Автор: Кассирер Э.
Теги: физика философия методология философия физики
ISBN: 978-5-397-00605-7
Год: 2009
Текст
Э. Кассирер
ТЕОРИЯ
ОТНОСИТЕЛЬНОСТИ
Физика
Философия физики
URSS
Физико-математическое наследие: физика (философия физики)
Ernst Cassirer
ZUR EINSTEINSCHEN
RELATIVITATSTHEORIE
Э. Кассирер
ТЕОРИЯ
ОТНОСИТЕЛЬНОСТИ
ЭЙНШТЕЙНА
Перевод с немецкого
Е. С. Берловича и И. Я. Колубовского
Издание второе
URSS
МОСКВА
ББК 22.313г 87.22
Кассирер Эрнст
Теория относительности Эйнштейна: Пер. с нем. Изд. 2-е. — М.: Книжный
дом «ЛИБРОКОМ», 2009. — 144 с. (Физико-математическое наследие: физи-
ка (философия физики).)
В книге известного немецкого философа Э. Кассирера исследуются фило-
софские проблемы, связанные с теорией относительности Эйнштейна. По мнению
автора, задачи, которые эта теория поставила общей критике познания, могут быть
разрешены продолжительной совместной работой физиков и философов. Поэтому
Э. Кассирер ставит своей целью вызвать дискуссию и дать ей определенное мето-
дическое направление, чтобы в итоге прийти к пониманию в тех вопросах, в кото-
рых мнения физиков и философов расходятся.
Книга рекомендуется как физикам, интересующимся проблемами научного
познания, так и философам, историкам и методологам науки, аспирантам и сту-
дентам философских факультетов вузов, а также широкому кругу заинтересован-
ных читателей.
Издательство «Книжный дом “ЛИБРОКОМ”».
117312, Москва, пр-т Шестидесятилетия Октября, 9.
Формат 60*90/16. Печ. л. 9. Зак. № 2286.
Отпечатано в ООО «ЛЕНАНД».
117312, Москва, пр-т Шестидесятилетия Октября, 11А, стр. 11.
ISBN 978-5-397-00605-7
© Е. С. Берлович, И. Я. Колубовский,
перевод на русский язык,
1922, 2009
© Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2009
НАУЧНАЯ И УЧЕБНАЯ ЛИТЕРАТУРА
E-mail: URSS@URSS.ru
Каталог изданий в Интернете:
http://URSS.ru
Тел./факс: 7 (499) 135-42-16
URSS Тел./факс: 7 (499) 135-42-46
6766 ID 89192
9 785397 006057
Все права защищены. Никакая часть настоящей книги не может быть воспроизведена или
передана в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, будь то элек-
тронные или механические, включая фотокопирование и запись на магнитный носитель,
а также размещение в Интернете, если на то нет письменного разрешения владельцев.
ОГЛАВЛЕНИЕ.
СТР.
Предисловие автора..................... ........................ 4
Глава I. Понятия измерения и понятия вещи......................... 5
Глава II. Эмпирические и рациональные основы теории относи-
тельности ........................................................26
Глава III. Философское понятие истинности н теория относитель-
ности ................................................. ... . 50
Глава IV. Материя, эфир, пространство............................ 59
Глава V. Понятия пространства и времени в критическом идеа-
лизме и теория относительности.............................. . 77
Глава YI. Евклидова и не-Евклидова геометрия . ..................104
Тлава VII. Теория относительности и проблема реальности . . . 123
Предисловие, главы II, III, VI ц ¥11 переведены Е. С. Берловичем,
главы I, IV и V—И. Я. Колубовским.
ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА.
Настоящая книга не претендует на исчерпывающее
изображение философских проблем, встающих в связи
с теорией относительности. Я сознаю, что новые за-
дачи, которые эта теория ставит также общей критике
познания, могут быть разрешены лишь продолжитель-
ной совместной работой физиков и философов; я ста-
вил себе задачу только начать эту работу, вызвать
дискуссию и, поскольку возможно, дать ей определен-
ное методическое направление, в противовес поныне
господствующей неуверенности в оценке. Цель этой
книги была бы достигнута, если бы удалось проложить
путь к взаимному пониманию в тех вопросах, в кото-
рых мнения философов и физиков еще сильно расхо-
дятся. Что также при чисто гносеологическом рассмо-
трении я старался сохранять теснейшее соприкоснове-
ние с самой научной физикой, и что труды главней-
ших физиков, старых и современных, повсюду в на-
стоящем исследовании существенно определяли мысли-
тельную ориентировку, видно из изложения. Список
литературы в конце книги не претендует, однако, на
полноту: в нем названы лишь те сочинения, которые
в изложении неоднократно привлекаются и служат ма-
териалом для более пространных ссылок.
Альберт Эйнштейн прочел нижеследующую
работу в рукописи и содействовал ей отдельными кри-
тическими замечаниями: не могу выпустить эту книгу
в свет, не высказав ему за это также здесь мою сер-
дечную благодарность.
Эрнст Кассирер.
Гамбург, 9 августа 1920 г.
ГЛАВА I.
Понятия измерения и понятия вещи.
«Философия двояким образом может использовать мате-
матику», писал Кант в 1763 г. в предисловии к «Опыту
введения понятия отрицательных величин в философию»—
«она может или подражать ее методу, или на деле применять
ее положения для исследования предметов философии. Ни ив
чего пока нельзя усмотреть, чтобы первый способ примене-
ния принес до сих пор какую-нибудь пользу, как ни велики
были те выгоды, которые он сначала обещал. Но тем более
плодотворным стал второй путь для соответствующих обла-
стей философии, которые, использовав в своих целях учения
математики, достигли такой высоты развития, на какую при
иных условиях нельзя было и рассчитывать. Но здесь мы
не выходим за пределы воззрений, направленных на есте-
ствознание... Что же касается метафизики, то последняя
вместо того, чтобы извлекать некоторую пользу из понятий
и умений математики, скорее, напротив, вступила в борьбу
с ними и в тех случаях, где она могла бы заимствовать
твердые основы для обоснования своих рассмотрений, обуре-
вается в гораздо большей мере стремлением превратить ма-
тематическое понятие в хитростные измышления, за преде-
лами своей области имеющие в себе мало истинного. Легко
можно предвидеть, на какой стороне будет преимущество в
споре двух наук, из которых одна во всем превосходит своей
ясностью и точностью, вторая же только стремится к соот-
ветствующей степени достоверности. Метафизика, например,
стремится определить природу пространства и то первое осно-
вание, из которого вытекает его возможность. В этом случае
6
ничего не может быть более кстати, как привлечение к делу
откуда-либо твердо обоснованных данных для обоснования
своего способа рассмотрения. Нечто подобное мы находим в
геометрии, например, в том, что она говорит о самых общих
свойствах пространства (пример: пространство не может со-
стоять из простых частей); но такие вещи обходятся мол
чанием и все упование возлагается единственно на это по-
нятие, взятое в том его двусмысленным виде, в котором оно
оказывается в нашем сознании в том случае, если его мы-
слить отвлеченно... Математическое рассмотрение движения,
в связи с познанием пространства, снабжают нас подобного
же рода данными, пригодными для того, чтобы сдержать в
границах истинного метафизическое рассмотрение простран-
ства. Знаменитый Эйлер в числе прочих дал этому неко-
торый пример, и все же считают более удобным оставаться
в пределах темных и пе поддающихся проверке отвлеченно-
стей, чем устанавливать связь с наукой, которая допускает
только общепонятные и очевидные точки зрения».
Сочинение Эйлера, на которое Кант обращает здесь вни-
мание метафизика, вышло в 1748 г. в числе трудов Бер-
линской Академии Наук под заголовком «Размышления о
пространстве и времени» (Reflexions sur 1’espace et le temps»).
Действительно, в ней очерчиваются не только программа
построения механики, но также и общая программа теории
познания естественных наук. Здесь делается попытка уста-
новить понятие истины, свойственное математической физике
и противопоставить его понятию истины метафизики. Но по
своему содержанию исследование Эйлера покоится всецело на
тех же основах, на которых Ньютон создал классическую
систему механики. Ньютоновские понятия абсолютного про-
странства и абсолютного времени принимаются здесь дока-
занными пе только в виде необходимых основных понятий
математичсско-естественно-научного познапия, но и в каче-
стве чисто физических реальностей. Оспаривать эти реаль-
ности и отрицать их достоинство из философских или обще-
гносеологических оснований—как это доказывает Эйлер—зна-
чило бы одновременно лишить всякого физического смысла
основоположения динамики—прежде всего закон инерции.
7
Ни перед лицом такой альтернативы не может быть и во-
проса, на какую сторону мы станем: философ должен оста-
вить при себе все свои сомнения в < возможности» абсолют-
ного пространства и абсолютного времени, поскольку дей-
ствительность того и другого дается непосредственно в каче-
стве следствия из признания основных законов движения.
То, что требуют эти законы, то также и «есть»—и это
есть, это существует в самом высшем смысле и в самой
высшей мере объективности, какие только доступны для
нашего познания. Ибо ведь перед действительностью природы,
поскольку она раскрывается в движении и его эмпирических
законах, должно умолкнуть всякое сомнение логического
порядка: на обязанности мышления лежит приспособляться
к бытию движения и его основных правил, вместо того чтобы
из абстрактных соображений о том, что доступно и что не-
доступно пониманию, стремиться еще делать предписания
природе.
Но насколько велика очевидность втого требования и
насколько плодотворны были мысли Эйлера для развития
Ньютоновской постановки вопроса J)—настолько же все это
делается проблематическим с точки зрения новейшей физики
и современной гносеологии. Когда-то Кант в основополагаю-
щем труде Ньютона, в «Pbilosophiae naturalis principia ma-
thematica» видел как бы твердый кодекс «истины» физики
и на этом «факте» математического естествознания, которое
являлось перед ним в таком виде, считал возможным
утвердить в окончательном виде само философское познание:
но с тех пор то соотношение, которое он предполагал суще-
ствующим между философией и точной наукой, в корне
изменилось. Все с большей силой и настоятельностью теперь
обнаруживается, что та Архимедовская точка приложения
силы, на которую он опирался и откуда он думал перевер-
нуть весь мир, вовсе не обладает никакой безусловной
устойчивостью. Факт геометрии лишился своей однозначной
определенности: вместо одной Евклидовой геометрии мы теперь
1) Более подробно об Эйлере и об отношена и к нему Канта си. в
«Проблеме теории знания» [7], П, 472 сл„ 698, 703 сл.
8
лицом б лицу с множеством одинаково равноправных гео-
метрических систем, которые претендуют на одинаковую
логическую необходимость, и как, по всей видимости, пока-
зывает пример общей теории относительности, скоро могут
вступить в соперничество с классической геометрией по
обилию и плодотворности своих применении в физике. Но
еще* более сильное преобразование постигло систему класси-
ческой механики с той поры, как «механическая» концеп-
ция все более и более оттесняется на задний план и заме-
няется электродинамической. Законы, которые Ньютон и Эйлер
рассматривали в качестве вполне установленного и непоко-
лебимого состава физического познания:—те законы, при
помощи которых они считали определенными понятия физи-
ческого тела, материи и движения, короче говоря всей при-
роды—эти законы представляются нам теперь только абстрак-
циями, при помощи которых мы в самом лучшем случае
можем с некоторой элементарной приблизительностью теоре-
тически описать и охватить нашим взглядом одну опреде-
ленную область, тесно ограниченную частичную сферу бытия.
И если мы теперь обратимся к современной физике с ста-
родавним философским вопросом о «сущности» пространства
и времени, то мы получим ответ совершенно противополож-
ный тому, который давал Эйлер 180 лет тому назад. Нью-
тоновские понятия абсолютного времени и абсолютного про-
странства могут еще насчитывать у себя некоторых привер-
женцев среди «философов», но, по всей видимости, они
окончательно вычеркнуты из числа эмпирических и методо-
логических основоположений физики. Общая теория относи-
тельности, видимо, здесь приводит только к окончательному
и последовательному завершению того хода мыслей, который в
качестве своих побудительных мотивов пользуется в равной
мере как гносеологическими, так и физическими соображе-
ниями.
Совместное действие обеих точек зрения с особой ясностью
выступает в развитии теоретической физики как раз в самых
решительных поворотных пунктах. Стоит только бросить взгляд
на историю физики, чтобы убедиться в том, что наиболее
важные в принципиальном отношении завоевания обычно стоят
9
в самой тесной связи с соображениями общегносеологического
порядка. «Диалоги о двух системах мира» Галилея полны
такими соображениями—и в ответ на возражение своих про-
тивников, придерживающихся Аристотеля, Галилей отвечает,
что на изучение философии он потратил больше лет, чем ушло
у него месяцев на занятия физикой. Кеплер основные мысли
своего сочинения о движении Марса и своего главного труда—
«Мировой гармонии» излагает уже в «Апологии Тихо» —
в том самом сочинении, где в чисто методологических целях
он дает полное изображение гипотезы и различных се основ
ных форм: изложение, благодаря которому им в сущности
впервые было создано современное понятие физической тео-
рии, получившей здесь свое конкретное содержание. Также
и Ньютон среди размышлений о мироздании с своей стороны
возвращается к самым общим и основным нормам физиче-
ского познания, к «Regulae philosophandi». Затем в новое
время Гельмгольц свое сочинение «О сохранении силы» (1847)
начинает с соображений о принципе причинности, как общей
и основной предпосылки какой-либо «понятности природы»—
и Генрих Гертц в предисловии к «Принципам механики»
(1894) определенно заявляет; что новым и единственно цен-
ным в его труде является «установление порядка и связи
в целом, т. е. логическая или, если угодно, философская сто-
рона предмета» 1). Но все эти прямо бросающиеся в глаза
исторические примеры внутренней связи по существу между
физической и гносеологической постановкой вопросов остаются
далеко позади по сравнению с тем, с какой силой оправды-
вается и обосновывается эта связь в основопологании теории
относительности. Сам Эйнштейн — в особенности когда ему
надо оправдать переход от специальной к общей теории отно-
сительности—опирается в первую голову на гносеологический
мотив, которому он наравне с чисто эмпирическими физиче-
скими причинами придает решающее значение *). Но уже и
специальная теория относительности в том своем отношении,
в каком она получила преимущество по сравнению с другими
объяснениями, к каким, например, принадлежала Лоренцова * 2
*) Ср. Гельмгольц [29] стр. 4, Г. Герц [31] стр. ХХУП.
2i См. Эйнштейн [17], стр. 8.
10
гипотеза сокращения тел, отличалась не столько своим эмпи-
рическим материалом, как своей чисто логической формой,
оказывалась обоснованной не столько в своей физической,
как общесистематической ценности ’). Также и в этом отно-
шении подходит сделанное Планком сравнение между теорией
относительности и космологической реформой Коперника 2 2).
Так ведь и Коперниканская точка зрения в то время, когда
она появилась, не могла указать никакого нового «факта»,
который бы потребовал ее исключительного признания среди
других астрономических объяснений, во ее ценность и свой-
ственная ей убедительность заключались в принципиальной
и систематической ясности, которая вместе с нею вносились
в целокупность нашего знания о природе. Подобным же обра-
зом и теория относительности, исходя из критики понятия
времени, не только в своих применениях и следствиях, но
уже на самих первых шагах входит в область гносеологи-
ческих постановок вопроса. Что наука — в особенности же
математика и точное естествознание —давали гносеологии
существенный материал, не может больше оспариваться после
Канта:—притом в данном случае этот материал представляется
на рассмотрение философии в такой форме, которая по своей
сущности заключает в себе уже определенные гносеологиче-
ские обработку и уяснение.
Таким образом теория относительности, в своем противо-
поставлении классической системе механики, ставит новую
научную проблему, па решении которой снова должна испытать
свои силы критическая философия. Если Кант — как с не-
изменной силой настаивали на этом посвященные истолкова-
нию Канта сочинения Германа Когена, доказывая и освещая
это свое основное положение со всех сторон—хотел быть фи-
лософским систематиком Ньютоновского естествознания:—то
не связано ли тогда все его учение с судьбой Ньютоновской
физики, и не должны ли все изменения, которым они под-
вергаются, непосредственно отражаться на строе основных
учений критической философии? Или учения "трансценден
тальной эстетики дают фундамент достаточно широкий и
') Подробнее об этом см. гл. II.
2) Ср. Планк [68], стр. 117 сл.
11
твердый для возведения здания не только Ньютоновой меха-
ники, но и всей современной физики? От ответа на этот во-
прос будет зависать все дальнейшее развитие критики знания.
Если бы обнаружилось, что новые физические представ-
ления о пространстве и времени в конце концов также пре-
одолевают Банта, как они преодолели Ньютона: пришло бы
время, согласно предпосылкам же Банта, оставить позади его
самого. Потому что ведь критика чистого разума стремилась
не к тому, чтобы превратить философское знание в раз на-
всегда определенную догматическую систему понятий, но, на-
оборот, старалась расчистить для него «твердый путь науки»,
на котором как раз могут быть относительные, отнюдь не
абсолютные точки покоя или равновесия.
Но, конечно, гносеология—какой бы тесной ни обнаружи-
валась связь ее судьбы с развитием точных наук,—должна
приступить к разрешению поставленных перед нею задач с
полной методологической самостоятельностью. Она стоит к фи-
зике в отношении подобном тому, в каком согласно изложе-
нию Банта, находится «рассудок» по сравнению с опытом
п природой; она подходит к ней «хотя и с намерением по-
учиться, но не в качестве ученика, благоговейно выслуши-
вающего все, что ему говорят, но скорее в виде облеченного
властью судьи, который принуждает свидетелей отвечать на
ставящиеся им вопросы». Баждый даваемый физикой ответ
о характере и особой специфичности своих основных понятий
действительно для гносеологии принимает форму нового во-
проса. Когда, например, Эйнштейн существенный результат
своей теории определяет в том, что благодаэя ей простран-
ство и время лишаются последних следов физической пред-
метности [17], стр. 13—то «тот ответ физика только дает
точную формулировку основной специально гносеологической
проблемы. Что мы здесь должны понимать под физической пред-
метностью, которая устраняется из понятий пространства и
времени? Физику она может казаться твердым и верным
исходным пунктом, дающим вполне определенные точки
опоры—но теория познания обязана требовать однозначной
определенности того, что в ней уясняется, что в ней мыслится
и выражается в качестве методического содержания. Ибо гво-
12
сеологическая рефлексия всюду наталкивает нас на тот
взгляд, что называемое различными науками своим «пред-
метом» вовсе не является чем-то раз навсегда твердо уста-
новленным л в себе данным, но что оно именно только еще
и определяется каждый раз особой точкой зрения знания.
По мере того, как меняется это обращение на идеальное
точки зрения перед мышлением возникают различные классы
н различные системы объектов. Поэтому становится каждый
раз неизбежным раскрывать специфически логическую обуслов-
ленность того, что отдельные науки дают нам в качестве
своих объектов и «вещей», которые сами могут быть точно
установлены благодаря этой обусловленности. У любой науки
есть предмет только благодаря тому, что она его извлекает
из однообразной массы данного при помощи формальных по-
нятий, характерных именно для нее. Предмет математики
отличается от предмета механики — предмет чистой меха-
ники от предмета физики и т. д. — постольку во всех
этих науках по различному ставятся вопросы знания, раз-
личным образом многообразное подводится под единство по-
нятия, упорядочивается и устанавливается в нем. Точно
также содержание каждой особой области знания определяется
характерной для него формой вопроса и суждения, от ко
торых исходит здесь знание. Здесь только соприкасаются
аксиомы отдельных областей знания, которыми науки отли-
чаются друг от друга. Если мы сделаем попытку с этой
точки зрения добиться точного .определения понятия «физи-
ческой предметности», то здесь мы прежде всего натолкнемся
на отрицательное определение. То, что означает здесь эта
предметность, вовсе не совпадает с тем, что наивное миро-
воззрение понимает под действительностью своих вещей,
под действительностью объектов своего чувственного вос-
приятия. Ибо от этой действительности объекты, с ко-
торыми имеет дело научная физика, устанавливая для них
законы, отличаются уже по своей основной формег. После
того, что установлено гносеологией в области физики отно-
сительно смысла и происхождения таких понятий, как
масса, сила, атом, эфир, магнитный или электрический по-
тенциалы, даже таких, как давление и температура, едва ли
13
требуется еще доказывать, что они не имеют ничего ббщего
с понятиями о вещах и не могут быть отображениями кон-
кретных, данных в восприятии единичных содержаний.
В них мы, очевидно, имеем дело не с воспроизведением
простых вещей или содержаний ощущений, но теоретические
полагания и конструкции, расчитанные на то, чтобы просто
ощущаемое сделать измеримым и тем самым превратить его
в «предмет физиких, т. е. предмет для физики. Данная
Планкам сжатая формулировка критерия физической предмет-
ности в том, что все, что доступно измерению, также и
существует, с точки зрения физики вполне самодостаточна;
но с точки зрения гносеологии она заключает только в себе
настоятельное предложение выяснить основные условия этой
измеримости и развить их в систематической полноте.
Потому что каждое, даже самое простое измерение опирается
на известные теоретические предпосылки, на определенные
«принципы», «гипотезы» и «аксиомы», которые вовсе не
берутся из мира ощущений, но привносятся в него в качестве
постулатов мышления. В этом смысле действительность фи-
зики по сравнению с действительностью непосредственного
восприятия оказывается чем-то вполне опосредствованным:
она сводится не к совокупности существующих вещей или
свойств, но к абстрактным мыслительным символам, которые
в качестве выражений для определенных соотношений меры
и величины служат для усгановления определенной функцио-
нальной подчиненности и зависимости между явлениями.
Если мы возьмем за исходную точку этот общий взгляд—
он разъяснен самым ярким образом в самой физике в
данном Дюгемсм анализе образования физических понятий—
то только тогда проблема теории относительности приобре-
тает свою логическую заостренность. То, что согласно этой
теории у пространства и времени отнимается всякая физи-
ческая предметность, оказывается, очевидно, чем-то большим
и более глубоким, нежели простое признание невозможности
их понимать в качестве «вещей» в духе наивного ре-
ализма. Потому что подобного роза вещи мы должны уже
оставить за собой у самого порога точной научной физики,
при формулировке ее самых первых суждений и положений.
14
Назначение быть понятиями измерения, а не понятиям^ вещей
распространяется также и на пространство и время наравне
с другими узко-физическими понятиями предметностей—и
если этим двум понятиям все же принадлежит какое-то особое
логическое место, то должно быть показано, что подобно
последним они в том же направлении удаляются от понятий-
вещей, делают еще шаг дальше, так что даже в известном
смысле становится возможным говорить о понятиях и формах
намерения первого и второго порядка.
Уже из тех первоначальных соображений, из которых
исходит теория относительности, на деле обнаруживается,
что физик, как таковой, никогда не имеет дела исключи-
тельно с измеряемым предметом, но всегда при этом принимает
во внимание и особые условия измерения. Теория разли-
чает между физическими определениями и суждениями, в
зависимости от того, получаются ли они от измерения по-
коющихся или движущихся систем отсчета; и подчеркивает,
что первоначально определения, получающиеся из различрых
систем отсчета, должны быть сравнены между собой в це-
лях установления прежде всего общего методического прин-
ципа перевода из одной системы в другую в различные
исчисления там и здесь. Каждому объективному измерению
должен быть придан как бы некоторый определенный субъ-
ективный индекс, указывающий на своеобразные условия
измерения—и только в таком случае оно может входит в
научное построение общей картины действительности, играть
роль в определении законов природы наравне с другими
данными и вместе с ними приводить к одному однородному
выводу. Какие преимущества имеет такой род размышления
над предпосылками и условиями физического измерения
тъкже и в чисто гносеологическом отношении, насколько они
действенны—это сейчас же выясняется, если вспомнить о тех
столкновениях которые неизменно возникали на всем протяже*
нии истории философии и истории точных наук из-за отсутствия
такой рефлексии. Над судьбами естественно-научного миро-
понимания висел какой-то злой рок в том отношении, что
почти всякое новое и плодотворное понятие измерения в
его освещении немедленно превращалось в понятие веши.
15
Одо упорно считало возможным проникнуть в истинный
смысл основных физических понятий, быть твердым и уве-
ренным в их применении только при условии соответствия
им определенных абсолютных действительностей. Каждая
проникнутая творческими началами эпоха развития физики
находит и. формулирует все новые своеобразные начала из-
мерения ддя всей совокупности бытия и бывания—и в
каждом случае поднимается опасность видеть в этих покуда
что последних мыслительных инструментах измерения окон-
чательное выражение онтологическиреального. История понятия
материи, история понятия атома, понятия эфира и энергии дают
этому типичные доказательства и примеры. Всякий Материа-
лизм—а существует не один только материализм собственно
материи, но также и материализм силы, энергии, эфира и т. д.
с гносеологической точки зрения сводится в конце концов
к этому мотиву. Последним постоянным физического урав-
нения должно принадлежать не только достоинство действи-
тельности, но их нужно возвести в ранг единственно дей-
ствительного. Даже ход движения и развитие самой идеали-
стической философии не свободны от этого мотива. Декарт
будучи идеалистически настроенным математиком одновре-
менно становится основоположником механистического миро-
понимания. Так как только протяжение дает точные и
ясные понятия и так как всякая выраженная в ясных по-
нятиях и познанная в них истина должна быть также
истиной сущего—то поэтому, по его мнению, математика и
природа, система определений измерения и совокупность
материально-физического существования должны сводиться к
одному. Известно, как подобный же переход от логически-ма-
тематического к онтологическому понятию вновь повторяется
в развитии современной энергетики. Также и здесь энергия,
после того как выяснено ее фундаментальное значение в
качестве принципа меры, меры, ограничивающейся не только
явлениями движения, но распространяющейся одинаково на
все области физического, вдруг становится всеохватывающей
субстанцией, соперничающей с материей вплоть до оконча-
тельного ее впитывания в себя и поглощения. Но в общем
дело здесь идет только о метафизическом побочном ответвле-
16
вин, которое не отклонило самое науку от ее твердого ме-
тодологического направления. Ибо понятие энергии принад-
лежит согласно своей первоначальной концепции тому об-
щему направлению физического мышления, которое опре-
деляется в противоположность физике образов и механи-
ческих моделей, как «физика принципов». Формулирование
же принципа никогда не относится непосредственно к ве-
щам и отношениям между вещами, но стремится установить
некоторое общее правило для сложных функциональных за-
висимостей и для взаимного соотношения между ними. Это
правило оказывается теперь единственно пребывающим и
субстанциальным: гносеологическая, как и физическая цен-
ность энергетики основывается не на новом представлении
о вещах, выдвигаемом ею на место прежних понятий «ма-
терии» и «силы», но в установлении численных эквива-
валентов, которые Роберт Майер разыскивает и устанавли-
вает прямо в качестве «фундаментов точного естествознания»,
(ср. [52] стр. 145, 237 сл.).
Уже на двух последних примерах можно удостовериться
в том, что через всю историю физики проходит одно ду-
ховное движение, параллельное тому движению, которое на-
блюдается в гносеологии в виде попыток примирения и вос-
соединения «субъекта» и «объекта» познания. Все время
для физической точки зрения, дело идет прежде всего о том,
чтобы характерную для измерения точку зрения установить
в объективно-физическом понятии, в некоторой определенной
постоянной природы—затем тут постепенно расширяется
конструктивный момент, который уже заключен во всяком
таком полагании первоначальной постоянной, он дедается
теперь все яснее и яснее, все очевиднее в своей обуслов-
ленности. Ибо все константы, каковы бы они ни были сами
по себе в отдельности, не даются непосредственно, но должны
сначала искаться и продумываться, ранее чем они будут
найдены в опыте. Одним их самих поучительных примеров
тому для нас служит история понятия атома. Атомы тре-
буются Демокритом в качестве последних постоянных при-
роды задолго до того, как мышление находит путь для кон-
кретного осуществления этого требования. По существу та-
17
кое осуществление, придающее понятию атома вполне точный
количественный смысл, стало возможным только после уста-
новления начал новейшей химии, ее закона кратных отно-
шений. Но по мере того, как наряду с этой особенной фор-
мулировкой понятия атома, выступает и ряд других, он
в конце концов охватывает собой и вносит органичность
мысли в самые разнообразные предметные области и его чисто
принципиальный характер выступает все с большей ясностью,
несмотря на первоначально неразрывную связь с реально-
вещественным смыслом. Содержание представления об атоме
видоизменяется и постепенно отступает на задний план по
мере постепенного развития физики и химии,—но функция
атома, в качестве неизменно последней единицы измерения,
пребывает. Когда мы переходим от измерения «весомой»
материи к исследованию эфира, когда мы ищем такую еди-
ницу, которая бы осветила не только механические, но также
и оптические и электромагнитные явления,—то атом ма-
терии превращается для нас в атом электричества, в электрон.
В новейшей физике вместе с теорией квант Планка воз-
никла мысль об атомической структуре не только мате-
рии, но и энергии. Было бы напрасным старанием
объединить в одном связном образе все те разнообраз-
ные применения, которые мысль об атомах нашла в
химии, в кинетической теории газов, в учении о тепловом
и световом лучеиспускании и т. д. Но для единства значения
атома вовсе и нет надобности в таком единстве образа; оно
достаточно обеспечивается и притом в гораздо более строгом
логическом смысле уже тем, что выясняется, что здесь по-
всюду господствует одно общее отношение, своеобразная
«форма» связи, которая в качестве таковой может обнару-
живаться и оправдываться в самых разнообразных содер-
жаниях. Атом в этом отношении оказывается именно не
минимумом бытия, но относительным минимумом меры.
Именно один из основателей новой философии Николай
Кузанский с истинным спекулятивным глубокомыслием пре-
дусмотрел и выявил ту функцию и задачу атомизма, кото-
рые последний по-истине выполнил лишь в истории естество-
знания. Основные черты учения Кузанского о бесконечном и об
18 —
единстве противоположностей в бесконечном покоится всецело
на этом представлении о принципиальной соотносительности
всех определений величин;—на совпадении наибольшего и
наименьшего (ср. [7], 1, 40 сл.; 263 сл.). Современная
теория познания очень просто может формулировать те за-
гадки, над разрешением которых бьется учение Кузанского о
roinimuni’e. Противоречие возникает только тогда, когда все
разнообразные формы, которые принимает мысль о наимень-
шем, как о последней неделимой единице измерения, в раз-
личных областях исследования мы пытаемся понять в раз на-
всегда вещном виде, но противоречие исчезает тотчас же,
как только мы обратим внимание на то, что истинное един-
ство никогда не нужно искать в вещах, но в мыслительных
положениях, выбираемых согласно особенностям тех областей,
для измерения и определения которых они предназначены,
в виду чего они принципиально становятся способными к
самой безграничной изменяемости. Отсюда вытекает, что по-
добно тому как измеряемое безгранично по числу, так же
и измеряющее может обнаруживаться и состоять из безгра-
ничного числа безгранично разнообразных оснований—един-
ство, которого мы ищем и требуем, заключается ни в том,
ни в другом числе, но лишь в форме их взаимной связан-
ности, т. е. в логических условиях самой операции изме-
рения.
Такой ход мыслей получает еще новое подтверждение,
когда от понятий материи, энергии и атома мы переходим
к тому, что собственно и составляет предмет совремепной
физики, к понятию движения. Историческое возникновение
современной механики уже у Галилея указывает непосред-
ственно на ту гносеологическую основную проблему, которая
нашла себе исчерпывающую и окончательную формулировку
в общей теории относительности. То, чего Галилею удалось
достигнуть при помощи своего понимания относительности,
сводилось к отмене абсолютной реальности места, и этот пер-
вый шаг вел уже к самым важным логическим последствиям,
заключая в себе новое понятие естественной законности, и
приводил к новому для него пониманию специальных осно-
ваний динамики. Учение Галилея о движении коренится
19
как раз в новом выборе той точки зрения, с которой
измеряются и оцениваются явления движения во вселен*
ной. В этом выборе для него уже зараз был дан и закон
инерции и вместе с ним все то, что собственно является
основой новсипгего воззрения на природу. Античное мировоз-
зрение видело в месте определенное физическое свойство,
ведущее к совершенно определенным физическим проявлениям.
«Здесь» и «там», «вверху* и «внизу» не были для него
простым отношением; но каждая отдельная точка простран-
ства была самостоятельной реальностью, снабженной совер-
шенно последовательно своими особыми силами. В стремле-
нии тел к их «естественным местам», в поднимании кверху
воздуха и огня и в опускании книзу тяжелых масс, эти силы
были представлены в качестве непосредственно данных опре-
деленных эмпирических действительностей. Если мы примем
во внимание какой руководящей витью проходили эти мысли
не только через античную астрономию и космологию, но и
через античную физику, нам станет ясной вся смелость, но-
вой ориентации, которая была придана мысли Коперникан-
ской системой. Одна из самых твердых и надежных, реаль-
ностей, на которых строило свое миропредставление греческое
мышление, превращалась теперь в простую иллюзию, в чи-
сто «субъективное* определение. Уже первые приверженцы
нового учения сделали самые решительные следствия отно-
сительно места. То, что, напр. Гильберт противопоставляет
Аристотелевской физике и космологии, заключается прежде
всего с своей гносеологической стороны в том, что в точках
соприкосновения идеальное и реальное здесь повсюду идут
вперемешку. Постоянно тут различие, которое свойственно
лишь нашему рассмотрению, единственно только субъектив-
ной рефлексии, превращается в объективно вещные противо-
положности. Но в действительности ни одно место в при-
роде не может быть противопоставлено другому и имеется
в наличии только различие взаимного положения тел и мате-
риальных масс.
«Вовсе не место руководит- природой вещей и создает
их, не оно совсем играет решающую роль в покое и движе-
ния тел. Потому что само по себе оно и не бытие и не
20
действующая причина, скорее наоборот сами тела согласна
присущим им силам определяют свое взаимное нахождение
и положение. Место—ничто; оно не существует и не обла-
дает никакой силой, но вся мощь природы заключается и
обосновывается в самих телах» (7, 1, 360 сл.). Тут же
нужно прибавить, что полагаемое вами <истинным местом»
тела никогда не дается в виде непосредственно восприни-
маемого чувственного качества, но всегда устанавливается в
мировом целом путем выкладок «арифметики сил». Всякое
определение места,—так формулирует Кеплер этот взгляд
со всей той точностью и определенностью, которые он
вынес, как из своих астрономических, убеждений, так
и из своего анализа общей проблемы восприятия,—вся-
кое определение места есть дело ума: «oninis locatio mentis
est opus» (37, II, 55 ср. 7, I, 339). Отсюда открывается
путь к произведенному Галилеем обоснованию законов динамики:
т. к. раз место перестало быть чем-то реальным, то лишаетя вся -
кого смысла и вопрос о причине места для данного тела и о
причине пребывания его в одном и том же месте. Объективно-
физическая реальность переносится с места на изменения
места, па движение н на те факторы, благодаря которым
оно определяется как величина. Если возможна однознач-
ность такого определения, то тождественность и пребывае-
мость, которые до сих пор приписывались месту, должны
быть перенесены на движение, и оно, как таковое, должно
стать «бытием», т. е. с точки зрения физика обладать ну-
мерическим постоянством. Это требование нумерического по-
стоянства самого движения находит свое выражение а свое
осуществление в законе инерции. Снова здесь обнаруживается,
как тесно и у Галилея математический мотив соприкасается
с онтологическим—как его понимание и определение бытия
воздействуют на понимание и определение измерения и об-
ратно. Новый принцип измерения, который открывается в
инерции и в законе ровномерного ускорения, заключает в
себе одновременно новое установление реальности. Движение
по инерции обнаруживается в противоположность простому
месту, которое бесконечно многосложно и разнообразно в зави-
симости от выбранной системы соотнесения, и оказывается
21
теперь по истине внутренним свойством тела, присущим ему
«как таковому» вне всякой связи с какой-либо определенной
системой, дающей принцип измерения и сравнения. Скорость
материальной системы является чем-то большим обычного
множителя в уравнении: она не только в действительности
ей свойственна, но определяет как раз самое ее действитель-
ность, т. к. она определяет присущую ей живую силу, т. е.
