Волг о-Вятсное
книжное
издательство
19	6	6
МЯ МАРИИ ИСАКОВОЙ дорого всем любителям спорта. Его
знают в каждом уголке .нашей необъятной страны, даже 'там, где
не бывает катков.
Да и как не знать «нашу Машу», когда она первой среди совет-
ских конькобежек завоевала для своей Родины лавровый венок
чемпионки мира! А потом добавила к нему еще два подряд, чего
не удавалось сделать ни одной спортсменке капиталистических
стран! Шесть раз она надевала на свои плечи алый свитер абсо-
лютной чемпионки СССР, 23 раза была чемпионкой на различных
дистанциях, а сколько раз выходила победительницей в других со-
ревнованиях — не счесть!
А если к этому добавить, что Исакова одна из первых вме-
сте со своими старшими подругами — Кузнецовой и Паромовой —
начала бить мировые рекорды, станет понятно, с каким удовольст-
вием мы рекомендуем эту книгу читателям.
В повести, которую вы сейчас раскроете, очень мало цифр, нет
в ней обычного для этого жанра нагромождения имен, перечисле-
ния городов и стадионов, где проводятся соревнования. А есть
в ней рассказ о маленькой девочке Маше Исаковой, у которой не
было денег не только на коньки, но даже на билет, чтобы попасть
на каток. И потому первое ее посещение катка, куда она попала
через забор, чуть не окончилось для нее плачевно. Но она натолк-
нулась на хороших людей, и они вместо коньков, сделанных из лоб-
зика и прикрепленных к таким громадым бутсам, что в каждую из
них входили обе ее ноги, дали ей настоящие беговые конечки.
И девочка-сорванец, с которой не могли сладить учителя, найдя
выход клокочущей энергии, с самозабвенностью юности отдалась
тренировкам. В четырнадцать лет она стала чемпионкой города сре-
ди девочек, в пятнадцать — среди женщин, а в шестнадцать — на
протяжении нескольких вечеров — побила 5 всесоюзных рекордов,
два из которых были выше мировых. Ни рождение детей, ни война
не выбили ее из спортивной формы, и она... Впрочем, кем она ста-
ла дальше, вы уже знаете.
Эта повесть рассказывает также о тех людях, которые окружа-
ли Исакову с самых первых ее шагов: о тренере Н. Е. Челышеве,
давшем ей путевку в большой спорт, об Иване Аниканове, который,
как опытный ювелир, окончательно отшлифовал, отгранил ее талант,
о старших товарищах, благодаря которым она нашла свое место
в жизни, стала коммунисткой, получила высшее образование.
Думается, что путь Исаковой поучителен и поможет многим
из девушек и юношей найти свое призвание в спорте. А кроме то-
го, «мы не должны быть Иванами-непомнящими,— как правильно
сказал в своем интервью об Олимпийских играх после возвращения
из Инсбрука писатель Константин Симонов.— Обычно спортсмены
удерживаются на вершине рекордов всего несколько лет, и это
естественно, иначе и не может быть. Тем более мы должны знать
всех, кто сошел с футбольных и хоккейных полей, с лыжных и бе-
говых дорожек, но все равно продолжает составлять славу совет-
ского спорта, остается неотъемлемой страницей ее истории».
ИНГА ВОРОНИНА,
заслуженный мастер спорта,
четырехкратная чемпионка мира.

Борис Порфирьев
шшяшм
яшдо пьдм
ПОВЕСТЬ
о Марии Исаковой
Волго-Вятское книжное издательство
196 6
Р2
П60
Художник
В. 3. Вешапури
1
Вася Кушов слыл пижоном и голубятником. За его спиной над
этим посмеивались. В лицо — никто не решался: он был задирист
и никому не давал спуску.
Но главной его страстью был спорт. Кушов любил его любовью
одержимого. О гулкий звон футбольного мяча! О шелест велоси-
педных шин! О скрежет беговых коньков!.. Любовь к спорту сде-
лала его не только конькобежным тренером, но и комендантом
вятского стадиона «Динамо». А стадион был новенький — игрушеч-
ка! Не удержишься — заглянешь на него лишний раз. Вот и сегодня
он дал крюку — зашел на каток, хотя во всех клубах начались
предновогодние торжества.
Хорошо, что к вечеру морозец отпустил — пальто можно оста-
вить в раздевалке. Кушов тщеславно покосился на ватные плечи
черного костюма; костюм — с иголочки, сорочка девственно бела,
пусть завидуют. Сдвинул черную шляпу набекрень, заложил тол-
стую папиросу в угол рта... Эх, пробежаться бы с приятелями
7
по беговой дорожке,— любо-дорого! Вон они мчатся гуськом,
вышли на вираж; шаг их раскатист и мощен, лезвие конька оттал-
кивается от зеркального льда со скрежетом, вздымая снежную
пыль.
Промчались молча, даже не посмотрели в его сторону. Укра-
шенная разноцветными лампочками елка скрыла их из глаз. Кушов
вздохнул, чиркнул спичкой о коробок, подождал, когда она дого-
рит до середины, прикурил.
Кто-то встал рядом с ним, произнес:
— Привет, Вася!
Кушов полыхал несколько раз папиросой, отозвался:
— Привет, Вася!
Оба Васи постояли некоторое время молча.
Хозяйский взгляд Кушова углядел непорядок: в дальнем углу
стадиона вымахнула на заборе детская фигурка. Опять безбилет-
ник!.. Смотрите-ка, не один!.. Двое, трое... пятеро!.. Поймать бы
надо, да не хочется бежать по снегу в новых полуботиночках... Вон
они уже — бегут вокруг нарядной елки — через минуту и не оты-
щешь среди мельтешащей мелюзги.
Он полыхал с досады папиросой.
— Пф-^пф, — покосился на соседа.
Тот сунул руки в боковые карманы своего полупальто, обшитые
кожей, проговорил:
— Опять на танцульку?
В голосе его ирония, да и взгляд насмешливый. Надо бы оса-
дить сразу, но любого другого можно — Обатурова нельзя: хоть
и ровесники — Кушов перед ним преклоняется: еще бы! — стоял
в воротах сборной Поволжья против турок, сам прославленный
бомбардир Вахаб хвалил его: «Молодэц». Кушов и сейчас считает
Обатурова одним из лучших вратарей страны. Поэтому сдержал-
ся — смолчал.
Однако от насмешливого взгляда приятеля неловко. Нужно
было все-таки сбегать — поймать безбилетников — не пришлось
бы глупо торчать перед Обатуровым, да и престиж бы свой под-
держал... Пф-пф...
Бегуны снова проскользнули мимо — мощно, стремительно.
Чего доброго, Обатуров сейчас упрекнет, что Кушов не вышел
с ними на тренировку. Кушов даже потоптался от волнения. Но тут
же напрягся: от толпы суетящихся вокруг елки мальчишек и дев-
чонок отделилась хрупкая фигурка — та, что первой вымахнула над
забором — и на-ко!—нырнула под веревку, огораживающую бего-
вую дорожку, пристроилась к конькобежцам!
8
— Вот я его! — выдохнул с дымом Кушов.
Но Обатуров пресек его прыть:
— Подожди, Вася. Пусть-ка он пробежит кружочек... Ишь ты,
как... фасонисто.
— Да ведь под ноги лезет,— пробормотал Кушов, щелчком
выбрасывая папиросу. И когда малыш поравнялся с ними—не удер-
жался, в два прыжка оказался на л!>ду и, умело отталкиваясь
кожаными подошвами, заскользил наперерез. Еще миг—и малыш
оказался в его цепких объятиях. Черт побери — это девчонка! Сит-
цевая юбчонка общелкнула худенькие ножки, словно брючки,
а ребрышки так и впились в широкую кушовскую ладонь — слыш-
но, сердце вот-вот выскочит наружу.
— Дяденька, пустите! Я с билетом! — сразу же заголосила она,
отбиваясь руками и ногами.
— Я тебе покажу «с билетом»! Видел, как через забор переле-
зала!
— Я в первый раз!
— Постыдилась бы врать-то — ведь девчонка! Да еще и под
веревку забралась — тренироваться мешаешь! — и сделав страш-
ное лицо, крикнул: — А ну, марш с катка! Чтоб я ноги твоей боль-
ше не видел!..
Обрадовавшись, что ее отпустили, девчонка хотела шмыгнуть
в тоннель под трибуной, однако дорогу ей преградил Обатуров.
Рука его мягко, но требовательно легла на остренькое плечико.
— Погоди, не спеши, торопыга,— сказал он спокойно.—А ну-ка,
что это у тебя за коньки?
Он даже присел на корточки перед девочкой.
И тут только Кушов понял, почему эти худенькие ноги наносили
такие увесистые удары по его коленям: огромные самодельные
бегаши были приклепаны к футбольным бутсам.
— Как тебя зовут?—спросил Обатуров, продолжая сидеть
на корточках и глядя на девочку.
— Маня,— ответила та, успокаиваясь, но видно было, что глаза
ее медленно наливаются слезами.
— Вот что, Маша,— сказал Обатуров, выпрямляясь,— тебе,
наверное, очень хочется бегать на настоящих коньках?
Слезы моментально высохли на ее глазах.
— Очень,— призналась она.
— Тогда пойдем с нами — мы дадим тебе такие коньки.
Кушов посмотрел на Обатурова с восхищением: вот человек,
даже с этой пигалицей-безбилетницей вежлив и деликатен, неда-
ром его только что поставили во главе «Юного динамовца»!..
9
Пошел следом за ними, глядя, как неуклюже девчушка шагает
по искромсанному коньками снегу.
Обатуров распахнул дверь и, когда девчонка зажмурилась
от яркого света, многозначительно кивнул Кушову на ее ноги. Бог
ты мой — они обе могли поместиться в одной бутсе! Видно было,
что меховые старушечьи полусапожки не очень-то спасают поло-
жение.
— Так что ж, Маша,— улыбнулся Обатуров, показав белейшие
зубы.— Снимай свои драндулеты. Вот эти конечки будут, по-мое-
му, тебе как раз впору.
Он достал из стенного шкафа сверкающие, как шлифованное
серебро, миниатюрные коньки и без торжественности, к которой
обязательно прибегнул бы Кушов, протянул, их девочке.
Маша взглянула на них широко распахнутыми глазами и почув-
ствовала какое-то стеснение в сердце.
— Это мне? — спросила растерянно, не решаясь еще поверить
в свое счастье.
— Тебе. Покатаешься и принесешь обратно. Если понравится,
будешь на них кататься каждый день.
Все так же растерянно она смотрела на Обатурова, потом
перевела медленный взгляд на жесткое, пропеченное летним
солнцем лицо Кушова и нерешительно шагнула пудовыми ногами
к протянутым конькам.
— Бери, бери,— поощрительно сказал ей Обатуров.
Девчонка осторожно прикоснулась к острым, как ножи, лез-
виям, погладила никелированные чашечки, тонкую кожу ботинка,
запустила ладошку в теплую мякоть фланелевой подкладки.
Опять покосилась на жесткое, цыганское лицо Кушова. Он вдруг
переломил себя — ответил ей ясным взглядом.
Нежный румянец разлился у нее под кожей, губы скривились,
задрожал подбородок.
— Примеряй, раз тебе говорят! — прикрикнул на нее Кушов.
Она нерешительно примостилась на твердые рейки скамьи
и, не выпуская коньков, согнувшись, прижимая их подбородком
к груди, начала торопливо разматывать белую тесьму бутс. Бутса
брякнулась на пол громко и вызывающе. Бог ты мой — под ней
была еще галоша! И галоша шлепнулась на пол.
Обатуров подобрал оба конька, взвесил их на руке. Усмехаясь,
покачал головой, протянул Кушову.
Тот тоже взвесил их на широкой ладони, нагнулся к вороненым
чугунным гантелям, взял одну из них (руки его изобразили чашки
весов), покачав груз на руках, пробормотал:
10
— С ума сойти... Этакую тяжесть таскать на ногах...
— Физическая подготовка,— усмехнулся Обатуров.
Глаза Кушова сузились.
— Я взвешу их...
В тусклом свете улицы он сумел рассмотреть, что коньки сва-
рены на совесть, вместо лезвий мастер поставил опиленные рамки
лобзика, блямбы заклепок были крупны и сверкали, как медали.
Он рывком раскрыл дверь в буфет. Душный и пряный воздух
сразу приластился к его разгоряченному лицу. Кушов разогнал
ладонью табачный дым, раздвинул плечом очередь у стойки, по-хо-
зяйски сгреб со скалки весов колбасную обрезь и водрузил вместо
нее обе тяжелые бутсы.
Зная, что молодой комендант стадиона может отколоть и не та-
кой номер, буфетчица безропотно поставила двухкилограммовую
гирю; скалка качнулась под ней, подребезжав, поднялась вверх.
Буфетчица добавила еще килограмм. Бутсы с лобзиком оказались
тяжелее обеих гирь. Только четвертый килограмм заставил снова
покачнуться скалку... Еще две гирьки.
Брови Кушова поползли вверх.
— Елки-палки,— пробормотал он.
— Четыре кило плюс полтораста грамм,— невозмутимо сооб-
щила буфетчица.— Ездий на здоровье, Васенька, развлекайся.
Кушов потер ладонью глаза, окинул буфет одичавшим взглядом
и пробормотал:
— Ей-богу, рехнусь. Дайте глоточек.
Услужливая рука какого-то поклонника протянула ему кружку
пива. Он погрузил губы во вздувшийся шар пены, хлебнул, сунул
кружку на стойку и выскочил из буфета, провожаемый недоумен-
ными взглядами.
Девочка сидела перед Обатуровым свободно и непринуж-
денно.
Кушов взглянул на них и сообщил:
— Четыре кило сто пятьдесят.
— Ничего себе гири,— отозвался с улыбкой Обатуров.— Слов-
но у каторжника, чтоб не сбежал.
Кушов потряс головой, поглядел на тоненькие ножки девчонки,
пробормотал:
— Не пойму, как она могла таскать такую тяжесть... Да еще
мы не взвешивали галош...
Он посмотрел на Машу. Надетая на ситцевое платьице бумаж-
ная кофтенка обвисла — словно бы с чужого плеча. Видно, не в бо-
гатой семье живет.
11
Обатуров снова улыбнулся:
— Не смотри, что она такая хрупкая — она не первый год физ-
культурой занимается. "Как ведь, Маша?
Девочка вздрогнула, оторвала зачарованный взгляд от Конен-
ков, которые успела надеть, и отозвалась доверчиво:
— Так.
— Расскажи дяде Васе, чем ты занимаешься,— кивнул Обату-
ров на Кушова.
— В гимнастическом кружке,— отозвалась Маша.— В клуб
пионеров хожу, в волейбол играем...
— А легкая-то атлетика? — подсказал ей Обатуров.
Маша потупилась.
Обатуров сказал:
— Вроде бы чемпионка города среди девочек по прыжкам
в длину...
Кушов машинально потянулся в карман за папироской, сунул ее
в рот, прикурив, пыхнул. Вертикальной струйкой поплыл к потолку
голубой дымок.
— Папиросу! — строго заметил Обатуров.
Кушов торопливо смял ее — черт побери, забыл, что у Обату-
рова порядки строгие: не разрешает курить при детях, тем более
в раздевалке «Юного динамовца».
А тот опять деликатно — будто говорил Маше, а не ему,
Кушову:
— Понравится бегать на коньках, будешь заниматься у дяди
Васи.
Девочка вспыхнула, спросила еле переводя дух:
— Надо заявление подавать?
— Подашь, если понравится бегать.
— Понравится! — уверенно заявил Кушов.— Килограмм пять
вместе с галошами таскала — и то нравилось. А теперь вся твоя
аммуниция на ногах будет весить девятьсот граммов.
Маша серьезно поглядела в его глаза. Взгляд ее был не только
признателен, но прост, естественен.
— Спасибо...
— Его дядей Васей зовут,— с улыбкой напомнил Обатуров.
— Спасибо, дядя Вася.
— И своих друзей приводи к нам, которые любят бегать
на коньках,— сказал Обатуров.
— Приведу,— охотно отозвалась она.
— Иди, катайся,— великодушно разрешил Кушов.
— Можно?— встрепенулась Маша и, подарив обоим благодар-
12
ный взгляд, легко, словно всю жизнь стояла на беговых коньках,
выскользнула за дверь.
Когда они пятью минутами позже вышли в тоннель, ее хрупкая
фигурка сразу бросилась им в глаза: Маша мчалась вдоль верев-
ки, огораживающей беговую дорожку, не отваживаясь нарушить
запрета, но мчалась в нескольких метрах от опытных конькобежцев,
поглядывая на них, хлестко и фасонисто копируя каждое их дви-
жение.
Кушов смущенно покосился на Обатурова, но тут же сердито
сдвинул набекрень шляпу. Спросил:
— Коньки-то у нее откуда такие?
— Да, говорит, брата...
2
Маша с натугой, но без скрипа открыла обледенелую, примерз-
шую к косякам дверь. В нос ударило топленной под вечер печкой
и — словно бы угаром. Голубой лунный квадратик лежал посеред-
ке стоптанных половиц. Подвал был наполнен мирным дыханием
и похрапыванием.
Как будто бы пронесло...
Она положила у порога галоши и, неслышно ступая меховыми
шубенками, пересекла комнату, сунула «лобзики» под скамью.
Но не успела забраться на печь, как с полатей потянулась Горь-
кина рука, ухватила за вихор:
— Опять брала мои коньки?
Не дожидаясь, когда брат смажет по макушке, рванулась
из его цепких пальцев и юркнула на теплую старенькую овчину.
И сразу же в кромешную темень упал не предвещающий ниче-
го доброго окрик отца:
— Где пропадала?!
— На катке,— торопливо объяснила Маша и добавила заиски-
вающе: — Все с нашего двора ходили, и Бася Ханкина.
Бася была козырем — отец уважал эту семью: интеллигенты.
Однако на этот раз козырь не подействовал — отец пригрозил:
— Выпорю.
Но мать посочувствовала дочке.
— С утра ведь голодная, садись есть.
— Не хочется,— солгала Маша.
— Садись, когда мать говорит! — прикрикнул отец.
Даже Горька сменил гнев на милость — прошептал с полатей:
13
— Ешь, а то влетит.
Кто-кто, а уж Маша знала отцовские подзатыльники получше,
чем Горька. Пришлось слезть с печи.
— Да зажги свет-то! Чего шаришься в темноте! — снова при-
крикнул отец.
Лампочка разоблачающе и бесстыдно осветила не столько
убогость подвала, сколько маленькую полуночницу... Ох, уж это
электричество! То ли дело, когда жили в Хлыновской слободе:
чуть вздуешь пятилинейную лампу, притаишься, как мышка...
Косясь на отца, Маша отодвинула с шестка его разбухшие
валенки, открыла печь. В нос шибануло устоявшимся жаром
и постными щами; сбоку, в глубине, еще пробивались из золы
красным накалом уголья. Она вытащила с загнетки тяжелый чугун,
бухнула его на столешницу. Облизываясь, поднесла деревянной
ложкой ко рту капающие на ломоть щи. Одно название, что
ломоть. Квадратный кусочек. Да и откуда ему быть, хлебу-то?
Только отец с Горькой получают рабочие карточки...
Покосилась на табуретку, где вздулось тесто в квашонке, при-
крытой чистой холстиной. Видимо, достали муки, то-то завтра вдо-
воль поедят...
Вкусно, хоть щи и постные!
Но тут же вздрогнула, отец опять прикрикнул:
— Еще раз брат пожалуется, что стащила коньки,— задам, сво-
их не узнаешь!
И мать тут же словно плеснула масла в огонь:
— Наказанье мне с тобой... Вон парни — и те спят... И в кого
ты такая?
— В себя,— не сдержалась Маша.
— Ты еще поговори! — замахнулся с кровати отец.
И хотя рука у него была тяжелая, Маша сказала вызывающе
и бесстрашно:
— Теперь три дня в неделю буду так приходить. Во вторник,
четверг и субботу. Записалась в секцию.
— Опять в секцию? Мало тебе еще их? — с угрозой спросил
отец, приподымаясь на локте.— А уроки когда делать? Сказал
тебе: будешь учиться. Хватит с нас и того, что Горька работает
в кузне.
Маша передохнула тяжко. Щи словно отвердели и комом стали
в горле.
А мать снова:
— Слушай отца-то: добра тебе желает. Или в люди не хочешь
выйти? Поломай кости-то день-деньской — надсадишься.
14
— Нет в тебе понятия,— сказал тот.— Сыновья пусть по отцов-
ским стопам шагают. А ведь ты — девка. Не в кузне же работать
да пилы править.
Маша снова вздохнула. Уставилась на оконницу. С нее лило
ручейками — так надышали. Ладно, бутылка спасает: как по фи-
тильку, стекает в нее по веревочке вода с подоконника, а ведь
под утро застынет — так выдувает в подвале...
— Все равно будешь учиться,— не успокаивался отец.— Ска-
зал — горб заработаю, а выучу... Ишь, выдумала: секция... По пят-
ницам... А уроки? Уроки?.. Все-то ей кататься... Мало драл за изо-
рванный ранец? Покаталась на нем в Хлыновке... Конек деревянный
завела... «Снегурки» понадобились... Я сразу сказал: никакого
баловства... Думал, образумишься... А ты — на-ко! — у Горьки тас-
кать... Знал бы, чего в кузне вертишься, гнал бы тебя в шею...
Вдругорядь ремнем не загонишь, а тут гляжу, крутится и крутит-
ся... Чего, думаю. А она горно раздувает... Ишь, выискалась
помощница у Горьки... Стоит мне выйти на минутку, паяют да кле-
пают что-то... Гляжу — коньки... Лобзик ради них загубили... Ладно,
думал, для Горьки, пусть балуется: пристроен, учиться не надо...
А она — на-ко! — себе их прикарманила...
Отец покосился на полати, на которых спали оба сына. Ох-хо-
хо... Перевел взгляд на девчонку. Та машинально зачерпывала
ложкой щи.
Отцовские слова, столько раз слышанные, оставляли Машу рав-
нодушной. Ее взгляд не отрывался от подоконника. «Льдом
покроется к утру»,— подумала она тоскливо. Она представила этот
лед, корявый и грязный, и сразу же перед ее взором встал дру-
гой— гладкий, блестящий, как зеркало. Словно горячечный жар
охватил девчонку. Она вспомнила совсем недавнее чувство: будто
не легонькие конечки несли ее на крыльях, а сам лед — до того он
сделался скользким и чистым!
Слова матери донеслись издалека и опять скользнули по по-
верхности сознания:
— И все-то ей с парнями, горе мое... То голубей гоняет, то
по крышам лазает, как только шею не свернет... И ей же достается
от парней, так нет, чтоб поплакать, пожаловаться...
Маша не слушала, сидела замершая, очарованная представив-
шейся картиной, пока новый окрик отца не вывел ее из оцепе-
нения:
— Да что ты, как неживая! Долго будешь жечь свет?
Она очнулась, вздохнула: вот и угоди ему — то включай лам-
почку, то выключай... Торопливо подчистила хлебным мякишем все,
15
что осталось на ложке. С трудом передвигая деревянные ноги,
прошла к выключателю, забралась на печь. Негнущимися руками
стянула с себя одежонку, сунулась ничком на старенькую овчин-
ную шубу. Сердце стукало сладко, тревожно — в овчину, в печь...
Она закусила зубами наволочку: нет, это всего лишь первое ощу-
щение, что лед нес ее на крыльях! При чем тут лед? Коньки! Слов-
но в них самих заложена скорость! Как она помчится на них завтра,
послезавтра... всегда! Как птица!.. Разве они могут сравниться
со «снегурочками», на которых она каталась на детском катке? Да
будь подруга в сто раз добрее, отдай их Маше в полную собствен-
ность,— они не помчат ее, как мчат эти маленькие «бегаши»...
Все картины, которые возникали перед ее взором сегодня, были
зыбки и расплывчаты. Таким и представился детский каток («Апол-
ло» — как зовут его до сих пор вятичи): решетчатые ворота, за ко-
торыми каруселью кружат шумные ребята вкруг нарядной елки
и через которые легко перемахнуть, не то что через динамовский
забор... Радостное пение скрипок из репродуктора... Снежинки —
крупные, медленные — в лучах морозного солнца... И острое
счастье обладания никелированными «снегурочками»... И тут же
тяжкая обида, когда подружка напоминает, притопывая от холода
и нетерпения: «Маня, я отдохнула, давай скорее мои коньки...»
Разве бы Маша могла насладиться ощущением полета и скорос-
ти, если бы не Горька, который соорудил себе эти «лобзики»?
И разве не его надо благодарить за то, что сегодня она приобщи-
лась к миру настоящих конькобежцев?!.
Ей нестерпимо захотелось приласкаться к брату, по-детски
чмокнуть его в щеку. Она подползла к краю печки, облокотилась
о полати. Но оба брата спали — только ровное дыхание различала
она в тишине. Она вздохнула, покосилась на колдовской лунный
свет, квадратиком лежащий внизу, на полу, и с головой нырнула
под одеяло. Пальцы в поисках тепла порылись в овчине, разгребли
ее и, отыскав дырку, нащупали ложбинку меж кирпичей — горя-
ченькую, еще не успевшую остыть. Озноб прошел, и разморенная
жаром, она смутно подумала, что провалится сейчас в сон, как
вдруг завизжала в коридоре дверь; слышно было, как, треща
мерзлыми ступеньками, в коридор спустился сосед... Пахнуло холо-
дом — выдуло из подвала последние остатки тепла... Но ни мураш-
ки, заставившие поджаться ее тельце, ни дрожь, охватившая ее,—
ничто не могло омрачить Машиного счастья. Она лежала с широко
открытыми глазами, прислушиваясь к завыванию ветра в трубе,
и удивлялась, что бессонница может быть бесконечна и сладостна,
как сама ночь...
16
3
Об удачливых людях говорят, что они родились в сорочке.
Можно было бы так сказать и о Маше Исаковой. Но если быть
точным, то надо, пожалуй, сказать, что она родилась словно бы
с «бегашами». Маленькие конечки, врученные ей Обатуровым в ка-
нун 1934 года, сказались как бы частью ее тела, она владела ими,
как другой, допустим, владеет своими руками. Человеку, если он
не разбит параличом, не приходится задумываться даже над самым
трудным жестом. Так и Маша не задумывалась ни над одним дви-
жением коньков, все выходило просто и естественно, ибо конек
был продолжением ее ноги.
Именно поэтому она почти сразу же стала обгонять всех дево-
чек, занимающихся у Кушова. А тот, строгий и придирчивый с дру-
гими, не столько поощрял ее самостоятельность, сколько предо-
ставлял ей полную свободу.
Редко-редко задерживал он на Маше взгляд и говорил:
— Мощнее толкайся!
— Можно и мощнее.
И она демонстрировала ему толчок. Хотя ей больше по сердцу
приходился мягкий шаг — то ли дело, бежишь как кошка, поджав-
шая когти, будто подушечками отталкиваешься...
А Кушов уже и не смотрел, подкатывал к кому-нибудь из дев-
чонок и кричал сердито:
— Забыла, что ли, как я объяснял? Надо глубже входить в по-
ворот!
И резким взмахом руки бросив девочку по прямой, словно
пращу, кричал:
— Глубже! Глубже! Чаще выход!—И вытерев вспотевший лоб,
буквально вопил вдогонку: — А теперь поработай, поработай!
В такие минуты тренер, стройный, в черном свитере, в черных
рейтузах, с черным цыганским лицом, напоминал Маше Мефисто-
фёля с театральной афиши, висевшей перед стадионом; сходство
с Мефистофелем усиливала красная шапочка,— только рожек
не хватало на ней.
Моргая заиндевевшими ресницами, Маша следила за полетом
подруги, а позже, когда все расходились по домам, повторяла то,
чему тренер учил других, хотя ей этого и не требовалось.
У нее не было тщеславного стремления быть первой — ее поко-
ряла лишь скорость.
И только ради увеличения ее Маша занималась больше, чем
подруги.
2 Б. Порфирьев	17
Но несмотря на поразительные удачи, бег на коньках напо-
минал ей охоту за сказочной жар-птицей: долго и упрямо подсте-
регаешь ее в дремучих лесах, прежде чем ухватишь за хвост.
И как обидно, когда она ускользнет из рук! Ведь словно схватила
ее, а нет — лишь перышко сияет, переливается у тебя на ладошке.
Окончательно в этом она убедилась, когда приятель по сек-
ции— маленький, черненький, как грачонок, Гера Мухачев, знающе
поджав губы, сообщил, что в Горьком будут показательные выступ-
ления конькобежных звезд и что Вятке предоставлено право выста-
вить свою команду. У Маши захолонуло сердце: до того ей было
обидно, что она не увидит ни братьев Ипполитовых, ни Якова
Мельникова, ни чемпионку страны Зою Миронову... А норвежские
рекордсмены Микаэл Стаксруд и Ивар Балангруд? Особенно Балан-
груд! Про него говорили, что это самый долговечный чемпион
мира — он выигрывал это звание четыре раза на протяжении две-
надцати лет... С каким бы упоением она присматривалась к техни-
ке их бега!.. Вот она, жар-птица, которая почти была в ее руках!
Поманила своим полыхающим оперением и вновь оставила на ла-
дошке одно лишь перышко...
Как же так — Маша обгоняет всех своих подружек (да что там
подружек, большинство мальчишек не могут состязаться с ней!),
а ее не включили в команду?.. И если раньше она бегала лишь
на чистом задоре и упрямстве, то сейчас ее несло надо льдом
самолюбие. Она ждала возвращения своих друзей из Горького
не столько потому, чтобы послушать их рассказы о легендарных
конькобежцах, сколько потому, что из-за их отъезда были отло-
жены городские детские соревнования. Ну, и докажет же она
на этих соревнованиях, что напрасно не взяли ее в Горький! В ней
так все и ликовало: «Увидите, как я бегаю!»
Несколько дней она была поглощена своими думами. И только
боязнь отцовских кулаков заставляла ее браться за тетради и учеб-
ники. Взгляд тянулся к окну: сквозь грязное стекло снег казался
ноздреватым и черным, ноги прохожих топтали его в торопливой
бесшумности, самих людей из подвала не было видно...
Маша вздыхала, снова утыкалась в тетрадку — попробуй, полу-
чи «неуд», отец не пустит на каток... Терла виски, мотала головой,
отгоняя посторонние мысли. Иногда, устав от задачки по алгебре,
выскакивала в одном платьице на волю — проветриться. От сияю-
щей белизны снега сразу же начинали слезиться глаза. Белье, вися-
щее на веревках, скрипело неповоротливо и жестко, как сшитое
из жести; на соседнем дворе гулко тюкал топор да визжала прон-
зительная пила; за забором хрустели валенки прохожих... Поежив-
18
шись, чувствуя, что студеный воздух выморозил в ее голове всю
усталость, она шмыгала назад в подвал. Садясь за стол, предвку-
шала, с каким наслаждением после второй смены заскользит по бе-
говой дорожке — ледок в такую погоду будет отменный.
Суббота огорчила ее своей оттепелью, но, к счастью, воскре-
сенье снова вставало из рассветной мглы ядреное, холодное. Маша
то и дело подбегала к окну. Меж крыш, меж столбчатых дымов
поднималось солнце, обведенное морозным венчиком...
И сегодня ее тетради были разложены на столе — пусть отец
видит, что коньки не мешают ей учиться. Но взгляд ее все время
подымался в нетерпении к ходикам, думалось тоскливо: «Надо бы
подсыпать песку в бутылку, а то она так же медленно тянет стрел-
ки, как и гиря. Зачем тогда было снимать гирю?» Но стрелки все-
таки сошлись на двенадцати, и Маша торопливо собрала книжки
и завернула форму в газетку...
Она бежала вприпрыжку и думала озорно: «Сегодня узнаете,
как Маня может побеждать!» И снег морозно и весело визжал
под ее ногами, и хрустела копытами встречная лошадка, и звонко
визжали колеи под полозьями саней.
В этом настроении приподнятости, когда все кажется по плечу,
она и вышла на старт своих первых соревнований. Резко присела,
раскинула руки, словно птица, готовая взлететь, и, посмотрев
на свою противницу, перевела взгляд на стартера. Дремлющая
в ней сила, почуяв свободу, вырвалась на волю яростно и неотвра-
тимо и швырнула вперед, сразу же отбросив соперницу.
Замерзший после оттепели лед был накатист, и она летела как
молния. Да и что было ей не лететь, когда первая дистанция
составляла всего сто метров? Неистраченная энергия ждала своего
выхода и не могла быть погашена и следующим забегом. И двести
пятьдесят метров она промчалась, словно подхваченная неудержи-
мым циклоном...
Она хотела бы бежать еще и еще, но Кушов схватил ее в охап-
ку, затряс головой, загоготал пронзительно, закричал в лицо:
— Ай да пигалица! Натянула нос чемпионкам! На обеих ди-
станциях городские рекорды!
Он рывком прижал ее к груди, подумав, что не прошло и трех
месяцев с тех пор, когда он так же держал ее в руках — безбилет-
ницу, замарашку. А сейчас она была в синеньком свитерке, в акку-
ратненьких рейтузах, в спартанской 'шапочке, и только легкая
челочка была та же да еще милые оспинки, так идущие к ее личи-
ку... И так же стучало в его ладонь ее сердце, и так же упирались
ребрышки.
2 *
19
Он приподнял ее, неловко поцеловал в переносицу, опустил
на лед, шлепнув ниже спины, подтолкнул к первому в жизни —
если не кругу, то — кружочку почета.
Машу тискали, обнимали, хлопали по плечам, целовали. Даже
долговязый корреспондент «Вятской правды» Леня Шишкин дваж-
ды ослепил ее магнием,— все было, как на настоящих соревнова-
ниях. Перед глазами ее все плыло; с трудом в этой сумятице она
различала знакомые лица — учительницы физкультуры Вали Скури-
хиной, которая сама была еще почти девочкой, Обатурова — ру-
ководителя юных динамовцев, подружек по секции, опытных конь-
кобежек— Аллы Шулаковой и Нади Дядиковой, чьи рекорды она
сегодня побила. Даже сам начальник отдела боевой подготовки
вятского «Динамо» Шамов проталкивался к ней...
Она повернула к нему разгоревшееся лицо и взглянула вопро-
шающе и открыто.
Он улыбнулся, сказал:
— Поздравляю! — Потрепал ее по спине, проговорил: —
Заслужила награду... Чего бы ты хотела получить за свои успехи?
В ее голове мелькнула недоверчивая мысль: неужто это вза-
правду? Ах, если бы галоши! Тогда и последний мамин упрек отско-
чит от нее, а то все пилит да пилит: ободрала на них лак, когда
надевала Горькины бутсы с «лобзиками». Маша перевела дух
(лукавство засветилось в ее глазах) и брякнула, удивляясь своей
смелости:
— Галоши, Николай Николаевич!
Ей казалось: это все равно, что попросить звезду с неба. Но как
бы здорово именно галоши, а не звезду!
И хотя Маша прочитала в улыбнувшихся глазах Шамова обеща-
ние, а по смеху окружающих поняла, что в ее желании нет ничего
невыполнимого, она не решалась рассказать об этом дома. Она
помалкивала даже о своем триумфе.
Отец, вернувшись в следующее воскресенье из кузни (он рабо-
тал и по выходным — лют был до работы), окликнул ее:
— Маня!
Она круто повернулась к .нему, в своей поспешности опроки-
нув фаянсовую черниленку-непроливашку, и замерла.
А он бросил голицы на скамью, обтер пятерней усы и, швыр-
нув к порогу льдинки, крякнул, проговорил хрипло, с мороза:
— Ты что это зубы на замок? Твои портреты печатают, а ты
молчишь?
— Где? — еле выдохнула Маша, чувствуя, как сердце ее начи-
нает падать.
20
Он молча обил о порог белые валенки в красных крапинках,
отряхнул снег, обернулся:
— Где-где?.. В «Вятской правде». Подбери чернильницу-то...
Она послушно исполнила его приказание, а отец, закурив, про-
цеживая дым сквозь усы, не спеша вытащил из кармана согнутую
несколько раз газету и разгладил ее на столе.
Маша глянула на нее, неверяще поморгала ресницами: с газет-
ной полосы смотрел вытаращенными глазенками ее двойник.
Отец тяжело уселся на стул, вздохнул, признался добродушно:
— Ругал тебя зазря. — Но увидев, как она радостно вспыхнула,
тут же спохватился и пригрозил:—Ну-ну,— и помахал перед ее
носом черным обожженным пальцем: — Принесешь «неуд», ника-
кие портреты-распортреты не помогут — конец твоим конькам.
Радость так и распирала Машу, и она не сдержалась — сказала:
— А нас сегодня вечером еще, наверное, награждать будут.
Он покосился недоверчиво, усмехнулся сам себе, снова выдул
дым сквозь усы и проговорил тоном, исключающим возражения:
— Кончишь нынче семилетку — пойдешь в техникум. Подгля-
дел подходящий — индустриальный. Вроде бы наше дело продол-
жать будешь: мы с Горькой — в кузнице, а ты — инженерша... Да
и Васька, может, будет учиться.— Усмешка снова тронула его
губы: — Сдашь экзамены — катайся на коньках, сколько тебе вле-
зет, ничего не скажу... Где мать-то?
— В магазин ушла,— торопливо объяснила Маша.
Он задумчиво посмотрел на нее: вот ведь как случается —
ни криками, ни угрозами, ни подзатыльниками ничего не мог
поделать с этим сорванцом в юбке, а занялась коньками — стала
как шелковая; и никто не жалуется: ни учителя, ни соседи; видать,
неплохое дело...
Он еще раз провел любовно рукой по газете, вздохнул:
— Придет — пусть порадуется... Ну, ты чего, как на иголках?
— Идти надо.
— За наградой? — и опять он добродушно усмехнулся.— Ну,
иди, раз такая петрушка.
Маша тотчас взвилась и, словно на крыльях, выпорхнула
на улицу.
Ветер гудел в голых ветвях деревьев — пел гимн ее счастью.
Снег скрипел не по-обычному весело — тоже ради нее, так же
звенели сосульки, которые она сбивала на ходу варежкой.
И чего греха таить — даже в мрачных окнах монастырской
церкви, отданной недавно молодежи под Дом физкультуры, яркие
огни были сегодня зажжены ради нее.
21
Зал встретил ее звуками вальса, которые, когда Маша получала
галошки из рук Шамова, перешли в скороговорку туша.
Маша доверчиво и чисто взглянула в глаза Шамову и ждала,
когда закончится туш, а он словно не хотел замолкать, и уханье
барабана, рокотанье трубы и звон тарелок все множились и мно-
жились, отскакивая от заново покрашенных стен и улетая под бес-
конечность купола. И, может, потому, что он смолк неожиданно,
слова Маши прозвучали воинственно:
— Да, буду еще побеждать! — это она ответила на пожелание
Шамова не останавливаться на достигнутом.
Но никто не осудил ее за воинственность, наоборот, весь зал
разразился аплодисментами, а ее школьные подружки, забравшие-
ся на хоры, прямо-таки визжали от удовольствия.
Однако ни подружки, ни учительница, ни мальчишки, которые
несмело предлагали пройтись в польке-бабочке,— никто не смог
удержать Машу. Домой, домой! Чтобы поскорее мать с отцом
увидели подарок! Она выпорхнула из зала, вприпрыжку спустилась
в раздевалку и, не выпуская драгоценного сверточка из рук, наки-
нула пальтишко. За спиной стучали шаги по стершимся ступеням,
хлопала дверь, на мгновение оглашая своды веселой музыкой и
взрывами смеха, но она ничего не слышала.
На улице, в золотых копнах света, падающего из глубокой
монастырской оконницы, бешено крутились невесомые снежинки.
Маша посмотрела на их кружение, понюхала сверточек, остро пах-
нущий резиной, и радость снова холодком подступила к ее серд-
цу. Казалось, все ей доступно сейчас. Сказали бы: взметнись
в снежном вихре в поднебесье,— и она взметнулась бы!
Много потом будет в Машиной жизни подарков, и делать их
будут люди, которые куда значительнее начальника отдела боевой
подготовки; даже король (правда, не принц, как в сказке) окажет-
ся среди них, но ничто, ничто не сравнится с этим первым ее
подарком... Лишь орден Ленина, который вручит ей через двад-
цать три года Климент Ефремович Ворошилов, вызовет ни с чем
не сравнимую, еще большую, пронзительную радость...
4
Только летом солнце заглядывало в радужное от старости око-
шечко подвала. Сначала по Машиной щеке бродили его отблески,
потом падал луч, за ним другой, и она улыбалась сонно, не рас-
крывая глаз.
22
Хотелось понежиться в постели лишнюю минутку. Но Маша
соскакивала босыми ногами на прохладные половицы... И — раз,
и — два, и — раз, и — два... Вдох, выдох, вдох, выдох... Сон сни-
мало как рукой.
Дома она одна, даже мама ушла по делам,— самое время
готовиться к экзаменам в техникум. Она раскладывала перед
собой отпечатанные на машинке билеты и начинала повторение.
К полудню все должно быть закончено, иначе опоздаешь на тре-
нировку...
Снова несколько упражнений, да таких, чтобы хрустнули кос-
точки: как же, без гимнастики конькобежцу не прожить; она помо-
гает правильной посадке, делает суставы гибкими. А выпады-то
и наклоны?! Куда уж без них!..
И вот она уже бежит вприпрыжку на стадион.
Как это здорово, когда воздух дохнет тебе в лицо свежестью.
Пей его полной грудью, подставляй солнцу щеки... Бегай так, что-
бы гаревая крошка летела из-под твоих шиповок, прыгай, увязая
в опилках,— вся твоя усталость сторицей оплатится в новом конь-
кобежном сезоне; так говорит Кушов, да Маша и сама уже знает
это... Или садись на велосипед и мчись по спуску к парому. Бабы
с белыми икрами хлещут вальками белье подле парома — отчаян-
ный стукоток стоит окрест от их ударов, пыхтит и плюется парохо-
дик «Митя», сипло гудит, отваливая от причала, натягивает сталь-
ной трос, обдавая баб серебряными брызгами. И вот город, стоя-
щий на высоком берегу, уже удаляется и начинает колыхаться
в знойном мареве; тени от телег на пароме стали совсем крошеч-
ными и черными, словно нарисованы китайской тушью. Сейчас
только выбраться поскорее к трапу под мордами оцепеневших
от жары лошадей и, держась за оглобли, вдеть ноги в педали и —
по зыбким доскам лететь на берег, а там недалеко и до луга,
который манит свежестью и благоуханием.
Один за другим вылетают на податливую мягкость дороги
Машины друзья, а вот и она плавно заставляет крутиться педали,
я знойный ветер гудит в ушах, и в горло, и в нос набивается пыль,
дыхание спирает, но близок луг; над неприхотливыми северными
цветами пронзительно трещат стрекозы, из-под шин прыгают зеле-
ные кобылки, грузно пролетает пчела, ткнувшись в лоб, трава
становится почти по пояс, хлещет по голым ногам, путается
в спицах.
Лесные тропинки пронизаны солнцем, оно расплывчатыми
пятнами падает на спины пригнувшихся гонщиков, которые мчатся
гуськом — спина в спину. Крапива яростно обжигает ноги, и при-
23
косновение прохладных листьев смородины к ожогам приятно, как
компресс. Терпко пахнет хвоей и прелью...
На полянке, подле лесного озера, можно сделать привал. Волей-
больный мяч легко отскакивает от расслабленных пальцев, взмы-
вает в пасе и, срезанный чьим-нибудь сумасшедшим ударом, неис-
тово прыгает по траве, и крошечные лягушки с раздувшимися
желтенькими брюшками очумело бросаются в стороны. Случается,
что мяч шлепнется в воду, и тогда побегут по ней круги, раскачи-
вая на своих гребнях широкие глянцеватые листья с белыми, слов-
но из слоновой кости, лилиями...
И снова остервенело крутятся педали, узкие шины стремитель-
но подминают под себя дорогу, блеклые холмы города заволаки-
вает мглой. Впереди бредет стадо равнодушных ко всему коров,
приходится нырять в поднятое ими облако пыли... Скорее, скорее,
чтобы она не успела осесть на букеты, прикрученные к гнутым
рулям велосипедов...
Может быть, у кого-нибудь и ломило все тело после таких тре-
нировок, но у Маши — никогда. Усталость ее была здоровой и при-
ятной и обернулась победами раньше, чем они с Кушовым пред-
полагали: на детской краевой спартакиаде в Горьком она заняла
первое место по прыжкам в длину, второе — про прыжкам в вы-
соту, и третье — в беге на 60 метров. Но как ни была велика
радость, она сразу же меркла, стоило Маше вспомнить прошло-
годнюю зиму.
Девочка даже как-то попросила достать из заветного шкафа
конечки. Нестерпимо захотелось, чтобы скорее выпал снег и пер-
вый ледок сковал озера. Даже счастливые мурашки пробежали
по Машиной спине при этой мысли...
Все складывалось хорошо: даже беспокоившую ее контрольную
работу по математике приемная комиссия признала вполне доста-
точной, чтобы принять Машу Исакову в техникум.
Теперь, когда она стала студенткой, ей все было нипочем.
И отец был нестрашен, когда она в полночь возвращалась с катка.
А как же иначе? Ведь он выставил ей одной условие — поступить
в техникум.
И она выполнила его.
Но чем дальше, тем сильнее становилось его ворчание.
— Боюсь, девка, — хмуро говорил он, — прельстишься премия-
ми, забросишь учебу... Сегодня галоши, а завтра захочется шубу.
Давай уж тебе на шубу сам как-нибудь сколочу. А ты жми
на ученье, чтоб человеком стать...
И так — каждый день.
24
И потому однажды она была несказанно удивлена, когда отец
встретил ее молчаливым взглядом и тут же уставился в стол.
Мясистое лицо его налито кровью, глаза из-под заросших бровей
опущены, но не пьян — поллитровка стоит непочатая. Мать испу-
ганно поставила перед ним дымящуюся плошку, вытерла концом
фартука руки и замерла.
И к ней не обернулся он.
Та неслышно отступила к печке, покопалась в ней для видимо-
сти рогатым ухватом. Потом прижала к груди каравай, отрезала
ломоть, хотя достаточно хлеба лежало на столе. Снова стала в не-
решительно^ позе за мужниной спиной, проговорила заискивающе:
— Выпей, Прокопьич, заради воскресенья.
Обед праздничный. Честно работал отец, разве не может
выпить в праздник?.. Маша с наслаждением втянула чудесный запах
жаркого — даже челюсти заломило от навернувшейся слюны.
— Прокопьич, — осторожно напомнила мать, коснувшись его
плеча.
Он словно очнулся, наполнил из бутылки стаканчик. Но тут же
забыл — не выпил. Продолжал сидеть, покато опустив большие
плечи.
Потом повернул волосатое лицо к матери, рванул на груди
синюю в белый горошек косоворотку, спросил со страстью:
— Нет, ты мне одно скажи: за что такого человека убили? А?
Его глаза, наполненные слезами, требовали ответа. Но мать
испуганно молчала. И он словно тут только заметил дочь, притянул
ее к себе, поставил меж колен и, тыча коротким, прожженным
в кузнице пальцем в черную тарелку радио, из которого лились
звуки траурного марша, объяснил сам:
— Да за то, что Мироныч хотел, чтобы вы, дети рабочего чело-
века, высших наук набирались...— и воскликнул с ожесточением
и надеждой: — Учись, Манька, учись!
— Дак я же в техникуме...— поддакнула было Маша.
Но он отстранил дочь от себя, положил пятерню на головенку,
разлохматил ее, сказал с тоской:
— Вот экими же, как ты, были — играли с Серегой в Уржуме
в бабки,— и тут же поправился: — с Сергеем Миронычем...
Маша взглянула в его замученные глаза. И до того-то ей стало
жалко его— задергалась от внутренних рыданий.
С тоской выдавил Прокопьич слова, сжимая и разжимая креп-
кий кулак:
— Вот этакие ведь руки все делают, дочка. Все, что есть
на свете... И делать надо так, чтобы не стыдно было за свою рабо-
25
ту.—Он снова жестко сцепил пальцы.—Ты слышала от кого-нибудь,
что вор смог отомкнуть хоть один из моих замков?
Маша вздохнула: что там замок,— отец первый специалист
в Вятке не только по замкам, но и по сейфам! Еще и пяти лет
не прошло, она помнит, как наследники Прозоровы лебезили
перед ним: «Выпей, Гриша, заказ ответственный есть...» Да и ей,
Маше, перепадала от них конфетка. Непманы толстопузые... А куз-
ница Войтовича? Ведь и там отца считали незаменимым.
Отец, словно прочитал ее мысли, сказал:
— И ты, Манька, если взялась за какое дело, так делай его
на совесть.— И обернувшись к матери, проговорил: — Слышь-ка,
надо ей купить чемоданишко какой некорыстный. Что это она все
в газетке да в газетке свою фуфаечку таскает — не в баню ведь
ходит...
5
Из студености неба, из-за снежных крыш, выкатилось оранже-
вое, как апельсин, солнце, окруженное двумя венчиками; выше
оно уже не подымется, хотя день и пошел на прибавку...
Взлетели с церковной луковицы Дома физкультуры замерзшие
взъерошенные галки, одна из них тяжело опустилась на толстый,
провисший, как канат, провод, ссыпался с него снег столбом, заис-
крились слюдяные блестки в морозных лучах, упали на плечи
конькобежцев.
Челышев натянул поглубже ушанку, отороченную серым кара-
кулем, подышал на руки... Ничего бегают ребята, словно стелются
над полированной гладью льда, коротко и отрывисто толкаются на
вираже, переходят на длинный шаг. Хороший у них возраст, подат-
ливый для тренера — лепи, как из воска, будущих чемпионов, благо
есть среди них талантливые ребята — Леня Пушкарев, Тамара Сини-
цына, Володя Сунцов... Но лучше всех Маша Исакова...
Взгляд Николая Ефимовича — то ласковый, то строгий — все
время отыскивал ее фигурку среди подростков и не отпускал
ни на шаг. В этой худенькой девочке угадывалась огромная взрыв-
ная сила, недаром Маша в прошлом году обставила всех местных
конькобежек и побила два городских рекорда, а ведь было ей
около четырнадцати лет... Только неопытна да горяча. Жаль, что
Вася Кушов предоставлял ей полную свободу, а ей, видимо, только
этого и надо — не признает узды. Поэтому она и проявляет боль-
ше вдохновения, чем умения.
26
— Маня! — окликнул он.
Она подкатила к нему на прямых ногах, выставив левую впе-
ред, упершись штопаными рукавичками в поясницу, затормозила,
рассыпав веером снежную пыль, и подняла на него доверчивые
и ждущие глаза.
— Что, Николай Ефимович?
Реснички ее заиндевели, спартанская шапочка — тоже, над при-
пухшими губами облачко пара. Глядит пристально, без улыбки,
даже чуть настороженно — как же, новый тренер проводит первое
занятие.
— Ты все время забываешь, Маня, что я хочу познакомиться
с техникой. Мне не нужна скорость, мне нужно узнать, владеете ли
вы все автоматизмом движений.
Он тут же хотел указать на ее ошибки: излишне энергичный
толчок на вираже левой ногой, два взмаха рукой вместо одного,
но подумал, что это было бы непедагогично — с первого знакомст-
ва уделять внимание лишь ей, и он отпустил ее, похлопал
в ладоши:
— Кончаем! Кончаем! В теплушку! Будем беседовать!
Здесь, в раздевалке, Челышев снова, как и полчаса назад, уви-
дел уставившиеся на него любопытные глаза подростков. Уж очень
им, очевидно, хотелось услышать рассказ о нем самом! Но о чем
он может им поведать? О том, что влюблен в коньки? Так если
любовь к ним в самом деле поглотила его без остатка, как он
считает, ребята поймут это по его поступкам, слова тут бессильны.
Рассказать, что он, как и дед его, и отец, и братья, был портным?
К чему? Чтобы показать, что страсть к любимому делу оказалась
сильнее фамильной традиции? Или о том, как он обрадовался воз-
можности возглавить конькобежную школу в только что создан-
ном Кировском крае? Да, радость была велика, и он, не задумы-
ваясь, покинул родной Горький...
Но об этом можно поговорить с Обатуровым, который воз-
главляет «Юный динамовец»,— он родственная душа, поймет.
А ребятам нужно другое...
Челышев похлопал в ладоши, призывая к тишине, и начал рас-
сказ о том, что конькобежный спорт стар, как мир, что двадцать
тысячелетий назад люди пользовались коньками. Свидетельством
тому пара их, найденная при археологических раскопках в Ба-Пуа-
ту... Выдающиеся поэты и прославленные умы воспевали изящест-
во и красоту конькобежного спорта. Великий немецкий поэт Гете
был одним из лучших конькобежцев своей эпохи, а другой поэт
и знаменитый историк — француз Ламартин называл бег на конь-
27
ках «бегом Севера»... Есть целые страны, например, Голландия,
где с самых давних времен каждый ребенок, едва, научившись
ходить, становится на коньки — там это любимый способ пере-
движения. Кстати, вторая пара коньков, которой тоже двадцать
тысяч лет, найдена как раз в Голландии, в Антверпене, при зем-
ляных работах в порту... Но в отличие от Голландии были страны,
в которых коньки являлись привилегией высшего общества. Так,
при дворе французской королевы Марии-Антуанетты горе было
придворным, не умеющим скользить по льду ее Версальского
катка... Однако родиной скоростного бега считается Норвегия —
это там изобретены те легкие коньки с острым, как нож, лезвием,
на которых бегают сейчас спортсмены во всех странах северного
полушария. Много-много лет подряд норвежцы держат пальму
первенства, уступая ее только нам, русским...
