Hauptern die Sterne.
О des verfluchten Geschlechts. Wenn in befleckten Zimmern
jegliches Schicksal vollendet ist, tritt mit modernden Schritten
\286/

w
кошку. Одесную от него с жалобой восставала белая фи-
гура некоего ангела, и тень калеки гигантски разрасталась
во тьме. Он однако же поднял камень и запустил в нее —
так, что она, завывая, умчалась прочь и, вздыхая, исчез в
тени дерева нежный облик ангела. Долго лежал он на
твердокаменном поле и с изумлением любовался златым
шатром звезд. Вспугнут летучей мышью, он поспешил
прочь, во тьму. Запыхавшись, ворвался он в разрушенный
дом. Во дворе, белый зверь, пил он из голубых вод колодца,
пока не закоченел. Охвачен горячкой, он опустился на
льдистые сходни и воззвал к Господу, требуя смерти. О,
серый лик ужаса, когда довелось ему отвести округливши-
еся глаза от растоптанной его каблуками голубки. Сколь-
зя по чужим сходням, повстречался он с юной еврейкой и
ухватил ее за черные волосы и взял ее губы. Нечто неот-
вратимо враждебное гналось за ним по ночным закоул-
кам и уши ему раздирало железным клекотом. Вдоль про-
низанных осенью стен крался он, мальчик из церкви, вслед
за безмолвным пастырем; под высохшими деревьями жад-
но вдыхал багрянец тех внушающих почтение одеяний. О,
закатившийся диск солнца. Сладкая мука пожирала его
плоть. В безжизненном проходном дворе представал пе-
ред ним, цепенея из скверны, его кровоточащий образ.
Глубже любил он возвышенные труды каменьев: башню,
с адской ухмылкой обрушивающуюся ночами на синее
небо созвездий; холодные склепы, в которых покоится ог-
ненное сердце человека. Ах, невыразимая вина, провозве-
щенная этим сердцем. Но стоило ему в пламени чувств
спуститься по течению охваченной осенью реки под лы-
сыми сучьями дерев, как представал перед ним одетый во
власяницу пламенеющий демон, сестра. В часы пробужде-
ния угасали над их головами звезды.
Х287/

w
der Tod in das Haus. O, daB drauBen Friihling ware und im
bluhenden Baum ein lieblicher Vogel sange. Aber graulich
verdorrt das sparliche Grim an den Fenstern der Nacht-
lichen und es sinnen die blutenden Herzen noch Boses. 0,
die dammernden Fruhlingswege des Sinnenden. Gerechter
erfreut ihn die bluhende Hecke, die junge Saat des Land-
manns und der singende Vogel, Gottes sanftes Geschopf; die
Abendglocke und die schone Gemeine der Menschen. DaB
er seines Schicksals vergaBe und des dornigen Stachels.
Frei ergriint der Bach, wo siibern wandelt sein FuB, und ein
sagender Baum rauscht iiber dem umnachteten Haupt ihm.
Also hebt er mit schmachtiger Hand die Schlange, und in
feurigen Tranen schmolz ihm das Herz hin. Erhaben ist das
Schweigen des Walds, ergruntes Dunkel und das moosige
Getier, aufflatternd, wenn es Nacht wird. О der Schauer, da
jegliches seine Schuld weiB, dornige Pfade geht. Also land er
im Dornenbusch die weiBe Gestalt des Kindes, blutend nach
dem Mantel seines Brautigams. Er aber stand vergraben in
sein stahlernes Haar stumm und leidend vor ihr. 0 die
strahlenden Engel, die der purpurne Nachtwind zerstreute.
Nachtlang wohnte er in kristallener Hohle und der Aussatz
wuchs siibern auf seiner Stirne. Ein Schatten ging er den
Saumpfad hinab unter herbstlichen Sternen. Schnee fiel, und
blaue Finsternis erfullte das Haus. Eines Blinden klang die
harte Stimme des Vaters und beschwor das Grauen. Weh
der gebeugten Erscheinung der Frauen. Unter erstarrten
Handen verfielen Frucht und Gerat dem entsetzten Gesch-
lecht. Ein Wolf zerriB das Erstgeborene und die Schwestern
flohen in dunkle Garten zu knochernen Greisen. Ein
umnachteter Seher sang jener an verfallenen Mauern und
seine Stimme verschlang Gottes Wind. О die Wollust des
Todes. О ihr Kinder eines dunklen Geschlechts. Siibern
\288/

w
О, проклятие поколений. Когда в покрытых пятнами пле-
сени комнатах завершается чья-то судьба, вялой поступью
в дом входит смерть. О, если бы во дворе наступила вес-
на и на расцветшем дереве запела милая птица. Но серым
цветом исходит скудная зелень у окон неспящего, и крово-
точащим сердцам становится мало уже совершенного
зла. О, сумеречные весенние тропы того, кто исполнен
желаний. Праведней радовался он цветению живой изго-
роди, первым всходам зелени и пению птицы, нежного со-
здания божьего; вечернему колоколу и прекрасной общ-
ности человеческой — позволявшим забыть о судьбе и о
колючих терниях. Вольно зазеленел ручей, где, серебряная,
ступала его стопа, велеречивое дерево зашумело ветвями
над его помраченным затменьем челом. И вот поднимает
он немощною рукою змею, и сердце исходит огненными
слезами. Возвышенно безмолвие леса, зазеленевшая тьма
и одетое мохом зверье, — крылаты, когда наступает ночь.
О, ужас осознания своей вины, известной каждому, выша-
гивающий тернистыми тропами. И вот он нашел в тер-
новнике белое тело ребенка, кровоточащее под покровом
шагов небесного жениха. А сам застыл, стиснутый свои-
ми металлическими волосами, в безмолвном страдании
подле плоти. О, лучезарные ангелы, пригоршнями разбро-
санные алым ветром. Ночи напролет обитал он в хрус-
тальной пещере, и проказа серебряно проступала у него на
челе. Тенью крался он вниз по вьющейся узкой лентой
тропе под пронизанными осенью звездами. Начинал идти
снег, и голубые потемки переполняли дом. Резкий голос
отца звучал, как слова слепого, заклиная от самого страш-
ного. Ах, согбенное соприсутствие женщин. Оцепенелые
руки передавали плоды и кувшины объятым ужасом по-
колениям, волк раздирал перворожденного, и сестры бежа-
ло/

w
schimmern die bosen Blumen des Bluts an jenes Schlafe, der
kalte Mond in seinen zerbrochenen Augen. 0, der Nachtlichen;
o, der Verfluchten.
Tief ist der Schlummer in dunklen Giften, erftillt von Sternen
und dem weiBen Antlitz der Mutter, dem steinernen. Bitter
ist der Tod, die Kost der Schuldbeladenen; in dem braunen
Geast des Stamms zerfielen grinsend die irdenen Gesichter.
Aber leise sang jener im grunen Schatten des Hollunders,
da er aus bosen Traumen erwachte; suBer Gespiele nahte
ihm ein rosiger Engel, daB er, ein sanftes Wild, zur Nacht
hinschlummerte; und er sah das Sternenantlitz der Rein-
heit. Golden sanken die Sonnenblumen tiber den Zaun des
Gartens, da es Sommer ward. 0, der FLeiB der Bienen und
das grtine Laub des NuBbaums; die vortiberziehenden
Gewitter. Silbern bltihte der Mohn auch, trug in grtiner
Kapsel unsere nachtigen Sternentraume. 0, wie stille war
das Haus, als der Vater ins Dunkel hinging. Purpurn reifte
die Frucht am Baum und der Gartner ruhrte die harten
Hande; о die harenen Zeichen in strahlender Sonne. Aber
stille trat am Abend der Schatten des Toten in den
trauernden Kreis der Seinen und es klang kristallen sein
Schritt uber die grtinende Wiese vorm Wald. Schweigende
versammelten sich jene am Tisch; Sterbende brachen sie
mit wachsernen Handen das Brot, das blutende. Weh der
steinernen Augen der Schwester, da beim Mahle ihr
Wahnsinn auf die nachtige Stirne des Bruders trat, der
Mutter unter leidenden Handen das Brot zu Stein ward. 0
der Verwesten, da sie mit silbernen Zungen die Holle
schwiegen. Also erloschen die Lampen im ktihlen Gemach
und aus purpurnen Masken sahen schweigend sich die
leidenden Menschen an. Die Nacht lang rauschte ein Regen
und erquickte die Flur. In dorniger Wildnis folgte der
\290/

w
ли в в ночные сады к костями гремящим старцам. Ясно-
видец, с сознанием, помраченным затменьем, пел он у обва-
лившихся стен, и голос его питался ветром господним. О,
похоть смерти. О вы, исчадия охваченных теменью поколе-
ний. Серебряно мерцали злые цветы крови у него на вис-
ках, холодная луна в его разбитых глазах. О, неспящие, о,
преданные проклятию.
Глубоко погружение в дремоту темных ядов, полное звез-
дами и белым ликом матери, белым и каменным. Горько
на вкус яство того, кто обременен виной, — умирание; в
буром хитросплетении ветвей рода распались с ухмыл-
кою земные видения. Но тихо пел он в зеленой тени
можжевельника, едва очнувшись от дурных сновидений;
сладостным сотоварищем приблизился к нему розовый
ангел в стремлении убаюкать его, нежного зверя, на ночь;
и предстал ему звездный лик чистоты. Осыпались золо-
тые цветы солнца над садовой оградой, потому что наста-
ло лето. О, усердие пчел и зеленая листва орешника; про-
ходящие стороною грозы. Серебряно расцветал мак, неся
на подушке наши ночные сны о созвездиях. О, как тих
стал дом, когда не стало отца. Пурпурно вызревал плод на
дереве, и садовник потирал жесткие руки; о, власяные зна-
менья на лучезарном солнце. Но тихо вступила в дом
ближе к вечеру тень смерти, вступила в печальный круг
сородичей, и шаг ее звенел хрусталем по зелени луга от
самой лесной опушки. Безмолвные, собрались они за сто-
лом; умирающие, они преломили кровоточащий хлеб вос-
ковыми руками. Ах, каменные глаза сестры, когда в час
тризны безумие ее проступило на омраченном ночью
челе брата, камнем стал хлеб в страждущей руке у мате-
ри. О, ставшие прахом и не выдавшие адских тайн сереб-
ряными устами. И вот погасли лампады в холодных чер-
\29у

w
Dunkle den vergilbten Pfaden im Korn, dem Lied der Lerche
und der sanften Stille des griinen Gezweigs, daB er Frieden
fande. 0, ihr Dorfer und moosigen Stufen, gliihender Anblick.
Aber beinern schwanken die Schritte uber schlafende Schlan-
gen am Waldsaum und das Ohr folgt immer dem rasenden
Schrei des Geiers. Steinige Ode fand er am Abend, Geleite
eines Toten in das dunkle Haus des Vaters. Purpurne Wolke
umwolkte sein Haupt, daB er schweigend uber sein eigenes
Blut und Bildnis herfiel, ein mondenes Antlitz; steinern ins
Leere hinsank, da in zerbrochenem Spiegel, ein sterbender
Jiingling, die Schwester erschien; die Nacht das verfluchte
Geschlecht verschlang.
\292/

w
тогах, и из пурпурных масок в безмолвии глядели друг на
друга страждущие. Всю ночь шумел дождь и увлажнял
долы. В терновом запустении проследовал некто бессвет-
ный по рыжей стерне, вослед за песнью жаворонка и неж-
ною тишиной зеленого переплетения ветвей, стремясь об-
рести мир. О вы, деревни и покрытые мохом ступени, пы-
лающие жаром картины. Но дрожью в чреслах разъезжа-
ются шаги по спящим змеям у кромки леса и слух стре-
мится вослед истошному крику стервятника. На камен-
ную пустошь набрел он вечером, провожатый покойника
в темный отцовский дом. Алые облака заволокли чело, и
безмолвно рухнул он в свою собственную кровь и в свое
отражение, лунный лик; каменно погрузился в пустоту,
когда в расколотом зеркале умирающим отроком пред-
стала сестра; ночь поглотила проклятие пола, проклятие
поколений.
Перевод В. Топорова
\293/

Veroffentlichungen
im «Brenner»
1914/15
Публикации
в журнале
«Бреннер»
в 1914—1915 гг.

IN HELLBRUNN
Wieder folgend der blauen Klage des Abends
Am Hugel hin, am Friihlingsweiher—
Als schwebten daruber die Schatten lange Verstorbener
Die Schatten der Kirchenfiirsten, edler Frauen —
Schon bliihen ihre Blumen, die ernsten Veilchen
Im Abendgrund, rauscht des blauen Quells
Kristallne Woge. So geistlich ergrunen
Die Eichen iiber den vergessenen Pfaden der Toten,
Die goldene Wolke iiber dem Weiher.

С/
В ХЕЛЬБРУННЕ
Снова идти вослед синей жалобе вечера,
Вдоль холмов, вдоль пруда весеннего —
А над ними словно витают тени давно умерших,
Тени святых отцов и царственных женщин —
Их цветы уже зацветают, фиалки серьезноглазые
На глубоком дне вечера, и шумят голубого ключа
Хрустальные струи. И дубы зеленеют духовно
Над забытыми тропами мертвых.
Золотое облачко над прудом.
Перевод В. Вебера
\297/

DAS HERZ
Das wilde Herz ward weiB am Wald;
0 dunkle Angst
Des Todes, so das Gold
In grauer Wolke starb.
Novemberabend.
Am kahlen Tor am Schlachthaus stand
Der armen Frauen Schar;
In jeden Korb
Fiel faules Fleisch und Eingeweid;
Verfluchte Kost!
Des Abends blaue Taube
Brachte nicht Versohnung.
Dunkler Trompetenruf
Durchfuhr der Ulmen
Nasses Goldlaub,
Eine zerfetzte Fahne
Vom Blute rauchend,
Dafl in wilder Schwermut
Hinlauscht ein Mann.
0! ihr ehernen Zeiten
Begraben dort im Abendrot.
Aus dunklem Hausflur trat
Die goldne Gestalt

4/
СЕРДЦЕ
Побледнело дикое сердце у кромки лесной.
О темный страх смерти,
Когда умирало
Золото в серой туче.
Вечер ноябрьский.
У голых ворот скотобойни
Бедных женщин толпа;
В каждую из корзинок
Брошено тухлое мясо
И потроха; проклятая снедь!
Вечера синий голубь
Не принес примиренья.
Темный зов трубы пронизал
Влажное золото
Листьев вяза —
Изодранный флаг,
Курящийся кровью
Стон о дикой тоске
Человека.
О железные времена,
Погребенные в недрах вечерней зари.
Из темных ворот выступает
Золотая фигура
\299/

Kj
Der Jiinglingin
Umgeben von bleichen Monden,
Herbstlicher Hofstaat,
Zerknickten schwarze Tannen
Im Nachtsturm,
Die steile Festung.
О Herz
Hinuberschimmernd in schneeige Kiihle.
\300/

Aj
Отроковицы
В окружении бледных лун,
Служанок осенних.
Черные ели,
Сломленные ураганом,
Отвесные стены твердыни.
О мерцание сердца,
Уходящее в снежную стужу.
Перевод В. Вебера
\3oi/

1у
DER SCHLAF
2. Fassung
Verflucht ihr dunklen Gifte,
WeiBer Schlaf!
Dieser hochst seltsame Garten
Dammernder Baume
Erfullt von Schlangen, Nachtfaltern,
Spinnen, Fledermausen.
Fremdiing! Dein verlorner Schatten
Im Abendrot,
Ein finsterer Korsar
Im salzigen Meer der Trubsal.
Aufflattern weiBe Vogel am Nachtsaum
Uber sturzenden Stadten
Von Stahl.
\302/

С/
сон
(2-я редакция)
О проклятие темных ядов,
Белый сон!
Этот невиданно странный сад
Сумеречных дерев,
Наполненный жизнью змей,
Ночной мошкары, пауков, летучих мышей.
Пришелец! На фоне заката
Бродит тень, утраченная тобой,
Мрачный корсар
В соленом море печали.
С окраин ночи
Взлетают белые птицы
Над сталью гибнущих городов.
Перевод В. Вебера
\гог/

С/
DAS GEWITTER
Ihr wilden Gebirge, der Adler
Erhabene Trauer.
Goldnes Gewolk
Raucht iiber steinerner Ode.
Geduldige Stille odmen die Fohren,
Die schwarzen Lammer am Abgrund,
Wo plotzlich die Blaue
Seltsam verstummt,
Das sanfte Summen der Hummeln.
О grtine Blume —
О Schweigen.
Traumhaft erschuttern des Wildbachs
Dunkle Geister das Herz,
Finsternis,
Die uber die Schluchten hereinbricht!
WeiBe Stimmen
Irrend durch schaurige Vorhofe,
ZerriBne Terrassen,
Der Vater gewaltiger Groll, die Klage
Der Mutter,
Des Knaben goldener Kriegsschrei
Und Ungebornes
Seufzend aus blinden Augen.
\ш/

i/
ГРОЗА
О дикие горы, орлов
Величавая скорбь.
Облака золотые клубятся
Над пустыней из камня.
Терпеливо безмолвие сосен.
Черные агнцы пасутся у самой бездны,
Там, где так странно
Немеет вдруг синева,
Кротких шмелей жужжанье.
О зеленый цветок —
О молчанье.
Потрясают видения сердце,
Темные духи бурных потоков,
Мрак,
Проникающий сквозь ущелья!
Белые голоса,
По страшным блуждающие подворьям,
Разрушенные террасы.
Отцов повелительный гнев, жалобы
Матерей,
Воинственных мальчиков клич золотой.
Что-то еще нерожденное
Дышит слепыми глазами.
\305/

Kj
0 Schmerz, du flammendes Anschaun
Der groBen Seele!
Schon zuckt im schwarzen Gewuhl
Der Rosse und Wagen
Ein rosenschauriger Blitz
In die tonende Fichte.
Magnetische Kuhle
Umschwebt dies stoize Haupt,
Gluhende Schwermut
Eines zurnenden Gottes.
Angst, du giftige Schlange,
Schwarze, stirb im Gestein!
Da sturzen der Tranen
Wilde Strome herab,
Sturm-Erbarmen,
Hallen in drohenden Donnern
Die schneeigen Gipfel rings.
Feuer
Lautert zerrissene Nacht.
\306/

О эта боль, огонь созерцанья
Великой души!
И вот уже среди черной
Толчеи рысаков, колесниц
В поющие сосны целится
Молния, трепетная, как роза.
Главу горделивую овевает
Магнетическая прохлада,
Пламенная тоска
Гневающегося Бога.
Страх, черный змей ядовитый,
Издохни среди камней!
Слез дикие реки
Срываются вниз,
Сострадание бури,
Снеговые вершины
Откликаются эхом грозящих громов.
Огонь
Очищает поруганную ночь.
Перевод В. Вебера

DER ABEND
Mit toten Heldengestalten
Erftillst du Mond
Die schweigenden Walder,
Sichelmond —
Mit der sanften Umarmung
Der Liebenden,
Den Schatten beruhmter Zeiten
Die modernden Felsen rings;
So blaulich erstrahit es
Gegen die Stadt hin,
Wo kalt und bose
Ein verwesend Geschlecht wohnt,
Der weiBen Enkel
Dunkle Zukunft bereitet.
Ihr mondverschlungnen Schatten
Aufseufzend im leeren Kristall
Des Bergsees.
\308/

ВЕЧЕР
Безмолвные чащи
В окруженьи ветшающих скал
Ты, луна, наполняешь
Виденьями мертвых героев,
Нежными объятиями
Любящих,
Тенями славных времен,
О лунный серп
Синий-синий
На город струится свет,
Туда, где холодную злую жизнь
Влачит гниющее племя,
Белым внукам готовит
Грядущего непроглядность.
О вы, лунносплетенные тени,
О ваши вздохи
В пустом хрустале горных озер.
Перевод В. Вебера

1/
DIE NACHT
Dich sing ich wilde Zerkluftung,
Im Nachtsturm
Aufgettirmtes Gebirge;
Ihr grauen Turrne
UberflieBend von hollischen Fratzen,
Feurigem Getier,
Rauhen Farnen, Fichten,
Kristallnen Blumen.
Unendliche Qual,
DaB du Gott erjagtest
Sanfter Geist,
Aufseufzend im Wassersturz,
In wogenden Fdhren.
Golden lodern die Feuer
Der Volker rings.
Uber schwarzliche Klippen
Sttirzt todestrunken
Die ergluhende Windsbraut,
Die blaue Woge
Des Gletschers
Und es drohnt
Gewaltig die Glocke im Tal:
Flammen, Fltiche
\3I0/

С/
ночь
Вас я пою, глухие ущелья,
Бурей ночною
Нагроможденные горы,
Вас, о серые башни,
Обитель адских гримас,
Пламенеющего зверья,
Древних папоротников и сосен,
Хрустальных цветов.
Бесконечная мука —
К Богу рвался ты,
Кроткий дух,
Вздыхая сквозь рев водопада,
Сквозь скрип сгибаемых сосен.
Вокруг золотые огни
Зажег человек.
По черным утесам
Летит опьяненная смертью
Шальная невеста ветра —
Голубая лавина
Горного ледника.
И гулко гудят
Колокола в долине:
Пламя, проклятья,
Хзп/

С
Und die dunklen
Spiele der Wollust,
Sturmt den Himmel
Ein versteinertes Haupt.
X3|2,

Kj
Темные игры
Страсти.
Штурмует небо
Каменное чело.
Перевод О. Бараш
\313/

f/
DIE SCHWERMUT
Gewaltig bist du dunkler Mund
Im Innern, aus Herbstgewolk
Geformte Gestalt,
Goldner Abendstille;
Ein grunlich dammernder Bergstrom
In zerbrochner Fohren
Schattenbezirk;
Ein Dorf,
Das fromm in braunen Bildern abstirbt.
Da springen die schwarzen Pferde
Auf nebliger Weide.
Ihr Soldaten!
Vom Htigel, wo sterbend die Sonne rollt
Sttirzt das lachende Blut —
Unter Eichen
Sprachlos! О grollende Schwermut
Des Heers; ein strahlender Helm
Sank klirrend von purpurner Stirne.
Herbstesnacht so kiihle kommt,
Erglanzt mit Sternen
Uber zerbrochenem Mannergebein
Die stille Monchin.
ХЗИ/

ГРУСТЬ
О темный рот, как ты бездонен,
Образ, изваянный
Из облаков осенних,
Из осенней златой тишины;
Среди изломанных сосен
В обители теней
Зеленеющий сумрачно горный поток;
Набожно-бурые силуэты
Вымирающего селенья.
По туманному лугу
Темные лошади скачут.
О солдаты!
С холма, умирая, катится солнце,
Кровь хохочущая струится
Меж дубов
Онемевших! О воителей
Гневная грусть; пал сверкающий шлем
Со звоном с пурпурной главы.
Ночь приходит осенняя, хладная,
Тихая черница,
В сиянии звезд склонившаяся
Над мужескими изломанными костями.
Перевод В. Вебера

DIE HEIMKEHR
2. Fassung
Die Kuhle dunkler Jahre,
Schmerz und Hoffnung
Bewahrt zyklopisch Gestein,
Menschenleeres Gebirge,
Des Herbstes goldner Odem,
Abendwolke —
Reinheit!
Anschaut aus blauen Augen
Kristallne Kindheit;
Unter dunklen Fichten
Liebe, Hoffnung,
DaB von feurigen Lidern
Tau ins starre Gras tropft —
Unaufhaltsam!
O! dort der goldene Steg
Zerbrechend im Schnee
Des Abgrunds!
Blaue Kuhle
Odmet das nachtige Tal,
Glaube, Hoffnung!
GegruBt du einsamer Friedhof!
VIS/

ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ
(2-я редакция)
Темных годов прохладу,
Боль и надежду
Таят циклоповы скалы,
Безлюдные горы,
Осени золотое дыханье,
Вечерние облака —
Чистота!
Голубыми глазами глядит
Хрустальное детство;
Под темными соснами —
Любовь и надежда,
Из песен пылающих
Каплет в жесткие травы роса —
Неудержимо!
А там золотая тропинка
Затерялась в снегах
Бездонных!
Синей прохладой
Дышит ночная долина,
Вера, надежда!
Одинокое кладбище, здравствуй!
Перевод Е. Баевской

1/
KLAGE [I]
Jungling aus kristallnem Munde
Sank dein goldner Blick ins Tal;
Waldes Woge rot und fahl
In der schwarzen Abendstunde.
Abend schlagt so tiefe Wunde!
Angst! des Todes Traumbeschwerde,
Abgestorben Grab und gar
Schaut aus Baum und Wild das Jahr;
Kahles Feld und Ackererde.
Ruft der Hirt die bange Herde.
Schwester, deine blauen Brauen
Winken leise in der Nacht.
Orgel seufzt und Holle lacht
Und es fafit das Herz ein Grauen;
Mochte Stern und Engel schauen.
Mutter muB urns Kindlein zagen;
Rot ertont im Schacht das Erz,
Wollust, Tranen, steinern Schmerz,
Der Titanen dunkle Sagen.
Schwermut! einsam Adler klagen.
\ш/

ЖАЛОБА [I]
Юноша, из уст хрустальных
Взор златой твой в дол упал.
Лес трепещет, пуст и ал,
В черный час, в ночи печальной
Стонет тьма от ран фатальных!
Страх! И бред предсмертных жалоб.
Холод гроба; и, созрев,
Год глядит из-за дерев.
Луг скосили, поле сжали,
Пастухи стада угнали.
О сестра, из ночи поздней
Синь бровей твоих манит.
Стих орган, и ад раскрыт.
Сердце полнит ужас грозный.
Где вы, ангелы и звезды?
Мать должна дрожать за сына.
В недрах красный рев руды.
Слезы, похоть, боль беды, —
О титанах сказ старинный.
Скорбь! И в небе плач орлиный.
Перевод О. Бараш

1/
NACHTERGEBUNG
5. Fassung
Monchin! schlieB mich in dein Dunkel,
Ihr Gebirge ktihl und blau!
Niederblutet dunkler Tau;
Kreuz ragt steil im Sterngefunkel.
Purpurn brachen Mund und Luge
In verfallner Kammer ktihl;
Scheint noch Lachen, golden Spiel,
Einer Glocke letzte Ztige.
Mondeswolke! Schwarzlich fallen
Wilde Fruchte nachts vom Baum
Und zum Grabe wird der Raum
Und zum Traum dies Erdenwallen.
\320/

с
ПРЕДАЮСЬ НОЧИ
(5-я редакция)
Дева! Тьмой своей окутай!
Горней пылью, синева!
Кровью, жадная трава,
Крест и звезды перепутай!
Кровью дышат ложь и губы
Ночью в комнате сырой.
Смехом кажется, игрой,
Колокольчиком сквозь зубы.
Лунный проблеск! Ночью сыро
Груша дикая падет.
Стал могилой небосвод,
Да и тот — вдали от мира.
Перевод В. Топорова
V32ly

С/
IM OSTEN
Den wilden Orgeln des Wintersturms
Gleicht des Volkes finstrer Zorn,
Die purpurne Woge der Schlacht,
Entlaubter Sterne.
Mit zerbrochnen Brauen, silbernen Armen
Winkt sterbenden Soldaten die Nacht.
Im Schatten der herbstlichen Esche
Seufzen die Geister der Erschlagenen.
Dornige Wildnis umgurtet die Stadt.
Von blutenden Stufen jagt der Mond
Die erschrockenen Frauen.
Wilde Wolfe brachen durchs Tor.
\322/

1/
НА ВОСТОКЕ
Диким органам зимних бурь
Подобна племен темная ярость.
Битвы пурпурный вал,
Оголенные звезды.
Разбитою бровью, серебристой рукой
Умирающих воинов приветствует ночь.
В тени осенних дубов
Воздыхают обличил павших.
На город тернистая пустошь идет.
Со ступеней пурпурных гонит месяц
Толпу испуганных жен.
Волки с воем врываются в двери.
Перевод С. Аверинцева
\323/

1/
KLAGE [II]
Schlaf und Tod, die diistern Adler
Umrauschen nachtlang dieses Haupt:
Des Menschen goldnes Bildnis
Verschlange die eisige Woge
Der Ewigkeit. An schaurigen Riffen
Zerschellt der purpurne Leib
Und es klagt die dunkle Stimme
tiber dem Meer.
Schwester sturmischer Schwermut
Sieh ein angstlicher Kahn versinkt
Unter Sternen,
Dem schweigenden Antlitz der Nacht.
X32y

1/
ЖАЛОБА [II]
Сон и смерть — их орлиные крылья
Всю ночь у этой главы шумели:
Золотой человеческий образ
Поглотила холодная глубь
Вечности. Об уступы смерти
Разбилась пурпурная плоть.
И подъемлется тихий голос
Над пучиной:
Сестра мятежных уныний,
Гляди, как тонет пугливый челн
Под звездами,
Пред лицом безглагольной ночи.
Перевод С. Аверинцева
V32y

С/
GRODEK
2. Fassung
Am Abend tonen die herbstlichen Walder
Von todlichen Waffen, die goldnen Ebenen
Und blauen Seen, daruber die Sonne
Dustrer hinrollt; umfangt die Nacht
Sterbende Krieger, die wilde Klage
Ihrer zerbrochenen Munder.
Doch stille sammelt im Weidengrund
Rotes Gewolk, darin ein ziirnender Gott wohnt
Das vergoBne Blut sich, mondne Kiihle;
Alle StraBen munden in schwarze Verwesung.
Unter goldnem Gezweig der Nacht und Sternen
Es schwankt der Schwester Schatten durch
den schweigenden Hain,
Zu griiBen die Geister der Helden, die blutenden Haupter;
Und leise tonen im Rohr die dunklen Floten des Herbstes.
О stolzere Trauer! ihr ehernen Altare
Die heiBe Flamme des Geistes nahrt heute
ein gewaltiger Schmerz,
Die ungebornen Enkel.
\326/

ГРОДЕК
(2-я редакция)
Леса осенние шумят на закате
Оружием смерти, и поля золотые,
И голубые озера; над ними
Мрачное катится солнце, ночь встречает
Мертвых бойцов, ярую жалобу
Их разорванных губ.
Но тихо копится в зелени луга
Красное облачко, укрывшее гневного бога, —
Лунный холод пролитой крови.
Все дороги вливаются в черный распад.
Под златошумной кроной звезд и ночи
Бродят тени сестер в молчаливой роще,
Где ждут их души героев, кровавые очи,
И тихо звучат в камыше темные флейты осени.
Медный алтарь воздвигнут гордой печали,
Яркое пламя духа зажгла могучая боль,
И нерожденные внуки.
Перевод Г. Ратгауза

1/
OFFENBARUNG UND UNTERGANG
Seltsam sind die nachtigen Pfade des Menschen. Da ich nacht-
wandelnd an steinernen Zimmern hinging und es brannte in
jedem ein stilles Lampchen, ein kupferner Leuchter, und da
ich frierend aufs Lager hinsank, stand zu Haupten wieder
der schwarze Schatten der Fremdlingin und schweigend
verbarg ich das Antlitz in den langsamen Handen. Auch war
am Fenster blau die Hyazinthe aufgebliiht und es trat auf
die purpurne Lippe des Odmenden das alte Gebet.sanken
von den Lidern kristallne Tranen geweint um die bittere
Welt. In dieser Stunde war ich im Tod meines Vaters der
weiBe Sohn. In blauen Schauern kam vom Hiigel der
Nachtwind, die dunkle Klage der Mutter, hinsterbend wieder
und ich sah die schwarze Holle in meinem Herzen; Minute
schimmernder Stille. Leise trat aus kalkiger Mauer ein
unsagliches Antlitz — ein sterbender Jiingling — die Schon-
heit eines heimkehrenden Geschlechts. MondesweiB umfing
die Kiihle des Steins die wachende Schlafe, verklangen die
Schritte der Schatten auf verfallenen Stufen, ein rosiger
Reigen im Gartchen.
Schweigend saB ich in verlassener Schenke unter verrauch-
tem Holzgebalk und einsam beim Wein; ein strahlender
Leichnam iiber ein Dunkles geneigt und es lag ein totes
Lamm zu meinen FiiBen. Aus verwesender Blaue trat die
bleiche Gestalt der Schwester und also sprach ihr bluten-
der Mund: Stich schwarzer Dorn. Auch noch tonen von
\328/

«у
ОТКРОВЕНИЕ И ГИБЕЛЬ
Необъяснимы мглистые тропы людей. Когда лунатиком
брел я вдоль каменных комнат, и в каждой теплилось ти-
хое пламя медной лампадки, когда, дрожа от холода, падал
в постель, вновь в головах вставала черная тень прише-
лицы, и молча я прятал лицо в медлительные ладони. А за
окном расцвел голубой гиацинт, и из алых вздыхающих
губ вырвалось слово старой молитвы, с ресниц упали хру-
стальные слезы, выплаканные на горькой земле. И был я в
тот час белым сыном в смерти отца моего. В голубых
содроганьях с холма налетел ночной ветер, темная жалоба
матери, снова затих, и в сердце своем я увидел черную
бездну: минута мерцающей тиши. Тихо выступил из побе-
ленных известью стен несказанный лик — умирающий
отрок — красота возвращающегося домой рода. Лунною
белизной объяла прохлада камня бессонный висок, отзву-
чала поступь теней на разбитых ступенях, розовый хоро-
вод в палисаде.
Молча сидел я в пустынном трактире под закопченными
балками и пил одиноко вино; над темным челом склонил-
ся лучистый мертвец, и мертвый агнец лежал у моих ног.
Из гниющей сини выступил бледный образ сестры, и так
говорил ее окровавленный рот: Вонзайся, черный тернов-
ник. Ах, все еще от безумной грозы поют мои серебрис-
тые руки. Лейся, кровь, из-под лунных ног, цвети на мглис-
той тропе, где пищит, притаившись, крыса. Загорайтесь,
\329/

С.
wilden Gewittern die silbernen Arme mir. FlieBe Blut von
den mondenen FiiBen, bluhend auf nachtigen Pfaden, dariiber
schreiend die Ratte huscht. Aufflackert ihr Sterne in meinen
gewolbten Brauen; und es lautet leise das Herz in der Nacht.
Einbrach ein roter Schatten mit flammendem Schwert in das
Haus, floh mit schneeiger Stirne. О bitterer Tod.
Und es sprach eine dunkle Stimme aus mir: Meinem Rappen
brach ich im nachtigen Wald das Genick, da aus seinen
purpurnen Augen der Wahnsinn sprang; die Schatten der
Ulmen fielen auf mich, das blaue Lachen des Quells und die
schwarze Kiihle der Nacht, da ich ein wilder Jager aufjagte
ein schneeiges Wild; in steinerner Holle mein Antlitz erstarb.
Und schimmernd fiel ein Tropfen Blutes in des Einsamen
Wein; und da ich davon trank, schmeckte er bitterer als
Mohn; und eine schwarzliche Wolke umhiillte mein Haupt, die
kristallenen Tranen verdammter Engel; und leise rann aus
silberner Wunde der Schwester das Blut und fiel ein
feuriger Regen auf mich.
Am Saum des Waldes will ich ein Schweigendes gehn, dem
aus sprachlosen Handen die harene Sonne sank; ein Fremd-
ling am Abendhiigel, der weinend aufhebt die Lider iiber die
steinerne Stadt; ein Wild, das stille steht im Frieden des alten
Hollunders; о ruhlos lauscht das dammernde Haupt, oder es
folgen die zogernden Schritte der blauen Wolke am Hiigel,
ernsten Gestirnen auch. Zur Seite geleitet stille die griine Saat,
begleitet auf moosigen Waldespfaden scheu das Reh. Es haben
die Hiitten der Dorfler sich stumm verschlossen und es angstigt
in schwarzer Windesstille die blaue Klage des Wildbachs.
Aber da ich den Felsenpfad hinabstieg, ergriff mich der
Wahnsinn und ich schrie laut in der Nacht; und da ich mit
silbernen Fingern mich iiber die schweigenden Wasser bog,
sah ich daB mich mein Antlitz verlassen. Und die weiBe
\330/

\j
о звезды, в дугах моих бровей; и сердце тихо звучит в
ночи. В дом ворвалась багряная тень с огнистым мечом,
бежала со снежным челом. О горчайшая смерть.
И молвил мне темный голос: В ночном лесу мой конь сло-
мал себе ногу, когда из его пурпурных глаз вырвалось пла-
мя безумья; тени вязов пали на голову мне, синий хохот
ручья и прохлада черная ночи, когда я, дикий охотник, пре-
следовал снежного зверя; помертвело лицо мое в камен-
ной бездне.
И капля крови, мерцая, упала в вино одинокого; и когда я
отпил из бокала, было оно горше мака; и черная туча заст-
лала мой лоб, хрустальные слезы проклятых ангелов; и
тихо бежала кровь из серебряной раны сестры, и пал на
меня пламенеющий дождь.
По опушке леса хочу я брести молчаливо, выронив из без-
молвных ладоней власяничное солнце; на вечернем холме
пришелец, что, плача, подъемлет веки над каменным горо-
дом; зверь, что тихо стоит в вековечном покое куста бузи-
ны; о, неустанно внимает темнеющее чело, или гневная по-
ступь влечется за синими облаками на холм, за строгостью
звезд. А рядом бегут зеленеющие поля, на мшистой лес-
ной тропе пугливый олень. Немы и заперты избы кресть-
ян, и ужас вселяют в черном безветрии синие стоны
ручья.
Но когда я сошел с каменистой тропы, охватило меня безу-
мье, и я громко вскричал в ночи; и склонясь с серебристы-
ми пальцами над молчаливой водой, я увидел: лицо мое от
меня ушло. И белый голос промолвил: Убей себя! Тень
мальчика, тяжко вздыхая, встала во мне, и лучась, глядела
хрустальным взором, как я, плача, упал на землю поддере-
вьями, под грозящим сводом созвездий.
\зз1/

%J
Stimme sprach zu mir: Tote dich! Seufzend erhob sich eines
Knaben Schatten in mir und sah mich strahlend aus kristall-
nen Augen an, daB ich weinend unter den Baumen hinsank,
dem gewaltigen Sternengewolbe.
Friedlose Wanderschaft durch wildes Gestein feme den
Abendweilern, heimkehrenden Herden; feme weidet die
sinkende Sonne auf kristallner Wiese und es erschuttert ihr
wilder Gesang, der einsame Schrei des Vogels, ersterbend in
blauer Ruh. Aber leise kommst du in der Nacht, da ich
wachend am Hugel lag, oder rasend im Fruhlingsgewitter;
und schwarzer immer umwolkt die Schwermut das ab-
geschiedene Haupt, erschrecken schaurige Blitze die nach-
tige Seele, zerreiBen deine Hande die atemlose Brust mir.
Da ich in den dammernden Garten ging, und es war die
schwarze Gestalt des Bosen von mir gewichen, umfing mich
die hyazinthene Stille der Nacht; und ich fuhr auf gebogenem
Kahn iiber den ruhenden Weiher und suBer Frieden riihrte die
versteinerte Stirne mir. Sprachlos lag ich unter den alten
Weiden und es war der blaue Himmel hoch uber mir und voll
von Sternen; und da ich anschauend hinstarb, starben Angst
und der Schmerzen tiefster in mir; und es hob sich der blaue
Schatten des Knaben strahlend im Dunkel, sanfter Gesang;
hob sich auf mondenen Fltigeln iiber die griinenden Wipfel,
kristallene Klippen das weiBe Antlitz der Schwester.
Mit silbernen Sohlen stieg ich die dornigen Stufen hinab und
ich trat ins kalkgetunchte Gemach. Stille brannte ein Leuch-
ter darin und ich verbarg in purpumen Linnen schweigend
das Haupt; und es warf die Erde einen kindlichen Leichnam
aus, ein mondenes Gebilde, das langsam aus meinem Schatten
trat, mit zerbrochenen Armen steinerne Sttirze hinabsank,
flockiger Schnee.
\332/