размер принадлежащей ей динамической действенности. В
качестве движения, которое она открывает и обосновывает
в дифференциале пути на время, физика Галилея надеется
добраться до начала всего физически сущего, определив и
покорив своей власти интенсивную реальность движения.
Этой реальностью динамическое рассмотрение отличается от
просто форономического.
Понятие «состояния движения», не как просто соотно-
сительной величины, но, как внутренно привходящего в
движущую систему сущностного момента, становится теперь,
собственно говоря, приметой и характеристикой физической
действительности. Также и Лейбниц в своем основоположении
динамики стоит всецело на этой точке зрения, которая одно-
временно служит ему исходным пунктом новой матафизики
сил. Движение, как простое изменение места, понятое в чи-
сто форономическом смысле—так заявляет он—осталось бы
само чем-то чисто относительным; оно становится выраже-
нием собственно реальности, как физической, так и метафи-
зической только в том случае, если мы к нему присоединяем
внутренний динамический принцип, понимая под силой «пер-
воначально присущий принцип пребывания и изменения»
(principium mutationis et perseverantiae insituni) (42, YI,
100; стр. 5, стр. 290 сл.). Па всех этих примерах ясно
обнаруживается, какую заостренность, с одной стороны, при-
обрела в современном физическом мышлении мысль об отно-
сительности места и движения, с другой,—как все же оно
робко останавливается перед тем, чтобы довести ее до своих
последних выводов. Если не только место, но и скорость
материальной системы должны означать величину, которая
всецело зависит от выбора основного тела, с которым все
соотносится, и в виду этого и бесконечно изменчива и бес-
— 22 —
конечно многозначна, то представляется вообще невозмож-
ным наличие однозначного и объективного определения со-
стояния всего физически действительного. Пусть себе чистая
математика в качестве учения об идеологической стороне
сравнения и связывания величин, между собой, как системы
одних только соотношений и функциональных зависимостей,
конституируется все с большей и большей ясностью для зна-
ния, физика, наоборот, в своем теории приходит к последней
грани, достигает некоторого non plus ultra, если только она
не желает совершенно потерять под собой почву реальности.
Но трудность, которая же лее остается в общем строе
классической механики, в формулировке закона инерции, вы-
ражается в конце концов в гносеологическом порочном круге,
ив которого как будто бы нет выхода. Для того, чтобы уста-
новить смысл закона инерции, мы нуждались в понятии «в
одинаковое время»—но, как с другой стороны выясняется,
физически применимая мера равных времен может-быть
дана только в том случае, если принцип инерции уже счи-
тается данным и по своему содержанию и по своей значи-
мости. В самом деле, механика—как это повелось со вре-
мени известной работы Карла Неймана «О принципах Гали-
лей-Ныотоновской теории» (57), который первый начал со-
временное обсуждение закона инерции, привыкла равные вре-
мена определять как такие, в течение которых предоставлен-
ное себе тело проходит равные отрезки пути. Также и
Максуел в своем изображении Ньютоновской механики пони-
мает закон инерции как чистый принцип измерения. Первый
закон Ньютона—как он заявляет со строгой и многозначи-
тельной точностью—говорит только о том, при каких усло-
виях пет в наличии внешней силы (51, стр. 31). Так в
процессе постепенного образования механики закон инерции
все определеннее понимается в том самом своем значении, в
котором он уже в сущности имеется у Галилея. Его
значимость не заключается тут больше в прямом эмпири-
ческом описании данных в природе процессов, но сводится
к областного типа аксиоме, к той гипотезе оснополагания,
благодаря которой новая наука предписывает дипамике опре-
деленную форму измерения. Инерция представляется уже не
23
абсолютным и в вещах заключенным свойством тела, но,
наоборот, свободным установлением определенного масштаба и
измерительного символа, благодаря которым мы можем на-
деяться на достижение систематического понимания законов
движения. Так же и здесь внутри исторического развития
самой физики все яснее идет разделение между измеряемым
и измеряющим, которые оба сначала казались совпадающими,
равным образом все яснее отделяются данные опыта от того,
что в качестве условия наблюдения и измерения величины
должно быть употреблено в виде основной предпосылки.
И то, что здесь обнаруживается на одном единственном
примере и внутри более специального круга вопросов,
повторяется при ближайшем рассмотрении во всех отдельных
областях физики. Повсюду мышление физика, поскольку оно
приступает к наблюдению, должно в своих же собственных
интересах определить предварительно нормы измерения.
Должна быть установлена определенная точка зрения для
сравнения и соподчинения величин; должны, по крайней
мере гипотетически и предварительно, быть установлены
определенные постоянные, пред тем как приступать вообще к
конкретному измерению. В этом смысле каждое измерение
содержит чисто идеальный момент: в нем участвуют не
столько чувственно-вещные инструменты, как скорее на-
оборот наши собственные мысли, с которыми и при помощи
которых мы соизмеряем происходящее в природе. Измери-
тельные инструменты как бы только видимое воплощение
этих мыслей, потому что каждая из них заключает в себе
свою собственную теорию и лишь постольку дает пра-
вильные и пригодные результаты, поскольку предполагается
значимой эта теория (ср. 8, стр. 189 сл.). Не часы и
не телесные линейки, но принципы и постулаты оказыва-
ются, собственно говоря, последними измерительными инстру-
ментами. Ибо в многообразии и изменчивости явлений при-
роды мышление неизменно обладает относительно твердыми
опорными пунктами только потому, что оно само их утвер-
ждает. В выборе этих точек зрения оно вовсе не связано
заранее явлениями; но он оказывается его собственным де-
лом, за которое оно ответственно в последнем счете только
24
перед самим собой. Решающее значение имеет связь с опытом,
т. с. с закономерной связью наблюдений, тогда как простая
сумма таковых, конечно, ничего не может дать для установле-
ния однозначностей. Потому что наблюдения могут быть выра-
жены неизбежно только благодаря наличию ряда разнообраз-
ных мыслительных начал, которые выбираются научным
изложением лишь в их зависимости от логической «про-
стоты >—строго говоря систематического единства и связно-
сти. В тот момент, когда мышление, согласно своим требо-
ваниям и притязаниям, изменяет форму «простых» изме-
рительных соотношений, лежащих в основе всего, мы ока-
лываемся лицом к лицу с иной пе содержанию «кар-
тиной мира». Ранее приобретенные и строго установленные
соотношения опыта, хотя и не теряют теперь своей значимо-
сти, вступают, будучи выражениями нового языка понятий,
также и в новую смысловую связь. Твердые Архимедовы
опорные пункты прежнего мировоззрения приходят в движе-
ние, имевшееся до сих пор поо о-сш мысли оказывается разру-
шенным. Но при этом сейчас обнаруживается, что мысль,
благодаря своеобразию своей основной функции, может устра-
нить свое прежнее положение только тем путем, что оно заме-
няется новым более общим и более широким; постоянство и
последовательность, которые она не может перестать искать и
требовать, переносятся только на другое, более глубокое место
среди явлений. Что все осуществления, которые может приобре-
тать требование последних постоянных в области эмпирического,
всегда только условны й относительны,—этим как раз обеспе-
чиваются безусловность и радикальность самого этого требова-
ния. Критическая теория познания стремится не только уста-
новить абстрактно эту связь мыслей, но для нее как раз
конкретное движение мысли, постоянное колебание между
опытом и понятием, между гипотезами и фактами в исто-
рии физики составляет все новый и новый источник для
поучения. Посреди смены каждый раз особых теоретических
инструментов измерения она твердо держится за мысль об
общем единстве измерения, которое для нее, правда, является
вовсе не реалистической догмой, но идеальной целью и
никогда до конца не выполнимым заданием. Каждая новая
25
физическая гипотеза устанавливает как бы новую систему
логических координат, к которой иы соотносим явления,
причем, однако, регулятивным началом исследования твердо
остается та мысль, что все эти вивтемы только ряды сходя-
щиеся к одному определенному и однозначному пределу. В
сутолке и в постоянном потоке явлений рассудок сначала
почти что по своему произволу фиксирует и утверждает из-
вестные опорные пункты, чтобы с их помощью познать
закон изменении—но все, что он в этом смысле прини-
мает в качестве определенного и значимого, обнаруживается
при его дальнейшем собственном развитии одним только
приближением. Первое полагание должно быть заменено
вторым, это третьим и т. д. С одной стороны вносятся
логические ограничения, с другой стороны, именно благодаря
им все принимает логически более определенный вид. Так
все снова и снова перемещается предварительно выбранный
теоретический центр мышления; но только в этом движе-
нии круг бытия, сфера предметного знания все более,
проникается мыслью. И сколько бы раз ни представлялось
что мышление лишается своих устоев, благодаря тому что
новые факты и наблюдения не подходят к тем формулиров-
кам законов, которые были даны до сих пор,—всякий раз
оказывается, что в действительности в них можно найти
новую устойчивость, вокруг которой отныне будет дви-
гаться вся совокупность эмпирически указуемых «фактов».
Гносеологическое истолкование и оценка каждой новой фи-
зической теории всегда будут иметь своим следствием уста-
новление идеального центра вращения, вокруг которого будет
двигаться вся совокупность явлений, всех, как действитель-
ных, так в возможных наблюдений, безразлично будет ли
этот центр ясен сам в себе, или на него только вторично
будет указывать определенное мыслительное направление
всех научных положений и выводов.
26
ГЛАВА IL
Эмпирические и рациональные основы теории
относительности.
Если согласно вступительным словам «Критики чистого
разума» не может быть сомнения в том, что все наше по-
знание начинается с опыта, то это справедливо прежде всего
в тех случаях, когда речь идет об указании какой-либо
физической теории. Тут допрос никогда не может заклю-
чаться в том, возникла ли данная теория из опыта, но
лишь в том, как она на нем основывается и в какое взаимо-
отношение встали различные моменты, обозначающие и
констатирующие эмпирическое мышление как таковое. Нет
поэтому необходимости в особом гносеологическом ана-
лизе для того, чтобы уяснить отношение специальной и
общей теории относительности к опыту, к целому наблю-
дения и физического эксперимента, — лишь одно должен
будет решить такой анализ: считать ли данную теорию по
ее возникновению и развитию свидетельством в пользу кри-
тического или свидетельством в пользу сенсуалистиче-
ского понятия опыта. Обозначает понятие «опыта», в данном
случае его употребления, лишь просто сумму единичных
наблюдений—experimentorum multorum coacervatio, как
вто было однажды выражено одним йыслителем сенсуалистом,
или в «опыте» чеканится некоторая своеобразная и само-
стоятельная форма мышления? Заключалась ли задача при
пострении теории только в том, чтобы нанизывать один «факт»
на другой, одно восприятие на другое—или в этом соеди-
нении частностей с самого начала участвовали определенные
общие и критические нормы, определенные методические
основные предпосылки? Никакой «эмпиризм», как бы далеко
он ни заходил, никогда не сможет попытаться отрицать
роль мышления в построении и обосновании физических
теорий—равно как с другой стороны нет такого логического
идеализма, который мог бы попытаться, освободить «чистое
27
мышление^ от отношения к миру «фактического» и от
связи с ник; Вопрос, разделяющий оба эти воззрения, может
быть поставлен лишь в том смысле, растворяется ли мышле-
ние в простом регистрировании фактов, и не обнаруживает
ли оно уже в констатировании, в добывании и в использовании
«единичного факта» своеобразную силу и функцию. Исчерпы-
вается его работа тем, что единичные данные, которые над-
лежит брать непосредственно из чувственного наблюдения,
нанизываются как бусы на шнурок—или мышление идет
навстречу этим данным со своими исконными мерами, с
самостоятельными критериями суждения?
Проблема, которая здесь поставлена, с систематической
стороны получила резкое и ясное выражение впервые в Пла-
тоновом учении об идее. И дли Платонова идеализма действи-
тельно положение, что мыслить возможно не иначе, как
исходя из какого-либо восприятия: ot> oovatdv evvoetv ex
woe Однако, функция «логического ънутри нас»
заключается безусловно не в суммировании отдельных вос-
приятий, не в выведении из «равных дерев и камней»
«идеи равного»—эта функция обнаруживается в различении
и оценке данного в восприятии. Это различение является
основной характеристикой мышления—взятого как Stavoia,
как discursus. Между тем не всякое восприятие и на-
блюдение возбуждает одинаковым образом критическую и
решающую деятельность мышления. Среди них встречаются
такие, которые не вызывают рассудок на размышление,
так как простое ощущение уже дает им удовлетворение—
но встречаются и такие, которые всячески призывают
на помощь мысль, при которых восприятие само по себе
оказывается как бы неспособным породить что либо здоровое.
«Невызывающим является то, что не переходит немед-
ленно в противоположное восприятие. Переходящее же я
полагаю вызывающим, так как восприятие обнаруживает
это ничуть пе более чем противоположное ему. Таким образом
в восприятии одно оказывается вызывателем (параклетом)
мышления (карахХт)Т1ха тт]? Stavoi'as) другое—нет, а именно,
таким возбудителем мысли является все то, что подпа-
дает чувственному восприятию вместе со своей при.'
28
тивоположностъю; лишенное же этого свойства и не
возбуждает мысли». (Госуд. 523/524). В этом Платоновом
определении взаимоотношения мышления и ощущения, разума
и чувственности мы имеем—как подчеркнул Коген—«одну
из краеугольных мыслей, лежащих в основе развития кри-
тики познания» (12, стр. 16 сл.). Подобно тому, как для
Платона,- мышление раскрывается лишь в речи и противо-
речии (Spruch und Widerspruch), лишь в диалектике ста-
новясь тем, что ено есть—подобно этому не всякое содержа-
ние восприятия может стать возбудителем и параклетом, но
лишь такое, которое само соответствует и идет навстречу
этому свойству мысли. Повсюду, где восприятия как бы
мирно покоится друг у друга, где нет между ними внутрен-
него напряжения, покоится и мышление—лишь там, где
они противоречат друг другу,- где они грозят взаимным
уничтожением, появляется основополагающий постулат мыш-
ления, его безусловное требование единства и требует пре-
образования, даже новообразования самого опыта.
Развитие теории относительности дало этому общему от-
ношению новое типическое доказательство. Действительно,
оно взяло начало от основного противоречия внутри самого
физического опыта. Па одной стороне стоял опыт Физо, на
другой опыт Майкельсона—и результаты обоих казались
совершенно несоединимыми. Оба опыта должны были ответить
на вопрос, как относится скорость распространения света в
подвижной среде к скорости в среде неподвижной: и они
разрешили вопрос в безусловно противоположных смыслах.
Опыт Физо показал, что скорость света в текущей воде
больше нежели в неподвижной, но что е другой стороны к
скорости в неподвижной среде прибавляется не полная ско-
рость течения воды, а лишь известная дробь от нее. Назовем W
скорость света в подвижной среде, w скорость света в по-
коящейся и v скорость течения; тогда оказывается не просто
W = w Ч- v, но W = w-|-v (1 — при чем вели-
чина п — обозначает показатель преломления жидкости.
Этот результат в истолковании, данном ему теорией Лоренца,
29
говорил непосредственно в пользу предположения покояще-
гося, не увлекаемого движущимися телами эфира. Однако,
попытка Майкельсона наглядно представить последствия дви-
жения земли относительно этого покоящегося эфира не
удалась. Влияние движения земли на скорость распростра-
нения света никак не могло быть показано: напротив, все
яснее обнаруживалось, что все оптические явления протекают
так, как будто перемещения земли относительно эфира не
существует. *) И позади этого противоборства «фактов» при-
ходилось все определеннее видеть противоборство общих прин-
ципов, к которым невидимому с необходимостью приводила
теория механических и оптически-электромагнитных явлений.
Опыт в этой последней области оказалось возможным объ-
единить в конце-кондов в одном положении: в принципе
постоянства скорости распространения света в пустоте.
Смысл формулированных Максуэллсм и Гертцом основных
уравнений электродинамики включает предположение, что в
пустом пространстве свет всегда распространяется с опре-
деленной, независимой от движения излучающего, тела ско-
ростью V. Независимо от того, из какой системы производится
наблюдение и из какого источника исходит свет, для ско-
рости распространения его всегда должна быть найдена одна
и та же величина. Но это необходимо требуемое принципами
электродинамики предположение скорости света, как универ-
сальной, для всех систем однозначной постоянней величины,
противостало принципу относительности Галилеево-Ньютоновой
механики. Этот принцип требует, чтобы при некотором опре-
деленном данном Галилеевом теле отсчета (Bezugskorper)—
т, е. таком, относительно которого «предоставленное самому
себе» тело остается в своем состоянии покоя или равно-
мерно прямолинейного движепин-—все законы, имеющие
значение относительно этого тела отсчета К, оставались бы
в силе также при переходе от системы К к другой системе
К', находящейся по отношению к системе К в состоянии
х) Подробнее об опытах Фпзо и Майкельсона, равно как об отрица-
тельном результате других опытов над влиянием движения земли на опти-
ческие и электрические явления см. у Laue [40], стр. 10 сл.
30
равномерного поступательного движения. При переходе от К
к К' имеют тогда значение уравнения «Галилеева преобра-
зования».
х'= х — vt,y'= у, z' ==z,
(где v обозначает постоянную скорость движения К' отно-
сительно К, параллельного осям х и х'), к которым до-
бавляется к-еще тожественное, в классической механике особо
не выделяемое преобразование для времени t’ = t. Если
попытаться, однако, применить принцип относительности
механики к электродинамике, т. е. преобразовать ее основ-
ные уравнения согласно формулам Галилиевой трансформации,
то это оказывается невыполнимым: основные уравнения
электродинамики в противоположность Ньютоновым уравне-
ниям движения изменяют свои вид, если в них вместо ко-
ординат х, у, z, t вводятся согласно правилам Галилеевой
трансформации координаты х', у', z', t'_ От усилий объеди-
нить механику и электродинамику путем перенесения прин-
ципа относительности первой в последнюю, пришлось по-
этому отказаться: представлявшая подобного рода попытку
теория Гертца оказалась в непримиримом противоречии с
прочно удостоверенными эмпирическими данпыми. Физиче-
ское исследование оказалось перед дилеммой, либо отказаться
от принципа, оправданного на всем протяжении исследо-
вания явлений движения и представлявшего краеугольный
камень здания классической механики,—либо удерживая прин-
цип в его области, отрицать применимость его к оптически-
электромагнитным явлениям. В обоих случаяхь казалось,
что гибнет единство объяснения природы, единство понятия
природы. Здесь таким образом действительно оказалось вы-
полненным то условие, которое было выставлено Платоном
для логической плодотворности опыта: опыт оказался в дан-
ном случае в такой точке, где одно удостоверенное наблю-
дение, невидимому, непосредственно переходило в противопо-
ложное. Противоречие между принципом постоянства, скорости
распространения света и принципом относительности меха-
ники стало теперь «параклетом мышления»—действитель-
ным пробудителем теории относительности.
31
Но как поступает физическое мышление для преодоления
этого противоречия, коль скоро оно связано показаниями
наблюдения как такового—и не может отбросить ни тех
фактов, которые находят свое выражение в принципе по-
стоянства скорости света в пустоте, ни тех, которые выра-
жаются в принципе относительности механики?
При взгляде на исторический ход развития теории отно-
сительности мы видим, что она последовала указанию, дан-
ному однажды Гете. «Высшее искусство мудрости — пи-
шет Гете Цельтеру—«заключается в том, чтобы превратить
проблему в постулат: на этом пути можно найти выход».
Действительно, таков был путь, на который вступил Эйнштейн
в своем основополагающем исследовании «К вопросу об электро-
динамике подвижных систем» 1905г. Положение ©постоянстве
скорости света ставится здесь в качестве постулата во главу
угла: одновременно с этим, однако, на основе отрицательного
результата всех попыток установить «абсолютное» движение
относительно определенной привилегированной системы от-
счета, относительно «покоящегося эфира», высказывается
догадка, что понятию абсолютного покоя не только в меха-
нике, но и в электродинамике не соответствуют никакие
свойства явлений, но что, напротив, для всех систем коорди-
нат, для которых имеют значение механические уравнения,
имеют значение также одинаковые электродинамические и
оптические законы, И эта «догадка» в свою очередь не
остается как таковая на полпути, но определенно «возвы-
шается в степень предпосылки», т. е. требуется такое обра-
зование теории, которое одновременно удовлетворяло бы
условиям принципа относительности, равно как условиям
принципа постоянства скорости распространения света,
(ср. 16, стр. 26).
Правда, оба допущения при средствах и привычках
мышления общеупотребительной до построения теории отно-
сительности кинематики друг с другом несовместимы: но
они — не должны далее таковыми оставаться. Физической
теории предъявляется требование снять эту несовместимость,
подвергнув именно сами эти средства и привычки мышле-
ния критическому рассмотрению. Пз анализа физических
32
понятий пространства и времени уясняется теперь, что в
действительности несовместимости принципа относительности
с законом распространения света вовсе нет; что скорее
требуется лишь преобразование этих понятий для того, что-
бы придти к логически безупречной теорий. Если понято,
что числовое значение мер устанавливаемых внутри неко-
торой системы определенных физических методов измере-
ния применением твердых масштабов и часов, не имеют
раз навсегда установленного «абсолютного» значения, но
зависят, от движения системы и в зависимости от него по
пеобходимости принимают различные значения,—то решаю-
щий шаг сделан. Теперь остается лишь чисто математиче-
ская задача установления закона преобразования, по кото-
рому изменяются величины пространства и времени данного
события при переходе от одного тела отсчета к другому, на-
ходящемуся по отношению к первому в состоянии равно-
мерного движения. Эта задача разрешается известным спо-
собом в основных уравнениях <преобразования Лоренца»!
У'=У
Z' —'L
Основываясь на этих уравнениях, мы видим, что при
их помощи закон распространения света в пустоте одинако-
вым образом выполняется для всех допустимых систем К и
К', с другой стороны обнаруживается, что Максу&лловы
основные уравнения электродинамики не меняют своей фор-
мы, если к ним вместо формул Галилеева преобразования
применяются формулы преобразования Лоренца. Таким обра-
зом теперь действителен общий, охватывающий все физиче-
ские явления в целом принцип относительности: законы, по
— 33 —
которым изменяются состояния физически систем, незави-
симы от того, к какой из двух равномерно друг относи-
тельно друга перемещающихся систем координат эти изменения
состояния относятся (ср. 16, стр; 29). Принципу относитель-
ности классической механики этот общий принцип до такой
даепепи не противоречит, что первый скорее только
специальный случай второго: уравнения Галилеева преобра-
зования получаются непосредственно из уравнении Лоренцова
преобразования, если принимаются во внимание лишь такие
значения скорости у, которые по сравнению со скоростью
V Vt
света с очень малы, так что величины —- > — практиче-
С С2
ски могут быть отброшены. Отсюда следует, что принцип
относительности электродинамики, будучи перенесен в меха-
нику, не может оказаться в противоречии ни с какими эмпи-
рическими результатами, тогда как обратный перенос
принципа относительности механики на электродинамику,
как видно из неудачи теории Гертца, оказался невозмож-
ным. При ближайшем рассмотрении, однако, уясняется что
в специальной теории относительности электродинамические
явления отнюдь не используются в качестве ключа к меха-
ническим, но что в ней устанавливается действительно
общий принцип, «евристическая максима» исследования
вообще, претендующая для всех специальных областей фи-
зики и для всех специальных физических теорий на роль
критерия их пригодности и их допустимости. Таким образом
обнаруживается, что как раз исходное противоречие, вскры-
вшееся в принципах механики и электродинамики, указало
путь к достижению значительно более совершенного и глу-
бокого единства обоих, чем существовавшее до того. И ре-
зультат этот достигнут не простым нагромождением опытов,
пе наново поставленными экспериментами, но основывается
на критическом преобразовании, которому подверглась система
основных понятий физики.
Поэтому, рассматривая этот ход мыслей, которому теория
относительности обязана своим происхождением, с чисто
гносеологической стороны, мы встречаем еще лишний раз в
особенно остром и ясном выражении тот своеобразный «Ко-
34
перниканский переворот*, который мы ранее проследили на
примере х классической механики. Опять существо дела осно-
вывается на том, что произведено передвижение прежних
логических констант физического познания; что они пере-
ставлены на другое место. Для классической механики твер-
дой и непоколебимой точкой являлось допущение тожества
пространственных и временных величин, добываемых путем
измерения в различных системах. Это тожество считалось
бесспорным и прочным фундаментом ее понятия предмета
вообще: оно считалось тем, что впервые подлинно конституи-
рует предмет «природы», как геометрически-механический
предмет, отличая его от изменчивых и относительных дан-
ных, чувственного ощущения to men schema kath’auto, to de
glyky kai holds to aistheton pros allo kai en allots.
Так гласило положение, приведшее уже у Демокрита к
основополаганию атомистики, а затем в новое время приня-
тое Галилеем в качестве опоры для принципиального разли-
чения «первичных» и «вторичных» качеств, и таким обра-
зом в качестве опоры всего «механистического мировоззре-
ния». Но сколь плодотворным ни оказался этот принцип, и как
бы он ни оправдывал себя при построении математи-
ческой физики, тем не менее современное развитие науки
с возрастающей ясностью обнаруживало, что в философ-
ски-методическом смысле принцип этот слишком узок. Не
механизм, — так однажды Анри Пуанкаре формулировал
руководящую максиму современпой физики—является истин-
ной целью науки: таковой является единство. Относительно
же этого единства физику надлежит спрашивать не о том,
существует ли оно, но лишь о том, каково оно—т. е. ка-
ков минимум предпосылок, необходимых и достаточных для
одпозначного изображения совокупности данных опыта и их
систематический связи (72, стр. 172 сл.). Чтобы сохранить
и чтобы глубже и прочнее- обосновать это единство, кото-
рому, невидимому, угрожала опасность вследствие столкнове-
ния принципа постоянства скорости распространения света
с принципом относительности механики, теория относитель-
ности отказалась от тожества величин пространства и вре-
мени в различных системах. Она отказывается от предпо-
35
«ылки, что промежуток времени между двумя событиями
является раз навсегда установленной, от движения тела от-
счета независящей величиной, и что равным образом про-
странственное расстояние между двумя точками твердого тела
не зависит от движения тела отсчета—восходя к методу
измерения времени и к фундаментальной роли, которую
играет во всех наших физических измерениях времени ско-
рость света, теория эта вскрывает относительность одновре-
менности двух событий и приводит далее к заключению,
что, Как видно из формул преобразования Лоренца, вели-
чины длины, объема, формы, энергии и температуры и т. д.
данного тела оказываются различными в зависимости от
выбора системы, относительно которой производится изме-
рение. Но введение всей этой относительности так мало
противоречит мысли о постоянстве и единстве природы, что
скорее напротив оно во имя этого самого единства требуется
и проводится. Вариация пространственных и временных мер
составляет необходимое усиовие, в силу которого только и
могут быть найдены и обоснованы новые инварианты этой
теории. Такими инвариантами оказываются равная для всех
систем величина скорости света и далее ряд других величин*,
которые, как, например, энтропия тела, его электрический
заряд или как механический эквивалент теплоты, по отно-
шению к преобразованию Лоренца неизменны, а потому во
всех допустимых системах отсчета имеют одинаковое значение.
Но прежде всего, в общей форме, мы имеем теперь в
собственном смысле инвариант и стало быть в собственном
смысле логический остов природы. Если специальная теория
относительности ближайшим образом ограничивается тем,
что при формулировке законов природы считает равноцен-
ными все тела отсчета К', которые относительно определен-
ной допустимой системы К движутся равномерно и прямо-
линейно, то общая теория распространяет это положение в
том смысле, что все тела отсчета К К', каков бы ни был
характер их движения, должны считаться равноценными
для описания природы (17, стр. 9—18, стр. 42). Но един-
ственный путь, по которому можно притти к этой истинной
всеобщности понятия природы и природной* закономерности,
36
на котором молено достигнуть однозначного и объективного,
независящего от выбора тех или иных систем отсчета опи-
сания явлений, проходит с необходимостью, как показывает
теория через признание относительности пространственных
и временных величин, Имеющих значение внутри отдельных
систем; полагать эти величины как переменные, как подле-
жащие преобразованию, и значит достигать истинной инва-
риантности подлинно универсальных констант и универсаль-
ных законов природы. Постулат постоянства скорости света
и постулат относительности оказываются, таким образом,
двумя неподвижными точками теории, в качестве покою-
щихся полюсов мысли, вокруг которых вращаются явления:
и при этом вращении обнаруживается, что и прежние логи-
ческие константы теории природы, что целая система поня-
тий и числовых величин, считавшихся до сих пор безу-
словно однозначными и твердыми, приходят в движение,
дабы они могли удовлетворить новым более строгим требо-
ваниям единства, выставляемых физическим мышлением.
Таким образом, отношение к опыту, обращение внимания
на явления и однозначное их изобретение оказываются
повсюду основополагающим моментом; но вместе с тем обна-
руживается и то, что—согласно словам Гете—опыт все же
всегда лишь наполовину опыт; ибо не йросто материал,
данный наблюдением как таковым, но идеальная форма, в
которую он облекается, и мыслительное истолкование, кото-
рому он подвергается, обосновывает собственную ценность
теории относительности и преимущество ее перед другими
способами объяснения. Как известно, опыту Майкельсона-
Мориса, давшему толчек и исходную точку для развитая
теории относительности, уже в 1904 году Лоренцом было
дано истолкование, соответствовавшее всем чисто физическим
требованиям. Гипотезы Лоренца, согласно которой всякое
тело, движущееся со скоростью v относительно покоящегося
эфира, испытываете параллельном скорости измерении опре-
деленное сокращение, именно согласно отношению:
было достаточно, чтобы дать полный отчет во всех извест-
37
пых наблюдениях. Экепериментальное разрешение спора ме-
жду теориями Лоренца, и Эйнштейна становилось, таким
образом, невозможным: оказывалось, что между обеими тео-
риями принципиально невозможен никакой «experinnantum
crncis» х). Сторонникам нового учения пришлось поэтому—
редкое зрелище в истории-физики — ссылаться на общефило-
софские основания—на преимущества новой теории перед
допущением Лоренца в систематическом и гносеологическом
отношении. <В собственном смысле экспериментальное разре-
шение спора между теориями Лоренца и Эйнштейна—как
заявляет, напр., Лауэ в своем изложении принципа относи-
тельности (1911 г.)—пожалуй вообще невозможно, и если
тем не- менее первая теория отступила на задний план, то,
главным образом, из-за того, что при всей ее близости к
теории относительности ей недостает того великого, простого,
общего принципа, обладание которым сообщает теории отно-
сительности... известную импозантность* 2).
Гносеологически несостоятельным в допущении Лоренца
представлялось прежде всего то, что физическому предмету,
эфиру, приписывались вполне определенные действия, при
чем именно из этих действий следовало, что он никогда не
сможет стать для нас объектом возможного наблюдения.
Минковский в своей лекции о пространстве и времени также
признал гипотезу Лоренца крайне недостаточной: так как
сохранение должно мыслиться не физически, как следствие
сопротивлений в эфире, но как чистейший <дар с небес»,
как сопутствующее обстоятельство движения (47, стр. 60 сл.).
’) Об этом подробнее, напр., у Эренфеста (15а), стр. 16 сл.
8) 40, стр. 10 сл.; ср. 41, стр. 106. Ср. также характерное заме-
чание самого Лоренца в гаарлемских лекциях. «Оценка (основных поня-
тий Эйнштейновой теории относительности) входит по преимуществу в
область гносеологии, каковой и можно предоставить право оценки с уве-
ренностью, что она рассмотрит с необходимой основательностью обсуждае-
мые вопросы. Но можно с уверенностью сказать, что склонность, к тому
или иному пониманию в значительной мере будет зависеть от привычного
образа мышления. Что касается самого докладчика, то он находит неко-
торое удовлетворение в старом понимании, согласно которому эфир по
крайней мере имеет некоторую субстанциальность, пространство п времВ
могут быть резко разграничены, и об одновременности можно говорить, не
специализируя это понятие». (46, стр. 23).
38
Итак, в конечном итоге ото допущение было отвергнуто не
из-за эмпирической, а из-за методической недостаточности.
Оно самым резким образом нарушало общее основоположе-
ние, на которое опирался уже Лейбниц в своей борьбе про-
тив Ньютонова понятия абсолютного пространства и абсо-
лютного времени, формулируя это положение как «принцип
доступности наблюдению» (principe d’obseryabilite). Если
Кларк, в качестве представителя Ньютона, говорил о воз-
можности, что вселенная (универсум) в своем движении
относительно абсолютного пространства может претерпевать
замедление или ускорение, которое, правда, оказалось бы ни
в какой мере неустановимым при помощи наших средств
измерения,—то Лейбниц на это возражает, что все прици-
пиально выходящее за пределы круга наблюдения, тем са-
мым лишено «бытия» в физическом смысле: quand 11 и’у а
point du changement observable, il n’y a point de change-
ment du tout (5, стр. 247 сл.). Именно этот принцип «до-
ступности наблюдению» был применен Эйнштейном в одном
из важных и решающих мест его теории: при переходе от
специальной к общей теории относительности, при чем он
попытался привести его в необходимую связь с общим прин-
ципом причинности. Каково бы то аи было физическое объ-
яснение явления—подчеркивает он—оно лишь в том случае
гносеологически удовлетворительно, если в него йе входят
никакие иные элементы, кроме доступных наблюдению: ибо
закон причинности тогда лишь имеет смысл высказывания
о мире опыта, когда в качестве причин и следствий ука-
зываются в конечном итоге исключительно доступные
наблюдению факты (17, § 2). Здесь перед нами один из
основных мотивов мысли, из которых выросла теория отно-
сительности—мотив, не только дающий ей преимущество
перед эмпирически равноценной гипотезой Лоренца, но
вызвавшей также расширение ограниченной формулировки
принципа относительности в специальной теории до совер-
шенно общей формулировки и общего проведения.
И как раз тот способ, которым произведено было это
расширение, оказывается особенно пригодным для того, что
бы вновь осветить теоретические и эмпирические предпо-
39
сылби теории и их взаимоотношение. Оффициальная теория
относительности, как выяснилось, основывается на двух раз-
личных допущениях, которые на равных правах стоят в
ней одно рядом с другим: на постулате одинаковости рас-
пространения света в пустоте и на предпосылке, что для
формулировки законов природы все системы отсчета, созер-
цающие относительно определенной допустимой системы К
прямолинейные равномерные исключающие вращепие движе-
ния, равноправны. Если рассмотреть эти предпосылки, не-
разрывно связанные друг с другом в эмпирическом построе-
нии специальной теории отпосительности, под чисто методи-
ческим углом зрения — то окажется, что в этбм отношении
они принадлежат как бы к двум различным слоям. На одной
стороне стоит утверждение общего факта природы, имеющей
материальное содержание константы, получающейся из экспе-
риментальных данных оптики и электродинамики—на другой
стороне стоит требование, предъявляемое нами к самой форме
законов природы. В первом случае эмпирически устанавли-
вается, что существует исключительная скорость определен-
ной конечной величины, сохраняющая в любой системе, не-
зависимо от состояния движения последвой, свое значение—
во втором устанавливается общая максима наблюдения при-
роды, которая должна служить «евристическим вспомога-
тельным средством при нахождении общих законов природы».