Маша, подперев кулачком подбородок, не спускала глаз с Че-
лышева, и его рассказ плотно укладывался в девичьем умишке,
жадном и растревоженном. Она ведь и не задумывалась никогда
прежде, что все это может быть так интересно!..
Радостью забилась в голове Челышева мысль, что он не ошиб-
ся в этой девчушке, выделив ее среди других! В ней живет
не только упорство, но и любознательность!
И он начал рассказывать, словно для нее одной, все воодушев-
ляясь и воодушевляясь, черпая поддержку в ее взгляде:
— Плеяду выдающихся русских скороходов возглавил петер-
буржец Александр Паншин, который еще в 1889 году стал побе-
дителем в розыгрыше звания сильнейшего конькобежца мира
в Амстердаме... В 1910 и 1911 годах другой наш спортсмен, про-
званный «Славянским чудом»,— Николай Струнников — два раза
завоевывает первенство мира... Затем блеснул, как фейерверк,
талант Никиты Найденова, братьев Ипполитовых, «железного ско-
рохода» Якова Мельникова... За последние семь предреволюцион-
ных лет они ежегодно сменяли друг друга на посту чемпиона
России. В 1915 году Мельников побил на трех дистанциях Платона
Ипполитова, а на полуторакилометровке прошел с ним конек
в конек. Проиграв Платону в следующем году, он в 1917 снова
вышел победителем, закончив этим двадцативосьмилетнюю борь-
бу русских конькобежцев на первенствах царской России. Он же
дважды победил в первые послеоктябрьские годы, открыв список
советских чемпионов...
Челышев все время посматривал на Машу и в глубине ее зрач-
ков читал, что не только имена Паншина и Струнникова она слышит
впервые, но даже Гете — для нее открытие...
28
История женских состязаний была куда короче, но как раз для
Маши-то и ее подружек она может оказаться наиболее интерес-
ной. Взять хотя бы Людмилу Алексееву; разве не поучителен путь
этой девушки, простой типографской рассыльной, которая стала
первой чемпионкой страны? А Валя Кузнецова, его землячка? Ведь
нынче, всего месяц назад, на его глазах она перешла с «хоккеек»
на «бегаши», а уже бегает так, что ей позавидует чемпионка Совет-
ского Союза Зоя Миронова! А Валины подруги—Серафима Паро-
мова и Марианна Валовова?.. О ком, о ком, а о горьковчанках
Челышев может рассказывать без конца—сам бегал с ними рядом!
Все три они — высокие, крупные, с широкими плечами — мужчины
да и только! И бегают по-мужски — мощно, размашисто!.. Челы-
шев даже не удержался, сказал:
— Попомните меня, все они еще будут чемпионками!
И вдруг встретился с несчастным Машиным взглядом и ужас-
нулся тому, какие мысли могли промчаться в ее головенке.
Маша, действительно, так и подумала: «Я худенькая, малень-
кая — куда уж мне с ними... А еще рвалась в прошлом году
в Горький...»
А Челышев подумал о себе: «Хорош воспитатель — в первой
-же беседе выбиваю почву из-под ног у девчушки. И кто меня
только за язык тянул: «мужская манера бегар>, «мощность»...
Недоставало только того, чтобы я рассказал, как Людмилу Алек-
сееву принимали на тренировках за мужчину...» А ведь и в самом
деле было такое, и не потому, что она первой из женщин сменила
юбку на трико, а как раз из-за того, что бегала мощно и рубила
шаг... Ох, уж эта мужская манера бега! Ведь и самому Челышеву
больше по душе мягкий и пластичный шаг, такой, как у Маши:
ставит конек неслышно, словно кошечка, спрятавшая в подушечку
коготки...
И он поторопился успокоить Машу:
— А вообще-то, ребята, вовсе не обязательно конькобежцу
быть крупным и здоровенным. Запомните раз и навсегда, что побе-
да конькобежца зависит от его техники и тактики. В качестве при-
мера я вам приведу Платона Ипполитова, о котором уже гово-
рил.— Челышев пошарил глазами по мальчишкам и, остановив
взгляд на маленьком и непоседливом Гере Мухачеве, сказал: —
Платон Ипполитов имел такую же комплекцию, как наш Гера. Но
он нашел заменитель силы: выработал легкий скользящий стиль,
расслабленный, накатистый шаг. У него не было силовых движений,
ход его был плавен, толчок мягок, корпус не раскачивался
ни из стороны в сторону, ни сверху вниз...
29
И будто случайно заметив Машу, Челышев сказал как бы меж-
ду прочим:
— Чтобы представить, как он бегал, взгляните-ка на следую-
щей тренировке на Исакову — у нее та же манера.
От этих слов что-то даже замерло в Машиной груди. Сразу
ожили надежды. Как безжалостно было бы лишать ее той мечты,
которая давно в ней зрела!
А тренер, видя, как она смутилась< постарался отвлечь от нее
внимание ребят. Но ему все-таки хотелось всмотреться в ее лицо,
уловить в ее глазах подтверждение того, что надежды и мечты
не покинули ее, но он не решился этого сделать, боясь, что, снова
смутившись, она замкнется в себе.
Но уже на следующей тренировке, когда его воспитанники
полчасика поиграли в пятнашки, полчасика разучивали старт, а по-
том все пробежались на время, и он поставил Машу в пример
другим, ее глаза словно обдали его ярким светом. До чего по-дет-
ски неприкрытым было ее счастье! Челышев даже побоялся было
указать на ее недостатки. Но все-таки от них надо было избав-
ляться (чем раньше, тем лучше!),— и он спросил как можно осто-
рожнее:
— А ты не левша, случаем, Маня?
Она потупилась, поковыряла задником конька лед, поглядела
за забор (там мглисто мерцало солнце) и призналась сокрушенно:
— Левша...
— И рука, и нога?
- Да.
— Ну, а что ж ты нос-то повесила? Радоваться должна —
в этом твое преимущество. Ведь поворот-то делается влево, зна-
чит, выгодно иметь сильную левую ногу — на нее приходится
основная нагрузка. А от ошибок избавимся — за этим мы и собра-
лись здесь. Давай-ка их разберем. Ну-ка, пробеги прямую и войди
в вираж да так, чтобы нарастить в нем скорость... Давай!
Быстро перебирая ногами, помогая сильными взмахами рук,
Маша помчалась вперед... И вот уже поворот; скользя на левой
ноге, она вплотную подтянула к ней правую, занесла через нее...
Так и есть! Как много ненужной энергии заложено в толчке левой
ноги! Да и левая рука сделала два взмаха, когда нужен один! То
и другое нарушило ритм и согласованность движений... А девочка,
помня о его задании, все учащает и учащает шаги, чтобы создать
запас скорости для новой прямой.
Челышев заскользил ей наперерез, закричал:
— Хватит, Маня, хватит! — и начал объяснять ее ошибки»
30
Сдерживая бурное дыхание, она вскинула на него доверчивые
глаза, сказала торопливо:
— Понятно, Николай Ефимович.
Он показал, как правильно делать поворот, проверил ее, и вот
его голос уже донесся с другого конца катка:
— Садись ниже, Тамара! Садись ниже! Согни больше колено!
Да не назад садись, а вперед!
Маша с восторгом посмотрела на Челышева: как вдумчивый
учитель, с каждым занимается в отдельности... А как интересно-то
с ним! Даже в пятнашки играет с ребятами! Не успеешь оглянуть-
ся, а тренировка уже кончилась, словно и не занимались, только
приятная усталость напоминает о том, что день прожит не на-
прасно... Вот и сейчас, видимо, конец тренировке — недаром Челы-
шев покатился к центру. Так и есть, окликнул всех:
— А ну-ка, все в кружок! Быстро! Делаем двадцать приседа-
ний!.. Хорошо! А сейчас расслабимся! Чечеточку! — и стал ударять
в ладоши, приговаривая: — Та-та-та-та-та!..
Глядя на раскрасневшиеся лица, спросил:
— Ну, как? Почувствовали расслабление? Такой простой танец—
чечеточка, а все мышцы расслабились, не правда ли?.. И запомни-
те на всю жизнь, что расслабление — великая вещь для спортсме-
на... Какой бы силой и выносливостью вы ни обладали, но если
не научитесь расслабляться во время бега, где-то момент тяжес-
ти все равно скажется. Вы отталкиваетесь и тут же спешите поста-
вить конек на лед. А вы не торопитесь, успейте на мгновенье рас-
слабить ногу, поймайте момент расслабления! В этом весь секрет
заменителя силы. Мягче толкайтесь,— и опять не удержался, ска-
зал: — Делайте толчок, как делает Маша...
Взглянул на нее: «Не смутилась ли?»
Но она была светлая, как ясный солнечный день, и доверчиво
и откровенно ответила на его взгляд. И глаза ее словно бы гово-
рили: «Да, Николай Ефимович, нельзя в коньках без ума и сердца».
Она еще не задумывалась над тем, что Челышев необходим ей,
как умная мать ребенку, но ей было интересно на его занятиях,
потому что он вдохнул в них (она тоже еще не задумывалась
над этим) творчество, отчего его тренировки казались праздником.
Она подхватила со льда чехлы и помчалась в раздевалку —
слушать новые рассказы о конькобежцах, а, может быть, и какую-
нибудь книжку, специально принесенную Челышевым.
Жилось, может быть, Маше худо и голодно, но скучно никогда
не было, и мила и уютна была земля, по которой топали впри-
прыжку ее ножки.
3f
6
Новый тренер конькобежной школы Челышев был приглашен
в Киров Абозовым. Людям, не знавшим этого человека, могло
показаться, что он отыскал опытного тренера для кировских конь-
кобежцев по долгу службы — как же, ведь он не только один
из ответственных работников управления НКВД, но и председатель
краевого «Динамо».
О страсти Абозова к спорту лучше других знал новый сотруд-
ник управления Симеон — мотоциклист, боксер, стрелок.
Случалось, Абозов говорил Симеону:
— Вызывайте машину, махнем на каток.
Вот и сегодня так же.
Симеон покосился на часы. Двенадцать ночи, поздновато бы
для катка, но не посмел возразить.
Через несколько минут черный приземистый, похожий на чере-
паху «Фордик» уже мчался под гору по улице Ленина, дребезжа
на смерзшихся колеях... Завывала метель, билась в его лакирован-
ные бока. Вот и служебный вход стадиона — снег веером взмыл
из-под шин... В калитке гуляет сквозняк, в тоннеле под трибуной
он совсем сумасшедший. Симеон поежился, поплотнее запахнул
коверкотовый реглан, завидуя кожаному пальто Абозова. Тот сто-
ял рядом — руки в карманах, ноги по-хозяйски уперлись в лед,
каракулевая папаха сдвинута на затылок, словно нет на него
непргоды. И что он только хочет увидеть на полуночном уснувшем
катке?
А тот будто знал, что ехал сюда не напрасно: из снежной ряби
расплывчато, как в сдвинувшемся фокусе фотоаппарата, показа-
лась хрупкая фигурка конькобежца с закинутыми за спину руками,
промчалась мимо них и снова растворилась во мгле.
Снежная пелена была так густа, что свет ламп казался бессиль-
ным в единоборстве с ней; все, что он мог сотворить в непосильной
борьбе—это пухлые, пронизанные лучами шары из снежинок...
Когда конькобежец вновь вынырнул из россыпи снега и мглы,
стало ясно, что это девушка.
Она отмеривала круг за кругом, возникая ненадолго перед
Абозовым и Симеоном через одинаковые промежутки времени,
словно была не из плоти и крови, а из металла,— так ее бег напо-
минал работу изумительно налаженного механизма.
Это было до того неожиданно, что Симеон забыл о холоде,
о том, что сейчас полночь, и только слова Абозова заставили его
очнуться.
32
Веселой, жизнерадостной, общительной вошла Маша
Исакова в спортивную жизнь, такой ее знали товарищи
и болельщики
Гимнастический кружок кировского Дворца пионеров во
главе с В. Скурихиной. На полу слева сидит Маша Исакова.
Вот такой она пришла на каток «Динамо». Немудрено,
что Кушов принял ее за мальчишку
Один из первых стартов Маши Исаковой на кировском катке «Динамо»
в 1935 году. (Она на втором плане)
— Одержимая девчонка. Из такой выйдет толк,— пробормотал
тот и сказал: — Пригласите-ка ее ко мне,— и, круто повернувшись,
пошел в раздевалку.
Симеон окликнул девушку, но она промчалась мимо, даже
не поглядев на него, и снова растворилась в снежной ряби.
Тогда он вышел на лед и встал у нее на дороге...
Для Маши Исаковой появление невысокого гибкого человека
в форме чекиста было неожиданным, и только поэтому она затор-
мозила и не объехала его.
А он воспользовался ее замешательством:
— Кончай тренировку, полуночница. С тобой хочет поговорить
председатель «Динамо».
Тучный невысокий человек в черном кожаном реглане сидел
на скамейке — один-одинешенек на всю просторную ночную
раздевалку. Значит, он и есть председатель. Другая бы заробела
перед ним, а она — нет; больше того, все еще думая о прерван-
ной тренировке, ответила сердито на его приветствие.
А он, прикурив толстую папиросу от тлеющего окурка, спросил
с добродушной усмешкой:
— Ты что как ежик, а? Как тебя зовут?
— Исакова,— ответила она, все еще не принимая его друже-
ского тона.
— Ну-у, тогда понятно. А я-то думаю, что это за одержимая?
Так, значит, это ты обгоняешь всех кировских женщин? Смотри-ка,
а сама — от горшка два вершка.
. — Мне рост не мешает бегать! — ответила она дерзко.
Абозов усмехнулся:
— Вот это ты молодец! У меня в горьковском «Динамо» была
такая же, как ты, хрупкая на вид, Оля Акифьева. Дай срок, она
еще обгонит и Валовову, и Паромову.
• Сердце у Маши при этих словах смягчилось: «Значит, не один
Челышев считает, что побеждают не мощностью, а техникой»,—
но поглядела в блестевшие глаза Абозова недоверчиво.
А тот, пригладив черные волосы, рассматривая ее с явным
любопытством, спросил:
— Ну, а ты как — не побоялась бы встретиться с горьковчан-
ками? Не струсила бы?
Остро и больно сжалось сердце Маши. С горьковчанками?
Знал бы Абозов, как расстраивалась она в прошлом году, когда
ее не включили в команду Кирова!.. Но смолчала.
Еще более жестко пронзая ее взором немигающих черных
глаз, Абозов напомнил:
3 Б. Порфирьев
33
— Смотри, среди них есть крепкие орешки — Паромова,
Валовова, Акифьева... А Валя Кузнецова?! Ого! Вот-то упорная
спортсменка! За полтора месяца, оставив хоккейные коньки, стала
выдающимся скороходом!.. Не побоишься?
Маша посмотрела на него:
— А чего бояться? Будешь бояться — не научишься бегать.
Для конькобежца соревнования — самое нужное дело,— и чтобы
заявление ее было внушительнее, сослалась на тренера: — Нам
Челышев всегда так говорит.
— Правильно говорит,— поддержал ее Абозов.
Она обрадовалась похвале в адрес тренера и сообщила хваст-
ливо, словно председатель «Динамо» не знал этого:
— А мы послезавтра в Ижевск едем.
Недоверие мелькнуло было в черных, крупных глазах Абозо-
ва, но он тут же снова улыбнулся широко и открыто:
— Так ты к Ижевску и готовишься—одна бегаешь в такую
непогодь?
— Нет, почему же? — призналась Маша.— Я всегда так: Нико-
лай Ефимович дает мне задание, я и прихожу, когда каток сво-
бодный.
— Умница,— похвалил он ее еще раз, помолчал, потом спро-
сил: — Так не побоялась бы встретиться с горьковчанками? Я вот
решил пригласить их к нам в гости.
— Вот бы здорово-то!— обрадовалась Маша.
— Да ты и впрямь не из робкого десятка...— опять похвалил
ее Абозов и спросил: — Ты, наверное, семилетку нынче кончаешь?
— Я в техникуме,— снова сердито отозвалась Маша, уловив
в его вопросе новый намек на ее рост.
— В физкультурном?
— В индустриальном.
— В индустриальном? — удивился Абозов.— Что тебя туда потя-
нуло? Ты же спортсменка от рождения.
— У нас вся семья металлисты,— хмуро глянула на него
Маша.
— Ну-ка, ну-ка, расскажи мне о семье,— попросил Абозов
и наклонился к ней через стол. Слушая, восклицал: «Ну-ну», «Вот
это правильно».
А когда Маша кончила свой рассказ, предложил неожиданно:
— Ты вот что, как вернешься из Ижевска, заходи-ка ко мне
домой, посидим, поговорим, с дочкой познакомлю — она у меня
тоже любит коньки.
Маша вспыхнула, посмотрела на него благодарным взглядом:
34
так вот каков этот Абозов! Как это она сразу не поняла, что он
добрый?
Абозов же, пока она переодевалась, сказал Симеону:
— Небогато живет девчонка...— задумался; через минуту,
очнувшись от своих мыслей, проговорил: — Напомните мне на сле-
дующей неделе... А еще лучше — прямо привезите ко мне домой.
Встал, снова прикурил от папиросы, сунул пачку «Казбека»
в карман реглана и, увидев Машу — в пальтишке, в подшитых
кожей валенках, улыбнулся:
— Готова? Пойдем с нами — подбросим тебя до дому.
7
Края неба начали холодно зеленеть, и прямо над горизонтом
выплыл серпик луны.
Маша следила за ним взглядом: он бежал рядом с грузовиком
над черной гребенкой далекого леса, невесомый, таявший, пока
не скрылся за холмом. Она опустила взгляд. Вновь полетели
навстречу телеграфные столбы, перелески, рощицы...
Конькобежцы притомились, перепели все песни, и в Машиных
ушах стоял теперь лишь звон морозного воздуха да шелест шин,
уминающих заснеженную дорогу.
Лишь Кушов, покосившись на Челышева, попытался еще раз
затянуть шутовскую песенку, но начал ее теперь не с тысячи, как
час назад, а с пятисот, принимая во внимание настроение прия-
телей:
Пятьсот утят
Пошли купаться в море,
Резвиться на просторе.
Один из них утоп,
Ему купили гроб,
И вот вам результат...
Его кто-то лениво поддержал:
Четыреста девяносто девять утят
Пошли купаться в море...
Оба певца старались, но с трудом отсчитав с полсотни,
замолкли.
Кушов, стягивая с соседей полу тулупа, закутываясь в нее, про-
бормотал:
3*
35
— Эх, надо было хоть с сотни начать.,.— и тут же крикнул:—
Шутка-минутка, а заряжает на час! — и сам зычно, густо захохотал.
— Да он хитрюга! — взмолился кто-то.— Нарочно заговаривает
нас, чтобы всем тулупом под шумок воспользоваться!
И снова в кузове грузовика грохнул смех.
— Ой, батюшки, ногу отлежал!
— А может, это ее Вася Кушов стащил?
— Братцы, и я ногу потерял! Отдайте!
И Маше хотелось, очертя голову, ринуться в это веселье. Но
нельзя: увидят все, что она — ребенок. В куклы играть тебе, ска-
жут, а не со взрослыми конькобежцами на соревнования ездить.
Помалкивай, притаись, раз включили тебя в команду.
И она сидела тихохонько и посматривала на желтенький сер-
пик, который вновь вынырнул из-за горизонта и бежал рядом
с машиной, пытался истаять, но не мог и натыкался на черные
деревья.
А она-то, глупая, думала, что после Абозовского «фордика»
поездка на грузовике будет ей неинтересна! Эх, если бы вместо
взрослых были ее друзья по секции или, на худой конец, хоть бы
одна женщина. Но не взяли ни Надю Дядикову, ни Аллу Шулико-
ву — решили, что Маша всех сильнее...
Лунный серпик скрылся опять, зато туго натянутую синеву неба
испещрили звезды, словно кто-то вколол в нее золотые гвоздики
по самую шляпку. Промелькнуло пухлое от сугроба кладбище,
пошли заборы и крыши, показалась колокольня; сельская площадь
была густо заставлена телегами, поднятые их оглобли уставились
в небо, и над ними — всех выше — торчал колодезный журавль...
Грузовик затормозил.
Тулуп полетел в сторону, люди, лежавшие до этого вповалку,
вскакивали, кричали «куча мала», толкались, с хохотом перевали-
вались через борт, разминали затекшие ноги.
Маша мелко потопала подшитыми валенками, потерла горящие
щеки. Вот это жизнь!.. А завтра-то, завтра! Первые междугородние
соревнования! Разве сравнишь с ними прошлогоднее детское пер-
венство?.. А не пройдет и двух недель, как приедут горьковчанки!..
Разве не стоит жить ради этого?
И здесь, в чайной, грея руки о горячие грани стакана, разморен-
ная дорогой и духотой, она думала о словах Челышева, которые
он не уставал повторять: «Только в соревнованиях оттачивается
мастерство спортсмена».. Она смотрела на него сонными глазами
и встретилась с его взглядом. Тренер многозначительно подмиг-
нул ей, и она счастливо рассмеялась — так просто, без причины.
36
Остальную дорогу до Ижевска Маша провела в полудремоте,
а в гостинице опустилась на постель как подкошенная и сладко
подумала о том, как здорово она завтра побежит. А что, в самом
деле, не может быть, чтобы ижевские женщины бегали лучше
кировских? Но она не успела насладиться этой мыслью, как нава-
лился сон... А наутро оказалось, что в Ижевске нет ни одной спорт-
сменки, хотя бы мало-мальски бегающей на коньках. Ну что ж,
Маша побежит одна! Ей не привыкать! Последний месяц маль-
чишки, которых она обгоняла, все чаще и чаще отказывались
бежать с ней в паре, и Челышев, щадя их самолюбие, пускал ее
одну. Пусть и теперь единственным ее соперником будет секун-
домер...
Но Челышев, глядя в глаза, поправляя прядку волос, выбив-
шуюся из-под ее шапочки, сказал:
— Разомнись-ка хорошенько, разогрей мышцы — придется тебе
бежать с пареньком.
Она кивнула ему: конечно, конечно. И тут же от мысли, что
паренек, не в пример кировским, может оказаться отличным бегу-
ном, ей стало и страшно, и радостно. Она оглядела конькобежцев
в черных свитерах, желая определить своего противника, но ее
взгляд не отыскал среди них ни одного, которого можно было бы
даже условно назвать подростком. И вдруг она поняла, что сорев-
нования-то взрослые, никаких мальчишек не может быть в ижев-
ской команде, как нет их и в кировской.
Задор, который все утро распирал ее грудь, моментально уле-
тучился, и все, что еще минуту назад казалось Маше таким легким,
стало сейчас недоступным.
Но она не выдала своего настроения, осторожно перешагнула
коньком через снежный валик бровки,- выкатилась на круг и,
заложив руки за спину, пошла отсчитывать метр за метром, чуть
покачивая корпус из стороны в сторону.
Резко звучала команда стартера, и будто ветер подхватывал
пару со старта. Маша притормаживала, замирала, наблюдала, как
в каждом из забегов первыми к финишу приходят кировчане. И до
того ей захотелось быть тоже первой — даже дух захватило!
Упрямая тень пробежала по лицу, подчеркнув очарование милых
оспинок, припухшие губы туго поджались. И когда Челышев
подозвал ее, она подкатилась к нему с одним желанием —
победить.
А тот, озабоченно потирая подбородок, кивнул на детину,
который, недовольно поглядывая на подъехавшую к кировскому
тренеру пигалицу, примерялся к старту.
37
— С ним и побежишь. Да не забывай, что не так страшен
черт, как его малюют.
— Ага,— ответила Маша сквозь свои мысли.
Детина, раздосадованный тем, что его выставили в паре с какой-
то девчонкой, еще раз сердито оглянулся на нее и присел, рас-
ставив руки.
Маша усмехнулась в его спину, окинула взглядом синий снег,
чернкх людей на нем, ледяное багровое солнце. И в следующий
миг выстрел расколол воздух и привычно выбросил ее со старта.
Дзинь-дзинь-дзинь — зачастили ее коньки, стремительно замелька-
ли ноги, все дальше и дальше унося ее от противника. На вираже
она окончательно отбросила его назад, и болельщики, ошарашен-
ные таким оборотом дела, заволновались, закричали, затопали.
Из-за их спин просунулся какой-то юнец, воткнул два пальца
в рот и, свистнув по-разбойничьи, завопил:
— Позор! Девке проигрываешь!
На него кто-то тут же прикрикнул:
— Да с такой не стыдно и чемпионам тягаться!
Юнец тотчас исчез.
А люди заголосили еще сильнее, своими криками подстегивая
Машу. Дзинь-дзинь-дзинь — звенели ее коньки, высекая на льду
узенькую «елочку», руки взметались в энергичном взмахе, корпус
раскачивался снизу вверх в такт стремительным шагам... Жалко,
что так коротка пятисотметровка!
Тяжело дыша, испытывая огромную радость, Маша ринулась
в объятия Челышева.
Похлопывая ее по спине, гладя плечи, он сказал с улыбкой:
— Ну, вот видишь, не так страшен черт...
А она рассыпала смешок — мелкий, как бисеринки...
Когда возвращались домой, веселье было прямо-таки неисто-
вым; даже сдержанный Челышев нет-нет, да и бросал шуточку.
Маше было так покойно, так хорошо на душе, что не хотелось
ни двигаться, ни разговаривать. Лишь ленивая мысль, что, может
быть, не она сильна, а ижевский парень слаб, тлела в ней крохот-
ным угольком. Но, начав тлеть, она так и не разгорелась, потому
что никто даже и не намекал Маше на это.
Теперь Машу тревожили лишь горьковчанки. И на тех немногих
тренировках, которые можно было провести до их приезда, Маша
стремилась перенять от Челышева все, что можно. Она насторо-
женно приглядывалась к нему и с замиранием сердца думала:
вот-вот он упрекнет ее за легкую, неслышную, кошачью манеру,
ведь и Валовова, и Паромова, и Кузнецова бегают мощно, по-муж-
38
ски; недаром еще Кушов учил ее рубить шаг. Однако Николай
Ефимович, и сам беззвучно отталкиваясь ото льда, невесомо сколь-
зя рядом с ней, упрекал ее за что угодно, только не за манеру
бега.
Даже в тот день, когда горьковчане вышли на лед Кировского
катка «Динамо», он напомнил только о вираже:
— А левая-то нога все у тебя еще толкается сильнее, чем надо..
Сбиваешься с ритма, теряешь секунды.
Но когда уж думать о вираже, если рядом с тобой разминают-
ся знаменитейшие в стране скороходы из Горького! Перебирая
взглядом облаченные в одинаковые трико фигуры гостей, Маша
попыталась отыскать женщин. Так и есть — все рослые, сильные!
Не чета ей.
Оба дня перед соревнованиями она тревожно приглядывалась
к ним. Потом увлеклась и стала примериваться к тому, что можно
перенять у них с пользой для себя. Взгляд неотступно, как при-
тянутый магнитом, следовал за Кузнецовой. Так вот какова эта
знаменитая конькобежка! А ведь совсем недавно бегала на
«хоккейках». Да, такое под силу лишь прирожденному таланту!
Не обращает внимания на оттепель, на выступившие под ногами
лужицы. Да и что ей — с такими мышцами она осилит любой лед,
не то что Маша, худенькая да маленькая...
«Ну и пусть проиграю,— упрямо подумала Маша.— Зато
научусь у нее, чему можно.— И отметила про себя: — Широкая,
мощная «елочка» на длинных дистанциях мне не подходит. А вот
сильный толчок и энергичные движения в спринте—запомним».
Валовова была копией Кузнецовой—тот же шаг вразвалку, та же
высокая посадка и резкость, напористость — недаром она несколь-
ко лет играла в хоккей, в эту самую что ни на есть мужскую игру;
ничего похожего на Машину мягкость и эластичность... А вот
у Серафимы Паромовой можно поучиться бурному финишу, а глав-
ное— блестящей технике на поворотах. Но и она бежит, как
мужчина...
Маша вздохнула, взгляд ее снова притянулся к Кузнецовой:
поди ж ты, совсем недавно бегала на «хоккейках», а уже угроза
для чемпионки страны. Так почему же Маша, которая тоже недав-
но оставила свои «лобзики», не может тягаться с ней?
Она загребла с деревянного барьера мокрый снежок, скатала
комочек. Теплый весенний ветер вылизал небо, солнце припекало,
растопляло лед. Если за ночь подморозит, завтра он будет хорош,
накатист — облегчит Машину борьбу с горьковчанками...
Она не заметила неслышно подошедшего Челышева.
39
А тот, глядя на ее упрямо поджатые губы, на заострившийся
носик, помог ей изжить, подавить разраставшуюся тревогу:
— Ну, как? Поборемся завтра?
Маша подняла на него робкий взгляд. В нем было написано:
«Куда уж мне?».
Он улыбнулся, потрепал ее по плечу:
— Помнишь ижевского парня? А как ты его обставила!.. Глав-
ное— не унывай и помни, что в коньках побеждают техника
и тактика.
Она порывисто вздохнула. Верит в нее тренер, верит!
А на следующий день убедилась, что не только Челышев верит
в нее, но и другой тренер, первый — Кушов!
И самое радостное было в том, что Кушов это сказал не ей,
Маше, не для того, чтобы поддержать ее, а сказал другим, не видя,
что Маша тихонечко прокралась в раздевалку. Потирая твердый
прямой нос, он спросил кого-то:
— Все четыре дистанции с Марианной Валововой? — И тут же
произнес, словно отрубил: — Так и Маня у нас не в пристяжных
бегает!
Она сделала вид, что не слышала этих слов, но все в ней так
и ликовало.
Однако на старте пятисотметровки Марианнин взгляд сбросил
Машу с облаков на землю. Все что угодно Маша рассчитывала
увидеть в нем: любопытство, примерку к ней, худенькой девчон-
ке... Даже затаенная угроза в глазах была бы сейчас для Маши
лучше того равнодушия, с которым Валовова посмотрела на. нее.
«Ах, так? — упрямо подумала Маша.— Хорошо же, побегу, как
с ижевским парнем! Чего я в самом деле теряю?»
И вот они уже приготовились к бегу — рослая широкоплечая
Валовова — бывшая хоккеистка и совсем подросток — хрупкая,
маленькая Исакова.
Челышев успел шепнуть:
— Только не волнуйся. Беги, как бегаешь обычно. Да не спи
на старте.
Г де уж тут не спи, когда команда стартера мощно бросила
Валовову вперед! Только спину ее и увидела Маша, когда Мариан-
на, быстро перебирая ногами, подстегивая себя сильными взма-
хами рук, рванулась со старта. На миг вспыхнула горькая мысль
о поражении, но тут же погасла, и Маша к своему удивлению
поняла, что бежит уже почти рядом с ней, будто привязанная
невидимой ниткой.
Так она и пересекла финиш почти конек в конек с Валововой.
40
Николай Ефимович, которого, казалось, ничем нельзя было
выбить из равновесия, закричал взволнованно в лицо Маше:
— Вот видишь! А ведь пятьсот метров — это коронная
дистанция Марианны, я-то уж знаю!
Сияя улыбкой, не в силах перевести бурного дыхания, Маша
смотрела на него. А он, оторвав взгляд от секундомера, уставился
в репродуктор и согласно кивал в такт словам диктора:
— Время Валововой (Горький) 54 ровно. Время Исаковой
(Киров) 54 и 2 десятых.
— Правильно,— похвалил он словно не Машу, а диктора
и напомнил гордо: — На прошлогоднем Всесоюзном первенстве
Зоя Миронова пробежала пятисотку за 55,9! А ведь она чемпион-
ка страны!
Восторг охватил Машу, она толкнулась коньком, будто отби-
лась от чего-то, хохотнула нервно. А тут еще сама Марианна
подъехала к ней, с трудом выдавливая слова сквозь прерывистое
дыхание, сказала с удивлением:
— Да ты, оказывается , хорошо бегаешь, девочка?
После этого уже не страшно было выходить на старт полутора
тысяч метров. Марианнина спина, маячившая впереди, теперь
не казалась такой страшной, и Маша, мчавшаяся легко и непринуж-
денно, подумала, что у нее есть запас сил, чтобы обогнать про-
тивницу, и эта мысль не показалась ей дерзкой. И та ниточка,
которая связывала их на пятисотке, превратилась в резиновую —
она все сильнее и сильнее сокращалась, от шага к шагу подтяги-
вая Машу к Марианне; вот девочка обошла ее, услышав тяжелое
дыхание, и оказалась впереди, поощряемая неистовым гвалтом
болельщиков.
Эта победа над опытнейшей скороходкой была неожиданна для
Маши. Захотелось говорить бойко, найти для всех, кто ее поздрав-
ляет, особенные слова, но попробуй перекричи Кушова, который
тискает ее в объятиях и гогочет: «Ага! Прищемила горьковчанке
нос!» А Челышев машет из-за его спины рукой в расписанной
вензелями варежке, хвалит:
— Так держи — и завтра будешь первой!
И Маша оправдала его веру: и назавтра бежала так же стре-
мительно, и упоение от полета, от скорости, от ветра, свистящего
в ушах, от снега пело в ее сердце. Падение на тысячеметрбвке
у самого финиша не могло ничуть уменьшить ее веры в свои
силы, что она и доказала на трех километрах: она выиграла их
у Марианны, хотя и бежала такую длинную дистанцию впервые
в жизни.
41
Ее время на три тысячи метров было 6 минут 6 секунд. В этом
сезоне такого результата не показывала ни одна конькобежка
страны, и лишь позже, на Всесоюзном первенстве, перекрыли его
всего две спортсменки! — об этом писали в газетах.
Но еще раньше, до газет, радио принесло вести, в которые
трудно было поверить: Валя Кузнецова вырвала победу у двукрат-
ной чемпионки страны Зои Мироновой! Маша даже опоздала
в техникум — впервые в жизни простояла в очереди за централь-
ными газетами... С ума сойти: Кузнецова выиграла все четыре
дистанции, побила всесоюзные рекорды, причем рекорд на пять
тысяч метров оказался выше мирового, установленного американ-
кой Кид Клейн...
Вообще сезон 1934—1935 годов принес столько рекордов,
сколько конькобежцы не ставили никогда — целых 18!..
Маша не удержалась — на лекции вытащила газету и, распра-
вив ее на коленях, краешком глаза перечитала новости. Даже зво-
нок на переменку не сбросил ее, как обычно, со скамейки. Она
замерла, словно присматривалась к своим мыслям. Боже мой,
Валя Кузнецова совсем недавно бегала на «хоккейках», как и она,
Маша, на «лобзиках»... Значит, все под силу человеку, только
нужно очень захотеть!.. Ну что же, на краевом первенстве она
покажет, как надо бегать!
И она показала: как и Кузнецова, выиграла все четыре дистан-
ции и стала чемпионкой края.
Чемпионкой среди женщин, хотя ей было неполных пятнад-
цать лет!
8
Как обычно, Маша проснулась с мыслью, что и этот день
подарит ей что-нибудь хорошее.
Пришлепала босыми ногами к окну. Вот и первый подарок —
снег. Ветер лепил его на радужное от старости стекло, на теле-
графный столб, на забор. Конечно, снег мокрый, но ведь все-таки
снег, а это значит, что зима не сдается, цепляется за каждый
денек, не хочет уйти без боя. То-то Маша побегает еще лишнюю
неделю на коньках...
Она собрала тетради, положила их в чемоданчик — поверх
трико и свитерка — и, натянув пальтушку, окинула взглядом свое
отражение в зеркальце. Челышев не терпел нерях и сам одевал-
ся с подчеркнутой аккуратностью, больше того, яркий шарф —
42
из тех, которые начинали входить в моду и которых доселе и ви-
дом не видывали кировчане,—придавал ему даже франтоватый вид.
Замерев перед зеркальцем, Маша попыталась припомнить,
что же она еще не сделала? Ага, не подстригла ногти на руках;
недоставало, чтобы Николай Ефимович напомнил ей об этом, как
вчера Гере Мухачеву. Всегда безукоризненно выбритый, пахну-
щий одеколоном, Челышев не прощал своим ученикам не только
оторванной пуговицы и прохудившегося чулка, но и грязи под ног-
тями. У него наготове кусочек мыла и иголка с ниткой — не сле-
дишь за собой дома, так делай здесь, на стадионе; он даже маль-
чишек научил штопать носки... И уж совсем горе было тому, кто
побалуется папироской. С таким Николай Ефимович будет убийст-
венно холоден, и эта холодность во сто крат страшнее тех слов,
которые он бросит в адрес какого-нибудь замарашки...
Маша на ходу подстригла ноготки («чик-чик-чик» отщелкали
ножницы), с сожалением оглядела дешевые брезентовые туфель-
ки на резиновой подметке, которые нельзя надраить ваксой,
и выскочила из подвала.
Снег еще метался, но это были его последние издыхания: неис-
тово клубящаяся чернота туч уже обнажала в своих разрывах
по-весеннему нестерпимую синь неба. Однако радостное настрое-
ние, с которым она встала ото сна, уже ничем не могло быть
омрачено. А когда среди свинцовых клубов брызнуло, как взрыв,
ослепительно золотое солнце, Маша даже помахала ему рукой.
Весь день ее носили вприпрыжку дешевенькие брезентовые
туфельки, пока не замерли под вечер в родной динамовской раз-
девалке.
Все здесь шло своим чередом: одни корпели над домашними
заданиями, другие протирали после дневных занятий коньки,
а одна из девочек, пристроившись подле пышущей жаром бата-
реи, пришивала пуговицу.
Маша дернула за косичку подругу, захлопнула у мальчишки
учебник, спрятала чью-то ушанку... Так бы она, наверное, и меша-
лась у всех под ногами до прихода тренера, если бы пущенный
ею тяжелый мяч — «медицинбол» не сшиб стул, на котором поко-
ился станок для точки коньков,— в нем-то она и нашла разрядку
своей энергии.
Установить в станке левый конек не составило для нее труда —
пусть стоит вертикально, что еще от него требовать. Зато с пра-
вым пришлось повозиться: у него полоз все время наклонен
ко льду, особенно на вираже... Маша положила на лезвия брусок,
проверила — не качается, затянула медные барашки и принялась
43
точить конечки, думая гордо: «Это вам не напильник, которым
шваркал Горька свои «лобзики», уперев конек одним концом
в подоконник, а другим в грудь!»
Но вот появился Челышев, и она сразу подобралась: «Отчитает!
Отчитает, как миленькую». Но тот, словно и не заметил ее, подо-
шел к мальчишке, склонился над его учебником, сказал, стараясь
сдержать раздражение:
— Опять провалился по-русскому? Ну-ка, что там у тебя за пра-
вило? Ну, брат, его совсем нетрудно запомнить. Сколько палочек
у буквы «и»? Две? А у «е»? Ну, вот видишь, если во втором лице
единственного числа в глаголе буква «и» — значит второе спря-
жение, а если «е» — первое... «Я бегу на коньках»,— какое
спряжение?
— Я бегу, ты бежишь, он, она, оно бежит...— забубнил уны-
лый мальчишеский голос.
— Ну, какая буква? Сколько в ней палочек?.. «Бе-жи-ишь...»
— Же.
— Да ты совсем не думаешь, что говоришь. Ну?
— Е.
— Вот что, милый друг, ты сегодня не пойдешь на трениров-
ку, будешь заниматься весь вечер.
Даже спиной Маша осязала, как закипает раздражение в Челы-
шеве, но не подала и виду, что и она чувствует свою вину.
И все-таки его слова прозвучали неожиданно:
— Ну, а ты что это, стрекоза, вздумала точить коньки? На ули-
це-то развезло, куда ты на таких остриях?
— Я думала, подстынет,— потупилась Маша.
Он молча покачал головой и тут же ударил в ладоши:
— Все, кто выучил уроки,— на лед!
И только за дверями раздевалки, в густом и влажном сумра-
ке вечера, все-таки напомнил:
— Помучаешься сегодня, Маня, на своих ножах,— и тут же
заскользил дальше.
А она проводила его взглядом, чувствуя, что слезы благодар-
ности вот-вот брызнут из глаз. Страшно подумать, как бы ей вле-
тело от Васи Кушова, окажись он на месте Челышева: шутка ли —
точить коньки без разрешения!.. Однако от того, что он не отчитал
ее, Маше не полегчало: острые лезвия ее коньков так и увязали
в размягченном льду... Вот тебе и радость, которую ей должен
дарить каждый начавшийся день!..
А в тоннеле под трибуной появилась небольшая гибкая фигура
Симеона. Значит, и Абозов сейчас увидит ее позорный провал.
44
К счастью, нынче Симеон оказался один.
Когда возвращались в раздевалку, Маша поздоровалась с ним
скромненько:
— Здрасьте, Владимир Федорович.
— Здравствуй, Маня. А я за тобой. Что же ты слово не дер-
жишь? Остап Осипович ждет тебя. Одевайся быстренько и пое-
дем к нему.
В «фордике», усадив Машу рядом с собой, извинился, словно
перед ровней:
— Только на минутку заскочим ко мне, ты уж прости.
И когда «фордик» остановился, брызнув из-под шин мокрым
снегом, потащил за собой, продолжая извиняться:
— Живем по-походному. Такое время: посылают с места
на место... Познакомься, это — моя мама, это — дочка, а жена
в горкоме комсомола — работы много... Ну, рады, что я привез
к вам Маню Исакову, победительницу горьковчанок?
В каком восторге была бы Маша в другое время от такрй
аттестации — сразу бы улетучились все огорчения. Но она, пожав
руку бабушке, замерла перед книжным шкафом, потеряла дар
речи. Казалось невероятным, что один человек может иметь
столько книг! Вот тебе и по-походному!.. Маша окинула взглядом
большую высокую комнату; как чисто, как уютно — не то, что
у них в подвале... Но сразу же забыла об этом и снова уставилась
на книги.
А Симеон, найдя, что ему было нужно, уже торопил ее:
— Поедем, Остап Осипович ждет.
Маша забилась в уголок «фордика», продолжала молчать.
Голос Симеона доходил до нее издалека:
— Остап Осипович не раз о тебе спрашивал... Ты знаешь, что
он коренной динамовец? Видела бы, Маня, как он в Горьком
работу «Динамо» поставил! Кузнецова, Паромова, Валовова —
это его воспитанницы. Да что тебе рассказывать, сама знаешь:
он Челышева пригласил в Киров. В коньки он прямо-таки влюб-
лен — не только сам каждую неделю катается, но и всех членов
бюро крайкома вытащил на лед. Дай время — Остап Осипович
сделает Киров спортивным городом!.. А вот и приехали.
«Фордик» привычно остановился перед каменным домом.
Когда проходили в железную калитку, Симеон успел шепнуть:
— В этом доме в девятнадцатом году останавливался Дзер-
жинский: организовывал здесь отпор Колчаку...
И портрет Дзержинского был первым из всего, что увидела
Маша в квартире Абозова. А вокруг портрета—справа, слева,
45
по всем стенам—книги, книги, книги! Огорошивший ее десять
минут назад шкаф сразу показался крошечным в сравнении с этим
богатством. Книги уходили яркими корешками под самый потолок,
манили обложками, словно просили: «Раскрой нас!»
Никогда впоследствии не поразит ее так ни одна библиотека
со своими инкунабулами и фолиантами, как этим мартовским
вечером 1935 года поразили абозовские сокровища.
Она стояла перед книгами, пока Зорька — дочка Абозова —
не взяла ее под руку и не потащила в детскую — для секрета.
— Ты любишь книжки? — спрашивала она, глядя на Машу
большими, черными, как у отца, глазами.— А у тебя есть «Сереб-
ряные коньки»?
Маша чуть не сказала, что у нее никелированные, но сообра-
зила все-таки: речь идет о книге, отрицательно замотала головой.
А Зорька уже нагружала ее колени целым богатством — иначе
не назовешь, ибо все переплеты сверкали золотом.
— Это — «Леди Джен, или Голубая цапля», это — «Оливер
Твист», это — «История маленького оборвыша», вот—«Хижина дя-
ди Тома»...
Маша и названий-то не могла запомнить, а эта десятилетняя
девочка готова была пересказать содержание любой книжки! Даже
карапуз Юрик тыкал толстеньким пальчиком в картинки и объяс-
нял, что они изображают.
От созерцания этих сокровищ оторвало ее приглашение к ужи-
ну. Она уселась чинно, расправив юбочку на коленях, косясь
по сторонам, пораженная увиденным, не задумываясь над тем,
что в просторной комнате нет ничего, кроме книг... Лишь намного
позже она поняла, что в абозовской квартире были лишь дюжина
простых казенных стульев да несколько столов: все свои деньги
Абозов тратил на книги и патефонные пластинки с записью клас-
сической музыки...
И сейчас патефон был включен — скрипки пели о чем-то груст-
ном и далеком, звуки их растворялись в тишине, как опущенные
в теплую воду кристаллы, заставляя больно сжиматься Машино
сердце. Она сидела потупившись, боясь прикоснуться к ложке.
Но тут все преувеличенно громко заговорили между собой,
зашумели, стараясь показать, что не замечают Машиной подавлен-
ности, стали передавать через стол солонку, перечницу... И тогда
она поняла, что ее приняли здесь, как родную, и ей стало удиви-
тельно легко и покойно.
Несколько дней после этого она жила в чудесном мире музы-
ки и книг. А когда Симеон через неделю снова увез ее с растаяв-
46
шего катка в казенную абозовскую квартиру, она окончательно
убедилась, что ее ждут здесь, как полноправного члена семьи.
Летом она стала приходить сюда и сама: иногда чтобы вернуть
книжку, а иногда и просто повозиться с Зорькой и Юриком.
И никто не смеялся здесь над тем, что на ней были зашто-
панные носочки и что не все слова она произносила правильно.
А если предлагали сесть за стол, то не потому, что она была
голодна, а за компанию; и даже в ванную ее отправляли лишь
потому, что сегодня у всей семьи был «банный день», так как
топили колонку.
Ванна чуть не свела Машу с ума. Впервые в жизни окунув-
шись в горячую воду, впитывая каждой жилочкой ее нежность,
трепетно скользя взглядом по белоснежным кафельным плиткам,
она испытывала ни с чем не сравнимое блаженство. Даже кусок
туалетного мыла казался ей чудом,— странно, он даже был запе-
чатан в цветную бумажку, как та шоколадка, которую в детстве
принес вместе с бутылкой водки хозяин кузницы, когда уго-
варивал отца исправить какой-то невиданный сейф. Маша с хрус-
том распечатала мыло, упиваясь его запахом...
Так она и купалась, приходя к Абозовым, в чудесных запахах,
в теплой нежности ванны, в музыке, которая всегда звучала
в громадной комнате, уставленной книгами.
Остап Осипович спрашивал, как ее дела. И она радостно и охот-
но отчитывалась:
— Позавчера стала чемпионкой города по прыжкам в длину.
— Хвалю,— говорил он. Прикуривая папиросу от папиросы,
интересовался: — А волейбол?
— Вышли в финал. Осталось у «Спартака» выиграть.
Случались у нее и огорчения. Но не жаловаться же Абозову,
у которого и своих забот по горло?..
9
Первым огорчением был перевод ее техникума в Пермь.'
Ни мать, ни отец не хотели отпускать дочку из дома. Тем более
не хотела уезжать сама Маша. При одной мысли, что ей придется
расстаться с родными динамовцами, на ее глазах выступали сле-
зы... Однако беда оказалась поправимой: переполошился не толь-
ко Челышев — все работники «Динамо». Сам ответственный сек-
ретарь Трусов облюбовал ей работу в своей системе, да и не од-
ну — выбирай, только не бросай общество, в котором ты
47
выросла... Посоветовавшись, остановились на телефонной станции.
Так и оказалась Маша на коммутаторе пожарной охраны.
И несли ее теперь брезентовые туфельки не в техникум,
а в двухэтажное белоснежное здание на улице Коммуны. Тонкие
пальцы ловко справлялись с бесчисленными шнурами, по щелчку
сигнала вилка безошибочно втыкалась в гнездо, и на вопрос, про-
звучавший в наушниках, Маша произносила округло, врастяжку,
словно работала на коммутаторе не первый год: «Ало-о-о»...
И снова шнуры мелькали в ее руках... Работа была удобная: дава-
ла много свободного времени, особенно после ночной смены.
Сон не брал Машу, тем более, когда ранним утречком вприпрыж-
ку бежала она на новенькую водную станцию.
Она плавала, каталась на велосипеде, бегала, прыгала, гребла,
имитировала бег на коньках. И все это проделывала с упоением,
не задумываясь над тем, что новая беда уже подкралась и тихо-
хонько подстерегает ее семью: уехал отец, уехал на Дальний Во-
сток в поисках старшего, любимого сына Горьки, который вот
уже как год перестал присылать письма.
Было что-то грустное в отъезде отца; странный осадок остался
в глубине души, навертывалось смутное предчувствие, что он
не вернется... Вообще жизнь становилась тревожной, все словно
жили ожиданием чего-то неотвратимого...Газеты были переполне-
ны сообщениями о средневековых ужасах, творящихся в Герма-
нии. Машин сосед, только что отслуживший в кадровых войсках,
был вызван в военкомат. Даже в стихах, которые мальчишки
читали на стадионе, говорилось о трагедии, нависшей над Европой...
Эту тревогу, которая наполнила знойный воздух лета 1935 года,
усиливали лесные пожары,обложившие город кольцом. Горели
не только леса, но и торф; едкий дым заполнял улицы; по утрам
сквозь него невозможно было рассмотреть дома на противопо-
ложной стороне; иногда в город врывался жаркий ветер, оконча-
тельно раскаляя и без того горячий воздух, ворошил обрывки
папиросных пачек, куриные перья, щепу, завихрял в смерчи пыль;
она забивалась в рот, скрипела на зубах; в мглистом, багрово-
дымном небе висело, как бельмо, лысое солнце, а по ночам, когда
Маша возвращалась домой после дежурства, далекая, задохнув-
шаяся луна еле угадывалась сквозь мглистую пелену...
В своем юношеском эгоизме, в чаду спортивных забот, в тос-
ке по конькам Маша мало задумывалась над происходящим.
Тренировки, соревнования, работа — ни минуты свободного вре-
мени. Даже дома она бывала реже, чем у Абозовых. В свои пят-
надцать лет она все еще была девчонкой... Трудно сказать, долго
48
Первый тренер,
учитель, товарищ, друг —
Николай Челышев
Приятно после розыгрыша приза им. Кирова сфотографироваться с лучши-
ми скороходами страны — Иваном Аникановым (справа от Маши) и Алек-
сандром Люскиным (слева). Хорошо, что рядом Николай Челышев и выгля-
дывающий из-за него Толя Ляпунов
Маша Исакова на родном динамовском катке с подругами Галей
Горюновой и Леной Машковцевой (1936 год)
ли бы это продолжалось, но ее бездумный бег по жизни однажды
остановил Абозов.
— Одно не пойму,— сказал он,— почему ты не подаешь заяв-
ление в комсомол, Маня?
Она растерялась от этого вопроса.
— Дочь кузнеца. В спорте — первая. Упорством, силой воли
не обделена. Место для таких — в авангарде нашей молодежи.
Она продолжала молчать растерянно.
Абозов, думая о чем-то, глядя мимо Маши, поскреб синюю,
выбритую до блеска скулу, потом с недоумением посмотрел
на погасшую папиросу, бросил ее в пепельницу, выгреб из рас-
пахнутой коробки «Казбека» новую. Но не прикурил. Постукивая
бумажным мундштуком по черному силуэту всадника, мчавшегося
вдоль раздвоенного блистающего снегом пика, поднял глаза
на Машу и сказал, четко выговаривая слова:
— Запомни, Маня:' жизнь, счастье, слава нашей Родины —
в ваших руках. Вы будете продолжать дело, начатое большевика-
ми... Поняла меня, Маня?
— Да, Остап Осипович,— выдохнула она еле слышно.
— Тебе сегодня пятнадцать, не успеешь оглянуться, будет
двадцать... Пойми, что на плечи вашего поколения придутся глав-
ные трудности. Обстановка в мире тяжелая. Читала сегодняшнюю
газету? Фашисты пытаются развязать войну. Итальянские самоле-
ты обстреливают мирных пастухов в Абиссинии...
Он толкнул к ней по скользкой клеенке газету. Закурив, сделал
несколько коротких, жадных затяжек и тут же потянул газету
обратно (Маша только и успела прочитать число: «5 октября
1935 года»), сложил ее пополам, сунул в карман кителя.
— Все поняла, Маня?
— Все, Остап Осипович.
В дверях он остановился.
— Да, Маня...
— Что, Остап Осипович?
— Ругать тебя надо: почему учебу оставила?
— Но, Остап Осипович...
— Это не оправдание. В Кирове есть педучилище с физкуль-
турным отделением. Могла поступить на второй курс... Это же
твое призвание... Подумай, пока не поздно.
И уже из коридора, видя, как обмякла она на стуле, прогово-
рил, скребя щеку:
— А то, что осталась верна «Динамо», работаешь у нас,—
хвалю.
4 Б. Порфирьев
49
Ободренная этой маленькой похвалой, Маша сорвалась со сту-
ла, вбежала в детскую, где поджидала ее Зорька, чмокнула ее
в щеку, покружила, ухватив за пухлые ручки, Юрика, выпросила
у Зорьки газеты за прошедший месяц и помчалась домой.
Газеты были прочитаны залпом... Так как мать газет не выпи-
сывала, Маша теперь по утрам включала радио — слушала послед-
ние известия. Подвал после отъезда отца сделался еще неприют-
нее: мать поступила на работу, ее смена зачастую не совпадала
с дежурством дочери. Случалось, пошарив в шкафчике, Маша
не находила даже картошки и довольствовалась черствым куском
хлеба.