%J
Беспокойное странствие среди первобытных камней, вда-
леке от вечерних прудов, от стад, что идут домой; хрус-
тальный луг вдалеке озарен заходящим солнцем, сердце
трепещет от дикой солнечной песни, от одинокого крика
птицы, исчезающей в синей тиши. Но тихо ты входишь в
ночь, когда я бессонно лежал на холме, или неистовствовал
под вечерней грозой; и все черней застилает тоска отре-
шенный лоб, и пугают дрожащие молнии мглистую душу, и
руки твои разрывают мою бездыханную грудь.
Когда я шел вечереющим садом, и черный образ зла витал
предо мной, ночь объяла меня гиацинтовой тишью; и плыл
я в изогнутой лодке по неподвижным водам, и нежный
покой прикасался к окаменелому лбу. Безмолвно лежал я
под старой ивой, и высоко надо мною синело небо, полное
звезд; и когда, замирая, глядел я ввысь, в глубине души
умерли страх и боль; и, сияя, воздвиглась во мраке отрока
синяя тень, кроткая песнь, воспарило на лунных крыльях
над зеленеющими холмами, над хрусталем утесов, лицо
сестры.
На серебристых подошвах я снова спустился по тернис-
тым ступеням, и вернулся в побеленный известью дом.
Там тихо горела лампадка, и молча я укрыл лицо пурпур-
ной простыней; и земля исторгнула детский труп, лунный
облик, что медленно вышел из тени моей; под сломанными
руками упала каменная плита, пушистые хлопья снега.
Перевод О. Бараш
\333/

Sonstige
Ve roffentlichungen
zu Lebzeiten
L
Прочие
прижизненные
публикации

-е-
GEDICHTE
DAS MORGENLIED
Nun schreite herab, titanischer Bursche,
Und wecke die vielgeliebte Schlummernde dir!
Schreite herab, und umgurte
Mit zartlichen Bluten das traumende Haupt.
Entziinde den bangenden Himmel mit lodernder Fackel,
DaB die erblassenden Sterne tanzend ertonen
Und die fliegenden Schleier der Nacht
Aufflammend vergehen,
DaB die zyklopischen Wolken zerstieben,
In denen der Winter, der Erde entfliehend,
Noch heulend droht mit eisigen Schauern,
Und die himmlischen Fernen sich auftun in leuchtender Reinheit.
Und steigst dann, Herrlicher du, mit fliegenden Locken
Zur Erde herab, empfangt sie mit seligem Schweigen
Den brunstigen Freier, und in tiefen Schauern erbebend
Von deiner so wilden, sturmrasenden Umarmung,
Offnet sie dir ihren heiligen SchoB.
Und es erfaBt die Trunkene suBeste Ahnung,
Wenn Blutengluhender du das keimende Leben
Ihr weckest, des hohe Vergangenheit
Hoherer Zukunft sich zudrangt,
Das dir gleich ist, wie du dir selber gleichst,
Und deinem Willen ergeben, stets Bewegter,
DaB an ihr ein ewig Ratselvolles
In hoher Schonheit sich wieder kiinftig erneuert.
\336/

—е
СТИХОТВОРЕНИЯ
УТРЕННЯЯ ПЕСНЯ
Так шествуй, титан молодой,
Разбуди премноголюбимую, что дремлет покуда!
Так шествуй — и увенчай
Главу сновидящую нежными цветами.
Изнемогшее небо жарким зажги огнем,
Чтоб кружились и пели блеклые звезды,
Чтоб летящие ночи вуали,
Сгорая, неслись,
Чтобы в прах рассыпались тучи-циклопы,
И грозила б из них ледяной лихорадкой
Прочь бегущая в страхе зима.
И небесные дали раскрываются в чистом сиянии,
Ты, прекрасный, сходишь на землю, в локонах — ветер,
И в безмолвии блаженном она принимает
Страстного жениха, и вся содрогаясь
В объятьи неистовом, вихрю подобном,
Тебе отверзает святое лоно свое.
И, опьяненная, сладким предчувствьем томится,
Когда ты, весь — цветенье, в ней пробуждаешь
Новую жизнь, чье высокое прошлое ждет
Воплощенья в высоком грядущем,
И тебе равномощна она, как ты сам себе равномощен.
Ты, подвластный лишь воле своей
В неустанном стремленьи, чтоб вечно
Тайна ее обновлялась в высокой своей красоте.
Перевод К. Соколовой

е
TRAUMWANDLER
Wo bist du, die mir zur Seite ging,
Wo bist du, Himmelsangesicht?
Ein rauher Wind hohnt mir ins Ohr: du Narr!
Ein Traum! Ein Traum! Du Tor!
Und doch, und doch! Wie war es einst,
Bevor ich in Nacht und Verlassenheit schritt?
WeiBt du es noch, du Narr, du Tor!
Meiner Seele Echo, der rauhe Wind:
О Narr! О Tor!
Stand sie mit bittenden Handen nicht,
Ein trauriges Lacheln um den Mund,
Und rief in Nacht und Verlassenheit!
Was rief sie nur! WeiBt du es nicht?
Wie Liebe klang's. Kein Echo trug
Zu ihr zuriick, zu ihr dies Wort.
War's Liebe? Weh, daB ich's vergaB!
Nur Nacht um mich und Verlassenheit,
Und meiner Seele Echo — der Wind!
Der hohnt und hohnt: О Narr! О Tor!
\338/

ЛУНАТИК
О, где ты, спутница минувших дней,
О, где ты, чудный лик?
Хохочет грубый ветер в ухо мне: Глупец!
Безумец! То был сон! Лишь сон!
Пускай лишь сон! Но было ль так,
Пока я не вступил в отчаянье и ночь?
Иль ты забыл, безумец, ты, глупец?
Злой ветер, эхо сердца моего:
Безумец! О глупец!
Не простирала ли она молящих рук
С улыбкой горькой на устах,
И не взывала ли в отчаянье и в ночь?
Что было в зове том? О, вспоминай!
Любовь, быть может? Не отозвалась
Ей эхом ночь, ни слова ей в ответ.
Так то любовь была? Увы, я позабыл!
Вокруг меня отчаянье и ночь,
И ветер — эхо сердца моего —
Хохочет: О безумец! О глупец!
Перевод О. Бараш

е
DIE DREI TEICHE IN HELLBRUNN
2. Fassung
Hinwandelnd an den schwarzen Mauern
Des Abends, silbern tont die Leier
Des Orpheus fort im dunklen Weiher
Der Fruhling aber tropft in Schauern
Aus dem Gezweig in wilden Schauern
Des Nachtwinds silbern tont die Leier
Des Orpheus fort im dunklen Weiher
Hinsterbend an ergrunten Mauern.
Feme leuchten SchloB und Hiigel.
Stimmen von Frauen, die langst verstarben
Webeb zartlich und dunkelfarben
Uber dem weiBen nymphischen Spiegel.
Klagen ihr verganglich Geschicke
Und der Tag zerflieBt im Griinen
Fliistern im Rohr und schweben zurucke —
Eine Drossel scherzt mit ihnen.
Die Wasser schimmern grunlichblau
Und ruhig atmen die Zypressen
Und ihre Schwermut unermessen
FlieBt uber in das Abendblau.
\340/

ТРИ ПРУДА В ХЕЛЬБРУННЕ
(2-я редакция)
Бредя вдоль черных стен заката,
Еще прощально плачет лира
Орфея, в пруд сникая сиро.
Но моросит весна, объята
Ознобом веток — вся объята.
Полночным ветром плачет лира
Орфея, в пруд сникая сиро,
Вблизи зеленых стен заката.
Холм и замок в свете вялом.
Шопот женщин, умирая,
С темнотой соткался, тая
Над нимфическим зерцалом.
Судьбы их вотще рыдают.
День, шепчась в зеленом дыме
С камышом, наверх всплывает.
Дрозд заигрывает с ними.
Вода — смесь зелени и сини,
И кипарисы дышат мерно,
Их тоскованье беспримерно —
И в синеву течет унынье.

—е—
Tritonen tauchen aus der Flut,
Verfall durchrieselt das Gemauer
Der Mond hiillt sich in grune Schleier
Und wandelt langsam auf der Flut.
\342/

Тритоны выплыли со дна,
И стены в ветхость скорбно впали,
И тихо в белом покрывале
Влачится по воде луна.
Перевод В. Летучего
уму

е
ST.-PETERS-FRIEDHOF
Ringsum ist Felseneinsamkeit.
Des Todes bleiche Blumen schauern
Auf Grabern, die im Dunkel trauern —
Doch diese Trauer hat kein Leid.
Der Himmel lachelt still herab
In diesen traumverschlossenen Garten,
Wo stille Pilger seiner warten.
Es wacht das Kreuz auf jedem Grab.
Die Kirche ragt wie ein Gebet
Vor einem Bilde ewiger Gnaden,
Manch Licht brennt unter den Arkaden,
Das stumm fur arme Seelen fleht —
Indes die Baume bluh'n zur Nacht,
Dafi sich des Todes Antlitz htille
In ihrer Schonheit schimmernde Ftiile,
Die Tote tiefer traumen macht.
\му

КЛАДБИЩЕ СВ. ПЕТРА
Здесь одиноко спит утес;
Под ним на сумрачных могилах
Печальна дрожь соцветий хилых,
Но их печаль не знает слез.
С улыбкой облака плывут
Над садом грез невыразимых,
Где, путь окончив, пилигримы
В тени крестов любимых ждут.
Застыла церковь, вознесясь
Над дымом благодати вечной.
Внутри мерцают тихо свечи,
За души бедные молясь.
Кругом цветенье пышных крон,
И смерти лик, повитый тьмою,
Одет их пестрой красотою,
Чтоб слаще был умерших сон.
Перевод О. Бара

е
EIN FRUHLINGSABEND
Ein Strauch voll Larven; Abendfohn im Marz;
Ein toller Hund lauft durch ein odes Feld
Durchs braune Dorf des Priesters Glocke schellt;
Ein kahler Baum krummt sich in schwarzem Schmerz.
Im Schatten alter Dacher blutet Mais;
О SuBe, die der Spatzen Hunger stillt.
Durch das vergilbte Rohr bricht scheu ein Wild.
О Einsamstehn vor Wassern still und weiB.
Unsaglich ragt des NuBbaums Traumgestalt.
Den Freund erfreut der Knaben baurisch Spiel.
Verfallene Hiitten, abgelebt' Gefuhl;
Die Wolken wandern tief und schwarz geballt.
\346/

ВЕСЕННИЙ ВЕЧЕР
Куст полон тли. Фён мартовский жесток.
Пес бешеный по пустоши кружит.
В деревне бурой колокол дрожит;
И вяз от черной боли изнемог.
Кровоточит маис под сенью крыш:
О сладость для голодных воробьев.
Крадется робко дичь средь тростников,
Один, у тихих белых вод стоишь.
Орешник призрачен в тоске своей.
Друг хвалит игры сельской ребятни.
В забросе избы, прожитые дни.
И облака чем гуще, тем черней.
Перевод В. Летучего

е
IN EINEM ALTEN GARTEN
Resedaduft entschwebt im braunen Grtin,
Geflimmer schauert auf den schonen Weiher,
Die Weiden stehn gehullt in weiBe Schleier
Darinnen Falter irre Kreise ziehn.
Verlassen sonnt sich die Terrasse dort,
Goldfische glitzern tief im Wasserspiegel,
Bisweilen schwimmen Wolken iibern Hiigel,
Und langsam gehn die Fremden wieder fort.
Die Lauben scheinen hell, da junge Frau'n
Am friihen Morgen hier vorbeigegangen,
Ihr Lachen blieb an kleinen Blattern hangen,
In goldenen Diinsten tanzt ein trunkener Faun.
X348/

В СТАРОМ САДУ
Дух резеды разлит средь бурых трав,
И пруд знобит в сверканьях полинялых.
Забылись ивы в белых покрывалах,
Рой мотыльков вокруг себя собрав.
Терраса греется, и тишь кругом.
В воде мелькают золотые рыбки,
И облака плывут над всхолмьем, зыбки,
И, чуждые, бредут за окоем.
Светла листва беседки: здесь гурьбой
Шли в ранний час юницы и смеялись,
И на листве улыбки их остались,
И в желтой дымке пляшет фавн хмельной.
Перевод В. Летучего

е
ABENDLICHER REIGEN
2. Fassung
Asternfelder braun und blau,
Kinder spielen dort an Griiften,
In den abendlichen Ltiften,
Hingehaucht in klaren Ltiften
Hangen Moven silbergrau.
Hornerschall hallt in der Au.
In der alten Schenke schrein
Toller auf verstimmte Geigen,
An den Fenstern rauscht ein Reigen,
Rauscht ein bunter Ringelreigen,
Rasend und berauscht von Wein.
Frosteind kommt die Nacht herein.
Lachen flattert auf, verweht,
Spottisch klimpert eine Laute,
Leise eine stille Raute,
Eine schwermutvolle Raute
An der Schwelle niedergeht.
Klingklang! Eine Sichel maht.
Traumhaft webt der Kerzen Schein,
Malt dies junge Fleisch verfallen,
\350/

е
ВЕЧЕРНИЙ ХОРОВОД
(2-я редакция)
Астры в буро-голубом,
У могил играют дети.
Чайки в предвечернем свете,
Серебрятся в тихом свете
Над сереющим прудом.
Рога звук в лугу пустом.
В кабаке визжит, больна,
Скрипка к радости народа,
Под окошком — хоровода
Буйство, действо хоровода,
Огневого от вина.
Ночь идет, темна, черна.
Смех стихает, гаснет; спит
Смолкшей скрипки вензель гнутый.
Тихий ветер нежной рутой,
Напоенной грустью рутой
На пороге шелестит.
Дзинь! Железный серп звенит.
И свечей неверный свет
Окружает тень распада.
\£У

—г—
Klingklang! Hors im Nebel hallen,
Nach dem Takt der Geigen hallen,
Und vorbei tanzt nackt Gebein.
Lange schaut der Mond herein.
X352/

Дзинь! В тумане вестник ада —
Под извивы скрипок ада —
В танце корчится скелет.
Месяц молча смотрит вслед.
Перевод И. Болычева
V353/

е
NACHTSEELE
3. Fassung
Schweigsam stieg vom schwarzen Wald ein blaues Wild
Die Seele nieder,
Da es Nacht war, uber moosige Stufen ein schneeiger Quell.
Blut und Waffengettimmel vergangner Zeiten
Rauscht im Fohrengrund.
Der Mond scheint leise in verfallene Zimmer,
Trunken von dunklen Giften, silberne Larve
Uber den Schlummer der Hirten geneigt;
Haupt, das schweigend seine Sagen verlassen.
O, dann offnet jener die langsamen Hande
Verwesend in purpurnem Schlaf
Und silbern erbluhen die Blumen des Winters
Am Waldsaum, erstrahlen die finstern Wege
In die steinerne Stadt;
Ofter ruft aus schwarzer Schwermut das Kauzchen
den Trunknen.
\354/

НОЧНАЯ ДУША
(3-я редакция)
Беззвучно из черного леса в душу
Синий спустился зверь.
То было ночью, по мшистым ступеням снежный
струился ручей.
В глубине соснового бора
Шум крови и битв минувших.
В окна заброшенных комнат тихо светит луна.
Опьяненные темными ядами,
Склонились личины серебряные над дремою пастуха;
Глава, которую молча покидают собственные преданья.
О тогда-то он и раскроет медлительно руки свои,
Истлевающие в объятьях пурпурного сна
И у кромки леса зима расцветет
Серебряными цветами, залучатся мрачные тропы,
Ведущие в каменный город;
Все чаще в черной тоске сыч опьяненного кличет.
Перевод В. Вебера

-е-
PROSA
TRAUMLAND
Bine Episode
Manchmal muB ich wieder jener stillen Tage gedenken, die
mir sind wie ein wundersames, glucklich verbrachtes Leben,
das ich fraglos genieBen konnte, gleich einem Geschenk aus
gutigen, unbekannten Handen. Und jene kleine Stadt im Tales-
grund ersteht da wieder in meiner Erinnerung mit ihrer
breiten HauptstraBe, durch die sich eine lange Allee prachtvol-
ler Lindenbaume hinzieht, mit ihren winkeligen Seitengassen,
die erfullt sind von heimlich schaffendem Leben kleiner
Kaufleute und Handwerker — und mit dem alten Stadtbrun-
nen mitten auf dem Platze, der im Sonnenschein so ver-
traumt platschert, und wo am Abend zum Rauschen des
Wassers Liebesgefliister klingt. Die Stadt aber scheint von
vergangenem Leben zu traumen.
Und sanft geschwungene Htigel, tiber die sich feierliche,
schweigsame Tannenwalder ausdehnen, schlieBen das Tal
von der AuBenwelt ab. Die Kuppen schmiegen sich weich an
den fernen, lichten Himmel, und in dieser Beruhrung von
Himmel und Erde scheint einem der Weltraum ein Teil der
Heimat zu sein. Menschengestalten kommen mir auf einmal
in den Sinn, und vor mir lebt wieder das Leben ihrer
Vergangenheit auf, mit all' seinen kleinen Leiden und
Freuden, die diese Menschen ohne Scheu einander anver-
trauen durften.
\356/

-г-
ПРОЗА
ВОЛШЕБНАЯ СТРАНА
Эпизод
Иногда я вновь невольно возвращаюсь мысленно к тем
тихим дням, что были для меня, словно чарующая, счастли-
во прожитая жизнь, которой я мог наслаждаться не заду-
мываясь, как подарком, принятым из добрых, неведомых
рук. И тот маленький городок на дне долины вновь встает
в моей памяти: широкая главная улица, посреди которой
тянется длинная аллея роскошных лип, закоулистые пере-
улки, наполненные таинственно-суетливой жизнью мел-
ких торговцев и ремесленников — и старинный город-
ской фонтан посреди площади, который плещет так заво-
раживающе в солнечных лучах, и где вечером шуму воды
отвечает шепот влюбленных. А город как будто грезит об
ушедших годах.
И плавно изогнутые холмы, на которых раскинулись тор-
жественные, молчаливые еловые леса, скрывают долину от
внешнего мира. Верхушки елей мягко упираются в дале-
кое, ясное небо, и в этом соприкосновении неба и земли
вселенная становится для тебя словно частичкой родины.
Образы людей сразу всплывают в памяти, и передо мною
вновь оживает жизнь их прошлого, со всеми их маленьки-
ми невзгодами и радостями, которые эти люди безбоязнен-
но доверяли друг другу.
\357/

^
Acht Wochen habe ich in dieser Entlegenheit verlebt; diese
acht Wochen sind mir wie ein losgeloster, eigener Teil meines
Lebens — ein Leben fur sich — voll eines unsaglichen, jungen
Gliickes, voll einer starken Sehnsucht nach fernen, schonen
Dingen. Hier empfing meine Knabenseele zum erstenmale
den Eindruck eines groBen Erlebens.
Ich sehe mich wieder als Schulbube in dem kleinen Haus mit
einem kleinen Garten davor, das, etwas abgelegen von der
Stadt, von Baumen und Gestrauch beinahe ganz versteckt
liegt. Dort bewohnte ich eine kleine Dachstube, die mit
wunderlichen alten, verblafiten Bildern ausgeschmuckt war,
und manchen Abend habe ich hier vertraumt in der Stille, und
die Stille hat meine himmelhohen, narrisch-gliicklichen Kna-
bentraume liebevoll in sich aufgenommen und bewahrt und
hat sie mir spater noch oft genug wiedergebracht — in ein-
samen Dammerstunden. Oft auch ging ich am Abend zu
meinem alten Onkel hinunter, der beinahe den ganzen Tag bei
seiner kranken Tochter Maria verbrachte. Dann saBen wir
drei stundenlang schweigend beisammen. Der laue Abend-
wind wehte zum Fenster herein und trug allerlei verworrenes
Gerausch an unser Ohr, das einem unbestimmte Traumbilder
vorgaukelte. Und die Luft war voll von dem starken, ber-
auschenden Duft der Rosen, die am Gartenzaune bltihten.
Langsam schlich die Nacht ins Zimmer und dann stand ich
auf, sagte «Gute Nacht» und begab mich in meine Stube
hinauf, um dort noch eine Stunde am Fenster in die Nacht
hinaus zu traumen.
Anfangs fuhlte ich in der Nahe der kleinen Kranken etwas
wie eine angstvolle Beklemmung, die sich spater in eine
heilige, ehrfurchtsvolle Scheu vor diesem stummen, seltsam
ergreifenden Leiden wandelte. Wenn ich sie sah, stieg in mir
\358/

е
Два месяца провел я в этой глуши; эти два месяца для
меня — как отдельная, особенная часть моей жизни —
некое средоточие жизни — полны были несказанного,
юного счастья, полны неотступного томления по далекому
и прекрасному. Здесь в моей мальчишеской душе впер-
вые запечатлелись великие переживания.
Я снова вижу себя, школьника, в том домике с маленьким
палисадником, что стоял на окраине города, почти полно-
стью скрытый деревьями и кустами. Там занимал я ма-
ленькую комнатку в мансарде, украшенную диковинными
старыми, выцветшими картинками, и часто проводил я
здесь вечера, погрузившись в мечты, в тишине, и тишина
бережно вбирала в себя мои заоблачные, глуповато-счаст-
ливые мальчишеские мечты, хранила их, а позже довольно
часто возвращала их мне — в одинокие предвечерние
часы. Часто спускался я вечерами по лестнице вниз, к мо-
ему старому дяде, который почти весь день проводил воз-
ле своей больной дочери Марии. Тогда мы часами молча
сидели втроем. Теплый вечерний ветер залетал в окно и
приносил обрывки шорохов и звуков, которые навевали
неясные волшебные образы. И воздух напоен был силь-
ным, одуряющим ароматом роз, что цвели вдоль садовой
ограды. Медленно в комнату вползала ночь, и тогда я
вставал, говорил «Доброй ночи» и отправлялся наверх,
в свою комнату, чтобы там еще часок помечтать у окна,
погрузившись в ночь.
Поначалу близость маленькой больной пробуждала во
мне что-то вроде боязливой скованности, которая потом
обратилась в священную, трепетную робость перед этим
немым, до странности захватывающим страданием. Когда
я видел ее, во мне поднималось смутное чувство, что она
\359/

е
ein dunkles Gefuhl auf, daB sie sterben werde miissen. Und
dann furchtete ich sie anzusehen.
Wenn ich tagsuber in den Waldern herumstreifte, mich in der
Einsamkeit und Stille so froh fiihlte, wenn ich mich rnude
dann ins Moos streckte, und stundenlang in den lichten, flim-
mernden Himmel blickte, in den man so weit hineinsehen
konnte, wenn ein seltsam tiefes Glucksgefuhl mich dann ber-
auschte; da kam mir plotzlich der Gedanke an die kranke
Maria — und ich stand auf, irrte, von unerklarlichen Gedan-
ken iiberwaltigt, ziellos umher und fiihlte in Kopf und Herz
einen dumpfen Druck, daB ich weinen hatte mogen.
Und wenn ich am Abend manchmal durch die staubige
HauptstraBe ging, die erfiillt war vom Dufte der bliihenden
Linden, und im Schatten der Baume fliisternde Paare stehen
sah: wenn ich sah, wie beim leise platschernden Brunnen im
Mondenschein zwei Menschen enge aneinander geschmiegt
langsam dahinwandelten, als waren sie ein Wesen, und mich
da ein ahnungsvoller heiBer Schauer uberlief, da kam die
kranke Maria mir in den Sinn; dann iiberfiel mich eine leise
Sehnsucht nach irgend etwas Unerklarlichem, und plotzlich
sah ich mich mit ihr Arm in Arm die StraBe hinab im Schatten
der duftenden Linden lustwandeln. Und in Marias groBen,
dunklen Augen leuchtete ein seltsamer Schimmer, und der
Mond lieB ihr schmales Gesichtchen noch blasser und
durchsichtiger erscheinen. Dann fluchtete ich mich in meine
Dachstube hinauf, lehnte mich ans Fenster, sah in den tief-
dunklen Himmel hinauf, in dem die Sterne zu erloschen
schienen, und hing stundenlang wirren, sinnverwirrenden
Traumen nach, bis der Schlaf mich ubermannte.
Und doch — und doch habe ich mit der kranken Maria
keine zehn Worte gewechselt. Sie sprach nie. Nur stunden-
\360/

е
непременно умрет. И тогда я боялся на нее взглянуть.
Когда я целыми днями бродил по лесам, испытывая такую
радость от одиночества и тишины, когда я затем, утомлен-
ный, растягивался на мягком мху и часами смотрел в яс-
ное, сияющее небо, в необъятную ширь которого можно
было так далеко проникнуть взглядом, когда удивительно
глубокое ощущение счастья одурманивало меня, вот тогда
я внезапно вспоминал о больной Марии — и я вскакивал
и бесцельно блуждал, одержимый непонятными мыслями,
чувствуя в голове и на сердце глухую давящую тяжесть,
едва удерживаясь от слез.
И когда порой вечером шел я по пыльной главной улице,
напоенной ароматом цветущих лип, и видел влюблен-
ные парочки, что шептались в тени деревьев; когда я ви-
дел, как у тихо журчащего фонтана в лунном свете
медленно шли двое, тесно прильнув друг к другу, как
одно единое существо, и меня охватывал тогда горячий
трепет наития — тогда мне вспоминалась больная Мария;
и на меня накатывала тихая тоска по чему-то необъяс-
нимому, и я вдруг ясно видел, как мы гуляем с ней рука
об руку по улице в тени благоухающих лип. И в боль-
ших, темных глазах Марии сиял дивный свет, и в лунном
свете ее узкое личико становилось еще бледнее и
прозрачнее. Тогда я убегал в свою комнатку наверху,
прислонялся к окну, всматривался в глубокое темное небо,
в котором, казалось, гасли звезды, и часами предавался
смутным, сводящим с ума мечтам, пока сон не одолевал
меня.
Но как ни странно — как ни странно, я не обменялся с
больной Марией и десятком слов. Она никогда ничего не
говорила. Лишь часами сидел я у ее постели и смотрел в
\*!/

е
lang an ihrer Seite bin ich gesessen und habe in ihr krankes,
leidendes Gesicht geblickt und immer wieder gefuhlt, daB
sie sterben mtisse.
Im Garten habe ich im Gras gelegen und habe den Duft von
tausend Blumen eingeatmet; mein Auge berauschte sich an
den leuchtenden Farben der Bluten, tiber die das Sonnenlicht
hinflutete, und auf die Stille in den Luften habe ich gehorcht,
die nur bisweilen unterbrochen wurde durch den Lockruf
eines Vogels. Ich vernahm das Garen der fruchtbaren,
schwiilen Erde, dieses geheimnisvolle Gerausch des ewig-
schaffenden Lebens. Damals fuhlte ich dunkel die GroBe und
Schonheit des Lebens. Damals auch war mir, als gehorte das
Leben mir. Da aber fiel mein Blick auf das Erkerfenster des
Hauses. Dort sah ich die kranke Maria sitzen — still und
unbeweglich, mit geschlossenen Augen. Und all' mein Sin-
nen wurde wieder angezogen von dem Leiden dieses einen
Wesens, verblieb dort — ward zu einer schmerzlichen, nur
scheu eingestandenen Sehnsucht, die mich ratselhaft und
verwirrend diinkte. Und scheu, still verlieB ich den Garten,
als hatte ich kein Recht, in diesem Tempel zu verweilen.
Sooft ich da am Zaun voruberkam, brach ich wie In Gedan-
ken eine von den groBen, leuchtenden, duftschweren Rosen.
Leise wollte ich dann am Fenster voriiberhuschen, als ich
den zitternden, zarten Schatten von Marias Gestalt sich vom
Kiesweg abheben sah. Und mein Schatten beriihrte den ihri-
gen wie in einer Umarmung. Da nun trat ich, wie von einem
fltichtigen Gedanken erfaBt, zum Feister und legte die Rose,
die ich eben erst gebrochen, in Marias SchoB. Dann schlich
ich lautlos davon, als furchtete ich, ertappt zu werden.
Wie oft hat dieser kleine, mich so bedeutsam dunkende Vor-
gang sich wiederholt! Ich weiB es nicht. Mir ist es, als hatte
\362/

е
ее больные, страдальческие глаза, и опять чувствовал, что
она умрет.
В саду я ложился в траву и вдыхал запахи бесчисленных
цветов; в глазах туманилось от сияющего разноцветья, за-
литого солнцем, и к тишине, царящей в воздухе, прислуши-
вался я тогда, и лишь изредка нарушал тишину призывный
крик птицы. Я внимал брожению плодородной, душной
земли, этому таинственному шороху вечно творящей жиз-
ни. В ту пору я смутно чувствовал величие и красоту
жизни. Именно тогда ко мне приходило чувство, что
жизнь принадлежит мне. Но тут мой взгляд падал на
эркерное окно дома. Я видел, как сидит там больная Ма-
рия — тихо и неподвижно, с закрытыми глазами. И все
мои чувства вновь приковывались к страданиям этого, од-
ного-единственного существа, устремлялись к нему —
становились мучительной тоской, в которой я едва смел
себе признаться и которая казалась мне таинственной и
странной. И робко, притихнув, уходил я из сада, словно
у меня не было права находиться долее в этом храме.
Всякий раз, проходя мимо ограды, я, как во сне, срывал одну
из тех крупных, ослепительно красных, отягощенных бла-
гоуханием роз, которые там росли. И затем старался ти-
хонько прошмыгнуть мимо окна, заметив, что дрожащая,
прозрачная тень от фигуры Марии падает на посыпанную
гравием дорожку. И моя тень касалась тени Марии, и это
напоминало объятие. Тогда я, словно охваченный внезап-
ным порывом, делал шаг к окну и клал только что сорван-
ную розу Марии на колени. Потом я сразу беззвучно ухо-
дил прочь, словно боялся, что меня здесь застигнут.
Сколь часто повторялась эта незаметная, казавшаяся мне
такой важной череда событий? Не знаю. У меня такое чув-
\363/

е
ich der kranken Maria tausend Rosen in den SchoB gelegt,
als hatten unsere Schatten sich unzahlige Male umarmt. Nie
hat Maria dieser Episode Erwahnung getan; aber gefuhlt
habe ich aus dem Schimmer ihrer groBen leuchtenden
Augen, daB sie daruber glucklich war.
Vielleicht waren diese Stunden, da wir zwei beisammen
saBen und schweigend ein grofles, ruhiges, tiefes Gluck
genossen, so schon, daB ich mir keine schoneren zu wtin-
schen brauchte: Mein alter Onkel lieB uns still gewahren.
Eines Tages aber, da ich mit ihm im Garten saB, inmitten all*
der leuchtenden Blumen, uber die vertraumt groBe gelbe
Schmetterlinge schwebten, sagte er zu mir mit einer leisen,
gedankenvollen Stimme: «Deine Seele geht nach dem
Leiden, mein Junge.» Und dabei legte er seine Hand auf
mein Haupt und schien noch etwas sagen zu wollen. Aber
er schwieg. Vielleicht wuBte er auch nicht, was er dadurch
in mir geweckt hatte und was seither machtig in mir auf-
lebte.
Eines Tages, da ich wiederum zum Fenster trat, an dem Ma-
ria wie gewohnlich saB, sah ich, daB ihr Gesicht im Tode
erbleicht und erstarrt war. Sonnenstrahlen huschten uber
ihre lichte, zarte Gestalt hin; ihr gelostes Goldhaar flatterte
im Wind, mir war, als hatte sie keine Krankheit dahingerafft,
als ware sie gestorben ohne sichtbare Ursache — ein Ratsel.
Die letzte Rose habe ich ihr in die Hand gelegt, sie hat sie
ins Grab genommen.
Bald nach dem Tode Marias reiste ich ab in die GroBstadt.
Aber die Erinnerung an jene stillen Tage voll Sonnenschein
sind in mir lebendig geblieben, lebendiger vielleicht als die
gerauschvolle Gegenwart. Die kleine Stadt im Talesgrund
werde ich nie mehr wiedersehen — ja, ich konnte es nicht,
\ш/

г
ство, будто я положил больной Марии на колени тысячи
роз, будто наши тени обнимали друг друга бесчисленное
число раз. Мария никогда ни словом не обмолвилась об
этом, но я чувствовал по сиянию ее больших лучистых
глаз, что это наполняло ее счастьем.
Наверное, те часы, когда мы сидели рядом и молча погру-
жались в огромное, спокойное, бездонное счастье, были
так прекрасны, что ничего более прекрасного я и не мог
себе представить. Мой старый дядя старался не мешать
нам. Но однажды, когда я сидел с ним в саду, среди пыла-
ющих красками цветов, над которыми зачарованно порха-
ли большие желтые бабочки, он сказал мне тихо и задум-
чиво: «Твоя душа ищет скорби, мой мальчик». И при этом
положил руку мне на голову; он, казалось, хотел еще что-
то сказать. Но молчал. Он, возможно, даже и не предпола-
гал, что пробудил своими словами в моей душе и что с
тех пор так сильно оживилось в ней.
Однажды, когда я вновь, как обычно, подошел к окну, у ко-
торого всегда сидела Мария, я увидел, что ее лицо смер-
тельно побледнело и застыло. Солнечные блики пробега-
ли по ее ясному, нежному лицу, ее распущенные золотые
волосы трепетали на ветру, у меня было такое чувство,
словно вовсе не болезнь унесла ее, словно она умерла без
всякой видимой причины — загадка. Последнюю розу
вложил я в ее руку, она взяла ее с собой в могилу.
Вскоре после смерти Марии я уехал в большой город. Но
воспоминание о тех тихих днях, наполненных солнечным
светом, живо во мне, и оно, пожалуй, живее, чем мое шум-
ное настоящее. Маленький городок на дне долины я боль-
ше никогда не увижу — да-да, я страшусь вновь увидеть
его. Я думаю, я никогда не смог бы решиться на это, хотя
\365/

е
wenn mich auch manchmal eine starke Sehnsucht nach
jenen ewig jungen Dingen der Vergangenheit uberfallt.
Denn ich weifi, ich wurde nur vergeblich nach dem suchen,
was spurlos dahingegangen ist; ich wurde dort das nicht
mehr finden, was nur in meiner Erinnernug noch lebendig
ist — wie das Heute — und das ware mir wohl nur eine
unnutze Qual.
\366/

е
порой пронзительная тоска по вечно юным событиям про-
шлого охватывает меня. Ибо я знаю, что лишь напрасно
пущусь на поиски того, что ушло бесследно; я больше не
найду там того, что еще живо в моей памяти — как жи-
вое сегодня — и это было бы мне лишь никчемной мукой.
Перевод И. Алексеевой
\367/

е
AUS GOLDENEM KELCH.
BARRABAS
Eine Phantasie
Es geschah aber zur selbigen Stunde, da sie des Menscher
Sohn hinausfuhrten gen Golgatha, das da ist die Statte, wc
sie Rauber und Morder hinrichten.
Es geschah zur selbigen hohen und gluhenden Stunde, da ei
sein Werk vollendete.
Es geschah, daB zur selbigen Stunde eine groBe Menge Volk;
larmend Jerusalems StraBen durchzog — und inmitten de;
Volkes schritt Barrabas, der Morder, und trug sein Haup
trotzig hoch.
Und um ihn waren aufgeputzte Dirnen mit rotgemalten Lip
pen und geschminkten Gesichtern und haschten nach ihm
Und um ihn waren Manner, deren Augen trunken blickter
von Wein und Lastern. In aller Reden aber lauerte die
Siinde ihres Fleisches, und die Unzucht ihrer Geberden wai
der Ausdruck ihrer Gedanken.
Viele, die dem trunkenen Zuge begegneten, schiossen sich
ihm an und riefen: «Es lebe Barrabas!» Und alle schrieen
«Barrabas lebe!» Jemand hatte auch «Hosiannah!» gerufen
Den aber schlugen sie — denn erst vor wenigen Tagen hat
ten sie Einem «Hosiannah!» zugeruTen, der da in die Stad
gezogen kam als Konig, und hatten frische Palmenzweige
\368/

е
ИЗ ЗОЛОТОЙ ЧАШИ.
ВАРАВВА
Фантазия
Случилось же это в тот самый час, когда Сына Человечес-
кого повели на Голгофу, ибо сие есть место, где казнили
они разбойников и убийц.
Случилось это в тот самый ослепительный и высокий час,
когда завершал он дело свое.
Случилось так, что в тот же самый час тучные толпы лю-
дей, галдя, валили по улицам Иерусалима — а в гуще тол-
пы дерзко вышагивал Варавва, убийца, дерзко подняв гла-
ву свою.
И окружали его разнаряженные девки с красными губами
и раскрашенными лицами, и льнули к нему. И были вкруг
него мужи, с глазами, затуманенными вином и пороком.
И в речах их зиял грех плоти их, а безобразные жесты
являли обличие мыслей их.
Многие, кому навстречу попалось это разгульное шествие,
присоединялись к нему и возглашали: «Да здравствует
Варавва!» И толпа кричала в ответ: «Варавва да пребудет
в веках!» Кто-то вскричал еще и «Осанна!». Но этого че-
ловека побили они — ибо всего несколько дней назад уже
кричали они «Осанна!» тому, который вступил о ту пору
в город как царь, и они усыпали свежими пальмовыми
\369/

е
auf seinen Weg gestreut. Heute aber streuten sie rote Ro-
sen und jauchzten: «Barrabas!»
Und da sie an einem Palaste vorbeikamen, horten sie drinnen
Saitenspiel und Gelachter und den Larm eines groBen Gela-
ges: Und aus dem Haus trat ein junger Mensch in reichem
Festgewand. Und sein Haar glanzte von wohlriechenden
Olen und sein Korper duftete von den kostbarsten Essenzen
Arabiens. Sein Auge leuchtete von den Freuden des Gelages
und das Lacheln seines Mundes war geil von den Kiissen
seiner Geliebten.
Als der Jungling Barrabam erkannte, trat er vor und sprach
also:
«Tritt ein in mein Haus, о Barrabas, und auf meinen weich-
sten Kissen solist du ruhen; tritt ein, о Barrabas, und meine
Dienerinnen sollen deinen Leib mit den kostbarsten Narden
salben. Dir zu FiiBen soil ein Madchen auf der Laute seine
siiBesten Weisen spielen und aus meinem kostbarsten Be-
cher will ich dir meinen gluhendsten Wein darreichen. Und
in den Wein will ich die herrlichste meiner Perlen werfen. О
Barrabas, sei mein Gast fur heute — und meinem Gast ge-
hort fur diesen Tag meine Geliebte, die schoner ist als die
Morgenrote im Fruhling. Tritt ein, Barrabas, und kranze dein
Haupt mit Rosen, freu' dich dieses Tages, da jener stirbt, dem
sie Dornen aufs Haupt gesetzt.»
Und da der Jungling so gesprochen, jauchzte ihm das Volk
zu und Barrabas stieg die Marmorstufen empor, gleich
einem Sieger. Und der Jungling nahm die Rosen, die sein
Haupt bekranzten, und legte sie urn die Schlafen des Morders
Barrabas.
X370/