В нормальном ограничении, возлагаемом в силу этой мак-
симы н.а законы природы, заложена—как сам Эйнштейн под-
черкнул—характерное исследовательское чутье свойственное
теории относительности (18, стр. 28, 67). Однако, оба прин--
ципа, «материальный» и «формальным», в специальной теории
относительности еще не различены друг от друга. Введение
такого различения, при чем общий принцип ставится над
частным, «формальный» над «материальным»—вот в чем
с чисто гносеологической точки зрения заключается суще-
ственный шаг, который делает общая теория относитель-
ности. Правда, ближайшим образом этот шаг, невидимому,
приводит к странному и парадоксальному выводу: частный
результат не только растворяется в общем (geht auf), но
как будто в нем уничтожается ('geht enter). С точки зпе-
40
ния общей теории относительности закон постоянства ско-
рости света в пустоте уже не имеет более неограниченного
значения. Согласно этой теории скорость распространения
света зависит от потенциала тяготения и потому в общем
вариирует в зависимости от места. Скорость света всегда
зависит от координат/ если имеется налицо поле тяготения;
она лишь постольку может считаться постоянной, поскольку
мы рассматриваем участки с постоянными потенциалами
тяготения.
Это последствие общей теории относительности неодно-
кратно рассматривалось как прямое опровержение Предпо-
сылки, послужившей для специальной теории относитель-
ности, отправной и опорной точкой во всех ее дедукциях.
Но Эйнштейн по праву отклоняет такого рода выводы. Спе-
циальная теория относительности — так поясняет он — не
обесценивается тем, что ее положения оказываются приме-
нимыми лишь в определенно ограниченной области явле-
ний в приблизительно постоянном поле тяготения. «До раз-
вития электродинамики законы электростатики считались за-
конами электрических явлений вообще. Теперь мы знаем,
что электростатика правильно изображает электрические моля
лишь для того никогда строго не осуществляющегося случая,
когда электрические массы совершенно покоится относи-
тельно друг друга и относительно системы координат. Ио
разве из-за этого электростатика уничтожена максуэлловыми
уравнениями поля электродинамики? Отнюдь нет! Электро
статика содержится в электродинамике, как предельный слу-
чай: законы последней приводят к первым в том случае,
когда электрическое поле не изменяется во времени. Пре-
краснейший жребий физической теории тот, когда она от-
крывает путь к построению более широкой теории, в которой
сама она сохраняется как предельный случай». (18, стр. 52).
Действительно, в постепенном переходе от специальной к
общей теории относительности еще раз обнаруживается тот
же самый принцип естественно-научного образования понятий,
которым был продиктован также переход от классической не;
ханикц к специальной теории относительности. Опять кон-
станты измерения и теории природы вообще перемещаются
41
и опять приобретение1 новых теоретических единиц изме-
рения превращает величины, которые с прежней точки зре-
ния допустимо было рассматривать как «абсолютные», в
относительные, лишь с определенными ограничениями действи-
тельные определения. Если классическая механика, как и
специальная теория относительности, делала еще различие
между определенными телами отсчета, относительно которых
законы природы действительны, и такими, для которых они
недействительны, то теперь это различие снято. Выражение
общих физических законов освободилось от всех оков, нала-
гаемых определенной системой координат- или известной груп-
пой таких систем. Чтобы быть выразимыми в словах, законы
природы нуждаются, правда, всегда в отнесении к опреде-
ленной системе; но их смысл и ценность не зависят от
индивидуальности этой системы и остаются тожественны
самим себе, каким бы изменениям система ни подверглась.
Только этот вывод ставит нас в действительный центр
всеобщей теории относительности. Теперь мы знаем и действи-
тельно последние константы, те оси, вокруг которых враща-
ются явления. 0х нужно искать не среди отдельных данных
вещей, выделяемых из всех прочих в качестве привилеги-
рованных систем отношения—каковыми были, например,
солнце для Коперника, неподвижные звезды для Галилея и
Ньютона. Истинно инвариантными никогда не бывают какие
бы то ни было вещи, но лишь известные основные отно-
шения и функциональные зависимости, которые мы на сим-
волическом языке нашей математики и физике закрепляем
в определенных уравнениях. Этот вывод общей теории отно-
сительности с точки зрения критики познания столь мало
парадоксален, что, напротив, может быть рассматриваем как
логический результат и естественное логическое завершение
того движения мысли, которое характерно для всего фило-
софского и естественно-научного мышления нового времени *).
Для обыкновепого понимания и его навыков мысли ради-
кальное растворение «вещей» в одном только отношении ос-
*) Это утверждение а могу здесь лишь пряно высказать, отсылая к
обоснованию его, данному в специальных соображениях в моей книге*
«Substanzbegriff und Functiousbeg'riff» (8, стр. 148—310).
42
тается, правда, попрежнему сомнительным и чуждым; ибо
оно полагает, что вместе с понятием вещи утрачивается
также единственная верная опора всякой объективности,
всякой научной истины вообще. И потому-то с этой точки
зрения постоянно подчеркивался не столько положительный,
сколько, напротив, отрицательный момент теории относи-
тельности;—таким образом, постоянно обращалось внимание
на то, что ею разрушается, а не на то, что построяется.
Удивительно, однако, когда такое отношение мы находим не
только в популярных изображениях принципа относитель-
ности, но также в попытках его общего «философского»
исхолкования—когда и в них мы встречаемся с мнением,
будто с принципом относительности в формулировку законов
природы вторгается момент субъективного произвола, и
будто вместе с единством пространства и времени уничто-
жается также единство самого понятия природы. В действи-
тельности, как покажет дальнейшее размышление, в теории
относительности господствует совершенно противоположная
мысль и противоположная тенденция. Она учит вас, что
желая достигнуть объективного и однозначного выражения
явлений природы, мы не в праве просто брать в качестве
единственных и общих те величины и пространства и вре-
мени, которые добыты нами путем измерения внутри опре-
деленной системы отношений, но что при научной оценке
этих мер мы должны принимать в расчет состояние движе-
ния системы, из которой мы исходим при измерении. Лишь
так поступая, мы в состоянии сравнивать измерения, про-
изводимые с точки зрения различных систем. Истинными и
объективными могут быть лишь те отношения и те специаль-
ные числовые значения, которые выдерживают это критическое
испытание, т. е. такие, которые оправдывают себя не только
для одной системы, но для Btex систем. Что такие отноше-
ния и величины не только существуют, но что они необ-
ходимо существуют, поскольку вообще должна быть возможна
наука о природе: именно в этом и заключается мысль,
выставляемая теорией относительности в качестве постулата.
Если мы исходим—как это практически на первых порах
неизбежно — из определенной системы измерения, то мы
43
должны помнить, что эмпирические меры добываемые нами,
не означают еще окончательных величин природы, но, чтобы
возвыситься до степени таковых, нуждаются еще в некото-
рой поправке. То, что мы называем системой природы, воз-
никает для нас лишь тогда, когда мы сопоставляем изме-
рения, производимые с точки зрения одного тела отсчета,
с измерениями по отношению к другим—принципиально ко
всем «возможным» телам—и сочетаем их в идеальном един-
стве. Как в этом утверждении можно найти какое-то огра-
ничение «объективности» физического познания, просто не-
понятно—так как оно очевидно есть ни что иное, как опреде-
ление этой самой объективности. «Ясно, однако,—говорит
Кант—что, поскольку мы имеем дело только с многообра-
зием наших представителей и 7от X, который им соответствует
(предмет), долженствуя быть чем-то отличным от всех наших
представителей, есть для нас ничто, единство, которое пред-
мет делает необходимым, не может быть ничем иным, как
формальным единством сознания в синтезе многообразия
представлений. Поэтому мы говорим: мы познаем предмет,
когда й многообразии воззрения мы создали синтетическое
единство». Предмет стало быть достигается и познается не
путем перехода от эмпирических определений к тому, что
уже не эмпирично, к абсолютному и трансцендентному, но
путем объединения в замкнутое целое всей совокупности
наблюдений и данных в опыте измерений. Теория относи-
тельности показывает всю сложность этой задачи, но тем
энергичнее она настаивает на требовании возможности та-
кого объединения и указывает новый путь для удовлетво-
рения этого требования. Классическая механика слишком
рано сочла цель уже достигнутой. Она цеплялась за опре-
деленные тела отсчета, в которых она видела некоторым
образом окончательные и общие, стало быть «объективные»
меры. Для новой теории, напротив, истинная объективность
не заложена уже ни в каких эмпирических определенностях,
но лишь в способе, в функции самого определения. Про-
странственные и временные меры остаются в каждой отдель-
ной системе относительными: до истинность и всеобщность,
достижимые тем не менее для физического познания, заклю-
44
чаются в том, что эти меры друг другу взаимно соответ-
ствуют и соподчинены друг другу согласно известным пра-
вилам. Большего, правда, знание не в состоянии дать; но
большего оно, если только оно само себя понимает, и не
может требовать. Желание познать законы явлений вне от-
ношения к какой-либо системе представляет собой невыпол-
нимое и противоречивое стремление:—одного лишь можно
требовать, чтобы содержание этих законов не зависело бы
от индивидуальности системы отсчета. Именно эту незави-
симость от случайного местонахождения наблюдателя имеем
мы в виду, когда мы говорим об определении в себе пред-
мета «природы» и об определенных в себе «законах при-
роды». Измерение в одной системе или даже в неограничен-
ном множестве каких бы то ни было «допустимых» Систем
давало бы всегда в конечном итоге лишь отдельные мементы,
а не подлинное «синтетическое единство» предмета. Теория
относительности указывает нам сперва в уравнениях преоб-
разования Лоренца, а затем в последующих формулах под-
становки общей теории, как можно переходить от каждого
из этих отдельных моментов к определенному целому, к со-
вокупности инвариантных определений. Антропоморфизм есте-
ственной чувственной картины мира, преодоление которого
является собственной задачей физического познания *), еще
на один новый шаг оттесняется. Механическое миропони-
мание считало, что оно победило его тем, что превратив
все бытие и все явления в движения, оно повсюду поста-
вило на место качественных элементов чувствецности чистые
числовые величины, Но теперь обнаруживается, что как раз
определение самих этих величин, что меры, прилагаемые к
движениям, остались еще зависимыми от известных ограни-
чивающих предпосылок. Из размышления о том, как мы
приходим к эмпирическим мерам пространства и времени,
уясняется, что «антропоморфизм» простирается на эту область,
которая считалась принципиально свободной от него. В этом
заключается как бы тот земной остаток, еще присущий
также классической механике с его предпосылкой конечных
1) Ср. Planck (66) сгр. 6 сл. и (67) стр. 74.
45
твердых тел отсчета и покоющихся систем инерции, от
которого теория относительности стремится избавиться. Мыс-
лимое, через систему математических уравнений определимое
единство связи становится здесь на место какой бы то ни
было, чувственно данной и всегда также чувственно обу-
словленной единицы меры. Как видно, речь идет при этом
не об уничтожении, но о критическом исправлении эмпири-
ческого понятия объективности, достигаемой путем исправ-
ления наших эмпирических пространственных и временных
мер и приведения их к единой системе законов природы.
К тому же фактическому результату приводит нас рас-
смотрение исторического положения проблемы, из которого
возникла теория относительности. Постоянно возобновлялись
попытки придать положениям абстрактной механики, осо-
бенно закону инерции, определенное физическое значение пу-
тем .нахождения какой-либо эмпирической системы, для ко-
торой эти законы имели бы строгое значение. До все эти
попытки терпели крушение, особенно со времен открытия
самостоятельного движения солнечной системы и самостоя-
тельного движения неподвижных звезд: не оставалось ничего
иного, как вместе с Карлом Нейманом постулировать абсо-
лютно покоющееся тело а в каком-либо нам неизвестном
месте мирового пространства, чтобы придать уравнениям
Галилеево-Ньютоновой механики твердый и ясный эмпири-
ческий смысл. Однако, такой постулат существования еди-
ничного физического, никогда не поддающегося наблюдению
физического предмета был и оставался с гноселогической
точки зрения редчайшей аномалией (ср. 8, стр. 238 сл.).
Равным образом и абсолютно покоющемуся световому эфиру,
который в течение некоторого времени рассматривался как
заместитель недостающей физической системы отсчета для
Галилеево-Ньютоновой механики, эта задача оказалась не но
силам: со времен отрицательного, результата опыта Майкель-
сона вопрос также в этом направлении представлялся ре-
шенным. В этот момент, как мы видели, выступает на сцену
теория относительности. Она как-бы делает из нужды, в ко-
торую попало физическое мышление при попытках отыскать
привилегированную систему кординат, добродетель. Опыт
46
показал, что такого рода системы не существует—теория в
наиболее общей формулировке выставляет требование, что
такой системы быть не может и быть не должно. Теперь
возводится в принцип, что для физического описания явле-
ний природы никакое часное тело отсчета не должно быть
отличаемо перед другими. «Как в классической механике,
так и в специальной теории относительности—читаем мы
у Эйнштейна—проводится различив между телами отсчета К,
по отношению к которым законы природы имеют силу, и те-
лами отсчета К* по отношению к которым они силы не
имеют. С таким положением вещей, однако, ни один после-
довательно мыслящий человек не может примириться. Он
спрашивает: как возможно, что известные тела отсчета (и
их движения) отличаются перед другими телами отсчета (и
их движениями)? Тщетно ищу я в классической механике
(и в специальной теории относительности) реального нечто,
к которому можно было бы привести различные положения
тел, относительно систем К и К‘> (18, стр. 49) С этой
аргументацией из принципа недостаточного основания фи-
зик в самом деле оказывается на скользкой почве. Неволь-
но здесь вспоминается дедукция Эйлера, полагавшего, что
принцип инерции классической механики доказывается сообра-
жением, что когда тело само меняет характер своего движе-
ния без влияния внешних сил, нельзя привести никакого
основания, по которому оно определенние изменения в на-
правлении и величине своей скорости предпочло, бы каким-
либо иным (23). Допускаемый здесь логический круг—так
как „характер движения" тела предполагается как однознач-
ная величина, тогда как он впервые определяется самим
законом инерций—легко обнаруживается. Между тем в ссылке
Эйнштейна на „закон основания* несомненно действует так-
же некоторый более общий и глубокий гносеологический мо-
тив. Допустим, что последние объективные определения, до-
ступные нашему физическому познанию, что законы при-
роды всегда доказуемы и действительны лишь в отношении
определенных привиллегированных систем, а не иных:—в таг
ком случае, поскольку с другой стороны опыт не дает нам
никакого критерия, что перед нами действительно такая
47
привилегированная система (отношений), мы не смогли бы
никогда достигнуть истинно общезначимого и однозначного
описания явлений природы. Последнее, напротив, окажется
возможным лишь тогда, когда мы сможим обнаружить ка-
кие-либо определения, неизменные при каких-бы то ни было
изменениях, положенной в основу системы. Лишь те основа-
ния мы вправе называть законами природы, т. е. приписы-
вать им объективную всеобщность, форма которых незави-
сима от особенностей нашего эмпирического измерения, от
специального выбора четырех переменных х, х2 х3 х4, выра-
жающих параметр пространства и времени. В этом смысле,
основное положение общей теории относительности, что все-
общие законы природы при любых преобразованиях пере-
менных пространства и времени не изменяют своей формы,
можно бы рассматривать прямо как аналитическое утвер-
ждение: как объяснение того, что надлежит понимать под
„всеобщим" законом природы:—синтетическим, однако, яв-
ляется требование, чтобы такие последние инварианты вообще
существовали.
Действительно, можно показать, что общгГя идея инва-
риантности и однозначности определенных величин, которую
теория относительности ставит во главе угла, в какой-либо
форме с необходимостью возвращается в каждой теории при-
роды, так как она логически и гносеологически входит в
основной состав такой теории. Если мы будем исходить хотя
бы из картины мира общей энергетики—то здесь уже Лейб-
ниц, устанавливая закон „сохранения живой силы" в ка-
честве универсального закона природы, указал на этот ло-
гический момент в нем. Он определяет живую силу физиче-
ской системы ближайшим образом как величину работы; он
устанавливает, что силы должны считаться <равными»,
если они в состоянии выполнить одну и ту же механическую
работу, каков бы ни был ее характер в деталях; если они
другими словами могут одинаковое количество эластичных
пружин довести до одинаковой степени напряжения, одина-
ковую тяжесть поднять на ту же высоту, одинаковому
числу предметов сообщить одинаковую величину скорости и
т. д. В этом определении, правда, предполагается, что изме-
48
рение живых сил в различных системах мер даст эквива-
лентные результаты, что стало быть силы, которые, будучи
измеряемы определенным эффектом, оказываются равными
или в известной пропорции большими или меньшими, со-
храняют то же соотношение и в том случае, когда для
их измерения мы пользуемся любым иным эффектом. Если
бы это не имело места—добавляет Лейбниц—и если бы,
напротив, в зависимости от различных эффектов, положен-
ных в основу измерения, получалось бы в результате каж-
дый раз иное отношение сил, то природа оказалась бы ли-
шенной законов;—вся наука динамики была бы разрушена;
было бы невозможно измерять силы, более того, сама сила
стала бы чем то неопределенными противоречивым (quiddam
vagum et absonum) (42, III, 208 сл.; VI, 209 сл.; ср. 5,
стр. 305 сл.). Тот же ход мыслей повторился при откры-
тии и обосновании новейшего принципа энергии на более
широкой физической почве. Здесь также—напр. у В. Том-
сона—энергия материальной системы в определенном состоя-
нии определялась ближайшим образом, как выраженная в
механических единицах работы совокупность всех эффектов,
вызываемых в системе при ее переходе совершаемое любым
способом, из ее состояния в определенное, произвольно, впро-
чем, фиксируемое нулевое состояние. Это объяснение остав-
ляет ближайшим образом совершенно неразрешенным вопрос,
существует ли вообще однозначная величина для того, что
называется „энергией'1, т.-е. равны или различны резуль-
таты измерения работ системы при употреблении различных
методов приведения системы от данного состояния к опреде-
ленному нулевому состоянию. Но что такая однозначность
существует в действительности, что всегда получается та
же сумма энергии; каким бы эффектом мы не пользовались
в качестве меры работы и какой бы способ перехода мы ни
выбирали: в этом-то и заключается то, что утверждает прин-
цип сохранения энергии. Этот принцип утверждает ничто
иное и не имеет никакого иного физически понятного
смысла, как то, что измеряемая в механических единицах
работы совокупность всех эффектов, вызываемых в окружаю-
щей среде материальной системой, при приведении любым
49
способом от определенного состояния к произвольно фикси-
рованному нулевому состоянию, имеет однозначную вели-
чину, т. е. не зависит от способа перехода. Если бы этой
независимости не было—а что она есть, это может нам,
правда, показать лишь опыт—то не было бы в качестве точ-
ной физической определенности того, что мы назвали «энер-
гией», энергия не была бы для нас всеобщей измеритель-
ной костантой. Мы вынуждены были бы тогда искать иные
эмпирические величины, удовлетворяющие принципиальному
требованию однозначности. Но действует также и обратное:
если мы установили энергию, как измерительную константу,
она тем самым становится для нас константой природы,
«понятием определенного объекта». Теперь можно с точки
зрения физики, без колебаний проводить «субстанциальное»
понимание энергии, рассматривать ее как своего рода «запас»
физической системы, количество которого сполна определено
совокупностью величин состояния, характерных для соответ-
ствующей системы,). С гноселологической точки зрения при
этом правда надлежит помнить, что такое истолкование
является не более, как удобным выражением единственно
известных отношений мер, ничего существенного к ним
самим не добавляя. Единство и однозначность определения
меры может быть в то же время непосредственно поняты и
выражены, как единство и однозначность объекта:—именно
потому, что эмпирический объект означает ничто иное,
как законосообразную совокупность отношений. Из этой ана-
логии снова видно, что прогрессивное расширение относи-
тельности, совершаемое теорией относительности, ни в каком
смысле не противоречит общей задаче объектирования, а
скорее напротив представляет шаг вперед на пути к нему—
так как и поскольку, согласно своеобразию физического
мышления, все его познание объектов ни в чем ином, как
в познании объективных отношений заключаться не может.
«Все, что мы знаем о материи»—мы и здесь можем цитиро-
вать «Критику чистого разума»,—является сплошь отноше-
ниями, но среди них есть самостоятельные и пребывающие,
’) Подробнее об этом у Планка [63] стр. 92 сл.
50
которыми определенный предмет нам дается (34, стр. 341).
Эти «самостоятельные и пребывающие отношения» общая
теория относительности передвинула на другое место, унич-
тожив как понятие материи, представленное классической
механикой, так и понятие эфира, представленного электро-
динамикой; но она отнюдь не оспаривает эти понятия как
таковые, а, напротив, самым определенные образом утвер-
ждает их в своих собственных инвариантах, независимых
ни от каких изменении системы отсчета. Критика, которой
теория относительности подвергла найденные ею физические
понятия объекта, происходит таким образом из той же ме-
тодики естественно-научногр мышления, которая привела к
установлению самих этих понятии, но она делает в этой
методике еще один шаг вперед, все более освобождаясь от
предпосылок наивно-чувственного и наивно-вещественного
взгляда на мир. Чтобы с полной ясностью установить это
положение вещей, мы должны перейти к наиболее общему
вопросу, поставленному нам в гносеологическом разрезе те-
орией относительности: к переформированию понятия
истины для физики, которое она в себе заключает и ко-
торой она непосредственно соприкасается с одной из основ-
ных проблем логики.
ГЛАВА III.
Философское понятие истинности и теория
относительности.
Общее положение об относительности познания получило
свое первое полное систематическое проведение в истории
античного скепсиса. Здесь оно имеет, согласно основному
характеру скепсиса, исключительно отрицательное значение:
оно обозначает принципиальный предел, положенный всякому
познанию и раз навсегда отделяющий его от окончательного
достижения истинного, как «абсолютного». Среди скепти-
ческих «тропов», предназначенный для доказательства недосто-
верности чувственною и рационального познания, троп “рос т».
51
занимает первое место. Чтобы познать предмет, наше знание
прежде всего должно было бы быть в состоянии схватывать
-его в его чистом в себе («Ап sich») и отвлекать его от
всех определений, даваемых ему в отношении к нам и в
отношении к иным вещам. Однако, именно это отвлечение
не только фактически, но и принципиально невозможно. Ибо
относительно того, что нам фактически дано всегда лишь
в определенных условиях, и логически никогда невозможно
решить, чем оно является само по себе и в отвлечении как
раз от этих условий. Так в особенности мы никогда не
можем в том, что мы обычно называем восприятием вещи,
отделить объективный элемент вещи от субъективного эле-
мента восприятия м противопоставить оба эти элемента друг
другу как самостоятельные факторы. Форма субъективной
организации привходит как необходимый элемент во всякое
наше, так называемое, объективное познание вещей и качеств.
«Вещь» таким образом является не только различным чув-
ством, как различное, но и для одного и того же органа
она оказывается в зависимости от времени и изменяющихся
условий восприятия чем-то беспредельно изменчивым. Ибо
вся ее определенность сполна зависит от условий, при которых
она нам является. Ни одно содержание не-дано нам в опыте
несмешанным с другими, в тожественной определенности, но
все представляющееся нам всегда есть лишь общий поток
сталкивающихся впечатлений. Не одно или другое, не «это»
или «то» определенного качества, но лишь взаимные отно-
шения одного к другому, другого к одному являются здесь
единственно известным, даже единственно доступным знанию.
Наука нового времени преодолела доводы, выставленные
здесь скепсисом против возможности знания,—не оспаривая
их по содержанию, но извлекая из них совершенно изменен-
ный, даже противоположный логический вывод. Растворение
всего, что наивным мировоззрением считается за твердое и
абсолютное «качество» вещи, в совокупности одних лишь
отношений, принимается также современным естествознанием.
«Что касается качеств объектов внешнего мира» — читаем
мы, напр., в руководстве по физиологической оптике Гельм-
гольца,—то простое рассуждение показывает, что все качества,
52
которые мы можем им приписать, обозначают лишь действия,
оказываемые ими либо на наши чувства, либо на другие
объекты природы. Цвет, звук, вкус, запах, температура,
гладкость, твердость относятся к первому классу, они обозна
чают действия на наши органы чувств. Химические качества
относятся равным образом к реакциям, т. е. воздействиям
рассматриваемого- тела на другие. Так же обстоит дело с
остальными физическими свойствами тела, оптическими,
электрическими, магнетическими. Повсюду мы имеем дело
с взаимоотношениями различных тел, с воздействиями их
друг на друга, зависящими от сил, которыми различные
тела друг на друга действуют... Отсюда следует, что в дей-
ствительности свойства объектов природы несмотря на это
имя обозначают вовсе не что-либо свойственное отдельному
объекту самому по себе, но всегда лишь отношение к другому
объекту (включая сюда наши органы чувств). Характер
эффекта естественно зависит всегда как от особенностей
действующего тела, так и от особенностей тела, испытываю-
щего воздействие... Поэтому спрашивать, действительно ли
киноварь красна, какою мы ее видим, или это лишь обман
чувств, бессмысленно. Ощущение красного есть нормальная
реакция нормально развитого глаза на отражаемый киноварью
цвет. Невоспринимающий красного цвета субъект будет
видеть киноварь черною или темносерожелтою; и это является
также правильной реакцией его особенно устроенного глаза;...
Само по себе одно ощущение не правильнее и не ложнее дру-
гого... (30, стр. 5-88 сл.) Старый скептический троп, аргумент
кро; т. вновь стоит перед нами в самой острой форме. Но
отказ от абсолютности вещей отнюдь не заключает уже
в себе отказа от объективности познания. Ибо истинное
объективное для современной науки не столько в вещах,
сколько в законах. Изменения в области элементов опыта и
тот факт, что каждый из них никогда не дан сам по себе,
а всегда лишь в отношении к другим, не представляет
поэтому возражения против возможности объективно-реального
познания, если только сами законы этих отношений остаются
постоянными. Постоянство и абсолютность элементов при-
носятся в жертву ради достижения вместо этого устойчивости
53
и необходимости законов. Если мы удостоверились в последних,
то мы не нуждаемся более в первых. Возражение скепсиса,
что мы никогда не можем познать абсолютные свойства вещей,
наука отводит теперь, давая такое определение свойства,
которое включает в себя понятие отношения. Сомнение
побеждается здесь тем, что оно усиливается. Стоит раз только
понять то, что «синее» для нас не может означать ничего
иного кроме отношения к видящему глазу, «тяжелое» ничего
помимо отношения взаимных ускорений, и что вообще всякое
«имение» свойств начисто и сполна растворяется в «соотно-
шениях» элементов опыта—и стремление уловить последнюю
абсолютную качественность вещей, тайно лежащее в основе
скепсиса, теряет свой смысл. Скепсис отвергается не путем
указания путей возможного выполнения его требований, но
тем, что догматические элементы самих этих требований
вскрываются и тем симым лишаются действенной силы.
В этом преобразовании общего идеала познания совре-
менная наука и современная логика действуют совместно,
и ход развития одной точно соответствует развитию другой.
Вся античная логика зиждется на отношении между «субъ-
ектом» и «предикатом», на отношении данного понятия к
так же данным и твердым признакам. Она стремится уловить
в конечном опыте абсолютные и существенные признаки
абсолютных, и по себе существующих субтанций. Современная
логика, напротив, в течение своего развития все больше и
больше приучается отказываться от этого идеала,, чтобы
вместо этого развиться в чистое учение о формах и отно-
шениях. На законообразности этих форм, которые' для нее
отнюдь не исчерпываются одними лишь отношениями под-
чинения, но равномерно охватывают все многообразие видов
и возможностей относительного полагания и относительного
связывания элементов мышления, основана для нее возмож-
ность какой бы то ни было определенности мыслимого содер-
жания. Но здесь, правда, сомнение должно тотчас же появиться
в новом и более глубоком смысле. Если сознание вещи
пинается истолковать себя, как познание закона и, обосно-
вавшись на нем, обезопасить себя от нападений скепсиса:—
что удостоверяет нас в объективности, истинности и Все-
54
общности самого познания законов? Имеем ли мы вообще
з строгом смысле познание законов—и не исчерпывается ли
все то, чего мы в самом благоприятном случае можем до-
стигнуть, познанием единичных случаев? Здесь, как видно,
на новом базисе современного понятия закона проблема
скепсиса . перевертывается. Античного скептика, отправляв-
шегося на поиски субтанции вещей, пугала безграничная
относительность всех явлений: его пугало, что единичные
твердые данности не пребывали в покое, а постоянно все
снова растворялись для знания в одни лишь отношения и
в отношения между отношениями. Для современного же
скептика, для которого объективная истина, поскольку она
достижима, обозначала бы как раз единый всеобъемлющий
и необходимый закон всякого бывания, основа сомнения как
раз обратно заложена в том, что действительность никогда
не дана нам в этой общей мыслительной форме, но всегда
лишь разрозненной и разбитой на отдельные точечные моменты.
Мы всегда схватываем лишь некоторое «здесь» и «сейчас»,
лишь единичные пространственно и временна изолированные
определения—и не видцо, как от этого воззрения единичного
можно когда-либо придти к воззрению объективной формы
целого. Как из изолирования одних лишь непротяженпых
точек никогда нельзя построить и произвести непрерывное
целое, так и истинно объективный и необходимый закон не
может быть найден и выведен из простого нанизывания
сколь угодно большого числа единичных случаев. Такова
форма юмова скептицицма, характерно отличающегося от
античного. В то время как античный скептик из-за сплошных
относительностей, в которые впутывал его мир явлений,
не мог достигнуть абсолютной субстанции, современный
скептик из-за сплошь абсолютных единичных определений
чувственности не может достигнуть законов, как универсаль-
ных отношений. Как там достоверность, вещей, так здесь
подвергается сомнению достоверность причинных зависимо-
стей; Связь событий становится иллюзией — от событий
остаются лишь его единичные атомы, непосредственные
данности ощущения, из которых в конечном итоге состоит
все знание о «фактах», о «matter of fact».
55
Если возможно преодолеть также эту существенно более
радикальную форму скепсиса, то лишь обнаружением также
в ней скрытой догматической предпосылки, implicite пола-
гаемой в основу. И такая предпосылка, действительно, зало-
жена в самом ее понятии эмпирической «данности». Как раз
эта самая данность «одних лишь» импрессий, при которых
надлежит принципиально отвлечься от каких бы то пи было
моментов формы и связи, обнаруживается более тщательным
анализом, как фиктивная. Если это понято, то сомнение
направляется уже не против возможности самого познания, но
скорее против возможности логического масштаба, которым
в каждом данном случае пытаются измерить познание. Вместо
того, чтобы на основании критерия «импрессий» подвергать
сомнению и подозрению общие формальные отношения зна-
ния и его логическую аксиоматику теперь придется на
основании самих этих отношений оспаривать применимость
этого критерия. Единственное спасение от радикального сом-
нения и здесь, следовательно, заложено в том, что сомнение не
обусловливается, а напротив еще усиливается: в том смысле
что мы научаемся обращать наши вопросы не только про-
тив «вещей» и «законов», но также и прежде всего против
самих ощущений, этих якобы бы последних, самих по себе
известных и понятных элементов знания. Скепсис Юма тоже
еще оставляет нетронутым «простое ощущение», в качестве
совершенно непроблематичной достоверности, в качестве про-
стого и бесспорного выражения «действительности». Подобно
тому, как античный скепсис всецело покоился на молчали-
вом предположении абсолютных вещей, так современный по-
коится на предположении абсолютных ощущений. Гипоста-
зированию подвергается в первом случае «внешнее», во вто-
ром «внутренее» бытие: но общая форма его та же. И лишь
это гипостазирование придает мысли об относительности по-
знания скептический оттенок. Сомнение возникает не непо-
средственно из содержания этой мысли, а наоборот основы-
вается на том, что она не проводится с истинной последова-
тельностью до конца. До тех пор, пока мышление удовле-
творяется тем, что имея в виду явления и сообразуясь с
требованиями своей собственной законосообразной формы.
56
своей логической аксиоматики, развивает истину как систему
чистых отношений, до тех пор оно вращается в своем кругу
с законченной достоверностью. Но в тот момент, когда, оно
допускает и утверждает какой-либо абсолют внешнего или
внутреннего опыта, оно неизбежно в отношении к этому
абсолюту скептически уничтожает само себя. Теперь оно
постоянно все вновь натыкается на этот абсолют вещей или
ощущений, как на стены темницы, в которую оно заключено.
Относительность, будучи по существу его имманентной силой,
превращается теперь в его имманентную ограниченность.
Она является уже не в качестве признака, делающего воз-
можным и регулирующего положительный процесс познания,
а в качестве всего лишь средства отчаяния мышления, этим
самым признающего, что бытие, абсолютный предмет и
абсолютная истина ему не по силам.
Но положение дела меняется как только догматическому
понятию истины, равно как и скептическому, связанным
еще друг с другом общим корв'ем, противопоставляется
идеалистическое понятие истины. Ибо последнее не измеряет
уже истину основных познаний каким бы то ни было тран-
сцендентными объектами, но наоборот основывает значение
понятия предмета на значеиии понятия истины. Лишь та-
ким образом окончательно преодолевается взгляд, превра-
щающий познание в отображение абсолютных ли вещей или
непосредственно данных «импрессий». «Истина» познания
перестает быть только образом и превращается в чистую
функцию. В истории новой философии и новой логики этот
поворот обнаруживается с полной ясностью впервые у
Лейбница, хотя новая основная мысль облечена еще у
него в формы метафизической системы, в язык монадологн-
ческого образа мира. Каждая монада со всеми содержаниями
которые она в себе заключает, представляется совершенно
замкнутым миром, не отображающим никакого внешнего бытия,
но охватывающим и упорядочивающим совокупность своих
представлений исключительно сообразно своим собственным
законам; но все эти различные индивидуальные миры тем
не менее выражают одно общее мировое целое и одну общую
истину. Однако, общность эта создается не вследствие того,
57
что все эти различные образы мира относятся друг к другу
как копии общего «оригинала», но вследствие того, что
внутренние отношения и общая форма строения каждого
функционально соответствуют друг другу. Ибо одна вещь
согласно Лейбницу, выражает другую в том случае, когда
существует постоянное и согласное правилу соотношение
между тем, что можно утверждать относительно той и иной.
Так перспективная проекция выражает сопринадлежное ей
геометрическое образование, так алгебрическое уравнение
выражает определенную фигуру, чертеж—машину:—не так,
чтобы между тем и другим существовало какое либо вещное
равенство или сходство, а в том смысле, что отношения
одного образования соответствуют отношениям другого и ло-
гически однозначно координируются последним, (43, VII,
263 сл., 44, 233 стр; ср. ч. II, 167). Это Лейбницево понятие
истины было воспринято и развито Кантом, при чем он пы-
тался освободить его от всех содержавшихся еще в нем не-
доказанных метафизических предпосылок. На этом пути он
достиг своей собственной концепции критического понятия
истины, в котором относительность познания утверждается
в значительно более всеобъемлющем значении, чем в антич-
ном и современно-эмпиристическом скепсисе, но в то же
время из этой относительности извлекается новый положи-
тельный смысл. С этим смыслом легко вяжется также и
теория относительности современной физики, ибо в обще-
гносеологическом отношении она определяется как раз тем,
что в нем сознательнее и яснее, чем когда-либо ранее, со-
вершается прогресс от теории отображения к функциональ-
ной теории знания. До тех пор, пока физика придержива-
лась постулата абсолютного пространства, имел еще опре-
деленный смысл вопрос, какая из различных траэкторий,
получающихся при рассмотрении движущегося тела с точки
зрения различных систем отсчета, изображает его собственное
и «истинное» движение—и равным образом необходимо было,
чтобы определенные пространственные и временные величины
меры, значащие с точки зрения известных привилегирован-
ных систем, претендовали на более высокую степень объек-
тивного значения истины, чем прочие. Теория относитель-
58
ности отваживается отказаться от этой привилегии; это
не значить, что она могла бы и хотела отказаться от
требования однозначной определенности событий: но она
располагает новыми мыслительными средствами, с помощью
которых она в состоянии этому требованию удовлетворить.