Но разве отсутствие обеда может омрачить юность? И захлест-
нутая бешеным круговоротом жизни, Маша даже не задумыва-
лась над тем, что жила последние месяцы не сыто. Начавшаяся
зима совсем не оставила места для раздумий: приходилось раз-
рываться между коммутатором и катком. Сколько бы ни говорили,
что Исакова — прирожденная конькобежка, ,но и ей пришлось
потратить месяц, чтобы войти в форму и добиться прошлогодних
результатов.
Она тренировалась с прежней исступленностью, отдавая конь-
кам всю себя без остатка. И только обычные вспышки озорства
все чаще сменялись у нее периодами задумчивости. Неожиданно
она забивалась в уголок раздевалки, затаивалась там, робкая
улыбка бродила по ее лицу. Челышев даже как-то заволновался:
— Ты не заболела, случаем, Маня?
Она подняла на него взгляд, усмехнулась непонятно и спро-
сила:
— А строго спрашивают в райкоме, а? Николай Ефимович?
Он догадался, что тревожит ее, и улыбнувшись сказал уверенно:
— Ну, тебя-то примут, нечего беспокоиться.
Беспокоиться и вправду оказалось нечего. Ясным январским
днем 1936 года ее пригласили в райком, и секретарь, вручая ей
комсомольский билет, проговорил:
— Твои победы на коньках — отличная рекомендация. Но еще
лучше, что твои товарищи отзываются о тебе, как о верном дру-
ге, о заводиле хороших дел... У комсомола одно требование
к тебе: учись, чтобы стать преподавателем физкультуры, тренером.
Будешь передавать свое спортивное мастерство другим. Не забы-
вай, что Родине нужны сильные духом и телом люди, — и улыб-
нулся широко: — Поздравляю тебя, Исакова!
И когда она, сжимая онемевшими пальцами жесткие корочки
билета, в коричневый тон которого был врезан черный силуэт
50
Ленина, выдохнула: «Можно идти?» — улыбнулся еще шире
и сказал:
— Иди. Да побеждай всех — пусть знают земляков Сергея
Мироновича!
Словно на крыльях она выпорхнула из кабинета, сбежала
пританцовывая по стершимся каменным ступеням, вздохнула
облегченно, посмотрела на далекое мутное солнце, висящее
в мглистом, сером, как отшлифованная сталь, небе. Солнце словно
подмигнуло ей, она рассмеялась счастливым смехом и помчалась,
как обычно, вприпрыжку, на каток, прижимая руку к груди, где
был спрятан новенький комсомольский билет.
Хотелось петь, дурачиться, выкинуть какую-нибудь штуку. Ей
по плечу теперь были любые победы. Родись она на два года
пораньше, ее отправили бы на Всесоюзное первенство,— вот там-
то она бы и доказала, на что способна!
Ох, уж эти шестнадцать лет! Они не давали Маше спать, делали
завистливой к тем, кто был ее старше.
А время безжалостно срывало листок за листком с численника,
который висел рядом с ходиками на сырой стене подвала, неот-
вратимо приближая день Всесоюзного первенства. Казалось,
не может быть большей несправедливости: ведь победила в прош-
лом году Марианну Валовову, так почему же из-за того, что
в паспорте стоит 1920 год рождения, невозможно снова померять-
ся с ней силами? Маша даже возненавидела новенький паспорт
и прятала его не там, где лежал комсомольский билет... День
и ночь она мечтала о чуде, которое сделало бы ее на два года
старше! И оно пришло неожиданно, как приходит всякое чудо.
Кушов повертел в руках ее метрику и заявил, удивляясь тому,
как не мог додуматься раньше:
— Это я все обтяпаю. Ловкость рук — и никакого мошенства.
Трудно сказать, что ему это стоило, но он отыскал книгу,
в которую шестнадцать лет назад рукой попа из Хлыновской сло-
боды было записано, что у Григория Прокопьевича и Марии Хари-
тоновны Исаковых родилась дочь, нареченная Марией. Тут же
была сделана метрическая выписка, в которой 1920 год был заме-
нен на 1918, и на следующий день Маша с радостью и недоумени-
ем разглядывала пахнущий химическим кабинетом паспорт. А Ку-
шов заявил неуместно, но гордо:
— Фокус не удался, факир был пьян...
Чего греха таить, это, очевидно, не первый и не последний
подложный паспорт, который ухитряются получить женщины, но
с уверенностью можно сказать, что он один, в отличие от осталь-
4*
51
них, сделал его обладательницу старше, а не моложе своих лет.
То, что для многих женщин показалось бы трагедией, обернулось
для Маши счастьем. А в старых девах она не останется, увеличи-
вай ее возраст хоть на десять лет!
10
Спокойная и уверенная радость теплилась в Машином сердце.
Только поэтому навалившиеся на нее впечатления не сокрушили,
не подмяли ее под себя. Однако все ей казалось нереальным,
выдуманным, начиная с вагонных полок, которые по мановению
ее руки беззвучно опускались и подымались, и кончая колоссаль-
ностью московского стадиона «Динамо», в раздевалку которого
она вошла, как в святилище. В десятках лучших отелей Европы
побывает впоследствии Маша, но ни один из них не произведет
на нее такого впечатления, какое произвела эта раздевалка со сво-
ими шезлонгами, ковриками и стенами, напоминающими картин-
ную галерею.
А чистота и умопомрачительная скользкость льда! На этот раз
ничто не разубедит Машу, что скорость заложена не только
в коньках, но и в нем. Недаром конькобежцы стелются надо льдом,
как птицы!.. Вон он—«железный скороход», нестареющий Яков
Мельников; вряд ли еще кто-нибудь в мире способен на такие
рывки!.. Гибко и пружиняще преодолевает вираж Григорий КушИн,
бурно, по-мужски рубя шаг, подходит к финишу прошлогодняя
знакомая Серафима Паромова, а вот молодой спринтер, которому
прочат большое будущее, Константин Кудрявцев несется словно
молния, и руки его работают как плети...
А взгляд уже отыскал Капчинского, Аниканова. Вот кто, как
и Маша, толкается бесшумно и упруго, плавно перекладывая кор-
пус на скользящую ногу, почти не оставляя следов на льду. С ка-
ким упоением смотрела Маша на их бег! Она могла без конца
любоваться этой парой, особенно Аникановым! До чего низка
его посадка! Толчок закончен, шаг раскатист, кажется, что совсем
нет торопливости, но одинаковой силы движения и неменяющаяся
от начала до конца их координация позволяют ему мастерски рас-
пределить энергию по всем кругам. А мягкая, как у Кудрявцева,
плеткообразная работа его рук!.. Вот в чьей технике собрано все,
выработанное конькобежцами всех времен и стран!
Каждой клеточкой тела Маша впитывала в себя этот ослепи-
тельный бег. Он неотступно преследовал ее везде — в метро,
52
в театре, в музее, он словно был ее тенью, он не давал ей спать
по ночам... Было тревожно. В голове все время билась мысль,
что рано ей, девчонке, соревноваться со звездами конькобежного
спорта. Пока не поздно, надо сказать Челышеву, чтоб он перевел
ее в разряд девушек — даже по новому паспорту ей еще нет
восемнадцати...
Маша покосилась на товарищей по команде. Постников, Зоб-
нин, Шулакова—все старше ее, имеют опыт. Губы ее сжались
упрямо и неподвижно, внутри будто все жгло огнем. Чтобы мол-
чание не было подозрительным, она уткнулась лицом в слезя-
щееся окно автобуса, сделала вид, что рассматривает Москву.
Навстречу, из золотого от фонарей снега, неслись каменные гро-
мады домов, неоновые рекламы, чугунные столбы с провисшими
проводами, пылающие фары автомобилей.
Тревожные мысли заставили хранить молчание. Мокрый снег
был напитан бензиновой гарью, одеколоном бесчисленных парик-
махерских и запахом земли и лука из овощных лавок, в мутном
тумане расплывались фонари, их отражения молочно сверкали
в сырой черноте асфальта... Маша подняла взгляд туда, куда смот-
рели ее товарищи. Там, в высоте, над Кремлевской башней, ярко
и уверенно сияла, переливаясь и мерцая рубиновым светом, пяти-
конечная звезда. Не спуская с нее глаз, Маша пыталась поймать
ниточку какой-то мысли, которая упрямо пряталась в клубок.
Мысль была невероятно важна,— Маша понимала, что она может
изменить ее судьбу,— но не давалась в руки, ускользала из цепких
пальцев... На Красной площади она замерла, вспомнила: в кармаш-
ке лежит комсомольский билет... И клубок мыслей, потянутый
за недававшуюся до сих пор ниточку, начал стремительно разма-
тываться. «Трусиха! — с безжалостной откровенностью обругала
себя Маша, обругала, как чужого, неизвестного ей человека.—
Тебе как сказали в райкоме — побеждать?»
Эта ночь была в Москве первой, когда Маша спала как уби-
тая, даже сны не тревожили ее покоя.
А наутро, в разгар тренировки, ее подозвал сияющий Челышев:
— Поздравляю, Маня! Сам Мельников похвалил тебя! Так
и сказал: «Из этой девочки выйдет толк».
Маша подняла на тренера затуманенные глаза — светлые и без-
защитные, и лицо ее покрылось румянцем.
А Челышев продолжал:
— Особенно ему понравились повороты. Отлично, говорит,
опускаешь плечо. Это, говорит, позволяет тебе делать мощный
толчок левой ногой!..
53
Мельников! Сам Мельников, победитель непобедимых нор-
вежцев, человек, начавший бегать на коньках за десять лет до рож-
дения Маши! Обладатель 27 рекордов страны! Двукратный абсо-
лютный чемпион России, девятикратный чемпион СССР, двукрат-
ный— мира, чемпион Европы!..
С каким наслаждением, грациозно и плавно, снова помчалась
Маша, мягко, непринужденно отталкиваясь, словно кошечка, спря-
тавшая свои коготки, помчалась и не предполагала, что жизнь
готовит ей второй сюрприз! И от кого? От человека, которого
она успела полюбить не меньше Мельникова, от конькобежца,
ней шаг она сейчас копировала!
Едва она затормозила, как к ней подкатил Аниканов — веселый,
возбужденный, с открытым сердцем:
— А ты молодец — я все время приглядываюсь к тебе, может,
потому, что твой бег напоминает мой... И поворот отличен, толь-
ко слишком высоко несешь корпус. Сильнее наклоняй его в круг!
Смотри, вот так!
Встретится еще в Машиной жизни немало людей, у кого она
будет учиться. Окажутся среди них уважительные и скрытные,
прямодушные и завистливые, и у каждого из них она возьмет
что-то для себя, чтобы потом, позже отдать все накопленное
своей Родине. Но никогда она не забудет этого мимолетного ани-
кановского урока...
Она снова спала спокойно, тем более, что мудрый Челышев,
вернувшись под вечер с жеребьевки, не сказал, с кем придется
Маше бежать. Он никогда не нервировал своих воспитанников,
зная, что даже искушенные конькобежцы накануне ответственных
состязаний «бегут» час за часом в бесконечной бессоннице...
О своей противнице на пятисотку Маша узнала перед соревно-
ваниями, после того, как вывесили списки пар. Что ж, Николай
Ефимович был прав, когда не сообщил о ней заранее: Александра
Васильева, чемпионка общества «Локомотив». Впрочем, разве
не были все остальные женщины какими-нибудь чемпионками?!
Вон и на тысячу пятьсот жеребьевка свела ее с Ольгой Нагиби-
ной — чемпионкой Москвы... Ну, что ж! Сейчас она разомнется как
следует, разогреет мышцы и покажет, на что способны кировчане.
Что, в самом деле, не победила она разве в прошлом году
Марианну? А Марианна была не слабее этих москвичек...
Она уже почти выбралась из толпы, жужжащей подле руко-
писных списков, и с трепетным уважением поглядела на скорохо-
дов, каждый из которых был знаменит. Как она старалась быть
взрослой среди них!
54
И вдруг обиженный и раздраженный голос Нагибиной словно
пригвоздил ее к месту:
— Это мне бежать с какой-то вятской куклой?!
Через силу Маша посмотрела на нее оцепенелым взглядом,
повернулась, пошла на ватных ногах, не слыша стука коньков.
Держась одной рукой за перила, сняла неслушающимися пальцами
чехлы, взглянула на Челышева, который оживленно и весело раз-
говаривал со своими землячками. Скользнула мысль, что его голу-
бой свитер с синей полосой, на котором сияли золотом пять
букв «Киров», красивее формы горьковчанок. Еще несколько
минут назад она так гордилась своим свитером, чувствуя на себе
восхищенные взгляды спортсменов! Куда там до его голубизны
и золота всем остальным — красным, черным, белым! А сейчас он
потерял для Маши всю прелесть... Где уж ей состязаться с такими
звездами, когда даже эта москвичка не принимает ее всерьез!
А Нагибиной — ого! как далеко до Валентины Кузнецовой — прош-
логодней абсолютной чемпионки страны, до Серафимы Паромо-
вой — обладательницы всесоюзных рекордов... Зачем только она
рвалась в Москву? Притаилась бы у себя в подвале, как мышка
в норке, и слушала бы по радио о том, как сражаются взрослые,
опытные скороходы...
Маша боязливо оглядела трибуны, заполненные зрителями,
и разверстая чаща стадиона показалась ей громадным котлом,
в котором кипят человеческие страсти. Дверь в раздевалку она
открыла с таким ощущением, словно за ней была не комната,
а пропасть.
Но тут же Челышев, расшнуровывающий ботинок, поднял
на Машу глаза, из которых так и брызгало оживление:
— Слушай, Маня! Знаешь, что мне рассказала сейчас Кузнецо-
ва? Она недавно вернулась из Норвегии. Выступила там блестяще.
А в Тронхейме, представляешь, что с ней случилось? Ее приняли
за мужчину и выпустили в паре с мужчиной, как и тебя в Ижевске!
Советская команда хотела протестовать, но Валя заявила, что
заставит покраснеть противника и что у норвежских руководителей
только физиономии вытянутся!.. В общем опозорила их! А газеты
сообщили, что этот конькобежец больше никогда не будет высту-
пать! Совсем, как у тебя!.. Ты, смотри, не вздумай попасть под гип-
ноз чемпионок — беги с Васильевой, как бежала в Ижевске и как
бежала с Марианной!
Маша посмотрела полными обожания глазами на склонивше-
гося над коньками тренера. Он был просто чудом! Как снова
сумел он вдохнуть в нее уверенность!
55
Скрытая сила, заложенная в ее мышцах, так и рвалась на волю.
Но пока на волю вырвалась не скорость, а ее обладательница:
Маша снова вышла на лед и стала наблюдать за забегами.
К ее восьмой паре лучшее время оказалось у Марианны Вало-
вовой. У той самой Марианны, которую в прошлом году обставила
Маша! С новой силой вспыхнули ее погасшие надежды.
Даже на просьбу Васильевой уступить ей большую дорожку
Маша небрежно пожала плечами:
— Пожалуйста!
— Тебе все равно, по какой дорожке начинать.
В этих словах было пренебрежение к неизвестной девчонке
из неизвестного Кирова, но Васильева не учла одного: Челышев
всегда приучал своих воспитанников к трудностям, и сейчас его
слова прошелестели в Машином мозгу: «Никогда не надейся,
что жеребьевка будет благосклонна к тебе; не бойся невыгодной
дорожки!»
— Пожалуйста,— сказала Маша, отвернулась от Васильевой,
присела и раскинула руки.
Дан старт! И она рванулась вперед, стремительно перебирая
ногами, ничего не чувствуя, кроме упоения безумной скоростью.
Вошла в поворот, который выбросил ее на вторую прямую, снова
поворот... Кажется, ее сейчас швырнет на снежный вал — до того
сумасшедша скорость, Маша едва успевает переставлять конек
через конек. А Васильева все еще не может нагнать ее. Вот тебе
и выторговала выгодную дорожку!
Все мелькало в глазах, сливалось в сплошную бесцветную лен-
ту, гвалт перекатывался от сектора к сектору вслед за ее полетом,
как эстафета восхищения. Публика была поражена бегом этой
неизвестной никому доселе девчонки, фотографы готовились
увековечить ее потрясающий бурный финиш. Один из них, пони-
мая, что непоправимо запаздывает, скатился с трибуны, опрокиды-
вая неповоротливых от своих зимних одежд людей, как шар,
пущенный умелой рукой, опрокидывает деревянные кегли.
В стремительной бесцветности ленты, разворачивающейся перед
Машиными глазами, мелькнуло зеленое пятно его шляпы, магние-
вая вспышка из-за неожиданности приняла размеры взрыва,
и Маша метнулась в сторону, ковырнула коньком лед и поняла,
что скользит по нему на животе. И сейчас уже не прошелестело,
а прогрохотало в мозгу обычное челышевское предупреждение:
«Всегда вскакивай! Беги! От твоего времени зависит успех коман-
ды!» Она молниеносно вскочила, проклиная нелепость падения
в сорока метрах от финиша и слыша одурелый гул трибуны:
56
«Давай, давай!», помчалась, стремясь восстановить нарощеннукг
с таким трудом скорость.
Но случилось что-то невероятное: навстречу ей неслась Василье-
ва! Словно вся Москва перевернулась в этот миг, перетасовав юг
и север, старт и финиш!
Оглушенная происшедшим, подхлестнутая разбойничьим свис-
том, Маша повернула обратно, теряя драгоценные секунды.
А вслед ей из рокочущего гула трибун упало:
— Ох, и вятская — перепутала, где право, где лево!
И угораздило же ее побежать в другую сторону! Не случись
этой нелепости, падение перед финишем не так бы сильно сказа-
лось на времени, а теперь оно снизило Машин результат не менее,
чем на десять секунд! А ведь могла бы побить Марианну и —
страшно подумать —установить рекорд! А главное — подвела
команду, родной город!..
Маша забилась в уголок раздевалки и уткнулась лицом в со-
гнутый локоть, тело ее судорожно содрогалось от рыданий. Това-
рищи нерешительно толпились рядом, пытаясь найти слова утеше-
ния. Челышев настойчивой рукой поднял ее лицо за подбородок
и прямо взглянул в глаза:
— Ну, что ты? С каждым может случиться. Впереди еще три
дистанции — постарайся пробежать их хорошо.
Маша подняла на него несчастный взгляд.
— Не огорчайся — ты еще возьмешь свое... Вот уж этот про-
клятый корреспондент!
От уверенности его тона у нее пробежали мурашки по спине,,
и только сейчас она уразумела со всей отчетливостью, что вино-
вата не она, а взрывная сила магниевой вспышки! Нечего опускать
руки! Надо и тысячу пятьсот пробежать, как она бежала пятисотку!
И спортивная злость, без которой не может быть настоящего
конькобежца, заставила Машу нетерпеливо подумать: «Скорее бы,
скорее вторая дистанция!»
И она вышла на старт крепко сжав губы, оглядывая сузивши-
мися глазами трибуны, которые разразились при ее появлении
аплодисментами, и поняла, что москвичи оценили ее красивый бег.
И черпая уверенность в их неистовых криках, по сигналу стартера
стремительно бросилась вперед.
Когда она пробежала триста метров быстрее Кузнецовой, пока-
завшей лучшее время на эту дистанцию, все болельщики были
окончательно на ее стороне; кое-кто уже сравнивал кошачью
манеру неизвестной девушки из Кирова с манерой самого Аника-
нова. Симпатий публики не охладила даже сбавленная Машей
57
скорость на втором круге, ибо Нагибина все равно оказалась дале-
ко позади, а результат Исаковой был третьим — после Кузнецовой
и Паромовой. Это была уже победа! Приплюсованная к неплохим
результатам Шулаковой, Зобнина и Челышева, она сразу подняла
шансы кировской команды.
Теперь уже Маша могла открыто смотреть в глаза товарищам.
Огорчений словно и не бывало. А когда Аниканов начал отмери-
вать круг за кругом, плавно покачивая корпус из стороны в сто-
рону, неслышно касаясь льда коньком, она забыла обо всем
на свете. Если бы Маше научиться когда-нибудь бегать, как бегает
он!.. Из оцепенения ее вывел лишь голос диктора, сообщивший,
что Аниканов выиграл у бежавшего раньше его Мельникова шесть
секунд и, таким образом, по сумме двух дистанций вышел на пер-
вое место. Вот когда пришлось окончательно потесниться «желез-
ному скороходу»!
И ночью, в бессонном ожидании второго дня соревнований,
Маша нет-нет да воскрешала в памяти блестящий бег Аниканова.
Учебе у этого мастера стоило отдать все силы... Иногда вспыхи-
вала мысль о Кузнецовой, которая, как и Аниканов, вышла на пер-
ное место. Но эта мысль, едва вспыхнув, тут же погасла — чего
уж бередить себя напрасно после позорного провала на пятисотке?
А Кузнецова и на другой день уверенно шла к победе — луч-
ше всех пробежала тысячу метров. Второе место заняла ее подру-
га Паромова.
И сильнее болельщиков и судей удивилась сама Маша, когда ее
время на этой дистанции оказалось третьим — она шла вплотную
за обеими прославленными горьковчанками. Падение на пятисот-
ке встало сейчас в ее голове во всей своей нелепой непоправимо-
сти. Если бы не было этого проклятого фотографа!.. Но лучше
не думать о нем! Тем более, что на старт трех тысяч метров
вызвали Кузнецову и Паромову. Как похожи они друг на друга,
как мощно толкаются коньком и рубят шаг!.. Не в силах оторвать
от них взгляда, Маша с удивлением убедилась, что Паромова—шаг
за шагом — начинает обгонять чемпионку страны. Что тут начало
твориться на трибунах! Еще бы, судьбу первенства может решить
секунда!.. Так и есть: Серафима — новая абсолютная чемпионка
СССР!
Неправоподобная мысль пронеслась в голове: «Не упади я
на пятисотке, и кто знает...» Но Маша тут же оборвала ее и под-
катилась к Челышеву. В его глазах не было и намека на укоризну,
он попытался даже пошутить:
— Ну, вятская кукла, вот и последняя дистанция. Валовова —
58
стоящая противница, она тебе поможет показать хорошее время.
Не подкачай. Да не вздумай снова падать...
— Есть, товарищ командир! — отозвалась Маша с наигранной
бодростью, косясь на Мельникова, который пылко говорил что-то
столпившимся вокруг него тренерам и судьям. Конец фразы донес-
ся до нее, когда она покатилась мимо него к старту:
— ...Просто великолепно!.. Нет, Серафима Паромова оконча-
тельно закрепила мужскую манеру бега!..
«А я побегу по-своему, «по-кошачьи»,— упрямо подумала
Маша и подбодрила себя: — Аниканов-то одержал победу, хотя
и не рубит шаг».
Валовова, выпрямившись во весь свой мощный рост, уже под-
жидала ее на старте. Зрители снова встретили аплодисментами
полюбившуюся им Машу, и хотя все понимали, что этот забег
бессилен что-нибудь изменить в судьбе новой чемпионки Паромо-
вой, разразились криками. Да и как тут было удержаться, когда
на протяжении всех трех тысяч метров так и не понятно было, кто
возьмет верх — хрупкая, маленькая Исакова или сильная, широко-
плечая Валовова? Они мчались стремительно, обгоняя друг друга,
поощряемые гвалтом, топаньем, свистом, и всех сильнее в этом
шуме раздавались голоса Машиных товарищей по команде:
— Маня, давай! Маня, давай!
И она первой пересекла финиш, показав и на этой дистанции
третий результат дня — 6 минут 15 секунд.
На трех дистанциях она была третьей. И только нелепое паде-
ние на пятисотке отбросило ее на пятое место! Сердце Маши
на миг защемило от обиды, от жалости к себе. Но это чувство,
неожиданно появившись, так же неожиданно и погасло — такова
была всесокрушающая сила торжества. Маша окинула любовным
взглядом искромсанную коньками матовую поверхность льда. Нет,
положительно, они — лед и Маша — были созданы друг для дру-
га! Она рассмеялась удовлетворенно и счастливо и подумала, что
можно ошалеть от поздравлений, от ослепительных прожекторных
лучей, от звонкого марша, несущегося из репродукторов, от веры
в свои возможности...
77
Банная влажность буфета могла разморить кого угодно, только
не Кушова; лишь красные пятна, выступившие на его ввалившихся
щеках, напоминали о трех часах, проведенных на морозе. Между
59
двумя кружками пива он успел рассказать о голубях, кото-
рые живут у него в комнате, и признать гениальность Маши
Исаковой.
Оглядывая собравшихся в буфете спортсменов победоносным
взглядом, он говорил:
— Не помню, о каком это заграничном конькобежце сказано,,
что «его слава старше его девятнадцати лет»? Так вот, слава Иса-
ковой старше ее шестнадцати лет!
— Восемнадцати,— поправили Кушова нерешительно из тол-
пы.— Так и в «Комсомольской правде» писали...
Он окинул говорившего подозрительным взглядом, пыхнул
несколько раз папиросой, описал ею перед своим твердым орли-
ным носом дымный овал и, проткнув его ярким огоньком, сказал
туманно и непонятно:
— Каррамба! — и тут же заявил дерзко, хвастливо: — А кто
ее открыл? Я!
Кушову искренне казалось, что он открыл Исакову. Его не сму-
щало даже присутствие Васи Обатурова, который стоял рядом,—
подумаешь, дал ей конечки! В охапку-то ее все-таки схватил не он,
а Кушов! По чьим коленям эта девчонка, которую они с Обатуро-
вым приняли за мальчишку, наносила удары «лобзиками», а?
По его, кушовским!
Заскочила в буфет и Валя Скурихина — погреться в перерыве
соревнований чайком. Тоже не стала обрывать Кушова: пусть чело-
век потешится. Тем более, что не она поставила Машу на коньки;
она только разглядела в девочке потенциальную спортсменку,
дала выход бьющей в ней ключом энергии, после чего сразу пере-
стали вызывать в школу родителей этой озорницы. В самом деле,
разве Валина заслуга выше кушовской? Правда, она увлекла Машу
волейболом и легкой атлетикой, даже ездила с ней на соревнова-
ния в Горький, но разве не поступила бы так же на ее месте
любая другая преподавательница физкультуры?.. В конце концов,
разве это так важно, кто открыл Машу? Не они, так другие бы
открыли. Ясно одно, что лишь Челышев, как опытный ювелир,
отгранил, отшлифовал этот талант...
Валя Скурихина покосилась на Челышева и уловила в его гла-
зах добрую усмешку, с которой он слушал разглагольствования
Кушова.
А тот продолжал утверждать Машину гениальность:
— Да, ее имя пишется И-са-ко-ва, но звучит совсем по-дру-
гому.
— А как? — снова нерешительно спросили из толпы.
60
— Пожирательница рекордов! — и он опять густо захохотал,
довольный своей находчивостью.
И убедившись, что его остроумие оценено по заслугам, под-
мигнул и, оторвав губы от кружевной пены, проговорил:
— Наша Маня воспринимает как оскорбление всякий рекорд,
который находится в чужих руках. Кто еще, кроме нее, доказал,
что таблица рекордов — это не таблица умножения, а? У любой
другой спортсменки «пятью пять — двадцать пять», а у нее —
двадцать!
С Кушовым никто не спорил: за несколько дней Исакова уста-
новила четыре всесоюзных рекорда, причем один из них — на ты-
сячу пятьсот метров — был выше мирового!.. Сейчас, после того,
как будет расчищен лед, она собирается даже выступить на самой
большоЯ дистанции — на пяти километрах! И хотя до сих пор
Маша не бегала эту дистанцию, можно было ожидать рекорда
и на ней... В общем таблица рекордов под неистовым натиском
Исаковой трещала по всем швам.
Как это здорово, что крайком партии и крайисполком после
того, как кировская команда заняла на Всесоюзном первенстве
третье место, пригласили на закрытие сезона все выдающихся
конькобежцев! Недаром знатоки поговаривали, что Абозов сделает
Киров спортивным городом. За несколько мартовских дней 1936 го-
да город стал не только спортивным, но и «кузницей рекордов»,
как окрестили его центральные газеты. Журналисты, расхваливая
состояние льда, температуру воздуха и силу ветра, даже сравнива-
ли бывшую Вятку с высокогорным швейцарским курортом Даво-
сом, где было установлено большинство мировых рекордов. Что
ж, им и карты в руки — кто, как не они, знают, что от этих условий
зависит скорость конькобежца. А спортивный Киров только выиг-
рывает от рекламы! Пусть знают, что ни в одном уголке Советско-
го Союза нет подобных природных условий! Они, эти условия,
и помогли Исаковой и Аниканову бить рекорд за рекордом. При-
чем, Исакова после того, как ее наиболее серьезные конкурент-
ки-горьковчанки почти сразу же покинули Киров, оказалась в худ-
шем положении, чем новый абсолютный чемпион. Еще бы! Ани-
канов в каждом забеге выступал с опытным скороходом, тогда
как единственным противником Маши был секундомер! Только
пятисотку она бежала с призеркой закончившегося несколько дней
44азад первенства — ленинградкой Захаровой...
Столько же новых всесоюзных рекордов подарил кировчанам
и Аниканов — в благодарность за их приглашение на закрытие
сезона, и каждый из них болельщики встречали оглушительным
61
гвалтом... Чего уж говорить о том восторге, с которым они привет-
ствовали рекорды Исаковой — ведь она же родная, своя, «наша
Маша»!..
Многим казалась неправдоподобной феноменальность ее успе-
хов. Лишь те, кто знал Исакову близко, понимали, что секрет
Машиных побед кроется не только в прирожденном таланте и ве-
ликолепных природных условиях катка, но и в той настырности,
с которой Маша умеет ухватить у каждого из мастеров хоть бы
маленькую крупицу для совершенствования своего бега... О эта ее
способность прицепиться к кому-нибудь из конькобежцев и копи-
ровать каждое его движение!.. Нет, только безупречной техникой
и тактикой, умением, выложиться до конца могла взять эта шест-
надцатилетняя девушка с такими заурядными физическими дан-
ными!..
А она, эта «феноменальная девушка с заурядными физически-
ми данными», лежала сейчас на жестких гранях деревянного
дивана и прислушивалась к тому, как над головой глухо притопы-
вают валенками замерзшие и нетерпеливые болельщики. Одурь
от ошеломительных успехов прошла. Но до сих пор казалось, что
эти рекорды побила не она, а какая-то чужая девушка, принявшая
ее оболочку; Маша бы не удивилась, если бы сейчас вошел в раз-
девалку незнакомый и неумолимый человек и сказал: «Ты не Иса-
кова, ты — самозванка»...
Но в распахнувшуюся дверь ворвался Вася Кушов и загоготал
густо, затормошил Машу, поцеловал в губы, дохнув запахом пива^
— Володька Симеон сделал великое открытие! Пляши, Манька,
прыгай, бесись! Торчит на льду, замерз, как бездомная собака!
Как будто ему всех больше надо! Я пожалел, принес ему из бу-
фета стакан чаю — погрейся! А он расплескал кипяток, засмущал-
ся, растер валенком! И представь! — как зеркало! Сейчас кто
ни ступит на это место — бац на спину! Только ножками в воздухе
болтают! Платон Ипполитов подскочил — готов нюхать лед! «Что
это?» — говорит. Николай Ефимыч тяпнул из комнаты для приез-
жих шерстяное одеяло, намотал на швабру, намочил в кипятке
и прошелся по всей стометровке. А потом еще овчинной шубой
пошлифовал,— зеркало! Ха-ха-ха!.. Сейчас поливают кипятком
дорожку. Выйди, попробуй, Маня!.. То-то побежишь свои пять
тысяч!..
Маша надела коньки, вышла на лед.
Стало сумеречно. Золотой серпик луны невесомо висел меж
крышами каменных зданий. В мутной морозной мгле снег казался
синим. Все трибуны шумели голосами и попыхивали папиросками.
62
На снежных валах уже не протолкаться в этой тесноте и давке,
а народ все подваливал, лез, бился в раскрытые ворота.
Как не раз уже это бывало с Машей, она чувствовала, что
в ее сердце разгорается спокойная уверенность в своих возмож-
ностях. И вся во власти опьяняющего азарта, она начала самую
длинную дистанцию, которую ни разу не пробегала на соревнова-
ниях, но зато к которой нередко примерялась на тренировках.
И под сплошной гул зрителей она отмеривала круг за кругом,
с аникановским мастерством распределяя по ним энергию.
Когда Маша пошла восьмой круг, всем стало понятно, что
и этот рекорд будет побит. На трибунах вопили, гикали, ухали,
свистели пронзительно. Громче всех кричал Кушов, наклоняя
навстречу ей побагровевшее от натуги лицо. На «бирже», как зовут
конькобежцы место, где обычно толпятся тренеры, стоял Челышев.
— Выигрываешь у Кузнецовой десять секунд!—уловила она
его голос и помчалась еще быстрее, каждым ударом конька
высекая на льду новый — пятый за эти дни! — рекорд.
— Двенадцать секунд! — крикнул задохнувшийся от волнения
Челышев.
— Шестнадцать!
Результат был умопомрачительным. Маше даже стало страшно,
она ужаснулась, когда узнала, что побила прошлогодний мировой
рекорд Кузнецовой на целых двадцать секунд!
Пять всесоюзных рекордов за несколько дней! И два из них,
принадлежавших норвежке Лайле Шоу-Нилсен и горьковчанке
Валентине Кузнецовой, выше мировых! Как обидно, что эти мировые
рекорды не регистрируются, потому что советские скороходы
не входят в Международный Союз конькобежцев! Но, в конце
концов, это не важно. Главное, что и Кузнецова, и Паромова,
и Маша бегают быстрее иностранных звезд!
Было от чего ошалеть!..
Позже, вспомнив об этих пяти тысячах метров, сам Яков Мель-
ников назовет ее в своей книге прирожденной многоборкой
и напишет, что «Исакова мастерски преодолевает 500 метров и без
труда выдерживает темп на 5 000, находя силы для рывка. Ред-
костное сочетание!»
Сам Абозов завез на «фордике» Машу к Симеону, где жила
она после возвращения из Москвы.
У ворот, высунувшись из автомобиля, спросил:
— А может, к нам?
— Нет, нет, — замотала головой Маша. — К дяде Володе!
Не доставало еще жить у самого Остапа Осиповича! Он и в пер-
63
вый день, застав ее одну в подвале, уговаривал переехать к ним
на все время соревнований. Было стыдно за отсыревшие стены,
за холодную печь; забылось даже, когда она топилась днем; мать
приходила с работы поздно, хозяйничала без дочки... Ох, это зыб-
кое трепетание бликов на полу, сухое потрескивание березовых
дров, одуряющие запахи воскресной стряпни — как далеко в без-
думном детстве остались они! Хорошо еще, что когда заехал
Абозов, в доме был постный подовый пирог с горохом,— Абозов
убедился, что она не голодна. А ведь как раз, когда открылась
дверь, Маша только-только вонзила зубы в окаменевшую его
черствость... Соблазнительно было согласиться жить у Абозовых,
но гордость заставила Машу отказаться. Приходить, как и прежде,
в гости — пожалуйста, но жить... Остап Осипович был настойчив,
непреклонен, заставил все-таки перебраться к Симеонам...
Что ж, все они правы, Маше нужен режим; проторчишь в оче-
реди за хлебом да поколешь дрова — не до рекордов будет!
У Симеона она впервые узнала, что такое свежие отутюженные
простыни, горячий завтрак... А внимательность бабушки, которая'
перед соревнованиями готова была кормить Машу в постели,
трогала до слез... Если у Абозовых она все-таки чувствовала неко-
торое стеснение, то здесь его не было и в помине, может быть,
в первую очередь потому, что жена Симеона сразу стала для нее
подругой: она сама не выросла из комсомольского возраста —
недаром была членом горкома ВЛКСМ...
Огорчало Машу лишь солнце. Незаметно вставая в тихом
и мглистом утре, оно с полудня начинало нестерпимо припекать.
На солнцепеке слезились сосульки, обрывались с шуршанием,
наполняя прозрачный воздух веселым дребезгом. Дороги развез-
ло. Низенькие лохматые лошади с трудом тянули сани по скольз-
ким навозным колеям. Стремительные ручьи омывали их копыта,
неслись к реке; там, говорили, уже появились полыньи... К вечеру
меркнул меж домами лимонный весенний закат, не предвещая
мороза. Метеостанция не обещала ничего хорошего... Продолже-
ние соревнований пришлось перенести на ночное время.
Теперь Маша подымалась ото сна в три часа ночи. Желание
побыть одной заставляло ее не ждать «фордик» с Симеоном
и Абозовым. На всю жизнь она запомнила эту ночную дорогу
на каток. Свет лунного серпика придавал всему многозначитель-
ность; ноздреватый снег мерцал сине и таинственно, и его искорки
казались искорками бертолетовой соли. Застывшие лунки от днев-
ных следов были затоплены пепельной тенью... Маша шагала вдоль
звенящих телеграфных столбов к стадиону. Чем ближе она к нему
64
подходила, тем ярче становилось разлившееся над ним зарево.
Вот и вырисовались расплывшиеся в морозной мгле его фонари.
Странным и непривычным в ночной тишине казался рокоток мото-
ра — это Николай Ефимович сам готовил к соревнованиям лед;
случайное открытие Симеона помогло Челышеву соорудить маши-
ну, которой суждено будет войти в историю конькобежного спор-
та. На первых порах это был железный струг, прикрепленный
к грузовику, бочка с кипятком, установленная в кузове, и шерстя-
ное одеяло для шлифовки.
Словно натянутая струна, звонко и пронзительно пела в Маши-
ной голове мысль: «Сегодня, наверное, Аниканов опять побьет
рекорд!» Она радовалась его рекордам, как своим, хотя от своих
сверхъестественных успехов было жутко и весело, и кружилась
голова, озорно кривились губы...
Так прошло несколько упоительных дней, пока не разбудила ее
полуночная трель телефонного звонка. Звонил Симеон:
— Все на свете проспали! Только что «Последние известия»
сообщили, что три Маниных рекорда побиты горьковчанками!
Включенный тут же репродуктор, действительно, говорил о ре-
кордах, но это были рекорды шахтеров.
В Машиной голове мелькнула мысль: «Есть рекорды, которые
живут десятилетиями, а мои продержались всего несколько дней...
Что ж, горьковчанки всегда были сильнее меня... Но кто из них
и какие рекорды?»
Оказалось, что два рекорда побила Паромова (на тысячу и пол-
торы тысячи метров) и один — Кузнецова (на пятьсот).
Хозяйка подошла к девушке, обхватила за крепенькие теплые
плечики. Так и стояли две Маши, обнявшись в темноте, глядя
в окно, за которым на черных стеклах соседнего дома лежал
ледяной свет месяца.
— Маня?
— Что, тетя Маруся?
— Побежишь на побитие?
— Ага.
— Поспи еще три часика.
— Какой уж тут сон, тетя Маруся?
«Горьковчанки счастливые,— подумала она.— Помогают друг
другу. У меня опять противником будет один секундомер». Но
вера в свои силы и неугомонное и пытливое любопытство:
«А что-то получится?» родило новую упрямую мысль: «Пускай!
Поборемся заочно!»
И в начале пятого часа, как только был подготовлен лед, она
5 Б. Порфирьев
65
отвоевала у Кузнецовой рекорд на пятьсот метров, показав 48,3
секунды. Это было выше рекорда горьковчанки на 1,8 секунды
и на 2,1 секунды выше недавнего Машиного результата.
В следующую полночь в квартире Симеонов никто не спал: слу-
шали «Последние известия». Бесстрастный голос диктора сразу же
пригасил тлевшую у каждого надежду: Кузнецова сделала то, что
казалось выше человеческих возможностей: сбросила с сегодняш-
него Машиного рекорда одну десятую секунды!
Но Маша и не думала сдаваться, в четыре утра снова стояла
на старте.
Радостный трепет охватывал ее, когда она смотрела на черные
от болельщиков снежные валы. Оказывается, в эту ночь не спали
не только в квартире Симеонов — сотни кировчан явились на ка-
ток, чтобы полюбоваться заочной дуэлью Исаковой с горьковчан-
ками. Когда Маша бежала, несусветней гвалт стоял над трибунами;
такого не бывало даже на футбольных матчах, хотя город и сла-
вился ими. Этот грохот на протяжении нескольких ночей кромсал
оцепеневшую тишину и выбрасывал сонных жителей соседних
кварталов из теплых постелей, заставляя их очумело подбегать
к окнам... Да и как было не кричать болельщикам, когда на их
глазах творилась история конькобежного спорта!
А Маша после двенадцати ночи несколько раз подходила
к форточке и, послюнив палец, высовывала его наружу—не по-
явился ли ветер? Слава богу, снова безветрие, можно собираться...
Побить новый мировой рекорд Кузнецовой Маше не удалось,
зато она улучшила свой же результат на дистанции три тысячи
метров.
Но радио вновь донесло весть, что и это ее достижение пере-
крыла абсолютная чемпионка страны Серафима Паромова.
И так — из ночи в ночь — бодрствовали болельщики, ожидая,
что им сегодня принесут «Последние известия», чтобы, выслушав
их, к четырем утра отправиться на каток, где Исакова будет про-
должать эту единственную в истории спорта заочную конькобеж-
ную дуэль. А дуэль была неистовой и упорной, и рекорды на про-
тяжении этих ночей кочевали из Горького в Киров и обратно
в Горький, и неизвестно было, что принесет новая ночь.
Опыт горьковчанок и возможность бороться друг с другом,
а не только с секундомером, как это приходилось делать Маше,
позволили им отвоевать у нее четыре рекорда из пяти.
За Исаковой остались только полторы тысячи метров, но и это-
го было достаточно для того, чтобы понять, что она рождена для
побед.
66
12
Два бездумных взмаха гребенкой направо, два — налево,
и прическа готова. Маша бросила гребенку на лакированную
поверхность туалетного столика, но тут же спохватилась — снова
взяла ее и подошла к трельяжу. Скользнуло воспоминание о зер-
кальце, которое висело на отсыревшей стене подвала между
численником и ходиками с бутылкой на цепочке. До чего же оно
было убогим из-за своих рыжих подпалин! И прическа под стать
ему — слежавшиеся и тоже порыжевшие от завивки кудряшки!
Разве для того она вчера наводила красоту в лучшей парикмахер-
ской? Нет, шалишь, теперь этого нельзя. После того, как ее зава-
лили наградами за побитые рекорды и она сразу оказалась оде-
той с иголочки, приходится ухаживать за прической.
«Тем более сегодня»,— подумала Маша, и мысль о том, что
через несколько часов она попадет в Большой кремлевский дво-
рец, снова овладела ею. Она сразу же забыла о прическе и под-
скочила к окну. Как хорошо, что гостиница стоит в самом центре
Москвы! «И в центре мира»,— гордо уточнила Маша и, упершись
ладошками в громадную плиту подоконника, посмотрела на рас-
кинувшийся под ногами Кремль. Апрельское солнце ослепительно
высветило золотую шапку Ивана Великого, купола соборов, жел-
тые стены дворца, над зеленым куполом которого реяло алое
полотнище флага. По Красной площади катила нескончаемая вере-
ница автомобилей, огибала Василия Блаженного, яростно сверкав-
шего разноцветностью луковиц, уплывала на выгнувшийся горбом
бетон моста... У мавзолея Ленина уже выстроилась длиннейшая
очередь. Месяц назад Маша была в мавзолее, будет еще в нем
и в ближайшие дни. А как же иначе: ведь они, участники съезда
комсомола, обязательно пойдут туда...
При мысли, что кировские комсомольцы послали ее на съезд,
Машу опять охватил восторг. Но тут же, как это было три недели
назад, смутное волнение подкралось к сердцу — представилось,
что в гостиничный номер сейчас войдет кто-то чужой и скажет
неумолимо: «Ты не Исакова, ты — самозванка». Словно желая
убедиться, что это она, Маша, что никто не мог забраться в ее
оболочку, она подошла к трельяжу. Зеркальная поверхность отра-
зила худенькую девушку в шерстяной кофточке плотной вязки,
в строгой английской юбке, в новеньких туфельках-лодочках; незна-
комка стояла в юношески неловкой позе и смотрела на Машу
широко раскрытыми от удивления глазами; и только родными
оставались оспинки, выступившие на побелевшем от волнения лице...
5 *
67
— Маня! — окликнула ее с постели Маруся.— Уже вырядилась?
Маша вздрогнула, потом выдохнула: «Ах, тетя Маруся!» — под-
бежала к ней и уткнулась в неуспевшую остыть после сна теплоту
груди, шептала:
— Я так счастлива, так счастлива...
Та потрепала ее по волосам, все еще пахнущим паленостью,
и приказала:
— Дай-ка гребенку — помогу тебе справиться с прической...
барашек ты мой, вятская кукла.
Та приподнятость, которую с утра испытывала Маша, усилилась
еще больше, когда они с Марусей Симеон, предъявив часовому
у Боровицких ворот пропуска, шагали в толпе молодежи по ас-
фальтовой дорожке Кремля — мимо черных клумб, мимо подстри-
женных и упругих, как проволока, кустарников, которые, наверное,
скоро набухнут почками... Приглядываясь к юношам и девушкам,
поднимающимся по мраморным ступеням огромной лестницы,
Маша убеждалась, что и они взволнованы не меньше ее, и от это-
го становилось легче...
В Георгиевском зале, в безмерной высоте которого висели
хрустальные громады люстр, глядя на бесконечную карусель
людей, кружащих по старинному паркету, она отыскивала известные
по газетным портретам лица... Вон в толпе знатная ивановская
ткачиха Дуся Виноградова... А этот Герой Советского Союза, про-
шедший мимо них,— летчик Николай Каманин, который принимал
участие в спасении челюскинцев... Вон украинская колхозница
Мария Демченко... У окна корреспондент фотографирует тракто-
ристку Пашу Ангелину. А сколько в зале людей, которых не знает
Маша! Ведь каждый из них привез в подарок съезду сверхплано-
вые тонны угля и стали, зерна и хлопка, тысячи метров проката
и тканей. И Маша приехала на съезд не с пустыми руками — она
подарила ему всесоюзный рекорд; о том, что ее рекорд на пол-
торы тысячи метров посвящен съезду комсомола, писали все
газеты... Две минуты 41,8 секунды... Всего-то меньше трех минуто-
чек, а поди ж ты — и ее подарок дорог молодежи! Это ведь
у сталеваров и хлопкоробов — чем больше, тем лучше, а у них,
у конькобежцев, лучше то, что меньше. Она даже улыбнулась при
этой мысли, но тут же спохватилась и, покосившись на тетю Мару-
сю — не заметила ли та неуместного смеха,— стала подтягивать
сотням голосов, которые взметнули песню под своды Георгиев-
ского зала: «Наш паровоз, рперед лети! В коммуне остановка...»
В коммуне остановка... Об этой коммуне, о строительстве ком-
мунизма и говорил с трибуны съезда генеральный секретарь
68
ЦК ВЛКСМ Александр Косарев.Он отчитывался перед собравши-
мися сюда со всех концов страны юношами и девушками, перед
партией, перед Родиной, отчитывался в том, что за пять лёт, про-
шедших с IX по X съезд, сделала четырехмиллионная армия ком-
сомольцев для приближения коммунизма. И был в его выступлении
государственный размах и горячий призыв: еще упорнее помогать
своим отцам в строительстве новой жизни. Комсомольцы должны
быть в самой гуще молодежи, должны разъяснять ей линию пар-
тии. А чтобы стать пропагандистом ленинских идей, нужно самим,
много и упорно учиться. В этом сейчас весь пафос, вся героика
комсомольской работы...
Не дыша Маша слушала его слова. И вдруг словно незаметно
приблизился к ней отец и шепнул: «Учиться надо, Манька, учиться,
что я тебе говорил?!» И тут же в другое ухо шепнул Абозов с горь-
ким укором: «Ругать тебя надо, почему учебу оставила? Учти, недо-
учки нам не нужны. В Кирове есть педучилище с физкультурным,
отделением. Это же твое призвание...»
Маша посмотрела на Косарева и подумала: «А сколько ему,,
простому рабочему пареньку, участнику гражданской войны, при-
шлось учиться изо дня в день, чтобы встать во главе молодежи!»
Потом оглядела заполнивших зал людей, каждый из которых был
мастером своей специальности... Да, надо, непременно надо
учиться!..
И здесь, в самом центре Москвы, в самом центре страны, гдеР
как в фокусе линзы, сошлись все думы и чаяния советской моло-
дежи, она дала клятву учиться, мысленно призывая в свидетели
этих парней и девушек, которые прославляют свою Родину.
И железные колеса поезда, когда они с тетей Марусей ехали
домой, четко отстукивали эти же слова. «Учиться, учиться...» —
выводили они и через два месяца, когда обе Маши ехали на ку-
рорт... «Учиться, учиться...» — поддакивали стыки рельс, и гудок
паровоза, ухнув пронзительно и уверенно, припечатывал их вос-
клицательным знаком...
Повседневные тренировки были неотъемлемой частью учебы„
и Маша не думала отказываться от них даже в Алупке. Сколько
раз после утомительных походов в горы тете Марусе приходилось
просить пощады:
— Мы же с тобой приехали отдыхать, Маня!
— У спортсмена не может быть отдыха,— смеялась Маша
в ответ.— Взялись надо мной шефствовать, так терпите,— и ждала,
когда подкатывающаяся с шипеньем волна выбросит к ее ногам
ракушку.

Маруся, уткнувшись подбородком в сгиб локтя, следила за ней
глазами. Вон она уже уцепилась за железные трубки свай,
карабкается на мостки, на которых загорают мальчишки. И сама-то
как мальчишка — маленькая, гибкая, обуглившаяся на солнце;
и трусики на не^й такие же крохотные и красненькие, как на под-
ростках. Никому и в голову не придет, что всего три месяца назад
эта девчонка вырвала пять рекордов у опытных и искушенных про-
тивниц. Ишь, до чего ловко нырнула в разрез волны. Вот уже
и подплывает к берегу, отряхивается, словно щенок, осторожно
ступает через неподвижные тела разморенных курортников, кото-
рые лежат, раскинув руки, словно распятые золотыми лучами
солнца.
А солнце припекает еще сильнее, когда обе Маши поднимают-
ся на набережную. Оно палит из раскаленного добела неба, пре-
вращая воздух в дрожащую дымку, и в ее зыбкости расплываются
колонны санаториев, стоящих на горе. Густой тропический зной
цепляется за ветви деревьев, и обе Маши перебегают от тени
к тени, прячутся под горячим полотном магазинных маркиз.
Нарядные курортницы выходят из магазинов, отягченные покуп-
ками, и сразу же раскрывают яркие зонтики. Витрины фруктовой
лавки краснеют от черешни, от вишни; полки до верху завалены
сочными ягодами, несметность которых удваивают искусно уста-
новленные зеркала.
До ломоты в челюстях, до оскомины будет наслаждаться
Маша их терпкой сочностью. Вот и сейчас она забралась с ногами
на каменный подоконник с тяжелым кульком в руках. Солнце —
огромное, багровое — соскользывало за горизонт так быстро, как
это бывает только на юге. И сразу в углах комнаты родились гус-
стые тени, поползли, заполнили ее, окутали тенью Марусю, кото-
рая сидела в шезлонге. Маша снова посмотрела за окно — и там
словно все подернулось пеплом. По причудливой серпантинной
ленточке шоссе бежал крохотный автомобиль, таща за собой
шлейф пыли; и пыль уже показалась не белой, как днем, а тоже
пепельной... Кипарисы и лавровишни потеряли четкость очертаний,
и, чуть спустя, ночь опустилась на Алупку.
Маша поерзала на подоконнике, который все еще хранил тепло
солнца. От неосторожного движения свалился какой-то путеводи-
тель. Несметное количество их было прочитано за последнее вре-
мя — дотошное любопытство, водившее Машу по московским
музеям, заставило ее принимать участие во всех экскурсиях
по Крыму. И вообще она за четыре месяца увидела столько всего,
сколько другой не увидит за всю жизнь.
70
И вдруг, глядя в черный купол неба, испещренный мириадами
звезд, на луну, она поняла, что одурела от всех этих Бахчисарай-
ских и Воронцовских дворцов, что сыта ими по горло. Она забро-
сила в рот ягодку, отделила языком мякоть от косточки и выплю-
нула косточку за окно, прислушиваясь, как та ударится о камен-
ные плиты тротуара. «Если успею досчитать до пяти,— подумала
она с надеждой,— Челышев отзовет меня на занятия до окончания
путевки». Но гулкое щелкание шаров бильярдной заглушило паде-
ние косточки. Маша обиженно покосилась на распахнутые двери
стеклянного павильона, перевела взгляд на громадный тент рес-
торана; свет падал из-под тента снопами, оттуда тянуло чадом
шашлыков. По звону ножей и тарелок, по оживленному говору,
сливавшемуся в сплошной гул, чувствовалось, что там нет ни одно-
го свободного места.
Лунную дорожку на море пересек пароход, снова скользнул
в черноту, сверкая огнями. На нем, видимо, танцевали. Прелесть
далекой музыки, доносящейся с его бортов, напомнила об або-
зовской квартире. Сейчас уж совсем, до слез захотелось домой.
— Тетя Маруся,— тоскливо проговорила Маша,— я хочу домой.
Тетя Маруся!..
— Потерпи еще неделю,— ответила ей темнота голосом под-
руги.
Круто, словно бросила свое тело с мчащегося трамвая, Маша
спрыгнула с подоконника и подбежала к Марусе, начала целовать
горькие от морского ветра губы, приговаривая:
— Домой, домой, к вам, к Абозову, на стадион...
— Сумасшедшая! Маня, пусти! Ты меня задушила! — отбива-
лась та от девчонки...
Чем ближе подходил день их отъезда, тем нетерпеливее ста-
новилась Маша. И только в последнее утро она задумчиво призна-
лась подруге:
— Ничего не жалко оставлять — только море и горы...
Но оказавшись дома, она тут же забыла обо всем на свете.