е
ветками путь его. Теперь же они бросали красные розы и
визжали: «Варавва!»
И проходя мимо одного дворца, услышали они внутри звон
струн, и смех, и шум великого застолья. И вышел на порог
юноша в роскошном праздничном одеянии. И волосы его
блестели от благоуханных масел, а тело источало ароматы
драгоценнейших благовоний Аравии. Глаза его блестели
от услад застолья, а улыбка уст его была сладострастна от
поцелуев его возлюбленной.
Когда юноша увидел Варавву, он ступил к нему навстречу
и так говорил:
«Войди в дом мой, о Варавва, и ты отдохнешь на моих
мягчайших подушках; войди, о Варавва, и мои служанки
умастят твое тело драгоценнейшим нардом. У ног твоих
девушка будет наигрывать на лютне сладостнеишие из
мелодий, и я сам подам тебе лучшее из моих вин в моем
драгоценнейшем кубке. А в вино брошу я самую велико-
лепную из моих жемчужин. О Варавва, будь сегодня моим
званым гостем, и гость мой сегодня будет владеть моей
возлюбленной, что прекрасней утренней зари в весеннюю
пору. Войди, Варавва, и укрась чело свое розами, и возра-
дуйся этому дню, ибо умирает тот, чье чело они украсили
терниями».
И когда молвил так юноша, возликовала толпа, и взошел
Варавва по мраморным ступеням подобно победителю. И
взял хозяин венок из роз, украшавший чело его, и возло-
жил розы на главу убийцы Вараввы.
И взошел он вместе с ним в дом, и толпа на улицах ликовала.
Хзту

г
Dann trat er mit ihm in das Haus, derweil das Volk auf den
StraBen jauchzte.
Auf weichen Kissen ruhte Barrabas; Dienerinnen salbten sei-
nen Leib mit den kostlichsten Narden und zu seinen FuBen
tonte das liebliche Saitenspiel eines Madchens und auf
seinem SchoB saB des Jiinglings Geliebte, die schoner war
denn die Morgenrote im Fruhling. Und Lachen tonte — und
an unerhorten Freuden berauschten sich die Gaste, die sie
alle waren des Einzigen Feinde und Verachter — Pharisaer
und Knechte der Priester.
Zu Einer Stunde gebot der Jungling Schweigen, und aller
Larm verstummte.
Da nun fullte der Jungling seinen goldenen Becher mit dem
kostlichsten Wein, und in dem GefaB ward der Wein wie
gluhendes Blut. Eine Perle warf er hinein und reichte den
Becher Barrabas dar. Der Jungling aber griff nach einem
Becher von Kristall und trank Barrabas zu:
«Der Nazarener ist tot! Es lebe Barrabas!»
Und alle im Saale jauchzten:
«Der Nazarener ist tot! Es lebe Barrabas!»
Und das Volk in den StraBen schrie:
«Der Nazarener ist tot! Es lebe Barrabas!»
Plotzlich aber erlosch die Sonne, die Erde erbebte in ihren
Grundfesten und ein ungeheures Grauen ging durch die
Welt. Und die Kreatur erzitterte.
Zur selbigen Stunde ward das Werk der Erlosung vollbracht!
X372/

е
I la мягких подушках нежился Варавва; служанки умасти-
ли тело его драгоценнейшим нардом, и у ног его звучала
нежнейшая мелодия лютни, а на коленях у него сидела воз-
любленная хозяина, что была прекраснее утренней зари в
весеннюю пору. И раздавался смех — и неописуемая ра-
дость туманила головы гостей — ведь все они были врага-
ми и ненавистниками Того, Единственного — фарисеи и
слуги первосвященников.
И в Тот Самый Час повелел хозяин всем замолчать, и
наступила полная тишина.
Тогда юноша наполнил золотой свой кубок самым луч-
шим вином, и было вино в том кубке, как пылающая
кровь. Драгоценную жемчужину бросил он в вино и пе-
редал кубок Варавве. Сам же он поднял хрустальный ку-
бок и возгласил тост за здравие Вараввы:
«Назареянин мертв! Да здравствует Варавва!»
И все, кто был в доме, возликовали:
«Назареянин мертв! Да здравствует Варавва!»
И народ на улицах кричал:
«Назареянин мертв! Да здравствует Варавва!»
Но вдруг померкло солнце, сотряслась земля до самых глу-
бин своих, и невероятный ужас объял мир. И всякая тварь
земная затрепетала.
В тот же час дело искупления было свершено!
Перевод И. Алексеевой

е
AUS GOLDENEM KELCH.
MARIA MAGDALENA
Ein Dialog
Vor den Toren der Stadt Jerusalem. Es wird Abend.
AGATHON: Es ist Zeit, in die Stadt zuruckzukehren. Die
Sonne ist untergegangen und iiber der Stadt dammert es
schon. Es ist sehr still geworden. — Doch was antwortest du
nicht, Marcellus; was blickst du so abwesend in die Feme?
MARCELLUS: Ich habe daran gedacht, daft dort in der Feme
das Meer die Ufer dieses Landes bespult; daran habe ich
gedacht, daB jenseits des Meeres das ewige, gottergleiche
Rom sich zu den Gestirnen erhebt, wo kein Tag eines Festes
entbehrt. Und ich bin hier in fremder Erde. An alles das
habe ich gedacht. Doch ich vergaB. Es ist wohl Zeit, daB du
in die Stadt zuruckkehrst. Es dammert. Und zur Zeit der
Dammerung harrt ein Madchen vor den Toren der Stadt
Agathons. LaB sie nicht warten, Agathon, laB sie nicht warten,
deine Geliebte. Ich sage dir, die Frauen dieses Landes sind
sehr sonderbar; ich weiB, sie sind volier Ratsel. LaB sie nicht
warten, deine Geliebte; denn man weiB nie, was geschehen
kann. In einem Augenblick kann Furchtbares geschehen.
Man sollte den Augenblick nie versaumen.
AGATHON: Warum sprichst du so zu mir?
MARCELLUS: Ich meine, wenn sie schon ist, deine Geliebte,
sollst du sie nicht warten lassen. Ich sage dir, ein schones
X374/

е
ИЗ ЗОЛОТОЙ ЧАШИ.
МАРИЯ МАГДАЛИНА
Диалог
У ворот города Иерусалима. Вечереет.
АГАФОН: Пора возвращаться в город. Солнце зашло, и
над городом уже спускаются сумерки. Стало очень тихо. —
Но почему ты не отвечаешь, Марцелл? Что смотришь ты
вдаль так задумчиво?
МАРЦЕЛЛ: Я думал о том, что там, вдали, море омывает
берега этой страны; о том думал я, что за морем вздыма-
ется к звездам вечный, богоподобный Рим, где каждый
день есть праздник. А я вот здесь, в чужой земле. Обо
всем этом я и думал. Но я совсем забыл. Тебе давно пора
возвращаться в город. Смеркается. А в сумерки у город-
ских ворот Агафона ждет девушка. Не заставляй ее ждать,
Агафон, не заставляй ее ждать, свою возлюбленную. Гово-
рю тебе, женщины этой страны — особенные; я знаю, они —
сама загадка. Не заставляй ее ждать, свою возлюбленную,
ибо никто не знает, что может случиться. За одно мгнове-
ние может произойти страшное. Никогда не стоит упус-
кать мгновение.
АГАФОН: Почему ты говоришь мне такие слова?
МАРЦЕЛЛ: Я хотел сказать, что если она прекрасна, твоя
возлюбленная, ты не должен заставлять ее ждать. Говорю
тебе, прекрасная женщина есть нечто вечно необъясни-
Хзту

г
Weib ist etwas ewig Unerklarliches. Die Schonheit des
Weibes ist ein Ratsel. Man durchschaut sie nicht. Man weiB
nie, was ein schones Weib sein kann, was sie zu tun gezwun-
gen ist. Das ist es, Agathon! Ach du — ich kannte eine. Ich
kannte eine, ich sah Dinge geschehen, die ich nie ergrtinden
werde. Kein Mensch wurde sie ergriinden konnen. Wir
schauen nie den Grund der Geschehnisse.
AGATHON: Was sahst du geschehen? Ich bitte dich, erzahle
mir mehr davon!
MARCELLUS: So gehen wir. Vielleicht ist eine Stunde ge-
kommen, da ich es sagen werde konnen, ohne vor meinen
eigenen Worten und Gedanken erschaudern zu mussen. (Sie
gehen langsam den Weg nach Jerusalem zuriick. Es ist Stille
um sie.)
MARCELLUS: Es ging vor sich in einer gliihenden Sommer-
nacht, da in der Luft das Fieber lauert und Mond die Sinne
verwirrt. Da sah ich sie. Es war in einer kleinen Schenke. Sie
tanzte dort, tanzte mit nackten FiiBen auf einem kostbaren
Teppich. Niemals sah ich ein Weib schoner tanzen, nie ber-
auschter; der Rhythmus ihres Korpers lieB mich seltsam dunkle
Traumbilder schauen, daB heiBe Fieberschauer meinen Kor-
per durchbebten. Mir war, als spiele dieses Weib im Tanz
mit unsichtbaren, kostlichen, heimlichen Dingen, als umarmte
sie gottergleiche Wesen, die niemand sah, als kuBte sie rote
Lippen.die sich verlangend den ihren neigten; ihre Beweg-
ungen waren die hochster Lust; es schien, als wurde sie von
Liebkosungen iiberschiittet. Sie schien Dinge zu sehen, die
wir nicht sahen und spielte mit ihnen im Tanze, genoB sie in
unerhorten Verzuckungen ihres Korpers. Vielleicht hob sie
ihren Mund zu kostlichen, suBen Friichten und schiiirfte
feurigen Wein, wenn sie ihren KopI zuriickwarf und ihr Blick
X376/

е
мое. Красота женщины есть загадка. Разгадать ее невоз-
можно. Никогда не известно, кем может оказаться краси-
вая женщина, для чего она рождена. Вот в чем дело, Ага-
фон. Эх, знавал я когда-то одну такую. Да что там, тогда
такое происходило, чему мне никогда не дано найти объяс-
нение. Ни одному человеку никогда не удастся добраться
до сути. Мы никогда не в силах прозреть истока событий.
АГАФОН: А что тогда происходило? Прошу тебя, расска-
жи подробнее!
МАРЦЕЛЛ: Пойдем. Может быть, и настал тот час, когда я
смогу сказать об этом вслух и не содрогнусь перед свои-
ми собственными словами и мыслями. (Они медленно
идут по дороге в Иерусалим. Вокруг тишина.)
МАРЦЕЛЛ: Это было горячей летней ночью, когда воздух
напитан лихорадкой, и луна сводит с ума. Вот когда я уви-
дел ее. Это было в маленьком кабачке. Она танцевала
там, танцевала босая на роскошном ковре. Никогда я не
видел, чтобы женщина танцевала так прекрасно, так упо-
енно; ритм ее тела пробудил во мне странные, смутные
видения, и жаркая, горячечная дрожь пронзила все тело.
Мне казалось, что эта женщина в танце ведет игру с чем-
то невидимым, изящным и таинственным, что она раскры-
вает свои объятия каким-то богоподобным существам, ко-
торых никто не видит, что она целует алые губы, которые с
вожделением ищут ее; движения ее были исполнены вы-
сочайшего блаженства: она, казалось, изнемогает от ласк.
Казалось, она видит какие-то создания, которых мы не ви-
дим, и, танцуя, играет с ними, и неведомые восторги пронза-
ют ее наслаждением. Похоже было, что она тянется губа-
ми к изысканным, сладким плодам и глотает огненное
вино, когда она откидывала голову назад и взгляд ее с вож-
\377/

г
verlangend nach oben gerichtet war. Nein! Ich habe das
nicht begriffen, und doch war alles seltsam lebendig — es
war da. Und sank dann hullenlos, nur von ihren Haaren
iiberflutet, zu unseren FuBen nieder. Es war, als hatte sich die
Nacht in ihrem Haar zu einem schwarzen Knauel zusam-
mengeballt und entruckte sie uns. Sie aber gab sich hin, gab
ihren herrlichen Leib hin, gab ihn einem jeden, der ihn haben
wollte, hin. Ich sah sie Bettler und Gemeine, sah sie Fursten
und Konige lieben. Sie war die herrlichste Hetare. Ihr Leib
war ein kostliches GefaB der Freude, wie es die Welt nicht
schoner sah. Ihr Leben gehorte der Freude allein. Ich sah
sie bei Gelagen tanzen und ihr Leib wurde von Rosen tiber-
schuttet. Sie aber stand inmitten leuchtender Rosen wie
eine eben aufgebliihte, einzig schone Blume. Und ich sah sie
die Statue des Dionysos mit Blumen kranzen, sah sie den
kalten Marmor umarmen, wie sie ihre Geliebten umarmte,
sie erstickte mit ihren brennenden, fiebernden Ktissen.
Und da kam einer, der ging vorbei, wortlos, ohne Geberde, und
war gekleidet in ein harenes Gewand, und Staub war auf
seinen FuBen. Der ging vorbei und sah sie an — und war
voruber. Sie aber blickte nach Ihm, erstarrte in ihrer Bewe-
gung — und ging, ging, und folgte jenem seltsamen Prophe-
ten, der sie vielleicht mit den Augen gerufen hatte, folgte
Seinem Ruf und sank zu Seinen FuBen nieder. Erniedrigte
sich vor Ihm — und sah zu Ihm auf wie zu einem Gott;
diente Ihm, wie Ihm die Manner dienten, die urn Ihn waren.
AGATHON: Du bist noch nicht lu Ende. Ich fiihle, du willst
noch etwas sagen.
MARCELLOS: Mehr weiB ich nicht. Nein! Aber eines Tages
erfuhr ich, daB sie jenen sonderlichen Propheten ans Kreuz
schlagen wollten. Ich erfuhr es von unserem Statthalter Pila-
\378/

делением устремлялся вверх. Нет! Я не мог этого постичь,
и однако же все это ощущалось до странности живо —
это было. И потом она опустилась, обнаженная, окутанная
лишь волнами длинных волос, к нашим ногам. Казалось,
ночь черным клубком свернулась в ее волосах и отняла
ее у нас. Она же отдавала себя, отдавала свое прекрасное
тело, отдавала каждому, кто захочет. Она отдавала свою
любовь нищим и черни, князьям и королям, я сам видел.
Она была великолепнейшей из гетер. Тело ее было драго-
ценным сосудом радости, и мир еще не видел столь пре-
красного. Ее жизнь была посвящена одной только радости.
Я видел, как она танцует на пирушках, и тело ее осыпали
розами. Она же стояла среди ослепительных роз, как едва
распустившийся, неповторимо прекрасный цветок. И ви-
дел я, как она увенчивала цветами статую Диониса, как
обнимала холодный мрамор, словно то были ее возлюблен-
ные, она задыхалась от их жарких, лихорадочных поцелу-
ев... И тогда пришел один человек, он проходил мимо, без-
молвно, бесстрастно, и одет он был во власяницу, и пыль
была на ногах его. Он проходил мимо, и посмотрел на нее —
и ушел. Она же взглянула на Него, и вдруг замерла — и
пошла, пошла, и уже не отставала от того странного проро-
ка, который, наверное, позвал ее своим взглядом, последо-
вала Его зову, и опустилась к Его ногам. Ползала перед
Ним во прахе и смотрела на Него снизу вверх, как на бо-
жество; служила Ему, как те мужчины, что были вокруг Него.
АГАФОН: Ты еще не закончил. Чувствую, что ты хочешь
еще что-то сказать.
МАРЦЕЛЛ: Больше я ничего не знаю. Нет! Но однажды я
узнал, что они решили распять на кресте того странного
пророка. Я узнал об этом от нашего наместника Пилата.
Хзту

г
tus. Und da wollte ich hinausgehen nach Golgatha, wollte
Jenen sehen, wollte Ihn sterben sehen. Vielleicht ware mir
ein ratselhaftes Geschehnis offenbar geworden. In Seine
Augen wollte ich blicken; Seine Augen wiirden vielleicht zu
mir gesprochen haben. Ich glaube, sie hatten gesprochen.
AGATHON: Und du gingst nicht!
MARCELLUS: Ich war auf dem Wege dahin. Aber ich keh-
rte um. Denn ich fiihlte, ich wiirde jene drauBen treffen, auf
den Knien vor dem Kreuz, zu Ihm beten, auf das Fliehen
Seines Lebens lauschend. In Verziickung. Und da kehrte ich
wieder um. Und in mir ist es dunkel geblieben.
AGATHON: Doch jener Seltsame? — Nein, wir wollen nicht
davon sprechen!
MARCELLUS: LaB uns damber schweigen, Agathon! Wir
konnen nichts anderes tun. — Sieh nur, Agathon, wie es in den
Wolken seltsam dunkel gliiht. Man konnte meinen, daB hinter
den Wolken ein Ozean von Flammen loderte. Ein gottliches
Feuer! Und der Himmel ist wie eine blaue Glocke. Es ist, als
ob man sie tonen horte, in tiefen, feierlichen Tonen. Man konnte
sogar vermuten, daB dort oben in den unerreichbaren Hohen
etwas vorgeht, wovon man nie etwas wissen wird. Aber ahnen
kann man es manchmal, wenn auf die Erde die groBe Stille
herabgestiegen ist. Und doch! Alles das ist sehr verwirrend.
Die Gotter lieben es, uns Menschen unlosbare Ratsel aufzuge-
ben. Die Erde aber rettet uns nicht vor der Arglist der
Gotter; denn auch sie ist voll des Sinnbetorenden. Mich ver-
wirren die Dinge und die Menschen. GewiB! Die Dinge sind
sehr schweigsam! Und die Menschenseele gibt ihre Ratsel
nicht preis. Wenn man fragt, so schweigt sie.
AGATHON: Wir wollen leben und nicht fragen. Das Leben
ist voll des Schonen.
"\380/

г
И тогда мне захотелось отправиться туда, на Голгофу, я хо-
тел увидеть Его, увидеть, как Он умирает. Быть может, тог-
да загадочность происходящего прояснилась бы для меня.
Я хотел заглянуть в Его глаза; может быть, Его глаза заго-
ворили бы со мной. Я думаю, что они бы заговорили.
АГАФОН: И ты не пошел!
МАРЦЕЛЛ: Я уже было направился туда. Но повернул
назад. Ибо я предчувствовал, что встречу там ее, на коле-
нях перед крестом, в мольбе тянущуюся к нему, увижу, как
она стоит, карауля его ускользающую жизнь. В экстазе. И
тогда я повернул назад. И во мне осталась прежняя тьма.
АГАФОН: А тот странный человек? — Нет, не будем гово-
рить об этом!
МАРЦЕЛЛ: Давай помолчим. Ничего другого нам не ос-
тается. Посмотри, Агафон, там, за тьмой облаков, что-то
пылает. Можно подумать, что за облаками бушует океан
пламени. Божественный огонь! А небо — как синий коло-
кол. Ты словно слышишь, как он гудит низким, торжест-
венным голосом. Возникает даже ощущение, что там, на-
верху, в недосягаемых высотах, происходит что-то, о чем
никто никогда не узнает. Но иногда на тебя нисходит
предчувствие этого, в те минуты, когда на землю опускает-
ся великий покой. Но так или иначе! Все это очень уж
сбивает с толку. Боги любят задавать нам, людям, неразре-
шимые загадки. Земля же не спасает нас от коварства
богов; ибо она так же полна непонятного. Меня сбивают
с толку и вещи и люди. Да, конечно! Вещи очень молчали-
вы! А человеческая душа не выдает своих тайн. Ей зада-
ешь вопросы, а она молчит.
АГАФОН: Давай будем жить и не задавать вопросов.
Жизнь полна прекрасного.
Х38у

е
MARCELLUS: Wir werden vieles nie wissen. Ja! Und des-
halb ware es wtinschenswert, das zu vergessen, was wir wis-
sen. Genug davon! Wir sind bald am Ziel. Sieh nur, wie ver-
lassen die StraBen sind. Man sieht keinen Menschen mehr.
(Ein Wind erhebt sich.) Es ist dies eine Stimme, die uns sagt,
daB wir zu den Gestirnen aufblicken sollen. Und schweigen.
AGATHON: Marcellus, sieh, wie hoch das Getreide auf den
Ackern steht. Jeder Halm beugt sich zur Erde — frtichte-
schwer. Es werden herrliche Erntetage sein.
MARCELLUS: Ja! Festtage! Festtage, mein Agathon!
AGATHON: Ich gehe mit Rahel durch die Felder, durch die
fruchteschweren, gesegneten Acker! 0 du herrliches Leben!
MARCELLUS: Du hast recht! Freue dich deiner Jugend. Ju-
gend allein ist Schonheit! Mir geziemt es, im Dunkel zu
wandern. Doch hier trennen sich unsere Wege. Deiner harrt
die Geliebte, meiner — das Schweigen der Nacht! Leb' wohl,
Agathon! Es wird eine herrlich schone Nacht sein. Man
kann lange im Freien bleiben.
AGATHON: Und kann zu den Gestirnen emporblicken —
zur groBen Gelassenheit. Ich will frohlich meiner Wege ge-
hen und die Schonheit preisen. So ehrt man sich und die
Getter.
MARCELLUS: Tu, wie du sagst, und du tust recht! Leb' wohl,
Agathon!
AGATHON (nachdenklich): Nur eines will ich dich noch
fragen. Du sollst nichts dabei denken, daB ich dich darnach
frage. Wie hieB doch jener seltsame Prophet? Sag'!
MARCELLUS: Was niitzt es dir, das zu wissen! Ich vergaB
seinen Namen. Doch nein! Ich erinnere mich. Ich erinnere
mich. Er hieB Jesus und war auf Nazareth!
\382/

^
МАРЦЕЛЛ: Обо многом мы никогда не узнаем. Да! А по-
этому хотелось бы забыть и то, что мы знаем. Хватит об
этом! Мы уже почти пришли. Ты только посмотри, как
пустынны улицы. Ни души не видно. (Поднимается ве-
тер.) А это голос, который говорит нам, что мы должны
поднять взор вверх, к созвездиям. И помолчать.
АГАФОН: Марцелл, посмотри, как поднялась на полях
пшеница. Каждый колос клонится к земле — отягощен-
ный зрелыми зернами. Предстоят дивные дни сбора урожая.
МАРЦЕЛЛ: Да! Это будет праздник! Праздник, мой Агафон!
АГАФОН: И я пройду с Рахилью по этим полям, по этим
плодоносным, благословенным пашням! О, как прекрасна
жизнь!
МАРЦЕЛЛ: Ты прав! Наслаждайся своей молодостью!
Молодость сама по себе прекрасна! Мне же суждено
блуждать во тьме. Но здесь наши пути расходятся. Тебя
ждет не дождется возлюбленная, меня — молчание ночи!
Прощай, Агафон! Будет невиданно прекрасная ночь. Мож-
но долго бродить в такую ночь.
АГАФОН: И можно долго смотреть на звезды — на их
величественное спокойствие. Я радостно пойду своим пу-
тем и буду славить красоту. Так я почту и себя, и богов.
МАРЦЕЛЛ: Делай, как сказал, и ты будешь прав! Прощай,
Агафон!
АГАФОН (задумчиво): Я хочу задать тебе еще только
один вопрос. И неважно, зачем я тебя об этом спрашиваю.
Как звали того странного пророка? Скажи!
МАРЦЕЛЛ: Что проку тебе знать об этом! Я забыл его
имя. Нет, постой! Я начинаю вспоминать. Начинаю вспо-
минать. Его звали Иисус, и был он из Назарета!
\383/

r^
AGATHON: Ich danke dir! Leb' wohl! Die Gotter mogen dir
wohlgesinnt sein, Marcellus! (Er geht.)
MARCELLUS (in Gedanken werloren): Jesus! — Jesus!
Und war aus Nazareth. (Er geht langsam und gedankenvoll
seiner Wege. Es ist Nacht geworden und am Himmei
leuchten unzahlige Sterne.)
лш;

е
АГАФОН: Благодарю тебя! Прощай! Боги да благоволят к
тебе, Марцелл! (Уходит).
МАРЦЕЛЛ (погруженный в свои мысли): Иисус! — Ии-
сус! Он был из Назарета. (Он медленно, задумавшись, идет
своим путем. Настала ночь, и на небе сияют бесчисленные
звезды).
Перевод И. Алексеевой
\385/

е
VERLASSENHEIT
1
Nichts unterbricht mehr das Schweigen der Verlassenheit.
Uber den dunklen, uralten Gipfeln der Baume ziehn die Wol-
ken hin und spiegeln sich in den griinlich-blauen Wassern
des Teiches, der abgrundlich scheint. Und unbeweglich, wie
in trauervolle Ergebenheit versunken, ruht die Oberflache —
tagein, tagaus.
Inmitten des schweigsamen Teiches ragt das SchloB zu den
Wolken empor mit spitzen, zerschlissenen Tiirmen und Da-
chern. Unkraut wuchert iiber die schwarzen, geborstenen
Mauern, und an den runden, blinden Fenstern prallt das Son-
nenlicht ab. In den diisteren, dunklen Hofen fliegen Tauben
umher und suchen sich in den Ritzen des Gemauers ein Ver-
steck.
Sie scheinen immer etwas zu befurchten, denn sie fliegen
scheu und hastend an den Fenstern hin. Drunten im Hof
platschert die Fontane leise und fein. Aus bronzener Brun-
nenschale trinken dann und wann die diirstenden Tauben.
Durch die schmalen, verstaubten Gange des Schlosses streift
manchmal ein dumpfer Fieberhauch, daB die Fledermause er-
schreckt aufflattern. Sonst stort nichts die tiefe Ruhe.
Die Gemacher aber sind schwarz verstaubt! Hoch und kahl
"\386/

е
ЗАБВЕНИЕ
1
Ничто не нарушает больше безмолвного забвения. Над
темными кронами вековых деревьев плывут облака. Об-
лака отражаются в зеленовато-голубых водах пруда, кото-
рый кажется бездонным. И неподвижно, погруженная в
траурную поверхность, покоится водная гладь — день за
днем.
Посреди молчаливого пруда высится замок. Остроконеч-
ные ветхие башни и крыши тянутся к облакам. Травой
поросли черные неровные стены, и солнечный свет не про-
никает сквозь круглые слепые окна. По сумрачным тем-
ным дворам мечутся голуби и прячутся в трещинах стен.
Птицы словно боятся чего-то — так испуганно и торопливо
пролетают они мимо окон. А во дворе журчит фонтан —
тихо и нежно. На бронзовую чашу фонтана опускаются
голуби и пьют.
По узким пыльным коридорам замка проходит порой не-
ясное судорожное дуновение, и летучие мыши испуганно
вспархивают. И ничто не нарушает больше глубокую ти-
шину.
О как черны и пыльны покои! Голые, высокие, холодные,
они наполнены умершими вещами. Сквозь слепые окна

е
und frostig und voll erstorbener Gegenstande. Durch die blin-
den Fenster kommt bisweilen ein kleiner, winziger Schein,
den das Dunkel wieder aufsaugt. Hier ist die Vergangenheit
gestorben.
Hier ist sie eines Tages erstarrt in einer einzigen, verzerrten
Rose. An ihrer Wesenlosigkeit geht die Zeit achtlos voriiber.
Und alles durchdringt das Schweigen der Verlassenheit.
2
Niemand vermag mehr in den Park einzudringen. Die Aste
der Baume halten sich tausendfach umschlungen, der ganze
Park ist nur mehr ein einziges, gigantisches Lebewesen.
Und ewige Nacht lastet unter dem riesigen Blatterdach.
Und tiefes Schweigen! Und die Luft ist durchtrankt von Ver-
moderungsdtinsten!
Manchmal aber erwacht der Park aus schweren Traumen.
Dann strormt er ein Erinnern aus an kiihle Sternennachte, an
tief verborgene heimliche Stellen, da er fiebernde Kiisse und
Umarmungen belauschte, an Sommernachte, voll gluhender
Pracht und Herrlichkeit, da der Mond wirre Bilder auf den
schwarzen Grund zauberte, an Menschen, die zierlich galant,
voll rhythmischer Bewegungen unter seinem Blatterdache
dahinwandelten, die sich suBe, verruckte Worte zuraunten, mit
feinem verheiBenden Lacheln.
Und dann versinkt der Park wieder in seinen Todesschlaf.
Auf den Wassern wiegen sich die Schatten von Blutbuchen
und Tannen und aus der Tiefe des Teiches kommt ein
dumpfes, trauriges Murmeln.
Schwane Ziehen durch die glanzenden Fluten, langsam, unbe-
\388/

е
прорывается порой слабый мерцающий свет, и мрак снова
засасывает его... Здесь умерло прошлое.
Здесь оно застыло однажды в единственной увядшей
розе. Время равнодушно к ее призрачности.
И все пронизано молчанием забвения.
2
Никто не может больше проникнуть в парк. Ветви дере-
вьев переплелись тысячекратно, весь парк теперь — одно
гигантское живое существо.
И вечная ночь повисла под огромным лиственным сво-
дом. И вечное молчание! И воздух, пропитанный тлением!
Но иногда парк пробуждается от тяжелых снов. И струит-
ся воспоминание о прохладных звездных ночах, о таинст-
венных укромных уголках, о подслушанных жарких поце-
луях и подсмотренных объятиях. Воспоминание о летних
ночах, полных жгучей роскоши и неги, когда луна рисует
смутные колдовские образы на черной земле. Воспомина-
ния о людях, грациозно учтивых, которые плавно двигались
под его лиственным сводом и шептали нежные, безумные
слова с легкой манящей улыбкой.
А потом парк снова погружается в сон смерти.
Вода качает тени буков и елей, и глухой печальный ропот
струится с донной глубины.
Лебеди проплывают по блестящим волнам, медленно, оце-
пенело, неподвижно, вытянув стройные шеи. Все дальше и
дальше, вокруг умершего замка! День за днем!
Бледные лилии замерли на воде среди ядовито-зеленой
травы. И их тени в воде бледней, чем они сами.
\389/

е
weglich, starr ihre schlanken Halse emporrichtend. Sie Zie-
hen dahin! Rund um das erstorbene SchloB! Tagein, tagaus!
Bleiche Lilien stehn am Rande des Teiches mitten unter grell-
farbigen Grasern. Und ihre Schatten im Wasser sind bleicher
als sie selbst.
Und wenn die einen dahinsterben, kommen andere aus der
Tiefe. Und sie sind wie kleine, tote Frauenhande.
GroBe Fische umschwimmen neugierig, mit starren, glasigen
Augen die bieichen Biumen, und tauchen dann wieder in die
Tiefe — lautlos!
Und alles durchdringt das Schweigen der Verlassenheit.
3
Und droben in einem rissigen Turmgemach sitzt der Graf.
Tagein, tagaus.
Er sieht den Wolken nach.die iiber den Gipfeln der Baume
hinziehen, leuchtend und rein. Er sieht es gem, wenn die
Sonne in den Wolken gliiht, am Abend, da sie untersinkt. Er
horcht auf die Gerausche in den Hohen: auf den Schrei eines
Vogels, der am Turm vorbeifliegt oder auf das tonende
Brausen des Windes, wenn er das SchloB umfegt.
Er sieht wie der Park schlaft, dumpf und schwer, und sieht
die Schwane durch die glitzernden Fluten ziehn — die das
SchloB umschwimmen. Tagein! Tagaus!
Und die Wasser schimmern griinlich-blau. In den Wassern
aber spiegeln sich die Wolken, die iiber das SchloB hinzie-
hen; und ihre Schatten in den Fluten leuchten strahlend und
rein, wie sie selbst. Die Wasserlilien winken ihm zu, wie
\390/

г
И если умирают одни, из глубины вырастают другие. И
они как маленькие мертвые женские руки.
Большие любопытные рыбы, с застывшими стеклянными
глазами, проплывают мимо бледных цветов, и снова уходят
в глубину — беззвучно!
И все пронизано молчанием забвения.
3
А там, в башне, в ветхих покоях, сидит граф. День за днем.
Он смотрит, как облака плывут над кронами деревьев,
светлые и чистые. Он смотрит, как пылает в облаках
солнце, вечером, на закате. Он прислушивается к крику
птицы, пролетающей мимо, и к поющему свисту ветра, ове-
вающему замок.
Он смотрит, как дремлет парк, смутно и тяжело, он смот-
рит, как плывут лебеди по блестящим волнам — вокруг
замка. День за днем! День за днем!
И воды отливают зеленью и голубизной. Но в водах от-
ражаются облака, плывущие над замком, и их тени в воде
светлы и чисты. Водяные лилии манят его, как маленькие
мертвые женские руки, и покачиваются под тихое пение
ветра, в грезах печальных.
На все, что умирает вокруг, граф смотрит как маленький
растерянный ребенок, на котором лежит заклятие и у ко-
торого нет больше сил жить, и он тает подобно полуден-
ной тени.
И он все прислушивается к слабой и печальной мелодии
своей души: прошлое!
М!У

г
kleine, tote Frauenhande, und wiegen sich nach den leisen
Tonen des Windes, traurig traumerisch.
Auf alles, was ihn da sterbend umgibt, blickt der arme Graf,
wie ein kleines, irres Kind, iiber dem ein Verhangnis steht,
und das nicht mehr Kraft hat, zu leben, das dahinschwindet,
gleich einem Vormittagsschatten.
Er horcht nur mehr auf die kleine, traurige Melodie seiner
Seele: Vergangenheit!
Wenn es Abend wird, zundet er seine alte, verruBte Lampe
an und liest in machtigen, vergilbten Buchern von der Ver-
gangenheit GroBe und Herrlichkeit.
Er liest mit fieberndem, tonendem Herzen, bis die Gegenwart,
der er nicht angehort, versinkt. Und die Schatten der Ver-
gangenheit steigen herauf — riesengroB. Und er lebt das
Leben, das herrlich schone Leben seiner Vater.
In Nachten, da der Sturm urn den Turm jagt, daB die Mauern
in ihren Grundfesten drohnen und die Vogel angstvoll vor
seinem Fenster kreischen, tiberkommt den Grafen eine na-
menlose Traurigkeit.
Auf seiner jahrhundertalten, rnuden Seele lastet das Verhangnis.
Und er driickt das Gesicht an das Fenster und sieht in die
Nacht hinaus. Und da erscheint ihm alles riesengroB traum-
haft, gespensterlich! Und schrecklich. Durch das SchloB hort
er den Sturm rasen, als wollte er alles Tote hinausfegen und
in Ltifte zerstreuen.
Doch wenn das verworrene Trugbild der Nacht dahinsinkt
wie ein heraufbeschworener Schatten — durchdringt alles
wieder das Schweigen der Verlassenheit.
\392/

е
Когда настает вечер, он зажигает старую закопченную
лампу и, раскрыв тяжелые пожелтевшие книги, читает о
прошлом, о великолепии и величии.
Он читает с пылающим, поющим сердцем, пока настоящее
не исчезнет. И тени прошлого всплывают — огромные,
как великаны. И он погружается в жизнь своих отцов —
роскошную и прекрасную.
Ночами, когда буря с воем носится вокруг башни, сотрясая
до основания каменные стены, и птицы с пронзительными
криками жмутся к его окну, графа охватывает неизъясни-
мая печаль.
Над его тысячелетней усталой душой тяготеет заклятие.
И он прижимается лицом к окну и смотрит в ночь. И
тогда все кажется ему огромным и призрачным, и стран-
ным! И страшным. Он слышит, как за стенами замка бушу-
ет буря, словно хочет сдуть все мертвое и развеять по
ветру.
Но когда неясный призрак ночи ускользает как потрево-
женная тень, все снова погружается в молчание забвения.
Перевод И. Алексеевой

NachlaB
Стихотворения,
опубликованные
посмертно

SAMMLUNG 1909
DAMMERUNG
Zerwuhlt, verzerrt bist du von jedem Schmerz
Und bebst vom MiBton aller Melodien,
Zersprungne Harfe du — ein armes Herz,
Aus dem der Schwermut kranke Blumen bluhn.
Wer hat den Feind, den Morder dir bestellt,
Der deiner Seele letzten Funken stahl,
Wie er entgottert diese karge Welt
Zur Hure, haBlich, krank, verwesungsfahl!
Von Schatten schwingt sich noch ein wilder Tanz,
Zu kraus zerriBnem, seelenlosem Klang,
Ein Reigen um der Schonheit Dornenkranz,
Der welk den Sieger, den verlornen, kront
— Ein schlechter Preis, um den Verzweiflung rang,
Und der die lichte Gottheit nicht versohnt.

СБОРНИК 1 909
СУМЕРКИ
Разладом, муками измождено,
Дрожишь, как сломанная арфа, ты,
О сердце бедное, где уж давно
Цветут унынья бледные цветы.
Убийца твой, кем был подослан он,
Кто жар в тебе последний погасил?
Сей жалкий мир, как он разбожествлен,
Развратен, безобразен, болен, гнил!
И тени в дикой пляске без конца,
Надрывно, мерзко воя, обвились
Вокруг чела заблудшего певца,
Сплетясь с терновым красоты венцом, —
Отчаяньем добытый скверный приз,
Со светлым не мирящий божеством.
Перевод А. Николаева

^
HERBST
/Verfall/ Sammlung 1909
Am Abend, wenn die Glocken Frieden lauten,
Folg ich der Vogel wundervollen Fliigen,
Die lang geschart, gleich frommen Pilgerzugen
Entschwinden in den herbstlich klaren Weiten.
Hinwandeind durch den nachtverschloBnen Garten,
Traum ich nach ihren helleren Geschicken,
Und fiihl der Stunden Weiser kaum mehr riicken —
So folg ich uber Wolken ihren Fahrten.
Da macht ein Hauch mich von Verfall erzittern.
Ein Vogel klagt in den entlaubten Zweigen
Es schwankt der rote Wein an rostigen Gittern,
Indess wie blasser Kinder Todesreigen,
Urn dunkle Brunnenrander, die verwittern
Im Wind sich frostelnd fahle Astern neigen.
\398/

^
ОСЕНЬ
(Распад. Сборник 1909 г.)
Под благовест вечерний в небе синем
Я вижу — караваны птиц счастливых
Толпой паломников благочестивых
Уносятся к неведомым святыням.
Когда же ночь замкнется над садами,
Приснится исчезающая стая,
И мнится — стынет стрелка часовая,
И я напрасно мчусь за облаками.
И гибельный охватывает трепет,
И птица в листьях винноцветных стонет,
Листва узоры за оградой лепит.
Как в пляске смерти тихий голос тонет,
У темного колодца — детский лепет,
То зябнущие астры ветер клонит.
Перевод Б. Скуратова
\399/

^
DAS GRAUEN
Ich sah mich durch verlassne Zimmer gehn.
— Die Sterne tanzten irr auf blauem Grunde,
Und auf den Feldern heulten laut die Hunde,
Und in den Wipfeln wuhlte wild der Fohn.
Doch plotzlich: Stille! Dumpfe Fieberglut
LaBt giftige Blumen bliihn aus meinem Munde,
Aus dem Geast fallt wie aus einer Wunde
BlaB schimmernd Tau, und fallt, und fallt wie Blut.
Aus eines Spiegels trugerischer Leere
Hebt langsam sich, und wie ins Ungefahre
Aus Graun und Finsternis ein Antlitz: Kain!
Sehr leise rauscht die samtene Portiere,
Durchs Fenster schaut der Mond gleichwie ins Leere,
Da bin mit meinem Morder ich allein.
\400/

УЖАС
Я в комнату забытую входил.
Сверкали звезды бешено во мраке,
На синем фоне лаяли собаки,
И раны сосен ветер бередил.
Тупым покоем вдруг сковали вновь
Уста мои отравленные маки;
Роса, мерцая, подает мне знаки
И падает, и падает, как кровь.
Из зеркала спустился сумрак серый,
И, медленно пронизывая сферы,
Лик Каина из тьмы плывет ко мне.
Я слышу: шелком шелестят портьеры,
Льет свет луна — и пустота без меры...
Убийца мой со мной наедине.
Перевод Б. Скуратова

^
ANDACHT
Das Unverlorne meiner jungen Jahre
1st stille Andacht an ein Glockenlauten,
An aller Kirchen dammernde Altare
Und ihrer blauen Kuppeln Himmelweiten.
An einer Orgel abendliche Weise,
An weiter Platze dunkelndes Verhallen,
Und an ein Brunnenplatschern, sanft und leise
Und siifi, wie unverstandnes Kinderlallen.
Ich seh mich traumend still die Hande falten
Und langst vergessene Gebete flustem,
Und friihe Schwermut meinen Blick umdustern.
Da schimmert aus verworrenen Gestalten
Ein Frauenbild, umflort von finstrer Trauer,
Und gieBt in mich den Kelch verruchter Schauer.
^402/

БЛАГОГОВЕНИЕ
Я помню юных лет благоговенье
Перед вечерним колокольным звоном,
Пред сумеречным алтарем смятенье
И купола лазурным небосклоном.
Перед органной мессой тихий трепет,
Пред темным замиранием далеким,
Перед ключа журчаньем, нежным, легким
И сладким, как невнятный детский лепет.
И часто отрок в грезах возникает,
Шепча молитвы, что забыл я ныне.
И взор мрачит мой раннее унынье.
И снова, в сонме образов, мерцает
Лик женщины, печальной тьмой объятый,
И сердце полнит дрожью мне проклятой.
Перевод А. Николаева

^
SABBATH
Ein Hauch von fiebernd giftigen Gewachsen
Macht traumen mich in mondnen Dammerungen,
Und leise ftihl ich mich umrankt, umschlungen,
Und seh gleich einem Sabbath toller Hexen
Blutfarbne Bliiten in der Spiegel Hellen
Aus meinem Herzen keltern Flammenbriinste,
Und ihre Lippen kundig aller Kiinste
An meiner trunknen Kehle wiitend schwellen.
Pestfarbne Blumen tropischer Gestade,
Die reichen meinen Lippen ihre Schalen,
Die truben Geiferbronnen ekler Qualen.
Und eine schlingt — о rasende Manade —
Mein Fleisch, ermattet von den schwiilen Diinsten,
Und schmerzverzuckt von fiirchterlichen Brunsten.
\404/

ШАБАШ
Дурманный жар растений ядовитых
Бросает в сон меня при лунном свете,
И я, обвитый запахом соцветий,
Вдруг вижу ведьм, в зеркальных недрах скрытых.
Кровавые цветы на диком древе
Из сердца хладный пламень выжимают,
А их уста, что все искусства знают,
Мне в горло пьяное вопьются в гневе.
Чумной цветок тропического сада —
Ты уст моих достигнешь для мучений,
Источник замутив в кровавой пене.
И скоро ненасытная менада
Проглотит средь миазмов на болоте
Куски дрожащей от пожара плоти.
Перевод Б. Скуратова

GEDICHTE 1909 — 1912
AN ANGELA
2. Fassung
1
Ein einsam Schicksal in verlaflnen Zommern.
Ein sanfter Wahnsinn tastet an Tapeten,
An Fenstern, rotlichen Geranienbeeten,
Narzissen auch und keuscher im Verktimmern
Als Alabaster, die im Garten schimmern.
In blauen Schleiern lacheln Indiens Morgen.
Ihr siiBer Weihrauch scheucht des Fremdlings Sorgen,
Schlaflose Nacht am Weiher urn Angelen.
In leerer Maske ruht sein Schmerz verborgen,
Gedanken, die sich schwarz ins Dunkel stehlen.
Die Drosseln lachen rings aus sanften Kehlen.
2
Den spitzes Gras umsaumt, am Kreuzweg hocken
Die Maher miide und von Mohne trunken,
Der Himmel ist sehr schwer auf sie gesunken,
Die Milch und Ode langer Mittagsglocken.
Und manchmal flattern Krahen auf im Roggen.