Бесконечное многообразие возможных систем не означает
бесконечной многозначности достижимых в них величины
меры—поскольку все эти системы могут быть соотнесены и
связаны друг с другом общим правилом.
В этом отношении щинцнп относительности (релятив-
ности) физики едва ли имеет с принципом и релятивисти-
ческого позитивизма что-либо общее кроме названия. Те,
кто в нем увидели возобновление античной софистики, под-
тверждение Протагорова положения, что человек «мера всех
вещей» '), проглядели как раз его решающее достижение.
Ибо не тому, что для каждого истинно то, что ему является,
хочет учить теория относительности, но напротив предо-
стерегает от признания тех явлений, которые имеют значе-
ние лишь с точки зрения определенной единичной системы,
за истину в смысле науки, т. е. за формулу всеобъемлющей
и окончательной законосообразности опыта -д.
Последняя достигается и обеспечивается не наблюдениями
и измерениями одной какой-либо отдельной единичной систе-
мы, ни даже безразлично какого числа подобных систем, но
только взаимным упорядочением результатов всех возможных
систем. Каким путем мы можем достигнуть высказываний
об этой целостности, каким образом мы можем возвыситься
над разрозненностью отдельных точек зрения до общего со-
зерцания совершающегося, вот что стремится показать общая
теория относительности, (см. выше стр. 40). Она отказы-
вается от определения «предмета» физики каким бы то ни
было чувственно-наглядными свойствами, каковые могут быть
найдены в представлении, и определяет его вместо этого
исключительно посредством единства законов природы. Когда
она, напр., утверждает, с точки зрения одной определенной
*) Ср. Петцполы [61].
59
системы некоторое тело имеет форму шара, с точки зрения
другой, движущейся относительно первой, также форму эллип-
соида вращения: то не может уже правда быть поставлен вопрос,
какой из обоих данных здесь зрительных образов соответ-
ствует абсолютной форме предмета; но можно и необходимо
требовать, чтобы многообразие и различие выступающих
идей и чувственно наглядных данных допускали бы объеди-
нение в общем понятии опыта Большее от критического по-
нятия истины и предмета не требуется. Согласно основному
взгляду критизцима предмет является не абсолютным ориги-
налом, которому наши чувственные представления в качестве
его копий более или менее соответствуют, но «понятием, в
отношении к которому представления приобретают система-
тическое единство». Это понятие устанавливается теорией
относительности уже не в виде какого-либо образа, ио в
форме физической теории, в форме уравнений и систем урав-
нений, которые по отношению к любым подстановкам ко-
вариантны. Вводимая этим относительность сама носит
чисто логический и математический характер. Ею, правда,
предмет физики определяется «как предмет в явлении»; но
это явление уже совершенно свободно от субъективного про-
извола и субъективной случайности. Ибо идеальность форм
и условий познания, на которых покоится физика как наука,
обеспечивает и обосновывает одновременно эмпирическую
реальность всего того, что ею устанавливается как «факт»
и обозначается термином объективного значения.
ГЛАВА IV.
Материя, эфир, пространство.
В каждом физическом построении, повидимому, мы должны
различать два класса понятий. Одна группа понятой касается
только формы распорядка как таковой, другая же также и
содержания, входящего в эту форму; одни означают общую
основную схему связывания, которой пользуется физика,
другие же направлены на особенные определения и свойства
60
того реального пространства, при помощи которого опре-
деляется физический «предмет». Что при этом касается
чистых понятий форм, то они представляются пребывающими
в сравнительно твердо установленных единствах, Несмотря
на всю смену единичных физических явлений. Во всем
разнообразии и во всем противоборстве систематических
понятий физики, пространство и время выступают как по-
следние до конца согласованные основные единства. Также
и в этом смысле они по преимуществу принадлежат к a priori
каждой физической теории и служат предпосылкой возмож-
ности физики как науки. Но самый первый шаг, из области
чистых возможностей в действительность, дающий вместо
установления одной только пространственно временной формы
определение того, что мыслится, как нечто данное в про-
странстве и во времени, уже выводит нас раз навсегда из
круга априорности. Правда, Капт в «Метафизических началах
естествознания» попытался априорно вывести и конструи-
ровать также и понятие «материи», как основною понятия
физики; но ясно можно видеть, что это выведение не стоит
на той же ступени и не обладает такой доказательной силой,
как трансцендентальная эстетика или аналитика чистого рас-
судка. Кант, правда, полагал дать в этих дедукциях фило-
софское обоснование предпосылок Ньютоновского естество-
знания; мы же чувствуем теперь все определеннее, как то, в
чем он его усматривал поправде говоря было не больше
философской парафразы тех же самых предпосылок. В основ-
ном по первоначальности определении физической предмет-
ности классическая система механики есть только одна из
картин мира, существующая наравне с другими одинаково
равноправными. Генрих Герц в своем наново предпринятом
обосновании принципов механики различил три подобных
картины: первая—дается в Ньютоновской системе, кладущей
в основу всего по&ятия пространства, времени, силы и массы,
как данных представлений; вторая оставляет неизменными
предпосылки пространства, времени и массы, но заменяет
понятие силы, как механической «причины ускорения» об-
щим понятием энергии, которая с своой стороны делится
на энергию кинетическую и энергию потенциальную. Так и
61
здесь перед нами четыре независящих друг от друга основ-
ных понятия, соотношение которых составляет содержание
механики. Третью картину дает концепция механики при-
надлежащая самому Герцу: в неб понятия как силы, так
и энергии устранены и построение механики идет при
помощи трех независящих друг от друга основных предста-
влений: пространства, времени и массы. Круг логических
возможностей тем самым как будто бы замыкается и вполне
исчерпывается — не дай теория относительности нового
выражения взаимному отношению между чистыми по-
нятиями формы и понятиями физической предметности и
субстанциальности, вследствие чего проблема еще раз пре-
образилась не только по содержанию, но и по существу.
Понятие единства «природы», установление которого
собственно и является методологической задачей физики, как
показывает история физического мышления, дает все же
место некоторой двойственности предпосылок, представляю-
щейся неизбежной и непреодолимой. Уже на первых шагах
логического развития собственно науки о природе, поскольку
она существовала в греческой мысли, этот дуализм высту-
пает со всей своей знаменательностью и очевидностью. Ан-
тичная атомистика, дающая первый классический образец
картины мира, основанной на научных понятиях, «бытие»
природы могло описывать и сохранять в единстве только
потому, что она его построила из двух разнородных состав-
ных частей. Ее представление и ее понятие природы основы-
ваются на противоположности «пустого» и «полного», б то
и другое, полное и пустое, оказываются неустранимыми
моментами в построении предмета физики. Наравне с атомом
и материей, как картер Ape; ov у Демокрита появляется, не-
бытие, р.т) ov пустого пространства: но как бытие, так и не
бытие обладают для него неоспоримой физической истин-
ностью и тем самым несомненной физической реальностью.
Реальность движения становится понятной только при помощи
этого двойного предположения: она бы разрушилась, если
мы, с одной стороны, не станем отличать пустого простран-
ства от материальной пространственной заполненности, а с
другой стороны, не: поймем то и другое, как члены нераз-
62
рывного взаимоотношения основных составных частей всего
происходящего в природе. В начале нового времени Декарт
делает попытку философски преодолеть эту двойственность,
обнаруживающуюся на первых же началах физическою
мышления. Отправляясь от мысли об единстве сознания, он
требует также и нового единства природы. И это единство
кажется ему достижимым только благодаря тому, что он
отказывается от противоположения пустого и полного, «ма-
терии» и протяжения. Физическое бытие тела и геометриче-
ское бытие протяжения составляют один и тот же предмет:
«субстанция» тела сводится к его пространственно геометриче-
ским определениям. Тем самым было положено новое глубокое
и плодотворное начало физики, уровня которого нигде не удалось
достигнуть конкретным физическим учениям Декарта. Оспари-
вая умозрительные и гипотетические предпосылки картезиан-
ской физики, Ньютон устранил также и это методологически
новое начало. Его картина мира коренится опять в дуалистиче-
ском воззрении, которое у него еще обостряется и налагает печать
на признаваемый им общий основной закон природы и мирового
целого. С одной стороны, мы имеем пространство как общую со-
держимость и вместительность—с другой стороны, тела,—такие
обладающие тяжестью массы, которые в нем выступают и
взаимно определяются по местоположению благодаря общему
динамическому закону. «Количество материи»—с одной сто-
роны, с другой чисто пространственное «расстояние», на кото-
ром находятся друг от друга отдельные массы, создают взятое в
целом правило физического взаимодействия, по которому
строится вселенная. Ньютон в качестве физика неизменно
отклонял всякое дальнейшее «почему»—и попытку обосно-
вания этого правила. Оно являлось ему в виде единой ма-
тематической формулы, охватывающей собой все эмпирически
происходящее и тем самым вполне удовлетворяющей задаче
точного познания природы. А то, что эта формула в себе
самой—в выражении ддя космических масс и в выражении
для их расстоянии—заключала две вполне отличные состав-
ные части, считалось уже делом не физика, но метафизика
и умозрительного натур-философа. Положение «Hypotheses
non Hugo» и в этом направлении прекращало всяко® даль-
63
нейшее исследование. Для Ньютона также как и для Демо-
крита материя и пространство, полное и пустое, были по-
следними доступными нашему восприятию, но все же ни в
коем ел у чае не сводимыми друг на друга элементами физи-
ческого—краеугольными понятиями и основаниями всякой
реальности, т. к. они в качестве одинаково правомочных и
одинаково необходимых факторов входят в наивысший давае-
мый опытом закон движения.
Если с этим воззрением мы сопоставим картину мира
новой и новейшей физики, то обнаружится замечательное
обстоятельство, что теперь физики если не по содержанию
своих учений, то во всяком случае в методологическом от-
ношении—опять двигаются в сторону Декарта. Также и у
них, поскольку с разных сторон они приходят к одному
общему выв ду, где преодолевается дуализм «пространства»
и «материи», то и другое становится только различными
классами физических объектных понятий. В промежуток
между «материей» и «пустым пространством» под видом
понятия «поля» вдвигается теперь посредствующее звено: и
именно оно все яснее и определеннее становится собственно
выражением физически реального^ так как в нем лучше
всего обнаруживаются законы физического действования. В
этом понятии поля нашло себя гносеологически самое яркое
и точное выражение типичная сторона мышления современ-
ной физики. Теперь, исходя от электродинамики, происходит
постепенное преобразование понятия материи. Уже у Фарадея,
который построяет материю из силовых линий, мы встре-
чаемся с высказыванием того основного взгляда, согласно
которому не силовое поле должно основываться на материи,
но, Наоборот, то, что мы называем материей, оказывается
ничем иным, как местами этого поля, выделяющимися из-
вестными своими особенностями ’). В развитии электроди-
намики эта точка зрения постепенно берет верх и прини-
мает все более точное и определенное по принципиальности
выражение. Чем дальше, тем больше выдвигается на первый
х) О Фарадее ер. Биб (4, ос. стр. 41 ел.); си. также Вейль (Weyl)
83, стр. 142.
64
план мысль о чистой «физике полей», где не было бы ни
пустого неразличного пространства в себе, с одной стороны,
ни материи, которая позже появляется в этом пространстве,
но все бы основывалось на представлении пространственного
многообразия, определяемого известным законом квалифика-
ции и дифференциации. Так, например, мы создаем более
общую по форме электродинамику, благодаря которой стано-
вится возможным конструировать материю из поля. При
этой попытке оказывается лишним существование субстанции
движения наряду с электромагнитным полем. Согласно этому
новому воззрению, поле вовсе не нуждается для своего суще-
ствования в материи, как своем носителе, но, наоборот,
материя рассматривается и исследуется, как «порождение
поля». Последний вывод из этого образа мыслей делается
уже теорией относительности. Также и для нее исчезает
в конце концов реальное различие между «пустым» про-
странством и наполняющей пространство субстанцией, без-
различно будь это материя пла эфир, так как оба момента
охватываются ею в одном и том же акте методического опре-
деления. В рассмотрении и анализе внутренних для четырех-
мерного пространственно-временного многообразия отноше-
ний измерения, согласно основной мысли , Эйнштейновской
теории тяготения, как раз и раскрывается «загадка тяжести».
Потому что ведь 10 функций g^v, которые играют роль в
определении линейного элемента общей теории' относитель-
4
ности ds е = £ gpv ton dxv (fi,v—1,2,3 ,4) как раз и
i
становятся десятью компонентами потенциала тяготения в
Эйнштейновской теории. Таким ооразом те же самые опре-
деления, которые, с одной стороны, выражают метрические
свойства четырехмерного пространства, с другой, выражают
и означают физические особенности поля тяготения. Про-
странственно-временная изменчивость величин gpy и на-
личие такого поля оказываются равнозначными и только
по своему выражению различными предположениями. Этим
вновь самым ясным образом подчеркивается, что новое физи-
ческое воззрение не исходит ни от полагания «пространства
65
в себе», ви от принятия «материи» или «силы в себе»:—
что для нее вообще нет больше пространства, силы и материи
в качестве отделенных друг от друга’физических предметов,
но лишь единство определенных функциональных отношении,
которое принимает различные виды в зависимости от того,
в какой системе координат мы его выражаем. Вся динамика
соответственно этому стремится теперь стать метрикой—при
чем, конечно, понятие метрического по сравнению с нагляд-
ным представлением классической геометрии испытывает
чрезвычайное расширение и обобщение, так что метрические
определения Эвклидовой геометрии оказываются только не-
которым специальным случаем в общей системе вообще воз-
можных измерительных определений. «Мир», как говорит
Вейль (Weyl), в изложении общей теории относительности
которого яснее всего можно проследить и обозреть этот ход
мыслей—мир есть (3—|—1) мерное метрическое многообразие;
все | физические явления только выражения этой космиче-
ской метрики... Мечта Декарта о создании чисто геометриче-
ской физики осуществляется в самом чудесном, правда к едва
ли предусмотренном им самим виде» (83, стр. 244; ср.
стр. 85 сл., 170 сл.).
Подобно тому как выше уничтожился дуализм про-
странства и материи в пользу единого физического воззрения,
так, с другой стороны, благодаря принципу и основному
закону новой физики, уничтожается противоположность между
„материей" и „силойС тех пор как Ньютон установил
эту противоположность между инертной массой и силами,
которые на нее влияют, в качестве физика, в „Математических
принципах естествознания", не было недостатка в попытках
ее преодоления со стороны философско-умозрительной. Прежде
всего тут нужно вспомнить Лейбница, но хотя он в своей
матефизике субстанцию начисто и целиком превращает в
силу, в построении динамики все же допускается двойствен-
ность активной и пассивной силы, причем материя подводится
под понятие последней. Сущность материи состоит в при-
сущем ей динамическом принципе; но этот последний если
выражается, с одной стороны, в действовапии и стремлении
к изменению, с другой, в противодействии, которое оказы-
66
вает тело, каждому идущему извне изменению ]). Что ка-
сается Ньютона, то противоположность, которую он принял
в свои основополагающие понятия, грозит прямо-таки раз-
рушением единства его физической картины мира;—ему
удается его спасти только благодаря введению в известном
месте метафизического фактора действования. Закон сохра-
нения живой силы оспаривается им, так как все тела,
состоя из абсолютно твердых атомов, при взаимном столкно-
вении должны терять механическую энергию; общая сумме,
силы непрерывно убывает, так что мир для ее восполнения
время от времени нуждается в новых толчках от Бога
(58, стр. 322. сл.). Кант уже в своем юношеском труде
„Monadolegia physica" от 1756 пытался примирить и
соединить между собой принцип Лейбницевой философии и
Ньютоновой механики, а в «Метафизических началах естество-
знания» он вновь возвращается к этой попытке чисто дина-
мического выведения и конструирования материи. <Сущность»
материи, т. е. ее чистое понятие опыта, согласно которому
она сводится к совокупности внешних изменений, превраща-
ется насквозь в взаимо-обусловленность действующих на
расстоянии сил; но в то время как сами эти силы высту-
пают в двойной форме притяжения и отталкивания, дуализм
в сущности отнюдь не преодолен, но лишь перенесен на
само понятие силы.
Исходя из существенно иных точек зрения и мотивов,
современная физика старалась преодолеть давдишнюю про-
тивоположность между материей и силой, которая как бы
санкционирована и увековечена в классической системе меха-
ники. <Принципы механики» Генриха Герца идут здесь в
направлении противоположном всей прежней философской
спекуляции, перенося искомое единство с понятия силы на
понятие массы. Кроме основных понятий пространства и
времени, берется только понятие массы для сцстематическрго
построения механики. Правда, проведение этой точки зрения
предполагает, что мы не остановимся на доступной- воспри-
ятию «грубо указуемой массе» и на „грубо указуемом дви-
*) Ст. [44], I, 204, 267 сi„ 332 II, 290 сл, 303.
67
жепии“, но восполним чувственно данные элементы, которые
сами по себе еще не образуют мира закономерности, опре-
деленными предположениями о «скрытых» массах и «скрытых»
движениях. Поскольку это восполнение необходимо требуется
описанием и вычислением явлений, оно происходит с тем
большей легкостью, что Герц с самого начала понимает
массу единственно как момент исчисления. Она есть только
выражение известного соподчинения пространственных и
временных величии: «элемент массы (ein. Massenteilchen)—
так определяет Герц—есть признак, благодаря которому
определенную точку в пространстве в определенное время
мы однозначно сопрягаем с другой точкой в пространстве
в другое время (31, стр. 29 сл., 54). Другая попытка досгичь
единства в основополагании физики и вместе с тем механики
была предпринята со стороны общей энергетики. Определенная
масса выступает здесь единственно в качестве определенного
фактора энергии, как емкость механической энергии, по-
добная ряду других емкостей различных родов энергии, напр.,
электроемкости и вместе с ним приобретает эмпирическое
свойство количественной установленности. Энергитики реши-
тельно отказываются выделять в Особый вид эту установленность
и видеть в материи какую-то особую субстанциальность наряду
с энергией (ср. 60, сгр. 282 сл.). Но,.правда, здесь с особой
ясностью выступает логическая недостаточность, сводящаяся
к тому, что закон сохранения соотносится с двумя совершенно
различными моментами, между которыми нельзя установить
внутренней связи.
Теория относительности и здесь значительно уясняет
положение, сводя к одному положению оба принципа со-
хранения: и закон сохранения энергии и закон сохранения
массы. Также и этого результата ойа достигает при помощи
своего своеобразного метода; общие соображения об условиях
измерения руководят ею здесь. Требование' теории относи-
тельности (прежде всего специальной) заключается в том,
что закон сохранения энергии имеет значение не только по
отношению к системе координат К, но также и по отно-
шению ко всякой другой системе, которая по отношейию к
ней находится в состоянии равномерного прямолинейного
68
движения: из этого уравнения вытекает в связи с основными
уравнениями Максуеловой электродинамики, что в том
случае, если тело, находящееся в равномерном движения,
принимает в себя лучистую энергию =Е0, то его инертная
масса возрастает на Масса тела оказывается таким образом
мерой для содержащейся в нем энергии; если наличность
энергии изменяется на известное количество, то в том же
соотношении изменяется и масса ’). Ее обособленное посто-
янство только простая видимость: оно имеет силу только’
поскольку система не отдает и не принимает никакой энергии.
Уже в новейшей электрической теории, благодаря известному
опыту Кауфмана, выяснилось* что «масса» электрона не
неизменна, но быстро возрастает вместе с его скоростью,
поскольку последняя приближается к скорости света. Если,
раньше приводилось различение между «действительной» и
«фиктивной» массой электронов, т. е. между той косность»»,
которая происходит от их весомой массы, и другой, которой
она обладает просто вследствие своего движения и своего
электрического заряда, поскольку он всякому изменению ско-
рости противопоставляет определенное сопротивление,—теперь
обнаружилось, что мнимая весомая масса электронов строга
говоря=0. Инерция материи тем самым, невидимому, вполне
заменилась инерцией энергии; электрон—а вместе с тем и
материальный атом как система электронов—потерял всякую
материальную и сохранил только «электромагнитную массу».
То, что до сих пор собственно считали основным свой-
ством материи, в чем видели ядро ее субстанциальности—
таким образом разложилось на уравнения электромагнитного
поля. Теория относительности идет дальше в том же
направлении; но при всем этом она сохраняет свою
особенную окраску и ей свойственное своеобразие. Это свое-
образие обнаруживается в том способе, каким она приходит
к одному из основных своих Положений, к установлению
равнозначности явлений тяжести и явлении инерции. Также
и здесь ojia первоначально руководится только переменой
1) Эйнштейн [16 а] п Планк [64 и 65]
69
способа, счислеаия: рассмотрением того хе самого состава
явлении с точки зрения различных систем отсчета. Она по-
казывает, что одно и то же явление, в зависимости от нашей
точки зрения, мы можем понимать, то как движение ио инер-
ции, то как движение в поле тяготения. Доказываемая
здесь эквивалентность суждения дает Эйнштейну достаточное
основание для утверждения физической тождественности явле-
нии инерции и явлений тяготения. Если наблюдатель в круге
своего наблюдения замечает возникновение определенного
ускорения, то он может его объяснить и действием поля
тяготения и известным ускорением той системы отсчета,
исходя из которой он производит свои измерения. Оба пред-
положения дают то же самое для описания фактов и поэтому
могут быть безразлично применены к делу. Можно—как
завиляет ой этом Эйнштейн—путем простого изменения си-
стемы координат создать целое поле тяготения (17, стр. 10;
стр. 18; стр. 45 и сл.). Тем самым уже выходит, что для
общей теории тяжести нам нужно только произвести такое
изменение системы отсчета и вычислить вытекающие отсюда
изменения. Достаточно нам чисто идеальным образом пере-
нестись на другую тояку зрения, чтобы отсюда уже вывести
определенные физические следствия. То, что ранее в Ньюто-
новой теории тяготения выпадало на долю динамики сил.
то в теории Эйнштейна достигается при помощи чистой
кинетики: рассмотрения с точек зрения систем отсчета,
находящихся в различных по отношению друг к другу дви-
жениях.
Если мы подчеркиваем этот идеальный момент теории
тяготения Эйнштейна, то само собой не следует забывать и
об эмпирической предпосылке, на которой она основы-
вается. Возможность мысленно при помощи одного
только введения новой системы отсчета превращать поле
инерции в поле тяготения и особого типа поле тяготения
в поле инерции основывается па эмпирическом равенстве
тел массы инерции и массы тяжести, как это с чрезвычай-
ной точностью установлено опытами Eotvos’a, на которые
ссылается Эйнштейн. Устанавливаемая теорией Эйнштейна
сводимость явлений тяжести к явлениям инерции и обратно
70
делается возможной только благодаря тому факту, чтя тяжесть
всем телам, находящимся в одном и том же месте поля
тяжести, сообщает одно и то же ускорение, так что для
одного и того же тела существует одна и та же постоянная,
масса, определяющая как действие тяжести, так и действие
инерции *). Но именно этот основный факт—что особенно
интересно и важно с обще-методологической точки зрения—
подлежит теперь совсем другому истолкованию, чем в Нью-
тоновской механике. Последней Эйнштейн ставит в упрек,
что хотя и отметив явление равенства массы тяжести
и массы инерции, она не дала ему никакого истолкования
(18, етр. 44). То, что у Ньютона признано и установлено
в качестве факта, должно теперь быть понято и оценено
с принципиальной точки зрения. Так-же и на этой отдель-
ной проблеме можно постепенно проследить, как вопрос о
сущности материи и сущности тяжести заменился гносеологи-
чески иной постановкой вопроса, при которой сущность из-
вестного физического процесса оказалась до конца выражен-
ной и исчерпанной в свойственных ему количественных со-
отношениях и в числовых постоянных. Уже Ньютон без
устали отводил от себя вопрос о сущностях, которой нет
нет да всплывает, и в его школе, в качестве выражения его
метода, впервые был выброшен лозунг, что физика имеет
дело только с «описанием явлений» 2). Но с другой стороны
оп никак не мог избавиться от этого вопроса, т. к. опре-
деленно заявляет, что общее притяжение не основывается
на сущности телесного, но приводит к нему, как что-то
новое и чуждое. Тяжесть, как он подчеркивает, есть общее,
но не существенное свойство материи (59, Ш, стр. 4).
Правда, при этом остается темным, что должно значить это
различение между общим и существенным с точки зрения
физика, который имеет дело единственна только с законо-
мерностью явлений, т. е. с общностью правил, которым они
подчиняются. Здесь заключается трудность, которая все
*) Подробнее у Фрейдлиха [24] стр. 28 я 60 м. п у Шлика [79] стр.
27 сл.; ср. Эйнштейн [18J стр. 45 сл.
*) Keil), Jutroductio ad veram Physicam (1702) [36]; стр. 7, П, 404 ср.
71
время давала себя знать в ведшемся между физиками и
философами длительном споре о действительности и возмож-
ности сил действующих на расстояние. В числе прочих и
Кант <В метафизических началах естествознания» делает
Ньютону упрек в том, что без принятия за истинное, что
материя сама по себе как таковая и б силу своего суще-
ственного свойства производит то действие, которое он на-
зывает тяжестью, положение, что общая сила притяжения
тел друг к другу пропорциональна их инерции, остается
случайными загадочным фактом (35, IV, стр. 421). Общая
теория относительности в разрешении этого вопроса после-
довала по пути, предустановленному своеобразием физиче-
ского метода. Числовую пропорциональность, существующую
вообще между массой тяжести и массой инерции, она сочла
за выражение их физической эквивалентности, их равенства
по существу. Из этого она заключает, что одно и то же,
свойство тела выражается согласно обстоятельствам то как
«инерция», то как «тяжесть». Пред нами принципиально
тот же самый ход мысли, что и в электромагнитной теории
света, где мы также пришли к «тождественности» световых
и электрических волн. Потому что ведь и эта тождествен-
ность не идет дальше таинственности того обстоятельства,
что при помощи одних и тех же уравнений мы получаем
возможность изображать и объяснять как световые, коле-
бания,> так и явления диэлектрическом поляризации и что
одно и то же численное значение дается как скорости рас-
пространения света, так и электрической поляризации. Эта
одинаковость численных значений для физика равносильна
одинаковости в свой сущности—именно потому, что сущ-
ность для него сводится к определению точных соотношений
мер и величин. В историческом развитии этого взгляда мы
mi жем проследить совершенно определенную поступательность
движения физических теорий. Физика восемнадцатого столетия
вообще еще остается на почве вещио-материального об-
щего представления. Еще в основополагающих исследованиях
Сади Карно по термодинамике теплота рассматривается как
материя—точно также как и для понимания электричества
и магнетизма считалось неизбежным принятие особенной
72
электрической и магнитной «материи». Но с середины
XIX века, наоборот, место этой «физики веществ» все опре-
деленнее и яснее занимает та физика, которую называли
«физикой принципов». Здесь мы исходим не из гипотетиче-
ского существования определенных веществ и деятелей, но
из известных общих отношений, которые рассматриваются
как критерий для объяснения особых явлений. Общая теория
относительности стоит методически в конце этого ряда, так
как в ней все особые систематические принципы охватыва-
ются в единстве одного высшего и основного требования,
сводящегося не к постоянству вещей, но к инвариантности
известных величин и законов по отношению ко всем тран-
сформациям в системах отсчета.
На то же. самое развитие мысли, характерное вообще для
своеобразия физического образования понятий, мы наты-
каемся и при переходе от понятия материи ко второму основ-
ному и центральному понятию новой физики: к понятию
эфира *). Также и представление эфира, как носителя опти-
ческих и электромагнитных эффектов, сначала оказалось
в возможно более точной аналогии и родстве с представле-
нием эмпирических данных веществ и эмпирически данных
вещей. Старались добиться чувственного описания его основ-
ных свойств, сравнивая то с совершенно несжимаемой жид-
костью, то с совершенно эластичным телом. Но по мере того
как развивалось стремление к таким наглядным иллюстра-
циям, становилось все яснее, что от нашей силы предста-
вления они требовали невозможного—соединения совершенно
противоречивых свойств. В виду чего современная физика
все более и более считала себя вынужденной принципиально
отказаться от такого способа чувственного описания и
уяснения. Но даже и в том случае, когда речь шла уже не
о каких-либо конкретных свойствах эфира, но исклю-
чительно об абстрактных законах его движения, труд-
ность оставалась без изменений. Попытка создать механику
*) Я невдаюсь здесь в подробности развития гипотезы эфира; с точка
зрения гносеологии они представлены и разъяснены, например, Алоизом
Мюллером [55, стр.. 90 сл.] и Эрихом Бекером [2, стр. 232 сл.]. С
дальнейшим ср. «Substanzbegriff und Funktionsbegriff» [8, стр. 215 сл.].
73
эфира привела мало-по-малу к отказу от всех основных
принципов классической механики; обнаружилось, что для
действительного осуществления такой механики пришлось бы
пожертвовать нб только принципом равенства действия и
противодействия, но и принципом непроницаемости, в котором
Эйлер, например, видел ядро и суммирующее выражение
всех механических законов. Эфир поэтому был и остался—
согласно выражению Планка.— „злосчастным порождением
механической теории": предположение точной применимости
Максуел-Герцовских дифференциальных уравнений к электро-
динамическим явлениям в чистом эфире исключало возмож-
ность их механического объяснения ’). Только обратный
способ рассмотрения мог дать выход из этой антиномии.
Вместо того чтобы спрашивать о свойствах и составе эфира,
как реальной вещи, должен был быть поставлен вопрос, с
каким правом здесь вообще разыскивалась особая суб-
станция с особыми вещными свойствами и с определенным
механическим строением. Что если все трудности ответа нахо-
дили свое основание в самом вопросе, поскольку он не имел
ясного и определенного физического смысла? В этом в дей-
ствительности заключается новая точка зрения, которую
занимает теория относительности в вопросе об эфире. Согласно
результату опыта Майкельсона и принципу постоянства рас-
пространения света, любой наблюдатель имел право смотреть
на свою систему, как „покоющуюся в эфире": тем самым
эфиру одновременно приходилось приписать покой в отно-
шении к совершенно различным системам координат к, к', к",
находящихся друг по отношению к другу в равномерном
поступательном движении. Но это очевидное противоречие—
и оно заставляет нас вообще отказаться от мысли об эфире,
как какой-то движущейся или неподвижной „субстанции",
как вещи с определенным состоянием движения. Вместо того
чтобы вымышлять некий гипотетический субстрат явлений
и теряться в размышлениях о природе этого субстрата,
довольствуется физика также и здесь, превращаясь в „физику
*) См. Планк .[67] стр. 64 сл.—о возможности и необходимости «ме-
ханики эфира» говорит р особенности Ленард (Lenard)—45 а и Ь.
74
поля", наличием уравнений поля и их экспериментально
доказуемой значимостью. „Без явных логических ошибок,
так говорит, например, Люсьен Пуанкаре, нельзя определять
эфир путем материальных свойств, и если бы мы стали
стремиться к охарактеризованию его теми свойствами, кото-
рые не даны непосредственно в эксперименте, мы предпри-
няли бы совершенно ненужную и заранее обреченную на
бесплодность работу. 9фир уже определен, когда в каждой
точке мы можем определить и величину и направление обоих
возможных здесь полей, электрического и магнитного. Оба
поля могут изменяться; мы говорим обыкновенно о дви-
жении, происходящем в эфире; но явление, доступное экспе-
рименту, заключается в движении этих изменений" (75
стр. 251). Снова перед нами одна из тех побед критиче-
ского понятия—функции над наивным представлением суб-
станциального и вещного, которое постепенно обнаружи-
вает перед нами история точной науки. Физическая роль
эфира закончена, коль скоро найдена такая форма изобра-
жения электродинамических законов, в которую он не вхо-
дит в качестве условия. „Теория относительности" — так
замечает один из ее представителей — „покоится на совер-
шенно новом представлении о распространении электромаг-
нитных действий в пустом пространстве; они не перено-
сятся средой, но развиваются сами по себе путем непосред-
ственного действования на расстоянии. Но электромагнитное
п°ле в пустом пространстве оказывается вещью независимой
от какой-либо субстанции и обладающей самостоятельней
физической действительностью. Конечно, с этим представле-
нием нужно прежде всего свыкнуться. Но может быть про-
цесс этого ознакомления облегчится тем соображением, что
физические свойства именно того поля;, которое находит себе
наиболее точное выражение в так называемых уравнениях
Максуела, известны гораздо более точным и полным образом,
чем свойства какой-либо субстанции" (Лауе 41, стр. 112).
Привычку к независимой от всякой субстанции вещи можно
столь же мало допустить не только как для обычного рассудка,
так и для прошедшего гносеологическую школу—потому что
как раз для последнего субстанция означает категорию, на
75
счет применения которой нужно отнести возможность пола*
гания „вещей" вообще. Но совершенно очевидно, что дело
здесь сводится к простой неточности выражения и что под
„самостоятельной физической действительностью" электро-
магнитного поля должна пониматься только действительность
имеющих в ней силу закономерных отношений, получающих
свое выражение в уравнениях Максуела-Герца. Они уста-
навливаются как последняя доступная для нас реальность,
поскольку это есть последний достижимый для нас предмет
физического знания. Представление об эфире, как о непозна-
ваемой субстанции, устраняется теорией относительности
единственно с целью привести к рациональному выражению
чистые определения опытного знания.
В ее изложении мы не нуждаемся также в твердых и
неподвижных телах отсчета, без которых в конце концов не
могла обходиться классическая механика. Общая теория отно-
сительности измеряет уже не при помощи твердых тел
Эвклидовой геометрии и классической механики, но в своем
определении общего линейного элемента ds она исходит из
нового более широкого способа рассмотрения. На место твер-
дого стержня, относительно которого делалась предпосылка,
что для всех пространственных и временных положений,
при любых особых условиях измерения он сохраняет ту же
самую неизменную длину, выступают теперь криволинейные
Гаусовы координаты. Если какая-нибудь точка Р простран-
ственно-временного континуума определяется четырьмя пара-
метрами xu х2, xs, х4, то для нее и для бесконечно при-
ближенной к ней точйс Р' имеет силу „расстояние" ds, выра-
жающееся формулой:
ds2 = gu dx2j -J-g22 dx2, -4- g33 dx’3 + g44 dx24 +
2gJ2 dXj dx2-{-2g13 dx, dx8
где величины gu, gM ... g44 принимают значения, изме-
няющиеся в зависимости от места в континууме. В этом
общем выражении формула для линейного элемента Эвкли-
дова континуума содержится в качестве особого случая.