Когда кто-то из друзей спросил ее, как было в Крыму, она отмах-
нулась:
— А! Очень жарко! Да и курортницы надоели — будто в па-
рикмахерской пахнет духами да пудрой... — И помолчав, прибави-
ла: — Да еще чебуреками, страшный чад! — и тут же дернула
за косу девчонку, забросила чьи-то брюки на футбольную штан-
гу— пусть помучается их хозяин...
И снова жизнь ее закружилась, как в калейдоскопе, не остав-
ляя времени для воспоминаний. Новые впечатления нанизывались
71
одно на другое с невероятной быстротой: третья поездка в этом
году в Москву — для участия во всесоюзном физкультурном
параде; учеба в педучилище, куда ее приняли сразу на второй
курс; покрывшиеся звонким льдом заречные озера, которые
в этом сезоне позволили раньше обычного надеть коньки... Какие
уж тут воспоминания, если некогда даже забежать к Симеонам
и Абозовым!
Она не успела оглянуться, как подошли Октябрьские праздни-
ки. Вот лишь когда можно было отправиться к Остапу Осиповичу.
То-то Маша отчитается перед ним! «Ваше задание выполнено,
товарищ командир! — скажет она ему и приложит руку к голове.—
Рапортует рядовой педучилища второго курса физкультурного от-
деления». А, может быть, совсем по-другому произойдет их
встреча...
Но черные окна казенной абозовской квартиры отражали
лишь мертвый свет далеких звезд. Маша робко открыла дверь.
Темнота, хоть выколи глаз. Только золотая полоска света просочи-
лась на пол из притихшей детской. В углу бормочет радиоприемник.
Маша пригляделась к нему и увидела сгорбившуюся фигуру
Абозова.
— Остап Осипович,— нерешительно шепнула она, подходя
к нему.
Абозов повернулся всем телом, не сгибая шеи. Уличный фонарь
смутно освещал его лицо.
— Тише, Маня. Слушай...— пробормотал он и жадно затянулся
папиросой; пепельница была полна окурков.
— ...лобовые атаки на юго-западных окраинах Мадрида...—
донеслось до ее слуха сквозь шумы и треск приемника.— В сто-
лице создалось критическое положение. Правительство Ларго
Кабальеро предало Мадрид, покинув его. Компартия Испании
мобилизовала все силы...
Она и сама часто обсуждала с Марусей положение в Испании,
знала, что динамовские мальчишки бредят Университетским город-
ком и подвигами генерала Лукача, но никогда не думала, что все
это имеет такое большое значение для большого и сильного Або-
зова.
А тот стыдливо смахнул пальцами слезы со щек, улыбнулся
жалко, прикурил папиросу от папиросы. И лицо его тут же стало
суровым:
— Фашисты не остановятся на этом, Маня. Они боятся нас...
Они не хотят, чтобы ты бегала на коньках, пойми!..
72
13
Алый свитер абсолютной чемпионки страны словно был связан
по заказу горьковчанок: как надела его в 1935 году на свои силь-
ные плечи Валя Кузнецова, так и передает, будто эстафету, только
таким же широкоплечим своим подругам — сначала Серафиме
Паромовой, а сейчас, в 1937 году,— Марианне Валововой.
Марианна, которую не раз побеждала Маша, была в этом сезо-
не в расцвете своих сил. Недаром нынче она оказалась единствен-
ной женщиной, которой удалось побить рекорд. Это был тот
самый рекорд на пятисотку, который мартовскими ночами прош-
лого года неоднократно кочевал из Горького в Киров и обратно.
Вот с него-то и удалось Марианне сбросить еще две десятых
секунды... Зато много рекордов было у девушек — побила их мос-
квичка Зоя Холщевникова. Впрочем, Зоиным результатам было
еще далеко до женских, и те специалисты конькобежного спорта,
которые знали об истинном возрасте Исаковой, говорили, что
не выступай она за взрослых, ее рекордов не могла бы побить
ни одна девушка мира на протяжении десятилетий.
Эта мысль никогда не приходила Маше в голову. Действитель-
но, не сделай ее Кушов старше на два года, она выступала бы
по группе девушек! Не было бы тогда заочной дуэли с горьков-
чанками — сражайтесь, сколько угодно, между собой, ведь фено-
менальные рекорды шестнадцатилетней Исаковой для вас непри-
косновенны; и (кто знает!) может быть, действительно, десятиле-
тиями они остались бы украшать таблицу рекордов девушек!
Но Маша не была тщеславной, и эта мысль так же быстро
исчезла, как и родилась. Ее по-прежнему опьяняла лишь скорость.
Ради ее увеличения Маша была согласна пристроиться за любым
из конькобежцев, если видела в нем что-нибудь полезное для
себя. А так как и в этом сезоне всех лучше бегал Иван Аниканов,
она старалась не отставать от него ни на шаг... Ох, уж этот Аника-
нов, доказавший преимущество полюбившегося Маше «кошачьего»
шага! И в 1937 году он сумел побить три всесоюзных рекорда!..
Как любовалась им Маша — совсем ведь некрупный, а скользит
по льду, словно комок мышц!
На всех тренировках перед соревнованиями, в которых прихо-
дилось выступать с Аникановым, Маша преследовала его, как
тень. А он мчался плавно, предельно низко пригнувшись ко льду,
красиво покачиваясь корпусом из стороны в сторону, оставляя
за собой узкую, еле заметную «елочку», и Маша тщательно копи-
ровала каждое его движение.
73
Упорное совершенствование техники принесло свои плоды:
на всесоюзном первенстве Маша пробежала все четыре дистанции
быстрее прошлогоднего, что позволило ей занять не пятое, как
было в прошлом году, а четвертое место. Опередили ее только
горьковчанки, которые словно сговорились не пропускать никого
вперед. Однако на матче четырех городов в Горьком (Москва,
Ленинград, Горький, Киров) двум из них все-таки пришлось потес-
ниться и уступить ей второе место. Еще более ее обрадовало
второе место, которого она добилась на соревнованиях на приз
имени Кирова. Еще бы! — эти соревнования проводились в ее род-
ном городе! После того, как в прошлом году Киров стал «кузницей
рекордов», его природные условия были окончательно признаны
лучшими в Советском Союзе. Действительно, нигде не было такой
подходящей для конькобежцев температуры и безветрия, какие
имел в марте этот северный город. Не было нигде и такого зер-
кального льда, какой приготовлял Челышев, воспользовавшийся
случайным открытием Симеона. Все это и заставило Абозова
поставить перед обкомом партии и облисполкомом вопрос об уч-
реждении соревнований, посвященных закрытию сезона. Прави-
тельство утвердило ходатайство областных организаций...
Была тихая хрустальная ночь, когда Маша ехала с соревнований
в Абозовском «фордике». Осыпанные инеем березы стояли непод-
вижно. Луна высоко замерла в зыбком радужном колечке. Свет
встречных фонарей иногда освещал выбритую до синевы щеку
Остапа Осиповича. Маша и не предполагала, что едет с Абозовым
в последний раз. Иначе разве бы она отказалась от приглашения
на полуночный чай?
А он обернулся к ней и заговорил о том, что Всесоюзный коми-
тет по делам физкультуры и спорта решил нынче продлить конь-
кобежцам зиму — отправить их на Кольский полуостров, в Запо-
лярье. Улыбка озарила его лицо, когда он давал Маше шутливый
наказ:
— Смотри, вятская кукла, не подкачай в Хибинах!
— Хорошо, Остап Осипович,— пообещала Маша.
— Не забывай, что город, в который ты едешь, тоже носит
имя Сергея Мироновича.
— Да, Остап Осипович.
— На соревнованиях на приз Кирова заняла второе место,
а в Кировске выходи на первое.
«Пусть знают земляков Сергея Мироновича»,— с легкой улыб-
кой вспомнила Маша слова секретаря райкома комсомола, вручав-
шего ей билет. Но сказала другое:
74
— Только там ведь не будет соревнований. Разве что побитие
рекордов,
Абозов промолчал, задумавшись о чем-то своем.
— Уеду, наверное, от вас, Маня.
Чувствуя, что у нее обрывается сердце, Маша выдохнула испу-
ганно и горько:
— Куда?
— На Украину. Переводят... Жалко, что там нет коньков...
И вдруг Маша только сейчас со всей силой поняла, что Абозов
оставляет в Кирове частичку своего сердца: и конькобежная шко-
ла, и Челышев, и полуночные катания на динамовском катке,
в которых принимали участие все члены крайкома, и даже сегод-
няшние соревнования на приз Сергея Мироновича — все это дело
его рук! Следом мелькнула вторая мысль: «И частичка моего
сердца осталась в доме Остапа Осиповича, лучший период жизни
связан с ним».
Нестерпимо захотелось к Абозовым — выпить чашку чая, потор-
мошить сонную Зорьку, поболтать с хозяйкой... С какой бы ра-
достью Маша поехала сейчас туда! Но было уже поздно—«фордик»
остановился перед ее домом, и Абозов вылез на снег, расстегнув-
шись, склонился над загоревшейся спичкой, в ее свете вспыхнули
значки члена ЦИК СССР и Почетного чекиста.
Она нежно прикоснулась к тяжелой коже реглана:
— Мы еще увидимся, Остап Осипович? Это только слухи
насчет Кировска?..
— Я завтра уезжаю в Москву,— сказл он и, жадно затянувшись
дымом, посмотрел в туго натянутый черный полог неба.
— Остап Осипович...
Он очнулся, потрепал ее по плечу и пошутил:
— Как говорит Марк Твен: давайте попробуем жить так, чтобы
в час нашей смерти даже гробовщик пожалел о ней...
Но шутка прозвучала невесело. Абозов задумчиво посмотрел
на Машу, проговорил тоскливо:
— Ах, Маня, Маня... Дали бы мне кусок необжитой земли —
какими бы счастливыми я сделал там людей!..
И тут же заторопился:
— Ну, спокойной ночи, девочка. Отсыпайся перед новыми
победами.
Надо было броситься ему на шею, расцеловать. Но даже сейчас
еще Маша не понимала, что это их последняя встреча...
А Остап Осипович словно глядел в воду: была не только
поездка в Кировск, но и Машины победы. Она, единственная
75
из женщин, повторила рекордное время, доказав, что никто в мире
не пробегает резвее ее полторы тысячи метров. Даже мужчины,
выступавшие в этом сезоне удачнее женщин, не смогли похвастать-
ся подобными успехами — лишь один Капчинский показал на пяти-
сотке время, близкое рекордному... Близкое, а Маша повторила
рекорд!
Никогда еще в истории конькобежного спорта не было таких
поздних соревнований на естественном льду — они открылись
7 апреля!
Ослепительное солнце стояло над заполярным городком. С Хи-
бинских гор стекали бурные ручьи; для того, чтобы они не под-
точили лед на озере Вудьявр, вокруг природного катка был выруб-
лен широкий канал. На этом плавучем острове и проводились
соревнования.
Глядя на деревянные мостки, по которым пробирались конь-
кобежцы, на яркую синь неба, на ослепительную белизну гор,
от которой ломило глаза, Маша вспомнила Крым и подумала, что
ее увлечение коньками позволяет ей изучать географию в натуре,
а не по учебникам. Вон какую страницу размахнул перед ней при-
родный атлас — от знойного Крыма до Заполярья! И кто знает,
может, еще и она поедет в какую-нибудь Скандинавию, чтобы
изучить и ее,— ведь ездила же туда Валя Кузнецова!..
С трудом отыскав глазами Кузнецову, потому что солнце
светило не хуже, чем в Крыму, Маша, как и она, стянула через
голову свитер; если было бы удобно, она сняла бы и майку —
катаются же Аниканов и Капчинский в одних трусах. Ах, какое
наслаждение — не чувствовать на себе ничего лишнего! А какой
изумительный ледок! Куда до него даже кировскому! Хотя и шли-
фует его кипятком Челышев... Это от того, что родники, питающие
озеро Вудьявр, не имеют известковых примесей. Даже Маше надо
переучиваться, изменять технику — уж куда у нее мягкий шаг, и то
толчок оказался мощным для этой скользскости. Вот бы такой
каток на целую зиму! Маша не только повторила бы рекордное
время,— побила бы его! Как тут не позавидуешь конькобежцам,
которые из года в год тренируются на высокогорном Давосском
катке!
А всех больше волнуется Костя Кудрявцев, говорит, что Давос
можно иметь и в Советском Союзе: чем, например, хуже Швей-
царских Альп Грузия? Ведь наши лыжники катаются в Бакуриани
в одних трусиках; и это круглую зиму, а не неделю, как здесь, на
заполярном озере; даже женщины на таком катке будут бегать
с мужской скоростью.
76
Маша глядела на далекие заснеженные хребты гор, располо-
сованные коричневыми карьерами и утыканные мохнатыми сосна-
ми, и пыталась нарисовать в своем воображении каток будущего.
Кудрявцев говорил так убежденно, что было ясно: такой каток
будет! Идея его давно витала в воздухе, и энтузиазм Кудрявцева
лишь одевал ее в плоть. Но никто сейчас, не только Маша, не мог
подумать, что величайшие потрясения, о которых не раз говорил
Абозов, отодвинут его открытие на полтора десятка лет. И уж,
конечно, в этот апрельский день 1937 года она не предполагала,
что через много-много лет пробежит свои любимые полторы
тысячи метров на высокогорном катке действительно с мужской
скоростью — за 2 минуты 29,5 секунды!..
А сейчас она была счастлива и тем, что повторила свой рекорд
на эти самые полторы тысячи, доказала, что непобедима на этой
дистанции.
Но каково было ее огорчение, когда по дороге в Москву она
узнала, что норвежка Лайла Шоу-Нилсен на только что закончив-
шемся мировом первенстве пробежала полторы тысячи метров
быстрее, чем она! Впрочем, новая чемпионка мира установила
рекорды и на всех других дистанциях. От этого известия у Маши
задергались губы, колени дрожали, и она прилагала огромные уси-
лия, чтобы сохранить на лице добрую улыбку. С боязливым удив-
лением смотрела она на подруг, которые и не думали унывать,
прятала от них глаза. За окном вагона проносились леса, перелес-
ки, снова леса; неожиданно налетала березовая роща; потом пош-
ли коричневые от весенней земли поля — бескрайние, теряющиеся
за горизонтом; вдоль него стремительно мчались облака, подкра-
шенные в багрянец заходящим солнцем. С грохотом и шипением
проскочил встречный поезд, клубы дыма ударили в стекло, но
ветер тут же раздергал их на лохмотья и отбросил в небытие;
над синими зубьями далекого леса снова покатился тяжелый
и красный шар солнца.
Маша подняла отчаянный взгляд на Серафиму Паромову, кото-
рая с хрустом грызла окаменевшую галету и говорила о том, что
раз есть новые рекорды, значит остается одно — штурмовать их
на следующий год.
— А как же,— смеялась Кузнецова, побрякивая ложечкой
в стакане.— Будет новая дуэль! Эй, Маша! Ты же у нас главная
дуэлянтка! Как? Поборемся?
Маша взглянула на нее робко. Как ей хотелось казаться такой
же взрослой, как ее подруги! Но, видимо, как она была девчонкой,
так и осталась ею.
11
— Ты чего это приуныла, вятская кукла? — засмеялась Кузне-
цова и заявила убежденно и безжалостно: — Побьем еще рекор-
ды! Жалко, сезон кончился.
И вдруг Маша со всей остротой поняла, что и она ничего
не боится, что ей, как и Кузнецовой, жалко одного — растаявшего
льда. Это отвратительно — ждать целые полгода зимы! А рекорды
еще будут. И какая разница — Маша побьет их, или Валя, или
Серафима, или даже молоденькая Зоя Холщевникова, так блеснув-
шая нынче среди девушек! Дайте только срок — и мы еще дока-
жем преимущество советской конькобежной школы! А пока оста-
ется одно: готовиться — ежедневно, скрупулезно, самозабвенно —
к новому сезону...
С этой мыслью Маша и вышла в родном Кирове на стадион.
И снова как одержимая бегала, прыгала, крутила педали гоноч-
ного велосипеда, играла в волейбол, и во всех видах спорта доби-
валась хороших результатов.
На легкоатлетических соревнованиях педучилища она рассчиты-
вала занять все призовые места. В прыжках в высоту она взяла
1,32 метра. Для второй попытки планку установили на 3 сантиметра
выше. Она разбежалась, упруго и сильно отталкиваясь, взмыла
в воздух — и, лежа в опилках, не успела понять, преодолела высо-
ту или нет, так как острая боль пронзила ее колено. Она резко
вскочила на ноги, но тут же со стоном упала ничком, чувствуя, как
опилки забили ее рот.
Всему, что было потом, она покорилась безропотно и обесси-
ленно. Подавленно смотрела на руки товарищей, которые заботливо
подняли ее из засыпанной опилками ямы, равнодушным взглядом
встретила носилки, к которым ее подтащили, усмехнулась санитар-
ке, склонившейся над ней в карете скорой помощи. И только сло-
ва доктора заставили ее прийти в себя — она, оказывается, повре-
дила мениск! Как не был мал курс анатомии, который она только
что прослушала, ее познаний хватило на то, чтобы вспомнить, что
мениск — это хрящ между бедренной и большой берцовой костью.
Ужас и отчаяние объяли ее: «А как же коньки?» Она даже не удер-
жалась, спросила доктора, когда можно будет вернуться к спорту,
к ее любимому делу.
Ответ прозвучал обнадеживающе, хотя и был произнесен
с досадой и раздражением:
— Нет на вас угомона! Ох, уж эти спортсмены! И без вас забот
хватает... Будешь беречься, хрящ срастется нормально. Тогда пры-
гай снова, сколько захочется.
— Через месяц? — робко спросила Маша.
78
— Через месяц? Ха-ха-ха! Через годик, дорогая девица, через
годик! В крайнем случае через полгодика!
Маша лишь сжала пересохшие губы. Через полгодика? Это
значит, что ее подружки будут выступать в соревнованиях, а она
только еле-еле начнет восстанавливать форму?..
Дома она уткнулась в подушку лицом и заплакала.
Однако, может быть, кто-нибудь другой на ее месте и стал бы
замкнутым и нелюдимым, но Маша уже через день не выдержала
одиночества и приковыляла на стадион.
Каждое утро заря предвещала зной. Диск солнца выкатывался
в белесое небо, словно расплавленное в кузнечном горне колесо.
Затвердевшие от частой покраски скамейки стадиона к полудню
раскалялись, как железо, маечка жгла спину. Маша не выдержива-
ла, ковыляла в тень, разбинтовывала колено. Безнадежно вздыха-
ла, снова туго накладывала бинт, глядела, как приятели гоняют мяч
по твердому до звона грунту баскетбольной площадки. Даже
меловая пыль, поднятая их подошвами, была ей сейчас мила. Но
Маша не прекословила Челышеву, который сердито покрикивал
на нее, когда она пыталась поддать рукой выкатившийся в аут мяч.
Особенно выматывали ее душу соревнования. Все, что прежде
она принимала, как должное, теперь раздражало ее. Фу ты, разве
можно так засиживаться на старте? Да что они — безрукие, что
ли — выронили эстафетную палочку!... Даже слова патефонной
пластинки, которую заводил в перерыве соревнований радист
и лыжник Аркаша Шипулин, выводили ее из себя.
Утомленное солнце
Нежно с морем прощалось...
Какое уж оно утомленное, когда припекает, как в тропиках!
И надо же иметь такой голос — словно сахарный сироп каплет
из репродукторов! А еще мужчина!.. Она с тоской смотрела
в выцветшее небо. Ни ветерка! Не удивительно, что запах цветов,
растущих на клумбе за футбольными воротами, так приторен,
не стадион, а дамский зал парикмахерской...
Соревнования, подстегнувшие медленный шаг времени, конча-
лись, и дни снова начинали тащиться ленивой чередой. Разорван-
ный хрящ срастался, Маша даже стала заниматься хозяйством,
впервые почувствовав, сколько забот прибавилось матери после
отъезда отца. Отправляясь на работу, та командовала: «А ну-ка,
сходи в магазин». И Маша шла. «Манька, наколи дров для таган-
ка»,— и Маша хваталась за топор... Иногда она ковыляла к або-
зовской квартире и, глядя на незнакомые, чужие шторы на его
79
ю^нах, думала с тоской, что как ни прикидывай, здесь прошли
лучшие годы ее жизни. Тоска снова обрушивалась на нее с новой
силой. Еще больше огорчал ее стадион, потому что Челышев гото-
вился со всей конькобежной школой к отъезду в далекий городиш-
ко Советск, на юг области. Как хотелось Маше поехать с ними!
Шум, веселье, упоительные тренировки! И как заманчиво там зани-
маться вместе с футболистами! До чего интересны эти москвичи,
которых пригласил в динамовскую команду Абозов! Сколько все-
го они рассказывают! А как они работают над собой! Боже мой,
не только новичкам-конькобежцам можно поучиться у них, но
и ей, Маше, которая училась у самого Аниканова. Николай Ефи-
мович хитрый: специально вывозит свою школу вместе с ними!
Это было так соблазнительно, что Маша, несмотря на запреще-
ние врача начать тренировки, не удержалась, попросилась у Че-
лышева.
— Нет, нет, Маша,— поспешно возразил тот и отвел глаза.
Приказ учителя был для нее непререкаем.
Однако через неделю, охваченная отчаянным порывом, она
снова пристала к нему. Она даже попрыгала перед ним через
воображаемую скакалку, боясь одного, чтобы лицо ее не искази-
лось от боли. Он недоверчиво посмотрел на нее и тут же прика-
зал сесть.
— Я понимаю тебя. Сам бы на твоем месте не удержался,—
сказал он и задумался.
Маша впилась пальцами в скамейку. Доска под толстым
потрескавшимся слоем белил еще хранила дневное тепло, которое
почему-то показалось Маше грустным. Так же грустно и скорбно
звенела старая медь колокола на далекой церкви. Упругий ветер
был сладковатым от резеды...
Боясь посмотреть на тренера, Маша вперила взгляд между
железных крыш, где заходящее солнце выткало пелену из мель-
чайшей золотисто-пурпурной пыли. Клочья туч который вечер под-
ряд перечерчивали эту пелену—вокруг города бродили грозы.
— Хорошо, Маня, поедешь,— раздались слова Челышева.—
Только даешь слово беречь ногу?
— Николай Ефимович! Миленький! — воскликнула она и чмок-
нула его в щеку.
— Маня, что за телячьи нежности,— упрекнул он ее, глядя
поверх крыш, где начинала ворочаться гроза, тяжело и глухо взды-
хая, как огромный лохматый зверь.
Когда Маша выскочила за калитку стадиона, отдаленные спо-
лохи уже зловеще освещали сгущающуюся темень. Раздался пер-
80
Не будь озера Вудьявр на
Кольском полуострове,— негде
было бы Маше Исаковой повто-
рить в этом сезоне свой миро-
вой рекорд, потому что все
другие катки уже растаяли
к апрелю 1938 года.
Вот они — все свои, кировчане, приехавшие на Всесоюзное первенство.
Справа от Марии Исаковой — А. Шулакова, Т. Синицына, Н. Челышев
и А. Зобнин.
Иван Аниканов
Круг за кругом, не отставая ни на шаг, следует Мария Исакова
за Иваном Аникановым
вый раскат грома — короткий и сухой. Черные тучи загородили
половину неба, упали капли — тяжелые и серебряные, как ртуть.
Волоча непослушную ногу, Маша подбежала к круглому зданию
гостиницы, где толпились застигнутые дождем прохожие; преры-
висто дыша, прижалась к шероховатой облицовке цокольного
этажа, подставила ладошку под капель, падающую с досок лесов,
которые опоясали гостиничное здание. Сердце колотилось беше-
но — от бега, от волнения.
Чувствуя, как ручейки струятся под майкой по ее спине, она
подумала с восторгом: «Еду! Какое счастье-то!» Посмотрела
на ладошку, полную воды: это была рука труженицы — загрубев-
шая, темная от картошки, от лука, в порезах, в уколах...
А свинцовые тучи уже взяли в полон все небо, и золотистые
вспышки разрывали их на мгновение, и хлестал сумасшедший
дождь... Тело закоченело, ныла нога, но все так и ликовало в Ма-
шиной груди: «Еду! Еду! Вот счастье-то!»
U
Маша положила голову на подоконник. Было так прекрасно,
печально до слез.
Из-за серых клубящихся облаков боязливо и нерешительно
выглянуло солнце, осветило раскинувшийся за перекладинами
изгороди мокрый луг. Вода, заполнившая колеи дороги, стала
совсем свинцовой, почти черной. Потянуло запахом свежей соло-
мы — очевидно, с гумна — и терпкостью палой листвы. Под лох-
матой соломенной стрехой баньки возились и чирикали взъеро-
шенные воробьи. Издалека доносился приглушенный рокот мотора.
Счастливый вздох вырвался из Машиной груди. Как чудесно
жить на свете! Скоро вернутся с кросса ее товарищи, и после
обеда и нескольких часов уроков, под потрескивание керосиновой
лампы Николай Ефимович расскажет какую-нибудь историю — он
словно начинен сведениями о конькобежцах всех времен и всех
народов... Задания Маша выполнила, все, что нужно, переписала
из учебников в тетради; на уроки, как большинству воспитанников
конькобежной школы, ей идти не надо, разве что погоняют друг
друга с девчатами по вопроснику, который предусмотрительно
захватил для них из училища Челышев... Хорошо!.. Половина дня
свободна! Маша может забежать вперед: почитать несколько
лишних главок из книжки, которую по вечерам читали вслух,—
о моряках, пропахших табаком и ромом, о легких, как лебеди,
6 Б. Порфирьев
81
бригантинах. Да что там почитать! Пока нет Челышева, можно*
поупражнять больное колено. Если слушаться тренера и врачей,
никогда не приобретешь формы! А силы воли ей не занимать, она
сумеет справиться с любой болью!.. Она хрустнула суставчиками,,
потянулась. «Ух, ты!» — даже задрожала подвернутой ногой, так
что заскрипела под ней табуретка.
Прихрамывая, вышла на крыльцо. На его ступеньки налипли*
пятипалые кленовые листочки, словно ребенок пошлепал по дос-
кам вымазанной в глине ручонкой. За околицей по сырой, отдох-
нувшей от ливня поляне футболисты гоняли мячи. Веселый звон
стоял в прозрачном воздухе... Да, хитер Челышев, что привез своих
воспитанников в Советск вместе с ними! Есть чему поучиться!
Разве можно не залюбоваться, например, центрфорвардом?! Ну,
и Сережа Шариков! Мастер! Да что там мастер — жонглер! Мяч
десятки раз отскакивает от его носка, от колена, от головы, от пле-
ча. А ведь мокрый, скользкий!.. Вот кто может показать, как нужно*
работать над собой: не сумеет удержать мяч на голове до счета
двадцать пять, не уйдет с поля, хоть гром грянет над ним, добьет-
ся своего!.. Хитер, хитер Николай Ефимович — пусть ребята видят,
что настоящий спортсмен тренируется в любую погоду. А как же
иначе? Ведь соревнования не откладываются до хорошей погоды!
Недаром Маша выходит на лед и в метель, и в мороз, и в от-
тепель...
Послушный мяч Шарикова, как ключ, отомкнул какой-то замо-
чек в ее мозгу, дал дорогу воспоминаниям и мечте. «Не может
быть, чтобы я отбегала свое! — подумала Маша зло и отчаянно.—>
Не может быть!»
Она бросилась за околицу. «Не болит! Не болит!» — шептала
с остервенением на ходу и наклонялась, сжимала тугую повязку
колена.
— Сережа, катни вразрез! — крикнула она футболисту.
Тот поддел мяч носком, заставил его попрыгать на щечке
бутсы, закинул на голову, поиграл и, отпустив на землю, с откоса
послал его Маше.
Она ударила по мячу и похвалила себя:
— Порядок!
— Так и не проходит? — участливо спросил Шариков, видя,
что лицо ее скривилось, словно она попробовала уксуса.
— Терпимо, Сережа,— солгала она.— А ну-ка, катни еще!
Чуть ли не с полчаса, насилуя себя, она бегала по мокрой
траве, как заправский футболист, пока Сергей не предупредил,
что из леса показались конькобежцы.
82
Маша, как ни в чем не бывало, сунула ладони за резинку тре-
нировочных брюк и пошла им навстречу мелким приплясывающим
шажком — по-детски изящная и легкая, всем своим видом как бы
говоря: «Напрасно не взяли меня на кросс, я давным-давно
здорова».
Ее товарищи выбежали из леса стайкой, прижимая расслаблен-
ные локти к телу, лениво помогая себе помахиваниями кистей,
и след от их ног припечатал песчаную дорожку еле заметными
лунками, которые тотчас же затянулись влагой.
По взгляду Челышева, который он перевел с предательски
облепленных песком ее ботинок на смутившегося Шарикова, Маша
поняла, что он обо всем догадался. Чтобы загладить свою вину,
она побежала рядом с тренером, подлизываясь к нему:
— Николай Ефимович, вы сейчас расскажете о Струнникове?
Вы обещали. А?..
— Как говорил поэт Гете, влюбленный в коньки, «хочешь
получить умный ответ — спрашивай умно»,— отозвался тренер.
— Да я сделала все уроки,— отозвалась она, стараясь поймать
его ритм и не хромать.
— А я не об уроках. Ты знаешь, о чем.— Он остановился,
похлопал в ладоши, крикнул прибежавшим с ним юношам и де-
вушкам:— Начали приседания! Вдох — выдох... Вдох... А сейчас
расслабились! Чечеточку! Та-та-та-та!—приговаривал он, ударяя
ладонь о ладонь.— Та-та-та... Маня, не увлекайся, помни о ноге —
ты и так ее переутомила. А теперь умываться, обедать и на
уроки!
Стерженек рукомойника, прибитого к стволу клена, так и захо-
дил под ударами ее ладошек, задребезжал, рассыпая брызги
из медного резервуара, похожего на богатырский шлем.
Растираясь полотенцем, Маша поглядывала на Челышева:
«Простил ли? Не сердится?»
Нет-нет, да останавливались ее сузившиеся зрачки на нем
и за обедом, и после, на протяжении всего вечера, пока он
не уселся за стол и не начал рассказ.
А тот рассказывал о Струнникове, о Седове, о том поколении
русских конькобежцев, которые били непобедимых норвежцев.
Челышев говорил ясно, отчетливо произносил слова, иногда
делал паузу, словно прислушивался к сказанному, переводил гла-
за с одного на другого.
Больше всех беспокоила Маша. Неужто она и в самом деле
стучала в футбол? С нее станется. Он снова остановился на ней
взглядом: девушка сидела на скамеечке, подогнув под себя ногу,
6*
83
и взгляд ее блуждал неизвестно где. «А может, я просто неинте-
ресно рассказываю?» Он посмотрел на Толю Ляпунова, который
подпер подбородок томиком ОТенри. Нет, даже этот обычно
томный мальчишка, любивший коньки не столько за скорость,
сколько за возможность щеголять модными свитерами, слушал
его с полуоткрытым ртом, а от напряженной работы мысли на его
холеном лице даже прорезались непривычные морщинки...
Челышев подавил вздох, начал рассказывать, как в 1910 году
в Финляндии Струнников выиграл десять тысяч метров у Оскара
Матиссена, того самого Матиссена, которого вот уже четверть века
называют «королем беговой дорожки». Прислушиваясь к шуму
сосен за окном, он пытался нарисовать юношам и девушкам
оттепель на Выборгском катке, оттаявший лед, лужи... Но от того,
что Машин взгляд продолжал блуждать далеко-далеко, ему каза-
лось, что он рассказывает сегодня неинтересно.
Но вот Гера Мухачев осторожным движением подкрутил фити-
лек в лампе. Маша облизала пересохшие губы и посмотрела
на примолкнувшего тренера, ее глаза требовали продолжения.
Челышев вздохнул облегченно. Он увлекся, говорил складно,
слова его снова были плотно пригнаны друг к другу.
А Маша, слушая рассказ, оглядывалась на свой коротенький
путь... И словно по жердочке над пропастью прошла, подумала:
«Мне бы поехать — сразиться с иностранцами».
И Челышев будто понял ее, заговорил горячо:
— Уже успехи Николая Седова и Евгения Бурунова свидетель-
ствовали о том, что Россия может занять ведущее положение
в конькобежном спорте. С выходом на арену Струнникова в этом
уже никто не сомневался. Но оказалось так, что выдающийся
спортсмен, которого зарубежные газеты окрестили «Славянским
чудом», «Русским феноменом», чемпион Европы, двукратный чем-
пион мира, обладатель двух выдающихся рекордов, в следующем
году не смог поехать на первенство, потому что российские
спортивные клубы, перессорившись между собой, не сумели
собрать ему денег на поездку. Струнников весь лоб расколотил,
кланяясь туда и сюда: «Дайте средства, ведь не себя — Россию
еду прославлять». Но все бесполезно... Так и подарила Россия
первенство норвежцу Матиссену... И на следующий год не собра-
ли денег... Представляете, если бы этот талант вспыхнул при Со-
ветской власти! То-то бы уж он расцвел! То-то бы прославил
свою Родину! Ведь он только-только загорелся, и равнодушие
тупых чиновников сделало все, чтобы тут же загасить его... Зага-
сить, растоптать этот вспыхнувший факел...
84
Видя, как опечалились глаза его слушателей, Николай Ефимович
поторопился их успокоить:
— Да вы не бойтесь, Россия не осталась без смены. В 1913
году чемпионом Европы стал Василий Ипполитов: побил в трех
забегах из четырех все того же Матиссена, благо не надо было
никуда ездить — соревнования проводились в Петербурге.— Он
помолчал, поглядел на притихшую Машу и, заставив ее посмот-
реть в его глаза, сказал тепло и искренне:
— Ваше счастье, друзья, что вы родились при Советской
власти. Нет сомнения, что государство найдет для вас деньги,
чтобы отправить любого из вас на любые соревнования. Только
бегайте, как Кузнецова, как Паромова, как наша Маня. Убежден,
что совсем скоро ей доверят защищать честь нашей Родины
на зарубежных катках. А беда с ее ногой — дело временное:
будет слушаться врача — все пройдет... Когда я говорил, что
Матиссен был единственным конькобежцем, обладавшим одновре-
менно всеми мировыми рекордами, я не мог не вспомнить о Ма-
не Исаковой. Она-то ведь тоже в прошлом году была одновремен-
но обладательницей всех пяти женских рекордов. Правда, только
два из них были выше мировых, но этого «только» достаточно
для того, чтобы надеяться, что у нее есть все основания для встре-
чи с иностранными спортсменками...
В голосе Челышева было столько убеждения, что все повёрили
в это. И совсем некстати прозвучала в напряженной, как натяну-
тая струна, тишине шутка Толи Ляпунова:
— Как говорит ОТенри: «Веки у Мани задрожали, как (да про-
стит нас Поэзия) хвостик у верной собачки»... Ха-ха-ха!
— Балда! — обозвала его Маша и, забыв, что собиралась скры-
вать хромоту, проковыляла на крыльцо.
— О, да ты остряк! — непонятно сказал Челышев Ляпунову.
А Маша тем временем стояла на крыльце.
На землю пала быстрая осенняя ночь — черная и нежная,
и звезды мерцали в ее глубине холодно, недосягаемо... Вдалеке
раздался тихцй стук телеги, заржала лошадь, сонно и лениво ото-
звался ей пес за соседним забором, и вновь тишина затопила все
окрест... Тянуло слабым привкусом дымка... Маша подставила
ветерку пылавшее лицо. Хотелось сразиться с Шоу-Нилсен, с Кид
Клейн, со всеми, кто там еще есть в Скандинавиях и Америках...
Всю свою силу, весь свой опыт, всю свою кровь по капельке
отдаст Маша, чтобы прославить Родину!..
Она наклонилась, ощупала горячими пальцами ноющее, тугое
от бинтов колено, погладила его, подрыгала ногой. Только бы оно
85
перестало болеть! Ведь Челышев сказал, что совсем скоро Маше
доверят защищать честь Родины на зарубежных катках... О, ее тре-
нер, ее учитель, ее друг! Как он в самую тяжелую минуту умеет
вдохнуть в Машу уверенность!..
Однако позже, когда она лежала в кромешной темноте и при-
слушивалась к дыханию подружек, остро, нестерпимо подумалось:
«Но он же сказал, что я должна соблюдать все указания врача,
иначе я не сохраню ногу!» Она резко сбросила одеяло, нащупала
завязки бинта, но в лихорадочной поспешности только затянула
их. «Нет, нет! С завтрашнего дня никакого футбола, никаких
шалостей!»
Большого труда ей стоило держать данное себе слово, но то
мужество, которое до сих пор расходовалось на преодоление боли
и которое знала за собой Маша, помогло ей выполнять все прика-
зания Челышева.
Сделав гимнастические упражнения, она отошла в тень сосны
и наблюдала, как ее приятели прыгают через скакалку. Желтый,
зеленый, красный стоял вокруг лес. Солнце припекало совсем
по-летнему — еще бы! — «бабье лето!» Крохотные, уцепившиеся
за паутинки летали паучки, повисали на корявых сучьях деревьев.
Маша шагнула в кусты, разодрала руками их колючие ветви.
Одуряюще пахла хвоя; по настилу из игл она пошла в глубь леса,
растаптывая сухой валежник и шишки.
— Маня!—раздался за спиной голос Челышева.— Тренировка
кончилась! Отправляемся на обед!
Она вернулась, но не вышла на поляну, притаилась в зарослях,
наблюдая, как Челышев направляет Толю Ляпунова на ее поиски.
Тот полюбовался перстнем с печаткой, тряхнул тщательно
зализанной прической и пошел, раскачивая бедрами — мальчишка,
которому хочется казаться повесой.
Маша видела, с каким осуждением окликнул его Челышев:
— Ляпунов!
Тот обернулся на ходу, точеное лицо его недовольно говорило;
«Ну, что еще?» — пригладил рукой выцветшие до белизны волосы,
и они снова плотненько легли наискосок от виска к затылку.
— Чтоб твой перстень я видел в последний раз!
Ляпунов вздохнул, продрался сквозь кусты и уселся на первом
попавшемся пне.
Не спуская с него взгляда, Маша нашарила под рукой шишку
и метко запустила ею в юношу. Тот лениво поднялся и, даже
не взглянув на Машу, прокричал:
— Нашел, Николай Ефимович! Веду!
86
Его равнодушие вывело девушку из себя, она прыгнула на не-
го, стала щекотать.
Захотелось веселиться, смеяться, дурачиться...
Этого настроения не смогла даже изменить испортившаяся
через два дня погода.
Дождик хлестал, сбивая с клена красные листья, лакировал
шпалеры живой акациевой изгороди, превращал в обвислые
сосульки солому на банной стрехе, затушевывал желтой пеленой
мокрые жнивья.
А Маша глядела на Челышева, который кутался в сырой и тя-
желый плащ, глядела радостными глазами, не задумываясь, что
тренер необходим ее мечте, как дрожжи тесту.
Уехали они из Советска, когда по утрам уже начал выпадать
иней.
15
Коньки влекли к себе дразняще и упрямо. Но Маша была осто-
рожна, вкатывалась с опаской, сначала не гонялась даже за начи-
нающими конькобежцами, а к спринту, который требует наиболее
резких движений, приступила, когда подруги уже обрели форму.
Поэтому она и проиграла пятисотку на областных соревнова-
ниях.
Она перебинтовывала колено, когда девушка, которую жребий
свел с ней для бега на следующую дистанцию, предложила ей
воспользоваться выгодной дорожкой на старте.
Великодушие противницы отбило охоту бороться. Но это чувст-
во было мгновенным. Через несколько секунд Маша подняла
на нее глаза и, спросив сердито: «Это еще почему?» — окинула
ее таким взглядом, который недвусмысленно говорил о немедлен-
ной расправе.
Девушка даже растерялась от неожиданной Машиной вспышки
и только кивнула на бинт в ее руках.
— Не воображай, что нога болит,— усмехнувшись, солгала
Маша.— Просто повязка спала.
С этого дня, переодеваясь, она старалась незаметно прикрыть
колено ладошкой. А когда кто-нибудь заставал ее с бинтом в руке,
она с усмешкой говорила, что протирает коньки, и объясняла
с деланной беспечностью:
— Завет Николая Ефимовича: заботиться о коньках, как о дру-
ге, который никогда не изменит.
87
Тем более она прятала забинтованное колено на соревнованиях,
в которых выступали ее настоящие конкурентки, их соболезную-
щие взгляды были бы совсем унизительны. Поэтому-то никто
из них и не знал о том, какие огорчения доставлял ей разорван-
ный мениск, тем более, что Маша по-прежнему была не только
жизнерадостна и непосредственна, но и озорна.
На Всесоюзном первенстве она снова заняла четвертое место.
Кое-кто, может быть, ожидал от нее и больших успехов, но Челы-
шев похвалил: он не хуже врачей знал, чего это ей стоило.
А сама Маша была довольна больше всего тем, что повторила
прошлогодний результат, несмотря на болезненную травму, без
участливых взглядов товарищей, без скидок со стороны сильных
противниц.
Свитер, который казался связанным по заказу широкоплечих
горьковских подружек, все-таки пришлось изготовить на несколько
размеров поменьше, но заколдовавшие его упрямые горьковчан-
ки не выпустили его из своих рук и на этот раз — надели на Олю
Акифьеву.
Глядя на хрупкую невысокую девушку, которая натягивала
почетный свитер, Маша вспомнила, как в самой первой беседе
с кировскими конькобежцами Челышев пророчил ей эту победу.
Каким далеким показалось Маше то время, когда тренеру прихо-
дилось внушать ей, что в коньках выигрывает не столько физиче-
ская сила, сколько техника и тактика!..
А память, отыскав эту зацепочку в затаившихся тайничках моз-
га, настойчиво перебросила мостик к Абозову, который так же,
как и Челышев, стараясь обнадежить Машу, сравнивал ее с неиз-
вестной тогда ей Акифьевой. При этом воспоминании Машино
горло сразу же сдавила спазма. С каким упорством изо дня в день
на протяжении последней недели она оберегала свое сердце
от жестокой и неправдоподобной вести, словно душевное молча-
ние могло оставить Остапа Осиповича таким, каким он был в ее
представлении: прекраснейшей души человеком, покорявшим всех
умом и доброжелательством, чекистом по призванию, умным
и смелым командиром.
Через силу, словно раненая, она заученным механическим дви-
жением надела чехлы на коньки и ушла в раздевалку.
Пустота раздевалки дала волю ее слезам, и Маша рыдала
долго и горько...
Ей самой было удивительно, как в состоянии душевной оцепе-
нелости она вскоре сумела добиться отличных успехов: заняла
второе место в соревнованиях, посвященных двадцатилетию Крас-
88
ной Армии и пятнадцатилетию родного «Динамо». Искренние
поздравления друзей и слова Челышева о том, что не помешай ей
мениск своевременно войти в спортивную форму, Маша была бы
второй, а не четвертой во Всесоюзном первенстве, загнали горь*
кие мысли об Абозове обратно в тайничок мозга. Помогли этому
и газеты, которые писали о ней, как о надежде отечественного
спорта. И теплый-теплый след в ее душе оставила мимолетная
встреча с Буденным, который вручал призы и подарки. А их было—
ого сколько!— пять штук, потому что Маша заняла в соревнова-
ниях все пять вторых мест! Конечно, Кузнецова добилась куда
больших успехов: завоевала все пять первых мест, но ее победа
была воспринята, как должное — недавняя чемпионка страны,
победительница скандинавок, скороходка, чьи портреты печатались
в журналах. Другое дело — Маша, которая доселе была неизвест-
на, ибо блистательные рекорды, вспыхнувшие, как фейерверк, мар-
товскими ночами 1936 года, просуществовали всего несколько
суток и стали достоянием лишь конькобежного справочника да уз-
кого круга спортсменов.
Буденного, очевидно, удивило не столько то, что успехов доби-
лась конькобежка-новичок, сколько ее рост и возраст. Он даже
поинтересовался ее годами.
— Двадцать! — звонко и открыто ответила Маша, давно свык-
шаяся с новым годом рождения.
Изламывая бровь, он недоверчиво посмотрел на нее и при-
знался:
— А по виду не скажешь... Что ж, мал золотник, да дорог...
А зазнаваться не будешь?
— Не буду, Семен Михайлович,— пообещала Маша.
— Вот это по-нашему, правильно.
От похвалы Буденного улыбка осветила Машино лицо, но
в тот же миг страшней гуд, ударивший девушку в темя, заставил
ее испуганно присесть и рассыпать свои подарки.
Громада самолета, рассекая хрустальный воздух винтами,
истошно ревя моторами, пронеслась, казалось, над самой голо-
вой, и оглушенная Маша не услышала, а только поняла по дро-
жащим усам Буденного, что он смеется.
— Ха-ха-ха! Да ты что, не видела самолетов? Вот так чем-
пионка!
Чувствуя, что заливается краской, Маша ползала на корточках,
собирая свертки. Легче бы уж провалиться сквозь землю! Прижи-
мая к груди отрезы на пальто, на платье, она призналась сокру-
шенно:
89
— Так близко не приходилось, Семен Михайлович.
— Аппарат-то, аппарат-то! Ха-ха-ха! Хорошо, что повесила
на плечо! — смеялся Буденный.— Ты береги его — еще пригодится!
Полетишь вот на таком же самолете куда-нибудь за границу
на соревнования — будешь фотографировать всякие достоприме-
чательности...— И водрузив поверх Машиных свертков два высоких
ботинка со шнуровкой, обернулся к главной призерке:
— Как, Кузнецова, возьмешь с собой на состязания Исакову?
— Обязательно, Семен Михайлович. Она не подведет.
Обещание самого Буденного и признание опытной конькобежки
наполнило сердце радостью, а смехотворный случай с самолетом
принес разрядку, которая так нужна была Маше.
Но восстановленное равновесие рухнуло, стоило ей только
встретиться дома с Симеоном. Сколько бы он ни бодрился, Маша
видела, что арест Абозова ошеломил его. Обычно волевой и на-
смешливый, он теперь молчаливо прятал стеснительный взгляд
от Маши. А когда встал вопрос, где она будет жить во время
подготовки к соревнованиям на приз имени Кирова, не глядя на
нее, сказал:
— В гостинице,— и боясь, что Маша истолкует это по-своему,
объяснил торопливо: — У дочки скарлатина... Да ты и не огорчайся:
в гостинице тебе будет еще лучше.
Льстивость настолько не вязалась с обликом этого мужествен-
ного и резкого человека, что Маша даже растерялась, в душе
родилось подозрение, что скарлатина просто непросто выдумана.
Маша уже хотела дать себе слово, что никогда не будет раз-
говаривать с Симеоном, но тот, когда они остались наедине, с не-
ожиданной ласковостью притянул ее к себе и прошептал горячо
и порывисто:
— Не верь, Маня! Это какая-то страшная ошибка! Остап Оси-
пович — верный ученик Дзержинского!
Эти слова наполнили сердце девушки благодарностью. Маша
подняла залитое слезами лицо; их глаза встретились, на миг
во взгляде Симеона блеснула мука, и он сказал с упрямой верой:
— Его оправдают, Маня! Оправдают!
В эту минуту они не могли и подумать, что посмертное восста-
новление честного имени Абозова произойдет только через два
десятилетия...
Вечером, вытянувшись на свежей, еще пахнущей утюгом про-
стыне, Маша с новой благодарностью вспомнила Симеона. «Остап
Осипович невиновен,— сказала сама себе.— Вскоре все выяснится,
и его оправдают». Но заклинание не помогло. И жизнь, до этого
90
складывавшаяся из одних коньков, впервые показалась ей чрезвы-
чайно сложной.
Через несколько лет, когда на плечи людей обрушилась война,
Маша оглянулась назад и, проследив мысленным взором свой
путь, решила, что именно в эти мартовские дни 1938 года она
распрощалась с юностью и стала взрослой...
С Симеоном, у которого и в самом деле болела дочка, во вре-
мя подготовки к соревнованиям они почти не встречались. Но зато
перед самым стартом он увлек ее в проход под трибуной и, до-
ждавшись, когда там станет совсем пусто, потребовал жарким ше-
потом:
— Постарайся, Маня! Помни, что основателем этого приза был
Остап Осипович!
И Маша была первой, выиграла приз имени Кирова! Причем
на двух дистанциях из четырех она показала время, превышающее
всесоюзные рекорды! Больше того, результат полутора тысяч
метров равнялся мировому достижению Лайлы Шоу-Нилсен! Сразу
вспомнился поезд, везущий конькобежцев из Заполярья, Серафи-
ма Паромова, сквозь хруст окаменелой галеты спокойно говорив-
шая о будущем штурме Нилсеновских рекордов, и общее сожа-
ление об окончании зимнего сезона... Смешно подумать, как тогда
огорчалась Маша, что ее рекорд, подаренной съезду комсомола,
побила эта норвежка! И вот он возвращен, возвращен! Пусть
наши рекорды не засчитываются, но в истории конькобежного
спорта их имена будут стоять рядом — «1500 метров — 2 минуты
38,1 секунды — Лайла Шоу-Нилсен (Норвегия, 1937) и Мария Иса-
кова (СССР, 1938)»... И вдруг мелькнула отрезвляющая мысль:
«А ведь рекорд-то возвращен только наполовину... Он не только
мой! Я разделяю его с норвежкой!» Однако уже в следующую
секунду она подумала дерзко и упрямо: «Но разве я не смогу его
побить? Ведь смогла же с ним сравняться?!» Она взглянула на Че-
лышева.
А Николай Ефимович заявил: «Побьешь, Маня, побьешь!»
И в тот небольшой перерыв, который отделял розыгрыш приза
имени Кирова от соревнований на побитие рекордов, сделал все
возможное, чтобы Маша отдохнула не только физически, но —
главное — успокоилась от пережитых волнений. Он даже догово-
рился с директором гостиницы, чтобы тот переселил ее из ррскош-
ного двухкомнатного «люкса» в уютненький номер, расположенный
в тихом коридорном закуточке, и наказал телефонисткам не сое-
динять Машу ни с кем, кроме него, Челышева.
Целые дни Маша лежала на глянцевой от крахмала простыне
91
и читала книжки, принесенные Челышевым. Случалось, она ловила
себя на том, что совсем не думает о прочитанном. Тогда она под-
нималась с постели и, не выпуская книжки из рук, заложив ее паль-
цем на том месте, где в чтение ворвались посторонние мысли, под-
ходила к зеркалу. Ее отражение смотрело на Машу из серебряной
бездонности лихорадочными глазами, и странно и недоуменно
застывала улыбка на ее губах. Прежде в таких случаях двойник
обычно подмигивал своему оригиналу и даже озорно показывал
язык, но теперь он только непонятно усмехался...
Маша возвращалась в постель и, поглаживая разбинтованное
колено, думала о том, что как бы ей ни было трудно, она должна
побить рекорд.
По нескольку раз на день приходил Николай Ефимович, напол-
нял комнату запахом весеннего морозца и, улыбаясь, выгружал
на стол свертки. Глядя, как лениво Маша обдирает оранжевую
кожуру с мандарина или отламывает дольку от шоколадной плит-
ки, рассказывал об отличном прогнозе метеостанции, о льде,
который после горячей шлифовки будет ничуть не хуже, чем
в Давосе...
Спокойная, после массажа, с туго забинтованным коленом,
которое перестало даже ныть, вышла Маша ночью 16 марта на лед
родного динамовского катка. Ни ветерка, воздух чист и хрустален,
лед блестит как зеркало. Неудивительно, Марианна Валовова пока-
зала на тысячу метров 1 минуту 44 секунды... Ого, Оля Акифьева
сбросила еще одну десятую секунды!... Обе приблизились к рекор-
ду, установленному Машей неделю назад! Что-то покажет она
сама?
Вот и выстрел — властный и звонкий! И азарт, загоревшийся
в Машином сердце, неудержимо выбросил ее вперед.
Она бежала, ожесточенно помогая себе руками, головой, пони-
мая по гулу, катившемуся вслед за ней, что если идет и не на ре-
корд, то все равно ее время лучше, чем у Акифьевой.
Но тут же, попав в объятия Челышева, не слыша еще результа-
та, догадалась, что рекорд есть!
Несмотря на чувство острой радости, Маша заставила себя
подумать о том, что это еще не тот рекорд, о котором она меч-
тала, что главная борьба еще впереди: она должна возвратить
свой подарок комсомолу, вернуть мировое достижение, вырван-
ное у нее ровно год назад Лайлой Шоу-Нилсен! Да, она должна
возвратить свой подарок комсомолу!
Однако почти все, кто окружал Машу в эту минуту, начали
отговаривать ее — дескать, зачем Исаковой бежать полторы тыся-
92
чи, когда ее результат и так равен мировому рекорду, она устала,
взволнована и дышит вон как, словно взбиралась на вершину Эль-
бруса.
От этих разговоров в Машином сердце закопошилось малоду-
шие и боязнь осрамиться и не побить рекорда.
Но Челышев взглянул на нее гневно. Он подошел к ней и тре-
бовательно сказал:
— Побьешь, Маня! Смотри, энергия так и клокочет в тебе!
— Надо, надо, Маня,— поддержал его Яков Федорович Мель-
ников.— Правильно говорит Николай Ефимович.
— Чего ты, чудачка? — подлил масла в огонь Аниканов.— Хва-
тит сил,, не бойся. А не побьешь, никто тебя за это по лбу
не ударит.
И Маша стала Машей: обернулась к тем, кто не верил в нее
и окинула их дерзким взглядом.
И снова, как и два года назад, оглушительный гвалт, разнес-
шийся над стадионом, выбросил сонных людей из теплых постелей
во всех окрестных кварталах и заставил приникнуть к оттаявшим
окнам.