СТИХОТВОРЕНИЯ 1909 — 1912
К АНГЕЛЕ
(2-я редакция)
1
В пустынных комнатах — судьба-сиротка.
Безумье нежно прикоснулось к ране
Шпалер невянущих, к цветам герани,
К нарциссам девственным, во мгле короткой,
Как алебастр, в саду сверкнувшим кротко.
Ведь здесь рассветы по-индийски сини.
И страшно страннику в бессонной стыни,
В ночь у пруда склонившись над Ангелой.
О, сладкий ладан, и под маской белой
И боль и память — черные отныне.
О нежный смех, о песнь дрозда в долине!
2
В траве высокой, под тяжелым небом
Усталые жнецы хмельны от мака,
Дух молока томит, густого злака,
И долгий колокол, пропахший хлебом.
Ворона падает комком нелепым

^
Von Frucht und Greueln wachst die heifle Erde
In goldnem Glanz, о kindliche Geberde
Der Wollust und ihr hyazinthnes Schweigen,
So Brot und Wein, genahrt am Fleisch der Erde,
Sebastian im Traum ihr Geistiges zeigen.
Angelens Geist ist weichen Wolken eigen.
3
Die Fruchte, die sich rot in Zweigen runden,
Des Engels Lippen,die ihr Siifles zeigen,
Wie Nymphen, die sich iiber Quellen neigen
In ruhevollem Anblick lange Stunden.
Des Nachmittags grungoldne, lange Stunden.
Doch manchmal kehrt der Geist zu Kampf und Spiele.
In goldnen Wolken wogt ein Schlachtgewuhle
Von Fliegen iiber Faulnis und Abszessen.
Ein Damon sinnt Gewitter in der Schwule,
Im Grabesschatten trauriger Zypressen.
Da fallt der erste Blitz aus schwarzen Essen.
4
Des Weidenwaldchens slibernes Gefliister;
Lang klingt ein Regen nach in Flotenklangen.
Im Abend regungslose Vogel hangen!
Ein blaues Wasser schlaft im Zweiggeduster.
\ш/

^
Туда, где гниль взопрела, в тихом месте —
Где золото цвело, и в этом жесте —
Страсть девочки и гиацинта страхи,
Вино и хлеб, о выкормыши персти —
Вы снитесь Себастьяну в каждом ахе.
Ангела в облачном вздыхает прахе.
3
Плоды, опробованы здесь не всеми,
Как губы ангела, красны и влажны,
Взгляд нимфы, нежный, безмятежный, страшный,
Ленивый полдень — медленное время,
Зеленое и золотое бремя.
Но любит дух вернуться к играм плоти.
И тучи мух летают в позолоте,
Над падалью роясь клубком тлетворным.
Так демон хмурится — гроза в полете! —
Так душно кипарисам в зное черном.
И первой молнии сноп искр над горном.
4
Под серебристый шелест в листьях ивы
Дождь нескончаемой свирелью длится.
Как неподвижны над заливом птицы!
А в черных ветках — синие заливы.
\409/

э
Es ist der Dichter dieser Schonheit Priester.
Schmerzvolles Sinnen in der dunklen Kiihle.
Von Mohn und Weihrauch duften milde Pfiihle
Am Saum des Waldes und der Schwermut Schatten
Angelens Freude und der Sterne Spiele
Die Nacht umfangt der Liebenden Ermatten.
Der Saum des Waldes und der Schwermut Schatten.
\410/

^
А ты, поэт, их пастырь терпеливый,
Как ты скорбишь теперь во тьме прохлады.
Льет мак и ладан перистое стадо
У края леса, в облаках печали:
Ангелы радость и звезды отрада,
Влюбленных ночь укроет, как вначале.
У края леса — облака печали.
Перевод А. Прокопьева
V4H/

^
WINTERGANG
IN A-MOLL
Oft tauchen rote Kugeln aus Geasten,
Die langer Schneefall sanft und schwarz verschneit.
Der Priester gibt dem Toten das Geleit.
Die Nachte sind erfiillt von Maskenfesten.
Dann streichen ubers Dorf zerzauste Krahen;
In Biichern stehen Marchen wunderbar.
Ans Fenster flattert eines Greisen Haar.
Damonen durch die kranke Seele gehen.
Der Brunnen friert im Hof. Im Dunkel stiirzen
Verfallne Stiegen und es weht ein Wind
Durch alte Schachte, die verschiittet sind.
Der Gaumen schmeckt des Frostes starke Wiirzen.
\412/

ШЕСТВИЕ ЗИМЫ
В ТОНАЛЬНОСТИ ЛЯ МИНОР
Под снегопада мягким покрывалом
Шары краснеют. Черный встал сугроб.
Священник молча провожает гроб.
И снова ночь забьется карнавалом.
Вороны пролетают рваным платьем.
Пленяют вымыслом страницы книг.
Волосьями в окно трясет старик.
Расслабленного душит бес объятьем.
Замерз колодец. Вестницы озноба —
Ступени рушатся, в пролетах гул
Могильным ветром в темноту шагнул.
Мороз корицей освежает нёбо.
Перевод А. Прокопьева

^
IMMER DUNKLER
Der Wind.der purpurne Wipfel bewegt,
1st Gottes Odem, der kommt und geht.
Das schwarze Dorf vorm Wald aufsteht;
Drei Schatten sind iiber den Acker gelegt.
Karglich dammert unten und still
Den Bescheidenen das Tal.
GriiBt ein Ernstes in Garten und Saal,
Das den Tag beenden will,
Fromm und dunkel ein Orgelklang.
Marie thront dort im blauen Gewand
Und wiegt ihr Kindlein in der Hand.
Die Nacht ist sternenklar und lang.
\414/

ТЕМНЕЕТ...
Ветер веет в пурпурной листве:
Божье дыханье нисходит с небес.
За черной деревней темнеет лес,
Три длинные тени лежат на траве.
В бедные стены немых деревень
Медленно входит сумрак скупой.
В комнатах строгий стоит покой.
Так завершается трудный день.
Напев органа суров и прост.
Дева Мария царит в облаках,
Тихо качая дитя на руках.
Ночь будет долгая, полная звезд.
Перевод О. Бараш

—^—
GEDICHTE 1912 — 1914
DELIRIUM
Der schwarze Schnee, der von den Dachern rinnt;
Ein roter Finger taucht in deine Stirne
Ins kahle Zimmer sinken blaue Firne,
Die Liebender erstorbene Spiegel sind.
In schwere Stiicke bricht das Haupt und sinnt
Den Schatten nach im Spiegel blauer Firne,
Dem kalten Lacheln einer toten Dime.
In Nelkendiiften weint der Abendwind.
\416/

СТИХОТВОРЕНИЯ 1912 — 1914
DELIRIUM
По крыше снег шуршащей каплей сник,
Багровый перст пронзает лоб упорно,
Лазурь по спальне льют льдяные зерна,
В их зеркале влюбленных стихший лик.
Под череп треснутый врывается двойник,
Упавший тенью в ледяные зерна,
И шлюха мертвая с ухмылкою тлетворной.
И слезы прячет ветер в сон гвоздик.
Перевод А. Солянова
V4iy

^
AM RAND EINES ALTEN BRUNNENS
2. Fassung
Dunkle Deutung des Wassers: Zerbrochene Stirne
im Munde der Nacht,
Seufzend in schwarzem Kissen des Knaben blaulicher Schatten,
Das Rauschen des Ahorns, Schritte im alten Park,
Kammerkonzerte, die auf einer Wendeltreppe verklingen,
Vielleicht ein Mond, der leise die Stufen hinaufsteigt.
Die sanften Stimmen der Nonnen in der verfailenen Kirche,
Ein blaues Tabernakel, das sich langsam auftut,
Sterne, die auf deine knochernen Hande fallen,
Vielleicht ein Gang durch verlassene Zimmer,
Der blaue Ton der Flote im Haselgebusch — sehr leise.
V1V

У СТАРОГО КОЛОДЦА
(2-я редакция)
Темные знаки воды: чело, что разбилось в устах
у ночи,
Мальчика синяя тень стонет в черных подушках,
Шуршание клена, шаги в заброшенном парке,
Звуки сонаты, что молкнут на старых ступенях,
Быть может, луна, что по лестнице тихо восходит,
Кроткое пенье монахинь в разрушенной церкви,
Сосуд со святыми дарами, открывшийся тихо,
Звезды, что падают из костлявых рук,
Быть может, и чья-то поступь в покинутом доме,
Синяя песня флейты в орешнике — еле слышно.
Перевод О. Бараш

л
AN MAUERN HIN
Es geht ein alter Weg entlang
An wilden Garten und einsamen Mauern.
Tausendjahrige Eiben schauern
Im steigenden fallenden Windgesang.
Die Falter tanzen, als sturben sie bald,
Mein Blick trinkt weinend die Schatten und Lichter.
Feme schweben Frauengesichter
Geisterhaft ins Blau gemalt.
Ein Lacheln zittert im Sonnenschein,
Indes ich langsam weiterschreite;
Unendliche Liebe gibt das Geleite.
Leise ergriint das harte Gestein.
\420/

УПИРАЮСЬ В СТЕНУ
Дорога старая ведет
В сад одичавший, тычась в стены.
Тысячелетний тис мгновенно
Впадает в дрожь, и вихрь поет.
И мотылек танцует, обречен.
В слезах пью тени и глотаю блики.
На небо женские восходят лики,
Как нарисованы, на синий фон.
Луч трепетный простил меня, как мог.
Бреду я медленно куда-нибудь.
Любовь проводит в последний путь.
Зеленое надгробье — тихий мох.
Перевод А. Прокопьева

^
* * *
Ein Blasses, ruhend im Schatten verfallener Stiegen —
Jenes erhebt sich nachts in silberner [?] Gestalt
Und wandelt unterm Kreuzgang hin.
In Kuhle eines Baums und ohne Schmerz
Atmet das Vollkommene
Und bedarf der herbstlichen Sterne nicht —
Dornen, daruber jener fallt [?].
Seinem traurigen Fall
Sinnen lange Liebende nach.
\422/

э
* * *
Блекло-ущербное, затаившееся в тени
разрушенных лестниц —
Оно появляется по ночам и серебристой тенью
Неприкаянно бродит по галерее монастыря.
А под сенью деревьев, безбольно
Парит совершенство,
Ему ни к чему осенние звезды —
Шипы, терзающие то, другое.
Его горькую муку
Долго помнят влюбленные.
Перевод И. Болычева
V423/

^
* * *
Mit rosigen Stufen sinkt ins Moor der Stein
Gesang von Gleitendem und schwarzes Lachen
Gestalten gehn in Zimmern aus und ein
Und knochern grinst der Tod in schwarzem Nachen.
Pirat auf dem Kanal im roten Wein
Dess' Mast und Segel oft im Sturm zerbrachen.
Ertrankte stoBen purpurn ans Gestein
Der Briicken. Stahlern klirrt der Rul" der Wachen.
Doch manchmal lauscht der Blick ins Kerzenlicht
Und folgt den Schatten an verfallnen Wanden
Und Tanzer sind mit schlafverschlungnen Handen.
Die Nacht, die schwarz an deinem Haupt zerbricht
Und Tote, die sich in den Betten wenden
Den Marmor greifen mit zerbrochnen Handen.
\424/

* * *
В болото камень медленно ползет
Под черный смех по радужным откосам,
По дому тени бродят взад-вперед,
Мчит черный челн, в нем смерть
с лицом безносым.
А с корабля смело бизань и грот
Там, под мостом, за тонущим матросом
Струится винный след, и труп плывет
Навстречу окликам медноголосым.
Взгляд тянется за пламенем свечи,
За пляшущими по стене тенями,
И руки плясунов повиты снами.
Тьма подступает к горлу — хоть кричи,
И мертвые цепляются в ночи
За мрамор плит истлевшими руками.
Перевод Е. Баевской

^
* * *
Die blaue Nacht ist sanft auf unsren Stirnen aufgegangen.
Leise bertihren sich unsre verwesten Hande
Sufle Braut!
Bleich ward unser Antlitz, mondene Perlen
Verschmolzen in griinem Weihergrund.
Versteinerte schauen wir unsre Sterne.
О Schmerzliches! Schuldige wandeln im Garten
In wilder Umarmung die Schatten,
DaB in gewaltigem Zorn Baum und Tier iiber sie sank.
Sanfte Harmonien, da wir in kristallnen Wogen
Fahren durch die stille Nacht
Ein rosiger Engel aus den Grabern der Liebenden tritt.
X426/

* * *
Синяя ночь мягко легла на чело.
Тихо коснулись друг друга наши истлевшие руки.
Возлюбленная невеста!
Были бледными лики. Лунные жемчуга
сплавились воедино в зеленой воде пруда.
Окаменев, смотрим на наши звезды.
О смертная мука! Виновники бродят по саду
в диких объятьях теней.
Деревья и звери гонят их в грозном гневе.
Гармонии нежность. Когда по хрустальным волнам
мы плывем сквозь тихую ночь,
розовый ангел выходит из склепа влюбленных.
Перевод В. Санчука

^
* * *
О das Wohnen in der Stille des dammernden Gartens,
Da die Augen der Schwester sich rund und dunkel
im Bruder aufgetan,
Der Purpur ihrer zerbrochenen Miinder
In der Kiihle des Abends hinschmolz.
HerzzerreiBende Stunde.
September reifte die goldene Birne. Sufie von Weihrauch
Und die Georgine brennt am alten Zaun
Sag! wo waren wir, da wir auf schwarzem Kahn
Im Abend voruberzogen,
Dariiberzog der Kranich. Die frierenden Arme
Hielten Schwarzes umschlungen, und innen rann Blut.
Und feuchtes Blau urn unsre Schlafen. Arm' Kindlein.
Tief sinnt aus wissenden Augen ein dunkles Geschlecht.
\428/

^
* * *
О, пристанище в тишине сумеречного сада,
И устремленные на брата глаза сестры, темные, круглые,
Пурпурный излом ее губ
Плавится в вечерней прохладе.
Час, когда разрывается сердце.
Сентябрь, налитые золотом груши. Сладость ладана,
И пожар георгинов вдоль старой ограды,
Скажи, где мы были, когда на черном челне
Уплывали в закат,
И журавль тянулся над нами. Озябшие руки
Обнимали мрак, а в нем билась кровь.
Влажная голубизна у наших висков. О, дитя!
В глубине искушенного взгляда — темная женственность.
Перевод И. Болычева
\429/

^
AM ABEND
Ein blauer Bach, Pfad und Abend an verfallenen Htitten hin.
Hinter dunklen Gebiischen spielen Kinder mit blau
und roten Kugeln;
Manche wechseln die Stirne und die Hande verwesen
im braunen Laub.
In knocherner Stille glanzt das Herz des Einsamen,
Schaukelt ein Kahn auf schwarzlichen Wassern.
Durch dunkles Geholz flattert Haar und Lachen brauner Magde.
Die Schatten der Alten kreuzen den Flug eines kleinen Vogels;
Geheimnis blauer Blumen auf ihren Schlafen.
Andere schwanken auf schwarzen Banken im Abendwind.
Goldene Seufzer erloschen leise in den kahlen Zweigen
Der Kastanie; ein Klang von dunklen Zymbeln des Sommers,
Wenn die Fremde auf der verfallenen Stiege erscheint.
\430/

^
ВЕЧЕРОМ
Синий ручей, тропинка и вечер у обветшалых стен;
Дети средь темных кустов играют в красный и синий мяч;
У иных изменяются лица, и истлевают руки в бурой листве.
Сияет в непрочной тиши одинокое сердце.
Качается челн на серебряных водах.
Мелькают во мраке стволов улыбки и волосы смуглых дев.
Птичьим полетом прорезаны тени старцев:
На висках их покоится тайна цветка голубого;
А другие качаются на берегах от вечернего ветра.
Золотистые вздохи неслышно гаснут в голых ветвях
Каштана; и бьет в литавры темные лето,
Когда пришелица тихо по лестнице ветхой восходит.
Перевод О. Бараш

^
GERICHT
Hutten der Kindheit im Herbste sind,
Verfallener Weiler; dunkle Gestalten,
Singende Mutter im Abendwind;
An Fenstern Angelus und Handefalten.
Tote Geburt; auf griinem Grund
Blauer Blumen Geheimnis und Stille.
Wahnsinn offnet den purpurnen Mund:
Dies irae — Grab und Stille.
Tasten an griinen Dornen hin;
Im Schlaf: Blutspeien, Hunger und Lachen;
Feuer im Dorf, erwachen im Grtin;
Angst und Schaukeln auf gurgelndem Nachen.
Oder an holzerner Stiege lehnt
Wieder der Fremden weiBer Schatten. —
Armer Sunder ins Blaue versehnt
LieB seine Faulnis Lilien und Ratten.
М!У

СУДНЫЙ ДЕНЬ
Хижины осенью, детства приют.
Заросшая заводь и темные тени.
Матери в сумерках тихо поют,
Кто-то в молитве склонил колени.
Умер младенец. Под сенью дерев
Цветка голубого покой и тайна.
Отверзло безумье пурпурный зев.
Dies Irae — могила и тайна.
Тропа затерялась в терновых кустах.
И снится глумленье, голод, чахотка.
Деревня в огне. Пробужденье и страх.
В бурных волнах захлебнулась лодка.
Бледные тени пришельцев гурьбой
Снова толпятся на ветхих ступенях.
Грешник, вчарован в морок голубой,
Крысам и лилиям дарует тленье.
Перевод О. Бараш

^
* * *
2. Fassung
Wind, weifle Stimme, die an des Trunknen Schlafe fiustert;
Verwester Pfad. Lange Abendglocken versanken
im Schlamme des Teichs
Und daruber neigen sich die gelben Blumen des Herbstes,
flackern mit irren Gesichtern
Die Fledermause.
Heimat! Abendrosiges Gebirg! Ruh! Reinheit!
Der Schrei des Geiers! Einsam dunkelt der Himmel,
Sinkt gewaltig das weiBe Haupt am Waldsaum hin.
Steigt aus finsteren Schluchten die Nacht.
Erwachend umflattern den Schlafer kindliche Sonnenblumen.
X434/

^
* * *
(2-я редакция)
Ветер, хмель, белый голос шепчет в пьяный висок;
Прель на тропе. Долгий вечерний звон вязнет в тине пруда,
По берегам никнут желтые цветы осени,
с гримасами безумцев
Мечутся летучие мыши.
Родина! Предзакатная розовость гор! Покой! Ясность!
Коршуна крик! Одиноко смеркается небо,
У леса никнет долу белокурая голова.
Из мрака ущелий выходит ночь.
Желтые подсолнухи по-детски склоняются над спящим.
Перевод И. Болычева
\435/

^
* * *
So leise lauten
Am Abend die blauen Schatten
An der weiBen Mauer.
Stille neigt sich das herbstliche Jahr.
Stunde unendlicher Schwermut,
Als erlitt' ich den Tod um dich.
Es weht von Gestirnen
Ein schneeiger Wind durch dein Haar.
Dunkle Lieder
Singt dein purpumer Mund in mir,
Die schweigsame Hutte unserer Kindheit,
Vergessene Sagen;
Als wohnt' ich ein sanftes Wild
In der kristallnen Woge
Des kiihlen Quells
Und es bluhten die Veilchen rings
\436/

По вечерам так тих
Синих теней перезвон
На белой ограде.
Год осенний уходит беззвучно.
Час безмерной тоски.
Как будто с тобою рядом
Я видел смерть. Звездный ветер со снегом
Веет в твоих волосах.
Темные песни в моей душе
Поет твой пурпурный рот.
Молчаливая хижина нашего детства,
Забытые сказки;
Как будто нежным зверьком
Живу в хрустальной
Прохладной волне ручья
А вокруг расцветают фиалки.
Перевод В. Вебера

^
* * *
Der Tau des Friihlings der von dunklen Zweigen
Herniederfallt, es kommt die Nacht
Mit Sternenstrahlen, da des Lichtes du vergessen.
Unter dem Dornenbogen lagst [du] und es grub der Stachel
Sich tief in den kristallenen Leib
Dafi feuriger sich die Seele der Nacht vermahle.
Es hat mit Sternen sich die Braut geziert,
Die reine Myrthe
Die sich iiber des Toten anbetendes Antlitz neigt.
Bltihender Schauer voll
Umfangt dich endlich der blaue Mantel der Herrin.
\ш/

^
* * *
С ночных ветвей срывается капель
Весенняя, и наступает мрак,
Пронзенный звездами — заменой свету.
Под кущею терновою приляжешь,
И в плоть хрустальную вопьется острый шип, —
Знак брачных уз души твоей и ночи.
Невеста блещет звездной диадемой,
Невинна, словно мирт,
Склоняется над страстным ликом мертвеца.
И зябких ароматов полный
Тебя прикроет Госпожи просторный синий плащ.
Перевод Е. Баевской
Х439/

0 die entlaubten Buchen und der schwarzliche Schnee.
Leise der Nord weht. Hier den braunen Pfad
1st vor Monden ein Dunkles gegangen
Allein [?] im Herbst. Immer fallen die Flocken
In das kahle Geast
Ins diirre Rohr; griines Kristall singt im Weiher
Leer die Hiitte von Stroh; ein Kindliches
Sind die wehenden Birken im Nachtwind.
О der Weg der leise ins Dunkel friert.
Und das Wohnen in rosigem Schnee
\440/

^
* * *
О буки опавшие и чернеющий снег.
Тихо повеяло севером. Здесь по темной тропе
До восхода луны бродит сумрак
Одиноко осенью. Всё падают хлопья
На голые сучья
В сухой камыш; зеленый хрусталь напевает в пруду
В соломенной хижине пусто; детскость
схожа с берез колыханьем под ветром.
О этот путь, что тихо вмерзает во тьму.
И убежище в розовом снеге.
Перевод И. Ахметьева
\441/

^
AN NOVALIS
/. Fassung
Ruhend in kristallner Erde, heiliger Fremdiing
Vom dunklen Munde nahm ein Gott ihm die Klage,
Da er in seiner Bliite hinsank
Friedlich erstarb ihm das Seitenspiel
In der Brust,
Und es streute der Frtihling seine Palmen [?] vor ihn,
Da er mit zogernden Schritten
Schweigend das nachtige Haus verliefl.
^442/

^
К НОВАЛИСУ
(1-я редакция)
Упокоен в хрустальной земле пришелец святой
Из темного рта вознеслась его жалоба к Богу,
И вот он в расцвете поник
Медленно стихло в груди
Звучание струн,
И весна его путь устилала пальмы ветвями,
Когда он неверной походкой
Молча из дома ночного ушел.
Перевод И. Ахметьева
V443,

^
[AN NOVALIS]
2. Fassung (a)
In dunkler Erde ruht der heilige Fremdling.
Es nahm von sanftem Munde ihm die Klage der Gott,
Da er in seiner Bltite hinsank.
Eine blaue Blume
Fortlebt sein Lied im nachtlichen Haus der Schmerzen.
\444/

^
[НОВАЛИСУ]
(2-я (а) редакция)
В темной земле спит пришелец святой.
В плаче Бог отказал нежным его устам —
За то, что он мир покинул в час своего расцвета...
Цветком голубым
Живет его песня в ночном обиталище муки.
Перевод В. Вебера
Х445/

^
AN NOVALIS
2. Fassung (b)
In dunkler Erde ruht der heilige Fremdling
In zarter Knospe
Wuchs dem Jungling der gottliche Geist,
Das trunkene Saitenspiel
Und verstummte in rosiger Bliite.
\Л46/

^
НОВАЛИС
(2-я (б) редакция)
В темной земле почил святой чужанин.
Бог удалил вопль от кротких его уст,
Когда во цвете своем поник он.
Голубым цветком
Живет его песнь в полуночном дому печалей.
Перевод С. Аверинцева
M1Z/

^
STUNDE DES GRAMS
Schwarzlich folgt im herbstlichen Garten der Schritt
Dem glanzenden Mond,
Sinkt an frierender Mauer die gewaltige Nacht.
0, die dornige Stunde des Grams.
Silbern flackert im dammernden Zimmer
der Leuchter des Einsamen,
Hinsterbend, da jener ein Dunkles denkt
Und das steinerne Haupt uber vergangliches neigt,
Trunken von Wein und nachtigem Wohllaut.
Immer folgt das Ohr
Der sanften Klage der Amsel im Haselgebusch.
Dunkle Rosenkranzstunde. Wer bist du
Einsame Flote,
Stirne, frierend uber finstere Zeiten geneigt.
X448/

^
ЧАС СКОРБИ
Чернеет'шаг в осеннем саду,
Торопясь за яркой луной.
Близ озябшей стены пала могучая ночь.
О, терновый час скорби.
Серебристо мерцает в сумрачной комнате
свеча одинокого,
Умирая, ибо темна человечья дума
И угрюмец мыслит о преходящем.
Он хмелен от вина и ночной музыки.
Слух неизменно внимает
Нежной жалобе дрозда в орешнике.
Темный час молений. Кто ты,
Одинокая флейта,
Чело, в ознобе клонимое над временем мрачным?
Перевод Г. Ратгауза
\449/

^
NACHTLICHE KLAGE
2. Fassung
Die Nacht ist iiber der zerwuhlten Stirne aufgegangen
Mit schonen Sternen
Uber dem schwarzversteinerten Antlitz,
Ein wildes Tier ГгаВ des Liebenden Herz
Ein feuriger Engel
Stiirzt mit zerbrochener Brust auf steinigen Acker,
Wiederaufflatternd ein Geier.
Weh in unendlicher Klage
Mischt sich Feuer, Erde und blauer Quell[.]
\450/

э
НОЧНАЯ ЖАЛОБА
(2-я редакция)
Ночь над смятенным челом развернулась
И звезды сияют
Над окаменевшим горестно ликом.
Дикий зверь грызет любящее сердце.
Пламенный ангел
С разбитой грудью упал в каменистое поле,
И коршун кружится над ним.
В бесконечном стенаньи
Смешались пламя, земля и родник голубой.
Перевод И. Ахметьева
v«V

AN JOHANNA
Oft hor' ich deine Schritte
Durch die Gasse lauten.
Im braunen Gartchen
Die Blaue deines Schattens.
In der dammernden Laube
SaB ich schweigend beim Wein.
Ein Tropfen Blutes
Sank von deiner Schlafe
In das singende Glas
Stunde unendlicher Schwermut.
Es weht von Gestirnen
Ein schneeiger Wind durch das Laub.
Jeglichen Tod erleidet,
Die Nacht der bleiche Mensch.
Dein purpurner Mund
Wohnt eine Wunde in mir.
Als кат' ich von den griinen
Tannenhugeln und Sagen
Unserer Heimat,
Die wir lange vergaBen
\452/

^
ИОАННЕ
Часто твои шаги
Слышатся мне в переулках.
В бурой листве
Голубеет твоя тень.
Молча я пью вино
В сумеречной беседке.
Капля крови
Дрожит на твоем виске,
Падает звонко в стакан.
Час неизбывной печали.
В листве шелестит
Снежный ветер созвездий.
Умирает всеми смертями,
Ночной Человек-блед.
Твой пурпурный рот —
Моя открытая рана.
Будто я снова пришел
К лесистым холмам и преданьям
Родины нашей,
Нами забытой давно —
^453/

—^
Wer sind wir? Blaue Klage
Eines moosigen Waldquells,
Wo die Veilchen
Heimlich im Fruhling duften.
Ein friedliches Dorf im Sommer
Beschirmte die Kindheit einst
Unseres Geschlechts,
Hinsterbend nun am Abend —
Hiigel die weiBen Enkel
Traumen wir die Schrecken
Unseres nachtigen Blutes
Schatten in steinerner Stadt.
М£У

Кто мы? Плач голубой
Родника на мшистой опушке,
Где лесные фиалки
Украдкой цветут весной.
Некогда летний покой
Хранил деревенское детство
Нашего рода, ныне
Угасающего на вечерних
Холмах. Белые внуки.
Нас настигают страхи
Нашей смеркшейся крови
Тени в каменных городах.
Перевод И. Болычева
V455/

MELANCHOLIE
Die blaue Seele hat sich stumm verschlossen,
Ins offne Fenster sinkt der braune Wald,
Die Stille dunkler Tiere; im Grunde mahlt
Die Miihle, am Steg ruhn Wolken hingegossen,
Die goldnen Fremdiinge. Ein Zug von Rossen
Sprengt rot ins Dorf. Der Garten braun und kalt.
Die Aster friert, am Zaun so zart gemalt
Der Sonnenblume Gold schon fast zerflossen.
Der Dirnen Stimmen; Tau ist ausgegossen
Ins harte Gras und Sterne weiB und kalt.
Im teuren Schatten sieh den Tod gemalt,
Voll Tranen jedes Antlitz und verschlossen.

МЕЛАНХОЛИЯ
Душа замкнулась в синей немоте.
Утоплен бурый лес в окне открытом,
Звериный, темный: в сумраке размытом
Взмах мельницы; багряный в пустоте
Табун несется. В бурой тесноте
Кивают травы облакам пролитым.
Над золотом подсолнуха забытым
Звезда горит и зябнет в высоте.
Хохочут девки. На ночном кусте
Блестит роса. Читай же смерть в испитом
Чужом лице, заплаканном, убитом.
Звезда над садом, тени в темноте.
Перевод Е. Баевской

MELANCHOLIE
Die blaue Seele hat sich stumm verschlossen,
Ins offne Fenster sinkt der braune Wald,
Die Stille dunkler Tiere; im Grunde mahlt
Die Miihle, am Steg ruhn Wolken hingegossen,
Die goldnen Fremdiinge. Ein Zug von Rossen
Sprengt rot ins Dorf. Der Garten braun und kalt.
Die Aster friert, am Zaun so zart gemalt
Der Sonnenblume Gold schon fast zerflossen.
Der Dirnen Stimmen; Tau ist ausgegossen
Ins harte Gras und Sterne weiB und kalt.
Im teuren Schatten sieh den Tod gemalt,
Voll Tranen jedes Antlitz und verschlossen.

МЕЛАНХОЛИЯ
Душа замкнулась в синей немоте.
Утоплен бурый лес в окне открытом,
Звериный, темный: в сумраке размытом
Взмах мельницы; багряный в пустоте
Табун несется. В бурой тесноте
Кивают травы облакам пролитым.
Над золотом подсолнуха забытым
Звезда горит и зябнет в высоте.
Хохочут девки. На ночном кусте
Блестит роса. Читай же смерть в испитом
Чужом лице, заплаканном, убитом.
Звезда над садом, тени в темноте.
Перевод Е. Баевской

^
* * *
Nimm blauer Abend eines Schlafe, leise ein Schlummerndes
Unter herbstlichen Baumen, unter goldener Wolke.
Anschaut der Wald; als wohnte der Knabe ein blaues Wild
In der kristallnen Woge des ktihlen Quells
So leise schlagt sein Herz in hyazinthener Dammerung,
Trauert der Schatten der Schwester, ihr purpurnes Haar;
Dieses flackert im Nachtwind. Versunkene Pfade
Nachtwandelt jener und es traumt sein roter Mund
Unter verwesenden Baumen; schweigend umfangt
Des Weihers Kuhle den Schlafer, gleitet
Der verfallene Mond iiber seine schwarzlichen Augen.
Sterne versinkend im braunen Eichengeast.
V!V

* * *
Обними его, синий вечер, тих его сон
Под сенью осенних деревьев и облаков золотистых.
Внимателен лес; словно плывет этот мальчик,
зверь голубой,
В глубине родниковой хрустальной прохлады,
В гиацинтовых сумерках нежно стучит его сердце,
Оплакивает тень сестры, пурпур ее волос;
Вот они льются мерцая на полуночном ветру.
По затонувшим тропинкам
Бродит он в забытьи, алый рот его грезит
Под сенью ветхих деревьев; обволакивает в тишине
Спящего озерная прохлада; медленно проплывает
Ветхий месяц в черных его глазах.
Звезды, затонувшие в бурых ветвях дуба.
Перевод И. Болычева

^
AM ABEND
2. Fassung
Noch ist gelb das Gras, grau und schwarz der Wald;
Aber am Abend dammert ein Grun auf.
Der FluB kommt von den Bergen kalt und klar
Tont im Felsenversteck; also tont es,
Wenn du trunken die Beine bewegst; wilder Spaziergang
Im Blau; und die entziickten Schreie der Vogelchen.
Die schon sehr dunkel, tiefer neigt
Die Stirne sich uber blauliche Wasser, Weibliches;
Untergehend wieder in griinem Abendzweig.
Schritt und Schwermut tont eintrachtig in purpurner Sonne.
\460/

ВЕЧЕРОМ
(2-я редакция)
Пожелтела трава, сер и черен лес,
Но прозрачней под вечер зелень деревьев.
Горный ручей, чистый, холодный,
Журчит в скалистой ложбинке; и ты
Как в забытьи; хмельная прогулка
В голубизну; бескорыстный восторг птичьей песни.
Совсем потемневший, темный склоняется ниже
Лик над женственно-голубоватой водой,
Погружается в зелень вечерних ветвей.
Шаги и печаль звучат в унисон в пурпурном закате.
Перевод И. Болычева

^
BEIM JUNGEN WEIN
2. Fassung
Sonne purpurn untergeht,
Schwalbe ist schon ferngezogen.
Unter abendlichen Bogen
Junger Wein die Runde geht;
Schnee fallt hinterm Berge.
Sommers letztes Griin verweht,
Jager kommt vom Wald gezogen.
Unter abendlichen Bogen
Junger Wein die Runde geht;
Schnee fallt hinterm Berge.
Fledermaus die Stirn umweht,
Kommt ein Fremdling still gezogen.
Unter abendlichen Bogen
Junger Wein die Runde geht;
Schnee fallt hinterm Berge.
V!3/

ЗА МОЛОДЫМ ВИНОМ
(2-я редакция)
Скрылась ласточка давно,
Солнце алое заходит.
Молодое ходит-бродит
В зале сумрачной вино;
Снег идет за горою.
В чаще голо и темно,
Егерь из лесу выходит.
Молодое ходит-бродит
В зале сумрачной вино;
Снег идет за горою.
Мышь летучая — в окно,
Под окном чужак проходит.
Молодое ходит-бродит
В зале сумрачной вино;
Снег идет за горою.
Перевод Е. Баевской
\Ш/

^
* * *
Rote Gesichter verschlang die Nacht,
An harener Mauer
Tastet ein kindlich Gerippe im Schatten
Des Trunkenen, zerbrochenes Lachen
Im Wein, gliihende Schwermut,
Geistesfolter — ein Stein verstummt
Die blaue Stimme des Engels
Im Ohr des Schlafers. Verfallenes Licht.
\464/

э
* * *
Красные лица глотает ночь,
Детский скелет
Бредет вдоль мохнатой стены в тени
Пьяного, расколотый хохот
В листве винограда, палящая грусть,
Духовная мука — камнем привален
Ангела глас голубой
В ушах спящего. Распавшийся свет.
Перевод И. Болычева
V465,

HEIMKEHR
Wenn goldne Ruh der Abend odmet
Wald und dunkle Wiese davor
Ein Schauendes ist der Mensch,
Ein Hirt, wohnend in der Herden dammernder Stille,
Der Geduld der roten Buchen;
So klar da es Herbst geworden. Am Hiigel
Lauscht der Einsame dem Flug der Vogel,
Dunkler Bedeutung und die Schatten der Toten
Haben sich ernster urn ihn versammelt[;]
Mit Schauern erfiillt ihn kiihler ResedenduftU
Die Hiitten der Dorfler der Hollunder,
Wo vor Zeiten das Kind gewohnt.
Erinnerung, begrabene Hoffnung
Bewahrt dies braune Gebalk,
Daruber Georginen hangen,
Dafl darnach er die Hande ringe[,l
Im braunen Gartchen den schimmernden Schritt
Verboten Lieben, dunkles Jahr,
DaB von blauen Lidern die Tranen stiirzten
Dem Fremdling unaufhaltsam.
Von braunen Wipfeln tropft der Tau,
Da jener ein blaues Wild am Hiigel erwacht,