В подробности этого определения здесь нет надобности вда-
76
ваться х)—достаточно указать, что наиболее существенный
его результат сводится к тому, что отныне любое место про-
странственно - временного континуума получает свое соб-
ственное, в общем отличное от всех других, метрическое
определение. Каждая точка сопрягается не с неподвижной и
твердой системой отсчета, но можно сказать сцма с собой и
с бесконечно приближенными к себе точками. Таким образом
все меры—по сравнению с твердыми прямыми Эвклидовой
геометрии, которые свободно могли переноситься в простран-
стве без изменения формы —- становятся как бы бесконечно
текучими: но с другой стороны вся совокупность этих бес-
конечно-многообразных и бесконечно-различных определений
приводится' в по-истине универсальную и единообразную
систему. Вместо данных конечных тел отсчета мы оперируем
теперь только с скоплениями отсчета, с „моллюсками отсчета",
как назвал их Эйнштейн; но зато полагаемая мыслью сово-
купность всех этих моллюсков единственно только удовле-
творяет требованию однозначного описания явлений природы.
Ибо общий принцип относительности требует, чтобы все эти
системы с равным правом и с равным успехом могли бы
применяться в качестве Тел отсчета при формулировании
общих законов природы; форма законов совершенно не должна
зависеть от выбора моллюсков (18, стр. 67). Также и здесь
находит себе выражение характерный образ действий общей
теории относительности: устраняя вещную форму конечных
и твердых тел отсчета, она стремится только к высшей
форме объектного, к настоящей форме—системе природы и
ее законов. Только тем путем, что она доводит до своего
конца и преодолевает трудности, которые уже для класси-
ческой механики вытекали из факта относительности дви-
жения, она надеется найти принципиальным выход из создав-
шихся затруднений. „Чем яснее становятся наши понятия
пространства и времени" — так читаем мы в одном месте
того очерка механики, который дал Максуел в своем крат-
ком труде „Субстанции и движения"—„тем отчетливее мы
видим, как все учения динамики сводятся к одной един-
J) Подробности см. у Эйнштейна [17 м 18, стр. 59 сл.]; ср. ниже г. ¥1.
77
ственной системе. Сначала нам свойственно мнение, что мы
как сознательные существа в качестве необходимых элемен-
тов нашего знания должны обладать абсолютным знанием
того, в каком месте мы находимся и в каком направлении
двигаемся. Но это представление, свойственное без сомнения
многим мудрецам древности, малогпо-малу уступило точке
зрения физиков. В пространстве нет никаких вех: одна часть
в точности похожа на другую, так что мы не можем знать,
где мы находимся. Мы находимся как бы на невозмутимо
спокойной поверхности моря, где солнце не светит, и ветер
ни откуда не вздымает волн и ни в чем у нас нет компаса,
так что мы не можем сказать, в каком направлении мы
двигаемся. У нас нет никакого инструмента, при помощи
которого мы могли бы произвести измерение; и хотя мы
можем определить степень нашего движения по сравнению
с близлежащими предметами; мы не знаем, как двигаются
сами эти тела в пространстве" (51, стр. 92 сл.). От этого
настроения „Ignorabimus44, которым все больше и больше
охватывалась физика, могла освободить только та теория,
которая, вместо видоизменения прежних решений, в самой
основе преобразовывала постановку вопросов. Вопрос об абсо-
лютном пространстве и абсолютном времени не мог получить
решение отличное от того, чем кончались задачи о „регре-
tuum mobile*4 и о квадратуре круга". Отрицательный ответ
на него должен был принять положительный вид, из огра-
ничения физического знания он должен был превратиться
в самый принцип его, дабы скрывающееся в нем истинно
философское содержание было исчерпано до конца.
ГЛАВА V.
Понятия пространства и времени в критиче-
ском идеализме и теория относительности.
До сих пор мы пытались понять и оценить специальную
и общую теорию относительности главным образом с ее
физической стороны. В самом деле как раз с этой точки
78
зрения и следует ее обсуждать—плохую услугу ей оказы-
вает тот, кто слишком быстро переводит ее выводы на чисто
„ философский “ язык или даже пытается их истолковать в
спекулятивно-метафизическом духе. Наша теория не содер-
жит ни одного единственного понятия, которое не могло бы
быть полностью выведено мыслительными средствами мате-
матики и физики. Она нуждается только в полном осозна-
нии (Bewufetheit) этих методов, поскольку дело идет не о
результатах физического измерения, но о форме всякой ме-
трической операции, о выяснении с принципиальной сто-
роны ее предпосылок.
Тем самым уже она становятся в непосредственную
близость с критико-трансцендентальной теорией, которая
направлена на „возможность опыта"; но все же в своей
общей тенденции она расходится с ней. Ибо—выражаясь
языком трансцендентальной критики—основной взгляд на
пространство и время, развиваемый теорией относительности,
сводится к учению об эмпирическом пространстве и эмпи-
рическом времени, а не к теории чистого времени и чистого
пространства. Что касается этого обстоятельства, то едва ли
здесь возможны различные мнения:—и действительно, на-
сколько можно видеть, все исследователи, сравнивавшие
здесь между собой теорию пространства и времени Канта и
соответствующие взгляды Эйнштейна-Минковского, в данном
случав приходят к существенно тождестоенным выво-
дам1). Конечно, с точки зрения строгого эмпиризма* можно
пытаться оспаривать возможность учения о „чистом про-
странстве" и „чистом времени": но во всяком случае нельзя
упускать из виду, что поскольку такое учение существует
по праву, оно должно быть независимо от всяких резуль-
татов конкретного измерения и тех особых условий, кото-
рые при нем имеют место. Если понятия чистого про-
странства и чистого времени вообще Имеют определенный
доступный оправданию смысл—так можно было бы сказать
в стиле самой теории относительности,—то этот смысл,
1) Ср. особенно Которн [56, стр. 393 сл.[, Ilopigswald [33, стр-
88 сл.]; Фряшейзен—Келер [26, стр. 323 сл.]; в последнее время Sellieh
[81, стр. 14 сл.]’.
79
в противовес всей изменениям, которые испытывает учение
об эмпирическом пространственном и временном изменении,
остается инвариантным. Изменения последнего рода могут
быть полезны лишь в том отношении, что благодаря им
мы научаемся резче проводить грань между тем, что при-
надлежит к чисто философской и „трансцендентальной" кри-
тике самых понятий пространства и времени и тем, что
относится к особым применениям этих понятий. Как раз
здесь в самом деле теория относительности косвенно может
оказать общей критике знания важную услугу,—если только
мы удержимся от искушения истолкования ее положения,
как положения непосредственно самой критики знания.
Учение Канта о пространстве и времени само в зна-
чительной мере возникло на почве физических проблем—и
спор, ведшийся естествознанием XVIII столетия о суще-
ствовании абсолютного пространства и абсолютного времени,
с самого начала задевал его за живое. В такт своей соб-
ственной мысли, раньше чем приступить в качестве крити-
ческого философа к вопросам пространства и времени, он
пережил разнообразные и противоположные друг другу ре-
шения, путем которых физики того времени пытались одо-
леть эти проблемы. Цри этом сначала, вопреки господство-
вавшему в школах мнению, он стоит всецело на почве
релятивизма. В ‘„Новом научном понятии движения и
покоя" (Neuer Lehrbegriff der Bewegung und der Ruhe"
от 1758 г.) тогда 34-летний Кант с полной решительностью
принимает основоположение об относительности движения и,
исходя из него, нападает на обычную формулировку закона
инерции. „Теперь я начинаю понимать, так говорится здесь,
после того, как путем известных примеров приподнята завеса
над трудностями понятия „абсолютного движения", „что
в выражении движения и покоя мне чего-то недостает. Я ни-
когда не могу говорить: тело покоятся, не упоминая при
этом, по отношению к каким вещам оно покоится, и нельзя
сказать тело движется, не прибавив при этом, по отноше-
нию к каким предметам оно изменяет свое положение.
Если бы я тут захотел вообразить математическое про-
странство освобожденным от всего сущего в качестве вме-
80
стилища тел, то это нисколько бы не помогло. Потому что
каким образом я мог бы различать различные части про-
странства и различные его места, раз они не занимались бы
ничем телесным?“ (35; II, 19). Но Кант в своем дальней-
шем развитии не остался прежде всего верным той норме,
которая была выставлена здесь с такой решительностью, и
о которой одни из современных физиков сказал, что она за-
служивает того, чтобы быть высеченной на медных скри-
жалях над входом в каждую аудиторию физики *). Он осме-
лился отвергнуть понятие силы инерции (vis inertiae); <ш не
довел дело до того, чтобы свои мысли об основах механики
„спустить в виде воды все на ту же тяжело ходящую
мельницу Вольфовой или какой-либо другой знаменитой
доктрины". Но если таким образом он выступил против авто-
ритета руководящих философов, то не долго удалось оста-
ваться вне власти авторитета великих физиков-математиков
того времени. В „Опыте введения понятия отрицательных
величин в философию" от 1763 г. он вместе с Эйлером всту-
пается за пригодность Ньютоновских понятий абсолютного
пространства и абсолютного времени—и еще шесть лет
спустя в сочинении о нервом основании различных сторон
в пространства (1769) он пытается заменить данное Эйле-
ром доказательство абсолютного пространства, при помощи
принципов механики, другим, чисто геометрическим рас-
суждением. „Оно должно явиться вполне убедительным до-
водом для геометров в пользу возможности утверждать со
свойственной им очевидностью действительность их абсо-
лютного пространства* (35, II, 394). Правда, это лишь
эпизод в развитии Канта: потому что уже годом позже,
по времени диссертации 1770, в нем совершился реши-
тельный критический поворот в вопросе о пространстве и
времени. В силу его проблема приняла совершенно новый
вит: из области физики она перенесена в область „трансценден-
тальной философии* и должна рассматриваться и разре-
шаться при помощи общих принципов последней.
Трансцендентальная же философия в первую голову имеет
*) Streinis (82) стр. 42.
81
дело не с реальностью пространства и времени—безразлично
принимается ли последняя в метафизическом или физиче-
ском смысле—но прежде всего спрашивает об объективном
значении обоих понятий для всего конститутивного состава
нашего эмпирического знания. Она рассматривает простран-
ство и время уже не кам вещи, но как «источники позна-
ния» (Erkenntnisquellen). Они видят в них не самостоя-
тельные предметы, которые как-то находятся перед нами и
которые можно ухватить путем эксперимента и наблюдения,
но «условия возможности опыта», эксперимента и самого
наблюдения, что в таком своем виде никак не может быть
представлено в образе наглядных вещей. То, что подобно
пространству и времени делает впервые возможным пола-
гание предметов, никогда не может быть дано само в
качестве единичного предмета в отличие от других-. Ибо
сформы» возможного опыта—формы наглядного предста-
вления и чистые понятия рассудка—не могут еще раз по-
явиться перед нами в качестве содержаний действитель-
ного оцыта. Наоборот, единственный возможный способ, при
помощи которого выражается какая-либо «объективность»
этих форм, сводится к тому, что из них вытекают сужде-
ния, которым мы должны приписать свойства необходимо-
сти и всеобщности. Этим впервые дается то направление,
в котором впредь едиаствепно только и можно будет спра-
шивать об объективности пространства или времени. Кто
стремится к абсолютно вешнему корреляту обоих, гонится
за тенью. Потому чго все их «бытие» сводится к току их
значению и к той их функции, которые они имеют в
комплексе суждении, известном нам в виде науки, гео-
метрии и арифметики, математической или эмпирической
физцки. Та роль, которую они здесь играют в качестве
предпосылок, в точности определяется трансцендентальной
критикой; что Они такое как вещи в себе, бесплодный и в
сущности непонятный вопрос. Это основное воззрение уже
в диссертации ясно выступает на первый план. Уже здесь
абсолютное пространство и абсолютное время, которые обла-
дали бы существованием в обособлении от эмпирических
тел и эмпирических событий, отбрасываются как нелепости
82
(Unding) как простая фикция из понятий (inane rationis
commentum). И то и другое, и пространство и времд, озна-
чают только твердый закон духа, схему сопряжения, при
помощи которой все чувственно воспринимаемое становится
в определенные отношения «подле» и «после». Так оба по-
нятия, несмотря па свою «трансцендентальную идеальность»,
обладают «эмпирической реальностью»—но реальность озна-
чает лишь их применимость для всего опыта и никогда не
должна смешиваться с их существованием как вырванных
из общей связи объективных содержаний того же самого
опыта. Пространство только форма внешнего наглядного
представления (формальное наглядное представление), по не
действительный предмет, который внешне доступен нагляд-
ному представлению. «Пространство наравне со всеми ве-
щами, которые его определяют (наполняют и ограничивают)
или скорее дают эмпирическое наглядное представление со-
образное его форме, принимая титул абсолютного простран-
ства, не означает ничего другого, кроме простой возмож-
ности внешних явлений... Если одну сторону мы отделяем
от другой (пространство ставим вне всяких явлений), то
отсюда возникают всякого рода пустые определения внеш-
него наглядного представления,.которые, однако, не являются
возможными восприятиями, например, движение или пок^й
мира в бесконечном пустом пространстве, определение их
взаимного соотношения, которое никогда не может быть
воспринято и потому оказывается предикатом простого измы-
шления» (84 стр. 457).
Если таким образом Эйнштейн основную черту теории
относительности видит в ток, что благодаря ей у простран-
ства и времени отнимается последний отстаток «физической
предметности», то теперь обнаруживается, чго в данном
случае теория дает наиболее определенное применение и
проведение в жизнь точки зрения критического идеализма
внутри самой эмпирической науки. Пространство и время
в критическом учении, правда, в их роли форм распорядка
отличаются о г содержаний, которые в них упорядочиваются:
во обособленное существование (Dascin) этих форм для
Канта одинаково невозможно, как в субъективном, так и в
83
объективном смысле. Равным образом и тот взгляд, что
пространство и время, как субъективные формы, в которые
входят ощущения, правда, не в виде «физических», но в
виде «психических» реальностей, до всякого опыта «лежат
в готовом виде в душе», едва ли нуждается в настоящее
время в опровержении. Правда, эго представление кажется
неискоренимым, хотя уже Фихте здорово и достаточно удачно
его высмеял; но оно сейчас же исчезает само собой у вся-
кого, кто только уяснил себе первоначальные, предпосылки
трансцендентальной постановки вопроса в противоположность
психологической. Только на упорядоченном и вместе с ним
указуем и уясним вообще смысл, принципа упорядочивания.
Особенно в отношении измерения времени подчеркивается,
что определение временных мест отдельных эмпирических
предметов и событий проистекает не из отношения явлений
к абсолютному времени, по, наоборот, явления сами опреде-
ляют взаимно свои места во времени, делая необходимой их
временную последовательность. «Это единство временного
определения насквозь динамично, т. е. время понимается
пе как то, в чем опыт непосредственно определяет для
каждого существующего его место, что невозможно, так как
абсолютное время не предмет восприятия, в. котором явления
могут быть соединены вместе, но правило рассудка, при
помощи которого только существованию вещей и может
быть придано синтетическое единство согласно определениям
времени; оно определяет каждому из явлений это место
во временя, следовательно априорно и имеет силу для всего
и каждого времени» (34, стр. 245 и 262; стр. 56,
стр, 332).
Подобное «правило рассудка», в котором выражается
синтетическое единство явлений и их взаимные динамиче-
ские соотношения, оказывается в основе всякого простран-
ственного упорядочивания, всех объективных отношений
пространственной «совместности» в мире телесного. «Сот-
munio spatii», т. е. та апри»рная форма нахождения подле,
которая на языке Канта обозначается как «чистое нагляди
йое представление», согласно его определенному заявлению,
доступно нашему познанию исключительно благодаря взаим-
84
ному общению между собой (commercium) субстанций в
пространстве, т. е. через всю совокупность физических ука-
зуемых в опыте действий. «Слово «общение»—общность
(Gemainocnoft)—так говорится в одном из мест критики
чистого разума, которое как раз приобретает особо важное
значение, если принять во внимание развитие современной
теории относительности—на нашем языке двусмысленно и
может означать как «communio», так и «commercium».
Мы пользуемся здесь последним значением в качестве дина-
мического общения без которого пространственная совмести-
мость (communio spatii) даже не могла бы быть эмпири-
чески познана. На данных нашего опыта легко заметить.
Что только постоянные связи—истечения во всех ме-
стах пространства дают возможность нашей. мысли
переходить от одного предмета к другому, что свет,
который пробегает между небесными светилами и
нашим глазом, создает через свое посредство общение
между нами и ними и таким образом обосновывает одно-
временность их существования; точно также ни одно мест»
не может подлежать эмпирическому изменению, доступному
восприятию, без, того, чтобы материя не делала бы возмож-
ным восприятие нашего положения на основе ее одновре-
менности путем взаимного влияния и существования самих
отделенных предметов, хотя это последнее и обнаруживалось
уже косвенным путем» (34, стр. 260). Прострднственный
порядок телеснсго мира никогда не дается нам непосред-
ственно в чувственном виде, но всегда лишь результат не-
кой мыслительной конструкции, берущей свое начало от
определенных эмпирических законов явления и отсюда пы-
тающейся переходить ко все более общим законам, на кото-
рых в конце-концов должно быть обосновано то, что мы
разумеем под единством опыта, как пространственно-времен-
ным единством.
Но как раз в последнем обороте мысли не заключена ли
характерная и решительная противоположность критического
идеализма и теории относительности в их учении о про-
странстве и времени? Не уничтожается ли как раз этой
теорией, как существенный ее вывод, требуемое Кантом
85
единство пространства и времени? Если всякое измерение
времени зависит от состояния движения системы, исходя
из которой оно предпринято, то кажется как будто перед
нами налицо бесконечные по числу и разнообразию «мест-
ные времена», которые никогда не могут быть сведены к
единству одного времени. Но что это представление ложно—
что вместе с уничтожением вещности пространства и вре-
мени единство их функций не уничтожается, но наоборот,
впервые по настоящему обосновывается и укрепляется, было
уже показано выше (см. 33 сл., 54 сл.). В самом деле та-
кое положение вещей не только признается физиками сто-
ронниками теории относительности, но определенно ими под-
черкивается. «Смелость и высокое философское значение
мысли Эйнштейна заключается как раз в том,—так гово-
рит например Лауе—что он разделывается с обычным пре-
дубеждением одного раз навсегда имеющего силы для всех
систем времени. Как ни могуществен переворот, к которому
принуждается здесь все наше мышление, он не заключает
в себе ни малейшей гносеологической трудности. Потому
что время, как и пространство на языке Канта чистая форма
паше,го наглядного представления; схема, в которой мы
должны располагать события с той целью, чтобы в противо-
положность субъективным в высшей степени случайным
восприятиям они приобрели бы объективное значение. Это
упорядочивание возможно только на основе эмпирического
знания законов природы. Место ц время изменения наблю-
денного в каком-нибудь небесном теле возможно установить
лишь на основе оптических законов. Нет никакой логиче-
ской невозможности в том, что два наблюдателя, находя-
щиеся в различном движении, в том случае, если они счи-
тают себя покоющимися, различно представляют себе Шт
пространственно-временной порядок на основе тех же самых
законов природы. Объективное значение имеют оба рас-
порядка, так как из каждого из них путем выводных
трансформационных формул получается однозначно другой,
действительный для наблюдателей, находящихся в ином дви-
жении» (40, стр. 36 сл.). К этой однозначности сопряжения
вместо одинаковости мерил, применяемых в различных си-
86
стемах, и сводится теперь исключительно мысль об «един-
стве времени»: но с тем большей силой в атом выражается
тот основной взгляд, что единство заключается не в форме
единичного предметного содержания, но обнаруживается
искяючительно в форме системы значащих отношений. «Ди-
намическое единство временных определений» остается в
качестве требования; но оказывается, что в пределах зако-
нов Ньютоновой механики мы не можем удовлетворить этому
требованию, Так что неизбежным становится переход к но-
вой, одновременно и более общей и более конкретной форме
физики. Объективное «определение» оказывается, таким
образом, существенно более сложным, что его принимала
классическая механика, как будто бы пытаясь схватить его
голыми руками в предпочтительных для себя системах от-
счета. Что здесь делается шаг вперед и по сравнению с
Кантом, не может подлежать сомнению: потому что ведь и
он построил свои аналогии опыта главны» образом на трех
Ньютоновых законах: на законе инерции, законе пропорцио-
нальности силы и ускорения ина законе равенства действия
и противодействия. Но как раз в этом движении вперед снова
оправдывается мысль, что именно «правило рассудка» ста-
новится руководящей нитью для всех наших временных и
пространственных определений. В специальной теории отно-
сительности в качестве такого правила служит принцип
Постоянства скорости света; в общей—он заменяется более
широкой мыслью, что все Гаусовские системы координат
имеют одинаковую ценность для формулирования общих
законов природы. Сразу становится ясным, что здесь идет
дело не об эмпирически наблюденном обстоятельстве—ибо
как вообще можно «наблюсти» бесконечную целостность?—
ко об основоположении, употребляемом рассудком для объясне-
ния опытных данпых в качестве гипотети ческой нормы ис-
следования. Смысл и правомерность этой нормы покоются
как раз на том, что только при помощи ее применения мы
можем рассчитывать на восстановление утраченного един-
ства предмета, именно «синтетического единства явлений в
их временных соотношениях». Физик теперь уже не пола-
гается ни на постоянство тех объектов, на наличии кото-
87
рых успокаивайся наивное чувственное мировоззрение, ни на
постоянство особых, выработанных в пределах одной един-
ственной системы пространственных и временных метриче-
ских определений,—но тем не менее в качестве предпосылки
своей науки он настаивает на наличии «универсальных
постоянных» и универсальных законов, сохраняющих оди-
наковую ценность для всех систем измерения.
В «Метафизических началах естествознания», там где
мы снова приходим к проблеме абсолютного пространства и
абсолютного времени, Кантом дается удачно выбранное чет-
кое терминологическое различение, в свете которого еше резче
можно обозначить отношение между критическим идеализ-
мом и теорией относительности. Абсолютное пространство—
так здесь подчеркивается,—само по себе ничто и вовсе не
объект, оно означает только всякое другое относитель-
ное пространство, которого можно мыслить всегда вместо
данного. Превращение его в действительную вещь равно-
сильно смешению логической всеобщности некоторого про-
странства, с которым я могу сравнивать любое эмпириче-
ское, как в нем заключенное, с физической всеобщностью
действительной объемности, вследствие чего ложно пони-
мается разум в своей идее. Истинная логическая всеобщ-
ность идеи пространства не только не ведет к физической
всеобщности всеобъемлющего вместилища вещей, но как
раз, наоборот, самым определенным образом его исключает.
В самом деле, мы должны мыслить абсолютное простран-
ство, т. е. последнее единстве всего пространственного опре-
деления; но оно вовсе не может нам послужить для позна-
ния абсолютных движений эмпирических тел, но в нем лишь
обнаружится, что всякое движение материального происхо-
дит только по отношению к другому взаимно-относительно
и никогда не может считаться абсолютным, движением или
некоем. «Абсолютное пространство, таким образом, необхо-
димо не в качестве понятия действительного объекта, по
как идея, которая должна служить правилом для
рассмотрения всякого движения только в биде отно-
сительного, и всякое движение и всякий покой должны
сводиться к абсолютному пространству, если только их яв-
88
вление должно быть включено в определенное понятие опыта
объединяющее все явления» (35, IV, 383 сл., 472 сл.).
Логическая всеобщность такой идеи ни в коем случае не
противоречит теории относительности: ведь она как раз ис-
ходит из рассмотрения всех движений в пространстве в ка-
честве только относительных, так как никаким иным спо-
собом они не могут войти иначе в то понятие опыта, ко-
торое объединяет все явления. Основываясь на требовании
полноты определения, она противоречит всякой попытке от-
дельную определенность, отдельную систему отсчета превра-
тить в норму для всех остальных. Единственно имеющая зна-
чение норма сводится к идее единства природы, самого
однозначного определения. Эта мысль служит для преодо-
ления механического мировоззрения. «Единство природы»
обосновывается общей теорией относительности В новом
смысле, благодаря тому, что явления тяготения, соста-
влявшие собственно классическую область прежней меха-
ники, совместно с электродинамическими явлениями, она
охватывает в одном высшем законе познания природы. Что
ради достижения этой «логической всеобщности идеи» при-
носятся в жертву некоторые привычные образы, не должно
нас пугать;—но «чистое наглядное представление» Канта
можно считать здесь задетым только в том случае, если по
недоразумению его понимают тоже как образ, вместо того,
чтобы видеть и ценить в нем конструктивный метод.
В самом деле, может быть точно определен тот момент,
где теория относительности уже должна включить в себя
признаки методической предпосылки, получившей у КавТа
наименование «чистого наглядного представления». Он за-
ключается в понятии «коинцидепции», к которому в ковце-
концов она сводит содержание и форму всех законов при-
роды. Если отдельные события означаются при помощи про-
странственно-временных координат хх, х2, Х2, я/, х2',
«з', ж4' ит. д., то все, к чему сводится учение физики о
«сущности» явлений природы, получает всегда только вид
высказываний о коинциденциях или встречах таких точек.
Исключительно этим путем мы приходим к построению фи-
зического пространства и физического времени; потому что
89
пространственно-временное многообразие и есть не что иное,
как целостность подобных сопряжений ’). В атом именно
месте ясно расходятся дороги физика и философа—что вовсе
не означает, что они вступают в Противоборство. Потому
что для физика то, что он называет «(пространством» и
«временем», сводится к конкретному исчислимому много-
образию, получающемуся как результат, закономерного
сопряжения отдельных точек: для философа, наоборот, про-
странство и время не означает ничего иного, кроме форм и
модусов и вместе с тем предпосылок самого этого сопряже-
ния. Они не получаются из сопряжения, но как раз и
составляют это сопряжение и его основные направления.
Сопряжение под точками зрения «подле» и «около» или
«после»—это как раз и понимается им под пространством
и временем в качестве «форм наглядного представления».
В этом смысле они уже были с точностью определены в
Кантовой диссертации. «Tempus non est objectum et reale...
sed subjectiva conditio, per naturam mentis humanae
necessaria, quaelibet sensibilia ceria lege sibi coordinandi
et intuitus purus... Spatium est... subjectivum et ideale
et e natufa mentis, stabili lege profciscens' veluti schema
omnia omnino exerne sensu, sibi coordinandi» (35; II,
416, 4^0). Кто признает этот закон и эту схему, эту воз-
можность соотносить и сопрягать друг с другом точки, тот
вместе с тем признает пространство и время в их «транс-
цендентальном» смысле, потому что о возможном побочном
психологическом смысле понятия формы наглядного предста-
вления можно здесь не говорить. Тем самым, как бы аб-
страктно мы ни мыслили, «мировые точки» х}, х3, х3, xi и
получающиеся из них мировые линии, не подставляя под
значения х2> х3, х4 ничего другого, кроме некоторых
математических параметров, то в конце-концов «встреча»
таких мировых точек только тогда принимает понятный
смысл, когда в основу мы уже положим пространство, как
«возможность подле» и время как «возможность после».
Совпадение, не означающее тожества, соединение, которое
J) Эйнштейн [17] стр: 13 сл.; [18] стр. 64.
90
с другой стороны все же разделение, так как одна и та же
точка может мыслиться принадлежащей различным линиям:
все это требует в конце-конпов того синтеза многообразия,
для выражения которого Кант создал термин чистого нагляд-
ного представления. Наиболее общий смысл этого термина,
который, прав та, не везде достаточно четко выдержан у
Канта, так как невольно он подменяется более специальными
своими значениями.и применениями, сводится исключительно
только к форме ряда «подле» соответственно «после».. Тем
самым, правда, еще ничего не говорится об особых метриче-
ских отношениях в том и другом случае—и поскольку по-
следние в особенности зависят от отношений физического в
пространстве, мы должны остерегаться мысли, что одни
только «формы возможности» лают исчерпывающее опреде-
ление для отношений «действительного» (ср. ниже гл. VI).
Если, например, в математическом обосновании теории отно-
сительности выводите^ формула для «отстояния» двух бес-
конечно-приближенных точек х.1г х3, х4 и
x.,-[-dx2, а?4-|-Лг4, то оно уже ве может по-
ниматься в обычном смысле твердого Евклидовского отрезка,
тем более, что путем принятия времени как четвертого
измерения дело должно уже итти не о пространственной
величине, но о величине движения—но за то явственно
выступает в этом выражении общего линейного элемента
основополагающая форма «подле» и «после» и их взаимного
отношения и «единения» (Union). Дело не в том, что наша
теория здесь, как ей иногда делают упрек, предполагает уже
в качестве определенных данностей это пространство и это
время—от подобного гносеологического порочною круга она
во всяком случае свободна,— но все это имеет тот смысл,
что она не может обойтись вообще без формы и функции
пространственности и временности, как таковых.
Как думается, взаимное понимание физика и философа
в этом месте затрудняется тем фактом, что здесь перед
ними одна общая проблема, к которой, однако, они подходят
с совсем разных сторон. Процесс измерения интересует
гноееолога, лишь поскольку он дает возможность обозреть
в систематической полноте и определить с возможной точ-
91
вестью применяющиеся в ври понятия. Но для физика
всякое такое определение неудовлетворительно и в основе
своей бесплодно, коль скоро оно не связано одновременно с
определенным указанием, как конкректно нужно производить
измерение в отдельных случаях. «Понятие существует для
физика только тогда,»—так в одном месте говорит Эйнштейн
лаконично и определенно,—«когда дана возможность опре-
делить в конкретном случае, годится это понятие или нет»
(18, стр. 44). Поэтому, например, понятие одйовременности
только тогда может получить определенный смысл, когда
дан способ, согласно которому путем известных измеревий
при помощи оптических сигналов может быть установлено
временное совпадение двух событий: — и с другой стороны
разница, получающаяся в результатах этого измерения, непо-
сгедственно в качестве своего следствия указывает на много-
значность понятия. Философ должен безоговорочно признать
это стремление физики к конкретной определенности понятий;
он с другой стороны не может перестать указывать, что
здесь заключены последние идеальные определенности, без
которых конкретное не может сделаться мыслимым и понят-
ным. Для выясневия противоположности постановки вопроса,
которая здесь заключена, заявлению Эйнштейна можно противо-
поставить одну из мыслей Лейбница: «Он pent dire—
говорит Лейбниц в «Nouveaux Essais»—qu’il не faut
point s’imaginer deux dtendues, 1’une abstraite de 1’espace,
1’autre concrete, du corps; le eoncrdt n?6tant tel que
par i'abstrait» (43, V, 115). Как мы видим, как раз в
требовании единства абстрактного и конкретного, идеального
и эмпирического сходятся и физик и философ; но только
один идет от опыта к идее, Другой от идеи к опыту. Теория
относительности также твердо держится за предустаеовленную
гармонию между чистой математикой и физикой: Минковский
в известных заключительных словах своего доклада «Про-
странство и время» снова вполне сознательно утвердил
высокое достоинство этого термина. Но для физика эта
гармония неоспоримая предпосылка, из которой он спешит
вывести все особые следствия и применения, тогда как
гноселлог делает ее «возможность» как раз основной про-
92
блемой. Основание этой возможности он находит в конце
концов в том, что уже каждое физическое полагание, каждое
простейшее определение величины, которое производится при
помощи эксперимента и конкретного намерения, связаны
с осщими условиями, становящимися предметом отдельного
рассмотрения и познания в чистой математике, заключают
в себе определеные логико-математические постоянные. Если бы
мы захотели представить в краткой формулировке совокуп-
ность этих постоянных, то нам Нужно было бы взять понятно
числа, понятие пространства и понятие функции в качестве
тех основных моментов, которые составляют предпосылки
всякого вопроса, который только может ставиться физикой.
Нельзя обойтись без какого-либо из этих понятий, и ни одно
из них не может быть сведено на другие, так что с гносео-
логической точки зрения каждое из них является специфи-
ческим и своеобразным логическим мотивом — но в то же
время каждое из них только в систематической связи со
всеми остальными, совместно с ними получает фактическое
эмпирическое применение. Теория относительности с особенной
ясностью показывает, как именно мышление функционального
порядка выступает в качестве необходимого мотива в каждом
пространственно-временном определении. Так физика никогда
не встречается со своими основными понятиями—в их логи-
ческой обособленности, зная их только в взаимной связ-
ности— но зато в гносеологии предоставляется право их
совместность разлагать на единичные факты. Поэтому она
не может согласиться с положением, что смысл понятия совпа-
дает с его конкретным применением: наоборот, она настаивает
на том, что этот смысл должен быть уже установлен, раньше
всякого применения. Согласно этому мыслительное содержание
пространства и времени, то,, что они означают, как формы
связности и порядка, не создается впервые путев» изме-
рения, но только ближе определяется и наполняется
определенным содержанием. Мы должны сначала установить
понятие «события», как чего-то пространственно-временного,
уяснить весь выражающийся в нем смысл раньше, чем мы
станем спрашивать о совпадении событий и будем пытаться
его установить путем специальных методов измерения.
93
Вообще физика с самого начала в виду своей основной
проблемы оказывается заключенной между двумя областями,
которые она должна признать и поставить но взаимную
связь, не спрашивая дальше об их «изначальном смысле».
С одной стороны стоит многообразие чувственных данных,
с другой многообразие чистых форм и порядков функциональ-
ного вида. Физика, как опытная наука, одинаково связана,
как с «материальными содержаниями», даваемыми чувствен-
ным восприятием, так и с теми принципами формы, в которых
выражаются общие условия «возможности опыта». Она не
должна «изобретать» илй дедуктивно выводить ни то, ни
другое: ни совокупность эмпирических содержаний, ни сово-
купность характерных для естествознания мыслительных
форм, но ее задача сводятся к тому, чтобы царство «форм»
постепенно соотносить с данными эмпирического наблюдения,
и, наоборот, последние связывать с первыми. Таким образом
чувственно-многообразное постепенно все больше теряет свой
«случайный» антропоморфический характер и принимает
логическую чеканку систематического единства форм. При
этом, конечно, «форма» не должна пониматься в виде чего-то
застывшего, но, будучи активным, формующим и собственно
творческим моментом, она должна принять вид живой и
подвижной формы.
Все больше и больше для логического строя мысли
становится ясным, что формальное в нем не может быть
дано в отдельности, в раз навсегда готовом виде, но его
объективный смысл раскрывается лишь в процессе стано-
вления, в законе этого становления. История физики с этой
стороны представляется не историей открытия простого ряда
«фактов», но превращается в открытие все новых и новых
специальных способов мышления. Но при всей изменчивости
этих способов сохраняется с полной силой, нескольку физика
действительно идет «твердым путем науки», единство тех
методических принципов, на которых основывается здесь самая
постановка вопросов. В совокупности этих принципов про-
странство и время занимают определенное положение, хотя
они и по могут представляться в виде твердых содержаний
вещных представлений. Античное миропонимание надеялось
94
еще достигнуть и охватить мыслью единство пространственно-
временного бытия непосредственно в представлении. Бытие
еще Парменйду и, в сущности, всему античному миру пред-
ставлялось «сравнимым с массой хорошо закругленного
шара». Одновременно с переворотам Коперника раз навсегда
пришлось распроститься с твердостью этого представления.
Совершенная наука сознает, что определенный простран-
ственно-временной порядок явлений существует для знания
только тем путем, что оно его постепенно устанавливает,
при чем единственный способ такого установления заклю-
чается в закономерном мышлении науки. Но задание такой
общей ориентировки все-таки продолжает стоять перед мыслью
и оно становится для нее тем более настойчивым и опре
деленным, чем яснее осознается возможность осуществления
этой никогда окончательно не разрешимой задачи. Как раз
потому, что единство пространства и времени всегда усколь-
зает от нашего эмпирического позцания, от всех наших
эмпирических измерений, мышление приходит к сознанию
того, что его придется вечно искать и что в этом искании
оно будет пользоваться все более и более точными инстру-
ментами. Как раз заслугой теории относительности нужно
считать не только новый способ доказательства этой мысли,
но также и то, что в основоположении ковариантности
общих законов природы по отношению ко всем возможным
подстановкам ею выдвинут принцип, благодаря которому
мышление, не выходя из своей сферы, может вполне совладать
с относительностью, требуемой столь же внутренней ее
сущностью.