Ночь, в которую Исакова отвоевала мировой рекорд на полто-
ры тысячи метров у Лайлы Шоу-Нилсен, надолго осталась в па-
мяти кировских любителей спорта. Ее феноменальное время
на полторы тысячи метров равнялось 2 минутам 37,4 секунды
и превышало рекорд норвежки почти на секунду — на целых семь
десятых!
Теперь уже и сама Маша верила в предсказание Буденного. Что
ж, она не менее других достойна померяться силами с иностран-
ными конькобежками на их катках!
Об этом все чаще и чаще говорил ей и Челышев.
И даже коммунисты педучилища, которое она окончила летом
1938 года и в котором стала вести курс конькобежного спорта
и подвижных игр, заявили, принимая ее в кандидаты партии, что
она не подведет партию нигде.
Но поехать за границу не удалось... Да что гам — за границу,
ей не пришлось бегать даже на своем катке! Она вышла замуж
и ждала первенца.
О непосредственной ее принадлежности к спорту говорила лишь
тренерская работа да тот восторг, с которым ее встречали
друзья и болельщики, когда она появлялась среди них в качестве
зрительницы.
Естественно, что ее имя исчезло из газетных отчетов, и чем
дальше, тем реже и реже стало упоминаться даже в статьях
93
о конькобежном спорте. А позже, когда вслед за первой дочерью
у нее родилась вторая, не столько сердобольные друзья, сколько
сплетники стали нашептывать о разговорах, которые якобы ведут-
ся в высших спортивных сферах, среди специалистов, что Исако-
ва — человек для коньков конченный и что это не первый случай,
когда феноменальная спортсменка, не дойдя до зенита своей сла-
вы, по той же самой причине навсегда оставляет спорт; а за грани-
цей, мол, вообще существует мнение, что материнство и спорт —
несовместимы...
Приглядываясь к съезжавшимся на сборы и соревнования конь-
кобежцам, тренерам, судьям, Исакова пыталась прочитать в их
глазах подтверждение этому, но как ни велика была ее мнитель-
ная настороженность, не могла. Не могла да и только! И мысль,
которая все время тлела в ней, мысль о том, что спорт бессилен
лишить женщину того, что предназначено ей природой — материн-
ства, разгоралась пламенем и брала верх надо всем остальным.
Но выйти на старт ей все-таки не пришлось. Правда, не из-за
детей, а из-за тех страшных и насильственных событий, о прибли-
жении которых не раз говорил Абозов: на плечи человечества
обрушилась война...
16
Разразившаяся над земным шаром катастрофа вобрала Исакову,
всосала в себя и стремительно несла вперед день за днем, не да-
вая времени для передышки, для остановки. Какие уж тут мысли
о рекордах, когда человеческая радость, счастье, слезы не имели
сейчас никакой цены!
Жизнь складывалась из страданий и голода, из тоски и ожида-
ния. Исакова просыпалась с мыслью: что принесет новый день?
Неужели наши войска и вчера оставили очередной рубеж? Как-то
там, на фронте, ее муж? Может, как раз тогда, когда она спала,
он бежал в атаку, проваливаясь в черный от пороховой копоти
снег, крича «ура» и обгоняя товарищей, и пули пели рядом с ним,
и взрывались гранаты...
Хотелось бороться, действовать, уставать до темноты в глазах,
до сердцебиения. Но разве это во власти незаметной госпиталь-
ной библиотекарши? Ах, если бы у Исаковой был диплом врача,
в крайнем случае — медицинской сестры!
Проклиная себя за беспомощность, она сутками не покидала
палат и, прочитав газеты раненым, написав письма их домочадцам,
94
Добровольно взваливала на свои плечи многие из тяжестей няне-
чек и сестер: как-никак, измерить температуру, сделать уксусный
компресс, сменить окровавленную простыню, принести «утку» —
это уже ощутимая польза. Она никогда не была белоручкой, и того
человека, который бы усмотрел в этих ее обязанностях унизитель-
ность, сама отхлестала бы по щекам.
Отрывала ее от госпиталя только работа на эвакопунктах —
с этими обязанностями Исакова была связана с самого начала
войны, как депутат городского Совета. Большое доверие оказали
ей кировчане: вместе с другими лучшими людьми поручили упра-
вление городом.
Среди тысяч эвакуированных лишь счастливчики находили при-
станище у родственников. Тех, у кого не было даже намека
на родню или на случайное знакомство, расселял горсовет. Работ-
ники эвакопунктов сбились с ног. В ход шел любой лишний угол.
Но едва удавалось пристроить одних, как из красных дощатых
теплушек вываливалась на перрон новая партия беженцев. Несмот-
ря на все старания, ежедневно десятки людей ютились на вытоп-
танной траве привокзальных скверов. Дождь и непогодь загоняли
их в страшную тесноту залов ожидания. Солдатки-вдовы обивали
пороги эвакопунктов. Старики в тоскливом ожидании выскребали
из седых бород вшей и укачивали полураздетых внуков, корчив-
шихся в ангине и кашле... Даже для рабочих заводов, вывезенных
из центра России, не успевали копать землянки и сколачивать
бараки.
В такие минуты Исакова забывала о себе и о своей семье.
До хрипоты она уговаривала людей, упрямо цепляющихся за лиш-
ний метр жилой площади, стыдила и упрекала тех, кто оставался
равнодушным к чужой неприкаянности. Ее новая двухкомнатная
квартира была до отказа забита семьями спортсменов. Тут жили
конькобежцы Белов, Андреев и Оля Жугайстро, ленинградский
тренер Алла Эстрина с мужем, семья боксера Гудкова...
Тут-то бы только и быть воспоминаниям! Но их не случалось
даже в те редкие часы, когда вся коммуна сходилась под общим
кровом — не до метров и секунд, если фашисты истязают целые
народы, стирают с лица земли деревни и села...
Но как глубоко ошибается тот, кто считает, что в огромности
всенародной трагедии может раствориться личное горе! Нет, кровь
и муки других только усиливали боль утраты — у Марии умерла
младшая дочка.
Приходя в полночь домой, она старалась двигаться неслышно,
на цыпочках. Электричество зачастую не горело: всю энергию
95
забирали заводы, работающие на войну. Огонек коптилки словно
задыхался, будто ему недоставало воздуха. Склонившись над стар-
шенькой, над Полинкой, она долго всматривалась в ее личико,
в припухший, посапывающий треугольничек рта, чуть-чуть прика-
салась щекой к холодному лобику. «Дочка, чудо, надежда,
радость моя!»
Подходила мать, гладила спину, бессильные кисти рук...
Молчаливое участие матери вызывало почти физическую боль,
тоской и горечью заходилось сердце. Хотелось разрыдаться, вы-
плакать накипевшее на душе. Но это значило избавиться от тяжес-
ти, взвалить ее на чужие плечи... Мария не была способна на это,
отвечала матери с обычным спокойствием.
Все пережитое выливалось в опустошающую усталость. Исако-
кова опускалась рядом с дочкой и проваливалась в бездну беспо-
койного тяжелого сна.
Утром, причесываясь, отводила взгляд от зеркала: страшно
было видеть, как запали глаза, как запеклись губы на заострив-
шемся лице.
От тяжелых мыслей отвлекал госпиталь. Поручение проводить
лечебную гимнастику окончательно заставило ее взять себя в руки.
Терпеть не могла она тех из своих подопечных, которые не верили
в пользу физкультуры! Особенно ее раздражал один — громад-
ный, с волосатым ртом, повозочный Проценко. По утрам, когда
Исакова приходила в палату проводить зарядку, он натягивал
на голову одеяло. Молчаливый протест этой окаменевшей в непо-
движности мумии выводил ее из себя. Куда лучше, если бы он
отшучивался, как это делали многие, или ругался. На все ее уве-
щевания Проценко бубнил из-под одеяла:
— Я — раненый.
Она негодовала, говорила ему:
— Ть! это произносишь таким тоном, как будто остальные
здесь — здоровые.
Когда Исакова была слишком настойчива, Проценко сбрасывал
одеяло и, тыча пальцем в свою ногу, похожую на запеленутого
ребенка, глядя бесстыдными глазами, не верующими ни в бога,
ни в черта, произносил увесисто:
— Наилучшие доктора приговорили меня к костылям, а ты
лезешь со своей зарядкой!
А Исакова, не в силах оторвать взгляда не от загипсованной,
а от здоровой его ноги, которая была страшнее, потому что
высохла и напоминала конечность скелета, продолжала убе-
ждать:
96
Петер Строде
Сильнейшие конькобежки Советского Союза: Валентина Кузнецова, в сви-
тере чемпионки страны, за ней Валентина Ларионова и Мария Аниканова,
рядом Марианна Валовова, справа Маша Исакова
Ольга Акифьева — горьковчанка и Мария Исакова на киров-
ском стадионе «Динамо»
— Да ты пойми, чудак, сам себя губишь. Так и вообще недолго
разучиться ходить.
А он действительно не хотел ходить — по надобности требо-
вал нянечку и даже закуривал в палате. И на все упреки у него
был упрямый аргумент:
— Я — раненый.
Не столько облеченная властью, сколько подстегиваемая само-
любием, Исакова все-таки заставила его подниматься, запретив
санитаркам подавать ему кое-что, без чего он не мог обойтись.
Он нарочно спотыкался, косолапо тыкал костыли в скользкие
половицы, раскачивал обмягшее туловище, и все его дряблое
лицо с волосатым ртом говорило: «Ладно, выхаживайтесь надо
мной, коль имеете права, а я все равно на всю жизнь увечный».
Однако настал день, когда Исакова — с разрешения врача —
отобрала у него костыли.
Побежденный ее настойчивостью, Проценко уже не измывался
над посошком. А она давала ему новые и новые нагрузки на ногу,
разрабатывала ее.
И как-то по осени Проценко заявил с удивлением и уважитель-
ностью:
— Ну, и востра ты, девка! — он даже притопнул ногой, которая
совсем недавно не была подвластна ему.
Выписка его в батальон выздоравливающих, которая была
не за горами, вызвала у Исаковой чувство удовлетворенности сво-
ей работой. Впрочем, этим она не успела даже насладиться —
жизнь продолжала бешено кружиться вокруг нее, нанизывая друг
на друга дни, состоящие из усталости, голода, забот о дочке
и матери. А тут еще прибыл новый эшелон раненых, в числе кото-
рых оказался орешек покрепче Проценко.
В отличие от упрямого повозочного юноша Сабанцев делал
все, что ему приказывали, но делал с такой отрешенностью на ли-
це, от которой каждому становилось не по себе.
— Что ты какой-то недоношенный? — возмущалась Исакова.
Она даже как-то сунула ему зеркальце:
— Посмотрись: делаешь зарядку, а видок у тебя, словно ты
приговорен к смерти. Какой тогда толк из этого? Подумаешь,
перебита берцовая кость! Да она через полгода будет у тебя
здоровехонька. Вернешься на фронт. А кому ты там нужен с таким
настроением? Погибнешь в первом же бою.
Сабанцев поднял на нее свое истощенное лицо (ах, как было
бы легко, если бы на нем была написана лишь боль, а не безраз-
личие и обреченность!) и выдавил хрипло:
7 Б. Порфирье!
97
— Ну и что? Ничего ведь от этого не изменится во вселенной?
Ведь не изменится? — переспросил он с тоской и ожиданием и да-
же приподнялся на остром и худеньком локотке, но тут же бес-
сильно опустился на подушку.
Вспыхнувшие на миг лихорадочным возбуждением глаза его
вновь погасли, и он забормотал еле слышно:
— Мир страшен... Для него ничего не значит—больше или
меньше станет одним жалким муравьем... Кто будет сокрушаться
о его жизни?..
Брезгливая гримаса исказила лицо Исаковой. Будь проклята
эта доморощенная философия! Она, Исакова, никогда не сравни-
вала людей с бессмысленными муравьями!
— Эх ты, молодой старичок! — воскликнула она в бурном него-
довании.— Не выводила, видать, тебя твоя преподавательница
физкультуры на стадион в свое время! Заставить бы тебя пробе-
жать десяток кружочков! Раскусили бы тебя сразу ребята да про-
драили бы не хуже напильника!
Она хотела сказать, что в спорте, как и в любви, человек духов-
но обнажается, его видно как на ладони, там нельзя лгать и тру-
сить. Но не сказала, а только махнула рукой.
Проценко, на протяжении всего их разговора сосредоточенно
скручивавший газетную цигарку, наконец-то раскурил ее и, тыча
огоньком против сердца юноши, захрипел:
— У тебя тут ничего нет! Нет!
Отвернулся, сунул цигарку в рот... Придя в себя, посмотрел,
щурясь, на дымную спиральку, перевел украдкой взгляд на Иса-
кову и, поднявшись, сознательно забыв о палке, заявил:
— Правильно сказала Мария: молодой старичок ты, а не сол-
дат,— и пошел, стараясь не хромать, чуть ли не строевым шагом.
В дверях обернулся: — Эй ты, студент, слушай, что Мария говорит.
Я вот послушался и смотри! А? А ведь доктора-то приговорили
меня к костылям!..
Исакова проследила за ним восхищенным взглядом, и сердцу
ее сделалось радостно. Ведь ни один посторонний человек не по-
верит, что этот волосатый детина еще месяц назад демон-
стративно волочил обмягшее тело на расползающихся ко-
стылях!
А через несколько дней Проценко выписали вместе с большой
партией выздоровевших.
И никто не мог отнять у Исаковой права считать, что в их выздо-
ровлении есть и ее заслуга.
98
17
Зато сама Мария таяла, как свеча, щеки ее ввалились, губы
посинели, нос обострился. И сколько она ни бодрилась, чувство
голода стало брать верх надо всем остальным.
И когда секретарь райкома, вызвав ее к себе, заявил, что киров-
ские коммунисты посылают ее на мясокомбинат, чтобы наладить
там физкультурную работу, Исакова поняла, что как бы ни были
далеки в прошлом ее рекорды, их помнят и ее ценят и хотят спас-
ти для будущих спортивных битв.
Она горько усмехнулась этим мыслям и чуть не сказала, что
его слова о физкультуре шиты белыми нитками.
После ночного дежурства, прошедшего в бессоннице, ее клони-
ло ко сну, воспаленные веки смежались; один раз она с ужасом
убедилась, что заснула на миг на стуле, и, вздрогнув, взглянула
на секретаря извиняющимися глазами. Но по синеве его век, по
тому, как от усталости заострилось его лицо, поняла, что и он
в таком же состоянии. С трудом ворочая потолстевшим языком,
она спросила, не лучше ли ей работать там, где ее польза будет
более ощутимой?
На этот раз усмехнулся он и, видимо, щадя ее самолюбие,
опроверг ее предложения:
— Ну, Исакова, удивлен. Откуда у тебя такая наивность? Рабо-
та у тебя будет потруднее, чем в госпитале. И потом когда это
физкультура была бесполезным делом? На комбинате уйма моло-
дых девушек, и от того, как они будут себя чувствовать, от их
здоровья, от их отдыха будет зависеть и производительность
труда. Не забывай, что комбинат работает для фронта.
Так и не поспав, Исакова пошла назад, в госпиталь. С трудом
она поднялась по лестнице, открыла дверь в палату. Скучное, отре-
шенное ото всего лицо Сабанцева озарилось жалобной и винова-
той улыбкой, и вдруг Исаковой стало невероятно жалко расста-
ваться с госпиталем. Еще бы месяц, и она растормошила этого
юного старичка, вдохнула бы в него жизнь и постаралась бы спас-
ти (что там ногу!) его душу!
— Вадик,— сказала она, впервые называя его так,— Вадик,—
повторила она с болью и страданием,— меня переводят на дру-
гую работу. Но помни, что твоя жизнь — в твоих руках. У нашего
главного врача есть лозунг: «Неунывающие всегда выздоравлива-
ют!» Понял, парень?.. Я буду заходить к вам как шеф.
Но заходить ей не удалось, ибо еще ни разу она не была так
далека от истины, когда представляла себе свою работу на мясо-
7*
99
комбинате беззаботной и легкой. С утра до вечера она взвешива-
ла замороженные туши, колбасные изделия, консервы. Случалось,
по полтора суток не отходила от весов,— а как иначе, она же
старший весовщик!
Плечи ныли, словно после побоев, руки коченели, лиловость их
кожи прорезали кровавые трещины, телогрейка и стеганые брюки
сковывали движения... Но чем больше отдавала она себя работе,
тем больше ее тело наливалось силой. Удивительно, что силы
с избытком оставалось даже для лыж.
Хорошо было пройтись с девушками по нетронутой целине,
которая начиналась сразу за корпусами комбината! Сосны осыпа-
ют с обвисших ветвей столбы хрустальной пыли, и солнце сверкает
в них радугой. Красногрудые снегири доверчиво косятся на вторг-
шихся в их владения лыжниц и терзают превратившиеся в ле-
дышки гроздья рябины. Воздух прозрачен и сладостен...
От воскресных лыжных прогулок комбинатовские спортсменки
перешли к тренировкам, и для всех болельщиков было неожи-
данностью, когда на городских соревнованиях неизвестная никому
женская команда «Пищевика» добилась хороших успехов. Эта
победа вызвала большую сенсацию, чем третье место на трехки-
лометровой дистанции, завоеванное тренером «Пищевика» Исако-
вой,— от неоднократной мировой рекордсменки, по общему мне-
нию, можно было ожидать и не такого чуда. Удивлена своими
результатами была лишь сама Исакова: она никогда не занима-
лась лыжами.
Сразу же неудержимо и стремительно проснулись в ней надеж-
ды. Даже мелькнула мысль захватить в следующее воскресенье
с собой конечки и выйти на лед какого-нибудь озерка.
Она скользнула на лыжах к самому откосу, выискивая взгля-
дом свой будущий каток. Но только по ивовым кустам угадыва-
лись на острове озера. Нечего было и думать поднять с них пухлые
подушки снега.
Но мечте все-таки суждено было осуществиться да так, как
не виделось Исаковой даже в снах!
Как-то в феврале мать встретила ее на пороге с хитрой улыбкой.
— Пляши, Маня! — приказала она, таинственно и лукаво пряча
руку за спиной. Но не удержалась и тут же протянула дочери
телеграмму.
Телеграмма содержала всего пять слов: «Выезжайте Москву
участия первенстве страны».
Исакова задохнулась от неожиданности, от радости и порывисто
обняла мать, подхватила Полинку, зашептала:
100
— Маленькая моя, кто бы мог подумать...
Но губы ее дрогнули, и голос задрожал, сломался.
Не в состоянии больше ничего выговорить, она затормошила,
зацеловала Полинку, излила на нее всю синь глаз. Потом подошла
к географической карте, которую повесил когда-то боксер Гуд-
ков, и посмотрела на красные стрелочки. Невероятно подумать:
Ленинград в блокаде, немцы не более чем в двухстах километрах
от Москвы, только-только закончен разгром армий Паулюса под
Сталинградом, а правительство находит возможным проводить
конькобежные соревнования!
А на другой день поезд уже вез ее в Москву. Огромная
радость разрасталась в груди, и ничто не в силах было ее омра-
чить.
Она взглянула в окно вагона. Там, в ледяной голубоватой мгле,
проносились бескрайние заснеженные поля и леса, снова поля,
проскользнула деревенька, потом почему-то одинокая хата, да так
похожая на избушку на курьих ножках, что выпорхни сейчас из ее
трубы баба-Яга на помеле, Исакова не удивилась бы... Мгла сгу-
стилась, потемнела, и только паровозные искры нет-нет да рассе-
кали ее черноту.
Долог был в военные годы путь до Москвы. Но все-таки настал
черед подмосковных дач — одна за другой они налетали на поезд
игрушечными домиками, прямыми, как линейки, сосновыми про-
секами и столешницами платформ. Зенитные батареи и колонны
пятнастых от комуфляжа грузовиков напоминали о войне. А сталь-
ные надолбы и приваренные друг к другу обрезки рельс, которые
назывались «ежами», недвусмысленно говорили о том, что столи-
ца когда-то была в непосредственной близости от фронта.
До сих пор не верилось в случившееся. Казалось, все растает
сейчас, сгинет с глаз, окажется детским сном.
Но вот пошли длинные составы вагонов, видимо, уже была
товарная станция, и вдруг поезд влетел на мост, и под его коле-
сами прошмыгнул трамвай, троллейбус, блеснувший вспышкой
на роликах, поплыли ущелия улиц — прямых и зигзагообразных;
неожиданно обрушилась темень и грохот тоннеля; снова дома —
узкие, как костяшки домино, поставленные на боковое ребро; про-
стучали стрелки — вторая, третья...
Вот она — Москва, наяву, а не во сне. А через полчаса и ста-
дион «Динамо»...
Объятия, поцелуи, рукопожатия, старые друзья — Валя Кузне-
цова и Оля Акифьева, Иван Аниканов, латыш Петер Строде... У всех
аскетическая втянутость щек и обострившиеся черты лица — не од-
101
на Мария хлебнула горя. А скольких из друзей здесь нет сегодня:
одни на фронте, другие сложили головы; погибли чудесные парни,
гордость спорта — Толя Капчинский и Николай Шаромов. При
этом известии все смешалось, поплыло перед глазами Исаковой,
и больно сделалось сердцу. И снова не поверилось в то, что откры-
вается первенство 1943 года.
Но достаточно было алому флагу поплыть ввысь, чтобы все,
о чем она думала до этого, отошло на второй план, стерлось,
сердце забилось тяжелыми толчками.
А выстрел стартера бросил ее в борьбу с безрассудочной сме-
лостью. Однако на первых же дистанциях устали мышцы бедер,
было неимоверно трудно сохранить правильную посадку, и Исако-
ва поняла, что не сможет обрести прежнего стиля и ритма.
В стайерском забеге случилось самое страшное: она потеряла чув-
ство льда, онемевшие ноги не чувствовали ничего, кроме стука
коньков, грудная клетка разрывалась.
Однако кого-нибудь, может быть, и огорчило бы седьмое
место, но в Исакову оно вселило радость: оно не было поражени-
ем, оно знаменовало возвращение в строй!
Нет, нет! Тот, кто голодал и сутками ворочал замерзшие туши,
тот поймет, что и седьмое место — победа!
Жить, несмотря ни на что, было хорошо, хотелось бороться,
страдать, ненавидеть, заниматься коньками, хотелось вернуть, при-
близить заторможенный горестями бег настоящей жизни! Только
потерянный человек может найти спасение от своих страданий
в равнодушии,— она никогда не была таким человеком!
И она вернулась в Киров, чтобы снова работать, чтобы зани-
маться с мясокомбинатовскими девушками, чтобы с трепетом
дежурить у громкоговорителя в ожидании счастливых вестей,
которые все чаще и чаще сообщали передачи «В последний час»...
Она вернулась, чтобы по-прежнему дружить со всем светом!
Так она и закружилась в круговороте жизни, не оставляющем
времени для размышления. И только объявление о наборе студен-
тов в Московский институт пищевой промышленности, налепленное
на стены мясокомбината, вызвало в ней щемящее чувство сожа-
ления о затемненной и строгой Москве, которую она не сумела
толком рассмотреть в этот приезд... Москва — мечта ее грез,
в которой и тренеры, и ее подруги, и самый большой каток...
Неожиданно возникшая мысль поразила Исакову. Да, да, нече-
го ждать нового прилива, нужно поднимать якорь, чтобы плыть
в Москву, где институт и каток, где друзья и тренеры. Это же вос-
хитительно — снова учиться и снова бегать на коньках!
102
Она не задумывалась над тем, что это неожиданное решение
может направить ее жизнь по другому руслу. И к тому же, она
была совсем не из числа тех женщин, которые прилепились к свое-
му дому.
И чем ближе подходило время приемных экзаменов, тем чаще
и чаще задумчивость затуманивала оживленные и быстрые глаза
Исаковой. Одна мысль властвовала сейчас в ее душе: «Да, да!
Время ставить паруса!»
18
Зеленый полумесяц топырил свои рожки в бесконечном ледя-
ном небе.
Неужто еще долго до рассвета?
Как неудобно без часов! А ведь и их пришлось продать —
золотрй восьмигранничек, полученный когда-то в подарок за свои
успехи... Может, разбудить Зою? Да ладно уж, пускай спит за дво-
их, а ей все равно больше не заснуть. Хоть бы согреться, что ли,
и то легче!
Она закуталась с головой в одеяло и, подтянув ноги к подбо-
родку, стала вспоминать названия кушаний, какие ей приходилось
пробовать: бифштекс, беф-строганов, антрекот... Вот, черт, как
обидно, что дальше этого ее познания не шли! А ведь ела что-то
вкусное помимо этого и даже не съедала положенного, а оставля-
ла на тарелке,— дурища, пороть было некому... Платья проедены,
часы, браслетка, сумочка под жемчуг... А без пальто ведь не оста-
нешься...
Она снова выпростала голову из-под одеяла и посмотрела
® окно. Ночная чернота поредела, занималось студеное утро... Ах,
будь оно все неладно — вот разоспалась Зойка!
— Зой!
Ни звука.
Вот тебе и Москва — кому мать родная, а кому и мачеха: без
прописки да без карточек долго не протянешь. Хорошо еще, что
председатель общества «Пищевик» Климов приютил их с Зоей
Болотовой в стадионской раздевалке: Зоя — чемпионка СССР
по лыжам, Мария — обладательница всесоюзного рекорда по конь-
кам, обеим карты в руки — в самый раз жить на стадионе... И бы-
вают же такие совпадения — «вятская кукла» поселилась в Москве
на... Вятскрй улице!
А ведь стадиончик-то «не Рио-де-Жанейро», как любил
103
говорить Толя Ляпунов, так же отличается от бетонной громады
«Динамо», как Вятская улица от Ленинградского проспекта...
И вообще, почему она, Исакова, и вдруг — «Пищевик», а не «Ди-
намо»?.. Ох, как хочется есть!
— Зой?
— Мм-ы...
— Зойка?
— Что, Машенька?
— Ты не спишь?
— С тобой поспишь... Чего тебе?
— Какой сегодня день?
Зоя приподнялась на локте, поморгала спросонья глазами
и, поняв все, улыбается:
— Да наш, наш. Выступление на хлебозаводе.
Исакова удовлетворенно откинулась на подушку, закинула руки
за голову. Слава богу, получат сегодня с Зойкой по буханке.
Смешно: как в старину — оплата натурой.
— Зой?
— Ну, чего пристала? Дай человеку поспать.
— Зоя, в четыре часа? В пересменку? А раньше нельзя?
—- Вот прилипла! Да путевка выписана на четыре... Идешь
в институт?
— Иду,— со вздохом отозвалась Исакова.
Нет, не такой оказалась учеба, какой она представлялась
в мечтах.
Часто вспоминался Абозов, который удивился тому, что она
избрала индустриальный техникум. Ведь как прав был Остап Оси-
пович, когда говорил, что ее призвание — спорт!.. Следом прихо-
дили мысли о дочке, о Полинке. Как-то она там с бабушкой? Ах,
скорее бы получить хоть угол, чтоб можно было их выписать!..
Сглупила, поторопилась, вот теперь и тоскуй по дочке да зубри
то, к чему не лежит душа... Да и то сказать, не очень-то идет уче-
ба на ум, когда в животе пусто.
И вообще, если бы руководство «Пищевика» не посылало их
с выступлениями на хлебозавод и мясокомбинат, трудно предста-
вить, как бы они с Зоей протянули эти два месяца. Странно: спорт-
сменка — и вдруг стала лектором! Ни за что бы не согласилась,
не будь ее аудитория такой же, как в Кирове. Недаром говорят:
дома стены помогают; а мясокомбинаты везде одинаковы — что
в Кирове, что в Москве; случалось, что, забывшись, она даже
представляла, как после лекции натянет стеганую спецовку и нач-
нет ворочать замороженные туши... Родная обстановка услужливо
104
подсовывала простые и доходчивые слова, и работницы с интере-
сом слушали рассказ о том, как Маша и Зоя стали чемпионками
и рекордсменками. Исакова не уставала повторять мысль, что
каждый может добиться успехов — стоит только очень захотеть
и много-много тренироваться.
Те из работниц, которые увлекались спортом, видели, что ее
слова не расходятся с делом: Исакова каждый вечер — ив стужу,
и-в детель, и в оттепель — отмеривала круг за кругом на катке
«Пищевик».
Вообще Исакова поражала всех тем, что никогда не унывала.
И только она сама знала, сколько огорчений приносят ей трени-
ровки. Еще бы, ведь ей приходилось заново осваивать самые
простейшие элементы конькобежной техники. А попробуй-ка,
добейся без тренера прежней резкости, чувства ритма, умения
разложить свои силы по кругам.
Идти на «Динамо» неловко: она вроде бы сбежала из своего
общества, за которое выступала с 1934 года; оставался Челышев,
который слал ей письма-инструкции из Свердловска, где он сейчас
жил. Какие это были письма! Какую уверенность они вселяли
в Исакову!
Может быть, именно поэтому на открытие зимнего сезона
Москвы, в декабре, она вышла если не во всеоружии, то и не без-
оружной, как это было в прошлом феврале.
Когда радио второй раз объявило рядом с именем Исаковой
название клуба, за который она выступала, к ней подошел мужчина
в пыжиковой шапке.
Показавшееся знакомым лицо его неожиданно расплылось
в памяти, как будто кто-то сдвинул фокус фотоаппарата. «Я его
когда-то знала»,— уверила она себя.
А тот, изучающе оглядев ее, спросил:
— Ты откуда? Из Кирова?
Она еще раз мимолетно взглянула на него, долбанула задни-
ком конька звонкий хрупкий лед и, дернув за ушко свою шапочку,
ответила с деланным небрежным форсом:
— Нет! Из Москвы!
Однако чувство неловкости от его взгляда было так велико,
что она стала сосредоточенно рассматривать трибуны, словно в их
пустоте могла отыскать что-нибудь интересное.
И только оклик подруги вывел ее из замешательства.
— Кто это? — спросила ее Исакова.
— Бог мой! Да это Волков — зав конькобежным отделением
«Динамо».
105
Сердце у Исаковой упало: сейчас этот человек, исполненный
административного рвения, разоблачит ее.
Однако через минуту она оправдала себя: «А чего я испуга-
лась? Я — не подставная фигура, студентка пищевого института...»
И вдруг новая мысль взяла верх над всеми остальными и пора-
зила Исакову: «Как бы я ни оправдывала себя, я изменила родно-
му клубу».
Раздражение и досада с этого дня поселились в ее сердце.
Она часто просыпалась среди ночи и встречала утро с книжкой
в руках, благо, свет не мешал Зое, которая переселилась в осво-
бодившуюся по соседству комнату... Веки у Исаковой опухли
от бессонницы...
В одну из таких ночей, уже в январе 1944 года, раздался стук
в дверь.
Она торопливо погасила лампочку и, прошлепав босыми нога-
ми к порогу, сбросила с петли крючок.
В сгустившуюся темень комнаты упала полоска света, увеличи-
лась до. размеров прямоугольника; в нос шибануло хлорной
известью из коридора. И Исакова увидела лейтенанта милиции,
из-за широкого плеча которого выглядывала стадионская сто-
рожиха.
Тот по-хозяйски шагнул в комнатушку и, не зажигая света, с ус-
мешкой оглядев Исакову, закрывающую ладошками нагие плечи,
спросил:
— Исакова?
— Да,— растерянно отозвалась она.
А лейтенант обрушивал на нее приказание за приказанием,
не давая ей собраться с мыслями:
— Покажите паспорт!.. А где прописка?.. Что? Нет, студенче-
ский билет—не надо!.. Одевайтесь!.. Да чего вы там копаетесь?
Побыстрее. Соберите вещи!.. Придется давать ответ: без прописки
во время войны.
— Да что я, преступница какая? — вспыхнула Исакова.
— Не разговаривать! Поторапливайтесь!
Лейтенант хотел подхватить ее чемоданишко, но она грубо
вырвала его из рук, проговорив с вызовом:
— Вот еще! Я свои коньки каждому не доверю!
Яркий свет коридора помог рассмотреть мелькнувшую на лей-
тенантском лице усмешку. Исакова выхватила у него тощий веще-
вой мешок и так — с чемоданом и мешочком в руках — пошла
за ним, боясь покоситься на дверь, за которой жила Зоя. «Проспа-
ла подругу Зойка»,— мелькнула мысль.
106
Едва распахнулась дверь на улицу, как в лицо ударили при-
горшни колкой снежной крупы, сизые тучи проносились до того
низко, что, казалось, вот-вот зацепятся за корпус парфюмерной
фабрики. Ветер метался и ярился, налетал шквалами со всех сто-
рон, забирался за ворот, леденил ноги.
Исакова с сердитой молчаливостью оттолкнула лейтенанта,
который хотел подсобить ей забраться в кузов грузовика, и, забро-
сив мешочек, оттолкнулась от дутой резины колеса, перевалилась
через борт.
Отрывисто, как выстрел, хлопнула дверца кабины, и грузовик
круто сорвался с места.
Дорога безжалостно терзала тугие скаты, гудела пустота буль-
вара, свистели голые ветки деревьев...
Трудно сказать, сколько они мчались сквозь морозную сырость
и ночь по гудевшим от рева мотора улицам. Загораживаясь
обледеневшей варежкой от ядовитой гари отработанных газов,
то и дело захлестывающих кузов, Исакова старалась проникнуть
памятью сквозь хруст и свист ветра в названия московских улиц.
Иногда в разорванной на миг метели взблескивало под синей лам-
почкой черное полукружье букв, но свет был так мертвен и робок,
а скорость так велика, что буквы, тут же оставшись позади, не ус-
певали сложиться в название улицы.
В гуде и свистопляске бурана Исаковой подумалось, что она
не выдержит, замерзнет, пока машина достигнет края света.
Но вот завизжали тормоза, да так, что посыпался иней с прово-
дов. Послышался возглас лейтенанта:
— Вылезай! Эй, кукла!
Упоминание о кукле, для полной привычности которого нехва-
тало эпитета «вятская/», заставило Исакову снова со злостью отверг-
нуть помощь провожатого. Бросив мешок на землю и прижимая
чемоданчик к груди, она повисла на оцепеневшей руке, со злорад-
ством почувствовав, что налетевший шквал ветра мстительно сма-
зал задубевший полой ее пальто по лейтенантской щеке.
Все-таки ладони лейтенанта смягчили толчок ее окостеневших,
неслушающихся ног.
— Спасибо,— буркнула она.
— Да чего уж... Замерзла?
Несмотря на ласковую усмешку в его голосе, Исакова не ото-
звалась.
Вряд ли вестибюль, в который они попали, мог служить пред-
дверием тюрьмы, хотя за деревянным барьером и сидел дежур-
ный милиционер. Да и любопытная ухмылка на его устах, когда
107
он выписывал ей пропуск, не соответствовала выданной ранее
угрозе лейтенанта.
А тот, подтолкнув ее к каменной лестнице, поторопил:
— Иди, иди!
Окоченевшие пальцы с трудом держали мешок, он волочился
за хозяйкой, отсчитывая шлепками ступени. Лейтенант впервые
проявил настойчивость — отобрал его, повернул Исакову к одной
из длинного ряда дверей.
— Вот будет твоя комната,— сказал он, включив свет.
— А как я выйду из нее? — сердито спросила Исакова.
— А зачем тебе выходить? — пожал тот небрежно плечами
и, осторожно опустив мешок на стул, проговорил: — Тебе здесь
понравится... Спокойной ночи.
В другое время, может быть, эта комната, действительно, понра-
вилась бы Исаковой: две койки, застланные грубошерстными одея-
лами, два стула, тумбочка.
Но сейчас-то это была ее камера!
Она разбито уселась на стул и опустила голову на спинку кро-
вати, но тут же вскочила, потому что железо холодом обожгло
ей лоб. Дрожь взяла ее в плен так сильно, что зубы отбивали
дробь... Охая от ломоты в пояснице, она разделась и, боясь
остаться в темноте, не выключая света, юркнула под одеяло.
Обрывки мыслей суетливо метались в ее голове. И вдруг ей
показалось здесь до того неприютно и одиноко, точно она нахо-
дилась не в камере-одиночке, а в бескрайней пустыне.
— Боже мой, что-то со мной будет? — пробормотала она,
пораженная отчаянием одиночества, и заплакала.
Плач перешел во всхлипывание, и наконец, она притихла, бес-
помощная и оставленная всеми.
Позже неожиданное желание узнать, где же она все-таки нахо-
дится, подняло ее с постели. Каменные плиты пола были холодны
и показались ей гулкими. В отогнутый уголочек синей шторы воро-
вато выпал в метель луч света. Она испуганно опустила картон
и, выключив лампочку, снова посмотрела на улицу. Но ничего,
кроме снежных завихрений, не было видно.
Много раз она еще то ложилась, то вскакивала, начиная крес-
тить шагами камеру, так и не уснув ни на минутку в эту ночь.
Рассвет не помог ей ничего узнать о месте своего заточения.
Она стояла у окна и смотрела на улицу. Хмурый налет непогоды
лежал на всем — на стенах домов, на телеграфных столбах,
на асфальте. Эта картина вызвала такую тоску, что Исакова снова
начала всхлипывать.
108
— Чего плачешь? — раздался неожиданный голос.
Она круто обернулась: в распахнутых дверях стоял незнакомый
капитан милиции.
— А что мне, по-вашему, плясать от восторга: ах, какая я
счастливая? — сказала она, все еще продолжая всхлипывать.—
Документы забрали, привезли куда-то на край света...
— Ну-ка, хватит плакать,— улыбнулся капитан.— Это уж не та-
кой крайний край света: Солянка, центр города. Ты находишься
в школе милиции — это куда больше подходит тебе, чем пищевой
институт: ведь ты же коренная динамовка.
Так вот что это значит! Просто-напросто — похищение! А она-то
думала, что ей придется расплачиваться за отсутствие прописки,
которое во время войны карается, как преступление.
Смех был так силен, что вышибал слезы, заставлял сгибаться
в три погибели.
Она все еще смеялась, когда в комнате неожиданно появился
Волков.
— Ну, как говорили на Руси, все слава богу? — произнес он,
наполняя комнату запахом мороза и медвяностью табака.— Эх,
Мария, Мария! Не узнал я тебя, признаюсь, но уж имя-то твое
слишком о многом напоминает каждому, кто знает коньки, а тем
более — динамовцу... Мы не думаем корить тебя «Пищевиком»,—
и видя, что она хочет возразить, замахал руками: — Все знаем...
Но как же ты не пришла к нам? Ведь ты же коренная наша, ведь
еще девчонкой пришла в «Динамо»... Сколько лет назад? Десять?
Может, больше?
— Девять...
— Девять, десять — какая разница... Вот что, дорогуша, твою
тягу к учебе мы приветствуем, но, прости меня, пищевой инсти-
тут— не твое призвание, так же, как и эта школа милиции (хотя,
если пожелаешь, с сегодняшнего же дня будешь в нее зачислена).
Но война идет к концу, скоро в Москву возвратится институт
физкультуры — будешь учиться в нем. А пока загрузим тебя рабо-
той: поведешь физкультподготовку в отделениях милиции. Полу-
чишь литер, помимо продуктовой карточки... Ну, и само собой —
прописку... Напугалась, поди-ко, без прописки-то? Скажешь,
нет?
— Напугалась,— призналась Исакова.
— То-то. Поживешь здесь, а потом поселим на стадионе. Да
на нашем, лучшем в стране, а не на Вятской улице... Эх, ты, вят-
ская кукла! — Волков проглотил смешок и добавил: — А там,
глядишь, и квартира будет!
109
19
Раздевалки под трибунами, превратившиеся в годы войны
в квартиры динамовских спортсменов, подозрительно загудели.
Мария, только что помывшая голову, замерла с махровым
полотенцем в руках. Топот ног по коридору заглушал голоса.
Неожиданно распахнулась дверь, просунулась голова Александ-
ры Чудиной.
— Маша, идем смотреть салют!
Исакова сунула руки в рукава пальто и выскочила вслед
за ней — в полотенце, как в чалме.
На улице уже были все обитатели динамовских раздевалок —
хоккеистки во главе с капитаном Сашей Чудиной, несколько лыж-
ниц, Петер Строде с женой Ириной.
Ирина помахала ей рукой:
— Машенька, идите к нам! Отсюда хорошо видно.
В полосатом от перистых облаков небе лопнуло цветное чудо —
зеленое, золотистое, красное, синее, извивались, таяли его хвосты,
осыпая свой путь бенгальскими звездочками. Огненные фонтаны,
казалось, озаряли небо не только над Москвой, но и надо всей
вселенной.
Хотелось взобраться на одну из ажурных металлических мачт,
стоящих по углам футбольного поля, чтобы увидеть, где рождает-
ся это чудо.
И ничего удивительного Исаковой не показалось в том, что
подобная мысль родилась и у Ирины.
— Ах, Машенька! — сказала она. — Честное слово, отважилась
бы — забралась бы на эту мачту, если бы хоть одним глазком уви-
деть, где те войска, в чью честь сегодняшний салют... Ведь совсем
скоро-скоро будет освобождена и Рига!
Исакова украдкой посмотрела на нее, обвила ее талию рукой,
прижалась нежно.
Но Петер дернул за конец полотенца, шутливо проговорил:
— Ну-ну, Мария! Это бы моей Ирине пристало расхаживать
в чалме. Но ты не балерина, а конькобежец. Марш в раздевалку,
а то простудишь голову.
Исакова вздохнула: хитер же этот Строде — и не заметишь
за его вежливостью и деликатностью настойчивость! А все-таки
повезло ей, что он стал ее тренером!
Она проследила взглядом за последней россыпью звездочек
и, взяв под руку Ирину, пошла домой. Ах, сюда бы ее Полинку,
показать бы ей салют!..
110
Все свободные вечера она проводила у Стродсов, живущих
с ней под одной крышей. Рассказы Ирины о ее любимом балете,
разговоры об искусстве, о музыке вызывали воспоминания о семье
Абозовых; становилось смутно и трепетно на душе. Душевность
Ирины окончательно покорила Исакову, и она возвращалась в свою
комнатушку, каждый вечер по-новому очарованная своей подругой.
А с самим Петером их связывала давняя дружба — недаром,
встретив Исакову нынче, он увидел на ней шапочку, которую пода-
рил ей еще в 1939 году в свой первый приезд в Киров. Синяя
вязаная «спартаночка» с серым треугольничком. Разве кто-нибудь
мог предполагать в январе 1944 года, что она будет на протяже-
нии последующих лет запечатлена на десятках портретов в миллио-
нах экземпляров газет и журналов?! Даже сам Строде не думал
об этом, хотя и говорил не раз:
— Не будь войны — твой путь взвился бы стрелой на мировую
арену... Поверь, Мария, ты могла бы сверкать среди лучших
конькобежных звезд.
Сам отличный скороход, Строде прекрасно понимал, как много
в спорте значит возраст. А Исаковой по паспорту уже двадцать
шесть, после рождения двух детей войти ей в форму помешала
война, голод и тяжелая работа тоже не способствовали спортив-
ным успехам.
Но несмотря ни на что, он верил в Исакову — уж очень ему
по душе пришлась ее техника! Строде и сам когда-то, увлекшись
коньками, стремился выработать в себе бесшумный и эластичный
шаг, не задумываясь на первых порах о его рациональности.
Таким образом, ему не надо было переучивать Исакову, хотя
пятилетний перерыв в ее занятиях заставил Стродса как бы заново
вырабатывать в скороходе чувство ритма, резкость и умение
правильно расходовать силы. Самые простые элементы конько-
бежной техники он заставлял ее повторять десятки, сотни раз.
И уж, конечно, его ученице надо было обрести спортивную форму,
приучить организм к огромной нагрузке, заново развить вынос-
ливость.
Немалых трудов потребовали и поиски старта. Ох, уж эта лев-
ша! Сколько колебаний было из-за нее в свое время у Челышева!
Все решил разорванный мениск: он заставил Исакову становиться
на старт, как становились все конькобежцы, что было для нее про-
тивоестественно, ибо ее «толчковой» ногой являлась левая.
Этим и объяснялась некоторая медлительность ее первых
шагов. Другие, как, например, Акифьева, срывалась со старта
одновременно с выстрелом, и удивительным казалось со стороны
1И
«спокойствие» Исаковой, с которым она отпускала ее метров
на двадцать и только после этого начинала набирать скорость...
Понимая, что мениск все равно не позволит его ученице при-
нимать низкий старт, Строде заставлял и заставлял ее пробегать
короткие отрезки в высокой посадке.
Дорвавшись до тренировок после пятилетнего перерыва, Иса-
кова отдалась им со всепоглощающей страстью.
И результаты не замедлили прийти: в соревнованиях на пер-
венство «Динамо» она заняла первое место, выиграв его у Зои
Холщевниковой.
Однако победа над Зоей досталась так тяжело, разрыв в оч-
ках был так мал, что Исакова не была уверена в своем успехе
на Всесоюзном первенстве. Да и сама Зоя, у которой сейчас жили
в ожидании квартиры приехавшие из Кирова Полинка и бабушка,
говорила шутливо, что разобьется в лепешку, но возьмет реванш.
За шутливостью Зоиного тона скрывалась удивительная в этом
сезоне ее спортивная форма. Впрочем, она всегда была талантли-
вой и волевой спортсменкой.
В разговорах они не забывали и о том, что им придется бороть-
ся не только друг с другом, но и с такими сильными противница-
ми, как четыре горьковчанки и свердловчанка Карелина — все они
в свое время были обладательницами алого свитера; да и ленин-
градка Чернова, говорили, была в прекрасной форме.
Однако как ни были сильны участницы второго за военные годы
Всесоюзного первенства, самой опасной исаковской конкуренткой
все-таки оказалась Зоя...
Начало соревнования вообще сложилось для Исаковой неудач-
но: уже на пятисотке она уступила Холщевниковой, а затем и Вало-
вовой. Однако отличный результат на три тысячи метров, впервые
сделавший Исакову чемпионкой страны на эту дистанцию, сразу
вывел ее на общее первое место; Зоя осталась на втором, а Ма-
рианна с первого откатилась на третье.
В выигрыше первой дистанции следующего дня соревнований
Исакова была уверена: всесоюзный рекорд на тысячу метров
до сих пор принадлежал ей. И Мария доказала, что и сейчас она—
сильнейшая на тысячеметровке!..
Эта победа не только сделала ее второй раз чемпионкой стра-
ны по отдельным дистанциям, но и закрепила ее лидерство
по очкам.
Но торжествовать победу еще нельзя было даже в мечтах:
дистанция пять тысяч метров была любимой дистанцией Зои!
И Холщевникова, бежавшая в последней паре, по графику, состав-
112
Стремительно и грациозно
мчится к очередной победе
Мария Исакова
Дважды чемпионка мира Мария Исакова выводит участни-
ков первенства мира 1950 года на парад. Москва. Стадион
«Динамо»
В пятый раз главный судья соревнований С. С. Королев наде-
вает на Марию Исакову алый свитер чемпионки Советского
Союза
ленному с расчетом превышения результата Исаковой, отыграла
на полсекунды больше, чем ей требовалось, чтобы завладеть
алым свитером абсолютной чемпионки страны.
Позже с карандашом в руках Строде подсчитал, что если бы
Исакова пробежала пятисотку на две десятых секунды быстрее, то
алый свитер надели бы на ее плечи. А что такое две десятых секун-
ды? Страшно подумать — два более энергичных взмаха рукой,
более резкий толчок коньком.
То же самое писал из Свердловска Челышев, напоминая, что
многоборец должен стремиться к лучшим результатам на любой
из дистанций, не рассчитывая, что наверстает упущенное на следую-
щих. «Со Стродсом тебе повезло,— радовался вместе с Марией
Николай Ефимович,— прислушивайся к его советам... Не забывай
и Аниканова, тем более, что вы тренируетесь вместе, вспомни,
как когда-то ты копировала каждый его шаг... Я верю в тебя: на бу-
дущий год ты будешь первой...»
Исакова оправдала эту веру раньше — через две недели она
выиграла в родном городе приз имени Сергея Мироновича Киро-
ва. Однако и здесь Зоя Холщевникова доказала, что она — самая
сильная противница: по сумме очков за четыре дистанции она ока-
залась на первом месте. И только то, что Исакова из четырех забе-
гов три выиграла вчистую, решило судьбу приза в ее пользу.
Да, в будущем сезоне всего труднее будет справиться с Зоей.
Все лето прошло в подготовке к стартам 1945 года.
20
Словно зверь царапал мохнатой лапой обледенелое стекло,
завывал и неуклюже цеплялся за подоконник.
Зоя Холщевникова несколько раз подходила к окну и, пытаясь
проникнуть взором в темноту сквозь снежную матовость пальм
и завитков, ворчала:
— Хоть бы один мороз — куда ни шло, а то еще этот буран.
Вытянувшись поверх одеяла во весь рост, уткнув подбородок
в сгиб локтя, Исакова следила за подругой. Источенные временем
воспоминания громоздились в ее мозгу, одевались в плоть... Она
в Горьком — в городе ее первых спортивных успехов... Нет, ника-
кая непогодь не в состояннии вселить в ее сердце к нему
неприязнь!..
В голове продолжал звенеть хрустальный перезвон московских
позывных. А ведь это знаменательно, что в канун Всесоюзного
8 Б. Порфирьев
113
первенства пал один из последних фашистских оплотов в Польше—
Познань, наши войска вышли к Одеру и скоро ринутся на Берлин!.»
Да разразись сегодня хоть двенадцатибалльный ураган, и ему будет
не под силу испортить ее настроение!
— Зоенька! — взмолилась она.— Что ты мечешься, как тигра
в клетке?
Подруга остановилась, поправила округлой рукой прядь волос,
проговорила:
— Ах, Маня! Да ведь двадцать градусов мороза и такая свисто-
пляска.
— Может, еще утихнет к утру,— неуверенно предположила
Исакова. А сама уже думала не о погоде, а о подруге: «Хороша
девчина, так вся и пышет здоровьем!»
— Жди — утихнет, — отозвалась та. — Послушай, что творится!
Действительно, бежать будет завтра трудно, мускулы потеряют
эластичность, мороз собьет дыхание. Но лениво потягиваясь, зевая,
Маша постаралась ее успокоить:
— Не понимаю, чего ты переживаешь? У тебя ведь всех боль-
ше шансов. Вот увидишь, что второй раз будешь чемпионкой
страны!
— Ах, хитрюга! — подскочила та к Исаковой и начала ее тор-
мошить.— Да кто, как не ты, вырвет его у меня? Кто? Кто?
Да, как и в прошлом году, главной соперницей для Зои была
она, Мария. 1945 год вообще начался для Исаковой удачно: в на-
чале января она выиграла приз.газеты «Красный спорт», заняв пер-
вые места на двух дистанциях, а через три недели стала победи-
тельницей матча четырех городов, состоявшегося в Свердловске...
Но ведь и в прошлом году она дважды опередила Зою, а алый
свитер все-таки ей уступила. И нынче Зойка не стала слабее, наибо-
лее упорную борьбу пришлось вести именно с ней — ив Москве
и в Свердловске!
Все так же лениво потягиваясь, Исакова сказала ей об этом.
Холщевникова вздохнула, усевшись в кожаное кресло, положив
полные руки на подлокотники, заговорила серьезно:
— Нет, Машенька, нынче ты стала сильнее. Был у тебя в прош-
лом году один минус — пять тысяч метров, пользовалась я им.
И хоть на Всесоюзном ты и пробежала их с рекордным для себя
временем, но проиграла мне девять секунд. А нынче, слава богу,
ты показала 9,53.
И снова Исакова успокоила подругу, сказав;
— Но с кем я бежала-то? С Таней Карелиной! Она кого угодно
на пяти тысячах вытянет.
114
— Нет,— задумчиво и упорно покачала головой Холщевнико-
ва,— дело не только в этом. Строде здорово тебя натаскал
на стайерских. Да еще и неизвестно, с кем тебя и сейчас сведет
жребий...
Исакова закинула руки за голову. Опять эти разговоры! И в про-
шлом году они их вели до бесконечности, расхваливая шансы
друг друга и вместе с тем грозясь бороться друг с другом изо всех
сил... Хватит! Спать, спать!
Но она долго не могла уснуть, прислушивалась, как жалоб-
но скрипит под бессонной Зоей рассохшаяся деревянная кровать...
Пахло масляной краской накалившейся батареи отопления и ра-
зогретыми полированными поверхностями мебели. Ветер всю
ночь менял направление и хлестал в заледеневшее окно с разных
сторон, скребся, ворочался на подоконнике...
Утром, когда пепельный рассвет начал заполнять комнату,
Мария в надежде увидеть угомонившуюся непогодь прошлепала
босыми ногами к окну. То, что им не давало спать и беспокоило
больше всего, оказалось парой голубей — они и сейчас время
от времени вздрагивали, взмахивали крыльями, забивались в угол
подоконника, терлись о стекло.
— Зойка! — закричала обрадованно Исакова.— Это не буран,
это голуби.
Холщевникова испуганно вскочила с постели, таращилась сон-
ными глазами, бормоча:
— Что с тобой, скаженная?
— Да голуби, голуби это! — кричала Исакова.
Заложив за голову сцепленные пальцы рук, она начала кру-
житься в вальсе, скрипя старыми дубовыми плашками паркета
и напевая.
— Ну, а на градусник ты смотрела?
— Нет,— беспечно кивнула головой Исакова, продолжая кру-
житься.— И так видно, что потеплело.
Но ртутный столбик термометра, висевшего за окном, заставил
вытянуться ее лицо.
Переход в настроении подруги был так неожидан, что Зоя
не удержалась:
— Сколько?
— Пятнадцать,— отозвалась оторопевшая Исакова, но тут же
упрямо тряхнула головой: — Ну, и пускай. Все-таки меньше двад-
цати, да и бурана нет.
Когда они спустились вниз, вестибюль уже заполнили конь-
кобежцы, они сидели в глубоких кожаных креслах, на диване,
8*
115
толпились подле стеклянной витрины, за которой сверкали золо-
той огненностью хохломские ковшики и кубышки.