ВОЗВРАЩЕНИЕ
В золотистом покое вечера
Над лесом, над темным лугом
Человек-созерцатель,
Пастух в сумеречной тишине стад,
В терпеливой несуетности красных буков;
Осень становится ясной. На холме
Одинокий внимает полету птиц,
Тайным смыслам, и тени неулыбчивых мертвых
Со всех сторон его обступают;
Дрожью полон прохладный дух резеды,
Бузины на задах деревни,
Где некогда, прежде времен, жил-был ребенок.
Воспоминания, умершие надежды
Витают среди потемневших стропил,
С которых свисают увядшие георгины,
Их когда-то касалась его рука.
В палисаднике мерцающие шаги
Запретной любви — о, темный год —
Из-под век голубых пришельца
Неудержимо катятся слезы.
С бурых ветвей каплет роса,
На холме пробуждается голубой зверь,

^—
Lauschend den lauten Rufen der Fischer
Am Abendweiher
Dem ungestalten Schrei der Fledermause;
Aber in goldener Stille
Wohnt das trunkene Herz
Seines erhabenen Todes voll.
\ш/

Слушает гулкие оклики рыбаков
Над вечереющим прудом,
Бездомные крики летучих мышей;
В золотой тишине
Упоенно бьется сердце,
Полное его благородной смерти.
Перевод И. Болычева
Х469/

^
TRAUMEREI
3. Fassung
Verliebte gehn an den Hecken,
Die sich mit Duften fiillen.
Am Abend kommen frohe Gaste
Von der dammernden StraGe.
Sinnige Kastanie im Wirtshausgarten.
Die feuchten Glocken sind verstummt.
Ein Bursche singt am FluB
— Feuer, das Dunkles sucht —
О blaue Stille! Geduld!
Wenn jegliches bluht.
Sanften Mut auch gib
Nacht dem Heimatlosen,
Unergrtindliches Dunkel
Goldne Stunde in Wein.
V470,

ГРЕЗА
(3-я редакция)
Вдоль плетней влюбленные бродят,
Там бушуют запахи сада.
С улицы, из сумерек вечерних,
Входят в дом веселые гости.
Чуткие каштаны у трактира.
Колокольный влажный звон умолкает.
Над рекой паренек поет
— Огонь к мраку льнет —
Жди! Терпи эту синюю немоту!
Всё в цвету.
А еще бездомного, ночь,
Кротким мужеством надели
Скоротать преходящий мрак
Золотыми часами вина.
Перевод Е. Баевской

^
PSALM
Stille; als sanken Blinde an herbstlicher Mauer hin,
Lauschend mit morschen Schlafen dem Flug der Raben;
Goldne Stille des Herbstes, das Antlitz des Vaters
in flackernder Sonne
Am Abend verfallt im Frieden brauner Eichen das alte Dorf,
Das rote Gehammer der Schmiede, ein pochendes Herz.
Stille; in langsamen Handen verbirgt die hyazinthene Stirne
die Magd
Unter flatternden Sonnenblumen. Angst und Schweigen
Brechender Augen erfullt das dammernde Zimmer,
die zogernden Schritte
Der alten Frauen, die Flucht des purpurnen Munds,
der langsam im Dunkel erlischt.
Schweigsamer Abend in Wein. Vom niedern Deckengebalk
Fiel ein nachtlicher Falter, Nymphe vergraben
in blaulichen Schlaf.
Im Hof schlachtet der Knecht ein Lamm, der stiBe Geruch
des Blutes
Unwolkt unsre Stirnen, die dunkle Kiihle des Brunnens.
Nachtrauert die Schwermut sterbender Astern,
goldne Stimmen im Wind.
Wenn es Nacht wird siehst du mich aus vermoderten Augen an,
In blauer Stille verfielen deine Wangen zu Staub.
vzy

^
ПСАЛОМ
Тихо: так тихо ступают слепые, держась за осеннюю
стену,
Висками прогнившими слыша, как ворон кружится;
Тихое золото осени, Отчий мелькающий лик за деревьями,
солнце —
Тихо истлел он под вечер ветхим селеньем в коричневых
кронах дубов, —
Красный в кузнице стук, неугомонное сердце.
Тихо: так тихо в длинные руки роняет служанка
гиацинтовый лоб
В беспокойных подсолнухах. Страх и молчанье
Угасающих глаз наполняют темнеющий дом,
робкое шарканье
Дряхлых старух, и проклятье с пурпурных губ,
что так долго мерцают во тьме.
Тихий закат в винограднике. С низкого потолка
Бабочкой падает нимфа, умершая в синих снах.
Батрак во дворе забивает ягненка. Сладкий запах крови
Обволакивает наши лбы, темный холод колодца.
Соболезнуя гибнущим астрам, летят голоса золотые.
Когда будет ночь, ты станешь смотреть на меня
из полуистлевших глазниц,
В голубой тишине разобьется лицо твое в пыль.
\473/

э
So leise erioscht ein Unkrautbrand, verstummt
der schwarze Weiler im Grund
Als stiege das Kreuz den blauen Kalvarienhugel herab,
Wurfe die schweigende Erde ihre Toten aus.
\A7y

т
Так тихо сорняк занявшийся гаснет, цепенеет в низине
селенье.
Как если бы с синей Голгофы скатился крест,
Как если бы немая земля выкинула мертвецов.
Перевод А. Прокопьева
\475/

^
NEIGE
2. Fassung
0 geistlich Wiedersehn
In altem Herbst.
Gelbe Rosen
Entblattern am Gartenzaun,
Zu dunkler Trane
Schmolz ein groBer Schmerz,
О Schwester!
So stille endet der goldne Tag.
\476/

э
УЩЕРБ
(2-я редакция)
О, духовная встреча
Осенью древней!
Желтые розы
Облетают возле ограды.
Великая скорбь
Расплавилась темной слезой.
О,сестра!
Как тихо кончается день золотой.
Перевод Г. Ратгауза
V477/

^
LEBENSALTER
Geistiger leuchten die wilden
Rosen am Gartenzaun;
О stille Seele!
Im kiihlen Weinlaub weidet
Die kristallne Sonne;
О heilige Reinheit!
Es reicht ein Greis mit edlen
Handen gereifte Frtichte.
О Blick der Liebe!
\478/

^
ВОЗРАСТ ЖИЗНИ
Кротко светятся дикие
Розы в саду у ограды.
О, тишина души!
В прохладной листве винограда
Дрожит хрустальное солнце.
О, священная чистота!
Рука благородная старца
Касается зрелого плода.
О, сиянье любви!
Перевод И. Болычева
ХАТу

э
DIE SONNENBLUMEN
Ihr goldenen Sonnenblumen,
Innig zum Sterben geneigt,
Ihr demutsvollen Schwestern
In solcher Stille
Endet Helians Jahr
Gebirgiger Kuhle.
Da erbleicht von Kiissen
Die trunkne Stirn ihm
Inmitten jener goldenen
Blumen der Schwermut
Bestimmt den Geist
Die schweigende Finsternis.
\480/

^
ПОДСОЛНУХИ
Золотые подсолнухи,
Вы, что в душе уже клонитесь к смерти,
Вы, словно смиренные сестры,
В вашем безмолвии
Кончается год Гелиана —
Год живительной горной прохлады.
Так бледнеет от поцелуев
Хмельное чело его
Посреди золотых
Цветов меланхолии —
И это все он: это дух
Молчаливого мрака.
Перевод А. Прокопьева
^481/

^
* * *
So ernst о Sommerdammerung.
Von mtidem Munde
Sank dein goldner Odem ins Tal
Zu den Statten der Hirten,
Versinkt im Laub.
Ein Geier hebt am Waldsaum
Das versteinerte Haupt —
Ein Adlerblick
Erstrahlt im grauen Gewolk
Die Nacht.
Wild ergliihen
Die roten Rosen am Zaun
Ergluhend stirbt
In griiner Woge Liebendes hin
Eine erblichelne] Rose
\482/

^
* • *
Суров ты, о летний закат.
От губ усталых
Спустилось твое золотое дыханье в долину
К хижинам пастухов,
Под сень деревьев.
Хищная птица у леса
Застыла каменным изваяньем —
Орлиный взор
Пронзает серые тучи,
Ночь.
Пылают
Красные розы в саду у ограды;
Отпылав, угасает
В зеленых волнах любовь
Поблекшая роза.
Перевод И. Болычева
\ш/

DOPPELFASSUNGEN ZU DEN GEDRUCKTEN
GEDICHTEN
ELIS
2. Fassung
1
Elis, wenn die Amsel im schwarzen Wald ruft,
Dieses ist dein Untergang.
Deine Lippen trinken die Kiihle des blauen Felsenquells.
LaB, wenn deine Stirne leise blutet
Uralte Legenden
Und dunkle Deutung des Vogelflugs.
Du aber gehst mit weichen Schritten in die Nacht,
Die voll purpurner Trauben hangt
Und du regst die Arme schoner im Blau.
Ein Dornenbusch tont,
Wo deine mondenen Augen sind.
0! wie lange bist Elis du verstorben.
Dein Leib ist eine Hyazinthe,
In die ein Monch die wachsernen Finger taucht.
Eine schwarze Hohle ist unser Schweigen;
Daraus bisweilen ein sanftes Tier tritt
Und langsam die schweren Lider senkt;
Auf deine Schlafen tropft schwarzer Tau,

^
ВАРИАНТЫ ОПУБЛИКОВАННЫХ
СТИХОТВОРЕНИЙ
ЭЛИС
(2-я редакция)
1
Элис, когда в черной чащобе дрозд запоет,
Это — погибель твоя.
Губы твои пьют прохладу синих горных ручьев.
Капли крови у тебя на челе,
Забудь про древние сказы
И темные знаменья птичьих полетов.
Но ты уходишь тихою поступью в ночь,
Обильную алыми гроздьями лоз.
И руки твои, как крылья, парят в синеве.
Там, где лунный твой взор, —
Там купина поет.
Как же давно умер ты, Элис...
Твоя плоть — голубой гиацинт,
Чернец окунает в нее восковые персты.
Из черной пещеры молчанья
Кроткий зверь выходит порою,
Опуская неспешные, тяжкие веки.
Чело тебе увлажнили черные росы,
Х485/

Das letzte Gold verfallener Sterne.
2
Vollkommen ist die Stille dieses goldenen Tags.
Unter alten Eichen
Erscheinst du, Elis, ein Ruhender mit runden Augen.
Ihre Blaue spiegelt den Schlummer der Liebenden.
An deinem Mund
Verstummten ihre rosigen Seufzer.
Am Abend zog der Fischer die schweren Netze ein.
Ein guter Hirt
Fiihrt seine Herde am Waldsaum hin.
0! wie gerecht sind, Elis, alle deine Tage.
Ein heiterer Sinn
Wohnt in der Winzer dunklem Gesang,
Der blauen Stille des Olbaums.
Bereitet fanden im Haus die Hungernden Brot und Wein.
3
Ein sanftes Glockenspiel tent in Elis' Brust
Am Abend
Da sein Haupt ins schwarze Kissen sinkt.
Ein blaues Wild
Blutet leise im Dornengestriipp.

Золотые осколки от звездопада.
2
Чудесна тишь золотого дня.
В старой дубраве
Отдыхаешь ты, Элис мой ясноглазый.
В очах твоих тает дрема влюбленных.
На устах твоих
Затихает их розовый вздох.
Вечером тянет рыбарь тяжкую сеть.
Добрый пастух
Гонит стадо вдоль самой опушки.
О! Как праведны, Элис, все твои дни.
Радость жива
В темной песне жнецов,
В голубой тишине маслины.
Для голодного в доме найдутся хлеб и вино.
3
В сердце Элиса чуть звучит перезвон колокольный
Вечером,
Когда черное ложе лик его примет.
Голубой зверь
Истекает кровью в терновнике.

^
Ein blauner Baum steht einsam da;
Seine blauen Fruchte fielen von ihm.
Zeichen und Sterne
Versinken leise im Abendweiher.
Hinter dem Hiigel ist es Winter geworden.
Blaue Tauben
Trinken nachts den goldenen Schweifl,
Der von Elis' kristallener Stirne rinnt.
Immer tont
An schwarzen Mauern Gottes eisiger Odem.
\m/

Темное дерево одиноко маячит,
Голубые роняя плоды.
Знаки и звезды
Тихо тонут в вечернем пруду.
За холмом забелела зима.
Голубые голуби пьют
Ночью капельки пота златого,
Что роняет хрустальный Элисов лик.
Вечно звучит
В черный стенах ледяное дыхание Бога.
Перевод Г. Ратгауза
Х489,

^
IM SCHNEE
I Nachtergebung I /. Fassung
Der Wahrheit nachsinnen —
Viel Schmerz!
Endlich Begeisterung
Bis zum Tod.
Winternacht
Du reine Monchin!
\490/

^
В СНЕГУ
(Предаюсь ночи. 1-я редакция)
Мыслить истину —
Боль уму.
После — восторг
До смертного часа.
Зимняя ночь,
Монахиня чистая!
Перевод С. Аверинцева
\ту

—э—
GEDICHTKOMPLEXE
* * *
Lange lauscht der Monch dem sterbenden Vogel am Waldsaum
О die Nahe des Todes, verfallender Kreuze am Hiigel
Der AngstschweiB der auf die wachserne Stirne tritt.
О das Wohnen in blauen Hohlen der Schwermut.
О blutbefleckte Erscheinung, die den Hohlweg herabsteigt
DaB der Besessene leblos in die silbernen Kniee bricht.
Mit Schnee und Aussatz fiillt sich die kranke Seele
Da sie am Abend dem Wahnsinn der Nymphe lauscht,
Den dunklen Floten des [...] im diirren Rohr;
Finster ihr Bild im Sternenweiher beschaut;
Stille verwest die Magd im Dornenbusch
Und die verodeten Pfade und leeren Dorfer
Bedecken sich mit gelbem Gras.
Uber verschiittete Stiegen hinab— [?] purpurner [?] Abgrund.
Wo an schwarzen Mauern Besessene stehn
Steigt der bleiche Wanderer im Herbst hinab
Wo vordem ein Baum war, ein blaues Wild im Busch
Offnen sich, zu lauschen, die weichen Augen
Helians.
Wo in finsteren Zimmern einst die Liebenden schliefen
Spielt der Blinde mit silbernen Schlangen,
Der herbstlichen Wehmut des Mondes.
М!У

э
КОМПЛЕКСЫ СТИХОТВОРЕНИЯ
* * *
Долго внимает монах умирающей на опушке птице,
О близость смерти, гнилые кресты на холме,
Холодный пот на восковом лбу.
О пристанище в синих провалах печали.
О забрызганные кровью виденья, нисходящие в это ущелье,
Где одержимые вяло преклоняют серебристые колени.
Паршою и снегом полна больная душа,
Слушает вечером стоны безумной нимфы,
Темную флейту [Пана] в сухих тростниках;
Мрачно ее отражение в звездном пруду.
Гниет в колючем терновнике труп служанки,
Одичавшие тропы и пустые деревни
Зарастают желтой травой.
По шаткой лестнице вниз — пурпурная бездна.
Туда, где у черной стены стоят одержимые,
Спускается осенью бледный странник,
Там дерево было и в зарослях зверь голубой;
Открываются перед миром тихие глаза
Гелиана.
В темной комнате, где спали когда-то влюбленные,
Играет слепой серебристыми змеями;
Осенняя горечь луны.
v?y

э
Grau verdorren im braunen Gewand die Glieder
Ein steinerner Bogen
Der sich im Spiegel faulender Wasser verzuckt.
Knocherne Maske, die einst Gesang war.
Wie schweigsam die Statte.
Ein verpestetes Antlitz, das zu den Schatten sinkt,
Ein Dornbusch der den roten Mantel des BuBenden sucht;
Leise folgt der magische Finger des Blinden
Seinen erloschenen Sternen
Ein weiBes Geschopf ist der einsame Mensch
Das staunend Arme und Beine bewegt,
Purpurne Hohlen darin verblichene Augen rollen.
Uber verschiittete Stiegen hinab wo Bose stehn
Ein Klang von herbstlichen Zymbeln verklingt
Offnet sich wieder ein weiBer [?] Abgrund.
Durch schwarze Stirne geht schief die tote Stadt
Der trube FluB dartiber Moven flattern
Dachrinnen kreuzen sich an vergangenen Mauern
Ein roter Turm und Dohlen. Dariiber
Wintergewolk, das aufsteigt.
Jene singen den Untergang der finsteren Stadt;
Traurige Kindheit, die nachmittags im Haselgebiisch spielt,
Abends unter braunen Kastanien blauer Musik lauscht,
Der Brunnen erfiillt von goldenen Fischen.
Uber das Antlitz des Schlafers neigt sich der greise Vater
Des Guten bartiges Antlitz, das feme gegangen
Ins Dunkel
\494/

^
Иссохшее тело в бурых одеждах,
Каменный свод
Восхищенно глядится в зеркало тухлых вод.
Окостеневшая маска звучавшей когда-то песни.
О, безмолвны эти места.
Отравленный лик нисходит к теням,
Терновник томится по багрянице Искупителя;
Магический палец слепого плавно выводит
Путь своей погасшей звезды.
Человек одинокий — по сути своей — создание белое,
Завораживают его жесты,
В пурпурных провалах мерцают выцветшие глаза.
По шаткой лестнице вниз — там зло,
Там звон осенних литавр,
Там открывается снова и снова белая бездна.
В черный лоб входит наискосок мертвый город,
Мутный поток, над которым застыли чайки,
Сточные желоба на исчезнувших стенах,
Красная башня и галки. Над ними
Зимние тучи, уходящие в небо.
Они поют закат мрачного города;
Печальное детство — днем играет в зарослях бузины,
Вечером слушает в бурой тени каштанов синюю музыку;
Фонтан с золотыми рыбками.
Над спящим склоняется седой отец,
Бородатый лик доброты, давно пропавший вдали,
Во мраке.
\495/

э
О Frohlichkeit wieder, ein weiBes Kind
Hingleitend an erloschenen Fenstern.
Wo vordem ein Baum war, ein blaues Wild im Busch
Offnen sich zu sterben die weichen Augen
Helians.
Wo an Mauern die Schatten der Ahnen stehn,
Vordem ein einsamer Baum war, ein blaues Wild im Busch
Steigt der weifie Mensch auf goldenen Stiegen,
Helian ins seufzende Dunkel hinab.
\496/

^
И снова — о, эта радость, белый ребенок
Снова бежит на свет давно погасших окон.
Там дерево было и в зарослях зверь голубой,
Открываются перед смертью тихие глаза
Гелиана.
Там стена, у которой стоят тени предков,
Там одинокое дерево было, и в зарослях зверь голубой;
По золотой лестнице поднимается белый пришелец,
Гелиан опускается в шелестящий вздохами мрак.
Перевод И. Болычева

Письма

w
1. КАРЛУ ФОН КАЛЬМАРУ* В ВЕНУ
Зальцбург,
август — первая половина сентября 1905 г.
Дорогой друг Кальмар!
Большое спасибо за твое последнее письмо. Каникулы
для меня начались крайне плохо. Я уже восемь дней как
болен — ив отчаянном настроении. Поначалу я много,
да, очень много работал. Чтобы избавиться от возникшей
нервозности, я, к сожалению, снова искал спасение в хлоро-
форме. Последствия были ужасными. Я страдаю уже во-
семь дней — мои нервы вот-вот лопнут. Однако я борюсь
с искушением снова прибегнуть к успокоительным сред-
ствам, поскольку вижу, что катастрофа слишком близка.
Последовать твоему любезному приглашению в Вену не
так-то просто. В самом начале каникул я предпринял
5-дневную вылазку в Гастайн и окрестности. Там все
отчаянно подорожало — была как раз середина сезона.
В Вене гостиницы тоже не дешевле — да и деньги, чтобы
прожить там столь длительное время, для меня большой ?.
Мне не хочется обременять отца денежными просьбами.
Не знаю, как и поступить, — поскольку жизнь в большом
городе мне незнакома, — хотя с удовольствием последо-
вал бы твоему приглашению.
Передай от меня привет твоим милым родителям.
С сердечным приветом твой
Йорг Тракль
\500/

ш
3. КАРЛУ ФОН КАЛЬМАРУ В ВЕНУ
Зальцбург,
30 сентября 1906 г.
Дорогой Кальмар!
Твое любезное письмо, которое я только что получил, до-
ставило мне, видит Бог, очень и очень большую радость.
От всей души благодарю тебя за эту радость: и не столько
потому, что в нем ты поздравляешь меня с премьерой
пьесы,* а просто потому, что это — твое письмо.
Надеюсь, что дела твои обстоят настолько прекрасно,
насколько ты можешь этого себе пожелать, и что ты твер-
дой поступью идешь по выбранной дороге! В самом деле,
мне кажется, что для любого из нас желательно, чтобы
мы ясным взором видели дорогу в будущее — ведь толь-
ко в этом случае можно полностью насладиться настоя-
щим. <...>
Как тебе известно, я предпочитаю выражать свои чувства
и мысли по отношению к другим людям в письменном
слове. Мне никогда не был дан дар говорения. Поэтому я
думаю, что делаю правильно, пересылая тебе мое малень-
кое произведение, созданное недавно. Надеюсь, ты про-
чтешь в нем то, о чем мне так трудно сказать вслух. В
этом году я работал мало, очень мало! Закончил лишь не-
большие вещи.* Путь мой предстает мне все более и бо-
лее тяжелым! Тем лучше!
В ближайшее время я полагаю совершить шаг, важный для
моего будущего!
Если эти обстоятельства разрешатся в том смысле, в ко-
тором я предполагаю, я сообщу тебе об этом более по-
дробно. <...>
\50у

w
Возможно, я как-нибудь приеду на несколько дней в Вену.
Я давно намеревался это сделать. <...>
4. ТЕРМИНЕ ФОН РАУТЕРБЕРГ*
Вена,
5 октября 1908 г.
Дорогая Минна!
Прошу великодушно простить меня за то, что я до сего-
дняшнего дня не нашел времени написать тебе. В пере-
менившихся обстоятельствах,* в которых я пребываю, мо-
жет легко случиться так, что на короткое время упускаешь
из виду те немногие предметы и тех редких людей, кото-
рые тебе особенно близки и дороги, но которых тем живее
и острее вспоминаешь, когда снова возвращаешься в при-
вычное состояние.
Мне положительно было необычайно интересно наблю-
дать за тем, что приключалось со мной в последние дни,
поскольку все это представилось мне необычным и, все
же, не столь уж сверхестественным, если принять во вни-
мание все мои внутренние предрасположения. Как только
я приехал сюда, я почувствовал себя так, словно впервые
вижу жизнь такой, какая она есть, без всякой привнесенно-
сти извне, обнаженной, лишенной всяких предпосылок,
словно я воспринимаю все голоса, которыми говорит мир
вокруг, безжалостные голоса, больно отдающиеся во мне.
На какое-то мгновение я почувствовал ту тяжесть, которая
давит на человека, почувствовал неумолимое подхлестыва-
ние судьбы.
Мне кажется, было бы ужасно постоянно жить вот так,
полностью ощущая все те животные позывы, которые во-
\5Ю/

w
локут жизнь сквозь череду времен. Я вдруг ощутил в
себе ужаснейшие качества, я чуял их запах и мог к ним
прикоснуться, я слышал завывание демонов в крови, ви-
дел эту тысячеустую толпу дьяволов, вооруженных остры-
ми плетками, прикосновение которых толкает плоть к бе-
зумию. Какой отвратительный кошмар!
Прочь! Сейчас это видение снова окунулось в Ничто, и
вновь далеки от меня предметы внешнего мира, еще даль-
ше от меня — их голоса, и я, являя собой наполненное
жизнью души ухо, снова вслушиваюсь в мелодии, которые
звучат во мне, и моему окрыленному взору вновь являют-
ся сотканные из снов образы, более прекрасные, чем лю-
бая действительность! Я вновь в себе самом, я — мой
мир! Мой цельный, прекрасный мир, наполненный беско-
нечными созвучиями. <...>
5. МАРИИ ГАЙПЕЛЬ* В ЗАЛЬЦБУРГ
Вена,
конец октября 1908 г.
Дорогая сестричка!
Я вдвойне рад тому, что ответ на мое письмо пришел так
быстро. Любая строчка, любая страничка, которую я полу-
чаю из Зальцбурга, служат моему сердцу дорогой памя-
тью о городе, который я люблю больше всех на свете, па-
мятью о тех немногих людях, которым отдана моя любовь.
Наверное, Капуцинова гора уже покрылась пламенеющим
красным цветом осени, а Гайсберг уже оделся в легкие
одежды, так хорошо подчеркивающие его тонкие очерта-
ния. Колокола поют «Последнюю розу», и мелодия разли-
вается повсюду, заполняя серьезно-дружелюбные сумерки,
\503/

w
и от навеваемых ими сладостных чувств небо над тобой
ширится ввысь до бесконечности! А фонтан разливает
песнь своих струй на Резиденцплац, а собор отбрасывает
живописные тени. И взмывается тишина, и накрывает пло-
щади и улицы. Если бы я только мог сейчас находиться у
вас среди всего этого великолепия, у меня легче бы стало
на душе. Не знаю, есть ли кто-нибудь другой, кто воспри-
нимал бы очарование этого города так, как я, воспринимал
очарование, которое заставляет сердце грустить от необъ-
ятного счастья! Мне всегда грустно, когда я счастлив!
Правда, до чего странно?!
Венцы мне совершенно не нравятся. Это люди, которые за
неприятной внешней любезностью скрывают чудовищное
скопище глупых, пошлых и подлых качеств. Нет для меня
ничего более отталкивающего, чем назойливо подчеркива-
емая приветливость! В трамвае с тобой запанибрата кон-
дуктор, в ресторане — официант и т. д. Повсюду тебя
атакуют самым бессовестным образом. И конечная цель
всех этих посягательств — чаевые! Мне пришлось не раз
убедиться на опыте, что в Вене на все — своя такса на
чаевые. Дьявол забери этих бессовестных клопов-крово-
сосов! <...>
8. ЭРХАРДУ БУШБЕКУ В ЗАЛЬЦБУРГ
Вена,
май — начало июня 1909 г.
Дорогой Бушбек!
<...> Пользуюсь случаем и посылаю тебе небольшое сти-
хотворение!* С просьбой (она покажется тебе смешной, но
что поделаешь): будь так добр, отправь его в какую-нибудь
\504/

w
газету. Сам я так никогда и не соберусь этого сделать.
Почтовую марку прилагаю.
Ответ пусть пришлют на твой адрес, и по возможности
издай его не под моим именем. И самое главное, не посвя-
щай в это обстоятельство третьих лиц. <...>
11. ЭРХАРДУ БУШБЕКУ В ВЕНУ
Зальцбург,
октябрь 1909 г.
Дорогой друг!
Самым сердечным образом благодарю тебя за то, что ты
рекомендовал меня Г. Бару*, что для меня при любых об-
стоятельствах — значительное событие, ибо таким обра-
зом мои стихи впервые попадут в руки к значительному
критику, суждение которого для меня в любом случае
очень ценно, каким бы это суждение ни было. Все, чего я
жду от него, это чтобы он, в свойственной ему ясной и
уверенной манере, несколько укрепил и прояснил мою не-
престанно колеблющуюся и во всем сомневающуюся на-
туру. <...>
13. ЭРХАРДУ БУШБЕКУ В ЗАЛЬЦБУРГ
Вена,
между 9 и 15 июля 1910 г.
Дорогой друг!
Благодарю тебя за письмо. Что касается моих стихов, ко-
торые ты послал в «Меркер», меня более совершенно не
интересует, что с ними произойдет. Говорить так, пожалуй,
несправедливо, ведь ты так старался ради меня. Но душа
моя теперь, в самом деле, лежит к другому. Не к обыден-
\505/

w
ным заботам, разумеется. (Кстати, я уже сдал два экзаме-
на — ты как раз меня об этом спрашивал.) Нет, мои об-
стоятельства меня более не занимают.
В Вене я совершенно один. И переношу это состояние! За
исключением одного короткого письма, которое я недавно
получил, а также огромного страха и беспримерного воз-
держания!
Мне так хотелось бы укрыться с головой или куда-то ис-
чезнуть, сделаться невидимым. О, бессилие! Продолжать
ли мне дальше писать тебе в таком духе? Какая бессмыс-
лица! <...>
Все стало вдруг совершенно иным. Вглядываешься и вгля-
дываешься в мир, и самые ничтожные вещи вдруг разрас-
таются до бесконечности. И чем богаче ты становишься,
тем ты становишься беднее. <...>
14. ЭРХАРДУ БУШБЕКУ В ЗАЛЬЦБУРГ
Вена,
вторая половина июля 1910 г.
Дорогой Бушбек!
Ты вызволишь меня из крайне затруднительного положе-
ния, если в ближайшие дни сможешь ссудить мне 30 крон,
поскольку из-за веских причин я не могу обратиться к сво-
ему брату. Правда, я смогу вернуть тебе долг только 1 ок-
тября. Надеюсь, ты сможешь потерпеть до этого срока.
Воистину, ты окажешь мне тем самым большую услугу.
Мне необходимо сообщить тебе и о происшествии, крайне
остро меня затронувшем.
\50б/

w
Вчера господин Ульман* прочитал мне стихотворение,
предварив чтение долгими рассуждениями, что де его
вещица в чем-то близка моим стихам и т.п., и вот, полю-
буйтесь, то, что я услышал, не просто обнаруживало неко-
торое родство с одним из моих стихотворений («Грозовой
вечер»). Мало того, что почти дословно заимствованы от-
дельные образы и выражения («пыль, взвихренная ветром
в канавах», «облака словно вереница диких скакунов»,
«дребезжит в окошке ветер», «сверкая искрами, взмывает
вдруг» и т.д. и т.д.), но и рифмы отдельных стихов, и их
расположение совершенно совпадают с моими, совершен-
но совпадает с моею и образная манера: в четырех от-
дельных стихах объединять четыре отдельных фрагмента
образа в единое цельное впечатление, одним словом, ско-
пированы до мельчайших деталей образные средства, вся
столь великим трудом добытая образная манера моих
произведений. И пусть это «похожее» стихотворение ли-
шено той жадной лихорадки жизни, которую создает
именно эта форма, а все в целом предстает как поделка,
лишенная души, все же мне, как совершенно неизвест-
ному и ни кем еще не услышанному, далеко не безразлич-
но, что, может статься, в скором времени где-нибудь мне
придется увидеть искаженные черты моего лица, пред-
ставленные в виде маски, напяленной на чужую физионо-
мию! Воистину, меня тошнит от мысли, что еще до того,
как я вступил в этот бумажный мир, меня успел использо-
вать ловкий журналист, меня тошнит от этой сточной ка-
навы, наполненной ложью и низостью, и мне не остается
ничего иного, кроме как запереть все ворота и двери перед
всем этим сомнительным сбродом. Вообще, я намерен
умолкнуть. <...>
Х507/

w
Во избежание недоразумений: это письмо предназначено
только тебе! Мне нужно было выпустить пар.
P.S. Прошу тебя под любым предлогом забрать у г-на
Ульмана списки моих стихотворений и взять их под свою
опеку.
15. ЭРХАРДУ БУШБЕКУ В ЗАЛЬЦБУРГ
Вена,
вторая половина июля 1910 г.
Дорогой Бушбек!
Хотя то, что ты не в состоянии мне помочь, ставит меня в
затруднительное положение, я совершенно не сержусь на
тебя за это.
Что касается известного инцидента, мне хотелось бы счи-
тать его исчерпанным, по меньшей мере, на данный мо-
мент! Я вовсе не собираюсь, словно недовольный ребенок,
требовать у г-на У. вернуть мне мои стихи.
И это тоже стало мне совершенно безразлично. Какая
мне печаль в том, что кто-то считает мои произведения
достойными подражания? Пусть он, в конце концов, отве-
чает перед собственной совестью.
Я благодарен г-ну У. за то, что он рекомендовал мои про-
изведения Ст. Цвейгу!*
Однако сейчас я слишком многим подавлен (что за ад-
ский хаос ритмов и образов во мне!), чтобы найти время
для чего-то иного, чем для того, чтобы хоть в самой малой
степени придать всему этому форму и чтобы потом в
конце концов оказаться перед тем, что не удается обороть,
\508/

w
словно жалкий недоучка, которого любой внешний повод
ввергает в горячечный восторг и бред.
Ведь за этим наступают труднопереносимые периоды не-
выразимой словом опустошенности! И что же это за бес-
смысленно растерзанная жизнь!
Я написал письмо Карлу Краусу, написал в очень отстра-
ненном, холодном тоне и вряд ли получу от него ответ.
Прилагаю несколько списков моих последних работ. <...>
18. ФРИДРИХУ ТРАКЛЮ* В РОВЕРЕТО
Вена,
осень 1910 г.
Дорогой Фриц!
После тягостного и продолжительного периода лени пи-
сать и разговаривать я намерен взять себя в руки, чтобы
прежде всего просить у тебя прощения, что я столь непро-
стительно долго не отвечал на твое письмо, которое меня
так порадовало; одновременно я надеюсь вскоре снова
услышать о твоих обстоятельствах, которые меня живо
интересуют. Надеюсь также, что твои дела в гарнизоне
по-прежнему идут хорошо, и я убежден, что все твои та-
мошние сослуживцы хорошо к тебе относятся. Как ты в
общем и целом переносишь этот военный туризм? Труд-
ностей наверняка хватает, но я уверен, что это стоит про-
литого пота.
Что касается меня, то я отсиживаю свой положенный
год* и нахожу крайне достойным сожаления, что моя попа
при этом единственное, что в данном случае страдает.
На Рождество я приеду в отпуск домой и надеюсь навер-
няка встретить тебя дома.
\509/

w
Мицци*, по всей видимости, очень неплохо чувствует себя
в Швейцарии, у Гретль*, насколько это для нее вообще
возможно, тоже все обстоит благополучно, что не мешает
ей присылать мне иногда довольно эксцентрические
эпистолы.
Из дома, как всегда, никаких известий. Я недавно пере-
брался на другую квартиру и теперь обитаю на Йозеф-
штедтерштрассе (№ 7, III подъезд, дверь №19) в комна-
тенке, размеры которой не больше клозета. В глубине
души я опасаюсь, что сойду здесь с ума. Окно выходит в
мрачный маленький двор-колодец. Если смотришь из окна,
то все в тебе каменеет от безысходности.
В этой уютной келье пройдет весь предстоящий год, и я
буду рад, когда он закончится. <...>
19. ЭРХАРДУ БУШБЕКУ В ЗАЛЬЦБУРГ
Вена,
20 мая 1911 г.
Дорогой Бушбек!
Сообщаю тебе свой новый адрес (III район, Климшгассе 10,
дверь 7) и прошу тебя заказать для меня в книжном
магазине «Рихтер-насл.» 10 экземпляров «Тон унд Эрде»,
6-й номер. (Мой адрес в магазине знают.) К сожалению,
стихотворение опубликовано в первом варианте, посколь-
ку я упустил время и не переслал в редакцию оконча-
тельный вариант.
Шваб* был две недели в Вене, и мы так безумно пропьян-
ствовали и просидели несколько ночей напролет, как ни-
когда прежде. Мне кажется, мы оба полностью помеша-
лись.
\Ь10/

w
Минних несколько дней назад вновь объявился в Вене.
Я вижусь с ним очень редко. <...>
Если произошли какие-нибудь потрясшие мир события,
дай мне знать, поскольку я совершенно замкнулся в своей
норе, затворил очи и слух.
Вот уже 2 дня как непрестанно льет как из ведра.
Ты все же выбрал лучшую долю, уехав в Зальцбург. <...>
26. ЭРХАРДУ БУШБЕКУ В ВЕНУ
Зальцбург,
поздняя осень 1911 г.
Дорогой Бушбек!
Шлю тебе переработанное стихотворение.* Оно намного
лучше, чем прежний вариант, оно теперь освободилось
от частностей и того и гляди взорвется от движения и
образов.
Я убежден, что в форме и виде универсальных оно скажет
тебе больше и значить будет больше, чем в первом
наброске, ограниченном личными мотивами.
Можешь мне поверить, что мне нелегко дается и никогда
не будет даваться легко безусловное подчинение себя
тому, что я изображаю [в стихах], и мне постоянно при-
дется вновь и вновь их править, чтобы отдать истине то,
что ей по-праву положено.
<...> Мои обстоятельства* по-прежнему все еще не про-
яснились, и я вынужден трястись от страха и ждать.
Какое отвратительное состояние! Мне так мечтается
провести хоть несколько дней в тишине и покое, мне
Лъи/

w
это воистину необходимо. Но я ведь знаю: я снова стану
пить вино! Аминь! <...>
29. ЭРХАРДУ БУШБЕКУ В ВЕНУ
Инсбрук,
до 21 апреля 1912 г.
Никогда бы не мог себе вообразить, что это само по себе
тяжелое время мне придется проводить в самом жесто-
ком и подлом городе из всех, что существуют в этом не-
счастном и проклятом мире. А если я вспоминаю вдоба-
вок о том, что чужая воля принудит меня, очевидно, тер-
петь здесь страдания еще лет десять, то меня душат слезы
самой безутешной безнадежности.
К чему все муки. Я в конце концов навсегда останусь
бедным Каспаром Хаузером. <...>
30. ЭРХАРДУ БУШБЕКУ В ВЕНУ
Инсбрук,
24 апреля 1912 г.
Дорогой друг!
За твою дружескую открытку большое спасибо; спасибо
и за пересылку номера «Руф».* Я очень порадовался, най-
дя в нем свое стихотворение, и не был столь ошеломлен,
как ты можешь подумать, обнаружив среди «Глашатаев»*
тебя собственной персоной, ведущего спор.
Не думаю, что мне удастся встретить здесь кого-нибудь,
кто бы мне пришелся по душе, что же касается города и
М15/

w
его окрестностей, то, я в этом уверен, они всегда будут
меня отталкивать. В любом случае, я полагаю, что вы смо-
жете видеть меня в Вене много чаще, чем этого хочется
мне самому. Может статься, я отправлюсь на Борнео*.
Каким-нибудь образом гроза, что скапливается у меня вну-
три, найдет себе выход. По мне, и я в глубине души так
считаю, — пусть уж лучше в болезни и меланхолии.
Вместе с тем, я переношу весь этот разброд довольно
бодро и весело и не совсем как несовершеннолетний.
И это — лучшее из того, о чем я могу тебе про себя на-
писать.
Я рассчитываю, что ты при случае навестишь меня, если
мне придется застрять здесь на все лето.
В ближайшее время пошлю тебе несколько, немного,
новых моих работ. <...>
33. ЭРХАРДУ БУШБЕКУ В ВЕНУ
Инсбрук,
середина ноября 1912 г.
Дорогой друг!
Огромное спасибо за присланные снимки*. Я обращаюсь
к твоему брату с просьбой сделать еще три-четыре отпе-
чатка, или лучше — с каждого снимка по три: фотографии
такие приятные.
О подписке*: в Инсбруке, Зальцбурге, Берлине.
Надеюсь: на 100 верблюдов, которые подпишутся! 50 про-
центов! Слышишь! Пятьдесят %! О, Бушбек и компания!
Бушбек и поэт = два (читай) 2 святых (свя-тых) простака.
\513/