В производимом теорией, относительности анализе про-
странственных и временных мер можно проследить детально
это основное соотношение. Этот анализ начинается с того,
что мы перестаем принимать понятие «одновременности»
двух событий как само собой разумеющегося, непосредственно
известную и твердую данность, но требуем для него опре-
деленного объяснения — объяснения, которое в качестве
физического не может сводиться к общему логическому
определению, но должно состоять в указании конкретных
методов измерения, благодаря которым «одновременность»
95
становится для нас единственно эмпирически указуемой. При
этом прежде всего признается в качестве предпосылки одно-
временность таких событий, которые разыгрываются практи-
чески «в той же самой» точке пространства или в непосред-
ственном пространственном соседстве: установимость «одно-
временности» для пространственно непосредственно смежных
явлений иля—точнее говоря—для пространственно, времен-
ного непосредственного бытия рядом (коинциденции) —как
говорит об этом Эйнштейн—«именно это мы принимаем за
данное, не давая для этого основного понятия никакого
определения» (17, § 3). Действительно; применение посред-
ствующего физического метода измерения здесь не только
нежелательно, но и невозможно: ибо всякое такое вспо-
могательное средство в конце-концов должно было бы при-
вести нас к предположению возможности осуществлять
определенное временное сопряжение между различными собы-
тиями; так, например, устанавливать «одновременность» опре-
деленного события с определенным положением часовой
стрелки на «том же самом месте» находящихся часов. Соб-
ственная проблема теории относительности начинается
только тогда, когда дело идет о временном связывании не
соседних в пространстве, но пространственно удаленных друг
от друга рядов событий. Если мы предположим теперь, что
для двух точек пространства А и В установлено определенное
«местное время», то у нас пока будет еще только «время А»
и «время В», но не общее для А и В время. И при каждой
попытке установить такое общее время путем эмпирического
измерения, обнаруживается, что здесь мы связаны с совер-
шенно определенными эмпирическими предпосылками, касаю-
щимися скорости распространения света. Во все наши
высказывания об одновременности пространственно удаленного
уже скрытым образом входит предположение о равномерном
распространении света. Общее для А и В время только
тогда будет достигнуто, когда путем определения мы
установим, что «время», которое свет употребляет для того
чтобы перейти от А и В будет равно «времени», которое
ему нужно для перехода от В и А. Если мы примем, что
луч света во время А 1д, показываемое часами находя-
96
щимиея в А начинает распространяться по направлению
к В и там во время В te отражается к А и опять дости-
гает А во время А t'A: то мы принимаем за определение
одновременности двух часов в А и В такое соотношение
времен, когда tB—tA — t'A—tB. Только таким образом
достигается точное определение того, что мы понимаем под
«временем» какого-нибудь события и под «одновременностью»
двух событий: «время» события означает одновременное
атому событию показание находящихся на месте события
покоющихся часов, которое протекает синхронистичяо со
всякими определенными покоющимися часами и в частности
со всеми временными определениями тех же самых часов
(16 стр. 28 wl).
Едва ли нужно разъяснять особо, что в конкретные
установления, которые здесь делаются в целях метода фи-
зического измерения времени, уже входят «формы» простран-
ства и времени вообще, в качестве форм соотношения и сопря-
жения различимых содержаний. Уже в понятии «местного вре-
мени» самом по себе непосредственно полагается и то и другое:
ибо в нем утверждается возможность устанавливать в опреде-
ленно различном «здесь» определенно различимое «теперь». Это
«здесь» и «теперь», конечно, ни в коем случае не означают
всей целостности пространства и времени, не говоря уже
о целостности конкретных устанавливаемых измерением от-
ношений в них; но здесь полагается первый фундамент; не-
избежное основание для того и другого. Первое самое грубое
различие, которое здесь выражается в простом полагании
некоторого «здесь» и некоторого «теперь», остается тем самым
также и для теории относительности чем-то неопределимым,
на чем она обосновывает и развивает дальше свои сложные
физические определения пространственных и временных зна-
чений. II поскольку для этих определений она необходимо
должна опираться на определенное предположение о законе
распространения света, она заключает в себе еще раз в
качестве предпосылки то, что определенное состояние, на-
зываемое нами «светом», появляется последовательно в
различных мрсТах, и при том согласно определенному пра-
вилу,—в чем уже явным образом содержится то, что озна-
97
чают пространство и время в качестве простых схем сопря-
жения вообще. Гносеологическая проблема, правда, еще больше
обостряется, когда мы переходим к рассмотрению взаимных
соотношении пространственных и временных значений в
основных уравнениях физики. В этих уравнениях нам дается
четырехмерный «мир», который сводится к континууму ряда
событий вообще, недопускающему разделения на определения
пространства и определения времени. Воззрительное различие,
которое мы непосредственно будто бы воспринимаем между
пространственным отрезком и временными протяжением, в
этой чисто математической формулировке не играет никакой
роли. Согласно уравнению времени преобразования Лоренца
приращение времени л t1 двух событий в общем не исче-
зает по отношению к К1 даже тогда, когда приращение
времени Д t тех же самых событий исчезает по отношению
к К: чисто пространственное расстояние двух событий по
отношению к К таким образом имеет в общем своим след-
ствием временное расстояние между ними по отношению к
К *. В обшей теория относительности эта равнозначность
пространственных и временных значений получает еще
дальнейшее развитие. Здесь доказывается невозможность во-
обще установления системы отсчета из твердых тел и часов
тем путем, что пространство и время указываются непосред-
ственно путем соотнесенных друг к другу твердо упорядо-
ченных масштабов и часов; но здесь каждой точке сплош-
ного ряда событий приписывается четыре числа х t х2,
х3, х4, которые не имеют никакого прямого физического
значения, но сдужат лишь для того, чтобы перенумеровать
точки континума в определенном хотя и произвольном по-
рядке. Этот способ обозначения вовсе не требует того, чтобы
определенная группа значений xt х2 ха понималась бы в
качестве пространственных координат точки и противопо-
98
ставлялись бы «временной» координате х4 (18, стр. 38,
стр. 64). Требование Минковского, чтобы «пространство
само по себе и время само по себе превратились бы в «пу-
стые тени», вместо чего должна теперь «обнаружить свою
силу уния до сих пор существовавших самостоятельно сущ-
ностей», осуществляется теперь с полной строгостью. Само
собою разумеется, что в этом требовании не заключается
ничего страшного для критического идеалиста, который пере-
стал мыслить пространство и вррмя, как вещи в себе или
как обособленно данные эмпирические предметы. Потому
что для него поистине царство идей как таковые есть
„царство теней,» по выражению Шиллера,—поскольку ни
одной чистой идее не соответствует непосредственно конкрет-
ный дйствительный предмет, но скорее идеи могут опреде-
ляться лишь в своем систематическом общении и общей
связи в качестве основных моментов конкретно-предметного
знания. Если теперь обнаруживается, что физические изме-
рения пространства и времени могут производиться только
совместно—то тем самым вовсе не уничтожается различие
в принудительном характере пространства и времени, порядка
«после» и порядка «подле». Даже если правильно то, что—
как подчеркивает Минковский—никто не может замечать
место иначе как в определенное время и время иначе как
в определенном месте, то все же остается совершенно ясной
логическая граница между тем, что нужно понимать под
пространственным и временным различением. Фактическое
взаимопроникновение пространства и времени во всех эмпи-
рических физических измерениях не ведет к тому, что то
и др} гое но в качестве предметов, но в виде способов опре-
деления предметов перестают означать принципиально раз-
личное. Если два наблюдателя в различных системах Е и
К1 могут различно воспринимать включение ряда событий
в порядок пространства и времени, то все же перед нами
один и тот же ряд событий, следовательно одновременно
и пространственный и временной континуум, устанавливае-
мый путем измерений наблюдателя. Каждый из наблюдателей
с своей точки зрения измерения различает континуум, на-
зываемый им «пространством» от того, который он назы-
99
вает» временем; но он не может согласно учению теории
относительности прямо предположить, что включение явление
в обе эти схемы должно происходить одинаковым образом
в любой системе отчета. Поэтому, хотя согласно <мировому
постулату» Минковского дан только четырех-мерный в про-
странстве и времени мир, «проекция в пространстве и вре-
мени производится с известной свободой», и тем самым речь
здесь вдет только о. различной пространственно-временной
интерпретации явлений, тогда как различие формы простран-
ства от формы времени остается незатронутым.
Впрочем также и здесь наличие уравнения трансформации
снова восстанавливает объективность и единство, позволяя
результаты, найденные в одной системе, переводить на язык
другой. Даже в том случае, если положение Минковского о
том, что только неразрывная уния пространства и времени
обладает самостоятельностью, мы выразим более точным и
резким образом тем путем, что даже эту унию самое по
себе, согласно выводам общей теории относительности, прев-
ратим в абстракцю и тень реальности и поймем, что только
единство пространства, времени и вещей—обладает самостоя-
тельной действительностью *), то как раз это заострение мысли
приводит нас опять таки к первоначальному гносеологическому
взгляду на вещи. Так как одно из основных учений кри-
тического идеализма составляет тот взгляд, что ни «чистое
пространство», ни «чистое время», ни обоюдная связь обо-
их, но только их наполнение определенным эмпирическим
материалом составляет то, что мы называем «действитель-
ностью» и считаем физическим бытием вещей и событий.
Сам Кант не переставал никогда указывать на эту нераз-
рывную связь и обоюдную корреляцию пространственно—
временной формы и эмпирического материала в составе и
структуре мира опыта. «Данность предмета—так говорится
у него—если она не разумеется чем-тд опосредствованным,
но является непосредственно в наглядном представлении, не
означает ничего иного, как отнесение к опыту представле-
ния этого предмета. Даже пространство и время, как бы
1) См. Шлпк [79], стр. 51; ср. Стр. 22.
100
чисты ыи были эти понятия от всего эмпирического, и как
бы ни была ясна их совершенная данность a priori в
душе, не обладали бы никакой объективной силой, были ли
бы лишены смысла и значения, если бы не было обнару-
жено их необходимое применение к предметам опыта; говоря
больше, их представление есть только пустая схема, опираю*
щаяся всегда только на воспроизводящую силу воображения,
которая выбывает предметы опыта, но которая сама по
себе без них не имела бы никакого значения» (34 стр.
195). «Идеальное» бытие пространства и времени «вдуше»,
таким образом не только не ведет к какому-либо их обо-
собленному существованию, свойственному им помимо вещей
и независимому от них, но скорее наоборот приводит к
определенному отрицанию такого существования: — идеальное
отделение чисгого пространства и чистого времени от вещей
(точнее говоря от эмпирических явлений), не только допу-
скает, но как раз требует их эмпирической «унии». Эту
унию общая теория относительности оправдала и доказала в
новом смысле благодаря тому, что глубже всех предшествую-
щих. физических теорий она познала условность, свойствен-
ную всякому эмпирическому измерению, всякому установле-
нию конкретных пространственно—временных метрических
отношений х).
Но этот вывод вовсе не противоречит соотношению опыта
и мышления, устанавливаемому критической философией, но
скорее здесь как раз подтверждается это соотношение, по-
лучая самую резкую формулировку. С первого взгляда,
правда, кажется странным и пародоксальным, что самые
различные гносеологические точки зрения, как радикальный
эмпиризм и позитивизм, так и критический идеализм одинаково
ссылаются на теорию относительности для подтверждения
своих основных точек зрения. Но это удачным образом было
объяснено тем, что в учении об эмпирическом пространстве и
эмпирическом времени—а таковое дается теорией относитель-
ности—эмпиризм и идеализм встречаются в ряде предпосы-
х) Об относительности различия пространства в времени см. ниже
гл. VII.
101
док. И тот и другой предоставляют здесь опыту решаю-
щую роль—и с другой стороны оба учат о том, что каждое
точное измерение предполагает общие эмпирические законых)
Цо тем настойчивей становится теперь вопрос, как мы при-
ходим к этим законам, на которых основывается возм* жность
всякого эмпирического измерениям какую силу, какой ло-
гический «ранг» мы им приписываем. Строгий позитивизм
на это имел только один ответ: для него всякое познание за-
кономерности предметного характера обосновывалось на
простых элементах ощущения и никогда не могло выходить
за его пределы. Знание законов, следовательно, в основе своей
имеет такой же чисто пассивный характер, который свой-
ствен нашему знанию каких угодно единичных, чувствен-
ных качеств. С законами обращаются также как и с вещами,
свойства которых считываются непосредственно с восприятия.
Мах—с свой точки зрения вполне последовательно—пытается
распространить такой способ рассмотрения также и на чи-
стую математику, на выведение ее основных отношений.
Путь, при помощи которого мы получаем дифференциальное
отношение какой угодно функции—так, напр. он рассуждает
между прочим—принципиально ни чем не отличается от пу-
тей установления известных свойств и изменений физиче-
ских вещей.—Подобно тому как в одном случае мы подвер-
гаем известным операциям вещь, так во втором случае это
делается но отношенню к функции, при чем остается только
наблюдать, как она на это будет «реагировать». Реакция
фунции у~хт на операцию диффенцирпвапия, в резуль-
d у т~‘
тате который получается уравнение — т х „в та-
кой же мере есть признак хт, каким является сине—зе-
леная окраска при химической реакции меди и серной ки-
слоты» (40, стр. 75). Здесь лежит четкая грань между кри-
тическим идеализмом и позитивизмом типа Маха. Обе точки
зрения сходятся в том основном воззрении, что уравнения,
имеющие силу для более или менее значительных областей,
потому должны рассматриваться как собственно пребываю-
*) [8], ст. 191 сл.: ср. Сэллин [81] стр. 14 сл.
102
щее и субстанциальное, что только при их помощи стано-
вится возможным устойчивое миропредставление,г) в виду
чего они составляют ядро фазической предметности. Под
вопросом остается только способ установления точного дости-
жения и обоснования этих уравнений. Все уравнения—под-
черкивает идеализм в противовес точке зрения «чистого
опыта», признающего только ощущения—являются только
результатом измерения: всякое же измерение предполагает
определенные теоретические принципы, связанные с изве-
стными общими функциями связи, оформления и сопряжения.
Мы никогда не измеряем одни только ощущения—но для
того, чтобы вообще установить какие-нибудь метрические
соотнощения, мы должны всегда выходить за границы
«данного» в восприятии и заменять его понятием—сим-
волом, который не имеет уже больше никакого отражения
в непосредственно—ощущаемом и ощутимом. Если есть что-
либо, что может считаться типичным примером такого поло-
жения вещей, то это—развитие современной физики в связи
с теорией относительности. Здесь вновь подтверждается, что
каждая физическая теория для выражения в понятиях и по-
нимания в понятиях факта опыта должна предварительно
освободиться от той формы, в которой эти факты ближай-
шим образом и непосредственно даны восприятию* 2).
Что теория относительности основывается на опыте и на
наблюдении — это, конечно, несомненно. Однако, с другой
стороны существенной заслугой ее представляется все же
лишь новое истолкование, которое она дает наблюдаемым
фактам; — в той интерпретации в понятиях, которая раз-
витием своим приводит ее к необходимости вновь проверить
и критически преобразовать важнейшие мыслительные
средства классической механики и прежней физики.
Справедливо было указано, что как раз самый старый
эмпирический факт механики, равенство инертной и весо-
!) См. Мах (49, стр. 429).
2) Ср. Дюгем (15, стр. 322): «Les faits d’exptfricnce pris dans
ecure brutality native no sanraient servir au raisonnement matbematique;
pour alimenter ce raisonnement, ils doivent etre transformes et mis sous
!<>rme symbolidiie».
103
мой массы, стат благодаря новому, данному Эйнштейном,
истолкованию, кардинальным пунктом общей теории относи-
тельности. (24а). Тот способ, которым этого факта был
выведен принцип эквивалентности, а, вместе, с тем и основа
новой теории тяготения, может прямо таки служить логиче-
ским школьным примером той роли, которая выпадает на
долю чистого „мысленного эксперимента* также в физике.
Мы мыслим себя, в положении наблюдателя, который, экспе-
риментируя в закрытом ящике, установил бы,, что всякое
предоставленное самому себе тело всегда движется с посто-
янным ускорением в направлении к полу ящика. Этот
факт наблюдатель может представить в понятиях двояким
образом: либо при помощи предположения, что он находится в
сфере постоянного во времени поля тяготения, в котором под-
вешен Еоюющнися ящик — либо путем предположения, что
ящик движется равномерно ускоренно кверху, так что па-
дение тела в нем представляется движением по инерции.
И то и другое, движение по инерции, равно как и действие
тяготения, по истине есть одно и тоже явление, наблюдае-
мое и обсуждаемое с разных сторон. Из этого следует, что
основной закон, ‘устанавливаемый нами при движении тел,
должен быть таков, чтобы он охватывал равным образом
явления инерции и явления тяжести. Мы видим, что перед
нами здесь ье отвлеченное -от отдельных наблюдений эмпи-
рическое подожение, а предписание нашему физическому
образованию понятий: требование которое мы ставим не
непосредствен^ опыту, по нашему, способу его мыслитель-
ного изображена. „Мысленные эксперименты*, обладающие
такого рода стой и плодотвррностью уже не могут быть
объяснены и огравданы с точки зрения чисто-эмпиристиче-
ской теории фгзического познания. Этому не противоречит
то, что сам Эйнптейн с благодарностью ссылается на реша-
ющие стимулы, полученные им от Маха (20). Ибо надле-
жит строго разграничивать достижения Маха, как физика-
в его критике основных понятий Ньютона, и общими фило-
софскими выводами, извлеченными им из этих достиже-
ний. Сам Мах, 1ак известно, предоставил „мысленному
эксперименту* в сюей собственной логике физики шпро-
— 104
кое поле действия; во тем самым он строго говоря уже по-
кинул почву чисто-сенсуалистического обоснования основ-
ных понятий физики 9- Что между теорией относительности,
как таковой и философией Маха нет необходимой связи
явствует, между прочим из того, что как раз один из
первых представителей и застрельщиков этой теории, Макс
Планк, острее чем кто-либо из остальных современных
физиков критиковал и оспаривал предпосылки этой фило-
софии. (69). Именно в свете понимания теории относитель-
ности, как достижения и результата чистого мышления
опыта, она представляется также доказательством и подтвер-
ждением конструктивной силы, которая свойственна самому
этому мышлению и благодаря которой, система физического
повпания отличается от одной лишь „рапсодии восприятий“.
ГЛАВА YI.
Евклидова и не-Евнлидова геометрия.
В предыдущих размышлениях лишь мимоходои было упо-
мянуто еще одно достижение общей теории относительности,
которое более чем какое-либо иное представляется «рево-
люцией образа мышления». При проведении теории оказы-
вается, что употреблявшиеся до сих пор Евклидовы опреде-
ления меры недостаточны: они возможны лишь тогда, когда
от Евклидова континуума, лежавшего еще в основе специаль-
ной теории относительности, мы переходим к не-Евклидову
четырехмерному пространственно-временному континууму и
в ней выражаем все отношения явлений. Таким образом
представляется, что вопрос, живейшим образен занимавший
в течение последних десятилетий теорию познания, давшую
внутри ее самой самые различные попытки его разрешения,
разрешен физическим способом. Физика доказывает теперь не
только возможность, но и действительность не-Евклидовой
геометрии: она показывает, что мы тогда лишь в состоянии
*) См. Мах (50, стр. 180 сл.); ср. (8) стр. 313 сл. и (39) стр. 86 «л.
105
теоретически понять и теоретически изобразить отношения,
господствующие в. «действительном» пространстве, когда мы
переводим их на язык Метырехмерного не-Евклидова много-
образия.
Это разрешение проблемы физикой с одной стороны
издавна ожидалось в такой жр мере, в какой с другой сто-
роны оспаривалась его возможность. Уже первые основатели
л представители идеи не-Евклидовой геометрии пытались при?
влечь эксперимент и конкретное измерение для подтвержде-
ния своего основного взгляда. Если бы удалось—расе; ждали
они—путем точных земных или астрономических измерении
установить, что в треугольниках с очень длинными сторо-
нами сумма углов отклоняется от двух прямых, то было бы
дано эмпирическое доказательство того, пто в «нашем» эмпи-
рическом пространстве господствуют не положения Евклидо-
вой геометрии, а положения другой. Так, напр., Лобачев-
ский, как известно, пользовался треугольником EiEjSt, осно-
ванием Е,Е, которого служит диаметр орбиты земли, верши-
ной S- Сириус, и надеядся таким путем достигнуть дока-
зательства возможной постоянной кривизны нашего простран-
ства (48). Но основная методическая ошибка такого рода
опыта тотчас же уяснялась при более внимательном гносео-
логическом анализе проблемы—и со стороны математиков с
особенной силой подчеркнул ее А. Пуанкаре. Какие бы то
ни было измерения—справедливо возражает Пуанкаре—ни-
когда не касаются самого пространства, но всегда лишь
эмпирически данного, физического в пространстве. Никакой
эксперимент поэтому не может дать нам сведения об
идеальных образованиях, о прямых и окружностях, лежа-
щих в основе чистой геометрии: то, что он дает нам, всегда
лишь сведения об отношениях материальных вещей и собы-
тий. Поэтому положения геометрии не могут быть ни под-
тверждены, ни доказаны опытом. Никакой опыт никогда не
окажется в противоречии с постулатом Евклида: но с другой
стероны также никакой опыт не окажется в противоречии с
постулатом Лобачевского. Ибо если допустить, что какой-либо
опыт мог бы показать нам отклонение суммы углов опре-
деленных очень больших треугольников, то изображение
106
в понятиях этого факта никогда не должно было бы и в
сущности методически к не могло бы заключаться в изме-
нении аксиом геометрии, но скорее заключалось бы в изме-
нении определенных гипотез относительно физических вещей.
Истинным данным опыта оказалась бы не иная структура
пространства, а новый закон оптики, согласно которому свет
распространяется не строго прямолинейно. «Как ни вертись»—
заключает поэтому Пуанкаре—„невозможно соединить с эмпи-
ризмом в геометрии какой-либо разумный смысл" (72, стр. 92
сл.). Если это решение справедливо, и если с другой стороны
возможно показать, что перед всеми возможными внутренне-
непротиворечивыми геометриями Евклядова имеет определен-
ное преимущество «простоты», поскольку она определяет
минимум тех условий, при которых возможен опыт вообще,
то этим и с точки зрения критики познания было бы обо-
сновано ее принципиально исключительное положение. В
таком случае обнаружилось бы, что различные геометрии,
равноправные в чисто формальном отношении логической
мыслимости, все же отличаются друг от друга в отношении
плодотворности при основополагании опытной науки. «Прин-
ципиально отличными друг от друга»—так можно было бы
заключать—геометрии оказываются лишь по своему гносео-
логическому отношению к понятию опыта; ибо положи-
тельным это отношение является только в Евклидовой гео-
метрии» х).
Однако, при сопоставлении с современным развитием
физики в общей теории относительности это решение теории
познания оказывается окончательно опровергнутым. Постоявн
повторялись ссылки на то, что в борьбе за гносеологическую
равноправность различных геометрий решающее слово надо
искать не в формальной, а в трансцендентальной логике, что
важна не только совместимость (Vertraglichkeit) геометрии с
опытом, но также ее «положительная доходность» (ErtrSlg-
lichkeit), т. е. то «основание опыта», которое она в состоя-
нии дать. Этой последней способностью обладала, как пола-
гали, одна лишь Евклидова геометрия. Она представлялась
*) Сл. Гёнвгсвальд (32}; к дальнейшему ср. B.tyx (1) стр. 126 сл.
107
собственное и единственное < основой возможности для по
знания действительности»—другие же, напротив, лишь осно-
вой для возможного. Но при наличности чрезвычайно важной
роли, сыгранной понятиями и положениями Риманновой гео-
метрии в основополагании и построении Эйнштейновой теории
тяготения, это суждение не может вставиться в силе. Теперь
мы вынуждены, невидимому, опираясь на тот же логический
критерий — прийти скорее к обратному заключению: не-
Евклидово пространство единственное «действительное;», тогда
как Евклидово представляето дну лишь абстрактную возмож-
ность. Во всяком случае логика точной науки оказывается
перед лицом новой проблемы. Оспаривать факт плодотворно*
сти ве-Евклидовой геометрии в физике, оправданной не только
отдельными применениями, по построением целостной новой
физической системы, она уже не может: остается лишь во-
прос, как этот факт должен быть истолкован. И здесь бли-
жайшим образом напрашивается отрицательное решение,
требуемое самими первыми основоположениями теории отно-
сительности. Какое бы значение мы ни приписывали мы-
шлению не-Евклидовой геометрии для мышления фи-
зики, для чистого мышления опыта: утверждение, что какое
бы то ни было пространство, будь то Евклидово или не-
Евклидово, является «действительным» пространством, поте-
ряло для нас всякий смысл. Именно в том и заключался
результат общего принципа относительности, что он должен
был освободить пространство от «последнего остатка физи-
ческой предметности». Раскрываются лнщь различные отно-
шения мер внутри физического многообразия, внутри той
неразрывной корреляции пространства, времени и физи-
чески-реальных предметов, перед которой теория относитель-
ности останавливается, как перед последней данностью; и
утверждается, что эти отношения мер на языке не-Евклидовой
геометрии получают простейшее точно-математическое выра-
жение. Но сам язык этот остается при этом чисто идеаль-
ным и символическим, каким, в свою очередь, и язык Евкли-
довой геометрии, при правильном понимании, только и моги
желал быть. Единственная действительность, которую она
может и стремится выразить, есть действительность не вещей,
108 —
но законов и отношений. И теперь гносеологически возни-
кает. лишь один вопрос: возможны ли между символами не-
Евклидовой геометрии и эмпирическим многообразием про-
странственно-временных «событий» однозначное отношение
и сопряжение Если физика отвечает на этот вопрос утвер-
дительно, то критика познания не имеет никакого основания
и никакого права отвечать отрицательно. Ибо «априори»
пространства, утверждаемое ею в качестве условия всякой
физической теории, не заключает в с^бе, как обнаружилось,
никакого утверждения определенной структуры пространства,
но имеет в виду лишь ту функцию «пространственности
вообще», которая выразилась уже в общем понимание линей-
ного элемента как такового—совершенно независимо от
дальнейшего определения его.
Поэтому если обнаруживается, что определение этого
элемента, даваемое в Евклидовой геометрии, для одоления
известных проблем познания природы недостаточно, то с
чисто методической точки зрения ничто не может воспре-
пятствовать замене его другим определением, поскольку оно
окажется для физика необходимым и плодотворным. Необхо-
димо лишь как в том, так и в другом случае остерегаться
ложного понимания „предустановленной гармонии между
чистой математикой и физикой", все полнее и глубже ра-
скрывающейся в прогрессе научного познания, в духе
наивной теории отображения. Образования геометрии — как
Евклидовой, так и не-Евклидовой—в мире существую-
щего нигде не имеют непосредственного коррелята. Они
столь же мало существуют физически в вещах, сколько
психически в наших „представлений, но все их „бытие",
т. е. их сила и истинность, исчерпывается их идеаль-
ным значением. Наличие, присущее им в силу их оп-
ределения, в силу чисто логического акта полагапия, прин-
ципиально незаменимо каким-либо родом эмпирической
„действительности". Таким образом, применимость, призна-
ваемая нами за теми или иными положениями чистой гео-
метрии, никогда не может основываться на том, что эле-
менты идеально-геометрического и эмпирического много-
образия каким-либо образом непосредственно накладываются
109
друг на друга. На место такого рода чувственно- наглядной
конгруэнтности должна стать скорее комплексная, безусловно
опосредствованная зависимость отношений. (Relations fusam-
menhang). Для того, что обозначают точки, прямые и пло-
скости чистой геометрии не может найтись никакого отобра-
жения и никакого соответствия в мире чувственного ощуще-
ния и представления. Даже о какой бы то ни было степени
сходства, о большем или меньшем отклонении „эмпириче-
ского" от идеального строго говоря не может итти речь, так
как мы имеем здесь дело как раз с двумя принципиально
отличными родами. Теоретическое отношевие, тем не менее
устанавливаемое между ними наукой, может состоят лишь
в том, что она, безусловно признавая и принимая различие
обоих рядов по содержанию, все же пытается создать между
ними все более точную и более совершенную сопряженность
Всякое оправдание, которое положения геометрии могут найти
в физике, возможно лишь на этом пуз и. Никогда единичная и
геометрическая истина или единичная аксиома, как напр.,
аксиома о параллельных, не может быть сравниваема с
единичным опытом—но всегда лишь целое определенной
системы аксиом молсет быть противопоставлено целому фи-
зического опыта. То, что Кант говорит о понятиях рассудка
вообще, что они служат лишь „алфавитом для изображения
в буквах явлений, чтобы их можно было читать, как опыт"—
действительно в частности также для понятий пространства.
Они являются лишь буквами, из которых мы должны обра-
зовывать еще слова и предложения, если хотим пользоваться
ими как выражением закономерности опыта. Если на этом
опосредствованном пути цель соответствия не достигается;—
если оказывается, что физические законы, к которым нас
приводят наблюдение и измерение, при помощи определен-
ной системы аксиом не могут быть достаточно точно и
просто представлены и выражены,—то ближайшим образом
остается открытым вопрос, какой из обоих факторов мы
подвергнем изменению, чтобы восстановить утраченное со-
ответствие между ними. Мышление попытается, прежде чем
оно перейдет к вариации своих „простых" геометрических
основоположений, возложить ответственность за недостаточное
110 —
соответствие на сложные физические условия, входящие в
намерения: оно будет вариоровать „физические*4 факторы
раньше чем „геометрическиеОднако, если этот прием
не приведет к цели, и если с другой стороны обнаружится
возможность достигнуть поразительного единства, полной
систематической замкнутости в формулировке „законов при-
роды44, лишь только мы решимся на изменение концепций
нашей геометрической методики—то такому изменению ничто
принципиально не препятствует. Ибо именно в том случае,
когда мы понимаем геометрические аксиомы не как отобра-
жения данной действительности, но как чисто идеальные и
конструктивные полагания, они не подлежат никакому ино-
му закону, кроме возлагаемого на них систематикой мыш-
ления и познания. Если последняя оказывается проводимой
в более чистой и простой форме в том случае, когда мы от
относительно более простой геометрической системы перехо-
дим к относительно более сложной, то критика познания,
со своей точки зрения, не может выставлять против этого
никаких возражений. Одно лишь она должна будет утвер
ждать: что и в этом случае „эмпиризм в геометрии „не.
может дать никакого понятного смысла44. Ибо и теперь
опыт отнюдь не обосновывает геометрических аксиом,
но производит лишь среди них, как различных логически-
возможных систем, из которых каждая сама в себе строго
рационально обоснована, определенный выбор для своего
конкретного употребления, для истолкования явлений ’)
И теперь также, говоря по платоновски, явления мы изме-
ряем по идеям, по основоположениям геометрии, а не вычи-
тываем последние непосредственно из чувственных явлений.
Но как раз в том случае, когда и за не-Евклидовыми
геометриями в этом смысле признается значение и плодо-
творность для физического опыта, можно и должно с другой
стороны подчеркнуть обще-методическое различие, остаю-
щееся тем не менее между ними и Евклидовой геометрией.
Различив это теперь не может уже быть усмотрено в их
По вопросу об отношения проблемы метагеометрии к проблеме
„опыта4* ер. особенно Альберт Гёрланд (28, стр. 324. сл.).
Ill
отношении к опыту, но должно быть понятно, как основан-
ное на известных „внутренних" моментах, т. е. на общих
определениях теории отношении (relationstheoretische
Bestimmungen).
Особое и исключительное логическое положение, осново-
полагающую простоту идеальной структуры можно было бы
признавать за Евклидовой геометрией даже и в том случае,
если ей пришлось бы отказаться от прежней единодержав-
ности в физике, б тут как раз основная мысль общей те-
ории относительности, переведенная с языка физики на
язык логики и общего учения о методе, и оказывается той
мыслью, которая может обосновать и объяснить это особое
положение. Евклидова геометрия основывается на определен-
ной аксиоме относительности, специфически ей свойствен-
ной. В качестве геометрии пространства с постоянной кри-
визной = О, она характеризуется сплошной относительностью
всех мест и величин. Ее определения формы принципиально
независимы от каких бы то ни было абсолютных величин.
В то время, как напр., в геометрии Лобачевского сумма
углов в прямолинейном треугольнике отлична от 180°, при
этом тем более, чем больше возрастает площадь треуголь-
ника, абсолютная величина линий не входит ни в одно
положение Евклидовой геометрии. Поэтому здесь к каждой
данной фигуре можно построить „подобную": единичные
образования берутся в их чистом „качестве", причем ни-
какое определенное „количество", никакое абсолютное зна-
чение числа или величины не принимается во внимание
при их определении. Эта индифферентность Евклидовых
образований по отношению ко всем абсолютным различиям
величины и вытекающее из этого отсутствие определенности
и качественности у отдельных точек в Евклидовом про-
странстве дает логически—положительную характери-
стику его. Ибо и здесь действительно положение „omnis
determinatio est negatio". Полагание лишенного опре-
делений служит основой для дальнейших более сложных
полаганий и определений, которые к нему могут примкнуть.
В этом отношении Евклидова геометрия остается „простей-
шей", не в каком-либо практическом, а в строго логиче-
112
ском смысле: Евклидово пространство, согласно выражению
Пуанкарэ, „проще не только вследствие наших духовных
привычек или вследствие какого-либо непосредственного воз-
зрения, в котором оно нам дано, но является само по себе
простейшим, точно так хе, как многочлен первой степени
проще многочлена второй степени" (72, стр. 67). Эта. ло-
гическая простота, свойственная Евклидову пространству в
системе наших мыслительных средств и вовсе еще
независящая от его отношения к опыту, выражается между
прочим и в том, Что всякое „данное" пространство, облада-
ющее какой угодно определенной мерой кривизны, мы мо-
жем превратить в Евклидово, рассматривая в нем достаточно
малые участки, для которых обусловленное кривизной отли-
чие исчезает. Евклидова геометрия при этом оказывается
собственной геометрией бесконечно-малых участков и тем
самым выражением определенных элементарных отношений,
которые мы в мышлении полагаем в основу, оставляя,
правда, за собою право переходить от них, когда обнару-
жится надобность, к более сложным формам.