Так же весело и огненно засверкало морозное солнце в стеклах
домов, стоило только выйти на улицу Свердлова. Красные полот-
нища и плакаты, вывешенные ради Дня Советской Армии, оконча-
тельно дорисовали картину праздничности. Ветер, надувавший
полотнища, как паруса, уже был бессилен омрачить Исакову, и то
настроение приподнятности, которое охватывало ее всякий раз
при встрече с городом ее детских спортивных успехов, разрослось
сегодня до огромных размеров.
Несмотря на ветреный мороз, горьковчане переполнили стадион
«Динамо». На всех снежных валах колыхалась уйма человеческих
фигур. Холодный пар метался над толпой. От этого пара, от кри-
ков, от свиста, от оглушительного хаоса голосов воздух казался
густым и тугим... Над городскими трубами курились подкрашен-
ные заходящим солнцем растрепанные дымы... Под порывами вет-
ра осыпался иней с проводов, оседал морозной пылью на щеке,
но не холодил, а только приятно щекотал кожу.
Все складывалось как никогда удачно. Даже Зоя, главная ее
противница, бежала в первой паре. Впрочем, Кузнецова, которая
сейчас становилась с Зоей на старт, поможет ей показать отличный
результат... И все равно у Исаковой преимущество: она будет
знать их время!
Она подкатилась к старту и проговорила:
— Ну, Зоенька, не подкачай!
Та благодарно взглянула на нее, присела и замерла. Давно,
наверное, не гудели так трибуны этого стадиона! Да и как было
не волноваться горьковчанам, когда через секунду их любимица
двукратная чемпионка страны Валентина Кузнецова ринется в борь-
бу с прошлогодней чемпионкой Зоей Холщевниковой! И с выстре-
лом стартера стадион взорвался, как бомба.
— Давай, давай, Зойка! — кричала Исакова вдогонку.
Возникла мысль; «Нет уж, Зойка не терпит, когда противница
хоть на полголовы выйдет вперед!» И сразу же за этой мыслью
восхищение: «Ах, как мощно и размашисто идет! Молодчина!»
Время Зои равнялось 50,9 секунды и для такого мороза и ветра
было отличным. Но Исакова подумала упрямо, что сделает все
возможное, чтобы его перекрыть.
Удивительная собранность помогла ей не «проспать» на старте
и взять его одновременно с АкифьевоЯ-
Ледяной ветер резал лицо, забивал рот... Но несмотря ни на
что, она, отбросив Акифьеву, вышла с виража на последнюю пря-
116
мую с той же неистовой скоростью, с какой взяла старт.
Со стороны казалось, что она не мчится, а летит надо льдом, да
и у самой у нее было такое ощущение, что тонкое лезвие конька
почти не касается зеркальной поверхности льда...
Но как ни великолепно она бежала, ей удалось лишь повторить
Зоино время. Так они и поделили с ней первое и второе места
на пятисотку...
Однако на дистанции три тысячи случилось неожиданное: Хол-
щевникова отстала от Исаковой на 10,9 секунды, а ведь всегда
была стайером! Оправдалось то, о чем она вчера говорила:
Строде «натаскал» Исакову на длинных дистанциях. И не Холщев-
никова пробежала плохо (она показала лучший результат, чем
на прошлогоднем первенстве), а хорошо пробежала Исакова.
Теперь по сумме двух дистанций Исакова ни с кем не делила
первого места. Зоя откатилась на второе, и вплотную к Зое
подошла Таня Карелина, выигравшая у Исаковой на трех тысячах
метров 1,2 секунды.
Позже, когда они вернулись в гостиницу, Зоя стала ей прочить
золотую медаль чемпионки страны.
Настольная лампа под абажуром из вощеной бумаги уронила
желтый круг на зеленое сукно столешницы, бессильная разрядить
сгустившуюся темноту номера. Очевидно, поэтому выкатившийся
в небо круг луны с удивительной контрастностью высветил разри-
сованное морозным узором окно. Не оборачиваясь к Исаковой,
сосредоточенно разглядывая завитки папоротников на стекле, Зоя
сказала задумчиво:
— Что ни говори, Машенька, а тысяча метров — это твоя корон-
ная дистанция! А это—ключ многоборья.
Да, тысячеметровка — ключ многоборья, и до сих пор Мария
владела им, сочетая в себе резкость спринтера и выносливость
стайера... Но ни разу еще этот ключ не помог ей отомкнуть тот
секретный замок, на который была замкнута золотая медаль чем-
пионки страны...
Утром, в надежде, что по-праздничному украшенные улицы
вернут ей вчерашнее состояние покоя, она вытащила Зою на про-
гулку. Погода была по-прежнему морозная и ветреная, и на Отко-
се, куда они прежде всего направились, ветер прямо-таки завывал.
Над горизонтом, вдоль синей кромочки леса, которая угадыва-
лась в белесоватой мгле, проносились угрожающе грозные облака;
по широкой заснеженности Волги, перекрещенной во всех направ-
лениях дорогами и тропинками, завивалась, бушевала поземка.
Брр, сцорее назад, к людям, к солнцу!
117
Однако сейчас уже и в каменном ущелье улицы Свердлова
хозяйничал ветер, упруго натягивая полотнища, протянутые от стол-
ба к столбу, и срывая со стен плакаты.
Многие из встречных то ли узнавали Исакову с Холщевниковой,
то ли догадывались по тренировочным брюкам, что они из числа
приехавших в Горький конькобежцев, оборачивались им вслед.
В другой раз это вызвало бы только чувство неловкости, но сей-
час отвлекало от мыслей о разбушевавшейся непогоди. А ротозеи
и зеваки, выделившие их с Зоей даже в толпе перед кинотеатром
«Палас», окончательно привели Исакову в равновесие... Музыка,
доносившаяся из кино, показалась родной и зовущей, тем более,
что рядом, в переулочке, был вход на каток.
Позже, уже после полудня, они обе вышли на старт тысячемет-
ровки внешне спокойными. Взгляды горьковчан сразу же притя-
нулись к ним — и не только потому, что им, победителям на пяти-
сотке, по правилам приходилось открывать забеги второго дня, но
и потому, что обе они были лидерами первенства.
Жребий подсунул Исаковой большую дорожку. Это не сулило
ничего хорошего, ибо предстояло пройти три больших поворота
и кончать дистанцию тоже по большой. Но она упрямо тряхнула
головой: что ж, Челышев всегда приучал ее к трудностям на тыся-
чеметровке, и она умела психологически подготовить себя к тому,
что на каждом из поворотов ей придется сделать восемь шагов
вместо пяти и вместе с тем не погасить скорость... Самое-то труд-
ное было именно в том, чтобы не погасить скорость!
Умница Строде! Он словно прочитал ее мысли и напомнил
шепотом:
— Ну, Мария, только постарайся создать запас скорости!
Исакова благодарно кивнула ему головой, взглянула на округ-
лые плечи подруги, плотно обтянутые свитером, перевела взгляд
на трибуны; снежные валы еще были полупусты, и блеклое фев-
ральское солнце, повисшее в белесом небе, чуть-чуть сзади осве-
щая человеческие фигуры, окутывало их еле заметным нимбом.
Холщевникова повернула к ней серьезное, строгое лицо,
взглядом пожелала успеха.
— И тебе удачи,— сказала Исакова и по сигналу стартера при-
села, раскинула руки. Мелькнула мысль о тактике бега: Зойка
не терпит, когда противница выйдет хоть на полголовы вперед:
значит, надо с первых же шагов...
Но тут грохнул выстрел.
Молниеносно мелькая ногами, она сорвалась со старта, сразу
же задав убийственный темп.
118
Морозный ветер обжигает щеки и сбивает дыхание. Рот
открыт, руки работают, как плети, помогает корпус, коньки звенят...
Да, три больших поворота — неприятная штука, тут надо все время
работать! Не погасить скорость, создать ее запас! Кто это сказал?
Толя Ляпунов, Челышев? Ах нет, это — Строде! И на втором боль-
шом повороте Мария неожиданно для себя, вместо того, чтобы
снова переставить конек через конек, сделала шаг по прямой,
а потом снова подтянула правую ногу вплотную к левой и перенес-
ла через нее; и опять сам собой получился шаг по прямой,
а за ним — «скрестный»; и так на всем вираже... Но зато и бешеная
же скорость вынесла ее на прямую!
Третий поворот Исакова сознательно проделала этим неверо-
ятным способом. Инерция прямо-таки вышвырнула ее на финиш-
ную прямую! Вот и синяя линия!
С трудом притормаживая, оглядываясь на Зою, Исакова ловила
ухом секунды своего результата. Взрыв кашля помешал ей их рас-
слышать. Но Строде, заботливо закутавший свою воспитанницу
в пальто, назвал цифру и сообщил, что Зоя проиграла ей 1,7 се-
кунды.
Заходясь в кашле, Исакова слушала, как он начал объяснять,
что Зое на пятикилометровой дистанции придется отыграть у Ма-
рии двадцать секунд, что, конечно, ей не под силу...
Втолкнув ее в раздевалку, Строде заговорил горячо и взвол-
нованно:
— Я сначала напугался, когда ты на вираже вместо «скрестно-
го» шага сделала шаг по прямой. Ну, думаю, потеряла ритм! А ты
снова и снова!.. Да это же открытие, Мария! Ох, как мы начнем
с тобой шлифовать этот прием!.. Убей меня, но ты — новатор!
Да, это было новаторством, но никто, даже Петер Строде, так
восхищавшийся открытием Исаковой, не мог предположить в этот
ветреный день 25 февраля 1945 года, что через пятнадцать лет
подобное преодоление большого поворота возьмут на вооружение
другие выдающиеся советские конькобежцы — Стенина и Скоб-
ликова...
Пока же, расхваливая свою воспитанницу, тренер в душе про-
клинал себя за то, что не смог достать ни глюкозы, ни лимона
с аскорбинкой. Ведь так необходимо подкормить ее печень! Хоро-
шо еще, что гостеприимные горьковчане приготовили кофе — он
поможет сбить кашель. Нет более каверзной дистанции, чем тыся-
чеметровка — попробуй, откашляйся после нее; тем более сегодня,
такой ветрище!
Но Строде был хитер: заговорщически подмигнув Исаковой,
119
достал из кармана четыре кубика сахара — норму, которую им
давали по утрам в обмен на талоны продуктовых карточек.
— На-ка, пожуй, вполне заменяет глюкозу...— и пошел к две-
рям, на ходу помахав рукой. — Посмотрю, как побежит Карелина,
а ты отдыхай.
Да, хорошо бы не думать ни о чем, забыться в освежающем
сне...
Исакова легла на кожаную кушетку, но съехавшая с колена
повязка мешала расслабиться. Проклятый мениск! И сколько он
еще будет донимать ее?!.
Она поднялась и начала сердито перебинтовывать ногу... Туже,
туже, вот так... Не мешает ли повязка сгибать ногу? Отлично...»
«Карелина, конечно, не спринтер. Длинные дистанции — вот
где она хозяйка. Ну, а если все-таки она сделает чудо и пройдет
тысячеметровку лучше нас с Зоей? Нет, нет. Как и предполагает
Петер, она выйдет на третье место... Да, на третье место... И вот
тогда-то она и совершит чудо на своих коронных пяти тысячах...»
Исакова не заметила, как ледяной ветер и усталость сделали
свое дело — заставили ее задремать.
Разбудил ее Строде:
— Мария! Мария! Все опасные конкурентки прошли. Лидерство
за тобой!
— А Карелина? — торопливо спросила она, и в голове ее была
надежда.
— Четвертое место.
Что ж, это повышало шансы Исаковой. Но ведь и в прошлом
году она тоже лидировала после трех дистанций, а медаль завое-
вала Зоя. Впрочем, нынче есть одно преимущество: на пять тысяч
жребий свел ее, Исакову, в паре с Карелиной. Подобный забег
в Свердловске помог ей месяц назад превзойти самое себя.
А ведь права была Зойка, которая позавчера вечером говорила,
что жеребьевка может помочь Марии и на этот раз...
Она снова прикрыла глаза... Трудно сказать, сколько она
лежала в полудреме, пока не вошел судья; его озабоченный
голос заставил очнуться:
— Товарищи участники, идет пятая пара. Приготовиться шестой.
Ветер и мороз как будто бы стали еще сильнее, шапочки и сви-
теры конькобежцев покрылись инеем, над губами возникали облач-
ка пара... Солнце закатилось за крыши домов, на землю пал лило-
вый полусумрак; он был так нежен, что искусственный свет казал-
ся бессильным в единоборстве с ним; удивительно контрастно
выделялись на фоне подсвеченного снега фигуры зрителей.
120
Исакова не торопясь отстегнула чехлы и, перешагивая через
снежные бровки, подъехала к старту—здесь для всех дистанций,
кроме пятисотки, стояла вешалка. Чехлы шлепнулись на голубой
лед мягко и послушно. Не торопясь она сняла пальто и повесила
на железный крючок. Все так же, не торопясь, она начала бег
по внутреннему кругу: надо было вкататься, приучить мышцы
к морозу, сделать их эластичными.
К тому времени, когда их с Карелино.й вызвали на старт, она
сделала несколько бурных рывков и чувствовала себя готовой
к бою.
Строде поправил на ее рукаве повязку и, взяв за плечо, повер-
нув к себе, сказал негромко:
— Ну, Мария, я уже вижу блеск золотой медали. Тебе оста-
лось самое простое: держаться за Карелиной, и она сама вытянет
тебя, как на буксире.
Что ж, Петер, как всегда, прав. Об этом же ей говорила и Зой-
ка позавчера вечером.
Она хорошо взяла старт и начала бег, мягко, но энергично тол-
каясь коньками, поглядывая в спину Карелиной.
Однако та оказалась хитрее, чем они предполагали: ее стре-
мительный рывок на первом же круге недвусмысленно сказал
о том, что она и не думала быть буксиром для Исаковой. Мелькну-
ла мысль: догнать! Но благоразумие тут же взяло верх: ни в коем
случае! На первых же кругах будут измотаны силы, а их, кругов-то
этих, двенадцать с половиной!
Навстречу наклонился взволнованным лицом Строде:
— Правильно! Отпусти ее!
И Исакова сдержала себя и пошла в заданном темпе, изучая
дорожку. Теперь уже при каждом новом круге Мария знала, как
лучше использовать ее, потому что запомнила не только все выбо-
ины и трещины, но и твердые участки.
Ветер заклинивал дыхание, сковывал мышцы, пытался сбить с ног.
А Карелина, словно двужильная, отрывалась сильнее и сильнее.
— Маша, давай! Маша, давай! — кричали подруги, и среди их
голосов всех громче звучал голос Зои.
Да, это только им со стороны не видно, что Исакова начала
терять стиль и ритм. Знала бы, Зойка, как устали мышцы и как
трудно сохранять правильную посадку!
Чтобы не потерять ритма, Исакова сократила длину шага, и это
помогло ей уменьшить разрыв. Но Строде предостерег:
— Идешь по графику! Отпусти ее!
Ветер стал полновластным хозяином катка, и надо было заста-
Ш
вить его работать на себя. И Исакова преодолевала дистанцию
двумя разными темпами: при попутном ветре приподымала кор-
пус, превращая его в парус, и экономила силы, а навстречу ветру
наклонялась, чтобы уменьшить его сопротивление, мчалась корот-
кими резкими толчками.
Начало ломить спину, ноги совсем онемели от мороза, от уста-
лости и не чувствовали льда, стук коньков отдавался в голове,
и казалось, что коньки принадлежат кому-то другому, а не ей,
словно черная кровь прилила к вискам и начала в них бешено
колотиться... Наступил период, когда она не слышала ничего, кроме
стука сердца. Удивительно было, что мозг все-таки отмечает циф-
ру оставшихся кругов: четыре, три, два. Последний круг...
На прямой она все-таки сбросила со спины руки, и со стороны
даже могло показаться, что она приближается к финишу свобод-
но и легко... Наконец-то синяя, заветная черта... Ноги выпрямились,
но сама она еще не могла разогнуться и, держась за одеревенев-
шую поясницу руками, безвольно скользила вдоль снежного вала
под оглушительные крики зрителей.
Впрочем, оба результата оказались далеко не блестящими;
месяц назад, в Свердловске, обе они, так же идя в одной паре,
показали куда лучшее время.
Чего-то сейчас добьется Зоя? А в общем-то, было бы у нее
даже семь пядей во лбу, в такой мороз и ей не дотянуть до свое-
го обычного результата. Тем более — до Таниного, не напрасно
Карелину считают первой стайершей страны... А тогда... тогда...
красный свитер будет ее, Исаковой...
Сердце ее билось тяжелыми толчками, челюсти были сжаты,
она не могла сказать ни слова...
Поздравления она принимала словно в оцепенении. Даже под-
нявшись на пьедестал почета, все еще не могла поверить в свое
счастье. И лишь когда главный судья приколол на ее грудь медаль
чемпионки СССР, она поняла, что свершилось то, о чем она мечта-
ла всю жизнь.
Так она стала девятой по счету абсолютной чемпионкой Совет-
ского Союза.
21
Под крылом самолета поплыли российские поля, расчерченные
паутинкой дорог, утыканные кубиками избушек да ажурными
мачтами высоковольтной линии. Кубики становились все меньше
122
и меньше, терялись в темных пятнах густых лесов... Вот и мачты сде-
лались крохотными. Где там провода рассмотреть!—сами словно
согнуты из проволоки, будто женские шпильки... И вскоре ничего
нельзя уже было различить, кроме бескрайних метельных
просторов.
Самолет начали обволакивать слоистые туманности, заклубились
облака, ватную плоскость которых, казалось, можно было пощу-
пать рукой.
И вдруг в глаза ударила ослепительная синева, все засияло
морозно, засверкало вокруг.
Откинувшись в кресле, Исакова зажмурилась. Нос почувствовал
сладость трубочного табака и запах кожаных ремней. Скрипа их
не было слышно, потому что уши были словно заложены ватой.
Но стоило переглотнуть слюну, как все звуки стали подчеркнуто
четкими — и сухой скрип кожи, и вкрадчивый шелест перелисты-
ваемого журнала, и робкий шепот подруг.
Исакова тут же улыбнулась и поправила себя: «Нет, не робкий,
а озабоченный!» А как же иначе, когда всем им — и ей, и Вало-
вовой, и Карелиной, и Селиховой — доверили защищать честь
Родины и где? — в Норвегии, на родине скоростного бега!
Она оглядела подруг, перевела взгляд на мужчин: даже те
присмирели—так же, как и девушки, они еще не выезжали за ру-
беж, лишь глава делегации Мельников да Аниканов с Кудрявцевым
были среди них исключением... Вспомнился рассказ Челышева
о Струнникове, которому из-за отсутствия средств отказали в поез-
ке на соревнования... А их-то, их-то сколько нынче едет! Нашлись
деньги, хотя страна только-только поднялась из пепла и тяжелой
разрухи...
Позже, сквозь дрему, Исаковой показалось, что она спускается
в лифте с пятнадцатого этажа гостиницы «Москва»... Вдруг лифт
оборвался, и она стремительно полетела в отверстую пропасть...
Самолет накренился, в стекло ударили дымящиеся тучи...
Начавшаяся в небе свистопляска не позволила им долететь
до Осло. Так они оказались на бетонных плитах аэродрома «Бром-
ма», расположенного подле Стокгольма, и совершенно непонятно
было, откуда об их непредвиденной посадке узнали корреспонден-
ты. Еще и лесенка-трап не причалила к самолету, а уж начали
вспыхивать лампы, защелкали блицы.
Проходя сквозь строй журналистов, Исакова подумала, что
не огорчена вынужденной посадкой: помимо Осло, она узнает еще
и Стокгольм. Хотелось, чтобы все виденное отпечаталось в памяти,
чтобы позже, когда подрастет дочка, рассказать ей обо всем...
123
Но в столицу Швеции им, не имевшим виз, удалось попасть толь-
ко с помощью советского посла. А тот, оказавшись с ними наедине
в холле столичного ресторана, схватился за голову:
— Боже мри! На кого вы похожи! Да вы что — из интерната,
что ли, приехали?
Исакова взглянула на подруг глазами посла, и прелесть черных
модных пальто с каракулевыми воротниками, которые им сшили
срочно перед вылетом за границу, сразу померкла. Действитель-
но, словно из интерната!
Позже, с годами, Исакова поняла, что дело было не в одинако-
вых костюмах, а в их безвкусице. И спасибо послу, который изба-
вил советских спортсменок от падких на скандалы газетчиков, чего
не догадались сделать наши представители в Лондоне, куда полго-
да назад приехали динамовские футболисты — «одиннадцать мол-
чаливых парней в одинаковых синих пальто». Придет время, когда
и костюмы ее подруг, костюмы советских спортивных делегаций
покорят самых придирчивых модников обоих полушарий...
— Да не только корреспонденты и зрители, но и я не смогу
вас отличить одну от другой...— бормотал посол.— И туфли оди-
наковые... А длина-то, длина пальто!.. Да здесь давно такие
не носят!
— Обрежем,— горько пошутила Исакова.
— Нет, тут ножницами не обойдешься. Позавтракаете —
и в магазин готового платья,— он хотел еще что-то добавить, но
тут же тонкое лицо его стало сухим (каким было в аэропорту):
в холле появились корреспонденты. Он с трудом выпроводил их,
сославшись на то, что советским спортсменам необходимо отдох-
нуть — господа знают, что посадка произошла из-за шторма.
Погода навевала тоску...
А наборы ножей и вилок всех калибров, лежащие подле ока-
меневших от крахмала салфеточных конусов, окончательно поверг-
ли девушек в уныние. Просто-таки неправдоподобной казалась
безошибочность шведок, с которой они выбирали из набора необ-
ходимый предмет. И как ни разыгрался у конькобежек аппетит,
нужно было делать вид, что они совсем не голодны.
С искусственной небрежностью Исакова играла зажатой в руке
вилкой, а сама косилась на «фрекен», сидящих за соседним столи-
ком. Настырное желание извлекать для себя пользу из всего,
с чем она сталкивается, то самое желание, которое заставляло ее
копировать Аниканова во всем, начиная с манеры бега и кончая
прятаньем носового платка в рукав свитера, помогло ей быстрее
других разобраться в премудростях сервировки.
124
Через несколько минут она уже орудовала ножом так, словно
часто бывала на банкетах и раутах. Поглядывая на подруг, кото-
рые сидели церемонно и подавленно, положив ладошки на колени,
как приготовишки, впервые попавшие в компанию чужих взрос-
лых, подмигивала им, как бы говоря:
«Ох, уж эти крохотные ломтики хлеба! Ну, ничего, и мы научим-
ся обмазывать их маслом и украшать кусочком селедки или сыра...
Тартинки, черт бы их побрал! Ноги протянешь с этих тартинок, где
уж тут бегать на коньках!»
Постепенно девушки разговорились, а при виде огромных шни-
целей состояние бесприютности, в котором они пребывали, начало
рассеиваться. И уже совсем они забыли о своих огорчениях в ма-
газине готового платья. Костюмы и пальто выбирали с шутками,
смехом.
— Ну вот, теперь вас никто не спутает,— говорил посол, удов-
летворенно оглядывая преобразившихся спортсменок.
А они даже отважились острить:
— Обидно — пропадают такие способности! Вам бы возглав-
лять ателье мод в Москве.
Подчеркнуто вежливый с посторонними, со своими, советски-
ми, он был прост и доступен:
— По рецепту Остапа Бендера: граф Монте-Кристо из меня
не вышел, придется переквалифицироваться в управдомы? — Он,
как Челышев когда-то, похлопал в ладоши, призывая к тишине,
и объявил:—Едем знакомиться со шведской столицей!
Серый камень средневековых зданий, раскинувшихся на остро-
ве Стаден, уже не казался таким суровым и мрачным, как два часа
назад; дворец, который являлся резиденцией короля, а не музеем,
вызвал веселую улыбку; а левостороннее движение автобусов и ма-
шин заставило девушек прямо-таки смеяться... К отходу поезда
из Стокгольма настроение было восстановлено окончательно, даже
ночь, завесившая непроницаемым покрывалом пролетающую за ок-
ном вагона скандинавскую природу, не могла его омрачить.
Однако сокрушаться о потерянном не пришлось, потому что
на другой день Норвегия преподнесла им тот же самый пейзаж,
но освещенный солнцем, а не затушеванный непогодью, как это
было бы в Швеции. От белизны снега, расчерченного лыжами,
ломило глаза.
Исаковой показалось странным, что они приехали сюда для
конькобежных соревнований. Да какая же это родина скоростных
коньков? Это—лыжная держава! Яркие куртки, расписные сви-
теры, вязаные шапочки!
125
Да что и не кататься норвежцам на лыжах, если специальные
приспособления для лыж есть не только в трамваях, но и в приго-
родных поездах,— поставил в них лыжи, защелкнул крепление
и кати себе за город.
И советские конькобежки тоже покатили из Осло, почти не по-
знакомившись с ним, по дороге на Холменхоллен, до станции
Рисе, где им обещали покой и тишину...
Вагончики подвесной дороги ползли в гору, разворачивая перед
взором Исаковой непривычную по пестроте панораму, от которой
прямо-таки рябило в глазах: везде возвышались трамплины и лыж-
ные базы, и каждая из построек была так же ярка, как те флажки,
которыми утыканы головокружительные зигзаги слаломных трасс...
А вот и домики станции Рисе, спрятавшиеся в заснеженном лесу,
они тоже красные, желтые и голубые...
Окрест стояла такая тишина, что даже гостиница показалась
бы нежилой, если бы над ее трубой не струился дымок...
Исакова замерла, издали разглядывая двухэтажное здание с де-
ревянными жалюзи на окнах, проследила взглядом за дымком, ко-
торый все струился и струился, растворяясь в пронизанном солн-
цем золотистом воздухе, и сулил уют и покой... То-то Мария сейчас
понежится у камина, а потом будет спать, чтобы наутро — со све-
жими силами — приступить к тренировке!
Но стоило им открыть дверь в гостиницу, как в уши ударило
уханье барабанов, вой дудок и скрежет саксофона.
После нестерпимой белизны снега Исакова не сразу разглядела
фигуры девушек и парней, но глаза вскоре привыкли к полумраку
холла, и стало понятно, что это кейфуют американские летчики.
Кто-то догадался выключить радиолу, летчики бросились навстречу
советским спортсменкам, помогая им стаскивать пальто, привет-
ствуя, смеясь, шумя.
Один из них подскочил к Исаковой, оставив у камина свою под-
ружку; та не только не обиделась, но, наоборот, смотрела на конь-
кобежку с зачарованной улыбкой, и красненькая капелька серьги
в мочке ее уха переливалась в такт ее поклонам.
Тыча пальцем то в серый погон с серебряными крылышками,
то в зацелофаненную планку орденских колодок на груди, амери-
канец размахивал руками, изображал голосом пулеметные очере-
ди и взрывы бомб, хлопал Исакову по спине с такой силой, словно
она была мужчиной, хвалил и себя, и русских и торжествовал
победу над Гитлером.
С трудом отбившись от летчиков, поднялись на второй этаж
в отведенные им комнаты.
126
За старыми обоями словно все время что-то осыпалось, в щел-
ке точил свои ножки сверчок, было душно и жарко до ломоты
в висках. Исакова распахнула оконные створки, улеглась грудью
на подоконник. Рыжая белочка уставилась на нее любопытным
взглядом.
— Здрасьте,— сказала ей Мария.— Гутен морген.
Белка махнула в ответ пушистым хвостом и, как акробат, взви-
лась ввысь. Столб прозрачных снежинок на какое-то время невесо-
мо встал между сучком и землей.
Исакова перевесилась через подоконник.
Освещенные солнцем, стояли громадные белые сосны. Воздух
был первозданно чист и вкусен, его можно было пить, черпать
ладошками, пропускать сквозь пальцы... Чудесно!
Однако из-за навалившихся на нее впечатлений, она долго
не могла уснуть. А едва уснула, как ее разбудил свет, хотя и был
робким, загороженным от нее газетой. В состоянии полудремоты
Исакова наблюдала через смежающиеся веки за тем, как Таня
Карелина несколько раз осторожно вытаскивала из-под кровати
чемодан, перебирала его содержимое и, бросая время от времени
взгляд на кровать Марии и вздыхая, проверяла, крепко ли дер-
жатся пуговки на платье, заштопаны ли чулки... Этого занятия ей
хватило ненадолго; она сидела за столом, подперев щеку ру-
кой, но в конце-концов не выдержала и начала делать за-
рядку.
Чудачка! Она, оказывается, ради соблюдения режима, подня-
лась ото сна в четыре часа утра. Видите ли, в Свердловске она
никогда не просыпалась позже восьми, а сейчас по свердловско-
му времени уже скоро девять...
Поняв, что в этот ранний час ей не соблазнить подругу ни за-
рядкой, ни режимом, она принялась вязать кофточку; спицы
так и мелькали в ее руках, дергался, крутился, как живой,
клубочек шерсти... Удивительное все-таки у Тани терпение! Из-за
двух-трех неудачных петель она согласна была распустить почти
готовую спинку кофточки и начать всю работу сначала, чем выво-
дила из равновесия всех подруг. Потому-то никто, кроме Исаковой,
нервы которой называли железными, не мог жить с ней в одной
комнате.
Исакова понаблюдала за ней из-под опущенных ресниц и снова
заснула.
И потому, когда они с Таней, облачившись в спротивные костю-
мы, выскочили на улицу, солнце уже вырвалось из-за гребня горы
буйно и неудержимо. Исакову отчего-то охватила огромная
127
радость, жадность к жизни, к тренировке, к соревнованиям забила
ключом.
Тропинка пролегала по лесу. Неожиданно перед их взором воз-
ник штакетничек с калиткой посередке, с бидоном подле нее;
на бидоне, припечатанные камнем, лежали деньги; домика почти
не было видно — он спрятался в глубине... Через несколько минут
они поравнялись с другой калиткой, и увидели ту же картину.
В изумительно прозрачном воздухе яркие краски домиков и забор-
чиков казались неправдоподобно ослепительными, а дополняющие
их бидончики заставляли вспомнить о глянцевых рекламах.
За поворотом им попалась пожилая женщина, которая, стоя
одной ногой на длинном полозе финских санок, другой привычно
отталкивалась от рыхлого снега тропинки. Она остановилась у сле-
дующей калитки, налила в бидон молоко, забрала деньги и пока-
тила дальше. От того, что женщина ответила на их приветствие
радостной улыбкой, и от того,что, несмотря на свой возраст, она
так ловко управляла санками, Марии с Таней стало еще веселее.
Смеясь и толкаясь, они одним махом взбежали на крутой холм;
но даже этого им показалось мало, и они начали таскать друг
дружку на спине; даже хрупкая Исакова не отставала от подруги;
правда, в отличие от Тани ей не удавалось забраться с живым гру-
зом в гору, но зато со склона она спускалась бойко, выворачивая
ступни боком, чтобы не поскользнуться.
Долго еще они, словно маленькие, дурачились и возились.
Но эта прогулка их настолько взбодрила, что они буквально-
таки проглотили какой-то суп из томатов и манной крупы, и к мясу,
хотя оно, как и в стокгольмском ресторане, оказалось солидным
по объему, потребовали дополнительного хлеба. Это их требова-
ние повергло в ужас хозяйку и заставило ее долго наблюдать
в дверной глазок за прожорливыми спортсменками.
Великолепно начатый день сделал их сговорчивыми, и остаток
его они провели с американскими летчиками в холле, подле ками-
на. И от того, что приходилось изъясняться на самодельном языке,
в основном пользуясь знаками пальцев,— было много смеха и ве-
селья... А перед расставаньем их ученики даже подтягивали песню:
Выходила на берег Катюша,
На высокий на берег крутой...
Сон понемногу охватывал Исакову, и, погружаясь в него, она
подумала, что давно не чувствовала себя такой бодрой.
Но наутро она еле поднялась с постели. Все тело ныло, словно
ее накануне жестоко избили. Даже после первого дежурства
128
Внук Димка такой же жизнерадостный и общительный, как его молодая
бабушка, мама Полина и «дядя» Андрюша
В гостях у журналистов «Вечерней Москвы» Иван Аниканов, Зоя Холщевни-
кова, Мария Исакова и Римма Жукова

60 000 зрителей стадиона «Динамо» не спускают глаз с главной претендентки
на лавровый венок чемпионки мира
Она сделала <все, что могла,
чтобы прославить Родину
на холодильнике, когда ей весь день пришлось ворочать тяжелые
туши, она не чувствовала себя такой разбитрй.
Застонав, она откинулась на подушку и зажмурила глаза. Сразу
же кто-то неслышно приблизился к йей; через сжатые веки она
поняла—Челышев. Он глядел на нее жестко и непонятно. «Не ру-
гайте,— прошептала она умоляющим голосом.— Я все знаю: мы
дали оглушительную нагрузку группе мышц, которые раньше
не работали». «А для чего ты тогда изучала анатомию и физиоло-
гию?» — сказал он с укором...
— Таня? — спросила она, снова со стоном садясь на постель.—
К нам кто-нибудь заходил?
Та, криво усмехнувшись в ответ, пробормотала:
— Бредишь, дорогая. А все вчерашняя нерассчитанная нагру-
зочка,— и поминутно растирая поясницу и бедра, продолжала
делать зарядку.
Видя, что и Карелина изнывает от боли, Исакова взмолилась:
— Да ты хоть бы отдохнула. Еще только пять утра.
— Режим,— пробормотала подруга.— По свердловскому вре-
мени уже девять. Да и тебе пора — в Москве уже пробили
куранты.
Но сил, чтобы встать, у Исаковой не было.
И на следующий день они к ней вернулись едва наполовину.
Все время не покидал тошнотворный вкус во рту. Она была опус-
тошена; казалось, что из нее, словно из резиновой игрушки, выпус-
тили весь воздух... Даже чертов мениск, который давнЪ не болел,
отдавался режущей болью в голове.
А тут еще разговоры о норвежском льде, который им предсто-
яло назавтра опробовать. Изумительно скользкий, по словам Мель-
никова, он был коварен; наша вода, в отличие от норвежской,
объяснял он, выделяет твердую известь, которая тормозит сколь-
жение, и поэтому у нас другой стиль бега — он требует более силь-
ных мускульных напряжений, чем стиль скандинавов.
В этом Исакова убедилась на другой день на столичном катке
«Бишлет». Еще более скользкий лед оказался в Лиллехаммере, где
открывалось женское первенство Норвегии. Непривычно легкое
скольжение мешало учитывать и распределять свои силы. Не спо-
собствовал советским спортсменкам и разреженный горный воздух.
Даже безветрие, и то было против них.
Здесь, в Лиллехаммере, Исакова впервые увидела своих сопер-
ниц. Сразу бросилось в глаза, как легко и свободно они бегут —
в своих вязаных красных колпачках с детскими кисточками, они
словно порхали по льду. Особенно стремительна и технична была
9 72 Б- Порфирьев
129
Ранди Турвальдсен, бег ее отличался законченностью стиля. Однако
ее последние результаты были гораздо ниже Исаковских. В другое
время это сразу же успокоило бы Марию, но не сейчас, когда у нее
ломило все тело. Задыхаясь от досады, она проклинала себя.
Теперь-то она будет осторожна! Но как гласит русская пословица:
после драки кулаками не машут...
Так и получилось, что в этом состязании Исакова выступила
гораздо ниже своих возможностей. Ее не радовало даже то, что
ни одна из норвежек не смогла подняться над ее низкими резуль-
татами. Даже то, что имя Ранди Турвальдсен, выигравшей абсолют-
ное первенство Норвегии, было вписано лишь за именами четырех
русских девушек, никак не успокаивало Исакову, ибо это, конечно,
говорило о преимуществе советской конькобежной школы, но
не о ее, исаковских успехах.
Общее первое место выиграла Валовова, которая десять дней
назад проиграла Исаковой. Впрочем, Марианна находилась в вели-
колепной форме, что она и доказала, выиграв следующие — меж-
дународные— соревнования. Но Исакова почти обрела себя: заня-
ла второе место.
Несмотря на то, что мышцы продолжали побаливать, ее уже
охватило невозмутимое спокойствие и уверенность в своих силах.
Присматриваясь на последней тренировке к подругам, она радост-
но прикидывала в голове, что может с честью сразиться с любой
из них, даже с Марианной. Теперь ее уже ничего не раздражало—
ни духота номера, ни стрекотание сверчка, ни раностайка Таня;
проследив полудремотным взглядом за тем, как та начинает воро-
шить содержимое своего чемодана, Исакова переворачивалась
на другой бок и еще на несколько часов погружалась в освежаю-
щий сон.
Но зато и бежала же она в матче «СССР—Норвегия»! Как
демон, как метеор! О! Этот ее знаменитый стиль, когда она касает-
ся льда, словно кошечка, спрятавшая коготки в мягкие подушечки!
Свободно, легко и грациозно!
И хотя героями были Карелина, побившая два мировых рекор-
да, и Петров, блестяще выигравший у скандинавов обе стайерские
дистанции, сам король, вручая им серебряные медали, удостоил
этой награды и Исакову; и не только потому, что она заняла пер-
вое место в последнем матче, но и за красоту ее стиля. А медали
были почетные — ими награждались выдающиеся деятели Нор-
вегии.
Не выпуская руки Исаковой из сухих жестких ладоней, косясь
то на двух принцесс в прорезиненых спортивных куртках, то на пе-
130
реводчика, он восхищенно говорил,, что ее манера бега напоминает
манеру лучших норвежцев.
Понимая, что в его устах — это лучший комплимент (еще бы,
Норвегия — родина скоростного бега на коньках!), Исакова только
смеялась в ответ. И хотя высокий, сухопарый, немолодой король
в модном пальто с меховым воротником и в шапке, которую у нас
позже будут называть «москвичкой», совсем не походил на принца
из детской книжки, ей все это казалось сказкой: надо же, еще
на свете существуют короли! Впрочем, был и принц, он выглядывал
из-за спин своих сестер — мальчик в вязаной спортивной шапочке
и гамашах.
А король, поправляя на шее Исаковой красную ленточку с го-
лубыми и серебряными полосками (национальные цвета), продол-
жал шутливо—через переводчика—.удивляться, откуда может
быть в Советском Союзе такая девушка.
— Нет, нет. Вы — норвежка. И рост, и цвет волос, и — глав-
ное — стиль бега.
Исакова весело и дерзко встретилась с его взглядом, и шаль-
ные бесенки забегали в ее зрачках.
— Я что ни на есть коренная русская. Из самой глубины,—
проговорила она звонко и тут же вспомнила свое прозвище.—
Я —«вятская кукла». Из Вятки. Знаете? Сибирь? Знаете? Вятка,
Сибирь?
Все так же шутливо король сказал:
— Сибирь? Не поверю. Вы — наша. У вас изумительно красивый
стиль, не похожий на стиль остальных русских девушек.
О том, что Исакова своим бегом покорила всю Норвегию,
писала на другой день и газета «Афтенпостен»:
«Техника русских женщин стоит на той же высоте, что и муж-
чин... Стиль Исаковой является наиболее красивым».
Даже сам Оскар Матиссен, пятикратный чемпион мира, чье имя
давно стало легендой, пригласив советских гостей в свой спортив-
ный магазин, говорил, что восхищен бегом Исаковой. Как и король,
он с выражением доброжелательности на лице настаивал:
— Никаких объяснений. Вы — норвежка. И не говорите ничего—
все равно не поверю.
Если бы не эта доброжелательность и не очаровательная улыб-
ка, его маститость внушила бы страх. Даже боязно было поверить,
что это несусветное количество призов, украшающих стены его
магазина, было завоевано одним человеком. А медалей-то и знач-
ков! Если человек вздумает все их нацепить на себя, ему придется
украситься ими от подбородка до шнурков на ботинках,— и то
9V2*	131
не хватит места! Только позже, когда дотошный Игорь Ипполитов,
занимающийся историей конькобежного спорта, подсчитает все
соревнования, в которых примет участие Исакова, станет понятно,
что у нее могло быть тоже около трехсот медалей и значков;
могло бы — но не было, так как более чем в двухстах случаях
никто не позаботился об их выпуске.
А лавровый венок — мечта всякого спортсмена! Да и не один,
а целых пять!.. Нет, это не спортивный магазин, а святая святых
конькобежного спорта...
Исакова даже вздохнула.
А «король дорожки», не дожидаясь, когда переводчик переве-
дет его слова, заговорил горячо и быстро, помогая себе мимикой
и жестами, и протянул Исаковой коньки, на которых было вычека-
нено его имя.
— Это мне? — удивилась она, все еще боясь принять подарок.
— Оскар Матиссен говорит, что дарит их вам за красоту стиля,—
объяснил переводчик.— Оскар Матиссен говорит, что они еще
сослужат вам службу. Оскару Матиссену будет приятно, когда вы
на его коньках завоюете лавровый венок. Он верит в вас.
Чувство невыразимой благодарности затрепетало в груди Иса-
ковой.
А позже, уже на борту самолета, когда Мельников поведал ей
рассказ Матиссена о смерти Микаэла Стаксруда, которого она мог-
ла бы увидеть в Горьком в 1934 году, если бы ей не отказали
в поездке по малолетству, благодарность к этому гостеприимному
народу разрослась в ней до огромных размеров. И вместе с тем—
в который раз! — ненависть к во)йне охватила ее. Будьте прокляты
убийцы, не смейте называть себя людьми!..
Перед ее глазами четко, во всех деталях, представилась кар-
тина: скромное кафе в Хаммаре; павианы в фашистских мундирах
с завистью смотрят на прекрасную пару — на стройного, трениро-
ванного мужчину и его молодую подругу; по праву завоевателей,
которым не будет отказано ни в малейшей прихоти, они с цинич-
ными ухмылками и жестами тянут девушку в круг танцующих; как
стальная пружина выбрасывается из-за столика Стаксруд; неотра-
зимы^ удар в челюсть — одно животное в лягушечьем мундире
на полу, за ним — другое, третье хватается за кобуру; но все посе-
тители кафе спешат на помощь своему знаменитому конькобеж-
цу... А на утро его, зверски изуродованного, находят в проруби...
Исакова впилась пальцами в подлокотники кресла, так что
от судорожного напряжения побелели костяшки.
— Мария, Мария, — трясла ее за плечо Карелина.
132
— Что, Танечка? — словно очнувшись, спросила Исакова.
— Да нашу, советскую газету достали уа аэродроме. Послушай,
что заявил корреспонденту ТАСС Оскар Матиссен: «Русские спорт-
сменки внушили нам уважение своим блестящим стилем и прек-
расной спортивной формой. Они в совершенстве владеют искусст-
вом бега на поворотах. К сожалению, мы не можем выставить
им достойных конкурентов...»
Ох, этот Матиссен! А его беспристрастность?.. И откуда только
берутся люди, которые хотят войны? Чего им мало? Хотите поме-
ряться силами, так меряйтесь ими на беговых дорожках или бок-
серских рингах, на футбольных полях или волейбольных площад-
ках, стройте новые города...
Она покосилась на чемодан, в котором лежал подарок Матиссе-
на. Что ж, она постарается оправдать его доверие...
И она оправдала его: через две недели снова выиграла абсо-
лютное первенство страны, за что получила звание заслуженного
мастера спорта.
Выиграла она первенство и в следующем, 1947 году.
И хотя она добилась этого высокого звания третий раз подряд,
чего не добивалась еще ни одна из ее подруг, а попутно побила
свой же рекорд на тысячу метров, звезда ее, появившаяся на вят-
ском спортивном небосклоне почти полтора десятка лет назад,
еще не вспыхнула ослепляющим светом.
22
Ленивая, бессильная пелена туго натянулась от горизонта
к горизонту, и непонятно было, то ли она начнет сейчас крошить
снег или не хватит у нее силы на это и она так и будет киснуть
над головой до скончания века. Горе обиженному судьбой чело-
веку очутиться под таким куполом: он сразу почувствует себя
одиноким, слабым и беззащитным...
Исакова рассмеялась. Откуда такие мысли? Ведь она-то не оби-
жена судьбой. Наоборот, она самый счастливый человек на свете:
наконец-то участвует в первенстве мира и имеет... в общем, имеет
некоторые шансы выиграть его — как-никак три года подряд завое-
вывала первенство Советского Союза, показывая результаты выше,
чем любая из зарубежных конькобежек.
Но тут же она поймала себя на слове: разве таким она пред-
ставляла это состязание?!
Дело не в том, что финский город Турку был маленьким город-
10 Б. Порфирьев
133
ком; правила есть правила: раз в прошлом, 1947 году Верне Леше
завоевала лавровый венок, значит, следующее первенство прово-
дится на ее родине.
Но каток-то к такому торжеству можно было подготовить?
А разве это каток! Кусок льда, обрамленный снежными валами.
Раздевалка напоминает избушку, стекла в одном из окон выбиты,
на полу — сор... Но бог с ней, с раздевалкой — была бы хорошая
беговая дорожка. А она вся в наплывах и трещинах. Очевидно,
в Финляндии и представления не имеют о том способе шлифовки
льда, начало которому положил Челышев. Заливают дорожку
прямо из шланга, а подправляют водой из бочки, которую волокут
на санках два человека. Кроме всего этого, дорожке не хватает
трех метров до общепринятой ширины. А мостки-то, мостки, пере-
кинувшиеся над ней?! Видите ли, для того, чтобы сберечь этот
отвратительный лед, все, кто пришел для фигурного или массового
катания, должны карабкаться по кривым и неуклюжим ступень-
кам— только тогда попадешь в центр поля... Да, эти мостки еще
напомнят о себе скороходам; даже во время тренировки голова
втягивается в плечи, когда пробегаешь под ними, того и гляди —
налетишь на сваи... А освещение?! И оно скажется на результатах:
по огромному фонарю на стропилах мостков, а на остальном про-
тяжении— полумрак... В общем, каточек «не Рио-де-Жанейро»,
как говорил Толя Ляпунов.
И уж совсем поразило Исакову отсутствие торжественного
парада при открытии первенства. Ни речей, ни поздравлений,
ни музыки. Уныло, тускло, буднично... «Серо, как штаны пожарни-
ка»,— сказал бы тот же Тошка Ляпунов... Стоило хлопотать, чтобы
нашу секцию приняли в Международную федерацию конькобеж-
ного спорта...
Да, не таким она представляла это первенство...
Разминка уже была в разгаре — сплошная карусель крутилась
перед глазами.
Держась одной рукой об обледенелые перильца, Исакова сняла
чехлы и, шагая по грязному, размешанному снегу, направилась
к подругам. Ах, этот лед — весь в пупырышках! Они так и хрустят
под лезвием конька. Ладно, к трудностям нам не привыкать!
Крадущийся шаг, второй... Как плавно, эластично и мягко сей-
час она устремится вперед!
Хруст пленки, коварно замаскировавшей трещинку, отдался в ее
мозгу, как выстрел. Она дернула ногу, чтобы освободить конек, и та,
не встретив сопротивления, растянулась в колене. Сразу что-то
лопнудо в голове, и резкая, сумасшедшая боль пронзила все тело
134
навылет и, охлажденная, истаяла во льду, на котором Исакова
оказалась лежащей ничком.
Она тут же вскочила. Нет, нельзя, чтобы кто-нибудь заметил ее
несчастье! И покатилась картинно по льду, словно из милости
к нему почти не отрывая от него коньков, с нарочитой ленивостью,
как избалованная славой кинозвезда, небрежно подставляющая свое
лицо под вспышки блицев... А в это время все мутнело перед ее
глазами, кровь отхлынула от сердца и прилила к голове, и тошно-
творное ощущение страха на миг сковало ее душу. «Вот тебе
и лавровый венок!» — горько подумала она, но тотчас же одерну-
ла себя грубо и безжалостно: «Разнылась, а еще коммунистка!»
— Мария Михайловна, миленькая! Сделайте что-нибудь, чтобы
я могла выступать! — попросила она врача.
— Опять твой мениск? Что же я могу тут сделать? Перебинтую
потуже, но от этого боль не уменьшится. Побежишь — будет еще
больнее.
В разбитое окно доносился гвалт зрителей. По его неистовству
можно было догадаться, что кто-то показывает великолепное вре-
мя. Но кто? Впрочем, сейчас будет известно, вон скрипит снег под
чьими-то шагами.
— Мария Михайловна, умоляю, никому ни гу-гу,— успела шеп-
нуть Исакова.
Это — Зойка Холщевникова, подружка!
— Ну, как?
— У Лидуши Селиховой — 49 и 7! Эванс, чемпион мира быв-
ший, знаешь, сказал, что он на этом же катке когда-то пробежал
пятисотку за 50 и 1. Вот дала?! На таком-то льду... Публика визжит
и плачет!
— А ты?
— Пятьдесят и семь. Ты чего расселась? Не опоздай, смотри.
Исакова притронулась пальцами к тугой повязке, охнув,
подрыгала ногой, натянула рейтузы и, поправив серенькую шапоч-
ку, которую когда-то подарил Строде, прихрамывая шагнула на во-
лю... Эх, Петер, Петер, ты когда-то так надеялся на меня!..
Ага, бежит Верне Леше — их главная конкурентка!
Прислушиваясь к голосу диктора, Исакова даже забыла о боли
в колене. Ох, уж эти порядки! Целая вечность пройдет, прежде
чем услышишь результат. Сначала объявляют по-шведски, потом
по-фински, и лишь после того, как переводчик переведет со швед-
ского на английский, с английского переведут на наш... Проще
догадаться по выражению лиц. Вон на почетном месте сидят име-
нитые болельщики — развалились в креслах, одеты тепло — в до-
10*
135
хах, в меховых унтах. По тому, как отставили в сторону термосы
с кофе, как невесело записывают результаты Леше в программы,
не очень-то она их обрадовала. Впрочем, Леше никогда не была
спринтером... Ну, ясно — повторила время Холщевниковой, обе
они стайерши.
Эх, если бы не мениск, Исакова бы выложила всю себя!
«К черту мениск! Не думать о нем! Вот уже и нас с Ларссон
вызывают на старт!»
Судья протянул руки, правую — чуть вперед, и шведка, перехва-
тив его взгляд, потянулась к ней. В сотую долю секунды Исакова
раскусила подвох и опередила конкурентку.
Так и есть — красненький кружочек! Значит, малая дорожка!
Да, наши спортсменки были честнее! Вспомнилось, как на первых
соревнованиях в Москве Васильева открыто попросила Машу
уступить ей малую дорожку, думая, что неизвестной девочке
из Вятки все равно проигрывать...
Что ж, малая дорожка таит в себе психологический фактор:
кончать тоже по малой, а когда устанешь, то кажется, что тебе
меньше осталось до финиша, чем противнице... Так что, сударыня,
примите первый удар, довольствуйтесь зелененьким кружочком,
а красненький у меня — перехитрили вас...
«Теперь только бы не забыть, что команда «Внимание, марш»
состоит по-фински из одного слова «Ферди!» Недаром нас учил
этому Брылин. Спасибо Брылину, спасибо Челышеву, спасибо
Стродсу! Спасибо всем тренерам, которые сделали Исакову Иса-
ковой... Ах, этот чертов мениск — колено словно разрывается
от боли!.. К черту мениск! Сейчас только бы не засидеться на стар-
те, а она это любит!»
— Марш!
Выстрел!
И словно ураган подхватил Исакову.
Но что это? — красный флажок впереди приказывает ей оста-
новиться!
Фальстарт?
Но почему?
Почему Ларссон спокойненько ожидает ее?
Снова: марш, выстрел!
С ума сойти — опять фальстарт!
Вон в чем дело! Просидела в раздевалке, разнылась перед вра-
чом: ах, какая несчастненькая! — и не знала, что команду дают
не на финском языке, а на шведском, и потому она состоит
не из одного, а из пяти слов!
136
Сейчас нервы Исаковой были натянуты как струна: сорвешь
старт в третий раз — снимут с дистанции. Вот и завоевывай после
этого лавровый венок!
Уж лучше задержаться, проиграть десятые секунды...
И снова фальстарт! На этот раз у шведки. Отчетливо видно, как
глаза ее округлил испуг.
В третий раз судья возвратил их на старт.
Ну, сейчас узнаем, у кого крепче нервы!
Ра-ра-ра-ра— четыре слова! Пятое! Выстрел!
Это было как рок — сорвала снова шведка: не выдержали
нервы.
Но и Исакову пронзила острая — такая же, как боль в колене,—
тоска: мениск, четыре фальстарта, отвратительный лед, скудное
освещение...
К черту, не думать ни о чем! Только о старте! Мобилизовать
всю волю! Вон как страх ползет по телу Ларссон! А ты ведь никог-
да не была трусихой! Думам о старте!
Стартер в пятый раз дал отмашку.
— Трах! — грохнул выстрел.
Она помчалась стремительно, помогая плеткообразной рабо-
той рук, доказывая, что никто, кроме нее, не умеет так наращивать
скорость на поворотах.
Однако ее время оказалось на полсекунды хуже, чем у Сели-
ховой, и на полторы секунды хуже ее собственного, показанного
в этом сезоне. Вот что значит четыре фальстарта. А может быть,
мениск?
К черту мениск!
— Машенька, осторожно! Кто-то набросал в раздевалке гвоз-
дей. Не затупи конек.
Исакова словно очнулась. Вот тебе и Финляндия! А на первый
раз показалось: так хорошо встречали...
Есть перед следующим забегом не хотелось. Но где-то в чемода-
не у нее был припасен апельсин от вчерашнего ужина. Она откры-
ла крышку. Что это? Неужто по-рассеянности вместо апельсина
она сунула стихи Константина Симонова, которые читала на ночь?
Ух ты, евангелие!.. Значит, гвозди не заброшены через выбитое
стекло, как подумалось сначала, а в раздевалке просто-напросто
побывал кто-то...