w
Фонвиллер* — смеющийся философ! О, сон! Вино было
великолепно, сигареты превосходны, настроение диони-
сийское, а сама поездка от начала и до конца дерьмовая;
утро бесстыдное, послелихорадочное, голова заполнена
болью, проклятьями и тоскливой круговертью.
Так холодно, что у меня кишки мерзнут. Криводушие на-
топленных комнат и уют, от которого в жопе растут ге-
морроидальные шишки. Наоборот! Вино, трижды: вино,
чтобы чиновник к. и к.* администрации с шумом устрем-
лялся сквозь стужу ночей, словно бурый, багрово-бурый
Пан.
Не забудь, о Всесильный, добросовестно проверить кор-
ректуру «Трех взглядов сквозь опал». И твой венский
адрес!!! <...>
35. ЭРХАРДУ БУШБЕКУ В ВЕНУ
Инсбрук,
конец октября — начало ноября 1913 г.
Дорогой друг!
Большое спасибо за присланные фотографии. Я не смогу
выслать тебе стихи в течение отпуска, поскольку мне
предстоит много работы, ты получишь их на следующей
неделе по почте.
То, что настала зима и очень холодно, я ощущаю по вечер-
нему отоплению вином. Позавчера я выпил 10 (да-да: де-
сять!) стаканов красного! В четыре утра я принял на сво-
ем балконе лунную и морозную ванну, и утром наконец
написал великолепное стихотворение, которое бьет дро-
жью от холода.
\ън/

w
А в Вене «сияет» солнце на «ясном» небе, и «мягкая
грусть» Венского леса также «не без этого». За молодым
вином наполняется радостью «золотое сердце», и когда
там раздаются «душевные напевы», то, о человек, вспомни
о том, что в краю «честного альпийского люда» сейчас
идет снег и жутко холодно. О! сколь скорбна вселенная,
сколь сумасбродна скорбь, сколь вселенско сумасбродство.
Под дробь зубовную с паром пышущими приветами
Твой Г.
48. ЛЮДВИГУ ФОН ФИКЕРУ В ИНСБРУК
Зальцбург,
начало декабря 1912 г.
Глубокоуважаемый господин Фикер!
Большое спасибо за последний номер «Бреннера». Я при-
еду в Инсбрук в понедельник вечером и буду очень рад
встретиться с Вами в 9 часов в «Делево». Я полагаю,
будет лучше всего, если я там и остановлюсь, поскольку
дорога до Мюльау очень неблизкая и полна опасностей
для опьяненного. Он к тому же легко может заблудиться,
и в конце концов ему негде будет преклонить главу свою
ко сну. Правда, в пансионе придется завтракать в обще-
стве пожилых дам, что для меня непривычно.
Стихотворение Река я считаю чрезвычайно прекрасным и
своеобразным. Он напоминает мне в этом стихотворении
старого доброго монаха. <...>
v±y

w
50. ЭРХАРДУ БУШБЕКУ В ЗАЛЬЦБУРГ
Инсбрук,
4 января 1913 г.
Дорогой, очень дорогой мой друг!
Я проехал мимо Халля словно мертвый, проехал мимо чер-
ного города, который обрушился сквозь меня, словно ад
сквозь проклятую душу.
Я брожу в Мюльау под лучами прекрасного солнца, и
меня еще как следует шатает. Веронал даровал мне не-
много сна под «Франциской» Кокошки.*
Хочу пробыть здесь, сколько получится. Пришли мне, по-
жалуйста, мою дорожную сумку, мне необходимо требует-
ся белье.
Напиши мне, мой дорогой, не слишком ли много забот я
причиняю своей матери. <...>
56. ЛЮДВИГУ ФОН ФИКЕРУ В ИНСБРУК
Зальцбург,
начало февраля 1913 г.
Дорогой господин фон Фикер!
Пересылая Вам списки моих последних стихотворений,
возьму на себя смелость еще раз от всего сердца поблаго-
дарить Вас и Вашу милую супругу за гостеприимство,
Вами мне оказанное.
К сожалению, я не смог поселиться в Ойгендорфе, как
намеревался, поскольку произошли события, которые вы-
нуждают мою мать закрыть торговое предприятие и свер-
нуть все дела. В виду этих горьких обстоятельств и забот
о завтрашнем дне было бы легкомысленно с моей сторо-
\*!У

w
ны покинуть материнский кров. Если я снова вернусь на
военную службу, я буду очень просить Вас написать гос-
подину Роберту Михелю и узнать, сможет ли он как-то
поспособствовать тому, чтобы меня перевели в Вену, или
же снова в Инсбрук. <...>
57. КАРЛУ БОРРОМОЙСУ ХАЙНРИХУ В ИНСБРУК
Зальцбург,
около 19 февраля 1913 г.
Дорогой друг!
Большое спасибо за Вашу телеграмму. Я был бы очень
рад, если бы Вы в марте приехали в Зальцбург; у меня
дома все обстоит очень нелегко, и я влачу свое существо-
вание между горячкой и бессилием в солнечных комна-
тах, где царит несказанный холод. Странный озноб превра-
щения, телесно ощутимый до невыносимости, видения мра-
ка, вплоть до осознания собственной смерти, восторги,
вплоть до каменной оцепенелости; и протяженное виде-
ние грустных сновидений. Сколь мрачен этот одряхлев-
ший город, заполненный церквями и картинами смерти.
Все же я рад, что Вы хотите приехать в Зальцбург. Напи-
шите мне до отъезда несколько строк, чтобы я успел дого-
вориться о жилье для Вас. <...>
59. ЭРХАРДУ БУШБЕКУ В ВЕНУ
Зальцбург,
28 февраля 1913 г.
Дорогой друг! Большое спасибо за твое милое письмо. Не
получил ли ты ответа от издательства «Ланген»? Г-н фон
\ш/

w
Фикер готов выпустить книгу в издательстве «Брен-
нер». Хорошо бы, чтобы ты сообщил мне адрес Ульмана!
Я хочу послать ему список «Гелиана». Последние недели
снова были заполнены вереницей недомоганий и отчая-
ния. Я от всего сердца порадовался бы, если бы ты по-
явился здесь. С Миннихом я вижусь не слишком часто,
хотя каждый раз в его обществе я чувствую себя не-
сколько покойней.
Шосляйтнер намерен устроить в Вене творческий вечер
писателей из Зальцбурга. Поскольку мне его адрес неиз-
вестен, я очень тебя прошу сообщить ему от моего имени,
что мне было бы крайне нежелательно, чтобы там читали
мои стихи. Пусть он, не распространяясь на этот счет, ува-
жит мою просьбу. <...>
68. ЭРХАРДУ БУШБЕКУ В ВЕНУ
Инсбрук,
5 апреля 1913 г.
Дорогой друг!
Сегодня я получил от издательства «Ровольт»* очень дру-
желюбное предложение по поводу моих стихов. Я принял
его с большой радостью и прошу тебя переслать мне ру-
копись книги, поскольку я хочу привести ее в надлежа-
щий порядок, прежде чем представлю ее в издательство.
Если сможешь ссудить меня 50 кронами, прошу тебя сразу
выслать деньги, поскольку я нахожусь в совершенно за-
труднительном положении.
С оплеухой, которую ты отвесил, поздравляю от всей
души. <...>
\*!У

w
70. В ИЗДАТЕЛЬСТВО «КУРТ ВОЛЬФФ» В ЛЕЙПЦИГ
Инсбрук — Мюльау.
Середина апреля 1913 г.
Глубокоуважаемый господин Вольфф!
Вчера я отослал Вам подготовленную к печати рукопись
моих стихов. Позволю себе просить Вас о нижеследую-
щем: книгу следует набирать «фрактурой» или старой
«антиквой», а при выборе формата по возможности учесть
структуру, свойственную стихотворениям.
Будьте, если это возможно, так любезны и сообщите мне
когда, по-Вашему, книга выйдет из печати. <...>
73. В ИЗДАТЕЛЬСТВО «КУРТ ВОЛЬФФ* В ЛЕЙПЦИГ
Инсбрук,
27 апреля 1913 г.
Подтверждаю получение Вашего письма от 23 числа этого
месяца, содержание которого меня понятным образом
крайне ошеломило. В нем Вы сообщаете мне — с опреде-
ленной небрежностью, которая словно бы предполагает
мое согласие вовсе не необходимым — о том, что Вы
сначала готовите публикацию подборки моих стихотворе-
ний в сборнике «Судный День», и что эта книжечка по-
явится очевидно уже через месяц. Само собой разумеется,
что я ни коим образом не согласен с этим, и я не даю
разрешения на то, чтобы до появления полного сборника
моих стихотворений, который и был единственно предме-
том нашего соглашения, публиковалась какая бы то ни
было их подборка, которая мною никогда не предполага-
лась и по поводу которой в присланном мне проекте
\!12/

w
договора (подписанный Вами экземпляр которого, кстати,
до сих пор мною не получен) нет ни малейшего упомина-
ния. Обращаюсь к Вам поэтому с просьбой принять к све-
дению мое решение, не подлежащее изменению, и отка-
заться таким образом от предполагавшейся частичной
публикации стихотворений, поскольку в противном слу-
чае я позволю себе рассматривать подписанный мною
договор с Вами как утративший силу и потребовать от
Вас возвращения моих стихотворений без каких-либо
дополнительных переговоров. В соответствии с вышеска-
занным я вынужден до разрешения возникшей проблемы
отказаться от получения присланной мне денежной
суммы. <...>
74. В ИЗДАТЕЛЬСТВО «КУРТ ВОЛЬФФ» В ЛЕЙПЦИГ
Инсбрук,
начало мая 1913 г.
Глубокоуважаемый господин!
Подтверждаю получение Вашего письма от 30 числа сего
м-ца и благодарю Вас за то, что Вы пошли мне на встречу
и учли мое требование, продиктованное чисто творчески-
ми причинами.
Список подписавшихся на издание Вы получите в бли-
жайшие дни через президента акад.[емического] Союза
искусства и литературы в Вене г-на Э. Бушбека.
Если Вы захотите после выхода полного сборника моих
стихотворений опубликовать небольшую подборку из них,
я против этого ни коим образом не стану возражать.
Прилагаю корректуру одного стихотворения, которую
прошу присовокупить к р.[укописи], а также еще одно
\520/

w
стихотворение, которое я бы хотел видеть включенным
в книгу. <...>
85. ЛЮДВИГУ ФОН ФИКЕРУ В ИНСБРУК
Зальцбург,
26 июня 1913 г.
Дорогой господин фон Фикер!
Огромное спасибо за Вашу телеграмму. К сожалению, я не
встретил г-на Лооса на вокзале; я рассчитывал встретить
его в поезде, отправляющемся в 1 час 40 минут, единст-
венном, в котором есть вагон-ресторан, идущем до Зальц-
бурга. К сожалению, мое предположение оказалось оши-
бочным и я очень сожалел о том, что не смог поговорить с
г-ном Лоосом.
У нас здесь один день мрачнее и холоднее другого, и не-
прерывно идут дожди. Иногда в этот мрак падает луч по-
следних солнечных дней в Инсбруке, наполняя меня глу-
бочайшей благодарностью к Вам и ко всем тем благород-
ным людям, доброты которых я на самом деле вовсе не
заслуживаю. Слишком мало любви, слишком мало спра-
ведливости и милости, и снова слишком мало любви;
слишком много жесткости, высокомерия и всевозможной
преступности — это обо мне. Я сознаю, что я воздержива-
юсь от зла лишь из-за слабости и трусости и тем самым
оскверняю и свое злорадство. Я тоскую о дне, в который
душа моя не захочет и не сможет более жить в этом
грешном теле, зачумленном меланхолией, о дне, в кото-
рый она покинет эту нелепую оболочку из грязи и гнили,
представляющую собой лишь слишком верное зеркаль-
ное отражение безбожного, проклятого столетия.
\£J/

w
Боже, всего одна искра чистой радости — и ты был бы
вызволен, любви — и ты был бы спасен. <...>
87. ЛЮДВИГУ ФОН ФИКЕРУ В ИНСБРУК
Зальцбург,
8 июля 1913 г.
Дорогой господин фон Фикер!
Прилагаю к письму новую редакцию «Часословной пес-
ни» — из полного мрака и отчаяния.
Свой отъезд в Вену я перенес на завтра, поскольку уже
два дня как страдаю сильными приступами головокруже-
ния. <...>
91. ЛЮДВИГУ ФОН ФИКЕРУ В ИНСБРУК
Вена,
около 16—18 июля 1913 г.
Дорогой господин фон Фикер!
Большое спасибо за присылку последнего номера «Брен-
нера». Рисунок, который господин Эстерле посвятил мне,
доставил мне глубочайшую радость. Будьте так добры,
пришлите мне еще несколько экземпляров этого номера
журнала.
Я здесь состою на должности без оклада жалования, долж-
ности, весьма отвратительной, и каждодневно дивлюсь
тому, что за арифметические операции, которым я снова с
большим трудом обучаюсь, с меня не требуют денежного
залога.
\Ь22/

w
Возможно, мне удастся снова перевестись в Инсбрук на
должность чиновника аптечного ведомства. Пока же лю-
бое решение вызывает у меня страх. Господин Лоос по-
обещал ходатайствовать за меня.
Есть ли у Вас известия от д-ра Хайнриха? Мою книгу я
получил несколько дней назад по почте. <...>
100. ЛЮДВИГУ ФОН ФИКЕРУ В ИНСБРУК
Вена,
11 ноября 1913 г.
Дорогой господин Фикер!
Я уже неделю как в Вене. Мои обстоятельства совершен-
но не прояснены. Я проспал последние два дня и две ночи
напролет и сегодня все еще ощущаю последствия сильно-
го отравления вероналом. В путанице и во всем отчаянии
последнего времени я совершенно более не знаю, как мне
вообще жить. Правда, я встретил здесь людей, готовых
прийти на помощь; но я сам хочу, чтобы все со мной об-
стояло именно так, и они не смогут мне помочь, и все за-
кончится погружением во мрак.
Прошу Вас, дорогой друг, внести в «Песню Каспара Хаузе-
ра» следующее изменение: <...>
P.S. Пожалуйста, дайте мне знать, внесли ли вы корректу-
ру. Вам передает приветы Краус, и Лоос тоже. Целую
ручку Вашей милой супруге.
\523/

w
103. ЛЮДВИГУ ФОН ФИКЕРУ В ИНСБРУК
Вена,
17 ноября 1913 г.
Дорогой господин фон Фикер!
Большое спасибо за Ваше приглашение выступить с чте-
нием в Инсбруке.* Я определенно смогу ему последовать,
как совершенно определенно не останусь больше в Вене,
этом мерзком городе! Я без всяких колебаний снова воз-
вращаюсь на военную службу, т.е. в том случае, если
меня туда примут. Надеюсь, что Вы еще успели поместить
посвящение. Я уже дал Лоосу список стихотворения с
этим посвящением, и Лоос его уже многим показывал.
Поэтому мне было бы неприятно, если стихотворение по-
явится без посв.[ящения], тем более что Лоос меня об
этом попросил. <...>
104. ЛЮДВИГУ ФОН ФИКЕРУ В ИНСБРУК
Вена,
19 ноября 1913 г.
Дорогой господин Фикер!
Я совершенно согласен с составом стихотворений, кото-
рые буду у Вас читать; Ваш выбор представляется мне
превосходным. Пожалуй, можно добавить еще стихотворе-
ния об Элисе.
Я приеду в Инсбрук в субботу или воскресенье, чтобы
там предпринять соответствующие шаги, связанные с
моим восстановлением на воен.[ной] службе, и прошу
Вас приютить меня на 2 или 3 недели.
Статьи Лооса для Вас я привезу с собой. Сегодня вече-
М!У

w
ром — выступление Крауса, и сегодня же в Универси-
тете одна актриса выступит с чтением подборки из
моих стихотворений.* Сам я пойду на выступление
Крауса. <...>
106. ЛЮДВИГУ ФОН ФИКЕРУ В ИНСБРУК
Вена,
конец ноября 1913 г.
Дорогой господин фон Фикер!
Большое спасибо за Вашу телеграмму. Краус передает
Вам большой привет. Д-р Хайнрих здесь снова серьезно
заболел, а со мной в последние дни произошли столь
ужасные вещи,* что мне до конца моей жизни не отде-
латься от тени, ими отбрасываемой. Да, глубокоуважаемый
друг, жизнь моя всего за несколько дней оказалась невыра-
зимо разбитой, и остается лишь одна немая боль, которой
отказано даже в горечи.
Прошу Вас, что касается моих ближайших обстоятельств,
явить по отношению ко мне любовь и милость и написать
капитану Роберту Михелю (пожалуй, важно сделать это
безотлагательно) и от моего имени попросить его за-
молвить за меня дружеское словечко в военном минис-
терстве.
Может быть Вы найдете время написать мне несколько
слов; я теперь совершенно сбит с толку. Когда мир для
тебя раскалывается на части, ощущаешь такое несчастье,
которому не подберешь названия. О, Господи, сколь страш-
ный судный день наступил для меня. Скажите же мне, что
мне нужно собраться с силами и жить дальше, и творить
истинное. Скажите же мне, что я не сошел с ума. Вокруг
^525/

w
царит окаменелая тьма. О, друг мой, сколь ничтожно ма-
лым и несчастным стал я. <...>
107. КАРЛУ КРАУСУ В ВЕНУ
Инсбрук, гостиница «Золотая роза»
13 декабря 1913 г.
Глубокоуважаемый господин Краус!
В эти дни неистового опьянения и преступной меланхо-
лии сложилось несколько стихотворных строк, которые я
прошу Вас принять как выражение почтения к человеку,
который, как никто другой, подает этому миру пример.* <...>
О, передайте привет великолепному Лоосу-Люциферу.
С выражением наиглубочайшего почтения
очень преданный Вам
Георг Тракль
110. КАРЛУ БОРРОМОЙСУ ХАЙНРИХУ В ПАРИЖ
Инсбрук,
начало января 1914 г.
Дорогой друг Борромойс!
Искренне благодарю за Вашу открытку. Дай Вам Бог сно-
ва радости и здоровья, да будет благословен Ваш труд. О,
как рад я был услышать от Вас, что Вы задумали новое
произведение. Я так уверен, что оно будет удачным, может
быть даже самым лучшим из всего, что Вами создано.
Разве может быть иначе?
^526/

w
У меня дела обстоят не лучшим образом. Мне, пропадаю-
щему между меланхолией и опьяненностью, не достает
силы и желания изменить ситуацию, которая ежедневно
приобретает все более угрожающие черты, и остается
лишь одно желание, чтобы разразилась гроза, которая бы
меня очистила или совсем разрушила. О, Господи, через
какой грех и мрак нам приходится пройти. Да не понесем
мы поражения в конце пути! <...>
111. В ИЗДАТЕЛЬСТВО «КУРТ ВОЛЬФФ» В ЛЕЙПЦИГ
Инсбрук,
6 марта 1914 г.
Глубокоуважаемый господин!
С этой же почтой позволю себе, в соответствии с моими
обязательствами по договору, представить Вам рукопись
моего нового сборника стихотворений «Себастьян во сне»
и просить Вас по возможности быстро прочитать его и
известить меня о Вашем решении, намерены ли Вы, и на
каких условиях, принять книгу к публикации в Вашем
издательстве. <...>
112. КАРЛУ БОРРОМОЙСУ ХАЙНРИХУ В ИНСБРУК
Берлин, Вильмерсдорф,
19 марта 1914 г.
Дорогой друг!
У моей сестры несколько дней тому назад был выкидыш с
последовавшим за ним чрезвычайно сильным кровотече-
нием. Ее состояние вызывает крайнюю озабоченность,
тем более потому, что вот уже пять дней, как она не при-
Х527/

w
нимает никакой пищи, так что пока и речи быть не может
о том, чтобы она переехала в Инсбрук.
Я намереваюсь остаться здесь до понедельника или втор-
ника и конечно же надеюсь еще застать тебя в Инсбруке.
Напиши мне, пожалуйста, узнал ли г-н фон Фикер что-ни-
будь о моем деле в военном ведомстве и не пришли ли
известия от К. Вольффа. <...>
113. ЛЮДВИГУ ФОН ФИКЕРУ В ИНСБРУК
Берлин, Вильмерсдорф,
21 марта 1914 г.
Дорогой господин фон Фикер!
Моя бедная сестра по-прежнему еще очень больна. Ее
жизнь состоит из такой рвущей сердце печали и одновре-
менно достойного примера мужества, что я кажусь себе
порой в сравнении с нею ничтожно малым; и она в тыся-
чу раз больше, чем я, заслуживает того, чтобы жить среди
добрых и благородных людей, как довелось мне с Вашей
великой помощью жить в трудное для меня время.
Я намереваюсь еще несколько дней пробыть в Берлине,
потому что моя сестра весь день одна, и мое присутствие
будет для нее небесполезно. <...>
114. В ИЗДАТЕЛЬСТВО «КУРТ ВОЛЬФФ» В ЛЕЙПЦИГ
Инсбрук,
7 апреля 1914 г.
Глубокоуважаемый господин!
Более месяца назад я отправил Вам рукопись моей новой
книги стихотворений «Себастьян во сне». Я был бы Вам
Х528/

w
очень обязан, если бы Вы неотложным образом со-
благоволили известить меня о том, получили ли Вы руко-
пись, и намерены ли Вы выпустить книгу в Вашем
издательстве.
Незамедлительное известие крайне желательно для меня
еще и по той причине, что я хотел бы внести в рукопись
несколько неотложно необходимых изменений, и, в осо-
бенности, предварительно изъять из рукописи несколько
вещей, по моему разумению, требующих переработки,
а вместо них включить несколько новых стихотворе-
ний. <...>
118. МАРИИ ГАЙПЕЛЬ В ЗАЛЬЦБУРГ
Инсбрук,
26 мая 1914 г.
Дорогая Мицци!
Прошу сообщить, приедет ли Гретль в Зальцбург, или она
уже у вас, и как долго ей можно там пробыть.
Г-н фон Фикер с искренним удовольствием принял бы ее
у себя в доме. К сожалению, его жена серьезно заболела и
еще около месяца должна соблюдать постельный режим.
В этих обстоятельствах, разумеется, чрезвычайно трудно
устроить Гретль в Инсбруке.
Сам я переселился в Хоэнбург.
Прошу тебя, передай Гретль самый теплый привет от
меня.
Я, вероятно, уже вскоре снова приеду в Зальцбург. <...>
Х529/

w
119. В ИЗДАТЕЛЬСТВО «КУРТ ВОЛЬФФ» В ЛЕЙПЦИГ
Инсбрук,
начало июня 1914 г.
Глубокоуважаемый господин!
Пересылаю Вам сокращенный и сильно переделанный
вариант стихотворения «Запад» и прошу Вас включить
его вместо первой редакции этого стихотворения. По-
скольку оно в книге располагается в самом конце, наде-
юсь, что его еще не набирали.
Первую редакцию соблаговолите, пожалуйста, вернуть
мне или уничтожить. <...>
125. ЛЮДВИГУ ФОН ФИКЕРУ В ИНСБРУК
Вена,
26 августа 1914 г.
Дорогой друг!
Вчера, после моего приезда в Зальцбург, мой брат сообщил
мне, что моя новая книга* уже вышла. Быть может, Вам
удастся приобрести ее в книжных магазинах Инсбрука.
Адрес моей полевой почты я Вам вскорости сообщу. <...>
126. ЛЮДВИГУ ФОН ФИКЕРУ В ИНСБРУК
Примерно начало сентября 1914 г.
Глубокоуважаемый друг!
Вы доставили бы мне большую радость, сообщив мне, в
самом ли деле удалось исправить опечатки в наборе моей
новой книги. Встретила ли книга хороший прием, или вслед-
ствие военных событий осталась незамеченной. <...>
\530/

w
127. ЛЮДВИГУ ФОН ФИКЕРУ В ИНСБРУК
Примерно начало сентября 1914 г.
Глубокоуважаемый друг!
Сегодня нас отправляют в Галицию. Мы и 1-го часу не
пробыли в первоначальном месте нашего назначения.
Поездка была удивительно прекрасной. Вероятно, мы еще
дня три будем двигаться по железной дороге. <...>
129. ЛЮДВИГУ ФОН ФИКЕРУ В ИНСБРУК
Лиманова,
начало октября 1914 г.
Глубокоуважаемый друг!
Мы четыре недели движемся по Галиции ускоренным
маршем. Два дня назад мы остановились на отдых в ма-
леньком городке в Западной Галиции, посреди приятного
и радующего глаз холмистого ландшафта, и наслаждаемся
мирным затишьем после всех больших событий последне-
го времени.* Завтра или послезавтра мы вновь тронемся
в путь. По всей видимости, затевается новое большое
сражение. Да будет Небо к нам на этот раз благоск-
лонно. <...>
132. ЛЮДВИГУ ФОН ФИКЕРУ В ИНСБРУК
Краков,
около 12 октября 1914 г.
Глубокоуважаемый друг!
Пять дней назад меня поместили в местный гарн.|изон-
ный] госпиталь для освидетельствования моего душевного
Х53у

w
состояния. Здоровье мое несколько пошатнулось, и до-
вольно часто я впадаю в состояние невыразимой словами
меланхолии. Надеюсь, что это подавленное состояние ско-
ро пройдет. <...>
133. ЛЮДВИГУ ФОН ФИКЕРУ В ИНСБРУК
Краков,
около 21 октября 1914 г.
Глубокоуважаемый друг!
Поскольку до сегодняшнего дня Вы не подали никаких
признаков жизни, я полагаю, что мои открытки, посланные
полевой почтой, до Вас не дошли. После 14-дневного пре-
бывания я покидаю местный краковский госпиталь. Куда
меня направят, я еще не знаю. При первой возможности
сообщу Вам свой адрес.
Наисердечнейшие приветы от преданного Вам
Георга Тракля
* * *
Прага,
9 ноября 1914 г.
Господин Тракль умер скоропостижной смертью (пара-
лич?) в краковском гарнизонном госпитале.
Я был его соседом по палате.
Подпись [неразборчиво]
Х532/

w
137. ЛЮДВИГУ ФОН ФИКЕРУ В ИНСБРУК
Краков,
27 октября 1914 г.
Дорогой, уважаемый друг!
Пересылаю Вам списки двух стихотворений,* мною Вам
обещаных. С тех пор, как Вы навестили меня в госпита-
ле,* у меня на душе вдвойне грустно! Я ощущаю себя поч-
ти по ту сторону мира.
В заключение добавлю только, что изъявляю волю и же-
лание, чтобы в случае моей кончины моя дорогая сестра
Грета получила во владение все денежные средства и иму-
щество, которые являются моей собственностью. <...>
\533/

Приложение

ВбРОНЫ
В яростном полдне — скорбные ноты:
Воронов грай, мельтешение, мгла.
Тень на пугливую лань легла;
Взглянешь — сидят они, недоброхоты,
Не уставая браниться сурово:
В сукровь молчания погружена
Пашня,— в бреду молодая жена,
Слегла от недобрых предчувствий, и снова
За падаль дерутся, невесть где украсть и
Учуять сумев ее, или махнут
На север, — так в черном за гробом идут, —
И содрогается ветер от страсти.
Перевод А. Прокопьева

НОЧНОЙ РОМАНС
Под звездным шатром одинокий
идет по равнине ночей.
Мальчика сон глубокий
разбудил журчащий ручей.
В келье безумной красотки
песня как плач слышна.
В пруду проплывают на лодке
два сердца, две ласки, два сна.
Вином опьянен убийца,
больной страхом смерти полн.
Монахиня будет биться
в чаду молитвы о пол.
Мать тихо поет, засыпая,
едва присмирело дитя.
Смеется толпа слепая,
с продажною девкой шутя.
В подвале тупом и безтенном,
поднявшись в ночной тишине,
мертвец колотится в стены.
Живой что-то шепчет во сне.
Перевод С. Тартакове

Aj
РОНДЕЛЬ
Уж дней истерлась позолота,
И вечеров вся синь пропала:
Свирель пастушья отзвучала,
И вечеров вся синь пропала,
Уж дней истерлась позолота.
Перевод Н. Холодной
\538/

С.
РОНДЕЛЬ
Истаяло тонкое золото дней,
Вечера смуглость и красок синь:
В флейтах пастушьих мертвая стынь
Смуглость красок и вечера синь:
Истаяло тонкое золото дней.
Перевод М. Белорусца
\539/

К МАЛЬЧИКУ ЭЛИСУ
Элис, когда кукушка в черном лесу позовет,
ты нас покинешь,
припав губами к прохладе синеющих вод.
Медленно вьется красная струйка по лбу.
Смолкнут легенды,
вещие птицы забудут пророчить судьбу.
Мягок твой шаг, уходящий в лазурную высь,
в ночь уходящий,
где виноградные лозы, как руки, сплелись.
Лунных очей отдыхает любимый изгиб,
плачет кустарник,
мальчик нежный так рано погиб?..
В тело твое — гиацинт — пальцы монах погрузит,
наша тоска — лабиринт, в нем как ягненок скользит
капля черной росы, стекая тебе на висок:
золото девственных звезд, скромного дерева сок...
Перевод С. Тартаковера

ОТРОКУ ЭЛИСУ
Элис, черный дрозд кричит в темной чаще, —
Это твоя погибель.
Губы твои пьют голубой лед горного родника
Ибо лоб твой уже окровавила
Седая легенда,
И темны гадания птиц.
Но, завороженный, ты идешь пурпурным
Виноградником сумерек
И небу раскрываешь объятья.
Терновник звенит
Там, где твои лунные очи.
О, как долго, Элис, пребывать тебе мертвым!
Гиацинты — твое тело —
Мертвят восковые пальцы монаха.
Чернота дупла — наше молчание.
Редко оттуда нежный зверь виден,
Утомленно смеживший веки.
Сны твои полны черной росы,
Позолоты поздних созвездий.
Перевод А. Пурина

«У
зимой
Сверкает пашня льдом и белизной,
Небо одинокое неимоверно.
Над прудами галки кружат мерно,
Из лесу охотники спешат домой.
Живет молчанье в черной вышине.
Свет из лачуг струится несказанный,
Лишь изредка звенит бубенчик санный,
И серый месяц медленно восходит в тишине.
Дичь тихо истекает кровью на межах,
Тростник колышется безмолвно и сурово.
Вороны плещутся в кровавых желобах.
Мороз и дым, и отзвук шага в пустоте над бором.
Перевод И. Руста
^542/

МАЛЕНЬКИЙ КОНЦЕРТ
Сон, лихорадка цвета крови, —
Сквозь пальцы яркий свет сочится.
Желаньем бешеным томится
Душа, к борьбе себя готовя.
В твердыню полдня плещут нивы.
Едва слыхать, как свищут косы,
Трещит кузнечик безголосый,
А желтый лес примолк лениво.
Зеленый прудик гнилью пышет.
Звенит туман, завороженный
Дыханьем Бога. Прокаженный
Сквозь плеск воды надежду слышит.
Дедала помнит сумрак синий,
Пропахла молоком осока,
Скрипичный зов парит высоко
В пустом дворе сквозь вопль крысиный.
А на кабацких стенах гордо
Цветут прохладные фиалки.
И гибнет голос в шумной свалке
Под гром финального аккорда.
Перевод Е. Баевской

«У
ЧЕЛОВЕЧЕСТВО
Идут повзводно, чтоб в геенну впасть,
Дробь барабана, воинов оскалы,
Туман кровавый, звон, червонцы — в масть,
Ночь царствует в умах, и все сначала:
Где призрак Евы — там металла власть.
В разрывах туч — свет Вечери, сама
Святая немота в вине и хлебе.
И те двенадцать, что сошли с ума,
Кричат во сне о недоступном небе:
Перстами рану бередит Фома.
Перевод А. Прокопьева
\544/

1у
ЧЕЛОВЕЧЕСТВО
Людей глотает огненный дракон,
Бой барабанный, армий обреченность,
Шаги в кровавой мгле; железа черный звон,
Отчаянье, рассудка помраченность:
Здесь деньги, Евы тень и вечный гон.
Лучи сквозь тучи, вечер, благодать.
Хлеб и вино и ужин молчаливый,
И те двенадцать собрались опять.
Заснув, они кричат в тени оливы;
Фоме неймется веру испытать.
Перевод И. Калугина
\545/

ПРОГУЛКА
1
Под вечер в роще музыка звучит.
Над хлебным полем пугала видны.
Дорожка меж кустами бузины.
В окошке дальнем тихий свет горит.
Тимьяна дух и воздух золотой.
На камне — пара свежих скорбных дат.
На выгоне — веселый гам ребят.
И одинокий граб любимый твой.
Ты грезишь: шпили незнакомых крыш,
Под гребнем волосы сестры волной.
Стога парят над серой пеленой.
И кажется, что сам вот-вот взлетишь.
2
О Гелиос! Прошла твоя пора.
В стоячей луже — ясный небосвод,
В утраченный Эдем подводный ход,
И сумрачное золото "вчера".

В чудесной той стране — твой мертвый брат,
Уставлен на тебя твой взгляд стальной.
Тимьяна дух и воздух золотой.
На черном выгоне костры горят.
Влюбленные вновь парой мотыльков
Дрожат над камнем с парой скорбных дат.
Над бурой рванью вороны кружат.
И лоб твой в нежной зелени багров.
В терновнике колючем зверь издох.
Ребячливый и светлый кончен день.
И серый ветер мрачно гонит в тень
Распада запах и последний вздох.
3
Как этой древней песней ты смущен.
Мать у ручья баюкает дитя.
Журчанье вторит ей полушутя.
На ветках яблонь — колокольный звон.
Вино и хлеб — венец дневным трудам.
В руке прохладен серебристый плод.
Вдоль поля мертвая Рахиль идет,
И травы ластятся к ее ногам.
И вы благословенны от Отца,
Матроны и служанки на сносях;
И одиночки — на своих путях,
Безгрешные в Творении Творца.
Перевод И. Болычева

ИЗ ГЛУБИНЫ ВОЗЗВАХ
Сжатое поле — вот куда падает дождь.
Бурое дерево — вот что стоит одиноко.
Ветер разбойничий — вот что гуляет вокруг.
Как вечер печален.
Над прудом
Ищет нетронутые колосья сиротка.
Ее взгляд золотится в сумерках,
А лоно стынет в ожидании небесного жениха.
Возвращаясь,
Набрели пастухи в кустарнике
На нежное тело.
Тень я
Вдали от черной деревни. Молчание бога
Поджидало меня и в лесном колодце.
На мое чело наступил холодный металл.
Пауки подбираются к сердцу.
Свет угас у меня на губах.
Ночью я очутилась на пустоши, ночью,
Среди бурьяна и звездной пыли,
Вновь запели
Хрустальные ангелы.
Перевод В. Топорова

DE PROFUNDIS
Это — жнивье под черным проливным дождем.
Это — дерево, стоящее одиноко.
Это — ветер, шуршащий вокруг опустевших хижин.
Как тосклив этот вечер!
За хутором, вдали
Бледные черницы жнут скупые колосья.
Их глаза, золотисто-округлые, пасутся в сумерках.
Небесного жениха ожидает их лоно.
Возвращаясь,
Пастухи находят сладкую плоть,
Гниющую средь колосьев.
Я — тень далеких черных деревень.
Божье молчанье
Пью из колодца рощи.
На лбу проступает холодный металл.
Ищут сердце мое пауки.
Это — свет, погасший в моих губах.
Ночью стою в степи,
Пристально вглядываясь в мусор и пыль звезд.
В орешнике
Звенят хрустальные ангелы.
Перевод Д. Раскина

«у
ТРУБЫ
За пожней, где смуглые дети резвятся на воле
И падают листья, — слышатся трубы. Ужас погоста.
Флаги скарлатины на кленах. Пустые гнезда
Мельниц. Скачет охота вдоль озимого поля.
Или — поют пастухи, и подходят олени
К их костру, к опушке, древним страхом объятой.
Пляшут и мечутся перед черной оградой
Желтые флаги, трубы, хохот и ослепленье.
Перевод Д. Раскина
"\550/

ВЕСНА РАДОСТНАЯ
Сухими камышами оперен
Ручей в рогоже залежных полей,
Пар перегноя стелется над ней
И слышен тростниковый перезвон.
А ивы ткут свой свадебный убор,
И тянет песню замечтавшийся солдат.
В лугах бело от матовых заплат,
Ребенка мягко очертил простор.
Стволы берез и черный клок кустов
Бредут в дыму, как будто ищут брод.
Встает из тлена весь зеленый род,
И жабы мнут воспрянувший покров.
2
Любовь моя! — шепчу я дюжей прачке.
А воды катят золото небес,
Рыбешки заполошный всплеск.
Бескровный лик в ольшанике маячит.
Разгул садов медлителен и тих,
И птаха заливается хмельно.