И развитие общей теории относительности оставляет
неизменным это методическое преимущество Евклидовой гео-
метрии. Ибо в ней Евклидово определение меры действительно,
правда не безусловно, но для известных олементарных»
участков, отличающихся определенной простотой физических
условий. Для проведения основной мысли общей теории
относительности Евклидово выражение линейного элемента
оказывается постольку недостаточным, поскольку оно не
выполняет принципиального требования—при любом изме-
нении системы отсчета сохранять свой вид. Ка его место
4
должен стать общий линейный элемент ds2 = Е 9^ dxp. dxv,
i
удовлетворяющий этому требованию. Однако, если рассматри-
вать бесконечно-малые четырехмерные участки, то опре-
деленно выставляется требование, чтобы для них имели силу
предпосылки специальной теории относительности и тем
самым их Евклидова основная мера. Форма общего линейного
элемента—в виду того, что десять величин g, встречаю-
щиеся в качестве функций координат отдельных точек при-
113
нимают постоянные значения—.переходит в Евклидов элемент
специальной теории. Физическое же истлокование этого от-
ношения состоит в том, что величины g и v понимаются,
как изображавшие поле тяготения в отношении к выбранной
системе отсчета. Условие, при котором мы можем от пред-
посылок общей теории вновь вернуться к специальной теории
относительности и к ее Евклидову линейнему элементу, воз-
можно теперь высказать в следующей форме: мы рассматри-
ваем лишь такпе участки, где не приходится считаться с дейст-
вием полей тяготения. Это всегда возможно для бесконечно-ма-
лых участков, а затем и для таких конечных участков, в кото-
рых при надлежащем выборе системы отсчета рассматриваемое
тело не испытывает заметного ускорения. Как видно, и здесь
изменяемость -величины g и v, в каковой выражается от-
клонение от однородной Евклидовой формы пространства, по-
нимается как основанная на определенном физическом обстоя-
тельстве. Если мы станем рассматривать участки, в которых
это обстоятельство отпадает, или если мы мысленно устра-
няем его, то мы тотчас же оказываемся вновь в Евклидовом
мире. Положение Пуанкаре, что какие бы то ни-были физи-
ческие теории ими физические измерения просто ничего не могут
сказать об Евклидовых или не-Евклидовых свойствах природы
пространства, так как всегда имеют дело не с пространством
а лишь со свойствами физического в пространстве, в этом
отношении остается стало быть в полной силе. Абстракция
(или лучше чистая функция) однородного Евклидова про-
странсва никоим образом не колеблется и теорией относи-
тельности, но напротив благодаря ей обнаруживается как
таковая отчетливее чем до нее.
Действительно, всем тем, чему учит эта теория касательно
обусловленности измерения, чистый смысл геометрических
понятий никоим образом не ограничивается. Правда, эти
понятия, как снова теперь обнаруживается, не суть ни
эмпирическое datum, ни эмпирическое dabile; но их идеаль-
ное бытие (Bestaud) и смысл этим ничуть не затрагиваются,
Показывается что в участках, в которых приходится считаться
с действиями тяготения определенной величины, отпадают
предварительные условия обычного метода измерения, что в
114
таких случаях мы не можем уже пользоваться «твердыми
телами» в качестве мер длины и обычными «часами» в
качестве мер времени. Но эти-то измерения отношений мер
идут не за счет пространства, но за счет определяемого
полем тяготения физического поведения масштабов и световых
лучей, (ср. 83, стр. 85 сл.) Положении и истины Евкли-
довой геометрии затрагивались бы этим лишь в том случае
если бы мы стали предполагать, что саии эти положения
являются ие чем иным, как обобщениями эмпирических
наблюдений, произведенных нами над твердыми телами. Но
такое предположение с гносеологической точки зрения было
бы petitio principii. Даже Гельмгольц, как он ни настаи-
вает на эмпирическом происхождении геометрических аксиом,
указал как-то на другое понимание, которое могло бы спасти
их чисто идеальный и «трансцендентальный» характер.
Евклидово понятие прямой можно понимать не как обобще-
ние определенных физических наблюдений, но как чистое
идеальное понятие, которое не может быть ни подтверждено,
ни опровергнуто каким бы то ни было опытом,- так как
лишь согласно этому понятию можно решить, надлежит ли
считать какие либо тела в природе твердыми телами. Но
тогда, замечает он—геометрические аксиомы перестали бы
быть синтетическими положениями в кантовском смысле,
так как они высказывали бы лишь то, что аналитически
следует из понятия необходимых для измерения твердых гео-
метрических образований. (ЗОа, II, 30). При этом возраже-
нии, однако, упущено, что наряду с формой аналитического
тожества, которое имеет в виду Гельмгольц и которую он
только и противопоставляет форме эмпирического понятия,
имеются еще основополагающие синтетические полагания
единства и что аксиомы геометрии как раз к таковым и
принадлежат. Такого рода полагания, правда, также направ-
лены на предмет, поскольку в своей совокупности (gesamt-
heit) они желают «конституировать» предмет и делать воз-
можным его познание;—но ни одно из них, взятое само по
себе, не может быть понято как высказывание о вещах или
об отношениях между вещами. Соответствуют ли они своему
назначению служить в качестве моментов эмпирическому
115
сознанию, всегда приходится решать указанным опосредство-
ванным способом: используя их в качестве элементов теоре-
тически-конструктивяой системы и сравнивая затем выте-
кающие из них выводы с результатами наблюдения и из-
мерения. Чтобы при этом те элементы, за которыми мы
принуждены признать методологически определенную <про-
стоту», оказались бы и по содержанию достаточными для
построения естественной закономерности, этого нельзя а
priori требовать. Но и тогда, когда такой достаточности
нет, мышление не отдается просто пассивно одному лишь
материалу (Stoff) опыта, но развивает из себя новые более
сложные формы, чтобы при их помощи удовлетворить требо-
ваниям эмпирического многообразия.
Если придерживаться этого общего основного воззрения,
то получает новое освещение также один из наиболее стран-
ных и вызывающих недоумение результатов общей теории
относительности. Необходимым следствием этой теории яв-
ляется, что в ней вообще уже не может быть речи о неиз-
меняемой данной геометрии мер, раз навсегда имеющей зна-
чение для мирового целого. В виду того, что отношения
мер пространства, определяются потенциалом тяготения, ка-
ковой надлежит считать в общем изменяющимся в зависи-
мости от места, то невозможно уклониться от вывода, что
вообще уже нет единой „геометрии" для совокупности про-
странства и действительности, но что в зависимости от спе-
цифических особенностей поля тяготения в различных ме-
стах должны вступать в силу также различные формы гео-
метрического определения. Это действительно представляется
наиболее далеким уходом от платоновского понимания гео-
метрии, согласно которому она является „наукой о вечно
сущем", познанием того, что „всегда в одном и том же от-
ношении одинаковым образом пребывает" (aet. хата таота
(Ьоаитф? e/ov). Релятивизм вторгается здесь повпдимому не-
посредственно в область логики: относительность мест заклю-
чает в себе относительность геометрической истины. И тем
не менее понимание,' с которым мы здесь сталкиваемся, яв-
ляется с другой стороны лишь наиболее острым выраже-
нием того, что проблема пространства в теории относитель-
116
ности потеряла вообще всякое онтологическое значение. На
место вопроса о бытии стал чисто методологический вопрос.
Дело уже не в том, что такое „е«ть“ пространство и надле-
жит ли ему приписывать ту или иную качественность,
будь то по Евклиду, по Лобачевскому или Риманну, но в
том, какое применение различные совокупности геометриче-
ских предположений могут найти при изображении явлений
природы и их закономерных связей. Если мы обозначим
каждую такую совокупность как особое „пространство", то
правда уже не может быть речи о понимании всех этих
пространств как воззрительных частей, могущих быть объ-
единенными в одно воззрительное целое. Но эта невозмож-
ность основывается на том, что мы имеем здесь дело с та-
кой постановкой проблемы, которая как таковая лежит
вообще за пределами компетенции воззрительного изображе-
ния. Пространство чистого воззрения всегда лишь идеально:
пространство, построенное по законам этого воззрения; здесь
же речь идет уже вовсе не о такого рода идеальных синте-
зах и их единстве, а об измерениях эмпирического и физи-
ческого. Эти измерения могут быть найдены и установлены
только на основе законов природы, при чем мы исходим из
динамической взаимной зависимости явлений и полагаем,
что в силу этой зависимости явления сами указывают лт'уг
другу места в пространственно-временном многообразии. Что
эта форма динамического определения принадлежит уже не
воззрению как таковому, но что лишь благодаря „прави-
лам рассудка" наличность явлений может приобрести синте-
тическое единство и объединиться в определенном эмпири-
ческом понятии: это и Кант решительно подчеркнул, (см.
выше, стр. 79 сл.). Шаг вперед по отношению к нему, кото-
рый нам надлежало бы теперь сделать на основе результа-
тов общей теории относительности, состоял бы в понимании,
что в это рассудочное определение, в котором для нас впер-
вые только возникает эмпирически-физическая картина мира,
могут входить также геометрические аксиомы и законы иных
нежели Евклидовы форм, и что допущение таких аксиом
не только не разрушает единства мира, т. е. единства нашего
эмпирического понятия о совокупном порядке явлений, но>
117 —
напротив, с новой сторонц дает ему истинное обоснование,
так как на этом пути частные законы природы, с которые
ми нам приходится считаться при пространственно-времен-
ном определении, в конце концов объединяются в высшем
принципе—именно в постулате общей относительности. От-
каз от воззрительной простоты картины мира обозначал бы
таким образом гарантию более высокой степени мыслитель-
ной и систематической замкнутости. Но этот шаг вперед не
может вызывать недоумения с гносеологической стороны: ибо
в нем выражается лишь общий закон научного, в частности
физического мышления. Вместо того, чтобы говорить онто-
логически о бытии или даже о бытии друг подле друга
различных и различным образом построенных «пространств»,
что действительно привело бы к очевидному противоречию,
теория относительности говорит чисто методически о воз-
можности или необходимости применять при изображении
определенных физических многообразий различные определе-
ния мер, т. е. различные языки геометрических понятий.
Онп, правда, уже ничего не высказывают о «существовании»
пространств, но лишь указывают на то, что при подходя-
щем выборе геометрических предпосылок могут быть опи-
саны в числе прочего также определенные физические отно-
шения, как, напр., поле тяготения пли также электромаг-
нитное поле.
Связь между чистым мышлением в понятиях, построя-
ющим общее учение о многообразии и порядке, и физической
эмпирией получает при этом новое поразительное подтвер-
ждение. Мысль, выросшая первоначально исключительно из
имманентного прогресса чистой математической спекуляции,
из идеального вариированоя гипотез, лежащих в основе гео-
метрии, служит теперь непосредственно формой, в которую
выливаются законы природы. Те же функции, которые ра
нее были установлены как выражение метрических свойств
не-Енклидова пространства, дают уравнения для воля тяго-
тения. Установление этих уравнений не нуждается, таким
образом, в введении новых неизвестных, в частности дей-
ствующих на расстоянии сил, но выводятся из определе-
ния и спецификации общих предпосылок измерения. Вместо
118
нового комплекса вещей для теории оказывается достаточ-
ным новый комплекс общих условий.
Риманн, излагая свою теорию, в пророческих словах,
которые часто напоминались в дискуссии по общей теории
относительности, указал на ее будущее физическое значение.
«В вопросе о внутреннем основании отношений мер в про-
странстве»—подчеркивал он—принято делать замечание, что
при прерывном многообразии принцип отношения мер содер-
жится ухе в понятии этого многообразия, при непрерыв-
ном же должен привзойтц со стороны. Поэтому либо лежа-
щее в основе пространства действительное должно предста-
влять собою прерывное многообразие, либо надлежит искать
основания отношении мер вне его, в действующих на него
связывающих силах. Решение этих вопросов можно найти
только исходя из теперешнего оправданного опытом пони-
мания явлений, основание которого положено Ньютоном,
и постепенно преобразуя его под давлением фактов, необъяс-
нимых из его предпосылок. Такие исследования, которые,
как настоящее, исходят из общих понятий, могут служить
лишь тому, чтобы эти работы не затруднялись ограничен-
ностью понятий, и прогресс понимания связи вещей не
тормозился традиционными предрассудками» (77). Здесь
требуется стало быть полная свобода образования геометри-
ческих понятий и гипотез, так как только при их посред-
стве физическое мышление сможет развернуть вполне свои
силы, так как лишь с их помощью оно сможет в надежном
и систематически полном всеоружии выйти навстречу всем
будущим, возникающим из опыта задачам. Однако, эта
связь выражается Риманном на языке Гербартова реа-
лизма. В основе чистой формы геометрического простран-
ства якобы лежит нечто действительное, в котором надле-
жит искать последнюю причину внутренних отношений
мер в пространстве. Между тем, стоит только по отноше-
нию к этой постановке проблемы также совершить Копер-
никанский поворот —если поставить стало быть вопрос не
так, чтобы нечто действительное являлось реальной осно-
вой пространства, но. так. чтобы пространство явилось иде-
альной основой построения и развития познания дей-
119
ствительности’—как тотчас хе получается характерное обра-
щение. Вместо того, чтобы рассматривать пространство
как само по себе существующее действительное, которое
подобно прочим действительностям надлежит объяснять и
выводить из связующих сил, мы задаемся вопросом,
не скрывает ли в себе та априорная функция, то общее
идеальное отношение, которое мы называем пространством,
различные возможные вариации, и в числе последних также
такие, которые способны дать точное и исчерпывающее
изображение определенных физических отношений, опреде-
ленных силовых полей. Развитие общей теории относи-
тельности ответило на этот вопрос утвердительно: она от-
крыла то, что являлось у Риманна геометрической гипо-
тезой, одной лишь возможностью мышления, как орудие
познания действительности. Ньютонова динамика растворяется
здесь в чистой кинематике, а эта кинематика в конечном
счете в геометрии. Содержание последней теперь должно
быть, правда, расширено, „простой" евклидов тип аксиом
заменен другим более сложным; но зато мы и делаем шаг
вперед в область бытия, т. е. в область эмпиритического
познания, не покидая пределов геометрического рассмотре-
ния. Не останавливаясь на форме Евклидова пространства,
как на неразделенном целом, но разлагая его аналитически,
исследуя положение отдельных аксиом и их взаимную обу-
словленность или независимость, мы приходим к системе
чисто априорных многообразий, закон которых конструк-
тивно создается мышлением; — ив этой конструкции мы
в то же время имеем новые основные средства для изобра-
жения отношений реального, структуры эмпирического мно-
гообразия.
Реалистический способ выражения, по которому отно-
шения мер в пространстве имеют основу в известных физи-
ческих определениях, в «связующих силах» материи, выра-
жает это своеобразное двойное отношение правда крайне
односторонне и потому, с гносеологической точки зрения,
неточно и недостаточно. Так как именно это метафиз и-
чес'кое употребление категории основания опять уничто-
жало бы методическое единство, которое надлежит
120 —
здесь указать. То, что дает нам релятивистическая физика,
строго и последовательно развившаяся из теории простран-
ственного и временного измерения, поистине всегда лишь
слитность и взаимная определенность метрических и физи-
ческих определений. Но здесь уже нет более только одно-
стороннего отношения основания к следствию, но всегда
яишь чистая соотносительность, корреляция «идеальных»
и «реальных» моментов, «материи» и «формы», геометри-
ческого и физического. Поскольку вообще мы еще предпри-
нимаем и допускаем в этой соотносительности разделение—
поскольку мы полагаем в неб один элемент как «первич-
ный» и обосновывающий, другой как „вторичный“ и обое
вованный — это различие может иметь только логическое,
но не реальное значение. И в этом смысле мы должны
правда за логическое prius принять опять таки чистое
пространственно-временное многообразие: не потому, чтобы
оно существовал^ и было дано в каком-либо смысле вне н
до эмпирически-физического, но потому, что оно составляет
принцип и основополагающее условие всякого познания
эмпирически-физических отношений. Физику, как таковому,
уже не приходится правда думать об этом соотношении:
ибо для него при всяком конкретном измерении, которое он
производит, пространственно-временное и эмпирическое мно-
гообразия даны всегда лишь в единой операции самого из-
мерения, а не в абстрактной разрозненности отдельных ло-
гических элементов и условий его.
После этих размышлений и отношение между Евклидовой
и не-Евклидовой геометриями представляется в новом свете.
Главным преимуществом Евклидовой геометрии на первый
взгляд представляется ее конкретно-воззрительная опреде-
ленность, рядом с которой все „псевдогеометрии" тускнеют
до степени пустых логических „возможностей". Эти воз-
можности существуют лишь для мышления, не для „бытия",
они представляются аналитической игрой понятиями, кото-
рую можно не принимать, во внимание, когда речь заходит
об опыте и о „природе", о синтетическом единстве познания
предмета. Между тем, если мы припомним наши предше-
ствовавшие размышления, этот взгляд подвергнется свое-
121 —
образному и парадоксальному обращению. Чистое Евклидово
пространство, как показано теперь, оказывается по отноше-
пию к принципиальным требованиям, выдвигаемым эмпири-
чески-физическим познанием, не более, а менее соответ-
ствующим нежели не-Евклидовы многообразия. Ибо как раз
из-за того, что оно представляет логически простейшую
форму пространственного полагания, ему оказывается не
по силам содержательная сложность, материальная
определенность эмпирического. Его основное свойство, одно-
родность, его аксиома принципиальной равноценности всех
точек, характеризует его в то же время как абстрактное
пространство: ибо в пределах конкретно-эмпирических мно-
гообразий нигде нет такой однородности, но напротив в них
господствует сплошная дифференциация. Если мы хотим
создать в пределах самих геометрических отношений выра-
жение в понятиях для этого факта дифференцированности,
то не остается ничего иного, как развить дальше язык
геометрических понятий в направлении к проблеме „гете-
рогенного". Такое развитие мы имеем в построениях мета-
геометрии. Проводимое здесь развитие понятия специального
трехмерного многообразия с нулевой кривизной в мысль
о системе многообразий с различными постоянными или
переменными мерами кривизны являетоя новой идеальной
подготовкой овладения сложными многообразиями, создает
новые понятия-символы в качестве выражений не для
вещей, но для возможных закономерных отношений. Осуще-
ствлены ли где-либо в явлениях эти отношения, это может
решить только опыт. Но не он обосновывает по со-
держанию геометрические понятия, скорее эти понятия
в качестве методических антиципаций предвосхи-
щают его — подобно тому, как форма эллипса была в ка-
честве конического сечения антиципирована задолго до того,
как она получила конкретное применение и значение при
определении планетных орбит. Системы не-Евклидовой гео-
метрии при своем появлении казались совершенно лишен-
ными всякого эмпирического значения: но в них как бы
выражалась подготовленность мысли к проблемам и задачам,
к которым опыт привел лишь позднее. Подобно тому, как
122 —
сейчас „ абсолютное дифференциальное исчисление", осно-
ванное Гауссом, Риманном и Кристоффелем
путем чисто математических соображений, получает неожи-
данное применение в Эйнштейновой теории тяготения, так
возможность такого применения должна считаться открытой
для всех, даже самых отдаленных конструкций чистой ма-
тематики и специально не-Евклидовой геометрии. Ибо по-
стоянно вновь в истории этой науки обнаруживалось, что
именно полная свобода математики заключает в себе залог
и условие ее плодотворности. В область конкретного мысль
проникает не путем составления отдельных явлений в одну
картину на подобие мозаики, но путем заострения й уточ-
нения своих собственных средств определения при внимании
к эмпирическому и под руководством требования законосо-
образного определения. Если бы это логические положение
вещей еще нуждалось в доказательстве, то его дала бы
теория относительности. Уже о специальной теории относи-
тельности было сказано, что она „очевиднейшие реаль-
ности заменяет „математическими конструкциями и раство-
ряет в них" (38, стр. 13). Переход к общей теории отно-
сительности еще яснее выявил затем эту ее конструктив-
ную особенность; во в то же время он показал, как именно
вследствие этого, именно благодаря растворению «очевид-
ных» реальностей совершенно новым способом обнаружи-
ваемся, подтверждается и устанавливается связь теории
с опытом. Чем дальше продвигается физическое мышление,
и чем больше становится общность понимания, до которой
оно возвышается, тем более оно теряет из виду непосред-
ственные данности, на которых коснеет и в которых исчер-
пывается наивная картина мира, так что под конец ка-
жется. что нет уже пути обратно к этим данностям. И тем
не менее физик доверяет этим последним и высшим абстрак-
циям в уверенности, что в них-то Он и находит реальность,
свою реальность в новом и обогащенном Тмысле. К раз-
витию физического познания также оказывается примени-
мым глубокое слово Гераклита, что путь вверх и путь
вниз един: 6 66g avw хат«> |Ш]. -Здесь также восхождение
и нисхождение необходимо связаны: направление, которое
123 —
мышление берет на универсальные принципы и основы по-
знания, оказывается в конечном итоге не только соедини-
мым с направлением к особенностям явлений и фактов, но
их коррелатом и условием.
ГЛАВА VII.
Теория относительности и проблема реальности.
Мы пытались похавать, как новое понятие природы и
понятие предмета, устанавливаемое теорией относительности
обосновано в самой форме физического мышления и лишь
приводит эту форму к последнему завершению и последней
степени ясности. Физическое мышление стремится определять
и выражать лишь предмет природы в чистой объективности:
но при этом оно цо необходимости выражает самого себя,
свой закон и свой собственный принцип. В этом опять ска-
зывается тот «атнропоморфизм» всех наших понятий о прйроде,
на который любила указывать старческая мудрость Гете,
«Всякая философия о природе все же остается лишь антропо-
морфизмом, т. е. человек, будучи един с самим собою, сооб-
щает это единство всему, что он не есть, втягивает это в
свое единство, делает это единым с самим собою... Мы можем
как нам угодно наблюдать, измерять, исчислять, взвешивать
природу и т. д., это все лишь наша мера и наш вес, так
как человек является мерою вещей». Только согласно
всем предшествовавшим размышлениям «антропоморфизм»
этот надлежит понимать не в ограниченно психологическом,
но в общем, критически-трансцендецтальном смысле. Харак-
терным признаком развития системы теоретической физики
Планк считает прогрессирующую эманципиацию от антро-
поморфических элементов, ставящую, себе целью возможно
более полное отделение системы физики от индивидуальной
личности физика (68, стр. 7). Но именно в эту «объек-
тивную», свободную от всякой случайности индивидуального
места наблюдения и от индивидуальной личности систему и
входят те общие условия системы, на которых основывается
124 —
своеобразие физической постановки проблемы как таковой.
Чувственная непосредственность и чувственная обособлен-
ность отдельных качеств исключается; но само это исклю-
чение возможно лишь при помощи понятий пространства и
времени, числа и величины. В них физика определяет самое
общее содержание действительности, поскольку ими харак-
теризуется направление физического понимания как
такового, характеризуется как бы форма из началь-
ной физической апперцепции. В развитии теории отно-
сительности эта соотносительность повсюду подтверждалась.
Принцип относительности имеет одновременно объективный
и субъективный, предметный и методический смысл. «Посту-
лат абсолютного мира», который но выражению Минков-
ского в нем заключен, является в конечном итоге посту-
латом абсолютного метода.
Общая относительность всех мест, времен и масштабов
должна составлять последнее слово физики, так как призна-
ние относительности, растворение предмета природы в чистых
отношениях меры составляет ядро физического образа дей-
ствий, основополагающую познавательную функцию физики.
Однако, если понять в этом смысле, как содержание
утверждения относительности вырастает с внутренней после-
довательностью и необходимостью из формы физики, то тем
самым обозначается и определенное критическое ограничение
этого утверждения. Пусть постулат относительности будет
чистейшим, наиболее общим и отчетливым выражением фи-
зического понятия предмета; — но это понятие ф и з л ч е-
ского предмета, с точки зрения общей критики познания,
вовсе не совпадает с действительностью вообще. Прогресс
гносеологического анализа именно в том и проявляется, что
благодаря ему допущение простоты и одинаковости понятий
действительности все более и более обнаруживается как за-
блуждение. Всякое изначальное направление, принимаемое
познанием, всякое истолкование, которому оно подвергает
явления с тем, чтобы привести их к единству теоретической
связи или к определенному единству смысла, заключает в
себе особую концепцию и формировку понятия действитель-
ности. Здесь получаются не только характерные различия в
125
значениях самих научных предметов — разделение «матема-
тического» предмета от «физического», «физического» от «хи*
мического», «химического» от «биологического»; но здесь
также целому георетически-научного познания противопо-
ставляются иные оформления и осмысления (Form-und
Sinngebungen) самостоятельного типа и самостоятельной
законообразности—как этическая, эстетическая «форма». За-
дачей истинно общей критики познания представляется не
нивеллировка и скучение в чисто абстрактное единство этой
множественности форм познания и пониманид мира, но оста-
вления их как таковых. Лишь тогда, когда мы устоим перед
соблазном сведения всех получающихся здесь форм к послед-
нему метафизическому единству, к единству и про-
стоте абсолютной «основы мира» и к их выведению из
него перед нами раскрывается их истинное конкретное
содержание и их конкретное богатство. Правда ни
одна форма не может еще претендовать на постиже-
ние и полное и адекватное выражение «действительсти»
как таковой, «абсолютной» реальности. Скорее мысль о та-
кой последней однозначной действительности, если она вообще
возможна, то лишь как идея: как задача целостного опреде-
ления, в котором каждая особая функция познания и со-
знания должна участвовать согласно своему своеобразию
и внутри положенных ей пределов. Если стать на эту общую
точку зрения, то уже внутри самого чистого понятия при-
роды обнаруживается возможность различных подходов,
из которых каждый может претендовать на опреде-
ленное право и на характерное значение. «Природа» Гете
не одинакова с «природой» „Ньютона—так как в изначальной
концепции (Gestaltung) каждой из них господствуют
совершенно разные принципы форм, разные роды синтеза,
духовного и мыслительного созерцания явлений. Где имеются
ца лицо такое различие основного направления рассмо-
трения созерцания, там и результаты созерцания нельзя
безоговорочпо сопоставлять и соизмерять. Наивный реализм
обычного мировоззрения, равно как и реализм догматической
метафизики правда все вновь совершают эту ошибку. Он
берет из совокупности возможных понятий действительности
126
какое-либо одно понятие и выставляет его в качестве норны
я прототипа для всех остальных. Таких образом определен-
ные необходимые формальные течки зрения, с которых мы
пытаемся рассматривать и понимать мир явлений, превра-
щаются в вещи, в бытие вообще. Будем ли мы определять
вто последнее бытие как «материю» или как «жизнь», как
«природу» или «историю»: всегда на этом пути мы прихо-
дили под конец к потускнению мировоззрения, так как опре-
деленные духовные функции, участвующие в его построении,
исключаются, другие хе напротив односторонне выдвигаются
и предпочитаются.
Задача систематическое философии—далеко выходящей
на пределы задач критики познания—заключается в осво-
бождении мировоззрения от этой односторонности. Ей надлежит
охватить целое тех символических форм, из применения
которых для нас возникает понятие расчлененной в. себе
действительности—в силу которых для нас разделяются
субъект я объект, я и мир, в определенной форме проти-
вопоставляясь друг другу—и дать каждому отдельному моменту
этой совокупности твердое место. Если представить себе эту
задачу разрешенной, то этим только и было бы обеспечено
право и очерчены границы как частных форм понятия и
познания, так и общих форм теоретического, этического,
эстетического и религиозного понимания мира. Каждая частная
форма, правда, делалась бы при таком понимании относительной
наряду с другими;—но так как эта относительность сплошь
взаимная, так как ни одна форма в отдельности, но лишь
их систематическая общность считалась бы выражением
„истины" и „действительности", то возникающая здесь
ограниченность с другой стороны представлялась бы ограничен-
ностью безусловно имманентной; такой, которая отпадает,
лишь только мы опять отнесем единичное к целому и рас-
смотрим его в связи этого целого.
Мы не будем, однако, продолжать в этом исследовании
разбор открывающейся здесь перед нами общей проблемы,
но используем лишь ее для того, чтобы очертить те грани, которые
положены всякой, даже наиболее общей физической поста-
новке вопроса, так как они с необходимостью заложены в
127
основе ее понятия я сущности. Физика всегда рассматривает
явления под углом зрения и с предпосылкой их измеримости.
Она пытается в конечным счете растворить состав бытия и
становления в чисток составе, в порздке чисел. Именно
теория относительности дала этой основной тенденции физи-
ческого мышления наиболее отчетливое выражение. Согласно
ей всякое физическое „объяснение" состоит и исчерпывается
в том, что каждой точке пространственно-временной непре-
рывности приписываются четыре числа xt, х2, х3, х4,
которые не имеют никакого непосредственного физического
значения, но служат лишь к тому, чтобы „определенным,
но произвольным образом нумерировать* точки непрерыв-
ности. (Ср. 18, стр. 64). Тот идеал, с которого началась
научная физика у Пифагора и Пифагорейцев, находит здесь
свое завершение: все качества, в том числе также качества
чистого пространства и чистого времени, превращены в
чистые числовые значения. Основное логическое требо-
вание, заключающееся в понятии числа и дающее этому
понятию его своеобразный характер, повидимому выполнено
в степени, не допускающей превышения: вся чувственная
и воззрительная разнородность растворена в чистой одно-
родности. Классическая механика и физика пытались достигнуть
этой имманентной цели образования понятий отнесением
многообразия чувственно данного к однородному пространству
Евклидовой геометрии и к однородному абсолютно-равно-
мерному времени. Всякое различие ощущения сводилось
такииобразом к различию движений: все возможное множество
содержания растворялось в одном лишь множестве про-
странственно-временных мест. Цо идеал строгой однородности
здесь еще не достигнут, поскольку все еще остаются налицо
две основные формы однородного, противостоящие друг другу
как чистая пространственная и чистая временная фермы.
Теория относительности в своем развитии преодолевает и
эту противоположность; она пытается снять в единстве
числового определения не только различия ощущения, но
также различия пространственного и временного определения.
Особенность каждого „события* находит свое выражение в
четырех числах х,, х2, х3, х4, при чем эти числа уже
128
не обнаруживают относительно друг друга никаких внутренних
различий, и стало быть одни из них xt, х2, х3 не могут
бытьобъеденены в особую группу„пространственных"координат
и противопоставлены„временной координате" х4. Этим самым
невидимому последовательно устранены и исключены все
различия, присущие пространственному и временному рас-
смотрению в сознании, подобно тому, как, напр., в физи-
ческое определение понятия света и цвета не входит ничего
из состава субъективного зрительного ощущения *). Теперь
не только пространственные и временные определения стано-
вятся взаимно заменимыми, но повидимому нивеллируются
также все внутренние, для субъективного сознания не-
устранимые различия в самом временном, все различия на-
правления^ которые мы обозначаем словами „прошлое" и
„будущее". Направление в прошлое и в будущее при той.
форме, в которую облекается здесь понятие мира, отли-
чаются друг от друга не иначе, чем направления со
знаком 4- и — в пространстве, которые мы можем определять
произвольным установлением. Остается лишь „абсолютный
мир" Минковского; физика из становления в трехмерном
пространстве превращается как бы в бытие в четырех-
мерном мире, в котором время, как переменная величина,
заменено мнимым «путем света» (х4= У — i с I) 3).
Этим превращением времени в мнимое число правда
уничтожается, повидимому, всякая „действительность"
и всякая качественная определенность, которой обладает
время, как „форма внутреннего чувства", как форма
непосредственного переживания. „Поток становления",
который психологически впервые создает сознание и харак-
теризует его как таковое, застывает: он растворился в аб-
солютной неподвижности математической формулы мира. От
образа времени, свойственного всякому нашему переживанию
как таковому и входящего в определение всякого его со-
держания в качестве неотделимого и необходимого фактора 3),
5) К этому последнему пункту ср. теперь Планк, Das Weseu des
Liehte (71).
2) Ср. Минковский (54, стр. 62 сл.), Эйнштейн (13,стр. 82сл.).
3) Ср., напр., И. Коп (14, стр. 228 ел.).
129
в этой формуле ничего не осталось. Но каким бы парадок-
сальным не представлялся этот вывод сточки зрения именно
самого переживания, в нем все же, с другой стороны, выра-
жается лишь код самого математически-физического объек-
тивирования,—которое, однако, ради правильной гносеоло-
гической оценки его, надлежит понимать не в одних лишь
его результатах, но именно как ход, как метод. Растворение
субъективно-переживаемых качеств в чисто объективные
числовые определения не связано в математической физике
никакими определенными границами. Она должна пройти
свой путь до конца; она не вправе останавливаться ни на
каких, даже на самых изначальных и основных образах
сознания: ибо ее специфическая познавательная задача
именно в том Л заключается, чтобы превратить все счи-
сляемое в чистое число, всякое качество в количество, вся-
кий частный образ в общую схему порядка и в силу этого
превращения впервые научно „понять". Философия тщетно
пыталась бы предписать этому стремлению остановку в ка-
кой-либо точке и провозгласить «пе plus ultra». Ее задача,
напротив, должна ограничиваться тем, чтобы, при полном
признании логического значения математически - физиче-
ского понятия объекта, понимать это его значение в то же
время как его логическую обусловленность. Все частные
физические теории, а стало быть и теория относительности,
заимствуют свой определенный смысл и свое содержание
исключительно от стоящей за ними единообразной познава-
тельной воли физики вообще. В тот самый момент, когда
мы выходим за пределы физики, т. е. меняем на средства,
но цель самого познания, все отдельные понятия получают
иную концепцию и иное оформление. Каждое из этих поня-
тий обозначает различное в зависимости от общей „модаль-
ности" сознания и познания, внутри которой оно находится
и рассматривается. Миф и научное познание, логическое и
эстетическое сознание являются примерами такого различия
модальностей. Подчас мы встречаем в этих различных сфе-
рах равноименные, но тем не менее отнюдь не равнознач-
ные понятия. Отношение понятий, обозначаемое нами в об-
щем как „причина" и „действие", не чуждо и мифическому
130
мышлению — но здесь оно специфически отлично от того
смысла, который оно получает в научном, особенно в мате*
матически-физическом мышлении. Подобно этому все основ-
ные понятия подвергаются характерному духовному изме-
нению значения, будучи проводимы через различные об-
ласти духовного рассмотрения. Там, где теория отображения
ищет и требует простого тожества, там функциональная
теория познапия видит сплошное различие, но правда в то же
время и сплошную соотносительность отдельных форм ’).
Если применить этот способ рассмотрения к понятиям
пространства и времени, то станет совершенно понятно, что
означает то преобразование, которое эти понятия испытали
в современной физической науке, для их философского со-
держания—а также, чего оно не может означать. Перевод
содержания физических выводов на язык другой области,
построенной на основе совершенно иных структурных прин-
ципов, невозможен без впадения в логическую ошибку
fisrapactc ek аХХо yevo;. Таким образом то, чем являются
пространство и время в качестве непосредственных содер-
жаний переживания, и чем они представляются для нашего
психологического и феноменологического анализа, ближай-
шим образом не затрагиваются тем употреблением, которое
мы делаем из пик на протяжении определения объекта,
в процессе объективирующего познания в понятиях. Ди-
станция, существующая между этими двумя родами рас-
смотрения и понимания, лишь увеличивается теорией относи-
тельности и тем самым делается как таковая более ясной; но
она отнюдь не ею впервые создается. Скорее напоотив, ясно,
что для достижения хотя бы первых элементов математи-
чески-физического познания мы должны были уже произ-
вести над „субъективным" феноменальным пространством
и над „субъективным“ феноменальным временем то харак-
терное превращение, которое в своих последних выводах
привело к результатам общей теории относительности. Даже
1) Я сознаю фрагментарный характер даваемых здесь указаний:
для дополнения и более подробного обоснования я должен сослаться
на более развитое изложение в будущем. Ср. также статью „Гете и
математическая физика“.
131
о точки зрения строгого сенсуализма обычно признается это
превращение, эта противоположность между „физиологиче-
ским“ пространством наших чувственных ощущений и на-
ших представлений и чистым „метрическим" пространством,
которое мы полагаем в основу геометрии. Последнее осно-
вывается па допущении равнозначности всех мест и на-
правлении, тогда как для первого существенно как раз
различие мест и направлений и выделение одних среди
прочих. Осязательное пространство, равно как и зрительное
не-изотропно и не-гомогенно, тогда как метрическое Евкли-
дово пространство характеризуется постулатом изотропии
л гомогенности. Физиологическое время обнаруживает при
сравнении с „метрическим" те же самые характерные откло-
нения и разности значения: между непосредственным ощу-
щением длительности—подчеркивает даже Мах—и числовой
-ее мерой нужно проводить такое же отчетливое различие,
как между ощущением тепла и температурой ’).