Нечего сказать, спортивные нравы! Увидели, что все шесть
первых мест наши, что Леше — на седьмом...
На седьмом... Чтобы догнать Лиду Селихову, Леше должна
пробежать три тысячи метров на 12 секунд быстрее ее. Нелегко,
137
но Леше — одна из сильнейших стайерш земного шара, многократ-
ная чемпионка Финляндии, двукратная чемпионка мира — недаром
в уголочке программы нынешнего первенства помещен ее порт-
рет... Какое-то время покажет Селихова, которая бежит в перво#
паре?
Исакова не выдержала и, накинув шубку, вышла из раздевалки.
Время Селиховой — 5 минут 54,7 секунды.
Исакова перехватила взгляд, которым Леше обменялась с тре-
нером. Взгляд недвусмысленно говорил, что финка надеется рас-
правиться с Лидой. В ее напряженной фигуре чувствовалась ярост-
ная энергия.
Так и вышло: уже на первых кругах Леше напомнила, что пока
чемпионкой мира является она. Несмотря на плохой лед,
она шла красивым и накатистым шагом, заложив руки за спину,
низко согнув корпус и раскачивая его из стороны в сторону.
Чем ближе она подходила к финишу, тем неистовее станови-
лись трибуны.
— Хай-о! Хай-о!
Гул ширился, превращался в бурю. Воздух уже прямо-таки был
напоен сенсацией.
Последняя прямая, а Леше мчится по-прежнему энергично
и гибко, словно не было позади семи кругов!
Вот она уже миновала финиш, хлестко и эффектно описала
кривую и подняла руки в разрисованных вензелями варежках:
радуйтесь, земляки, ваша любимица установила новый националь-
ный рекорд и отыграла у Селиховой более шестнадцати секунд!
Она — лидер первенства!
Сердце Исаковой билось гулко и тревожно. Оставалась одна
надежда на Карелину и Холщевникову. Из расчета их времени
Исакова составит график для себя.
Как томительно ожидание!
Таня, Таня, покажи отличное время! Ведь ты же в позапрошлом
году так обставила Леше!
Но Таня не сумела — пробежала лучше Селиховой, но хуже
Леше.
Зоя?
И Зоя не сумела — пробежала лучше Селиховой, но на 13 се-
кунд хуже Леше...
Вот и составляй по ним график!
Впереди еще есть советские скороходки, но время их не зачи-
тывается, так как они выступают вне конкурса.
Но существует еще пара... в которой... бежит... Исакова...
138
Молчаливые взгляды подруг, тренеров, работников посольства
жгли, умоляли, льстили, приказывали.
«Я никогда не была стайером,— подумала Исакова, пряча гла-
за.— Но ты же — многоборец,— напомнила она себе.— Да, но я
повредила мениск и больше не могу терпеть боль,— оправдывалась
она тут же.— А лучше ты ничего не можешь придумать? — горько
сказала она себе следом.— Ох, какая у тебя великолепная фанта-
зия. Отчего ты работаешь тренером, а не... допустим, сочинителем
куплетов?.. Ванька Таньку полюбил, ей конфетку подарил... Гениаль-
но! Давай в том же духе».
Так, лежа на деревянном диване, она долго издевалась над
собой, взвинчивала свои нервы, пока не сказала себе: «Так нет же,
не на такую напали!»
Она полежала еще, радуясь, что к ней возвращается равно-
весие.
И вдруг неожиданно ощутила жесткую собранность и почувст-
вовала, как ее охватило вдохновение.
— Мария Михална, забинтуйте-ка меня потуже.
Пожалуй, эта просьба впервые прозвучала в присутствии под-
руг, но, в конце концов, ничего страшного в этом не было, так как
все ведь знали, что Исакова даже летом не снимает повязки
с больного колена.
В паре с Исаковой опять Улла Ларссон.
Ох, как обставила ее на первом же круге Мария!
Уже на повороте до Исаковой донесся взволнованный голос
Сопова:
— Плюс полсекунды! — это настолько лучше Леше она прошла
отрезок.
— Плюс полторы!
После второго круга радио разнесло над притихшим стадионом
по-шведски, по-фински, по-русски:
— Плюс две!
Несмотря на то, что Исакова шла лучше Леше, шаг ее был сво-
боден, красив и пластичен, и она отлично контролировала свой
бег и владела нервами.
Гул трибун нарастал и нарастал. Когда советская конькобежка,
обогнав Ларссон на целый круг, поравнялась с ней, финны не вы-
держали и начали скандировать;
— Хай-о! Хай-о!
— Плюс четыре! — прокричал Брылин.
Трибуны уже ревели, бесновались, неистовствовали—еще бы!—
Исакова отыграла у их любимицы четыре секунды!
139
— Плюс пять! — наклонился навстречу Брылин после пятого
круга.
Впереди еще два.
Но силы были на исходе. Воздух застревал в горле, ноздри
жадно раздувались, рот открывался, как у рыбы, выброшенной
на берег. Каждая трещинка на льду превратилась в щель, каждая
Неровность — в бугорок. Свет ламп, висящих на стропилах пере-
ходных мостков, страшно слепил глаза, потом начинался полумрак,
и опять ударял в лицо фонарь, зажженный в парке...
— Давай, Маша, давай! — кричали подруги.
Полтора круга. Только не упустить завоеванное! Помнить, что
тогда первой будет Леше! Выложить все свое умение — ведь она
так бесконечно долго ждала первенства мира! Из года в год!..
Последний круг!
Исакова сняла с поясницы руку, затем вторую. Они метались,
подстегивали ее, в работу включились голова, корпус...
Вот и синяя черта.
Исакова уперлась руками в колени, не в силах разогнуться.
Что ей было до того, что она не смогла под занавес описать
хлесткую и эффектную дугу?
Переходя из объятий в объятия, она подумала устало и просто:
«Я сделала все, что могла». Но в убогую и замусоренную разде-
валку вошла, как в вестибюль славы: еще бы, она отыграла у чем-
пионки мира на коронной ее дистанции 3,6 секунды!
Завтра нужно было во что бы то ни стало как можно лучше
пробежать тысячу метров, потому что на пяти тысячах Леше смо-
жет взять реванш за сегодняшнее поражение.
Об этом и говорили, собравшись в гостинице после первого
дня соревнований.
По словам работников посольства, финны никак не могли пове-
рить в то, что Исаковой удалось побить Леше и что та проиграла
коронную дистанцию. Маленькая хрупкая фигура Марии подвела
сегодня многих азартных игроков. В Финляндии, оказывается, суще-
ствовал обычай: играть на конькобежцев, как на лошадей. Они
различали финскую, норвежскую, шведскую «конюшни», и вот
появилась еще русская...
Да, нравы здесь были совсем другие, чем в Норвегии, и если
бы Исакова сегодня не отыграла лидерство у Леше, вряд ли бы
она сейчас смеялась над этими рассказами...
Она подтянула колени к подбородку, но ноги оставались ледя-
ными, расслабленно ныла спина, а раскаленное колено никак
не позволяло уснуть... Уже сквозь дрему мелькнула мысль: с та,-
140
ким коленом нечего и думать выиграть пять тысяч; значит, нужно
все выложить на тысяче, тем более, что на этой дистанции ей при-
надлежит всесоюзный рекорд...
Облака, киснувшие над голово*й все эти дни, наутро начали
сочиться изморосью; плотный туман, густо насыщенный запахом
гари, окутал город. Этот запах был вездесущим, преобладал он
и здесь, в Турку, по улицам которого сновали машины, отдаленно
напоминающие обычные авто. Оказывается, в Финляндии не было
бензина, и весь транспорт работал на деревянной чурке...
Вдали, смутный и расплывшийся, проплыл шпиль лютеранского
собора, стены старинной крепости... Туман притушевал яркость
магазинских витрин и реклам, залепивших заборы...
Белесая пелена прикрывала снежные валы и беговую дорожку.
Здесь, вдалеке от автомобилей, чувствовался талый запах снега.
Сопов с Брылиным приседали на корточках, гладили пальцами
лед, щупали его, резали лезвиями коньков. Но лед был такой, что
никакому из графиков, составленных тренерами, не могло быть
веры. Вот уж когда пройдет первая пара...
Однако судейская коллегия, рассчитывая, что туман должен
рассеяться, решила отодвинуть начало соревнований и, исправляя
вчерашний промах, начала парад участников. Каждую из спорт-
сменок вызывали из строя и представляли публике. И пока над
катком грохотала овация, к конькобежке подкатывала крохотная
фигуристочка и, сделав книксен, преподносила ей живой цветок.
Поняв, что финны аплодируют ей так же сильно, как своей
любимице Леше, Исакова дерзко подумала: «А ведь сейчас, после
тысячеметровки, ваши симпатии окончательно перейдут на нашу
сторону!»
Забег начинали они с Лидой Селиховой, потому что вчера пока-
зали лучшие результаты на пятисотку. Это и хорошо — Лидуша
отличный помощник!
Опять эта чертова команда из пяти слов!.. Исакова отвела руки
назад, согнула колени...
Выстрел!
Она почувствовала напрягшуюся силу мышц и их легкость
одновременно...
Но Лидуша оказалась не только отличной помощницей, но
и конкуренткой — поворот, с которого начинается дистанция, прош-
ла лучше Исаковой. Однако у Марии так и клокотало все внутри,
рвалась наружу!.. Вот они уже идут конек в конек, вот Исакова
обошла Селихову!.. Ноги мелькают, высекая изо льда брызги, руки
крутятся, как мельница! Последняя прямая! Финиш!..
141
Катясь вдоль снежного вала, тяжело дыша, она по привычке
обернулась и взглянула в черное отверстие репродуктора. Ах, этот
шведский язык!.. Но взгляд ее неожиданно наткнулся на Леше
и, увидев, как та охнула и прикусила губу, Исакова поняла, что как
и рассчитывала, добилась хорошего результата.
Результат оказался не просто хорошим! Он был великолепным!
Более того, по такой погоде и льду — прямо-таки феноменаль-
ным! Во всяком случае, подобного времени еще никто не показы-
вал на финских катках.
Разгоряченное сумасшедшим бегом тело знобило, колено раз-
рывалось от боли, повязка с него спала, но Исакова не ушла в раз-
девалку, а, надев шубку, осталась в ожидании забега Леше и Хут-
тонен. Осталась просто так, из любопытства, все равно хорошего
времени финке, которая никогда не блистала на спринтерских дис-
танциях, не показать.
На катке все покрылось инеем, но туман спал.
Подбадриваемые яростными криками болельщиков, конькобеж-
ки сразу же со старта взяли неплохой темп. И вдруг на повороте
Леше споткнулась, взмахнула руками, словно рассчитывая схватить-
ся за воздух, и упала.
Весь стадион вздохнул, как великан.
Нельзя с уверенностью сказать, что кто-то специально подбро-
сил спичку на беговую дорожку, но ржавые гвозди в раздевалке
и евангелия, рассованные по чемоданам советских спортсменок,
после того, как они заняли на пятисотке шесть первых мест, гово-
рили кое о чем... В общем, если спичка предназначалась Исаковой,
то сыграла-то она печальную шутку с Леше.
Исакова посмотрела, как Верне со слезами на глазах показыва-
ет землякам злополучную спичку, и сердце ее заныло мучитель-
ной жалостью.
И хотя, выиграв у чемпионки мира ее коронные три тысячи,
Исакова доказала всем, что является сильнейшей конькобежкой,
а феноменальный результат на тысячеметровке окончательно
закрепил ее в лидерах первенства, вся эта история с подброшенной
спичкой была так непонятна и так отвратительна, что ее даже
не обрадовали слова Брылина:
— Ну, Мария, ты первая из советских женщин — чемпионка
мира!
А ведь этим словам суждено было войти в историю советского
конькобежного спорта! Брылин, Брылин первый их произнес!
Странно, но это так: Исакова не испытывала в эту минуту
ни радости, ни удовлетворения. Она только развела руками.
142
«Брылин прав,— подумала она,— для Леше я сейчас недосягае-
ма. Да упади я на пяти тысячах хоть пять раз, и то ей не отыграть.
Я оторвалась от нее на восемь очков, это, примерно, полторы
минуты... А Селихова? Во-первых, у нас большой разрыв, а, во-вто-
рых, я иду в паре с Леше, и она потянет меня, как на буксире».
Так и получилось: семь кругов они шли конек в конек, пока
Исакова не сбила темп.
И из-за чего? Хотела сделать услугу, а только навредила себе!
Когда менялись дорожками, Исакова заметила, что у Леше
развязался ботинок и шнурок змейкой скользит по льду за ее конь-
ком. Стоило наступить на него—прощай и эта дистанция!
Даже на миг не осквернило душу Марии злорадство. Нет,
наоборот, мелькнула мысль: «Какая она невезучая: проиграла
коронную дистанцию, потом споткнулась на спичке и сейчас —
шнурок!»
Понимая, что непоправимо сбивает себя с темпа, Исакова сде-
лала бешеный рывок и, обгоняя Леше, показывая на ботинок, про-
кричала:
— Верне, Верне! Шнурок!
Леше бросила на Исакову хмурый взгляд и что-то на ходу про-
кричала в публику. Там засвистели, закричали, заухали; какой-то
дядька в яркой альпийской шляпе высунулся навстречу Исаковой,
угрожающе размахивая руками.
Оказывается, увидев дерзкий спурт и непонятный жест Исако-
вой, Леше в первую секунду решила, что та дразнит ее, издевается,
и, только промчавшись несколько шагов, догадалась взглянуть
на развязавшийся шнурок. Завязать его было делом какого-то
мига. Теперь она уже не закладывала рук за спину, и все послед-
ние пять кругов пробежала, работая ими. Как она мчалась!
Но все ее старания были напрасными. Вот когда Исакова
со всей ясностью и отчетливостью оценила слова Брылина:
— Мария, ты первая из советских женщин — чемпионка мира!
И хотя Леше закончила дистанцию с новым рекордом Финлян-
дии, выиграв у Исаковой около одиннадцати секунд, все стали
душить в восторженных объятиях не ее, а Исакову. А какая-то
дама сунула Марии желтенькую игрушечную лошадку, объясняя
знаками, что она на нее ставила с первой дистанции и не ошиб-
лась... Уже невозможно было различить отдельного голоса, каза-
лось, гудел и воздух, и снег, и деревья парка.
Огромный, явно не по ее росту венок с бело-голубой нацио-
нальной муаровой лентой оттянул плечи, запахло странно домаш-
не и уютно — лавром.
143
И вдруг в эту домашность ворвались торжественные звуки
советского Гимна, и алый флаг пополз в золотисто-серое небо —
неторопливо, уверенно. Все вскочили, мужчины сняли шляпы.
Исакова покосилась направо — там замерла Селихова, посмотре-
ла налево — Холщевникова.
«А все-таки все три места наши!» — радостно и хмельно уда-
рила в голову мысль.
Вся церемония, вместе с кругом почета, продолжалась лишь
несколько минут, но и этого было достаточно, чтобы запечатлеться
на всю жизнь.
Позже, в раздевалке, полюбовавшись вычеканенным на Боль-
шой залотой медали земным шаром и коньком, обрамленным
двумя скрещенными оливковыми ветвями, она попросила перевес-
ти ей латинское изречение.
«Пальма первенства — лучшему из лучших»,— повторила она
мысленно и задумчиво.— Спасибо тебе, Родина! Это ты меня сде-
лала лучшей из лучших среди скороходов. И эта медаль, которая
через день-два пересечет твою границу,— самая-самая первая
медаль!—твоя по праву».
23
Родной Киров в этом году встретил Исакову невиданной отте-
пелью. Над соснами Заречного парка вставали алые теплые зори;
золотое солнце, вдоволь накупавшись в них, повисало на весь день
над городом и безжалостно сгоняло с асфальта последние остатки
снега. Подворотни на улице Коммуны сочились талой водой
и безобразили вылизанный дворницкими метлами тротуар. Бурные
ручьи текли мимо гостиницы, мимо стадиона «Динамо» к реке
Вятке.
В ожидании обещанного метеостанцией понижения температу-
ры Всесоюзное первенство отложили на три дня.
Однако во время парада тучи, с утра обложившие город, раз-
разились дождем. Судейская коллегия объявила перерыв до вось-
ми часов вечера. Тучи к этому времени иссякли, но беговая дорож-
ка была покрыта лужами. Соревнования отложили до десяти
часов. Несмотря на будний день, зрители не расходились. Холодок
сковал ледяные подтеки, но вышедшие на разминку спортсмены
сразу же превратили лед в месиво. Объявили перерыв еще на два
часа. В полночь зрители потянулись со стадиона. Не уходили лишь
участники первенства. Но и к утру лед не окреп.
144
Снова зазвенела прозрачная капель и зажурчали ручьи. В воз-
духе закружились плотные и крупные, как бабочки-капустницы,
хлопья снега.
Метеорологи не радовали конькобежцев, и те слонялись
по пустым гостиничным коридорам, торчали в холле подле радио-
лы, в тоске подходили к каменным подоконникам... На улице было
все то же...
В эти томительные дни Исакова еще крепче сдружилась с Ани-
кановым. Все началось с его расспросов о первенстве мира. Он
был дотошен и настойчив. Его, словно тренера, интересовали
самые тонкие детали: как она подготавливала себя к старту, как
вела себя среди участниц в раздевалке, какой тактики придержи-
валась, выйдя на лед...
Простота Аниканова окончательно покорила Исакову. И она
все чаще и чаще думала о том, что для полноты счастья ей не хва-
тает аникановского желания быть ее учителем. Не только потому,
что его тренерские навыки опираются на огромный спортивный
опыт, а из-за близости по стилю. Недаром она еще девчонкой
старалась подражать ему во всем! Сходство стилей помогло бы
им найти общий язык и облегчило работу...
Но она тут же отгоняла от себя эту мысль: с чего это он,
коренной спартаковец, будет возиться с ней? Чтобы воспитывать
на свою шею лишнюю конкурентку из «Динамо»?
А Иван Яковлевич по-прежнему не отставал от нее на трени-
ровках, приглядывался, иногда делал замечания. И позже, когда
легкий морозец позволил наконец провести соревнования, Ани-
канов уже руководил каждым ее шагом.
И хотя Исакова месяц назад оказалась первой среди сильней-
ших скороходов мира, а сейчас в четвертый раз подряд завоевала
звание абсолютной чемпионки страны, Аниканов отыскал в ее
стиле массу недочетов: и туловище-то она рано уводит со сколь-
зящей ноги, и мощи-то в толчке нет во время поворота, и взмахи-
то рук на виражах не столько помогают движению, сколько рас-
считаны на публику... А главное — лучше должна пробегать «жен-
ский марафон»...
«Вот если бы он взялся тренировать меня!» — подумала в оче-
редной раз Исакова.
— Будьте моим тренером, Иван Яковлевич!..— попросила она
его тихо и нерешительно.
Две колючие точки в его глазах превратились в иглы и на мгно-
вение впились в нее, но он тут же улыбнулся еле заметной улыб-
кой и признался:
145
— Я сам подумываю об этом: уж очень по душе мне твой
стиль. И потом у тебя есть еще одно качество: не обижаешься
на замечания, что при твоей славе, очевидно, не очень легко...
Ну-ну, я пошутил... Давай руку — договорились. Отдохнем и зай-
мемся предсезонной подготовкой...
Сколько раз, окрыленная его обещанием, она в течение лета
радостно прикидывала в голове, как они начнут свои занятия.
Однако начало тренировок оттянулось, потому что Исакова
вместе с другими советскими спортивными наблюдателями выле-
тела в Болгарию на первенство Балканских стран по баскетболу.
Впечатлений было так много, что она словно забыла о коньках.
Вернувшись домой, Мария засыпала Аниканова рассказами
о том, что еще не встречала ни одной страны, где так бы по-род-
ному относились к русскому народу. А как же иначе: братская,
близкая по крови страна! Даже облик Софии напоминает по архи-
тектуре наши города, а вывески на улицах — да их можно читать
без переводчика!
Аниканов выслушивал ее, а сам незаметно, но настойчиво
напоминал о приближающемся сезоне. Случалось (словно Исакова
была новичком), он говорил ей о том, что конькобежец должен
тренироваться не только осенью и зимой, но в течение всего года,
и сокрушался, что им не пришлось воспользоваться предсезонной
тренировкой; а он-то так старался — продумывал для нее подбор,
чередование и дозировку упражнений!
«Подумаешь, упустила осень»,— успокаивала себя Исакова;
ведь это случалось с ней и прежде, но благодаря упорству и на-
стойчивости она всякий раз своевременно входила в форму.
И только позже, когда они тренировались на горьковском катке
«Водник», она поняла, какое значение предсезонной подготовке
придавал Аниканов. Как-то совершенно случайно Исакова наткну-
лась в раздевалке на аникановский блокнот. Он так демонстратив-
но был распахнут на ее имени, что она не удержалась — прочитала:
«Исакова производит впечатление человека физически слабо-
го,— писал он.— Но это впечатление обманчиво. Природа надели-
ла ее прекрасными физическими данными. У нее прекрасно
справляющаяся с высокой физической нагрузкой сердечно-сосу-
дистая система, отличная работоспособность мышц. Сочетание
этих качеств с хорошо освоенной техникой бега на коньках позво-
лило ей выходить победительницей во многих соревнованиях...
Однако в нынешнем сезоне Исакова почти не занималась предсе-
зонной тренировкой. В дальнейшем это может отрицательно ска-
заться на ее результатах...»
146
«После драки кулаками не машут,— горько подумала она.—
Теперь бы хоть полностью воспользоваться тем, что он может дать
мне в течение этого месяца, до начала соревнований». И с еще
большей настойчивостью стала выпытывать у Аниканова, какие
недостатки он видит в ее беге.
А тот, заставляя проходить ее круг за кругом, говорил:
— Да почти что никаких,— и просил:— А ну-ка, еще разик.
Так он мог присматриваться к ее бегу и день, и два, и три.
Наконец на четвертый или пятый день, натягивая — палец за паль-
цем— вязаную перчатку, признавался:
— А неплохо бы порешительнее входить в поворот.
Ох, уж это аникановское «неплохо быр>, «пожалуй», «хотелось
бы»!.. Он не навязывал ни одного своего вывода, а старался под-
вести к нему свою ученицу.
— Давай-ка попробуем вот так: я буду стоять здесь, непода-
леку от центра, а ты сделай рывок прямо на меня и без моей
команды не начинай поворота.
Он становился, как объяснял ей, на ее пути, а она, развив колос-
сальную скорость, мчалась прямо на него, словно хотела прота-
ранить, и когда глаза сами зажмуривались от страха, раздавалась
команда:
— Поворот!
Не сразу, но она все-таки научилась входить в поворот, выдер-
живая заданной ритм.
Не очень щедрый на похвалу, Аниканов даже похвалил ее
как-то:
— Ну вот, теперь, пожалуй, сможешь пройти вираж по бровке,
не отклоняясь в сторону.
Синие морозные сумерки положили свои тени на трибуны,
на соседние дома. Крошился сухой ленивый снег, посыпал шапоч-
ки, плечи, оседал на льду. А Аниканов гонял и гонял свою ученицу.
Он бежал то рядом с ней, то впереди нее, и тогда Исакова в точ-
ности копировала все его движения. Потом они менялись местами...
Случалось, Аниканов останавливался и кричал вслед:
— А ну-ка, пробеги одна, я посмотрю!
Снег стал мелкий, похожий на пыль, его чуть завихряло, тянуло
по льду... Исакова пробежала мимо Аниканова, но он не остановил
ее, и лишь когда она начала вторую прямую, покатился наперерез.
— Хватит, хватит, Мария!.. Все думаю: не закидывает ли тебя
в левую сторону... Ты сама-то как, не чувствуешь этого?
— Я же левша, Иван Яковлевич...
— Вот потому и заносит. А что, если попытаться сбалансиро-
147
вать? Да и амплитуду шага, может, попробуем увеличить... Смот-
ри, вот так.
И Аниканов заскользил по льду, более энергично наклоняясь
в правую сторону.
Исакова попробовала повторить его движения. В этой посадке
прошли два круга. На третьем Аниканов пропустил ее вперед,
говоря:
— Спокойней, спокойней. Не сразу Москва строилась...
И опять на протяжении нескольких дней он поправлял ее при
малейшей ошибке.
Как мелкозернистый камень убирает с лезвия конька все заусен-
ки, так и Аниканов убирал у Исаковой все лишние движения, доби-
ваясь предельной экономии каждого ее жеста.
В раздевалке, сняв спартанскую шапочку, отчего обнажившиеся
на лбу залысины сразу удлинили лицо, он сказал:
— Ты — главное — постигни принцип новых движений, научись
их правильно выполнять, а уже закрепить-то освоенное сумеем,
было бы только время.
Любовно протирая отпотевший никель конька, снова поддер-
жал в ней уверенность:
— Не сразу Москва строилась, закрепим.
Зажатый в руке конек описал дугу, явно целясь в Исакову,
и голос Аниканова прозвучал, как заклинание:
— Согласованность движений должна получаться автоматиче-
ски. Она должна стать твоей конькобежной походкой.
Памятуя о том, как Аниканов сокрушался о потере предсезон-
ной подготовки, Исакова отдавалась сейчас занятиям со всей одер-
жимостью, на какую только была способна. И особенно это
помогло ей в беге на пять тысяч метров.
Объясняя тренеру, почему она не любит «женский марафон»,
Исакова ссылалась на то, что у нее не хватает сил.
— Пустое! — возражал он убежденно.— Теперь-то сил у тебя
достаточно, надо только правильно пускать их в ход.
И заставлял ее бежать за собой в переменном темпе: два кру-
га за 49—50 секунд, круг за 42—43 секунды, вырабатывая этим
и скорость, и выносливость одновременно.
Иногда он оборачивался, спрашивал:
— Может, устала? Отдохнем?
Исакова отрицательно качала головой и продолжала следовать
за ним.
Через круг-два он снова спрашивал:
— Отдохнем?
148
Исакова отказывалась, потому что тело ее уже втянулось в мяг-
кое и ритмичное движение.
— Девятый пошли,— удовлетворенно сообщал Аниканов.—
Теперь до пяти километров пустяки остаются... А ну-ка, еще
рывочек!
И она делала рывок, с усмешкой думая: «Ничего себе «пустя-
ки» — еще четыре круга»...
Подруги не переставали удивляться ее упорству: ведь чемпион-
ка мира, четырехкратная чемпионка СССР, давно у нее есть целая
плеяда учениц, копирующих каждое ее движение,— а поди ж
ты! — как ученица, как приготовишка, слушается каждого замеча-
ния тренера, словно нет самолюбия!
24
Наискосок через весь каток, скользя и спотыкаясь, двое рабо-
чих в резиновых сапогах волокли санки с бочкой. Добравшись
до известного им одним места, они опрокинули бочку на лед,
а двое других стали разгонять воду по беговой дорожке деревян-
ными движками — лениво, неторопливо. Да и куда им торопиться,
когда ослепительное солнце не позволит морозу схватить ледок.
От солнца, белизны снега слезятся глаза — недаром съехав-
шиеся на первенство мира туристы ходят в очках-консервах.
— Кустарщина,— пробормотала Маша Аниканова.
— Ты о заливке? — спросила Исакова.— Не беспокойся: несмот-
ря на кустарщину, лед в Норвегии даже слишком хорош... во вся-
ком случае для нас. Иван, конечно, говорил тебе?
— Говорил,— вздохнула подруга.
Вспомнив об Аниканове, они сразу же вспомнили о жеребьевке,
в которой он сейчас будет принимать участие. Не сговариваясь,
обе повернули к гостинице.
Отсюда, с горной террасы, Конгсберг был хорошо виден —
небольшой городок, опоясанный горами, как подковой; на пересе-
чении узких улочек высилась массивная каменная церковь с чер-
ными крестами на колокольне. Лес вплотную подступал к городу,
а в долине, ясной и светлой от солнца, виднелись корпуса и трубы
серебряного рудника. Со скал падал пенистый водопад, золотые
взрывы солнечных лучей то и дело вспыхивали у его основания...
Водопад — хороший ориентир: рядом с ним гостиница. Их гостини-
ца, в которой сейчас начинается жеребьевка. О жеребьевке лучше
никогда не думать... А тогда о чем?.. Вон железнодорожная стан-
149
ция; говорят, что туристам разрешили жить в вагонах, потому что
все отели и частные квартиры оказались переполненными. Вот
почему так много составов в тупике... А автобусов-то, автобусов
на площади!—легковым машинам некуда и приткнуться, так
и шныряют по улочкам в поисках пристанища... А рассказывают,
что даже из соседних стран приехали болельщики на собственных
автомобилях; вряд ли эти будут болеть за нас...
И тут, неожиданно, обе Маши встретили что ни на есть самых
преданных своих болельщиков. Подле огромных штабелей дров,
окоренных золотистых бревен и свежего теса копошились рабо-
чие. Узнав по тренировочным костюмам советских конькобежек,
они устроили им овацию, а один — высокий, с квадратной
челюстью, — гремел на всю окрестность:
— Я был у вас в плену — добровольно, потому что я ваш друг,
мы все ваши друзья... Это разве у нас завод? Вот ваши заводы —
закинешь голову, и шапка спадет!.. Весь мир сейчас учится у Со-
ветского Союза... Но, как говорят у вас, в России: дружба друж-
бой, а табачок врозь. Наша Ранди Турвальдсен еще поборется
завтра с вами!
Слушая этого рабочего, глядя на его товарищей, Исакова
с обостренной проникновенной ясностью поняла, как важна, как
необходима для авторитета ее родины и их конькобежная победа!
И оттого, что этот рабочий говорил о своих спортивных симпа-
тиях открыто, она не удержалась и пожала ему руку, рассме-
явшись:
— Ваша Ранди — сильнейшая соперница. Но и мы поборемся!
Несмотря на распахнутое окно, в номере было душно; мебель,
которая на первый взгляд, казалось, претендовала на средневеко-
вый стиль, была и в самом деле дряхлой и потому пахла так, как
пахнет всякое дерево, источенное личинками короедов.
Исакова облокотилась о подоконник, уставилась взглядом в синь
теней, пересекавших белизну снега. Потянулась всеми суставами,
взглянула на Машу Аниканову.
Та лежала в конькобежном трико, упираясь стройными красивы-
ми ногами в скрепленную бечевкой деревянную спинку кровати,
и рассматривала норвежскую газету.
— Что там? — не утерпела Исакова.
— Да фигурное первенство мира, только разбираю с трудом...
Вспоминают Соню Хени. Помнишь, «Серенада солнечной долины»?..
В общем, потому что она десятикратная чемпионка мира, ее имя
отнесено к числу лучших представителей нации и стоит за именами
Амундсена, Ибсена, Грига и Нансена...
150
«Что ж, неплохая страна Норвегия, если здесь спортсменов
приравнивают к путешественникам, писателям, композиторам...»
Вспомнилась «Королевская медаль», которую три года назад вру-
чили трем советским конькобежцам, словно они были выдающими-
ся деятелями Норвегии, и подумалось, как здесь приятно сорев-
новаться.
Но тут же мысли вернулись к тому, что так занимало ее все
эти дни: откуда ждать опасности? Леше? Турвальдсен? А, может,
ни та и ни 'другая, а неведомая советским конькобежкам Митчелл
из Канады? Ведь ни одну из них так и не удалось нынче изучить:
хитрые, они бегали на тренировках в полсилы, а самая опасная
из них — Леше — вообще появилась в Конгсберге только, сегодня
днем... Как пытливо она разглядывала Исакову, как ловила каждое
ее движение! Но ведь и у Исаковой был глаз наметан, она сразу
увидена, как хорошо нынче натренирована Леше. Недаром нор-
вежские газеты с восторгом рассказывали о блестящих ее возмож-
ностях на длинных дистанциях...
А Маша Аниканова отложила в это время газету и окликнула
Исакову:
— Машенька!
— Что там? — не обернувшись, отозвалась та.
Аниканова неторопливо перевернулась на грудь, заставив рас-
сохшуюся кровать скрипнуть всеми дощечками, и как бы между
прочим, хотя это было для них сейчас самым важным, спро-
сила:
— Ас кем бы ты хотела бежать пятьсот метров?
Так же быстро, как она отпрянула от окна, в которое до сих
пор смотрела, Исакова ответила:
— С любой! Только не с Турвальдсен!
— Почему?
— И-и... Видела бы ты, как она берет старт!.. А я всегда его
просыпаю, это у меня в крови. И потом не забывай: она дома,
где и стены помогают.
Аниканова вздохнула. Пауза длилась долго.
— Машенька?
— Чего еще?
— А три тысячи?
— С любой, только не с Леше! — с прежней торопливостью
ответила Исакова.
— Но ты же ее в прошлом году обставила классически?
— Да, но раз на раз не выходит. Потащишь ее на буксире
шесть кругов, а на седьмом она и обгонит: и сил у нее побольше,
151
и стайерша признанная... Да что говорить, три — ее коронная
дистанция,— махнула рукой Исакова.
В это время в приоткрывшихся дверях номера показалось сму-
щенное лицо Ивана Аниканова. Он вошел, робко прикрыв за собой
дверь, зябко потирая ладони.
— Отдыхаете? Вот молодцы... А финки, понимаете, и норвеж-
ки все время торчали при жеребьевке... Вот уж ненужная трепка-
то нервов. И куда только тренеры смотрят?.. А погодка-то какая,
а? Воздух? Прямо-таки целебный. Молодцы, что окна не закры-
ваете.
По тому, как он оттягивал новость, было ясно, что жеребьевка
для кого-то из них сложилась неудачно.
Ясно для кого — для Исаковой; жена Аниканова выехала
за границу впервые, на нее еще нет такой ставки, какую делают
на чемпионку мира и на пятикратную чемпионку страны.
Но Исакова ничего не спросила, села на стул, стала раскачи-
ваться.
Аниканов не выдержал первым — конфузливо дернул себя
за ухо и сказал:
— Ты только не волнуйся, Машенька... Вообще-то ничего страш-
ного нет...
Она резко качнулась вперед, спросила в упор:
— Кто со мной в пятисотке?
— Турвальдсен.
— А на три?
— Леше...
Хохот, которым Исакова разразилась, показался Аниканову
истеричным, но когда его жена поддержала подругу и рассказала
об их разговоре, тренер и сам залился смехом.
Сбрасывая кончиками длинных пальцев слезы, все еще продол-
жая вздрагивать от смеха, он сказал:
— Я знал, что ты так и воспримешь эту новость. И учти:
не Леше тебе страшна, а ты ей... Это я всерьез сказал, что все они
торчали в вестибюле, пока шла жеребьевка... Вышел их представи-
тель — Леше прямо вскочила ему навстречу и что-то со страхом
спрашивает. А он ей не знаю что, только понял: «Исакова». Она
так и повалилась назад, в кресло. Не забывай, что ты у нее отобра-
ла эти самые три тысячи на ее родном катке и на глазах земляков.
Боится она тебя... Ну, а что касается Турвальдсен — важно не про-
спать на старте, только-то и всего.
«Только-то и всего... Только-то и всего...» — повторяла Исакова,
когда Аниканов ушел, когда уснула его жена и когда водопад начал
152
шуметь с оглушающей силой, потому что всем остальным звукам
ночь приказала спрятаться по закуточкам...
Исакова крутилась с боку на бок, и мысли ее выглядели при-
мерно так: «Никогда еще не было такой неудачной жеребьевки—
да что он расшумелся — а ведь нам и отдохнуть не пришлось —
вот грохочет, собака!—Только закончилось первенство в Соколь-
никах, как пожалуйста на самолет. А почему же вчера-то он
не грохотал так? — Только бы не проспать завтра на старте — и ка-
кой это только остряк выдумал водопады?»
На цыпочках, чтобы не разбудить подругу, она прокралась
к окну и оперлась локтями о серебряный от света луны подокон-
ник. Воздух тоже был какой-то молочно-серебряный, сгущающийся
к зениту, и там, в самом верху, висела прозрачная половинка луны.
Внизу, тяжело и черно, как чернила, плескалась вода водопада,
и удивительно было, почему лунные отражения не дробятся в ее
коловерти.
Уснула Исакова с трудом, свернувшись в клубочек, как девочка.
И спала тревожно, а утром жаловалась подруге, а потом и ее мужу
на шум водопада. И хотя все она сегодня делала машинально,
потому что мысли ее были поглощены предстоящей борьбой,
утренняя зарядка и шутки подружек восстановили ее равновесие.
И совсем она обрела себя по дороге на каток. Странно: чистые
еще вчера вечером стены домов и заборы были сегодня украше-
ны надписями на норвежском языке.
Переводчик, показав на длинную фразу, в конце которой сто-
ял вопросительный знак, прочитал:
— «Будет ли Норвегия плацдармом для организаторов Северо-
Атлантического пакта, плацдармом войны против Советского Сою-
за?» — и, не отрывая пальца от краткого, броского, бордового
слова, припечатанного восклицательным знаком, гордо окинул
взглядом советских спортсменок и произнес веско: — Нет!
Хорошие все-таки люди — эти норвежцы! Вчера только их
министр иностранных дел выехал совещаться с американцами,
а сегодня в небольшом городишке уже звучит решительное «Нет!»
Исакова вспомнила вчерашнего рабочего и его друзей и поду-
мала: «Вполне возможно, что это писали они, а если не они —
какая разница? — все равно в Норвегии полно наших друзей...»
Захотелось поскорее выйти на лед и мчаться, мчаться...
Но до катка сегодня было не так-то просто добраться: узнав
скороходок по темно-синим тренировочным костюмам с белыми
буквами «СССР», все их останавливали, дергали за рукава, выкри-
кивали приветствия...
11 Б. Порфирье!
153
Девушки исчезли в этой толпе.
Затерялась бы в ней и Исакова, но Иван Аниканов держал ее
за локоть и все наставлял, наставлял:
— Если выпадет малая дорожка, сделай со старта резкий'
рывок, опереди Турвальдсен на первых же шагах, сбей ее с ритма,
заставь идти не в своем стиле... А если достанется большая, добей-
ся предельной скорости на первых двухстах метрах, чтобы уже
на первой половине дистанции ликвидировать разницу в двенад-
цать метров между большой и малой дорожками...
Исакова кивала ему в ответ, а глаза ее так и разбегались. Перед,
самым стадионом толпа была огромной; перила из гнутых труб,
образовавшие узенькие проходы, разбивали людской поток на ру-
чейки, а металлический турникет принимал йх в свои крутящиеся
объятия и уже по одному забрасывал в святая святых.
Снежные валы были переполнены, говорили, что на них собра-
лось десять тысяч человек, то есть почти вдвое больше всего
населения Конгсберга. Ослепительное солнце заставляло сверкать
трибуны неправдоподобными красками... Элегантные полупальто,,
дохи из несуществующего в природе меха, ядовитых цветов,
спортивные, куртки с пелеринками, расшитые оленями свитеры...
Цветные курортные сумки, портативные кинокамеры, крошечные
«лейки», термосы с кофе, программы первенства, блокноты, даже
секундомеры... И всюду очки: черные, синие, дымчатые.
Никогда ожидание не казалось Исаковой таким томительным!
Много ли времени требует пятисотка, а все равно до предпослед-
ней пары еще — ого! — как далеко! Да и время наши девочки*
показывают не ахти какое: Жукова — за пятьдесят секунд, Маша
Аниканова — тоже; ладно уж, хоть обогнали иностранок... Но вот
вышла на старт Зойка, подружка, сейчас будет жить легче! Так
и есть—48,7... Ну, а после Валововой симпатии зрителей должны
окончательно перейти на нашу сторону... Блестяще, Марианна?
Умница, молодчина — 48,2! Всего на одну десятую ниже всесоюз-
ного рекорда!
Казалось бы, куда как прочны должны быть симпатии публики
после блестящего забега Валововой. Но нет! Стоило канадке Мит-
челл обогнать самую молоденькую, неискушенную, выехавшую
впервые за границу горьковчанку Маргариту Антонову, как снеж-
ные валы разразились такой же овацией, какой встретили отличное
время Валововой. А ведь и дело-то все было в неудачной жеребь-
евке: дастанься, например, Маргарите та же Ларссон, с которой
бежала Жукова, все бы обернулось по-другому. Да и сам по себе
результат Митчелл не заслуживает таких аплодисментов — 50,8..<>
154
Не понятно было, чем понравилась публике Митчелл — то ли
рекламой, преподносившей ее все эти дни, как лучшего сприн-
тера, то ли ярким пальто, сшитым из цветных полос, составлявших
национальный флаг ее родины.
У Исаковой во всяком случае эта незаслуженная овация
вызвала злость, и она вышла на старт с тем, чтобы вернуть спра-
ведливость... Что ж, в большой дорожке, которая досталась ей,
нет ничего страшного,— Челышев с детства приучил ее к большой
дорожке.
Она пригнулась, чувствуя упругость полусогнутых ног.
— Не забывай намеченного плана! — успел шепнуть Аниканов.
Команда! Выстрел!
Нет, не выстрел, а осечка пистолета.
Все силы, все нервное напряжение вылетело в пустоту.
Она снова присела и раскинула руки, и... снова осечка!
Сразу же вспомнились четыре фальстарта, которые не позво-
лили на прошлогоднем первенстве отыграть у Лиды Селиховой
шесть десятых секунды... Да, это опять было как рок!
Надо четвертовать таких судей, которые не проверяют перед
соревнованиями патроны! Пропускать их через мясорубку! Что
они, не понимают, что ли, как выматывает нервы этот ложный
старт?!
Ладно! Приготовились!
И пистолет в третий раз дал осечку!
Удивительно было, как после четвертого раза она удачно взяла
старт. Со стороны же было видно, что она взяла его не просто удач-
но, а ошеломляюще!
Даже самые лютые приверженцы Турвальдсен замерли в недо-
умении. А когда Исакова, выполняя план Аниканова, обогнала ее
при смене дорожек, трибуны не удержались, разразились неисто-
выми криками.
Бешеная скорость бросила ее в поворот, и Мария, в пылу
спортивного азарта, наткнулась коньком на снежную бровку. Что-
бы не задеть ее снова, что не разрешается правилами, она даже
притормозила и прошла весь вираж почти на прямых ногах, теряя
драгоценные доли секунды.
А Турвальдсен уже метрах в тридцати!
Попробуй, набери погашенную скорость!
Исакова шла резкими, отчаянными толчками, и расстояние
между ними сокращалось и сокращалось!
— Маша! Давай! Маша, милая, дорогая! — кричали подруги,
выстроившиеся вряд, прыгали, размахивали руками.
11*
155
Даже земляки Турвальдсен, пораженные мужеством и упорст-
вом Исаковой, начали выкрикивать ее имя.
Она сделала невероятный рывок и у самого финиша обогнала
норвежку.
По тому, как радостно улыбался Аниканов, поняла, что показала
хорошее время. Но какое все-таки?
Все лица, словно подсолнухи к солнцу, повернулись к репро-
дуктору:
— Результат Исаковой (Советский Союз) — 48,2 секунды, что
является повторением времени ее соотечественницы Валововой...
Результат Турвальдсен — 49,5...
Подумалось:
«Не задень бровку, не пройди поворот на прямых ногах —
побила бы всесоюзный рекорд... Боже мой, а три осечки стартово-
го пистолета? Разве они не стоили нервов?»
Но усмешка тут же поставила все на свое место: «А сколько
раз в моей жизни было это роковое «если бы!» На то и спорт, где
побеждает тот, кто найдет силы преодолеть все случайности».
Теперь надо было думать о том, как выиграть у Леше три
тысячи метров. Еще в Москве, учитывая благоприятные климатиче-
ские условия Норвегии, Иван Аниканов составил график, по кото-
рому Исакова должна была попытаться побить мировой рекорд,
только что установленный Зоей Холщевниковой на стадионе ЦДКА
в Сокольниках. Теперь надо было многое учесть и подсчитать.
Пусть в прошлом году Леше проиграла Исаковой свою дистан-
цию, пусть она огорчена жеребьевкой больше, чем Исакова, все
равно она будет отчаянно бороться и приложит все силы, чтобы
победить на своей коронной дистанции. И вполне может получить-
ся так, что Исакова, идя по этому графику, облегчит ей победу:
пройдя шесть кругов на буксире, на седьмом финка, как более
сильная физически, вырвется вперед.
Взвесив все варианты, Аниканов с Исаковой остановились
на одном, на котором она особенно настаивала: бежать, как и за-
думано, на мировой рекорд, но тактику изменить. Леше не умеет
со старта развивать необходимую скорость. Вот этим-то и восполь-
зуется Исакова. А потому первые двести метров она пройдет
не за 23, а за 22 секунды, первый круг не за 43, а за 42, а дальше
все на уровне намеченного графика. Такое бурное начало должно
огорошить Леше, деморализовать ее, выбить из привычного для
нее темпа!
Сердце колотилось от волнения, когда Исакова подъезжала
к старту, губы кривились и дрожали — что ни говори, а в задуман-
156
ной тактике имелась доля авантюризма, но, видимо, не было дру-
гого выхода, если Иван согласился с ней.
Она повесила меховую шубку на вешалку и стала на старт,
подумав в последний раз: «Обману или ее, или... себя». Но тут же
сказала уверенно: «Ее!» — и почувствовала себя собранной и гото-
вой к борьбе.
Одновременно с выстрелом стартера жестокая и беспощадная
сила бросила ее вперед.
Даже Аниканов был ошеломлен: так берут старт на тысячу,
а не на три! Растерявшись, он крикнул ей в спину:
— Куда ты так, сумасшедшая?!
Леше сразу оказалась где-то далеко за спиной, хотя привыкла
вести бег.
Когда Исакова пробегала мимо тренера во второй раз, он сде-
лал шаг вперед и, нагнувшись, прокричал скороговоркой:
— Двести метров — двадцать две! Плюс две! Разница — трид-
цать! Спокойнее!
Исакова подумала, что это безрассудство—превысить и без того
невероятный график на две секунды. Но если бы не это безрас-
судство, Леше не была бы отброшена на тридцать метров. И Иса-
кова пошла следующий круг, не сбавляя темпа.
Когда и третий круг она промчалась так же бешено, зрители
принялись скандировать:
— И-са-ко-ва! И-са-ко-ва!
На снежных валах началось светопредставление, которое сейчас
поглотит, вберет в себя голос Аниканова, и Исакова издали расте-
рянно взглянула на него, вопрошая: «Время?»
И — о чудо!—Милый, заботливый Иван протянул ей навстречу
карточку с крупными цифрами, а лицо его так и кричало: «Идешь
на рекорд!» И как только он мог все предусмотреть? На миг пред-
ставилось, как вместо того, чтобы спать, Иван готовил эти таблич-
ки, и волна благодарности прилила к груди Исаковой и, словно
на крыльях, понесла ее дальше.
А гул снежных валов все нарастал и нарастал, крики ширились,
превращались в бурю, и самые горячие, самые взволнованные
возгласы достигали ее слуха, когда она пробегала мимо огорожен-
ной красными лентами трибунки, где расположились свои, род-
ные люди из советского представительства в Осло.
Табличка, которую протянул ей навстречу Аниканов, показала,
что и четвертый круг она пробежала с рекордным временем;
Верне Леше маячила по-прежнему в тридцати метрах позади, сил
было достаточно, чтобы сохранить этот просвет.
157
Но так только казалось.
На самом же деле непривычно скользкий лед Норвегии
потребовал от нее энергии больше, чем следовало, забыла она
и о чужих атмосферных условиях, не поставила правильно дыхание.
И на пятом круге Исакова почувствовала страшную усталость,
скользкий лед показался плотным месивом, из которого прихо-
дилось с трудом выдирать ноги, губы разрывались в поисках воз-
духа... В общем с ней опять случилось то, что спортсмены называ-
ют «мертвой точкой».
Сейчас все зависит от того, хватит ли у нее воли преодолеть эту
«точку» и приобрести «второе дыхание»».
Хотелось отдохнуть хотя бы на миг. Если бы был ветер, можно
было бы несколько секунд пройти с его помощью, используя при-
поднятую спину как парус, не снижая достигнутой скорости. Но
ветра не было.
На миг по сознанию скользнула обезоруживающая мысль:
«А все-таки авантюра». И хотя Исакова тут же брезгливо отшвыр-
нула ее, эта мыслишка возвратилась, шепча подленькое: «Напрасно
начала с невиданной скорости, вот и расплачивайся!»
Нарастающий гул снежных валов превратил этот шепоток в не-
истовый грохот, со всей отчетливостью показав, что Леше сокра-
тила просвет. И Исакова сбросила руку со спины, чтобы ее взма-
хами помочь сохранить завоеванное.
Как ни велик был шум, до ее слуха достиг испуганный вопль
Аниканова:
— С ума сошла!
Да, тренер как никто понимал, чего ей это стоило.
Но сейчас она уже находила в себе силы еще несколько раз
помочь себе взмахами руки.
И хотя рекордные секунды были потеряны, Леше по-прежнему
оставалась позади.
Последний круг!
Удивляясь, откуда берутся силы, Исакова начала финишный
рывок.
Он был стремителен и неистов и заставил зрителей вспомнить
о ее спурте на пятисотке! Как его оценили норвежцы! А для скоро-
хода нет высшей похвалы, чем похвала норвежцев, ибо Норвегия—
родина скоростных коньков...
Даже сама Лейла Шоу-Нилсен, которая при жеребьевке заяви-
ла, что здесь не может быть показано рекордных секунд, потому
что Конгсберг — это не Давос, даже сама Шоу-Нилсен обняла Иса-
кову и, потрепав по плечу, поздравила с побитием рекорда катка,
158
который принадлежал до сих пор ей — прославленной рекорд-
сменке.
Впрочем, результат Исаковой был не просто рекордом конгс-
<5ергского катка — в течение нескольких лет это время являлось
официальным мировым рекордом, лишь на днях побитым Холщев-
яиковой в Москве; Исаковой не хватило всего шести десятых
секунды, чтобы отобрать его у Зои.
Но обольщаться было нельзя, так как не бежала еще сама Зоя
в паре с Турвальдсен; да и молодая Римма Жукова, идущая после
них,— стайерша не из последних...
Надо было уйти в раздевалку, отдохнуть, расслабиться, выпить
горячий кофе... Но как тут уйдешь, когда сейчас Зоин забег?
И начала же его Зоя!.. Высокая, стройная, она мощно отталкива-
лась и покачивалась из стороны в сторону! Турвальдсен начала
отставать от нее со второго круга. А у Зойки словно запас неистра-
ченных сил! «А ведь она сможет превысить мой результат! —
подумала Исакова.— Зоя, милая, покажи, что ты рекордсменка
на эту дистанцию!»
И Исакова не выдержала, закричала истошно:
— Зоя! Милая! Прибавь!
И снова, когда Холщевникова мощно и стремительно промча-
лась мимо, прокричала ей в лицо:
— Зойка! Идешь рекордное время!
От нетерпения Исакова даже прыгала, хлопала в ладоши, снова
наклонялась навстречу подруге, сообщала, как пройден круг.
В пылу и азарте она не придала значения взглядам, которые все
чаще и чаще бросали на нее норвежцы. И когда кто-то дернул ее
за рукав, она отмахнулась нетерпеливо и снова закричала навстре-
чу мчавшейся Холщевниковой:
— Зоенька, прибавь! Идешь на рекорд!
И только после этого, чувствуя, что рукав находится в чьих-то
цепких пальцах, обернулась, столкнувшись с удивленным взглядом
Лейлы Шоу-Нилсен. Глядя на Исакову сквозь большие очки, та
говорила что-то укоризненно и взволнованно. На помощь пришел
переводчик:
— Госпожа Шоу-Нилсен говорит, чтобы вы перестали кричать:
этой поддержкой вы помогаете конкурентке побить свое превос-
ходное время.
Исакова хотела объяснить, что эта «конкурентка» — ее боль-
шая подруга, товарищ по команде и что чем лучший результат...
Но тут опять показалась Холщевникова, и она, забыв обо всем,
снова закричала:
159
— Зоенька, милая! Выложись!
Но непривычный лед и атмосферные условия помешали и Зое
правильно рассчитать свои силы, и она не* только не повторила
своего рекорда, установленного на днях в Сокольниках, но и не до-
тянула до результата Исаковой.
Жукова была третьей на эту дистанцию.
Таким образом, как и на прошлом первенстве мира, после двух
дистанций Исакова держала лидерство.
Сейчас успех дела мог решить «ключ многоборья», тем более,
что этот ключ уже не раз помогал ей открыть замок, на кото-
рый был замкнут алый свитер чемпионки страны; да и в прошлом
году в Турку решающую роль в ее лавровом венке сыграла имен-
но тысячеметровка. Многолетняя обладательница всесоюзного
рекорда на эту дистанцию, Исакова и нынче могла быть на ней
первой.
Теперь за ней и так уже первые места на двух дистанциях,
выиграй она третью — и лавровый венок второй раз будет ее; тут
уж не помогут ее соперникам никакие очки, и тут не будет играть
никакой роли самый посредственный результат на четвертой
дистанции.
Таков закон: три первых места из четырех—и ты чемпион.
Вот почему наутро так подробно излагал ей свой план Аниканов»
— Ты должна,— говорил он,— пройти эту тысячу метров
в таком же темпе, с таким же старанием, как вчера, когда бежала
первый и последний круги трехкилометровой дистанции... Кроме
всего не забывай, что у тебя будет отличная помощница — Валово-
ва. Бежать с такой сильной соперницей — это уже наверняка пока-
зать хорошее время.
«Да,— подумала Исакова,— с Марианной можно не только
добиться высокого результата, но и побить всех остальных против-
ниц, если только не побьет тебя... сама же Марианна. Прошла же
она со мной в одно время пятьсот метров».
Как раз в том, что они с Валововой оказались лучшими на пя-
тисотке, был сейчас единственный минус: по правилам они бежали
в первой паре, а куда выгоднее было бы выступать после Холщев-
никовой, Леше, Турвальдсен и Жуковой. И об этом честно сказал
ей Аниканов...