С,
Возликовало кроткое зерно,
И млеют пчелы от трудов своих.
Впусти любовь, рабочий человек!
В твой ветхий дом уже пробился луч.
Вечерний лес, как дух его, текуч,
И почки радостно свой обрывают век.
3
Животворению сопутствует недуг?
На окнах рдеет лихорадочный огонь,
Но все врачует добрая ладонь,
Что тянет из ветвей древесный дух.
Грядет разлив цветов и трав густых,
А нерожденное таится до поры.
Влюбленным светят звездные миры,
И слаще ночь от воздыханий их.
И камень нежно трется о бедро.
До боли внятен этот мир живой.
Воистину, я здесь навеки свой!
О голос, тронувший на ивах серебро!
Перевод В. Фадеева
\552/

ПРЕДМЕСТЬЕ
Предместье к вечеру — унылая дыра,
Зловоние, как марево, витает,
Мост в судороге — поезд налетает,
И воробьи снуют, как мошкара.
Домишки-пьяницы, дорожки-плясуны,
В садах — посмотришь — кто-то копошится,
Душа завыть готова, как волчица,
Ребенок в красном — словно крик вины.
В завалах мусорных вопит крысиный хор,
И тащат женщины корзины с потрохами,
Чем не обоз, нагруженный грехами,
Что из потемок выполз нам в укор?
На бойне шли обычные дела —
Плюется кровью сточная канава,
Но теплый ветерок ласкает травы,
И даль реки зарею расцвела.
В глубокой спячке сгинули слова,
Видения встают со дна потока,
О лучших днях напоминая оку —
Залетная, но зримая молва.

ij
Аллеи засветились в облаках,
Там всадники, там красные кареты,
У грозных скал крушение корвета,
И яркий минарет возносится в веках.
Перевод И. Калугина
\5Ьу

С/
ПРОШЕЛЕСТЕВШЕЕ ПЕРЕД ВЕЧЕРОМ
Солнце поднялось в зенит,
Как осенний плод садовый.
Из пространства голубого
Долгий вечер прилетит.
Смертный лязг металла; в сад
Зверь спустился легче пуха.
Песня темной девы глухо
Уплывает в листопад.
Видит Бог цветные сны:
Крылья нежные безумий
Холм скрывают все угрюмей,
Тленья мглой окаймлены.
Тонут сумерки в вине,
Звуки скорбные гитары,
К тусклой лампе в дом свой старый
Ты приходишь, как во сне.
Перевод Б. Скуратова
\555/

БЛИЗОСТЬ СМЕРТИ
(2-я редакция)
О вечер, деревни детства темные обходишь.
Там пруд над ивами
Наполнен вздохами тоски отравной.
О лес, очи карие тихо отводишь
Не видеть: в костлявых руках одиночества
Пурпур восторженных дней его мертвенно сходит.
О близость смерти. О, позволь нам помолиться.
В эту ночь растворятся в прохладе подушек,
Пожелтевших от ладана, жалкие кости влюбленных.
Перевод И. Ростовцевой

1/
РАСПАД
По вечерам, под благовеста звоны
Смотрю на птиц таинственные стаи.
Они, в прозрачных далях исчезая,
Как богомольцы, тянутся колонной.
В мечтах о них брожу тенистым садом,
О светлой участи их вижу сны я.
Остановились стрелки часовые,
Я с птицами за облаками рядом.
Но ветром пробирает дрожь распада,
Дрозд жалобно поет на голой ветке,
Рыж виноград над ржавою оградой,
И сумерками скрыт колодец ветхий.
В нем детских мертвых теней мириады.
И зябнущие астры льнут к беседке...
Перевод К. Богатырева
\5Б7/

ВЕЧЕРНЯЯ ПЕСНЯ
Вечерами, когда мы бредем по темнеющим тропам,
Перед нами встают бледные образы наши.
Жаждой томясь,
Мы ее утоляем белыми водами озера,
Сладостью нашего грустного детства.
Словно умершие, лежим
В зарослях бузины, смотрим на серых чаек.
Весенние тучи встают над городом мрачным,
Молчащим о жизни монахов иных, достойных времен.
Я взял твои тонкие руки,
И ты тихо открыла свои большие глаза.
Как давно это было.
Но завладевает душой темный благостный звон —
И ты, в белое облачена, возникаешь в осеннем пейзаже
друга.
Перевод В. Вебера

1/
ГЕЛИАН
В одиноком умонастроении
Долгими часами прогуливаться
Вдоль залитых светом стен лета.
Тихо по травам звенят шаги, но никак не очнуться
Сыну Пана, одетому в седой мрамор.
Вечером, на веранде, напиться старым вином.
Персик пышет алым в листве;
Мягкая музыка, мощный смех.
Хороша и тишина ночи.
В потемках
Повстречаться с пастухами и белыми звездами.
Когда наступает осень,
Роща становится ясной и трезвой.
Лишенные ярости, бродим вдоль красных стен,
Круглыми глазами следим за птичьими стаями.
Вечером белые воды осядут в могильных склепах.
Сквозь лысые сучья правят свой бал небеса.
В чистых руках земледельца вино и хлеб,
Мирно дозревают плоды в солнечной кладовой.
\559/

%J
О, как строг лик дорогой покойницы,
Но душа благосклонна к объятому скорбью.
Насильем полно безмолвие опустошенного сада,
Пока молодой послушник венчает бурой листвой чело
И пьет ледяное злато эфиров.
Руки опущены в синюю старость вод
Или холодной ночью ласкают ланиты сестер.
Тих и размерен шаг вдоль дружественных чертогов,
Где одиночество, шелест клена
Да разве что поздняя песня дрозда.
Хорош человек, и во тьме представимый,
Пока движения его неуверенны
И в пурпурных пещерах ворочаются глаза.
В час вечерней звезды потерялся чужак
в ноябрьском распаде:
Под истлевшей листвой, вдоль покрытой проказой стены,
Где гулялось святому брату,
Погруженному в нежную музыку безумия,
О, каким одиночеством исходит вечерний ветер.
Смерть наступает в тени масличного древа.
Падение рода уничтожающе.
В этот час глаза наполняются
Золотом прежних звезд.
\560/

Kj
Вечером звон колокольный тонет,
Черные стены рушатся,
Мертвый солдат шепчет слова молитвы.
Бледным ангелом
Входит сын в опустевший дом.
К дряхлым старцам ушли сестры.
Ночью спящий находит их под колоннами.
Вернулись из печальных паломничеств.
О, в дерьме и в червях их волосы!
Серебряною стопой он раздавит их,
Мертвые выйдут из голых комнат.
О, псалмы под огненным ливнем полуночи!
В нежные очи вонзаются иглы.
Младенческие плоды можжевельника
Клонятся над пустою могилой.
Тихо катятся пожелтевшие луны
По лихорадочным простыням отрока,
Пока не уйдет в тишину зимы.
Высокий пример подобен теченью Кедрона,
Где безвольное детище, кедр,
Шелестит ветвями под синими бровями отца,
Ночью пастух ведет свое стадо на пустошь.
Или же это крики во сне,
Когда бронзовый ангел из-за дерев подступается к человеку
И плавится плоть святого на раскаленной решетке.
\5!У

ij
Глиняные лачуги поросли пурпурным виноградом,
Желтыми снопами поет пшеница,
Жужжание пчел, журавлиный клин.
Вечером встреча воскресших среди утесов.
В черной воде отражаются прокаженные;
Или же, плача, распахивают измаранные одежды
Навстречу исполненному исцелением ветру, повеявшему
с закатных вершин.
Стройные поселянки крадутся на ощупь ночными улицами,
Ищут возлюбленных пастухов.
Нежное пенье доносится из лачуг по субботам.
Пусть же песня помянет и отрока,
Безумие, белые брови и сам исход.
Помянет покойника, помянет синие очи.
О, как печальна такая встреча.
Ступени безумия в черных комнатах,
Тени ушедших сквозят из открытой двери.
Пока душа Гелиана глядится в закатное зеркало,
Снег и проказа линяют с его чела.
На стенах погасли созвездья
И белые пятна света.
Кладбищенские скелеты выходят из глубины ковра,
Безмолвны кладбищенские кресты, порушенные
на вершинах,
Сладкая примесь ладана в пурпурном дыханье
ночного ветра.
\562/

Kj
О, вкус выдавленных глаз в черной яме уст!
Пока омраченный нежным затменьем потомок
Одиноко продумывает еще более темный исход,
Бог в тишине простирает над ним голубые веки.
Перевод В. Топорова
\563/

ДЕТСТВО
Бузина заалела гроздями, спокойное детство
Живет в синей пещере. Над брошенною тропой
Шелестят одичалые, ржавые травы,
Грустят тихие ветви, листва шумит.
Тот же шум, когда бьет из камня родник голубой.
Нежно плачется дрозд. Пастух
Молча следит за солнцем, что катится вниз по холму.
Голубое мгновенье — словно душа.
Робкий зверь на опушке мелькает, и мирно
Спят в долинах и темный пруд, и старые звонницы.
Все смиреннее постигаешь ты темные годы,
Прохладную осень в одиночестве горниц,
И в священной тиши звучит сияющий шаг.
Тихо скрипит окно, до слез трогает
Вид ветхого кладбища на пригорке
И грустная память легенд, но светлеет душа,
Вспомнив радостный взор и дни янтарного мая.
Перевод Г. Ратгауза

С/
ПО ПУТИ
Вечером унесли незнакомца на кладбище;
Пахнет смолой, тихо шумит красный платан.
Темен полет чаек, стража идет по площади.
Солнце спряталось в черных холстах; вспоминается
вечер былой.
Рядом, в комнате, сестра играет сонату Шуберта.
Ее улыбка падает в старый колодец,
Синеющий в сумерках. О, как же древен наш род...
Кто-то шепчет в саду под окном; кто-то покинул это
черное небо.
Пахнут яблоки на комоде. Бабушка зажгла золотую свечу.
Как нежна осень. Тихо звучат наши шаги в старом парке,
Под высокими деревьями. О, как суров гиацинтовый лик
Сумерек, голубой ручей внизу; молчаливый таинственный рот
Затенен дремотой листвы, темным золотом старых
подсолнухов.
Твои веки хмельны от мака, тихо грезят они обо мне.
Опускается в сумерках твой лик на меня.
Песнь под гитару звучит в чужом кабачке,
Одичало цветет бузина, вспоминается давняя осень,
Знакомая поступь на лестнице, закопченные балки.
\565/

с
Открытое окно овеяно сладкой надеждой.
Это так несказанно, что хочется встать на колени.
О, как темна эта ночь... Пурпурное пламя
Угасло на моих устах. В тишине
Одинокие струны робкой души замирают.
Помолчи, если поникнет захмелевшая голова.
Перевод Г. Ратгауза
\566/

ЭЛИС
(3-я редакция)
1
Ненарушима тишина златого дня,
Под старым дубом
Являешься ты, Элис, строгий с круглыми глазами.
В их синеве находит отраженье сон влюбленных.
На твоих устах
Их радостные вздохи замирают.
Вечером тянет тяжелые сети рыбак;
Добрый пастух
Ведет свое стадо к лесной опушке.
О, праведны, Элис, все твои дни.
Нежно никнет
К обнаженным стенам голубая тишина.
Глухое пенье старца умолкает.
Златой челнок
Качает, Элис, твое сердце в пустынном небе.

с
2
Тихий колокольчик звенит в груди Элиса
В вечерний час,
Когда клонит он голову к подушкам черным.
Голубая дичь
Неслышно истекает кровью в зарослях шиповника.
Бурый ствол стоит в сторонке,
И голубые падают с него плоды.
Знаки и звезды
Бесшумно погружаются в вечерние болота.
Голубые голуби
Пьют ночью леденящий пот,
Что струится с хрустального лба Элиса.
Все шумит
У черных стен Господень одинокий ветер.
Перевод Д. Выгодского
\568/

С/
ЭЛИС
1
Совершенно безмолвие этих золотых дней.
Под столетним дубом
Появляешься ты, Элис, молчун круглоглазый.
Отражают зрачки дремоту любовников,
Из твоих уст
Розой веют их воздыхания.
Вечером полную сеть рыбак выбирает.
Добрый пастух
На опушку стадо выводит.
О, сколь кристально чисты, Элис, все твои дни!
На камень
Голой стены припадает сон оливы.
Старика смолкает мутный напев.
И золотая ладья
В пустых небесах, Элис, — твое сердце.
\569/

Ij
2
Колокола гудят в груди Элиса
Вечером.
Голова — на черной подушке.
Сизая дичь
Исходит кровью в терновнике.
Уединенное дерево
Роняет сиреневые плоды.
И созвездья
Растворяются в озере к ночи.
За холмами уже зима наступила.
Виноградник
Пьет по ночам ледяной пот,
Выступающий на хрустальном челе.
Вечный гул
Одинокого ветра в ограде.
Перевод А. Пурина
Х570/

СЕБАСТЬЯН ВО СНЕ
1
Мать вынашивала младенца при белой луне,
Под сенью лещины, бузины первобытной,
Пьяная маковым соком и плачем дрозда,
И молча,
Сострадая, склонялся над ней бородатый лик
В темный проем окна; и ветхая утварь
Предков
Покрывалась плесенью: любишь когда и виденьями
осени полон.
Оттого так туманно, годы спустя, печальное детство.
И когда наклонился мальчик к серебряным рыбам
в холодной воде,
Он увидел лицо покоя;
И когда под копыта он бросился вороного,
В древней ночи осенила его звезда.
А еще когда он, за материнскую стылую руку держась,
Над погостом Святого Петра проплывал на закат,

с,
В темноте его комнаты оживал милый труп,
На него поднимая тяжелые веки.
Все равно он был только пичужкой на голой ветке,
Долгим звоном колоколов под ноябрьский вечер
И молчаньем отца, что во сне спускался к нему
по лестнице винтовой.
2
Мирно дышит душа. Зимний безлюдный вечер.
Очертания пастухов у старого пруда.
И младенец в хлеву под соломенной крышей; тихо
Черным жаром сюда задувает лик.
Ночь Рождества.
А еще когда он, на твердую руку отца опираясь,
Мимо мрачной Голгофы плыл
И из ниши в скале
Выходил синий призрак, придуманный им же самим,
И из раны под сердцем струилась багровая кровь,
О, как тихо тогда в детской душе воцарялся крест.
Любишь, и в черных заулках плавится снег,
И заплутал голубой ветерок в бузине первобытной,
Под сенью лещины,
Где впервые явился мальчику розовый ангел.
Празднуешь, и в нетопленых комнатах вечер звучит
сонатой,
И с коричневых балок
Падает, куколку сбросив, голубой мотылек.
Х57у

Kj
О, приближение смерти. Из недвижной стены
Проступает детская изжелта голова,
Которую прошлым мартом луна серебряным тронула
тленьем.
3
Розов звон Воскресения в гробнице под сводами ночи
И серебрян звезд голосок,
И во сне ото лба содрогнувшегося отлетело безумие.
О, как долго нужно спускаться к синей реке,
Вспоминая о полузабытом, покуда в зеленых ветвях
Дрозд зовет постороннее зайти, закатиться, на запад.
А еще, когда он, за костлявую руку держась,
Шел под вечер к истлевшей городской стене,
И старик в черный плащ прятал розового младенца,
Под тенистой лещиной, увидел он, проплывает Дух
Зла.
О, зеленые клавиши лета, лестниц замшелых ступени. Тихо
Сад истлел в коричневом оцепенении осени.
И пахнула печаль бузины первобытной,
И, покинув тень Себастьяна, оборвался ангела
серебряный голосок
Перевод А. Прокопьева
Х573/

КАСПАР ХАУЗЕР
Он любил, любил это солнце, багрово катящееся с холма,
Лесные тропинки, пение черной птицы
И веселую зелень.
Неспроста обитал он под сенью дерев,
И лик его жил в чистоте.
Бог, милосердное пламя, к его обращался сердцу:
Ты, человек!
Тих был город, когда выходил он под вечер,
Взрослый ребенок:
Конником буду, как папа.
Но кусты и птицы следили за ним,
Дома и сады белоликих,
И убийца уже притаился во мраке.
Весна, и лето, и тихая осень
Праведника. Мягко ступая,
Входил он, как тень, к позабывшимся;
По ночам оставаясь один на один со своей звездой.
И видел, как снег ложится на голые сучья,
А в темной прихожей колышется тень убийцы.
Покатилась, сверкнув серебром, голова нерожденного.
Перевод А. Прокопьева

1/
ночью
Синева моих глаз выцвела в эту ночь,
Красное золото сердца. О! Как пламя горело тихо.
Синий плащ твой склонившегося укрыл,
Красные губы твои помраченье скрепили печатью.
Перевод А. Прокопьева
Х575/

С/
ЗИМНИЙ ВЕЧЕР
Снег и вечер у окна,
Вьюга в звоне колокольном,
Нынче в доме хлебосольном
Многим поднесут вина,
И, пройдя дорог немало,
С башмаков сбивая снег,
Кто-тихо и устало
Попросился на ночлег,
На пороге плащ свой скинул,
И от боли дом ослеп —
Яркий свет внезапно хлынул
На столы, вино и хлеб.
Перевод Н. Захаревич
Х576/

\j
соня
Вечер в сад забрел, плутая;
Соня ходит в синей дреме.
Проплывает птичья стая;
Лысый дуб в осенней дреме.
Дал подсолнух слишком рано
Кров для белой жизни Сони.
Алая велела рана
Жить затворницею Соне —
Там, где благовесты сини:
Ходит, ходит, словно в дреме.
Мертвой птицы — тени линий,
Лысый дуб в осенней дреме.
Солнце древнее кружится,
Соне выбелило брови,
Снег на лоб ее ложится,
Влажен дикий абрис брови.
Перевод А. Прокопьева
\677/

i/
ЗАКАТ
Над белыми озерами
Пролетали дикие птицы.
Веет с наших звезд вечером ледяной ветер.
Над нашими могилами
Склоняется расколотое чело ночи.
Меж дубами нас колышет серебряный челн.
Не смолкая звенят белые стены города.
Под терновыми арками
Карабкаемся мы, брат мой, слепыми стрелками к полночи.
Перевод М. Белорусца
\578/

С/
ЗАКАТ
Над седыми прудами
Пролетали дикие птицы.
Под вечер железным ветром веет от наших звезд
Над нашей могилой
Склонился проломленный череп ночи.
Под дубом качаемся мы в серебряной лодке.
Только звенят белые стены
Города. По терновому циферблату
Мы переводим, брат мой, бледные стрелки на полночь.
Перевод Д. Раскина
V579/

«У
РАНО УМЕРШЕМУ
О, черный ангел, что из дерева вышел, тих,
Когда мы играли порой вечерней
У голубого колодца.
Спокоен был шаг, и круглые стыли глаза в карей осенней
прохладе.
О, звезд пурпурная сладость.
А он по каменистым уступам Монашьей горы сошел,
С голубой улыбкой на лике, окутанный
Детством, которое детского тише, и умер.
Но в саду остался друга серебряный лик
Слушать звуки листвы и старого камня.
Душа пела смерть, зеленое тление плоти,
И это был ропот леса,
Крик, исторгаемый зверем.
Тогда со смеркавшихся башен синий звон колокольный
падал.
Час пришел, и тени в пурпурном солнце увидел он,
Тени тления в голых ветвях;
В тот вечер, когда дрозд запел у смеркающейся ограды,
В комнату тихо ступил призрак рано умершего.
\580/

ij
О, эта кровь, что из отверзтой гортани течет,
Синий цветок; огненная слеза,
Павшая в ночь.
Облако золота — время. В одинокий покой
Часто ты мертвого в гости зовешь.
В тихой беседе сходишь под вязами вниз
к зеленой реке.
Перевод К. Соколовой
Х58у

1/
СУМЕРКИ ДУХА
Тихо бродит по опушке леса
Темный зверь,
На холме замер неслышно ветер вечерний.
Плач дрозда умолкает,
И нежные флейты осени
Молчат в камышах.
На черном облаке
Ты, одурманенный маком,
Мчишься над прудом ночным
По звездному небу.
И все звучит лунный голос сестры
В ночи духа.
Перевод Г. Ратгауза
V58y

Aj
СУМЕРКИ ДУХА
Тишиною на опушке леса встречен
Темный зверь.
За холмом вечерний стихает ветер.
Жалоба дрозда не слышна,
И флейты осени нежные
Молчат в тростнике.
На черном облаке
От мака пьян, ты плывешь
По ночным прудам,
По звездному неба простору.
Не смолкая, звенит сестры лунный голос
Сквозь духовную ночь.
Перевод М. Белорусца
\583/

с
ПЕСНЬ О ВЕЧЕРНЕЙ СТРАНЕ
О как машет крылами душа в ночи:
Пастухи, мы бродили когда-то по мглистым лесам,
И за нами шли красный зверь, зеленый цветок и звонкий
ручей.
Смиренные. О вековечный напев сверчка,
Крови цветенье на жертвенных алтарях
И крик одинокой птицы над гладью зеленых вод.
О вы, времена крестовых походов, горящие муки
Плоти, паденье пурпурных плодов.
В вертограде вечернем, извечной обители отроков
кротких,
Воинов ныне, увенчанных кровью и звездными снами.
О нежный букет синецветов ночи.
О вы, времена покоя, осеннего злата,
Когда в монастырском смиренье сбирали мы алые
гроздья,
И вокруг озарялись леса и холмы.
О вы, охоты и замки, вечерняя тишь,
Когда праведным помыслам в келье своей предавался
Человек, и молитвой немой устремлялся к живому Богу.
Х584/

Kj
О горький час угасанья,
Когда в черных водах узрели мы каменный лик.
Но любящие, сияя, подъемлют сребристые веки:
Единый род. С розоватых подушек струится ладан
И дивная песнь воскресших.
Перевод О. Бараш
"\585/

ПЕСНЬ ЗАПАДА
О, ночной полет души:
Мы, пастухи, шли когда-то мимо сумрачных рощ,
А за нами — рыжий зверь, зеленый цветок и
лепечущий ключ
Преданно шли. О, древняя песня сверчка,
Кровь, цветущая на жертвенном камне,
И плач одинокой птицы над зеленым прудом.
О, крестовые походы и пламенные терзанья
Плоти... Падает пурпурный плод
В вечернем саду, где когда-то бродили святые
подвижники,
А ныне — воители, очнувшись от ран и звездной грезы.
О, нежный ночной василек.
О, времена тишины и золотых августов,
Когда мы, мирные монахи, сбирали пурпурные гроздья,
Холмы и леса сияли окрест.
О, замки, охоты, вечерний покой,
Когда в своей горенке человек алкал правды,
В немой мольбе боролся за живой облик Бога.
О, горький час гибели,
Когда мы зрим каменный лик в черной воде,
Но слепящим взором сияют любящие,
Единое племя. С розовых изголовий
Струится ладан, и дивная песнь воскресших.
Перевод Г. Ратгауза

ФЁН
Слепые стенания ветра в лунную зимнюю пору,
Детство, затихающие шаги у черной изгороди.
Протяжный вечерний звон.
Тихо подкрадывается белая ночь,
Превращает в пурпурные сны боль и муку
Твердокаменной жизни,
Дабы терновый шип неослабно жег бренную плоть.
В глубинах сна вздыхает робкая душа,
В глубинах потрясенных деревьев ветер,
И скорбящий образ Матери
Видится одиноко бредущим по пустынному лесу
Немой тоски; ночи,
Полные слез, этих огненных ангелов.
Серебристо рассыпается у голой стены детский остов.
Перевод О. Татариновой

СТРАННИК
Всё склоняется белая ночь на холм,
Где тополь высится, звеня серебром,
Где звёзды и камни.
Над горным потоком выгибается во сне мост,
Следует за отроком омертвелый лик,
Серп месяца в розовеющем ущелье
Вдали молитвы пастухов. Меж древних камней
Глядит хрустальными глазами жаба.
Просыпается юный ветер, полумертвого птичий голос
И шаги зеленеют тихо в лесу.
С деревом это схоже и со зверем. Медлят уступы мха,
Месяц,
Что тонет, блистая в водах печальных.
Тот возвращается вновь, у зеленого берега бродит,
Плывет, в черной качаясь гондоле, через город
в руинах и прахе.
Перевод М. Белорусца

С/
зимняя ночь
Выпал снег. После полуночи ты, опьяненный пурпурным
вином, покидаешь темный квартал людей, красное пламя
их очага. О кромешная мгла!
Черный мороз. Земля затвердела, воздух горек на вкус.
Твои звезды слагаются в знаменья злые.
Окаменевшим шагом идешь вдоль железной дороги по
насыпи вдаль, тараща глаза, как солдат, штурмующий чер-
ный окоп. Avanti!
Горький снег и луна!
Душащий ангела красный волк! Твои ноги звенят при
ходьбе, словно лед голубой. Улыбка твоя, смесь печали с
гордыней, твой лик превратила в камень, чело бледнеет от
сладострастья мороза или молчит, склонившись над сторо-
жем спящим в будке его деревянной.
Хлад и дым. Звезд небесных белое платье сжигает плечи
его носящих и коршуны Бога терзают твое железное
сердце.
О этот каменный холм. Тихо тает в серебряном снеге за-
бытое всеми прохладное тело.
Черен сон. По звездным тропам во льду долго бродит
твой слух.
При пробужденьи слышны в деревне колокола. Из восточ-
ных ворот выходит серебряной поступью розовый день.
Перевод В. Вебера

СОЛНЦЕ
Изо дня в день солнце плывет над холмами.
Прекрасен лес, темный зверь,
Человек. Охотник или пастух.
Ало плеснулась рыба в зеленой воде.
Под чашей небес
В синей лодке плывет рыбак.
Созревают медленно гроздь и колос.
День на тихом исходе своем
И благо и зло приносит.
Когда ночь наступит
Путник тихо подымет тяжелые веки.
Вырвется солнце из мрачных ущелий.
Перевод И. Кузнецова

Су
ЛЕТО
Вечером смолкает грусть
лесной кукушки.
Ниже никнут злаки,
Красный мак.
Черная гроза висит
над холмом.
Старая песня стрекоз
умирает в поле.
Безмятежна листва
каштана.
На винтовой лестнице
шум твоего платья.
Тихо светит свеча
в темном доме;
серебряная рука
тушит ее;
ночь без звезд и без ветра.
Перевод В. Куприянова
V591/

1/
ЛЕТО
К вечеру смолк в лесу
Кукушки крик.
Никнет колос к земле,
Красный мак.
Черные тучи нависли
Над холмом.
В поле затих
Древний напев сверчка.
Не шелохнется листва
Каштанов.
Платья твоего
На лестнице шорох.
В темных покоях
Тихо горит свеча.
Серебряная рука
Загасила ее.
Ночь без ветра, без звезд.
Перевод И. Кузнецова
^59у

1/
ЗАПАД
Эльзе Ласкер-Шюлер
с восхищением
1
Вышел месяц, словно мертвец,
Из голубой пещеры,
И на тропу в горах
Падают лепестки.
Душа больного
Серебристо плачет
Над вечерним прудом.
На черном челне
Уплыли к смерти любовники.
Или звучат шаги
Элиса в роще
Гиацинтовой
И потом раздаются в дубраве.
О, облик юноши,
Сотворенный из слез кристальных,
Из ночных теней.
Зигзаги молний озаряют чело,
Вечно прохладное,
Когда над холмом зеленеющим
Весенние грозы гремят.
V593/

Kj
2
Тихие зеленые рощи
Нашей родины,
Кристальная волна
Бьется о дряхлые стены.
А мы во сне плакали:
Мы бродили неверным шагом
Возле оград из шиповника,
Мы летним вечером пели
В священном покое
Сияющего виноградника.
Теперь мы — тени в прохладном лоне
Ночи, орлы печальные.
Так тихо лечит лунный луч
Пурпурные раны скорби.
3
О, большие города,
Воздвигнутые из камня
На равнинах!
Как безмолвно, чело омрачив,
Пришелец
Чует ветер,
Видит холм и нагие деревья...
Вы, реки, смерклись вдали!
Могучим страхом веет
От грозной зари
В грозовой туче.
О, умирающие народы!
Белый вал,
Что разбивается о берег ночи,
Падучие звезды.
Перевод Г. Ратгауза
^594/

С/
сон
Будьте прокляты, темные яды,
Белый сон!
Этот причудливый сад
Деревьев сумеречных
Наполнен змеями, бабочками ночными,
Пауками, летучими мышами.
Чужак! Твоя потерянная тень
На вечерней заре,
Сумрачный корсар
В соленом море скорби,
На опушке ночи взлетают белые птицы
Над повергнутыми городами
Из стали.
Перевод М. Белорусца
\595/

ночь
Тебя пою, дикая пропасть
В ночной буре
Вздыбившиеся горы,
Как серые башни,
Где теснятся адские рожи,
Огневое зверье,
Хвощи и сосны,
Цветы хрусталя.
Безмерная мука,
Ты затравила Бога,
Тот кроткий дух,
Что дышит в водопадах,
В шумящих елях.
Золотом горят пламена
Окрестных народов.
Вниз по черным утесам
Рухнула в смертном хмелю
Жаркая невеста ветра,
Голубая волна
Ледника,
И мощно гудит
В долине колокол:
Это — пламя, проклятья
И темные похоти игры.
Штурмует небо
Окаменелая голова.
Перевод Г. Ратгауза
\596y

С/
ЖАЛОБА
Сон и смерть, два мрачных орла
Шумом крыльев своих овевают
Голову ночь напролет: вечности ледяная волна
Поглощает
Образ златой человека.
Пурпурная плоть
Разбивается о страшные рифы
И смеркшийся голос стенает над морем.
Сестра моей смертной тоски посмотри
Тонет испуганный челн
Под звездным узором,
Этим ликом молчащим ночи.
Перевод О. Татариновой
V597/

1/
ЖАЛОБА
Сон и смерть, сумрачные птицы,
Шорохом окружают в ночи голову:
Лик золотой человека
Поглощает ледяная волна
Вечности. Пурпур тела
Раскалывается о страшные скалы,
И темный голос сетует
Над морем.
Сестра сокрушающей скорби,
Взгляни, пугливый челн тонет,
Под звездами,
Пред молчаливым лицом ночи.
Перевод М. Белорусца
\598/

ГРОДЕК
По вечерам смертоносные залпы
Сотрясают леса, золотые равнины
И голубые озера, и над ними
Угрюмо заходит солнце; ночь объемлет
Сраженных солдат, истошные вопли
Их разорванных ртов.
Но все же на пастбище сходятся
Красные облака, обитель грозного Бога
Пролитой крови, лунный холод;
Все дороги ведут в черный распад.
Под золотыми ветвями ночи и звезд
Мелькают тени сестер в обезлюдевших рощах,
Чествуя души героев, кровавое месиво лиц;
Тихо поют в камыше темные флейты осени.
О, горделивая скорбь! Ее медный алтарь,
Жаркое пламя души питают ныне — могучая боль,
И нерожденные внуки.
Перевод И. Кузнецова

ГРОДЕК
По вечерам гремят рыжие рощи
Оружием ржавым; золотые нивы
И синь озер под угрюмым меркнут
Светилом; укрывает ночь
Мертвых солдат, звериные стоны
Их разорванных ртов.
Медленно собирается туч
Красный клубок, в нем разгневанный бог живет
Кровопролития, лунный холод;
Все дороги ведут в черноту распада.
Под золотой кроной звездного неба
Сквозь дремоту ветвей мелькают тени сестер
Милосердия и героев кровавая марля;
Слабо звучат в камыше осени темные флейты.
О, горделивая скорбь! Жаркое пламя
Бронзовых алтарей великая ныне питает печаль
Неродившихся внуков.
Перевод А. Олина

ВЕЧЕРНИЙ ХОРОВОД
Пестр от астр осенний сад,
У могил играют дети.
Серебрясь в вечернем свете,
Чайки в воздухе висят.
На лугу рога трубят.
В полумраке кабака
Скрипка взвизгивает бодро.
Там круженье хоровода,
Мельтешенье хоровода,
Смех и дыма облака.
Ночь холодная близка.
Молкнут пьяных голоса,
Лютня звякает глумливо.
Над водой поникла ива,
На кустах блестит роса.
Дзинь-дзинь-дзинь! — звенит коса.
В колдовских свечных огнях
Видно плоти увяданье.
Дзинь-дзинь-дзинь! — звенит в тумане,
Скрипке в лад звенит в тумане,
Пляшут кости, пляшет прах!
Стынет месяц в небесах.
Перевод О. Бараш

СУДНАЯ ТРАПЕЗА
Хижины детства снес листопад,
Осень разрушила: темные звуки,
Ветер, поющие матери, сад.
В окнах — Ангелы заломлены руки.
Мертворожденость: земля зелена,
Синие астры молчат, как могила.
Пурпурны губы безумного сна:
Dies irae. Молчанье. Могила.
Руки в зеленый терновник продень.
Сон: кровохарканье, хохота жвачка.
В пламени — крыша, в листве — новый день,
В лодке над бездной страшная качка.
Белая тень. Прислонившись к стене,
Странник глядит на чужое жилище:
Бедный страдалец в синем огне,
Лилий и крыс неизменная пища.
Перевод А. Прокопьева

1/
К НОВАЛИСУ
(2-я (а) редакция)
В темной земле покоится странник блаженный.
Бог с его нежных уст принял горькие песни
увядания до расцвета.
Цветком голубым
слово его остается в обители боли.
Перевод В. Куприянова
\603/

*J
К НОВАЛИСУ
{2-я (а) редакция)
В темной земле покоится странник святой.
Жалоба нежного рта была принята Богом,
И вот он в расцвете поник.
Цветок голубой
Продлил его песню в сумрачном доме скорбей.
Перевод И. Ахметьева
\604/

\j
К НОВАЛИСУ
(2-я (б) редакция)
В темной земле покоится странник святой.
Хрупким ростком
Пробивался в юноше божественный дух,
Звучание струн опьянело
И умолк он в нежном расцвете.
Перевод И. Ахметьева
\605/

\j
К ИОАННЕ
Часто мне чудится шорох
Шагов твоих в переулке.
В сумраке сада
Тень твоя голубеет.
Под пологом сонных листьев
Безмолвно я пью вино.
Капля крови
С виска твоего упала
В звенящий мой бокал.
Час неизбывной скорби.
Веет с созвездий
Снежный ветер в листве.
Всеми смертями гибнет
Человек дрожащий в ночи.
Твой алый рот
Горит во мне, словно рана.
Будто сошел я с лесистых
Холмов, и древние саги
Нашей отчизны,
Давно позабытой нами —
\606/

Kj
Кто мы? Синие стоны
Ручья среди мха лесного,
Где фиалка
Потаенно цветет весной.
Залитые солнцем деревни
Были когда-то детством
Нашего рода,
Что клонится ныне к закату.
Холмы и белые внуки.
Снится нам темный ужас
Нашей полночной крови,
Тень в городских камнях.
Перевод О. Бараш
\607/

\j
ИОГАННЕ
Я часто в переулке
Звук шагов твоих слышу.
В садике желтом
Тень твоя голубеет.
В сумрачной беседке
Молчал я и пил вино.
Капелька крови
С виска твоего упала
В звонкий стакан.
О, час бесконечной скорби.
Веет от дальних звезд
Свежий ветер в листве.
Умирают так часто
Ночи и бледные люди.
Твой пурпурный рот
Меня терзает, как рана.
Я пришел от зеленых
Елей, холмов и преданий
Родины нашей,
Нами давно забытой.
\608/

С
Кто же мы? Голубая жалоба
Ключа во мшистом лесу,
Там, где весною тайно
Зацветают фиалки.
Июльские мирные села
Хранили покой любого
Из нашего рода,
Уже обреченного ныне.
Внуки белые, на закате
Мы видим страшные сны
Ночной нашей крови.
Мы в каменном городе — тени.
Перевод Г. Ратгауза
\609/

1/
ВЕЧЕРОМ
(1-я редакция)
Еще желта трава, черна и сыра ветвь,
Но зазеленеет лес, если мимо проходишь ты,
Отрок, что оком огромное солнце пьет.
О, блаженство в испуганном вскрике пташки.
От гор приходит струя, холодна и чиста,
Поет в зеленой засаде; и та же песнь,
Когда ты, хмелея, голени движешь. Дикое странствие
В голубой глуби; и дух, что выйдет из чащи,
из горьких трав —
Твой это образ. Неистовый! Льнет любовь к женскому,
К голубоватым водам. Чистота и молчание!
Почка хранит потаенную зелень. Под мраком
Освяти наши лбы росистой вечерней ветвью.
Шаг и печаль согласно поют в пурпурном солнце.
Перевод С. Аверинцева
\ш/

1/
ВОЗРАСТ
Духовнее светятся дикие
Розы подле ограды;
О, смолкнувшая душа!
В холодной листве утеху
Пьет холодное солнце;
О, ясная чистота!
Старец тонкой подносит рукою
Созревшие гроздья в дар;
О, взгляд любящего!
Перевод С. Аверинцева
V6U/

е
КОММЕНТАРИИ
Эта книга впервые представляет основной корпус лиричес-
ких сочинений Георга Тракля в русском переводе с параллель-
ными текстами на языке оригинала (за пределами публикации
остались его ранние стихотворения — они представлены лишь
выборочно — и драматические опыты). В настоящее издание
впервые включены также русские переводы прозаических про-
изведений и писем Тракля.
Существенной особенностью данной книги представляется
попытка (очень предварительного) «подведения итогов» в виду
той вспышки интереса к великому австрийскому поэту, кото-
рая наблюдается в России в последнее десятилетие (см. Биб-
лиографию публикаций русских переводов Георга Тракля).
Практически неведомое (до восьмидесятых годов) читатель-
ской аудитории у нас в стране лирическое наследие Тракля
вдруг перемещается в центр переводческих интересов (к име-
нам, открывавшим нам «русского» Тракля — С. Аверинцев,
В. Вебер, В. Куприянов. Г. Ратгауз, В. Топоров, — добавились
имена более двух десятков переводчиков, зараженных и заворо-
женных траклевской поэзией). В 1994 —1995 гг. вышли в свет
сразу три сборника переводов Тракля, свидетельствующие в
первую очередь о «погруженности» их авторов в магические
миры звучащей и страдающей души австрийского поэта и о нео-
бычайных трудностях, возникающих на пути к «истинному»
Траклю.
Оставляя в стороне вопрос о «предпочтительности» того
или иного подхода к переводу (а. стало быть, и к интерпретации)
траклевской поэзии, мы руководствовались при составлении ос-
новного корпуса книги и «Приложения» следующим:
\ш/

е
отказом от «монографического» облика Тракля, от намерения
представить всего Тракля или отдельные сборники и циклы его
стихотворений в исполнении лишь одного переводчика; выбо-
ром (когда это было возможно) тех переводов, в которых поэзия
Тракля начинает звучать не только и не столько как переводная
поэзия, но и как русское поэтическое слово, слово новое, необыч-
ное, но не «инородное», не напоминающее тривиальный подст-
рочник; желанием сохранить (насколько это возможно) трак-
левскую манеру, топографию его человеческой и поэтической
души, его словарь и образную систему; необходимостью ввести
в оборот новые переводы Тракля и сделать более доступными
переводы, рассыпанные по страницам газетно-журнальных изда-
ний и отдельных сборников.
Новые переводы выполнены на основе издания: Georg
Trakl: Dichtungen und Briefe. Historisch-kritische Ausgabe.
Hrsg. von Walther Killy und Hans Szklenar. Bd. I. Salzburg:
Otto Miiller Verlag 1969. Нумерация писем Г. Тракля приво-
дится по этому же изданию.
Примечания к произведениям имеют характер реального
комментария.
Составитель выражает глубокую благодарность поэту и пе-
реводчику Вальдемару Веберу (Москва — Мюнхен), привлекше-
му к работе над новыми переводами Тракля многих талантливых
людей.
«СТИХОТВОРЕНИЯ». 1913
Впервые о намерении издать сборник своих стихотворений
Тракль упоминает в начале 1912 г. К концу того же года он
отправляет рукопись сборника в издательство «Альберт Лан-
ген». но получает отрицательный ответ. В начале апреля 1913 г.
издательство «Курт Вольфф» в Лейпциге, тесно связанное с на-
бирающим силу экспрессионистским движением в литературе,
предлагает Траклю опубликовать его поэтическую книгу. Сбор-
ник вышел в свет в июле 1913 г. в серии «Судный День» (том
7/8).
\Ш/

е
С. /7 фон Фикер, Людвиг (1880—1967) — австрийский ли-
тератор и публицист. С 1910 г. — издатель журнала «Бреннер»
(Инсбрук), в котором с мая 1912 г. публиковались стихи
Тракля.
С. 29 Мирабелль — замок и парк в Зальцбурге.
С. 33 фон Эстерле, Макс (1870—1947) — австрийский
художник-карикатурист и книжный график, сотрудничавший в
журнале «Бреннер».
С. 45 Элис — герой новеллы Э. Т. А. Гофмана «Фалунские
рудники» (из книги «Серапионовы братья»). В день свадьбы
юноша отправляется в рудник, чтобы добыть для своей невесты
сияющий аметист, и остается под землей навсегда, зачарованный
горным царством. Сюжет обработан также Г. фон Гофманста-
лем в драме «Фалунский рудник».
С. 49 Эндимион — в древнегреческой мифологии пре-
красный юноша, взятый Зевсом на небо и дерзко посягнувший
на честь Геры, жены верховного бога. В наказание Зевс погру-
жает Эндимиона в вечный сон в глубокой пещере. По другой
версии мифа Селена, возлюбленная Эндимиона, просит бога со-
хранить юноше вечную молодость, погрузив его в глубокий
сон.
С. 63 Хауэр, Карл (1875—1919) — школьный учитель, книго-
торговец и литератор из Зальцбурга. Входил в зальцбургский
литературно-художественный кружок «Пан», к которому некото-
рое время примыкал и Тракль.
С. 71 Минних, Карл (1886—1964) — школьный и универси-
тетский приятель Тракля.
С. 79 Дедал — в древнегреческой мифологии искусный ма-
стер и изобретатель, строитель лабиринта на Крите для чудовищ-
ного Минотавра, рожденного женой царя Миноса от быка.
Нарцисс — в древнегреческой мифологии юноша, влюбив-
шийся в собственное отражение в воде. В соответствии с од-
ним из вариантов мифа у Нарцисса была прекрасная и любимая
сестра-близнец. После внезапной смерти девушки тоскующий
Нарцисс увидел свое отражение в источнике и, приняв его за
образ сестры, не мог отвести глаз от воды.
\615/