С особенной отчетливостью выявляется ата противопо-
ложность между субъективным,. „феноменальным" простран-
ством и субъективным, „феноменальным" временем с одной
стороны и объективно-математическим пространством и объ-
ективно-математическом временем с другой стороны, если
обратить внимание на одно присущее обоим определеление,
которое на первый взгляд представляется как общее обоим.
J) Мах (50, стр. 331 сл., 415 сл.). Если вместе со ТЦликом
(79, стр. 51 сл.) обозначают физиологическое пространство ощущения
и представления, как пространство воззрения и противопоставляют
еиу физическое пространство, как логическую конструкцию, то против
этого, как чисто терминологического определения, ничего нельзя воз-
разить: надо только остерегаться тогда смешения этого употребления
слова „воззрение" с кантовским, основанном на совершенно иных
предпосылках. Если Шлик, понимая, что объективное физическое
время имеет также мало общего с воззрительныи переживанием дли-
тельности, как трехмерный порядок, объективного пространства с вов-
эрительными переживаниями оптической или гаптической протяжен-
ности, усматривает „ядро истины" в каитовои учении о субъективности
времени и пространства", но с другой стороны, исходя ив этого раз-
личения, борется против кантова понятия „чистого воззрения" (ср. 80,
стр. 297 сл.), то это основано на психологическом непонимании смысла
о содержания вантовых понятий. Пространство и время чистого вое-
132
Q том и о другом мы обыкновенно высказываем признак
непрерывности: но, если вглядеться пристальнее, мы в
каждом случае разумеем под этим нечто совершенно различ-
ное. Та непрерывность, которую мы приписываем времени и
становлению, исходя из формы нашего переживания, и та, ко-
торую мы определяем в математических понятиях в силу опре-
деленных конструктивных методов анализа, не только не совпа-
дают друг с другом, но отличаются друг от друга, как раз своими
существенными основными моментами и основными условиями.
Непрерывность переживания говорит о том, что всякое
временное содержание всегда дано нам в виде определенных
характерных „целостей", не допускающих никоим обра-
зом растворения в последних простых „элементах"—ана-
литическая непрерывность требует как раз сведения к та-
ким элементам. Первая берет время и пространство, как
„органические* единства, в которых согласно аристотелеву
определению „целое предшествует частям*: вторая видит в;
них лишь совокупность, хотя бы бесконечную, частей,
особых, резко друг от друга отграниченных временных, точек.
В одном случае непрерывность становления обозначает
это живое течение, данное нашему сознанию всегда лишь,
как течение, как переход, а не разрозненным и расколотым
на дискретные части;—во втором от нас требуют, чтобы мы
продолжали именно это разложение, выходя за пределы вся-
кого эмпирического представления; чтобы мы не прекращали
зрения никогда не являются для Канта ощущаемым и воспринимаемы*
пространством или ощущаемым и воспринимаемым временем, но всегда,
„математическим пространством** и „математическим временем** Нью-
тона; они сами в такой же мере порождения конструкции, в какой
они являются предпосылкой и основой всех дальнейших математи-
чески-фивических конструкций. „Чистое воззрение** играет у Канта
роль совершенно определенного основополагающего метода^ объекти-
вирования'. оно никоим образок не совпадаем с „субъективным**,
т. е. психологически - переживаемым временем и с психологически-
переживаемым пространством. Когда Кант говорит о субъективности
пространства и времени, то под этим никогда не разумеется субъек-
тивность переживания, но „трансцендентальная** субъективность, как
условие возможности самого „объективного*1, т. е. объективирующего'
эмпирического познания. (Ср. также меткие доводы Селлина протии
Шлика; 81, стр. 19, 39).
133
отделения элементов там, где заставляет их оканчиваться
чувственное восприятие, связанное совершенно определенными
случайными границами способности различения, но продол-
жали бы его в чистой мысли до бесконечности. То, что ма-
тематик называет „континуумом ", никогда поэтому не есть
чистбе качество, переживаемое, как „непрерывность"—ибо
последняя не допускает никакого дальнейшего „объектив-
ного" определения в понятиях — но на ее место ставится
чисто логическая конструкция. Математик и здесь вынуж-
ден действовать согласно всюду применяемому им методу:
качество непрерывного он вынужден превращать в число,
т. е. именно в основную и изначальную форму мыслитель-
ной дискретности (ср. 6, стр. 21). Единственны# конти-
нуум, который <Ун знает и к которому он сводит все про-
чие, это всегда лишь континуум реальных чисел—в том
виде, в котором пытаются построить его современный ана-
лиз и современное учение о множествах, как известно
строго логически и с принцинательным отказом от всяких
ссылок на „воззрение* пространства и времени. Так рас-
сматриваемый континуум—это с особенной силой подчерк-
нул Анри Пуанкарэ—есть не что иное, как совокупность
индивидуумов, мыслимых в определенном порядке, и данных
правда в бесконечном количестве, при чем, однако, каждый
противостоит другому, как нечто отдельное и внешнее.
Здесь уже речь идет не об обычном понимании, согласно кото-
рому между элементами континуума существуют своего рода
„внутренние узы", которыми они объединяются в целое*—
так что, , напр., не точка предшествует линии, а линия
точке. „От знаменитой формулы, что континуум есть един-
ство многообразия—заключает из этого Пуанкарэ—остается
лишь многообразие,—единство исчезло. Аналитики тем не
менее правы в своем определении непрерывности, так как
во всех своих заключениях, поскольку они претендуют на стро-
гость, они имеют, дело исключительно с этим понятием не-
прерывного. Но этого обстоятельства достаточно, чтобы за-
метить, что истинный математический континуум совершенно
отличен от физического и метафизического", (72, стр. 30).
Физический континуум, поскольку физика является сама
134 —
наукой объективирующей, работающей при помощи попятив*
математики, можно понять лишь относя его к математиче-
скому континууму чистых чисел и однозначно координируя*
ему. Но „метафизический" континуум чистой и искомой*
„субъективной" формы переживания этим способом никогда
не может быть уловлен: именно потому, что направление
математического рассмотрения таково, что оно не столько
приводит к этой форме, сколько удаляет от нее. Критиче-
ская теория познания, которая должна не выбирать средн
различных родов познания, но лишь устанавливать, что каж-
дый из них означает, не может дать нормативного разре-
шения тяжбы между противоположными аспектами, в кото-
рых представляется континуум, но задача ее заключается
в возможно более определенном и ясном отграничении их
друг от друга. Только при помощи такого отграничения мо-
жет быть достигнута с одной стороны цель феноменологиче-
ского анализа сознания времени и пространства, и с дру-
гой стороны цель точного основополагаемою анализ! и его
понятий пространства и времени. „В ответ на упрек",—
так заканчивает один современный математик свои исследо-
виния о континууме—„что в воззрении континуума не со-
держится ничего из логических принципов, которые мы вы-
нуждены привлекать для точного определения реального
числа, мы дали себе отчет в том, что обнаруживаемое*
в воззрительном континууме и мир математических понятий
настолько чужды друг другу, что требование совпадения их
должно быть отвергнуто, как абсурдное. Тем не менее аб-
страктные схемы, даваемые математикой необходимы для воз-
можности точной науки о таких предметных областях, в
которых континуумы играют роль. Точная временная или
пространственная точка находится не в данной (феноме*
нальной) длительности или протяженности в качестве ее
последнего неделимого элемента, но лишь проникающий че-
рез это данное разум способен постигнуть эти идеи, и лишь
в относящемся к сфере чисто формального арифметически-
аналитическом понятии реального числа они кристаллизуются
с полной определенность к/41).
’) Вейль, 84, етр. 83, 71.
135
Если иметь в виду такое положение вещей, то и след-
ствия теории относительности касательно определения четы-
рехмерного пространственно-временного континуума утрачи-
вают видимость парадоксальности—ибо теперь обнаружи-
вается, что они лишь последние выводы из тех методи-
ческих основных мыслей, на которых вообще основан
математический анализ. Вопрос же, какая из обеих про-
странственно-временных форм, психологическая или физиче-
ская, форма непосредственного переживания или форма опо-
средствованного понимания и познавания, выражает и за-
ключает в себе истинную действительность, в сущности
потерял для нас всякий смысл. В тот комплекс, который
мы называем нашим „миром*, бытием нашего „я* и бытием
вещей, обе формы входят в качестве одинаково необходимых
моментов. Мы не можем ни одним из них пожертвовать в
пользу другого и исключить из этого комплекса, но мы мо-
жем лишь указать каждому определенное место, назначенное
ему в целом. Если физик, задача которого исчерпывается
объективированием, утверждает преимущество „объективного*
пространства и „объективного" времени—если психолог и
метафизик направляющий внимание на целостность (Tota-
lity) л непосредственность переживания, делает противопо-
ложный вывод, то в обоих суждениях выражается лишь
неправильное абсолютирование нормы познания, в силу ко-
торой каждый из них определяет и измеряет „действитель-
ность*. В каком направлении происходит это абсолютиро-
вание, относится ли оно к „внешнему* или к „внутрен-
нему*, для гносеологической оценки безразлично. Для Ньютона
несомненно, что абсолютное и математическое время, само
по себе равномерно в силу своей природы протекающее, и
есть „истинное* время, при чем всякое эмпирически данное
определение может дать нам лишь более или менее несовер-
шенное отображение; для Бергсона это „истинное" время
Ньютона становится фикцией и абстракцией, перегородкой,
которая воздвигается между нашим пониманием и изначаль-
ным смыслом и содержанием реальности. Но при атом забы-
вается, что и то, что называется здесь реальностью вообще,
„dur<5e гёе11е“, не является абсолютным, а лишь иной про-
136
тивоположной математически-физической, точкой зрения, со-
знания. В одном случае мы желаем найти единообразную и
однозначную меру для всякого объективного бывания, во
втором речь идет о том, чтобы уловить само это бывание в
его чисто качественной определяемости, в его конкретной
полноте и в его субъективной внутренней содержательности
в их смысле и необходимости. Обе точки зрения могут
быть поняты, нм одна из них сама по себе не достаточна
для постижения действительного целого бытия в идеалисти-
ческом смысле „бытия для нас".
Символы, которые полагает, как основу математический
физик в своем видений внешнего, и символы психолога в
его видении внутреннего—оба должны научиться понимать
как символы. До тех пор, пока это не сделано, не может
быть достигнуто истинно философское понимание, понима-
ние целого, но лишь гипостазируется в качестве целого
определенный частичный опыт. С точки зрения математиче-
ской физики грозит полное уничтожение всего содержания
непосредственных качеств, не только различий ощущения,
но также различий сознаваемой пространственности и вре-
менности; для метафизического психолога обратно все дейст-
вительное растворяется в этом непоередственном, тогда как
всякое опосредствованное знание в понятиях удерживает
лишь ценность произвольных, созданных для целей нашего
действования условностей. Но оба взгляда в своей абсолют-
ности представляются скорее как обеднение, полного содер-
жания бытия, т. е. полной совокупности формы познания
„я“ и мира. Если математик и математический физик рискуют
непосредственным отожествлением действительного мира с
миром своих мер, то метафизическое рассмотрение, пытаясь
ограничить математику практическими целями, утрачивает
понимание ее чистейшего и глубочайшего идеального содер-
жания. Оно Насильственно закрывает глаза на то, что по
Платону составляет собственное значение и собственную
ценность математического познания: именно, что „каждым
из таких познаний очищается и возбуждается тот орган
души, который при других деятельностях утрачивается и
слепнет, между тем как его сохранение важнее тысячи глаз: ибо
137
лишь при его помощи мы видим истину И между этими
двумя полюсами рассмотрения находятся многообразное по-
нятия пространства и времени. История при установлении
своих мер времени не может отказаться, от методов объек-
тивирующих наук: хронология основана на астрономии и
тем самым на математике, Однако, .время историка тем
не менее никоим образом не тожественно с временем мате-
матика и физика, но сохраняет по сравнению с ним свою
собственную конкретную форму. „Объективное" познава-
тельное содержание и „субъективное" содержание пережи-
вания в понятии времени истории вступают в новое свое-
образное взаимоотношение. Аналогичное соотношение обна-
руживается при взгляде на эстетическое значение и эсте-
тическую структуру пространственно-временной формы. Жи-
вопись предполагает объективные законы перспективы1
архитектура-—законы статики: но они служат здесь лишь
материалом, из которого на основе изначальных художест-
венных законов формы развивается единство картин и един-
ство архитектонической формы пространства.—Также для
музыки уже пифагорейцы искали и требовали связи с чи-
стой математикой, с чистым числом: однако, единство и
ритмическое расчленение мелодии основано тем не менее на
совершенно иных принципах оформления, нежели те, по ко-
торым мы строим время в смысле единства объективного
физического явления природы.
Что по истине суть пространства и время—это было бы
для нас в философском смысле определено лишь тогда, когда
удалось бы охватить единым взором эту полноту духовных
нюансов значения и удостовериться в наличности всеохва-
тывающего и всепроницающего закона формы, которому они
подчинены и повинуются. Теория относительности не может
претендовать на то, чтобы руководить этой задачей на пути
к ее разрешению; ибо по своему возникновению и по своей
научной тенденции она с самого начала связана и ограни-
чена одним определенным мотивом понятия пространства
и времени.
В качестве физической теории она лишь развивает, то
значение, которое имеют пространство и время в системе
138
наших эмпирически-физичесЕих измерение. В этом смысле,
окончательное суждение о них предоставлено исключительно
физике. В прогрессе своей истории ей придется решить,
прочна ли картина мира теории относительности и подучает
ли она полное экспериментальное подтверждение. Теория по-
знания не может предвосхищать ее решения, но она может
уже сейчас с благодарностью принять те новые стимулы,
которые дала эта теория общему учению о принципах
физики.
1. Bauch, Bruno, Studien zur Philosophic der exakten
Wissenschaften. Heidelb. 1911.
2. Becher, Erich, Philosophische Voraussetzungen.
der exacten Naturwissenschaften, Leipz. 1906.
3. Berg, Otto, Das Relativltatsprinzip der Elektro-
dynamik(Abt.der Friesschen Schute, N, F., Gottingen 1912).
3a. Bloch, W., Einfuh^ung in die Relativitatstheorie,
Lpz. u. Berl. 1918 (aus Natur u. Geisteswelt, Bd. 618).
4. Buck, Otto, Mich. Faradays System der Natur undi
seine begrifflicheil Grundlagen. Philos. Abhandlungen zu
H. Cohens 70. Geburtstag. Berlin. 1912.
5. Cassirer, Ernst, Leibniz System in soiuen wissen-
schaftlichen Grundlagen. Marburg. 1902.
6. Cassirer, Ernst. Kant und der moderne Mathe-
matik. Kant-Studien XII (1901).
7. Cassirer, Ernst, Das Erkenntnisproblem in der
Philosophie und Wissenschaft der neuen Zeit (Bd. I und II,
2 Aufl., Berlin 1911, Bd. Ш, Berlin. 1920).
8. Cassirer, Ernst, Substanzbergriff und Funktions-
begriff. Untersuchungen uber die Grundfragen der
Erkenntniskritik. Berlin. 1910.
9. Cassirer, Ernst. Erkenntnistheorie nebst den Grenz-
fragen der Logik. In: lahrb. fiir Philosophie, hg. von
Max Frischeisen-KOhler, Berlin, 1913.
10. Cassirer, Ernst. Kants Leben und Lehre, Berlin.
1918.
139
11. Cassirer, Ernst. Goethe und die mathematische
Physik (In: Idee und Gestalt, Ffinf Aufsatze, Berlin. 1920).
12. Cohen, Hermann. Kants Theorie der ErfAhrung,
3. Aufl., Berlin. 1918.
13. Cohen, Hermann. Logik der reinen Erkenntnis,
Berlin. 1902.
13a. “Cohn, Emil. Physikalisches fiber Raum und
Zeit, 4 Aufl., Berlin. 1920.
14. Cohn, Jonas. Relativitat nnd Idealismus, Kant-
Studien (XXI), 1916. S. 222 ff.
15. Duhem, Pierre. La Thdorie Physique, son objet
et sa structure. Paris. 1906.
15a. Ehrenfest, P. ZurKrise der Lichtaether-Hypothese.
Berlin. 1913.
16. Einstein, Albert. Zur Elektrqdynamik bewegter
Systeme. Annalen der Physik, 4. F., XVII, S. 891 (1905)
(zitiert nach .Nr 47).
16a. Einstein, Albert, 1st die Tragheit eines KOrpers
von seinem Energiegehalt abhUngig? Anna!, der Physik
(17) 1905..
17. Einstein, Albert. Die Grundlagen der allgemeinen
Relativitatstheorie, Leipzig. 1916.
18. Einstein, Albert, tlber die spezielle und die
allgemeine Relativitatstheorie (Sammlung Vieweg, Heft 38)
2. Aufl., Braunschweig. 1917.
19. Einstein, Albert. Die formalen grundlagen der
allgemeinen Relativitatstheorie. Sitzungsber. der Berliner
Akad. d Wiss., XLI, 1916.
20. Einstein, Albert, Ernst Mach, Physikalisehe
Zeitschrift XVII (1916), S. 101 ff.
21. Erdmann, Benno, Die Axiome der Geometric.
Eine philosophische Untersuchung der Riemann-Helmlioltz-
schen Raumiheorie (1877).
22. Euler, Leonhard. Reflexions sur 1’espace et le
temps. Hist, de 1’Acad. des sciences et Belles Lettres,
Berlin. 1748.
23. Euler, Leonhard. Briefe an eine deutsche Prin-
zessin (1768).
140
24. Freundlich, Erwin. Die Grundlagen der Einstein-
schen Gravitationstheorie, Berlin. 1916.
24a. Freundlich, Erwin: Die Entwicklung der physi-
kalischen Weltbildes bis zur allgemeinen Relativitats-
theorie, Weisse" Blatter 1920, S. 174 ff.
25. Frischeisen-K'Ohler, Max. Wissenschaft u. Wir-
klichkeit, Leipzig u. Berlin. 1902.
26. Frischeisen-Kohler, Max. Das Zeitproblem In:
lahrb f. Philosophic [S. Nr. 9] Berlin. 1913.
27. Galilei, Opere, ed. Alberi, Tirenze. 1843 ff.
28. GOrland, Albert. Aristoteles und Kant, beztiglich
der Idee der theoretischen Erkenntnis untersucht. [Philos.
Arbeiten, hg. von H. Cohen u. P. Natorp, Band III]
Giessen. 1909.
29. Helmholtz, «Hermann. Uber die Erhaltung der
Kraft (1847). Ostwalds Klassiker der exacten Wissen-
schaft, H. 1, 1889.
30. Helmholtz, Hermann. Handbuchder phisiologischen
Optik, 2 Aufl., Hamburg und Leipzig. 1896.
30a. Helmholtz, Hermann. Uber den Ursprung und
die Bedeutung der geometrischen Axiome (1870) in:
Vortrage und Reden, 4. Aufl., Braunschweig. ,1896. Bd. II.
31. Herz, Heinrich. Die Prinzipien der Mechanik,
Lpz. 1904.
32. HOnigswald, Richard. Uber den Unterschied und
die Beziehungen der logischen und der erkenntnistheore-
tischen Elemente in der kritischen Philosophic der Geo-
metric (V erh. des III, internal. Kongr. fiir Philos.
Heidelb. 1908.)
33. HOnigswald, Richard. Zum Strict fiber die Grund-
lagen der Mathematik. Heidelb. 1912.
34. Kant. Kritik der reinen Vernunft (цитируется
по второму изданию).
35. Kant, Werke, herausgegeb. von Ernst Cassirer,
Bd. I—X, Berlin. 1911 ff.
36. Kepler. Opera omnia, ed. Trisch, Vol I—VJII,
Frankf. u. Erlangen 1858 ff.
37. Keill. Introductio ad verant Physicam, Oxford. 1702.
141
38. Kneser, Adolf. Mathematik und Natur Rede.
Breslau. 1911.
39. KOnig, Edmund. Kant und die Naturvissenschaft,
Braunschweig. 1907.
40. Laue, Max. Das Relativitatsprinzip (Die Wissen-
schaft, H. 38), Braunschweig 1911.
41. Laue, Max. Das Relativitatsprinzip. In: Jahrb. f.
Philosophie (s. Nr. 9), Berlin, 1913.
42. Leibniz, Mathematische Schriften, Bd. I—VII, hg.
von C. J. Gerhardt, Berlin. 1849 ff.
43. Leibniz, Philosophische Schriften, Bd. I—VII, hg.
von C. J. Gerhardt, Berlin. 1875 ff.
44. Leibniz. Hauptschriften zur Grundlegung der
Philosophie, ubersetz von A. Buchenau, hg. von. E. Cassirer
Bd/ I—II, Lpz. 1904/06. (Philos. Bibiiothek).
45. Leibniz. Neue Versuche Uber den menschlichen
Verstand, fibers, u. herausgeg. von E. Cassirer, Lpz'. 1915.,
(Philos. Bibiiothek).
45a. Lenardj Philipp. Uber Ather und Materie, 2 Aufl.,
Heidelberg. 1911.
45b. Lenard, Philipp. Uber Relativitatsprinzip, Ather,
Gravitation, Lpz. 1918.
46. Lorentz, H. A. Electromagnetic phenomena in a
system moving with any velocity smaller that of light.
Proclid Acad. Sc. Amsterd. 6 (1904).
46a. Lorentz, H. A. Das Relativitatsprinzip, drei
Vorlesungen, gehalten in Teylersstiftung zu Haarlem.
Lpz. u. Berl. 1914.
47. Lorentz-Einstein-Minkowski. Das Relativitats-
prinzip. Eine Sammlung voh Abhandlungen. Mit Anmerk.
von A. Sommerfeld und Vorwort von 0. Blumenthal.
(Fortschritie der mathemat. Wissensch., Heft 2. Leipzig
und Berlin. 1913).
48. Lobatschefsky. Zwei geometrische Abhandlungen,
fibers v. Fr. Engel, Lpz. 1898.
49. Mach, Ernst. Prinzipien der Wfirmelehre, Lpz. 1896.
50. Mach, Ernst. Erkenntnis und Irrtum, Skizzen zur
Psychologic der Forschung, Lpz. 1905.
142
51. Maxwell, I. C., Substanz und Bewegung (Matter
and motion), dtsch. vonE. v. Fleischel, Braunschw. 1881.
52. Mayer, Robert.. Die Mechanik der Warme in
gesammelten schriften, hg. von Weyrauch, 3. Aufl.,
Stuttgart. 1893.
53. Meyerson, Emile. Identiteet r6alit6, Paris. 1908.
54. Minkowski, Hermann. Raum und Zeit, Vortrag,
Coin. 1908.
55. M tiller, Aloys. Das Problem des absoluten Raumes
und seine Bezieliung zum allgemeinen Raumproblem.
Braunschw. 1911.
56. Natorp, Paul. Die logischen Grundlagen der exacten
Wissenschaften, Lpz. u. Berl. 1910.
57. Neumann, Carl. Uber die Prinzipien der Galilei-
Newtonschen Theorie, Lpz. 1870.
58. Newton, Isaak, Optice at. reddid. S. Clarke,
Lausanne. Genf. 1740.
59. Newton, Isaak, Philosophiae naturalis principia
mathematical 16'86). Изд. von Le Seur und Jacquier, 4
Bd., Genf. 1739 ff.
60. Ostwald, Wilhelm, Vorlesungeu fiber Naturphi-
losophie, Leipzig: 1902.
61. Petzoldt, Jos., Die Relativitatstheorie im erkennt-
nistheoretischen Zusammenhang des relativistischen Po-
sitivismus Verh. der Dtsch. Phystk. Gesellschaft XIV*,
Braunschweig. 1912.
62. Pfltlger, A., Das Einsteinsche Relativitatsprinzip,
gemeinverstandlich dargestellt, 3 Autl., Bonn. 1920.
63. Planck, Max, Das Prinzip der Frhaltung der Ener-
gie, Leipzig. 1887..
64. Planck, Max, Zur Dynamik bewegter Systeme.
Annalen der Physik, 4. F., XXII. 1 ff. (1908).
65. Planck, Max, Bemerfcungen zum Prinzip der
Aktion und Reaction in der allg, Dynamik, Phisical. Zeit-
schrift IX (1908).
66. Planck, Max, Die Einheit des physikalischen
Weltbilder, Leipzig. 1909.
143
67. Plank, Max. Die Stelluug der neuen Physik zur
mechanischen. Weltanschauung. (Verb, der Ges. dtsch.
Naturf. u. Arzte in Konigsberg 1910, Leipzig. 1911,
S. 58—75).
68. Planck Max. Acht Vori esungen tiber theoretische
Physik. Leipzig. 1910.
69. Planck Max. Zur Machsclien Theorie der physi-
kalischen Erkenntnis. Vierteljahresschr. fiir wissensch.
Philos. 1910.
TO. Planck, Max, Neue Bahnen der physikalischen
Erkenntnis (Vektoratsrede), Berlin. 1913.
71. Planck, Max, Das Wesen des Lichts, Vortrag,
Berlin. 1920.
72. Poincare, Henri, La science e| l’hypoth6se. Pa-
ris s. 7.
73. Poincare, Henri. Der Wert der Wissenschaft,
dtsch. v. E. Weber, mit Anmerk. und Zusatzen vbn H.
Weber, Berlin und Leipzig. 1906.
74. Poincar6, Henri, Science et methode, Paris. 1908.
75. Poincar6, Lucien, Die moderne Physik, dtsch.
von Brohn, Leipzig. 1908.
76. Riehl, Al., Der .philosophische kritizismns und
seine Bedeutuhg fur die positive Wissenschlt 1/11, Leipzig.
1876—87.
77. Riemann, B., Uber die Hypothesen, welche der
Geometrie zugrunde liegen (1854).
78. Righi. Die moderne Theorie der physikalischen
Erscheinung»‘n, dtsch von Dessau, Leipzig. 1908.
79. Schljck, Moritz, Raum und Zeit in der gegenwhr-
tigen Physik, Berlin. 1917.
80. Schick, Moritz, Allgemeine Erkenntnislehre, Ber-
lin. 1918.
81. Sellien, IJwald, Die erkenntistheoretische Bede-
utung der Relativitatstheorie, Kieler Jnaug.-Diss., Ber-
lin. 1919.
82. Streintz, H., Die physikalischen Grundlagen der
Meciranik, Leipzig. 1883.
144
83. Weyl, Hermann, Raum. Zeit. Materie. Vorlesungen
fiber allhemelne Relativitatstheorie, 3 Aufl., Berlin. 1920.
84. Weyl, Hermann, Das kontinuum. Kritische Unter-
suchungen liber die Grundlagen der Analysis. Leipzig. 1918.
Работа д-ра Ганса Рейхенбаха о «Значении принципа
относительности для физического понятия знания» стала мне
доступной в рукописн только во время печатания настоя-
щего сочиненя. Я могу только в послесловии указать на эту
основательную и остроумную работу, которая в своей мето-
дической постановке проблемы много раз соприкасается с
настоящим сочинением; но к выводам ее, особенно по по-
воду отношения теории относительности к Кантовой теории
знания, я не могу вполне присоединиться.
URSS.ru
URSS.ru URSS.ru
URSS.ru
09
09
Другие книги нашего издательства:
09
109
09
09
Теория относительности
Фок В. А. Теория пространства, времени и тяготения.
Фок В. А. Теория Эйнштейна и физическая относительность.
Эддингтон А. Пространство, время и тяготение.
Эддингтон А. Относительность и кванты.
Эддингтон А. Теория относительности.
Угаров В. А. Специальная теория относительности.
Саиункевич И. С. Экспериментальные корни специальной теории относительности.
Пименов Р. И. Анизотропное финслерово обобщение теории относительности.
Вильф Ф. Ж. Логическая структура частной теории относительности.
Вейль Г. Пространство. Время. Материя. Лекции по общей теории относительности.
URSS
09
О?
Серия «Физико-математическое наследие: физика»
Толмен Р. Относительность, термодинамика и космология.
Шварцшильд М. Строение и эволюция звезд.
Ван дер Варден Б. Л. Метод теории групп в квантовой механике.
Грин X. Матричная квантовая механика.
Флюгге 3. Задачи по квантовой механике. В 2 т.
Дирак П. А. М. Лекции по квантовой теории поля.
Карно С., Клаузиус Р, Томсон У. (лорд Кельвин} и др. Второе начало термодинамики.
Вебстер А. Г. Механика материальных точек, твердых, упругих и жидких тел. В 2 т.
Кирпичев В. Л. Беседы о механике.
Билля Г. Теория вихрей.
Тимошенко С. П., Войновский-Кригер С. Пластинки и оболочки.
Серия «Из наследия мировой философской мысли: философия науки»
Аристотель. Физика.
Васильев А. В. Пространство, время, движение.
Дюгем П. Физическая теория. Ее цель и строение.
Пуанкаре А., Кутюра Л. Математика и философия.
Дриш Г. Витализм. Его история и система.
Кроль Дж. Философская основа эволюции.
Энгельмейер П. К. Теория творчества.
Франк Ф. Философия науки: Связь между наукой и философией.
Карнап Р. Философские основания физики. Введение в философию науки.
ас
S
Тел./факс: (499) 135-42-46, (499) 135-42-16, E-mail: URSS@URSS.ru http://URSS.ru Наши книги можно приобрести в магазинах: «Библио-Глобус» (и. Лубянка, ул. Мясницкая, 6. Тел. (495) 625-2457) «Московский дои книги» (и. Арбатская, ул. Новый Арбат, 8. Тел. (495) 203-8242) «Молодая гвардия» (и. Полянка, ул. Б. Полянка, 28. Тел. (495) 238-5001, 780-3370) «Дои научно-технической книги» (Ленинский пр-т, 40. Тел. (495) 137-6019) «Дои книги на Ладожской» (и. Бауманская, ул. Ладожская, 8, стр.1. Тел. 267-0302) «Гнозис» (и. Университет, 1 гум. корпус МГУ, коин.141. Тел. (495) 939-4713) «У Кентавра» (РГГУ) (и. Новослободская, ул. Чаянова, 15. Тел. (499) 973-4301) «СПб. дом книги» (Невский пр., 2В. Тел. (812) 448-2355)
09
09
URSS.ru URSS.ru URSS.ru URSS.ru
RURSS.ru URSS.ru
URSS.ru URSSru
nyissun па яЯИП ШЖЯЗИПИ nJSSUU nu-ssun R nJ SSUII
Уважаемые читатели! Уважаемые авторы!
Наше издательство специализируется на выпуске научной и учебной
литературы, в том числе монографий, журналов, трудов ученых Россий-
ской академии наук, научно-исследовательских институтов и учебных
заведений. Мы предлагаем авторам свои услуги на выгодных экономи-
ческих условиях. При этом мы берем на себя всю работу по подготовке
издания — от набора, редактирования и верстки до тиражирования
и распространения.
URSS
Среди вышедших и готовящихся к изданию книг мы предлагаем Вам следующие:
Гейзенберг В. Философские проблемы атомной физики.
Гейзенберг В. Часть и целое (беседы вокруг атомной физики).
Фридман А. А. Мир как пространство и время.
Гарднер М. Этот правый, левый мир.
Шредингер Э. Мой взгляд на мир. Пер. с нем.
Борн М. Моя жизнь и взгляды. Пер. с англ.
Бунге М. Философия физики.
Рейхенбах Г. Философия пространства и времени.
Рейхенбах Г. Направление времени.
Уитроу Дж. Естественная философия времени.
Грюнбаум А. Философские проблемы пространства и времени.
Вигнер Э. Инвариантность и законы сохранения. Этюды о симметрии.
Джеммер М. Понятие массы в классической и современной физике.
Аксенов Г П. Причина времени.
Вяльцев А. Н. Дискретное пространство-время.
Гаврюсев В. Г Измерение и свойства пространства-времени.
Бранский В. П. Значение релятивистского метода Эйнштейна в формировании
общей теории элементарных частиц.
Минасян Л. А. Единая теория поля. Опыт синергетического осмысления.
Минасян Л. А. Иммануил Кант и современная космология.
Могилевский Б. М. Природа глазами физика.
Новиков А. С. Научные открытия: Тйпы, структура, генезис.
Сачков Ю. В. Научный метод: вопросы н развитие.
Койре А. Очерки истории философской мысли.
Бриллюэн Л. Научная неопределенность и информация.
Кузнецов Б. Г Развитие физических идей от Галилея до Эйнштейна.
Кузнецов Б. Г Беседы о теории относительности.
Кузнецов Б. Г. Ценность познания. Очерки современной теории науки.
Кузнецов Б. Г. Принцип дополнительности.
Хван М. П. Неистовая Вселенная: от Большого взрыва до ускоренного расширения,
от кварков до суперструн.
Грин Б. Элегантная Вселенная. Пер. с англ.
Грин Б. Ткань космоса: Пространство, время и текстура реальности. Пер. с англ.
По всем вопросам Вы можете обратиться к нам:
тел./факс (499) 135-42-16, 135-42-46
или электронной почтой URSS@URSS.ru
Полный каталог изданий представлен
в интернет-магазине: http://URSS.ru
URSS.ru , URSSru URSS.ru URSjS.ru URSS.ru URSS.ru
Научная и учебная
литература
Г И URSS.ru s : URSS.ru URSS.ru
Об авторе
Эрнст КАССИРЕР (1874-1945)
Известный немецкий философ, историк и культуролог, один из
признанных лидеров Марбургской школы неокантианства. Ро-
дился в Бреслау в Германии (ныне Вроцлав, Польша). В 1892 г.
поступил в Берлинский университет. Посещал лекции в универси-
тетах Лейпцига, Гейдельберга, Мюнхена и Марбурга. В Марбурге
(где получил степень доктора философии в 1899 г., представив
диссертацию об анализе Декартом математического и научного
знания) учился у Г. Когена и П. Наторпа, ведущих представителей
неокантианства так называемой марбургской школы — течения,
провозгласившего возврат к Канту в противовес господствовав-
шему тогда гегельянству. Профессор философии (1919-1933)
и ректор (1930-1933) Гамбургского университета. С 1933 г. был в эмиграции: сначала
в Оксфорде (Великобритания), затем в 1935-1941 гг. в Гётеборге (Швеция), а с 1941 г. —
в США. В1941-1944 гг. преподавал в Йельском, а затем в Колумбийском университете.
В начале своей деятельности 3. Кассирер занимался философскими проблемами естество-
знания, в том числе проблемами, связанными с теорией относительности Эйнштейна. Пос-
ле 1920 г. он создал оригинальную философию культуры. В своих основных работах он
анализировал функции языка, мифа и религии, искусства и истории как «символических
форм», через которые человек обретает понимание самого себя и окружающего мира, так
что сам человек определяется как «животное, создающее символы». В том же ключе им
была разработана философская дисциплина, которую, следуя Канту, он назвал философ-
ской антропологией. Кроме того, Э. Кассирер — автор ряда историко-философских работ
о Г. Лейбнице, И. Канте, Р. Декарте, философии Возрождения, Просвещения и других.
Представляем другие книги нашего издательства:
6766 ID 89192 НАУЧНАЯ И УЧЕБНАЯ ЛИТЕРАТУРА
Тел./факс: 7 (499) 135-42-16
Тел./факс: 7 (499) 135-42^16
E-mail:
URSS@URSS.ru
Каталог изданий
в Интернете:
http://URSS.ru
9785397 006057
URSS
Любые отзывы о настоящем издании, а также обнаруженные опечатки присылайте
по адресу URSS@URSS.ru. Ваши замечания и предложения будут учтены
и отражены на web-странице этой книги в нашем интернет-магазине http://URSS.ru