Они обе не за5иделись на старте и под неумолкающий гул
со снежных валов помчались конек в конек, ничего не внесла в их
бег смена дорожек, но на последней прямой зрители увидели,
как Исакова начала отрываться и пересекла финишную линию
метров на двадцать впереди соперницы.
160
— Одна минута 41,9 секунды! — разнесли над катком весть
репродукторы.
Это было отличное время — всего семь десятых секунды отде-
ляло его от всесоюзного рекорда.
Но впереди еще были такие скороходки, от которых можно
было ожидать чего угодно.
Исакова стояла рядом с Аникановым и волновалась, пожалуй,
больШе, чем во время забега.
— Иван Яковлевич,— то и дело спрашивала она тренера,—
а, может, я могла пройти лучше?
Он не отвечал ей, переводил взгляд с зажатого в ладони
секундомера на репродуктор, записывал результаты в блокнот.
Пары проходили одна за другой, но никто не мог приблизиться
к результату Исаковой. В ее груди затеплилась сладкая надежда:
«Три дистанции за мной». Но вот старт взяла Зоя Холщевникова,
и стало понятно, что она может улучшить ее результат. Она мча-
лась блестяще, и рокот зрителей катился за ней вслед по всему
элипсу катка... Финиш!
Аниканов нажал головку хронометра. Зоя повторила время
Исаковой. Но они стояли на противоположной стороне от финиша,
на «бирже», и могли ошибиться.
Над катком повисла выжидательная и угрожающая тишина,
и гром репродукторов показался в ней неожиданным. Нет, Ани-
канов не ошибся: Холщевникова показала такой же результат.
Но Исакова все еще не могла поверить в свое счастье — ведь
судьбу лаврового венка могла решить какая-то жалкая десятая
секунды! И в который раз подумалось: лишний резкий шаг, взмах
рукой... До чего дружно нынче выступили девочки! Подумать толь-
ко: на двух дистанциях — пятьсот и тысячу — одинаковые
результаты!
Аниканов только рассмеялся на ее слова:
— Тем почетнее быть первой!
А норвежские зрители — уж они-то умеют быть объективны-
ми! — разразились аплодисментами, приветствуя Зоин результат.
Но что это? Почему с маленькой трибунки, огороженной крас-
ной лентой, бросилась на дорожку вся советская колония?
Жена посла, неловко отталкиваясь от скользкого льда ботинка-
ми, первая схватила Исакову в объятия и, целуя ее, говорила
бессвязно:
— Поздравляю, поздравляю... Ты же чемпионка... Тебя увенча-
ют сейчас венком...
Все еще не веря в случившееся, Исакова возразила:
161
— Но еще не закончились соревнования?..
— Ах, что ты говоришь! Уже объявили по радио по-норвежски.
Слышишь аплодируют? Это тебе, тебе!..
— Я думала, Зое?..
— Да тебе же!
Неужели ее будут награждать до окончания соревнований?
Ведь впереди еще «женский марафон» — пять тысяч метров!
Исаковой и сейчас еще не верилось в это.
Но откуда-то появился постамент, самую верхнюю его ступень-
ку быстренько накрыли ковриком, и переводчик потащил победи-
тельницу к главному судье.
Тот подхватил ее — хрупкую, легонькую — за талию и, как
перышко вознеся на пьедестал славы, увенчал лавровым венком.
Неожиданная тяжесть венка чуть не уронила Исакову на судью,
а тот, решив, что она хочет поцеловать его, подхватил ее и при-
жался губами к ее щеке, продляя поцелуй ради фотографов,
которые защелкали своими камерами. А в голове Исаковой тем
временем мелькнула мысль, что немало, видно, сил и нервов да
и килограммов отняли у нее эти соревнования, если ее чуть
не уронил венок. Каким легким он казался дома, когда она наде-
вала его ради дочки, мамы и мужа, а иногда и по просьбе коррес-
пондентов... Только позже она узнала, что норвежский венок был
сплетен из тяжелой туи и лишь сверху покрыт лавром... Но все
эти мысли промчались в ее мозгу молниеносно, так как судья тут
же поставил ее обратно на верхнюю ступеньку постамента, пото-
му что над катком разнеслись звуки Гимна Советского Союза
и по флагштоку поплыл алый флаг с серпом и молотом.
Впервые ни справа, ни слева от Исаковой никто не стоял. А ведь
до сих пор случалось всякое: на подобный постамент взбирались
и по-четверо, и по-пятеро, а на футбольных состязаниях даже
вслед за капитаном выстраивалась вся команда. А вот она, Исако-
ва, стоит одна.
Что ж, она, значит, заслужила это. Она добилась того, чего
добивались до нее пока только двое — Шоу-Нилсен и Верне
Леше, — два раза подряд выиграла первенство мира. Это благода-
ря ей, Исаковой, второй раз за два года звучит Гимн ее Родины
в буржуазных странах.
Пристальным взглядом она следила за поднимающимся флагом,
и вдруг что-то заклокотало у нее в груди, волной разлилось по те-
лу, подступило к горлу. И сладко-сладко сжалось сердце оттого,
что Родина послала ее сюда и поверила в нее.
Она не поняла, кто подтолкнул ее к кругу почета, только почув-
Л62
ствовала, что лишь за эти минуты потеряла несколько килограм-
мов веса, потому что даже резинка трико не держалась на ее
талии, и, торопливо подтянув ее, услышала подтверждение тому
из уст расплакавшейся Марии Михайловны, врача:
— Господи, как ты похудела сегодня!..
Она покатилась вдоль снежных валов, заполненных приветство-
вавшими ее зрителями, с обморочной слабостью в груди, и лицо
ее было бледное, измученное, с черными кольцами вокруг глаз,
но прекрасное в своем вдохновении.
Ее взгляд отыскивал в толпе Аниканова. И найдя его, она
единственный раз в жизни нарушила ритуал церемонии—прервала
круг почета и подкатилась к своему тренеру; его щеки были влаж-
ны от слез...
А позже, когда широкоплечие норвежские парни в цветастых
свитерах озорно подкинули ее на плечи и понесли в раздевалку
сквозь густой строй зрителей, все обрывали с ее венка — на па-
мять — по листочку лавра и вслух читали четыре буквы на груди
ее свитера: «СССР». А Лейла Шоу-Нилсен, как сказали потом Иса-
ковой, даже покачала головой и произнесла:
— Что за храбрая девушка — такая маленькая, худенькая, а по-
ди ж ты! —А когда ей объяснили, что у этой «девушки» есть деся-
тилетняя дочь, заявила восхищенно: — Уму непостижимо; и рожать
успевают, и венки у нас увозят.
25
Почти неделю Москва изнемогала от зноя и духоты. Изо дня
в день к полудню свинцовые облака обкладывали город, грозясь
разразиться дождем, но все было тщетно: грозы бродили по при-
городам.
Из-за застав врывался ветер, облака начинали прятаться
за горизонтом, снова палило солнце. Воздух накалялся, пропиты-
вался запахами бензина и асфальта.
Эти запахи заполнили даже Центральный парк культуры
и отдыха.
Исакова в сопровождении инструктора физкультуры шла по ал-
лее. Вокруг была предпраздничная суета. Плотники прилаживали
последние доски к павильонам, маляры тут же раскрашивали их
во все цвета радуги, садовники выравнивали газоны, проросшие
молоденькой травкой, электрики развешивали на проводах разно-
цветные фонарики...
163
Депутаты Моссовета заглядывали в каждый уголок. Одних инте-
ресовали читальные павильоны, других — театр и кино, третьих —
художественное оформление аллей.
У депутата Исаковой свои обязанности: ей нужно проверить,
готовы ли к открытию парка волейбольные площадки, теннисные
корты, боксерский ринг.
Ее вопросы сыпались на собеседника один за другим: закуплен
ли новый инвентарь, хватает ли физкультурных работников,
на сколько больше стало площадок по сравнению с прошлым
годом?
Механически,, привычным жестом она протянула руку вверх —
измерила высоту волейбольной сетки.
Солнце соскользнуло за облако, облако уплотнилось в тучу —
синюю, с лиловыми подпалинами внизу и по бокам; где-то вдале-
ке, видимо, над Красной Пахрой, прокатился раскат грома; на горе,
на Большой Калужской, завихрялась желтая пыль; ветер рванул
подол платья и закрутился, как волчок, по волейбольной площад-
ке... Упали первые — крупные и серебряные, как ртутные шари-
ки,— капли дождя...
Инструктор физкультуры подхватил Исакову под руку, и они
побежали к ближайшему киоску. Гравий визжал и скрипел под их
подошвами, дождь дробно барабанил по плечам, по спине.
Запыхавшись, они втиснулись в киоск, где, как под колпаком,
было душно и пахло махорочными цигарками плотников...
А дождь хлестал озорно и яростно и сводил насмарку все
малярные работы.
Обжимая ладошками мокрые плечи, Исакова заметила укориз-
ненно:
— Надо было позвонить на метеостанцию, узнать, можно ли
производить покраску.
— Звонили,— сокрушенно признался инструктор.— Правильно
нам ответили: каждому видно, что все равно будет дождь... Но
ведь до открытия парка считанные дни...
Признав в Исаковой начальство, в разговор вмешались плотни-
ки; по их словам, сегодня красили самую малость, все уже было
готово раньше...
Сквозь желтую пелену была видна асфальтовая дорожка, длин-
ный тонкий дождь выбивал на ней чечотку, ему хотелось оглушить
своей пляской весь парк, но, добравшись до газонов, он увязал
там по колено, становился вялым, хилым...
Он перестал также быстро, как и начался.
Переведя взгляд с лакированных босоножек Исаковой на низ-
164
вергающиеся по аллеям потоки воды, инструктор сказал осто-
рожно:
— Может, отложим на завтра?
— На завтра? — всплеснула она руками.— Ох, нет! Завтра
никак нельзя. Весь день у меня будет занят: надо в план Москвы
заглянуть, с районным архитектором побеседовать, а потом поеду
в Останкино. Жалобу один рабочий прислал: незаконно сарай
у него сносят...
— Я думал, вы только за спорт отвечаете,— сказал почтительно
инструктор.
— Нет,— отозвалась она задумчиво, раскрывая сумочку и до-
ставая оправленную в перламутровый переплет записную книжку.—
Всякое случается: и с пенсиями обращаются, и с трудоустройством,
и с яслями и детсадами... Давайте посмотрим, нельзя ли все-таки
выкроить время... Послезавтра партийное собрание, затем семинар
в институте...
— Вот уж не думал, что вам, двукратной чемпионке мира, при-
ходится учиться.
Исакова вскинула глаза и посмотрела на него непонимающе,
потом рассмеялась и протяжно воскликнула:
— Ну, дорогой мой! Что там обо мне говорить! Аниканов
учится, вместе экзамены держали. А уж ему-то, самому опытному
тренеру, казалось бы, можно обойтись и без инфизкульта...— она
снова стала изучать записную книжку.— Нет, вся неделя занята...
Впрочем, о чем мы рассуждаем?! Мне послезавтра надо на комис-
сии Моссовета отчитываться! Да и сами же говорите, что до откры-
тия парка считанные дни! Пойдемте, пойдемте!
Они обошли все спортивные площадки, и вдруг по дороге
на водную станцию, когда на глаза попалась бронзовая «Метатель-
ница диска», Исакова спохватилась:
— Вот ведь, совсем из головы вылетело! Меня скульптор ждет!
Боже мой, нельзя опаздывать!.. Где у вас ближайший телефон?..
Если муж окажется дома, я спасена.
Володя к ее счастью оказался дома.
— Выручай,— сказала она в трубку.— Машина на ходу? Воло-
дя, милый, заезжай за мной к центральному входу в ЦПКиО!
Подбрось до Манизер — погибаю, опаздываю, нельзя подводить...
Спасибо!.. Постой, Володя, милый, захвати-ка там конспекты по ана-
томии — надо их передать Аниканову.
Она взглянула на часики. И снова в ожидании мужа начался
разговор о лодках, которые выдают на прокат, о специалистах
и даже... о спасательных кругах на причале.
165
Осторожно разглядывая Исакову, инструктор пробормотал:
— Одного не понимаю: когда вы успеваете тренироваться»
Исакова усмехнулась, но ничего не ответила.
Когда вышла из огромных чугунных ворот парка, Володя уже
поджидал ее в машине.
Над Москвой стояло голубое, голубое небо. С высоты Крым-
ского моста хорошо был виден Кремль, золотой шлем на Иване
Великом блестел ослепительно в лучах солнца.
«Победа», разбрызгивая лужи, вырвалась на Зубовский
бульвар.
Володя покосился на жену, спросил:
— Домой не зайдешь?
Исакова вздохнула, придирчиво оглядела себя:
— Нет. Опаздываю.
Показалось высотное здание на Смоленской площади, слева
промелькнул родной дом — с башенкой, с входом метро, показа-
лось второе высотное здание — на площади Восстания, за ним
третье, и машина повернула на знакомый Ленинградский про-
спект...
Вспомнилось удивление инструктора. Действительно, жизнь
крутилась вокруг своей оси с такой быстротой, что не хватало вре-
мени даже на то, чтобы лишний раз прочитать книжку с Полинкой.
Во всяком случае, ради дочки Исакова отказалась бы от двух десят-
ков сеансов в скульптурной мастерской Янсон-Манизер.
Всякий раз, переступая порог мастерской, при взгляде на свое-
го двойника, Исакова испытывала чувство неловкости: все время
казалось, что ей при жизни собираются поставить памятник. Толь-
ко бы не вешали на статую этикетку с ее именем. Пусть будет
отвлеченная «Конькобежка» подобно «Метательнице диска»;
довольно и того, что «Метательницей» любуются миллионы
людей... Куда лучше, если бы этикетка сообщала имя скульптура.
Действительно, какая обида: трудно представить, сколько человек
за эти годы стояли перед «Метательницей», и никто из них не знал,
что это чудо сотворила Елена Александровна Янсон-Манизер! Да
что там ЦПКиО! Десятки миллионов пассажиров видели фарфо-
ровые барельефы на станции метро «Динамо», а кто знает, что
автор их Елена Александровна?..
Нет, не только очарование хозяйки сдружило их! Несмотря
на тридцатилетнюю разницу в возрасте, их объединяла любовь
к спорту; "недаром Елена Александровна всю свою жизнь посвя-
тила тому, чтобы воспевать гармонию и красоту человеческого
тела; и разве может здесь быть что-нибудь более благодарное,
166
чем спорт, который позволяет показать человека в легкости
и окрыленности движения?..
В высоте неба догорали золотые и пурпурные краски, зелено-
ватая прозрачность сумерек сгущалась, становилась плотнее, ветер
шевелил сонными ветками дерева... Наступило то очень редкое,
но грустное очарование, когда забывается бешеный темп жизни...
На утро этот темп снова всосал, вобрал в себя Исакову, бросая
из одного конца Москвы в другой, заставляя заседать, выступать,
обсуждать, учить и учиться...
В первых числах сентября он забросил ее в Будапешт, на Меж-
дународный фестиваль молодежи, оторвав, как и в прошлом году,
от предсезонной подготовки.
Но не фестиваль и не студенческие спортивные игры выбили
ее из колеи: осенью Исакова, чуть ли не в первый раз в жизни,
заболела ангиной, потом — гриппом. Грипп цеплялся за нее долго
и ожесточенно, возвращаясь несколько раз и опустошая организм.
Жар сушил горло, тело ломило, словно после побоев, сердце
билось в висках, холодный пот приклеивал халат к лопаткам. Почти
все время хотелось прислониться к стене, чтобы несуществующий
рюкзак не оттягивал плечи.
Даже после того, как врачи разрешили ей постепенно приучать
организм к нагрузкам, Исаковой казалось, что каждый ее шаг
отдается во всем теле каким-то странным гулом; случалось, слова
говорившего доносились до нее издалека, словно уши были зало-
жены ватой; один раз на улице она поймала себя на том, что боится
перейти через дорогу, потому что не расслышит звона трамвая
и он неожиданно налетит на нее сзади и собьет с ног.
Откуда-то появилась сентиментальность,— малейший знак вни-
мания был способен вызвать слезы. Надпись «Дорогой Машеньке
дарю с радостьЮ|», сделанная Еленой Александровной на умень-
шенной чугунной отливке ее скульптуры, только что полученной
с Каслинского завода, заставила ее разрыдаться. А ведь никогда
не плакала даже из-за несправедливости и обиды...
В результате она смогла приступить к тренировкам гораздо
позже обычного — 9 декабря, когда подруги давно обрели спор-
тивную форму. Участие в традиционном соревновании десяти
городов в Горьком свелось у нее лишь к поднятию флага, что она
была обязана сделать, как прошлогодняя победительница. Упущен-
ное наверстывалось медленно. К 20 января 1950 года она провела
всего восемнадцать тренировок, тогда как в прошлом году их
к этому числу было тридцать. По мнению врачей, с которыми все
время советовался Аниканов, Исакова еще не вошла в форму.
167
Форма должна была вернуться к ней не раньше чем через десять
дней. Поэтому, как она ни настаивала, тренер разрешил ей участ-
вовать в первенстве Советского Союза с единственным условием:
не на пределе* своих сил. Аниканов не слушал ни одного ее довода,
у него был свой план, по которому Исакова должна была во все-
оружии встретить первенство мира. Вера в тренера и дисциплина
взяли в ней верх. Так впервые за последние шесть лет алый сви-
тер надели не на плечи Исаковой — его увезла в Ленинград Зина-
ида Кротова...
Однако не знавшие ничего о болезни своей любимицы поклон-
ники расценивали ее поражение, как случайное. Незнакомые люди,
встретив ее на улице, смотрели вслед жадными и восторженными
глазами. Даже спортивные репортеры осаждали ее квартиру
с прежней настойчивостью. Десятки газет и журналов посвящали
ей заметки и очерки, крупные портреты не сходили с газетных
полос и журнальных обложек. Настольная статуэтка двукратной
чемпионки мира, отлитая по оригиналу скульптора Янсон-Манизер
на Каслинском чугуно-литейном заводе, разошлась по стране
в большом тираже и заняла прочное место не только в спортив-
ных клубах, но и на полках любителей конькобежного спорта.
Оригинал — во весь рост — был приобретен Третьяковской гале-
реей...
Любой человек мог ошалеть от этой славы. Исакову спасло
только то, что всю шумиху вокруг ее имени она принимала не как
дань своим успехам, а как дань Родине, сделавшей из нее, непу-
тевой девчонки, стоящего спортсмена.
26
Когда Исакова с матерью и дочкой спустилась с четвертого
этажа, автомобиль уже поджидал их у подъезда. Муж торопливо
отложил «Вечорку» и распахнул заднюю и переднюю дверцы.
'— Заждался? — спросила Исакова, устраиваясь рядом с ним.
Он молча потрепал ее по ладони, включил зажигание и нажал
на стартер.
Машина мощно и бесшумно сорвалась с места и помчалась
по Проточному переулку, оставляя позади шум Смоленской пло-
щади и улицы Чайковского.
Исакова знала, как он любил эти пустынные переулки без свето-
форов и регулировщиков, и привычно откинулась на сиденье,
прикрыла глаза, прислушиваясь к шуршанию шин, к дробным ударам
168
наледи в днище, к визгу тормозов на перекрестках. Несколько
раз на крутых поворотах ее бросало на плечо мужа, весело
и отчаянно вскрикнула Полинка, и вот машина уже плавно и мед-
ленно поплыла в потоке автобусов, легковых и троллейбусов.
Чем ближе был стадион «Динамо», тем медленнее становилось
их движение. Исакова приоткрыла глаза. Тысячи и тысячи москви-
чей, колыхаясь, как волны, текли в одном направлении по Ленин-
градскому проспекту. Им было тесно на обсаженных деревьями
аллеях, и они выплескивались на дорогу, вклинивались меж машин,
тормозили их ход.
Исакова сочувственно покосилась на мужа, который не убирал
ладони с надрывающегося клаксона, и подумала, что ему, велогон-
щику, привыкшему к бешеным скоростям, нестерпимо чувствовать
себя беспомощной крохотной скорлупкой, которая должна под-
чиняться капризам человеческого моря.
Вдоль овальной чугунной решетки стадиона возвышались над
толпой, как монументы, конные милиционеры. Сто шестьдесят
прожекторов, установленных на ажурных конструкциях, били пря-
мой наводкой по глубокой чаше бетонных трибун, превращая
зимний воздух в дымящееся зарево.
Исакова снова смежила веки. Вспомнились Турку, Конгсберг.
В прошлом году в Конгсберге, говорили, было десять тысяч зри-
телей, и тогда это казалось колоссальной цифрой. А если верить
журналистам, кассы московского стадиона «Динамо)» продали
к сегодняшнему дню шестьдесят тысяч билетов. Очевидно, вот
именно таким она и представляла себе когда-то свое первенство
мира. Как обидно, что нынешний сезон сложился для нее так
неудачно. А ведь как заманчиво было бы именно нынче завоевать
лавровый венок! И не потому, что это оказалось бы в третий раз.
А завоевать именно здесь, на родном стадионе, на который она
шагнула пятнадцать лет назад, на котором выступала десятки раз
и даже жила здесь под его трибунами!.. Неужели план подготовки,
составленный Аникановым, подведет ее, неужто она упустит
из своих рук лавровый венок?.. Впрочем, в одном можно оставать-
ся уверенной: если кто-нибудь из наших спортсменов выходит
из строя, его место занимает достойный; венок, во всяком случае,
останется в нашей стране, а кто его завоюет—Исакова, Кротова
или Жукова — в конце концов, дело второстепенное...
Но когда она увидела шестьдесят тысяч человек, заполнивших
бетонную чашу стадиона, и подумала, что еще ни одни конькобеж-
ные соревнования мира не собирали такого количества зрителей,
она отвергла эту мысль. Нечего успокаивать себя тем, что ее может
12 Б. Порфирье,
169
заменить кто-нибудь из подруг! Она должна сделать все, чтобы
победить! Никакое это не второстепенное дело! Ведь куда больше
славы Родине, если этих лавров добьется советская спортсменка
в третий раз подряд, ибо это не удавалось сделать еще ни одной
скороходке мира!
Когда вальс, доносившийся из репродукторов, неожиданно
замолк и в морозной тишине серебряно и торжественно запели
фанфары и когда флаг открытия соревнования, потянутый Исако-
вой за шелковый шнурок, пополз по флагштоку ввысь, она жесто-
ко обругала себя: «Это недостойное коммунистки кокетство —
даже наедине с собой рассуждать о том, что безразлично, кто
завоюет лавровый венок, лишь бы он остался в нашей стране.
Нашла лазейку! Видите ли, ей тяжелее, чем другим, потому что
она потеряла месяц из-за болезни. А ты найди в себе силы, чтобы
забыть о всех своих недугах и болезнях! Зря, что ли, пришли сюда
шестьдесят тысяч человек? А ведь среди них есть и академики,
и Герои Советского Союза, прославленные токари и депутаты
Верховного Совета, и все они надеются на тебя!»
Делая разминку, крутясь в сплошной карусели конькобежек
в свитерах всех расцветок, Исакова продолжала поглядывать
на бескрайние трибуны — они были черны от народа, мерцали
тысячи папиросных огоньков, табачные дымки перемешивались
с морозным дыханием. Прожекторные лучи сливались над стадио-
ном в сплошной пронзительно-синий, дымящийся купол.
Лучший результат на пятисотке показала Ранди Турвальдсен.
Его не сумели побить ни Аниканова, ни Кротова, ни Пономарева,
ни Антонова. Накинув котиковую шубку, Исакова в ожидании сво-
его забега вновь заскользила по разминочной дорожке — прислу-
шивалась, наблюдала. Несмотря на непревзойденный никем резуль-
тат норвежки, главной противницей ей казалась Римма Жукова...
Вот вызывают и их пару. Ее соперница — самая молодая участ-
ница, горьковская студентка Нина Авдонина—уже поджидает ее
на старте; глаза расширены, лицо бледно.
— Страшновато, Мария Григорьевна.
— Это горьковчанке-то страшно? — нарочито рассмеялась Иса-
кова.— Да на этой дорожке ваши горьковские всегда выигрывали.
Авдонина благодарно улыбнулась в ответ.
Выстрел!
Взрыв энергии,— и обе они не заметили, как уже кончают пер-
вую прямую.
Второй малый поворот пятисотки, в который конькобежец
входит с колоссальной скоростью, является самым трудным отрез-
170
ком, потому что малейшее неточное движение может отбросить
его от бровки, сбить с темпа, а то и просто швырнуть на лед.
Но Исакова была хозяйкой своего бега, и все ее усилия оказались
направленными не на то, чтобы удержаться у бровки, а на поддер-
жание скорости.
Со стороны было видно, как низко пригибалась ее спина, а ле-
вая рука во время взмаха почти касалась льда.
Сумасшедшая скорость выбросила ее на прямую и помчала
к финишу. И в это время за ее спиной, на трибунах, раздался
вздох огорчения. Инстинктивно обернувшись, она увидела, что
упавшая Авдонина катится по льду на животе, и сама сбилась
с темпа. Финишную линию пересекла почти на прямых ногах.
Не выслушав результата, Исакова поймала в объятия Авдонину
и, еще не отдышавшись, стала ее успокаивать:
— Не огорчайся, Нина. Я и сама в первый раз упала здесь,
на этом же самом месте, и, как скаженная, побежала не вперед,
а назад. Куда больше твоего проиграла секунд...
Девушка замерла, прижавшись к ней, и уставилась взглядом
в ближайший репродуктор. И когда тот сообщил металлическим
голосом, что Исакова прошла пятьсот метров за 49,9 секунды,
чмокнула ее в щеку, сказав:
— Я так рада за вас, так рада! Ведь это на полсекунды лучше
Турвальдсен!
Результата Исаковой никто не смог улучшить. Даже время
Турвальдсен удалось побить одной Кондаковой. Зато все осталь-
ные места, до двенадцатого, достались советским спортсменкам.
На двенадцатом шла финка Эйви Хуттунен.
В раздевалке, откинувшись на спинку кресла, Исакова наблюда-
ла сквозь полуприкрытые веки, как муж, склонившись над станком,
ловкими движениями кистей проводит мелкозернистым камнем
по лезвиям ее коньков, чтобы подготовить их к трехкилометро-
вой дистанции, и волна благодарности прилила к ее сердцу, захо-
телось сказать ему что-нибудь хорошее, но Аниканов продолжал
выкладывать ей свои соображения, и она попыталась сосредо-
точиться.
С жеребьевкой не повезло — бежать придется с Турвальдсен.
К черту полетел намеченный ранее тактический план. Если Исако-
ва пойдет по составленному Аникановым графику, то поможет
норвежке показать отличный результат и выйти в число самых
серьезных претенденток на первое место. Аниканов честно при-
знался Исаковой, что его, как старшего тренера сборной СССР,
это обстоятельство очень смущает. Чтобы выбить Турвальдсен
12*
171
из привычного для нее темпа, Исаковой придется, как и в прош-
лом году в паре с Верне Леше, начать бег с необычной скоро-
сти. Это рискованно, но в Конгсберге такая тактика оправдала
себя...
Все это было правильно. Но перед прошлым первенством
Исакова не болела. Сможет ли она, пройдя первые круги с муж-
ской скоростью, сохранить силы для финиша?
Аниканов не смог согласиться с ее доводами и еще раз под-
черкнул, что на такой план придется решиться ради интересов
команды...
Нужно было собраться с силами. Между дистанциями сущест-
вует получасовой перерыв, кроме того, Исакова бежит в третьей
паре,— это еще даст ей десять минут отдыха. Итого сорок. Снова
откинуться на спинку кресла, расслабиться, не думать ни о чем...
Выйдя на разминку, она поежилась от холода, но зрители встре-
тили ее аплодисментами, и она даже подумала полушутливо,
что какой-нибудь газетчик мог бы написать о том, что теплота
зрителей отогрела ее. Однако несколько рывков действительно
позволили ей согреться.
Она так рванулась со старта, как не срывалась на этом катке
ни одна конькобежка.
— Круг Исаковой — 39 секунд! — объявил ошеломленным
голосом Синявский, и радио разнесло его слова надо всем ста-
дионом.
Трибуны, пораженные этими невероятными секундами, разрази-
лись овацией. Но специалисты и знатоки понимали, что такого
темпа не выдержать даже Исаковой. Второй круг она прошла
за 42 секунды, что тоже было великолепно, но уже время треть-
его круга сразу подскочило до 45 секунд, а каждый последующий
методично набавлял по секунде: 46, 47, 48... И только потому, что
Турвальдсен, не выдержавшая темпа, очутилась далеко позади,
неискушенным зрителям казалось, что Исакова бежит блестяще...
А у нее не осталось даже сил на завершающий бросок, и послед-
ний круг она прошла за 49,1 секунды...
Однако она выполнила поставленную Аникановым задачу и про-
шла дистанцию почти по графику, не дотянув до него всего шести
десятых секунды, а главное — облегчила борьбу подругам, далеко
отбросив чемпионку Норвегии.
После того, как пробежали остальные пары, стало окончатель-
но понятно, что тактика, примененная Аникановым, полностью
оправдала себя: Турвальдсен оказалась на шестом месте.
Первое заняла Жукова, второе — Карелина. Результат Исаковой
172
был третьим, чего оказалось достаточным, чтобы после двух
дистанций сделать ее лидером.
По дороге домой, в машине, она снова подумала, что все-таки
главной ее противницей будет Жукова...
Испытывая ломоту во всем теле, она безвольно откинулась
на сиденье и прикрыла глаза. Вспомнилось первенство Советского
Союза. Тогда, две недели назад, была точно такая же картина:
Исакова так же заняла первое место на пятисотке и третье —
на трех тысячах... По очкам Жукова оказалась впереди... А разве
сегодня она сильно отброшена? Исакова усмехнулась и подумала
устало и равнодушно: «Нас разделяют лишь 0,433 очка, это всего
четыре десятых секунды на пятисотке..q» Ее охватило чувство бес-
помощности и усталости, не хотелось ни с кем говорить, даже
с дочкой..
Из лифта она вышла первой и, открыв дверь квартиры, сразу
же прошла на кухню. Шаги вывели ее из забытья. Она торопливо
включила газ, глядя, как сиреневая корона с белой раскаленностью
внутри увенчала горелку по мановению ее спички.
— Маша, ты чего? — спросил муж и не смог скрыть тревоги.
— Ничего, все в порядке,— отозвалась она, глядя мимо его
головы на угол кухонного серванта.
Она ответила спокойно, но муж видел, что в ее глазах стоит
тоска, и сказал с преувеличенной оживленностью:
— Что значит — в порядке? Просто отлично! Ты — лидер.
Она сделала вид, что радуется, но, очевидно, еще никто и никог-
да не радовался так слабо и неуверенно.
Только сейчас Исакова поняла, что газ горит впустую, и поста-
вила на конфорку кофейник.
Муж ласково обнял ее за плечи и сказал:
— Иди, отдыхай. Ужин будет готов моментально.
Неслышно проваливаясь домашними туфлями в податливую
мягкость ковра, она подошла к пианино, откинула его крышку
и провела пальцем по клавишам.
На уровне глаз, подчеркнутая черным лаком поверхности, стоя-
ла хрустальная ваза с фиалками. Исакова обеими руками сняла ее
и поднесла цветы к лицу. Странно, еще утром, когда Володя принес
их, они пахли свежестью и землей... Скорее всего, они пахли
и сейчас, но она не чувствовала их запаха...
Так же она не чувствовала вкуса всего, что ей подставляли
мать и муж, даже черный кофе с лимоном показался ей невкус-
ным. Ей казалось, что у нее иссякли слова; лицо ее было замкну-
тым, хотя и спокойным.
173
Тогда Володя включил приемник. Но тут же сообразил, что
худшего нельзя было и сделать: радио деревянным и равнодушным
голосом сообщило, что на завтра ожидается юго-западный ветер,
повышение температуры, оттепель.
Володя что-то хотел сказать ей, но она предостерегающе под-
няла руку и произнесла первую фразу за весь вечер:
— Спать, спать! Все обсуждения завтра. Сейчас одно — восста-
новить силы.— И честно и открыто взглянула ему в глаза: кто-кто,
а уж он должен знать, что значит для нее оттепель. При оттепели
на первое место выходит сила и выносливость, значит, все козыри
в руках у Жуковой.
Исакова лежала, заставляя себя заснуть, и с тоской понимала,
что это бесполезно. Видимо, болезнь снова возвратилась к ней:
ее знобило, ныла спина, всю ее охватила безнадежная и покорная
усталость.
В просвете тяжелых штор виднелась одна звезда — прозрач-
но-зеленая, одинокая, печальная... И свет ее играл на серебре
и хрустале бесчисленных призов.
Пытаясь разглядеть их в темноте, Исакова хотела вызвать силой
воображения все победы, которые достались ей, призвать
их на помощь, но безостановочный поток мыслей все время воз-
вращался к своему началу: болезнь, нерасчетливо-стремительный
старт в забеге с норвежкой, оттепель.
Ночь роняла звуки: почему-то тенькнула пружина пустой отто-
манки, дрожаще и печально отозвалась ей струна пианино, поко-
робился и сухо щелкнул листочек в лавровом венке,— и все это
в сонной тишине приобретало странную многозначительность...
Обостренный нервами слух отмечал каждый из этих звуков и шоро-
хов с болезненной остротой и преувеличивал до размеров гро-
хота...
Время от времени били часы, и их удары будили в мертвой
тишине квартиры зловещие отзвуки.
Когда часы пробили четыре раза, она осторожно поднялась
с постели и подошла к дочкиной постели. Поправив сползшее одея-
ло, нежно коснулась губами ее щеки, теплой и пушистой, как
'кожица персика, зажмурила глаза, вдыхая ее запах, такой родной
и неповторимый, что он всякий раз волновал до слез.
После этого она наконец-то забылась во сне, словно достаточ-
но было одного прикосновения к Полинке, чтобы все огорчения
сразу же утратили свой смысл.
И хотя сон ее был тревожен и лихорадочен, утром она почувст-
вовала некоторое облегчение. Еще лежа в постели, она согнула
174
несколько раз ноги, мышцы казались расслабленными. Видимо,
все-таки вчерашний день был для них хорошим массажем.
Она прошлепала к окну, чувствуя босыми подошвами мягкость
и теплоту ковра, и, протянув руку, так резко отдернула яркую
тяжелую штору, что заскрежетали о стержень деревянные кольца.
На улице падал мокрый крупный снег, термометр показывал
один градус тепла.
Вчера вечером это, очевидно, доканало бы ее окончательно, но
сейчас она не собиралась уступать превенство без борьбы.
«Что это я вздумала расписываться в своем бессилии раньше
времени? — подумала она и спросила сама себя шутливо: —
И вообще, откуда этот погребальный звон?»
И когда Володя вошел в спальню, там пахло горелыми волоса-
ми, а его жена стояла перед трельяжем, держа в руках электриче-
ские щипцы для завивки волос, и напевала вполголоса.
И хотя в ее взгляде лишь на один миг мелькнула растерянность,
он понял, что вся эта бодрость наигранная, а на самом деле Мария
не оправилась от вчерашнего нервного и физического напряжения,
небрежный и торопливый тон ее ответов убедил его в том, что
он не ошибся.
Стараясь скрыть вздох, он протянул ей телеграммы. Особенно
дорога была для Марии весточка от Челышева. Горько подумалось,
что он отдал ей все — знания, опыт, частичку души, не получив
ничего взамен, кроме удовлетворения, что ученица оправдала его
надежды. Может ли быть большая несправедливость: Николай Ефи-
мович до сих пор не имеет никакого звания, а она, Исакова, давно
заслуженная и перезаслуженная...
В задумчивости она положила упругую стопку телеграмм
на пианино.
Чувствовала она себя разбитой и усталой; сон почти не освежил
ее, и чем ближе подходило время, на которое было назначено
продолжение соревнований, тем сильнее брал над ней власть при-
ступ болезни.
Поэтому восторженные аплодисменты, которыми зрители при-
ветствовали ее, когда она вышла на разминку, заставили ее сму-
щенно поджаться. Лед напоминал наждачную бумагу, и каждый
шаг, вместо звонкого пенья, отдавался в ушах скрежетом и шур-
шанием. А ведь, как сказал какой-то остряк, конек был создан
вовсе не для того, чтобы заменять рашпиль!
Пулеметные очереди тяжелых кинокамер, движущихся вслед
за ней по внутреннему кругу, окончательно заставили ее почувст-
вовать себя самозванкой! Ох, уж эти кинооператоры! Они, как
175
и зрители, были уверены в том, что «ключ многоборья», как
и обычно, позволит Исаковой отомкнуть замок, за которым хра-
нится третий лавровый венок, и радовались возможности запечат-
леть будущую чемпионку перед решающим забегом. Как они
не понимают, что на таком льду не покажешь хорошего резуль-
тата, даже если тысячеметровка является твоей коронной дистан-
цией? Она взглянула на себя со стороны и подумала, что делает
разминку, словно приговоренная .к смерти. Нет, лучше скорее
скрыться из кадра, чтобы позже, когда она подведет их, киноопе-
раторы не могли бы обвинить ее в том, что она напрасно отняла
у них время и пленку.
И она покинула лед и, ступая зачехленными коньками, прошла
в раздевалку. В холле висела огромная демонстрационная доска.
Она была еще пуста, но модно причесанная девушка уже приго-
товилась взять у секундометристов первые сведения.
Откинувшись в кресле и прислушиваясь к голосу Вадима Синяв-
ского, который начал комментировать забеги, Исакова подумала,
что даже эта неискушенная девушка удивится тем низким резуль-
татам, которые придется ей отмечать на доске. Так и есть — пер-
вые же секунды показали, как плохо бежать по размягченному
льду. Оля Акифьева пробежала тысячеметровку за 1 минуту 52,4
секунды, хотя обычно проходила ее на десять секунд быстрее.
Посредственное время показали Жукова и Турвальдсен. Одной
Карелиной удалось «выйти» из 1 минуты 50 секунд... Можно пред-
ставить, во что они превратили лед! А Исаковой предстояло
выступать в седьмой паре!
Рядом тренеры и конькобежки составляли графики и обсуждали
погоду. Говорили, что температура повышается с катастрофической
быстротой.
Когда Исакова вышла на старт, термометр показывал уже три
градуса тепла, снег под лучами выкатившегося из-за расползшихся
туч солнца оседал, становился рыхлым, ноздреватым и серым,
звенела капель, висящие над люком сосульки осыпались с шурша-
нием и треском... Запах оттаивающей земли заглушал запахи бен-
зина, табака, духов... Беговая дорожка была окончательно искром-
сана, скользить по ней было невозможно, приходилось бежать
короткими, отрывистыми толчками.
В результате свою любимую тысячеметровку, рекорд за кото-
рую до сих пор принадлежал ей, Исакова прошла отвратительно
и оказалась на седьмом месте, позади Карелиной, Жуковой, Акифь-
евой, Холщевниковой, Валововой и Авдониной.
Бежавшая вслед за ней Кротова, чемпион страны на эту дистан-
176
цию, показала еще худшее время. Но на это обратили внимание
лишь специалисты. Зрителям же не было дела до того, что чем
ближе к концу подходили забеги, тем отвратительнее становился
лед. Они видели только поражение Исаковой.
Теперь, когда после ее неудачи на первое место по сумме
очков вышла Жукова, им стало ясно, что венок завоюет она, ибо
если они не были искушены в превратностях льда, зато уж о том,
как свердловчанка пробегает «женский марафон», были наслышаны
достаточно...
О коронной дистанции Жуковой думала в это время и Исакова.
Она лежала на черной клеенчатой кушетке, и тело ее обмякло,
стало бессильным, как будто ее только что выпотрошили, на изже-
ванном бессонной ночью лице тонко и скорбно выделялись бес-
кровные губы, голова раскалывалась, словно кто-то забил в самое
темя гвоздь.
После поражения на самой любимой и выигрышной дистанции
все виделось в мрачном свете. Победа над Жуковой на пяти тыся-
чах метров, в которых Исакова никогда не считала себя сильной
и в которых свердловчанка была королевой, представлялась ей
нереальной, тем более в таком состоянии...
Тупо, почти в оцепенении, она слушала своего тренера и согла-
шалась с ним лишь для того, чтобы быстрее отделаться от его
забот.
— Да ты только успокойся, Машенька,— доносился до нее
вкрадчивый голос Аниканова,— отдохни, наберись сил... Стало же
невозможное для тебя в прошлом году возможным, когда ты
смогла выиграть пять тысяч у Холщевниковой...
Исакова резким движением бросила ноги с кушетки. Ведь выиг-
рала же! А нынешняя победа еще важнее! Она позволит добиться
того, чего еще не добивалась ни одна конькобежка в мире!
И если в прошлом году она в пятый раз завоевала высокое звание
ради себя, ну... ради «Динамо», то ведь нынче-то ее победа при-
несет славу Родине!
— Ты лежи, лежи,— прикоснулся к ее плечу Аниканов.—
До девятой пары у нас еще — ого! — сколько времени. Отдыхай...
Я лично (что хочешь делай со мной!) убежден в твоем успехе.
Непременно победишь! И не из таких переплетов выходила
с честью... Вот Римма пробежит в первом забеге, и узнаем, сколь-
ко придется у нее отыгрывать, составим график... А пока пожуй-ка
этот фрукт. Судя по наклейкам, он прибыл из Яффы. Не представ-
ляю, где это. Во всяком случае где-то там, где солнце припекает
ежедневно так, как у нас сегодня...
177
Чувствуя, как мерзкая вязкость во рту отступает перед прохла-
дой и терпкостью апельсина, Исакова слушала Аниканова. Рядом
оживленно разговаривали и смеялись девушки, из репродуктора
доносился вальс, над головой топали нетерпеливые зрители...
Вдруг в репродукторе что-то оборвалось с железным звуком,
и раздался голос:
— На старт вызывается первая пара: Жукова — Карелина.
Кто-то рядом поднялся, кому-то на ходу пожали руки, просту-
чали коньки, и раздевалка наполнилась напряженной тишиной.
И опять неожиданно в нее ворвалась захлебывающаяся скорого-
ворка Вадима Синявского. Судя по его комментариям, захватившая
лидерство Жукова вышла на лед с явным намерением победить
на последней дистанции. Синявский так и сказал: «с явнымр>.
Подавив вздох, Исакова попробовала прикинуть ее результат.
Если и на последние круги она будет затрачивать столько же вре-
мени, сколько затрачивает сейчас, то аникановские доводы все-таки
останутся беспочвенными, тогда, действительно, осуществление
его замысла окажется невозможным.
Однако мягкий лед заставил Жукову сбавить темп. Еще хуже
бежала Карелина. А ведь пятикилометровая дистанция была их
коронной. Сразу же подумалось: «Чего же от меня-то ждет Ани-
канов? Я никогда не блистала на «марафоне|».
А тот, выслушав результат Жуковой, уже колдовал над блок-
нотом, высчитывая, какое же время надо показать его ученице,
чтобы обогнать по очкам свердловчанку.
Исакова настороженно следила за математическими выкладка-
ми. График словно пульсировал под его карандашом.
Аниканов почесал за ухом, бросил взгляд на Исакову, снова
склонился над блокнотом.
— Ну, что я говорил? — воскликнул он минутой позже.— Впол-
не выполнимо: как и в прошлом году, пять секунд! Отыграешь
их у Риммы, и венок — твой... В прошлом-то году сумела?
«Да. Но я тогда не была больна,— подумала Исакова.— Пять
секунд в таком состоянии — это невероятно трудно... Больше
того — если быть честной, это невыполнимо. Но ведь Иван прав:
столько раз я делала невыполнимые вещи...»
Она снова откинулась на кушетку и прикрыла глаза рукой.
В одном ей хоть немного повезет: после шестой пары предусмот-
рена подчистка льда, а они с Кротовой бегут в девятой... Ладно,
хватит отвлекаться! Что-то там говорит Синявский?.. Здйка Холщев-
никова? Нет, у нее результат хуже, чем у Жуковой... А Соня Кон-
дакова? Тоже хуже...
178
Итак, Жукова, Жукова, Жукова...
Голос Аниканова вывел Исакову из забытья:
— Ты уж не уснула ли? Пора на разминку.
От яркого солнца перед глазами поплыли золотистые круги
по черному фону. Ох, и печет! Помогла ли хоть чуть-чуть шли-
фовка?
Исакова сняла чехлы и сделала первый шаг. Сразу отлегло
от сердца. Лед, хотя и немного, но стал лучше. Это облегчит бег,
но... (она даже усмехнулась своей наивной мысли), но... вовсе еще
не обеспечит победу.
Перед трибунами на обочине беговой дорожки проступали
лужи, снежная корочка была рыхлой и обваливалась...
Исакова катилась медленно, с любопытством приглядывалась
ко всему, словно попала сюда впервые. Вон в длинном пальто
и приплюснутой папахе главный судья — Яков Мельников; верхние
пуговицы расстегнуты — видимо, и ему жарко... На трибунах появи-
лось много демисезонных пальто. Неужто зрители, воспользовав-
шись перерывом, сходили домой переодеться? Интересно, о чем
так горячо спорит вон эта молодежь? Если не спортсмены, то, судя
по костюмам, явно ушиблены спортом: велюровые шляпы, яркие
короткие пальто, на ногах, обтянутых тренировочными брюками,
боты «прощай молодость)», через плечо перекинуты сумки, отлича-
ющиеся от рюкзаков только цветными этикетками под целлофаном,
а девицы в черненьких дошках и мужских пыжиковых ушанках...
Исакова усмехнулась: судя по тому, что они не следят за забе-
гом, разговор идет о том, кто займет второе место; Карелина,
Кротова или Исакова. И так-то им, очевидно, хочется поскорее
увидеть девятую пару, просто терпенья нет! Еще бы — в ней
побегут две чемпионки! Причем, одна из них, Исакова, уже поте-
ряла звание чемпионки страны и на грани потери лаврового венка,
а вторая, Кротова, лишь две недели назад впервые натянула
на свои плечи алый свитер...
Исакова была убеждена, что они думают именно об этом.
Ясно, что вопрос о первенстве зрителями давно решен. Да
и не только зрителями: вон спокойненько замерли на своих тре-
ногах тяжелые камеры, а ведь каких-то три часа назад киноопера-
торы не спускали с нее объективов и преследовали и провожали
каждый ее шаг...
И вдруг Исакова почувствовала нестерпимую злость! Так нет
же* она будет бороться не за второе место, а за первое!
Она закинула руки ^а спину и помчалась по разминочной
дорожке, и все шестьдесят тысяч человек увидели, как снова ее
179
бег стал плавным, пружинистым и мягким, как безукоризненно
отточена ее техника.
Когда она становилась на старт, казалось, вся ее жизнь была
сосредоточена в этой последней дистанции.
Красненький флажок помаячил впереди, докладывая стартеру,
что все готово к забегу.
Стартер, сосредоточенно глядя на Исакову с Кротовой, уже
держал вытянутую руку с пистолетом.
Выстрел расколол тишину и пока раскатывался эхом, обе чем-
пионки уже мчались навстречу зеленому глазку светофора.
На первом же круге Кротова попыталась сбить Исакову с темпа.
Но та не испугалась вызова, и, когда менялись дорожками, сама
решила ответить ей затяжным рывком, который позволил ей еще
долго сохранять скорость, хотя Кротова давно уже перешла
на спокойный бег.
Однако на следующем круге спина Кротовой снова замаячила
перед ней — вызывающе и укоризненно, но Исакова опять при
смене дорожек промчалась мимо, услышав ее тяжелое ды-
хание.
После четвертого круга Аниканов прокричал в лицо:
— Отыгрываешь у Жуковой семнадцать секунд!
Кротова снова сделала рывок, и Исакова опять ответила на него
рывком. Так и мчались они, изматывая друг друга и помогая друг
ДРУГУ-
После шестого круга Аниканов крикнул:
— Двадцать две секунды!
Сейчас Исакова как будто крепко держала свою победу. Но,
несмотря на тяжесть в ногах, нельзя было давать себе поблажки.
Невероятным напряжением воли она постаралась не думать об ус-
талости и пошла снова непринужденно и свободно, овладев и дири-
жируя бегом.
Чувства ее были обострены до предела, она даже могла раз-
личить отдельные выкрики в сплошном грохоте трибун и видела
выражения лиц и Аниканова, и мужа, и подруг, которые выстрои-
лись на равном расстоянии друг от друга на всем протяжении
дорожки.
Сжимая в руках секундомеры, они выкрикивали из круга в круг
почти одно и то же время, подтверждая этим, что она идет, слов-
но хорошо отрегулированный механизм:
— Пятьдесят пять секунд!
— Пятьдесят шесть!
— Пятьдесят четыре!
180
После восьмого круга голос наклонившегося навстречу Аника-
нова захлебнулся от волнения:
•— Отыгрываешь двадцать шесть секунд!
Рядом с Аникановым, тут же на «бирже», муж, его лицо выплы-
ло и сразу же осталось за спиной. Но глаза его Мария запомнила
на всю жизнь! А уж кто-кто, как не ее муж, умел скрывать свои
чувства!
Силы были на пределе, тело сделалось чужим и ленивым,
словно изменило ей и не хотело подчиняться, ноги одеревенели,
отказывались скользить по искромсанной дорожке... А коньки
стали пудовыми... В ушах стоял хруст льда.
— Маша! — кричали подруги, по-прежнему выстроившиеся
вдоль всей дорожки...— Маша! Маша! Милая!
Удар колокола, казалось, упал в первозданную тишину,
а не в гвалт и светопреставление, ибо только его и ждал обост-
ренный нервами слух. Наконец-то последний круг!
Исакова собрала всю свою волю, всю энергию и остаток силы.
Аниканов и муж снова наклонились навстречу. Сейчас молчал
даже Аниканов — не было слов выразить восхищение тем, что
сделала его ученица, он только хотел вглядеться в лицо спортсмен-
ки, которая сделала возможным невозможное...
А лицо ее отвердело, словно она еще похудела за эти десять
минут, мягкие линии скул, лба казались выпрямленными, прочер-
ченными по линейке, губы поджались упрямо и жестко, глаза
выцвели... Было ясно, что Исакова бежит на одной воле, впрочем,
может, еще на упорстве и на злости...
Вот она сняла с поясницы одну руку, затем другую и помчалась
яростно и неудержимо, так что лед брызгал из-под ее коньков,
и сейчас уже все окончательно поняли, что она мчится к своей
победе.
За финишной лентой, не в силах разогнуться, она уперлась
руками в колени и скользила безвольно навстречу Аниканову
и мужу, ноги ее сводила судорога.
Тренер отступил в сторону, предоставив мужу первым поздра-
вить победительницу, и тот, охваченный сумасшедшим восторгом,
воскликнул:
— Ты бежала, как бог!
Из его объятий она перешла в объятия Аниканова, а потом уже
и не могла разобрать, кто обнимает и целует ее, пока Яков Мель-
ников не прервал поздравления и не подтолкнул ее вежливо
к кругу почета.
Почтительно расступились судьи, тренеры, подруги, журналисты,
181
и она заскользила вдоль трибун, под их несусветный грохот,
с высоко поднятой рукой.
Негнущимися ногами она забралась на верхнюю ступеньку
пьедестала почета, на которой была начертана крупная белая
единица. И словно не для того, чтобы выбрать интересный ракурс,
а будто поклоняясь победительнице, фотографы преклонили пред
ней колени.
И она стояла перед шестидесятью тысячами людей — живая,
из плоти и крови, с милыми оспинками, которые затушевывали
на цветных портретах ретушеры и которые сейчас на взволнован-
ном и похудевшем лице стали заметнее обычного.
Слава раскрыла ей свои объятия, добавив к ранее завоеванным
венкам третий, и крик «Ура!» отозвался громом во всех секторах
стадиона, опрокинул тишину, подбросил ее в поднебесье, и показа-
лось, что все содрогнулось окрест.
То, что сейчас испытывала Исакова, было гораздо острее, чем
в Турку, чем в Конгсберге, и не потому, что победа была самой
тяжелой, а потому, что она, Исакова, ради своей Родины сделала
то, чего еще не могла сделать ни одна скороходка мира. Будут
у нее еще мужские секунды и рекорды, будет в шестой раз алый
свитер абсолютной чемпионки страны, но никогда она не испы-
тает того, что испытывала сейчас.
Она старалась стоять прямо, но понимала, что это ей плохо
удается, ибо все ее тело содрогалось от рыданий.
И когда алый флаг с серпом и молотом поплыл в голубое под-
небесье, чувство, охватившее Исакову, дошло до предела.
Борис Александрович
Порфирьев
ЛЕТЯЩАЯ НАДО ЛЬДОМ
Редактор И. В. Сидорова.
Худож. редактор Л. И. Немченко
Техн, редактор В. 3. Вешапури
Корректор Н. И. Перелыгина
Изд. № 5257. Подписано к печати 14/Х 1965 г.
МЦ 13210. Бумага 60х84’/1б—11.5 п. л. +
-j-0,75 п. л. вкл.= 11,43 уч.-изд; листа;
Тираж 30 000 экз. Заказ № 5563.
Цена 58 коп.
Волго-Вятское книжное издательство
г. Горький, Кремль, 2-й корпус.
Типография изд-ва «Горьковская правда».,
г. Горький, ул. Фигнер, 32.
ДОРОГИЕ ЧИТАТЕЛИ!
Выпуская в свет книгу Б. Порфирьева
«Летящая надо льдом», издательство
хотело бы знать Ваши мнения о повести.
Отзывы о книге просим направлять по
адресу: Горький, Кремль, 2-й корпус,
Волго-Вятское книжное издательство,
редакция художественной литературы.



58 коп.
Волго-Вятское
книжное
издательство
19-6-6