е
С. 83 Гелиос — в древнегреческой мифологии бог солнца,
сын титана Гипериона. В траклевской поэтической мифологии
это имя тесно связано с именами Элиса и Гелиана, а также с
играющей огромную роль в творчестве австрийского лирика
фигурой немецкого поэта-романтика Фридриха Гёльдерлина, ав-
тора романа «Гиперион».
С. 85 Рахиль — в ветхозаветном предании — жена патри-
арха Иакова, долго не имевшая детей и в преклонном возрасте
родившая Иакову любимого сына — Иосифа.
С. 87 De projundis (лат.) — «Из глубины [воззвах к тебе,
Господи]» — начало 130-го псалма.
С. 107 Краус, Карл (1874 —1936) — австрийский писатель-
сатирик, журналист, литературный и музыкальный критик.
С 1899 г. издавал журнал «Факел», сначала при участии многих
известных литераторов, затем — в одиночку.
С. 113 «Песни четок* — в другом варианте перевода —
«Песни розария». Исследователи Тракля отмечают возможную
связь этого заглавия с «Романсами о Розарии» немецкого поэта-
романтика Клеменса Брентано, в которых присутствует тема
инцеста.
С. 117 Азраил — в мусульманской мифологии ангел
смерти.
С. 123 Рек, Карл (1883—1954) — один из сотрудников
журнала «Бреннер», друг Тракля.
С. 135 Бушбек, Эрхард (1889—1960) — австрийский лите-
ратор и театральный деятель, близкий друг Тракля.
С. 139 Илу — вариант обозначения бога в общесемитской
традиции. В других переводах — Элохим (А. Прокопьев), Элай
(О. Бараш). Elai у Тракля — плод его словотворчества, допуска-
ющий разнообразные варианты переводческой и читательской
трактовки: «el» — бог, лик которого носится над водами, но одно-
временно и Элис, вышедший из глубины горы и уставивший
взор свой в глубину вод: «ai» — от греч. «ай-ай» («увы») —
слово, начертанное, согласно мифу, на лепестках цветка, который
вырос из пролитой крови Гиацинта, любимца бога Аполлона,
нечаянно убившего прекрасного юношу.
\6i6/

е
С. 141 Гелиан — этимология этого имени у Тракля также
многозначна: Heiland (Heliand) — Спаситель; Helianthus — под-
солнух; Гелиос — бог солнца.
С. 145 Кедрон (черный, темный) — название ручья, упоми-
наемого в Библии. Он наполнялся водой только в известное
время года после сильных дождей, а в остальное время русло его
оставалось сухим.
«СЕБАСТЬЯН ВО СНЕ», 1915
Рукопись нового томика стихотворений Тракль представил
издательству «Курт Вольфф» в начале марта 1914 г. В процессе
подготовки сборника к печати поэт, очень ревностно относив-
шийся к своим произведениям, внес в него многочисленные до-
полнения и изменения. События августа 1914 г. отодвинули
публикацию. Траклю так и не удалось увидеть изданной свою
новую книгу, которая вышла в свет лишь весной 1915 г.
С. 155 «Песня времени* — иной вариант перевода назва-
ния этого стихотворения («Часословная песнь» — О. Бараш)
учитывает возможную связь траклевской лирики с неороман-
тическими мотивами, в частности, с «Часословом» Райнера
Марии Рильке.
С. 163 «Мальчику Элису* — единственное стихотворение
из предыдущего сборника (1913 г.), которое поэт включил в
свою новую книгу.
С. 169 Хоэнбург — название поместья неподалеку от Ин-
сбрука, принадлежавшего брату Л. фон Фикера Рудольфу, где
несколько раз находил приют Тракль.
С. 171 Себастьян — причисленный к лику святых ранне-
христианский мученик, римский воин, принявший христианскую
веру и подвергшийся жестокой пытке — расстрелу из луков.
История и мученическая смерть св. Себастьяна послужили
темой для огромного числа живописных и стихотворных произ-
ведений.
Лоос (в ином переводе — Лоз). Адольф (1870—1933) —
выдающийся австрийский архитектор, автор книги «Орнамент и
преступление» (1908 г.).
\ш/

е
С. 181 Ланс — небольшой дачный поселок под Инсбру-
ком.
С. 183 Монашья (Монашеская) гора — гора в Зальцбурге.
С. 185 Каспар Хаузер (1812?—1833) — так называемый
«нюрнбергский найденыш», юноша, внезапно появившийся на
улицах Нюрнберга в 1828 г., до этого момента содержавшийся
в неизвестном месте неизвестными людьми в полной изоля-
ции от общества. Приютившие Каспара горожане выучили его
говорить и читать. В 1833 г. Каспар Хаузер был зарезан на
улице неизвестным убийцей. Молва приписывала Каспару
знатное происхождение (по одной из версий он был баденским
наследным принцем). Траклю. впрямую идентифицировавшему
себя с «несчастным Каспаром Хаузером», с его заброшенно-
стью в чужой мир, чужеродностью, одиночеством и безъязыко-
стью, эта история была хорошо знакома по роману Якоба Вас-
сермана «Каспар Хаузер, или Леность сердца» (1909). Название
стихотворения Тракля обнаруживает также связь со стихотво-
рением Поля Верлена «Gaspard Hauser chante».
Лоос, Бесси — жена А. Лооса.
Я хочу стать всадником. — В романе Я. Вассермана
шестнадцатилетний Каспар Хаузер, не умеющий говорить, по-
стоянно произносит одну, затверженную по азбуке XIX века,
фразу: «Я хочу стать всадником, как мой отец».
С. 205 Соня — это стихотворение посвящено обитательни-
цам публичного дома в Зальцбурге, который посещал Тракль.
Имя выбрано Траклем по прямой ассоциации с Соней Мармела-
довой из «Преступления и наказания» Ф. Достоевского.
С. 211 Афра — святая, культ которой восходит к IV-VI вв.
По преданию она была рабыней при языческом храме, торговала
своим телом, пока ее не обратили в христианство два монаха,
Нарцисс и Феликс. Мотив «обращения» сближает этот образ с
образом Себастьяна, также обращенного язычника.
С. 217 Аниф — замок в окрестностях Зальцбурга.
С. 221 Хайнрих, Карл Борромойс (1884 —1938) — австрий-
ский религиозный писатель, активный сотрудник журнала
«Бреннер».
\*15/

е
С. 243 Passion (нем.) — страсть, страдание; страсти Хрис-
товы. Одновременно — обозначение музыкального жанра.
Орфей — в древнегреческой мифологии певец и музыкант,
силой своего искусства подчинявший себе живую и неживую
природу. Для Тракля крайне важна также линия мифа, связываю-
щая фигуру Орфея с Эвридикой, дважды утраченной им возлюб-
ленной. Орфей погибает, разорванный на части менадами (вак-
ханками), неистовыми спутницами бога Диониса. Раннехристи-
анская традиция связывает фигуру Орфея как доброго пастыря с
образом Христа. Такая связь проистекает и из названия стихо-
творения, и из трагической судьбы обоих мифологических
персонажей.
Тритон — в древнегреческой мифологии морское божество,
обитающее в глубинах моря в золотом доме. По одному из
вариантов мифа тритон — божество Тритонийского озера в
Ливии, куда буря отнесла корабль аргонавтов, среди которых
был и Орфей.
С. 269 Ласкер-Шюлер, Эльза (1869—1945) — немецкая
писательница, талант которой особенно ярко проявился в ее
раннеэкспрессионистской лирике.
СТИХОТВОРЕНИЯ, ОПУБЛИКОВАННЫЕ
В ЖУРНАЛЕ «БРЕННЕР» В 1914-1915 гг.
С. 297 Хельбрунн — замок и парк в окрестностях Зальц-
бурга.
С. 327 Гродек — (ныне г. Рава-Русская Львовской области
в Западной Украине) — местечко в Галиции, возле которого
происходило одно из крупнейших сражений в начале Первой
мировой войны.
ПРОЧИЕ ПРИЖИЗНЕННЫЕ ПУБЛИКАЦИИ
С. 345 Кладбище св. Петра — одно из старейших кладбищ
в Зальцбурге, относящееся к монастырю св. Петра.

г
ПРОЗА
С. 369 Бараева — известный преступник в Иерусалиме, со-
державшийся в темнице за убийство в то время, когда шел суд
Пилата над Иисусом Христом. Варавва был отпущен на свободу
в соответствии с обычаем отпускать одного из преступников
на иудейский праздник Пасхи, несмотря на то, что Пилат желал
воспользоваться этим обычаем для освобождения Христа. Тема
нераскаявшегося преступника у Тракля имеет и автобиографиче-
скую интерпретацию.
СТИХОТВОРЕНИЯ, ОПУБЛИКОВАННЫЕ ПОСМЕРТНО
С. 4/7 Delirium (лат.) — бред; помешательство.
С. 433 Dies irae (лат) — «День гнева». Начальные слова
католического реквиема, напоминающие о Страшном суде.
С. 443 Новалис (Фридрих фон Харденберг, 1772—1801) —
выдающийся немецкий романтический поэт-философ.
ПИСЬМА
С. 500 фон Кальмар, Карл — соученик Тракля по Зальц-
бургской гимназии.
С. 501 с премьерой пьесы... — Пьеса Тракля «Фата
моргана» была поставлена в Зальцбургском городском театре
15 сентября 1906 г.
небольшие вещи. — прозаические фрагменты «Волшеб-
ная страна» и «Из золотого кубка», опубликованные в 1906 г. в
газете «Зальцбургер Фольксблатт».
С. 502 фон Раутерберг (Тракль), Термина — сестра Тракля.
В переменившихся обстоятельствах ... — В зимнем семе-
стре 1908/1909 гг. Тракль приступил к учебе в Венском уни-
верситете.
С. 503 Гайпель (Тракль). Мария — сестра Тракля.
С. 504 небольшое стихотворение. — стихотворение
«Мелюзина», которое Э. Бушбек предложил для публикации
\620/

е
одному немецкому журналу и одной венской газете. Стихо-
творение не было опубликовано.
С. 505 Бар, Герман (1869—1934) — видный австрийский
литературный критик, писатель и публицист. Способствовал пуб-
ликации трех стихотворений Тракля в «Новом венском журна-
ле» (17.10.1909).
С. 507 Ульман, Людвиг (1887—1959) — журналист и теат-
ральный критик, один из венских знакомых Тракля.
С. 508 ... рекомендовал мои произведения Ст. Цвейгу ... —
о поддержке С. Цвейгом публикации произведений Тракля не
сохранилось никаких свидетельств.
С. 509 Тракль, Фридрих — брат поэта.
я отсиживаю свой положенный год... — одногодичная
военная служба Тракля с 1 октября 1910 г. по 30 сентября 1911 г.
С. 510 Мицци — Мария Гайпель, сестра Тракля.
Гретль — Маргарета Тракль, сестра поэта, с которой его свя-
зывали очень близкие и трагические отношения.
Шваб, Франц — школьный и университетский приятель
Тракля.
С. 511 переработанное стихотворение. — «Жалобная
песнь».
Мои обстоятельства ... — В октябре 1911 г. Тракль пытал-
ся получить место чиновника с испытательным сроком, однако
ему было отказано в виду его приписки к военному ведомству.
В декабре 1911 г. Тракль подал рапорт о его восстановлении на
военной службе.
С. 512 «Руф» («Глас») — известный журнал, издававшийся
в Вене и Лейпциге.
... среди «Глашатаев* — среди сотрудников журнала
«Руф».
С. 513 ... отправлюсь на Борнео. — Тракль носился с пла-
ном поступить аптекарем на службу в Управление Нидерланд-
ских колоний и уехать на о. Борнео. Сохранился письменный
запрос Тракля, а также отказ, полученный им из Управления
колоний.
присланные снимки. — фотографии Тракля.
Л62у

г
О подписке — Э. Бушбек предложил Траклю опублико-
вать его стихи по подписке.
С. 514 Фонвиллер, Оскар — соученик Тракля.
к. и к. — кайзеровской и королевской.
С. 516 под «Франциской» Кокошки — исследователям
Тракля не удалось установить, о какой из картин выдающегося
австрийского художника Оскара Кокошки (1886—1980) пишет
Тракль. Вероятнее всего, речь идет об одном из рисунков Ко-
кошки, который в кругу друзей Тракля получил такое название.
С. 518 от издательства «Ровольт» — В феврале
1913 г. издательство «Ровольт» в Лейпциге было переименова-
но его новым владельцем в издательство «Курт Вольфф».
С. 524 ... выступить с чтением в Инсбруке. — единствен-
ное публичное чтение стихов Тракля состоялось 10 декабря
1913г.
С. 525 ... актриса выступит с чтением подборки из моих
стихотворений. — никаких иных данных об этом выступлении
не имеется.
произошли столь ужасные вещи — имеется в виду
аборт, сделанный Гретль, сестре Тракля.
С. 526 выражение почтения к человеку — подразу-
мевается Иисус Христос.
С. 530 моя новая книга ... — Тракль был мобилизован
как резервист и в ночь с 24 на 25 августа покинул Инсбрук
вместе со своей частью. Сведения о выходе книги «Себастьян во
сне* не подтвердились. В сентябре 1914 г. издатель сообщил
Траклю, что выход сборника задерживается на несколько недель.
В действительности книга вышла только в начале 1915 г.
С. 531 после ... событий последнего времени. — битва
под Гродеком (6. —11.09.1914 г.) и начавшееся непосредственно
после этого отступление австрийских войск.
С. 533 списки двух стихотворений — «Жалоба» и
«Гродек».
... Вы навестили меня в госпитале... — Л. фон Фикер посе-
тил Тракля 24 и 25 октября 1914 г.
А. Белобратов
\622/

е
БИБЛИОГРАФИЯ
переводов Георга Тракля на русский язык:
\) Певцы человеческого. Хрестоматия немецкого экспресси-
онизма. Перевод и вступительная статья Савелия Тартаковера.
Берлин: 1923 (3 стихотворения).
2) Молодая Германия: Антология современной немецкой
поэзии / Ред. Г. Петников. Харьков—Одесса: Государственное
издательство Украины, 1925. С. 293—294. Перевод Д. Выгодско-
го (1 стихотворение).
3) Неделя. 1968. №34. С. 8. Перевод В. Куприянова (1 сти-
хотворение).
4) Западноевропейская поэзия XX века. М.: Художественная
литература, 1977. (БВЛ). С. 34—37. Переводы С. Аверинцева,
B. Топорова, Г. Ратгауза (6 стихотворений).
5) Европа: Век XX. М.: Художественная литература, 1980.
C. 273—275. Пер. В. Вебера (1 стихотворение).
6) Золотое сечение. Австрийская поэзия XIX—XX веков в
русских переводах. М.: Радуга, 1988. С. 310—339; 606—609;
707—708. Переводы С. Аверинцева. К. Богатырева, В. Вебера,
Д. Выгодского, И. Калугина, В. Куприянова, Г. Ратгауза, И. Руста,
А. Солянова, В. Топорова, Н. Холодной (часть переводов с па-
раллельным текстом на немецком языке). (25 стихотворений)
7) Магический кристалл: Новеллы, повести, эссе писателей
ГДР. М.: Прогресс, 1988. С. 225, 239, 241, 252. Перевод А. На-
уменко (в эссе Ф. Фюмана) (4 стихотворения).
8) Огонек. 1987. №33. С. 23. Перевод С. Аверинцева (1 сти-
хотворение).
9) Иностранная литература. 1989. №11. С. 171 — 176. Пере-
вод и предисловие С. Аверинцева (11 стихотворений).
\623/

е
10) Родник. Рига, 1989. №6. С. 30. Перевод А. Прокопьева,
Б. Скуратова (6 стихотворений).
11) Сумерки человечества: Лирика немецкого экспрессио-
низма. М.: Московский рабочий, 1990. С. 47—73. Перевод
B. Топорова (20 стихотворений).
12) Начало света. М., 1990. С. 14 —15. Перевод С. Аверинце-
ва (1 стихотворение).
13) Trakl in fremden Sprachen. Hrsg von A. Finck und
H. Weichselbaum. Saizburg: Otto Muller Verlag 1991. S. 47—48.
Перевод И. Калугина, В. Вебера и В. Топорова (3 стихотворения:
ошибочно автором всех трех переводов назван В. Вебер).
14) Родник. Рига, 1991. февраль/март. С. 20—21. Перевод и
предисловие Ю. Нели (3 стихотворения).
15) Новый круг. Киев, 1992. № 2. С. 224—226. Переводы
М. Белорусца, Н. Захаревич, И. Кузнецова. (5 стихотворений)
16) Звезда. 1992. №8. С. 68—69. Перевод А. Пурина и
Д. Раскина (5 стихотворений).
17) Бездна. Специальный выпуск журнала «Аре», С.-Петер-
бург, 1992. С. 34. Переводы А. Олина и Д. Раскина (2 стихотво-
рения).
18) St. Petersburgische Zeitung. Literaturbeilage. 15.07.1992.
C. 2—15. Перевод Ю. Нели (с параллельным текстом на немец-
ком языке) (17 стихотворений).
19) Германский Орфей: Поэты Германии и Австрии
XVIII—XX веков. М.: Книга, 1993. С. 370-384. Перевод
Г. Ратгауза (с параллельным текстом на немецком языке)
(5 стихотворений).
20) Независимая газета. М. 1994. 27 сентября. С. 7. Перевод
Н. Ростовцевой (5 стихотворений).
21) Независимая газета. М. 1994. 5 ноября. С. 7. Перевод
О. Бараш (3 стихотворения).
22) Ностальгия. 1994. № 18-21. Литературное приложение
№ 5. С. 4—8. Перевод А. Прокопьева. (71 стихотворение)
23) Тракль Г. Избранные стихотворения. Перевод, преди-
словие и комментарии А. Прокопьева. М.: Carte blanche, 1994. —
83 С. (79 стихотворений).
\Ь2у

е
24) Тракль Г. Избранное. М.: Catallaxy, 1994. — 221 С. Пе-
ревод, предисловие и примечания О. Бараш (170 стихотво-
рений).
25) Модернизм: Литература Австрии, Англии, Германии.
Практикум по зарубежной литературе XX века. Сост. Дудова Л. В.,
Михальская Н. П. Москва: Прометей, 1994. С. 97—100. Перевод
В. Топорова, А. Солянова (4 стихотворения, частично — с парал-
лельным текстом на немецком языке).
26) Тракль Г. Песня закатной страны. — Гейм Г. Umbra
vitae. M.: Аллегро-пресс, 1995. С. 5—72. Переводы А. Николаева
(102 стихотворения).
27) Сегодня. 1995. 18 февраля. С. 11. Перевод и вводная
заметка Я. Свердлюка (1 стихотворение).
28) Литературная учеба. 1995. Кн. 2/3. С. 230—237. Пере-
вод и послесловие И. Ростовцевой (9 стихотворений).
29) Ковчег. Киев, 1996. №22. С. 12. Перевод М. Белорусца
(1 стихотворение).
Х62у

INHALTSVERZEICHNIS
СОДЕРЖАНИЕ
В. Метлагль. Жизнь и поэзия Георга Тракля.
Перевод А. Белобратова 5
Gedichte 1913
«Стихотворения» 1913 г.
Die Raben 14
Вороны. Перевод О. Бараш 15
Вороны. Перевод А. Прокопьева* 536
Die junge Magd 16
Молодая батрачка. Перевод В. Топорова 17
Romanze zur Nacht 24
Романс к ночи. Перевод О. Бараш 25
Ночной романс. Перевод С. Тартаковера 537
Im roten Laubwerk voll Guitarren 26
Где листва, взметая... Перевод А. Прокопьева* 27
Musik im Mirabell. 2 Fassung 28
Музыка в Мирабелле (2-я редакция). Перевод О. Бараш... 29
Melancholie des Abends 30
Меланхолия вечера. Перевод А. Прокопьева* 31
Winterdammerung 32
Зимние сумерки. Перевод И. Болычева* 33
Rondel 34
Рондель. Перевод И. Калугина 35
* Публикуется впервые.

е
Рондель. Перевод Н. Холодной 538
Рондель. Перевод М. Белорусца* 539
Frauensegen 36
Благословение жене. Перевод О. Бараш 37
Die schone Stadt 38
Красивый городок. Перевод И. Болычева* 39
In einem verlassenen Zimmer 42
В покинутой комнате. Перевод А. Прокопьева 43
An den Knaben Elis 44
Отроку Элису. Перевод С. Аверинцева 45
К мальчику Элису. Перевод С. Тартаковера 540
Отроку Элису. Перевод А. Пурина 541
Der Gewitterabend 46
Ненастный вечер. Перевод А. Прокопьева 47
Abendmuse 48
Муза вечера. Перевод А. Прокопьева 49
Traum des Bosen. 1. Fassung 50
Видение зла (1-я редакция). Перевод А. Прокопьева* 51
Geistliches Lied 52
Духовная песнь. Перевод О. Бараш 53
Im Herbst 56
Осенью. Перевод И. Калугина 57
Zu Abend mein Herz 58
По вечерам мое сердце. Перевод В. Вебера 59
Die Bauern 60
Крестьяне. Перевод А. Прокопьева 61
Allerseelen 62
День Поминовения. Перевод О. Бараш 63
Melancholie. 3 Fassung 64
Меланхолия (3-я редакция). Перевод А. Прокопьева 65
Seele des Lebens 66
Душа бытия. Перевод А. Прокопьева 67

Verklarter Herbst 68
Просветленная осень. Перевод А. Прокопьева 69
Winkel am Wald 70
Глухой уголок в лесу. Перевод А. Прокопьева 71
Im Winter 72
Зимой. Перевод Н. Захаревич 73
Зимой. Перевод И. Руста 542
In ein altes Stammbuch 74
В старый альбом. Перевод В. Вебера 75
Verwandlung. 2 Fassung 76
Превращение (2-я редакция). Перевод О. Бараш 77
Kleines Konzert 78
Маленький концерт. Перевод И. Болычева* 79
Маленький концерт. Перевод Е. Баевской* 543
Menschheit 80
Род людской. Перевод А. Солянова 81
Человечество. Перевод А. Прокопьева 544
Человечество. Перевод И. Калугина 545
Der Spaziergang 82
Прогулка. Перевод Е. Баевской* 83
Прогулка. Перевод И. Болычева* 546
De profundis 86
De profundis. Перевод С. Аверинцева 87
Из глубины воззвах. Перевод В. Топорова 548
De profundis. Перевод Д. Раскина 549
Trompeten 88
Трубы. Перевод А. Прокопьева 89
Трубы. Перевод Д. Раскина 550
Dammerung 90
n. Сумерки. Перевод Е. Баевской* 91
Heiterer Fruhling. 2 Fassung 92
Жаркая весна (2-я редакция). Перевод И. Болычева* 93
Весна радостная. Перевод В. Фадеева* 551

е
Vorstadt im Fohn 96
Теплый ветер в предместье. Перевод И. Болычева* 97
Предместье. Перевод И. Калугина* 553
Die Ratten 100
Крысы. Перевод О. Бараш 101
Trubsinn. 1 Fassung 102
Печаль (1-я редакция). Перевод В. Топорова 103
In den Nachmittag gefliistert 104
Предвечерний шепот. Перевод И. Болычева* 105
Прошелестевшее перед вечером. Перевод Б. Скуратова* 555
Psalm. 2 Fassung 106
Псалом (2-я редакция). Перевод И. Болычева* 107
ROSENKRANZLIEDER
ПЕСНИ ЧЁТОК
An die Schwester 112
Сестре. Перевод В. Вебера 113
Nahe des Todes. 2 Fassung 114
Близость смерти (2-я редакция). Перевод В. Вебера... 115
Близость смерти (2-я ред.). Перевод И. Ростовцевой .. 556
Amen 116
Аминь. Перевод В. Вебера 117
Verfall 118
Распад. Перевод И. Болычева* 119
Распад. Перевод К. Богатырева : 557
In der Heimat 120
На родине. Перевод В. Фадеева* 121
Ein Herbstabend 122
Осенний вечер. Перевод Е. Баевской* 123
Menschliches Elend [Menschliche Trauer]. 2 Fassung 124
Беда людская (2-я редакция). Перевод В. Фадеева* 125
Im Dorf 128
В деревне. Перевод В. Фадеева* 129

Abendlied 132
Вечерняя песнь. Перевод О. Бараш 133
Вечерняя песня. Перевод В. Вебера* 558
Drei Blicke in einen Opal 134
Три взгляда сквозь опал. Перевод А. Прокопьева 135
Nachtlied 138
Ночная песня. Перевод В. Вебера 139
Helian 140
Гелиан. Перевод В. Вебера 141
Гелиан. Перевод В. Топорова 559
Sebastian im Traum 1915
«Себастьян во сне» 1915 г.
SEBASTIAN IM TRAUM
СЕБАСТЬЯН ВО СНЕ
Kindheit 152
Детство. Перевод А. Прокопьева 153
Детство. Перевод Г. Ратгауза* 564
Stundenlied 154
Песня времени. Перевод И. Болычева* 155
Unterwegs 156
В пути. Перевод В. Вебера 157
По пути. Перевод Г. Ратгауза* 565
Landschaft. 2 Fassung 160
Пейзаж (2-я редакция). Перевод В. Вебера* 161
An den Knaben Elis 162
Мальчику Элису. Перевод В. Вебера 163
Elis. 3 Fassung 164
Элис (3-я редакция). Перевод И. Кузнецова* 165
Элис (3-я редакция). Перевод Д. Выгодского 567
Элис. Перевод А. Пурина 569
Hohenburg. 2 Fassung 168
Хоэнбург (2-я редакция). Перевод В. Санчука* 169

Sebastian im Traum 170
Себастьян во сне. Перевод Б. Топорова 171
Себастьян во сне. Перевод А. Прокопьева 571
Am Moor. 3 Fassung 176
На болоте (3-я редакция). Перевод Г. Ратгауза 177
Im Friihling 178
Весной. Перевод М. Белорусца* 179
Abend in Lans. 2 Fassung 180
Вечер в Лансе (2-я редакция). Перевод А. Прокопьева 181
Am Monchsberg. 2 Fassung 182
На Монашьей горе (2-я редакция). Перевод И. Болычева* 183
Kaspar Hauser Lied 184
Песня Каспара Хаузера. Перевод И. Болычева* 185
Каспар Хаузер. Перевод А. Прокопьева 574
Nachts 188
Ночью. Перевод С. Аверинцева* 189
Ночью. Перевод А. Прокопьева 575
Verwandlung des Bosen. 2 Fassung 190
Превращения зла (2-я редакция). Перевод И. Болычева* 191
DER HERBST DES EINSAMEN
ОСЕНЬ ОДИНОКОГО
Im Park 196
В парке. Перевод В. Вебера* 197
Ein Winterabend. 2 Fassung 198
Зимний вечер (2-я редакция). Перевод А. Прокопьева 199
Зимний вечер. Перевод Н. Захаревич 576
Die Verfluchten 200
Проклятые. Перевод В. Топорова 201
Sonja 204
Соня. Перевод В. Топорова 205
Соня. Перевод А. Прокопьева 577
Entlang 206
По течению. Перевод А. Прокопьева 207

г
Herbstseele. 2 Fassung 208
Душа осени (2-я редакция). Перевод И. Болычева* 209
АГга. 2 Fassung 210
Афра (2-я редакция). Перевод О. Бараш 211
Der Herbst des Einsamen 212
Осень одинокого. Перевод В. Топорова 213
SIEBENGESANG DES TODES
СЕМИГОЛОСИЕ СМЕРТИ
Ruh und Schweigen 214
Покой и безмолвие. Перевод С. Аверинцева 215
Anif 216
Аниф. Перевод А. Прокопьева 217
Geburt 218
Рождение. Перевод С. Аверинцева 219
Untergang. 5 Fassung 220
Гибель (5-я редакция). Перевод В. Вебера 221
Закат. Перевод М. Белорусца* 578
Закат. Перевод Д. Раскина 579
An einen Friihverstorbenen 222
К умершему в юности. Перевод С. Аверинцева 223
Рано умершему. Перевод К. Соколовой* 580
Geistliche Dammerung. 2 Fassung 226
Духовные сумерки (2-я редакция). Перевод С. Аверинцева... 227
Сумерки духа. Перевод Г. Ратгауза* 582
Сумерки духа. Перевод М. Белорусца* 583
Abendlandisches 228
Песнь о стране Запада. Перевод С. Аверинцева 229
Песнь о вечерней стране. Перевод О. Бараш 584
Песнь Запада. Перевод Г. Ратгауза* 586
Verkliirung 232
Просветление. Перевод С. Аверинцева 233
Fohn 234
Теплый ветер. Перевод О. Бараш 235
Фён. Перевод О. Татариновой* 587
\632J

Der Wanderer. 2 Fassung 236
Странник (2-я редакция). Перевод И. Болычева* 237
Странник. Перевод М. Белорусца* 588
Karl Kraus 238
Карл Краус. Перевод С. Аверинцева 239
An die Verstummten 240
Молчаливым. Перевод Г. Ратгауза 241
Passion. 3 Fassung 242
Passion (3-я редакция). Перевод А. Прокопьева 243
Siebengesang des Todes 246
Семиголосие смерти. Перевод И. Болычева* 247
Winternacht 250
Зимняя ночь. Перевод С. Аверинцева 251
Зимняя ночь. Перевод В. Вебера* 589
GESANG DES ABGESCHIEDENEN
ПЕСНЬ ОТРЕШЕННОГО
In Venedig 252
В Венеции. Перевод М. Белорусца* 253
Vorholle 254
Преддверие ада. Перевод О. Бараш 255
Die Sonne 258
Солнце. Перевод С. Аверинцева 259
Солнце. Перевод И. Кузнецова* 590
Gesang einer gefangenen Amsel 260
Песня пойманного дрозда. Перевод В. Вебера* 261
Sommer 262
Лето. Перевод С. Аверинцева 263
Лето. Перевод В. Куприянова 591
Лето. Перевод И. Кузнецова* 592
Sommersneige 264
На склоне лета. Перевод О. Бараш 265
Jahr 266
Год. Перевод О. Татариновой* 267

е
Abendland. 4 Fassung 268
Запад (4-я редакция). Перевод В. Вебера 269
Запад. Перевод Г. Ратгауза* 593
Fruhling der Seele 272
Весна души. Перевод О. Татариновой* 273
Im Dunkel. 2 Fassung 276
В сумерках (2-я редакция). Перевод О. Татариновой* 277
Gesang des Abgeschiedenen 278
Песнь отрешенного. Перевод О. Бараш 279
Traum und Umnachtung 282
Сон и затмение. Перевод В. Топорова 283
Veroffentlichungen im Brenner 1914/15
Публикации в журнале «Бреннер» в 1914-1915 гг.
In Hellbrunn 296
В Хельбрунне. Перевод В. Вебера 297
Das Herz 298
Сердце. Перевод В. Вебера* 299
Der Schlaf. 2 Fassung 302
Сон (2-я редакция). Перевод В. Вебера* 303
Сон. Перевод М. Белорусца* 595
Das Gewitter 304
Гроза. Перевод В. Вебера* 305
Der Abend 308
Вечер. Перевод В. Вебера* 309
Die Nacht 310
Ночь. Перевод О. Бараш 311
Ночь. Перевод Г. Ратгауза* 596
Die Schwermut 314
Грусть. Перевод В. Вебера* 315
Die Heimkehr. 2 Fassung 316
Возвращение домой (2-я редакция). Перевод Е. Баевской* ... 317
Klage Ц) 318
Жалоба [I]. Перевод О. Бараш 319
уш;

е
Nachtergebung. 5 Fassung 320
Предаюсь ночи (5-я редакция). Перевод В. Топорова 321
Im Osten 322
На Востоке. Перевод С. Аверинцева 323
Klagelll] 326
Жалоба [II]. Перевод С. Аверинцева 327
Жалоба. Перевод О. Татариновой* 597
Жалоба. Перевод М. Белорусца 598
Grodek. 2 Fassung 324
Гродек (2-я редакция). Перевод Г. Ратгауза 325
Гродек. Перевод И. Кузнецова 599
Гродек. Перевод А. Олина 600
Offenbarung und Untergang 328
Откровение и закат. Перевод О. Бараш 329
Sonstige Veroffentlichungen zu Lebzeiten
Прочие прижизненные публикации
Das Morgenlied 336
Утренняя песня. Перевод К. Соколовой* 337
Traumwandler 338
Лунатик. Перевод О. Бараш 339
Die drei Teiche in Hellbrunn. 2 Fassung 340
Три пруда в Хельбрунне (2-я ред.). Перевод В. Летучего*.... 341
St.-Peters-Friedhof 344
Кладбище Св. Петра. Перевод О. Бараш 345
Ein Friihlingsabend 346
Весенний вечер. Перевод В. Летучего* 347
In einem alten Garten 348
В старом саду. Перевод В. Летучего* 349
Abendlicher Reigen. 2 Fassung 350
Вечерний хоровод (2-я редакция). Перевод И. Болычева* 351
Вечерний хоровод. Перевод О. Бараш 601
Nachtseele. 3 Fassung 354
Ночная душа (3-я редакция). Перевод В. Вебера* 355

PROSA
II РОЗ А
Traumland. Eine Episode 356
Волшебная страна. Эпизод. Перевод И. Алексеевой* 357
Aus goldenem Kelch / Barrabas. Eine Phantasie 368
Из золотой чаши / Варавва. Фантазия.
Перевод И. Алексеевой* 369
Aus goldenem Kelch / Maria Magdalena. Ein Dialog 374
Из золотой чаши / Мария Магдалина. Диалог.
Перевод И. Алексеевой* 375
Verlassenheit 386
Забвение. Перевод И. Алексеевой* 387
NachlaB
Стихотворения, опубликованные посмертно
SAMMLUNG 1909
СБОРНИК I 9 0 9 г
Dam me ru ng 396
Сумерки. Перевод А. Николаева 397
Herbst. |Verfall] Sammlung 1909 398
Осень (Распад. Сборник 1909 г.). Перевод Б. Скуратова .... 399
Das Grauen 400
Ужас. Перевод Б. Скуратова 401
Andacht 402
Благоговение. Перевод А. Николаева 403
Sabbath 404
Шабаш. Перевод Б. Скуратова 405
GEDICHTE 1909-1912
СТИХОТВОРЕНИЯ 1909-1912 гг
An Angela. 2 Fassung 406
К Ангеле (2-я редакция). Перевод А. Прокопьева 407
Wintergang in a-Moll 412
Шествие зимы в тональности ля минор.
Перевод А. Прокопьева 413

г
Immer dunkler 414
Темнеет... Перевод О. Бараш 415
GEDICHTE 1912-1914
СТИХОТВОРЕНИЯ 1912-1914 гг.
Delirium 416
Delirium. Перевод А. Солянова 417
Am Rand eines alten Brunnens. 2 Fassung 418
У старого колодца (2-я редакция). Перевод О. Бараш 419
An Mauern hin 420
Упираюсь в стену. Перевод А. Прокопьева* 421
«Ein Blasses...» 422
♦Блекло-ущербное...» Перевод И. Болычева* 423
«Mit rosigen Stufen...» 424
«В болото камень медленно ползет...» Перевод Е. Баевскои* ... 425
«Die blaue Nacht ist...» 426
«Синяя ночь мягко легла на чело...» Перевод В. Санчука* ... 427
«О das Wohnen...» 428
«О, пристанище в тишине сумеречного сада...»
Перевод И. Болычева 429
Am Abend 430
Вечером. Перевод О. Бараш 431
Gericht 432
Судный день. Перевод О. Бараш 433
Судная трапеза. Перевод А. Прокопьева 602
«Wind, weiBe Stimme...» 2 Fassung 434
«Ветер, хмель...» (2-я редакция). Перевод И. Болычева* 435
«So leise lauten...» 436
«По вечерам так тих...» Перевод В. Вебера* 437
«Der Tau des Fruhlings...» 438
«С ночных ветвей срывается капель...» Перевод Е. Баевскои ... 439
«О die entlaubten Buchen...» 440
«О буки опавшие и чернеющий снег...» Перевод И. Ахметьева 441

г
An Novalis. 1 Fassung 442
К Новалису (1-я редакция). Перевод И. Ахметьева* 443
[An Novalis]. 2 Fassung (a) 444
[Новалису] (2-я (а) редакция). Перевод В. Вебера* 445
К Новалису (2-я (а) редакция). Перевод В. Куприянова 603
К Новалису (2-я (а) редакция). Перевод И. Ахметьева* 604
An Novalis. 2 Fassung (b) 446
Новалис (2-я (б) редакция). Перевод С. Аверинцева 447
К Новалису (2-я (б) редакция). Перевод И. Ахметьева* 605
Stunde des Grams 448
Час скорби. Перевод Г. Ратгауза 449
Nachtliche Klage. 2 Fassung 450
Ночная жалоба (2-я редакция). Перевод И. Ахметьева* 451
An Johanna 452
Иоанне. Перевод И. Болычева* 453
К Иоанне. Перевод О. Бараш 606
Иоганне. Перевод Г. Ратгауза* 608
Melancholie 456
Меланхолия. Перевод Е. Баевской* 457
«Nimm blauer Abend...» 458
«Обними его, синий вечер...» Перевод И. Болычева* 459
Am Abend. 2 Fassung 460
Вечером (2-я редакция). Перевод И. Болычева* 461
Вечером (1-я редакция). Перевод С. Аверинцева 610
Beim jungen Wein. 2 Fassung 462
За молодым вином (2-я редакция). Перевод Е. Баевской* .... 463
«Rote Gesichter...» 464
«Красные лица глотает ночь...» Перевод И. Болычева* 465
Heimkehr 466
Возвращение. Перевод И. Болычева* 467
Traumerei. 3 Fassung 470
Греза (3-я редакция). Перевод Е. Баевской* 471

е
Psalm 472
Псалом, Перевод А. Прокопьева 473
Neige. 2 Fassung 476
Ущерб (2-я редакция). Перевод Г. Ратгауза* 477
Lebensalter 478
Возраст жизни. Перевод И. Болычева* 479
Возраст. Перевод С. Аверинцева* 611
Die Sonnenblumen 480
Подсолнухи. Перевод А. Прокопьева 481
«So ernst о Sommerdammerung...» 482
«Суров ты, о летний закат...» Перевод И. Болычева* 483
DOPPELFASSUNGEN ZU DEN GEDRUCKTEN GEDICHTEN
ВАРИАНТЫ ОПУБЛИКОВАННЫХ СТИХОТВОРЕНИЙ
Elis. 2 Fassung 484
Элис (2-я редакция). Перевод Г. Ратгауза* 485
Im Schnee. [Nachtergebung] 1 Fassung 490
В снегу (Предаюсь ночи. 1-я редакция).
Перевод С. Аверинцева* 491
GEDICHTKOMPLEXE
КОМПЛЕКСЫ СТИХОТВОРЕНИЯ
«Lange lauscht der Monch...» 492
«Долго внимает монах...» Перевод И. Болычева* 493
Письма. Перевод А. Белобратова* 499
Приложение 535
Комментарии 613
Библиография переводов Георга Тракля на русский язык 623

Тракль Георг
Т 00 Стихотворения. Проза. Письма / Пер. с нем. Соста*
коммент. А. Белобратова. Предисл. В. Метлами. — СШ
♦Symposium», 2000. — 640 с.
ISBN 5 89091 116-3
В настоящем однотомном собрании сочинений Георга TpaKJ
предпринята попытка ♦подведения итогов» перевода на русскк
язык творческого наследия выдающегося австрийского поэт
Значительная часть переводов выполнена специально для этс
книги; впервые публикуются по-русски прозаические произвед
ния и письма Тьэкля. Переводы сопровождаются параллельньш
немецкими текстами.
Литературно-художественное издание
Георг Тракль
СТИХОТВОРЕНИЯ. ПРОЗА. ПИСЬМА
Составитель Александр Белобратов
Ответственный редактор Александр Кононов
Художественный редактор Вадим Пожидаев
Технический редактор Александр Барсуков
Корректор Юлия Ручникова
Верстка Ирины Петровой
Издательство «SYMPOSIUM»
190031. Санкт-Петербург. Московский пр.. 10
тел./факс +7(812)319-93-82
e-mail: symposium(g)neva.spb.ru
ЛР№ 066158 от 02.11.98 г.
Подписано к печати с готовых диапозитивов 17.02.00.
Формат 70x100/32. Гарнитура Антиква. Печать офсетная.
Усл. меч. л. 26. Тираж 3 000 экз. Заказ №3077.
Отпечатано с готовых диапозитивов
в Академической типографии «Наука» РАН
199034. Санкт-Петербург. 9 линия. 12